Музыка ветра (epub) - Музыка ветра 1934K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Карен Уайт

Карен Уайт Музыка ветра

© Красневская З., перевод на русский язык, 2018

© ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Часть первая

Пролог

Бофорт, Южная Каролина

Июль 1955 года

Вдруг что-то вспыхнуло, раздался взрыв, а следом содрогнулся липкий ночной воздух… на улице творилось что-то непонятное и жуткое одновременно. Эдит Хейвард моментально поняла: случилось страшное. Такое ощущение, будто чей-то зловещий призрак легкой тенью скользнул через порог пустого дома… или сам собой повернулся ключ в запертой на замок двери. Окна мансарды были распахнуты настежь, но понять происходящее было трудно. Эдит почувствовала, как у нее пробежал холодок по спине и перехватило дыхание. Она застыла, объятая ужасом. Случилось что-то страшное, снова мелькнуло у нее в голове, и кожа моментально покрылась пупырышками.

Она оторвала взгляд от разглядывания кисточки. Крохотная капля алой краски упала на накрахмаленный ночной пеньюар из белого хлопка, в который она только что нарядила куклу. Потом она взглянула на китайские колокольчики, которые сама смастерила из крохотных кусочков стекла, подобранных на берегу моря. Смастерила и повесила на улице прямо за окном, чтобы слушать музыку ветра. Но какая там музыка? Летом в Южной Каролине такая духота, что каждый звук, не успев набрать мощь, тут же замирает и гаснет в этом спертом воздухе. Колокольчики висели без движения вот уже несколько месяцев. Но сейчас вдруг тихо звякнули, будто какой-то невидимый порыв ветра потревожил голубоватые и зеленые стекляшки и они неожиданно задергались сами по себе, словно висельник на перекладине.

Эдит бросила испуганный взгляд на запертую дверь. А вдруг это муж вернулся? Он не любит, когда она запирает дверь на ключ. Снова начнет беситься. Синяки, умело поставленные на ее руках, весомое тому доказательство. Но синяки легко скрыть под длинными рукавами блузки. Хотя эти увечья уже успели впечататься не столько в кожу, сколько в ее память. Эдит машинально уронила кисть, даже не обратив внимания на то, что брызги алой краски обрушились на кукольный домик, обустройством которого она как раз занималась. Надо быстрее отпереть дверь, отнести кукольный домик и корзинку с рукодельными принадлежностями вниз, на кухню, и успеть управиться до того, как у Кэлхуна появится очередной повод закатить скандал из-за ее нерасторопности.

Но не успела Эдит соскользнуть с табуретки, как небо за окном вспыхнуло огненным заревом. Раздался мощный взрыв, и снопы искр посыпались в реку, мгновенно осветив и ее, и болота на другом берегу. Свет был таким ярким, что на какое-то время померкли даже звезды на небе. Вот необыкновенно яркий, ослепительный луч высветил на долю секунды китайские колокольчики. Казалось, он пронзил насквозь матовые стеклышки, которые продолжали болтаться в воздухе, мелодично позвякивая вопреки всему тому хаосу, который творился вокруг, и на земле, и на небе. Впрочем, небо, расцвеченное сотнями огней, казалось почти праздничным, каким оно бывает, когда запускают фейерверки. Мириады огненных шаров плавно скатывались сверху к воде и тут же превращались в клубы пара, стоило им только коснуться речной глади.

То там, то здесь на реке раздавались взрывы, но уже меньшей мощности и громкости. Их раскаты долетали до берега и неслись туда, где, словно скворечники, сгрудились крохотные лачуги, в которых жили рабочиемигранты. Ветхие крыши, лужайки размером с ладонь перед каждым домом, покрытые пожухшей от жары травой. Легкая добыча для ненасытной огнедышащей стихии. Эдит высунулась из окна почти по пояс и прислушалась. Вой пожарных сирен где-то вдалеке, истошные вопли людей, крики, стоны… И какой-то непонятный запах. В воздухе одновременно пахло паленым деревом и чем-то резким, острым, похожим на керосин или какое-то другое горючее топливо. Она вдруг вспомнила, что слышала гул самолета, когда работала над нарядом куклы. И почти сразу же земля как будто содрогнулась. Получается, что ей уже известно, что именно сыплется сейчас с небес.

Но тут она услышала, как громыхнуло уже рядом, прямо над ее головой. Что-то тяжелое покатилось по крыше, рухнуло вниз и упало прямиком в сточную канаву. Грохот прекратился, но можно лишь догадываться о том, что только что скатилось с крыши их дома и осталось лежать на заднем дворике.

Эдит опрометью ринулась из мансарды вниз. Здоровенные синяки на бедрах доставляли боль при каждом движении, но кое-как она все же преодолела один лестничный пролет, ведущий на второй этаж, туда, где находилась детская. А там безмятежно спал ее трехлетний сынишка СиДжей, мирно посапывал во сне, даже не подозревая о том, что сыплется на их головы с неба. Она схватила мальчика на руки вместе с одеяльцем, в которое он крепко вцепился обеими ручонками, прижала к груди, вдохнув в себя теплую испарину, исходящую от его тельца. Мальчик захныкал, но Эдит устремилась к выходу, не обращая внимания на его сонные всхлипы.

Она распахнула настежь парадную дверь и выбежала на крыльцо – широченное крыльцо под портиком, подпираемое с обеих сторон массивными колоннами. Остановилась на мгновение, чтобы перевести дыхание, и взглянула на другую сторону улицы, туда, где в ночной мгле змеилась река, вздыбленная клубами пара. Она увидела, как ее соседи толпами устремились к реке. Значит, то, что произошло, случилось не здесь, прямо у них на участках, а где-то дальше, в другом месте. Она тоже выбежала на улицу, но вместо того, чтобы присоединиться к толпе, развернулась лицом к дому и стала внимательно изучать крышу. Вдруг огонь уже начал пожирать и ее?

К счастью, никаких внешних признаков возгорания Эдит не заметила. Крыша как крыша, ничего необычного… Точно такая же, какой она увидела ее впервые, когда восемь лет тому назад переехала в дом мужа. Вспомнила, как она, стоя на берегу отвесного утеса, разглядывала эту темную крышу, которая, как ей показалось тогда, загородила собой все небо.

Прижимая к себе сынишку, который удобно устроился на ее плече, Эдит торопливо распахнула калитку, ведущую в сад, раскинувшийся вдоль проезжей части дороги, и двинулась вокруг дома, внимательно приглядываясь по сторонам. Интересно, что же это такое могло рухнуть с небес на крышу ее дома? А вдруг это «что-то» уже вовсю полыхает огнем? И что тогда ей делать? Пожалуй, единственное подсобное средство для тушения огня – это одеяльце сына, но его явно будет недостаточно. А может, и не надо приниматься за тушение? Лучше подождать, пока огонь перекинется и на сам дом, а потом стоять и наблюдать за тем, как он горит и превращается в пепел, сгорая дотла.

Она внимательно оглядела свои цветники: единственное хобби, которое поощрял ее муж. В саду приятно пахло лимонами и чайными оливами. Их аромат был настолько силен, что почти перебивал едкий запах гари, который волнами долетал сюда с реки. Круглый диск луны неотступно следовал за ней по дорожке, вымощенной белым известняком. Она миновала свой розарий, заросли кустарника буддлейи, которые окружили дом со всех сторон. Быть может, искомое ею «что-то» упало именно сюда, в эти заросли.

Внезапно нога ее уперлась во что-то твердое и тяжелое, а ведь у нее на ногах всего лишь легкие домашние шлепанцы. Она вздрогнула от неожиданности и тут же замерла в ужасе при виде оторванной руки, зажавшей в крепко стиснутом кулаке розу. Эдит инстинктивно прижала свободную руку к сердцу, пытаясь остановить бешеное сердцебиение. И тут до нее дошло, что это всего лишь часть мраморной статуи. Статуя святого Михаила, она всегда стояла у них в саду, с тех самых пор, как она ее тут сама поставила, когда поняла, что в этом доме ей постоянно нужен защитник и заступник. И святой Михаил всегда был рядом с ней, неотступно наблюдая за тем, как она возится в саду со своими цветами. Словом, незримо присутствовал в ее жизни.

И вот, судя по всему, статуя разлетелась вдребезги. Приглядевшись повнимательнее, она обнаружила, что чуть поодаль на дорожке среди груды поломанных веток дуба валяется голова скульптуры. Святой Михаил слепо таращился пустыми глазницами в небо, залитое лунным светом. Эдит сделала еще один шаг вперед по направлению к обломкам и снова споткнулась о что-то твердое и непонятное, сокрытое в тени благоухающих самшитовых деревьев.

Вопли новых сирен влились в какофонию звуков, царящих вокруг. Кажется, весь их городок уже стоит на ушах. Но Эдит была всецело занята своими поисками. Опустившись на колени прямо на дорожке и не обращая внимания на шум, она принялась шарить по земле руками, и тут взгляд ее выхватил из темноты коричневый кожаный чемодан, который стоял торчком прямо перед нею. Чемодан в ее саду! Такое впечатление, будто какой-то нежданный гость вот-вот позвонит в дверь ее дома.

СиДжей нервно заерзал на ее плече, а она между тем лихорадочно соображала, что делать с этой находкой. Не оставлять же чемодан здесь, на улице. Она еще крепче обхватила сына левой рукой и прижала к себе, превозмогая резкую боль, которая прокатилась по всей грудной клетке. Синяки снова напомнили о себе. Правой же рукой она взялась за ручку чемодана и слегка приподняла над землей, прикидывая, сколько он может весить. К счастью, чемодан оказался гораздо легче, чем она предполагала. Эдит подхватила чемодан и медленно побрела к черному входу, кое-как вскарабкалась по ступенькам крыльца, открыла дверь и вошла на пустую кухню.

Пристроив сынишку в детский манеж, Эдит погрузилась в изучение коричневого чемодана. Итак, большая дыра в нижнем левом углу. Навесные петли тоже сильно покорежены, но не сломаны. Словом, общее состояние вещи вполне сносное. Получается, что те сломанные ветки дуба, которые образовали целую кучу на земле, порушились еще до того, как чемодан упал на крышу. На ручке чемодана болталась бирка с фамилией пассажира, приковывая к себе внимание и буквально умоляя взглянуть на нее повнимательнее.

Надо звонить в полицию. Сообщить им, что у нее имеется вещественное доказательство чего-то очень страшного, что случилось сегодняшней ночью в небе над Южной Каролиной. Вдруг кто-то из пассажиров выжил и сейчас занят поисками именно этого чемодана? А чемодан в это время преспокойно лежит себе на полу ее кухни. Однако… Эдит вдруг почувствовала некое внутреннее сопротивление. Она и сама не смогла бы объяснить себе, почему ей не хочется звонить в полицию и почему пока лучше все оставить как есть. Пожалуй, завеса таинственности вокруг всего случившегося даже слегка щекотала ей нервы. Она почувствовала, как в ней снова просыпается прежний бунтарский дух, который за годы замужества она научилась хорошо прятать от окружающих.

Эдит поджала губы и с самым решительным видом нажала на кнопку замка. А вдруг чемодан откроется? Вдруг защелка сработает сама собой? Но что, если замок повредился при падении чемодана и сейчас вообще не откроется? Вот тогда уж точно придется звонить в полицию.

Эдит услышала легкий шум из манежа и повернулась. СиДжей безмолвно наблюдал за матерью своими широко распахнутыми голубыми глазами.

– Мама?

Эдит ласково улыбнулась сынишке.

– Все хорошо, моя радость! Ложись опять на спинку и спи, ладно?

– Чемодан, – констатировал мальчонка после секундной паузы, засовывая себе в рот большой палец. Уж сколько раз ей доставалось за эту вредную, по мнению отца, привычку сынишки от Кэлхуна, который требовал, чтобы она отучила ребенка сосать собственный палец.

– Да, мой дорогой. Это чемодан. А сейчас ложись и спи.

Но мальчик остался стоять, продолжая внимательно наблюдать за тем, что она делает. Что ж, своим упрямством СиДжей пошел в нее, и Эдит совсем не хотелось душить в своем ребенке этот бунтарский дух.

– Хорошо! Можешь посмотреть за тем, чем я тут занимаюсь, какое-то время. Если хочешь… Я отлучусь на минутку, ладно?

Эдит поцеловала сынишку в покрытый испариной лоб и, выбежав из кухни, заторопилась к парадной двери. Осторожно приоткрыла ее и выглянула на улицу. Больше всего на свете она боялась неожиданного возвращения мужа. Даже толпа разгневанных людей, устремившихся на поиски блуждающего невесть где чемодана и марширующих к ее дому, напугала бы гораздо меньше. Запах гари и дыма ударил в нос. Шум тоже стал еще сильнее. Небо озарялось зловещим оранжевым светом, выхватывающим из темноты поля за рекой, засеянные окрой, и арбузные бахчи. Сирены продолжали выть на все голоса, буквально раздирая на части ночную темень.

Эдит снова нырнула в дом, закрыла за собой дверь и заперла ее на ключ. И поспешила на кухню, где ее поджидал найденный чемодан. Бросив мимолетный взгляд на СиДжея, который продолжал сосредоточенно обсасывать свой палец, внимательно разглядывая все вокруг отцовскими глазами, Эдит взялась за чемодан и потрогала рукой бирку, пытаясь прочитать фамилию пассажира и его адрес. Но влага уже успела проникнуть внутрь пластиковой обертки, предохраняющей целостность бумажной бирки. В результате чернила расплылись и буквы стали почти нечитаемыми. Во всяком случае, адрес ей так и не удалось разобрать. С большим трудом она прочитала только имя: Генри П. Холден. Внимательно оглядев ручку чемодана, она увидела на ней монограмму, выбитую крупными золотыми буквами: ГПХ. Эдит попыталась представить себе облик потенциального владельца чемодана: мужчина средних лет, в темном костюме и шляпе, летел куда-то по делам. Женат. Дома его наверняка дожидаются жена и ребенок. Она вдруг подумала о том, каково это узнать, что твой муж погиб в авиакатастрофе. Интересно, кто сообщит близким о его гибели? Но вдруг он остался в живых? А можно ли вообще уцелеть, свалившись с неба на землю?

Она машинально нажала на кнопку замка, и он тут же сработал и открылся. Хороший знак, подумала Эдит и принялась открывать боковые замки. Один тоже открылся с первого раза, с другим, тем, что находился рядом с искореженным углом чемодана, пришлось повозиться, покрутить его в разные стороны. Но наконец и с этим замком было покончено.

Эдит водрузила чемодан на кухонный стол и распахнула крышку, потом отстегнула разделительные прокладки и сдвинула их в сторону. Чемодан был набит до отказа. Аккуратные стопки белых накрахмаленных и наутюженных мужских сорочек к вечерним костюмам, несколько пар брюк, стопка таких же белоснежных маек, еще одна стопка батистовых носовых платков, несколько шляп-котелков. Вещи были упакованы так плотно, что даже при падении чемодана с высоты ничто не смялось и не выпало со своего места.

Эдит уловила легкий запах знакомого моющего средства. Она и сама пользуется этим же средством при стирке. Такое чувство, словно вещи, лежавшие в чемодане, она совсем недавно пропустила через собственную стиральную машину. Само собой, чемодан паковала женщина, видно с первого же взгляда. Эдит невольно улыбнулась своей догадливости, но тут же спохватилась и моментально посерьезнела, представив себе на мгновение безжизненное лицо женщины, медленно бредущей по темному коридору туда, где стоит телефон, уже буквально раскалившийся от количества звонков.

Эдит снова окинула пристальным взглядом ворох одежды. От ее зоркого глаза не ускользнула ни одна мелочь: плотность рубашечной ткани, качество тончайшего батиста носовых платков. А из какого шикарного габардина пошиты брюки этого незнакомого ей Генри Холдена. И какое безукоризненно чистое и аккуратное у него все исподнее. Каждый носовой платок украшен искусно вышитой ярко-красными нитками монограммой: все те же буквы – ГПХ. Да, все свидетельствует в пользу того, что чемодан принадлежит человеку, который отправился в деловую поездку. Но когда она внимательнее пригляделась к содержимому чемодана, то одна вещь сразу же напрягла ее. Во всяком случае, ее отсутствие сразу же бросалось в глаза.

Когда-то Кэлхун признался жене, что в ней его в первую очередь привлек ее аналитический склад ума. Впрочем, чему удивляться? Единственный ребенок полицейского детектива-вдовца. И вот красавец адвокат Кэлхун Хейвард появляется в их небольшом городке Уолтерборо для участия в каком-то судебном процессе. Лучше бы ей на момент их первой встречи притвориться такой несмышленой дурочкой. Потому что, как выяснилось уже потом, именно такая женщина ему и была нужна. Дурочка без каких-либо там умственных задатков и дополнительных опций.

Между тем СиДжей заснул в своем манеже, прямо стоя. Его головка свесилась вниз, почти касаясь перила. Но палец он продолжал упорно держать во рту. Эдит бросила лихорадочный взгляд на циферблат круглых металлических часов, висевших над раковиной. Кэлхун мог появиться в любую минуту и обнаружить, что, во-первых, входная дверь заперта, а во-вторых, на кухонном столе валяется чужой чемодан, явно принадлежащий какому-то мужчине. Интересно, где сейчас находится ее муж? И с кем? Наблюдал ли он крушение самолета собственными глазами? Соизволил ли побеспокоиться о том, где сейчас его жена и сын и что с ними?

Эдит поспешно вернула разделительные прокладки на прежнее место и снова пристегнула их. Получилось не с первой попытки, ибо она действительно очень спешила, даже руки стали немного трястись. Так все же что показалось ей странным при созерцании содержимого чемодана? Что не так? Несессер! Ну конечно же! Она не обнаружила в чемодане несессера с мужскими косметическими принадлежностями. А какой же мужчина отправится в командировку без этого обязательного атрибута? Крем для бритья, бритвенный прибор и прочее… Она снова сдвинула прокладки в сторону и взглянула на аккуратно уложенные стопки носильных вещей, потом принялась изучать крайнюю стопку, в которой вещи немного сбились в сторону. Она отодвинула стопку к самому бортику чемодана и увидела небольшой карман сбоку. Как раз туда легко бы мог поместиться мешок с косметическими принадлежностями. Но его там не было. Эдит в задумчивости прикусила губу. Может, мистер Холден извлек его из чемодана перед тем, как сдать чемодан в багаж? Решил, что кое-что может понадобиться ему во время полета.

Эдит мысленно улыбнулась. Вопросы, вопросы… В свое время именно отец научил ее задавать несметное количество вопросов по любому поводу. С тех давних пор пытливость и любознательность стали частью ее натуры. И это сильно помогало ей в жизни и даже спасало до некоторой степени. Особенно когда после нескольких неудачных попыток забеременеть, окончившихся выкидышами, муж стал стремительно терять всякий интерес к ней. По-видимому, он уже успел полностью разочароваться в их браке. И тогда, вопреки осуждению друзей, категорическому неприятию мужа, она рискнула и обратилась в местное отделение полиции. Предложила им свои услуги в качестве художника, обладающего не вполне обычными талантами. Этот шаг позволил ей сохранить себя как личность.

Не обращая внимания на рев сирен, не замечая того, как бежит время, Эдит решительно принялась снова перетряхивать все содержимое чемодана, перекладывала стопки белья с места на место, потом начала обследовать крышку чемодана и его верхнюю часть, после чего перешла к днищу. Ничего! Пакет с косметическими принадлежностями отсутствует. Она уже была готова бросить затеянные поиски, но тут ее пальцы, перебирающие очередную стопку белья, уперлись в что-то более плотное, чем просто ткань. Стараясь не сильно нарушить порядок, царящий в чемодане, она просунула руку в самую средину стопки и извлекла оттуда три пары темных носков, аккуратно скрученных в три небольших клубка, а между ними – небрежно свернутый конверт. Письмо!

Какую-то долю секунды Эдит колебалась, но потом, отбросив все сомнения в сторону, взяла конверт в руки и достала письмо. Она поднесла листок ближе к свету. Дорогая, плотная на ощупь бумага, судя по всему, самого высокого качества. Похоже на фирменный бланк известной фирмы Крейн. Вон и водяные знаки в форме журавлей проступили на свету. Конверт не был заклеен, но кто-то несколько раз сложил его и сильно примял изгибы своими пальцами. Кто? Он или она? Она распрямила конверт и перевернула его к себе лицевой стороной. Там красовалось лишь одно-единственное слово, написанное черными чернилами тонким изящным почерком.

Любимому.

Эдит замерла, соображая, сколь далеко она имеет право заходить в своих необычных поисках. Впрочем, она уже и так переступила грань дозволенного, открыв чужой чемодан. Так стоит ли волноваться обо всем остальном? Недрогнувшей рукой она развернула само письмо и принялась за его чтение. Короткие строчки были написаны тем же элегантным почерком, что и надпись на конверте.

Прочитала и какое-то время еще пялилась на буквы и слова оцепенелым взглядом до тех пор, пока строчки не стали расплываться перед глазами, а буковки прыгать в разные стороны. Наконец письмо само собой выскользнуло из ее пальцев, будто рукам уже стало трудно сдерживать вес написанных слов. Она не сделала ни малейшей попытки подхватить его и с безучастным видом проследила за тем, как оно спикировало за новенький белоснежный холодильник, который привезли к ним в дом на прошлой неделе, – такая неуклюжая попытка Кэлхуна загладить свою очередную вину. Дескать, он просит у нее прощения. Эдит не попыталась извлечь письмо из-за холодильника, желая в эту минуту лишь одного: чтобы то, что она только что прочитала, исчезло из ее памяти с такой же легкостью, как исчезло из поля ее зрения само письмо.

Она не помнила, как долго простояла в таком столбняке, бесцельно разглядывая небольшую трещину на черно-белой виниловой плитке, которой был вымощен пол на кухне. Трещина как раз пролегла у края сверкающего своей белизной холодильника. Но тут зазвонил телефон в холле. Ее словно подбросило на месте. Мельком взглянув на спящего сынишку, она заторопилась на звонок.

– Эдит! Это Бетси! Рада услышать твой голос. Мы все побежали к реке, но там мы не увидели ни тебя, ни Кэлхуна. И тогда мы с Сидни испугались за вас. С вами все в порядке?

– Все в полном порядке! – ответила Эдит в трубку, сама поражаясь тому, с каким спокойствием она разговаривает. – Кэлхун сегодня допоздна задерживается на работе. А я дома одна.

Оказывается, как же просто лгать, мелькнуло у нее. Слова сами собой срываются с ее губ, никаких усилий. Она продолжила в том же безмятежном тоне:

– Я не хотела тревожить СиДжея. Ему нездоровится последние дни, а тут он как раз уснул и спал крепким сном. Даже не проснулся, когда раздался взрыв.

– Это самолет взорвался прямо в воздухе! – визгливым тоном выкрикнула Бетси. Обычно такую громкость голоса она приберегает для пересказов всех соседских сплетен. – Говорят, просто взял и взорвался. Сидни полагает, что, скорее всего, возникла какая-то неисправность в двигателях. Но ты же и сама понимаешь, какая опасная штуковина все эти самолеты. Лично я всегда предпочитаю ездить поездом. Вот и на прошлое Рождество я отправилась навестить родителей в Джексоне именно поездом. Помню, Сидни тогда еще уговаривал меня лететь туда самолетом. Пожалуй, после сегодняшней трагедии он язычок-то прикусит и не станет больше говорить, что я была не права. Такая трагедия… Столько людей…

Голос ее сорвался, и на другом конце провода установилась тишина.

– Да, ужасно! – согласилась с соседкой Эдит, все еще ощущая на коже своих рук прикосновение чужих вещей. И этот пронзительный звонок телефона в темной прихожей. Элегантный почерк, которым написано письмо. Все смешалось. Она почувствовала, как у нее сдавило горло, будто его с силой сжали пальцы того, кто написал это странное письмо. – Неужели никто не выжил?

– По мнению Сидни, это просто нереально. Он как раз прогуливался с нашим псом, когда все это случилось, и видел крушение своими глазами. Говорит, взрыв случился прямо в воздухе, высоко-высоко в небе. Но власти, тем не менее, уже наладили поисковые работы. Множество мужчин, вооружившись фонариками, обходят сейчас окрестные поля, пойму реки, болота, в надежде отыскать тех, кто выжил. Вдруг есть хоть малейшие признаки жизни… Тогда поисковики мгновенно просигнализируют о своей находке с помощью фонариков…

Бетси снова умолкла. Она была соседкой Эдит. А еще ее неизменной партнершей по игре в бридж. Ее муж, Сидни Уильямс, был их семейным адвокатом. Собственно, этим и ограничивались точки соприкосновения между соседями. Бетси нравилось жить легко, скользить, так сказать, по поверхности, избегая острых углов и не создавая себе лишних проблем. Ей категорически претило все, что побуждало взглянуть на окружающую жизнь незашоренным взглядом и увидеть ее такой, какая она есть на самом деле. Бетси твердит всем подряд, что Эдит – ее лучшая подруга. И тем не менее расспроси ее поподробнее, и выяснится, что она ничегошеньки не знает о своей «лучшей подруге». Разве что с трудом вспомнит, какие цветы Эдит любит больше всего, да еще скажет, что подруга категорически не приемлет шоколад.

– Нашли тело, – снова заговорила она в трубку глуховатым голосом. – Какое-то время тому назад обнаружили. Сидни немедленно отправил меня домой. Но я дома места себе не нахожу… Что, если я сейчас к тебе прибегу?

– Не стоит! – слишком поспешно отреагировала Эдит на предложение соседки. Каково это будет, если та сейчас заявится сюда и увидит чужой чемодан на кухне? – Я тут совсем замоталась с СиДжеем. Просто валюсь с ног от усталости. Вот он заснул, и я пойду прилягу. Наверняка Кэлхун тоже прочесывает местность вместе с остальными мужчинами. Когда вернется домой, тогда и сообщит мне все подробности.

На другом конце провода повисла короткая пауза. Эдит представила себе, как недовольно поджала губы соседка, обескураженная отказом.

– Хорошо! Иди, отдыхай. Но если тебе понадобится моя помощь, немедленно звони. Я приду тотчас же.

Эдит попрощалась и осторожно положила трубку на рычаг. И тут же услышала громкие голоса на лужайке перед домом. В дверь позвонили. В первую секунду она опрометью ринулась на кухню и тут же остановилась, растерянно соображая, что ей делать. Ясное дело, это не муж. Кэлхун, обнаружив, что дверь на замке, принялся бы барабанить в нее что есть сил. Она мельком взглянула на закрытую дверь, ведущую на кухню, потом разгладила юбку, слегка поправила волосы, заложив непослушные пряди за уши, и пошла открывать парадную дверь.

На крыльце терпеливо дожидались двое полицейских, теребя свои шляпы в руках. У нее мгновенно все поплыло перед глазами, стоило ей только взглянуть на их начищенные до блеска башмаки, в которых отражался свет от фонаря, висящего под портиком. Главное сейчас – не свалиться в обморок. Хоть бы кое-как уцепиться за перила портика. Но как? Как они узнали про чемодан?

– Миссис Хейвард? – поинтересовался у нее младший по званию офицер, тот, что стоял слева. Его лицо показалось ей смутно знакомым, но она никак не могла сфокусировать на нем свой взгляд.

Она попыталась изобразить на лице некое подобие улыбки и нервно сглотнула комок, подступивший к горлу.

– Слушаю вас! – сказала она и втянула в легкие как можно больше воздуха. Воздух был влажным, с явным привкусом дождя. Но она еще на кухне успела заметить, что луна и звезды куда-то исчезли, спрятались за тучи, словно им было неловко освещать сверху всю ту картину бедствия, которое воцарилось сейчас на земле. Она услышала мерный перестук капель дождя, падающих на вымощенную камнем дорожку, ведущую к парадному крыльцу. Крона дуба, затенявшая своей листвой большую часть дворика перед домом, тоже мрачно шумела на ветру, заглушая громкое сердцебиение, от которого, казалось, у нее вот-вот лопнут барабанные перепонки. – Что вам угодно?

Эдит понимала, что долг вежливости требует, чтобы она пригласила полицейских в дом. И одновременно она знала, что этого точно нельзя делать, ни под каким предлогом.

Но вот какая-то фигура выступила из глубины портика. Мужчина подошел к ним поближе, туда, где уже было светло, и Эдит узнала в нем полицейского капеллана. А этот что здесь делает, удивилась она мысленно и инстинктивно прищурилась.

– Эдит? – Капеллан сделал еще один шаг к ней навстречу. Его лицо оказалось совсем близко, настолько, что она смогла даже разглядеть глубокие складки, которые залегли в уголках его губ. Такие две бороздочки, похожие на шрамы от ранения, полученного на войне. Мужчина смотрел на нее участливым взглядом. – Боюсь, у нас для вас плохие новости.

– Мама! – услышала она хныкающий голосок сына из кухни.

Эдит бросила испуганный взгляд на капеллана.

– Одну минуточку! Я только взгляну на своего сынишку…

Капеллан взял ее за обе руки. Эдит почувствовала, что его руки холодны как лед. Впрочем, и ее тоже.

– Произошла авария. Машину Кэлхуна обнаружили на Райбот-роуд. Она перевернулась и ударилась в дерево. Очевидец происшествия рассказал, что у него сложилось впечатление, будто водитель на какой-то момент утратил контроль над управлением. Видимо, его отвлек взрыв. – Капеллан немного помолчал. – Водитель… он погиб.

Эдит вдруг почувствовала необыкновенную легкость во всем теле, как это бывает при свободном падении откуда-то из-за облаков. Но недостаток кислорода сделал свое дело: мысли работали четко и – поразительно, но факт! – она была совершенно спокойна. И ничего не почувствовала, выслушав страшное известие. Абсолютно ничего!

– Он был в машине один?

Какое-то время мужчины смущенно переминались с ноги на ногу, растерянно глядя на вдову. Наконец второй офицер ответил на ее вопрос.

– Да, мэм.

Эдит молча кивнула в знак того, что ответ принят. Она вдруг почувствовала страшное облегчение от того, что все эти люди явились к ней домой вовсе не из-за чемодана. СиДжей снова позвал ее из кухни, отвлек на долю секунды от созерцания мигающих огоньков вокруг. Она понимала, что ей следует что-то сказать этим людям, сделать вид, что гибель Кэлхуна потрясла ее, но как, если на самом деле она испытывает лишь облегчение? Вместо это она вдруг вспомнила, как сжимала холодную руку умершей матери своими руками, а отец в это время говорил ей, что наконец-то страдалица избавилась от боли. Эдит невольно всхлипнула и тут же торопливо прикрыла рот рукой.

– Чем я могу помочь вам? – снова обратился к ней капеллан. – Может, пригласить кого-нибудь, чтобы побыли с вами?

Она энергично затрясла головой, стряхивая слезинки, выкатившиеся с глаз.

– Нет. Спасибо. Со мной все в порядке. Сейчас мне нужно побыть одной… вместе со своим сыном. Я свяжусь с вами утром для решения всех остальных дел. Спасибо, господа.

С этими словами она захлопнула дверь прямо перед носом у ошарашенных полицейских. Последнее, что она успела заметить, так это глаза капеллана, и в них она прочитала, что тот знает все. И все понимает.

Дождь между тем усилился. Прижавшись лицом к запертой двери, Эдит мучилась чувством вины и раскаяния. Ну почему вместо того, чтобы горевать о погибшем муже – один, на пустынной дороге, в полной темноте, – мысли ее всецело заняты тем письмом, которое упало за холодильник? И той женщиной, которая написала это письмо. Эдит даже почувствовала некое странное родство с этой не знакомой ей женщиной. Как-никак, а она невольно стала обладателем тайны, которой та женщина ни с кем не собиралась делиться. Что ж, эту тайну Эдит унесет вместе с собой в могилу.

Она наконец оторвалась от двери, и в эту минуту мощный порыв ветра сотряс весь дом. Ветер был такой силы, что сами собой распахнулись ставни на окнах второго этажа, а ветви старого дерева с глухим стуком ударились о крышу портика. Она заторопилась на кухню под завывание ветра и бренчание китайских колокольчиков, которые своим жалобным перезвоном дополняли общую какофонию звуков, которыми полнилась эта страшная ночь. Будто молятся, мелькнуло у нее, за души тех усопших, которые сейчас отправились в свое последнее странствие – на Небеса. Эдит невольно поежилась от этих мыслей, несмотря на влажную духоту, царящую в воздухе. А потом закрыла глаза и снова вслушалась в траурную «мелодию ветра», которую исполняли стеклянные колокольчики.

Глава 1. Мерит

Бофорт, Южная Каролина

Май 2014 года

Пожар можно остановить тремя способами: израсходовать все топливо, подпитывающее огонь, или изолировать его, подавить источник возгорания, перекрыть доступ кислорода к огню. Всякий раз, когда Кэл уставал от работы или был чем-то расстроен, он начинал твердить про себя, словно молитву, всякие факты и сведения, которые узнал еще во время учебы в академии. И иногда это срабатывало и помогало. Наверное, поэтому я тоже переняла у него эту привычку уже после того, как его не стало.

Мой рациональный склад ума, логика мышления, присущая людям, которые занимаются организационной работой и кураторством, помог мне избавиться от мысли о том, что моя позаимствованная у покойного мужа привычка есть не что иное, как такая своеобразная просьба о прощении. Просьба, так и оставшаяся без ответа… Ибо что бы там ни твердили мне коллеги Кэла, в глубине души я была уверена, что его гибель не была несчастным случаем. Ведь он же профессиональный пожарный. Входить в горящее здание было его привычной работой. Конечно, иногда случалось непредвиденное. Например, обрушивалась крыша здания и пожарные оказывались в западне. Но и тогда они все равно спасались, а вот Кэл, оказавшись в аналогичных обстоятельствах, погиб. Никаких объяснений относительно того, почему это случилось, так и не последовало. Я взглянула на номер дома, красующийся на массивном дверном проеме. Старинный кирпичный дом, входная дверь выкрашена в белый цвет. Вроде адрес тот же, что и на конверте с логотипом юридической фирмы Уильямс, Уиллинг энд Уайт, 702 Бей-стрит. Какое-то время я молча созерцала латунные цифры номера дома, словно все еще не в силах уразуметь очевидное. Как это я могла оставить свой дом и ринуться бог знает куда, за тысячу миль от родных мест?

Потом медленно поднялась по трем ступенькам крыльца, все время одергивая юбку вниз, чтобы она полностью закрыла глубокий шрам на передней части правой ноги. Подойдя вплотную к двери, с силой потянула на себя массивное латунное кольцо. Открыть тяжеленную дверь мне удалось только двумя руками. Переступила порог и очутилась в хорошо обставленной приемной. Судя по всему, когда-то здесь располагалось фойе шикарного дома. Старинный наборный паркет из сосны натерт до блеска. Впрочем, все равно проступают следы от сотен каблуков и подошв, ступавших по этому паркету на протяжении столетий, что тоже придает своеобразный шарм всему помещению. Половицы слегка поскрипывают под моими ногами, пока я иду к огромному письменному столу из красного дерева, за которым восседает женщина средних лет.

Латунная табличка на столе извещает посетителей, что женщину зовут Донна Дайфлой. Она взглянула на меня и приветливо улыбнулась. Слегка тряхнула копной белокурых волос, уже тронутых сединой, и тотчас же заискрились крохотные камешки, украшающие оправу ее очков «кошачий глаз», поймав в себя луч света от настольной лампы. Она снова растянула рот в улыбке: губы накрашены ярко-розовой помадой. Я впервые пожалела о том, что не накрасила губы сама. Хотя бы губы, тем более оказавшись на самом Юге.

– Чем могу быть полезна? – поинтересовалась у меня женщина.

– Я приехала на встречу с мистером Уильямсом. У меня назначено на одиннадцать часов утра.

Она скользнула взглядом по моей темно-синей юбке и белоснежной блузке. Взглянула на лицо без всяких признаков косметики, и все это время улыбка продолжала блуждать по ее лицу.

– Вы ведь Мерит Хейвард? – спросила она с таким видом, будто мое имя ей уже давно знакомо.

Я кивнула.

– Да, это я. Я приехала рановато, но могу подождать.

Женщина поднялась из-за стола.

– Мистер Уильямс ждет вас. Проходите. Сюда, пожалуйста.

Она повела меня по коридору, устланному тяжелой ковровой дорожкой, которая полностью скрадывала звуки шагов. На мгновение замерла перед массивной дубовой дверью и неожиданно обронила:

– Всей душой сочувствую вашему горю. Я помню Кэла с тех самых пор, когда он был еще совсем ребенком. Такой славный был мальчуган.

Минуло уже почти два года после гибели Кэла, и ее запоздалые соболезнования немного удивили меня. Как и то, что она назвала его «славным мальчуганом». «Славный мальчуган» вырос, и едва ли кто-нибудь рискнул бы назвать его «славным». Привлекательный внешне мужчина с тяжелым, непробиваемым характером. Да, он был сильным и ловким, мог вскарабкаться по пожарной лестнице на любую высоту для того, чтобы спасти людей, вынести их живыми из горящего здания. Зато в груди вечно кипящая лава злости, ожидающая того момента, когда ей будет позволено выплеснуться наружу. Такой бикфордов шнур, готовый вспыхнуть в любую минуту.

– Спасибо, – сдержанно отвечаю я, сожалея о том, что не могу ответить этой приветливой женщине любезностью на любезность: сказать, к примеру, что Кэл тоже помнил мисс Дайфлой и всегда вспоминал о ней с теплотой. Чего не было, того не было. Он никогда не рассказывал мне о мисс Дайфлой. Собственно, он ничего не рассказывал мне и о своей семье или о Бофорте. А сама я и не спрашивала. Мы с ним как бы заключили такую честную сделку: я тебя не расспрашиваю о твоей родне, а ты не задаешь мне лишних вопросов уже о моих родственниках. Да, неловко все получилось. Я смущенно отвожу глаза в сторону. Мисс Дайфлой открывает дверь в кабинет и отступает, пропуская меня вперед. Огромный кабинет, все стены от пола до самого потолка заставлены книжными стеллажами. На них – обилие необходимой литературы по юриспруденции, своды законов и кодексов, тяжеленые тома в нарядных кожаных переплетах. На стене сбоку – множество дипломов и сертификатов в красивых рамочках. Такое своеобразное украшение для делового помещения. Огромный письменный стол, пожалуй, даже побольше того, что стоит в приемной, и такой же винтажный, как и все остальное в этом доме, включая и сам дом. Стол стоит подле высокого эркерного окна, обращенного на проезжую часть улицы и слегка нависающего над тротуаром.

Из-за стола навстречу мне поднимается седовласый мужчина за шестьдесят. Типичный адвокат, если судить по внешнему облику. Очки в тонкой металлической оправе, белоснежная шевелюра, вязаный кардиган, трубка, сильный запах табачного дыма. Он обходит стол, идет ко мне и берет обе мои руки в свои большие лапищи.

– Миссис Хейвард! Рад познакомиться с вами лично! Позвольте мне еще раз выразить вам свои самые искренние соболезнования.

Как и его секретарша, он произносит мое имя так, как это делает человек, кому это имя хорошо знакомо. Вполне возможно, он тоже помнит Кэла ребенком. Он подводит меня к креслу напротив письменного стола, ждет, когда я устроюсь в кресле, и лишь затем возвращается на свое рабочее место. В кабинете повисает короткая пауза. Мистер Уильямс явно ожидает, что я заговорю первой.

Я немного нервничаю и с глуповатой улыбкой выпаливаю первое, что мне приходит на ум.

– А я и понятия не имела, что Кэл родом из Бофорта. За все те семь лет, что мы прожили с ним вместе, он ни разу не заговорил со мной о своей семье… Или о том, что он рос здесь. Я даже решила, что у него вообще нет семьи. И никогда не было…

Многолетняя профессиональная выучка научила мистера Уильямса хорошо владеть собственными чувствами. Во всяком случае, после моих слов выражение его лица осталось невозмутимо спокойным: никаких эмоций. Разве что разгладил сразу обеими руками аккуратную стопку бумаг, лежавшую перед ним, позволив себе таким образом выказать, что мои слова его, мягко говоря, удивили. Но вот он слегка откашлялся и открыл рот.

– Хейварды – старинный род. Эта семья известна в наших краях со времен Революции.

– Да, вы уже говорили мне об этом, когда мы разговаривали по телефону. Сказали, что их дом был построен еще в семнадцатом столетии.

– Если быть абсолютно точным, то в 1791 году. Впрочем, с тех пор дом много раз перестраивался, многократно менял свой облик, расширялся за счет новых помещений. И сейчас он больше похож на такой классический особняк в стиле греческого Возрождения, чем на дом, построенный в традициях федеральной архитектуры с ее тяготением к георгианским традициям. Но в любом случае это самый настоящий памятник архитектуры. Потому-то бабушка Кэла и завещала этот дом внуку – она хотела, чтобы он по-прежнему оставался семейным достоянием. Разве могла она подумать, что Кэл уйдет из жизни раньше, чем она сама?

В его голосе я расслышала упрек и нервно сглотнула слюну, словно в том, что все так получилось, есть и моя вина.

– Да! Немного нелепо получается… Вы ведете разговор о фамильном доме Хейвардов со мной, в сущности, совершенно посторонним человеком.

Мистер Уильямс добродушно улыбнулся.

– Ну какая же вы посторонняя? Вы были женой Кэла. Уверен, он был бы только рад узнать, что родительский дом попал в хорошие руки. Ведь вы, если мне не изменяет память, к тому же еще и специалист в области старинной архитектуры.

Я почувствовала, что краснею.

– Вообще-то я всего лишь работала хранителем в небольшом музее в Мэне. Правда, я имею научную степень по истории архитектуры. Впрочем, из этого вовсе не следует, что я уж такой эксперт в чем бы то ни было.

Мистер Уильямс снова погладил рукой бумаги, лежавшие перед ним.

– И все же мы все здесь очень рады тому, что вы наконец приехали, и мы сможем прямо на месте уладить все формальности, связанные с оформлением наследства. Как я уже говорил вам по телефону, местное Историческое общество, которое занимается в том числе и изучением родословных жителей Бофорта, проявляет повышенный интерес к вашему дому. Они хотели бы приобрести его у вас, чтобы организовать на его базе музей архитектуры и домашнего быта. Но, разумеется, распоряжаться и самим домом, и его содержимым – это исключительно ваше право. Хотя я не сомневаюсь, что вы или кто-то в вашем ближайшем окружении вполне отдаете себе отчет в том, что этот дом не является простым объектом купли-продажи и его ценность не может быть измерена одними только деньгами.

– Я собираюсь жить в этом доме, – снова выпалила я невпопад довольно громким голосом, словно эта несуразная мысль только что пришла мне в голову. Но у меня между тем имелись вполне веские причины для такого скоропалительного решения. Я ушла с работы, продала свой дом и уехала из Мэна. Столько несчастий навалилось на меня за последнее время. Порой я сама удивляясь тому, как можно еще жить, постоянно барахтаясь в пучине отчаяния.

Мистер Уильямс снова откашлялся.

– Наверное, в нашем телефонном разговоре я не совсем полно обрисовал вам всю ситуацию. – Он замолчал, словно опасаясь, что может ненароком выболтать лишнее. Затем продолжил после минутной паузы: – Мисс Эдит жила затворницей. Не припомню, чтобы за два последних десятилетия кто-то из посторонних переступал порог ее дома. Я имею в виду, после того как отсюда уехал Кэл. Последний раз я видел мисс Эдит где-то за месяц до ее смерти. Она приходила ко мне, чтобы еще раз обговорить все подробности, связанные с завещанием. На тот момент она уже знала, что серьезно больна, а потому хотела оставить после себя полный порядок во всех бумагах.

Мистер Уильямс замолчал, видно, ожидая от меня какой-то реакции. Я слегка заерзала в кресле. Но я ведь уроженка Новой Англии, а у нас принято больше молчать, чем говорить.

Адвокат снова откашлялся.

– Есть еще кое-что, что я хотел бы обсудить с вами лично. Несмотря на то что мисс Эдит оставила Гиббсу крупную сумму денег, что касается дома и всего того, что в нем, то эта часть наследства должна была отойти к Кэлу, как к старшему. Но Гиббс тоже вырос в этом доме, вот потому я и беру на себя смелость обратиться к вам вот с такой просьбой. Быть может, вы позволите ему взять из дома пару вещей, что-то из мебели, на память? Разумеется, он готов возместить вам стоимость этих вещей деньгами. А они дороги ему как память о детстве.

– Гиббс?

– Ну да! Это брат Кэла. Он на десять лет младше его.

По всей вероятности, удивление, которое разлилось по моему лицу, озадачило моего собеседника. Во всяком случае, он посмотрел на меня растерянным взглядом.

– Так вы говорите, у Кэла был брат?

Лицо мистера Уильямса снова приобрело свое прежнее непроницаемое выражение. Все, что он позволил себе на сей раз, – это лишь слегка вскинул брови.

– Ну да! Он живет здесь, в Бофорте, практикующий детский врач. А разве Кэл… – Мистер Уильямс оборвал себя на полуслове. Слова, которые так и остались невысказанными, витали теперь в воздухе, издевательски наблюдая за мной со стороны. Каким же посмешищем выгляжу я в глазах этого незнакомца! И в какое посмешище превратился весь мой брак с Кэлом…

– Нет. Кэл ничего не рассказывал мне о своем брате, – ответила я, пытаясь скрыть охватившее меня чувство неловкости.

Мистер Уильямс снова улыбнулся и в эту минуту стал очень похож на такого доброго, ласкового дедушку, ублажающего своих внуков. Вполне возможно, он такой и есть. Хороший любящий дедушка.

– Прошу простить меня, миссис Хейвард, за некоторую навязчивость. Наша семейная фирма оказывает юридические услуги семейству Хейвардов вот уже на протяжении более четырех десятилетий. И тем не менее даже я не в курсе всех семейных тайн своих клиентов. Знаю лишь, что Кэл уехал из Бофорта неожиданно и, можно сказать, разбил сердце мисс Эдит этим своим поступком. Что послужило причиной столь скоропалительного отъезда, тоже не знаю. Мисс Эдит никогда не обсуждала со мной тему разрыва своих отношений с внуком. Простите меня еще раз. Я вовсе не намереваюсь вторгаться в вашу личную жизнь или в личную жизнь вашего покойного мужа. Но повторяю, я искренне рад, что вы приехали, чтобы урегулировать все вопросы, связанные с наследством Хейвардов. После чего вы сможете принять такое решение, которое покажется вам максимально приемлемым. Словом, как говорится в таких случаях, самое время закрыть тему раз и навсегда. Пусть все усопшие покоятся с миром. Не будем ворошить прошлое.

Мистер Уильямс продолжал смотреть на меня с доброжелательной улыбкой, но неприятный холодок пробежал по моей спине. Что значит «не будем ворошить прошлое»?

– Миссис Хейвард… Можно я буду называть вас просто Мерит?

Я молча кивнула в знак согласия. Приятно услышать свое имя произнесенным вслух. Словно я тоже уже стала частью этого незнакомого мне мира, заселенного чужими для меня людьми. Которые только что обрушили на меня море информации, кажущейся мне совершенно неправдоподобной.

– Так вот, Мерит! Мисс Эдит и моя покойная мать (ее звали Бетси), они были подругами. А я был для Кэла и для Гиббса чем-то вроде отца. Ведь они рано потеряли своих родителей, и один, и второй. Признаюсь вам как на духу, я любил их обоих, как своих родных детей. – Глаза мистера Уильямса затуманились. – Наверное, еще и поэтому мне очень хотелось лично встретиться с женщиной, которой наконец удалось обуздать нашего Кэла.

Я молча взглянула на свои руки. Слезы подступили к горлу.

– Боюсь, мистер Уильямс, я не смогла обуздать его. – А про себя подумала: разве можно обуздать вот этими руками ураган или какое другое стихийное бедствие? Я сделала глубокий вздох и помолчала, борясь со слезами. Мой собеседник терпеливо ждал. – Пожалуй, вернее будет сказать, что это я убила его.

ЛОРЕЛЕЯ

Макдоно, штат Джорджия

Май 2014

К своим тридцати шести годам Лорелея Первис Коннорс хорошо усвоила три основных жизненных принципа. Время – субстанция ускользающая, боль – вещь преходящая, а смерть не так уж и страшна, чтобы ее бояться. Последняя истина открылась ей давно, еще в молельных шатрах, куда постоянно таскала ее мама, когда она была совсем маленькой девочкой. Жизнь тоже научила ее относиться к смерти философски. Ведь когда умирает человек, которого ты любишь, то больше уже не надо переживать, что с ним случится завтра или послезавтра. В конце концов, все мы умрем в один прекрасный день. А уж если точно знаешь дату своего ухода в мир иной, так и гадать нечего. Ведь в вопросах жизни и смерти самое страшное – это неизвестность.

А еще Лорелея рано усвоила, что родиться в бедной семье вовсе не означает, что ты обречена прозябать в нищете всю свою оставшуюся жизнь. А уж если есть лицо и фигура, то не грех ими и воспользоваться. Ведь Господь на то и дал их тебе, чтобы ты уверенно шагала по жизни вперед. Да, все это важно, все это стоит помнить всегда, но не только эти прописные истины она записывала каждый день в свою «Тетрадь умных мыслей». Ведь в один прекрасный день она передаст тетрадь Оуэну. Но пока ему совсем ни к чему знать всю правду жизни во всей ее полноте. К примеру, догадываться о том, что с помощью таких физических данных, как у него, можно далеко продвинуться. Внешность у него действительно что надо. Пошел в нее! Да и с мозгами тоже все в полном порядке. Это у него от отца. Так что ее мальчуган обязательно должен преуспеть в этой жизни.

Она зашвырнула последнюю сумку с вещами на заднее сиденье их «линкольна-навигатора», попутно успев сломать длинный ноготь, покрытый пунцовым лаком. Оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что ее десятилетний сын находится вне зоны слышимости, после чего смачно ругнулась, разглядывая сломанный ноготь. Это же надо! Угораздило на ровном месте. Лорелея готова была расплакаться от досады. Конечно, это не самое страшное из того, что случилось с ней за последний год, но все же… Последняя, так сказать, неприятность в длинной череде других.

Когда она работала стюардессой в авиакомпании Дэлта, то страшно гордилась своими ручками и всячески ухаживала за ними. Впрочем, тогда она вполне справедливо полагала, что красивые руки – это часть ее профессии. Пассажиры всегда осыпали ее комплиментами. Вот и Роберт сказал когда-то, что первое, на что он обратил в ней внимание, – это ее руки. Он был таким красавчиком в своей летной форме, но она, тем не менее, лишь отмахнулась от его комплиментов, хотя и знала, что он обязательно пожалуется на нее остальным девчонкам. Кажется, его тогда действительно задело за живое, что она не поверила в искренность его слов. А спустя всего лишь каких-то полгода они поженились, зарегистрировали свой брак в присутствии мирового судьи в ее родном городке Галф-Шорс, штат Алабама. Дочь Роберта от первого брака не присутствовала на их свадьбе. Да и в последующие одиннадцать лет она не баловала их своим вниманием. Даже на похороны отца не приехала.

Лорелея взглянула на дом, который они когда-то купили вместе с мужем. Проезжая часть, ведущая к дому, выглядит такой голой. Ни машины Роберта, ни велосипеда Оуэна с привязанными к багажнику террариумами для насекомых-вредителей. И лужайка перед домом тоже голая, особенно сейчас, когда с нее убрали скульптурную композицию, отлитую из цемента: семейство белочек. Композицию Лорелея приобрела по случаю на одной из распродаж домашнего имущества, потому что сразу поняла, каким украшением она станет для их лужайки. Она даже наряжала белочек по праздникам в различные костюмы, но потом ассоциация домовладельцев потребовала от нее прекратить столь неподобающие манипуляции со скульптурой.

Парадная дверь в дом была распахнута настежь. Жаркое южное солнце беспрепятственно проникало внутрь дома, высвечивая пустую прихожую, голые ступеньки лестницы, ведущие на второй этаж. Когда-то в этом доме жила счастливая семья. И они с улыбками встречали своих гостей, стоя вот на этом крыльце.

– Оуэн? Ты где? Поторопись! Пора ехать.

Вообще-то она всегда говорила Оуэну, что кричать во весь голос – это плохо. Но просто ей категорически не хотелось снова возвращаться в дом. Она уже попрощалась с ним раз и навсегда. А если вернется снова, то, может статься, и не захочет никуда уезжать. Громко стуча высокими каблучками по мостовой, она направилась к дому, поднялась по трем ступенькам крыльца к парадной двери и замерла на входе.

– Оуэн! Ты где? Нам действительно пора. Впереди долгая дорога, а ты же знаешь, я не люблю водить машину ночью.

Пустые стены, словно тяжело вздохнув, эхом отозвались на ее слова. И в ту же минуту она явственно расслышала, как кто-то плачет в глубине дома. Положив свою записную книжку прямо на порог, Лорелея опрометью бросилась наверх, туда, где располагалась детская. Мальчик стоял на коленях перед распахнутым пустым шкафом, примостившимся под косым потолком мансарды, в котором раньше хранились его игрушки. Он сжимал в руках самолет-лего, и плечи его сотрясались от рыданий. Не говоря ни слова, Лорелея опустилась на ковер рядом с сыном. Скорее по привычке, она сняла с него очки, протерла стекла подолом своей юбки и снова водрузила их ему на нос.

– Что-то забыл, да? – поинтересовалась она у сына ласковым тоном.

Оуэн молча кивнул.

– Мы с папой вместе мастерили эту модель. Я ее всегда хранил отдельно, в этом шкафу, чтобы она не сломалась.

– Помню-помню! По-моему, модификация семьсот сорок семь, да?

Оуэн возмущенно зыркнул на мать.

– Это же реактивный «Макдонелл Дуглас»: MD-80.

Лорелея улыбнулась.

– Какой ты у меня умница! Весь в папу!

Но Оуэн никак не отреагировал на слова матери.

– А что, если самолет поломается в машине? Я тогда не сумею склеить его заново.

– Но, может быть, вдвоем мы кое-как управимся, а?

Оуэн глянул на мать с таким выражением лица, будто она только что пообещала ему впредь всегда носить обувь без каблуков.

– Попытаться же можно, – обронила она, словно оправдываясь. Хотя на самом деле ей хотелось лишь одного: отвлечь сына от его мрачных мыслей, сделать так, чтобы он перестал все время думать об умершем отце и тосковать о нем.

– Мама! Мне совсем не хочется ехать в эту Южную Каролину.

Лорелея поднялась с колен и уселась прямо на ковер. Кажется, предстоит еще один долгий разговор.

– Но мы же, дорогой мой, все с тобой обсудили. И пришли к выводу, что тебе пора познакомиться со своей старшей сестрой.

Оуэн посмотрел на мать непонимающим взглядом, будто та разговаривала с ним на иностранном языке. А может, он тоже чувствовал и понимал ту пучину отчаяния, которая толкает человека порой на самые безумные поступки. Например, сорваться места и ехать бог знает куда только за тем, чтобы познакомиться с какой-то там незнакомой сестрой, которая и знать не желает о твоем существовании.

– И потом, не забывай, мой дорогой… Все могло бы быть гораздо хуже. Представь себе, каково бы это было ехать на машине до самого Мэна. Нам с тобой страшно подвезло, что Мерит решила перебраться в Южную Каролину. Вполне возможно, у нее уже появились знакомые и даже друзья в этом городке. И нашему приезду она точно обрадуется. А мы поможем ей обустроиться на новом месте.

Лорелея улыбнулась сыну, изо всех сил стараясь, чтобы улыбка получилась как можно более естественной. Она уже почти готова была поверить собственным словам, старательно загоняя в глубь себя все свои тревоги и сомнения. Ведь вполне возможно, что Мерит еще даже не успела переселиться в свой новый дом. Впрочем, какая им разница? Они с сыном отправляются в путь сегодня, и точка. И им нет дела до того, хватило ли у Мерит времени для того, чтобы обжить свои новые апартаменты, или нет.

– Думаешь, Мерит хочет познакомиться со мной? – Мальчик уставился на мать пристальным взглядом. Толстые стекла очков не в силах были скрыть яркую голубизну его глаз.

– Но, мой дорогой! А кто бы отказался познакомиться с таким славным красивым мальчиком, как ты? И ты такой разумный, всегда найдешь сказать что-то интересное. Уверена, она полюбит тебя с первого же взгляда.

– А вот ребята в классе меня не любят…

Лорелея бережно пригладила вихрастый чуб сына, который категорически не хотел приглаживаться.

– Да они же все – деревенщина! Разве такие, как они, способны оценить чужой интеллект?

Оуэн бросил на нее еще один выразительный взгляд. Когда же наконец он начнет не просто слушать, но и прислушиваться к ее словам?

– А можно в Южной Каролине я тоже буду учиться дома?

Лорелея слегка взъерошила густые волосы на голове у сына, стараясь не встретиться с ним взглядом.

– Думаю, что нет. Хотя в домашнем обучении нет ничего плохого, не правда ли? Помнишь, как мы с тобой вдвоем коротали время за уроками, сидя за столом на кухне? Неплохо, да?

Лорелея ласково поцеловала сына в макушку, сделав вид, что не заметила, как он недовольно стал вращать глазами.

– Пора трогаться в путь, сынок.

Мальчик вывернулся из-под ее руки и с надеждой посмотрел на мать.

– А можно я поменяю свое имя? Все равно же мы едем на новое место.

Помнится, когда у нее родился сын, Лорелея мечтала назвать его каким-то особенным именем. Ничего общего с теми именами-кличками, которые были в ходу у них на стоянке для передвижных домиков, в одном из которых она сама появилась на свет. Ведь отец ее сына – летчик гражданской авиации. А потому не пристало ему зваться каким-то там Бубой и до конца своей жизни откликаться на имя, больше похожее на кличку. Имя Оуэн Лорелея обнаружила, пролистывая иллюстрированный журнал «Нэйшн». Кто-то из пассажиров оставил его на сиденье в салоне самолета. И она тут же вырвала страничку из журнала и вклеила ее в свою Тетрадь умных мыслей – так, на всякий случай… Чтобы не забыть на будущее. Ей хотелось, чтобы у ее ребенка было необычное имя, не просто красивое, но такое, от которого нельзя образовывать уменьшительных типа всех этих Гарри, Бонни и прочее. На тот момент она и не подозревала о том, что имя, которое начинается на букву «о», может стать объектом насмешек и даже издевательств. Вот как в том четвертом классе, где учился ее Оуэн. В силу своей близорукости мальчик был вынужден постоянно носить очки, а мальчишки, его одноклассники, стали над ним подшучивать, говорили, что в очках он очень похож на ослика. Вот так кличка и приклеилась. Ничего не помогло. Ни то, что сын был гораздо смышленее остальных ребят. Потом он стал сознательно саботировать уроки, даже намеренно заваливал тесты, не делал домашних заданий… Ничего не помогало. А когда в один прекрасный день Оуэн вернулся из школы с ранцем, на котором красовалась надпись «Оуэн – осел», они с Робертом решили перевести сына на домашнее обучение.

– Хорошо, мы подумаем над этим, – уступила она, в глубине души категорически не соглашаясь с тем, что придется отказаться от мечты всей ее жизни. – Но вполне возможно, в Южной Каролине живут более умные дети и они не станут зацикливаться на том, что твое имя начинается с такой же буквы, что и слова «осел».

Мальчик тяжело вздохнул, сотрясая воздух своими узенькими плечиками. Он снова взглянул на модель самолета-лего.

– Наверное, я все же оставлю самолет здесь.

Он согнулся и бережно поставил модель на дно шкафа, слева от дверцы, аккуратно прислонив самолетик к задней стенке.

– Не надо, Оуэн! Заверяю тебя, я буду вести машину очень осторожно. Твой самолетик не сломается.

Мальчонка снова бросил на нее задумчивый взгляд.

– Нет, ему место здесь. Ведь он принадлежал прежнему Оуэну. А в Южной Каролине я стану совсем-совсем другим.

Лорелея почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы. Она всегда знала, что у нее очень-очень умный сын. Но никогда не догадывалась, что он так сильно переживает из-за своего имени. Но сейчас она ничего не сказала. Только молча кивнула головой и, перегнувшись через голову сына, закрыла дверцу шкафа.

А потом обняла мальчика и крепко прижала к себе, чувствуя каждую его косточку под своей рукой. А джинсы-то ему уже маловаты, спохватилась она с некоторым смущением. Сын растет не по дням, а по часам. Она даже отследить не успевает толком. Впрочем, она сознательно не стала покупать Оуэну новые джинсы. Просто ей не хотелось признавать очевидное: ее сын взрослеет. Лорелея снова поцеловала мальчика в макушку, мысленно пообещав себе, что по дороге они обязательно заедут в какой-нибудь торговый центр. Нельзя, чтобы ее сын появился в Южной Каролине в таком виде. Еще, чего доброго, сестра Оуэна вообразит, что его мама совсем не следит за ним.

– Вот увидишь! Все у нас будет хорошо, – проговорила она вслух, а про себя подумала, что в Тетрадь умных мыслей стоит внести вот эту. Иногда необходимо прибегать ко лжи, потому что правда может разорвать сердце.

Из дома они вышли вместе, и никто из них не оглянулся назад. Будто оба они догадывались, что только что попрощались со своим домом навсегда. Убедившись в том, что Оуэн устроился на заднем сиденье, как положено, Лорелея включила зажигание в своем спортивно-утилитарном автомобиле и выехала на шоссе, мысленно пообещав себе внести еще одну сентенцию в свою Тетрадь умных мыслей.

Иногда за бравадой скрывается самое обычное отчаяние. Нужно действительно довести человека до отчаяния, чтобы он стал храбрым.

Глава 2. Мерит

Температура самовозгорания любого материала, включая бумагу, зависит от состава материала, его объема, плотности, формы, а также от времени, в течение которого он подвергался воздействию высоких температур. Я вспомнила, как однажды это сказал мне Кэл и при этом добавил, что он терпеть не может заглавие романа Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту», потому что оно в корне ошибочно.

Не помню, как я очутилась на кожаном диване, стоявшем в кабинете мистера Уильямса. Помню лишь, что мисс Дайфлой вошла в комнату, держа в руках высокий стакан с водой. Вода была холодной, даже края стакана запотели. И тут я вспомнила свое спонтанное признание и как стала после этих слов задыхаться, хватая ртом воздух.

Я закрыла глаза, представив себе, как мистер Уильямс бережно подхватил меня под руку и повел к дивану. Какой стыд! Я невольно втянула в себя плечи от смущения. Мои глаза распухли и покраснели, словно я проплакала всю ту тысячу с лишним миль, что добиралась сюда. Но я твердо знала, что не плакала. Я ведь спец по контролю за собственными чувствами. Многолетняя практика, так сказать. Но что-то было такое в мистере Уильямсе… И смотрел он на меня так, что я почему-то сразу же вспомнила своего отца и себя совсем еще маленькой девочкой… еще до того, как все в моей жизни переменилось и стало другим.

Мисс Дайфлой вложила мне в руки холодный стакан, и я поднесла его к губам. Руки дрожали, и несколько капель воды расплескались и упали мне на подбородок. Мистер Уильямс тотчас же извлек из кармана брюк отутюженный носовой платок и протянул его мне. Я заметила в уголке его монограмму, вышитую темно-синим мулине. И вид этого безукоризненно чистого батистового платка, и вышитая монограмма, все эти мелочи мгновенно сообщили мне бездну информации о его второй половине, миссис Уильямс, и странным образом мне вдруг полегчало, и я даже почувствовала себя почти как дома.

– Спасибо! – сдержанно поблагодарила я и вытерла платком подбородок, но не рискнула поднести его к глазам. Как будто слезы можно спрятать, если просто промокнуть их.

Мисс Дайфлой исчезла из комнаты так же незаметно, как и появилась. А мистер Уильямс между тем удобно устроился на стуле, предварительно придвинув его к дивану, терпеливо дожидаясь, когда я справлюсь со своими нервами. Обивка стула гармонировала с кожаным диваном и металлическими заклепками на нем. Но вот он бросил на меня выжидательный взгляд, и я вдруг подумала: а еще говорят, что все южане такие медлительные… Вот и я рассчитывала, что мистер Уильямс готов ждать до бесконечности, пока я приду в себя и смогу начать говорить.

Я сделала еще один глоток и поставила стакан на приставной столик рядом с диваном, заботливо прикрытый кружевной салфеткой. И сразу же представила себе, как миссис Уильямс благоразумно упрятала всю антикварную мебель в кабинете своего мужа вот под такие же салфетки, чтобы защитить ее на всякий случай от возможных повреждений.

Я сжала носовой платок с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и приготовилась что-то сказать. Но, к моему удивлению, мистер Уильямс опередил меня и заговорил первым.

– Когда мы беседовали по телефону, вы сказали мне, что Кэл погиб на пожаре. Что он был пожарным и в тот день, когда случилась эта чрезвычайная ситуация, дежурило именно его подразделение. Так?

– Да, – едва слышно прошептала я и кивнула в знак согласия.

– Вы тоже присутствовали на пожаре? – осторожно поинтересовался он.

– Нет.

Мистер Уильямс легонько погладил мою руку.

– Ну, вот видите? Произошел несчастный случай. Впрочем, все мы склонны обвинять самих себя, когда случается неожиданная трагедия с кем-то из наших близких, не так ли?

Я высвободила свою руку из его и поднялась с дивана.

– Благодарю вас. – Я выдавила из себя жалкое подобие улыбки. – Если можно, я бы хотела взглянуть на сам дом прямо сейчас. Пока еще не стемнело… Все мои вещи в машине. Хотелось бы успеть распаковать их, пока светло.

Мистер Уильямс глянул в окно.

– Вы заказали для перевозки вещей трейлер? Или оставили часть мебели на хранение?

– Нет. Я привезла с собой только самое необходимое. А все остальные вещи распродала или раздала знакомым.

Он бросил на меня сочувственный взгляд, словно понимая, что стоит за моим ответом.

– Если хотите, Мерит, я приглашаю вас хотя бы на эту ночь остановиться у нас дома. Мы с Кэти будем только рады. Можете пожить у нас столько, сколько сочтете нужным, пока не уладите все свои дела. Ведь ваш дом, если честно, пока еще не в том состоянии, чтобы въезжать в него вот так, безо всякой подготовки.

Я внимательно посмотрела на адвоката. Кажется, до меня дошло, почему он предлагает мне пожить у него.

– Эдит умерла дома?

Мой прямой вопрос в лоб застал мистера Уильямса врасплох, но он тут же собрался и снова напустил на себя невозмутимо-непроницаемый вид.

– Да. Прямо в гостиной, что на первом этаже. Но я после всего пригласил специалистов из фирмы по уборке помещений. Они все там продезинфицировали, вымыли, вычистили, вывезли вон диван, на котором она лежала. Дом как следует проветрили, систему вентиляции тоже подвергли санитарной обработке.

Так! Понятно, чего он там недоговаривает. Я посмотрела ему прямо в глаза, хотя наверняка он бы предпочел, чтобы я отвела свои глаза в сторону.

– И сколько пролежало тело, пока его обнаружили?

Мистер Уильямс сунул руку в карман брюк, явно хотел достать свой носовой платок, забыв, что он уже отдал его мне. Но вот рука его замерла без движения, когда он увидел, что я молча протягиваю ему платок. Он взял платок из моей руки, потом аккуратно сложил и только после этого сунул его обратно в карман.

– По словам окружного прокурора, тело находилось в доме от семи до десяти дней. С ней случился сердечный приступ. Соседка заметила, что она несколько дней не забирает почту. Газеты почтальон складывал в стопку прямо на ступеньках крыльца под портиком. Соседка же и позвонила в полицию.

– Какой ужас! – тихо обронила я и наконец отвела глаза в сторону. Потом машинально вытерла руки о юбку, будто они успели стать грязными от того, что я только что услышала. – Но вам совсем не обязательно сопровождать меня. Просто дайте мне адрес, и я забью его в свой навигатор.

Черты его лица разгладились, и он снова бросил на меня сочувственный взгляд. Наверняка припомнил наш разговор по телефону, подумала я. Я ведь сказала ему тогда, что кроме Кэла близких людей у меня больше нет.

– О, для меня не составит никакого труда отвезти вас туда лично. Напротив! Для меня большая честь показать этот дом вам. Он действительно по праву считается одной из наиболее красивых архитектурных достопримечательностей нашего города. Сейчас я только возьму ключи от своей машины и ключи от дома, и можем трогаться в путь. А я попрошу сына, чтобы он при-гнал вашу машину прямо туда. Зато вы сможете по дороге познакомиться немного с Бофортом и полюбоваться окрестными пейзажами.

В глубине души я была признательна мистеру Уильямсу, что он тактично не позволил мне сесть за руль самой. Ибо руки у меня все еще слегка дрожали. Он снова улыбнулся мне, но в его глазах я прочитала тревогу. Но я была слишком измотана, чтобы начать объяснять ему, что я уже давно привыкла к скорбям, всяким и разным. Состояние печали стало для меня настолько привычным, что каждое утро я просыпаюсь уже с инстинктивным предчувствием чего-то дурного. Однако благоразумно решила, что не стоит удивлять этого человека еще более того, чем я это уже сделала. Да и только что выслушанная история о несчастной старушке, которую я даже не знала, умершей в полном одиночестве, – это всего лишь еще один удар камешком по той стене из стекла, которую я возвела вокруг себя. Но на сей раз обошлось хотя бы без осколков.

Мы вышли через заднюю дверь прямо к небольшой парковке, за которой простирался огромный зеленый массив, а далее виднелась широкая водная гладь. Несмотря на жару, меня сотрясал озноб. Какое-то время я бесцельно следила за тем, как машины устремляются сплошным потоком по длинному мосту на другой берег реки. А под мостом сновало множество лодок и прогулочных катеров, бороздящих водную гладь в обе стороны реки. Все так похоже на курортный вид, запечатленный на какой-нибудь красочной открытке. Духота немыслимая. Даже асфальт раскалился до такой степени, что подошвы моих башмаков буквально увязли в нем. Я стала нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.

– Это – наша река Бофорт, – сказал мистер Уильямс, отвечая на мой мысленный вопрос. – Из вашего дома она тоже хорошо видна.

Он распахнул дверцу автомобиля, приглашая меня садиться.

– В салоне сейчас тоже духота… постарайтесь не прикасаться ни к чему металлическому. Все успело нагреться за день. Сейчас включу кондиционер.

Он нажал на какую-то кнопку, и боковые стекла поползли вниз. Я тут же сделала глубокий вдох, пытаясь уловить порыв свежего воздуха, как это обычно бывает при сквозняках.

– Да, климат в низменных районах Южной Каролины не из простых. Надо время, чтобы к нему приспособиться, – проговорил мистер Уильямс извиняющимся тоном, включая двигатель.

Он вел машину медленно, на такой черепашьей скорости, что мне все время хотелось нажать на акселератор, будь он у меня под ногой. Впрочем, кажется, никого вокруг это не смущало. Остальные машины тоже плелись вслед за нами таким же медленным ходом. Мы выехали из деловой части города и взяли курс к реке. Чем ближе к воде, тем дома становились все более помпезными и старинными. Все они утопали среди роскошных садов, благоухающих сотнями ароматов неизвестных мне цветов. Но наверняка в суровом зимнем климате Новой Англии эти цветы едва ли прижились бы. И такие насыщенные, яркие краски, просто до рези в глазах. Красный, розовый, изумрудно-зеленый – все привычные цвета здесь казались непривычными, будто я попала в какой-то экзотический уголок, затерянный на другом конце земли. Да, все здесь пока мне непривычное и чужое. Особенно в сопоставлении с моим прежним крохотным ранчо: небольшой домик на три спальни, построенный в средине прошлого века.

Взгляд мой выхватил огромное дерево с массивным стволом, напоминающим памятник Линкольну. Густая зеленая крона венчала его верхушку. Все это почему-то напомнило мне декорации из какого-нибудь костюмированного кинофильма. Вот сейчас из-за дерева выскочит барышня, затянутая в корсет, в юбке на обручах, и побежит вниз, к реке. Я настолько увлеклась созерцанием пейзажа, что даже не заметила, что мистер Уильямс уже съехал с проезжей части и покатил по подъездной дорожке, ведущей прямо к дому. Невдалеке виднелась постройка, похожая на гараж, с ввалившейся крышей. Судя по высоким дугообразным воротам, когда это была каретная. Но сегодня нужно обладать немалой смелостью или очень уж хорошей страховкой, чтобы рискнуть оставить под этой крышей свою машину.

Однако я тотчас же забыла о гараже, стоило мне взглянуть на огромный дом. В сравнении с ним каретная выглядела просто карликом. Шесть массивных дорических колонн поддерживали портик и двойную террасу, опоясывающую дом со всех сторон. Высокая ребристая крыша, три дымохода, и это только те, что видны со стороны фасада. Белая краска, которой когда-то были выкрашены перила и колонны, поддерживающие портик, уже давно облупилась. Нескольких опор и вовсе недоставало, отчего сам портик немного перекосился, напоминая один из основных атрибутов Хэллоуина – светильник Джека в форме головы, которую обычно вырезают из тыквы. Выщербленные ступеньки крыльца, когда-то бетонированные, вели к площадке, увенчанной массивной парадной дверью, которая тоже уже не видела краски по меньшей мере несколько десятилетий. Веерообразное окно венчало парадную дверь: треснувшие рамы, заплывшие грязью витражные стекла прямоугольной формы. На всем лежит печать запустения, оставленная временем.

Я безвольно прислонилась к стволу огромного дуба, наслаждаясь возможностью хотя бы ненадолго скрыться от палящего солнца и побыть в тени. Сделала пару шагов назад и увидела два мансардных окна на крыше. Можно только представить себе, какая жарища царит там сейчас, под самой-то крышей, да еще в разгар лета. В верхнем окне тихо позвякивало какое-то устройство, похожее на самодельный кондиционер, нарушая своим перезвоном мертвую тишину вокруг.

Я взглянула на дом еще раз, и вдруг мне показалось, что он тоже разглядывает меня. Поросшая травой дорожка бежала куда-то в сторону, туда, где виднелась высокая стена изгороди с крошащейся штукатуркой. Я увидела в стене деревянную дверь. Белая краска, в которую она когда-то была выкрашена, почти полностью облупилась. Высота стены не позволяла разглядеть то, что находится за нею. Со стороны двора по стене густо плелись цветущие лозы винограда. Они уже дотянулись до самого верха и начали перекидываться на другую сторону изгороди. Такое впечатление, подумала я, будто это заключенный устроил себе побег и вот-вот вырвется на волю. Атмосфера ожидания, вот что я почувствовала, внимательно оглядевшись по сторонам. Будто все вокруг затаило дыхание, замерло в предвкушении чего-то. Будто и я и дом застыли в ожидании чего-то необычного, что должно обязательно случиться.

– Несмотря на всю свою внешнюю неприглядность, запущенный вид и прочее, дом еще очень крепкий. Муж Эдит скончался в 1955 году – погиб в автомобильной катастрофе. Полагаю, что с тех пор дом ни разу не ремонтировался. К сожалению, в доме отсутствует центральное отопление, но есть водопровод и канализация. И конечно, кухня вполне в рабочем состоянии.

Мистер Уильямс сложил обе руки с таким видом, с каким любящий отец уговаривает свое чадо съесть вместо шоколадного батончика какой-нибудь полезный для организма фрукт. Потом он сделал широкий жест рукой и добавил:

– А уж если вы оглянетесь по сторонам, то сами увидите, какой здесь красивый сад. И вид на реку открывается отсюда просто потрясающий.

Но мне почему-то не хотелось оглядываться по сторонам. Дом притягивал к себе. Однако я послушно повернулась туда, куда указывал мистер Уильямс, и мне сразу же стало понятным, что именно он имел в виду. Дом был построен на возвышении, на крутом берегу реки, откуда действительно открывался просто шикарный вид и на реку, и на прилегающие к ней окрестности. Многовековые развесистые дубы образовали из своих могучих стволов и густой кроны своеобразную раму, в которую был заключен этот действительно восхитительный по своей красоте пейзаж.

Я невольно улыбнулась и тут же заметила, как по лицу мистера Уильямса разлилось довольное выражение. Ведь это же он заставил меня улыбнуться.

– Эту часть города у нас называют Утесом, понятно почему. Дома здесь все старинные, возраст почти каждого дома колеблется в пределах от ста пятидесяти до двухсот лет. А несколько особняков еще и постарше.

Я слушала мистера Уильямса вполуха, завороженно следя взглядом за солнечными лучиками, играющими на воде. Как красиво и плавно спускается участок к берегу, до самой воды, а наверху возвышается величественный дом, горделиво поглядывая на окрестные красоты. Да, ему ведь сверху все видно. Родной дом Кэла. Здесь мой покойный муж родился, провел свои детские годы, карабкался по эти полуразрушенным стенам, огораживающим сад, чтобы убежать вниз, к реке. Наверняка бегал на реку каждый день. И вот в один прекрасный день, более двадцати лет тому назад, взял и бросил все, уехал, ни разу не оглянувшись назад. И даже не подумал о том, чтобы рассказать мне о своем детстве или тем более привезти меня сюда, чтобы и я тоже смогла полюбоваться всей этой красотой. Меня снова передернуло от озноба при мысли о том, почему все так случилось. Но вслух я ничего не сказала, а лишь подумала. Так что же такое произошло здесь с Кэлом, что побудило его уехать отсюда и забыть все навсегда?

Очередная волна тепла обдала меня с ног до головы. Я уловила какой-то незнакомый мне запах, который явственно витал в воздухе.

– Чем это так пахнет? – поинтересовалась я у мистера Уильямса.

Не то чтобы запах этот был неприятным. Напротив! Я даже уловила что-то, отдаленно похожее на запах земли. Но странным образом он притягивал к себе, напоминая что-то знакомое и родное.

– Это с болот потянуло, – пояснил мне мистер Уильямс. – Местные называют их «пыхтящей грязью». Трава гниет, растения всякие и все то, что выносит приливом на берег реки. Ведь болота начинаются почти от самого берега. Но у нас говорят, что это – запах отчего дома.

Я молча кивнула в знак того, что объяснение принято к сведению, и мы повернули обратно к дому. Я плелась вслед за мистером Уильямсом и размышляла о том, скучал ли Кэл по этому запаху отчего дома, которым пропахли окружающие болота. Вспоминал ли он все те экзотические ароматы, которыми полнится их сад? Наш с ним дом в Фармингтоне был совсем маленьким с таким же крохотным двориком. Но это было основное условие мужа, которое он выдвинул риелтору, когда мы занимались поиском подходящего жилья. Тогда он еще сказал, что у него нет ни времени, ни терпения, чтобы возиться в саду.

Мы направились к крыльцу, и мистер Уильямс тотчас же предусмотрительно предложил мне руку, которой я и воспользовалась после секундной паузы. Внимательно глядя себе под ноги, чтобы не оступиться ненароком или не зацепиться за большую трещину на самой нижней ступеньке, я вдруг поняла, что крыльцо вовсе не из бетона. Отчетливо просматриваются маленькие ракушки, вкрапленные в какой-то материал, более грубый по своему составу, чем обычный цемент. И цвет у него, как у речного песка.

– Это земляной бетон. У нас его называют таб-би, – снова пояснил мне юрист. – Его в здешних краях издавна использовали в строительстве. Состав простой: вода, известняк, песок, ракушки и зола. В старые времена он считался самым дешевым строительным материалом. Все компоненты доступны, как говорится, под рукой. Плюс очень долговечный и прочный. Между прочим, обратите внимание, что все дымоходы на крыше вашего дома тоже из табби.

Я невольно улыбнулась его словам: вашего дома. Будто я уже полноправная хозяйка этого особняка, а не никому не известная жена любимого внука, который двадцать один год тому назад посчитал нужным исчезнуть из родительского дома навсегда. Но может, у южан так принято. И для них вдова блудного сына, отказавшегося в свое время от всяких претензий на этот исторический памятник, тоже полноценный член семьи, уже хотя бы согласно оставленному завещанию. Ведь, в конце концов, она же носит ту же фамилию.

С реки подул свежий ветерок, потянуло прохладой. Я почувствовала, как струйка пота стекает по моему затылку прямо на шею и дальше катится вниз по спине. В мутных стеклах окон я увидела отражение листвы дубовых крон. Снова раздалось мелодичное позвякивание где-то сверху, прямо у меня над головой. Я с удивлением глянула вверх. Под крышей портика болталось с дюжину китайских колокольчиков. Их еще называют «музыка ветра». Колокольчики, насколько я могла разглядеть, были сделаны из голубых и зеленоватых камешков.

– Это все Эдит мастерила. На балконе второго этажа тоже висят такие. Ей нравилось собирать на берегу разноцветные морские стеклышки, а потом самые красивые из них она пускала в дело, вывешивая колокольчики для всеобщего обозрения.

Я прищурила глаза и пригляделась повнимательнее.

– Но они совсем не похожи на стеклышки. Скорее, на камешки.

– Так оно и есть. Ведь прежде чем эти стекла вынесло на берег, они долгое время находились в воде. Океан сделал свою работу: отшлифовал их со всех сторон, придал им такой несколько дымчато-матовый вид. Но именно это и нравилось в них Эдит больше всего. Она не раз повторяла, что если стекло оказалось способным вынести такие испытания и сохраниться, то уже за одно это им нельзя не восхищаться. – Задумчивая улыбка скользнула по лицу мистера Уильямса, будто он только что вспомнил тот давний разговор с хозяйкой этого дома. – А еще она говорила, что только дураки полагают, что стекло – это хрупкий материал.

Еще один порыв ветра подтолкнул нас двигаться выше. Так приятно ощутить дуновение прохлады и хоть на мгновение забыть про изнуряющий зной. А стеклышки над моей головой запели и заплясали с новой силой. Но я постаралась тут же отогнать от себя всяческие мысли о той старой женщине, которая любила мастерить своими руками такие чудные поделки.

– Эти китайские колокольчики – просто прелесть. Только боюсь, они не дадут мне заснуть по ночам.

Мистер Уильямс извлек из кармана большой латунный ключ.

– Ну, если только в первое время. А потом вы так привыкнете к их перезвону, что уже не сможете засыпать без него.

Я бросила последний взгляд на длинную цепочку стекляшек. А не купить ли мне стремянку, мелькнуло у меня, чтобы убрать эту музыку прочь? Мистер Уильямс широко распахнул входную дверь, пропуская меня вперед. Я переступила порог и очутилась в холле своего нового дома.

Первое впечатление: необъятность. Высоченные потолки, толстенные плинтусы вдоль стен, огромных размеров холл, из которого ведут аж целых четыре таких же огромных массивных двери, распахивающихся на обе стороны. Узкий коридор убегает куда-то в глубь дома, туда, где, видимо, находится кухня и другие подсобные помещения. Винтовая лестница с изящными резными перилами из темного дерева, изгибаясь, ведет на второй этаж. У ее основания установлен хрустальный канделябр таких же необъятных размеров, как и все остальное в этом доме. Правда, он настолько зарос паутиной, что света от него, пожалуй, было бы сейчас совсем немного. Да и все вокруг пропахло пылью, печать запустения и тлена лежала на этих старинных стенах и тех вещах, которые они вмещали. Наконец-то я поняла, почему мистер Уильямс был категорически настроен против того, чтобы я заселялась в дом прямо сейчас.

Но несмотря на всю грязь, запустение, на все тени прошлого, витающие в каждом углу, я все же сумела разглядеть и красоту этого дома тоже. Резные потолки, украшенные искусно выгравированными медальонами, дверные карнизы, наборный паркет в столовой, все еще сохраняющий былое великолепие своих узоров, несмотря на разбитые или выщербленные половицы, мраморные пилястры, разделяющие парадные залы. Красота проступала везде: в том, как плавно змеились вверх резные перила лестницы, выточенные из цельного куска дерева, в том, как величественно смотрелись кровати под высокими балдахинами в спальных комнатах на втором этаже.

Конечно, на всем толстенный слой пыли, полно грязи, и однако все время, что я осматривала дом, меня не покидало то же странное чувство, которое возникло еще раньше. Дом разглядывает меня с тем же пристальным вниманием, с каким я разглядываю его. И оба мы чего-то ждем. В какое-то мгновение я даже затаила дыхание, и мне тут же показалось, что дом проделал то же самое.

Мистер Уильямс распахнул дверь в главную ванную комнату, расположенную на втором этаже, и я невольно отпрянула назад. Несмотря на былую роскошь – пол, покрытый мраморной плиткой, изрядно выщербленной, огромная антикварного вида ванная на четырех ножках в форме звериных лап, – ванная комната произвела на меня удручающее впечатление. Хотя водопровод и электричество в доме были проведены сравнительно недавно, работы тут непочатый край, ибо, судя по всему остальному, рука хозяина не касалась этой комнаты долгие десятилетия.

– А где комната Кэла? – поинтересовалась я. Мой голос прозвучал неожиданно громко в затхлой тишине дома.

– Вот она! – ответил мистер Уильямс и повел меня в самый конец коридора, открыл дверь. И на нас сразу же пахнуло жарой. Я остановилась на пороге, не рискуя двинуться дальше. Двуспальная кровать, большой шифоньер у противоположной стены. Книжные полки заставлены многочисленными моделями лего. У окна – небольшой письменный стол. Стопка школьных учебников сверху. На прикроватной тумбочке изрядно потрепанный экземпляр книги «Гекльберри Финн» Марка Твена. Я с некоторым удивлением взглянула на книгу. Не могу припомнить, чтобы когда-нибудь я видела Кэла с книжкой в руках.

– Такое впечатление, что Кэл отсюда никуда и не уезжал, – обронила я, даже не заметив, что заговорила вслух.

– Когда он так внезапно уехал, Эдит была просто в отчаянии. Он действительно разбил ей сердце. После случившегося она так и не смогла снова почувствовать себя счастливой. Ведь только внуки и скрашивали ей жизнь.

– А что младший брат Кэла, Гиббс? У него были хорошие отношения с бабушкой?

Мы вышли из комнаты Кэла, и мистер Уильямс плотно закрыл дверь за собой. Рука его замерла на дверной ручке. Видно, обдумывал, что сказать в ответ на мой вопрос.

– Да, отношения были хорошими. Но потом они испортились… после отъезда Кэла. На тот момент Гиббсу было всего лишь десять лет, но полагаю, он винил в случившемся исключительно бабушку. А потом он вырос, окончил колледж, поступил на медицинский факультет в университете и стал редко появляться дома. Во время летних каникул он предпочитал жить не у себя дома, а у нас. Мои сыновья и он были друзьями неразлейвода. Опять же, думаю, что такое решение он принял не один. Дело в том, что после отъезда Кэла Эдит очень переменилась… стала замкнутой, нелюдимой… Однажды она даже обронила в разговоре со мной…

Мистер Уильямс умолк, видно, вовремя вспомнив, с кем он разговаривает.

– Так что же она вам сказала? – полезла я напролом. – Вы уж простите мне некоторую бесцеремонность, но, в конце концов, Кэл был моим мужем. И мне… мне хочется разобраться во всем самой.

Мистер Уильямс понимающе кивнул головой.

– Она сказала, что Гиббсу будет у нас лучше, чем дома. Сказала, что она оказалась никудышней матерью, не сумела вырастить хорошего сына, а потом и внуков, а потому хочет, чтобы Гиббс воспользовался шансом стать другим человеком, живя в нашем доме. Словом, Эдит, вольно или невольно, поспособствовала тому, чтобы Гиббс проводил большую часть своего свободного времени не в родительском доме, а у нас. Она считала, что только мы можем обеспечить ему нормальную, счастливую жизнь. Разумеется, я возражал, пытался доказать ей обратное, но не смог переубедить. А Гиббс был только рад. Ведь для него мои сыновья стали как братья, особенно после того, как уехал Кэл.

Мистер Уильямс немного помолчал, словно погрузившись в прошлое, и вдруг неожиданно закончил:

– Одно могу сказать с уверенностью. Эдит любила Гиббса, очень любила. Ее любовь к нему была столь велика, что она смогла даже пересилить себя и отпустить его на свободу.

Едва ли мистер Уильямс понимал до конца все мотивы, двигавшие этой женщиной. Да и мне они тоже были пока непонятны. Но я не стала развивать эту тему.

– И все же почему Гиббс винил во всем свою бабушку? Что такого сделала Эдит, что заставило Кэла бросить все и уехать?

Мистер Уильямс лишь пожал плечами в ответ.

– Эдит никогда не делилась со мной такими подробностями. – Он ласково погладил меня по руке. – А сейчас, боюсь, нам уже не суждено узнать, что у них там произошло.

Мы снова направились к лестнице, чтобы спуститься вниз. На пути нам попалась еще одна закрытая дверь. Я замедлила шаг и поинтересовалась:

– А здесь что?

Мистер Уильямс взялся за ручку.

– Честно говоря, и сам не знаю. Возможно, здесь лестница, ведущая в мансарду. Мы до нее еще и не добрались. Но дверь, между прочим, заперта, и ключа нет. Во всех остальных дверях ключи торчат в скважинах замков, а здесь – ничего. Наверное, ключ где-то затерялся. А я и не обратил внимания на это. Но у меня есть хороший мастер по замкам. Обязательно пришлю его вам. Уверен, там, наверху, ничего интересного. Скорее всего, всякий хлам… старая мебель, одежда старая… Впрочем, никогда не знаешь, где что найдешь…

Он слегка усмехнулся, словно сама мысль о том, что в мансарде нас может подстерегать какой-то неожиданный сюрприз, показалась ему нелепой и даже смешной.

Я положила свою ладонь на его руку.

– А знаете, мне здесь нравится, – сказала я ему доверительным тоном. – Я имею в виду дом. Мне кажется…

И тут же прикусила язык. Не стала говорить этому, в сущности, незнакомому человеку, что у меня возникло такое чувство, будто дом ждал меня. Вполне возможно, и я и дом ждали этой встречи друг с другом. У каждого из нас накопилось много грязи и паутины, которую еще надо вымести и как следует вычистить. Но вслух я озвучила другое:

– Мне кажется, я с удовольствием примусь наводить здесь порядок.

Мистер Уильямс улыбнулся и просветлел лицом. Он был явно доволен тем, что первый визит сюда не разочаровал меня. Мы оба еще раз взглянули на запертую дверь и стали спускаться вниз. Всю дорогу мистер Уильямс осторожно поддерживал меня под локоток, хотя я уже успела окончательно прийти в себя.

– Вы занимаетесь цветами, Мерит?

Я отрицательно покачала головой.

– Нет. Не то чтобы я никогда не хотела заниматься садоводством. Но просто у меня не было такой возможности. У нас с Кэлом был совсем небольшой дворик. А он говорил, что терпеть не может возиться в саду. И потому участок оставался преимущественно голым и пустым.

Старый адвокат бросил на меня озадаченный взгляд.

– Пройдемте через кухню, и я сейчас покажу вам сад Эдит. Она очень любила свой сад. Правда, в конце жизни ей эти садовые работы стали уже просто не под силу.

Мы направились в кухню. Я мельком бросила взгляд на все кухонные агрегаты, наверное, тоже вековой давности. Но мистер Уильямс, перехватив мой взгляд, пояснил, что вся техника исправна и находится в отличном рабочем состоянии, включая и холодильник, и плиту. Хотя внешне они производили впечатление декорации из какого-нибудь кинофильма середины пятидесятых. Типа «Проделок Бивера».

Он распахнул дверь черного входа и остановился на пороге. Еще ничего не видя, я уже почувствовала сад, уловила всю палитру его запахов. Сладковато-пряные ароматы незнакомых мне цветов плыли в воздухе, смешиваясь с насыщенным запахом травы и зелени, которая пахла совсем не так, как болотная грязь. Узкое крылечко, ряд ступенек – целый пролет неожиданно широких ступенек, все из того же табби. И вот я стою на самом верху и любуюсь той красотой, которая открылась моему глазу. По четырем углам портика висят китайские колокольчики, но на сей раз их присутствие совсем меня не нервирует. Напротив! Их негромкий мелодичный перезвон так похож на чей-то ласковый шепот. Вот только слов не разобрать.

– А что это? – любопытствую я, указывая на узкую дверь в дальнем углу портика.

– Вход в подвал и в цокольный этаж. Вот там точно нет ничего интересного. Поди, за столько лет все заросло паутиной. Грязные полы, старые деревянные стропила и прочий хлам. Вероятно, когда-то в цокольном этаже жили рабы. Сейчас подвалами мало кто пользуется… Разве что если устроить там винный погреб.

Мистер Уильямс хитровато улыбнулся. А я снова перевела свой взгляд на сад. Вымощенная булыжником дорожка, петляя, уходила вдаль, теряясь среди разноцветных кустарников и яркого многоцветия цветочных клумб. Судя по всему, дорожка тянется вплоть до той высокой каменной изгороди, которую я уже успела заметить, когда разглядывала фасад дома. Прошла в глубь сада по дорожке и увидела, что стена вся заплетена цветущей лозой винограда, источающего необыкновенно тонкий аромат. Запах буквально притягивал к себе, я улыбнулась и подошла ближе.

– А, это! Трахелоспермум, или звездообразный жасмин, – пояснил мне мистер Уильямс. – В наших местах его еще называют «жасмином конфедератов». Цветет совсем недолго, но все наши садоводы в обязательном порядке разводят этот сорт жасмина в своих палисадниках.

– Запах просто потрясающий! – Я вдохнула в себя полной грудью чудный аромат соцветий.

– А вот эту скамью Кэл специально смастерил для бабушки. Чтобы мисс Эдит могла посидеть тут, полюбоваться своим садом.

Я оглянулась. Прямо за моей спиной впритык к изгороди примостилась красивая резная скамья из дерева, с высокой спинкой, широкими подлокотниками, на которые в случае чего можно было поставить стакан с лимонадом или холодным чаем. Вокруг скамьи теснилось множество горшков с цветами. Цветы уже успели давным-давно одичать и сейчас росли себе свободно, как им заблагорассудится.

Я потрогала скамью рукой. Каким же человеком был тот Кэл, который мастерил для своей бабушки эту скамью? Мой муж Кэл с первых же дней нашей совместной жизни заявил мне, что не умеет даже гвоздь забить и понятия не имеет, как держать в руках молоток.

Я еще раз окинула взглядом пышное изобилие этого заброшенного уголка природы. На мгновение попыталась представить себе Кэла на фоне окружающих красот.

– Так вы говорите, Кэл помогал бабушке по саду?

– Конечно, – кивнул головой мистер Уильямс. – Он делал тут всю самую тяжелую работу, не позволял мисс Эдит поднимать тяжести и все такое. Но и с растениями любил возиться: пересаживал, полол, рыхлил землю. – Мистер Уильямс немного помолчал. – Говорил, что сад – это единственное место, где его душа по-настоящему отдыхает.

Наши глаза встретились на какое-то мгновение. Интересно, подумала я, что мистер Уильямс знает об измученной душе Кэла? И на что мог решиться Кэл? Как далеко мог он зайти в этих вечных поисках покоя для своей души?

Но я тут же отвела глаза в сторону, не желая прочитать ответ на свои немые вопросы во взгляде старого адвоката. И сразу взгляд мой уперся в изваяние какого-то святого. Статуя, несколько скособочившись, стояла между двумя пышными кустами роз. У святого не хватало одной руки.

– Святой Михаил, – с готовностью подсказал мне мистер Уильямс.

– Защитник и покровитель, – добавила я едва слышно. – Кэл установил небольшую статую святого Михаила прямо у порога нашего дома.

Я взглянула на лицо скульптурного изваяния, на обращенные к небу глаза святого и подумала, что кому-кому, а уж мне доподлинно известно, почему Кэл считал, что нам нужны защита и покровительство святого Михаила. А вот зачем этот покровитель был нужен его бабушке – это уже другой вопрос.

Я склонилась над розовым кустом и вдохнула в себя сладковатый запах цветов, особенно сильный и вязкий под лучами полуденного солнца.

– Кэл был привязан к своему брату?

Я почти физически почувствовала, как мистер Уильямс недоуменно пожал плечами у меня за спиной. Я повернулась к нему лицом.

– Между ними было десять лет разницы. Долгое время Кэл рос и воспитывался как единственный ребенок. Наверняка появление Гиббса стало для него своеобразным шоком. Но даже если бы разница в возрасте между ними была меньше, не знаю, насколько бы это помогло им стать близкими друг другу. Кэл… он пошел в отца. Тоже был физически выносливым и сильным. Впрочем, оба – и он и Гиббс, отличились, выступая за свои университетские футбольные команды. Оба считались звездами. Об этой стороне своей жизни вам Кэл когда-нибудь рассказывал?

Я лишь молча покачала головой, притворившись, что внимательно разглядываю розы.

– А вот Гиббс… он больше в мать, – продолжил свой рассказ мистер Уильямс. – Склонен к самоанализу, пытливый ум. Но еще до того, как работа захватила его и он ушел в нее с головой, Гиббс был отличным яхтсменом. Любил ходить под парусом, даже выступал за свою университетскую команду. Ему нравились все эти маневры на воде, когда пытаешься обмануть ветер, перехитрить его, что ли. Но сегодня у него уже нет времени для того, чтобы заниматься своим хобби. Впрочем, когда у него и у моих ребят выпадает свободная минута, они любят прокатиться под парусом на ветерке. – Мистер Уильямс издал короткий смешок. – Когда-то я обучал Кэла и Гиббса игре в шахматы. Думал, что шахматы помогут им сблизиться. Глупо, конечно! У Кэла не хватало терпения. Он всегда начинал партию ходом ладьи, которая перепрыгивала через все пешки противника, но и быстро терял ее в ходе позиционных перемещений. Иногда Гиббсу хватало всего шести ходов, чтобы поставить ему мат. А потому большая часть их совместных партий кончалась тем, что Кэл с яростью швырял шахматную доску в противоположный угол комнаты.

Что-то больно укололо меня в палец. Я пригляделась. Так и есть! Розовый шип. Я пососала подушечку пальца, почувствовав на губах горьковатый вкус крови, пахнущей медью. Сосала и вспоминала Кэла. Потом сильно прижала большой палец к ранке, чтобы остановить кровотечение.

– Надеюсь, вас не сильно обескураживают мои вопросы, – обратилась я к мистеру Уильямсу. – Уверена, вам представляется довольно странным то обстоятельство, что Кэл никогда и ничего не рассказывал мне о себе. Но я его в этом не винила. Правда! Более того, это меня вполне устраивало. Потому что давало мне возможность тоже молчать и никогда не распространяться уже о собственном прошлом.

– У вас ведь нет никого из близких, так? – обронил мистер Уильямс таким задушевным тоном, что слезы снова навернулись мне на глаза и я вынуждена было отвести взгляд в сторону, чтобы скрыть их.

– Так! – коротко ответила я и уставилась на статую святого. – А при каких обстоятельствах ушли из жизни родители Кэла и Гиббса?

Мистер Уильямс тяжело вздохнул.

– Их мать Сесилия упала с лестницы и сломала себе шею. Несчастный случай… Все случилось под самый Новый год… Она была в длинном бальном платье. По словам СиДжея, их отца, женщина, скорее всего, зацепилась подолом за каблук и запуталась в платье. Когда муж ринулся к ней на помощь, было уже поздно. Младшему сыну было на тот момент пять лет, старшему – пятнадцать. Переходный возраст… С ним всегда проблемы. А тут еще смерть матери. СиДжей умер тринадцать лет спустя. Он пил беспробудно, много курил. А потому никто особо не удивился, что в сорок шесть лет с ним случился инфаркт. Но моя жена до сих пор считает, что умер он не столько от сердечного приступа, сколько от безутешного горя. Он очень тяжело переживал гибель Сесилии.

Я молча кивнула, а про себя подумала: неужели в наши дни все еще возможно умереть от безутешного горя? К сожалению, тех куцых сведений, которые сообщил мне мистер Уильямс, было явно недостаточно для того, чтобы понять, что же побудило моего мужа уехать из родного города и никогда ничего не рассказывать мне о своем прошлом.

Мы оба вздрогнули, услышав, как неожиданно совсем рядом за изгородью хлопнула дверца машины. Мистер Уильямс поспешно устремился к проржавелой калитке, которой совсем не было видно из-за густых зарослей жасмина.

– Это, наверное, кто-то из членов общества по изучению исторического наследия города, – пояснил он мне на ходу. – Приехали сюда со своими прибамбасами в надежде, что им удастся проникнуть внутрь дома и сфотографировать хоть что-то на память.

Он попытался отодвинуть тяжелый засов, потом стал вертеть ручку на калитке. Но густые заросли лозы мешали ему, да и калиткой, видно, уже не пользовались бог знает сколько лет. Все покрылось ржавчиной и пришло в полнейшую негодность.

– Надо повырезать все эти заросли! – бросил он в сердцах. – Если хотите, я приду в субботу со своими садовыми ножницами и наведу здесь порядок. А пока давайте вернемся в дом и выйдем на улицу через парадный вход.

Еще в холле я услышала женский голос прямо перед домом. Потом послышались шаги уже по деревянным половицам террасы. Но я распахнула парадную дверь раньше, чем в нее позвонили.

На меня уставились просто огромные голубые глаза, обрамленные такими длинными и пушистыми ресницами, что не возникало ни тени сомнения: они накладные. Свежий слой розовой помады на губах, длинные белокурые волосы, вьющиеся кольцами, заколоты на голове в высокую женскую прическу. Шелковая блузка, явно не из дешевых, но расстегнута чересчур низко, короткая юбка открывает постороннему взору невероятной длинны ноги, увенчанные туфельками на таких же высоченных каблуках.

Внешний облик молодой женщины настолько ошарашил меня, что я уставилась на красавицу завороженным взглядом, даже не обратив никакого внимания на мальчика, стоявшего рядом с ней. Пока он сам не обратился ко мне:

– Вы – Мерит?

Легкий ветерок пробежался по ниткам со стекляшками, и они все зазвенели и запели в один голос. Но сейчас их перезвон почему-то напомнил мне удары набатного колокола. Я взглянула на мальчика более пристальным взглядом. Хрупкая, еще по-детски не сформировавшаяся фигура, хотя уже видно, что не ребенок. Впрочем, пухлые щечки снова наводят на мысль о том, что все же еще ребенок. Густые темные волосы, вихрастый чубчик, разделяющий волосы на две неравные половины. Несмотря на толстые тонированные стекла в очках, видно, что глаза у него огромные и иссиня-голубые. Мальчонка смотрел на меня немигающим взглядом и в этот момент напомнил мне почему-то маленького ослика. Я смотрела и смотрела на него завороженно, не в силах отвести глаз. Я же хорошо помню эту бездонную голубизну. И эти темные волосы. Все как у моего отца. Все как у меня самой.

Женщина обняла мальчика за плечи и улыбнулась мне. А она ведь чертовски красива, мелькнуло у меня, и всего лишь на несколько лет моложе меня.

– Мы хотели сделать вам сюрприз, Мерит. Вначале собирались ехать в Мэн, но я позвонила в музей, где вы работали, и они мне сказали, что вы переехали в Южную Каролину. А когда я объяснила им, кто я и откуда, они продиктовали мне адрес вашего адвоката. Мы туда заехали, а секретарша сказала, что его сейчас нет на месте, и дала мне уже ваш адрес.

Женщина улыбнулась ослепительной улыбкой, с какой обычно вручают имениннику дорогой подарок, о котором тот давно мечтал. Потом придвинула мальчонку к себе и поставила прямо перед собой.

– А это – ваш брат Оуэн.

Я была настолько ошарашена появлением нежданных гостей, что у меня язык прирос к небу. Мальчик сделал шаг по направлению ко мне и протянул руку для приветствия.

– На самом деле у меня уже другое имя. Сейчас я Роки. Роки Коннорс.

Я безмолвно уставилась на его еще по-детски нежную ручонку, но уже с проступающими костяшками, точно как у отца. Его рукопожатие оказалось на удивление крепким. Наверняка это уже отец успел научить его, как здороваются настоящие мужчины. Он и меня обучал когда-то тому, как следует правильно здороваться. А вот глаза за толстыми линзами очков смотрели на меня неуверенно и даже робко.

Мистер Уильямс слегка откашлялся у меня за спиной, явно заждавшись, когда его наконец представят. Я повернулась к нему, пытаясь найти подходящие слова, с помощью которых можно было бы объяснить этому человеку, что я по-прежнему считаю, что у меня нет близких людей, несмотря на этих двоих, возникших прямо на пороге моего нового дома.

Мальчик высвободил руку из моей ладони и повернулся к адвокату.

– Меня зовут Роки Коннорс, сэр. Рад познакомиться с вами.

– А меня – мистер Уильямс. И я тоже очень рад познакомиться с тобою, Роки.

Он повернулся к Лорелее и бросил на нее выжидательный взгляд в надежде получить уже от нее объяснения, кто они, откуда и зачем приехали.

Но она вдруг сорвалась и, скользнув мимо нас, уставилась на китайские колокольчики с тем детским выражением радости на лице, с каким дети обычно разглядывают подарки, полученные на Рождество.

– Это же «слезы русалки»! – всплеснула она руками прямо перед своей пышной, как у куклы Барби, грудью. – Никогда в жизни не видела подобной красоты.

Мистер Уильямс с улыбкой взглянул на молодую женщину, словно хотел сообщить ей, что сам он тоже еще никогда в жизни не видел такой красавицы, как она.

Мне тут же захотелось накричать на старика, остудить его пыл, предупредить, что подобные красотки, как она, в два счета расправляются с такими пожилыми джентльменами, как он.

– Моя мама точно так же называла эти китайские колокольчики – «слезы русалки». – Он снова улыбнулся красавице, и это была отнюдь не стариковская добродушная улыбка. – Вы, наверное, выросли на берегу океана?

– Да, сэр. Именно так. В штате Алабама, городок Галф-Шорс. Прямо на берегу залива.

Она протянула старику ухоженную руку со свежим маникюром. Правда, я успела заметить, что ноготь на большом пальце сломан.

– Меня зовут Лорелея Коннорс. Я – мачеха Мерит.

Мистер Уильямс с готовностью пожал протянутую руку и удивленно вскинул брови, глядя на меня. Видно, ожидал внятных объяснений на тему, что и почему.

С реки вдруг подул уже не бриз, а сильный ветер. Его порывом обдало всех нас, и дом, и колокольчики наверху. И они тотчас же забренчали на разные голоса. Как же нестерпимо долго тянется этот день, подумала я. Весь груз переживаний за последние несколько месяцев вдруг навалился на меня с новой силой, и я почувствовала, что ноги больше не держат меня.

Лорелея оказалась ко мне ближе всех. Она же и подхватила меня под руку, а потом они вместе с мистером Уильямсом осторожно подвели меня к плетеному креслу с вдавленным сиденьем. Я поблагодарила их кивком головы, не смея от смущения даже взглянуть на обоих. Вместо этого я принялась бесцельно разглядывать выщербленные половицы пола на террасе, прислушиваясь к глухим порывам ветра за домом. А колокольчики все звенели и звенели, и их стекольный звон, подобно волнам, омывал нас со всех сторон.

Глава 3. Лорелея

Вот тебе и кровные узы! Получается, что для некоторых кровь – это обычная водица. От зоркого глаза Лорелеи не укрылось, как замялась Мерит, прежде чем пожать протянутую руку Оуэна. Пожалуй, это первое, что бросилось ей в глаза. Она даже сняла с руки браслет и нацепила его на другую руку, как напоминание самой себе не забыть внести это наблюдение в свою Тетрадь умных мыслей. А еще она заметила, что глаза у Мерит такого же цвета, как у Роберта и у их сына, бездонно-голубые. Разве что синева более темная и насыщенная. Такое ощущение, что в глубинах этой синевы Мерит прячет все свои горести и печали, которыми полнилась вся ее прежняя жизнь. Неудивительно, что она научилась смотреть на все и на всех с некоторой долей подозрения. А вдруг грядет очередное несчастье? Впервые за долгие годы Лорелея почувствовала, как сердце ее смягчилось по отношению к уже совсем взрослой падчерице. Правда, она никогда не признается Мерит в том, что сумела понять, в чем состоит ее слабость. Просто Мерит воспринимает все обиды и горести гораздо острее, чем большинство людей, вот она и научилась прятать свои переживания в самой себе, не выказывать посторонним ни эмоций, ни истинных чувств.

Лорелея присела на корточки перед Мерит, чтобы заглянуть ей в лицо.

– Если вы объясните мне, где у вас тут кухня, я сбегаю и принесу вам воды.

Мерит посмотрела на Лорелею такими глазами, что та невольно вспомнила несчастное выражение, застывшее на морде лисицы, которую мамин любимец, пятнистый кунхаунд по кличке Роско, загнал в угол курятника, куда лиса вздумала забраться за добычей. Голод, беспомощность и крохотный огонек надежды на то, что, быть может, все же удастся как-то вырваться из лап гончей.

– Зачем вы приехали? – спросила у нее Мерит. Ее северный акцент неприятно резанул слух, хотя и был понятен и даже в какой-то степени привычен для Лорелеи.

– Посчитала, что пришло время познакомиться вам со своим младшим братом. Тем более что ваш покойный отец очень хотел такой встречи.

Лорелея надеялась, что ей удалось более искусно замаскировать свою неприязнь к падчерице, как это делала сейчас Мерит.

Мерит попыталась подняться с кресла, и Лорелея инстинктивно почувствовала, что помощь ей лучше не предлагать. Это все равно что браться помочь гремучей змее, которой прищемило хвост камнем. Наверняка ведь укусит в итоге, потому что больно. А вот почему ей больно, она того не понимает и не хочет понимать.

Мерит снова плюхнулась на сиденье и уставилась испепеляющим взглядом на Лорелею.

– А с чего вы вдруг решили, что я… – Она метнула взгляд на Оуэна, прежде чем продолжить: – Что мне есть дело до того, чего там хотел отец? Он-то ведь не сильно интересовался тем, чего бы хотелось мне. Так что мы с ним квиты. По нулям.

Лорелее захотелось возразить падчерице. Она даже готова была процитировать ей что-то подходящее из своей Тетради умных мыслей. Например, что жизнь – это не спорт, где все измеряется очками и голами. Но едва ли Мерит сейчас в том состоянии, чтобы понять и оценить всю правоту таких сентенций. А вот ей самой уже было абсолютно ясно, что делать дальше. Взять Оуэна за руку и отправиться на поиски подходящего отеля. Надо дать Мерит какое-то время, чтобы та привыкла к факту их появления в этом городе. Но время подпирает, точнее, оно уже просто давит на нее. А потому надо идти напролом, решила она. Что ж, раз так, значит так. Сейчас даже самый мощный ураган, если он вдруг обрушится на них, не сдвинет ее с этого крыльца.

Лорелея перехватила испуганный взгляд мальчика. Вперед!

– Ваш отец всегда повторял, что вы с Оуэном похожи как две капли воды. И не только внешне. Он тоже неразлучен с книжками. И плавать очень любит. Регулярно ходит в бассейн и даже участвовал в спортивных соревнованиях во время летних каникул. Правда, призовых мест мы пока не занимали, но все призы у нас еще впереди. Ваш отец рассказывал, что вы тоже в детстве увлекались плаванием.

Мерит посмотрела на Оуэна, а тот, в свою очередь, глянул на нее. Так они и разглядывали друг друга некоторое время своими похожими как две капли воды глазами. А у Лорелеи, как у той загнанной в угол лисицы, тоже затеплилась надежда. Неужели ей все же удалось достучаться до запертого наглухо сердца Мерит? Расчистить узенькую тропку приязни среди той пыли и грязи, которыми заросла душа этой еще совсем молодой женщины?

– А еще Оуэн обожает рисовать. Он даже красками пишет. Ваш брат вообще очень творческая личность. Вы бы только посмотрели, какие чудесные модели он мастерит из наборов лего.

Брат и сестра продолжали молча изучать друг друга. Мерит никак не отреагировала на последние слова мачехи, и Лорелея принялась лихорадочно соображать, какие еще аргументы она может привести падчерице, достаточно убедительные для того, чтобы та позволила им остаться здесь, в этом доме. Она уже приготовилась напомнить ей, как они с сыном обожают лакомиться шоколадными батончиками «Орео» (которые, по словам Роберта, так любила его дочь), но в этот момент Оуэн засунул руку в карман своих джинсов и извлек оттуда листок бумаги. Он протянул его Мерит и сказал:

– Это я для тебя нарисовал. Не совсем удачно получилось. Но мне в то время было только шесть лет. Я тогда впервые узнал, что у меня есть сестра.

Лорелея увидела, как разгладились черты лица Мерит, и поняла, что та сейчас возьмет в руки рисунок мальчугана. Потому что если она этого не сделает, то Лорелея за себя не отвечает. Она попросту сметет эту нахалку с лица земли.

Оуэн сделал небольшой шажок и вложил рисунок в руку Мерит. Она медленно, словно нехотя, раскрыла листок и какое-то время молча изучала его. Лорелея с Оуэном затаили дыхание в ожидании ее вердикта, а мистер Уильямс лишь нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Очень хорошо! – проронила она наконец таким глухим голосом, словно разговаривала с присутствующими через марлевую повязку. – Тем более для шестилетнего ребенка, – добавила она после короткой паузы. Уголки ее губ дрогнули и медленно поползли вверх. Наверное, там, где она жила раньше, это вполне сходило за полноценную улыбку.

Все трое с облегчением выдохнули, а Мерит снова уставилась на брата. Черты ее лица разгладились, словно она только что нацепила на себя маску доброй феи. Интересно, она это делает специально, подумала Лорелея, или ее падчерица уже настолько привыкла скрывать свои истинные чувства от посторонних, что маска появляется на ее лице сама собой, о чем она даже не подозревает?

– Рада познакомиться с тобой, Оуэн. И рада, что ты приехал для того, чтобы встретиться со мной. Наверняка в городе полно отелей…

– У нас с тобой одинаковые глаза, – выпалил мальчуган, разглядывая сестру с таким выражением лица, будто он рассматривает какое-то диковинное насекомое у себя на лужайке. И сейчас примется изучать, как же у нее работают все остальные части тела. Но может быть, он и прав, решила про себя Лорелея.

Глаза Мерит потемнели, и в них снова появилось прежнее выражение загнанной в угол лисицы. И она быстро-быстро заморгала ресницами, словно собиралась заплакать. Но Лорелея знала, что она не заплачет. Эта женщина уже успела напрактиковаться в том, как надо контролировать себя и сдерживать слезы перед посторонними людьми. Роберт рассказывал ей, что на похоронах матери девочка не проронила ни слезинки, а все поминки разносила собравшимся пунш и беспрестанно поправляла подушки на кушетке. Лорелея подумала, что стоит занести в свою Тетрадь умных мыслей вот такую мысль: Иногда люди прячут свое горе за маской полнейшего безразличия.

Она тоже переступила с ноги на ногу, словно ей жали туфли и не хватало воздуха. Мистер Уильямс деликатно взял ее за локоть.

– С вами все в порядке, миссис Коннорс?

Она одарила его ослепительной улыбкой стюардессы, которая когда-то была ее главным оружием при обслуживании пассажиров на борту самолета.

– Все прекрасно! Спасибо. Жарковато тут у вас, однако…

Она сопроводила последние слова жестом, начав обмахивать лицо рукой, словно веером. Надо все же спросить у Мерит, не принести ли ей воды, подумала она, но Оуэн ее опередил и заговорил первым.

Он задрал голову вверх, любуясь разноцветными стекляшками китайских колокольчиков, развешенных по карнизу вдоль всего портика, словно их только что вынесло океанской волной на берег, прямо перед порогом этого дома.

– А мне нравятся китайские колокольчики. Папа тоже однажды смастерил такую «музыку ветра», и мы повесили ее у себя над черным входом в нашем старом доме. По-моему, мама, мы забыли забрать эти колокольчики с собой. А можно я буду жить в комнате, где можно будет слышать их перезвон, лежа в кровати? Мне понравится просыпаться утром и слушать, как они поют на ветру. И у меня будет такое чувство, будто я по-прежнему лежу в своей детской и папа где-то рядом, занимается своими делами внизу…

Наверняка Мерит расслышала, как у мальчика сорвался голос. Она слегка подалась к нему вперед, словно собиралась погладить его. Но не погладила. Зато уголки ее губ снова поднялись в некоем подобии улыбки. Еще чего доброго перестарается по части улыбок, язвительно подумала про себя Лорелея, и так утомит свои лицевые мускулы, что завтра не сможет растянуть губы, чтобы произнести хотя бы слово.

– Мне папа тоже мастерил китайские колокольчики, когда я была маленькой девочкой. Но они мешали мне спать, и тогда папа перевесил их над парадным крыльцом, где я могла слышать их перезвон каждое утро, когда торопилась к школьному автобусу. Папа тогда много летал. И колокольчики словно говорили мне «до свидания» вместо него, когда он был в очередном рейсе.

Лорелея положила руку на плечо сына, словно желая напомнить Мерит, что речь у них идет вообще-то о пакетной сделке. Сын плюс его мать.

– Заверяю вас, мы не доставим вам никаких хлопот. Я могу перестелить белье на кроватях. Мы захватили с собой комплекты чистого постельного белья. А нет, так лично я могу устроиться и на какой-нибудь кушетке. Как вам будет проще.

Наверняка мама сейчас в гробу переворачивается, подумала Лорелея. Это же надо! Полное отсутствие манер у ее дочери. Буквально напрашивается на постой. И к кому?! В сущности, к совершенно чужому человеку, даже несмотря на то, что они с Оуэном одной крови.

Мистер Уильямс снова негромко кашлянул.

– Мне кажется, дом все же не вполне пригоден для того, чтобы заселяться в него прямо сейчас. У нас с женой дома достаточно места…

– Можете остаться! – резко перебила его Мерит и, положив рисунок Оуэна на соседний стул, встала с кресла. Взглянула на Лорелею и добавила, адресуя свои слова уже непосредственно ей: – Пару дней можете побыть. Мне еще нужно подыскать человека, кто бы занялся наведением порядка в доме, в том числе и в спальнях. Да и какие-то приспособления для домашней уборки потребуются.

Лорелея почувствовала на себе выжидательный взгляд мистера Уильямса. Она понимала, что предложи она падчерице свои услуги, и тотчас же получит жесткий отказ. Кажется, Мерит уже пришла в себя, и к ней вернулось прежнее самообладание. Неужели все девочки, которые теряют своих матерей, ведут себя в жизни вот так же непримиримо, мелькнуло у Лорелеи. Годами месят и месят одну и ту же грязь и все никак не могут выплыть на чистую воду. У Мерит это пока точно не получается.

Она уже раскрыла рот, чтобы сказать, что они с сыном планируют задержаться в этом городке гораздо дольше, чем на «пару дней». Сообщить падчерице кое-какие подробности. Например, что она только что продала свой дом в Джорджии вместе с мебелью и всем остальным и что сейчас им с Оуэном попросту негде жить. Но в эту самую минуту мистер Уильям извлек из кармана свой мобильник и сказал:

– Сейчас позвоню жене, узнаю. У нас дома наверняка есть что-то лишнее из бытовой техники. А может, она даже позвонит той женщине, которая регулярно убирается у нас. И если она свободна, то можно будет договориться и…

Он замолчал, держа телефон в воздухе. Взгляд его был прикован к новенькому черному автомобилю «форд эксплорер», который затормозил на стоянке перед домом.

Адвокат быстро сунул телефон обратно в карман и торопливо зашагал навстречу еще одному визитеру. На лице у него появилось озабоченное выражение, даже лоб собрался в гармошку.

Из машины вылез мужчина, глянул на дом и стал терпеливо дожидаться, пока мистер Уильямс приблизится к нему вплотную.

– Привет, Сидней! – поприветствовал он Уильямса, и Лорелея наконец поняла, что имела в виду ее мама, когда говорила, что есть на свете мужчины, которые похожи на большой глоток чистой прохладной воды.

Молод, чуть-чуть за тридцать, пушистые каштановые волосы, красивый загар. Такое впечатление, что этот человек большую часть своего времени проводит вне помещений. Стройный, худощавый, но не худой. Широкоплечий, длинные ноги туго обтянуты брюками цвета хаки.

– Не уверен, что ты появился здесь вовремя, – отреагировал на приветствие мистер Уильямс. – Давай договоримся о встрече у меня в офисе. Я дам тебе знать, когда у меня появится окно…

Но молодой человек уже сместил фокус своего внимания с собеседника на дом, точнее, на террасу, на которой стояли Лорелея, Мерит и Оуэн. Увидел их и направился к ним навстречу. Вот он приблизился к ним почти вплотную, и Лорелея успела заметить, что глаза у него золотисто-коричневые, цвета любимого бренди ее покойного мужа. На нагрудном кармашке приколот значок со смайликом. Право же, немного неуместная деталь, особенно в сочетании с серьезным выражением его лица.

Он уже повернулся к Лорелее, чтобы поздороваться с нею, но в эту минуту Мерит негромко вскрикнула. Лицо ее стало белым как мел, она в испуге закрыла его руками, будто только что увидела перед собою привидение.

– Кэл? – спросила она, и то одно-единственное слово, вырвавшееся из ее горла, казалось, лишило ее лицо красок. Мужчина замер и бросил тревожный взгляд на Мерит, а она как подкошенная снова рухнула на кресло.

Лорелея подтолкнула сына в спину.

– Беги на кухню, дорогой! И принеси Мерит стакан холодной воды. Поторопись!

Мистер Уильямс бросился к Мерит и по-отцовски обнял ее за плечи.

– Это Гиббс, Мерит! Брат Кэла.

Ее грудь бурно вздымалась и опускалась. Было видно, что она близка к обморочному состоянию. Интересно, простит ли она мне когда-нибудь, что я стала невольной свидетельницей ее минутной слабости, подумала про себя Лорелея. Ведь падчерица только что чуть не свалилась в обморок в присутствии трех незнакомых людей. Такое можно сравнить разве с тем, когда тебя застают врасплох голой. А кто и когда видел Мерит голой в последний раз? Разве в тот день, когда она появилась на свет…

Не говоря ни слова, Гиббс взял руку Мерит за запястье и, взглянув на часы, стал считать пульс. И тут Лорелея заметила, что на циферблате его часов красуется рожица Микки-Мауса, а из кармашка торчат три леденца на палочках. Почти как у нее самой, когда она работала стюардессой. Не укрылось от ее глаз и то, что на пальце у Гиббса нет обручального кольца. Жаль, что он появился так внезапно. Знай они об этом визите заранее, возможно, ей бы удалось уговорить Мерит слегка припудрить носик и освежить губы помадой. Как известно, первое впечатление зачастую решает все. Эту умную мысль она в свое время занесла в свою Тетрадь сразу же после того, как впервые увидела Роберта.

Мерит раздраженно вырвала свою руку из его рук, и Лорелея облегченно вздохнула, заметив два красные пятна на ее щеках.

– Со мной все в порядке, – сказала она, но не сделала попытки встать с кресла. Наверное, не была еще уверена, что сможет устоять на ногах, и не хотела, чтобы Гиббс увидел это. Ага! – мелькнуло у Лорелеи. Значит, у этой девчонки есть хоть какое-то тщеславие. И мирская суета ей вовсе не чужда. Что ж, надо будет поработать в этом направлении.

В дверном проеме возник Оуэн, держа в руках высокий стакан для воды, нарядно украшенный фольгированным рисунком. Точно такой комплект был когда-то у бабушки Лорелеи. Та в свое время купила этот набор в магазине сети «Зеленая марка», где всем покупателям выдавали специальные зеленые марки для приобретения подарков. Само собой, стаканами в их семье пользовались исключительно по парадным случаям: праздники, гости и прочее. Оуэн протянул стакан сестре, края его уже успели запотеть.

Мерит сделала несколько медленных глотков, продолжая бросать беспомощные взгляды на все вокруг. У нее сейчас такой взгляд, подумала Лорелея, как у того жирафа, который забрел в воду, а там оказалось полно крокодилов. Лорелея наблюдала эту сценку когда-то по телевизору. А все благодаря сыну, ибо Оуэн обожает смотреть программы, которые демонстрируются на канале «Нэшнл джиогрэфик». Вот так и Лорелея открыла для себя много нового, того, чему ее не обучали, когда она росла в своем родном городке Галф-Шорс, штат Алабама.

У мистера Уильямса зазвонил телефон, и он вышел за пределы портика, оставив Лорелею за главную по поддержанию разговора. Что ж, заполнить паузу милой болтовней – это она умела хорошо. А еще умела профессионально разливать напитки и раздавать пассажирам пакетики с арахисом.

– Меня зовут Лорелея Коннорс, – представилась она первой. – А это – мой сын Оуэн.

Оуэн выступил вперед и протянул свою руку для рукопожатия точно так, как его учил отец.

– Вообще-то сейчас меня зовут Роки. Рад познакомиться с вами, сэр. Мы с мамой только что приехали в Бофорт. Будем жить вместе с моей сестрой Мерит.

При последних словах мальчика Мерит поперхнулась и громко закашлялась, аккуратно прикрыв рот рукой.

Гиббс бросил на нее озабоченный взгляд и лишь затем взял руку мальчика.

– Я тоже рад познакомиться с тобой, Роки. Меня зовут доктор Хейвард. А у тебя крепкое рукопожатие, с учетом твоих десяти лет. Играешь в бейсбол?

Гиббс говорил медленно, слегка растягивая слова, с заметным южным акцентом. И Лорелея как-то сразу почувствовала себя на знакомой территории.

– Нет, сэр. Я еще состою в младшей лиге. Но честно, мне уже надоело перебрасывать на тренировках из рук в руки бутылки с водой. Сейчас подумываю над тем, какой бы мне выбрать себе вид спорта, чтобы добиться в нем хороших результатов.

– И как? Есть какие-нибудь дельные мысли на сей счет?

– Пока нет, сэр. Пока еще раздумываю…

Оуэн слегка опустил голову вниз, как обычно делал, когда испытывал смущение или когда кто-то его обижал.

– А откуда вы знаете, что мне десять лет?

Гиббс широко улыбнулся, обнажив два ряда белоснежных ровных зубов.

– Я врач-педиатр. Умение определить возраст своего пациента на глаз – это тоже часть моей профессии.

Мерит сверкнула глазами на Лорелею, потом взглянула на крохотное пятнышко воды, пролившейся из стакана на блузку, после чего отставила стакан на скособочившийся столик, на котором стоял горшок с каким-то засохшим стеблем, торчавшим из сухой, как порох, земли. Потом она сделала глубокий вдох и решительно поднялась с кресла.

– Меня зовут Мерит, – сказала она, протягивая Гиббсу руку. – Я – жена Кэла. Но он мне никогда не рассказывал о том, что у него есть брат.

Какое-то время он молча разглядывал протянутую руку, а потом взял ручку Мерит, и она тотчас же исчезла в его большой лапище. Краска снова выступила на щеках Мерит, и она поспешно отдернула свою руку прочь.

– Пожалуй, мы с вами на равных, – коротко бросил он в ответ. – Кэл тоже никогда не говорил мне о том, что у него есть жена.

Мерит опустила голову, точь-в-точь как это только что проделал Оуэн.

– Он вам звонил когда-нибудь? Писал письма?

Гиббс посмотрел на нее с каким-то странным выражением лица.

– Присылал коротенькую открытку где-то раз в год. Давал мне знать, что еще жив, и больше никаких подробностей. А лет девять тому назад и вовсе перестал писать. Как я понимаю сейчас, это, наверное, совпало с вашей женитьбой. Потому что до этого ваше имя нигде не всплывало. – Он махнул рукой в сторону мистера Уильямса, который все еще разговаривал по телефону. – Мистер Уильямс сообщил мне, что вы сейчас являетесь законной владелицей бабушкиного дома?

Мерит посмотрела ему прямо в глаза.

– Получается, что так.

Гиббс задрал голову вверх, прислушиваясь к перезвону китайских колокольчиков, которые не умолкали на ветру ни на минуту.

– Что ж, для вас это приятное событие.

Их глаза встретились. И Лорелея даже стала гадать, кто же из них первым отведет свой взгляд в сторону.

Отвели одновременно оба, поскольку мистер Уильямс уже стал подниматься по ступенькам крыльца.

– Я разговаривал с Кэти. Она сказала, что пришлет прислугу прямо сейчас. А еще мне поручено пригласить вас всех к нам на ужин. Ты тоже в числе приглашенных, Гиббс.

Гиббс бросил мимолетный взгляд на Мерит и отрицательно покачал головой.

– Спасибо! Передай мою благодарность миссис Уильямс, но на сегодняшний вечер у меня другие планы.

Что же у него там такого срочного, подумала Лорелея, глядя на выражение его лица. Наводить порядок в ящике для носков? Или перебирать коробку с рыболовными снастями?

– Я позвоню тебе завтра, – обратился он снова к мистеру Уильямсу. – И мы договоримся о времени, когда сможем осмотреть дом. Если, конечно, новая владелица не будет возражать.

Мерит воинственно скрестила руки на груди.

– Новая владелица изволит ответить вам прямо сейчас, если вы обратитесь к ней без посредников.

Лорелея увидела, как у Гиббса слегка дрогнула нижняя челюсть, но не поняла, то ли он хотел спрятать улыбку, то ли готов заскрежетать зубами от раздражения.

Но словесно свою реакцию он никак не обозначил, лишь молча кивнул всем присутствующим.

– Рад был с вами познакомиться, – сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно.

Все уставились ему в спину, наблюдая за тем, как он направляется к своей машине. Лорелея осторожно придвинула к себе стул и опустилась на него так тихо, что никто даже не услышал. Солнце уже клонилось к закату. Густые длинные тени легли на портик. Она передвинула стул в тень. Какое счастье посидеть хоть немного в тенечке. И какое счастье, что в эту минуту на нее никто не обращает внимания. А она ведь так устала, чертовски устала. Буквально валится с ног от усталости.

Она почувствовала, что на сиденье что-то есть. Приподнялась и увидела рисунок Оуэна, который Мерит положила туда. Это был рисунок, выполненный цветными мелками. Стол, за ним сидят мальчик и девочка, делят на двоих один стакан молока и пакетик с какими-то сладостями. Похоже на пирожные или батончики «Орео». Кажется, между ними идет борьба за то, кто первым откусит от батончика. Лорелея невольно улыбнулась. Хорошо, что Оуэн взял рисунок с собой. И впервые за весь этот такой долгий и утомительный день у нее затеплилась надежда. Она постаралась задержать улыбку на своих губах, понимая, что если не сумеет сделать этого, то, вполне возможно, не скоро улыбнется снова.

Глава 4. Мерит

Стекляшки все бренчали и бренчали у меня над головой, не давая уснуть. Я спрятала голову под подушку, даже не боясь задохнуться от духоты. Широко раскрыв глаза и бесцельно пялясь в потолок, я думала. А что? Удушение – это совсем даже не плохая альтернатива тому, что у меня есть сейчас. Но потом я вспомнила про мужа. Вспомнила, как его коллеги рассказывали мне о том, как он погиб, и мне стало стыдно за свои мысли.

А пока… а пока в длинный список того, что следует купить в первую очередь, была внесена еще одна позиция, прямо под берушами: лестница-стремянка. Эти проклятые колокольчики будут сняты мною все до единого. Иначе владелицей дома Хейвардов станет еще одна полубезумная леди.

После ужина в доме Уильямсов мы с Лорелеей отправились в ближайший универсам с довольно глуповатым названием «Фигли-Мигли» прикупить кое-что из съестного. Лорелея положила в продуктовую тележку бутылку молока для Оуэна, или для Роки, как он себя сейчас называет. Сама я молоко не употребляю, но говорят, теплое молоко на ночь укрепляет сон. Однако прежде чем кипятить молоко, надо еще отыскать кастрюльку, в которой можно будет проделать эту процедуру на допотопной плите. Ибо микроволновки я так нигде и не обнаружила.

Посещение универсама прошло почти в полнейшем молчании. Оуэн проспал всю дорогу и туда, и обратно. А в магазине бродил по залитым неоновым светом проходам, словно какой-то зомби. Лорелея тоже была не похожа на себя. Всю дорогу молчала. Может, тоже устала. А может, до нее наконец дошло, что ярко выраженный южный говор в сочетании с ее безостановочной болтовней действует мне на нервы, вызывая сильнейшую головную боль. Впрочем, могли быть и другие причины, но с меня и так хватило всего того, что случилось за минувший день. А потому расспрашивать ее я ни о чем не стала.

Я сбросила с себя простыни – все чистое, свежее, служанка Кэти Уильямс постаралась на славу – и поднялась с громадной кровати под балдахином. Это была комната Эдит и ее кровать. А я согласилась лечь в ее постель лишь потому, что мистер Уильямс сказал, что старуха умерла не в этой комнате, а внизу, в парадной зале.

Однако дух ее по-прежнему незримо присутствовал в этой комнате. Ее одежда все еще висела в большом гардеробе антикварного вида возле стены, была аккуратно разложена на полках комода. На туалетном столике лежало несколько щеток для волос в серебряной оправе. Несколько длинных седых волосков зацепилось за их ворс. Я не стала распаковывать свои вещи, не была до конца уверена в том, что останусь в этой комнате и впредь. Хотя из ее окон открывается прекрасный вид и на реку, и на сад. Впрочем, что за радость просыпаться каждое утро и видеть из окна воду? И хотя река находится на некотором расстоянии от дома, все равно… Мне от такой близости воды становится как-то не по себе. С другой стороны, наверное, приятно разглядывать сад в прохладное время года, например весной, когда все цветет и благоухает и ароматы цветов волнами наплывают на спальню и заполняют все пространство комнаты, вплоть до самых дальних углов. Но о чем говорить? Пока это – комната Эдит, и это ее дом. Какие права я могу предъявить на него? Требуется время, чтобы я привыкла к дому и почувствовала себя его полноправной хозяйкой. Да я, если честно, себя таковой и не считала до тех пор… до тех пор, пока не познакомилась с доктором Хейвардом.

Послышались какие-то странные звуки из глубины дома. Я прислушалась. Звуки повторились. Будто кто-то бил металлом по стеклу. Я застыла на месте от страха. И уже в который раз подумала о том, как это Эдит не боялась столько лет жить одна в таком огромном доме. А она ведь не только жила, но и умереть предпочла тоже среди этих старинных стен, богато украшенных лепниной. Я расслабилась лишь в тот момент, когда вспомнила, что сейчас в доме помимо меня обитают еще два живых человека. Вполне возможно, кто-то из них и сотворил этот шум.

Кровать была высокой, – чтобы достать ногами до пола, пришлось сесть на самый край и соскользнуть вниз. Джинсы, которые мне явно велики, сползли почти до колен. В свое время эту модель марки «Нью-Йорк Джайентс» я купила в качестве подарка для Кэла на наше первое с ним Рождество. Но он сразу же велел мне убрать их прочь, так сказать, с глаз долой. Сказал, что предпочитает джинсы марки «Атланта Фэлконс». Конечно, его отказ принять подарок обидел меня, но потом я успокоилась, особенно когда поняла, что из джинсов могут получиться отличные пижамные штанишки уже для меня. И я так привязалась к ним, что за все эти годы у меня и мысли не возникало, чтобы выбросить их. Воистину, я цеплялась за эти штаны с таким же рвением, с каким испуганный ребенок кутается в свое одеяльце, пытаясь обрести под ним чувство безопасности. Вот только чувства безопасности у меня как раз-то и не возникало.

Я пошлепала прямо босиком по деревянным половицам к дверям, открыла дверь и выглянула в коридор. В самом конце коридора горел ночник в дешевом пластмассовом абажуре. Совершенно неуместная вещь, которая никак не вписывалась в элегантный интерьер этого пусть и запущенного, но все равно по-своему красивого дома. Но Лорелея настояла на покупке. Сказала, что ночник может понадобиться всем нам троим, если кто-то вдруг проснется среди ночи и не сообразит сразу, куда идти. При слове «нам» Лорелея бросила взгляд на Оуэна. Получается, что у меня со сводным братом не только общая страсть к шоколадным батончикам «Орео». Мы еще оба боимся темноты.

Кое-как мне удалось частично побороть свой страх, когда я вышла замуж за Кэла. Он вообще терпеть не мог проявления каких бы то ни было человеческих слабостей. А потому все ночники в нашем доме были убраны не только из спальни, но и из ванной комнаты и из всех других помещений. Конечно, он был прав. Не пристало взрослому человеку предаваться всяческим детским фобиям и страхам, и неважно, как и почему эти фобии когда-то зародились в тебе.

Шум повторился с новой силой. Теперь я уже не сомневалась, шумели на кухне. Я на цыпочках прошествовала по коридору, дверь в комнату Оуэна, бывшую детскую Кэла, была плотно закрыта. А вот дверь в соседнюю комнату распахнута настежь.

Я спустилась на первый этаж и потащилась на кухню. Двустворчатая вращающаяся дверь была открыта и подперта с двух сторон какими-то палками. Яркий свет, льющийся из кухни, ослепил меня на мгновение, и я остановилась на пороге, созерцая все то, что там происходило.

Лорелея в каком-то нелепом, длинном, до самого пола, шелковом пеньюаре с леопардовой расцветкой и в похожих по цвету шлепанцах на невысоком тоненьком каблучке стояла возле кухонного стола с отслоившимся пластиком на столешнице и помешивала деревянной ложкой какую-то светло-коричневую жидкость в объемном широком кувшине. Перед ней стоял пакет сахара, который мы тоже не забыли купить в универсаме. Вот она взяла пакет в руки и высыпала весь сахар прямо в кувшин, еще раз хорошенько перемешала и поставила кувшин на плиту, предварительно поместив в широкую кастрюлю, наполненную водой. Получается, что плита на кухне находится в рабочем состоянии. И слава богу!

– Что это вы тут делаете? – спросила я, забыв о своем намерении вернуться к себе в спальню незамеченной.

В первую минуту Лорелея вздрогнула от неожиданности, но тут же ее совершенной формы ротик расплылся в приветливой улыбке.

– Не могу уснуть, вот и решила приготовить нам на завтра сладкий чай. Надеюсь, я вас не разбудила. Я старалась все делать очень тихо.

Я не улыбнулась в ответ, а лишь стала пристально разглядывать, что именно она делает.

– Вам, наверное, нужен мерный стакан. На глаз ведь можно и ошибиться… недосыпать сахару или, наоборот, всыпать слишком много.

Она лишь легонько взмахнула рукой, словно отметая мои слова, как неуместную шутку. И тут же принялась снова мешать варево ложкой. Потом улыбнулась еще шире и сказала:

– Разве сахара может быть много? Тем более в сладком чае. Помню, когда я была маленькой, мама всегда брала меня за руку и опускала мой мизинец к себе в чашку. Говорила, что тогда чай станет еще слаще. – На лицо Лорелеи легла легкая тень. – Я рассказала эту историю вашему отцу, и он стал проделывать такой же фокус уже с Оуэном. Я даже однажды засняла их на камеру. Если захотите взглянуть, то у меня эта запись хранится на DVD.

Я отвернулась от нее. И не только потому, что мне стало неловко, когда она вдруг ни с того ни с сего упомянула о мужчине, который вроде бы был связующим звеном между нами. Просто все в этой женщине, стоящей посреди моей кухни, казалось мне абсурдным и нелепым. Даже ее внешний вид! Нарядилась так, словно приготовилась сниматься в рекламе. Шикарные блестящие кудри рассыпались по плечам. Если присмотреться, то можно убедиться, что и макияж выполнен по полной программе. Даже сама поза, в которой она сейчас стояла передо мной с кокетливо торчащей коленкой из-под полы леопардового пеньюара, даже она была совершенно неуместной и отталкивающей.

Я вспомнила маму, как та хлопотала по утрам на кухне во фланелевой пижаме и теплом стеганом халате, с волосами, рассыпавшимися в беспорядке по лицу, потому что за ночь на голове от ее укладки не оставалось ни единого завитка. Когда мамы не стало, мне было только двенадцать лет. Но когда я думаю о ней уже сегодня, с высоты прожитых лет, то отлично понимаю, что слово сексуальная никак не подходит для описания ее внешности. Она была из тех образцово-примерных мам, которые пекут своим чадам всяческие сладости, активно участвуют во всех благотворительных акциях, собирают тебя в школу, готовят бутерброды на дорогу, проверяют, не забыла ли ты надеть свитер, так как на улице, по ее разумению, сильно похолодало. Уж она никогда не переборщила бы по части сахара, занимаясь приготовлением напитков, она никогда не носила ничего из одежды с открытым верхом или глубоким декольте. Как можно? Разве можно выделяться на фоне других, таких же образцово-показательных мамаш? Она никогда не красилась. Всегда носила только короткую стрижку, потому что так проще ухаживать за волосами. Она была матерью, которой я всегда гордилась. Такая всегда пойдет и в огонь и в воду, чтобы спасти своего ребенка, даже не задумываясь о том, что при этом может погибнуть сама.

Я стала открывать дверцы шкафчиков в поисках кастрюльки, в которой можно было бы вскипятить молоко, старательно изображая, что я всецело занята своими поисками. Я даже не смотрела в сторону Лорелеи, боялась, что по моему лицу она догадается, насколько сильно меня злит ее присутствие. И все же не смогла удержаться, чтобы не дать выход своему раздражению.

– Вы что, даже спите с макияжем?

Лорелея весело рассмеялась в ответ.

– Нет, конечно. Но похоже, да? Просто я сделала татуировку вокруг глаз, брови подправила тоже. Зато когда я просыпалась утром, то Роберт всегда видел меня красивой… при полном параде, так сказать.

Я лишь заскрежетала зубами, услышав имя отца, но она даже не обратила на это внимания. Или сделала вид, что не обратила. И продолжила прежним беззаботным тоном:

– Он всегда говорил, что мне не надо краситься. С другой стороны, он никогда не видел меня без макияжа. А вот мама моя считала, что небольшие ухищрения по части красоты еще никому не навредили.

Я продолжала рыться в шкафчиках, даже не поднимая головы, но и спиной чувствовала, что Лорелея смотрит на меня, и от этого мое раздражение только усиливалось. Наконец на самом дне одного из шкафчиков отыскалась деформированная кастрюлька с закопченным днищем. Я извлекла ее наружу и громко хлопнула дверцей, закрывая шкафчик. Пожалуй, чересчур громко. После чего развернулась к ней лицом, уже готовая выпалить, что я отнюдь не нуждаюсь в ее дурацких поучениях насчет макияжа… Да и насчет всего остального тоже. Но слова замерли у меня на устах.

Лорелея стояла, скрючившись, судорожно цепляясь за край стола, будто только что проглотила какую-то гадость. Ее фарфоровая кожа стала совсем белой.

– С вами все в порядке? – спросила я у нее, растерявшись, но не делая попытки приблизиться. А что мне с ней делать? – мелькнуло в моей голове.

Какое-то время она стояла, держась за стол с закрытыми глазами. Но вот она открыла глаза и встретилась со мной взглядом. Слабая улыбка тронула ее губы.

– Это сахар дает о себе знать. Слишком много пробовала, пока готовила сладкий чай. Вот и результат.

С этими словами Лорелея повернулась ко мне спиной, выключила плиту, закрыла крышкой кастрюлю, чтобы чай остывал, и стала протирать влажной тряпкой стол. Движения ее были замедленны, как будто все делалось через силу. И только рукава пеньюара при каждом движении взлетали вверх, словно два парашютных купола, пристегнутых к рукам, напоминая экзальтированные взмахи дирижерской палочкой во время исполнения какой-нибудь пафосной симфонии.

Стараясь никак не задеть ее в столь крохотной кухоньке, я поставила кастрюльку на плиту, потом полезла в холодильник за молоком. Но как-то неловко взялась за бутылку, она выскользнула из моих рук и со страшным грохотом упала на пол. Молоко мгновенно растеклось во все стороны, образовав огромную лужу на линолеуме в черно-белую клетку, попутно забрызгав все шкафчики, плиту, меня и шелковый пеньюар Лорелеи леопардовой расцветки.

Какое-то время мы обе в оцепенении пялились на то, как растекается молочная река по полу, захватывая все новые и новые пространства возле холодильника и плиты. Почему-то мне вдруг захотелось расхохотаться. Я с трудом подавила в себе это желание, молча созерцая учиненный мною погром и не в силах проронить ни слова. Лорелея принялась лихорадочно рыться в ящиках кухонного буфета. Наконец она извлекла из одного из них стопку ветхих, выцветших от времени кухонных полотенец. Она швырнула несколько штук мне, остальные взяла сама. Не говоря ни слова, подвернула вверх полы халата, явив моему взору коротенькую ночнушку, слишком короткую, чтобы ее можно было забрызгать молоком, и начала собирать полотенцами молоко с пола.

Я присела на корточки и принялась делать то же самое. Не глядя на меня, она вдруг сказала:

– Хотели подогреть молоко, чтобы выпить и заснуть? А вот моя мама говорила, что травяной чай и теплая ванна – это лучшее средство…

Я оборвала ее на полуслове.

– Знаете что, Лорелея? Мне совсем не интересно, что там говорила ваша мама. Мне ее советы совсем ни чему, и я не собираюсь строить свою жизнь по ее рекомендациям. Я живу так, как хочу сама. Вот сейчас я переехала в Южную Каролину, займусь обустройством на новом месте. Хотя я уже хорошо представляю себе, что именно мне следует сделать в первую очередь. Простите мне мою прямоту, но я уже сыта по горло вашим внезапным визитом. Потому что, что бы вы там ни наобещали Оуэну, это всего лишь визит, и только. Причем короткий визит. Понятия не имею, что вы себе напридумывали, возникнув столь неожиданно на пороге моего дома. Неужели решили, что я приглашу вас пожить у меня?

Лорелея бросила на меня короткий взгляд и стала быстро-быстро моргать глазами. Ее длинные черные ресницы взлетали то вверх, то вниз, бросая тени на щеки, словно два веера. Наверняка и ресницы у нее тоже искусственные, подумала я. Потом она снова опустилась на корточки и сказала, не глядя на меня:

– Когда я позвонила к вам на работу, чтобы отыскать вас, ваши бывшие коллеги сообщили мне, что вам достался по наследству дом мужа в Бофорте и вы переехали туда. Сложив в уме два и два, я поняла, что муж ваш, должно быть, недавно умер. Вот я и подумала… Мы обе теперь вдовы. Вдруг у нас с вами отыщется еще что-то общее, кроме вашего отца? Да, трудно смириться с такой утратой, которую пережила каждая из нас. А вдруг мы сможем оказаться друг другу чем-то полезными? Вполне возможно, мы даже смогли бы стать друзьями… со временем.

– Какими друзьями, Лорелея? О чем вы говорите? Вы вышли замуж за моего отца одиннадцать лет тому назад. За все эти годы я видела вас максимум три раза – еще до того, как вы объявили о своей помолвке, и один раз уже после свадьбы. И на то были веские причины. Да! Именно так. А потому не думаю, что мы сможем когда-нибудь подружиться. Мы – чужие друг другу люди. Рада буду сохранить этот статус и на будущее.

Грустная улыбка скользнула по ее губам.

– А вот моя мама говорила, что чужие люди – это те же друзья, с которыми мы еще просто не успели познакомиться как следует.

И, спохватившись, что снова сказала не то, тут же прикрыла рот рукой.

– Простите! Вылетело как-то само собой.

Я подавила тяжелый вздох.

– Знаете, я вообще с трудом иду на контакт с посторонними, и неважно, родственник мне этот человек или чужой. Но я рада, что вы привезли показать мне Оуэна. Честно! По-моему, он очень славный мальчик. Обещаю, впредь буду обязательно присылать ему подарки на день рождения и на Рождество. Но притворяться тоже не стану. Я вовсе не горю желанием, чтобы вы возникли в моей жизни надолго или тем более навсегда. Ни вы, ни ваш сын. Для вас у меня места нет.

– О чем вы говорите, Мерит? У вас такой огромный дом. У вас места более чем достаточно. И наверняка вам потребуется помощница, чтобы поддерживать здесь порядок. Столько комнат!

Лорелея нетерпеливо всплеснула руками, нежные такие, ухоженные ручки. На пальце блеснуло кольцо с огромным бриллиантом, то, которое подарил ей отец по случаю помолвки. Снизу его подпирало обручальное кольцо, простой ободок из золота.

– Нет, что ни говорите, а вам нужна дополнительная пара рук прямо сейчас!

Она снова улыбнулась, но улыбка получилась еще более грустной. Мы обе отлично понимали, что размеры дома здесь вовсе ни при чем. Просто места у меня нет для них с Оуэном, и в этом вся проблема.

Сильный бриз, который дул с реки всю вторую половину дня и весь вечер, ближе к ночи превратился уже в шквальный ветер. Порывы сотрясали крышу и кроны деревьев, потом по черепице застучали крупные капли дождя. И все время жалобно голосили китайские колокольчики, не утихая ни на секунду.

– Слышите, как они звенят? – спросила Лорелея у Мерит, и в ее голосе все еще теплилась надежда.

– Еще бы! Мне эта музыка изрядно надоела за ночь. Нужно быть покойником или десятилетним мальчиком, чтобы не реагировать на подобную какофонию. Но ничего! Как только я отыщу стремянку, с колокольчиками будет покончено раз и навсегда.

Лорелея даже в лице переменилась.

– О нет! Не делайте этого! Они ведь такие красивые… Когда я была маленькой девочкой, то всерьез верила тому, что эти разноцветные стеклышки, которые выносит океан на берег, – не что иное, как слезы русалки. Впрочем, я и до сих пор верю в это. Вот почему я так люблю китайские колокольчики. Они напоминают мне о собственном детстве, о том, как это хорошо – быть ребенком и верить в чудо.

А я вдруг вспомнила, как мама сажала горошинки семян лайма, которые я принесла из школы. Я ей еще тогда сказала, что это не простые семена, а волшебные, и из них вырастет высоченное дерево, по которому я смогу добраться до самых облаков. Но мама тогда не отреагировала на мои детские фантазии. Мы посадили семечки, и я стала каждый день поливать их, оградив со всех сторон палочками. Но, несмотря на все мои усилия и старания, вырос самый обычный лайм с плодами самого обычного размера. Помнится, я впала в такое отчаяние, что даже вырвала растение с корнями и побежала показать маме. Та обняла меня за плечи, притянула к себе, стала ласково гладить по спине, утешать… С возрастом я поняла, что мама лишь хотела как можно быстрее и проще адаптировать меня ко всем реалиям взрослой жизни. А заодно и приучить меня к мысли, что чудесам не место в нашей повседневности. И как бы страстно все мы ни желали чуда, оно никогда не свершится.

– Это всего лишь стекляшки, Лорелея.

– Знаю! – Она слегка склонила голову набок. – Но иногда мне кажется, что даже взрослым, особенно взрослым, нужно верить в чудо. А вы, Мерит, знаете эту легенду о слезах русалки?

– Нет, я…

Поскольку я замолчала, Лорелея продолжила свой рассказ:

– Эта сказочная история случилась много-много лет тому назад. Одна красивая русалка влюбилась до беспамятства в моряка. Чтобы спасти его, она даже усмирила шторм, что русалкам категорически запрещалось делать. И ее наказали, отправив на самое дно океана. Там она томится и по сей день. Горько оплакивает свою утраченную любовь. А мы всякий раз, когда находим разноцветные стеклышки, выброшенные волной на берег, вспоминаем ту несчастную русалку.

Мне хотелось крикнуть Лорелее, что она несет откровенную чушь. Ведь никаких русалок в природе не существует. Что за глупости! Но я взглянула на мечтательно-задумчивое выражение ее лица, вспомнила ее слова о том, что даже нам, взрослым, все же следует верить в чудеса, и промолчала.

Сделала глубокий вдох и сказала:

– Можете остаться здесь на неделю. Надеюсь, этого времени мне вполне хватит, чтобы познакомиться с Оуэном как следует. А потом возвращайтесь к себе назад, в Джорджию.

– Нет, в Джорджию мы больше не вернемся. Мы с Оуэном решили, что раз вы теперь будете жить здесь, то и мы тоже можем обосноваться в этом городке.

Лорелея улыбнулась мне, но как-то рассеянно, словно в эту самую минуту разговаривала не только со мной, но и с кем-то еще, кого я не вижу и не слышу.

– А почему бы вам не вернуться в свой родной Галф-Шорс? Уверена, ваша мать будет только рада вашему возвращению.

– Моя мама умерла, когда мне было двадцать. С тех пор я живу сама по себе. До недавних пор моей семьей были Роберт и Оуэн. Теперь остался только Оуэн. А сейчас вот еще и вы.

В ее голосе не было слезливости, она не пыталась пробудить во мне жалость к собственным бедам, и это, как ни странно, вызывало уважение. Но знакомиться с Лорелеей ближе или тем более сходиться с нею по-родственному – такого желания у меня не возникло ни на секунду. В моих глазах эта чересчур размалеванная и явно недоодетая особа с шикарными кудрями была прежде всего той женщиной, которой удалось заарканить себе мужчину почти вдвое старше ее самой. И это при том, что у мужчины была дочь всего лишь на пять лет младше потенциальной невесты, которая категорически не одобряла матримониальные планы отца. Поэтому мне все равно, что с ней будет дальше. Какая мне разница, куда она направит свои стопы после меня?

Я раздраженно швырнула полотенца в раковину.

– Все! С меня хватит! Остальное приберу утром. А сейчас просто валюсь с ног от усталости. Немедленно иду в кровать. Увидимся утром.

Я повернулась, чтобы уйти.

– Спокойной ночи, Мерит. Крепкого тебе сна. И чтоб клопы не сильно кусали!

Я остановилась, потом снова повернулась к Лорелее, глубоко вздохнула. На меня вдруг навалилась такая тяжесть, такая тяжесть… Кажется, вниз я спускалась более бодрой.

– Как я понимаю, это еще одна из присказок вашей мамы?

Она широко усмехнулась.

– Ну, в общем-то, да. Но я так каждую ночь прощаюсь с Оуэном. И теперь это уже вошло у нас в привычку.

Я молча кивнула и поплелась вверх по лестнице к себе в спальню. А вот моя мама всегда, прежде чем закрыть дверь моей комнаты, желала мне на ночь сладких снов. Ну, где те сладкие сны, хотела бы я знать. Когда я их видела в последний раз?

Глава 5. Лорелея

Запах жареного бекона соблазнительно плыл по маленькой кухне. Лорелея почему-то вдруг неожиданно для себя вспомнила их маленький трейлер, в котором они когда-то жили вместе с мамой. Мама никогда не отпускала ее на улицу или в школу, прежде чем она не позавтракает плотно дома. Кстати, сейчас она точно так же ведет себя по отношению к Оуэну. От мамы всегда пахло жареным беконом. Это из-за столовки, в которой мама каждый день пахала по две смены. Но когда Лорелея возвращалась из школы, мама всегда поджидала ее в их вагончике. И каждое утро провожала, уже обряженная в свою униформу и белоснежный фартук. Примостившись в уголке, который они именовали «кухней», она колдовала над двухконфорочной плитой, жарила бекон, подрумянивала гренки из батона, обильно смазывая их сливочным маслом, которым повариха из столовки снабжала Дезире после каждой смены. Такая небольшая пластмассовая плошка масла в качестве дополнительных бонусов за труды.

Лорелея уперлась обеими руками в стол и закрыла глаза. Что-то сегодня утром ей не по себе. Мутит… Даже любимый с детства запах не доставляет удовольствия. И от еды воротит. Никакого аппетита. Но вот она услышала, как по лестнице уверенно спускается Оуэн, и тут же мгновенно распрямилась и нацепила радостную улыбку на лицо. Потом переложила со сковороды на тарелку два жареных яйца, а с помощью нескольких тоненьких полосок бекона превратила их в двух симпатичных смайликов.

Оуэн, появившись на кухне, сонно поморгал глазами, глядя на маму, и лишь потом уселся за старенький кухонный стол. Лорелея, вопреки своему обыкновению, вдруг сняла с его лица очки и протерла их подолом своей юбки. На нем были новенькие джинсы, купленные накануне. Жесткие складки на боках еще не успели разойтись, отчего джинсы слегка топорщились. Вязаная фуфайка для игры в гольф, украшенная в верхнем левом углу маленьким человечком, играющим в поло, была застегнута на все пуговицы до самого горла.

Лорелея вернула очки на прежнее место и расстегнула верхнюю пуговичку, слегка ослабив хватку ворота вокруг шеи, а потом слегка взъерошила волосы сына, которые Оуэн уже успел тщательно расчесать на пробор, предварительно смочив вихор водой. Как он однажды заявил матери, ему нравится именно такая прическа, потому что папа тоже всегда так причесывался.

– Доброе утро, Оуэн! – Лорелея поцеловала сына в макушку. И почувствовала облегчение от того, что сегодня утром он не стал сопротивляться или вырываться прочь от ее поцелуев. Что ж, ничего не поделаешь… Мальчик растет, взрослеет… Ему уже претят всякие телячьи нежности, и с этим надо смириться. Правда, в глубине души Лорелея все еще не была готова признать, что ее сын – уже взрослый мальчик.

– Доброе утро, мама!

Оуэн уперся обеими локтями в пластиковую поверхность столешницы и уставился на тарелку, издав при этом тяжелый вздох.

– Что случилось? – немедленно заволновалась Лорелея, перестав суетиться вокруг стола.

Мальчик слегка повел своим худеньким плечиком.

– Мне нравятся эти смайлики. Честное слово! Но если мне все же придется пойти в здешнюю школу, то ты, пожалуйста, не заворачивай мне на завтрак бутерброды со смайликами. Ладно?

– Хорошо! Не буду, – улыбнулась она в ответ, хотя слова сына задели ее за живое. – Я ведь все понимаю.

И она действительно все поняла. Ее сын уже почти вырос.

– Так вы все же планируете пойти в школу здесь?

Они оба повернулись на голос Мерит. Она стояла в дверном проеме в какой-то бесформенного вида юбке, которая к тому же была ей чересчур длинна, и в блузке блеклого бежевого цвета, который совсем не добавлял красок ее лицу. Красивые темные волосы зачесаны назад и небрежно собраны в длинный конский хвост. Само собой, никакой косметики на лице. Кожа у Мерит безупречная, отметила про себя Лорелея, разве что чересчур бледненькая она вся… У Лорелеи просто руки чесались немедленно усадить падчерицу за стол, слегка подкрасить ей губы и нанести немного румян на щечки. В ушах тоже никаких сережек. Неужели ей не прокалывали в детстве уши, удивилась про себя Лорелея. А может, в той комнате, где она провела сегодняшнюю ночь, нет зеркала? И Мерит, не посмотревшись в зеркало, просто забыла вдеть себе в уши сережки?

Лорелея выдвинула стул из-за стола, прямо напротив Оуэна.

– Завтрак уже готов, – доложила она. – Яйца, бекон, тосты, голубика… Голубику я припасла на тот случай, если вы любите блины с голубикой.

По выражению лица падчерицы было ясно, что она категорически не желает садиться на предложенный ей стул. Но тут Мерит перехватила взгляд Оуэна. Мальчик смотрел на нее с такой надеждой, что она все же присела. Правда, на самый краешек, давая тем самым понять, что она не намеревается задерживаться на кухне надолго.

– Тогда, если можно, только кофе, пожалуйста. Я по утрам не завтракаю.

Лорелея подошла к плите и, взяв в руки старый кофейник с ситечком, плеснула горячий ароматный кофе в фарфоровую чашку со сколотым краем. После чего подошла к столу и поставила чашку перед Мерит.

– Плотный завтрак – это главная трапеза дня. Вот моя мама говорила… – начала она и тут же осеклась, увидев выражение лица Мерит. – Сливки? Или сахар? – спросила она невпопад.

– Нет! Просто черный. Спасибо! – поблагодарила Мерит уже в самом конце своей реплики, вдруг вспомнив о хороших манерах.

Она слегка подула на чашку и сделал первый глоток.

– Так что вы там говорили насчет местной школы? Вы же еще и двух дней не прожили в этом городке. Есть ведь и другие подходящие места, я уверена в этом. Зачем же торопиться с принятием решения?

Лорелея повернулась спиной к столу и разбила два яйца в сковороду с длинной ручкой.

– Да, школа – это очень важно, – обронила она, не поворачиваясь к ним лицом. – Именно школа и определит наш конечный выбор. Думаю, что за то время, что мы пробудем здесь, мы сумеем познакомиться со всеми школами в городе, и с муниципальными, и с частными. Последний год Оуэн учился дома, но сейчас вот снова захотел вернуться в нормальную, обычную школу.

– Мамочка! Напоминаю тебе, что меня зовут Роки.

Лорелея еще ниже склонила голову над сковородой.

– Сынок, если ты хочешь, чтобы твои новые школьные друзья называли тебя Роки, я не возражаю. Но для меня ты навсегда останешься Оуэном. Это понятно? Это все равно что потребовать от тебя, чтобы впредь ты называл меня не «мама», а, скажем, Дейзи.

Оуэн весело рассмеялся, вызвав улыбку и на лице Лорелеи.

– Я специально завела будильник пораньше, чтобы спуститься в кухню первой и навести порядок после того, что я тут вчера натворила, – подала голос Мерит. – Но он почему-то так и не зазвонил.

Лорелея швырнула на разогретую сковороду изрядный шмат масла, и оно тут же стало недовольно потрескивать и урчать на все голоса.

– Это я отключила будильник. Вы крепко спали и даже не услышали бы, как он зазвонил. Вот я и решила, что надо дать вам выспаться как следует. Тем более после такой долгой дороги, да еще за рулем. А тут позвонил этот красавец доктор и сказал, что в десять часов они с мистером Уильямсом подъедут к нам.

– Вы что… сделали? – воскликнула Мерит, отказываясь поверить своим ушам.

Но Лорелея скорее повернулась на резкий скрип стула, который тут же рухнул на пол после того, как с него стремительно подхватилась Мерит.

– Который сейчас час? – вопросила она в волнении.

– Без пятнадцати десять. Но не переживайте. Я уже тут прибралась, вымыла пол, напекла сладостей, на тот случай, если доктор…

Но Мерит перебила ее на полуслове:

– Никаких угощений! Понятно? По всему видно, что я ему не слишком понравилась. А если честно, то и я не пришла в особый восторг от мистера Хейварда. К тому же он приедет исключительно за тем, чтобы прямо на месте решить, какие из вещей, хранящихся в доме и напоминающих ему о детстве, он хотел бы забрать себе. И как только он определится со своим выбором, то тут же и уедет.

Лорелея бережно переложила на тарелку очередную порцию омлета с беконом, примостив сбоку свежий тост, и поставила тарелку на стол.

– Тем более вам надо подкрепиться перед тем, как вы с ним станете обшаривать весь дом в поисках того, что ему надо. На это ведь потребуются силы, и немалые… Поэтому присаживайтесь и завтракайте как положено. Когда они позвонят в дверь, я им сама открою. Не волнуйтесь…

Какое-то время Мерит молча разглядывала мачеху, а потом медленно опустилась на стул, с подозрением уставившись на яичный смайлик.

– Он что, надо мной насмехается?

– Не обращай внимания, – посоветовал ей Оуэн, отправляя в рот очередной кусок яичницы.

Лорелея швырнула в раковину пустую сковородку и включила горячую воду.

– А ты, мама, почему не завтракаешь? – поинтересовался у нее Оуэн.

– Я уже позавтракала, – ответила она, а про себя подумала: вот и еще одна ложь, пусть мелкая, но все же в длинном списке моих прегрешений. Она открутила кран до отказа в надежде получить полноценную струю горячей воды, но кран выдавил из себя лишь несколько капель слегка теплой мутной воды.

– Кажется, вам нужен водопроводчик, Мерит. И причем срочно. Если вы, конечно, не станете довольствоваться холодным душем по вечерам и посудой с налетом жира. Можно переговорить с соседями, послушать, кого они порекомендуют… Я имею в виду, когда мы пойдем знакомиться с ними.

Мерит отчаянно закашлялась, видимо, поперхнувшись. Лорелея взглянула на нее через плечо. Мерит небрежно поставила чашку с кофе на стол, расплескав содержимое.

– Простите, что вы сказали? Так вот, довожу до вашего сведения. Даже если бы я сочла приличным бегать по чужим людям и представляться им без приглашения и спросу, что явно не вписывается в здешние обычаи и традиции, то с какой стати вы должны сопровождать меня?

– Зато у этих людей будет отличная возможность познакомиться с Оуэном, – ответила Лорелея безмятежным тоном и выдавила несколько капель моющего средства на новую губку для посуды, которую они тоже приобрели вчера. – Как-никак, а мы – одна семья.

– Она напекла блинов с голубикой, потому что, наверное, поняла, что ты этого делать не умеешь. А ей захотелось произвести хорошее впечатление на гостей, – вмешался в разговор Оуэн с набитым ртом.

Лорелея смутилась, растерявшись немного от слов сына. И не только потому, что она уже много раз говорила Оуэну, что воспитанные мальчики не разговаривают за столом с набитым ртом.

Впрочем, для особого смущения времени у нее нет, и она принялась усердно скоблить пустую сковороду.

– Роберт рассказывал, что вас никогда особо не тянуло к кухне. Вот я и подумала, что, скорее всего, вы не захотите возиться с тестом, а свежая домашняя выпечка лишней никогда не бывает. Тем более булочки с шоколадно-ореховой начинкой. Оуэн их просто обожает. А вдруг вы тоже их любите? Только, пожалуйста, не надо говорить мне, что вы ведете строжайший учет всех съеденных калорий! Вы ведь такая худенькая… Просто вся светитесь… В профиль так вылитая застежка-молния, особенно если еще и язык высунуть.

Лорелея услышала, как у нее за спиной снова громко заскрипел стул. Не надо быть особенно догадливой, чтобы понять: это Оуэн заерзал на сиденье.

Мерит заговорила, медленно роняя каждое слово, будто взвешивая его на каких-то невидимых весах.

– Спасибо, что вы навели порядок на кухне. И за завтрак тоже спасибо. Я вам признательна за ваши труды. Но впредь, пожалуйста, ничего для меня тут не делайте, ладно? Коль скоро вы собираетесь пробыть здесь неделю, то давайте договоримся соблюдать некоторые правила. Более того, сделаем их незыблемыми. Первое. Отныне в мою спальню – ни ногой! Будильник впредь не трогать и к нему не прикасаться. Мои соседи, водопроводчики, электрики и кто там еще может мне потребоваться в будущем, все это вас не касается. Ясно? Вы с Оуэном у меня в гостях, а следовательно, ведите себя, как положено гостям. Все, что от вас требуется, – это аккуратно сложить полотенца и банные простыни на полу прачечной после того, как вы вышли из ванной.

Лорелея, видимо уже полностью совладав с собственными чувствами, отвернулась от раковины.

– Кстати, о полотенцах, Мерит. Стиральная машина тоже вышла из строя. Я хотела перестирать те полотенца, которые мы испачкали, собирая с пола молоко вчера вечером, но безуспешно. Она тарахтела и пыхтела, как старенький грузовичок, который никак не хочет заводиться ранним холодным утром. Видно, та нагрузка, которую задала машине домработница миссис Уильямс, заставив перестирать горы белья, стала ее лебединой песней. В гараже я обнаружила стопку всяких разных справочников, нашла на одной из «Желтых страниц» номер телефона мастера по ремонту стиральных машин. Он пообещал прийти после часа дня, от часа до пяти максимум. Я бы порылась в своем телефоне в поисках чего-то подходящего, но в доме нет Wi-Fi. Если хотите, то я позабочусь о том, чтобы пригласить сюда еще и связиста.

Лорелея улыбнулась своей ослепительной улыбкой бывшей стюардессы, перед которой не могли устоять даже самые трудные и капризные пассажиры. Все они моментально таяли в ее лучах и тут же забывали о своих претензиях. Но Мерит оказалась крепким орешком. И вместо того чтобы тоже улыбнуться в ответ, она разозлилась еще сильнее. Даже два красных пятна проступили на щеках, верный признак гнева. Будь у Лорелеи сейчас под рукой айфон, она бы не преминула сфотографировать падчерицу, чтобы потом показать ей, как та преображается в лучшую сторону, когда на ее личике проступают хоть какие-то краски. Впрочем, вероятно, сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы заводить разговор о пользе макияжа.

Едва пошевелив губами, Мерит процедила:

– Сейчас у меня нет времени разговаривать с вами. Я иду наверх, к себе, и…

Звонок в дверь прервал ее речь, не дав докончить фразу.

Улыбка Лорелеи стала еще более ослепительной.

– Это, должно быть, мистер Уильямс и доктор. Побегу, открою им. А вы можете подняться наверх по черной лестнице и переодеться, если хотите. У вас чудная фигурка. Грех прятать ее под такой объемной юбкой.

Но Мерит лишь раздраженно отмахнулась от нее, и Лорелея успела заметить, как дрожат ее пальцы.

– Ни слова больше! Прошу вас! Я сама открою дверь.

Как только Мерит вышла из кухни, Лорелея достала фарфоровое блюдо из красивого резного буфета у стены и стала перекладывать на него с противня свежую выпечку.

– Оуэн! Приготовь, пожалуйста, чистые тарелки и салфетки, ладно? А я отнесу блюдо в зал. Вдруг кто-нибудь захочет перекусить.

Лорелея весело застучала каблучками по кафельным плиткам пола, заторопившись на выход. И успела как раз вовремя. В фойе она застала только Мерит и доктора. Они стояли друг против друга и были в этот момент похожи на двух псов, готовых вот-вот вцепиться в одну кость.

– Доброе утро, доктор Хейвард, – поприветствовала его Лорелея.

Красавец доктор ответил на ее приветствие широкой дружелюбной улыбкой, которая стала еще шире, едва он заметил Оуэна, который примчался вслед за матерью со стопкой тарелок и салфеток.

– Привет, Роки! Какая у тебя классная рубашка!

И, кажется, все в этот момент заметили, что рубашка Оуэна очень уж похожа на рубашку самого доктора. Но если бы Лорелея смогла оставаться объективной до конца, то ей бы все же пришлось признать, что на докторе рубашка смотрится гораздо красивее. Потому, наверное, что она ему в самый раз. А вот сыну рубашка еще пока явно великовата.

Но Оуэн лишь скромно потупил очи.

– Спасибо, сэр!

– А где же мистер Уильямс? – поинтересовалась у Хейварда Лорелея, ставя блюдо со сладостями на столик в холле и решив про себя не дожидаться, когда Мерит возьмет на себя функции хозяйки и пригласит гостя в зал.

– У него сейчас какое-то срочное дело в офисе. Не смог вырваться. Хотел перезвонить вам, чтобы переназначить встречу на другое время. На что я ответил, что, в принципе, мы с миссис Хейвард можем обойтись и без него. Не станем же мы впиваться друг другу в глотку из-за пары старых вещей. Думаю, обойдемся без кровавых разборок.

Мерит стояла, крепко стиснув руки, и была очень похожа в этот момент на старую строгую учительницу. И только красные пятна на щеках выдавали, насколько она взвинчена.

– Смелый шаг с вашей стороны, доктор Хейвард. Особенно с учетом того, что вы меня совсем не знаете.

Доктор Хейвард глянул на Оуэна.

– Она что, кусается?

Мальчишке очень хотелось расхохотаться, но, посмотрев на мать, он понял, что этого ни в коем случае делать нельзя. Во всяком случае, сейчас.

Лорелея положила булочку на тарелку и протянула ее вместе с салфеткой Хейварду.

– Угощайтесь, доктор. Это с шоколадно-ореховой начинкой.

– О, мои самые любимые! Не считая, конечно, шоколадных батончиков «Орео». Благодарю вас! – Он откусил кусочек и блаженно закрыл глаза. – Мм… вкуснотища! Восхитительная сдоба, миссис Коннорс. У вас самый настоящий кулинарный талант.

– Вы очень любезны. Но зовите меня просто Лорелея.

– Тогда и вы меня – просто Гиббс.

Лорелея мгновенно просияла лицом, поняв, что только что у нее появился новый друг.

– Я заварила свежий кофе. Хотите чашечку?

Но Гиббс не успел ответить.

– Прошу простить меня за то, что я мешаю вашей светской беседе, доктор, – подала голос Мерит, – но у меня полно дел. А потому, может, вы отложите свой кофе на потом, когда мы все с вами решим?

– Абсолютно с вами согласен, миссис Хейвард. Кстати, вы тоже можете называть меня просто Гиббс. В конце концов, мы же одна семья. А то как-то странно получается. Я называю вас так, как все тут называли мою бабушку. – Гиббс немного помолчал, словно ожидая, что Мерит тотчас же обратится к нему по имени. Но она промолчала. Тогда он взял с блюда еще одну булочку и с улыбкой глянул на Лорелею. – Пожалуй, кофе придется отложить до другого раза. А вот за булочки огромное вам спасибо. – Он ласково взъерошил волосы на голове у Оуэна. – Оставь мне еще хоть одну, ладно?

– О, у мамы всегда припрятано про запас, на всякий случай. В холодильнике. Предполагается, что я об этом не догадываюсь.

Лорелея лишь улыбнулась, глянув в потолок.

– Пожалуй, надо тебя побыстрее отправить в какую-нибудь спортивную секцию, где бы ты смог сжигать все свои лишние калории. Или мне придется завязать с выпечкой, чтобы ты не набирал лишний вес.

Оуэн повернулся к матери, не понимая по ее лицу, шутит она или говорит серьезно.

– Мама! Ну что ты такое говоришь!

– А ты любишь рыбалку? – поинтересовался у него Гиббс.

– Не знаю, сэр! – неуверенно покачал головой Оуэн. – Я никогда не пробовал. Но должно быть, рыбалка – это весело.

Доктор кивнул головой в знак согласия.

– Точно! Надеюсь, в следующий раз я возьму свою лодку, и тогда вы с мамой, – Гиббс немного помолчал, потом глянул на Мерит, – и твоя сестра, вы все сможете покататься по реке, порыбачить, если захотите. Я ведь почти все свое свободное время провожу на воде. Или я могу взять тебя одного, опять же если мама позволит. И если погода, конечно, не помешает… К сожалению, сейчас у меня слишком много работы, не хватает людей… поэтому я редко вырываюсь в последнее время на рыбалку.

– Ой, мамочка! Можно? – Оуэн даже подпрыгнул от переизбытка чувств.

Лорелея почувствовала, как слезы застилают ей глаза, и она с трудом выдавила улыбку. Давно она уже не видела сына таким счастливым. Ведь она уже почти смирилась с тем, что грустное выражение лица, появившееся у Оуэна после смерти отца, останется навсегда, как сохранится цвет его глаз или привычка слегка выпячивать нижнюю губу, когда он погружается в свои глубокомысленные размышления.

– О, мы с радостью принимаем ваше приглашение, Гиббс. Спасибо.

Лорелея почувствовала на себе тяжелый взгляд падчерицы. Та буравила ее глазами, поджав губы в ниточку.

– Повторяю! У меня полно работы по дому. Да и Лорелее есть чем заняться. Надо осмотреть город, а уже потом решать, надо ли здесь оставаться на постоянное местожительство. Вполне возможно, стоит заглянуть в библиотеку, изучить атласы и карты других штатов. Вдруг отыщется что-то более интересное…

Лорелея увидела, как опустились плечи у сына. Ей захотелось подбежать к Мерит, схватить ее в охапку и трясти до тех пор, пока не треснет та скорлупа, в которую она сама себя заточила. Маленькая девочка, обиженная на весь белый свет. Неужели обижена до сих пор? Роберт в свое время рассказывал ей, как трагично погибла его жена. Конечно, вполне возможно, рана от потери матери не зарубцевалась в душе Мерит до сих пор. А она еще намеренно расковыривает эту рану, мешая ее заживлению. Но Лорелея ничего не сказала. Она лишь обняла сына за плечи и притянула к себе.

– Думаю, у нас хватит времени на все. В том числе и на рыбалку. Правда, сынок?

Гиббс энергичным кивком головы подтвердил, что Лорелея права.

– Именно так! Обещаю, что помогу вам составить план ознакомления с нашим городом. Я продиктую вам свой телефон перед уходом, – радостным тоном сказал он, после чего повернулся к Мерит и добавил: – Жаль, что вы не сможете составить нам компанию.

С некоторым опозданием Мерит поняла, как она только что ошарашила и даже обидела Оуэна, вылив на него буквально ушат холодной воды, но не стала реагировать на последнюю реплику доктора, а лишь слабо улыбнулась брату и сказала:

– Главное, чтобы Оуэн получил удовольствие.

После чего снова повернулась к Гиббсу и добавила стальным тоном:

– Ну что, приступим? Чем раньше начнем, тем быстрее управимся.

– Полагаю, что вам потребуется оценщик. Эксперт, так сказать. Прежде чем вы согласитесь мне что-то отдать из бабушкиного дома. Не хочу, чтобы вы потом думали, что я вас обворовал, лишив какой-то части наследства.

Мерит вскинула подбородок.

– Не знаю, что вы думаете обо мне, но я выходила замуж за Кэла по любви. Я любила его. И на тот момент понятия не имела ни об этом доме, ни о том, что у него где-то есть бабушка. Или о том, что он погибнет в тридцать девять лет. Поэтому можете забирать себе все, что вам захочется. Ведь изначально эти вещи не должны были принадлежать мне. Никогда! А сюда я приехала лишь потому, что хочу начать свою жизнь с чистого листа, оставить в прошлом те тяжелые воспоминания, которые шлейфом тянутся за мной. А тут как раз и представился такой случай. Все, чего я хочу, так это побыстрее закончить все дела, связанные с домом, и чтобы потом меня оставили в покое… одну.

Лорелея торопливо взглянула на сына. Как он отреагировал на слова сестры, что она хочет жить одна? Но Оуэн был всецело поглощен другим. Деловито распихивал булочки по карманам джинсов. У нее же самой от последнего заявления Мерит тут же заныло сердце. Но чтобы не расплакаться (только этой глупости ей еще не хватало!), Лорелея положила булочку на тарелку и почти что силой всунула ее в руку Мерит.

– Уверена, что на самом деле вы так не думаете, Мерит. Мы так счастливы, что наконец смогли познакомиться с вами. Ведь Оуэн об этом давно мечтал. Он ни о чем другом больше и не говорил с тех самых пор, как я сказала ему, что мы уедем из Джорджии. Ведь правда, сынок?

Оуэн глянул на мать испуганными глазами, словно чего-то недослышал, а потом молча кивнул головой с набитым ртом, так, что даже крошки посыпались на рубашку. Между тем как Мерит продолжала оцепенело пялиться на угощение мачехи с таким выражением лица, словно та подсунула ей на тарелке дохлую рыбу.

Гиббс засунул руки глубоко в карманы и бросил ей, недобро прищурившись:

– Да! Никогда бы не подумал, что Кэл выберет себе в жены такую женщину.

В первую минуту Мерит даже задохнулась от неожиданности, словно Гиббс только что ударил ее. Но она пришла в себя и принял вызов.

– Когда мистер Уильямс сообщил мне, что у моего мужа есть младший брат, я тоже пыталась представить себе, какой он, этот брат. Ведь Кэл в свое время не просто уехал из этого города, бросил этот дом, оставил свою бабушку… Он ведь и вас тоже оставил. Или я не права? И на это, как мне кажется, у него были свои причины. Или я не права?

У Гиббса задрожала челюсть, но он не проронил ни слова в ответ. Наверное, подумала Лорелея, он сдержался потому, что рядом был Оуэн. А тот даже перестал жевать и вытянул голову, прислушиваясь к начавшейся перепалке.

Сжимая в руках картонную тарелку, Мерит направилась к лестнице.

– Давайте начнем осмотр сверху и будем постепенно спускаться вниз.

Лорелея подхватила блюдо с оставшейся выпечкой и повернулась, чтобы уйти на кухню.

– Пойду наведу порядок во всех шкафчиках, застелю полки свежей декоративной бумагой, которую мы вчера купили. А потом попытаюсь перемыть всю посуду, если это у меня получится в холодной воде.

Мерит ухватилась за перила и круто развернулась, прежде чем поставить ногу на первую ступеньку, ведущую вверх. Именно там, возле самого края перил, Лорелея вчера вечером повесила свою сумочку. Повесила и забыла потом забрать ее с собой наверх.

– Вы не обязаны этого делать! Ни в коем случае!

– Знаю! Но это ведь такой пустяк… Обычный жест благодарности за то, что вы позволили нам остаться здесь на какое-то время, – поспешно отреагировала на слова падчерицы Лорелея.

– Спасибо! – сдержанно ответила Мерит и стала подниматься по лестнице, держась за перила. И тут под руку ей как раз попался ремешок от ридикюля. Не успела Лорелея предупредить ее, чтобы она была повнимательнее, как сумка соскользнула с перил и шлепнулась вниз, а все ее содержимое высыпалось на пол.

Множество тюбиков с губной помадой, компакт-пудра, румяна, тени, расчески, кисточки, крохотная зубная щетка, щипчики для бровей разлетелись по выцветшему голубоватому ковру, а несколько бутылочек с таблетками и тюбик с противокислотной жидкостью откатились еще дальше, почти к самым ногам доктора Хейварда.

– Я подниму! – бросилась к нему навстречу Лорелея, но Гиббс опередил ее. Он быстро собрал с пола все четыре бутылочки, мельком глянул на них, а потом уже внимательно посмотрел на женщину.

– У меня язва и еще кое-какие неприятные проблемы с желудком, – сбивчивым тоном принялась пояснять ему Лорелея и попыталась сделать при этом беззаботный жест рукой. – Вот я и подлечиваюсь постоянно, как говорится, на ходу.

Не обращая внимания на извинения Мерит, она стала одной рукой торопливо собирать с ковра всю свою косметику и запихивать ее обратно в сумочку. А потом передала сумочку Гиббсу, чтобы тот положил на место и пузырьки с лекарствами.

– Если вы задержитесь у нас подольше и вам потребуются консультации врача, я с удовольствием помогу вам. Дайте мне только знать, – не преминул тот предложить свои услуги.

Лорелея улыбнулась с явным облегчением.

– О, спасибо, показаться врачу – совсем не лишнее. Благодарю вас. Я обязательно свяжусь с вами.

Мерит стала подниматься по лестнице, Гиббс пошел следом, вперив напряженный взгляд ей в спину с таким видом, словно у нее на блузке было написано что-то крайне интересное и важное.

Лорелея передала блюдо с булочками Оуэну.

– Пожалуйста, отнеси это на кухню. А я пока соберу с пола все остальное.

Глаза мальчика вспыхнули от удовольствия, и Лорелея поняла, что пока сын дойдет до кухни, число булочек изрядно сократится. Но она ничего не сказала, а лишь подумала про себя: ну и ладно! Зато когда ее сын вырастет и станет изредка оглядываться в собственное детство, то сможет вспомнить именно такие вот забавные мелочи, которые, в сущности, и делают человека по-настоящему счастливым.

Она опустилась на колени и стала собирать тюбики с помадой. Представила себе прямую негнущуюся спину Мерит и тут же начала ломать себе голову над тем, какие же такие веские причины заставили в свое время Кэла бросить родного брата и оставить всю свою прежнюю жизнь. Взять и уехать из родного города и больше никогда сюда не возвращаться. Она подняла тюбик ярко-розовой помады и на какое-то время зажала его в своей руке, потому что только что ей в голову пришла очередная мысль, которая вполне годилась для того, чтобы ее занести в Тетрадь умных мыслей. У каждого бывают в жизни свои огорчения и обиды. У всех без исключения. Но каждый человек переживает собственные горести по-своему. А некоторые вообще пытаются скрыть свое горе от посторонних глаз и не выставляют его напоказ.

Уцепившись за стойку перил, Лорелея с трудом поднялась на ноги и медленно побрела на кухню, громко стуча каблуками по половицам. Но прежде чем ее увидел Оуэн, на ее лице снова заиграла лучезарная улыбка.

Глава 6. Мерит

Я буквально спинным мозгом чувствовала, как Гиббс буравит меня взглядом. Такое чувство, будто он вонзается двумя пальцами уже непосредственно в мою плоть. Но вот я кое-как вскарабкалась на последнюю ступеньку элегантной когда-то лестницы и замерла.

– С чего начнем?

– Полагаю, с моей детской. Не думаю, что бабушка стала выбрасывать оттуда что-то. Наверняка в шкафу все еще хранятся мои вещи, оставшиеся в доме с тех далеких пор.

Я направилась к комнате, которую мистер Уильямс описал мне как бывшую детскую Гиббса. Там сейчас обитала Лорелея. Интересно, что он хочет отыскать в шкафу, задалась я невольным вопросом. Быть может, старые шахматы или перчатки для игры в бейсбол. Всякие пустяки, могущие напомнить ему годы детства и отрочества.

– Судя по тому, что я уже успела увидеть в доме, согласна с вами. Едва ли здесь вообще что-нибудь и когда-нибудь выбрасывалось. Пожалуй, даже обстановка в доме сохранилась в своем неизменном виде, в точности такой же, как и в те годы, когда вы здесь жили.

Я сделала ошибку, оглянувшись и взглянув на Гиббса. По его лицу вдруг разлилась задумчивость, пожалуй, даже нежность… Вот уж никогда бы не подумала, что мой деверь так склонен к сентиментальности. Я быстро отвела глаза и толкнула дверь в спальню.

Кровать аккуратно застелена. Покрывало ручной работы в сине-зеленых тонах, напоминающих океанский прибой, тщательно заправлено по краям неширокой кровати с узкими рейками по бокам, похожими на карандаши. Из-под подушки виднеется крохотный край ночного пеньюара Лорелеи, того, что с леопардовой расцветкой. На прикроватной тумбочке, рядом с упаковкой какого-то противокислотного лекарства, лежит объемная тетрадь, по внешнему виду смахивающая на дневник, в ярко-розовой виниловой обложке. Наверняка большинство страниц в этом дневнике чистые. Что она станет записывать в свой дневник, эта Лорелея? Разве что помечать, в чем была одета вчера, чтобы не повториться и не надеть ненароком этот же самый наряд и на следующий день.

На туалетном столике перед зеркалом расставлена целая батарея разнообразных косметических средств, кремов, гелей, масок, привлекающих взгляд своими золочеными пробками. Я не успела просмотреть и половины, чтобы найти хотя бы одно знакомое название, как услышала, что Гиббс тронул дверцу шкафа.

Громоздкий шифоньер несколько непривычной формы примостился в самом углу комнаты, выпирая из этого угла своими габаритами. У меня даже сложилось впечатление, что кто-то уже пытался уменьшить его необъятные размеры, затеяв нечто, отдаленно напоминающее модернизацию спальни. Собственно, такая же картина была замечена мною и в других спальнях тоже. Старинную мебель явно хотели приспособить к веяниям нового времени. Впрочем, насколько можно судить, попытка обновить антикварные гардеробы прошлого или даже позапрошлого века – это, пожалуй, единственное усилие прежних хозяев привнести в свой дом хоть что-то из современной жизни.

Чемоданы Лорелеи были составлены друг на друга на дне шкафа. Их содержимое уже красовалось на многочисленных плечиках. Просто образцовый порядок в вещах! Перед чемоданами были выставлены туфли. Множеств пар обуви, и все до единой на умопомрачительно высоченных каблуках.

Прямо над рейкой с вешалками – глубокая полка на всю ширину шкафа. На ней множество коробок. Целых три ряда коробок разной ширины и объема, уложенных аккуратными стопками до самого верха.

– Похоже, именно в этих коробках бабушка и хранила все мое имущество, – негромко проронил Гиббс, скорее разговаривая с собою, чем обращаясь ко мне. Но вот он оглянулся на кровать и добавил: – У меня такое чувство, что здесь вообще ничего не изменилось с тех давних пор, когда я обитал в этой комнате.

– Что совсем даже неплохо, – отозвалась я и осторожно спрятала леопардовый пеньюар с глаз долой, затолкнув его поглубже под подушку.

Гиббс бросил на меня короткий взгляд.

– Потому что – что?

Я слегка покраснела. Кто за язык тянул, право дело? С какой такой стати я должна делиться с кем-то своими семейными секретами? Перемывать свое грязное белье… Тем более с этим человеком. То, что у нас с ним общая фамилия, ничего не значит… И ничего не меняет. Мы с ним – чужие люди.

Я сделала вид, что поправляю подушки на кровати.

– Когда я поступила в колледж и уехала из дома, отец продал дом, в котором я выросла, и переехал в небольшую квартирку. И ничего не взял с собой из старого дома. Выбросил все. Мебель, новогодние игрушки, одежду. Даже постельное белье – одеяла, простыни…

– И ваша мать позволила ему сделать это?

Я почувствовала легкое головокружение. Столько лет прошло после гибели мамы, а рана все никак не заживает. И горечь утраты такая, будто она умерла только вчера.

– Мама умерла, когда мне было двенадцать лет.

Какое-то время Гиббс молча смотрел на меня.

– А я потерял свою маму, когда мне исполнилось только пять лет. Кэлу на тот момент было пятнадцать. Это было очень тяжело. И возраст здесь совсем ни при чем. Какая разница, сколько тебе лет, когда умирает твой отец или мать? Все равно, такое чувство, будто уходит какая-то часть тебя самого.

Я уставилась на него в некотором смятении. Ведь точно такие же слова я сказала своему отцу сразу же после похорон мамы. Мамы нет, и вот уже сколько лет я ковыляю по жизни, будто у меня отняли одну ногу. Я быстро отвернулась к шкафу.

– Забирайте любые коробки из тех, что лежат на этой полке. Просмотрите, то, что вам не нужно, оставляйте. Я потом сама разберусь с их содержимым. Что выброшу, что раздам. Едва ли в них есть вещи, которые могут мне понадобиться.

– А что это? – спросил он.

Я подошла к нему ближе, и он взмахом руки указал мне на коробку из гофрированного картона, на которой не было никаких пометок. И тут меня снова повело в сторону, и я опять попыталась совладать с собой. Но прежде чем промямлить хоть что-то в ответ, я в изнеможении закрыла лицо руками, чувствуя, как у меня внутри все дрожит.

Гиббс бросил на меня встревоженный взгляд.

– Прошу прощения, – выдавила я с трудом, опуская глаза вниз, чтобы не встречаться с ним взглядом. Внезапно до меня дошло, что его глаза точно такие же, как у Кэла.

Гиббс ничего не ответил, но я чувствовала, что он продолжает наблюдать за мной. Я подошла к двери и нажала на кнопки электрических включателей. Загорелся свет в комнате, заработал вентилятор под потолком.

– Здесь такая духота, – сказала я извиняющимся тоном и стала обмахивать лицо рукой.

– А вы еще блузку с длинными рукавами надели, – посочувствовал мне Гиббс. – С короткими было бы попрохладнее.

Я глянула на свою блузку. Все тот же неизменный беж. Интересно, как долго я буду одеваться исключительно в бежевое? И почему я продолжаю это делать и сейчас?

Внезапно меня снова охватила злость. Надо побыстрее уйти из этой комнаты, как можно быстрее. Стараясь не смотреть на Гиббса, я сказала:

– Все коробки, которые вы отберете для себя, выставляйте прямо в холл. Туда мы станем относить все, что вы еще отыщете в других помещениях. А я пойду загляну в комнату к Оуэну. Посмотрю, все ли там в порядке.

– О, там наверняка полный порядок, – небрежно отреагировал Гиббс и, повернувшись ко мне спиной, занялся разбором коробок.

Почему-то его небрежный тон меня задел.

– Почему вы так уверены? – не удержалась я от вопроса.

– Знаю по собственному опыту. Когда ребенок теряет отца или мать, то он старается изо всех сил, ведет себя самым образцовым образом. И все ради того, чтобы угодить тому из родителей, кто остался в живых, чтобы – не дай бог! – не расстраивать его. А то и он вдруг возьмет и умрет.

А ведь и правда, подумала я, вспомнив, как я из кожи вон лезла после смерти мамы, чтобы угодить отцу. Лучшая студентка, примерная дочь, отличная домохозяйка. Словом, я старалась изо всех сил, чтобы уход матери из жизни как можно меньше сказывался на отце, чтобы он вообще не замечал ее отсутствия. И как ни странно, это срабатывало и работало до тех пор, пока отец не встретил Лорелею.

– Впрочем, вы это и без меня хорошо знаете, – добавил он и с головой залез в шкаф, чтобы извлечь оттуда наружу то, что он там уже успел отыскать. Что позволило мне беспрепятственно разглядывать его спину. Он совсем не похож на Кэла. Так почему же вчера днем, в самый первый момент нашей встречи, когда Гиббс вдруг неожиданно возник на крыльце дома Хейвардов, мне показалось, что я увидела перед собой покойного мужа? Правда, волосы у них одинакового цвета спелой ржи, глаза глубоко посажены и одинаковый тон радужной оболочки – золотисто-коричневый. Та же уверенность в движениях. Но Кэл был спортивного телосложения, широкоплечий, мускулистый, словно профессиональный футболист. Гиббс выше и более сухощавый. Да, несомненно, сходство между двумя братьями просматривается. Но все равно, они такие разные… Я вспомнила, как мистер Уильямс рассказывал мне, что Гиббс был очень привязан к матери, а Кэл больше тянулся к отцу. Интересно, какие качества от своих родителей унаследовал каждый из них, подумала я. Помимо внешнего сходства, конечно.

Я замешкалась на пороге. С одной стороны, не терпелось поскорее уйти отсюда. С другой – не хотела, чтобы последнее слово в нашем разговоре осталось за Гиббсом.

– Почему вы так считаете? Вы же меня совсем не знаете.

Гиббс даже не повернулся в мою сторону, чтобы посмотреть.

– Я знаю вас более чем достаточно, – сказал он, как отрезал, безапелляционным тоном.

Я больно прикусила губу и глубоко вздохнула, а потом мысленно повторила правило, которое, по словам Кэла, их заставили выучить в академии в самую первую очередь. Для возникновения огня необходимо наличие трех составляющих: тепла, кислорода, топлива. При отсутствии любого из этих трех компонентов, возникновение пожара невозможно или маловероятно.

– С вами все в порядке?

Я спохватилась, вспомнив, что стою с закрытыми глазами. Такая дурацкая привычка, которую я приобрела за годы своего замужества: закрыть глаза и уйти в себя, сделать вид, что тебя в этот момент никто не видит и не слышит.

– Все хорошо.

– Почему бы вам не присесть?

– Говорю же вам, со мной все хорошо. Просто хочу побыстрее разделаться со всем этим.

– Это в вас говорит кровь уроженцев Новой Англии? Или вы вообще такая упрямая?

Чувствуя, что снова закипаю от злости, я заторопилась в комнату Оуэна. Я уже взялась за ручку двери, чтобы войти в бывшую детскую Кэла, как в этот момент услышала страшный шум у себя за спиной. Я снова ринулась в комнату Гиббса и увидела, что гофрированная коробка, привлекшая мое внимание чуть ранее, свалилась с полки прямо на пол и сейчас лежала на боку, являя миру свое содержимое. Коробка была до отказа забита старыми, пожелтевшими от времени газетами.

Гиббс склонился над коробкой и перевернул ее в исходное положение.

– А она оказалась тяжелее, чем я думал. Надеюсь, там ничего не разбилось, – заметил он виноватым тоном.

Внезапно во мне проснулось любопытство. Я тоже подошла к коробке и пригляделась.

– Скорее всего, нет. Да и чему тут биться? Здесь же одни газеты.

Гиббс согласно кивнул головой.

– И они не имеют никакого отношения ко мне. Кстати, это единственная коробка, которую я с самого начала не признал своей. Потому-то я и взялся за нее в первую очередь.

Он поднял несколько газет, вывалившихся из коробки на пол, и аккуратно сложил их в стопку. Одна газета отлетела почти что к самым дверям. Я наклонилась и подняла ее, мельком бросив взгляд на число, проставленное на первой полосе: 26 июля 1955 года.

– Седая старина! – проговорила я, протягивая ему поднятую с пола газету, которую он присовокупил к остальным и стал запихивать их обратно в коробку.

– Да они здесь все старые… И одного года, между прочим, – заметил Гиббс, пробежав глазами несколько газет. – Он глянул на самую нижнюю газету в стопке. – Временной разброс – от июля до августа 1955 года. С чего бы бабуля хранила весь этот хлам столько лет? – Он недоуменно пожал плечами. – Может, какое событие семейного масштаба… Какой-то юбилей или свадьба… Или что-то еще, что бабуля захотела оставить себе на память, сделать вырезки, вклеить их в памятный альбом… Да только руки так и не дошли до газет.

Наклонившись над коробкой, Гиббс впихнул туда последнюю пачку газет, прижал их сверху коленом и закрыл ее, вернув на прежнее место отвороты. А затем взял коробку в руки.

– Если вы не будете возражать, и Лорелея тоже, то я пока поставлю коробку вон в тот угол. Там, кстати, можно будет складировать все, что предназначено на выброс. А те коробки, которые я решу забрать с собой, я буду выставлять в холл. Так мы ничего не перепутаем.

– Лично я не возражаю. Думаю, Лорелея тоже будет не против. К тому же она пробудет здесь не более недели.

Гиббс метнул в меня взгляд, от которого мне снова захотелось закрыть глаза.

– Вы так уверены?

– Конечно. Она сама сказала мне, что приехала просто навестить. Думаю, ей хочется как можно скорее приобрести собственное жилье для себя и Оуэна.

Какое-то время он молча разглядывал меня, а затем направился в дальний угол комнаты и сгрузил коробку на пол.

– А вы совсем не похожи на своего старшего брата. Разве что глаза… Да еще цвет волос…

Прикусить бы язык, но было уже поздно. Слова уже вырвались наружу. Как говорится, не поймаешь. Вот так и в детстве я всегда выпаливала все, что взбредет мне на ум, даже не задумываясь о последствиях. Мама пыталась отучить меня от этой нехорошей привычки, но тщетно. Отца же моя непосредственность даже забавляла. И только мужу удалось заставить меня наконец замолчать, и, как оказалось, надолго. Он очень скоро отучил меня болтать лишнее. И до сегодняшнего дня мне почти всегда удавалось сдерживать себя.

– Да, все так говорят. Но видите ли, последний раз я видел Кэла, когда мне было десять лет. Но люди, которые его знали, твердят в один голос, что Кэл – вылитый отец. А вот глаза у нас обоих от мамы. И это мне всегда было приятно слышать, потому что сам я не помню, какие глаза были у мамы.

Голос его дрогнул, и, чтобы скрыть свое смятение, он смущенно отвел глаза в сторону.

– А что у вас с ногой?

Я мгновенно потянула за подол юбки, пытаясь прикрыть ногу. Бесполезно. Он уже успел заметить шрам.

– Так, несчастный случай. Еще когда я была маленькой девочкой.

Если я рассчитывала удовлетворить его любопытство таким лаконичным ответом, то глубоко ошибалась.

– Говорите, несчастный случай?

– Ну да! Автомобильная авария.

Я снова вышла в коридор и поспешила в комнату Кэла. Слава богу, удалось закрыть неприятную тему разговора раньше, чем она получила свое дальнейшее развитие.

Я еще даже не успела зайти в комнату, а уже почувствовала каким-то шестым чувством, что Кэл не хочет, чтобы я тут появлялась. Словно он опасается, что если я увижу его детские сокровища, то это как-то поколеблет образ того сурового мужчины, который он лепил из себя в глазах окружающего мира. Но Кэл мертв. Я сама видела, как его тело опускали в землю, до сих пор чувствую на своих ладонях те комочки грязи, которые остались после того, как я, разжав кулак, бросила на гроб первую горсть земли. Пожалуй, я до сих пор не могу избавиться от этого ощущения песка на своих руках. Да и от воспоминаний о муже тоже пока не могу отделаться. Он по-прежнему мерещится мне за каждым углом, словно подстерегает, чтобы поймать меня прямо на месте, если я скажу или сделаю что-то не так.

Какое-то время я бестолково маячила в дверном проеме, а потом усилием воли заставила себя переступить порог. Дошла до самой средины комнаты, стараясь дышать ровно, ничем не выдавая свое волнение.

Гиббс оказался прав. В комнате царил идеальный порядок. Кровать была заправлена безукоризненно. Даже Кэл не нашел бы, к чему придраться. Покрывало аккуратно разглажено и натянуто так туго, что швырни в него монетку достоинством в двадцать пять центов, и она тотчас же отскочит в сторону. Наверняка и простыни под покрывалом были заправлены с той же тщательностью. Прямо армейская дисциплина какая-то и казарменная чистота вокруг.

Гиббс вошел в комнату следом и остановился возле пустого и чистого пластмассового контейнера, приставленного к стене.

– Это – террариум, – услышали мы голос с порога.

Повернулись и увидели Оуэна. Топорщащиеся в разные стороны джинсы, словно их накрахмалили, а потом забыли разутюжить, рубашка, застегнутая на все пуговицы. Смотрит на нас открытым взглядом. Конечно, мальчишке ведь всего еще десять лет, но что-то в его внешнем облике заставляет думать о нем, как о маленьком мужчине. Чересчур взрослая одежда, быть может. И слова такие взрослые… террариум… Опыта общения с детьми у меня нет, но мне почему-то вдруг захотелось подойти к Оуэну, ласково взъерошить волосы на его голове, а потом пойти в какой-нибудь магазин и купить ему линялые джинсы с заплатками на коленках.

– А что это такое? Террариум? – притворилась я несведущей, в надежде разговорить брата. Подозреваю, что едва ли кто-нибудь, кроме его матери, разумеется, проявлял хотя бы малейший интерес к его хобби. И вдруг прямо на глазах Оуэн снова превратился в ребенка, хрупкого и беззащитного мальчика. Такой одинокий крохотный листок, трепещущий на ветру и могущий в любой момент оторваться от своей ветки и улететь куда-то прочь.

Он внимательно глянул на меня, потом перевел взгляд на Гиббса, словно ожидая, что кто-то из нас сейчас признается, что мы над ним просто подшучиваем. В частности, я. Но вот он переступил порог и заговорил серьезным тоном:

– С точки зрения технической террариум – это такая экологическая система для растений. Он совсем не предназначен для того, чтобы помещать туда всяких жучков или мелких животных. Но я люблю собирать разных интересных насекомых, пауков например, а потом наблюдать за ними через увеличительное стекло. А после нескольких часов наблюдений я обязательно выпускаю их всех на волю.

– А светлячков ты любишь коллекционировать?

Оуэн бросил на меня удивленный взгляд.

Я слегка откашлялась в ожидании ответа, погрузившись мыслями в прошлое. Вспомнила, сколько раз по утрам мы с отцом разглядывали мои находки на ярко освещенной кухне. Всяких разных насекомых, которых я собирала в мамином саду, а потом приносила домой и помещала в специальную коробку. А папа рассказывал мне, как называется каждая из этих крылатых и шестиногих тварей.

– Светляки – это представители семейства жесткокрылых насекомых, таких как тараканы, к примеру. Их еще называют светящимися жучками, потому что в их теле присутствует живое светящееся вещество, с помощью которого они ищут себе партнеров для спаривания или привлекают добычу.

Я изобразила на лице кривоватую улыбку. И мальчик тотчас же отреагировал на нее широкой добродушной улыбкой. Я даже успела разглядеть, что передние зубы у него слегка налезают друг на друга. Пожалуй, ему стоит надеть брекеты, которые я тоже носила когда-то в детстве.

– Тебе папа тоже рассказывал про насекомых? – бесхитростно поинтересовался у меня Оуэн.

У меня в груди кольнуло.

– Да. Как я понимаю, тебе он много рассказывал про них.

– А в школе над тобой одноклассники не смеялись, когда узнали, что ты знаешь всякие мудреные названия насекомых? Уже по-научному…

Я наморщила лоб, пытаясь вспомнить.

– Поначалу, да, потешались немного. А потом я сняла со спины одного своего одноклассника огромного паука и вынесла его на улицу. И тогда все в классе решили, что я очень смелая и ничего не боюсь.

– Правда? – Лицо мальчика мгновенно просветлело, а в глазах затеплилась надежда, что в один прекрасный день такое может случиться и с ним. Я невольно рассмеялась.

– Знаешь, как это ни странно звучит, но большинство людей боятся насекомых, особенно больших пауков. Хотя пауки не относятся к разряду жуков. Они уже из семейства паукообразных. Вот, к примеру, мой покойный муж был сильным и храбрым пожарным, но пауков очень боялся. Даже самых маленьких.

Улыбка сбежала с моего лица, когда я вспомнила, как разозлился Кэл, когда однажды я поймала в комнате крохотного домашнего паучка и спокойно выпустила его на подоконник со стороны улицы. Но Кэл немедленно раздавил беднягу цветочным горшком, а я получила первый и наглядный урок на будущее: всегда делать вид, что я не замечаю его страхов.

Я подняла глаза и перехватила взгляд Гиббса, который внимательно смотрел на меня. В первую минуту мне показалось, что я вижу перед собой глаза Кэла, и холодок пробежал у меня по спине. Холодок страха.

В комнате повисло неловкое молчание. Но Оуэн, не догадываясь о причинах моего замешательства, продолжил как ни в чем не бывало:

– Да, пауки очень занятные насекомые. И храбрые тоже. Но все же жуки-светляки мне нравятся больше. Иногда я ловил их в таком количестве, что мог обходиться ночью без света. Они вполне заменяли мне ночник.

За окном послышалось легкое позвякивание стеклышек. От улицы нас отделяло только старенькое, покрытое ржавчиной, жалюзи, в котором дырок было гораздо больше, чем целых реек. Судя по всему, китайские колокольчики болтались на гвозде, вбитом в оконную раму.

Я тяжело вздохнула.

– А я думала обойтись только стремянкой, чтобы снять все эти побрякушки. Но, видно, придется специально кого-нибудь нанимать, чтобы убрать прочь эту музыку. Ума не приложу, зачем человеку понадобилось развешивать колокольчики по всему дому.

Оуэн немедленно бросился к окну и стал между мною и жалюзи, словно пытаясь спасти китайские колокольчики, звеневшие за его окном. Наверное, испугался, что я сейчас подойду и вырву их живьем вместе с тем гвоздем, на котором они болтались.

– А можно я оставлю хотя бы эти? Мне они очень нравятся.

Я вспомнила всю кошмарную минувшую ночь, когда надоедливый стеклянный перезвон не дал мне заснуть до самого утра.

Гиббс словно прочитал мои мысли.

– Через пару дней вы привыкнете к этой музыке, а потом и вовсе перестанете замечать ее.

– Посмотрим! – ответила я неопределенным тоном, явно не намереваясь обещать что-то конкретно, хотя и видела, с какой надеждой смотрит на меня Оуэн.

Гиббс подошел к шкафу и открыл его. А я продолжала скользить взглядом по комнате. Взгляд мой опять сам собой уперся в модели лего, которые я уже успела заметить, когда впервые побывала здесь. Я подошла ближе: разноцветные модели автомобилей самых разных марок, самолетики, другие транспортные средства, собранные из типовых узлов, входящих в конструкторские комплекты лего. Попыталась представить себе, как возится маленький Кэл, собирая эти модели, тщательно пригоняя одну деталь к другой, что требует не только сноровки, но и большого терпения. Попыталась, и не смогла.

– А можно мне поиграть с этими машинками? – спросил у меня Оуэн. – Обещаю, я буду аккуратно. А если что-то нечаянно сломаю, то сам и починю.

Я уже открыла рот, чтобы сказать «да», но тут же снова закрыла его. Ведь эти игрушки не мои. Когда-то они принадлежали Кэлу. Да, я его вдова, это правда. Но того маленького мальчика, каким был Кэл в детстве, я не знала никогда. Он для меня совершенно незнакомый человек.

– Вау!

Мы вместе с Оуэном одновременно оглянулись на голос Гиббса. Он по-прежнему стоял рядом со шкафом, держась одной рукой за дверную ручку. Огромный, широченный шкаф, пожалуй, вдвое превосходящий по своим размерам тот, что стоит в комнате Гиббса. А возглас удивления вырвался из уст Гиббса потому, что, открыв шкаф, он обнаружил, что тот совершенно пуст. Не считая чемодана Оуэна, аккуратно примостившегося в дальнем углу. А еще темно-синий рюкзак с красной монограммой, который лежал поверх чемодана. Огромный ряд широких полок уходил ввысь до самого потолка, и все они были девственно-чистыми и пустыми. Все, за исключением одной.

Я представила себе, с какой злостью Кэл выгребал все содержимое с этих полок и складывал в огромные черные пластиковые пакеты, чтобы потом разом вынести на помойку все реликвии своего детства. После чего принялся паковать носильные вещи, просто швырял их в дорожные сумки, даже не удосужившись снять с плечиков. Он никогда и ничего не делал наполовину и никогда не подавлял своих эмоций. Наверное, поэтому он и стал замечательным пожарным, спасал человеческие жизни, рискуя своей. А все потому, что он никогда не думал дважды о том, что ему следует делать. Да, я вижу явственно, своими глазами, как именно мой покойный муж сгрузил собственное детство в мешки для мусора. Вот только понять не могу. А зачем он это сделал?

– Вау! – воскликнул Оуэн, наверняка увидев то, что привлекло внимание Гиббса.

На самой верхней полке стояла еще одна модель лего, выдержанная в бело-голубых тонах, особенно ярко выделявшихся на фоне выцветших обоев, которыми был оклеен шкаф изнутри. Это была модель самолета, и она по своим размерам намного превосходила те модели, что теснились на стеллажах. Модель, судя по всему, была не закончена. Некоторая небрежность крепления элементов выдавала, что самолет мастерился на глаз, без каких-либо инструкций и указаний. Внутри модель была полой, и там было достаточно места, чтобы разместить в салоне пассажиров. Маленькие человечки выглядывали незрячими глазами из боковых отверстий, которые выполняли функцию иллюминаторов.

– Похож на «Дуглас», модификация DC-6, – небрежным тоном бросил Оуэн. Гиббс лишь удивленно вскинул брови.

– Наш отец был летчиком, – пояснила я, а про себя подумала: Наш отец. А ведь не предполагала, что хоть и с усилием, но все же произнесу эти слова когда-нибудь. Получается, что только что я во всеуслышание призналась, что более не являюсь единственной дочерью и единственным ребенком в семье Коннорсов. Впрочем, я десять лет уже знала об этом и наконец нашла в себе силы заявить об этом факте открыто.

– Хочу быть инженером-авиаконструктором, когда вырасту, – сказал Оуэн. – Буду заниматься проблемами аэронавигации. Очень важная проблема, кстати. Я уже кое-что знаю об аэронавигации.

Интересно, делился ли он своими долгосрочными планами с другими мальчишками, своими приятелями, невольно задалась я вопросом. И снова почувствовала непреодолимое желание взъерошить брату волосы и расстегнуть хотя бы самую верхнюю пуговичку на его рубашке.

Гиббс осторожно снял самолет с верхней полки и поставил на стол, а потом обратился к Оуэну:

– Все модели лего в твоем полном распоряжении, Роки. Можешь играть с любой из них. Уверен, ты обеспечишь за этими самолетиками надлежащий уход.

Он глянул на мальчика, и по его лицу я поняла, что ему тоже хочется погладить Оуэна по голове и ласково взъерошить его темные волосы.

Но вот он перевел взгляд на высокий комод.

– Интересно, а что там в этих ящиках?

– Они пустые, сэр! – с готовностью подсказал ему Оуэн. – Когда я раскладывал свою одежду по ящикам, то сам убедился в этом. Там ничего нет.

Гиббс снова встретился со мной взглядом. Наверное, представил себе, подумала я, как его старший брат уничтожает всяческие следы своего присутствия в этой комнате, высвобождая полку за полкой, вешалку за вешалкой. Однако же свои модели он не уничтожил, оставил стоять на своих прежних местах. Почему?

– А вы заходили в эту комнату после того, как Кэл уехал из дома?

Гиббс немного помедлил с ответом.

– Нет! Я здесь никогда не бывал. Когда я был маленьким, он не очень любил, когда я трогал его вещи или поделки. Вот я и решил, что даже после своего отъезда он вряд ли обрадуется, узнав, что я тут шарю по полкам без спросу. – Гиббс замолчал на короткое мгновение, и я вдруг почувствовала, будто тень Кэла вдруг возникла в комнате и стала между нами. – Могу предположить, что сейчас комната Кэла выглядит точно такой же, как и в тот день, когда он закрыл за собой дверь.

Какая-то недосказанность прозвучала в последних словах Гиббса, что-то похожее на легкую грусть, словно боль застарелой утраты все еще давала о себе знать. А я в этот момент снова вспомнила того человека, который был моим мужем, и подумала, что при всем своем желании не смогла бы изобразить искреннюю грусть. Потому что никаких сожалений по поводу смерти Кэла я не испытывала. Никогда.

Гиббс снова вышел в коридор. Какое-то время молча разглядывал картину, висевшую на стене, потом потрогал рукой выцветшие обои, оборванные края которых скрутились в спиральки, напоминающие издали ножки издыхающего паука. Потом прошел дальше и остановился возле двери, ведущей в мансарду. Тронул ручку, убедился, что дверь закрыта, и посмотрел на меня с недоумением.

– К сожалению, мистер Уильямс сказал, что не знает, где ключи от этой двери, – пояснила я. – Но он пообещал прислать слесаря, мастера по дверным замкам.

Какое-то время Гиббс сосредоточенно разглядывал запертую дверь, потом обронил, как будто между прочим:

– Помню, что, когда я был маленьким, у бабушки наверху была мастерская.

– Мастерская? – удивилась я. – Что же она там мастерила?

Гиббс равнодушно пожал плечами:

– Понятия не имею. Меня туда никогда не пускали. А когда Кэл уехал, бабушка попросту заперла дверь, ведущую в мансарду, и сама больше никогда туда не поднималась. Мне кажется, что именно там бабуля и мастерила свои китайские колокольчики.

Мне хотелось спросить у Гиббса, зачем Эдит понадобилось такое количество этих самых колокольчиков. Зачем она облепила ими весь дом и почему так внезапно перестала вдруг заниматься их изготовлением и даже закрыла наглухо дверь в свою мастерскую? И почему Кэл так отчаянно пытался уничтожить всякую память о себе в этом доме и о тех годах жизни, что он провел здесь? Но, скорее всего, точно такие же вопросы задает себе и сам Гиббс, задает и не находит на них ответа вот уже скоро двадцать лет.

Завибрировал его мобильник. Гиббс извлек телефон из кармана и пробежал глазами высветившийся на экране текст эсэмэски.

– К сожалению, мне надо срочно ехать на работу. Закончим наш осмотр в другой раз, если вы не возражаете. В городе разгулялась какая-то детская инфекция, косит всех малышей подряд, до двенадцати лет включительно. Вот сообщают, что очередная партия пациентов уже дожидается меня в приемном покое. Я позвоню вам попозже, и мы договоримся о дате и времени нашей следующей встречи.

Я вздохнула.

– Мне бы хотелось не затягивать с разбором всех этих завалов и начать инвентаризацию всех шкафов и кладовок как можно скорее. Дел много, но этим я могла бы заниматься и в промежутках между другими делами. Само собой, все, что представляет интерес для вас, уже изначально ваше. Но, может быть, для того, чтобы ускорить процесс наших поисков, вы дадите мне какие-нибудь наметки. Что искать? Где именно?

Он бросил на меня взгляд, исполненный смешанных чувств. Кажется, моя напористость его раздражала, а мое желание быть полезной – забавляло. Я с трудом подавила в себе очередное желание вспылить.

– Тогда в первую очередь обратите, пожалуйста, внимание на старые фотоальбомы. Моя мама была неплохим фотографом-любителем. Она до последнего дня фотографировала, а потом вклеивала свои фотографии в альбомы. Очень много наших детских фотографий с братом, которые она тоже делала сама. Хотелось бы взглянуть на них еще раз.

А он умеет удивлять. Все же доктор Хейвард – очень чувствительный человек, снова мелькнуло у меня. Или с чего бы его вдруг потянуло заглянуть в собственное прошлое, увидеть еще раз фотографии брата? Который, между прочим, не только бросил его в свое время, но и сам уже тоже успел стать частью этого прошлого.

Мы вдвоем направились к лестнице. Гиббс вежливо пропустил меня вперед. Я широко распахнула парадную дверь и сказала:

– Дайте мне знать, когда сможете появиться у нас в следующий раз, чтобы продолжить свои поиски. А я обещаю, что буду честно откладывать для вас все фотоальбомы, которые сумею отыскать.

– И про ключ от запертой двери не забудьте. Если сумеете попасть в мансарду, расскажете мне потом. Меня самого всегда страшно занимало, чем это бабуля занимается у себя наверху.

Он уже вышел на крыльцо, потом повернулся ко мне снова и добавил:

– Пожалуйста, извинитесь за меня перед Лорелеей. Но мне надо бежать. Так что кофе откладывается до другого раза.

Я молча кивнула и уже приготовилась закрыть дверь, но тут меня осенило:

– Скажите, а Кэлу разрешалось подниматься в мансарду?

Гиббс странно посмотрел на меня и ответил:

– Да. Разрешалось. Он там бывал, и довольно часто.

Какое-то время мы молча разглядывали друг друга, и снова я подумала, что все же призрак Кэла незримо присутствует в этом доме, отбрасывая зловещие тени на все вокруг. Вот и сейчас он опять встал между нами, и показалось, будто солнце вдруг померкло или затянулось клубами дыма.

– До свидания, – коротко попрощалась я и закрыла дверь, чтобы никто из нас – не дай бог! – не успел произнести имя Кэла вслух. Да и зачем тревожить тени прошлого? Ведь никто из нас не желает встречи с призраком.

Глава 7. Лорелея

Лорелея откинулась на спинку красивой садовой скамейки и закрыла глаза. Оуэн – она категорически не хотела даже мысленно называть сына Роки – возился наверху, в своей комнате, с моделями лего. Модели, которые мастерил когда-то покойный муж Мерит, он не трогал. Зато из собственного комплекта собрал целый аэропорт со множеством самолетов и даже со взлетной полосой. Когда она спросила у сына, а почему он не играет с теми самолетиками, которые принадлежали Кэлу, не потому ли, что боится расстроить свою сестру, Оуэн лишь отрицательно покачал головой в ответ и сказал, что не стал разбирать модели Кэла, потому что очень сильно подозревает, что в один прекрасный день это захочет сделать сама Мерит.

Мерит между тем наводила порядок в своей комнате, вывернула содержимое всех шкафов, комодов, антресолей, ящиков трюмо и тумбочек, тщательно помечая каждую просмотренную вещь в специальном блокноте. После чего вещи сортировались и отправлялись в одну из трех коробок, подписанных сверху: НА ВЫБРОС, РАЗДАТЬ ЛЮДЯМ, ГИББС. Лорелея с наслаждением сбросила с ног свои высоченные шпильки. Все равно ведь никто не видит. Мама в свое время учила ее, что губная помада, маникюр, высокие каблуки – все это заставляет женщину чувствовать себя лучше даже тогда, когда на самом деле ей плохо. Однако, несмотря на все свои старания следовать наставлениям мамы, в последнее время Лорелея редко чувствовала себя хорошо. Что отнюдь не означало, что следует прекратить работать над собой и далее.

Она снова открыла глаза и вдруг выхватила взглядом чье-то лицо. Пригляделась… Из зарослей кустарников выглядывала полуразбитая статуя. Она возникла из земли так неожиданно, будто кто-то только что сбросил ее с небес, а потом осторожно примостил в этом заброшенном уголке сада. Лорелея отложила в сторону Тетрадь умных мыслей, в которую только что строчила очередное свое наблюдение, и подалась всем туловищем вперед. Интересно, есть ли у этой скульптуры имя? По внешнему виду очень смахивает на какого-то святого. Помнится, ее лучшая подружка из Галф-Шорс Молли О’Брайан обставила фигурками таких святых весь свой трейлер. Ее мама была католичкой, и у нее были свои святые на все случаи жизни. У одного она просила помочь ей найти ключи. К другому обращалась с просьбой послать ей хорошего человека в мужья. Главное, чтобы жених не был жадным и при деньгах. Когда заболела мама Лорелеи, она тоже стала просить своих святых помочь Дезире. Но Дезире лишь отшучивалась в ответ, говоря, что если пришло ее время, значит, пора уходить. И тут уж никакие святые не помогут. Быть может, именно поэтому она продолжала коптить небо, выкуривая по три пачки сигарет в день, вплоть до самой смерти. Мама была по-настоящему верующим человеком, это правда. Но вот по части религиозности и соблюдения всяких обрядов она была не очень строга. Впрочем, когда Лорелея уже училась в старших классах, мама вместе с ней неоднократно посещала разные собрания евангелистов. Видно, боялась, что школа испортит ее девочку и та без божественных наставлений пойдет вразнос.

– Лорелея! Вы где? – Громко хлопнула дверь черного хода.

Лорелея увидела, как Мерит быстро спускается по ступенькам крыльца. Она тут же сунула ноги в свои туфли-лодочки и поспешно поднялась со скамейки. И сразу почувствовала легкое головокружение. Ухватилась обеими руками за спинку скамейки, не забыв изобразить на лице приветливую улыбку.

– Я здесь, – отозвалась она негромко, не решаясь оторвать руку от скамейки, чтобы помахать ею Мерит. Еще, чего доброго, потеряет равновесие и упадет прямо на землю. К тому же Мерит может разозлиться, расценив такой жест как недопустимую фамильярность с ее стороны.

Мерит подошла к скамейке и остановилась напротив, подбоченившись.

– Возле парадного крыльца появилась какая-то нелепая статуя кролика. Вы, случайно, не знаете, откуда она взялась и кто ее туда поставил?

– Я набрела на этого кролика в супермаркете Волмарт, что на Роберт-Смолз-Паркуэй. Мы сегодня утром ходили туда с Оуэном за овощами. А там устроили распродажу парковых скульптур, имеющихся у них в наличии. Ну разве он не прелесть, а? Я специально оставила его на крыльце. Подумала, вы сами решите, куда его поставить. Но если бы вы спросили меня, то я бы посоветовала поставить его здесь, рядом с этим парнем. Хорошая компания была бы старику.

Мерит заморгала ресницами быстро-быстро, словно хотела поскорее проморгать и то, что она видит, и то, что она слышит. Дескать, сейчас откроет глаза, и ничего этого нет и в помине – ни Лорелеи, ни ее кролика.

А Лорелея между тем продолжала щебетать, словно утренняя птичка:

– Его ведь можно будет наряжать на каждые праздники. На Рождество – в костюм Санта-Клауса, на другие праздники напяливать на него шляпу Дяди Сэма и его сюртук. И дом будет смотреться более празднично.

Лицо Мерит оставалось предельно серьезным.

– Полагаю, что государственный флаг на улице или нарядная елка в доме тоже создадут подобающее настроение.

Лорелея сразу же представила себе заседание домовладельцев, своих бывших соседей. Уж как они все наседали на нее, требуя придать дому презентабельный вид. А Мерит хорошо смотрелась бы во главе этого заседания, причем исключительно на месте председателя. Лорелея осторожно опустилась на скамью, хотя перед глазами у нее все еще плясали искорки.

– Конечно, совсем не обязательно выставлять малыша перед фасадом дома. Согласна! По-моему, ему самое место здесь, в саду.

Мерит уже приготовилась ответить, но тут ее внимание привлекло нечто, лежавшее на скамейке рядом с Лорелеей. Лорелея проследила за ней взглядом. Мерит разглядывала ее розовую тетрадку, которая лежала раскрытой. Лорелея специально закрепила ее в таком положении с помощью эластичной резинки.

– Нравится? Это такой приблизительный набросок, скорее, эскиз. Просто хотела показать вам, что можно сделать из этого сада.

Она взяла тетрадь и протянула ее Мерит.

– Здесь осталось много клумб, которые, по-моему, следует сохранить. Большинство цветов и кустарников мне знакомы. Они растут и в Галф-Шорс. Климат-то у нас одинаковый. Помню, когда мы с мамой задерживались в каком-то месте надолго, она немедленно начинала разводить цветы. И делала грядки. Представляете? Свежие овощи со своего огорода. Прелесть! А в трейлере у нас всегда было полно цветов в горшках. Все ими было заставлено, так что даже ржавчины на стенах не было видно. Думаю, мне вполне по силам навести порядок в саду и придать ему прежний презентабельный вид. Самое главное – правильно провести прореживание: что-то убрать, что-то оставить. Хотя мне такое занятие не по душе. Чувствуешь себя судьей, выносящим вердикт. Этого помиловать и оставить, а вот этого – выбросить вон. Меня же воспитывали в том духе, что нельзя никого судить. Сами знаете, не судите, да не судимы будете.

Лорелея попыталась еще раз улыбнуться. Ей так хотелось, чтобы выражение лица Мерит стало менее суровым. Когда же она смягчится и душой, и телом? Смотрит на всех букой, словно вот-вот должно случиться что-то ужасное и непоправимое.

– Словом, если вы не против, то я займусь вашим садом, помогу вернуть его прежнюю красоту. А у вас появится местечко, где можно будет с удовольствием посидеть, почитать в тенечке или выпить сладкого чая. Кстати, здесь есть неплохая зеленая лужайка, на которой Оуэн мог бы попрактиковаться в игре в бейсбол. Он пока еще не очень силен по части обратных подач и прочее, вот пусть и тренируется на свежем воздухе.

Лицо Мерит оставалось по-прежнему суровым и неулыбчивым, и Лорелея почувствовала, как и ее собственная улыбка тоже сбежала с лица.

– Мама всегда говорила, что если человек выращивает сад, значит, он верит в свой завтрашний день.

– Обратные подачи? Бейсбол для Оуэна? – процедила сквозь зубы Мерит, даже не разжимая губ, которые были в этот момент похожи на две бесцветные стекляшки.

Но слава богу, подумала про себя Лорелея, что падчерица начала с Оуэна и бейсбола, а не с ее мамы. Неожиданно для самой себя она вдруг расслабилась.

– Да. Думаю, когда мы расчистим здесь все заросли, то места вполне хватит и для бейсбола тоже.

Заметив выражение лица Мерит, она оборвала себя и все же, слегка откашлявшись, не удержалась от того, чтобы не добавить:

– Конечно, все это можно будет организовать подальше от окон и от дома, конечно… Чтобы вас не беспокоить.

Мерит тяжело опустилась на скамейку и сделала глубокий вдох. Потом положила руки на колени, обтянутые бесформенной черной юбкой: короткие ногти без всяких следов маникюра.

– Итак, вы планируете задержаться у меня на более долгий срок, чем на неделю?

Лорелея больно укусила себя за нижнюю губу, почувствовав на языке вкус помады. Кажется, она допустила ошибку. Ведь все ее планы и надежды были связаны с будущим. Потому что день сегодняшний… Она даже фактически не знает, где она и что с ней будет дальше. Скорее всего, нигде и ничего хорошего. Да, как-то ей удалось проникнуть в дом Мерит, но на этом все ее успехи и закончились. Во всяком случае, у нее пока еще не хватает смелости признаться Мерит в главном. Ведь она планировала задержаться в ее доме вместе с сыном на какое-то время. Неопределенное время.

Конечно, можно было бы пока и не признаваться, тем более прямо сейчас. Но и тянуть с решающим разговором тоже резона нет. Правда всегда выйдет наружу рано или поздно. Так всегда было, есть и будет, учила ее мама. А потому Лорелея лишь молча кивнула головой, не отводя взгляда от Мерит. Она почему-то боялась, что стоит ей отвести глаза в сторону, и Мерит подхватится со скамейки и умчится прочь, словно испуганная лань.

– Да. Но, как я говорила вам еще раньше, обещаю, мы не станем для вас обузой. Я буду готовить, убираться по дому… Обещаю, вы даже не почувствуете моего присутствия. А больше всего я хочу, чтобы вы получше познакомились с Оуэном. Подружились бы с ним. Ваш отец тоже очень этого хотел. Он наверняка оставил бы и письменное обращение к вам, если бы знал, что все так случится в тот злополучный день. Какой-то груженый грузовик с прицепом на полном ходу врезался в его машину, когда он ехал на работу. Но он столько раз говорил о том, что мечтает познакомить Оуэна с вами. А потому я чувствовала себя просто обязанной привезти сына сюда, к вам. – Лорелея нервно сглотнула слюну, но глаз своих не отвела. – Тем более что мы уже потеряли всякую надежду, что в один прекрасный день вы сами постучите в дверь нашего дома.

Мерит сидела неподвижно и молчала. И так продолжалось достаточно долго. Лорелея даже стала нервничать. Ее опыт общения с людьми подсказывал ей, что если человек слишком долго обдумывает, что ему сказать, значит, он скажет нечто такое, что ей совсем не хотелось бы услышать. А если так, то надо максимально оттянуть этот момент, например, заполнить паузу какой-нибудь необременительной болтовней.

– Мне кажется, что это статуя какого-то святого. И стоит она либо на камне, либо на корнях какого-то дерева. Оттого у нее и вид такой немного скособоченный. Бьюсь об заклад, от такой неудобной позы у святого, наверное, каждый день голова болит. Может, стоит его откопать и поставить в другое место? Например, где-нибудь рядом с кроликом. Вон под тем большим дубом. Пусть бы вели себе разговоры на пару целыми днями…

– Все дело в деньгах, да? Но вы ведь сказали мне, что отец оставил вам достаточно денег, чтобы вы ни о чем не волновались… Но тогда я не понимаю, в чем истинная причина вашего появления здесь… Нет, все же здесь замешаны деньги, не иначе! В противном случае с какой такой стати вам срываться с места и всеми правдами и неправдами цепляться за мой дом?

– Деньги? – Лорелея взглянула на Мерит. Может, та что-то упустила из того, о чем она ей говорила? А может, она сама чего недослышала? Отвлеклась на минуту, прикидывая мысленно, какой блеск для губ подошел бы Мерит или какой оттенок пудры и румян смог бы ее освежить. Да и цвет кофточки… Уже давно пора бы сменить этот унылый беж на что-то более веселое. Это лишь добавило бы падчерице привлекательности. Да и хорошего настроения тоже.

– Да, деньги, – продолжила Мерит прежним неуступчивым тоном. – Получается, что страховых выплат вам оказалось недостаточно. Или вы уже успели потратить всю страховку? Да, знаю, мне по завещанию отошла приличная сумма, но я была уверена, что все остальное свое состояние папа завещал вам и Оуэну. Отец был человеком очень рачительным, не из тех, кто привык пускать деньги на ветер. Так неужели вы уже успели промотать все его денежки?

Лорелея неловко зажмурилась, смахивая слезы с глаз. Потом прижала свою розовую тетрадку к груди, крепко сжимая ее пальцами обеих рук. Ах, какая жалость, что она не может открыть свою Тетрадь умных мыслей прямо сейчас и записать в нее все то, что она собиралась сказать Мерит. Некоторые очень торопятся с выводами, а все потому, что у них просто не хватает терпения докопаться до правды.

Она уже открыла рот, чтобы возразить Мерит, сказать ей, что она не права, но в этот момент с реки вдруг подул ветерок. Струя свежего воздуха отыскала их даже среди зарослей сада, обдала своей живительной прохладой и помчалась дальше. И сразу же на разные голоса запели китайские колокольчики, и листва на ветках могучего дуба тоже встрепенулась и заколыхалась, переливаясь серебром. Листочки словно подмигивали ей или даже откровенно подшучивали.

Лорелея вскинула подбородок.

– Да, вы правы. Мы разорены. И у меня нет средств для того, чтобы содержать сына. Вот почему я так отчаянно пытаюсь найти пристанище, где можно было бы переждать тяжелые времена до тех пор, пока я снова сумею встать на ноги.

Мерит тоже взглянула на пляшущие в воздухе листья дуба. Но никакой насмешки она в их танцах не увидела. Напротив! Она вдруг почувствовала, что на нее наваливается какая-то огромная глыба. Разве может она вот так с бухты-барахты принять на себя такую ответственность? Но какая альтернатива? Ей что, выставлять этих людей за дверь?

– А Оуэн в курсе?

Лорелея задумалась на секунду и тут же выпалила:

– Нет! Я специально отложила деньги на его нужды. Из них я сейчас купила ему кое-что из одежды, еду покупаю, на бензин потратила, чтобы приехать к вам.

– Вы продали свой дом?

Лорелея согласно кивнула.

– А деньги? Те деньги, которые вы выручили от продажи, они куда ушли?

Лорелея старалась говорить спокойно:

– У нас было много долгов. Главным образом невыплаченные кредиты. Теперь они все погашены.

– А лекарства? Лечение? Как все это вы оплачивали?

Лорелея почувствовала, будто только что ей в рот засунули кляп. Откуда Мерит все знает? Но тут же вспомнила бутылочки с лекарствами, которые выпали из ее сумочки и рассыпались по полу в холле.

– На ближайшие несколько месяцев моя медицинская страховка покроет все расходы, а дальше надо будет думать, что делать.

Мерит кивнула в знак того, что да, согласна. Надо думать! Потом она снова взглянула на изваяние святого.

– Почему вы мне с самого начала не сказали правду?

Лорелея ответила без промедления:

– Потому что боялась, что вы попросту выставите нас за дверь. Кому нужны бедные родственники, которые сваливаются тебе на голову, когда ты их совсем не ждешь?

Лорелея заметила, как потемнели глаза Мерит, как легкая тень скользнула по ее лицу. Значит, она была права в своих опасениях. И сама Мерит отлично понимает это. И тут Лорелея вспомнила, как Оуэн, будучи еще совсем маленьким, яростно отрицал, что он съел пирожное без спросу, хотя на его лице, на подбородке, было полно крошек, выдававших его с головой. Даже если ты тысячу раз скажешь, что не делал этого, тогда как на самом деле сделал, твои слова никогда не станут правдой. Вот еще одна прописная истина, которую Лорелея занесла когда-то в свою тетрадь.

– У вас полно своих проблем, – продолжила она более мягким тоном. – И мне совсем не хотелось взваливать на ваши плечи дополнительный груз наших проблем. Я понадеялась, что в данной ситуации мы сможем помочь друг другу хоть чем-то, пока я снова не встану на ноги. А вы за это время сумеете по-настоящему сблизиться с Оуэном. Он ведь ваш брат, Мерит. Родная кровь. В отличие от меня. Но, к сожалению, у нас с вами предполагается пакетная сделка: Оуэн плюс я. Прошу вас, примите это как есть.

Мерит поднялась со скамейки и огладила руками свою юбку, словно пыталась стряхнуть с нее невидимое пыльное пятно. Безобразный пластмассовый обруч туго перехватывал ее красивые волосы. Но он оказался не помехой для ветерка, который мгновенно растрепал волосы в разные стороны, и они волной вздымались то вверх, то опадали вниз. Так маленький ребенок нетерпеливо переминается с ноги на ногу в ожидании, когда начнется что-то интересное. Эта неожиданная ассоциация едва не заставила Лорелею снова улыбнуться. Она вдруг вспомнила фотографию маленькой Мерит, на которой та была запечатлена в ярко-красных туфельках и с розовой тату на руке, которую она сама же себе и нарисовала. Наверняка что-то от той маленькой девочки до сих пор живет в душе Мерит, подумала она. Но вот только сумеет ли та веселая жизнерадостная малышка, которая любила наряжаться, украшать себя и носить туфельки таких необыкновенно ярких расцветок, сумеет ли она выбраться из-под многолетних завалов, состоящих из горя и слез? Или все печали, выпавшие на долю Мерит, похоронили ту девочку заживо? Оставалось лишь надеяться на то, что этого не произошло. Надеяться хотя бы ради блага Оуэна.

Когда Мерит заговорила, голос ее звучал решительно и строго. Такое впечатление, что всю свою речь она уже успела мысленно прокрутить в голове:

– Что бы вы там ни думали обо мне, я любила отца. Долгое время после смерти мамы мы были нужны, жизненно необходимы друг другу. А потом в его жизни появились вы, и надобность во мне отпала сама собой. А ведь мне он был по-прежнему нужен. И этого предательства я ему не простила, хотя и не переставала любить.

Мерит на мгновение умолкла. А Лорелея подумала, что падчерица роняет слова с тем холодным безразличием, с каким обычно диктуют кому-то цифры телефонного номера. Бездушные, голые цифры, и ничего более.

– Хорошо! На это я пойду ради Оуэна. Во-первых, он мой брат, во-вторых, отец тоже наверняка хотел бы, чтобы я поступила именно так. Но, как вы справедливо заметили, у нас с вами – пакетная сделка. Отлично! Оставайтесь и живите у меня столько времени, сколько вам понадобится для того, чтобы окрепнуть. Но не ждите от меня какой-то родственной приязни и прочих проявлений семейной близости. Отца я так и не простила. Причин прощать вас у меня тоже нет.

Мерит повернулась к ней спиной и зашагала прочь. Вот и прекрасно, обрадовалась Лорелея, довольная уже тем, что падчерица не увидела легкой улыбки, проскользнувшей по ее губам. Как-то все получилось само собой, почти случайно. Но в итоге она добилась всего, чего хотела. Всего, что было нужно Оуэну. Впервые за долгие месяцы того ужаса неопределенности и безысходности, который сковывал ее по ногам и рукам, она увидела свет в конце тоннеля. Неужели в ее жизни наступил отлив? И разбушевавшиеся океанские волны, которые так внезапно обрушились на ее жизнь, отступают прочь?

Мерит уже поднималась по ступенькам крыльца, ведущего на кухню, когда услышала у себя за спиной голос мачехи, и остановилась.

– Вы знаете, я любила его. А он любил меня. Да, он был намного старше меня, почти в отцы годился. Но, как говорила моя мама, любовь не выбирает возраст или цвет кожи. Любовь просто приходит, и все! Понимаю, вам неприятно это слышать, но так оно есть на самом деле, и с этим ничего не поделаешь. Нам было хорошо вместе, и мы были по-настоящему счастливы. Единственное, что омрачало наше счастье, так это то, что нам не хватало вас. Ваше присутствие в нашей жизни сделало бы нашу семью не только абсолютно полной, но и абсолютно счастливой. И мы с мужем до последнего верили, что в один прекрасный день так оно все и будет.

Не говоря ни слова, Мерит прошествовала к застекленным дверям, открыла их и вошла на кухню, громко хлопнув на прощание, да так, что даже стекла зазвенели. Словно пощечину мне дала, подумала Лорелея.

Глава 8. Мерит

С крутого берега утеса я лениво разглядывала извивающуюся ленту реки, которая струилась внизу, то переливаясь в свете солнечных лучей, то уходя в тень вместе с солнцем. По речной глади неспешно скользила лодка, направляясь в сторону моста. Я сидела в кресле-качалке под парадным портиком, допивая первую чашку кофе. Такие утренние медитации уже успели войти у меня в привычку за последнюю неделю. Созерцая реку, я пыталась уловить различия, зафиксировать своим глазом, как меняется вся цветовая гамма вокруг в зависимости от освещения. Почему солнечный луч на реке кажется золотисто-желтым, а когда свет падает на дом, то дом уже начинает светиться всеми оттенками серого и белого?

В Мэне я росла вдали от реки. Впрочем, присутствие больших водных пространств где-то поблизости все равно ощущалось во всем. Могущественная сила океанских глубин завораживала и пугала одновременно. Океану ничего не стоило проглотить целиком огромный корабль и отправить его прямиком на дно. А волны между тем будут продолжать свой ритмичный бег туда и обратно, словно ничего и не случилось. Моя мама выросла в рыбацкой семье, жившей на океанском побережье в рыбацком поселке Стонингтон, штат Коннектикут. Один из ее дядей погиб во время шторма, пропал без вести. Возможно, эта жуткая история, рассказанная мне когда-то мамой, и сформировала во мне чувство безотчетного страха, которое всегда вызывает у меня большая вода. К счастью для мамы, после замужества она перебралась уже в глубь материка и больше никогда не соприкасалась с океанской стихией.

Во время учебы в колледже я как-то раз весной отправилась вместе с подружкой на выходные в Хиггинс-Бич. Помнится, был сильный отлив, океан отступил далеко от берега, выбросив на мель обломки какого-то старого затонувшего судна. И этого зрелища для меня оказалось достаточно, чтобы навсегда повернуться к морской стихии спиной. Единственное, что я себе тогда позволила, так это зайти в воду, да и то только по щиколотки, и тут же объявила, что вода слишком холодная, и весь остаток нашего пребывания на берегу океана я провела под пляжным зонтиком, опасаясь только одного: сгореть на солнце. А в ту сторону, где на отмели валялись останки корабля, я даже не взглянула ни разу, хотя прилив уже давно успел накрыть его высокой волной и спрятать от любопытных глаз. Это был мой первый и последний отдых на берегу океана. Позже я не раз спрашивала себя, а почему так получилось? Может быть, моя первая попытка познакомиться с океаном поближе просто оказалась неудачной. А может быть, мой категорический отказ плескаться среди волн вместе с остальными друзьями и подругами был как-то связан с моей матерью. Она всю свою жизнь почему-то очень боялась воды. Видно, наложили свой отпечаток воспоминания детства. К тому же и ее мать, моя бабушка, была очень непростым, если не сказать более, человеком.

Я снова поднесла чашку ко рту и вдохнула в себя аромат свежемолотого кофе. Вообще-то я выросла преимущественно на растворимом кофе. Две чайные ложки на чашку, заливаешь смесь горячей водой и ставишь на пару секунд в микроволновку. Само собой, такому кофе далеко по своим вкусовым качествам до настоящего кофе, но зато так быстрее и проще. Лорелея оказалась верна своему слову и старалась не мельтешить у меня перед глазами. Каждое утро она готовила завтрак, накрывала на стол, ставила чашку дымящегося горячего кофе, предварительно процеженного сквозь ситечко, для меня и тут же исчезала из кухни, не вступая ни в какие разговоры, стоило мне только появиться на пороге. Не скрою, такое ее поведение вызывало у меня некоторую неловкость, даже чувство вины, но как переломить ситуацию и изменить ее в лучшую сторону, я тоже не представляла. Тем более что Лорелея прекрасно знает о том, что я никого не простила и не собираюсь прощать и более всего на свете хочу одного: чтобы меня оставили наконец в покое и я смогла бы жить в этом доме одна.

Над головой негромко позвякивали китайские колокольчики. Я сделала еще один глоток. Знала, что Лорелея снова возникнет рядом с горячим кофейником в руке, чтобы наполнить мою чашку заново, стоит ей только опустеть. Конечно, я могу и сама прекрасно сходить на кухню и принести кофейник сюда, но мне почему-то лень даже пошевелиться. То ли на меня так окружающая обстановка действует… Или этот свет, слегка размытые краски, отчего все вокруг почему-то кажется нереальным, похожим на театральные декорации, будто я смотрю на мир сквозь рождественский шар, разукрашенный переливающимися снежинками. Я даже перестала задергивать на ночь шторы, чтобы иметь возможность, просыпаясь по утрам, сразу же видеть солнечный свет, проникающий в комнату с улицы. Такого своеволия Кэл мне никогда не позволял. Возможно, именно поэтому я сейчас с таким удовольствием отказалась от ночных штор.

Я вдруг представила себе Кэла сидящим на том же самом месте, где сейчас сижу я. Возможно, он сидел и размышлял над тем, что скоро уедет отсюда навсегда и никогда более не вернется под родной кров. И снова я задалась все тем же мучительным вопросом. Но почему? Почему он так поступил? Такая неземная красота вокруг… И этот воздух, и река, и стволы могучих дубов, поросших у основания диким мхом, который стелется сплошной пеленой вплоть до самой воды, и само расположение деревьев, словно кто-то намеренно поставил их здесь в два ряда на некотором расстоянии друг от друга, чтобы они могли, сплетаясь ветвями, отражаться в воде своими кронами, образуя совершенные по форме овалы. А сами эти овалы так похожи на входы в таинственные пещеры некого сказочного подводного царства. Они манят к себе, словно приглашая нырнуть и погрузиться в этот подводный мир. Да, интересно было бы нырнуть и посмотреть, что там на дне, добраться до самых дальних уголков этой подводной пещеры… Если бы я только так панически не боялась воды… Безумная идея сама по себе. И глупая до крайности. Это в молодости у меня была голова забита подобными сумасбродными мыслями. Но замужество быстро выбило из головы всякую дурь.

Снова открылась парадная дверь. Я уже ожидала увидеть на пороге Лорелею, как всегда крадущуюся на цыпочках, чтобы ее не заметили. Я повернулась, чтобы сказать ей, что все нормально, не надо ей прятаться и делать вид, что ее тут нет. Но вместо Лорелеи увидела симпатичную мордашку своего брата, выглядывавшего сквозь щелочку в приоткрытую дверь.

– Можно мне к тебе? Обещаю, я тебя не побеспокою.

Кажется, за последнюю неделю я уже слышала подобное обещание бессчетное количество раз. И уж точно больше, чем за всю предыдущую жизнь.

– Само собой, иди сюда. Ты меня ничуть не побеспокоил.

Мне хотелось сказать брату, что моя отчужденность не имеет к нему никакого отношения. Конечно, когда я его в глаза не видела, сама мысль о том, что у меня есть младший брат, претила мне. Но сегодня можно лишь сожалеть о годах отчуждения и внутренней неприязни к этому славному мальчугану. Но как начать такой разговор? С чего? Нет, не могу я пока. И не потому, что считаю Оуэна слишком маленьким для того, чтобы все понять. Скорее, я боюсь, что как раз он поймет все правильно.

Оуэну уже десять лет, и за все эти десять лет я его ни разу не видела. Но как же объяснить ему, что сейчас не самое подходящее время для нашего с ним сближения? Впрочем, когда оно было подходящим? Разве при жизни Кэла было бы лучше? Но просто сейчас я занимаюсь тем, что заново переформатирую всю свою жизнь. И эту новую жизнь я пока не хочу делить ни с кем. И уж в первую очередь не хочу делить ее со своей мачехой и со своим младшим братом. До недавнего времени их имена лишь изредка всплывали в моей памяти наподобие полузабытых литературных персонажей книг, которые я прочитала много лет тому назад.

Оуэн сел в соседнее кресло-качалку, держа в руках чашку, точную копию моей.

– Кофе? – поинтересовалась я.

– Нет, мэм! – с неожиданной куртуазностью ответил мальчик. – Это горячий шоколад. – Он скривился. – Мама говорит, что кофе мне еще рано. Может пагубно отразиться на моем росте. Просит подождать до восемнадцати лет, а уж потом можно будет пить. В восемнадцать лет я ведь получу право голоса. А если я достаточно взрослый, чтобы принимать участие в выборах, то и кофе смогу пить, как взрослый.

– Это уж само собой! – согласилась я, а про себя подумала, что брат мой рассудителен не по годам. Этакий маленький умненький старичок. Да и весь его внешний облик… Я глянула на его наутюженные джинсы, аккуратные повседневные туфли из мягкой кожи на резиновой подошве, на спортивную рубашку с короткими рукавами, на сей раз в полоску, но тоже с тщательно отутюженным воротничком. Он неспешно потягивал горячий шоколад из кофейной кружки, над которой, несмотря на жару на улице, клубилось облачко пара, и в эту минуту был очень похож на взрослого самостоятельного мужчину. Такой маленький мужчина в миниатюре.

– А шорты у тебя есть, Оуэн?

Он отрицательно покачал головой.

– Нет, мэм. Были, но я уже из них вырос, и мама их кому-то отдала. Обещала купить новые, но пока все забывает.

Я глянула на мальчика с улыбкой. Вспомнила, что Лорелея жаловалась мне на то, что лишних денег у нее сейчас нет.

– Не сомневаюсь, в этом городе есть свои гипермаркеты, да и ближе ко Дню поминовения будут организованы всяческие распродажи. Я сама хочу купить себе кое-что из вещей, обновить гардероб, так сказать. Хочешь, отправимся по магазинам вместе?

Оуэн замер над чашкой, глаза его моментально расширились от радостного возбуждения.

– Да, мэм! Это будет здорово! Мне очень нужны шорты для того, чтобы кататься на скейте.

Я смутно представляла себе, какие именно шорты нужны для того, чтобы кататься на скейте. Но, во всяком случае, хочется надеяться, что это будут свободные штанишки, а не туго затянутые на ремень брюки с безукоризненно заложенными складками.

– А с чего это ты вдруг стал называть меня «мэм»? У меня же имя есть. Мерит.

Какое-то время Оуэн молчал, уставившись в свою кружку.

– Хорошо! – сказал он наконец. – Я буду называть тебя Мерит. А ты меня – Роки, ладно?

Я постаралась спрятать свою улыбку.

– Ладно! Хотя если честно, то ты больше похож на Оуэна, чем на Роки.

Мальчик нахмурился.

– Да я и сам знаю.

– Вот и прекрасно. Оуэн – красивое, мужественное имя. Отличное имя для отличных парней! Честное слово! Так зачем же прятаться за каким-то дурацким Роки? И зачем скрывать свой интеллект, если он у тебя есть? Потому как у парней по имени Роки интеллектом и близко не пахнет.

Но Оуэн сидел с прежним нахмуренным выражением лица, из чего следовало, что я не умею разговаривать с детьми так, как это следует делать. Да, несмотря на свой возраст, делать я этого не умею. Не вписалась, так сказать, в лигу мамаш. Я откинулась на спину, подавив невольный вздох, и вдруг вспомнила, как когда-то вместе с папой смотрела фильм про Роки. Про что сам фильм, забыла начисто. Разве что помню Сильвестра Сталлоне с его весьма невразумительными репликами типа «Е, Адриан». Я тихонько чертыхнулась себе под нос.

Оуэн издал короткий смешок и тут же закашлялся, поперхнувшись горячим шоколадом.

– Забавно слышать, как ты ругаешься.

Я бросила на него удивленный взгляд и почувствовала, что и сама тоже улыбаюсь ему в ответ.

– Вообще-то я не должна была так распускаться. Но спасибо! Впредь я буду следить за собой.

Мы оба подняли головы, услышав, как хлопнула дверца автомобиля. Небольшой светло-голубой пикап с нарисованным на боку логотипом фирмы «Вернер и сыновья. Ремонт замков любой сложности» припарковался прямо за белым «кадиллаком-седаном», выпущенным в прошлом столетии приблизительно в восьмидесятых годах. Высокой мужчина в спецодежде цвета хаки с бейджиком, прикрепленным к нагрудному карману, шел по лужайке в направлении дорожки, ведущей к дому. На ней уже толклись две пожилые леди с перманентом на коротко остриженных седых волосах, в приличных, подобающих возрасту, туфельках и цветастых блузках. Обе уже почти вплотную приблизились к портику, держа в руках кастрюльки явно с чем-то съестным. За спинами женщин жалась девчушка одного возраста с Оуэном. Ее почти не было видно. Присутствие выдавали лишь бриджи да люминесцентно-голубое изображение Мери Джейн на топике.

Оуэн немедленно вскочил с кресла. Я тоже встала, мысленно поразившись хорошим манерам мальчика. Мужчина сдернул шляпу, обнажив голову с коротким ежиком волос, слегка тронутых сединой. Вежливо махнув шляпой женщинам, он сделал знак, уступая им дорогу, и те стали медленно взбираться по ступенькам крыльца.

Оказывается, здесь мне придется привыкать к тому, что люди периодически могут сваливаться на тебя как снег на голову, без всякого предупреждения. Или стоит проводить больше времени в своем саду? Оттуда уж точно не услышишь звонок в парадную дверь. Но торчать в саду целыми днями – это значит добровольно обрекать себя на длительное лицезрение ужасного кролика, который каким-то образом все же пробил себе дорогу в сад и обрел свое постоянное место под раскидистым дубом.

– Доброе утро! – хором пропели обе женщины. – Рады приветствовать вас в Бофорте! – снова сказали они в один голос, держа перед собой кастрюльки с угощением. Девочка наконец протиснулась между двумя дамами и протянула мне контейнер марки «Таппервер».

– Доброе утро! Большое спасибо!

Я посмотрела на свои шлепанцы. Ужас! Предстать перед незнакомыми людьми в таком старье! Носки выпирают наружу, изначальный темно-синий цвет уже успел вылинять до грязно-голубого. Ужас и еще раз ужас! Но тут я вовремя вспомнила, что не пристало мне, уроженке Новой Англии, с пеленок впитавшей в себя дух бережливости и рачительности даже в мелочах, выбрасывать вон тапочки, пусть и не вполне презентабельные. Во всяком случае до тех пор, пока верх не оторвется окончательно от подошвы.

– Простите за домашний вид, но просто мы никого не ждали, – сказала я, беря у одной из дам кастрюльку, в то время как Оуэн забрал у девочки контейнер. Хорошенькая девочка, ничего не скажешь. Красивые каштановые волосы заплетены в две тугие косички, загорелое личико покрыто россыпью веснушек, которые еще более подчеркивают яркую голубизну ее глаз. Худенькая, но стройные длинные ножки кажутся вполне крепенькими. И вся она похожа на молодого игривого жеребенка. Во всяком случае, с перового же взгляда видно, что девочка большую часть времени проводит вне дома. Она улыбнулась Оуэну, обозначив две миленькие ямочки на щеках.

– Я – Мерит Хейвард, – представилась я. – А это… – Я замялась в поисках подходящих слов, с помощью которых можно представить брата незнакомым людям, но Оуэн опередил меня.

– А меня зовут Роки. Я – брат Мерит.

Обе женщины уставились на мальчика с доброжелательными улыбками на лицах. Одна из них, та, что постарше, уже совершенно седая, с остреньким носиком, напоминающим птичий клюв, взглянула на меня и сказала:

– Вы ведь не из наших мест, не так ли?

Не знаю, с чего она так решила, подумала я про себя. Возможно, мои драные шлепанцы навели ее на эту мысль. Или потому, что я сама сказала, что мы никого не ждали с визитами. Но как бы то ни было, а что-то во мне выдает чужака.

– Да, я из Мэна. А мой брат… он приехал вместе со своей матерью из Джорджии.

Обе дамы согласно кивнули своими головками и в этот момент почему-то напомнили мне двух болванчиков, которых обычно водители вешают над приборным щитком в своей машине.

Потом заговорила вторая дама, та, что в очках и в мелких кудряшках перманента.

– Меня зовут Синтия Барнвелл, а это – моя золовка Дебора Фуллер. А это, – женщина положила руку на плечо девочки, – моя внучка Марис Ферро. Мы являемся членами Исторического общества Бофорта и от имени всех остальных членов нашего общества приветствуем вас в Летис-Сити, нашем «Городе салатов».

– Что-что? – не поняла я.

Дебора, производившая впечатление более серьезной особы, чем ее невестка, с задубевшим загаром на лице, испещренном глубокими морщинами, и тоже, судя по всему, львиную долю своего времени проводящая под палящими лучами солнца, вступила в наш разговор:

– О, так Бофорт называли когда-то в старину, где-то в самом начале двадцатого века, когда в наших краях только-только начинало развиваться фермерство. Главной огородной культурой у нас тут стал салат. Вот с тех пор и пошло. «Город салатов». Но сегодня мало кто из местных помнит то старое прозвище. Разве что только мы, историки.

– Вот как! – воскликнула я, немного смущаясь от того, что история города Бофорт мне пока абсолютно не известна. – А я еще слышала, что Бофорт называют «Маленьким Чарльстоном».

Обе женщины глянули на меня укоризненными взглядами. Прямо как две строгие учительницы, невольно развеселилась я про себя. Сейчас еще, чего доброго, пошлют за директором школы.

– Мы, коренные жители Бофорта, считаем, – заметила Синтия небрежным тоном, – что скорее уж Чарльстон – это «Большой Бофорт». Да и звучит гораздо лучше, чем, к примеру, то, как называют горожане свой родной Элгин, тот, что в Южной Каролине: «Родина джаз-фестиваля „Зубатка“». Объясняй потом всем и каждому, что это за фестиваль такой, когда его проводят и прочее.

Выражение ее лица по-прежнему оставалось серьезным, и я лишь молча кивнула головой, давая понять, что информация принята к сведению.

Мужчина выступил вперед.

– А меня зовут Стив Вебер. Мистер Уильямс попросил меня заехать к вам и взглянуть на ту дверь, от которой, по его словам, утерян ключ. Может, я сумею вскрыть ее, а потом сделаю вам новый ключ.

– О, большое спасибо! Это очень хорошо! – воскликнула я и посмотрела по сторонам, словно ища взглядом, куда бы можно было пристроить на время кастрюльку, но Синтия своевременно подхватила ее из моих рук.

– Что, если вы сейчас с этим джентльменом займетесь дверьми, а Оуэн в это время проводит нас на кухню, и мы поставим провизию в холодильник? – предложила она.

– Отличная идея! – обрадовалась я и поспешила к парадной двери, чтобы открыть ее. – На всякий случай… Если вы вдруг уже уйдете, когда я снова спущусь вниз, то хочу поблагодарить вас и за то, что вы пришли, и за ваши угощения.

Обе дамы уставились на меня непонимающими взглядами. Ну, что? Что я опять сейчас сморозила такого, чего говорить не стоило?

Оуэн ухватился за дверь и придержал ее открытой.

– Моя мама печет лучшие в мире булочки со всевозможной начинкой. Почему бы вам сейчас не угоститься ее выпечкой? А заодно и выпить по чашечке кофе… А когда Мерит освободится, она тоже присоединится к нам.

Он широко улыбнулся мне, а я… то ли мне хотелось обнять его, то ли дать подзатыльник… сама не знаю.

Дамы чинно прошествовали мимо меня. Замыкали пеший строй Марис и Стив Вебер. Я посмотрела им вслед и подавила тяжелый вздох. Глаза бы мои всех вас не видели! Неужели мне так и не удастся наладить свою нынешнюю жизнь в тишине, покое и в полном одиночестве?

– Пожалуйста, сюда! – пригласила я мастера по дверным замкам и повела его на второй этаж к двери, за которой якобы скрывался вход в мансарду. – Все остальные двери тоже старинные, как и замки к ним. Но там хоть есть ключи, и они до сих пор торчат в замочных скважинах. А это – единственная дверь в доме, которая заперта, а ключа нет.

Мужчина опустился на одно колено и внимательно осмотрел замочную скважину.

– Да, эту собачку нам наружу никак не вытащить. Слишком глубоко запала, – обронил он задумчиво.

– И что это значит? Хорошо или плохо?

– Посмотрим-посмотрим, – ответил мистер Вебер неопределенным тоном, поднимаясь с колена. – Это действительно очень старый дверной замок, вполне возможно, ровесник самого дома. Да и дверь такая массивная, тяжелая… И толщина соответственная.

Он смахнул рукой пот со лба, словно давая мне понять, что здесь, наверху, царит ужасающая духота.

– Словом, работа штучная. Она потребует определенного времени. Соответственно, и стоимость заказа будет выше. – Вебер окинул взором длинный коридор, пытаясь найти глазами термостат. – Но есть и другой вариант.

– Какой?

– Если вы хотите получить доступ в чердачные помещения как можно скорее, то я могу просто вырезать весь замок из двери целиком, а потом заменить его на что-то более современное и простое. Подберу какой-нибудь замок из латуни, который и по своему внешнему виду, и по фурнитуре не будет выделяться на фоне других замков.

Мы направились в сторону лестницы и, уже стоя на самой верхней ступеньке, вдруг услышали чье-то прерывистое дыхание. Внизу стояла Дебора Фуллер, прижимая руку к сердцу, глаза у нее были расширены и вид такой, словно только что она увидела перед собой привидение.

– С вами все в порядке? – испугалась я.

– Все хорошо, – ответила дама и сделала еще один глубокий вдох, пытаясь восстановить ровное дыхание, после чего стала подниматься к нам. – Я просто искала дамскую комнату. Милая Лорелея сказала мне, что туалет внизу не работает. Протекает бачок. Вот она и посоветовала мне подняться на второй этаж. Тем более что скоро к нам присоединятся все остальные, чтобы совершить экскурсию по дому.

– Что-что? – воскликнула я, почти не сдерживая эмоций.

Но дама пропустила мою реплику мимо ушей и как ни в чем не бывало обратилась к Веберу:

– Я абсолютно уверена в том, что миссис Хейвард желает сохранить исторический облик дома в его первозданном виде. А потому надо сделать все возможное, чтобы найти замену потерянному ключу и оставить старый замок в целости. Я права, миссис Хейвард?

Она снова глянула на меня строгим взглядом учительницы, и я снова растерялась при мысли о том, что следующим ее шагом станет отправка меня к директору школы, который уж точно окончательно расставит все точки над «i». Однажды мне приходилось проходить подобное испытание, и тогда, помнится, веских слов в свое оправдание у меня не нашлось.

– Я… – начала я и запнулась, не зная, что сказать дальше. – Мне нужна дополнительная информация… о стоимости заказа и… о временных рамках. Сколько это займет времени…

Мастер в задумчивости стал чесать затылок. Я увидела, как пятна пота расплылись у него под мышкой.

– Хорошо, мэм. По возвращении в офис я посмотрю, какие детали у меня есть в наличии, а потом сообщу вам всю информацию. Я могу это сделать по электронной почте?

Я вспомнила, что еще даже не распаковала свой старенький ноутбук. Да и электронная почта у нас была одна на двоих с мужем.

– Я еще не успела подключиться к местной Сети. Интернет-провайдеры должны появиться со дня на день. Быть может, даже сегодня. А потому оставьте, пожалуйста, мне свою визитку, и я сама свяжусь с вами завтра, если вы не возражаете.

– Конечно, мэм! Как вам будет удобно.

Вебер засунул руку в карман и извлек оттуда свою визитку, затем торопливо закрыл чемоданчик с рабочими инструментами, всем своим видом показывая, что он более не намерен находиться в этой духоте ни секундой дольше, и заторопился на выход.

– Но дверь-то на чердак вы можете открыть и прямо сейчас!

Мы с мастером одновременно повернулись на голос Деборы, которая с явным порицанием разглядывала нас.

Понятия не имею, почему мне самой не пришла в голову столь очевидная мысль. Наверное, потому, что я, как и мистер Вебер, уже была не в силах переносить эту духоту и тоже рвалась побыстрее оказаться на свежем воздухе. А может, меня каким-то образом сдерживала покойная хозяйка дома. Ведь это же очевидно, что Эдит Хейвард намеренно заперла дверь, ведущую в мансарду, на ключ и, вполне возможно, сознательно спрятала где-то этот ключ. Значит, там, наверху, есть нечто такое, что она не хотела демонстрировать посторонним. Я замялась в нерешительности. А нужен ли мне этот чердак, причем прямо сейчас? Или не нужен? Что, если оттуда действительно выскочит какой-нибудь чертенок, как из той табакерки?

С явной неохотой Стив Вебер снова опустил свой чемоданчик на пол.

– Я и сам хотел предложить такой вариант хозяйке, а потом подумал, что в такую жару там, в мансарде, можно задохнуться в два счета. Так чего ради тащиться туда прямо сейчас? Ведь особой спешки, как я понимаю, нет.

Я уже была готова согласиться с ним, пригласить его к себе попозже, когда спадет жара, и тогда мы с ним обговорим еще раз наши дальнейшие действия. Но что-то в выражении лица Деборы заставило меня передумать.

– В самом деле! Почему бы и нет? Вскройте эту дверь прямо сейчас. А мы пока подождем вас на кухне. На тот случай, если вам что-то понадобится, кухня на первом этаже, прямо через холл по коридору до самого конца.

Я начала спускаться вниз, Дебора плелась следом, явно позабыв о том, что минуту назад ей нужна была дамская комната. Спускаясь по лестнице, она еще дважды оглянулась на эту злополучную дверь. Я остановилась на нижней ступеньке, поджидая ее. Но вот Дебора тоже спустилась и встала рядом со мной. Я снова взглянула на ее лицо и снова подивилась его выражению. В широко распахнутых глазах читалось предчувствие чего-то непонятного мне, но, судя по всему, это было дурное предчувствие, не предвещавшее ничего хорошего.

По лестнице торопливо сбежал Стив Вебер.

– Пойду поищу в пикапе нужные мне инструменты, – пояснил он на ходу. – Замок старинный, не хотелось бы сломать его при вскрытии. Сейчас вернусь.

Я подождала, пока за ним закроется входная дверь, и спросила у Деборы напрямую:

– Вы знаете, что может храниться наверху?

Она отрицательно покачала головой:

– Понятия не имею! – После чего дама окинула меня пристальным взглядом, словно прикидывая мысленно, может ли она что-то добавить к своим словам. Но вот она наконец определилась с тем, что еще можно сказать мне, и продолжила: – Когда я была еще молоденькой девушкой, то всякий раз, когда мне случалось проходить мимо дома в ночное время, я замечала, что в окнах мансарды горит свет. Однажды я даже видела, как мисс Эдит выглянула в окно. Я тогда помахала ей рукой, но она, кажется, не заметила меня.

Из кухни долетали веселые взрывы смеха, словно приглашая нас обеих присоединиться ко всем остальным. Но мне почему-то не хотелось на кухню. Что-то в голосе Деборы настораживало и вызвало естественное любопытство.

– А вы знали, чем она там занималась?

Дебора помолчала.

– Скорее всего, мастерила свои китайские колокольчики. Или еще какие поделки. Когда я стала постарше, мы с ней даже подружились, но она ни разу не пригласила меня подняться вместе с ней в ее мастерскую. Правда, как-то раз вскользь заметила, что сейчас работает над очень большим изделием. Но распространяться не стала, так ее работа и осталась в секрете. Да и дверь в мансарду у нее всегда была заперта на ключ. Впрочем, в городе ходили разные толки насчет того, чем она там занимается у себя наверху, в такой жарище… Лишь в одном никто не сомневался. – Женщина поджала губы в тонкую ниточку. – Она до последних своих дней скорбела о гибели мужа.

Дверь на кухню широко распахнулась, и оттуда выбежал Оуэн. Промчался мимо нас вверх по лестнице, бросив на бегу «Приветик!», после чего глянул исподтишка назад, в сторону кухни. Уже в следующую секунду я услышала, как он с громким стуком закрыл за собой дверь в свою комнату. И в эту же самую минуту дверь на кухню снова отворилась и оттуда высунулась головка Марис. Она покрутила ею в разные стороны, но, видно, не найдя того, что ей было нужно, медленным движением закрыла дверь.

Сосредоточив свое внимание на детях, я даже не заметила, что никак не отреагировала на последние слова Деборы, которые все еще продолжали витать в воздухе.

– Почему вы так думаете? – спросила я наконец.

Распахнулась парадная дверь, и на пороге снова появился мистер Вебер. Он прямиком направился к лестнице. Дебора внимательно проследила за ним взглядом, а потом снова повернулась ко мне.

– Я вообще-то не люблю сплетничать… Моя покойная мама часто играла в бридж с мисс Эдит. Я еще тогда была совсем маленькой девочкой, а потому изредка мама брала меня с собой. Мисс Эдит была очень славная, настоящая леди… прекрасные манеры… обхождение. Изредка мне приходилось видеть СиДжея, наблюдать за тем, как ребенок играет… Получается, что он вам приходится свекром, не так ли? И вот еще что! Она всегда, даже в самую страшную жару, носила платья только с длинными рукавами. – Дебора помолчала. – А потом у нас с мисс Эдит появилась своя маленькая тайна. О ней даже моя мама не знала. Я вообще никогда и никому об этом не рассказывала. – Дебора слегка улыбнулась. – Так вот! Когда она узнала, что у нас есть загородный дом на океанском побережье, на острове Салливан, она попросила меня собирать для нее стеклышки, которые океан выбрасывает на берег, пообещав платить пенни за каждое найденное стеклышко. Я приносила, вернее, привозила ей эти стеклышки на велосипеде и складывала в уголке парадного крыльца. А потом, когда мама в очередной раз приводила меня к ней в дом, она всегда рассчитывалась со мной тайком, чтобы никто не видел. Просто клала украдкой монетки в мой карман. Тогда я и понятия не имела, зачем ей были нужны все эти стекляшки. Вроде тогда у нее в доме еще не было всех этих китайских колокольчиков. Разве что один болтался на самом верху, прямо на окне мансарды. Думаю, в своей мастерской она как раз и занималась изготовлением этих китайских колокольчиков. А еще я знаю, что она не хотела, чтобы о ее занятиях узнал мистер Хейвард.

– Почему? – спросила я, инстинктивно почувствовав какое-то внутреннее напряжение.

Дебора снова бросила на меня пристальный взгляд и уже приготовилась ответить, но в эту самую минуту дверь в кухню снова широко распахнулась и оттуда вывалилась вся компания в полном составе: Лорелея, Синтия и Марис. Все трое направились в нашу сторону. Кажется, Лорелея снова перестаралась с румянами, потому что щеки ее полыхали огнем. Такое впечатление, что она хотела что-то тщательно замаскировать на своем лице. Интересно, что же я там увижу, когда она смоет макияж? Вот у моей мамы была прекрасная кожа на лице, чистая, свежая, молочно-белая в зимнее время года, а летом высыпали веснушки… И косметикой она никогда не пользовалась в обычной жизни. Разве что делала макияж, когда собиралась в гости или по другим особым случаям. Вот такой и должна быть нормальная мать в нормальной жизни. А не какая-то размалеванная кукла Барби, которая щеголяет на высоченных каблуках и в майках, украшенных принтами животных.

Дебора положила свою руку поверх моей. Мозолистые пальцы на ощупь были похожи на грубую мешковину из джута. Я снова глянула на ее блузку с цветочным узором, на ее загорелое лицо с облупившимся на солнце носом и подумала, что она наверняка состоит не только членом Исторического клуба, но и Общества любителей-садоводов тоже. Надо будет попросить ее помочь Лорелее разобраться с садом.

Мысль мелькнула, но я тут же поспешила отмахнуться от нее. Эдак можно зайти слишком далеко в своих отношениях с мачехой. Мама всегда говорила, что если человек сажает сад, значит, он верит в собственное будущее. Не могу утверждать, что я верю в собственное будущее настолько сильно, что моей веры хватит для возрождения сада. Но в любом случае мне трудно представить себе, что Лорелея начнет заниматься моим садом на долгосрочной, так сказать, основе.

Наклонившись ко мне, Дебора вдруг прошептала заговорщическим тоном:

– Давайте встретимся в следующую среду, уже непосредственно в офисе нашего Исторического общества. Это на Картарет-стрит. Я там обычно работаю с одиннадцати до четырех часов дня. Хочу вам кое-что показать. Может, это вас заинтересует.

Она слегка сжала мою руку и улыбнулась. Улыбка ее была теплой и вызвала уже ответную улыбку на моем лице. Что-то привычное и успокаивающее было в манере ее общения, что-то такое домашнее, что вызывало воспоминания уже о собственном доме.

– Ну, так вы готовы к экскурсии? – громким голосом вопросила нас Синтия, ее голубые глаза горели в предвкушении новых открытий. – Наверняка ведь Дебора постеснялась сказать вам, что все женское сообщество, представленное в нашем Историческом клубе, просто умирает от любопытства. Вот уже много лет все мы страстно мечтаем попасть в этот дом, чтобы увидеть его изнутри. И это чистая правда. Кстати, ваш дом построил тот же архитектор, который в свое время построил дом для богатого плантатора Джона Марка Вердье. Тот дом еще называют «Домом Лафайет». Известная достопримечательность в городе. – Женщина экзальтированно всплеснула руками. – Вы только взгляните на эти резные панели из кипариса, на эту повязку вокруг камина, выполненную из гипса! – Она указала указательным пальцем в сторону парадной залы. – А этот старинный мелодеон! – Она снова возбужденно махнула рукой на музыкальный инструмент, похожий по внешнему виду на такое допотопное пианино, которое стояло в простенке между двумя окнами. – Как вы знаете, до наших дней уцелели лишь единичные экземпляры таких инструментов. Кстати, у меня есть координаты одного очень милого человека, который специализируется именно на мелодеонах. Если вам потребуется какая-то реставрация, вы всегда можете обратиться к нему. – На этой фразе дама слегка поджала губы и добавила громким шепотом: – Правда, на данный момент он находится в специальном лечебном заведении… но ничего! Я уверена, что, как только он выйдет оттуда, он обязательно заглянет к вам, чтобы осмотреть ваш инструмент.

Быстрым шагом она проследовала через анфиладу парадных комнат, трогая рукой то один предмет мебели, то другой.

– Я была уверена, что в этом доме полно сокровищ. Надеюсь, вы разрешите нам включить этот дом вместе с прилегающим к нему садом в список туристических объектов нашего города, открытых для экскурсий. Вам не потребуется ничего делать самой. Обещаю! Мы все сделаем сами. Вы и пальцем не пошевелите…

Краем глаза я заметила какое-то непонятное движение, повернулась, и как раз вовремя, чтобы заметить, как Лорелею повело в сторону, но в самый последний момент ей удалось ухватиться за краешек стола, стоявшего в холле. Даже несмотря на свой макияж, она вдруг покрылась смертельной бледностью. Уверена, если бы не стол, она бы точно рухнула на пол. Я вспомнила ее бутылочки с таблетками, выпавшие из сумочки, какие-то ее невнятные объяснения насчет проблем с желудком и других столь же докучливых неприятностях, связанных с ее здоровьем, и почему-то вдруг зло подумала: вместо того чтобы проматывать денежки моего отца, лучше бы о собственном здоровье позаботилась. Однако и видок у нее сейчас… Краше в гроб кладут.

– Со мной все в порядке, – прошептала она одними губами.

Во что было трудно поверить, глядя на нее. На всякий случай я стала между женщинами и Лорелеей, чтобы защитить ее от любопытных глаз. Несмотря на всю мою неприязнь к ней, я отлично понимала, каково это, когда на тебя глазеют. Будучи сама сиротой, я не раз и не два ловила на себе такие откровенные взгляды.

– Мне очень жаль, – проговорила я вслух, – но сегодня у нас вряд ли что получится с экскурсией по дому. Совсем забыла сказать вам, но у нас с Лорелеей назначена встреча в городе. Вы бы не могли навестить нас еще раз? Надеюсь, к тому времени у нас уже будет открыта дверь, ведущая в мансарду.

Когда я провожала гостей до дверей, вид у обеих женщин был страшно разочарованный.

– Только, пожалуйста, позвоните заранее, – предупредила я их, прощаясь. – Так, на всякий случай… Чтобы убедиться, что я дома.

Дамы оглянулись на Лорелею, которая смогла-таки выдавить из себя улыбку и даже помахать им рукой на прощание. Потом я вывела женщин на парадное крыльцо, где к нам присоединился Стив Вебер. Перед тем как закрыть дверь, я еще раз взглянула на Лорелею, которая безвольно опустилась на обтянутый тканью пуфик, стоявший в фойе. Кажется, в ее лице уже проступили кое-какие краски. Вот она вскинула большой палец, давая мне понять, что с ней все в порядке. И как ни странно, но этот ее фамильярный жест подбодрил меня.

Вебер вышел на улицу красным как рак. И его волосы, и одежда были мокрыми, словно он только что искупался в каком-нибудь пруду.

– Дверь наверх открыта, миссис Хейвард. Но я бы не советовал вам пока туда соваться. Там сейчас такое пекло, как в аду. Вам надо пригласить электрика, чтобы он установил в мансарде вентиляторы. А может, там следует прорубить еще пару окон, чтобы помещение могло проветриваться как следует. И лишь после всех подготовительных работ туда можно будет взобраться. Лично я смог вскарабкаться лишь до половины лестницы и почувствовал, что все! Больше нет сил. Сгорю заживо…

Я понимающе кивнула головой. В глубине души я была только рада, что мой поход на чердак откладывается на несколько дней.

– Стоимость сегодняшних работ и использованных деталей я добавлю к общей сумме заказа уже после того, как будут готовы ключи. Если вы, конечно, не против.

По всему было видно, что мужчине не терпится поскорее залезть в кабину своего пикапа и включить кондиционер. Да и грех его мучить в такой жаре, решила я.

– Очень даже не против. Меня это вполне устраивает. Я свяжусь с вами по электронной почте сегодня или завтра…

Вебер слегка приподнял шляпу в знак прощания и заторопился к машине.

– А мне можно будет приходить к Оуэну?

Я взглянула на Марис, на сей раз выхватив взглядом ее ярко-голубые туфельки. В ее возрасте, да и потом… во всяком случае, до тех пор, пока была жива мама, я тоже питала слабость ко всему яркому. Разноцветная обувь, яркие ленты в косах и обручи для волос, пестрые нарядные ткани, из которых с помощью швейной машинки получались такие прелестные платьица. Эти воспоминания заставили меня улыбнуться, и Марис тут же в ответ улыбнулась мне.

– Конечно! Уверена, Оуэн будет только рад. Он ведь пока еще ни с кем здесь не знаком. Вот ты его и познакомишь со всеми своими друзьями-сверстниками.

Девочка облегченно вздохнула. А я вспомнила, как Оуэн вихрем взметнулся к себе в комнату и с громким стуком захлопнул за собой дверь, и мне почему-то стало грустно.

Я еще раз поблагодарила обеих дам за угощения, мы попрощались, и я постояла на крыльце, глядя, как они рассаживаются в своем «кадиллаке». Какое-то время я еще толклась на крыльце, пока не почувствовала, как на меня пахнуло жаром. Открытая дверь на чердак, словно огнедышащая пасть дракона, изрыгала на меня столпы огня, обжигая шею.

Я задрала голову вверх и еще раз взглянула на китайские колокольчики. Вспомнила, как Дебора рассказала мне, что всегда прятала найденные ею стеклышки на ступеньках крыльца, чтобы их не обнаружил муж Эдит. Колокольчики молчали. Да и сам воздух, тяжелый и душный, казался неподвижным. Я шагнула в сторону, туда, где светило солнце, чтобы получше разглядеть сами стеклышки. Мистер Уильямс объяснил мне, что стеклышки не прозрачные, а слегка матовые, потому что многие десятки и сотни лет их шлифовал океан. Эдит сказала, что уже за одно то, что простое стекло может выдержать такие нагрузки, им нельзя не восхищаться.

Я зябко потерла руки, которые вдруг покрылись гусиной кожей, словно на дворе сейчас ноябрь, а не май, а потом пошла в дом, чтобы убедиться в том, что с Лорелеей все в порядке. Уж лучше Лорелея, чем мансарда с ее тайнами, которые меня там поджидают.

Глава 9. Лорелея

Лорелея стояла на самой нижней ступеньке лестницы и размышляла над тем, а не сбросить ли ей туфли с ног, прежде чем начать подниматься вверх. Но решила оставить все как есть. Сжимая в руке две бутылки с колой, она стала карабкаться по ступенькам, остановившись на самой верхней для того, чтобы перевести дыхание. На какую-то долю секунды взгляд ее задержался на двери, ведущей на чердак. Она пока была закрыта, до тех пор пока не придет электрик и все там не проверит. Сама Мерит так и не поднялась пока в мансарду, хотя ночью, когда стало прохладнее, Лорелея видела, как падчерица стояла возле этой двери, держась рукой за ручку, словно собиралась вот-вот туда войти. Лорелея тихонько вернулась к себе и тотчас же записала в свою Тетрадь умных мыслей очередную умную мысль. Страх мгновенно отступает, стоит нам столкнуться с нашими демонами лицом к лицу и понять, что они совсем не так уж страшны, как мы их себе представляли. Вспомнив, что свою тетрадь она ведет главным образом для Оуэна, она подчеркнула эту сентенцию жирной линией в надежде, что сын обратит на нее внимание в первую очередь.

Дверь в комнату Мерит была полуоткрыта, но никаких звуков оттуда не доносилось. Наверное, куда-то вышла, подумала Лорелея и заглянула в комнату. Дверь в гардеробную была распахнута настежь. Груды одежды, обуви, пронумерованные коробки лежали вдоль стен. Мерит сидела на высокой кровати и водила пальцем по страницам чего-то, что напоминало издали старый фотоальбом, такой, в который фотографии просто вклеивались, а потом покрывались сверху чистым пластиком. На низенькой скамеечке рядом с кроватью лежали еще четыре похожих фотоальбома, но разных размеров и в разных обложках. Никакого намека на то, что они составляют единый комплект.

Лорелея уже поднесла руку к дверям, чтобы постучать, и тут же опустила ее, услышав, как Мерит громко всхлипнула, а потом стала вытирать глаза носовым платком. Лорелея сделала шаг назад. Жалобно скрипнула половица под ее ногой, будто она была не в силах удерживать на себе ее вес. И хорошо! Потому что Мерит тут же удивленно вскинула глаза. Их взгляды встретились, и Лорелея постаралась изобразить на лице приветливую улыбку.

Сделав вид, что она только что появилась перед дверью в комнату падчерицы, а потому ничего не видела и не слышала, она провозгласила самым жизнерадостным тоном:

– Вот принесла вам кое-что перекусить. Вы же находитесь здесь наверху уже почти весь день. Так что самое время заморить червячка.

Не дожидаясь приглашения войти, Лорелея переступила порог комнаты, подошла к Мерит и вручила ей одну из двух бутылок колы.

Мерит прищурилась, пытаясь скрыть свои покрасневшие от слез глаза. У Лорелеи хватило такта промолчать и сделать вид, что лично она ничего не видит. Хотя в самое первое мгновение ей страшно хотелось плюхнуться на кровать рядом с падчерицей, обнять ее, крепко прижать к себе и попросить рассказать, что ее так сильно мучает. Конечно, на большинство людей ласка действует безотказно, и они охотно идут на контакт. На большинство, но только не на Мерит. Судя по всему, ее проблемы связаны не только с детством, которое закончилось слишком рано. Видно, и дальнейшая ее жизнь отнюдь не была усыпана розами и на долю молодой женщины выпало гораздо больше испытаний и ударов судьбы, чем это может вынести любой нормальный человек. Но Мерит вынесла! Она справилась. И в глубине души Лорелея восхищалась стойкостью ее духа, хотя никогда бы не посмела выразить свое восхищение вслух. Да Мерит ее и слушать бы не стала. Но все равно, каждый вечер, собираясь спать, Лорелея молилась о том, чтобы и ее сын Оуэн вырос таким же стойким и мужественным человеком, как его старшая сестра.

Мерит взяла бутылку и уставилась на нее с явным подозрением.

– Я вообще-то не пью содовой. – Потом она слегка повертела бутылку в разные стороны, разглядывая наклейку. – А если и пью иногда, то только «Мокси».

Лорелея скорчила легкую гримасу. В свою бытность стюардессой ей пришлось однажды попробовать этот напиток в Мэне, который в тех местах считается фирменным. Если честно, ужасная гадость. Какой-то горький концентрат, напоминающий по вкусу шипучку из корнеплодов, приправленную мускатным маслом и еще чем-то, похожим на аккумуляторную кислоту.

Лорелея наклонилась к Мерит и прошептала ей тоном, каким она шептала когда-то свои секреты подружке по парте в четвертом классе:

– На вашем месте я бы не стала здесь озвучивать свои вкусовые пристрастия слишком громко. Во-первых, для всех южан любые прохладительные напитки – это кола. Неважно, чего тебе хочется: колы, фанты или напитка под названием «Утренняя роса». Вначале ты заказываешь колу, а потом уже уточняешь, что именно тебе надо. Только никогда не просите пепси. В здешних местах пепси не жалуют.

– Странно! – пробормотала Мерит и снова прищурилась, пытаясь, видно, понять, уж не разыгрывает ли ее Лорелея.

– Возможно, и странно. Но у нас, на Юге, много чего странного. Мы так привыкли, и нам это нравится. А братья-северяне пусть себе ломают голову над нашими чудачествами.

Прикрыв один глаз, Мерит глянула в горлышко светло-зеленой бутылки и тут же наморщила лоб.

– Ой, а что это там плавает?

Лорелея снова улыбнулась.

– Арахис. Разве вы никогда не пробовали колу с арахисовыми орешками?

– Никогда! – воскликнула Мерит и глянула на мачеху таким взглядом, будто та намеревалась отравить ее.

– А вы попробуйте, – предложила Лорелея и подняла в воздух вторую бутылку, которая предназначалась Оуэну. – Это очень вкусно. Холодная как лед кола и солоноватые на вкус орешки, которые похрустывают у тебя на зубах. Как правило, первые два глотка – самые лучшие.

Она закрыла глаза и сделала первый глоток из бутылки сына. Шипучая жидкость обожгла язык, и тут же она почувствовала вкус арахиса. И сразу же перенеслась своими мыслями в те далекие времена, когда они с мамой коротали послеобеденные часы, сидя на деревянных ступеньках, ведущих в их трейлер, в котором отродясь не было никаких кондиционеров. Лица у них с матерью потные. Пахнет засохшей грязью и привядшей травой, которая прилипла к металлическим стенкам их трейлера, словно панировочные сухари к цыпленку.

В целом это воспоминание было из числа приятных, но заставило Лорелею лишний раз взгрустнуть о маме. Какая жалость, что мама так никогда и не увидела Оуэна и то, как жила ее дочь в большом двухэтажном доме с садом и с двумя красивыми машинами, припаркованными в гараже, примыкающем к дому.

Лорелея открыла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мерит сделала первый глоток, неловко поднеся бутылку ко рту. Такое впечатление, что она никогда не пила из горлышка. Только из стакана. Но вот жидкость стекла вниз и покатилась по пищеводу, Мерит отняла бутылку от рта.

– Хм! Совсем даже неплохо! – прокомментировала она свои первые вкусовые ощущения. Пожалуй, она бы даже сейчас облизала себе губы, если бы не сидевшая рядом Лорелея.

– А я что говорила! И отличный послеобеденный перекус к тому же. Кола бодрит за счет содержащегося в ней кофеина, а арахис – это в чистом виде клетчатка и протеин. Когда я работала стюардессой, то, помнится, все наши летчики подкреплялись именно таким образом.

При слова «летчики» Мерит тут же подалась туловищем к прикроватной тумбочке и поставила на нее свою бутылку, после чего сняла с колен фотоальбом.

– Спасибо, – коротко обронила она, сползая с кровати. – Пора снова за работу. Эдит, судя по всему, была запасливой, как крот. Ничего никогда не выбрасывала. Столько еще предстоит перебрать… Завтра должен подойти Гиббс. Мы договорились осмотреть оставшуюся часть дома. А я еще толком не разобралась даже со своей спальней.

– Давайте я помогу, – предложила Лорелея, стараясь говорить максимально нейтральным тоном. Мерит не любит просить о помощи. Да и сейчас она не просила, чтобы ей помогали. Хотя ее собственное предложение падчерица может расценить именно таким образом.

После короткой паузы Мерит сказала:

– Что ж, если вам пока нечем заняться, тогда вот что… В вашей комнате Гиббс оставил много коробок, которые он намерен забрать. Если они слишком тяжелые, чтобы вынести их в коридор одной, без его помощи, тогда пусть лежат там, где лежали. А если коробки не тяжелые, то вынесите их в коридор и положите рядом с теми, которые уже там есть и на которых написано его имя. Ладно? Коробки с газетами сложите в углу своей комнаты. Мы их потом отдадим в макулатуру. Но только после того, как прочешем весь дом и определимся с тем, что можно отправить в утиль. – Мерит глянула на ноги Лорелеи. – Внизу, в буфетной, я обнаружила стремянку. Можете взять ее, если понадобится. Но вначале смените обувь. Никаких каблуков!

Лорелея взглянула на стоптанные домашние шлепанцы на ногах падчерицы, в которых она щеголяла по дому в те часы, когда не носила простые мокасины, тоже без каких-либо прибамбасов, даже без декоративных кисточек.

– Хорошо! Сейчас отнесу колу Оуэну и приступлю. Но коль скоро вы все равно собираетесь выбрасывать все старые газеты вон, можно Оуэн возьмет себе пару штук? Он уже просматривал кое-какие из них и даже нашел там несколько интересных статей, которые хотел бы оставить себе.

– Само собой, можно. Пусть забирает их себе хоть все, если они ему нужны.

Лорелея бросила взгляд на открытую страницу фотоальбома, который Мерит сняла с колен и положила на кровать. Интересно, что заставило ее плакать? Несколько фотографий, запечатлевших двух мальчиков в небольшой металлической лодке. Оба – светловолосые, у обоих – одинаковые золотистого цвета глаза. Мальчишки сидят рядом обнявшись, несмотря на то что один из них намного выше другого. Лорелея присмотрелась к одной из фотографий повнимательнее и сразу же узнала младшенького. Просто поразительно, как некоторые люди похожи на самих себя в детстве, в то время как другие меняются столь кардинально, что в их облике уже не остается ничего от былого ребенка. Вполне возможно, и в душе тоже. Неужели такие перемены происходят осознанно, задалась она резонным вопросом. Неужели похоронить в себе самом ребенка так же просто, как упаковать свои вещи, сорваться и уехать из родного дома куда-то в другое место?

– Это ваш муж? – она ткнула пальцем в мальчика, который повыше.

В первую минуту Лорелее показалось, что Мерит оставит ее вопрос без ответа. Но через какое-то время она согласно кивнула головой.

– Да. В этих альбомах в основном фотографии Кэла и Гиббса. Я нашла их в коробке на самом дне шифоньера. Вот решила просмотреть, прежде чем отдавать альбомы Гиббсу.

Она решительным жестом захлопнула альбом, спрятав от посторонних глаз фотографию детей.

– Думаю, Гиббс не станет возражать, если вы возьмете несколько фотографий для того, чтобы переснять их. Потом можно будет вставить некоторые в рамочки и…

– Нет. У меня достаточно своих фотографий. – Мерит снова тронула рукой обложку альбома, который только что закрыла. – К тому же я никогда не знала этого мальчика. Зачем же мне развешивать его фотографии по стенам дома? – Она встретилась глазами с Лорелеей. – Это все рано что расставлять здесь фотографии Гиббса. Или ваши…

Она отвела глаза в сторону, словно устыдившись собственных слов.

– Простите! Не хотела вас обидеть…

– Я все прекрасно понимаю. Честно! Я ведь тоже вдова. Тяжело терять человека, рядом с которым хотел прожить всю свою жизнь.

Лорелея почувствовала, как у нее запекло в груди при одной только мысли о Роберте. Но она лишь заставила себя изобразить на лице еще более лучезарную улыбку.

– Получается, что твоя жизнь внезапно превратилась в такую странную игру, в которой все правила поменялись прямо на ходу. Но это ведь не конец жизни, правда? Мама всегда говорила, что если теряешь кого-то из близких и дорогих тебе людей, значит, надо быть готовым к тому, чтобы открыть свое сердце навстречу чему-то новому.

Мерит в раздражении закрыла глаза и стала дышать глубоко-глубоко, даже костяшки на ее пальцах побелели от напряжения. Оуэн тоже всегда так поступал, когда был еще совсем маленьким и чувствовал, что еще немного, и он не выдержит и расплачется. Лорелея подумала, что, пожалуй, для Мерит было бы лучше, если бы она наконец дала волю своим эмоциям. Билась бы в истерике, кричала, швырялась вещами, визжала, как кошка, прыгала, царапалась… Нельзя держать все в себе, даже если ты родом из Мэна. А там, как известно, испокон веков принято быть сдержанным всегда и во всем.

Поджав губы в одну сплошную линию, Мерит процедила с трудом:

– Пожалуйста, уйдите! И ни слова больше! Вы не сумеете мне помочь. Этого никто не сможет сделать. Так что нечего и пытаться… Ну почему? Почему меня не оставят в покое? Почему пристают со всех сторон? Я сама со всем разберусь без посторонней помощи.

Она снова повернулась спиной к шкафу, и у Лорелеи даже мелькнуло подозрение, что вот сейчас падчерица нырнет внутрь и захлопнет за собой дверцу. И больше никогда не выйдет наружу.

Она не была уверена, что Мерит нужна реакция на ее последние слова, однако у Лорелеи имелся свой ответ на сей счет.

– Потому и пристают, что вы кажетесь такой потерянной, такой одинокой… А большинство людей не могут оставаться равнодушными, когда видят, как кто-то в отчаянии бьется головой об стену, но ничего не может сделать.

– Мерит!

Обе женщины подняли головы. На пороге стоял Оуэн.

– Там какой-то мужчина стоит у парадной двери. Говорит, он пришел насчет кондиционера. Можно его впустить?

На лице Мерит появилось выражение человека, приговоренного к казни, но в самую последнюю минуту получившего отсрочку в исполнении приговора.

– Да, спасибо. А мы здесь наверху даже не услышали, как он звонил.

Она выскочила в коридор. Лорелея молча посмотрела ей вслед. Прямая, негнущаяся спина, обтянутая строгой белоснежной блузкой. Вот она с некоторой чопорностью стала спускаться по лестнице, а Лорелея подумала, что ее падчерице уже давно пора закатить скандал просто так, на пустом месте. Схватить что-нибудь, первое, что попадет под руку, и со всего размаха швырнуть это «что-то» в стену, а потом наблюдать за тем, как осколки разлетаются по всей комнате, издавая шуршащие звуки, как это бывает, когда первые капли дождя падают на сухую землю. За свои тридцать шесть лет Лорелея уже несколько раз практиковала подобные экзерсисы. И она наверняка знала, что это помогает. Напряжение спадает уже только от того, что наблюдаешь за тем, как разлетаются осколки в разные стороны. А вместе с ними странным образом утихает и твоя боль. Да и все проблемы вдруг предстают совсем в ином свете и кажутся вполне решаемыми и преодолимыми. Да, Мерит просто обязана устроить себе такую разрядку. К счастью, ждать придется недолго. Ведь она готовится положить к ногам падчерицы еще одну неприятность. И какую!

Лорелея тяжело оперлась на тележку, разглядывая витрину с выставленными на ней органическими продуктами и, как всегда, решая не самую простую задачу. Что купить? То, что полезно для здоровья? Или то, что потом можно будет заставить Оуэна съесть? Вот Мерит без разговоров проглотит все, что перед ней поставят. Правда, все в микроскопических порциях. А Роберт рассказывал, что в детстве у нее был отменный аппетит, ела, можно сказать, за троих, восполняя энергию, необходимую для того, чтобы лазить по деревьям и бегать наперегонки с соседскими мальчишками. И щеголяла она исключительно в майках, разукрашенных блестками, и такие же сверкающие обручи для волос на голове. Лорелея ни за что бы не поверила этим словам мужа, если бы не фотографии, на которых девочка запечатлена именно в таком прикиде.

По словам Роберта, и бег на перегонки, и лазание по деревьям прекратились сразу же после смерти матери. А вот по части одежды вкусы остались прежними. Даже женитьба отца на Лорелее не уменьшила тягу дочери к креативности. Трудно сказать, когда было покончено и с креативностью тоже и на свет божий вылупилась совершенно новая Мерит, особа с плотно поджатыми губами, в мешковатой, не по размеру, одежде. Но скорее всего все эти странные метаморфозы случились с Мерит уже после того, как она вышла замуж за Кэла.

Лорелея сняла с полки пакет органического салата из капусты и швырнула его в тележку, даже не взглянув на сопроводительную информацию о товаре. Надо торопиться, пока силы совсем не оставили ее. Уже в который раз Лорелея подумала о матери, вспомнила, как долго и как тяжело та умирала, как порой молила дать ей такую таблетку, чтобы разом покончить со всеми мучениями. Теперь-то Лорелея хорошо понимала маму, хорошо понимала, каково умирать, когда смерть превращается в затяжной процесс. Каково это изо дня в день мучиться и ждать конца, понимая, что развязка неизбежна и она наступит рано или поздно. Иногда по утрам ей было так плохо, что она молила Бога о том, чтобы это все побыстрее закончилось. Но нет! Еще не время… Еще слишком рано… Ведь у нее же есть еще Оуэн, ее ненаглядный сынок, который скоро останется круглым сиротой. И тогда ему потребуется кто-то, близкий человек, который смог бы о нем позаботиться. Мысли о сыне давали Лорелее силы двигаться. Она с трудом ходила по дому, еле-еле переставляя ноги. Но при этом неизменно улыбалась, готовила завтраки и вообще делала всю работу по дому так, словно все в ее жизни распрекрасно и расчудесно. Хотя на самом деле ничего хорошего в ее жизни уже давно не было.

Вот и сейчас она навалилась всем телом на ручку тележки, притворившись, что изучает упаковку с морковкой для грудных детей, давая себе хотя бы кратковременный отдых от лишних усилий. Словно сидишь перед приборной панелью на борту «Боинга» и следишь за тем, как мигают лампочки-индикаторы. Если бы не взгляды посторонних, то она бы с величайшим наслаждением опустилась прямо на пол, прижалась разгоряченной щекой к прохладному ламинату и немедленно погрузилась в сон.

– Лорелея! – окликнул ее кто-то.

Она вскинула голову и тотчас же улыбнулась, узнав окликнувшего уже по голосу.

– Доктор Хейвард! Как приятно встретить вас здесь!

Гиббс держал в одной руке упаковку из шести бутылок пива, а в другой – связку бананов. Даже если бы Лорелея не знала о том, что он холостяк, сам набор продуктов недвусмысленно сообщил ей об этом.

– Вы меня помните? Я – Гиббс!

– Гиббс, – эхом повторила она, разглядывая молодого человека. Какой же он симпатичный. И как идет к его золотистым глазам эта светло-зеленая тенниска. А как сверкают его белоснежные зубы, особенно заметные на фоне загорелого лица. Лорелея буквально услышала своим внутренним слухом голос мамы, каким та озвучивала свои восторги, когда им встречался какой-нибудь привлекательный парень. Вот это красавчик, всем на зависть! Весь белый свет обойди, второго такого не сыщешь!

– И я тоже очень рад видеть вас. А главное – за пределами дома.

Гиббс оглянулся по сторонам, подождал, пока пожилая дама с кудряшками перманента на седых волосах отойдет от прилавка и направит свою тележку в сторону секции молочных продуктов.

Лорелея продолжала стоически улыбаться, хотя все внутри у нее заиндевело.

– Мое предложение помочь вам в организации консультации врачей остается в силе.

– Благодарю вас! Это так любезно с вашей стороны, что вы не забыли.

Хейвард бросил на молодую женщину внимательный взгляд, а потом продолжил:

– Если осенью Роки пойдет здесь в школу, то ему потребуется полный медицинский осмотр, чтобы получить справку о том, что у него все в порядке. В последнюю неделю июля такие осмотры в моей клинике проходят бесплатно. Так что у вас еще достаточно времени для того, чтобы получить все необходимые документы о прививках и прочее с прежнего местожительства. Конечно, в городе полно и других педиатров. Так что вам самим решать, к кому и когда обращаться. Право выбора остается за вами. Я лишь даю вам направление, в каком надо начинать действовать.

– Спасибо, Гиббс. Большое спасибо. Вы очень добры.

Лорелея продолжала упорно улыбаться, ожидая, пока ее отпустит хотя бы немного.

– Вполне возможно, вам потребуются врачи и других специализаций. Стоматологи, к примеру. Или уже вам лично гинеколог. Уверяю вас, у меня полно знакомых в медицинских кругах, и я с радостью порекомендую вам лучших из лучших по любой специализации. Пожалуйста, обращайтесь ко мне без стеснений. Помогу, чем смогу. – Гиббс говорил нарочито беззаботным тоном, но глаза его при этом оставались серьезными. – С вашей язвой вам необходимо постоянное медицинское наблюдение.

– Да, само собой! Дайте мне еще пару дней, пока мы тут окончательно освоимся, и я вам обязательно перезвоню.

Хейвард продолжал буравить Лорелею своим строгим немигающим взглядом. Со стороны складывалось впечатление, что эти двое соревнуются друг с другом, кто первым отведет глаза в сторону.

Продолжая изучать лицо женщины, Гиббс неожиданно обронил:

– В выходные меня не будет дома и мой телефон будет недоступен. Планирую все же спустить наконец на воду свою лодку. Хочу совершить небольшую такую водную прогулку. Так что у вас будет в запасе время, чтобы освоиться в новом доме окончательно. А на рыбалку мы с Роки обязательно выберемся, но в другой раз. Мое приглашение остается в силе, если вам с сыном это по-прежнему интересно.

– О, он будет в полном восторге. Мы оба будем в полном восторге. Спасибо. А что мне приготовить для пикника? В буфетной я отыскала корзинку для пикника, вполне в приличном состоянии.

– Можете ничего не готовить. Впрочем, у меня такое чувство, что вы все равно загрузите корзинку съестным под самую крышку.

Лорелея снова благодарственно улыбнулась ему. Однако улыбка не растопила того холода, который буквально сковал ее изнутри.

– А Мерит вы не хотите пригласить с собой?

Гиббс слегка склонил голову набок, как это делают дети, когда до них не вполне доходит суть вопроса.

– У меня такое впечатление, – начал он после короткой паузы, – что Мерит готова спрятаться куда угодно, хоть с головой залезть под ковер, только бы избежать моего общества.

Лорелея задумалась на минуту. Вспомнила, как мама не раз повторяла ей, что попросить прощения всегда проще, чем попросить разрешения.

– Думаю, ее тогдашний отказ от рыбалки вовсе не связан с вами. Впрочем, не стану лукавить, частично – да. Но только частично. Но главным образом, это ваша лодка, а еще ее страх воды. Особенно последнее.

Гиббс глянул на нее взглядом, в котором появились проблески понимания того, что стоит за словами Лорелеи. Во всяком случае, он понял достаточно, чтобы не озвучивать вслух все остальное. Мерит очень замкнутый и скрытый человек. Можно только представить себе, в какую ярость она впадет, когда узнает, о чем именно намеревается рассказать ее мачеха этому человеку. Но Мерит тоже нужен рядом человек, помимо нее, Лорелеи, который бы знал о ней всю правду до конца. А у самой Лорелеи нет в запасе нескольких десятков лет, в течение которых ее падчерица, может быть, оттает душой и станет совсем другим человеком. Человеком, способным поделиться своим горем с окружающими.

– Мать Мерит утонула. Это был несчастный случай. Они ехали вдвоем на машине ночью, попали в шторм, и, когда переезжали мост, мать не справилась с управлением. Машина перевернулась. Сара сумела как-то отстегнуть Мерит и вытолкать ее из салона, а сама погибла.

На лице Гиббса отразилось смятение. Кажется, рассказ Лорелеи потряс его до глубины души.

– Понятно, – сказал он после некоторого молчания. – Теперь я отлично понимаю, почему она так боится воды. После таких потрясений… Можно понять… В том нет ее вины.

– Знаю. Но мне все равно кажется, что надо дать ей шанс. Чтобы она сама убедилась, что океан в наших краях совсем другой. Да, это все тот же Атлантический океан, но здесь он не такой свирепый. Разве что во время ураганов. А так… у нас он теплый, мягкий, спокойный, и цветовая гамма совсем иная. Преобладают синие и зеленые тона, а не черные и серые, как у них, на Севере. Я сама выросла на берегу океана, в Галф-Шорс. И для меня океан всегда оставался моим главным прибежищем, тем местом, где я обновлялась и душой и телом.

Будто что-то вспомнив, Лорелея мечтательно глянула куда-то вдаль, сквозь стеклянные вращающиеся двери, за которыми виднелось ярко-голубое небо.

– После смерти матери я часами просиживала на берегу, бездумно пялясь на воду. И все же эти созерцания научили меня многому из того, что я должна была узнать о жизни. И я узнала! Эти волны, набегающие на берег и смывающие все наши следы… Сам Господь подсказывает нам, что все в этой жизни имеет свое начало и свой конец. А потому надо уметь начинать все сначала. Ведь такое умение – это тоже часть нашей жизни.

– То есть вы хотите спасти Мерит?

Лорелея опустила голову и принялась разглядывать свои босоножки с золотистыми металлизированными ремешками. Роберт любил их больше всего, и всякий раз, когда она надевала их, она чувствовала себя счастливой. Даже сейчас. С убежденностью в голосе, идущей от самого сердца, она вдруг обронила:

– Нам всем необходимо спасение.

– И дай вам бог! Потому что случай с Мерит – это особый случай. Она ведь не из тех девушек, которые станут откровенничать со своими подружками за чашечкой кофе.

Лорелея с трудом удержалась от смеха, представив себе немыслимое. Они вместе с Мерит, в махровых халатах, пушистых шлепанцах, с полотенцами, повязанными на голове, сидят, уютно устроившись на диване или на тахте, потягивают кофе и изливают друг другу все свои секреты. Да скорее уж ее сын Оуэн станет профессиональным футболистом и будет играть за какой-нибудь знаменитый клуб, чем случится такое.

Они вместе с Гиббсом направились к кассе. Правда, в списке Лорелеи значились еще кое-какие овощи, но сил таскаться по супермаркету и дальше у нее уже не было. Хорошо хоть разговор с Гиббсом дал ей небольшую передышку. Не то чтобы она почувствовала в нем своего союзника и друга, но его общество, безусловно, было ей приятно.

Гиббс положил свои покупки на движущуюся ленту и стал помогать Лорелее выгружать ее покупки из тележки. Ей было неловко, она хотела пропустить его вперед, сказать, что и сама отлично справится, но понимала, что это неправда. Ничего она не справится! А потому она только коротко обронила «спасибо» и протянула свою кредитную карточку кассирше.

Прежде чем расплатиться самому, Гиббс снова уложил все покупки Лорелеи в тележку, а потом, уже выйдя из магазина, проводил ее до самой стоянки и сам толкал тележку, содержимое которой потом перегрузил в багажник ее машины. Причем он даже не спросил у нее разрешения. И такая манера поведения нравилась Лорелее. Этот человек сам, без всяких подсказок, видел, что надо делать, и делал все как положено. И снова она подумала о Мерит. Чудная мысль мелькнула у нее в голове. Но она никогда, ни за что на свете не поделится ею ни с кем из них. Боже упаси! Даже под страхом пыток.

– Спасибо! – снова поблагодарила она Гиббса, когда он предусмотрительно открыл ей дверцу машины и она села за руль. Потом включила зажигание и опустила окно, втянув в себя полной грудью струю свежего воздуха.

– Вы уверены, что с вами все в порядке? – участливо поинтересовался у нее Гиббс.

– Со мной все хорошо. Не волнуйтесь.

Лорелея подняла глаза вверх и посмотрела на Гиббса. Такие же глубокие тени вокруг глаз, как и у Мерит.

– Соболезную вам от всей души. Вначале потерять бабушку, а потом, спустя какое-то время, и брата. Это большое горе. Понимаю! Вы с ним давно не виделись, но все равно его уход не оставил вас безучастным. Вам нужен человек, с которым вы могли бы выговориться, снять этот груз со своей души… Если захотите поговорить о своем брате, дайте мне знать. Я с радостью… Вообще-то я и сама люблю поговорить, но слушать я тоже умею.

– Вы – замечательная женщина, Лорелея. Надеюсь, общение с Мерит вас не испортит.

Лорелея негромко рассмеялась.

– О, особых поводов для беспокойства нет. Я хорошо понимаю Мерит. Понимаю намного больше и лучше, чем она это себе представляет. Она ведь из тех людей, которые считают, что их удел – это всю жизнь терпеть и страдать. Жизнь много раз била ее, это правда, и теперь она уже инстинктивно ожидает все новых и новых ударов. Хорошо, что она переехала сюда, в этот город. Всякий раз, когда я слышу, как звенят на ветру слезы русалки, у меня такое чувство появляется, будто они тоже рады приезду Мерит и приветствуют ее своей музыкой.

– Слезы русалки? – удивленно вскинул брови Гиббс.

– Да. Так моя мама называла те стеклышки, вынесенные на берег волной, из которых ваша бабушка мастерила свои китайские колокольчики.

Но вот улыбка сбежала с ее лица, будто она только что вспомнила менее приятные вещи, и она закончила уже более строгим тоном:

– Надеюсь, вы не сильно переживаете из-за того, что ваша бабушка завещала дом брату, а сейчас в нем поселилась его вдова. Особенно с учетом того, что вы в этом доме выросли… То есть основания обижаться у вас есть.

Гиббс неловко переступил с ноги на ногу, явно смутившись.

– Это наша давняя семейная традиция, передавать недвижимость по старшинству. Кэл – старший из нас двоих, а потому все правильно. Дом должен был принадлежать ему или его наследникам. А потому Мерит является полноправной хозяйкой этого дома.

Гиббс глянул на Лорелею, но такое впечатление, будто в этот момент он видел перед собой кого-то другого. Или что-то другое.

– Если бы бабушка завещала этот дом мне, то я бы сровнял его с землей. – Он отступил на шаг назад, но все еще придерживаясь рукой за оконную фрамугу. – Прошу вас! Не забудьте дать мне знать о том, когда вам понадобится консультация у врачей. Звоните в любое время дня и ночи.

– Обязательно! Спасибо, Гиббс. – В порыве чувств Лорелея коснулась его руки. – А вы не забудьте позвонить мне, когда захотите поговорить. Я действительно очень хороший слушатель.

– Уверен, что так оно и есть. Просто я думаю, не каждый окажется готовым выслушать то, что я могу рассказать. – Он наконец оторвал свою руку от машины и снова улыбнулся. – Я дам вам знать заранее о нашей лодочной прогулке.

Прощальный взмах рукой, Гиббс подхватывает сумку с покупками и направляется к своему внедорожнику. Лорелея поднимает стекло вверх, наблюдая за тем, как он уходит. Интересно, какие демоны, по его мнению, до сих пор гнездятся в дальних уголках этого старинного дома? Не те ли самые, от которых убежала прочь Мерит?

Она достала из сумочки свою заветную тетрадь в розовой обложке, открыла ее на странице, где красовалась запись, подчеркнутая ручкой, и начала писать. Самое страшное – это отнюдь не те привидения, которые якобы прячутся у нас под кроватью. Самое страшное – это знать, что та птичка со связанными крыльями, которая томится в самых дальних уголках твоей души, в один прекрасный день найдет способ вырваться на волю.

Лорелея пристегнула ремень безопасности и поехала домой, в тот старинный дом, нависший над обрывом. По дороге она размышляла над тем, что прячется уже в укромных уголках ее сердца, и прикидывала, сколько времени у нее в запасе до того момента, как она сойдется лицом к лицу с самым страшным в ее жизни.

Глава 10. Мерит

Я медленно брела через столовую, слегка коснулась рукой крышки элегантного подсервантника восемнадцатого века с резными ножками в стиле эпохи королевы Анны и с тончайшей инкрустацией по дереву, которой были украшены все выдвижные ящички. Наверху стоял чайный сервиз из серебра, потускневшего от времени. В ящичках, как я это уже успела выяснить, разложены старинные столовые приборы, тоже серебряные, с ручками в виде переплетенных ветвей роз с буквой «Х» на каждом приборе.

Проводя инвентаризацию имущества во всех комнатах дома, я уже поняла, что здесь хранится целое состояние из антиквариата и предметов искусства, собранных на протяжении нескольких поколений семьи Хейвардов. Но Гиббс не проявил никакого интереса к сокровищам бабушки. Кажется, он вообще не испытывал к ним добрых чувств, будто с каждым из этих предметов связано какое-то свое неприятное воспоминание. Да я и сама постоянно чувствовала сгущающиеся мрачные тени вокруг себя, которые незримо сопровождали каждый мой шаг по дому. Но одновременно я ощущала и тепло домашнего очага, все признаки прочного семейного уклада, проступавшего в каждой вещи, в каждой половице дома, в каждом гвозде, вбитом в стену бог знает сколько десятков лет тому назад. Да и вообще… все это время меня не покидает чувство, что дом будто застыл в ожидании кого-то, кто придет сюда и наполнит его светом вплоть до самых дальних закоулков.

Моя основная специализация – история искусства. В Фармингтоне я даже работала куратором в небольшом местном художественном музее. Но едва ли я могу причислять себя к истинным экспертам в области искусств. В нашем музее тоже хранились образчики старинной мебели. Экспонаты попадали в фонд либо в качестве даров, либо были приобретены в ходе поездок по региону. Однако все они существенно отличались от того, что видела я сейчас. Та мебель была более массивной, более грубой, более повседневной, что ли, в сопоставлении с утонченной изысканностью экземпляров, сохранившихся в доме Хейвардов. Но тут я вспомнила про длинные суровые зимы в Мэне и подумала, что такие хрупкие вещи едва ли сохранились бы в целости и сохранности на протяжении многих десятилетий в таком экстремальном климате.

Все эти вещи являлись фамильным достоянием, богатством, которое досталось мне совершенно случайно, как человеку, не имеющему на него никаких законных прав. Гиббс не проявил интереса ни к чему, за исключением реликвий чисто личного характера. Что ж, тогда уже мне придется проявить определенную настойчивость. Не хочу, чтобы в будущем между нами возникли осложнения любого толка, тем более имущественного. Пусть забирает отсюда все, что захочет. А уж после этого, как говорится, прости-прощай. Никаких личных контактов в будущем. Хочу, чтобы меня наконец оставили в покое. В конце концов, мне нужно побыть одной. Я и так уже истратила долгие годы своей жизни на то, чтобы любить людей, а потом терять их.

Я присела на элегантную софу Чиппендейл, обтянутую выцветшим от времени китайским шелком в голубых и белых тонах, только для того, чтобы перевести дыхание. Блокнот положила на колени. Хочу показать Гиббсу результаты инвентаризации. Пусть изучит весь перечень предметов, а потом выберет из него все то, что пожелает. Я слегка откинула голову назад и подставила лицо под прохладную струю воздуха, бьющую от новенького вентилятора. Даже его шум не слишком действовал мне на нервы. Пусть себе жужжит на здоровье, зато хоть немного осушит пот на лбу… да и вообще освежит лицо. Помнится, электрик при нашей первой встрече с ним посмотрел на меня очень странно, когда я заявила ему, как бы между прочим, что наверняка жарче, чем сейчас, уже не будет. Он лишь флегматично напомнил мне, что на дворе пока еще только май.

В результате я стала счастливой обладательницей целых шести довольно громоздких и неприглядных на вид вентиляторов весьма допотопной конструкции, которые мастер вмонтировал непосредственно в сами окна. Но все равно дышать в доме стало намного легче. А я между тем веду переговоры со всякими фирмами для установки уже полностью нового и современного оборудования как для кондиционирования, так и для отопления. Правда, суммы, проставленные в присланном прейскуранте, гораздо выше тех, на которые я рассчитывала. Но в такую жарищу я готова заплатить и втрое дороже, лишь бы в этом доме заработала наконец нормальная система кондиционирования воздуха. Для человека скуповатого, какая я и есть, такая готовность довольно легко расстаться с собственными денежками – это уже кое-что. Можно сказать, самый настоящий прорыв.

В дверь позвонили, и я замерла на секунду, мысленно готовясь к встрече с посетителем, после чего направилась к дверям, чтобы открыть их. На пороге стоял Гиббс и улыбался мне. Правда, улыбка у него получилась несколько кривоватой. Так обычно улыбаются пациенты, глядя на дантиста перед тем, как тот приступит к удалению зуба.

Он задержался в холле, остановившись под красивой резной аркой с каннелюрами, которая отделяла парадную дверь от остального пространства холла.

– Ого! Кажется, я чувствую прохладный воздух в помещении.

– Да. В доме действительно повеяло прохладой. Я установила кондиционеры в кабинете и парадной зале, они даже обеспечивают некое подобие сквозняка. Еще один – в столовой. Два – на втором этаже, в спальнях Лорелеи и Оуэна. И один – в мансарде. Теперь в доме действительно можно дышать.

– Ну, пока у нас далеко еще не пик жары. На дворе ведь только весна. Я бы на вашем месте держал окна в доме открытыми, чтобы потихоньку акклиматизироваться и подготовиться к наступлению лета и уже настоящей жары.

Непонятно, то ли он запугивает меня, то ли действительно советует по-дружески, как лучше приспособиться к здешнему климату. Как бы то ни было, но я никак не отреагировала на его последнюю реплику, а лишь молча протянула инвентаризационный список.

– Здесь перечислено все, что есть в доме, включая кухню и сад. Пожалуйста, изучите список и отберите себе из него все, что вам захочется. Лорелея с удовольствием поможет вам упаковать эти вещи.

Он бросил на меня колючий взгляд. Неужели его задел мой тон? Вроде я старалась контролировать себя. Или я зря упомянула про Лорелею? Но она действительно оказала мне, можно сказать, неоценимую помощь в ходе этой нашей импровизированной инвентаризации. Хлопотала не покладая рук, этакая трудолюбивая маленькая пчелка. Делала все, что нужно, не дожидаясь моих распоряжений и указаний. И все это время она не только была добросовестной помощницей, умеющей организовать свой труд с наибольшей эффективностью, но, что еще важнее, она всегда пребывала в прекрасном расположении духа. Была веселой, если уж быть совсем точной. Правда, в течение дня она то и дело отправлялась вздремнуть, но привычка подремать днем никак не сказывалась на производительности ее труда. Да и другие привычки, как, например, привычка щеголять по дому на высоких каблуках или краситься с самого утра, даже по будням, как на парад, у нее тоже остались прежними.

Как ни стыдно мне, но вынуждена признаться. Да, я сознательно ищу причины и поводы для того, чтобы не любить эту женщину. Как будто у меня и без того нет оснований для личной неприязни. Но пока отыскать новые зацепки никак не удается. Воистину, придраться не к чему. А в результате, опять же к своему стыду, я стала демонстрировать еще большую неуживчивость и враждебность по отношению к Лорелее, максимально дистанцируясь от мачехи и всячески избегая ее общества. Что оказалось гораздо проще, чем я предполагала. И тут до меня дошло очевидное. Оказывается, Лорелея не меньше моего старается избегать встреч со мной.

– А кстати, где Лорелея? – поинтересовался у меня Гиббс. – Хочу предупредить ее и Оуэна, что в эти выходные мы точно отправимся на рыбалку. – Он замолчал, а потом снова открыл рот, чтобы добавить что-то еще, и выражение его лица при этом стало кислым-кислым, будто он только что проглотил какую-то тухлятину. Слегка поколебавшись, он все же закончил свою мысль: – Разумеется, мое приглашение распространяется и на вас тоже.

– Нет! – отреагировала я с ходу и добавила: – Спасибо, но у меня полно работы в доме. К тому же я не очень большой любитель отдыха на воде.

Какое-то время Гиббс продолжил свои уговоры, хотя выражение его лица уже несколько поменялось. Теперь он производил впечатление человека, сосущего лимон.

– Это потому, что вы никогда не видели южных морей, таких как у нас в Южной Каролине. К тому же на сей раз мы и не собираемся на океанское побережье. Будем рыбачить на реке, в небольших бухтах в устье реки, на болотах. А на вас мы наденем спасательный жилет, на голову водрузим шляпу, снабдим кучей всяких солнцезащитных козырьков. Сидите себе на корме, дышите полной грудью и отдыхайте на всю катушку.

– Я вообще не люблю воду! – повторила я свой отказ, удивляясь про себя уже самой возможности выманить меня на прогулку по воде, когда я даже просто боюсь подходить к ней. Я почувствовала, как меня вдруг начал сотрясать самый настоящий озноб, словно я снова погрузилась в холодные пучины Атлантики. Да, тут уж никакие кондиционеры не помогут.

– О’кей! Нет так нет! Но помните, я вас приглашаю и мое приглашение остается в силе.

В голосе Гиббса послышалось явное облегчение. Тогда интересно, с чего он так старался? Заманивал меня на эту прогулку? Каковы его истинные мотивы?

– А что же касается вашего вопроса о Лорелее, то она сейчас вместе с Оуэном уехала в питомник. Хочет прикупить цветочную рассаду для сада. Она планирует вернуть ему прежний презентабельный вид. Может быть, вы ей подскажете, как тут все было во времена вашего детства? Вы ведь наверняка помните… Ей хочется привести сад в порядок, а уже потом заняться поисками работы.

Гиббс посмотрел на меня серьезными глазами, прежде чем приступить к изучению инвентаризационного списка. Он быстро перелистал страницы, мельком прочитав написанное, а потом вручил блокнот мне.

– Ничего интересного. Ничего такого, что мне захотелось бы взять себе на память. Это все – ваши вещи. Пользуйтесь ими на здоровье.

– Но разве вы не видите, какие суммы проставлены против некоторых из этих предметов? Правда, это приблизительная оценка. Но все равно. Речь ведь идет о живописных полотнах, об антикварной мебели, о фамильном серебре. Можем переговорить с мистером Уильямсом, выработать какие-то общие критерии…

– Повторяю! В этом доме меня интересует лишь небольшое количество предметов исключительно личного характера. Это мои личные вещи, и они, по большому счету, ничего не стоят. Да и вообще мне не нужны деньги. И старая мебель тоже не нужна. Я просто не хочу ничего из этого старья. Отныне это – все ваше. Выиграли, так сказать, в честной борьбе.

Кровь ударила мне в голову.

– Я ни с кем не боролась! Умер мой муж.

– Конечно-конечно! Простите меня! Только что я сморозил откровенную глупость.

На лице Гиббса я не прочитала особого раскаяния, но сделала вид, что извинения приняты. После чего положила блокнот с результатами инвентаризации на круглый столик, стоявший недалеко от двери. Желая сгладить возникшую неловкость, я сменила тему.

– Кажется, мне удалось отыскать те фотоальбомы, которые вас интересуют. Они там, наверху, в коридоре, вместе с другими коробками, помеченные вашим именем. – Я замолчала, все еще внутренне колеблясь, а стоит ли говорить ему то, что я собиралась сказать. Но все-таки я решилась: – Правда, я пока еще не поднималась в мансарду. Но там наконец открыли окно, и воздух стал свежее. Думаю, теперь там можно дышать. Если хотите, можем подняться наверх прямо сейчас, вместе… Если у вас, конечно, есть время.

Внезапно я поняла, что веду себя по-дурацки, словно ребенок, который боится темноты. Но что поделать? Всякий раз, когда я приближалась к двери, ведущей в мансарду, я вспоминала, как Дебора Фуллер рассказывала мне о том, как она маленькой девочкой собирала стеклышки на берегу океана для Эдит Хейвард, а потом прятала их в укромном уголке крыльца, где их не смог бы обнаружить ее муж. Или о том, как она пару раз видела лицо Эдит в окне мансарды. И вот сейчас, взявшись за ручку двери, я почувствовала себя Пандорой, приготовившейся открыть злополучный ящик. Ну да, все мы задним умом богаты. Вот и я… Возможно, я просто страшусь того, что могу там обнаружить. А может быть, мне доставляет маленькое удовольствие осознавать, делая при этом вид, что я полностью игнорирую свой внутренний голос, что это Кэл толкает меня сделать нечто такое, чего я категорически делать не хочу. Вот я и упираюсь из последних сил.

– Вы еще не поднимались в мансарду? – страшно удивился в свою очередь Гиббс.

– Нет, – коротко бросила я и отвернулась от него, чтобы он не заметил, как я покраснела. – Но мы вполне можем сделать это прямо сейчас. Вместе.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Горячий воздух ударил в лицо волной, и от этой невыносимой духоты мне стало еще тоскливее. Гиббс молча глянул на ворох коробок, подписанных его именем, аккуратно сложенных в коридоре. Потом подошел к дверям, ведущим в мансарду, и остановился рядом со мной. Я продолжала нерешительно топтаться возле двери.

– Кстати, я там установила новенький кондиционер. Заплатила целых шестьдесят восемь долларов. Словом, истратила кучу денег, но без него я бы не рискнула туда подняться и под дулом пистолета.

Глаза Гиббса расширились от удивления, что сразу же напомнило мне о том, что вообще-то все кондиционеры в доме были установлены уже три дня тому назад. Так что времени для изучения мансарды у меня было более чем достаточно.

Я сделала глубокий вдох и сосредоточила внимание на собственных мокасинах, кажется, впервые заметив, как облупились и облезли носки башмаков. Большинство людей на пожарах погибают от удушья угарными газами, а не от огня. Огонь сжигает весь кислород в помещении, и оно мгновенно наполняется ядовитым дымом и вредными газами, иногда еще даже до того, как пламя уже непосредственно проникает в данную комнату. Не стану даже гадать, почему именно эта прописная истина, вызубренная моим покойным мужем в годы учебы в академии противопожарной обороны, вдруг пришла мне в голову.

С наигранной решительностью я снова взялась за ручку двери и широко распахнула ее на себя. Узкая крутая лестница из потемневшего от времени дерева, но без каких-либо следов краски, вела наверх. Высокие ступеньки, по которым будет неудобно карабкаться, а потом, уже вскарабкавшись на самый верх, страшно будет посмотреть вниз.

– Пожалуй, я пойду первым, – сказал Гиббс и решительно поставил ногу на первую ступеньку.

Что мне категорически не понравилось. Конечно, все мы наслышаны об особой куртуазности мужчинюжан. И все же не мешает поставить его на место прямо сейчас. Пусть тут не щеголяет передо мною своим мужским превосходством.

– Это потому, что я – женщина, да?

Он глянул на меня, с трудом сдерживая усмешку.

– Да, частично это дань хорошим манерам. Но главным образом потому, что вы в юбке. – Он махнул рукой в сторону крутых ступенек лестницы и добавил: – Думаю, что мы уже достаточно знакомы для того, чтобы я позволил себе сделать такое замечание.

Краска ударила мне в лицо, и я почувствовала, как запылали мои щеки. Даже искры посыпались из глаз от смущения.

– Тогда ступайте, – едва выдавила я и тоже махнула рукой в сторону лестницы.

По-детски самодовольная ухмылка промелькнула по лицу Гиббса, прежде чем он поставил ногу на первую ступеньку. Я ухватилась за перила и стала медленно карабкаться за ним вслед, по очереди переставляя ноги с одной ступеньки на другую.

Первое, что бросилось в глаза, когда мы оказались уже в мансарде, это клубы пыли, особенно заметные в лучах солнца, проникающих через два мансардных окна. Пылинки кружились в потревоженном воздухе, словно духи, которых только что разбудили от долгого сна. Гиббс встал посреди комнаты и огляделся по сторонам. Он стоял, упираясь руками в бока, словно пират, приготовившийся грабить. Сводчатый потолок, особенно высокий по центру комнаты, позволял ходить, не пригнувшись, без опасения стукнуться головой о балку, даже такому рослому человеку, как Гиббс. И потолок, и стены были явно недоделаны. К тому же не существовало никакой внутренней изоляции ни стен, ни потолка. А потому оставалось лишь зажмуриться при мысли о том, сколько моих денежек сожрет совершенно бесполезный в этих условиях кондиционер, когда горячий воздух потоками льется сюда через трещины в стенах и старые окна с одинарными рамами. Кстати, электрик тоже выразил сомнение в целесообразности установки кондиционера непосредственно в оконной фрамуге. Он даже предлагал мне подняться и лично убедиться в том, что такой кондиционер – далеко не самый лучший вариант. Но я отказалась, сославшись на то, что это временная мера. Сейчас в мансарде было жарко, но терпимо, особенно если не задерживаться надолго.

Я представила себе Эдит, изнемогающую от удушающего пекла. Как она могла просиживать здесь часами, удивилась я про себя. Даже если распахнуть настежь все окна, включить один или два вентилятора, все равно летом здесь температура зашкаливает. Самая настоящая печь. Дебора сказала, что видела, как вечерами в мансарде горит свет. Значит, здесь есть электричество. А раз есть электричество, то наверняка Эдит обставляла всю комнату не менее чем дюжиной вентиляторов. Но едва ли они спасали от духоты, поистине невыносимой в такую жару. Что же заставляло ее торчать здесь часами? Что такого важного было в ее занятиях, которыми она предпочитала ни с кем не делиться? А может, дело не в самих занятиях, а в том, что они давали ей шанс уединиться и тем самым избежать чего-то нехорошего там, внизу?

Гиббс посмотрел на допотопную люстру, висевшую под потолком, со свисающим вниз цепным приводом. Он дернул за привод, но свет не загорелся. Что ж, в дневное время мне вполне хватит и естественного освещения. Но все равно нужно поменять все розетки и выключатели, а заодно и вкрутить новые лампочки, если мне, скажем, потребуется подняться в мансарду уже в темное время суток. Не то чтобы я горела желанием лазать сюда по ночам. Что-то здесь было такое… даже в самом воздухе, помимо того, что он был застоявшимся и спертым, чувствовалось что-то угнетающее. Если бы дом был живым существом, умеющим дышать и чувствовать, то я бы сказала, что мне удалось отыскать больное место в его груди. Но дом – не человек, он не умеет дышать и чувствовать. Это всего лишь старый, очень старый дом.

Длинная деревянная рейка, напоминающая стойку бара, протянулась вдоль стены, выходящей на улицу, расположившись прямо под самыми окнами. Рядом стоял ветхий кухонный стул образца пятидесятых годов прошлого века. Виниловое сиденье ярко-бирюзового цвета с кусками торчащего из него желтого пенопласта. На столе громоздились вязаные корзинки самых различных размеров. Они были похожи на скромные дары, приготовленные для какого-то неизвестного субъекта, или на церковные подношения. Корзинки выстроились в один ряд, строго, словно по ранжиру. Обычно на рабочем столе трудно обнаружить такой педантичный порядок. Я непроизвольно сделала шаг вперед, чтобы взять одну из корзинок и посмотреть, что там внутри, хотя уже заранее догадывалась, чем они могут быть заполнены.

Матовые стеклышки самых разных оттенков лежали в своих вязаных гнездышках. Сюда не проникал ни солнечный свет, ни ветер, ничто, что могло бы наполнить их дыханием жизни. Стеклышки были рассортированы по цветам. В одной корзинке лежали белые стекла, в другой – голубые, в третьей – зеленые, далее бирюзовые, коричневые, розоватые… И все такие же безжизненные. Интересно, сколько ей понадобилось времени, подумала я, чтобы собрать такую обширную коллекцию стекол. Наверняка на это хобби ушли годы и годы. И сколько для этого потребовалось упорства, целеустремленности… Ведь морские стеклышки – это большая редкость. Не так-то просто отыскать их, даже имея опыт и сноровку. Помню, на туалетном столике в маминой комнате стояла маленькая вазочка, на дне которой лежала крохотная горсть морских стеклышек. Мама сама собрала их еще в детстве, когда вместе со своими кузинами отдыхала на берегу залива Соко в Олд-Орчард-Бич. Эти стеклышки были единственным напоминанием о том, что когда-то мама любила океан. И ее не страшили огромные волны, выносящие на берег разноцветные стеклышки.

– Интересно, что бы здесь могло быть? – негромко обронил Гиббс, подойдя к противоположной от двери стене, идущей перпендикулярно окну.

Пожелтевшие от времени простыни слегка взметнулись вверх под струей воздуха, изрыгаемого кондиционером, напомнив ритмичное движение волн. Сквозь простыни проступали смутные очертания того, что они скрывали, какие-то выпуклости, линии, неровности, похожие на кулачки томящихся в неволе узников, умоляющих выпустить их на свободу.

– Задержите дыхание на секунду-другую. Сейчас я сдерну простыни.

И я тут же задержала вдох, лишь молча кивнув головой, что команда принята к сведению. Гиббс ухватился за верхний край одной из простынь и что есть силы дернул ее вниз. Простыня упала на пол. То же самое он проделал и со всеми остальными, медленно срывая одну простыню за другой, пока на полу не образовалась целая гора тряпья, покрытого пылью. Поток пыли, обрушившийся сверху, был таким мощным, что мы невольно отступили назад, закрыв нос и рот руками. Я едва не задохнулась от этой пылищи и зашлась кашлем, когда смогла наконец сделать вдох и выдох. Какое-то время мы пережидали, пока пыль осядет, а потом двинулись дальше.

Грубые деревянные стеллажи занимали всю стену от пола и до самого потолка. На прочных штативах покоились тонкие доски шириной не более трех футов. Дерево безо всяких следов обработки или покраски, некоторые доски кривоватые, из других торчат наружу согнувшиеся гвозди, забитые чьей-то неумелой рукой. Я не рискнула подойти к этой конструкции поближе. Еще, чего доброго, возьмет и тоже обрушится на пол. И что из того, что они простояли тут уже не один десяток лет? Невооруженным глазом видно, что эти стеллажи сооружал человек, ничего не смыслящий в столярном деле. И в том, какова должна быть конструкция стеллажей, тоже.

Однако не сами полки, несмотря на все их своеобразие, притянули наше внимание. Коробки! Бесконечные ряды коробок, похоже, из-под обуви, и все без крышек. Они стояли на боку, являя взору свое содержимое. Мы буквально остолбенели от увиденного.

– Это что? Кукольные домики? – сорвалось у меня с языка первое, что пришло на ум. И я тут же пожалела о своих словах. Потому что это точно были не кукольные домики. Во всяком случае, не те кукольные домики, которые я видела в детстве. Каждая отдельная коробка была похожа на живую картинку, воспроизводящую обстановку одной комнаты, причем каждый раз другой. Оформление тоже было разным, а потому можно было смело утверждать, что все эти комнаты перекочевали сюда, на стеллажи, из разных домов.

Мы стали пристально разглядывать коробку за коробкой, поражаясь искусству неизвестного нам оформителя. Все детали интерьера были выполнены безукоризненно. Миниатюрная мебель, микроскопического размера тюбики с помадой, крохотные флаконы духов, туфельки с расстегнутыми ремешками, комоды с выдвинутыми наполовину ящиками. Маленькие фигурки людей с настоящими волосами и ресницами лежали в самых разных, порой весьма странных позах. А в одной из коробок фигурка сидела в согбенной позе на ободранном стуле, обитом какой-то тканью, похожей на старый плед. Судя по всему, за образец был взят стул, который сейчас стоял возле окна. Прямо над стулом висел настенный календарь. Верхние листки были загнуты вверх, и легко читалась текущая дата, проставленная крупными черными буквами и цифрами: Май 1953 года.

– А что же в этой?..

Гиббс уставился в одну из коробок, и выражение его лица стало необычным. Я подошла к нему поближе и тоже заглянула в коробку. В ней воспроизводилась обстановка ванной комнаты эпохи пятидесятых. Два отдельных крана для горячей и холодной воды. На каждой ручке красуется соответствующая буква синего цвета: «Х» для холодной воды, «Г» – для горячей. Рядом расположился старомодный туалет. По центру комнаты стояла ванна, она и привлекала основное внимание. Но не потому, что это была старинная ванна, стоявшая на четырех массивных лапах, и не потому, что кое-где проступали куски отбитой эмали. Взгляд притягивала фигурка женщины, полусидевшей в ванне, заполненной чем-то похожим на воду. Ее бледно-голубые глаза были устремлены куда-то вверх, к потолку, и в них отчетливо читался ужас.

Я инстинктивно попятилась назад, машинально скользнув взглядом по коробкам, сосредоточив свое внимание на миниатюрных фигурках и еще раз отметив про себя, в каких странных позах сидят все эти куклы-манекены. Вот мужчина в деловом костюме с платком в нагрудном кармане пиджака лежит лицом вверх на узорном ковре овальной формы. Вокруг его головы лужица чего-то красного, скорее всего, это кровь, стекающая из глубокой раны на лбу. На деревянном полу отпечатались кровавые следы, ведущие за дверь.

А вот женщина, спящая в своей постели. Цветастая простыня натянута до самого подбородка. На ночном столике рядом с кроватью валяется пустая бутылочка из-под таблеток. На ней наклеена крохотная этикетка с указанием названия лекарства. Обои в букетах роз наполовину свернуты над изголовьем в некое подобие кухонной раковины и тоже забрызганы чем-то красным. В оконном стекле видно круглое ровное отверстие, а рядом валяются осколки стекла.

– Так что же это такое? – снова повторил свой вопрос Гиббс тихим голосом, словно не желая нарушать покой усопших.

Я лишь в недоумении покачала головой. Мне и близко не могло померещиться, что я обнаружу в мансарде такое… Эта находка никак не вписывалась ни в один из моих сценариев. Да такое и в кошмарном сне не привидится.

– Никогда в жизни не видела ничего подобного. Это какие-то пляски смерти…

На самом деле я хотела сказать «Это какое-то безумие», но вовремя спохватилась. Ведь как-никак, а Эдит Хейвард приходится родной бабушкой Гиббсу.

– Однако с меня достаточно, – проговорила я, направляясь к дверям, но не в силах отвести взгляд от сцен этой бойни, выставленной сейчас на всеобщее обозрение.

– Минуточку-минуточку! – остановил меня Гиббс. – Здесь еще кое-что есть.

На полу в самом дальнем углу комнаты между стеллажами и стеной стоял какой-то продолговатый предмет размером с настольную лампу. Мне со своего места было трудно понять, что это за предмет. Но одно было ясно. Это отнюдь не очередной кукольный домик.

Гиббс согнулся и извлек предмет на свет божий, а потом осторожно перенес его на стол, сдвинув в сторону стройные ряды корзинок и освобождая место своей находке.

– Так это же модель самолета, но только она почему-то без крыльев, – воскликнула я удивленным голосом.

– Да, это самолет, – согласился со мной Гиббс и осторожно положил бескрылую модель на бок. Темно-синие полосы по корпусу, никаких эмблем или других опознавательных знаков в хвостовой части, зияющая дыра в правой части фюзеляжа. – Взгляните сюда! – Гиббс показал на мозаичную часть корпуса, составленную из отдельных фрагментов, чередующихся с кусками прозрачного пластика и еще чего-то твердого и похожего по цвету на тесто. – А ведь в салоне сидят люди, а внизу – в багажном отсеке – сложены их вещи.

Какое-то время Гиббс стоял молча, о чем-то раздумывая. Потом извлек из кармана мобильник, включил подсветку и снова направился в тот угол комнаты, где обнаружил модель самолета. Склонился и стал шарить рукой в темноте, подсвечивая себе телефоном. Через какое-то время он вытащил старый бумажный пакет бурого цвета.

Вернулся к столу и молча поставил пакет рядом с самолетом.

– Можно мне! – воскликнула я, берясь руками за пакет. Дай бог, чтобы он не кишел внутри тараканами, которых здесь, в Южной Каролине, называют просто жучками. В детстве я ужас как любила всякие сюрпризы, обожала делать открытия. Быть может, какая-то часть меня все еще сохранила эту тягу к новизне.

Старая бумага оказалась на ощупь мягкой. Я осторожно раздвинула края пакета. Гиббс снова включил подсветку и поднес телефон к самому пакету. Я заглянула внутрь. На нас уставились своими пустыми взглядами миниатюрные куклы. Их было не менее сорока. Фигурки, одетые по моде середины прошлого века. Некоторые были пристегнуты ремнями безопасности к креслам, у других отсутствовали какие-то части туловища и конечности или на их телах и на головах были видны пугающие своей абсурдностью раны. Их волосы, одежда, кожа, все было облеплено грязью и засохшей травой. Рядом с фигурками людей лежали две детали, похожие по своим очертаниям на крылья самолета. Они тоже были выполнены в мозаичном стиле из двух различных материалов, кое-где в них застряли все те же фигурки людей. Страшные останки катастрофы, которую даже трудно было себе вообразить.

Наши с Гиббсом глаза встретились. Неужели и в моем взгляде застыло такое же смятение и страх? – подумала я. – Что все это значит? – спросила я, понимая, что вопрос риторический. Потому что у Гиббса нет на него ответа. Но по опыту знаю, что когда проговариваешь что-то вслух, то сразу становится немного легче. Потому что предмет разговора мгновенно приобретает некие очертания реальности и теряет свою кошмарность. Ну а с реальностью, какой бы тяжелой она ни была, я худо-бедно умею управляться. Другое дело – сны. С ними у меня получается гораздо хуже.

– Понятия не имею, – тихо обронил Гиббс, не отводя от меня взгляда. И я снова вспомнила пожарные сентенции покойного мужа. Ведь при пожаре тебя может убить то, чего ты не видишь, а вовсе не сам огонь. Вот и все то, что мы с Гиббсом обнаружили сегодня в мансарде, тоже похоже на пожар без огня. Что-то ядовитое и страшное, что мы можем лишь ощущать, что-то такое, что было упрятано от посторонних глаз на долгие и долгие годы, вдруг взяло и обрушилось на нас двоих.

Я глянула в мансардное окно. Китайские колокольчики свисали с длинной металлической балки. На улице было жарко и душно, все вокруг застыло в неподвижности. Морские стеклышки тоже безмолвствовали. Но я могу представить себе, как они тут бренчат, как исполняют свою музыку ветра. Вполне возможно, они хотят рассказать мне что-то очень важное и нужное, но вот беда! – их язык мне пока совершенно непонятен.

Глава 11. Эдит

Апрель 1961 года

Эдит по своему обыкновению коротала время в душной мансарде. Сидела, дымя сигаретой. Но вот она сделала глубокую затяжку, последнюю, и положила окурок на небольшое фарфоровое блюдечко, расписанное ветками роз и украшенное монограммой «Х» по центру. Когда-то Кэлхун не разрешал ей курить. А уж пользоваться предметами из его драгоценных фамильных сервизов в качестве пепельницы – такое и вообразить себе невозможно. Но Кэла нет, и он ей больше не помеха. Кстати, он разрешал ей заполнять сигаретами собственный портсигар, раскуривать для него сигарету, делая при этом пару затяжек. Но вот иметь собственные сигареты было для нее непозволительно.

Она начала курить открыто на следующий же день после его гибели. И с этого же дня ее стало трясти всякий раз, стоило ей только было заслышать гул самолета в небе. И всякий раз она вспоминала при этом тот злополучный чемодан, который нашла в саду, и ту записку, которая все еще лежала под ее холодильником.

Уже все ее приятельницы купили себе новые холодильники. Бетси приобрела самую последнюю модель Frigidaire розового цвета и электроплиту в тон холодильнику. А она продолжала упорно цепляться за свой старый холодильник традиционного белого цвета. Его дверца была серьезно повреждена. СиДжей постоянно швырял в нее игрушки, а еще осталась вмятина после того, как он на полной скорости въехал в дверцу на своем трехколесном велосипеде. Он разогнался и таранил холодильник с такой силой, почти с яростью, которой никак не ожидала Эдит от столь маленького ребенка. Конечно, мальчики есть мальчики. Ее саму воспитывал и растил отец, нежный, заботливый, любящий. А потому знаний и опыта, какими бывают маленькие мальчики, да и дети вообще, у нее по сути не было. Но иногда, когда она слышала, как ее сынишка остервенело бьется головой о боковые стенки своей детской кроватки, а такие упражнения могли продолжаться по часу и более, она все же начинала тревожиться, что что-то с ребенком не так. Но Бетси и даже врач, который их наблюдал, уверяли ее, что ничего необычного в таком поведении сына нет. Многие детки так себя ведут. Дескать, для них это своеобразный механизм успокоения. Ребенок успокаивает себя сам, проникаясь ритмикой собственных движений. А иные дети любят, к примеру, пососать свой большой палец или постоянно расколупывают дырку на своем любимом одеяле.

Самое интересное, что механизм действительно действовал на СиДжея безотказно. И после такой артподготовки сын благополучно засыпал крепким сном и спал до самого утра. Разве что иногда, когда он слышал гул самолета, вой сирены где-то вдалеке или когда начиналась гроза с громом и молнией, он тут же немедленно возбуждался и снова начинал биться головой о перила, но проделывал это уже с раздражением и даже злостью.

Врач-педиатр предупредил Эдит, что всякий раз, когда у ее сына случаются такие приступы, она должна отнести его в безопасное место и позволять ему работать головой, сколько ему захочется. Но ни в коем случае нельзя брать его на руки, убаюкивать, ласкать и прочее. Иначе ребенок расценит это как уступку со стороны матери, как своеобразную награду за свое плохое поведение. Согласиться с подобными рекомендациями педиатра было трудно. Ведь Эдит любила сына. К тому же еще были слишком свежи в памяти воспоминания о той страшной ночи, которую они с ним пережили вдвоем. Иногда, когда он бился головой слишком уж яростно, она не выдерживала. Шла в детскую и брала СиДжея на руки. Что, если в его память тоже врезались события той роковой ночи, волновалась она. Она начинала гладить рукой его затылок, мокрые, слипшиеся от пота волосики на его головке, а мальчик начинал между тем биться головой уже в ее грудь. Ну, ничего страшного, уговаривала она себя. Останется небольшой синяк или сине-зеленые разводы, которые вполне можно скрыть от чужих глаз за глухим воротом блузки. На такие мелочи и внимания обращать не стоит. К тому же ей не привыкать к синякам. Уж чего-чего, а этого добра за свою семейную жизнь она поимела с лихвой. А значит, все в порядке. Все в полном порядке.

– Мама! Ты где? – услышала она голос сына. Девятилетний СиДжей кричал откуда-то снизу. Его неуемная энергия не стала с возрастом слабее. Напротив! Такая гиперактивность сына немного утомляла, но причин для беспокойства Эдит по-прежнему не находила. Мальчик растет. Ему надо бегать, прыгать, кричать, выплескивать энергию, носиться по дому как угорелому, бить стены, крушить все подряд, что попадается на пути. Только потом, после всех этих неистовств, мальчики становятся мужчинами.

Она слегка помахала перед собой рукой, разгоняя табачный дым, а заодно отгоняя прочь и свои мысли.

– Я уже спускаюсь, – негромко откликнулась она.

Хотя Кэлхуна не было в живых уже несколько лет, все равно оставались вещи, которые она не позволяла себе делать, как это было и при его жизни. Например, кричать во весь голос. Или носить слишком вызывающие или слишком короткие наряды. Сделать короткую стрижку, хотя волосы уже ниже пояса и с ними такая маята в жарищу. Или самой водить машину. А ей бы нравилось сидеть за рулем. И покупку машины она вполне может себе позволить, хотя она и понятия не имеет, с какого боку к ней потом подступить. Само собой, мужья приятельниц не отказали бы ей, помогли, дали бы несколько уроков по вождению. Но опять же… Оставаться с мужчиной наедине в салоне машины… Все это как-то неловко, даже неприлично. Нет, такого она себе позволить не может.

– Мама!

Эдит искоса глянула на пачку сигарет. Жаль, что нет времени выкурить еще одну сигаретку, подумала она и положила пустую пачку рядом с поделкой, которой сейчас занималась. Из этой пачки получится замечательный висячий балкон, который она установит с тыльной стороны многоквартирного дома. На этом балконе она развесит веревки с бельем, положит охапку дров для камина и, конечно, поместит женщину. Эдит мельком взглянула на личико куклы. Сомнения вызвал оттенок синего, который она выбрала для ее макияжа. Да и рисунок на блузке выполнен не очень аккуратно. Ей не терпелось побыстрее закончить эту работу, чтобы приступить к своему главному проекту. И самому большому к тому же. Именно он занимал в последнее время все ее мысли. Ночами, лежа без сна, она все гадала и прикидывала, с чего и как начать. Пожалуй, ни о чем другом она уже и думать не могла, ей даже стало трудно сосредотачиваться над другими поделками.

Однако нужно дождаться, по крайней мере, завтрашнего дня, когда СиДжей будет в школе. Сын не любит, когда она торчит часами у себя в мастерской наверху. Странно, но Кэлхун тоже не любил ее занятий. СиДжею запрещено подниматься в мансарду, и Эдит строго следила за тем, чтобы не забыть запереть дверь на ключ всякий раз, когда она спускалась вниз. Ключ от двери она прятала в укромном уголке, в самом дальнем углу стенного шкафа в своей комнате. Чтобы сделать запретный плод менее привлекательным, она постоянно твердила сыну, что наверху очень жарко и душно. Что в мансарде полно пауков и что она занимается там лишь тем, что мастерит китайские колокольчики из морских стеклышек. Эдит надеялась, что такое прозаическое занятие, как нанизывание стекол на лески, едва ли заинтересует сына настолько, что он займется поисками ключа.

Она взяла кардиган, висевший на спинке стула, набросила его на плечи и начала осторожно спускаться по крутой лестнице вниз, старательно глядя под ноги, чтобы не оступиться и не зацепиться за что-то высокими каблуками. Спустившись, она тут же заперла дверь на ключ, а ключ положила в карман. Она нашла СиДжея в коридоре на втором этаже. Он с остервенением лупил в стену небольшим резиновым мячиком. Пришлось повторить по крайней мере раз десять свою просьбу немедленно прекратить это занятие.

– Разве ты не видишь, я уже здесь! – воскликнула наконец Эдит, перехватив злополучный мячик прямо на лету.

Мальчишка был явно не в духе. Его рубашка была разорвана, возле ворота красовалось пятно, оставленное каким-то неизвестным продуктом питания, в штанах на коленках тоже зияли дыры, а теннисные туфли с высоким верхом имели весьма непрезентабельный вид. Язычки торчали наружу, шнурки развязались и болтались в разные стороны. Но Эдит не прокомментировала внешний вид сына. Бетси сказала ей однажды, что в современной методике воспитания детей пропагандируются принципы, изложенные доктором Споком в его книгах. В частности, он предлагает состязательные и батальные игры. Что ж, играет СиДжей много. Тут не поспоришь. Словом, Эдит приняла теорию доктора Спока на веру.

– Джимми приглашает меня к себе на ужин.

– Прости, мое солнышко. Но ты же знаешь, по вторникам вечером мы играем в бридж. А с тобой посидит Дебби Фуллер. Я уже заказала для вас ужин из полуфабрикатов и даже поставила его в духовку, чтобы он подогревался.

– Нет! – завопил СиДжей как резаный. – Я не люблю Дебби Фуллер и еду из полуфабрикатов тоже ненавижу!

Такая вспышка гнева была естественной реакцией сына на все, что происходило не так, как он хотел.

– Напрасно ты так, СиДжей. Дебби – серьезная и ответственная девочка. На нее можно положиться во всем, и она мне нравится.

Единственная нянька, которая все еще соглашается посидеть с тобой, подумала она про себя.

– И ужин тебе понравится, вот увидишь. На десерт я заказала пирог с яблоками.

– Ненавижу пироги с яблоками, – снова заорал СиДжей, бросился к лестнице и съехал по перилам вниз.

Уже много раз Эдит предупреждала сына, чтобы он не катался на перилах, говорила, что это опасно, что он может упасть и покалечиться. Но куда там! Простые увещевания не действовали на ее ребенка. Копия отец. Тот тоже уже одним своим присутствием в доме создавал вокруг себя обстановку бури и натиска. Когда-то такая шумная, взрывная манера поведения даже нравилась ей в муже. Это было много лет тому назад, на самом начальном этапе их отношений. Что ж, пусть громогласность Кэлхуна сохранится и в ее сыне. Она не против.

Позвонили в дверь, и Эдит пошла открывать ее. На пороге стояла Дебби Фуллер. Девочка была всего лишь на четыре года старше СиДжея, но на целую голову выше. И уж во всяком случае, как все девочки, вдвое разумнее и рассудительнее. Никаких хиханек и хаханек, что не очень импонировало Эдит в других приглашаемых няньках. Впрочем, с некоторых пор все эти девочки упорно отказывались приходить к ним в дом, чтобы последить за СиДжеем, когда Эдит обращалась к ним с просьбой о такой услуге. Но Дебби совсем другая. Она девочка серьезная, достаточно одного взгляда на нее, чтобы понять это. Волосы стянуты в тугой конский хвост, густая челка почти до самых глаз нависает над очками в массивной темной оправе. В семье Дебби шестеро детей, и она – старшая. К тому же единственная девочка. Надо думать, к мальчишеским шалостям она уже успела привыкнуть, а потому ее не раздражали проделки СиДжея и она стоически сносила все его выходки всякий раз, когда Эдит приглашала ее посидеть с сыном. Что случалось не так уж часто, поскольку Эдит редко выходила из дома.

– Добрый вечер, миссис Хейвард, – вежливо поздоровалась с ней девочка, и на лице ее застыло очень серьезное выражение, почти мрачное. Некоторые девочки, подумала про себя Эдит, глядя на Дебби, уже сразу появляются на свет такими вот умудренными опытом маленькими старушками, будто они уже наперед знают всю свою будущую жизнь, а потому живут в полном соответствии с заданным планом, выполняя каждый пункт с ревностью настоящих монахинь. Что ж, с одной стороны, такой прозорливости можно даже позавидовать. Вот, к примеру, она, Эдит… Знай она заранее, какое будущее уготовила ей судьба, и все могло бы сложиться совсем иначе.

– Спасибо, Дебби, что пришла! Я уже поставила в духовку разогревать ваш ужин. Надеюсь, тебе придется по вкусу мясная отбивная.

Эдит закрыла за девочкой дверь.

– Спасибо, мэм, – поблагодарила ее девочка, но даже не улыбнулась в ответ. – Думаю, ужин будет прекрасным. И все остальное тоже…

Она прижала к себе стопку школьных учебников, а Эдит снова восхитилась ее оптимизмом. Лично она могла заняться какими-то своими делами лишь тогда, когда СиДжей был в школе, смотрел свои любимые страшилки по телевизору или спал.

Она повела Дебби на кухню.

– Положи пока свои учебники на стол, вот здесь. А я пойду позову СиДжея. Миссис Уильямс подъедет за мной с минуты на минуту. Сегодня мы собираемся у Батлеров. На всякий случай я записала их номер телефона и оставила записку рядом с телефоном.

Девочка положила учебники на стол, а Эдит открыла заднюю дверь и громко окликнула сына, который возился где-то в саду. Когда она снова повернулась лицом к Дебби, то перехватила изучающий взгляд девочки, которым та внимательно разглядывала ее. Эдит быстро прошлась языком по зубам. А вдруг на них остались следы помады? Потом машинально поправила шиньон на голове. Не вывалились ли оттуда шпильки? Но вот Дебби открыла рот и сказала:

– Сегодня я пришла к вам в последний раз.

– Ах, что ты, Дебби! Что ты говоришь такое? Почему? Или я недостаточно плачу тебе?

Девочка отрицательно качнула головой, а вместе с ней закачался и ее конский хвост.

– Нет, мэм… Дело не в деньгах… Тут другое…

Она замялась, переминаясь с ноги на ногу.

– Тогда в чем дело? Не бойся! Говори смело!

Девочка посмотрела на Эдит своими бледно-голубыми глазами, и та буквально содрогнулась от внутреннего предчувствия. Она уже догадалась, что та собирается сказать ей.

– Когда я в последний раз дежурила у вас, Си-Джей меня ударил. По руке. Сильно ударил… Остался даже большой синяк. Мама увидела и сказала, что больше не пустит меня к вам. Если вы только не пообещаете, что впредь он больше не будет драться.

В душе Эдит все оборвалось. Она застыла на месте, соображая, что делать. Вот она, последняя капля, переполнившая чью-то чашу терпения. Такое впечатление, будто кто-то легонько постучал ей в душу, а она возьми и тресни… разлетелась на тысячу мелких осколков.

– Прости, Дебби! Мне искренне жаль, что так вышло. Честное слово! Уверена, он не хотел тебя обидеть. Но я поговорю с ним. Прямо сейчас, не откладывая! Еще до своего отъезда… И заставлю его пообещать мне, что впредь такого действительно не повторится.

Скептическая улыбка тронула губы девочки, но она лишь кивнула в знак согласия.

– Спасибо. Я тоже думаю, что он не хотел меня ударить. Просто мы играли в карты, и я выигрывала…

Она умолкла, словно догадавшись, что лишние объяснения совсем даже ни к чему. Они лишь усугубляют всю ситуацию. А может, своим взрослым умом она понимала, что Эдит просто не захочет ее слушать.

Эдит снова открыла дверь в сад и позвала сына. На сей раз она сделала это громче и более резко. Она представила себе СиДжея, сидящего под деревом и ковыряющего землю перочинным ножом, который он нашел в одном из ящиков письменного стола отца. С самого раннего возраста СиДжей привык прятаться в саду, когда его что-то выводило из себя. И тогда он находил себе убежище среди развесистых ветвей старого дуба или в благоухающих цветниках и розариях, за которыми Эдит ухаживала поистине с материнской любовью. Возможно, привязанность к саду и к старому дубу у сына осталась еще с пеленок. Ведь когда он был совсем маленьким, Эдит обычно устанавливала детский манеж в тени дуба, чтобы малыш там забавлялся и не мешал ей возиться с цветами. Теплые воспоминания о тех давних днях, видимо, по сей день живут в душе ее сына. Но изредка, когда СиДжей смотрел на нее глазами своего отца, она видела, как они вспыхивают зловещим огнем, не предвещающим ничего хорошего. Такое впечатление, будто в такие моменты ее сын вспоминал нечто такое, чего он ни в коем случае не должен был помнить.

В конце концов Эдит сама отправилась на поиски мальчика и обнаружила его возле каменной ограды. Он выстругивал ножом какую-то палку. Они поговорили, и ее ребенок преисполнился таким глубоким раскаянием, что Эдит сочла возможным поверить ему. Он даже не сопротивлялся, когда она попросила его отдать ей нож и впредь не пускать в ход кулаки, даже в приступе самого праведного гнева. Сын не сопротивлялся, когда она обняла его. Более того, он тоже обнял ее. А когда он прошептал едва слышно и со слезами в голосе «прости меня», Эдит поняла, что он действительно раскаивается. Более того, она знала это наверняка. Впрочем, как и то, что ее сын – это истинный сын своего отца.

Когда машина Бетси наконец отъехала от дома, Эдит глянула мельком на окна мансарды. Оттуда лился теплый оранжевый свет. Эдит специально оставила люстру включенной. Сегодня, судя по всему, ее ждет еще одна бессонная ночь. Что ж, займется по своему обыкновению работой. Ей уже не терпится приступить к своей главной поделке. Она во что бы то ни стало должна довести ее до конца. Хотя бы для того, чтобы получить ответ на свой главный вопрос. В сущности, именно это и позволяет ей жить дальше. Это, да еще ее сын. Она обязана верить в то, что искомый ею ответ существует, что есть причина, объясняющая все. Да, скорее всего, объяснение будет намного более сложным и запутанным, чем все остальное, с чем ей приходилось сталкиваться ранее. Да и сама работа будет чертовски сложной. Но она станет для нее своеобразным актом любви, проявлением солидарности с той незнакомой женщиной, которую она ни разу не видела. Поделка станет вершиной ее успеха, ее венцом славы, ее ретроспективным взглядом в собственное прошлое. И обещанием сохранить все в тайне.

Эдит достала из сумочки сигарету и зажигалку. Еще раз глянула в боковое зеркальце на освещенные окна мансарды. А потом Бетси свернула за угол и старинный дом растворился в темноте.

Глава 12. Лорелея

Лорелея стояла возле кухонного стола и заворачивала четвертинки арбуза в пластиковую пленку, когда дверь, ведущая на кухню, широко распахнулась. На пороге появился Оуэн. Босые ноги, рубашка с длинными рукавами для занятия серфингом, украшенная знаком качества «50», плавки, расписанные изображением героев из мультфильма «Лего». На лице его застыло умильное выражение полнейшего довольства жизнью, и в эту самую минуту он был очень похож на такого игривого длиннохвостого кота, повисшего на какой-нибудь кулисе и самозабвенно раскачивающегося на ней.

– Звонил доктор Хейвард, – объявил он прямо с порога. – Сказал, что уже едет.

Лорелея глянула на сына искоса, достала из кармана передника двадцатифунтовую банкноту и положила ее на стол. Вообще-то она ненавидела заниматься подкупом, но честные способы были уже ею опробованы и не увенчались успехом. Гиббсу тоже так и не удалось уговорить Мерит отправиться на водную прогулку вместе с ними. Падчерица оказалась твердым орешком, такую едва ли расколешь с первой попытки.

– Вчера мы с тобой подробно побеседовали и все обсудили, не так ли? То есть ты хорошо знаешь, что делать. Главное – не принимай никаких «нет» в качестве ответа.

Оуэн глянул на банкноту серьезным взглядом.

– Да, мэм. А эту денежку я отложу на свою учебу в колледже.

Лорелея подавила вздох. Такое скопидомство ей немного претило. Но с другой стороны, ведь его отец родом из Новой Англии. А у местных жителей бережливость и рачительность на грани скупости уже просто в крови.

– Лично я предлагаю тебе истратить эти деньги на свои любимые игрушки лего или на сладости. Но тебе самому решать.

Оуэн взглянул на мать непонимающе, словно она беседовала с ним на чужом языке. Да и как можно пускать такие деньги на ветер?

Отвернувшись от сына, Лорелея спросила:

– А Марис тоже с нами едет? – И тут же представила себе, как поникли плечи Оуэна.

– Да. Доктор Хейвард сказал, что он будет счастлив взять с нами такую славную девочку. Не понимаю, зачем тебе понадобилось заставлять меня приглашать ее?

Лорелея ответила не сразу.

– Ну, во-первых, Марис – первая, с кем ты познакомился в Бофорте. А уж через нее ты познакомишься и с другими детьми, с кем потом будешь вместе учиться в школе. К тому же она просто очаровательная девочка. Не знаю, почему ты так недоволен.

Мальчик стал теребить край своей рубашки. Она уже ему явно коротка, подумала Лорелея. А ведь они купили ее всего лишь в начале лета. Мальчишка растет прямо не по дням, а по часам. Нет, она готова поклясться на Библии, что совсем не специально покупала сыну такую короткую рубашку. Еще не хватало, чтобы он щеголял здесь в вещах, из которых он уже вырос. И вовсе не ностальгическими воспоминаниями о детских годах Оуэна руководствовалась она в своем выборе. Да, то было счастливое время, когда они еще были все вместе, одной семьей: она, Роберт, их сын. Ей дороги те воспоминания, и она часто возвращается мыслями в то благословенное прошлое. Так неужели она начала, пусть и не преднамеренно, цепляться за того маленького Оуэна всеми способами и всеми доступными средствами? Но хорошо ли это?

– В том-то все и дело, – перебил ход ее мыслей Оуэн. Он проронил это так тихо, что Лорелея с трудом разобрала слова сына. Давно уже Оуэн не разговаривал с ней шепотом.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, снимая крышку с корзинки для пикников, после чего стала осторожно укладывать ломтики арбуза на пакетики со льдом. Когда-то давно в журнале «Родители и дети» она вычитала, что лучше всего поддерживать разговор с собственным ребенком, когда ты в это время чем-то занимаешься, а не буравишь чадо пристальным взглядом. Хотя, с другой стороны, мама обычно брала ее за хвост и притягивала к себе, почти к самому лицу. Так они и беседовали, почти соприкасаясь носами. Но это, между прочим, тоже отлично работало. Впрочем, сейчас на дворе уже совсем другие времена, а журналисты наверняка знают, что и как лучше.

Все еще продолжая теребить рубашку, Оуэн признался:

– То и имею, что Марис такая хорошенькая… и веселая… и вообще она то, что надо! – Оуэн немного помолчал, разглядывая блюдо со сдобными булочками с его любимой шоколадно-ореховой начинкой, которое Лорелея уже тоже успела завернуть в пластик. – А если она узнает меня поближе, то сразу же поймет, какой я неинтересный и скучный. И ей расхочется со мной дружить. Я вообще планирую держаться от нее подальше все лето. К тому времени, когда начнутся занятия в школе, она будет думать, что я – нечто такое, как энигма… Такой загадочный и непонятный человек. Ну и пусть! Уж лучше так, чем быть в ее глазах лузером.

Лорелея посмотрела на сына долгим изучающим взглядом. Подумать только! Ее Оуэн знает такое слово, как энигма. Как будто все десятилетние мальчики используют подобные слова в своей речи. Или вот это слово: лузер. Но ее десятилетний мальчик не похож на других. Он застенчив до крайности, и ему отчаянно не хватает друзей. Она бросила полотенце на стол. К черту все эти педагогические журналы с их умными рекомендациями! Опустившись перед сыном на колени, она взяла его за плечи.

– Никакой ты не лузер, сынок. Если какие-то мальчишки вздумали так тебя обзывать, то это еще не значит, что так оно и есть. Ты у меня красивый, воспитанный, очень компанейский и вообще славный и интересный парень. Готова побиться об заклад, что когда Марис познакомится с тобой поближе, то все остальные мальчики, с которыми она сейчас дружит, покажутся ей просто отстоем в сравнении с тобой. К тому же красивые девочки всегда обращают внимание на красивых мальчиков.

Кажется, ее аргументы не очень убедили сына, но все же она хоть подбросила ему пищу для размышления. А это уже кое-что.

Она медленно поднялась с пола, удерживаясь за плечи Оуэна в качестве опоры.

– Но почему Мерит не хочет ехать с нами?

Лорелея сняла очки с его носа и протерла их о край своей блузки, после чего снова водрузила на нос Оуэна.

– Потому что она боится воды.

Даже сквозь очки Лорелея разглядела смятение в глазах сына.

– Но ты же сама говорила, что мы должны с пониманием относиться к чужим страхам.

Она повернулась назад к столу и стала намазывать майонезом ломтики хлеба. Слегка поморщила нос, так как запах майонеза был ей неприятен, особенно на пустой желудок.

– Говорила. И мы действительно должны так поступать. Но просто некоторых людей следует немного подтолкнуть вперед в нужном направлении. Потом что эти люди превращают свои страхи уже в самые настоящие фобии, за которыми прячутся, как за каменной стеной, и категорически не хотят высовывать свой нос наружу. Конечно, они не специально так поступают. Полагаю, что так уж устроена человеческая натура. Обычно я терпеливо жду, когда люди сами поймут это. Но Мерит у нас – человек замедленного действия. Вот я и хочу ускорить весь процесс.

Оуэн недовольно фыркнул, и Лорелея тут же посмотрела на сына стальным взглядом.

– Поверь, я не имею в виду ничего плохого. Твоей сестре пришлось многое пережить. А сейчас она думает, что переезд на новое место автоматически означает, что все плохое осталось уже в прошлом. Но это не так. Мы идем по жизни с тем же грузом проблем, от которых пытаемся убежать. Продолжаем тянуть на себе весь ворох своих пакетов и свертков. Но пока мы не выберем время, чтобы распаковать их, сбросить с плеч этот груз, ничего у нас не получится.

Она глянула на небольшой кухонный столик, покрытый ламинатом, на котором лежала ее заветная розовая тетрадь, и вспомнила, что только сегодня утром она внесла в нее очередную запись. Бывают моменты, когда страх следует усадить на водительское место. Лучше всего усваиваешь науку жизни и взрослеешь, когда мудрость приходит к нам через боль. После чего сделала еще одну приписку. Чисти зубы каждое утро и каждый вечер. Чистые зубы и свежие дыхание – это ли не повод улыбнуться лишний раз? Лорелея справедливо рассудила, что советы чисто практического характера тоже должны найти свое место в ее Тетради умных мыслей.

– Так вот мы зачем сюда приехали. Чтобы помочь ей, да?

Лорелея глянула на красивые глаза своего сына и увидела перед собой его отца.

– Главным образом поэтому, – ответила она мягко и снова сосредоточилась на кухонных приготовлениях. Стала нарезать помидоры для сэндвичей.

Раздался звонок в парадную дверь. Оуэн уже повернулся, чтобы бежать открывать ее, но на пороге остановился.

– Совсем забыл! Ведь Марис едет вместе с доктором Хейвардом, – проговорил он испуганным тоном.

– В любом случае дверь придется открывать тебе.

Однако на лице сына отразилось такое смятение, что Лорелея вынуждена была вытереть руки бумажным полотенцем и сказать:

– Пожалуйста, закончи тут хозяйничать вместо меня. Разложи в эти пять пакетиков вон те чипсы. А я пойду открою.

Но Мерит ее опередила и открыла дверь сама. На пороге стояли Гиббс и Марис. Она ласково улыбнулась девочке, а вот на Гиббса посмотрела непонятным взглядом. С того самого дня, как они вместе поднялись в мансарду, между ними установилось какое-то странное напряжение и вообще творилось что-то непонятное. Они вели себя словно два краба, сошедшихся вместе и не желающих уступать друг другу дорогу. Никто из них не намеревался искать окольные пути, но и двигаться вперед напролом они тоже не решались во избежание смертельной схватки.

Лорелея подошла поближе, желая разрядить обстановку.

– Очень рада, Марис, что ты сегодня составишь нам компанию. Спасибо, доктор Хейвард, что позволили Оуэну пригласить свою подругу на нашу прогулку. Марис! Я поговорила с твоей мамой. И она сказала мне, что ты отлично плаваешь. И водные прогулки на лодке для тебя тоже не новость. Вы регулярно катаетесь на лодках всей семьей.

– Да, мэм. У нас есть моторная лодка. Мы любим покататься на ней на водных лыжах. Или просто поплавать. Не одновременно, конечно. А еще у моего дяди есть яхта, и мы обычно ходим с ним под парусом. Если только погода позволяет. Я очень люблю ловить креветок и крабов. Мне всегда удается наловить их больше, чем брату, хотя он старше меня на целых два года. Мама говорит, что я родилась с плавниками вместо ног. Потому что я просто обожаю воду. Хотя кататься верхом я тоже очень люблю.

Девочка выпалила всю тираду на одном дыхании. Даже личико ее раскраснелось от напряжения.

– То, что ты рассказала, просто здорово. А Оуэн, между прочим, на кухне. Собирает корзинку для пикника. Можешь, если хочешь, присоединиться к нему.

Глаза Марис вспыхнули радостным блеском, а Лорелея не преминула при этом отметить, что цвет ее глаз полностью совпадает с цветом купальника, легкой накидушки и расшитыми блестками тесемок шлепанцев на ногах. Волосы девочки были заплетены в две аккуратные косички, перехваченные на затылке голубыми бантами. В руках Марис держала огромную пляжную сумку, в которую при желании можно было бы упрятать и ее саму. На одной стороне сумки красовалась вышитая лошадь.

– Да, мэм! С удовольствием!

Не дожидаясь вторичного приглашения, девочка ринулась на кухню к ничего не подозревающему Оуэну. Но прежде чем за ней захлопнулась дверь, Лорелея успела прокричать ей вслед:

– И, пожалуйста, скажи ему, что Мерит внизу.

Лорелея закрыла дверь за гостями, мысленно прикидывая, хватило ли у Мерит времени разглядеть Гиббса во всем его великолепии. Конечно, он был неотразим в своих бермудах, открывающих взору сильные загорелые ноги. Да и белоснежная тенниска тоже чертовски шла ему. Что ж, если Мерит не умудрилась заметить всей этой красоты и оценить ее по достоинству, тогда случай действительно крайне запущенный. Придется повозиться с ней дольше, чем она предполагала.

Лорелея повернулась к Гиббсу и сказала:

– Мы уже почти готовы. Дайте нам еще пару минут, чтобы полностью упаковать корзину для пикника.

И тут как раз вовремя появился из кухни Оуэн в сопровождении Марис. Он быстро взглянул на мать, а потом посмотрел на Мерит.

– А где твой купальник?

Мерит оглядела свою унылую блузку и мешковатую юбку, словно ожидая увидеть вместо этого тряпья что-то более стоящее.

– Я не еду. Полно работы по дому.

Лицо мальчика моментально вытянулось. Лорелея даже подумала, что он сейчас расплачется. Ребенок действительно исправно отрабатывал свои двадцать долларов. Пожалуй, за актерское мастерство можно было бы накинуть ему еще и чаевые.

– Но я так хочу… действительно очень хочу… чтобы ты поехала вместе с нами. Без тебя нам не будет так весело. К тому же мама сказала, что ей с утра нездоровится… Вдруг она запросится домой пораньше? И что тогда? На попечении доктора Хейварда окажутся сразу двое детей. А в лодке это не совсем безопасно.

Оуэн напустил на себя то умильное щенячье выражение лица, с которым он обычно выпрашивал лишнюю порцию десерта. Чистейшей воды импровизация, но каково! Нет, определенно за этот экспромт Лорелея будет обязана заплатить ему дополнительно.

Мерит посмотрела на мальчика так, как обычно взрослые смотрят на хнычущих щенков, стараясь понять, это он прикидывается или собачке действительно угрожает что-то серьезное.

– Все это, конечно, хорошо, но дело в том, что в лодке я чувствую себя не вполне комфортно.

Гиббс осторожно откашлялся.

– Думаю, мы возьмем сегодня лодку-плоскодонку. Она лучше всего подходит для речных прогулок. Может быть, мы спустимся вниз, к устью. А если повезет, выследим и отловим в бухте пару черепах.

– Ой, обожаю черепах! – воскликнула Марис, весело подпрыгивая на одной ноге. И добавила, будто и она тоже была посвящена в тайные планы Лорелеи: – Очень жаль, если из-за болезни миссис Коннорс нам придется вернуться рано.

Она нахмурила свое хорошенькое личико, и на ее щеках тут же снова обозначились ямочки. Несколько необычное сочетание, ведь обычно ямочки проступают лишь тогда, когда человек улыбается.

– Но я… я чувствую себя очень неуютно на воде, – из последних сил отбивалась Мерит. – К тому же я даже не знаю, что это такое – плоскодонка.

– Это такая лодка с плоским дном, – подал голос Оуэн. – В старые времена ее использовали купцы, торгующие пушниной. Но плоскодонки и сегодня широко используются, особенно для путешествий по мелководью или по болотистым рекам.

– Их у нас называют «коротышками», а еще, на французский манер, «бато»[1], что по-французски означает «лодка», – внесла свою порцию информации Марис. Оуэн бросил на нее удивленный взгляд, а она одарила его в ответ самодовольной улыбкой.

– У меня есть спасательные жилеты для всех, включая ребятишек. И потом, я действительно отлично плаваю. Так что бояться нечего, – снова подал голос Гиббс.

Но говорил он тоном человека, который собирался кормить с рук гремучую змею. Лорелея бросила на него выразительный взгляд, которым когда-то смотрела на нее мама, призывая замолчать.

Давным-давно Лорелея видела фильм о событиях Французской революции. Она хорошо запомнила сцену, как какую-то женщину волокут к гильотине, чтобы отрубить ей голову. Так вот, Мерит сейчас очень сильно смахивала на ту несчастную жертву террора.

Но вот она немного приосанилась, вовремя вспомнив еще один аргумент.

– У меня нет купальника.

– И не обязательно. Достаточно будет шорт и короткой майки, – ответил Гиббс.

– Нет ни того ни другого.

Лорелея уже была почти готова к тому, чтобы увидеть, как Мерит примется радостно потирать руки с видом человека, справившегося с очень трудным делом, но готового к новым испытаниям.

– Зато у меня есть! – громко воскликнула Лорелея. – С удовольствием дам поносить на время. Размер-то у нас ведь приблизительно один и тот же.

Мерит и Гиббс одновременно уставились на нее, как на женщину, которая только что озвучила несусветную чушь. Ничего-ничего, подумала про себя Лорелея. Дайте мне только срок! Она не сомневалась, что под своими лохмотьями Мерит прячет фигуру, и какую! Что ж, самое время явить ее миру.

– Ну пожалуйста, Мерит! – снова заканючил Оуэн тоном капризного ребенка. Обычно за такой тон его тут же отсылали в детскую. – У папы тоже была лодка. И мы с ним часто рыбачили вместе и просто катались по озеру. Это было наше любимое занятие. А представляешь, как будет здорово покататься на лодке вместе с тобой. Для меня это почти все равно что рядом с папой.

Оуэн никогда в своей жизни не рыбачил, но Лорелея готова была спустить ему эту маленькую ложь и даже оставить ее незамеченной.

Дай бог, чтобы Мерит уже забыла, как Оуэн сам признался Гиббсу, в ее же присутствии, что никогда не был на рыбалке. Конечно, сын немного перебрал по части фантазий, но все равно, если бы они сейчас были с ним наедине, она бы его затискала в своих объятиях. Актерская игра была выше всяких похвал. Но что-то в выражении его лица подсказывало Лорелее, что ее маленький сын сейчас не просто лицедействует. Жаль, что у них было так мало времени для того, чтобы оплакать Роберта по-настоящему, жаль, что она так быстро выдернула сына из его родного дома, в котором каждая вещь напоминала ему об отце. Но в один прекрасный день он поймет истинные мотивы ее поступка. Вот в этом она была уверена на все сто и даже не позволяла себе сомневаться, что так оно и будет. Сын все поймет. Потому что он должен понять.

И точка.

Наверное, Мерит прочитала по лицу брата все правильно, потому что черты ее лица вдруг разгладились, как это бывает с Оуэном, когда он уже засыпает.

– Ну что? Не боитесь посостязаться с этой десятилетней малышкой с косичками? Или опасаетесь, что она возьмет над вами верх? – В голосе Гиббса послышался вызов и даже откровенная издевка. – Тогда продолжайте заниматься своей инвентаризацией. Тем более в мансарде полно вещей, нуждающихся в переписи.

Мерит бросила на него угрюмый взгляд, потом повернулась к Оуэну.

– Если мы и правда будем плавать только по мелководью, а к океану даже не приблизимся, тогда хорошо… У меня где-то завалялась пара старых брюк…

Но Лорелея не дала ей закончить. Она ухватила падчерицу за локоть и потянула за собой по направлению к лестнице, не забыв попутно дать указания сыну.

– Оуэн! Ступайте вместе с Марис на кухню и закончите паковать корзину для пикника. А мы с Мерит минут на десять отлучимся ко мне в комнату. – Она глянула на бледное, искаженное страдальческой гримасой лицо Мерит и добавила: – Максимум, на пятнадцать.

Они уже были почти на средине лестницы, когда до них долетел голос Оуэна снизу:

– Может, нам даже повезет увидеть живых дельфинов.

Лорелея почувствовала, как напряглась рука Мерит, но лишь еще крепче сжала ее за локоть и потащила выше. Она буквально втолкнула ее в свою комнату и заставила сесть на табурет-стремянку, который отыскала в буфетной, а затем перетащила табурет к себе в комнату и поставила перед туалетным столиком.

Усадив Мерит, она принялась рыться в ящиках комода, выбрасывая содержимое прямо на кровать.

– Категорически нет! – воскликнула Мерит при виде бикини ярко-розового цвета с бюстгальтером без бретелек. – Мне что-нибудь типа бермудов или летних брючек-капри. И сверху что-нибудь с длинными рукавами, а то вдруг похолодает.

Лорелея бросила на падчерицу недоверчивый взгляд. Неужели та действительно серьезно рассуждает о похолодании? После чего снова занялась инспекцией своего гардероба. В результате интенсивных поисков ей наконец удалось отыскать то, что могло бы устроить их обеих. Она протянула рубашку и шорты Мерит и сказала:

– Примерьте вот это. А я пока поищу среди своей косметики что-то подходящее.

– Я не стану делать макияж ради прогулки на лодке. Это же верх глупости!

Лорелея тяжко вздохнула, не скрывая своего раздражения.

– У меня косметика самого высшего качества, и я подкрашу вас так, что никто и не заметит, что это макияж. Все только в естественной тональности.

– А зачем? Пустая трата времени. Кстати, у вас нет цинковой мази?

Лорелея с трудом подавила еще один вздох и подумала, каких титанических усилий стоило бедняге Микеланджело ваять своего Давида. Наверняка натурщик тоже донимал его со своими претензиями.

– У меня есть чудесный крем-основа. Он влагостойкий и одновременно солнцезащитный. А на лодке нам понадобится защита от солнца. – Она глянула на бледные руки и ноги падчерицы. – Пожалуй, по пути на реку остановимся возле какой-нибудь аптеки, чтобы купить специальный защитный крем для тела. И шляпу тоже. Вы когда-нибудь загорали?

Мерит скрестила руки на груди и, сурово насупив брови, глянула на нее точь-в-точь как ее младший брат. В эту минуту ее сходство с Оуэном было столь велико, что Лорелея с трудом удержалась от того, чтобы не рассмеяться.

– Не забывайте, я из Мэна. А в наших краях солнечные процедуры… носят ограниченный характер.

– Вот почему у вас такая нежная фарфоровая кожа. А я стараюсь добиться этого с помощью правильного питания.

Мерит поднялась с табуретки и направилась к дверям.

– Вы куда?

– К себе, переодеться.

– Не глупите! Здесь же получится быстрее. Обещаю, я не стану подглядывать.

Какое-то время Мерит молча обдумывала предложение мачехи, потом направилась к шифоньеру, открыла дверцу и спряталась за ней. Вначале она сбросила с себя юбку, потом на пол упала блузка ненавистного цвета беж.

– Не знаю, какую игру вы затеяли с Гиббсом на пару для того, чтобы вытащить меня на эту лодочную прогулку. Ведь вам обоим прекрасно известно, что я боюсь воды. А лично вам к тому же известно и почему я ее боюсь.

Лорелея выпрямилась во весь рост, опрокинув несколько тюбиков и бутылочек на своем туалетном столике.

– Я никогда бы не стала уговаривать кого-то сделать что-то такое, что я считаю неправильным или нехорошим. К тому же ничто не мешает вам отказаться и сказать «нет».

За дверцей шкафа установилась тишина. Лорелея представила себе, как дочь Роберта, истинная дочь своего отца, стоит сейчас, плотно сжав челюсть и всем своим видом демонстрируя, как она сердита на весь белый свет. Ведь Мерит, в сущности, точная копия своего отца. Оставалось лишь удивляться, что на протяжении стольких лет они не общались, став друг для друга почти чужими людьми. Если бы Лорелея знала об этой их взаимной отчужденности еще тогда, когда Роберт был жив, уж она бы постаралась уговорить его сесть в самолет и ближайшим же рейсом полететь в Мэн на свидание с дочерью.

Мерит вышла из-за дверцы, нервно теребя, одергивая и разглаживая со всех сторон майку и шорты, словно стараясь избавиться от каких-то непонятных насекомых, случайно попавших на ее одежду.

– Не думаю, что это мне подходит, – коротко прокомментировала она свой внешний вид.

Коротенькая маечка без рукавов нежно-голубого цвета очень гармонировала с ее темными волосами. Тонкий трикотаж плотно облегал тело, красиво подчеркивая те выпуклости, которые следовало подчеркнуть. Что касается шорт, то в гардеробе Лорелеи эта модель была самого консервативного покроя. Эти шорты она в свое время специально купила по случаю какого-то слета бойскаутов, в котором участвовал и Оуэн. Тогда она остереглась явиться на слет в более современных шортах, потому что остальные мамаши и без того косо смотрели на ее чересчур смелые наряды, в которых она щеголяла раньше на подобных мероприятиях. Элегантные шорты темно-синего цвета с отворотами по краям. И длина вполне приемлемая, позволяющая разглядеть стройные и длинные ножки Мерит. Но боже! Какие же они ужасно бледные!

– Напротив! Все сидит на вас просто отлично. А теперь подойдите ко мне. Я постараюсь сделать кое-что с вашим лицом, чтобы оно не облупилось на солнце.

Мерит стоически скрестила руки на груди.

– Нет! Остановимся возле аптеки, и я куплю там шляпу и какой-нибудь лосьон с высокой степенью защиты от загара. Вот им я и намажу и тело, и лицо. Ничего другого мне не нужно.

Лорелея постаралась спрятать улыбку, но в душе она облегченно вздохнула. Оказывается, в падчерице все еще живет та упрямая и до ужаса самостоятельная девочка, про которую ей когда-то рассказывал Роберт. А потому она лишь кивком головы согласилась с решением Мерит и направилась к дверям.

– Может, стоит прихватить с собой какой-нибудь свитер? – спросила у нее Мерит. – Такая коротенькая майка, и к тому же без рукавов…

Но Лорелея даже не повела головой в ее сторону. Что за идиотский вопрос.

– Уверяю, свитер вам сегодня точно не понадобится. Он вам вообще не понадобится до начала октября, по меньшей мере.

Лорелея не повернулась, потому что точно знала, что та сейчас беспрекословно следует за ней. Вот так же она всегда знала, что ее Оуэн все равно в итоге соберет модель лего любой сложности, даже если сначала у него не будет получаться и он в отчаянии станет швырять модель на пол, потому что где-то что-то перепутал.

Когда они спустились вниз, то в холле их поджидал только Гиббс. Дети уже выбежали во двор. Гиббс стоял с телефоном в руке и сосредоточенно набирал текст эсэмэски. Но вот он поднял голову, и Лорелея перехватила взгляд, которым он окинул Мерит. Когда-то, еще тогда, когда она работала стюардессой, именно такими взглядами на нее смотрели мужчины, пассажиры первого класса, когда она обслуживала их скотчем и содовой даже без их просьбы.

– О! – только и нашелся он.

Мерит уже в который раз нервно одернула майку и сказала:

– Вот Лорелея говорит, что можно обойтись и без свитера.

– Наверняка.

Кажется, она даже не заметила, какое ошарашенное лицо было у Гиббса. Такой вид, будто он только что свалился с дерева, попутно обломав с него все ветки. Но это даже к лучшему, подумала Лорелея. У падчерицы и без того голова забита сейчас другими заботами.

– Я понесу корзинку с провизией, – вызвалась Мерит с готовностью в голосе, словно корзинка для пикника была ее последней надеждой хоть как-то скрыть ноги от посторонних глаз.

Гиббс пришел в себя и слегка откашлялся.

– Корзинка уже стоит в багажнике, – вежливо сообщил он и открыл входную дверь, приготовившись пропустить дам вперед. Мерит поспешно схватила свою сумочку, лежавшую на столике в холле.

Лорелея слегка замешкалась на пороге, пристально вглядываясь в начало нового дня. Река, залитая потоками утреннего солнца, превратилась в сплошную золотистую ленту, и ее сверкающая гладь так многое обещала. Ей хотелось, чтобы и Мерит тоже прониклась настроением этого утра. Ведь каждое утро – это обещание чего-то лучшего. И неважно, что было вчера. Новый день – это новый день. Почему-то она вдруг вспомнила занятия по технике безопасности, которые она посещала, когда работала стюардессой. Их учили, что если они вдруг окажутся в воде, надо перевернуться, лечь на спину и плыть, работая только ногами. Главное – плыть вперед и не оглядываться на то, что осталось позади. Пожалуй, этим правилом можно руководствоваться и в жизни тоже.

– Нам с вами нужно будет поговорить о мансарде, – обратился Гиббс к Мерит.

Она нахмурилась.

– Только не сегодня, пожалуйста. Не больше одного испытания в день, ладно?

Последние слова она произнесла совершенно серьезно, но уголки его губ дрогнули в улыбке.

– Ладно. Договорились.

Лорелея взяла свою сумочку и поспешила к выходу вслед за Мерит. Жаль, что она не может рассказать ей, что именно записала в свою Тетрадь умных мыслей сегодня рано утром, когда она размышляла о предстоящей прогулке по реке. Ты гораздо сильнее, чем думаешь. Нет, такого она, конечно, ей не скажет. К подобному умозаключению каждый человек должен прийти сам.

Она присоединилась ко всем на крыльце и глубоко вздохнула, пытаясь обрести ровное дыхание, и прислушалась к тому, как за ней захлопнулась дверь.

Глава 13. Мерит

Конечно, я могла отказаться, сказать «нет». Я же ведь не девчонка какая-то. Уже взрослая женщина с сильной волей и собственными взглядами на жизнь. И то и другое уже въелось в мои кости, и то и другое позволяет мне цементировать мою силу духа, хотя я уже изрядно подустала и от силы духа, и от несгибаемости воли. И все же я точно могла сказать «нет».

Наверное, именно уговоры Оуэна подействовали на меня так расслабляюще, что я согласилась на прогулку. Хотя отлично понимала, что предварительно с братом хорошенько поработала Лорелея. Или Гиббс. А вполне возможно, и оба. Интересно, каковы их истинные мотивы? Но, быть может, решающую роль сыграло то, что я вдруг вспомнила отца. Вспомнила, как однажды он очень осторожно и исподволь стал предлагать маме провести семейный отдых на берегу залива. На что мама, проявив завидное упрямство, ответила категорическим отказом. По всей вероятности, ее совершенно не тянуло в те места, которые были связаны с ее не очень счастливым детством. Недаром даже все семейные фотографии того времени она хранила в коробке из-под обуви, пряча ее под собственной кроватью. Но я тоже упряма, а потому хочу докопаться до истины. Неужели все мои страхи и фобии носят генетический характер? И неприязнь к воде я унаследовала от мамы вместе с ее темными волосами и стройными ногами? Но самое главное – думаю, мне хотелось доказать Кэлу, даже сейчас, когда его уже нет в живых, что он не прав, когда полагал, что все наши страхи вечны и от них невозможно избавиться, как от следов перелома на кости. Да, кость срастается, но остается такая тонкая, как волос, линия, напоминающая о том, что перелом все же был.

И все же я могла сказать «нет».

Гиббс включил навигатор, Лорелея уселась на переднее сиденье рядом с ним, а мы трое, я и дети, заняли места сзади. На такой рассадке настояла я сама, когда узнала, что нам предстоит пересечь реку по мосту, чтобы попасть в Ледис-Айленд, район, где жил Гиббс. Я знала только, что его дом находится где-то на болотах и у него даже есть собственный причал рядом с домом. А еще я успела вычитать, что когда-то, еще до Гражданской войны, Ледис-Айленд славился своими огромными сельскохозяйственными угодьями. Между прочим, Лорелея называет Гражданскую войну как-то иначе. Она бы еще много чего понарассказывала, но я отключилась от ее разговоров, сосредоточившись на том, как она идет, направляясь к машине Гиббса, и как грациозно ступает на своих высоченных каблуках. Просто немыслимая эквилибристика какая-то.

Да, впереди у нас проезд по мосту. Когда я жила в Мэне, в самой что ни на есть материковой части страны, проблема мостов меня почти не волновала. Я мало куда ездила, а если и выбиралась куда-то, то всегда избирала самый дальний, окольный путь, но только бы не переезжать через мост. Но здесь, на Юге, вся суша представляется землей, отвоеванной когда-то у океана. Цепи островков, разделяемых солончаками, болотами, протоками, рукавами реки. И уж без мостов тут никак не обойтись. Это все равно что зимовать без снега в Мэне.

Прежде чем принять окончательно решение перебраться на жительство в Бофорт, я перерыла все книжки, оставшиеся мне в наследство от бабушки по маминой линии. После смерти мамы она перебралась к нам, чтобы вести хозяйство и присматривать за мною, пока отец летал. Бабушка умерла, когда я уже училась в колледже. Она была спокойной женщиной, тихой, в чем-то похожей на маму, но у нее был постоянно усталый и даже немного изможденный вид. А еще она панически боялась незнакомых людей, ее пугали любые новости, события и вообще все, что так или иначе было связано с проявлением эмоций. Тем более удивительным для меня было обнаружить в ее книжном собрании атлас дорог и путеводитель по Южной Каролине, изданный Американской автомобильной ассоциацией. За все те годы, что я знала бабушку, она ни единого раза не проявила интереса к тому, что простирается за пределами ее скромного мирка, затерянного на просторах Новой Англии. Мне даже стало стыдно после такого открытия. Получается, что я совсем не знала свою бабушку. И не сильно озаботилась в свое время, чтобы узнать ее получше, пока она была жива. Впрочем, бабушка и сама не очень-то стремилась к нашему сближению, всякий раз нетерпеливо отмахиваясь рукой от моих докучливых вопросов, если таковые у меня вдруг появлялись. Наверное, только после своего замужества до меня наконец дошла очевидная истина. Мы мало что знаем о тех людях, с которыми живем рядом.

Помню, я разложила карту штата Южная Каролина на своем кухонном столе и стала внимательно разглядывать ее, пытаясь представить себе, каким же может оказаться мое предприятие в реальности. Я водила пальцем по красным и синим линиям шоссейных дорог, пересекала мосты, пыталась представить себе, каково это мчаться, сидя за рулем машины, мимо необъятных океанских просторов, и чувствовала, как меня уже обуревает страх. В конце концов, я же дочь своей матери. Вот, к примеру… По ее собственному признанию, у нее никогда не было особых кулинарных талантов, и тем не менее изредка ей удавалось сразить всех, включая себя саму, своими кулинарными шедеврами, отмеченными печатью истинного гения от плиты. А все потому, что ее коробка с рецептами была забита подробными, пошаговыми, почти поминутными инструкциями приготовления даже самых простейших блюд. Эта коробка стала дорожной картой мамы на чужой для нее территории кухни. Что ж, судя по всему, моя дорожная карта будет служить мне путеводителем на еще более незнакомых территориях.

Я сидела неподвижно между Марис и Оуэном, рассеянно прислушиваясь к тому, о чем болтали Гиббс и Лорелея. Они рассуждали о рыбалке, как два знающих человека. Что и не удивительно. Ведь оба выросли на морском побережье. А Марис в это время бомбардировала Оуэна градом беспорядочных вопросов обо всем на свете. Пока он достойно выдерживал натиск и сыпал короткими ответами в виде самых разрозненных фактов, которые казались ему интересными. Или которыми ему просто хотелось поделиться с девочкой, чье внимание ему явно льстило. Я же, как только поняла, что мы уже движемся по направлению к мосту, уставилась в пол и принялась разглядывать яркие блестящие тесемки на шлепанцах Марис. Главное – не видеть, как мы станем пересекать мост.

Если бы я жила в этом районе, то без таких ежедневных путешествий по мосту мне бы было никак не обойтись. Но сегодня я была несказанно рада тому, что за рулем сидит Гиббс. В свое время психотерапевт показал мне несколько дыхательных упражнений, с помощью которых человек может подавить страх. Помощь психотерапевта понадобилась мне потому, что каждый день по пути домой мне приходилось переезжать через пусть и небольшой, но мост. Надо будет обязательно освежить в памяти все эти методики, порыться в своих старых записях (наверняка я сделала себе какие-то пометки), а потом снова попрактиковаться в тиши своей спальни. Вот уж не думала, что в Бофорте мне придется заняться аутотренингом снова. Впрочем, едва ли я привыкну к обилию здешних мостов, даже если стану ездить по ним каждый день. Но попробовать все же стоит. И тут я снова вспомнила Кэла. Сколько раз он твердил мне, что у меня ничего не получится. Вот я и докажу ему, что он ошибался и все у меня получится. Разве что одно… В этом я уверена. Никакая сила в мире не заставит меня проехать по мосту ночью, да еще в грозу.

– А вот и наш Вудс-бридж, – Гиббс слегка повернул голову в нашу сторону. – Жители Бофорта называют его просто Речным мостом. А еще «дорогой», соединяющей остров с морем. Мост – разводной.

– Как это? – Оуэн сильно подался вперед, даже ремень безопасности врезался ему в грудь.

– Там есть человек… оператор… он сидит за пультом управления. Когда требуется пропустить слишком высокое судно, которое не может пройти, не задев пролетов моста, оператор приводит в действие специальный механизм, с помощью которого мост разводится на две половинки в разные стороны, давая катеру или кораблю дорогу.

– Здорово! – восхитился Оуэн и стал пристально вглядываться вперед. Холодок пробежал у меня по спине, когда я представила себе, как мост начнет раздвигаться как раз в то время, когда мы окажемся посредине.

– Пожалуйста, следите за дорогой! – Кажется, последнюю просьбу я откровенно выкрикнула во весь голос. Это дошло до меня лишь тогда, когда я перехватила удивленный взгляд Гиббса в зеркальце заднего вида. Я тут же закрыла глаза и вжалась в спинку кресла, мечтая в эту минуту лишь об одном: немедленно стать человеком-невидимкой.

– А вы знаете, что в этом году август будет не совсем обычным? Целых пять пятниц, пять суббот и пять воскресений… Такое случается лишь один раз в восемьсот двадцать три года. Китайцы называют эти дни «карманами, полными серебра». Говорят, такой август сулит счастье, удачу и, вообще, все хорошее, – услышала я голос брата.

Оуэн говорил почти мне в ухо, но звуки, долетавшие извне, перекрывали его голос. Я услышала, как поиному зашуршали шины. Следовательно, мы уже начали преодолевать небольшой подъем, чтобы въехать на мост.

А вот уже загрохотали мостовые перекрытия под колесами нашей машины. Я судорожно уцепилась обеими руками за спинки передних сидений, словно утопающий, который хватается за соломинку. Визжали тормоза, мелькали мостовые пролеты, мы мчались по мосту на полной скорости, а я могла думать сейчас лишь об одном. А что, если тормоза откажут и машина пробьет своим кузовом ограждения и рухнет вниз? В эту бездну холодной воды, готовой сожрать тебя, словно дикое животное. Что спасет тогда? Дыши. Дыши. Наполняй свои легкие воздухом. Все хорошо. Все прекрасно.

– А знаете, – снова подал голос Оуэн, – когда играешь в «камень, ножницы и бумагу», то больше всего шансов выиграть у того, кто выбирает бумагу? Большинство ведь думают, что изобразить пальцами ножницы очень сложно. Поэтому выбирают камень. А бумага всегда покроет камень сверху.

Оуэн по-прежнему не отрывал взгляда от ветрового стекла и говорил так, словно размышляет вслух, не обращаясь ни к кому конкретно.

Марис нетерпеливо подпрыгивала на своем сиденье, всякий раз ударяя меня по руке своей пляжной сумкой. Но я не отнимала руки. Пляжная сумка! Лучшее напоминание о том, что я нахожусь в Южной Каролине, что мы пересекаем по мосту реку Бофорт, что ярко светит солнце, а вода внизу теплая.

Чьи-то пальцы сжали мою руку, я подняла глаза и увидела, что Лорелея внимательно смотрит на меня, положив свою руку поверх моей. Мне стало неловко и я тотчас же выдернула руку. После чего снова откинулась на спинку сиденья и приготовилась к свободному падению.

Я облегченно вздохнула лишь тогда, когда мост наконец остался позади и машина поехала в сторону от реки, хотя я все еще ощущала ее близость всем своим естеством. Да, здесь от воды нигде не спрятаться и не скрыться. Она повсюду, она такая же неотъемлемая часть пейзажа, как небо. Гиббс встретился со мной глазами в зеркальце заднего вида, ободряюще кивнул головой и улыбнулся, словно хотел сказать: Молодец! Справилась. Я отвела глаза в сторону. Интересно, что ему наговорила Лорелея о моей маме? Скорее всего, она рассказала ему все. Нет, я не злюсь на нее за это. Даже хорошо, что она избавила меня от необходимости объяснять незнакомому человеку, почему есть вещи, которых я категорически не приемлю.

Дом Гиббса затерялся где-то в самом дальнем тупике пыльной дороги, обсаженной с двух сторон вековыми дубами, по которой мы сейчас рулили. Построек почти не видно, значит, соседей поблизости мало. Густые пряди мха свисают с крючковатых ветвей деревьев, которые то и дело перекрывали своими кронами солнце. Мимо промелькнул чей-то дом, портик которого все еще был увешан разноцветными новогодними гирляндами и лампочками. Но вот Гиббс свернул с основной дороги на проселочную без каких-либо опознавательных знаков и покатил вперед.

Не знаю, почему, но дом Гиббса меня поразил. Хотя не должен был бы. Типичный модерн середины прошлого века, просторный участок, и снова рождественские лампочки, на сей раз, крохотные и чистенькие, свисающие со сточного желоба на крыше одноместного гаража. Гиббс провел для нас короткую экскурсию по дому. Кухня по последнему слову моды, оснащенная всеми новейшими образчиками бытовой техники, гостиная с плоским телевизором во всю стену. Этот дом разительно отличался от того дома, в котором он вырос. Ничего общего! Скорее всего, это было сделано намеренно.

Корзинку с провизией мы оставили на кухне, решив, что сам пикник мы организуем прямо на причале, но чуть позже. После чего Гиббс повел нас к воде, где нас уже поджидала плоскодонка, очень уж дряхлая на вид.

– А она надежная? – спросила я, окинув подозрительным взглядом наше плавсредство.

Кажется, Гиббс обиделся.

– Более чем! – отрезал он. – Иначе я не планировал бы усадить сюда пятерых, то есть всех нас. Лодка, между прочим, наше фамильное достояние. Она принадлежала еще моему дедушке. Потом на ней плавал папа, а потом и мы с Кэлом, когда еще были детьми.

Имя Кэла заставило меня прекратить дальнейшее сопротивление, и я не стала озвучивать вслух свои прочие страхи, которые мешали мне с легким сердцем вступить на борт этой старой посудины. Я лишь придирчиво оглядела днище и стенки. Вдруг они все изрешечены дырками, которые оставило на них время.

Гиббс умелым маневром подогнал лодку к самому причалу. Я снова, уже в который раз, обильно смазала кожу солнцезащитным лосьоном. Мельком глянув на Лорелею, невольно позавидовала ей. Какая у нее атласная кожа, какой красивый и ровный загар. Воистину, поцелованная солнцем. И кажется, она совсем не потеет. Вон даже прическа на голове, несмотря на влажность, остается безукоризненной. Мягкой волной ее кудри рассыпались по плечам. Но ничего, подумала я даже с некоторым оттенком сладострастия. Очутись эта южная красотка в Мэне, быстро бы поняла, что и почем. Там бы у нее зуб на зуб не попадал от холода. Ведь у нас как? Стоит солнышку только закатиться, и температура тут же опускается ниже шестидесяти по Фаренгейту.

Гиббс раздал всем нам спасательные жилеты. Потом помог детям облачиться в них. А мне помогла надеть жилет Лорелея. Она туго затянула все лямки, чтобы в случае чего жилет не смог соскользнуть через голову, если я вдруг окажусь в воде и сумею удержаться на плаву. Впрочем, Гиббс еще и еще раз заверил всех нас, что ничего такого ни с кем из нас не случится ни при каких обстоятельствах. Во всяком случае, пока лодкой будет управлять он, как капитан нашего судна. Управившись со мной, Лорелея занялась уже своим жилетом. Я тоже стала помогать ей с застежками.

Я уже затягивала одну из последних лямок, ту, что на боку, когда она вдруг принялась негромко хихикать.

– Что-то не так? – спросила я.

– Передняя застежка все время отстегивается.

Я глянула на мачеху спереди и немедленно поняла, в чем суть проблемы. Слишком пышный бюст. Мы обе одновременно посмотрели на те две лямки, которые плотно обхватили ее талию.

– Да бог с ней, с этой застежкой! – нетерпеливо отмахнулась Лорелея. – Хватит с меня и тех двух, что на талии. Они наверняка удержат жилет на месте, да и сами не пролезут через мою грудь.

Я мгновенно покрылась краской. Ничего путного не приходило на ум в качестве ответной реплики. Разве что такое, от чего покраснеть можно еще сильнее. Но вот Гиббс осторожно, но решительно, отодвинул меня в сторону и сам занялся жилетом Лорелеи. Под его твердой рукой все пряжки тут же застегнулись и оказались на своих местах. Он действовал уверенно и ловко. Рука легко двигалась по поверхности жилета, нигде не задерживаясь даже тогда, когда он стал возиться с застежкой на ее груди. И хотя он врач-педиатр и занимается главным образом детьми, но я-то отлично знаю, что в годы учебы, да и после, уже как практикующий врач, он имел дело с пациентами обоих полов, различных возрастов и с различной степенью обнаженности. А потому я предпочла отвернуться, удивляясь самой себе. И с чего бы это мне злиться на Гиббса? Ясно же как божий день, что во всем виновата Лорелея. На нее мужчины слетаются словно мухи на мед. Главное достижение всей ее жизни – уметь охмурять представителей сильного пола. Всех без исключения. Вначале мне показалось, что, возложив вину на Лорелею, я почувствую себя лучше. Куда там! Настроение все равно уже было испорчено.

Кстати, я заметила, что она успела переобуться. И вместо высоченных шпилек надела босоножки без каблуков. И слава богу! Значит, не надо будет волноваться, что она своими пышными телесами рухнет в воду, зацепившись за что-нибудь ненароком. Первым на лодку вскарабкался Оуэн, Гиббс в это время придерживал лодку руками, обеспечивая ее устойчивость. Мальчик уже стал пробираться к задней скамье, но в это время Марис, стоя у самой кромки борта, громко откашлялась и, скрестив руки на груди, бросила на Оуэна выжидательный взгляд сквозь свои солнцезащитные очки.

– Оуэн! – укоризненным голосом окликнула Лорелея сына и тоже посмотрела на него многозначительно.

Мальчик тяжело вздохнул и, повернув назад, протянул руку девочке. Марис, несмотря на свою хрупкость, была сильной и ловкой. Тут и слепому было бы ясно, что она может залезть в лодку без всякой посторонней помощи. Я отвернулась от брата, чтобы спрятать свою улыбку, и увидела, что это же проделали Гиббс с Лорелеей.

Следующей в лодку полезла Лорелея. Ее с двух сторон поддерживали Гиббс и Оуэн, но все равно ее повело и держалась она неуверенно, что меня удивило. Ведь южанка же. С детства привыкла к лодкам. Гиббс крепко держал ее за руку, вцепившись в нее почти железной хваткой, и отпустил руку только тогда, когда Лорелея села.

– Спасибо! – поблагодарила его мачеха и одарила ослепительной улыбкой.

Гиббс повернулся ко мне и замер в нерешительности, явно не зная, с какой стороны ко мне подойти, чтобы помочь сесть в лодку.

– О, не беспокойтесь! Я сама, – сказала я, хотя в душе была совсем не против посторонней помощи. Но просто мне не хотелось становиться объектом его усилий сразу же после Лорелеи. Будто он не видит, какие мы с ней разные. Ведь достаточно только взглянуть на нас, чтобы понять это.

Я решительно двинулась вперед, но он, словно не услышав мой отказ, протянул руку.

– Не глупите, ладно? Мы уже столько всего преодолели, добираясь к нашей цели… Обидно будет, если прогулка закончится, не успев начаться. Еще до того, как мы отчалим от берега…

– Так почему бы нам и в самом деле… – начала я с твердым намерением прекратить этот балаган и немедленно вернуться домой и замолчала, вспомнив о своем обещании, которое дала детям. Так же молча вложила свою руку в руку Гиббса и страшно удивилась, обнаружив, что вторую руку крепко ухватил Оуэн, поддерживая меня с противоположной стороны.

Лодка слегка качнулась, и я мгновенно потеряла равновесие. Мне даже показалось на какую-то долю секунды, что я сейчас перевернусь вверх тормашками. Но Гиббс не ослабил свою хватку до тех пор, пока я не села.

– Все в порядке? – коротко поинтересовался он у меня.

Я молча кивнула, стараясь держаться уверенно. Но промолчала, ибо дрожащий от испуга голос выдал бы меня с головой.

Сам Гиббс уселся в задней части лодки рядом с румпелем и пару минут выжидательно наблюдал за тем, как мы устраиваемся на своих местах. Но вот сердце мое успокоилось и стало биться ровнее, и я услышала звуки, которыми полнятся окружающие нас болота. Странные, ни на что не похожие звуки, издаваемые десятками невидимых существ. Какое-то щелканье, уханье, потрескивание… Почему-то я вдруг вспомнила про террариум Оуэна. А интересно было бы поймать пару-тройку местных насекомых. Но для этого надо как минимум оторвать руки от бортов лодки, в которые я вцепилась сразу обеими руками. А потом еще нужен трал для того, чтобы пропустить через него воду и пошарить по дну в поисках необычных растений и насекомых.

– Может, нам повезет увидеть дельфина! – крикнул Оуэн.

Господи, помилуй, взмолилась я мысленно. Никаких дельфинов. Но опять же промолчала, крепко держась руками за борта. А вдруг кому-нибудь сейчас придет в голову мысль сигануть прямо в воду? Возьмет и прыгнет, а заодно и лодку перевернет.

– Или даже живого крокодила! – с не меньшим энтузиазмом прокричала в ответ Марис.

Я немедленно спрятала руки.

– Крокодила?! – воскликнула я не своим голосом.

– Не волнуйтесь, Мерит! – поспешил успокоить меня Гиббс. – Если мы их сами не затронем, они нас тоже не тронут.

Голос его звучал спокойно и уверенно. Вот таким голосом он наверняка беседует со своими маленькими пациентами перед тем, как сделать им укол.

– Но если увидите маленьких крокодильчиков, то надо держаться от них подальше, – авторитетно заметила Марис. – Ведь там, где есть малыши, наверняка рядом и их мамаши.

Я затравленно глянула на причал, прикидывая, смогу ли я без риска для жизни запрыгнуть на него обратно. Но тут я вспомнила Кэла и, перехватив насмешливый взгляд Гиббса, уверенно расправила плечи.

– Готовы? – обратился ко всем нам Гиббс, ожидая, что мы кивком головы подтвердим свою готовность. После чего включил двигатель. Послышался резкий, дребезжащий звук. Но вот мотор заработал ровнее и тише, что-то, похожее на негромкую барабанную дробь или монотонный гул. Вскоре я уже привыкла к этому гулу и перестала замечать его, тем более что он ничуть не заглушал музыку окружающих болот.

Первое, что я почувствовала и заметила, – это, конечно, запах. Тот самый, который так поразил меня, когда я впервые вместе с мистером Уильямсом вступила во двор дома Хейвардов. Так пахнет болотная грязь, объяснил он мне. Как же он называл ее? Пыхтящая грязь? Или пыхтящий ил? Такой специфический запах зелени и земли с привкусом солоноватой морской воды. Для меня совершенно чужой, экзотический запах, почти неприятный, но странным образом притягивающий к себе и даже немного опьяняющий. Ничего подобного я не встречала дома, в Мэне.

Но вот лодка выплыла в более широкий рукав. Высокие заросли травы, сквозь которые мы продирались только что, отступали от бортов лодки все дальше и дальше, по мере того как мы приближались к чистой воде. Однако Гиббс сдержал свое слово. От большой воды мы держались на приличном расстоянии. Почти всегда рядом с берегом. Намытые груды песка по обеим берегам реки были похожи издали на подводных пресмыкающихся, которые вдруг пробились наружу из глубины болот и теперь нежатся на раскаленном солнце, подставляя ему свои покрытые солью спины. И каждые шесть часов и шесть минут их со всех сторон омывают волны прилива и отлива.

Никогда не видела подобных пейзажей раньше. В них все построено на контрастах. Вроде голо и пустынно, и одновременно пышная, буйная растительность, куда ни кинь взгляд. Вроде преобладает лишь один зеленый тон, но какое немыслимое количество оттенков и полутонов. Ежесекундно меняющийся ландшафт, и при этом все вокруг застыло в своей неподвижности, за исключением ритмичных волн прилива и отлива.

– Это – мое самое любимое место на земле! – сказала Марис. – Ни за что на свете не уеду отсюда. Никогда!

Последние слова она проронила почти тихо, как обычно говорят в церкви, боясь потревожить покой святого места.

– А пляжи здесь есть? – поинтересовался у Гиббса Оуэн. – Или все одна трава?

Гиббс глянул на меня, потом на Оуэна.

– Есть. Но пляжи мы пока отложим… до следующей прогулки. Напомни мне, чтобы я свозил тебя на Охотничий остров. Подростком я проводил там дни и ночи. Там, кстати, есть маяк. И смотрители даже позволяют забраться наверх.

Задумчивая улыбка осветила лицо Гиббса. Наверняка вспомнил что-то приятное, подумала я. Ясное дело, что! Пиво, музыка, девочки… очень даже хорошо могу себе представить, чем он там занимался в юном возрасте. Впрочем, как и все его сверстники. Гонял мяч по полю, нырял с головой в океан. Легко вообразить себе, каким бесшабашным ребенком был Гиббс. Из тех, про кого говорят «сорвиголова», кто вырос рядом с водой и на воде, для кого загар – это само собой разумеющаяся вещь, как и выцветшие на солнце добела волосы или ночи, когда можно поплавать нагишом. А вот Кэла я почему-то не могу себе представить таким. Как ни пытаюсь, а не могу!

– Мне здесь нравится, – негромко сказал Оуэн. – Здесь совсем не так, как у нас дома, на озере Ланье. Такое впечатление, что у всех этих деревьев, что вокруг нас, нет никаких шансов вырасти высокими.

Гиббс замедлил ход, мотор низко заурчал.

– В какой-то степени так оно и есть. В здешних местах выживают лишь самые сильные растения. Те, которые смогли приспособиться к окружающему климату, к природе, с которой они ведут непрестанную борьбу за свое существование. Ведь совсем не просто находиться в воде полдня, а вторую половину жариться на раскаленном солнце. Обычные растения таких перепадов температур попросту не выдержали бы и погибли.

Оуэн задумался, сосредоточенно нахмурив лоб.

– Да, – согласился он с Гиббсом после минутного раздумья. – Но, с другой стороны, ведь это самые обычные растения. Просто они научились жить в необычных условиях. Что ставит их в один ряд с самыми выносливыми растениями на земле. Вот потому все они – супер! Это точно.

– Согласен! – ответил ему Гиббс и подключил скорость. – Хотя примеры такой выносливости можно найти и среди других растений. И среди животных тоже… И среди людей.

Гиббс пристально смотрел перед собой, но мне показалось, что последняя реплика была адресована непосредственно мне. Я снова вспомнила Кэла. Как могут два брата, выросшие и воспитанные в одном доме, быть такими разными. И вот результат. Один, поборов все и вся, выжил, а второй – нет.

Однако вскоре я начисто забыла о флоре и фауне, заселившей местные болота, и перестала обращать внимание на стрекотание мотора. Ибо мы наконец выплыли непосредственно на саму реку. Я была поражена открывшейся мне картиной. Как легко и непринужденно земля уступает место воде, как болотистые топи сменяются плавным течением реки, омывающей многочисленные островки и отмели. Никакого сравнения с береговой частью Мэна, какой она сохранилась в моей памяти. Отвесные гранитные скалы, о которые с шумом разбиваются ледяные волны, накатывающие на берег. Атлантическое побережье в моем родном городе всецело находится во власти северных ветров и холодной воды. Его суровый облик сформировался под влиянием этих разрушительных стихийных сил, столетиями шлифующих неприступные глыбы гранита. А вот здешние места, подернутые изумрудными болотными водорослями, среди которых с важным видом разгуливают длинноногие птицы, они похожи на райский уголок, перенесенный сюда, на землю, откуда-то сверху чьей-то ласковой и доброй рукой.

Перемена в освещении заставила меня поднять глаза вверх, и из моих уст непроизвольно сорвался восхищенный вздох. Лазурный небосвод, солнце, сияющее прямо над нашими головами. Его золотистый нимб переливался и искрил, вызывая еще большее изнеможение, чем даже жара. Я попыталась облечь свои ощущения в слова, сказать что-то путное и имеющее смысл. Несколько раз открывала рот и тут же снова закрывала, не в силах произнести и звука. Словно язык к небу прирос.

– А небо здесь совсем другое, – выдавила я из себя наконец. Глупость, конечно. Ведь я силилась сказать совсем другое. Я хотела сказать, что оно здесь такое огромное, это небо. Но при этом совсем не похоже на небо в его традиционном понимании и восприятии.

Я снова обвела глазами окружающий меня пейзаж. Лодка медленно двигалась вперед, оставляя за собой кильватерный след, убегавший назад к болотам и теряющийся среди густой зелени, словно приглаженной сверху каким-то аккуратистом. А на горизонте впереди вода и небо уже слились друг с другом, образовав единое целое.

– Вот она, водная ширь во всей ее необъятности и во всем ее великолепии, – негромко обронил Гиббс.

– Согласна! – выдохнула я, даже не успев подумать. И тут же поняла, что только что Гиббс озвучил мои собственные мысли, найдя для них самые подходящие слова. Впрочем, никак нельзя, чтобы он об этом догадался.

Оуэн хлопнул его по руке, потом разжал свою ладонь и предъявил всем нам раздавленного комара. Потом сунул руку в воду и смыл его с ладони. Я увидела, как Лорелея отмахивается от насекомых с помощью ивового прутика, а Марис пустила в ход свою пляжную сумку. Но кажется, именно я и брат стали наиболее притягательными объектами для этих зловредных кровопивцев. Я хлопнула себя по лодыжке, где уже остался крохотный кровавый след от укуса.

– А у вас в Мэне есть комары? – спросил у меня Оуэн.

– Еще сколько! Комар, можно сказать, – это неофициальный символ нашего города.

Мальчик широко улыбнулся.

– Папа говорил то же самое про Джорджию.

– Тогда в Южной Каролине таким символом может вполне стать крохотный жучок пальметто, – бросил Гиббс и взялся за румпель, круто развернув лодку влево. Нас обдало фонтаном брызг, и я тут же стала искать глазами, за что уцепиться, чувствуя, как сердце снова уходит в пятки.

– Прошу прощения, – повинился Гиббс за свой неожиданный маневр, и голос его действительно был полон раскаяния. – Полагаю, нам пора вернуться в док и перекусить.

Я согласилась кивком головы, несколько смутившись, когда обнаружила, что прижимаю руку к сердцу. Я отвернулась, и в этот момент взгляд мой зацепил птицу с алебастрово-белым оперением. Она неподвижно стояла в воде на своих длинных черных ногах. Казалось, она не смотрит на нас, и ее грациозная головка тоже застыла неподвижно. Но я понимала, что птица все равно каким-то образом фиксирует наше присутствие. Наверное, так видят люди в темноте. Роскошное белоснежное оперение хвоста придавало птице просто неотразимый вид. Я затаила дыхание, разглядывая красавицу. Жаль будет, если она сейчас сорвется с места и улетит прочь.

Эта незнакомая мне птица воплощала в себе одновременно и красоту, и силу, и грацию, и независимость. Впервые за все время прогулки я подумала, что поступила правильно, согласившись на путешествие по воде. И даже плоскодонка Гиббса больше уже не пугала меня. Ведь именно благодаря ей я и сумела увидеть такое чудо природы, приобщиться к волшебному миру фауны, которая обитает в этих красивейших местах. Каждая травинка, увенчанная золотистым хохолком, тянущаяся вверх из болота, каждая сладкоголосая птичка, издающая свои трели в зарослях камыша, необъятные водные просторы, все они были подобны тончайшим нитям из паутины, оплетающими мое израненное сердце. Я стала наблюдать за тем, как птица одним энергичным и точным движением опустила свой оранжевый клюв в воду и тут же извлекла из воды рыбешку. Лодка тихо скользнула мимо птицы, пока она занялась своей трапезой, а мне захотелось поаплодировать находчивости и уму этого прекрасного создания.

– Большая белая цапля, – пояснил мне Гиббс. – Обычно птенцы у них вылупляются на свет где-то в июне. Значит, здесь поблизости есть гнездо. Вот вернемся через месяц сюда, и вы сами услышите, как пищат малыши, требуя пищи. Они издают очень смешные звуки, похожие на крики «Мне! Мне! Мне!».

– Не может быть! – воскликнул Оуэн, запрокидывая голову назад в тот самый момент, когда гигантская птица расправила крылья и взмыла ввысь, пролетев над нами так низко, что стало слышно, как трепещут в воздухе ее перья, похожие на тончайшие струйки дыма. Само воплощение элегантности и царственного величия. Нет, все же ни один рукотворный летательный аппарат никогда не сравнится по своей красоте и изяществу с полетом птицы.

– Точно, точно! – поддержала Гиббса Марис. – Я сама слышала. Вот приедем сюда с тобой в следующий раз и послушаем вместе.

– Хорошо! – неуверенным голосом пробормотал Оуэн. Я увидела, что у него даже уши мгновенно стали пунцовыми, явно уж не от солнца. Мы встретились глазами с Лорелеей и обменялись понимающими улыбками, но тут я вовремя вспомнила, что это за женщина, Лорелея, насупилась и отвела глаза в сторону.

Гиббс причалил к берегу, и все мы кое-как выбрались на сушу, обойдясь без потерь. Гиббс подал руку мне, и я, крепко ухватившись за нее и стараясь не смотреть вниз на узкую полоску воды, отделявшую причал от лодки, распрямила ноги и перепрыгнула разверзшуюся подо мной пропасть, едва сдерживаясь от того, чтобы не издать победный клич, когда мои ноги опустились на деревянный помост дока.

– Миссис Хейвард! Взгляните! И у меня тоже такой есть!

Я повернулась к Марис, которая закатала вверх одну штанину и продемонстрировала мне внушительный шрам на коленке. Я глянула на свою ногу, туда, где заканчивались шорты и где виднелся длинный, не менее шести дюймов, рубец. С каждым годом он становился светлее и светлее, уходит краснота, разглаживается кожа, но все же он никогда не исчезнет полностью. Как ни странно, я была этому только рада. Потому что есть такие проступки, для которых недостаточно кратковременного наказания.

– Я неловко спрыгнула с лошади и упала. А откуда шрам у вас?

Невинный вопрос маленькой девочки. Конечно же, она не имела в виду ничего такого. И обидеть меня не хотела. А потому я не должна злиться на нее. Но я почему-то разозлилась, и внезапно к тому же. Потому что вопрос Марис напомнил мне о том, почему я так панически боюсь воды и почему так упорно сопротивлялась, не желая участвовать в этой прогулке. Злость накрыла меня с головой, отодвинув куда-то в сторону все те прекрасные впечатления, которые оставило у меня наше путешествие по воде.

Марис продолжала внимательно разглядывать меня сквозь голубые солнцезащитные очки. Я постаралась взять себя в руки и ответить спокойно.

– Это был несчастный случай. Мне было двенадцать лет. Словом, все случилось очень давно.

Я ощутила взгляд Гиббса, но сделала вид, что не замечаю его, всецело сосредоточив свое внимание на распутывании пряжек и застежек своего спасательного жилета. А потом стала помогать детям разобраться уже с их жилетами. Гиббс и Лорелея направились в дом, чтобы забрать из кухни корзинку с провизией для нашего пикника.

Когда Лорелея расстелила веселенькую скатерть в красно-белую клетку прямо на деревянных досках помоста и возле самой воды, я уже была почти готова потребовать обратно свой спасательный жилет. Зато все остальные отнеслись к такому выбору места как к чему-то само собой разумеющемуся, поэтому и мне пришлось держать рот на замке. Правда, мысленно я все же прикинула вероятность того, что из зарослей на нас вполне может прыгнуть крокодил, но тоже промолчала, не став пугать (или смешить) остальных.

Все начали помогать Лорелее распаковывать корзину. Доставали порции, аккуратно замотанные в пластик, и выкладывали прямо на скатерть. Я занялась тем, что стала снимать пленку с продуктов, а потом и крышки с банок и бутылок, как вдруг Лорелею снова повело в сторону и она едва не рухнула на меня. Поскольку мы обе сидели на корточках, то я не потеряла равновесие и смогла вовремя подхватить ее. Несмотря на макияж, лицо Лорелеи стало белым как мел, а кожа покрылась испариной.

– С вами все в порядке? – спросила я у нее, понимая, что если бы меня не было рядом, то она наверняка рухнула бы в воду.

К нам быстро подскочил Гиббс, взял ее за руку и стал считать пульс. Мы все молча наблюдали за этой сценой.

– Думаю, ей лучше всего побыть сейчас где-нибудь в тенечке. Отведу ее в дом. Там попрохладнее, дам воды, а потом уложу на диван. Пусть полежит немного.

Гиббс повернулся к Оуэну.

– Не волнуйся, Роки. С мамой все будет в полном порядке.

Глупо, но в эту минуту я почувствовала прилив благодарности к Гиббсу за то, что он не преминул успокоить и подбодрить сына Лорелеи.

Сама же Лорелея с трудом переставляла ноги, и ближе к дому Гиббс взял ее на руки. Подхватил словно пушинку и понес вперед. Ее длинные пальцы с ярким маникюром безвольно свесились с его плеч. Я тут же отвернулась и стала разглядывать яства, разложенные на скатерти, словно хотела побыстрее стереть из памяти только что увиденную картинку.

Когда Гиббс снова присоединился к нам, мы трое были заняты тем, что накладывали себе закуски на тарелки.

– Как она? – поинтересовалась я, довольная тем, что мне удалось задать вопрос нейтральным тоном.

– С ней все будет в полном порядке. Просто лекарства, которые принимает Лорелея, приводят к сильному обезвоживанию организма. Что, в свою очередь, может вызвать тепловой удар, особенно если долго находиться на солнце. Лорелея выпила целый стакан воды, и ей сразу же полегчало. Я завел будильник, встроенный в духовку. Через час он ее разбудит.

– Вот и хорошо, – сказала я, недоумевая, почему он избегает встречаться со мной глазами.

Гиббс уселся на плед рядом со мной и радостно потер руки.

– Итак, кто из вас желает арбуза?

– Я! Я! – дружно закричали дети. Их руки и лица были перемазаны майонезом, оставшимся от уже съеденных бутербродов. На верхней губе у каждого отпечатались желтые полумесяцы от бутылок с лимонадом.

Я глянула в корзинку, но она была пуста.

– Что вы ищете? – поинтересовался у меня Гиббс.

– Ножи и вилки. А как иначе мы будем есть арбуз?

Дети рассмеялись. Я увидела, что Гиббс тоже с трудом сдерживается от смеха.

– Вы что, впервые будете есть арбуз? В детстве никогда не соревновались, кто дальше выплюнет арбузную семечку?

Я попыталась вспомнить, потом отрицательно покачала головой.

– Не помню… В наших магазинах, конечно, продавались арбузы, но не могу вспомнить, чтобы я когда-нибудь их ела. И те арбузы, которые продавались у нас, никогда не были такими красными, как этот. Одно могу сказать с полной уверенностью: никогда в жизни я не плевалась семечками, случайно или преднамеренно.

Опять сморозила очередную глупость, подумала я про себя, перехватив их недоуменные взгляды. Но что такого я сказала? Солнце приятно щекотало кожу. Вот я сижу на маленькой пристани среди сплошных болот, и никому нет дела до того, что я нахлобучила на голову какую-то старушечью шляпу с развевающимися полями, что на моей физиономии уже по меньшей мере три слоя солнцезащитного лосьона и что я впервые за долгие-долгие годы решилась напялить на себя шорты.

Кажется, Гиббс правильно истолковал мое смятение. Точными движениями заправского хирурга, демонстрирующего какой-то прием своим студентам, он развернул кусок арбуза и предъявил его нам на вытянутой руке, словно только что завоеванный приз. Потом слегка подался вперед и впился в его мякоть как раз посредине куска. Сок мгновенно брызнул наружу и потек по обеим рукам и по кожуре.

– Ничего не поделаешь, Мерит! По-другому с арбузами никак не справиться. – Он сложил губы трубочкой и выплюнул семечку изо рта.

Я как завороженная проследила за траекторией ее полета. Семечка упала в воду довольно далеко от берега.

– Отличный плевок, доктор Хейвард! – совершенно искренне восхитился Оуэн, видно, выставив ему пять баллов по пятибалльной системе.

Гиббс вскинул руку вверх с видом триумфатора, а потом легонько погладил ладошку Марис своими слипшимися от сока пальцами.

– Настоящий талант, – коротко прокомментировала я, в глубине души все еще надеясь, что меня все же освободят от участия в подобных соревнованиях.

– Благодарю вас, мэм! – церемонно раскланялся Гиббс. – Между прочим, когда я был еще подростком, то три года подряд становился чемпионом по дальности плевания арбузных семечек на нашем Фестивале на воде.

– Наверняка именно сей факт, включенный в ваше резюме, и способствовал тому, чтобы вас приняли на медицинский факультет. А что случилось на четвертый год? Повзрослели? Или потеряли пару зубов на соревнованиях?

Веселые искорки в глазах Гиббса моментально потухли. Он бросил отрешенный взгляд на свой кусок арбуза, даже не обратив внимания на то, как обильно сочится из него сок, падая прямо на скрещенные ноги.

– Нет. Зубы остались при мне. Кэл уехал, и я как-то сразу утратил всякий интерес к Фестивалю на воде. Больше я в нем не участвовал.

– Обожаю Фестиваль на воде! – воскликнула Марис, не замечая внезапно воцарившегося вокруг напряжения. – Он проходит раз в год, в июле. Там всякие разные игры, аттракционы, много музыки… И столько всякой вкуснятины… – Девочка повернулась к Оуэну. – Ты можешь пойти на фестиваль вместе со мной и моими родителями. Мы каждый год туда ходим. Потому что папа обязательно должен участвовать в регате… Хотя он ни разу еще не выиграл гонки. Но папа говорит, что надо же кому-то быть и последним. Вот это он и есть!

Оуэн молча кивнул головой. То ли он не был вполне уверен, что ему следует что-то ответить, то ли вопрос его участия в Фестивале в составе семьи Марис можно было считать уже делом решенным, не требующим дополнительных согласований.

Гиббс вручил ему порцию арбуза, следующую вручил Марис. Наконец очередь дошла и до меня. Он протянул мне кусок с таким видом, будто вызывал на поединок. Делать было нечего. Пришлось принимать вызов. И хотя всеми фибрами души я в этот момент жаждала лишь одного: заграбастать стопку салфеток, которые предусмотрительно уложила в корзину Лорелея вместе с продуктами и к которым, кстати, пока еще никто не притронулся, и выплевывать семечки туда, но надо было идти ва-банк. Я впилась зубами в арбузную мякоть и тут же закрыла глаза от восхищения. Необычная сладость разлилась во рту.

Я жевала молча, наслаждаясь каждым кусочком и медленно прожевывая мякоть во рту, пока там не остались лишь несколько плоских семечек. Поскольку все ждали от меня продолжения представления, то я переместила семечки поближе к губам, а потом начала выплевывать наружу по одной. Само собой, ни один мой плевок не перекрыл результатов Гиббса. Но для первого раза получилось в общем-то неплохо. Я с готовностью протянула руку за вторым куском.

Моя победная улыбка сбежала с лица, когда я вдруг заметила чуть поодаль от нас мужчину, стоявшего на небольшом клочке суши прямо возле самой кромки болота. На нем была бейсболка с логотипом команды «Атланта Брэйвз», джинсовые шорты и белая майка. Вот он сделал шаг, потом другой, медленно пробираясь к воде и при этом размахивая чем-то перед собой. Он подошел ближе, и стало понятно, что он держит в руках металлоискатель.

Гиббс откинулся на спину, заложив руки за голову.

– Вы даже не представляете, сколько всяких сокровищ хранят в себе наши болота. Что и не удивительно. Прибой много чего сюда заносит. А уж после большого шторма или урагана на дне можно отыскать что угодно. Моему брату как-то на Рождество тоже подарили металлоискатель. Так с тех пор он с ним практически не расставался. Мы вместе с ним все время искали сокровища.

– Вот здорово! – воскликнул Оуэн и задрал голову к солнцу. Я заметила, что кончик носа у него уже покраснел. – И что-нибудь нашли?

Гиббс устремил свой взгляд на незнакомца.

– Много чего. Главным образом хлам. Банки из-под пива, открывалки для бутылок, колпаки на колесные диски, всякую такую ерунду. Но иногда попадалось и кое-что стоящее. – Гиббс замолчал и стал морщить лоб, пытаясь вспомнить, что же стоящее они с братом выловили из болот. – Однажды мы нашли пулю времен Гражданской войны. Помню, мы так обрадовались… Поволокли свою находку в антикварную лавку, что на Бей-стрит. И антиквар подтвердил нам, что да, пуля действительно относится к периоду Гражданской войны.

– А вы еще храните ее?

Гиббс отрицательно мотнул головой.

– Нет. Ее забрал себе Кэл. Не знаю, что стало с пулей потом.

Я перевела свой взгляд с искателя сокровищ на Гиббса. Что-то он зацепил своими словами в моей памяти.

– А что еще интересного вам удалось найти? – спросил Оуэн и выжидательно подался вперед, обхватив руками колени, которые тоже заметно покраснели. Я уже приготовилась посоветовать ему смазать их солнцезащитным кремом, но Гиббс опередил меня, заговорив первым:

– Детали самолета. Какой-то болт, с куском оторванного металла на нем. Вначале мы даже не поняли, что это такое. Снова побежали к антиквару. Вот он и сказал нам, что, скорее всего, это какая-то деталь самолета. А еще сказал, что в пятидесятых годах прошлого века какой-то самолет потерпел крушение в наших местах. Вот, должно быть, нам и попалось что-то из его останков.

– А можно нам взглянуть на эту деталь? – немедленно поинтересовался Оуэн, уже изначально включив в число экскурсантов и Марис, которая тоже слушала откровения Гиббса с широко распахнутыми глазами.

– К сожалению, и этой детали у меня тоже нет. Болт забрал себе Кэл и спрятал вместе с пулей в коробку из-под обуви, которую всегда держал у себя под кроватью. Наверное, перед своим отъездом он выбросил все эти детские сокровища.

– Ничего он не выбросил! – вмешалась в разговор я, чувствуя, как у меня пересохло в горле. – Он хранил их у себя до последнего дня.

Я вспомнила, как обнаружила коробку из-под обуви у себя дома в шкафу уже после гибели Кэла. Он никогда при жизни не заводил со мной разговор об этой коробке или о ее содержимом. И я уже приготовилась загрузить ее в те пакеты, которые предназначались для передачи в какую-нибудь благотворительную организацию. Но в самый момент, уже перед самым моим отъездом в Бофорт, я снова извлекла эту коробку на свет божий и взяла с собой, как одно из немногих напоминаний о покойном муже.

– Я привезла эту коробку сюда. Вернемся домой, и я покажу ее тебе.

Последние слова были адресованы Оуэну.

Все трое уставились на меня ошарашенными глазами, заставив вспомнить, где я нахожусь и что делаю. Я отложила свой недоеденный кусок арбуза в сторону, взяла в руки салфетку и чистую тарелку.

– Пойду отнесу что-нибудь перекусить Лорелее. Уверена, когда она проснется, у нее появится аппетит.

Гиббс отрезал солидный ломоть от одной из четвертинок арбуза и положил его на тарелку. Наши взгляды встретились. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, словно думали об одном и том же. Вспоминали Кэла, который мальчишкой охотился на болотах вместе со своим младшим братом в поисках спрятанных там сокровищ.

Но когда я уже шла к дому, неся тарелку с закусками для Лорелеи, то думала совсем о другом. О том, какое чудное по своей красоте то место, в котором родился и вырос Кэл. А еще о том, почему так много значили для него эти вещицы, что он даже решил взять их с собой, когда уезжал. Старая пуля и крохотный обломок потерпевшего крушение самолета.

Глава 14. Лорелея

Лорелея почувствовала, как туго натянута кожа на ее лице. Верный признак того, что она пробыла на солнце слишком долго. Мама всегда скептически относилась ко всем солнцезащитным средствам и постоянно говорила ей, что единственный способ уберечь кожу от морщин – это как можно меньше времени проводить на солнце. А лучше всего вообще избегать его. Однако в детстве, да и потом, в ранней юности, она, конечно, пропускала советы мамы мимо ушей, энергично намазывала себя всякими кремами для загара, стараясь загореть дочерна. И только когда она сама уже стала мамой, Лорелея наконец стала прибегать к помощи всяких солнцезащитных средств. Теперь она уже не гонялась за шоколадным загаром, скорее наоборот. А уж лицо и вовсе оберегала от попадания прямых солнечных лучей. Пусть тело загорает, как ему хочется. Но только не лицо! В конце концов, для придания коже лица нужного атласного оттенка существует макияж.

Но сегодня ей нужно было снова почувствовать на себе солнце, и не только на теле, но и на лице тоже. Эта потребность была столь острой, что она даже вспомнила, как во время беременности буквально сходила с ума, так ей хотелось жареных пикулей и пончиков с заварным кремом. Вдруг в солнечных лучах заключена особая исцеляющая сила, которая так необходима ей и ее телу сегодня и которой у нее самой, к сожалению, нет. Что не помешало ей мысленно сформулировать еще одну заповедь для своего сына, которую чуть позже она обязательно запишет в Тетрадь умных мыслей. Ежедневно защищай себя от прямого воздействия солнечных лучей. За исключением тех случаев, когда ты действительно хочешь почувствовать солнечное тепло на своей коже.

Лорелея оперлась на край кровати и махнула рукой в сторону стенного шкафа, обращаясь к Гиббсу.

– Мерит сказала, что все коробки в шкафу – ваши. Можете забирать их, когда хотите. А все, что приготовлено на выброс, мы сложили вон там.

Она указала на угол своей комнаты, где тоже стояла стопка коробок.

После того как они отвезли Марис и вернулись к себе, Лорелея буквально заставила Гиббса зайти в дом и выпить стакан холодного сладкого чая. Она затылком почувствовала, как недовольно буравит ее глазами Мерит, но все равно радушно улыбнулась Гиббсу, когда тот ответил согласием. Конечно, она понимала. Все устали и даже разомлели от жары. Всем хочется немедленно в душ. А вот лично ей не хотелось, чтобы этот день кончался. Давно она уже не видела сына таким беззаботным и счастливым, не слышала его громкого жизнерадостного смеха. Кажется, впервые за долгое время он почти не скучал об отце. А потому пусть этот благословенный день длится и длится без конца, чтобы Оуэн смог запомнить его на всю оставшуюся жизнь.

Гиббс снял с полки одну из коробок. И Лорелея невольно залюбовалась игрой его мускулов под рубашкой. Если Мерит не начнет в ближайшем будущем замечать все достоинства этого мужчины, то Лорелея лично поведет падчерицу к окулисту, чтобы тот проверил ее зрение.

Но вот Гиббс снял с коробки крышку и заглянул внутрь. А потом извлек оттуда какую-то игрушку.

– Вау! Уже забыл, когда видел эту игру в последний раз.

Устав стоять на одном месте, Лорелея лишь изогнула слегка шею, чтобы разглядеть, что именно поразило Гиббса в коробке, которую он слегка наклонил в ее сторону.

– «Морской бой», – прочитала она вслух. – Только слышала про эту игру, но никогда не играла сама. Интересная игра?

– Она может быть даже очень интересной, но при одном условии. Когда ваш соперник умеет проигрывать, а не швыряет все в разные стороны при первом же потопленном корабле из его эскадры.

Гиббс принялся внимательно разглядывать крышку, потом стал машинально играть указательным пальцем с оторванным куском скотча, которым был заклеен один из углов коробки.

– В детстве мы часто играли с Кэлом в «Морской бой».

Он отложил коробку в сторону и взялся за следующую.

– А вот еще одна военная игра для детей. Называется «Стратего». А вот эта игра уже на развитие логического мышления: «Улики». Чистая классика, и та и другая.

Гиббс взглянул на Лорелею.

– Я хотел отдать эти игры детям, но подумал: а вдруг ими заинтересуется Оуэн? Будет чем заняться в ненастную дождливую погоду.

– Спасибо, Гиббс. Оуэн будет на седьмом небе от счастья. Может, Мерит тоже захочет сыграть с ним когда-нибудь. – Лорелея прикусила нижнюю губу, прикидывая, стоит ли задавать Гиббсу вопрос, который уже крутился на кончике ее языка. Но вот слова сами собой сорвались с ее уст: – Как вам кажется, Мерит хорошо ладит с Оуэном? По-вашему, она испытывает к нему хоть какую-то привязанность?

Лорелея увидела, как дрогнули уголки его губ.

– По-моему, невозможно не привязаться к такому замечательному мальчишке. Вот и у них… Все у них обстоит великолепно.

Больше Гиббс ничего не добавил, а лишь молча сложил игры в общую кучу.

– Чуть позднее, после того как просмотрю все коробки, я отнесу эти игры в его комнату. А может, отыщу и еще кое-что интересное для Оуэна. – Он снова немного помолчал. – Вы уверены, что стоит заниматься этим именно сейчас? Вам нужно немного отдохнуть.

Лорелея отрицательно качнула головой.

– Только если вам самому не хочется. А вообще-то я собиралась пригласить вас остаться у нас на ужин.

Лорелея попыталась изобразить на своем лице улыбку, но смогла лишь слегка растянуть губы.

– С удовольствием останусь, но только если вы позволите мне заказать пиццу. Вам нельзя сейчас стоять у плиты.

– Пицца! – громко крикнул Оуэн в коридоре и вприпрыжку побежал к их дверям. – Кто-то сказал «пицца»?

Гиббс бросил на Лорелею виноватый взгляд.

– Ну вот! Кажется, дело решенное… Итак, на ужин у нас будет пицца.

– Пицца? – прозвучал очередной вопрос.

Они повернулись на голос Мерит, которая неожиданно возникла за спиной Оуэна. Ее волосы были еще влажными от душа. Но она уже успела сменить шорты на свою привычную униформу: блузку и юбку. Несмотря на наличие шляпы и обильного использования солнцезащитного лосьона, Мерит тем не менее получила свою порцию поцелуев от солнца. Нос и скулы заметно порозовели. Да и вообще, вид у нее стал менее суровым и она совсем не была похожа на ту бледненькую и растерянную Мерит, которую Лорелея и Оуэн увидели в момент самой первой встречи с ней. К тому же сейчас она выглядела гораздо, гораздо моложе своих лет. Прямо как девчонка с тех фотографий, которые Роберт когда-то развесил в рамочках по всему дому. Такая очаровательная девочка в веселых нарядах с озорной улыбкой ребенка, у которого мама еще пока жива. Лорелея с удовольствием нанесла бы последний штрих на этот новый образ Мерит: накрасила бы ей губы розовой помадой, но разве может она позволить себе такое своеволие? Да и нельзя спугнуть птичку, коль скоро она уже приготовилась взлетать. Прогресс явно налицо.

– Я угощаю! – поспешил уточнить Гиббс. – Знаю одно замечательное место, где готовят вкуснейшую пиццу. Там я и закажу нам на ужин, как только каждый из вас скажет мне, с чем именно желает свою пиццу.

Оуэн с готовностью начал перечислять все виды своих любимых начинок, но Лорелея заметила, что Гиббс его не слушает. Он подошел к Мерит и спросил:

– Где вы это отыскали?

Мерит держала в руках две банки из-под огурцов, закрытых выцветшими желтыми крышками с пробуравленными сверху и поржавевшими от времени отверстиями.

– Я занялась поисками коробки Кэла, потому что точно знаю, что положила ее в машину, когда собиралась сюда. Но сейчас со всей этой инвентаризацией и сама не знаю, куда я ее сунула. Но зато обнаружила на одной из полок в шкафу Эдит вот это и подумала, что вдруг банки могут пригодиться Оуэну, если он вздумает ловить светлячков вместе с друзьями.

Гиббс осторожно взял банки из ее рук и заглянул в одну из них.

– Когда-то это были наши банки, моя и Кэла. Должно быть, бабушка берегла их все эти годы.

Оуэн тоже заглянул в одну из банок и увидел на дне высохшее до прозрачности тельце насекомого.

– В этой банке лежит мертвый светлячок. Не повезло ему, бедолаге! А это не плохая примета?

Гиббс ласково взъерошил волосы мальчугана.

– Нет. Это – не плохая примета. Да и вообще, не стоит верить в приметы. Ведь все мы, и люди, и насекомые, сами творим свою судьбу.

Он взял банку и вытряхнул светлячка наружу, а потом взял в руки вторую банку.

– Вот это – моя, – сказал он, протягивая эту вторую банку Оуэну. – Пользуйся на здоровье!

Оуэн нахмурил лоб и принялся сосредоточенно разглядывать банку, даже перевернул ее вверх дном.

– А как вы определили, что эта – ваша?

– Потому что мне пришлось заменить свою банку. Взгляни! Эта поновее, да и форма у нее другая. В начале девяностых компании, занимающиеся производством маринованных огурцов, поменяли дизайн своей стеклотары. Она стала такой, как эта банка.

– А что случилось со старой банкой? – задал следующий вопрос Оуэн, и Лорелея посмотрела на него с нескрываемой гордостью.

Они с мужем всегда учили сына, что не надо стесняться спрашивать и задавать вопросы. Иначе никогда и ничего не узнаешь и так и умрешь невежей. Эту очевидную истину она, само собой, не забыла внести в свою Тетрадь умных мыслей. Но там еще вполне хватит места и для другой истины: Никогда не бойся спрашивать, даже если ты не вполне уверен в том, что хочешь услышать ответ.

Мерит перехватила взгляд Гиббса. Кажется, она уже догадалась, каким будет его ответ.

– Потому что брат разбил мою банку. – Гиббс помолчал немного, видимо решая, стоит ли продолжать. – Он разозлился, что я поймал больше светлячков, чем он, вот и швырнул мою банку о скалу, и она разбилась.

– Но это же подло.

– Ну, да… наверное… Правда, потом он извинился. И даже сбегал в магазин, купил банку маринованных огурцов и съел их все до единого за один присест… в знак наказания самому себе и для того, чтобы поскорее освободить мне банку.

Оуэн снова внимательно осмотрел свою банку со всех сторон, а потом повернулся к Мерит:

– Как-нибудь, когда ты будешь не очень занята, давай половим светлячков вместе. Никаких соревнований устраивать не будем, если сама не захочешь. Но поймать надо будет много, чтобы можно было потом использовать банку в качестве фонарика.

Мерит, низко склонив голову, принялась пристально изучать отверстия на крышках обеих банок. Лорелее показалось, что она уже приготовилась сказать «нет». Но вот Мерит улыбнулась, и даже на щеках ее проступил легкий румянец.

– Обязательно половим. Это же так весело. Правда, я уже целую вечность не ловила светлячков. Придется тебе помочь мне освежить в памяти, как это делается.

Оуэн понимающе кивнул головой.

– Не возражаю! Обязательно покажу, как я сам ловлю светлячков.

Гиббс с трудом подавил улыбку и взял из стопки отложенных у стены коробок те, что с играми.

– Это тоже тебе, – сказал он, вручая коробки Оуэну. – Отнеси пока себе в комнату, а позднее я объясню тебе правила игр. Можешь в дождливые дни развлекаться, играя вместе с Марис, например, в «Стратего».

Оуэн слегка покраснел при упоминании имени Марис, но подарки с готовностью принял. Поставил свою банку поверх коробок и засеменил к себе в комнату. Гиббс извлек из кармана сотовый и стал названивать в ресторан, чтобы заказать на ужин пиццу для всех четверых. Но в эту минуту из комнаты Оуэна послышался страшный грохот. Лорелея прибежала в комнату сына последней. Ее опередили Мерит и Гиббс.

Большой самолет-лего валялся на полу без одного крыла. Вокруг разбросано еще множество разрозненных небольших фрагментов, напоминающих по внешнему виду багаж пассажиров. Оуэн с ужасом взглянул на Гиббса.

– Простите, доктор Хейвард, но я не нарочно. Наверное, зацепил модель одной из коробок, которые нес.

Гиббс положил руку на плечо мальчика, словно желая его успокоить, потом присел на корточки и стал разглядывать сам самолет.

– Не переживай, Роки! Ты же сделал это нечаянно.

Он поднял с пола два куска крыла и попытался соединить их вместе.

– Тут совсем небольшая поломка. Никаких проблем для таких профессионалов, как ты. Ты с ней в два счета справишься.

Он ободряюще улыбнулся мальчику и отступил на пару шагов назад, не сводя глаз с бело-голубой модели самолета.

– Кстати, ты говорил, что это за модель, Роки?

– Поршневой лайнер «Дуглас» DC-6. Если уж быть совсем точным, модель 6-В. Что означает, что данная модель самолета может быть использована только для перевозки пассажиров, так как у нее отсутствует грузовой отсек. Этот самолет производили со средины сороковых до средины пятидесятых прошлого века. Я это знаю наверняка, потому что у папы была точно такая же модель. Она стояла на его письменном столе. Сейчас она хранится в нашем старом доме. Но мама сказала, что со временем, когда мы убедимся, что хорошо уживаемся с Мерит, мы можем попросить, чтобы ее нам переправили сюда.

Лорелея моментально почувствовала на себе взгляд Мерит.

– Почему ты так уверен, что этот тот самый самолет? – спросил у мальчика Гиббс, медленно поднимаясь с пола.

– По двум вещам. Самолет стали выпускать вскоре после окончания Второй мировой войны. Тогда самолеты конструировали, опираясь на модели военных самолетов. Вот производители и решили максимально удлинить фюзеляж, чтобы вместить как можно больше пассажиров.

Лорелея усмехнулась про себя, наблюдая за тем, как сын энергично ткнул двумя пальцами в фюзеляж. Когда-то и она, в бытность свою стюардессой, точно таким жестом указывала пассажирам на выход из самолета.

Но Оуэн уже увлекся темой разговора по-настоящему.

– Носовая часть у него имеет более закругленную форму, чем это принято в современных самолетах. И это сразу же указывает на время, когда такие модели выпускались. Пожалуй, была еще одна модификация – DC-7. Но по числу продаж модель DC-6 намного опередила аналогичные модели фирмы «Локхид», да, пожалуй, и всех остальных производителей того времени она тоже обогнала. Этот самолет не был самым красивым, но зато по части скорости ему не было равных.

Мальчик поднял глаза и оглядел своих слушателей, словно желая удостовериться, что он не слишком разболтался. Ведь родители всегда учили его быть немногословным. Но сейчас все взрослые слушали его внимательно, а потому мальчик с удовольствием продолжил свою мини-лекцию.

– Модель моего папы более подробная, в ней больше деталей, по которым можно понять, откуда и за счет чего конструкторы обеспечили такую высокую скорость самолета. Главным образом за счет использования поршневого двигателя. На тот момент это была самая передовая технология, но уже к середине пятидесятых появились первые модели турбовинтовых самолетов, которые были и быстрее, и легче в управлении, обеспечивая более плавный полет.

– Думаете, там наверху такой же? – тихо спросила Мерит, взглянув на Гиббса.

Гиббс слегка пожал плечами.

– Не уверен.

Он протянул Оуэну два куска разломанного крыла.

– Сейчас я принесу из мансарды одну штуковину, чтобы ты взглянул на нее, ладно?

Гиббс вопросительно посмотрел на Лорелею, но та лишь молча кивнула головой в знак того, что она тоже не возражает. Хотя, если честно, то она не была до конца уверена в том, что ей так уж сильно хочется лицезреть те сокровища, которые спрятаны на чердаке этого дома, особенно после того, как она увидела, с какими лицами вчера спустились сверху Мерит и Гиббс. Но раз сегодня Гиббс полагает, что все нормально, значит, так оно и есть.

– Возможно, ты мне подскажешь, что это за модель самолета, – продолжил Гиббс, обращаясь к Оуэну.

Оуэн согласно кивнул.

– Постараюсь. У меня есть одна книжка. В ней представлены все модели и модификации самолетов. Можем сверить и по книжке тоже. Но, как правило, я редко ошибаюсь.

Лорелея обняла сына за плечи. Какой же он все же у нее умный. Вот только не хватает ему пока некого внутреннего самоограничителя, который бы своевременно подсказывал, что и где можно говорить, а где лучше промолчать. Вот хотя бы взять эту последнюю реплику. Да, взрослые обратились к нему за помощью. Что ж, все о’кей! Но если он скажет то же самое за обеденным столом в кругу мальчишек-одноклассников, с которыми мечтает подружиться, едва ли им понравится такая самонадеянность. Сердце у нее сжалось от боли при мысли о том, сколь многому еще следует научить Оуэна. Остается лишь возлагать надежды на ее Тетрадь умных мыслей, в которой еще полно чистых страниц.

Гиббс вернулся из мансарды, неся в руках большую модель самолета без крыльев. Модель явно мастерили вручную. Он осторожно поставил самолет на аккуратно заправленную кровать мальчика. А рядом положил два сплющенных крыла. Возможно, они были именно от этой модели. Но только еще нужно понять, к какому месту их приставлять. Потому что никаких отверстий на корпусе не просматривалось. Лорелея тоже мельком взглянула на самолет и подумала, что если бы ей не сказали, что это такое, то она бы решила, что видит перед собой некую капсулу с посланием, адресованным будущим потомкам, которую обычно городские власти закладывают в основание строящихся государственных зданий. Когда она еще жила в Галф-Шорс, то сама готова была пожертвовать на такие цели тюбик новенькой помады и пару корректирующего белья, которое только-только появилось тогда в продаже. Предполагалось, что эти вещи будут вложены наряду с другими в капсулу, которую вмуровали в основание нового Сити-холла. Но, к величайшему огорчению Лорелеи, организаторы акции отвергли ее скромные дары, отдав предпочтение американскому флагу и какому-то айподу. Хотя Лорелея была абсолютно уверена в том, что ее вещи сказали бы много больше далеким потомкам о том, что за людьми они все были, какие у них были увлечения и моды, что им нравилось, что они носили. Но у государственных мужей, как всегда, не хватило воображения.

Она подошла ближе. Тонюсенькие трещины, напоминающие длинные черные нити, испещряли весь фюзеляж самолета, отчего он сильно смахивал на известного героя детских стишков по имени Шалтай-Болтай, которого тоже, помнится, склеили воедино после того, как он рассыпался на части. По обе стороны самолета тянулись два ряда небольших овальных иллюминаторов. В некоторых из них виднелся неповрежденный прозрачный целлофан, выполняющий функцию стекла. В других целлофан порван и смят, но большинство иллюминаторов вообще без стекол. Лорелея обошла кровать и стала по другую сторону. Огромная дыра с неровными краями зияла на туловище самолета. Все это похоже на такую странную игрушку, с которой обращались не очень бережно. Или модель воспроизводит крушение самолета, которое действительно имело место?

– Вот это да! – негромко воскликнул Оуэн, медленно обойдя свою кровать со всех сторон, потом заглянул в иллюминаторы, пощупал пальцем дыру, взял одно из двух крыльев, перевернул его и стал внимательно разглядывать. Завершив осмотр, снова положил крыло на кровать рядом с первым.

Лорелея тоже заглянула в крохотное окошко и тут же отпрянула назад. Оказывается, в салоне сидят пассажиры, такие миниатюрные фигурки людей.

– Это вы нашли в мансарде? – поинтересовалась она вслух.

Мерит кивнула.

– Не это думала я там обнаружить. Там еще множество корзинок с морскими стеклышками и всякие другие приспособления, необходимые для изготовления китайских колокольчиков. И еще кое-что…

Мерит скривила губы точь-в-точь, как те авиапассажиры, которых на борту начинает тошнить.

Лорелея слегка прикрыла рот рукой, так, чтобы Оуэн не расслышал ее слов.

– Тихий ужас, да?

– Еще какой! – так же тихо ответила ей Мерит. Они встретились глазами, и Мерит даже улыбнулась ей, но тут же отвела свои глаза в сторону, словно осознав, что у них только что появилась некая общая тайна.

– Этот самолет такого же типа, что и модель лего? – спросил Гиббс.

Оуэн кивнул.

– Утверждать наверняка не берусь, потому что он сильно поврежден. Но мне кажется, что да, он такого же типа. Взгляните! Двигатели на этом крыле более плоские, более закругленной формы, и они короче, если их измерять от передней части к задней. Минуточку-минуточку!

Оуэн подбежал к прикроватной тумбочке, на которой лежала стопка книг, и извлек из нее толстенный том. Швырнул книгу на кровать и стал быстро листать, пока наконец не нашел то, что было ему нужно. Перевернул книгу так, чтобы и все остальные смогли разглядеть картинку.

– Это – DC-6. Точно! Тютелька в тютельку… Взгляните только на двигатели. Они такой же укороченной формы.

Гиббс сосредоточенно почесал затылок.

– А до каких пор использовались эти типы самолетов?

– До средины пятидесятых. Потом начинается уже эра реактивной авиации. В ход пошли турбовинтовые двигатели. Вот как эти! – Оуэн перевернул несколько страниц и показал очередную картинку. – Это Викерс Висконт, британский турбовинтовой авиалайнер для линий средней дальности. Типичный пассажирский самолет того времени, который использовался и на американских авиалиниях в конце пятидесятых. Двигатели у этой модели более плоские по внешним очертаниям, чем у модели DC-6. Они круглые, но при этом имеют более обтекаемую форму. Видите?

Мальчик показал им изображение, а потом снова стал переворачивать страницы в поисках очередной нужной ему картинки.

– А вот это первый по-настоящему успешный коммерческий проект реактивного пассажирского самолета. Боинг-707. Сильно отличается от DC-6, не так ли? По-моему, первые образцы этой модели появились в 1959 году.

Гиббс уставился на Оуэна долгим уважительным взглядом, от которого сердце Лорелеи мгновенно преисполнилось гордостью за сына.

– А ты просто потрясающе умный парень, Роки. Спасибо тебе большое! Ты нам очень помог.

Он провел пальцем по верхней части самолета.

– Интересно, из чего он сделан?

– Из папье-маше, – мгновенно отреагировала Лорелея. – Знаю это наверняка. Мы с мамой часто мастерили поделки из папье-маше, когда я училась в младших классах. Например, к Рождеству делали вертеп. Но что-то у нас всегда плохо получалась фигурка младенца Иисуса. Вечно он был похож на пекаря Пиллсбери в поварском колпаке. А потому от вертепов мы перекинулись на другое. Стали мастерить прихватки и подставки для сковородок, используя еще и эластичные ленты из спандекса.

Мерит зашлась в приступе кашля. У нее даже лицо покраснело от удушья, и она отвернулась от них, пока не прокашлялась. Гиббс бросил на Лорелею веселый взгляд и широко улыбнулся.

Он тоже слегка откашлялся и сказал:

– Наверное, для работы с папье-маше нужен специальный нож-резак со сменными лезвиями или что-то подобное. Потому что этот самолет был вначале разрезан на части, а потом снова склеен воедино.

– Да, но зачем его было склеивать заново? – спросила Мерит, нахмурив брови. Лорелее немедленно захотелось прижать свой большой палец к переносице падчерицы, чтобы разгладить там все морщины. Во всяком случае, мама всегда так делала.

Гиббс еще раз внимательнейшим образом рассмотрел самолет.

– Хороший вопрос. Я ответил бы на него так. Кому-то очень хотелось воспроизвести заново всю картину крушения самолета. А поэтому он или она старательно соблюдали точность даже в мелочах. Какие-то обломки самолета были найдены, какие-то нет. Утерянные не стали воссоздавать заново. – Он снова встретился взглядом с Мерит. – Но вот почему эта воссозданная модель разбившегося самолета пролежала столько лет в мансарде, об этом я и понятия не имею.

– А что это за дыра в боковой части фюзеляжа? – спросил Оуэн. Даже за стеклами очков было видно, как еще больше расширились его и без того огромные глаза.

– Тоже понятия не имею, – ответил Гиббс, осторожно потрогав пальцем неровные края отверстия. – У кого-нибудь есть щипчики?

– У меня! – подхватилась с места Лорелея и, обратившись к Оуэну, добавила: – Сбегай, сынок, вниз и принеси, пожалуйста, мою сумочку. Я оставила ее на столике в холле.

Оуэн с готовностью ринулся вниз. А Лорелея закончила свою тираду:

– Мама всегда говорила мне никогда не выходить из дома, не имея в сумочке трех вещей: щипчиков, губной помады и упаковки скотча.

Мерит снова бросила на мачеху выразительный взгляд, но на сей раз лицо ее не выглядело рассерженным, как это бывало всегда, когда Лорелея упоминала какое-нибудь очередное нравоучение или совет своей матери. Кажется, сейчас она была даже слегка смущена.

Оуэн рысью ворвался в комнату и вручил матери ее сумочку. Через пару минут щипчики, завалившиеся на самое дно сумки, были извлечены наружу. Лорелея победным жестом вскинула щипчики вверх, а потом вручила их Гиббсу.

Он склонился над самолетом и осторожно просунул щипчики внутрь. А потом медленно извлек оттуда пассажирское кресло, на котором сидел человечек, привязанный к креслу ремнями безопасности. Крохотная белая точка, по всей видимости, обозначала хлопчатобумажную салфетку, которой обычно покрывают верх сиденья. Он поднес всю конструкцию совсем близко к глазам и стал вглядываться в детали.

– Изумительная работа! Все воспроизведено с величайшей точностью. На всех креслах такие же белые салфетки. Пепельницы, вмонтированные в ручки кресел, выдвинуты наружу.

Он извлек с помощью щипчиков еще одно кресло и продемонстрировал его остальным.

– А у этого человека что-то лежит на коленях. Похоже на мешок для косметики, – высказала свое предположение Лорелея.

– Что-что? – переспросила Мерит.

– Ну, это что-то типа косметички, только для мужчин. Хотя сами мужчины предпочитают называть свои косметички просто «туалетными принадлежностями» или несессером. Когда я работала стюардессой, то замечала, что у большинства пассажиров-мужчин такие наборы туалетных средств имеются при себе. Уверена, что и сегодня мужчины продолжают пользоваться несессерами. Разве что, быть может, называют их по-другому.

Гиббс бережно положил кресло с сидящим в нем мужчиной на кровать рядом с отломанным крылом. Оуэн опустился на колени, чтобы кресло оказалось на уровне его глаз, уперся локтями в кровать, а голову положил на руки. Он что-то сосредоточенно обдумывал, разглядывая пассажира. От напряжения его лоб покрыли морщинки.

– Но почему он держал этот мешок для косметики у себя на коленях? – спросил он недоуменным тоном.

– Вот и я этот вопрос сам себе задаю, Роки! – поддержал его Гиббс. Он взялся за мешок двумя пальцами и слегка пошевелил его. – Ого! Он приклеен намертво. Должно быть, очень крепкий клей, коль скоро он все еще не утратил своих клеящих свойств. – Он слегка прищурился, разглядывая пассажира. Строгий деловой костюм, темно-синий галстук в полоску, белоснежный носовой платок в нагрудном кармане. – Когда я летаю самолетами, то всегда кладу туалетные принадлежности в чемодан, а не держу их у себя на коленях.

Все четверо долго разглядывали необычную модель самолета. Наконец тишину, повисшую в комнате, нарушил Оуэн:

– Мама!

– Что, мой родной?

Лорелея с большим трудом удержалась от того, чтобы не облизать пальцы, а потом пригладить ими непослушный вихор на голове сына.

– Но ведь этот самолет… ему же совсем не обязательно находиться в моей комнате?

– Согласен с вами, сэр. Целиком и полностью. Ему здесь совсем не место, – сказал Гиббс, возвращая пассажира вместе с креслом назад в салон самолета. Потом взял в руки сам самолет и его крылья. – Отнесу-ка я его лучше туда, где мы его нашли.

Оуэн облегченно вздохнул, а Лорелея все же не выдержала. Наслюнявила пальцы и принялась сражаться с непокорной прядью, которая, несмотря на все ее усилия, никак не хотела укладываться в нужную сторону.

– Я закажу пиццу, как только спущусь с мансарды, – бросил им Гиббс.

– Пицца! Ура! – радостно завопил Оуэн. И обе женщины только рассмеялись, глядя на мальчика.

Мерит взяла банки для ловли светлячков и направилась к дверям.

– Поставлю их возле черного входа на кухне. Когда захочешь заняться охотой на светлячков, найдешь свои банки там, – обратилась она к брату. – Правда, они уже такие старые. Им самое место в каком-нибудь музее.

– Разговор о музеях выводит нас на следующую тему, – снова подал голос Гиббс. – Когда у вас должна состояться встреча с Деборой Фуллер в ее Историческом обществе?

– Завтра утром, – ответила Мерит и метнула подозрительный взгляд на Гиббса. – А что?

– Она дружила с бабушкой, они были очень близки. Давненько я ее не видел. Не возражаете, если я навяжу вам свою компанию и мы отправимся на эту встречу вместе?

Мерит задумалась. Но Лорелея не прочитала на ее лице прежней отчужденности, с которой она всегда реагировала на незнакомых или чуждых ей людей.

– Не возражаю, – ответила она после короткой паузы. – Мы встречаемся с ней в десять утра.

– Отлично! Тогда ровно в девять сорок пять я заезжаю за вами.

Гиббс широко улыбнулся. Но в его улыбке не было никакого подвоха. Кажется, он действительно обрадовался, что Мерит не ответила ему отказом.

Лорелея снова обняла сына за плечи и с удивлением обнаружила, что его голова уже на уровне ее плеч. И когда это произошло? Когда он успел так вытянуться? Уму непостижимо. Она вздохнула. Усталость снова стала брать свое. Да, сегодня она очень устала. Но все равно, она счастлива. Лорелея еще раз мысленно вспомнила все события уходящего дня, а потом почему-то переключилась на реликвии Кэла, которые он хранил в коробке из-под обуви: старую пулю и обломок разбившегося самолета. Надо не забыть записать в Тетрадь умных мыслей следующее: Для того чтобы понять человека как следует, узнай, что из своих вещей он берет с собой, когда уезжает, а что оставляет дома.

Она прислушалась к шагам Мерит, которая уже спускалась по лестнице в холл. Любопытным человеком был, однако, этот Кэл. Зачем и почему он хранил эти вещи столько лет? Интересно, понимала ли Мерит своего мужа? Да и вообще, насколько хорошо она его знала?

Глава 15. Мерит

Я неохотно повернулась к трельяжу, стоявшему на туалетном столике в спальне Лорелеи. Прежде чем я успела сказать «нет», она ухватилась за резинку с такой силой, что та с треском соскользнула с моего конского хвоста. После чего принялась энергичными движениями расчесывать мои волосы щеткой, плавно распределяя их по плечам.

– Ну, взгляните сами! Ведь так же гораздо лучше!

– Зато так мне будет жарко. Шея начнет потеть, волосы станут лезть в глаза, а это меня раздражает. Куда вы задевали мою резинку? – Я окинула взглядом туалетный столик. Никаких резинок.

– Прошу прощения, но, кажется, она упала за зеркало. Сожалею…

Впрочем, на лице мачехи не читалось ни малейшего намека на сожаление. Я уже приготовилась предложить ей совместными усилиями отодвинуть столик от стены и поискать там резинку, но в эту минуту в дверь позвонили.

– Наверное, Гиббс приехал, – воскликнула Лорелея и окинула меня критическим взглядом. – Еще немного помады и…

– Зачем мне красить губы? Я же собираюсь в Историческое общество, а не в театр, а Гиббс просто едет вместе со мной.

– Вы ведь пока еще не покойница, Мерит. Всего лишь вдова… Так почему бы и не попробовать начать все сначала? Моя мама всегда говорила в таких случаях…

Лорелея поймала мой взгляд в зеркале и тотчас же замолчала. Хотя, пожалуй, сегодня я бы и не стала обрывать ее на полуслове. Я уже почти нутром стала чувствовать, когда Лорелея готовится высказать очередную умную мысль. Свои интеллектуальные перлы она озвучивала по многу раз на протяжении каждого дня. И они почти перестали раздражать меня. Скорее, забавляли. А постепенно я даже стала прислушиваться к тем универсальным истинам, к тем крупицам правды, которые они вместе со своей матерью умудрились усвоить, живя когда-то в каком-то трейлере в крохотном городке Алабамы. Такие истины сближают людей и делают наш огромный мир не таким уж большим. Возможно, и поэтому я перестала так остро чувствовать собственное одиночество.

Я заложила пряди волос за уши.

– Вам совсем не обязательно набиваться мне в подруги.

– Это почему? Потому что я ваша мачеха?

Я посмотрела на свои стоптанные башмаки, которые выглядели совсем уж убого на фоне нарядного платья, позаимствованного у Лорелеи. И снова подумала о том, какие мы с ней разные. И как разительно отличается эта женщина от моей покойной матери.

– Потому что я не просила вас влезать в мою жизнь.

Я замолчала, почувствовав неловкость за собственную грубость. Мне даже стало стыдно. Вот уж, воистину, язык мой – враг мой. Хотя, с другой стороны… За последние недели мои приступы злости стали похожими на стрелы, вложенные в лук без тетивы. Никуда их не выпустишь, и никого они не поранят. Если бы я занялась самоанализом, то и вообще пришла бы к весьма неутешительному для себя выводу. Мое негодование по поводу собственной неудавшейся жизни и всех тех обид, что мне довелось пережить в прошлом, сейчас направлено исключительно на саму себя. И только на себя.

Улыбка мгновенно сбежала с лица Лорелеи, задержавшись разве что в самых уголках ее губ.

– Не то чтобы вы не можете никому понравиться. Уверена, есть множество людей, которые с радостью приняли бы вашу дружбу и охотно впустили бы вас в свою жизнь. Но просто… просто мы очень разные.

Лорелея неторопливо положила щетку на туалетный столик.

– Но главное препятствие состоит в том, что я вышла замуж за вашего отца в тот момент, когда вы считали, что вам с ним больше никто не нужен. Что вы одна команда и все такое… Понимаю… Но, поверьте мне, на самом деле у нас с вами гораздо больше общего, чем вам кажется.

Я глянула на нее в зеркало и едва не расхохоталась. Загорелая блондинка с ярко накрашенными губами и я, серая мышка. Небо и земля! И что между нами общего? В дверь снова позвонили. Я заторопилась на выход, желая поскорее закончить наш разговор, чтобы опять не сболтнуть что-то лишнее и ненароком не обидеть Лорелею.

– У вас большое сердце и щедрая душа, Мерит. Вам просто нужно впустить в свою жизнь других людей, что бы вы там ни твердили себе о том, что вы не такая, как все.

Я лишь отрицательно качнула головой. Где мне найти такие слова, чтобы она поняла, что мое сердце наглухо закрыто для всех и это длится уже долгие и долгие годы? Кстати, жить так даже проще. Я вышла в коридор, довольная тем, что избавилась от необходимости продолжать беседу, и услышала вдогонку:

– Ведь вы же могли выставить нас вон.

Я замерла у дверей, даже не повернув голову. Несмотря на то что последние слова Лорелея обронила едва слышно, они произвели на меня просто ужасное впечатление. Во мне снова вскипела злость, мне было стыдно и одновременно горько от осознания всех пережитых мною потерь.

Я крепко-крепко сжала веки, пытаясь вспомнить, что однажды сказал мне Кэл. Потом я часто размышляла над его словами, особенно когда он начинал злиться. Огонь – это явление, а не вещь. В процессе горения дерева или любого другого вида топлива высвобождаются пары, которые немедленно вступают во взаимодействие с кислородом, присутствующим в воздухе. В результате происходит сильнейшее воспламенение газа, что еще более повышает температуру горения. Выделяются новые порции пара, и весь цикл повторяется по новой.

– Это еще не поздно сделать и сейчас, – нашлась я наконец.

– Но вы этого никогда не сделаете.

Я не стала отвечать, а поспешила вниз открывать дверь. Гиббс стоял, небрежно прислонившись к перилам крыльца, заложив ногу за ногу и засунув руки в карманы брюк. Я обратила внимание на его позу именно потому, что Кэл никогда не позволял себе стоять вразвалку. Он всегда держал спину прямо, ноги врозь, иногда чуть приподнимаясь на цыпочках, как это делают борцы, готовясь к началу схватки. В такие минуты он был очень похож на зверя, который вот-вот прыгнет на тебя.

Но вот Гиббс распрямился и окинул меня взглядом.

– Очень миленькое платьице.

– Лорелея одолжила на выход.

Я машинально одернула юбку, хотя она и без того прикрывала колени на добрых четыре дюйма, стараясь не думать о том, насколько заметен мой шрам.

– Непонятно по каким причинам она устроила с самого утра стирку, перестирала в том числе и все мои вещи, а высохнуть ничего не успело… Вот она и предложила мне воспользоваться ее гардеробом. Но у нее же все платья – мини. В таких только спортом заниматься или устраивать утренние пробежки по улицам. Хорошо хоть мои ноги вдвое короче, чем у нее.

Гиббс окинул меня долгим изучающим взглядом, начиная от V-образного декольте в белом вязаном платье с пелериной и заканчивая коротким низом, заставляющим лично меня думать, что это – не платье, а скорее удлиненная рубашка, под которую не мешало бы надеть брюки. Но, как назло, все мои брюки и джинсы тоже сохнут сейчас после стирки.

– По-моему, с вашим платьем все в полном порядке.

Свой вердикт Гиббс озвучил серьезным тоном, но мне показалось, что я явственно расслышала в его голосе смешинки. Я с гордым видом прошествовала мимо и стала спускаться по ступенькам крыльца, то и дело поправляя на ходу и одергивая вниз юбку. Хоть бы он уже поскорее нацепил себе на нос солнцезащитные очки. А то еще чего доброго ослепнет на солнце, когда оно начнет отражаться от моих бледных ног.

Гиббс придержал дверцу автомобиля, помогая мне сесть. И даже тактично отвел глаза в сторону, когда подол вдруг слегка задрался и угрожающе пополз вверх. Потом сел сам и одновременно включил и зажигание и кондиционер. Слегка наклонившись ко мне, отрегулировал положение кондиционера, направив струю воздуха на меня. Меня буквально передернуло от ощущения этой секундной близости. Гиббс бросил на меня непонятный взгляд, словно собирался сказать что-то, но в самый последний момент взял и передумал.

– Историческое общество располагается на улице Картарет, – начал он после короткой паузы. – Туда нам ехать не более пяти минут. Плюс-минус несколько минут, учитывая количество туристов на улице. Но все равно в запасе у нас достаточно времени. Если хотите, можем поехать дальней дорогой и я покажу вам окрестные кварталы. Устроим такую мини-экскурсию по городу.

Сказать по правде, я еще мало что видела в Бофорте. Ведь за исключением обязательных походов за продуктами в супермаркет и за лекарствами в аптеку, я лишь единственный раз выбралась в крупнейший местный универсам Хилтон-Хед и то для того, чтобы купить на распродаже шорты для Оуэна. План Бофорта я изучала по карте и имею некоторое представление о том, что в целом это город небольшой, все улицы прямые, вода окружает город со всех сторон, подступая к самым краям защитных дамб с решетками, которые сдерживают натиск реки и болот, тоже окольцевавших город.

Да, вода здесь повсюду. Она постоянно напоминает мне о своем присутствии, заставляя все время держаться настороже. Это все равно что отправиться в лес на прогулку, зная, что тут обитают медведи. Прямо с парадного крыльца своего дома я могу беспрепятственно наблюдать за приливами и отливами, за тем, как меняется уровень реки, когда она дважды в день вначале отсасывает воду из болот, а потом снова каким-то хитроумным способом отдает ее обратно. Зрелище завораживающее, но и пугающее одновременно. У меня уже даже вошло в привычку отслеживать уровень воды каждый день. Какой силы прилив? А вдруг, паче чаяния, вода подойдет вплотную к моему дому? Может быть, и поэтому я не рискую удаляться от дома на большие расстояния, чтобы – не дай бог! – не пропустить опасный момент. Одним словом, я всегда начеку.

– Ничего не имею против такой экскурсии. Спасибо.

Гиббс вырулил на проезжую часть и свернул вправо на Бей-стрит. Мы поехали вперед, оставляя позади себя низинные кварталы города. Он ехал медленно, давая мне возможность получше разглядеть красивые особняки, построенные еще в позапрошлом веке до начала Гражданской войны. Они возвышались на отвесном берегу реки подобно горделивым матронам, оглядывающим сверху свои владения.

Перед некоторыми из этих старинных усадеб Гиббс тормозил и начинал излагать любопытные факты, касающиеся владельцев особняков. Рассказывал о том, какие важные события происходили за стенами домов в годы Революции и Гражданской войны. Дома, обитые вагонкой, выкрашенной в белый цвет, напомнили мне родной Мэн. Тот же федеральный стиль в архитектурном облике построек. Впрочем, сходство минимальное, с учетом тропической растительности. Гигантские магнолии и развесистые пальмы перед входом в каждый дом сразу же напоминали мне, что я не в Мэне и мой родной дом остался далеко-далеко от этих мест.

– А вот этот особняк называется Дом сепаратистов. – Гиббс указал на старинное здание, расположенное на Крейвн-стрит. Первый этаж дома был выкрашен в жизнерадостный розовый цвет. – Сохранились надписи, оставленные на стенах цокольного этажа здания, из которых следует, что первое собрание сепаратистов штата Южная Каролина состоялось именно в этом доме.

Я рассеянно кивнула головой. Не то чтобы это показалось мне скучным. Напротив! Я люблю историю. В детстве мы вместе с отцом посетили много исторических мест. Прошлое имеет свою притягательную силу. Во всяком случае, ты начинаешь постепенно проникаться пониманием того, что и до тебя жили люди, которые любили, боролись, выживали, порой ценой самых невероятных усилий. Это позволяет совсем по-другому взглянуть уже на собственное настоящее и обнаружить в нем много такого, ради чего стоит жить. Хотя история Юга была мне мало знакома. В школе, разумеется, мы проходили историю Гражданской войны. Но одно дело читать об этом в учебниках, и совсем другое – видеть воочию, проезжая мимо, небольшие флажки конфедератов, которыми украшены могилы на церковном кладбище Святой Елены. История сразу же становится более зримой, приближаясь к тебе вплотную.

Исподтишка я продолжала разглядывать Гиббса. Вальяжно развалившись на своем сиденье, он держался за руль одной рукой, небрежно положив вторую на дверцу. Не то что Кэл. Тот впивался в руль обеими руками, напряженно вскинув челюсть, словно готовясь к бою. Мы редко с ним разговаривали, когда он был за рулем. Сказать что-то не то в тесном пространстве автомобильного салона… Боялась даже представить себе, каковы могли бы быть последствия столь необдуманного шага.

– Мерит!

Я подняла глаза, чтобы встретиться взглядом с Гиббсом, и даже испугалась, потому что в первую секунду мне показалось, что вижу перед собой Кэла. Все же глаза у них совершенно одинаковые. Впрочем, после нашей речной экскурсии я перестала, глядя на Гиббса, видеть в нем покойного мужа. Болота забрали призрак Кэла в свои глубины. Или, быть может, сам Гиббс поспособствовал тому, чтобы я более не отождествляла его со старшим братом.

Но, кажется, он только что о чем-то спросил меня.

– Прошу прощения… Задумалась о своем. Так что вы спрашиваете?

– Я спросил у вас, как вы познакомились с Кэлом.

– Ах, это… – Я посмотрела в окошко на промелькнувшую мимо белую дощатую церквушку с разноцветными стеклянными витражами. – По-моему, вполне обычно. Ничего интересного. Тем более все уже в прошлом.

– Тот, кто отказывается признавать прошлое, обречен на то, чтобы повторить его заново.

Я сверкнула на него глазами.

– Морализируете почище Лорелеи.

– Благодарю вас! Расцениваю эти слова как комплимент.

Я не стала спорить. Гиббс просигналил, что сворачивает влево. Тихая улочка, поросшая травой и бурьяном, который пробивался даже через асфальт. Я вдруг почувствовала некую незримую связь с этой травой. Мне даже стало жаль каждую отдельную травинку, так упорно пробивающуюся к свету через толщу асфальта только для того, чтобы быть смятой и раздавленной под колесами очередной проезжающей машины. А ведь она, наверное, тоже думала, что уже спаслась и вырвалась на волю.

– Моего брата уже нет в живых, Мерит. Но я стал тосковать о нем задолго до того, как он умер. Просто мне захотелось узнать о нем немного больше… о том, как он жил после того, как встретил вас. – Гиббс помолчал, неслышно ударяя пальцами по колесу. – Поверьте мне! Я вовсе не хочу поставить вас в неловкое положение или тем более заставить грустить.

Я глянула на свои руки. Мне почему-то вдруг захотелось рассказать ему о том, как я впервые встретила Кэла. Тогда это был тот мужчина, который мгновенно почувствовал мое одиночество и почти сразу же заполнил все свободные ниши в моем сердце. Так было… Поначалу. А вот о том, что уже было потом, рассказывать не хотелось. Не хочу делать тебе больно. Я снова отвернулась к окну. Мы опять свернули на Бей-стрит, миновали гавань, где на рейде застыли катера и лодки, лениво покачиваясь на волнах. Их паруса были спущены и скручены наподобие оконных штор. На сей раз прилив был сильным. Высокая волна оставила на поверхности лишь самые верхушки тростниковых зарослей.

Я негромко откашлялась.

– Кэл пришел в музей, где я работала. Представился работником департамента по борьбе с пожарами. Сказал, что пришел произвести проверку имеющихся в музее систем противопожарной безопасности.

Я вспомнила, как краснела и бледнела, как заикалась от робости при виде этого высокого и сильного пожарного, который, как мне показалось, даже не удостоил меня взглядом.

– В тот же вечер он пригласил меня на ужин. А через пять месяцев мы поженились.

Гиббс никак не отреагировал на мои слова. А когда я посмотрела на него, то увидела, что он о чем-то сильно задумался.

– Но самое смешное, – продолжила я свой рассказ, – что на тот момент, когда Кэл впервые явился к нам в музей, он еще официально не числился в пожарной службе. Подал заявление, но на работу еще не был принят. Уже после нашей свадьбы я, просматривая какие-то бумаги, натолкнулась и на его заявление и по датам поняла, что налицо какая-то несостыковка. А когда я попросила его объяснить мне, в чем дело, он лишь сказал, что случайно увидел меня на улице, пошел следом до самого музея и тут же придумал подходящий предлог для того, чтобы познакомиться.

Гиббс припарковал машину прямо напротив офиса Исторического общества. Переделанный на современный лад викторианский особняк с розовыми изразцами, напоминающими рыбью чешую, и зеленой крышей. Он достал ключ зажигания, но не торопился выйти, оставаясь сидеть на своем месте. Наконец он повернулся ко мне.

– Вам не показалось все это очень странным?

Я судорожно вцепилась пальцами в платье Лорелеи.

– Сначала – нет. Я даже нашла это очень романтичным. До тех пор… пока… Когда мы уже были женаты пару лет. Такое впечатление, будто…

Я замолчала, вспомнив, о ком я веду речь.

– Какое впечатление?

Как только отключился кондиционер, в салоне моментально стало душно. Я непроизвольно поднесла руку к горлу, словно помогая самой себе сделать вдох.

– Такое впечатление, будто ему, словно капризному ребенку, вдруг позарез понадобилась именно эта игрушка. Но как только он получил ее, то тут же утратил к игрушке всякий интерес. – Мы с Гиббсом встретились взглядами. – Всякий раз, когда он смотрел на меня, у меня возникало чувство, что он ожидал увидеть на моем месте кого-то другого.

Слова сорвались с моего языка прежде, чем я успела подумать о том, что говорю. И вдруг я поняла, что впервые сказала вслух о том, о чем никогда раньше не говорила. Быть может, профессия врача сделала из Гиббса отличного слушателя. А может, я и сама захотела наконец пролить свет на собственный брак, разобраться с тем, что у меня пошло не так. А потому мне было без разницы, кто именно подвернулся в данную минуту в качестве слушателя.

– Человек, о котором вы мне рассказываете, не был моим братом.

Я взялась за ручку дверцы, сгорая от нетерпения поскорее выбраться из душного салона автомобиля на воздух, каким бы тяжелым и влажным он ни был. Но металлическая ручка дважды не поддалась мне, выскальзывая из руки. Тогда на помощь пришел Гиббс. Он дотянулся до ручки и открыл дверцу. Я выбралась из внедорожника и оперлась о дверцу, тяжело дыша и чувствуя, как все мое тело покрылось испариной.

– Простите меня, Мерит! Не хотел вас расстраивать… Но просто… – Гиббс отрешенно покачал головой. – Но просто мой брат всегда сторонился девушек. Стеснялся знакомиться первым. Конечно, девчонки у него были. Сами на него вешались, а он не мог сказать им «нет». И они…

Гиббс умолк.

– Что они? – нетерпеливо спросила я.

– Они были совсем не похожи на вас. Они также кардинально отличались от тех девчонок, с которыми мы учились в школе. Само собой, ничего общего с нашей бабушкой или ее приятельницами.

– Что вы имеете в виду? – спросила я, несколько сбитая с толку такими откровениями.

Гиббс мельком глянул на часы.

– Нам пора. Иначе мы опоздаем.

Я не стала требовать немедленного ответа на свой вопрос. Лишь потому, что не была уверена в том, что так уж хочу его услышать. Мы молча направились к парадным дверям особняка.

На нас сразу же повеяло очарованием старины. Деревянные панели, запахи мастики и кедра, едва улавливаемый аромат пепла, оставшегося в каминах. Громоздкая викторианская мебель заполнила весь холл. Не приходилось сомневаться, что все предметы стояли на тех же самых местах, когда этот дом был еще жилым. Разве что сейчас на спинках кресел и стульев, обтянутых штофом, не лежали кружевные салфетки.

Синтию Барнвелл мы нашли в первой зале. Она сидела за огромным письменным столом из красного дерева на массивных резных ножках. На столе стоял допотопного вида монитор от старенького компьютера, рядом лежала клавиатура. Пока мы шли к столу, я услышала привычное постукивание клавиш: клик-клик. Женщина глянула на нас поверх очков и тут же расплылась в улыбке.

– Очень рада видеть вас обоих. Вы не представляете, в каком восторге осталась моя внучка от вашей субботней прогулки. Особенно от общения с Оуэном. Только об этом и разговоров. Хочу предупредить вас заранее. По-моему, она снова планирует очередную вылазку на природу в вашей компании.

– Мы действительно прекрасно провели время, – ответила я. – А Марис – очаровательная девочка. Я очень рада, что у Оуэна появилась подружка еще до начала школьных занятий.

Лицо Синтии мгновенно стало серьезным.

– Знаю, еще рано заводить об этом речь. Но я бы предложила вам зачислить мальчика в Академию Бофорта. И сделать это нужно как можно скорее. Я буду рада дать ему рекомендацию. Перешлю ее вам при первой же возможности.

– Благодарю вас. Но я не уверена, что Лорелея захочет определить своего сына именно в частную школу. В любом случае окончательное решение остается за ней.

Синтия нахмурила лоб.

– Не понимаю! Она проявила определенный интерес к этой школе, когда мы разговаривали с ней. И даже попросила меня прислать ей кое-какую информацию об Академии. Марис, кстати, тоже учится в Академии Бофорта, и мы просто не нарадуемся на ее школьные успехи.

Я не стала обсуждать с Синтией проблемы финансового характера, с которыми сейчас столкнулась Лорелея. В конце концов, это не мое дело. А потому я сменила тему разговора, но узелок на память завязала. Надо будет расспросить обо всем Лорелею.

– У нас договоренность о встрече с Деборой. Она на месте?

– О да. Она уже ждет вас. Поднимайтесь по лестнице, ее кабинет – первый справа.

Мы поблагодарили Синтию и стали подниматься вверх по длинной прямой лестнице, держась за массивные перила из темного дерева. Старые половицы слегка поскрипывали под нашими ногами.

Кабинет Деборы был очень похож на архивное хранилище в какой-нибудь библиотеке. Все четыре стены комнаты заставлены стеллажами, оставляя свободными лишь оконные проемы. Полки завалены книгами и папками с бумагами. Ворох бумаг заполнял и весь периметр учительского стола на металлических ножках. В первую минуту я даже не заметила саму Дебору. Но вот что-то громко стукнуло позади нас. Мы с Гиббсом повернулись на звук и увидели Дебору, стоящую на высокой стремянке со стопкой книг в руках, причем самая верхняя книжка уже угрожающе сползла набок, намереваясь свалиться на пол. Одна книга уже лежала на полу, раскинув страницы в разные стороны, напоминая мертвую птицу с распростертыми крылами.

Гиббс проворно подскочил к женщине и забрал у нее стопку, а потом стал рядом со стремянкой и принялся страховать каждое ее движение, пока она медленно и очень осторожно спускалась вниз.

– Спасибо! – поблагодарила Дебора прочувствованным тоном, глянув на Гиббса поверх очков. – Буду вам крайне признательна, если вы отнесете книги на мой письменный стол.

На столе у Деборы не было и пяди свободного места. Я стала осторожно складывать бумаги, чтобы освободить хотя бы малую толику пространства. Попутно заметила две небольшие фотографии в рамочках, примостившиеся на самом краю стола, тоже грозя в любой момент свалиться вниз. На обеих фотографиях были запечатлены коты. Судя по всему, даже один и тот же. Никаких фотографий детей, внуков или прочих родственников. Предпочтение дамы было отдано всецело кошкам. Вот интересно, задалась я невольным вопросом. Со временем Лорелея и Оуэн съедут от меня. Гиббс тоже перестанет навещать после того, как заберет из дома те вещи, которые ему нужны. И снова я останусь одна. Придется, пожалуй, тоже завести себе кота или даже целых двух, чтобы они составили мне компанию. Почему-то от одной только мысли о подобной перспективе у меня больно сжалось сердце.

На Деборе был стеганый жилет с аппликациями, опять же в виде кошек, играющих с клубками пряжи. Короткие брюки цвета хаки были закатаны вверх гораздо выше, чем это диктует нынешняя мода. На ногах – те же удобные туфли, в которых она была, когда приходила к нам в дом. Глаза ее возбужденно горели, словно предчувствуя что-то необычное. А когда она сложила руки перед грудью, то я даже подумала, что вот сейчас она примется радостно потирать их, предвкушая занимательный разговор.

– Спасибо, что пришли вдвоем. Очень рада видеть тебя, Гиббс. Ведь в последний раз мы с тобой встречались, если мне не изменяет память, на похоронах твоей бабушки.

– Да, мэм. Страшно занят на работе. Одна из моих коллег ушла в декретный отпуск, а всем остальным работы только прибавилось.

Речь Деборы была такой чистой, что я невольно задалась вопросом. Откуда она родом? Неужели из Бофорта? По рассказам других я знала, что когда-то она нянчилась еще с отцом Кэла. Но наверняка она возилась с ребенком уже в подростковом возрасте. А говорит она совсем не так, как Лорелея или даже Гиббс. Не добавляет гласные звуки в конце коротких односложных слов и не проглатывает согласные, как все южане.

– Вы родились в Бофорте, миссис Фуллер? Никак не могу определить по вашему акценту, откуда вы родом.

В горящем взгляде пожилой женщины вспыхнули озорные искорки.

– Я истинная уроженка здешних мест. Наша семья владела землями в окрестностях Бофорта начиная с тех незапамятных времен, когда власти стали выделять здесь земельные наделы в частное пользование. А что касается моего акцента, то покойная матушка всегда учила говорить меня правильно, без этого медлительного растягивания слов, которое свойственно всем южанам, и без проглатывания окончаний. А потому многие принимают меня за уроженку Новой Англии.

Я непроизвольно улыбнулась. Так вот почему я сразу же, с момента нашей первой встречи, почувствовала симпатию к этой женщине.

– В нашу прошлую встречу вы сказали, что у вас здесь есть что-то такое, что может заинтересовать меня.

Пожилая дама энергично закивала головой.

– О да! Думаю, Гиббсу это тоже будет интересно. Ступайте за мной.

Она сняла с крюка, вбитого в боковую стенку одного из стеллажей, ремень со связкой ключей на конце. Ремень был с виду явно самодельный, с наколками по всей длине: все те же коты, марширующие в разные стороны.

Дебора остановилась возле одной из запертых дверей и, повернувшись к нам, одарила немного таинственной улыбкой, явно интригуя нас, после чего стала перебирать связку с ключами в поисках нужного ей.

– Мы открываем это помещение только по специальной договоренности. Здесь полно самых разных исторических артефактов. Кое-что было нами приобретено. Другие вещи наше общество получило в дар. Главным образом от жителей города, желающих сохранить семейные реликвии для будущих потомков.

Она вставила ключ в старый замок и открыла дверь, широко распахнув ее перед нами.

– Взгляните сами!

Мы с Гиббсом переглянулись, а потом одновременно шагнули за дверь. Мне потребовалось какое-то время, чтобы глаза адаптировались к тусклому освещению в комнате. На всех окнах висели тяжелые портьеры, перекрывая горячему южному солнцу малейшую возможность проникнуть внутрь. Небольшая же люстра с фарфоровым абажуром на две лампочки, висевшая под самым потолком, тоже давала совсем немного света для того, чтобы можно было разглядеть все те сокровища, которые хранились в этой комнате. Вдоль одной из стен стояли небольшие стеклянные витрины, напоминающие старомодные горки, в которых были выставлены ювелирные украшения, портретные миниатюры, карманные часы. Предметы мебели были хаотично разбросаны по всей комнате. Возле каждого экспоната виднелось написанное от руки подробное описание артефакта, вставленное в изящную деревянную рамочку. Вот старинная детская лошадка-качалка, рядом – колыбель для младенца, чуть поодаль, уже в другом углу комнаты, современный женский манекен, но облаченный в туалет образца середины девятнадцатого века. Пышная юбка на обручах, шляпка с перьями. Действительно, нагромождение самых разных предметов, рассмотреть которые можно было, лишь пробираясь между экспонатами, словно по лабиринту.

Я снова взглянула на Гиббса, но он только выразительно пожал плечами в ответ, давая мне понять, что он, как и я, не имеет ни малейшего представления о том, что конкретно мы ищем. Вот он извлек из стопки белья женский корсет и смешно пошевелил бровями. Я не смогла удержаться от улыбки.

– Миссис Фуллер, что конкретно вы хотели показать мне? – спросила я, повернувшись к Деборе. – Что-то необычное?

– Именно так! Необычное! – воскликнула она, даже не пытаясь скрыть свое стремительно нарастающее возбуждение. – Вон там! Взгляните!

Она подошла к массивному креслу-качалке и глянула на него так, словно перед нею стоял гигант. После чего стала неловко елозить руками по подлокотникам кресла, пытаясь сдвинуть его с места.

– Позвольте мне! – немедленно предложил свои услуги Гиббс. Он легко оторвал кресло от пола и осторожно переставил его чуть подальше. Из-за кресла показался краешек стола. На столе стояла большая коробка из-под обуви. Она была открыта и повернута к потенциальным зрителям своей открытой стороной. До ужаса знакомая картина. Но как? Почему здесь?

– Как она сюда попала? – поинтересовался Гиббс слегка хрипловатым голосом.

– Из Управления полиции города Бофорт. Эту работу сделала ваша бабушка.

Гиббс в изумлении уставился на пожилую даму.

– Прошу прощения, но я не вполне понимаю вас. Что это такое?

– Так она вам никогда ничего не рассказывала?

– Нет, – отрицательно качнул головой Гиббс.

Наступила очередь изумиться уже Деборе. Она вперила в него сверкающий взгляд.

– Это же полное, можно сказать, детальное воспроизведение картины преступления. Так сказать, реконструкция, в основе которой лежит реальный уголовный случай. Наверняка вы ведь слышали о Френсис Глесснер Ли, не так ли?

– Понятия не имею, кто это такая.

Дебора недовольно поджала губы, как это делают строгие учительницы, когда их разочаровывает ответ лучшего ученика класса. Потом она сделала глубокий вдох.

– Отец Эдит работал детективом в управлении полиции города Уолтерборо. Эдит всегда интересовалась работой отца. Вполне возможно, родись она позднее, то наверняка пошла бы по его стопам. Но в те годы женщины-криминалисты – это было неслыханно. Но у Эдит были и другие таланты. Например, она увлекалась живописью и даже занималась в колледже на факультете искусствоведения. В годы учебы она и узнала о существовании небезызвестной Френсис Глесснер Ли. В 1936 году эта женщина стояла у истоков создания отделения судебной медэкспертизы в Гарварде, которое было открыто в том же году. Собственно, в каком-то смысле слова Ли была предтечей в создании судебно-медицинской экспертизы уже в современном понимании этого слова.

Дебора посмотрела на нас, словно ожидая прочитать на наших лицах понимание всей важности вклада неизвестной нам особы в развитие криминалистики. Но поскольку наши лица остались безучастными, то она продолжила:

– Френсис создавала такие своеобразные кукольные домики, в которых воспроизводила сцену того или иного преступления. Эти макеты использовались потом в качестве обучающих пособий для начинающих детективов. По ним они учились отыскивать мельчайшие улики преступления. Свои кукольные домики она называла «крепкими орешками». Эти «крепкие орешки» очень помогали полиции в расследовании преступлений, связанных с неожиданными или внезапными смертями. Она говорила, что действует в полном соответствии с главным постулатом, которым руководствуется в своей работе полиция: накажи виновного, оправдай невинного и докопайся до истины, которая порой бывает сокрыта от посторонних глаз, подобно ядру ореха в скорлупе. Эдит, с ее художественным образованием, со знанием всех тонкостей работы следователя, тоже попробовала создать несколько уже своих кукольных домиков, воспроизводящих те уголовные дела, которые расследовал ее отец. А после замужества она стала мастерить такие наглядные пособия уже для местной полиции.

Мы с Гиббсом инстинктивно придвинулись ближе, чтобы получше разглядеть содержимое коробки. Типичное учреждение середины пятидесятых годов прошлого века. Кабинет. Никаких электронных устройств. В углу письменного стола – черный телефон. Его гибкий шнур обмотан вокруг шеи мужчины, лежащего рядом с письменным столом на ковре с восточным орнаментом. Миниатюрная подставка для карандашей валяется перевернутой на письменном столе. Рядом лежат рассыпавшиеся в разные стороны крохотные карандашики, напоминающие такие маленькие зубочистки. В центре письменного стола, на самом видном месте, – фотография в рамке, на которой запечатлена женщина с двумя детьми. Вокруг фотографии тоже валяются карандаши. Глаза мужчины слегка вылезли наружу, лицо жертвы сделано из искусственной кожи, узел галстука у него сдвинут набок, так, что видны темно-синие следы на шее.

– Вот конкретный случай. Мужчина изменил своей жене с собственной секретаршей и был пойман супругой с поличным. Однажды, когда муж задержался на работе допоздна, жена неожиданно нагрянула к нему в офис. Предварительно она убедилась, что больше в конторе никого нет. После чего поквиталась с неверным мужем за все. Но попутно задела и фотографию тоже. – Дебора показала на фотографию в рамочке. – Как ни странно, но именно эта фотография и навела сыщиков на след преступника. Ведь убийца поставила ее посредине стола уже после того, как задушила мужа. Взгляните! В момент совершения преступления его кресло-качалка было повернуто в противоположную от стола сторону. Именно поэтому она и сумела совладать со взрослым мужчиной. Так сказать, эффект неожиданности.

Мы с Гиббсом ошарашенно уставились на Дебору Фуллер. Эта женщина вдруг предстала перед нами совершенно в ином свете.

– А вы, оказывается, хорошо разбираетесь во всех хитросплетениях бабушкиной работы, – уважительно заметил Гиббс.

Пожилая женщина согласилась с ним едва заметным кивком головы.

– Не забывайте, молодой человек. Когда-то я училась на юридическом факультете. Правда, потом мне пришлось оставить учебу и вернуться в Бофорт, чтобы ухаживать за больной матерью в последние годы ее жизни. Мы с Эдит сдружились, хотя по возрасту она больше подходила в подруги моей маме, чем мне. Вот так я впервые узнала о том, что Эдит Хейвард работает на полицию. Она не особо любила распространяться на эту тему.

Гиббс покрутил головой в разные стороны.

– Лично я и понятия не имел об этой стороне ее жизни.

– Да, об этом ее хобби знал лишь очень узкий круг людей. Кстати, муж Эдит категорически не одобрял ее занятия. Она смастерила с дюжину таких кукольных домиков. Однако после того, как Кэл уехал из города, Эдит попросила руководство полиции вернуть ей обратно все ее работы. Она так и не призналась мне, в чем именно была причина такого ее решения. Вот этот единственный кукольный домик сохранился потому, что на тот момент он находился в полицейской академии штата Джорджия. Наверное, остальные она спрятала где-то в доме. Надеюсь, со временем вы их отыщете.

Дебора взглянула на меня с надеждой. Я нервно сглотнула слюну.

– Уже отыскали. В мансарде. Их там порядка десяти штук. Для нас эта находка стала самым настоящим потрясением.

– Они совершенно необычны, ее кукольные домики, правда? И какая изумительная проработка всех, даже самых мельчайших деталей. Ведь эти карандаши… ими можно писать. Кресло-качалка тоже в рабочем состоянии, на нем вполне можно качаться туда-сюда. Причем угол наклона точно такой же, как у оригинала. И все другое тоже… газетные заголовки, пятна крови на стенах, настенный календарь с устаревшей датой… Все эти детали помогают в конечном счете распутать преступление.

Пожалуй, слово изумительная показалось мне несколько неуместным применительно к данной ситуации, но я смолчала.

– Пожалуйста, загляните к нам в любое удобное для вас время. И сами все увидите, – пригласила я Дебору и добавила: – Сказать по правде, иногда по ночам бывает трудно заснуть, зная о том, какого рода сокровища хранятся у тебя в мансарде.

– А вы относитесь к этим домикам, как к обычным произведениям искусства, – тут же посоветовала мне Дебора. – Только и всего! Лично я с удовольствием приду на них взглянуть. Конечно, я вполне могла бы удовольствоваться и тем фактом, что вы нашли работы Эдит. Но словами все не объяснишь. Хочется увидеть собственными глазами. – Женщина экзальтированно прижала руку к груди. – Наконец-то, после стольких лет неизвестности, мы знаем точно, что с ними стало. А ведь я все эти годы с ужасом думала, что она их просто уничтожила.

– Почему вы так думали? – спросил у нее Гиббс.

Дебора снова нахмурилась.

– Потому что после отъезда Кэла Эдит страшно переменилась, стала не похожа на себя прежнюю. И не только потому, что потребовала у полиции вернуть ей обратно все ее работы. Которые, между прочим, сама же им и преподнесла в свое время в качестве дара. Но не только это… Она перестала отвечать на телефонные звонки. Не открывала дверь посетителям. Я больше никогда не видела, чтобы в окнах ее мансарды горел свет. После гибели мужа она еще смастерила несколько таких кукольных домиков, а потом переключилась исключительно на изготовление китайских колокольчиков. Мастерила, а потом раздаривала друзьям и знакомым. Лично у меня целых пять экземпляров хранится. Правда, по ее словам, она работала над каким-то большим изделием, но свою работу держала в секрете. Наверняка после отъезда Кэла из Бофорта Эдит перестала заниматься и ею тоже. Скорее всего, нам уже никогда не узнать, над чем именно она работала в последние годы и почему такая завеса тайны вокруг всего этого. – Женщина пристально глянула на Гиббса. – Быть может, вам что-то известно?

– К сожалению, нет. Меня никогда не допускали в святая святых, в бабушкину мастерскую. А после того как уехал Кэл, бабушка и сама ни разу не поднялась в мансарду. Я понимал, что отъезд Кэла сильно расстроил ее. Она погрузилась в полнейшую меланхолию. С высоты сегодняшнего дня берусь утверждать, что, скорее всего, у нее началась самая настоящая депрессия.

Гиббс глянул на фигурку мужчины со шнуром, обмотанным вокруг шеи, и погрузился в собственные мысли.

– Она не раз повторяла мне, – начал он после долгой паузы, – что не желает, чтобы я проводил много времени с ней. Говорила, что я – ее последняя надежда и что она сделает все от нее зависящее, чтобы спасти меня. Именно в те годы я и прибился к дому Уильямсов. Стал проводить у них практически все свое свободное время.

В его голосе вдруг прорвалась нескрываемая горечь, хотя он говорил нарочито сухо, словно пытаясь замаскировать душевную боль, которую вызвали в нем эти неожиданные воспоминания. Однако к боли примешивалось и что-то еще, что-то такое, что вдруг заставило его остановиться и замереть как вкопанному посреди комнаты, уйти с головой в собственные мысли и забыть об окружающих. В комнате повисла неловкая тишина. Я молча ждала, когда Гиббс заговорит первым. Но вот пауза затянулась уже непозволительно долго, надо было что-то делать.

Мне очень хотелось расспросить Дебору про тот таинственный самолет, который мы тоже отыскали в мансарде. Быть может, она что-то знает о нем. Но прежде чем я рискнула задать свой вопрос, Гиббс наклонился к Деборе и поцеловал ее в щеку, вызвав легкий румянец смущения на ее лице.

– Спасибо, мисс Фуллер. Огромное спасибо. То, что вы рассказали нам, было очень, очень интересно.

Мы распрощались и направились к выходу. Мне пришлось догонять Гиббса почти бегом, так стремительно он спустился вниз по скрипучим ступеням лестницы. Я задержалась еще на пару минут, чтобы попрощаться с Синтией и пригласить ее еще раз приехать к нам, чтобы осмотреть весь дом, когда это будет ей удобно. После чего выбежала вприпрыжку на раскаленный асфальт. Гиббс стоял неподвижно посреди тротуара. Прохожие двигались, обтекая его со всех сторон. Я почувствовала, как моментально нагрелись подошвы моих мокасин. Тоненькая струйка пота покатилась по шее вниз к спине. Уже в который раз я задумалась над тем, сколько же мне понадобится времени, чтобы привыкнуть к здешней жаре и влажности. И смогу ли я приспособиться к южному климату в принципе.

– Ну что? – спросила я невпопад.

Гиббс глянул на меня с таким видом, словно вообще забыл о моем существовании. Он растерянно поморгал глазами, а потом взял меня за руку и повел к машине. Включил зажигание и тут же врубил на полную мощность кондиционер. Какое-то время мы сидели с ним молча, прислушиваясь к тому, как работает кондиционер.

– Что-то не так, да? – снова спросила я. Мне хотелось думать, что все это меня не касается, что мне нет дела до чужих семейных драм, но я не могла заставить себя так думать. Потому что после отъезда Кэла Эдит совсем изменилась. Имя Кэла каким-то таинственным образом связало нас с Гиббсом. Я и сама не понимала, как это случилось, но это случилось. Дух Кэла незримо присутствовал рядом с нами. А еще я знала почти наверняка, что мне никогда не освободиться от них обоих, ни от Кэла, ни от Гиббса, пока я не разберусь во всей этой истории до конца.

Гиббс обеими руками стал растирать свое лицо с такой силой, что я услышала, как поскрипывает щетина на его щеках.

– Когда Кэл уехал от нас, мне было только десять лет. Долгие годы я считал, что либо не замечал тех напряженных отношений, которые сложились между Кэлом и бабушкой уже непосредственно перед его отъездом, либо просто делал вид, что не замечаю, вычеркивая из своей памяти всякие неприятные моменты. Я и на самом деле не помнил ничего такого, что могло бы насторожить.

Кэл и бабушка были близки, хотя порой мне казалось, что она специально держит его при себе, чтобы в случае чего с ним можно было сразу же справиться. Взнуздать, так сказать. По-моему, именно так в свое время выразился мистер Уильямс. Ведь нрав у Кэла был бешеный. В его комнате на подоконнике еще до сих пор остались вмятины. Это он швырнул в окно шахматную доску, когда я выиграл у него партию. – Грустная улыбка мелькнула на губах Гиббса, мелькнула и тут же исчезла. – Может, и поэтому я старался как можно меньше запоминать. Зато сейчас…

Я видела, как бурно вздымается его грудь, словно с каждым своим выдохом он хочет вытолкнуть из себя собственное прошлое. Человек, который не признает собственное прошлое, обречен пережить его заново. Я молча села в машину, ожидая продолжения его исповеди. Ожидала и одновременно боялась. Боялась услышать то, что он собирается мне сказать. Боялась, что он ничего не скажет.

– Но вот сегодня, слушая Дебору, я кое-что вспомнил. Раньше я об этом как-то даже не задумывался. Я вернулся из школы и увидел, что дверь, ведущая в мансарду, открыта. Явно бабушка только что спустилась вниз. Кэл возился в саду. Потом я услышал, как он тащит в дом что-то тяжелое. Что именно, я не видел, потому что поднялся уже к себе наверх. Так велела бабушка. Сказала, чтобы я сидел пока в своей комнате и не высовывался оттуда. Я уже дошел почти до самых дверей, как вдруг услышал, как Кэл кричит на бабушку.

Гиббс посмотрел на меня.

– А что он кричал? – спросила я тихо.

Нас обдало слабым ветерком, и сразу же запахло болотной грязью.

– Он обзывал ее убийцей.

Мы долго смотрели друг на друга, и в глазах каждого из нас застыл ужас. Наконец я все же выдавила из себя:

– А вы не спрашивали у Кэла, почему он назвал ее убийцей?

Гиббс отрицательно мотнул головой.

– Нет. Не успел. Он ведь уехал на следующий же день. А когда я задал этот же вопрос бабушке, то она ответила мне, что я все неправильно понял. И посоветовала выбросить эту чепуху из головы. Что я и сделал.

Гиббс вперил свой взгляд в ветровое стекло и тронул машину с места. Всю дорогу домой мы ехали молча. Холодная струя воздуха из работающего кондиционера без устали обдавала нас обоих своей живительной прохладой, словно пытаясь остудить накал его слов.

Глава 16. Эдит

Апрель 1972 года

Эдит сидела на скамейке в своем саду и курила. Вот она сделала глубокую затяжку и стала растирать свободной рукой поясницу, молча наблюдая за тем, как Дебби, которую сейчас уже все звали Деборой, как и положено называть взрослую двадцатипятилетнюю особу, вырвала из клумбы очередной пук сорняков. Весна выдалась дождливой, а повышенная влажность обернулась обилием комаров и сорной травы.

Дебора перехватила ее взгляд и, усевшись на корточки, улыбнулась Эдит.

– А вот курить вам никак нельзя. Сигареты могут в один прекрасный день убить вас.

Эдит сделала еще одну глубокую затяжку, последнюю, после чего загасила окурок башмаком.

– Не говори ерунды, Дебора. Если меня до сих пор не доконала собственная жизнь, так что мне может сделать какая-то там сигарета? Наверняка впереди у меня еще долгая дорога. А потом, вспомни лорда Байрона: «Любимцы богов умирают молодыми»[2]. Время от времени Эдит считала нужным ненавязчиво напоминать Деборе, что она не единственная в этом городе, кто получил хорошее образование. Правда, потом, к сожалению, все ее знания пошли коту под хвост. Так уж сложилась у нее семейная жизнь, но это уже другая история. Быть может, именно в силу этого духовного родства душ она и привязалась к Деборе и частенько просила ее помочь ей ухаживать за садом. Ведь им обеим позарез нужно было хотя бы какое-то подобие интеллектуального общения.

Дебора нахмурилась, и Эдит тоже постаралась придать своему лицу серьезное выражение. Марта, мать Деборы, однажды упомянула в разговоре с Эдит, что ее дочь сразу же появилась на свет сорокалетней монахиней, несгибаемой, практичной, с трезвыми взглядами на жизнь, целеустремленной и предельно серьезной во всем. Возможно, этому поспособствовало то, что Дебора была старшей в семье. Но иногда Эдит казалось, что просто таково жизненное призвание этой девушки, а пророчество матери здесь совсем ни при чем. Дебора с отличием окончила колледж, после чего поступила на юридический факультет университета в Южной Каролине, но уже на первом курсе вынуждена была оставить учебу. Заболела мать, а Дебора была не только старшей дочерью, но и единственной девочкой в семье. Потому по возвращении домой именно на ее плечи и легли все заботы по уходу за матерью. И вот уже почти два года она неустанно крутится-вертится вокруг матери, но пока никаких перемен к лучшему. Впрочем, зная Марту и ее капризный нрав, можно было с легкостью предположить, что и в будущем Дебору ждет мало хорошего.

Эдит взяла в руки садовые ножницы, лежавшие рядом с ней на скамейке, и направилась к кустам азалии. В этом году азалии цвели плохо. Соцветия мелкие, и не успеет цветок распуститься, как сразу же начинает темнеть по краям. Эти чахлые цветы были очень похожи и на ее собственное унылое настроение. Эдит с нарастающей тревогой ожидала наступления лета, когда домой вернется СиДжей после окончания второго курса в университете Южной Каролины.

Конечно, она скучала. Правда! Ведь это же ее сын. Скучала и одновременно со страхом вспоминала постоянные перепады в его настроении, вспоминала, как она, крадучись, словно тень, пробиралась по собственному дому, боясь ненароком разрушить тот хрупкий мир и покой, который ей с таким трудом удавалось установить. Порой Эдит вообще начинало казаться, что ее муж Кэлхун вовсе не умирал, и тогда все ее тело моментально покрывалось пупырышками от одной только мысли, что он в любую секунду может войти в дом вслед за сыном.

Но все же хорошо, что СиДжей возвращается на каникулы домой. И снова их огромный дом наполнится его студенческими друзьями. Так приятно слышать звуки их шагов на парадном крыльце поздно ночью, слушать, как шуршат шины их машин по гравию, когда они направляются на один из островов жечь ночные костры по поводу какого-нибудь очередного праздника. Больше всего на свете Эдит хотелось, чтобы ее сын познакомился с какой-нибудь хорошей девушкой. С сильной девушкой. Такой, которая смогла бы совладать с его непростым характером, сгладить те душевные изъяны, с которыми он родился. А заодно и избавить его от многих страхов и фобий. Один из самых острых – это паническая боязнь грозы. Стоит только грому нарушить тишину, стоит только молниям озарить ночное небо, и в памяти матери и сына немедленно всплывает та страшная ночь, случившаяся много-много лет тому назад.

Дебора все еще возилась на корточках вокруг клумбы. Но вот она отерла рукавом блузки пот со лба и сняла очки. Смахнула с них комочки грязи, а потом вытерла линзы о свои рабочие брюки.

– Когда СиДжей приедет на каникулы, попросите его, чтобы он выкопал вон те старые, наполовину засохшие мирты, а вместо них можно будет посадить апельсиновые деревья. Я слышала, что они отпугивают комаров.

Эдит хотелось сказать девушке, что те дни, когда сын помогал ей по саду, уже давно миновали. Все это уже в прошлом, выброшено вон за ненадобностью, как выбрасывают вещи, из которых ребенок вырос. Как сам СиДжей выбросил своих оловянных солдатиков, а заодно и привычку просить прощения или позволять себя утешать, успокаивать, ласкать. Ей не хватало того маленького мальчика, которым ее сын был когда-то. Но каждый день она горячо молилась о том, чтобы все то хорошее, что в нем было, вернулось к нему снова, когда он станет уже взрослым мужчиной.

Она молча кивнула и пробормотала что-то неразборчивое, а потом снова повернулась к своим азалиям и принялась с особым рвением стричь кусты.

– Как продвигается ваш большой проект, миссис Хейвард? Тот, что вы держите от всех в секрете?

Эдит уже много раз просила Дебору отбросить прочь все формальности и называть ее по имени, но привычка соблюдать субординацию и неписаные правила вежливости, по всей вероятности, тоже родилась вместе с Дебби, и переубедить ее пока никак не удавалось. Эдит почему-то могла с легкостью вообразить себе Дебору в образе пожилой почтенной дамы. По-прежнему живет дома вместе со своей мамой и по-прежнему величает ее, Эдит, «миссис Хейвард».

– Боюсь, пока работа у меня застопорилась. Не хватает информации, многие подробности упущены. А заниматься угадыванием я тоже не хочу. Это может внести сумятицу и нарушить точность того, что уже сделано.

– То есть вы реконструируете сцену еще одного преступления?

Эдит открыла ножницы на всю ширину и отхватила ими нижнюю ветку азалии, которая согнулась уже почти до самой земли. Увядающие соцветия совсем поникли на жаре.

– Не знаю, почему это так тебе интересно, Дебора. Но ты постоянно спрашиваешь меня об одном и том же. И я всегда отвечаю тебе одно и то же. Так вот! Это сугубо личная история. А готовую работу, если я только доведу ее до конца, я смогу показать лишь одному-единственному человеку на свете.

Эдит улыбнулась и добавила мысленно: Только я никогда не увижу эту женщину.

– Да я вообще по натуре очень любопытная. Папа рассказывал, что наше управление полиции даже представило вас к награде в знак благодарности за ту неоценимую помощь, которую вы им оказали при расследовании запутанных криминальных дел. Но вы якобы отказались от награды. Впрочем, это меня ничуть не удивляет. Папа еще не успел закончить свой рассказ, как я ему сказала, что вы точно ответили отказом.

Эдит распрямилась и окинула девушку долгим изучающим взглядом. Даже глаза слегка прищурила. А ведь Дебора – дочь полицейского. Не стоит забывать об этом.

– Звучит очень самонадеянно.

Дебора повернулась к ней спиной и бросила очередную охапку травы на тележку «Радио Флаер», старую игрушку СиДжея. Эдит с грустью взглянула на тележку, вспомнив, что маленький СиДжей категорически отказывался в ней кататься или таскать ее за собой. Зато использовал тележку для того, чтобы время от времени устроить какое-нибудь страшное ДТП на импровизированной трассе с участием всех его мягких игрушек-зверюшек. А развесистый дуб был конечной точкой этого путешествия, где и разворачивались всякие кровавые события. Следы каждой новой аварии неизбежно отпечатывались и на тележке, и на стволе дуба.

Не снимая перчаток, Дебора подбоченилась и тоже взглянула на Эдит.

– Ничего не самонадеянно! Просто сколько я вас знаю, вы всегда оставались такой же: все и всегда хранили в себе. Не любите ни о чем распространяться.

Эдит кивком головы согласилась с этим умозаключением и снова сосредоточилась на азалиях. Все новые и новые срезанные соцветия падали к ее ногам, густо устилая землю. Этакие крохотные жертвоприношения на алтарь правды.

Поняв, что тема исчерпана, Дебора переключилась на другое:

– А вы слышали, что в прошлые выходные ловцы креветок поймали в свои сети крокодила неподалеку от Харбор-Айланд? Длиной более трех метров.

– Читала в газетах. Этим парням еще повезло, что аллигатор не отхватил у кого палец или что-нибудь посерьезнее.

– Но помимо крокодила в их сети попало кое-что еще.

Дебора двинулась вправо, по направлению к скособочившейся статуе, волоча за собой тележку с сорняками.

– Они даже позвонили папе, чтобы он пришел и увидел все своими глазами. Поэтому-то я и знаю. Потому что в газеты информация не попала. Журналисты посчитали ее пустяковой. Но, может, опубликуют позже, в конце этой недели, когда у них на руках будет уже официальное заключение полиции.

– А что там было?

– Папа полагает, что это может быть фрагмент того самолета, который взорвался в небе над Бофортом в 1955 году. Помните эту жуткую трагедию? Мне тогда было всего лишь восемь лет, но я все хорошо помню. Вряд ли такое вообще можно забыть. Помню, мама с криками металась по дому, чтобы собрать всех нас, детей, и вывести на улицу. Она жутко испугалась тогда, что в нашем доме загорелась крыша.

Эдит замерла на месте, ножницы зависли в воздухе над очередной жертвой, давая той некоторую отсрочку в исполнении приговора.

– А с чего твой отец решил, что это именно фрагмент самолета?

– Потому что на металле остались кое-где следы темно-синей краски, очень похожие на букву Н. А самолет, как известно, принадлежал компании «Нордвест Эарлайнз».

Эдит опустила ножницы вниз.

– Хочешь стаканчик холодного чая? Или лучше лимонад? Я уже сама захотела выпить чего-нибудь холодненького. Эта жара… все время умираю от жажды.

– Спасибо, мэм. Не откажусь. Что себе, то и мне.

Дебора снова присела на корточки и взглянула на статую святого Михаила.

– Какой-то он кривобокий, этот ваш святой. Стоит косо. Попросите СиДжея или кого-нибудь другого, чтобы под ним разровняли землю. Иначе при очередной грозе он может попросту не выдержать, потеряет равновесие, упадет и разобьется. У него уже и так одной руки не хватает. Не стоит дожидаться, пока горемычный потеряет и вторую руку. Как же он, безрукий, станет тогда творить свои чудеса?

Последние слова девушка сказала шутливым тоном, но Эдит не нашла ничего смешного в том, чтобы шутить над беспомощным святым. Она лишь выдавила из себя некое подобие улыбки и направилась в дом. На кухне открыла холодильник, достала оттуда кувшин с лимонадом и уже приготовилась снова вернуться в сад. Но в этот момент дверь в кухню широко распахнулась и на пороге появился СиДжей, держа за руку хорошенькую блондинку, которая послушно семенила за ним.

– Привет, мама! – широко улыбнулся он, здороваясь с Эдит. А улыбка ведь точь-в-точь как у отца. Молодой человек наклонился к матери и поцеловал ее в щеку. – Вот приехал домой на выходные. И привез с собой очень важного для меня человека.

Девушка, переминаясь с ноги на ногу, замерла в ожидании, когда СиДжей подтолкнет ее вперед, так сказать, на авансцену событий. Сын по-хозяйски обнял девушку за плечи и сказал:

– Знакомься, мама. Это – Сесилия Гиббс. Она не любит, когда ее называют Сиси. Такое позволительно только мне. Для всех же остальных она просто Сесилия. Я прав, моя сладенькая?

Он крепко прижал девчушку к себе и чмокнул ее в макушку. На короткую секунду Эдит показалось, что в глазах девушки мелькнул страх… Такой дикий страх животного, которого загнали в клетку.

Сесилия протянула руку Эдит для приветствия. Она взяла ручонку и поразилась ее хрупкости. Такая нежная и невесомая, словно птичья лапка. Красивые глаза теплого золотисто-коричневого оттенка. Такой цвет приобретает трава на их болотах зимой.

– Рада познакомиться с вами, миссис Хейвард, – прощебетала девочка, обменявшись коротким взглядом с Эдит, после чего снова всецело сосредоточилась на СиДжее.

На фоне сына она казалась настоящей Дюймовочкой, причем не столько из-за роста, сколько из-за доминирования личности СиДжея. Он буквально подавлял ее своим присутствием. Она же с обожанием слушала своего возлюбленного, глядя ему прямо в рот, а сама осмеливалась сказать лишь после того, как он одобрительно кивал головой, позволяя молвить слово. Эдит почувствовала, как у нее заныло сердце. Вот точно так же и она когда-то стояла в этой же самой кухне, а Кэлхун знакомил ее со своей матерью. И что с тех пор изменилось? Разве что обои на стенах.

– И я тоже рада познакомиться с вами, Сесилия, – проговорила она вежливым тоном, глянув на грязную, измятую юбку девушки. И добавила с упреком, обращаясь уже к сыну: – Жаль, что ты не сообщил мне, когда точно приезжаешь домой. Я бы хоть прибралась в доме, подготовила комнату для нашей гостьи.

– Все в порядке! – поспешила успокоить ее Сесилия. – Я и сама могу постелить себе постель. Не хочу доставлять вам никаких хлопот.

Улыбка сбежала с лица СиДжея, и оно моментально стало угрюмым.

– Ничего страшного, Сиси. Пусть похлопочет немного. Чем ей тут еще заниматься? – Но вот он повернулся к матери и снова расплылся в улыбке. – А что у нас на ужин? Путь из Колумбийского университета не ближний. Я уже успел изрядно проголодаться.

В голове Эдит вихрем пронеслись разные мысли. Какое-то время она никак не могла сосредоточиться.

– У меня есть креветки с рисом. И замечательные помидоры… Вчера купила в универсаме…

– Отлично! Тогда выставляй все на стол! А я пойду пока покажу Сиси наш дом. Она родом из Гринвилла. Говорит, что никогда в жизни не видела таких величественных особняков, как у нас в Бофорте.

Открылась задняя дверь, и в кухню вошла Дебора. Она замерла на пороге, увидев Сесилию и СиДжея. При виде Деборы выражение лица СиДжея стало еще более угрюмым. Девушка медленно закрыла за собой дверь и, опершись на нее спиной, посмотрела на сына Эдит. И в этот момент они оба были очень похожи на борцов, занявших исходную позицию в противоположных углах татами.

Дебора продолжала нянчиться с маленьким СиДжеем до тех пор, пока он не подрос настолько, чтобы его можно было оставлять в доме одного. Несмотря на бурные протесты сына, на его заявления, что он ненавидит свою няню, Эдит упорно обращалась за помощью только к Дебби. Впрочем, вскоре она поняла, что протесты мальчика – это не блажь и не пустые отговорки. По каким-то причинам, известным только ему самому, мальчик действительно не любил Дебби. И очень быстро Эдит поняла, в чем кроется причина такой откровенной неприязни. Дело в том, что Дебора с самого начала не особо церемонилась с ним и не стала терпеть все его капризы и выходки. Она была рослой девочкой, развитой не по годам, с сильными и цепкими руками, привыкшая нянчиться с младшими братьями и в случае чего ставить их на место. А следовательно, никакие чары СиДжея или его умасливания на нее не действовали. Физической силы девочке тоже вполне хватало, чтобы постоять за себя и заставить мальчишку подчиняться уже своим правилам поведения. Что же касается СиДжея, то он с пеленок ненавидел всякие правила и все свое детство только то и делал, что нарушал их, несмотря на усилия матери. Даже в отсутствие покойного мужа Эдит продолжала чувствовать собственное ничтожество, если не сказать никчемность. Сейчас Кэлхун давил на нее уже через собственного сына.

– Привет, СиДжей! – поздоровалась Дебора. – Рада тебя видеть.

– Привет, Дебора! – коротко кивнул головой СиДжей, но и не подумал представить ей свою девушку.

Наплевав на снобизм своего бывшего воспитанника, Дебора повернулась к Сесилии.

– Меня зовут Дебора Фуллер. Когда-то я нянчилась с СиДжеем. Должна сказать, что изрядно удивлена, что он наконец вышел из детского возраста.

Сесилия коротко усмехнулась, а СиДжей тут же крепко сжал ее за плечо. Девушка сразу же посерьезнела.

– Рада познакомиться с вами. А меня зовут Сесилия Гиббс. Я из Каролины. Учусь вместе с СиДжеем. Осваиваю профессию медсестры.

– Ну, недолго тебе ее уже осваивать. Правда, моя сладенькая?

СиДжей снова поцеловал подружку в голову. Эдит невольно почувствовала некоторое внутреннее смятение.

– Ты хочешь что-то сообщить мне? – спросила она у сына, стараясь говорить спокойно. Но СиДжей был не из тех, кого можно легко провести. Он глянул на нее так, как смотрят на какую-то мелкую козявку, ползущую по стене.

– Нет, мама! Но когда придет время, тебе я сообщу первой.

Она снова посмотрела на Сесилию, чувствуя, что сердечная боль не унимается. Ей хотелось крикнуть этой хорошенькой пичужке, чтобы она бежала прочь из их дома, вернулась к себе домой, окончила учебу, стала медсестрой и построила свою будущую жизнь так, чтобы в ней не нашлось места для СиДжея. Разумеется, она ненавидела себя за столь предательские по отношению к собственному сыну мысли. Но она уже давно перестала молиться и выпрашивать у Всевышнего прощение за все свои проступки.

СиДжей протянул руку к вазе с фруктами, взял яблоко, вытер его о рубашку и со смаком откусил большой кусок, после чего передал яблоко Сесилии. Она тоже укусила, хотя по ее лицу было видно, что ей совсем не хочется яблок.

– Хотел показать Сиси свое любимое место рыбалки неподалеку от Ледис-Айленд, но дорога там перекрыта. Случайно, не знаете почему?

Дебора повернулась к раковине и начала мыть под краном руки.

– Недавно в тех местах обнаружили обломки самолета, который когда-то давно потерпел крушение в наших местах, упал в болота.

СиДжей задумчиво прожевал очередной кусок яблока.

– А я уже тогда родился? Что-то ничего не помню об этой истории.

– Тебе тогда было почти четыре года, – тихо обронила Эдит и бросила внимательный взгляд на сына. Никогда ранее она не заводила с ним речь о событиях той страшной ночи. Не хотела, чтобы в его памяти снова всплывали обрывки давних детских воспоминаний, если они еще у него сохранились. Не хотела говорить о ночных кошмарах при свете солнечного дня. Она также никогда не рассказывала сыну о том, что именно в ту роковую ночь погиб и его отец: машина на полной скорости врезалась в дерево. Расскажи она сыну об этом, и, вполне возможно, у ребенка сразу же появились бы вопросы. А куда он ехал? Или что отвлекло его внимание от дороги? Есть вещи, которых лучше не касаться.

СиДжей снова с громким хрустом откусил кусок яблока. Звук показался слишком громким для такой маленькой кухоньки.

– А что произошло с тем самолетом? – спросил он с набитым ртом.

Дебора отвернулась от раковины и вытерла руки кухонным полотенцем.

– Точной версии нет до сих пор, – сказала она. – Но я помню, что еще на протяжении нескольких недель люди находили в болотах и на реке обломки и отдельные фрагменты самолета. – Она помолчала немного, плотно поджав губы, на лбу залегла глубокая морщина. – Помню, к нам во двор упала кукла. Мама плакала, не переставая, несколько дней, когда узнала, что все пассажиры погибли.

Сесилия заметно побледнела. Она подняла руку и инстинктивно прикрыла ею свой рот. СиДжей продолжал безучастно жевать яблоко.

– Прошу простить меня, – негромко обронила Эдит, оправляя руками юбку. – Но мне надо подготовить комнату для нашей гостьи, а потом заняться ужином.

Она почти бегом поднялась на второй этаж и закрылась в своей комнате. Вытащила сигарету из пачки, лежавшей на прикроватной тумбочке. Руки у нее тряслись так, что раскурить сигарету получилось лишь с третьей попытки. Она подошла к окну и уставилась на реку. Но своим внутренним взором она видела совсем другую картину. Ночное небо, охваченное всполохами огня. Она сделала глубокую затяжку, и ей полегчало. Никотин подействовал успокаивающе. Он медленно проникал в кровь, растекаясь по всем жилам, словно яд.

Впервые за долгие годы Эдит вдруг подумала о той неизвестной ей женщине, которая паковала своему мужу чемодан, собирая его в дорогу. Аккуратно укладывала стопки чистых рубашек, несколько пар брюк, скручивала в клубочки носки и тоже засовывала их вовнутрь, распределяя среди остальных вещей. А потом уселась писать мужу письмо, которое вложила в чемодан. До сих пор у нее стоят перед глазами каждая буковка, каждое слово, выведенное черными чернилами безупречным каллиграфическим почерком. Разве что с чересчур сильным нажимом. Эдит явственно представила себе, как эта женщина захлопывает крышку чемодана, защелкивает замки и при этом знает наверняка, что ее муж никогда не прочитает то письмо, которое она только что написала ему. То самое, что до сего дня лежит под холодильником в кухне их дома. Скорее всего, там оно и пролежит до скончания веков.

Эдит сделала еще одну глубокую затяжку, закрыла глаза и снова увидела ночное небо, рвущееся на части от непрерывных взрывов, страшный свист и шипение, с которым река принимала в себя тела погибших и еще полуживых людей, падающих в нее прямо с неба. Но вот она снова открыла глаза. Ужасающая картина пережитого исчезла. Она увидела лишь гроздь китайских колокольчиков, висевших за окном, негромко бренчавших и подпевавших легкому весеннему ветерку.

Глава 17. Лорелея

Лорелея кое-как протиснулась в дом, ногой закрыв за собой дверь. В обеих руках она тащила огромные пакеты с покупками, которые нужно было поскорее упрятать с глаз, чтобы – не дай бог! – их не увидела Мерит. Лорелее не хотелось начинать с падчерицей неприятный разговор о том, откуда она берет деньги на подобное расточительство. Капли дождя стекали с ее волос на плащ, на бумажные пакеты, которые она стала старательно запихивать за спинку дивана с обивкой в сине-белых тонах, который стоял в парадной зале. Пусть полежат там, пока Мерит не отлучится куда-то по делам из дома. А тогда уж она попросит Оуэна помочь ей отнести покупки наверх. Собственно, все они для него. За исключением двух юбок, купальника, пары шорт, одного платьица и двух вязаных топиков. Эти вещи были куплены ею для Мерит.

Лорелея безвольно откинулась на спинку дивана, пытаясь отдышаться. Наверное, стоило бы взять с собой Оуэна. Тогда она бы уж точно не прогадала с размерами. Но до шопинга ей еще нужно было подъехать к врачу, с которым у нее была назначена встреча. А ей категорически не хотелось тащить с собой сына в женскую консультацию. У этих так называемых «дамских докторов» вечно на стенках их офисов развешаны всякие картинки, иллюстрирующие некоторые части женского тела. К счастью, Оуэн пока еще не подозревает об их существовании. Остается лишь надеяться, что в подобном невежестве он еще пробудет, по крайней мере, ближайшие несколько лет.

Лорелея сделала глубокий вдох и задержала на несколько мгновений дыхание, после чего с усилием поднялась с дивана и снова вышла на крыльцо. Молния разрезала пополам тяжелое свинцовое небо, и дождь полил как из ведра. Лорелея подставила лицо под струи дождя и с наслаждением втянула в себя влажный, пропахший запахами болот воздух. С каким наслаждением она бы закупорила этот аромат в какой-нибудь флакон и постоянно носила его с собой. Или еще лучше! Наладила бы продажу такого парфюма всем тем бедолагам, которые ныне вынуждены обитать вдали от родного дома, где-нибудь посреди континентальной Америки. Наверняка она бы на таком бизнесе с легкостью заработала миллион долларов… А то и поболее.

Лорелея рассеянно улыбнулась собственным мыслям и направилась к едва стоящему на своих ножках ветхому столу, примостившемуся под портиком. На нем она предусмотрительно оставила свою находку-приз. Возвращаясь от врача, она уже почти миновала Мемориал памяти в честь всех погибших жителей Бофорта, когда увидела барахолку, где шла бойкая распродажа всякого хлама. И сразу же в ушах Лорелеи зазвучал голос мамы. То, что для одних хлам, моя девочка, для других – самое настоящее сокровище. А некоторые находки вообще бесценны. Потому что их стоимость исчисляется не деньгами, а той любовью, которая в них заключена, и теми воспоминаниями, которые с ними связаны. Как только Лорелея отыскала местечко, где можно припарковать свою машину, она тут же извлекла на свет божий свою заветную тетрадь и записала туда эти мамины слова.

Ее внимание на распродаже привлекла швейная машинка «Зингер». Но не такая, как была у мамы, старенькая машина с блестящим металлическим корпусом черного цвета и ножным приводом, а более современная, выпуска конца семидесятых, уже с электроприводом. Корпус комбинированный: кремового цвета пластмасса и металл. По словам женщины, продававшей машинку, она находится в отличном рабочем состоянии. И в доказательство своих слов женщина тут же прострочила пару швов на каком-то куске ткани.

В альбоме Роберта сохранилась фотография, на которой запечатлены Мерит, уже подростком, и ее мама. Они сидят за кухонным столом, заваленным отрезами ткани, а рядом стоит швейная машинка, очень похожая на ту, которую продавала женщина. Лорелея понимала, что ей выпал отличный шанс ускорить ход развития своих отношений с Мерит. Ведь в жизни как бывает? Будильник уже заведен, и в запасе остается все меньше и меньше времени. Тем более у нее.

Она подхватила машинку и понесла в дом, а там поставила прямо на столик в холле. Ее сильно повело в сторону, и она с надеждой глянула на диван, стоявший в зале. Хорошо бы сейчас прилечь. Интересно, сколько времени она может полежать, оставаясь при этом незамеченной? Из кухни доносился громкий голос Оуэна. Ему вторил не менее громко второй, уже женский голос. Наверняка Мерит.

Из последних сил она заторопилась на кухню, не обращая внимания на струи дождя, стекающие с дождевика, и на мокрые следы, которые оставляли на полу ее ботиночки на высоких каблуках. Подошла к дверям и замерла на пороге в ожидании, когда ее заметят. Мерит и Оуэн сидели рядышком, повернувшись спиной к дверям. Руками они упирались в кухонный стол и глазели в четыре глаза в большое окно над раковиной. В окне, словно в картинной раме, то и дело сверкали молнии, вспыхивавшие в самых разных концах неба. Судя по всему, в этот момент Оуэн и Мерит чувствовали себя настоящими зрителями захватывающего триллера, разворачивающегося прямо на их глазах, причем у каждого из них был свой ракурс обозрения происходящего за окном. Вообще-то Оуэн боится грозы. Именно поэтому Лорелея и заторопилась домой, едва заслышав первые раскаты грома. Она предполагала, что обнаружит сына у себя в комнате под кроватью с фонариком в руке и какой-нибудь книгой. Но никак не на кухне, где он с интересом лицезрел разгул стихии, сопровождающийся громами и молниями, в компании со своей старшей сестрой.

Брат и сестра держали в руках по бутылке колы. На столе за спиной у них лежал раскрытый пакетик с солеными орешками арахиса. Лорелея молча наблюдала за тем, как Оуэн делает глоток из бутылки, а потом некоторое время сосет колу во рту, прежде чем проглотить ее.

– Вау! – воскликнул он радостно. – Надо же, как ударило в голову. Сейчас точно пузыри пойдут из ушей.

Мерит бросила на брата серьезный взгляд.

– Пока не видно. Пожалуй, тебе нужно сделать еще глоток.

– Нет, теперь твоя очередь, – возразил Оуэн. – Сделай большой глоток и не забудь положить на кончик языка несколько орешков.

Мерит слегка закинула голову назад и поднесла бутылку с колой ко рту. И тут же зажмурила глаза. Сделав глоток, она долго катала жидкость по полости рта, слегка надувая щеки, как это делал и Оуэн, а потом проглотила ее.

– Вау! – издала она тот же победный клич. – Ты прав, Оуэн. А у меня из ушей пузыри еще не пошли?

Оуэн громко хихикнул, даже не обратив внимания на очередную вспышку молнии с последовавшим за ним раскатом грома. Почему-то Лорелея была уверена, что Мерит специально отвлекла внимание ребенка. И наверняка ей же принадлежит идея – очень удачный ход! – с использованием кока-колы и арахиса.

Наверное, Лорелея неловко переступила с ноги на ногу, потому что на шум повернулась Мерит и увидела ее. Лорелея улыбнулась ей благодарной улыбкой, надеясь, что падчерица поймет и оценит всю степень ее признательности.

– На улице настоящий ливень. Льет как из ведра, – доложила она, сбрасывая плащ. Сложила его и повесила на спинку пустого стула, после чего с невыразимым блаженством опустилась на него и сама. – Если не возражаете, то я сниму обувь прямо здесь. Она промокла насквозь.

Лорелея стала расстегивать молнию на правой ноге, но в эту минуту к ней подскочил Оуэн и затараторил:

– Мерит сказала, что она не очень любит грозу и предпочитает в это время не оставаться одна. Вот мы и решили устроиться на кухне и вместе переждать непогоду. Мерит рассказала мне, что когда она была маленькой, то мама ей так объясняла, что такое гром и молнии. Гром – это значит ангелы играют на небе в шары. А молния вспыхивает тогда, когда кто-то из ангелов делает свой бросок. Вот такое простое объяснение, после которого она вообще перестала бояться грозы.

Мальчик жизнерадостно рассмеялся и снова сделал глоток колы.

– Хорошее объяснение, – согласилась Лорелея с сыном. И снова улыбнулась Мерит. Та тоже ответила слабой улыбкой, но почти сразу же отвернулась.

Лорелея сбросила башмак со второй ноги и с наслаждением пошевелила пальцами. Век бы так сидела и не вставала бы со стула!

– Мне кажется, Лорелея, напрасно вы мучаете свои ноги столь неподходящей обувью. Зачем вам каждый день терзать себя такими высоченными каблуками?

Суровое выражение лица Мерит несколько сглаживали пузырьки колы, проступившие на верхней губе.

– Пожалуй, вам стоит попробовать самой походить на высоких каблуках, и тогда вы поймете, почему многие женщины носят их, – парировала Лорелея.

Она мысленно представила себе падчерицу на высоченных каблуках. В такой обуви любая женщина мгновенно почувствует себя не только выше ростом, но и сильнее и даже сексуальнее. Вот и Мерит… Собственные фантазии едва не заставили ее хихикнуть.

Мерит с сомнением глянула на мачеху и сползла со своего стула.

– Пора готовить ужин. Я купила трех омаров. Во всяком случае, я хоть знаю, как с ними управиться. К тому же у нас есть повод кое-что отпраздновать.

– Что именно?

– Я сегодня устроилась на работу. В небольшой музей на Порт-Ройал. Вот уж не думала, что так быстро найду себе работу. Честно! Увидела объявление в воскресной газете и отправила им свое резюме. А сегодня пошла на собеседование, и меня тут же приняли. Наверное, помогло то, что у меня есть опыт работы и степень.

А может, помогло то, что ты им просто понравилась, – подумала Лорелея, но не решилась сказать это вслух, зная, что Мерит категорически не приемлет никаких комплиментов. Возможно, она просто не привыкла к комплиментам. В этом-то вся и беда.

Между тем Мерит продолжала делиться своими новостями:

– Пока я буду работать неполный рабочий день. Но это даже к лучшему. Потому что еще столько дел дома. Надо наконец определиться с тем, какого рода реновации я бы хотела здесь осуществить.

Она склонилась над одним из нижних шкафчиков, в котором хранились кастрюли, сковороды и прочая утварь, открыла его и стала перебирать содержимое. Не глядя на Лорелею, она спросила:

– А как обстоят дела у вас с поиском работы?

– Несколько резюме я тоже отправила. А пока подрабатываю посыльной, если вижу в универсамах объявления, что им нужны такие услуги. К сожалению, ничего стоящего еще не подвернулось. Но я уверена, хорошее место ждет меня, и оно отыщется в ближайшее же время.

Мерит молча кивнула головой, не став комментировать излишний оптимизм мачехи. Тем более что мысли ее были уже заняты другим. Надо не забыть спросить Лорелею насчет частной школы. Не хочется снова начинать разговор о том, где и как будет учиться Оуэн, но все же следует выяснить, располагает ли Лорелея средствами для того, чтобы учить сына в частной школе. Она выпрямилась и навалилась всем телом на стол, уже приготовившись задать свой вопрос. Но Лорелея ее опередила:

– Я тут кое-что прикупила для вас сегодня… по случаю. Думаю, вам понравится. Не волнуйтесь. Все очень дешево. Я нашла эту вещь на уличной барахолке. Если вам не понравится, я продам ее через Интернет.

Мерит бросила на нее подозрительный взгляд.

– Надеюсь, это не предметы гардероба. Потому что я полагаю, что наши вкусы по части одежды не совпадают.

И слава богу! Мысленно парировала ей Лорелея и тут же прикусила губу, чтобы эти слова нечаянно не сорвались уже вслух.

– Нет, это не из одежды. Хотя кое-какое отношение к одежде все же прослеживается.

Лорелея протянула ей руку.

– А теперь закройте глаза. Это сюрприз.

В первый момент она подумала, что Мерит никогда не возьмет ее за руку. Возможно, она бы так и сделала, если бы не Оуэн, который находился рядом. После минутного замешательства Мерит молча вложила свою руку в руку Лорелеи и позволила ей вывести себя из кухни и дальше в коридор.

– А мне можно, мама?

– Конечно, сынок! Только не называй сам предмет до тех пор, пока Мерит не откроет глаза.

Оуэн тут же вскочил со стула и побежал вслед за женщинами.

– А ты скажи, когда будет можно, и тогда я скомандую Мерит открыть глаза.

Лорелея вывела обоих в холл, туда, где на столике для почтовой корреспонденции стояла швейная машинка. Смотрелась она на этом предмете изысканного антиквариата очень неприглядно. Точно так же выглядел бы какой-нибудь непрезентабельный пузатый толстяк, развалившийся на чужом сиденье в купе первого класса. Лорелея стала за спиной Мерит и слегка подтолкнула ее в нужном направлении.

– Все! Действуй, Оуэн!

– Можешь открыть глаза, – провозгласил он торжественным тоном, обращаясь к сестре.

Мерит открыла глаза и безмолвно уставилась на швейную машинку, стоящую перед ней.

– Это швейная машинка, – пояснила ей Лорелея, так, на всякий случай. А вдруг ее падчерица уже сто лет не видела в глаза никаких швейных машинок?

– Я прекрасно знаю, что это такое! – отрезала Мерит, не отводя глаз от машинки. – Я просто… – Она взглянула на Лорелею. – Но почему она здесь?

– У нас дома хранилась одна ваша семейная фотография. Вы с мамой сидите на кухне, рядом стоит швейная машинка, а вы явно занимаетесь каким-то рукоделием. Вот я и подумала…

Лорелея сконфуженно умолкла, заметив, как заблестели слезы на глазах Мерит. Не допустила ли она непростительную ошибку, купив эту машинку?

Но вот Мерит заговорила, тщательно подбирая каждое слово:

– Та машинка была не наша. Она принадлежала ее матери, моей бабушке. – Слабая улыбка осветила ее лицо. – Мама, конечно, немного шила, но вот бабуля… та была настоящий спец в швейном деле. Она даже могла на машинке вышивать монограммы. И они выглядели так, будто вышиты вручную. Она умела все. Чистая правда! Наверное, поэтому и я стала проявлять интерес к шитью. Меня особенно поражало, с какой ловкостью бабушка управляется с машинкой. А ведь у нее не действовали два пальца на правой руке. Нерв, что ли, был задет… Или что-то еще… Но у нее все равно получалось по высшему классу, даже и без этих двух пальцев.

Мерит осторожно прошлась ладонью по головке машинки. Будто незнакомого пса гладит, боясь, что он сейчас укусит, подумала Лорелея, глядя на падчерицу.

– После смерти мамы бабушка переехала поближе к нам. Приглядывала за мной, пока папа был в рейсе. А потом в один прекрасный день… – Мерит повернулась к мачехе и глянула на нее невидящим взглядом. – Все произошло так странно, хотя я и не помню всех подробностей. Столько лет уж минуло… Да я и не задумывалась над этим. – Она отерла свои глаза ребрами ладоней. – Однажды бабушка получила по почте небольшую бандероль, к которой прилагалось письмо. В бандероли был носовой платок, украшенный монограммой, которую, скорее всего, когда-то вышила моя бабушка. Она все вышвырнула вон, а потом зачехлила машинку, и больше я эту машинку никогда не видела. С тех пор мы с бабушкой перестали заниматься рукоделием.

– А что такого было в том письме?

Мерит пожала плечами.

– Понятия не имею. Бабушка разорвала письмо на мелкие кусочки, потом сгребла их все в кучу и положила вместе с носовым платком обратно в пакет. И заплакала. Я никогда не видела ее плачущей. Она всегда говорила мне, что слезы – это удел слабовольных людей. А потому я никогда не показывала своих слез. А потом привыкла и вовсе обходиться без них. Вся эта история начисто выветрилась из моей памяти. До этого дня…

Лорелея переступила босыми ногами с места на место, не совсем понимая, что ей делать дальше.

– Я уже сказала, если эта машинка вам не нравится, я ее с легкостью продам.

Мерит снова устремила свой взгляд на машинку, но руками больше ее не трогала. В этот момент она была похожа на юную девушку, которой только что преподнесли в дар по случаю помолвки кольцо с огромным бриллиантом, а она еще не вполне уверена в том, хочет ли она вообще замуж.

– А почему вы ее купили мне? – спросила она тихим голосом.

Лорелея молча пожала плечами и тут же вспомнила, что она записала в свою тетрадь в тот самый первый день, когда увидела Мерит. Тогда молодая женщина показалась ей похожей на раненое животное, которое изо дня в день, и так долгие годы, тщетно зализывает свои раны, а они все никак не заживают. Лучше перевернуть страницу и начать все с чистого листа, чем снова и снова перечитывать старые записи.

– Ваш отец часто рассказывал мне, каким творческим ребенком вы были в детстве. Могли смастерить что угодно. А потом вдруг резко перестали. Вот я и подумала… А почему бы снова не заняться тем, что вам когда-то нравилось?

Мерит уставилась на Лорелею долгим немигающим взглядом, от которого та почувствовала себя очень неуютно. А когда она начинала нервничать, то тотчас же принималась говорить, и слова лились из нее рекой.

– Вы ведь решили начать новую жизнь, не так ли? Приехали в новый для себя город, поселись в новом доме, вас сегодня окружают новые люди. И даже работа у вас будет новой. Так, может, вы наконец забудете о том, что именно побудило вас забросить свои любимые занятия, и снова с радостью приметесь за старые увлечения? Ведь когда-то же они доставляли вам радость, не правда ли?

– Радость? – эхом повторила за ней Мерит таким тоном, будто она впервые услышала это слово.

– Как на Рождество. Да, мама? – Оуэн склонился над швейной машинкой и стал внимательно разглядывать ее со всех сторон. – Радость – это когда ты счастлив, – пояснил он сестре. – Вот я, к примеру, всегда радуюсь, когда мне удается смастерить из моего набора лего что-то новенькое.

– Вы, наверное, решили, что я чересчур чувствительная особа, да? – тихо обронила Мерит.

– Вовсе нет! Ничего подобного! Просто мне попалась на глаза эта машинка, и я подумала…

Мерит взяла машинку в руки, и Лорелея затаила дыхание. Сейчас грохнет об пол, мелькнуло у нее. И явственно представила себе, как разлетятся в разные углы комнаты все эти шпульки, как покатятся катушки с нитками по деревянном полу, оставляя за собой следы в виде ниток. Ярко-красная нить, похожая издали на длинный тонкий порез.

– Поставлю ее в столовой на тот столик, что стоит перед окном, выходящим в сад. Там столько солнца по утрам, – пояснила Мерит на ходу, не поворачивая головы. Но полпути к столовой она вдруг остановилась и бросила коротко: – Спасибо! – Потом еще немного постояла, словно хотела добавить что-то еще, но в последний момент передумала и понесла свою машинку дальше, в заднюю часть дома.

– Очень хорошо! – бросила ей вдогонку Лорелея, понимая, что только что она совершила доброе дело. Наверняка Роберт в этот момент смотрел на них сверху и тоже все видел. И он одобрил ее поступок.

Она обняла сына за плечи и привлекла его к себе.

– Пошли, сынок! Пора накрывать на стол. Надо бы еще что-нибудь сварганить на скорую руку… Помимо тех омаров, которые приготовит нам Мерит. Только ей об этом ни слова, ладно? Но если честно, то лично у меня большие сомнения насчет ее кулинарных способностей. Так что придется добавить к меню пару закусок, чтобы не помереть с голоду.

Оуэн негромко прыснул от смеха, прикрыв рот ладошкой. Впервые за долгие-долгие месяцы Лорелея почти поверила в то, что наконец-то она выбралась на ровную дорогу и все испытания последнего времени, выпавшие на ее долю, остались уже позади. Лишь бы в конце этого пути ей не перегородил дорогу какой-нибудь отвесный утес. Или скала, на которую никак не вскарабкаешься.

Лорелея аккуратно вытерла рот салфеткой, незаметно переложив на нее то, что она только что тщательно пережевала во рту. Впрочем, лобстер получился вкусным, особенно когда погружаешь каждый кусочек в растопленное масло. Но просто у нее нет аппетита. И пары кусочков ей вполне хватило для того, чтобы почувствовать, что она уже сыта по горло. Но говорить об этом Мерит она не стала. Еще, чего доброго, разобидится, подумает, что плохо приготовила.

Зато Оуэн вылизал свою тарелку дочиста. Съел все до последнего кусочка из того, что можно съесть в омаре. И получил за это благодарственную улыбку от сестры, по достоинству оценившей его хороший аппетит.

Лорелея скомкала в руке салфетку с остатками омара.

– Очень вкусно, Мерит. Ваш отец никогда не рассказывал мне, что вы так хорошо готовите.

Мерит поднялась из-за стола и стала собирать тарелки.

– А он и не знал, что я умею. Я стала готовить лишь тогда, когда уже училась в колледже. У меня-то и возможности не было продемонстрировать ему свои кулинарные успехи.

Забирая тарелку Лорелеи, она постаралась не встретиться с ней глазами. Лорелея осторожно тронула ее за руку, желая задержать на минуту.

– Напрасно вы избегали встреч с отцом из-за меня. Я всегда так подгадывала с работой, что на время ваших каникул большую часть времени проводила в полетах. Не хотела мешать вам. Ваш отец каждый день ставил в вашей комнате свежие цветы, заранее составлял список всего того, что вам обоим захотелось бы сделать, пока вы вместе. К сожалению, я слишком поздно узнала, что он так и не рискнул признаться вам в том, что все это время он страстно надеялся на ваше возвращение домой. Видно, полагал, что вы сами догадаетесь. Захотите познакомиться с маленьким братиком и снова зажить одной семьей вместе с нами.

Мерит молча поставила тарелки в раковину и отвернулась к окну в сад.

– Понимаю теперь, в кого я такая упрямая. – Она слегка пожала плечами. – Нет, ни о чем таком я не догадывалась. Подобное мне даже в голову не приходило… Я думала…

Она снова повернулась к раковине и включила воду.

– Я тогда думала, раз у него сейчас есть вы…

Лорелея попыталась вспомнить что-нибудь из того, что в таких случаях говорила ее мама, когда кто-то в ее присутствии выражал желание переделать собственное прошлое. Но ничего путного не пришло на ум. Наверное, потому, что сердце разболелось уже не на шутку.

– У него было такое большое любящее сердце, что там вполне хватило бы места нам двоим. Как и добрым воспоминаниям о вашей матери. Он ведь вам писал. Но все письма возвращались назад нераспечатанными.

Мерит вцепилась обеими руками в края раковины с такой силой, что даже костяшки на пальцах побелели. Это чтобы не заплакать, подумала Лорелея. Оуэн тоже всегда так делает, чтобы не разреветься. Хорошо бы, чтобы Мерит сейчас догадалась о том, что лично она ни в чем ее не обвиняет. В том противостоянии, которое когда-то сложилось между Мерит и ее отцом, она, Лорелея, не стала ни на чью сторону, сохраняя нейтралитет. А сейчас, во всяком случае, у нее хоть появился повод сказать падчерице, что, несмотря ни на что, отец пытался наладить с ней отношения.

Оуэн, которому все эти разговоры взрослых были явно неинтересны, подал голос со своего места.

– Можно мне уйти?

Лорелея вздохнула.

– Нет, дорогой. Вначале нам с тобой надо прибраться на кухне. Мерит, оставьте посуду в раковине. Вы готовили, а мы с Оуэном помоем тарелки. Идите передохните немного. Сегодня должен подъехать Гиббс, чтобы забрать часть своих коробок. Но время, чтобы навести порядок на своей голове, у вас еще есть.

Мерит отвернулась от крана и едва заметно улыбнулась.

– Судя по всему, вы от меня никогда не отстанете. Я права?

Лорелея одарила падчерицу своей самой лучезарной улыбкой из всех, что имелись в ее арсенале. Такой улыбкой она обычно приветствовала пассажиров, особенно тех, кто летел с маленькими детьми.

– Мама всегда говорила, что смысл жизни в том, чтобы постоянно ее испытывать на прочность. Только слабаки прекращают бороться и сходят с дистанции. Уходят сами.

Мерит тщательно вытерла руки кухонным полотенцем.

– А вот моя мама говорила, что воспитанные люди всегда точно знают, когда наступает время уйти.

Уже по пути к дверям она добавила:

– Хочу показать Гиббсу коробку Кэла. Я все же отыскала ее. Она валялась на полу возле заднего сиденья в моей машине.

Она замолчала и принялась наблюдать вместе с Лорелеей за тем, как неохотно Оуэн приступил к своим обязанностям. Взял со стола кувшин с холодным чаем и, цепляясь ногой за ногу, поплелся к холодильнику.

Лорелея тоже поднялась со своего места, стараясь не очень сильно опираться о стол.

– Получается, что нас с вами воспитывали просто замечательные матери.

Мерит издала короткий смешок, очень похожий на фырканье, но ее перебил Оуэн. Он распахнул холодильник и замер перед открытой дверцей в некотором замешательстве.

– Тут темно. Лампочка не горит. И он совсем не холодит.

– О господи! – воскликнула Мерит, поникнув плечами. – Не то, чтобы я морально не готова… Этому чуду техники как минимум лет пятьдесят. Но надо же ему было сломаться именно сегодня!

Лорелея тоже сунула свою голову в холодильник, после чего согласилась с Оуэном. Холодильник перестал морозить.

– Мама всегда говорила, что испытания нам порой посылаются, как замаскированный божий дар. Представляете, как будет здорово, когда на этом месте появится новенький сверкающий холодильник?

Мерит одарила ее непонятным взглядом. Прямо как водоросль какая увядшая, подумала про себя Лорелея.

– Давайте купим холодильник с дозатором для мороженого в дверце, – предложил Оуэн.

Мерит закрыла дверцу негромким хлопком, выждала секунду, потом снова открыла холодильник. Замигала лампочка, а потом включился блок рефрижератора.

– Ну, хоть что-то! – перевела облегченный вздох Мерит. – Я уж испугалась, что он сейчас заискрит и вырубит нам все электричество в доме. Утром позвоню, приглашу мастера, пусть осмотрит. Но в любом случае придется менять. Правда, я не планировала так скоро. Хотела для начала разобраться с кухней, выбросить отсюда весь этот хлам, купить посудомоечную машину… Чем плохо?

В дверь позвонили. И будь Лорелея азартной по натуре, она бы с готовностью поспорила на что угодно, например, на свой любимый бюстгальтер на косточках, что Мерит, заслышав звонок, просияла лицом.

– Пойду открою, – вызвалась она первой. – А вы отправляйтесь к себе за коробкой для Гиббса.

Лорелея все еще надеялась в глубине души, что Мерит истолкует ее намек правильно и уделит хоть каплю внимания своим волосам. А про себя решила, что как только Мерит отлучится из дома куда-нибудь по делам, она тут же пойдет к ней в комнату, соберет в одну кучу все эти уродливые пластиковые обручи для волос и резинки, а потом сожжет их где-нибудь в самом дальнем закутке сада.

– Оуэн! Остаешься за старшего по кухне. Все объедки с тарелок выброси в мусорное ведро и приступай к мытью посуды. Я через минуту вернусь и помогу тебе.

Лорелея бросила мимолетный взгляд на свои промокшие насквозь ботиночки, потом перевела глаза на старые шлепанцы Мерит, которые та наконец решилась выбросить, и, не говоря ни слова, сунула в них ноги и заторопилась на звонок. Пожалуй, сейчас лучше не думать о том, как она смотрится со стороны.

На крыльце рядом с Гиббсом стояла Дебора Фуллер из Исторического общества, с которой Лорелея уже познакомилась в прошлый раз. Она тепло поприветствовала гостей, широко распахнув перед ними дверь. Потихоньку стало распогоживаться. Небо уже прояснилось, неяркие лучи солнца пробивались через завесу туч, хотя дождь продолжался с прежней силой.

– Ну и погодка! – негромко обронила Лорелея, отступая назад. – Наверняка черт свою жену бьет, учит ее уму-разуму.

– Как это?

Все трое как по команде повернулись на голос Мерит. Она спускалась по лестнице, на ее лице застыло недоумение.

Но вместо Лорелеи ответила Дебора:

– Это у нас так говорят, когда одновременно светит солнце и льет дождь.

Мерит нахмурилась. Морщинка прорезалась между бровями.

– Немного странное выражение.

Она натянуто улыбнулась.

– Но в любом случае, коль скоро я собираюсь здесь жить, то, пожалуй, мне следует завести особую тетрадь, в которую я буду записывать непонятные мне обороты и слова с их объяснением и даже с переводом на обычный язык.

Она прошествовала через холл к входным дверям, держа в руках коробку из-под обуви. Белая коробка с темно-синей крышкой, перехваченная сверху крест-накрест двумя резинками, позволяющими удерживать крышку на месте. Лорелея взглянула на Мерит более внимательно и с трудом сдержала улыбку. Белый пластиковый обруч исчез. Темные волосы аккуратно расчесаны и легли на плечи легкой естественной волной. У Мерит прекрасные волосы, живые, блестящие, гораздо красивее всех тех париков, которые перевидала на своем веку Лорелея. А уж она-то их перемерила на себе, не сосчитать, сколько штук. Ну, и конечно губы! Лорелея готова была поклясться чем угодно, что падчерица все же вняла ее советам и рекомендациям: слегка подкрасила губы бледно-розовой помадой и даже нанесла сверху блеск. Лорелея самодовольно усмехнулась про себя. А ведь недаром она сравнительно недавно презентовала Мерит этот блеск для губ, попутно заверив ее, что он самого высочайшего качества и не содержит никаких вредных добавок. Она уже тогда знала, что рано или поздно, но Мерит воспользуется ее подарком.

Единственное, что насторожило Лорелею, так это то, как держится Мерит. Она приближалась к Гиббсу с настороженностью и даже с некоторой опаской. Так обычно ведут себя водители за рулем, когда едут по незнакомой дороге, не имея под рукой ни навигатора, ни карты. Или так держится девочка-подросток, пришедшая на первое в своей жизни свидание. Довольно странно для молодой женщины, у которой за плечами почти семь лет законного брака. Опыт стюардессы научил Лорелею многому. В том числе и умению разбираться в людях. Она видела в каждом из своих пассажиров гораздо больше, чем они того желали бы. Она еще раз оглядела Мерит внимательным взглядом, вспомнила те фотографии Кэла, которые падчерица отказалась вставлять в рамочки и развешивать по стенам своего нового дома, и задумалась, впервые задумалась над тем, что же так упорно скрывает Мерит от окружающих. Чего она категорически не хочет никому показывать?

– Добрый день, Дебора! Рада вас видеть! – поздоровалась Мерит с пожилой дамой, бросив беглый взгляд на Гиббса и поприветствовав его легким кивком головы.

– Здравствуйте, Мерит. Вот случайно столкнулись с доктором Хейвардом в гипермаркете, а он сказал мне, что собирается к вам. И я тут же навязалась к нему в спутники. Уж очень хочется своими глазами взглянуть на те кукольные домики, что вы обнаружили в мансарде.

– Конечно-конечно! Тем более небо прояснилось. Иначе там было бы очень темно.

– Вот и замечательно! – воскликнула дама, стрельнув глазами в сторону лестницы. – Вы не представляете себе, как мне не терпится увидеть все самой. Я даже лелею надежду, что со временем мы с вами сможем прийти к какому-нибудь приемлемому соглашению, по которому вы передадите во временное пользование эти экспонаты нашему местному отделению полиции в качестве пособий для обучения.

– Уверена, мы обязательно что-нибудь придумаем, – пообещала Мерит рассеянным тоном и направилась к лестнице. И только тут вспомнила, что все еще держит в руках коробку. Она протянула ее Гиббсу.

– А это вам. Та самая коробка Кэла. Думаю, для вас она значит много больше, чем для меня. А потому она ваша.

Гиббс взял коробку и стал медленно стягивать с нее резинки. Одна резинка лопнула и, отскочив в сторону, ударила его по руке. Гиббс поставил коробку на столик и снял крышку. Все присутствующие тотчас же заглянули в нее, словно только что откопали какой-то неведомый клад.

На дне коробки лежала конусообразная пуля с тремя кольцеобразными зарубками у основания. Рядом с пулей лежал большой стальной болт, на конце которого болтался кусок искореженного и покрытого копотью металла. Какое-то время Гиббс молча разглядывал предметы с таким отрешенным видом, будто смотрел куда-то на экран, на котором показывали старый фильм. И в этом фильме они с братом играли когда-то главные роли.

– Да! Именно такими я и запомнил наши находки. Только вот никак не могу понять, почему Кэл не нашел в доме никакой другой более ценной реликвии, которую захотел бы захватить с собой, уезжая отсюда навсегда.

Гиббс засунул в коробку руку и извлек из нее пулю. Из-под пули выкатилось простенькое золотое кольцо и покатилось по днищу в угол. Ударилось о стенку коробки и застыло на месте.

– Ой, совсем забыла про него! – воскликнула Мерит. Она взяла кольцо и положила его себе на ладонь. – Это обручальное кольцо Кэла. Он никогда не носил его. При его работе оно бы только мешало ему. Вот он и положил кольцо в эту коробку.

Она сжала ладонь, видно, прикидывая, что же делать с кольцом.

– Пожалуй, я его оставлю себе… на память…

Мерит произнесла эти слова таким тоном, что Лорелея немедленно вспомнила сына. Оуэн тоже говорил так, когда хотел угодить ей, потому что полагал, что именно этих слов и ждет от него мама.

Мерит опустила кольцо в карман своей юбки и зашагала к лестнице. Дебора и Гиббс последовали за ней. Гиббс неотступно пожирал Мерит глазами с таким видом, словно видел перед собой какую-то особенно заковыристую головоломку, в которой отдельные фрагменты никак не хотели складываться в единое целое.

Из кухни послышался голос Оуэна. Он во всю мощь своих легких горланил мотивчик из старого комедийного сериала «Остров Гиллигана». Лорелея с сыном стали ярыми поклонниками этого ситкома после того, как однажды случайно натолкнулись на одну из серий, которая как раз демонстрировалась по какому-то детскому каналу. После чего Лорелея тут же купила для просмотра все остальные серии, записанные на DVD. Они столько раз смотрели этот сериал, что мелодии сами собой запали в память. Однажды Лорелея сказала сыну, что когда поешь, то легче спорится даже самая неприятная работа. Вторично напоминать сыну эту истину не пришлось. Оуэн всегда поет, когда моет посуду. Конечно, певец из него вряд ли получится. И пластинки он точно не станет записывать. Не тот талант… Но все равно, всякий раз, заслышав голос поющего Оуэна, Лорелея невольно начинала улыбаться.

Она снова приоткрыла дверь на улицу и замерла на пороге. Дождь прекратился. Выглянуло солнце, заискрились лужи воды на асфальте, заиграла всеми цветами радуги речная гладь, капельки росы на кончиках травинок вспыхивали, словно крохотные бриллианты. Все вокруг переливалось и лучилось. Огромная яркая радуга повисла коромыслом, охватив все небо от края и до края. Дальний конец ее терялся где-то за одним из островов. Кажется, это Ледис-Айленд. Лорелея вдохнула полной грудью и почувствовала, как куда-то прочь улетучилась ее усталость. Радуга на небе всегда вселяла в нее надежду. Наверняка и она свято в это верила – тех, кто смог пережить ураган и грозу, ждет впереди что-то очень прекрасное.

Лорелея быстро закрыла дверь. Надо немедленно записать эту мысль в свою тетрадь… пока не забыла. Или пока не изверилась в том, что так оно и бывает. Всегда!

Часть вторая

Глава 18. Мерит

Когда я стала подниматься по лестнице на второй этаж, то почувствовала, что обручальное кольцо Кэла, которое я положила в карман своей юбки, слегка ударяется мне в бок, словно продолжая напоминать о своем существовании. Я открыла дверь в мансарду, пропустив вперед Гиббса и Дебору. Еще не забылось, как я впервые карабкалась по этой крутой лестнице, и, кстати, тоже в юбке. Нет уж! Первой я сейчас туда точно не сунусь. В самом деле! Не наступать же на одни и те же грабли дважды.

Дебора замерла, разглядывая узкие и высокие ступеньки, ведущие наверх.

– Эдит всегда держала эту дверь под замком. Я ни разу не была в мансарде. Конечно, без ее разрешения я бы и не посмела. А она, при всей приязни ко мне, все равно оставалась очень скрытным человеком. Но в любом случае, я уважала ее право на свою особую, закрытую от посторонних глаз жизнь. – Слабая улыбка тронула губы пожилой женщины. – Мистер Кэлхун тоже, кстати, ни разу не поднимался в мансарду. Правда, при нем, то есть когда он бывал дома, Эдит всегда держала дверь незапертой. Ее муж терпеть не мог запертых дверей.

Женщина зябко потерла руки, словно ей вдруг стало холодно.

– Я всегда удивлялась, почему она не использовала для своей мастерской помещения в цокольном этаже, там, где раньше располагалась старая кухня, или там, где жили слуги. Правда, всегда существовала угроза подтопления в случае разлива реки или наводнения. Зато летом в подвале гораздо прохладнее. – Дебора кивком головы указала на лестницу. – Но теперь я понимаю, почему она предпочла подвалу чердак. Ее муж был крупным мужчиной. К тому же обожал бренди и постоянно к нему прикладывался. Не уверена, что он сумел бы вскарабкаться по таким крутым ступенькам наверх.

Я несколько растерянно почесала лоб.

– А я ведь даже еще не спускалась в подвал, – призналась я Деборе. – Только видела зарешеченные окна в форме полумесяца, но они все заляпаны грязью снаружи, а изнутри заплетены паутиной. Правда, заметила, что рядом с черным входом в дом есть дверь. Наверняка ведущая в цокольный этаж. Несколько необычное место для входа.

Гиббс начал восхождение первым.

– Когда новую кухню оборудовали уже непосредственно в самом доме, – откликнулся он на мои слова, – то забивать дверь в старую кухню не стали. Сам не знаю почему. Не припомню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь спускался туда. Помню лишь, что старая кухня была очень темной – вековые деревянные балки на потолке, грязный пол. А ведь при желании можно из всего этого соорудить что-то приличное и полезное. Например, спортзал для Оуэна.

– Ну, положим, спортзал в доме ему понадобится лишь в том случае, если он будет постоянно жить здесь, – немедленно возразила я. – К тому же если, по словам Деборы, существует хоть какая-то угроза подтопления, то лучше оставить все как есть. Меньше забот в случае чего.

Даже мне самой собственные аргументы показались малоубедительными. Чудеса, да и только. Я еще совсем немного времени обитаю в Бофорте, но и за этот короткий промежуток со мной столько всего случилось. И с каждым прожитым здесь днем мне все труднее нащупать то общее, что сегодня связывает молодую женщину, горько плакавшую навзрыд в кабинете мистера Уильямса, с той особой, которая, можно сказать, по собственной воле отправилась на лодочную прогулку по реке, лихо преодолела мост, сидя в чужой машине, и щеголяла по улицам города в таком коротком платье, что, пожалуй, иной купальник показался бы длиннее.

Когда мы все трое наконец оказались наверху, я включила свет и отрегулировала кондиционер: температуру задала пониже, а скорость вращения лопастей сделала повыше. Я по-прежнему держу этот кондиционер включенным целыми днями, пытаясь найти некий разумный компромисс между моей врожденной рачительностью, доходящей до скупости в своем стремлении сэкономить, которая, впрочем, присуща всем выходцам из Новой Англии, и желанием жить в комфортной прохладе. Но несмотря на все предпринятые усилия, в мансарде царило самое настоящее пекло. Дебора немедленно стала теребить свою блузку и обмахивать лицо обеими руками. Капельки пота выступили на ее верхней губе.

– Бедняжка Эдит! Как она могла просиживать в такой душегубке днями напролет! Не понимаю!

Мы с Гиббсом переглянулись. Нам-то как раз все было абсолютно понятно. Хотя… Что же в жизни Эдит было такого, что заставляло ее искать уединения в этой душной мансарде с невыносимым пеклом в летние месяцы? И почему занятие, связанное с реконструкцией былых преступлений, казалось ей более подходящим времяпрепровождением, чем размеренное каждодневное существование провинциальной дамы?

Дебора задрала голову.

– Хорошо, хоть крыша не течет. Иначе совсем беда была бы. Можно только догадываться, во что превратились бы за столько лет все эти картонные коробки из-под обуви под воздействием разлагающей влаги.

Но вот Дебора заметила россыпи морских стеклышек на столе и направилась к ним. Запустила руку в одну из корзинок и стала перебирать стеклышки рукой, пропуская между пальцами. В эту минуту она была очень похожа на ведьму, занятую приготовлением своего волшебного зелья.

– Долгое время я считала, что китайские колокольчики – это своеобразное прикрытие, и Эдит мастерит их только для того, чтобы скрыть от мужа то, чем она на самом деле занимается в своей мастерской, просиживая целыми днями в мансарде. Но и после гибели Кэлхуна она продолжала мастерить колокольчики. Так что причина, видно, в чем-то другом.

Дебора выглянула в окно и улыбнулась.

– Время от времени у нас тут случаются мощные ураганы. Как, например, ураган «Хьюго», разразившийся в 1989 году. Тогда Эдит пришлось снять колокольчики, развешенные по всему периметру дома. Иначе под порывами шквалистого ветра они непременно рассыпались бы. Но всякий раз, когда такое случалось, она потом снова развешивала свои сокровища вокруг дома. Мне приятно видеть, что вы отдаете дань уважения прежней хозяйке дома и оставили все ее колокольчики висеть на прежних местах.

Я затылком почувствовала, как Гиббс сверлит меня взглядом, но не повернула головы в его сторону. У меня духу не хватило признаться Деборе, что единственная причина, по которой эти колокольчики все еще продолжают тренькать день и ночь, страшно действуя мне на нервы, состоит в том, что я до сих пор не нашла в доме подходящей лестницы, достаточно высокой для того, чтобы снять всю эту музыку.

Дебора окинула взором помещение, сконцентрировав наконец свое внимание на деревянных стеллажах у дальней стенки комнаты. Она сразу же узнала то, что там стояло, и решительным шагом направилась к стеллажам. Подошла, сняла с полки первую попавшуюся под руку коробку и, наклонившись, стала внимательно разглядывать всю мизансцену. Кухня образца пятидесятых годов прошлого века, правда, ничего общего не имела с той кухней, что располагалась у нас внизу. На подоконнике стоит яблочный пирог, выглядит совсем как настоящий. Окно с натуральными стеклами в раме наполовину раскрыто. Одно стекло треснуто. На круглом столе лежат четыре ярко-красные салфетки в форме яблока. Рядом миниатюрные серебряные приборы, крохотные чашки заполнены в нужных пропорциях чистым целлофаном, имитирующим жидкость. Плетеный палас перед раковиной. В раковине тоже налита какая-то жидкость почти до половины, по внешнему виду похожа на мыльный раствор.

Единственное, что указывает на то, что здесь произошло что-то нехорошее, это нижняя часть туловища женщины рядом с плитой. На женщине какое-то цветастое платье, на ногах – темно-синие туфли-лодочки. Дверца духовки открыта, оттуда торчит кусок фартука.

– О да! – воскликнула Дебора. – Этот случай я отлично помню. Кажется, все произошло в Гринвилле. Если мне не изменяет память, женщина была беременна. – Дебора криво усмехнулась. – Она была беременна не от мужа. Но убил ее собственный же любовник. – Она ткнула пальцем в открытое окно. – Он решил, что перехитрил всех. Проник в дом через окно. Вначале аккуратно убрал пирог с подоконника, а потом, когда уже вылезал, поставил его на прежнее место. Словом, обставил все как самоубийство. А на самом деле он задушил ее тесемками фартука, который снова надел на нее.

Гиббс вскинул брови и сказал, засовывая руки глубоко в карманы:

– Однако любой, даже не профессионал, а сыщик-любитель, скажет вам, что в ходе вскрытия сразу же будет установлено, что женщина погибла от удушения, а не от отравления газом.

– Ну, положим, это было еще до того, как появились первые криминалистические лаборатории. А среднестатистический сыщик того времени, осматривавший место преступления, не обязательно был в курсе всех нюансов убийства.

Я тоже подошла ближе. Теперь, когда я знала, что именно это за коробки и для чего они были нужны, я перестала их бояться. Я заглянула в коробку, почувствовав себя на минуту Гулливером, очутившимся в стране лилипутов. Такой микроскопический мир… Легко вообразить себя частью этого мира. Впрочем, у меня не возникло чувства, что я принадлежу к этому миру преступлений и убийств.

– Между прочим, все ручки на газовой плите двигаются, а в холодильнике представлен весь тот ассортимент продуктов, который на момент совершения преступления хранился в настоящем холодильнике, – не без гордости в голосе заметила Дебора. – Эдит мастерски воспроизводила все до мельчайших деталей. Думаю, если бы Френсис Глесснер Ли была знакома с Эдит, она могла бы гордиться такой ученицей.

– Наверное, Эдит все же поступила правильно, когда забрала свои работы домой. Поняла, что именно в этом и состоит ее долг, особенно после того, как… – Я замолчала, не будучи до конца уверенной в том, к каким последствиям могут привести мои размышления. Да и расхотелось делиться собственными соображениями с посторонними.

– После чего? – немедленно спросил меня Гиббс.

Но я отступила к стеллажам, сделав вид, что не расслышала вопроса.

– Бедняжке пришлось сильно постараться, – начала я после короткой паузы, – чтобы все здесь надежно упрятать, так, чтобы муж ни о чем не догадывался. По правде говоря, мне очень грустно при мысли о том, какую одинокую жизнь прожила эта женщина. Хотя она была замужем… Имела сына… И двух внуков.

– Дедушка умер задолго до того, как я появился на свет. Бабушка никогда не рассказывала мне о нем. Но мне почему-то кажется, что их брак был не из счастливых, – негромко обронил Гиббс.

Я снова почувствовала на себе его взгляд, но не рискнула поднять глаза.

– Почему вы так решили?

– Потому что в доме не сохранилось ни единой его фотографии. С тех пор как я начал осознавать себя в окружающем мире, ничто в этом доме не напомнило мне о его существовании. А это что-то да значит! Тем более что изначально дом принадлежал ему и его семье, а не бабушке. Не сохранилось ни его одежды, ни каких-то семейных реликвий, связанных с ним, типа первых детских башмачков. Ничего! – Гиббс замолчал, мы с Деборой замерли в ожидании. Казалось, даже воздух вокруг нас вибрировал, с нетерпением ожидая продолжения. – Даже обручального кольца нет.

Я почувствовала, как меня прожгло до самой кожи обручальным кольцом Кэла, лежавшим в кармане юбки, и даже немного отдернула саму юбку от тела, словно опасаясь, что на этом месте может появиться волдырь от ожога.

К счастью, Дебора была настолько увлечена разглядыванием коробок с кукольными домиками Эдит, что не обращала внимания ни на что остальное. Она то и дело издавала восторженные восклицания по поводу каждой мелочи, виртуозно воспроизведенной в интерьере очередного домика. Опрокинувшийся стул, бытовой прибор с электрической вилкой, которую можно было при желании даже вставить в миниатюрную розетку… Наконец, каждая новая нитка китайских колокольчиков, поющая за окном.

– Я искренне надеюсь, что вы передадите все эти работы Эдит в распоряжение полиции или даже отдадите их нам, в Историческое общество. Глядя на них, можно многому научиться и многое узнать. Но это можно сделать лишь тогда, когда поделки Эдит станут достоянием самой широкой общественности.

– Согласна с вами, – поддержала я пожилую даму. – Тем более что у меня нет никаких формальных прав претендовать на эту часть наследия миссис Хейвард. А потому я оставляю все на усмотрение Гиббса. Ему решать, как распорядиться поделками бабушки.

– Мы обязательно что-нибудь придумаем, – заверил Гиббс Дебору. – Дайте мне пару дней на размышления, и на следующей неделе я обязательно перезвоню вам.

– Спасибо, Гиббс! Огромное спасибо! – прочувствованным голосом поблагодарила его Дебора. – Уверена, ваша бабушка была бы счастлива узнать, что ее работы до сих пор востребованы и приносят пользу.

По ее лицу потекли тоненькие струйки пота, на руках проступили темные пигментные пятна. Женщина направилась к выходу, видно, посчитав, что она увидела все, что хотела увидеть.

– Хочу показать вам еще одну вещь, – остановила я ее на полпути. – Думала задать вам этот вопрос еще тогда, когда навещала вас в Историческом обществе. Но что-то отвлекло мое внимание и разговор перешел на другую тему. У меня даже нет твердой уверенности в том, что эта вещь как-то связана с остальными работами Эдит. Но коль скоро она тоже хранила ее здесь, на чердаке, то значит, какая-то связь все же существует. Может быть, вы прольете свет на эту загадку?

Гиббс взял самолет, стоявший в дальнем углу комнаты, и поставил его на стол рядом с корзинками, наполненными морскими стеклышками, точно на том же самом месте, на какое он поставил самолет и в прошлый раз. Дебора стала внимательно разглядывать самолет. От ее зоркого глаза не ускользнуло, что через крохотные иллюминаторы можно было разглядеть пассажиров, сидящих в своих креслах, неровные куски стали, торчащие вокруг дыры на фюзеляже, испещренном мельчайшими царапинами. Каждый отдельный кусочек, судя по всему, приклеивался к другому, образуя единое целое. За основу использовалось вязкое белое папье-маше и стекло. Но вот Дебора вдруг схватилась рукой за сердце. Слава богу, что в нашей компании есть доктор, подумала я.

– С вами все в порядке? – подал голос Гиббс, беря даму за руку профессиональным жестом медика.

Дебора кивнула в ответ.

– Все в порядке! Просто… просто такой сюрприз для меня… Это тоже работа Эдит?

– Мы понятия не имеем, чья эта работа, – откликнулась я. – Но коль скоро мы обнаружили ее в мансарде… куда Эдит никого не пускала…

– За исключением Кэла.

Мы обе уставились на Гиббса, не вполне понимая, что именно он имеет в виду, а тот продолжил как ни в чем не бывало:

– Там еще пакет стоит. В нем лежат крылья от самолета и фигурки около сорока пассажиров. Некоторые пристегнуты к креслу, другие нет. У каждого есть раны. Многие в грязи, со следами травы на одежде.

– У вас есть какая-нибудь собственная версия? – спросила Дебора, голос ее звучал глухо, будто она находилась на большом расстоянии от нас.

– Оуэн сказал нам, что, скорее всего, это модель пассажирского самолета, который эксплуатировался на авиалиниях в сороковые-пятидесятые годы прошлого века. По его словам, самолет похож на модель марки «Дуглас-6». И это все, что мы можем сказать.

– Все правильно! Так оно и есть, – подтвердила Дебора уже громче, но так, словно разговаривала сама с собой. – Летом 1955 года в небе над Бофором потерпел крушение пассажирский самолет.

Гиббс кивком головы согласился с Деборой.

– И тот человек из антикварной лавки нам то же самое рассказал, когда мы с Кэлом явились к нему с железным болтом, который отыскали в болоте. Он сказал, что это похоже на фрагмент от того самолета, который разбился в здешних местах в пятидесятые годы. Наверняка речь идет об одном и том же самолете.

– Это был тихий ужас, – проронила Дебора, после чего сняла очки и стала протирать их носовым платком, который извлекла из кармана. Будто очки ей вдруг понадобились для того, чтобы получше разглядеть в собственных воспоминаниях все детали той давней трагедии. – Я была тогда еще совсем маленькой девочкой, и взрослые всячески оберегали меня от излишних подробностей этой катастрофы. Но кое-что из разговоров своих родителей и их друзей я все же подслушала. На борту в момент крушения находилось сорок девять человек. И все они погибли.

Она снова уставилась отрешенным взглядом на фюзеляж самолета.

– Тогда прилив был несильным. А потому в болотном иле сохранилось много фрагментов рухнувшего самолета. – Она снова приложила руку к сердцу и тяжело вздохнула. – Один наш сосед обнаружил целое кресло вместе с пристегнутым к нему пассажиром в небольшом болотце неподалеку от своего дома. Когда они нашли его, мужчина был уже мертв. Но спасатели заметили характерные царапины по обеим сторонам кресла, там, где крепятся ремни. Видно, мужчина был еще жив, когда вместе с креслом рухнул на землю, и даже пытался отстегнуть ремни. Восемь человек так и не удалось обнаружить. А два тела остались никем не востребованными и были захоронены у нас в городе на кладбище Святой Елены.

– Какой ужас! – тихо проронила я и совсем другими глазами посмотрела на модель самолета. – Получается, Эдит пыталась воспроизвести сцену крушения самолета. – Я повернулась к Деборе. – А причина катастрофы была установлена?

Она отрицательно покачала головой.

– Не думаю. Во всяком случае, мне это неизвестно. На протяжении двух десятков лет после разыгравшейся трагедии в наших местных газетах регулярно печатались статьи, приуроченные к очередной годовщине крушения. Однако в начале девяностых публикации на эту тему прекратились. Но даже и в тех материалах, что были опубликованы, не содержалось ничего конкретного. Так, одни общие рассуждения и всякие теоретические выкладки. Одно из последних заключений, к которому пришли эксперты, было таким: каким-то образом искра попала в топливный бак. И он взорвался как раз в тот момент, когда самолет пролетал над Бофортом. Было лето, стояла страшная жара. По сообщениям метеорологов, это было самое жаркое лето за всю историю наблюдений. Возможно и это тоже сыграло свою роковую роль. – Дебора задумалась, стараясь вспомнить еще какие-то подробности. – Помню, в одной из газетных статей упоминался вот такой факт. Взрыв на борту самолета произошел в тот момент, когда он летел на высоте двадцать две тысячи футов. И это объясняет, почему до земли долетело сравнительно небольшое число обломков. Что тоже затруднило установление истинной причины произошедшего. Большинство же из тех фрагментов, что уцелели, упали в реку и болота, а потом их вынесло оттуда в океан.

Она снова нацепила очки себе на нос.

– Что меня поразило во всей этой истории – так это то, что изначально самолет не должен был лететь над материковой частью суши. Первоначальный маршрут пролегал несколько восточнее, над океаном. Но в этой части океана на тот момент шли какие-то военные учения, и все пассажирские самолеты были перенаправлены на другие маршруты. Из-за этого время полета удлинялось на целых пятнадцать минут. И это помимо других задержек, которые могли возникнуть по ходу полета. И меня почему-то долгое время не отпускала от себя эта цифра. Пятнадцать минут! Вполне возможно, именно эти дополнительные пятнадцать минут и спровоцировали все остальное. – Она зябко повела плечами. – Впрочем, истинной причины нам никогда не узнать.

У меня вдруг возникло странное чувство, будто мне надо немедленно предупредить всех этих несчастных людей, привязанных ремнями к своим креслам. Я снова взглянула на фигурки пассажиров, примерив на себя роль Вседержителя, способного повернуть время вспять. Но что можно Богу, то не под силу человеку… обычному человеку. Такому, как я. Простой смертный может лишь наблюдать за тем, как развиваются события, неподвластные его воле.

– В одной из последних статей, посвященных этой трагедии, – продолжила свой рассказ Дебора, – сообщалось, что все полетные записи черных ящиков были впервые востребованы для серьезного анализа лишь спустя какое-то время, уже в шестидесятых годах. Специалисты хотели выяснить, не получали ли пилоты каких-нибудь предупреждений непосредственно перед самим взрывом. Конечно, случись такое расследование спустя десять лет, когда уже появились технологии, с помощью которых можно было бы расшифровать любые записи, то тогда… Согласитесь, самое трудное – это не знать ответа на вопрос, так что же стало причиной катастрофы.

Я кивнула головой в знак согласия, но с отсутствующим выражением лица, потому что в этот момент мое внимание привлекла одна деталь, которой раньше я не замечала.

– Взгляните! Все сиденья пронумерованы, как и ряды кресел тоже. Интересно, имеют ли эти куклы реальное сходство с теми пассажирами, которые сидели на этих креслах?

Дебора взглянула на меня с плохо сдерживаемым возмущением.

– Конечно! Как иначе? Если уж Эдит бралась за что-то, она не отступала ни на йоту от того, что было в действительности. От ее внимания не ускользала ни одна мелочь.

Я выслушала Дебору с рассеянным видом, сконцентрировав все свое внимание на куклах, выполняющих роль тех невинных жертв, которые, ничего не подозревая, неслись навстречу своей гибели. Вот молодая женщина. Судя по фасону платья, она беременна. Маленький мальчик в шортах, пиджачке и с аккуратно повязанным галстучком сидит рядом с почтенной дамой с седыми букольками и в нарядной шляпке. Я отпрянула назад, словно вдруг стала невольным свидетелем чужой беды.

Гиббс бросил на меня сочувственный взгляд.

– Наверное, бабушка, в меру своих сил, тоже пыталась разгадать тайну этой трагедии. Вот почему сама модель самолета напоминает пазл, сложенный из отдельных фрагментов. Причем некоторые части самолета и вовсе отсутствуют. Но поскольку бабуля была вхожа в кабинеты полицейского управления, то наверняка знала о том, какие фрагменты разбившегося самолета были обнаружены, а какие нет. Само собой, она сделала копии со всех найденных обломков. А те части самолета, которые так и не были обнаружены, воспроизвела в своей модели с помощью прозрачного пластика.

– А вы знаете, откуда летел этот самолет и куда направлялся?

Странно, но это вдруг стало важным для меня. Вполне возможно, обычная человеческая реакция: всячески дистанцироваться от жертв той трагедии, высветить все, что разделяет твою и их жизни. В конце концов, просто для того, чтобы убедить саму себя, что с тобой уж точно никогда не может случиться ничего подобного.

– Самолет летел в Майами. По-моему, из Нью-Йорка. – Дебора сосредоточенно нахмурилась. Даже очки сползли у нее почти на самый кончик носа, когда она снова склонилась над моделью самолета и стала разглядывать вывороченные наружу куски металла на правой части фюзеляжа. – Наверное, это и есть тот таинственный проект, над которым Эдит трудилась все последние годы. Непонятно только, почему она не хотела ни с кем делиться о том, над чем она работала. Кстати, ее муж погиб в ту же самую ночь, в ночь катастрофы. Я хорошо это помню. Его машина врезалась на полном ходу в какое-то дерево. В полиции тогда посчитали, что его водительское внимание отвлек момент взрыва. То есть мужа уже не было, тогда зачем было устраивать такую секретность вокруг модели самолета? Ведь больше некому было порицать ее за столь необычные увлечения…

Дебора потерла подбородок рукой и прищурилась, начав обходить стол со всех сторон, чтобы разглядеть модель самолета под самыми разными углами зрения. Потом она посмотрела прямо на меня и сказала:

– Но, неплохо зная Эдит, могу лишь добавить, что, судя по всему, мне известно кое-что такое, о чем больше никто не догадывается.

В комнате снова повисла тишина, ставшая еще более невыносимой в этой духоте. Я вдруг почти явственно расслышала крики о помощи, срывающиеся с уст сорока девяти несчастных жертв. Густая тень легла на все вокруг, пожирая своим мраком остатки освещения в комнате. Я поспешила к лестнице. Мне нужен был, и немедленно, глоток чистого воздуха. Спустившись вниз, я почти бегом устремилась на улицу. Дебора и Гиббс последовали за мной.

– С вами все в порядке? – встревоженным голосом спросил у меня Гиббс.

Я кивнула в ответ.

– Мне просто нужно было подышать свежим воздухом.

Дебора улыбнулась.

– Спасибо, что показали мне свою мансарду. Позднее Гиббс сообщит вам, каковы наши совместные планы насчет использования кукольных домиков Эдит. Не знаю, как быть с моделью самолета. Вряд ли этот экспонат заинтересует полицию. Поскольку никаких конкретных выводов по поводу той давней трагедии у властей, как не было, так и нет. Но может быть, самолетом заинтересуется наш музей. Посмотрим!

– Можно я подвезу вас домой, мисс Фуллер?

– Нет, спасибо, Гиббс. И пожалуйста, зовите меня просто Дебора.

Веселые лучики морщинок собрались в уголках его глаз, когда он улыбнулся.

– Я ведь помню вас почти что с пеленок… А потому мне трудно обращаться к вам по имени. Но я постараюсь!

Дебора взглянула на небо.

– По-моему, стало прохладнее. Небольшая прогулка будет мне на пользу. Спасибо вам еще раз! – проговорила она и сделала благодарственный жест рукой. После чего проворно, словно кузнечик, запрыгала по ступенькам крыльца. Она удалялась от нас с низко опущенной головой. Подняла глаза вверх лишь тогда, когда стала переходить улицу, чтобы возвращаться домой той дорогой, которая идет рядом с рекой. Был отлив, вода отступила, обнажив плавающие на дне водоросли. Какое-то время Дебора замешкалась на тротуаре и взглянула на окна мансарды, словно ожидая увидеть в сгущающихся сумерках силуэт Эдит Хейвард. А потом пошла дальше, по-прежнему низко опустив голову и, судя по всему, пребывая в невеселых раздумьях.

– Можно покопаться в Интернете и выяснить кое-какие подробности, касающиеся этой трагедии с самолетом, – предложил Гиббс.

Я даже вздрогнула от неожиданности, услышав его голос. Совсем забыла о его присутствии.

– Идея, в принципе, хорошая. Но реализовать ее мы не сможем. Надеюсь, вы понимаете не хуже меня, что меньше всего на свете ваша бабушка интересовалась Интернетом. Или озаботилась тем, чтобы провести к вам в дом Wi-Fi. По-моему, здесь вообще отсутствует кабельная связь. Или какие другие системы связи, появившиеся на свет за последние сорок-пятьдесят лет. Могу предположить, что из всех «чудес техники» в доме сохранилась лишь телевизионная антенна на крыше, и то еще не известно, в каком она состоянии. Мне даже пришлось изменить телефонный план нумерации, потому что я так и не сумела отыскать в доме хоть какое-то приспособление или систему, совместимую с моим нынешним оператором связи. С помощью своего смартфона я могу послать или получить эсэмэску, только находясь в определенных точках сада, и то не всегда. Например, сидя там на скамейке. Согласитесь, не очень-то это практично – бегать каждый раз на улицу, когда вам нужно позвонить. Я уже оформила заказ на вызов связистов. Обещали появиться здесь в конце недели. Но что-то я не очень полагаюсь на их обязательность.

– Хорошо! Я сам пороюсь в Гугле. Причем не откладывая… сегодня же вечером. А потом перезвоню вам, если это вам еще интересно.

Я снова подумала о тех безымянных пассажирах, находившихся на борту злосчастного самолета. Сегодня их помнит лишь крохотная горстка людей. Лично я никогда не стремилась к известности. Но все же это такая трагедия – оказаться в числе тех, кого забыли навсегда. Остаться безымянным… Что может быть страшнее?

– Конечно, интересно! Пожалуйста, немедленно сообщите мне, если удастся отыскать что-то интересное.

Лорелея вышла вслед за нами на крыльцо. Луч заходящего солнца скользнул по ее лицу. Она была непривычно бледна, и даже макияж не смог скрыть эту бледность. Но солнце резко высветило черты ее лица, а заодно и продемонстрировало необыкновенно яркую голубизну ее глаз.

Но вот она широко улыбнулась и снова стала прежней Лорелеей.

– Мы с Оуэном сейчас делаем шоколадное мороженое. Уже готовы две порции с вашими именами.

– Нет, спасибо! – отказалась я на автомате. – Мне еще нужно навести порядок в библиотеке. Там ведь полно неразобранных книг. Плюс целая куча всяческих бумаг. Вполне возможно, они тоже могут понадобиться Гиббсу.

– Точно отказываетесь? На всякий случай я поставлю вашу порцию в морозильник. Вдруг передумаете? – В голосе Лорелеи сквозило откровенное разочарование.

– Отказываюсь-отказываюсь! Точно! К тому же я не большой любитель мороженого.

Почему-то я решила, что мое немного неуклюжее признание несколько смягчит общую тональность отказа. Но, взглянув на лицо Гиббса, я поняла, что ошибалась.

– Ну что ж… Хорошо, – сдалась Лорелея. Она продолжала улыбаться, но улыбка угасла и стала не такой жизнерадостной. – Обрадую Оуэна. Скажу, что он может съесть и вашу порцию тоже. Мальчишка худющий: кожа да кости. Ему не повредит.

– А вот я свою порцию съем с удовольствием сам, – немедленно подал голос Гиббс, бросив на меня выразительный взгляд. – Уже иду к вам.

Лорелея кивнула и вернулась в дом, плотно закрыв за собой дверь. Пару минут я молча пялилась на эту закрытую дверь, соображая, не поздно ли окликнуть ее и сказать, что я передумала. Потому что на самом деле я люблю мороженое, как и все остальные нормальные люди.

– Ну и зачем вы это делаете? – ледяным тоном поинтересовался у меня Гиббс.

– Что именно?

– Постоянно отталкиваете от себя людей. Я знал многих выходцев из Новой Англии. Да, в своем большинстве они люди сдержанные, но никто из них и близко не похож на вас. Мы сказали вам что-то обидное? Или чем-то задели вас? По-моему, с момента вашего приезда в Бофор мы, то есть все, с кем вы общаетесь, только то и делаем, что всячески угождаем вам. Что еще, кроме доброты, вы от нас видели?

Мне хотелось встряхнуть головой и воскликнуть, что нет, он не прав. Потому что я сама не могу объяснить себе, почему я такая. Потому что я никогда, ни разу в жизни, не осмеливалась заговорить об этом вслух. Наверное, потому, что в глубине души я до сих пор уверена, что рано или поздно, но меня бросят все. Все уйдут! Я ожесточенно заморгала ресницами, пытаясь отогнать подступившие к глазам слезы, всем сердцам чувствуя правоту слов Гиббса и одновременно удивляясь своей неожиданной реакции на его слова.

– По-моему, я уже как-то раз говорила вам, что вы ровным счетом ничего не знаете обо мне. И не притворяйтесь! Не делайте вид, что вам все же удалось кое-что узнать.

– Вы правы! Я действительно ничего о вас не знаю. Разве что какие-то крохи информации, которые вы сами изредка роняете, беседуя с кем-то. – Он подошел ко мне поближе и встал почти рядом. – К тому же, как мне кажется, вы не всегда откровенны в своих разговорах со мной. Вот, к примеру, я с самого начала не поверил в ту трогательную историю вашего знакомства с Кэлом, которую вы мне поведали. Уж очень она… – Он замолчал в поисках нужного слова, нетерпеливо взъерошив при этом волосы. – Уж очень она неестественная. Разительно отличается от всего того, что я знаю о своем брате.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Он явно ожидал моего ответа. Но я молчала. Как я могу объяснить ему то, что и сама не понимаю до конца? Что мой первый мужчина, которого я встретила, не был тем мужчиной, за которого я потом вышла замуж.

Я слегка прикусила нижнюю губу, почувствовав, что она дрожит.

– Я любила Кэла! Я действительно любила его. Вот, пожалуй, и все, что вам следует знать.

Гиббс издал протяжный вздох и повернулся, направившись к дому.

– Сейчас перенесу в свою машину те коробки, которые стоят в холле. А потом с удовольствием полакомлюсь шоколадным мороженым. Можете меня не провожать.

Я молча проследила за тем, как он взбегает по ступенькам крыльца, снова и снова удивляясь тому, как в момент нашей первой встречи с ним я могла принять его за Кэла. Потом я тоже вернулась в холл, закрыла за собой дверь и направилась в кабинет. Там меня уже поджидал ворох бумаг, выдвинутые ящики, пачки книг. Внезапно я всем телом почувствовала тяжесть обручального кольца Кэла, лежавшего в моем кармане. Я выдвинула верхний ящик письменного стола и долго разглядывала, что там внутри, ничего не видя перед собой. Хоть бы заплакать, дать наконец волю слезам, которые я так старательно сдерживала. Но со дня маминых похорон я ни разу не плакала. Оказывается, я разучилась плакать.

Глава 19. Лорелея

Проснувшись, Лорелея обнаружила, что лежит, закрыв рот рукой. Будто она и во сне продолжала бороться с одолевающей ее тошнотой, вызванной, скорее всего, несварением желудка. Знакомые симптомы, с которыми она отчаянно сражалась каждое утро после своего пробуждения. Какое-то время она лежала неподвижно, надеясь, что все пройдет само собой, и одновременно пытаясь вспомнить, с какой стороны кровати она вчера поставила судно на тот случай, если ее все же начнет тошнить по-настоящему.

Часы на прикроватной тумбочке негромко тикали, отмеряя секунды и минуты еще совсем раннего утра. Это мерное тиканье будильника тоже уже давно стало ей привычным, потому что почти каждую ночь она спала урывками, часто просыпалась, а потом долго не могла заснуть снова. Лорелея осторожно придвинулась к изголовью кровати и замерла на секунду, боясь потерять равновесие и упасть на пол. Немного отдышавшись, она попыталась встать, ухватившись обеими руками за прикроватную тумбочку, на которой лежали таблетки от болей в желудке. Положила одну из них в рот и стала медленно разжевывать. Хруст резонировал в ее голове, а потому сам звук показался ей слишком громким. Усилием воли она заставила себя проглотить таблетку.

Она уже собиралась снова лечь, предвкушая то наслаждение, с которым откинется сейчас на подушку, но в этот момент услышала голос Оуэна. Материнский инстинкт возобладал. Прочь все неприятности с желудком! Она соскользнула с постели, больно ударившись большим пальцем ноги о судно, про которое она совсем забыла – а ведь сама же поставила его еще с вечера, – и заторопилась к дверям.

В холле тускло светил ночник, оставленный Оуэном. Дверь в его комнату была раскрыта, и Лорелее даже показалось, что она слышит оттуда негромкое пение. В полумраке она поспешила к сыну и замерла на пороге его комнаты. На кровати рядом с Оуэном сидела Мерит. Лорелея тихонько прислонилась к дверному косяку, стараясь остаться незамеченной, и прислушалась. А потом чуть не расхохоталась вслух, узнав их с Оуэном любимый мотивчик из сериала «Остров Гиллигана».

Но вот песня неожиданно оборвалась.

– Следующего куплета я не помню, – тихонько призналась брату Мерит.

– «А на дворе ужасная погода», – громким шепотом подсказал ей Оуэн.

– А! Ну да! Вспомнила! И все же, думаю, нам нужно заканчивать с пением. Иначе разбудим маму. Или ты хочешь, чтобы я еще попела тебе? И тогда ты почувствуешь себя лучше, да?

– Я хорошо себя чувствую, – шепотом ответил ей мальчик.

– Вот и отлично! Тогда скажи мне, почему ты плакал?

– Я… я скучаю по папе.

В голосе Оуэна было столько откровенного горя и тоски, что Лорелея подумала, что теперь-то она точно знает, что это такое, когда у человека разбито сердце. Пожалуй, в этот момент и ее собственное сердце раскололось на две половинки. Ей хотелось сию же секунду ринуться к сыну, но она понимала, что Мерит права. Ей сейчас надлежало лежать в собственной кровати, и только.

– Я тоже скучаю по папе. – Голос Мерит дрогнул, и она замолчала, не в силах продолжать. – Он был хорошим отцом. Папа учил тебя плавать? Или кататься на велике?

– А как же!

– Меня он тоже учил кататься на велосипеде. Правда, шутки у него не всегда были удачными. Он тебе рассказывал эту историю про Эви Гуви червяка?

– Сто тысяч раз! Но я все равно каждый раз смеялся. Не хотел его обижать.

– Я тоже так делала. Наверняка он тебя научил и чему-то еще. Например, внимательно относиться к людям, к их чувствам, переживаниям.

– А тебя он тоже этому учил?

Последовала короткая пауза.

– Да. Но, как выяснилось, мне еще надо много работать над собой. Я имею в виду, в этом направлении. Но я стараюсь…

Мерит снова погрузилась в молчание, а когда заговорила опять, голос ее звучал взволнованно:

– Мне очень жаль, что я так и не увиделась с папой до его гибели. Опять же, исключительно по моей же вине. Но я очень рада, что у папы был ты. Честное слово, мне от этого легче жить сегодня. Думаю, мы оба с тобой были счастливы, имея такого отца, каким был наш папа. Ведь он научил нас много чему хорошему, и его уроки обязательно понадобятся нам в жизни. Пожалуй, всякий раз, когда нам будет грустно при мысли о том, что папы больше нет, давай чаще будем думать о том хорошем, что он для нас сделал. И тогда нам не будет так печально.

На какое-то мгновение в комнате повисла тишина. Лорелея даже решила, что пора уже уходить к себе.

– Мерит!

– Что?

– Но если они отправились на рыбалку с воблером всего лишь на каких-то три часа, зачем взяли с собой столько вещей?

Опять последовало молчание, сопровождаемое тяжелым сопением Мерит, видно, пытавшейся найти ответ на этот непростой вопрос.

– Хороший вопрос! Я лично тоже всегда удивлялась тому, как Профессору удалось смастерить радио из обычного бамбука. То есть радио он мог сконструировать, а вот привести в надлежащий порядок лодку – нет. В голове просто не укладывается! – Еще одна пауза. – Знаешь, а все же здорово, что нам с тобой нравится один и тот же сериал. Ведь «Остров Гиллигана» показывали по телевизору даже намного раньше, чем я появилась на свет. Потом я чисто случайно наткнулась на него… И мне он так понравился, что я сразу запомнила главную музыкальную тему из этого кинофильма.

– Да, здорово! Получается, что мы с тобой самые настоящие брат и сестра. Мы даже взрослели под одни и те же фильмы. Просто жили в разных домах, только и всего.

– Получается, что так, – согласилась с мальчиком Мерит и слегка пошевелилась на кровати. Негромко скрипнул матрас. – А я тебе говорила, что в детстве тоже боялась темноты?

– Правда?

– Честное слово! Вот почему, когда я услышала, что ты плачешь, то подумала, что в твоем ночнике перегорела лампочка. Помню, и у меня такое однажды случилось, когда я еще была совсем маленькой. Я тогда гостила у бабушки, и, помню, она сказала мне, что пора уже начать взрослеть и завязывать со всеми своими детскими страхами. Хорошо ей было говорить! А как это сделать? Не так-то все просто. Согласен?

Лорелея услышала, как Оуэн откинулся на подушку и потерся головой о наволочку. Негромко заскрипела ткань.

– Словом, я еще долгое время после этого ложилась в постель с фонариком.

– А сегодня ты тоже спишь с фонариком?

– Нет. Потому что где-то я прочитала, уже и не помню где, что даже в самую кромешную ночь можно отыскать лучик света.

– Неужели? – полусонным голосом удивился Оуэн.

– Конечно. Разве тебе никогда не приходилось выходить во двор поздно вечером, когда на небе уже загораются звезды и восходит луна? Такое освещение необычное, будто на солнце поставили фильтр. Вроде все видно, но только цвета совсем другие. Так же и в доме. После того как выключишь свет, надо просто дать глазам какое-то время, чтобы они адаптировались к темноте. В ней нет ничего страшного, поверь мне. А когда глаза немного привыкнут, ты сам обнаружишь, что, оказывается, и в темноте все отлично видно.

– Но только цвета совсем другие, – медленно повторил Оуэн вслед за Мерит, едва договорив последнее слово.

Кажется, Мерит догадалась, что ребенок уже почти спит, потому что она поднялась с кровати.

– Мерит!

– Что, дорогой?

– Можешь отключить тот ночник, что стоит в коридоре… если хочешь.

– Хорошо! Но ты уверен?

– Уверен.

Мерит наклонилась и поцеловала Оуэна в лоб.

– Спокойной ночи, Роки.

– Спокойной ночи, Мери-Энн! – сонно хихикнул в ответ Оуэн.

– А почему не Джинджер? У нее ведь более красивые волосы.

– О’кей! Спокойной ночи, Джинджер.

Лорелея улыбнулась, услышав замечание Мерит, касающееся волос. А девочка-то совсем не так уж безнадежна, как это казалось ей раньше. А потом, осторожно ступая на цыпочках, проскользнула к лестнице и замерла на верхней ступеньке, стараясь остаться незамеченной.

– Мерит! – снова окликнул Оуэн сестру дрожащим голоском.

Мерит замерла в дверном проеме, там, где еще недавно стояла Лорелея.

– Наверное, лучше пусть горит. Мне ведь еще только десять лет.

– Ты прав! Пусть лучше горит. Я не стану его выключать. Спокойной ночи.

На сей раз ответа не последовало. Оуэн, изливший до конца все свои страхи сестре, уже спал крепким сном.

Лорелея вихрем скатилась вниз по лестнице, придерживая полы своего длинного ночного пеньюара. Ей не хотелось столкнуться лицом к лицу с Мерит, когда она будет возвращаться в свою комнату. Она стояла в темном холле, широко распахнув глаза, и вспоминала слова Мерит. Действительно, падчерица абсолютно права. В этой кромешной тьме тоже есть свет. Через высокие окна в комнату проникал свет от уличных фонарей, образуя на полу белые полосы. Лорелея различила контуры мебели, вещей, успевших стать ей уже привычными и даже родными. Она сумела разглядеть рисунок на обоях. Вот только краски на обоях действительно стали другими. Вместо красного и кремового – все оттенки серого.

Лорелея почувствовала, как у нее зачесались пальцы на руках. Так ей не терпелось вернуться к себе и немедленно записать в свою Тетрадь умных мыслей очередную умную мысль. Даже в самой кромешной тьме всегда отыщется огонек, мерцающий где-то вдали.

К ее горлу подступили рыдания, но усилием воли она подавила в себе этот спазм. Послышались чьи-то шаги на лестнице. Еще не хватало, чтобы ее застали плачущей ночью. Не потому, что она стеснялась своих слез. Ведь порой именно слезы способны утешить и исцелить душу. Просто она не была еще уверена до конца, что Мерит и Оуэн готовы видеть ее слезы.

Она тихонько прошлепала босыми ногами на кухню. Слава богу, что не напялила свои шлепанцы на высоченных каблуках. На кухне она, не включая свет, уселась за стол спиной к дверям и, обхватив голову руками, дала наконец волю слезам.

Внезапно вспыхнула лампа над головой. Лорелея удивленно задрала голову вверх. В первый момент она даже подумала, что электричество из-за старой проводки включилось само собой, грозя замыканием или чем похуже. Или же призраки, которыми полнится этот старинный дом, решили напомнить о себе…

Но слабый запах лимона немедленно напомнил ей о том лосьоне для рук, который она подарила Мерит, когда заметила, в каком ужасном состоянии пребывают кутикулы вокруг ее ногтей. Она поспешно вытерла глаза тыльной стороной руки.

– С вами все в порядке? – услышала она голос Мерит.

– Все прекрасно. Кажется, я заработала аллергию на что-то, много времени проводя в саду. Трудно дышать. Щиплет глаза и кожу. Спать не могу. Надеюсь, я вас не разбудила?

Мерит вошла в кухню и села за стол прямо напротив Лорелеи, а потом внимательно взглянула на ее лицо. Она постаралась скрыть свое удивление, увидев покрасневшие и отекшие глаза мачехи. И из носа у нее текло.

– Да, у вас действительно сильная аллергия. Может, стоит что-то принять и отказаться пока от садовых работ?

Лорелея согласно кивнула головой и, взяв со стола бумажную салфетку, тщательно вытерла ею глаза, потом высморкалась.

– Я так и сделаю. Спасибо.

Мерит откинулась на спинку стула.

– Наверное, это были вы… Я слышала какой-то шум на лестнице, когда разговаривала с Оуэном.

– Может, и я. А может, какой-нибудь призрак притаился в углу.

Лицо Мерит моментально стало каменным.

– Никаких призраков нет! – выпалила она тоном ребенка, который вслух озвучивает свои страхи.

– Ну, положим, в огромной вселенной много такого, чего мы не понимаем. Что отнюдь не означает, что если мы чего-то не понимаем, то этого в природе и не существует. Это все равно как любовь… Многим людям не выпало счастья полюбить самим. Но мы же все равно верим в то, что любовь существует.

Мерит обхватила себя обеими руками за талию. По своему опыту Лорелея знала, что так поступают многие пассажиры, когда самолет попадает в зону турбулентности и его начинает бросать из стороны в сторону. Она слегка подалась вперед и подумала, что, наверное, в эту минуту очень похожа на известного психолога, ведущего телевизионной программы «Доктор Фил». Правда, тот всегда появляется перед своими зрителями в строгом костюме, а не в ночном пеньюаре яркой леопардовой расцветки.

– Вы, наверное, сильно переживаете утрату мужа?

Но чего она так боится? Того, что кто-то догадался, как она до сих пор тяжело переживает гибель мужа? Или вопрос в чем-то другом?

– Почему вы спрашиваете меня об этом?

Лорелея слегка пожала плечами.

– Вообще-то я неплохо разбираюсь в людях. И в различных жизненных ситуациях тоже. Но вот что касается вас и вашего мужа, то по тем противоречивым сигналам, которые, кстати, поступают от вас же самой, мне до сих трудно представить себе, каковы на самом деле были ваши отношения с ним. Он был похож на Гиббса?

– Нет! – сказала, как отрезала, Мерит, даже не задумываясь. Что однозначно свидетельствовало о том, что она уже много раз и сама задавалась этим же вопросом. – Разве что глаза у них одинаковые… и цвет волос. А во всем же остальном – никакого сходства.

– Полагаю, это даже к лучшему, – прокомментировала ее ответ Лорелея, слегка согнувшись, чтобы унять рези в животе.

– А какое это имеет значение? Кэла больше нет, Гиббс тоже появился в моей жизни случайно и скоро исчезнет из нее.

Лорелея внимательно посмотрела на свою падчерицу.

– А вам ни разу не приходило в голову, что выйди вы замуж за Гиббса, и вам не пришлось бы перешивать монограммы на столовом и постельном белье?

У Мерит, сидевшей за столом нога за ногу, от неожиданности даже коленка дернулась и больно ударилась о нижнюю поверхность столешницы.

– Что за ерунда! Я не собираюсь ни за кого выходить замуж. Особенно за Гиббса. Я вообще не хочу больше замуж. Замужество… это – не мое.

– Возможно, вы говорите так потому, что в свое время вышли замуж не за того человека. Счастливые браки редко случаются с первой попытки. По себе это знаю. Я ведь тоже была замужем… еще до того, как познакомилась с вашим отцом.

Мерит потерла ушибленную коленку, глянув на Лорелею с нескрываемым изумлением.

– Вот как! А я и не знала этого.

– Да я еще тогда была совсем зеленая… восемнадцати не было. Мы с моим парнем поженились за пару минут. Раз, два, и готово! Мама говорила мне тогда, что я совершаю ошибку. Но в таком возрасте все аргументы «против» лишь еще больше подстегивают к решительным действиям. Словом, я выскочила замуж, а вскоре развелась. И, само собой, после развода снова вернулась к маме. Но она меня ни в чем не упрекала, ни разу не сказала: «Я же тебе говорила!» Она лишь заметила однажды, что все в этой жизни взаимосвязано и конец чего-то одного есть начало чего-то другого. Одна дверь закрывается, другая – открывается. – Лорелея задумчиво улыбнулась. – Конечно же, мама, как всегда, была права. А развод заставил меня задуматься над тем, что следует изменить уже в самой себе. Чего я хочу от жизни, к чему стремлюсь… Именно тогда я и решила стать стюардессой. И стала! А если бы я не приняла такого решения, то и с вашим отцом никогда бы не встретилась. Так что, повторяю еще раз, дело не в замужестве как таковом. Скорее всего, вы просто вышли замуж не за того человека.

– Вы сейчас без макияжа?

Лорелея растерянно уставилась на Мерит. Такая резкая перемена темы разговора. Впрочем, у Роберта тоже была такая привычка: как только он утрачивал интерес к предмету разговора, тут же стремительно менял тему. Наверное, так у них принято в Новой Англии. Потому что южане… они совсем другие. Они будут мусолить одно и то же часами, пока разговор не иссякнет сам собою, а тема не будет исчерпана до последней капли. А если предмет разговора еще к тому же и не из приятных, то в конце южанин обязательно пожелает своему собеседнику: «Благослови тебя Бог!» Или что-нибудь еще в этом же роде.

– Да, я сейчас без макияжа. Разве что эти тату на веках и контуры вокруг глаз. Мама всегда говорила мне, что первое правило для того, чтобы сохранить гладкую и красивую кожу на лице, – это обязательно снимать макияж перед сном.

Мерит еще какое-то время разглядывала мачеху.

– Знаете, а без макияжа вы даже красивее. Надо будет обязательно поменять лампочки здесь, на кухне. При этом освещении у вас кожа какая-то желтоватая. Зачем вам вообще нужен этот макияж?

Лорелея одарила падчерицу ослепительной улыбкой бывшей стюардессы.

– Потому что когда я накрашена, то чувствую себя по-особенному: более сильной, более уверенной в себе, что ли. Это все равно когда мужчина надевает строгий костюм и повязывает галстук… И тут же преображается. Вот так и я. Накрашусь, и сразу же другая. К тому же даже сам процесс доставляет мне удовольствие. Знаете, мы, южанки, уже появляемся на свет с кисточкой для теней в одной руке и с тюбиком губной помады – в другой.

Мерит невольно прыснула. Шутка получилась удачной.

– Вы попробуйте, и сами убедитесь, – подначила ее Лорелея.

– Да я даже не знаю, с чего начинать. Моя мама тоже никогда не красилась.

Женщины обменялись удивленными взглядами. Надо же! Вот и Мерит заговорила о собственной матери. С чего бы это? По ассоциации?

Стараясь не спугнуть наметившееся потепление в отношениях с падчерицей, Лорелея осторожно заметила:

– Когда решите начать, я с удовольствием помогу вам. Устрою для вас, так сказать, курс начинающего стилиста. – Она взглянула на рубашку, которая была надета на Мерит. – Что это на вас?

Мерит тоже глянула на себя, словно забыла, что именно она натянула на себя перед сном.

– Это – рубашка Кэла. Он носил ее когда-то под свитер.

– Вы ее надели потому, что по-прежнему хотите ощущать его близость?

Мерит уже открыла рот, чтобы ответить, беззвучно зашевелив губами. Потому что готового ответа у нее не было.

– Если вы в этом не уверены до конца, – продолжила Лорелея, – тогда я скажу так. Вы ее надели потому, что всегда так делали. Вы что, чувствуете себя лучше в мужниных вещах? Или сексуальнее? Или ощущаете себя совсем юной девушкой?

Мерит нахмурилась.

– Ничего такого я не чувствую! Я надеваю ее для того, чтобы спать в ней. А единственное чувство, которое я испытываю, ложась в кровать, это усталость. И больше ничего.

Наступил черед удивляться Лорелее.

– Вы хотите сказать, что после семи лет брака вы, укладываясь в постель, не испытываете никаких других чувств?

Мерит нервно заерзала на своем стуле.

– Кэл постоянно был на службе. А зимы в Мэне очень холодные. Вот для того, чтобы согреться, я и стала надевать его старые рубашки, отправляясь спать. Они меня здорово выручали.

– Но здесь-то не холодно! – Лорелея посмотрела на нее многозначительным взглядом.

Мерит невольно поежилась под этим взглядом.

– Да у меня больше и нет ничего, в чем можно спать. Разве что еще одна трикотажная футболка с короткими рукавами. А в рубашке я рукава закатываю. Так что в ней не так уж и жарко.

– Что ж, с этим мы обязательно разберемся! – воскликнула Лорелея оживленным голосом. Мысли в ее голове неслись в полном беспорядке. С чего начать? Как действовать дальше? Но это даже к лучшему, потому что заставляет забыть хоть на время о том, как же ей сейчас плохо.

Она с трудом поднялась со стула, подошла к холодильнику и открыла дверцу. Тонкий слой изморози проступил на поверхности. Он был похож на легкую опушку, украшающую зимнюю шляпку.

– Советую новый холодильник покупать из числа тех, в которых имеется функция автоматической разморозки. Я уже удалила весь лед внутри, но это мало помогло.

Лорелея согнулась и вытащила из морозильной камеры контейнер с мороженым, а потом сняла с одной из полок банку с шоколадным сиропом.

– А еще вам нужно обязательно купить микроволновку.

Она снова наклонилась к одному из кухонных шкафчиков и извлекла из него небольшую сковороду. Включила газ и поставила сковороду на плиту.

– Что вы собираетесь делать?

– Сейчас подогрею сироп и сделаю вам мороженое с шоколадным кремом. Разве вы не за этим спустились на кухню?

На лице Мерит отразилось смятение. Точно такое же выражение лица было у Оуэна, когда она однажды застала его врасплох за весьма неблаговидным занятием. Мальчишка украдкой таскал сладости из вазы. Помнится, ей тогда даже захотелось позвать Роберта, чтобы он тоже посмотрел на проделки сына. В ту минуту она совсем забыла о том, что мужа больше нет в живых. И что она никогда больше он не сможет делить с ними всякие забавные мелочи их повседневной жизни, веселиться над тем, что говорит или что делает их сын. Роберт ушел навсегда, и она приняла его уход как данность. Она даже научилась жить без Роберта. Но все равно, в ее мыслях он всегда незримо присутствовал где-то рядом.

Мерит уже открыла рот, чтобы сообщить мачехе, что она не желает никакого мороженого, но Лорелея лишь нетерпеливо отмахнулась от нее черпаком для мороженого.

– Оуэн просто обожает сладости. Любит их, можно сказать, до беспамятства. И в этом он уж точно пошел не в меня.

Лорелея положила в вазочку три шарика мороженого. Потом налила на сковороду немного шоколадного сиропа и продолжила начатый разговор.

– Лично я предпочитаю все соленое и острое – рыбу, жареный картофель, картофель-фри. Словом, люблю все жареное. А вот Роберт… Тот тоже обожал всяческие десерты. Они на пару с Оуэном могли умять целый торт за один присест. Очень любили мой торт «Красный бархат». Обязательно испеку его и для вас. И если утром, открыв холодильник, я обнаружу, что половины торта уже нет, то тогда, значит, я не ошиблась в своих подозрениях. Вы тоже сладкоежка. – Она отрегулировала огонь под сковородкой. – На этой плите работает лишь одна конфорка.

– Лорелея!

– Нет-нет, я никоим образом не тороплю вас покупать новую плиту. Но кухня – это ведь сердце любого дома. Уверена, что когда вы обживетесь в этом доме по-настоящему, то и кухню оборудуете в соответствии со своими вкусами и наклонностями.

– Лорелея!

Голос Мерит звучал напряженно. И это заставило Лорелею оторваться от плиты и повернуться лицом к падчерице.

– Слушаю.

– С вами все в порядке? Мне кажется, вы плакали…

Лорелея скользнула рукой по лицу, и пальцы на руке моментально стали влажными.

– Это все проклятая аллергия меня изводит, – сказала она не очень убедительным тоном.

– Пожалуйста, сядьте! Я сама приготовлю себе мороженое и сироп.

У Лорелеи уже не было сил, чтобы спорить с Мерит, и она молча уселась на освободившийся после нее стул и стала наблюдать за тем, как Мерит помешала ложкой сироп, а потом полила им шарики мороженого.

– А у нас нет вишни в шоколаде или карамели с пеканом?

Лорелея промокнула глаза бумажной салфеткой.

– К сожалению, нет. Но я помечу себе и в следующий раз обязательно куплю. А еще чипсы на арахисовом масле, да?

– О да! Вот это обязательно! – Мерит поставила вазочку с мороженым на стол и положила две чайные ложечки.

– Нет, спасибо, я не буду, – сразу же отказалась Лорелея, почувствовав, что ее уже замутило от одного только приторно-сладкого запаха мороженого. – А что такое пекан?

Мерит зачерпнула полную ложку мороженого, поднесла ко рту, и рука ее зависла на мгновение в воздухе.

– Это такой орех. Его часто используют для выпечки всякой сдобы: булочки с пеканом, пироги с пеканом. Вы же с Юга. Понимаете, что я имею в виду.

– Понимаю, но мы произносим это слово несколько иначе. У нас говорят: «пьюкан». Вот это я знаю… Это – орех. А «пекан» – это уже по части военных… что-то такое, чем занимаются солдаты на своих учениях. Если собираетесь жить на Юге, придется запоминать различия в произношении.

Мерит улыбнулась и проглотила первую ложку мороженого.

– Хорошо, учту. Но как бы мы ни называли эти орешки, они необычайно вкусны. Особенно в карамельном сиропе. Полить таким сиропом мороженое – верх кулинарного изыска.

Обе женщины замолчали. На кухне воцарилось такое приятное непринужденное молчание.

Мерит ела мороженое, а Лорелея украдкой разглядывала ее лицо, мысленно прикидывая, с чего следует ей начать курс обучения падчерицы правильному макияжу. Но вот Мерит разделалась с мороженым, вымыла за собой вазочку и ложку, тщательно вытерла их и поставила на место. Потом налила себе стакан воды, чтобы взять его с собою наверх.

– А вы разве не идете? – поинтересовалась она у мачехи, уже стоя в дверях.

Лорелея отрицательно качнула головой.

– Немного погодя… После смерти Роберта я постоянно мучаюсь бессонницей. Посижу, посмотрю пока телевизор. Может, найду что-нибудь стоящее по одному из трех каналов, которые принимает наша антенна.

– Тогда желаю вам удачных поисков.

Мерит еще немного потопталась у дверей в нерешительности.

– И спасибо за мороженое.

– Не за что!

Лорелея заглянула в синие глаза падчерицы и увидела перед собою глаза сына.

– Это вам спасибо за то, что согласились приютить нас с Оуэном у себя.

Мерит небрежно кивнула головой в ответ.

– Спокойной ночи, Лорелея.

– Спокойной ночи, Мерит.

Лорелея подождала, пока на лестнице затихнут шаги Мерит, потом с негромким стуком закрылась дверь в ее комнату. Лорелея выключила свет на кухне и направилась в сад.

Влажный воздух все еще пах дождем. Небо сплошь затянуто тучами. Бездонный иссиня-черный купол без луны и звезд. Легкий ветерок бродил по саду, вовлекая в свою круговерть китайские колокольчики, которые вальсировали в такт его порывам, негромко подпевая самим себе.

Лорелея задрала голову и долго смотрела на небо. Получается, что Мерит не до конца права. Иногда темнота бывает такой всепоглощающей, что при всем своем желании ничего не разглядишь. И тогда остается лишь любить и верить в то, что где-то все же есть этот неугасимый свет.

Она еще долго сидела на скамье, бесцельно разглядывала безлунное небо уже высохшими от слез глазами, даже не замечая того, что снова стал накрапывать дождь.

Глава 20. Мерит

Я сделала третью попытку подрубить на машинке кусок ткани в красно-белую клетку. Игла завибрировала на месте, напомнив мне в этот момент клювик маленького неоперившегося птенчика. Две предыдущие попытки оказались неудачными: в первый раз нитка запуталась за лапку и порвалась, во второй – ткань скомкалась и ее опять же затянуло под лапку. Многие почему-то считают, что управляться со швейной машинкой проще простого. Однако на самом деле это не так. Шить – это тебе не колеса на велике крутить. Вот иголка снова нервно дернулась и застряла на месте, процесс шитья тут же застопорился, а само полотно угрожающе натянулось. А все потому, что я среагировала с некоторым опозданием и не успела вовремя снять ногу с педали привода. В результате очередной сбой.

Понимаю, в первую очередь мне не хватает внимания, того самого, которому меня учила бабуля. Каждый миллиметр ткани, каждый стежок, каждый звук, издаваемый работающей машинкой, вызывает в моей памяти бабушку. И даже не столько то, как мы вместе с ней занимались шитьем, сколько те радостные ощущения, которые испытываешь, когда под твоими руками рождается что-то новое. Но сейчас мысли о бабушке почему-то сразу же вызвали в памяти и то письмо, которое она получила вместе с бандеролью, куда были вложены носовые платки, вышитые ею когда-то. И с тех пор я больше никогда не видела бабушкину швейную машинку. Я снова тупо уставилась на комок из ткани, образовавшийся непосредственно под иглой, но видела перед собой в этот момент белоснежный батистовый платок с монограммой, вышитой ярко-красными нитками.

– А что ты шьешь?

Я подняла глаза. Передо мною стояли Оуэн и Марис. А я не заметила, как они подошли. Мне даже стало немного обидно. Такие взрослые дети и не понимают, что именно я мастерю.

– Скатерть.

– Скорее похоже на чехол для мебели, – неожиданно подал голос Гиббс, примостившись за спинами детей и глядя на тот беспорядок, который я учинила с куском ткани.

– А вы что здесь делаете? – поинтересовалась я раздраженным тоном, начисто забыв о хороших манерах.

– И я рад вас видеть! – ответил мне Гиббс невозмутимым тоном. – Позвонил вот в дверь, и Роки любезно впустил меня в дом. Я только что отпустил своего последнего пациента и решил, что сейчас самое подходящее время для того, чтобы забрать и вывезти все те коробки с вещами, что предназначены в утиль. – Он кивком головы указал на швейную машинку. – Ткань не надо чересчур натягивать. Пустите ее свободно, не заталкивайте под иглу силой. Слегка нажмите на педаль и осторожно задайте направление движения. Материя сама начнет двигаться и не будет сбиваться в ком. Поверьте, так будет гораздо проще.

Ну разве не то же самое твердили мне в свое время и мама, и бабушка? Не спешить и быть внимательной к тому, что ты делаешь. Интересно, что бы они сказали, глядя на меня сегодня? Да и узнали бы они меня вообще? Ведь моя жизнь за последние десять лет, за исключением, пожалуй, спонтанного решения бросить все и переехать в Бофорт, была тяжелым, изнуряющим существованием, распланированным до мелочей и подчиненным одной главной цели: проживать каждый новый день незаметно, ничем не напоминая о себе.

Замечание Гиббса меня разозлило. Я отключила машинку и слегка отодвинула стул.

– Интересно, откуда вы столько знаете о швейном деле?

Гиббс слегка отодвинулся в сторону, когда я поднялась со своего места.

– Разве вы забыли, что в старших классах у всех у нас были уроки домоводства? И занятия по труду тоже. А потому я знаю, как обращаться не только с молотком и гвоздями, но и с ниткой и иголкой.

– Не иначе как именно умение обращаться с ниткой и иголкой и побудило вас выбрать себе профессию врача.

– Вы правы, мэм. Впрочем, мне не раз говорили, что я так же ловко управляюсь и с другими своими инструментами.

Наши взгляды встретились, и оба мы одновременно поняли некоторую двусмысленность его последней реплики.

Но Гиббс совсем не смутился, он просто рассмеялся.

– Прошу прощения. Я совсем не это имел в виду. Хотя… хотя забирать свое заявление обратно не намерен.

Я даже закрыла рот ладошкой, чтобы тоже не расхохотаться вслух. Уж не флиртует ли он со мной, вдруг мелькнуло в голове. И тут же желание смеяться пропало бесследно. Я ведь не из тех женщин, с кем мужчины готовы флиртовать. Во всяком случае, Кэл так всегда говорил.

Я стала суетливо собирать ткань. Сложить аккуратно у меня не получилось, я просто скомкала ее как попало и швырнула на стол. Вот теперь придется утюжить перед тем, как снова приступать к шитью. Если только такое случится в обозримом будущем. Но, во всяком случае, эти чисто механические движения помогли мне сконцентрироваться и придать своему лицу нормальное выражение.

– Миссис Хейвард!

– Да, Марис. Слушаю тебя.

– Вы не могли бы свозить нас на морское побережье? Роки говорит, что он еще ни разу там не был и даже не представляет себе, что такое портовые причалы.

– Я… Хм! А спасательные жилеты нам понадобятся?

– Зачем? – услышала я голос Гиббса. – Если вы только не планируете прогулку на лодке вдоль берега. Или не надумаете купаться. – По его лицу блуждала откровенно насмешливая улыбка. – Думаю, детям просто захотелось полюбоваться на океан и на лодки, стоящие у причала.

Я посмотрела на детей. Те ждали моего ответа, затаив дыхание. Я отчаянно попыталась отыскать подходящие аргументы для того, чтобы сказать «нет». Мне хотелось сказать им, что я уже сполна выполнила свою норму по участию во всяких рисковых операциях. Один проезд по мосту чего стоит. А была же ведь еще и прогулка на лодке. Но вряд ли Оуэн и Марис по достоинству оценили бы все эти мои возражения. Да, если честно, они и мне самой показались не очень убедительными. Я повернулась к Оуэну и спросила у него:

– А мама возражать не станет?

– Она сейчас у себя… отдыхает. Не хочу ее беспокоить.

Обычно я всегда испытывала некоторое раздражение, когда узнавала, что Лорелея ушла к себе вздремнуть часок-другой. Но в последнее время раздражение сменилось беспокойством. Я вспомнила, какой усталый вид был у нее минувшей ночью и как неуклюже она пыталась списать причину своего недомогания на невесть откуда взявшуюся аллергию. Конечно, мокрый нос и слезящиеся глаза – это типичные признаки аллергии, но уж слишком много слез было в ее глазах. И это порождало сомнения.

– Хорошо! Пусть поспит немного, – согласилась я с братом и стала лихорадочно придумывать следующую отмазку. – А ты уже собрал все свои модели лего?

– Почти. Мне Марис помогла. Она смастерила замок. Правда, он больше похож на конюшню со множеством стойл. Представляешь себе такую огромную конюшню на сто лошадей, если не больше? И у каждой лошади свое имя, и все они принадлежат принцессе. А я собрал небольшую пушку. Из нее можно будет стрелять по воротам замка. Но она не причинит вреда ни обитателям замка, ни лошадям. Просто в случае чего поможет снести ворота и открыть вход в замок.

– Но мы потом еще доделаем все, что осталось недоделанным, – завершила Марис сообщение Оуэна тоном добродетельной супруги, уже много лет состоящей с ним в законном браке.

– Портовые причалы – это же всегда вода, – заметила я задумчиво.

Дети весело прыснули одновременно, закрыв лицо ладошками.

– Ну конечно, – с важным видом принялся объяснять мне Оуэн. – Портовый причал – это такое место, где стоят лодки. И там вода.

– Да знаю я, что это такое – портовый причал, – нетерпеливо отмахнулась я от брата. – Я хочу сказать другое. Я же ведь не умею плавать. Не думаю, что это разумная затея – отправляться к морю одной в компании двух ребятишек. Мало ли что…

– Если у вас хватит терпения, – снова вмешался в наш разговор Гиббс, – пока я загружу все эти коробки со старыми газетами в свой внедорожник, то тогда я смогу составить вам компанию. Кстати, я отлично плаваю!

Он расплылся в улыбке, словно только что прочитал все мои мысли.

– Да! Да! Подождем! – хором завопили дети и стали подпрыгивать на месте, отбивая мелкую дробь ногами.

Я бросила выразительный взгляд на Гиббса, но тот лишь пожал плечами в ответ.

– Похоже, мы все же двинемся к океану в полном составе.

Что ж, поскольку поездка предполагала лишь то, что мы только приблизимся к воде, но никак не станем погружаться в нее, то я сдалась.

– Хорошо! Я только поднимусь к себе, прихвачу кое-какие солнцезащитные средства для себя и для детей. Вернусь через пару минут.

У себя в комнате я подошла к зеркалу, висевшему над туалетным столиком, и впервые за долгое время окинула свое отражение внимательным взглядом. Честно скажу. То, что я увидела в зеркале, мне категорически не понравилось. Плохо сидящая блузка, старая-престарая юбка. Тряпье, а не одежда. Такие тряпки сгодятся только для тех женщин, которые не хотят, чтобы их замечали. Я тоже оставалась женщиной-невидимкой долгие годы и на протяжении всех этих лет носила исключительно такие же безобразные вещи. Каждое утро напяливала их на себя, даже не задумываясь о том, в чем я хожу и как выгляжу. Даже мама, которая всегда терпеть не могла разных финтифлюшек и прочих наворотов в одежде, и та подбирала себе платья в тон своим голубым глазам. Носила что-то такое, что подчеркивало блеск и выразительность этих глаз.

Я придвинулась поближе к зеркалу. Взгляд мой стал жестче. Я вспомнила свою любимую голубую блузку, которая была на мне в момент нашей первой встречи с Кэлом. Потом я еще несколько раз надевала ее на свидания с ним. Но убей меня, совершенно не помню, когда и почему я вдруг перестала носить ее, плавно перейдя к гардеробу женщины-невидимки. Этакая униформа, которую напяливаешь на себя с одной-единственной целью: чтобы тебя никто не заметил.

Я вдруг почувствовала легкий озноб и даже передернула спиной. То ли это струя воздуха от кондиционера, падающая мне прямо на шею, то ли я вдруг на мгновение представила себе, как Кэл застает меня на месте преступления: я разглядываю себя в зеркале. Никогда нельзя поворачиваться спиной к огню. Я даже явственно услышала, как кто-то прошептал мне эти слова прямо в ухо. Наверняка мой внутренний голос. Но не Кэл же, в самом деле!

Я быстро расстегнула блузку и стянула с себя юбку. А затем так же торопливо влезла в шорты и топик, которые одолжила мне Лорелея в прошлый раз. Почему-то, скорее всего по ошибке, перестирав эти вещи, она принесла их вместе с остальными моими вещами в мою комнату. И вот я снова щеголяю в наряде от Лорелеи. Одна жалость – нет подходящей обуви. Только эти разбитые старые мокасины.

Я нацепила на нос солнцезащитные очки, схватила шляпу и бутылочку с лосьоном от загара и ринулась вниз. Коробки с газетами уже перекочевали сверху вниз. Я машинально остановилась на нижней ступеньке, чтобы подобрать с пола случайно вывалившуюся из коробки газету.

Я положила газету на журнальный столик в холле, намереваясь позднее отдать ее Гиббсу. Но тут до моего слуха долетел из кухни громкий голос Оуэна. Я поспешила туда. Гиббс и дети сидели за столом, на столе стояла коробка с игрой «Морской бой», а Гиббс вслух зачитывал правила игры.

Гиббс оборвал себя на полуслове и стал молча разглядывать, как я намазываю мордашки, руки и ноги детей солнцезащитной жидкостью.

– Вот так! – проговорила я удовлетворенно, закончив процедуру. – Ну что, полундра, готовы?

– Полундра? – вскинула вверх своей веснушчатый нос Марис.

Гиббс положил инструкцию обратно в коробку с игрой и поднялся со своего места.

– Это они так на Севере говорят, – пояснил он девочке наставительным тоном, – когда хотят сказать, что работа сделана и можно двигаться дальше. В данном случае это образное выражение. Я имел в виду всех нас, кто сейчас находится здесь.

– В самом деле? – язвительно поинтересовалась я у него. – Тогда спешу доложить вам, что при всей своей сговорчивости вас я в это число не включала.

Гиббс немедленно скорчил оскорбленную физиономию.

– Если бы я не был джентльменом, то был бы готов побиться об заклад, что вы лукавите.

– А если бы я не была леди, то сказала бы вам прямо в глаза, что меня ни капельки не волнует ваше мнение.

– Вот-вот! Вы и заговорили, как самая настоящая леди с Юга, – воскликнул Гиббс и первым вышел из кухни, ведя нас за собой. – Думаю, к концу года вы уже будете с уверенностью рассуждать о том, что крабовый промысел – это такой вид спорта, а время года между летом и зимой называется футболом.

У меня уже готова была сорваться с языка фраза о том, что вряд ли он когда-нибудь узнает, о чем я там буду рассуждать в конце года. Поскольку я почти не сомневаюсь, что к тому времени мы уже перестанем с ним видеться. Но в самый последний момент я передумала. И не потому, что в его словах все же есть какая-то доля правды, а потому, что сейчас он смотрит на меня совсем другими глазами, чем в момент нашей первой встречи. Он явно видит во мне не только жену Кэла, что для него до сих пор выглядит немного неправдоподобно, но и кого-то еще. Вот только кого?

Мы тронулись вниз по Бей-стрит, свернув на первом же перекрестке поближе к реке. Бездонное голубое небо не оставляло никаких надежд на прохладу. Солнце жарило немилосердно. Когда же я наконец привыкну к здешней жаре? Долгие зимы в Мэне отодвинулись куда-то далеко-далеко и казались почти нереальными, похожими на смутные сновидения, которые тотчас же забываешь в момент пробуждения. Иногда по ночам, лежа в кровати, я пыталась представить себе, каково это – чувствовать ледяной привкус снега на губах и на языке. И не могла! Потому что за окном в этот момент бренчали на разные голоса китайские колокольчики и вместо холода я ощущала на своем языке солоноватый привкус морского воздуха.

– А вы знаете, что если бы у людей процессы метаболизма протекали так же, как у колибри, то мы бы могли съедать только сто пятьдесят калорий в день? – с важным видом вопросил Оуэн, не обращаясь ни к кому конкретно. Скорее всего, подумала я про себя, очередной всплеск его эрудиции явно рассчитан на то, чтобы произвести должное впечатление на Марис.

На ее веснушчатом личике снова красовались голубые солнцезащитные очки, а когда она поворачивала свою головку к Оуэну, то была похожа в этот момент на такую хорошенькую божью коровку.

– А у нас дома перед крыльцом развешено несколько кормушек для колибри, – с готовностью сообщила она ему. – Туда вечно слетаются всякие маленькие пичужки полакомиться вкусненьким. Приходи и сам увидишь.

Оуэн озадаченно взглянул на меня, будто Марис только что предложила ему нечто невообразимое.

– Звучит заманчиво, – откликнулась я неопределенным тоном.

Был рабочий день, а потому на причале виднелось лишь несколько лодок. Все остальные, скорее всего, стояли в доках. Лодки неспешно покачивались на волнах, напоминая младенцев в колыбели. Никакого страха я пока не почувствовала. Ослепительное солнце и жара потихоньку делали свое дело. Я уже почти забыла свои тогдашние ощущения: ледяной ветер, замерзающая вода где-то там, далеко-далеко внизу под мостом.

Но стоило мне снова нащупать свой шрам или даже просто взглянуть на него в зеркало, стоило мне снова вспомнить маму, как тут же в памяти всплывало и все остальное. Однако я замечала и другое. Боль постепенно стала отступать, да и шрам, кажется, становился все менее и менее заметным. Как-то раз я услышала, как Лорелея сказала Оуэну, что всякий раз, когда мы что-то вспоминаем, мы вспоминаем не это «что-то», а то, когда мы думали об этом событии в последний раз. Вот так мы сами сознательно устанавливаем фильтры между нашим прошлым и настоящим, сами создаем себе защитные барьеры, помогающие нам помнить только то, что мы хотим помнить, и забыть то, что нам хотелось бы побыстрее забыть. Надеюсь, Лорелея права. Впрочем, несмотря на то, что я знаю ее сравнительно короткий срок, справедливости ради скажу, что она бывает права очень-очень часто, и во многом другом тоже.

Было время отлива, а потому стала видна нижняя часть мола рядом с причалом, заляпанная болотной грязью и поросшая тиной. Мы неспешно прошлись по краю пирса, вглядываясь в эту жижу из травы и грязи в поисках малейших признаков жизни.

На первый взгляд все было абсолютно спокойно и неподвижно: поникшие под горячими лучами солнца стебли травы, сморщившиеся комочки грязи, жадно впитывающие в себя последние остатки влаги. Но вот Марис опустилась на корточки, обхватив своими загорелыми руками коленки. Мы все тоже последовали ее примеру, устремив свои взгляды в том направлении, куда смотрела она. Малюсенький краб, прятавшийся в укромном уголке возле камня, вдруг стремительно выскочил из своего убежища и таким же стремительным движением переметнулся в заросли травы. Одна из его клешней была раза в два больше другой, что придавало ему очень комичный вид. Что, впрочем, ни капельки не сказывалось на скорости его передвижения. Он исчез из виду за считаные доли секунды.

– Таких крабов у нас называют краб-скрипач, – пояснила нам Марис. – Потому что его большая клешня делает его похожим на скрипача, держащего в руках скрипку.

Разумеется, Оуэн никак не мог уступить пальму первенства по части эрудиции девочке.

– Большая клешня бывает только у крабов-самцов, – немедленно прокомментировал он последние слова Марис. – А если они вдруг теряют эту клешню в схватке с другим самцом, то тогда маленькая клешня растягивается и увеличивается в своих размерах, а на месте оторванной клешни вырастает новая, но уже не такая большая. Вращая своими клешнями, самцы привлекают к себе внимание самок во время брачного периода. Заманивают их в свои норы, и там у них рождаются маленькие крабики. Тут мне, правда, кое-что непонятно. – Оуэн слегка сдвинул очки на нос. – Но так написано в одной научной книге, которую я нашел в своей комнате.

Гиббс шутливо толкнул меня в бок, но я даже не взглянула в его сторону. Боялась, что не выдержу, начну смеяться и еще, чего доброго, свалюсь с пирса в самую грязь. Словом, мы все остались на своих местах, пристально вглядываясь вниз в поисках очередных экземпляров живности.

– Поразительно! – воскликнула я с пафосом, обнаружив очередную колонию маленьких крабов, усердно снующих в разные стороны по грязной жиже. Их крохотные, необычной формы глазки настороженно поглядывали на нас.

– Получается, – заметил вслух Гиббс, – что крабов-самок очень даже привлекают большие клешни у их партнеров.

Я взглянула на него строгим взглядом экскурсовода из музея, с помощью которого я когда-то утихомиривала шумные ватаги школьников, приходивших к нам в музей на экскурсии.

– Поразительно! – снова повторила я. – То, что на первый взгляд кажется безжизненным, на самом деле кишмя кишит жизнью. Если бы Оуэн не рассказывал мне обо всех тех чудесах природы, которые он познает, читая всякие научные книжки, я бы прошла мимо, даже не взглянув на эту болотную грязь.

Гиббс поднялся на ноги и посмотрел на воду, прислушиваясь к какому-то непонятному звуку, долетевшему издалека.

– А я прочувствовал все это в полной мере лишь тогда, когда поступил на медицинский факультет.

– Что «все это»? – переспросила я, даже не подумав о том, что говорю. – Особенности брачных игр у крабов-скрипачей?

И за это я была вознаграждена улыбкой, которая заставила меня слегка покраснеть и отвернуться в сторону.

– Не только это. Я понял, что мы многое теряем в своей жизни из-за собственной невнимательности. Не обращаем внимания на многие вещи, а они на поверку оказываются совсем не такими, как нам представлялось.

Я тоже поднялась с корточек и взглянула ему прямо в лицо. Солоноватый воздух действовал возбуждающе. Я вдруг почувствовала такую сильную тягу к жизни, которой не ощущала уже много лет. Неужели это храбрость? Нет, не может быть. Я всегда была трусихой. И сильной никогда не была. Или все же у меня появилась какая-никакая сноровка в том, как надо правильно приземляться после прыжка на собственные ноги?

– А какими они оказываются? – задала я свой очередной вопрос, не сводя глаз с лица Гиббса, хотя мне очень хотелось опустить глаза или отвести их в сторону.

– Гиббс Хейвард собственной персоной! Не может быть!

Мы одновременно повернулись на женский голос. К пирсу на полной скорости приближалась лодка, полная людей. Громкие звуки музыки разнеслись над причалом. Мужчина за штурвалом приветственно вскинул банку с пивом при виде Гиббса, в то время как фигуристая рыжеволосая красотка в умопомрачительно коротеньких шортах и лифчике от бикини почти что выпрыгнула из лодки, проворно переступив босыми ногами на помост пирса, и тут же устремилась к нам. Я бросила взгляд на детвору, велев им ни в коем случае не подходить к самому краю причала, чтобы не свалиться ненароком в грязь, а наблюдать за живой природой сверху, стоя чуть поодаль. Но одновременно мне совсем не хотелось, чтобы Оуэн и Марис стали разглядывать красотку, одетую совершенно неподобающим образом. Как правило, такие откровенные туалеты всегда чреваты самыми серьезными последствиями.

– Так это все же ты! – пропела красавица, отбрасывая с плеч волосы на тот случай, если мы еще не успели разглядеть ее фигуру во всех подробностях за то время, пока она бежала к нам. – А ты ничуть не изменился, Гиббс. – Она интенсивно заморгала сильно накрашенными ресницами. Однако на близком расстоянии красотка не показалась мне такой молоденькой, как издали. Пожалуй, ей уже за сорок, прикинула я, хотя если судить по ее наряду, то она явно стремится застолбить свой возраст в диапазоне двадцать с хвостиком. – Ты меня помнишь? – Она бросила еще один призывный взгляд на Гиббса. От женщины пахло сигаретами, кокосовым маслом и потом. Взрывная смесь запахов. Я невольно отступила назад, чтобы не вдыхать в себя сей букет.

По лицу Гиббса промелькнуло нечто похожее на узнавание. Или это было что-то другое? В любом случае, ему удалось идентифицировать эту дамочку.

– Сэнди? Сэнди Бич?

– Вас так действительно зовут? – совершенно искренне удивилась Марис, оглядев красотку сквозь свои голубые очки, а заодно и напомнив всем нам, что «бич»[3] по-английски означает «сука».

– Да, это действительно моя фамилия. Единственная и настоящая! – воскликнула Сэнди и обхватила Гиббса обеими руками за шею, одновременно не забыв прижать свою довольно пышную грудь к его груди. Гиббс беспомощно затряс руками в явном замешательстве от того, что не знает, в каком именно месте их безопаснее всего опустить.

Наконец он осторожно положил руки ей на плечи и слегка отодвинул от себя.

– Давненько мы не виделись, – промямлил он не очень уверенным тоном.

– Целую вечность! – охотно согласилась с ним Сэнди. – Я недавно перебралась в Южную Каролину. А последние лет десять жила в Веро-Бич. – Она взмахнула левой рукой. – Но вот получила развод и решила, что пора возвращаться домой. Во Флориде мне стало тесно со своим бывшим мужем. Ну, ты понимаешь, о чем я…

Я слегка взъерошила волосы на голове Оуэна, чтобы хоть как-то отвлечь его внимание от женщины. А он, раскрыв рот, во все глаза разглядывал татуировку на ее плече. Что-то похожее на сидящего дракона. Кончик его хвоста был выразительно повернут, словно указующая стрелка, в сторону ложбинки на ее груди.

Она глянула на меня с нескрываемым интересом, не преминув зафиксировать и наличие двух детей, которые словно завороженные продолжали изучать ее тату, напоминая в этот момент маленьких посетителей зоопарка.

– Твоя жена и дети? – осведомилась она небрежным тоном.

– Нет! – хором ответили мы с Гиббсом.

– Меня зовут Мерит Хейвард. Я – невестка Гиббса, жена его покойного брата. А это – Оуэн, мой сводный брат, и его подружка Марис.

Она улыбнулась детям, обнажив желтоватые от никотина зубы, потом снова перевела свой взор на меня.

– Как я понимаю, вы были женой Кэла. Ведь у Гиббса был только один брат.

Словно почувствовав мое состояние, Гиббс поспешил мне на помощь.

– Кэл недавно умер. И Мерит унаследовала бабушкин дом.

– Примите мои соболезнования.

Женщина глянула на меня с явным интересом. Или даже с нескрываемым любопытством, что будет точнее. Но что-то в ее глазах промелькнуло такое, что нельзя было назвать лишь любопытством. Но вот что именно, я бы затруднилась с ответом. Вот она снова окинула меня взглядом с головы до пят, зафиксировав внимание и на стоптанных мокасинах, и на предельно скромных шортах. Слегка задержала взгляд на вязаном топике и наконец перешла к разглядыванию соломенной шляпы.

– Странно, потому что вы ведь совсем не в его вкусе. – Глубокие морщины обозначились над ее переносицей. – Как долго вы были замужем?

Мне хотелось огрызнуться, сказать, что это не ее ума дело, но я лишь гордо вскинула подбородок и ответила с покорностью овечки:

– Семь лет.

– Семь лет?! – воскликнула Сэнди ошарашенным тоном. Пожалуй, она удивилась бы гораздо меньше, если бы я сообщила ей, что у меня семеро детей или что мне вот-вот стукнет девяносто лет. – Ничего себе!

Она подалась в мою сторону и снова принялась изу-чать меня.

– А вы, должно быть, гораздо сильнее, чем кажетесь. Я когда-то встречалась с Кэлом почти год. Скажу честно, едва не сошла с ума.

Сэнди отодвинулась от меня и посмотрела на Гиббса.

– Мне бы следовало выбрать себе младшенького, но он в ту пору был еще ребенком. А не в моих правилах соблазнять несовершеннолетних. Ну, вы же понимаете, о чем я…

Она многозначительным кивком указала на детей, видно, на тот случай, если мы не поняли ее намека.

– Впрочем, все мы, девушки, одинаковые. Влюбляемся, как правило, в плохих мальчиков.

– Нет, не все! – возразила я ей с нажимом в голосе.

Сэнди недовольно поджала губы, и сразу же обозначились две продольные бороздочки по обе стороны лица.

– А я подумала, что вы тоже не исключение, коль скоро вышли замуж за Кэла. – Она откашлялась с хрипотцой, как откашливаются заядлые курильщики, потом умолкла на секунду, восстанавливая дыхание. – Лично мне понадобилось все мое мужество, чтобы порвать с ним. Я даже уехала во Флориду. Так сказать, удалилась на безопасное расстояние. Но думаю, мне еще сильно повезло. Ведь я убежала от него только с разбитым сердцем. А могло бы быть и похуже.

Я вдруг почувствовала, как что-то сдавило меня изнутри. Кажется, сердце замолчало, и я перестала дышать.

– Сэнди! – окликнул ее кто-то. – Ты идешь или нет?

– Представляешь, – затараторила Сэнди, обращаясь к Гиббсу, – оказывается, у Джо есть дома кегельбан. Мы сейчас всей компанией едем прямо к нему.

Друзья Сэнди уже успели переместиться из лодки на берег и сейчас толпились возле двух пикапов, припаркованных на стоянке. У многих в руках были кулеры, другие махали разноцветными пляжными полотенцами. Судя по всему, все уже успели перегреться на солнце и им не терпелось уехать прочь.

Она кивнула им. Дескать, да, иду… И повернулась к нам спиной.

– Нужно бежать. Но я очень рада нашей встрече, Гиббс. И с вами была рада познакомиться, – обратилась она уже ко мне. Я успела разглядеть цвет ее глаз: тускло-зеленые. Что-то в них было безжизненное, словно уже много лет эти глаза не видели света.

– Я тоже, – коротко ответила я, выдавив из себя такую же короткую улыбку.

Какое-то время мы смотрели ей вслед, наблюдая за тем, как она бежит на цыпочках, осторожно ступая босыми ногами по раскаленному асфальту.

– Я не стал бы воспринимать слова этой особы слишком серьезно, – сказал Гиббс. – В определенных кругах за ней даже кличка закрепилась весьма двусмысленная: Сэнди, публичная Бич.

Хотя я понимала, что Гиббс действует из самых лучших побуждений, пытается успокоить меня и все такое, однако в его глазах читалось откровенное смятение, и это лишь усиливало мою нервозность.

– Оуэн, прости меня, но что-то мне нехорошо. Наверное, от этой жары. Мне надо немедленно вернуться домой. А сюда мы еще приедем… в другой раз. Ладно?

Оуэн попытался скрыть свое разочарование.

– Ладно. Тогда завтра, да?

– Может быть, – бросила я в ответ и заторопилась к машине, не обращая внимания ни на солнце, обжигающее нас сверху, ни на пот, обильно струящийся по спине и по лицу. Войдя в дом, я первым делом сорвала с головы шляпу и остановилась прямо в холле, заняв место между двумя кондиционерами, потом подняла волосы с шеи, давая возможность струе воздуха остудить себя хоть немного. Ах, если бы этой же струей смыло из моей памяти и последние слова Сэнди. «…Мне еще сильно повезло. Ведь я убежала от него только с разбитым сердцем. А могло бы быть и похуже».

Дети ворвались в дом вслед за мной. Последним, закрыв за собой дверь, вошел Гиббс. Я специально закрыла глаза, надеясь, что он пройдет дальше, на кухню.

– Ты это мне оставила? – услышала я за своей спиной голос Оуэна.

Я нехотя открыла глаза и увидела, что он держит в руках ту самую газету, которую я подобрала на лестнице, а потом положила ее на журнальный столик.

– Скорее всего, она выпала из одной из коробок с макулатурой. Отдай газету доктору Хейварду.

– Да, но здесь есть фотография самолета. А я такие газеты собираю.

Гиббс взял газету из рук мальчика, развернул ее и стал читать заголовки. Через минуту он оторвался от чтения и посмотрел на меня.

– Здесь как раз написано о той авиакатастрофе 1955 года. – Он повернулся к Оуэну. – Так, говоришь, у тебя есть и другие газеты?

Оуэн кивком головы подтвердил, что да, есть.

– Мама сказала, что она с вами обо всем договорилась и вы разрешили мне взять те газеты, в которых написано про самолеты.

– И ты уже все прочитал?

Оуэн сокрушенно покачал головой.

– К сожалению, пока еще нет, сэр.

– Не можешь дать мне их на время? Обещаю, я верну все в целости и сохранности.

– Конечно! Сейчас принесу.

Мальчик пулей взлетел по лестнице и побежал к себе в комнату.

– Как странно, – задумчиво обронил Гиббс.

– Что странно?

– Самолет взлетел из аэропорта Ла-Гуардия в Нью-Йорке, летел в Майами, а взорвался в небе над Бофортом.

– Знаю. Ведь Дебора рассказала нам об этом. По-моему, ничего странного. Я и без карты могу сказать, что Бофорт вписывается в траекторию полета.

Гиббс опустил газету и сложил ее пополам.

– Да, но исходной точкой полета был отнюдь не Нью-Йорк. Он летел с Севера. А в Нью-Йорке рейс задержали на два часа.

На какое-то мгновение перед моим внутренним взором снова пронеслись картинки этой ужасающей катастрофы. Мне даже показалось, что я явственно ощущаю удушающий запах огня, вижу, как с неба падает, словно дождь, горячий пепел. Никогда нельзя становиться спиной к огню.

– А откуда он летел? – спросила я.

– Аэропорт Бангор, Мэн.

Я прищурилась, пытаясь привести свои мысли в порядок. Надо же что-то сказать в ответ. О том, какое это неожиданное совпадение. Или о том, как тесен мир. Но мысли мои скопом переметнулись наверх, в мансарду, где на столе стоит модель разбившегося самолета с сорока девятью жертвами на борту. Погибли все: и пассажиры, и члены экипажа. Получается, что самолет, направившийся в рейс из моего родного города, потерпел крушение на другом конце страны, в небе над Бофортом, штат Южная Каролина. И несмотря на всю неуместность моих ассоциаций в данном конкретном случае, я, тем не менее, невольно вспомнила любимую фразу своего покойного мужа, которую он часто повторял, рассуждая о причинах возникновения пожаров. В природе не существует такого явления, как несчастный случай.

Я взглянула на Гиббса и по его глазам поняла, что он тоже много раз слышал эту же самую фразу. А еще я поняла, что он, как и я, не верит в простое совпадение.

Глава 21. Эдит

Декабрь 1977 года

В доме пахло хвоей и корицей. Стараниями Сесилии дом был украшен к Рождеству как положено. Новогодние гирлянды свисали с перил лестницы, вверху они были закреплены с помощью огромных нарядных бантов из бархата. Внутри каждого банта красовалась ветка сосны, присыпанная сухими белилами, напоминающими по внешнему виду искрящийся от мороза снег.

Огромную рождественскую елку высотой до самого потолка установили прямо посреди холла. СиДжей поначалу категорически отказывался спилить верхушку дерева, чтобы Сесилия могла водрузить сверху золотую звезду. Это был первый рождественский подарок, который она получила от своих родителей спустя два месяца после свадьбы. Наверное, именно поэтому она была так настойчива в своем желании непременно водрузить звезду на елку. И, наверное, по той же причине СиДжей не испытывал ни малейшего интереса к звезде.

Наполните свой дом благодатью, украсьте цветами и хвоей…

Рождественский гимн полился во всю мощь из стереосистемы, стоящей в парадной зале, стоило Эдит лишь легонько коснуться пальцем одной из клавиш. Красивая система, стеклянная передняя панель, украшенная золотисто-красным орнаментом, на поверхности которой расположились большие разноцветные лампочки. Они то и дело вспыхивают и мигают при переключении с одного диапазона на другой – еще один повод для жутчайшего раздражения СиДжея. Судя по всему, ему совсем не нужен был такой ультрасовременный агрегат и он был готов довольствоваться одним каналом вещания. Однако мать и жена упросили, можно даже сказать, уломали его купить новейшую стереосистему. Но когда Сесилия сказала мужу, что они его таки сумели уговорить, в его глазах появилось такое выражение, которое невольно заставило Эдит вздрогнуть. Глаза ее сына вдруг зажглись тем недобрым блеском, который моментально сделал его похожим на отца.

Она услышала, как заплакал Кэл в своей комнате. Он всегда плакал, когда просыпался. Эдит не поспешила наверх, ожидая, что к сыну устремится невестка. Они с СиДжеем были как раз в своей спальне. Раньше в этой комнате обитала Эдит, но после своей женитьбы СиДжей потребовал для себя и своей молодой жены более просторную комнату и вскоре переехал в комнату матери.

Чуть ранее до Эдит долетали возбужденные голоса супругов. Судя по всему, они о чем-то громко спорили за закрытыми дверями своей спальни. Собственно, именно для того, чтобы не слышать их ругань, Эдит и включила стерео на полную мощность, настроив на рождественскую музыку, которую транслировали по восьмому каналу. Однако, несмотря на такую громкость, музыка не заглушала их крики. Да, подумала про себя Эдит, можно лишь догадываться о том, сколько семейных скандалов впитали в себя стены этого старинного дома, в котором обитало уже не одно поколение Хейвардов. Она нажала на кнопку повтора, и саундтрек зазвучал по новой. Эдит все еще не теряла надежды на то, что со временем невестке удастся сломать привычный уклад жизни в их доме. Более того, она думала, что Сесилия сможет стать настоящей хозяйкой дома, не такой, какой была сама Эдит. Но после рождения Кэла четыре года тому назад Эдит все чаще ловила себя на мысли о том, что все ее надежды в отношении молодой жены СиДжея тщетны и похожи скорее на воздушные замки и ничего более собой не представляют.

– Мама! – закричал во весь голос Кэл.

Дверь спальни оставалась плотно закрытой. Эдит стала медленно подниматься по лестнице, все еще рассчитывая на то, что невестка наконец откликнется на зов ребенка и прибежит к нему раньше бабушки. Нет, это вовсе не означало, что самой Эдит не хотелось возиться с внуком. Она любила мальчика. С той самой первой минуты, когда она взяла малыша на руки и заглянула в его янтарные глаза, цвет которых он унаследовал от матери, она почти поверила, что держит на руках не просто внука, но истинного сына своей матери. Однако по мере взросления мальчика уверенность в том, что ребенок пошел в мать, а не в отца, стремительно убывала. Чем больше времени она проводила с Кэлом, тем сильнее она убеждалась в том, что ребенок совсем не похож на свою мать.

Она немного замешкалась в коридоре, стоя возле закрытых дверей в детскую и прислушиваясь к тому, как что-то ритмично ударяется о стену и как скрипят пружины матраса. Эдит осторожно приоткрыла дверь. Заметив ее, мальчик немедленно успокоился и перестал колотить в стену. Потом он уселся посреди своей детской кроватки и уставился на нее своими сонными глазками. Рядом с кроваткой валялся разборный резиновый мячик желто-голубого цвета. Чуть поодаль на полу лежали еще какие-то игрушки. Наверняка Кэл тоже швырялся ими.

Когда Эдит подошла ближе, мальчик посмотрел на нее несчастными глазами и переместился к краю кровати. Она ласково прошлась рукой по его мягким золотистым волосам. Ребенок немного вспотел во время сна, и волосы у него были влажными и слегка слиплись. Для своего возраста Кэл – крупный мальчик. В этом он похож на отца. Такой же широкоплечий с крепкими сильными ножками. Глядя на сына, СиДжей не раз восклицал, что Кэл уже появился на свет готовым полузащитником бейсбольной команды университета Южной Каролины. Но у Эдит никогда не хватало духу напомнить сыну, что для реализации родительских амбиций, в том числе и в спорте, недостаточно просто хотеть. Нужно еще и что-то делать в этом направлении.

Она склонилась над кроваткой и поцеловала мальчика в лоб, а он лишь тяжело вздохнул в ответ, видно, решив наконец немного передохнуть от той изнурительной схватки, которую ведет невесть с кем с самого своего рождения.

– Хорошо поспал, малыш?

Мальчик сполз с кровати и изо всех сил пнул ногой резиновый мячик.

– Не хочу его! Он мне не нравится.

Эдит подняла с пола мяч и стала разглядывать его. Обычная детская игрушка. Сравнительно недавно Кэла переселили из детской в отдельную комнату с кроваткой, предназначенной уже для самостоятельного ребенка, и тогда Эдит решила убрать все погремушки и прочие игрушки для годовалых, собрать их, упаковать в коробку и отнести на чердак. Но, помнится, Кэл не позволил ей забрать этот мячик. Он имел сборную конструкцию. Две половинки неправильной формы были буквально вдавлены одна в другую. Видно, в процессе сборки мальчик неправильно выбрал отверстия, и теперь, как ни старалась Эдит сдвинуть половинки и поставить их на место, ничего не получалось. Она подняла с пола еще одну игрушку и показала ее Кэлу.

– Вот, взгляни! Эта фигурка называется треугольником, потому что у нее три стороны. – Она протянула фигурку Кэлу. – А вот здесь, – она взяла в руки вторую часть сборной игрушки, – есть отверстие, куда этот треугольник идеально вставляется. Попробуй сам!

Она протянула игрушку мальчику, повернув к нему именно той стороной, где располагалось нужное отверстие.

– Не хочу вставлять сюда! – закапризничал Кэл и ткнул пальцем в прямоугольное отверстие на самом верху. – Хочу сюда! Оно желтое.

Она уже открыла рот, чтобы начать уговаривать малыша делать так, как правильно, но тут же снова закрыла его. Для Кэла было очевидным другое. Треугольник желтого цвета. А раз он желтый, то должен вставляться в отверстие такого же желтого цвета, независимо от того, подходит ли оно по форме или нет.

– Понятно! – тихо обронила она и отложила игрушку в сторону. У Кэла с младенчества на все и про все были свои четкие представления. Он отказывался брать в рот бутылочку с молочной смесью, если она была чересчур теплой или, наоборот, недостаточно теплой. Если шнурки на башмачках были завязаны неровно, он барабанил своим кулачком по стене до тех пор, пока башмачки не снимали с ног, потом их снова надевали, и шнурки перевязывались так, как положено. Если ребенку было обещано, что после полуденного сна его поведут на прогулку, а потом по каким-то причинам об обещанном забывали, то он тут же напоминал об этом, и приходилось вести его на улицу, даже если в это время дождь лупил как из ведра.

Все эти странности во внуке не могли не волновать Эдит. И не только потому, что маленький Кэл рос точной копией своего упрямого отца. Но еще и потому, что она понимала, что с таким характером трудно ему будет в жизни. Человеку, который видит окружающий мир исключительно в черно-белых тонах, всегда непросто. Но еще труднее будет той, кого угораздит полюбить такого мужчину.

И все же Эдит пыталась убедить себя в том, что все эгоистические издержки характера внука обусловлены тем, что он – единственный ребенок в семье. Будь у Кэла младший братик или сестренка, и он бы стал другим. Понял бы наконец, что мир не обязательно должен вращаться только вокруг него одного. Смирился бы, что иногда его любимые шортики не вполне чистые, или то, что картошка на тарелке лежит рядом с брюссельской капустой. После рождения сына Сесилия беременела еще дважды, и оба раза случались выкидыши. Последний – всего лишь три недели тому назад. Она оступилась и упала с лестницы. Срок был уже достаточно большой, и врачи сказали, что это была девочка. Молодая женщина мужественно пережила потерю ребенка. Домой она вернулась с сухими глазами, сразу же поднялась наверх и заперла на ключ дверь в детскую. Взглянув на невестку, Эдит невольно подумала тогда, что от прежней хорошенькой веселой девочки, какой она впервые переступила порог их дома, когда ее привез сюда СиДжей, осталась лишь бледная тень.

– Хочу играть с пожарной машинкой! – оповестил ее Кэл и показал пухлым пальчиком на свою любимую игрушку: большая ярко-красная машина с сиреной и даже с лестницей, которая выдвигается то вверх, то вниз.

Что ж, все правильно. Ведь вчера она сама пообещала ему, что обязательно поиграет с ним в пожарных. А для внука это означает, что играть надо прямо сейчас. Эдит подумала о том, что еще не успела упаковать рождественские подарки. Да и платье, которое она собиралась надеть к праздничному ужину, надо еще погладить. Не говоря уже о той работе, которой она занята у себя наверху: рассадка пассажиров в салоне самолета. Информацию о том, как именно располагались кресла на борту взорвавшегося самолета, она получила, можно сказать, из первых рук. Этими сведениями ее снабдил по старой дружбе один журналист из местной газеты. Он периодически подкидывал ей кое-какие свежие факты, позволяющие вести свое самостоятельное расследование причин катастрофы. Но если она сейчас откажется играть с Кэлом, то тот устроит рев на весь дом. Так что выбора у нее нет.

– Хорошо! – сказала Эдит и, подхватив внука на руки, опустила его на пол. Потом она надела на голову мальчика пластмассовый шлем командира пожарной команды, а сама опустилась на колени рядом с машиной, ожидая приказов своего командира. Кэл всегда был главным пожарным в их игре, а она – всего лишь рядовым членом команды, безропотно выполнявшим все приказы. В ее обязанности входило сооружать домики из конструктора «Линкольн Логс», которые потом будут преданы огню. А Кэл прибывал на место пожара и устанавливал причину возгорания. Он исключительно быстро находил виновных. Кто-то оставил горящей свечу. Собака бежала, задела свечу хвостом, она упала на пол, и начался пожар. Мужчина не затушил сигарету, а в результате воспламенилось тряпье, лежавшее в комнате.

Эдит понятия не имела, где ребенок черпает свои идеи для развития сценариев игры. Наверняка у Си-Джея. Сын имеет привычку зачитывать вслух за завтраком колонку происшествий из утренней газеты. Наверное, ему подобная информация казалась весьма забавной. Прочитав очередное сообщение, он подытоживал прочитанное и тут же называл главного виновника несчастного случая. Пожалуй, единственная польза от таких несколько необычных просветительских сеансов заключалась, по мнению Эдит, в том, что с возрастом в Кэле намертво укоренилось убеждение, что в природе не существует такого явления, как несчастный случай. В основе любого происшествия лежит человеческий фактор: беспечность, невнимательность, ошибки.

– А куда подевались твои игрушечные пожарные? – спросила она у мальчика.

Кэл показал на домик лего, который они недавно смастерили вместе. В доме несколько спален, куда они поместили маленьких куколок, которые Эдит специально сделала для этого домика. Магазинные куклы мальчику не нравились. Они были ненастоящими. И руки у них, и ноги, и волосы, все было ненастоящим. Иное дело – те куклы, которые делала бабушка. Вот у них были живые лица, на них были настоящие платья, и волосы у них были живые. В случае чего их можно было даже расчесать. Такое отношение ребенка к игрушкам объяснялось отнюдь не отсутствием у него воображения. Просто он уже с пеленок точно знал, как все должно быть устроено.

– И что у нас горит? – поинтересовалась у внука Эдит.

– Горит дом. Кто-то поставил на елку настоящие свечи, елка загорелась, и дом сгорел дотла.

Эдит немедленно вспомнила случай, о котором написала воскресная газета. Шестеро погибших в результате пожара, который случился по вине матери, решившей напомнить уже своей матери о том, как они праздновали Рождество во времена ее детства.

– А где были все обитатели дома в тот момент, когда начался пожар?

Мальчик внимательно обозрел дом из конструкции лего и пальцем показал, в каких именно местах нужно разместить кукол.

– Ты намереваешься спасти их всех?

Кэл кивнул с серьезным выражением лица. Несмотря на то что с самого начала причина возгорания неизбежно сулила самые трагичные последствия, ребенок вместе со своей воображаемой командой боролся до последнего, локализуя пламя и сбивая огонь. Цель его, как и всегда в таких играх, была одна: спасти всех людей. Так должно быть, и никак иначе. Именно такой порядок вещей он считал правильным и единственно приемлемым. Потому что все делается как положено, как должно быть в подобной ситуации. Такое отношение мальчика к игре, а если шире, то и к самой жизни, трогало Эдит и одновременно давало некоторое утешение. Хорошо, что ребенок уже с ранних лет четко понимает, что такое хорошо и что такое плохо. Значит, у него еще есть шанс найти достойное место в этом мире, несмотря на все его странности.

В пожарников они играли где-то с полчаса, чуть больше, чуть меньше. Вернее, Кэл играл, а Эдит выполняла его команды. Впрочем, она и сама получала удовольствие от таких ролевых игр со своим внуком. Ей нравилось видеть его счастливое личико. А он и действительно был счастлив в такие минуты. Потому что мог всецело управлять тем крохотным мирком, который сам же и сотворил. Его пухлые пальчики на удивление проворно манипулировали игрушечной техникой: приводили в действие крохотные подъемники на пожарной машине, выдвигали вверх лестницы, перемещали по ним людей, эвакуируя их из объятого пламенем дома. С ним все будет в порядке, не раз думала Эдит, размышляя о будущем Кэла. А присущий ему педантизм ему не помешает. Она вспомнила, как столкнулась с этой чертой его характера, когда он был еще грудным ребенком и лежал в колыбели. Однажды младенец зашелся в почти истеричном плаче, и его долго не могли успокоить, пока не поняли причину слез. Крохотный уголок одеяльца сдвинулся чуть в сторону, едва заметно обнажив маленькую ножку.

– Упс! – воскликнул мальчик.

Эдит сделала короткую передышку перед тем, как начать повторно завязывать шнурки на башмачках куклы, старшей из сестер, спасающихся от огня, и мельком взглянула на внука. Кэл уже успел сообщить ей, что именно у этой бедняжки обгорит нога, потому что вместо того, чтобы бежать и спасаться в безопасном месте, она принялась перевязывать шнурки на своих туфельках.

Сам же он в этот момент крепко держал обеими руками две куклы, мать и отца сестер. Он поставил их на самую верхнюю ступеньку лестницы. Пожар пока, по его словам, еще бушевал на нижнем этаже. Возгорание началось с камина. Взрослые не затушили как следует пламя, уходя на ночь к себе наверх. Огонь быстро распространился по всему первому этажу и блокировал выход из дома. Не успела Эдит поинтересоваться у Кэла, как именно эти двое спасутся из огня, как он вдруг поднял руку куклы-мужчины и сильно толкнул ею женщину. Она полетела вниз по лестнице вверх тормашками и упала ниц на черно-белые кафельные плитки, которыми был вымощен пол в холле.

– Упс! – снова повторил Кэл. Но на сей раз в его голосе послышались зловещие нотки. Почти как в голосе его отца. – Обычный несчастный случай, – пояснил он бабушке, и нижние обертоны его голоса заставили Эдит содрогнуться. Она вдруг почувствовала, как холодок побежал по ее спине.

Но ведь несчастных случаев быть не может, хотелось крикнуть ей ребенку. Ты же сам это не раз повторял. Однако она лишь молча застыла на месте. Страшная мысль вдруг парализовала ее сознание. Страшная, потому что ни одна мать не должна так думать о своих детях. Ибо такие мысли могут завести очень далеко и заставят сделать еще более страшные выводы.

Она склонилась над мальчиком и спросила тихим голосом:

– Но ведь на самом деле это был не несчастный случай, да?

Кэл опустил голову и отрицательно покачал ею.

– Она его разозлила. Вот он и толкнул ее, – проговорил он тоненьким голоском, каким говорят напуганные дети, готовясь вот-вот расплакаться.

Эдит судорожно сглотнула слюну.

– Запомни, Кэл! Даже когда мы злимся, лучше всего решать все наши недоразумения с помощью слов, а не рук. Понятно?

Кэл кивнул в знак согласия и вдруг сказал:

– Но бывает ведь и так, что человек вне себя от ярости, и тогда он забывает о том, что есть слова, и делает просто ужасные вещи.

Мальчик взглянул на бабушку полными слез глазами, похожими в этот момент на две яркие звездочки.

– Ты ее починишь?

Эдит взяла в руки куклу. Даже не снимая с нее ночную рубашку, она почувствовала, что шея куклы под ее рукой болтается свободно, а одна рука как-то неестественно вывернута в сторону.

– Конечно, починю!

Она поднялась с пола, ей не терпелось как можно скорее уйти отсюда. Чтобы хоть как-то сгладить свое нежелание продолжать игру и одновременно дать некое внятное объяснение тому, что она уходит, она вдруг предложила:

– Я возьму тебя с собой в мастерскую, и ты сам будешь наблюдать за тем, как я стану ее ремонтировать.

Она снова склонилась над внуком и заглянула ему прямо в глаза.

– Только, чур, это наш с тобой секрет.

По лицу ребенка было видно, как отчаянно борется в его душе тяга к незыблемому порядку вещей с его раз и навсегда установленными правилами, что можно, а чего нельзя, с обыкновенным детским любопытством. Кэлу уже давно очень хотелось взглянуть хотя бы одним глазком на то, что делается у бабушки в мансарде. А вход туда ему был категорически запрещен с тех самых пор, как он начал ходить.

– Так мы договорились, Кэл? Ты умеешь беречь тайну?

Громко хлопнула дверь в коридоре. И они оба замерли, прислушиваясь к тяжелым шагам СиДжея, который прошествовал мимо их комнаты, быстро спустился по лестнице и направился в кухню. А через пару минут взревел мотор автомобиля, машина СиДжея на полной скорости выехала из гаража и понеслась на улицу, кроша под колесами ракушечник, которым была вымощена выездная дорожка.

Эдит опустила куклу себе в карман.

– Давай здесь приберемся, ладно? А когда твоя мама отправится в парикмахерскую, мы с тобой пойдем ко мне в мастерскую. Договорились?

Мальчик с серьезным видом уставился на нее.

– О’кей.

Эдит принялась заправлять его постель, а Кэл стал собирать игрушки, разложил всех кукол по своим кроваткам, пожарную машину поставил рядом с пожарной частью, тоже сконструированной из лего. Они уже почти закончили наводить порядок, как дверь в комнату слегка приоткрылась и в нее просунулась голова Сесилии.

– Привет, малыш! А я думала, ты еще спишь.

– Мамочка! – кинулся ей навстречу Кэл с распростертыми руками, подбежал и крепко обхватил ее за ноги.

Сесилия нагнулась, чтобы обнять сына. Их волосы перемешались. В присутствии отца Кэл вел себя более сдержанно по отношению к матери. Но Эдит всегда чувствовала, что связь этих двоих гораздо крепче и прочнее, чем просто отношения сына и матери. Иногда ей казалось, что ее невестка и внук плывут вдвоем в двухместной лодке, где больше нет места ни для кого другого. И они сами решают, куда им плыть и на какой скорости. Но стоило рядом появиться СиДжею, и его физическое сходство с сыном затмевало все остальное. Оно было настолько разительным, что порой Эдит казалось, что их не двое – отец и сын, а всего лишь один человек.

– Мы тут играли в пожарных, – пояснила она невестке и подумала, как хорошо, что она успела спрятать поломанную куклу в карман своего домашнего платья. От ее взгляда не ускользнуло, что на невестке надет изумрудно-зеленый кашемировый свитер с высоким воротом, тот самый, который подарил ей СиДжей на последний день рождения. Хомутик ворота, однако, был не опущен, а поднят максимально вверх, закрывая шею до самого лица.

Кэл запрыгал на месте и поднял ручонки к матери. Дескать, возьми меня на ручки. Но Сесилия была еще слишком слаба, чтобы поднимать сына. Да и худенькая она стала. Вся просто светится. Но уговаривать ее не делать этого было бесполезно. Она нагнулась, слегка поморщилась от боли и чуть приподняла мальчика над землей, едва дотянув его до своих бедер.

– Мамочка, а где твой кулон?

Еще до рождения сына СиДжей подарил жене золотой медальон, куда вложил прядь своих волос. Только одна Эдит знала, что Сесилия уже давно заменила эту прядь на волосы сына и она постоянно носит этот медальон на шее.

Прежде чем Сесилия успела что-то ответить сыну, тот схватил за ворот свитера и потянул его вниз, стараясь найти медальон. Но Сесилия тут же остановила его. Впрочем, Эдит уже успела разглядеть багрово-синие следы от пальцев на ее шее, похожие на насекомых, которые расползлись по телу, начиная от самой груди.

Эдит невольно охнула, заставив невестку и внука обернуться на этот негромкий вскрик. Но Сесилия слегка качнула головой, давая ей знак замолчать, и Эдит лишь уронила свою руку, которой тоже обхватила себя за шею, и жалко улыбнулась. Потом она подошла к Кэлу и взяла его за руку.

– Пойдем, малыш, на кухню. Испечем что-нибудь вкусненькое, пока маме будут делать красивую прическу. А мы с тобой за это время успеем перекусить.

– Я решила не ходить в парикмахерскую. Сама сделаю себе прическу, – улыбнулась ей Сесилия.

На Эдит пахнуло легким запахом алкоголя. Запах был едва слышен, почти неуловим, напоминая тонкую струйку дыма, который появляется над скрытым от глаз кострищем. Конечно, какая же сейчас парикмахерская? Ведь там пришлось бы оголить шею.

– Вот и отлично! А я пока с удовольствием повожусь с Кэлом.

И Эдит снова улыбнулась той робкой, покорной улыбкой, которой улыбалась все годы собственного замужества. Хотя в этот момент ей было нестерпимо стыдно и горько. И не только потому, что вырастила сына, такого же садиста, как и его покойный отец, но и потому, что собственный опыт ничему ее не научил. Она все так же слепо смотрит на мир, как и все те добропорядочные люди, которые предпочитают не замечать синяки на чужом теле и видят только то, что хотят увидеть сами. И думают тоже только о том, о чем сами хотят думать. И при этом еще верят в то, что они уж точно знают, кто и в чем виноват.

– Спасибо, Эдит! – с чувством промолвила Сесилия, спуская сына на пол.

Тогда Эдит решила посадить мальчика себе на бедро. Но Кэл – крупный и сильный ребенок. Он моментально сам сполз с ее рук. А потом взглянул на нее глазами своей матери, и от этого пронзительного детского взгляда Эдит захотелось расплакаться. Он не отвел от нее своих глаз, и Эдит легонько кивнула ему в ответ, понимая, что мальчишка ждет выполнения данного ему обещания – показать ему бабушкину мастерскую.

Сесилия приостановилась на пороге. Она слегка приоткрыла губы, видно, собираясь что-то сказать. Эдит подалась ей навстречу. Ей хотелось поддержать невестку, сказать ей, что не такой уж она дрянной человек, каким считает себя сама. Но внезапно она увидела перед собой лицо той незнакомой ей женщины, которая написала письмо своему мужу, а потом аккуратно уложила это письмо вместе с другими вещами в его чемодан. Оно начиналось со слова: Любимый. Десятки раз Эдит представляла себе лицо этой женщины, застывшей у телефона в ожидании звонка со страшной новостью. Или прислушивающуюся к тому, что происходит на улице. Вот возвращается домой ее муж и начинает барабанить ногой в запертую дверь… Но сегодня в ее воображении лицо той незнакомки слилось с лицом Сесилии. Это было одно лицо.

– Позволь мне помочь тебе, – тихо обронила Эдит. Слова рассыпались в воздухе, словно лепестки роз. Их можно было собрать в руку, а можно было проследить за тем, как они медленно падают на пол.

Их взгляды встретились, и Эдит вдруг показалось, что они с Сесилией стоят далеко-далеко друг от друга. Да, они связаны по жизни, но одновременно какая-то невидимая стена стоит между ними, и никто из них не знает, как через нее перебраться.

Сесилия молча закрыла рот и сглотнула.

– Спасибо. Мне не нужна помощь. У меня все прекрасно.

Эдит одновременно почувствовала облегчение и стыд. Ей хотелось броситься перед невесткой на колени, умолять ее разрешить помочь ей, но какая-то часть ее души жаждала иного. Притвориться, сделать вид, что она не видела синяков на шее Сесилии. У нее вдруг мелькнула абсурдная мысль, чтобы в эту самую минуту пойти в сад и обратиться за помощью к статуе святого Михаила, поговорить с ним. Пусть он ее защитит. И простит тоже.

– Бабушка! Я хочу есть. – Кэл потянул ее за руку, и Эдит бросила на него признательный взгляд. Спасибо! Помог переключиться на сиюминутные дела.

– Идем-идем, мой дорогой! Не будем мешать маме занимается своей прической.

Сесилия ласково взъерошила волосы на головке сына, когда они проходили мимо.

– Я люблю тебя, сынок, – сказала она ему.

– Я тоже люблю тебя, мамочка, – ответил ей сын почти на автомате, проследовав за бабушкой по коридору вниз и на кухню.

Пусть в светлый праздник Рождества наполнится весельем ваш дом… Из гостиной в кухню долетела негромкая мелодия рождественского гимна. Сумочка Эдит лежала на столе, а рядом лежал список пассажиров, который ей наконец удалось заполучить у начальника местной полиции. Еще один фрагмент головоломки, состоящей, судя по всему, из миллионов и миллионов таких фрагментов. Утешало лишь то, что она уже многое узнала о том злополучном самолете и серьезно продвинулась в собственном расследовании причин катастрофы. Пожалуй, она на сегодняшний день располагала даже большим объемом информации, чем полиция.

Она выдвинула ящик стола, извлекла оттуда сигарету и зажигалку, закурила, сделала глубокую затяжку, чтобы никотин мгновенно подействовал на ее сознание и разогнал все сомнения прочь. Она надеялась, что список пассажиров поможет узнать ей, кому именно было адресовано то письмо. А заодно кем была та женщина, которая написала письмо. Может быть, хотя бы с ней она чисто умозрительно наведет мосты, которые пока никак не получается выстроить в своих отношениях с невесткой. Наверное, во всем случившемся, в том, что чемодан упал именно к ней в сад, есть какая-то высшая справедливость, некий божественный промысел, предопределенный свыше.

Эдит открыла холодильник и оглядела камеру. Интересно, а как бы маленький Кэл с его весьма четкими представлениями о том, что есть справедливость, отнесся бы к тому, чем она занимается? Да, классический сюжет… Судьи и защитники сошлись бы в непримиримой схватке. Или наоборот. Выступили бы единым фронтом, оспорив библейский тезис «око за око», на котором зиждется все древнее правосудие. Хотя сам этот принцип, между прочим, намного упрощает поиск правых и виноватых. Что ж, на данный момент приходится довольствоваться тем, чем она располагает и что знает наверняка. А наверняка она знает одно. Авиакатастрофа не была несчастным случаем. И анонимный автор письма тоже знала это.

Эдит сделала еще одну затяжку и стала извлекать из холодильника продукты, необходимые для тоста. И всякий раз, когда она бралась за дверцу холодильника, перед ее глазами начинали плясать четкие черные буквы, которыми было написано первое слово в письме. Любимый…

Глава 22. Лорелея

– Ну, и зачем мы сюда притащились? – Мерит прихлопнула еще одного комара на своей руке. На ее раскрасневшемся от солнца лице, от которого не спасала даже широкополая соломенная шляпа, читалась досада. Она стояла среди руин старинной церкви в Шелдоне, здания с полуразрушенными арочными сводами и обуглившимися каменными стенами. Но даже отсутствие дверей и крыши не умаляли величия этого прекрасного храма, каким он был когда-то, еще до пожара, когда на этом месте размещалась церковь, построенная в честь принца Вильяма. Но пожар почти полностью уничтожил этот памятник старины.

Лорелея перевела взгляд на небо и подумала, что, пожалуй, без крыши даже лучше. Ведь сейчас молитвы верующих могут попадать прямо на небеса, минуя все препоны и препятствия на пути к Богу.

– Очень важно, – пояснила она падчерице, – чтобы дети ни в коем случае не забывали все то, чему они научились в школе в минувшем году. К тому же такая экскурсия по родным местам есть не что иное, как приобщение к живой истории. Видеть своими глазами тот или иной исторический памятник всегда гораздо интереснее, чем читать о нем в книге. И это же так весело.

Мерит придавила очередного комара уже у себя на лодыжке и сверкнула глазами в сторону мачехи.

– Вот насчет веселья вы верно подметили.

Лорелея отвернулась от нее, чтобы спрятать улыбку. Она с самого начала знала, что Мерит не придет в восторг от их вылазки на природу, но обязательно поучаствует в ней, коль скоро ее об этом попросит Лорелея. Когда в прошлый раз им всем совместными усилиями удалось затащить Мерит на лодку, Лорелея поняла одну вещь. Мерит по своему характеру уступчива, и главное для нее – никого не огорчить и не обидеть. Трудно сказать, была ли она такой с детских лет или научилась уступать уже потом, будучи замужней женщиной.

Оуэн оторвался от разглядывания обугленной кирпичной кладки на одной из стен и повернулся к ним. За его спиной болтался рюкзачок со сдобными булочками, завернутыми в вощеную бумагу, и с круассанами в золотисто-серебряных упаковках.

– Здорово здесь! Это место… оно… Здесь тоже обитают призраки?

– Что за чушь! Какие призраки! Их вообще не существует в природе, – поспешила возмутиться Мерит.

Уже второй раз, подумала Лорелея, она слышит от Мерит одни и те же слова. Похоже, что она не меньше Оуэна побаивается этих самых призраков. Сама-то Лорелея прекрасно понимает. Не только призраки преследуют нас. Наша собственная память шагает за нами по пятам всю жизнь. Стоит нам лишь оглянуться назад, и мы с удивлением обнаруживаем, что наше прошлое стоит у нас за спиной. Эти свои размышления она второпях записала на обороте рецепта, стоя в очереди в аптеке. Надо не забыть обязательно перенести запись в свою розовую тетрадь.

– Нет, существуют! – не согласился с сестрой Оуэн. – Марис рассказывала мне, что в той конюшне, где стоит ее лошадь, тоже обитает призрак. Какой-то старик… Среди ночи он обходит конюшню и громыхает на всю округу лошадиной упряжью.

Мерит выпрямилась, оторвавшись от своего занятия. Она растирала рукой икры ног.

– А кто там толком знает, что творится в конюшне посреди ночи? Ночью же все нормальные люди спят. Мне кажется, кто-то просто распустил слухи о привидении, чтобы отпугнуть возможных грабителей.

Оуэн задумался.

– Пожалуй, в этом есть свой резон, – согласился он с Мерит.

Лорелея оглядела брата и сестру. Неужели только она одна видит, как похожи эти двое во всем? Даже в том, как они смотрят на мир, как рассуждают. И как же они похожи на Роберта.

– Здесь сохранились чьи-то старые могилы. – Оуэн устремился к тому, что раньше было окном. Ловко перепрыгнул его и очутился в высоких зарослях травы. – Можно я протру могильные плиты?

– Подожди минутку! – остановила его Лорелея. – Сначала расскажи нам об историческом значении этого памятника. Ты успел прочитать, что было написано на том указателе, который стоял у дороги, когда мы ехали сюда?

Оуэн и Мерит как по команде отрицательно замотали головами. Никто ничего не читал. Если бы Лорелея не чувствовала себя такой разбитой, то она бы невольно рассмеялась при виде подобного единодушия.

– Тогда слушайте! Церковь была построена в 1745 году, но во время революционных событий 1779 года англичане сожгли ее. Церковь отстроили заново, а потом сожгли повторно, уже в 1865 году.

Мерит, упершись руками в бедра, оглядела руины. Какое-то время она следила за тем, как скользят по старинной кладке тени, которые отбрасывают ветки дубов. Вековые дубы с заросшими мхом стволами окружили церковь со всех сторон, взяв ее в плотное кольцо. Наверное, подумала Лорелея, разглядывая могучие деревья, эти дубы не просто так выросли вокруг храма. Кто знает, быть может, они пытались защитить церковь своими длинными ветвями, подобно тому, как мать спасает в своих объятиях родное дитя.

– А кто ее спалил в 1865 году? – спросила Мерит.

– Эти чертовы янки, – ответила Лорелея, пряча усмешку.

– Точно? – переспросила Мерит, тоже изо всех сил стараясь сохранить серьезное выражение лица, хотя губы ее уже дрожали от улыбки. – Именно так? Не просто янки, а «эти чертовы янки»?

– Папа мне говорил, что слово чертов я могу употреблять в своей речи только перед словом янки, – подал голос Оуэн. – Но я-то думал, что он имел в виду бейсбольную команду.

Лорелея с улыбкой глянула на сына.

– В общем и целом папа прав. Когда люди начинают вспоминать марш армии генерала Шермана к морю, то они вправе использовать такие сильные выражения, как нечто само собой разумеющееся. Ведь именно его солдаты сожгли церковь, хотя, как видишь, стены устояли. Они остались несокрушенными. – Она подняло лицо к солнцу. Так приятно чувствовать кожей его живительное тепло. – Мне нравится это место. Даже огонь не смог уничтожить эту красоту. Ведь церковь по-прежнему очень красива. Быть может, со всеми своими шрамами она стала еще красивее. Эти руины – живое напоминание об истории, о том, что здесь было когда-то.

Мерит уставилась на мачеху долгим внимательным взглядом, словно собираясь добавить что-то еще. Но в последний момент передумала и убила очередного комара на своей ноге.

Лорелея сочувственно покачала головой.

– Сами же настояли на том, чтобы надеть юбку. Почему не те джинсы, которые я вам дала? Они прекрасно сидят. Дома я вам дам специальный лосьон, чтобы смазать места укусов. Он снимает зуд и жжение. А пока придется помучиться.

– Очень уж они облегающие. Я не могу появляться в таких джинсах на улице.

– О господи! Да они сидят на вас просто великолепно! У вас отличная фигура, Мерит, грех не показывать ее людям. Те, кто в свое время смог убедить вас, что вы отлично смотритесь в той одежде, которая у вас есть, либо ненормальные, либо у них что-то не в порядке с глазами. А может, и то и другое.

Последнюю реплику Лорелея произнесла шутливым тоном, но лицо Мерит моментально помрачнело. Словно окно вдруг закрыли тяжелыми шторами. Не говоря ни слова, она отвернулась и зашагала прочь от мачехи в сторону старого заброшенного кладбища рядом с развалинами церкви. Подошла к могилам и склонилась над первым надгробным камнем, стараясь разобрать, что на нем написано. Насколько могла видеть со своего места Лорелея, надпись была уже практически нечитаема: все буквы стерлись от времени.

Лорелея направилась вслед за падчерицей. Ей хотелось узнать больше о судьбе Мерит, той самой Мерит, о которой с таким обожанием рассказывал ей Роберт. Лорелея обычно вела себя сдержанно в отношениях с людьми, похожими на Мерит, которые не склонны к откровенности в том, что касается их личной жизни. Но у нее просто не было в запасе времени для постепенного налаживания контактов с падчерицей.

Внезапно она резко остановилась, стон застрял у нее в горле. Она с силой надавила на свой живот, заставляя боль утихнуть. Неужели она опять съела что-то не то за завтраком и ее желудок снова взбунтовался? Она нащупала болевую точку и стала осторожно массировать ее рукой. Вспомнила еще один мамин совет и заставила себя улыбнуться. Когда человек улыбается, все сразу же становится лучше, и другие в этот момент думают, что ты еще на что-то годен. Она не была уверена, что и эта мамина сентенция обязательно перекочует в ее Тетрадь умных мыслей, ибо у нее были большие сомнения насчет этого «становится лучше».

– Мама! Тебе плохо?

– Все хорошо, сынок. Я в полном порядке. Кольнуло что-то в боку. Сейчас пройдет. Ступай, походи среди надгробий. Вдруг отыщешь такое, на котором сохранились все буквы. Или даже какое изображение… вот и займись им. Приведи в порядок.

Лорелея сделала еще несколько глубоких вдохов, следя за тем, как Оуэн петляет среди старинных и более новых захоронений, смешавшихся на этом кладбище в живописном беспорядке по принципу «как попало».

– А почему это Мерит таращится на тот памятник, на котором ничего нет? – тихонько поинтересовался у нее Оуэн.

Лорелея согнулась пополам, пытаясь унять боль, и притворилась, что тоже внимательно разглядывает даты, выбитые на камне, перед которым она стояла. Пусть думают, что она тоже пытается разобрать надпись на могильной плите.

– Потому что она что-то сейчас обдумывает про себя. Если человек молчит, это еще не значит, что ему нечего сказать.

– Ты собираешься и эту мысль записать в свою тетрадь? – спросил у нее сын.

Лорелея сняла с него очки и протерла стекла о край блузки.

– Пожалуй, я так и сделаю.

Потом снова водрузила ему их на нос, неотрывно глядя ему в спину. А Оуэн опрометью ринулся к двум большим надгробным памятникам, слегка возвышающимся над землей. Один расположился у подножья гигантского дуба, оплетшего своими корнями все основание памятника. Это было похоже на незримую схватку между деревом и камнем, кто дольше простоит. Лорелея уже приготовилась озвучить вслух это неожиданно пришедшее ей в голову сравнение, но в эту минуту ее сковал очередной приступ боли, такой сильный, что у нее даже дыхание перехватило.

– Лорелея! – На лице Мерит проступила тревога. – Что с вами?

Лорелея с трудом сглотнула слюну, скопившуюся во рту.

– Наверное, у меня пищевое отравление. Мне бы присесть где-нибудь…

Она бессильно опустилась на землю, откинувшись на надгробный камень, под которым покоилась какая-то женщина, умершая аж в 1832 году.

– Мама! А мертвецы по-прежнему лежат здесь? – спросил у нее Оуэн, бережно потрогав рукой горизонтальный камень на одном из больших надгробий.

Мерит, бросив быстрый взгляд на Лорелею, ответила вместо нее:

– Да, они по-прежнему там. Но поскольку все захоронения тут очень старые, то большинство покойников уже успели истлеть и превратиться в пыль.

– Можно я протру вощеной бумагой вот этот памятник?

– Можно. Но только постарайся сделать это быстро, ладно? Твоя мама не совсем хорошо себя чувствует.

Лорелея слабо взмахнула в воздухе рукой.

– Все в порядке, Оуэн. Вот посижу немного, и мне полегчает. Занимайся и не обращай на меня внимания.

Оуэн бросил на мать встревоженный взгляд, потом проворно достал из своего рюкзачка все необходимое и приступил к работе.

Мерит озабоченно взглянула на Лорелею сверху вниз.

– Уверены, что вам станет легче? У вас нездоровый вид.

Лорелея почувствовала, как на лбу у нее выступила испарина.

– Если вы хотите стать настоящей южанкой, то должны обучиться некоторым секретам здешнего общения людей друг с другом. Догадываюсь, что у вид у меня сейчас ужасный, что я вся покрылась потом и выгляжу, как умирающий лебедь. Но все равно, когда вы собираетесь сказать об этом человеку прямо в лицо, следует начать вот с таких слов: «Благослови тебя Господь…» Иначе люди просто не воспримут ваши слова серьезно.

Мерит уставилась на нее немигающим долгим взглядом.

– У вас сейчас такой вид, словно вас тащили несколько миль по земле и при этом еще лупили сверху, благослови вас Господь.

– Лорелея улыбнулась вымученной улыбкой.

– Для начала совсем даже неплохо.

– Воды хотите? В машине есть пара бутылок. Они стоят в кулере.

Лорелея согласно кивнула и тут же передумала.

– Нет, не хочу. Мне надо просто немного передохнуть, и все. Жаль, что я забыла свою сумочку дома. У меня ведь такой капризный желудок… Поэтому я всегда держу при себе таблетки на всякий случай. – Она замолчала, собираясь с силами. – К тому времени как Оуэн закончит разбираться с памятником, мне наверняка станет лучше, и я сама смогу дойти до машины. – Она почувствовала внезапный приступ тошноты. – Но он же у меня такой перфекционист. Станет вычищать каждую загогулину, пока не наведет блеск на всем памятнике. В этом он весь в отца.

Лицо Мерит осветила неожиданная улыбка, и сразу же появилась милая ямочка на левой щеке. Лорелея показала пальцем на эту ямочку.

– Вот и у Оуэна точно такая же ямочка, и точно в этом же месте. Мальчишки в классе все время дразнили его, обзывали девчонкой, вот он и старается теперь никому не демонстрировать ямочку, когда улыбается. Но иногда забывает, и тогда ямочка проступает снова. Я нахожу это очень милым.

Мерит согласно кивнула головой, но улыбка уже сбежала с ее лица.

– Это у нас с ним от папы. Маме тоже ужасно нравились эти ямочки. Когда я была совсем маленькой, она специально щекотала меня, чтобы я смеялась, и тогда появлялись ямочки на щеках.

Лорелея слегка пошевелилась, прижавшись одной щекой к холодному камню. Какое счастье, что памятник стоит в тени большого сучковатого дерева. Наверное, подумала она, и та женщина, что похоронена здесь, тоже каждый день возносит слова благодарности всем этим деревьям, которые охраняют покой усопших и создают для них живительную тень. А впрочем, разве на том свете так уж важно, тень ли здесь или жара?

Она закрыла глаза и стала вспоминать, как мучительно долго болела ее мать. Ей потом всегда казалось, что мама умирала по частям. Смерть, что ни день, вырывала из нее все новые и новые куски, и так продолжалось до самого ее последнего вздоха. В последнее время Лорелея все чаще и чаще вспоминала маму. Особенно ее восхищало то, с каким мужеством она ожидала свою смерть, ни капельки не страшась ее. Лорелея прекрасно знала о том, какой трудной была жизнь ее матери, но умирала она без тени сожаления. Говорила дочери, что всю свою жизнь считала себя богатым человеком. Потому что любила глубоко и по-настоящему, а еще умела смеяться. А без любви и смеха жизнь – это не жизнь. Все люди умирают. Но не все умеют жить. Нужно не забыть записать эту мамину мысль в свою тетрадь. Немедленно, сразу же по возвращении домой. Как только она сможет сидеть и держать в руках перо.

– Так вы уверены, что с вами все в порядке? – Мерит прижала свою прохладную руку к ее лбу.

Лорелея с трудом разомкнула веки и улыбнулась.

– Все хорошо. Правда!

Может, хоть за разговором она немного отвлечется от непрекращающихся приступов боли, разлившихся по всей брюшине.

– Кстати, хочу спросить. Куда запропастился Гиббс? Я уже не видела его недели две.

Мерит плюхнулась на землю рядом с Лорелеей, проследив за тем, чтобы не сесть ненароком на муравейник. После чего расправила вокруг себя юбку и обхватила колени обеими руками. Лорелея не без удовлетворения констатировала, что юбка стала чуть короче. Она сама уменьшила длину, пусть на самую малость, на какой-то дюйм, и только, строго руководствуясь той пометкой, которую сделала ей мелком Мерит.

Она снова посмотрела на падчерицу, давая ей понять, что ждет ответа на свой вопрос.

– Я сейчас очень занята на работе. Правда, пока я отработала всего лишь несколько дней, но, судя по всему, они уже поняли, что я для них ценный кадр. Вполне возможно даже, что они возьмут меня в штат на полный рабочий день. Наверное, и у Гиббса работы выше крыши. А потом, у нас же и без того каждый день в доме новые люди. Соседи приходят знакомиться, приносят мне всякие гостинцы, непонятно зачем… Нам этих подношений хватит по меньшей мере на год, чтобы не готовить себе ужин самим… Едва ли нам нужна еще какая-нибудь дополнительная компания. К тому же Гиббс уже вывез из дома все свои вещи. Не думаю, что он появится у нас в ближайшее время, если появится вообще когда-нибудь.

Лорелея безнадежно вздохнула. Ее разочарование было столь велико, что даже боль отступила на какое-то время.

– Это вы серьезно, Мерит?

Молодая женщина упрямо вскинула подбородок, как это всегда делал и Оуэн, когда его просили о чем-то таком, чего он категорически не хотел делать.

– Да, серьезно. Правда, в мансарде остались еще несколько кукольных домиков, которые мы не успели толком разглядеть, прежде чем отдавать их в Управление полиции. Некоторые домики наверняка захочет взять себе Историческое общество. Но, думаю, Дебора Фуллер вполне с этим всем справится самостоятельно, без посторонней помощи. Во всяком случае, я точно не собираюсь принимать участие в ее изысканиях.

– Насколько мне известно, Гиббс звонил вам пару раз. Видно, хотел тоже обсудить с вами какие-то вопросы.

Мерит недобро прищурила глаза. Ее темные брови взметнулись вверх, словно крылья птицы, приготовившейся к полету.

– А откуда вы знаете, что он мне звонил? У нас ведь в доме нет стационарного телефона.

Лорелея снова закрыла глаза и принялась растирать свой живот. Хорошо, что есть повод не встречаться с Мерит глазами.

– Так вы же вечно бросаете свой мобильник где попало. Естественно, когда он начинает трезвонить и я оказываюсь рядом, то всегда смотрю на экран, проверяю, кто звонит. Кстати, я уже и сама хотела предложить вам все же провести наконец в дом и обычный телефон тоже. Хотя бы для того, чтобы с его помощью облегчить себе поиски собственного сотового. Никогда не встречала человека, который тратил бы столько времени на поиски своего мобильника.

Какое-то время Мерит молчала. Видно, соображала, как и почему разговор вдруг сам собой переключился на ее неспособность контролировать местонахождение собственного телефона.

– Ну да… звонил. Он что-то там отыскал в Интернете насчет той авиакатастрофы. Наверняка хотел поделиться со мной сведениями. А потом прислал пару эсэмэсок, которые, к слову, не требовали моего ответа.

Будь у Лорелеи сейчас хоть немного сил, она бы поднялась с земли и влепила своей неразумной падчерице крепкий подзатыльник. Когда же до нее наконец дойдет очевидное? Или бог начисто лишил ее разума?

– Кстати, мне тоже будет интересно узнать, что нового он нашел. Давайте на днях пригласим его на ужин.

– Не вижу смысла. Тем более что ничего сенсационного он не отыскал. И в интернете, и в тех газетах, которые отобрал себе Оуэн, повторяются все те же самые факты, которые уже сообщила нам Дебора Фуллер. Разве что один факт заслуживает внимания. Гиббс вычитал его в одной из газет. Радиус разброса обломков самолета составил двадцать пять миль. Потому что взрыв произошел в тот момент, когда самолет летел на оптимальной высоте полета. Что, скорее всего, свидетельствует о том, что никаких предупреждений о неисправностях в самолете летчикам не поступало и они ни о чем не подозревали до последней секунды. Диспетчерские службы также не зафиксировали от них никаких жалоб. Но ведь и Дебора говорила нам то же самое. Она ведь еще сказала, что никаких аудио- и видеорегистраторов, способных пролить свет на причины этой трагедии, тоже не было обнаружено, несмотря на все усилия и предпринятые поиски. Получается, что никто и никогда не узнает, что произошло на борту самолета в самый последний момент перед взрывом. Как говорится, безнадежный случай. Дело закрыто, поставлена точка.

Лорелея представила себе модель самолета, которую Гиббс принес в комнату Оуэна. Как тщательно выполнены в ней малейшие детали, как скрупулезно воспроизведены даже самые пустячные мелочи. Должно быть, на такую тонкую работу была потрачена масса времени.

– Но если, по вашим словам, искать больше нечего и дело закрыто, тогда почему Эдит так упорно продолжала заниматься им? Почему анализировала этот случай, как некое преступление, пытаясь смоделировать все его подробности?

Мерит принялась внимательно разглядывать свои руки. Судя по всему, эти же самые вопросы не давали покоя и ей самой.

– Как бы то ни было, а полиция считает дело закрытым, что бы ни думала в свое время Эдит по этому поводу. Гиббс, между прочим, встречался с начальником полиции, попросил его разрешения ознакомиться с полицейскими отчетами. Просмотрел все бумаги и обнаружил лишь одну, представляющую интерес: список пассажиров. А так, на каждой папке проставлена отметка «дело закрыто».

– Должно быть, Эдит была очень сильной женщиной.

Мерит бросила удивленный взгляд на Лорелею.

– Почему вы так решили?

Лорелея слегка пожала плечами, но даже это легкое движение вызвало новый острейший приступ боли.

– Судя по тем рассказам, что я слышала, муж этой женщины обращался с ней далеко не так, как она того заслуживала. И тем не менее она умудрилась выстроить свою собственную жизнь таким образом, чтобы иметь нечто приватное, что-то такое важное, к чему ее муж не имел никакого отношения. Представляю, как это было непросто. Ну да мама всегда говорила, что легкие пути быстрее доведут до преисподней.

– Я смотрю, у вашей матери на все и всегда были свои суждения.

– Не всегда. Но если она уж бралась судить, то обычно была права.

Лорелея улыбнулась и тут же испугалась. Наверняка сейчас ее улыбка больше похожа на гримасу. Она быстро отвернулась от падчерицы и принялась разглядывать надгробный камень.

– Бедняжка Ребекка Сэлтас! Представляете, ей был всего лишь пятьдесят один год, когда она умерла в 1832 году. Только эти цифры и можно разобрать, все остальные буквы практически нечитаемы.

– Да, рано ушла, – негромко обронила Мерит и вырвала пук травы, который пробился между камнями, несмотря на густую тень от растущего рядом дерева. – С другой стороны, мама ушла из жизни, когда ей было только сорок четыре. Помню, мне в то время казалось, что она уже совсем старая. Хотя на самом деле… Что это за возраст, правда?

– Правда, – согласилась с ней Лорелея. – Совсем не возраст для того, чтобы умирать.

– Мама, я уже закончил! – послышался голос Оуэна с другого конца кладбища. – Может, уже поедем домой? Очень здесь жарко.

– И слава богу! – облегченно вздохнула Мерит, вскакивая на ноги. И тут же прихлопнула еще одного комара уже у себя на шее. – Просто какие-то ненасытные твари! И что они ко мне прицепились? Наверное, то средство от комаров, которое я купила… Что-то они там перепутали… Может, по ошибке нацепили наклейку не на ту банку.

Лорелея попыталась сначала встать на колени, чтобы было легче подниматься с земли, но боль к этому моменту стала уже невыносимой. Она пульсировала внутри тела, вонзаясь своими раскаленными иглами прямо в сердце.

Мерит быстро подскочила к ней и уставилась испуганным взглядом.

– Вызвать «Скорую помощь»? Вижу, вам очень плохо.

Лорелее хотелось еще немного порассуждать с падчерицей о том, как следует вести себя настоящей южанке в подобных обстоятельствах, но боль была такой силы, что она на время даже лишилась голоса.

Мерит быстро извлекла из кармана свой мобильник, но Лорелея успела схватить ее за запястье.

– Не надо! Прошу вас! – Она глубоко вдохнула. – Лучше помогите мне встать. И, пожалуйста, Оуэн ничего не должен видеть.

Мерит подхватила ее за локти сильными руками и осторожно подняла с земли. Она не отняла рук от Лорелеи, продолжая поддерживать ее, пока они поджидали Оуэна.

– Я привел в порядок могилу Вильяма Булла. Видно, это был какой-то важный человек. Потому что на его памятнике много чего написано.

– Молодец! – похвалила сына Лорелея. Она попыталась распрямиться, но не смогла. Мерит продолжала держать ее железной хваткой, и Лорелея даже слегка навалилась ей на плечо, когда они направились к выходу. – Завтра же сходим в библиотеку и постараемся узнать, кем был этот Вильям Булл. А потом ты напишешь доклад на эту тему, – добавила она, скрежеща зубами от боли.

– Вот так вот! – недовольно воскликнул Оуэн. – Другие ребята в это время развлекаются в летних лагерях.

– Вполне возможно, на следующий год… – начала она неуверенно, боясь давать сыну обещания, которые не сумеет выполнить. – Можешь сейчас сесть впереди, рядом с Мерит, если хочешь. Она поведет машину домой. А я пока устроюсь на заднем сиденье.

Оуэн был слишком поглощен созерцанием проделанной им работы, чтобы заметить, как плохо матери. Без помощи Мерит она наверняка не смогла бы сесть в машину. Она даже не почувствовала, как обжигающе пекут кожаные сиденья, накалившись под солнцем.

Когда Мерит уже закрывала дверцу, Лорелея тихонько коснулась ее руки.

– Мне кажется, вы во многом похожи на Эдит.

Мерит метнула в нее стальной взгляд.

– С чего вы взяли?

– Вы такая же сильная и целеустремленная, как и она.

– Вы меня совсем не знаете.

Лорелее хотелось возразить падчерице, сказать, что благодаря Роберту она хорошо знает Мерит начиная с ее самых ранних детских лет, знает, какой хорошей дочерью она была. Как, можно сказать, чудом спаслась в той аварии, которая стоила жизни ее матери. Правда, что было потом в жизни Мерит, Лорелея представляла себе смутно. Но одно она знала точно. Все взрослые годы Мерит были далеко не безоблачными. Но она сумела выстоять и сохранить себя. Но всего этого она не стала сейчас говорить Мерит, а лишь попросила ее:

– Позвоните Гиббсу. Пусть он встретит нас возле дома.

– Но он же детский врач! – Мерит мельком глянула на переднее сиденье, где уже устроился Оуэн и принялся изучать этикетку на банке с воском для очистки поверхностей. – Я отвезу вас прямо в отделение «Скорой помощи».

Лорелея отрицательно качнула головой.

– Нет, никаких «Скорых». Гиббс знает, что делать.

Мерит сильно сомневалась, что так оно и есть, но лишь молча кивнула в знак согласия. Она захлопнула дверцу и села за руль.

– Оуэн! Пристегни ремень безопасности. Не могу обещать, что буду держать скорость в пределах допустимого. – Она протянула мальчику свой мобильник. – Пожалуйста, позвони доктору Хейварду. Его номер есть в памяти. Попроси его, чтобы он срочно подъехал к нам. Мы будем дома где-то через полчаса.

Мальчик обернулся на заднее сиденье и бросил встревоженный взгляд на мать.

– Мамочка! С тобой будет все хорошо?

– Да, мое солнышко. Все будет хорошо. Желудок что-то взбунтовался. Но, думаю, детский врач вполне справится с проблемами моего живота.

Объяснение вполне устроило Оуэна. Он снова повернулся вперед и стал искать номер мобильника Хейварда. Список телефонов, хранящихся в памяти мобильного телефона Мерит, был предельно коротким, а потому искомый номер нашелся сразу же. Мальчик набрал нужные цифры.

Несмотря на возрастающую боль, Лорелея все же невольно улыбнулась, взглянув со стороны на профиль Мерит. Она сосредоточенно смотрела вперед, вцепившись в руль почти бульдожьей хваткой. Да и сама в этот момент сильно смахивала на бульдога. В хорошем смысле слова.

Ты гораздо сильнее, чем думаешь сама, мысленно произнесла она, обращаясь к падчерице. Машина рванула на полной скорости с грязной стоянки, на которой была припаркована, и устремилась к асфальтированному шоссе. Боль волнами распространялась по всему телу Лорелеи, захватывая поясницу и всю спину. Каждый новый приступ, казалось, выкачивал остатки воздуха из ее легких, лишая возможности дышать. Она вдруг вспомнила слова мамы. То, что не убивает, делает тебя лишь сильнее. Лорелея в изнеможении закрыла глаза и стала слушать, как шуршат шины по асфальту. Они мчались к Бофорту на полной скорости, а она молила лишь об одном: как хорошо было бы сейчас забыться беспробудным сном.

Глава 23. Мерит

Уже смеркалось, когда мы вернулись домой. Я облегченно вздохнула, уже издали увидев внедорожник Гиббса, припаркованный прямо на подъезде к дому. Гиббс поджидал нас, стоя на улице рядом с машиной и прислонившись к капоту. Я припарковалась за его машиной и обернулась назад. Лорелея лежала, скрючившись, на боку, крепко прижимая руки к животу. Глаза ее были закрыты.

Оуэн сидел, прижавшись лицом к стеклу. Его очки сползли на самый кончик носа, из чего следовало, что ребенок крепко спал.

Выключив двигатель, я открыла дверцу и быстро вылезла из машины.

– Слава богу, вы здесь! – начала я без предварительных приветствий. Я действительно была рада, что Гиббс откликнулся на звонок и приехал по первому же зову. Пожалуй, сама не предполагала, что радость моя будет настолько велика. Причем не только из-за Лорелеи.

– Лорелея лежит на заднем сиденье. У нее сильные боли. Говорит, похоже на пищевое отравление.

Гиббс подлетел к нашей машине и рывком открыл заднюю дверцу. Я подбежала следом.

Он склонился и пощупал лоб Лорелеи.

– Лорелея! Это я, Гиббс. Нам надо перенести вас в дом. Слышите меня? Я сам вас отнесу. Но для начала нам надо как-то выбраться из машины. Вы мне поможете?

Ее руки безвольно взлетели вверх, словно две бабочки, которые кружат в воздухе, не зная, куда им опуститься. Но через мгновение они снова опустились и припали к животу. Она слегка приподняла голову и тут же откинула ее на спинку сиденья. Кажется, силы ее были уже на исходе.

Гиббс посмотрел на меня.

– Она принимала какие-нибудь лекарства?

– Нет. Она забыла свою сумочку дома, что выяснилось лишь тогда, когда мы уже приехали на место и бродили по развалинам церкви. Но, насколько я знаю, она всегда носит с собой какие-то лекарства и хранит их в сумочке.

Гиббс кивнул, принимая информацию к сведению, потом взглянул на спящего Оуэна.

– Ступайте в дом и включите свет везде, где только можно, осветите нам путь. Возьмите в холле ее сумочку и отнесите к ней в комнату. Положите на прикроватную тумбочку. Я потом просмотрю, какие лекарства есть в наличии.

– Вы считаете, что какое-то из них поможет при пищевом отравлении?

Гиббс посмотрел на меня в упор.

– Ничего не могу сказать конкретно, пока не взгляну сам на все те лекарства, которые есть у Лорелеи. Вполне возможно, среди них есть и обезболивающие препараты, те, что она обычно принимает во время приступов. Пока ничего не знаю…

– Надеюсь, я поступила правильно, что привезла ее домой. Я ведь хотела сразу же вести ее в «Скорую». Но она настояла на том, чтобы мы позвонили вам и вызвали вас сюда.

– И правильно сделали. Если я не смогу помочь ей, то сам отвезу ее в отделение «Скорой помощи».

Он стал осторожно стягивать Лорелею с сиденья, и она тут же жалобно запищала, словно раненый котенок. Стоять рядом и понимать, что ничем не можешь помочь, было невыносимо. Я быстрым шагом направилась к дому, вошла, схватила с журнального столика сумочку Лорелеи, потом включила свет во всех комнатах и подсветку снаружи, после чего поспешила наверх в комнату Лорелеи. Ее кровать была аккуратно застелена. Я сняла покрывало, подбила подушки. И как раз вовремя. Потому что в эту минуту на пороге появился Гиббс с Лорелеей на руках.

Он бережно положил ее на кровать, я стянула с ее ног босоножки и прикрыла ноги одеялом.

– Пожалуй, лучше переодеть ее в халат. Ей так будет удобнее, – посоветовал мне Гиббс. – Есть что-нибудь подходящее?

Я тут же представила себе противный пеньюар леопардовой расцветки, который только что предусмотрительно упрятала под одну из подушек, в чем никогда бы не призналась. Ни за что на свете!

– Не знаю, – солгала я, даже не моргнув глазом. – Но у меня есть банный халат. Сейчас принесу.

Серый фланелевый халат был совсем старым. Уверена, в гардеробе Лорелеи нет подобных вещей. Но зато у него глухой ворот и застежка до самой шеи. Никаких обнаженных частей тела, все скромно и чинно. Я бегом направилась к себе, схватила халат и ринулась обратно. Гиббс деликатно отошел в сторону, пока я раздевала Лорелею, а потом натягивала на нее халат. Он же в это время принялся изучать содержимое ее сумочки.

Глаза Лорелеи были полны нестерпимой боли. Пожалуй, она едва ли отдавала себе отчет в том, где она и что с ней происходит. Тело ее стало почти невесомым, даже кости не прощупывались. Я сняла с нее рубашку, потом стянула джинсы. На какое-то мгновение я замешкалась. Ведь она впервые предстала моему взору нагой. Я невольно отметила про себя, какие у нее длинные ноги, какой красивой формы грудь, как четко обозначились ключицы под слегка желтоватой кожей. Невольно бросился в глаза вздутый живот, который совсем не соответствовал по своим пропорциям всей остальной фигуре.

Я застегнула халат, и Лорелея немедленно перевернулась на бок и свернулась калачиком, поджав колени почти к самой груди. Я взглянула на Гиббса. Он держал в руках сразу несколько бутылочек с лекарствами. Какие-то еще лекарства теснились на прикроватной тумбочке рядом с таблетками от изжоги и аллергии и пачкой слабительного.

Я не успела ни о чем спросить, как Гиббс сказал мне:

– Идите к Оуэну и постарайтесь отвлечь его, пока я тут буду заниматься с лекарствами. Ладно?

Я молча кивнула и снова бегом устремилась вниз по лестнице, потом на улицу, к машине. На дворе уже стояла ночь. К счастью, я обнаружила Оуэна в том же положении, в каком мы его и оставили некоторое время тому назад. Он крепко спал. Между тем двор был расцвечен мириадами светлячков, самозабвенно распевающих свои песни на все голоса. Самое настоящее светомузыкальное шоу, не больше и не меньше. Но сегодня мне было не до их музыкальных состязаний. Какое-то время я молча смотрела на спящего брата. Он сладко посапывал во сне, слегка приоткрыв рот, и в этот момент был очень похож на совсем маленького ребенка. Я вдруг почувствовала, как у меня кольнуло сердце при мысли о том, сколько я потеряла, что не видела своего брата маленьким. Я осторожно стащила с его носа очки, пока они не упали под ноги, и тронула за плечо.

– Роки!

Мальчик вздрогнул и рывком выпрямился. Хорошо, что вовремя сняла очки, подумала я. Иначе точно бы разбились.

– А где мама? – первым делом спросил он.

Я протерла стекла очков подолом своей юбки – подсмотрела, как такое не раз проделывала Лорелея, потом снова нацепила ему очки на нос.

– Доктор Хейвард сейчас занимается с нею, пытается помочь.

Я глянула в темень, царящую вокруг, и неожиданно вспомнила танцы светлячков на траве.

– Знаешь, у меня есть предложение. Давай мы прямо сейчас отправимся в сад ловить светлячков… пока доктор Хейвард со всем разберется.

Оуэн вихрем сорвался со своего сиденья, громко лязгнула дверца автомобиля, а он уже в мгновение ока был на ступеньках крыльца.

– Как понимаю, ты не против? – крикнула я ему вдогонку, но мальчик уже скрылся в доме.

Я пошла следом. Взяла банки, которые отыскала когда-то в шкафу Эдит, те самые, которые, по словам Гиббса, принадлежали ему и Кэлу, и направилась в сад. Оуэн уже поджидал меня, стоя на крыльце черного входа. Ярко светила луна, она была уже почти полной, и ее света вполне хватало, чтобы обойтись без фонарика.

Все последние недели я так плотно занималась наведением порядка в доме, что у меня не было даже свободной минутки, чтобы заглянуть в сад. Не считая того единственного раза, который случился сразу же по приезде сюда, в Бофорт. Даже при лунном свете были отчетливо видны плоды многочисленных трудов, которые вложила в сад Лорелея. Сад буквально преобразился. Дорожки обложены с обеих сторон сверкающими белыми камнями – сами камни помню. Ведь я же согласилась с предложением Лорелеи купить их и оплатила и сам товар, и его доставку. Дорожки изгибались и петляли в разные стороны, но везде было чисто, ни следа от былых зарослей бурьяна и сорной травы. Сейчас сад действительно стал таким, каким он и должен быть, то есть садом, настоящим оазисом красоты и свежести, истинным раем для огромного количества цветов, устремляющих свои хрупкие головки к небу, туда, откуда на них льется свет.

Нежное голубое марево повисло вокруг, и в этом призрачном свете и скамья, и статуя святого Михаила, казалось, тоже отсвечивали фосфоресцирующим блеском. Даже каменный кролик, который уже успел обзавестись курточкой и галстуком, при свете луны смотрелся очень презентабельно. И везде плясали, сверкали и переливались тысячи светлячков, пронзая ночную тьму своими миниатюрными тельцами, подобно крохотным маякам, указывающим путь страннику.

Господи! Пусть с ней все будет хорошо. Эта безмолвная молитва удивила меня. Впервые за долгие и долгие годы я посмела обратиться за помощью к небесным силам, и впервые до меня дошло, что я по-настоящему волнуюсь за Лорелею.

– Совсем ведь не темно, правда? – шепотом спросил у меня Оуэн.

Я согласно кивнула головой.

– И совсем не страшно, так ведь?

– Угу! – ответил мне Оуэн и, стиснув челюсти, задрал голову к небу. – А ты знаешь, что потребуется сто тысяч лет для того, чтобы свет с одного конца Млечного Пути мог долететь до другого конца?

– Нет, я такого не знала, – тихо проронила я, странным образом почувствовав умиротворение от мысли, что свет, оказывается, присутствует во Вселенной везде… Даже на просторах Млечного Пути он постоянно занят поисками тех мест, где темно. И все для того, чтобы осветить это пространство и заполнить его своим присутствием.

– Давай соревноваться, кто больше поймает светлячков. Идет? – предложил мне Оуэн.

– Идет. Только, если честно, я уже успела подзабыть, как это делается. Ведь в последний раз я ловила светлячков в твоем возрасте… Или быть может, чуть постарше.

Я вспомнила, как это было. Мы с мамой коротаем вечер в палисаднике перед домом. У мамы нет банки для сбора светлячков. Но зато она указывает мне рукой, где находится очередной светлячок. Причем она выбирает самые яркие, самые крупные светящиеся точки. Мама сидит под высоким раскидистым кленом, возле которого ежегодно в день начала занятий в школе она меня фотографирует на память: я с новеньким рюкзачком за спиной и с коробкой, в которой лежат бутерброды на ленч. Интересно, сохранился ли этот клен во дворе нашего старого дома? Или отец тоже срубил его, не желая оставить после себя никаких следов нашей прежней жизни?

– В любом случае победителю полагает приз, – наставительно заметил Оуэн и сделал вид, что сосредоточенно обдумывает, что за приз учредить по итогам наших состязаний. – Если я поймаю больше светлячков, то перед тем, как отправиться спать, я съем еще одну порцию мороженого. Идет?

– Идет. А какой приз достанется мне в том случае, если выиграю я?

– Тогда мы вместе съедим по порции мороженого, – весело хихикнул Оуэн, и я увидела в лунном свете ямочку на его щеке. Точно там же, где и у меня.

– Хорошо! – согласилась я и принялась откручивать крышку со своей банки. – Будь осторожнее! Видишь, прямо возле скамейки с обратной стороны небольшая ямка. Что-то здесь мама копала.

Он оглянулся туда, куда я показала, а потом тоже принялся снимать крышку со своей банки. Я терпеливо ждала.

– Ну, что? Готов?

Оуэн кивнул головой и занял предстартовую позицию бегуна, выдвинув одну ногу вперед.

– Внимание! – Я выдержала многозначительную паузу. – Начали! – выкрикнула я во весь голос.

Мальчик сорвался с места и пулей помчался вперед. Я даже испугалась, что сейчас он за что-нибудь зацепится и упадет. Но Оуэн оказался ловким, как кошка. В мгновение ока он исчез из поля моего зрения, скрывшись за большим развесистым дубом, который доминировал своими размерами над этой частью сада.

– Один есть! – выкрикнул парнишка откуда-то из темноты.

Понимая, что могу оказаться в дурацком положении, я тоже принялась прочесывать близлежащую территорию сада в надежде на то, что какой-нибудь светлячок сам уведомит меня о своем присутствии. Впрочем, грех жаловаться. Светлячки были везде, целая тьма светлячков, и все они были поглощены целиком и полностью своими брачными играми. Они мигали друг другу, приманивая своими огоньками. Я даже почувствовала себя виноватой за то, что вторгаюсь без спроса в их личную жизнь, нарушаю их ритуал, мешаю развитию отношений. Кто знает, быть может, в тот самый момент, когда я схватила очередного светлячка, чтобы посадить его в свою банку, у него было в самом разгаре романтическое свидание. А тут я со своими банками…

– У меня уже почти сто штук! – с ликованием в голосе прокричал мне Оуэн.

Я заглянула в свою банку. Пожалуй, там было не меньше.

– А у меня в два раза больше! – крикнула я в ответ. И улыбнулась про себя. Наверняка папа тоже подзадорил бы брата таким же образом. Впрочем, мама всегда говорила, что у отца просто страсть к преувеличениям. Не потому ли сама она была очень скупа на похвалы и поощрения? Помню, в детстве это меня сильно огорчало. И конечно, лишало уверенности в собственных силах. Вот Лорелея обращается с Оуэном совсем иначе. Никогда не преминет похвалить его за любую мелочь, всячески оберегая и лелея хрупкое самосознание сына и его эго.

– Я еще не закончил! – с вызовом в голосе отреагировал на мои слова Оуэн.

Кто-то легонько коснулся моей руки, и в тот же миг меня накрыл полнейший мрак. В саду вдруг стало темно, погасли все огни, и только эта рука, прикосновение которой я почувствовала всем телом, жгла мне кожу.

– Нет! – закричала я, вырвав свою руку и инстинктивно закрывая лицо обеими руками. Банка выпала из моих рук, и шлепнулась на землю рядом с дорожкой, издав при падении глухой звук.

– Мерит! Это я, Гиббс.

Я слегка опустила руки и посмотрела на его лицо, чувствуя, как мое тело покрылось потом. Тяжело дыша, я согнулась, чтобы поднять с земли банку, стараясь скрыть смущение.

Когда я снова выпрямилась, он стоял все на том же месте, даже не шелохнувшись.

– Вам, пожалуй, нужно присесть, – неожиданно предложил он серьезным тоном.

После секундного колебания я позволила ему отвести меня к скамейке. Мы оба осторожно обошли выкопанную ямку. Я крепко сжимала банку, надеясь, что там внутри еще что-то осталось.

– Как Лорелея? – спросила я у него, с самого начала направляя разговор в нужное русло.

Гиббс немного помолчал.

– Лорелея уснула. Обычно она в течение дня несколько раз принимает предписанные ей препараты, а сегодня, к несчастью, не смогла этого сделать, так как забыла сумочку со всеми своими лекарствами дома. Потому и случился такой сильнейший приступ. Но когда она проснется утром, ей уже будет гораздо лучше.

– Так это было не пищевое отравление?

Какое-то время Гиббс молча разглядывал свои руки.

– Нет, это было не пищевое отравление, – ответил он наконец сдержанным тоном.

– Но с ней все будет хорошо, да? Я видела у нее на столике целую батарею всяких бутылочек со снадобьями. Неужели все они от изжоги?

Гиббс все еще не отрывал взгляда от своих рук.

– Официально я не являюсь лечащим врачом Лорелеи. Но тем не менее я не имею права обсуждать проблемы ее здоровья с вами. Поговорите с ней сами. Только подождите немного, когда ей станет чуть получше. Договорились?

– Вы меня пугаете.

– Лорелея очень сильная женщина. Редко можно встретить людей с такой сильной волей, как у нее. Эта женщина в состоянии разрулить все свои проблемы самостоятельно. Одно могу сказать со всей определенностью. Меньше всего на свете она хочет, чтобы вы стали из-за нее переживать. Она мне только что пообещала, что завтра утром сама займется завтраком.

Я облегченно вздохнула. Слава богу! Значит, все не так страшно, как уже рисовалось в моем воображении, которое, как по заказу, подбрасывало исключительно самые худшие варианты развития событий.

– Но она такая худенькая, – не удержалась я от замечания, вспомнив, какой я увидела Лорелею, когда переодевала ее в свой банный халат.

– Ну, эти ваши слова она наверняка восприняла бы как комплимент. – В голосе Гиббса послышалась насмешка. – Но вы действительно правы. Лорелея сильно исхудала. Надо постараться и заставить ее хоть немного есть. То, что она любит…

– Она любит все жареное. Может, я зажарю ей пару цыплят?

– Очень смелое предложение. Особенно для того, кто вырос в Мэне. Я бы порекомендовал вам позвонить миссис Уильямс. Уверен, она будет счастлива помочь и научить вас, как правильно жарить цыплят.

Я сконфуженно кивнула, давая понять, что совет принят к исполнению. О чем еще спросить его, лихорадочно стала соображать я, чувствуя, что в разговоре повисла пауза. Не хочу, чтобы он стал задавать вопросы, отвечать на которые у меня нет ни малейшего желания.

– Кто знает, – начала я поспешно, – быть может, к концу года я тут настолько освоюсь, что даже стану говорить, как местные, проглатывая буквы в словах. И даже привыкну к здешнему климату, когда уже в средине мая жара зашкаливает, и это при девяностопроцентной влажности.

– Скучаете по Мэну? – неожиданно спросил Гиббс проникновенным голосом, но выдерживая при этом нейтрально ровные интонации. Просто совершенный голос, невольно подумала я, особенно для детского врача. Действует одновременно успокаивающе на малышей и внушает доверие их родителям.

– Спросите меня об этом в январе. Знаете, какие у нас четыре времени года? Начало зимы, средина зимы, конец зимы, новая зима.

Гиббс негромко рассмеялся.

– Получается, что у вас все время холод?

– Да, почти все время. Но лето у нас тоже есть. Длинные теплые дни. Правда, тянется это всего лишь несколько недель. А вот вечера всегда прохладные. Все совсем не так, как у вас. Но все равно очень красиво. А как живописно смотрятся зимой поляны с брусникой! Пурпурно-алые ягоды, словно капли крови на снегу. Сейчас Мэн представляется мне совсем другой планетой. Или все это было в другой жизни, не в той, которой я живу сейчас.

– Не думаете вернуться обратно?

Я отрицательно покачала головой.

– Нет. Назад дороги нет. Нужно двигаться вперед. Мой отец был летчиком и почти всю свою жизнь провел в воздухе, путешествовал по всему миру. А вот я нигде за пределами Мэна, можно сказать, и не была. Как-то раз перебирала книги, которые остались от бабушки, и среди них обнаружила путеводитель по штату Южная Каролина, атлас дорог, карты местности. И представляете, какое удивительное совпадение? Вдруг узнаю, что я унаследовала дом в этих местах. Прямо мистика какая-то! Я сразу же приняла решение переезжать. Если честно, то даже не стала анализировать все «за» и «против». Потому что опасалась, что если начну все обдумывать и раскладывать по полочкам, то обязательно передумаю. Просто наступил момент, когда нужно было уезжать из родного города, а куда – это уже было не столь важно.

– Вот и с Кэлом была почти такая же история. Он ведь тоже нигде не бывал за пределами нашего штата, пока не уехал отсюда навсегда. Какое-то время он жил в Калифорнии. Изредка я получал от него весточки. Начинал он с того, что устроился работать вышибалой в баре, а потом вдруг решил стать пожарным. И с тех пор я о нем больше ничего не слышал. Скорее всего, именно тогда он и перебрался в Мэн. Ну, а все остальное – это, как говорится, уже история.

Я почувствовала на себе пристальный взгляд Гиббса. Подняла голову, чтобы взглянуть ему в глаза, и увидела, что в его глазах отражается лунный свет.

– Вы были женой моего брата. А это значит, что вы стали частью и моей жизни тоже. Вы не очень разговорчивы и не любите распространяться о своей прошлой жизни. А я уже устал ждать от вас откровенного разговора.

Я отвела глаза в сторону.

– Да не о чем особенно рассказывать. Право же, ничего интересного.

– Я знаю, вы – мужественный человек, очень мужественный. Немногие рискнут бросить все, собрать вещи и уехать в абсолютно чужой город, где нет ни друзей, ни родных. Подозреваю, что вы и сами не догадываетесь о том, сколько мужества требуется человеку для того, чтобы решиться на такой шаг. А вот вы решились!

– Да поверьте мне, никакого мужества здесь нет. Я поступила так, как считала нужным. Только и всего. Вдруг выяснилось, что здесь у меня есть дом, о котором я даже не подозревала. К тому же это родной город моего мужа. Здесь он родился, здесь вырос. А в Мэне… Музей, в котором я работала, мало-помалу стал приходить в упадок. Муж погиб. Собственно, меня уже ничто, по сути, не связывало с Мэном. Да и перспектив там не просматривалось. Иными словами, выбора у меня не было.

– Выбор всегда есть. И у вас тоже. Но вы предпочли выбрать самый трудный путь.

– А вот Лорелея говорит, что легкие пути ведут в преисподнюю.

Он слегка улыбнулся, но тут же снова стал серьезным.

– Лорелея – замечательная женщина.

Я машинально взглянула в банку. На дне ее мерцали светлячки. Они словно замерли в ожидании приказа к началу каких-то неизвестных мне действий.

– Я вот все думала про то женщину, с которой мы столкнулись у причала. Сэнди Бич, кажется… Кэл действительно встречался с ней?

– Увы! Но это так. Именно с такими девчонками он обычно и проводил свое свободное время.

Я снова почувствовала на себе его взгляд, но на сей раз я не рискнула посмотреть на него сама. Он не стал пояснять мне, что именно имел в виду под словами «такие девчонки». Но я же видела эту «девчонку» своими глазами, имею представление… И самое первое, что приходит на ум, так это то, что Сэнди совершенно не похожа на меня.

– Я ни капельки не удивляюсь тому, что вы не поверили в правдоподобие истории моего знакомства с Кэлом в том виде, как я ее вам преподнесла. А сейчас, после встречи с Сэнди, понимаю, насколько мой рассказ показался вам абсурдным. Да я и сама понимаю всю нелепость… И тем не менее не перестаю удивляться: ну почему я? Почему он выбрал меня?

– Мы не всегда выбираем тех, кого любим.

Мои губы сами собой сложились в легкую усмешку.

– Вы заговорили прямо как наша Лорелея.

– О, для меня это комплимент.

Какое-то время мы молча слушали радостные возгласы Оуэна, оживленно бегающего по саду. Тот встречал каждого пойманного светлячка поистине победным кличем.

Гиббс негромко откашлялся.

– Я прихватил с собой папку, в которую сложил все материалы по авиакатастрофе, которые мне удалось отыскать в Интернете. Подумал, вдруг вам будет интересно ознакомиться с ними самой.

Я подумала, что поначалу история с этим злополучным самолетом действительно зацепила за живое, и меня даже охватило желание тоже поучаствовать в поисках новых материалов. Но сейчас, когда я поняла всю безнадежность подобных поисков, постепенно пропал и сам интерес. Конечно, любопытно, что среди тех немногих вещей, которые Кэл посчитал нужным сохранить для себя в память о детстве и, более того, даже забрал с собой, когда уехал из родного дома, оказался и болт с того самолета. По всей вероятности, он что-то значил для него, но что именно, нам уже никогда не узнать. Кэл ушел из жизни, и все ушло вместе с ним.

Я не стала лукавить.

– По правде говоря, вся эта история с самолетом не занимает меня. Больше не занимает. Сейчас я уже знаю, почему и как модель самолета оказалась в мансарде дома миссис Хейвард, а все остальное меня мало интересует. Да и что нового мы можем узнать? Спустя столько-то лет… У вашей бабушки была склонность к проведению самостоятельных расследований разных преступлений. Вполне возможно, ей даже показалось, что во всей этой истории есть второе дно, до которого полиции так и не удалось докопаться. Но время показало, что никакого второго дна там не существует. Дело закрыто, и точка.

– Наверное, я поймал не меньше тысячи штук! – объявил нам Оуэн ликующим тоном.

– Тогда без вопросов. Это чистая победа, – сказала я и посмотрела на Гиббса с улыбкой.

Он продолжал изучать меня необычно пристальным взглядом, и выражение его лица было скорее мрачным, чем веселым. Улыбка сама собой сбежала с моих уст.

– Кэл бил вас?

Я вспомнила, как однажды еще совсем маленькой девочкой я вскарабкалась высоко на дерево, хотя бабушка предупреждала меня, чтобы я этого не делала. А потом никак не могла спуститься вниз. Просить бабушку о помощи не хотелось, ведь тогда бы пришлось признать, что она была права. И тогда я решила съехать вниз по стволу, как обезьяна. Я сама видела по телевизору, как они это ловко проделывают. Но у меня так ловко не получилось. Я грохнулась о землю где-то с высоты четырех или пяти метров. Каким-то чудом ничего не сломала. Но зато я до сих пор помню, как сильно я перепугалась. У меня весь воздух вышибло из легких. Я не могла даже вздохнуть. Вот и сейчас все повторяется. Чувствую, что мне нечем дышать, и не могу сделать вдох.

– Не надо! – только и смогла выдавить я из себя.

– Он был моим братом. И хотя на тот момент, когда он покинул наш дом, я был примерно такого же возраста, как сейчас Оуэн, я хорошо помню, что далеко не всегда Кэл был приятным человеком в общении. Часто выходил из себя и тогда преображался в какое-то необузданное чудовище. Потом каялся, просил прощения, но никому не становилось легче от его раскаяния. У него было полно девушек, похожих на Сэнди Бич. Многие из них были привычны к грубому обращению. Вполне возможно, кто-то из них подвергался даже домашнему насилию. А потому никто из них не возражал, чтобы время от времени их пинали ногами. Дескать, дело привычное. Чего уж тут обижаться?

Но вы… вы совсем другая. Когда я увидел вас впервые, то даже подумал, что, познакомившись с вами, брат изменился. Но всякий раз, когда я делаю какое-то неожиданное движение, вы вздрагиваете. И потом эти ваши глаза… – Гиббс сокрушенно покачал головой. – Из них же выкачали весь свет.

Я поднялась со скамьи, чувствуя невыразимую слабость во всем теле. Еще немного, и я потеряю сознание.

– Что-то мне не очень хорошо. Пойду в дом. Скажите Оуэну, пусть примет душ, а я за это время приготовлю ему мороженое.

Гиббс встал следом.

– Что бы он там ни вытворял с вами, знайте, вы этого не заслужили. Вы – сильная, мужественная и красивая женщина, Мерит. Не хочу даже думать о том, что он пытался уверить вас в обратном.

– Пожалуйста, не надо! – снова повторила я, отходя. – Вы меня совсем не знаете. И не знаете, что я сотворила.

Что-то упало на землю. Мы оба посмотрели вниз и увидели лежащую на земле крышку от моей банки с светлячками. Видно, в возбуждении я машинально перевернула банку вверх дном. И сейчас мне лишь оставалось наблюдать за тем, как последний светлячок вылетел из нее, расправив свои легкие крылышки и переливаясь в темноте. Взмыл в воздух и тут же растаял в ночи, не забыв на прощание помигать нам огоньком, прежде чем окончательно исчезнуть в густой кроне дуба.

Не говоря ни слова, я двинулась в сторону дома. Зашла на кухню, поставила пустую банку на стол, нечаянно задев папку Гиббса, лежавшую на самом краешке стола. Папка упала на пол. Из нее выпал листок, который сейчас лежал на линолеуме чуть поодаль. Я подняла папку и листок, мельком глянув на него, прежде чем снова вложить его в папку. Сначала я даже не поняла, что там, на этом листке. А потом прочитала шапку, напечатанную на пишущей машинке.

Северные авиалинии, рейс 659, 25 июля 1955 года. Список пассажиров.

Некогда красные буквы текста, набранные через копирку на допотопной машинке, успели за столько лет поблекнуть и стать бледно-сиреневыми.

Я уже приготовилась захлопнуть папку и положить ее на прежнее место, но тут глаза сами вырвали одну фамилию из этого списка, стоявшую где-то посредине: Генри П. Холден, Бангор, Мэн.

Лампа дневного света, висевшая над раковиной, вдруг стала мигать, пока я молча пялилась на эту фамилию. Свет странным образом вспыхивал и гас в такт с биением сердца. Я почувствовала, как пульсирует кровь в висках. Я закрыла глаза, и мне вдруг показалось, что Кэл стоит за моей спиной и дышит мне в затылок. А я вспомнила, как он говорил. Обратная тяга на пожаре приводит к взрыву за счет свежего кислорода, поступающего извне в ту среду, где собственный кислород уже выгорел полностью.

Дверь отворилась, и в кухню вбежал Оуэн. За ним шел Гиббс, ступая степенным шагом.

– Я выиграл! Я выиграл! – завопил Оуэн. – Сейчас приму самый быстрый душ в своей жизни и немедленно спущусь вниз за мороженым. Тебе я тоже немножко оставлю, Мерит! – пообещал он великодушным тоном. – И вам, доктор Хейвард, тоже! – добавил он, спохватившись уже на пороге, что ненароком обидел гостя, и тут же опрометью ринулся к лестнице.

– Что-то не так? – Гиббс взглянул на мое расстроенное лицо и осторожно закрыл за братом дверь.

Я протянула ему листок и ткнула пальцем в фамилию пассажира.

– Генри П. Холден, – прочитал он вслух и снова вскинул на меня глаза. – Это имя вам знакомо? Оно что-то вам говорит?

Я кивнула, не в силах вымолвить и слова. Язык словно прирос к небу. Заговорить удалось лишь со второй попытки.

– Пока я ни в чем не уверена. Вполне возможно, это простое совпадение.

– Что именно? – В его глазах я прочитала тревогу.

Я нервно сглотнула слюну.

– Дело в том… Холден – это девичья фамилия моей матери, а ее отца звали Генри Патрик. Вот и получается… Либо это действительно очень странное, совершенно необъяснимое совпадение, либо этот Генри П. Холден – дедушка.

Мы долго стояли молча друг против друга, прислушиваясь к тому, как Оуэн наверху включил душ и пустил сильную струю воды, как недовольно закряхтели и застонали старые трубы старого дома. Но даже эти звуки не в силах были заглушить голос Кэла, который я слышала в этот момент своим внутренним слухом. В природе не существует такого явления, как несчастный случай.

Глава 24. Эдит

Январь 1989 года

Эдит медленно вела за руку маленького Гиббса. Они шествовали в похоронной процессии, следовавшей за гробом с телом матери мальчика, направляясь в церковь Святой Елены, в пределах которой располагалось и городское кладбище. Кругом теснились старинные надгробия, многие из которых насчитывали уже более двухсот лет. Гиббсу всего лишь пару месяцев тому назад исполнилось шесть лет, но держался он как самый настоящий маленький мужчина. Строгий черный костюмчик, галстук. Разве что его золотистые кудряшки выбивались из общего траурного фона с преобладанием черного, что выглядело почти жизнеутверждающе.

СиДжей брел прямо за ними. От него сильно разило спиртным, то ли вчерашним, то ли успел принять на грудь уже сегодня утром. В течение недели он всегда умудрялся оставаться более или менее трезвым, регулярно появляясь либо в своей юридической конторе, либо в суде, либо в других присутственных местах, где ему надлежало быть. Зато в выходные он расслаблялся по полной: пил, не просыхая. А уж после несчастного случая с Сесилией он и вовсе пустился во все тяжкие. Сейчас его запои начинались уже с пятницы и продолжались вплоть до понедельника включительно. Да и в остальные дни недели трудно было определить, когда он трезв, а когда уже успел приложиться к бутылке.

Кэла нигде не нашли. Он успел переодеться в траурный костюм еще до завтрака. За столом он сидел угрюмым, молча ковырял вилкой в своей тарелке, но так и не поднес ее ни разу ко рту. Он вышел из-за стола сразу же, как только в комнате появился отец, и с тех самых пор Эдит его не видела.

Она уже предупредила СиДжея, что сразу же после службы заберет мальчика домой. Не стоит ему присутствовать при погребении собственной матери. Во время службы она продолжала крепко держать Гиббса за руку, а сразу же по ее завершении повела на выход из кладбища. Они вышли на Черч-стрит, что совсем рядом с Бей-стрит, где находится их дом. Нужно торопиться. Еще надо закончить все приготовления к поминкам, ибо после похорон в дом нагрянет целая толпа народу. Надо успеть сервировать стол, выставить весь фамильный фарфор и хрусталь, разложить фамильное серебро на белоснежной кружевной скатерти. Словом, сделать все, как любила Сесилия.

Гиббс споткнулся о неровный край тротуара и чуть не упал. Эдит нагнулась, чтобы помочь ему обрести равновесие, и увидела, что все его лицо залито слезами. Она присела перед мальчиком на корточки и, отбросив пряди волос с его лба, заглянула в глаза. То были глаза его матери. И она подумала, что как хорошо, что исполнилось ее самое заветное желание. Сесилия наконец подарила ей внука, точную копию самой себя во всех отношениях. Но главное – у ребенка было такое же доброе и любящее сердце, как и у его покойной матери. И сейчас только от Эдит зависит, чтобы оно и осталось таким навсегда.

Славный мальчуган! С самого рождения тихий и спокойный, не доставлявший никому никаких хлопот. Он, видно, сам четко определил свое место в семье: наблюдать, но ни в чем не участвовать. И Гиббс действительно внимательно наблюдал за всем, что творится вокруг, делая собственные выводы о происходящем. Но мнения своего никогда вслух не высказывал. Только тогда, когда его об этом спрашивали. А спрашивала его лишь одна Эдит.

– Все будет хорошо, милый. Не завтра, конечно… и даже не послезавтра. Но наступит день, когда тебе станет легче и боль утраты пройдет.

Эдит говорила проникновенным голосом, стараясь быть максимально искренней.

– Почему они не спасли маму? Я хочу, чтобы она снова была с нами.

Эдит прижала мальчика к груди.

– Врачи делали все возможное, милый. Но мама сильно разбилась при падении.

Ужасная нелепость, случившаяся в канун празднования Нового года. Сесилия с СиДжеем уже собрались выходить, торопясь на торжественный ужин к друзьям. И вот, спускаясь по лестнице, молодая женщина зацепилась каблуком за край своего вечернего платья и покатилась вниз. Эдит в это время была в мансарде, завершая работу над очередным комплектом китайских колокольчиков. Сквозь закрытую дверь ей было слышно, как ругаются сын с невесткой у себя в комнате. То, что случилось потом… Ей все еще хотелось верить, что это – несчастный случай. В противном случае пришлось бы признавать, что она вырастила чудовище.

– Я бы мог ее вылечить! – воскликнул Гиббс со всем пылом детской искренности.

– Я бы тоже хотела помочь твоей маме, хотела бы поставить ее на ноги, – тихо прошептала ему в ответ Эдит на самое ушко. – Но иногда люди даже не подозревают о том, что у них что-то сломано… или что им нужен доктор.

Глаза Гиббса расширились от обиды.

– Я сказал Кэлу, что могу помочь маме, а он велел мне убираться прочь.

Эдит слегка отстранилась от внука.

– А почему ты заговорил об этом с Кэлом?

– Когда мама упала с лестницы, она лежала на полу и спала. Там и папа стоял возле нее. Он тоже сказал мне, чтобы я отправлялся к себе в комнату. И я пошел. Потому что подумал, что они вдвоем начнут помогать ей.

Эдит почувствовала, как по ее спине побежали мурашки. Вот они, долгие годы отрицания очевидного, поиски предлогов для оправданий. Все эти увертки, недомолвки, закрывание глаз, все легло сейчас тяжким грузом исключительно на ее совесть.

– Может быть, когда ты вырастешь, то станешь врачом. Будешь помогать другим людям. Будешь лечить людей… в том числе и как дань памяти твоей маме.

Эдит наклонилась и поцеловала мальчика в лоб. Потом осторожно вытерла слезы с его личика рукавом своего черного пальто.

После чего снова взяла внука за руку и повела домой, содрогаясь всем телом, но притворяясь, что озноб возник от пронизывающего холодного ветра, который разгулялся над рекой, остудив своим зимним дыханием все окрестности Бофорта.

Они уже миновали въездные ворота, когда она услышала глухие ритмичные удары, доносившиеся откуда-то из глубины сада. Они с Гиббсом поспешили на этот странный звук. Кэл стоял возле дуба, повернувшись к нему лицом, и в бессильной злобе молотил кулаками по стволу. Слегка отводил руку назад, а потом со всего размаха бил кулаком по дереву. Но вот он опустил руку вниз, и Эдит увидела, что все костяшки пальцев сбиты до крови. Кровь ручьями струилась на землю, окрашивая лежавший внизу ракушник в розоватый цвет.

– Кэл! – окликнула Эдит внука, спохватившись, что не успела оградить от этого ужасного зрелища Гиб-бса. Выпустив руку мальчика из своей, она бегом устремилась к Кэлу и стала осматривать его раны.

– Ты, по-моему, сломал палец. Идем немедленно в дом. Я приложу лед и перебинтую раны.

Но Кэл продолжал стоять неподвижно, словно прирос к земле.

– Я ведь сто раз говорил ей, чтобы она бросила все и уехала отсюда. Но она меня и слушать не хотела. Говорила, что любит его. Неужели в такое можно поверить? Она любила его! Бред какой-то! – Он снова повернулся лицом к дереву и стал внимательно разглядывать ствол. – Что ж, сама во всем виновата! Только сама!

Кэл дышал тяжело и порывисто. С каждым словом из его рта вырывались клубы пара и улетали прочь, унося с собой и произнесенные слова.

Эдит потянула его за рукав пальто.

– Идем, Кэл. Пошли в дом.

Но он резким движением вырвал свою руку.

– Почему нет никакого наказания? Ты же учила меня, бабушка, что каждый плохой поступок наказуем. Так где же эта твоя хваленая справедливость?

Гиббс снова расплакался, и Эдит вернулась к малышу, обняла его за плечи, прижала к себе. И почему-то вдруг вспомнила, как маленький Кэл играл в пожарных. Вспомнила тот эпизод, когда он столкнул куклу вниз, и подумала о том, как зачастую наказание само определяет свою меру для тех, кто предпочитает не задумываться о нем. Беспечный, эгоистичный мальчишка! Однако смерть матери потрясла его, нарушила привычный уклад его жизни. Как оказалось, на черно-белом фасаде того мироздания, которое он для себя выстроил, где четко определил места для плохого и хорошего, появились первые трещины. И у Эдит не было никакой уверенности в том, что ей удастся замазать эти трещины и вернуть зданию былую целостность. Скорее всего, трещины останутся навсегда.

Кэл скользнул рукой по стволу дуба, а потом закрыл лицо обеими руками.

Гиббс оторвался от бабушки и подбежал к брату.

– Хочешь, давай сыграем в шахматы? Или даже можем пойти на рыбалку.

В его голосе было столько надежды, сколько может иметь шестилетний ребенок, который продолжает верить в то, что рано или поздно, но печаль пройдет, улетит прочь, как стаи птиц, что сейчас сорвались с кроны дуба и взмыли высоко в небо.

– Отвяжись от меня! – прикрикнул на брата Кэл, и Гиббс с поникшими плечами снова засеменил к бабушке.

Кэл поднял сверкающие огнем глаза. Сколько же всяких эмоций пылали и сгорали бесследно в этом огне.

– Прости! – бросил он отрывистым тоном, обращаясь к младшему брату.

Эдит молча обняла малыша за плечи и повела к парадному крыльцу. Уже взбираясь по ступенькам, она разглядела знакомую фигуру.

– Дебора! Рада тебя видеть.

Как и предполагала когда-то Эдит, мать Деборы проболела целых десять лет, прежде чем уйти из жизни. Дочь до последнего преданно ухаживала за ней. А когда матери не стало, то выяснилось, что уже поздно мечтать о карьере юриста и возобновлять учебу в университете. Время ушло. Дебора осталась в Бофорте, подвизалась на разных общественных работах, активно и на добровольных началах трудилась в Историческом обществе.

– Прекрасная была церемония. Я ушла чуть пораньше. Подумала, вдруг вам понадобится моя помощь.

Эдит благодарно улыбнулась Деборе.

– Спасибо, Дебора. Еще как понадобится.

Дебора слегка наклонилась перед Гиббсом, положив руки на колени.

– Ты такой красивый в этом костюме. Мама гордилась бы тобой. Такой взрослый, такой самостоятельный у нее сын.

Гиббс печально посмотрел на молодую женщину. Глаза такие же, как у его старшего брата, и такая же копна золотистых кудрей на голове. Однако, пожалуй, на этом сходство и заканчивается.

– Спасибо, мэм.

Дебора слегка склонила голову набок, не отрывая взгляда от мальчика.

– У меня есть небольшой домик на острове Фрипп. Там отличные места для ловли крабов. И вообще для любой рыбалки, хоть сетями, хоть удочкой. А уж купаться – лучше места нет! Беда, что рядом со мной нет малышей, которые получали бы удовольствие от такого замечательного времяпрепровождения. А потому, если тебе когда-нибудь понадобится сообщник для всяких проделок или ты захочешь просто покататься на лодке, шепни только слово бабушке, и я тотчас же прибегу и заберу тебя с собой.

Лицо мальчика озарила улыбка, первая за все те дни, что прошли после гибели его матери.

– А Кэла тоже возьмем с собой?

– Само собой, – ответила Дебора без раздумий. – Знаешь, по моему глубокому убеждению, вода лечит все. Нет такой болезни, от которой нельзя было бы поправиться, если у тебя есть лодка, а рядом есть вода. И при этом неважно, сколько тебе лет.

Дебора распрямилась и взглянула на Эдит.

– А сейчас я всецело в вашем распоряжении. Говорите, что надо делать.

Эдит на мгновение задумалась.

– Знаешь, надо кое-что повесить.

Она зашла в дом и подошла к столику, стоящему в холле. Выдвинула один из ящиков и достала оттуда нитку с китайскими колокольчиками. Потом снова возвратилась на крыльцо и подняла колокольчики вверх, чтобы их смогли разглядеть и Дебора, и маленький Гиббс.

– Я смастерила эти колокольчики в память о твоей маме, Гиббс. Всякий раз, когда подует ветер и они начнут звенеть, знай, это твоя мама разговаривает с тобой. – Потом она повернулась к Деборе и добавила: – Ты же у нас такая высокая. Вдвоем мы с тобой управимся в два счета. Я сейчас подхвачу Гиббса на руки, а ты поможешь ему повесить колокольчики на тот крюк, который я ввинтила в балку еще вчера.

– Конечно! – охотно согласилась с ее планом Дебора. – Но, думаю, стул нам тоже не помешает.

Она мигом вскарабкалась на небольшой детский стульчик Гиббса, который стал ему уже не по росту, но Сесилия почему-то ни за что не хотела выбрасывать его. С некоторых пор Эдит приспособилась ставить на стульчик свои горшки с цветами.

Но вот она разжала ладонь, чтобы протянуть колокольчики Деборе, и в ту же минуту они выскользнули из ее руки и со звоном упали на деревянные доски настила под портиком. Эдит подняла их с пола и внимательно разглядела каждое стеклышко.

– Они разбились? – спросил у нее внук с несчастным видом.

Эдит отрицательно покачала головой.

– Нет. Все цело. Эти стеклышки столько лет шлифовали и оттачивали океанские волны, и они так закалились, что им уже ничего не страшно. Ни перепады погоды, ни падения с высоты. Небьющееся стекло. Вот и запомни: стекло кажется таким хрупким и нежным, а, как оказывается, оно может быть прочным, как сталь, и выдерживать любые нагрузки.

Эдит подала колокольчики Деборе, а сама взяла на руки Гиббса. Интересно, долго ли еще она сможет поднимать этого ребенка и носить его на руках, подумала она про себя. Дебора умело руководила движением его пальчиков, пока он вешал колокольчики на крюк.

– Хорошая работа! – похвалила внука Эдит. Она сделала глубокий вздох. – А сейчас ступай наверх и переоденься. Потом достань из-под кровати свой походный рюкзачок и сложи туда немного чистого белья и ночную пижамку. Я отправлю тебя на пару денечков к Уильямсам. А может, и неделю у них погостишь. Как получится… Пока здесь все утрясется. Хорошо?

Несмотря на то, что Бетси Уильямс и Эдит дружили всю жизнь и считались очень близкими подругами, их невестки не продолжили эту традицию, хотя сыновья у обеих были приблизительно одного и того же возраста. Гиббс и двое младших Уильямсов были закадычными приятелями, а вот Сесилия и Кэти поначалу сблизились, но потом как-то очень быстро раздружились и даже дистанцировались друг от друга. Насколько могла догадаться Эдит, дружба закончилась после совместной поездки семьями, с детьми и мужьями, куда-то на отдых. Скорее всего, Кэти случайно увидела или услышала нечто такое, что напугало Сесилию, так как она не хотела, чтобы посторонние знали, что творится в ее семье на самом деле. Кэти потом еще несколько раз забегала к ним, но Сесилия перестала бывать в доме Уильямсов. И даже больше не звонила своей бывшей подруге. Но на сегодняшней поминальной службе в церкви Кэти присутствовала, хотя они с Эдит ни разу даже не переглянулись, словно между ними пролегла пропасть. Или их развела в разные стороны какая-то страшная тайна и обе они одинаково остро осознавали и свою вину, и свое бессилие что-то изменить.

Гиббс кивнул головой в знак согласия и направился к лестнице. Эдит молча наблюдала за ним, размышляя о том, сколько должно пройти времени, прежде чем внук навсегда забудет голос своей матери и ее лицо. Дети, в отличие от взрослых, быстрее забывают перенесенное горе. Что ж, тем сильнее они будут потом корить себя за собственное беспамятство.

Эдит вспомнила Кэла, его сбитые в кровь кулаки, его вопль о справедливости, и впервые за долгие годы почувствовала, что к ней снова возвращается былая злость. И прежняя целеустремленность тоже, та самая, что толкнула ее в свое время начать сотрудничать с полицией и мастерить для них свои кукольные домики.

Повернувшись к Деборе, она сказала:

– Мне тут надо взглянуть на кое-что. А ты пока накрывай на стол. Все закуски в холодильнике. Выставляй блюда на стол и не забудь включить кофейную машину. Я мигом…

Она устремилась вверх по лестнице. Но на втором этаже пошла не в сторону своей комнаты, а направилась к дверям, ведущим в мансарду. Там было довольно прохладно, как в любом неотапливаемом помещении зимой. Эдит похвалила себя за то, что осталась в пальто. Она взяла модель самолета, которую прятала в самом дальнем углу комнаты от зоркого глаза Кэла. Тот иногда приходил вместе с ней в мансарду и наблюдал за тем, как она мастерит свои кукольные домики. Ему очень нравилось, что бабушка так скрупулезно воспроизводит все, даже самые мелкие детали. Он с интересом слушал ее рассказы о том или ином преступлении, о том, как оно было совершено и какие ошибки допустил убийца, которые в итоге и привели к раскрытию криминального дела и к поимке самого преступника. Такие рассказы вполне укладывались в его схему того, что есть правильно.

Но вот посвящать внука в тайны, связанные с крушением самолета, Эдит не стала. Как и делиться с ним той информацией, которой владела. Ведь она точно знала, кто виноват, но не хотела тыкать указующим перстом в преступника. Точнее, в преступницу. Она не могла осуждать ту женщину, считала, что не вправе выносить ей свой приговор. Ибо ей вполне были понятны мотивы, двигавшие той особой. Эдит отлично понимала, сколь велика была степень отчаяния неизвестной ей преступницы из Мэна. Собственно, кроме всепоглощающего, поистине вселенского отчаяния у несчастной ничего больше и не было.

Странно, но всю поминальную службу Эдит не переставала думать об этой неизвестной ей женщине. И о чемодане, который упал к ним в сад в ту страшную ночь. Наверняка женщина была уверена, что чемодан сгорит вместе со всем остальным багажом в момент взрыва. И в этом же огне погибнет и написанное ею письмо. Эдит представила себе, сколько лет прожила женщина в полной уверенности о собственной безнаказанности. Ведь тайна этого страшного злодеяния так и осталась неразгаданной. Напрасно она не поделилась в свое время этой жуткой историей с Сесилией. Пусть бы бедняжка знала, что не одна она такая несчастная в этом мире. Что иные женщины доходят в своем отчаянии до того, что созревают для совершения преступления. И начинают действовать, не дожидаясь помощи. Кто знает, расскажи она невестке эту историю, и, быть может, тогда и у Сесилии все сложилось бы иначе. Но что толку гадать сейчас о том, как бы все было. Это то же самое, что в бессильной ярости крушить кулаками ствол дерева, как это делал Кэл.

Эдит долго ломала себе голову над тем, почему в чемодане не было несессера с мужскими туалетными принадлежностями. Но зато осталось свободное место для него. Пожалуй, это была самая трудная часть головоломки, которую она никак не могла решить. Понять, как именно все было. И вот, как по наитию, ответ пришел сам собой. Прямо в разгар поминальной службы. Эдит даже испугалась, что может потерять контроль над собой и начать улыбаться от переполняющих ее эмоций.

Она быстро вытащила пакет, в котором хранила куклы, воспроизводящие пассажиров того злополучного рейса. Их тела были обнаружены возле развороченного фюзеляжа. Потом достала все свои заметки по этому делу, а также список пассажиров. Разложила материалы на столе рядом с морскими стеклышками, потом нацепила на нос очки и стала водить пальцем по списку пассажиров. Первый раз она пропустила нужное имя. Тогда она прошлась по списку вторично, уже более медленно, пока ее ненакрашенный ноготь не уперся в искомую фамилию. У нее до сих пор стоит перед глазами багажный ярлык, прикрепленный к ручке чемодана, на котором большими черными буквами написано: Генри П. Холден. Позднее она приписала на этом ярлыке совсем крохотными буковками его адрес. И вот сейчас она зримо представила себе безликую женщину на фоне сурового зимнего пейзажа Мэна.

Глава 25. Лорелея

Лорелея открыла глаза. Какое-то время она бездумно следила за тем, как скользят по стене ее комнаты тени, которые отбрасывает густая крона дуба за окном. Ярко-желтые лучи солнца подсказали ей, что утро уже в самом разгаре и что сегодня она проснулась гораздо позднее, чем обычно. Но все равно она чувствовала себя такой разбитой. Пожалуй, только веки ее могли двигаться без посторонней помощи.

Лорелея смутно помнила события вчерашнего вечера. Мерит привезла ее домой. Кажется, их уже поджидал Гиббс. Он дал ей попить, потом велел принять какие-то лекарства и все время разговаривал с ней, стараясь говорить спокойно и представительно. Потом она вспомнила, как чья-то маленькая ручка отбросила с ее лба волосы. Наверняка Гиббс уже обо всем догадался. Потому что она не может припомнить, чтобы сама рассказала ему о своей болезни. Но он же врач, а потому совсем не удивительно, что он и сам обо всем догадался. Взял, сопоставил разрозненные факты и все понял. Но он ведь ни о чем не скажет Мерит. Ни за что и никогда! В этом почему-то Лорелея была уверена на все сто. Явно ждет, что она сама это сделает, причем как можно скорее, не откладывая неприятный разговор на потом. Скоро… Совсем скоро она поделится своей страшной тайной с падчерицей. Просто ей нужно время, хотя бы капелька, чтобы подготовиться к исповеди.

Лорелея закрыла глаза, пытаясь понять, как она себя чувствует. Врач, который наблюдал ее в Джорджии, сказал ей как-то, что терзающие ее тело боли она должна сама научиться измерять по шкале от одного до десяти. Десять – это самая нестерпимая, самая сильная боль. Боли, которые случились у нее накануне, она оценила на шестерку, и это ее изрядно напугало. Потому что шесть – это совсем рядом с восьмью, а восемь – это уже почти конец. То есть надо безотлагательно начинать решать все самые неотложные вопросы.

Стараясь не шевелиться, она протянула руку за таблетками и почувствовала прикосновение чьей-то чужой теплой руки, которая положила ей таблетку на ладонь. Открыла глаза и увидела перед собою Мерит. Как всегда, в своей безобразной до ужаса ночной сорочке грязно-серого цвета. Падчерица стояла возле постели и внимательно разглядывала ее лицо.

– Гиббс сказал, что утром, когда вы проснетесь, вам, возможно, понадобится эта таблетка.

Лорелея благодарно кивнула головой и взяла целых две штуки. Потом стала медленно жевать их, глядя на Мерит и пытаясь привести в порядок свои хаотичные мысли.

– Который сейчас час?

Мерит взглянула на часы, стоящие на прикроватной тумбочке.

– Уже почти восемь.

Лорелея уставилась на падчерицу непонимающим взглядом.

– Да, но тогда почему вы еще в…

Она запнулась и сконфуженно умолкла, слабо взмахнув рукой в сторону Мерит.

Падчерица внимательно оглядела себя, словно желая лишний раз удостовериться, что именно ее сорочку и имела в виду Лорелея.

– Я уснула прямо в кресле, что стоит в углу комнаты. Оуэн очень беспокоился за вас. И я пообещала ему, что останусь на ночь здесь. Прослежу за тем, чтобы все было в порядке. А под утро сон сморил меня, и я заснула. И спохватилась только что.

Лорелея почувствовала, как увлажнились ее глаза, и тут же поспешно отвернулась, чтобы положить упаковку с таблетками обратно на прикроватную тумбочку.

– Спасибо вам! – сказала она дрогнувшим голосом. – Хотя вчера я сказала Гиббсу, что к утру обязательно оправлюсь и все пройдет, как будто ничего и не было. И даже сама приготовлю завтрак для всех нас. Но, должно быть, я слегка переоценила свои силы. Что-то совсем ослабела.

Мерит осторожно опустилась на край постели.

– Вчера вам было очень плохо. По словам Гиббса, такое обострение стало следствием того, что вы вовремя не приняли свое лекарство от желудка, потому что забыли его дома. И у вас случился приступ прямо там, на развалинах церкви. Надо было сразу же сказать, что вам нездоровится. И мы бы тут же вернулись домой.

Лорелея попыталась изобразить слабую улыбку.

– Да, глупо все получилось. Сама во всем виновата. Прошу простить меня за то, что доставила вам столько хлопот.

Она слегка пошевелилась и попыталась приподняться, чтобы сесть. Села и тут же замерла, прислушиваясь к тому, что творится у нее в животе.

– Пожалуй, для завтрака уже поздновато, но я могу приготовить для нас нечто среднее между завтраком и ленчем.

Мерит поднялась с кровати.

– Не глупите, Лорелея! Вам надо соблюдать постельный режим. Мы сами вместе с Оуэном что-нибудь приготовим и принесем вам поесть. – Она слегка улыбнулась. – Между прочим, Гиббс, как и я, считает, что вы очень худенькая… И что не мешает вас подкормить как следует. Когда-то папа показывал мне, как он делает свои любимые французские тосты. Кажется, у нас на кухне есть все ингредиенты, чтобы приготовить их прямо сейчас, и я…

Мерит замолчала, видно, прочитав по лицу Лорелеи, что ее стало подташнивать.

– Хорошо. Я поджарю обычные тосты. Вы должны забросить себе в желудок хоть немного пищи. Говорят, в таких случаях очень хорошо помогает куриный бульон. Надеюсь, это не выдумки…

– А вы умеете готовить куриный бульон? – поинтересовалась у нее Лорелея, чувствуя, как тошнота снова подступает к горлу.

– Нет, – честно призналась Мерит. – Но у нас в шкафу на кухне стоят какие-то куриные консервы. Думаю, их надо просто разогреть. Пара минут, и куриный суп готов.

– Нет-нет, не надо. Хватит и просто тоста. Я сейчас спущусь и сама…

От нежелательного вставания с кровати Лорелею спас Оуэн. Он ворвался в комнату, держа в руках блокнот.

– Мамочка! – воскликнул он и бросился к Лорелее, крепко обхватив ее обеими руками за шею. У Лорелеи страшно болело все тело, да и желудок продолжал бунтовать, но она не издала ни стона, ни слова жалобы. От сына так приятно пахло мылом и детским шампунем. Правда, сам Оуэн ненавидел этот запах, но терпел, потому что маме он нравился, и она продолжала упорно покупать ему именно детский шампунь. Кажется, ее мальчик еще больше раздался в плечах, подумала Лорелея, прижимая сына к груди. Самые большие события в жизни человека всегда связаны со всякими мелочами, вспомнила она слова матери, и вот сейчас, обнимая Оуэна, подумала, что мама, как всегда, была права.

Оуэн оторвался от матери и положил блокнот на кровать рядом с ней.

– Я написал доклад про Уильяма Булла[4]. Мерит предупредила меня, что если я проснусь первым, то чтобы я никого не будил, а занялся докладом. Я столько всякой информации про него нашел в Сети. Тебе даже не придется отводить меня в библиотеку.

Пряча улыбку, Лорелея принялась листать страницы блокнота.

– Отличная работа, милый. Я более внимательно просмотрю доклад чуть позже и тогда уже оценю по достоинству. Не против? Что-то я пока еще не очень хорошо себя чувствую.

Мерит взяла из ее рук блокнот и положила его на туалетный столик.

– Пусть мама еще немного отдохнет, – сказала она, обращаясь к брату. – А мы с тобой сейчас пойдем на кухню и приготовим маме пару тостов к завтраку. А ты уже ел, Роки? Пожалуй, я сумею приготовить яичницу.

– Доктор Хейвард уже накормил меня блинами с голубикой. И даже разрешил запивать блины колой. Получилось прямо как в выходной день.

Лорелея растерянно уставилась на сына. Трудно сказать, что потрясло ее больше. Тот факт, что детский врач позволил ребенку с самого утра, можно сказать натощак, пить колу или то, что Гиббс пришел к ним для того, чтобы заняться приготовлением завтрака.

– Он тебе приготовил завтрак? – воскликнула Мерит, судя по всему, ошарашенная не меньше мачехи.

– Холодильник опять не работает. Лед в морозилке тает, и вода стекает прямо по стенкам холодильника. Ты снова оставила свой мобильник на кухне. Вот я и воспользовался им, чтобы позвонить доктору Хейварду. – Мальчик взглянул на сестру и заметил недовольным тоном: – Нельзя постоянно бросать свой телефон где попало. Так он в конце концов потеряется навсегда. А доктор Хейвард уже достал все продукты из холодильника и разложил их в несколько кулеров. Он сказал, что холодильнику никакой ремонт уже не поможет. И он мне сам приготовил завтрак.

Снизу послышался звук льющейся воды и позвякивание посуды.

– Так он еще здесь?

Оуэн слегка пожал плечами.

– Но кто-то же должен был помыть посуду.

Мерит снова взглянула на свою ночную сорочку и, кажется, осталась крайне недовольна увиденным.

– Сейчас вернусь! – воскликнула она, направляясь к дверям.

Но в эту самую минуту в дверь тихонько постучали.

– Можно войти?

– Одну минуточку, – крикнула Лорелея, с трудом поднимаясь с кровати. Она подошла к туалетному столику и схватила первый же подвернувшийся под руку тюбик с помадой. Потом повернулась к Мерит. – Ловите! – негромко воскликнула она и швырнула тюбик прямо к ней. Оставалось надеяться, что падчерица знает кое-какие правила игры в футбол, а потому поймает тюбик с помадой прямо на лету. Ну, а если по части футбола она такой же чистый лист бумаги, как и во всем остальном… Что ж, тогда придется обратиться за помощью к Оуэну. Быть может, хоть он обучит ее таким вещам. Да и вообще, подумала Лорелея, стоит перейти к режиму ускоренного обучения Мерит. Ее сыну нужна старшая сестра, которая умеет все.

Мерит легко поймала тюбик правой рукой. А Лорелея устроила пантомиму и начала одними губами показывать, что делать дальше.

– Что? – непонимающе переспросила ее Мерит тоже одними губами.

– Мама хочет, чтобы ты накрасила губы, – ответил за мать Оуэн, имитируя ее мимику.

Мерит в испуге расширила глаза, потом резким движением сорвала с тюбика колпачок и мазнула помадой по верхней и нижней губе, нарисовав прямую линию вместо того, чтобы повторить все изгибы и контуры своих губ.

– Входите! – прокричал Оуэн прежде, чем Лорелея успела швырнуть Мерит пачку салфеток.

– Как вы тут живы-здоровы? – первым делом поинтересовался Гиббс у присутствующих и направился прямиком к Лорелее, которая повисла возле туалетного столика, навалившись на него всем телом. Она даже не стала сопротивляться, когда он, придерживая ее слегка за талию, повел назад к кровати.

– Мне уже гораздо лучше. Спасибо! – откликнулась она, укутывая ноги простынями. Кажется, впервые за все утро она наконец обратила внимание на то, в какой безобразной робе она предстала перед всеми. – Бог мой! – воскликнула она с неподдельным ужасом в голосе. – Должно быть, мне действительно вчера было очень плохо, если я позволила напялить на себя это уродство.

Она с усмешкой глянула на Мерит, но тут же посерьезнела, заметив неровные разводы розовой помады на ее губах.

Гиббс слегка поправил одеяло и простыни. В комнате было жарко. Слишком жарко для теплого одеяла и байкового халата. Но в последнее время Лорелея постоянно мерзла, будто тело ее уже утратило свои защитные функции и не могло ее более согревать.

Гиббс энергично потер руки.

– Я оставил в духовке еще несколько блинчиков, чтобы они не успели остыть. Вдруг кто-то из вас изъявит желание. И поджарил несколько тостов. Сейчас Оуэн сбегает на кухню и принесет на тарелке и то и другое для мамы. И стакан воды, пожалуйста, не забудь прихватить с собой.

Гиббс с улыбкой проследил за тем, как Оуэн стремительно помчался вниз, и тут впервые обратил внимание на Мерит.

– Доброе утро! – вежливо поздоровался он, сделав над собой титаническое усилие, чтобы не заметить помаду на губах Мерит. – Оуэн сказал мне, что вы всю ночь дежурили возле постели Лорелеи. – Но тут его взгляд упал на хлопчатобумажную спортивную фуфайку, которую Мерит набросила поверх ночной сорочки. – Вы все еще продолжаете спать в рубашках Кэла?

Она раздосадованно поджала губы.

– Простите, но мне нужно переодеться. Я сейчас…

Мерит направилась к дверям, но Гиббс и не подумал сдвинуться с места и уступить ей дорогу.

– Прежде чем вы уйдете… Хочу пригласить вас с Оуэном и, возможно, еще и Марис на лодочную прогулку сегодня днем. Предлагаю отправиться к песчаному острову. Там и солнца предостаточно, и порыбачить можно отлично сетями. А Лорелея пусть пока лежит, отдыхает и набирается сил. Ей тоже не помешает побыть немного одной в тишине и покое.

Мерит охватила паника, которую она не смогла скрыть.

– Нет, я остаюсь дома с Лорелеей. Вдруг ей что-то понадобится.

– Со мной все будет хорошо, Мерит. Не беспокойтесь. Постараюсь снова заснуть и просплю весь день. Сон – это то, что поможет мне восстановить свои силы. И потом, песчаный остров посреди реки – это же вам не океан. И Гиббс будет рядом, и спасательный жилет будет при вас.

В дверях снова появился Оуэн. В одной руке он держал тарелку с тостом, в другой – стакан воды. Он аккуратно поставил все на прикроватную тумбочку после того, как Гиббс сдвинул в сторону все лекарства.

Должно быть, он расслышал последние слова Гиб-бса, потому что тут же поддержал его предложение радостным криком:

– Хочу на песчаный остров! Марис говорит, что это самое потрясное место на земле. Остров располагается прямо посреди реки. Там можно увидеть столько всякой рыбы! А иногда даже и креветок.

– Креветок? – переспросила у брата Мерит. Судя по всему, приглашение Гиббса не казалось ей таким заманчивым, как Оуэну.

– Да, креветок! – подтвердил ей Оуэн. – И даже дельфинов. Марис говорит, что чаще всего дельфины встречаются в акватории порта, но они здесь обитают везде.

В эту минуту Мерит была очень похожа на маленькую девочку. Размазанная помада на губах, сползающая с плеч фуфайка, слишком большая для ее тщедушной фигуры, расширенные от испуга глаза. Наверное, именно так и подумал Гиббс, с трудом пряча улыбку.

– И все же я предпочту остаться в городе. Если я не понадоблюсь Лорелее, то тогда съезжу в магазин бытовой техники и куплю новый холодильник. Постараюсь уговорить их, чтобы они доставили мне товар уже завтра. А заодно бы вывезли из дому и старый агрегат.

– Я уже позвонил в магазин к Сиарсам. Сегодня они работают до шести. Могу на обратном пути подбросить вас туда, – предложил свои услуги Гиббс.

– Ура! Едем на прогулку! Я бегу, переоденусь в купальный костюм и заодно позвоню Марис.

Мальчик выбежал из комнаты.

– Спасибо, – сухо поблагодарила Мерит Гиббса. – Что же до водной прогулки, то с меня вполне хватило и одной… С лихвой. Все мне тогда очень понравилось… и речные заводи, и болота, и бухта… Я рада, что познакомилась с окрестностями города, в котором собираюсь жить. Есть лишь одно «но». Я никогда не любила воду, и мне всегда было не по себе, как только я оказывалась рядом с водой. А потому искренне надеюсь, что вы прекратите силой принуждать меня к тому, чего я категорически не хочу делать.

Лорелея обратила внимание на то, что ее любимая розовая тетрадь лежит на тумбочке с самого края, вне досягаемости ее руки. Сейчас почти каждый день она исписывала в тетради по целой странице, словно соревнуясь сама с собой или участвуя в неком изнурительном забеге, в котором нет четко обозначенной финишной прямой. Во всяком случае, так ей казалось пару недель тому назад. Но сейчас она все чаще ловила себя на мысли, что финиш уже где-то рядом, за углом. Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на том, что надо не забыть обязательно записать в тетрадь. Забудь все, что огорчало и доставляло тебе боль в прошлом. Но никогда не забывай того, чему научили тебя твои огорчения и невзгоды.

– А Кэл знал, что вы так панически боитесь воды? – как можно мягче поинтересовался Гиббс у своей свояченицы.

Мерит в эту минуту была похожа на затравленного зверя, уже попавшего на мушку охотника. Какое-то время она молча переминалась с ноги на ногу, готовая в любой момент сорваться с места и убежать. Пожалуй, та прежняя Мерит, которую Лорелея и Оуэн увидели по приезде в Бофорт, так бы и сделала. Но даже за тот короткий промежуток времени, что они прожили под одной крышей, Мерит сильно изменилась. То ли жара, царящая в Южной Каролине, так на нее подействовала, то ли необычные запахи болотной грязи, которыми пропах здешний воздух, но она стала другой. Оказывается, ей даже знакомо чувство радости и веселья и она может улыбаться, пусть пока лишь изредка. Создавалось впечатление, словно в ее теле вдруг открылись какие-то внутренние шлюзы, и оказалось, что все у нее внутри не так уж темно и безнадежно. Просто сердце ее застыло в ожидании, замерло в предвкушении того, когда же все пустоты, образовавшиеся в нем, заполнятся новыми чувствами. Лорелея вдруг подумала, что, вполне возможно, Мерит начала постепенно оттаивать и меняться именно в Бофорте. Красивый город. Столько воды вокруг, везде мосты, десятки островов… Все это ведь тоже имеет значение. А может быть, Мерит просто откликнулась на человеческое тепло и потянулась к близким ей людям, со стороны которых она почувствовала настоящую заботу и внимание. У Лорелеи невольно заныло сердце при мысли о том, каким же долгим был этот путь, пройденный Мерит навстречу людям, и как далеко еще ей до полного и окончательного выздоровления.

Мерит не отвела глаз, и Лорелее даже захотелось захлопать в ладоши. Молодец! Хорошо держится. Сейчас она видела перед собой ту Мерит, о которой так много рассказывал ей когда-то Роберт.

– Да, он знал, что я боюсь воды, – коротко ответила она Гиббсу.

Гиббс молчал, явно ожидая продолжения. А все же он – отличный педиатр, лишний раз восхитилась про себя Лорелея. Ведь умение молчать – это лучший способ разговорить ребенка и заставить его поделиться с врачом всеми своими страхами о тех привидениях, которые живут под его кроваткой.

И Мерит продолжила свой монолог. Она заговорила с откровенным вызовом, будто ожидая, что Гиббс примется немедленно возражать ей.

– И при этом он испытывал какое-то сладострастное чувство удовлетворения при виде моего страха. Что-то во всем этом было извращенное. Словно он присутствовал при моем наказании, которое он считал вполне заслуженным. Вот только за что наказание? Я даже понятия не имела, что такого я сделала. Но вот он был таким, наш Кэл, не так ли? Везде и всюду искал обстоятельства, оправдывающие его, или, что еще хуже, расценивал все как справедливое возмездие, кару Господню за твои грехи, даже мнимые. И не столь уж важно, каким извилистым и запутанным был при этом ход его рассуждений.

У Гиббса дернулась от тика щека.

– А он хоть пытался каким-то образом помочь вам побороть этот страх? Научиться справляться со своими фобиями? Брал ли он вас когда-нибудь на море искупаться?

Мерит замерла на месте.

– Один раз.

У нее дрогнул подбородок, словно она собиралась еще что-то добавить к сказанному. Но в этот момент она содрогнулась всем телом, и Лорелея даже испугалась за нее. У Мерит был такой вид, что ее вот-вот стошнит.

– Ничего хорошего из его затеи не вышло. Свой страх я так и не поборола. Зато Кэл получил повод называть меня трусливым созданием. Наверное, так оно и есть. Ведь я до сих пор боюсь воды.

Какое-то время Гиббс и Мерит молча сверлили друг друга взглядами, словно ожидая, кто сдастся первым и отведет свой взгляд в сторону, признав поражение.

– Тогда почему бы вам не взять себя в руки и не постараться доказать себе обратное, доказать, что он был не прав? – медленно начал Гиббс, тщательно подбирая каждое слово.

Мерит взглянула на него с таким видом, будто он только что предложил ей стать на голову и спеть в таком положении какую-нибудь рэп-композицию. У нее уже задвигалась челюсть, словно она приготовилась в очередной раз озвучить свой отказ и сказать: «Нет!», но Гиббс снова опередил ее:

– Оставим пока в стороне все попытки Кэла помочь вам. Обещаю, вы получите от нашей прогулки одно лишь удовольствие. И еще раз клятвенно заверяю, что верну вас домой в целости и сохранности.

Лорелея безвольно откинулась на подушки. На душе у нее стало тепло и покойно, как это всегда бывало с ней, когда она в сотый раз просматривала свою любимую мыльную оперу.

Мерит лихорадочно оглядела комнату, словно пытаясь зацепиться за малейший предлог, чтобы ответить отрицательно. Ничего подходящего! Она снова посмотрела на Гиббса и с тяжелым вздохом выдавила из себя:

– Хорошо! Но только при условии, что мы вернемся домой пораньше, чтобы еще успеть купить холодильник.

Гиббс улыбнулся. Лорелея подумала, что у Мерит должно хватить опыта, чтобы понять, как слабеют колени у женщин, когда мужчина улыбается им такой улыбкой.

– Договорились! – коротко бросил он.

Мерит повернулась к дверям с видом мученицы, готовой взойти на костер, но Лорелея остановила ее.

– Прихватите с собой вон тот пакет с вещами от «Белл». – Она кивнула в сторону объемного пакета, стоявшего у дверей. – Кое-что из того, что я купила еще в Джорджии, нужно было бы вернуть. Там и ярлыки все есть. Разве что срок уже вышел. И теперь я могу сдать вещи только при условии, что куплю что-нибудь взамен. Но мне ничего не нужно. А потому я отложила несколько вещей для вас. Решила, вдруг они вам понравятся. Там, кстати, и один красивый купальник есть… сплошной, в стиле сороковых годов. Думаю, на вас он будет смотреться просто превосходно.

Какое счастье, порадовалась в душе Лорелея, что Мерит уже успела истратить весь запал своей энергии на препирательства с Гиббсом. В противном случае она ни за что на свете не стала бы молча подхватывать пакет с пола и ретироваться из комнаты, не проронив ни слова.

Они с Гиббсом прислушались к тому, как хлопал пакет по ногам Мерит, пока она шла по коридору к себе. Но вот за ней закрылась дверь ее спальни и стало тихо. А через пару секунд раздался громкий протяжный стон.

– Наверное, взглянула на свое отражение в зеркале, – констатировал Гиббс и виновато улыбнулся.

Лорелея рассмеялась и сразу же почувствовала себя гораздо, гораздо лучше. Вот что делает с людьми смех, подумала она. Самое лучшее лекарство на свете!

– Будьте добры! Подайте мне, пожалуйста, вон ту розовую тетрадь и ручку, – попросила она Гиббса.

А когда он выполнил ее просьбу, то тут же принялась строчить в свою тетрадь очередное наставление сыну, пока еще не забыла.

«Никогда не давай даме тюбик с помадой без зеркальца».

Глава 26. Мерит

Я уставилась на собственное отражение в зеркале, висевшем над туалетным столиком в моей спальне. Купальник алого цвета сидел превосходно. Он действительно был выдержан в стиле ретро. Линия выреза в форме сердечка, нижняя часть, напоминающая коротенькие мальчиковые шорты. И хотя купальник был закрытым, я, тем не менее, чувствовала себя очень сексуальной. Правда, само это чувство было мне не так чтобы уж очень хорошо знакомо. Со стороны, наверное, выглядит так, будто влезла ненароком в чьи-то старые растоптанные башмаки. Но странно, мне не хотелось снимать с себя этот купальник. И переодеваться в шорты и в майку, в которых я щеголяла на нашей прогулке в прошлый раз, тоже не хотелось. Во всяком случае, я не могла заставить себя сделать это.

Раздался звонок в парадную дверь, а следом послышался жизнерадостный голосок Марис. Я обреченно вздохнула. Поздно! Пути назад нет. Послышался легкий стук в мою дверь.

– Мерит! Это я, Лорелея. Можно войти?

Я открыла дверь и отступила на шаг назад, давая ей возможность разглядеть меня всю с ног до головы.

– Вау! Превосходно! Аппетитная, словно свежая сдобная булочка с кусочком тающего масла сверху.

– Надо понимать, это комплимент? – спросила я, прикрывая за мачехой дверь.

– Да. Пора вам начать приучать себя к комплиментам. Во всяком случае, всякий раз при получении очередного комплимента делайте вид, что вы ни капельки не удивлены. Коротко поблагодарите, и на этом все.

Она попыталась изобразить свою фирменную ослепительную улыбку, но улыбка не смогла скрыть выражения усталости в ее глазах. Пугала также бледная желтизна кожи на шее и в области декольте, где макияж помочь уже не мог.

– Не знаю, понравится ли вам вот это, но на всякий случай я купила. Женщина никогда не должна выходить в люди без соответствующих аксессуаров. Вот! – Она протянула мне шифоновый шарф такого же оттенка, что и купальник. Шарф небрежно повис на ее руке, а на указательном пальце второй руки болтался солнцезащитный козырек в красно-белую полоску.

Я с сомнением покачала головой при виде этих аксессуаров.

– Спасибо, Лорелея. Большое спасибо! Но, честное слово, с меня достаточно и одного купальника. Разве нет?

– То есть вы хотите сказать, что с вас хватит и той красоты, что уже есть? Ах, солнышко мое! Красоты никогда не бывает много. А потому всем нам надо стараться изо всех сил выглядеть как можно красивее.

Ну не буду же я препираться с больной женщиной. А потому я безропотно стала перед зеркалом, а Лорелея принялась драпировать шарф у меня на плечах, завязав длинные концы спереди в красивый свободный бант.

– Вот это и есть наш последний штрих, – заметила она удовлетворенно. – Все равно что надеть котелок на голову Фреда Астера. – Она восхищенно хлопнула в ладоши и прижала руки к груди. – Вне всякого сомнения, красный – это ваш цвет. Вы выглядите просто фантастически.

– Спасибо, – ответила я, еще не до конца уверенная в том, что мне нужен красный шарф с бантом.

Лорелея подошла ко мне еще ближе.

– Ну вот! Сами видите, как все просто…

– Что все?

– Как просто можно заработать лишний комплимент.

Лорелея снова улыбнулась и взглянула на мое отражение в зеркале.

– Дайте-ка я покажу вам, как надевать козырек, не испортив прическу на голове.

Она развела в обе стороны края козырька и осторожно нацепила его мне на лоб, а потом защелкнула застежку под моим конским хвостом.

– Не подтягивайте его слишком высоко… Тогда у вас будет такой вид, словно вам море по колено. Но и слишком низко надвигать на глаза тоже не надо… Иначе никто не разглядит вашего лица. – Мы встретились взглядами в зеркале. – А хотите, я вам слегка подровняю челку? Вы потрясающе выглядите, но не беспокойтесь, я умею обращаться с ножницами.

От избытка новых идей у меня тут же закружилась голова, и я лишь слабо отмахнулась рукой.

– Спасибо, Лорелея. Но меня уже ждут внизу. Как-нибудь в другой раз.

– Ах, какая жалость, что у нас не было времени на педикюр. У меня есть такой изумительный лак для ваших ноготков. Тоже именно ваш цвет. Но зато я принесла подходящую губную помаду. И даже сейчас покажу вам, как следует ею пользоваться.

– Нет! – воскликнула я с нескрываемым ужасом, вспомнив, каким позором для меня обернулся предыдущий опыт. До сих пор ощущаю на языке запах мыла, с помощью которого я оттирала рот и губы, чтобы избавиться от следов помады. – Да если честно, то не вижу особой надобности в том, чтобы красить губы. Мы же отправляемся на лодочную прогулку, а потом будем загорать на пляже.

Лорелея одарила меня снисходительной улыбкой. Наверное, именно так она улыбается, когда Оуэн озвучивает что-то такое, что либо является неправдой, либо пока просто не поддается его разумению.

– Выглядеть красивой – это вовсе не значит быть такой, какой видят тебя люди. Это значит – дать остальным почувствовать, что ты сама думаешь о себе.

Я повернулась к мачехе.

– Снова из копилки наставлений вашей матери?

Лорелея покачала головой.

– Нет. Я сама дошла до этой простой истины.

Она положила руки мне на плечи и заставила снова повернуться лицом к зеркалу.

– Скажите честно, вы сейчас чувствуете себя красивой?

Лишь короткий миг понадобился мне для ответа.

– Да, чувствую.

Она улыбнулась во весь рот и сбросила руки с моих плеч.

– Вот и замечательно. Тогда будем считать, что я выполнила свою работу на отлично. Ступайте и развлекайтесь на полную катушку. Только не забудьте про солнцезащитный крем или лосьон.

Я быстро натянула шорты поверх купальника, затем схватила хозяйственную сумку, в которую уже раньше зашвырнула махровое пляжное полотенце и лосьон от загара.

– Все взяла. Ничего не забыла.

Лорелея недовольно нахмурилась при виде моей сумки.

– Нам еще предстоит поработать над вашими остальными аксессуарами. И ради всех святых! Прошу вас! Воспользуйтесь моими босоножками. Даже если они будут немного жать, все равно они будут смотреться на ногах гораздо лучше вашей обуви. Сами подумайте! Мокасины и купальник. Ужас! Босоножки я оставила у черного входа.

– Хорошо, – быстро согласилась я и ринулась к дверям. Но на пороге замерла, вдруг почувствовав, как сжалось у меня сердце от давно не испытываемых эмоций, переполняющих меня сейчас.

Несколько раз я делала попытку заговорить, но получилось не сразу, пока я не нашла подходящие слова.

– Спасибо. Спасибо за все. Я знаю, что не заслуживаю вашей доброты.

– Пожалуйста. В одном ты не права, Мерит, – ответила мне Лорелея, неожиданно перейдя на «ты». – Доброта нужна всем. И особенно тем из нас, кто считает, что мы не заслуживаем доброго отношения к себе.

Я вспомнила слова Гиббса, который как-то сказал, что никогда не встречал таких замечательных женщин, как Лорелея, и впервые я подумала, что он прав. И неожиданно для себя самой я вдруг рванула к ней и сжала ее в своих объятиях, почувствовав под своими пальцами, какие же хрупкие и тоненькие у нее косточки. Она тоже обняла меня и даже погладила по голове, словно я ребенок, которого она прекрасно понимает. И она даже знает, что еще мне хотелось бы сказать ей, но просто я пока не могу найти подходящих слов.

Я разжала кольцо своих рук, повернулась и выбежала из комнаты, не произнеся более ни слова. Главное, не зацепиться за что-нибудь ногой, подумала я, ничего не видя перед собой из-за слез, набежавших на глаза.

Пока я спускалась по лестнице, до меня снизу долетали оживленные детские голоса, но вот громко лязгнула задняя дверь, и в доме сразу же установилась звенящая тишина. Я распахнула дверь на кухню в полной уверенности, что там никого нет.

Гиббс стоял у стойки, перед ним лежал список пассажиров разбившегося самолета. Но вот он поднял глаза и не сумел скрыть своего удивления.

– Вау! – воскликнул он восхищенно.

Я уже почти была готова оглянуться назад, чтобы посмотреть, а не следует ли за мной по пятам Лорелея.

– Спасибо? – сдержанно поблагодарила я, как меня и учила Лорелея, но почему-то облекла свою благодарность в вопросительную форму.

Он слегка улыбнулся.

– Хорошее начало. Но следующий раз, когда станете благодарить, говорите утвердительным тоном, а не вопросительным.

Пропустив его реплику мимо ушей, я поставила на стол свою сумку и принялась разглядывать холодильник. Дверца распахнута настежь, морозильная камера уже успела оттаять полностью, внутри камеры темно. Потом я перевела взгляд на портативные кулеры, стоявшие на полу. В них Гиббс уже загрузил все замороженные продукты из вышедшего из строя холодильника.

– Нам же тоже нужен кулер, чтобы взять с собой какие-то продукты, – заметила я.

– Уже стоит упакованный и ждет нас, – ответил Гиббс. – Мама Марис обо всем позаботилась. Прислала свой кулер вместе с арбузом и соками для детворы. И про бутылочки с холодной водой тоже не забыла. А я от себя добавил несколько бутербродов и пару закусок. По дороге заедем ко мне и прихватим еще и пиво.

– Пиво?

– Ну конечно. Кто же отправляется на песчаный остров без пива? Это просто непозволительно. Лично вам могу предложить коктейль «Маргарита» из текилы и лимонного сока.

– Нет, уж лучше пиво, – поспешила согласиться я, пытаясь вспомнить, когда же я в последний раз пробовала пиво. Наверное, тогда, когда мы с Кэлом еще только начали встречаться. Потому что очень скоро после того, как мы стали мужем и женой, я поняла, что мне нужно постоянно держать себя в полной боевой готовности и быть начеку, чтобы в случае чего успеть отреагировать мгновенно.

– Отлично. У меня еще есть пара складных пляжных кресел. Их мы тоже захватим с собой. Жаль, нет места для волейбольной сетки. Но если вы любительница пляжного волейбола, то там будет тьма народу, которым позарез нужны игроки.

– А что представляет собой сам остров? – поинтересовалась я, мысленно представив себе спортивную площадку посреди реки.

– Такая длинная песчаная отмель, протяженностью не менее мили. Самый настоящий рай на земле, излюбленное место отдыха для всех жителей Бофорта. Обычно по воскресеньям туда выезжают целыми семьями, родители с детьми, но сегодня будний день, а потому приготовьтесь лицезреть самые минималистические бикини и огромное количество накачанных мускулистых торсов.

– Хорошо! Постараюсь настроить себя на подобное зрелище, – ответила я и попыталась улыбнуться, но страх воды не отпускал меня. – И часто вы там бываете?

– Увы, не так часто, как хотелось бы. После гибели мамы Дебора Фуллер часто вывозила меня на остров. Иногда вместе с Кэлом. Но он ведь был на целых десять лет старше, и ему очень скоро наскучило пасти ребенка. Он предпочитал отправляться на остров уже в компании своих приятелей. Позднее я довольно часто бывал на острове вместе с семьей Уильямсов. Как правило, сама миссис Уильямс участия в наших вылазках не принимала. Думаю, она с большим удовольствием выпроваживала всех нас из дома, а потом наслаждалась тишиной и покоем. Трое мальчишек в доме – это, знаете ли, не шутки. Плюс я, четвертый. Потому что я постоянно околачивался у них в доме, проводя большую часть своего времени там, а не здесь.

Легкая тень набежала на его помрачневшее лицо. Я невольно подалась к нему, желая узнать побольше подробностей.

– Это был ваш собственный выбор?

Гиббс покачал головой.

– Не сразу. Долгие годы я думал, что бабушка специально спроваживала меня из дома, потому что не хотела возиться со мной. И лишь намного позже, точнее уже сейчас, когда я снова переступил порог этого дома, я понял, что это было не так. – Гиббс стал машинально барабанить пальцами по стойке. – Стали всплывать в памяти отдельные эпизоды, всякие мелочи.

Он бросил отрешенный взгляд в окно, через которое в кухню проникали разноцветные блики. Солнечный свет отражался и играл в морских стеклышках, висевших за окном, пронизывал их насквозь, рассыпаясь столпами голубых и зеленых искр.

– Помню, – снова заговорил Гиббс, оторвавшись от своих мыслей, – бабушка смастерила китайские колокольчики в память о моей покойной матери. Сказала, что каждый раз, когда ветер начнет шевелить их и они запоют, то это я буду слушать голос своей мамы. – Он снова глянул в окно, уносясь воспоминаниями в те давние дни. – Тогда она еще мне сказала, что нельзя вылечить того, кто не понимает, что он сломлен. Думаю, она все же имела в виду маму.

Гиббс снова повернулся ко мне лицом.

– В этом доме всегда было слишком много криков, много шума. Наверное, именно поэтому я так рано пристрастился к чтению. Книги давали мне возможность укрыться, уйти с головой в другой мир. Кэл тоже пытался, но у него это плохо получалось… А вообще-то он, как мог, оберегал меня от…

Гиббс замолчал, будто сама эта мысль только что озарила его, вырвавшись из тьмы забвения о прошлом.

– От нашего отца, – закончил он и добавил: – Когда отец напивался, он был не самым приятным человеком на свете.

Я невольно содрогнулась, представив себе, каково было маленькому Гиббсу в этом доме в окружении несчастных и сломленных людей. Попыталась вообразить себе Кэла, защищающего своего маленького братишку.

– Где-то за месяц до своей смерти отец поднял на меня руку в последний раз, и тогда Кэл впервые дал ему сдачи. После этого отец меня уже больше не трогал. А потом как-то все успокоилось, и я большую часть времени проводил здесь, с бабушкой. У меня было такое чувство, что она очень остро нуждалась в общении со мной. И постоянно повторяла, что я – ее последняя надежда, хотя я плохо понимал, что именно она имеет в виду. А потом Кэл неожиданно уехал, и бабушка замкнулась и ушла в себя. Его отъезд стал для нас громом среди ясного неба. Но оставим эту тему. Тем более что и сам Кэл ни разу в своих письмах мне не обмолвился о причинах, подтолкнувших его к этому шагу.

Он слегка склонил голову.

– Когда мне сообщили, что дом унаследовала вдова Кэла и что она даже планирует переехать сюда на постоянное жительство, во мне снова вспыхнула надежда, что вы поможете мне собрать этот пазл, восполнить недостающие в нем фрагменты. А получилось все с точностью до наоборот. Сейчас я совершенно сбит с толку.

Гиббс окинул меня внимательным взглядом, видно, ожидая моей реакции в надежде, что я начну говорить или вдруг каким-то необычным образом предъявлю ему недостающие куски головоломки, решением которой он занят столько лет. Увы-увы! Все, что я смогла ему вручить, это обувная коробка, в которой Кэл хранил свои детские сокровища: пулю времен Гражданской войны и ржавый болт от разбившегося самолета.

– Я бы тоже очень хотела помочь. Но, признаюсь, я не меньше вашего сбита с толку. Особенно после встречи с Сэнди Бич. По всему получается, что тот Кэл, который когда-то жил с вами под одной крышей и встречался с такими девушками, как Сэнди, не имеет ничего общего с тем мужчиной, который объявился в Мэне, а потом женился на мне. – Я нервно сглотнула слюну, пытаясь разобраться в причинах такой нервозности. – Совершеннейшая бессмыслица получается.

– Отнюдь! Никакой бессмыслицы.

Я глазами показала на его папку.

– Нашли что-то новое?

Он уставился на меня долгим взглядом, прежде чем взял в руки список пассажиров.

– Нет, ничего нового. Вот все пытаюсь понять, каким образом имя вашего дедушки, если только это был он, оказалось в этом списке. Но поскольку самолет летел из Мэна, то, скорее всего, это так и есть. – Он стал задумчиво барабанить пальцами по папке, предавшись размышлениям. – Вы говорили, что никогда не видели своего дедушку. Что ваша бабушка никогда не говорила вам о нем.

– Никогда! – кивнула я головой в знак согласия. – Помню, еще в детском саду в День бабушек и дедушек до меня вдруг дошло, что у всех остальных детей по две бабушки и по два дедушки, а у меня только один. Но мама сказала тогда, что ее отец, мой дедушка, умер, когда она была еще младенцем, и она тоже никогда не видела его.

Гиббс низко склонил голову, уставившись глазами на папку.

– Наверняка у Деборы есть электронные адреса различных архивных сайтов. Надо попросить ее, чтобы она отыскала метрические данные вашего дедушки. Когда он родился, когда умер… Просто для того, чтобы удостовериться, что это именно тот человек, что значится в списке.

– И что дальше, если предположить, что это он? – спросила я.

Наши глаза встретились.

– Сам не знаю. Я все еще надеюсь, хотя бы частично, что это все-таки не он.

Потому что в природе не существует такого явления, как несчастный случай. Никто из нас не произнес этих слов вслух, но они буквально витали в воздухе.

Задняя дверь широко распахнулась, и в кухню, запыхавшись, влетела Марис.

– Доктор Хейвард! Скорее! Оуэну нужна ваша помощь! Он сильно поранился.

Девочка круто развернулась и снова бросилась на улицу. Мы побежали следом. Оуэн сидел на земле, задрав одну ногу вверх, сжимая обеими руками лодыжку, и изо всех сил пытался не заплакать. Гиббс опустился рядом с ним на колени, я плюхнулась с другой стороны, подхватив брата за плечи. Гиббс принялся осторожно ощупывать ногу.

– К счастью, обошлось без перелома, – констатировал он уверенным тоном спустя какое-то время. – Но небольшое растяжение связок, безусловно, есть.

У мальчишки сразу же вытянулось лицо.

– А на песчаный остров нам можно?

Гиббс продолжал колдовать над его лодыжкой, потом тщательно обследовал ступню и всю голень.

– Сейчас я приложу к ноге лед и наложу тугую повязку. Но оснований для того, чтобы отменить нашу поездку на остров, я не вижу. Просто пообещай мне в течение дня не наступать на эту ногу, не опираться на нее всем весом тела. А вечером, когда будешь ложиться спать, постарайся держать ногу повыше. Подушечку подложи или что еще.

– Обещаю! – честно заверил Гиббса Оуэн.

Гиббс поднялся с земли, потом осторожно поднял Оуэна. А я в это время стояла и разглядывала сад.

С того момента как Лорелея занялась его облагораживанием, я была в саду лишь однажды, тогда ночью, когда мы ловили с братом светлячков. Куда подевались заросли сорняков, куда исчез общий вид запущенности и заброшенности этого места… Дорожки, выложенные белым камнем, искрились в лучах солнца, напоминая своим жизнерадостным видом иллюстрации к сказкам. Низкие изгороди из аккуратно подстриженных кустарников радуют глаз своим ярким цветением. Вдоль всех дорожек расставлены горшки с цветами. Они так похожи на зрителей, которые обычно теснятся вдоль трассы, на которой разворачиваются какие-нибудь спортивные соревнования.

Каменный кролик расположился прямо напротив статуи святого Михаила, и по выражению их физиономий складывалось стопроцентное впечатление, что эти двое ведут неспешный и долгий разговор о чем-то своем. Почти не сомневаюсь, что Лорелея специально поставила своего кролика именно так.

Скамейку сдвинули с ее прежнего привычного места, а небольшая насыпь, упирающаяся в фундамент статуи святого, была срыта почти до самого основания. Рядом виднелась неглубокая ямка, вокруг которой лежали кучи земли и камни. Судя по всему, за один из них и зацепился Оуэн, оступился и угодил в яму.

Гиббс проследил глазами за моим взглядом, пока я разглядывала выступ, который скорее всего стал причиной травмы ноги брата.

– Полагаю, это Лорелея все тут преобразовала? – спросил он у меня.

– Само собой! Я и представить себе не могла, что она навела в саду такую красоту. А вот эту ямку я заприметила еще раньше. Но оказывается, она гораздо глубже, чем я думала.

Гиббс молча кивнул и нахмурился.

– Такое впечатление, что Лорелея попыталась самостоятельно все тут разровнять и срезать насыпь полностью. Но не успела. Я завтра загляну к вам и доведу начатое до конца.

– Взгляните! – воскликнула Марис, присевшая на корточки возле ямы. – Там что-то есть!

Она наклонилась и извлекла из земли прямоугольный кусок истлевшей кожи, к которому был прикреплен какой-то заржавевший предмет, похожий на пряжку. Он болтался почти на одной нитке.

Пока Гиббс продолжал поддерживать Оуэна, я согнулась над ямой, и Марис положила находку мне на ладонь, а потом отряхнула руки и вытерла их о свои шорты. От куска кожи пахло тлением и землей. Такой же слабый запах разложения стоял и в самой яме.

Я стерла грязь, налипшую на предмет, и увидела маленький лоскуток, который покрывал сравнительно чистый кусок пластика. Между ними даже сохранились остатки бумаги с едва различимыми буквами, написанными черными чернилами.

– Судя по всему, это багажный ярлык, – задумчиво обронила я, перевернув предмет другой стороной. – Но вот только что он делает здесь, в саду?

Мы с Гиббсом посмотрели друг на друга.

– Хороший вопрос! – негромко воскликнул он.

Оуэн кое-как доковылял до кухни, опираясь на руку доктора. Причем Марис ринулась вперед, предусмотрительно открыв для них двери и выдвинув стул специально для Оуэна. А я же замешкалась в саду, все еще держа в руке багажный ярлык, ощущая всей своей кожей не только его вес, но и следы разрушений, которые учинило над ним время. Я прислушалась к окружающей меня тишине, нарушаемой лишь мелодичным перезвоном китайских колокольчиков, свисавших с задней стены дома. Легкий ветерок раскачивал разноцветные стеклышки в разные стороны, заставляя их лепетать о чем-то своем и донося до окружающих голоса из прошлого.

Глава 27. Мерит

Но вот продукты погружены в машину, я стою рядом с задней дверцей внедорожника Гиббса, ожидая, пока усядутся дети. Несмотря на охватившую меня нервозность, я не преминула заметить, как Оуэн куртуазно открыл дверцу, пропуская вперед Марис, и лишь после нее вскарабкался на сиденье сам. Я уже было намеревалась поинтересоваться у брата, почему это со мной он не демонстрирует подобного обхождения, но в эту минуту увидела, что Гиббс придерживает для меня дверцу переднего сиденья.

И тут до меня дошло, что в отсутствие Лорелеи предполагается, что место рядом с водителем займу я. Разумеется, еще не поздно залезть на заднее сиденье вслед за детьми, а потом выдерживать на себе их насмешливые взгляды… да и взгляды Гиббса тоже. Но сейчас я не была вполне уверена, что смогу и дальше жить со спокойной совестью, продемонстрировав всем такую элементарную трусость.

– Благодарю! – коротко обронила я и закинула свою сумку в кабину, поставив прямо перед сиденьем, после чего позволила Гиббсу помочь мне забраться внутрь. Вначале я хотела сказать ему, что не нуждаюсь ни в чьих поддержках, тем более что в машине есть удобная подножка. Но потом вдруг неожиданно передумала. Не скрою, учтивость Гиббса была мне даже приятна. К тому же хороший пример для Оуэна, как джентльмену надо обращаться с дамами. Последний аргумент окончательно перевесил все мои сомнения.

Как только Гиббс закрыл дверцу, я постаралась как можно дальше отодвинуться от водителя и стала застегивать свой ремень безопасности. Жаль, что не надела сразу и спасательный жилет, мелькнуло у меня. Вдруг окажемся в воде?

Но едва Гиббс тронулся с места, как меня тут же охватила паника, расправила свои крылья, подобно летучей мыши, и тут же вцепилась когтями мне в горло и принялась душить.

– Вы, судя по всему, немного страдаете клаустрофобией, – вскользь заметил Гиббс. – Но если бы вы сейчас надели на себя спасательный жилет, то ремень безопасности не застегнулся бы.

Я уставилась на него во все глаза.

– А откуда вы знаете, о чем я думаю? Как догадались?

– По глазам. Ваши глаза выдают вас полностью. Мои маленькие пациенты точно такие же. Я тоже все читаю в их глазах.

– То есть для вас я тоже ребенок?

Он окинул меня быстрым взглядом, и легкая улыбка тронула его губы.

– О нет! Что вы! Совсем напротив. Просто подумал, что из вас получился бы никудышный игрок в покер. Да и полицейский следователь тоже бы из вас не вышел.

У меня невольно растянулись губы, и я издала короткий смешок.

– Спасибо за предупреждение. Пригодится на тот случай, если я вдруг вознамерюсь сменить сферу деятельности.

Я взглянула в окно и с удивлением обнаружила, что мы уже подъезжаем к мосту. Оказывается, поняла я, Гиббс намеренно отвлекал меня всякими разговорами. Вот он посмотрел в зеркальце заднего вида на Оуэна и сказал:

– Роки! Расскажи-ка ты нам, дружок, какие-нибудь интересные факты, которых мы пока не знаем.

Оуэн даже подпрыгнул на сиденье, горя нетерпением немедленно излить на нас ворох занимательной информации.

– А вы знаете, к примеру, что все рыбы-клоуны начинают жизнь мальчиками, а потом постепенно превращаются в девочек?

– А мужские особи морского конька могут даже иметь деток, – тут же подала голос Марис. Я повернула голову назад.

– Ты это серьезно?

Две детские головки энергично закивали в знак того, что они не шутят.

Но стоило мне снова развернуться лицом к ветровому стеклу, как от моей улыбки не осталось и следа. Мы уже въехали на мост и помчались вперед. С двух сторон замелькали стремительные тени от боковых перекрытий. Однако все произошло так быстро, что я даже не успела подготовить себя и начать делать дыхательные упражнения.

Гиббс взял меня за руку и слегка пожал ее, а потом снова положил свою руку на руль управления.

– Думаю, вы предпочитаете, чтобы я держался за баранку обеими руками, не так ли?

Я глянула себе на колени, туда, где лежали сцепленные намертво мои руки. Но все же приятно было почувствовать тепло его прикосновения к своей коже. В том месте, где он коснулся моей руки, даже немного покалывало. Я почувствовала себя вполне сносно. Оказывается, проехать по мосту – это совсем не так уж и страшно, особенно если рядом с тобой сидит человек, который может взять тебя за руку. Ощущение вселенского одиночества внутри меня тоже немножко сместилось куда-то в сторону, открыв доступ свету, который сплошным потоком хлынул в мою душу.

Я подняла голову и заставила себя взглянуть на мост в упор, на высокие балочные перекрытия и решетки основного пролета. Хотя взглянуть вниз, на воду, мужества у меня не хватило.

– А ведь вы не предупредили меня заранее, что нам снова придется ехать по мосту, – укоризненно произнесла я.

– Но нам же надо заехать ко мне, чтобы взять лодку. А тут лишь одна дорога, через мост. Или пришлось бы делать длиннющий объезд. Кстати, спешу сообщить вам, что каждый май жители Бофорта устраивают некое подобие благотворительного мероприятия, которое называется «Праздник на воде». На тот случай, если вам вдруг тоже захочется принять в нем участие.

– Нет, – поспешила отказаться я. – Ну, если только в качестве зрителя. Понаблюдать, например за тем, как будете выступать вы.

Последние слова я уже процедила сквозь плотно сжатые зубы. Несмотря на то что мы уже проехали почти весь мост, я все еще пыталась занять себя разговорами, чтобы восстановить нормальное дыхание.

– Ну, официально я не заявлен в соревнованиях по плаванию. Хотя в прошлом изредка участвовал в подобных заплывах.

Я взглянула в боковое зеркальце и увидела, как стремительно удаляется от нас мост, и почувствовала, как тут же расслабились все мои мускулы.

– Ну вот! Поздравляю! Вы сделали это, – негромко прокомментировал все случившееся Гиббс. – Наш Кэл посрамлен.

– Не могу сказать, что я больше не боюсь. Но, кажется, на сей раз я действительно справилась.

Слабая улыбка тронула мои губы. Повернувшись лицом к Гиббсу, я вдруг спросила у него:

– Расскажите мне, как вы участвовали в заплывах на реке.

Гиббс мельком взглянул назад. Марис и Оуэн с головой ушли в игру под названием «Ловись, рыбка» на игровом планшете, который предусмотрительно прихватил с собой Оуэн.

Потом он сделал радио потише и сказал:

– Я был тогда глупым подростком. И вот мы вместе с младшим Уильямсом вылакали по паре банок пива каждый и решили, что нет ничего забавнее, чем прогуляться ночью по мосту, вскарабкавшись на самый верх. Конечно, мы шли по пешеходной части моста, там не так высоко, но все же. Словом, в какой-то момент я перелез через перила и полетел вниз…

Я почувствовала, как сердце у меня екнуло и тоже упало куда-то вниз.

– А что же ваш друг? Не сумел удержать?

– Да он и не заметил, что я упал. Как шел себе впереди, так и продолжал шагать. А потом пошел к себе домой и завалился спать.

– Ваша бабушка, должно быть, с ума сходила от неизвестности…

– И она ни о чем не догадывалась, пока ей не позвонили какие-то хорошие люди. Они как раз проплывали мимо на лодке… Словом, спасли… Вытащили меня из воды уже где-то в миле от моста. Там ведь сильное течение…

Гиббс протер лицо рукой.

– Вообще-то я не люблю вспоминать эту дурацкую историю и редко кому ее рассказываю. Мне до сих пор стыдно думать о том, что мое первое столкновение со смертью случилось исключительно по собственной же глупости, и ничего больше. Но это был хороший урок, и я запомнил его на всю жизнь. И еще кое-что понял.

Он замолчал, а я с нетерпением ожидала продолжения. Наконец я не выдержала и спросила:

– Что именно вы поняли?

– По-моему, я уже однажды слышал эту фразу из уст Лорелеи. Все, что с нами происходит в жизни, имеет свою причину. Возможно, это происшествие повлияло на мой профессиональный выбор, и я стал врачом. Кто знает? А вы сами задумывались когда-нибудь над тем, что тоже не случайно уцелели в той трагедии? Быть может, судьба сберегла вас для чего-то важного и нужного.

Меня снова охватила паника. Страшные картинки аварии замелькали перед глазами: слепящий свет, а потом вдруг сразу темная холодная бездна ледяной воды.

– Нет, я об этом никогда не задумывалась.

Я решительно тряхнула головой, пытаясь отогнать от себя наваждение, сосредоточиться на пыльной дороге, стелющейся впереди, на приятной зелени мха, который сплошным слоем заплел стволы дубов, проносившихся мимо, до самой их кроны.

– Пожалуйста! Давайте больше не будем об этом, ладно? Я не хочу!

– Поймал! Поймал рыбу! – радостным тоном оповестил всех нас Оуэн, совершенно не прислушиваясь к тому, о чем говорят взрослые.

– Главное, что вы не утонули, – заметил Гиббс спокойным тоном.

Я сжала руками икры ног, оставляя на коже глубокие борозды от ногтей.

– Не утонула, потому что мама вытолкнула меня из машины сквозь разбитое стекло. – Я еще глубже вонзилась ногтями в кожу. – А когда я повернулась назад, чтобы помочь ей, она снова оттолкнула меня от себя.

Какое-то время мы ехали молча. Я с треском открыла окно. Только для того, чтобы убедиться в том, что снаружи царит духота и страшно жарко.

Голос Гиббса, когда он снова заговорил, звучал ровно и внушительно, как это бывает, когда врач готовит больного к уколу.

– Нам трудно понять, на что способна мать ради того, чтобы спасти свое дитя. Для этого, как минимум, нужно самим стать родителями. Я часто сталкиваюсь с подобной же силой духа у тех родителей, чьи дети находятся в критическом состоянии. Да и по Лорелее я это тоже хорошо вижу. – Он снова замолчал, видимо, взвешивая каждое слово, которое собирался сказать. – Будьте с ней добры, Мерит. Думаю, что именно сейчас лишняя порция доброты придется ей как нельзя более кстати.

Я повернулась к нему лицом. Его слова удивили меня… И одновременно разозлили.

– По натуре я человек замкнутый, – начала я, – гораздо более сдержанный на проявление чувств, чем большинство других людей. Но вряд ли кто-то скажет, что я недобрый человек. В любом случае, я больше не отталкиваю ее от себя, если вы это имели в виду.

Он молча кивнул. Я увидела, как забилась жилка на его щеке.

– Лорелея одна растит сына, что всегда непросто. Она сильная женщина, вне всякого сомнения. Но нежная забота любящих ее родных не помешает и ей. Сама она ведь постоянно заботится о других. А уж что касается сына, то, думаю, нет такой жертвы, на которую она не пойдет ради него, если будет уверена в том, что это послужит ему во благо.

Я молча посмотрела на свои сцепленные руки, лежавшие на коленях, потом взглянула на ноги. Красноватые следы от ногтей все еще виднелись на коже. Прислушалась к веселому детскому смеху, раздававшемуся с заднего сиденья.

– Как, например, взять и сорваться с места, приехать в другой штат, и все ради того, чтобы мы наконец познакомились с Оуэном, так? – Я нехотя улыбнулась и снова отвернулась к окну, вдохнув в себя полной грудью порцию тяжелого, влажного воздуха. – Признаюсь, поначалу меня это сильно вздернуло. Моя мама пожертвовала собой, чтобы спасти меня, и я всегда помнила об этом.

– А потому, когда ваш отец познакомился с другой женщиной, вы восприняли это в штыки. Решили, что отец предал память матери, да?

– Да, что-то в этом роде. Он всегда говорил мне, что любил маму. Но жизнь есть жизнь, ясное дело, ему хотелось создать новую семью, заново обустроить свою жизнь. Поймите, дело здесь не в Лорелее. Я бы точно так же враждебно отнеслась к любому его выбору. Мне несносна была уже сама мысль о том, что он мог полюбить другую женщину… другую, а не мою мать. Я так и не смогла простить ему Лорелею. Я словно мстила им обоим, хотела наказать, заставить их страдать так же сильно, как страдала сама. Потому что я видела гибель мамы, я была рядом с ней тогда, в этой ледяной воде. Я, между прочим, спорила с ней в тот самый момент, когда она потеряла управление машиной.

Гиббс ничего не сказал в ответ. Какое-то время мы молча прислушивались к тому, как потрескивают грязные ракушки под шинами нашего автомобиля, как о чем-то увлеченно щебечут дети, поглощенные игрой. Вдруг прямо перед нами у самого края дороги возник белоснежный аист. Вот он не спеша грациозно взмахнул своими крылами, словно желая утихомирить бешеное сердцебиение в моей груди. Мама любила птиц, любила наблюдать за ними, как они суетятся вокруг кормушек, которые мы обычно развешивали по всему периметру двора. Наверняка ей бы тут понравилось. Красивое место, экзотические цветы, обилие редких тропических птиц, многие из которых внушают суеверный страх своим доисторическим происхождением.

Я прижалась лбом к стеклу, разглядывая аиста, пока мы медленно проезжали мимо. Кажется, птица тоже разглядывала меня своими круглыми желтыми глазами, словно понукая продолжить свою исповедь. Что-то в Гиббсе внушает доверие, располагает к откровенности. Когда-то мне казалось, что Кэл тоже такой. Может быть, и поэтому мне вдруг захотелось излить свою душу Гиббсу целиком, без остатка, будто желая получить от него отпущение всех моих грехов, чего я никак не заслуживаю. А может быть, я все еще та, прежняя Мерит, которая продолжает надеяться, что сумеет вытолкать его вон из своей жизни. Чтобы он наконец оставил меня в покое и не мешал наслаждаться собственным одиночеством, в поисках которого я и приехала в Бофорт.

Я продолжила свой рассказ.

– Я пыталась помочь ей, но она застряла между сиденьем и рулем. И она… она оттолкнула меня от себя. Она знала, что я умею плавать. В свое время, когда я была еще маленькой девочкой, мама буквально силой заставила меня посещать закрытый бассейн и брать там уроки по плаванию. Даже несмотря на то, что сама она всю жизнь просто панически боялась воды. Так я и выплыла из кабины через разбитое ветровое стекло. И ногу тогда порезала… Выплыла и поплыла, и плыла до тех пор, пока не достигла берега.

Я сглотнула слюну и почувствовала на губах солоноватый на вкус воздух, совсем не такой, как у нас в Мэне. Попыталась прийти в себя, снова задвинуть в прошлое ту страшную холодную ночь с ледяным дождем, которая врезалась мне в память до мельчайших подробностей, словно я разглядываю все происходящее откуда-то со стороны, как обычный свидетель происшествия. Сделала еще один глубокий вдох, втянула в себя запах болот и горячей от солнца травы. Когда-то все эти запахи были мне чужды, а вот поди ж ты… стали уже почти родными. И снова я подумала о Кэле. Как он мог бросить всю эту красоту и уехать отсюда навсегда?

Последовал очередной взрыв детского смеха на заднем сиденье, я закрыла глаза, стараясь погрузиться в этот смех и отогнать от себя прочь невеселые мысли. Но то ли так на меня подействовала летняя жара, то ли присутствие мужчины рядом неожиданно развязало мне язык, но слова полились из меня с новой силой.

– Кэл сказал мне, что я поступила подло и трусливо, бросив маму в машине. И то, что я стала бояться воды, он тоже назвал трусостью. Он говорил, что я хотя бы должна была попытаться спасти ее.

Гиббс молчал. Неужели мне наконец удалось невозможное? И я таки оттолкнула его от себя. Я попыталась успокоиться, напомнить опять же себе самой, что именно этого я и хотела, но то чувство, которое сейчас овладело мной, едва ли можно было назвать удовлетворением. Скорее, нескрываемое разочарование и невыносимая тяжесть в груди.

Он даже не взглянул в мою сторону, когда начал говорить. Говорил негромко, почти тихо, и только побелевшие костяшки пальцев, которыми он сжимал руль, выдавали его внутреннее напряжение.

– Храбрость вовсе не означает, что человек не испытывает страха. Храбрость – это когда человек делает что-то такое, чего, по его убеждению, он никак не может сделать. В том, что вы поплыли вперед, отчаянно пытаясь выбраться на берег, больше храбрости, чем можно было бы подумать. – Он распрямил пальцы, чтобы кровь вновь заструилась по венам. – Я уже однажды говорил вам, Мерит. И повторяю это снова. Вы гораздо более мужественная и смелая женщина, чем думаете о себе. И вы из тех, кто выживает. Никогда не забывайте об этом.

Я почувствовала, как мой позвоночник размягчился и почти растекся по кожаной обивке сиденья. Я с усилием вытолкнула из легких скопившийся внутри воздух, словно выпуская из себя тех демонов, которые гнездились в недрах моей души. Такое чувство, словно долгие и долгие годы я была прикована к инвалидному креслу, а тут мне вдруг сказали: «Вставай и беги».

– И я тоже поймала! – громко выкрикнула Марис, возвращая меня в день сегодняшний и напоминая о том, где я нахожусь и куда мы все направляемся.

Я взглянула на Гиббса.

– Вы так говорите потому, что мне снова предстоит карабкаться в лодку, да?

Я думала, он отреагирует на мой вопрос улыбкой, но Гиббс остался серьезным.

– Отчасти и поэтому тоже. Но, как мне кажется, это увещевание стоит повторять вам снова и снова, много раз, пока вы не запомните наизусть.

Что-то было в том, как он произнес эти слова, такое… необычное. Он отмерял каждое слово, словно капли детского сиропа от кашля, боясь перепутать с дозировкой: перелить или недолить. Нет, наверняка он имел в виду не только лодку.

Когда мы подъехали к дому Гиббса, дети тотчас же извлекли из машины свои пляжные сумки с игрушками и полотенцами, два небольших складных кресла, которые мы позаимствовали у матери Марис, и понеслись вместе со всем имуществом прямиком к причалу, хотя Гиббс и кричал им вдогонку, обращаясь персонально к Оуэну, чтобы тот берег свою ногу и не наступал на всю ступню. На что Оуэн ответил делом, заковыляв так быстро, как это было возможно с перевязанной ногой.

Как ни странно, но мне сильно полегчало. Будто камень с души свалился, который давил меня своей тяжестью столько лет. Я сбросила с ног босоножки Лорелеи, с наслаждением ступая по мягкому песку босыми ногами. Уже и не припомню, когда я в последний раз ходила по земле босиком.

Я помогла Гиббсу отнести к причалу остальные наши вещи, но вот перегружать их уже непосредственно на саму лодку пришлось одному Гиббсу. Я не возражала против такого распределения обязанностей и занялась тем, что стала напяливать на себя спасательный жилет. Более того, настояла, чтобы и дети тоже последовали моему примеру. Гиббс же пока отказался. Сказал, что свой жилет он наденет после того, как сбегает в дом и переоденется. А потому всякий раз, когда он запрыгивал на лодку с очередной порцией вещей, я страшно нервничала.

Кажется, он заметил мою нервозность и широко усмехнулся.

– Боитесь, что могу покалечиться? – спросил он у меня.

– Боюсь, что если вы – не дай бог! – получите какую-нибудь травму, то мне придется сесть за руль и самой вести машину через мост, – недовольно нахмурилась я в ответ.

Гиббс распрямился и серьезно посмотрел на меня.

– Ни за что! Я никогда не допущу подобной ситуации. Во всяком случае, пока вы не будете морально готовы к такому шагу.

Пока вы не будете морально готовы к такому шагу. Значит, он полагает, что в один прекрасный день у меня хватит силы духа, чтобы пересечь мост на машине самостоятельно. Ну да! Ведь он же считает меня сильной и храброй.

– Когда аллигаторы откладывают яйца, еще неизвестно, кто там потом вылупится из них – самочка или самец, – с важным видом сообщил нам Оуэн очередную порцию научно-познавательной информации. – Все зависит от того, где именно произошла кладка. Если место теплое, то вылупляются мальчики, а если там попрохладнее, то девочки.

– А с чего это ты вздумал вдруг завести речь об аллигаторах? – поинтересовалась я у него и с опаской огляделась по сторонам.

– Да потому что их здесь полным-полно, – откликнулась Марис самым будничным тоном.

Я тут же попятилась назад от кромки причала и взглянула на Гиббса в надежде, что он успокоит меня, скажет, что детвора просто подкалывает меня. Но вместо этого он сказал:

– Они никого не тронут, пока не тронут их. Словом, живи себе спокойно и им не мешай жить.

– Да! – Я почувствовала, что у меня даже зубы от страха застучали. – По-моему, вы уже говорили это… раньше…

– Они не такие агрессивные, как крокодилы, – пояснил мне Оуэн. – Аллигаторы они и есть аллигаторы. Надеюсь, нам повезет и мы своими глазами увидим одного из них.

От возбуждения он даже встал на цыпочки и слегка подпрыгнул. Помнится, отец тоже всегда так делал в предвкушении чего-то интересного или хорошего.

Наше внимание привлек громкий всплеск воды в метрах десяти – пятнадцати от причала. Я инстинктивно протянула руку вперед, чтобы предупредить детей и оттащить их в случае чего подальше от берега.

– Ой, это же дельфин! – воскликнул Оуэн, тыча пальцем в ту сторону, где по воде вначале пошли круги, а потом она стала накатывать на пирс, и даже деревянный настил причала слегка качнулся под нашими ногами.

Над водой, совсем близко от нас, появился серый плавник, следом в воздухе мелькнуло туловище дельфина. Я даже смогла рассмотреть блестящую скользкую кожу животного. Вот он изогнул спину, солнце заиграло на его коже, и в ту же секунду он нырнул под воду и скрылся в ее глубинах. Мы безмолвно уставились в то самое место, откуда он так неожиданно появился, и таращились так, пожалуй, пару минут. За что и были вознаграждены. Дельфин по достоинству оценил наше терпение и снова вынырнул из воды. Его миндалевидной формы глаза были полны почти человеческих чувств, а длинная пасть с мелкими острыми зубами вдруг приоткрылась, словно он улыбался нам. Но вот дельфин снова грациозно изогнулся дугой и прыгнул над водой, видно, демонстрируя свое расположение к нам. После чего опять нырнул под воду и скрылся из виду.

– Ты это видела, Мерит? – спросил меня Оуэн дрожащим от волнения голоском, явно потрясенный увиденной картиной.

– Видела! – ответила я почти шепотом. Какое фантастическое место! Просто сказка какая-то… Тут тебе и болотная грязь, и топи, и полчища насекомых, распевающих свои рулады на все голоса, и длинноногие птицы с такими же длинными грациозными шеями, и дельфины, кувыркающиеся в воде прямо у тебя под носом. Странная мысль вдруг пришла мне в голову. А что, если все, что было в моей жизни раньше, все взлеты и падения, победы и поражения, все это в итоге и привело меня сюда, в этот благословенный край?

Оуэн продолжал пожирать глазами водную гладь, словно экстрасенс, вознамерившийся заставить дельфина снова показаться над водой.

– У нас дома в саду стояли качели-скамейка. Мама говорила, что это ее самое любимое место. Она считает, что где бы мы ни жили, у нас всегда должно быть свое любимое место. Такой укромный уголок… Точнее, своего рода опорный пункт, как при игре в пятнашки. Где ты можешь укрыться хотя бы на время и спрятаться от всех своих проблем. И где тебя никто не «запятнает» и не догонит.

Оуэн широко распахнул свои глаза, и в них отразилась вся синева бездонного неба.

– Отныне это место будет моим самым любимым, – заключил он не по-детски серьезно.

Гиббс положил руку ему на плечо.

– И ты можешь приходить сюда в любое удобное для тебя время, Роки. Помни об этом.

Потом он бросил быстрый взгляд на часы.

– Пора в путь! Я проверил, когда сегодня прилив. Главное – успеть вовремя. Тогда получим все по полной программе. И не будем уподобляться туристам, которых всегда полно на острове. Те устремляются на песчаный остров спозаранку, еще до того как начинается отлив, и остров все еще стоит в воде. Ну, а мы должны появиться там строго по расписанию, когда вода уже начнет спадать. Негоже нам уподобляться заезжим гостям и зря мокнуть вместе с ними.

Гиббс и Оуэн помогли нам с Марис занять свои места в лодке, а потом сели сами. Я зажала руки между коленями, стараясь лишний раз не открывать рот и не кричать в испуге всякий раз, когда дети станут опускать руки в воду. Но из-под солнцезащитного козырька я зорко отслеживала речную акваторию на случай, если вдруг поблизости окажутся аллигаторы, которые захотят полакомиться на завтрак детскими пальчиками. Лодка медленно плыла по течению, легкий ветерок слегка шевелил шифоновый шарф у меня на плечах, приятно холодя кожу.

– Как вы? В порядке? – прокричал мне Гиббс, стараясь перекрыть рев мотора, который он включил уже на полную мощность.

Я молча вскинул вверх большой палец, с наслаждением впитывая всем телом солнце и солоноватые брызги воды. Я сняла козырек и наклонила лицо вниз, попытавшись представить себя, как я плыву откуда-то снизу, отталкиваясь от самого дна, наверх, навстречу солнцу.

Лодка наша почти вплотную приблизилась к песчаному берегу. Несмотря на сравнительно ранний час, остров был уже забит людьми до отказа. Впрочем, Гиббс сказал, что в ближайшие полчаса количество отдыхающих еще более возрастет и здесь уже начнется самое настоящее столпотворение. Издали остров смотрелся очень живописно, напоминая огромное абстрактное полотно. Яркие вкрапления разноцветных купальников на фоне золотистого песка, бесконечные вереницы белоснежных лодок, мерно покачивающихся на волнах возле самого берега в такт веселым музыкальным ритмам, раздающимся из самых разных уголков острова. Все слишком ярко, слишком громко, всего слишком много, но я вдруг почувствовала приятную пустоту в желудке от охватившего меня радостного волнения.

Когда-то Кэл еще мальчиком коротал на этом острове свое свободное время. И потом, уже став молодым человеком, тоже постоянно приезжал сюда. Может быть, мне удастся отыскать следы того мальчика, затерянные на этом песке, среди этих речных волн. Хотелось бы мне хоть одним глазком увидеть маленького Кэла. Или Кэла-юношу… Того Кэла, которого я полюбила когда-то и который тоже полюбил меня, хотя бы какой-то частью своей души. Надо же мне хоть как-то найти оправдание тем семи годам, что длился мой брак с ним. А для этого мне нужно отыскать следы Кэла здесь, на этом острове.

Поскольку наша лодка была сравнительно небольшой, то Гиббс искусно сманеврировал между другими плавсредствами и сумел пробиться в первый ряд и занять место по соседству с двумя яхтами, несколькими моторками гораздо более внушительных размеров и парой таких же деревянных лодок, как и наша, но еще более древним, судя по их внешнему виду. Красиво играя мускулами, Гиббс уверенным и точным движением бросил якорь в направлении идущей волны. У меня язык прирос к небу от восхищения при виде такой ловкости и красоты.

Потом он сбросил с себя спасательный жилет и швырнул его в лодку, следом скинул с ног спортивные туфли. Дети уже тоже стащили с себя жилеты и башмаки. Но вот Гиббс легко выпрыгнул из лодки прямо в воду, которая была не выше его колен. Потом он взял на руки Марис и тоже поставил ее в воду, потом взялся за Оуэна. Несмотря на все усилия, сберечь повязку на его ноге сухой не удалось. Гиббс внимательно проследил за детьми, пока они окончательно не выбрались на берег, и лишь потом повернулся ко мне. Я взглянула в воду, прикидывая глубину. Раз ему по колено, то мне будет гораздо выше.

– Может, снимете уже спасательный жилет? – предложил он вполголоса.

Я посмотрела на людей, которые теснились на острове. Ни на ком не увидела спасательных жилетов. Потом снова перевела взгляд на Гиббса. Сомнения продолжали терзать меня.

– Я буду держать вас за руку все время, пока вы не вскарабкаетесь на берег. И шагу не дам сделать самостоятельно. Но на руках я вас не понесу.

Еще пару недель тому назад эти слова сильно разозлили бы меня. Но сейчас я увидела в них только призыв к действию. Дескать, смело иди вперед. Шагай, как ты шагала все эти годы после гибели матери.

Я быстро расстегнула пряжки на спасательном жилете и взглянула на воду. Пока я прикидывала, как стоит мне шагнуть вниз с максимальной грациозностью и изяществом, Гиббс обхватил меня за талию с обеих сторон, приподнял в воздух, но не шлепнул прямо в воду, как это он проделал с детьми, а на некоторое мгновение задержал на высоте и лишь потом осторожно опустил. Кончиками пальцев я почувствовала мягкий влажный песок у себя под ногами.

– Ну как? – тихо спросил он у меня. Его горячее дыхание обожгло мне шею. Я с трудом оторвала прилипший к небу язык для того, чтобы произнести одно-единственное слово.

– Отлично!

Отлично, подумала я про себя, чувствуя его руки у себя на талии и тесно прижимаясь грудью к его груди.

– Вот и хорошо!

Он опустил свои руки, потом взял, как и обещал, меня за руку и повел на берег. Уже когда я в полной безопасности заняла свое место рядом с Марис и Оуэном, он еще раз окинул меня внимательным взглядом.

– Если вы хотите, чтобы все наши вещи благополучно были выгружены из лодки на берег, попрошу отпустить мою руку.

Я смутилась и немедленно освободила его руку. А потом мы все выстроились цепочкой, и разгрузка имущества была проведена в кратчайшие сроки. Но я все время продолжала ощущать тепло его руки.

Мы расположились в небольшой бухте, которую образовал один из речных рукавов. Уселись на креслах, а дети между тем с наслаждением месили прибрежную грязь, а потом бежали в реку смывать ее. Гиббс снял повязку с ноги Оуэна, чтобы она просохла, пообещав, что как только мы снова сядем в лодку, чтобы отправиться домой, он снова перевяжет его. Несмотря на то что дети – и Марис и Оуэн – чувствовали себя в воде как рыбы, всякий раз, когда они отправлялись искупнуться, Гиббс шел вместе с ними. Я же оставалась на пляже, отслеживая ситуацию издалека.

Накупавшись всласть, детвора занялась сооружением песочного замка с глубоким рвом вокруг. Гиббс уселся в кресло под тентом рядом со мной, подтянул к себе поближе сумку-холодильник, извлек оттуда банку с пивом и протянул ее мне.

– Вы точно не хотите искупнуться? Я бы снова позволил вам держаться за мою руку, – воскликнул он нарочито шутливым тоном и улыбнулся. Однако серьезное выражение его глаз свидетельствовало о том, что он не шутит.

Я отрицательно качнула головой.

– На сегодня, думаю, с меня уже достаточно воды… Как-никак, а я перебралась на берег вброд.

Гиббс энергичным движением сорвал со своей банки крышку.

– Вы говорили, что ваша мама заставляла вас брать уроки плавания. Наверняка вы не забыли то, чему вас там учили.

Я прижала холодную банку с пивом к своей пылающей щеке, пытаясь остудить тот жар, который бушевал внутри меня и который не имел никакого отношения к солнечным лучам.

– Нет, не забыла, – ответила я медленно, подбирая каждое слово. – Но все равно мне категорически не хочется окунаться в воду. Я вообще не люблю воду.

Я почувствовала на себе его взгляд и повернулась к нему лицом.

– Вы как-то сказали, что Кэл попытался однажды помочь вам преодолеть свою водобоязнь. Как именно?

Я поднесла банку ко рту и сделала три больших глотка. Холодное пиво растеклось по моему горлу, кровь забурлила. Тогда я сделала еще три глотка, стараясь побыстрее опьянеть. Опьянеть и все забыть.

– Лучше вам этого не знать, – ответила я, вдавливаясь всей тяжестью своего тела в кресло.

– Но я хочу! Иначе бы и не спрашивал.

Я вскинула запястье вверх, решительно осушив банку с пивом до дна, и замерла в ожидании того момента, когда хмель, растекшийся по жилам, ударит мне уже в голову и полностью вырубит мои мозги.

Потом скосила глаза в сторону и уставилась на реку, туда, где мост соединяет прибрежную часть Бофорта с Ледис-Айленд. Сотни людей пересекают этот мост каждый день, и никто из них даже не задумывается, как высоко в этот момент они находятся над землей. Или что может случиться, если вдруг их автомобиль потеряет управление и свалится с моста в реку.

Язык мой стал тяжелым, слова с трудом пробивали себе дорогу наружу.

– Он наполнил ванну ледяной водой и сунул туда мою голову. И держал меня до тех пор, пока я уже не смогла больше дышать. Потом вытащил голову из воды, дал мне возможность сделать вдох и снова окунул в воду.

– Подлец! – Гиббс отшвырнул от себя пустую банку и, опустившись на колени, подался ко мне. Он долго смотрел на меня. Глаза его стали золотистыми от солнечного света, и сейчас они были совсем не похожи на глаза моего покойного мужа. – Если бы я только знал… Уж я бы сумел остановить его. Сделал бы что-то такое, чтобы он впредь не смел даже прикасаться к вам. – Он немного помолчал. – Вплоть до того, что убил бы его собственными руками.

– Зачем вам было убивать его? – Веки мои стали тяжелыми, я попыталась поморгать, но получилось плохо. Сознание работало вяло. Все же алкоголь сделал свое дело. В голове все плыло и качалось в такт речным волнам, набежавшим на берег от стремительно промчавшейся мимо моторки. – Зачем вам было это делать? Я его сама убила.

Пустая банка выпала из моих рук и покатилась по песку, глухо ударившись о его банку.

Гиббс приподнялся и погладил меня по щеке, осторожно смахнув выкатившуюся слезу. Нет, я совсем не хотела плакать. И уже давно перестала орошать слезами все, что имело отношение к Кэлу. Но вполне возможно, сейчас я оплакивала не столько его, сколько саму себя.

– В тот вечер, когда он погиб, он извинился передо мной, уходя на работу. Сказал, что горько сожалеет о случившемся и сам себя ненавидит за то, что не может вовремя остановиться. А еще сказал, что любит меня.

Я зарылась ногами в песок, чувствуя его живительную прохладу. А как бы это было, если бы зарыться в песок всем телом? С головой… – мелькнуло у меня. Каждая отдельная песчинка почти невесома. Но какой же тяжелой покажется земля, если вздумать похоронить себя заживо.

– А я ему тогда ответила, что есть лишь один единственный способ, который может спасти нас обоих. Чтобы он вошел в огонь и больше из него не вышел. – Я зябко повела плечами. – Вот так он и сделал.

Гиббс бережно коснулся рукой моего затылка, а потом привлек к себе и закрыл мой рот поцелуем. Когда он оторвался от моих губ, лицо его было необычно серьезным.

– Мне жаль, – сказал он. – Я сожалею, что тебе пришлось пройти через все это и рядом с тобой не оказалось ни одного человека, кто бы смог помочь тебе. И еще мне жаль, что ты продолжаешь винить себя в его смерти. – Он снова уселся в кресло, не отводя от меня своих глаз. – Ты гораздо сильнее и мужественнее, чем думаешь сама. Как бы мне хотелось, чтобы ты сумела взглянуть на себя моими глазами.

– Доктор Хейвард! – раздался у нас за спинами тоненький голосок Марис. – А можно мы останемся на острове до заката? Мы всегда так делаем, когда выбираемся сюда всей семьей.

Гиббс поднялся со своего места.

– К сожалению, сегодня не получится. Нам же еще холодильник нужно купить. Но песчаный остров никуда от нас не денется. И уж точно не уплывет прочь. Так что мы еще сюда обязательно вернемся. И не раз. Договорились?

Он взял меня за руку и помог подняться с кресла.

– Я больше не буду тебя принуждать ни к чему, о’кей? А когда почувствуешь, что готова к тому, чтобы нырнуть в воду и начать плавать, скажешь мне сама.

Я послушно кивнула головой и стала собирать наши пожитки. А потом помогла Гиббсу перегрузить их в лодку.

Мы покинули остров, когда солнце еще стояло высоко в зените. Я молча следила за тем, как убегает от нас река. Ее широкое течение постепенно разбивалось на отдельные рукава, петляющие среди зарослей болот. Среди этих топей и заводей прошло детство Кэла. Его дух все еще незримо витает в этих местах, скрываясь в кронах дубов и зарослях болотного тростника. Хотелось бы мне увидеть его мальчишкой, посмотреть, каким он был тогда. Быть может, я бы сумела простить тогда и того мужчину, в которого он превратился с годами.

Я задрала лицо к солнцу и невольно зажмурилась от необъятной шири неба над нашими головами. Почувствовала, как губы сами собой складываются в улыбку. Ты гораздо сильнее и мужественнее, чем думаешь сама. Нет, я еще не вполне поверила словам Гиббса, но, по крайней мере, почувствовала, что за теми стенами, которыми я сама отгородила себя от окружающего мира, кипит жизнь. И она сулит столько самых разных возможностей!

Глава 28. Лорелея

Лорелея с силой ухватилась рукой за перила и прислушалась к стрекоту швейной машинки, доносящемуся из столовой. Воскресный день уже близился к завершению. Оуэн вместе с Марис и ее родителями с самого утра развлекался на песчаном острове. Без привычного детского смеха в доме царила унылая тишина. Печаль и грусть были разлиты в воздухе, и Лорелея даже обрадовалась, услышав громкое стаккато швейной машины.

Она преодолела еще две ступеньки и снова остановилась, чтобы передохнуть. Утром она с трудом, но все же напялила на себя свое любимое летнее платье в форме трапеции и даже не стала перепоясывать его, чтобы подчеркнуть талию, как обычно делала. В конце концов, трапеция – это классический стиль, который подходит всем женщинам без исключения, выгодно подчеркивая те или иные достоинства их фигур. Кстати, это наблюдение она уже тоже успела занести в свою Тетрадь умных мыслей.

Шлепанцы на высоких каблуках она упрятала в шкаф и теперь разгуливала по дому в старых тапочках Мерит. Ей пришлось потратить целых полчаса, чтобы убедить падчерицу, что она больше не может соблюсти равновесие, когда ходит на высоких каблуках, а потому просит ее отдать на время свои старые тапки. Лорелея и сама поразилась тому, как легко ей далось такое решение. Да и вообще, как мало ее волнует в последнее время все то, что связано с ее внешностью. Такое впечатление, что она постепенно начинает освобождаться от своей телесной оболочки и тело сбрасывает те вещи, которые ей больше не понадобятся.

Спустившись вниз, она еще раз остановилась под аркой, ведущей в столовую. Стены слабо отсвечивали в лучах солнца, которые потоком лились сквозь высокие, чисто вымытые окна. Тем более что Мерит уже успела снять с них тяжеленные шелковые драпри и пропахшие пылью ночные шторы. Ту же самую операцию она проделала и на всех остальных окнах в доме. А еще начала потихоньку переставлять мебель и составила себе длиннющий список всех безотлагательных дел по дому, необходимых для того, чтобы сделать его удобным для проживания. Ушедшая с головой в домашние хлопоты, она напоминала Лорелее птичку, занятую обустройством гнездышка для своих будущих птенцов.

– Чем занимаемся? – поинтересовалась она, подходя к Мерит поближе. Та склонилась над длинным куском нежно-голубой материи.

Мерит сняла ногу с ножного привода и взглянула на Лорелею.

– Переделываю занавески для окон в холле. Правда, сам шелк старый, но все еще в хорошем состоянии. К тому же он такой красивый. Грех выбрасывать. Словом, дух Новой Англии во мне по-прежнему живет и побеждает. Рачительность и еще раз рачительность, всегда и во всем. Вот я и решила немного видоизменить форму старых занавесок. Думаю, на такое моего мастерства хватит.

Лорелея нагнулась над швейной машинкой, чтобы получше рассмотреть саму ткань.

– Если бы это был мой дом, то я бы предпочла повесить на окнах в холле тяжелые бархатные шторы с кистями, как в романе «Унесенные ветром». Но, к счастью, это не мой дом, – закончила она шутливым тоном и с улыбкой взглянула на Мерит, хотя далеко не все в ее словах было шуткой.

– Я никогда не видела этого кинофильма, только много слышала о нем. А хотите, я смастерю вам платье из того, что останется? Я еще, правда, не решила, стоит ли украшать чем-нибудь занавески по низу. Но точно там не будет ни рюшек, ни оборок. И все эти гирлянды под потолком и фестоны, которые пузырятся, словно воздушные шары, я тоже уберу твердой рукой. Да, именно так. Рука у меня не дрогнет, когда я начну их кромсать.

– Так говоришь, ты не видела «Унесенных ветром»? Но это же все равно что признаться в том, что ни разу в жизни не была на бейсбольном матче. Или никогда не пробовала яблочный пирог.

– Да, я никогда не видела этого кинофильма. И книжку тоже не читала. И не смотрите на меня такими глазами. Уверяю вас, я не одна такая.

– Хм! – неопределенно хмыкнула Лорелея, давая падчерице понять, что она не сомневается в том, что Мерит – это единственный человек на свете, который по каким-то совершенно непонятным для нее причинам никогда не видел лучший фильм всех времен и народов. – Как только у нас в доме появится новый телевизор с приставкой, я обязательно куплю DVD с этим фильмом. Мы даже можем устроить совместный просмотр. У меня просто в голове не укладывается, что ты еще не успела посмотреть такое замечательное кино.

Внимание Лорелеи отвлекли звуки за окном. Гиббс вовсю орудовал лопатой, разравнивая землю вокруг статуи. Он уже успел сбросить с себя рубашку и положил ее на скамейку рядом. Влажная от пота майка плотно обтягивала его красивый мускулистый торс. Но вот он оторвался на мгновение от работы и отер краем майки струящийся по лицу пот, позволив Лорелее понаблюдать какое-то время за тем, как соблазнительно играют мускулы на его руках.

Лорелея перевела взгляд на падчерицу.

– А этот мужчина действительно очень хорош.

На щеках Мерит тотчас же заиграл румянец, что косвенно свидетельствовало о том, что она и сама того же мнения. Что ж, это уже шаг в нужном направлении. Всего лишь шаг, но Лорелея искренне надеялась, что еще протянет какое-то время и дождется того момента, когда Мерит осмелеет настолько, что будет готова озвучить свои мысли вслух.

– А что он там делает? – поинтересовалась у нее Лорелея.

– Вот, старается избавить вас от тяжелой работы. Вам же нельзя поднимать ничего тяжелого, а вы самостоятельно переставили скамейку, двигали ее с места на место. Мы, естественно, сильно забеспокоились, когда обнаружили это. Вдобавок еще и пытались сами разровнять землю вокруг статуи. – Мерит тоже посмотрела в окно. – Кстати, в той ямке, которую вы выкопали, мы нашли полуистлевший багажный ярлык. Вот Гиббс и решил прокопать поглубже. Вдруг что еще отыщется. А потом он опять засыплет яму землей и разровняет все вокруг.

– Кажется, его уже мучает жажда. Может быть, стоит отнести ему чашечку сладкого чая, а? – предложила Лорелея.

– Я бы отнесла, если бы он у нас был. Заказ на тот холодильник, который я хочу, пока не подтвержден и не принят к исполнению. Гиббс отдал нам временно свой маленький холодильник, который стоял у него в офисе. Видно, придется пересмотреть свой заказ, остановиться на какой-нибудь другой модели, что я, скорее всего, и сделаю. Но в той модели, которую я выбрала сначала, было все, что нам нужно. Даже дозатор для мороженого, вмонтированный прямо в дверцу, о чем просил меня Оуэн. Так что пока запасаемся терпением и ждем. А в маленьком холодильнике, сами знаете, много не поставишь. Только самое необходимое.

Лорелея с трудом подавила в себе раздраженный вздох.

– Тогда отнеси ему хотя бы стакан простой воды из-под крана, – подсказала она Мерит и бросила на нее многозначительный взгляд.

Мерит снова посмотрела в окно, остановила машину и поднялась со своего места.

– Хорошо! Сейчас отнесу. От глотка свежей воды он наверняка не откажется.

Лорелея проследовала за падчерицей на кухню и во все глаза стала наблюдать за ее действиями. Вот Мерит взяла из шкафчика чистый стакан и подставила его под струю холодной воды, а Лорелея в это время с удовольствием разглядывала ее наряд. Плотно облегающая стильная юбка ярко-желтого цвета и бледно-голубая блузка. Все из того мешка с покупками из универмага «Белл», который в свое время отдала ей она сама. И на ногах у падчерицы тоже босоножки Лорелеи на высоких каблуках – очень даже кстати! Что и понятно, коль скоро сама Лорелея влезла в ее старые растоптанные тапочки. К тому же странным образом из дома исчезли старые мокасины Мерит. Судя по всему, их «случайно» выбросили вон вместе с остальным хламом.

– Мне нравится твой сегодняшний наряд, – констатировала Лорелея удовлетворенным тоном, тяжело опираясь о кухонный стол, и тут же отвела глаза в сторону, увидев в центре стола вазу с фруктами. Сегодня даже сама мысль о еде вызывала у нее тошноту.

Мерит резко отвернулась от крана, расплескав немного воды себе на грудь.

– Спасибо! И отдельное спасибо за то, что сберегли эти вещи для меня. Хотя…

Она замолчала и стала сосредоточенно кусать нижнюю губу.

– Хотя что?

– Я не люблю носить вещи, которые открывают мой шрам на ноге.

Лорелея немного помолчала, боясь сказать что-то не то.

– У всех у нас, Мерит, есть свои шрамы. И нет ничего зазорного, по моему убеждению, в том, чтобы показывать их. Пусть и другие видят, где мы были и что пережили. Иными шрамами можно гордиться, не так ли?

Мерит застыла на месте, не торопясь выходить, и это подбодрило Лорелею. А потому она продолжила развивать свою мысль:

– К тому же у тебя просто дивные ножки. Грех прятать такую красоту от людей.

Губы Мерит слегка дрогнули.

– А вам не кажется, что юбка уж очень тесно облегает меня? Да и блузка слишком плотно обтягивает грудь…

Лорелея скрестила руки и одарила падчерицу взглядом, которым она когда-то приводила в чувство захмелевших пассажиров, требовавших принести им очередную порцию виски.

– Моя радость! Женщина всегда должна носить такие вещи, которые бы подчеркивали ее формы. При этом, конечно, ничего сверх меры, чего никогда не позволит себе настоящая леди. – Надо не забыть записать эту мысль в тетрадь, – тут же напомнила она себе. – Уверяю тебя, твой нынешний туалет вполне отвечает этим двум требованиям.

Кажется, слова Лорелеи не совсем убедили Мерит, потому что, направившись к дверям черного входа, она по пути беспрестанно одергивала юбку и поправляла блузку. Лорелея следовала за ней по пятам.

Она заметила, как Мерит, протянув Гиббсу стакан воды, тут же отвела глаза в сторону. А вот Гиббс – напротив! – не сводил с нее глаз. Что-то в их отношениях сегодня было не так, как всегда. И воздух вокруг них наэлектризован, словно перед грозой. И если бы не такая влажность, то Лорелея не сомневалась, что волосы на голове Мерит тотчас бы встали дыбом, словно их только что обработали струей воздуха с помощью фена Гиббс жадными глотками осушил стакан до самого дна, дав лишний повод обеим женщинам восхититься его статью, которую не могла скрыть майка.

– Спасибо! – коротко поблагодарил он, возвращая стакан Мерит.

Их пальцы на мгновение соприкоснулись, и Мерит словно током ударило. Она резко отдернула свою руку, выронив стакан на землю. Но как ни странно, он не разбился, а лишь с глухим стуком упал на кучу земли. Какое-то время Мерит молча разглядывала стакан, будто ожидая, что он вот-вот развалится на куски. Затем они оба согнулись, чтобы поднять его, и при этом ударились лбами. И тут Лорелея уже не выдержала. Она сама подняла стакан с земли, тем самым разрядив обстановку и устранив возникшую неловкость.

– Хорошо, что вы обе здесь, – сказал Гиббс, обращаясь к женщинам. – Мне кажется, в этой яме что-то есть. Постараюсь прокопать поглубже, а саму яму сделать чуть пошире… Чтобы можно было извлечь это «что-то» на поверхность.

Мерит подошла поближе к яме и внимательно вгляделась в нее.

– По внешнему виду смахивает на крышку от чемодана, – предположила она, отступая назад, и на сей раз взглянула уже в глаза Гиббсу.

– Мне тоже так кажется, – согласился он.

Лорелея подошла к скамейке и устало опустилась на нее.

– Наверное, это «что-то» упало на землю после взрыва на борту самолета, – высказала она уже собственную версию. – Тогда же, по рассказам очевидцев, много чего попадало с неба на жителей Бофорта. Возможно даже, что этот предмет имеет прямое отношение к той модели самолета, которую Эдит мастерила у себя в мансарде. Слишком уж все причудливо переплетено… Наверняка это как-то связано между собой. Что очень сильно напоминает мне несчастный случай, который произошел с любимой морской свинкой Оуэна. Она вдруг неожиданно исчезла. И так же неожиданно соседский пес, отличавшийся особой агрессивностью, перестал лаять на Оуэна. А раньше всякий раз, когда он катил свой велосипед по дорожке к дому, пес встречал его громким лаем. Я еще тогда подумала, что, наверное, собаку просто мучает совесть за то, как жестоко он обошелся с любимцем Оуэна.

Гиббс и Мерит лишь молча взглянули на женщину, потом Гиббс слегка откашлялся.

– Как бы то ни было, а сверху смотрится как кожаный чемодан, который пролежал в земле много лет. Еще, чего доброго, развалится на части, когда я попытаюсь вытащить его наружу. Не уверен, что вещи внутри сохранились и мы можем что-то опознать по ним. Скорее всего, все сопрело или покрылось плесенью.

– Давайте я вам помогу, – предложила Мерит.

Гиббс окинул ее оценивающим взглядом, который прожег даже Лорелею, по-прежнему сидевшую на скамье.

– От помощи бы не отказался, но только боюсь испортить ваш наряд. Он вам очень к лицу.

Мерит тут же принялась одергивать юбку.

– Вы считаете, она слишком короткая?

Гиббс широко улыбнулся.

– Ну, если бы она была слишком короткой, то верьте моему слову, я бы обязательно промолчал.

Мерит попыталась что-то ответить, но не нашлась. Она круто развернулась спиной к Гиббсу и направилась к скамейке. Взяла из рук Лорелеи стакан и сказала:

– Пойду на кухню, поставлю его в раковину.

Улыбающийся Гиббс молча проследил за тем, как она направилась к дому.

– Ну, и зачем вы это сделали? – укоризненно попеняла ему Лорелея.

Кажется, ее вопрос совсем не удивил Гиббса.

– Потому что уверен в том, что долгие годы ей никто не говорил о том, как она красива, и не позволял ей чувствовать себя желанной.

– И это единственная причина? – негромко задала Лорелея свой следующий вопрос, втянув в себя очередную порцию влажного воздуха, пахнущего землей, от чего тут же слегка защипало в ноздрях.

В его глазах вспыхнул веселый огонек.

– Чем сильнее я соскребаю слой ржавчины, которым эта женщина покрыта сверху донизу, тем отчетливее передо мной проступает облик прежней Мерит, которой она была еще до встречи с Кэлом. О, поверьте мне, у той девушки было многое из того, чтобы нравиться.

Лорелея мгновенно просияла лицом.

– Догадываюсь, вчера вы отлично провели время на острове, не так ли?

– Так! Особенно дети. Но и я узнал много чего нового о Мерит.

Лорелея резко выпрямилась, и тут же у нее больно заныло внизу живота.

– И что же вы узнали?

– Ну, во-первых, что она больше не таит на вас обиду за то, что вы вышли замуж за ее отца. Словом, время все лечит, даже самые застарелые обиды. А во-вторых, я узнал кое-что неприятное о своем брате. Выяснилось, что он был крайне малосимпатичным субъектом.

– Жаль. Очень жаль, – тихо обронила Лорелея. – Всегда непросто узнавать, что близкий тебе человек совсем не тот, за кого себя выдает. Или не такой, каким бы мы его хотели видеть. – Она слегка пошевелилась на скамейке, пытаясь найти позу, в которой ей было бы не так больно. – После смерти матери я занялась поисками отца. Хотела понять, почему он бросил маму, когда я еще была грудным младенцем. Вдруг у него на то были веские основания? Вдруг он сам искал меня все эти годы? Ну так вот! Я разыскала его в Бирмингеме. Он путался под ногами у игроков вокруг бильярдного стола в одном из местных баров. Клянчил очередную порцию виски. Тем и промышлял от выпивки до выпивки. Когда я предстала перед ним и назвала себя, он плюнул мне в лицо и велел катиться ко всем чертям. – Лорелея со всей силой прижала руки к животу, пытаясь унять позывы к рвоте. – Вот тогда я и поняла вполне очевидную вещь. То, что он нас с мамой бросил в свое время, не имело никакого отношения ни к маме, ни ко мне. Таким уж он уродился со всеми своими страшными демонами в душе, которых он так и не смог побороть, потому что оказался слабее их. Даже мамина любовь, даже рождение дочери не смогли ничего сделать с его дурными наклонностями. Самое удивительное, что, выйдя из того бара, я почувствовала себя гораздо лучше, чем до того. Такое чувство, будто тебя вдруг неожиданно выпустили из тюрьмы на волю. А со временем я даже нашла в себе силы простить отца.

Гиббс помрачнел лицом, густые тени полосами легли под глазами, такие полосы отбрасывает на закате солнца болотный тростник, вольготно расселившийся вдоль речной поймы.

– То есть вы хотите сказать, что я должен простить Кэла за то, что он так жестоко обращался со своей женой? Не человек, а изверг какой-то…

– Ничего я не хочу сказать. Но лично мне кажется, что судьба не случайно свела вас с Мерит. А ведь все из-за Кэла… Подумайте сами! Вот и черпайте хоть какое-то утешение в этом.

На крыльце снова появилась Мерит. И Лорелея мысленно облегченно вздохнула. Ведь задержись она в доме еще хоть на пару минут, и Гиббс наверняка задал бы свой следующий вопрос. И Лорелея догадывалась, о чем бы он спросил ее. Сообщила ли она Мерит о том, насколько серьезно больна? Нет, потому что еще слишком рано. Еще не успел затвердеть тот цемент, которым они скрепляют по кирпичику свои отношения друг с другом. Он может и не выдержать чрезмерного давления и даже дать трещину. Да, болевые приступы у нее учащаются, и их уже можно оценивать на семерку, но пока это еще не восемь. А значит, в ее распоряжении еще есть пусть и небольшой, но какой-то запас времени.

Гиббс прыгнул в яму.

– Ну, что? Готовы? – спросил он у Мерит.

– Готова! – Мерит опустилась на колени прямо на землю и, уперев руки в бока, добавила: – Жду команды!

Лорелея поднялась со скамьи и тоже подошла к яме. Пристроившись за спиной Мерит, она стала наблюдать за тем, как Гиббс ловко орудует лопатой, расчищая пространство вокруг чемодана, чтобы потом его было проще извлечь наверх. Вот он подсунул лопату под днище чемодана, использовав ее в качестве рычага, и попытался слегка приподнять чемодан. Какое-то время он орудовал черенком лопаты снизу, и наконец ему удалось оторвать чемодан от земли. Он склонился над ним и обхватил руками с обеих сторон. И последнее усилие. Красиво играя бицепсами, Гиббс вытащил чемодан, приподняв его до самого края ямы, а там уже Мерит ловко подхватила находку и, немного оттащив в сторону, положила чемодан на землю.

– Он не развалился на части, что уже само по себе есть хорошая новость, – заметил Гиббс, вылезая из ямы и отряхивая землю с рук. – Но, конечно, сильно отсырел, пролежав столько лет в земле.

Судя по всему, когда-то кожа на чемодане была светло-коричневой, но за столько лет пребывания во влажной почве она сейчас приобрела красновато-коричневый оттенок. В нижнем углу чемодана зияла большая дыра, словно кто-то уронил его с большой высоты, а тот при падении еще обо что-то зацепился и ударился. Лорелея разглядела какую-то деталь под слоем грязи, облепившем кожаную поверхность рядом с ручкой. Она смахнула налипшую землю пальцами. Монограмма, тисненная золотыми буквами: ГПХ.

Мерит гортанно вскрикнула.

– Но ведь это же инициалы моего дедушки, – с трудом выговорила она, будто каждое слово тоже пробивалось наружу сквозь толщу земли.

Гиббс осторожно коснулся ее руки.

– Спокойно! Будем во всем разбираться совместными усилиями.

Мерит бросила на него благодарный взгляд и кивнула в знак согласия. После чего оба снова переключили свое внимание на чемодан.

Один замок, тот, что рядом с монограммой, был сломан и развалился на две части. Оставались еще два.

– Если он сильно заржавел и не откроется, пустим в ход пилу, – сказал Гиббс, берясь за замок в неповрежденной части чемодана. Какую-то долю секунды он крутил его в разные стороны. Поначалу замок не поддавался, но вдруг послышался щелчок, и замок открылся.

Мерит придержала отстегнутую часть чемодана рукой, а Гиббс взялся за третий и последний замок, тот, что находился рядом с дыркой. Здесь пришлось повозиться. В какой-то момент Гиббс уже готов был схватить пилу, но тут внезапно раздался уже знакомый щелчок.

Мерит оторвала руки от крышки, и они зависли над замками, словно две трудолюбивые пчелки, прилетевшие за очередным взятком нектара.

– Готова? – снова поинтересовался у нее Гиббс.

Она лишь молча кивнула в ответ, и оба, ухватившись за крышку с разных сторон, приподняли ее и отбросили в сторону.

Лорелея сразу же закашлялась и закрыла лицо рукой. Запах тления был чересчур сильным. Почти как в том полуподвальном помещении, в котором они с матерью какое-то время обитали, когда жили в Тускалусе. Помнится, все стены того подвала, регулярно подтапливаемого водой и весной, и осенью, были пропитаны духом прежних его обитателей. Кругом валялись полуистлевшие коробки, старое барахло, уже тоже успевшее наполовину сгнить и превратиться в грязь.

Она глянула на чемодан, отметив про себя, что ни Мерит, ни Гиббс не торопились прикоснуться к его содержимому. Густой слой зеленовато-серой плесени покрывал сверху все то, что раньше было одеждой. Она пузырилась и расползалась по краям, напоминая собой мох, пытающийся во что бы то ни стало пробиться к свету.

– Пойду принесу перчатки, – сказала Лорелея, пытаясь сохранить равновесие и не упасть.

Мерит бросила на нее мимолетный взгляд.

– Нет, я сама сбегаю и принесу, а вы оставайтесь здесь.

Она бегом скрылась в доме и через пару минут вернулась, неся в руке ярко-желтые резиновые перчатки.

– У меня только одна пара, – промолвила она, слегка запыхавшись. – И они маленького размера. Поэтому честь приступить к раскопкам будет принадлежать мне.

Гиббс отодвинулся в сторону, чтобы не загораживать ей свет.

– Вначале снимите то, что сверху, – посоветовал он. – Возможно, остальные вещи сохранились получше.

Кивком головы она согласилась с его предложением и, опустившись на корточки и плотно поджав губы, принялась разбирать содержимое чемодана. Вытащила стопку отсыревших рубашек, аккуратно сложенных так, чтобы не измять их и сразу же, в случае надобности, надеть на себя.

– Мама тоже всегда именно так укладывала папины вещи в чемодан, собирая его в дорогу, – заметила она. – Сверху рубашки, внизу – более мелкие вещи. То есть ему не нужно было перерывать весь чемодан в поисках пары носков. – Она слегка отстранилась от чемодана и застыла в такой позе. – Однако странно! Папин несессер мама всегда клала на самый верх. Чтобы в случае, если ему вдруг что-то понадобится, он мог вытащить свои туалетные принадлежности, даже не открывая чемодан полностью.

После того как почти уничтоженные временем вещи, лежавшие в верхней части чемодана, были выгружены на землю, Мерит приступила к разбору второго ряда. Вещи, упакованные там, сохранились гораздо лучше. Майки, свернутые кольцом подтяжки, разве что по краям и на самых изгибах белья тоже проступила плесень. Эластичные трусы, смахивающие на боксерские, поблескивали на свету красно-коричневыми разводами.

Гиббс достал из чемодана пару кожаных туфель с перфорированным рисунком и галстук, тоже свернутый в клубок. Шелковая ткань уже была разъедена в нескольких местах плесенью, но расцветка сохранилась. Бледно-голубые, едва заметные на свету, диагональные полоски на темно-синем фоне.

Лорелея протянула руку к галстуку.

– Вот этот галстук мне хорошо знаком. Где-то я его раньше видела.

– Очень распространенная расцветка, – заметил Гиббс. – Наверняка такой отыщется и среди моих галстуков.

– Да. Его еще называют «итонским галстуком». Обычно такие галстуки носят выпускники этой престижной школы. – Неожиданно для себя самой Лорелея вдруг почувствовала внезапный приступ тошноты, который на сей раз не имел никакого отношения к ее проблемам с желудком. – Возможно, я ошибаюсь, но… – начала она неуверенным тоном и тут же оборвала себя на полуслове.

– Что «но»? – переспросил у нее Гиббс.

Лорелея возбужденно вздохнула.

– Одна из тех кукол, пассажиров разбившегося самолета, что лежат в мансарде… на ней точно такой же галстук. И, между прочим, на его коленях лежит приклеенный клеем несессер с мужскими туалетными принадлежностями.

У Гиббса забилась жилка на подбородке. Вокруг вдруг стало тихо-тихо. Даже насекомые умолкли или переключили свой стрекот на минимальную громкость, словно давая им троим возможность поразмышлять над столь странным совпадением.

– Пойду взгляну сам, – сказал Гиббс. – Как только мы разберемся со всем этим.

Лорелея, любопытствуя выяснить, от чего взялись красноватые разводы на трусах, придвинулась поближе и стала слегка ворошить стопки с бельем, под которыми оказались влажные на ощупь и пожелтевшие от времени носовые платки. Каждый носовой платок был украшен монограммой, вышитой гладью большими красными буквами. Лорелея вытащила платки из чемодана и стала разглядывать каждый.

– Наверняка машинная вышивка, – констатировала она негромким голосом через пару минут.

– Что там вы нашли? – оторвалась от своих поисков Мерит. Сама она как раз обыскивала боковые карманы в чемодане. Она глянула на Лорелею и в ту же минуту застыла на месте. Такое впечатление, что она только что заглотнула большой кусок фруктового мороженого и от холода у нее немедленно отшибло все мозги.

– Носовые платки, – ответила Лорелея и протянула падчерице один из них. – Говорю, что наверняка это машинная вышивка. Взгляни! Какие ровные все стежки: стежок к стежку.

– Что не так, Мерит? – воскликнул Гиббс, взглянув на побелевшее лицо молодой женщины. Она была бледна как смерть.

Мерит взяла протянутый ей платок, поднесла его почти к самому лицу, расправила ткань и уставилась на монограмму безумными глазами, словно ожидая, что вышивка исчезнет сама по себе.

Когда она наконец оторвалась от созерцания и взглянула на Гиббса, глаза ее были полны ужаса.

– Я когда-то видела один из этих платков, – начала она заплетающимся языком, после чего безвольно уронила руки себе на колени и повернулась к Лорелее. – Помните, я вам рассказывала об этом? Ну, в тот самый день, когда вы купили мне швейную машинку. Я вам тогда еще сказала, что мы с бабушкой любили заниматься рукоделием вместе.

Мерит замолчала. По тому, как бурно вздымалась и опускалась ее грудь, стало понятно, что ей просто не хватает воздуха для того, чтобы продолжать говорить.

Вместо нее это сделала Лорелея.

– А потом ваша бабушка получила по почте странную бандероль. В ней был такой же вот носовой платок и письмо.

Мерит с отвращением сбросила носовой платок со своих колен, будто это было какое-то гадкое большое насекомое.

– Да, так все и было. Она прочитала письмо, снова затолкала его в пакет… вместе с носовым платком… и швырнула пакет в мусорное ведро. После чего зачехлила машинку и унесла ее в другую комнату. И больше я ту машинку не видела.

Медленным движением Мерит стянула со своих рук резиновые перчатки, и они упали на землю, когда она поднялась с корточек.

Она снова взглянула на Гиббса. Ее руки тряслись.

– Но как?! Как такое возможно?

Он тоже встал во весь рост и попытался взять ее за руки. Но она вырвала свои руки и стала возбужденно расхаживать вокруг чемодана, всячески избегая смотреть на него.

– Моя догадка такова, – начал Гиббс рассудительным тоном. – Чемодан упал нам в сад с неба, с того самого самолета, после того как на его борту случился взрыв. А потом бабушка его нашла.

Мерит стала нервными движениями тереть руки о юбку, словно желая уничтожить малейшие следы грязи на них, оставшиеся от соприкосновения с этой диковинной находкой, пролежавшей столько лет в земле.

– Но у вашей версии есть и продолжение, – проговорила она тихо. – Ваша бабушка наверняка открывала этот чемодан, прежде чем избавиться от него таким непонятным образом. Такое предположение более чем правдоподобно. Иначе откуда ей было знать про расцветку галстука, который она нацепила на одну из своих кукол? То есть она точно знала, что на борту того злополучного самолета, модель которого она пыталась соорудить у себя в мастерской, находился пассажир, у которого в багаже был именно такой галстук. И носовые платки она тоже видела. Адрес она узнала по багажному ярлыку. Вот она и отправила бандероль моей бабушке в Мэн: носовой платок плюс коротенькое сопроводительное письмецо. Но это письмо произвело такое убийственное впечатление на бабушку, что, прочитав его, она почти мгновенно стала другой. Совершенно изменилась, замкнулась, ушла в себя, забилась в свою раковину с головой и больше оттуда не высовывалась до самых своих последних дней.

Мерит судорожно обхватила голову обеими руками, словно боялась, что она вот-вот взорвется и разлетится в разные стороны на тысячи кусков, которые потом будет уже невозможно собрать воедино.

– Но как такое возможно?! Не представляю себе! Чемодан моего дедушки, если, конечно, Генри П. Холден и есть мой дедушка, зарыт в саду дома, в котором рос мой муж. С которым я, в свою очередь, познакомилась за тысячи миль от его родного дома. Что за странная связь… Не могу сказать, что мне так уж хочется узнать всю правду и докопаться до первопричин. Чемодан зарыли… схоронили в земле. Значит, кто-то постарался, чтобы его никогда не нашли.

Она остервенело затрясла головой. Глядя со стороны, можно было подумать, что это не голова, а ком снега, из которого человек хочет вытрясти все слова и мысли, терзающие его.

– Мы обязательно все выясним, – заверил ее Гиббс. – И сделаем это вместе.

Но Мерит лишь повернулась к нему спиной и молча побрела к дому.

– Я хочу побыть сейчас одна, – обронила она, не поворачивая головы. – Мне надо сначала самой во всем разобраться.

Она взбежала по ступенькам крыльца, громко хлопнув за собой дверью, ведущей на кухню.

Гиббс молча проследил за тем, как Мерит исчезла в доме, а потом повернулся к Лорелее:

– И что это было?

Лорелея из последних сил пыталась удержаться на ногах, тяжело опираясь на спинку скамейки.

– Она просто не привыкла выплескивать свои эмоции наружу. А сейчас у нее случилось сильное потрясение… Чувства, самые разные, переполняют ее и рвутся наружу, требуя немедленно выхода. Конечно, в такие минуты трудно совладать с собой. Пусть побудет немного одна, разберется сама со своими эмоциями, а заодно и поймет, что сейчас она уже, слава богу, не одинока и рядом с ней есть близкие люди.

– Позвольте мне помочь вам, Лорелея, подняться наверх. У вас усталый вид.

Лорелея не сопротивлялась.

– Благодарю вас! – коротко поблагодарила она Гиббса и снова обратила свой взор на распахнутый чемодан, вспомнив, что именно ей хотелось записать в свою тетрадь чуть ранее. Секреты похожи на кур. Они всегда возвращаются домой, на свой насест.

Она сделала шаг навстречу Гиббсу, но внезапная острая боль, казалось, располосовала ее тело пополам. Такой боли она еще не испытывала. Ее колени стали ватными, перед глазами вспыхнули огненно-белые круги.

Она почувствовала, как рука Гиббса крепко обхватила ее за талию, и он бережно усадил ее на скамью.

– Сейчас я вызову скорую, – сказал он успокаивающим голосом.

Лорелея отрицательно качнула головой, пытаясь из последних сил оторвать свое лицо от его груди.

– Нет! Пока Мерит ничего не должна знать…

Но Мерит уже бежала к ней навстречу и звала ее. И в этот момент очередная волна невыносимой боли накрыла Лорелею с головой. Последнее, что она помнила, уже теряя сознание, – это перепуганные лица Гиббса и Мерит, склонившихся над ней. А в это же самое время прямо над их головами пролетел самолет, оставляя в чистом голубом небе пушистые белые полосы, похожие на длинный шлейф.

Глава 29. Мерит

Огонь, бушующий внутри зданий, всегда темный, не яркий. Черный дым мгновенно перекрывает любые языки пламени, и очень часто люди, оказавшиеся внутри горящего здания, гибнут из-за того, что ничего не видят и не могут сориентироваться в темноте, как и куда им выбираться.

Я сижу в комнате для посетителей при больнице Бофортского Мемориала города Гринвилла. Открываю глаза и невольно вздрагиваю от своего лихорадочного видения. Нет, это не дым… Это ледяная вода, которая постепенно заполняет мои легкие. Такая же черная и беспросветная, как и дым от огня внутри здания. Она тоже не дает мне возможности ни дышать, ни видеть ничего вокруг. Вскакиваю с места и начинаю возбужденно мерять комнату шагами. Босоножки Лорелеи негромко постукивают по белому линолеуму, испещренному сотнями чужих следов. Впиваюсь взглядом в закрытую дверь приемного покоя и уже в который раз понимаю, как много, оказывается, значит в моей жизни Лорелея. Останавливаюсь и начинаю разглядывать свои ноги в ее босоножках, словно надеясь увидеть вместо них ее красивые, всегда накрашенные ноготочки. Не то что у меня. Мои ногти не накрашены и без всяких следов педикюра. И это выглядит так убого, так… безнадежно. В комнате вместе со мной коротает время еще одна посетительница, женщина средних лет. Вот она недовольно фыркает, нечаянно роняя свое вязание. Оно неспешно соскальзывает на ее объемный живот, обтянутый старым изношенным свитером в сине-зеленых тонах.

Не успели мы добраться до госпиталя, как Гиббсу позвонили с работы. Он очень хотел остаться, но я убедила его ехать в свою детскую консультацию. Почему-то мне снова захотелось побыть одной. Сама даже не знаю, почему. Но просто с детских лет одиночество всегда действовало на меня благотворно, как некий особый защитный механизм от стрессов. Отец когда-то сравнивал меня с опоссумом. Этот зверек тоже всегда прячется от всех, притворяясь спящим. Лишь много позже, уже повзрослев, я поняла смысл отцовского сравнения во всей его полноте. Мало закрыть глаза и сделать вид, что тебя никто не видит. Все равно ведь тебя видят другие. Но привычка прятаться от людей так и осталась, несмотря на все мои благие порывы избавиться от нее. Впрочем, понимать что-то и принимать это как данность – это, как ни крути, две разные вещи.

Всю дорогу Гиббс ехал вслед за каретой скорой помощи, сопровождая ее на своем внедорожнике вплоть до самой больницы. Мы ехали молча. В салоне висела гнетущая тишина. Мы оба чувствовали свою вину. Он все знал. Еще до прибытия скорой он велел мне принести таблетки Лорелеи из ее комнаты. Уже наполовину пустая бутылочка с таблетками морфия по пять миллиграмм каждая. Морфий! А ведь еще пять минут тому назад я была почти уверена в том, что у Лорелеи просто капризный желудок, и ничего более.

Впрочем, не стоит себя выгораживать. В глубине души я догадывалась о том, что болезнь Лорелеи намного серьезнее, чем она ее преподносит окружающим. И в течение уже многих недель доказательства были, что говорится, у меня перед глазами. Но я лишь трусливо делала вид, что ничего не замечаю, безропотно соглашаясь с ее отговорками, принимая их на веру вопреки всем очевидным фактам. Видно, нам обеим проще было делать вид, что все нормально, все хорошо и все образуется.

Я засыпала Гиббса десятками вопросов, получив на все весьма обтекаемые ответы. Лорелея очень больна. Ей крайне важно, чтобы именно сейчас вы оставались сильной, как никогда. Разумеется, Гиббс свято чтил врачебную этику и не собирался делиться со мной всеми подробностями состояния здоровья Лорелеи. И вот впервые я испугалась уже не на шутку. А, собственно, для чего именно мне нужно быть готовой и оставаться сильной? Его слова, словно темная грозовая туча, нависли над моей душой, предвосхищая сильнейшую бурю, к которой я была совершенно не готова.

Всю правду мне могла сообщить только Лорелея. Но я ни в чем ее не виню. Да и как можно? Но всякий раз, когда я начинала думать о всей серьезности ее состояния, я вспоминала Оуэна. Ведь она же ради него притворялась здоровой и тянула до последнего. И все, что она делала, она делала ради сына. А я еще хотела выставить ее из дома, когда она приехала сюда и я увидела ее впервые на ступеньках своего крыльца. Ну почему ее нет сейчас рядом со мной? В этой самой комнате… Пусть бы изрекла очередную мамину сентенцию о чем-нибудь пустячном… Например, о том, что говорила ее мама, рассуждая о тех сожалениях, которые мы все испытываем, оглядываясь в собственное прошлое. Но в помещении нас по-прежнему двое: я и та вязальщица. Я слышу ее натужное дыхание и то, как щелкают спицы в ее руках. Откуда-то издали доносится мужской голос. Он что-то объявляет по системе местного оповещения, сразу же напоминая мне о том, где я нахожусь и что здесь делаю.

– Миссис Хейвард! – окликает меня женский голос.

Поднимаю глаза. На пороге стоит миниатюрная изящная негритянка в брюках цвета хаки и яркой цветастой блузке с преобладанием розовых и желтых тонов. В ее руках блокнот, бейджик с фотографией болтается на тесемке вокруг шеи.

– Да, это я – Мерит Хейвард, – мгновенно вскакиваю я со своего места.

На ее губах появляется дежурная улыбка, с которой больничный персонал обычно разговаривает с родственниками больного. Никакой теплоты в этой улыбке нет. Ничего личного. Что ж, работа в больнице учит профессионализму даже по части того, как следует улыбаться.

– Меня зовут Кармен Таннер. Я представляю социальные службы. Медсестры уже сняли болевой приступ у вашей родственницы. Миссис Коннорс стало получше, и она готова принять вас. Но вначале ответьте, пожалуйста, на несколько моих вопросов. Давайте присядем.

Я сажусь на первый попавшийся стул. Мисс Таннер устраивается напротив меня.

– Насколько я понимаю, вы ближайшая родственница миссис Коннорс?

Я бросаю на нее ошарашенный взгляд. С моих уст уже готов вот-вот сорваться традиционный ответ о том, что у меня нет родственников. Но вместо этого я отвечаю:

– Она – моя мачеха. Жена моего покойного отца. У нее есть сын. – Я замолкаю на минуту. – Ему еще только десять лет.

Женщина кивает головой в знак того, что информация принята к сведению.

– Вы являетесь его официальным опекуном?

– Нет… То есть пока нет… Не знаю, что и сказать. Ведь он – мой сводный брат.

Кармен Таннер начинает что-то сосредоточенно помечать у себя в блокноте.

– Миссис Коннорс дала мне разрешение обсудить с вами некоторые проблемы, касающиеся дальнейшего ухода за нею.

– Да… Конечно… Само собой…

Я слишком подавлена и растеряна, чтобы начинать говорить этой женщине о том, что, в сущности, мало знаю о болезни Лорелеи. Ну да… Ее приходил осматривать онколог. Она регулярно принимает таблетки морфия дозировкой в пять миллиграмм. Пьет их каждые четыре часа. Причем врачи прописали ей этот сильный обезболивающий еще до того, как они с сыном уехали из Джорджии. Еще до того, как она объявилась на ступеньках крыльца моего дома.

Но социальный работник продолжила как ни в чем не бывало:

– Лично я рекомендую поместить миссис Коннорс в хоспис. Я дам вам список подобных заведений. Внимательно изучите его, обсудите с больной, чтобы сделать оптимальный выбор, обеспечив ей наилучший уход…

– Хоспис?! Но это же для тех, кто…

Я не нашла в себе силы закончить фразу.

– Да, это заведение для умирающих, – закончила она вместо меня. – Во всяком случае, там хотя бы помогают облегчить боли.

Я тупо уставилась на женщину, пытаясь осмыслить ее слова.

– Подождите! – взмахнула я рукой, словно намереваясь этим слабым жестом разогнать сгустившиеся надо мной тучи. – Все, что я знаю, так это то, что у нее рак. Я даже не знаю, чего именно.

– У нее рак яичников, четвертая стадия. К сожалению, затронуты и другие органы.

В глазах мисс Таннер мелькнуло сочувствие. Но оно тоже показалось мне дежурным. Скольких больных она уже перевидала на своем веку. И какому количеству родственников озвучивала такой же страшный диагноз. А мне сейчас хотелось, чтобы Лорелея была первой и единственной в этом ряду. Будто тогда бы и отношение к ней со стороны врачей тоже было бы особенным… Будто это помогло бы спасти ее.

– Но почему сразу хоспис? Ведь существует еще химиотерапия, облучение… Может, есть и другие методы терапевтического лечения…

Куда подевалась моя хваленая выдержка и здравомыслие истинной уроженки Новой Англии? В голову почему-то лезли лишь образы старых вековых дубов. От их искореженных стволов, от их густых крон веяло печалью и тоской. Кажется, я уже на грани истерики.

Мисс Таннер тоже почувствовала мое состояние и сочувственно погладила меня по руке.

– Миссис Хейвард, право же, мне очень жаль… Но у больной очень агрессивная форма рака. К большому сожалению, он был диагностирован уже после того, как раковые клетки распространились по всему организму. – Она снова взглянула в свой блокнот. – Миссис Коннорс прошла соответствующие курсы лечения в Джорджии и была вынуждена согласиться с мнением своих лечащих врачей. Такие процедуры могут немного продлить ее мучения, но ничего более. Никакого улучшения качества жизни ожидать не приходится. Полагаю, она хочет избавить сына от созерцания ее длительных страданий. Пожалуй, для нее это самый сильный мотив, которым она руководствовалась.

Женщина замолчала, ожидая, пока я как-то справлюсь с накатившим на меня приступом горя и отчаяния. Это было не просто горе, а горе с явным привкусом вины и угрызений совести. И от осознания своей вины у меня буквально свело желудок. Но вот, кажется, первый шок почти миновал. Голос женщины был полон неподдельного участия, когда она заговорила снова:

– Если раковые клетки стали распространяться по всему организму, то надежд на выздоровление уже нет. Остается лишь возможность облегчить больному его страдания.

Я больно прикусила нижнюю губу, стараясь унять ее дрожь.

– Сколько… сколько ей еще осталось?

Кармен с сожалением посмотрела на меня.

– Об этом вам лучше спросить у доктора Уорда. Все, что я могу сказать, – это если болезнь вступает в свою последнюю стадию, то пациент может протянуть максимум месяц. Возможно, чуть дольше…

Я вскочила со стула, не в силах более оставаться без движения.

– Могу я увидеться с нею прямо сейчас?

– Конечно. У нее отдельная палата. И там есть кресло-кровать, которое, при необходимости, можно разложить. Если вы вдруг захотите остаться вместе с ней на ночь.

– Спасибо. Но я должна оставаться рядом с ее сыном. Нужно сообщить ему… Да и вообще нельзя оставлять ребенка в доме одного.

Взгляд Кармен смягчился. Такое впечатление, что она уже заранее знала, как именно я поступлю и что скажу. Ведь ребенка действительно нельзя оставлять в доме одного.

– Я оставлю всю необходимую для вас информацию на посту у дежурной медсестры. Заберете, когда будете уходить. А заодно возьмете и мою визитку, и номер моего сотового. Звоните незамедлительно, если у вас возникнут какие-то вопросы. Любые вопросы… Но прежде всего вы должны мне сообщить, к какому решению вы пришли вместе с миссис Коннорс относительно ухода за ней.

– Спасибо! – поблагодарила я представительницу социальных служб и, выйдя из комнаты для посетителей, проследовала за ней по длинному ярко освещенному коридору, по обе стороны которого располагались палаты для пациентов. Мы прошли мимо уборщика. Парень энергично полировал линолеум, воткнув себе в уши радионаушники, и, судя по безмятежному выражению его лица, полностью отключился от остального мира. Звук этих шаркающих ног был до ужаса обыденным, и у меня возникло непреодолимое желание подскочить к молодому человеку, выдернуть из его ушей эти дурацкие наушники и крикнуть ему прямо в ухо, что даже к самой примитивной работе следует относиться с должным вниманием.

Но вот Кармен Таннер тронула ручку одной из дверей, открыла ее и отступила назад, пропуская меня первой. И, уже стоя на пороге, снова ободряюще погладила меня по руке, после чего ушла, закрыв за собой дверь.

В самую первую минуту я ничего не видела вокруг себя. Только узкую больничную койку, на которой лежит человек. Женщина. Рядом стоит внутривенная капельница, подсоединенная к ее руке. Я с трудом узнала в этой женщине Лорелею. Она вся сморщилась, стала какой-то маленькой, словно сама жизнь по каплям покидала ее под яркими люминесцентными лампами, заливающими пронзительным светом всю палату. Мне тут же захотелось распахнуть настежь окно, впустить в палату настоящий солнечный свет и побольше свежего воздуха. Или вообще немедленно отнести Лорелею в какой-нибудь сад, полный благоухающих цветов, где по ночам пляшут мириады светлячков, наслаждаясь царящими вокруг ароматами. Лорелея дышала тяжело, со всхлипами, будто в ее легких было полно воды. Как же я раньше не замечала всего этого?

Руки ее лежали поверх простыни. Мне вдруг бросилось в глаза, какими тоненькими стали ее запястья… и локотки, словно их кто-то обглодал. На фоне белоснежной наволочки кожа на лице показалась желтой, и волосы утратили свой былой блеск и в беспорядке рассыпались по подушке. Нет, эта женщина не может быть Лорелеей, хотелось крикнуть мне. Но вот она вдруг открыла глаза, повернулась ко мне и улыбнулась своей широкой ослепительной улыбкой, которую я когда-то ненавидела всеми фибрами своей души.

– Спасибо, что пришла, Мерит. Как там Оуэн? С ним все в порядке?

– Он сейчас у Марис. Ее мама сказала, что он может оставаться у них до тех пор, пока нам это будет необходимо. Я пообещала ему, что привезу его в больницу при первой же возможности. – Я подняла глаза к потолку, чтобы – не дай бог! – не расплакаться. Собственно, я большой эксперт по части скрывания слез. Семь лет замужества за Кэлом стали для меня хорошей школой и научили, как надо уметь прятать свои слезы.

– Спасибо! – еще раз тихо прошептала Лорелея.

Я сделала несколько порывистых вдохов, прежде чем решиться взглянуть ей прямо в глаза.

– А вы, оказывается, хорошо умеете хранить свои тайны. Даже по внешнему виду никогда и ни о чем не догадаешься.

Улыбка сбежала с ее лица.

– Как я понимаю, моя тайна уже больше не тайна. Прости меня, Мерит.

Я придвинула стул поближе к кровати и села.

– Пожалуйста, никаких «прости». Мне от этого только еще горше. – Я положила сумочку себе на колени, готовая по первому же зову сорваться с места. Вот сейчас кто-нибудь зайдет в палату и скажет, что произошла чудовищная ошибка, что все у нас хорошо и мы можем незамедлительно возвращаться к себе домой. – Думаю, все обстоит не так уж плохо. А вы просто воспользовались своей болезнью как предлогом, чтобы переехать поближе ко мне. – Я едва не усмехнулась… – Почему вы мне ничего не сказали? С самого начала, как только приехали в Бофорт… Боялись? Но я бы ведь никогда не выставила вас вон из своего дома.

– Я знаю это, Мерит. Знаю… Но я не могла… Тогда бы ты приняла нас потому, что так положено поступать порядочным людям. Или потому, что твой отец захотел бы, чтобы ты поступила именно таким образом. А мне хотелось, чтобы ты дала нам крышу над головой, потому что поверила всем сердцем и душой, что ты можешь.

– Могу что? – воскликнула я, уже не обращая ровным счетом никакого внимания на рыдания, душившие меня. – Безучастно наблюдать за тем, как вы умираете?

Я не хотела произносить это зловещее слово. Оно выскочило непроизвольно. Выскочило и ударило прямо в цель.

Лорелея слабо улыбнулась.

– Я имела в виду другое. Что ты сможешь помочь Оуэну пережить все это. Что возьмешь на себя заботу о нем после того, как меня не станет. Прошу тебя… Стань ему матерью.

Я вскочила со стула, словно меня ударило током. Сумочка сползла с моих колен и с глухим стуком упала на пол.

– Но я – не мать! Мать всегда знает, что правильно для ее дитя. Она всегда примет верное решение. Все матери – сильные натуры.

Я уставилась на Лорелею, не став и далее развивать эту тему. И так понятно. Все матери сильные. Такие, как моя мама. Как ты сама.

Ее глаза вспыхнули ярким светом. Будто именно туда сейчас стекался весь свет с ее слабеющего тела.

– Мир ломает каждого, но многие становятся лишь крепче на изломе, – едва слышно прошептала она.

Я удивленно вскинула глаза. Оказывается, Лорелея знает Хемингуэя. Впрочем, Лорелея Коннорс – это не женщина, а сплошная загадка. До сих пор не перестает удивлять меня. Я снова бессильно опустилась на стул.

– Едва ли эти слова Хемингуэя можно адресовать мне. Я, если честно, и понятия не имею, что это значит: быть сильным человеком. – Я замолчала, пытаясь выровнять дыхание, а заодно и найти нужные слова, чтобы закончить свою мысль. – Одно могу пообещать твердо. Я сделаю все возможное, чтобы позаботиться об Оуэне наилучшим образом. В этом вы можете не сомневаться ни единой доли секунды.

Лорелея раскрыла свою ладонь, и я вложила в нее руку. Она слабо пожала ее.

– Спасибо, – прошептала она и закрыла глаза. Я приготовилась ждать, пока она окончательно заснет, но она вдруг снова заговорила: – В тебе столько любви, Мерит… Нерастраченной любви… Да и сама ты тоже заслуживаешь такой же огромной любви. Догадываюсь, кто виновен в том, что твоя жизнь сложилась так, как сложилась. Наподдавала бы я ему ремнем по заднице, будь моя воля.

Из меня вырвался смешок, похожий скорее на всхлип… или на собачий лай.

– Пожалуйста! Не смешите меня… Не сейчас. И… не здесь.

Улыбка снова тронула ее губы.

– А вот моя мама не раз повторяла, что смех – это самое лучшее лекарство на свете. Я, правда, добавила бы к этому перечню еще и шоколад. Но только боюсь, что прямо сейчас мой желудок не вынесет лакомства.

– Ну как так можно шутить, Лорелея? В такую минуту…

– А почему нет? Я не боюсь умирать. У меня ведь была просто замечательная, прекрасная жизнь. Знаешь, многие, возвращаясь домой после отпуска, начинают хандрить. Дескать, все прошло. Я же наоборот. Только улыбаюсь. Ведь все это было в моей жизни.

– Это тоже из Хемингуэя?

Она едва заметно пошевелила головой.

– Нет. Это, по-моему, доктор Сьюз[5]. Но Оуэн скажет тебе точнее. Он очень любит этого детского писателя.

На сей раз я уже не стала скрывать слез и громко всхлипнула.

– Я не знаю, что мне делать, Лорелея.

– Я тоже пока смутно представляю себе, каково это – умирать. Но одно знаю точно: надо обязательно двигаться вперед. Даже если ты спотыкаешься, даже если тебя волокут по земле… только вперед. И тогда, рано или поздно, но ты окажешься на другой стороне… По ту сторону от горя.

Я сжала ее руку и стала наблюдать за тем, как тяжелеют ее веки, пока она снова не закрыла глаза.

– У тебя тоже все получится, – прошептала она едва слышно.

– Все равно, я не такая сильная, как вы, – возразила я. – На изломе или не на изломе… все равно… Но еще раз заверяю вас, для Оуэна я сделаю все, что в моих силах. Я позабочусь о нем. – Помолчала и добавила: – О вас двоих…

Но Лорелея уже заснула и едва ли услышала мои последние слова. Они просто упали на линолеум и рассыпались, разлетелись по разным углам палаты.

Я остановилась, пытаясь отдышаться. А заодно и вспомнить что-нибудь пустяшное из того, что относится к пожарному делу. В Соединенных Штатах задымление является основной причиной гибели людей при пожарах. Вторая наиболее распространенная причина – это нагревательное оборудование.

Я втянула в себя побольше воздуха, пропахшего запахами болотной грязи. Оглянулась по сторонам и с удивлением обнаружила, что уже прошагала изрядное расстояние, начиная от пристани и кончая Уотерфрант-Парк. Я свернула к дому. Надо же поймать такси, прежде чем отправляться за Оуэном. Поднялась по ступенькам крыльца и неожиданно замерла, прислушиваясь к мелодичному перезвону китайских колокольчиков. Вспомнила, как Лорелея в первый день своего приезда сюда сказала, что в их местах эти колокольчики называют «слезами русалки». Я повернулась, снова сбежала с крыльца и опять пошла вперед. Сама удивляясь тому, что я не только преодолела такое немаленькое расстояние, но и посмела вплотную приблизиться к воде. И самое удивительное – мне было хорошо на пристани. Плеск воды и ее запахи странным образом подействовали на меня успокаивающе.

Я вдруг вспомнила, как Лорелея, сидя за кухонным столом вместе с Оуэном, занималась с ним математикой. Тогда в качестве примера она привела ему вот такой факт. Оказывается, человеческое тело более чем на пятьдесят процентов состоит из воды. Может, поэтому вода так и тянет нас к себе, несмотря на все наши страхи и фобии. А может, эта наша неосознанная тяга к воде – всего лишь отголоски тех давних времен, когда мы плавали в животе у своей мамы, чувствуя себя в этом водном пространстве в полной безопасности. Наверное, это единственный отрезок в нашей короткой жизни, когда человек полностью счастлив и доволен всем.

Я глянула на свои руки, предполагая обнаружить в одной из них свою сумочку. Но рука сжимала лишь измятую брошюрку и еще какие-то бумажки с информацией о различных хосписах и тех услугах, которые они оказывают. Здесь же была и коротенькая справка-разъяснение о том, что представляет собой заболевание под названием «рак яичников», которую предусмотрительно оставила для меня представительница социальных служб.

По реке мимо меня пронеслась на полном ходу моторная лодка, в которой сидели двое: мужчина за штурвалом и женщина с длинным желтым шарфом, развевающимся на ветру за ее спиной. Мне хотелось что-то крикнуть им, заставить их немедленно сбросить скорость и остановиться. Мне хотелось, чтобы весь мир замер и замолчал. Лорелея умирает, а земля, как ни в чем не бывало, продолжает вращаться.

Спотыкаясь, я побрела прочь от воды по направлению к зеленой лужайке с открытой эстрадой. На сцене уже рассаживались музыканты оркестра, с десяток рабочих суетились непосредственно возле самой эстрады: двигали оборудование, проверяли звук, тянули провода. Словом, каждый занимался своим делом и делал это вполне компетентно. Ибо каждый смотрелся со стороны как человек, хорошо разбирающийся во всех тонкостях своей профессии. Почему-то я вдруг почувствовала непонятную зависть ко всем этим людям. Вот ведь… Все при деле. Не то что я…

В другом конце лужайке уже разворачивались лотки по продаже съестного. Впереди ведь целая ночь гуляний. Праздничные мероприятия Фестиваля на воде были в самом разгаре. Это для меня они все отодвинулись куда-то далеко-далеко.

Я уселась прямо на одну из ступенек бетонной лестницы, ведущей вниз к заросшему травой полю, и бездумно уставилась в голубое небо, удивляясь лишь одному. Почему на этом небе нет ни единого облачка?

– Мерит!

Я заслонила рукой глаза от солнца и, взглянув, увидела перед собой Гиббса.

– А вы что здесь делаете? – поинтересовалась я достаточно бесцеремонным тоном. Честно говоря, меньше всего на свете мне сейчас нужно было чье-то общество. Хотелось побыть одной. Зализывать свои раны наедине с собою. Словом, снова забиться в свою нору и спрятаться в ней с головой все с той же надеждой, что раз я не вижу окружающий мир, то и мир не замечает меня. Или что его вообще нет, этого мира.

Гиббс уселся на ступеньку рядом со мной, не дожидаясь приглашения.

– Дебора Фуллер позвонила мне прямо из машины. Сказала, что видела, как вы шагаете по Бей-стрит, направляясь к пристани. Вот я и бросил свою машину возле вашего дома и отправился на поиски. И наконец нашел. Почему вы не отвечаете на звонки?

– Простите, что втянула вас во все свои семейные проблемы. Боюсь, что сейчас из меня никудышный собеседник. Хочу побыть одна.

Я снова уставилась на сцену, которая медленно, но постепенно преображалась прямо на глазах. Такое ощущение, будто наблюдаешь за тем, как распускается цветок.

Я чувствовала, как Гиббс буравит меня своим взглядом, но даже не повернула голову в его сторону.

– Как вы добрались домой?

– Меня одна медсестра подвезла. Она живет на Чарльз-стрит. Не стала дожидаться вас… Не захотела… говорю же, не хочу никого сейчас видеть.

Мне хотелось, чтобы он побыстрее встал и ушел, оставил меня в покое, понял наконец, что каждый раз, когда я смотрю на него, я вижу в его глазах немой укор. Дескать, снова ты не поняла, что рядом с тобой живет кто-то, кому еще горше, чем тебе. Снова, уже в который раз, я трусливо позволила отнять у меня еще одного дорогого и близкого мне человека, не смогла удержать его рядом. Значит, Кэл был прав, называя меня трусихой.

Однако Гиббс сделал вид, что не понял моих намеков, и остался сидеть на прежнем месте, упершись локтями в собственные колени и тоже наблюдая за теми метаморфозами, которые происходили на сцене.

– Вы танцуете? – неожиданно спросил он у меня.

Я круто повернулась к нему и бросила испепеляющий взгляд.

– Что?! Нет, я не танцую.

– На этой сцене в фестивальные дни выступает множество танцевальных оркестров. И публика стекается сюда рекой, чтобы пообжиматься.

– Не поняла… Что делать?

Он распрямился и обхватил сам себя руками.

– Пообжиматься… Так в Южной Каролине говорят, когда хотят сказать «потанцевать». А вы что подумали? Нет-нет, ничего общего с сексуальными похождениями Остина Пауэрса из той кинокомедии, пародирующей шпионские триллеры.

Я с негодующим видом поднялась со ступеньки.

– Вы, наверное, с ума спятили. Лорелея умирает. Я ни о чем другом и думать сейчас не могу. А вы мне предлагаете какие-то танцульки.

Гиббс тоже поднялся во весь рост.

– Знаю! Потому и приглашаю на танцы. Перед тем как уехать из больницы, я заглянул на пару минут к Лорелее. Она рассказала мне, что вы упрашивали ее вернуться вместе с вами домой, к своему сыну. Но поверьте мне, даже при наличии постоянной сиделки или медсестры в доме вам все равно придется очень несладко. Она попросила меня, чтобы я попытался вытащить вас куда-нибудь, помог вам развеяться, переключить свои мысли на что-то другое.

Но от слов Гиббса мне стало еще хуже. Боже, какое же я отвратительное создание, подумала я про себя.

– Она святая, да? Наша Лорелея… Подумать только… Даже на смертном одре эта женщина в первую очередь думает о других.

– Пожалуй, что и так. Она – святая. Но именно вы впустили эту святую женщину в свой дом.

– Так неужели же я позволю ей умирать в одиночестве? В окружении незнакомых людей? – Я энергично замотала головой. – Этот вопрос даже не обсуждается!

Гиббс посмотрел на меня долгим внимательным взглядом.

– Вам вовсе не надо взваливать все заботы только на свои плечи. Вы же знаете, я всегда рядом. Чуть что – звоните. В любое время дня и ночи. Даже если вам захочется просто сорвать на ком-то свое дурное настроение, покричать, и все. Потому что вам точно понадобится человек рядом, на которого можно будет покричать.

– Нет, – качнула я головой. – Со мной все будет в полном порядке. – Я мельком взглянула на часы и добавила: – Мне надо еще забрать Оуэна. А еще подумать над тем, как сказать ему о маме. Пока я даже не представляю себе, как это будет выглядеть.

Я решительным шагом направилась назад, к дому. Шагала по тротуару набережной, ничуть не пугаясь близости воды. По сравнению со всем остальным, что творилось в моей жизни сейчас, вода уже не казалась такой страшной.

Гиббс догнал меня в два счета. И тут зазвонил его мобильник. Он взял телефон, что-то коротко ответил и снова отключил его. Он шел и молчал, но все равно его близость раздражала меня.

– Что там? – поинтересовалась я у него равнодушным тоном, имея в виду телефонный разговор.

– Звонила Дебора. Сказала, что кое-что отыскала по интересующему нас вопросу. Но я ответитл, что все это может подождать.

Я остановилась, тяжело дыша. Кажется, я не шла, а почти бежала. Жара действовала угнетающе. Свело желудок от всех этих нервных переживаний. Да что там переживания! Жить не хотелось от горя, внезапно обрушившегося на меня.

– Нечто такое, что может отвлечь меня от мыслей о Лорелее? – задала я следующий вопрос. – Может, как раз это именно то, что мне сейчас и надо.

Но не начинать же разговор, стоя прямо посреди тротуара. Вдруг, чего доброго, меня понесет и я начну скандалить?

Гиббс отрешенно посмотрел на реку, потом снова повернулся ко мне.

– Дебора нашла свидетельство о смерти вашего дедушки. Причина смерти – авиакатастрофа, случившаяся двадцать пятого июля 1955 года. – Он немного помолчал. – Его тело, одно из двух, осталось невостребованным.

– Невостребованным?! Но он же был женат! Почему же бабушка не потребовала, чтобы тело доставили в Мэн?

– Хороший вопрос! Однако его похоронили на кладбище Святой Елены.

– Здесь, в Бофорте? – спросила я почти шепотом.

– Да.

Я уставилась на Гиббса. Но вместо его лица я вдруг увидела перед своими глазами книгу, которую обнаружила, когда разбирала бабушкину библиотеку уже после ее смерти: атлас дорог штата Южная Каролина. А потом вдруг вспомнила, как Кэл вычислил меня прямо на улице и последовал за мной до самого музея, а там нашел предлог, чтобы познакомиться со мной. Но почему-то, и это впервые дошло до меня только сейчас, всякий раз, когда муж смотрел на меня, мне казалось, будто он хотел увидеть на моем месте кого-то другого.

– С вами все в порядке? Давайте присядем где-нибудь, – предложил мне Гиббс.

– Прошу вас! Оставьте меня. Я хочу побыть одна.

Я круто развернулась и заторопилась от него прочь. И бежала всю дорогу, до тех пор пока не очутилась на ступеньках крыльца своего дома. Я не обращала внимания на слезы, льющиеся рекой по моему лицу, я не видела ничего вокруг. А над моей головой негромко звенели китайские колокольчики, поблескивая на солнце своими разноцветными гранями. Красота, необычная красота, которой одарил их океан, шлифуя стеклышки своими волнами многие и многие десятилетия. Почему-то вдруг в памяти всплыли слова Лорелеи о шрамах, которые мы зарабатываем в течение нашей жизни. О том, что шрамов на своем теле не надо стыдиться. Ими надо гордиться. Ведь они свидетельствуют о том, в каких передрягах нам пришлось побывать. А кто знает, что пришлось пережить всем этим стекляшкам, прежде чем они стали китайскими колокольчиками?

Я слегка подтянулась вверх и ухватила пальцами последнее стеклышко в одной из связок. Оно было шероховатым на ощупь и больно врезалось в кожу своими необработанными гранями. Многие становятся лишь крепче на изломе. Я выпустила стеклышко из руки и стала подниматься по ступенькам. На террасе я уселась в кресло-качалку, достала из кармана телефон и позвонила маме Марис. Сказала, что скоро приеду за Оуэном. Отключила телефон и еще долго сидела в кресле, размышляя под мелодичный перезвон стеклышек о том, как сообщить десятилетнему мальчику, что его мать умирает.

Глава 30. Лорелея

Лорелея лежала на спине, откинувшись на пышно взбитые подушки в изголовье огромной антикварной кровати. Ее по-прежнему мутило, подташнивало, но боли, сильные непереносимые боли, отступили или стали более терпимыми. Она даже нашла в себе силы улыбнуться при появлении медсестры, которая сразу же принялась мерить ей давление и пульс и проверять ассортимент лекарств. За последнее время дозировка болеутоляющих сильно возросла. Так распорядился доктор Уорд. Но дозы еще не достигли того предельного уровня, когда человек постепенно начинает превращаться в растение, лишаясь способности думать и говорить. Сама же Лорелея твердо намеревалась оставаться нормальным, думающим человеком вплоть до своего самого последнего дыхания.

Оуэн вообще сказал, что он не замечает никаких перемен в маме. Кроме одной. Сейчас она большую часть своего времени проводит в постели. Он тоже все свободное время был рядом с ней, наблюдая за малейшим ее движением своими пронзительно-синими глазами. Такими же, как у его покойного отца. Со стороны казалось, что мальчик хотел напитать умирающую маму той жизненной энергией, которая в нем самом била через край, пытаясь таким образом отодвинуть неизбежный финал.

Наверное, такое трепетное, не по годам взрослое отношение к близким людям ребенок унаследовал от отца, не раз думала Лорелея. Ведь и Мерит ведет себя точно так же. С тех самых пор как Лорелея вернулась из больницы домой, падчерица постоянно хлопочет вокруг нее, напоминая порой назойливую муху, которая кружит и кружит над жареным цыпленком, приготовленным для воскресного пикника. Вот и сейчас она молча сидела в кресле в самом углу комнаты и наблюдала за всем происходящим, словно не доверяя профессиональным умениям медсестры, делающей свое дело.

Но у Лорелеи не было никаких претензий к падчерице. Ведь это же Мерит рассказала брату всю правду о том состоянии, в котором пребывает сейчас его мама. Она сумела подготовить десятилетнего ребенка таким образом, что он мужественно принял удар и держался молодцом, когда его привезли в больницу на встречу с ней. Все происходящее лишний раз убеждало Лорелею в том, что из Мерит получится просто потрясающая мать, хотя она догадывалась об этом задолго до развернувшихся событий. Но тем не менее первое серьезное испытание молодая женщина выдержала с блеском, и это уже само по себе вызывало у Лорелеи невыразимое облегчение. Впервые за многие месяцы она позволила себе немного расслабиться, хотя бы слегка понизить градус накала в своей борьбе со смертью, хотя и не собиралась сворачивать эту самую борьбу до конца. Ей хотелось покинуть этот мир так же незаметно, как она пришла в него. Ну, конечно, не в трейлере на какой-нибудь убогой парковке, но без излишней суеты и шума. Мама показала ей, как надо умирать достойно. Она красиво покинула сей бренный мир. Они вместе смотрели по телевизору какую-то мыльную оперу. Лорелея отлучилась на секунду, чтобы налить маме стакан сладкого чая, а когда отвернулась от кухонного стола и взглянула на мать, то ей даже показалось, что она заснула. Но на самом деле это был не сон. К тому времени Лорелея уже перевидала много смертей, достаточно, чтобы понять, что перед ней только тело человека, который буквально только что был ее мамой. А душа матери уже улетела прочь. Будто кто-то вдруг взял и выключил электрическую лампочку, а она все еще горячая, и к ней нельзя прикоснуться рукой.

– У вас так ловко все получается, – обратилась она к медсестре. – И голос у вас красивый. Люблю слушать, как вы напеваете вполголоса свои любимые гимны, когда занимаетесь работой.

Сестра сняла очки, они упали на ее пышный бюст и повисли на длинной цепочке из разноцветных бусинок.

– Спасибо! Я вижу в этой работе свое призвание, а такие пациенты, как вы, заставляют меня особенно остро почувствовать, что когда-то я сделала правильный выбор. Честно! У меня еще никогда не было такой терпеливой и благодарной пациентки.

Сестру звали Люция Стелл. Лорелея уже успела выяснить, что она в разводе и одна воспитывает двух маленьких детей. Живет с матерью. Милая женщина, приблизительно одного возраста с Лорелеей, невысокого роста, пухленькая, с красивыми карими глазами, полнящимися добротой и участием.

– Наверное, это потому, что я не боюсь умирать.

– Лорелея! Прошу вас! Замолчите! – немедленно отозвалась из своего угла Мерит. Она тут же поднялась со стула и подошла к кровати.

Лорелея взглянула на медсестру.

– Моя падчерица категорически против того, чтобы я произносила вслух это слово. Но я ничего против него не имею. Все мы умрем в один прекрасный день. Но лишь счастливчики знают, когда точно он наступит.

Сестра окинула свою пациентку долгим изучающим взглядом.

– У вас очень сильная вера. А еще я думаю, что вы мудры не по годам. Надеюсь, вы сумели найти способ, как поделиться своими мудрыми размышлениями с сыном.

– Вот на этот счет можете быть абсолютно спокойны! – Лорелея погладила рукой розовую обложку своей Тетради умных мыслей. Тетрадь все последние дни неизменно находилась рядом с ней. Она исписала ее уже почти полностью, оставалось лишь несколько пустых страниц. Вот и сегодня рано утром она успела сделать очередную запись, наблюдая за спящей Мерит. Та заснула прямо на своем стуле, с которого почти не вставала. Разве что когда надо было куда-то отлучиться. Трудно быть по-настоящему счастливой, если все время держать в памяти грустные моменты своей жизни. А потом переключилась уже на земное и добавила: Мазь от геморроя – самое лучшее средство против пористой кожи на лице и на носу. Что ж, советы, касающиеся того, как быть красивой, тоже очень важны. И всегда практичны. Да, свою тетрадь она ведет для Оуэна, хочет научить его многому из того, чему уже не сможет научить личным примером. Но мальчику совсем не повредит знать кое-что и из области косметики и моды. Потом, когда он станет взрослым и в его жизни появятся женщины, они сумеют по достоинству оценить эти его знания.

С тех пор как Лорелея вернулась домой, Гиббс навещал ее каждый день, но в такие минуты Мерит всегда старалась не вертеться рядом. Порой Лорелее казалось, что наметившееся потепление в отношениях этих двоих безвозвратно улетучилось в тот злополучный день, когда они в спешке повезли ее в больницу. Мерит отказывалась обсуждать эту тему наотрез. Но Лорелея догадывалась: молодая женщина просто винит себя в том, что позволила почувствовать себя немного счастливой, что у нее появилось желание жить и что-то менять в своей жизни. Да и за непростые отношения с мачехой она тоже наверняка корила себя. Будто это она виновата в том, что отец погиб в автомобильной аварии, а у мачехи случился рак. Может, она уже дошла до такой степени самоистязаний, что начала обвинять себя во всех ураганах и землетрясениях, бушующих над землей?

Медсестра аккуратно собрала все свои инструменты, попрощалась с Лорелеей и ушла. Никто ее не провожал. Мерит и Лорелея остались на своих местах, глядя друг на друга.

Мерит выдавила из себя измученную улыбку.

– Оуэн сегодня вместе с Марис и ее родителями отправился на Охотничий остров. Ему пообещали, что он даже сможет подняться там на маяк. – Мерит умолкла на мгновение. – Он сначала ни за что не хотел ехать, но я его все же уговорила. Сказала, что…

Она снова замолчала, ужаснувшись тому, какие страшные слова должны были вот-вот сорваться с ее языка.

– Что я не умру сегодня, да? – Лорелея посмотрела на падчерицу с улыбкой. – Я рада, что он поехал. Оуэн должен жить абсолютно нормальной жизнью… по возможности. И я очень рада, что он подружился с Марис. Девочка и ее семья наверняка станут для него хорошей опорой в будущем.

У Мерит задрожала нижняя губа, но она тут же постаралась совладать со своими эмоциями и не расплакаться. В этой девчонке еще так много осталось от прежней жизни в Мэне, подумала Лорелея.

– В один прекрасный день, Мерит, ты заработаешь себе сердечный приступ, если не научишься плакать. И что тогда с нами будет? Снова нас обеих транспортируют в ту же самую больницу, только на сей раз ты тоже будешь выступать в качестве пациента. Как тебе такая перспектива?

Непроизвольный смешок сорвался с уст Мерит.

– Давайте я поменяю вам воду в кувшине, – предложила она.

– И то дело! – согласилась с ней Лорелея, внимательно прислушиваясь к себе самой и оценивая собственные возможности. – Знаешь, мне хочется вниз… Хочу посидеть немного на крыльце, пока еще могу хоть немного двигаться. А сегодня не самая страшная жара и ветерок такой приятный. Я догадываюсь об этом по тому, как мелодично переговариваются между собой китайские колокольчики, которые Оуэн и Гиббс повесили за моим окном. Беседуют, словно две почтенные леди на чаепитии в церковной ризнице.

Лорелея приподнялась на постели и спустила ноги вниз, торопясь побыстрее сунуть их в шлепанцы, те самые, которые когда-то принадлежали Мерит. Ей хотелось опередить падчерицу, которая уже ринулась к ней не только за тем, чтобы поднять шлепанцы с пола, но и самой надеть их на ноги Лорелеи.

– Может, свитер накинуть? – предложила она.

Лорелея глянула на Мерит, стараясь ничем не выдать свое желание рассмеяться ей прямо в лицо. Как-никак, а девочкой движут самые благородные побуждения.

– Если окажется, что в такую жару, которая сейчас стоит на улице, мне все равно нужно дополнительное утепление, я обязательно дам тебе знать об этом. Так что пока обойдемся без свитера. Что мне нужно, так это губная помада.

– Что?! Простите, но я не совсем поняла…

– Все в порядке, Мерит! Мы же все сейчас чему-то учимся, каждый день…

Вот удалось же ей, подумала про себя Лорелея, убедить падчерицу не облачать ее в свой безобразный фланелевый халат, а вместо него разрешить ей лежать в постели в удобных спортивных штанишках и стильной маечке темно-синего цвета. Мерит взяла с туалетного стола тюбик с помадой и показала его Лорелее.

– Эта подойдет? – спросила она, заранее зная ответ. Ведь она выбрала ее любимый оттенок: Хеллоу, Долли.

– Вот видишь, как ты быстро учишься. Схватываешь все буквально на лету, – не преминула похвалить ее Лорелея.

Мерит сняла колпачок и выкрутила помаду. Немного высоковато, но не беда. Она же ведь старается… Потом протянула помаду Лорелее. Та уверенными движениями нанесла ее на свои губы, обойдясь без помощи зеркальца. Господи! Она столько раз проделывала эту операцию за свою жизнь, что, пожалуй, смогла бы накрасить себе губы даже во сне.

Закончив с губами, она вернула помаду Мерит, а сама попыталась встать, ухватившись на всякий случай, чтобы не упасть, за край туалетного столика. У нее слегка закружилась голова.

– Вот сейчас можешь подать мне свою руку. Что-то я сильно ослабла. Должно быть, от того, что мало ем… Клюю, словно птичка, по зернышку… Наверное, я даже попрошу тебя подстраховать меня, когда мы станем спускаться по лестнице.

Выйдя на террасу, Мерит осторожно опустила Лорелею в кресло-качалку и замерла рядом с ней в ожидании дальнейших указаний. А вдруг Лорелея уже забыла, как качаться в кресле-качалке?

– Наверное, тебе все же не нужно было бросать работу, – задумчиво обронила Лорелея.

– Ничего страшного. Меня ведь все равно брали на неполный рабочий день. К тому же, как выяснилось, это совсем не то, чем бы мне хотелось заниматься. Зато сейчас я могу быть с вами целыми днями.

– А что там Дебора Фуллер говорила насчет какого-то места?

– Специалист по приобретению картин в художественной галерее. Но это пока все еще не на официальном уровне. Скорее всего, вакансия появится только в начале следующего года. И нет никакой гарантии, что возьмут именно меня, хотя Дебора и обещала замолвить словечко. – Мерит бросила задумчивый взгляд на реку. – Хотя мне не хочется пока устраиваться на полный рабочий день… Особенно сначала.

Лорелея поняла, что в эту минуту падчерица подумала об Оуэне. О том, как будет ему тяжело без матери. Ей захотелось дотронуться до Мерит, благодарно погладить ее по руке. Но она сдержалась. Мерит ведь всегда старалась произвести впечатление человека более жесткого и не склонного к излишней сентиментальности, чем она была на самом деле. Что ж, пока приходится смиряться и принимать Мерит такой, как она сама того хочет.

– Если вы спустись вниз еще раз, но уже поближе к вечеру, то тогда мы сможем вместе полюбоваться фейерверком, который устроят сегодня в честь открытия Фестиваля на воде. Гиббс говорит, что это очень красочное зрелище.

Лорелея не была уверена в том, что у нее хватит сил спуститься по лестнице во второй раз, но на всякий случай она кивнула головой. Ей хотелось посмотреть на фейерверк, и она преисполнилась решимостью увидеть эту красоту своими глазами. В конце концов, она попросит Гиббса, чтобы тот отнес ее вниз на руках.

– Оуэн обожает фейерверки, – сказала она. – Готова поклясться, что и в Диснейленд он упросил нас с отцом свозить его только потому, что где-то вычитал, что там устраивают самые лучшие в мире фейерверки. Вот он и захотел убедиться в этом лично.

На улице показался большой крытый грузовик, в которых обычно доставляют крупногабаритный товар. Он затормозил перед домом и медленно въехал над подъездную дорожку перед парадным крыльцом. Мерит подскочила со своего места и уже была готова захлопать в ладоши.

– Ну, наконец-то! Привезли наш новый холодильник. У меня места нет, куда ставить все эти разносолы, которые люди продолжают приносить нам почти каждый день.

Она легко сбежала по ступенькам крыльца, чтобы поздороваться с водителем и его помощником. С таким оживленным выражением лица женщины обычно толпятся возле прилавков, на которых осуществляется распродажа обуви, подумала Лорелея и, откинувшись на спинку кресла-качалки, стала наблюдать за тем, как мужчины бережно извлекли холодильник из машины и перегрузили его на специальную тележку. После чего покатили тележку к дому, немного повозились с тем, чтобы поднять ее по ступенькам крыльца, после чего благополучно скрылись в кухне.

Впервые за все то время, что прошло после больницы, Лорелея оказалась в полнейшем одиночестве. Мерит хлопотала вокруг рабочих на кухне, помогала им распаковывать новый холодильник и упаковывать старый, чтобы подготовить его к вывозу. Лорелея сбросила с ног шлепанцы и ступила босыми ступнями на деревянные половицы пола на террасе. Когда-то в далеком детстве она все время бегала по родному городку исключительно босой. И вовсе не потому, что у нее не было башмаков. Просто так было гораздо приятнее.

Ей вдруг припомнились веселые и шумные детские игры, которым они предавались на улице до самой поздней ночи. «Пни банку» или игра с мячом в «собачку», когда дети становились в круг и пасовали мяч один другому, а один участник стоял по центру и все время пытался перехватить мячик. Все эти горячие денечки уже давно превратились в полузабытые воспоминания. Счастливые воспоминания… Нужно обязательно научить Оуэна играть в эти игры. А он бы потом обучил им уже своих новых друзей, которые у него наверняка появятся. Лорелея мысленно пообещала себе рассказать Мерит о правилах этих игр. Записывать во всех подробностях в свою тетрадь она не сможет по причине отсутствия свободного места для пространных записей. Впрочем, бог его знает, как к ее намерению отнесется Мерит. Вполне возможно, кое-какие пометки все же придется сделать и в письменной форме.

Лорелея сделала глубокий вдох. Воздух был влажен и пропитан знакомыми ей с детства запахами прибрежного городка. И эти запахи снова напомнили ей детство и юность. Ее уже не покачивало, и она почувствовала, что у нее хватит сил для того, чтобы самостоятельно подняться и немного пройтись. Она медленно спустилась с крыльца, крепко держась за перила, и так же медленно побрела в сторону векового раскидистого дуба, закрывшего своей кроной большую часть дворика перед домом. Обхватив одной рукой его могучий ствол, она склонила голову и стала пристально вглядываться в каждый отдельный листок, нижняя поверхность которых отливала серебром. Стоило подуть ветерку, и листья на дубе зашуршали и заискрились, словно подмигивая ей. Наверняка дуб стоял на этом же самом месте, когда вокруг еще не было никаких домов. Вполне возможно, он рос и в то время, когда река еще только вознамерилась проложить себе русло по этой части суши. И конечно, он все так же будет величаво шуметь своей кроной и тогда, когда она, Лорелея, перейдет уже в другой мир. Что странным образом успокаивало и вносило умиротворение в душу. Есть в этом мире что-то вечное, непреходящее, как, к примеру, любовь матери к своему ребенку и та незримая связь, которая возникает между ними.

Трава в тени дуба оставалась прохладной и приятно остужала босые ноги Лорелеи. Ей было так хорошо в эту минуту, что она даже не обращала внимания на снующие по улице автомобили. Еще, чего доброго, подумают, глядя на нее, что сошла с ума женщина. Виснет на дереве возле огромного дома в одних спортивных брючках и майке. Безжизненные длинные волосы рассыпались по плечам. Ну и пусть себе думают что хотят. Вообще-то Лорелея не считала себя тщеславным человеком. Но вот волосы… Волосы всегда были предметом ее особой гордости. И она твердо решила, что перед Творцом она предстанет именно с длинными волосами.

Ах, как же ей хотелось выйти на улицу и прогуляться до самых болот! В последний раз окунуть ноги в прохладную речную воду. Но Лорелея понимала, что на сегодня она уже исчерпала весь запас своих сил. Еще, чего доброго, рухнет прямо посреди улицы. А у Мерит на нервной почве случится сердечный приступ, пока она будет бегать и искать ее.

Я готова. Эти слова прозвучали так явственно, будто она только что произнесла их вслух. После гибели Роберта, после того, как ей поставили страшный диагноз, у нее оставалась в жизни одна-единственная цель. О, как она молила Бога, говорила, что это ее последняя просьба, обращенная к Нему. Вымаливала у Него время, отпущенное ей для жизни, до тех пор, пока не устроит судьбу Оуэна. Не привезет его в такое место, где ее сына будут любить, где о нем будут заботиться и где он будет счастлив. Конечно, она пошла на огромный риск, приехав в Бофорт без всяких уведомлений и предупреждений. Вся надежда оставалась лишь на ту маленькую девочку, которая запомнилась Лорелее по фотографиям, да по трогательным рассказам мужа о своей дочери. Ведь он же так ее любил. И она свято верила в то, что в той сломленной несчастной женщине, которая встретила ее и Оуэна на пороге своего нового дома, все еще жива та прежняя маленькая Мерит.

– Я готова, – тихо повторила Лорелея уже вслух, обращаясь к дереву. И к небу, куда обычно возносила все свои молитвы. И тут же быстро сотворила еще одну молитву-обращение. Нет, она ни о чем более не просила Всевышнего для себя. Она просила только за других и, следовательно, не нарушила данного ею когда-то обета. Произнеся молитву, оторвалась от ствола дуба, постояла какое-то время, проверяя себя. Сможет ли она самостоятельно преодолеть расстояние от дерева до крыльца и вернуться в дом?

Она едва успела усесться на прежнее место в свое кресло-качалку, как из дома вышли рабочие. Они катили перед собой на тележке старый холодильник, закрепленный со всех сторон. Следом за ними плелась Мерит и недовольно бормотала что-то себе под нос. Дескать, поцарапали деревянные полы в доме. Лорелея вобрала в себя побольше воздуха и выдохнула, приготовившись попросить кого-то из рабочих помочь ей подняться к себе наверх.

При свете солнечного дня старый холодильник производил просто допотопное впечатление. Наверняка так же контрастно смотрятся сейчас на фоне сверкающего новенького холодильника из нержавеющей стали все предметы их кухонной утвари и мебели: старые шкафчики, выщербленные столешницы рабочих кухонных столов, рассохшиеся от времени навесные полки.

Один из мужчин наклонил тележку назад до упора, приготовившись штурмовать первую ступеньку крыльца.

– Подождите минуточку, – раздался сзади голос Мерит.

Мужчины посмотрели на нее с недовольным видом. Но Мерит полностью проигнорировала их недовольство. Она присела на корточки, чтобы получше разглядеть днище старого холодильника. Потом слегка поморщилась от брезгливости – как-никак, а за пятьдесят лет эксплуатации холодильника его днище успело зарасти толстым слоем пыли, грязи и кухонного жира. Вот к нему что-то и приклеилось. Мерит осторожно отодрала это «что-то» и извлекла наружу. Свернутый листок бумаги, который от времени пожелтел и стал ломким. По краям бумаги свисали густые клубки пыли. Мерит энергичным движением руки стряхнула пыль и тут же чихнула.

Рабочие покатили тележку дальше, но Мерит даже не взглянула в их сторону.

Лорелею насторожило ее молчание.

– Наверное, эта бумажка провалялась под холодильником не один десяток лет, – предположила она.

Мерит взглянула на нее глазами перепуганного до смерти ребенка, который потерялся в незнакомом месте.

– Тут на лицевой поверхности написано лишь одно слово: «Любимому». – Лорелея увидела, как дрожат у падчерицы руки, когда она стала разворачивать листок. – Но, кажется, я узнаю этот почерк.

Громко хлопнули, закрываясь, задние дверцы грузовика, после чего шофер просигналил на прощание и стал медленно выруливать со двора. Но обе женщины не обратили никакого внимания на отъезжающий автомобиль.

Мерит рухнула в кресло-качалку рядом с Лорелеей, разгладила листок бумаги и стала читать вслух.

25 июля 1955 года

Мой дорогой Генри!

Ты никогда не прочитаешь этого письма, но я все же считаю своим долгом написать его тебе. Это – мое прощальное письмо. Мои последние слова, адресованные тебе независимо от того, сможешь ли ты их прочитать или нет. Сегодня наша обоюдная беда уходит навсегда, в вечность. Или, по крайней мере, она нас не коснется до тех пор, пока мы снова не встретимся с тобой в ином мире, если так распорядится Всевышний. Честно признаюсь, мои планы пока не простираются дальше дня сегодняшнего.

Я люблю тебя, Генри. Я любила тебя всегда, с тех самых пор, как увидела тебя впервые. Но, видишь ли, моя ненависть к тебе сильна так же, как и моя любовь. Наверное, и ты испытываешь ко мне сходные чувства. Всякий раз, когда я мысленно пересчитываю свои сломанные ребра на манер того, как гадают на цветках, срывая с них лепестки и повторяя про себя «любит – не любит», у меня каждый раз получается по-разному.

Я больше не могу жить с тобой, но и без тебя я тоже не представляю своей жизни. Но у нас есть дочь, и я обязана защитить ее. Именно это обстоятельство и движет мною. Я не смогу вынести, если ты поднимешь на нее руку, а я буду вынуждена признать, что не сумела оградить девочку от твоей жестокости.

У меня дрожит рука. Почерк испортился, но пока еще буквы можно разобрать. Как ты знаешь, совсем не нервы повинны в этом. Сейчас я абсолютно спокойна, ибо знаю наверняка: я справилась и с этим тоже. А почерк мой испортился от того, что онемели два пальца на правой руке, когда ты зажал ее дверцей автомобиля, потому что тебе показалось, что я слишком медленно вылезаю из него. И это стало последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Я с ужасом представила себе, как ты станешь калечить крохотную ручку маленькой девочки. Неужели и ей уготована такая же страшная судьба?

Оказалось, что совсем несложно смастерить взрывное устройство, такую небольшую бомбу с предохранителем, особенно для той умной талантливой девушки, которая в молодые годы блистала на научном поприще и подавала большие надежды во время учебы в университете. Бомба должна сдетонировать только по прибытии самолета в Майами, уже после того, как ты заберешь свой чемодан и отправишься на встречу со своей очередной любовницей. Она отлично уместилась в твоем несессере рядом с зубной пастой и кремом для бритья. Я упаковала несессер вместе с остальными твоими вещами в чемодан, аккуратно уложив его между стопками наглаженных сорочек и носовых платков. Все получилось просто, само собой. Вот сейчас я вложу это письмо в чемодан, защелкну его на замки и вручу чемодан тебе. А затем прослежу за тем, как ты станешь укладывать его в багажник своей машины. И все будет просто… до тех самых пор, пока я не увижу, как ты отъезжаешь от нашего дома, от меня… и навсегда.

Ты – любовь всей моей жизни. Так было, и так будет всегда. Прости.

Лорелея бросила перепуганный взгляд на падчерицу. Мерит была бледна как смерть. Ни кровинки в лице.

– Ты знаешь, кто написал это письмо?

Мерит медленно кивнула головой.

– Знаю, – сказала она, осторожно складывая листок бумаги, будто он жег ей руки. – Моя бабушка.

Глава 31. Эдит

Октябрь 1991 года

Эдит закончила возиться с галстуком: темно-синий галстук в едва заметную полоску. Получилось совсем неплохо. И узел завязала собственноручно, тоже хорошо. Все пропорции были строго соблюдены с учетом реального роста Генри П. Холдена. Она присутствовала при его погребении… И той второй несчастной женщины из Питтсбурга. Или из какого-то другого города, тоже начинающегося на букву П? Ведь прошло уже почти сорок лет. Многие подробности успели выветриться из памяти. Невостребованные жертвы авиакатастрофы были похоронены в один и тот же день, в отдельных могилах. Церемония захоронения прошла за счет добровольных пожертвований владельцев кладбища Святой Елены.

Имена погибших были напечатаны в одной из местных газет. Прочитав имя Генри П. Холдена, Эдит сразу же вспомнила: ведь именно это имя и значилось на багажном ярлыке чемодана, упавшего к ней в сад. Следовательно, нужно идти, присутствовать при погребении. Более того, она уже была почти готова позвонить в бюро ритуальных услуг, сказать им, что может привезти новый комплект одежды для покойного, но в самый последний момент поняла, что этого нельзя делать ни в коем случае. Никогда! Но все же потом она вскользь поинтересовалась у служащих, какого роста был покойник. Так что ее кукла была его точной копией. И длину галстука она точно рассчитала. И где именно он спадет с его шеи, когда она усадит куклу Генри на его кресло в салоне самолета.

Однако похороны человека, которого она никогда не видела, но о котором столько знала, состоялись давно. Еще до того, как вырос СиДжей. Вырос и стал как две капли воды похожим на своего отца. Еще до рождения Кэла и до появления на свет Гиббса. Еще до того, как случилось несчастье с Сесилией. Именно смерть невестки и стала тем последним аргументом, окончательно убедившим ее, что она больше не имеет права оставаться сторонним наблюдателем, который сидит тихонько целыми днями в своей мастерской в мансарде и занимается реконструкцией совершенного преступления, собирая по крохам всю информацию о крушении самолета. Столько лет после произошедшей трагедии Эдит хранила молчание. А ведь обнаружила в своем саду чемодан с вещами одного из пассажиров и письмо, адресованное ему. И снова промолчала. То есть все это время оставалась как бы пассивным соучастником преступления. Однако после гибели Сесилии она решила обратиться к вдове Генри П. Холдена напрямую, написать ей. Она даже не представляла себе ее лица, не знала, как ее зовут. Разве только то, что ее имя начинается с буквы «Джей». Нет, она не собиралась предъявлять ей никаких обвинений. Ни за что на свете! Эдит по собственному опыту хорошо представляла себе, через что пришлось пройти бедняжке Джей Холден, что перетерпеть и вынести. Ведь каждое новое издевательство, очередное избиение лишь сжимали эту женщину, словно пружину, пока она наконец не додумалась до самого страшного: изготовить самодельную бомбу и отправить ее на борт самолета вместе со своим мужем, не видя в этом никакой угрозы ни для кого другого. Разве она могла предвидеть заранее, что вместе с ее мужем погибнет столько невинных людей? Ведь все это страшное преступление задумывалось и предназначалось для одного-единственного человека. Вряд ли кто-то поймет эту женщину. Такое способен понять лишь тот, кто на собственном опыте испытал, что это такое: чувствовать и наблюдать за тем, как разрушается твоя собственная психика.

А потому – никаких угроз. Нет и еще раз нет! Единственная цель, которую преследовала Эдит, написав письмо той женщине, это дать ей знать, что она не одна такая на белом свете. И она сама, и покойная Сесилия тоже входят в это жутковатое сообщество, членами которого является бесчисленное количество женщин, живущих в самых разных уголках земли. Все его члены выживают втайне от остальных, иные из них даже решаются на возмездие, и их месть так же страшна и ужасна, как и те издевательства, которым они подвергались у себя дома.

Эдит слегка выдвинула ящик, который сама смастерила под столом, на котором были разложены морские стеклышки. В этом выдвижном ящике она хранила всякую мелочовку: пуговицы, кусочки кожи, резинки, чистые листки бумаги, клей, карандаши. На самом дне ящика лежал большой конверт, похожий на тот, в котором она уже отправила письмо вдове Генри П. Холдена.

Изредка Эдит подумывала о том, чтобы отправить этой женщине второе письмо. Ведь на первое ее послание та не ответила. Вполне возможно, она не получила его. А ведь помимо коротенькой записки от себя Эдит вложила в конверт один из носовых платков, который извлекла из чемодана. В записке она лишь коротко написала, что знает истинную причину крушения самолета. Десятки невинных людей погибли в результате трагедии, несчастного случая, и только. Но гибель Генри П. Холдена не была несчастным случаем. То был акт возмездия, и он получил по заслугам. Еще она написала, что эта тайна навсегда умрет вместе с нею.

С помощью двух пальцев, большого и указательного, Эдит взяла в руки несессер, над которым она так тщательно трудилась, скрупулезно воспроизводя все содержимое до последней мелочи: расчески, лезвия, крохотные кусочки мыла, которые она изготовила из стружки. Ее она настрогала от куска мыла, который СиДжей оставил когда-то возле раковины. С помощью капельки клея, который обычно используют для скрепления деталей в моделях самолетов, она закрепила несессер, положив его на колени Генри Холдена.

Долгие годы работая над воспроизведением модели самолета, взорвавшегося в воздухе, собирая ее по частям, опираясь на те фрагменты, которые поисковики обнаружили в самых разных местах, начиная от поймы реки и окружающих ее болот и заканчивая угодьями фермеров, Эдит все время ловила себя на том, что ей не дает покоя одна мысль. Несессер Генри со всеми принадлежностями мужской гигиены не находился в чемодане, хотя там среди плотно упакованных вещей оставалось место и для него. Почему? Ответ на этот вопрос она нашла, когда прочитала в газете о двухчасовой задержке рейса в нью-йоркском аэропорту Ла-Гуардия. И сразу же все встало на свои места.

Маловероятно, чтобы Генри держал несессер у себя на коленях. Но Эдит все же была немного тщеславна. Тщеславна по части того, как ей удаются всяческие крохотные предметы воспроизводимого действа. В частности, и те мелочи, которые находились уже непосредственно в самом несессере. Она понимала, что с точки зрения технического обоснования ее версия неверна. Ведь несессер превратился в ничто, испарился и растворился без остатка в первые же секунды взрыва самодельной бомбы, которая была вложена в него. К счастью для Эдит, он в момент взрыва находился не в чемодане, где ему полагалось быть. Ведь в этом случае чемодан никогда бы не свалился с неба прямиком в ее сад и Эдит никогда бы не узнала всего остального, что предшествовало этой трагедии. Скорее всего, все происходило так. Верная жена проводила мужа в аэропорт, дежурный поцелуй и, как говорится, прости-прощай. Оставшись один, Генри извлекает несессер из чемодана и берет его с собой в салон, как ручную кладь. Ведь он же летит в Майами, а там его – вероятно? возможно? – уже кто-то ждет. Следовательно, чтобы предстать перед той, другой, при полном параде, ему надо будет еще раз побриться. Что он может вполне проделать и прямо на борту самолета. Там ведь есть пусть и небольшая, но специально оборудованная туалетная комната, в которой можно привести себя в порядок. Вот потому он и достает несессер из чемодана, а сам чемодан регистрирует, как обычный пассажирский груз.

Уже на борту Генри кладет несессер, столь тщательно упакованный его любящей женой, на верхнюю полку у себя над головой. А часовой механизм между тем медленно тикает, приближая неизбежную развязку. Он продолжает тикать и все те два часа, которые Генри и остальные сорок восемь пассажиров, а также все члены экипажа, были вынуждены проторчать в нью-йоркском аэропорту, ибо именно настолько был задержан вылет их рейса.

Эдит часто пыталась себе представить, как именно коротали все эти люди дополнительные два часа. Много это? Или мало? Она даже провела своеобразный эксперимент на себе самой: засекла время в один час, а потом занялась определенной работой, время от времени поглядывая на часы и прикидывая, сколько эта работа может занять. Конечно, сидеть в салоне самолета и ждать – не самое приятное занятие. Время тянется неимоверно. Наверняка и Генри, и остальные пассажиры злились, испытывали нетерпение. Но интересно, думала Эдит, знай они все о том, что это, по сути, последние мгновения в их жизни, и тогда для них эти два часа пронеслись бы действительно как одно мгновение.

Два часа. Эта цифра преследовала ее неотступно. Часто она задавалась вопросом: а миссис Холден тоже терзается по поводу этих двух часов? Осознала ли эта женщина, какую чудовищную ошибку она совершила? Ведь это она приложила руку к тому, что погибло столько невинных людей. Все ее расчеты были просты и вполне понятны. Ведь если бы самолет приземлился в Майами строго по расписанию, то есть без задержки, то никакого взрыва на борту лайнера не случилось бы. Генри благополучно бы покинул аэропорт и уехал. Один? Или его там встречали бы? Он преспокойно перегрузил бы свои вещи, включая несессер, в багажник арендованной машины, и в положенное время бомба сдетонировала бы и произошел взрыв. Но могло ведь быть и по-другому. Скажем, где-то в средине полета Генри берет в руки свой несессер, открывает его и видит, что любящая жена приготовила для него небольшой сюрприз. Да, такой поворот в развитии событий никак нельзя исключать. Все эти мысли терзали Эдит. Несомненно, думала она, они точно так же терзали и миссис Холден.

Единственная причина, по которой Эдит так и не решилась поделиться своими соображениями с полицией уже после того, как причина трагедии стала ей абсолютно ясна, – это боязнь ошибиться и выдвинуть несправедливые обвинения против кого бы то ни было. Да, гибель сорока восьми пассажиров – это типичный несчастный случай, дикое совпадение, роковое стечение обстоятельств. Но вот в гибели самого Генри П. Холдена никаких случайных совпадений или роковых ошибок не было. По ее мнению, по ее глубокому убеждению, этот страшный человек понес заслуженную кару. Смерть Сесилии еще более укрепила Эдит в ее мнении.

– Эдит! – окликнул ее Кэл откуда-то из глубины дома. Громко хлопнула входная дверь, да так, что содрогнулись даже стены в ее мастерской. Кэл стал обращаться к бабушке по имени вскоре после смерти отца, как бы подчеркивая тем самым, что отныне он – глава семейства и главный мужчина в доме. Эдит не нравилось, что внук называет ее просто по имени, но виду она не показывала, предпочитая благоразумно скрывать свое истинное отношение.

Она выключила свет в мансарде и заторопилась вниз. Десятилетний Гиббс стоял в коридоре второго этажа со школьным ранцем в руке. Он был еще в форме, видно, только что вернулся из школы и теперь с расширенными от испуга глазами наблюдал за происходящим.

– Эдит! – снова крикнул во весь голос Кэл, и в его голосе послышалась явственная угроза.

Он ведь работал в саду, испугалась Эдит. Выкапывал свежие ямки для новых саженцев роз. Сегодня у него был выходной, в пожарную часть идти не надо было, вот он и решил заняться физическим трудом на свежем воздухе, поработать мускулами, так сказать. Вообще-то она планировала нанять кого-нибудь для этой цели, но саженцы, упакованные в джутовые мешки, уже привезли из питомника, а потому тянуть с их посадкой в грунт было никак нельзя.

– Иду-иду! – откликнулась она и замерла в дурном предчувствии, прислушиваясь к тяжелым шагам внука, которыми он мерил прихожую. Что-то неумолимое и грозное неотвратимо надвигалось на нее с каждым его шагом. Боже Всемилостивый! Только не это! Ведь он не должен был копать рядом со скамейкой. Но, возможно, Кэл решил, что именно там и есть самое подходящее место для новых кустов роз. Объятая паникой, Эдит повернулась к младшему внуку.

– Ступай к себе в комнату, дорогой, и запрись на замок. И не выходи из комнаты до тех пор, пока я сама не позову тебя. Ясно?

Гиббс молча кивнул в знак согласия и вприпрыжку помчался в свою комнату, но уже у самых дверей он обернулся и побежал назад.

– А что, если я тебе вдруг понадоблюсь?

– Не выходи, прошу тебя. – Эдит поцеловала внука в лоб и направилась к лестнице. На самой верхней ступеньке она постояла какое-то время, прислушиваясь к тому, как щелкнул дверной замок в комнате Гиббса. После чего стала спускаться вниз.

И сразу же в нос ударил кисловатый запах сырой земли и гнилья, который становился все нестерпимее, чем ниже она спускалась. И так же стремительно нарастал в ее душе панический страх, пока она не увидела Кэла, стоящего в холле с чемоданом в руке, за которым тянулся из кухни шлейф из грязной земли и песка.

Заметив Эдит, Кэл толкнул в ее сторону чемодан. Металлические замки оставили борозды на деревянных половицах.

– Это ведь с того самолета, не так ли? – поинтересовался он у нее зловещим голосом, давая понять с самого начала, что с невиновным и случайным свидетелем происшествия он не стал бы разговаривать таким тоном. Эдит показалось, что какие-то невидимые глазу насекомые облепили со всех сторон ее кожу, и, впиваясь в тело, стали буравить его, добираясь до самых костей.

Лгать не имело смысла. К тому же Эдит уже давно усвоила, что самое лучшее – это всегда и во всем соглашаться с Кэлом, независимо от того, прав он или нет.

– Да, этот чемодан упал в наш сад в ту страшную ночь, когда в небе над Бофортом взорвался самолет.

– Тогда почему он до сих пор здесь? Почему ты не отнесла его в полицию?

Он сделал особое ударение, произнося последние слова, словно желая удостовериться в том, что его поймут однозначно, так, как он того желает. А именно, ты поступила неправильно, не как положено, и сейчас с тебя за это строго спросят. И не просто спросят, но и воздадут по заслугам.

Все те годы, что Эдит ревностно хранила свою тайну, она и подумать не могла, что в один прекрасный день будет обсуждать ее с кем-то вслух. После того как она отослала по почте письмо и носовой платок той женщине, она тут же постаралась избавиться от чемодана, не оставив ничего, что могло бы выдать ее. Нет, не то чтобы она начисто забыла о существовании чемодана. Но с годами он стал в ее сознании похож на то фамильное серебро, которое хранится у них в столовой. Вроде и видишь его каждый день за завтраком, а все равно не обращаешь на эти предметы никакого внимания.

Она откашлялась, прикидывая, какую часть правды может поведать внуку. Он, с его обостренным чувством справедливости, с его особым пониманием того, что можно, а что нельзя, с его четкой классификацией всех видов наказаний и возмездия, всегда воспринимал окружающий его мир исключительно в черно-белых тонах. С самого раннего детства Кэл твердо усвоил, что добро и что зло, что хорошо и что плохо. Его правда, как он понимал ее, не имела полутонов и оттенков. Но надо, по крайней мере, постараться убедить его, что в данном конкретном случае она, его бабушка, руководствовалась критериями некой высшей справедливости. Она взглянула на чемодан, валявшийся на полу, и снова на нее пахнуло едким запахом сырой земли. Она даже разглядела багажный ярлык, по-прежнему болтавшийся на ручке чемодана. Эдит встретилась глазами с глазами внука и поняла, что Кэл тоже обратил внимание на этот ярлык. Наверняка даже постарался запечатлеть в своей памяти имя хозяина чемодана и его адрес, как когда-то сделала и она сама. Она и до сих пор помнит и имя, и адрес. Может процитировать по памяти, не слишком при этом напрягаясь.

– Я решила, что его вдова не очень обрадовалась бы, если бы узнала, что я обратилась в полицию, – ответила она, стараясь говорить спокойно.

Кэл наклонился над чемоданом и резким рывком сорвал ярлык с ручки. После чего бросил на бабушку торжествующе-презрительный взгляд.

– Так это она? То есть бомбу в самолет подбросила его жена. Я прав?

Эдит почувствовала неприятную пустоту в желудке. Но разве в прошлом ей не доводилось переживать подобные сцены? И не один раз.

– Да, это она, – ответила она спокойным тоном, не дрогнув и не опуская глаз. – А как ты догадался?

Кэл сделал шаг навстречу, и она со страхом закрыла глаза, но не шелохнулась и не сдвинулась с места.

– Догадался?! Да я понял это уже давным-давно! Разве я не видел, чем ты там занималась в своей мастерской… Я видел и исковерканные фигурки людей, и разломанные части самолета. Все видел! Хотя ты старательно прятала от меня свою работу. Я даже принялся мастерить собственную модель самолета из конструкторского набора лего. Притворялся, что работаю вместе с тобой, помогаю тебе разобраться в тайне трагической гибели самолета. Я видел кукольный домик, который ты мастерила как раз в то же самое время: женщина у себя на кухне занимается изготовлением самодельной бомбы. Подсоединяет к брускам динамита часовой механизм. Потом ты уничтожила этот домик, не так ли? Сделала это сразу же после смерти мамы. Я долго ломал себе голову над тем, почему ты так сделала. – Кэл больно ткнул Эдит указательным пальцем прямо в грудь. – И тогда я решил, что ты попросту уничтожила все доказательства и улики, поэтому и доказать что-то будет невозможно. Выходит, я ошибался.

На его лице промелькнуло нескрываемое разочарование, и тут же оно исказилось в гримасе презрения.

Эдит все еще пыталась говорить спокойно.

– Все так. Самолет взорвали, погибли люди. Но это был несчастный случай, Кэл. И ты понимаешь это не хуже меня, не так ли? Ведь та женщина вовсе не собиралась взрывать самолет. Откуда ей было знать, что ее задумка обернется такой ужасной трагедией? Да, она, наверное, была не совсем здорова. У нее помутился рассудок, вне всякого сомнения. Но разве ты сможешь понять, что происходит с психикой женщины, которую постоянно бьют, над которой жестоко издеваются? И эти издевательства длятся долгие годы. Наконец ее терпению приходит конец. Она уже не может более трезво мыслить или думать о будущем. Все ее мысли связаны только с настоящим. Она не в состоянии прогнозировать, что и как будет потом, просчитывать альтернативные варианты развития событий. Для нее главное – это цель, конечная цель, которая одновременно, по ее разумению, должна стать и концом ее мучений. Все, кто погиб на борту, несчастные люди, которые стали жертвами страшного стечения обстоятельств, но их уже не вернешь. А мне хотелось, чтобы бедная женщина обрела бы хоть минуту покоя. Но не уверена, что она сумела обрести покой после всего, что случилось.

Эдит еще не успела закончить говорить, но по лицу Кэла поняла, что ее слова не произвели на него никакого впечатления.

– Что бы ты мне сейчас ни рассказывала, какими бы угрызениями совести ни терзалась на протяжении всех этих лет, каким бы издевательствам ни подвергалась сама от рук моего дедушки, ничто, повторяю, ничто! – не оправдывает тебя. Тому, что ты сделала, нет оправдания. Ведь по сути дела ты стала соучастницей преступления. Помогла убийце избежать правосудия. А потому можно смело утверждать, что и сама ты тоже являешься убийцей. Именно так! Убийцей! Ты знала, что взрыв на борту самолета не чистая случайность. Более того, ты выяснила истинную причину авиакатастрофы. И даже установила в ходе своих изысканий, кто именно устроил этот взрыв. Но все приобретенные знания ты решила сберечь исключительно для себя.

Впервые за долгие годы Эдит позволила себе повысить голос, отступив от незыблемых правил поведения, которые она когда-то сама себе и установила.

– Потому что я сочувствовала этой женщине. Если хочешь знать, я даже ощущала некое душевное родство с нею. Она оставила мужу письмо в чемодане. Этот человек издевался над ней, Кэл. Точно так же, как твой дедушка издевался надо мной, а твой отец – над твоей матерью. Но в отличие от нас с Сесилией, у этой женщины хватило мужества положить конец его издевательствам.

Не говоря ни слова, Кэл поднял руку и ударил Эдит по лицу. Удар был такой силы, что она рухнула на пол как подкошенная.

– Ты даже не знаешь ее имени! – выкрикнул он в бешенстве.

Эдит глянула на внука и молча отерла кровь, сочившуюся из рассеченной губы.

– А зачем мне знать? Я могу выбрать любое имя. Десятки имен. Например, Сесилия.

Кэл приблизился к ней вплотную, и Эдит в страхе закрыла глаза, но не пошевельнулась, не попыталась встать.

– Бабуля! – окликнул ее детский голос со второго этажа. Гиббс стоял на верхней ступеньке лестницы.

– Не смей спускаться! – тотчас же крикнул ему Кэл. – Я запрещаю тебе! Иначе мало не покажется!

Эдит открыла глаза.

– Ступай к себе в комнату, дорогой, – с усилием выговорила она, чувствуя кровь и во рту. – Со мной все в порядке.

Кэл взглянул на нее, и в его глазах застыло удивление, словно он впервые увидел свою бабушку. И почему она лежит на полу? И отчего у нее кровоточит губа? Он опустился на колени рядом с Эдит, осторожно поправил волосы, заложив отдельные пряди за уши, а потом прижался лбом к ее лицу. Она поняла, что он плачет. Его слезы, теплые и соленые, покатились по ее щекам.

– Прости меня, – прошептал он едва слышно. – Я так… я страшно виноват перед тобой. Мне стыдно…

Он еще сильнее прижался к ней, словно хотел полностью раствориться в своей бабушке и исчезнуть навсегда.

Эдит подняла руку и ласково погладила его по щеке.

– Знаю, мой дорогой, знаю…

– Я не могу… Я не могу дать этому делу ход… Ты же понимаешь, да?

– Не надо изводить себя, Кэл, напрасно. Пусть все остается как есть. Я столько лет волочила на себе этот страшный груз. Так пусть же все умрет вместе со мной. Ничего хорошего от твоих разоблачений не случится, поверь мне.

Внук обхватил ее лицо обеими руками и крепко сжал его. У Кэла сильные руки, но в этот момент они были добрыми и ласковыми. Что поделаешь? Он ведь с детства был таким. Еще тогда, когда совсем маленьким мальчиком обожал играть в пожарных. Спасал чужие жизни, всегда старался сделать так, чтобы при пожаре не было жертв, чтобы поджигатель или просто виновник пожара был найден, предстал перед правосудием и понес заслуженное наказание. В этом фатальная беда Кэла, в его неуемной тяге к торжеству справедливости всегда и во всем. Когда-нибудь эта черта характера его и погубит.

Кэл отстранился от Эдит и поднялся с пола.

– Я должен уехать. Не могу более оставаться под крышей этого дома ни единого дня… после того, что узнал. Теперь, когда я знаю, что ты сделала. Понятия не имею, куда поеду и чем стану заниматься. Одно знаю точно. Здесь я больше жить не могу.

Эдит кое-как встала на четвереньки и, ухватившись руками за журнальный столик, сумела подняться с пола.

– Пожалуйста, останься! Мы оба постараемся и как-нибудь все уладим. Покаемся вместе… Или что-то еще… Какая-то помощь социальным службам… благотворительность… Еще что-то хорошее…

– Ты же прекрасно понимаешь, что я просто не смогу жить здесь и дальше с тем, что знаю. Знать, что кто-то безнаказанно убил сорок девять человек, а моя собственная бабушка столько лет хранила в себе эту страшную тайну… Нет, кто-то же должен заплатить за все, ответить за содеянное.

– Но тебе придется жить с этим знанием, Кэл. В конце концов ты смиришься. Ты ведь сам пока не понимаешь, куда тебе может завести твоя вечная жажда справедливости и где и когда будет нужно остановиться.

Кэл отвернулся от Эдит и направился к лестнице.

– Куда ты поедешь? Станешь разыскивать ту женщину?

Кэл остановился.

– Сам не знаю, куда, – ответил он, не поворачивая головы. – Но и оставаться здесь, рядом с тобой, я тоже больше не могу. Кто знает, что может произойти, когда я в очередной раз выйду из себя. Я ведь в такие минуты за себя не отвечаю.

– Тебе нужна помощь, Кэл.

– Знаю. Но, быть может, покинув это проклятое место, я как раз и получу ту самую помощь, которая мне так необходима.

Эдит не отозвалась на последние слова внука, не стала окликать его. Она понимала, что все бесполезно. Ей не удастся переубедить его и заставить изменить свое решение. Услышав, как на втором этаже захлопнулась дверь его комнаты, она поспешила поднять с пола чемодан и оторванный багажный ярлык и спрятать все это за диваном в зале. Позднее она снова зароет этот проклятый чемодан где-нибудь в саду. Вторично проделает ту же самую операцию, но так, чтобы его никто и никогда больше не отыскал. Выходя из залы, она едва не налетела в дверях на Гиббса.

– У тебя кровь на лице, – сказал мальчик, осторожно коснувшись ее подбородка.

Он взглянул на Эдит глазами своей матери, и на какую-то долю секунды Эдит показалось, что это сама Сесилия смотрит на нее сейчас с пониманием и сочувствием. И впервые за долгие годы она вдруг осознала, что не напрасно столько лет хранила молчание. Вот он, ее маленький триумф, ее победа, пусть и небольшая, за гибель Сесилии. Но только она никак не могла решить для себя, а стоил ли этот триумф стольких жертв с ее стороны?

Гиббс обнял бабушку за талию и слегка похлопал ее по спине, будто это он, а не Эдит был взрослым и отвечал за нее.

– Все будет хорошо, бабуля. Все образуется. Помнишь? Ты и сама мне так говорила, когда умерла мама. Все будет хорошо. Возможно, не завтра и не послезавтра, но в один прекрасный день боль утихнет.

Они оба прислушались к тому, как Кэл гремит ящиками и хлопает дверцами шкафа у себя в комнате. Потом послышался звук выдвигаемого из-под кровати чемодана. Эдит взяла Гиббса за руку и, опустившись перед ним на корточки, ласково взъерошила его волосы. У нее заныло сердце от чистого, незамутненного взгляда ребенка, смотревшего на нее глазами покойной Сесилии. Увы, увы! Спасти невестку ей не удалось. Вырастить хороших, достойных мужчин из своего сына и старшего внука тоже не получилось. Вся надежда теперь на Гиббса. Он – это ее последний шанс.

– Сейчас я отвезу тебя к Уильямсам. Ступай к себе наверх и собери самое необходимое: пару смен белья, ночную пижамку. Остальное я подвезу тебе позднее.

– А почему ты отсылаешь меня из дома? Я сделал что-то плохое?

Эдит лишь отрицательно покачала головой в ответ, потом поцеловала мальчика в лоб.

– Нет, мой дорогой. Ты как раз-то единственный человек в этом доме, кто не сделал ничего плохого.

Она погладила Гиббса по лицу. Господи, взмолилась она мысленно, дай мне сил начать все сначала, постараться и вырастить Гиббса не таким, как те двое. Но слишком много призраков теснится за ее плечами… Ее денно и нощно преследует призрак невестки, которую она не смогла уберечь от жестокости сына, призраки всех тех безликих пассажиров, которые погибли на злосчастном самолете, взорвавшемся над их городом много лет тому назад. Длительное время ей казалось, что она может как-то оправдать случившееся, убедить себя в том, что произошел несчастный случай, и только, что долгие годы издевательств и притеснений со стороны человека, которого ты любишь, способны кардинально изменить твой взгляд на окружающий тебя мир и произвести чудовищный переворот в твоей психике. Но теперь уже не имело значения то, что и как она думала. Кэл докопался до ее страшной тайны. Он станет искать способы возмездия за все, произошедшее тогда. И одному Богу известно, куда могут завести эти поиски, особенно при его болезненном, искаженном понимании справедливости и правосудия. Но она уже не в силах остановить Кэла.

Она еще раз посмотрела в золотисто-карие глаза Гиббса и снова увидела перед собой Сесилию.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив, малыш. А в этом доме, да еще рядом со мной, ты едва ли обретешь счастье. Во всяком случае, не сейчас. Обещай мне, детка, что ты вырастешь счастливым, что сумеешь видеть в людях хорошее, что будешь прощать обиды и всегда делать это первым. Обещаешь?

Гиббс серьезно кивнул, оторвал руки от бабушки и, подойдя к лестнице, стал медленно подниматься по ее ступенькам. Но где-то на средине пути он остановился и снова повернулся лицом к Эдит.

– А сюда мне можно будет приходить? Это по-прежнему мой дом?

– Да. Этот дом всегда останется твоим домом. Но сейчас именно Уильямсы могут дать тебе то чувство семейной близости и защищенности, которого у тебя нет здесь, в этом доме. Всего этого я, к моему сожалению, не смогла тебе дать. Когда-нибудь ты поймешь, почему так случилось. И простишь меня за все.

Мальчик долго смотрел на Эдит изучающим взглядом, а потом побрел к себе собирать вещи. Эдит стояла у края лестницы и прислушивалась к звукам, доносящимся сверху. Оба ее внука паковали свои вещи, намереваясь покинуть родной дом, чтобы унести вместе со своими пожитками и последние, еще не до конца омертвевшие куски ее сердца. Как бездарно прожила она свою жизнь, подумала она, впустую растратила всю жизненную энергию. Все пошло прахом, все обернулось непониманием и отчуждением. И отныне и до самой смерти ей суждено прожить в одиночестве. Одиночество – вот что она получила в итоге. Пожалуй, ей предстоит коротать одной в этом доме еще много-много лет. Ведь это только любимцы богов умирают молодыми. Что же до всех остальных… С другой стороны, чем не подходящее наказание для женщины, которая всего лишь хотела справедливости в отношении тех несчастных жертв насилия, которые молча сносят побои и издевательства над собой? Но ведь о таких несчастных никогда не говорят вслух, разве что по секрету, строго конфиденциально и шепотом.

Эдит вышла на крыльцо и вдохнула полной грудью прохладный осенний воздух. Уже осень. Заметно похолодало. Послеобеденное солнце еще золотило излучину реки, бросая последние отблески на красивый величественный дом, выстроенный на самом краю утеса, в котором она жила. С болот потянуло знакомым запахом прелости и перегнившей травы. Она и сама чувствовала себя такой же: перегнившей, ни на что не годной травой. И каждый ее очередной вдох-выдох – это всего лишь приближение неизбежного конца, и ничего более.

Китайские колокольчики безвольно повисли на ветру. Как, какими судьбами приплыли все эти разноцветные стеклышки к ней? Сколь долгим и превратным был этот путь? Но почему они молчат? Ей хотелось, чтобы стеклышки встрепенулись, зазвенели, пропели ей что-нибудь утешительное. Например, что все ее усилия не были тщетными. Но колокольчики молчали, неподвижно повиснув в воздухе, словно издеваясь над ней.

Эдит оторвалась от созерцания реки и направилась в дом. Но уже на самом пороге замерла. Легкий ветерок обдал ее спину, и она представила себе, как закачались колокольчики, подхваченные этим бризом. Но она не стала оглядываться. Закрыла за собой дверь и прислушалась к негромкому позвякиванию стеклышек, будто они все хором вдруг вздумали попрощаться с ней.

Глава 32. Мерит

Я бросила чемодан на грязный пол в самом дальнем углу подвала, расположенного под домом. Рядом поставила модель самолета, положила пакет с куклами и прочим мелким хламом. Сверху на чемодан положила письмо. Убрала его с глаз долой и подальше. Не нужно мне лишнее напоминание о том, в чем я еще и сама пока не до конца разобралась, в том, что свалилось на меня в последние дни: чемодан, письмо, жертвы авиакатастрофы. Еще пока не переосмыслила до конца все свои воспоминания о бабушке. Своей бабушке. Той женщине, которая бестрепетной рукой затолкала бомбу в чемодан мужа, рассчитав по времени, что она должна взорваться уже после его благополучного приземления в Майами. Но взрывное устройство сработало еще тогда, когда самолет был в воздухе, и вместе с ее мужем по чистой случайности погибло еще сорок восемь человек.

Разумеется, случилась ужасная трагедия. Собственно, и слов таких нет, чтобы ее описать. Даже прошедшие более полувека с тех пор не смогли умалить ее. Трагедия так и осталась трагедией вопреки тому, что уже стали стираться из памяти имена тех, кто погиб в той катастрофе, превратились в глубоких стариков, а то и вовсе ушли из жизни. Кто-то потерял тогда своих любимых, родных, близких. Все это понятно, но пока, боюсь, у меня просто нет сил, чтобы поставить финальную точку во всей этой истории. Надо немного повременить, еще немного подождать. Ведь рядом со мной живет десятилетний мальчик, который вот-вот останется сиротой. Его мама умирает, и пока остатки всех своих сил я должна бросить на то, чтобы поддержать и его, и эту умирающую женщину. Впрочем, в самой глубине души я понимала, что не только этими благородными мотивами объясняется моя медлительность. Чей-то противный голосок постоянно нашептывал мне, что я снова повела себя трусливо и подло.

Я поднялась по лестнице, направляясь в комнату Лорелеи, по пути зашла к себе и взяла пакет с покупками. Постояла на пороге, прислушиваясь к тяжелому дыханию больной. Тело Лорелеи сжалось в своих размерах почти до неузнаваемости. И на фоне этой иссохшей плоти особенно бросался в глаза объемный, круглый живот, возвышавшийся под простыней, словно купол. За те последние несколько недель, которые прошли после возвращения Лорелеи из больницы, жизнь медленно, но неуклонно вытекала из нее с каждым новым днем. Пожалуй, сейчас она весила ненамного больше, чем ее десятилетний сын. Она попросила меня купить ей красивые ночные сорочки самого маленького размера, но и они, те, что я купила в универмаге Викториа’c Сикрет, казались мне просто необъятными в сопоставлении с ее телом.

Видно, метастазы уже добрались до печени. Потому что кожа на ее лице приобрела желтоватый оттенок. А болезнь продолжала пожирать все новые и новые органы. Лорелея уже больше не поднималась с постели, даже ради того, чтобы сделать пару кругов по комнате. Этот свой моцион она шутливо называла лучшим средством для поддержания формы и сохранения «своей девичьей фигуры», но теперь и с ним было покончено.

На ее кровати были разбросаны детали из конструктора лего, рядом валялась книжка про Гарри Поттера. Оуэн читал эту книгу маме вслух. Он постоянно был рядом с ней, категорически отказывался отлучаться куда-то хоть на минуту. И только если Лорелея очень сильно просила его навестить свою подружку Марис или сходить вместе со мной в магазин, он неохотно соглашался оставить маму на пару часов. Несколько раз я обнаруживала его ночью спящим под дверями ее комнаты, прямо на полу в коридоре, при тусклом свете ночного фонарика, который он клал рядом с собой, чтобы развеять прочь тьму.

Гиббс навещал нас почти каждый день, если позволял график его работы. Каждый раз являлся с цветами для Лорелеи, в обязательном порядке заходил к ней, разговаривал, беседовал с Оуэном. Я в это время старалась не путаться у него под ногами, занималась своими делами, как правило, в другом конце дома. Мне не хотелось лишний раз с ним сталкиваться. Потому что, как только я видела Гиббса, я тут же вспоминала про это проклятое письмо. Правда, открывшаяся мне, продолжала изводить меня, терзать душу, понукая собраться с силами и сделать то, к чему я пока не была готова. Я ведь так и не рассказала Гиббсу о существовании письма. Пока не рассказала… Духу не хватило. Даже не могу представить себе, как я стану наблюдать за тем, как он сведет наконец этот пазл воедино. И что будет потом? Подумать страшно.

В комнате Лорелеи негромко работал телевизор. Показывали одну из ее любимых мыльных опер, виденных ею уже десятки раз. Даже я уже успела выучить имена всех главных героев и понять, кто с кем спит. Я тоже посмотрела фильм несколько минут, а потом направилась к телевизору, чтобы выключить его.

– Нет, – запротестовала Лорелея. – Оставь. Выключи только звук.

– Прости. Я решила, что ты задремала.

– Нет, я просто задумалась.

– О чем? – спросила я, присаживаясь на край кровати.

– О том, в чем я хочу лежать в гробу. – Она замолчала, пытаясь обрести дыхание. Любой разговор давался ей с большим трудом, и она часто делала паузы после каждого предложения, а иногда и между отдельными словами. – У меня есть очень красивый костюм розового цвета с бантом по вороту. Я потом тебе его покажу. А еще хочу, чтобы волосы у меня были распущены и завиты. Ну, как я обычно носила… шелковистые длинные волосы. Сделаешь это для меня, ладно? Хочу, чтобы Оуэн запомнил свою маму красивой, во всем блеске.

– Послушай, Лорелея, – начала я, чувствуя, что меня уже душат рыдания.

– А ты, пожалуйста, будь в красном. Обязательно в красном. Сходи и купи себе новое платье. Потом будешь носить его и вспоминать меня. А еще думать о том, как мы с тобой обе шикарно смотрелись на моих похоронах.

Я всхлипнула, и тут же смешок сорвался с моих губ.

– Хорошо! С этим все ясно. А что Оуэн?

Слабая улыбка тронула ее губы.

– Он, скорее всего, облачится в строгий мужской костюм, галстук в полоску, рубашку… Но если не захочет, не настаивай. Пусть наденет то, что ему хочется. Вдруг он взбунтуется и напялит себе на ноги теннисные туфли или еще что-нибудь в этом роде. Пусть! Лично я не вижу в этом ничего дурного. Ребенок должен время от времени демонстрировать свою независимость.

Из груди Лорелеи вырвались хрипы, она с усилием втянула в себя очередную порцию воздуха.

– Хорошо! Все принято к сведению и к исполнению, – сказала я нарочито бодрым тоном, впервые пожалев о том, что еще не успела обзавестись своей собственной Тетрадью умных мыслей, в которую можно было бы записывать все мудрые высказывания Лорелеи и ее полезные советы о том, как надо правильно растить ребенка. Нет, такая тетрадь мне определенно понадобится, и уже в ближайшем будущем.

– Куда ты дела чемодан?

– Отнесла в подвал. На время. И все остальное тоже отнесла туда.

Лорелея промолчала, но по ее лицу было видно, что ей хотелось что-то сказать. С того самого момента, как мы прочитали письмо, Лорелея ни единым словом не обмолвилась о нем. Но, кажется, она продолжала хранить молчание уже из последних сил. Я поднялась с кровати и, подойдя к туалетному столику, стала наводить там порядок.

Лорелея слегка подтянулась вверх, к изголовью, и оперлась на подушки.

– Когда целыми днями лежишь в постели, то времени хватает, чтобы передумать обо всем на свете, – начала она медленно. – Мне кажется, я додумалась до чего-то действительно очень важного.

– И что же это такое? – Я обхватила себя обеими руками.

Последовала короткая пауза, в течение которой Лорелея собиралась с силами, чтобы начать говорить.

– Ты же знаешь, что мама научила меня многому. Но вот сейчас, когда я только то и делаю, что валяюсь в кровати и смотрю телик, я наконец уразумела одну простую вещь. Оказывается, всему, что мне нужно было знать о жизни, я научилась от мамы и, как ни странно, от просмотра моих любимых сериалов.

– Неужели? – Я повернулась к ней лицом и слегка оперлась о столик.

Она молча кивнула, я заметила, как затрепетали ее ноздри, когда она попыталась втянуть в себя немного воздуха.

– Вот я слежу за судьбами всех этих людей на экране. Практически всегда одно и то же. Люди никогда и ничему не учатся на собственных ошибках. Они готовы повторять их снова и снова. – Последовала новая пауза. – Впрочем, есть небольшое количество людей, которые совершают ошибки, признают их, а потом цепляются за них руками и ногами, постоянно расчесывают ту или иную свою ошибку, словно застарелую коросту. А она все время чешется и болит, мешая двигаться вперед. А есть и такие, кто просто прячет голову в песок, как страус. Делают вид, что все у них расчудесно, будто люди, глядя на них со стороны, не видят и не понимают, что они просто кривят душой. Но они упорно продолжают считать, что им удалось провести всех, а потому нет нужды выкладывать карты на стол и затевать дискуссию о том, как следовало бы поступить в том или ином случае.

Дыхание Лорелеи стало таким прерывистым, словно она только что пробежала милю. Я налила из кувшина, стоявшего рядом с кроватью на прикроватной тумбочке, стакан воды, подала ей и помогла выпить. И лишь после этого приготовилась предъявить свои аргументы от противного.

– Если под тем страусом, который прячет голову в песок, ты имеешь в виду меня, потому что я до сих пор не рассказала Гиббсу о письме бабушки, то напоминаю тебе, что сейчас все мои мысли заняты только тобой и Оуэном. Разумеется, наступит день, когда я покажу ему это письмо и все остальное тоже… И отнесу чемодан в полицию…

Мне хотелось сказать ей, что я все еще пребываю в растерянности, размышляя о том, как странно соединились наши с Кэлом судьбы. Кэл докопался до правды, и она в итоге привела его в Мэн. А ведь все началось и случилось задолго до того, как мы оба появились на свет. Уже тогда были сделаны самые первые стежки и завязаны первые узелки нашей общей судьбы. Наверное, надо было попытаться распутать эти узлы, разорвать узы, скрепившие нас, сбросить со своих плеч семилетнее иго брака с мужчиной, который женился на мне лишь потому, что занимался поисками совсем другой женщины. Но разве я смогу сейчас солгать Лорелее? Даже если и не все в моих словах будет неправдой? Нет, она заслужила, чтобы с нею вели себя честно, и потому обо всем остальном я промолчала.

Она бросила на меня усталый взгляд, но в ее глазах по-прежнему было столько света!

– Понятно! Хочешь перепрыгнуть через ручей в два приема. Но не забывай: сейчас ведь ты не одна. И через ручей тебе совсем не обязательно прыгать одной. – Она улыбнулась, взглянув на меня. Дружеская, теплая улыбка и ни грана фальши. – Видишь ли, у меня осталось в запасе совсем мало времени. Я не могу сидеть и терпеливо ждать, пока ты сама решишь, что готова высказать мне свою точку зрения на все то, что было. Или спросить меня о том, что думаю я по этому поводу. Хорошо! Не спрашивай. Я сама тебе все скажу.

Я уже открыла рот, чтобы начать протестовать, говорить, что я ничего не хочу слушать, но Лорелея попросту отмахнулась от меня, как от несмышленого ребенка. Дескать, что за капризы такие?

Потом еще с минуту она собиралась с силами, чтобы начать говорить. Мне этого времени на собственную подготовку к разговору не хватило.

– Знаю, ты не любишь произносить лишний раз имя покойного мужа вслух. Но я буду это делать, потому что так нужно. Итак, Кэл выяснил, что его бабушка знала, кто и почему погубил тот самолет. И это стало главной причиной, по которой он покинул родной дом и уехал из Бофорта. Хотя причина могла быть двоякой. С одной стороны, он не мог заставить себя и дальше жить под одной крышей с бабушкой. С другой стороны, он был снедаем жаждой справедливости и отправился на поиски возмездия, как он это понимал своим больным, искаженным сознанием. Но виновницы трагедии он уже не застал в живых. Зато он нашел тебя, и ты сейчас чувствуешь себя пешкой, безмозглой дурочкой, ни на что не годной марионеткой. Еще бы! Ведь ты же вышла за него замуж. Хотя на тот момент ты и понятия не имела о том, какую историю он скрывает от тебя. И ты искренне верила в то, что перед тобой чистое и гладкое игровое поле, на котором вы с ним оба играете на равных. А о том, что у каждого из вас была за плечами собственная жизнь, о том, что за вами обоими тянулся шлейф из прошлого, об этом ты говорить не хотела.

Лорелея часто останавливалась, в изнеможении откидывалась на подушки, пытаясь отдышаться. Я видела, как бурно вздымается и опускается ее грудь, но по выражению ее глаз я понимала: перебивать нельзя. Но вот она сделала еще один порывистый вдох и продолжила:

– Зная тебя, Мерит, я понимаю, что сейчас ты чувствуешь себя ответственной за поступок своей бабушки. И, вполне возможно, где-то в глубине своей души ты даже начала рассуждать уже почти так, как Кэл. То есть ты даже постаралась найти какие-то крохи оправдания для него за то, что он столько лет тиранил тебя, изливал на тебя всю свою злобу. Не секрет, и об этом много где написано, что у женщин, регулярно подвергающихся насилию, со временем появляется некая навязчивая идея, реализовав которую, как они полагают, они получают шанс изменить свою жизнь и стать полноправной хозяйкой своей судьбы. Ну, это все равно как изо дня в день твердить человеку, что он может летать. И в один прекрасный день он выпрыгивает из окна с твердым намерением полетать. Но Кэл любил тебя, Мерит. Даже ты не решишься отрицать этого. Иначе зачем бы ему было жениться на тебе? Возможно, когда он выяснил, что твоей бабушки уже больше нет в живых, у него были и другие планы на твой счет. Может, он полагал, что ты заменишь ему покойную и каким-то образом отплатишь за содеянное. Наверное, так в какой-то мере и произошло. Беда в том, душа моя, что Кэл был больным человеком и вряд ли кто-нибудь сумел бы изменить его. Да он это и сам прекрасно понимал. Он вошел в охваченное пламенем пожара здание по собственной воле. А потому ты не права, когда винишь себя в его гибели. Не затягивай эту удавку вокруг своей шеи и дальше. Все мы делаем свой выбор перед лицом тех или иных обстоятельств. Вот и он тоже сделал свой выбор. Теперь твоя очередь сделать то же самое. Покажи письмо Гиббсу и забери его оттуда, куда ты его отнесла. Пойми, ты ни в чем не виновата. Уверяю тебя, отношение Гиббса к тебе останется прежним, когда он узнает всю правду. И желания мстить тебе или наказывать у него не возникнет. – Лорелея сделала еще один затяжной вдох. Воздух с хрипом вырвался из ее легких. – Да, это правда. Карты, которые выдала тебе на руки судьба, оказались не самыми удачными, можно сказать, они были проигрышными. Но разве стоит из-за этого распускать сопли? Ты же уже взрослая девочка. Кончай хныкать! Ну-ка, подтяни свои штанишки, и вперед. Только так! Как говорила моя мама, нельзя двинуться вперед, если одной ногой все время жмешь на тормоз.

Лорелея в изнеможении закрыла глаза, видно, израсходовав весь запас своей энергии на этот пространный монолог.

Меня стало колотить от злости.

– Ты не имеешь права! – начала я и запнулась, не зная, что сказать дальше. Уж если кто и имеет право говорить мне в глаза все, что думает, так это Лорелея. Кто еще может сказать мне правду обо мне же самой?

– Замечательно! Кажется, мне удалось вывести тебя из себя. Однако я бы на твоем месте проявила больше буйства, так, чтобы все, и я в том числе, заметили это. Давай же! Кричи на меня, визжи во весь голос. Доказывай, что я не права. – Лорелея снова замолчала, пытаясь справиться с тяжелой одышкой, душившей ее. – Надо уметь изредка выпускать из себя пар. Хороший скандальчик еще никому не навредил. И слезы тоже здорово помогают. А потому, если тебе хочется оплакать все несправедливости, которыми полнится этот мир, не стесняйся. Дай волю слезам. Словом, когда захочешь поплакать, приходи ко мне. Я тебя обниму, поглажу по спине, буду утешать. А вот плакать в одиночестве не рекомендуется, – закончила она наставительным тоном.

Горячие, злые слезы брызнули из моих глаз и полились по лицу. Я даже сама растерялась от неожиданности. Как? Почему?

Лорелея подняла указательный палец и проговорила едва слышно, уже из последних сил, отчего мне сделалось еще муторнее на душе.

– И последнее, что я хочу сказать тебе на эту тему, если тебя, конечно, интересует мое мнение… В ваших отношениях с Гиббсом нужен брейк, как в боксерском поединке. Перестань изводить его. Он замечательный парень, умный, добрый, красивый, наконец. Я уже не говорю о том, какая он находка для Оуэна. Перестань возводить вокруг себя крепостные стены и рыть рвы. Прекрати убеждать себя в том, что он смотрит на тебя такими же глазами, как когда-то смотрел Кэл. Я просто уверена в том, что из вас двоих получится прекрасная пара. И ради всех святых! Демонстрируй ему, хотя бы изредка, свои ножки. И не забывай про помаду и пудру. Ты не поверишь, какой красавицей ты себя почувствуешь, когда начнешь краситься.

Я стояла напротив Лорелеи, заливаясь горючими слезами. Даже не припомню, когда я так плакала в последний раз. Я вдруг снова почувствовала себя той маленькой девочкой, которую мама силой вытолкнула из машины, заставив ее плыть к берегу, спасая свою жизнь. Ты намного сильнее и мужественнее, чем думаешь сама. Как бы я хотел, чтобы ты взглянула на себя моими глазами. Я все еще сомневалась в правоте этих слов Гиббса. Но может, уже пора перестать цепляться к словам, особенно тем, которые я не хочу слышать? Да и Лорелея, скорее всего, абсолютно права. Не слишком ли долго я держу ногу на тормозе?

Лорелея разгладила рукой место на постели рядом с собой, и я, свернувшись калачиком, легла на кровать, стараясь не потревожить или задеть ее. А она принялась гладить меня по спине, и гладила до тех пор, пока я не перестала всхлипывать и лить слезы. Потом мы долго лежали молча, пока до меня вдруг не дошла вся нелепая парадоксальность ситуации. Я усмехнулась.

– И чему мы смеемся? – поинтересовалась Лорелея с улыбкой.

– Тому и смеюсь, что меня утешает и приводит в чувство умирающая женщина. Как бы выразился наш Оуэн… неловко получается.

Она тоже слабо усмехнулась. Я повернула голову и взглянула на нее, удивляясь и даже поражаясь тому, как кардинально изменилось мое отношение к этой женщине. Если раньше я видела перед собой врага, подлую разлучницу, укравшую у меня отца, то сейчас перед мной лежала подруга. Самый лучший на свете друг, позволяющий выплакаться у нее на плече, несмотря на те боли, которые терзают ее саму.

– А что ты имела в виду, когда говорила когда-то о том, чтобы спустить всех собак? На меня, да? – спросила я, вспомнив наш давнишний разговор.

– В том числе и на тебя. Хотя я с самого начала относилась к тебе с пониманием. Ведь ты же нам с Оуэном родня.

– Спасибо, – тихо проронила я в ответ.

Она слегка пошевелилась.

– Мало-помалу ты учишься, дорогая. Да, ты учишься. – Она перевела взгляд на пакет, который я притащила с собой. – А что там?

– А это сюрприз для тебя.

Лорелея снова улыбнулась, а я уже в который раз поразилась силе ее духа. Надеюсь, Оуэн тоже наблюдал, и не раз, за тем, как мужественно ведет себя его мама в борьбе со своим недугом, как она до последнего умеет радоваться тому немногому, что у нее осталось. И всегда улыбается. Помнится, она мне что-то такое говорила об этом, когда я спросила ее, почему она постоянно улыбается. И тут же записала тогда свой ответ в розовую тетрадь.

Я поставила пакет на кровать и перевернула его вверх дном. DVD-диски с фильмом «Унесенные ветром» веером рассыпались по простыням.

– Надоело мне быть единственным человеком на свете, кто никогда не видел этой картины. Плеер у нас есть, стоит он у тебя в комнате, думаю, самое время заняться нам просмотром.

– О, «Унесенные ветром» можно смотреть в любое время и любое количество раз. Лично я хочу это сделать прямо сейчас.

Я сняла обертку с комплекта дисков, извлекла оттуда первый диск и вставила его в плеер. Потом снова вернулась к постели больной, подбила подушки, добавила новые, чтобы было повыше и поудобнее смотреть.

– Ну что, готова? – спросила я, беря в руку дистанционный пульт управления.

– Не совсем. Положи-ка между нами пачку бумажных носовых платков. Я всякий раз, когда смотрю этот фильм, расходую не меньше полпачки.

Я соскользнула с кровати, подошла к туалетному столику, выдвинула ящик и взяла там пачку бумажных салфеток.

– Это тебе. Сама я никогда не плачу в кино. Никогда. Да и к тому же я уже успела выплакать все свои слезы только что.

Лорелея неопределенно хмыкнула и, не говоря ни слова, откинулась на подушки.

Я нажала на клавишу «Воспроизведение», а заодно и на клавишу «Следующая серия», чтобы сократить время на вторичный просмотр титров.

Лорелея положила свою руку на мою.

– Зачем? – спросила она меня с укором. – Ведь там идет музыка. А музыкальное сопровождение для фильма все равно что крылья… И для зрителя это тоже определенный опыт.

Я бросила на нее недоверчивый взгляд.

– Хорошо! Будь по-твоему.

Я откинулась на подушки рядом с Лорелеей, и мы обе стали слушать вступительные такты основной музыкальной темы, сопровождающей весь фильм. А Лорелея в это время осторожно вложила салфетку в мою руку.

Четыре часа просмотра плюс пять перерывов на то, чтобы подать горшок, два – на то, чтобы слегка перекусить и попить воды, чуть позднее – два телефонных звонка. Лорелея в это время уже крепко спит, а я с недоумением разглядываю охапку использованных носовых платков на своих коленях. Мой мобильник просигналил, принимая очередную эсэмэску. На сей раз от Гиббса. Он сообщает, что уже стоит около дома и спрашивает, можно ли ему войти. Я отвечаю «да» и жду, когда он поднимется к нам наверх, в комнату Лорелеи.

Нажимаю на пульте дистанционного управления клавишу «Пауза», поднимаю глаза и вижу стоящего в дверях Гиббса. В руках он держит бумажный пакет, на дне которого уже проступили пятна от жира. Но пахнет необыкновенно аппетитно. Хорошо, что Лорелея спит, подумала я. Иначе непременно указала бы мне на то, что глаза у меня красные, а нос безобразно распух. И единственное, что может спасти ситуацию, – это если я хотя бы причешу волосы и слегка подкрашу губы.

– Я не стал звонить в дверь, – пояснил мне Гиббс. – Боялся ее разбудить. – Он взглянул на больную, потом перевел взгляд на меня. – Чем вы тут занимались? Боролись друг с другом, что ли?

Я шмыгнула носом, не вдаваясь в излишние подробности, чем именно мы занимались почти весь день. У меня просто не было уже сил на такие объяснения. И мне сейчас абсолютно все равно, как я выгляжу и что говорю.

– Устроили совместный просмотр фильма «Унесенные ветром». Как раз сейчас идет тот эпизод, где умирает Мелани. Пожалуйста, скажи мне: счастливый ли финал у этой истории?

– Ты что? Никогда не смотрела «Унесенных ветром»? И книгу не читала? Потрясающий случай!

– Знаю-знаю! Такая я уж странная, не такая, как все. Вот потому-то я и решила посмотреть наконец этот фильм.

Он взял из моих рук пульт управления и выключил плеер.

– Скажем так, финал у этой истории открытый. – Он помахал в воздухе пакетом. – Я тут принес кое-что поесть.

Я взглянула на Лорелею. Кажется, она продолжала спать. После чего ответила громким шепотом:

– Судя по запаху, это что-то жареное. Но едва ли ей можно…

– Это не для Лорелеи. Для тебя. Ты ведь крутишься целыми днями как белка в колесе. Готовишь для Оуэна, готовишь для Лорелеи, а потом еще и кормишь ее, заставляешь съесть хоть немножко. До самой себя точно руки не доходят. Я прав?

Я почувствовала, как напряглась у меня спина. И тут я вспомнила слова Лорелеи о том, что пора мне прекращать с возведением крепостных стен, и безвольно откинулась на подушки.

– Если честно, то я страшно проголодалась. Обычно мы трапезничаем на пару с Оуэном. Но он сегодня в гостях у Марис. Правда, я перехватила немного попкорна, пока мы смотрели кино. – Я сунула нос в пакет. – А что там?

– Бургер с креветками и кукурузные оладьи. Вкуснотища необыкновенная. Раз попробовав, уже навсегда запомнишь этот вкус. Прямо из ресторана «Блюда с креветками», что расположен за церковью Святой Елены. Креветки перед тем, как начинить ими бургер, обжариваются. Конечно, перебор по части жира налицо. Но доктор же рядом. Так что все в порядке.

– Отлично! – прошептала я, собирая с постели использованные салфетки, после чего тихонько сползла с кровати. – Идем на кухню и разложим все по тарелкам. – Я глянула на часы. – В ближайший час лекарство ей не понадобится.

Я попыталась проскользнуть мимо Гиббса, но он не пропустил меня.

– Ты меня избегаешь в последние дни? Почему?

– Ты же видишь, я занята, – ответила я, стараясь не встречаться с ним взглядом.

– Понимаю. Мне не раз и не два приходилось сталкиваться с теми, кто ухаживает за больными. Некоторые даже доводят себя до истощения, отдавая все свои силы подопечному. Пожалуй, тебе тоже стоит немного подумать и о себе. Отдых, пусть и небольшой, необходим для того, чтобы восстанавливать силы.

– Даже и думать не хочу ни о каком отдыхе. Все мои мысли сейчас только о Лорелее.

Я посмотрела в глаза Гиббсу и тут же отвела свой взгляд в сторону. Наверное, я еще пока не готова воспользоваться советом Лорелеи. И бог его знает, буду ли я вообще готова когда-нибудь.

– В следующие выходные в нашем Парке над водой будет выступать новый оркестр. Ожидается большой наплыв народа. Любители потанцевать наверняка съедутся со всего штата. Будет весело.

– Я же уже говорила тебе: я не танцую.

– И хорошо! Зато я танцую и быстро обучу тебя. Я хороший учитель.

– Я не…

– Она будет счастлива взять у вас уроки танцев, – неожиданно подала голос Лорелея.

– А я думала, ты спишь, – сказала я, обращаясь к ней, а после снова посмотрела на Гиббса. – Я действительно не умею танцевать. Видно, у меня обе ноги – левые. Да и надеть мне нечего.

Лорелея широко улыбнулась.

– Но мы же совсем недавно обсуждали с тобой, что тебе позарез нужно красное платье. Вот оно, решение проблемы. А я помогу тебе с прической и макияжем.

Зная, какое удовольствие доставят Лорелее все эти подготовительные хлопоты, я не стала спорить. Протянула ей пульт управления и сказала:

– Отлучусь на кухню на пару минут, чтобы перекусить. И сейчас же возвращаюсь к тебе. А ты пока можешь продолжить смотреть без меня, если хочешь. Я прервалась на сцене, где умирает Мелани.

– Плакала? – спросила Лорелея.

– Заливалась слезами в три ручья.

Она раскрыла свою ладонь, и я слегка пожала ее руку.

– Поплакала, и стало лучше. Ведь правда? Тебе полезно время от времени давать волю слезам.

Я пристально посмотрела на нее. От меня не ускользнуло, какой прозрачной стала кожа на ее лице, как заострились скулы.

– Как себя чувствуешь? – участливо поинтересовалась я.

– Немного беспокоят боли. Завтра попрошу сестру увеличить мне дозу обезболивающих. Но пока терпимо. Смело отправляйтесь обедать.

Я уже начала поворачиваться к ней спиной, чтобы уйти, но в самый последний момент она взяла меня за руку и притянула к себе.

– Ты – сильная девочка. А он – не Кэл, – тихо прошептала она мне на ухо.

Поддавшись неожиданному порыву, я склонилась над Лорелеей и поцеловала ее в щеку.

– Спасибо тебе! За все спасибо.

Она подмигнула мне и жестом показала, как наносит помаду на свои губы. Я лишь с деланым возмущением выкатила свои глаза в ответ, но перед тем как уйти из комнаты, все же схватила тюбик с помадой, лежавший на туалетном столике.

– Только про зеркальце не забудь! – напомнила она мне вдогонку слабым голоском.

Я почувствовала, как краска ударила мне в лицо, а Гиббс с трудом подавил смешок, отчаянно закашлявшись, уже когда мы спускались по лестнице.

Глава 33. Мерит

Я сидела за туалетным столиком в комнате Лорелеи и пристально разглядывала в зеркале себя. Я явно похорошела. Само собой, никакого сравнения с тем, что я обычно вижу в зеркале. Лорелея устроилась на кровати за моей спиной, обложенная со всех сторон подушками, чтобы ей было удобнее наблюдать за отражением в зеркале и теми метаморфозами, которые происходили с моим лицом. Она сказала, что пора мне уже научиться делать все самой, но на самом деле мы обе понимали, что она слишком слаба, чтобы заниматься укладкой моих волос – у нее просто руки онемеют через пару минут, – или чтобы наносить тени на мои веки.

– Лампочка на плойке горит зеленая? – спросила она меня тоненьким голоском, но все с тем же неизменным южным акцентом, проступающим в каждом произнесенном ею слоге.

– А где эта плойка?

Лорелея тут же постаралась придать своему лицу удивление, граничащее с осуждением, истратив на это последние крохи сил.

– Да вот же она! С закругленным концом в форме барабана. А та, что с плоским, служит для выпрямления волос.

– Я ведь могу обойтись и обычным конским хвостом. И тогда зачем мне все твои плойки? – вяло огрызнулась я, не выдержав давления, ибо уже изрядно подустала от предыдущего урока по правильному нанесению макияжа. Никогда бы не подумала, что для того, чтобы придать лицу натуральный вид, надо затратить столько усилий.

– Когда собираешься выйти в люди, да еще в какое-нибудь приличное место, любая небрежность недопустима. Коротких путей в этом случае попросту не существует.

Я отвернулась от зеркала, чтобы взглянуть на Лорелею.

– Эта умная мысль тоже из твоей тетради?

– Нет, пока я еще ее туда не занесла. Да у меня и сил на это нет.

– Тогда позволь это сделать мне, если не возражаешь?

Лорелея молча кивнула в знак согласия. Я поднялась со своего места, чтобы взять розовую тетрадь и ручку, всегда лежавшую рядом с ней. Открыла и удивилась. Практически все страницы уже были заполнены, исписаны ее красивым бисерным почерком. Я заглянула в самый конец и прочитала последнюю запись, сделанную Лорелеей собственноручно. Постарайся запомнить, что самые лучшие дни в твоей жизни еще впереди. Я сморгнула слезинку, выкатившуюся из глаза, и взялась за перо.

– Осталось лишь полстраницы чистой, – заметила я, кончив писать. – Нужно срочно найти тебе новую тетрадь. Вот только где же найти вторую такую тетрадь в розовой обложке?

Лорелея ничего не ответила. Я тоже постаралась не смотреть на нее, а взялась разглядывать только что сделанную запись. Какой-то детский почерк у меня, и буквы большие, неуклюжие, особенно в сопоставлении с аккуратными буковками, выписанными рукой Лорелеи. Не существует коротких путей, если собираешься в какое-то приличное место, написала я.

– Ну вот! Готово! – Я закрыла тетрадь, положив ручку на последнюю страницу. – Пожалуй, места осталось только еще для одной записи.

– Спасибо! – поблагодарила меня Лорелея. – Я уже начала обдумывать, как закончить свои записи чем-то хорошим. Найти подходящую мысль. Подходящую для того, чтобы поставить финальную точку.

– Финальную точку в томе номер один, – тут же поправила я ее. – Почему-то у меня такое чувство, что у тебя хватит умных мыслей, по крайней мере, еще на пару томов.

– О, это само собой! – Она с хрипом выдавила из себя воздух. – Можно я попрошу тебя об одном одолжении?

– Конечно! Что угодно!

– После моей смерти проследи за тем, чтобы эта тетрадь обязательно попала в руки Оуэна. Собственно, именно ради него я и начала вести свои записи. Чтобы он смог продолжать общаться со мной хотя бы таким образом, уже после того, как меня не станет. Я хочу, чтобы и ты тоже прочитала все то, что я написала.

– Обязательно! – заверила я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не дрогнул. Мне даже удалось изобразить на своем лице некое подобие улыбки, а затем я снова повернулась к зеркалу. – Так мы уже закончили с волосами?

– Почти. Сейчас возьми в руки плойку. Только не хватайся за металлический наконечник руками. Чертовски опасная штуковина! Жжет, как дьявол. Проверено на собственном опыте. Теперь намотай на плойку передние пряди волос, так, как я тебя учила.

Лорелея стала жадно хватать воздух ртом, грудь ее бурно вздымалась и тут же опадала. На это было невозможно смотреть, невыносимо слушать, но я-то хорошо знала, как любит Лорелея поговорить. Так как же я могла запретить ей делать это?

Словом, я беспрекословно выполняла все ее команды. В итоге что-то получилось, что-то не слишком элегантное, но как-то я справилась. Я выдернула шнур плойки из розетки и положила ее в один из ящиков туалетного столика, рядом с другим приспособлением, но уже для выпрямления волос. Потом приподнялась на стуле, намереваясь встать, но Лорелея снова остановила меня.

– А лак для волос? Забыла? При такой влажности воздуха от твоей прически не останется и следа уже через полчаса, если ты не залакируешь волосы как следует. Иначе видок у тебя будет, как у мокрой крысы. Можешь злиться на меня, сколько твоей душе угодно, но все равно бери в руки вон тот спрей, нажимай на клапан и начинай действовать.

К тому моменту, как я закончила, над моей головой висело целое облако распыляемого лака. Я стала быстро махать руками, разгоняя его. Главное – чтобы оно не доплыло до кровати.

– Что это такое? – поинтересовалась я у Лорелеи. – Гель? Шеллак?

– Что-то вроде. Рекомендую впредь приобретать именно эту марку лака для волос. Вполне возможно, в некоторых странах его продажа запрещена, ибо в состав лака входят несколько опасных ингредиентов. Но свою работу он делает на отлично.

Я искоса взглянула на нее. А вдруг она шутит? Просто прикалывается… Но прежде чем я успела озвучить свой следующий вопрос, раздался звонок в парадную дверь.

– Это, наверное, медсестра, – заторопилась я. – Она сказала, что посидит с тобой до тех пор, пока мы не вернемся. А мы тоже постараемся не задерживаться допоздна. Словом, одна ты не будешь. Кино, на просмотр которого Оуэн отправился в компании с Марис и ее отцом, тоже закончится в девять. И скоро он будет дома. – Я подвинула мобильник Лорелеи к ней поближе. – Звони мне в любое время. Договорились?

В дверь снова позвонили. Я вихрем метнулась вниз. На пороге стояла Люция Стелл, а по дорожке к дому уже спешил Гиббс.

– Вау! – воскликнула Люция, входя в холл. – Да вы сегодня как картинка. Чистая красавица! Дайте-ка мне разглядеть ваше платье.

Я слегка повернулась, и юбка с шумом взвилась вверх и обхватила мои колени. Насыщенный красный цвет, мой «фирменный цвет», как объявила Лорелея. Она сказала, что в этом платье я очень похожа на Джеки О[6].

Такой же воротник со стойкой и тесно облегающий лиф. Платье я выбирала сама. Но после каждой очередной примерки тут же пересылала свою фотку Лорелее. Кажется, за всю свою жизнь я не сделала столько селфи, как за один поход по магазинам. Наконец Лорелея вместе с Оуэном остановили свой выбор на этом платье. Оба они посчитали наряд «верхом совершенства». Не могу представить себе, как появлюсь в этом платье на похоронах. Впрочем, я тут же отогнала от себя плохие мысли – зачем заглядывать в будущее дальше сегодняшнего вечера?

Гиббс закрыл за ними дверь и слегка присвистнул.

– Вот это да! Больше не имеет значения, умеешь ты танцевать или нет. В таком нарядном платье ты можешь просто стоять и ничего более.

Я вовремя вспомнила уроки Лорелеи и тут же подавила в себе малейшее желание спорить или возражать.

– Спасибо, – коротко обронила я, обратив внимание на то, что Гиббс держит в руках букет цветов. – Цветы, как я полагаю, для Лорелеи? Поднимись к ней наверх. Думаю, в вазе еще хватит места и для новых цветов рядом с теми, что ты принес в прошлый раз.

Наверх мы поднялись все вместе. Лорелея приветствовала нас своей, как всегда, ослепительной улыбкой. Я заметила, что она даже успела слегка подкрасить губы той помадой, которую я предусмотрительно оставила на ее прикроватной тумбочке.

Гиббс поцеловал ее в щеку, а я занялась цветами. Поставила их в вазу, а саму вазу водрузила на туалетный столик, поближе к постели больной. Медсестра уселась на стул рядом с кроватью и принялась перепроверять свои записи и наводить порядок в бутылочках с лекарствами.

– За нас не волнуйтесь, – напутствовала она нас с Гиббсом. – Мы будем держать оборону и не сдадим крепость до тех пор, пока вы не вернетесь. Но можете не торопиться. Мы с Лорелеей всегда чудненько проводим время. Правда ведь? Вот и сегодня устроим себе вечеринку на двоих и повеселимся от души.

– Только не переусердствуйте с горячительным, – пошутила я в ответ, наклоняясь над постелью, чтобы поцеловать Лорелею. – Не хочу, чтобы Оуэн, вернувшись из кино, застал вас тут в непотребном виде и пришел в ужас от увиденного.

– Постараемся держать себя в руках, – заверила меня Лорелея, глаза ее сверкали, словно звезды. – Прощай, Мерит.

Уже только выйдя на улицу, я вдруг озадачилась последними словами Лорелеи. Почему она так сказала? Прощай… Но я не стала вдаваться в пространные размышления. Если чему я и научилась у Лорелеи за последнее время, так это тому, чтобы не слишком обременять себя ненужными размышлениями о вещах, которых ты не понимаешь. Спустя неделю после нашей «судьбоносной находки», как назвала Лорелея всю эту историю с письмом, я все еще понятия не имела о том, как мне сообщить эту новость Гиббсу. Да и как подготовить себя к тем последствиям, которыми может обернуться наш разговор с ним? Наверняка Лорелея надеется на то, что такой разговор у нас с ним состоится именно сегодня. Но когда он, полуобняв меня за талию, повел со ступенек крыльца и я вдохнула в себя свежий запах его шампуня, то я поняла, что сегодня ни за что не решусь на такой шаг. Не смогу. Кто знает, быть может, это наш единственный вечер вдвоем, и больше такого не повторится. Так зачем же я стану портить его разного рода признаниями и сожалениями? Или тем более воспоминаниями о муже, который никогда не позволял мне носить красное.

– Давай прогуляемся пешком, – неожиданно предложил мне Гиббс. – Можно, конечно, и на машине. Но только, боюсь, там сегодня будут проблемы с парковкой.

Я слегка выставила вперед носки своих новых балеток, тоже красного цвета, украшенных сверху элегантными бантами.

– Эта обувь просто специально сделана для пеших прогулок. Вечер чудесный. Так почему бы в самом деле и не прогуляться пешком? Я только «за». К тому же если нам сильно повезет, то я еще умудрюсь за что-нибудь зацепиться и порвать туфлю. И тогда тебе не придется мучиться, обучая меня танцам.

Гиббс слегка откинул голову назад и весело рассмеялся. Потом взял меня под руку.

– Ты, наверное, не в курсе, что в штате Южная Каролина, согласно местному законодательству, строго возбраняется проживать всем, кто не умеет танцевать наши танцы.

– Кажется, ты мне уже говорил об этом. Что ж, подождем, когда они отменят свой драконовский закон. Кто знает, быть может, после сегодняшних танцулек с моим участием это случится совсем скоро.

Впереди уже замаячила пристань. Гиббс остановился и спросил меня:

– Какой дорогой пойдем? Вдоль реки или по Бей-стрит?

Я снова глянула на свои балетки, прикидывая оптимальный путь.

– Вдоль реки. Надеюсь, со мной все будет в полном порядке. Когда я сейчас думаю о Лорелее, то понимаю, какими глупыми и ничтожными выглядят все мои страхи и фобии в сопоставлении с тем, что переживает она.

На сей раз я сама взяла его под руку, и мы медленно двинулись вперед вдоль речной глади, погруженные каждый в свои мысли. На улице было тепло, но никакой изнурительной жары. Прохладный ветерок подул со стороны залива. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая сгустившиеся облака всполохами оранжевого и красного. Из парка доносилась музыка, и, заслышав эти далекие звуки, сердце мое вдруг встрепенулось. Как же давно не откликалась моя душа на все те вещи, которыми полнится обычная нормальная человеческая жизнь. Ничего подобного не было в моей жизни и в помине. Все нормальное, естественное было задавлено тем, что сама я не могла контролировать, что было мне неподвластно. Подол платья кружился и кружился вокруг моих ног, солоноватый морской воздух приятно остужал лицо, я чувствовала уверенную руку Гиббса и вдруг почти расслабилась и почти поверила в то, что хотя бы сегодняшним вечером я не стану жать на тормоза.

– Ты еще не посещала кладбище Святой Елены? Не пыталась отыскать там могилу своего дедушки?

Вопрос Гиббса заставил меня вздрогнуть.

– Нет… Пока еще нет… Когда-нибудь потом, попозже… Сейчас слишком много других дел… помимо этого… Планирую передать чемодан в полицию… Но тоже попозже. Надо еще раз все хорошенько обдумать.

Я неожиданно остановилась, вынудив и Гиббса последовать моему примеру, и посмотрела ему в глаза, словно все еще надеясь прочитать в них более приятные ответы на мучившие меня вопросы, чем те, что я уже получила.

– Гиббс, что ты помнишь про тот самый день, когда уехал Кэл? Что сказали тебе тогда он или твоя бабушка?

На какую-то долю секунды он отвел взгляд куда-то в сторону, солнце заискрилось в его глазах.

– Я помню лишь, что мне вдруг стало очень одиноко. Что я вдруг остался один на всем белом свете и никому не нужен. – В солнечных лучах его глаза стали совсем прозрачными, и мне даже показалось, что я увидела, как в глубине их промелькнула легкая тень. – Но, как я уже тебе говорил, оказавшись в этом доме много лет спустя, я вдруг вспомнил и многое другое.

– Что именно ты вспомнил? – спросила я, затаив дыхание. Я все еще пыталась разглядеть в Эдит не столько соучастницу преступления, сколько униженную и сломленную жертву насилия, женщину, которая искала любви и сочувствия, живя в том мире, который она не вполне понимала.

– Бабушка наказала мне быть счастливым. – Гиббс прошелся рукой по своему лицу. – Но именно Кэл сказал мне главные слова, над которыми я много размышлял уже потом, став взрослым. – Никогда не оставляй горящий огонь позади себя. Вот что он мне тогда сказал. Долгое время я так и не сумел понять, что именно он имел в виду. Боюсь, и сегодня я не до конца понимаю весь смысл его слов.

Я вдруг вспомнила, что сказал мне Гиббс перед тем, как мы с ним впервые переступили порог Исторического общества.

– А помнишь, ты мне сказал, что в тот последний день Кэл назвал Эдит убийцей?

Гиббс неохотно кивнул головой.

– Помню. И тоже не понимаю, почему он так сказал.

Расскажи ему все прямо сейчас, услышала я внутренний голос. Но то был не голос Лорелеи, а мой собственный. Мне совсем не хотелось стать второй Эдит, добровольно обречь себя на одиночество, живя в огромном старинном доме на берегу утеса и предаваясь размышлениям о прошлом. Постоянно быть снедаемой чувством собственной вины, сгибаться под тяжестью чужих тайн и секретов. Но у меня же ведь есть еще и Оуэн. О нем мне надо думать, о своем брате, на существование которого я целых десять лет благополучно закрывала глаза, делая вид, что его и вовсе не существует. Зато сегодня он для меня – самое дорогое существо на свете. Да, нельзя двигаться вперед, постоянно держа одну ногу на тормозе.

Я вскинула голову и имя Гиббса уже сорвалось с моих губ.

– Гиббс, – начала я.

И в ту же самую минуту меня объяли прежние страхи. Куда я лезу? Зачем пытаюсь перепрыгнуть через те стены, которыми сама себя и окружила для собственной безопасности? Я вдруг вспомнила Кэла и тут же похолодела от одной только мысли о том, за какое трусливое и подлое ничтожество держал меня он, вынуждая поверить в то, что я и правда такая.

Но в эту самую минуту Гиббс вдруг поцеловал меня, я ощутила теплоту его мягких нежных губ и моментально забыла о Кэле. Я забыла все свои страхи и сомнения последних дней, я забыла все на свете и только чувствовала, как осторожно поддерживает он меня за голову, словно я – какая-то редкая и баснословно дорогая драгоценность.

Но вот он оторвал свое лицо от моего.

– Зачем ты это сделал? – спросила я, жадно ловя ртом воздух.

Но рук своих он от меня не отнял.

– Затем, что ты красивая женщина, и сегодня такой дивный летний вечер, и ты в этом платье. И затем, что мне уже давно хотелось поцеловать тебя. Более того, мне хочется этого снова.

И он действительно стал снова целовать меня. А я обвила его руками за шею, позволяя еще крепче прижать к себе. Я даже ответила на его поцелуй. Более того! В этот самый момент я почувствовала себя такой красивой… и такой желанной. Будет что потом обсудить с Лорелеей, свернувшись калачиком на ее постели. И поблагодарить будет за что. Но еще сильнее всего остального было внезапно вспыхнувшее во мне желание, дремавшее столько лет. Кажется, и Гиббс чувствовал то же самое. Я желанна, я нужна ему, и меня невольно затопила волна благодарности к этому мужчине, который никогда не требовал от меня больше того, что я могла ему дать.

– Дайте пройти! – прокричал кто-то из толпы подростков, миновавших нас.

Мы расцепили свои объятия. Боюсь, в эту минуту мое лицо сравнялось по цвету с платьем.

– Ну так что? Потопчемся по ковру, а? – спросил у меня Гиббс, протягивая руку.

– Что сделаем? – не поняла я.

– Потанцуем, я говорю. Ты уже готова к танцам?

– Ну, если хочешь посмеяться, то хоть прямо сейчас! – храбро заявила я, беря его за руку.

– Посмеяться я всегда готов, – сказал он и повел меня в сторону лужайки, где уже в медленном ритме двигались пары под звуки оркестра. Казалось, что даже сама музыка не плыла над речной гладью, а слегка пританцовывала на ней, подпрыгивая вверх и раскачивая в такт своей мелодии лодки, стоящие на якоре.

К своему удивлению, я обнаружила, что многие мелодии мне хорошо знакомы. Старая музыка: «Двойной удар», «Моя любимая девочка», «Слишком поздно повернуть назад» или «Золотая лента». Наверное, именно то, что я стала подпевать вслух знакомым песенкам, уже заранее предвосхищая их ритм и такт, помогло мне двигаться так, чтобы не отдавить ноги Гиббсу. Разумеется, мы не полезли в центр круга, а скромно топтались в самом дальнем углу танцпола, на котором в этот момент блистали действительно самые настоящие корифеи танцевального искусства. Пожалуй, мне бы вполне хватило удовольствия просто сидеть и наблюдать за этими танцующими парами весь вечер. Но я продолжала бодро отсчитывать вслух такты: раз-два-три, раз-два-три, постоянно напоминая себе, что каждый очередной такт следует начинать с новой ноги.

Гиббс крепко держал своей левой рукой мою правую, слегка нажимая на нее всякий раз, когда нужно было делать очередной поворот или уклоняться в сторону, чтобы не столкнуться лоб в лоб с другой парой.

– Запомни! Весь твой вес должен уходить вниз, к ногам. Представь себе, что твои туфли – это магниты, а танцпол сделан из металла, и ты не вышагиваешь по нему, а просто скользишь на своих магнитиках.

Гиббс снова улыбнулся, когда я в очередной раз наступила ему на ногу, прежде чем сделать шаг назад.

Но сегодня даже эта неловкость вызвала у меня смех. Я позволяла себе делать ошибки и даже чувствовала, что смелею с каждым новым тактом, обретаю уверенность и совсем не обижаюсь на Гиббса, который смеялся вместе со мной, но при этом не поучал, а учил, не критиковал, а помогал советом. И вдруг что-то ударило меня словно током, какая-то неожиданная мысль… Но какая? Я даже замерла на месте, перестав двигаться. Гиббс привлек меня к себе и молча повел с танцпола, чтобы мы не путались под ногами у других танцующих и не создавали им излишних неудобств.

– С тобой все в порядке? – спросил он у меня встревоженным голосом. – Принести чего-нибудь попить? Или хочешь перекусить?

– Нет, спасибо. Просто мне стало жарко. Давай присядем на одну из тех скамеек.

Я достала из сумочки носовые платки. Элегантную вечернюю сумочку я, конечно же, позаимствовала у Лорелеи. И она же напомнила мне не забыть положить в сумочку пачку бумажных носовых платков. Я протянула платок Гиббсу, потом взяла второй для себя. Было уже совсем темно. Огни на пришвартованных к причалу лодках мерцали в темноте, словно светлячки.

Я слегка склонила голову и стала промокать бумажной салфеткой влагу на лице и шее. Теперь-то до меня дошло, почему Лорелея так настаивала именно на влагоустойчивой косметике для моего вечернего макияжа. Летом в здешнем климате по-другому никак нельзя.

– Знаешь, мне тут в голову пришла одна мысль… про твою бабушку. Она наделала кучу ошибок. Но вот с тобой она поступила абсолютно правильно. Может быть, она еще тогда, когда ты был совсем ребенком, догадалась, что из тебя получится хороший детский врач. Потому что видела, что ты добрый… Ты сумел поладить даже со своей невесткой, вдовой своего брата, хотя сначала считал, что тебе это совсем не нужно. Правда ведь? – Я зябко повела плечами. – В любом случае твоя бабушка оказалась права.

– Может, и так, – проронил в ответ Гиббс, словно нехотя, тщательно взвешивая каждое слово, прежде чем произнести его вслух. – А что вдруг настроило тебя на философский лад?

Я откинулась на спинку скамейки и посмотрела на небо. Луна, уже почти совсем круглая, замерла в ожидании того момента, когда она вступит в свои права и начнет своей силой и властью дирижировать музыкой прилива. Ее свет, подумала я, не сводя глаз с матового диска, ведь тоже помогает разогнать окружающую нас тьму. Луна, словно ласковая мать, которая удерживает рукой своих неразумных чад от всякого зла. Вот и сейчас я погружаюсь в ее мерцающий голубоватый свет и словно купаюсь в нем.

– Ты заставил. И мысли о Лорелее. И весь этот сегодняшний вечер. И само место, где мы сейчас находимся.

Я вдруг представила себе, как Эдит, коротая вечера в своей мансарде, выглядывает в окно и тоже любуется луной и при этом размышляет о том, как ей защитить женщину, которую она никогда не видела. И как разорвать ту страшную цепь событий, которые невозможно было предвидеть или предвосхитить. А потом мысли мои плавно перетекают уже на мою бабушку. Потерянная, сломленная, одинокая женщина, сделавшая свой выбор, который, как она считала, был единственно возможным для того, чтобы защитить свою дочь и мою мать, но какой ценой? Заплатившей за жизнь дочери десятками других жизней. В этой ужасной истории нет героев, но и роковых злодеев в ней тоже нет. Да! Подумала я. Именно в этой непростой коллизии и заключается вся суть. Неужели все оказалось бессмысленным? Не могу заставить себя думать так. Эдит и моя бабушка уже давно покинули этот мир. Так зачем же понапрасну ворошить их прах? Вызывать из небытия их тени?

– Как ты считаешь, все в этом мире происходит не случайно? – спросила я у Гиббса.

– Да, все в этом мире каким-то образом предопределено, – отвечает он. – Но я также верю и в свободную волю человека. Мы сами, своими руками, творим свою жизнь.

Наши глаза встретились. Лунный свет заполнил все пространство, разделяющее нас. И в эту минуту в моей душе уже не осталось никаких сомнений. Гиббс наклонился ко мне, чтобы поцеловать. Но тут зазвонил мой мобильник. Я вздрогнула от неожиданности и отпрянула от него. Быстро извлекла телефон из сумочки. Звонить могли только Лорелея или Оуэн.

Но на дисплее высветились незнакомые цифры. И только код указывал на то, что звонок из Бофорта. Я нажала на кнопку и услышала в трубке голос медсестры Стелл. И в ту же минуту мне показалось, что луна мгновенно исчезла и мир вокруг погрузился во тьму.

* * *

Я не помню, как мы вернулись домой. Помню лишь, что всю дорогу до самого дома мы бежали, не останавливаясь. Я не помню, как я искала в сумочке ключи, как отмыкала ими парадную дверь, как мчалась сломя ноги по лестнице, на второй этаж. Все мои воспоминания о той страшной, ужасной ночи свелись лишь к одному: умиротворенному выражению лица Лорелеи, по которому все еще блуждала одна из тех ее ослепительных улыбок, которыми она одаривала нас при жизни.

Она лежала, будто спала. И на одно мгновение мне даже показалось, что вот сейчас она откроет глаза и попросит меня включить телевизор или подать ей губную помаду. Красивая ночная сорочка розового цвета, отделанная кружевами, которую я совсем недавно купила ей, слегка болталась вокруг шеи, делая ее похожей на маленькую девочку, которая напялила на себя мамину вещь. Гиббс стоял за моей спиной, крепко обнимая меня за плечи.

При нашем появлении медсестра встала со стула. Она плакала. Вот ведь как! Сестра Стелл знала Лорелею лишь совсем короткий отрезок времени, но такова уж была магия очарования Лорелеи, под влияние которого неизбежно подпадали все, кто с ней встречался. Таких, как она, забывают не скоро.

– Я уже позвонила доктору, – сказала сестра, обращаясь ко мне. – Следователь уже тоже едет сюда.

Я лишь молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Люция слегка откашлялась.

– Мне много раз приходилось присутствовать при кончине людей. Иной больной точно знает, что вот-вот отойдет, но до последнего щадит своих близких, не хочет расстраивать тех, кого любит. Ждет того момента, когда все они разойдутся по своим делам и будут заниматься тем, что им хочется. – Сестра громко шмыгнула носом и поднесла бумажную салфетку к уголкам глаз. – Надеюсь, вам станет немного легче, если вы вспомните, что она умерла не в одиночестве. Все произошло так внезапно, будто… будто она точно знала, когда именно это должно случиться. Она протянула мне руку, и я взяла ее… Потом она улыбнулась мне и закрыла глаза, словно собиралась заснуть. Вот так все и случилось. Мгновенно и мирно. У меня даже не было времени позвонить вам. Но думаю, она сама не захотела бы этого.

Я приблизилась к кровати. Абсурдная мысль мелькнула в моей голове. Вот сейчас я окликну Лорелею по имени, и она тотчас же откроет глаза. Я склонилась над ней, осторожно откинула прядь волос с ее лица. И тут слезы градом хлынули из моих глаз, тяжелыми каплями падая на постель.

Я вдруг заметила розовую тетрадь, которая лежала на кровати рядом с Лорелеей. Рядом с ней – ручка. Такое впечатление, словно она только что закончила что-то писать. Я осторожно взяла тетрадь и открыла ее на последней странице. Прямо под моей записью, которую я сделала несколько часов тому назад, немного корявыми буквами слабеющая рука Лорелеи вывела последнюю из своих мудростей. Жизнь не становится проще. Это мы становимся сильнее.

– Ах, Лорелея! – прошептала я с отчаянием. Ну, как прикажешь мне жить и дальше, но уже без тебя? Как мне прожить без ее мудрых наставлений и советов? И как мне стать ее сыну такой матерью, какой она хотела бы меня видеть?

– Оуэн! – воскликнула я, словно очнувшись. – Мне нужно ехать за Оуэном. Я сама должна сообщить ему о том, что случилось.

– Я поеду с тобой! – предложил Гиббс. – Тебе нельзя садиться за руль.

Кажется, рано я поверила в себя и в то, что научилась преодолевать свои страхи. Во мне проснулась старая Мерит с ее паническим страхом темноты.

– Да, спасибо, – коротко поблагодарила я. Мысли в моей голове путались. Надо что-то делать, лихорадочно соображала я, пытаясь отвлечь себя, не допустить погружения в ту пучину отчаяния, куда меня стремительно затягивало. – Сейчас я позвоню отцу Марис. Скажу, что мы сами заберем Оуэна после окончания кино. Что мы уже выезжаем туда. Оуэн должен попрощаться с мамой.

Я растерянно повернулась к медсестре, не зная, что сказать ей. Она взяла тетрадь из моих рук и положила ее на прикроватную тумбочку.

– Я посижу возле нее, пока вы не вернетесь. Вы должны сообщить коронеру, где именно вы хотите захоронить усопшую.

Я тупо кивнула головой в знак согласия. Горе мое было столь безутешным, что оно, казалось, железной рукой впилось мне в горло, мешая дышать и говорить.

Мы с Гиббсом в последний раз попрощались с Лорелеей и заторопились на выход. Выйдя на улицу, я вдруг обнаружила, что луна снова появилась на небосводе. Тяжелые облака плыли по небу, и она время от времени ныряла в них, пряча свой свет. И тогда кромешная тьма подступала к нам со всех сторон.

Глава 34. Мерит

Грозовые раскаты прокатились по небу. Зазвонил мой мобильник, и я тут же переключила его на голосовое сообщение. Звонил Гиббс. Хотя он присутствовал на похоронах и потом несколько раз наведывался в дом, чтобы проведать нас с Оуэном и посмотреть, как мы тут справляемся, но разговаривали мы с ним в последние дни мало. Вполне возможно, во мне вдруг снова проснулась та пресловутая сдержанность, которой всегда отличались выходцы из Новой Англии. Но, скорее всего, мне просто не хотелось разговаривать. Ни с кем… Если судить по тому количеству людей, которые навещали нас в последние дни с угощениями, мармеладом и желе, сладкими булочками и прочей выпечкой, то можно было подумать, что все южане выражают свою скорбь исключительно путем поедания съестного и бесконечных разговоров. Я же напротив… Если бы не Оуэн, я бы вообще молчала днями напролет и лишь прислушивалась к звонкам в дверь.

Я посмотрела на свои карты, потом на карты в руках Оуэна, сидевшего за кухонным столом напротив меня.

– Твой ход, – сказала я ему.

Он тоже разглядывал карты отсутствующим взглядом, словно не понимая смысл моих слов, затем перевел глаза на меня.

– Давай не будем больше, ладно? Что-то у меня сегодня нет настроения играть.

– Как скажешь, Роки! Никаких претензий.

Я стала собирать со стола карты.

– Я больше не хочу, чтобы меня звали Роки. Имя Оуэн мне нравится больше.

Я улыбнулась.

– Очень даже понимаю тебя. Лично мне тоже больше нравится имя Оуэн. – Я сложила карты в стопку и положила их в коробку. – Может, посмотрим какое кино по видику? Позвоним Марис. Пусть составит нам компанию, но только чтобы захватила с собой пиццу и попкорн.

Оуэн отрицательно покачал головой.

– Нет, не хочу… Не сегодня, во всяком случае. Я только…

Мальчик бросил отрешенный взгляд на наш новенький холодильник, будто надеясь, что именно он закончит начатое им предложение.

Я взяла его за руку. Ну почему сейчас рядом с нами нет Лорелеи? Уж она бы точно подсказала мне нужные слова, с помощью которых я бы разогнала тяжелые мысли мальчика. Но Лорелеи больше нет. А потому приходится выкручиваться самой.

– Оуэн, поверь мне. Со временем все образуется. В один прекрасный день ты проснешься и почувствуешь, что на душе отлегло. И даже дышать станет легче… Вот увидишь… А потом, постепенно, все наладится… Обещаю тебе.

Оуэн уперся подбородком в стол.

– Точно обещаешь?

– Точно-преточно! – энергично кивнула я головой в ответ.

– Я так по ней скучаю…

Глаза мальчика моментально наполнились слезами. Я быстро заморгала ресницами, отгоняя свои слезы прочь. Кто-то из нас двоих должен оставаться сильным. Или хотя бы притворяться таковым.

– И я тоже очень скучаю… Очень!

Как хорошо, если бы сейчас в этой кухне рядом со мной сидела Лорелея. Уж наверняка она тотчас бы отыскала что-то подходящее из мудрых мыслей своей матери или из ее собственных наблюдений за жизнью, что-то такое, что дало бы вполне разумное объяснение тому, почему ее больше нет с нами.

– Давай сходим к ней, – вдруг предложил мне Оуэн. – В саду распустились те красивые цветы, которые она посадила. Я хочу отнести их ей.

Я выпрямилась на сиденье, прикидывая план дальнейших действий.

– Отличная мысль! Обязательно сходим. Но давай все же подождем немного, пока закончится гроза. Ладно?

Оуэн молча кивнул в знак согласия. После похорон мы еще ни разу не были на кладбище. Я на церемонии прощания щеголяла в своем красном платье, Оуэн – в строгом костюме, как самый настоящий взрослый мужчина. Лорелея смотрелась бесподобно, вся в розовом, с распущенными и слегка завитыми волосами… Все было так, как она того хотела. Когда я сказала Гиббсу, почему столь экстравагантно вырядилась для похода на кладбище, он даже рассмеялся. Но странным образом его смех не показался мне неуместным на похоронах Лорелеи.

Негромко звякнул мой мобильник, давая знать, что от Гиббса поступило очередное речевое сообщение. Какое-то время я колебалась, занеся большой палец над кнопкой включения. Но потом передумала и положила руку на стол.

– Можешь прокатиться до кладбища на своем новом велосипеде. Ну, и я буду вынуждена составить тебе компанию, поеду на своем. Буду тащиться следом кое-как, а ты помчишься вперед и сделаешь вид, что совсем меня не знаешь.

В награду я получила слабую улыбку, промелькнувшую по губам Оуэна. Гиббс притащил к нам голубой велосипед спустя пару дней после похорон. По его словам, он катался на нем, когда ему было столько же лет, сколько сейчас Оуэну. Но с тех пор велосипед томился без дела в его гараже. Гиббс его отрегулировал, привел в порядок, смазал цепь и, вручая велосипед Оуэну, заявил, что он смотрится совсем как новенький. А поскольку я с самого начала отнеслась к своим обязанностям опекунши более чем серьезно, то немедленно отправилась в супермаркет и тоже купила себе новый велосипед, но уже желтого цвета. А еще приобрела два шлема для себя и для Оуэна.

Он медленно сполз со стула, повернувшись ко мне спиной.

– Пойду к себе. Повожусь немного с моделями лего.

– Хорошо. Но не забудь позвать меня, если тебе что-то понадобится… Или если ты проголодаешься.

Он молча кивнул и медленно побрел по коридору, неслышно ступая по деревянным половицам ногами в одних носках.

А я осталась сидеть на кухне и еще долго размышляла над тем, что и как мне делать и как лучше вести себя с осиротевшим ребенком. А потом решительным шагом направилась наверх. Сейчас извлеку на свет божий все бумаги Лорелеи, ее записки и документы и займусь их изучением. Включая и те наставления, которые уже непосредственно касаются Оуэна: о каком образовании для него она думала, какие есть на это средства и на каких счетах хранятся деньги, оставленные для этой цели.

Я немного замешкалась на самой верхней ступеньке, но после некоторых сомнений все же вошла в комнату Лорелеи. Сестра уже привела в порядок постель: постелила чистое белье, а сверху – покрывало, которое она обнаружила в шкафу. Во всем же остальном комната выглядела так, будто Лорелея все еще обитает здесь и только отлучилась куда-то на короткое время. На плечиках в шкафу были аккуратно развешены ее платья, легкий запах ее любимых духов все еще витал в воздухе, на туалетном столике стояла ее косметика, были разложены щетки для волос.

Когда-то мне придется разобрать ее вещи. Собрать их, подумать, что оставить на память Оуэну, а с чем расстаться, раздать людям. Но начать заниматься этим прямо сейчас я не могла. Сил не было. Это все равно что вторично пережить ее смерть. Я долго стояла в дверном проеме, не решаясь переступить порог и войти в комнату. Я все еще отказывалась принять и сердцем, и умом, что эта комната снова стала нежилой. Взгляд мой сам собой упал на прикроватную тумбочку. Все бутылочки с лекарствами, упаковки обезболивающих таблеток уже были убраны. Осталась лишь ваза с увядшими цветами, крохотные часы в розовом корпусе и розовая тетрадь Лорелеи. Тетрадь ныне принадлежала Оуэну. Но ведь Лорелея хотела, чтобы я тоже прочитала ее, она сама говорила мне это. Каким-то образом этот наш с нею разговор совершенно выветрился из моей памяти. Или я просто сделала вид, что забыла о нем, как и о существовании этой розовой тетради.

Я уже приготовилась войти в комнату и взять тетрадь, но снова замерла в нерешительности. Начать читать ее записи прямо сейчас, снова услышать своим внутренним слухом ее голос… Нет, это выше моих сил. Пока я совершенно не готова к такому испытанию. Я развернулась и побрела к себе, оставив тетрадь лежать там, где она и лежала. Пусть ждет своего часа, того момента, когда мы оба с Оуэном будем готовы начать читать.

Я уселась на кровать, разложив вокруг себя бумаги покойной, а также мои собственные пометки, которые делала у себя в блокноте, главным образом предложения Лорелеи и ее пожелания. Надо сосредоточиться на каких-то практических вещах, приказала я себе мысленно. Например, в какую школу определить Оуэна, что делать с водопроводом в доме, отопительной системой, кондиционерами. Не забыть еще о наведении порядка в цокольном этаже и в подвалах. Я уже твердо решила, что оборудую там игровую комнату для Оуэна и его друзей, мальчишки будут только рады уединиться в отдельном помещении для своих забав. Кстати, саму идею подал мне Гиббс. И он же предложил мне установить там стол для пинг-понга и еще оборудовать небольшую площадку для мини-футбола. Наверняка все это он видел у кого-то, когда обучался в колледже.

Но пока все эти практические заботы никак не могли отвлечь меня от мыслей о главном. Почти все ночи после смерти Лорелеи я проводила в неотвязных думах о ней. Тут было все: смесь горя, сожалений и неуверенности в том, хватит ли у меня сил и способностей стать хорошей матерью для Оуэна. И где-то на самом дальнем фоне продолжала неотступно маячить мысль о чемодане, который я вместе с письмом отволокла в подвал и бросила его там. Вот и сейчас все эти невеселые мысли нахлынули на меня с новой силой.

Я зевнула. Нет, я все же слишком устала, чтобы принимать какие-то определенные решения по какому бы то ни было вопросу. Вообще-то я не большой любитель спать днем. Вздремнуть на часок – это не про меня, но сейчас меня вдруг потянуло в сон. Веки отяжелели, глаза закрывались сами собой.

На смену грозовым раскатам пришел дождь, ритмично забарабанил по крыше дома. И это тоже убаюкивало и располагало ко сну. Я поставила будильник, чтобы он разбудил меня через тридцать минут, решив, что получаса мне вполне хватит для сна. На экране снова высветился сигнал поступления очередного речевого сообщения. Я нажала на кнопку и стала слушать Гиббса.

– Привет. Это снова я. – Пауза. – Если хочешь, чтобы я на какое-то время отстал от тебя, только скажи. Но мне и правда нравится разговаривать с тобой. Я тоже переживаю, и мне тоже недостает ее. Может быть, если бы мы… Сам не знаю. – Еще одна пауза. – Как бы то ни было, но хочу сказать тебе, что сейчас собираюсь с друзьями на рыбалку. Домик, в котором мы обычно останавливаемся, к счастью, расположен вне зоны радиосвязи. Так что никаких мобильников. Автозаправка в трех милях от того места, но я предусмотрительно прихвачу с собой несколько канистр. В любом случае, если я тебе понадоблюсь, звони или оставь сообщение. Я буду следить за телефоном. И Роки передай от меня привет. Обязательно!

Я прослушала запись трижды, только для того, чтобы снова и снова услышать его голос. После чего нажала на кнопку «Выключено». Перезвоню ему попозже. Сообщу, что Роки снова стал Оуэном. Я положила телефон рядом с собой и откинулась на подушки. Последнее, что я запомнила, прежде чем погрузиться в сон, – это ритмичный перестук капель дождя, барабанивших по крыше.

Я проснулась от последних лучей заходящего солнца, ослепивших меня через окно. Снова послышались раскаты грома, волной пробежавшие по всему дому. Я села на постели, тупо соображая, где я и что со мной. Кажется, я забыла нажать на нужную кнопку, и будильник не сработал. За окном снова вспыхнула молния, а следом раздался очередной раскат. Солнце тут же померкло. Так это же дьявол бьет свою жену, подумала я и явственно услышала голос Лорелеи.

Я стала шарить рукой по кровати в поисках телефона, смутно припоминая, что перед тем, как отключиться и заснуть, я положила его где-то рядом с собой. Наконец мобильник отыскался, валялся в ногах. Я сладко потянулась и взглянула на экран. Там высветилось время: шесть часов вечера. Господи! – вытаращила я глаза в немом изумлении. Не может быть! Неужели я проспала целых пять часов?

Я скатилась с кровати и опрометью помчалась в комнату Оуэна, окликая его. Наверное, проголодался и совсем закручинился в одиночестве. Но все же деликатно решил не будить меня. Конечно, в случае чего он и сам может сварганить себе пару бутербродов со своим любимым ореховым маслом или с мармеладом. Да, но тогда для чего в этом доме нужна я?

– Оуэн! – снова позвала я его. Дверь в комнату Оуэна была полуоткрыта. Я постучала, дожидаясь ответа. Но ответа не последовало. – Оуэн! – снова повторила я и медленно открыла дверь.

Комната брата была похожа на военную казарму или на дортуар в каком-нибудь кадетском корпусе. Идеальный порядок во всем. Аккуратно заправленная кровать с четко обозначенными углами по краям, все модели лего, собранные Оуэном, расставлены вдоль стены, каждая в отдельной ячейке со своим цветовым кодом. Самые последние модели расположились на книжной полке рядом с теми, что когда-то мастерил Кэл.

– Оуэн! – снова позвала я брата, на сей раз громче обычного. Заглянула в шкаф и на всякий случай залезла под кровать.

Потом ринулась вниз и все время звала его, делая передышку только для того, чтобы услышать ответ. Но в ответ – тишина. Я обежала все комнаты, расположенные на первом этаже, потом помчалась на кухню и уже оттуда – в сад. Тяжелые соцветия и листья на деревьях поникли под тяжестью дождя. Грустное зрелище! Такое ощущение, что сад погрузился в траур и тоже скорбит вместе с нами.

– Оуэн! – снова крикнула, чувствуя, как меня охватывает паника.

Я вернулась в дом и обследовала все углы уже по второму кругу. Потом вышла на парадное крыльцо и обогнула дом со стороны двора.

– Оуэн! Пожалуйста! Прошу тебя! Отзовись!

Потом перелезла через калитку в сад. Оставались ведь еще цокольный этаж и подвальные помещения. Но, уже спускаясь по ступенькам вниз, я поняла, что там никого нет. На меня пахнуло затхлой пустотой. Чемодан и модель самолета стояли на прежнем месте, там, где я их оставила. Они словно издевательски подмигнули мне, и я вдруг услышала голос Кэла. Подлая тварь! Я отпрянула назад, как от удара, и стала быстро взбираться по ступенькам наверх.

Оставались еще мансарда и ванная комната. Я забралась в мастерскую Эдит, потом обследовала ванную комнату. Безрезультатно. Паника моя нарастала стремительно, парализуя сознание. Впервые я усомнилась в правоте Лорелеи, вспомнив, что она не разрешала Оуэну пользоваться мобильником, говорила, что рано, ведь ему всего еще десять.

Я уже приготовилась снова бежать вниз, но в самый последний момент развернулась и направила свои стопы в комнату Лорелеи. Туда я еще не заглядывала в своих поисках, ибо знала, что Оуэн, как и я сама, под любым предлогом избегал заходить в комнату Лорелеи. Но вдруг? Я остановилась на пороге и снова окликнула его по имени:

– Оуэн! Ты здесь?

Подождала секунду, прислушиваясь к звукам дождя за окном и к негромкому тиканью розового будильника на прикроватной тумбочке. Я уже приготовилась закрыть дверь, но тут до меня дошло, что розовая тетрадь исчезла с тумбочки. Тогда я зашла в комнату и, став на четвереньки, принялась обыскивать тумбочку со всех сторон. Даже заглянула под кровать. Но тетради нигде не было.

Куда же он ушел? В одном я не сомневалась сейчас. Куда бы он ни направился, он взял тетрадь с собой. В полном отчаянии я набрала номер телефона матери Марис, хотя и понимала, что Трейси никогда бы не позволила себе забрать мальчика, предварительно не поставив в известность об этом меня. На похоронах Лорелеи они присутствовали всей семьей, искренне предложили свою помощь, сказали, что я могу звонить им в любое время, если мне вдруг что-то понадобится.

Трейси ответила на звонок сразу же. Сказала, что не видела Оуэна и ничего не может сказать о том, где он сейчас. Марис тоже ничего не знает, но обе они заверили меня, что, если им вдруг станет что-то известно, они тут же свяжутся со мной. Трейси также предложила мне свою помощь в том, чтобы начать объезжать улицы города в поисках Оуэна.

Я поблагодарила за предложенную помощь, чувствуя, что внутренне еще не вполне готова к таким широкомасштабным поискам. Мне не хотелось думать о том, что Оуэн заблудился и сейчас в страхе слоняется по улицам Бофорта под проливным дождем. Мокнет, прижимая к груди тетрадь своей покойной мамы. Я стала звонить Гиббсу, но тут же вспомнила, что он ведь сам предупредил меня, что будет вне зоны связи. Внезапно я почувствовала себя страшно беспомощной и очень одинокой.

Я закрыла глаза. Думай! Не смей раскисать! Сейчас я поеду на кладбище. И если его и там нет, тогда обращусь в полицию. Он ведь не убежал из дому. Это же не какой-то там проблемный ребенок. Нет! Но он просто… исчез. Ушел, и все.

В холле я схватила со стола свою сумочку и побежала к гаражу – допотопной постройке с просевшей крышей, расположенной чуть поодаль от дома. В гараже вполне хватило места и для моей машины, и для двух велосипедов, которыми мы с Оуэном обзавелись. Главное – все наши транспортные средства не жарились на солнце, не мокли под дождем и были более или менее защищены от воздействия всех других стихий. Я забралась на водительское место и стала обозревать гаражное помещение. Все стены заросли сплошным слоем паутины, за исключением того уголка, в котором Гиббс собственноручно смел ее, чтобы освободить место для наших двух велосипедов и для крючков, которые он вбил в стену, чтобы можно было вешать на них шлемы. Стоп! Шлема Оуэна на крючке нет. Велосипед тоже отсутствует. Следовательно, он уехал куда-то на своем велосипеде… Один! Под дождем…

Объятая ужасом, я выехала из гаража и устремилась к кладбищу Святой Елены. Сейчас я сосредоточила свое внимание на велосипеде Оуэна. Отыщется велосипед, значит, и он где-то рядом. Я даже не заметила, как стала твердить про себя слова молитвы. Наверное, последний раз я молилась еще совсем маленькой девочкой.

Солнце уже почти скрылось за горизонтом. И хотя дождь прекратился, все небо было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами. Стало стремительно темнеть, и это пугало еще больше. Я припарковала машину на боковой улочке рядом с церковью и устремилась к кладбищенским воротам. Капли дождя облепили кусты можжевельника, кроны платанов, пирамидальные мирты, похожие издали на скульптурные изваяния. Порывистый ветер трепал над надгробьями поникшие ветви деревьев, стряхивая с них дождинки, которые подобно слезам беззвучно падали на могилы, орошая сырую землю. Последние лучи солнца скользнули по небу, высвечивая петляющую между надгробиями тропинку, ведущую к свежему захоронению. Вокруг еще валяются комья земли, а сама могила утопает в цветах и многочисленных венках. Кисловатый запах сырой земли ударил в нос. Точно такой же запах, как тот, который я почувствовала, когда Гиббс извлек из ямы чемодан.

Но поблизости никаких велосипедов и нет следов от шин. Никаких зацепок или доказательств того, что Оуэн успел побывать здесь. Панический страх, который я с трудом удерживала весь последний час, накрыл меня с головой. Я снова почувствовала себя сломленной, беззащитной женщиной, какой была все годы своего замужества.

Думай! Думай головой. Вот Лорелея, та бы точно знала, что делать. Но Лорелеи больше нет! Я побрела назад, к выходу, ничего не видя перед собой. Тучи уже почти полностью поглотили последние всполохи солнца. Все вокруг терялось в сгущающихся сумерках.

Я снова уселась за руль автомобиля, и как раз вовремя. Ибо небеса разверзлись с новой силой. Дождь с удвоенной энергией забарабанил по металлической крыше и по щиткам на ветровом стекле. Дрожащей рукой я взяла мобильник и нажала кнопку повторного вызова, чтобы дозвониться Гиббсу. Но телефон лишь повторил мне еще раз то речевое сообщение, которое он оставил для меня раньше. И только услышав знакомый голос, я очнулась и вспомнила, что Гиббса нет в городе. Он уехал на рыбалку, куда-то, где, по его словам, «всякая связь отсутствует». А речевые сообщения, поступающие на его ящик, он, опять же по его словам, проверяет не чаще двух раз в день.

Я в отчаянии швырнула свой мобильник на соседнее сиденье и прижалась лбом к рулю с такой силой, что мне стало больно. Думай! Думай же. Блеснула молния, на мгновение осветив все вокруг. Кроны могучих дубов, обрамляющих дорогу с двух сторон, словно застыли на фоне разъяренного неба.

Я снова представила себе Оуэна. Один… В грозу… Где? Как же ему, должно быть, не хватает сейчас мамы… А может, он сейчас теряется в догадках, где я и почему не спешу ему на помощь? Почему не тороплюсь забрать его домой?

– Ах, Оуэн! – всхлипнула я во весь голос в салоне машины, пристально вглядываясь в черные небеса. И тут меня осенило. Я знаю, где он сейчас! Я вдруг явственно увидела, как он стоит у самой кромки причала, наблюдая за пляшущим в волнах дельфином. Что-то вдруг качнулось у меня под ногами, словно волны проникли уже и сюда, в машину, и я услышала голос Оуэна. У каждого из нас должно быть свое счастливое место. Что-то вроде «безопасной зоны», как в игре в пятнашки. Куда ты можешь прийти в любое время со всеми своими проблемами и где тебе всегда будет хорошо.

Я круто развернула машину, чтобы поехать вниз по Бей-стрит. Я бывала в доме Гиббса пару раз, но всякий раз тратила больше сил и внимания на созерцание окрестностей, чем на сам дом. Полной уверенности в том, что я смогу отыскать его, да еще в темноте, у меня не было. Вроде он и не так уж далеко, всего лишь несколько поворотов, и только. А потом еще длинная грязная гравийная дорожка, ведущая уже непосредственно к самому дому. Но главное – мост! При одной только мысли о предстоящем испытании нога сама собой соскочила с акселератора, но я снова водрузила ее на прежнее место, осторожно нажала на педаль и двинулась в сторону моста. Мост светился огнями на фоне темного неба.

А что, если его сейчас разведут, чтобы пропустить лодки, скопившиеся внизу, а я в это время окажусь на самой середине? Но я тут же отогнала прочь эту страшную мысль, пообещав себе поразмышлять об этом потом, позднее. Прямо почти как Скарлетт О’Хара, улыбнулась я про себя.

Я уже собралась снова звонить Гиббсу, но тут же снова передумала и вспомнила про Дебору. Дебора примчалась бы ко мне на помощь без промедления. Я знала это. Но Оуэн – мой брат, и сейчас ему нужна только я.

Я включила правый поворотник и поехала в сторону моста. На самом въезде я снова остановилась и стояла до тех пор, пока машина, ехавшая за мной следом, не просигналила громко, очевидно, требуя от меня, чтобы я либо ехала, либо не мешала движению и уступила дорогу другим. Судорожно вцепившись в баранку обеими руками с такой силой, что через секунду совсем перестала чувствовать их, я двинулась вперед. Я почувствовала, как меня всю трясет, во рту стало горько, как от полыни. Дыши! Дыши! Дыши!

Дождь слегка утих, но дворники продолжали работать с полной нагрузкой, мельтеша на огромной скорости по ветровому стеклу. А я не могла разжать руки, сжимавшие руль, для того чтобы отключить их. Блюм. Блюм. Блюм. О, как же я ненавидела этот тяжелый шаркающий звук, как ненавидела сам этот мост, ибо в эту минуту он напоминал мне совсем другой мост, тот, на котором потерявшая управление машина пробила боковое ограждение и на полной скорости рухнула вниз, в воду. Последнее, что я запомнила тогда, прежде чем машина погрузилась вся без остатка в пучину ледяной воды, это точно такой же звук: блюм.

Дыши. Дыши. Снова и снова повторяла я себе. Я была уже почти на самой средине. Створки моста не были раздвинуты, и, следовательно, мне нужно двигаться вперед. Главное сейчас – не останавливаться. Потому что если я остановлюсь, то еще вопрос, хватит ли у меня силы духа ехать дальше. На мосту было полно машин. Все ехали довольно медленно, а мне вдруг захотелось рвануть вперед на полной скорости. Давай же, пошевеливайся! Мысленно скомандовала я белому внедорожнику, ехавшему впереди.

– Ну, давай же! Шевелись! – повторила я уже вслух дрожащим голосом, чувствуя, как покрылся испариной мой лоб.

Ты гораздо сильнее, чем думаешь сама. Неожиданно из горла вырвалось рыдание, горячие слезы брызнули из глаз.

– Двигайся! – прошептала я, обращаясь к машине, которая черепашьим шагом ползла впереди. Нога опять соскользнула с акселератора, а затем уперлась в тормоза. Сзади снова просигналили. Мне захотелось остановить машину, выскочить из кабины и убежать обратно.

Человек крепче всего на изломе. Я стала быстро-быстро моргать, разгоняя слезы и обретая способность снова видеть. Когда-то эти слова сказала мне Лорелея. Я даже вспомнила, что в тот самый момент хотела поспорить с ней.

– Поторапливайся! – в который раз обратилась я к багажнику ползущего впереди внедорожника, но уже без прежнего нажима в голосе. Дворники энергично метались по ветровому стеклу: туда – обратно, туда – обратно. Мужество – это когда ты совершаешь нечто такое, чего от тебя не ждут. Эти слова пришли ко мне как озарение. Такое ощущение, что они всегда таились в глубинах моего сознания и их никто мне не говорил.

Дыхание мое стало более ровным, я непроизвольно ослабила хватку рук, с которой сжимала баранку. Я даже вдруг увидела огни по обе стороны моста, но все еще не осмеливалась оглянуться вокруг, сознательно устремляя свой взгляд только вперед, только на дорогу перед собой. Автомобильный поток неторопливо пересекал мост, и я двигалась в этом потоке, послушно плетясь впереди идущих машин. Но вот наконец мы съехали с моста, и я снова почувствовала под собой твердую почву.

В ушах у меня звенело, кровь пульсировала в висках. Наверное, надо сделать остановку, мелькнуло в моей голове, привести в порядок свои чувства, восстановить дыхание. Так ведь и до сердечного приступа недалеко. Лорелея ведь меня предупреждала, боялась за меня. Если бы не то внутреннее напряжение, которое сейчас сковало все мускулы на моем лице, то я, пожалуй, даже попыталась бы улыбнуться. Уж очень забавно сейчас прозвучали в моем сознании слова, произнесенные с типичным южным акцентом. Точь-в-точь как говорила Лорелея. Но останавливаться мне никак нельзя. Оуэн сейчас где-то один в ночи. Может, он даже заблудился, и я обязана как можно скорее найти его.

На смену дождю пришла мелкая морось. Я наконец отцепила руки от баранки и отключила дворники, непрерывно мелькавшие перед глазами. Проселочные дороги Ледис-Айленд утопали в кромешной тьме, с трудом можно было различить дорожные знаки. Я включила передние фары на полную мощность, чтобы хоть как-то осветить дорогу впереди. Постаралась сделать вид, что не заметила двух подозрительных желтых глаз, мелькнувших в зарослях возле самой дороги. Внимательно отслеживала все придорожные знаки и одновременно искала глазами голубой велосипед и красный шлем на голове мальчика, который так далеко укатил от своего дома. Единственная моя надежда, что Оуэн все же успел добраться до дома Гиббса еще до наступления темноты и сейчас укрывается от непогоды где-нибудь под портиком.

Я свернула вправо, увидев знакомый загородный дом в стиле семидесятых, украшенный яркой рождественской иллюминацией, свисающей с парадного крыльца. Этот дом я заприметила еще в прошлый раз. Еще один поворот. Теперь я точно знала, что двигаюсь в нужном направлении. Нажала на акселератор и понеслась вперед, не обращая внимания на то, какая скорость высвечивается на спидометре. Скорее! Скорее в конечный пункт моего назначения. Впереди промелькнула длинная подъездная дорога, ведущая к дому Гиббса. Я слегка притормозила возле металлического почтового ящика, который тоже остался в памяти от предыдущих поездок. Вздохнула, и облегчение моментально растеклось по всему моему телу.

А потом снова рванула вперед. Из-под задних колес разлетались в разные стороны комья земли и грязи, мелкие камешки и камни покрупнее, но я боялась застрять в какой-нибудь луже, а потому упорно жала на газ. Над входом в дом Гиббса горел одинокий фонарь. Прежние сомнения вспыхнули во мне с новой силой. А что, если ребенок прячется именно там?

Сбросила скорость и притормозила машину на парковке неподалеку от дома. Оставила ключи в замке зажигания и включенные передние фары. Быстро выбралась из машины и побежала по направлению к дому.

– Оуэн! Оуэн! Ты здесь?

Но на крыльце было пусто. Кресла-качалки замерли в неподвижности. Его здесь нет. Значит, он на пристани. Я спрыгнула с крыльца. Туфли моментально увязли в грязи. Но разве сейчас до них? Я вихрем помчалась к причалу.

– Оуэн! Оуэн! Ты где?

– Мерит? – раздался голос из темноты.

Неужели ослышалась? Или померещилось? Я едва не упала лицом в грязь, споткнувшись о какую-то корягу, но кое-как удержалась на ногах.

– Я здесь, у причала.

Я побежала уже на голос. Весь причал был расцвечен уличными огнями Бофорта. Их слабый свет долетел и сюда, отражаясь от нависших над рекой туч. В этом мерцающем свете я увидела Оуэна. Во всяком случае, различила контуры его фигуры. На нем был непромокаемый дождевик желтого цвета, тот, что купила ему мать. А ведь совсем недавно он по секрету сообщил мне, что после второго класса никто не напялит на себя такую одежку. Особенно мальчики.

– Оуэн! – снова выкрикнула я во весь голос и бросилась к нему, схватила его в свои объятия, он тоже обхватил меня обеими руками. Я прижала его к себе с такой силой, что вскоре послышалось легкое пыхтение. Мальчишке явно не хватало воздуха. Я слегка отстранилась от него, но никто из нас не разжал своих рук.

– С тобой все в порядке? Не поранился?

Эмоции внутри меня стремительно сменяли друг друга. Волнение, тревога, злость, облегчение. Все сразу и все вместе.

– Со мной все в порядке, – ответил Оуэн со слезами в голосе. – Мне просто…

– Понимаю! Тебе просто нужно было очутиться в зоне безопасности. Но я так испугалась! Я так…

Я снова прижала его к своей груди, оборвав начатое предложение на полуслове, опасаясь, что все мои прежние страхи снова вернутся ко мне. Я медленно опустилась перед ним на колени.

– Пожалуйста! Прошу тебя! Никогда больше не исчезай из дома, не поставив меня в известность. Никогда! Я так переволновалась.

– Прости, Мерит! – виновато ответил Оуэн и, шмыгнув носом, вытер его своим рукавом. – Я не захотел тебя будить. Думал, что доктор Хейвард будет дома и позвонит тебе. Когда я добрался сюда, было еще светло. А потом как-то вдруг сразу потемнело, и я побоялся идти в темноте к его дому. Я ведь плохо вижу в темноте. Мне стало очень страшно… Очень…

Я откинула с его лба мокрые пряди волос.

– Понимаю! Мне тоже было страшно. Но мы должны всегда помнить, что нас двое, что мы есть друг у друга. Ты и я. Понятно? Как две половинки одного целого…

Когда-то я штудировала труды доктора Сьюза. Надеюсь, я не сильно его переврала.

– Да! Понимаю…

Мне показалось, что он улыбнулся в темноте.

– Обещай мне, что такого больше не повторится.

– Обещаю.

Что-то выпало из кармана его куртки и шлепнулось на дощатый настил пирса. Я наклонилась, чтобы поднять это. Тетрадь, бережно завернутая в пластиковый пакет.

– Это мамина тетрадь?

Оуэн кивнул головой.

– Я начал читать, а потом пошел дождь, и я спрятал ее в мешок. Побоялся, что она может намокнуть. Но мне полегчало… Будто мама снова со мной… сидит рядом и разговаривает.

Я протянула к нему руку и осторожно поправила очки на его переносице.

– Мама всегда будет с тобой. Ты же знаешь… А я знаю, что никогда не смогу заменить тебе ее. Но я буду стараться. Я буду стараться изо всех сил. Честное слово!

– Я знаю.

Вцепившись в мою руку, Оуэн повернулся в сторону воды, которая больше не казалась мне страшной. Храбрость – это когда человек делает что-то такое, чего он и сам от себя не ждет.

– Кое в чем ты оказалась права, – задумчиво бросил он, не поворачивая головы.

– В чем? – Я поднялась на ноги, не выпуская его руку из своей.

Он кивнул в сторону Бофорта. Мягкое марево света почти разогнало ту темень, которая опустилась на пирс в том самом месте, где мы стояли.

– В том, что никогда не бывает полного мрака. Всегда где-то отыщется лучик света. Надо только повнимательнее вглядеться в темноту.

Я снова залилась слезами. То были слезы облегчения и печали. Я словно оплакивала все, что мне пришлось пережить за одну грозовую ночь. Я снова прижала брата к себе, все еще отказываясь верить в то, что мне удалось найти его.

– Я так тебя люблю, Оуэн.

– И я тебя люблю, Мерит.

Голос его звучал приглушенно, ибо он отвечал, уткнувшись лицом в мое плечо. Но я продолжала душить его в своих объятиях, понимая, что мальчишки… они ведь так быстро взрослеют. Едва ли в ближайшие пару лет он позволит мне обнимать его, тем более на людях.

Снова что-то упало на землю, а когда я попыталась поднять, то зацепила это «что-то» носком туфли, и оно соскользнуло с пирса прямо в воду.

– Тетрадь? – воскликнула я в ужасе, даже не соображая, что продолжаю держать пакет с тетрадью в своей руке.

– Нет. Это всего лишь мои очки.

– Класс! – Я взглянула на брата. Надеюсь, он не станет строго судить мои родительские способности, опираясь на события всего лишь одного дня. – Дома есть запасная пара?

– Нет. Была, но те очки я тоже потерял.

Обняв мальчика за плечи, я осторожно повела его к машине.

– Завтрашний день начнем с того, что закажем тебе новые очки.

– А может, лучше контактные линзы? – спросил Оуэн с тайной надеждой в голосе.

– Посмотрим! – ответила я строго. Почти с теми же интонациями в голосе, с которыми когда-то со мной разговаривала моя мама. Я едва не рассмеялась, уловив это неслучайное сходство.

– Мерит!

– Да, мой родной.

– Думаю, у нас с тобой все будет хорошо.

– И я тоже так думаю, – ответила я, целуя его в макушку. Потом открыла дверцу машины, давая ему возможность расположиться на заднем сиденье. – Вот только велосипед твой никак не поместится в моей машине. Я попрошу доктора Хейварда, чтобы он привез его.

Оуэн согласно кивнул головой и взглянул на небо, на котором уже проклюнулась одна крохотная звездочка.

– А ты знаешь, что когда человек смотрит на звезды, он смотрит в прошлое, как бы отматывая время вспять? Ведь звезде требуются миллионы лет, чтобы ее собственный свет достиг Земли. Поэтому когда ты смотришь на звезду, то видишь ее такой, какой она была миллионы лет тому назад.

– Какой ты у меня умный! – вполне искренне восхитилась я и ласково взъерошила волосы на его голове.

Он улыбнулся мне, и я словно увидела перед собой Лорелею. Ее улыбка! А потом я закрыла дверцу машины и тоже на секунду задрала голову вверх. Ведь это же Лорелея научила нас почаще смотреть в небеса. А еще уметь видеть красоту и добро в самых неожиданных местах. И в себе самих тоже.

Дождь прекратился совсем. Легкий ветерок погнал облака по небу, высвобождая пространство для все новых и новых звезд. Подумать только! Они пробились к нам сквозь такую толщу тьмы, и все лишь за тем, чтобы осветить своим светом те места, которые раньше казались нам страшными.

Глава 35. Мерит

Октябрь 2014 года

Я стояла на заднем крыльце дома Гиббса, пристроившись прямо под ниткой китайских колокольчиков, которую недавно водрузил здесь Гиббс. Эти колокольчики мы с Оуэном смастерили самостоятельно. Устремив свой взор вдаль, я созерцала раскинувшиеся вокруг болота. На мне была только рубашка Гиббса: я так и не прониклась пока идеями Лорелеи, утверждавшей, что в постель нужно ложиться обязательно в элегантном неглиже. Конечно, мужская рубашка – это не ночная сорочка, расшитая кружевами, но все равно я чувствовала себя в ней страшно сексуальной. На улице царила предрассветная прохлада, и я с удовольствием согревала руки о большую кружку с горячим кофе. Пила медленно, глоток за глотком, и наблюдала за тем, как над Бофортом занимается утро.

Рассвет, уже по-осеннему тусклый, как всегда случился внезапно и неожиданно. Но сегодня он был похож на такой медленный выдох, когда тебе хорошо и все вокруг, облитое приглушенным золотистым светом, знакомо и даже уже успело стать частью тебя самой. Да, теперь здесь мой дом, а в памяти сохранились лишь смутные воспоминания детства о том, какими серыми и унылыми были утренние часы в Мэне. Я сделала еще один глубокий вдох и тут же постаралась отогнать от себя эти воспоминания, словно выпуская на волю ту девчушку, которая когда-то выбралась живой из ледяной реки, а потом всю жизнь винила себя за собственное чудесное спасение.

Я услышала, как у меня за спиной открылась дверь, и улыбнулась. Оуэн проводил выходные вместе с Марис и ее родными. Должен вернуться домой непосредственно к началу мероприятия. Так что пока мы в доме одни: я и Гиббс. Вот он обнял меня обеими руками за талию, прижался ко мне своим обнаженным торсом и слегка коснулся губами шеи.

– Тебе не холодно? – спросила я у него.

– Уже нет, – ответил он с легким смешком и поцеловал меня снова, щекоча своим дыханием.

А потом положил голову мне на плечо, и так мы стояли молча, наслаждаясь тишиной и ожидая, когда утро окончательно разгонит остатки тьмы. Осень медленно, но неуклонно вступала в свои права и здесь, в Южной Каролине. Болотная зелень постепенно стала приобретать желтовато-коричневые оттенки, в основном благодаря в изобилии распространившейся вокруг спартине. Птичьи трели тоже стали иными. Ведь на зимовку уже прилетело множество птиц с Севера. Часть из них осталась здесь, другие полетели искать себе пристанище дальше, на Юг. Деревянные остовы опрокинутых вверх дном лодок для сбора устриц, вносивших разнообразие в летний речной пейзаж, тоже уже куда-то исчезли, попрятались в речных рукавах и заводях в поисках местечек, где можно благополучно прожить до весны.

Я вдруг поймала себя на мысли, что у меня такое чувство, будто я жила здесь всегда. Короткие летние месяцы, осенний багрец окрестностей Мэна – все это из какой-то другой жизни. Да в сущности, то и была совсем другая жизнь. А сейчас… сейчас я совсем не боюсь плавать на лодке. Я даже несколько раз самостоятельно управляла ею, и это оказалось совсем не страшно. Во время своих речных прогулок я видела одного крокодила и бесчисленное количество дельфинов, я научилась ориентироваться по придорожным знакам, чтобы находить дорогу домой. Конечно, Лорелея выразилась бы по этому поводу более поэтично. Сказала бы, к примеру, что человеческое сердце – это и есть тот компас, стрелка которого постоянно указывает на родной очаг. Пожалуй, эту мысль стоит занести уже в свою собственную Тетрадь умных мыслей, которую я завела вскоре после той ночи, когда впервые самостоятельно пересекла мост. А сейчас я смотрю на горизонт, на котором вспыхивают все новые и новые лучи света, и воображаю себе, будто снова плыву на лодке по одному из речных притоков. Деревья расступаются по обе стороны, а река, изгибаясь и петляя, сливается с таинственной стихией болот, которые то отступают вглубь, обнажая свои вековые тайны, то снова подступают к самым речным берегам, беспрекословно повинуясь ритму лунного календаря.

– Как спалось? – поинтересовался у меня Гиббс.

– Не очень. Все переживаю. А вдруг никто не придет?

– Еще как придут! Явятся все, как один… Я еще не видел ни одного южанина, который бы отклонил приглашение на ужин с жареными устрицами. Да и сама причина – сбор благотворительных средств в фонд помощи женщинам, пострадавшим от насилия, который к тому же носит имя Сесилии Гиббс Хейвард, более чем достойная и заслуживающая уважения. Так что ты у нас теперь – местная знаменитость. А кто же откажется поглазеть на селебрити своими собственными глазами? И потом, не забывай про Дебору Фуллер. Она же знает в этом городе всех. И уже наверняка оповестила кого только можно, а заодно и позаботилась, чтобы все эти люди явились не с пустыми руками, а принесли с собой щедрые чеки.

Я закрыла глаза и слегка подалась назад, чувствуя, как руки Гиббса крепко удерживают меня, не желая отпускать. Лишь прочитав тетрадь Лорелеи, я нашла в себе наконец мужество показать Гиббсу то злополучное письмо, а заодно и признать очевидное. Что за человеком я была? Женщиной, позволившей себя одурачить, влюбиться в мужчину, за которым скрывалась одна лишь ложь. Но жизнь ведь не становится проще. Это мы становимся сильнее. Лорелея абсолютно права. Я стала сильнее. В ту ночь я не просто пересекла мост физически. Я сумела преодолеть и многое другое из того, что было в моей прежней жизни. Ах, как же права была Лорелея и в этом тоже! Какая жалость, что я не поняла этого раньше.

Вместе с Гиббсом мы отнесли в полицию чемодан, модель самолета и письмо. Ни разу я не заметила в его глазах ни тени осуждения. Он вообще ни разу не посмотрел на меня уничижительным взглядом Кэла. Как я вообще могла вообразить, что он поведет себя таким образом? Гиббсу удалось практически целиком реконструировать жизнь брата. Почти десять лет Кэл странствовал по Калифорнии, а потом перебрался в Мэн. Целых десять лет он боролся с демонами в своей душе, которые требовали от него возмездия. Он старался избавиться от них, забыть все, но не смог. Проиграл схватку и приехал в Мэн искать справедливости. Но нашел меня, и я стала для него подходящей заменой, тем объектом, на который он обрушил всю свою ярость, всю ненависть, которую питал к моей бабушке за то безнаказанное преступление, которое она совершила. Беда лишь в том, что ненависть смешалась у него с любовью. Совершенно неожиданно для самого себя он понял, что любит меня, как и я любила его. Я еще крепче прижалась к Гиббсу. Когда-то Эдит сознательно отослала маленького Гиббса из дома, чтобы спасти его, чтобы быть точно уверенной в том, что он вырастет счастливым человеком. Что ж, хоть в этом она поступила правильно.

Я склонила голову набок и с наслаждением вдохнула запах его тела.

– Спасибо, что разрешил мне устроить это мероприятие на твоей территории. Пока еще понятия не имею, сколько времени уйдет на то, чтобы привести дом твоей бабушки в полный порядок. Хотя бы для начала покрасить его снаружи и внутри.

Я вспомнила отремонтированный и заново выкрашенный портик в доме Хейвардов, стоящем на крутом утесе, откуда открывается такой чудный вид на реку. После того как краска окончательно высохла, все китайские колокольчики снова заняли свои законные места. Оуэн разработал самую настоящую цифровую систему, сказал, что отныне каждый колокольчик у него будет висеть только там, где ему и положено висеть, и нигде больше. По обе стороны ступенек крыльца выстроились в ряд горшки с осенними цветами и другими декоративными растениями, расцвечивая парадную дверь многообразием красок и оттенков. Глядя на эти цветы, я невольно вспоминала Лорелею и ее увлечение садоводством. И всякий раз, приближаясь к дому и любуясь яркими соцветиями, я видела перед собой ее несравненную улыбку.

Гиббс потерся своей небритой щекой о мой висок.

– Я пообещал Оуэну, что никогда не продам свой дом. Из-за пирса. А еще ты сшила такие красивые занавески на окна, и покрывала, и наволочки на подушки. Только я не понимаю, зачем на кровати столько подушек? Все равно же в итоге они все летят на пол. – Я почувствовала, как он улыбнулся. – Словом, заживем на два дома.

– Что это значит «заживем», доктор Хейвард? Попрошу вас выразиться яснее.

– Ну, то и значит, что однажды сказала мне Лорелея. Если ты выйдешь за меня замуж, то тебе не придется менять свои монограммы на столовом и постельном белье.

Я повернулась к нему лицом.

– Вот так номер! И мне она говорила то же самое! – Я склонила голову набок. – Так это что? Официальное предложение?

– Пока еще нет. Мне ведь надо сначала заручиться согласием Оуэна.

Я нежно поцеловала его в губы.

– Хорошо. Заручайся. Тогда у меня еще есть время подумать над своим ответом.

Я прижалась головой к его груди, прислушалась к тому, как ровно стучит его сердце, и снова подумала о тех дорогах, которые ведут к дому, и о тех стрелках на компасах, которые указывают нам верное направление. Но какими же долгими оказались наши с Гиббсом дороги, пока они наконец не пересеклись. И все ведь началось еще задолго до нашего рождения. Какими запутанными, какими противоречивыми оказались наши жизненные истории. Столько лет все мы плелись в хвосте событий, каждый по своему фарватеру, пока нас снова не вынесло к истоку, к тому, с чего все начиналось. Все происходящее имеет свою причину. Я улыбнулась, вспомнив Лорелею.

– Я горжусь тобой, Мерит. Знаю, как непросто было тебе решиться на это.

Гиббс поцеловал меня в макушку.

История крушения самолета, следовавшего рейсом 629, и той роли, которую сыграла в его трагической судьбе моя бабушка, появилась в наших местных газетах. А потом ею даже заинтересовался один общенациональный журнал. Я предполагала, что сразу же после публикации в адрес моей бабушки и Эдит посыплются десятки обвинений за то, что они сделали. Но ничего подобного! Ни единого обвинения. Впрочем, уже не осталось в живых тех, кто мог бы предъявить такие обвинения. И тел неопознанных не осталось. Все захоронены и обрели вечное упокоение. Во всяком случае, для тех, кто еще жив, не оказалось вопросов, на которые не были бы даны ответы. Больше никаких тайн, никаких гаданий, почему и как все случилось. Иногда, просыпаясь среди ночи, я испытываю некоторое утешение уже от одной этой мысли.

Вольно или невольно, но наша история поспособствовала тому, что и сама я на какое-то время оказалась в центре общественного внимания, что было мне совсем не по душе. Но так уж получилось, что мне пришлось говорить от имени всех тех женщин, которые стали жертвами домашнего насилия. Для меня это оказалось чертовски сложным. Ведь я еще и сама не вполне отошла от того ада, которым была моя семейная жизнь. Хватит ли у меня храбрости поведать об этом когда-нибудь открыто? Едва ли. А потому, если наш фонд заработает в полную силу, то мне гораздо более по душе будет роль наставника в области портняжного дела. Обучать шитью первых желающих я уже начала, чтобы собрать средства для организации приюта женщинам, подвергшимся насилию. С его обитательницами я обязательно поделюсь жизненными историями Эдит, моей бабушки… И свою собственную историю тоже расскажу. Пусть эти женщины знают, что они не одиноки в своем горе. И что всегда могут рассчитывать на чью-то помощь. И что все они – храбрые и мужественные женщины, у которых хватило силы воли сделать то, на что, как им казалось, они абсолютно не способны.

– Спасибо, что все это время ты был рядом со мной, – тихо прошептала я в ответ. – Одна бы я никогда не смогла этого сделать.

– Ты бы смогла, – так же тихо обронил Гиббс. – Но все равно я рад, что был рядом.

Я взглянула на китайские колокольчики. Как красиво играют на свету стеклышки, то переплетаясь друг с другом, то раскачиваясь поодиночке. И снова я подумала о судьбах Эдит, Сесилии, моей бабушки. Я стала внимательно разглядывать слегка матовую поверхность каждого отдельного осколка. Сейчас я видела в них не просто стекляшки, вынесенные случайной волной на берег, а храбрых странников, много лет блуждавших в глубинах океанских вод и научившихся не только поглощать свет, но и отражать его.

Именно в кромешной тьме проще всего отыскать свет. Нужно немедленно записать эту мысль в свою тетрадь. Я стану заполнять страницу за страницей теми знаниями, которые приобрету и которые уже приобрела, шагая по жизни. Да, жизнь тоже шлифует каждого из нас, подобно морской волне. Все мы получаем свои отметины и шрамы, свидетельствующие о том, в каких переделках нам довелось побывать. Недаром говорят: школа жизни. Вот мы и учимся в этой школе. И с каждым новым шрамом приобретаем новые знания о жизни. Поворачиваемся своими израненными лицами на свет и идем к нему навстречу. Нас не сломать и не согнуть. Потому что на изломе человек только становится сильнее.

Гиббс поцеловал меня, жадно впившись своими губами в мой рот. Я закрыла глаза в наслаждении, а когда снова открыла их, то увидела перед собой только одного Гиббса и никого больше. Дух его старшего брата наконец тоже обрел свое упокоение. В конце концов мне все же удалось отыскать Кэла, прикоснуться к его детским годам, понять причины его поступков. Я обрела все эти знания здесь, в Бофорте, и здесь мне удалось наконец освободиться от власти мужа надо мною. Пусть себе покоится с миром там, где он остался.

Примечания

1

Le bateau (фр.).

Вернуться

2

На самом деле цитата из «Дона Жуана» Дж. Г. Байрона звучит так: «Богов любимцы долго не живут!»

Вернуться

3

Bitch (англ.).

Вернуться

4

Уильям Булл (1683–1755 г.) – крупный землевладелец, политик и военный деятель Южной Каролины.

Вернуться

5

Доктор Сьюз – Теодор Зойс Гайзель (1904–1991) – американский детский писатель и мультипликатор.

Вернуться

6

Так называют Жаклин Кеннеди (Онассис).

Вернуться

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg