«Там, где ты»

Там, где ты (fb2) - Там, где ты 1476K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дж. Х. Трамбл

«Там, где ты»

Дж. Х. Трамбл

Книга вне серий

Переводчик –

Сесиль Ли

Редактор – Эва Цыбульская

Обложка – Настёна

Оформление - Сесиль Ли и Наталия Павлова

Перевод выполнен для группы – vk.com/beautiful_translation

Аннотация:

Жизнь Роберта Уэстфолла трещит по швам. Спасают разве что уроки математики — единственное в его жизни, где у проблем всегда есть решения. Но в его мире за стенами старшей школы отец смертельно болен, мать постоянно ссорится по пустякам с надоедливыми тётушками, бойфренд ненадёжен, а тщательно спланированная карьера с каждым днём кажется всё менее привлекательной.

Эндрю МакНелис, учитель математики, с беспокойством наблюдает за барахтаньем своего лучшего ученика, который пытается найти опору, но не спешит переходить от профессиональных отношений к личным. Постепенно Эндрю становится другом Роберта, а затем его доверенным лицом. За год их отношения — в школе и за её пределами — углубляются и трансформируются. Сопротивляясь этому изо всех сил, Эндрю понимает, что они с Робертом подходят к черте, за которой обоих ожидают очень большие неприятности.

Дж. Х. Трамбл, автор признанного «Не отпускай меня», исследует противоречивую тему с необычной чуткостью и изяществом, создавая глубоко человечную и откровенную историю любви, страстного желания и неожиданной связи.

Глава 1

Эндрю

Ты ещё здесь?

У меня сейчас дополнительный тест.

Вот дерьмо! Я заскочу на минутку, когда закончишь.

Я закрываю письмо Джен и проверяю на экране компьютера время — десять минут — затем поднимаю голову и снова смотрю на Роберта Уэстфолла. Подперев щёку кулаком,он рассеянно рисует что-то на полях теста. Я переживаю за него и ловлю себя на том, что мне интересно, какое кино крутится сейчас у него в голове. Воспоминания о том, как они гуляли с отцом?Может, как играли в мяч на заднем дворе, как отец учил его плавать в соседнем бассейне, иликак они впервые вместе запускали газонокосилку? Или, может быть, момент, когда он вчера узнал новость,апотом шок, ужас и печаль затянули его в свой бесконечный круговорот? Или, может, это кино о том, как он будет жить дальше без отца?

Я снова беру ручку с красной пастой, выравниваю перед собой стопку тестов.Но оценки не ставлю. Я просто наблюдаю за ним.

Я понимал, что что-то происходит. Я чувствовал:было ощущение, что Роберт потерял равновесие и не может встать на ноги. И теперь, когда я вижу,как он мучаетсяс тестом по математическому анализу, хотя раньше он щёлкалих, как орешки, внезапно чувствую острое желание наладить с ним контакт. Вот только как?

Действительно, забавно. Обычно я не такой проницательный. Хотя мне хочется верить, что я — на одной волне со своими студентами и знаю, когда у них не задался день, или бушуют гормоны, когда они идут на поводу у своих импульсов вместо того, чтобы делать домашнее задание или учиться. Но на самом деле я не такой.

Первогодки-девятиклассники, изучающиеалгебру,такие непоседы: всюсвою энергиюя трачу на то, чтобы поддерживать порядок и заставлять их двигаться вперёд. С другой стороны, мои студенты, углублённо изучающие матанализ, полностью сконцентрированы на экзамене, который будет в конце учебного курса. Я бросаю им вызов в учёбе, а они бросают мне вызовпросто так. Если у кого-то в этом классе выдался плохой день, то думаю, они держат это при себе.

Но в отношении Робертая просто это знал. Он делал домашние задания. Он был внимательным. Он даже отвечал на мои вопросы. Но вёл себя тихо. Как будто занимался самоанализом. И не был похож на себя.

Роберт трёт глаз основанием ладони и пытается снова сфокусироваться на задачах. Он выглядит растерянно, как будто тест написан иероглифами, и он не может их перевести.

Его отсутствие вчера и пустующая парта в переднем рядузаставили мою сознательностьпроснуться. Я подумал: «Может, позвонить и узнать, всё ли с ним в порядке?» Я даже нашёл его номер телефона. Но не позвонил. Дети имеют обыкновение отсутствовать: они болеют, просыпают или пропускают занятия. Видимо, предлог для того телефонного звонкапоказался мненедостаточно убедительным. Но Роберт не похожна другихдетей. Его отсутствие заслуживало внимания, и это беспокоило меня больше, чем, возможно, должно было.

Поворачиваюсь к компьютеру и просматриваю электронные письмаза день: уведомления о запланированных и отменённых встречах, приглашение на школьную рождественскую вечеринку в эту субботу с текстом «Ещёнепоздноподтвердитьсвоёучастие» (спасибо, нет!),просьбы от родителей о дополнительных занятиях в последнюю минуту, и напоминание, что оценки должны быть выставлены до трех часов пополудни в пятницу. Электронное письмо от мисс Линкольн с пометкой «Важно» бросается в глаза.

Кому:

ФабиолаКортез, Боб Бенсон, Аннет Нгуен, Ричард Гормэн, СюзенВезерфорд, Эндрю МакНелис, БеттФлауерз

От:

Линн Линкольн

Тема:

Роберт Уэстфолл

Уважаемые, учителя!

Вероятно, вы уже знаете, что отец Роберта Уэстфолла последние десять лет борется с раком мозга. Вчера их семья получила ужасное известие. Заболевание мистера Уэстфолла перешло в конечную стадию. Миссис Уэстфолл сообщила, что по прогнозам врачей отцу Роберта осталось три-четыре недели. Понятно, что этот период будет для семьи очень тяжёлым. Вполне возможно, что в течение следующих нескольких месяцев Роберт будет посещать школу с перерывами. Поэтому прошу Вас проявить гибкость в своих требованиях и постараться найти с Робертом,в случае необходимости, компромиссы, чтобы помочь ему пережить этот период. Если Вы видите, что он эмоционально страдает, или у Вас возникли какие-либо проблемы, обращайтесь ко мне. Как всегда, благодарю Вас за то, что делаете для наших студентов.

Линн Линкольн

Психолог-консультант 12-го класса

Бедный ребёнок. Я снова проверяю время. Пятнадцать минут. Отодвигаю стул и встаю. Сегодня мой черёд забирать Кики, но у меня такое чувство, что я могу просидеть здесь с Робертом следующие пятнадцать часов, а он так и будет машинально рисовать на полях.

Роберт настолько прогружён в свои мысли, что даже не замечает, как я подхожу и зову его по имени. Моя рука опускается ему на плечо, и он подскакивает.

— Прости. Я не хотел тебя пугать.

Взгляд Роберта останавливается на лежащем перед ним тесте и, кажется, он удивлён, что ответил только на пару вопросов. Бормочет:

— Вот, дерьмо, — а потом сразу же извиняется.

— Всё в порядке. — Я поднимаю крышку соседней парты и сажусь. — Вчера был тяжёлый день?

— Да. Тяжёлый, — говорит он тихо.

— Я могу чем-то помочь?

Он смотрит на меня и, кажется,взглядом измеряет степень искренности в заданном вопросе. И я вдруг понимаю, что у меня есть то, что нужно этому ребёнку — я могу обнять его или, возможно, стать другом, с которым можно нормально поговорить.

— Нет, — отвечает он, потирая ладонью шею сзади. — Но, спасибо.

— Ты выглядишь уставшим. — Подавленным. Вот что я думаю на самом деле. Он не отвечает, и я решаюсьпредложить ему один из упомянутых мисс Линкольн компромиссов. —Знаешь, ты можешь этот тест не делать, — говорю я,протягивая руку к тесту. — Мне нечего беспокоиться о том, как ты знаешь этот раздел. Потому что этот материал ты уже усвоил. Я могу просто продублировать твой последний...

— Нет. Я могу сдать этот тест, — говорит он, прижимая ладонь к бумаге и удерживая её на месте. Замечаю, что он не носит кольцо выпускника.

— Хорошо. Но, видишь ли, у меня есть дочь. И она сильно расстроится, если я не заберу её из садика до темноты.

Он опускает голову, потом несколько раз взволнованно проводит рукой по коротким светлым волосам и тяжело вздыхает.

— Простите, мистер Мак. — Он хватает карандаш и стучит грифелем по бумаге. — Я закончу через несколько минут.

Несколько минут? Я так не думаю. Даже если это Роберт.

— Всё в порядке. — Я улыбаюсь ему, надеюсь, обнадёживающе. — У меня есть немного времени. Ты не против небольшой помощи? Возможно, это поможет сконцентрироваться.

Не жду ответа. Беру карандаш и несколько листов бумаги из принтера на столе и сажусь рядом. На чистом листе быстро делаю обзор первого раздела, а потом жду, пока он прорабатывает задачи. Я думаю, что то, что я сижу рядом, помогает ему отогнать отвлекающие мысли: Роберт работает быстро и точно, он делает пометки мелким, но очень разборчивым почерком.

Закончив, поворачивает ко мне голову.

— Отличная работа, — говорю я, улыбаясь. Приятно, когда и он улыбается в ответ.

Вверху над разделом я ставлю большую галочку, и мы переходим к следующему. Пока Роберт работает, ловлю себя на том, что изучаю его лицо — прямая линия носа, веснушка у основания аккуратно подстриженных бакенбард, редкие светлые волосы на челюсти, видимо, пропустил сегодня утром во время бритья — и я жалею, что не познакомился с ним, когда сам учился в средней школе.

Что ещё я знаю о Роберте, кроме того, что он отличный ученик с приятной внешностью?

Он — знаменосец в марширующем оркестре. По факту, он там единственный мужчина. Я мог бы этого и не знать — я не бываю на футбольных матчах. Осенью из-за школы и выпускных классов совсем не остаётся свободного времени, ещё и Кики... Но она кажется неиссякаемым источником веселья для Дженифер.

У Роберта есть бойфренд. Николас Тейлор, Ник, чирлидер, взбалмошный блондин, королева трущоб, Хор-хе. Так его называют все дети. Джордж, Хор-хе1. У него круглогодичный загар, думаю, искусственный. Если честно, я не понимаю, что Роберт находит в Нике? Ник любит показуху, излишества и вечеринки. Совсем не его тип.

Роберт чертовски смелый ребёнок (см. пункты 1 и 2). У меня бы никогда не хватило смелости заявить в средней школе о своей гомосексуальности и быть совершенно не похожим на других. И он не просто отличается. Он обладает какой-то спокойной,притягивающей людей уверенностью. Я не знаю, в курсе парень или нет, но онсделал много, чтобы привлечьскептиков в наш студенческий городок. Вы просто не сможете не любить его или не уважать.

И прямо сейчас я не могу не смотреть на него.

Роберт заканчивает решать задачи и поднимает на меня глаза, а я опускаю взгляд на тест и быстро оцениваю его ответы.

Ещё одна большая галочка и мы идём дальше. Следующий блок задач немного сложнее. Заставляю себя сконцентрироваться на работе. Пару раз он ошибается, но моё лёгкое «ммм...» останавливает его, Роберт думает, стирает написанное, затем находит правильный путь.

Последний раздел самый заковыристый, и я получаю удовольствие, наблюдая, как он справляется с задачами. Роберт смотрит на меня пару раз, но я только поднимаю брови и пожимаю плечами. Он принимает это как вызов. С этим разделомя не помогаю,и когда он ошибается, то запутывается и возвращается обратно. Роберт заканчивает последнюю задачу, подвигает ко мне готовый тест, и я испытываю чувство гордости.

— Я знал, что ты справишься.

— Знали? Точно?

Я проверяю последний раздел, затем закрываю тест и небрежно пишу сверху большое «100», а потом смотрю на него:

— Да,знал.

Мы наслаждаемся моментом и, как мне кажется, испытываем обоюдное удивление, потом я хлопаю его по плечу, забираю тест и иду к своему столу.

Пока я ввожу его оценку в систему, Роберт встаёт, потягивается и забирает висящую на спинке стула куртку с надписью. Я был бы рад закончить уже с зачётами, но остались дети, которые ещё плохо разбираются в алгебре и им нужна помощь. И, кстати,помочь я им собираюсь в течение следующей пары оставшихся дней.

ПокаРоберт наклоняется застегнуть рюкзак, я пробегаю глазами по надписи на его куртке: учёба, марширующий оркестр, хор. Нужно ещё добавить «смелость».

Робертподнимаетрюкзак за ремень и закидывает его на плечо, но кажется не спешит уходить.

— Мне очень жаль твоего отца. Ты как? Держишься? — спрашиваю я, обходя стол. Бедром опираюсь о край и засовываю руки в карманы.

Он какое-то время кусает нижнюю губу, а затем говорит:

— Я даже не знаю, что ответить, мистер Мак.

И как мне на это реагировать? Ненавижу такие моменты. Нас не учат, как надо работать с проблемами такого рода. Но я хочу до него кое-что донести:если тебе нужно поговорить, я — рядом. Я знаю, каково это, терять кого-то. Но эти слова застревают в моём горле. Потому что правда такова: я — учитель. Я не друг и не консультант. И я не знаю, каково это, терять — мои родители здоровы и живут в Оклахоме. Измоей жизни ещё никто не уходил. По крайней мере навсегда. Кроме того, нужно ли ему моё сочувствие? Детей иногда очень трудно понять.

Мои колебанияпрерываетДженниферУент, когда просовывает голову в дверном проёме.

— О! Вы закончили, — говорит она.

— Да, — отвечаю я, и она заходит в комнату. Роберт бормочет «спасибо», поправляетна плече рюкзак и проскальзывает мимо неё в дверь.

— Последнее время он популярен, да? — говорит она, высовываясь в коридор и смотря Роберту вслед. — Ммм...,а он красавчик.

— Ты же не собираешься становиться Мэри Кей Летурно?2

— Не знаю. Возможно, я соглашусь провести несколько лет в тюрьме за пару минут в раю вот с таким...

— Кх-кх. Шутишь?

— ... даже, если он педик, — заканчивает она и смеётся.

Я игнорирую оскорбительный намёк.

— Что, если я куплю тебе фраппуччино? — живо спрашивает она.

«Куплю тебе фраппуччино» означает «прочти мою следующую главу».Дженнифер воображает себя автором любовных романов. Её соседка по комнате в колледже, пока училась, постоянно писала эротические новеллы. И Джен не видит причин, почему бы ей не вытащить себя из школы написанием любовных романов.

Я подозреваю, что обо мне она тоже что-то воображает. То есть, я не понимаю, как можно считать привлекательным двадцатичетырехлетнего разведённого учителя средней школы с двухлетним ребёнком, задолженностью по студенческому кредиту, конкурирующей по сумме с валовым национальным продуктом небольших государств, с небольшой квартиркой и шестилетней «Хондой Сивик» с трещиной на лобовом стекле?

— Я забираю Кики, — говорю я.

— Ага. Приводи её тоже.

— Ну, как? Что думаешь? — спрашивает Дженнифер. — Сочный, да?

Кики сидит у Дженнифер на коленях и ест йогуртовое парфе. Я смотрю на малышку и морщу нос, и она морщит нос мне в ответ. Я аккуратно укладываю страницы в стопку и двигаю их через стол к Джен.

— Полагаю, лучше изменить имена и, возможно, некоторые другие детали, иначе в один прекрасный день на тебя подадут в суд.

Она смеётся:

— А-а, они всего лишь заменители. Когда я закончу историю, сделаю глобальный поиск и изменю все имена.

— А это правда? Я имею в виду, Филип и Лиз, они же оба женаты...?У них, вроде, есть дети...

— Дрю, как мило. Ты, правда, поверил в историю? — она выстреливаетв менячерез соломинку кусочком льда. — Знаешь, если бы ты хоть иногда выходил из своей классной комнаты, то смог бы узнать много интересных вещей. Например, что эти двое уходят на обед вместе каждый день. Каждый день. Через разные двери, в разных машинах, но они всегда выезжают с парковки сразу друг за другом. Как будто это не очевидно.

— Я на прошлой неделе заходила в кабинет Филипа. Хотела, чтобы он показал мне, как работать с приложением Audacity. Он разговаривал по телефону. И он сказал: «Мне пора. Увидимся позже. Люблю тебя». В общем, подобное дерьмо. Потом он открывает Audacity и показывает мне программу, а через несколько секунд в углу экрана всплывает уведомление об электронном письме, пришедшем от Лиз. Нужно было быть слепой, чтобы не увидеть это. И совсем глупой, чтобы не сложить два плюс два.Поверь мне, они любовники. И все об этом знают.

Мне становится интересно, знает ли Филип Мур, что о нём говорят за спиной его коллеги и то, что его многоходовые комбинации не так уж и незаметные, как он думает. Филип — один из двух технических специалистов в студенческом городке.Именно к нему идутс вопросами о программном обеспечении, начиная от того, как сконвертировать видеофайлы YouTube,и до того, как перенести группы контактов в Outlook. Его знают все. Его обязанность —предотвращать технологические катастрофы в школе и отвечать на срочные запросытипа, как использовать какую-нибудь электронную штуковину у себя на уроке.

Но даже я слышал сплетни, что у Лиз Мастерс таких «катастроф» и «критических запросов», кажется, было больше всего. Вообще-то, мне всё равно. Это их дело, чем они там занимаются.

— Значит, вот так ты веселишься? — спрашиваю я. — Строишь догадки о том, что эти двое делают каждый день на заднем сиденье машины в свой тридцатиминутный перерыв на обед?

— Уже двадцать семь минут, и девушке кое-куда нужно, — говорит она с напускной скромностью.

Я смеюсь и делаю вид, что не замечаю намёк отвалить и не вмешиваться.

Она бросает быстрый взгляд на Кики.

— Ну что, — говорит она, — ты идёшь на рождественскую вечеринку в субботу?

— Не-а.

— Пошли. Почему нет?

— А почему я должен проводить субботний вечер с людьми, которыхя едва знаю? Кстати, в прошлом году там были в основном пары. Знаешь, было неловко. И скучно.

— Ты можешь пойти со мной.

Я так не думаю.

— В любом случае, Кики остается у меня на эти выходные. В субботу мы собираемся пойти в гости к Санте, а потом будем есть крекеры и снова посмотрим «Король Лев», да, малышка?

Кики протягивает мне ложку с парфе, я съедаю и подмигиваю ей.

— А потом, когда она уснёт, я буду писать планы на следующие девять недель.

— Ого, да у меня от твоей личной жизни просто дух захватывает.

И мне бы хотелось, чтобы у меня тоже захватывало дух.

Глава 2

Роберт

На парковке я снова включаю мобильный. Он сразу начинает вибрировать. Пять новых сообщений! И все от Ника. Просматриваю их на ходу.

Я возле твоей машины.Давай быстрее.

Ответь на звонок.

О, Боже! Ты где? Я не смогу целый день ЖДАТЬ!

Всё. Я ушёл.

Я смотрю на временные отметки и понимаю, что он ждал аж целых десять минут. Отвечаю, хотя не знаю, зачем утруждаться:

Нужно было пересдать тест. У меня сегодня занятие с группой.

Ответ от него приходит сразу.

Мог бы сказать мне раньше.

Мог бы, если б удалось пройти мимо его ватаги чирлидеров. Кстати, мы не договаривались встречаться после школы. Мы никогда не договариваемся встречаться после школы. Мы вообще редко договариваемся о встречах. Иногда мне кажется, что Ник — мой бойфренд только на словах. Когда это ему удобно или когда ему нужен симпатичный сопровождающий для выхода в свет. Я себя таковым не считаю, но по тому, как Ник липнет ко мне и демонстрирует меня на редких мероприятиях, куда мы выбираемся вместе, думаю, он именно так и думает.

Извини. Напишу позже.

Ответа нет.

До занятия в группе музыкальной терапии с мисс Момин, где мы сегодня играем «ДжинглБеллз», у меня остаётся ещё час, но я эмоционально выжат и не хочу иметь дело с Ником прямо сейчас. Идти домой я тоже не хочу. Так что я сажусь в машину, ставлю телефон на беззвучный режим, откидываю спинку сиденья и закрываю глаза.

Я мысленно возвращаюсь в классную комнату, к глазам с туманно-серой радужкой в чёрном ободке, плотно облегающему свитеру, надетому поверх полосатой рубашки с воротником, и волосам, виднеющимся в яремной ямке — что бы он не носил, никакая одежда не может их прикрыть.

Интересно, ощущает ли мистер МакНелис мой запах — запах моего желания? В девятом классе, на курсе по основам безопасности жизнедеятельности (учитель Гидеон на уроках, посвящённых половому воспитанию, постоянно напоминал нам, что это не «О-боже-как-хорошо», ха-ха) нам рассказывали, что люди, как и животные, если хотят «спариться», выделяют особый запах. Я не говорю, что хочу переспать с мистером МакНелисом, но и не утверждаю обратного.

А вот в том, что не хочу «спариваться» с Ником, я уверен на сто процентов. Нет, я пытался, раз или два. Мы встречаемся девять месяцев, а я к нему и пальцем не притронулся. На самом деле, во время моей последней попытки Ник после своего «Нет» добавил «Это отвратительно». И я совру, если скажу, что это не задело мои чувства. Больше я не пробовал. Иногда я удивляюсь, зачем мне это вообще было нужно. Да, он симпатичный. И да, он может быть, при необходимости, очень милым. Но сейчас я его знаю ничуть не больше, чем знал девять месяцев назад. То же самое можно сказать и о нём. И, думаю, что для нас обоих это совсем не важно.

С другой стороны, я бы не отказался прикоснуться к Дрю МакНелису... Иду у желания на поводу и начинаю представлять подробности, когда лёгкий удар по крыше машины возвращает меня к реальности. Поворачиваю ключ в замке зажигания и опускаю стекло. В окне появляется голова Люка Чессера:

— Эй, чувак! Не спи на парковке! А то люди подумают, что тебе здесь нравиться.

— Может, так оно и есть.

— Ну,... — он ёжится, — здесь холодно. Отопри дверь.

Я открываю, Люк садится на пассажирское сиденье и захлопывает за собой дверь. Я поднимаю стекло.

— Я сожалею о твоём отце, чувак. Я могу чем-то помочь?

— Хочешь меня поцеловать?

Он ухмыляется, а потом смеётся.

Он понимает — это шутка. У нас с Люком есть своя история, но она большей частью платоническая.

— Хочешь, чтобы на твою голову обрушился гнев Куртиса? — шутит он. — Ты же знаешь, что он — ревнивец.

— Да, знаю.

Я рассматриваю своего друга. Люк — тамбурмажор в нашем оркестре и мой бывший псевдо-бойфренд. Долгая история. Куртис — первокурсник в университете Хьюстона. Парни влюблены друг в друга по уши, а я завидую им до смерти. Люк устраивается на сиденье поудобнее, чтобы согреться, тянет манжеты рукавов толстовки ниже и складывает руки на груди. Затем закидывает ноги на панель управления и поворачивается ко мне лицом.

— Как у тебя дела с Ником? — спрашивает он.

— Я тебя когда-нибудь благодарил, за то, что ты свёл меня с Хор-хе?

— Нет. Думаю, нет.

— Тогда и не буду.

Он смеётся:

— Вот так вот, да? Я никогда тебе не говорил, но помнишь, как я свёл вас двоих? Всё было совсем не так, как ты мне говорил.

— А как всё было на самом деле?

— Я сказал ему, что он тебе нравится и что он должен пригласить тебя на свидание. Он сказал: «Подожди». — Люк садится ровно, жеманно вздыхает и говорит, — «Я не приглашаю парней на свидание. Это они мне приглашают».

Он настолько точно изображает Ника, что я не могу не засмеяться.

— Слушай, — говорит он, — давай как-нибудь сходим на выходных со мной в универ. У Куртиса есть друзья. Кто знает, может, тебе кто-нибудь из них понравится?

— Каково это — встречаться с парнем старше? — не могу удержаться от вопроса.

На лице Люка появляется широкая улыбка и в ответ он только поднимает брови.

— Это жестоко, — говорю я.

Он возвращает ноги на панель и мечтательно вздыхает:

— Хм, а на что это похоже с Ником?

— Я не знаю.

— Правда? Ха-ха. Знаешь, однажды ты будешь считать это благословением.

Я уже так считаю. С большой неохотой проверяю время на телефоне.

— Мне нужно идти. Через пятнадцать минут у меня начинается группа музотерапии.

— Ты ещё не отработал все часы? — удивляется Люк.

— Мне просто нужно ещё парочка.

Он делает глубокий вдох и громко выдыхает. Я делаю то же самое, и он улыбается.

— Звони мне, когда захочешь поговорить. Хорошо? Не переживай о Куртисе. Он у меня под контролем, — Люк подмигивает и выходит из машины.

— Уверен, что справишься? — спрашивает меня мисс Момин, закрывая за мной входную дверь. Мисс Момин — координатор группы и учитель музыки в начальных классах. Она также ведёт музыкальную терапию с детьми-инвалидами.

— Да. Конечно.

Когда мисс Линкольн впервые предложила мне работать с этими детьми, я не был настолько уверенным. Прошлым летом большую часть из шестидесяти часов общественных работ — обязанность всех выпускников школы — я провёл в приюте для животных, но мисс Линкольн посчитала, что моё заявление для поступления в колледж хорошо бы немного разнообразить и пристроила меня в группу мисс Момин. Я рад этому. Теперь занятие в группе — самая лучшая часть недели.

Из фойе я вижу, как Патрик по пути в общую комнату яростно сражается со стулом. Стул наклоняется. Патрик делает шаг назад и, когда стул падает на кафельный пол, издает недовольное «Ба».

— Патрик, — зову его.

Он замечает меня и расплывается в широкой и глуповатой улыбке, потом подходит тяжёлым шагом и неловко меня обнимает.

— Эй, чувак. Спасибо, что начал расставлять стулья. Помощь нужна?

Он тужиться, напрягается, а потом выдаёт громкое «Ба».

— Хорошо. Тогда давай займёмся делом.

Я выравниваю стул и помогаю Патрику отнести его в другую комнату. Делаю это осторожно, стараясь не опережать и не забирать стул из рук парня. Когда мы ставим стул в нужном месте, Патрик отступает назад, а потом разводит согнутые руки в стороны:

— Ба.

— Хорошая работа.

— Да. Да.

Патрик заставляет меня улыбаться. Ему четырнадцать. Он высокий, долговязый, с россыпью угревой сыпи на лбу. Но, несмотря на его физические недостатки, выраженные в чрезмерной улыбчивости, недовольных взглядах и спазматических движениях, я нахожу его довольно симпатичным. Каждый год одному из миллиона или, если быть более точным, то одному из семисот тысяч человек угрожает опасность попасть под удар молнии. Патрику тогда было всего девять. Иногда хреново выделяться.

К моменту прихода Софи и Джо-Джо все стулья уже расставлены. Мисс Момин помогает мне всех рассадить, затем пристёгивает Джо-Джо так, чтобы тот не съехал со стула на пол, и занимает своё обычное место позади всех.

Я смотрю на лица детей и радуюсь, что пришёл.

— Кому нравится Рождество? — спрашиваю я.

Патрик вскакивает и какое-то время делает резкие беспорядочные движения, а затем падает на свой стул. Софи пристально смотрит на что-то как в пустоту у меня за спиной. Джо-Джо, самый маленький в группе, смеётся. Его смех неконтролируемый, но заразительный. Из всех троих у Джо-Джо самая тяжёлая инвалидность. Масс Момин говорит, что дополнительно к физическим недостаткам у него, как и у Софи, какая-то форма аутизма. Но я не понимаю, что это. Он много смеётся без причины, иногда хнычет, а иногда падает на пол и плачет. Но прямо сейчас он смеётся. И это хорошо.

— Я тоже, Джо-Джо. Итак, у меня для вас, ребята, есть сюрприз. Сегодня мы разучим новую песню. «ДжинглБеллз».

На пару мгновений в комнате становится тихо, затем лицо Джо-Джо морщится, он начинает шмыгать носом и плакать.

— Джо-Джо, всё в порядке. Давай просто попробуем. Думаю, тебе понравится.

Патрик выглядит так, как будто только что кто-то пукнул. Выражение на лице Софи остается по-прежнему пустым. Мисс Момин широко улыбается мне и пытается успокоить Джо-Джо.

— Давайте, я сначала сыграю.

Я надеюсь, что, когда они узнают рождественскую песню, то их настроение изменится в лучшую сторону. Пока мы играли только «У Мэри был барашек». Чтобы сыграть «ДжинглБеллз», нужно добавить ещё две ноты. Я имею в виду, что после трёх месяцев мы уже готовы для новой песни. И, если честно, они всё равно не играют по нотам, так что не думаю, что новая песня такая уж большая проблема.

Несмотря на явное недовольство детей, я подношу блокфлейту к губам и играю «ДжинглБеллз». Только припев.

С каждым звуком Джо-Джо становится всё более несчастным и скоро начинает вопить.

Да и Патрик выглядит очень рассерженным. Он возбуждённо разводит руки в стороны и роняет свою блокфлейту на пол. Неожиданно он вскакивает и пытается закрыть мой рот ладонью. У Патрика проблемы с мелкой моторикой — он промазывает и попадает мне прямо в глаз, выбивая контактную линзу.

— Ба.

— Патрик! — Мисс Момин выскакивает из-за спины Джо-Джо, хватает Патрика за конвульсивно дёргающиеся руки и усаживает обратно на стул.

— Роберт, ты в порядке?

Кажется, я поцарапал роговицу, но в остальном, я в порядке. Я извиняюсь и иду в туалет вставить контактную линзу обратно. Вернувшись, понимаю, что Патрик дуется. Я сажусь на своё место.

Мисс Момин улыбается мне и пожимает плечами:

— Им не нравятся перемены, — говорит она.

Понял. Я внимательно осматриваю своих подчинённых.

— Ладно, ребята. У меня отличная идея. Как насчёт сыграть «У Мэри был барашек»?

Патрик лучезарно улыбается. С нескольких попыток ему наконец удаётся вставить мундштук в рот, и он улыбается с чувством полного удовлетворения.

Мисс Момин помогает Софи. Джо-Джо хватает свою блокфлейту, сопит и качается туда-сюда. Я поднимаю его руки так, чтобы мундштук попал в рот. Он напоминает игрушечного робота: как расположишь его руки, так он и будет их держать, пока кто-нибудь не изменит их положение.

— На счёт «три». Готовы? — я улыбаюсь. Вполне. — Раз. Два. Три.

Гул, издаваемый блокфлейтами, даже близко не напоминает «У Мэри был барашек». Но это не важно. Я постепенно играю громче — хочу, чтобы они слышали мелодию и верили, что это они так играют.

Песню мы проигрываем, может, раз десять-двенадцать. И каждый раз я всех поздравляю. После каждого исполнения Патрик встаёт и делает беспорядочные резкие движения. Это потому, что он счастлив. Он испытывает какой-то особый вид счастья, настолько чистого и простого, что оно разбивает мне сердце. Я вряд ли когда-нибудь был так счастлив, по крайней мере, я этого не помню. Софи продолжает пялиться в пустоту, но она играла. Я слышал, а это уже победа. Джо-Джо теперь смеётся. Его смех — это один из самых приятных слышимых мною когда-либо звуков, и я не могу не улыбаться ему в ответ.

Иногда по окончанию занятий мне не хочется с ними прощаться. Сегодня я чувствую это особенно остро.

Вернувшись домой, я вступаю в это, хотя не знаю, во что именно. На первый взгляд — вроде, яблочный сок, собравшийся лужицами в канавках между кафельными плитками на кухне. Но с таким же успехом это может быть и моча. На самом деле я не хочу знать. Достаю несколько бумажных полотенец и сканирую взглядом кухню: в раковине на горе немытой посуды лежит промокшая вафля, пакет молока греется на кухонном столе рядом с открытой банкой арахисового масла с торчащим из неё ножом, дверь холодильника открыта.

Закрываю холодильник и нагибаюсь вытереть пол, когда вижу несущегося ко мне через всю гостиную Ноа.

— Лобелт! — пищит он и я понимаю, что он напуган. — Тёте Уитни нужна помощь.

Он хватает меня за руку и тянет в сторону родительской спальни. Я бросаю бумажные полотенца на кухонный стол и с чувством страха иду за Ноа.

В коридоре вижуФрэнни — ей двенадцать, и она старшая среди моих двоюродных братьев и сестёр. Она с побелевшим лицом прижимается к стенке, и я в страхе думаю, какой ужас нас там ждёт. В изножье кровати сидят, тесно прижавшись, близнецы — Мэтью и Марк. При моём появлении они поднимают на меня полные слёз и надежды глаза.

— Роберт, это ты? — кричит тётя Уитни из ванной.

Я чувствую, что в ванной случилось что-то ужасное, и внутренний голос кричит: «Я не хочу быть частью этого!». Но выясняется, что всё не так плохо. Отец сидит на полу душевой, опираясь на спинку пластикового стула, склонив лоб на изгиб руки, глаза закрыты. На колени наброшено полотенце.

— Ты где был? — спрашивает требовательно тётя Уитни.

— Пап, ты в порядке?

— Он съехал со своего стула в душе, — говорит тётя, входя в кабинку с отцом и хватая его за голые плечи. — Убери стул и помоги мне его поднять.

— Где мама?

Она внезапно поворачивается ко мне, и я испуганно вздрагиваю.

— Я не знаю, куда ушла твоя мама. Но она, чёрт побери, не там, где должна быть. Твой папа здесь, на полу душа, уже двадцать минут.

Прижимаясь к дальней стенке душа, поднимаю стул над головами тёти и отца и закипаю от несправедливости сказанных слов. Она не имеет права критиковать маму. Мама заботилась об отце все эти годы: когда из-за приступов он не смог водить машину, возила его везде, куда он хотел, сопровождала его во время бесконечных походов к докторам и на МРТ, ходила за лекарствами. Это она поддерживала семью, потому что он не мог. Это она платила по счетам и заботилась обо мне и о доме, потому что он не мог. Это она была тем, кто удерживал семью вместе, но я ни разу не слышал от них слов в благодарность маме или в её защиту. Как будто она — наёмный работник.

— Ты где был? — повторяет отец голосом, полным боли.

Иногда я чувствую себя незаконнорожденным ребёнком. Убираю стул с дороги в угол. Видя уставший взгляд отца, понимаю, что у него сильно болит голова.

— Нужно было сдать тест, а потом у меня было занятие.

Он хмыкает. Я понимаю скрытый смысл этого мизерного движения воздуха из его рта и чувствую, будто меня ударили ножом в живот. Крепко обхватываю отца и поднимаю на ноги. Он весит почти девяносто килограммов. Отец слаб, но выпрямившись, ему удаётся немного опираться на здоровую ногу. Тётя Уитни берёт его с одной стороны, я — с другой, и мы вместе почти тащим отца обратно в спальню.

Я чётко осознаю, что его полотенце осталось в ванной и снова начинаю злиться. Теперь уже на тётю Уитни, которая не защищает его частную жизнь, на тётю Оливию, которая сплавила сюда своих четырёх детей и исчезла, и на отца, за то, что он не может умереть с достоинством.

Я несправедлив. Я знаю.

— Где тётя Оливия? — спрашиваю я, укладывая отца на кровать. Тётя Уитни поднимает его ноги на матрац.

— Она на дежурстве. Ей нужно было бежать в больницу. У одного из пациентов с тонзилэктомией открылись раны и его повторно оперируют.

— Если она на дежурстве, то почему тогда не оставила детей с дядей Томасом?

— Ты знаешь почему, — отвечает она, резко поднимая голову. — Твоя тётя Оливия и я проводим вечера в заботах о твоём отце, потому что ты и твоя мама слишком заняты своими делами, чтобы делать то, что положено. Поэтому, я не хочу ничего слышать. Ясно?

У меня просто нет слов.

Четырёхлетние близнецы запрыгнули на другую сторону кровати и теперь хихикают, а Фрэнни, прислонившись к изножью, внимательно рассматривает мужскую физиологию.

Отец стонет и сдвигается.

Тётя Уитни наконец прогоняет детей и накрывает тело отца простынью.

— Передай мне кислородную трубку, — говорит она.

Я хочу защитить себя и маму! Я хочу уйти! Я хочу притвориться, что это не моя жизнь! Но ничего такого не делаю. Я передаю тёте трубку, она осторожно прокладывает её концы над ушами отца и вводит в ноздри.

Отец сжимает лоб здоровой рукой. После последней химиотерапии у него отросли короткие редкие волосы, и он перестал носить шапочку, прикрывающую шрамы и впадины на черепе. Лицо отца распухло от стероидов, и кислородная трубка вжимается в кожу. Когда-то он был привлекательным, ростом, думаю, где-то под два метра; плотным, с волосами песочного цвета, на тон темнее, чем сейчас у меня; большим ртом и красивыми ровными зубами, которые я вижу, разве что когда он смеётся со своими сёстрами.

Сейчас на него тяжело смотреть.

Тётя Уитни наощупь ищет под матрасом ключ от металлического ящика на прикроватной тумбочке — домашней аптечки отца. Она достаёт пару таблеток морфия и помогает отцу сесть. Отец берёт таблетки трясущейся рукой и закидывает их в рот. Тётя протягивает стакан с водой. Когда отец укладывается обратно, она запирает ящик и берёт с тумбочки маленький, скрепленный спиралью блокнот.

— Я кое-что принесла твоему отцу, — говорит она так, как будто только что не отрезала мне яйца. И передаёт мне блокнот. — Думаю, пока он в состоянии, он может записывать сюда что-то для тебя, что-то, что ты сможешь хранить, возможно, он поделится с тобой своими любимыми воспоминаниями о том, каким он был отцом, своими надеждами о твоём будущем. Что-то типа этого. — Она проводит пальцами по его лбу.

Я перевожу взгляд на отца и вижу, как в его глазах сверкают слёзы.

Это должно было меня растрогать. Я должен что-то чувствовать. Но я ничего не чувствую. И это меня пугает.

Отец что-то говорит, но я слышу только скрипучий голос и не понимаю ни слова.

— Что такое, папа?

Он открывает глаза и фиксирует на мне взгляд, полный раздражения.

— Почисти аквариум, — говорит он с небольшим усилием.

Тётя Уитни улыбается ему, как мне кажется, снисходительно, а затем поворачивается с улыбкой ко мне:

— Он волнуется об этих рыбках целый день. Он хочет, чтобы ты проверил уровень рН воды и заменил фильтр.

Аквариум на сто тринадцать литров — это терапия отца. Он установил аквариум в спальне десять лет назад, через пару месяцев после того, как у него диагностировали рак. Тётя Уитни говорит, что это даёт ему ощущение контроля. А по мне, так аквариум — это ещё один способ избегать общения с нами.

— Тебе ещё что-то нужно? — спрашиваю.

— Просто позаботься об этих чёртовых рыбках, — рычит он шёпотом. Он зажмуривается так, как будто пытается подавить в голове отразившееся многократное эхо от сказанных слов. Борясь в душе с тем же многократным эхом, я поворачиваюсь, чтобы уйти.

— Не забудь почистить гальку и заменить воду.

Я мельком смотрю на этого незнакомца, а потом ухожу.

В гараже, чтобы добраться до трубки сифона, висящей на стойке в стене, мне приходится отодвинуть в сторону кривую полутораметровую сосну. Дерево стоит в ведре с водой уже больше недели и в гараже теперь пахнет, как в сосновом лесу. Обычно, мама не ставит ёлку и не украшает её на выходных после Дня благодарения, но в этом году всё иначе. Я трогаю иголки и несколько секунд сосредоточенно дышу. Я не ощущаю приближения Рождества. Есть только чувство, что я в чистилище.

Я делаю глубокий вдох и снимаю трубку вместе с висящим рядом большим ведром. Было время, когда мне действительно нравилось убирать аквариум — это было одним из тех немногих занятий, которые мы делали с отцом вместе. Но когда стало ясно, что отец просил меня помочь только потому, что больше не справлялся с уборкой самостоятельно, удовольствие от совместного времяпрепровождения испарилось так же, как и вода из аквариума. Я был просто неизбежным злом, как трость, скутер или инвалидная коляска.

Ко всем этим вспомогательным принадлежностям он относился с презрением. Опухоль поразила правую сторону мозга, двигательную область коры, и, хотя врачи её удалили, урон уже был нанесён. Конвульсии левой стороны долгое время удавалось контролировать, но затем всё чаще случались сбои, и эта сторона тела заметно ослабла. Несмотря на лучевую и химиотерапию, стало ясно, что он проигрывает эту битву. В конечном итоге, чтобы сохранять равновесие, ему пришлось опираться на трость. Во время второй операции, которая должна была покончить с опухолью раз и навсегда, отцу удалили участок мозга, отвечающий за мышцы левой стороны, и способность отца хоть немного работать левыми рукой и ногой исчезла. Трость пришлось заменить на скутер, пользоваться которым он считал, как я помню, унизительным. Потом рак начал распространяться дальше, и вместо скутера появилась инвалидная коляска.

Я бросаю один конец трубки в аквариум. Когда в ведро стекла вода, чищу длинным концом гальку и убираю осколки. Я знаю, что делаю, но у меня такое чувство, будто за мной наблюдает отец. Вот интересно, о чьём будущем он больше беспокоится — моём или рыбок?

В конце концов, он никогда не хотел моего рождения. Знать о таком ребёнку — сущий ад! Возможно, это потому, что я — единственный ребёнок, знающий факты, которые не должен был знать.

Например, что мой отец не женился бы на маме, если бы она не была мной беременна. А женился он только потому, что моя бабушка, рьяная католичка, пригрозила ему страшными карами.

Или то, что, когда восемь лет назад мама вновь забеременела, отец спросил её, точно ли это его ребёнок? Или то, что во время одной из многочисленных госпитализацией отца у моей мамы случился выкидыш прямо в больничной палате, на этот раз из-за пневмонии. Она была на пятом месяце беременности.

Или то, что однажды ночью, почти год назад, отец взял с собой в ванную комнату свой металлический ящик, и мама, видя это, не пыталась его остановить.

Я не хочу этого знать, но я знаю.

Я вешаю трубку сифона обратно на крючок в гараже и возвращаюсь с садовым шлангом. В умывальнике уже установлен переходник.

Мне кажется, что отец заснул или по крайней мере находится под воздействием наркотиков, которыми напичкан по полной, но внезапно раздаётся его каркающий голос: «Не забудь обработать воду».

Как будто я могу это забыть.

Когда я протираю крышку аквариума и сам аквариум снаружи, открывается дверь гаража. Я ставлю химикаты в шкаф под аквариумом и выключаю свет под крышкой.

— Оставь свет включённым, — говорит тётя Уитни.

Моя ошибка. Отец не любит темноту. Наверное, в темноте кажется, что ты по-настоящему умер. Он перестал спать по ночам несколько лет назад. Вместо этого он вставал, ковырялся до восхода солнца в своём компьютере, а потом ложился в постель, оставляя мои сборы в школу и всё остальное маме. Я включаю свет.

На кухне мама разбирается с промокшими вафлями и грязной посудой в раковине. Она поднимает голову, смотрит на меня, потом трёт предплечьем бровь и тяжело вздыхает:

— Ей-богу, эти дети росли в лесу.

Я улыбаюсь, а мама закрывает воду и вытирает руки. Затем вытаскивает из банки с арахисовым маслом нож и качает головой. Я закручиваю крышку, а она бросает нож в раковину и открывает посудомоечную машину.

— Прости, мам, — говорю я, помогая вытянуть вымытую посуду. — Я бы убрал тут всё, но папа захотел, чтобы я почистил аквариум.

Она останавливается и смотрит на меня какое-то время, а потом ерошит мне волосы.

— Как прошёл твой день? Детям понравилась «ДжинглБеллз»?

Она убирает руку и выглядит немного виноватой, что прикоснулась ко мне. Это отголосок из прошлого, со времён средних классов, когда я требовал не трогать меня. Теперь я жалею об этом.

Детям понравилась «ДжинглБеллз»? Её вопрос заставил меня улыбнуться.

— «ДжинглБеллз» стала полным провалом, — говорю я ей, — но всё остальное в порядке. Я остался после занятий и сдал тест по математическому анализу. Получил сто баллов. Вроде как.

— Вроде как?

— Да. Мне помог мистер МакНелис.

Она улыбается и протягивает мне серебряную корзинку.

— И с каких это пор тебе нужна помощь в математическом анализе?

Я не отвечаю, но чувствую, что, пока раскладываю всё в пластмассовый контейнер в выдвижном ящике, мама наблюдает за мной. Она забирает у меня корзинку и прижимает её к груди.

— Прости, что тебе приходиться проходить через это.

— Мам, всё в порядке. Мне жаль, что эти спиногрызы продолжают разносить наш дом.

Она улыбается:

— Куда ты ходила?

— Сегодня раздавали подаркиновым семьям. Я не планировала участвовать, но им не хватало помощников и раз уж твоя тётя Уитни была здесь... Это моча на полу?

— Яблочный сок, — говорю я, хватая оставленные на столе бумажные полотенца. — Я надеюсь, что это яблочный сок.

Мама вздыхает и трёт глаза.

— Что ещё случилось, пока меня не было?

Тебе лучше не знать.

Позже я затаскиваю в дом сосну и ящик с украшениями. Мы наряжаем дерево, и я ей всё рассказываю.

Я не могу уснуть. Слышу телевизор в комнате родителей, хотя громкость убавлена до минимума. А затем — другой шум, как будто отец ищет что-то наощупь на прикроватной тумбочке. Всё, как всегда. Я не знаю, как маме удаётся поспать.

После последней МРТ отца и дня, когда невролог подтвердил то, что мы все подозревали — рак вышел из под контроля, — прошло два дня. Отец требовал назначить ему дополнительно химиотерапию, облучение, что-нибудь сильное, ну хоть что-нибудь. Врач отказал, и отец рассердился. А когда мама попыталась его успокоить, он переключался на неё. Мама позвонила мне в школу, и мисс Линкольн отпустила меня домой пораньше. Тётя Уитни и тётя Оливия были уже дома — плакали вместе с отцом в его комнате, уверяя, что позаботятся о нём. А мама в это время яростно чистила плинтус на кухне.

Он собирается умереть дома. Именно этого он хочет. Завтра придёт медсестра из хосписа. Тётя Уитни говорит, что они сделают всё возможное, чтобы он не испытывал дискомфорта до самого конца.

Мне интересно, есть ли хосписы для семей.

Прозвучавшее «Чёрт побери!» заставляет моё сердце забиться чаще. Времени два часа ночи. Я тихо лежу в постели, прислушиваюсь и пытаюсь понять, что случилось.

Вопль мамы: «Почему ты меня не разбудил?»

Плач отца: «Прости».

Мама, уже более спокойно: «Оставь. Я сделаю. Я сделаю. Почему ты не попросил помочь?»

Отец говорит что-то бессвязное.

Мама: «Ради Бога! Пожалуйста, просто ляг. Я...»

Отец: «Чёрт, оставь меня в покое!»

Мама не говорит ничего.

Я слышу, как в коридоре открывается дверь в туалет, затем закрывается, на кухне включается кран, потом выключается. Через несколько минут в их комнате уже ревёт пароочиститель. И потом до меня доходит — отец снова опрокинул свою утку.

Когда всё замолкает, я встаю.

— Мам, я вынесу, — говорю, вынося пароочиститель в коридор. — Иди обратно в постель.

Она укладывает шнур питания вокруг крючков и уже готова расплакаться.

— Всё в порядке, сынок. Я уже встала. У тебя завтра школа. Постарайся немного поспать, хорошо?

Я разрешаю маме забрать у меня пароочиститель.

— Прости, — говорю.

Она грустно улыбается и возвращается в комнату.

Обычно я сплю немного, но сплю. Утром я просыпаюсь не от сигнала своего будильника, а от адского звона колокольчика, который тётя Оливия дала отцу, чтобы звать нас, когда ему будет что-то нужно. Несколько недель назад тётя Уитни забрала у отца скутер, а вчера увезла инвалидную коляску в гараж, чтобы он не пытался использовать её самостоятельно. На самом деле мне не понятно, почему они больше не пытаются его защищать? Звук колокольчика уже невозможно игнорировать. Отец пользовался им только пару раз, но мне кажется, что сейчас всё изменилось.

Отец продолжает звонить, и я встаю и бреду в комнату спросить, что ему нужно. В душе слышен звук льющейся воды. Теперь понятно, почему мама не обратила внимание на звук.

У меня под ногами мокрый ковёр, и я вдруг вспоминаю прошлую ночь.

— Пап, что тебе нужно?

Когда он говорит, его лицо искажается:

— Помоги мне с уткой.

По крайней мере он просит. Но я не хочу этого делать. Действительно не хочу.

Он безуспешно пытается выпутаться из простыни и, похоже, ему нужна моя помощь. Здоровой рукой отец хватается за боковой поручень, установленный мамой год назад, но у него не хватает сил подтянуться. Я беру его за локоть другой руки и помогаю сесть. Когда отец усаживается, я спускаю его ноги с кровати. Под простынью он абсолютно голый: у него кожа какого-то странного цвета, вялая и в синяках, нерабочая левая нога в половину тоньше правой и совершенно потеряла форму. Я поддерживаю его, а потом, когда он отпускает поручень и подставляет утку, отвожу глаза. Прежде чем я слышу журчание, проходит несколько мгновений.

Он заканчивает и протягивает мне пластмассовый контейнер. Он держит его за ручку, поэтому я заставляю себя взяться за корпус — утку нужно поменять. Она тёплая на ощупь и от мгновенно нахлынувшего отвращения я покрываюсь мурашками. Отец берёт бумажную салфетку, стирает капли, а потом вручает её мне. Я помогаю ему вернуться в кровать и выбрасывают пенящуюся мочу и салфетку в туалет в ванной комнате, подавляя рвотный позыв.

Я совершенно не гожусь для такого рода близости со своим отцом.

Поэтому, когда через пол часа прямо перед моим выходом из дома мама вручает мне наружный катетер и просит надеть его на сморщенный пенис отца, я просто не могу этого сделать. Похоже, отец посреди ночи сделал жалостливый звонок тёти Уитни и рассказал о случившемся, поэтому, пока я спал, тётя по пути в поликлинику завезла катетер.

— Разве медсестра из хосписа не может это сделать?

— Нет, не может. Она появится здесь только после обеда.

— Мам, пожалуйста, не проси меня делать это, — я протягиваю ей катетер обратно.

Она смотрит на меня со смешанным чувством злости, разочарования и сочувствия, а потом выхватывает у меня из руки пластиковый пакет и открывает его. Трубка и что-то похожее на презерватив с воронкой с одного конца рассыпаются по полу кухни.

— Роберт, я больше не могу, — говорит она сквозь стиснутые зубы. Она футболит катетер босой ногой в столовую, потом в гостиную и потом снова в коридор.

— Мам! — я перехватываю её, поднимаю с пола катетер и скручиваю трубку. Трубка уже точно не стерильная, но, думаю, это уже мало кого беспокоит. Протягиваю всё маме. — Ма, я тоже не могу.

Она утирает глаза краем домашней одежды, и я ненавижу себя за то, что не могу ей помочь. Мама выхватывает у меня из руки катетер и разражается трёхэтажным матом. Я морщусь. Потом она успокаивается и отправляется в свою комнату. Я хватаю рюкзак и сваливаю оттуда к чёртовой бабушке.

Глава 3

Эндрю

В четверг утром на уроке алгебры учебная комната наполняется жалобами и скулежом девятиклассников:

— Чем мы сегодня будем заниматься?

— Может, просто устроим «окно»?

— Не понимаю, зачем нам ходить в школу эти два последних дня, если мы всё равно ничего не делаем.

Боже, ещё два дня, два последних дня. Всего два дня.

И так каждый раз перед длинными каникулами. Мы специально планируем конечные сроки сдачи зачётов и тестов за несколько дней до перерыва или окончания академического периода. Тогда у нас есть пара дней, чтобы шестьдесят девять процентов учеников, которые находятся на грани черты успеваемости, подтянули хвосты, пересдали тесты или сделали всё, что нужно, чтобы преодолеть этот рубеж. Начинать новую тему нет смысла: впереди — двухнедельный перерыв.

И с занудной регулярностью всегда находится нахал, рассуждающий про отмену этих двух последних дней. Я напоминаю очередному наглецу о том, что не важно в какой день мы закончим: перед началом каникул всегда будет два последних дня.

Не думаю, что они на самом деле понимают логику.

В любом случае, самое лучшее, что мы, учителя, можем сделать, так это удерживать детей под контролем до тех пор, пока не распустим их по домам в 14:30 в последний день (на этот раз в пятницу).

— Да-да, — отвечаю я на их ворчание. Когда дети рассаживаются, я включаю проектор и по классу проносится коллективный стон.

— Что? — говорю я, запуская воспроизведение на экране своего планшета. — Этот фильм вам понравится.

Стивен Ньюмен подходит к компьютерному столику впереди и берёт коробку от DVD. «Выстоять и добиться»? — читает он, закатывает глаза и бросает её обратно на столик.

— Почему так цинично, Стивен? Откуда ты знаешь, что фильм тебе не понравиться? Ты его ещё даже не смотрел.

— Я смотрел его в прошлом году на испанском. Отстой.

— Да, мистер МакНелис, — говорит Кристин Марроу. Этому фильму уже сто лет в обед.

— Он выпущен в 1988 году, — говорю в защиту фильма.

— Нас тогда даже на свете не было. Давайте посмотрим Крик 3!

— Нет. Не выносите мне мозг или я за себя не ручаюсь. И, Стивен, не стоит устраиваться. Приятель, ты всё равно не будешь смотреть этот фильм.

Он смотрит на меня в недоумении.

Жестом подзываю его к своему столу. Он презрительно усмехается и в какой-то момент мне кажется, что Стивен откажется, но он, сутулясь, подходит.

В руках у меня его последний тест.

— Вчера ты не сделал по этому заданию работу над ошибками. Насколько я помню, ты в это время решил развлекать Кристин. Даже несмотря на твоё увлекательное представление, ей удалось поработать над своими ошибками.

— И что? Я не хотел их исправлять.

— Ты не хочешь исправлять свои ошибки. Девять недель ты валяешь дурака. Вот потому-то твои показатели в этом семестре хуже некуда. Твой выбор, конечно, но в таком случае, после каникул ты не сможешь участвовать в соревнованиях по лёгкой атлетике.

Я разжимаю пальцы и лист с тестом свободно падает на стол, а потом начинаю внимательно изучать таблицу посещаемости на компьютере.

Через секунду Стивен хватает бланк и отправляется в коридор, шагая прямо через детей, устроившихся на полу, нарочно задевая их ногами — в ответ ему летит многоголосое «Эй!».

— Дай знать, если тебе понадобиться помощь, — говорю ему вдогонку. И не могу сдержать улыбку. Боже, храни тренеров и их стратегии!

Открываю письмо от Джен: «Показываешь фильм?»

«Выстоять и добиться», — отвечаю. — «Что у тебя?»

«Так это ты его взял? Я смогла достать только «Шрек 3». О, я уверена, что он очень тесно связан с нашими математическими законами».

«Вообще-то, да. Математическая логика в предложениях. Пиноккио и Прекрасный Принц. Держись!» (прим.пер.: слово «предложения» в данном случае относится к логике предикатов).

Через несколько минут Джен отправляет мне на почту сцену из фильма, где Прекрасный Принц принуждает Пиноккио сказать, где находится Шрек, и Пиноккио выдаёт очередь из риторической абракадабры: «Я, возможно, в какой-то степени определенно не отрицаю возможность того, что, ни в коем случае, при любой доли сомнения...».

В ответ я отправляю ей смайлик и хихикаю. Теперь, прочитав, я вспомнил это предложение. С напрягом, но признаю, что был неправ.

«Это твой ученик сидит в коридоре?» — пишет она. — «Он заглядывает в окно двери моего класса ичто-то проговаривает одними губами одной из моих девочек».

Я вздыхаю: «Сейчас его заберу».

Переступаю через детей, открываю дверь и ловлю Стивена на месте преступления:

— Стивен, ёпрст, что ты делаешь? Ты уже закончил работу над ошибками?

— Я как раз этим и занимаюсь.

— А выглядит так, будто ты занимаешься совсем другим. Посмотри в окно снова. Ну же, давай!

Он смотрит с подозрением, но делает, как говорю.

— Видишь мисс Уент за столом? Если от неё или ещё от кого-нибудь в этом здании придёт письмо о том, что твоя голова вместо того, чтобы склониться над тестом, появилась в другом месте, то весь оставшийся день ты проведёшь, сидя рядом со мной. На день, мой друг, ты станешь любимчиком учителя. Только я и ты, — я улыбаюсь ему своей самой лучезарной улыбкой.

По-видимому, мысль быть со мной рядом кажется ему такой унизительной, что он садится попой прямо на пол и заканчивает работу над ошибками.

Я поздравляю себя с победой ещё в одном раунде.

***

Скулёж продолжается и весь четвёртый урок. Какое облегчение дожить до пятого урока и встретить детей из класса математического анализа, но самое большее удовольствие — увидеть на шестом уроке класс углублённого изучения матанализа.

И особенно приятно видеть, что Роберт сегодня больше похож на себя обычного. Входя в класс, он мне застенчиво улыбается, и я улыбаюсь ему в ответ.

Роберт

Я практически жду, что мистер МакНелис в последние два дня перед рождественскими каникулами покажет нам «Выстоять и добиться». Этот фильм — правдивая история о том, как учитель из Калифорнии берёт ватагу латиноамериканских детей-двоечников в средней школе с таким же низким уровнем успеваемости и делает из них суперзвёзд матанализа. Я видел этот фильм уже четыре раза: дважды в восьмом классе (на уроках испанского языка первого уровня и алгебры), один раз в девятом классе (испанский второго уровня) и ещё раз в десятом классе (с испытательной группой, когда была неделя государственных экзаменов). На самом деле, это отличный фильм для урока математического анализа, потому что, там идёт речь о математическом анализе, или, как говорит Лу ДаймондФиллипс в фильме, «МАТ-ана-лизе». Но никакого фильма не будет. Вместо него учитель раздаёт нам листы с математическими головоломками.

Одни головоломки достаточно сложные, и они отвлекают меня от мыслей о приближающихся длинных рождественских каникул. Другие — простые, как эта:

Учитель пишет на доске римскую цифру IX и просит учеников сделать из неё шестёрку, не отрывая маркера и добавив только одну линию.

Я копирую IX, а затем добавляю впереди букву S: SIX (ШЕСТЬ).

Следующий вопрос о спичках:

Шестнадцать спичек выложены в фигуру из пяти квадратов, как показано ниже. Уменьшите количество квадратов до четырёх, переместив только две спички. Нельзя убирать спички или оставлять стороны открытыми.

Какое-то время я изучаю фигуру, затем поднимаю глаза и вижу, что мистер МакНелис вернулся к своему столу. Он откинулся на спинку стула, закинул ноги на стол, скрестив лодыжки, и смотрит в телефон. Мой взгляд скользит по серым вельветовым брюкам к его стопам. На ногах у него мокасины — двухцветная коричнево-серая кожаная обувь с резиновой подошвой и покрытым узкими прорезями верхом. Пытаюсь угадать её размер, но учитель поднимает глаза и ловит мой взгляд.

Я быстро возвращаюсь к головоломке, продолжая думать о том, что мне нравится в мистере МакНелисе ещё, кроме обуви.

Во-первых, он в классе ругается. Ненастоящими ругательствами — нельзя ругаться в средней школе, если хочешь сохранить работу. Вместо них он говорит что-то типа «Что ты, ё-пэ-рэ-сэ-тэ, делаешь?» Или «Сук…сумасшедший сын. Просто, сядь». Если кто-то жуёт жвачку, то он скажет что-то типа «Убери жвачку или я дам пинка тебя, а потом твоей собаке». И если вы будете выносить ему мозг, то он за себя не ручается. Он может быть чудным, но нам с ним весело.

И он — ботан-математик на всю голову. Для учителей — пятница обычно день неформальной одежды3. И по пятницам он всегда носит какую-то смешную футболку на математическую тему. У него их с десяток, а то и больше. Прошлую пятницу была чёрная футболка с надписью:

π

ИРРАЦИОНАЛЬНО,

ЗАТО ГАРМОНИЧНО

Есть ещё кое-что: он — гей. Он думает, что мы не знаем. Но мы знаем. И это не потому, что он с иголочки одевается. Нет. Хотя и выглядит в этих вельветовых брюках очень сексуально. И не потому, что у него всегда чистые и аккуратно подстриженные ногти. Это факт, но причина не в этом. И не потому, что по классу он идёт плавной, скользящей походкой. Нет.

Это потому, что в Твиттере он подписан на AfterElton. Даже не представляете, что могут раскопать девчонки при определённой заинтересованности. А когда речь заходит о мистере МакНелисе, некоторые из них проявляют даже чрезмерный интерес.

Девочки думают, что смогут его изменить. Я знаю, что не смогут.

На ум неожиданно приходит решение головоломки. Карандашом стираю, а потом повторно рисую две спички. Потом ещё раз обвожу новые квадраты жирной линией.

Мистер МакНелис поднимается и идёт сбоку вглубь класса. Он разрешает нам работать в парах и небольших группах, но сегодня я решил поработать в одиночку. Есть что-то эдакое в том, чтобы быть в этой комнате с ним. Так я чувствую себя хорошо, нормально, значимо. Но это не говорит о том, что я хочу работать с кем-то из одноклассников. Не на этой неделе. Он останавливается возле маленькой группы в задней части класса — двух девочек и парня в толстовке, и заглядывает им через плечо.

— Есть дни, которые можно исключить? — спрашивает он.

Они смотрят на вопрос и затем одна девочка со словами «Матерь Божья!» выдаёт ответ. Он улыбается и говорит им продолжать.

Пробегаю страницу глазами и нахожу этот вопрос. Он на логику. Задумываюсь о том, что мистер МакНелис только что сказал группе, и приступаю к поиску своего способа решения этой задачи.

Я пишу пояснение и чувствую, как его рука сжимает моё плечо. Поднимаю глаза, и он подмигивает. Что-то внутри меня щёлкает.

***

В пятницу учитель раздаёт полоски бумаги и ещё один комплект головоломок. На его футболке сегодня написано:

ПЛАЧЕШЬ?

НИКАКИХ СЛЁЗ НА УРОКЕ МАТЕМАТИКИ!

Но мне хочется плакать.

В отличии от своих одноклассников я боюсь звонка в 14:30. Я не хочу провести две недели, дежуря у кровати умирающего. Я не хочу открывать подарки под большой благородной пихтой высотой два с половиной метра —тётя Уитни притащила её к нам вчера. Как я ненавижу это дерево!

«Благородная» — это просто апгрейд. Как блестящие новые бусы, ангелы и снежинки.

Сосна, которую мы с мамой двое суток назад битый час украшали всякой всячиной, собранной со всех рождественских праздников, вернулась в гараж и теперь лежит на бетоне, позвякивая скромными украшениями.

Благородная пихта такая высокая, что курьеру, чтобы её установить, пришлось укоротить верхушку на несколько сантиметров. Прошлым вечером тётя Уитни привезла отца в гостиную, и они украшали новую ёлку вместе с тётей Оливией и всеми двоюродными братьями и сёстрами. Постоянно толкуя о красоте ангелов, мои тёти предались воспоминаниям и рассказали детям о том, как им было весело, когда они маленькими наряжали рождественские ёлки. Так и представляю себе: Оливия и Уитни (на шесть и восемь лет старше моего отца) носят своего маленького братишку на руках, одевают в пижаму с оленями, учат чревоугодничать на Рождество в семье Уэстфоллов.

Мама и я наблюдали за этим молча из кухни, где готовили очередной сборный ужин для всей оравы.

Когда они ушли, мама исчезла в гараже, а секундой позже оттуда донёсся дикий крик. Я был уверен, что её загнала в угол пробравшаяся незамеченной чудовищная крыса или бешенный енот. Я рысью помчался в гараж, но прежде, чем успел прийти на помощь, мама спокойно вышла и закрыла за собой дверь.

— Что? — спросила она меня. И всё. Просто «Что?».

Я выбираю полоску бумаги и читаю первый вопрос.

Сделайте ленту Мёбиуса.

Переворачиваю один конец бумаги и скрепляю его с другим концом липкой лентой из дозатора — мистер МакНелис расставил их вместе с ножницами по всему классу.

Вопрос:

Что произойдёт, если разрезать ленту в центре по всей длине?

Даже не пытаюсь отвечать, и просто разрезаю ленту. Получается одна лента бумаги, но длиннее в два раза.

Откидываю её в сторону и смотрю, что дальше.

Сделайте ещё одну ленту Мёбиуса.

Готово.

Вопрос:

Что произойдёт, если разрезать всю ленту вдоль, на треть отступив от края?

Ответ:

Да мне по фиг.

Беру ножницы и делаю разрез. В руках остаются два соединённых вместе кольца.

Обычно я бы постарался понять, как одно кольцо превратилось в два, но сегодня все мои мысли только о двух кольцах. Вставляю пальцы внутрь каждого кольца и развожу их в разные стороны. Интересно, сколько потребуется усилий, чтобы порвать одно из колец? Нажимаю сильнее.

Оказывается, немного.

Эндрю

Я наблюдаю за Робертом с задней части класса. Он играл со второй лентой Мёбиуса, а теперь занят двумя соединёнными кольцами. Этот фокус отлично подходит для вечеринок и всё ещё приводит меня в восторг, хотя я и понимаю принцип, лежащий в его основе.

Меня расстроило, что Роберт вчера решил работать в одиночку, но, думаю, я его понимаю. Он хотя бы занимался. Я даже несколько раз замечал, как он наблюдал за мной на уроке. Его внимание мне кажется необычным, оно смущает меня и немного льстит.

Я уже привык, что на меня засматриваются девочки, ведь, в конце концов, я всего лишь на шесть-семь лет старше выпускников и девять-десять лет — девятиклассников. Да и учителя-мужчины моего возраста, скажу я вам, само по себе необычное явление в средней школе.

Думаю, девочки получают от меня то, чего хотят от мальчиков-одноклассников, которые ещё не понимают, чего хотят от них девочки — внимание. Так просто! Вот только моё внимание — это часть работы. И если девочки воспринимает его как-то по-другому, если им это помогает чувствовать себя чуточку увереннее, тогда пусть так и будет.

Я уже не говорю о том, что они тратят свои силы не на того человека.

Сегодня Роберт выглядит расстроенным, менее активным, даже злым. Он работает, но его мысли, кажется, в миллионе световых лет отсюда. Я бы с радостью встретился с ним взглядом и подбадривающе улыбнулся, просто, чтобы он знал, что я понимаю.

Но он не смотрит. Он разводит пальцы в стороны и большее кольцо рвётся.

Обвожу взглядом комнату. Некоторые дети только приступили к фокусу со скрепкой: из полоски бумаги делается зигзаг, и потом эта форма фиксируется двумя скрепками. Если резко потянуть бумагу за оба конца, то скрепки соединяться. Ещё один крутой трюк для вечеринок. Замечаю, что Роберт пропустил эту головоломку, как будто знает, что получится, и перешёл сразу к лабиринту.

В следующее мгновение совершенно неожиданно появляется мысль: «Интересно, а Роберт и Хор-хе спят друг с другом?»

Пытаюсь отогнать эту неуместную мысль, но она въедается намертво, как надпись несмываемым маркером.

Звучит звонок. Роберт остается в классе, выравнивает парты, оставленные другими детьми, как попало, и собирает с пола клочки бумаги. Это необычно.

Когда в классе никого кроме нас не остаётся, я задаю вопрос, который задавал два дня подряд:

— Как ты? Держишься?

Он комкает бумагу в шар и бросает его в мусорное ведро рядом с моим столом. Шар ударяется об ободок и падает на пол. Я поднимаю его и бросаю в ведро.

— Вы знали, что некоторые рождественские ёлки — настоящее зло? — спрашивает он.

— Нет, не знал.

Он какое-то время кусает нижнюю губу, а затем говорит:

— Есть такие.

Роберт забирает свои вещи и выходит из класса, а я в этот момент удивлённо думаю: «Что за чуть он несёт?»

***

Седьмой урок — урок алгебры. Дети смотрят вторую часть фильма «Выстоять и добиться». Приходит письмо от Дженнифер: «Идёшь вечером на репетицию хора?»

За одну неделю — три приглашения на свидание. Новый рекорд. Репетиция хора на самом деле никакая не репетиция, и тем более не хора. Это условный знак пойти выпить пива и съесть крылышек с чипсами на летней площадке под открытым небом «У Баббы», где с одной стороны располагается бар, а с другой — сцена. Между баром и сценой находится где-то половина столов, вторая половина стоит в кирпичном дворике под навесной металлической крышей. Сюда по пятницам приходят расслабиться учителя, администраторы и другие сотрудники школы, особенно после недели тестов или прямо перед началом каникул, или же в последний день занятий. Я был там раз или два.

Опасное место. Когда учителя пьют, то начинают вести себя, мягко говоря, непрофессионально: раскрываются чужие секреты, формируются нездоровые союзы, а сплетни плодятся в прямой зависимости от выпитого пива.

Я быстро понял, что походы туда нужно ограничить. Но впереди рождественские каникулы, и Кики я заберу только утром, так что... ёпрст, отвечаю утвердительно.

В 14:15 звенит последний звонок, дети срываются и бегут к двери. Все вещи я сложил ещё во время просмотра фильма, так что уйду быстро. Когда выключаю компьютер, в дверной проём просовывается голова Роберта.

— Эй, — говорит он, — желаю приятного Рождества.

Я хочу сказать «Тебе тоже», но это как-то неправильно. Вместо этого я подталкиваю ногой стул к столу и говорю:

— Входи. Давай поговорим минутку.

Он немного отодвигает стул и садится, а рюкзак опускает просто на пол.

— Впереди тяжёлые каникулы? — говорю.

— Да. Не могу сказать, что прям жажду вернуться домой. Может, мне с вами потусоваться следующие две недели?

Я улыбаюсь, и он улыбается в ответ.

— Роберт, всё будет хорошо. Я знаю, что это трудно, но... — я запинаюсь и пожимаю плечами.

— У вас есть карандаш и бумага?

— Хм, конечно.

Роюсь в ящике стола, нахожу бумагу для заметок и протягиваю ему. Он берёт с моего стола карандаш, аккуратно записывает номер телефона и протягивает мне. Потом говорит совершенно неожиданно:

— Это мой мобильный. Можете позвонить, если захотите.

Он встаёт. Я тоже встаю.

— Роберт... — я не знаю, что сказать, я просто знаю, что учителя не звонят ученикам. Не такие учителя, как я. — Я не смогу позвонить тебе. Прости, — и протягиваю записку обратно.

— Мистер Горман звонит мне всё время, — говорит он. — В этом нет ничего особенного.

Внутри что-то болезненно кольнуло. Подозреваю, что это ревность. Глупо, ей-богу. Мистер Горман — руководитель оркестра. Его отношения с детьми находятся совершенно на другом уровне. Они проводят вместе много часов на тренировочном поле. Я знаю, что мистер Горман даже лично ездит на микроавтобусе по районам и штату, чтобы проводить конкурсы сольных исполнителей и ансамблей в Остине, Далласе или Сан-Антонио. Но всё же, я уверен, что он звонит только по делам оркестра.

— Прости, — говорю снова.

Он забирает записку и засовывает её в карман. И снова кусает нижнюю губу, точно также, как и когда говорил о рождественской ёлке, а я ничего так и не понял. И, мне кажется, что он смущён.

— Всё в порядке, — говорит он мягко, потом поворачивается и уходит.

Чёрт!

Если бы кто-нибудь меня спросил, каково это быть учителем в старших классах средней школы, то я бы ответил, что это как стоять одной ногой на банановой кожуре. Всегда есть вероятность, что ты или поскользнёшься..., или толкнёшь кого-то. И быть мастером в этом деле значит знать, где иногда необходимо провести черту между учеником и учителем, черту, которая отличает наставника от друга. Черту, которая показывает: «Я могу сделать для тебя всё только до этой черты, и не больше». С первого дня моего учительствования я очерчивал эту границу не раз. И многократно сдвигал её в ту или иную сторону.

Но эта черта не сдвигается: учителя не звонят ученикам, чтобы поболтать. Они просто не звонят.

Но я не могу отделаться от чувства, что обрываю с ним связь, и он падает вниз, может быть, в первый, может, во второй, а, может, и в третий раз. Я просто не знаю. Я только видел, что после моего «Не могу», на его лице появилось выражение, как будто надежды больше нет, или что ему очень больно.

Быстро царапаю свой номер на другой записке и догоняю его в коридоре.

Он смотрит на свои кроссовки, и я знаю — знаю, — что поступаю правильно!

— Слушай, я не могу звонить тебе, — говорю ему, — но, если ты захочешь поговорить со мной или просто выпустить пар, позвони, хорошо? — и вручаю ему записку.

Он смотрит какое-то время на номер, а потом его глаза встречаются с моими.

— Спасибо, мистер Мак.

Роберт

Я сохраняю номер мистера Мака в мобильном и иду по парковке. Не знаю, почему он решил дать мне свой номер. Не знаю, буду ли звонить ему. Но, несмотря ни на что, мне хорошо.

Подходя к машине, вижу, что рядом с ней стоит, опираясь, Ник. Засовываю мобильный в карман.

— Чего так долго? — говорит он и быстро обнимает меня, оставляя между нами такое расстояние, что может проехать школьный автобус. — Я тебя уже давно жду.

Видно, меня простили за отсутствие ясновидения.

— Я думал, у тебя сегодня планы, — говорю, кидая рюкзак на переднее сиденье.

— Так и есть, но я хотел сначала ненадолго увидеться с моим парнем.

Моим парнем? Хм. Ник говорит о всех друзьях, как о своей собственности. Мой парень, мои девочки. Сегодня вечером он тусуется со своими девочками. Все они — чирлидерши. Меня не пригласили. Думаю, они будут заниматься чисто девчачьими делами: раскрашивать лица и ногти да болтать о парнях.

Ник для них, как маленький талисман. Думаю, это унизительно, но он так не считает.

Последняя часть — «болтать о парнях» — меня немного бесит. По-видимому, наличие бойфренда и страдания по горячим парням не являются для Ника взаимоисключающими вещами. Иногда я удивляюсь, что я в нём нашёл? Он милый, весёлый, умный. Всё верно. И он — гей. Это большой плюс. Но, кроме этого, у нас мало общего.

Он никогда не был у меня дома. «Я не навещаю больных», — заявил он мне однажды. Но когда три дня назад я сообщил ему, что мой отец при смерти, он прям весь расчувствовался, разрыдался и вёл себя так, будто только что машина переехала его любимую черепашку.

Ник любит драмы.

— Смотри, я кое-что сделал для твоего отца, — говорит он, вытягивает что-то из рюкзака и вручает мне. Книга. Порезанная книга со склеенными вместе страницами. Большая часть обложки и хорошая часть страниц вырезаны, обрамляя последнюю страницу, окрашенную белым. Через краску нечётко проступают слова. Некоторые слова не попали под белый слой — слово тут, слово там — и Ник обвёл их чёрными чернилами. Прохожусь глазами по странице: тебя любят. Сбоку он дорисовал розовую маргаритку с желтым центром и зелёным стеблем между слов. Переворачиваю книгу. На обратной стороне красными чернилами написано: В+ (прим. пер: расшифровывается как Bepositive и означает «Сохраняй положительный настрой, будь уверенным, не сомневайся!»).

— Как думаешь, ему понравится? — взволнованно спрашивает Ник.

Твоя поделка в стиле В+?

— Да.

— Вот и хорошо! — он целует меня в щёку. — Мне пора идти, — бросает уже на ходу. — Не могу заставлять моих девочек ждать. — А потом добавляет, как будто мысль пришла к нему только что. — Хочешь завтра потусить? Мне больше нечем заняться.

Он не ждёт ответа.

Останавливаю машину возле ящика для мусора и швыряю туда книгу.

Эндрю

— Одно пиво, — говорю я Джен.

Она смотрит на меня и закидывает в рот кукурузные чипсы.

— Дрю, ты всегда был таким нудным?

— Я не нудный. Я, просто, не дурак, — говорю в свою защиту. — Это место кишит сплетнями. А я не хочу становиться предметом для них.

— Да ну, перестань. Нас на четыре месяца заперли с подростками, в которых бушуют гормоны. Теперь наша очередь отрываться.

Я смеюсь:

— Прости, подруга. Но сегодня вечером у меня отрыва не будет.

— Никакого веселья с тобой, — она немного придвигает ко мне свой стул, затем собирает длинные светлые волосы и, закручивая, спускает локоны на одно плечо. Подозреваю, что, по её мнению, так она выглядит привлекательной.

Я решаю сменить тему.

— Так что ты будешь делать с романом, когда закончишь?

— Я вступила в Американскую ассоциацию писателей любовных романов. Сто десять баксов, представляешь? Но у них есть особая группа для писателей эротики — PassionateInk. И я думаю..., возможно, моя соседка по комнате была права. Она оплатила свою учебу в колледже благодаря «грязным» романам. И я могу писать эротику. У меня был секс.

Я стараюсь не слишком широко улыбаться, когда Джен разражается длинной и энергичной тирадой о планах публикаций, литературных псевдонимах и горячих сценах из своих будущих романов. Играет громкая музыка — думаю, это Journey, — и за ударными я пропускаю некоторые слова.

Обнаруживаю, что снова думаю о Роберте. Позвонит ли он? И почему я? Может, он дает свой номер всем учителям. Не знаю. И не собираюсь спрашивать. Но не могу перестать об этом думать. И ещё не могу отделаться от чувства, что я кажусь ученикам по сравнению с другими учителями более доступным, и Роберт это просто почуял.

— Гордыня до добра не доведёт, — говорит Джен.

Большую часть её болтовни я пропустил мимо ушей, но это короткое заявление привлекает моё внимание. Я смотрю на неё, а она кивает в сторону идущего к нашему столику Филипа.

— Похоже, он думает, что у него всё под контролем, — говорит она ехидно и широко улыбается подходящему Филипу. Мне хотелось бы его предупредить, но, видно, уже поздно.

— Привет! Вы двое, что будете делать на праздники? — спрашивает он, выдвигает стул, и садится напротив.

— Просто буду с семьей, — живо отвечает Джен. — Уверена, твои дети несказанно счастливы, что смогут побыть со своим папочкой две недели подряд.

Он улыбается:

— На самом деле, Диана уже приготовила мне список из серии «Милый, сделай, пожалуйста» километровой длины. Для меня эти праздники будут рабочими. А что у тебя, Дрю?

— Я собираюсь в Оклахому увидеться с...

— Эй, а Лиз здесь? — перебивает Джен. — Я хотела спросить у неё про поездку в Мексику.

Похоже, Филип чувствует себя некомфортно. Он оглядывается по сторонам.

— Не знаю. Я её еще не видел, — потом поднимается и говорит, что подойдёт к нам позже.

— Ах ты, бесстыжая, — говорю я Джен.

— Он это заслужил. У него дома — четыре детёныша.

— Он — хороший парень.

— Он — придурок, — ухмыляется Джен и осушает кружку. — Пойду возьму ещё пива.

Глава 4

Роберт

Проснувшись в субботу утром, я обнаруживаю на кухне тётю Уитни, внимательно осматривающую пустые шкафы и ящики. Всё содержимое из них она вытащила и сложила горками на столах. Похоже, она хозяйничает здесь уже какое-то время: старая бумага отовсюду куда-то исчезла, а каждая полка и ящик теперь застелены каким-то зелёным губчатым материалом, точно пригнанным по размеру.

Я, конечно, не знаю наверняка, но думаю, что мама вряд ли бы просила новоявленную Марту Стюарт4 переставлять на кухне всё, добиваясь максимальной эффективности. Если позже мама не сможет найти консервный нож, то сильно разозлиться.

Беру стакан и наливаю себе молока. Спрашиваю:

— Где мама?

— Ушла выполнить кой-какие поручения. Я предложила ей отправить тебя, но она запретила мне тебя будить. Она зачастую похожа на того, кто хочет, но не может сбежать из этого дома.

Да, ну! Правда? И с чего бы это?

— Хочешь есть? Я сделала на завтрак твоему отцу буррито, — она вздыхает. — Но он к нему едва притронулся. Ещё осталось несколько яиц и бекон. Хочешь, приготовлю?

Я бурчу «Нет, спасибо», но кусок бекона всё же беру.

— Думаю, твой папа сейчас спит. — Она наклоняется, оценивает нижний шкафчик, потом достаёт большую кастрюлю и ставит её внутрь на полку. — Похоже, он снова не спал всю ночь. Ты же знаешь, он не любит быть один.

Он был не один. Мама была там, в кровати, рядом с ним. И снова это пренебрежение, ещё один крошечный выпад в сторону мамы — плохая мать, плохая жена. Они её ненавидят... За то, что забеременела в колледже, за то, что бросила учёбу, за то, что вышла за отца замуж, за то, что вытеснила их из жизни отца, и вообще за то, что она существует. Мама никогда не заслужит носить имя Уэстфолл. Я знаю это, и мама тоже это знает.

Тётя Уитни выпрямляется и прислоняется к столешнице. Какое-то время она меня рассматривает, а потом медленно качает головой:

— Ты выглядишь точно, как отец в твоём возрасте. Ты должен им гордиться, Роберт. Он очень смелый человек.

Мне хочется прокричать ей в ответ: «Как? Скажите мне, как заболевание раком может делать человека смелым, хорошим или благородным?!» Но я молчу.

Тётя Уитни вздыхает.

— Он был бы таким хорошим врачом, — и её голос застревает где-то в горле.

На секунду кажется, что она о чём-то глубоко задумывается, но вдруг снова оживает. Она изучает поцарапанную антипригарную сковороду, которую держит в руках.

— Боже, некоторая кухонная посуда просто позорище. Не понимаю, почему твоя мать не купит что-то хорошее из Calphalon. — Она запихивает сковороду в стоящий в углу мусорный мешок с другими забракованными предметами.

Эндрю

— А вот и моя девочка!

Подхватываю Кики и кружу. От восторга она визжит и шлёпает меня по лицу, как одну из своих кукол.

Майя улыбается и целует меня в щёку:

— Какие у вас на сегодня планы?

Я смотрю на Кики:

— Хочешь увидеть Санту?

— Ха-ха-ха!

Майя смеётся:

— Удачи тебе с этим. Сдаётся мне, что у тебя не получиться удержать её возле доброго старого эльфа. Но если получится, то сделай фотографии.

— Кики, ты слышишь? — говорю я ей, — мамочка хочет, чтобы ты сфотографировалась с Сантой. Мы же не разочаруем мамочку, верно?

Через входную дверь проходит кот моей дочери, и Кики начинает извиваться, чтобы её поставили на место и дали его погладить. Я аккуратно ставлю её на ноги.

— Так, ты проведёшь день с Дагом?

— Сейчас он играет в гольф. Может, позже.

— Гольф? Ого... Прям как из высших слоёв среднего класса.

— Брось. Не все могут быть такими, как ты. И, по крайней мере, он хочет быть со мной.

Оп-па. Но это же Майя. Она никогда не умела расставаться. Предполагалось, что на этой встрече мы по-дружески передадим нашего ребёнка из рук в руки, но она стала для нас ещё одним неловким моментом.

— Майя, он — хороший парень. Не знаю, почему вы ещё не оформили свои отношения официально. Дай бедному парня передохнуть.

— Это ты сейчас пытаешься отмазаться от выплат алиментов на ребёнка?

По крайней мере она ещё шутит. Воспринимаю это, как признак прогресса. Знаю, что для неё было тяжело перейти от лучшего друга к любовнику на одну ночь, затем к супружеской паре, а потом к вот таким отношениям.

Кики уже набросилась на взрослого кота, который, кажется, смирился со своей участью.

— С тобой всё в порядке? — спрашивает Майя.

— Да. Всё хорошо.

— Мне не нравится, что ты одинок.

— Спасибо, но я все дни напролёт провожу в классе, таком маленьком, что там невозможно плюнуть и не попасть в подростка.

— Фу.

Смеюсь.

— Поверь, после целого дня в школе мне больше всего на свете хочется побыть одному, — говорю это и отвожу взгляд. — Я завезу Кики утром, — освобождаю кота и подхватываю малышку.

— Ты собираешься к родителям? — спрашивает Майя.

Кики тычет мне пальцем в нос и хихикает.

— Да. Мне бы хотелось также захватить с собой и Кики, но, может быть, на Пасху.

— Конечно, — говорит она.

Сейчас у нас с Майей хорошие отношения, но ранее у нас тоже были свои взлёты и падения. Хотя мы оба согласны, что все наши заведомо плохие решения стоили того, чтобы появилась Кики. (Это я считаю их плохими, но не уверен, что Майя думает также).

Кики очень похожа на свою мать: яркая загорелая кожа, густые чёрные волосы и огромные, широко расставленные глаза. Я люблю её больше всех на свете. Майя об этом знает. Мы оба участвуем в жизни Кики, возможно, не в одинаковой степени, но в нашем соглашении достаточно ходов, так что я не чувствую себя обделённым.

У моих родителей чуть не остановилось сердце, когда я сделал публичное заявление о своей сексуальной ориентации. Они обсудили со мной то, что и так уже знали, но, думаю, это был просто обман, поспособствовавший пройти нам тот неловкий этап нашей жизни. Потому что, хотя сексуальная ориентация и является частью самоидентификации, вопрос, связанный с половыми взаимоотношениями, никто не отменял. Если я гей и мне интересно, что творится у парней между ног, то моим родителям, хотят они того или нет, пришлось посмотреть правде в глаза.

Так что не удивительно, что они были шокированы и более чем озадачены, узнав про беременность Майи. Когда я объявил о нашем браке, родители пригласили меня на серьёзный разговор на тему «Не делай хреновей то, что уже и так плохо».

Я терпеливо выслушал их доводы, даже обдумал некоторые, но в итоге сделал так, как считал правильным: я женился на Майе. Мы спали вместе только тот один раз. В этом плане мы даже не притворялись настоящими мужей и женой. Мы были друзьями и родителями, для меня, по крайней мере. Не знаю, почему я посчитал, что для нас этого будет достаточно.

Торговый центр оказался заполнен разношерстной толпой. Кики наотрез отказывается даже близко подходить к «человеку в красном костюме». Не хочу её травмировать и заставлять садиться к нему, но опускаюсь на колено проверить, что это не кратковременный приступ трусости. В конце концов, два года ребёнку бывает в жизни только раз.

— Он мне не нравится, — заявляет Кики, выпячивая нижнюю губу. Потом засовывает себе в рот большой палец, и я мягко его вытаскиваю.

— Но он — Санта. Как в кино, помнишь? И Санта хороший. Разве ты не хочешь рассказать ему о кукле, которую хочешь в подарок на Рождество? Тогда его эльфы точно не ошибутся и подарят тебе одну. Ещё ему можно рассказать, что тебе очень нравится Рудольф5 и его красный нос. Уверен, он будет рад это услышать.

— Учитель, здравствуйте!

Я поднимаю глаза и вижу одного из своих учеников-девятиклассников. Он держится за руку с незнакомой девочкой и постоянно дёргает головой, отбрасывая в сторону длинную чёлку в стиле раннего Джастина Бибера.

Пытаюсь вспомнить его имя, но это тяжело мне даётся: мы виделись с ним постоянно в другой обстановке. А потом вспоминаю: второй урок алгебры, задний ряд, место в углу.

— Привет, Алекс. Шопинг перед Рождеством?

— Не-а, просто тусуемся.

— Тогда, развлекайтесь! — «И подстригись», — думаю я. Они идут дальше, а я поворачиваюсь к Кики. Она выглядит мрачно и, кажется, немного сонно. — Хочешь, плюшевого медведя?

Магазин Build-A-Bear6 — это какое-то сумасшествие. Впереди нас — стайка девочек 9-12 лет, празднующих день рождения. Так что нам требуется время, чтобы добраться до места назначения. Вместо плюшевого медведя Кики выбирает далматинца и одевает мягкую игрушку в маленькое летнее платьице, украшенное всякими финтифлюшками, не обращая внимание на то, что на улице зима. Возле столика с говорящими игрушками дочь выбирает маленькую коробочку с песней «Кто выпустил собак?» и заливается смехом каждый раз, слыша гав, гав, гав-гав. Закончив, мы распечатываем свидетельство о рождении и направляемся к стойке оплатить покупки. Я выдохся.

— Мистер МакНелис!

— Ким! Не знал, что ты здесь работаешь. — Ким я узнаю сразу. Она — серьёзная ученица, как и Роберт. Кстати, учится в том же классе. Но она отличается особой педантичностью. Раньше мне было интересно, знает ли она, как точно соответствует распространённому стереотипу — азиатка, вежливая и умная девочка. Даже очки на ней в серьёзной тёмной оправе кричат об её амбциозности. Но она работает, и, должен признать, что девушка более гармонична, чем я думал. Как по мне, так она отлично подходит на роль студента, произносящего прощальную речь во время выпуска или, по крайней мере, приветственную речь в начале учебного года.

Я усаживаю Кики на стойку и представляю её.

— Это твоя собачка? — спрашивает Ким Кики, перемещая собаку по стойке так, что юбка одетого на собаку платья с шелестом поднимается и опускается. Кики смеётся и прижимает собаку к себе. — Такая милашка, — говорит Ким, затем обращается ко мне, — она тоже такая милая.

— Спасибо, я тоже так думаю.

Я вытаскиваю бумажник, а Ким собирает переносной домик для игрушечной собаки, которую кстати теперь зовут Спот.

— Я не знала, что вы женаты, — говорит Ким, подвигая ко мне на подпись квитанцию по кредитной карте.

— Разведён.

Возвращаю ей квитанцию и вижу её широко распахнутые глаза:

— О!

Потом она лучезарно улыбается мне, слишком широко, и просит Кики хорошо заботиться о собачке. Мы уходим, и я не могу отделаться от мысли, что что-то упустил.

Роберт

Думаю, я бы согласился поужинать с Ганнибалом Лектером7, если бы это дало мне возможность уйти из дома хотя бы на пару часов.

Занятия в школе закончились и торговый центр теперь переполнен покупателями подарков на Рождество. Если и есть хоть одна вещь, которая нравится Нику, так это большая аудитория.

Мы сливаемся с толпой, он снимает тяжёлые солнцезащитные очки и цепляет их за V-образный вырез своего свитера.

— Я хочу подобрать себе какие-нибудь ботинки, — говорит он, хватая меня за руку.

Его ладонь в моей кажется чужой, и я начинаю подозревать, что это игра на публику. Мы идём и Ник выпячивает грудь вперёд. Меня это раздражает. Он похож на петуха. Сплошное притворство. Как будто он заявляет: «Я — гей. Попробуй зацепить меня!». Но если вдруг кто-то поведётся на его представление, то Ник тут же с визгом маленькой девочки спрячется у меня за спиной и тогда мне придётся защищать его честь. Надеюсь, такой момент никогда не настанет, потому что я не уверен, что захочу это делать.

Мимо нас проходит одинокий парень в безрукавке — его руки густо покрытыми татуировками. Ник смотрит на него оценивающе, затем поворачивается и идёт в обратном направлении.

— Ух ты! Ты видел эти бицепсы? Чёрт, мне бы его, хотя бы кусочек, — он преувеличенно дрожит.

Правда? Серьёзно?!

— Хм, — говорит Ник, хватая меня за руку и резко останавливая. — Давай зайдём в HotTopic8. Хочу посмотреть вязаную шапочку. Думаю, мне будет в ней хорошо.

Правильно. Готов поспорить на деньги, что тот парень в безрукавке в декабре только что зашёл в HotTopic. И понимаю, что меня это не волнует.

— Ты иди, — говорю ему, — а я схожу куплю нам газировку. Я приду туда через несколько минут.

— Никакой газировки. Она плохо влияет на кожу. Возьми воду и проверь, чтобы это была не просто очищенная вода из-под крана.

Я возвращаюсь на эскалаторе на первый этаж. В главном проходе, прямо под HotTopic стоит киоск GreatAmericanCookies9. Нику я возьму его воду, а себе — газировку.

В очереди я вижу Минди, как и Люк тамбурмажора, только второго, и самую маленькую девушку среди моих знакомых, и Анну, старшую тубистку. Я становлюсь за ними в очередь, а они, увидев меня, крепко обнимают. Мы — оркестр. Мы — одна семья.

— Ник тоже с тобой? — спрашивает Минди.

— Он наверху.

— Я сожалею о твоём отце, — говорит Анна, берёт мою ладонь и сжимает.

Не знаю, как реагировать на жалость в её глазах. В лучшем случае, она неуместна, в худшем — нежелательна. Я грустно ей улыбаюсь и бормочу слова благодарности. Анна отпускает мою ладонь и, когда я начинаю сосредоточенно рассматривать толпу, огибающую киоск, продолжает беседовать с Минди.

Напротив нас, возле Build-A-Bear, собирается группа девочек — у каждой в руках картонный домик для плюшевого медведя, — пока одна из мам пересчитывает их по головам.

Только когда эта стайка уходит в ресторанный дворик, я замечаю его, стоящего возле стойки и удерживающего на бедре маленькую девочку. Он улыбается продавцу, девушке из моего маткласса, потом подписывает протянутую квитанцию.

Я чувствую, как моё сердце забилось чаще.

— И что ты собираешься делать на каникулах? Роберт?

— А? — Я с большой неохотой перевожу взгляд на Минди. — А, мы просто останемся дома.

Кажется, она понимает нелепость своего вопроса и замолкает.

Я бросаю взгляд обратно в сторону Build-A-Bear как раз в момент, когда мистер МакНелис, держа в руках обоих, — и дочь, и дом для медведя, — выходит из магазина и присоединяется к толпе. Я наблюдаю, как он уходит.

Вернувшись наверх, я сажусь на скамейку возле HotTopic и жду Ника. Раздумываю, может, отправить мистеру Маку сообщение? Просто написать «Привет! Видел вас в торговом центре». Но ничего такого не делаю. Прошло пятнадцать минут, выпито полбутылки газировки, а я все ещё жду Ника. Захожу в магазин, но его там нет.

Ты где?

JambaJuice.

Он сидит за столом с тремя чирлидершами. Их имена я точно знаю, но я настолько рассержен на Ника, что не могу их вспомнить.

— Вот твоя вода, — говорю, с грохотом ставя бутылку на стол.

Одна из девушек хихикает. Ник поворачивается и сердито смотрит на бутылку газированной воды у меня в руке.

— Я ухожу, — поворачиваюсь и выбрасываю бутылку в мусорную корзину, затем направляюсь к ближайшему выходу. Мне так это осточертело. Ник догоняет меня уже в дверях.

— Подожди, Роберт, погоди, говорю, — произносит он, хватая меня за руку. — Ты можешь подождать? О, Боже. Помнишь, что я тебя сюда привёз?

— И что? Я пойду пешком. Тут всего-то восемь километров. Уверен, что выживу, — разворачиваюсь уйти, но он сжимает руку сильнее.

— Почему ты себя так ведёшь? Ты расстроен из-за отца, я понимаю, но не нужно срываться на мне.

— Я расстроен не из-за отца. Это из-за тебя..., и твоей дурацкой бутылки воды..., и твоего парня в безрукавке в декабре..., и твоих девочек.

— Ты сейчас просто драматизируешь.

Утверждение совершенно абсурдно, и я начинаю смеяться.

— И о чём ты? Парень... в безрукавке... в декабре? Это ты о том парне, что проходил мимо нас наверху? О, Боже. Я просто смотрел. Иногда ты такой ревнивый.

Смех застревает у меня где-то в горле.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — говорю я и высвобождаю руку.

Но он цепляется за меня снова, теперь уже двумя руками.

— Хорошо. Извини! Вернись. Я куплю тебе другую бутылку газировки, и, если хочешь, крендель. — Он надувает губы и гладит ладонью мою руку вверх-вниз, как делал это, когда мы только начали встречаться и когда он хотел пойти туда, куда мне не хотелось идти, или чтобы я одел то, что мне не нравилось. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не дёрнуться от отвращения.

— Ты — мой парень. Весь остаток дня мы проведём вместе, хорошо? Только ты и я. И никого больше. Мы сходим в книжный магазин, и ты посмотришь всё, что захочешь. Я даже куплю тебе книгу на Рождество.

— Мне не нужна книга. Мне не нужен подарок.

— Ну, тогда мы просто полистаем книги... вдвоём.

Позже я подумал, что лучше бы он меня отпустил.

Эндрю

Мы добираемся до дома и не понятно, кто из нас больше хочет спать — Кики или я. Включаю «Король Лев» и сворачиваюсь с Кики калачиком на диване. На лицо ей падает прядь тёмных волос. Убираю волосы пальцами, и Кики сильнее прижимает к себе собаку. Я засыпаю с мыслью, что попал в рай, ну или в место, максимально к нему приближённое, куда я вообще в состоянии попасть. Эта мысль оставляет в моём сердце налёт грусти.

Глава 5

Роберт

Для отца это Рождество последнее. В этом-то и проблема. Вот почему тётя Уитни устроила всё это: куча подарков, свежие гирлянды вокруг перил лестницы и дверных проёмов, праздничная музыка во всём доме, зелёные свечи, огонь в камине и игрушечный Санта, покачивающийся в кресле рядом. И пироги. Много пирогов.

Сегодняшний день — день возврата в детство отца, ежегодный ритуал, от которого он не захотел отказываться даже несмотря на то, что в этот день мы с мамой чувствуем себя неловко и напряжённо.

Всё же, должен признать, что выглядит всё очень симпатично и в доме приятно пахнет.

Но никто не подумал помочь нам перевезти отца. Он перемещается сложно и с трудом. Переход с кровати в инвалидную коляску дался тяжело. Ещё тяжелее было вывезти его вместе с кислородным баллонном через входную дверь и пересадить через порог. Я собирал в спальне таблетки отца, когда услышал крик мамы: «Я делаю всё возможное».

Когда я вернулся в гостиную, мама, раскрасневшаяся и готовая разрыдаться, наклонила коляску назад и всеми силами пыталась толкнуть её через порог двери. Тётя Уитни всегда перекатывала коляску через порог, повернувшись спиной вперёд. Думаю, что маме нужно действовать именно таким образом.

Чёрт.

— Мам, погоди, — подбежал я к ней. — Будь осторожна или он упадёт на бетон. Тут ступенька высотой сантиметров семь.

Она жёстко глянула на меня в духе «Не испытывай моё терпение».

Я оттянул инвалидную коляску назад так, чтобы та прошла через дверной проём, потом взялся за раму впереди и поднял. Вместе мы переместили коляску с отцом через ступеньку на тротуар без приключений. Когда колёса коснулись земли, отец поморщился, но ничего не сказал. По-моему, очень разумно.

У тёти Уитни мы сделали то же самое, только в обратном порядке.

— Вы пришли! — восклицает Оливия при нашем появлении на пороге гостиной. Она сидит на полу и наблюдает за детьми, обыскивающими все подарки в попытке найти коробки со своими именами. Она подскакивает и помогает нам усадить отца с коляски на диван рядом с бабушкой. Я обнимаю бабушку. В ответ та едва меня касается.

Бабушка, с дорогой укладкой, строгая вдова-южанка известного врача и тихая глава семейства Уэстфолл, всё ещё живёт в Луизиане. Все эти годы она была со мной добра, но на расстоянии. Она относится ко мне, как к одному из благотворительных учреждений, куда она жертвует свои средства. Мне иногда становится интересно, изменится ли это после смерти отца, будет ли она воспринимать меня последним звеном, связывающим её с ушедшим сыном. И знает ли она, что в этом случае она опоздала на восемнадцать лет.

— Детям сильно не терпится открыть подарки, — говорит тётя Оливия. — Но я им сказала, что мы сначала дождёмся вашего прихода. — Она зовёт тётю Уитни и моих дядей.

Этой части Рождества — обмена подарками — я боюсь каждый год. Несколько лет назад мама решительно воспротивилась обмениваться подарками с дальними родственниками. Это было просто слишком: покупки, расходы. Она попросила их не покупать нам подарки. Сначала я на неё за это обиделся: почему они не должны нам ничего дарить? Они могут себе это позволить.

Но теперь я думаю совсем иначе.

Мы сидим, ощущая неловкость, и притворяемся, что нам весело наблюдать, как облачённые в пижаму родственники разворачивают подарки. Маму бесит, что нам приходится проходить через это из года в год, но всё остаётся по-прежнему. Тётя Уитни не разрешает открывать подарки до тех пор, пока все не соберутся вместе. А отец не позволяет чему-либо или кому-либо — ни своей жене, ни своему ребёнку, — нарушить эту традицию детства. Сколько я себя помню, они ругались по этому поводу. И всегда побеждал отец.

Тётя Оливия вручает маме небольшой конверт с красным бантиком, мама поджимает губы и на лице у неё появляется напряжённое выражение: они снова отказались относится к её пожеланию с уважением. Мама открывает конверт. Внутри — стодолларовый подарочный купон в магазин Chico’s10. Она никогда не ходила в этот магазин, теперь, по-видимому, должна. Купон подписан обеими моими тётями и бабушкой.

Мне вручают аптечку и два билета на концерт IronMaiden в «Павильоне». На самом деле я не в восторге от хеви-метал, но мне нравится концерты под открытым небом и, по крайне мере, это не The BeachBoys, Chicago или Джимми Баффет. Это что-то типа места встречи. Мне нравятся оба подарка, но они ни в какое сравнение не идут с подаренной мамой сегодня утром автомагнитолой. Я должен установить её сам, и я ничего не имею против. Я благодарю всех и не смотрю на маму.

Отец свои подарки не открывает. Они сложены вокруг него на диване. Тётя Уитни сидит перед отцом на полу, открывает подарок за подарком и радостно восклицает каждый раз, как будто отцу два годика.

— О, смотри, браслет со святыми. Какой красивый. — Она трогает каждый квадратик, называет изображённого на нём святого и его предназначение. Чувствую, как мама неестественно улыбается в другой части комнаты. Когда тётя Уитни заканчивает перечислять всех святых, она говорит отцу:

— Вот, давай оденем тебе на руку.

Следующий подарок.

— Смотри, что мама тебе подарила. Этот плед такой тёплый, — она набрасывает плед на колени отца.

Бабушка подсовывает края пледа ему под ноги.

— Тебе всегда нравились совы, — говорит она задумчиво, — даже когда ты был маленьким.

Мне тяжело представить своего отца маленьким мальчиком, а бабушку — любящей матерью.

Потом появляется кепка университета Луизианы, и тётя Уитни надевает её отцу на голову. Одна сторона лица у отца почти не работает, и когда он кривится в слабой улыбке, то это выглядит отвратительно. Сегодня его медлительность увеличилась в разы и перешла почти в ступор. И я не знаю, то ли это от рака, то ли от морфина. Возможно, и то, и другое.

Не могу на это больше смотреть. Отправляюсь в комнату отдыха, где двоюродные братья и сёстры играют в видеоигру RockBand. Усаживаюсь на дальнем диване позади кресел и достаю мобильный телефон.

— Пишешь своему бойфренду? — спрашивает Фрэнни, понимающе улыбаясь. Она думает, что быть геем очень романтично.

— Да, — говорю я.

Эндрю

Первое сообщение приходит во время рождественского ужина. Нас всего трое — мама, папа и я, поэтому мы обходимся без церемоний. Мы едим перед телевизором, поставив тарелки на колени, и делаем, как обычно на каждое Рождество, — смотрим фильм «Эта замечательная жизнь».

Я выуживаю телефон из кармана как раз в момент, когда Джеймс Стюарт в метель врезается на машине в дерево. Номер мне не знаком. Но сообщение читаю.

Привет!

Хм. Набираю в ответ. Кто это?

Роберт.

Тихо улыбаюсь. Я удивлён, но совру, если скажу, что я не рад.

Роберт! С Рождеством, мой друг!

И вам весёлого Рождества.

Ты застал меня как раз за поеданием индейки и просмотром фильма.

Ой, простите. Что за фильм?

«Эта прекрасная жизнь». У вас уже был рождественский ужин?

Как раз собираемся. Никогда не видел этот фильм. Хороший?

Первые 20 раз — да. Теперь он стал чем-то вроде привычки.

— Это Майя? — спрашивает мама.

— Нет. Это мой ученик. — Она не отвечает, и я поднимаю на неё взгляд. — Его отец умирает от рака. Думаю, вся эта ситуация для него немного болезненна. Бедный парень.

— Мальчик? — спрашивает она.

Замечаю в её голосе какой-то намёк, возможно, небольшое неодобрение, но списываю это на игру моего воображения.

— Да. Из выпускников. Он один из класса по углублённому матанализу.

Опускаю мобильный обратно в карман и вгрызаюсь в начинку индейки, не обращая внимание на вибрацию.

Вы сегодня со своей семьёй?

Да. В Оклахоме.

Оклахоме? Серьёзно? Машиной или самолётом?

Машиной.

Там холодно?

Так холодно, что снеговик перед домом просит меня впустить его внутрь.

Так холодно, что Санта вынужден заводить Рудольфа с толчка?

Так холодно, что, когда я надел пальто вынести мусор, мусор отказался выходить.

Так холодно, что местный эксгибиционист описывает женщинам всё на словах?

Я громко смеюсь. Я гуляю с Шепом вместо отца. На самом деле на улице не так уж и холодно, так что я почти уверен, что эксгибиционисты продолжают своё рисковое дело. Мне нравится гулять по старому району, где я вырос. Дома кажутся меньше, а деревья больше. И так я снова чувствую себя ребёнком.

Разминаю пальцы. Много времени прошло с тех пор, как я подолгу беседовал, используя клавиатуру на телефоне. А Роберт умеет быстро работать пальцами. С другой стороны, мне для набора текста всегда требовалось немного больше времени.

Пока я печатаю следующий ответ, старый спрингер-спаниель терпеливо ждёт.

Ха-ха-ха. Так, что Санта подарил тебе на Рождество?

Пауза затягивается, и мне начинает казаться, что ему стало скучно, или же что я написал что-то не то.

И тут приходит сообщение.

Что вам нравится в AfterElton? Статьи, да? Ха-ха.

Сначала я ничего не понимаю, а потом до меня доходит. Мой аккаунт в Твиттере. Чёрт! Но мне немного льстит то, что он искал обо мне информацию.

Статьи. Точно!

Мой ответ звучит уклончиво, но это правда. В конце концов AfterElton — это не онлайн-версия Плейбоя для геев. Этот ресурс больше похож на сайт, посвящённый поп-культуре, но статьи, колонки и другие публикации имеют явный гомосексуальный уклон. У сайта нет ничего общего с Элтоном Джоном, но имя музыканта, который публично признался в своей нетрадиционной ориентации, стало вехой в истории геев.

Меня не удивляет, что Роберт знает про AfterElton. Меня удивляет то, что он знает обо мне.

Но больше беспокоит то, что он уклонился от ответа на мой вопрос.

«У вас есть братья и сёстры?», — пишет он.

Не-а. Только я. На каникулах ты будешь с Ником?

А. Вы знаете про Ника. Не уверен. Возможно. Какие два перемноженных числа дают в итоге 1 000 000, но не содержат ни одного нуля?

Математические игры. Оборачиваю поводок Шепа вокруг запястья и делаю небольшие расчёты на калькуляторе в телефоне. 64 × 15625

Блестяще.

Как будто я этого не знаю!

У Шепа получается очень долгая прогулка. Возвращаюсь с ним в тепло дома как-то неохотно.

— Мы с твоим отцом собираемся поехать посмотреть на гирлянды, — говорит мама, когда я отцепляю от ошейника Шепа поводок. — Хочешь с нами?

— Ничего, если вы поедите без меня?

— Только если ты пообещаешь вытянуть из духовки фруктовый пирог, когда он будет готов.

— Яблочный?

— Конечно.

— Ух ты, мам, а ты умеешь вести переговоры.

Она смеётся и шлёпает меня по заднице.

Яблочный пирог, да? Звучит вкусно.

Вкуснее, если есть его с ванильным мороженым. Какой твой любимый десерт?

Фруктовый пирог с ванильным мороженым.

Я удивлён: он что, флиртует со мной?

Обманщик. Ты уже дома?

Только что пришёл. Ещё одно Рождество кануло в Лету.

Меня беспокоит цинизм, проступающий в его тоне время от времени. Приходится постоянно напоминать себе, что сейчас у него трудные времена.

Хочешь об этом поговорить?

Да. Нет. У меня слишком болят пальцы, чтобы «говорить» об этом прямо сейчас.

Улыбаюсь. У меня тоже болят пальцы. Сейчас я в своей комнате, где я вырос, в окружении всех реликвий из моего подросткового мира. Укладываю в изголовье подушки и откидываюсь на них. Уже поздно, но я надеялся, что Роберт захочет пооткровенничать, и решил оставаться на связи. Но не успеваю ответить, как от него приходит ещё сообщение.

Так хочется спать. Слишком много триптофана11.

Иди спать, друг мой. Спокойной ночи.

Кладу телефон на прикроватную тумбочку и устраиваюсь поудобнее. На секунду задумываюсь о Кики и мне становится интересно, каким было её лицо, когда она увидела этим утром под ёлкой кучу игрушек. Как бы мне хотелось быть там. Я звонил ей, но она была слишком взволнована, чтобы говорить по телефону. Знаю, что Майя сделала много фото и видео. Она уже прислала мне парочку. Очень хочется увидеть остальные.

Ловлю себя на мысли о том, каким было Рождество у Роберта. Судя по сказанному, этот день был тяжёлым. И снова сердце защемило. Он замечательный парень. Симпатичный парень. И тут я понимаю, что думаю о Роберте так, как не должен: о светлых волосах, которые немного топорщатся впереди, о коротком деревянном украшении в виде колье, которое появляется иногда у него на шее, и о манере носить джинсы так, что задний шов всегда измят.

Я стараюсь вытолкнуть эти образы из головы. Даже если он запал на меня, я не имею права делать то же самое. И всё же, если честно: при чтении его сообщений я чувствовал лёгкую эйфорию.

Глава 6

Эндрю

Просыпаюсь утром от короткой, но обременяющей серии сообщений.

Ты заставляешь меня снова слушать музыку.Как мне остаться с тобой наедине?

Ещё сообщения. Закрываю это и читаю два следующих. То же самое.

Роберт. Это как-то неудобно.

Ха-ха. Доброе утро, мистер Мак. Это просто слова из песен. Я составляю плейлисты в своем iPod. Вам же нравится музыка, верно?

Внимательно просматриваю сообщения и вижу, что так оно и есть. Слова из песен. Некоторые я не узнаю, но большинство мне знакомы. АдамЛамберт. Heart. The All-American Rejects. Чувствуюсебяидиотом.

Как сегодня твой отец?

Думаю, в порядке. Пришла медсестра из хосписа. Кажется, она помогает ему принять душ.

А ты?

Я пока могу принимать душ сам.

Ты знаешь, о чём я.

Я в порядке.

Роберт

На следующий день приезжает Ник. Я как раз устанавливаю в машину новую стереомагнитолу и, мне кажется, что, если бы я его не заметил, то он бы не остановился. Свой винтажный «Мустанг» Ник паркует на улице и неторопливой походкой идёт по подъездной дорожке.

— Пытаешься тюнинговать свою старушку? — говорит он, смотря на меня поверх солнечных очков.

Вот тебе и добренький Ник. Моя кожа начинает покалывать от раздражения. Я втискиваюсь между рулевым колесом и передним сиденьем. Отклоняю голову назад в свободную полость, стараясь не запутать и не зацепить провода сзади.

Установить магнитолу оказалось настоящим геморроем. Инструкция как будто было написана обезьянами. Мне приходилось каждый раз, как что-то было неясно, возвращаться к себе в комнату и искать на YouTube видео с пояснениями. По-моему, люди, сконструировавшие эту чёртову штуку, должны были написать инструкцию предельно ясно. Я обливаюсь потом, несмотря на всего четыре градуса на улице.

Случайно прокалываю острым металлическим краем большой палец на руке. Из раны стекает бусинка крови. Чтобы остановить её, засовываю палец в рот.

Ник болтает о новой электронной книге Kindle, о джинсах Rude, которые он собирается купить в HotTopic на наличные, подаренные на Рождество (джинсы он называет сексуальными и умопомрачительными) и о новом парне в солярии. Его непрерывный монолог раздражает, но мне наконец-то удаётся соединить все проводаправильно и установить магнитолу обратно на место. Теперь нужно всё привинтить, переподключить аккумуляторную батарею и запустить.

— У твоего отца будут пышные похороны? — ни с того ни с сего говорит Ник. — Я читал, что в Новом Орлеане после похорон иногда идут по улице и играют «Когда святые маршируют». Думаю, что это было бы реально круто. Он же из Луизианы. И знаешь, это было бы так печально. Только подумаю об этом, так сразу хочется рыдать.

Я молчу.

— Я не приду. Ты же знаешь, да?

Я презрительно хмыкаю, пытаюсь подобрать правильный угол, чтобы закрутить первый винт, и снова удивляюсь, что я нашёл в этом красавчике.

— Он ещё даже не умер, — сообщаю ему мрачно.

— Ты в курсе, что ты немного растолстел? — выдаёт он, не моргнув и глазом. — Тебе нужно бросать пить газировку и есть картофель-фри.

Я тяну край рубашки вниз:

— Я не растолстел.

— Угу, растолстел. Правда, совсем немного. В талии. И тебе нужно серьёзно подумать о загаре. У тебя живот белый, как зефир.

На секунду мне становится интересно, есть ли во мне что-то, что Нику нравится. Я уже готов втыкнуть конец отвёртки прямо в его модные дизайнерские очки, когда он заявляет:

— О Боже! Я чуть не забыл. Не поверишь, кого я тут недавно видел!

— Кого? — спрашиваю я, не обращая внимание, что его слова накладываются на ощущение знания ответа на собственный вопрос.

— Твоего учителя по матанализу. Мистера МакНелиса. Чёрт, а он секси. Я бы не отказался попробовать его на вкус.

«Смешно, — думаю я, — ты даже не можешь думать о французском поцелуе». Стараюсь держать руку ровно, хотя большой палец дрожит, и закручиваю винт.

Бормочу что-то о том, что не стоит верить всему, что слышишь, и переподключаю аккумуляторную батарею. Завожу машину, и новая магнитола разражается громким звуком. Уменьшаю громкость, потом выключаю зажигание и закрываю капот.

Из ниоткуда появляется небольшой черно-белый бостонтерьер, который, энергично виляя хвостом, обнюхивает ноги Ника. Ник со словами «Иди отсюда!» отталкивает его коленом, и тощий пёс отступает немного назад. Потом приближается к Нику снова, уже с большей осторожностью. В этот раз Ник щёлкает его сильно по носу, и дворняга начинает скулить.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю сердито.

— Своими слюнями он замазывает мне все джинсы.

Я сгибаюсь и иду по подъездной дорожке, стараясь приманить пса, но тот поджал хвост и теперь держится настороженно. Через тусклую короткую шерсть проступают рёбра.

— Иди сюда, малыш. Я тебя не обижу.

— У него, наверное, бешенство, — говорит Ник.

— У него нет бешенства. Он, похоже, потерялся. — Я выпрямляюсь и делаю шаг в направлении пса. Но тот ещё больше поджимает хвост и уносится прочь.

— Вот противный пёс, — говорит Ник, затем скрещивает лодыжки и начинает внимательно изучать свою обувь.

— Мне пора возвращаться в дом, — говорю я, закрывая дверь машины. — Нужно помочь отцу принять душ.

Это ложь, но Ника как ветром сдуло.

Эндрю

В конце дня накопилось столько сообщений, что ящик входящих заполнился и мне пришлось его почистить. Просматриваю старые сообщения, многие удаляю, но оставляю сообщения от Роберта. И притворяюсь, что не знаю почему.

На следующее утро получаю следующую очередь сообщений. Ещё тексты из песен. Все песни знакомы, но на этот раз они более мрачные.

Учитель, здравствуйте! Что мне нужно выучить?Не нужно боятся смерти. Парни не плачут.

Ого! Как называется этот плейлист?

Вечеринка жалости. Скажите, на пути домой вы же проезжаете через Хантсвилл?

Совершенно верно.

Можно я встречу вас там? Возле университета Хьюстона? Хочу осмотреть кампус. Он, конечно, не суперпрестижный, но так я смогу быстро приехать, если понадоблюсь позже маме, ну, вы знаете.

Ого! Не ожидал. Я собираюсь выехать где-то через час. Но тогда в Хантсвилле я буду примерно в десять вечера. Поздновато для экскурсии по кампусу, даже если бы эта идея мне нравилась.

Не знаю, Роберт. Это не очень хорошая идея.

Почему? Я бы поехал с мамой, но, кажется, сейчас не очень подходящее время.

Я отвечаю не сразу.

Мистер Мак, мне нужно уехать отсюда ненадолго. Серьёзно. Вы же там преподаете, верно? Вы могли бы помочь мне осмотреться. Если не можете, то я поеду сам. Не такая уж и большая проблема.

А что Ник?

Он ни за что на свете не согласится поехать в кампус университета.

И почему я не удивлён?

Твои родители с этим согласны?

Мама — полностью. Не думаю, что отца сейчас вообще что-то заботит.

Вопреки здравому смыслу я собираюсь встретится с Робертом на следующий день в два часа дня. Ничего ему не говорю, но в этот день я, как и планировал, возвращаюсь домой и сплю в своей собственной постели.

Роберт

На Рождество отец выглядел совсем плохо. Оказывается, это было началом: его состояние резко ухудшилось — рак стал быстро поражать весь мозг. Отец может пока говорить, но это даётся ему со всё большим трудом, и тётя Уитни предупреждает нас, что скоро он не сможет делать даже этого. Отец ослаб и смущён, но этим вечером у него неожиданно на несколько часов сохраняется ясное сознание.

— Я позвала отца Винсента, — заявляет тётя Уитни серьёзным тоном.

Мама вытаскивает из духовки рыбные палочки. К тёте Уитни она стоит спиной, но её молчание красноречивее всяких слов.

— Знаешь, Кэтрин, я знаю, что ты не веришь в Бога, и это очень печально. Но мой брат верит. Ему нужно исповедаться в последний раз и получить прощение.

Это ещё мягко сказано!

Тётя Уитни пронзает меня взглядом. Неужели я сказал это вслух? Но тут она быстро, на одном дыхании называет пару вещей, которые я должен найти.

Собрав все нужные ей вещи — распятие, пузырёк со святой водой, купленной для отца несколько лет назад, — приношу всё в спальню. Тётя Уитни вытирает в комнате пыль и приводит всё в порядок. На высоком комоде горят три свечи. Паззл на карточном столике у изножья кровати покрыт белой скатертью. И окна открыты. Я задаюсь вопросом: это она проветривает комнату для Бога или же это священник не должен вдыхать запах смерти?

По прибытию отец Винсент выпроваживает нас из комнаты. Исповедь, как и ожидалось, не занимает много времени. Интересно, какое вечное наказание предусмотрено для тех, кто не признался в своих грехах перед Господом на смертном одре. Нас приглашают обратно быть свидетелями причащения, помазания и последнего благословения. Отец Винсент говорит напоследок: «Да снизойдёт на тебя благословение Всемогущего Господа нашего. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Да снизойдёт на тебя и останется с тобой во веки веков».

Произнося «Аминь», мои тёти заливаются слезами (только этим словом можно описать то, что они сейчас делают).

Мама и я стоим немного в стороне и выглядим совершенно чужими на этом небольшом обряде. Предполагается, что священник подготовит отца для прохода через врата смерти и к вечной жизни. Я не должен так думать, но я бы обошёлся без всех этих фокусов-покусов, просто вытолкнул бы отца в этот проход и закрыл бы за ним ворота.

После ухода священнослужителя тётя Уитни вытаскивает отца из постели и помогает ему перебраться в кресло, которое она перетащила в спальню из гостиной. Тётя Оливия приносит тарелку домашнего куриного супа на подносе и ставит его отцу на колени. Ему с трудом удаётся управлять ложкой и мне кажется, что это последний раз, когда отец ест самостоятельно. Я был готов куда-нибудь сбежать, но тётя Уитни поручает мне, пока отец ест, поменять простыни на кровати.

И именно в этот момент мама начинает действовать. Я не виню её. Отец умрёт, а нам нужно жить дальше. И, кроме того, мама очень практична. Просто потому, что она должна быть такой. Её несложные вопросы звучат очень мягко:

— Уэсли, мне нужно знать, где твоё завещание? Где твои полисы страхования жизни? Пароли?

— Не сейчас, — говорит тётя Уитни, видя, что отец начинает волноваться.

Мама не обращает на неё внимание и продолжает настаивать. Я резко встряхиваю чистую простынь и укладываю её поверх матраса. Отец дёргается, и я вижу, как поднос и тарелка с грохотом летят на пол, а лапша и кусочки курицы разлетаются по всему ковру. И прежде, чем кто-либо успевает среагировать, отец выбрасывает вперёд здоровую руку со сжатым кулаком и скидывает со стоящего рядом стола лампу. Тётя Уитни старается его успокоить, но он хрипит и рычит, как будто совсем лишился дара речи. Он пытается выбраться из кресла.

Мама смотрит на него пристальным холодным взглядом и выходит из комнаты. Через несколько минут тётя Уитни догоняет её на кухне.

— Да что с тобой не так? Мой брат умирает. А ты ведёшь себя, как самая безразличная и эгоистичная в мире сука!

Мама пристально смотрит на неё, потом хватает ключи со стола и захлопывает за собой дверь.

Тётя Уитни поворачивается ко мне:

— Ты тоже сбежишь?

Глава

 

7

Эндрю

На следующий день после обеда я возвращаюсь в Хантсвилл и паркуюсь на главной стоянке прямо напротив крыльца, соединяющего здания факультетов английского языка и изобразительных искусств. На улице хорошо — прохладно, но солнце светит ярко, и я, прислонившиськ машине, откидываю голову назад, и наслаждаюсь солнечными лучами.

Через пятнадцать минут рядом со мной появляется Роберт и мне приходится щуриться. Он приехал на последней модели «Камри» и, сдаётся мне, что в этой машине больше воздушных подушек, чем в детском букете из шариков.

— Хорошая машина, — говорю выходящему из автомобиля Роберту.

— Спасибо. Подарок от бабушки на день рождения. Незабываемые шестнадцать лет.

Я улыбаюсь и киваю:

— Так... где ты сейчас?

Он улыбается мне виновато:

— У Ника.

— А ты не боишься, что он позвонит тебе домой?

— Ник обычно не звонит мне домой. Вы же подъехали давно, верно?

Я чувствую, как мои щёки заливает румянец:

— Пошли. Давай осмотримся.

В кампусе Хьюстона я ориентируюсь очень плохо. Осенью и весной я обычно преподаю выпускникам онлайн (хотя этой весной я и не взял «часы», всё же собираюсь участвовать в программе профподготовки для администраторов). И, во время занятий с выпускниками летом, я паркуюсь возле учебного корпуса, иду в класс, а через час или два возвращаюсь прямиком обратно к машине. Мне пришлось воспользоваться картой кампуса, чтобы найти легкодоступное место для встречи. Поэтому территорию мы исследуем вместе.

Кампус, большей частью, пустует. По пути из одного конца в другой мы встретили, может, двух-трех человек. Кампус университета ничем не отличается от студенческих городков, в которых я бывал раньше: старые здания, новые здания, мемориальные скверы тут и там, студенческий центр, многоэтажные общежития. Единственное, чем он отличается, так это разве что холмами, поэтому к моменту, когда мы возвращается к фонтану в центре кампуса, мышцы у меня на ногах уже ноют.

С севера дует лёгкий ветерок и нам приходится стоять с наветренной стороны, чтобы не попасть под брызги из фонтана. Покрытое плиткой дно усеяно блестящими монетами.

Роберт выуживает из кармана несколько пенни и передаёт одну монету мне. Он пожимает плечами и улыбается:

— Загадайте желание.

— Хорошо.

Закрываю глаза, загадываю желание, а потом бросаю монетку в воду. Он смеётся и делает то же самое.

— И что ты загадал? — спрашиваю.

— Не скажу, иначе оно не сбудется.

Я смеюсь и поворачиваюсь уходить.

— Я загадал, чтобы, когда я вернусь домой, мой отец уже умер.

Услышав это, я останавливаюсь. В ярком солнечном свете ищу его глаза.

— Какого ёпрст, да? — говорит он и улыбается, но улыбка выглядит натянуто.

— Да. Какого ёпрст? Ты же не серьёзно? — говорю я, но подозреваю, что всё как раз наоборот.

Он пожимает плечами.

— Я не могу врать. — Он легко поддевает носком кроссовка камни вокруг фонтана, потом кривиться, и я вижу, что его глаза начинают блестеть. — Знаете, я просто хочу, чтобы всё закончилось. Люди, постоянно торчащие в нашем доме, запах, чувство обиды. Вчера приходил священник и дал отцу последнее напутствие.

Мы садимся рядом с фонтаном на скамейку. Работая с детьми, я усвоил одно правило: если они изъявили желание говорить, закрой рот и молчи. Поворачиваюсь на скамейке так, чтобы видеть его, и подпираю голову кулаком. Он наблюдает, как в облако брызг от фонтана приземляется пересмешник, встряхивает крылышками, а потом улетает.

— Я понимаю, что он — мой отец и всё такое, — говорит наконец Роберт, — но у меня такое чувство, как будто он высасывает из комнаты воздух. Как будто Земля остановилась и сможет крутиться дальше, только когда отец уйдёт. — Он обхватывает себя руками, как будто ему холодно, и рассказывает мне о курином супе.

— Знаете, мне хотелось бы содрать с его лица кислородную трубку, накрыть его подушкой и держать. Возможно, вы думаете, что он волнуется, чтобы со мной всё было хорошо, что все дела улажены и что нам после его смерти не придётся разбираться с проблемами. Но реально его волнует только он сам. Как будто я вообще не имею значения. И они говорят о нём, как о герое. Я совсем ничего не понимаю. И я не могу смириться с тем, что они считают мою маму плохим человеком. Она не такая.

Я опускаю ладонь ему на затылок. Он замолкает, как будто сегодня не в силах больше откровенничать.

— Ты голоден? — спрашиваю его через какое-то время. — Я знаю тут одно местечко. Отличная мексиканская кухня. Я плачу!

Роберт

Мы оставляем мою машину на парковке, и он отвозит меня в кафе «Чёртик из табакерки», расположенное ниже по улице в нескольких кварталах. Я впервые за весь день от души посмеялся.

Мы садимся за столик возле окна и заказываем тако12, луковые колечки и напитки.

— Итак, — говорю я, разворачивая обёртку и вытягивая из неё немного тако, — почему вам нравится быть учителем?

— Хм. Сложный вопрос. Уж точно не зарплата. И точно не обожание подростков. А если так: свободное лето, пицца или сэндвичи с курицей пять дней в неделю, тридцать шесть недель в году?

— Ну, по крайней мере, честно. — Он улыбается, и я чувствую, как внутри всё становится мягким и вязким. — Но вы не покупаете обеды в школе, — напоминаю ему.

— Да. А откуда ты знаешь?

— Возле вашего стола на полу каждый день стоит пятилитровый кулер13.

— Пятилитровый? Тебе не кажется, что это звучит как-то слишком дотошно?

Я растерянно пожимаю плечами.

— Настоящий вопрос вот в чём, — верчу колечко лука на пальце, — что в нём?

— Настоящий вопрос?

— У нас есть кой-какие соображения по этому поводу.

— О том, что в моём кулере? Ты серьёзно? Так что говорит народ?

— Голоса народа разделились почти поровну между арахисовым маслом с желе и чем-то вроде тофу. Я считаю, что вы больше похожи на парня, который любит арахисовое масло и желе.

— Джиф14. И джем, а не желе. Арахисовое масло на один кусок пшеничного хлеба и джем — на другой. Употреблять вместе.

— И кто тут у нас дотошный, мистер Мак?

Он широко улыбается:

— Хочу попросить тебя об одолжении. Ты можешь перестать называть меня мистером Маком? Звучит так, как будто ты разговариваешь с моим дедушкой. И, кстати, моя фамилия Мик-Нелис, а не Мак-Нелис, как Мик-Дональдс.

— Мик-Дональдс — это неправильно.

— Конечно, правильно. Именно так нужно произносить М-К.

— Ну да? Тогда почему же они подают Биг Маки вместо Биг Миков?

Он смотрит на меня какое-то время и потом смеётся:

— Ладно, ты меня поймал. Тогда как на счёт того, чтобы закрыть вопрос и называть меня Эндрю?

Эндрю?

— А что случилось с Дрю? М-м, так указано на школьном веб-сайте.

— Хорошо, тогда называй меня Дрю.

— Нет. Я буду называть вас Эндрю.

Катаю имя на языке, но оно кажется немного чужим, в хорошем смысле — к нему нужно просто привыкнуть.

— Ты серьёзно думаешь поступать в университет Хьюстона? — спрашивает он меня.

— Нет.

При моём признании его брови взлетают вверх. Я не даю ему возможности задать следующий вопрос:

— Я собираюсь в университет Луизианы. Сначала на подготовительные курсы, а потом в медицинскую школу.

— Ого! Серьёзное заявление. — Когда я усмехаюсь, он продолжает, — но мне кажется, ты не особо от этого счастлив.

Я снова пожимаю плечами:

— Ну за меня вроде как уже всё решено. Мой дедушка, когда умер, оставил мне доверительный фонд. Я — последний из Уэстфоллов. Он надеялся, что я продолжу традицию. Ещё в день моего рождения стало ясно, что я стану врачом.

— Ты этого хочешь?

— А это важно?

— Думаю, да.

— Если не будет подготовительных курсов и медицинской школы, значит, не будет и фонда. А не будет фонда, значит, не будет средств для колледжа.

Эндрю откидывается на спинку своего стула и внимательно меня рассматривает. У меня появляется чувство, что сейчас мне будут читать лекцию, так что я быстро меняю тему:

— На день студента вы носили футболку университета Оклахомы. Вы там учились?

— Да, я — оклахомец. Гордость штата Оклахома.

Он подхватывает мусор со стола и выбрасывает его в качающуюся дверь ящика, стоящего в нескольких метрах от нас, а затем усаживается обратно. Я наблюдаю, как за окном сгущаются сумерки. Мне не хочется уходить.

— Думаете, я плохой? — спрашиваю.

Он отодвигает напиток в сторону, ставит локти на стол и подпирает подбородок кулаками:

— Нет. Точно, категорически, определённо нет.

— Похоже, вы не очень-то уверены.

Он улыбается:

— А ты? Ты сам думаешь, что ты плохой?

— Иногда.

Он больше ничего не говорит. Он сейчас — в «режиме приёма» и, кажется, не торопится уходить. Поэтому я начинаю говорить, стараясь объяснить то, что сам едва понимаю:

— Знаете, у меня такое ощущение, что я больше не выдержу. Я всё думаю: нельзя же ненавидеть умирающего человека, верно? Особенно, если он — твой отец. Но я чувствую именно ненависть. Я хочу закончить эту главу своей жизни и двигаться дальше, я хочу, чтобы он умер, но очень боюсь, что, желая этого, стану чудовищем.

— Роберт, — говорит он, тянется через стол и накрывает мою руку. Его пальцы обхватывает край моей ладони и вжимаются во внутреннюю её часть. — Я не знаю твоего отца, и я не знаю, что случилось в прошлом. Но мне кажется, что я знаю тебя. Ты — не чудовище. Подозреваю, что то, что ты чувствуешь или не чувствуешь в отношении своего отца, больше похоже на самозащиту, чем на патологию.

Смотрю на его руку, сжимающую мою ладонь, и отчаянно хочу перевернуть её и почувствовать, как наши ладони соприкасаются, как переплетаются наши пальцы. Силой заставляю себя сдержаться.

— Он не любит меня, — говорю я и поднимаю взгляд, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Ты уверен в этом?

— Он не выносит меня. Иногда мне кажется, что это потому, что у меня есть возможность стать тем, кем он уже никогда не будет. Не знаю. Самое странное, что он хотел быть врачом не больше, чем я. Но в семействе Уэстфоллов, если ты не врач, то ты никто. Они винят мою маму в том, что она забеременела, но это просто глупо. Мама бросила школу — ещё один грех Уэстфоллов, — нашла работу и содержала нас, пока отец игрался в студента. Конвульсии у отца начались на последнем году учёбы в медицинской школе, которую, кстати, он так и не закончил. Он даже никогда не работал. Но знаете, что говорят его сёстры о нём в разговоре с людьми или во время знакомства? Что он — врач. Этот статус для них и для него значит всё. А я... ничто.

Эндрю убирает руку, снова подпирает подбородок кулаком и пристально на меня смотрит. С моей руки как будто содрали кожу и в груди цветком распускается боль. Между нами повисает молчание, как будто он усиленно решает в голове какую-то задачу, а я жду его ответ. Потом Эндрю спрашивает:

— Ты знаешь, что такое теория хаоса?

— Да. Эффект бабочки15.

— Математика беспорядка, — говорит он. — Крошечные расхождения в начальных условиях: взмах крыльев бабочки, отличие на полградуса в температуре, бутылка, которую подержали в руке чуть дольше, воспаление уха, которое заметили на день или два позже — любое мельчайшее отличие может привести в последствии к совершенно другому результату. Вся трилогия фильма «Назад в будущее» построена на этой концепции. — Он пожимает плечами. — Кто знает, какие мелочи сделали твоего отца таким. Возможно, то, что он вынес из своего жизненного опыта, лишило его уверенности в себе и не позволило ему стать независимым, настоящим взрослым человеком и любящим отцом. Я не знаю. Но важно то, что ты тоже этого не знаешь. И, возможно, никогда не узнаешь. Не вини себя за чувства, с которыми нельзя ничего поделать, потому что отец не смог стать отцом.

***

Немного позже мистер Мак предлагает сопроводить меня домой и выдает предупреждение чисто по-учительски:

— Никакого обмена сообщениями на дороге, хорошо?

Но я больше не думаю о нём, как об учителе. Я думаю о нём, как о друге.

Эндрю

Скажи прохожему, что он прекрасен.

Перестань слушать Адама Ламберта, мой друг, иначе ты ослепнешь.

Ха-ха. Ловкий приём. Эндрю, спасибо! За то, что встретились со мной, за то, что выслушали.

Рад, что смог помочь.

Нажимаю кнопку «Отправить» и чувствую разливающееся внутри тепло.

Учителя, зная, что их ученики хорошо обучены, что они справились с предметами, предусмотренными государственными стандартами, чувствуют глубокую удовлетворенность, но не это заставляет их снова и снова возвращаться в классную комнату.

То, что их тянет обратно сложно описать численно, скорее качественно. Их тянет обратно понимание, что они действительно затронули чью-то душу, что принесли пользу. И это понимание перевешивает всё остальное: проверку контрольных на выходных, которые лучше бы провести с семьёй, зарплату (в среднем) ниже двадцати пяти тысячи долларов в год, которой недостаточно, чтобы покрыть основные нужды среднего класса.

Вспоминаю Роберта, который смотрит в фонтан и признаётся в том, в чём ни один ребёнок не должен признаваться. Я видел такую откровенную честность только однажды. Когда Майя мне сказала, что не может больше притворяться, что мы — муж и жена. Когда рассказывала, каково ей было каждую ночь, когда я уходил в свою комнату и закрывал за собой дверь. Мы думали, что у нас всё получится. Ради Кики. Но у нас ничего не вышло. И у меня не было ни малейшего представления о том, как себя чувствует моя лучшая подруга и мать моей маленькой дочери. Я съехал на следующий же день, и Майя начала строить свою жизнь без меня.

Не знаю, помогло ли Роберту моё упоминание о теории хаоса. В тот момент всё было как-то спонтанно. Не уверен. Может, ему просто нужно было, чтобы я был рядом и помог избавиться от накопившегося внутри, чтобы сказал ему, что не стоит нести это бремя в одиночку.

АК-Дональдс. Биг МАК.

Не сыпь мне соль на рану, умник.

Ай! Вы говорите, я смотрю! Да мне плевать на твоё мнение.

Отлично. Эминем, да?

 

Глава

 

8

Эндрю

— Чёрт! Вы отлично выглядите.

Сегодня понедельник. После каникул прошла уже неделя. Я поднимаю глаза, вижу в дверном проёме Роберта и морщусь.

— В этом старье? — говорю я, хватаясь за лацкан своего пиджака. — У меня ощущение, что я застрял в одной из сцен из «Уолл-Стрит».

Роберт держит в руках поднос из кафетерия с двумя кусками пиццы и бутылкой спортивного напитка Powerade.

— Входи. Не обедаешь сегодня в кафетерии? — ослабляю немного узел на галстуке.

— Можно я с вами пообедаю?

— Конечно, — освобождаю место на углу рабочего стола, и Роберт ставит туда свой поднос.

— Разве у учителей нет чего-то на подобии комнаты для отдыха, где можно поесть?

Я улыбаюсь в ответ. На самом деле я рад, что Роберт заглянул ко мне. На уроке сложно понять, как у него дела. А в его сообщениях, даже шутливых, иногда чувствуется какой-то подтекст, что-то мрачное. Но сегодня он выглядит хорошо, расслабленно.

— Так, к чему этот костюм?

— Подаю заявку на программу профподготовки для администраторов. Сегодня утром у меня было собеседование с надзирательным советом.

— А-а. Теперь понятно, почему вас не было, когда я заходил. Что на обед?

Он заходил? Я перевариваю услышанное, пока разламываю сэндвич и протягиваю часть ему.

— Ого! С арахисовым маслом. А я думал, что это была шутка. — Он смотрит на кусок сэндвича с мнимым отвращением, а потом засовывает его в рот. — Вы всегда едите за рабочим столом? — спрашивает Роберт, открывая банку Powerade.

— Это экономит полчаса на выставлении оценок и мне не нужно заниматься этим дома.

— Как я справился с контрольными вопросами в пятницу? — спрашивает он и тянется через стол, пытаясь заглянуть в экран моего компьютера.

— У-у-у, — мычу я, отворачивая от него экран в другую сторону. — Подождёшь шестого урока, как и все остальные «члены банды».

Роберт закидывает ногу на колено другой, и я замечаю, что чёрные кроссовки он носит с чёрными короткими носками. Чёрный цвет хорошо контрастирует с голыми лодыжками.

— Несколько минут назад я видел твоего бойфренда.

— Ника?

— Хор-хе.

— А-а-а, — он смеётся. — Вы и об этом знаете.

— Это место — рассадник сплетен, мой друг. Помни об этом. Как долго вы встречаетесь?

Когда Роберт делает вид, что не услышал вопрос, и переходит сразу к моему замечанию, становится понятно, что он не хочет говорить о Нике.

— Учителя что, правда, сплетничают?

Я чуть не прыснул.«Учителя, правда, сплетничают?» Ну, это очень мягко сказано!

— Простите за неожиданность с этим AfterElton. Я просто подумал, что вы должны знать. И чтобы вы ничего плохого не подумали, — продолжает он быстро, — одна из девочек нашла вас в Твиттере, и теперь вы, вроде, как в моде.

В моде. Супер.

— То есть, ты хочешь сказать, что ты не один из тех сумасшедших детей-сталкеров?

Он смеётся:

— Я? Нет.

Сдерживаюсь, стараясь не показать своего разочарования.

— В любом случае, — продолжает он, — думаю, что почти все знают, в каком магазине вы делаете покупки.

Я замираю.

— Не все, — говорю я, не вполне уверенный, что это правда. По крайней мере, я надеюсь, что это неправда. Собственно, ничего особенного, но моя личная жизнь — это моя жизнь. И я предпочитаю такой её и оставить. Слишком много открытой личной информации определённо плохо для учителей. В этом году у нас уже было нудное разбирательство по поводу социальных сетей и нашей безупречности. И я строго слежу, чтобы мои посты в Фейсбуке и Твиттере были такими же обыденными, как бутерброд с маслом. Хотя со мной ещё не случалось, чтобы люди или каналы, на которые я подписан, смогли открыть мой маленький ларец с секретами и вывалить его содержимое на всеобщее обозрение. Я клянусь себе, что сегодня же вечером отредактирую свои аккаунты.

— Не так уж и важно, — говорит Роберт, кладёт наполовину съеденный кусок пиццы на поднос и вытирает руки об джинсы, — но я должен вас предупредить, — его брови резко взлетают вверх. — Некоторые девчонки убеждены, что они смогут вас изменить, если пробудут с вами хотя бы двадцать минут на заднем сиденье машины.

Мне становится немного не по себе.

— Окажи мне услугу. Когда услышишь подобное, ты сможешь попробовать изменить тему разговора? Ну, знаешь, не упоминая... — Чёрт! Мне ещё не хватало слухов, что я — предмет фантазий девочек-подростков. — Я просто не хочу, чтобы обо мне думали в таком контексте.

Наши глаза встречаются, и я вижу, что он понимает, о чём я.

— Конечно. И чтобы вы знали, я не сказал никому, что я..., что мы..., ну в общем, я никому не сказал. И не скажу.

Какое-то время я рассматриваю его и понимаю, что вот так вот выглядят соучастники. «Нет, это не правда», — упрекаю себя. «Соучастники», означает, что мы делаем что-то неправильно. Какая нелепость. Он обратился ко мне за поддержкой. И я делаю то, что делают все учителя — встречаюсь со своим учеником на его территории. И это всё.

— Хм, давай вернёмся к Нику. Вы двое... хм...

— Занимаемся ли мы сексом? — заканчивает он вместо меня.

Вообще-то я собирался сказать «неофициально встречаетесь?», но не поправляю его.

— Всё в порядке, мистер Мик. Вы можете сказать это вслух.

Я улыбаюсь на его «мистер Мик» и замечаю, что он не называет меня Эндрю. Это школа. И Роберт — умный парень. Я рад, что мне не приходится указывать ему на рамки приличия.

— Нет. Точно, категорически, определённо нет, — говорит он, повторяя меня слово в слово. — На самом деле, он — не мой тип.

На самом деле, я это знаю.

— Я тут думал, — продолжает он, — может, нам пора расстаться.

— Окажи мне ещё одну услугу, — произношу прежде, чем успеваю остановиться. — Не прекращай отношения.

Моя просьба, кажется, не стала для него неожиданностью. Мы заканчиваем обедать, беседуя на более безопасные темы: музыка, подача заявления в колледж, новая магнитола, которую он установил в машину на рождественские каникулы, программа профподготовки для администраторов. Он не упоминает об отце, а я не спрашиваю. Но я знаю, что он заговорит, когда посчитает нужным.

Звенит звонок, и это меня отрезвляет.

— Увидимся на шестом уроке, — говорит Роберт, направляясь к дверям.

— Кстати, — говорю я, — девяносто восемь.

Он оборачивается:

— Девяносто восемь?

— Твоя контрольная. У тебя девяносто восемь балов. Ты пропустил знак.

Я подмигиваю, он мне в ответ лучезарно улыбается, затем закидывает поднос в мусорную урну возле двери. Роберт уходит, потом останавливается и поворачивается:

— Хочу ещё раз поблагодарить за то, что встретились со мной в Хантсвилле. Мне было очень важно с кем-то поговорить. С тем, кто не будет меня осуждать.

— Роберт, ты можешь обращаться ко мне в любое время.

Глава

 

9

Роберт

Когда громкость увеличивается, колонки начинают потрескивать. Ясно, что я где-то напортачил. Похоже, в последнее время это — моя фишка.

Например, Ник. Раздумываю о том, что сказал мистер Мак (Эндрю... пока немного странно называть его по имени). Не прекращай отношения. Сделать то, что он просит, сложно, но, кажется, я понимаю, почему он просит об этом.

Мысль о разрыве с Ником совсем не нова. Я просто слишком ленив, чтобы претворить её в жизнь. Теперь, думая об этом, понимаю, что обманываюсь. Бойфренд — это причина уйти на время из дома. В этом случае, у меня есть тот, с кем можно пойти в кино или съесть гамбургер, если, скажем, этот бойфренд не зависает уже где-то со своими девочками. Бойфренд — значит, что у меня есть с кем провести время у бассейна летом и встретится осенью на школьному балу.

Я не знаю, почему не порвал с ним в тот день после Рождества. Он вёл себя, как полный придурок. Думаю, что нужно по возвращению домой позвонить Люку. С тех пор, как мы «встречались», прошёл почти год и мне не хватает человека, с которым можно поговорить по душам. Но, на самом деле, я хочу поговорить совсем не с Люком.

Думаете, я толстый?

Ха-ха-ха. Кто тебе такое сказал?

Ник. Ещё он говорит, что я белый, как зефир.

Обожаю зефир! Особенно, если его положить между двумя крекерами с кусочком шоколада. Вкуснятина!

Пока я думаю, что написать в ответ, приходит второе сообщение:

Хм, не обращай внимание на последнее сообщение. Ты не толстый.

Я лыблюсь в телефон. Уверен, что Эндрю сейчас ужасно смущён. Мне в нём это нравится. Если честно, в Эндрю МакНелисе мне мало что не нравится. Нет, не так. В Эндрю МакНелисе мне нравится всё. Абсолютно всё.

Эндрю

Мне хочется намылить шею этому маленькому чирлидеру. Сил много не потребуется. Вот тощий, нахальный идиот! Каков наглец! Даже десяток таких напыщенных маленьких «королев» не стоят Роберта.

Может, мне не стоило просить Роберта продолжать встречаться с Ником? Может, я вмешиваюсь не в своё дело? А судя по тому, как Роберт говорил, их отношения с натяжкой можно назвать отношениями, так что, может быть, всё не так уж плохо.

Отвечаю на его сообщение. Уже нажав «Отправить», вижу в своих словах двусмысленный намёк и вдогонку отправляю ещё одно сообщение. Моё лицо заливается краской. «Ты — учитель. Ты — взрослый», — напоминаю себе.

Вкуснятина? О, Боже.

Кладу телефон рядом с собой на стол и начинаю с аккаунта в Твиттере, потому что с него, похоже, всё и началось. По поводу своих твитов я спокоен, но на всякий случай внимательно просматриваю несколько страниц. Большая их часть — ссылки на новые статьи и мои мнения по поводу прочтённого в HuffingtonPost или DailyBeast. Не могу воздержаться от постов на тему политики, но мои ссылки отображают либеральность моих взглядов, что для молодых учителей в этой местности не такое уж и необычное дело. Проверяю список подписчиков и тех, на кого я подписан, блокирую и отписываюсь ото всех, кто хоть каким-либо образом может допустить мысль о моей, якобы, извращённости. Я — не извращенец.

Убеждаюсь, что я безупречен, и перехожу на свою страницу в Фейсбуке.

Кстати, вы должны мне 2 бала.

???

Моя контрольная. Знак. Всё сделано правильно. А из-за длинной и узкой полоски древесного волокна в бумаге «-» выглядел как «+». Могу показать завтра. Проверите сами.

Не нужно. Не первый раз из-за какого-то торчащего сучка...

Стоп. Чёрт, почему всё сейчас воспринимается с сексуальным подтекстом? Удаляю последнее предложение и пишу: 2 бала — твои, плюс ещё 2 — за мою невнимательность. Добавляю два дополнительных бала за мои оговорки по Фрейду.

Фейсбук. Я не публикую много постов, но здесь мне удобно делиться фотографиями Кики с мамой-папой и следить за Кики, когда она с Майей.

В начале среди моих друзей были только старые приятели из колледжа и члены семьи, но в какой-то момент слабости или, может, чувства вины, я одобрил запросы моих коллег. Мне неловко было видеть их запросы в друзья, висящими без подтверждения. Ну, знаете, когда человек на другом конце удивляется, почему вы не приняли запрос. За более чем полтора года учительствования в списке моих друзей появилась целая куча людей, которыми моими друзьями не были.

Сейчас я жалею об этом, но, с другой стороны, мне нечего скрывать. И всё же я предпочитаю не быть под чьим-либо пристальным взглядом. Внимательно просматриваю список. Среди моих старых друзей из колледжа есть Джереми. Он изменил фотографию в профиле: его рука небрежно лежит на плече его партнёра. Симпатичная пара.

Теперь у меня есть два пути: удалить из списка друзей моих коллег или моих друзей. Решаю, что лучше избежать неловких вопросов в учительской комнате отдыха, когда кто-нибудь из них заметит моё отсутствие в их длинном списке друзей. Старые друзья из колледжа меня поймут. Хотя, я сомневаюсь, что они это даже заметят. Правда, мы не так уж и тесно общаемся друг с другом. Несколько раз нажимаю кнопку «Убрать из друзей» и обещаю себе, что теперь буду отправлять фотографии Майе и родителям по электронной почте.

Ради прихоти вбиваю в строку поиска Фейсбука имя Роберта. Нахожу несколько Робертов Уэстфоллов, но среди них нет учеников старших классов и жителей из этой местности. Рад за тебя, Роберт. А потом просто так щёлкаю на закладке «Страницы».

Так-так-так. Фан-страница Роберта Уэстфолла. Перехожу по ссылке. Быстро просматриваю посты — самый свежий двухдневной давности. В этом фан-клубе всего три человека и все — парни. Судя по фотографиям в профилях, они — девятиклассники, а по комментариям — ребята играют в оркестре. Нажимаю кнопку «Старые публикации» и начинаю с начала.

Эрик Вассерман:

О, Боже! Вы видели этот переворот? Я чуть не обмочил униформу.

Калеб Смит:

Я тоже. Чёрт, он секси.

ЗакТаунли:

Я бы с радостью подставился под его меч в любое время.

Калеб Смит:

Ха-ха. Я тоже. Он сидел вчера вечером передо мной в автобусе. Я чуть не лизнул его в шею.

Эрик Вассерман:

Спокойно, девочки! Я его уже застолбил.

Беру телефон.

Ты в курсе, что у тебя на Фейсбуке есть фан-страница?

Нет, не в курсе.

Есть. Я смотрю её прямо сейчас.

Сейчас. Смотрю.

Тебе нужно зарегистрироваться, потом задать поиск по своему имени и слева открыть закладку «Страницы».

Слишком поздно. Я только что понял, что спалился. Может, он не заметит?

В ожидании, когда Роберт приобщиться к двадцать первому столетию, просматриваю фотографии. Их большая часть, похоже, сделана во время футбольных матчей. И сделана профессионально. Мелкие папарацци-охотники, кажется, выкупили их у какой-то компании, которая профессионально фотографирует школьные мероприятия, а потом размещает их онлайн для продажи родителям. Роберт есть на каждой фотографии: на нескольких он в униформе своего оркестра, но чаще в костюме. Сложно сказать, кого он изображал в этом году, но на фотографиях он одет в чёрное, а лицо разукрашено полосками и завитками. На паре фотографий в руках у него меч.

Ага, а вот и переворот. Это кадр, на котором заснято сальто, выполненное с чёрного подиума прямо на землю.

Есть ещё видео. Открываю его. Он и ещё один парень стоят на сцене эстрады, очень похожей на сцену в Нортшор-парке. Кажется, они выступают с рэп-импровизацией. Что-то типа рэп-баттла. Или, возможно, какое-то соревнование, потому что они по очереди рифмуют, а дети возле сцены внизу после некоторых строк гудят и смеются. Сложно разобрать все слова. Но слышно, как парень с камерой громко и чётко кричит: «Давай, детка. Задай жару!»

Это из моего оркестра. Прибью их!

А-а. Не злись. Это же мило. Тебе должно быть приятно.

Приятно? Да я зол, как сто чертей.

Ха-ха-ха.

Пусть только эти маленькие извращенцы попадутся мне завтра на глаза!

Не будь с ними строг. Это же не их вина, что ты такой мачо!

Мачо? То-очно. Кстати, как вы это нашли?

Случайно наткнулся.

Тихо посмеиваясь, открываю онлайн-журнал на школьном веб-портале и добавляю Роберту четыре бала.

Глава

 

10

Роберт

Я не прибил их. Я хотел бы их прибить, но им везёт: занятия оркестра у нас в разное время и у меня нет времени их искать.

Во время обеда Эндрю снова открывает фан-страницу и зачитывает некоторые комментарии вслух. Он смеётся так, что по его щекам текут слёзы. И на шестом уроке матанализа Эндрю приходится ненадолго выйти из классной комнаты, когда прямо посередине разбора практических задач его пробивает на «ха-ха». В классе звучат предположения одноклассников, что вдруг такого смешного могло произойти и тут и там раздаётся хихиканье.

«Он просто случайно наткнулся», — думаю я позже по пути домой. Правильно. Прошлым вечером, провозившись с Фейсбуком совсем чуть-чуть, я понял, что он искал там моё имя. Каким-то образом понимание этого факта сразу компенсирует унижение, вызванное наличием моей фан-страницы.

Внедорожники тёти Уитни и тёти Оливии припаркованы на подъездной дорожке, поэтому я паркуюсь на улице. В груди появляется маленькая искорка надежды, что, возможно, пока я был в школе, мой отец отбыл в мир иной. Что бы сказал Эндрю по этому поводу?

Когда я вхожу в дверь гаража, мама суёт мне в руки поднос с куриными пальчиками и картофельными шариками:

— Отнести это, пожалуйста, твоим двоюродным братьям и сёстрам. Они — в твоей комнате.

— Почему они в моей комнате?

— Потому что мне не было куда их деть, — отвечает она резко. Мама выглядит вымотанной и сердитой.

— Где тётя Уитни и тётя Оливия?

— Вершат суд. Где же ещё?

Она бросает в раковину мойки сковороду и включает воду, после наливает немного моющего средства и начинает со злостью скрести посуду.

В моей комнате темно и душно. Здесь чувствуешь себя так всегда при слишком большом скоплении людей. Одна из моих сестёр, возможно, Фрэнни, нашла в моём шкафу старую приставку NintendoGameCube и теперь близнецы, сидя на полу, играют в SuperSmashBros. В комнате царит суматоха и свалка. Фрэнни сидит за моим компьютером, а Ноа и два сына тёти Уитни — пятилетний Джуд и восьмилетний Брайан — устроили на моей кровати чёрт-те что. Включаю свет. И тут же замечаю черную линию, тянущуюся по всем стенам комнаты, поверх сертификатов в рамках, фотографий на моей доске объявлений, дверям шкафа, свисающей с дверной ручки оркестровой куртке, книжной полке и книгам.

Я с грохотом ставлю еду на стол и бросаюсь обратно в кухню:

— Они обрисовали мне комнату!

— Что? — спрашивает мама и выключает воду.

— Кто-то из детей взял маркер и обрисовал всю мою комнату.

Я показываю маме нанесённый ущерб, когда в дверях за нами появляется тётя Оливия.

— О, Боже, — говорит она.

Один из четырёхлетних близнецов поднимает виноватый взгляд:

— Я не делал этого.

— Ах ты ж маленький...

— Роберт, — резко обрывает меня тётя Оливия. — Марк никогда бы этого не сделал. Никто из моих детей этого не сделал бы. Я их воспитала должным образом. И следи за своим языком.

Я смотрю на неё с удивлением, как будто она не в себе. Если не они, то тогда кто? Может, она думает, что это сделал я? Чёрт, вот прямо во сне?

Мама снимает с дверной ручки мою куртку.

— Кажется, у меня есть пятновыводитель. Он поможет убрать это пятно или, по крайней мере, сделать его незаметным. — Её голос напряжён, и мне кажется, что сейчас она рассержена, как и я, может даже больше. А затем в нос ударяет запах.

— Кто-то из вас здесь пописал?

Мэтью, один из близнецов, смотрит на меня своими большими печальными глазами:

— Мне нужно было сходить на горшок.

— Где?  — спрашиваю я требовательно.

Любитель маркеров, видимо, обрадовавшись, что внимание окружающих переключилось на другого, указывает на угол за широким круглым креслом. Я поворачиваюсь к Мэтью:

— Почему ты не сходил в туалет?

— Я сходил, — говорит он и в его глазах появляются слёзы. — Вон там.

— Не кричи на него, — говорит тётя Оливия резко, поднимая с пола любителя маркеров вместе с наполовину съеденным шоколадным печеньем. — Он ещё маленький. И если мне не изменяет память, ты мочился в постель, даже когда тебе было двенадцать.

У меня пропадает дар речи.

— Роберт, — говорит тихо моя мама. Она хватает меня за руку, но я поворачиваюсь и ухожу. Наощупь нахожу свои ключи и с грохотом захлопываю за собой дверь гаража.

Врач сказал моей маме, что волноваться не о чем.

Но это было унизительно. Я не оставался ночевать в гостях. Я не ездил летом в лагерь.

Каждый раз стирая мои простыни, мама убеждала меня, что это пройдёт, когда я стану старше. Мне с трудом верилось, но простыни стирались, сушились и возвращались обратно на кровать так быстро и так хорошо пахли горной свежестью, что я даже не успевал обдумывать произошедшее.

Отец никогда ничего не говорил. Но однажды вечером мой компьютер не запустился. А мне нужно было кое-что найти, и мама сказала мне воспользоваться компьютером отца. Отец спал в ожидании того, чем занимался каждую ночь напролёт. Он даже тогда вёл активный ночной образ жизни.

Я как раз собирался выйти из аккаунта электронной почты отца и быстро проверить свою почту, когда мне показалось странным, что в папке «Входящие» совсем не было писем. И в папке «Отправленные» тоже. Он постоянно с кем-то переписывался. У каждого в папках всегда есть хоть какие-то письма. А потом я проверил «Удалённые». И нашёл кучу писем, адресованных, большей частью, тёте Оливии, и несколько — тёте Уитни и бабушке.

Из любопытства и с неким чувством страха я открыл первое письмо. Оно было написано тёте Оливии как раз сегодня вечером.

Уитни считает, что ему необходимо сходить ещё к психиатру или, может, как минимум, к психологу, но Кэтрин не хочет ни в какую. Она отказывается его вести к врачам. Меня бесит, что она вас не слушает. В конце концов, вы — врачи. И я начинаю соглашаться с Уитни, что она никудышная мать. Если бы я мог, я бы сам отвёз его. Понимаете, ему двенадцать, и он до сих пор мочиться в кровать. Мне с трудом даётся находиться с ним рядом. В его комнате воняет. Он сам воняет. И я не могу ничего с этим поделать. Мне противен мой собственный сын. Хотел бы я, чтобы он был похож на твоего ребёнка, Лив. И всё эти танцульки хип-хоп, или что он там у себя в комнате делает. Клянусь, иногда я думаю, что он не мой ребёнок.

«Мои уши слышат только крики.

Я не знаю этого человека.

Мои вены леденеют и кровь заливает глаза».

ЛилУэйн, верно?

Глава

 

11

Эндрю

— Ты можешь приходить в любое время, Роберт.

— Вы уверены? Вы не против? — спрашивает он.

Он выглядит уставшим и разбитым. Я и сам немного устал. Вчера у меня ночевала Кики. Она не могла уснуть и устроилась со мной на диване. Когда же она наконец уснула, то развернулась поперёк, упираясь своими маленькими ножками мне в бок. Каждый раз, как только я погружался в сон, она будила меня тычком в рёбра.

Я улыбаюсь Роберту, подтверждая сказанное:

— Говорю тебе, я не против. Я не был против ни вчера, ни во вторник, ни в понедельник, и я не буду против завтра. Но мне нужно написать планы на следующую неделю. Они должны быть готовы к концу дня. Поэтому, если ты не против, что я поработаю, то...

Я указываю ему на стул, и он садиться. Замечаю, что сегодня он какой-то необычно тихий, и решаю, что планы могут немного подождать.

— Вчера ты не сдал домашнюю работу.

— Да, я знаю. Простите.

И ничего больше.

— Ты сделал вчерашнюю домашнюю работу?

— Немного.

— Роберт, ты хочешь поговорить? Теперь ты знаешь, что я — очень хороший слушатель.

Он качает головой:

— Можно я закончу домашнее задание здесь?

— Конечно. — Я бросаю взгляд на экран своего компьютера. — У тебя до звонка есть двадцать две минуты.

Роберт двигает свой поднос к столу, потом берёт книгу по матанализу из комплекта книг на полке классной комнаты. Мне остаётся только гадать, что происходит.

— Ни хрена себе! — говорит Джен прямо с порога. — Ты не поверишь, что только что случилось!

Она хватается за дверную раму и заглядывает в класс. Я киваю в сторону Роберта.

Джен складывает губы в «Ой!» и машет мне «Иди сюда». Я откладываю свои планы в сторону и, бросив быстрый взгляд на Роберта, который даже не поднимает головы, выхожу в коридор.

Джен говорит низким и возбуждённым голосом, выстреливая очереди из коротких фраз:

— О, Боже! Филип и Лиз только что спалились! Позвонили чьи-то родители и пожаловались. Похоже, что их заметили дети. Кажется, будет большой скандал. Их вызывал к себе мистер Редмон. Филипа только что перевели в среднюю школу. А Лиз в конце года уходит. Все, все судачат об этом.

Она выдаёт всё это почти на одном дыхании, а потом выражение заговорщика на её лице сменяется смущением, и она спрашивает.

— Слушай, этот парень обедает здесь каждый день? — она указывает большим пальцем в сторону открытой двери.

— Это Роберт Уэстфолл.

— Я знаю, кто он. Шустрый ты наш. Почему он зависает с тобой? Втюрился в учителя?

— Ага, точно, — я чувствую, как шея начинает медленно гореть. — Его отец умирает. Рак.

— О! Мне стыдно, — несколько секунд Джен выглядит раскаивающейся, но потом её лицо проясняется: — Слушай, если тебе надоест играться в няню, отправь его ко мне. Он сможет поплакать у меня на груди, пока будет есть свой буррито. — Джен одаривает меня озорной улыбкой.

«Роберт не ест буррито», —думаю я, но ничего не говорю вслух.

Возвращаясь в класс, вижу, что Роберт полностью поглощён выполнением задания. Я почти не думаю о Филипе и Лиз. То, что они делают и с кем спят, — это их дело. Хотя делать это всё у учеников на глазах реально глупо.

Мы заканчиваем обед и домашнюю работу в обществе друг друга в приятной тишине.

Роберт

В пятницу как раз перед шестым уроком мистер Горман, подобно ледоколу, прокладывает себе путь среди детей, суетящихся в коридоре возле кабинета математики. Он тормозит прямо передо мной и останавливает меня, хлопая по плечу:

— Ты же идёшь сегодня на танцы, верно?

— Хм, да, думаю, да.

— Хорошо. Слушай, неплохо было бы пригласить ещё сопровождающих. Может, знаешь кого-то?

— Я могу попросить маму? Я скажу ей.

— Твоя мама чудесная, но у неё сейчас и так хватает проблем.

Вижу, как из класса выходит мистер Мак и останавливается от нас в нескольких шагах. Сегодня на нём футболка с надписью:

Я СЛУЧАЙНО

ПОДЕЛИЛ НА НОЛЬ,

И МОЯ ТЕТРАДЬ

СГОРЕЛА В ОГНЕ

— Может, мистер МакНелис может побыть сопровождающим?

— Сопровождающим где? — спрашивает он, приближаясь к нашей парочке.

— Эндрю, верно? — говорит мистер Горман, протягивая руку.

— Верно. Хм, мистер Горман, оркестр?

— Ричард. Речь идёт о танцах, которые организует наш оркестр каждую весну перед началом семестра. Отличная музыка, замечательные дети, сколько душе угодно домашней выпечки и чипсов. Интересно?

Я смотрю на Эндрю и мне очень хочется, чтобы он сказал «Да»

— Конечно. Когда?

— Сегодня вечером. В шесть тридцать. Заканчиваем в девять. Многие дети только начинают водить машину, поэтому мы не хотим, чтобы они ехали поздно, знаете ли.

— Хорошо. Я буду.

— Отлично, — говорит мистер Горман. Он хлопает меня снова по плечу и вливается обратно в бурлящий поток учеников.

Мистер Мак указывает мне на открытую дверь, и я отправляюсь в класс.

— Хм, оркестр и танцы? — говорит он тихо, когда я проскальзываю мимо него внутрь, и в его голосе слышны нотки веселья.

Глава 12

Эндрю

Оказалось, в сопровождающие вызвалось больше родителей, чем ожидалось. Ричард говорит, что мне удалось сорваться с крючка, но я могу просто прийти и повеселиться. Я соглашаюсь на его предложение.

Вот, чего я жду:

1.

Громкая музыка: рэп, хип-хоп, поп, альтернативная музыка, танцевальная музыка, рок.

2.

Много флирта и прячущихся по углам учеников.

3.

Танцы: выстроившись в линию, паровозиком, в кругу.

4.

Фан-клуб Роберта Уэстфолла, стоящий наготове и пожирающий своего кумира глазами.

Вот чего я совсем не ожидаю, так это увидеть Роберта, танцующего как Ашер и Джастин Бибер вместе взятые с маленькой колоритной Шакирой. И, если честно, я немного шокирован.

Стараюсь не уподобляться влюблённым членам его фан-клуба, но, когда Роберт выходит в центр круга и под песню Фло Рида опускается всё ниже-ниже-ниже-ниже, ниже-ниже-ниже-ниже, я, с мыслью «Чёрт, а у парня сильные бёдра!», не могу отвести от него взгляда.

— Хорош, да? — кричит мне Ричард через плечо.

— Реально хорош.

— Ей-богу, кажется, что каждый сустав этого парня может выдержать двойную нагрузку. Ты знал, что его выбрали королём бала?

— Да, что-то такое слышал.

— Ну, вот видишь. Он заставил оркестр проголосовать против, а эта группа ребят реально может влиять на любые выборы, — смеётся он. — Я, правда, рад видеть его сегодня здесь. Последние пару месяцев он был замкнут, и я, ну,... я переживал за него.

— Да. Я тоже. Он рассказывает тебе о себе?

— Он рассказывает о своей жизни дома мало. Мне кажется, что он больше переживает, чтобы не разочаровать меня, если в это можно, конечно, поверить. Он никогда не пропускает репетиции, никогда не жалуется. Я даже не знал о болезни его отца, пока не получил то письмо. Я даже не был уверен, что у него есть отец — я никогда его не видел. Я не помню, чтобы видел его отца на матчах или концертах. Теперь, когда я знаю о раке, всё стало понятно. Я просто никогда не спрашивал. У меня дома появились близнецы, поэтому мне было немного не до Роберта, — он вытягивает телефон и с гордостью показывает мне фотографию двух крошек. Я понимаю страстное чувство этого новоиспечённого отца и знаю, через какие испытания он сейчас проходит. Ричард долго смотрит на близнецов, затем убирает телефон и пожимает плечами. — Я думал, что отец Роберта давно вышел из игры, — говорит он, немного повышая голос, когда песня «Low» стихает и начинается «CupidShuffle». — Ничего необычного, — продолжает он. — У него мама, как скала. Они справятся.

— Мистер Горман, пойдёмте! — выкрикивает девочка с косичками, хватая его за руку. Ричард улыбается мне, оглядываясь через плечо, и присоединяется к танцующим. Я бреду к столу с едой и беру печенье.

Мне нравится наблюдать, как Ричард танцует с детьми. Парни не первой молодости вроде него всегда двигаются одинаково: сутулые плечи, отзеркаливающие все движения, согнутые в локтях руки и кулаки, повторяющие движения плеч. Ричарду около тридцати, но, думаю, танцором хип-хопа ему не быть. Хотя он веселится, как может, и детям его попытки явно нравятся.

Замечаю стоящих в линию за Робертом членов его фан-клуба. Во время танца Роберт поворачивается в их сторону, но делает вид, что не замечает парней. Понимаю, что моё тело тоже двигается в ритме песни, хотя ноги крепко-накрепко прикипели к полу: налево, налево, налево, налево.

Оттанцевав всего один танец в кругу, Ричард вымаливает себе свободу, и его сразу поглощает группа мамочек, стоящих у стола с призами возле двери. Поглядывая на танцпол, обхожу зал оркестра и внимательно знакомлюсь с этой частью мира Роберта.

Поразительно то, что детям удалось сделать это место своим и то, что руководители оркестра им это позволили. Здесь царит полный бардак. В одном углу обнаруживаю искусственную ёлку, всё ещё украшенную разноцветными записками с желаниями детей, адресованными Дорогому Санте. Среди них есть «заказы» подарить пони и прочие дурацкие вещи. Вот например:

Дорогой Санта, подари мне такие же груди, как у Русалочки.

И ещё одна:

Дорогой Санта, я хотел бы единорога, радугу и фиолетовый цветок

16

.

Но не оставляй их под ёлкой, иначе Люк заберёт мою радугу, съест мой фиолетовый цветок и изнасилует моего единорога. Он это любит.

Никак не могу найти записку Роберта. Думаю, что пожелание смерти собственному отцу не считается крутым даже среди таких любителей побаловаться наркотиками.

Чуть позже останавливаюсь возле куполообразных сооружений и замечаю, что Роберт решил сделать перерыв. Вспотевший и раскрасневшийся, он запускает руку в один из кулеров и достаёт оттуда газировку.

— Мистер Мак, — говорит он, открывая банку,затем долго пьёт. — Вы не танцуете?

— Я танцую.

Он широко улыбаться и кивает кому-то в другом конце комнаты, а потом поворачивается ко мне.

— Всё в порядке, мистер Мак. Если хотите, я могу вас научить. Я буду учителем, а вы — студентом. Ха! — он хлопает меня по плечу.

Я невольно перехожу в оборонительную позицию.

— «Я могу сам быть учителем, но я ещё не умер». — И сразу же жалею о сказанной фразе «МойнтиПайнтон»17, но Роберт только смеётся.

— Ой, не расстраивайтесь. Может быть, мистер Горман сможет дать вам несколько уроков. В любом случае, мне кажется, его стиль вам больше подходит.

— Это низко.

Он окидывает меня озорным взглядом:

— Тогда докажите, что я не прав. Покажите, что вы умеете.

— Почему ты считаешь, что те, кто старше восемнадцати, не могут танцевать?

— А почему я должен думать обратное? — он пожимает плечами. — Увидеть, значит, поверить. Давайте, ответьте за свои слова.

— Иди танцуй, — говорю я ему с притворной строгостью.

Танцы заканчиваются, и я ухожу, стараясь не попасть в число дежурных, отвечающих за уборку. Из парковки уезжает на машинах пара ребят и потом там становится совсем тихо. За спиной я слышу шаги на бетонном полу, но не обращаю внимания, пока до меня не доносится оклик Роберта:

— Подождите!

— Танцы уже закончились? — спрашиваю я появившегося прямо перед мной Роберта.

— Нет. Ну, почти, — на лице у него снова играет озорная улыбка и ясно, что он что-то задумал.

— Что? — спрашиваю я.

— Вы же не думали, что я дам вам так просто спрыгнуть с крючка?

— Спрыгнуть с крючка?

— Да. Идёмте! — он дёргает меня за рукав, потом рысью направляется к своей машине, припаркованной немного дальше под одним из фонарей. Помедлив, я отправляюсь за ним и настороженно жду, чего он там надумал. Роберт отпирает дверь, садиться внутрь и включает зажигание. Подойдя ближе, вижу, что он подключает свой iPod и просматривает список песен, пока не находит нужную. Потом нажимает воспроизведение, делает громче и выходит.

— Нет, — протестую я. — StereoHearts? Это не честно.

Он широко улыбается и опирается на машину, складывая руки на груди, затем приглашает меня жестом начать.

Я окидываю взглядом парковку. Здесь ещё много машин, но людей не видно.

— Ты, правда, хочешь, чтобы я это сделал?

— Конечно. Хотя бы попытайтесь.

Итак, у меня два пути: отказаться и пожелать доброй ночи или танцевать. Да, какого чёрта?!

— Хорошо.

И когда композиция Адама Левина плавно перетекает в рэп ТревиМаккоя, я делаю поворот на 360 градусов, разминаю суставы и показываю всё, что умею.

На лице Роберта сначала появляется удивление, но затем он начинает следить за движениями моих ног, двигая плечами и головойв такт музыки.

— Йю-хуу! Танцевальная вечеринка! — выкрикивает кто-то. К нам присоединяются ещё трое детей, уходящих с танцев и привлечённых музыкой, как мотыльки на свет. Среди них —одна из моих бывших девятиклассниц, Анисия Мур. Она высокая, может, метр семьдесят, но, чёрт, как же хорошо она двигается! Анисия танцует со мной, потом хватает Роберта за руку и оттаскивает от машины. К нашей группе присоединяются ещё двое.

Когда песня заканчивается, дети исчезают также быстро, как и появились. Анисия поворачивается уходить и громко выдаёт:

— Мистер МакНелис умеет танцевать! Как можно было такое скрывать, мистер Мак?

— Да-да, — отвечаю я и машу ей в ответ.

Я поворачиваюсь к Роберту, и он широко улыбается.

— Я прошёл проверку?

— Хм, мы к этому ещё вернёмся.

— Мы к этому ещё вернёмся, — бурчу я, улыбаясь. Достаю телефон посмотреть время.

— Это ваша дочь? — спрашивает Роберт и вытягивает шею, чтобы получше рассмотреть фото на заставке.

— Это Кики, — отвечаю я, протягивая телефон.

— Какая хорошенькая.

— Так и есть.

— У вас есть ещё фотографии?

Зря он это спросил. Я открываю фотоальбом и пролистываю фотографии, рассказывая, где каждая из них снималась и почему. Там даже есть фотография Майи в больших солнечных очках и бейсбольной кепке с заправленными под неё волосами. Она держит Кики в воздухе. Я сфотографировал их в момент, когда Майя отвернулась. Её лица не видно, но её улыбка отражается на лице Кики. Эта фотография — одна из моих любимых. Когда Роберт спрашивает о Майе, я отвечаю:

— Долгая история. Как-нибудь расскажу.

Возвращаю мобильный обратно в карман и вижу на заднем сиденье его машины макет гвардейской винтовки. И не могу удержаться.

— Можно? — спрашиваю я, открывая заднюю дверь.

Винтовка выкрашена в белый цвет, с чёрным затвором и чёрным ремнём. Она вся в царапинах: края истёрты и покрыты вмятинами от постоянных ударов о бетонный пол.

Наверное, таков закон природы: если у тебя в руке оказывается жезл, тебе обязательно захочется им повертеть. То же самое и с гвардейской винтовкой. Я делаю одно вращение, а потом подбрасываю и, когда она летит мне прямо в голову, успеваю немного уклониться.

— Вы в порядке? — спрашивает Роберт.

— Чёрт! Больно.

— Чуть больше двух килограммов натурального дерева, созданного специально, чтобы достать каждого вокруг бросающего в радиусе метра, включая самого бросающего. Если вы хотите поиграть с моей винтовкой, то вам придётся научиться с ней правильно обращаться.

— Правда? — говорю я, пытаясь скрыть улыбку, возникшую даже несмотря на боль в ушибленном месте на голове.

— Да, правда.

Роберт поднимает винтовку и следующие десять минут, не обращая внимание на добродушные поддёвки друзей, выходящих с танцев, учит меня делать одинарный бросок: сначала удерживать винтовку, повернув левую ладонь вверх, а правую — вниз, потом правой рукой толкнуть ложу винтовки вниз, а левой — вверх и отпустить, когда винтовка будет направлена точно вниз. Винтовка делает один оборот, и я ловлю её в обратном положении — винтовка направлена совсем в другую сторону. Или что-то приближённо к этому.

Такие «фокусы» требуют ловкости, поэтому недолго и сосредоточенно попрактиковавшись, у меня всё же получается.

— Гвардейцы рулят! — выкрикивает кто-то. Роберт машет в ответ.

Он взобрался на багажник и теперь с интересом наблюдает за моими упражнениями:

— Хотите знать десять причин, почему стоит встречаться с гвардейцем?

— Давай послушаю, — говорю я, подбрасывая винтовку снова.

— Десять: мы всегда знаем, как строить людей. Девять: мы постоянно совершенствуемся. Восемь: мы носим облегающую одежду. Семь: мы работаеми на футбольном поле, и в гимнастическом зале. Шесть: мы привыкли к стволам любых размеров. Пять: мы всегда стремимся к идеальному исполнению. Четыре: мы хорошо умеем работать руками. Три: мы очень гибкие. Два: мы всегда хотим быть сверху. И первое: нам нравится заставлять людей вопить и кричать.

Роберт произносит всё это с невозмутимым видом ровно до третьего пункта. Но потом я начинаю хохотать, и, совсем потеряв контроль, пропускаю удар, который чуть не сломал мне два пальца. Не то, чтобы все эти пункты были смешными. Нет, просто в исполнении Роберта они звучат довольно весело.

Я трясу руками, которые пронзает сильная боль.

— Хотите научу делать двойной бросок? — спрашивает он, всё ещё широко улыбаясь.

— Да, хочу.

Глава 13

Роберт

По возвращении домой застаю спящую на диване маму под тихо работающий телевизор. Выключаю его.

Из коридора вижу, как тётя Оливия сидит в спальне родителей в шезлонге и перебирает фотографии в коробке, которую мама обычно держит на полке в своей гардеробной. Тётя Оливия вытаскивает фотографию и кладёт её аккуратно в одну из разложенных вокруг стопок.

Потом, видно, почувствовав моё присутствие, поднимает глаза и жестом подзывает подойти.

Тётя Уитни лежит на постели рядом с отцом. В спальне тихо, слышны только слабое похрапывание тёти Уитни и гудение кислородного компрессора. Кажется, отец тоже уснул, но скорее всего он без сознания или же находится в искусственной коме. Черепное давление не даёт ему закрыть глаза полностью и то, как он выглядит, сильно сбивает с толку.

Я разворачиваюсь и на глаза попадается небольшой блокнот, всё также лежащий на прикроватной тумбочке.

— Мама сказала, что ты ходил на танцы, — говорит тётя Оливия тихо.

В её вопросе нет упрёка, так что я усаживаюсь на карточный столик у изножья кровати мамы и отца. Лежащий на нём паззл почти собран. Мой взгляд сразу же прикипает к одному фрагменту. На нём изображено что-то крошечное коричневого цвета на голубом фоне. Я нахожу в паззле место для фрагмента, и теперь усы кота закончены.

— Было весело? — спрашивает она.

Лучший вечер в моей жизни.

— Да.

— Хорошо.

— Как отец?

Она прекращает перебирать фотографии и бросает на него взгляд.

— Он спокоен. Не думаю, что ему больно. Медсестра из хосписа сегодня обтирала его губкой. И он дома.

Её лицо искажается, как будто она сейчас заплачет, но вместо этого тётя Оливия опускает глаза обратно на коробку с фотографиями.

Я снова возвращаюсь к блокноту. Мне очень интересно, что же написал там отец. Чувствовал ли он необходимость в этом? Было ли ему что сказать? А если было, то были ли это тёплые слова любви? Или холодные слова безразличия? И почему меня это вообще волнует?! Я смотрю обратно на столик и встраиваю в паззл ещё один фрагмент.

Тётя Оливия берёт фотографию и внимательно её рассматривает.

— Ты так похож на него в твои годы. Посмотри на эту, — она прижимает коробку к груди и, протягивая мне фотографию, осторожно перемещается в шезлонге вперёд, стараясь не опрокинуть остальные фото.

Я беру снимок. На нём мне исполнился, может, год и я лежу на лоскутном одеяле на полу гостиной. Отец надел на голову футболку, как Корхолио из мультсериала «Бивис и Баттхед». Я смотрю на него и смеюсь. Натянуто улыбнувшись, возвращаю фотографию обратно и беру из стопки следующую: на фото мой отец с каким-то мужчиной стоят на коленях на берегу озера и держат в руках свой улов.

— Мне знакома эта кепка.

Она улыбается:

— Он любил эту кепку и никогда не ходил без неё на природу.

— Ему нравилось отдыхать на природе?

— Очень.

— Кто это с ним?

Она наклоняется к фотографии, пытаясь рассмотреть.

— Это Патрик О’Келли, — говорит она, улыбаясь с ностальгией. — Он старый коллега и друг твоего отца.

Замечаю, что между двумя мужчинами стоят на коленях мальчик. Только взрослые, Роберт. Чувствую, как к горлу подступает комок:

— А кто этот ребёнок?

— Это сын Патрика. Сэмми, кажется. Ты как-то его встречал, помнишь? Вы примерно одного возраста. Удивительно, что тебя нет на фото. Ты что? Не поехал тогда?

— Нет, — я отдаю фотографию обратно. — А есть фотографии моей мамы?

— Хм, — говорит она с любопытством, — я пока ещё не видела.

— Как это? Я имею в виду, что по всему дому куча фотографий отца, но нет ни одной мамы.

Вспоминаю, как на парковке Эндрю показывал мне свои фотографии и как сияло его лицо от гордости, когда он переходил от одного фото к другому. Там даже была фотография его бывшей жены. Бывшей жены. Мне до сих пор кажется странным, что у него есть бывшая жена.

Тётю Оливию, похоже, удивил мой вопрос.

— Я не знаю. Возможно, твоя мама не любит фотографироваться.

Это неправда. Я никогда не слышал, чтобы мама протестовала против направленного на неё фотоаппарата. Может быть, потому что никто на моей памяти её не фотографировал. С другой стороны, по всему дому есть сотни фотографий отца: в рамках, в альбомах, в выдвижных ящиках, даже в магнитах на дверях холодильника. И мои фотографии тоже. Но ни одной моей мамы.

Я говорю тёте Оливии, что мне так не кажется, и она вздыхает:

— Именно она была всегда по ту сторону объектива. Фотографии делала она. Это точно.

— Знаете, я не перестаю думать: а что если бы умирала мама, то у меня бы после её смерти не осталось бы ни одной её фотографии. Ни-че-го. Ну, может быть, одна или две, где нас снимал мой учитель на выпускном из детского сада, и её старые свадебные фотографии.

— Но не твоя же мама умирает, верно? А твой отец. После его смерти ты сможешь фотографировать свою маму, сколько захочешь.

Меня поражает неожиданная резкость её тона. Она совершенно не уловила сути. Одним движением сметаю со стола паззл на пол и ухожу, не обращая внимания на её шокированный вид.

Мою комнату оккупировали спиногрызы. Они задрыхли на полу в неком подобии кровати, сделанной из собранных в кучу лоскутных и шерстяных одеял. Один из них всё-таки забрался ко мне в кровать. В комнате для гостей никого нет, но по сумкам, брошенным на кровати, понятно, что тетя Оливия собирается ночевать именно здесь.

Я забираюсь с ногами в своё любимое кресло в гостиной и натягиваю на себя плед. Мне неудобно, но мне всё равно. Я истощён, физически и эмоционально.

Я медленно погружаюсь в сон, думая об Эндрю, и удивляюсь, насколько легко у меня получается называть его по имени.

Эндрю

Вставляю поудобнее наушники, пропускаю кабель под футболку, вылавливаю его внизу и вставляю его в разъем iPod.

Я. Не хочу. Спать. Я хочу танцевать!

Глава 14

Эндрю

Я обещал Майе забрать Кики в девять, и вот я здесь.

— Ого, у тебя такой вид, будто по тебе проехался грузовик.

Улыбаюсь Майе устало:

— Я и чувствую себя, как будто по мне проехался грузовик.

Она слегка щуриться и склоняет голову на бок:

— Ты пил?

— Пил? — я смеюсь. — Нет. Я... — я не решаюсь сказать. Я был сопровождающим на танцевальном вечере, но, чёрт, я так вымотан и болят все мышцы, потому что прошлым вечером после захода солнца я упражнялся на парковке с дурацкой винтовкой. Я выучил двойной бросок, потом тройной, и до горизонтального броска я почти освоил «четвёрку». Проделывать это в темноте было сложно и очень глупо, но лунный свет и белый цвет винтовки помогли. И ещё: находиться наедине с Робертом в темноте было очень интимно — его руки касались моих, его тело было так близко. Мы не говорили о серьёзных вещах. Мы только упражнялись с винтовкой и смеялись. Господи, как же чудесно звучит его смех!

Но почему-то мне кажется, что рассказать Майе о своём переживании «дзен»-опыта на парковке с одним из своих учеников чуть ли не до рассвета, куда глупее, чем само моё пребывание на той же парковке. Я смогу ей рассказать только о танцах. Этого будет достаточно, чтобы объяснить усталость в мышцах моего потерявшего форму тела. Но внутри я ощущаю разрастающееся тёплое, уютное чувство, которым я просто обязан поделиться с другими, даже если для этого мне придётся приукрасить свою историю на тему «Как я провёл ночь». Поэтому я решаю озвучить полуправду:

— Вчера вечером я ходил танцевать.

Брови Майи взлетают вверх:

— Танцевать? Э-э-э…, с парнем?

— Возможно.

Понимаю, что недоговариваю, но, если честно, сегодня мне не хочется откровенничать.

— Правда? Так... этот парень особенный?

— Особенный? — ловлю себя на том, что эхом повторяю её слова и запинаюсь, а потом говорю: — Да. Можно сказать, что он особенный. Даже очень. Но особенный ли он для меня? Даже не знаю. Мы просто друзья.

Какое-то время она рассматривает меня, потом на её лице медленно появляется улыбка и глаза начинают светиться:

— Ты влюбился!

Майя всегда знала меня лучше, чем я.

— Просто друзья, — настаиваю я, уже с меньшей уверенностью. Мы только вертели винтовку и подбрасывали её в воздух столько раз, что я сбился со счёта. Но не смотря на усталость, я чувствую себя сегодня более живым, чем за несколько прошедших лет, а может, и за всю жизнь.

— Кики всё еще завтракает. Даг тоже здесь. Хочешь зайти выпить кофе?

При виде меня лицо Кики начинает сиять. Она протягивает мне промокшее колечко «Cheerio»18, я наклоняюсь, и она кладёт его мне в рот. Потом я целую Кики в запачканные молокомгубы.

— Как дела у моей любимой девочки сегодня утром?

— «Чивиос»!

— Знаю, — говорю я, и, когда Кики предлагает мне ещё одно колечко, отказываюсь.

Усаживаюсь за стол. Майя передаёт мне чашку и наливает кофе. Даг стоит возле плиты и готовит какое-то блюдо, сильно пахнущее луком. Он чувствует себя здесь вполне уютно, и я почему-то думаю, что он станет отличной парой для Майи и хорошим отчимом для Кики. Майя шлёпает его по заднице и ставит контейнер с кофе в кофеварку.

Он бросает на меня через плечо взгляд:

— Готовлю завтрак. Присоединишься?

— Конечно. Хорошо пахнет.

— Майя сказала, что ты подал заявку на программу профподготовки для администраторов. Есть новости?

— Ещё нет. Собеседование было только в понедельник. Надеюсь, что они ответят на этой неделе.

— Так что? Скоро дети будут называть тебя директором МакНелисом?

Я смеюсь:

— Вряд ли.

Майя протягивает мне упаковку со сливками, сахарницу и ложку. Я подмигиваю ей.

— Это двухлетняя программа. Я стажируюсь последний семестр. Потом мне найдут замену, и я поиграюсь несколько дней в администратора. Потом я начну подавать заявки на открытые вакансии. Но, насколько я слышал, прежде чем предложить что-то толковое, округ сначала устраивает тебе «сладкую жизнь»: куча собеседований и много отказов. Придётся набраться терпения. Поэтому, думаю, что пока я стану хотя бы помощником директора, пройдёт как минимум года четыре.

— Ого!

Даг — инженер. Он старше меня всего на несколько лет, но зарабатывает в три раза больше. Это нормально. Это значит, что Майя будет обеспечена и она сможет, если захочет, оставаться с Кики дома, когда они поженятся. Если они поженятся.

— Но всё не так уж плохо, — говорю я.— Мне, правда, нравится работать с детьми. Каждый день — новое испытание. Каждый год — новая задача. Ты никогда не знаешь наверняка, чему придётся учить детей или с какими детьми придётся работать. Слышал, что это сохраняет молодость. Если бы не такая низкая зарплата, то я был бы просто счастлив работать учителем всю оставшуюся жизнь.

Майя выглядит немного смущённой. Она знает о моих финансовых затруднениях, но она также знает, что у меня по-другому не будет. Я справляюсь. Я счастлив. Это должно быть достаточно для любого человека.

— Дрю встретил парня, — говорит Майя.

— О-о-о,— бормочу я, — спасибо, что хранишь мои секреты.

— Ты не говорил, что это секрет, — снисходительно замечает она.

— Правда? — спрашивает Даг. — Где ты его встретил? В школе?

— Он просто друг, — говорю я, оставляя последний вопрос без ответа.

— Вчера вечером они ходили на та-а-анцы, — говорит нараспев Майя.

Даг убирает с плиты сковороду и ставит её подальше от Кики так, чтобы та не смогла добраться и обжечь свои маленькие пальчики. Отличный ход, Даг.

— И как? Он справился?

— Знаешь, меня напрягает, что вы так много обо мне знаете.

Даг вручает мне тарелку и широко улыбается:

— Ты же легенда.

— Сомневаюсь в этом.

— Ну, обычные разговоры в постели.

— Тогда предлагаю вам в постели не разговаривать, а заняться делом, или эта малышка, — я ерошу волосы Кики, — вырастет единственным ребёнком.

Лицо Майи заливается краской, а Даг даже и бровью не ведёт:

— Мы делаем всё правильно.

Не сомневаюсь. Я уже знаю, что, когда я забираю Кики, Даг ночует здесь. Хотя, судя по его домашнему виду, — босиком, в тренировочных брюках и майке — я уверен, что и прошлую ночь он тоже провёл здесь. Нечего их винить, ведь именно я изменил планы в последнюю минуту. Майя легко подстраивается. Мы оба легко подстраиваемся. В любом случае, Кики только два годика и если Майя счастлива, то и я тоже.

В кармане вибрирует телефон. Сегодня утром, даже не встав с постели, я написал Роберту:

Не могу двигаться. Все мышцы болят. В этом виноват ты.

Он наверняка ещё спал. Достаю телефон и проверяю сообщение.

Так вам и надо, старичок вы наш.

Но я всё ещё могу завалить тебя на тестах.

Ха-ха. Эндрю, вы же знаете, что я шучу! (Никакого мистера Мак. Вы заметили? Да?)

Я заметил ;)

Поднимаю глаза и вижу, что Майя и Даг обмениваются довольными взглядами.

— Что? — спрашиваю я.

— Ты улыбаешься, — говорит Майя. — Твой новый парень?

Беру кусок бекона и притворяюсь, что не услышал вопрос.

Роберт

— Здесь пахнет дымом, — говорю я тёте Уитни, наливая в стакан молоко.

Она забирает у меня пакет с молоком, проверяет, сколько там осталось, и ставит обратно в холодильник.

— Хорошо спалось?

— Да, — отвечаю я. — Вполне. — Но не долго. Спиногрызы проснулись рано.

В попытке избавится от зажатости потягиваюсь сначала левой рукой за головой, потом правой. Эндрю не единственный, у кого сегодня утром болят мышцы. Но эта боль напоминает мне о прошлом вечере, и я смакую каждое её проявление.

— Прости, что пришлось оставить детей в твоей комнате, — говорит тётя Уитни, добавляя в список покупок молоко. — Не было другого места. Этот дом такой маленький.

Я уверен, что она говорит это, как своё обычное наблюдение, но подтекст, звучащий в подобных комментариях в течение уже нескольких лет, доходит до меня быстро. Все женщины Уэстфолл живут в больших домах, соответствующих их «божественному» статусу врачей (тетя Уэстфолл — неврология; тётя Оливия — отоларингология, причудливое слово из области медицины, связанной с ухом, носом и горлом). Наш дом — для них просто лачуга, которая, ясное дело, не дотягивает до уровня их младшего брата. Я гоню плохие мысли и стараюсь думать о тётушках хорошо.

— Как чувствовал себя сегодня утром отец?

Она качает головой.

— Он борется. Он цепляется за жизнь, используя любую возможность, но... — тетя Уитни тяжело вздыхает и её глаза наполняются слезами. — Он умирает, Роберт.

— Но вы только что сказали, что он борется.

— Я имею в виду, что его внутренние органы отказывают. Осталось совсем мало времени. Он выглядит плохо, и мне хочется верить, что он в полном забытьи и смерть будет просто коротким переходом с этого мира прямо на Небеса, — она слабо улыбается и шмыгает носом. — Ты, правда, не против сходить в магазин?

— Нет, не против.

— Я бы сама сходила, но кто-то должен оставаться с твоим отцом.

Я зверею. Кто-то. Правильно.

— Где мама?

— Не знаю. По-видимому, у неё есть куда более важные задачи, чем оставаться рядом с мужем, — говорит тётя Уитни, добавляет к списку рыбные палочки и вручает его мне. — Сначала забеги в соседний «Холмарк» и посмотри, есть ли у них паззлы. Кто-то сложил последний паззл прошлой ночью.

***

В «Холмарке» я выбираю самый сложный паззл — двухстороннюю мозаику из двухсот фрагментов без каких-либо отметок и подсказок. Надеюсь, что они будут собирать его до своей смерти.

Ненавижу всё, что связано с тобой.

Ого! Я не знал, что мой танец был НАСТОЛЬКО плох.

😊Вы уже забрали Кики?

Открываю в секции замороженных продуктов один из холодильников, достаю три упаковки рыбных палочек и бросаю их в тележку, к пакету с молоком, хлебу и другимпродуктам.

Да.

Чем вы сегодня собираетесь заняться?

Ну, прямо сейчас мы покупаем мороженное.

В «БаскинРоббинс»* или «Колд Стоун Кримери»*?

В «Н-Е-В»* (* прим. пер.: все три — названия магазинов).

Я толкаю тележку на выход из отдела замороженных продуктов и направляюсь к отделу с мороженным.

Эндрю в одной руке держит дочку, а открытую дверь холодильника придерживает бедром. Свободной рукой он перекладывает упаковки с мороженным.

Немного холодновато для шортов, не думаете? Но, хм, симпатичные ноги.

По мне, так очень симпатичные. С лёгким слоем растительности каштанового цвета, как и завитки волос, всегда выглядывающих из воротников его рубашек. Смотрю, как он старается удержать на руках Кики, телефон и мороженное. Эндрю одет в шорты цвета хаки, шлепанцы и толстовку с надписью «Университет Оклахомы». Если бы я его не знал, то принял бы за студента колледжа.

Эндрю читает моё сообщение и слегка морщится. Одной рукой набирает ответ.

??? Ты что? Ясновидящий?

Он улыбается Кики, кладя в стоящую у ног корзину две полукилограммовые упаковки с мороженным, и я, приближаясь, слышу, как он говорит:

— Представляешь, кое-кто думает, что у меня симпатичные ноги. А что ты думаешь?

— Я думаю, что она бы согласилась, если бы ноги не выглядели слегка жутковато, — говорю я, останавливая свою тележку возле его корзины.

Эндрю резко поворачивается в мою сторону. Он глуповато улыбается, и его уши слегка краснеют. Внезапно все мысли о паззлах и о том, что я — гость в собственном доме, улетучиваются.

Кики вертится у него на руках, стараясь меня увидеть, и Эндрю приходится подхватить её, чтобы удержать. Знакомая мне с фотографий малышка держит в руках пятнистую мягкую собаку в летнем платьице. Мощные лапки игрушки затянуты в маленькие белые сандалики.

Эндрю прижимается щекой к щеке дочки и говорит тихим голосом заговорщика:

— Это — папин друг, Роберт. Он хитрый, но не нужно его в этом винить. Он умеет танцевать даги19 так, как никто другой.

Кики хихикает и прячет лицо за шеей своего отца.

— Мне нравится твоя собака, — говорю я. — Как её зовут?

— Кики, ты хочешь сказать Роберту, как зовут твою собаку?

По-видимому, не хочет. Поэтому я начинаю угадывать.

— Дай-ка подумать... Ральф? — в ответ тишина. — Джордж? Бруно? — Эндрю морщиться и дёргает за маленькое платьице на собаке, как бы намекая, что собака — это она. — Дейзи?

Кики резко оборачивается и впивается в меня такими же как у Эндрю серыми глазами. Она выглядит немного взволнованно, даже обиженно и выдает:

— Спот!

— А-а-а, Спот. Отличное имя. Платье! Конечно же! Какой я глупый. Должен был догадаться.

Я смотрю на Эндрю взглядом «Ну, спасибо, чувак!».

Он подмигивает и внимательно рассматривает содержимое моей тележки:

— Так что ты тут делаешь, друг мой? Я и не знал, что у тебя такой разносторонний вкус. У тебя там чертовски много рыбных палочек. Думаю, если их все вытянуть из упаковки, то получится воссоздать целую рыбную стаю.

Протягиваю ему список покупок:

— В нашем доме сейчас целая толпа.

Его улыбка исчезает, и он смотрит на меня несколько секунд изучающе:

— Твой отец...

— Нет. Ещё нет. Но уже недолго осталось. Они не хотят оставлять его одного, поэтому сегодня я — ответственный за покупки.

— Я могу чем-то помочь?

Ты можешь забрать меня к себе домой. И помочь мне почувствовать себя хоть кому-то нужным.

— Нет, но спасибо, — я бросаю взгляд в его корзину, стоящую на полу. — А кому это пирожное и мороженное?

— Мне! — кричит Кики.

— А «Moo-llenniumCrunch»20 для папы? Да, малышка?

Она тычет пальчиком Эндрю в нос. Мне хочется на них просто смотреть, навсегда сохраняя этот милый момент в своей памяти, и потом, позже, вспомнить и попытаться понять, каково это — быть любимым. И тут у меня появляется идея.

— Ой, а давайте я вас сфотографирую, — говорю я, сжимая в руке свой телефон.

— А-а, нам нравится фотографироваться. Правда, Кики?

Я ловлю момент, когда отец и дочь прижимаются друг к другу щеками и улыбаются, и делаю снимок. Потом показываю Эндрю фотографию. Кики тычет пальчиком в экран:

— Папа.

— Давайте я сделаю ещё одну, с вашего телефона, — предлагаю я.

— Да? Ну, давай, — Эндрю передаёт мне свой телефон, я делаю ещё одно фото, а потом возвращаю телефон обратно. Эндрю смотрит на него и показывает Кики. Она берет телефон и показывает фото Споту. Пока она это делает, глаза Эндрю встречаются с моими, и у меня появляется чувство, будто между нами идёт некая молчаливая беседа. Для меня его посыл звучит примерно так:«Между нами что-то происходит, и мы оба знаем это». Интересно, какие слова пришли на ум ему?

— Ну, — говорит он, сдержанно улыбаясь, — думаю, нам пора идти, да, Кики? — он кивает на мой список. — Похоже, тебе нужно ещё многое купить, да и у нас начинает таять мороженое.

Он берётся за ручки пластмассовой корзины и поднимает её. Рядом с двумя упаковками мороженого и вафельных рожков стоит бутылка красного вина. Я внезапно осознаю, что, даже если бы я захотел, даже если бы он предложил, по закону я ещё несовершеннолетний и не имею права выпить с ним и бокала вина. Реальность немного гасит моё возбуждение, нахлынувшее от встречи.

Стою, переминаясь с ноги на ногу. Мне хочется сказать: «Не уходи. Не сейчас». Но вместо этого говорю:

— Хороших выходных.

— И тебе.

Поворачиваюсь уходить и слышу:

— Эй, Роберт!

Поднимаю глаза, и он фотографирует меня. Телефон зажат в руке, в которой он держит Кики, поэтому я сомневаюсь, что снимок получился хорошим.

— Если вам нужна моя фотография, то с моей фан-страницы вы можете загрузить любую.

Он смеётся:

— Думаю, что этот снимок можно использовать в качестве билета в твой фан-клуб.

— Точно.

Я снова поворачиваюсь уходить, но он опять меня останавливает:

— Скажи, тебе нравится буррито?

— Буррито?

— Да. Ну, тортильи с бобами или говядиной...

— Да, я понял. В вопросе есть какой-то подвох?

— Нет. Это просто вопрос.

— Никаких «правильно» и «неправильно»? И мой ответ никак не повлияет на оценку теста или на что-нибудь другое?

— Ничего подобного.

— Тогда мой ответ «нет».

И этот ответ ему, кажется, нравится. Я ухожу в раздумьях, к чему это всё было. Бедром чувствую лежащий в кармане телефон и мне кажется, что я уношу с собой маленькую частичку Эндрю. В отделе пиццы беру четыре «RedBarons», потом возвращаюсь к мороженному и кладу в тележку полукилограммовую упаковку «Moo-llenniumCrunch».

Глава 15

Эндрю

Когда я был во втором классе старшей школы, у нас был учитель английского — мистер Джекобсон. В моей школе (как, впрочем, и в других) было мало учителей-мужчин, а те, которые были, преподавали у нас математику, науку или бизнес. Часто на полставки.

Мистер Джекобсон учил нас английскому языку. На уроках мы говорили о чувствах, и я был уверен, что у меня были чувства к нему. Он был моей первой настоящей любовью.

Я помню, что ему было 30-40 лет и он был женат. На подбородке у него была ямочка и ещё одна появлялась на щеке, когда он улыбался. И тёмные брови. Мне больше всего запомнилась его манера запускать пальцы в волосы и приглаживать их, прохаживаясь неспешно по классу. Я очень часто наблюдал за ним так же, как иногда наблюдает за мной Роберт, и представлял, что он старается пройти рядом со мной. Когда он вызывал меня, то всё внутри переворачивалось от неожиданного внимания.

Я его очень хотел и проводил часы напролёт, сидя на кровати Майи, за игрой «Что было бы, если...». Что было бы, если бы он развёлся с женой и внезапно понял, что ему нравятся парни? Что было бы, если бы однажды я рассказал ему о своих чувствах, и он вдруг признался, что всегда считал меня особенным?

Так продолжалось большую часть учебного года, а потом в какой-то день после весенних каникул моя глянцевая мечта дала трещину, поначалу совсем маленькую.

Я начал замечать вещи, которые раньше упускал из виду. То, что его обувь была всегда изношена, а каблуки стёрты с внешней стороны, словно ему было плевать на свою внешность. То, что его ямочка на подбородке имела форму тёмной складки и была похожа на сосновое семечко, выпустившее корни в попытке закрепиться в сточных канавах, когда их долго не чистить. То, что от него всегда пахло чесноком. То, что клыки верхней челюсти были слишком длинными и что один из передних зубов был меньше другого. И хуже всего было то, что, когда он проводил пальцами по волосам, они топорщились, и создавалось впечатление, что они были грязными и засаленными.

Через какое-то время я уже задавал себе вопрос: «Что я в нём нашёл?». Я не только перестал следить за ним в классе глазами, но и прекратил поднимать руку. Когда он меня вызывал, мне даже тяжело было поднять на него взгляд.

В жизни не признаюсь ни единой живой душе, что я запал на Роберта. Сильно. Может, мне вспомнился старый учитель английского языка потому, что я наконец-то решился признаться себе в своих истинных чувствах? Я для Роберта такой же, каким был мистер Джекобсон для меня? И с Робертом будет то же самое, что и со мной? Страстное обожание сегодня, а завтра — знание всех моих недостатков до мельчайших подробностей?

После выпуска Роберта я собирался подойти к нему и пригласить погулять, как на настоящем свидании. Я подождал бы месяц или два, чтобы не возникло вопросов о наших отношениях «учитель-ученик». Знаю, что такое возможно. В конце концов, наша шестилетняя разница в возрасте — не такая уж и непреодолимая пропасть.

Согласится ли он? Или к тому времени я стану ещё одной влюблённостью из серии «И что я в нём увидел?»?

Роберт поступит в колледж. Познакомится с отличными парнями своего возраста.

Я откидываюсь на подушки дивана и смотрю на его фотографию. Роберт был прав: на его фан-странице есть много фотографий, доступных для скачивания, но эта фотография особенная. Это фото сделал я сам.

Кики рядом со мной сворачивается клубочком. От неё веет теплом и уютом, и я совершенно уверен, что сейчас мы с ней на пару вздремнём. Я целую её в макушку и снова смотрю на фотографию Роберта.

— Что думаешь, Кики? Полагаешь, что твой папа совсем глупый, раз влюбился в своего ученика?

Кики протягивает ко мне руку и хлопает по лицу липкими пальчиками.

— Глупый папа, — говорит она сонным голосом.

— Да, — отвечаю я мягко. — Я тоже так думаю, малышка.

Роберт

«Moo-llenniumCrunch» оказалось довольно интересным сочетанием ванильного мороженного с кусочками шоколада, карамели и тремя видами орехов. Мои двоюродные младшие братья и сёстры не очень любят орехи, но они не читают этикетки. Единственное, что они видят, это мороженное.

Тётя Уитни мерной ложкой наполняет их вафельные рожки мороженным, а потом исчезает в комнате отца. Ровно через одну минуту мороженное уже тает в раковине и рожки с мороженным забракованы сразу же, как были обнаружены нелюбимые орехи.

Мама разбирает оставшиеся продукты.

— Куда ты ходила сегодня утром? — спрашиваю я, одновременно пытаясь определить, что именно я сейчас жую: грецкий орех или фисташку.

— В «Таргет». Нужно было купить новый пылесос.

— А что случилось со старым?

Она раздражённо фыркает:

— Сегодня утром я решила пропылесосить у тебя в комнате и убрать с пола весь попкорн. Но Марк ударился пальцами о дверь твоего шкафа, и пока я охлаждала их под струёй холодной воды в раковине на кухне, Брайан нашёл спички. Похоже, он поджёг несколько спичек, а потом бросил их на пол в твоей комнате. Потом, видно, испугавшись, что ему влетит, засосал их пылесосом и мешок внутри загорелся. Думаю, что по крайней мере одна спичка ещё тлела.

— Ты шутишь?

Мама смеётся, но её смех звучит совсем невесело:

— Хотелось бы, Роберт. Правда, мне бы очень хотелось.

— Ты рассказала об этом тёте Уитни? — Брайан — её сын. Ему восемь лет и он — настоящий мелкий засранец.

— Рассказала. Она поинтересовалась у меня, о чём я думала, оставляя спички в местах, куда могут добраться маленькие дети.

Я хмыкаю:

— Это моя комната. Он поджёг мой ковёр?

Мама смотрит на рыбные палочки и закатывает глаза:

— Не думаю. Он огнестойкий. Но пылесосу конец. Чтобы погасить пламя, мне пришлось вытащить его на заднее крыльцо.

Придерживаю открытую дверь холодильника, пока мама впихивает внутрь пакеты и коробки с пиццей. Полки уже забиты сосисками в тесте, «куриными пальчиками» и детскими хлопьями.

— Они вообще когда-нибудь уедут?

Мама захлопывает дверь холодильника, опирается об неё спиной и складывает на груди руки. Она выглядит очень усталой. Мне кажется, что она заплакала бы, если бы были силы.

— Держись, хорошо?

В нашем доме не осталось места, где не крутились бы эти маленькие человечки или не были бы разбросаны их вещи, исключение — разве что комната отца. Но беспорядок в его комнате относится к уже совершенно другому уровню ада. Забираю мороженное с собой на улицу и укладываюсь поперёк багажника своей машины.

Светит яркое солнце и, чтобы увидеть фотографию Эндрю, мне приходится прикрыть экран телефонарукой. Улыбка Эндрю заставляет и меня улыбнуться. Подумываю написать ему сообщение, но что-то меня останавливает. Может быть, бутылка вина?

Неожиданно звонит телефон. Ник.

Не прекращай отношения.

Так мне сказал Эндрю. Мне было интересно тогда и сейчас, а что, если это значило что-то типа «я — учитель, ты — ученик. Даже и не мечтай»?

Закрываю глаза и ненадолго подставляю лицо под тёплые солнечные лучи. Телефон звонит второй раз, потом третий. Я не расстанусь с Ником. Послушаюсь совета Эндрю. Но и отвечать Нику я не буду. Жду, пока звонок будет перенаправлен на голосовую почту, и пишу сообщение Эндрю.

Хочу задать вам вопрос.

Хр-р-р.Сплю.

Простите.

Ха-ха. Уже проснулся. Вопрос с подвохом?

Почему я всё ещё встречаюсь с Ником?

А-а-а. Моя вина. Поговорим в понедельник. Принесу сэндвичи на двоих. И ты приходи с аппетитом... и домашней работой!

Это — свидание.

Перед отправкой сообщения какое-то время раздумываю над его текстом, почти стираю, но потом думаю: «Какого?», и отправляю.

Глава 16

Роберт

Утро понедельника. Никакого звона будильников, грохота кастрюль на кухне и никаких шумных требований спиногрызов накормить их. Вчера детей забрали их отцы. Дом окутала приятная тишина. Тётя Уитни, скрестив ноги, сидит на кровати рядом с моим отцом — в её ладони зажата его нерабочая левая рука. В глазах тёти блестят слёзы. Каждый раз, когда грудь отца поднимается, с напряжением втягивая небольшую порцию воздуха, тётя Уитни шмыгает носом.

Я позволяю себе рассмотреть в деталях его лицо, открытые, но пустые глаза, чрезмерно натянутую кожу, пену, появившуюся вокруг его ноздрей и губ.

Тётя Оливия притянула из гостиной кресло, и теперь оно стоит возле его кровати. Она проверяет пакет, прикрепленный к поручню сбоку.

— Пусто. Уже ничего не выходит, — смотрит на меня через плечо и вытирает глаза. — Ты же сегодня не собираешься в школу?

— У меня сегодня итоговые контрольные, а после обеда тест по английскому.

— Сдашь позже, — говорит тётя Уитни резко.

Голос тёти Оливии звучит мягче.

— Роберт, когда ты вернёшься домой, возможно, твоего отца уже не будет с нами. Видишь это? — Она поднимает вверх пакет, на который смотрела минуту назад. — Его почки отказали.

— Поэтому у него появилась пена?

Тётя Оливия переводит взгляд на лицо отца.

— У него в лёгких жидкость, — потом она снова поворачивается ко мне. — Это твой последний шанс побыть с отцом.

Так, как он был со мной?

Следующие полчаса я стараюсь не привлекать к себе внимания, принимаю душ и второпях тихо одеваюсь. Хватаю на кухне пару черничных вафель и засовываю их в тостер.

— Может, тебе ещё что-нибудь приготовить? — спрашивает мама, входя на кухню. — Я могу сделать бекон и пожарить яичницу.

— Нет, спасибо, — по правде говоря, я с утра не важно себя чувствую. Я могу сейчас справиться только с двумя сухими вафлями и выпить немного воды. Я не могу на это смотреть. Я не хочу на это смотреть. Я хочу к Эндрю. — Я собираюсь в школу, — говорю я, отрывая взгляд от тостера, чтобы проверить её реакцию.

— Хорошо. Тебе не нужно быть здесь сейчас.

— Что будет, когда он умрёт? Я имею в виду, что вы будете с ним делать?

— Если честно, Роберт, я не знаю. У меня раньше никогда такого не случалось. Уверена, что твои тёти знают, что делать.

Тостер выплёвывает вафли. Беру их кончиками пальцев и кладу на салфетку остывать.

— Почему ты это делаешь? — спрашиваю. — Почему позволяешь командовать?

Она прикусывает губу и смотрит на меня так, словно я только что дал ей пощёчину.

Эндрю

Из стеллажа, где установлен мой школьный почтовый ящик, достаю стопку бумаг: бланки подтверждения посещаемости на подпись (Черные чернила не использовать!), оценки двух новых студентов из класса алгебры, приглашение на встречу со специалистами по финансовому планированию сегодня после обеда в комнате для отдыха наверху (Как будто у меня есть деньги для инвестирования…), свежий номер «Пи в небе» (к обложке которого прикреплена записка от библиотекаря: «Мистер МакНелис, тут есть отличная статья о математических играх. Подумалось, что вам понравится новый материал»), сертификат какого-то нового ресторана на скидку в десять долларов на каждое блюдо и конверт с моим именем, написанным витиеватым почерком Джен.

Ставлю кулер на пол, запихиваю почту под мышку и открываю конверт. Внутри два билета на завтрашний концерт IronMaiden в «Павильоне» и записка. На этот раз с подсолнухами на фоне. Она сильно отличается от деловых записок желтого цвета, которые обычно использует библиотекарь.

Сделай девушке приятное, пойди навстречу. Пожалуйста!

— Вот ты где, — говорит Джен прямо с порога.      Она проскальзывает мимо меня к своему почтовому ящику.

— Ты только что схватила меня за задницу? — говорю я тихо. Возле почтовых ящиков мы одни, но дальше за стеллажом с почтовыми ящиками — рабочая комната. Возле копировального аппарата я вижу мистера Редмона.

— Только не говори, что тебе не понравилось, — также тихо отвечает она.

Я смеюсь и возвращаю ей билеты:

— Завтра у меня школа.

Она выхватывает билеты у меня из руки:

— Это ранний концерт. Обещаю вернуть тебя домой в твою шёлковую пижаму Барни21 до одиннадцати.

— Обижаешь. Я вырос из неё ещё в прошлом году. Теперь я ношу костюм Человека-паука.

— Боже, какой ты старый ворчун!

Я смеюсь. Так оно и есть.

— Пошли. Я угощу тебя кофе.

Через стеллаж говорю мистеру Редмону громкое «Доброе утро!» и он тоже здоровается. Потом мы незаметно, чтобы не идти снова сквозь всю приёмную, выходим через заднюю дверь. Ещё рано, только шесть тридцать утра, но и здесь, не взирая на время, всегда можно натолкнуться как минимум на одного родителя, ожидающего директора и жаждущего поговорить о несправедливом отношении к своему любимому чаду. Выйдя, я насчитал троих.

Мы пересекаемся с Робертом немного дальше по коридору. Одной рукой он придерживает за ремень рюкзак на плече, а в другой тянет за собой саксофон. Наши взгляды встречаются, и мы смотрим друг на друга чуть дольше положенного прежде, чем он видит кулер в моей руке. Роберт улыбается и говорит: «Доброе утро!»

Мы смотрим, как он исчезает в коридоре, ведущем в класс музыки.

— Могу поклясться, что этот парень влюблён в учителя, — говорит Джен.

Моё сердце замирает, а потом начинает стучать как бешенное.

— Тебе должно быть приятно, — говорю я, широко улыбаясь, хотя совершенно уверен, что, несмотря на все мои попытки, мои глаза остались серьёзными.

— Хм, я говорила не о себе. Ты же знаешь, я не в его вкусе.

***

Когда мы входим в комнату отдыха, в кофеварке ещё капает кофе. Джен ловит капли чашкой, а я направляю носик кофейника так, что брызги кофе попали в чашку, а не на стол, потом наливаю кофе и себе.

— Так, когда будут новости о программе администраторов? — спрашивает она.

— Надеюсь сегодня. Программа стартует в феврале, поэтому они не смогут долго тянуть.

— Ах, знаешь, в один прекрасный день ты можешь стать моим начальником. Это будет так сексуально, не думаешь? Если за столом в кабинете будешь сидеть ты, то я бы не возражала против частых вызовов к директору. Я даже готова нарушить пару школьных правил, чтобы ты меня отшлёпал.

Я сжимаю небольшую пластиковую упаковку сливок слишком сильно и её содержимое выплёскивается на стол.

— Ну у тебя и воображение, — говорю я Джен, промокая жидкость бумажным полотенцем.

— Мне об этом часто говорят, — отвечает она, склоняя вниз голову и кокетливо хлопая ресницами.

Хм.

— Мне пора!

Бросаю бумажное полотенце в ведро для мусора у двери и сбегаю, пока эта лолита не успела завалить меня на пол и оттрахать прямо в учительской комнате отдыха.

Прошло уже две недели, но, похоже, некоторые ученики всё ещё не могут распрощаться с рождественскими каникулами. Заставить моих девятиклассников из класса алгебры обратно учиться оказалось непростой задачкой. Особенно Стивена Ньюмена. Сегодня утром он заявился в штанах, спущенных чуть ли не до середины задницы, демонстрируя окружающим трусы SouthPark, без сомнения рождественский подарок.

Стивену нравится внимание, особенно когда его много. Он дважды прерывает какими-то бессмысленными комментариями мою лекцию, в которой я объясняю, как решать квадратные уравнения дополнением до полного квадрата. Сейчас он с задранной вверх футболкой развалился на своем стуле и ведёт с Кристин Марроу странную беседу: изображая из своего пупка рот, сжимает его края пальцами и имитирует движение губ. Кристин, сидящая через проход от него, начинает хихикать.

— Стивен, — говорю я, стирая уравнение с доски и поворачиваясь к ученику, — если ты продолжишь трепать мне нервы, я отвечу тебе тем же, дружище. Ты понял?

К моему изумлению он снова отвечает пупком:

— Я понял, сэр. Да, сэр.

Ученики в классе начинают тихо ржать. Я бросаю на них сердитый взгляд, и все замолкают. Жду, пока Стивен опустит футболку и сгорбится на своём стуле.

Через несколько минуты все приступают к выполнению домашней работы, и я чувствую облегчение. Буду проситься, чтобы в следующем году мне позволили преподавать курс «Алгебра 2»22. Девятиклассники, блин!

Во время урока по электронной почте приходит несколько новых писем. Одно — от мистера Редмона с отметкой «Важно».

Вот оно!

Мистер МакНелис! Во время классного часа этим утром прошу Вас зайти ко мне в кабинет.

Мистер Редмон

С удовольствием, мистер Редмон.

Делаю глоток кофе. Он еле тёплый. Между уроками надо подогреть его в микроволновке. На встрече с директором нужно быть в форме.

С нетерпением жду Роберта, чтобы всё рассказать. Мысленно перескакиваю с одной темы на другую, а затем задерживаюсь в тайнике своей памяти, где хранится всё, что связано с Робертом. Откидываюсь на спинку стула, внимательно наблюдаю за классом, но в этот момент думаю совсем о другом: о напряжении на его лице во время танца, об ощущении, когда его рука прикасалась к моей ладони, когда мы смотрели фотографии на телефоне, о том, как он мило общался с Кики в магазине.

Из витания в облаках меня выдергивает звонок, и я понимаю, что на лице у меня улыбка идиота.

После второго урока я быстрым шагом направляюсь в головной офис. Миссис Стоувол, секретарь мистера Редмона, предлагает мне присесть на двухместный диванчик рядом со столом. Джен называет ожидание на этом диване «Сидением по уши в дерьме», потому что именно здесь ты ждёшь и обделываешься от страха ещё до начала экзекуции. Мне кажется, она преувеличивает. Не все походы в кабинет директора такие уж дерьмовые.

На столе рядом с компьютером миссис Стоувол ровно лежат три красные папки. К каждой из них прикреплён временный бейдж на шнурке. Миссис Стоувол (если вы не хотите пасть смертью храбрых от одного из её «убийственных» взглядов, не вздумайте называть её мисс) всё ещё говорит по телефону, пытаясь распределить внештатных учителей на весь день. Нехватка внештатников означает, что другие учителя должны будут взять дополнительные часы, а округ должен будет им за это заплатить. Куда дешевле и спокойнее иметь внештатного учителя в запасе. Но их всегда не хватает.

У неё явно плохое настроение, поэтому я тихо жду, представляя, что в один прекрасный день я буду сидеть за столом в кабинете за той дверью. Я знаю, что эта работа трудная. И ужасно нудная, но зарплата хотя бы покрывает прожиточный минимум. А ещё эта должность подобна высокой трибуне и даёт возможность сформировать в школе свою культуру. У меня уже есть несколько идей, как сделать школу, которой я буду руководить, особенной.

Погружаюсь полностью в размышления и, от неожиданности испугавшись, вздрагиваю на приглашение миссис Стоувол войти.

— Дрю, — говорит мистер Редмон громким голосом, когда я появляюсь на пороге его кабинета, — присаживайтесь. Простите, что заставил ждать. Разговаривал со своим сыном. Он в мае заканчивает МТИ23.

— Я не знал. Это круто. Умный парень.

— Да. Он — последний. Когда мы его доучим, то вместе с женой отправимся в долгий круиз по греческим островам.

Я улыбаюсь, но его улыбка начинает блекнуть, и моя тоже постепенно сходит на нет.

— Дрю, мне, правда, тяжело говорить с вами об этом.

Что? Я быстро составляю список своих характеристик для программы администраторов. У меня сильная академическая характеристика, оценки моих учеников — на уровне, я проявил себя в классной работе, руководил и даже принимал участие в ежегодном кулинарном соревновании, я — мужчина. Я даже попросил своего друга, учителя английского языка, проверить заявку — вдруг по невнимательности допустил где-то грамматическую ошибку. И собеседование прошло очень живо.

До этой секунды я считал себя отличным кандидатом. Не могу поверить, что они не допускают меня к программе. Вот о чём я думаю, когда мистер Редмон хлопает меня по плечу.

— Я хочу, чтобы вы знали, что ваша сексуальная ориентация никогда не была для меня проблемой.

Моё сердце начинает трепыхаться, а потом замирает.

— Но... — мистер Редмон внимательно изучает свои руки, — сегодня утром позвонил родитель одного ученика из оркестра обсудить свой вопрос и упомянул, что в пятницу вечером вы были на парковке с Робертом Уэстфоллом.

Мой пульс взлетает вверх, а кончики пальцев начинают покалывать. С трудом сохраняю на лице нейтральное выражение и заставляю свой голос звучать бесстрастно:

— Мистер Горман попросил меня быть сопровождающим на танцах.

— Интересное дело, Дрю. Обычно на подобных мероприятиях помогают родители, — какое-то время он молчит и пристально смотрит мне в глаза. — Я совершенно не против того, чтобы вы были сопровождающим на танцевальном вечере оркестра. Но у меня есть сомнения по поводу вашего решения провести вечер на парковке с одним из учеников.

Открываю рот, собираясь защищаться, но закрываю его в последнюю секунду: любое моё возражение даст повод думать, что я виноват.

Пока я пытаюсь найти какой-нибудь более-менее нейтральный ответ, директор внимательно наблюдает за мной, а потом ошеломляет меня ещё раз:

— Всю прошлую неделю Роберт Уэстфолл обедал у вас в классе.

И это не вопрос.

Моя первая мысль: «Джен!». Но во время обеда мимо моей классной комнаты прошло куча народу. Это мог быть кто угодно из помощников в копировальной комнате или кто-то из учеников. Дверь всегда была открыта настежь. Собственно, мне нечего было скрывать.

Я начинаю говорить, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно:

— Ему сейчас тяжело. Думаю, он воспринимает меня, как старшего брата, с которым можно поговорить. И это всё.

— Дрю, закругляйтесь с этим, — говорит он сурово. — Прямо сейчас. Позвольте напомнить вам, что субъективное мнение в общественной школе значит много. Вы — молодой мужчина приятной внешности. Он — уязвимый подросток. И вы — не консультант. Это работа мисс Линкольн. Я уже попросил её вызвать сегодня Роберта и поговорить с ним. И ещё я возьму на себя смелость посоветовать вам оставаться верным алгебре и матанализу. У вас впереди прекрасное будущее. И мне бы не хотелось видеть, как вы всё рушите.

— Без проблем. Спасибо, — бормочу я и встаю, стараясь удержаться на ватных ногах.

Он протягивает мне лист бумаги. Беру его в руки, но не осмеливаюсь читать — мне страшно.

— Кстати, — говорит мистер Редмон, когда я открываю дверь, — список по курсам для администраторов ещё не пришёл, но я уверен, что в нём есть ваше имя.

— Отлично, — я широко улыбаюсь и закрываю за собой дверь.

Войдя в туалет для преподавателей, запираюсь в кабинке и сажусь на крышку унитаза. Трясущимися руками достаю мобильный телефон и удаляю все сообщения из папок «Входящие» и «Отправленные». Открываю фотоальбом, бросаю ещё один, последний взгляд на лицо Роберта на фотографии и удаляю её тоже.

Во время обеда я быстро выхожу вместе с учениками из классной комнаты и закрываю дверь на ключ. Джен удивлена моему появлению в комнате отдыха. Она вместе с другими учителями математики сидит за круглым столом и указывает мне на соседнее свободное место. Я сажусь рядом.

— Знаешь, — говорю я ей с широкой, но фальшивой улыбкой, — возможно, у меня получиться пойти с тобой на тот концерт.

Открываю стоящий на полу кулер и достаю оттуда сэндвич, пачку чипсов и напиток, осторожно прикрываю наполовину крышку.

Её брови взлетают вверх:

— Ну, вот и отлично.

Я заставляю себя жевать, глотать и смеяться во всех нужных местах, и когда Джен кладёт ладонь мне на колено, я не сопротивляюсь.

Стараюсь не думать об ученике, который стоит сейчас возле закрытой двери моей классной комнаты, и теряется в догадках, что же случилось.

На уроке матанализа чувствую на себе взгляд Роберта. Разбирая на доске задачу за задачей, я с трудом соображаю. В этот раз я не разрешаю ученикам, как обычно, рано приступить к домашнему заданию. И после звонка подзываю к своему столу Стейси Вудворд, чтобы отдать рекомендательное письмо, которое она просила меня написать для своей летней подработки. Несколько минут мы болтаем о её работе и планах её коллег.

Роберт задерживается и, когда Стейси выдаёт «Спасибо!» и направляется к двери, подходит к моему столу. Я делаю вид, что занят, перекладываю бумаги, лежащие в полном порядке, собираю разбросанные по столу карандаши и ручки и запихиваю их обратно в подставку.

— Мы вроде собирались пообедать вместе, — говорит Роберт.

— О, Роберт, привет! Прости. Мне нужно было на встречу. Надеюсь, ты успел перекусить в кафетерии?

По выражению его лица вижу, что он раздумывает, верить мне или нет. В конце концов, кажется, он решает мне не верить. Роберт морщиться и задаёт вопрос:

— Вы на меня сердитесь?

— Сержусь? Конечно, нет, — стараюсь, чтобы мой голос звучал бодро, и хлопаю его по плечу. В дверь один за другим входят ученики, у которых я веду следующий седьмой урок. — Тебе лучше идти, а то опоздаешь на урок.

Мы смотрим друг другу в глаза ещё пару секунд, а потом я отвожу взгляд. Он уходит, а я остаюсь стоять за столом с ощущением, что я только что плюнул ему в лицо.

Когда звенит звонок с седьмого урока, я не жду окончания рабочего дня. Закрываю класс и иду на парковку.

Роберт

Я спешу по убранным на скорую руку коридорам на свой седьмой урок. Ничего не понимаю. Я подумал, что его срочно вызвали, что что-то случилось с Кики.

Я беспокоился весь пятый урок. Зайдя перед шестым уроком в его класс, я ожидал увидеть там другого учителя, но Эндрю был на месте, как всегда. Как всегда, он поздоровался со всем. Как всегда, после разминки он сделал перекличку. Как всегда, он объяснял нам тему и разбирал на доске задачи.

Он не смотрел на меня. Ни разу. И я не знаю, почему.

И когда я остался после урока и спросил его, может, он злится на меня, он вёл себя, как и любой другой учитель: фальшивое одобрение, отчуждённость, плохо замаскированная под сердечность.

«Обед был его идеей», — напомнил я себе сердито, опускаясь на стул в классе экономики.

— Мистер Уэстфолл, — слышу тихий оклик мисс Флауерс, не успев даже вытянуть ручку из пружин блокнота. Она вручает мне белый пропуск с моим именем и галочкой в маленьком квадратике возле слова «Консультант». — С тобой хотела бы встретиться мисс Линкольн.

Я кладу блокнот на стол и встаю.

— Она просит тебя захватить с собой вещи, — добавляет она.

***

Мисс Линкольн встречает меня с сочувствующей улыбкой и приглашает меня присесть на стул перед её столом. Сама она садиться на стул рядом:

— Как ты? Держишься?

— Я в порядке, — отвечаю.

— Несколько минут назад я говорила с твоей мамой.

— Мой отец...?

— Нет. Но думаю, что тебе лучше пойти домой.

У меня ненадолго замирает сердце:

— У меня ещё один урок.

— Роберт... — качает она головой, но ничего не говорит.

Встречаюсь с ней взглядом и мне становится интересно, что она обо мне думает. Закидываю свой рюкзак на плечо, но не встаю.

Она вздыхает:

— Я знаю, что сейчас тебе и твоей маме очень тяжело. Сейчас ты должен быть со своей семьей. Школа может подождать.

Я киваю. Понятно, что она ждёт именно этого.

— Может, перед уходом ты хочешь поговорить?

Я отрицательно качаю головой, и она легонько хлопает меня по колену.

— Помни, что моя дверь для тебя всегда открыта. Ты можешь говорить со мной обо всём. Я всегда готова помочь.

На какую-то минуту мне становится интересно, чтобы она сказала, если бы узнала, как сильно и отчаянно я хочу закончить эту главу своей жизни и начать новую? Поняла бы она? Или она отправила бы меня на психиатрическую консультацию с просьбой проверить, не психопат ли я, неспособный формировать привязанности или сопереживать своему умирающему отцу?

Она берёт у меня пропуск, что-то на нём царапает, а потом вручает мне обратно:

— Отметься и иди домой.

Я встаю и, когда понимаю, что сейчас мне придётся увидеть смерть вблизи, мои ноги подгибаются. Мисс Линкольн хочет как лучше. Но я точно знаю, что Эндрю никогда бы не отослал меня. По крайней мере, я так думал несколько часов назад.

Я не понимаю.

Он не отвечает.

Я всегда считал, что смерть приходит двумя способами: быстро, заливая всё кровью, или медленно и мягко. В нашем доме она проявляется совсем по-другому.

Глаза отца всё ещё открыты и всё также пусты, но теперь из его ноздрей выдуваются огромные, время от времени громко лопающиеся пенные пузыри. Вокруг постели топчутся мои тёти. Тётя Уитни осторожно стирает пену с его лица.

В течение следующих семи часов пена высыхает и дыхание отца становится настолько поверхностным и прерывистым, что иногда тяжело понять, дышит ли он вообще. Около полуночи отец затихает. Тётя Оливия прикладывает к его груди круглый диск стетоскопа.

Тётя Уитни, скукожившись рядом, шепчет ему на ухо слова, которые он не может сказать самостоятельно. И хотя её голос очень тихий и мягкий, я слышу её молитву:

— Я вверяю свою душу в твои руки, Господи. Святая дева Мария, матерь Божья, молись за меня. Защити меня от врагов и прими меня в час моей смерти.

— Он умер, — произносит тётя Оливия тихо. Она шмыгает носом, осторожно закрывает отцу глаза, потом прижимается к его груди щекой и начинает рыдать. Я вижу, что глаза мамы наполняются слезами. Она тихо, как вечный аутсайдер, сидит на краю кровати, и я удивлён, что глаза у меня тоже увлажняются.

Когда тётя Уитни и тётя Оливия откидывают с отца простынь омыть его в последний раз перед приходом людей из похоронного бюро, я выхожу из комнаты. Даже сейчас, когда он умер, мне всё ещё стыдно: за него, за себя, за мою маму.

Когда на подъездную дорожку заезжает катафалк, я чувствую облегчение. Мы напряжённо ждём в гостиной, пока обслуживающий персонал выполнит свою работу. Они появляются через несколько минут, говорят с нами уважительно мягким и тихим голосом, а потом укатывают истощённое, завёрнутое в чёрный виниловый мешок тело отца к катафалку. Сейчас час ночи, но вокруг стоят несколько соседей. Один из служащих закрывает задние двери катафалка, и тётя Оливия тянется ко мне. Я уклоняюсь от её прикосновения и достаю из кармана ключи.

Когда я сажусь в машину, никто меня не останавливает.

Глава

 

17

Эндрю

Частичкой сознания понимаю, что мой сон какой-то прерывистый: я вздрагиваю, просыпаюсь, потом снова погружаюсь в сон и снова просыпаюсь. Мне снится, что я стою перед дверью своей классной комнаты, кручу ключом в замке, но дверь не открывается. Вытаскиваю ключ, проверяю, не погнут ли он и не отломался ли случайно один из зубьев. Вставляю ключ обратно и поворачиваю, но дверь не открывается.

Слышу сильный стук в дверь и рывком вскакиваю с постели. И снова сильный стук.

Беру телефон со столика рядом с кроватью. Три часа ночи. Моя первая мысль: «Кики!». Сердце в груди начинает бешено стучать. Я включаю свет и, даже не смотря в глазок, открываю дверь.

На пороге стоит Роберт. Немного опухшие глаза, взгляд направлен вниз, руки в карманах толстовки. Я выдаю единственно, на что сейчас способен:

— Тебе нельзя здесь быть.

Роберт с трудом сглатывает и, кажется, пытается что-то сказать. Наконец он решается:

— Можно войти?

Вместо ответа я выхожу на крыльцо. Он колеблется, потом делает один шаг назад, и я закрываю за собой дверь. По Роберту видно, что то, что я только что сделал, ранило его также, как если бы я захлопнул перед ним дверь и вызвал охрану.

Снаружи прохладно и я, поёживаясь, обнимаю себя за плечи. Здесь, под фонарём на крыльце чувствую себя незащищённым, но если я впущу Роберта внутрь, то совершу более серьёзную ошибку. В документе, который всучил мне перед моим уходом мистер Редмон, был список предостерегающих, довольно серьёзных, как по мне, правил поведения:

Не позволяйнарушатьграницы.

Не прикасайся к ученикам, чтобы показать привязанность.

Не оставайся с учеником или ученицей наедине.

— Почему? — спрашивает он слабым голос. — Я думал, что мы — друзья.

Я размышлял об этом весь вечер, пока сидел перед экраном своего компьютера и изучал имена, лица, обвинения, жизни, разрушенные всего лишь неосторожными действиями. Эми МакЭлхенни, двадцать пять лет. Её обвинили в сексуальных отношениях с восемнадцатилетним учеником и суд признал, что она совершила уголовное преступление второй степени тяжести. РэндиЭриас, двадцать семь лет. Ему светит двадцатилетнее тюремное заключение при условии, что он будет признан виновным в сексуальных отношениях с семнадцатилетней девушкой, на которой он планировал жениться с разрешения её матери.

Закон 2003 штата Техас, на основании которого их арестовали, защищает только лиц возрастом до семнадцати лет. Но некоторые самодовольные хвастуны добились, чтобы в этот закон внесли поправки, согласно которым уголовным преступлением считаются сексуальные отношения между педагогами и учениками любого возраста.

Этот закон делает взрослых людей, вступающих в отношения по обоюдному согласию, преступниками, и, хотя критикующих положения этого закона предостаточно, закон остаётся Законом. Эми МакЭлхенни, РэндиЭриас, Мэри Кей Летурно, Рейчел Беркхарт — их имена и публичное рассмотрение их дел стали предостережением для всех: не позволяйте низменным желаниям брать верх и нарушать строгий кодекс поведения учителей.

Выражение боли и замешательства, и, да... возможно, злости на лице Роберта ослабляют мою решимость. И мне приходится напоминать себе о последствиях, представляя своё имя вместе с фото в профиль и анфас, взятые из уголовного дела, на сайте под заголовком «Пятьдесят самых позорных секс-скандалов с участием учителей». Я благодарен, что это случилось сейчас, а не потом, когда, возможно, было бы слишком поздно. Потому что, положа руку на сердце, мои отношения с Робертом были далеки от профессиональных и невинных, как я декларировал.

Я делаю глубокий вдох и решаюсь покончить со всем этим раз и навсегда.

— Сегодня меня вызывал мистер Редмон. — Роберт впервые за всё время поднимает на меня глаза, и я вижу в них удивление. — Кто-то из родителей рассказал, что мы были в пятницу вечером на парковке.

— И что? Мы всего лишь упражнялись с гвардейской винтовкой. Разве вы ему это не сказали?

— Не важно, что мы с тобой делали. Важно то, что я был с тобой.

— Какое это имеет значение? Мы — друзья. Разве...

— Нет. Потому что я не могу быть твоим другом, — я провожу рукой по лицу, стараясь привести мысли в порядок. — Видишь ли, Роберт, это выход за рамки отношений «ученик-учитель». Штат называет это «дифференциалом власти»24. — Я ловлю себя на том, что автоматически повторяю прочитанное в Интернете и говорю с ним свысока, как учитель с учеником. Но именно ими мы и являемся, и ими же и должны оставаться. — Я могу лишиться сертификата учителя. Я могу даже попасть в тюрьму.

Он смотрит на меня так, будто я придумываю на ходу. Я его не виню. У меня тоже такое чувство, что сказанное мной — полная чепуха.

— Мы ничего не делали, — говорит он. — Людей же не сжигают и не бросают в тюрьму за то, что они говорили друг с другом.

Он прав. Но сказанное им с нажимом слово «делали» напоминает мне, как легко разговоры могут перерасти во что-то более серьёзное, если не быть осторожным. И доказательством тому — моя дочь.

— Это государственная общеобразовательная школа, — говорю я Роберту. — Мистер Редмон прав. Здесь единственное, что важно, — это субъективное мнение, Роберт. И даже, если покажется, что что-то происходит...

— Ничего не происходит. Ничего!

Его слова ударяют меня словно молнией, и в моей голове эхом звучит голос Кики: «Глупый папа». Да. Так и есть. Чёрт! У меня появляется ощущение, что я его действительно подвёл. Он хотел быть всего лишь другом, а я всё испортил — понапридумывал себе, что между нами есть что-то большее. И теперь пути обратно нет.

— Роберт, я — твой учитель. Я могу быть только им. Я не могу быть твоим консультантом, врачом или...

— Я просил вас быть только моим другом.

— Я не могу.

Он смотрит на меня так, словно я — волк, только что скинувший с себя овечью шкуру.

— Вы смогли бы, если бы захотели, — фыркает он раздражённо. — Вы просто...

— Я больше не смогу с тобой обедать, — говорю я тихо. — Прости. Мисс Линкольн...

— Мисс Линкольн меня не знает.

Он смотрит в сторону пустой парковки. Начинает накрапывать мелкий дождик.

Мне не хочется продолжать, но я должен.

— Сделай для меня ещё кое-что.

Роберт поднимает подбородок вверх и закрывает глаза, будто ожидая, что сейчас на него обрушиться небо, потому что именно это и должно случиться.

— Удали все мои сообщения и свои сообщения, отправленные мне.

Его челюсти плотно сжимаются.

— И ещё удали мою фотографию. Я больше не смогу с тобой переписываться.

Роберт молчит. Следы измороси на его напряжённом лице собираются в крупные капли и увлажняют волосы. Я мучаюсь, видя его боль, зная, что я тому причина.

— Я всё ещё твой учитель, Роберт. Я всё ещё могу тебе помочь в этой роли.

Он открывает глаза и несколько раз моргает.

— Если вы, мистер МакНелис, переживаете за мою домашнюю работу по матанализу, — говорит он холодно, — то не стоит. Она будет у вас на столе завтра вместе с заданиями других учеников.

От его официального тона я вздрагиваю, но киваю в ответ. У Роберта есть право злиться. Я — взрослый, который позволил этому случиться. Протягиваю руку к дверной ручке:

— Будь осторожен по дороге домой. Увидимся завтра.

Он поворачивается уходить, но потом останавливается:

— Мой отец умер. Пару часов назад.

— Мне жаль, — говорю я, стараясь вложить в свои слова больше, чем просто сочувствие его утрате.

— Да. Мне тоже.

Роберт поворачивается уходить, а затем трусцой бежит через парковку к своей машине.

Роберт

Когда я возвращаюсь домой, подъездная дорожка пуста, но весь дом светится.

Я легко пробираюсь мимо кислородного компрессора, перегородившего дорогу к дверям гаража, и вхожу внутрь. Громко работает сушилка, а, в стоящую рядом стиральную машину, набирается горячая вода. Открыв крышку, вижу внутри простыни с кровати мамы и отца. В нос бьёт сильный запах отбеливателя.

Иду по непривычно тихому дому: никакой посуды в раковине, никаких подушек на полу, никаких крошек на диване.

Мама в своей комнате. Ей в одиночку удалось перетянуть огромный матрас. Теперь одна его половина лежит на пружинной сетке, а вторая — на полу. Недалеко от мамы из рамы торчит пружина, нагнувшись в сторону высокого комода.

— Где ты был? — спрашивает она мягко, стоя на коленях и смотря на меня с пола снизу-вверх.

— Просто катался.

— Нужно было позвонить или ответить на мой звонок. Я переживала. С тобой всё в порядке?

Я пожимаю плечами:

— Что ты делаешь?

Мама вздыхает, потом засовывает за ухо выбившийся из небрежно собранного хвоста локон волос. Она оглядывает комнату так, словно видит её впервые, потом прислоняется спиной к раме кровати и приставляет крестообразную отвертку к винту.

— Убираю.

Мама сейчас занята тем, что уничтожает все следы болезни и смерти, которые медленно пропитывали её спальню в течение последнего года или около того. И начала она с кислородного компрессора и простыней. Теперь настала очередь поручня, прикрученного к раме кровати.

— Давай я, — говорю, забирая у неё отвёртку. Мама опускается прямо на попу и отклоняется назад, пока не упирается спиной в аквариум.

Я выкручиваю первый винт и кладу его на ковёр. Краем глаза вижу, как она разматывает из рулона, валяющегося на шезлонге, мешок для мусора. Потом она открывает шкафчик под аквариумом, вытаскивает из него всё содержимое и запихивает в мешок.

Второй винт наполовину выкручен, но я останавливаюсь и смотрю на неё какое-то время:

— Ма, что ты делаешь?

Уже открываю рот, чтобы спросить, что, по её мнению, будут есть рыбки, когда мой взгляд поднимается вверх и натыкается на пустой аквариум. Вокруг самых разных фильтров продолжает пузыриться вода, в потоке всё также плавают живые водоросли, но других признаков жизни нет. На влажном ковре возле аквариума я замечаю большой сачок. Молча кладу отвёртку на выступ рамы кровати и иду на кухню.

Мой отец в уходе за рыбками был очень щепетильным. Аквариум всегда был идеально чистым, вода — прозрачной, а рыбки — разноцветными и здоровыми. При первых признаках болезни отец отсаживал рыбку из аквариума и лечил её антибиотиками или другими лекарствами для рыб согласно поставленному лично диагнозу. Иногда рыбка выздоравливала, иногда — нет.

Когда становилось ясно, что рыбка не выживет, отец пересаживал её в пластиковый пакет с небольшим количеством воды и помещал его в морозильную камеру — он считал, что будет гуманнее заморозить её там до смерти, чем дать умереть от болезни.

Открываю дверь морозильной камеры. На полке лежит большой четырехлитровый полиэтиленовый пакет. Через прозрачные стенки видны плавники и глаза тридцати или около того рыбок, уже ставших частью бесформенного куска льда.

Закрываю дверь и бросаюсь к кухонной раковине — меня тошнит.

Потом достаю в гараже садовый шланг. Выключаю в спальне все фильтры, затем бросаю один конец шланга в аквариум, а второй тяну через всю комнату. Открываю окно, поднимаю сетку от насекомых и вытягиваю воздух из шланга так, как делал это отец много раз. Когда вода, булькая, приближается к моим губам, я свешиваю конец шланга из окна вниз и даю возможность воде под давлением воздуха вытечь из аквариума через шланг наружу.

Пока из аквариума выкачивается вода, беру мешок с мусором и засовываю его в контейнер в гараже.

Мы с мамой не говорим ни слова.

Когда боковой поручень снят, мы засовываем пружину обратно в раму, а потом укладываем сверху матрас.

Мама проводит рукой по его поверхности. На строчке матраса со стороны отца темнеет пятно, может, это кровь от плохо сделанного укола или же просто из пореза. Я не знаю. И не хочу знать.

Почувствовав себя вдруг совершенно вымотанным, усаживаюсь прямо на пол. Беру с прикроватной тумбочки небольшой блокнот и кручу его в руках, не осмеливаясь открыть.

— Почему ты вышла за отца замуж? — спрашиваю я. — То есть, я знаю, что ты была беременна, но ты не была обязана за него выходить.

Мама делает глубокий вдох, медленно выдыхает, а потом ложиться спиной на постель. Голые стопы свисают с края.

— Он был красивым, очаровательным и ребячливым, как мальчишка. Он был из хорошей семьи. У него было хорошее будущее. — Мама пожимает плечами. — И он просил меня выйти за него замуж.

— Ты жалеешь о том, что сделала?

— Не знаю. Иногда мне кажется, что я была для него действительно плохой партией. Не то, чтобы я была плохой женой и делала недостаточно, нет. Не знаю. Может, я делала слишком много? Сначала он был любимым ребёнком в своей семьей, а потом стал моим ребёнком. Мне кажется, что я слишком охотно брала в руки поводья, когда он сидел, сложа руки, принимала сама решения, была для тебя и мамой, и папой. Может, если бы я этого не делала, то это делал бы он.

— Ты его ненавидела?

— Ого! Так вот что ты думаешь?!

— Точно то же, что и те рыбки в морозилке.

Мама замолкает и с силой сгибает пальцы на ногах. Потом тяжело вздохнув, резко их выпрямляет.

— Я не должна была этого делать. Да, возможно, я его ненавидела. Или же, возможно, я ненавидела ту, в кого я превратилась после замужества. Он был похож на ребёнка. Думаю, именно из-за этого я влюбилась в него в самом начале. Я была нужна ему. Я заботилась о нём. Возможно, его это обижало, хотя у него и не было выбора, а я обижалась на него, потому что он меня за это не любил.

— Он любил меня?

Мама перекатывается на живот, устраивается ко мне лицом, кладёт подбородок на кулак и долго на меня смотрит.

— Да. Конечно, он тебя любил.

Мне хочется ей верить.

— Можно дать тебе совет? — спрашивает она. — Никогда не женись на человеке, который любит себя больше, чем тебя.

Мне на глаза наворачиваются слёзы.

— Ну, что ты, мой мальчик! — она поднимается с кровати, садится рядом на пол, но не касается меня. — Ник — милый парень. Но он не подходит тебе. Встречайся с ним, проводи хорошо время, но не повторяй моей ошибки. Когда в твоей жизни появится твой человек, всё будет совершенно по-другому. Вот увидишь! И на меньшее не соглашайся.

Когда я, наконец, заканчиваю реветь, мама находит в гараже деревянный молоток. Мы вместе снимаем поручни, установленные в душе год назад. Вместе с ними отлетает несколько кафельных плиток. Мы чувствуем себя хорошо.

Интересно, что подумают тёти, когда увидят устроенный погром. И вдруг ловлю себя на мысли, что мне плевать. У них больше нет права принимать решения в этой семье.

Глава

 

18

Эндрю

Голова раскалывается, в глаза будто насыпали целый мешок песка, и в мозгах такая мешанина, что при решении задач на доске, я раз за разом теряю мысль. За спиной раздаётся хихиканье. Я делаю глубокий вдох и пишу:

3x2+ 8x + 4

Я собираюсь показать, как раскладывать уравнения на множители путем группировки, но хихиканье настолько громкое, что его дальше просто невозможно игнорировать.

Я поворачиваюсь и опираюсь на алюминиевый поручень под доской. Стивен Ньюмен снял кроссовок и теперь засовывает ногу в носке под бедро Кристин Марроу. Она шлёпает ладошкой по его ступне и хихикает, пока я разглядываю их без капли веселья.

— Мистер Ньюмен, — рявкаю я.

Он убирает ногу и делает преувеличенно внимательный вид. Это раздражает. На лице Стивена появляется фальшивое выражение сожаления, но, когда хохот вокруг усиливается, он тоже расплывается в глупой и широкой улыбке.

— Какое решение задачи вы предлагаете? — спрашиваю я, постукивая маркером по доске.

— Думаю, я бы приказал себе заткнуться и выметаться из класса, — отвечает он, имея в виду совершенно другую задачку. Снова хихиканье.

А они меня хорошо изучили.

— Тогда заткнись и выметайся, — говорю я.

Он встаёт, идёт к двери, прижав руки к бокам и опустив голову, всем своим видом показывая, что ему очень стыдно. Но я даже не сомневаюсь, что этот ребёнок ни разу в своей жизни не чувствовал и капли стыда. Однако, он знает правила игры.

Бросаю резкий взгляд в класс — дети затихают, но улыбки на лицах остаются.

Стивен маленькими шажками выходит из классной комнаты, закрывает за собой дверь, а потом сразу же открывает её и входит обратно:

— Мистер МакНелис, я прошу прощения за то, что помешал уроку. Можно я вернусь на своё место?

Не дожидаясь моего ответа, Стивен возвращается обратно, садится, а потом смотрит на меня с самодовольной ухмылкой.

Боже, спаси меня от девятиклассников! Я поворачиваюсь снова к доске и рассказываю материал так быстро, насколько это возможно.

За десять минут до конца урока я разрешаю ученикам приступить к домашней работе и без сил падаю на свой стул. Мне тошнит от недосыпа, большого количества кофе и двойной порции вины.

Проверяю электронную почту. Сегодня должно прийти очень важное письмо. И вот оно — сразу после предупреждения про учебную пожарную тревогу, запланированную после пятого урока.

Кому:      

ФабиолаКортез, Боб Бенсон, Аннет Нгуен, Ричард Гормэн, СюзенВезерфорд, Эндрю МакНелис, БеттФлауерз

От:

Линн Линкольн

Тема:      Роберт Уэстфолл

Уважаемые учителя!

С сожалением сообщаю Вам, что отец Роберта Уэстфолла скончался вчера поздно ночью. По словам миссис Уэстфолл, его уход был тихим. Роберт будет отсутствовать оставшуюся часть недели, поскольку семье нужно справиться со своей утратой. По возвращении Роберту понадобиться Ваша поддержка, понимание и вся Ваша лояльность, поскольку ему придётся наверстывать пропущенный материал. Помолитесь за его семью. Подробную информацию о похоронах я сообщу позже, как только станет известно. Благодарю Вас, как всегда, за то, что Вы делаете для наших студентов.

Мисс Линн Линкольн

Психолог-консультант 12-го класса

Я откидываюсь на спинку стула, закрываю глаза и пытаюсь представить, чем он сейчас занят. Тянутся ли его пальцы набрать сообщение мне также, как тянутся мои? Хватит ли у меня смелости отправить ему хотя бы пару слов сочувствия в подтверждение того, что я о нём думаю? Обрадуется ли он моему сообщению? Прочтёт ли он его? Открыл бы я дверь, если бы знал, что должен буду закрыть её позже?

Мусолю эти вопросы, когда раздаётся громкое пукание и класс взрывается хохотом. Вот чёрт. Я не в настроении. К счастью, звенит звонок, и дети, толкаясь, спешат на следующий урок.

Я роюсь в ящике стола в поисках чего-нибудь от головной боли, но нахожу только запечатанную упаковку «Иммодиума»25 — небольшой «подарок» от руководительницы кафедры математики — противопоносное средство было спрятано в корзинке, подаренной в прошлом году по случаю моего вхождения в новый коллектив, между маркерами, шоколадными «Hershey’sMiniatures», карандашами и разными блокнотами. Ещё там был небольшой пузырёк с «Мотрином»26, но лекарство давно закончилось. На какую-то минуту я задумываюсь, не принять ли «Иммодиум», но потом засовываю лекарство обратно в ящик.

Джен, у тебя есть «Тайленол»27 или «Мотрин»?

У меня есть «Мидол»28.

Уже кое-что. Я сейчас подойду.

— Да, ну? — говорит она, когда я вхожу к Джен в класс. Она протягивает мне маленькую золотистую коробочку с открытой крышкой. — Прими свою порцию яда, — говорит она, осторожно вытряхивая содержимое в мою руку. Не имею ни малейшего понятия, что это за таблетки, но выбираю две, а остальные засыпаю обратно в коробочку.

— Ворота открываются в шесть тридцать, — говорит она, когда я забрасываю пилюли себе в рот. Она передаёт мне бутылку с водой. — Мне заехать за тобой или ты заедешь за мной?

Делаю глоток воды и пытаюсь в это время сориентироваться. Ворота?

— Мисс Уент! — зовёт Джен стоящий посередине комнаты ученик в толстовке с надписью HoustonTexan. — Можно в туалет?

— Для этого есть перемена. Сядь на место, Джон.

— Но у меня понос.

Парень, у меня для тебя есть «Иммодиум».

— Похоже, у тебя точно понос. Только словесный.

Джен закатывает глаза.

— Иди. Только быстро, — говорит она ученику, а потом поворачивается ко мне.

Ворота. «Павильон». IronMaiden. Точно!

— Хм, я заберу тебя, — говорю я Джен. — В шесть?

Возвращаюсь в свой класс уже во время звонка и удивляюсь себе: о чём я только думал, принимая её приглашение?

На шестом уроке нет нужды отмечать отсутствие Роберта. Администратор уже зарегистрировал на сайте в разделе родительских оповещений сообщение об отсутствии Роберта до конца недели. Открываю веб-страницу и делаю в классном календаре дополнительно несколько пометок, чтобы он был в курсе пропущенных тем. А насколько я знаю Роберта, то он всегда в курсе. Обратит ли он внимание на дополнительные пометки? Сможет ли он прочесть между строк? Надеюсь на это. Правда, надеюсь.

Роберт

Желая хоть немного вздремнуть, сворачиваюсь калачиком на кровати, и всё ещё думаю о рыбках в морозилке. До панихиды у меня есть пара часов, и я планирую поспать. Опускаю веки, но всё равно вижу замёрзшие рыбьи глаза. Не удивительно, что мама при первой же возможности превратила рыбок в рыбные палочки.

День матери. Четыре года назад. Произошедшее в тот день я помню отчётливо, словно это было вчера. Собственно, как и все драматические моменты моей жизни: день, когда я, обливаясь кровью, потерял свой первый зуб, потому что парень, живущий дальше по улице, случайно заехал мне в лицо своим БаззомЛайтером29; день, когда я сдавал вождение, врезался в обочину параллельно парковке и провалил экзамен; день, когда Люк пригласил встретиться «выпить чего-нибудь сладкого» и когда я понял, что для Люка и Куртисая — «запретная тема».

Тем утром отец встал рано, принял душ и оделся. Он сказал маме, что ему нужно уладить кой-какие дела. Вполне понятно, что мама ожидала, что те самые дела каким-то образом были связаны с её праздником, даже если ей и придётся вести машину. Но, когда отец сказал, что ему нужно в зоомагазин, даже я почувствовал, как температура в салоне машины резко упала.

В тот день отец потратил больше двухсот долларов — вряд ли мы могли позволить себе тратить такую сумму! — на какие-то растения, парочку радужной форели, рыбу-клоуна, одного сомика-нижнерота. Ещё он купил новый фильтр и шикарный цельностеклянный колпак для уменьшения испарения, изготовленный под заказ.

Именно тогда мы с мамой слонялись по магазину больше часа, делая вид, что притворяться, что этот день точно такой же, как и все остальные дни, вполне нормально. Несколько лет спустя, в другой День матери, я наконец-то понял, почему она так тогда на меня отреагировала.

Мои воспоминания всплывают одно за другим, словно я открываю Русскую матрёшку.

В то утро я собирался по своим делам, когда мама предложила мне остановится возле торгового центра и купить подарок на День матери. Мне удалось скопить небольшую сумму, заработанную на стрижке газонов во время весенних каникул. Но эти деньги я планировал потратить на новые игры для своего Xbox. Поэтому без какой-либо «помощи» со стороны отца я простодушно сообщил:

— Я не буду тратить свои деньги на тебя.

Тут же развернув машину, мама поехала прямо домой, а потом отправила меня в свою комнату. Через закрытую дверь я слышал, как она плакала. Я тогда так и не понял, почему мама была так расстроена. Я просто очень злился, что она не отвезла меня в магазин с играми.

Мне стало всё ясно только в тот день в зоомагазине: унижение быть отвергнутой собственным мужем и собственным сыном, который, по-видимому, вырастет таким же, как и его отец. Но я не был похож на отца. Я просто ничего не осознавал. И если бы у меня в то время были водительские права, то я бы забрал ключи и маму, а отца просто оставил бы там. Мы бы с мамой пообедали, потом я купил бы ей какие-нибудь оставшиеся в «H-E-B» цветы и постарался бы, чтобы она почувствовала себя в свой день особенной.

Но вместо этого, вернувшись домой, я закрылся у себя в комнате. Я сделал в Publisher открытку ко Дню матери, распечатал её, аккуратно сложил и написал внизу своё имя. Но прежде чем я смог вручить открытку маме, разразился скандал. Его было слышно даже через закрытую дверь.

— Я тебе не верю, — кричала мама. — Я — его мать, а ты — его отец. И учить своего сына выражать признательность к женщинам в его жизни — это твоя святая обязанность!Это твоя обязанность помочь ему выбрать открытку или цветы, или сделать чёртов тост для меня!

Я до сих пор помню ледяной холод в голосе отца, когда он произнёс:

— Ты немоя мать.

Он просто не понял. Он никогда не понимал. Мне кажется, что в момент своей кончины замёрзшие рыбки были более осознанными, чем он за всю свою жизнь. Кто-то должен был заплатить за ту боль, которую отец причинил маме в тот день, за то, что он попросту отказался от неё. Вина рыбок была лишь в том, что они напоминали об отце.

***

Я, правда, верил, что со смертью моего отца влияние моих тёть закончилось. Но сидя рядом с мамой за столом напротив тёти Уитни и тёти Оливии, мне стало понятно, что я сильно ошибался.

Сотрудник похоронного бюро, сидящий на конце тёмного, отполированного до блеска стола для совещаний, чувствует себя неуютно. Он слегка поправляет узел своего галстука, затем стучит большим пальцем по лежащим перед ним бумагам, пока мама сердито смотрит на другую сторону стола.

Тёти уже заставили маму согласиться на бетонный склеп весом чуть больше тонны с выдвижным ящиком для хранения личных памятных вещей и записок, а также памятной полкой для демонстрации сувениров и фотографий. Этот склеп гарантированно защитит гроб отца из красного дерева. На неограниченный срок.

Теперь они хотят нанять волынщика.

— Мы не можем себе позволить всего этого, — препирается мама. Я вижу, что она смущена тем, что ей приходиться отстаивать своё право экономить, и что её бесит, что она выглядит бедной.

Лицо тёти Уитни превращается в камень:

— Вот для этого и нужно страхование жизни.

Я смотрю на маму. Её лицо заливается алой краской, а челюсти плотно сжимаются.

— Нет, — наконец отвечает она. — Никакого склепа, никаких волынок, никаких открыток с молитвами. У нас будут простые похороны.

Тётя Уитни смотрит на маму, словно та — таракан, которого она с удовольствием раздавила бы носком своей туфли.

— У моего брата не будет нищенских похорон. Если нужно, я оплачу всё сама. Но я одно хочу тебе напомнить, — она тычем пальцем в мою маму. — Деньги, которые ты здесь потратишь, это деньги моих детей. Сумма, которую мне придётся выложить за эти похороны, чтобы проводить моего брата с почестями, которых он заслуживает, будет забрана у моих детей.

Мама с грохотом отодвигает свой стул и стремительно выходит из помещения. Я иду за ней в вестибюль.

Мама плачет и обнимает себя за плечи, а я внезапно начинаю так сильно злиться на тёть, что не могу ясно мыслить. Мне не нравится видеть маму такой. Сломленной. Дома она всегда была сильной и вела, как взрослая.

— Да пошли они, — говорю я.

Она слабо улыбается и по её лицу текут новые слёзы.

Через стеклянные двери вестибюля я смотрю на территорию кладбища. Вся земля разделена на две секции: одна — с простыми мемориальными досками, вторая — с надгробиями и монументами, купленными семьями, которые, по-видимому, заботились о своих любимых усопших настолько сильно, что готовы были раскошелиться. В глаза бросаются флаги, безделушки и фотографии, украшающие безжизненные могилы. Может быть, другая секция украшена точно также, но за массивным гранитом трудно что-то рассмотреть.

— Как по мне, так ты можешь его положить хоть в сосновый ящик, — говорю я. — Но если им нужно что-то большее, то пусть они сами за это и платят.

В конце концов мама отписывает на похороны практически всю небольшую сумму полиса пожизненного страхования отца и передаёт бумаги сотруднику похоронного бюро.

В полном молчании мы едем с мамой домой. Потом вытаскиваю на заднее крыльцо дома аквариум. Сучковатой деревянной фамильной тростью ручной работы я превращаю его в мелкие кусочки стекла и покорёженного металла. Убирая остатки, режу большой палец на правой руке и заливаю своей кровью всю фирменную куртку оркестра.

Двойной лейкопластырь останавливает кровотечение, но немного позже просочившаяся через ткань кровь оставляет на клавиатуре телефона водянисто-красные пятна: в последний раз я перечитываю входящие сообщения, прежде чем удалить их навсегда. Их всего 199, максимальное количество, которое может хранить мой телефон. Я уже несколько раз зачищал список, оставляя только самые свежие или очень личные. В этот раз я удаляю всё.

Просто ещё одно домашнее задание, которое я послушно выполню, потому что он — учитель, а я — только ученик.

Последнее сообщение от Ника отправлено буквально через несколько минут после окончания всех уроков. Примерно в то же время моя мама подписывала бумаги, лишившие её последней надежды оплатить мою учёбу в выбранном мною колледже.

О Боже! Боже!! Боже!!! Твой отец! Я только что узнал. А я всё думал, почему тебя не было сегодня утром? Ты, наверное, совершенно опустошён. Я знаю, потому что я — тоже. Мы с Кристал сегодня вечером постараемся сделать так, чтобы ты чувствовал себя немного лучше. И ещё, если ты будешь покупать себе новый костюм на похороны, то выбирай с зауженными брюками. Поверь мне на слово.

На нижней полке, расположенной вдоль дальнего края моего стола, рядом с липким круглым кольцом чего-то красного (может быть, гавайский пунш?), лежат билеты на концерт IronMaiden — подарок тёть на Рождество. Я не говорил про них Нику.

Беру билеты в руки и смотрю на дату. Я знаю, что если выйду на улицу, то смогу услышать непрекращающиеся басы, источник которых находится за три километра отсюда. Но я остаюсь в комнате. Бросаю билеты в плетеную корзину рядом со столом, удаляю сообщение Ника и отправляюсь в постель.

Эндрю

Говоря Дженнифер, что заберу её на концерт, я, собственно, и не думал, что реально пойду на концерт. Я просто старался где-нибудь скрыться, словно прикрывающий свои половые органы ребёнок, с которого только что стянули штаны в раздевалке.

Несмотря на то, что дома я принял еще одну порцию обезболивающих и выпил бокал вина, мои нервы всё ещё натянуты, как струна, а сам я, раздражённый, хочу быть где угодно, только не в машине с Дженнифер Уент по пути на концерт. Тем более, на концерте группы не первой свежести, да еще и известной тем, что её участники разбрызгивают на сцене фальшивую кровь из маски, сделанной из папье-маше. По отношению к Джен это несправедливо, но я ничего не могу поделать со своим гадким настроением. Джен списывает всё на плохой день в школе. Я не спорю.

— Ну, же, — говорит она, доставая с заднего сиденья одеяло, брошенное туда, когда она садилась в машину. — Я куплю тебе пива, а потом сделаю массаж. Тебя моментально отпустит, и ты сможешь насладиться музыкой.

Это вряд ли.

На концерте тяжелого рока расслабиться довольно сложно, но я не возражаю, когда позже Джен забирает у меня полупустую бутылку ShinerBock, ставит её на утоптанную в траве лужайку и просит меня сесть в определённом положении.

Я где-то читал, что солист, Брюс или как-то там, своим мощным вокалом может поднять даже мёртвых. Не знаю, как там у мёртвых, но его мощный голос, бухающий басс-барабан и грохочущая атрибутика отдаются в моей голове настоящим набатом. Но тем не менее, когда группа отыгрывает первую часть концерта, а Джен большими пальцами впивается в мои мускулы, облегчая оставшуюся после занятий с винтовкой в пятницу боль, я пребываю в полусонном состоянии. Я не жалуюсь, даже когда она засовывает свои ладони мне под рубашку и начинает гладить спину. Я просто позволяю этому быть, а сам мыслями неосторожно возвращаюсь к голубоглазому светловолосому парню в джинсах с пожеванными швами и убийственной улыбкой.

Я вижу, как он закрывает глаза и закусывает нижнюю губу, как танцует в такт музыке, как за ухом у него проступают бусинки пота, когда он крутится и становится подобно скейтбордисту на носочки, а потом теряет равновесие и спотыкается, как он широко улыбается, предлагая мне на парковке показать, на что я способен. Я чувствую тепло его рук, показывающих как держать винтовку, твёрдость его тела, когда он обнимает меня на прощание. Я бы не сказал, что воображаю, что пальцы, только что скользнувшие за пояс моих джинсов, принадлежат ему. Но и не утверждаю обратного.

И когда во время перерыва парочка моих учеников, направляющихся за напитками к торговым палаткам, выкрикивают слова приветствия, я не оборачиваюсь. Лёжа на животе и потягивая теплое пиво, я с большой неохотой отпускаю его образу.

Глава

 

19

Роберт

В вестибюле толпятся люди. Кого-то из них я с трудом узнаю, многих вообще вижу впервые. Они обнимаются, спокойно разговаривают и очень тихо смеются. Рядом с гостевой книгой в рамке 16×20 стоит фотография моего отца, сделанная в молодые годы. Перед поминальным обрядом каждый, кто записался в книге, казалось, считал своим долгом, шмыгая носом, сказать пару слов о привлекательности отца и взять из стопки открытку с молитвой.

Возле большой пальмы в кадке стоит мужчина, который во время учёбы отца в колледже жил с ним в одной комнате. Он болтает со священником, и тот, похоже, поздравляет его с прекрасно сказанной прощальной речью. Хотя этот «сосед» не видел моего отца уже лет десять! Следующую речь произнёс дядя Майкл (муж тёти Уитни) — он не пробыл наедине с моим отцом и одной минуты. Дальше говорили мои тёти. С громкими всхлипами они рассказывали об обожаемом брате, о нежно любившем свою жену муже и об отце, который отдал всего себя своему сыну.

Я даже не понял, о ком они говорили. Я стою, съёжившись, возле двери мужского туалета и наблюдаю за всеми этими незнакомцами. Из толпы появляется мистер Горман и направляется прямо ко мне. Он сердечно меня обнимает. Как мне кажется, так должен обнимать отец своего сына.

— Парень, ты в порядке?

— Да.

— Если я могу чем-то помочь...

— Я знаю.

Через толпу пробирается дядя Томас. Я представляю ему руководителя оркестра. Мужчины пожимают друг другу руки, и мистер Горман выражает свои соболезнования.

— Ты готов? — поворачиваясь ко мне, спрашивает дядя Томас. — Все собираются у гроба. Твоя мама попросила тебя найти.

— Я не пойду.

— Конечно же, ты пойдёшь.

— Нет, не пойду, — отвечаю я с большим нажимом.

Мистер Горман неловко отходит.

— Роберт, я буду завтра на похоронах, — говорит он. Я киваю и благодарю. Он сжимает мне плечо и уходит.

— Все ждут тебя, — настаивает дядя Томас. — Это твой последний шанс попрощаться с отцом. Потом гроб закроют.

Я отрицательно качаю головой. Не знаю почему, но мне не хочется смотреть на мёртвое тело отца. Я только знаю, что сейчас мои ноги приросли к полу. Мне там места нет.

Будто читая мои мысли, дядя Томас напоминает мне, почему я чувствую себя здесь незваным гостем:

— Перестань быть занозой в заднице. Сделай это для семьи.

— Я и есть семья, — отвечаю холодно.

Глава 20

Эндрю

Знаю, что подставляюсь, но мне плевать. Вина грызёт изнутри. Я чувствую чуть ли не физическую потребность быть рядом с ним. Они мне не указ и уже ничего поправить нельзя. Я не смогу оставить его одного в этот день.

Миссис Стоувол нет на месте. С напускной уверенностью, которую я совсем не чувствую, стучу в открытую дверь мистера Редмона. Он что-то печатает, но быстро поднимает голову и, увидев меня, жестом разрешает войти. Я сразу перехожу к делу:

— Разрешите мне пойти на похороны мистера Уэстфолла сегодня после обеда.

— Нет. Сегодня у нас нехватка нештатных учителей, — говорит мистер Редмон, не отрывая взгляда от экрана компьютера.

— Я могу договориться, чтобы меня заменили на шестом и седьмом уроках.

Директор меня игнорирует, но я так просто не сдамся. Чепуха какая-то!

— Роберт — мой ученик. Он много рассказывал мне о своём отце. И, думаю, если я не появлюсь хотя бы на похоронах, он будет чувствовать себя брошенным.

Мистер Редмон откидывается на спинку кресла и наконец-то поднимает взгляд:

— Мистер МакНелис, у Роберта Уэстфолла — семь учителей, если вы вдруг забыли. Я не могу их всех отпустить на похороны. Мисс Линкольн, мистер Хаф и мистер Горман уже идут. Вам там быть нет никакой нужды. Вы можете отправить семье открытку.

Его довод звучит глупо. Я сомневаюсь, что кто-либо из шести учителей, за исключением разве что руководителя оркестра, лично вызвался пойти на похороны. Логан Хаф? Завуч двенадцатых классов? Не уверен, что Роберт его знает. Он вообще не из тех ребят, кто проводит много времени в офисе администрации. Говорю об этом мистеру Редмону и предлагаю пойти на похороны вместо Логана, но директор остаётся непреклонен:

— Я вас не отпускаю. Это моё последнее слово.

Мне известно, о чём он думает, и это злит.

— Я могу поехать вместе с мисс Линкольн или мистером Горманом.

Жду ответа на своё предложение, но директор продолжает меня игнорировать. Так ничего и не дождавшись, я, взбешённый, выхожу из его кабинета.

Похороны должны начаться в час дня. Мистер Уэстфолл был католиком, поэтому служба будет проходить в церкви Святой Марии. За несколько минут до окончания классного часа я звоню в церковь. Если мне не удастся попасть на похороны, может, у меня получиться тогда прийти на встречу после погребения? Быстро записываю информацию, которую сообщает мне церковный секретарь.

До сегодняшнего утра у меня и мысли не было о посещении похорон. Моё мнение изменила Кики.

Придя сегодня вместе с Кики в «Деревню миссСмит», мне с трудом удалось оставить там дочь. Она крепко держалась за меня, плакала в три ручья и просила: «Папа, не уходи!»

Роберт говорил, что ждал смерти своего отца, но, думаю, где-то в глубине души он сейчас тоже плачет. Папа, не уходи.

С Робертом я знаком близко чуть более четырех недель, но, мне кажется, что я знаю его лучше, чем кто-либо другой. У меня такое чувство, что он поделился со мной своей самой сокровенной болью.

И мне нужно быть рядом с ним.

После последнего звонка я выпроваживаю детей, закрываю дверь и по распечатанной странице MapQuest ищу дорогу.

Семья собралась дома у тёти Роберта, доктора Уитни Блум. Её дом расположен в районе, где показушно большие дома на небольших участках земли давят своей массой одноэтажные домики в стиле 50-х годов прошлого столетия. И где всё ещё живут старые жители. На этой улице строятся два дома. Нужный мне дом я быстро нахожу по машинам, припаркованным на подъездной дорожке, и по фотографии, прикрепленной к низкому фонарю перед домом.

Свободное место для парковки находится только на обочине через шесть домов, я паркуюсь и возвращаюсь обратно пешком.

Через толстое оконное стекло в свинцовой оправе видны присутствующие. Огромную тяжелую стальную дверь открывает мужчина средних лет в тёмно-сером костюме. Я протягиваю руку:

— Я — Эндрю МакНелис, учитель Роберта по матанализу.

— Спасибо, что пришли, — говорит он, крепко пожимая мою ладонь, а потом распахивает передо мной дверь: — Роберт где-то здесь. Вас не было на похоронах?

— У меня не получилось. Ничего, что я только сейчас пришёл?

— Конечно. Входите. На кухне полно еды, угощайтесь. Пойду попробую найти Роберта.

Я благодарю его и, хотя и не голоден, отправляюсь в сторону еды. Стоять среди незнакомых мне людей, засунув руки в карманы, как-то неловко, поэтому я беру протянутую мне кем-то тарелку, кладу на неё несколько кусочков ветчины плюс один рулет и возвращаюсь обратно в гостиную.

На улице солнечно, хоть и прохладно. Раздвижные французские двери открыты настежь. Два мальчика, близнецы, по возрасту немного старше Кики, по очереди забрасывают, подпрыгивая, детский баскетбольный мяч в небольшое кольцо недалеко от бассейна, а взрослые, присматривая за ними, сидят за столиком во внутреннем дворике. Они выглядят расслабленными и, если бы не их чёрные костюмы и платья, то казалось бы, что они на вечеринке у бассейна.

Никто не обращает на меня внимания, и я не хочу мешать собравшимся членам семьи и друзьям. Так что иду дальше через деревянные ворота, ведущие к закрытой зоне сразу за гаражом.

И чуть не прохожу мимо Роберта. Он сидит на бетонной площадке, прислонившись спиной к каменной колонне. Его взгляд прикован к строительству на соседнем участке. Я усаживаюсь рядом, и он с удивлением смотрит на меня. Вид у него бледный и измученный.

— Не думал, что вы придёте, — говорит он.

Предлагаю ему ветчину, но он отрицательно качает головой.

— Ты сегодня ел? — спрашиваю я.

— Я не голоден.

Ставлю тарелку рядом на землю:

— У твоего отца, видимо, было много друзей. Тут толпа народу.

Роберт ухмыляется:

— Это друзья и коллеги моих тёть. Я их не знаю.

Он снова смотрит на строительство. Я изучаю его профиль, и молчаливая пауза затягивается. Роберт недавно подстригся — бакенбарды подрезаны аккуратно и точно. Но выглядит он истощённым, будто изо всех старается не заснуть.

— Ты не спал? — спрашиваю его.

— Знаете, я не подозревал, что мы придём сюда, пока отец Винсент не пригласил всех в конце службы, — хмыкает он. — Мы с мамой вчера весь день убирали дом, а сейчас все выражают тёте Уитни, тёте Оливии и моей бабушке соболезнования по поводу их утраты. Все смотрят на меня, как на случайного ребёнка, которого родители притащили с собой на похороны.

— А что мама?

— Она исчезла сразу, как только мы сюда пришли. Думаю, она спит наверху. Две последние недели были тяжёлыми.

На минуту он вытягивает ноги вперёд, потом подтягивает их обратно к груди.

При мысли о том, насколько эти люди эгоцентричны, я начинаю злиться. В этот день все должны быть рядом с этим молодым человеком, утешать его, говорить ему слова поддержки. А он сидит тут один под навесом для машин, и никто, кажется, даже не заметил его отсутствия.

— Почему вы пришли? — спрашивает он. — Вроде, мистер Редмон сделал вам выговор.

— Ну... Мистер Редмон, конечно, мой начальник в школе, но мне он не хозяин. Я не смог быть на похоронах, но мне хотелось поддержать тебя, пусть и с небольшим опозданием.

— Пришли мисс Линкольн и мистер Горман. Мистер Хаф тоже.

— Знаю. Они говорили с тобой?

— Они не пошли на кладбище, но они подходили к членам семьи после похорон. Мисс Линкольн передала для нашего двора маленькое деревце магнолии с одним цветком.

Я улыбаюсь:

— Красивый жест.

Роберт всё ещё в костюме, но рукава пиджака подняты до локтей. Когда он вытягивал ноги, я заметил у него небольшой блокнот.

— Что в блокноте? — спрашиваю.

Роберт смотрит на него так, словно видит блокнот впервые, потом крутит его туда-сюда:

— Моя тётя дала этот блокнот отцу перед тем, как ему стало совсем плохо, и он не смог больше писать. Здесь он должен был записать свои воспоминания, мудрые слова, свои надежды по поводу моего будущего..., о своей любви.

Он закусывает нижнюю губу, потом смотрит в сторону. Я забираю у него блокнот и открываю. Перелистываю пустые страницы и молча проклинаю мужчину, который посмел называть себя его отцом.

Тело Роберта начинает содрогаться. Я кладу ладонь ему на плечо:

— Роберт...

Он резко встаёт и, спотыкаясь, проходит мимо меня, выуживая из своего кармана ключи зажигания. Я догоняю его уже возле машины:

— Роберт!

Он поворачивается. На лице читается неприкрытая боль.

— Я хочу убраться отсюда.

Киваю и протягиваю руку:

— Давай мне ключи. Я поведу.

Он колеблется, но потом передаёт ключи мне.

Открываю машину, усаживаю его на пассажирское сиденье, и только потом устраиваюсь за рулём. Завожу двигатель, и динамики взрываются композицией Muse «Uprising». От громкой музыки Роберт даже не вздрагивает, и не жалуется, когда я убавляю громкость.

Мы выезжаем на улицу, и я совсем не задумываюсь, куда мы направляемся. Я просто еду вперёд, поглядывая, когда могу, через консоль на Роберта. Он сцепил руки на груди в замок и его сильно трясёт, как будто он замёрз. Я знаю, что ему больно. Потому что он потерял отца... или потому что у него отца так никогда и не было.

Немного позже мы въезжаем на парковку перед моим жилищем. Где-то в глубине души я знаю, что это плохая идея. Но сейчас я совсем не думаю о последствиях. Я думаю только о молодом человеке, мир которого рушится.

За парковкой в нижних блоках располагаются в ряд маленькие благоустроенные квартирки с отдельным входом и большим широким окном, выходящим на бетонное крыльцо. В последний раз, когда Роберт стоял на таком крыльце, я отправил его домой.

Я обнимаю его за плечи и веду к своей квартире, пока он яростно трёт глаза. Отпираю дверь и приглашаю его войти, но тут Роберт поворачивается и прямо падает мне на грудь. У меня невольно вылетает:

— Всё в порядке, малыш.

Закрываю за собой дверь, удерживая Роберта, который, вцепившись пальцами сзади в мою рубашку, рыдает, уткнувшись мне в плечо. Когда судорожные всхлипы затихают и им на смену приходит что-то наподобие икоты, он прижимается лицом к моей шее.

— Ну же, — говорю я, отстраняясь. Усаживаю его на диван, потом приношу небольшой бокал вина и сажусь перед ним на столик.

Он делает глоток, кривится, потом выпивает всё до дна. Беру бутылку и снова наполняю его бокал. Роберт смотрит в него, но не пьёт.

— Простите, — говорит он тихо.

— Не извиняйся. Каждому время от времени нужно хорошенько проплакаться.

Он шмыгает носом и протирает глаза основанием ладони:

— А вы когда плакали в последний раз?

Мне хочется, чтобы он не переживал, что дал волю своим чувствам, но сейчас мне кажется очень важным быть с ним честным. Поэтому говорю правду:

— Не знаю. Думаю, это было давно. Сегодня утром, когда Кики не хотела отпускать мою ногу, я с трудом сдержал слёзы. Мне пришлось её стряхивать, как собачку. Это очень больно.

Он слабо улыбается, но всего лишь на мгновение.

— Хочешь поговорить? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами и тяжело сглатывает.

— Я думал, что после его смерти мне станет легче, — наконец говорит он, катая бокал между ладонями, — но сейчас я чувствую себя таким опустошённым. — Он поднимает на меня взгляд. — Таким... ничтожным.

— Ты совсем не такой.

Его взгляд блуждает по моему лицу и на секунду останавливается на моих губах. Я чувствую, как невидимая упругая нить, туго натянутая между нами, как резиновая лента, сейчас ослабнет. Потом он снова смотрит мне в глаза и говорит:

— Спасибо.

Роберт обводит взглядом мою квартиру. С места, где он сидит, виден каждый её уголок, за исключением ванной комнаты и внутренней части шкафа.

— Где вы спите? — спрашивает он.

— Там, где ты сидишь.

— Так я сейчас в вашей постели?

— Я притворюсь, что ты этого не говорил.

Роберт коротко смеётся — первый звук радости, услышанный от него почти за всю неделю. Я ловлю себя на том, что сильно за этим соскучился. У меня появляется чувство, будто холодным зимним утром я наконец увидел солнце.

— Можно я воспользуюсь вашей ванной? — спрашивает он.

— Собираешься засунуть нос в мои шкафчики?

— Возможно.

Я улыбаюсь в ответ и киваю ему головой в сторону ванной комнаты.

Пока Роберт в ванной, я ищу, что бы приготовить. Пока я достаю оставшиеся с вечера котлеты и булочки для гамбургеров, потом ставлю их на стол, я слышу, как в унитазе смывается вода, потом открывается и снова закрывается кран. Я слышу, как Роберт открывает шкафчик с медикаментами, шкаф под раковиной и отодвигает занавеску в душе. Думаю, что он делает это всё нарочно громко. Чтобы я знал. У меня нет секретов, но такой явный досмотр меня забавляет.

Включаю духовку. Когда Роберт открывает воду, чтобы набрать себе ванну, я как раз нарезаю помидор. Из-под двери слышен характерный запах пенки для ванной «Мистер Баббл».

— Чёрт, это средство так пенится! — выкрикивает Роберт.

Я посмеиваюсь, уменьшаю мощность в духовке, заворачиваю мясо в фольгу и закидываю его внутрь.

Роберт появляется где-то через полчаса. Я в это время смотрю по CNN какие-то новости. Белая рубашка расстёгнута и вытянута из брюк. В руках он держит за пластиковую ручку соску и, широко улыбаясь, крутит ею у себя перед лицом.

— А-а, вот где я её оставил, — говорю я, выхватывая у него соску и засовывая её в рот по пути на кухню. Потом кладу соску на стол. — Чувствуешь себя лучше? — спрашиваю, оглядываясь через плечо.

— Да. Том Круз уже признался в своей ориентации?

Бросаю взгляд на экран телевизора:

— Если бы это случилось, то вряд ли бы это стало большой новостью. Что тебе положить в гамбургер?

— Что есть.

Устраиваюсь на диване рядом с Робертом. Он берёт слипшиеся бумажные тарелки, разделяет их и ставит на столик. Передаю ему холодную банку кока-колы. Он ставит её рядом со своей тарелкой и берёт с оловянного подноса, на который в конце каждого дня я выворачиваю содержимое своих карманов, корешки билетов.

— Концерт IronMaiden, — говорит Роберт, смотря на них и размахивая, как веером. На его лице читается невысказанный вопрос.

— Я ходил с коллегой.

— Мужчиной или женщиной?

Мне интересно, в чём подвох.

— Женщиной. Вообще-то это была мисс Уент.

Он кладёт билеты обратно на поднос и берёт лежащий там пустой блокнот. Чёрт! Нужно было его выбросить! Перелистывает страницы. Глаза у него немного опухли, а края нижних век покраснели. Он возвращает блокнот на место и делает глоток кока-колы.

На CNN Вольф Блитцер выспрашивает у СанджаиГупты его мнение о каких-то протестах где-то в мире.

— Разве вас не беспокоит, что я нахожусь сейчас здесь, в вашей квартире? — спрашивает он.

— Немного.

— Тогда почему вы привезли меня сюда?

Прежде чем ответить, я ненадолго задумываюсь. Несколько дней назад о таком повороте событий не могло быть и речи. Несколько дней назад я думал только о своей карьере, репутации, о том, как возможный скандал, может повлиять на мою дочь.

Но когда Роберт показал мне пустой блокнот, то при виде чистых страниц с моим сердцем что-то произошло. И этого уже не изменить. Я мог бы его отвезти поговорить в Starbucks, что за полчаса езды отсюда, в место, где, скорее всего, нас бы никто не узнал. Мы могли бы сидеть в его машине где-нибудь на парковке. Но я привёл его сюда, можно сказать, прямо в львиное логово.

Для меня самым важным было то, что Роберт падал и ему нужно было место для мягкой посадки. Вот так просто.

— Потому что, — говорю я, поворачиваясь к нему и осторожно фиксируя взгляд на уровне его плеч, — сейчас я больше волнуюсь за тебя, чем за себя.

Мы встречаемся взглядами и мне кажется, что он снова расплачется, но потом его глаза опускаются к моим губами и в голове у меня срабатывает сигнал тревоги.

— Ешь или я обижусь.

Роберт начинает вяло есть свой гамбургер, и у меня, похоже, тоже пропал аппетит. Полностью переключаю своё внимание на экран телевизора, но всё равно его присутствие рядом ощущается очень остро.

— Как насчёт мороженного? — спрашиваю я немного позже.

— «Moo-llenniumCrunch»?

— Ага, значит, заметил. Тебе повезло — я его ещё не открыл.

Собираю использованные тарелки и засовываю их в мусорный пакет под раковиной, а потом нахожу пару вазочек. Открываю упаковку с мороженным и ищу любимую ложку Кики с ручкой в виде вафельного стаканчика, когда слышу, что на мой телефон пришло сообщение.

Если я скажу, что у тебя прекрасное тело...?

Читаю его сообщение и смеюсь. Мне известно, что будет дальше.

— Кантри? Ха, можно умереть со смеху.

Бросаю взгляд через плечо — Роберт стоит, прислонившись к откосу, который отделяет кухню от жилой и одновременно спальной комнаты.

— Это слова не из песни, — говорит он.

Я знаю. Это видно по его взгляду, мягкому и умоляющему. Я снова улыбаюсь, будто Роберт пошутил, и поворачиваюсь обратно к мороженому.

— Один или два шарика? — спрашиваю глупо.

— Мы можем поговорить об этом?

Нет, не можем. Зачерпываю ложкой мороженое и кладу его в одну из вазочек.

— Пожалуйста, посмотри на меня, — говорит Роберт тихо.

— Так ты будешь мороженое или нет? — спрашиваю его быстро.

— Пожалуйста.

— Роберт, окажи мне услугу. Застегни рубашку.

— Зачем?

— Ты уверен, что нужно спрашивать?

— Нет, — говорит он. — Но я хочу услышать твой ответ.

Ловлю себя на том, что руками вцепился в край стола так, что побелели костяшки пальцев. Мороженое в вазочке начало таять и стекать по краям. Я не могу. Я не могу смотреть на него. А он видит меня насквозь. Одна часть меня рада, что Роберт уже знает, а другая часть меня в ужасе ждёт, что он сделает с этим знанием. Смогу ли я затормозить, если он начнёт действовать?

— Если я застегну рубашку, мы поговорим? — спрашивает он и в его голосе слышна мольба. Я не отвечаю, и он говорит: — Хорошо. Я застёгиваю рубашку.

Спустя пару секунд я беру со стола ложку и втыкаю её обратно в упаковку с мороженым, потом поворачиваюсь к Роберту, но мой взгляд прикован к линолеуму на полу.

— Между нами что-то происходит. То, как ты на меня смотришь… — он замолкает, а потом продолжает, и в его голосе слышится разочарование: — Я просто хочу поговорить об этом. Почему ты не можешь? Посмотри на меня. Я — не ребёнок. Мне восемнадцать. И... оглянись. Вокруг нас никого. Мы одни. Ч-чёрт! —Боковым зрением я вижу, как он поднимает руки, потом без сил опускает их вниз. — Эндрю, думаю, что я влюблён в тебя, и думаю, что, возможно... — слышно, как он бормочет: «Чёрт!». — Скажи мне, что я ошибся, и я никогда больше не вспомню об этом. Мы можем вернуться к старым отношениям. И притвориться, что этого никогда не было. Но мне нужно знать. Пожалуйста. Прошу, ответь.

Я не отвечаю. Я не знаю, что ответить. Я не буду отрицать, но и подтвердить его догадку не могу. Молчаливая пауза затягивается. Я боюсь на него смотреть.

Включается обогреватель.

В конце концов Роберт отворачивается.

— Я отвезу вас обратно к вашей машине, — говорит он тихо.

— Роберт... — он останавливается, и я поднимаю глаза. Мне хочется дотронуться до него. Но вместо этого сжимаю край стола сзади сильнее. Я готов сделать недопустимое для учителя признание, но я не могу позволить Роберту уйти вот так. Делаю глубокий вдох и слабо улыбаюсь: — В ту минуту, когда ты пройдёшь по проходу с дипломом в руке, я буду в твоём полном распоряжении и растекусь по тебе, как глазурь на пончике30. Но до тех пор...

Я не успеваю договорить, потому что в следующий миг передо мной вырастает Роберт, закрывает мне ладонью рот и пристально смотрит в глаза. Каждый нейрон в моём мозге, каждое нервное окончание в моём теле вибрируют от жаркого возбуждения. В груди у меня разыгрывается настоящая битва: с одной стороны — учитель, который знает, что это неправильно, а с другой — мужчина, страстно желающий прижать к себе этого парня. Свободной рукой Роберт касается моей щеки, моей скулы, моей шеи. Я не прикоснусь к нему. Я не сделаю этого. Но знаю, что не смогу запретить ему касаться меня. Он убирает ладонь с моего рта.

— Роберт... — это просьба. О чём, пока не знаю. Двумя руками он притягивает моё лицо ближе и когда прижимается своими губами к моим, — сначала неуверенно, но потом отчаянно, — я не удерживаюсь и отвечаю также. Это правильно и неправильно. И чтобы наконец остановится, мне приходится собрать в кулак всю свою силу воли.

— Чёрт! — бормочу я, прижимаясь лбом к его лбу и отрывая за запястья его ладони от моего лица. — Мы должны остановиться.

— Я не хочу останавливаться, — говорит он, затаив дыхание и высвобождая руки. Он касается губами моей шеи, а его ладонь скользит по моей рубашке вверх. Живот инстинктивно поджимается, и я чувствую образовавшееся между поясом и мышцами пресса свободное пространство. У меня вырывается стон. Пальцы Роберта погружаются в волосы на моей груди, и я почти перестаю соображать.

И когда ко мне наконец возвращается способность логично мыслить, я кладу ладонь на его грудь и отодвигаюсь:

— Мы должны остановиться.

Роберт

— Я не хочу останавливаться, — тяну руку к пуговицам на его рубашке, но Эндрю сжимает мои запястья и фиксирует их на месте.

— Остановись, — говорит он твёрдо.

Эндрю тяжело дышит и когда по его телу прокатывается дрожь, я не могу скрыть улыбку.

— Хорошо, — говорит он, закрывает на мгновение глаза и сжимает губы. Потом открывает глаза, улыбается и медленно качает головой: — Не слишком ли много сразу? — Эндрю делает глубокий вдох, потом выдыхает воздух сквозь дрожащие губы. — Я отвезу тебя домой.

Я не хочу домой. Я не хочу быть там, где нет его. Но он не оставляет мне выбора. Эндрю проскальзывает мимо меня, забирает со столика ключи от моей машины и открывает дверь.

— После тебя, — говорит он, продолжая улыбаться. Его улыбка озорная, но это улыбка провинившегося. Я разочаровано ворчу и выхожу в дверь.

Машину веду я, но при каждой возможности поглядываю на Эндрю. Он смотрит на меня, улыбаясь, и о чём-то размышляет. Я же могу думать только о том, как он будет выглядеть без одежды. Интересно, думает ли он об этом?

Поворачиваю на улицу тёти Уитни. Ещё не стемнело. На подъездной дорожке и обочине припарковано несколько машин. Сбрасываю скорость и еду дальше по улице до места, где Эндрю оставил свой автомобиль. Подъезжаю сзади и паркуюсь на обочине.

Он продолжает улыбаться, как Чеширский Кот. Я смеюсь:

— Ну, что теперь?

Эндрю выдыхает, осматривает улицу и снова смотрит на меня. Улыбается. Моё сердце трепещет — с этой улыбкой нужно что-то делать.

— Вводим новые правила боевых действий, — говорит он.

Не совсем понимаю, о чём он, и не уверен, нужно ли соглашаться, поэтому молча жду.

— Во-первых, — говорит он, находя мою руку на рычаге переключения передач и переплетая свои пальцы с моими, — ты удаляешь все сообщения, немедленно. Отправленные и полученные. Если у тебя в контактах осталось моё имя, избавься от него. Мой номер ты можешь запомнить. Никаких запросов в друзья на Фейсбуке, перестань отслеживать меня в Твиттере, и никаких обедов у меня в классной комнате.

— Хорошо.

— И никаких долгих и томных взглядов в классе. Смотреть на меня... — он останавливается на какую-то секунду и отводит глаза, качая головой, словно не может поверить, что говорит подобное. Когда он поворачивается, его взгляд становится более серьёзным, но сохраняет мягкость: — Смотри на меня в своих снах. Для всех остальных ты — мой ученик. И только. Четыре месяца, малыш. Хорошо?

Он назвал меня «малышом». Я киваю и испытываю огромное облегчение.

— И ты должен продолжать встречаться с Ником, по крайней мере какое-то время, хорошо?

Я издаю протяжный стон и бессильно роняю голову на подголовник. Это слишком!

— Роберт, я серьёзно. До выпуска ты будешь бойфрендом этого маленького идиота. Понятно?

Я раздражённо фыркаю:

— Хорошо.

— А я буду проводить больше времени с мисс Уент.

— Что? Мистер Редмон уже знает...

— Мистер Редмон на самом деле ничего не знает. И те дети тоже. А если они уверены в обратном, то я дам им хороший повод сомневаться.

— Что-то ещё?

— Мы сохраняем спокойствие, хорошо? И не делаем резких движений. Я не смогу привести тебя к себе домой снова. Пока не смогу. И тебе нельзя приходить ко мне, даже на минутку. Я не хочу слышать расспросы Майи, если ты вдруг надумаешь ко мне прийти, а она в это время будет у меня в гостях. Майя уже знает, что у меня есть парень. Но я не рассказывал ей всего.

Всего? То есть того, что я ещё учусь в старшей школе? Этого объяснять мне не нужно. Но потом в сказанном меня привлекает кое-что другое. Она уже знает, что у меня есть парень. Уловив смысл, я расплываюсь в улыбке.

— И, кроме того, — добавляет Эндрю, сжимая мою ладонь сильнее, — я не могу гарантировать, что буду вести себя прилично, оставшись с тобой наедине.

Он поднимает голову, оглядывает улицу, потом наклоняется через консоль и целует меня. Нащупывает сзади ручку, открывает дверь и исчезает.

Четыре месяца… Глазурь на пончике.

Глава

 

21

Эндрю

Да, я знаю, что пересёк черту. Но...

Роберту восемнадцать лет, и по закону он совершеннолетний.

Эти отношения начал он. Это но не давал мне проходу. Я не жалуюсь, нет. Скорее констатирую факт.

Через четыре месяца от наших отношений «учитель-ученик» не останется и следа.

Я схожу с ума по нему. И не моя вина, что он появился у меня в жизни на четыре месяца раньше срока и неожиданно украл моё сердце. И я не хочу ничего менять, даже если он лично вручит мне моё сердце обратно.

Если бы у меня появилась возможность перепрожить всё ещё раз или исправить ошибки, как обычно делают мои провалившие тест студенты, то я бы отказался.

Я даже думаю о том, что Майя одобрила бы моего избранника, хотя она и не в курсе всех обстоятельств. Кажется, ей можно доверять, и я подумываю о том, чтобы на следующем светофоре повернуть налево и заехать к ней домой.

Возможно, мне просто важно разделить с кем-то тяжесть моего секрета. Возможно, мне нужно, чтобы кто-то подтвердил, что сердце важнее закона. Но я продолжаю ехать прямо...

Быть осторожным означает, что никто, ни одна живая душа ничего не узнает. В июне я смогу объявить всему миру: «Я люблю Роберта Уэстфолла!», но сейчас мне нужно придумать, как замести следы.

Набираю номер ДжениферУент — дам немного пищи для сплетен.

— Привет, партнер! — отвечает она живо.

— Привет! — говорю я. — Как насчёт кино завтра вечером?

Роберт

Стемнело, но найти могилу отца получилось быстро. След примятой травы привёл меня к свежему холму — месту его последнего пристанища. Все растения убрали, скорее всего в дом тёти Уитни, чтобы смягчить тамошнюю строгую обстановку, но букеты цветов и венки остались, украшая могилу по периметру и сверху. Интересно, от кого они? Но визитных карточек нет.

Знаю, что моим тётям и бабушке будет не хватать отца. Он был их маленьким братиком, любимцем, сыном. Теперь, когда его нет, в их жизни останется большая дыра.

Вытягиваю из венка цветок каллы и провожу пальцами по его восковому лепестку.

Вспоминаю, как гулко билось моё сердце в груди, когда Эндрю, пока я плакал, прижимал меня к себе. Как же было хорошо — почти до слёз — знать, что он желал меня также, как и я его! И то, как хорошо было ощущать его кожу, его губы, его ладонь в моей: «Сейчас я больше волнуюсь за тебя, чем за себя».

Смахиваю катящуюся по щеке слезу.

На соседнем участке через дорогу включаются разбрызгиватели, в траве начинают трещать кузнечики, а темноту разрезает свет натриевых ламп, согревающих воздух и тихо жужжащих по периметру кладбища.

Роняю каллу в грязь, потом вытягиваю из кармана блокнот — я его засунул туда, когда выходил из квартиры Эндрю, — и швыряю его тоже в грязь. А, чтобы успокоиться, делаю глубокий вдох.

Я сохраню твой маленький грязный секрет.

Ха-ха. Думаю, мы это уже проходили. Удали всё, хорошо? Ха-ха.

Глава

 

22

Эндрю

На этой неделе у меня не будет Кики, но Дженнифер об этом знать не обязательно. Мы покупаем одно вёдрышко попкорна на двоих и идём на ранний сеанс — какую-то романтическую комедию, которую она выбрала. А потом я сразу отвожу её домой, потому что предположительно в девять вечера мне нужно забрать дочь.

Если Джен и замечает мою рассеянность, то не подаёт виду. Но я сомневаюсь, что она что-нибудь заметила.

Роберт вернулся сегодня в школу, хотя ожидалось, что его не будет целую неделю. На уроке мне пришлось несколько раз ущипнуть себя, чтобы вернуться с небес на землю. Он же справлялся с ситуацией хорошо, я бы даже сказал, чересчур хорошо. Настолько, что у меня возникло желание встретится с ним взглядом. И это тот, кто боялся, что Роберт нас выдаст.

Как раз мне нужно было быть осторожным.

Но, чёрт, держался он отлично. Роберт выглядел не лучше, чем в другие дни, нет. Но в другие дни я не знал, каково это чувствовать его так близко, дотрагиваться губами к его губам и дрожать от его прикосновений.

Роберт не задержался после урока, он не зашёл после занятий, и мне показалось, что я всё придумал.

— Уверен, что не хочешь ненадолго зайти? — спрашивает Джен, заглядывая мне в глаза с откровенной надеждой.

Мы стоим перед дверью её квартиры, которая, слава Богу, находится на другом конце города. Я отказываюсь, проверяя сообщения на своём телефоне.

— Прости, — говорю я, пожимая плечами и извиняясь. — Боюсь, что для меня обязанности отца прежде всего.

Что, собственно, является правдой.

Она обнимает меня за талию и сейчас, как водится, парень должен поцеловать девушку на прощание.

— Тебе понравился фильм? — спрашиваю я.

— Да. Фильм хороший. Но,... не знаю. Тебе не кажется, что на экране было слишком много обнажённой Дженнифер Энистон? — она говорит это хриплым, взволнованным голосом, будто тоже с удовольствием обнажилась бы.

— Ладно, тогда в следующий раз никакой Дженнифер Энистон.

Видно, как при словах «в следующий раз» её глаза ярко вспыхивают, сохраняя сказанное в памяти, чтобы, возможно позже, лёжа свернувшись калачиком в постели, достать и тщательно изучить на предмет скрытого смысла.

На самом деле я — не любитель жульничать. Но сейчас это необходимое зло. Дженнифер — молодая и красивая женщина. Она справится.

И я вполне спокойно отнесусь к тому, что в один прекрасный день для выражения своих необузданных эмоций она использует слова «придурок» и «мудак». Я же познакомлю её с парочкой таких придурков.

— Мне пора, — говорю я, расцепляя руки Джен у себя за спиной.

— Когда я познакомлюсь с твоей дочерью?

— Хм, скоро.

— Хорошо, — говорит она и тяжело вздыхает, всем видом демонстрируя покорность.

— Я позвоню тебе завтра.

С этими словами я отпускаю её руки и возвращаюсь к машине.

Скучаю по тебе.

Я улыбаюсь и удаляю его сообщение.

В моём комплексе живёт много одиноких, поэтому не удивительно, что в пятницу вечером парковка пустует. Не осознавая, что делаю, окидываю взглядом стоянку в поисках машины Роберта. И не найдя её, чувствую одновременно облегчение и разочарование. Может, сегодня вечером он с Ником? А может, зависает где-то с друзьями из оркестра. А может, он просто сидит дома и ждёт, когда удастся обменяться со мной парой-тройкой интимных сообщений. Занимаю место на парковке напротив дверей своей квартиры, глушу двигатель и выхожу из машины. В процессе понимаю, что на последние два предположения реагирую нормально, а вот первое мне категорически не нравится.

На моём крыльце нет освещения и в поисках ключа от входной двери я думаю, что завтра нужно купить новую лампочку. Первым оказывается ключ от двери моей классной комнаты. Продолжаю искать нужный ключ, но тут мой мобильный оповещает о новом сообщении. Выхватываю телефон из кармана так быстро, что чуть не роняю его на землю.

Сделай меня своим радио.

Опираюсь спиной о дверь и снова перечитываю текст в темноте.

— Как прошло твоё свидание?

Его голос пугает меня, и я снова чуть не роняю телефон на землю. Оглядываюсь по сторонам и различаю силуэт Роберта, сидящего на корточках на бетонном крыльце возле дальней стены примерно шагах в четырёх.

— Ты напугал меня чуть ли не до смерти, — говорю я, пытаясь успокоить зачастивший пульс. — Что ты здесь делаешь? Всё в порядке?

— Да, — отвечает Роберт, поднимаясь на ноги. — Я просто хотел... я думал... — он замолкает и, даже не видя в темноте его лица, я точно знаю, что он снова прикусывает губу. В голосе звучит та самая нерешительность, сомнение, которое я, чем дальше, тем лучше распознаю. Поэтому, когда он наконец спрашивает: «Можно войти?», я не могу сказать «Нет».

— А ты будешь вести себя прилично? — спрашиваю игриво.

— Не думаю.

Я тихо смеюсь:

— Заходи.

Закрываю за нами дверь и запираю на замок в тот самый момент, когда Роберт на деле доказывает, что он говорил правду. Впечатывая меня спиной в дверь, он прижимается ко мне всем телом, и на несколько секунд я забываю, что пускать его внутрь было плохой идеей. Большим усилием пытаюсь удержать свои ладони на двери, и тут одна рука Роберта ложиться на мой затылок. После она медленно скользит вниз по всей длине руки, затем по рубашке и ниже, оглаживая мои ягодицы. Я чувствую, как в теле начинает звенеть каждый нерв. Накатившее чувство дежавю заставляет меня широко улыбнуться и разомкнуть наши губы.

— Что смешного? — спрашивает он.

— Ничего.

И вдруг до меня доходит:

— Так это ты выкрутил лампочку на крыльце?

— Возможно.

— Преступная жизнь всегда начинается с малого.

— Тогда запри меня, пока я не наделал делов.

Может, так и сделать?

В правой руке Роберта маленький букет... гвоздик?

Я почувствовал их запах где-то посередине между моментом, когда он прижал меня к двери, и моментом, когда начал меня зажимать. Но тогда я был слишком сосредоточен — я сдерживался, чтобы не завалить его на пол. Поэтому по поводу цветов ничего не сказал. Теперь, кажется, время подходящее.

— Ты принёс мне цветы?

— Разве не это должен делать парень, который добивается своего возлюбленного?

— Возлюбленного?! — забираю у него цветы и в темноте ощупываю пальцами лепестки. — Разве это не фраза из теста SAT31?

Я ожидаю, что он засмеётся, что выдаст какой-нибудь остроумный комментарий, и потом снова прикипит к моим губам. Но он ничего такого не делает. На какое-то мгновение он застывает на месте, а потом тянется к пуговицам моей рубашки, теперь уже двумя руками.

Одна часть меня позволяет ему расстегнуть две пуговицы, но тут просыпается вторая часть меня, напуганная до смерти.

— Эй-эй-эй, — шепчу я, хватаю его ладони, случайно попадая ему гвоздиками в нос. — «PG-13». Помнишь?

— Я не хочу «Детям до тринадцати». Мне восемнадцать, и я хочу тебя.

— И ты меня получишь... когда закончишь школу. Глазурь на пончике, помнишь? А пока... — включаю свет, чтобы охладить явное сексуальное напряжение, возникшее между нами двумя, — не будем опускаться ниже пояса... и давай без раздеваний.

У Роберта вырывается стон разочарования. Я чувствую его огорчение даже в кончиках пальцев.

— Ну же. Давай посмотрим вместе повторный показ «Тош.0».

— Будем смотреть, лёжа в постели?

Стараюсь, чтобы брошенный на него взгляд выглядел сердитым, но не думаю, что я справился.

— Трудно с тобой, — говорю я.

— Совсем нет, — отвечает он, широко улыбаясь.

Он уходит в комнату включить телевизор, а я роюсь во встроенном шкафу в поисках попкорна. Честно говоря, свою порцию попкорна я уже съел в кинотеатре, но руки и рот Роберта нужно чем-то занять, поэтому попкорн — это самое то. Нахожу пару пакетиков за коробкой хлопьев LuckyCharms, которую мы с Кики прячем от Майи.

— Сливки или карамель? — выкрикиваю я. Не получив ответа, выглядываю из кухни в гостиную.

Роберт с пультом управления в руке листает экранную инструкцию, стоя посреди комнаты в трусах-шортах. Они сделаны из мягкой серой фланели и отлично облегают все его формы. Хорошенько всё рассматриваю и только потом произношу «Хм!».

— Какой канал? — спрашивает он невинно.

— Почему ты в нижнем белье?

Роберт напускает на себя притворную серьёзность:

— Ну, тебе же неловко, когда я без рубашки. Поэтому я её оставил. Я — молодец, да?

Я медленно качаю головой.

— Молодец, — отворачиваюсь, тихо улыбаясь его дерзости. — Шестьдесят первый, — выкрикиваю я. — И надень брюки.

Пока в микроволновке готовится попкорн, я стараюсь остыть, но всё бесполезно — он такой милый и сексуальный. И тут в гостиной гаснет свет.

— Слишком ярко, — говорит он громко, не ожидая моей реакции.

Господи, дай мне сил! Через несколько минут, выходя из кухни с миской попкорна, оставляю там свет включенным. Он снова берёт пульт управления, направляет его на телевизор и нажимает кнопку «ВЫКЛ».

— Я что-то пропустил? — спрашиваю, ставя миску на столик возле дивана.

— Мы можем просто поговорить?

— Не в темноте и не тогда, когда ты в нижнем белье.

Он смотрит на меня долгим взглядом, потом встаёт и надевает брюки. Я сразу же начинаю жалеть о сказанном, но никогда в этом не признаюсь. Он садится обратно на диван, и я осторожно присаживаюсь рядом.

Кажется, я знаю, о чём пойдёт речь, но всё равно спрашиваю:

— О чём ты хочешь поговорить?

— Мне восемнадцать, — говорит он просто.

— Нет.

— Ты даже не знаешь, что я собираюсь сказать.

— Нет, думаю, знаю. Четыре месяца, Роберт. Мы сможем подождать четыре месяца.

— Прошлым вечером по пути домой я заезжал на кладбище.

Я делаю глубокий вдох и мысленно отвешиваю себе хороший подзатыльник за забывчивость: его отца похоронили меньше суток назад. Чувствую себя последней сволочью.

— Ты в порядке? — спрашиваю.

Он пожимает плечами и сводит брови на переносице.

— Не знаю, почему я туда поехал. Я просто пытаюсь что-то к нему почувствовать. Не злость, не боль, ни что-то подобное. Утрату, что ли. Хотел бы я сказать, что мне будет его не хватать, но... — Роберт качает головой. — У меня такое чувство, что всю жизнь у меня обманом забирали то, что должно было принадлежать мне. Вот что меня бесит. Я попробовал вспомнить, когда отец в последний раз прикасался ко мне, когда вообще кто-либо прикасался ко мне, искренне. Обычно так делала мама. А потом у меня начались подростковые заморочки и она, скажем так, уделяла им слишком много внимания. Мне кажется, что она до сих пор боится меня даже обнять. Это моя вина, но, Эндрю, мне этого не хватает. Знаешь, мне настолько этого не хватает, что иногда даже больно.

«Знаю. Я знаю», — хочется мне сказать, но, молчу, позволяя ему говорить дальше. И он говорит с откровенностью, которая вызывает душевную боль и заставляет моё сердце обливаться слезами.

— Я хочу ощущать прикосновения. Что в этом плохого? Я хочу, чтобы меня обнимали и прикасались ко мне. Я хочу знать, что меня любят. Я хочу чувствовать это кожей, — он смотрит на потолок и выдыхает, а потом снова встречается со мной взглядом: — Но никто больше ко мне не прикасается. Даже, когда у меня температура. Мама теперь просто вручает мне термометр, — он опускает взгляд вниз и его уши краснеют. — Даже ты, когда целуешь, не прикасаешься ко мне. Будто я прокажённый. У меня с трудом получается держать руки при себе, но похоже, у тебя всё по-другому...

Он и не представляет, что делает со мной, что делает со мной прямо сейчас. Мне хочется, чтобы он почувствовал себя лучше, начал улыбаться, повеселел. Поэтому я, улыбаясь, говорю.

— И почему у меня такое чувство, что мною искусно манипулируют? — говорю в шутку. Но мои слова звучат глупо и невпопад, и я сразу же жалею о сказанном.

Роберт становится вялым, а на лице появляется усталость и разочарование.

— Так вот что ты думаешь? — говорит он.

Нет. Да. Не знаю. За любой манипуляцией всегда стоят тёмные намерения, но в Роберте я вижу только свет. Я уже и так ему уступил, Бог тому свидетель.

Он резко встаёт и пока до меня доходит, куда он направляется, Роберт оказывается у двери. Догоняю его, когда он уже поворачивает замок и берётся за ручку. Блокирую дверь рукой, не давая её открыть:

— Роберт...

Он прижимается лбом к двери:

— Дай мне уйти.

— Не могу, — поднимаю свободную руку и осторожно глажу его затылок. — Я не это имел в виду. Я считал, что ты чувствуешь меня лучше. Хочешь знать, что я думаю на самом деле? Я думаю, что ты распахнул мне своё сердце и заставил меня открыться тебе. Я думаю, что, начав прикасаться к тебе, я не смогу остановиться. Я думаю, что мне не хочется, чтобы ты уходил, но я боюсь того, что случится, если ты останешься.

Он поворачивается ко мне, но его взгляд всё также прикован к полу:

— Всё в порядке, мистер Мак. Я лучше пойду.

Мистер Мак. Чёрт!

— Нет, не в порядке, — говорю я, поднимаю его подбородок и заставляю посмотреть мне в глаза. Протягиваю руку и закрываю замок. Я буду прикасаться к нему. И буду прикасаться, пока он не познает меня32.

Роберт

Прижимаю его к себе и на глаза наворачиваются слёзы. Ему не нужно было этого делать, но, чёрт, как же хорошо! Эндрю тяжело дышит мне в шею и вздрагивает под моими пальцами, скользящими вниз и вверх вдоль его позвоночника. Через какое-то время он поворачивает голову в сторону и шарит рукой по полу, пока не находит мою футболку.

— Прости, — говорит он, вытирая меня. И мне кажется, что Эндрю смущён — он только что кончил мне на живот.

Он садится и надевает трусы, найденные на спинке дивана. Потом передаёт мне мои трусы-шорты и отворачивается, собирая оставшуюся одежду и давая мне возможность одеться. Очень мило с его стороны, особенно, если учесть, что теперь на моём теле нет ни одного участка, с которым он не был бы близко знаком. Я улыбаюсь, и он улыбается в ответ, поглядывая через плечо. Потом Эндрю вытягивается на диване, укладывает голову мне на колени и смотрит снизу вверх. Волосы у него на груди спутались и слегка намокли от пота. Я запускаю в них пальцы.

— Спасибо, — говорю я. Он в ответ берёт мою ладонь и прижимает к губам. — Ты даже не представляешь, сколько раз я смотрел на волосы, выглядывающие из ворота рубашки, и думал, что там ниже. Ты решал на доске задачки по матанализу, а я в своём воображении расстёгивал твою рубашку.

— А я-то всё время считал, что ты думал о дифференциалах, производных и гармонической прогрессии.

— Я думал о гармонической прогрессии. Я думаю о ней прямо сейчас.

Он игриво закатывает глаза, но потом сжимает губы и становится серьёзным.

— У-у, — говорю я, зажимая его губы пальцами. — Полиция в дверь не ломится, нет ни разрядов молнии, ни сожалений. И если ты будешь и дальше хмуриться, то это ранит мои чувства, я уже не говорю, о мужском достоинстве.

Он улыбается и переплетает пальцы с моими:

— Роберт, если кто-нибудь узнает...

— Не узнает. Даю слово. Я не позволю этому случится.

Он разгибает мне пальцы, гладя по ним ладонью, потом снова тянет их к губам и целует мою ладонь:

— Никудышный из меня учитель.

Я смеюсь:

— Да нет, совсем не так. Просто мы нашли друг друга на несколько месяцев раньше, чем должны были. Вот и всё. В июне это будет уже не важно.

Он тянется и достаёт из кармана моих джинсов, неосторожно брошенных на спинку дивана, бумажник. Открывает его и начинает перебирать содержимое.

— Хм, что это? Удостоверение спасателя Американского Красного Креста. Ты — спасатель?

— Был. Прошлым летом. В бассейне.

— В каком?

— В «Риджвуде». Ты когда-нибудь водил Кики в бассейн?

— Собирался этим летом. Ты снова будешь спасателем?

— Не знаю. Возможно. А ты будешь в плавках?

Он смеётся, и его голова слегка подпрыгивает у меня на коленях.

Он перекладывает карту в конец стопки.

— Как прошло сегодняшнее свидание? — спрашиваю я, но мне хочется задать совсем другой вопрос: «Что не так?» Неужели всего несколько минут назад его тело так прекрасно скользило по моему, а руки были везде и сразу, как будто я был набранным шрифтом Брайля33 текстом, который Эндрю нужно было во что бы то ни стало запомнить? Но сейчас я чувствую, как он ускользает. «Он напуган», — говорю я себе. Но ему нечего боятся.

— А-а, свидание. Я про него и забыл. — он изучает моё удостоверение ученика школы.

— Ты целовал её на прощание?

— Нет.

— А она пыталась поцеловать тебя на прощание?

— Нет.

— Ты держал её за руку?

Он поднимает на меня глаза:

— Мне кажется или я действительно слышу нотки ревности?

— Возможно.

Эндрю рассматривает карту AmericanExpress, оформленную мамой на моё имя, когда я начал водить машину. Она хотела быть уверенной, что я не застряну где-нибудь, из-за того, что не смогу оплатить бензин, буксир и прочее. После AmericanExpress приходит черёд карт медицинской страховки и автостраховой компании с инструкциями, что делать в случае аварии. Я уже готов забрать у него чёртовы карточки и запустить их через всю комнату, но тут он берёт в руки мои воительские права.

— Двадцать восьмое марта. Твой день рождения уже через два месяца, — он изучает права ещё какое-то время, но потом вдруг бормочет: — Чёрт! Тебе семнадцать?!

Я пожимаю плечами.

— Ты сказал, что тебе восемнадцать, — говорит он, резко садясь. Он заталкивает все документы обратно в бумажник и тянется за рубашкой.

— Я округлил.

— Ага, супер, ты округлил. На два месяца, — Эндрю бросает мне мою одежду: — Одевайся.

Я забираю рубашку и джинсы, но не одеваюсь:

— Это не такая уж большая проблема.

— Это большая проблема. Это просто огромная проблема. Вот чё-ё-ёрт! Ты не должен был быть здесь. Мне не нужно было быть с тобой. Семнадцать? О Боже! Одевайся! Ничего не было.

Резким движением Эндрю натягивает джинсы, потом рубашку. Пытается застегнуть пуговицы, но у него дрожат руки. И мне вспоминается, что его руки также дрожали, когда Эндрю впервые ко мне прикасался.

Вот только сейчас на них больно смотреть. Я встаю и тянусь помочь с пуговицами, в надежде хоть немного его успокоить, но Эндрю увёртывается и отступает, выставляя руки ладонями вперёд, показывая жестом, что не тронет меня. Это движение вызывает острую боль. Потом он поворачивается и быстро обувает мокасины, оставленные возле двери.

— Мне семнадцать. Ну и что, чёрт подери? Согласие в моём возрасте уже имеет юридическую силу. И я согласен. Поверь мне. Я полностью и совершенно со всем согласен.

— Ты что? Не понимаешь? — говорит он, набрасываясь. — Я только что совершил преступление. Я могу потерять работу. Я могу потерять карьеру. Я могу потерять свою дочь. Ты даже не имеешь права голосовать.

— В этом году нет выборов, — говорю я тихо.

Эндрю закрывает молнию джинсов и, не заботясь о расстёгнутой пуговице, забирает со столика ключи. Потом бросает мне:

— Закроешь за собой дверь.

— Ты уходишь? Вот так? Притворишься, что ничего никогда не было?

Он останавливается и морщится, потом стучит головой о дверь. Ключи в руке зажаты так сильно, что костяшки пальцев побелели.

— Ничего не было. Ты понял?

Потом он уходит в ночь, не проронив больше ни слова.

Глава

 

23

Эндрю

Я думал не членом. Я думал не членом. Я думал не членом. Чёрт подери!

Бью основанием ладони по рулевому колесу.

Я думал сердцем.

Мне громко сигналят. Понимаю, что только что промчался на красный свет. Я слишком быстро еду. Отпускаю педаль газа. Мне сейчас ещё осталось только вляпаться. И это буквально через несколько минут после совершённого преступления.

Семнадцать. Вот чёрт! И снова бью основанием ладони по рулю. Мне нужно было всё выяснить изначально. PG-13. Детям до тринадцати. Детям-блядь-до-тринадцати! Я устанавливал правила, и меньше, чем за сутки я же их и нарушил! Как можно было такое допустить?

Гоню по тёмным улицам и продолжаю задавать себе один и тот же вопрос. Опять слишком быстро еду. Снова отпускаю педаль газа.

Если посмотреть правде в глаза, то черту я преступил, ещё когда вернулся к себе домой. Теперь мне это ясно. Может, причина в том, что я видел, как Роберт меня игнорировал в классе? И что я пытался себе доказать? Что он меня действительно хочет? Что я не какой-то там старый учитель-пердун в обуви со стёртой подошвой и грязными пятнами на брюках?

Он принёс мне цветы. Как можно было устоять перед красивым парнем, который принёс цветы? Перед красавцем, которому просто нужны были прикосновения?

Он — не просто красивый парень, засранец. Он — ученик. Твой ученик. Тебе оказали высокое доверие. Ты должен был его оправдать. Не зависимо от того, что он тебе рассказывал. Не зависимо от того, чего он хотел. Не зависимо от того, что он к тебе чувствовал или ты чувствовал к нему. Ты не оправдал это доверие.

Внутри снова поднимается волна паники. Положение ещё можно спасти. Подобное никогда, никогда больше не повториться. Но можно ли доверять Роберту? Сможет ли он держать рот на замке? Он, как-никак, ещё ребёнок. А у него сейчас есть все основания злиться. И, если он начнёт говорить, то мне конец.

У меня не было ни малейшего представления, куда я еду, пока не подъехал к дому Майи. Уже стемнело, но мне так необходимо с кем-то поговорить. А кто ещё может быть лучше самого лучшего друга в мире? Друга, которой знает тебя лучше, чем ты сам.

Чтобы не напугать Майю неожиданным стуком в дверь, я звоню ей по телефону и только потом выхожу из машины. В доме зажигается свет. Жду на улице, пока откроется дверь.

— Привет, Дрю, — говорит она сонным голосом. — Майя откидывает волосы с лица назад и внимательно на меня смотрит. — С тобой всё в порядке? Что ты здесь делаешь? Уже почти полночь.

— Можно войти?

— Конечно.

Она отходит в сторону, и я прохожу в небольшую гостиную. Даже в темноте я ориентируюсь здесь с лёгкостью. С момента моего переезда обстановка не изменилась. Только на диване появились новые декоративные подушки, да ещё новый ковёр на полу, а так всё осталось по-прежнему. Я падаю на диван и вытягиваюсь в полный рост.

— Кики спит?

— Угу, — Майя поднимает мои ноги и устраивается на противоположной стороне дивана, а потом, как и раньше, во времена нашего брака, укладывает их на свои колени. Удобно и безопасно. — Кики так сильно прижимает того далматинца, что, будь он живым, то давно бы уже умер.

— Он — это она.

— Он — трансвестит. Кики утверждает, что он — пёс.

Я улыбаюсь:

— Кики хорошо в «Деревне мисс Смит»?

— Думаю, да. Последнее время ей трудно. Похоже, в группе для двухлетних малышей жизнь не такая уж и простая: много стычек из-за детского телефона и «Корн-поппера», но она справится. (Прим. пер.: «Корн-поппер» — игрушка для детей в возрасте от 12 до 36 месяцев, которая помогает детям учиться ходить).

— Эндрю, почему-то мне кажется, что ты заехал не для того, чтобы узнать, как прошёл день Кики.

Майя тоже выпрямляет ноги, и мы трёмся ступнями как в старые добрые времена.

— Если со мной что-то произойдёт, то с тобой и с Кики всё будет хорошо, да?

Она смотрит на меня озадаченно:

— Вроде как. Что-то стряслось?

— Я просто спрашиваю. Знаешь, если со мной что-то случиться, у тебя же есть Даг. Ты выйдешь замуж. Кики будет расти, у неё будет отец. Он финансово стабилен. Он сможет дать ей всё. Отправь её в колледж.

— Хорошо. Во-первых, ты ведёшь себя немного странно. Во-вторых, я не знаю, получится ли у нас что-нибудь с Дагом. Он..., в общем, пока ещё «опытный образец». И я не уверена, что я хочу быть той, кто будет делать из него цивилизованного человека.

Я фыркаю и смеюсь:

— Тестируешь?

— Да, — она морщит нос. — Но только между нами, хорошо?

Даже не собираюсь ничего отвечать. Мы всегда были доверенными лицами друг друга. Она доверяет мне, а я — ей.

— Ну, хорошо, — говорит Майя. — Запах его дезодоранта выедает мне глаза. И он спит в носках!

— Так купи ему дезодорант без запаха и попроси снять чёртовы носки.

— И ещё ему нравится носить трусы с изображением фруктов. Как будто ему четыре годика.

Я улыбаюсь ей с другого края дивана. Люблю эту девчонку. Всегда её любил.

— Ну же, Майя. Не будь такой строгой к парню. Купи ему какое-нибудь сексуальное нижнее бельё.

— А почему мы сейчас говорим о нём? — спрашивает Майя и резко спохватывается. — О, Боже! Дрю, ты болен? Что-то не так?

— Нет, я не болен.

Она расслабляется:

— Тогда почему мы говорим о том, «что было бы, если»? Что-то здесь не так.

— Мне просто интересно.

Мобильный телефон оповещает о входящем сообщении. С момента моего приезда это уже третье. Бросаю быстрый взгляд на номер.

— Это твой друг? — спрашивает Майя.

— Нет. Какой-то мусор. Мне его много приходит. Думаю, номер моего телефона попал к спамерам.

— Дай сюда, — говорит она, протягивая руку за телефоном. — Я заблокирую номер.

Опускаю мобильный в свой карман:

— Я могу сам сделать это позже. Расскажи, что тебя ещё бесит в Даге?

— Больше не хочу говорить о нём. Давай поговорим о тебе. У тебя, что? Случилось что-то наподобие нервного срыва? Что-то типа кризиса среднего возраста в твои двадцать четыре?

Я улыбаюсь в ответ:

— Нет.

— Это как-то связано с новым бойфрендом?

— Нет никакого нового бойфренда. У нас ничего не вышло.

От осознания этого факта мне становится больно.

— Мне жаль, — говорит она мягко. — Знаешь, после Кевина ты впервые кем-то заинтересовался.

Не хочу говорить о Кевине. Одно упоминание его имени вызывает у меня мурашки по телу. Но Майя права. У меня никого не было долгие пять лет с времён моей страстной влюблённости на первом курсе колледжа. По тому, как Майя на меня смотрит, уверен, что она всё ещё верит, что Кевин разбил моё сердце. Я никогда не рассказывал ей о более страшных вещах, которые он сотворил со мной: он лишил меня невинности, а потом сломал. А теперь я сломал Роберта.

— Дрю, ты когда-нибудь думал переехать обратно?

Вопрос для меня неожиданный и выбивает почву из-под ног. Первая мысль: «Нет. Мы уже это проходили. Тогда у нас ничего не получилось. Почему должно получиться сейчас?»

Она подтягивает ноги и садится по-турецки.

— Мы могли бы так сделать. Кики скучает за своим папой. Я скучаю за своим лучшим другом. Ты бы смог сэкономить на аренде квартиры. И купить машину получше, — Майя начинает говорить быстро, энергично, будто раздумывала об этом уже какое-то время. — Твоя комната осталась прежней.

Моя комната. Её комната. Комната Кики. Всем — своё место и все на своих местах.

— Майя, мы это уже проходили. Ничего хорошего не получилось. Я не могу дать тебе то, чего ты хочешь.

Она коротко смеётся, потом кладёт локоть на спинку дивана и подпирает щёку ладонью. На лице появляется задумчивое выражение:

— Знаешь, я тут немного подумала и решила, что мы придаём всему этому слишком большое значение.

Совсем нет. И, возможно, поэтому я готов ухватиться за любое предложение, которое вернёт меня в безопасные воды.

Майя продолжает говорить, по ходу углубляясь в детали.

— Я не то, чтобы предлагаю снова пожениться. У тебя будет своя личная жизнь. Ты можешь ходить на свидания. На танцы. Приглашать своего парня на ужин, — она улыбается и тянется к моей ладони. — И у меня тоже будет своя жизнь.

Последнюю фразу она говорит так, словно уже всё решено. Делаю вид, что верю, что она говорит серьёзно.

— Когда там у тебя заканчивается срок аренды? — спрашивает она.

И вдруг я снова чувствую себя десятиклассником, ищущим защиты за спиной Майи, одетой в джинсы AmericanEagle и фирменную футболку Aéropostale. Не могу поверить, что я действительно думаю над её предложением. Именно оно станет моим спасательным кругом?

— У меня помесячная аренда. Нужно только предупредить за тридцать дней.

Не могу поверить, что действительно говорю эти слова вслух и реально собираюсь это сделать.

— Тогда что тебя останавливает?

Совершенно ничего.

— Если у меня получится договориться с транспортной компанией, то могу переехать завтра.

Она подпрыгивает и со счастливым выражением на лице недолго танцует прямо посередине гостиной.

— Я приготовлю твою комнату.

— Майя, ты уверена?

Но на самом деле я спрашиваю у себя: «Эндрю, ты уверен?»

Роберт

— Как прошло свидание? — спрашивает мама.

Она укладывает прозрачный пластик на нижнюю полку шкафа над кухонным столом. Быстрый осмотр кухни подтверждает мои подозрения: мама систематически избавляется от всех улучшений, сделанных в нашем доме за последний год, в том числе и тех, что были установлены в последние несколько недель.

Я пожимаю плечами.

Хотя ещё сегодня утром в шкафу стояли кофе, фильтры и кружки, я знаю, что в нём должны были стоять бокалы. Подаю маме один бокал за другим, а она ставит их на полку. Она поворачивается ко мне за следующим бокалом, и я чувствую себя, как под микроскопом. И так каждый раз. Я в курсе, что моя одежда помята.

Мама уже спрашивала меня о сексе, и я правдиво отвечал «Нет». Но всё бывает когда-нибудь в первый раз, верно? Может, она читает это по моему лицу. А, может, чувствует запах, исходящий от моей рубашки даже несмотря на надетую сверху толстовку. А, может, меня выдают глаза, кричащие: «У меня был секс».

— С тобой всё в порядке?

Я киваю и внимательно смотрю на верхнюю полку, стараясь припомнить, что там было. Тарелки. Они стоят стопкой рядом с раковиной. Беру столько, сколько смогу донести.

— Хочешь поговорить? — спрашивает она, забирая у меня тарелки.

— Можно я откажусь?

— Да. Можно, — она притворяется, что выравнивает тарелки, которые и так уже уложены в идеальную стопку. — Только позволь мне сказать: я немного удивлена и не думала, что Ник тебе нравиться так сильно.

Мне на глаза наворачиваются слёзы:

— Что дальше?

Она указывает на набор вазочек:

— Роберт, мне, правда, очень жаль, что... знаешь... я никогда не говорила с тобой.

— Всё в порядке.

— Подозреваю, что отец тоже с тобой не говорил?

— Мам, я знаю всё, что нужно.

Трогаю пальцами бумажные цветы, которые принесла мама Ника вчера утром перед похоронами вместе с приготовленным в кастрюльке тамале34. Ник не пришёл. Он предупреждал, что не придёт. Интересно, сколько времени понадобилось ему и Кристал, чтобы сделать эти цветы, и какую оценку он получил за этот проект? Господи, и когда я успел стать таким циником? Может, этот его жест был искренним. Может, мне стоит больше ценить чужое внимание. Но я просто не могу. На самом деле Нику до меня нет дела. Он беспокоиться только о себе. И я ни за что не поверю, что цветами он хотел выразить своё сочувствие мне и моей семье, а не показать великолепие Его Величества Ника. Смешно: эти цветы, единственные в доме, напоминают о смерти отца. Да и те искусственные.

— Ты давно завела учётную запись на iTunes? — спрашиваю я, просматривая список песен у неё на компьютере. Делаю звук немного громче.

Мама улыбается и спускается с короткой трехступенчатой лестницы, которой пользуется каждый раз, когда нужно добраться до верхних полок.

— Хм... — она бросает взгляд на микроволновку — судя по часам: пятьдесят две минуты назад.

Похоже, мама просто загрузила первые сорок песен в топе. Сомневаюсь, что она вообще слышала имена этих певцов.

Тем временем мама продолжает:

— Роберт, мы так толком и не поговорили об отце. Хочешь...?

Нет, не хочу.

Перед сном переодеваюсь в чистую футболку, а ту, в которой я был у Эндрю, и которой он вытер мне живот, кладу рядом с собой на подушку.

Ничего не могу с собой поделать и пишу ему, зная, что ответа не будет:

Моё сердце было у тебя в руках35.

Интересно, где ты проводишь сегодняшний вечер36.

Я никогда не звонил Эндрю. Но где-то в два часа ночи, после кучи отправленных сообщений, больше не могу сдерживаться. Но похоже, что даже, если наберу его номер по памяти и нажму «Позвонить», я услышу: «Вызываемый абонент недоступен».

 

Глава

 

24

Эндрю

Мебель арендована, поэтому сборы проходят быстро.

Грустно видеть, что всего несколько коробок понадобилось, чтобы завершить одну главу моей жизни и начать другую. Кажется, что «последней главы» и не было.

В прошлом году при переезде сюда я взял с собой немного вещей. А теперь возвращаюсь тоже налегке.

Я снова подумал о Кевине. Мысли были далеко не радостными. Лучше бы Майя его не вспоминала. Потому что, слыша его имя, я переживаю всё заново: отчаяние, несчастье, стыд.

Во время учёбы в старшей школе мы с Майей часто сидели на пушистом розовом покрывале у неё на кровати и болтали о парнях: об их привлекательности, об ощущениях, испытываемых при настоящем поцелуе, и о любви к кому-то.

Мы продолжали так делать, даже поступив вместе в колледж и поселившись в общежитии.

Майя очень красива. У неё было много поклонников, но она всегда находила в них какой-то изъян. Что касается меня, то для меня существовал только один парень. Кевин МакФерсон.

У меня была романтическая заморочка — наши имена начинались с Мак и я считал, что это знак нашего предназначения друг другу по судьбе. Кевин учился на последнем курсе и был на пять лет старше. Он был ответственным ассистентом преподавателя в моей биологической лаборатории.

Я помню, как следил за ним взглядом также, как и Роберт следил за мной, как я задерживался в классе после каждого урока: помогал убирать лабораторные материалы, выравнивал стулья и делал всё, чтобы остаться с ним наедине хотя бы на несколько минут.

Где-то через месяц после начала учебного года Кевин попросил меня помочь и донести до кабинета несколько лотков. Когда мы вошли, он закрыл дверь на замок, поставил лотки на стол и, прижав меня спиной к двери, положил руку мне на промежность. Я был сильно взволнован: Кевин обратил на меня внимание, и я наконец-то попробую секс. Я не почувствовал ничего подозрительного, когда он спустил свои джинсы до колен и, спросив: «Это то, чего ты хочешь?», толкнул меня в пропасть.

С этого момента ситуация становилась всё хуже. К концу семестра я уже раз пять побывал в университетской клинике — натёртости кровоточили и пугали меня до смерти, геморрой жёг и делал походы в туалет крайне болезненными — каждый мой визит был унизительнее прежнего.

Но по-настоящему мне стыдно по другому поводу: я реально считал, что он обо мне заботиться. Как же глупо! Я делал всё, что он говорил, и не важно о чём шла речь. Потом я убеждал себя: «Это происходит, потому что он меня отчаянно хочет».

Но Майя понимала, что что-то не так. Она умоляла меня перестать с ним встречаться. Но даже после окончания семестра, когда он оборвал со мной все связи, я продолжал звонить ему и писать, появлялся возле его квартиры, просил и умолял.

Я не понимал.

Однажды я постучался в дверь его квартиры. Мне отчаянно хотелось его увидеть и узнать, что не так. И он предложил мне войти. Я был полон надежд и думал, что у нас всё наладится ровно до того момента, пока не увидел сидящего на диване парня. На нём не было ничего, кроме сетчатой футболки. Его массивный член стоял колом. Он дрочил, пока Кевин представлял его, как своего нового друга Сэма. Потом Кевин мне как-то мутно улыбнулся, опустился на колени и взял его член в рот. Помню, как я застыл на месте, неспособный ни шевелиться, ни дышать.

На то, чтобы справиться с унижением и ненавистью к себе, у меня ушло больше года.

Помогла Кики.

Ставлю коробку в небольшой автоприцеп. Места достаточно для еще такой же порции моих пожитков, но есть только то, что есть.

Я старался не думать слишком много о переезде к Майе. Во-первых, самый большой его плюс — теперь я смогу быть с Кики ежедневно, а не только по вечерам среды и каждые вторые выходные. Во-вторых, мне не нужно больше притворяться, что хочу встречаться с Дженнифер.

Но я переживаю. Я люблю Майю. Правда. Но я знаю также, что ей тяжело разграничивать свои чувства ко мне. Друг? Любовник? Она хочет, чтобы я был и тем, и другим. Даже если притворяется, что первого ей достаточно. Но я взял на себя обязательство.

Этим утром мне понадобилось несколько минут, чтобы заполнить формуляры в офисе домоуправления, заплатить аренду за последний месяц, договориться о возврате ключей и проследить за вывозом мебели. С транспортной компанией получилось тоже легко. Похоже, в январе мало кто переезжает, и у меня даже был выбор автоприцепов. Я выбрал самый маленький: грузовой прицеп 4×8.

Провожу пальцами по гвоздикам, которые принёс Роберт. Они всё ещё лежат на кухонном столе — там, где я их оставил вчера вечером. Теперь сухие и увядшие. Жалко: их надо было поставить в воду.

Последний раз захожу в ванную комнату. Беру пустую коробку и ставлю её на столешницу. Потом снова смотрю на две фразы, оставленные Робертом. Он написал их на небольшой белой доске: после переезда я прицепил её присосками к зеркалу в ванной комнате для напоминаний о встречах и делах. Я никогда её не использовал.

А Роберт вот перед уходом прошлой ночью воспользовался.

Ты тоже врал.

Я не сожалею.

Всю ночь я думал, пытаясь понять, что он имел в виду, говоря о моей лжи. Но в основном я думал о том, что он чувствовал, и о том, что я чувствовал, когда наши тела соприкасалась кожей.

Я не хотел, чтобы так вышло. Жалею ли я о произошедшем? У меня нет ответа.

Снимаю доску с зеркала и осторожно кладу её поверх полотенец для рук, туалетной бумаги и принадлежностей. Потом закрываю клапаны картонной коробки, запечатываю лентой и пишу сверху маркером: «Личные вещи».

Сажусь на крышку унитаза и перечитываю заново все его сообщения. Их всего тридцать семь. Последнее отправлено в час ночи, когда я наконец заблокировал его номер. Читаю их и чувствую, как в груди сильно сжимается сердце. Затем удаляю одно за другим. Я знаю, это больно. Потому что сам чувствую эту боль.

Роберт

Привет, Ник. Мы можем поговорить?

Прости. У меня мои девочки.

Мне нужно с тобой поговорить. Я приду.

Хм, нет.

Чёрт, очень плохо. Но я всё равно приду.

— Почему ты пришёл? — спрашивает Ник, словно не верит, что ему пришлось оставить своих девочек, спуститься вниз и открыть мне чёртову дверь. Он стоит, прислонившись к дверному проёму. На нём — обрезанные джинсы и узкая, впитывающая пот футболка Nike без рукавов. Ник не потеет. И у него нет мускулов, которыми можно было бы покрасоваться. Но это его никак не останавливает.

Почему я пришёл? Может, я пытаюсь как-то спасти отношения с Эндрю: наладить отношения с Ником, чтобы Эндрю смог наконец-то расслабиться и перестал так сильно бояться. Или, может, мне хочется знать, почему наши отношения застряли на уровне «Я не приглашаю парней на свидание. Это они меня приглашают». Но сейчас, видя на его лице смесь раздражения и скуки, я злюсь на себя за всё зря потраченное на него время. И да: я просто зол.

— Мне нужно тебе кое-что сказать.

Он картинно закатывает глаза:

— Что?

— Ты — придурок. Ищи себе другого бойфренда, — поворачиваюсь уходить, но потом останавливаюсь: — Ах, да. И выглядишь ты в этих шортах, как идиот, — потом ухожу.

Почти на середине пешеходной дорожки Ник хватает меня за локоть:

— Ты что? Ревнуешь к моим девочкам?

— Ага. В точку.

Глава

 

25

Эндрю

Стивен Ньюмен передаёт какие-то записки. Он думает, что я не вижу. Но я вижу всё.

Дети не настолько скрытны, как им кажется. А учителя умеют наблюдать и выбирать нужный момент. Иногда поведение детей лучше игнорировать, пока «само не пройдёт». И если такой приём не срабатывает, то применяется обычное правило — озвучить нарушение и перенаправить действия в другое русло: «Ты разговариваешь. Возвращайся к работе».

Но я обнаружил, что учить дисциплине во время игры куда эффективней. Пока ты ведешь себя как взрослый. В любом случае, нельзя позволять детям увидеть твою слабость. Дашь слабину, и ты проиграл. Хотя иногда и нужно вступать в игру, и сразиться с нарушителем.

Жду, пока одна из записок оказывается в конце классной комнаты, потом пишу на доске уравнение и прошу учеников решить его самостоятельно.

Они стонут и охают, но, в конечном счёте, взявшись за карандаши, приступают к решению задачи, а я невозмутимо обхожу классную комнату. Дойдя до парня, который последним получил записку, останавливаюсь и протягиваю открытую ладонь. Сначала он делает вид, что не понимает, что мне нужно. Но когда я не двигаюсь с места, вытягивает из спирали тетради сложенную записку и передаёт её мне, пытаясь подавить широкую улыбку. Тут и там слышно хихиканье.

Я не читаю записку. Уже знаю, что это плохая идея. Потому что любая моя реакция будет неверной. Лучше всего просто забрать записку и вернуться к работе.

Прохожу мимо парты Стивена. Он смотрит на меня взглядом полным невинности. Хочется схватить его за горло и сжимать, пока глаза не вылезут из орбит. Но я этого не делаю. Сохраняю на лице нейтральное выражение и стучу пальцем по его тетради:

— Приступай к заданию.

Когда адский класс наконец покидает комнату, я открываю записку. В ней нарисована карикатура: лицо, мужское, если судить по волосам, с ошеломлённым выражением, широко открытым ртом и довольно большим пенисом, расположенным прямо возле губ.

Над лицом сделана надпись:«Мистер МакНелис».

Убью этого маленького кретина.

Со следующим классом на втором уроке я довольно резок. Они, похоже, немного нервничают и не доставляют мне особых проблем. К началу третьего урока, на котором запланирована конференция, становится ясно, что нужно брать себя в руки. Проверяю электронную почту, делаю несколько пометок в своём календаре, потом, будто на автопилоте, открываю Фейсбук и ищу фан-страницу Роберта.

Находясь в школе, я никогда не публиковал посты или комментарии. Я хочу просто посмотреть. Хочу сделать то, что не делал с тех пор, как мы обедали у меня за столом и вместе просматривали фан-страницу. Стараюсь не думать о тех временах.

Появились новые фотографии. Роберт в зале оркестра достаёт свой саксофон. Роберт возле своего шкафчика. Роберт в столовой. Роберт в коридоре возле классной комнаты, в которой я неожиданно узнаю свою. Фотография обрезана, но я смог узнать рукав своего свитера. Роберт держит в руке полупустую бутылку с напитком.

Маленькие паскудники не только фотографируют в школьное время на свои телефоны, что является явным нарушением школьных правил, они преследуют Роберта. Зачем ещё им понадобилось быть в моём коридоре во время обеда?

Роберт на фотографии улыбается. Господи, как же я хочу увидеть эту улыбку снова! Но почему-то мне кажется, что на шестом уроке он улыбаться не будет. Боюсь и одновременно с нетерпением жду момента, когда смогу его увидеть.

— Привет, партнёр! — говорит Дженнифер с порога.

Я быстро закрываю страницу.

— Привет! — отвечаю, поворачиваясь к ней и широко улыбаясь.

— Ты мне не позвонил.

Чёрт! Сегодня я рассчитывал избежать этой маленькой сцены, но, похоже, нет смысла откладывать неизбежное. Прочищаю горло, надеясь, что у неё в сумочке не припрятан пистолет.

— Хм, об этом, — стараюсь выглядеть раскаивающимся. — Джен, я переехал обратно к бывшей жене.

Её лицо бледнеет.

— Ты переехал обратно к бывшей жене, — она хватается за дверную раму железной хваткой, и мои яйца сами подтягиваются чуть ли не к пупку. — Серьёзно? И как долго ты планировал? Зачем приглашал меня на свидание, если думал съехаться с бывшей женой? И что всё это значило, чёрт возьми?

Меня поражает, насколько плохо она меня знает даже после полутора лет соседства через стену.

— Мне жаль.

— Ага, — отвечает она резко. — Мне тоже, засранец.

Глава

 

26

Роберт

Я не буду смотреть на него. Я буду сидеть на своём месте. Я буду делать задания (хотя могу сдавать их, а могу и не сдавать). Я буду держать рот на замке. И смотреть на него я не буду. Именно это я делаю в понедельник. И именно это я делаю во вторник. И то же самое собираюсь делать в среду. Но перед шестым уроком в коридоре меня ловит мисс Линкольн:

— Роберт, как у тебя дела?

— Отлично. Прекрасно, — я уже опаздываю.

Кто-то через вентиляционные отверстия засунул в мой шкафчик конфетти в виде сердечек, и когда я открыл дверцу, сердечки рассыпались по полу. Пока я сгребал их и запихивал обратно, потерял минуту. А теперь ещё и мисс Линкольн хочет со мной поговорить.

— Мне, правда, нужно в класс.

— Хорошо, — говорит она, мягко улыбаясь. — Я только хотела сказать, что, если тебе нужно будет поговорить, приходи ко мне в кабинет в любое время. Просто заполни форму запроса на консультацию. Или же просто заходи.

Бормочу в ответ: «Спасибо», и рысью бегу в класс матанализа. Звонок застаёт меня у двери.

— Ты опоздал, — говорит Эндрю... мистер МакНелис. Он стоит у доски, подняв руку и готовясь писать что-то маркером. — Тебе нужно получить допуск.

Я не опоздал, поэтому допуск мне не нужен. Я сажусь на своё место.

Эндрю поворачивается ко мне и в классе наступает мёртвая тишина.

— Иди за допуском!

Я поднимаюсь и иду, но по пути выбиваю из его руки маркер. Он выходит за мной в коридор и с силой закрывает за собой дверь, заставляя меня отскочить в сторону.

— Что только что было? В этом классе я пока ещё учитель. А ты — ученик. И я не позволю тебе или любому другому бросать мне вызов. Ты опоздал! Принеси допуск. Точка.

— Я был у двери, — говорю я тоже рассерженно.

Эндрю начинает говорить совсем тихо, но его лицо у меня прямо перед глазами, и каждое слово звучит чётко и ясно.

— Знаешь, вот поэтому учителя и не встречаются со студентами. Поэтому учителя не дают студентам свой номер телефона. Поэтому...

— Я принесу чёртов допуск, — перебиваю его.

Не хочу плакать. По крайней мере, не перед ним. Поворачиваюсь уходить. Он останавливает меня, беря за руку:

— Роберт... Мне жаль.

Рывком освобождаю руку.

В зале оркестра — какофония из болтовни и музыки. Здесь мои друзья. Здесь я чувствую себя лучше всего. Обычно.

Калеб Смит, девятиклассник-трубач и поклонник из моего фан-клуба, засовывает голову в мой шкафчик для инструмента. Не могу в это поверить!

— Что ты делаешь?

Он быстро вытягивает голову и ударяется о металлическую дверь.

— О-о, привет! — на лице у него появляется широкая и виноватая улыбка. — Роберт Уэстфолл. Хм... э-э... это твой шкафчик? О, Боже. Вот я тупица. А я-то думал, что это шкафчик... э-э... Эрика Вассермана. Я, хм, искал кое-что по его просьбе.

Под моим пристальным взглядом Калебначинает неловко переминаться с ноги на ногу. Он по-прежнему улыбается и сейчас просто сияет.

— Шкафчики альтсаксофонов там, — указываю пальцем в нужном направлении.

— О, хорошо. Прости.

Парень проскальзывает мимо Люка Чессера, который бросает ему дружеское: «Привет!». Люк — тамбурмажор, и ему по статусу положено быть в хороших отношениях со всеми. Люк опирается на соседний шкафчик и наблюдает, как я вытягиваю футляр для своего баритон-саксафона.

— Привет! И что тут было? — спрашивает он.

— Это — один из основателей моего фан-клуба. Он, Эрик Вассерман и ЗакТаунли завели фан-страничку обо мне в Фейсбуке. И даже не удосужились сделать к ней закрытый доступ, так что теперь её может видеть кто-угодно. Малолетние идиоты.

— Не думаю, что у фан-страницы может быть закрытый доступ. Стоп. Ты серьёзно? Мне нужно на неё посмотреть.

Ставлю футляр на пол и открываю его.

— Прошу, не надо. Теперь они следуют за мной по пятам по всей школе. Шага не могу ступить, чтобы не наткнуться на одного из них.

— А-а. Ну, тебе это должно льстить.

— Мне это уже говорили.

— Хочешь, я с ними переговорю?

— Нет, не хочу. Может, если я буду их игнорировать, они отстанут.

— А-а. Может и так, — он наклоняется ко мне. — Я не успел тебе сказать, что сожалею по поводу твоего отца.

— Спасибо, — говорю я, внимательно рассматривая трещину в мундштуке. Давай сменим тему! — Вот мне интересно, Куртис когда-нибудь избавиться от этого запаха в своей машине?

Люк смеётся, садится прямо на пол, вытягивает ноги, а потом скрещивает лодыжки.

— Знаешь, теперь, когда ты напомнил, я действительно иногда чувствую лёгкий запах тухлых яиц. Не думаю, что он мне их простил.

— Рад, что вы всё выяснили.

— Я тоже.

Складываю саксофон и затягиваю лигатуру на новом мундштуке, но вдруг понимаю, что играть мне больше не хочется.

— Хочешь выпить колы или чего-нибудь?

Были времена, когда Куртис не подпустил бы меня к Люку и на пушечный выстрел, хотя все вокруг знали, что Куртис и Люк безумно друг в друга влюблены. Фактически, идея пригласить меня с собой принадлежала Куртису. Предполагалось, что я стану между ними защитным буфером. Глупая идея, которая была обречена на провал с самого начала. Много чего можно было бы рассказать, но суть в том, что Куртис делал Люку больно, и Люк однажды отплатил тому сполна. Пока я стоял на стрёме, Люк забросал машину Куртиса яйцами и мукой. Помню, когда Люк сворачивал пустой двухкилограммовый мешок для муки, я сказал ему: «Я запомню, что злить тебя лучше не стоит».

Мы сидели в той же кабинке, что и во время нашего первого «свидания» год назад. Люку удалось быстро выяснить, почему мы здесь. Пока мы притворялись парой, он поделился со мной многими секретами. Он доверял мне тогда, а я доверяю ему теперь.

Поэтому на его: «Что происходит?», выкладываю всё, как на духу.

— Вот, чёрт! Ты и мистер МакНелис?! — говорит он слишком громко. Я нервно оглядываюсь, и Люк, перейдя на шёпот, повторяет: — Вот чёрт! Ты и мистер МакНелис?

Я пожимаю плечами, но не могу сдержать лёгкую улыбку. Беру свой напиток и делаю глоток.

— Хорошо, дай мне минутку. Вот это да! — он обмахивается салфеткой, как веером, а потом широко улыбается. — Ладно. Я в порядке. А он привлекательный. Сколько ему лет?

— Кажется, двадцать четыре.

— Он всего на три года старше за Куртиса.

— Он из-за этого страшно бесится. А теперь даже не говорит со мной, только орёт на меня в классе.

— Куртис тоже так делал. По разным причинам. Но, похоже, что мистер МакНелис испуган, как и Куртис в своё время. Не будь к нему строг, — Люк дёргает трубочку в пластиковой крышке своего стакана вверх-вниз. — Глазурь на пончике, говоришь?

— Да.

— Четыре месяца. Серьёзное дело.

— Не думаю, что сейчас он этого всё ещё хочет.

— Я не был бы так уверен, — Люк находит в блюде колечко лука и зажимает его. — Но знаешь, мы в любой момент можем забросать его машину яйцами.

Вот оно. Люку всегда удавалось меня рассмешить.

— Четыре месяца, — говорит он задумчиво. — Мне пришлось ждать дольше, пока Куртис успокоился. Ты в курсе, что он написал мне сообщение на игрушке из упаковки CrackerJack на первом футбольном матче?

— На том матче, где охрана вытащила вас обоих из кабинки в мужском туалете?

— Ага, — теперь смеётся он. — Меня отстранили от двух матчей, а Куртиса вышвырнули со стадиона. А мы просто говорили. Ну ладно, ругались. Я тогда был так зол. Я столько всего сделал, чтобы стать тамбурмажором, но целых два перерыва между таймами должен был сидеть на трибуне, — Люк пожимает плечами и растягивает рот в озорной улыбке. — Но он потом загладил свою вину.

Не сомневаюсь.

— Слушай, — говорит он, складывая руки на столе и наклоняясь. — Я здесь ради тебя. И если нужно ненадолго притвориться парой и заставить его ревновать, то я в твоём распоряжении. Я — твой должник.

— Куртис свернёт мне шею.

— Возможно.

К моменту нашего возвращения к машине я уже выпустил пар и перестал кипеть от праведного гнева. Хорошо, я сыграю в эту «игру». А если не сработает, закидаю его машину яйцами.

Глава 27

Эндрю

И зачем я только забрал эту дурацкую записку?

Говорят, если не хочешь услышать ответ, не спрашивай. То же самое можно сказать и о записках в классе. Никогда не знаешь, о чём в них пойдёт речь. Дети делятся личным. Рассказывают друг другу сказки. Иногда подкалывают взрослых. Но проблема в том, что, когда ты забираешь записку, ты получаешь информацию. Ты можешь брать её во внимание или игнорировать, но ты уже в курсе содержимого записки. И дети знают об этом.

Я выбираю не обращать внимания на карикатуру. В любом случае: что я могу сделать? Отнести её мистеру Редмону? Не думаю. Единственное, что остается — это забыть о записке и восстановить свой авторитет в классе. Что было бы достаточно легко, если бы все дети класса не видели моё изображение с огромным пенисом во рту.

Понятно, что этим утром мне не удаётся справиться с классом на первом уроке. Как только я поворачиваюсь к детям спиной, то сзади сразу раздаются хихиканье и причмокивание. Поэтому, в конце концов, я решаю включить документ-камеру и разбирать задачи на листе бумаги. Так во время объяснений я могу их видеть.

Это помогает. В некоторой степени.

Контрольная по главе будет в следующий вторник. Эта глава — самая сложная во всем учебнике, и я хочу выделить им для её повторения целых два дня.

— Итак, — говорю я и пишу на листе:

13x2+22

— Решать квадратные уравнения можно несколькими способами. Кто-нибудь может их перечислить?

Стивен Ньюмен поднимает руку. Мне не хочется его вызывать, но никто больше не откликается. Ну, спасибо, ребята.

— Думаю, что здесь нужно сразу переходить к множителю, используя группировку. Знаете, подобное к подобному. Групповушечка, понимаете? — и он сопровождает своё предложение широкой самодовольной улыбкой. Вообще-то, на лицах других учеников тоже появляются улыбки.

Не реагируй. Не реагируй. Не реагируй.

Записываю множитель на полях.

— Это первый способ. Может кто-нибудь назвать остальные три?

Обвожу аудиторию взглядом и наблюдаю, как исчезают улыбки. Нет ни одной поднятой руки.

— Хорошо. Я напишу их. Можно использовать формулу корней квадратного уравнения, можно дополнить квадрат, можно извлечь квадратный корень или же несколькими способами разложить на множители, в том числе группировкой, как уже сказал Стивен. Стивен перестань болтать, или я дам пинка тебя, а потом твоей собаке.

— У меня нет собаки, — откровенничает он.

— Тогда я дам пинка только тебе.

— Отлично, — он опускается на своё место.

Это — вызов.

Я возвращаюсь к задаче. До звонка у меня получается разобрать её и еще несколько примеров.

— У вас есть выходные, чтобы повторить главу, — говорю я выходящим ученикам. — Мистер Ньюмен.

Он останавливается и смотрит на меня с дерзкой и презрительной улыбкой.

— С меня хватит. Я вызываю вашего отца.

— Вперёд. Мой отец не любит гомиков.

Он выходит из класса, самодовольно ухмыляясь, по пути бросая шарик скомканной бумаги в сторону мусорной урны.

Ощущение, будто иду ко дну.

Хочу обсудить ситуацию с Дженнифер, но об этом не может быть и речи. Она со мной не разговаривает. Сегодня утром в учительской комнате отдыха она делала себе кофе. В ожидании своей очереди я попробовал с ней заговорить, но Дженнифер демонстративно вылила оставшийся в контейнере кофе в раковину и недвусмысленно намекнула мне отвалить, а попросту — от**баться.

Вчера, когда в обед я сел за её стол, он пересела. Я не знаю, как долго может злиться отвергнутая женщина, но совершенно уверен, что она собирается меня проучить.

Поднимаю бумагу, брошенную Стивеном, и пока в классе рассаживаются ученики, пришедшие на следующий, второй урок, проверяю электронную почту. Моё внимание привлекает письмо от мистера Редмона.

Мистер МакНелис!

Комитет отклонил ваше заявление на участие в программе профподготовки администраторов. Вы можете повторно подать заявку в следующем году.

Мистер Редмон

Я очень зол. Нет, я больше, чем зол. Я просто взбешён. Миссис Стоувол пытается перехватить меня возле кабинета директора:

— Он ждёт вас?

Чёрт. Конечно, он должен меня ждать!

— Мне нужно к нему на минутку.

Широким шагом прохожу мимо её стола и, не дожидаясь реакции, просовываю голову в дверь:

— Можно? Я быстро.

— Я как раз собирался писать вам письмо. Присаживайтесь.

Он берёт карандаш и стучит кончиком по столу. Я устраиваюсь напротив.

— Несколько минут назад мне позвонил отец Стивена Ньюмена. Он хочет перевести Стивена из вашего класса.

Ну, это был бы, конечно, подарок судьбы, но, к сожалению, такие вещи случаются крайне редко. Кроме того, если я позволю, то дети будут бегать из класса в класс весь учебный год.

Притворяюсь обеспокоенным:

— Он сказал, почему?

Будто я не знаю.

Директор делает глубокий вдох и громко произносит:

— Ему кажется, что вы цепляетесь к Стивену.

— Это смешно. Я обращаюсь со Стивеном также, как и с остальными учениками. Если уж на то пошло, я даю ему больше свободы, чем кому бы то ни было. Он незрелый. Нарушает порядок. Но я с этим справляюсь. Вы собираетесь его перевести?

— Нет. Но хочу вас предупредить: если вы выделяете Стивена, то всё так просто не закончится. Подобная ситуация была, когда здесь училась его старшая сестра. Она была хорошим ребёнком, но мы ходили по острию ножа. Мистер Ньюмен активно участвует в жизни своих детей и их обучении. Просто помните об этом. Может, вам нужно предоставить Стивену больше свободы. У него довольно низкие оценки по вашему предмету. Надеюсь, вы найдёте способ, как-то это исправить. Может, помогут несколько внеклассных занятий после школы. Или, может, вам нужно подкорректировать свою методику обучения. У вас довольно много детей с низкими оценками.

У меня нет слов! И я снова зверею. Но держу язык за зубами.

— Вы, наверное, заскочили, чтобы спросить у меня насчёт программы профподготовки администраторов?

Мне требуется пару секунд, чтобы собраться с мыслями.

— Да. Не понимаю. Почему мне отказали?

— Не знаю. Возможно, комитет полагает, что вы ещё не совсем готовы.

Чушь собачья. Они постоянно принимают учителей, проработавших только два года.

— Подайте заявление в следующем году, — говорит мистер Редмон, поворачиваясь к компьютеру. — Уверен, что вы пройдёте.

Он ясно даёт понять, что больше меня не задерживает.

К началу шестого урока во мне всё ещё продолжает кипеть злость. Переживаю, что у меня снова будет стычка с Робертом (а этого мне совсем не хочется), но, Роберт, войдя в класс, тихо кладёт на мой стол домашнюю работу за три дня, а потом садится на место. Когда я работаю у доски, он смотрит. Когда объясняю, он слушает и решает задачи. Он не поднимает руку, но в остальном ведёт себя также, как и все другие ученики в классе: сосредоточенно и воспитанно.

За десять минут до окончания урока он приступает к выполнению домашней работы. Наблюдаю за ним и с трудом могу поверить, что эти ладони — та, что держит сейчас карандаш, и та, что придерживает тетрадь, — всего неделю назад жадно шарили по моему телу. Что закушенная сейчас губа недавно плотно прижималась к моему рту. Что я знаю, что находится под этой футболкой с надписью: «Я слишком сексуальный для своего оркестра», и что, возможно, под теми джинсами он одет в трусы-шорты, серые и прекрасно облегающие его формы.

Роберт поднимает голову и ловит мой взгляд. Я отвожу глаза, а потом медленно обхожу комнату. Я хочу проверить, понимают ли мои студенты то, что делают. И одновременно удивляюсь: «А я что делаю?»

В чём я солгал тебе, Роберт? В чём?

 

Глава 28

Роберт

На ковре, где стоял шкаф для аквариума, остались вмятины. Знаю, что тётя Уитни видит их — в её глазах красными угольками начинает тлеть злость. Задумываюсь: не пригласить ли её сейчас ещё и на экскурсию в ванную комнату…, но в этот момент из гардеробной выходит мама. Она снимает с вешалки тяжёлую лётную куртку и вручает её тёти Уитни.

Куртка принадлежала отцу моего отца — моему деду, врачу ВВС, до того, как тот ушёл в отставку и занялся в Луизиане крайне прибыльной частной практикой.

Я его едва знал. Дед умер через несколько лет после того, как отцу поставили диагноз и стало ясно, что мой отец не увидит, как будет расти и мужать его собственный сын. Кажется, это была автомобильная авария.

Меховый воротник выглядит так, словно его жевали крысы, а на коже по прошествии многих лет в местах сгиба стали видны белые полоски. Когда я был маленьким, отец часто носил эту куртку. И я был уверен, что в один прекрасный день эта куртка перейдёт по наследству ко мне. Но тётя Уитни хочет оставить её в семье.

Дело не в куртке. Мне на неё плевать. Дело в пренебрежительном отношении. Это я ношу имя Уэстфолл. Фамилии моих братьев Блум и Аббот. И теперь, по какой-то извращённой логике, они — более важные члены семьи, чем я.

Тётя Уитни складывает куртку и гладит рукой кожу, потом кладёт её поверх пледа с совами и безделушками, которые она тоже попросила вернуть. Она обводит комнату пристальным взглядом и проводит рукой по раме кровати:

— Мне бы хотелось вернуть и раму. Когда ты закончишь, конечно. Она принадлежала моей бабушке.

Мама выдерживает её пристальный взгляд, и я вдруг понимаю значение выражения «испепелять взглядом».

— Знаешь что, Уитни? — говорит мама. — Я закончу прямо сейчас!

Она сдёргивает с кровати покрывало, разбрасывая стопку вещей тёти Уитни, и бросает его на шезлонг. Потом берёт простыни и скатывает их в большой шар. И до того, как отвисшая от удивления челюсть тётя Уитни становится на место, мама убирает с кровати всё бельё и с трудом скидывает матрас с пружин.

Осталось сделать только одно. И я берусь с другого конца.

— Это вряд ли необходимо, Кэтрин.

— Ты хотела кровать, ты её получишь.

Тётя Уитни ошеломлённо замолкает и наблюдает, как мы снимаем пружины и освобождаем раму.

— Я не засуну кровать в свою машину, — удивлённо говорит она, поняв, что мы не шутим. — Майклу нужно будет арендовать грузовик, а потом он за ней приедет.

— Ну, — говорит мама, вынося вместе со мной переднюю спинку кровати через дверь спальни, — она будет на лужайке перед домом. Скажешь ему, чтобы сам разбирался.

Когда мы возвращаемся, тётя Уитни расхаживает по гостиной и говорит по телефону. Пока мы снимаем изножье и разбираем оставшуюся часть рамы, до нас долетают обрывки её разговора и слова «абсурд», «злопамятная» и «неблагодарные». Мы подбираем части рамы, и вдруг мама начинает смеяться, и я, не удержавшись, тоже.

Наконец всё сложено в кучу на лужайке перед домом. Мне бы хотелось закинуть на самую верхушку ещё кое-что — мою фамилию. Уверен, что, как только тётя Уитни задумается над этим, то сразу попросит вернуть и её.

Её автомобиль сдает по подъездной дорожке задним ходом, и я молюсь, чтобы колесо соскользнуло с дороги и угодило в грязь. Зря. Тётя Уитни уезжает, напоследок бросив на нас взгляд, в котором читается: «Вы — сумасшедшие!» Может, она права.

На заходе солнца кровать всё ещё лежит во дворе. Когда просыпаюсь, её уже нет. И я не знаю, забрал ли её дядя Майкл или же продавец рухляди с барахолки. Мне всё равно.

Эндрю

— Сегодня я выбираю книгу, — говорю я дочери вечером. — Давай посмотрим, что тут у нас.

Помогаю Кики сесть в постели, выбираю несколько книг, потом перелажу через поручень и устраиваюсь рядом. В дверном проёме появляется Майя.

— Итак, как насчёт... хм, вот эта интересная — «Проклятие математика».

— Нет! — Кики выбивает книгу из моей руки.

— Хорошо, тогда, хм, «Жадный треугольник». Это тоже моя любимая.

Кики даже не утруждается ответить. Она снова выбивает книгу из моих рук:

— Я хочу Лобелта!

Я тоже, малышка. Тогда... что? Кажется, мой разум начинает играть со мною в игры. Встряхиваю головой и перебираю следующую пару книг:

— Тогда как насчёт этих двух? «Десять яблок» или «365 пингвинов»?

В этот раз Кики, покрутившись на попе, скидывает раздражающие книги с кровати.

— Я хочу Лобелта! — выпячивает она нижнюю губу.

— Она имеет в виду «Конь Роберт — любитель роз», — говорит Майя, с явным весельем наблюдая за разыгрывающейся сценой. — Её учитель сказал мне, что ей сейчас очень нравится эта книга. По дороге домой мы взяли её в библиотеке. Книга в корзине. Наверное, ты, пока искал свои книги по математике, совсем её похоронил.

— Кто? Я? — улыбаясь, перекатываюсь на бок и кладу перед собой книгу.

— Лобелт! — вопит Кики, будто ей только что подарили настоящего пони.

В полосатой пижаме с вышитым впереди розовым сердцем она прижимается ко мне и засовывает в рот большой палец. Я мягко вытягиваю палец изеё рта.

— Оставляю вас двоих наедине со своей сказкой, — говорит Майя. — Когда закончишь, можем посмотреть фильм. Спокойной ночи, милая.

— Спокойной ночи, мамочка, — Кики протягивает вперёд руки, Майя подходит и быстро её целует.

— Хорошо. «Конь Роберт — любитель роз».

Оказывается, в книге идёт речь о молодом коне с аллергией на розы. Каждый раз, как Роберт оказывается возле розы... АПЧХИ-И! Кики знает, когда нужно чихать. Она широко раскрывает глаза и, почти не дыша, ждёт, пока я, дразнясь, оттягиваю момент, а потом разражаюсь громким чихом. Она смеётся, а потом добавляет от себя:

— Будь здолов, Лобелт.

Я каждый раз улыбаюсь.

Это старая книга с иллюстрациями П. Д. Истмена, где у грабителей ещё можно увидеть в руках оружие. Во как!

На третьем заходе веселье Кики немного стихает. В конце книги Кики снова держит палец во рту и больше не желает Роберту здоровья. Меня это печалит.

— Так, малышка, — говорю я, закрывая книгу, дочитав до конца. — Пора спать.

Быстро перебираюсь через поручень, а Кики уютно устраивается под одеялом и вздыхает. Снова вытягиваю палец у неё изо рта и кладу её крошечную ладошку на подушку:

— Спокойной ночи, малышка.

— Я люблю Лобелта, — говорит она мягко.

— Я тоже.

— Заснула? — спрашивает Майя, когда я возвращаюсь в гостиную.

— Вырубилась. Так, что мы смотрим? — устраиваюсь на другом конце дивана.

Она называет фильм, я бросаю: «Отлично», но сам даже не вникаю в название. Майя сворачивается возле меня калачиком, и я чувствую себя одновременно и комфортно, и неуютно, будто в жаркий летний день одел шерстяной свитер. Мы уже это проходили. Не могу отделаться от чувства, что я совершил огромную ошибку.

Майя ставит перед нами на стол большую миску попкорна. Какое-то время я пялюсь на неё, пытаясь что-то вспомнить. Потом начинается фильм. Заставляю себя перевести взгляд в экран, но ничего не вижу. По правде говоря, мне просто хочется побыть одному. Усилием воли заставляю себя остаться, но потом не выдерживаю, хлопаю Майю по колену и встаю:

— Я пошёл спать.

— Да, ну. Только середина фильма.

— Прости. Был долгий день.

Майя надувает губы. Сейчас они с Кики очень похожи. Но от надутых губ Майи у меня на сердце не становится теплее. Потягиваюсь, зеваю и иду в свою комнату. Если честно, подумываю о том, чтобы запереть свою дверь на ключ, но отметаю эту мысль, как глупую. Майя не будет вторгаться в моё личное пространство.

Перед тем, как выключить свет, разблокирую номер Роберта.

Мне жаль. Я хочу начать всё с начала.

Я долго пялюсь на своё сообщение. Экран успевает погаснуть семь раз и, чтобы включить его, мне приходится семь раз нажимать на кнопку. Хочется нажать «Отправить». Но вместо этого жму «Сброс» и выключаю свет.

Глава 29

Роберт

— Просыпайся, лентяй! У тебя гость.

Я переворачиваюсь и со вздохом тяну:

— Который час?

Мама поднимает в комнате жалюзи:

— Уже одиннадцать. Вставай. Я совсем не хочу развлекать Ника полчаса.

Супер. Для этого ещё слишком рано.

Ник никогда не был у меня дома. Двумя минутами позже открываю дверь и с удивлением наблюдаю, как внутрь входит Ник. На нём — его любимые фиолетовые джинсы Rude и обтягивающая футболка Tapout. Можно подумать он — ярый поклонник боевых искусств. Солнечные очки на лбу. Но не слишком высоко. Ровно настолько, чтобы иметь крутой вид.

И снова задаюсь вопросом: что привлекательного я в нём нашёл?

— Чего тебе? — говорю я, проводя рукой по взъерошенным волосам.

На мне всё ещё надеты фланелевые пижамные штаны и футболка. Своему бывшему бойфренду я сделал единственную уступку: почистил зубы.

— Я хочу знать, почему ты на меня злишься, — Ник упирает кулаки в бёдра и переносит вес на одну ногу. На его лице появляется капризное выражение, которое на меня совершенно не действует. — Потому что я не пришёл на похороны твоего отца? Ты же знаешь, что я думаю о больных людях и подобных вещах. И я же отправил тебе бумажные цветы. Мы с Кристал делали их три часа. Я думал, что ты хотя бы оценишь мои старания.

— Спасибо за цветы. Теперь всё?

— Ты злишься, потому что я пригласил к себе девочек? Хорошо, я понял. Ты ревнуешь. Как насчёт того, чтобы все среды были твоими? И, может быть, каждая вторая суббота?

— По средам и субботам я занят на общественных работах.

Он долго на меня смотрит, потом говорит:

— Почему с тобой так сложно?

— А тебе не всё равно? Я для тебя никто, как и ты для меня. Почему бы нам не признать этот факт и не двигаться дальше?

— Ты сейчас ведёшь себя, как мудак.

Я раздражённо поднимаю руки.

— Просто уходи, — говорю я, открывая дверь. Несколько секунд Ник не двигается. Он смотрит вниз, на свои ботинки, и я уже начинаю его жалеть. Зажимаю свой лоб между большим и средним пальцами. — Ник...

Он прерывает меня:

— Ты много потерял.

— Что ж, тем хуже для меня.

Ник бросает на меня долгий нечитаемый взгляд и выходит из дома. Я захлопываю за ним дверь.

На кухне мама хихикает над двумя ломтиками хлеба, только что засунутыми в тостер.

— Ты слышала? — спрашиваю.

— Он никогда мне не нравился. И ты это знаешь. Только мне жаль, что он был... в общем, ты понимаешь.

Перебираю почту, сложенную стопкой на кухонном столике. Нахожу конверт, который адресован мне.

— Когда это пришло? — спрашиваю, открывая.

— Вчера. Но я забрала почту только сегодня утром. От кого оно?

— От мисс Момин.

Внутри конверта самодельная открыта с рисунком, на котором я, кажется, играю на блокфлейте. Под рисунком фиолетовыми черниламинаписано:«Мы скучаем потебе!» Внутри открытки несколько неразборчивых разбросанных подписей. Прочитать имена я не могу, но знаю, кто писал: Патрик, Софи и Джо-Джо. Я могу прочесть только одну подпись, и это подпись мисс Момин.

— Дай посмотреть, — говорит мама. Поворачиваю открытку к ней. — Так мило. Спорим, эти дети действительно за тобой соскучились. Уже прошло... сколько? семь недель? Тебе больше не стоит откладывать часы общественных работ.

Я тоже за ними соскучился.

На столике в вазе всё ещё стоит бумажный букет Ника. Швыряю его в мусор, на что мама снова тихо хихикает.

Эндрю

Жить снова с Майей и хорошо, и плохо. Когда вчера вечером я отправлялся спать, всё было плохо. Но сегодня утром проснувшись, я чувствую запах оладий. А вот это хорошо. Просовываю голову в дверь и вижу широкую улыбку Кики.

— Папа! — она тянется ко мне, я подхватываю её на руки и поднимаю вверх.

— Кажется, твоя мама делает оладушки. Ням-ням.

— Ням-ням, — повторяет она и тыкается затылком мне в подбородок.

— Пошли попробуем?

Пересаживаю Кики себе на спину, будто она едет на пони, и галопом отправляюсь с ней на кухню. Я совсем не удивлен увидеть на кухне Дага. Он и Майя сегодня идут на какую-то выставку, а это значит, что сегодня Кики остаётся со мной. А вот он не ожидал увидеть меня здесь. Делаю вид, что ничего не замечаю, и здороваюсь с ними, желая доброго утра.

Взгляд Дага спускается вниз, на мои трусы и босые ноги, а потом снова поднимается вверх. Потом Даг поворачивается к Майе. Его голос звучит тихо, но не настолько, чтобы не было слышно:

— Что происходит?

Майя выглядит такой виноватой, что можно подумать, что мы с ней спим, а это совсем неправда. Не могу поверить, что она ему ничего не сказала. Майя должна была знать, что сегодня утром мы с ним столкнёмся.

— Эндрю переехал обратно, — говорит она легкомысленно, как будто все бывшие мужья живут со своими бывшими женами. — Он спит в гостевой спальне. Своей старой спальне.

Даг смотрит на неё какое-то время, потом бросает на стол лопатку, которую держал в руке, и выходит из кухни.

— Даг, — говорит Майя. — Вот чёрт! — и бежит за ним следом. Дверь остаётся открытой и слышно, как они ругаются перед домом.

Оглядываюсь на Кики.

— Ю-ху! — Она хихикает. — Малышка, думаю, оладьи придётся доделывать нам.

Сажу её на стол, подальше от плиты так, чтобы она не смогла дотянуться, и переворачиваю оладьи. Они подгорели. Выбрасываю их в раковину и наливаю в сковороду новую порцию жидкого теста.

— Папа...

— Тсс, — говорю я Кики, прикладывая палец к своим губам.

Она широко улыбается и тоже прикладывает пальчики к своим губам:

— Тсс.

Улыбаюсь в ответ.

Я подслушиваю. Ну, вот просто не могу ничего с собой поделать. Уверен, что соседи тоже не смогли пропустить такое представление.

— Почему ты ведёшь себе, как идиот? — спрашивает Майя.

— У меня что? Нет права голоса? — выпаливает в ответ Даг.

— Нет. Нету. Он — отец моего ребёнка. И между нами ничего нет.

— Тогда почему он на твоей кухне в нижнем белье?

— Он только что проснулся. Не знаю.

— Знаешь, мне кажется, ты до сих пор его любишь.

— Ты с ума сошёл.

Переворачиваю оладьи.

— Кажется, малышка, я недооценил мистера Дага. Он не такой бестолковый, каким выглядит.

Я шучу, но в глубине души знаю, что он прав. И ещё я знаю, что всё это хорошим не кончится. Но не могу отказать себе в удовольствии понаблюдать за их маленькой перебранкой.

— Так ты собираешься вести меня сегодня на выставку или нет? — спрашивает снаружи Майя Дага.

— А ты уверена, что можешь покинуть пределы своей маленькой семейной ячейки?

— Ты меня достал!

Хлопает дверь машины.

Майя возвращается на кухню, а я не могу убрать с лица улыбку. Пытаюсь, но не могу.

— Ты слышал? — спрашивает Майя.

— Он справится. Иди. Развлекайся.

— Теперь я даже не знаю, хочу ли пойти. Он такой придурок! — Короткая пауза. — Но опять же, в этих трусах ты выглядишь... хм... сексуально. Так что не удивительно, что он приревновал.

Мне сразу становится не по себе. Перекладываю оладьи со сковороды на тарелку, потом снова наливаю тесто. Мысленно говорю себе, что теперь, вставая утром, нужно будет надевать какие-нибудь штаны. Этот факт добавляю в мысленный список минусов совместного проживания с Майей.

В какой-то момент понимаю, что она стоит у меня за спиной, а потом Майя начинает гладить меня по бёдрам и лапать.

— Мне не обязательно идти. Я же могу провести весь день с вами, ребята, — говорит она мне на ухо.

— Майя, не надо.

Она убирает руку не сразу, как будто несколько движений могут изменить моё мнение. Нет, не могут.

— Даг ждёт. Тебе нужно идти.

Чувствую, как она сзади напрягается. Потом убирает руку. И, затем, будто этой самой неловкой в нашей с ней жизни минуты никогда и не было, Майя крепко обнимает Кики и весело говорит:

— Желаю вам хорошего дня!

Меня она целует в щёку. Я с полуулыбкой киваю в её сторону и желаю ей тоже хорошего дня.

Наливая в сковороду последнюю порцию теста, я задумываюсь о том, что бы случилось, если бы поверх моего нижнего белья шарила бы рука моего семнадцатилетнего парня. Эта мысль делает то, что не удалось сделать руке Майи: мой член твердеет. И я рад, что моей дочери только два года.

Глава 30

Эндрю

В понедельник утром просыпаюсь до звонка и считаю, сколько осталось учебных дней. Семьдесят девять. Даже не знаю, хватит ли мне сил сегодня справится. Когда же настал момент, когда жизнь перестала быть весёлой? Теперь ещё и со Стивен Ньюменом дополнительно заниматься. Ну, прям, везунчик я, ничего не скажешь!

Стивен вместе с парой своих друзей неспешно входят в класс через две минуты после звонка. До этого они три минуты или около того стояли в коридоре. Я записываю на доске основные темы дня и делаю вид, что ничего не замечаю. Когда поворачиваюсь к классу лицом, вижу, что Стивен, вальяжно развалившись, сидит на своём месте и смотрит на меня с самодовольной ухмылкой. Не собираюсь идти на поводу у этого маленького идиота. Я беру себя в руки и провожу урок нормально, вот только постоянно прикусываю нижнюю губу изнутри. Да так, что в конце концов она начинает кровоточить.

— Стивен, — окликаю я, когда тот встаёт уходить.

Он подходит к моему столу. Но когда я начинаю говорить, Стивен поворачивается ко мне спиной и ударяет кулаком о кулаки своих дружков, выходящих из класса. Потом он кричит в сторону Кристин Марроу: «Эй, девчонка!», и показывает ей язык. Кристин хихикает и исчезает за дверью. Наконец в классе никого не остаётся, и Стивен поворачивается ко мне.

А мне совсем не весело.

— Мне хотелось бы, чтобы ты пришёл на дополнительные занятия. За последние девять недель у тебя по алгебре в среднем получается шестьдесят восемь балов. Пока ты не выйдешь на более высокий показатель, я буду с тобой заниматься. Дополнительные занятия по алгебре я провожу после уроков по понедельникам, то есть сегодня. Я помогу тебе подготовиться к завтрашней контрольной и, возможно, если ты постараешься, у тебя получить сохранить проходной балл.

— Я не могу по понедельникам. Я... у меня другие дела.

Конечно, кто бы сомневался.

— Хорошо. Тогда по четвергам я провожу дополнительные занятия по матанализу. Я мог бы проработать с тобой ошибки в контрольной.

— Не-а. Четверг тоже не подходит.

— Тогда назови день, — закипаю я.

— Среда. После футбольной тренировки.

Среда. Конечно. Единственный день в неделе, когда Майя работает допоздна. Мне тогда придётся или оставлять Кики до вечера в «Деревне мисс Смит», или же Майе придётся совмещать работу и присмотр за дочкой, пока я не закончу здесь. Боже, я уже начинаю ненавидеть этого раздолбая.

— Когда у тебя заканчивается тренировка?

Он пожимает плечами, будто я ему до смерти надоел.

— Сейчас межсезонье. В 16:30.

Итак, мне придётся задерживаться в школе ещё на три часа, чтобы заниматься с ребёнком, которому с высокой горы плевать на свою собственную оценку и который, кроме того, изо всех сил старается превратить мою жизнь в ад. Подобные истории постоянно рассказывали другие учителя. Но я думал, что застрахован от таких ситуаций. Глупец.

— Тогда увидимся в среду в 16:30.

Он окидывает меня взглядом сверху вниз, словно я какой-то кусок дерьма, и потом неспешно выходит из класса, будто у него полно времени, но всё же он не против забрать ещё пару секунд и у меня.

Я совсем не удивляюсь его опозданию в среду на пятнадцать минут. Я уже махнул на него рукой. Стивен со скучающим видом входит в комнату, когда я выключаю свой компьютер. В руках у него ничего нет. Ни бумаги. Ни карандаша. Ни калькулятора. Как и уважения.

Значит, так будем играть, да?

На доске уже написано несколько квадратных уравнений. Встаю и протягиваю ему маркер:

— На вчерашней контрольной ты набрал сорок пять баллов. После анализа я разрешу тебе сделать работу над ошибками. Так ты сможешь поднять свой балл до семидесяти. После этого, при условии постоянной работы, мы сможем добиться, чтобы твоя средняя оценка была выше проходного балла.

Он смотрит на меня с неприязнью.

Ну, хорошо.

— Почему бы тебе не подойти сюда? Давай проработаем задачи на доске вместе.

— Вы шутите, да? — говорит он и грубо хохочет.

Не ведись. Не ведись. Чёрт, не вздумай повестись!

— Ну, хорошо. Тогда я покажу, как нужно решать задачи.

Разбираю несколько методов решения квадратных уравнений, потом рассказываю ещё о нескольких задачах. Но с таким же успехом я мог бы говорить со стеной. Стивен всё время смотрит в окно и беззвучно напевает что-то похожее на рэп. Останавливаюсь посередине задачи и жду, пока он обратит на меня внимание. Когда становится ясно, что этого в ближайшем будущем не произойдёт, я возвращаюсь к своему столу и упаковываю вещи.

Стивен встаёт и презрительно улыбается.

— Надеюсь увидеть тебя в следующую среду.

Роберт

— Ребята, он вернулся! — мисс Момин закрывает за мной дверь и проводит меня в гостиную с уже собравшейся группой.

Все сидят полукругом. Патрик единственный поднимается со своего места. Он протягивает мне согнутую руку. Рука качается, и мне приходится схватить её и удерживать, чтобы ударить в знак приветствия кулаком о кулак.

— Привет, Патрик! Как дела, чувак?

— Ба-а!

— Ага. Я вернулся. Ты практиковался? — достаю из велюрового футляра свою блокфлейту.

— Да-да, — слова вылетают изо рта в ритме взрывного стаккато.

Патрик быстро опускается на своё место, а я присаживаюсь на корточки перед Софи. Её глаза смотрят на что-то у меня за спиной.

— Привет, красавица! Я потебе скучал.

Софи не отвечает, но я знаю, что она меня слышит.

Мисс Момин убеждает её посмотреть на меня и сказать: «Привет, Роберт». После длительных уговоров голова Софи наконец резко поворачивается в мою сторону, немного покачиваясь, как у китайского болванчика. Софи ненадолго фиксирует на мне взгляд и говорит что-то, что отдалённо напоминает: «Привет, Роберт».

Я шлёпаю её по коленке и, не поднимаясь, перебираюсь к соседнему стулу. Джо-Джо. Он хнычет.

— Привет, Джо-Джо! Ты готов играть?

Он делает глубокий-глубокий вдох и с дрожью выдыхает. Джо-Джот вот-вот расплачется, и я отступаю.

Ставлю свой стул поближе к ним и смотрю на мисс Момин, которая сгибает пальчики Софи вокруг блокфлейты в нужном положении.

— Так над чем вы, ребята, работали?

Мисс Момин улыбается, её лицо рядом с головой Софи:

— «У Мэри был барашек».

— Отличная песня! — говорю я группе.

Ещё в декабре мисс Момин объяснила мне, что дети плохо воспринимают перемены. Этот урок я хорошо выучил, когда попробовал сыграть с ними «ДжинглБеллз». Им нравится знакомое. Им нравится повторение. И каждый раз во время их игры, кажется, что эта самая прекрасная вещь, которую они когда-либо делали, как будто в первый раз.

— Хорошо, а теперь возьмите мундштук в рот.

После нескольких попыток Патрик справляется самостоятельно, двум остальным помогаю я и мисс Момин. И когда все готовы, мы начинаем играть.

Можно подумать, что после многих месяцев исполнения одной и то же песни меня должно от неё тошнить, но каждый раз, когда мы заканчиваем играть, видя выражения триумфа на их лицах, я склоняю перед ними голову в знак уважения и благодарю за опыт. Я скучал по этим детям.

В конце занятия приходят родители. Помогаю детям положить блокфлейты в футляры с их именами, потом ставлю их в стопку на стол мисс Момин, чтобы позже убрать.

Это первая наша встреча с родителями после смерти моего отца, поэтому в течение нескольких минут мне приходится принимать соболезнования и обещать, что я немедленно обращусь, если будет такая необходимость.

— У тебя так хорошо с ними получается, — говорит мисс Момин, когда я помогаю ей расставлять стулья за обеденным столом. — Как ты?

Мисс Момин очень красива. У неё огромные карие глаза и длинные тёмные волосы. Если бы мне нравились девушки, то, думаю, мне было бы сложно оставаться с ней наедине в одной комнате, как сейчас.

— Я в порядке, — отвечаю.

— До конца твоих общественных работ осталось всего два занятия. Если честно, даже не представляю, что мы будем делать без тебя.

Глава

 

31

Эндрю

Нет, ну это меня просто бесит.

На следующей неделе я задерживаюсь после уроков, снова, на три часа, бесплатно, в незапланированный день для того, чтобы дополнительно позаниматься с язвительным маленьким засранцем, который на прошлой неделе в течение часа морочил мне голову. Майе пришлось перенести занятие со своей группой на час позже, чтобы успеть забрать Кики из «Деревни мисс Смит» и отвести её к врачу, хотя это, собственно, должен был сделать я. А этого маленького засранца всё ещё нет. Он ничего не говорил в классе. Он не заходил после уроков. Он не прислал никаких сообщений на мою почту.

Он просто не пришёл.

В 16:40 я ухожу. И чтобы прикрыть свою задницу на случай, если он всё-таки появится, оставляю записку на двери.

По возвращению дом меня встречает тишиной. С тех пор, как я переехал сюда, я ещё ни разу не был один. Не спешу, как обычно, включать новости по телевизору. Просто хочу побыть в тишине и расслабиться, или же, клянусь Богом, словлю живую курицу голыми руками и оторву ей башку.

Поэтому стук в дверь не вызывает у меня особого восторга. Надеюсь, что мне не придётся любезничать с родителями или же сидеть с детьми до прихода Майи.

Приклеиваю на лицо вежливую улыбку и открываю дверь.

— Простите, я... — с нижней ступеньки на меня смотрит Роберт, и мои колени начинают подгибаться. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он.

На какое-то мгновение приходит мысль, что он следил за мной, но я отметаю её, видя, что Роберт удивлён не меньше моего.

— Я как раз собирался задать тебе тот же вопрос, — говорю я с бешено колотящимся сердцем в груди.

— Я занимаюсь туткаждую средус детьми, с мисс Момин.

Нет. Нет! Только не это! Майя говорила о своей группе, но никогда не упоминала имён. А если и упоминала, то я их просто не запомнил. Не могу поверить. Роберт, мой Роберт приходил сюда в течение нескольких месяцев? И теперь он здесь, и я здесь, и мне так много нужно ему сказать. Но выдаю единственное, на что сейчас способен.

— Входи, — открываю перед ним дверь, и он проскальзывает мимо меня, будто я могу его ударить или что-то подобное. — Занятие в твоей группе передвинули на шесть. Майя сказала, что она всем сообщила.

— Майя? У меня разрядился телефон. Подожди, ты знаешь мисс Момин? И почему ты здесь?

Провожу рукой по лицу. Ого! Позже мне приходит мысль, что вот такие моменты и называют счастливой случайностью.

— Майя, мисс Момин, моя бывшая жена, — я чувствую неловкость оттого, что приходится признать дальше. — Я теперь живуздесь. То есть, я жил здесь когда-то, и переехал обратно пару недель назад.

— Ты был женат на мисс Момин? Это она твоя бывшая жена? Это она была на той фотографии?

Я пожимаю плечами.

Он морщиться, пытаясь осознать то, что я только что сказал.

— Подожди. Что значит, ты «переехал обратно»? Ты больше не живёшь в той квартире?

Я отрицательно качаю головой.

— Почему?

— Мне, правда, нужно отвечать?

— Да, — говорит он и его голос дрожит. — Нужно.

Дверь всё ещё открыта. Я закрываю дверь и это заставляет меня нервничать. Потому что он так близко, и мы совсем одни.

— Роберт, мне жаль. Я не...

Не знаю, что он видит на моём лице, но он просто бросается на меня. Я отшатываюсь назад, упираясь в маленький столик и роняя на пол лампу. Мне кажется, что Роберт хочет сделать мне также больно, как сделал ему я, но он хватает моё лицо и впивается губами в мой рот.

Хватило всего пяти секунд, чтобы разрушить стену, которую я строил между нами последние две с половиной недели.

Мои руки у него под рубашкой, он стягивает её через голову и шепчет: «Сколько у нас времени?» и я отвечаю: «Не много», а он говорит: «Тогда давай поторопимся», и я отвечаю: «Боже, я хочу тебя», а он мне: «Я — твой»… и я надеюсь, что в ближайшие минимум двадцать минут на подъездной дорожке к дому не появится машина Майи.

Нет времени полностью раздеваться, да это и не нужно. Мы обнажены достаточно. И нам двоим нужно многое успеть.

Когда через тридцать минут поднимается дверь гаража, мы уже полностью одеты, лампа стоит на своём месте, свеча зажжена — Майя любит, когда она горит, это помогает детям расслабиться, — и Роберт расставляет в гостиной стулья в полукруг.

— Привет, — говорит Майя Роберту, а я подхватываю Кики. — Ты рано. Ты не получил моё сообщение?

— Хм, да. Я только что пришёл. Ничего, что я пришёл пораньше? Я могу всегда...

— Нет, конечно, нет. Думаю, ты уже познакомился с моим бывшим мужем.

— Да, — отвечаю я вместо него. Мы не договаривались, что говорить, поэтому я придумываю на ходу. — У нас было несколько минут, чтобы познакомиться.

Роберт улыбается чуть шире, чем положено, и быстро отворачивается взять со стола свою блокфлейту.

— Ну, — говорю я Майе, усердно стараясь не смотреть на Роберта и перестать воображать его со спущенными на бёдра джинсами, — что, если я заберу эту малышку поесть где-нибудь курицу?

— Только никакого «МакДональдз», — говорит Майя, целуя Кики в щёку.

Майино «Никакого МакДональдз» превращается в песенку.

— МакДональдз, МакДональдз, МакДональдз, — Кики прыгает у меня на руках, и я краем глаза замечаю, как Роберт наблюдает за нами и широко улыбается. Господи, как же мне хочется попробовать с ним «Хэппи Мил»37.

— Хорошо-хорошо, — говорит Майя. — Только никаких куриных наггетсов. Ещё не известно, из чего их делают.

Наблюдаю за дочерью, которая выбирает два куриных наггетса, — она очень настойчивая, — понимаю, что зашёл уже слишком далеко и назад дороги нет. Я просто с ума схожу по этому парню. И четыре месяца, нет, кажется, уже три, это безумно долго.

Оглядываясь назад, понимаю, что лгать по поводу недавнего знакомства с Робертом было плохой идеей. Для вранья не было причины. У меня есть ученики, у него — учителя. Ничего особенного. Но, стоя там, я чувствовал себя беззащитно, поэтому совершенно спонтанно соврал. Но это же никому не причинило вред, верно?

Кики убегает играть с другой девочкой на площадку рядом с «МакДональдз», а я отправляю ему сообщение. Не стоит переживать, что оно придёт во время занятия с группой — батарея на его мобильном разряжена. Но мне хочется, чтобы это сообщение было первым, что он увидит сегодня вечером, когда включит свой телефон.

Я сдаюсь. Удали.

Когда приходит ответ, я уже лежу дома в постели.

Роберт

Мисс Момин всегда была со мной очень приветлива. И теперь из-за того, что я кончил у неё в коридоре, чувствую себя немного виноватым.

И ещё, мне сейчас тяжело концентрироваться на детях, потому что я упорно продолжаю вспоминать ощущения от его прикосновений к моей коже. Я сижу сейчас перед тремя детьми-инвалидами и женщиной, которая приходится моему вроде как бойфренду бывшей женой. Я чувствую себя опьянённым и готов пройти через всё снова. Беспокойно ёрзаю в надежде, что Майя видит во мне только ребёнка и не будет смотреть на мою часть тела — ту, что ниже пояса.

— Хорошая работа, ребята! — говорю я, когда мы заканчиваем «Барашек следовал за ней». Патрик снова встал со своего места и размахивает руками так, что ещё немного и зацепит Софи.

— Успокойся, Патрик, — говорю я, хватая его за согнутую руку. Он кривит рот, словно в ожидании, что внутри вот-вот родится нужное слово, и разражается очередным «Ба!».

— Да, было, правда, хорошо.

— Ба-а!

Мисс Момин подмигивает мне, склонившись над головой Софи, и мне становится интересно, брала ли она когда-нибудь в рот пенис Эндрю. Ну, вот, снова! А я только начал контролировать ситуацию.

Перестань об этом думать!

Надеюсь, что Эндрю и Кики вернуться до окончания занятия, но их всё нет. Может быть, это и к лучшему. Но, если в ближайшее время я не прикоснусь к нему снова, то, скорее всего, потеряю контроль и выдам нас обоих.

Когда я возвращаюсь домой и подключаю свой мобильный к зарядке, в голове у меня уже куча мыслей. Его сообщение «Я сдаюсь» развеивает все мои мучительные сомнения. Отправляю ему ответ:

😊. Давнопора. Удаляю.

 

Глава 32

Эндрю

Сегодня даже Стивен меня не раздражает. И, даже если бы он снял на первом уроке штаны, и сказал мне поцеловать его зад, я продолжал бы улыбаться.

На вопрос Стивена почему меня не было вчера на дополнительном занятии, я, сияя улыбкой, говорю, что не думал, что он придёт и, что, если в следующий раз он опоздает хотя бы на одну минуту, то снова меня не застанет. Вот же ж маленькое ничтожество.

Во время перерыва немного задерживаюсь в классной комнате в надежде, что, возможно, сюда заглянет Роберт, но думать так глупо. Поэтому запираю дверь и спешу в комнату отдыха, так, на всякий случай.

Каждый день я всё также сажусь обедать рядом с Дженнифер, даже после сказанных ею грубых слов. Признаюсь честно: только для того, чтобы её позлить. По идее, она должна раздражённо пересесть за другой столик, как делала это почти в течение двух недель. Но сегодня она остаётся на месте. Дженнифер выдвигает для меня стул и пригласительно хлопает ладонью по сиденью, будто мы снова лучшие друзья.

Похоже, она что-то задумала. Вот только не понятно, что именно. Я могу уйти. Но тогда не узнаю, что у неё на уме. Или же остаться. В этом случае у меня, по крайней мере, будет шанс помешать ей.

Я улыбаюсь и сажусь на стул.

Дженнифер засовывает в рот ложку салата и самодовольно мне улыбается.

— Как твои уроки? — спрашиваю я.

— С ними всё в порядке.

Ладно. Ёжусь. За столом сидят мои коллеги. Их вряд ли можно назвать моими друзьями, но они те, с кем я работаю каждый день, и у нас в общем-то сложились вполне дружеские отношения. Перевожу своё внимание на них. Айлин, женщина средних лет и руководитель моей кафедры, говорит:

— Я слышала, что твоё заявление на программу для подготовки администраторов завернули.

Старые новости, но, видимо, для Айлин они новые. В государственных школах нет секретов. Ну, вообще один есть, и я собираюсь сохранить его любой ценой.

— Да. Так и есть. Но всё в порядке, — говорю я весело, — я подам заявку в следующем году.

— Просто знай, я дала тебе отличную рекомендацию.

— Спасибо, Айлин.

— Если надумаешь в следующем году, дай мне знать, и я...

У неё не получается закончить фразу, потому что именно в этот момент Дженнифер громко произносит:

— Почему ты не сказал мне, что ты гей?

Все разговоры в комнате резко стихают. И все взгляды устремляются на меня.

Кусок арахисового масла застревает где-то в горле иприходится выпить напитка, чтобы протолкнуть его вниз.

— Хм, думаю, потому что ты не спрашивала.

— Не считаешь, что об этом стоило сказать мне до того, как приглашать меня на свидание?

Кладу сэндвич обратно на пищевую пленку и стряхиваю крошки с пальцев. Одновременно стараюсь оставаться спокойным и беззаботным. Только бы не заболел живот. В конце концов поднимаю на неё глаза.

— Мы можем поговорить об этом позже? — говорю я тихо, надеясь, что она последует моему примеру. Но не тут-то было.

— Знаешь, что? Нет, не можем. Мне всё равно, кого ты трахаешь, но мне не нравится, когда меня оскорбляют. И мне не нравится, что ты играешь со мной в свои маленькие игры. — Она отодвигает стул, с треском закрывает пластиковой крышкой коробку с салатом, а потом хватает со стола бутылку с водой. — Если тебе нужен зонтик для прикрытия, иди в супермаркет. Слышала, у них там сейчас распродажа.

Она забирает свой обед и стремительно выходит из комнаты. Какое-то время все молчат, но постепенно разговоры возобновляются. К концу перерыва всё возвращается в обычное русло. Я не принимаю участия в разговорах, и никто не старается со мной заговорить. Слышу звонок и сбегаю в свою относительно безопасную классную комнату.

Вообще-то Дженнифер задала правильный вопрос. Если бы я работал не в государственной школе, а в каком-нибудь другом месте, например, инженерной, бухгалтерской или страховой компании, то я бы не задумываясь признался своим коллегам, что я — стопроцентный гей. Но государственная школа — это отдельный мир. Быть геем нормально. Вот только говорить об этом не надо. Это негласное, но вполне жёсткое правило. Одно из тех, которые ты просто знаешь. Если честно, мне всё равно, что знают мои коллеги. Я просто не хочу быть объектом их сплетен. Ладно, хватит об этом.

К шестому уроку мне так и не удалось полностью восстановить прекрасное расположение духа, но вид входящего в дверь Роберта придаёт мне сил. Пришлось вспомнить, что вести себя я должен сдержано.

Сегодня он улыбается и говорит: «Здравствуйте, мистер Мак», и клянусь, мне хочется расцеловать его прямо здесь и сейчас. Не потому, что мне реально хочется его целовать «прямо здесь и сейчас», а потому что вот так выглядят нормальные отношения между учеником и учителем: улыбка, приветствие, полуофициальное обращение. Никакого подмигивания, никаких пристальных взглядов. Это нормально. И я чувствую себя в безопасности.

После окончания урока Роберт выравнивает парты, потом робко улыбается (очень мило, если вспомнить, где недавно были его губы) и оставляет у меня на столе записку.

Глава

 

33

Роберт

Невыносимо длинная неделя. Тяжело играть роль ученика, если ты по уши влюблён в учителя.

Вечер пятницы. И на парковку в гараже я приезжаю первым. Нахожу местечко в тёмном тупике в конце ряда на верхнем этаже, где не так уж много машин. Выхожу из автомобиля и быстро обхожу этаж, просто чтобы убедиться, что в припаркованных машинах никого нет. Жду, прислонившись к багажнику машины, когда вижу, что Эндрю паркуется через восемь мест от меня.

Он осматривается, а потом быстрым шагом направляется ко мне. Широкая улыбка на его лице зеркалит выражение на моём.

— Отличное место для рандеву. Так что за сюрприз? —спрашивает он.

Я киваю в сторону машины и нажимаю кнопку разблокировки:

— Сегодня вечером я забираю тебя с собой.

— Я не...

— ... не хочу рисковать. Верь мне!

— Ну, тогда ладно, — он открывает дверь. — Поехали.

Я обратно сажусь на сиденье водителя, и он начинает: «Я скучал...». Но это всё, что ему удаётся сказать, потому что я перебираюсь через консоль и теперь полностью на его стороне. Мы не собираемся задерживаться в этом гараже, но мне нужно его поцеловать; мне нужно прикоснуться к нему; мне нужно держаться за него; мне нужно впитать в себя всё, что он может дать. И он отдаёт.

А потом мы делаем это. Потому что просто не можем иначе.

— Чёртова консоль, — бормочет Эндрю.

— Если бы ты не отказался от своей квартиры, то я бы сейчас не дрочил тебе на переднем сиденье машины, а лежал бы, вытянувшись, на тебе голышом у тебя же дома.

Он широко улыбается и дышит мне в шею:

— Пока это твоя рука, малыш, мне всё равно, где мы.

— Ты снова назвал меня малышом. Мне нравится.

Когда на рампе с другой стороны этажа появляется машина, мы с большой неохотой отлипаем друг от друга. Ну теперь, думаю, я могу уделить внимание дороге.

— Куда мы направляемся? — спрашивает Эндрю, когда мы выезжаем со стоянки.

— В центр.

— У тебя точно есть допуск для вождения на скоростных автострадах?

— Ну, ты даёшь.

Он смеётся и пристёгивает ремень:

— Я сегодня в твоей власти.

— Я запомню, что ты сам это сказал.

По пути я начинаю вытягивать из него информацию: домашние питомцы в детстве? Древний бассет-хаунд по имени Эйнштейн. Любимый способ времяпрепровождения после обеда? Качать двухлетнюю малышку на качелях в парке (хотя думаю, что он врёт). Лучший фильм, просмотренный в этом году? «ДонниДарко», взятый напрокат в Netflix (я не понял этот фильм, как и Эндрю, но образ дьявольского кролика не выходит из головы, поэтому этот фильм запомнился лучшего всего).

— Первый парень, с которым ты поцеловался?

Пару секунд он молчит, и я бросаю быстрый взгляд в его сторону.

— Ты, — говорит он улыбаясь.

— Врёшь. Или ты хочешь сказать, что у тебя никогда не было бойфренда?

— Ты не спрашивал меня про бойфренда. Ты спросил меня про первый поцелуй.

Мне нужно следить за дорогой. Движение в пятницу вечером очень оживлённое, большинство едет на север, но многие, как и мы, отправляются на юг. Но всё же, не могу удержаться, чтобы не взглянуть на него снова.

Эндрю делает глубокий вдох и фыркает:

— По сравнению с Оклахомой консервативный Техас выглядит либеральным. В старшей школе я ни с кем не встречался. Фейсбук и My-Space не были тогда настолько распространёнными, поэтому я скромно жил в своём небольшом мирке. Я был знаком только с парой парней, но они были не в моём вкусе. Тут ты можешь мне поверить.

Я улыбаюсь, глядя на дорогу.

— Поэтому мой первый бойфренд, наверное, был у меня в колледже.

— Почему «наверное»? — спрашиваю я.

Эндрю пожимает плечами.

— И вы никогда не целовались?

— Нет. Мы никогда не целовались.

Пытаюсь соединить в голове воедино: «бойфренд» и «не целовались». Хочется расспросить его больше, задать, например, вопрос: «Что же вы тогда делали?», но не уверен, что готов услышать ответы. По крайней мере, не на скорости за сто километров в час на одной из самых загруженных скоростных дорог штата. По тону Эндрю понятно, что там была целая история, и, возможно, не очень приятная.

— Хм, расскажи мне о мисс Момин.

— Майя? Тебе коротко или ты хочешь услышать полную необрезанную версию?

— Давай сорокаминутную версию.

— Хорошо. Она — мой лучший друг со времён средней школы. Мы были очень близки. По-настоящему близки. Мы и сейчас близки. Мы даже ходили в колледж вместе. Теперь мне кажется, что я ей всегда нравился, но я этого долго не замечал. Всё начало меняться после Кевина.

— Бойфренда из колледжа?

— Да. Не уверен, что хочу рассказывать тебе эту часть истории.

Я смотрю на Эндрю:

— Тридцать девять минут. Хочу услышать.

Он снова фыркает, и его лицо становится серьёзным.

Я перестраиваюсь в другую, более свободную полосу.

— Майя была мне как сестра. Нет, не как сестра. Хм... Больше! Как друг, приятель, понимаешь? Например, пока я принимал душ, она обычно сидела на крышке унитаза и развлекала меня разговорами. В этом не было ничего такого. У нас были именно такие отношения.

Он видит мои удивлённо поднятые брови, но не реагирует.

— После Кевина я чувствовал себя, можно сказать, полной развалюхой.

Эндрю замолкает и пристально смотрит в окно.

— И?

— Однажды вечером, как всегда, мы остались ночевать вместе. Я был подавлен, и... ну, она настаивала, а я не сопротивлялся.

Он, кажется, смущается, будто делает откровенное признание. Можно подумать, что я не знаю откуда берутся дети!

— После того случая отношения между нами действительно изменились. Не было больше массажей...

Массажей?

— ...никаких разговоров во время приёма душа. Стало как-то неловко. Через пять недель Майя узнала, что она беременна. Ситуация снова поменялась. Мы опять стали лучшими друзьями, без каких-либо задних мыслей. Родилась Кики, мы поженились, потом стали жить вместе. Снова стало всё как-то неловко. И я съехал. Это всё.

— А теперь ты вернулся обратно, — смотрю на него. — Почему?

— Потому что она попросила. Потому что я испугался.

Я вспомнил, как отреагировал Эндрю, увидев дату моего рождения на водительских правах. Это был поворот на сто восемьдесят градусов. На одно мгновение он был полностью сконцентрирован на мне: его сердце билось в унисон с моим, и он отдавался той страсти. Но, даже когда он лежал на диване на моих коленях, я видел, как к нему снова возвращается страх. А потом вдруг он отшатнулся от меня так, будто я был пламенем, к которому он подошёл слишком близко.

Но переехать обратно к мисс Момин...?

— Она когда-нибудь тобой манипулировала? — спрашиваю я. Если честно, мне достаточно сложно сопоставить мисс Момин, которую я знаю, с Майей, о которой говорит Эндрю. Вроде они — два разных человека. Когда я думаю о Майе, то манипуляция кажется вполне очевидной. Но когда думаю о мисс Момин, то вроде и нет.

— Нет, не думаю. Это просто соглашение, которое выгодно сейчас нам обоим, по крайней мере, всё так выглядело вначале. Между нами ничего нет. У неё есть бойфренд. И вообще всё здорово.

— Ты, действительно, думаешь, что я тебе поверю?

— Ну, возможно, не так всё и здорово. Она лапала меня на прошлых выходных.

— Ничего себе! Не может быть. — Мне кажется, что я ослепну, просто представив эту сцену в исполнении мисс Момин.

— Роберт, похоже, я действительно облажался. И теперь не знаю, что делать. И дело не в Майе. Это Кики. Когда я в первый раз съехал, она была ещё слишком маленькой, чтобы что-нибудь понять. Но в этот раз её папочка был рядом слишком долго, и она уже привыкла. Ей будет тяжело, если я уйду. Она уже достаточно взрослая понять, что я ушёл, но ещё слишком маленькая понять, почему я это сделал.

Я отчасти чувствовал себя ответственным за его переезд. Если бы не я, то Эндрю не вернулся бы, и не оказался бы теперь в такой ситуации.

Озвучиваю свою мысль. Эндрю протягивает руку и играет с короткими волосами у меня на затылке:

— Ага, спасибо тебе, приятель. В следующий раз, когда я буду снимать с тебя одежду, поступай, как взрослый, хорошо?

Клуб находится рядом с университетским кампусом в центре. Эндрю продолжает осторожничать, но я убеждаю его, что здесь вряд ли будут его бывшие студенты. В прошлом году он преподавал только у первокурсников, и раз это был всего лишь один год, вряд ли здесь кто-то его узнает. Кроме того, я не знаю никого, кто ходил бы в школу возле кампуса в центре. Не знаю, была ли моя оценка ситуации на сто процентов убедительной для обоих, но желание вместе потанцевать заставляет нас сделать вид, что так оно и есть.

Когда мы пробираемся через толпу студентов на тротуаре перед клубом, рука Эндрю лежит у меня на плечах. На нём одна из его пятничных футболок («Математик-ботан»), джинсы и кеды, и выглядит он так, будто его только что выдернули из его комнаты в общежитии. Перед нами расступается группа студенток, готовых пропустить нас вперёд. Кто-то восхищённо присвистывает.

— Красавчик, надеюсь ты покажешь сегодня своего Ашера, — говорит Эндрю мне в ухо.

— Конечно, покажу. А ты снова будешь тащиться от заезженного старого Мика Джаггера?

— Удар ниже пояса, — говорит он, притворяясь, что душит меня. — Вообще-то, я собираюсь выпустить сегодня на свободу своего Адама Ламберта, раз он тебе так нравится, друг.

— Боишься, что я ослепну от твоей неотразимости?

— Возможно. Но тогда позже тебе придётся искать меня на ощупь.

Я останавливаюсь, а он поворачивается и смотрит на меня с широкой улыбкой.

— Ладно, тогда мы возвращаемся к машине, — говорю я, разворачиваясь уходить.

— У-у, — бросает Эндрю и хватает меня за руку, пока я не успел отойти. — Мы танцуем. А потискать ты сможешь меня и позже.

— Одно условие.

— Какое? — спрашивает он.

— Ты больше не будешь называть меня «другом».

Какое-то время он изучает моё лицо, потом говорит:

— Пошли, малыш, потанцуем.

Даже не знаю, что мне нравится больше: танцевать или смотреть на Эндрю, который совершенно забыл сегодня ночью, что он — взрослый. На забитом под завязку танцполе он танцует совсем близко. Мы трёмся друг о друга и во время медленных композиций целуемся взасос. Я совершенно забыл, что он — мой учитель. Ровно до того момента, когда в перерыве к нам приближается фигуристая розоволосая девушка с кольцом в губе и бросает Эндрю: «Я тебя знаю».

Он застывает и по лицу видно, что он пытается найти в своей памяти картинку, которая бы соответствовала виду дамочки, и очень надеется, что результат будет нулевым.

— Данн Холл, верно? — продолжает она, тыкая в него пальцем. — Ты был на осенней тусовке с Крюгером. Насколько помню, ты переспал с какой-то пьяной рыженькой, — она бросает на меня оценивающий взгляд, потом снова смотрит на Эндрю, подняв брови.

Эндрю тоже смотрит на неё с удивлением.

— Я «гибкий», — отвечает он невозмутимо.

— Хм, — говорит она, окидывая его взглядом с головы до пят. — Увидимся на весенней тусовке, красавчик.

— Ага, — говорит он. Когда девушка поворачивается и уходит, Эндрю хватает мою руку и тянет меня в противоположном направлении. — Пошли отсюда, — шепчет он мне на ухо.

Красавчик... Весь следующий час я удивляюсь его гибкости на заднем сиденье моей машины.

Да, он действительно очень гибок.

Мы наслаждаемся покоем после горячих «танцев», когда я решаюсь сказать:

— Мне нужно тебе кое в чём признаться.

Эндрю

Может, этого мне не хватало в старшей школе? Страстно целоваться взасос и обжиматься на заднем сиденье машины на тускло освещённой парковке? Ударяться головами о ручку двери в попытке вытянуться на сиденье, которое на полметра короче нашего роста? Задерживать дыхание каждый раз, слыша чужой голос и звук закрывающейся двери или видя луч света в окнах?

Я теперь взрослый, но прячусь здесь как ребёнок. Я не делал этого даже когда был подростком. Конечно, предпочтительней было бы лежать на большой двуспальной кровати. Диван бы тоже подошёл. Но я не жалуюсь.

И вдруг Роберт говорит, что хочет признаться.

— Только прошу, не говори, что тебе шестнадцать, — шучу я. Но, по правде сказать, я боюсь именно этого. А это будет означать, что к моему растущему списку преступлений добавиться ещё одно — половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия.

Роберт широко улыбается, шарит рукой по полу, пока не находит свой телефон. Скорее всего тот выскользнул из кармана, когда я стаскивал с парня джинсы. Роберт нажимает кнопку, загорается экран. Он недолго что-то ищет, водя по тач-панели пальцем, а потом поворачивает телефон ко мне.

На фотографии я, стою, уперевшись в алюминиевый поручень под доской, у себя в классной комнате. Руки сложены на груди. Кажется, я кого-то слушаю.

— Как тебе не стыдно фотографировать своего учителя в школьное время. Мне следовало бы наказать тебя.

— Да? И как же?

— Не искушай меня или придётся продемонстрировать.

В приглушённом свете его улыбка исчезает и лицо становится серьёзным.

— После того, как ты ушёл тем вечером, мне захотелось оставить кое-что себе, — говорит он тихо. — Хоть ты и повёл себя со мной как сволочь. Я просто хотел оставить себе кусочек тебя.

Провожу пальцем по его брови, потом забираю у него телефон и удаляю фотографию:

— Больше никаких фотографий. Теперь ты можешь оставить себе всего меня.

По дороге домой наступает моя очередь задавать вопросы: домашние питомцы в детстве? Не было из-за аллергии у отца. Любимый способ времяпрепровождения после обеда? Играть в Xbox (что же ещё — ему же семнадцать!) Лучший фильм, просмотренный в этом году? «Горбатая гора». (Да, фильм шаблонный, но он купил DVD и некоторые сцены пересматривает снова и снова).

Немного боязно спрашивать, пока Роберт за рулём, но есть и другие вещи, которые мне действительно очень хочется знать. Поэтому спрашиваю:

— Ты когда-нибудь проводил хорошо время с отцом?

Роберт смотрит на дорогу и молчит. Не надо было затрагивать эту тему. Нужно было спросить о первой любви, или почему ему нравится играть в оркестре, или какой бренд шампуня предпочитает.

И я уже готов был спросить что-то из этого списка, но тут он говорит:

— Могу я сказать «нет»?

— Ты можешь говорить всё, что хочешь.

— Я хочу сказать «нет», но, знаешь, должны же были быть хорошие времена, верно? — он бросает на меня взгляд, но затем быстро возвращается к дороге. Уже около одиннадцати вечера и движение стало менее интенсивным. Но я переживаю, что мой вопрос выбил его из колеи. Роберт включает указатель поворота, проверяет зеркала, потом перестраивается в левый ряд и обгоняет медленно едущую впереди машину. — Не то, что были плохие времена. Просто не было никаких времён, — он снова бросает на меня взгляд.

— Давай поговорим об этом позже, хорошо? — говорю я.

Он грустно улыбается. Оставшуюся часть пути домой мы молчим. Какое-то время я изучаю профиль Роберта. Мне кажется, я никогда не устану смотреть на него.

— Ты пялишься на меня, — говорит он, улыбаясь.

Я не отрываю от него взгляд, пока он не съезжает со скоростной автострады.

Роберт держится вдали от главных оживлённых улиц и выбирает второстепенные дороги. До гаража с парковкой остаётся всего пара километров, когда кто-то стремительно вылетает на дорогу. У Роберта даже не остаётся времени уклониться или нажать на педаль тормоза. Он сбивает кого-то, а потом переезжает. Слышен тяжёлый удар.

— О, чёрт! — говорит он, резко поворачивает машину к обочине и бьёт по тормозам, потом вылетает из машины и мчится обратно.

Я задерживаюсь на минуту — нужно включить аварийный сигнал. Включаю аварийку и закрываю дверь с его стороны. Выйдя из машины, вижу, что Роберт стоит на коленях посреди тёмной дороги. Он протягивает руки над чем-то тёмным, кучей лежащей на дороге, как будто хочет прикоснуться к ней, но не знает как.

— Я не видел его, — его голос срывается. — Клянусь, я не видел его. Он появился из ниоткуда.

Постепенно мои глаза привыкают к темноте. Теперь я могу разглядеть довольно большого пса, судя по длине шерсти, золотистого ретривера.

— Нужно отвести его к ветврачу, — говорит Роберт дрожащим голосом. Видно, что он ищет место, где можно было засунуть под пса руки и поднять, но вокруг столько свежей и запекшейся крови, что, похоже, Роберт не сможет поднять животное, не оставив его часть на дороге. Дыхание пса учащённое и поверхностное.

— Роберт, он не выживет.

— Нет. Он... если мы.. о, Боже... ветеринар... они могут его спасти, — в его голосе звучит отчаяние, он заикается через слово.

— Они не смогут его спасти.

Пёс громко выдыхает и замирает.

Роберт быстро поднимается на ноги и его рвёт в траву на обочине дороги. Пока он отплёвывается и прочищает рот, я поддерживаю его за плечи. А потом Роберт начинает плакать:

— Я сбил его ненарочно. Он просто появился. Из ниоткуда. Я не смог остановиться.

— Я знаю, — говорю я, гладя его сзади по шее. — Ты ничего не смог бы сделать.

— Я не смог остановиться, — шепчет он. — Нам нужно его сдвинуть.

Вот это тяжёлая задачка. Потому что, чтобы сдвинуть этого пса, понадобиться лопата. А я более чем уверен, что вряд она найдётся в багажнике Роберта. Нам не остаётся ничего другого, кроме как оставить животное лежать на дороге. Служащие округа очистят здесь всё. Для них это обычное дело. Иначе улицы были бы застелены трупами белок, броненосцев, опоссумов и случайных домашних животных. Когда мы доберемся обратно, я позвоню им и назову место происшествия, но прямо сейчас мне нужно забрать с дороги Роберта.

— Мы не сможем убрать его, — говорю я мягко.

— Мы должны его убрать, — говорит он, икая. — Если мы его не уберём... — он не заканчивает фразу и утирает глаза рукой. У меня в голове крутится одна и та же картинка, как наша машина переезжает собаку. Знаю, что Роберт видит то же самое.

С дороги сворачивает машина и останавливается за нами. Роберт поворачивается к ней спиной и, спотыкаясь, идёт к своей машине.

Из окна чужого автомобиля выглядывает подросток:

— Вам нужна помощь?

Мне он не знаком, и я отчаянно надеюсь, что он нас тоже не знает. Темнота нам в помощь.

— Нет. С нами всё в порядке. Спасибо.

— Мёртвая собака. Вот хрень, — говорит он, потом выруливает на дорогу и быстро уезжает.

Роберт ссунулся с пассажирского сиденья вниз и теперь сидит в траве, наклонившись вперёд. Его плечи трясутся. Я присаживаюсь перед ним на корточки:

— Нам нужно ехать, Роберт. Опасно сидеть на краю дороге вот так.

— Я не могу его оставить. Он же кому-то принадлежит.

— Ну, хорошо, я заберу его ошейник, позвоню его владельцу и расскажу, что случилось. Он приедет за псом, хорошо?

Роберт прячет лицо в угол локтя и его плечи снова трясёт.

— Он выбежал на дорогу прямо перед машиной, — говорит Роберт тихо и по голосу слышно, что он страдает.

Глажу рукой его затылок, а потом возвращаюсь к мёртвому псу. Сейчас я больше переживаю, что кто-то наберёт скорость и точно также размажет нас по дороге. Нащупываю и расстёгиваю пряжку на собачьем ошейнике. На тяжёлом нейлоне качается бирка в виде собачей кости. Снимаю ошейник. Мои руки становятся мокрыми от крови. Вытираю их о траву, а потом нахожу листья, чтобы завернуть ошейник. Бросаю его в багажник.

Роберт всё ещё плачет. Мне кажется, что его плач похож больше на очищение, когда внутри вскрылся какой-то гнойник. Подозреваю, что причина слёз кроется не только в сбитом псе.

— Вставай, — говорю я и поднимаю его на ноги. Он падает ко мне в объятия. Какую-то минуту я удерживаю его, а потом усаживаю на пассажирское сиденье. В течение оставшейся пары километров до парковки Роберт постоянно вытирает лицо рукавом, а потом вообще прячет лицо в воротник. Он смотрит в боковое окно. Кажется, он смущён, но не может перестать плакать.

Время приближается к полуночи и четвёртый этаж гаража заметно опустел. Заезжаю на место рядом со своей машиной и глушу двигатель. На этаже осталось ещё три машины. Выхожу и считываю с ошейника номер телефона.

Одной рукой я придерживаю Роберта, другой набираю номер. С облегчением слышу голос мужчины. Мне совсем не хочется говорить ребёнку, что мы только что убили его собаку. Я рассказываю, что случилось, называю место и говорю, что нам очень жаль. Он спрашивает, всё ли с нами в порядке, и я отвечаю утвердительно. Но думаю, что всё это очень относительно, потому Роберт сейчас далеко не в порядке.

Опускаю телефон и прижимаю его к себе чуть покрепче. И он почему-то начинает плакать сильнее.

Глава 34

Роберт

Этим утром машу маме рукой — она направляется в «Гудвил» на машине, в которой багажник забит одеждой отца.

Солнце усиленно пытается прогреть февральский воздух, но кожа на руках местами всё же покрывается мурашками. Хочу впитать в себя тепло всем телом и, сидя на стуле в саду, вытягиваю ноги. После вчерашних слёз болят глаза. На секунду вспоминаю пса, который сейчас счастливо чавкал бы где-то свой корм, если бы меня вчера не было на той дороге. Я ничего не могу поделать, чтобы исправить случившееся. Смотрю в небо, шепчу: «Прости», а потом мысленно возвращаюсь к Эндрю и к тому, как он мило заботился обо мне после инцидента. Кажется, я отдал бы вчера что угодно, только чтобы уснуть в его объятиях.

В поле 30 ворон. Фермер застрелил 4. Сколько теперь в поле ворон?

Приходится прищуриваться, чтобы прочесть его ответ:

4. Они мертвы. Остальные улетели. Слишком легко. Сколько будет 50 разделить на одну вторую?

100. Ты меня обижаешь.

Эндрю уже умеет набирать текст быстрее, поэтому когда в ответ нет сообщения, пытаюсь придумать другую головоломку. И пока вспоминаю подходящую, мой телефон начинает вибрировать.

Ладно, всезнайка. Что должно идти в этом примере следующим?

1

11

21

1211

111221

312211

13112221

Ага, эта головоломка сложная.

Сдаюсь.

Читай вслух. Каждая последующая строка описывает предыдущую. Одна единица. Две единицы. Одна двойка одна единица. Понял?

Обидно, что так просто, но я понял.

Время признаний. Правда или ложь? У меня сросшиеся пальцы на ногах.

У тебя НЕТ на ногах сросшихся пальцев. У тебя очень красивые пальцы. Правда или ложь? У меня камптодактилия38.

Я заинтригован.

Гуглю.

Камптодактилия. Согнутые мизинцы. На обоих руках.

Пальцы сгибаются внутрь. Я помню, как однажды, стоя возле стола Эндрю (когда тот что-то для меня искал), я задумался о том, что играть на деревянном духовом инструменте ему может быть проблематично, потому что клавиши зафиксированы в одном положении специально для прямых пальцев. Не уверен, что клавиши можно подогнать под согнутый мизинец. Тогда ему нужно было пойти на медные духовые или ударные инструменты. В любом случае, мы будем играть вместе, с согнутым мизинцем или без.

Ага, об этом...

Ха-ха. Наследственное. У Кики тоже.

Мой взгляд привлекает подъезжающая машина. У-у...

Ник на подъездной дорожке, будет здесь через 30 секунд. Что посоветуешь?

Скажи ему отвалить. Ты — мой.

Тейлор Свифт?

Нет. Эндрю МакНелис.

Улыбаюсь и убираю свой телефон в момент, когда Ник заезжает на подъездную дорожку, загораживая машиной весь обзор окрестности. Нет, он не сможет испортить мне настроение. Что бы он не сказал и не сделал, ничего не может спустить меня с облаков на землю. Даже вчерашний инцидент.

Ник выходит из машины, поправляет солнечные очки и направляется ко мне гордой походкой.

— Ты встречаешься с другим.

И ничего больше.

В ответ я молчу. Я не в курсе, что он знает, и не собираюсь восполнять его пробелы информации, поэтому просто молчу.

— В последнее время это видно по твоему счастливому виду, — Ник упирается кулаками в бёдра и переносит, как обычно, вес на одну ногу. И ещё надувает губы. — Так кто он?

С облегчением выдыхаю и пожимаю плечами.

— Он из нашей школы?

Я снова молчу.

— Он что? Круче меня?

Усилием воли сохраняю на лице нейтральное выражение, потому что улыбка так и просится наружу.

— Ты ведёшь себя так, потому что всё ещё на меня злишься, да? Хорошо!Тогда прости. Прости, что не пришёл на похороны твоего отца. Прости, что не позволил тебе... ну, ты знаешь! Мы пойдём сегодня на свидание. Я буду за рулём. Мы можем пойти в кино. Можем, ну, не знаю, например, пойти потом ко мне в комнату и целоваться.

Хотя лицо Ника наполовину прикрыто солнечными очками, видно, что он занялся бы чем-то другим, только не этим. На самом деле, я должен быть ему благодарен. Я рад, что мы этим никогда не занимались. Я рад, что мой первый раз и много последующих были у меня с тем, по кому я схожу с ума, а не с тем, кто мне «позволил».

И ещё по отношению к Нику я чувствую жалость. Не знаю, почему. Кажется, ему отчаянно что-то или кто-то нужен, но явно не я. Решаю, что расстанусь с ним мягко.

— Ник, я ни с кем не встречаюсь. Просто, считаю, что мы не подходим друг другу. Ты заслуживаешь того, с кем ты действительно захочешь быть вместе и признаешь это. Тот парень не я.

— Но все думают, что ты меня отшил, — говорит он.

И как я не догадался сразу? Он хочет меня вернуть не потому, что я ему нравлюсь или он по мне скучает, а для того, чтобы он отшил, а не его отшили. Это понимание почти приводит меня в ярость, но затем он вызывает у меня жалость:

— Если хочешь, я скажу всем, что это ты меня бросил. Даже постараюсь выглядеть ненадолго расстроенным по этому поводу.

— Ты, правда, так сделаешь? — говорит он, поднимая очки на лоб.

— Да.

Ник с виноватым видом недолго топчется на месте. Потом засовывает руки в карманы и поднимает плечи:

— Ну, хорошо. Тогда увидимся.

Ага. Проваливай.

Ник уезжает, и я так рад, что Эндрю не настаивал на моём участии в этой игре до конца. Да я быстрее выколю себе глаза.

Кстати, об Эндрю. Пока я избавлялся от Ника, он прислал мне шесть сообщений, и все с цитатами из песен Леди Гаги. Последняя:

Мне нужно твоё сумасшествие, твой39... ну, ты знаешь.

Я смеюсь и набираю текст ответа.

Эндрю

— Кому пишешь?

Я сижу на террасе, греясь в лучах солнца, пока Кики играет в маленькой песочнице в форме черепахи. Эту песочницу я установил на её второй день рождения. Прижимаю телефон экраном к животу и оглядываюсь на Майю. Она протягивает мне чашку с кофе.

— Другу.

— Для друга слишком много текста. — Я опускаю ноги и Майя садиться на другой стул. — Это старый или новый друг?

Смотрю на неё и вижу: ревность, боль. Она говорит, что может справиться с тем, что мы живём вместе. Говорит, что у каждого может быть своя жизнь. Но Майя не справляется, поэтому мы не можем жить так, как хотим. О чём я только думал, переезжая обратно? Почему я считал, что в этот раз всё будет иначе?

На животе завибрировал телефон, но я его игнорирую.

— Майя, нам нужно поговорить. — Она сжимает губы и смотрит в сторону Кики, которая возится в песке, насыпая кучки. Кажется, она пытается построить холмик. — Мне жаль, но так не пойдёт.

Майя прячет прядь волос за ухо и на какое-то мгновение закрывает глаза. Потом поворачивается ко мне и улыбается ну просто невозможно счастливой улыбкой:

— Слушай, мне всё равно, есть ли у тебя бойфренд. Я счастлива за тебя. Правда. Я просто хочу знать о нём. Ты держишь всё в таком большом секрете, что я чувствую себя вроде как не при делах. А ты — мой лучший друг.

— Что с Дагом?

— А что с Дагом? — спрашивает она в ответ. — Это не его дело. Я не его собственность.

— Верно. Но мне кажется, что ты ему сильно не безразлична. — Я хочу дать ей возможность отступить. Хочу не заострять внимание на нас двоих, на ней и том, что она делает или не делает, в результате чего я снова отстраняюсь от неё. — Мне кажется, я просто мешаю. Мне не нужно было принимать твоё предложение. Дай мне пару...

— Если ты о том утре, то это была грубейшая ошибка. Я не знаю, что ты подумал, но обещаю, что такого больше не повторится.

Пытаюсь возразить, но Майя продолжает говорить быстро, как мне кажется, нарочно, так что невозможно вставить и слова. Поразительно, но буквально через несколько предложений она превращается из подозрительной собственницы, какой она была пару минут назад, в Майю, которая мне нравилась так много лет.

— Слушай, я вела себя по-идиотски, — говорит она, наклоняясь вперёд и обхватывая ладонями свою чашку. — Наверное, накатило какое-то воспоминание или что-то типа того, но, правда, я не хочу, чтобы ты уходил. Мне не нравится быть предоставленной самой себе, и ещё я не готова брать какие-либо обязательства в отношении Дага. Кики нравится, что ты всегда рядом. И я рада, что ты снова встречаешься, правда-правда. Поэтому, пожалуйста, скажи, что ты остаёшься. Пожалуйста. Ради Кики.

Так не честно. Смотрю на свою дочь. Теперь понятно, что она строила кровать для Спота. Кики немного грубо кладёт игрушку на холмик и грозит на неё пальцем:

— Ты идёшь спать.

— Это у неё не от меня, — говорю я Майе.

Майя смеётся.

Роберт был прав. Мной манипулируют. И я это знаю. В том, чтобы остаться есть плохие стороны, но и хорошие стороны в этом есть тоже, говорю я себе. И потом ловлю себя на том, что снова соглашаюсь остаться.

— Ура, — выкрикивает Майя с горящими глазами. — Тогда расскажи мне об этом загадочном парне. В конце концов всё складывается хорошо? Чем он занимается?

Чёрт! Не ожидал, что придётся придумывать правдоподобную биографию прямо на ходу. А в данный момент на ум не приходит ничего другого, кроме как моя собственная профессия. Вот чёрт!

— Он учитель.

— Да? Тоже математики?

— Хм, нет. Естественных наук.

— Где вы познакомились?

Ну, вот. Если уже выдумывать всю биографию моего воображаемого друга-учителя, то эта биография должна быть максимально простой. Прежде чем ответить делаю глоток кофе.

— Школа.

— Твоя школа?

— Да.

— Как его зовут?

— Не скажу. Тогда ты будешь искать в справочнике факультета. А я пока что не хочу заходить так далеко. Мы пока только знакомимся друг с другом.

— В школе не может быть много молодых и горячих учителей-мужчин. Не думаешь, что я могу выяснить всё сама?

Такая мысль мне в голову не приходила.

— Ну, ладно. Может, он и не из моей школы.

— Ты издеваешься? Зачем такая загадочность? Ты всегда мне всё рассказывал.

Не в этот раз.

— О чём он тебе пишет? — упорно продолжает Майя.

— Да так.

— Ну же, дай я почитаю.

Смотрю ей прямо в глаза, пока вибрирующий телефон перемещается с моего живота прямо в карман. Она выпячивает нижнюю губу точно, как Кики. Когда-то это на меня реально действовало.

— Какой ты скучный, — говорит Майя. Думаю, она понимает, что давит слишком сильно. Майя откидывается на спинку стула и, наблюдая за нашей дочкой, делает глоток кофе. — Не вериться, что ей скоро будет три.

— Это точно.

И я, правда, счастлив, что провожу своё время с ней. Но сейчас я бы всё отдал, чтобы жить отдельно.

Изучаю профиль Майи. Она красивая. Резкие, но приятные глазу линии, будто каждая чёрточка её лица тщательно продумана и выверена. Видимо, ирландские гены не только улучшили, но и смягчили её натуру, доставшуюся от предков из Ближнего Востока. И всё же, не важно, как часто мне хотелось бы, чтобы ради блага Кики, я и Майя были парой. Я не смогу любить её, как женщину.

И меня поражает то, что не важно, насколько сильно я сопротивляюсь, но я не могу не любить Роберта.

Мысленно стараюсь просчитать количество дней, оставшихся до окончания школьного года. Так много. При воспоминании о Роберте внутри появляется тёплое чувство. Говорю Майе, что схожу в туалет и вернусь. Это тёплое чувство невозможно игнорировать.

Мысли о тебе возбуждают меня даже в общественном месте.

Ха-ха. Даже не думай, что буду за это извиняться!

 

Глава

 

35

Роберт

Вхожу на Фейсбук. На моей страничке даже нет фотографии профиля. Возможно, не нужно этого делать, но я всё равно делаю: указываю в своём профиле: в отношениях. Классное чувство. А потом мне кажется это глупым. И я возвращаю всё обратно.

Проверяю страницу Эндрю, но она закрыта для просмотра. Если отправлю ему запрос на добавление в друзья, он его проигнорирует. Не хочу его напрягать, поэтому не делаю этого. А потом, так, из любопытства, проверяю свою фан-страничку.

Вот мелкие засранцы. Они сфотографировали меня, когда я разговаривал с Люком в зале оркестра. И не только это. Ещё на одном фото я очень дружелюбно общаюсь с Эриком Вассерманом во время футбольного матча. Если бы я знал заранее, то никогда бы не сел с ним рядом. Я играю на баритон-саксофоне. Он — на альт-саксофоне. Мы никогда не смогли бы сидеть вместе. Вот идиоты.

Калеб Смит:

Парни, я почти коснулся его. Он был тааак близко. О, Боже. Я чуть не обмочился.

Эрик Вассерман:

Где? Где?!

Калеб Смит:

В зале оркестра. А потом он ушёл вместе с Люком Чессером. Я так сильно тогда хотел быть Люком.

ЗакТаунли:

Мне хотелось бы быть его саксофоном. Тогда я мог бы чувствовать его пальцы на себе в любое время.

Калеб Смит:

И он смог бы сыграть на моём «рожке».

Эрик Вассерман:

Я сыграл бы на его «рожке».

ЗакТаунли:

Ха-ха. Я видел его вчера вечером. В павильоне.

Калеб Смит:

О, Боже! И ты не умер от счастья? С кем он был?

ЗакТаунли:

Не знаю. Какой-то парень.

Калеб Смит:

Ник Тейлор?

ЗакТаунли:

Не. Они разбежались.

Накатывает нехорошее чувство. В двери комнаты появляется мамина голова, и я быстро сворачиваю окно.

— Роберт. Для информации: к нам едет тётя Уитни.

— Мы успеем переехать в другое место?

— Можем попробовать.

Если только она не шутит.

— Нет. Пожалуйста. Я больше не вынесу присутствия тёти Уитни. Она едет со своими раздолбаями?

— Возможно.

— Тогда я ухожу.

У меня действительно есть дела, но мама быстро меня останавливает. По-видимому, тётя Уитни специально попросила, чтобы я был дома. На мой протест мама говорит мне, чтобы я стиснул зубы и просто узнал, чего она хочет. Но если честно, я удивлён, что тётя Уитни отважилась на ещё один визит после инцидента с кроватью.

Мне не остаётся ничего другого, как отправить Эндрю сообщение, что я скорее всего немного задержусь.

Одиноко... жду тебя.

Я улыбаюсь его сокращённой версии текста песни Heart.

Я тоже.

Когда тётя Уитни въезжает на подъездную дорожку, я расхаживаю по дому. Открываю для неё дверь. Да начнётся шоу! Тётя Уитни очень уверена. Вместе с ней оба её сына и дети тёти Оливии. В обеих руках тётя держит коробки с «ХэппиМилз». Когда мимо неё в дом несутся, толкаясь, дети, она поднимает коробки выше, а потом отправляет меня к машине принести напитки. Когда я возвращаюсь внутрь, дети уже сидят за нашим обеденным столом и самые маленькие спорят по поводу фигурок игрушек. Среди них нет Фрэнни и мне кажется, что она ушла в мою комнату и забрала еду с собой.

Я раздаю напитки. Марк сразу же опрокидывает свой, заставляя маму сорваться за бумажными полотенцами. Мэтью видит на своём гамбургере каплю кетчупа и заливается слезами. Забираю верхнюю часть булочки на кухню и соскабливаю верхний слой. Раздумываю, не испробовать ли нож на тёте Уитни? Она в этот момент украдкой забирает картошку-фри из тайника ничего не подозревающего Джуда, пока тот занят в настольной битве со своим старшим братом.

Дверь к свободе находится всего в паре шагов.

Наконец, дети утихомириваются, и тётя Уитни переходит к главному:

— Я была так сильно занята твоим отцом последние несколько месяцев, что совсем отстала от жизни. Мне известно, что тебя приняли досрочно. И я хочу быть уверенной, что ты подтвердил свою учёбу в университете Луизианы. Нам нужно согласовать твои условия проживания. Не могу поверить, что мы ещё этого не сделали! Даже не знаю, сможем ли мы устроить тебя в общежитие...

С каких это пор она стала моей мамой?

— Я ещё не решил, пойду я в университет Луизианы или в медшколу. Меня приняли и в A&M40 тоже. Ещё я подумываю о ветеринарии.

— Ветеринарии? — она смеётся. На самом деле она смеётся надо мной. — Ты же не серьёзно? Во-первых, работая с животными, у тебя никогда не будет достойного дохода. Во-вторых, фонд предназначен строго для четырёх лет подготовительного обучения в университете Луизианы, четырех лет учёбы в медицинской школе и дополнительно двух лет, если ты решишь специализироваться.

— То есть, если не будет медицинской школы, то не будет и фонда?

Я уже знаю, что так оно и есть, но хочу, чтобы тётя сказала это. Хочу, чтобы она произнесла это вслух. Хочу, чтобы озвучила само сообщение.

— Именно это я и говорю.

— Тогда я найду работу и сам оплачу учёбу.

— Ага, я слышала, что за волонтёрскую работу в приюте для животных отлично платят.

— Да пошла ты!

Она с грохотом ставит напиток, который держала в руке, на стол, заставляя детей подпрыгнуть, а потом набрасывается на меня:

— Не понимаю, почему мой отец считал, что достаточно носить имя Уэстфолла, чтобы инвестировать в тебя. Потому что, откровенно говоря, ты этого не достоин.

— Уитни... — говорит моя мама резко, но я обрываю её, не дав закончить.

— Нет, мам, пусть говорит.

Тётя Уитни переводит взгляд с моей мамы на меня, потом опускает глаза и медленно качает головой.

— Простите, — потом она поднимает глаза снова и пристально на меня смотрит. — Знаю, что у тебя есть некое романтическое представление о работе с животными, но пришло время посмотреть на жизнь по-взрослому, Роберт. Ты пойдёшь в университет Луизианы, и ты с уважением отнесёшься к наследию твоего деда.

Да, чёрта з два!

Ты не осознаешь, что мир ничтожно мал до тех пор, пока не попытаешься в нём затеряться.

— Так он что, правда, сделал твоё с ним фото в Фотошопе? — спрашивает Эндрю, когда мы осматриваем строящийся большой двухэтажный дом в новом квартале, расположенном в нескольких километрах.

— Ага.

— Знаешь, меня это начинает немного напрягать. Может, тебе стоит предъявить им по поводу этой страницы претензию? Сказать, чтобы они её свернули. В противном случае можно пожаловаться в Фейсбук.

— Верно, я думал об этом. Но пока есть эта страница, я хотя бы знаю, что происходит.

— Как и те, кто её видят.

— Насколько я понимаю, их пока только трое. Я подожду. Может, им наскучит, и они займутся чем-нибудь другим. Не хочу гадать, чего они там сейчас задумали.

— Кстати, по поводу задумок... — Эндрю вжимает меня в неокрашенную стену из гипсокартона в хозяйской спальне.

— Как для старика у тебя сильное либидо, — говорю я.

— Назовёшь меня стариком снова, и я сделаю тебе больно.

Хочу засмеяться, но снова накатывает мысль о тёте Уитни.

— Думаешь, нужно взять деньги и пойти в медшколу?

— Не знаю. От таких денег будет сложно отказаться. Восемь лет обучения и расходы на проживание. Это значит, что в итоге ты не только получишь доходную карьеру, но и закончишь без долгов.

Хотя Эндрю говорит правду, но не это я хотел слышать.

— Понимаешь, — говорит Эндрю, теребя короткие волосы моих бакенбард, — никто не примет решение вместо тебя. Ты должен решить, что для тебя самое важное, а потом следовать выбранной цели, чего бы это не стоило. И добиться своего.

Застывший воздух разрывает звук двигателя автомобиля.

— У нас гости, — говорит Эндрю, выпячивая нижнюю губу и тяжело вздыхая.

Но на обратном пути к его «Хонде Сивик» у него появляется великолепная идея.

Глава 36

Эндрю

Во вторник утром звоню миссис Стоувол и говорю ей, что я серьёзно заболел и не приду. Она отвечает, что надеется на моё скорейшее выздоровление, хотя по голосу слышно, что ни на секунду не поверила в мою болезнь. А потом заверила, что найдёт мне замену. Говорю ей, что мои планы лежат на столе (там, где я их и оставил в понедельник, предвкушая свою «тяжёлую болезнь»).

В семь тридцать уже можно возвращаться, но выжидаю ещё полчаса, чтобы быть полностью уверенным. Ровно в 8:00 возвращаюсь домой. Гараж пуст. Оставляю дверь открытой и паркуюсь на подъездной дорожке.

Всё чисто. Давай ко мне, малыш!

Пока жду, успокаиваю себя обещаниями, что наш день, проведённый тайно вместе, так и останется секретом. Сегодня утром ни у Кики, ни у Майи не было и намёка на возможное недомогание. В доме всё исправно, значит, неожиданного звонка слесаря не стоит бояться. Соседские дома небольшие и скромные. В них большей частью живут одинокие люди, которые сейчас на работе. У Майи сегодня тренинг на целый день на расстоянии получаса езды отсюда. Обед у неё с собой. И погода прекрасная. Всё будет хорошо. Всё должно быть хорошо.

Роберт уже недалеко. Через три минуты он заезжает в гараж. Как только вижу, что он один, нажимаю кнопку, и за нами закрывается дверь. Несколько секунд и он снова оказывается в моих объятиях.

Впервые нам предоставлена полная свобода, и мы пользуемся каждым её моментом, начиная со спальни. К концу второго урока (даже во время прогулов мой внутренний учитель не перестает жить по школьному расписанию) мы уже насытились и удовлетворены. На четвёртом уроке мы лежим в нижнем белье на диване и разгадываем «Ужасно сложные судоки». Я побеждаю в первом заходе, он — во втором. Но на третьей головоломке Роберт зажимает мой возбуждённый член пальцами ног. Говорю, что это против правил, и он принимает «наказание». Третью головоломку мы так и не заканчиваем...

Во время пятого урока мне приходит в голову идея поиграть в душе в «Правда или действие». Закрываю отверстие стока тряпкой, и вода медленно поднимается, делая из комнаты мелкую ванну. Мы усаживаемся на кафельный пол друг напротив друга: колени подтянуты к груди, стопы соприкасаются где-то посередине. Чисто, как дети. Но игра нужна для двух целей: она не требует физической активности, кроме разговора (такой нужный нам обоим отдых), и позволит получить ответ на вопрос, который мучил меня несколько недель.

И ещё я добавляю в игру своё правило и объясняю его Роберту: «Ты можешь выбирать только правду».

— Ладно, — говорю я ему. — Правда или действие?

Он закатывает глаза и широко улыбается:

— Правда.

Ну, поехали.

— Когда в первый раз ты написал на доске, что я тоже тебе соврал, что ты имел в виду?

Широкая улыбка исчезает с его лица:

— Действие.

— Нет. Ты не можешь выбрать действие. У нас такие правила. Правда. Скажи её.

Роберт смотрит на меня сквозь струи воды и откидывает со лба мокрые волосы. Уже думаю, что он не ответит, но тут он говорит:

— Когда я спросил, почему ты привёз меня к себе домой, ты сказал, что ты больше волнуешься за меня, чем за себя. А потом из-за разницы в два месяца ты распсиховался... и просто ушёл.

Он кусает губы и смотрит в сторону. Не отвечаю, пока его взгляд не возвращается снова ко мне. Он пожимает плечами, словно только что открыл давно скрываемый большой секрет. И, похоже, так оно и есть.

— Я был напуган, — говорю я ему.

— А теперь ты тоже боишься?

— Да. Но я здесь. И я никуда не собираюсь.

Он кивает и вымученно мне улыбается. Я улыбаюсь ему тоже.

— Ладно, твоя очередь, — говорю.

— Правда или действие?

— Правда.

— Ты когда-нибудь влюблялся в другого ученика?

— Нет.

Думаю, мой быстрый ответ был действительно слишком быстрым. Роберт, похоже, не поверил, как будто это «нет» вылетело на автомате, на рефлексе и нисколько не связанно с правдой. Такие автоматические ответы я слышу на уроках постоянно. Когда говорю: «Остановись», а ребёнок отвечает: «Что? Я ничего не делал». Даже если бы я заснял всё на видео, это не помогло бы. В ответ всегда слышится лицемерие и недовольство.

Может, мой ответ прозвучал для Роберта так же? Так или не так, но я собираюсь это выяснить:

— Правда или действие?

— Не хочу больше играть, — говорит Роберт.

Он вытягивает ноги и закидывает мою стопу себе на колени, потом просовывает пальцы своей руки между пальцами на моей ноге.

— Ну, давай. Ещё разок.

Он вздыхает — признак смирения:

— Правда.

— Что тебя тревожит?

Его взгляд встречается с моим, и я уже не уверен, что хочу знать ответ. Внутренне готовлюсь к тому, что сейчас услышу.

Роберт набирает в грудь побольше воздуха и начинает говорить, одновременно сгибая мои пальцы на ноге вперёд и назад:

— Я боюсь, что в один день всё изменится. Что со временем я тебе надоем. Что не смогу позволить себе учёбу в колледже. Что уеду и мне придётся заниматься тем, что не нравится. Что, когда я уеду, ты встретишь кого-то другого. Что кто-то узнает о нас и это обернётся против нас. И что, если всё обернётся против нас, то ты уйдёшь.

— О многом же ты волнуешься.

Полдень проходит слишком быстро. Роберт уходит в два часа дня, прямо перед концом седьмого урока, после долгих и крепких объятий, которые мы оба размыкаем с большой неохотой. В вельветовых брюках и лёгком вязанном пуловере направляюсь в «Деревню мисс Смит» за Кики. По пути отправляю Майе сообщение, что сегодня у меня нет дополнительных занятий.

Роберт

— Мне позвонили со школы и сказали, что ты сегодня отсутствовал.

Одной рукой держу телефон, а второй открываю дверь гаража. Вот, чёрт! Нужно было самому позвонить в школу утром.

— Я почувствовал себя плохо, когда приехал на парковку, поэтому повернул и поехал домой. Я должен был позвонить тебе. Прости. — Изо всех сил стараюсь, чтобы мой голос вызывал жалость.

— И ты не отвечал на звонки.

— Кажется, я поставил телефон на вибрацию, — бормочу и пытаюсь быть убедительным. — Я вернулся, улёгся в постель и проспал весь день.

Собственно, это я и собираюсь сейчас сделать. Пока мы разговариваем, снимаю обувь и стаскиваю через голову футболку.

Когда она возвращается домой, я лежу, укрывшись одеялом, снова мысленно перепроживаю весь день и ещё думаю о будущем. Что меня ждёт после августа? Батон-Руж находится в нескольких часах езды. Пять часов или больше. Даже до Колледж-Стейшена ехать два часа, хотя я вряд ли смогу начать обучение в A&M так поздно.

Мама заглядывает в мою комнату сказать, что она дома.

— Ма, — говорю я, когда она собирается уходить, — а если я не пойду в университет Луизианы? А если я не буду изучать медицину?

— Роберт, если ты не хочешь, то мы что-нибудь придумаем. Хорошо? Не позволяй, чтобы тётя Уитни или твой покойный дед принуждали тебя делать то, что тебе не по душе. Но, думаю, решение придётся принять уже очень скоро.

Эндрю

Майя бросает сумку и ключи на стол и обнимает Кики.

— Мамочка, смотри!

У Кики полная ладошка натёртого сыра пармезан: она бросала его в салатницу. Большей частью.

— Люблю сыр, — говорит Майя, аккуратно беря губами сыр с ладошки Кики. — Как прошёл твой день? — спрашивает она.

— Хорошо. Как твой?

— Мою должность ещё не сократили, значит, думаю, хорошо. Спасибо, что забрал Кики. Сегодня учеников не было?

— Нет.

— Повезло тебе. Что на ужин?

Она идёт через кухню к месту, где на небольшом гриле готовятся отбивные котлеты из куриной грудинки.

— Салат «Цезарь» с курицей. Нормально?

— Отлично. Пойду переоденусь.

Она возвращается в клетчатых фланелевых штанах от пижамы и облегающей белой футболке. Я режу куриное мясо кусочками и бросаю его в салат. Кики уже переключилась на гренки.

Майя тянется к шкафу и достаёт оттуда две неглубокие салатницы.

— Ты принимал душ, когда вернулся домой? Твоя ванная комната вся мокрая.

Зачем ты заходила в мою ванную комнату?

— Нет, вообще-то. Я только начал. Включил душ, а потом напрочь забыл о нём, —киваю в сторону Кики, будто она во всём виновата.

— Тогда почему полотенца мокрые?

Не похоже, чтобы Майя что-то подозревала. Она просто задаёт вопросы, говорю я себе. Вопросы, которых бы у неё не было, если бы она уважала моё личное пространство.

— Я плохо закрыл занавеску, а когда вспомнил о душе, вода была уже на полу. Я вытер её полотенцами и чуть позже бросил их в стиральную машинку.

— А-а, — говорит она.

Я чист, насколько может быть чистым человек. Но после ужина и чтения Кики (конечно же «Конь Роберт — любитель роз») я делаю то же, что и всегда — снова принимаю душ. Но прежде отправляю Роберту короткое сообщение.

Я так устааал ;)

Удаляю сообщение из отправленных, кладу телефон на кровать экраном вниз и отправляюсь в душ. Когда через десять минут выхожу, телефон перевёрнут экраном вверх. Это сразу бросается в глаза, потому что я всегда кладу телефон экраном вниз — вот такая странная привычка, — и вероятность, что в этот раз я поступил по-другому, равна нулю. Даже вспоминаю, что специально думал, что, если кто-нибудь зайдёт в мою комнату, то экран, если вдруг засветится, будет невиден.

Беру телефон и проверяю сообщения. Роберт ответил, но теперь высвечивается только его номер. Сообщение не прочитано. Чувствую облегчение, но не верится, что Майя шпионит за мной в моей комнате. Это нехорошо.

Натягиваю какую-то одежду. Я уже готов отправиться ругаться с ней, когда кто-то хватает меня за лодыжку. А потом слышно хихиканье.

— Что ты делаешь у меня под кроватью, непослушная девчонка?

Из-под кровати на четвереньках, прижимая к себе Спота, выползает Кики. Поднимаю дочь на руки. Сегодня на ней надета пижама с Русалочкой. Тёмные волосы взъерошены.

— Малышка, ты должна уже быть в постели.

Она засовывает в рот большой палец и улыбается:

— Я плячусь.

— Я знаю, что ты прячешься. Ты напугала своего папочку чуть ли не до смерти.

Во всех смыслах.

Глава

 

37

Эндрю

Я спал как младенец. И на следующее утро, к моменту, когда нужно отправляться в школу, чувствую себя готовым к встрече со своими девятиклассниками. Захожу в туалет. Лицо в зеркале слишком счастливое для школы. Пытаюсь расслабиться, перестать улыбаться, выглядеть более серьёзным и грозным, каким и должен быть через сорок минут. Попытка не думать о вчерашнем дне приводит к тому, что всё всплывает в памяти в мельчайших подробностях, и я не только начинаю улыбаться, но и, чёрт, у меня снова эрекция.

Заставляю себя подумать несколько минут о Стивене Ньюмене. Он для меня что-то вроде анти-афродизиака, если такой вообще существует. Выхожу из туалета и продолжаю думать о Стивене.

После заменявшей меня учительницы на столе полный бардак. Там же лежит нацарапанная её каракулями записка о том, что она «...не должна следовать моим планам... и, вообще, она — не учитель математики... ей сказали, что она не обязана учить математике во время замещения...», а также о том, что она устроила всем моим ученикам выходной.

Великолепно!

Что может быть хуже, чем справиться с классом из четырнадцати- и пятнадцатилетних подростков за несколько недель до начала весенних каникул? Только ситуация, когда ими приходится управлять после заменявшей учительницы, давшей слабину на один день. Даже представить себе не могу неприятности, в которые ученики вляпались, пока учительница читала книгу, рылась в Интернете на моём компьютере или проверяла статусы друзей на своём iPhone.

Бросаю взгляд на подпись внизу записки — в следующий раз попрошу, чтобы её больше не назначали на мои уроки. Боб Уилсон.

О!

В любом случае я не удивляюсь, видя, что мои ученики заходят на первый урок, как стая павианов. И, конечно же, нет ничего удивительного, что Стивен Ньюмен неспеша входит в класс через несколько секунд после звонка. Нельзя это снова игнорировать. Стивен явно проводит между нами черту, желая узнать, переступлю я её или нет. Но он выбрал не того парня. Или он, или я. Или я заставлю его ответить за свои действия (несмотря на влияние его отца), или этот класс будет до конца учебного года для меня потерян.

— Усаживайтесь и доставайте домашнюю работу, — говорю я. — Стивен, ты опоздал. Принеси, пожалуйста, допуск от завуча41.

Он останавливается и делает руками жест, будто говоря, что я сошёл с ума.

— Я не опоздал, — говорит он возмущённо. — Во время звонка я был уже в дверях.

— Ты опоздал. Иди!

— Вы с ума сошли. У вас что? Есть что-то против футболистов?

— Я не шучу, — говорю я спокойно. — Получи допуск или я напишу на тебя докладную.

За нами наблюдает весь класс. Стивен поворачивается к двери и бормочет так, чтобы было слышно всем: «Чёртов хуесос».

Я не должен реагировать. Я должен:

а)

или опустить Стивена, начать урок, потом написать на него докладную и вручить её, когда он вернётся обратно с допуском;

б)

или же сказать Стивену подождать снаружи, начать урок, потом написать докладную, спокойно вручить её ему в коридоре и отправить его к завучу.

Да. Это то, что я

должен

сделать.

И что же я делаю на самом деле?

Швыряю маркер куда-то в направлении своего стола и говорю:

—

Вон с моего урока, сопляк.

Отправляюсь за ним в коридор и слышу, как за спиной хихикают и

фукают

дети. Закрываю дверь так сильно, что дрожат стенки класса. Стивен поворачивается, смотрит на меня с вызовом, задрав подбородок и прищурив глаза. Я иду в наступление:

—

На своём уроке я не потерплю неуважения к себе, ты понял?

Он хмыкает и смотрит в сторону.

— Ты считаешь себя реально классным? Думаешь, ты крутой? Великий и выносливый футболист? Нет. Ты обычный «классный» клоун. Думаешь, они смеются вместе с тобой? Парень, они смеются над тобой. Ты не клёвый. Ты не смешной. Ты просто — мелкая сошка, и я по горло сыт твоими выкрутасами. Ты понял?

— Мой отец...

— Знаешь что? Мне наплевать на твоего отца. Если ты приходишь ко мне на урок, то ты или ведёшь себя должным образом, или уходишь. Если ты опаздываешь, то идёшь за допуском. Я ясно выразился? — Стивен кривит губу и оглядывается на коридор. — Так что?

Смутно понимаю, что из своего кабинета вышла Дженнифер. Мы так делаем постоянно: если что-то происходит, выступаем друг другу свидетелями. Не знаю как много она услышала. В этот момент я даже не помню точно, что говорил: я был настолько зол, что с трудом мог трезво мыслить.

Стивен не отвечает, а я не могу просто так стоять и смотреть на него.

— Уйди с глаз моих. И не возвращайся без допуска от завуча.

Джен смотрит, как Стивен проходит мимо неё, потом поворачивается ко мне и одними губами произносит:

— Маленький засранец.

Я улыбаюсь и немного расслабляюсь. Поддержка других учителей. На неё я могу рассчитывать всегда. Потому что все были в подобной ситуации.

Возвращаюсь в классную комнату и разговоры стихают. Оставшуюся часть урока дети ведут себя смирно. Но и я особо не активничаю. Они спокойно решают несколько задачек, пока я заканчиваю писать докладную, и отправляю её завучу. Может, я и выиграл эту битву, но на все сто процентов уверен, что не войну.

Перед окончанием урока приходит письмо от директора.

      Мистер МакНелис!

Прошу Вас зайти ко мне в кабинет по поводу Стивена Ньюмена во время классного часа.

Мистер Редмон

Супер. Этот ребёнок сначала срывает мне урок, а теперь ещё и классный час.

Мистер Редмон указывает мне на кресло и переходит прямо к делу:

— Около часа назад мне позвонил мистер Ньюмен. Вы расскажите, что происходит у вас на уроке?

Я пожимаю плечами:

— Я отправил Стивен сегодня в кабинет завуча. Он опоздал, вёл себя неуважительно, поэтому я удалил его с урока.

— Его отец сказал, что вы унизили его в присутствии других детей.

А он назвал меня «чёртовым хуесосом».

— Я только вывел его из класса. Видите ли, мистер Редмон, он превращает мой урок в какой-то балаган. Я не могу учить детей алгебре, если...

— Что вы сделали, чтобы решить проблему? Вы перенаправляли внимание Стивена?

— Конечно. Неоднократно.

— Вы звонили его отцу?

Директор уже знает ответ на этот вопрос, и меня возмущает, что он всё равно спрашивает. Отвечаю отрицательно. По моему опыту, несмотря на мою предыдущую угрозу в адрес Стивена, беседа с родителями не решает проблему плохого поведения подростков. Как и их отправка в кабинет завуча. Я это знаю. Проблемы решаются в классной комнате. И решать их означает, что у меня есть эффективный план действий в отношении детей и я реализую его на практике.

Я позволил Стивену вертеть мной, потом вообще выбросил свой план в окно, а теперь пожинаю плоды.

— Мистер Ньюмен снова попросил меня перевести Стивена в другой класс.

Даже не сомневаюсь в этом.

— Конечно, — продолжает он, складывая руки на груди, — мы не сделаем этого. Но я разочарован, что вы ещё не поговорили с отцом Стивена. На завтра утром, в 06:30, вам назначена встреча с ним и Стивеном. Я тоже планирую там быть.

— Хорошо.

Что значит буквально: «А у меня есть выбор?» Встаю.

— Хочу вас предупредить, — говорит мистер Редмон поднимаясь и одевая пиджак, — что с этим родителем не стоит связываться. Если у вас есть проблемы с этим молодым человеком, их нужно решить завтра утром. Обещаю вам свою полную поддержку, но лучше вам хорошенько подготовиться и быть во всеоружии.

Он хлопает меня по спине и выходит вместе со мной из кабинета. Директор останавливается поговорить с миссис Стоувол, а я отправляюсь в класс и с каждым шагом злюсь всё больше и больше.

Обедаю в своей классной комнате и вооружаюсь.

— Как насчёт компании? — спрашивает Джен с порога.

— Я думал, ты ненавидишь меня лютой ненавистью.

Она пожимает плечами и входит в комнату:

— Это уже в прошлом.

Жестом приглашаю её на соседний стул, и она садится, ставя свой салат на стол.

— Итак, почему ты снова ешь в своём классе в одиночестве?

— Завтра утром состоится родительско-учительско-директорская встреча. Мне нужно собрать кой-какую информацию.

— Вот дерьмо.

Это ещё мягко сказано. Судя по тому, что я слышал об этом папаше, ситуация, когда мы все объединяемся в едином порыве вернуть дитя на путь истинный, — не вариант. Мне нужно подготовиться. В мой ситуации я тоже виноват. И это только усложняет задачу.

— Ладно, — говорит Джен и её глаза начинают блестеть, — хочешь услышать последние сплетни?

— Они как-то связаны со мной?

Она смеётся:

— Нет.

— Хорошо. Валяй.

— Знаешь Мелиссу Спаркс? Она преподает информационные технологии, компьютерные приложения или что-то вроде того.

Смутно припоминаю, хотя, думаю, вряд ли смогу узнать её в коридоре. Всё равно киваю, пока делаю отчёт по оценкам Стивена и отравляю их на печать.

— Она дружит с Гаем Сазерлендом, учителем словесности. Так вот, он узнал, что его жена спит с его лучшим другом, поэтому впал в депрессию, ну и всё такое. А она дала ему что-то из своих антидепрессантов. В школе. Это преступление, детка. Поэтому их обоих вызвали в кабинет мистера Редмона. Без понятия, как он узнал, но, ты же знаешь, что здесь ничего нельзя утаить. Верно? — она улыбается. — Директор пообещал, что не будет сообщать властям о наркотическом веществе, только если подобного больше не повториться и информация о случившемся не выйдет за стены его кабинета. Но если пойдут разговоры, то у него не будет другого выбора, кроме как позвонить в полицию.

С трудом проглатываю откушенный кусок сэндвича:

— Тогда почему мы говорим об этом?

— Не знаю. Просто интересно.

В кармане начинает вибрировать телефон. Я оставил его включенным на случай, если позвонят из группы Кики. Проверяю сообщение.

Думаю о тебе.

Никаких сообщений в школе. Я тоже. 😊

— Твоя бывшая жена? — спрашивает Джен.

— Да. — Засовываю телефон обратно в карман.

— Так что? Она расстроена из-за всей этой гейской истории?

Этой гейской истории?

— Вот поэтому она и бывшая.

— Тогда почему ты снова живёшь у неё? Я имею в виду, что знаю, что зарплата хреновая, но где ты собираешься развлекаться со своими друзьями-мужчинами?

— А кто сказал, что у меня они есть?

— Такой симпатичный парень как ты просто должен их иметь. Ну, если нет, то могу познакомить тебя с несколькими.

— Не сомневаюсь. Но спасибо, нет. Я сам справляюсь.

Но на самом деле, когда речь заходит о Роберте, я совсем не справляюсь. Мне сложно находится с ним в одной классной комнате в течение часа и не обнаруживать, что у нас с ним есть половая связь. Я смотрю на него, когда не должен. Улыбаюсь, когда мыслями витаю где-то далеко. Мои мысли порхают в облаках, когда всё моё внимание должно быть направлено на учеников.

Поначалу я волновался, что Роберт нас выдаст. Но в этом плане он справляется лучше меня. Он настолько хорош, что это меня даже расстраивает.

Во время урока я всё чаще хожу по классной комнате, беседую с учениками, пока те решают задачи. И всё это только чтобы оправдать своё нахождение возле парты Роберта и контакт с ним. Проходя между рядами, кладу руку ученикам на плечо, только чтобы также положить руку на плечо Роберту. Решаю задачи на доске и прошу учеников также выходить к доске решать задачи, чтобы я просто мог стоять в задней части комнаты и незаметно за ним наблюдать.

И когда Роберт ни с того ни с сего улыбается, я знаю, что он всё понимает.

Мне хочется увидеть его после школы, но нужно заниматься со Стивеном, а потом забрать Кики из «Деревни мисс Смит» и побыть с ней немного, чтобы не мешать Майе. Не отваживаюсь вернуться домой до конца занятия с группой. Может, мне пойти в магазин этим вечером? Так я смогу «случайно» встретиться с ним снова. Может, мы сможем встретиться ненадолго в парке Риджвуда, чтобы поцеловаться украдкой?

Звенит звонок. Роберт собирается, а потом задерживается выровнять парты. Он быстро смотрит на дверь, провожая взглядом последнего выходящего из класса ученика.

— Ты ведёшь себя плохо, — говорит он мне одними губами и ослепительно улыбается.

Роберт

Эндрю, Эндрю, Эндрю. Мне нравится, что он так внимателен ко мне в классе. Но он так очевиден. По крайней мере, мне так кажется. Но, может, это потому что я знаю, что между нами что-то есть? Может, для моих одноклассников его урок вполне обычный...

Мне, правда, очень хочется встретиться с ним сегодня, но вряд ли это возможно. Опять же, может, он вернётся домой пораньше, и я смогу увидеть его до конца занятия с группой?

Останавливаюсь возле зала оркестра забрать свой саксофон. Можно было бы остаться сегодня вечером и немного поупражняться.

— Эй, Роберт, привет! — окликают меня, когда я протискиваюсь через столпотворение в проходе. Это Люк. Он пробирается ко мне через толпу и идёт со мной к моему шкафчику, положив руку мне на плечи. — Слушай, я и не знал, что ты и Эрик Вассерманнастолько близкие друзья.

— Ты видел.

Люк опирается на соседний шкафчик и начинает громко смеяться:

— Блин, вот это фан-клуб! Здорово же те трое в тебя втрескались!

— Глянь, — говорю я и киваю в сторону трёх «сталкеров», кучкующихся на другой стороне зала. Все трое наблюдают за мной, но как только Люк смотрит в их сторону, бросаются врассыпную.

— Лучше ты, чем я, чувак, — говорит он. — Итак, какие новости на любовном фронте?

Ничего не отвечаю, но не могу сдержать появляющуюся на лице широкую улыбку.

— Вот как? — говорит Люк. — Похоже, дела налаживаются? Бог ты мой, я всё ещё не могу поверить. Ты и мистер МакНелис...

Едва уловимо качаю головой и быстро осматриваюсь. Вроде, никто нас не слышит.

— Прости, — говорит Люк тише.

Эндрю

Смотрю на часы. Клянусь Богом, если этот засранец опоздает хотя бы на минуту, я уйду. Стивен появляется в классе с опозданием на пятнадцать минут и садиться за парту с таким видом, что, кажется, он вот-вот снимет обувь и устроиться смотреть повтор «Южного парка», который будут показывать за окнами моей классной комнаты. Понятно, что я вне себя от злости.

Просто невероятно!

— Завтра утром я встречаюсь с твоим отцом. Не хочешь обрисовать мне суть проблемы?

Он ухмыляется, но на меня не смотрит.

— Ладно. Ты не показывал свою домашнюю работу всю неделю, поэтому предполагаю, что нам нужно повторить этот раздел с начала. Верно?

В ответ тишина. Жду. Выдерживаю длинную жирную паузу, специально для него. И снова тишина.

— Знаешь, Стивен, ну ты и штучка. Мне пришлось оставить свою маленькую дочь на два лишних часа в детском саду, только чтобы проторчать здесь с тобой просто так. Если ты не собираешься ничего делать, зачем тогда вообще приходишь?

Вот теперь он на меня смотрит:

— Удивлён, что у вас встало на девчонку.

Мне так и хочется врезать этому паршивцу. Но я не реагирую на оскорбление:

— Думаю, на сегодня мы закончили.

Стивен поднимается и, проходя мимо к двери, кидает на меня взгляд полный отвращения.

— Увидимся утром, мистер Придурок.

Не успев сдержать свой гнев, хватаю его за рукав пиджака:

— Ах ты ж маленький оболтус!

Стивен пытается отмахнуться от меня, я в это время отпускаю, он спотыкается и падает на пол.

— Ты в порядке? — спрашиваю, подавая ему руку.

Он отбивает её и поднимается, закидывает свой рюкзак на плечо, потом показывает мне средний палец.

С нетерпением жду завтрашней встречи.

Роберт

«Мне будет не хватать этихдетей», — думаю я, расставляя стулья за обеденным столом. Но вряд ли мне когда-нибудь снова захочется послушать песенку «У Мэри был барашек».

Мисс Момин на подъездной дорожке помогает маме Джо-Джо усадить его в машину. Даже внутри слышно, как он смеётся и шмыгает носом.

Упаковываю блокфлейты и перевожу взгляд на диван, пытаясь представить на нём себя и Эндрю снова. Терпеть не могу все эти прятки. Интересно, а если я расскажу всё маме, поймёт ли она? Позволит ли она нам встречаться в нашем доме? Хорошая мысль, но это вряд ли. И всё же представляю, как обнажённый Эндрю вытягивается в моей постели и чувствую нарастающее возбуждение.

— Этот раз будет последним, — говорит мисс Момин из двери.

Я улыбаюсь и складываю блокфлейты в стопку на камин. Она придерживает для меня дверь:

— Значит, на следующей недели последнее занятие, да?

— Хм, да.

— Отлично. — Я прохожу мимо неё и тут она спрашивает, — Роберт, интересно, а в этом году ты в каком математическом классе?

Я колеблюсь и соображаю, соврать или нет.

— Матанализа.

— О! Тогда у тебя должно быть преподаёт мисс Эхолс?

Она знает.

— Хм, нет. Вообще-то, мистер МакНелис.

— Правда? — она придерживает дверь за край, переводит взгляд на улицу, а потом снова на меня: — Ты не говорил мне об этом на прошлой неделе. Вообще-то вы вели себя так, будто только что познакомились.

— Да, я знаю. Простите. Это потому, что как-то необычно и неожиданно было встретить своего учителя по математике за пределами класса.

У меня не получается быстро набрать номер.

— Привет! Вот это сюрприз, — говорит Эндрю, принимая вызов.

— Ты где?

— Вот прямо сейчас катаюсь верхом на чёрном жеребце.

Я ожидал чего угодно, только не такого ответа и он выбивает меня из колеи.

— Хм, мне начинать ревновать?

Он смеётся:

— Вряд ли. Я с Кики на карусели в торговом центре и, честно говоря, меня уже подташнивает.

— Кажется, твоя бывшая знает.

— Знает что?

— О нас.

Какое-то время слышу в трубке только музыку на карусели и гудящие на заднем фоне голоса. Потом Эндрю говорит:

— Да ладно!

— Она спросила, кто преподаёт у меня математику.

— Ты ей сказал?

— Да.

— Хорошо. Слушай. Знаю, что всё может выглядеть так, будто она что-то заподозрила, но это могло быть обычным любопытством. Она знает, что ты в последнем классе, и знает, что я преподаю у выпускников. Возможно, она просто предположила, что я могу быть твоим учителем.

— Но мы вели себя так, будто не знаем друг друга.

— ОК. Вот оно что.

— Я сказал ей, что было просто очень неожиданно столкнуться с тобой за стенами школы.

— Как по мне, вполне логично.

— Мне кажется, она не поверила.

— Ладно, давай просто на секунду предположим, что она знает. Но что именно? Что я — твой учитель? Что нам неудобно сталкиваться друг с другом в доме моей бывшей жены? Она ничего не знает. Майя — моя лучшая подруга уже больше десяти лет. Если ей что-то известно, если она подозревает, то она поговорит со мной. Она меня всегда поддерживала. Теперь всё хорошо?

Я не настолько уверен, но всё равно отвечаю:

— Да.

— Эй, это я должен быть параноиком. Я дам тебе знать, если нужно будет переживать. И ещё: мне нравится, что ты мне звонишь.

Ну раз ему так нравятся мои звонки, набираю его и утром.

— Я из-за тебя опоздаю, — говорит Эндрю спокойно в ответ. Никакого «Привет!». Сразу р-раз и включился в разговор. Мне нравится.

— Всего лишь хотел сказать «Привет!».

Вообще-то я чувствую, как Эндрю улыбается:

— И тебе привет!

— Ты всегда так рано выходишь в школу?

— Нет. У меня сегодня утром родительская встреча. Моё любимое занятие, знаешь ли.

— Кто-то усложняет тебе жизнь?

— Хм, можно и так сказать.

— Кто-то, кого я знаю?

— Парень по имени Стивен Ньюмен. Он из 9-го класса. Настоящая заноза в заднице.

— Я знаю его сестру. Она была флейтисткой.

— Мне жаль.

Я смеюсь:

— Если он будет тебя доставать, дай мне знать. Я его побью.

— Я это запомню. Но не думаю, что до этого дойдёт. Он — мудозвон, но вполне безвредный.

Подношу телефон ближе к губам:

— Я увижу тебя сегодня вечером?

— Я надеялся, что ты это спросишь. Есть место на примете?

— Думаю об этом.

— А я очень постараюсь об этом не думать, — смеётся Эндрю. — У меня будут из-за тебя сплошные неприятности. Мне пора бежать. До встречи на шестом уроке.

— Постарайся не выделять меня в классе, хорошо? А то среди одноклассников могут пойти разговоры.

Глава 38

Эндрю

Для встречи был выбран небольшой конференц-зал, который находится прямо за стойкой администратора.

— Они уже ждут вас, — говорит мне администратор.

— Спасибо.

На мне элегантные тёмно-серые брюки и белая, застёгнутая под горло рубашка с длинными рукавами. И галстук. Я пришёл точно вовремя. Тем не менее, открыв дверь, извиняюсь, что заставил себя ждать.

— Я — Эндрю МакНелис, — говорю, протягивая руку для приветствия. Мистер Ньюмен смотрит на неё так, будто перед этим я специально на неё помочился. Каков отец, таков и сын... Убираю руку и, здороваясь со Стивеном (который тоже смотрит на меня так, будто я весь пропитан мочой) и мистером Редмоном, усаживаюсь на своё место. Похоже, будет весело.

Кладу записи перед собой на стол. Мистер Редмон начинает встречу с небольшого вступления:

— Мистер Ньюмен только что рассказал мне, что Стивена выбрали на следующий год в спортивную команду.

— Это прекрасно, — говорю я и смотрю прямо на Стивена.

Наверное, им понадобился низкий пацан, который будет подбирать мячи.

Стивен пялится на меня в ответ. Он молчит. Его отец тоже молчит.

Мистер Редмон прочищает горло и предлагает начать. Он просит меня рассказать свою версию того, что происходит на уроке, и высказать своё мнение об оценках Стивена.

Хорошо, что я подготовился. Начинаю с оценок, потому этот вопрос самый объективный и он — последнее, что может поставить под сомнение мой профессионализм. Я распечатал отчета с оценками Стивена в трёх экземплярах. Один я пододвигаю мистеру Редмону, а второй — мистеру Ньюмену.

— Стивен не сдает домашние задания. После каникул я получил от него только три частично выполненных задания. Но общий бал Стивена снижается не только из-за этого. Думаю, что ему не хватает практики и это тоже серьёзно влияет на его результаты тестов и контрольных. За последнюю контрольную, — достаю её из папки и передаю через стол, — он получил сорок девять баллов. Как видите, он даже не попытался решить и четверти задач. Я с пониманием отнёсся к другим задачам, которые он пропустил. Я также дал ему возможность выполнить работу над ошибками после нашего с ним пересмотра. Это помогло бы повысить его оценку до семидесяти баллов, но Стивен отказался.

Мне нечего больше добавить.

Мистер Ньюмен едва скользит взглядом по лежащим перед ним бумагам. Я замолкаю, и он передвигает их обратно через стол. Беру их, складываю аккуратно в стопку и возвращаю в папку Стивена.

— Вы не нравитесь моему сыну, — говорит мистер Ньюмен впервые с момента моего прихода.

— Я понимаю, но я здесь не для того, чтобы быть популярным у детей, мистер Ньюмен. Я здесь, чтобы учить их алгебре.

Мистер Редмон снова прочищает горло.

— Мистер МакНелис, Стивен уверен, что вы его выделяете и обращаетесь с ним иначе, чем с другими учениками, — он смотрит в лежащий перед ним документ. — Стивен утверждает, что вы унизили его перед классом, угрожали побить его, говорили, чтобы он заткнулся и выметался из класса, и что вы не приходили на дополнительные занятия. И ещё он сказал, что вчера вы обозвали его оболтусом.

Ах, ты ж маленький оболтус!

— Мистер Редмон, я считаю, что я достаточно хорошо управляю детьми в классе. То, что описал Стивен, является всего лишь частью моей системы управления. Дети понимают это. Когда я говорю ученику, что дам пинка ему, а потом его собаке, никто не понимает сказанное буквально. То же самое касается просьбы «заткнуться» и «выметаться». Уверен, что что-то похожее говорю пару раз за день и много раз в течение года. И это ни в коем случае не значит, что я таким образом позорю учеников. Они это знают. Полагаю, что Стивен это тоже знает.

— Что же касается причины, почему он говорит об этом сейчас, — продолжаю я, — могу только предположить, что так он выражает свой гнев, потому что ему приходится отвечать за свои действия. В классе он вёл себя всё более и более вызывающе.

— Это ложь, — встревает Стивен.

Продолжаю без остановки:

— У меня не было выбора, кроме как разобраться с его поведением, а вчера ещё и отправить его с докладной к завучу. Мне нужно учить детей, но это невозможно, если ученик отвлекает внимание всего класса на себя.

— Во время урока все разговаривают, — фыркает Стивен. — И все валяют дурака, потому что нам скучно. Он нас ничему не учит. И я ему просто не нравлюсь.

Мистер Редмон игнорирует вспышку Стивена и обращается ко мне:

— Вы беседовали с мистером Ньюменом о поведении Стивена?

— Нет. Я полагаю, что более эффективно работать напрямую с учениками. К сожалению, в случае Стивена нам потребуется вмешательство родителей.

По поведению мистера Редмона видно, что он признателен мне за то, что я расставил все точки над «i» и что наша беседа продолжает протекать в профессиональном русле. Это сильно облегчает его задачу.

— Вчера во время дополнительного занятия вы называли Стивена оболтусом?

— Конечно, нет.

— Лжец, — говорит Стивен снова.

Ах, ты ж умненький придурок! В эту игру могут играть только двое. И у меня по сравнению с тобой в этом деле куда больше практики.

— Я, правда, не понимаю, почему Стивен так зол на меня и почему он устраивает сцены на уроке, — говорю это, глядя Стивен прямо в глаза. Это выражение, «устраивает сцены», мне нравится. Звучит так, будто речь идёт о двухлетнем ребёнке. — Но, уверяю вас, я обращаюсь с ним точно также, как и с остальными учениками. Если с моей стороны и есть какое-то поблажки, то они касаются опозданий. И то только для того, чтобы избежать ненужных баталий со Стивеном из-за не столь важных проблем. И, конечно же, я его не оскорблял. Я с радостью сделаю всё, что потребуется, чтобы вернуть его в рабочую колею. Кстати, я уже переделал собственный график, чтобы подстроиться под его футбольные тренировки. Не знаю, что ещё могу сделать.

Вот так тебе, маленькая дрянь!

Мистер Редмон благодарит меня и отпускает к себе в класс. Он явно собирается продолжить разговор со Стивеном и его отцом. Протягиваю руку мистеру Ньюмену снова только для того, чтобы проверить, что он — напыщенный осёл. Как и ожидалось, он отказывается пожать мне руку.

Боишься геев?

Убираю руку, улыбаюсь ему своей самой широкой улыбкой и выхожу из конференц-зала.

Могу только представить, о чём они там сейчас говорят. Если мистер Редмон хотя бы на половину такой директор, каким я его представляю, то он должен поддержать меня, как и говорил, на все сто процентов. Если бы он верил всему, что рассказывают дети своим родителям об учителях, то здесь уже не осталось бы ни одного учителя.

В прошлом году мисс Янг, нашу учительницу с тридцатипятилетним опытом работы, которая через шесть месяцев собиралась выходить на пенсию, обвинили в неподобающем поведении только потому, что она, якобы, попыталась поцеловать одного из своих учеников у себя на уроке. Да, так и было. Когда дети ведут себя плохо, она угрожает, что поцелует их. Таков её план управления детьми в классе. Сначала было первое предупреждение. После второго предупреждения она вытащила ярко-красную, цвета пожарной машины, помаду и намазала ею свои тонкие губы. Третьего предупреждения не было. Как только ученик повёл себя плохо, она смачно чмокнула его в щёку, оставив там яркий след. Мисс Янг редко делает замечания ученикам трижды.

Я возвращаюсь в класс. До первого звонка у меня ещё масса времени. И я готов признать, что чувствую себя очень хорошо. Цифры не лгут, а вот дети — всё время.

— Ну, и как всё прошло? — спрашивает Джен с порога.

— Хорошо. Посмотрим, что будет завтра.

Роберт

На улице темень и дождь льёт как из ведра. Воспользовавшись и тем, и другим мы целуемся с Эндрю в дальнем углу парковки возле «H-E-B». Эндрю промок насквозь, его кожа холодная и покрылась мурашками. Я изо всех сил стараюсь его согреть. Тем не менее, сегодня мы остаёмся одетыми. Да, мы идём на риск, но мы не настолько глупы. Все же это не значит, что мы будем сидеть на заднем сиденье, как два святоши.

— Ты сможешь на этих выходных не ночевать дома? — спрашивает Эндрю. — Я сниму в гостинице в центре номер... запоздалый подарок на день Святого Валентина или, может быть, ранний подарок на день рождения.

— Серьёзно? На всю ночь?! То есть, с кроватью и всё такое? И запирающейся дверью? И никаких фотографий твоей бывшей жены повсюду?

— Угу.

— Даже не знаю. Ты уверен, что у тебя выдержит сердце?

— Знаешь, если ты продолжишь в том же духе, то я...

— Ты что? Что ты сделаешь?

— Лишу тебя десяти баллов на следующей контрольной.

— Ого! Злоупотребление властью. Простите, учитель.

— Тогда не говори так, хорошо?

Глава

 

39

Эндрю

Откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза. Боже, как я устал!

Мы с Робертом задержались дольше, чем рассчитывали, может, часов до десяти. Но когда я вернулся домой, Майя набросилась на меня за то, что я не отзвонился и совсем забыл о дочери.

— Я начинаю замечать, — сказала она рассержено, — что для тебя дочь становитьсярутиной. А она ждала тебя, хотела, чтобы ты почитал ей на ночь книгу.

Я снова почувствовал себя школьником, которого ругают родители за то, что вернулся не вовремя. Майя хотела знать, где я был.

— Встречался с другом, — сказал я.

Ей этот ответ, похоже, не сильно понравился.

Звенит звонок. Я вздрагиваю, потом тру глаза и встаю. Классная комната постепенно заполняется детьми. Как раз заканчиваю писать на доске основные темы дня, когда в классе появляется Стивен... вовремя. И самое интересное, что он ведёт себя по-человечески. Мне кажется? Или я действительно вижу в нем толику раскаяния?

На секунду позволяю себя почувствовать гордость за своё вчерашнее убедительное представление ситуации и за то, что поставил на место Стивена Ньюмена.

Сегодня у детей короткий тест. Разобравшись с домашним заданием, раздаю им тесты и прошу по окончанию положить их в корзину для бумаг у меня на столе, а потом сразу переходить к сегодняшнему домашнему заданию.

Для наблюдения усаживаюсь на высокий стулв передней части классной комнаты, но в голове сплошной туман и один раз я почти теряю равновесие, едва не свалившись на пол. Мне нужен кофеин, и нужен срочно. Но классную комнату покидать нельзя.

Первой тест сдает Сафина Ахмад. Она бросает его в корзину и смотрит на меня. Я двигаюсь к ней.

— Не могла бы ты оказать мне большую услугу? — спрашиваю тихо Сафину. — Ты можешь взять вот эту чашку, пойти в учительскую комнату в конце коридора и налить мне кофе?

Она берет чашку:

— Конечно.

— Там ещё есть маленькие пакетики со сливками и сахаром. Принеси, пожалуйста, парочку.

Она улыбается и тихо выходит из классной комнаты. Мало того, что Сафина очень умная и плохо вписывается в этот класс, так она еще из тех детей, которые любят помогать своим учителям. И она также из тех, кто может, я уверен, пойти в учительскую и не попасть по пути в неприятности.

Когда Сафина возвращается, говорю ей одними губами «Спасибо» и подмигиваю. Потом ставлю чашку на стул между ног и добавляю сливки и сахар.

Всё больше детей заканчивают работу с тестом. Возле моего стола появляется сразу два или три ученика. Замечаю, что Стивен ещё работает. Наверняка, он там просто что-то машинально рисует, потому что по этому разделу он не сдал ни одного домашнего задания и на уроках всё пропустил мимо ушей. Но Стивен не ведёт себя как последний придурок. Похоже, что после нашей встречи отец разъяснил ему что к чему, и у меня теперь не будет проблем со Стивеном. Может быть, после сегодняшнего теста мне удастся вернуть его в рабочую колею и помочь сохранить его балл до конца учебного года. В старшей школе ученики должны использовать летные курсы для продвижения вперёд, а не для зачистки хвостов. Даже такой несмышлёный раздолбай, как Стивен Ньюмен.

В конце класса тощий Тайлер Хикс тянется со своего места, пытаясь заглянуть через плечо Иззи Гарсиа. Вряд ли это ему особо поможет. Прочищаю горло, Тайлер впивается в меня взглядом и потом снова возвращается к своему тесту. Продолжаю следить за ними глазами, пока и Иззи не поворачивается к своему.

И вот тут я вижу, что по рукам передают записку. Думаю, может, отпустить ситуацию? Но потом понимаю, что сегодня я в ударе и решаю вытянуть из неё всё, что можно. Забираю записку и устраиваю из этого целое шоу: демонстративно бросаю её в корзину непрочтённой.

Ещё один короткий тест на втором уроке практически вводит меня в кому, даже несмотря на кофе. На третьем уроке во время конференции приходится двигаться.

Делаю себе ещё кофе, проверяю свой почтовый ящик, захожу в отдел посещаемости подписать несколько формуляров, потом, только чтобы чем-то заняться, иду в библиотеку выбрать для Кики несколько книг с картинками. Библиотекарь, мисс Уэтзель, закупает их для учителей английского языка для обучения литературным элементам.

Она достаёт со своей полки, где хранит «невыдаваемые» книги, несколько новинок и даёт их мне. В них «одни картинки», потому что я, как говорит она, «слишком милый для слов». Мисс Уэтзель около восьмидесяти. Со мной она разговаривает, как будто мне восемь. Иногда мне кажется, что библиотекарь считает, что книги с картинками я беру для себя.

По пути в класс тянусь в карман за телефоном посмотреть время. Но телефона там нет. Пытаюсь, но не могу вспомнить, когда я видел его в последний. Иногда во время урока я выкладываю телефон на стол, поэтому проверяю сначала там, среди бумаг, вокруг компьютера, в ящиках, под столом. Потом решаю пройтись по всем местам, где я был: учительская, почтовые ящики, отдел посещаемости, библиотека.

Телефона нет.

За несколько минут до четвертого урока выхожу на парковку и проверяю свою машину. Ничего. Просто чудесно. Может, я забыл его утром дома? Без него я буду чувствовать себя будто голым весь день.

Так и есть. Бесчисленное количество раз засовываю руку в карман, но потом вспоминаю, что мобильного там нет. Я даже позвонил на свой номер с телефона в классной комнате. Ничегошеньки.

Во время четвертого урока беру с полки книгу — биографию Галилео — и засовываю внутрь записку, оставляя её край торчать наружу:«Пропал телефон. Не пиши. Позвоню позже». Снаружи на книгу клею записку с надписью «Роберт Уэстфолл». Потом проверяю расписание Роберта и дописываю «Кабинет 242». Из соображений, что осторожности много не бывает, надеваю на книгу резинку, потом выхватываю первого, кто закончил тест — Анни Данн.

— Не могла бы ты отнести книгу Роберту Уэстфоллу в кабинет 242. Он забыл её сегодня утром в классе.

Зайдя на шестом уроке в класс, Роберт машет мне книгой:

— Спасибо, что вернули, мистер Мак.

— Пожалуйста, мистер Уэстфолл.

Вернувшись домой, ищу чёртов мобильный везде, где только можно. Но он будто сквозь землю провалился. Звоню себе с телефона Майи. Ничего.

Потеря мобильного сильно расстраивает. Может, подождать и продолжить поиски? Или, может, просто потратить сумму в пару сотен долларов, которой у меня, кстати, нет, и купить новый телефон? Решаю подождать, по крайней мере до утра субботы.

Этим вечером, пока Майя принимает ванну с пенкой, одалживаю у неё телефон и звоню Роберту.

— Алло. Мисс Момин?

— Это не мисс Момин.

Он смеётся:

— Я и не думал. Телефона так и нет?

— Не-а. Если не найду его до завтрашнего утра, пойду покупать новый. Но нам всё равно нужно кое-что спланировать. И у нас есть для этого десять минут.

Слыша, что Майя сливает в ванной воду, с огромной неохотой отключаюсь: теперь я смогу пообщаться с ним только завтра. Удаляю из списка вызовов свой звонок и кладу телефон точно так, как он лежал.

В субботу в два часа дня у меня уже новый телефон, предыдущая SIM-карта заблокирована и все мои контакты скачаны. Похожий телефон стоил мне почти двести долларов, потому что время продления контракта42 ещё не подошло. Я не теряю телефоны, поэтому не пользуюсь страховкой.

Когда возвращаюсь домой, Майя пылесосит, а Кики дремлет на стопке чистого белья, сложенного на диване. Перемещаю дочку в более удобное большое кресло и сажусь на диван складывать белье. Майя выключает пылесос:

— Ты решил вопрос с телефоном?

— Ага. Это был геморройно.

— Даг уехал из города. Как насчет того, чтобы взять в «Редбокс» фильм напрокат и устроить вечером пижамную вечеринку?

— Ух. Звучит весело, но меня сегодня вечером не будет дома. Вообще-то я ухожу в пять.

— Свидание?

— Да.

— Когда ты вернёшься?

Складываю полотенце, в три слоя, как любит Майя, и кладу его на спинку дивана.

— Я не буду ночевать дома, Майя.

Беру следующее полотенце и всё своё внимание обращаю на то, чтобы полотенце было сложено ровно и аккуратно.

— Остаёшься у него?

Мне не особо нравится её тон. Я — не ребёнок. И мне не нужно её разрешение или одобрение. Ничего не отвечаю. Похоже, это и становится для неё последней каплей.

Майя рывком ставит трубку пылесоса вертикально и бросается прочь из комнаты, но, дойдя до коридора, поворачивается:

— Почему он присылает тебе сообщения?

Чёрт. Чёрт! Вот дерьмо! Она была в моей комнате. Она заглядывала в мой телефон. Чёрт! Она всё-таки брала мой телефон! Я в ярости. Нет. Я даже больше, чем в ярости, но усилием воли стараюсь сохранить на лице нейтральное выражение. Ну, если не нейтральное, то хотя бы озадаченное и, может, немного возмущенное. Не уверен, что у меня хорошо получается.

— О чём ты, Майя? И к чему все эти вопросы? Разве не ты утверждала, что у каждого из нас будет своя собственная жизнь? Ты же сама говорила, что я могу ходить на свидания, на танцы, приглашать своего парня на ужин. Получается, что это была просто чушь собачья? Только, чтобы вернуть меня обратно? — Беру ещё одно полотенце и комкаю его. — Ну, что ж, я вернулся, но, чёрт, сейчас я этому совершенно не рад.

Встаю и бросаю полотенце на диван.

— Я вернусь завтра, в районе полудня, потом отведу Кики на озеро кормить уток, а ты сможешь посвятить полдня себе, хорошо?

Майя говорит «хорошо», но на самом деле всё совсем не «хорошо». Из-за неё я чувствую себя так, словно я прелюбодействую. И совращаю малолетнего.

Следующие несколько часов мы стараемся не пересекаться. И когда в пять вечера я застёгиваю молнию небольшой спортивной сумки и целую дочь на прощание, чувствую облегчение.

— Желаю тебе хорошо провести время, — говорит Майя, но в её тоне звучит: «Надеюсь, что ты подхватишь какую-нибудь болячку и умрёшь». Беру в руки сумку и принимаю решение: в понедельник начну искать квартиру. Когда мы порознь, у нас хорошо получается быть лучшими друзьями. Когда же мы вместе, мы отравляем друг другу жизнь. Кроме того, мне совсем не хочется ехать целый час, чтобы провести со своим бойфрендом ещё одну ночь.

Майя узнала его номер.Чёрт!

Роберт

Говорю маме, что переночую у Люка. Она просит меня не выключать мобильный и желает хорошо провести время.

Глава 40

Эндрю

Трудно оставаться в плохом настроении, когда Роберт, одетый только в одну мою полосатую рубашку, танцует на кровати непристойный хип-хоп и поёт «ShawtyhadthemAppleBottomjeans, jeans...»43. Мило и до чертиков сексуально.

Так он пытается заставить меня забыть о ссоре с Майей.

И это работает, скажу я вам, отлично.

Завтра будет время разобраться с Майей.

Кровать не очень-то и устойчивая, но Роберт достаточно легко делает бол-ченджи44 и повороты. Хотя вращения и скольжения выходят сложновато. Роберт пытается сделать поворот на 360 градусов, он запутывается стопами в покрывале и, похоже, спотыкается, но ему удаётся удержаться на ногах. Притягиваю его к себе, не давая ему повторить этот финт снова.

— Мне кажется, ты забыл надеть брюки, — говорю я, скользя ладонью по бедру Роберта к его заднице.

Он смотрит вниз, будто для него это большая новость, и открывает от удивления рот.

— Я — голый, — заявляет он, указывая пальцем вниз.

— Я в курсе, — говорю ему в ответ. — Знаешь, — произношу, одновременно пользуясь его наготой, — в следующий раз ты будешь танцевать уже на моей кровати.

Брови Роберта взлетают вверх. Улыбка на его лице задерживается чуть дольше: он явно что-то задумал.

— Я взял с собой презервативы, — говорит Роберт.

— Правда?

Его слова застают меня врасплох, и я не знаю, что сказать. Нет, я знал, конечно, что однажды это произойдёт, но не думал, что это произойдёт сегодня.

Моя неуверенность отражается на лице Роберта. Тянусь рукой к его бакенбардам и играюсь с короткими волосами. Через какое-то время он произносит:

— Но нам не обязательно это делать.

Делаю глубокий вдох и, выдыхая, смотрю ему прямо в глаза:

— Мой опыт в этом плане не так уж хорош.

— Парень, с которым ты никогда не целовался?

Недолго молчу, потом отвечаю:

— Да.

— Расскажешь мне когда-нибудь об этом?

— Когда-нибудь.

Мне совсем не хочется его разочаровывать. И совершенно не хочется наделять Кевина такой властью. Он лишил меня очень многого, и теперь я снова позволяю ему вмешиваться и ограничивать наши с Робертом интимные отношения. Я не хочу этого, я боюсь и даже не знаю, чего именно.

— Этот вид секса для тебя важен? — спрашиваю я.

Роберт немного колеблется, будто рассматривает мой вопрос со всех сторон и проверяет свои чувства, желая ответить честно. Мне нравится в нём эта черта. В конце концов он прижимается лбом к моему лбу.

— Нет, для меня это не важно, но это важно для тебя.

Недалеко от гостиницы находится «О’Доннелл Стрит Паб», небольшой ирландский паб с живой музыкой. Он хоть и расположен на тускло освещённой улице рядом с центром города, но пользуется большой популярностью у тех, кому повезло его найти. Его посетители большей частью молодые коренные горожане. Я был здесь два раза с Майей и никогда не встречал знакомых. У меня есть билеты на девятичасовое вечернее шоу.

Мы с Робертом впервые идём на настоящее свидание, поэтому мне хочется, чтобы оно было особенным.

Мы усаживаемся за маленьким круглым столиком на двоих возле стены рядом со сценой и возле нас появляется официантка:

— Джентльмены, что принести вам выпить?

— Мне пива, — говорит Роберт с восхитительно серьёзным выражением лица.

Я раскрываю от удивления глаза, но не упоминаю, что он ещё несовершеннолетний для пива.

— Пожалуйста, два. GuinnessStout.

— Хорошо, два пива. Мне нужно увидеть ваши удостоверения.

Роберт хлопает себя по карману.

— Вот, чёрт. Оставил бумажник в машине, — говорит он застенчиво. — Тогда я буду колу.

Я протягиваю свой документ, и официантка бросает на него быстрый взгляд.

— Одна кола и одно GuinnessStout. Сейчас будут. — Она улыбается Роберту лучезарной улыбкой и, похоже, что не только я один хочу залезть к нему в брюки. Моё сердце наполняется гордостью.

— Что? — спрашивает Роберт, когда официантка уходит.

— Пиво?

Полагаю, что история на этом закончилась, но, когда официантка ставит на стол напитки и уходит на кухню с нашим заказом, Роберт меняет бокалы местами.

— Ты за рулём.

Я вздыхаю:

— Мой список преступлений становится всё длиннее и длиннее.

— Хм, ты слишком много волнуешься, — смеясь, говорит Роберт. — Давай просто развлекаться.

Но, если честно, я совершенно не волнуюсь. Роберт был прав: нет ни разрядов молнии, ни полиции, ломящейся в дверь. И даже, если Майя думает, что что-то знает, она никогда меня не выдаст. Я сижу здесь с парнем, которого с каждым днем люблю всё больше и больше, и я не могу чувствовать себя более беззаботным и удовлетворённым, даже если бы захотел.

— Мне здесь нравится, — говорит, осматриваясь, Роберт. — Кто сегодня выступает?

— Иджи Вон. Она из Остина. Её музыку, кажется, относят к жанру откровенного кантри.

— Ты шутишь, да? Я и кантри-музыка?!

— Да, ну. Посмотри на мир шире. Тебе она понравится.

Господи, и она ему понравилась! И «понравилась» — это ещё мягко сказано.

Стейк с картофельным пюре нам подали как раз в тот момент, когда группа начала играть первую композицию. Мы передвинули стулья так, чтобы сидеть лицом к сцене. Заказываю еще одно пиво, которое Роберт сразу же забирает себе.

Я не улавливаю момент, когда понимаю, что он уже немного навеселе. Может, это тот момент, когда он засовывает в рот два пальца и оглушительно свистит в конце песни. Или может, когда он начинает подпевать припев. Или может, когда он вскакивает в перерыве между композициями и, немного пошатываясь, говорит: «Давай достанем диск», а потом вешается на меня и завывает, как охотничья собака. Вообще-то последней песней была «Красная гончая», в которой Иджи и большая часть аудитории выли по-собачьи. Только вот с окончанием песни все перестали это делать.

Мы направляемся в смежную комнату, где Иджи Вон подписывает диски, и прикладываю палец к губам:

— Тсс.

Роберт начинает завывать тише.

— Кому мне подписать диск? — улыбаясь, спрашивает Иджи.

— Роберту, — говорю я.

А он добавляет:

— Это я.

Он говорит это Иджи, а потом повторяет это мне.

— Я знаю, что это ты, — отвечаю ему.

А потом Роберта прорывает:

— Иджи Вон, я вас обожаю. Это лучший концерт. Самый лучший! — а потом завывает: — А-у!

Иджи улыбается ему, смотрит на меня, вопросительно подняв брови, и пододвигает к нам диск.

Роберт хочет ещё пива. Я против. И заказываю две колы.

— Тебе весело? — спрашиваю его.

Он смотрит на меня и становится до смешного серьёзным.

— У тебя самые красивые глаза.

Я поднимаю взгляд к потолку и всем видом показываю, что не верю.

Следующее отделение группа начинает с мрачной ноты. Иджи рассказывает, что в детстве из окна её спальни было видно небольшое кладбище. Там похоронены тела двенадцати маленьких девочек, умерших ужасной смертью: во время рождественского представления их костюмы ангелов загорелись, и девочки сгорели заживо. Это произошло так быстро, что ни их собственные матери, ни бывшие там монахини, не успели ничего сделать. Песня посвящена этому трагическому событию. И песня печальная. Слушая её, даже я прослезился.

Но для Роберта эта песня была, как грустное воспоминание о сбитом им псе после двух кружек пива.

Где-то на середине бросаю на него взгляд и вижу дрожащий подбородок и залитое слезами лицо. Двигаю свой стул поближе и обнимаю его за плечи. Он прячется у меня на груди и рыдает за теми маленькими девочками, за их мамами с опустевшими объятиями, за плачущими отцами и за монахиней, оставшейся без рук. Плохо понимаю, что нужно делать, поэтому просто поддерживаю его.

Пара за столом рядом смотрят на нас с беспокойством.

— Как он? — спрашивает женщина тихо.

— Он в порядке, — отвечаю я с уверенностью, хотя сам в это не очень верю.

Когда в конце песни Роберт не возвращается обратно на стул, решаю, что нам лучше вернутся в гостиницу. Роберт продолжает крепко за меня цепляться, пока мы проходим между расположенных плотно столиков. Иджи произносит:

— У нас есть потери. Надеюсь, что ему станет лучше.

Возле двери Роберт неожиданно останавливается и нетвёрдой походкой направляется в сторону туалета, довольно громко заявляя, что ему «нужно пописать».

Хорошо, что в туалете никого нет. Роберт опирается лбом о кафельную стену. Жду рядом на случай, если он начнёт падать.

— С тобой всё в порядке?

Он хлюпает носом, потом закрывает глаза локтем. Хорошо, что он остановился прямо перед писсуаром, потому что Роберт не смотрит, куда писает.

В туалет входит бородатый пожилой мужчина. Поседевшие волосы собраны на затылке в хвост. Он окидывает нас взглядом, потом идёт дальше по своим делам.

Роберт заканчивает. Я с уговорами отдираю его от стены, и он снова вешается на меня.

— Тебе нужно спрятать свой член и застегнуть ширинку, — говорю ему тихо.

Он смотрит вниз, изучая себя осоловевшим взглядом, и говорит:

— И чего ты высунулся?

Подавляю смешок и делаю, что нужно, вместо него. Чувствую на себе пристальный взгляд пожилого джентльмена, но не осмеливаюсь поднять глаза. Прочищаю горло:

— Пошли. Давай доставим тебя обратно в гостиницу.

Где-то на середине нашего пути по узкой разбитой мостовой до парковки Роберт произносит: «Мне что-то нехорошо», а затем его выворачивает в кусты возле цепной ограды. Глажу его по спине, пока он отплёвывается и плачет: «Бедные маленькие ангелы».

Смотрю на его страдающее лицо и понимаю, что всё, что он делает, заставляет меня прикипать к нему сердцем всё больше и больше. Я точно знаю: внутри у него глубокая рана и время от времени что-то, будь то пустой блокнот, мёртвый пёс или песня, срывает с неё засохшую корку, и рана начинает снова кровоточить. Мне хочется просто держать его, пока не пройдёт всё плохое.

Вытираю лоб Роберта влажной тряпкой.

— Прости, — шепчет он.

— Тебе не за что извиняться.

— Я испортил наш вечер и теперь у меня даже не встаёт.

Его слова заставляют меня улыбнуться. Если честно, я выдохся и мне нравиться лежать с ним рядом, вот так — тихо и сонно. Обогреватель выключен и в комнате становится прохладно. Тянусь назад, кладу тряпку на прикроватную тумбочку и выключаю свет. Потом подсовываю со всех сторон под нас концы одеяла, прижимаюсь щекой к его плечу и проваливаюсь в сон.

Глава 41

Роберт

— Как всё прошло? — спрашиваю.

— Ну, замки прежние и мне позволено самому прогуляться с дочкой.

Сейчас Эндрю с Кики на озере кормят уток. Как бы мне хотелось быть там тоже. Чувствую себя обманутым. Я отключился и проспал всю нашу совместную ночь. У меня даже не получилось проснуться вместе с Эндрю. А когда я открыл глаза, то почувствовал себя, будто меня разделили на ноль: на часах было десять и Эндрю не было — он мылся в душе.

— Смотрите, кто встал, — проговорил он, когда, отодвинув занавеску в душе, я шагнул под струи воды. На всех его «правильных» местах ещё можно было заметить прилипшие мыльные пузырьки и когда я смывал их, Эндрю улыбался. А потом он завыл: «А-у!».

Слышу, как Эндрю зовёт Кики и просит её быть осторожной с большой уткой.

— У меня осталось ещё одно занятие с группой. Может, мне просто его пропустить?

— Ага, и именно это развеет её подозрения, — Эндрю смеётся в трубку. — Нет, ты придёшь. И будешь вести себя, как обычно. Если мы продержимся и не дадим ей повода, то она начнёт сомневаться в том, что видела или поняла. Я даже об этом не волнуюсь. Погоди! Тут огромная дикая утка вот-вот затопчет дочку за хлеб.

Слушаю, как он разбирается с уткой, и одновременно расхаживаю по подъездной дорожке — я должен был быть там, с ними. Мой взгляд привлекает движение на дороге. Пёс. Он приближается, и я замечаю, как он хромает. Пёс подходит ближе, и я узнаю в нём того маленького бостонтерьера, который обнюхивал Ника в тот день, когда я устанавливал в машину автомагнитолу.

Спокойно направляюсь в его сторону. Глаза пса прикованы к дороге, поэтому он замечает меня, когда я уже совсем рядом. Он поднимает на меня глаза, пытается убежать, падает и перекатывается на спину.

Стараюсь успокоить его.

— Всё в порядке, малыш, — произношу мягко. — Я не сделаю тебе больно.

— Ты с кем разговариваешь?

— С бродячим псом. Он ранен. Но норовистый. Я перезвоню тебе, хорошо?

Заканчиваю звонок и опускаю телефон в карман. Пёс уже поднялся на ноги и, подпрыгивая, как сумасшедший, пытаясь удрать. Хватаю его, он оборачивается и кусает меня. Но это просто щипок. Его выпученные глаза придают ему вид ещё более испуганный, чем он есть на самом деле.

Провожу рукой по дрожащим бёдрам и ногам пса. Вроде всё в порядке. Чтобы осмотреть лапы, приходится его поднять, и это вызывает у животного новый приступ паники. Пёс извивается и уворачивается. Мне кажется, что я пытаюсь удержать в руках резиновую мягкую игрушку, наполненную жидкостью.

— Спокойно, — говорю я.

Теперь видно, что подушечки на лапах сильно искусаны. На правой задней лапе — больше всего. Вся подушечка держится только на узкой полоске кожи и кровоточит.

— Где же ты был, малыш? Далеко путешествовал?

Кожа плотно обтягивает выпирающие рёбра и теперь, наклонив пса назад, замечаю на его животе и внутренней стороне ног сыпь. Всё в ссадинах и выглядит довольно болезненно. Возвращаю его снова в нормальное положение, надёжно засовываю его под мышку, достаю телефон и делаю наше с ним фото.

Мой новый пёс.

О! Милашка. Из тебя получится хороший собачий папочка.

Как же мне его назвать?

Кики предлагает «Спот».

 

Глава 42

Эндрю

Да пошло всё к чёрту! И сохраняю фотографию на своём телефоне. После третьего урока я собираюсь начать поиски квартиры. Ещё несколько месяцев и эта нелепица наконец ЗАКОНЧИТЬСЯ.

Смотрю на уродливую маленькую черно-белую морду с круглыми выпученными глазами. «Может, ты сейчас и напуган, — думаю я, — но тебе, бобик, реально повезло». Вспоминаю сгоревших ангелов и то, как Роберт за ними плакал. Может, у него и слабый желудок, но у него есть и большое сострадательное сердце.

И снова чувствую переполняющую меня гордость. Мне кажется, что сегодня — один из тех дней, когда всё ощущается новым, впервые, будто этот день — первый в моей жизни. И он прекрасен.

Приветствую учеников с оживлением, которое не испытывал уже нескольких месяцев. Что бы они сегодня не вытворили, это не испортит моего прекрасного настроения. Ощущаю внутри подъём: я контролирую ситуацию и готов открыть им глубинную красоту математики.

Всё идёт очень хорошо. Мне ещё предстоит справиться с некоторыми последствиями, но я готов к ним.

А потом, через несколько минут после начала первого урока, в класс заходит ученик с требованием явиться Стивену Ньюмену в кабинет директора. С вещами.

Стивен уходит и не возвращается. И я начинаю думать, что день складывается как нельзя лучше. Но потом ругаю себя за эту мысль. Я — выше этого. Мысленно отмечаю, что позже нужно проверить в журнале записи о его сегодняшнем поведении и узнать причину наказания. Мой опыт подсказывает: если ученик безобразничает на одном уроке, то он ведёт себя также и на других. Лучше всего, чтобы об этом стало известно и получить из ситуации максимум выгоды.

На третьем уроке я уже представляю, как Роберт остаётся в моей новой квартире на ночь, как он просыпается, как танцует без брюк у меня на кровати. Мысль довольно приятная, и я улыбаюсь, просматривая в интернете квартиры, предлагаемые в аренду в нашем районе, выписывая адреса и номера телефонов.

— Мистер МакНелис.

Это Лорен Крю — она первый год работает завучем и отвечает за одиннадцатые классы. Лорен стоит на пороге моей классной комнаты. Её официальное обращение кажется мне забавным, если учесть, что в прошлом году мы работали в одной математической команде.

— Привет, Лорен. Чем могу помочь?

— Прошу вас пройти со мной.

«Мистер МакНелис» и «прошу вас»? Присматриваюсь к ней. В руке Лорен сжимает переносную рацию. Лицо мрачное. Мне знакомо это выражение.

— Хорошо, — говорю я и чувствую, как внутри расползается страх.

В коридоре нас ждёт Логан Хаф, завуч двенадцатых классов. Он смотрит себе под ноги, потом поднимает глаза на Лорен. Он не смотрит на меня до тех пор, пока я не начинаю говорить.

— Что происходит, Логан?

— Прости, Дрю, не знаю. Нам только велено сопроводить тебя в кабинет директора.

— Ты шутишь? Почему бы просто не прислать письмо по электронке? Я знаю дорогу.

Хаф не отвечает.

Я не хочу, чтобы меня сопровождали. Поднимаю подбородок и решительным шагом направляюсь по коридору. Они пристраиваются возле меня по сторонам.

Я не свалюсь в обморок и не притворюсь мёртвым. Я не стеку вниз кучкой желе, даже если и ощущаю себя внутри именно им. Кто-то видел нас на выходных. Или, возможно, я недооценил Майю. Не могу поверить, что она это сделала. Мы направляемся в кабинет директора. Внешне стараюсь оставаться спокойным, но внутри всё охвачено паникой и ноги вот-вот откажут.

Большую часть нашего пути в коридорах никого нет, но там и тут нам встречаются учителя. Видя меня в сопровождении двух завучей, они быстро отводят глаза. Об этом будет знать вся школа ещё до конца этого урока.

Мы входим в кабинет. Недалеко от мистера Редмона стоит офицер полиции. Логан закрывает за нами дверь. Мистер Редмон начинает представлять мне полицейского, но я обрываю:

— Мистер Редмон, что происходит?

Он замолкает и опускает глаза.

— Вы — Эндрю МакНелис? — спрашивает полицейский.

— Да.

Я понимаю, что они всё узнали. В голове крутиться только: «Уголовное преступление второй степени тяжести... уголовное преступление второй степени тяжести... уголовное преступление второй степени тяжести».

— Мистер МакНелис, можно посмотреть ваш мобильный телефон?

Я колеблюсь.

— У вас есть ордер?

Полицейский изучает меня какую-то секунду, а потом говорит:

— Я могу задержать вас прямо сейчас и удерживать до получения ордера. Мы можем пойти таким путём, или же вы будете сотрудничать. Выбирайте! Меня устроит любой вариант.

Вытаскиваю телефон из кармана и передаю его офицеру. Какое-то время он проверяет то, что я уже и так знаю: пустая входящая папка, пустая папка отправленных писем и пустые черновики. Никаких контактов, кроме номеров членов семьи, «Деревни мисс Смит», главного номера телефона школы и номера технической помощи на дорогах. Никаких набранных, пропущенных или входящих звонков, которые могли бы указать на нашу связь с Робертом. Фотографии Кики и Майи.

Вот, чёрт! И одна фотография Роберта.

Полицейский перестаёт листать и смотрит на экран, потом поворачивает его к мистеру Редмону.

— Вам знаком этот парень?

Мистер Редмон обходит стол и смотрит на экран.

— Это один из наших выпускников. Роберт Уэстфолл.

— Это фотография его и его собаки, — говорю я решительно. — Собака... Это бродячий пёс, которого он взял к себе. И прислал мне фото. Это всё. Мистер Редмон, я же говорил вам, что он видит во мне старшего брата. Я пробовал держать с ним профессиональную дистанцию. Но он продолжает общаться со мной, и я ничего не могу с этим поделать.

Я в замешательстве. Что им известно?

Полицейский кладёт мой телефон на стол мистера Редмона и берёт в руки другой, который я раньше не заметил.

— Мистер МакНелис, вам знаком этот номер телефона? — он нажимает несколько кнопок и зачитывает вслух номер.

Телефон, который он держит в руке, не принадлежит Роберту, и это сбивает с толку.

— Да, это мой номер.

И тут всё резко меняется.

Полицейский достаёт наручники в виде пластикового хомута.

— Мистер МакНелис, заведите руки за спину. Вы арестованы за сексуальное домогательство несовершеннолетнего, непристойное поведение с ребёнком и детскую порнографию. У вас есть право хранить молчание. Если вы...

— Что?! Я не понимаю, о чём вы, — говорю я сердито. А потом до меня доходит:дело может быть совсем не в Роберте. Это ещё больше запутывает. — Кто обвиняет меня? — требую я. — У меня есть право знать имя того, кто выдвинул против меня обвинение. Это полный бред. Я не сделал ничего дурного, —обращаюсь я к полицейскому, пытаюсь убедить его, но он продолжает разъяснять мои права, будто я говорю не с ним.

Поворачиваюсь к мистеру Редмону.

— Я хочу знать, в чём конкретно меня обвиняют.

Мистер Редмон мне отвечает, и я теряю дар речи.

Полицейский затягивает вокруг моих запястий хомут.

Я пытаюсь состыковать обвинение с реальностью, но в голове крутятся только противоречивые картинки. Я никогда, никогда в жизни не отправлял «сообщение откровенного сексуального содержания», тем более ребёнку. И, чёрт подери, как, как то, что я называл его оболтусом, можно истолковывать как сексуальное домогательство, непристойное поведение или детскую порнографию? Это полный бред! Когда я доберусь до адвоката, то разделаю этого парня под орех.

Я протестую против наручников:

— Это оскорбительно. Я здесь работаю. Вы не имеете права демонстративно выводить меня в наручниках, как преступника. Я не сделал ничего плохо. Что бы этот ребёнок не наговорил вам, это — наглая ложь. Я хочу видеть доказательства. Мистер Редмон, — говорю я, поворачиваясь к нему снова. Он то должен понимать, что это полное безумие. — Я бы такого никогда не сделал. Этот ребёнок затаил на меня злобу. Вы знаете это.

Полицейский указывает на стул и велит мне сесть.

Я не хочу садиться. Я хочу защитить себя. Я хочу, чтобы они услышали меня. Я хочу, чтобы они показали мне доказательства, если таковые есть. Но они молчат, будто воды в рот набрали.

Полицейский приближает своё лицо к моему. В его дыхании слышен запах утреннего кофе и меня от него подташнивает.

— Сядьте, или я заставлю вас сесть, — говорит он так, будто применить по отношению ко мне силу доставит ему удовольствие.

Не даю ему ни малейшего шанса.

— Можно я хотя бы позвоню своей бывшей жене? Боже правый, у меня есть дочь. Она должна знать.

— У вас скоро будет возможность сделать звонок.

Патрульная полицейская машина припаркована на обочине, прямо перед парадным входом в школу. Когда звенит звонок на четвёртый урок и коридоры пустеют, меня ведут к машине, мимо секретарей и коллег, которые, завидев нас, опускают головы и внезапно становятся ужасно занятыми. Это унизительно, но я настолько зол, что едва понимаю, что творится вокруг.

Роберт

Первый звоночек, что что-то неладно, появляется во время четвёртого урока с оркестром. И всё сводится к одному: кого-то арестовали.

Один фаготист сходил на разведку и через постеры на окнах в библиотеке случайно увидел полицейский эскорт. Я не задумываюсь об этом. Возможно, сегодня сюда приводили собаку-ищейку на наркотики и кого-то поймали.

На пятом уроке английского языка мисс Уэзерфорд целые двадцать минут проводит за дверью класса, тихим голосом разговаривая со своим коллегой. Нам велено самостоятельно читать «Над пропастью во ржи», но в классе все больше перешёптываются, чем читают.

Впервые я слышу слово «учитель» и холодею. Входя на шестом уроке в класс матанализа и ещё не увидев заменяющего учителя за столом Эндрю, понимаю, что что-то случилось. Бросаю свои вещи, отпрашиваюсь в туалет и набираю его номер. На вызов отвечает незнакомый голос.

— Простите, ошибся номером, — бормочу я.

Глава

 

43

Роберт

Мисс Момин появляется на подъездной дорожке уже в полночь. Я жду на крыльце.

Ворота гаража с грохотом опускаются и слышно, как она оживлённо болтает с Кики. Через минуту открывает входная дверь. Я встаю и поворачиваюсь к ней.

— С ним всё в порядке?

Она смотрит на меня холодным взглядом и складывает руки на груди.

— Он сейчас в КПЗ. Я уже связалась с адвокатом. Если повезёт, то сегодня ему предъявят обвинение. Адвокат считает, что в любом случае, его выпустят через сорок восемь часов. Я с ним не разговаривала.

— В чём его обвиняют?

Изнутри дома слышится голос Кики: «Мамочка!». Мисс Момин отвечает, что она уже идёт, и прикрывает за собой дверь чуть плотнее. И снова на меня смотрит.

— Я хочу знать, что происходит между тобой и моим бывшим мужем.

Я знал, что так будет.

— Он — мой учитель матанализа.

— Не лги мне, Роберт. Ты мне достаточно лгал. Это ты был с ним в субботу вечером?

Я молчу.

Она ухмыляется, но вид у неё такой, будто она вот-вот расплачется.

— Я хочу знать, в чём его обвиняют, — говорю я тихо.

— Они говорят, что он, среди всего прочего, отправлял ученику текстовые сообщения откровенного содержания.

— Он на такое не способен.

— Не способен? — Она замолкает, потом раздражённо говорит: — Я уже не знаю, на что он способен, а на что нет.

— Как вы можете такое говорить? — теперь сержусь я, и мне наплевать, что она знает. — Он — хороший и порядочный человек.

— Он — учитель, — шипит мисс Момин. — А ты — просто мальчик, ученик, его ученик. И ты!... Ты хоть представляешь, что ты натворил? Чего ты ему стоил?

— Я люблю его и...

Она сдерживает дыхание.

— ...и он любит меня.

Рядом с Майей появляется, надувая губы, Кики.

— Мама, я хочу есть, — говорит она, держа палец во рту.

По щеке мисс Момин стекает слеза. Она смахивает её ладонью и гладит волосы дочери.

— Иду, малышка.

Кики замечает меня только сейчас. Её надутые губы растягиваются в широкую улыбку. Кики вытаскивает палец изо рта и протягивает мне собаку.

— Спот.

Я тянусь пригладить её игрушку, но мисс Момин дёргает Кики назад.

— Держись подальше от Дрю. Держись подальше от моей дочери.

Она заталкивает Кики обратно в дом и пытается закрыть дверь у меня перед носом, но я делаю вперёд шаг и упираюсь рукой в дверь.

Сначала мисс Момин смотрит на меня с тревогой, а потом — с ненавистью.

— Не смей, — предупреждает она. — Даже не смей пытаться лезть в нашу жизнь. Ты что действительно думаешь, что ты — единственный? — говорит она с насмешкой. — Ты не первый симпатичный парень, на которого Эндрю запал. Но единственный настолько глупый, кто поверил, что у вас с ним есть будущее.

— Я вам не верю.

— Не нужно приходить на занятие группы в среду. Я отправлю письмо твоему консультанту и сообщу, что ты свои часы отработал. — Мисс Момин отступает назад и закрывает передо мной дверь.

Он этого не делал, и я докажу это.

***

— Я слышал, что это покажут сегодня в десятичасовых новостях, — говорит Люк, когда мы поднимаемся по лестнице в его комнату. — В Фейсбуке только об этом и говорят. Какой-то парень хвастается, что прижал его.

— Кто?

— Какой-то девятиклассник.

Внутри что-то щёлкает.

— Парень по фамилии Ньюмен?

— Стивен Ньюмен. Да. Как ты узнал?

— Он — младший брат Анны Ньюмен. Это тот парень, который усложнял Эндрю жизнь в школе.

— Он — младший брат Анны? Ты шутишь... Ну, он говорит, что мистер МакНелис отправил ему сообщение с непристойной картинкой.

— Чушь собачья.

— Ну, по всей видимости Стивен получил несколько фотографий и пикантных сообщений с телефона мистера МакНелиса. Кто-то сделал анонимный звонок мистеру Редмону. Мистер Редмон вызвал Стивена, проверил его телефон и тот всё рассказал, — Люк дёргает мышкой и экран компьютера загорается.

— Люк, он ничего не отправлял.

— Я тебе верю. Но тогда, как получилось, что они отправлены с его телефона? Думаешь, кто-то взломал его мобильный?

Люк открывает Фейсбук и показывает несколько постов:

— Это те, что перепостили другие ребята. Я вообще-то не дружу с ним на Фейсбуке.

В глаза бросается один пост: «Этот педик получил по заслугам. Ха!»

— Приятный парень, да? — говорит Люк.

И вдруг я чётко понимаю, что произошло.

— Это он украл его телефон.

— Кто-то украл его телефон?

— Да. Он не был уверен. Телефон исчез в пятницу утром. Сначала он подумал, что потерял его, потом, что, телефон могла взять его бывшая жена. Он не блокировал свою SIM-карту до следующего дня на случай, если телефон вдруг найдётся. Если его телефон взял этот парень, то он же мог отправить фотографии себе сам, верно?

Какое-то время Люк пристально на меня смотрит, а потом пожимает плечами:

— Думаю, да. Ты серьёзно считаешь, что он мог сделать что-то подобное?

— Ты читал посты. Что ты думаешь? Эндрю не сделал бы такого, Люк. Я знаю его.

Люк кивает и возвращается к своему компьютеру.

— Давай посмотрим, с кем дружит Стивен, — он открывает его страницу и качает головой: — Ай-яй-яй. Ты только посмотри, он даже не защитил свою страницу. Какой позор. Друзья... ну-ка, посмотрим, — Люк раскрывает весь список и просматривает фотографии. — Смотри, твой фанат номер один.

Он указывает курсором на фотографию в самом низу.

Должна же быть от фан-клуба хоть какая-то польза. Рассчитываю, что они мне помогут, когда слышу в телефоне знакомый голос.

— Калеб, привет. Это Роберт Уэстфолл.

— О-о, Роберт. Привет. Хм, как дела? — он прикрывает микрофон, но всё равно слышно, как он приглушённо говорит: «Это Роберт Уэстфолл. О, Боже!»

— Есть минутка?

С той стороны слышится приглушённое: «Он хочет знать, есть ли у меня минутка». Потом, словно Калеб и не был близком к тому, чтобы обделаться от счастья, говорит:

— Конечно. Что тебе нужно?

— Услуга. Ты же дружишь со Стивеном Ньюменом, так?

— Да. А что? — спрашивает он настороженно.

Кто-то звонит в дверь. Пусть мама с этим разбирается.

— Вы с ним хорошие друзья?

— Нет. Не совсем. Когда-то, ещё в средней школе, ездили в одном автобусе.

Понимаю, что до этого момента я не дышал. Говорю:

— Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал.

— Конечно. Всё, что угодно, — говорит он охотно.

И я верю, что он сказал это честно. Рассказываю ему, что мне нужно, и он обещает, что всё сделает.

Мама просовывает голову в дверь моей комнаты. У неё бледное как мел лицо.

— Роберт, выйди в гостиную.

Пытаюсь понять по её выражению, что там стряслось, и говорю:

— Я у тебя в долгу, Калеб.

— Роберт, что-то случилось? — спрашивает она после того, как я закончил звонок. — К нам пришли полицейские.

У меня замирает сердце.

Мы входим в гостиную, и полицейские начинают представляться.

— В чём дело? — обрывая их на полуслове, спрашивает мама.

— Мисс Уэстфолл, — говорит один из них, поворачиваясь к маме, — мы думаем, что ваш сын может быть вовлечён в отношения с Эндрю МакНелисом.

Она бросает на меня вопросительный взгляд:

— Кто такой Эндрю МакНелис?

Я пристально смотрю на полицейского.

— Он — один из учителей вашего сына, мэм. Кажется, математики.

— Роберт?

— Это он вам так сказал?

— Я здесь не для того, чтобы обсуждать с тобой то, что он нам сказал или не сказал. Я просто задаю тебе вопрос. Ты, наверное, знаешь, что у нас его телефон.

Для меня это ничего не значит.

— Вы пришли меня арестовать?

— Что? — лицо мамы бледнее ещё больше, и она берёт мой локоть, готовая, если придётся, за меня биться.

— Сынок, мы пришли просто поговорить.

— Ну, мне нечего сказать.

— У него в телефоне есть твоя фотография. — Полицейский замолкает на какое-то время. — Ты отправлял ему то фото?

Не могу поверить, что Эндрю сохранил мою фотографию. После всех его разговоров об осторожности. Что ещё он сохранил? Текстовые сообщения?

Когда я не отвечаю, полицейский говорит:

— Мы можем вызвать тебя в качестве свидетеля.

Между нами встаёт мама:

— Тогда так и сделайте. Сегодня мой сын не будет отвечать на вопросы.

Полицейские переглядываются, но после короткого противостояния они всё-таки соглашаются с просьбой мамы уйти.

Когда она возвращается, я сижу на диване и нервно тру палец об палец. Мама садится напротив и ждёт. В конце концов, она сдаётся:

— Это правда, да?

Мои глаза наполняются слезами.

— Мам, он в беде. Его подставил какой-то тупица. И теперь его обвиняют в том, чего он не делал.

Мама морщит лоб.

— То есть, ты говоришь мне, что это касается не только тебя? Ох, Роберт.

Я не сплю. Ворочаюсь с боку на бок, и каждый раз Спот II вскакивает и его маленькое сердечко начинает бешено колотиться.

— Всё в порядке, малыш, — повторяю я снова и снова. У него теперь полный и круглый живот, но рёбра ещё болезненно торчат. Глажу его мягкую шерсть, и пёс снова успокаивается.

Как и говорил Люк, эту историю показали в десятичасовых новостях. Мы смотрели их вместе с мамой.

Корреспондент с места событий не упоминал имён учеников, но постоянно называл имя Эндрю, а потом показали видео, как его ведут от полицейской машины в тюрьму. В голове продолжает крутиться одна и та же картинка: Эндрю с заведенными за спину руками и полицейский, который цепко держит его за плечо. Эндрю не шёл, опустив голову, как обычный преступник, и он не задирал в высокомерном вызове подбородок.

Я был горд, и одновременно зол и расстроен, что ничегошеньки не мог для него сделать.

Мама пододвинулась ко мне на диване ближе и неуверенно обняла за плечи.

«Что известно об учениках, вовлечённых в эту историю?» — спросила женщина-ведущая в студии. «Я могу сказать только, Ханна, что это коснулось двух учеников, оба — несовершеннолетние. По словам нашего источника, оба — ученики этого учителя». — «Ого! — сказала Ханна своей соведущей. — Похоже, мистера МакНелиса ждут очень серьёзные обвинения». Её соведущая покачала головой и сказала: «Знаешь, подобные истории вызывают беспокойство. О чём только думают эти учителя? Мне кажется, что новость об обвинении ещё одного учителя в сексуальных домогательствах появляются чуть ли не каждую неделю. Вы отправляете своих детей в школу и ждёте, что они будут там в безопасности, — соведущая поворачивается к камере, — а потом вы узнаете вот такие вещи». «Я понимаю, о чём ты», — сказала Ханна.

— Они уже признали его виновным, — со злостью сказал я маме.

Когда мысль о том, что Эндрю находится в тюрьме, становится невыносимой, я вспоминаю о Стивене Ньюмене. Это он подставил Эндрю. Я уверен в этом, как и в том, что Эндрю никогда не отправил бы сексуального сообщения, даже мне. И это единственное, что имеет смысл.

Мне всё ещё трудно поверить, что кто-то может быть настолько холодным и мстительным. Разрушить жизнь невинного человека и потом этим хвастаться? Клятвенно обещаю себе, что это не сойдёт Стивену с рук.

Спот II во сне издаёт какой-то хрип, похожий на сдавленный лай. Его маленькие лапы подёргиваются, будто он бежит. Замечаю, что одна подушечка снова кровоточит и на моей простыни остаётся пятно водянистой крови.

— Тс-с, малыш, — говорю я тихо. — Всё в порядке. — Кладу ему руку на голову, и он, просыпаясь, дёргается, и начинает скулить. Когда пёс понимает, что опасности нет, слегка толкает меня влажным носом в ладонь.

Иду за салфеткой и перекисью водорода, прикладываю её к лапе и держу, пока рана не перестаёт кровоточить.

Где-то в середине ночи я наконец разрешаю себе подумать о сказанном мисс Момин.

«Ты действительно думаешь, что ты — единственный?»

 

Глава

 

44

Роберт

Эта мысль крутиться у меня в голове всю оставшуюся ночь. К утру я уже знаю, что делать.

Отправляюсь в школу пораньше, надеясь, что Калебу удалось вытянуть из Стивена хоть какое-нибудь признание. Сижу на полу, опираясь на шкафчики для саксофонов, и жду.

Все мысли сейчас об Эндрю. Спал ли он? Всё ли с ним в порядке? Не страшно ли ему? Со мной рядом на пол опускается Люк.

— Ты видел новости вчера вечером? — спрашивает он.

— Да, — поворачиваю к нему голову.

— Как ты? Держишься?

Я не успеваю ответить, потому что с другой стороны зала оркестра меня зовёт Калеб. В высоко поднятой руке он держит листок бумаги. Сердце в груди глухо ухает, и я отчаянно надеюсь, что это то, что мне нужно. Мы встаём.

— Я достал, — говорит Калеб взволнованно. — Я не думал, что он ответит, а потом сегодня утром получил вот это, и вот, смотри сам.

Люк заглядывает мне через плечо и читает:

— Теперь он у вас в руках.

— Вот говнюк, — отвечаю я мягко.

— Калеб, я люблю тебя.

Притягиваю его лицо и целую прямо в губы. Он весь светится и близок свалиться в обморок, но я уже бегу через зал.

Почти задыхаясь, влетаю в канцелярию. Краем глаза замечаю удивлённый вид администратора, не обращаю внимания на «Прости, ты куда?!» миссис Стоувол и проскальзываю в дверь к мистеру Редмону.

— У меня есть доказательства, что мистер МакНелис не отправлял те сообщения.

Мистер Редмон отрывает глаза от экрана компьютера. Захожу в его кабинет и кладу ему на стол скриншот личной переписки в Фейсбуке.

— Эндрю... Мистер МакНелис не делал этого. Стивен вот здесь признаётся, что он его подставил. Это всё объясняет. Эндрю... то есть мистер МакНелис... Его телефон пропал в пятницу утром. Я могу это доказать. На четвёртом уроке он отправил мне вот эту записку, где говорит, что пропал его телефон и чтобы я... — я замолкаю. Чёрт! Кладу записку на стол рядом с первым листом бумаги. — Стивен взял его телефон и сам отправил себе те сообщения. Потом сделал утром анонимный звонок. Он обставил всё так, чтобы вы его вызвали и потом сделал вид, что сильно напуган и поэтому никому ничего не сказал. Хотя там и не было что рассказывать. Он всё выдумал. Они должны отпустить Эндрю. Покажите им это.

Мистер Редмон опускает глаза на два листа бумаги на столе. Сначала он берёт скриншот переписки из Фейсбука, потом записку Эндрю и аккуратно складывает их вместе.

Я не понимаю. Он должен был бы обрадоваться этим доказательствам и немедленно начать действовать. Но вместо этого он спокойно сидит и смотрит на документы. Мне хочется хорошенько его тряхонуть.

— Мистер Редмон, он невиновен. Он не сделал ничего плохого. Он никогда бы не сделал ничего подобного. Он — хороший человек. Позвоните им, — прошу я. — Просто позвоните. Пожалуйста.

— Роберт, сядь, — говорит он, смотря на меня снизу вверх.

— Вызовите Стивена. Спросите его. Обыщите его дом. У вас уже есть все необходимые доказательства. Вы не можете бездействовать.

Мистер Редмон опирается локтями на стол, прижимает рот к переплетённым пальцам, а потом кладёт на них подбородок.

— Роберт, ты так пылко выступаешь в его защиту. Уверяю тебя, я передам это полиции. Но ты должен мне честно признаться, какие отношения связывают тебя и мистера МакНелиса.

— Мы — друзья, — отвечаю я слишком быстро. — И всё.

— Роберт, я не вчера родился. Полагаю, что ты в курсе, что мы уже говорили с мистером МакНелисом о времени, когда он был с тобой наедине.

Я качаю головой, отчаянно пытаясь заставить его поверить в мою ложь.

— У него в телефоне твоя фотография. И вчера на его телефон был звонок с твоего мобильного номера. Я спрошу тебя ещё раз: у тебя были отношения с мистером МакНелисом?

— Нет, — отвечаю я твёрдо.

— Роберт, — он тяжело вздыхает. — Полиция вызовет тебя в качестве свидетеля. Я так понимаю, что у них есть веские доказательства, что в субботу вечером ты был с ним.

От шока у меня пропадает дар речи. Он лжёт. Должно быть, он лжёт.

— Роберт, ты не сможешь его защитить. Он — взрослый мужчина. И он не оправдал оказанное доверие. Он злоупотребил властью своего положения, чтобы воспользоваться...

— Он ничем и никем не пользовался.

— Он использовал свою власть, чтобы...

— Я сам хотел быть с ним, — резко говорю я. — Это я не давал ему прохода.

Внезапно до меня доходит то, что я только что сказал, но ничего уже поделать нельзя. Слишком поздно.

— Никто не заставлял меня делать что-то против моей воли, — говорю я более спокойно. — Я — не ребёнок. И через несколько месяцев я заканчиваю школу и всё это станет совершенно неважным.

Меня прижимает вниз тяжестью сделанного только что признания, и я беспомощно сажусь.

— Мистер Редмон, вы должны понять, что вы не... он не... — не знаю, как до него донести.

Мистер Редмон откидывается на спинку кресла и проводит ладонью по лицу.

— Хорошо, — говорит он и поднимается. — Подожди здесь несколько минут. Ладно?

Он возвращается уже с мистером Хафом. У того в руках бланк. Он говорит, что я должен дать показания.

Глава 45

Эндрю

Когда меня выпускают, журналисты двух из четырёх местных телестанций уже караулят меня за воротами тюрьмы. Они преследуют Майю, меня и моего адвоката всю дорогу на пути к машинам, выкрикивают вопросы, но не получают ответы. Майя командует нами, локтями расчищает себе путь среди журналистов и деловым тоном велит мне пошевеливаться.

Когда мы выезжаем на улицу с односторонним движением, в глаза бросаются расположенные по сторонам рекламные объявления агентств, которые профессионально занимаются поручительством под залог. Их просто десятки на каждом квадратном метре. На мгновение задумываюсь, услугами которого из них воспользовалась Майя. Мне кажется, что я попал в кошмар и не могу проснуться. Из окна машины наблюдаю за проносящимся мимо грязным городом. Хочу домой.

— Кики с няней, — говорит Майя, включая указатель поворота при выезде на федеральную автостраду. — Она не знает.

Я воспринимаю эту информацию молча.

— Твою машину я забрала сегодня утром. До школы меня подвезла Карен, соседка.

Чувствую на себе взгляд Майи. Замечаю, что на неухоженных островках вдоль автострады зацвели ранние дикие цветы. Пытаюсь вспомнить их названия: мясно-красный клевер, мак-самосейка, индийская кисточка, василёк.

— Звонила учительница, одна из твоих друзей. Кажется, Дженнифер. Она попросила передать тебе, что позаботиться о твоих уроках.

Мои уроки. Мои ученики. Забавно. Если бы кто-нибудь мне рассказал, как закончится моя карьера учителя — снятие отпечатков пальцев, моё фото в профиль и анфас и приказ подрочить в отдельной комнате, чтобы потом сфотографировать мой эрегированный пенис, — я бы рассмеялся. Это был сплошной абсурд. Я почти отказался. Они не смогли бы меня заставить. Но мне стоило попытаться только из-за одной возможности доказать, что ту фотографию отправил не я и что пенис на том фото не мой. Офицер снял с моих запястий наручники и вручил журнал «Boys’ Life». «Boys’ Life»! До сих пор слышу его смешок за спиной.

Но я не смог.

В конечном итоге это уже не имело значения. Я не знаю как, но к тому времени, когда Майя договорилась о залоге, все обвинения, связанные со Стивеном Ньюменом, с меня сняли, зато предъявили новые: неправомерные отношения с учеником. И не важно, сколько бы я дрочил. Я всё равно не смог бы освободиться от этого обвинения.

Они достали распечатку движения средств по моей кредитной карте и выдавили из Роберта признание.

Я его не виню. Только очень сожалею, что втянул его в это дерьмо.

— Дрю, всё будет хорошо, — говорит Майя, хлопая меня по колену.

У меня другое мнение по этому поводу.

Когда мы заезжаем на подъездную дорожку, открывается входная дверь и ко мне бежит Кики. Я подхватываю её на руки и поднимаю вверх.

— Привет, малышка!

Слова застревают где-то в горле, и я зарываюсь лицом в её волосы. Дочь ничего не понимает и через секунду тоже начинает плакать.

— Давай я её заберу, — говорит Майя, протягивая руки в её направлении. Но я только сильнее прижимаю Кики к себе. Её плач заглушает мои собственные тихие всхлипывания.

Майя быстро достаёт из своей сумки несколько банкнот для няни, застывшей в неловком молчании рядом. Потом Майя берёт меня за локоть и ведёт в дом. Внутри она забирает у меня из рук Кики и успокаивает ту на кухне соком и крекерами. Я иду в свою комнату.

Позже в мою дверь стучит Майя, входит, а потом садится на кровать рядом:

— Приготовить тебе что-нибудь поесть?

Отрицательно качаю головой и закрываю глаза: мне хочется, чтобы она ушла и оставила мне в покое.

Майя пододвигается ко мне поближе, но останавливается, когда я поворачиваюсь к ней спиной. Через пару секунд она забирается на кровать с ногами и всё равно устраивается со мной рядом. Потом большими пальцами начинает массировать мне плечи.

— Милый, тебе нужно расслабиться, — бормочет она. — Всё наладится. Хочешь, я сделаю тебе ванную?

Я молчу в ответ.

— Дрю, ты теперь дома. Обещаю, что буду рядом с тобой до конца. Мы же семья. Вместе мы всё переживём. Когда-нибудь мы вспомним об этом и...

— Можно одолжить твой телефон? — мой голос звучит хрипло, будто я не разговаривал сто лет.

Её ладони замирают на какое-то мгновение, но потом продолжают массировать мне спину.

— Я уже позвонила твоим родителям. Они в курсе, что ты дома и что с тобой всё в порядке.

Я хочу сделать другое, и она это знает. Слышно по её голосу.

— Пожалуйста, Майя, — прошу я. — Дай мне твой телефон.

Она убирает ладони с моих плеч, встаёт с кровати и раздражённо фыркает:

— У тебя что совсем нет чувства самосохранения?

Я вздрагиваю от резкости и злости в её голосе.

— Ты хоть представляешь себе, как это отразилось на мне? Как отразилось на твоей дочери? Ты будешь держаться от этого парня подальше, или же я...

Я зарываюсь лицом в подушку.

— Прости, — говорит она тихо. — Но ты должен понять, что ваши отношения с Робертом Уэстфоллом закончились. И сильно повезёт, если тебе не впаяют тюремный срок. Если ты с ним ещё раз свяжешься... не делай этого хотя бы ради своей дочери. Для разнообразия, подумай ещё о ком-нибудь кроме себя. Эти отношения... они не могли длиться долго. И ты знаешь это, ведь так? Он — умный молодой человек с прекрасным будущем. Если тебя хоть немного заботит его судьба, то ты отпустишь его.

У меня такое ощущение, что в присутствии Майи я задыхаюсь. А потом я слышу, как она выходит и закрывает за собой дверь.

Роберт

— Я хочу просто поговорить с ним. Всего лишь одну минуту.

Мисс Момин выходит на крыльцо и прикрывает за собой дверь.

— Роберт, он не хочет тебя видеть. Через пару месяцев его ждёт Большое жюри45. Если там станет известно о твоём визите, то это только усложнит его дело. Не приходи больше. Я ясно выразилась?

— Вы можете ему хотя бы кое-что передать?

Она открывает за спиной дверь и ныряет в дверной проём, не сказав ни слова.

Эндрю

Майя входит через переднюю дверь, когда я возвращаюсь с Кики через заднюю. По её лицу видно, что она расстроена.

— Что случилось? — спрашиваю.

Она улыбается:

— Ничего.

Тем же вечером я открываю входную дверь и натыкаюсь на пристальный взгляд Джен.

— Дерьмово выглядишь, — говорит она.

Забираю из её рук коробку:

— Спасибо, Джен. Не обязательно было это делать.

— Учитель, который тебя замещал, рылся у тебя на столе, и никто не собирался защищать от посягательства твои вещи. Поэтому это сделала я.

— Что обо мне говорят?

— Что и ожидалось. Извращенец. Глупец. Слабак. Уёбище. Подлец. Все знали, что ты был немного другим, — говоря слово «другим», она изображает пальцами в воздухе кавычки.

— Спасибо, что помогла поднять мне настроение.

— Да, ну, Дрю, перестань. Это же не конец света.

— Думаешь?

Ставлю коробку на кухонную стойку между комнатой и кухней. Джен закрывает дверь и идёт за мной.

— Знаешь, из этой катавасии получится отличная новелла.

— Даже не вздумай!

Она смеётся.

— Не волнуйся, я изменю имена. Итак, хм... — она замолкает и на её лице появляется озорная улыбка, — какой он в постели?

Не верится, что об этом спрашивает Джен.

— Ну, же. Дай мне зацепку.

Она берёт из коробки галстук. Я всегда — всегда — хранил один галстук в ящике своего стола. На всякий случай. Джен накручивает галстук на пальцы и бросает на меня заинтересованный и озорной взгляд:

— Без брюк он такой же сексуальный, как и в них?

Какое-то время я смотрю на Джен с неверием, а потом забираю из её рук галстук.

— Ладно, — говорит она невозмутимо, — это просто сбор информации для новеллы. Давай представим, что у нас есть три разные сцены с участием геев. Мне кажется, что первая и вторая сцены и так понятны. Но вот что со сценой номер три?

Я смотрю на неё, пытаясь понять, о чём она спрашивает, а потом до меня доходит.

— Тебя интересует, был ли у нас анальный секс?

— Ну, да, — отвечает она, широко улыбаясь.

Чувствую, как на глаза наворачиваются слёзы.

— Вот, чёрт! — говорит Джен. — Хорошо-хорошо, не плачь. Вот дерьмо...

Пытаясь остановиться, прижимаю к глазам ладони, но это не помогает.

— Что здесь происходит? — заходя в комнату, спрашивает Майя.

Опускаю руки, отворачиваю голову в сторону и несколько раз мигаю. Потом представляю Дженнифер:

— Она преподаёт в соседнем классе.

— А-а, — говорит Майя холодно, а потом отправляется на кухню.

— Я провожу тебя, — говорю я Джен.

Хотя она и идёт за мной, но дверь открываю ей не сразу. Я стою и разглядываю свои босые стопы. Мне очень не хочется отпускать её сейчас: она — единственная ниточка, связывающая меня с ним.

— Я не знала, — говорит она тихо. — Прости.

Сглатываю застывший в горле ком и поднимаю на неё взгляд:

— Ты его видела?

— Да, видела.

— Как думаешь, с ним всё в порядке?

Она пожимает плечами:

— Вроде да, но вид может быть обманчивым.

Глава 46

Эндрю

Сегодня двадцать восьмое марта. Понедельник. Восемнадцатый день рождения Роберта.

Кики катает по дому в игрушечной коляске Спота и болтает с ним, как с настоящим ребёнком. Я улыбаюсь. Она останавливается рядом, чтобы я его погладил. Денег сейчас совсем в обрез, поэтому мы забрали дочь из «Деревни мисс Смит». Время с ней помогает мне коротать ставшие такими длинными дни и окончательно не сойти с ума. Меня не держат по домашним арестом, но чувствую себя именно так.

— Спот хочет пить, — говорит она серьёзным «взрослым» голосом.

— Правда? Ну, тогда нам нужно его напоить.

Подхожу к шкафу и достаю оттуда чашку-поилку. Потом притворяюсь, что наливаю в неё апельсиновый сок, взятый из холодильника.

Кики с очень серьёзным видом забирает у меня чашку и делает быстрое движение, будто поит мягкую игрушку соком.

— Папа тоже хочет пить, — говорит она, передавая мне чашку.

— Так и есть.

Я притворяюсь, что с удовольствием пью.

Кики быстро укатывает Спота дальше, а я остаюсь на месте, сжимая в руке мобильный телефон. Мой собственный телефон всё ещё находится в полиции в качестве вещдока. А телефон в моей руке — дешевый аппарат с предоплаченным номером, который купила Майя, чтобы при необходимости я смог позвонить ей или на 911. Мне не хватило смелости использовать его для другого звонка.

Никогда ещё в жизни я не чувствовал себя настолько подавленным. Даже после Кевина. Я — полное ничтожество: карьеры нет, работы тоже, нет дохода, нет возможностей, нет жизни. У меня такое ощущение, что Майя — моя мать, а я — импульсивный ребёнок, которого нужно было укротить, для моего же блага.

В тот вечер, когда приходила Джен, Майя сказала мне, что она уже связалась с риэлтором и поручила выставить дом на продажу. Майя хочет, чтобы мы переехали обратно в Оклахому и начали всё с начала. Она уже договорилась с моими родителями, что по окончании учебного года «мы сможем пожить какое-то время у них», «пока мы не найдём себе новую работу», «пока мы не найдём себе новоё жилье» и «пока мы не встанем на ноги».

Эти все «мы», «мы», «мы» сводит меня с ума. Я не хочу этого «мы» для нас с Майей. Я хочу «я». Даже в таких условиях я иногда думаю, что, может, мне просто сдаться и стать тем, кем она хочет меня видеть: мужем и любовником? Временами мне кажется, что так будет безопаснее, так я смогу спрятаться от всего плохого. Но иногда мне кажется, что я не могу дышать, находясь рядом с ней в одной комнате. Нет. Правильно это или неправильно, но я люблю этого парня и уже ничего не изменить. Я не знаю, что ждёт меня впереди, но обратной дороги нет.

Его восемнадцатый день рождения.

— Кики! Эй, малышка, хочешь сходить за мороженым?

Может быть, я и импульсивен, может быть, я позже пожалею, но сегодня — его день рождения и у него будут цветы. В цветочном отделе «H-E-B» выбираю небольшой круглый вазон, полный розовых роз, нежно-розовых гвоздик и белых маргариток с зелеными сердцевинами. Цветы, как и он, яркие и очень красивые. И пахнут счастьем. Именно счастья я хочу пожелать Роберту в его день рождения.

Ставлю вёдрышко с шоколадным мороженным на пол и беру с полки небольшую открытку. Что мне написать в ней я начал думать ещё в машине. Одалживаю ручку у продавца отдела, коротко подписываю неразборчивым почеркомоткрытку, кладу её в конверт и вставляю его в специальный держатель в цветах.

— Это будет нашим маленьким секретом, да? — говорю я Кики.

Она прикладывает пальчик к губам и говорит: «Тс-с».

— Верно. Тс-с.

Мы подходим к выходу, когда женщина в спортивных штанах и такой же закрытой на молнию до верху мастерке наклоняется к стойке за упаковщицей и упирается в меня холодным взглядом.

— Эта малышка заслуживает лучшего отца, — выдаёт она и уходит прочь.

Упаковщица, передавая мне чек, старается не смотреть мне в глаза.

Мы оставляем цветы в тени на крыльце Роберта, а потом мчимся на всей скорости домой.

Роберт

— Счастливого мне, блядь, дня рождения!

— Мне жаль, — говорит Люк. — Хочешь пойти куда-нибудь поесть? Я угощаю. Знаешь, не каждый день тебе исполняется восемнадцать.

Стучусь головой об шкафчики в зале оркестра, а потом встаю. Вижу, как к нам через зал направляется Калеб.

— Спасибо, но я пойду домой.

— Ты говорил с ним?

Я качаю головой:

— Нет. Но, может быть, мисс Момин права. Может, он и вправду не хочет меня видеть.

— Привет! — говорит Калеб, останавливаясь перед нами. — Я хотел поздравить тебя с днем рождения.

Поднимаю на него глаза:

— Спасибо, Калеб. А где остальные члены фан-клуба?

Он робко улыбается:

— Я удалил фан-страницу. Это было глупой идеей. Надеюсь, ты на нас не в обиде.

— Спасибо.

Он вертится вокруг меня. Месяц назад это вызывало бы во мне раздражение. Но сейчас, всё совсем по-другому.

— Ещё я хотел сказать тебе, ну... мы устроили Стивену Ньюмену разнос. Он очень грубо отозвался о мистере МакНелисе. Я не захотел спускать ему это с рук. Ну, то есть, если мистер МакНелис тебе так нравится, значит, на самом деле он очень хороший.

— Ага.

В свой день рождения я хочу только одного: вернуться к Споту II. Его лапы и живот зажили и теперь, когда я каждый день возвращаюсь домой, он ведёт себя так, будто я чуть ли не сам Господь Бог. Именно поэтому я выхожу из себя, когда, заезжая на подъездную дорожку, вижу на крыльце Ника. В руках у него стеклянный вазон с розовыми и белыми цветами. На этот раз настоящими. Когда я подхожу к крыльцу, он протягивает их мне. В центре букета торчит конверт.

— Я не видел тебя целую вечность, — говорит он, поднимая солнечные очки на лоб и окидывая меня взглядом.

— Мы виделись вчера во время обеда, Ник.

— Ты знаешь, о чём я. В любом случае, поздравляю тебя с днём рождения.

Прохожу мимо него, собираясь открыть запертую дверь, но он хватает меня за руку и останавливает:

— Ты порвал со мной из-за него, да? Что ж, знай, что я тебя прощаю. Он использовал тебя и не твоя вина, что ты — простофиля. Но мне в тебе именно это и нравится.

Вырываю руку и открываю дверь, а потом резко разворачиваюсь.

— Проваливай с моего крыльца, — я засовываю цветы обратно ему в руки. Ник начинает протестовать, но я говорю: «Не нужно», и он закатывает глаза.

— Зачем же так драматизировать? — спрашивает он.

Хочется рассмеяться ему в лицо. Но вместо этого поворачиваюсь к нему спиной, вхожу в дом и захлопываю за собой дверь.

Глава

 

47

Эндрю

Я собираюсь выйти из дома вечером и Майя устраивает мне допрос с пристрастием.

— Слушай, мне просто нужно в магазин за лезвиями.

— Я могла бы принести тебе их завтра утром.

— Мне не нужно завтра утром. Они нужны мне сегодня вечером.

Беру ключи со столика и засовываю их в карман.

— У тебя хоть есть наличка?

Она знает, что нет.

— Использую свою кредитку.

Она раздражённо фыркает:

— Ты же знаешь, что это плохая идея. Тебе напомнить, что мы живём в маленькой общине? И сейчас ты не пользуешься здесь особой популярностью. До тех пор, пока всё не утихнет, тебе лучше не появляться в магазине.

— Я не могу прятаться в этом доме каждый чёртов день всю свою оставшуюся жизнь. Мне нужно на воздух.

— Может, об этом нужно было думать раньше, до того, как ты спускал перед тем парнем штаны?

Я ей не верю. Выбегаю из дому и захлопываю за собой дверь.

***

В дальнем углу на парковке возле «Н-Е-В», подальше от света ярких ламп, заезжаю на свободное место. Часы на панели инструментов показывают 19:52. Глушу двигатель и выглядываю его машину.

В десять вечера, поджав хвост, возвращаюсь обратно домой.

Майя не спрашивает меня о лезвиях.

Глава 48

Эндрю

Как и предсказывал мой адвокат, Большое жюри отклонило предъявленное мне обвинение из-за возраста Роберта и его заявления под присягой о том, что наши отношения были полностью по обоюдному согласию.

Через три месяца после ареста с меня сняли все уголовные обвинения, но с учительской карьерой пришлось распрощаться: из школы меня уволили, а штат инициировал отзыв моей лицензии.

В этот раз на выходе нас ждут корреспонденты уже всех четырёх местных телестанций. На пути к нашим машинам с одной стороны меня прикрывает адвокат, с другой — Майя.

С Майей мы стараемся вести себя вечером как обычно. Мы ужинаем вместе. Я читаю Кики столько, сколько она хочет, а, когда у неё закрываются глаза, хорошенько её укрываю и, целую, желая спокойной ночи.

Майя ждёт в гостиной. Она слышит, как я вхожу, и отрывает взгляд от блокнота, который всегда при ней с момента моего выхода из тюрьмы. Страницы исписаны списками, планами и проектами. Похоже, привычка выплёскивать всё на бумагу, придаёт ей сил. Забавно, хотя... Я всегда находил в списках определенную красоту. Но в её списках чувствуется только одно: отчаяние.

— Я только что говорила со своей директрисой, — говорит Майя и слабо улыбается. — Как только мне найдут замену на остаток учебного года, я свободна. Это займёт, может, пару недель. Сложностей быть не должно. — Майя смотрит на меня, её улыбка слабеет, но она продолжает говорить ещё с большей энергичностью: — И ещё сегодня утром я говорила с риэлтером. У неё есть пара заинтересованных клиентов, но если я немного опущу цену, то оформить куплю-продажу она сможет уже к концу этой недели.

Сажусь на край дивана и складываю ладони вместе. Не понимаю, чего она от меня ждёт, поэтому просто молчу. Майя недовольно смотрит в свои записи, кажется, что она что-то упустила и теперь если вспомнит и внесёт забытое в свой список, то всё наладиться. В уголках её глаз дрожат слёзы.

— Поговори со мной, — просит она.

Звонит её телефон. Она смотрит на номер, потом сбрасывает звонок. Я смотрю на неё пристально.

— Это он?

Майя презрительно фыркает и с вызовом смотрит в ответ.

— Нет.

Протягиваю руку к её телефону, но он быстро исчезает в кармане её джинсов.

— Майя, дай мне телефон.

— Это не он, — огрызается она. — Как ты не можешь понять? Он — легкомысленный молодой парень и он не...

— Дай мне чёртов телефон!

— Нет!

Я пытаюсь забрать его самостоятельно.

— Перестань! — говорит она, уворачиваясь.

— Мне нужен телефон. Почему ты не даёшь поговорить с ним?

— Потому! — кричит она, вырываясь. Затем она достаёт из кармана телефон и бросает его мне: — Потому что он не звонил тебе.

Я ей не верю. Поднимаю телефон с ковра, куда он упал, срикошетив от дивана, и открываю папку пропущенных звонков. Звонок был с какого-то номера, который начинается с 1888. Проверяю папку всех звонков, но его номера нет.

— Пора двигаться дальше, Дрю, — говорит Майя, тихо плача. — Нам нужно...

— Ты права, Майя. Пришло время двигаться дальше. Но не вместе. Молча передаю ей телефон и беру ключи со столика.

— Куда ты собрался? — спрашивает она, смотря на меня широко распахнутыми глазами.

— Я записал Кики обратно в «Деревню мисс Смит». Они ждут её уже завтра утром. Мои мать и отец оплатили её содержание там на ближайшие два месяца. Как только я найду работу, я сразу же отправлю алименты на ребёнка.

Губы Майи дрожат и по щекам катятся слёзы.

— Дрю, не надо. Пожалуйста. Дрю, не делай этого. У нас получится.

— Майя, у нас ничего не получится. Я не хочу, чтобы у нас что-то получалось. Я хочу... я просто... — запинаюсь и усилием воли продолжаю: — Передашь мои слова Кики?

— Ты вот так бросишь меня и свою дочь? Так просто?!

Она злится, и я её не виню.

— Передай Кики, что папа её любит и что мы скоро встретимся.

Дыхание Майи сбивается. Она вытирает на лице слёзы. Небольшую сумку я оставил в коридоре. Закидываю ремень на плечо и выхожу.

Я долго обдумывал, стоит ли мне встречаться с Робертом перед отъездом или нет. Столько времени прошло. Даже не знаю, захочет ли он со мной увидеться. Да и я сам не понимаю, хочу ли я этого, потому что знаю, что после встречи с ним мне станет в тысячу раз хуже.

Подъезжаю и паркуюсь на обочине возле его дома, но остаюсь сидеть в машине. В одном окне горит свет. Я никогда у него не был, поэтому без понятия, чья это спальня. Эмоции внутри закручиваются в комок и сдавливают горло. Мне тяжело глотать. Когда Роберт не пришёл на встречу, мне было очень больно. Признаю это. А я был так уверен, что это он звонил мне. Как можно было так ошибиться?

Через белый тюль замечаю движение в комнате. Два человека. Потом тюль отодвигается и в пространство между тканью и окном проскальзывает чёрно-белый пёс.

— Привет, Спот, — говорю я тихо.

Я жду и надеюсь, что за псом пойдёт Роберт и я смогу его увидеть, но через минуту или две пёс уходит и исчезает в глубине комнаты.

Завожу машину и уезжаю.

На дорогу длиной тысячу триста шестьдесят семь километров до отчего дома у меня уходит четырнадцать часов. Я еду и ночью, останавливаясь только заправиться. Я дал себе обещание, что разрешу себе испытывать эмоции только когда доеду.

Стараюсь держать свои мысли под контролем. Выехав за пределы Хантсвилла, пытаюсь подсчитать время, которое понадобилось, чтобы разрушить жизнь человека. Около двух секунд, чтобы украсть телефон. Ещё пятнадцать, чтобы написать записку с номером телефона («Кто-нибудь идёт на концерт в субботу? Позвоните мне».) и пустить её по классу так, чтобы все видели, как я её забрал. Пять минут, чтобы сделать пару фотографий и написать несколько фальшивых текстовых сообщений. Может, полминуты, чтобы сделать анонимный звонок. Ещё пять минут, чтобы дойти от моего класса до кабинета директора и заявить, что было слишком стыдно сказать кому-нибудь о моих «заигрываниях». Одиннадцать минут. Времени меньше, чем требуется мне утром на душ.

За Далласом пытаюсь подсчитать свои долги. Студенческие займы, оплата адвокату, аренда машины, опять же алименты на ребёнка, кредитные карты. Цифра совершенно не укладывается в голове. С таким же успехом это мог бы быть и миллион долларов.

Восход солнца со стороны пассажирского сиденья я встречаю на границе штата Оклахомы. Последний час или около того раздумываю о причинах, не позволивших мне остаться: Майя, отсутствие карьеры, работы, публичное унижение. Именно это не давало мне спать по ночам много недель подряд. Но было ещё кое-что, с чем я не мог мириться.

Это был страх увидеть угасающий взгляд Роберта, когда он понял бы, что я не настолько умён, сообразителен и привлекателен, как он думал. Страх, что однажды он перестанет искать меня глазами, что я уже не буду тем, кем он восхищается и уважает. Страх стать ещё одним неудачником в обуви со стёртой подошвой и дешёвых саржевых брюках.

Может быть, для него я уже таким и был.

Заезжаю на заправочную станцию, останавливаюсь поближе к колонке и выхожу. Жарко. Похоже, нас ждёт знойное лето. Вставляю заправочный пистолет в бензобаке. К моему удивлению на другой стороне станции обнаруживаю таксофон. Отхожу от колонки и решаюсь позвонить матери и отцу и сказать, где я.

Трубку берёт мама:

— Милый, с тобой всё в порядке?

Её голос будто что-то во мне вскрывает. Открываю рот произнести «Да», но горло судорожно сжимается. С трудом сглатываю и каркающим голосом говорю:

— Мам, я тебе перезвоню.

— Дрю, ты где?

Каким-то чудом мне удаётся ей ответить, потом я наощупь кладу трубку телефона обратно на рычаг и судорожно хватаюсь за края створчатой двери, оглушённый наконец-то накатившим валом эмоций, так долго сдерживаемым внутри.

Роберт

Я не понимаю. Я никогда не пойму. Я в бешенстве, потому что мисс Момин заблокировала мой номер телефона. Но он же мог бы найти возможность и связаться со мной. А потом, когда вчера вечером я заехал к ним, она сказала, что он уехал. У неё были покрасневшие глаза. Уверен, она плакала.

— Роберт, прошу, оставь его в покое, — сказала она. — Если бы он захотел, то увиделся бы с тобой. Ты даже не представляешь, как вся эта ситуация повлияла на него.

— Куда он уехал?

— До тебя что не доходит? — спросила она. — Ты же фактически его уничтожил. Он потерял свою профессию, он потерял свою репутацию. И теперь, когда он свободен, ты думаешь, что так просто можешь вернуть ваши старые отношения? Этого не будет.

Я не хотел ей верить, но у него не было причин не видеться со мной прошлым вечером. Он мог бы, но ничего не сделал. Я понимал, что мы не могли общаться, потому что он ждал слушание своего дела в суде, но сейчас-то всё закончилось. А теперь он уехал и даже не попрощался.

— Привет, чувак! — на стул рядом усаживается Люк, пока я на автомате делаю разминочные упражнения. Он открывает футляр и собирает свой кларнет. — Я видел вчера новости.

— Угу.

Останавливаюсь и регулирую мундштук.

— И что дальше?

— Ничего. Он уехал прошлым вечером.

— Он вернётся?

Я смотрю на него и внутри всё жжёт от зависти. Я помню, как Куртис добивался Люка. Я и правда думал, что Эндрю тоже будет вот так же за меня бороться. Я считал наши отношения серьёзными, настоящими.

Мыслями возвращаюсь в дни до его ареста: как мы проводили вместе время, о чём говорили. Я чувствовал себя ему ровней. А сейчас я — просто ученик, который однажды влюбился в учителя.

— Нет. Не вернётся.

Глава

 

49

Эндрю

Я потерял счёт дням. Время дома превратилось в какое-то расплывчатое пятно, состоящее из сна, жалости к себе, ещё сна, рисовых хлопьев, которые я не ем, и горячего шоколада, который я не пью, излишне оживлённой болтовни мамы и молчания отца. Джинсы, если я утруждаюсь их надеть, на мне уже болтаются. Но мне всё равно.

За моей дверью слышен тихий спор мамы с отцом. Через жалюзи просачивается яркий солнечный свет. Ощущая огромную слабость и сильную головную боль, тянусь к часам возле кровати и нажимаю кнопку, чтобы высветить время на дисплее. 15:00.

Сейчас меня сейчас снова будут тормошить. Это уже не в первый раз.

Открывается дверь, и я натягиваю одеяло на голову. Но его сразу же сдёргивают обратно.

— Дрю, — рявкает мой отец. — Хватит! Вставай. Одевайся. Мы идём гулять.

Я не хочу гулять. Я не хочу говорить. Я ничего не хочу.

Мама делает вид, что драит на кухне раковину, а отец молча пристёгивает к ошейнику Шепа поводок и протягивает его мне.

— К моменту вашего возвращения у меня уже будет готов ужин, — говорит мама, открывая передо мной заднюю дверь.

Шеп мчится вперёд и тащит меня за собой. Отец идёт, засунув руки в карманы. Шеп останавливается пометить бордюрный камень. Ко мне поворачивается отец:

— Тебе нужно побриться и постричься.

Он ждёт от меня ответа, но я молчу.

Он глубоко вздыхает, потом отступает со словами «Ну, хорошо». Шеп отправляется дальше и тащит меня следом, но отец забирает у меня поводок, и я заливаюсь слезами. Я не плакал с момента, когда родители забрали меня с той заправочной станции, около двух недель назад. Опускаю голову и обнимаю себя за плечи. Мне не хочется этого делать, но сдерживаться больше нет сил.

— Боже правый, Дрю! — он обнимает меня за шею, и мы идём дальше. — Сын, ты облажался. Тут не поспоришь. Но это не делает тебя неудачником. Пора стать мужчиной. Хватит терзать себя. Тебе уже пора стань хозяином своей жизни. Я знаю, что ты думаешь иначе. Но у тебя есть возможности, и у тебя есть Кики. Подумай об этом. Этой чудесной малышке нужен отец.

И вдруг я понимаю, что он нужен не только ей одной. Мне он тоже нужен. Останавливаюсь, чуть ли не падаю на отца и позволяю ему себя поддерживать, пока доношу до него свои мысли. Когда мои всхлипывания затихают, он садится на обочину и тянет меня за собой. В мою ладонь мокрым носом втыкается Шеп.

— Сын, две недели с тобой нянчилась мама. Я молчал. Но пора с этим кончать. Ты и я. Мы пройдём через всё вместе. Тебе нужно найти работу и тебе нужен план. Ты — умный молодой человек. Ты можешь делать всё, что захочешь.

— Кроме преподавания, — говорю я и мой голос ломается.

— Тогда ты применишь свои таланты в другой области. Дрю, я не смогу сделать всё вместо тебя, но поддержу в любом твоём решении.

Я шмыгаю носом и утираю рукавом слёзы.

— Можно кое о чём спросить?

— Ты можешь спрашивать о чём угодно.

— Я тебя разочаровал? —мигаю несколько раз, а потом поворачиваю к нему голову.

— Ох, Дрю, — он вытягивает ноги. — Сынок, я знаю тебя уже много лет. Сначала да, я был немного удивлён, даже потрясён. Этот Роберт был твоим учеником и такие отношения — табу. Но ты всегда был исключительно благороден. Иногда даже слишком.

Он улыбается и чешет голову Шепу, и я знаю, что сейчас он думает о моей женитьбе на Майе.

— Поэтому, — продолжает он, — мне пришлось поверить, что этот парень был для тебя крайне особенным, — он замолкает и останавливает на мне взгляд. — Я только не знаю, кем ты был для него и действительно ли он стоил такой высокой цены.

Глаза снова щипает от слёз.

— Слушай, сынок, возле терминала самообслуживания в торговом центре есть вакансия. Достойная работа с возможностью продвижения. Я не собираюсь создавать для тебя особые условия, но эта работа тебе определённо под силу, да и для нового старта она хорошо подходит.

Продавать мобильные телефоны? Получив такое образование?

Отец, кажется, понимает, почему я молчу. Он хлопает меня по спине.

— Ты можешь остаться у нас на какое-то время, разобраться с алиментами, оплатить счета адвоката. И когда решишь, что делать со своей жизнью, можешь двигаться дальше.

Роберт

Я отвожу взгляд. Этот день должен был быть лучшим в моей жизни. Но всё наоборот, и у меня нет сил притворяться.

Мама опускает камеру и вздыхает:

— Милый, тебе просто нужно время.

Вот этого добра у меня сейчас навалом.

— Дай мне камеру, — говорю я, меняя тему, ипротягиваю руку.

Она смотрит на меня с интересом.

— Зачем?

— Хочу тебя сфотографировать.

— Это не мой выпускной. Зачем меня фотографировать?

— Просто так.

Она передаёт мне камеру с заинтересованной улыбкой, а потом начинает позировать. Делаю снимок, потом ещё несколько, чтобы у неё остались фотографии.

— Хватит, — говорит она смеясь. — Этот день всё же важен для тебя.

— Ага. Местный колледж, жди, я уже иду. Ну, мир, теперь держись!

Мама берёт со стола конверт и протягивает его мне.

— Что это? Открываю конверт. Внутри большой, очень большой чек, подписанный тётей Уитни. Я смотрю на маму.

— У меня с Уитни состоялся один нелицеприятный разговор. Она была очень расстроена, что ты отказался идти в университет Луизианы. Но согласно завещанию твоего деда в случае твоего отказа поступать туда и учиться медицине, отложенные им деньги должны быть разделены поровну между всеми внуками. Этой суммы, конечно, не хватит продержаться четыре года и оплатить учёбу в ветеринарной школе, но она — хороший старт. Эти деньги как ссуда, пока будут открыты фонды. Таким образом она хочет заключить мир, — мама широко улыбается. — И ты, молодой человек, отправляешься в Техасский университет A&M.

— Я не иду в A&M. Я не вошёл в первые десять процентов.

— Я знаю, — говорит мама, касаясь моей щеки. Последнее время она часто так делает, или обнимает меня, или успокаивающе кладёт мне на плечи руку. — Но эти деньги означают, что тебе не нужно будет работать и зависеть от огромных кредитов. Так ты сможешь уделять всё внимание учёбе и поступить в следующем году.

На принятие решения мне хватает доли секунды.

— Я не хочу, — кладу чек обратно в конверт и протягиваю его маме. — Ма, я хочу всё сделать сам. И мне не нужны деньги деда. Ты можешь использовать их на оплату дома.

— Эти деньги не мои.

— Тогда я сам оплачу все расходы за дом. Хватит с тебя трудностей.

— Роберт...

Я отрицательно качаю головой и, видя, что она не берёт конверт, кладу его на стол.

На торжественном выпускном вечере представитель штата произносит речь, но я не слушаю. Внимательно осматриваюсь. Конечно же, я не жду, что он будет здесь, но и подавить вспыхивающие в моей груди искорки надежды не могу. ВижуКуртиса, сидящего рядом с мамой и отцом Люка. Только их лица мне знакомы. Нервно тереблю края своей мантии.

Весь мой ряд встаёт. Я тоже встаю. Мы направляемся к ступеням, ведущим на сцену. Один за другим одноклассники поднимаются на подиум.

— Блейн Уолкер.

Со своего места мне машет мама. Я слабо ей улыбаюсь.

— Джонатан Уэст.

Поднимаюсь по ступеням выше и снова оглядываюсь на семьи и друзей, которые пришли отпраздновать этот день. Где ты?

— Роберт Уэстфолл.

Представляю, что в зале наступает неестественная тишина, когда мистер Редмонтресёт мне руку, говоря: «Я очень горжусь тобой, Роберт», и потом слышно «Поздравляем, сынок!» школьного инспектора.

А потом я спускаюсь со сцены с левой стороны.

Похоже, сегодня все настроены обниматься. Все, кроме меня, конечно. Многих моих друзей мама никогда не видела, поэтому по ходу я их знакомлю. Даже Ник останавливает меня на парковке по пути к моей машине, чтобы небрежно обнять.

— Ты точно не хочешь высадить меня возле дома и отправиться праздновать со своими друзьями? — спрашивает мама, когда я открываю перед ней дверь машины.

— Роберт!

Я вскидываю голову и сердце в груди начинает колотиться. Между машинами, выстроившимися перед выездом, таща за собой Куртиса, петляет Люк. Когда он равняется с бампером моей машины, то выпускает ладонь Куртиса и, широко разведя руки в стороны, обнимает меня, раскачиваясь и похлопывая меня по спине.

— Мои поздравления, чувак, — говорит он.

— Да, и тебе мои поздравления, — говорю я, когда он меня отпускает. — Привет, Куртис.

Куртис смотрит на меня уже таким привычным взглядом, в котором читается подозрительность вперемешку с предупреждением, но потом он всё же протягивает мне руку. Чёрт, какой же он собственник. Но я знаю, что Люк вьёт из Куртиса верёвки.

— В Галвстон мы отправимся только через пару часов, — говорит Люк. — Так что у тебя ещё есть время передумать.

Отворачиваюсь от Куртиса и смотрю на Люка.

— Я думал, что он приедет.

Глава 50

Роберт

Начало августа. Лето было длинным, жарким и очень сухим. От засухи погибли тысячи деревьев, своими порыжевшими листьями и иголками создавая резкий контракт более удачливым соседям, которым благодаря длинным корням удалось выстоять в аномальной жаре. Чувствую себя одним из тех умирающих деревьев.

Звенит колокольчик и в дверь входит женщина, держа на руках завёрнутую в полотенце кошку. Проверяю записи в журнале. Джинджер. Почечная недостаточность. Два дня назад у неё брали анализ крови. Доктор Никельс лично сделал звонок вчера утром.

— Бедняжка, — говорит Мисти, обходя стойку и забирая из рук хозяйки свёрток. — Похоже, тебе совсем плохо.

Владелица кошки, мисс Сэмпсон, поправляет съехавшую с плеча сумку.

— Вчера вечером её снова тошнило, хотя она ничего не ела уже два дня, — говорит она озабочено.

Мисти мягко гладит голову кошки, пока я ищу карточку животного.

— Давай-ка, девочка, взвесимся.

Она берёт у меня папку и проводит хозяйку кошки дальше по коридору.

Я заканчиваю паковать средство от блох и клещей для похожей на игрушку чихуахуа, потом распечатываю рецепт и передаю его вместе с пакетом молодой женщине за стойкой. И снова на двери звенит колокольчик. Этим субботним утром делневпроворот. Обычно мы закрываемся в полдень, но, похоже, сегодня снова будет длинный рабочий день. Но всё нормально. Мне здесь нравится. Я чувствую себя здесь на своём месте и ещё — это способ занять голову до начала занятий через пару недель.

Улыбаюсь женщине, которая берёт на руки до смешного крошечную собачку с малюсеньким бантиком, прикрепленным к коротким волоскам на верхушке миниатюрной мордочки. Женщина кидает мне через плечо «спасибо». Собираюсь поздороваться с новым пациентом, но приветствие застревает у меня в горле.

На пороге стоит он, одетый в свою футболку с надписью «Математик-ботан», — в той самой, что была на нём, когда мы ходили на танцы, — в клетчатых шортах и вьетнамках. В одной руке он держит ладонь Кики. Другой рукой он прижимает к себе пузатенького пятнистого щенка. Эндрю выглядит похудевшим. Но всё таким же красивым. Он улыбается. Я быстро отвожу взгляд, несколько раз, чтобы успокоиться, моргаю, а потом поворачиваюсь к нему:

— Давно не виделись.

Он кивает.

— Я без договорённости, — говорит он.

Верно. Тянусь через стойку и беру у него щенка.

— Новая собачка? — спрашиваю я Кики, почёсывая пятнистый животик щенка. Тот извивается у меня в руках. — Дай-ка угадаю его имя. Хм, Спот?

Она морщиться:

— Нет.

— Щеночек! — говорит Мисти, выходя из-за стойки и забирая у меня пса. — Это твой щенок? — спрашивает она Кики.

— Его зовут Лобелт, — отвечает та с гордостью.

Я смотрю на Эндрю. Он пожимает плечами:

— Она назвала его в честь пони.

— Его тоже зовут Роберт, — говорит, указывая на меня, Мисти. — У вас назначено? — спрашивает она Эндрю.

Мы одновременно говорим «Нет».

— Так-с, посмотрим, — говорит она, просматривая журнал записей. — Это первичный осмотр щенка?

— Да, — отвечает Эндрю.

— Если вы согласны подождать, то, возможно, доктор Никельс сможет вас принять.

— Отлично, — отвечает Эндрю, забирает из её рук папку-планшет с бланками и щенка, затем бросает на меня ещё один нечитаемый взгляд и садится вместе с другими владельцами животных в комнате ожидания.

Я дальше занимаюсь своим делом, украдкой бросая на него взгляды. Я надеялся встретиться с ним однажды, но никогда не думал, что это будет настолько неловко. Закончив заполнять бумаги, Эндрю оставляет Кики сидеть на кресле, а сам приносит мне папку. Я беру её, не поднимая глаз. Он задерживается у стойки.

— Ты приехал сюда на выходные? — спрашиваю его, забирая бумаги и прикрепляя их к карточке.

— Нет. Я переехал обратно.

Сердце подскакивает к горлу. Я сгладываю и усилием воли заставляю бедное сердце вернуться на место, а потом поднимаю глаза.

— Ого. Думаю, ты не ожидал меня сегодня встретить.

— Роберт...

Поворачиваюсь к нему спиной. Я копирую документы, которые не нужно копировать, и расставляю на полках лекарства, которые не нужно расставлять. Я почти не дышу до момента, когда Эндрю наконец-то отходит от стойки и возвращается на своё место. Я больше на него не смотрю.

Он не пытался связаться со мной. Ни разу. И как давно он вернулся? А теперь он вот так просто появляется с новым щенком. Наверняка, он тоже не ожидал встретить меня здесь, как и я его.

К моменту, когда Мисти проводит их в кабинет, комната ожидания пустеет. У стойки — только мужчина, который держит за поводок лабрадора со стафилококковой инфекцией. Проходя мимо, Эндрю колеблется, но я занят осмотром лабрадора и избавляю нас обоих от неловкости ситуации. К моменту, когда через двадцать минут Эндрю возвращается обратно, я уже скрываюсь в пустой процедурной, сметая в кучу собачью шерсть.

Эндрю

Он злиться. И я его не виню. Но в его взгляде я замечаю ещё кое-что, что вызывает у меня по коже табун мурашек и лёгкое головокружение.

Передаю Кики и Лобелта Майе. Майя, видя у меня в руках пса, надувает губы.

— Это только на пару часов, — говорю я ей быстро, пока она не успела сказать «нет». — Он может побыть и со мной. Но мне нужно оставить его у тебя совсем ненадолго. Обещаю. Только на пару часов.

Майя с большой неохотой забирает у меня пса. Я лыблюсь, как сумасшедший, но ничего не могу с этим поделать.

— Ты видел его? — спрашивает она.

Я киваю.

Её глаза туманятся, но она улыбается. Чмокаю её быстро в щёку, затем подхватываю и кружу Кики, а потом ставлю дочь на землю.

— Мне пора!

По пути в «H-E-B» делаю музыку в машине громче. Мне плевать, что меня увидят. Надеюсь, что меня видят. Надеюсь, что меня видят все. Потом отправляюсь к клинике и жду. В тени сейчас жарко, 37 градусов, но я готов ждать, если нужно, весь день.

Наконец он выходит из клиники в два часа дня. На Роберте всё ещё надет зеленый медицинский костюм. Его взгляд опущен вниз, поэтому прикрепленный к лобовому стеклу белый планшет он замечает, только когда чуть ли не утыкается в него носом. Со своего поста на углу клиники наблюдаю, как он берёт планшет в руки и читает единственное написанное там слово: глазурь. Роберт зажмуривается и закрывает обратной стороной ладони рот.

— Я скучал по тебе, — говорю я, выходя из укрытия.

Роберт открывает глаза и фиксирует взгляд на планшете.

— Ты опоздал, — говорит он хриплым голосом.

— Я знаю, — говорю я тихо. — Пришлось разобраться с тем небольшим уголовным делом и... Я только надеюсь, что не сильно опоздал.

Он смотрит на планшет долгим взглядом, потом вытирает надпись краем рубашки.

— Где щенок, которого ты умыкнул из приюта?

Умыкнул?

— Я оставил его с Майей. Она не очень в восторге.

— Значит, ты вернулся, — говорит он безразлично и качает головой.

— Вообще-то, нет.

Но мне кажется, что Роберт меня не слышит. Он поднимает на меня взгляд и на его лице отражается боль.

— Ты даже не собирался мне звонить. И если бы сегодня ты случайно со мной не столкнулся...

— Роберт, это была не случайность.

Боль на его лице сменяется замешательством.

— Я вернулся только сегодня утром. Я ехал всю ночь. И первым местом, где я остановился, был твой дом. Твоя мама,кстати, очень милая и, кажется, я ей понравился, — Роберт не реагирует на мою маленькую шутку. — Она сказала, что я с тобой разминулся, а потом рассказала, где ты работаешь. Я забрал Кики, и мы отправились в приют и нашли пса... Возможно, когда-нибудь я пожалею об этом, — я весело смеюсь. — Ну, а остальное ты уже знаешь.

— Нет, не знаю.

Снова вспышка гнева. Он поднимает глаза к небу и несколько раз моргает. Потом шмыгает носом:

— Ты никогда не пытался со мной увидеться. Ты никогда...

— Я пытался! Но когда ты не приехал на парковку тем вечером, я...

— Каким вечером?

— Твой день рождения. Записка. Цветы. Помнишь?

Еще большее замешательство.

— Ты не присылал мне никаких... подожди.

Я вижу, как он начинает вспоминать.

— Вот дерьмо! Так те цветы были от тебя?

— Я хотел...

— Я думал, что они были от Ника и отдал их ему.

Выдыхаю и закрываю глаза на секунду, а потом начинаю смеяться. У меня щекочет в носу, и я начинаю смеяться ещё сильнее. Вот дерьмо! Как точно подмечено.

— Что было в записке?

Смотрю на него, но не могу перестать лыбиться.

— Ты отдал мои цветы? — я медленно иду в его направлении. — Ты думаешь, что есть смысл повторять написанное там сейчас? — Чёрт, смысл есть! — Я так отчаянно хотел тебя увидеть. Я ждал на парковке «H-E-B» несколько часов. Но ты не пришёл. — Я пожимаю плечами.

— Я не знал. Я пытался тебе позвонить, но она заблокировала мой номер.

Чувствую в груди горячую белую вспышку. Майя. Всё это время. И ничего мне не сказала. На самом деле она изо всех сил старалась убедить меня, что распрощаться со своей карьерой мне пришлось из-за какого-то ветренного ученика старшей школы. Она позволила мне несколько месяцев подыхать от тоски в Оклахоме, пока я просто не выдержал этой муки. В конечном итоге желание увидеть всё своими глазами победило мою гордость. Я не позволял себе на что-либо надеяться, и тем более, я не ожидал увидеть на лице Робертаболь. Приходится признать, что с моего позволения Майя отлично мной манипулировала.

— Я реально облажался, малыш, — говорю я, подходя к нему. — И мне нечего тебе предложить.

Теперь он на меня смотрит. Правда, смотрит. Его дыхание сбивается, и он моргает несколько раз, чтобы убрать из глаз слёзы.

— У тебя есть цветы.

Я почти забыл о них. Смотрю на цветы в своей руке. Декоративная упаковка стала влажной от моего пота.

— Разве не их должен приносить парень, который добивается своего возлюбленного? — я снова смотрю ему в глаза.

— Да, что-то такое слышал.

— Мне нужно было приехать.

— Да, нужно было.

Я киваю. Роберт даст мне шанс. Он просто должен.

— И что теперь? Твоя бывшая ненавидит меня. Сомневаюсь, что в обозримом будущем стоит ждать от неё приглашения на ужин.

До меня доходит, что он ещё не знает.

— Роберт, я не живу с Майей. Я получил работу в компании мобильной связи. Несколько недель назад они согласились перевести меня сюда. У меня есть квартира, но без мебели. Я даже ещё не успел забрать ключи.

Он пристально и, как мне кажется, настороженно смотрит, как я подхожу ближе и пытается переварить всё только что мной сказанное. Я опускаюсь на одно колено и протягиваю ему цветы. Раскалённый асфальт обжигает голую кожу, и я быстро поднимаюсь на ноги, потирая покрасневшее место:

— Чёрт, как горячо.

Он улыбается. Вот теперь я знаю, что всё будет хорошо.

— Я не собираюсь танцевать на каком-то там диване, — говорит он.

— Я организую настоящую кровать. А ты поможешь мне её выбрать. Мы поставим её прямо в центре гостиной. Я даже позволю тебе смотреть «Тош.0» без брюк, если хочешь.

— Хм, — слышно в ответ, но улыбка на его лице становится шире. Роберт берёт у меня цветы и внимательно их разглядывает.

— Я люблю тебя, Роберт Уэстфолл. Я полюбил тебя, — в это время он бросается и обнимает меня, я делаю несколько неуверенных шагов назад, а потом прижимаю его к себе, — ещё когда ты прислал мне ту глупую шутку про эксгибициониста, — заканчиваю я.

Это ложь. Думаю, я влюбился в него ещё задолго до этого.

Несмотря на сильную жару, мы прижимаемся так сильно, будто запитываемся друг от друга. И я думаю, что всё именно так и есть.

— Нам с тобой об очень многом нужно поговорить, — говорю я ему на ухо. — И ещё я умираю от голода. Приглашаю тебя на поздний обед. Тут за углом есть небольшая закусочная.

Он смеётся:

— У меня такое чувство, что в будущем меня ждут только сэндвичи из фастфуда.

Он так хорошо меня знает.

— Нас могут увидеть вместе, — добавляет он.

Надеюсь, что так и будет.

Я очень сильно, надеюсь на это.

Notes

[

←1

]

Хорхе —испанский эквивалент имени Джордж, ещё так называют парней, которые по виду очень похожи на мексиканцев из-за тёмного цвета кожи. Кроме того, первый слог слова «Хор» созвучен с английским «шлюха», второй слог «хе» — со словом «сено», то есть звучит как «шлюха для сеновала».

[

←2

]

Мэри Кей Летурно, 34-летняя преподавательница средней школы, которая вступила в сексуальную связь со своим учеником, младшим ее почти на 22 года, и отсидела за это в тюрьме 7 лет. Подробнее см. в Интернете.

[

←3

]

Американцы называют такой день «Днем джинсов».

[

←4

]

Марта Стюарт — американская бизнесвумен, телеведущая и писательница, получившая известность и состояние благодаря своим советам по домоводству.

[

←5

]

Красноносый северный олень, сказочный персонаж и неизменный спутник Санта-Клауса.

[

←6

]

Американская сеть продажи детских игрушек, название которой переводится как «Создай своего медвежонка».

[

←7

]

Ганнибал Лектер — вымышленный литературный и киноперсонаж. Он — очень образованный, культурно и интеллектуально развитый психиатр и хирург, одновременно чудовищный серийный убийца, практикующий на своих жертвах каннибализм.

[

←8

]

HotTopic — сеть американских магазинов, специализирующаяся на продаже модной молодёжной одежды и аксессуаров.

[

←9

]

GreatAmericanCookies —американская сеть точек продажи печенья, коржиков и прочей выпечки.

[

←10

]

Chico’s — американская сеть магазинов женской одежды и аксессуаров.

[

←11

]

Триптофан —аминокислота, которая входит в состав пищевых белков.

[

←12

]

Горячая свёрнутая маисовая лепёшка с начинкой из рубленого мяса, сыра, лука и бобов и острой подливой.

[

←13

]

Здесь камера, где поддерживается нулевая температура.

[

←14

]

Торговый знак, под которым выпускается арахисовое масло.

[

←15

]

Термин в естественных науках, обозначающий свойство некоторых хаотичных систем: незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые последствия, в том числе и совершенно в другом месте.

[

←16

]

На английском сленге «единорог» означает «девушку мечты», «радуга» — очень много алкоголя или смесь наркотиков в полосатой капсуле, «фиолетовый цветок» — доверие и любовь на многие года.

[

←17

]

«Монти Пайтон» — комик-группа из Великобритании, состоявшая из шести человек. Благодаря своему новаторскому, абсурдистскому юмору участники «Монти Пайтон» находятся в числе самых влиятельных комиков всех времён.

[

←18

]

Сухой завтрак в форме колечек, изготавливаемый из овсяной муки.

[

←19

]

Даги — танцевальный элемент хип-хопа.

[

←20

]

Названиемаркимороженного.

[

←21

]

Речь идёт о персонаже Барни Стинсоне из американского ситкома «Как я встретил вашу маму». У Барни есть правило: ни при каких обстоятельствах не расставаться с костюмом. Даже в кровати. Поэтому в одном из эпизодов Барни появляется в шёлковом пижамо-костюме с чёрным галстуком.

[

←22

]

Алгебра 2 — это третья часть курса математики в старшей школе, на котором изучаются линейные уравнения, неравенства, матрицы, квадратные уравнения и т. п.

[

←23

]

Массачусетскийтехнологическийинститут.

[

←24

]

Термин из современной психологии, который означает ролевое несоответствие.

[

←25

]

Средство для симптоматического лечения диареи.

[

←26

]

«Мотрин» снимаетболь.

[

←27

]

Жаропонижающеесредство, снимаетболь.

[

←28

]

Срредство, которое снимает болевой синдром

[

←29

]

Игрушка, персонаж из мультфильма «История игрушек».

[

←30

]

На англ. сленге так называют сперму, растёкшуюся по половым органам или другим частям тела.

[

←31

]

SAT —академический тест, в котором оценивается подготовленность студентов к учебе в колледже.

[

←32

]

Здесь переделанная цитата из Библии, Книги бытия «Адам познал Еву, жену свою».

[

←33

]

Шрифт Брайля используются в книгах для слепых.

[

←34

]

Остроеблюдомексиканскойкухни.

[

←35

]

Песня Adele«Rolling in the Deep».

[

←36

]

Популярнаяпесня 1973 года.

[

←37

]

На американском сленге «Хэппи Мил» означает глубокий минет, когда берут в рот не только пенис, но и яички, а также мастурбацию другого партнера под столом в ресторане «МакДональдз».

[

←38

]

Камптодактилия — врождённое согнутое положение пальца, чаще всего мизинца.

[

←39

]

Слова из песни Леди Гаги «BadRomance».

[

←40

]

Медколледж при Техасском университете A&M.

[

←41

]

В американских школах опоздавшие ученики должны обратиться к администрации школы и получить допуск на посещение уроков. Такие допуски учитываются в 100-бальной системе оценки успеваемости. Если общий балл ученика ниже проходных 70, то он не может посещать дополнительные кружки или секции, в том числе не может тренироваться или участвовать в соревнованиях.

[

←42

]

Обычно при обновлении контракта на мобильную связь провайдер меняет мобильный телефон абонента на новый бесплатно.

[

←43

]

«Натянула красотка джинсы AppleBottom, джинсы...». Слова из песни FloRida «Low».

[

←44

]

Специальное движение ногами в хип-хопе.

[

←45

]

В США Большое жюри решает вопрос о предании обвиняемого суду.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg