«Зонтик царевны Несмеяны»

Зонтик царевны Несмеяны (fb2) - Зонтик царевны Несмеяны 1103K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Настова

Елена Настова Зонтик царевны Несмеяны

© Настова Е., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Глава 1

О том, что Ника Голубева победила в журналистском конкурсе, я узнала от Иры Усовой. Закончились новогодние праздники, за окном густо валил снег, и, глядя на этот снег, я слушала, как Ириша с её ангельским лицом и синющими глазами Мальвины сыплет матом в телефонную трубку.

– Как это может быть, скажи мне? – почти кричала Ириша. – Она же ничтожество! Итоги подводят по результатам работы за год, ты понимаешь, за целый год! Она же ничегошеньки не может, как она стала лучшей?! «Открытие года»!

– Не представляю, – сказала я напоследок. – Совершенно не представляю…

Конечно, я тоже была в недоумении. Главным образом потому, что в течение года я несколько раз видела Голубеву, и она ни словом не обмолвилась о своих журналистских опытах. Все мы знали тщеславие Ники, как она могла промолчать о публикациях в газете?

После разговора с Ирой я позвонила Нике.

– Вот, узнала, что ты победила в конкурсе журналистов… Поздравляю.

– Спасибо. – В её голосе слышалось напряжение.

– Удивлена. Ты ничего не говорила о новой работе.

– Разве? – совершенно искренне удивилась она. – По-моему, я тебе все уши об этом прожужжала!

Я положила трубку. Ника – это Ника. Что тут ещё сказать?

Ника Голубева выросла в неблагополучной семье. Её родители развелись, когда ей исполнилось четыре года. Мать Ники любила погулять, это и стало причиной разрыва отношений. После развода отец Ники уехал из города. Она осталась жить в той же квартире на длинной серой улице, в квартале, застроенном бараками, с матерью и её мужчиной. Строго говоря, мужчины периодически менялись, но все они крепко закладывали за воротник, и потому слились для Ники в одного.

Сначала Никина мать работала проектировщиком в крупной организации, но после развода уволилась и нанялась уборщицей в продуктовый магазин. Эта работа её устраивала. Не деньгами, но перезрелыми бананами, мятыми боками огурцов-помидоров, просроченными консервами, кусками колбасных батонов с истёкшим сроком годности, в общем, как говорят товароведы, «неликвидными остатками». Из всего этого выходила дешёвая закуска.

Нике в такой обстановке жилось несладко. Хотя мать её не обижала и даже как будто побаивалась, чем старше Ника становилась, тем больше её угнетало ощущение заброшенности и неустроенности, та грязная, неприятная аура, которая неизбежно витает над членами семьи алкоголика. Возможно, именно тогда в атмосфере дома, пропитанного винными парами, в окружении случайных людей и таких же случайных, отживших свой век предметов, и зародилась Никина страсть к пафосу и внешним эффектам.

После школы она поступила в институт, где у неё появилось много недоброжелателей и две приятельницы – Наташа Ларионова и я. Точнее, приятельницей Ники была только Наташа, чей материнский инстинкт изливался на всех, в ком она угадывала несчастье. Она и познакомила меня с Никой, которая была для меня безнадёжно чужой, но Наташа сказала: «Посмотри на неё, она же комплекс ходячий!» Эти слова меня тронули, а может, мне не хотелось плохо выглядеть в Наташиных глазах. Как бы то ни было, я стала общаться с Голубевой, со временем даже привязалась к ней, несмотря на то что Ириша Усова, которая знала Нику по студенческому театру, называла её «дура дурой», и даже на то, что моё мнение о Нике ничуть не изменилось.

С первого по третий курс Ника училась на художественном факультете, а по вечерам ходила в театры. В конце третьего курса устроилась в школу учителем рисования и продолжала готовить себя к будущей профессии – она хотела стать театральным художником.

Но после университета в театр Нику не взяли. Тогда она пошла работать в редакцию газеты оформителем с намерением рано или поздно попасть в театр. И никогда не упоминала, что хотела бы заниматься журналистикой. Ни разу. Позже Ника говорила, что так сложились обстоятельства, она стала писать, и вот, у неё получилось… Всё это вполне могло быть правдой, но – стать первой из почти сотни профессионалов?..

Нет, я не понимала, как такое могло быть.

После конкурса Ника стала называть себя журналистом; о работе в театре она больше не заговаривала. Она ходила по людным местам, обрастала знакомствами и как-то быстро вышла замуж за мужчину старше себя лет на десять – известного ведущего местной телекомпании.

К тому времени Никина мать переехала в другой город. Они продали квартиру, и на свою часть денег Ника купила отличную двушку в хорошем районе, в новом красивом доме. Добрая Наташа радовалась, что наконец-то у Голубевой всё налаживается, Ириша Усова негодовала и злилась, а я была так занята кандидатской, что смотрела вполглаза и слушала вполуха. И только позже мне стало известно, что замужество было проектом, обещавшим большие перемены: Ника рассчитывала, что, став женой популярного человека, будет на виду; собиралась делать авторскую передачу с участием мужа, где она стала бы ведущей…

Были у её планов перспективы или нет, неизвестно. Вскоре после свадьбы муж Ники – Николай Угольков – попал в аварию и сильно повредил лицо. В эфир Уголькова пускать перестали, он рассорился с руководством и уволился из телекомпании.

После крушения золотых надежд Ника стала избегать старых знакомых. Наташа Ларионова, жалея Нику, пыталась приглашать их с мужем на домашние вечеринки. Ника не шла. Я, по примеру Наташи, тоже звонила Нике (в редакции у неё появился отдельный кабинет с именной табличкой на двери и прямым телефоном. Её перевели на должность ответственного секретаря, заведующей отделом культуры), но наши разговоры стали натянутыми, и постепенно телефонное общение сошло на нет.

Мы долго не виделись. До меня доходили слухи, один другого нелепее. Говорили, например, что Угольков работает охранником в баре, что у него там «не клеится», и Нике стоит труда сохранять для мужа место.

Я не очень-то верила. Но было ясно: Ника переживает не лучшие времена.

Всё разъяснилось, когда я приехала к ней домой. Это был май, пятница. В маленьком магазинчике у остановки я купила торт и лимон, рассчитывая на долгий разговор.

Ника в майке и спортивных штанах, в носках в цветную полоску, открыла дверь. Лицо у неё было красное и злое, волосы стянуты на затылке в хвост. И она смотрела на меня так, будто впервые видела.

– Привет… – Путаясь и торопясь, я объяснила, что мне нужен номер телефона одного врача. Мануальный терапевт, для Иры Усовой, у неё сын…

– Хорошо… Заходи…

Когда мы проходили мимо комнаты, я увидела Николая. Он лежал на диване и сопел. Из комнаты несло перегаром. Ника указала мне в сторону кухни и ушла в комнату.

В кухне всё было вверх дном. На полу валялись осколки стекла, по линолеуму растеклась лужа томатного сока. Не знаю, почему, наверно, растерявшись от неожиданности, – я шагнула через порог, присела и стала собирать осколки в мусорное ведро. Я не слышала, как подошла Ника, а когда обернулась, увидела, что она стоит, прислонившись к косяку. Ника смотрела на меня скорее всего уже давно, – и каким недобрым взглядом!..

Она протянула клочок бумаги:

– На. Домашний и мобильный. Скажешь, что от меня. Я позвоню ему вечером.

Мы вернулись в прихожую. Молчание было ошеломлённым и враждебным, словно мы были противниками, которые много лет притворялись друзьями, а теперь озвучили правду.

– Спасибо.

Из комнаты донеслось ворчание.

– Я провожу тебя, – Она подтолкнула меня к двери. Сунула мне торт: – Забери! Сама видишь…

Мы вышли на улицу, дошли до остановки. На пятачке под автобусным расписанием я остановилась. Ника сказала:

– Мне очень жаль… что ты попала в такое время…

– Если бы у тебя был телефон, я бы предупредила. Хоть бы мобильный включила…

– Всё равно… – В голосе Ники слышался упрёк.

Она помолчала. Потом сказала:

– Он не всегда такой.

Ника смотрела перед собой, лицо у неё было замкнутое.

– Не всегда. Трезвый он нормальный.

– А… – запнулась я.

– Я хочу тебя попросить: ты не говори никому о том, что здесь…

– Ну что ты.

– Не говори, – повторила она.

– Обещаю. Спасибо тебе…

– Не стоит. – Ника махнула рукой и пошла к своему дому. Я смотрела ей вслед, пока она не свернула за угол магазина, в котором я покупала торт. В спортивных штанах, носках в красно-белую полоску и домашних тапках Ника выглядела незнакомо и пугающе. Я подумала, что она такая же, как и прежде, и по-прежнему проста той простотой, про которую говорят: воровства хуже.

И всё-таки такого кошмара, как пьющий муж, Ника не заслуживала.

В начале лета Ника две недели провела в Москве. Она готовила репортаж с автомобильной выставки, где у неё случился роман с кем-то из делегации крупной компании. Наташа, встретившаяся с Голубевой после её возвращения, рассказывала, что это был состоятельный человек, который потратил на Нику кучу денег, и что Ника изменилась.

«Ты даже не представляешь, как она изменилась», – сказала Наташа.

Ника приехала похудевшая, с кругами под глазами, и решительная, как самурай. Жизнь, вследствие несчастья мужа и его пьянства, сузившаяся было до бесконечной тягостной колеи, вновь распахнулась перед ней многообразием дорог.

Работа и имидж, который Голубева создала себе после конкурса, виделись ей засовами, запирающими дверь в детство, а брак с известным журналистом обозначил перспективы достижения популярности. После несчастья с мужем, она ещё не нашла способа вернуть потерянный старт, зато обнаружила, что существуют не учтённые ею козыри – такие, как молодость и кокетство. Это открытие её перевоплотило. Ника провела рейд по парикмахерским и косметическим салонам, обновила гардероб. Меня озадачил её стиль: платьица с жабо и воланами, глубокие разрезы, юбки в пол; декольте и яркие помады. К тому же она полюбила рассуждать о сексе. У неё появилась привычка ронять между делом фразы, типа: «Мужики, они вообще…» или «Секс – это…» При этом она пристально глядела на собеседника и многозначительно улыбалась.

– Ты знаешь, а ведь она придумала новую игру, – заметила как-то Наташа. – Называется: светская львица местного разлива.

Она была права: Ника ожила. Тем не менее общаться с ней стало ещё тяжелее.

Однажды, когда я думала о Голубевой, мне пришло в голову, что я ни разу не слышала, как она говорит о чувствах, мужчинах. Даже в институте, когда она восторгалась мальчиками из местных рок-групп, это выглядело так, словно они были книжными персонажами. О сексе она тоже не говорила, даже после замужества. Такое ощущение, что эта составляющая человеческого опыта спала в ней крепким сном. И вдруг, почти в тридцать, в Нике случился переворот; будто открыли бутылку с джином.

Голубева позвонила в обед, предлагая встретиться. Выглядело это так:

– Ты дома? Я сейчас приеду! – И всё, гудки.

– Так ты сегодня идёшь? – спросила Ника с порога.

– Куда?

– В «Лимпопо».

Она прошла в ванную и оттуда говорила. Из-за шумевшей воды голос звучал глухо:

– У Дроздовых юбилей совместной жизни. Они ещё две недели назад приглашали. «Лимпопо» – самое модное сейчас место. Там оборудовали отличный танцпол…

Я, доставая тапки, так и застыла. У Дроздовых юбилей. У Наташи Ларионовой и её мужа Игоря – мы с Денисом были свидетелями на их свадьбе. Точно, именно сегодня.

– Я подарок купила. – Ника вышла из ванны и взяла из моих рук тапки. – Бокалы, шесть штук. А ты что подаришь?

Я молчала, а Ника продолжила:

– Всё-таки забыла! А они хотят с тобой увидеться, ждут тебя. Ты когда последний раз в люди выходила? Когда видела Дроздовых, сто лет назад?.. Да и всех остальных тоже.

– Я даже подарок ещё не смотрела.

– До шести успеешь. Пойдёшь?

Я снова вздохнула. Этот вздох одинаково относился к тому, что я забыла про праздник друзей, и к тому, что день желанного покоя был потерян.

– Ну?

– Да.

– Что – да?

– Пойду.

– Ну и хорошо. А у меня к тебе дело. В городе стартует грандиозный проект: клуб – ресторан с кальянной и бильярдным залом. На открытии будут все богачи и модные тусовщики. Пойдёшь со мной?

– Нет.

– Почему?

– Что там делать? В толпе?

– Ну, это совсем другое! Это будет закрытое мероприятие. Понимаешь? Клубные карты… Интерьер, посуда, меню. Развлечения. Общество… Поэтому и открытие с таким размахом. Там даже будет мужской стриптиз. Какое-то известное шоу пригласили на открытие. Пропуска именные, только вип-персонам. Я бы пошла, но одна не хочу.

– Ты – вип-персона?

– Мне рекламодатели устроили. Два билета.

– Возьми Уголькова.

Ника усмехнулась.

– Как ты это себе представляешь?

– Если бы театр. Или кино. Или выставка…

– Ну, почему ты стала такой скучной? – сказала Ника. Достала из пакета и разложила на столе конфеты и халву.

Чайник закипел. Я разлила по чашкам чай.

– Я сразу про тебя подумала. Ну что, у тебя никто не появился?

Я посмотрела на Нику. Она отламывала ложкой халву и, собрав губы, отправляла кусочки в рот. Маникюр у неё был идеальный, перламутрово-розового оттенка, модного в этом сезоне, а халва на ложке тёмная.

– Ну, что ты молчишь, – нетерпеливо сказала Ника. – Я говорю, у тебя, в конце концов, кто-то появился или нет?

Я вспомнила, что когда-то хотела задать ей тот же вопрос. Но не успела: Ника упомянула о Николае. Сколько лет прошло с тех пор?..

– Сколько лет ты замужем?

– О чём ты? – удивилась она, отложив ложку. – Маша, послушай. Ну, сколько можно монашествовать? Ты не думаешь, что вот так можно просидеть всю жизнь? Никаких перемен!

– Я не хочу в ресторан.

– Боже мой! – Ника закатила глаза. – При чём тут ресторан! Главное то, что там будут все богатые мужики города! Куча мужиков, и часть из них, между прочим, разведённые или неженатые, свободные, в общем, уж я-то знаю. Ты что, всю жизнь хочешь одна прожить? Ну, если не муж, то любовник-то тебе должен же быть нужен!

– Я поставила себе цель – найти любовника, – подытожила Ника.

Её взгляд упал на полку холодильника, откуда я доставала масло. Ника всплеснула руками:

– «Бейлис»! У тебя в холодильнике «Бейлис», и ты молчишь!

– Ты же не пьёшь.

– Ой, у меня столько вечеринок… Да и «пьёшь» – это вообще не про ликёр. Ликёр – это для души, в чай добавить.

Я достала бутылку. Ника открутила пробку, понюхала. Плеснула из бутылки в чашку с чаем. Сделала пару глотков, и её глаза затуманились.

– Слушай, тебе не жалко, что жизнь идёт – а движения нет? Я имею в виду, любовные впечатления. Романы. Всё быт, дрязги, суета…

– Настоящий роман был у Ромео и Джульетты. А мы простые смертные.

– Ромео и Джульетта – глупые дети. И к тому же это выдуманная история. А я хочу романа! Серьёзного, взрослого романа. Красивого романа, понимаешь?

Ника мечтательно прикрыла глаза и так сидела, и чуть покачивалась на стуле. Я долила в чай ликёра. Глотнула и послушала, как горло впитывает его мягкий вкус.

– Любить и спать – разные вещи.

Ника открыла глаза.

– Святоша. Все тихони со временем превращаются в святош. Пойдём со мной на открытие «Мачо».

– Клуб называется «Мачо»?

– Ты понимаешь, что жизнь идёт, а мы с тобой проживаем её в эмоциональной пустыне? Женщина должна жить чувствами, поклонением, в этом её предназначение. А мы всё работаем!

Я подумала, что, на мой взгляд, предназначение женщины – вести дом и рожать детей. А Ника продолжала:

– Ты думаешь о том, что ещё пятнадцать – двадцать лет – и твоё лицо покроется морщинами? Грудь обвиснет, ляжки покроются целлюлитом, а волосы станут седыми. На тебя, старую кочергу, уже никто тогда не посмотрит. Всё будет в прошлом, а прошлое не вернёшь! Думаешь ты об этом?

– Я две недели работала, как заведённая, и мне отоспаться бы…

– А я вот хочу в «Мачо». Жизнь последнее время кажется мне пустой. Мне кажется, что жизнь проходит мимо. Поэтому я хочу найти любовника. И богатого при том, чтобы не иметь проблем с местом для встреч… и с романтикой.

Ника навалилась на стол и заговорила, понизив голос:

– Я, понимаешь, хочу быть современной женщиной. У меня же был всего один мужчина, – вот этот, который муж. Один-единственный! Не могу сказать, что он ас… был. Но спасибо ему, он объяснил мне, что взрослые люди делают в постели…

– Но зато какой мужик у меня был потом! – Ника посмотрела на меня и замолчала.

До этого момента она не говорила о выставочном романе. Сейчас говорить тоже не спешила, ждала, что я спрошу. Не дождалась. Вздохнула и закончила:

– Я не с мужем, а с ним только поняла… И теперь хочу отношений, которых у меня никогда не было.

Ника откинулась назад и посмотрела так, будто выдала великую тайну, и теперь я должна сидеть, открыв рот. Я улыбнулась, и она нахмурила брови. Я в очередной раз долила в чашки чай. Ника наблюдала за мной блестящими глазами.

– Конечно, тебе это кажется смешным, – обиженно протянула она. – У тебя-то всё было более чем. Даже теперь, когда Денис ушёл, строишь из себя!..

Лицо у Ники покраснело, губы дрожали. Молчание висело осязаемое, плотное, как грязный воздух. Потом Ника потянулась через стол и погладила меня по руке.

– Не злись.

– А я не злюсь.

– Ну, не обижайся… Прости меня. Ну, я дура неудовлетворённая, я несчастная женщина. Ты же знаешь, что со мной случилось, какая у меня жизненная драма. Мне всё время кажется, что ты из-за этого надо мной смеёшься. Что все из-за этого надо мной смеются. Ну, прости меня! Боже мой, ну что ты так смотришь! Я заплачу сейчас.

И её глаза вдруг действительно налились слезами.

– Никто над тобой не смеётся. Я только думаю, что твои настоящие проблемы не в этом… не в том, о чём ты говоришь… Ты извини, конечно… Но ты не думала о том, чтобы развестись с Угольковым?

– Нет. – Ника помотала головой. – Я не могу с ним развестись. Ты не знаешь, но квартира, в которой я живу, – она не только моя. Это и его квартира. У него дом был в деревне, родительский, я его продала, чтобы эту квартиру купить. Ну, разведусь я, начнётся раздел имущества. Надо будет продавать, а что я куплю потом, комнату в коммуналке? Я привыкла к отдельной квартире, я столько в неё вложила – денег, сил, ты же знаешь. Я привыкла к собственному унитазу и ванне!

Она вытянула салфетку и высморкалась.

Я молчала. Для меня было неожиданностью то, что у Ники могут быть причины жить с Николаем.

– Я устала, – насморочным голосом говорила Ника. – Я хочу уколоться и забыться. Я хочу развлечений, я хочу мужчину, который сможет обеспечить мне яркие впечатления. Тебе всегда везло с мужиками, ты принесёшь мне удачу. Пойдём в «Мачо».

Я не знала, что ответить. Спросила:

– А может, он сам уйдёт?

По лицу Ники было ясно, что я сказала глупость.

– Не уйдёт он. Куда ему идти?

Ника подливала и подливала себе ликёр. Взгляд у неё поплыл, она несколько раз зевнула и неожиданно сказала:

– Можно я лягу? Спала сегодня… пару часов.

Вот такая она, Ника. И не знаешь, пожалеть её или выгнать.

Ника прошла в комнату и завалилась на диван. Через минуту она уже спала. Я смотрела на её расслабленное лицо и в который раз удивлялась её особому устройству, её лёгкости.

Я вымыла и уложила волосы, накрасилась и достала из шкафа одежду. Ника всё спала. В её сумке зазвонил телефон. Я позвала её, потом тронула за плечо:

– Вставай.

– Отвяжись, – грубо сказала Ника.

– Ника!

Она открыла глаза и с недоумением посмотрела на меня. Повела вокруг глазами, и её взгляд прояснился. Ника села и помотала головой.

– Ничего себе, ликёр. Не ликёр, а снотворное.

– У тебя телефон звонил.

Я принесла ей сумку. Ника достала телефон, и, нахмурив лоб, запикала кнопками. Сообщила:

– Ругаемся всё время. Всю ночь сегодня ругались.

– С ним?

– С ним.

– Из-за чего ругаетесь?

– Пьёт, – коротко сказала Ника. – А я хочу ребёнка родить. Но не от пьющего мужика. Поэтому ищу любовника… И богатого – чтобы растить помогал. И вообще…

Ника достала зеркало, посмотрелась и договорила:

– Если будет ребёнок, мне отойдут две трети квартиры. С ребёнком квартиру продать будет нельзя, потому что по закону ребёнка нельзя из лучших условий в худшие. Тогда мне присудят выплачивать ему долю. Докажу, что это не его ребёнок… и его отселят. Коле моему суд присудит: выселиться и ждать выплаты доли. Выплачу как-нибудь, лет этак за пять – десять. Вот такой у меня план, я консультировалась.

Я поразилась до онемения.

– И тебе не жалко будет… Николая?

Я снова сказала глупость, и Никин взгляд мне это ясно объяснил.

– А меня тебе не жалко? Я столько с матерью мучилась! Меня вам всем не жалко?!

Она снова достала платок. Я вышла в прихожую и стала собираться.

Глава 2

То, что причиняет тебе боль, всегда приходит с неожиданной стороны. В моём случае это было осознание того, что человек, которого я знала почти всю жизнь, и в котором была уверена, как в себе, вдруг оказался чужим. «Другая женщина», «ребёнок на стороне» – эти кухонно-мещанские выражения невозможно было отнести к тому, что жило между мной и Денисом, где внешняя близость была продолжением близости внутренней, и штамп в паспорте виделся необязательной меткой совпадения пути, скорее уступкой условностям, чем нашим желанием. Так что, когда спустя время открылось, что в Денисе чужого больше, чем общего, что он знает это и давно идёт по другой дороге, в то время как я даже не подозреваю о наступившем одиночестве, – вот это стало для меня настоящей трагедией.

Для того, что я пережила после, нет точных слов. Казалось, что я болтаюсь между двумя берегами, не в силах добраться ни до одного; дышу затхлым воздухом темницы; что часть моего сознания отделилась от целого и существует сама по себе, сама по себе изменяется, сама с собой разговаривает образами и мыслеформами. Депрессия: самоедский, целиком обращённый внутрь себя вывих рассудка.

За череду месяцев что-то, конечно, изменилось. Взрывы душевной боли сменились безвкусным однообразием, начисто лишённым вдохновения. Всё, что я любила, отодвинулось далеко на задний план, зато я сумела понять, где искать спасения: в прощении; тогда я смогу двигаться дальше, и, быть может, ко мне вернутся чувства и воля к движению. Вся беда в том, что я не знаю, как это сделать, не знаю, как простить. Обида лишает сил; даже такой брякающий колоколец, как Ника, способен одним словом выбить землю из-под ног, пусть и при том, что я, быть может, не вполне адекватна… Стагнация; штиль.

Об этом я думала после того, как Ника уехала, а я отправилась на поиски подарка. С недавних пор я не разрешаю себе думать слишком долго. Так и в этот раз. Я выкинула из головы мысли и сосредоточилась на выборе подарка для Наташи и её мужа Игоря. Вскоре мне попался отличный плед, я купила его и пошла бесцельно по улице. Зашла в кафе, которое до пяти часов работало, как столовая. Было без двадцати пять, но ещё оставалась нормальная столовская еда, и она была горячая. Я решила просидеть здесь до половины шестого, а потом пойти пешком в «Лимпопо», пристроилась у большого окна и стала рассматривать людей, которые шли по улице.

Я доедала салат, когда позвонил Ян Бокар. Он сказал, что билет пришлось взять на неделю раньше, на завтрашний вечер, и он хочет увидеть меня, чтобы попрощаться. Ян был самый приятный из моих коллег. Я сказала: «Приезжай в кафе».

Он приехал быстро, сначала я увидела, как он перебегает улицу, потом, как идёт по тротуару, держит и оглядывает маленький розовый букет, похожий на букет невесты.

– Привет. – Ян протянул мне розы.

– Спасибо.

Я поднесла розы к лицу.

В далёком городе Иркутске Бокара ждала девушка с необычным именем Руслана. Девушка училась на бухгалтера и мечтала стать моделью. Ян собирался жениться на Руслане и сделать ей трёх или четырёх ребятишек, чтобы она навсегда забыла свои мечты. Я считала, что лучшим даром любви было бы помочь Руслане найти работу в модельном агентстве. Ян не соглашался, он боялся, что Руслана бросит его, и не забирал Руслану только потому, что от нашего города до Москвы, где с модельными агентствами было проще, чем в Иркутске, было рукой подать. Мне казалось, что у Русланы на фотографии глаза далёкой звезды, которой не суждено зажечься, которую потушат незаметно и из лучших побуждений. Я сказала об этом Яну. Он ответил, что в любви каждый сам за себя, и благородство – отступное любви уходящей: любовь, которая здесь, всегда корыстна, да и разве плохого он желает Руслане?

Мы пили кофе и болтали. Я знала, что нравлюсь Бокару, и это вытеснило жалкие мысли.

Я спросила:

– Все говорят, что ты хочешь со мной переспать. Это правда?

– Кто это тебе сказал? – шутливо нахмурил брови Ян.

– Так, значит, нет?

– Досужий вымысел и бабьи сплетни. – Ян показал мне язык.

Мы снова болтали о незначительных вещах, мне было легко и грустно. Одновременно где-то глубоко внутри меня нарастало беспокойство. Когда стрелка часов на стене кафе показала половину шестого, мне пришла в голову идея.

– Яночек, ты свободен сегодня вечером?

– И ночью тоже, – с готовностью откликнулся Ян.

– Я сегодня, вот прямо сейчас, приглашена на семейный праздник. Ты не мог бы пойти со мной?

– С какой стати?

– Мне хочется пойти туда с мужчиной. Ты можешь притвориться моим мужчиной на один вечер?

– А на ночь? – Глаза Яна улыбались.

– Нет, только на вечер. Пожалуйста, выручи меня.

– Политический момент? – Ян прищурился.

Он потянулся, вытянул ноги, и на него с грохотом упал зонт, который я приставила к стене под столом.

– Что это? – Он вытащил зонт и разглядывал с комичным ужасом.

– Зонт-трость. Мой зонт. Потрясающе полезная вещь, когда идёт дождь. И потрясающе неудобная, когда дождя нет.

– Но ведь уже две недели не было дождей!

– С утра передавали, что будет дождь. Мне не хотелось промокнуть, и я весь день таскала его с собой, а дождь не пошёл.

– Ты зануда. Вот этот зонт…

– Ян!

– Ну хорошо, хорошо. Честно говоря, я надеялся, что сегодня вечером ты свободна… Но, раз нет, пойдём, поздравим твоих друзей. Только, чур, я буду тебя обнимать.

Он улыбнулся, и я улыбнулась ему в ответ.

Мы вышли на залитую светом улицу и пошли по направлению к «Лимпопо». Я взяла сумку и цветы, а Ян нес чемодан с пледом и зонт. Он всё пытался поудобнее пристроить зонт за спиной, но зонт болтался и бил его по пояснице.

– Чёрт, и правда, до чего же неудобный. Может, выбросим его в контейнер? Какой-нибудь бомж найдёт, скажет тебе спасибо.

– Ни в коем случае. Это мой любимый зонт. Он у меня сто лет…

Ян только хмыкнул в ответ.

– Куда мы идём?

– В «Лимпопо». Там праздник у одной семейной пары. Ещё там будут другие дружественные им семейные пары, и, может быть, человека три придут поодиночке. Ну и мы с тобой. Большая компания.

– Ты уверена, что мне стоит идти?

– Уверена. Наташа наверняка заказала на несколько персон больше из предосторожности, что у одиноких появилась вторая половина.

– А ты, значит, одинокая?

– Да. Как тебе известно, я разведена. У меня к тому же нет любовника, и это очень беспокоит моих друзей. Поэтому я и позвала тебя – чтобы мне снова не пришлось выслушивать…

– У тебя нет любовника?

– Нет.

– И ты всем об этом рассказываешь?

– Кому – всем?

– Всем мужчинам, которые за тобой ухаживают?

– Да нет, только тебе. Я, знаешь, ухаживания сразу обрываю. Считай, тебе повезло.

Я чувствовала нарастающее волнение. Такое неприятное беспокойство в животе.

– А почему обрываешь?

– Что? Ну, как-то так получается…

Мы подошли к «Лимпопо». Я достала телефон и увидела, что мы опоздали и что Наташа звонила мне три раза, а Ника – шесть. Я остановилась и затолкала букет Яна в сумку.

– Что ты делаешь?

– Мы не купили цветов Наташе. А, когда приходят на праздник и несут цветы, виновники торжества думают, что это для них, а это не для них…

– Слушай, давай, я не пойду, – вдруг спохватился Ян. – Ну зачем мне туда идти?

Я не успела ответить. Дверь открылась, и на крыльцо вышел Игорь Дроздов.

– Маруська! Наконец-то! Где ты…

Тут он заметил Яна. Игорь протянул руку:

– Игорь.

– Ян. – Ян пожал руку и посмотрел на меня.

– А мы думаем, куда вы запропали… Я машину вышел посмотреть, а тут вы. – Незаметно для Яна Игорь скосил на него глаза и вопросительно поднял брови.

Я улыбнулась:

– Игорёк, поздравляю!

Мы вошли внутрь, прошли общий зал и вышли через коридор во внутренний дворик. Пока шли, Игорь рассказал, что хозяева заведения его знакомые и аренда дворика, с тем чтобы закрыть его для посетителей, обошлась им вполовину от положенного.

Во дворике было очень хорошо. Столы составили в один. За широким краем сидела Наташа, рядом стоял пустой стул Игоря. По краям длинных сторон расположились гости. Там были Мартыновы, Елизаровы, Наташин младший брат Вася, какая-то незнакомая женщина, Сергей, был друг Игоря Слава Матвеев и ещё кто-то. Я нашла глазами Нику. Она была без Николая.

Дениса среди гостей не было.

Мы вошли, и гости зашумели. Игорь показал места – в конце стола, напротив Ники. Я постучала ложкой, и стало тихо. Я поздравила Дроздовых и передала Игорю плед. Наташа сказала, как они рады меня видеть, как они рады, что я пришла с другом. Ян поклонился. Наташа многозначительно посмотрела на Нику. Мартынов предложил выпить за появление опоздавших. Ян тут же налил вина.

Все стали чокаться. Кто-то включил музыку. Я пила мало, а есть мне ещё не хотелось. Наташа наблюдала за мной через стол. Поймав мой взгляд, она отрицательно покачала головой и что-то сказала. Я прочитала по губам: «Дениса не будет» – и поблагодарила её глазами. Мне сразу стало спокойнее.

– Маша, попробуй салат с морепродуктами, – крикнул Слава Матвеев. – Вкусный!

Ян положил салат.

– Вы давно встречаетесь? – продолжал кричать Матвеев.

– Что?

– Ты с Маней давно встречаешься?

– Давно, – прокричал в ответ Ян.

– Давно – это сколько?

– Два года.

Защёлкали зажигалки, воздух наполнился сигаретным дымом. Пришли официантки, убрали грязные тарелки, принесли новую еду. Заиграла медленная музыка. Ян поднялся и потянул меня за собой. За ними вышли танцевать Дроздовы, Настю Елизарову пригласил Сергей, её муж о чём-то спорил с Васей, а женщина рядом с ним курила и стряхивала пепел в креманку из-под оливок. Ян был единственный незнакомый мужчина в компании, и женщины невольно старались ему понравиться. Только Наташа осталась невозмутима и улыбалась из-за плеча мужа.

На музыку во дворик стали выходить люди. Все они были пьяненькие и весёлые. Игорь сделал движение, но Наташа удержала его. Я поняла, что Игорь хотел напомнить хозяевам о том, что они договорились не пускать других посетителей во дворик, но Наташе понравилось, что пришли люди, которые будут танцевать. Они вернулись к столу. Ян ушёл и вернулся, обнимая две бутылки водки. Следом официантка несла вино. Ян сказал:

– Это мой подарок виновникам торжества.

– Что вы, что вы! – мелодично отозвалась Наташа. Она улыбалась.

Женщина, которая сидела рядом с Наташиным братом, спросила, не знаю ли я, где здесь туалет? Мы пошли в кафе. Нашли туалет, и женщина скрылась за дверью. Я посмотрела в окно, которое выходило на улицу, и увидела Арсения. Он был в клетчатых штанах на подтяжках и свободной рубашке, на голове кепка, туфли в пыли. Арсений шёл по тротуару, и рядом с ним шли парень и две девушки. Они остановились у крыльца «Лимпопо» в нерешительности, но звуки музыки привлекали их. Друг за другом они зашли в кафе. Женщина вышла из туалета и улыбнулась мне.

– Меня зовут Рая, – сказала женщина. – Я пришла с Наташиным братом Васей.

Она была старше Васи, и я подумала, что могу себе представить её тревоги. Я сказала:

– В семье его считают непутёвым, а он просто не нашёл своё. – И Рая снова улыбнулась.

Когда мы вернулись, я сразу поняла, что что-то случилось. Всё было по-прежнему, но на мелькнувшем в толпе лице Наташи проступало волнение, и оно было как-то связано со мной. Я предположила, что какая-нибудь женщина выпила лишнего и повисла на Яне, а её спутник полез в драку. Но Ян был в другом конце дворика, он помогал диджею, и в его движениях читалась деловитая безмятежность. Я пробралась сквозь танцующих к столу и увидела Дениса. Денис разговаривал с Игорем Дроздовым; коротко остриженный затылок, светлые джинсы, белая майка; сумка. Плечи ссутулены, в изгибе спины усталость.

Я села и стала есть салат из морепродуктов.

– Привет.

Денис сидел на стуле Яна.

– Привет.

– Я заскочил на минутку поздравить… Как жизнь?

– Хорошо.

– Я уезжал. Вот прямо с вокзала…

Мы помолчали. Играла музыка. К нам никто не шёл.

– Ну а ты как? Как жизнь?

– Мне сказали, ты сегодня с другом, – перебил Денис. – Кто этот парень?

– Его зовут Ян Бокар. Мы работали в одном кабинете.

– Еврей?

– Мне кажется, поляк. Хотя не знаю. Или украинец.

– Ну и как у вас?

– Что?

– Я говорю – как у тебя с ним? В смысле отношения.

– Отлично. А у тебя?

Денис неопределённо пожал плечами. Он смотрел на меня и молчал.

Я спросила:

– Как отношения с Дмитрием Ивановичем?

– Нормально.

– Как Лариса?

Он сжал губы.

– Как Юля?

Денис вдруг вскочил и зашагал к выходу. У дверей остановился. Постоял, развернулся и пошёл назад. Снова сел на стул рядом со мной. Он смотрел мне в лицо. Он смотрел так, как только он один в целом свете умел смотреть. Как большой, сильный и надёжный человек; упрямо и яростно; как человек, любовь которого способна всё перевернуть и всё преодолеть. На самом же деле всё было не так; к сожалению, всё было совсем, абсолютно не так.

Он протянул руку. Я отстранилась.

– Я хотел тебя видеть, – сказал Денис.

Я посмотрела на него.

– Я знаю, что ты обо мне думаешь, – сказал Денис. – Но, быть может, у нас когда-нибудь получится…

– Уходи.

Он шумно вздохнул и вытянул под столом ноги, ему на ноги упал зонт. Он поднял его и разглядывал с удивлением.

– Зонт? Это что, тот самый?

Я дёрнула зонт, но Денис держал крепко.

– Ну да. Это тот самый зонт, – сказал Денис; удивления в его голосе прибавилось.

– К тебе это не имеет никакого отношения. Отдай.

– Почти не выцвел. Хотя неудобный, из моды вышел. Зачем ты таскаешь его?

– Сегодня обещали дождь.

– Две недели стоит жара…

Неожиданно вся моя выдержка испарилась, и я сказала:

– Денис, ты забыл, кто мы друг другу. Я для тебя – прошлое. И ты для меня – прошлое… Давай уже, уходи.

Денис смотрел мне в лицо.

– Ты меня держишь.

– Конечно. Это очень удобная позиция. Ты женился, но я тебя держу. Я держу тебя, но при этом у тебя другая семья. Что же ты хочешь от меня? Давай, вали отсюда.

– Так отпусти меня!

– Уходи!

Денис резко встал и пошёл к выходу. Я подняла брошенный им зонт и поставила под стол. Ко мне уже летела Наташа.

– Что он сказал тебе? О чём вы говорили?

Она протянула салфетку.

– Так, ни о чём. Я спросила его о семье. Потом он побежал. Вернулся. Посидел немного и ушёл.

– Кто же знал, что он приедет! – Наташа всплеснула руками. – Я ещё утром звонила ему, и он сказал, что не сможет! Если б я знала, что он приедет, я бы предупредила. Если б я знала!..

– Не переживай. Мы виделись полтора месяца назад. Пять недель и три дня. Понимаешь? Время от времени мы с ним встречаемся. Не часто.

Наташа смотрела широко открытыми глазами.

– Нет, нет. – Я улыбнулась. – Мы даже не дотрагиваемся друг до друга. Так, сидим в кафе. Недолго. Выпьем кофе – и гудбай.

– Но… как же… Зачем?

Я пожала плечами.

– Зачем… Я тоже спрашиваю себя: зачем? И нет ответа.

Наташа стояла, держась за спинку стула, и глаза у неё были словно ярко-синие плошки.

– Бедная ты моя, бедная. – Она опустилась на стул, как большая светлая птица, птица с ярко-синими глазами, и прижала мою голову к своей груди. – Бедная ты моя, бедная!

Я высвободилась.

– Не говори так. Лучше расскажи, как твои мальчишки. С кем вы их оставили?

Наташа не ответила. Она смотрела перед собой, моргала; думала. Искала для меня выход. Она всё время искала для меня выход. Столько мы уже перепробовали этих выходов, и все оказались тупиками.

Подошёл Ян.

– Где ты ходишь? – спросил он. – Мне женщины скоро все места оторвут.

– Я хочу выпить, – сказала я.

Ян налил вина, и мы выпили. К нам подошли Сергей и Настя Елизарова, и я предложила им выпить с нами. Потом Сергей сказал, что покажет, как надо смешивать колу с водкой. Он намешал всем по бокалу. Смесь была похожа на колу, которая горчила в самой глубине вкуса. Сергей объявил, что этот коктейль называется «Тип-топ», а Ян засмеялся и сказал, что это просто «ёрш» с колой.

– Как тебе тут?

– Отлично. Но я весь вечер держу в голове вопрос, не передумала ли ты насчёт ночи вдвоём.

Я посмотрела на него, и он отодвинулся:

– Ты что… Что с тобой?

Я взяла сумку и пошла в кафе.

В туалете я поплакала, потом умылась, села на крышку унитаза и снова накрасилась. Хорошая привычка – носить с собой косметичку. И то, что на свете существует такая вещь, как косметика, тоже очень хорошо.

После этого я пошла к барной стойке. Мне хотелось потолкаться среди незнакомых людей, хотелось, чтобы все люди были незнакомыми. Здесь тоже танцевали, и в зале, и между столиками. Места хватало, но было душно. Я посмотрела: двери во дворик и на улицу были открыты. За спиной бармена крутился напольный вентилятор. Но всё равно было очень душно.

– Здесь нужна вентиляция, – сказала я бармену.

– Что?

– Я говорю: душно. Нужен кондиционер.

– Да. К зиме обещали установить.

Я потрясла головой. Оглушение проходило. И вдруг вспомнила про Арсения и поискала его глазами. Я знала, что если Арсений здесь, то он обязательно будет танцевать, а если он будет танцевать, соберётся толпа. Я обвела зал глазами. У дальней стены собралась толпа, оттуда долетали восклицания, над головами взлетали руки. Арсений, его знаменитый жест.

Люди расступились, и я увидела Арсения. Рубашка выбилась, подтяжки сползали, он то и дело поправлял их одной летающей рукой, рукава уже были закатаны. Кепка была у девушки, она размахивала ею над головой. Я нашла глазами вторую девушку. Обе были хорошенькие, – та, которая держала кепку, – блондинка с длинными волосами, а другая – тёмноволосая с короткой стрижкой, которая ей очень шла. Мне больше понравилась брюнетка. Брюнетка должна была курить, и, если она не курила, надо было подсказать ей это. Сигарета подошла бы к её стрижке, и к глазам, и к чётко очерченным дугам бровей, и к тому, что в ней было, что делало её старше, хотя, если приглядеться, они с блондинкой были ровесницами. В её глазах, в лице было что-то отстранённое и трагическое одновременно. Я долго соображала, кого она мне напоминает, пока не поняла, что брюнетка здорово похожа на Марлен Дитрих, если бы Марлен было лет двадцать.

Всё происходящее казалось мне лишённым смысла.

Я почувствовала усталость. Обычно, когда я думала о том, что Арсений встречается с девушками, и особенно, когда я его с ними видела, во мне загоралось сложное чувство, которому я не могла найти объяснения. Это чувство вмещало в себя как надежду на то, что Арсений полюбит кого-нибудь, так и явно отдающую животным ревность, но больше всего – страх, что Арсений чего-нибудь выкинет. Всегда, когда я его видела, я это ощущала. Но в этот раз я почувствовала только усталость. Денис и Арсений в один вечер – это слишком.

Я вернулась во дворик. Там всё было по-прежнему, так же танцевали. Наташа оживлённо беседовала с Раей, должно быть, о своём брате. Елизаров и Матвеев обсуждали – я предположила, потому что они всегда говорили об этом, – автомобили, Настя Елизарова кружилась с Сергеем, я увидела в разных концах площадки Мартыновых, и все остальные толкались тоже тут. Вокруг Яна – с ним был Мартынов и Ника – вилась целая стайка женщин в разной степени опьянения, они смеялись. Я села за стол. Наташа на другом конце тут же повернулась и вопросительно посмотрела на меня. Надо было уйти, пока Арсений меня не заметил. Я хотела взять вещи и попрощаться.

Компания Арсения ввалилась во дворик. Я повернулась к ним спиной в надежде, что парень в клетчатых штанах не заметит меня. Мне стало ясно, что я выпила лишнего. Спиртное всегда действовало на меня так: рассеянность или слёзы, или то и другое вместе. Не надо было пить после ухода Дениса. Но в моей жизни было столько неправильного, что сожалеть о такой мелочи, как не ко времени выпитое спиртное, было бы смешно.

– Ты почему сидишь одна? – спросила за моей спиной Ника. – Что с тобой?

– Почему ты не сказала мне утром, что встречаешься с таким…

Она щёлкнула пальцами над моей головой.

– Я бы не приставала к тебе тогда… Везёт тебе на мужиков, и ты ещё говорила, что это не так! И ведь молчит!

– Это ты сказала Денису про Яна?

– Да, а что? Пусть знает, что у тебя всё в порядке. Не только у него!

– Какая же ты дура, Ника, – от души сказала я.

– Это почему же? – Ника наклонилась ко мне. – Да ты пьяная!

– Да. Вызови мне такси.

– Маша! Маша, что вы тут делаете?

Арсений упал на стул, на котором до этого сидел Денис.

– А ты что здесь делаешь?

– Гуляю.

– Я тоже гуляю.

Я чувствовала, что Ника из-за моего плеча смотрит на Арсения. Меня душила злость. Я знала, что теперь будет ещё хуже. А тут ещё Ника. Я обернулась и посмотрела на неё, а Ника сказала:

– Вы – Арсений Любачевский? Сын Ярослава Любачевского?

Арсений поднял глаза, будто удивлялся, что здесь ещё кто-то есть.

– Да.

Ника придвинула стул и села.

– Вы играли Оливера Твиста в январской постановке? А до этого – Мальчика-звезду?

Арсений закатил глаза, кивнул с шутливо-обречённым видом. Но я заметила на его лице тень досады.

– Я так давно хотела взять у вас интервью, – заволновалась Ника. – Скажите, а что у вас с «Щукой»? Вы будете поступать в «Щуку» на следующий год?

– Ну, ты и нахалка, – сказала я и повернулась к Арсению: – Вызови мне, пожалуйста, такси.

Арсений извинился и ушёл.

– Откуда ты его знаешь? – набросилась на меня Ника. Её трясло от возбуждения. – Это же сын Любачевского, режиссёра камерного театра «Пигмалион». Ты хорошо его знаешь?

– Не очень.

– Но он назвал тебя по имени, – настаивала Ника. – И ты обращалась к нему на «ты»! Слушай, договорись с ним о встрече? Для меня. Я давно хочу раскрутить этот театр.

– Сама договаривайся.

Ника забарабанила пальцами по столу.

Арсений вернулся и весело сообщил:

– Вызвал. Можете собираться.

Я пошла прощаться.

– Спасибо, что приехала. Не расстраивайся и позвони мне в понедельник, – попросила Наташа.

Я пожелала удачи, сказав, что всё прошло замечательно и что, конечно, позвоню.

– Мне что-то плохо, а Ян ещё потанцует, хорошо? – добавила я.

Наташа заглянула мне в глаза; должно быть, она подумала, что знает меня давно и слишком любит, чтобы осуждать. На Яне была надета кепка Арсения, и он танцевал с блондинкой, её голова лежала у него на плече. Глаза у Яна были закрыты, он шептал блондинке что-то в ухо, а она томно улыбалась, тоже закрыв глаза. Брюнетки не было видно. Я сняла с головы Яна кепку. Он открыл глаза и поднял голову.

– Я уезжаю. Спасибо тебе. Развлекайся тут.

– Кто это? – капризно сказала блондинка. Тушь у неё размазалась, это выглядело так, словно ей поставили синяк. Но синяк под глазом ей шёл, он делал её ещё более хрупкой и беззащитной.

– Это моя сводная сестра, – ответил Ян. – Ты в порядке, Мань?

– В порядке. Счастливо добраться, а потом напиши, хорошо?

Он улыбнулся и одними губами сказал: «Пока».

Я вернулась к столу. Арсений стоял, одно ухо он зажимал рукой, а другим слушал телефон и морщился от того, что из-за музыки ему было плохо слышно. Ника застыла рядом, как взявшая след собака. Увидев меня, Арсений убрал телефон и сказал:

– Всё, машина приехала.

Я подала ему кепку, он засмеялся и надел её.

– Так я позвоню? – напомнила Арсению Ника.

– Что? Да, конечно, – рассеянно ответил Арсений. Он крепко держал мой локоть.

Я попрощалась с Никой, взяла сумку и зонт и пошла впереди Арсения. И пока мы шли по улице до такси, я чувствовала Никин взгляд.

Арсений назвал мой адрес. Он взял в ладонь мои пальцы, я высвободилась, закрыла глаза и сидела так почти всю дорогу. Мимо плыли сонные улицы, фонари, в приоткрытое окно проникал звук шуршащего асфальта, и веяло смешанным запахом прогретой дороги и зелени. Вдруг начался дождь. Я закрыла окно и стала смотреть, как бегут по стеклу длинные струйки, как они дробят улицу, всё, что на ней стоит и по ней двигается, как выстреливают вверх купола зонтов и летят веера брызг из-под колёс.

Арсений провёл пальцами по моей руке.

– Она пошла за нами и смотрела в окно. – Он тихо засмеялся.

– Зачем ты поехал?

– Если бы я не ушёл, она бы меня съела.

– Почему ты не спросил, хочу ли я, чтобы ты ехал?

– Почему ты не сказала, что будешь в кафе? – уже совсем невесело сказал Арсений. – Мы две недели не виделись!

Глава 3

Мы ехали по центральным улицам в потоке машин. Дважды поток замедлялся из-за пробки; субботний вечер, все куда-то едут. Арсений отвернулся к окну. На узких улицах свет фонарей скользил по его скулам и шее, ямки у ключиц казались неправдоподобно глубокими. Разноцветная подтяжка то появлялась, то снова исчезала. Такси остановилось на красный на последнем перекрёстке, скула Арсения окрасилась в розовый, потом стала жёлтой. По ней побежали тени, и машина тронулась.

Мы вышли из такси. Поднялись в квартиру. Я открыла дверь, скинула туфли, поставила зонт в стойку. Прошла в комнату и легла на диван. Сил не было даже на мысли.

Я слышала, как Арсений двигался по кухне, умывался и чистил зубы в ванной. Потом пришёл ко мне.

– Я принёс тебе чай.

– Я не хочу.

– Что-то случилось?

Я закрыла глаза.

– Что с тобой? У тебя что-то произошло?

– Выпила лишнего.

– На работе что-то?

– Я чувствовала, как он наклоняется к моему лицу.

– Ты же знаешь, как я работала последние недели. Устала.

Арсений молчал. Я открыла глаза и снова закрыла. С закрытыми глазами говорить было легче. Но, даже не видя его лица, я чувствовала разочарование, которым наполнилась комната.

– Хорошо, – сказал Арсений. – Давай ляжем спать. Просто ляжем, и всё. Завтра выходной. У нас будет целый день вдвоём.

– Нет. – Я открыла глаза. Арсений смотрел с недоумением. – Сенечка, мне надо побыть одной. Поезжай домой.

Арсений смотрел, не отрываясь.

– Ты никогда не была такой, – медленно сказал он. – Что-то случилось. Что произошло? Скажи.

– Я тебя прошу: уходи.

– Скажи мне правду.

Я закрыла глаза, но всё равно чувствовала, как он вглядывается в моё лицо. Он не шевелился. Я пыталась найти в себе силы, но не набрала даже крошки. Чёрт с тобой, Арсений. Чёрт с тобой, малыш. Гори всё синим пламенем, провались в тартарары… Я открыла глаза и посмотрела ему в глаза, прямо в чёрные зрачки.

– Хорошо. Значит, правду. Правда такая: я встретила человека, которого любила много лет.

Рука Арсения застыла. В моё лицо толкнулась волна охватившего его изумления.

– Ты говорила, что никогда никого не любила!

– Я обманула тебя.

Арсений молчал, осмысливал. Потом спросил:

– Когда?

– С тех пор прошёл уже год и месяц. А до этого я семь лет жила с ним вот в этой самой квартире. Он был моим мужем.

– Муж… семь лет, – произнёс Арсений. – Семь лет!.. А… зачем тогда ты говорила, что…? Год назад, – растерянно сказал Арсений. – Это… как раз тогда мы познакомились?..

– Я не хотела говорить об этом. Не только с тобой – я ни с кем об этом не говорю… Только с близкими друзьями. Ни с кем больше я это не обсуждаю.

– И что?.. И почему так?.. – Он не мог нащупать твёрдую почву.

Я пожала плечами.

– Не знаю. Почему-то. – Как легко, оказывается, быть жестокой! Даже приятно. Я наклонилась и взяла чашку с чаем. Чай остыл, но всё равно было вкусно.

– Ну и что?

– Ничего. – Я пила чай мелкими глотками. Теперь я не спускала с Арсения глаз. Его растерянность доставляла мне удовольствие.

– Просто после встреч с ним я плохо себя чувствую.

Я поставила чашку на пол. Села и посмотрела на Арсения. Его лицо прозрачно белело в далёком свете кухни. Арсений вглядывался в моё лицо.

Чуть погодя он спросил:

– Он тебя бросил?

После разрыва у меня было достаточно времени, чтобы подготовиться к тому факту, что все знакомые будут считать так же, как Арсений. Только я и Денис знали, что произошло на самом деле, Денис – на какие-то проценты, а я – на все сто. А окружающие видели только поверхность событий, банальный тандем «измена – развод»…

– Ты до сих пор обижена на него, поэтому сегодня такая перевёрнутая, – подвёл итог Арсений.

– Но зато у меня появился ты… И это здорово. Правда ведь, здорово?

Тревога и напряжение собрали тело Арсения в плотный комок. Я вспомнила, как он танцует. Странное дело – при этом воспоминании я почувствовала, как напряжение отпускает, и даже, – что ещё немного, и на смену всему, что было во мне в этот вечер, придёт вполне плотское возбуждение. Я хитрила. Я уже угадала эту лазейку – возможность смыть всю копоть дня сексом. Я отстранилась от слов, которые произносила, отстранилась от своего и от общего с Арсением прошлого и думала: если мальчик поможет мне, я смогу поймать состояние, в котором возможен секс.

Но теперь изменился Арсений.

– Нет, – ответил он. – Вот именно сейчас это не здорово.

– Разве тебе не хочется быть сегодня со мной? Мы не виделись две недели.

– Мне… как-то нехорошо стало. Мне… надо осознать это.

– Ты думал обо мне одно, а оказалось другое?

– Да. То есть нет. Ничего не изменилось, но я чувствую, что мне надо прийти в себя.

Наш разговор изменился с точностью до наоборот: слова, интонации. Невезуха. Случается же такая невезуха. Я усмехнулась.

Зазвонил телефон. Арсений схватил трубку. Он вышел в прихожую, но я слышала, как он сказал в конце: «Ладно». Вернулся:

– Ребята едут за город. Звали меня с собой.

Он заторопился:

– Ты не думай, что я хочу сбежать после того, как ты мне сказала… Просто это так неожиданно. Ну и что в том такого, что ты любила кого-то, а потом вы расстались? Ничего в этом особенного нет. Полно людей, у которых так происходит… Это было давно, и сейчас ты свободна, и ты со мной. Правда ведь? Что в том такого?

– Правда, – ответила я, уже понимая, что это только начало, а конец будет совсем другим.

Мы помолчали.

– Но мне почему-то кажется, что в этом что-то есть, – шёпотом произнес Арсений.

Арсений, ты делаешь мне больно. К чёрту все разбирательства, к чёрту!

– Сенечка, поезжай. Ты прости меня, я сама себя не узнаю, я устала и перепила. И ты… Ну и зачем нам?.. Вызывай такси.

– Ты правда так считаешь?

– Говорю тебе: я устала.

Арсений быстро поцеловал меня в щёку и ушёл в прихожую. Я слышала, как он вызывал такси. Потом вернулся и снова сел на край дивана. Сказал:

– Ребята говорят, Ирка ушла с парнем, который с тобой пришёл. Это и есть твой муж?

– Нет. Это Ян Бокар, мой коллега. Завтра он уезжает в Иркутск.

– Тебе всё равно?

– Абсолютно. Ирка – это блондинка? А тёмненькую как зовут?

– Лида.

– Стильная девушка. Похожа на Марлен Дитрих. Что-то есть в ней такое… и изящное, и надменное…

Арсений стоял посредине комнаты. Мне не было видно его лица, но я почувствовала, как он напрягся.

– Что ты хочешь сказать?

– Что девушка Лида похожа на молодую Марлен Дитрих. Почему я её раньше не видела?

У него снова зазвонил телефон. Он сказал в трубку: «Да, приеду». Только убрал мобильный, как зазвонил телефон в прихожей. Такси стояло у подъезда.

– Поезжай, Сенечка.

Он вышел в прихожую, потом вернулся:

– И всё же, зачем ты сказала мне, что никого не любила? Зачем ты мне столько раз это повторяла?

Я снова села:

– Перестань. Ну, сказала, ну, повторяла… Мне хотелось так думать. И до сих пор хочется, чтобы так оно и было.

– Но ты говорила! И я тебе верил!

Метнулся в прихожую. Хлопнул дверью.

Щёлкнули замки – сначала квартиры, потом двери секции. Арсений сбежал по лестнице. Спустя минуту приглушённо-далеко грохнула уличная дверь.

Было душно и я открыла окно. Под окном разрослась трава. В аллее молодых липок виднелась пешеходная дорожка среди сочной зелени, а за ней – широкая асфальтированная дорога. За дорогой, как зеркальное отражение: трава, аллея, дорожка и такой же дом. Если вглядеться, то можно было увидеть нетронутое поле, за которым текла река. Недалеко, километрах в тридцати, располагалось водохранилище. Окраина города. Новый спальный район. Мне нравились старые районы, но и к этому я со временем привыкла. Здесь оборудовали парк отдыха и детские площадки, посадили деревья, район обживался. От поля и большой воды гуляли ветра, но именно это мне нравилось больше всего. Это примиряло с ужасными многоэтажками, с тысячами одинаковых окошек, с привкусом толпы. Сейчас, ночью, я улавливала дыхание воды. Может быть, глоток ветра с реки заменит снотворное.

Лежа в кровати, я думала о том, как всё начиналось и как сложилось впоследствии, и перед глазами вспыхивали картинки. Я стала вспоминать всё, что думала о любви в счастливые времена: свои наивные и смешные мысли, впечатления, которые считала яркими, а они были всего лишь набросками. Я думала о том, что у меня в юности было заблуждение, что обида убивает любовь и что любовь можно выгнать из себя силой, если этого требуют обстоятельства, и если какой-то герой из фильма страдает годами, то это художественный вымысел. Я часто об этом думала. Снова и снова переживала великие прозрения и опять думала в надежде, что восприятие поблекнет. Но боль не уходила, не притуплялась, так и оставшись во мне, словно заноза. Я заплакала. Слёзы принесли облегчение, и я не заметила, как заснула.

Меня разбудил домофон. Это могли быть подростки, они часто терроризировали дом ночными звонками. Это мог быть кто-то из любителей выпить. В подъезде жила парочка выпивох, которые вечно теряли ключи. Они приползали домой под утро и, не добудившись жён, начинали трезвонить всем подряд. Это мог быть кто угодно. Я натянула на голову одеяло и снова задремала, но тут до меня дошло, что мигает экран мобильного на полу перед диваном. Светилось имя: Арсений. Я подержала телефон в руке. Почему-то я была уверена, что звонит не Арсений, а Марлен Дитрих. Спросонья я не сразу вспомнила, что тёмненькую девушку зовут Лида, и так и подумала: звонит Марлен Дитрих. Но это на самом деле был Арсений.

– О господи, наконец-то!

– Что такое?

– Я звоню в дверь, на мобильный, на городской, а ты не отвечаешь! Я уже хотел полицию вызывать!

– Ты с ума сошёл. Который час?

Арсений ввалился в квартиру и повис на мне. Он дрожал, и от него пахло водкой. Он обнял меня, тут же отстранился и посмотрел мне в лицо. У Арсения были тёмно-серые глаза, и сейчас они были гораздо светлее, а сам взгляд чистый и глубокий, смутно похожий на взгляд иконописных святых. Я поняла, что он здорово напился.

– Почему ты не брала трубку?

– Я отключаю на ночь телефон, а мобильный ставлю на беззвучный. В домофон у нас кто только не звонит, я привыкла не обращать внимания. Ты же знаешь.

– Но ты должна была увидеть!

– Я спала.

– Спала? – Он широко открыл глаза. И тут же нагнулся, стал возиться с туфлями, снял, прошёл в комнату, упал в кресло. Я прошла вслед за ним. Села на диван. Арсений молча смотрел на меня.

Я сказала:

– Что, по-твоему, я должна была делать в такое время? Раздевайся. Я расправлю диван.

– Меня ребята ждут во дворе.

– Ребята?

– Напои меня чаем.

Посреди стола стояли розы Яна Бокара. Арсений засунул их в двухлитровую банку. Я достала из шкафа вазу, переставила букет. Зажгла газ и, пока грелся чайник, смотрела в окно. Дорога лежала гладкой лентой – пустая и черная, фонари над ней светили по-прежнему тускло и безучастно. В воздухе угадывался рассвет, и в открытую форточку лилась утренняя тишина. Я предположила: три часа утра, три пятнадцать. Вернулась в комнату, посмотрела на часы. Было тридцать семь минут четвёртого. Арсений сидел в кресле, опустив лицо в ладонь руки, локоть упирался в валик.

– Тебя не хватятся?

– Нет, – ответил он, не поднимая лица. – Они думают, что мы трахаемся.

Я остановилась посреди комнаты.

– Они хорошо о тебе думают.

– Да. Они мои друзья, и они всегда думают обо мне хорошо.

Я вернулась на кухню, налила чая, поставила на поднос чашки и вазочку с конфетами и принесла в комнату. Поставила около кресла и села на ковёр.

– Сенечка, что такое?

Арсений поднял голову.

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты привозишь среди ночи своих друзей, говоришь, что мы будем заниматься любовью, оставляешь их ждать во дворе. Тебе не кажется, что это не совсем хорошо по отношению ко мне? Точнее, совсем нехорошо?

– Я не говорил, как тебя зовут. Я сказал: девушка. Сказал, чтобы меня отвезли к одной девушке. Что мне очень надо тебя видеть. И всё.

Арсений взял конфету. Развернул, сунул в рот, потянулся за чаем.

– Я сказал, что люблю тебя. И между прочим, это правда. Что ты так смотришь? Они не задали ни одного вопроса, они приняли всё как есть. Если бы сказали что-нибудь гадкое… я бы набил им морды. Но они не сказали. Они никогда не сомневаются в том, что я говорю.

Пьяный Арсений был логичен и даже красноречив. Он чётко выговаривал фразы, а наутро мог ничего не вспомнить.

– Ты так серьёзно переживаешь, что у меня был любимый человек?

– Мне надо идти. – Арсений отодвинулся и встал. – Как ты думаешь, времени, которое я тут был, достаточно для того, чтобы потрахаться?

– Ты хочешь меня обидеть.

– Нет, не хочу. Я просто немного расстроился.

– Так оставайся. Отпусти своих друзей и оставайся. Завтра выходной. У тебя ведь нет завтра репетиции?

– Я обещал вернуться. Ребята не поймут, если я не приду.

– Позвони им.

– Я же говорю, не могу.

Арсений надевал туфли.

– Почему ты уходишь?

– Я просто пришёл увидеть тебя. Убедиться, что с тобой всё в порядке. Ты показалась мне расстроенной. Я зашёл посмотреть, что у тебя всё в порядке.

– Почему ты уходишь?

Он разогнулся и посмотрел на меня.

– Потому что ты меня не хочешь. Не физически. Вообще. Это не так, как раньше. Это серьёзно. Я всегда боялся, что появится какой-нибудь взрослый мужик и уведёт тебя. А сегодня я понял, что тебя увели ещё до нашей встречи. Твой бывший увёл тебя. А мне ты об этом не сказала. Чужая женщина, а я всё это время думал, что моя.

– Ну что за бред!

Арсений не дал мне договорить. Шагнул и поцеловал в лоб. Я ухватилась пальцами за его подтяжки.

– Не уходи. Я хочу, чтобы ты остался. Всё ерунда, стечение обстоятельств, всё это прошлое…

– Прошлое? Ты лицо своё видела? Там, в кафе, я ещё подумал, что случилось, какое лицо у тебя! Почему ты не сказала мне об этом раньше?!

– Пожалуйста. Не уходи. Давай ляжем в постель, всё пройдёт…

– Я не хочу оставаться. Пусти меня. Я позвоню.

– Когда?

– Сегодня, завтра, послезавтра. Когда-нибудь.

– Не пущу. Я хочу, чтобы ты был со мной.

– Пусти. Да отпусти же меня!

Я разжала пальцы. Арсений посмотрел в зеркало. Повернул замок и вышел.

Я снова слушала эту ужасную перекличку дверей. Потом вернулась в комнату, отнесла на кухню поднос с чашками. Помыла, расставила всё по местам. За окном рассветало, я слышала гудение редких машин и шорох шин по асфальту. Кто и куда торопился в такую рань, в выходной? Я вернулась в комнату и забралась под одеяло. Хмель ещё выходил, я долго не могла согреться. Не надо было говорить Арсению про Дениса. Сколько времени молчала и всё-таки выдала. Не надо было говорить. Если бы я раньше ушла из кафе. Если бы он сразу ушёл. Оставил бы меня одну, и завтра я, может быть, была бы здоровой. Во всяком случае, у меня были бы силы притворяться. За ночь и утро… да, за ночь и утро я бы собралась. Зачем он не ушёл и всё спрашивал и спрашивал? Стечение обстоятельств. Вся жизнь – стечение обстоятельств. Это как-то принимаешь, когда много работы, и с этим даже можно заснуть, особенно если открыть окно и подышать воздухом. На особые случаи есть снотворное. Но утром, на рассвете, смириться со стечением обстоятельств – выше сил, отпущенных слабому существу из плоти и крови. Не потому ли самоубийцы выбирают это время? На стыке ночи и нового дня…

Я набрала номер Арсения. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Приятный женский голос. Словно насмешка над горячей пульсацией, где рука с телефоном. Прости меня, абонент. Прости меня, Арсений. Только бы ты вернулся домой целый и невредимый. Только бы ты был жив и здоров…

Я вспомнила, как Арсений танцевал в кафе, и вдруг почему-то, по какой-то подлой ассоциации мне вспомнилось, как мы с Денисом целовались под яблоней, под тёплым летним дождем. Вокруг текли ручьи, на нас не было ни одной сухой нитки, и, когда мы отстранялись, чтобы посмотреть друг на друга, на носах повисали капли. Мы сплелись в одно целое, тёплое и мокрое, и целовались. «Ты моя живая вода, – сказал мне тогда Денис, – ты та, что всегда…[1]» И, помолчав, добавил: «Завтра мы купим зонт…»

Глава 4

В воскресенье вечером мне пришлось выпить снотворное, и на работу я проспала. Проснувшись, я вышла на улицу и увидела, что наступил отличный день. Солнышко щадило, дул тёплый ветерок, и на глазах распускалась сирень. Она была белая и сиреневая; лет пять назад кто-то из градоначальников постановил посадить на улице кусты сирени, и теперь они были повсюду. Я прошла квартал пешком, нюхая воздух, а мимо текли люди с утренними лицами, запахами, с разными биографиями, и, развлекаясь, я отгадывала имена людей; понаблюдала, как выгружают лоток с мороженым, как его подключают к сети ближайшего магазина, как продавщица надевает фартук и наколку. Когда всё было готово, я купила пломбир и съела его, стоя в густом аромате сирени. Пломбир тоже был отличный. Я дождалась троллейбуса и доехала до работы, разглядывая ускользающие отражения в стекле.

На работе пришлось написать объяснительную, из которой следовало, что я только что освободилась из рабства зубной боли. Мне пришло в голову, что в этом есть какая-то логика, – в том, что в качестве объяснения я выбрала зуб. Я стала беззуба: слаба, подвержена эмоциям. А зубы и вправду пора лечить.

Я взяла у вахтёра ключ и поднялась в кабинет. Стол Яна стоял необитаемый, на столешнице нежилась солнечная полоса. Новенький стол, он напоминал памятник безвременно ушедшему. Вторая коллега загорала в Турции. Ближайшие недели мне предстояло провести в одиночестве.

Включив компьютер, я налила себе кофе и с головой ушла в работу. Перед обедом ко мне заглянули две дамы из соседнего отдела. Они приглашали в столовую. За оставшиеся до обеда минуты я несколько раз набрала номер Арсения. Вечер субботы оставил во мне неприятный осадок нелепости, настолько же случайной, насколько и непредсказуемой. Я не могла придумать, что можно было сказать или сделать в тот вечер иначе и почему всё обернулось так, как обернулось. Странным образом во мне, как заноза, засела обида на Арсения, даже, пожалуй, не обида, а её тень. След от занозы – какая-то пустяшная обида, и звонила я не потому, что хотела слышать Арсения, а потому лишь, что мне надо было убедиться, что с ним всё в порядке. Телефон Арсения не отвечал.

Я закрыла кабинет и спустилась в столовую. Дамы стояли в очереди. Увидев меня, они замахали руками. Обе были намного меня старше, и мне было не очень понятно, почему они приглашают меня с собой обедать. Дамы любили посплетничать, и за обедом я узнавала о том, куда обращён взор начальства. В общем, это было небесполезно, да и дамы довольно приятные. После того как я внятно оборвала попытку расспросить меня о личной жизни, они стали даже ещё приятнее.

– Вот и весна пришла, время огородов. У вас есть дача, Маша? – спросила меня Ирина Ивановна.

– Нет.

– Но, наверно, у ваших родителей есть дача? – задала вопрос Ирина Петровна.

– Нет.

– И вы не планируете купить дачу? Или сад? – поинтересовалась Ирина Ивановна. – Мы с мужем, как только поженились, сразу задумались о том, чтобы купить дачу недалеко от города. Своей дочери я тоже купила дачу после её свадьбы. Так хорошо иметь клочок земли, где можно укрыться от городской суеты!

– Я не устаю от города.

– Вот выйдете замуж, и тогда вам непременно захочется сменить обстановку, – пообещала Ирина Петровна. – Чтобы выезжать с мужем на природу или сад-огород разводить. Так приятно вырастить что-то своими руками! Увлечение, оно и от грустных мыслей отвлекает, и силы даёт, и радует. Вот увидите!

Мы поели и поднялись к себе на этаж. До конца обеда ещё оставалось время.

– Пойдёмте к нам, попьём чая, – пригласила Ирина Петровна. – У меня недавно был день рождения, остались конфеты, ещё что-то… Пойдёмте.

Я отказалась, сославшись на то, что у меня ноет лунка удалённого зуба, вернулась в кабинет и набрала номер театра «Пилигрим». Вежливая девушка, чей голос напомнил «Аппарат абонента выключен», сказала, что Арсений с утра был на репетиции. Это успокаивало. Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин.

Вторую половину дня я работала не отвлекаясь. За десять минут до конца рабочего дня раздался звонок. Ника Голубева собственной персоной ждала меня в кафе напротив Управления.

– Что ещё заказать? – осведомилась Ника, когда я вошла. На столике уже стояли большой чайник и тарелка с пирожными «картошка». Ника заказала мой любимый чай. Я любила «картошку», когда училась в институте. Значит, Ника запомнила это. А вот откуда Ника узнала про чай, который я полюбила сравнительно недавно?

– Откуда ты знаешь, что я люблю этот чай?

– Я не знала, что ты его любишь. – Она вскинула на меня удивлённые глаза. – Мне он нравится, вот я и заказала. Но ты, наверно, есть хочешь? Я тоже голодная. Что будешь?

Я полистала меню. Мы заказали пару салатов, блины и слойки. Пока ждали салаты, решили пить чай.

– Как закончилась вечеринка у Дроздовых? Долго вы там ещё пробыли?

– Нет. Ты уехала, и я вызвала такси.

– Но тебе понравилось?

– Да, – сказала Ника. – Мне очень понравилось. И твой Ян мне тоже понравился. Давно ты с ним?

– Спрос. – Я улыбнулась. – А кто спросит, тому в нос.

– Ты всё такая же. – Ника вздохнула. – Ни грамма откровенности. Что, скажи, изменится, если ты скажешь, сколько времени ты с ним встречаешься?

– У меня мания преследования. Фобия. Ты сама это сказала. Давно, ещё на последнем курсе в универе. Помнишь?

– Это когда ты промолчала, что к тебе Денис переехал? – Ника прищурилась. – А почему, кстати, не сказала? Даже Наташе!

– Так всё из-за того же. Из-за мании преследования. Нашла ты компаньона для «Мачо»?

– Ты хочешь пойти? – Ника оживилась.

– Нет. Просто спрашиваю.

Официантка поставила на столик тарелки с блинами. Ника воткнула в блин вилку и сказала:

– Кстати. Я хотела тебя спросить о… о Любачевском. Мы с ним договорились об интервью. Он мне номер мобильного дал. Но почему-то не отвечает. Номер верный, он сам позвонил на мой мобильник, чтобы я сохранила. Но уже два дня у него телефон выключен или вне зоны доступа.

– Позвони в «Пилигрим».

– Я звонила. – Ника вытерла губы салфеткой. – Сказали, был на репетиции, ушёл. Это было в обед.

– Позвони завтра. Узнай, когда следующая репетиция, и позвони в это время.

– Позвоню. – Ника кивнула. – А откуда ты его знаешь?

– В больнице лежали в соседних палатах.

– В какой больнице? Когда?

– Какая разница? Лежали в больнице. К нам приходили знакомые, навещали. Среди них нашлись общие, так и познакомились. С тех пор время от времени попадаем на одни и те же дни рождения.

Казалось, Ника удивлена таким простым объяснением.

– А что ты ещё про него знаешь?

– Да ничего. – Я пожала плечами. – Не так уж часто мы видимся.

– Он в прошлом году провалил экзамены в «Щуку», – сообщила Ника спустя пять минут.

– Да?

– Ты не знала?

– Нет.

– Родители отмазали его от армии. Заплатили большие деньги.

– Кому ж в армию охота…

– В сущности, не такой уж и красавец, – задумчиво рассуждала Ника. – Высокий, худой. Плечи узкие, грудь… Руки-ноги, как палки. Вешалка, а не парень. Но до чего обаятельный! Глаза, как у оленёнка Бэмби. Ты видела его в «Питере Пене»?

– Нет. Кого он там играл?

– Так Питера Пена!

– Питера Пена, значит. А все-таки Арсений Любачевский уже взрослый юноша, – заметила я.

– Он прекрасно играл. Ну, как же так: ты с ним знакома и не видела! А другие спектакли?

Я покачала головой.

– А как танцует! Как бог, – сказала Ника. – Если бы я так танцевала, я бы сделала сумасшедшую карьеру… Как танцует! Даже не знаю, с кем сравнить.

– Ты видела?

– Да. – Ника улыбнулась. – У них была постановка, что-то современное, не помню. Что-то авангардное. И он там танцевал. Просто удивительно танцевал… Не представляю, как он мог «Щуку» провалить, – повернулась она ко мне. – Стоит ему только станцевать – и члены комиссии кинутся к нему на шею. Животное что-то он вызывает, когда танцует. И вообще… Да, вот именно: животное. Ты разве не чувствуешь?

– Я в Яне это слышу очень хорошо. А Арсений Любачевский для меня маленький. Дети для меня, понимаешь, не объект.

– Он не маленький, – неожиданно сухо сказала Ника. – И потом, почему дети? Ему девятнадцать. У нашей сотрудницы сыну тоже девятнадцать, и у него уже жена и ребёнок.

– Ну, знаешь, тем местом крутить, которым твой знакомый сделал ребёнка, можно и в четырнадцать. Думаю, Арсений Любачевский в силу своего обаяния и фамилии отказов такого рода просто не знает.

– Почему ты так о нём говоришь? – Ника смотрела на меня сухими глазами.

– Ни почему. Ты говоришь ерунду – девятнадцать, жена и ребёнок. Будто способность воспроизводиться – это показатель зрелости. Я не про Любачевского, я вообще.

– Мне кажется, если он ложится с кем-то в постель, то это не просто так. Это хотя бы увлечение, – сказала Ника.

– А почему не вечная любовь? Ты забыла, как это бывает у подростков? Проще простого – вот как.

Ника смотрела на меня, и глаза у неё загорались злым блеском.

– Я так не думаю, – сказала она.

– Ну ладно. Что ты от меня-то хочешь?

– Чтобы ты перестала разговаривать со мной в таком тоне.

– Я балдею от твоей последовательности. Начала с Арсения Любачевского, а пришла бог знает к чему.

– Вот видишь.

– Ах, Ника-Ника! Ты уверена, что тебе нужен взрослый мужчина с толстым кошельком? А может, тебе нужен мальчик? А? Признайся!

– Что ты несёшь? – Ника вспыхнула резко, вдруг, сразу всем лицом и поверх тарелки с блином буравила меня колючими глазами. – Ты что говоришь такое?

– Ничего. – Я вдруг очнулась. – Ничего. Я пошутила. Прости.

– И ещё говоришь, что не смеёшься надо мной! Это ты потому, что я тебе сказала, когда у тебя дома была?

– А что ты мне сказала? – машинально спросила я. Но натолкнулась на отчаянный взгляд и вспомнила, как она вспыхнула и заплакала у меня дома. «Я хочу отношений, которых у меня никогда не было», – вот что тогда сказала Ника. Значит, она считает это откровением? Ну и ну.

– Нет, конечно же, нет… Ника, я не знаю, почему я так заговорила. Это не к тебе относилось, честное слово. Это что-то моё личное… Это из-за того, что… это из-за Дениса.

– Ты злая стала!

– Это из-за Дениса, – повторила я.

И всё-таки я попала в точку. Упоминание о Денисе напомнило Нике о моём несчастье, убедило в моей непредумышленности. Ника поверила мгновенно – так же, как только что пришла в ярость.

– Уж ты, пожалуйста, контролируй себя, – сказала она через минуту.

– Не обижайся. Когда вижу Дениса, у меня крышу сносит. Несколько дней после этого со всеми цапаюсь. Но я совсем не имею в виду того, что говорю. Я так не думаю. Просто соскакивает с языка…

– Я понимаю, – примирительно ответила Ника. – Мне знакомо это состояние.

– Выкинь мои слова из головы. Не придавай значения.

– Да ладно. Считай, что уже забыла. – Ника просветлела лицом и даже как будто расчувствовалась.

– Давай закажем по мороженому? – предложила я. – Помнишь, мы в университете бегали в буфет есть мороженое в железных креманках?

Мы ели мороженое и наводили хрупкий мостик дружбы. Я чувствовала, что Нике хочется говорить об Арсении, но после ссоры она боится заговаривать о нём. Я делала вид, что раскаиваюсь в бестактности и стараюсь загладить недоразумение.

Потом мы вышли на остановку. Автобус Ники пришёл первым. Она зашла в салон и помахала мне рукой. Я помахала в ответ, стараясь улыбаться как можно душевнее. Я улыбалась до тех пор, пока автобус не скрылся, будто Ника с такого расстояния могла разглядеть улыбку.

С того дня, когда Дроздовы устраивали вечеринку в «Лимпопо», прошло почти две недели, а Арсений так и не объявился. Первые дни я пыталась дозвониться до него, потом махнула рукой: не хочет – и не надо, так даже лучше.

В один из этих дней меня отправили работать в архив вместо заболевшей сотрудницы. Я уложилась до обеда, а после решила сбежать и встретиться с Иришей Усовой. Я позвонила Ире и узнала, что часов около трёх она выйдет с мальчиком на прогулку. («Ты же знаешь, на улице нам проще будет разговаривать», – сказала она). Оставалось решить, что купить. Мне хотелось купить каких-нибудь вкусностей, – Ирка была сладкоежка, – но я знала, что она ничего не возьмёт; по какому-то кодексу каких-то самой для себя выдуманных правил она не принимала ничего, что можно было есть. Ирка говорила и притом надменно: я не нуждаюсь. Поначалу я удивлялась и отвечала: ну и дура, но это ничего не меняло. Первая красавица и умница нашего курса Ирина Усова уж если что вбивала себе в голову, была верна этому принципу до конца. Она родила перед госэкзаменами, умудрилась окончить университет, но на работу устроиться уже не успела, а потом выяснилось, что она вообще не сможет работать… На днях её сыну Саше исполнилось семь лет.

Я купила Ире блок её любимых сигарет, а мальчику выбрала резинового кенгурёнка. Он был яркий и достаточно лёгкий, чтобы Саша мог его удержать.

Иру я увидела издалека. В летнем платье и сандалиях, она медленно катила коляску по тротуару. Я догнала её и взяла за локоть. Ира обернулась, из её синющих огромных глаз, из-под блестящих загнутых ресниц, на меня глянули стойкость и упрямство.

– Привет. – Она улыбнулась. – Быстро ты.

– Я старалась.

– Санька, привет! – Обойдя коляску, я протянула мальчику резинового кенгурёнка. Он поднял на меня пустые глаза и замычал.

– Нравится? Это подарок. Тебе. – Я пристроила кенгурёнка между его руками. Мальчик замычал громче, зашевелился. Ира обошла коляску с другой стороны. Сказала:

– Сашенька, возьми, не бойся. Тётя Маша принесла это тебе.

От её голоса мальчик успокоился и уставился на игрушку. Его руки беспрестанно шевелились, производя нелепые, разбалансированные движения, он что-то бубнил.

– Вырос он. И волосы стали как будто темнее. И на отца стал ещё больше похож. Ну а ты как?

Ира пожала плечами.

– Без изменений.

– Что говорят врачи?

– А что они могут сказать?

Подувший ветерок вскинул Ирины волосы, она слабо улыбнулась и отвела их рукой. Я достала из сумки сигареты.

– Спасибо. – Ирка явно обрадовалась. – У меня как раз закончились.

Тут же расковыряла обёртку, достала пачку, раскрыла, вытянула одну. Нашарила в кармашке коляски зажигалку и затянулась.

– Живу на пособие. Сплю с одним… Он мне деньги даёт, – сообщила между затяжками. – Ну и родители, конечно, мы бы без них пропали… Да ладно, что об этом. У тебя как?

– Отлично. Работы только по горло.

– Я и смотрю, круги под глазами. Так утомительно контролировать имущество?

– А ты как думала.

– Я бы ни за что из университета не ушла, – заметила Ира. – В чиновники!

Она сделала брезгливую гримасу.

– Кто-то пишет стихи. А кто-то тачает сапоги. За два года я научилась довольно неплохо тачать сапоги. Даже получше многих.

– А как же твоя Толстая тётя?[2] – тихо спросила Ирка. – Ты считаешь, Толстой тёте всё равно? Чему ты улыбаешься?

– Тому, что все вокруг хотят мне доказать, что я живу неправильной жизнью.

– А ты?

– А я живу, как живу. Я безвольна и неспособна к решительным действиям. У меня нет энергии бороться и нет цели, ради которой… Я, Ириша, обессмыслилась. Но это временно… я надеюсь.

– Да?

– Честное слово. Вот честное пионерское!

Ирка засмеялась.

– А мой женился. – Она усмехнулась между затяжками. – Он, кстати, нам помогает. Немного. Но помогает. Скоро у него и там ребёночек будет. Трусит страшно.

– Мой тоже женился и завел ребёнка. Девочку Юлю.

Мы одновременно рассмеялись. Ирка знала о моём разводе, знала в том же ключе, что и все остальные, хотя, я думаю, догадывалась о моих особых муках. Но она ни разу не заговорила об этом, и за это я была ей благодарна.

– Ну что там, во внешнем мире?

Я рассказала о знакомых. О Нике я говорить не стала.

Ира слушала жадно. Она пришла в этот мир полководцем, генератором и проводником идей, уже на втором курсе её взяли в штат ведущей областной газеты. Три года Усова вдохновенно совмещала учёбу с работой, успевала тащить кое-какую общественную нагрузку, играть в любительском театре… Никто не ожидал, что она откажется сразу от всего, навсегда, без надежды – ради сына; бывает же такое на свете… Её мало кто навещал после того, как выяснилось, какая болезнь у Саши, среди знакомых бытовало мнение, что у Усовой после несчастья съехала крыша, а ведь с тех пор прошло уже семь лет. За семь лет даже университетские подруги забыли старосту группы, умницу и заводилу Иришку Усову…

Когда я замолчала, Ирка сказала:

– Я могла бы всех за пояс заткнуть.

– Не сомневаюсь.

– Всех, до единого, веришь?

– Верю.

– Читаю газеты, это кошмар какой-то! Когда я работала, – и там, где я работала, – за такой стиль, за фразы такие башку бы оторвали! Вот, например: «На встрече присутствовало около десяти человек». Около десяти человек, – и это репортаж с места события! Нет, ты подумай, если присутствовавших было всего-то десять и ты пишешь, что видел это своими глазами, – так укажи точное количество, а не пиши «около»! Или вот, недавно прочитала, проводилась акция против наркозависимости. Заголовок репортажа с мероприятия – «Наркотики: удовольствие или смерть?». Что за идиотская постановка вопроса? Джордано Бруно – учёный или полено?

Ира посмотрела на меня негодующим взглядом.

– Я с тобой абсолютно согласна. И уверена, что ты стала бы не только самым грамотным, но и самым серьёзным журналистом в этом городе.

– А я была! – с вызовом сказала Ирка.

– Так, может, и будешь? – осторожно спросила я.

– Ты опять? – Ирка резко швырнула сигарету. – Даже не заикайся. Не смей!

Мальчик тревожно замычал. Ирка дёрнулась, обежала коляску, опустилась на корточки и прижала лицо к Сашиным коленкам.

– Маленький мой, тише-тише! Не волнуйся, мама пошутила, мама не расстраивается. Мама с тобой, малыш… О, смотри-ка, звезда наша катится, – вдруг сказала она совсем другим тоном. – Не идёт, а пишет, королева эфира.

Я обернулась. Ника Голубева шла по тротуару и растерянно улыбалась.

– Она в газете работает, а не на телевидении…

– Пустоцвет, – отрезала Ирка.

Ника подошла и встала рядом с коляской.

– Привет.

– Здрасте, Вероника Голубева, – встретила её Ирка. – Ты слышала, что я сказала?

– Что?

– Что ты пустоцвет. А как ты думаешь, почему?

Ника моргала глазами, но я заметила, как у неё дрогнули ноздри. Если бы меня не было, Ника вообще не стала бы здороваться с Усовой и, наверно, даже перешла бы на другую сторону улицы.

– Вот скажи, если бы можно было быть знаменитой и при этом ничего не делать, ведь ты бы не стала работать? – продолжала Ирка. – Скажи честно: ведь не стала бы?

Ника переводила взгляд с меня на Иру и обратно. Она ничего не понимала, кроме того, что Усова хочет её обидеть.

– Ну-ну, – торопила Ира. – Скажи, чем бы ты стала заниматься, если бы тебе была обеспечена популярность? Ходила бы по ночным клубам? Сидела в косметических салонах? Ездила на моря? Ну чем?

– Ир, ну чего ты? – Ника наконец пришла в себя.

– Нет, ты скажи, – не отставала Ирка. – Скажи! Ведь я угадала?

– Заниматься благотворительностью, – с раздражением сказала Ника. – Устроит тебя такой ответ?

– Пфф, – фыркнула Ирка. – Ты как страничка из модного журнала, где подаются совершенно пустые фразы, зато красивым шрифтом на глянцевой бумаге с яркими картинками.

Ника быстро глянула на меня. По её глазам я видела, что она вспомнила, что говорили про Иру, и теперь не знает, как себя вести. Усова вытащила новую сигарету и, глядя на Нику, подкурила.

– Я слишком тебя жалею, а иначе сказала бы, что я о тебе думаю. – Ника кивнула мне и быстро, не оглядываясь, зашагала в ту же сторону, откуда пришла. Я подумала, что она, должно быть, боится, что Ирка бросится её догонять, а может, от неожиданности забыла, куда шла.

– Стерва никчемная, – ругнулась Ира, глядя в Никину спину. – Жалеет она меня!

– Ну и зачем ты на неё наскочила? Что она тебе такого сделала? Она разве виновата, что ей больше везет? У неё, скажу тебе, проблем тоже хватает…

– С первой нашей встречи в универе терпеть её не могу, – перебила Ирка. – Со знакомства в театре нашем студенческом. Она уже там была выскочкой и пустозвоном, и играть, между прочим, совсем у неё не получалось, но разве ж она могла с этим смириться!

– У тебя взрывной характер, Ириш. И между прочим, это Ника дала мне телефон врача, на которого ты теперь молишься.

– За телефон спасибо. – Ирка отвесила шутовской поклон. – Но дала она тебе – мне бы она отказала, не посмотрела бы, что Сашке… Да ты посмотри, что она наваяла, из последних её нетленок!

Она достала из кармашка коляски сложенную газету, вытрясла из неё лист и протянула мне.

– Посмотри, посмотри! Гвоздевое интервью номера!

Я развернула. Арсений смотрел чуть в сторону от камеры, слабая тень падала на лицо, подчёркивала скулы и разрез глаз. «Арсений Любачевский: ненавижу, когда врут».

– А заголовок? – продолжала Ира. – Неужели нельзя было придумать что-нибудь не банальное? И что он отвечает! Да за такое в суд подавать надо, она ж его идиотом выставила!

– Погоди.

Я пробежала глазами. Во вступлении Ника вылила два абзаца патоки, а после расспрашивала Арсения, что он любит есть, какие сны ему снятся, какие девушки нравятся, что он планирует делать в будущем, как проводит свободное время, какую машину хочет иметь, куда поехать отдыхать и т. д. Ответы Арсения были такими же, как и вопросы: обожаю мамину еду, все девушки великолепны, хочу сделать успешную актерскую карьеру, люблю встречаться с друзьями, лучшее авто такое-то и прочее, – и всё это размазано на целую страницу, пересыпано прилагательными в превосходной степени и знаками восклицания. «Какие качества в людях вы не любите?» – спрашивала Ника под конец. «Ненавижу, когда мне врут, – отвечал Арсений. – Если узнаю, что меня обманул человек, которому я верил, могу прекратить отношения навсегда».

Газета была за прошлую неделю.

Я подумала, что, возможно, Ника забеспокоилась, когда увидела меня, а не Иру…

– Да. Ты права.

– Неужели нельзя было спросить о чем-нибудь более значимом? – кипела Ирка. – Ведь это сын заслуженного деятеля искусств! Его отец – руководитель экспериментального театра, такой великолепный актёрский коллектив собрал, создал замечательный репертуар. Его вообще новатором считают. Неужели сына об этом спросить нельзя было? Отец – режиссёр, мать и сестра – актрисы, мальчик-звезда вырос за кулисами… Задала бы какой-нибудь проблемный вопрос про семью! Про самоощущение, в конце концов!

– Да.

– Ты только посмотри на его ответы! Это что, он так говорит – «великолепный», «превосходный», «обожаю»? Это же не Любачевского, это Голубевой дурацкое сюсюканье и слюни! Фирменная пустота! Тьфу!

– Да.

– Фотография хорошая, но это не её заслуга. Так эта стерва даже имени фотографа не указала, – уже спокойнее заметила Ира.

– В таких случаях обычно пишут: «Фото из архива театра». Эту фотку каждый спектакль продают в фойе «Пилигрима». В антракте.

– Эта бездарность даже свежую съёмку не могла организовать?!

– Ну, положим, тут не только Ника… Она ж не одна в газете работает, там целый коллектив, редактор, в конце концов. Но, видишь, упустили. Я думаю, на фамилию польстились… Наследный принц не любит прессу, это всем известно…

– Не оправдывай её! – гневно сказала Ира.

Она хотела продолжить, но Саша в коляске загугукал, Ириша глянула на часы и охнула. Ника и её деятельность мгновенно исчезли из её мира. В этом было главное отличие Иры от Ники: она всегда была здесь и сейчас, в любви и ненависти, в радости и горе. Она не умела планировать и рассчитывать, наступать на горло ради выгоды и потому падала в страдание всем существом. Максималистка, идеалистка Ириша Усова. Да, в этом было её главное отличие от Ники и вообще от всех моих знакомых, и за это я её любила.

– К нам сейчас массажист придёт! Машуня, пока, позвоню, забегай, спасибо тебе!

Я едва успела сунуть в карман коляски газету. Ира ловко развернула Сашу и почти бегом кинулась к пешеходному переходу. Я долго смотрела ей вслед и радовалась тому, что Ириша не подурнела. С её внешностью ещё много лет будут находиться мужчины, желающие помогать растить сына-инвалида. Вот только бы Ирка от такой жизни и впрямь не свихнулась.

Глава 5

Близился конец рабочего дня. Я шла по улице и думала про Арсения. Бедняга. Думал использовать Нику, а в результате выставил себя дураком. От семьи ему за это, наверно, здорово влетело. И всё же такая реакция несравнимо лучше, чем любая другая, тем более что никогда не знаешь, как он себя поведёт в том или ином случае. И, что плохо, Арсений сам этого до конца не знает.

Я вспомнила, каким был Арсений в нашу первую встречу. Меня как раз перевели в отдельную палату в конце коридора, в закутке. Там было тихо: угловая палата; комната за стенкой пустовала. От остального больничного пространства эти два помещения отделял небольшой коридорчик.

Целыми днями я лежала на кровати, выходя лишь в столовую и ненадолго – в коридор. Я нашла отличное место в углу за пальмой и, поставив там стул, иногда сидела. Растение, густо обсаженное понизу широколистными фикусами, скрывало меня от взглядов. Пациенты бродили по коридору – опустившиеся, забывшие покой и радость души. В основном это были алкоголики и приходящие в себя наркоманы, но попадались и измученные трудоголики, и компьютероманы, и люди, одуревшие от бессонницы и головных болей. Таких, как я, было трое: женщина и двое мужчин. Эти в коридор выходили редко, смотрели угрюмо и затравленно, так что я невольно задавалась вопросом: неужели и у меня такое же выражение лица?

Однажды утром (день начался уныло, мелким холодным дождём) я услышала в соседней палате движение. Тот, кого поместили по соседству, целыми днями ходил из угла в угол. По тому, как он ходил, я догадалась, что это мужчина. Он что-то говорил, я уловила ритм и решила, что он читает стихи. Но он ни разу не вышел в коридор в одно время со мной.

Прошло ещё несколько дней. Кровать моего соседа была приставлена к той же стене, что и моя, нас разделяла тонкая перегородка, и по ночам я слышала, как он ворочается. Однажды я проснулась от шума. Звук был глухой, как будто упало что-то большое и тяжёлое. Я насторожилась. Было тихо. Я уже стала снова засыпать, как вдруг мне пришло в голову, что, возможно, это упал тот человек за стенкой. Может быть, ему стало плохо, подумала я. Перед моими глазами нарисовалась картинка: вот он двинулся к двери, чтобы позвать на помощь, и потерял сознание.

Я включила свет, накинула халат и вышла в коридор. В конце коридора горел ночник. Медсестры за столом не было. Делать нечего, я открыла дверь и зашла в палату соседа. Окно было не зашторено, на полу в свете уличного фонаря лежал человек. Я включила свет, налила в кружку воды из крана и плеснула ему в лицо:

– Эй… очнитесь…

Мужчина вздрогнул всем телом. Вскинулся, сел, затряс головой, и я увидела, что это парень… почти мальчик.

– Что такое?! Вы кто?

Он выглядел не больным, а скорее разбуженным. Его нельзя было принять за человека, приходящего в себя после обморока. Тут до меня стало доходить, что, наверное, ему, как и мне, прописали снотворное… Он заснул, потом стал переворачиваться, упал, но не проснулся. От этой мысли я неожиданно для себя засмеялась. Парень поднялся, сел на кровать и хмуро разглядывал меня, а я давилась смехом.

– Вы кто? Что вы здесь делаете?

– Я лежу в соседней палате, за стенкой. – Я показала рукой на стену. – Вы упали, я проснулась от шума. Думала, вдруг вам плохо. Медсестры нет, я зашла, и вот…

Парень смотрел, и выражение лица у него не менялось.

– А я Арсений Любачевский, – угрюмо сказал он.

– И что? – Мне всё ещё было смешно.

– Сын Ярослава Любачевского… И Натальи Никитиной.

Я не понимала, к чему он это говорит.

– А кто это?

На лице парня медленно проступило удивление. Он помолчал, а потом сказал:

– Уходите.

И я ушла, мне было смешно и неловко. Я ещё смеялась, когда свернулась под одеялом, вспоминала, какой взъерошенный вид был у этого Арсения, когда я плеснула в него водой. Потом мне вспомнились его худое тело и синие плавки. Я прошла внутренним взглядом по его телу, и мне высветилось: повязка на руке. Правая рука на запястье была перебинтована. В свете специфики отделения, в котором мы оба находились…

Я вспомнила, как мне стало беспокойно от этого открытия. Я не смогла заснуть, и на утреннем обходе попросила заведующего сделать на двери своей палаты запор, чтобы я могла закрываться изнутри, объяснив, что с тех пор, как за стенкой появился сосед, у меня бессонница.

– Не положено, – сказал заведующий.

Но слесаря вызвал. Вечером этого дня я закрылась на толстый алюминиевый крючок.

Когда я подходила к остановке, затренькал телефон, на экране высветился незнакомый номер. Я нажала кнопку, ожидая, что это кто-то из Управления, кому-то поручили узнать, как я работаю в архиве. Но голос в трубке был незнакомым.

– Маша?

– Да?

– Это Николай. Слушай, Маш, ты где? Я пришёл к тебе на работу, специально под конец, а мне говорят, ты сегодня в другом месте.

– Какой Николай?

– Николай Угольков, муж Вероники Голубевой.

– Что случилось? Что-то с Никой?

– Да. То есть нет, с Никой всё в порядке. Просто мне надо увидеть тебя. Надо поговорить. Ты можешь прямо сейчас?

До кафе, которое назвал Николай, было пять остановок на автобусе. Я не могла представить, зачем могла понадобиться Никиному мужу. За пять или шесть лет её замужества мы с ним почти не общались, я даже не знала, что у него есть мой номер.

Я зашла в кафе и сразу увидела Николая. Он занял столик в глубине зала, у окна, и свет из окна падал на его лицо. Лицо было грузное, как, впрочем, и вся фигура, оплывшее, нос сплюснут, как у бывалого боксёра, внешние уголки глаз опущены, отчего лицо выглядело настороженным, словно его хозяин ждал нападения; через левую щёку шла узкая впадина. Лицо бандита, а не телеведущего. Но он был пострижен, побрит и абсолютно трезв.

– Что случилось?

– Ника завела любовника. Ты знаешь об этом?

Он сидел очень прямо и открыто смотрел мне в лицо. Я села напротив, и его взгляд плавно опустился за моим лицом. Стараясь не смотреть на него, я попыталась вспомнить, говорила ли мне Ника, когда состоится вечеринка в «Мачо»; не вспомнила. Может, вечеринка в «Мачо» уже прошла и увенчалась успехом – тем успехом, на который рассчитывала Ника; может, она встречается с москвичом (если он москвич), с которым познакомилась на автомобильной выставке; может, ещё кто подвернулся: стучите – и отворят вам… Удивительно не это, а то, что её муж решил обсудить эту тему со мной.

– Так ты об этом знаешь?

– Нет.

– Нет? – Николай смотрел мне в глаза.

– Нет. – Я пожала плечами.

– Вот так. Прожили пять лет, а теперь она решила, что я для неё недостаточно хорош.

Николай ждал ответной реплики, а я не знала, что сказать. Его изуродованное, пытливо вглядывающееся лицо мешало мне сосредоточиться.

– Видите ли, она выходила замуж за симпатичного ведущего, а получила урода и алкоголика.

– Но ведь это правда.

– Что? – Николай быстро взглянул на меня из-под опущенных век.

– Я про то, что ты пьёшь, – поторопилась пояснить я.

– Я, между прочим, последний раз выпивал две недели назад. С тех пор – ни грамма.

– Не такой уж большой срок.

– Небольшой. Но я не пью совсем… Совсем.

Я не знала, что сказать, и ответила:

– Это очень хорошо.

– А почему я пить начал, ты знаешь?

Я пожала плечами.

– По-моему, для того, чтобы пить, причина не нужна.

– Возможно. – Николай кивнул. – Но у меня было аж две причины. И, если бы я не начал пить, то, извини за каламбур, как пить дать оказался бы в психушке. Такое было напряжение.

Николай говорил серьёзно, но я не знала, можно ему верить или нет. Я не смотрела передачи, которые он вёл, потому что в то время, когда Ника встречалась с Николаем, у меня было полно своих дел, потом я расставалась с Денисом и лечила нервы по соседству с неудавшимся самоубийцей Арсением Любачевским. Я помнила, что раньше Николай действительно был симпатичным, но какой он человек, понятия не имела.

– Я знаю, что ты был популярным телеведущим. Знаю, что Ника очень хотела сделать авторскую передачу и что-то ещё. Но не получилось…

Николай кивнул.

– Я перестал быть тем положительным и обаятельным лицом, которое нравится зрителям. Уволился. С журналистикой я с тех пор завязал, но не в этом дело. Дело в том, что как раз накануне аварии меня пригласили работать в Москву. Телеведущим на «СТС». Там был конкурс, я отправил на него запись своих эфиров, меня пригласили. Ника хлопала в ладоши, а тут – бац, мы всей съёмочной группой летим в кювет. Кто руку сломал, кто ногу, водитель три ребра сразу… А я – лицо, я рядом с ним сидел, так прямо в лобовое… И – видишь, какая красота? Вся морда была в шрамах… Ну и всё, накрылась премия в квартал…

Пока он говорил, я окончательно рассмотрела его лицо. В то, что «вся морда была в шрамах», верилось легко. С одного беглого взгляда было понятно, что лицо Николая побывало в серьёзной передряге.

Николай меж тем продолжал:

– Ну, и никому я с таким фейсом стал не нужен. Ни Москве, ни нашим. А я после всего этого обесточился. Ничего не мог делать… Нигде работать… А Ника… Ника, вместо того чтобы поддержать, стала относиться ко мне как к бракованной вещи… Это меня убило совершенно… Ты мне веришь?

Я снова пожала плечами.

– Ты же знал, какая она, когда женился… Это был твой выбор. Мог бы ведь и не жениться, никакие особые обстоятельства на тебя не давили.

Николай засмеялся. Потом вдруг оборвал смех, наклонился ко мне:

– Ты не знаешь, как на самом деле всё было… А на самом деле было так: не я Нику, а она меня обхаживала. Пусть она моложе, но у меня девок было сколько хочешь, а вот у Ники… И знаешь, чем она меня дожала? Тем, что обещала родить мне детей. Сразу же после того, как переедем в Москву, говорила она, то есть примерно через год-полтора, родим ребёночка, а ещё через год – второго… Ты будешь работать, а я – растить детей и вести дом, буду встречать тебя вкусным ужином… Вот. На это я повёлся. На её чёткое планирование. Я к тому времени досыта наелся этой холостяцкой богемы, хотел завести семью. И детей очень хотел… Ника считала, что надо встать на ноги, ей потребуется время, чтобы помочь мне достичь успеха, которого, как она говорила, я заслуживаю… А потом всё кончилось. Ника сначала сказала: будем бороться, нужно лечение, пластические операции… А когда выяснилось, сколько нужно времени и денег, что всё это не на раз-два… она меня бросила!

– Бросила?..

– Перестала замечать. Как будто я не существую. Будто меня нет. Стала жить своей жизнью. Своей, отдельной жизнью. И когда я заикнулся про ребёнка, посмотрела на меня так, словно я неодушевлённый предмет… Будто тряпка половая вдруг заговорила! И сколько я потом ни пытался с ней разговаривать, результат всегда был один и тот же…

Странное дело, я ему верила. Мы помолчали. К нам подошла девушка в наколке и фартуке. Поставила на стол чайник и две чашки на блюдечках. Посмотрела с опасливым любопытством на Николая. Спросила, не нужно ли чего-нибудь. Николай буркнул: «Нет».

– Чего я добился за эти годы? Ничего. А Ника стала известной личностью. У неё имя, связи, её ждут во многих местах… Она меня использовала. Выпотрошила и выбросила.

У него зазвонил телефон. Николай взял трубку и бросил на меня подозрительный взгляд.

– Я сижу с твоей подругой Машей, – ровным голосом сказал он. – Рассказываю ей о том, что ты со мной сделала, и о том, что ты втюрилась. В кафе… – Он назвал адрес и тут же отодвинул телефон от уха. Ника кричала так громко, что слышно было даже мне. Николай, не дослушав, нажал отбой.

– А ты уверен, что…?

– Что?

– Ну, что у Ники действительно кто-то есть?

– Я не знаю, спит она с ним или нет. Но то, что она сама не своя, и это из-за мужика – это точно. Я, как заметил, думал, пройдёт, а теперь вижу – чем дальше, тем хуже. Она сама не своя…

– Так ты хочешь, чтобы я поговорила с Никой?

– Вряд ли у тебя что-то получится. Я-то думал, ты в курсе и знаешь, кто он – её герой… Потому что это наверняка герой… Понимаешь, ей нужна известность. Она вцепляется в того, кто имеет перспективу прославиться. Ей важно быть женщиной знаменитости. Примазаться к кому-нибудь – вот её тяга.

– Я так не думаю.

– Нет. – Николай покачал головой. – Ты не знаешь её так, как я. Она за меня крепко держалась, когда я был на коне. А теперь она не хочет со мной жить, не хочет от меня рожать. Ника в панике, потому что не знает, что делать дальше. И не знает, как от меня избавиться.

Я хотела спросить, почему он сам не подаст на развод, но тут дверь кафе распахнулась и влетела Ника. Увидев её лицо, я подумала, что, пожалуй, Николай прав, – я Нику не знаю. От неё шла такая ощутимая волна ярости, что, если бы Иришка Усова встретилась ей сейчас, Ника закатала бы её в асфальт вместе с сыном и коляской.

Отыскав нас глазами, Ника постаралась взять себя в руки. Не очень-то у неё это получилось.

– Ну, о чём вы тут? – сказала Ника, подойдя к столику. Стремительно опустилась на стул. – Меня обсуждаете?

– Я рассказываю Маше о своих творческих планах. – Николай смотрел на Нику исподлобья. – На редакционной машине прилетела? Или на метле?

Ника даже глазом не моргнула.

– О чём? О том, что ты решил делать пластику?

– Да, об этом. Я не сказал тебе. – Николай повернулся ко мне. – Ника через какого-то своего московского знакомого договорилась устроить обследование моей рожи не где-нибудь, а в Институте физиологии. Говорит, медицина топает семимильными шагами и есть надежда сделать самую правильную пластику.

– Отличная новость.

– Ещё бы. Обследование, да потом пластика, да ещё попутно лечение от алкогольной зависимости займут бог знает сколько времени. Меня, естественно, в это время в городе не будет. И у Ники будут развязаны руки… Ника станет обхаживать новую звезду, так ведь, дорогая?

Я терпеть не могу скандалов, а тем более семейных. Я не хочу знать о людях того, чего они не хотят, чтобы о них знали. Меня тяготят эмоции вражды. Грубые энергии, тяжёлые и душные. И хуже всего – те их разновидности, которые исходят от близких людей: родственников, любовников, близких друзей. Такие энергии имеют не только вес и плотность, – они имеют запах. Запах опасности проплыл мимо моих ноздрей. Плотный, скользкий, железный. Всегда, когда я чувствую такую смесь, мне кажется, что все участники, включая меня, погружаются в опасный мир, где слова приобретают неосознаваемую людьми силу.

А это была ещё только разминка.

– Не стыдно тебе? – презрительно спросила Ника.

– Стыдно? Мне? Ну конечно, мне должно быть стыдно, как же иначе? Это я – пьяница и маргинал, а ты – святая. Добилась успеха, кормила меня, грешного, когда я валялся пьяный, а теперь изо всех сил стараешься вытащить меня из болота, куда я по собственной глупости завалился. Мало того, это именно ты оплатила лечение от алкоголизма. А я, неблагодарное животное, упираюсь и треплю тебе нервы, – так ты вчера сказала? Маша, ты как думаешь, Ника – святая, а я – неблагодарное животное?

Николай вопросительно смотрел на меня. Он явно наслаждался присутствием третьего лица. Мысль, что Ника связана моим вниманием, вносила в его кураж дополнительный адреналин.

– А что ты, Ника, будешь делать в моё отсутствие? Надо было мне раньше это понять, что вовсе не меня ты хотела в мужья. Не меня, а Николая Уголькова, журналиста, телеведущего. У самой-то у тебя ничего нет, Ника, и ты это прекрасно понимаешь, но тебе же нестерпимо хочется быть причастной к чему-нибудь такому-этакому… Тебе хочется быть в центре внимания.

– Что за бред ты несёшь.

– Я не бегаю за девочками, – я, мужик, которому это было бы простительно. А моя жена день и ночь названивает кому-то, ревёт в подушку и пишет письма… Ты ведь пишешь ему письма, Ника, правда? Заваливает письмами его электронную почту. Раньше у нас была общая электронка, а теперь Ника сделала отдельную, с паролем! Но если кто подумает, что она влюбилась, тот ошибётся. Потому что Ника неспособна любить человека. Она любит популярность. Фанфары. Славу. Нике нужно, чтобы ею интересовалась толпа. Или чтобы на неё хотя бы падал отсвет чужой славы, но чтобы отсвет этот был ярким! Это про Нику. Её манит образ, ореол – и какой же, как вы думаете? Ореол известной в городе N журналистки, которая была в годы оны чьей-то женой или любовницей – на любовницу Ника согласится, если будет уверена, что этого кого-то ждёт слава! Я говорю это потому, что слишком хорошо знаю, как сильно Ника любит известность!

Я никогда не слышала, чтобы мужчина так эмоционально говорил. Мне вспомнился Арсений, его усмешливое утверждение, что артисты как женщины: кокетничают, желают нравиться, расцветают в драматических ситуациях; все артисты – нарциссы. В бывшем телевизионщике Николае, когда он говорил, действительно было что-то, если не женское, то театральное. Его гибкая речь не вязалась с грузным телом и изувеченным лицом. Казалось, передо мной два разных Николая: один, которого видят глаза, и второй, которого слышат уши.

– Мне пора.

Ника проводила меня глазами. Она сидела с заострившимися скулами, с крепко сжатыми губами. Я не понимала, почему она позволяет Николаю так себя вести, не обрывает его. Почему наконец просто не уйдёт?

Выходя из кафе, я ещё раз оглянулась. Ника сидела в той же позе, а Николай наклонился к ней и говорил. Лицо у него было торжествующее и страдающее одновременно. Он был похож на собаку, которую ударили, и вот теперь она бросается и кусает.

Глава 6

Автобус приехал в неуютное место, тесно заставленное убогими двухэтажными бараками из серого бруса. Когда водитель гаркнул: «Конечная», я вздрогнула, посмотрела в окно и поняла, что села не в тот автобус и что начался дождь. Под козырьком облезлой остановки сгрудились люди, кто с зонтами, кто в полиэтиленовых дождевиках, кто безо всякой защиты от дождя. За бараками, за деревьями и чахлыми кустами виднелся яркий торец огромного здания. Этот торец напоминал величественную волну океана, грозившую вот-вот смыть отживший своё пляжный мусор, а пляжным мусором были старые дома… Вот тебе и разговор с Николаем!

Зонт остался дома. Пришлось забраться в подошедшую маршрутку и ехать назад.

Дождь кончился так же неожиданно, как и начался, откуда-то выскочило яркое-яркое солнце. Маршрутка бежала резво, но на одном из перекрёстков вдруг встала, в окно было видно, что тут уже скопилось много автобусов, маршрутных такси и машин. Очевидно, где-то впереди случилась авария. Транспорт по бокам маршрутки двигался черепашьим темпом, наша маршрутка, и те, что шли за ней, вовсе стояли. Я закрыла по привычке глаза, но от однообразного сидения заныла спина, глаза пришлось открыть, чтобы хотя бы отвлечься. Я стала смотреть в окно и скоро поняла, что лучше бы мне вслепую слушать, как спина ноет.

По тротуару шёл Денис. Перед собой он катил коляску, из коляски высовывалась головка в кружевной панамке, маленькие ручки и две пухлые ножки в ярких сандалиях. Рядом с Денисом шла девушка в короткой юбке и лёгкой кофточке, на её волосах блестели капли. Мне был виден её затылок, она смотрела на Дениса. Я много раз представляла, как Денис с Ларисой идут вот так – счастливая пара с ребёнком, – но даже подумать не могла, что увидеть наяву будет так больно: я первый раз видела их вместе. Боль хлынула оглушающая: затопила и маршрутку, и улицу, и город. На несколько минут я вообще перестала чувствовать что-либо, кроме боли. А потом вдруг полетела вперёд, и в мои уши продрался старческий голос:

– Девушка, держись! – И жилистая лапа цепко ухватила меня и вернула на сиденье. Всё вернулось так же беспричинно, как когда-то странно прервалось[3]… Мы развелись, он женился, когда Лариса была уже на седьмом месяце, значит, девочке сейчас месяцев девять…

Маршрутка набирала скорость.

Когда я поднималась на крыльцо своего дома, меня окликнула старшая по дому, Татьяна Ивановна.

– Машенька, к вам приходил молодой человек из театра. С ним ещё была женщина. – Татьяна Ивановна улыбалась.

Я остановилась.

– Откуда вы знаете, что из театра?

– Я его там видела. Очень обаятельный молодой человек. Очень. С такими большими, тёмными глазами.

– А женщина?

– Женщина… Высокая, выше парня. На ней были чёрные шляпа и галстук. Пиджак и брюки тоже чёрные. А рубашка белая. И белое каре.

– Белое каре?..

– Светлые волосы, крашеные. А может, свои, но, по-моему, крашеные… Или парик. У неё глаза были подведены вот так. – Татьяна Ивановна показала от глаз к ушам.

– Я думаю, это тоже кто-то из театра. Они приехали на такси и так долго звонили в домофон. Потом молодой человек спросил, не видела ли я вас. Я сказала, что видела, как вы утром ушли на работу.

В прошлом году на общем собрании жильцов Татьяну Ивановну выбрали старшей по дому, и с тех пор она считала себя ответственной за всех, проживающих в нашей девятиэтажке. Я не раз ловила себя на мысли, что из неё вышел бы неплохой следователь. То, что она назвала Арсения «молодым человеком из театра», означало, что она считает его моим любовником… Потому что Татьяна Ивановна обладала профессиональной памятью на имена и фамилии и, конечно, не могла не знать, как его зовут.

– Спасибо, Татьяна Ивановна, – сказала я как можно более сердечным тоном. – Я хочу вас попросить… Вы не говорите никому, что ко мне приходил… и, если ещё придёт… этот молодой человек, хорошо? Сами понимаете…

Татьяна Ивановна закивала. Она не была болтлива и, что выгодно отличало её от многих кадровиков, да и вообще людей, не имела привычки сплетничать; её любопытство было всего лишь составляющей частью профессионализма.

Я открыла дверь с мыслью о том, что Арсений опять явился без звонка. Он часто так делал; странная прихоть во времена мобильной связи. Я хочу убедиться, что ты одна, говорил он, что ты не нежишься с каким-нибудь хлюстом. Я догадывалась, что он ревнует, одно время он даже просил, чтобы я отдала ему запасные ключи. В ключах я отказала, а за внезапные появления давно перестала ругать. Мотивы поступков Арсения зачастую настолько не соответствовали привычной логике, что я просто выбросила эти мысли из головы. Одно было ясно: с ним была не Марлен. Подумав, я решила не звонить ему. Умылась, налила себе чая и села у телевизора. Примерно через час раздался звонок в дверь, я открыла и увидела Арсения. За его спиной стояла женщина, как её и описывала старшая по дому, – высокая, в чёрном костюме, шляпе и галстуке, с глазами, подведёнными до висков, и в белом парике: гротеск. По привычке давать прозвища женщинам Арсения я тут же определила её про себя Телохранителем. Арсений имел слабость к необычным женщинам, и поначалу меня это сильно раздражало; потом я привыкла. Другое дело, что Арсений никогда не приводил своих пассий ко мне домой.

– Привет, – сказал Арсений небрежным тоном. – Ты не хочешь нас пускать?

– Нет, почему же, проходите…

– Здравствуйте, – сказала женщина и улыбнулась. У неё был красивый голос, низкий, чуть глуховатый, прекрасная улыбка. Она была значительно старше Арсения и даже меня.

– Познакомьтесь. – Арсений сделал движение рукой от спутницы ко мне. – Это Мария, моя хорошая знакомая.

Вот как: хорошая знакомая.

– … а это Вера, куратор нашего нового проекта, – я имею в виду проекта театра «Пилигрим».

Вера снова улыбнулась. У неё были правильные черты лица, но само выражение холодноватое и чуть отстранённое, а чудно́й макияж привносил в образ что-то не то от сфинкса, не то от ритуальной маски. Она сняла обувь и спокойно ждала, что ей предложат сделать дальше.

– Проходите. – Я махнула рукой в сторону кухни.

Когда я принесла из комнаты стул, оба они, Арсений и Вера, сидели на табуретках по краям стола. Грелся чайник, из чашек свисали этикетки заварочных пакетиков. Нависая над столом, Арсений распаковывал большой торт. Мне осталось место по центру стола.

– Вы торт принесли…

– Сегодня жарко, – сказала Вера.

Я посмотрела на неё. Она безмятежно улыбалась, глядя мне в глаза с таким видом, будто знала про меня всё. Взгляд ещё больше подчёркивал необычность её внешности.

– Ты обещал мне позвонить.

– Разве? – Арсений поднял брови. – Когда? Я не помню.

– Три недели назад. Когда ты приезжал ко мне поздно ночью. А до этого мы вместе приехали на такси. Из «Лимпопо». Ты там отмечал что-то.

– Три недели назад… – задумчиво произнёс Арсений.

– Три недели назад мы праздновали подписание контракта, – сказала Вера. – Мы отмечали в театре, а потом пошли в ресторан.

– Ну конечно! Нас как раз тогда всех познакомили с Верой. Всех, – я имею в виду коллектив театра. И Вера нас всех очаровала. Весь коллектив, весь, включая уборщиц, всех, без исключения.

– Это серьёзно, – сказала я. – Вы даже не представляете, как мнение театральных уборщиц влияет на популярность актёров.

Вера снова улыбнулась. Она не выказывала ни скуки, ни заинтересованности. Либо она совершенно глупая, мелькнуло у меня, либо, наоборот, очень умная. Хотя, может, это объяснялось и чем-то другим. Своей невозмутимостью эта женщина мешала мне чувствовать себя уверенно.

– Вы произвели неизгладимое впечатление на нашу старшую по дому. Это женщина, с которой вы разговаривали, когда приезжали утром.

– Я забыл дома телефон, и вдруг так захотелось тебя увидеть! Я сказал об этом Вере. А она ответила мне, что раз есть человек, которого нестерпимо хочется видеть, то надо немедленно ехать к этому человеку. Потому что на свете не так много людей, которых хочется видеть нестерпимо. Кажется, так ты сказала?

– Так. – И Вера снова улыбнулась.

– Она удивительная, – сказал мне Арсений. – Она совершенно удивительная, ты видишь? Вера воспринимает жизнь безо всякой шелухи. Это самый жизнерадостный человек из всех, с кем я познакомился за последний год.

Я чувствовала неловкость от того, что Арсений говорит в третьем лице о женщине, которая годится ему в матери, а сама она сидит тут же. А Вера улыбнулась и сказала:

– Ты тоже.

– Не надо мне льстить. – Арсений поморщился.

– У нас есть торт, – сказала Вера. – Где у вас тарелки, Маша?

Я достала из шкафа тарелки, и Вера разложила угощение. Арсений налил чай.

– Очень вкусно, – похвалила я.

– Это Вера выбирала.

Мы пили чай и беседовали о театре.

В комнате зазвонил телефон. Я прошла и увидела, что звонит Денис.

– Да.

– Я хочу тебя видеть. Мы можем встретиться через час в парке?

– Нет. У меня гости.

– Кто?

– Никто. – Я нажала отбой и долго ждала, когда Денис перезвонит ещё раз. Он не перезвонил.

У меня вдруг закружилась голова, и я села на диван. Вошёл Арсений, он прикрыл за собой дверь.

– Что с тобой?

Он приблизил ко мне влажные глаза. Его глаза были похожи на ракушку – миндалевидные, такие глубокие и искренние. Девушки считали Арсения ветреным и притворщиком – правда, милым притворщиком, – а он всегда был честен, просто часто менялся.

Он обнял меня одной рукой, пальцами другой приподнял мою голову, всматриваясь мне в лицо.

– Сенечка, мне тяжело…

– Что-то не так?

– Я к тебе привязалась, Сень. Не могу сказать, что я тебя полюбила, наверно, если бы я так сказала, это была бы неправда. Но мне не наплевать на то, что с тобой происходит.

Я не открывала глаза, но чувствовала, что Арсений выпрямился и смотрит в окно.

– Ты знаешь, пожалуй, я тебя тоже не люблю, – задумчиво сказал он через минуту. – Единственная проблема в том, что я сплю со многими женщинами, но потом всё равно иду к тебе. Я точно понял, что ты тоскуешь по человеку, которого любила, а может, ты его ещё любишь. А он хочет с тобой быть?

У меня вдруг стали влажными руки. Я думала о том, что спрашивал Арсений, и меня переполняла горечь.

– Ты что? Ты плачешь?

– Не хочет. Но он не может уйти по-настоящему.

– Как так?

– Его всё время тянет ко мне. У нас… много общего… в прошлом.

– А там?

– А там женщина, которая его обожает, карьера и… и ребёнок.

– Так он бросил тебя из-за ребёнка? Но с ребёнком можно видеться, а жить с тобой!

– Нет, Сень. Мы расстались потому, что стали разными.

– Я ничего не понимаю, – сказал Арсений. – Ты можешь мне объяснить, в чём дело?

– Не могу. Скажи мне лучше, зачем ты разрешил Голубевой опубликовать интервью?

– Я был расстроен. – Арсений нахмурился. – Она позвонила, я говорю, давайте, только по телефону, а фотку возьмёте в театре. А потом меня срочно позвали, я что-то быстро ей наболтал, сам не помню чего. В результате там только одна моя фраза осталась. Во всём интервью.

– Видела я эту фразу. Хоть бы догадался прочитать перед публикацией.

– Не догадался. Слушай, хватит. Меня и так из-за этого дома чуть не колесовали. Отец, знаешь, как кричал!

– Могу представить.

– Не можешь… Вот назло тебе буду с ней зажигать.

– С Никой? Посмотрим, надолго ли тебя хватит… герой-любовник.

– Некогда уже смотреть. Послезавтра я с театром уезжаю на месяц на гастроли. Или на два месяца, не помню.

– Куда?

– По городам и весям. А в перспективе – за границу. Но заграничные гастроли ещё под вопросом. Вера будет этим заниматься.

– Почему ты мне раньше этого не сказал?

– Я и хотел сказать… тогда. Но ситуация не способствовала. А потом я обиделся.

– Ох, ну почему ты такой!..

Я встала с дивана и пошла на кухню. Арсений шёл за мной.

– Какой – такой? И вообще, почему ты говоришь со мной таким тоном? – сказал он мне в спину.

– Каким?

– Будто ты умираешь.

– А каким тоном я должна говорить?

– Мы тонем в словах, – сказал Арсений. – Мы запутались. И сами не понимаем, чего хотим. Я уеду, и тебе станет спокойнее.

Мы вернулись в кухню. Вера неторопливо пила чай. Она проследила глазами, как мы расселись за столом, и спросила:

– Арсений, ты ведь танцуешь в спектаклях, которые мы везём?

– В одном. – Арсений глотнул остывший чай и поморщился.

– Танцевальные движения подчёркивают обаяние жизни, которая в тебе заключена. Это больше, чем талант. Это дар.

– Спасибо на добром слове.

– Я серьёзно. – Вера улыбалась. – Я перевидала сотни молодых актёров. Большинство из них очень талантливы. Очень. Но дар пропускать через себя жизнь – мало у кого есть.

– Это талант – польстить, – сказал Арсений. – Знаете, я прочитал, что тонкая лесть – это умение ненавязчиво сказать человеку то, что он сам о себе думает.

– А я не льщу. – Вера пожала плечами. – Я вообще всегда стараюсь говорить правду. Если правду сказать нельзя, молчу… Между прочим, ваш театр – лучшее из всех мест, в которых я была в последнее время. Искренние люди. И атмосфера тёплая. Творческая и домашняя одновременно.

– Маша, ты слышишь? Столичная львица говорит, что «Пилигрим» лучше всех.

Меня неприятно царапала развязность Арсения: и то, что он называет Веру на «ты», и то, что цепляется к ней. Но Вера вела себя непринуждённо, казалось, её ничто не смущает.

– Арсений, ну что ты пристаёшь к человеку! – не выдержала я.

И Вере:

– Не обижайтесь. У него настроение меняется сотню раз на день.

Вера засмеялась. Она зажгла газ и поставила на огонь чайник.

– Ты даже не представляешь, как прав. Больше всего я сейчас ценю непринуждённую атмосферу, тёплых, искренних людей. Вот вчера мама Офелии принесла пирогов с капустой, так я чуть не заплакала.

– Не надо смеяться над «Пилигримом». – На Арсения вдруг как туча набежала. Он смотрел на Веру и кусал губы.

– С чего ты взял, что я смеюсь?

– Я понимаю, что при том образе жизни, который ты привыкла вести, наш театр с его гастролями – это провинциальная чепуха, только развлечение для тебя. Пироги от Офелии… Но для нас это очень серьёзно.

Вера смеющимися глазами смотрела на Арсения. Я подумала, что она рискует. Семья и «Пилигрим» – это были области, где, чтобы зацепить Арсения, хватало одного неловкого слова. Я встала и обняла его за плечи.

Я спросила Веру:

– Расскажите, каким образом вы организуете гастроли?

Вера заговорила, но, должно быть, ей стало скучно. Вскоре она сказала, что ей пора уходить, поблагодарила за гостеприимство и попрощалась. Я проводила её и вернулась на кухню.

Арсений сидел за столом и смотрел в окно.

Всё это время я готовилась к тому, что Арсений останется у меня. Представляла, как обниму его и попрошу прощения. Налью ему чая. Я глядела на его профиль. Сегодня он казался мне родным и желанным. Я вспомнила, как меня грызла совесть, когда мы в первый раз проснулись вместе, как жгли стыд и раскаянье, – но всё это исчезло, стоило ему только проснуться. Он раскрыл сонные глаза, увидел меня и улыбнулся такой счастливой и безмятежной улыбкой, что я, помню, тогда подумала: если человек после этого так улыбается, то это не может быть неправильным… Потом, конечно, были рецидивы. Пару раз я взбрыкивала: наши отношения казались мне гротеском и фарсом, а я себе – какой-то трагикомической, а иной раз и пошлой фигурой; много раз я спрашивала себя, к чему всё это… Но в итоге решила, что когда-нибудь Арсений встретит ту, с которой захочет прожить жизнь, да и мне наконец повезёт в любви…

Арсений резко развернулся – на его лице была написана странная, какая-то отчаянная решимость.

– Я ухожу, – сказал он, поднявшись.

Я опешила.

– Сень… мы долго не увидимся.

– Ты не поняла. Я насовсем. Я тебя бросаю. Так всем будет лучше. – Он поцеловал меня в щёку и быстро прошёл в прихожую. – Пока!

Я стояла у окна и смотрела, как он вышел из подъезда, прошёл двор и скрылся за углом. Он не поднял глаза на моё окно и ни разу не оглянулся.

Примерно через неделю после отъезда Арсения мне позвонила мать.

– Как дела? – спросила она, и я насторожилась.

– Хорошо.

Она вздохнула.

– Хочу пригласить тебя провести с нами отпуск. Мы едем в Испанию.

– Не хочу.

Я ждала, когда она раскроет карты. Я знала, ждать придётся недолго. Так оно и случилось.

– Мне звонила Елена Сергеевна Егорова, – торжественно сообщила мать. Замолчала, ожидая моей реакции.

Я молчала. Умная, тактичная Елена звонила моей матери?..

– Твой научный руководитель, – не выдержала мать. – Ты помнишь, что училась в аспирантуре?

Я молча думала и решила, что Елена звонила матери затем, чтобы убедить её повлиять на меня: осенью начинался последний год, когда я ещё вправе восстановиться в аспирантуре.

Так оно и оказалось.

– Ну, что ты молчишь! – повысила мать голос. – В сентябре ты ещё можешь восстановиться в аспирантуре!

Конечно, Елена не знала, какие у меня отношения с матерью, думала я. Не добившись ничего от меня, она решила поговорить с родительницей. Мне она почему-то звонить не стала. Неужели я так сильно напугала её?

Я ждала, что мать начнёт ругать меня, но она сказала:

– Я записала тебя к психоаналитику. Первоклассному специалисту. В следующую среду. Не вздумай отказываться, к нему очередь на полгода вперёд. Только благодаря связям Вадима он тебя берёт. Приедешь?

– Нет.

– Почему?

– Я работаю.

– Ради этого можно взять выходные за свой счёт или оплачиваемый отпуск.

– Нет.

– Да почему же?!

– Незачем.

– Незачем, – передразнила мать. – Есть зачем! Затем, что тебя бросил муж и ты в депрессии.

– Денис не бросал меня, – ровно сказала я. – Я сама его выставила.

– Знаем мы. – Голос матери звучал устало и снисходительно. – Почему ты не родила ему ребёнка? Упёрлась: аспирантура, видите ли! Прошляпила мужика, теперь локти грызёшь… И аспирантуру-то бросила! Господи, за что мне такое наказание!

– Всё, мам, пока. И не звони мне, пожалуйста. Хотя бы какое-то время.

– Как ты с матерью разговариваешь!.. – Долетело до меня, а потом телефон зазвонил снова.

Пришлось выдернуть вилку из розетки.

Глава 7

Я не видела Арсения до середины июня. За это время я несколько раз набирала его номер, но каждый раз слышала, что аппарат абонента выключен. Должно быть, в дороге Арсений пользовался другой сим-картой. После звонка матери я решила, что мне срочно надо развлечься, и позвонила Голубевой с намерением предложить сходить в какое-нибудь заведение. В редакции ответили, что Ника в отпуске и появится через месяц, её телефон не отвечал.

Денис больше не звонил.

В моей жизни наступило затишье. Я работала, записалась в спортзал и на занятия йогой. Вспомнила, что не прибиралась на Пасху, и затеяла генеральную уборку, которая растянулась на вечер пятницы и все выходные. Приятно было наводить порядок, мыть, чистить, особенно же приятно было выбрасывать. Разбирая шкаф, в очередной раз достала папку с диссертацией. Мать была права: с аспирантурой надо было что-то решать, но даже мысль, что об этом надо серьёзно подумать, вызывала у меня раздражение: слишком тесно переплелась диссертация в моём сознании с Денисом. Я открыла наугад, в глаза прыгнули карандашные заметки на полях, – и тут же захлопнула папку и почти с отвращением засунула на прежнее место.

Мне казалось, что сейчас, когда лето и ярко светит солнце, для меня будет лучше не думать ни о жизни, ни о людях, любимых или не любимых, ни о связанных с ними проблемах. Я была полна решимости отдохнуть, несмотря ни на что. Хотелось, чтобы Леон, который ещё зимой обещал приехать в гости и подтвердил своё намерение это сделать, увидел не размазню, а уверенную в себе женщину, воспринимающую жизнь такой, какая она есть.

Я позвонила Леону. Он сказал, что приедет пятнадцатого июня и пробудет у меня до начала июля. Под его приезд я взяла отпуск.

За два дня до прибытия брата мне на почту пришло сообщение от Яна. Бывший коллега писал, что давно и благополучно добрался до дома. Руслана счастлива, что он наконец-то вернулся в родные пенаты, и готова променять неопределённость модельной карьеры на счастье домашнего очага; в сентябре у них свадьба, они будут рады видеть меня в числе гостей. «А ещё, подруга, хочу рассказать тебе такой эпизодец, – писал Ян. – Когда я выходил из того кафе, куда я по твоей милости попал незваным гостем:)), мне навстречу вывернулся парень с весьма угрожающими намерениями. Он назвался твоим мужем (?) и потребовал объяснений! Признаюсь, я был не один, и поэтому мы как-то сумели разойтись:) Но пришлось-таки сказать, что между нами всё чисто. После этого парень долго извинялся, а потом исчез. Из этого следует вопрос: как у тебя дела на личном фронте?»

Я несколько раз перечитала письмо. В голове не укладывалось: Денис шпионил за мной! Он сидел в кустах и ждал, когда мы пойдём домой, а увидев Яна с другой девушкой, не выдержал… Но как же он тогда не заметил, что я уехала с Арсением? Или, быть может, Денис после нашего с ним разговора уехал, а потом вернулся? Мы ведь уехали раньше, Ян ещё танцевал…

Я закрыла почту. Хотела позвонить Денису и даже нашла его номер. Покачала телефон в руке и швырнула в угол дивана. С некоторых пор я часто после звонка Дениса швыряю мобильник в угол дивана, в то самое место, куда Денис когда-то любил класть голову. Это моя маленькая месть – кидать в него телефон; прямо в голову…

– Леон, приезжай скорее, – тихо сказала я стене. – Ты мне очень нужен, Леон…

Я хотела его встретить, но Леон отказался говорить, на какой вокзал и в какое время он приезжает. Сказал только, что это будет во второй половине дня, часов около трёх.

В день его приезда я наготовила еды, поставила в вазу цветы. В половине четвёртого зазвонил телефон.

– Привет, сестрёнка, – сказал Леон бодрым голосом. – Наконец-то я смогу тебя обнять!

– Ты где?

– Стою на коврике. В подъезд меня запустили добрые люди, в этот тесный закуток – твои милые соседи. А вот как сюрпризом попасть в квартиру, так и не придумал… Ты в курсе, что у тебя звонок не работает?

Я открыла, и в прихожей сразу стало тесно. Леон прижал меня к себе, и держал так долго, что я не выдержала и заплакала.

– Вот ещё новости, – сердито сказал Леон. – Что это ещё такое!

– Прости. – Я отстранилась. – Как доехал?

– Отлично. Дорога мне всегда на пользу.

Он обнял меня, и мы пошли в кухню. В дверном проходе он засмеялся, чмокнул меня в щёку и отпустил.

За едой мы выпили полбутылки привезённого Леоном вина. Он рассказывал про свою подругу и её детей – близнецов, которые были всего-то на пять лет его младше.

– Её сын, – говорил, поднимая брови, Леон, – Юра, всерьёз подозревает, что я геронтофил. А ещё – вор. Он переписал все более-менее ценные вещи в маминой квартире, чтобы быть уверенным, что они на месте. Сестра Юры, Ксюша, тоже смотрит на меня с подозрением, и я вижу по её лицу, что она гадает, кто я – ищущий прикрытия гей или извращенец. По-моему, она ждёт, что я начну к ней приставать.

– Пристань.

– Вот ещё! Пусть разочаруется. Самый большой страх для них – квартира. Дети боятся, что у матери съедет крыша, и она перепишет квартиру на меня. Они даже консультировались: если такое случится, как можно доказать, что на мать было оказано давление или на крайний случай, что она была не в себе.

– Они знают, что у тебя есть жильё?

– По сравнению с Сониными хоромами моя квартирёшка – просто жалкий угол, это понимаю я, и уж тем более коренные петербуржцы Ксения и Юрий. Ума не приложу, за какие грехи Софье такие дети!

– А как ты узнал, что они консультировались? – заинтересовалась я.

– Не я, а Соня узнала. Юрист оказался не то её знакомым, не то клиентом, и ей позвонил.

Леон отпил из бокала.

– Это лучшая женщина на свете. Недавно она предложила продать свою квартиру и мою конуру и купить двушку рядом с её клиникой, а остальное отдать детям и внукам в качестве отступного. Я сказал: погоди.

– Ты всегда любил женщин старше себя.

– И намного. В этом смысле я действительно конченый извращенец. – Леон засмеялся.

Мы посмотрели журналы, которые он привёз. Леон делал отличные снимки красивых женщин, почти все они были юными. Пока я их разглядывала, думала о том, что одним из самых шокирующих открытий для меня было то, что в жизни может случиться всё что угодно. Тридцатисемилетний фотограф глянцевых журналов после долгих лет поисков и мучений находит свой идеал – пятидесятилетнюю женщину-стоматолога. Он влюбляется в неё в тот момент, когда она сосредоточенно чистит канал его зуба. И она в него влюбляется – спокойно и глубоко, без судорог страха старости…

– А может, мы всю жизнь друг друга искали, – словно подслушав мои мысли, сказал Леон. – А ну, пойдём гулять! Только теперь слушать буду я.

Я пожала плечами, и Леон сказал:

– Плакса-вакса-гуталин, на носу горячий блин. Машка-промокашка!

Я рассмеялась, и мы пошли гулять.

Мы дошли до перекрёстка, когда у меня зазвонил телефон.

– Что это за мужик идёт рядом с тобой?

Я огляделась.

– Ты где?

– На другой стороне улицы.

Я посмотрела на противоположный тротуар. Арсений уже перебегал дорогу.

– Это твой поклонник? – сощурив глаза спросил Леон.

– Здрасте.

– Познакомьтесь. Леонид, Арсений.

Арсений достал из пакета коробку с вином, и Леон тут же подхватил:

– За встречу?

Мы свернули в ближайший дворик. На удивление там никого не было, зато была детская карусель-крутилка с тремя широкими стульями. Мы забрались на вертящийся круг, открыли коробку с вином и стали пить по очереди. У меня мелькнуло: вот будет фокус, если за таким занятием меня увидит кто-нибудь из коллег.

– Вы приезжий? – спросил Арсений у Леона.

– Он из Питера, – ответила я за брата.

– Маша показала вам наш город?

Я даже удивилась: Арсений пытается наладить беседу! Леон скосил на меня глаза и серьёзно ответил:

– Он не сильно изменился с тех пор, как я переехал. Тем более что я приезжал год назад и Маша тогда провела подробную экскурсию по всему, что появилось в городе нового за последние десять лет… А десять лет назад мы с Машей пили вино в почти таком же дворике. Только вместо карусельки там была песочница.

– И ещё с нами был другой третий, – добавила я.

– Да, – сказал Леон, – с нами был один хороший человек.

– Хороший, – подтвердила я.

– Как ты тут? – спросил меня Арсений.

– Не очень. Вот Леон приехал меня проведать. Расскажи, как прошло турне.

– Отлично. Были в Ярославле, Твери, Владимире, Вологде, Казани и Череповце. По два спектакля в каждом городе. Напряжённый график. Но зрители встречали хорошо, власти тоже старались. Вера с ног сбилась, организовывая всё это, и благодаря ей в смысле быта тоже всё устроилось нормально. А я решил жениться.

– Погоди. Вера приехала?

– Нет. Она отдыхает в английском пансионе… или пансионате? Во всяком случае, когда мы расстались, она туда собиралась.

– Ваше сотрудничество закончилось?

– Вовсе нет. Сейчас отдохнём немного, потом опять поедем. На юга. А осенью, быть может, в сентябре, – за границу. Вера это всё устраивает.

– Так вы – актёр, – удивился Леон. – Такой молодой, и уже актёр!

Арсений холодно посмотрел на него.

– Я сын очень известного человека. Главного режиссёра театра. Моя мать – ведущая актриса, оба они – заслуженные деятели искусств. Мне не обязательно учиться в вузе, чтобы играть.

Леон присвистнул.

– Он изумительно талантлив, – сказала я.

– Приходите вечером в «Гнездо фазана», – сказал Леону Арсений. – Мы будем отмечать возвращение с гастролей. Я познакомлю вас с моей невестой. Её зовут Лидка. В семь вечера.

– Мне очень понравился твой друг, – сказал, понизив голос, Арсений. Будто Леон не стоял рядом. – Мужчина, способный порадовать женщину, тоскующую по мужу.

– Он обаятельный, – подтвердила я. – А как же иначе? Он фотограф-портретист.

– Не только портретист, – поправил Леон. Он улыбался.

У Арсения зазвонил телефон. Он посмотрел на экран и сунул его в карман.

– «Гнездо фазана». В семь.

– Мы придём, – пообещал Леон.

Арсений махнул рукой проезжающему такси, машина остановилась. Он прыгнул внутрь, кивнул нам.

Леон проводил его взглядом и спросил:

– Так кто этот смазливый юноша? Напрыгивал на меня! Так и хотелось нашлёпать ему по попе.

– Мой любовник.

– Я так и подумал. – Леон кивнул. – Точнее, я подумал, что он твой поклонник. А, значит, это взаимно. А почему он собирается жениться на какой-то Лидке, а не на тебе?

– Потому что, во-первых, я не хочу быть его женой… А во-вторых, Арсений – непредсказуемый товарищ. Сегодня он считает правильным жениться на Лидке, а завтра скажет, что это полная чушь. Сегодня он окрыленный и энергичный, а завтра жизнь кажется ему серой пустотой. Мы познакомились в больнице. Он тогда поступал в театральное училище, и после отборочного тура, который прошёл хорошо, на него накатила депрессия. Он посмотрел на конкурсантов, на комиссию, и всё вдруг показалось ему ужасной суетой. Сеня почувствовал себя клоуном ярмарочного балагана, как он выразился. Поэтому поступать дальше он не стал и вернулся домой, чтобы жить, как жил – он ведь и так играет. Однако дома его позиция не встретила одобрения. Мальчик-звезда получил крепкую взбучку от папы-режиссёра – а папа у него крут… Не знаю, что наговорил ему отец, но в тот же вечер Арсений вскрыл вены. Он искренне верил в то, что если он нужен миру такой, как есть, то мир не даст ему погибнуть и даже, возможно, пошлёт соломинку в виде какого-нибудь вдохновения… Вот как-то так.

Леон задумчиво смотрел на меня.

– Он левша? Коробку держал левой рукой.

– Да.

– Ну, хронические самоубийцы редко доводят дело до логического конца.

– Им может однажды повезти… В день, вернее, в ночь нашего знакомства я от души над ним посмеялась и никакого значения не придала тому, чей он сын. Ну вот никакого, мне на это было совершенно наплевать. И, что наверняка его зацепило, у меня при взгляде на него глаза не светились от радости и слюна не капала… Видимо, поэтому Арсений решил, что я и есть «соломинка»! Я его страсть не приняла; так тот же самый папа прибежал ко мне и чуть ли не на коленях просил не бросать Сенечку. Они безумно за него боятся.

– И ты?..

– Обещала. Арсений к тому времени успел и меня заразить чувством ответственности за его персону.

– И что, ты всю жизнь собираешься его нянчить?

– Он же не чужой мне. В то время Сеня стал для меня настоящим спасением. К тому же у нас с ним есть что-то общее.

Леон посмотрел на меня и усмехнулся.

– И всё-таки?

– Ну… Повзрослеет, влюбится… Его семья надеется, что он поступит, получит образование и станет трудоголиком. Обзаведётся женой и детьми – на детей ставка особая, – и всё потихоньку нормализуется. Он станет себя лучше понимать и, может быть, научится контролировать.

– Так бывает?

– У некоторых получается… Лично я думаю, что корень Сениных проблем в том, что его поедом ест страх не соответствовать своему знаменитому семейству. Он поздний ребёнок, его сестра старше меня, и она тоже актриса, притом хорошая. И мама. А папа – тот вообще суперзвезда. Обратная сторона всего этого – Арсений страшно избалован. Утончённо избалован. Стихийная натура, живёт потоком порывов… При этом тонкий, чувствительный, нервный. Необыкновенное, светящееся обаяние. Вот такой у него застарелый, густо намешанный невроз.

– Да, в нём чувствуется что-то такое, – согласился Леон. – А какой он актёр?

– Хороший. Можем сходить посмотреть, если они опять не уедут. У меня бессрочные контрамарки. И ещё он здорово танцует. Когда он танцует, женщины впадают в сексуальное буйство.

– Стриптиз?

– Ну что ты! Не вальсы, конечно, не танго. Просто танцует.

– А Лидка?

– Юная дева, я сейчас вспоминаю, он говорил что-то про неё… По-моему, дочь друзей семьи. Внешне похожа на Марлен Дитрих – если бы Марлен было лет восемнадцать – двадцать… Хотя какая она – может, пустая, как фарфоровая кукла, – я не знаю.

Мы сели в автобус, и он перевёз нас через реку – вторую и меньшую реку в городе, и высадил у монастыря. Мы перешли дорогу и пошли под деревьями мимо высоких заборов новых домов. Леон задумчиво оглядывался, пытался рассмотреть, нет ли прохода внутрь этой территории, которая с некоторых пор стала частной.

– Не найдёшь. Район теперь делится на Старый и Новый. В Новый не попасть – там с некоторых пор посёлок индивидуальных владений. Охраняемая территория больших людей.

– Пожалуй, – согласился Леон.

– Не надо было спешить с продажей бабушкиного дома, – сказал он через минуту. – Кто ж знал, что теперь за эти развалюхи, за место будут платить такие бабки?

– Плюнь и забудь, – посоветовала я. – Как я забыла. Нет, ну правда, сколько можно травить себя?

Леон выразительно сплюнул и посмотрел на меня.

Мы обошли монастырь кругом. День стоял отличный, на стоянке сгрудились двухъярусные автобусы. Водители стояли кучкой, негромко переговаривались. Туристов перед воротами не было, но дальше, где шли аллеи с сувенирами, тёк их пёстрый говорливый поток. Говорили по-английски, но из-за расстояния я не расслышала ни слова. Леон заметил, что я прислушиваюсь:

– Как язык?

– Могу работать синхронистом.

– Let’s try?[4]

Я скривила губы, он сделал укоризненное лицо, я показала ему язык, и мы пошли дальше. Свернув налево, мы долго смотрели на противоположный берег и на отражение монастыря в воде. Отсюда река казалась величественной, а мост – лёгким кружевом, непонятно какой силой удерживающий бегущие по нему машинки.

– Если мне и бывает чего-то жаль, то вот этого неба, – сказал Леон. – Вот этого берега и реки с отражением. А вообще после тридцати принято предаваться некоторой рефлексии по детству, тебе не кажется? По детской невинности.

Я пожала плечами. Леон бросил на землю пиджак, и мы уселись, тесно прижавшись друг к другу.

Мы помолчали, потом Леон вдруг сказал:

– Денис слишком правильный. И, когда он попадает в ситуацию, в которой правильность имеет две стороны, он теряется. Не знает, как ему поступать. Он всегда был таким, сколько я его помню, а помню я его… ну, наверно, лет с пяти… Лучшего друга, чем он, у меня не было и нет. Поэтому, когда он стал за тобой ухаживать, я только радовался. Что может быть лучше – сестра и лучший друг! Посмотри, как удачно сложилось у наших родителей: наши мамы вышли замуж за друзей и всю жизнь живут душа в душу. Полное взаимопонимание, такой мощный семейный клан…

– Ты даже не представляешь, как я счастлива, что они все отсюда уехали, – сказала я. – Если бы моя мама решила вернуться, уехать пришлось бы мне. Но ты лучше не говори про Дениса. Мне плохо от того, что я обманулась в нем.

– Послушай. – Леон повернулся ко мне. – Ты не обманулась. И он не обманулся. До определённого времени вы действительно были друг для друга всем… Но так бывает, и часто: до какого-то времени люди схожи во взглядах, а потом начинают отдаляться, всё больше и больше… У одних это становится новым стимулом быть вместе. У других приводит к разрыву… Что поделаешь? Мы все живые люди, это жизнь.

Я молчала.

– Вот видишь, – сказал Леон. – Молчишь. Не хочешь принимать такое простое объяснение. Разве это не гордыня?

– Ты упрекаешь меня в том, что я не могу простить измену? Ты считаешь, что в этом можно упрекать? А как бы ты чувствовал себя на моём месте, а, Леон? Он и сейчас делает то, что не должен делать по отношению к человеку, которого… любил! И которого предал.

– О чём ты?

– О том, например, что он примерно раз в месяц звонит мне и просит о встрече. Мы встречаемся. Говорим о том о сём. Я прошу его больше не звонить. Он обещает. А потом опять звонит! И пишет мне эсэмэски: прости и тра-та-та… Зачем он это делает?

Леон поднял брови.

– Я думаю, потому что он тебя любил… и до сих пор любит – может быть, не так, как раньше, а как… друга. Он скучает и беспокоится, и это ещё раз доказывает, что он не урод. Нельзя же на раз выбросить из души человека, который долгое время занимал там большое пространство… Внутри образуется вакуум. Вот этими звонками, эсэмэсками и встречами он его стремится заполнить.

– Нет, Леон, нет, и давай не будем больше об этом… Мне только надо разобраться… А потом я скажу тебе точно, что это для меня, или, может, мы с тобой оба ошибаемся… Вполне может быть, что мы с тобой ошибаемся оба.

Леон вздохнул. Я закрыла глаза, а когда открыла, увидела, что по воде идёт лёгкая рябь, а потом уже почувствовала, что подул ветерок. Сзади раздались голоса. Кучка иностранцев, судя по долетающим обрывкам слов – немцев, шла к нам. Они выбирали место, чтобы сфотографироваться.

Мы поднялись, и мимо туристов, мимо монастыря по тропинке пошли к мосту. За год я успела позабыть, каким длинным становится мост, если по нему идти пешком, хотя прогуливаться над рекой было очень приятно. Сразу за мостом стояли дома, и в одном из них, на первом этаже, находилась столовая, которая работала ещё во времена нашего с Леоном детства.

– Зайдём? – предложил Леон.

Внутри всё было так же, как много лет назад. Или почти так же: поменялись мебель и интерьер, но атмосфера – неуловимая душа заведения, – уцелела немыслимым чудом, и за стойкой стояла та же самая буфетчица. Она постарела и давно перестала нас узнавать, зато мы с Леоном её отлично помнили. В моём представлении она стала таким же неотделимым элементом этого кафе, как висевшая у входа вешалка в виде оленьих рогов.

Мы уселись за стол с мороженым, который нам выдали в маленьких вазочках из толстого стекла. Немного погодя Леон спросил:

– Что ты решила с аспирантурой?

Я пожала плечами.

– Ясно… – задумчиво протянул Леон. – А между тем твоя мама дала мне тайное поручение: убедить тебя восстанавливаться. Ты в курсе, что ей звонили из университета?

Я кивнула.

– Домогаться тебя в этом вопросе я не буду… Но для себя лично мне хотелось бы понять… Если ты, конечно, не против. Ты не против?

– Нет, – сказала я. – Давай, спрашивай.

– Насколько я помню, как раз перед разрывом с Денисом ты в своём исследовании зашла в тупик. Ты из-за этого ушла из аспирантуры? Или всё же из-за психоза после развода? В чём истинная причина?

– И в том, и в этом, – ответила я. – К тому времени, когда про Дениса всё раскрылось, как раз стало ясно, что диссертацию надо переписывать чуть ли не с титульного листа. После развода у меня не было на это сил.

– Точно? Значит, твоё упрямство – это не сопротивление, как утверждает твоя мать? Про Дениса мне всё ясно. А в чём твой диссертационный кризис? Я для себя лично спрашиваю.

Я подумала, говорить или нет. Отказывать в объяснении Леону мне не хотелось.

– Понимаешь, существует несколько теорий, почему Симор[5] покончил жизнь самоубийством. Одни считают, что он совершил то, что ему предназначалось в этом воплощении, и потому совершенно спокойно застрелился. Другие объясняют его поступок военным синдромом, тем, что Симор не нашёл себе места в мире, где существует такое уродство, как война. Третьи – что на фоне войны он разочаровался в Мюриэль[6], четвёртые – что от Мюриэль-то он как раз многого и не ждал, но именно после демобилизации осознал, как губительны для духа привязанности, и решил одним выстрелом свой личный круг привязанностей разорвать… Ну и ещё парочка теорий. Каждая версия имеет серьёзную подборку доказательств с опорой на источник, – и при этом входит в не менее серьёзные противоречия с тем же самым исходником. Универсальной версии, куда все подробности текста легли бы стройно и логично, на мой взгляд, нет.

Леон сделал мне знак подождать и сходил за соком. Он вернулся, поставил на стол два стакана. Я продолжила:

– Первоначально целью моей работы было проанализировать существующие мнения и выбрать из них, грубо говоря, верное и доказать, что оно справедливо. Но, чем больше я занималась Глассами, тем больше понимала, что одного «правильного» вывода нет… Так возникла моя сугубо личная теория, что Сэлинджер самоубил Симора, чтобы загадать загадку без отгадки… Точнее, с множеством спорных отгадок.

– Для чего?

– Чтобы привлечь к «Глассам» внимание.

– Зачем? – Леон отхлебнул из своего стакана. – Он ведь, кажется, жил в глуши, затворником.

– Не для себя – это ведь творчество. Для того, чтобы его читали, спорили, примеряли на себя… Переживали, в общем.

– Ради славы? – спросил Леон.

– Да нет, Леон, нет! Слава тут ни при чём. Всё дело в Толстой тёте. Ты помнишь, Зуи говорит Фрэнни[7] о том, что надо очень хорошо делать то, что ты делаешь, даже если думаешь, что не для кого? Помнишь? То есть наедине с собой и безо всякой рисовки надо делать своё дело предельно добросовестно, на все сто двадцать процентов.

Леон кивнул. Он подпёр подбородок кулаком и вглядывался в моё лицо.

– Так вот я думаю, что самоубийство Симора и возможность сразу нескольких трактовок этого самоубийства, – это планка, которую Сэлинджер сам себе поставил под взглядом Толстой тёти. Он же писатель, а лучшее, что может случиться с книгой, – это востребованность, читательский интерес. Стремясь к мастерству ради Толстой тёти, Сэлинджер сделал текст-головоломку, который привлекает внимание читателей разных поколений, критиков, литературоведов… широкой, как сейчас говорят, аудитории. Год за годом её хотят читать и анализировать: Толстая тётя должна быть довольна Сэлинджером, его совесть в этом смысле чиста.

– Н-да, – протянул Леон. – Замутила ты, подруга… Я, конечно, читал Глассов – по твоей, если помнишь, просьбе – серьёзно и вдумчиво, но так глубоко в них влезть не смог даже после твоих пламенных монологов…

– Я только начала обдумывать эту теорию, как всё случилось, – добавила я. – Так что, может быть, при дальнейшем рассмотрении я бы её забраковала… Но тогда и, кстати, до сих пор она кажется мне единственно верным ключом к пониманию финала «Рыбки-бананки», да и в целом творчества Сэлинджера, я имею в виду «Девять рассказов» и «глассовский» цикл.

Леон задумчиво смотрел на меня. Неожиданно он сказал:

– Стало быть, ты обиделась на жизнь и забыла о Толстой тёте. – И добавил: – Как Фрэнни…

У меня язык прилип к нёбу. А потом я неожиданно разозлилась, главным образом потому, что Леон невозмутимо скрёб ложкой по стенкам вазочки и даже не глядел на меня: тоже мне, психолог-провокатор!

– И ты туда же… Общение с моей мамой пошло тебе на пользу! Почему вы все провоцируете меня, когда меня нужно просто пожалеть?!

– Потому что пора уже тебе перестать себя жалеть, – спокойно ответил Леон. – Хватит. Нужно приходить в себя и делать то, что ты должна делать… И вообще, пошли отсюда.

– Что дальше? – спросила я, когда мы вышли на улицу.

Я ещё сердилась на него за бестактное сравнение и нравоучительный тон. Но не сильно. Диссертация не тянула меня, я ею уже не болела, как раньше. Люди болеют делом до тех пор, пока не заболевают по-настоящему, в прямом смысле. Я ещё чувствовала себя морально разбитой, так что встряски, на которую рассчитывал Леон, не получилось. Брат, видимо, понял это и примиряющим тоном сказал:

– Театральный юноша приглашал нас на смотрины невесты…

Я кивнула, мстительно не глядя на него. Кстати, подкатил автобус, мы забрались в него и доехали до кафе – оно находилось на центральной улице. Войдя в зал, мы сразу увидели Лидку. На ней было короткое красное платье, в волосах – заколка-бабочка. Наряд не шёл ей: ни к её глубоким глазам, ни к трагическим дугам бровей, но этого, похоже, никто не замечал. Лицо у Лиды было счастливое, и это её почему-то особенно портило.

– Здравствуйте, – сказала Лида. – Вы – Мария? Арсений говорил, что вы придёте.

– Вы отлично выглядите сегодня, Лида, – сказала я и только потом вспомнила, что Арсений нас не знакомил.

– Это от радости. – Лида засмеялась.

Я подумала: неужели и вправду кукла; с таким лицом!

Леон потянулся поцеловать Лиде руку, но она не заметила, пошла вглубь, оглядываясь, идем ли мы за ней. Я увидела людей из театра, начиналась какая-то программа: на возвышении в задней части кафе появился человек в костюме с микрофоном в руке и начал:

– Здравствуйте, дамы и господа! Я рад приветствовать коллектив всеми нами любимого театра «Пилигрим»! Наша сегодняшняя встреча…

Арсения нигде не было видно. Заметив, что я рассматриваю зал, Лида шепнула:

– Он на кухне. Не в духе сегодня.

Арсений сидел в углу кухни за маленьким столиком. Вокруг суетились повара, девушки-официантки, пахло чем-то жареным, и было душно. И в этих парах и суете сидел Арсений – во фраке, цилиндре и с тростью в руке; никто не обращал на него внимания. Он разговаривал с каким-то мужчиной. В дверях Лида повернулась и неожиданно взяла меня за руку. Она показывала другую руку – ладонь была забинтована.

– Вот, цена радости, – сказала она. – Я так обрадовалась, что Арсений вернулся, что, когда он мне позвонил, уронила чашку. Уронила и разбила, представляете? И порезалась.

Арсений заметил нас и кивнул. Лида двинулась к нему и потянула меня за собой. Боком, стараясь никого не задеть, мы протиснулись в угол. Повара проводили нас недовольными взглядами.

– Вот Арсений, – говорила Лида. – Видите, как вырядился? Арсений, зачем ты надел этот костюм? Он будет мешать танцевать. И этот реквизит.

Она указала пальчиком на трость.

– Это подарок женщины, – сказал Арсений, глядя на меня.

– Женщины? – Лида притворно нахмурилась.

– Поклонницы.

– Если собирать всё, что дарят поклонницы, весь дом забьётся хламом…

Арсений встал и протянул руку Леону.

– Познакомьтесь. Это Лида, моя невеста. Это – Мария, моя хорошая знакомая, и хороший знакомый Марии…

– Леонид, – подсказала я.

– Да, Леонид. Вы хотите выпить, Леонид?

– Можно. – Леон улыбнулся и сел на стул рядом с Арсением.

– Мы здесь всем мешаем, – сказала я.

– Ерунда. – Арсений махнул рукой. – Мы никому не мешаем. Сидим в углу и никого не трогаем.

Арсений налил вина Леону, сделал движение, будто чокается, и выпил, как пил любое спиртное – одним глотком. Вытер губы тыльной стороной ладони и сказал:

– Вы придёте к нам на свадьбу?

– Когда? – спросил Леон.

– Не знаю. Когда будет свадьба – вы придёте?

– Сень, это мой брат. Ему совсем не обязательно быть на твоей свадьбе, – сказала я.

– Ах, брат! – Казалось, Арсений разочарован. – Ты никогда не говорила, что у тебя есть брат… Впрочем, ты мне многого не говорила.

– Эта вечеринка посвящена вашей помолвке? – поинтересовался Леон.

– Нашей – что?

– Ну, вашему решению пожениться?

– Нет, что вы. Она посвящена окончанию гастрольного тура. Первой его части, пробной, так сказать. А помолвка – это так, для близких.

– Лидка, иди сюда, – позвал Арсений.

Лида возникла, как улыбающееся привидение. Я огляделась, но так и не поняла, где она была, пока мы разговаривали.

– Иди. – Арсений усадил девушку на колени. Она села, улыбаясь и одёргивая платье. Я вгляделась в Арсения и поняла, что он уже успел напиться. Леон смотрел вопросительно и показывал мне глазами на выход. Я сказала:

– Всё было великолепно. Твоя невеста обворожительна. К сожалению, нам пора.

– Посидите, – попросила Лида. – Вы ведь только пришли.

– Пусть идут. – Арсений махнул рукой и налил себе в бокал. Лида развернулась к нему:

– Тебе хватит. Слышишь, Арсений? Ты с утра пьёшь.

– Иди к чёрту. – Он столкнул её с колен.

Леон встал и подал ему руку. Я попрощалась:

– До свидания.

– Я бы хотел пойти с вами, но… – Арсений развёл руками.

В дверях я оглянулась. Лида нагнулась над столом, и вырез её платья находился прямо перед глазами Арсения. Арсений, подняв голову, что-то говорил.

– Какая девушка! – сказал Леон на улице. – Прямо юная Марлен Дитрих. Только это платье ей совершенно не идёт.

– И выражение лица тоже.

– Думаешь, он любит её за образ? Но как ведёт себя! Хам малолетний.

– Мне кажется, он её вообще не любит. Просто надумал жениться. Сегодня надумал – завтра передумает. Ему хочется загнать жизнь в рамки. Он надеется, что искусственно созданные рамки удержат то, что сам он удержать не в силах.

А в итоге будет только хуже. Надеюсь, я ошибаюсь.

– И всё же она удивительна, – задумчиво сказал Леон. – Такое лицо… Так и стоит перед глазами. Может быть, у него роман с её лицом?

– У него роман с самим собой, – сказала я. Леон хмыкнул.

Мы проводили глазами такси, почти одновременно посмотрели на небо и молча двинулись по направлению к набережной. Размолвка забылась, словно не было.

Глава 8

На следующее утро я зашла в почту и обнаружила письмо от Ники. Она писала, что вернулась из командировки и взяла две недели отпуска за свой счёт. Муж (Ника так и писала – муж) вел себя неадекватно, изводил её подозрениями и угрозами. Но теперь всё хорошо, сообщала Ника, она убедила его поехать на консультацию по поводу пластики, после этого ему назначат операции, так что он уехал по её расчётам недели на две-три. «Легко сойти с ума, думая про всё это», писала она и приглашала поехать в Лисицыно. «Это двести километров отсюда», уточнялось в письме. «Там часто проходят разные мероприятия, много достопримечательностей в плане народно-природных культовых мест, конезавод, можно будет покататься на лошадях… Ты, наверно, читала – все газеты писали, что в Лисицыно будет проходить всероссийский фестиваль русской песни и танца. Мероприятие будет освещено в СМИ, соберется множество людей, разных коллективов отовсюду, должно быть масштабно и впечатляюще…»

Я задумалась. Ника никогда раньше не писала мне на электронную почту, хватало телефона. С тех пор как Ника (по версии Николая) влюбилась, она стала делать много странных вещей.

Я не могла себе представить, как ей удалось уговорить Николая уехать после того скандала, который он закатил в кафе. В то, что её супруг мог угрожать, мне тоже почему-то не верилось.

Я разбудила брата и пересказала ему содержание письма, умолчав о Николае. Леону понравилась идея – кататься на лошадях и петь под гитару. Только, сказал он, я договорился встретиться с Денисом.

– Когда ты успел?

– Вчера, пока ты разговаривала с Арсением.

– Врешь!

– Конечно, вру. Я договорился с ним ещё вчера утром. От того, что вы расстались, он не перестал быть мне другом. Что ты так на меня смотришь? Да, я общаюсь с Денисом, это что, новость для тебя?

– Предатель!

Я ушла в ванную, а там вдруг расплакалась.

– Ты же понимаешь, он мне почти как брат, – сердито сказал Леон за дверью. – Как я, по-твоему, должен себя вести? Гектор защищал трусливого Париса, хотя именно из-за его безответственности и легкомыслия… Маш, ну ты же взрослая женщина, ну, Маш! Погибла Троя!

– Предатель, – громко и гнусаво от слёз повторила я.

Когда я пудрила нос, позвонил Арсений. Он приглашал нас с Леоном выпить кофе с коньяком в театральном буфете. Идти не хотелось, но я знала, что, после того как Леон уйдёт, я места себе не найду. Поэтому ответила, что приду, и наскоро отправила Нике эсэмэс: «Поеду с братом, вечером позвоню».

Мы вместе вышли из дома. Леон чмокнул меня в щёку и помахал рукой. Он прыгнул в троллейбус и поехал к Денису. Я видела, как он поднёс к уху телефон. Что, интересно, Леон расскажет Денису обо мне? Что расскажет ему Денис? Настроение у меня было хуже некуда.

Я зашла в театр с центрального входа. Дверь во внутренние помещения оказалась заперта. Я вышла на улицу и зашла со служебного, пройдя в калиточку с надписью: «Посторонним вход воспрещён!» Всё оказалось открыто. Никем не остановленная, я вышла в коридор и направилась в гримёрную, которую, по воле отца, Арсений делил с ещё одним молодым актёром. Гримёрка оказалась заперта, и я пошла прямо в буфет.

Посреди пустого зала сидели Арсений и Лида. Вокруг них стояли белые столики с задвинутыми под них белыми стульями с высокими спинками, на заднем плане высились барные полки и пустая стойка. Арсений и Лида мучились похмельем. На столе перед ними стояли наполовину пустая бутылка коньяка, пластиковые стаканчики, составленные для устойчивости один в другой, лежала поломанная на кусочки шоколадка и открытая, почти полная коробка конфет. На соседнем столике сгрудились чашки с кофейными потёками по белым бокам на белых же блюдцах с размазанными кофейными пятнами, лежали расчёска, косметичка, по всему столу была разбросана косметика.

– Привет, – сказал Арсений и протянул мне правую руку. На безымянном пальце блестел перстень с большим прозрачным камнем.

– Ого, – удивилась я. – Заводы, дворцы, пароходы на одном пальчике?

– Это в знак помолвки, – пояснила Лида. – А камень искусственный. У меня такое же колечко, только поменьше.

– Мы вчера здорово накачались, – буркнул Арсений.

– Я вижу.

– Арсений уснул прямо на кухне, – сообщила Лида. Со вчерашнего дня она заметно повыцвела. Даже глаза как будто опустели.

– Как же вы добирались?

– Слушай, ты с этим твоим братом едешь в Лисицыно? – перебил Арсений. – Мы тоже едем. Я и Лидка.

– Откуда ты знаешь?

– Голубева пригласила. Она сказала, что целый год ждала этого фестиваля. И не слишком дорого. Я хотел отказаться, но Лидка запросила.

– Отлично.

– Но вы ведь не против? – Лида улыбнулась. – А, кстати, где ваш знакомый? Тот, Леонид?

– У него дела.

– Это её брат, – напомнил Арсений. – Если, конечно, он действительно брат.

– Но вы не против?

– Почему она должна быть против, – вмешался Арсений, – мы едем сами по себе.

– Ну, мало ли?

– Ваш друг тоже поедет? То есть ваш брат.

– Обязательно. Он здесь в отпуске, хоть развлечётся.

– Мне он очень понравился, – заявила Лида.

– А уж вы-то ему! И кстати, молодёжь, говорить о присутствующем в третьем лице – дурной тон. Если попросту, это невежливо.

Я смотрела на Арсения, и мне не нравилось то, что я видела. А Лидка словно ничего не замечала.

– Отличный мужик, – сказал Арсений. – Только не верится, что он твой брат.

– Ну и не верь.

– Вы не возражаете, если я налью в грязную? Чистых всё равно нет…

Лида зашла за барную стойку и вернулась с чашкой кофе в руке. От кофе шёл пар. Лида поставила чашку на грязную тарелку и пододвинула мне.

– Что надо с собой взять? – спросила она.

– Деньги, – сказал Арсений.

– Не знаю. – Я пожала плечами. – Я думаю, всё, что вы взяли бы, если б ехали на пикник. Или в санаторий.

– А на сколько дней мы едем? – спросила Лида.

– На месяц, – мрачно сказал Арсений.

– Думаю, дня на три, может, на неделю. Если честно, я даже не знаю, когда надо выехать, на чём? Как добираемся, какие там условия…

– Завтра Голубева едет туда, а послезавтра ждёт нас, – сказал Арсений. – У нас есть целых два дня, чтобы собраться.

– Два дня – это немного… Ой, я же в салон записана!

Лида вскочила и начала запихивать в сумку расчёску, собирать косметику. Я любовалась её лицом. Оно жило словно само по себе.

– Беги, детка, – сказал Арсений. – Деточка.

– Это недалеко отсюда. Я не прощаюсь, вы ведь не уходите? А я быстро, час или полтора. – Лида поцеловала Арсения в щёку.

Она упорхнула. Мы с Арсением остались сидеть друг напротив друга.

– Хочешь ещё кофе? – спросил Арсений.

– Давай.

Он сходил за барную стойку.

– Где вы берёте кофе? – спросила я. – Там что, кофеварка?

– Круче, – сказал Арсений из-за стойки. – Тут самый настоящий автомат. Барменша научила меня пользоваться и дала ключи от запасов. Чай, кофе, меня?

– Кофе.

– Десерт, стало быть, не нужен? Ладно, запомним. Тогда капучино? Эспрессо? Или американо? Ничего-то нам Лидка не предложила, я думал, ничего и нет, а тут, оказывается, богатый выбор. Всё работает. Ну, так что?

– Капучино.

За конторкой зашипело, и Арсений принёс кофе. Он долил коньяка в свою чашку. Предложил мне, я отказалась. Мы выпили ещё по чашке.

– Полегчало, – сказал Арсений. – Наконец-то. Пойдём прогуляемся.

– А Лида?

– Позвонит.

Мы вышли из театра тем же путём, каким я попала в здание, и пошли по улице.

– Первый тет-а-тет, – сказал Арсений. – Почти месяц прошёл. Ну как ты?

– Отлично. А ты? Что это за спектакль с женитьбой?

Арсений сбоку посмотрел на меня.

– Только из-за тебя согласился на эту поездку. Лидка на самом деле не хотела.

– Подозревает?

– Нас с тобой? – уточнил Арсений.

– Ну да.

– Нас с тобой – нет. Она бесится из-за Голубевой.

– Из-за Ники? Что ж ты не объяснишь, что это Никины фантазии?

Арсений остановился и взглянул на меня в упор.

– Потому что Голубева ездила в тур с нами. А Лидку я оставил в городе.

– Да ну? – Я тоже остановилась. – Зачем?

– По официальной версии она работала над циклом статей о театре.

– А на самом деле?

– А на самом деле она ездила со мной.

– Не может быть…

– Может. – Арсений пожал плечами и двинулся дальше. Мне ничего не оставалось, как идти за ним.

– Зачем ты это сделал?

– Я же говорил, что у меня будет с ней роман? Говорил?

– Ну, говорил.

– Ну и вот.

Я молчала.

– Но ты была права. Она такая пустая. Занудна, скучна, прилипчива. А в постели – так прямо тошнит. Никогда ещё не было у меня такой поганой постели. Мерзкой, липкой, как конфета, и бестолковой. Понимаешь?

– Нет. И слушать тебя не хочу.

– Почему?

– Противно.

– Ну и ладно, не хоти. Но я думал, ты знаешь. Разве она тебе не сказала?

– Но как это допустил твой отец! Мама?

– Да нормально всё было! Они ж не в курсе, что вот эта Ника – это и есть та дура, которая делала интервью. Я ей строго-настрого наказал даже не заикаться об этом. А к прессе в целом у нас отношение положительное, к тому же папа поставил условие: перед печатью принести – завизировать. Я один из всей семьи не люблю прессу, остальные…

– Надо же. Я думала, твои родные дальновиднее.

– Я давно отучил их лезть в мою личную жизнь, – сказал Арсений, глядя мне в глаза.

Я вспомнила давний разговор с его отцом, его мятое от неловкости лицо, и мне стало ещё противнее.

– Хорошо, что я этого не знал, – задумчиво сказал Арсений. – Мне доставляло удовольствие думать, что ты знаешь, что Ника поехала со мной, и, может быть, мучаешься. Ревнуешь. Если б не это – я с ней не смог бы.

– Зачем ты тогда едешь в Лисицыно? Ника наверняка рассчитывает, что ты поедешь один. Начнёт выяснять отношения.

– Я ей всё сказал, – безмятежно ответил Арсений. – А про тебя я сказал, что мы познакомились в больнице, случайно, через общих знакомых. Расспросы подавил. Она ничего про нас не знает. Так что хочу – и еду.

– А, кстати, этот Леонид – точно твой брат? – спросил он через минуту.

– Точно.

– Двоюродный, что ли?

– Да. Но как родной. Мы выросли вместе. У нас матери – сёстры, а отцы – друзья…

Мы перекинулись ещё парой пустяшных фраз, но мне уже было совсем невмоготу, я попрощалась и ушла. Пока шла на остановку, чувствовала спиной, что Арсений смотрит мне вслед.

Я вернулась домой и стала ждать Леона. Но от беспокойства не могла даже сидеть на месте и всё слонялась из кухни в комнату, из комнаты – в ванную, что-то перекладывала с места на место… К беспокойству по поводу встречи Дениса и Леона прибавилось отвращение; мне уже не хотелось никуда ехать. Чёрт знает что – Арсений и Ника! Вот, значит, в кого она влюбилась. И я оказалась права, сказав тогда в кафе, что Нике нужен мальчик. Но я-то пошутила и даже предположить не могла, что это правда! Хотя, конечно, не просто мальчик, а Арсений.

Я набрала Никин номер, но её телефон был выключен. Послонявшись ещё немного, я решила, что сделаю вид, будто не знаю об этих отношениях. Две вещи мне были ясны: Николай знает свою жену лучше, чем я; Ника следует какому-то плану, и поездка в Лисицыно – это тоже часть её задумки. Но чего она добивается? Не может же она быть настолько глупа, чтобы вообразить, что Арсений будет с ней? Бред…

Пока я ходила из угла в угол, начало темнеть. У меня было желание позвонить Леону, но не хотелось, чтобы он разговаривал со мной при Денисе. Леон позвонил сам, и по его нарочито бодрому голосу я поняла, что Денис с ним рядом:

– Машуня? Это я. У тебя всё в порядке? А. Ага. Манечка, ты не волнуйся, мы тут заболтались, засиделись… Так что вернусь поздно, на такси. Ты не жди меня, ложись спать. Ага. Хорошо. Целую. Пока.

Я швырнула телефон в угол дивана.

Говорят, на седьмой год в отношениях может наступить кризис. Денис работал в банке, соблюдал дресс-код, так что каждые два дня я наглаживала ему очередную белоснежную рубашку. Но это было так, между делом, потому что реальнее для меня была диссертация, я по крупинкам выискивала в хаосе мыслей незатёртые ассоциации и пропустила момент, когда Денис стал погружаться в мир Мюриэль. Он стал рассказывать, кто из коллег купил машину и какую, куда они ездили отдыхать. Начал задерживаться на корпоративах. Сверхурочные по выходным… Однажды я убегала на работу, забыв зонт, и Денис слетел по лестнице (лифт не работал), догнал и протянул:

– Держи!

– Дениска, спасибо!

– А ведь это тот самый, – вдруг сказал он. – Мы его вместе купили…

– …в тот день, когда подали заявление в ЗАГС! – протараторила я.

Поцеловала его на бегу, распахнула зонт и помчалась на работу. И только потом, в автобусе, вдруг подумала: а что это он, отчего у него такое лицо сделалось? Ах, я совсем, совсем его забросила в своих попытках доказать, что нет, не может быть единого ответа на вопрос «почему Симор застрелился», – спохватилась я тогда, но совсем скоро я закончу работу, и тогда!.. Помнится, пошутила про себя: бедный Дениска! И не думал, что жена у него будет сворачивать мозги на таком далёком от реальной жизни предмете…

Я его тогда пожалела. А жалеть нужно было себя, только я об этом ещё не знала. Мне в голову даже прийти не могло, что такое лицо у Дениса сделалось оттого, что он тоже вспомнил, когда мы купили этот зонт. Ему стало неловко, что я вспомнила об этом, а он уже вовсю шагал по другой дороге… Ну а через несколько месяцев выяснилось, что мир Мюриэль Денису куда ближе, чем мой… Не в том смысле, конечно, как в цикле, а в обычном, житейском… Оказалось, что и в самом Денисе этого мира было достаточно… Только я этого не видела, не разглядела.

Телефон запиликал преувеличенно громко.

– Ты одна? – спросила Ника Голубева. – Ну, так с кем ты едешь?

– С двоюродным братом. Он приехал два дня назад.

– А. Я на день раньше поеду, приготовлю всё.

Ника помолчала.

– Как дела? – наугад спросила я.

– Аборт сделала, – сообщила Ника деловым тоном.

– От… кого?

– От Николая.

– Спала с ним, чтобы уговорить его уехать. – Ника усмехнулась. – Пообещала, что рожу от него… Так он до тех пор не уехал, пока не увидел тест – положительный, эти чёртовы две полоски. Радовался, дурак! Он за порог, а я на следующий день – на аборт, заранее записалась.

– Как ты могла, – тихо произнесла я.

– Мне не всё равно, от кого рожать, ясно? – ровным голосом сказала Ника. – Некоторые по десять абортов делают, а потом рожают. И ничего, не делают из этого трагедию.

Я молчала.

– Ладно, пока. – И Ника положила трубку.

Следующий день мы с братом посвятили сборам. Точнее, это я посвятила, потому что от Леона толку не было, всё, что он мог, – это лежать на диване: накануне он приполз вдребезги пьяный. С утра я поила его огуречным рассолом и парацетамолом. На вопрос, как там Денис, Леон ответил, что по моему поводу Денис несчастен.

– А дочка? – спросила я. – Дочка его, Юленька, ангелок в розовых кружевах, как она?

Леон отодвинул мокрую тряпку, которой я укрыла его лоб, и посмотрел на меня.

– Не будь жестокой, Маш, – сказал он кротко и снова укрылся тряпкой.

Я махнула рукой и стала собираться.

Сначала я хотела найти кого-нибудь, кто мог бы отвезти нас в Лисицыно. Но все знакомые были заняты, а на такси выходило дорого. Я позвонила Нике, которая уже была там и вовсю распоряжалась в местной гостинице. Она пообещала встретить нас на машине у поворота на Лисицыно, если мы поедем автобусом. После некоторого внутреннего сопротивления я позвонила Арсению. Он хмуро ответил, что занят и что они с Лидой приедут позже. У меня тут дела образовались на день или два, сказал Арсений.

– Юноша из театра поедет один? – поинтересовался из-под тряпки Леон.

«Если б один», – подумала я.

На следующий день в шесть часов вечера мы выехали из города и через три часа были на месте. Всё это время мы проспали, привалившись друг к другу. Леон пил мало, и встреча с Денисом нанесла его нетренированному организму большой вред. Его мутило, и он жаловался на боль в затылке. Я купила в аптеке лекарства, показанные при отравлениях, и строго по инструкции поила его ими и так от этого устала, что тоже спала, как подстреленная.

Наконец автобус остановился у поворота с табличкой «Лисицыно». Мы вышли и сразу увидели Нику. Она стояла на обочине у допотопных «Жигулей» синего цвета. На ней были широкие белые брюки и белая майка с широкими бретелями и глубоким вырезом, надетая на голое тело. На голову Ника повязала платок концами назад, и от этого стала похожа на пирата. Сходство дополняли густо накрашенные глаза и губы алого цвета.

Ника помахала рукой. Она остановилась и, приложив руку козырьком над глазами, смотрела, как мы идём.

– Это не нас ли встречают? – вполголоса спросил Леон. – Богиня села́. Секс-пиратка. Она, наверно, жутко умная?

– Совсем наоборот. Кстати, как и большинство знакомых Арсения женского пола, она пылает к нему страстью. Так что упаси тебя бог что-нибудь про него сказать.

Леон закатил глаза.

– Привет, – сказала Ника. – Долго же вы.

– Привет, – ответила я. – Познакомьтесь: Ника, организатор мероприятия, мой брат Леонид.

– Везёт тебе на мужчин, – игриво сказала Ника. – А ещё говоришь, будто я выдумываю, что тебе на мужчин везёт!

– Конечно, везёт, – подхватил Леон, – но, я думаю, не одной Маше?

И он подмигнул Нике, будто знал её давным-давно.

– Садитесь.

За рулём сидел хмурый дядька неопрятного вида. Я поздоровалась. Он ответил с видом, исключающим всякие расспросы, и сразу надавил на газ.

– У вас два соседних номера – одноместных, еле добыла их, – заявила Ника, повернувшись к нам в подпрыгивающем на ухабах автобусе. – Номеров здесь всегда полно свободных, но под фестиваль почти все оказались забронированы делегациями и разным начальством. Я успела ухватить один себе, два вам, один двухместный – для Арсения Любачевского. Вас, Леонид, уже, конечно, познакомили?

– С начальством? Отлично, – безмятежно отозвался Леон. Он скосил глаза и толкнул меня в бок локтём.

С получаса мы ехали по извилистой пыльной дороге. Наконец показались строения, машина, вильнув, вписалась в поворот и выехала на асфальтированную площадку перед большим красивым зданием из оцилиндрованного бревна, с прозрачными дверями и колоннами у широкого крыльца.

Леон присвистнул:

– Это что за терем расписной?

– Это гостиница «Водолей», – с довольным видом сообщила Ника. – Каков размах? Ваши номера в этом доме на втором этаже, а мой и Арсения – в домике во внутреннем дворе. Там несколько домиков, четыре номера в каждом плюс общая кухня с микроволновкой и холодильником.

Мы вошли в гостиницу, заплатили на ресепшене за номера и по деревянной лестнице с фигурными балясинами поднялись на второй этаж. Номер оказался небольшим, уютным, с тёплым полом и отличным душем. Осмотрев номер, я заглянула к Леону, у него было то же, что и у меня: кровать с прикроватной тумбочкой, двустворчатый шкаф, телевизор на тумбе, два кресла и столик, на котором стояли графин и три стакана на широком подносе.

– Уютненько и чистенько, – констатировал Леон.

– Это самое главное.

Леон улёгся на кровать, а я вернулась к себе и принялась разбирать вещи.

Глава 9

День выдался свежий и чистый. Мы с Леоном умылись и спустились в столовую, где нас накормили отличной рисовой кашей, и вышли на крыльцо.

Окрестности радовали: деревянная церковь с деревянной же колокольней, на которой мы насчитали пять колоколов разных размеров, длинные улицы, обставленные аккуратными домами, всё в деревьях и цветах. Вокруг посёлка – поля, за полями – лес. С торца гостиницы была пристроена широкая деревянная веранда, на которой стояли резные столики и плетёные стулья, а прямо напротив веранды, через неширокую площадь, располагалась конюшня. Та её часть, что была развёрнута к веранде, была оформлена в лубочном стиле. Я заметила, что дома по большей части были добротными, крепкими, много встречалось кирпичных. Мы побродили по окрестностям, заглянули в конюшню, но никого там не встретили и не стали заходить. Рядом с конюшней вдруг вывернулась распахнувшимися ставенками расписная лавчонка с сувенирами, сама похожая на сувенир. Мы зашли внутрь и купили по соломенной шляпе, я – широкополую, а Леон – а-ля ковбой. Обслуживал нас юркий старичок с живописными разводами морщин на подвижном лице.

– Скажите, любезный, – сказал Леон, примеряя шляпу и кося на него глазом, – чем зарабатывает на пропитание население вашего края? Проще говоря, где жители работают?

– Все почти работают в колхозе, – с готовностью отозвался «любезный».

– Что, большой колхоз?

– О, очень. – Хозяин лавки оживился. – Конезавод недавно тоже под них перешёл, под Илью Вениаминовича, дай бог ему здоровьица! Теперь под его началом почти тысяча человек.

– Ого. Таких колхозов на всю страну осталось – раз-два и обчёлся.

– Это правда. К нам даже правительственные делегации возят…

– Что вы говорите… А что, хороший, значит, тут председатель?

– Огонь! – В голосе старика слышалось неподдельное убеждение. – Молодой, но ух! И отец его в силе, помогает. Отец его, почитай, двадцать с лишним лет колхозом руководил. Отличные хозяева, побольше б таких.

– Вижу, вам повезло… Рад за вас. А чем можно развлечься в вашей прекрасной глуши? Может быть, у вас есть что-нибудь неподдельно самобытное?

– Ась?

– Ну, достопримечательности, куда туристов водят.

– Этого сколько угодно.

– Так что же?

– Заповедник. – Хозяин оперся о стойку и начал загибать пальцы. – С редкими породами деревьев, но это надо разговаривать с главой и туротделом. Антипкины места, туда можно проехать свободно. Целебные места и притом красивые – Двенадцать ключиков, Поток, там на границе кормят чёрными груздями со сметаной… А если поближе, то цыганская слобода. Песни, танцы ихные…

– Прекрасно. А вот скажите: пиво у вас есть? Где можно купить хорошего пива?

Старичок посмотрел на Леона с уважением. Помолчал и сказал:

– Пива нет. То, что есть, пить не советую… Ближайшее путное пиво в райцентре, это километров пятнадцать от Лисицына.

– Спасибо, – сердечно сказал Леон.

Мы ещё немного поболтали с хозяином, расплатились и вышли на улицу.

– А что, у нас может случиться яркая культурная программа, – сказала я.

– Надо брать от жизни максимум, – подтвердил Леон. Глаза у него оживились. Я была уверена, что он предвкушает снимки, которые сможет привезти из этой поездки. – Ну, с чего начнём?

Начать решили с церкви. Хозяин лавки говорил, что она построена в восемнадцатом веке без единого гвоздя и что туда можно попасть в любое время. Мне церковь понравилась – простенькая и добротная, хотя в то, что она построена без гвоздей, не верилось. Потом мы пошли дальше, мимо домиков, каких-то складов, и дошли до здания администрации конезавода. Там нам сказали, что по вопросам экскурсий надо обращаться в экскурсионный отдел, к Махалу Махалычу, и мы пошли его искать. Махал Махалыч нашёлся за зданием администрации. Он оказался высоким цыганом лет шестидесяти, одетым в красную шёлковую рубаху, вытертую бархатную жилетку и широкие штаны, заправленные внизу в короткие сапоги, все в фигурных дырках, с острыми носами. Леон, увидев его, немедленно достал фотоаппарат, и Махал Махалыч, снисходительно улыбнувшись, принял картинно-задумчивый вид. Видно было, что он привык к такой реакции туристов и фотографироваться любит. Он пообещал распорядиться, чтобы нам дали двух самых смирных лошадей и сопровождающего. Говорил Махал Махалыч на удивление чисто и правильно, безо всякого свойственного цыганам гортанного грассирования и витиеватых красивостей. В ожидании лошадей мы вернулись в гостиницу и уселись в кресла на широкой террасе. Леон достал фотоаппарат и стал просматривать фотографии цыгана. Я заглянула через его плечо:

– Какой яркий представитель цыганского рода.

– Он и должен быть таким, – возразил Леон. – Это же традиции. Только почему-то у него нет серьги в ухе.

– А говорит чисто.

– Может, родился тут? М-да… Отсутствие серьги весьма разочаровывает…

Ярко, празднично светило солнце, и вокруг было тихо и безмятежно. С конюшни доносилось сдержанное ржание, в тени от берёзы лениво дремала большая лохматая собака, и мне хотелось просидеть на крыльце всю жизнь. Вдруг дверь гостиницы открылась, и улыбающаяся женщина в фартуке вынесла на подносе и поставила на стол между нами чашки с кофе, молочник и тарелку с пирожными. Ника Голубева показалась из-за её спины – в лёгкой юбке до щиколоток, майке и такой же, как у меня, шляпе.

– Добрый день! Я в окно вас увидела и решила сделать сюрприз. – Ника широким приглашающим жестом указала на стол.

– День добрый. Чио-Чио-сан, вы угадали наши тайные желания, – сказал Леон. – Дамы, разрешите за вами поухаживать…

Пока пили кофе, Ника жаловалась на головную боль. Леон рассказал об утренней прогулке, и это была большая ошибка, потому что Ника тут же собралась ехать с нами. Она резво соскочила с кресла и побежала звонить Махалу Махалычу, просить ещё одну лошадь.

Я посмотрела на брата.

– Если б я промолчал, это выглядело бы, будто мы прячемся, – со вздохом сказал Леон. – Но мы ж не дети и не любовники…

– Джентльмен.

– Ага.

Собака поднялась и, позёвывая, двинулась в сторону конюшни. На перила террасы сел воробей. Леон бросил ему крошку пирожного. Взволнованно чирикнув, воробей кинулся в пыль и запрыгал.

Ника вернулась, сообщив, что она всё уладила и едет с нами; лошади будут вот прямо сейчас. Она переоделась в джинсы и рубашку, забрала волосы в хвостик и нацепила очки от солнца.

Скоро двери конюшни открылись, и оттуда вывели лошадей – трёх рыжих и одну чёрную; у чёрной растеклось по лбу белое пятно. Мне лошади показались великанами. Двух рыжих вёл беловолосый мальчишка лет пятнадцати, чёрную и ещё одну рыжую – цыганка в платке, длинной юбке и светлой рубахе.

– Чур, я на чёрной, – сказала Ника. Она смотрела на лошадей, подняв очки на лоб.

– Спорим, чёрную зовут Звёздочка? – сказал Леон.

Мальчишка привязал лошадей к перилам террасы и умчался в конюшню. Он был в грязной рубашке, коротких шортах и без обуви, чумазый, ноги и пятки – коричневые от грязи. Кобылы, которых он привёл, жмурились на солнце, нюхали воздух влажными ноздрями и сдержанно фыркали. Цыганка с кобылой и чёрным жеребцом подошла и, не выпуская поводьев из рук, поочерёдно осмотрела нас:

– Ну, кто едет Поток смотреть? – спросила она без акцента. Мне понравился её взгляд – прямой и открытый, совсем не цыганский.

– Мы, – торопливо ответила Ника.

– Здравствуйте, прекрасная Диана, – сказал Леон. – Не вы ли будете нашим проводником?

– И проводником, и экскурсоводом, – без улыбки ответила цыганка. – И консультантом. Вы когда-нибудь сидели на лошади?

– Да, – сказал Леон.

– Нет, – хором ответили мы с Никой.

– Тогда поможете мне, – сказала цыганка Леону. – Ну, садитесь.

Ника сунулась было к жеребцу, но цыганка кивнула ей на рыжих:

– На Зорро поеду я.

– Зорро! – восхитился Леон.

Он подсадил в седло охающую Нику, потом меня. Лошади стояли спокойно, и всё равно было очень страшно. Когда я уселась в седло и сунула ноги в стремена, мне показалось, что до земли метров пять, не меньше. Теплотой, подвижными ушами и особенно – фиолетовыми глазами, на дне которых мерцала дикость, мокрыми чёрными губами лошадь казалась похожей на сказочного дракона. Я сказала об этом цыганке.

– Они низкорослые. Сто сорок в холке, – снисходительно ответила «Диана».

– Не бойтесь. Лошади старые, ленивые. Эти поедут ровно. Ноги глубоко в стремена не суйте, лошадь понесёт или резко встанет, можете вылететь из седла прямо под копыта, если нога в стремени застрянет. Я поеду вперёд, вы за мной, так что бояться нечего. Надо будет свернуть влево – троньте повод с левой стороны, вправо – с правой. Не слушаются – дёргайте сильнее. Вообще-то они тренированные, послушные.

Меня удивило то, как уверенно и с явным удовольствием Леон похлопал лошадь по шее, почесал ей за ухом, – как старую знакомую. После этого он одним легким движением оказался в седле.

– Где ты научился?

– Софья много лет ездит на ипподром. – И видно было, что Леону приятно произносить имя подруги.

– Как вас зовут, прекрасная Диана? – спросил он, усевшись в седло.

– Прекрасная Диана, – отозвалась цыганка с чуть заметной улыбкой и тронула поводья. Зорро фыркнул и пошёл. Кобылы ответили ему похожим фырканьем и без какого-либо нашего участия двинулись следом. Я почувствовала, что плыву и качаюсь над землёй и совсем не управляю этим процессом. Хотя желудок сжался от страха, губы сами собой растягивались в улыбку. Я скосила глаза на Нику. На её лице отражался мучительный страх, лоб и нос блестели от пота. Она крепко сжимала поводья, то и дело дула на нос и не замечала этого.

– А по паспорту?

– Мария Фёдоровна. Можно просто Мария.

– Мария. Прекрасно. А меня зовут Леонид, можно просто Леон. Рыжая девушка ваша тёзка, а дама в очках – Вероника.

Диана-Мария внимательно посмотрела на Нику.

– Вероника, расслабьтесь. На Даринке даже дети катаются.

Ника нервно улыбнулась. Видимо, она сама не ожидала, что ей станет так страшно.

– А как зовут мою кобылку? – спросил Леон. Прижался на одно короткое движение к лошадиной шее. – У, ты моя чудесная кобылка!

– Каринка.

– А ту, наверно, Малинка? Каринка-Даринка-Малинка.

– Фатима.

Мы проехали площадь и свернули на дорогу в сторону перелеска. Было удивительно хорошо качаться и оглядывать поля и акварельные, насквозь просвеченные солнечным светом рощицы и придорожные лесные посадки и кусты. Леон спросил, далеко ли до цели? Мария ответила: семь километров. На лице Ники отразился ужас, а я почувствовала прилив восторга. Мне хотелось, чтобы Поток, к которому мы ехали, находился ещё дальше, где-нибудь за тридевять земель. Проводница, прижмуриваясь на солнце, закурила тонкую длинную сигарету. Ника понюхала дым и поморщилась. Дым шёл в её сторону.

– Расскажите про Поток, – попросил Леон.

– Поток – это так называемое святое место у деревни Шулепово, в пяти километрах на север. Шулепово – центр сельского поселения, как Лисицыно. Человек триста – четыреста жителей, летом больше. Ну вот, существует предание, что когда-то давным-давно, в старину, местные жители нашли в лесу у ключика икону. Она стояла на дереве, в ветвях, на уровне человеческого роста. Как она туда попала, никто не знал. Позвали шулеповского священника. Он отнёс икону в сельский храм. Приладил в храме, отслужил благодарственную молитву, а на следующий день икона исчезла. Обнаружили её на старом месте, в лесу. И решили тогда построить там часовенку, а место стали называть святым. В далёкую старину из каждой окрестной деревни вели лестные тропы к этому месту. Люди шли сюда бесконечно, беспрерывным потоком, отсюда и название – Поток. Шли молиться, умыться, побыть наедине с Богом. В коммунистические времена часовню сожгли, ключик закопали, заровняли землёй. Но он снова пробился. И вот живёт по сей день, и люди сюда идут по-прежнему. Часовенку отстроили заново… Говорят, вода из ключика лечит.

Мария замолкла. Было слышно, как поют и перекликаются в близком перелеске птицы, как радостно и чутко слушает их тишина окрестностей. От этой густой и живой тишины, от мирно шагающих лошадей, их собирающихся в морщинки и разглаживающихся шкур, блестящих масляным блеском грив и острых движений ушей на лошадиных головах внутри меня разливалось блаженство. Фигуры людей размывались, когда я глядела на них; они были только фоном пёстрых и вкусных впечатлений, которые дарил день.

– И душевные? А вы христианка? – почти одновременно спросили Леон и Ника.

Мария помолчала.

– Поток лечит болезни, а душевные муки – это ведь тоже болезни, – неожиданно мягко и в то же время веско сказала она. – Да, я христианка.

– Надо бы поторопиться, – сказала она потом. – Иначе изжаримся в поле.

– Когда лошади пойдут быстрее, наклонитесь к шее…

Зорро вдруг пошёл чуть ли не галопом; лошади заторопились, выровнялись и вскоре пошли ровной рысью. Ника ахнула, покачнулась и едва не упала лошади на шею. Леон неуловимо собрался, как будто стал тоньше и суше. У меня засвистело в ушах и запело: а ну-ка песню нам пропой весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер, моря и горы ты обшарил все на свете и все на свете песенки слыхал… Вконец околдованная, я потеряла равновесие и чуть не скатилась на землю.

Минут через пятнадцать мы поднялись на небольшой песчаный холм и увидели деревню. Леон хотел поехать по улице, но Мария свернула на дорогу мимо деревни, сказав, что мы заедем сюда на обратном пути; в деревне можно будет перекусить. Белая, будто в известковой пыли, дорога вывела в тенистый, прохладно-шуршащий, замечательный лес.

– Здесь не будет связи, – предупредила Мария, обернувшись к нам.

Она сбавила темп, и вслед за Зорро перешли на шаг Каринка, Даринка и Фатима. Пять километров по широкой лесной дороге пролетели незаметно. Мы ехали по двое в ряд. Леон пропустил Нику к Марии и поехал рядом со мной. Мы отстали.

– Тебе не кажется, что она какая-то ненастоящая цыганка?

– По виду так вполне настоящая.

– Но говорит как образованный человек! И ведёт себя.

– Ну не все ж они такие, как на базаре… Помнишь Будулая из фильма «Цыган»? Очень даже приличный был человек…

Леон еле слышно засмеялся. Оставшуюся дорогу мы проехали молча.

Было так тихо и настороженно, что, казалось, вот-вот из-за кустов появится пограничник с собакой и спросит: кто идёт? Но никто не вышел, и мы беспрепятственно перешли неширокий ручей. Вода плескалась чуть выше холок лошадей, лошади остановились и пили, отфыркиваясь, шумно втягивая воду и поводя ушами. Мария сказала, что ниже по течению ручей становится речушкой, в ней воды больше, можно даже купаться. Наконец, выехали на неширокую просеку, которая вывела на поляну. Мария скомандовала:

– Приехали.

– Неужели мы проехали семь километров? – Леон спрыгнул и помог спуститься нам с Никой.

Они с Марией ослабили сёдла, вытерли лошадям спины и отвели их в тень. Мария привязала поводья к широкой доске, прибитой между двумя берёзами. После дороги верхом чувствовать под ногами твёрдую землю казалось непривычным, Ника даже присела на корточки, но быстро поднялась и достала из кармана зеркальце. Придирчиво осмотрела себя и снова спрятала.

Поток оказался в точности таким, каким его описала проводница. Часовня – маленький дощатый домик, выкрашенный в синий цвет, – внутри была гладкой и чистой. Уютно, светло, по центральной стене – иконостас с иконами, по бокам – длинные, от угла до угла, скамейки; стол. Два маленьких окошечка убраны короткими тюлевыми занавесками. Осмотрев часовню и перекрестившись, пошли к колодчику, которым верующие укрыли ключик. Вода в нём действительно была прозрачной и очень вкусной.

Все по очереди напились, и Мария повела нас к иконе. Икона была прикреплена к толстенному стволу огромной берёзы, прямо под наростом чаги, который служил ей козырьком. Многоступенчатый деревянный оклад оттенял простой рисунок Богородицы с младенцем, написанный необычно, всего в три краски – серой, золотой и белой. Сверху её укрывал уже людьми сделанный козырёк-домик.

Мы постояли, вслед за Марией перекрестились. Поклонились и увидели, что ветви берёзы сплошь увязаны тряпочкам; словно у дерева лоскутный подол.

– Сюда молодожёны приезжают? – неуверенно спросила Ника.

– Нет, конечно. – Мария достала из складок юбки матерчатую полоску и стала привязывать её к ветке. – Здесь молятся о здравии и привязывают тряпочку, чтобы хворь свою тут оставить. Тряпочку желательно оторвать от белья, которое носил больной.

Леон навёл на Марию фотоаппарат, но она отпрянула и приказала:

– Уберите!

– Фотографировать здесь не запрещено, – немного погодя сказала Мария. – Людей только не надо без их согласия. Всё-таки святые места – дело личное.

И она улыбнулась – как солнце вышло из-за тучи.

У Ники вид был усталый. У берёзы она оживилась, но, не найдя лоскутка, который можно было оставить берёзе, отошла в сторону. После слов Марии о хворях я попыталась оторвать манжету рубашки, но у меня не получилось.

– Не порти вещь, – сказал Леон. И Марии:

– Что ж вы нас не предупредили взять с собой тряпицы?

– Я думала, вы знаете, куда едете, – невозмутимо выпустив дым из очередной сигареты, ответила цыганка. Пошарила в своей юбке и протянула мне перочинный ножик.

– Ты с ума сошла, – сказал Леон.

– Не ерунди, – посоветовала Ника.

Вдвоём с Марией мы отрезали манжету от рубашки, и я надела её на ветку, застегнув на перламутровую пуговку. Мои попутчики смотрели, как я вожусь. Закончив с манжетой, я обхватила ствол руками и закрыла глаза. От коры приятно пахло зелёным и свежим и землёй, здорово было чувствовать щекой берёзу и воображать, что там, внутри, идёт работа: растут волокна, течёт сок. Я просила помочь мне выпутаться из ситуации, связанной с Денисом, каким-нибудь чудесным образом забыть обиду, простить…

– Обязательно поможет, – произнёс голос Марии.

«Интересно, как», – подумала я. Но на душе посветлело.

– Что ж, эти тряпки так и висят?.. – спросила Ника.

– В праздник Владимирской иконы Божьей Матери шулеповский священник служит праздничную здесь. Накануне церковные люди снимают с дерева тряпочки, закапывают их в лесу. Считается, что все хвори за это время уходят. А иначе некуда будет вешать. Да и люди станут снимать чужие, чтобы повесить свои. Снимут – и бросят, разве дело?

– В день Владимирской иконы Божьей Матери счёт обнуляется! – радостно провозгласил Леон.

– Ниже по течению можно искупаться, – предложила Мария.

– А может, домой? Есть хочется, – протянула Ника.

Мы вернулись к лошадям. Поправили сёдла, Леон помог нам забраться на лошадей, и мы двинулись в обратный путь.

Лес проехали быстрее, чем в первый раз. За то время, пока мы были в лесу, жара спала. Солнце зашло за облака, и подул прохладный ветерок. Когда выехали в поле, можно было смотреть на небо, на то, какое оно разное, какое красивое, – и как, наверно, малы человеческие суетные заботы и беды в сравнении с его многовековой величественностью.

Когда подъезжали к деревне, из всех дворов выскочили и стали лаять собаки. Домов было много, и много земли вокруг домов, огородов, садов. И ещё больше земли окружало деревню, поэтому, наверно, деление на улицы здесь было условным. В основном застройка была хаотичной, дома стояли, где строителям пришло в голову их поставить. На окраинах, выходящих к дороге, я заметила большие навесы и помещения, напоминающие склады. Оттуда доносился шум. Я спросила, и Мария пояснила, что это пилорамы. Местное население работает в колхозе и на пилорамах и занимается фермерством. Другой работы на селе нет.

Мария собралась накормить нас в деревне груздями, как вдруг выяснилось, что ни у кого нет с собой денег. Посмеявшись, мы решили, что это хорошая причина ехать быстрее, и весь остаток пути молчали, сосредоточившись на том, чтобы не свалиться под мелькающие внизу копыта.

Мы оставили лошадей у конюшни, Мария и выскочивший из ворот мальчишка увели их.

После прогулки на лошадиной спине хорошо было встать под душ и переодеться в чистое, а после пойти в столовую и упасть на широкую лавку. Мы заказали яичницу с колбасой и салат, поели и напились чая с ватрушками. За это время Ника несколько раз выбегала звонить и возвращалась расстроенная. Уже два дня, с того момента, как она встретила нас с Леоном на повороте на Лисицыно, я ловила на себе её беспокойные взгляды. Об интервью с Арсением не было сказано ни слова, Ника не знала, известно ли мне о её гастрольной поездке, и от этого не могла найти тон, чтобы говорить об Арсении. Сейчас она нервничала, видимо, не зная, когда его ждать.

– Я думаю, Арсений поедет на машине, – сказала я, чтобы облегчить ей задачу.

– Вряд ли, – немедленно отреагировала Ника. – Отец не даст ему машину.

– На машине было бы удобнее всего, – сказал Леон. – Они наверняка притащат с собой кучу вещей.

– Если вообще приедут, – сказала я. – Могут ведь и передумать. Тем более Лида…

– Я уверена, что он приедет на автобусе сегодня вечером, – сказала Ника. – Надо будет встретить его. Я ж тут всё организовала.

Она сказала это так, словно Арсений не отвечал на звонки только мне, а Нике звонил каждые пять минут. Мне с самого начала не нравилась перспектива отдыха в компании Арсения и Ники, хотя я и надеялась, что обойдётся без скандалов. Теперь Ника начала меня раздражать. Леон заметил это и сказал:

– Давай поспорим, что они сегодня не приедут.

– На что будем спорить?

– На ящик пива. Кто проиграет, тот берёт машину и едет в райцентр за пивом, это пятнадцать километров отсюда.

– Идёт, – сказала Ника. – А какого пива?

– Живого. Марку я потом скажу, всё равно забудешь, – сказал Леон.

– Маша, разбей, – скомандовала Ника.

Я развела их сжатые руки.

– Я пойду договорюсь о машине, – сказала Ника. – Договориться о поездке?

– Обязательно, – ответил Леон. – Кому бы ни пришлось ехать, машина потребуется. Всё-таки ящик.

Ника ушла.

– Как ты думаешь, почему Арсений не берёт трубку? – спросил Леон.

Я пожала плечами.

– Может, передумал? Или Лида спрятала его телефон?

– До чего диссонансная девушка, эта Ника, – сказал Леон. – А вроде всё по делу: всех организовала, приехала раньше, всё устроила. Но мне почему-то за неё неловко, хочется взять её за шкирку и хорошенько встряхнуть. Не знаешь почему?

– Потому что она всё время подменяет содержание формой. Раньше меня примиряло то, что она делает это всерьёз.

– А теперь?

– Теперь мне часто хочется дать ей в глаз.

Ника показалась в дверях столовой.

– Идёт.

– А ведь небесталанна. Могла бы стать вполне себе личностью, – задумчиво сказал Леон.

– Водитель уехал в деревню, – сообщила Ника. – Вернётся через час.

После обеда Леон ушёл в комнату, сказав, что, оказывается, в гостинице есть вай-фай[8] и у него сеанс скайп-связи с Софьей. Он звал меня – познакомить, но я отказалась, сославшись на то, что хочу предстать перед любимой женщиной Леона прибранной и отдохнувшей. Ника закрылась в своём номере, наверно, чистила пёрышки к приезду Арсения. В открытую дверь кухни я увидела кофе-машину и заказала чашку капучино. Хотелось спать, но я боялась, что дневной сон обернётся ночной бессонницей, и вместо сна отправилась побродить по деревне. Жара ушла, по улице летал приятный ветерок, и пахло конским навозом и недавно скошенной травой. Я прошла до памятника воинам Великой Отечественной войны, остановилась у Доски памяти и прочитала все двести шестьдесят три фамилии погибших жителей Лисицыно, а ещё краткую историческую справку, из которой узнала, что сравнительно недавно Лисицыно было больше, чем сейчас. Улицы стояли пустые. Редкие фигуры переходили перекрёстки. Я пошла наугад по какой-то тропочке и вышла к неглубокому оврагу за огородами. Тропочка сбегала на дно оврага, из зелёной становясь земляной, и выныривала на другой стороне. Вокруг стояла гудящая летняя тишина. Я села под раскидистую сосну, прямо на её корни, мощно выпирающие из земли со стороны оврага, и, удобно устроив спину и ноги, закрыла глаза.

Я думала о том, почему Симор застрелился. За то время, что я писала свою работу, я так сроднилась со всеми членами семейства, что они стали казаться мне чуть ли не соседями по лестничной площадке. Но последние два года я не разрешала себе о них думать. У меня не было сил, и ещё я была обижена на них за то, что слишком ими увлеклась, – так сильно, что не заметила, как Денис отдаляется. Сейчас я вспоминала их с живой радостью, как старых, близких друзей, словно я уезжала и вот вернулась в родные объятия: мне так много надо им рассказать, так много узнать от них! И снова гадать-разгадывать – предполагать и проверять свои версии… В прошлый свой визит Леон, защищая Дениса, сказал: «Даже Симор женился на этой, почему ты не можешь простить Дениса?» После этого я стала называть другую жизнь бывшего мужа миром Мюриэль, но к семейству всё равно не вернулась… На что же мне ориентироваться, на что опираться в своём отношении к Денису? Как понимать его нынешнее поведение? Как к нему относиться? А меня до сих пор не отпускает обида: ноет, саднит, иной раз до волчьей тоски! Что с этим делать?

Надо мной редко, негромко поскрипывали ветки; вокруг восхитительно пахло смесью утомлённой травы, тёплой еловой смолы и хвои. Я с наслаждением окунулась в страдание, в котором в тот момент оказалось много от изящной словесности и почти совсем не было боли.

К ужину Ника вышла отдохнувшая, с блестящими глазами. Она то и дело смотрела на часы – боялась, что водитель, с которым она успела всё же договориться, забудет про неё и она опоздает к автобусу. Она была в длинной струящейся юбке и белой блузке, которая ей очень шла, если бы не декольте, привносящее в женственный образ, который, я подозреваю, стремилась создать Ника, ненужный акцент. Она молчала. Мне тоже не хотелось разговаривать. У Леона вид был сонный. Я хотела спросить, как он поговорил с Софьей, но тут Ника встала из-за стола и объявила, что она поедет встречать автобус прямо сейчас. Пораньше, чтобы не опоздать.

– Я с тобой.

– Мало места, – не глядя на меня, отказала Ника. – Водитель, ты, я, Арсений и ещё девушка. И вещи.

– Ты сядешь впереди, рядом с водителем, а мы с Арсением и Лидой сзади. Вещи поставим в багажник.

– Зря вы хлопочете, – сказал Леон. – Они приедут на машине. Если вообще приедут.

– У тебя есть информация, что они могут не приехать? – подозрительно спросила Ника.

Леон не ответил, лишь пожал плечами, что означало: всё может быть.

После недолгих препирательств мы с Никой сели в машину и поехали на поворот. Больше часа прыгали по ухабам и выбоинам, так что очень скоро я пожалела, что поехала; из вредности, наверное. И что на меня нашло? К тому же у меня вдруг разболелся желудок.

На повороте мы вышли из машины и минут сорок бродили по обочине. Я уже почти задыхалась от досады на себя и наверняка задохнулась бы, если б не Ника. Она не обращала на меня внимания. Упорно давила на кнопки телефона, кусала губы. Чуть не плакала, и на щеках расцветал румянец. Я стала наблюдать за ней и вскоре забыла обо всём, даже о желудке. Ника не видела никого, ничего не осознавала. Она ждала, изнывала от нетерпения и нервничала, и вся была – мучительная жажда… У неё горели глаза, сжимались и разжимались кулаки. Когда она встречалась глазами со мной, было ощущение, что Ника смотрит сквозь меня и ей наплевать, что я это понимаю. Я первый раз видела человека в таком состоянии. Когда я попыталась отыскать для него слово, в голову пришло – одержимая.

Наконец показался автобус, подкатил и мягко остановился. Дверь открылась, но никто не вышел.

– Вы едете? – крикнул водитель.

Ника молчала.

– Нет, – ответила я.

Дверь закрылась, и автобус покатил дальше.

– Видимо, из-за репетиций, – сказала Ника бесцветным голосом.

Мы сели в машину и поехали в гостиницу. Я терпела ухабы и выбоины, уговаривая себя, что через полчаса мы уже приедем. Ника сидела с измученным видом и влажными глазами. Она едва сдерживала слёзы.

На террасе гостиницы сидел Леон. Мимо него ходили постояльцы.

– Ну что, не приехали?

– Нет.

– Мне прямо сейчас ехать за пивом? – спросила Ника.

– Можно завтра, – великодушно разрешил Леон. – Сейчас нам ещё есть что пить.

У меня пропикал телефон. «Занимались сексом и опоздали на автобус, – писал Арсений. – Приедем завтра вечерним».

– Бурная сексуальная жизнь помешала Арсению присоединиться к нам, – сказала я.

Я не могла понять, почему мне хочется дразнить Нику. Хотя, если заглянуть в глубь себя и честно посмотреть из этой всезнающей глубины себе в глаза, то, конечно… Я чувствовала, что Ника как-то уж слишком отчётливо, слишком пристрастно стала мне неприятна после того, как я узнала, что она готова сделать ребёнка орудием шантажа, и дело пошло совсем плохо, когда я узнала об аборте. Сейчас меня раздражал даже звук её голоса.

– Делать нечего, – сказал Леон. – Я думаю, самое лучшее, что мы можем сделать, – это добросовестно напиться. Он не сообщил, когда приедет и приедет ли?

– Он позвонит завтра.

– Значит, не утром, – заключил Леон. – Рано оне не встают… Так что, дамы, как вам моё предложение? Есть, конечно, вариант познакомиться с другими постояльцами этой гостеприимной берлоги, равно как и с местными жителями… Меня, кстати, завтра с утра приглашали на рыбалку, и я обещал.

– Отличное предложение, – сказала Ника. – Здесь всю ночь работает бар.

– Кто тебя пригласил?

– Махал Махалыч. И не только меня. Поедет ещё пара товарищей из гостиницы вкупе с аборигенами, и далеко не за спасибо. Вообще-то собираемся на ночь, но выезжать будем до обеда, потому как далеко. На автобусе до какой-то их базы.

Мы спустились в бар и выпили там бутылку водки. Леон и Ника оказались крепче меня, по их лицам даже не было заметно, что они пили водку, а я почувствовала, что вот-вот зарыдаю, и, объяснив им это заплетающимся языком, ушла спать.

Я встала так рано, как только могла встать поутру на отдыхе, – в девять часов, умылась и попросила официантку принести кофе на крыльцо. Усевшись в плетёное кресло, стала смотреть, как чистят конюшню. Не сказать, что это было особо увлекательное зрелище, но оно вызывало во мне ощущение покоя и умиротворения. Вдруг за моей спиной скрипнула дверь, вышла Ника и опустилась в кресло напротив.

– Доброе утро, – поздоровалась она. – Выспалась?

– Как сурок.

– А я что-то плохо спала. Но и легла поздно. Сон перебила.

– Вы что, всю ночь в баре просидели?

– Полночи. В начале первого мы ушли.

– В начале первого! Ну, вы крепки.

– Вот хочу теперь поехать встречать автобус.

– Ты думаешь, Арсений сможет встать к дневному автобусу?

– Он звонил мне вчера, – пояснила Ника. – Сказал, что, может быть, в обед прибудет.

– Почему же ты не можешь позвонить и точно узнать… – начала было я, и умолкла, подумав, что эта мысль и сама придёт ей в голову.

Теперь Ника не нервничала. После того как она дала мне понять, что между ней и Арсением что-то есть, ей хотелось говорить о нём.

– А я попрошусь с Леоном рыбу ловить, – сказала я.

– Я бы тоже хотела порыбачить, – сказала Ника. – Но мне надо встретить Арсения, вдруг он приедет. Как только встречу его, сразу же тебе позвоню.

– Надо разбудить Леона.

– Пойду накрашусь.

Я постучалась в дверь номера брата.

– Открыто! – крикнул Леон. Он брился в ванной.

– Доброе утро! Наверное, ты поздно лёг спать, как и Ника.

– Совершенно верно, – подтвердил Леон. – Мы полночи проговорили по душам, точнее, по Никиной душе… Говорит, ей гадалка напророчила, что они с Арсением предназначены друг другу.

– Ну и настырная же!

– Не злись. В конце концов, ты сама сказала, что этот парень для тебя слишком юн. А вот Марлен она почему-то не воспринимает. Но считает, что ты – тайная сообщница сестры Арсения и хочешь его женить на Марлен. Так что с Никиной точки зрения, ты в лагере противника, имей в виду.

Я опешила.

– Говорит, это Арсений сказал ей, что ты в сговоре с его роднёй.

– Он мог, конечно, у него ума хватит…

– Интуитивно чувствует в тебе опасность… Так что берегись, сестрёнка. Неумные люди часто бывают хитры и коварны. Кстати, почему она считает тебя своей лучшей подругой?

– Отстань, пожалуйста.

Леон опустил руки на край раковины и посмотрел на меня из зеркала. Потом снова взялся за бритву.

– Разве тебя замучило одиночество, что ты водишься с такими?.. Интереснее всего, что она верит в то, что говорит. Творит свою реальность и всерьёз её обживает. И она, между прочим, почти не зла. Она сильно обижена на жизнь – во-первых, и у неё есть цели, во-вторых. А знаешь, что может быть опаснее целеустремленного человека? Целеустремлённый человек, который считает, что его незаслуженно обидели.

– Она бывает хорошая. И часто искренне хочет помочь.

– И это самое ужасное, правда?

Я засмеялась.

– Хорошо тебе смеяться, – сказал Леон, вытираясь полотенцем. – Ты не сидела с ней до начала первого ночи, изображая джентльмена, когда тебе ужасно хотелось просто тупо напиться.

– А что, при Нике просто напиться было никак?

– Почему же. Часов в одиннадцать я плюнул на приличия и стал накачиваться. Ты в курсе, что она ездила с юным актёром на эти его гастроли?

– В курсе.

– Он что, идиот? Зачем он её взял?

– Он хотел, чтобы я ревновала. Он думал, Ника мне проговорится, что едет с ним, и был глубоко разочарован, когда узнал, что она об этом даже не заикнулась.

– А когда узнала – ревновала?

Я пожала плечами.

– Не то чтобы… Я бесилась, конечно, но не из ревности, а из-за Сенькиной глупости. Ну и Ника, конечно, сейчас начнёт вытворять бог знает что… Они ж теперь предназначены друг другу.

– А говорят, что мы живём в практичном мире. В мире ра-зу-ма. А на деле выходит, что ничего не изменилось. Люди совершают всё те же глупости.

Он умылся и посмотрел на себя в зеркало.

– Возьми меня с собой на рыбалку, – попросила я.

Леон промолчал.

– Мне не хочется встречать их, если они приедут. Я вчера налюбовалась на Никину рожу – это надо было видеть, с какой невыдуманной страстью она его ждала.

– Я тебя понимаю, – задумчиво произнес Леон. – После сегодняшней ночи меня уже воротит от нее. Так что… Я позвоню, что ты поедешь с нами, сбегаю за рюкзаками… А потом позавтракаем, соберёмся – и в путь. Пусть Ника одна гоняет своих тараканов.

Глава 10

Автобус, который собиралась встречать Ника, приходил по расписанию в половине первого. Мы с Леоном уезжали часом раньше. Солнце светило вовсю, когда я забралась в старый «уазик». В автобусе помимо водителя уже сидели четверо мужчин. Несмотря на духоту, все были одеты в штаны и куртки защитного цвета. Хотя они улыбались, было заметно, что моё присутствие их стесняет, так что я даже засомневалась, не вернуться ли, пока не поздно. Но увидела стоящую на крыльце Нику, и все сомнения отпали.

Пол автобуса был завален снаряжением и рюкзаками. В руках рыбаки держали бутылки пива и квас. Один тут же кивком головы предложил мне что-нибудь выпить. Я выбрала квас, и в моих руках тут же оказалась бутылка.

– Я вижу, тебя уже приняли в компанию, – сказал Леон, втаскивая в автобус рюкзаки. – Здравствуйте.

– Добро пожаловать, – отозвался рыбак, угостивший меня квасом.

Ему было лет шестьдесят или так казалось из-за сильного загара, я подумала: чем он занимается, чтобы так загореть?

– Хотите кваса? – спросил рыбак Леона.

– Не откажусь. Меня зовут Леонид.

– Валерий Петрович. – И рыбак протянул Леону бутылку.

Автобус тронулся. Мужчины молчали. Мы с братом переглянулись и стали смотреть в окно.

Сначала автобус ехал по дороге, из-за пыли за задним стеклом не было видно леса. Проехали какую-то деревню, водитель остановился у дома, и в автобус забрался ещё один рыбак, тоже в защитной робе и с рюкзаком. Он перекинулся парой фраз с сидевшими, и все надолго замолчали. Спустя полчаса автобус въехал в лес, и ещё около часа ехал по лесной дороге, узкой, кривой и странно наклоненной на один бок. Ветки деревьев царапали бока автобуса и стекло окошек. Все крепко держались за спинки сидений, казалось, вот-вот, – и автобус перевернётся. Но вот автобус выпрямился, ещё с полчаса нырял в ямы и прыгал по ухабам и, наконец, выехал на ровную местность. Справа, за густым лесом и далеко внизу, синела река. Слева на горизонте зеленели поля. Впереди пятнами лежали остатки асфальта, похожие на бутафорские декорации фантастического фильма.

За перелеском автобус повернул вправо и начал крутой спуск. В лесу почти у самой воды вдруг вывернулась ровная площадка.

Автобус остановился, и компания шумно вывалилась наружу. Мы с Леоном тоже вышли и огляделись. Площадка оказалась довольно большой, вытянутой вдоль берега. На ней стояли четыре домика из светлого оцилиндрованного бревна, покрытые синей металлочерепицей, с аккуратными крылечками под козырьками. На фоне зеленеющего леса, реки, которая вблизи казалась тёмно-синей, они смотрелись по-сказочному ярко. Немного поодаль стоял ещё один домик. От прочих он отличался только тем, что был обшит вагонкой, и вид имел более будничный, чем остальные. Я решила, что это жильё администрации. На шум автобуса из административного домика вышел мужчина лет шестидесяти, с бородой. На нём были тёплые штаны и телогрейка поверх рубашки. Мужчина остановился на крыльце и смотрел, как водитель осматривает колёса автобуса. Потом он ушёл в дом.

Вместе с другими рыбаками мы зашли в дом. Он оказался небольшим магазинчиком, в котором можно было купить всё, что может потребоваться человеку во время вылазки в лес и на речку. Меня позабавило сочетание товаров. Куски хозяйственного мыла соседствовали с рыболовными снастями, носки – с приправами и нитками, большой алюминиевый котелок подпирал боком сапоги с длинными голенищами, компас лежал на стопке влажных салфеток. По дальней стене магазинчика, у самого пола, тянулась полка с бутылками водки и вина, а в глубине прозрачного холодильника просматривались пивные бутылки. Здесь же стояла барная стойка, за которой можно было выпить чашку чая. Обслуживала посетителей крашеная блондинка в фартуке и бейсболке. Наверное, она была дочерью встретившего нас хозяина.

Мы напились чая с мятой и лимоном, причём хозяйка, которую Леон с ходу окрестил Белоснежкой, всё это время изучающе смотрела на нас с братом, видимо, пытаясь определить, кем мы приходимся друг другу. Рыбаки расположились за барной стойкой и пили пиво. Они негромко переговаривались между собой, вспоминали какие-то свои истории и пересмеивались. Время от времени в разговоре вспыхивало острое словечко, и тогда на сказавшего шикали и вся компания смотрела на меня.

Валерий Петрович, с которым Леон познакомился, купил шоколадку и протянул мне:

– Держи. Угощаю.

– Хороший магазин, – сказала я, когда мы выходили. – Удобно. Уехал далеко от цивилизации, а тут – на тебе: и снасти, и приправы, и всё для литрбола.

– И притом не думаю, что хозяева раскошелились на лицензию на спиртное, – заметил Леон.

В дверь заглянул водитель. Компания шумно двинулась назад, забралась в автобус и снова поехала. Ровная площадка осталась позади, автобус въехал в лес и пополз по лесной дороге, сплошь состоящей из глубоких ям и ухабов. Его трясло и шатало, словно он был животным с подвижным и гибким телом. Иногда он наклонялся на бок так сильно, что я была уверена – мы падаем. Но, достигнув критической точки, автобус выравнивался, восстанавливая хлипкое равновесие. У меня сердце уходило в пятки. Мужчины наблюдали за мной с усмешливым сочувствием. Один из них, кивнув на меня, спросил Леона:

– Жена твоя?

Леон улыбнулся глазами и покачал головой:

– Сестра.

– А, – понимающе кивнул мужчина. Подмигнул своим товарищам:

– Вот так и я когда-то катался на рыбалку… с сестрой. Давно, правда.

На вид ему было лет семьдесят; взгляд его чёрных глаз, до сих пор живых и ярких, задержался на мне. Непонятно отчего мне стало весело; все вокруг улыбались.

– Ну и как улов? – поддразнил сосед, молодой парень.

– Какой?

– Ну вот на этих-то, на рыбалках? С сестрой.

– А то ты не знаешь!

– Да откуда? Расскажите, дядь Веня!

– У меня, милой мой, сестёр-то было – как цветов в июле, – подмигивая мне чёрным глазом, сказал «Дядь Веня». – Ох, и рыбачил же я по молодости!

– Жена его едва успевала рыбу чистить, – включаясь в разговор, сказал Валерий Петрович.

– Чего только она с ней не делала, с рыбой той, – поддержал его другой рыбак, примерно одного возраста с Валерием Петровичем.

– А вы откуда знаете, дядь Миш? – обернулся к нему молодой. Глаза у него сочились смехом.

Дядя Миша пожал плечами.

– Так работали вместе.

– Ну и что, не сбежала от вас жена? – обратился молодой к дяде Вене. – Не надоело ей вашу рыбу чистить?

– Не бросила, но крепко была против рыбалки. Хотя, может, и сбежала бы, если б бегать могла. Я, милый мой, погулямши-то, уж двадцать лет за женой ухаживаю. Не ходит она у меня.

– Извините, – растерялся молодой.

– А не обидел. – Дядя Веня взглянул ему в лицо и вдруг по-молодецки, живо рассмеялся. Вытер ладонью выступившие слёзы:

– Ох, ну и морда сделалась у тебя! Будто котёнка раздавил…

– Вы любите рыбалку? – вдруг обратился он ко мне. Его глаза смеялись, и я не поняла, про что он спрашивает, про настоящую ли рыбалку? Его взгляды, тон и слова вызвали во мне какой-то неявный отклик, и это показалось мне удивительным и непонятным. Я не ответила, и он, усмехнувшись, отвернулся и заговорил о предстоящей рыбалке. Другие мужчины тут же потянулись его слушать. Шутливый разговор забыли. До конца нашей поездки дядя Веня больше не сказал мне ни слова, хотя, когда автобус раскачивался в стороны, а потом выпрямлялся и я открывала глаза, то видела, что он улыбается от того, что мне страшно.

Дорога становилась ровнее и мягче, смешанный лес перетёк в прекрасный солнечный бор. Земля здесь вся была во мхах, высокие кусты попадались редко, и везде, во все стороны расходились косые лучи солнца, дробились, играли бликами по высоким стволам. Я посмотрела назад и увидела границу, отделяющую лиственный лес от хвойного; лиственный был плотнее, темнее. Повсюду лежал слой сосновых иголок. Вдруг в просвете засинело небо, и автобус выехал в поле. Довольно большой уже стоял в поле клевер, в открытое окно влетел цветочный ветер и сразу заполнил собой салон. Когда проехали по полю дальше, я увидела вдалеке разноцветные крыши домов большой деревни, а чуть ближе – спуск к реке.

– Вот это и есть окунёвое место, – сказал дядя Веня. – Вы слыхали об окунях в пять кило, девушка?

– Нет.

– А вот теперь увидите. Вас предупредили, что база закрыта и спать придётся в палатках?

– Нет. То есть да, – спохватилась я, на ходу вспоминая, говорил об этом Леон или нет.

– Если что, тут есть деревня, – сказал Вениамин.

– Если что?

– Ну, если условия покажутся неподходящими… Можем отвезти в деревню. Автобус назад из-за одного человека не пойдёт.

Мы спустились с горки на берег, выехали на площадку у трёх домиков с красными крышами и ставнями, как в старину, закрытыми крест-накрест железными полосками, остановились и стали выгружаться. Леон вытащил вещи. Я огляделась. Вокруг стояла необыкновенная тишина. Лес, река, небо, яркие выпуклые коряги и ивовые ветви, уходящие в воду всего в нескольких шагах, мячиком прыгающее повсюду солнце, пронзительной чистоты воздух – всё это вдруг навалилось на меня дурманящей тяжестью. Я поняла, что устала.

Когда я обернулась, оказалось, что двери домиков открыты, так же как и ставни, и даже сами окна. Автобус стоял под навесом. На крыльце ближайшего дома Леон, прихлёбывая из чашки, задумчиво глядел поверх моей головы.

– Дождь будет, – сказал он, когда я подошла.

– База же закрыта?

– А он для тебя открыл. Дяденька Вениамин, который с тобой флиртовал, востроглазый. Мур-мур-мур, вы любите рыбалку?

– Ага, для меня.

– Ну, раз не для тебя, значит, он пошутил. Пойдём обживаться.

– А где все?

– Разместились в другом доме. Меня, кстати, даже тронула такая деликатность: они приняли нас за любовников.

Домик оказался чистым и уютным. Две небольшие комнаты с одинаковой мебелью – две кровати, рядом тумбочки, шкаф, комод. Зато кухня была просторная, с настенными шкафами и хорошей плитой, с большим столом, вокруг которого стояли гладкие деревянные лавки, микроволновой печью и холодильником. Леон уже застелил кровати, разложил вещи. Грелся котёл, изгоняя затхлый запах и стылость нежилого помещения.

– Не будем выключать, – кивнул он на котёл. – Будет дождь. Надеюсь, крыша в порядке.

– Как ты узнал?

– Стрижи летают над водой. Кузнечики стрекочут… Стало быть, скоро дождь.

Леон взял кошелёк и пошёл искать Вениамина, чтобы отдать ему деньги за поездку. Он вернулся, неся пакеты с продуктами и бутылку вина под мышкой, и отметил, что поднялся ветер, а с севера ползёт громадная туча. Я вышла на крыльцо. Леон был прав – надвигалась туча. Вокруг стояла такая тишина, что я слышала стук своего сердца. Казалось, все и всё притаились и ждали грозы. Позднее я часто вспоминала эту минуту, ясное ощущение краткого – на секунду – прозрения и спонтанного предвидения; ожидание грозы.

Я вернулась и, пока брат возился с душем (в домике был душ!), подключая воду, приготовила ужин. Мы сели за стол.

– Они выходят завтра в шесть, – сказал Леон.

– Так рано?

– Ну да. Они даже мысли не допускают, что я хотел бы пойти с ними. Уверены, что мы с тобой любовники и непонятно зачем – ради экзотики – увязались с ними. Ну и ладно. В конце концов, для того, чтобы бросать в реку удочку, компания не нужна. Зато они дали нам целый мешок продуктов – вдобавок к тем, что у нас уже имеются. Так что, дорогая сестрёнка, мы с тобой отныне предоставлены друг другу – в чём, собственно, и заключалась изначально цель моего приезда. От судьбы не убежишь!

– Ты взял фотоаппарат?

– Да.

– Хочешь поснимать?

– Красиво тут, – сказал Леон. – Привезу Софье фотоотчёт.

После ужина я прибрала посуду, мы с Леоном по очереди вымылись и легли спать.

Ночью я проснулась от грохота. Комната озарялась диковинным светом. Со сна я подумала, что случился пожар, и хотела уже разбудить Леона, но потом поняла, что это гроза. Было удивительно спокойно лежать в постели в чужом, неизвестном месте и слушать, как хлещет в окна ливень, грохочут раскаты грома, смотреть на яркие отсветы вспышек молний.

Я проснулась в начале шестого и открыла окно. Неяркий свет исходил от сонного, похожего на выцветшую наволочку неба; тянуло прохладой. Мир затуманился, являя вблизи миллионы капель. Река укрылась дымкой, словно задумалась, течь ли ей после грозы дальше или, может, отдохнуть? Лес молчал. Но восточная сторона уже румянилась нежно-розовым светом, давая понять, что вот-вот наступит жаркий день.

Леон спал, рядом с кроватью лежали телефон и книжка. Я услышала голоса, и мне захотелось посмотреть, как выглядят сборы на рыбалку. Я оделась и вышла на крыльцо. До меня долетали голоса – рыбаки смеялись, перекидывались шуточками, пару раз что-то громко звякнуло. Туман глушил звуки, и, хотя говорили в нескольких шагах, я слышала не всё. Было свежо. Я накинула куртку и вернулась на крыльцо, простояв до тех пор, пока не стихли голоса. В комнате брата зазвонил будильник.

Когда я вернулась в дом, Леон уже вскипятил чайник и заварил чай, закинув в большую чашку два пакетика.

– Ты стояла на крыльце? – спросил он. – Я чувствовал.

– Ты увидел, что кроссовки остались на коврике, – улыбнулась я.

– Я не хотел тебе мешать слушать, как настоящие мужчины собираются на важное дело. – Леон смешно надул щёки. – В то время как заезжие пижоны валяются в кровати.

– А меж тем стоял прекрасный туман, – заметила я. – И некоторые профессионалы своего дела, ещё вчера полные благих намерений, не смогли запечатлеть его.

– Зато эти профессионалы заварили чай и сделали бутерброды из слегка чёрствого хлеба и копчёной рыбы, малюсенькой такой рыбки. Предлагаю тебе изжарить яичницу.

– Откуда яйца?

– Вчера снабдил начальник экспедиции. Партийная кличка – дядя Веня.

– Пять часов по жаре… Не отравимся?

– Он сказал, что яйца свежие, с последней остановки, из магазина. Деревенские.

Мне было лень жарить яичницу:

– Давай не будем рисковать.

– Что значит – рисковать? – изумился Леон. – Я ж говорю: всё в порядке с яйцами!

– А если нет? Всё-таки жара…

– Всё ясно, – сказал Леон, – лень да неохота! И это в то время, как мы оказались вдали от благ цивилизации… Ну, почти… И в каждой женщине обостряется её первобытная сущность хранительницы очага! Должна обостряться, во всяком случае.

– А во мне не обостряется, – сказала я и налила себе чая. – Нич-чегошеньки не чувствую такого.

– Ну вот что, – объявил Леон. – Я ненадолго прогуляюсь с фотоаппаратом, а ты, уж будь добра, изжарь яичницу, потому что я – единственный мужчина в этой пещере и хочу есть.

Он оделся и ушёл. Я допила чай и легла на кровать поверх покрывала. Леона не было около часа. Он вернулся мокрый, грязный, но страшно довольный. Мне было слышно, как он что-то мурлычет себе под нос. Леон переоделся и вышел на кухню. И тут же раздался его гневный голос:

– Марья! Где очаг?! Где очаг, источающий ароматные запахи?

Появился на пороге и грозно прорычал:

– Я спрашиваю, где яичница?

– Я боялась, что она остынет.

Мы пошли в кухню, и там я села за стол с чашкой чая, а Леон повязал поверх джинсов полотенце и стал жарить яичницу.

– Нет, ну что ты за женщина, – сокрушённо говорил он. – Где твоя хозяйственность, домовитость? Где, покажи мне?

Он обернулся, и я показала ему язык.

– Это не домовитость.

– Кто сказал, что женщина должна быть хозяйственной и домовитой?

– Как это кто? Все так считают. Это – общепринятое мнение. Мнение, бытующее среди гомо сапиенсов.

Я увидела в окно, как к нам идёт женщина. В руках она несла сумку, в которой было что-то тяжёлое.

– Вот эталон хозяйственности и домовитости, – сказал Леон, указывая на женщину ножом. – Сейчас нам предложат что-нибудь приобрести. Тёрки для моркови. Книжки издательства «Эгмонт». Удивительно функциональные фонарики по сказочно низкой цене… Хотя я не понимаю, откуда здесь взялась эта Флора.

Женщина увидела в окно Леона и знаком попросила выйти на крыльцо.

– Иди, – сказал Леон. – Отрабатывай хозяйственность. Купи что-нибудь для дома, для семьи… Для кухни, для гостиной. Изобрази женскую домовитость.

Я вышла на крыльцо.

– Молока не хотите? – спросила женщина. – Парное. Ещё даже тёплое.

Молоко было в пластиковых «полторашках».

Я сбегала за кошельком и купила у неё бутылку.

– Она хорошо промыта, не сомневайтесь, – заверила женщина.

– А откуда вы? Мы так долго добирались…

– А с фермы. – Женщина махнула рукой куда-то за дома. – Тут недалеко, километра три. Я на машине.

Я вернулась в дом. Леон открыл бутылку и сморщил нос.

– Какая же это хозяйственность? Я бы ни за что не купил молоко в такой бутылке.

– Глупости. В городе частники тоже в таких продают. В чём ей было нести, по-твоему, в стекле? Пластик не бьётся. И отдать его не жалко.

– Зато его нельзя промыть, – заметил Леон. – Вот эту самую бутылку. Ты, например, можешь сказать, что в ней было до молока? Пахнет-то!

– Минералка. А пахнет фермой. Эта женщина приехала с фермы, здесь недалеко.

– А, ладно. – Леон махнул рукой. – Ты не хозяйственна и не домовита. Может быть, тогда в тебе заложено не созидающее, а разрушающее женское начало? Женщина-воительница со скрытой агрессией? Например, как…

Яичница зашипела. Леон сдёрнул с пояса полотенце и схватил сковородку с плиты.

– Ника Голубева, – закончила я за него.

Леон задумался со сковородой в руке.

– Возможно. Хм. Очень даже возможно.

Леон разложил яичницу по тарелкам, достал хлеб и вилки.

– Что и требовалось доказать! А ещё утверждаешь, что сама можешь справиться со своей жизнью. Ты – не повзрослевший, оторванный от семьи ребёнок. Холден Колфилд[9]. Живёшь на кончике языка. А должна думать о своих близких. О своей семье. Тебе нужно попросить у неё совета, помощи. Прислушивайся к тому, что говорят тебе старшие!

– Давай-давай, – сказала я. – Это наши мамы тебя надоумили?

– И папы тоже. Мой папа, во всяком случае. Ты – несчастная, отринувшая свою семью девочка, добровольная сирота. Почему ты не хочешь видеться с матерью? С отчимом? Если бы ты общалась со своей семьёй, тебе было бы легче. Почему ты только меня допускаешь до себя? Я что, каждый год должен приезжать и направлять тебя на путь истинный?

– Давай завтракать, – предложила я. – Тоже мне, миссионер.

– Давай. Завтрак – это хорошо. Это поможет тебе почувствовать хоть какой-то вкус. Знаешь, что с тобой? У тебя многомесячная, нет, уже многолетняя депрессия, невроз. Ты разрушила всё, что у тебя было. Всё разметала.

Леон ловко порезал яичницу на своей тарелке и стал есть.

– Не удержала мужа, бросила научную работу. Связалась с сомнительными людьми. Вошла в секту несчастных, брошенных мужьями женщин. И всё свободное время проводишь в Интернете. Ты попала под влияние сектантов из «ВКонтакте», «Одноклассников» и «Фейсбука». В твоей жизни царят информационное болото и анархия.

– Отлично, – сказала я. – Но кто тогда за меня выполняет львиную долю работы отдела госимущества, кто своевременно оплачивает мои коммунальные счета и покупает мне подходящую, соответствующую времени года одежду? Кто, наконец, меня кормит и поит?

– Никто не кормит. Ты ешь что попало и ходишь в тряпье. Не задумываешься о будущем, не живёшь настоящим. Такое чувство, что у тебя есть только прошлое.

– Вот это правда, – сказала я. – Потому что я неадекватная фантазёрка. Нафантазировала этакую идеальную любовь, а её и нет вовсе. Про прошлое – верно подметил.

Леон несколько секунд смотрел мне в лицо. Потом положил вилку.

– Ты не должна так говорить о себе, – сказал он. – Нужно любить себя, а не гнобить. Беречь себя… Верить в чудо, и чудо свершится – как у королевы Виктории, которая вышла замуж и прожила в любви и согласии с мужем двадцать лет, пока он не упал с лошади и не разбился насмерть…

Неожиданно он сдулся и замолчал. Я пожалела, что сказала про фантазёрку, и попыталась отвлечь его.

– Не двадцать, а двадцать один. И муж Виктории не упал с лошади. Он умер от тифа.

– Да, наверно. От тифа.

– Думаю, что такие чудеса случаются не так уж и редко, – сказала я. – Вот, например, ты и Софья.

– Софья Андреевна – это, конечно, чудо. Но давай не будем про нас.

– Как пожелаешь. Я просто хотела сказать, что ты и Софья Андреевна – это не меньшее чудо, чем Альберт и Виктория. Принц Чарльз и Камилла Паркер. Тристан и Изольда. Пётр и Февронья. Соломон и Суламифь…

– Перестань! Я понимаю, что у каждого человека есть свой сюжет, как ты говоришь, относительно которого он сверяет, удалась или не удалась жизнь, и знаю, что, если этот сюжет не сложится, человек несчастен. И я понимаю, почему ты не хочешь видеть родителей. Нет, не морщись, я не буду озвучивать… Но я против того, чтобы ты считала себя неполноценной какой-то или ущербной… Ты замечательная, ты умница, ты тонкая, чуткая, такая необыкновенная… Я считал бы так, даже если бы ты не была моей сестрой.

Леон замолчал и стал прибирать на столе.

– Хочешь чая? – спросил он от плиты.

– Пока нет. – Ты самый лучший друг на свете, – сказала я.

– Я брат. Двоюродный.

– Да. Но ты ещё мой самый лучший друг. Поэтому я разрешаю тебе приезжать. И даже жду тебя. Очень.

– А если бы был просто братом?

– Не пустила бы. Но я чувствую к тебе исключительную родственную близость. Это означает, что каждый из нас является частью гармоничного единства.

Леон остановился посреди кухни:

– Это откуда?

– Забыл? Из «Тедди»[10], конечно. Помнишь, я тебе рассказывала?

Леон помнил плохо. Он попросил меня пересказать сюжет рассказа, но мне не хотелось говорить о «Тедди».

После завтрака я помыла посуду и заварила в термосе чай. Мы сварили яйца, уложили продукты в рюкзак, и Леон закинул его на плечи. Я надела под майку купальник, взяла полотенца и удочки. Мы вышли на берег и пошли вдоль него в сторону от предполагаемого места рыбалки компании. Вокруг был лес, который дружелюбно шумел и перекликался птичьими голосами. Не было ни единого звука, напоминающего о близости людей. Мы прошли около километра и остановились у большой, с нависающими над водой ветвями ивы. Отсюда не было видно домиков, а напротив, за рекой, упираясь в светлое небо стеной стоял лес, который простирался, насколько хватало взгляда. Я расстелила полотенце, разделась и легла загорать. Леон распаковал рюкзак, приготовил удочки.

– Ты не накопал червей, – сказала я. – Чем будешь теперь копать, ножом?

– У меня есть специальная наживка, – ответил Леон. – Я ещё в городе запасся.

Он достал из рюкзака и показал каких-то насекомых коричнево-зелёного цвета.

– Что это?

– Наживка-имитация. Выглядит, как навозная муха, и крутится в воде. А на самом деле она пластмассовая.

– Ты думаешь, на такое можно что-то поймать?

– Я много раз ловил с помощью таких. Потом вытаскиваешь эту муху из глотки рыбки и можно снова забрасывать.

– Фу.

– А ты разве не составишь мне компанию?

– Может, позже.

– Тогда я пойду, поищу место.

Леон отнёс рюкзак с едой в тень, прислонив к стволу ивы. Он закатал штанины шорт и пошёл по кромке воды вдоль берега. Я закрыла глаза. Но скоро лежать надоело, и я села. Леона не было видно. Я немного посмотрела, как дробятся в воде лучи солнца, потом достала рюкзак и, прислонившись к стволу, села читать популярный журнал, в котором рассказывались биографии знаменитых людей разных времён и народов. Я прочитала про Софи Лорен, Алису Фрейндлих, мать Терезу и как раз дочитывала версии гибели Натали Вуд, как появился Леон. Он держал в одной руке удочку, в другой – пакет с рыбой. Его шорты и край майки были мокрыми.

– Ты тут не сгорела? – спросил Леон.

– Нет. Как улов?

– Три окуня и щука.

– Даже щука? Покажи.

Леон раскрыл пакет, и я увидела узкую хищную голову с загнутыми внутрь пасти зубами.

– Мастер.

– А то. – Леон плюхнулся рядом, дотянулся до рюкзака и достал термос. Он отвинтил крышку, налил в кружку чай и стал пить мелкими глотками, блаженно похрюкивая. Приятно пахло бергамотом.

– Дай мне.

Чай был горячий, но уже не жёг губы – густой, терпкий и сладкий.

– Очень вкусно.

Леон вытряхнул рюкзак, расстелил пакеты и выложил на них бутерброды с колбасой и сыром, яйца. Он порезал хлеб и открыл банку с консервами.

– Угощайтесь, мадам.

– Ты знаешь, что во Франции отменили обращение «мадемуазель»? Будто бы разница обращений задевает французских женщин, так как указывает на их семейное положение.

– Что, француженки так же комплексуют, как наши девушки?

– Понятия не имею. Знаю только, что теперь всех француженок будут называть одинаково: мадам.

Я оделась, и мы поели. Леон устал и только довольно жмурился, разглядывая сквозь ивовые ветви небо.

– Что будем делать с рыбой?

– Как что? Сварим уху.

– Но у нас нет картошки. И вообще ничего нет – ни лука, ни морковки.

– Да? Значит, сварим уху без лука и без морковки. Сварим из риса, щуки и окуней.

Леон лёг головой на полотенце и прикрыл лицо панамой.

– Ты что, улёгся спать?

– Нет. Я не сплю. Я наслаждаюсь тишиной, лесом, удачной рыбалкой… И твоим присутствием.

– Ну, тогда я тоже лягу наслаждаться тишиной, лесом и твоим присутствием.

– Слушай, – сказал Леон. – А ты не пробовала просто забыть Дениса? Просто забыть – и всё?

– Ещё как пробовала. У меня было аж два романа, правда, несерьёзных. Но за год с небольшим это не так-то уж мало.

– И что?

– И ничего, как видишь. Не зацепило.

– Может, не зацепило потому, что два так себе романа – это не есть серьёзное намерение забыть бывшего мужа?

– Не забыть – простить. Ты даже не представляешь, какое серьёзное.

– Хорошо, пусть так. Я тебе верю. Но, когда мы виделись, Денис сказал мне, что он тебя любит. Ну, вот так… любит. И я ему верю.

– Ох, Леончик! Ну почему мы с тобой всё время обсуждаем одно и то же? Денис меня любит, и Ларису тоже любит. Меня – так, Ларису – эдак. Что дальше?

– Я никак не могу взять в толк, отчего вы так ужасно мучаетесь оба, – перебил Леон, – если вы уже расстались? У вас нет друг к другу имущественных претензий, ты после развода не бедствуешь, молодая, привлекательная девушка. Почему ты превратилась в царевну Несмеяну? И он там покоя не знает: что ты, с кем ты? Прямо какой-то нелепый замкнутый круг!

– Да, похоже… Я, Леон, никак не могу простить его. А от того, что не могу простить, не могу забыть, и всё топчусь и топчусь на одном месте. Что же касается Дениса… Чувство вины не даёт ему покоя. Он всё же какой-то – и большой притом – частью опыта, личности своей со мной крепко связан.

– Бред какой-то. Ладно, Денис. Но ты! Ты вроде не размазня…

– Вот-вот! Именно так я и думала перед твоим приездом, даже в спортзал записалась! «Приду, думала, в физическую и эмоциональную форму, чтобы Леон, приехав, увидел не размазню, а взрослую женщину…» Ну что, увидел? Так-то вот. Знаешь, я читала одну книгу, такая зависимость называется «векторное кольцо». Это когда вместе невыносимо и порознь плохо… Между прочим не так уж редко встречается в нашем мире.

– Чёрт знает что, – сказал в сердцах Леон. – Но почему ты не хочешь знаться с родителями!

– Потому что не хочу, чтобы мне вправляли мозги. Давай не будем больше об этом.

– Ты что, злишься?

– Нет. Просто надоело мусолить. Слова, они, знаешь, не приносят облегчения…

– Тогда я снова буду наслаждаться тишиной.

Леон прикрыл лицо панамой и скоро уснул. Я тоже прилегла, привалившись к нему боком и положив на лицо платок. Когда я открыла глаза, он уже собирал рюкзак. Солнце высвечивало верхушки деревьев, и река блестела на солнце белой рыбьей чешуёй.

– Проснулась, моя радость? – спросил Леон. – Я уже обдумывал, как сплести волокушу и отбуксировать тебя на базу.

Со всех сторон шёл неяркий ласковый свет.

– Я замёрз, – сказал Леон. – И меня покусали муравьи.

Я огляделась.

– Где ты нашёл муравьёв?

– Не знаю где, здесь их нет. Но они были, когда мы спали. Налётчики. Вражеский десант.

– Меня никто не кусал. Нигде не чешется.

– Вот и отлично. Ты не замёрзла?

– Нет.

Я собрала полотенце и покрывало и убрала в сумку. Журнал и очки сунула в боковой кармашек. Леон уже собрал рюкзак, рыбу положили в пакет.

– Костра мы не жгли, лес не рубили, – сказал брат оглядевшись.

– А твои муляжи?

– Наживка-имитатор? Где она?

Я огляделась и увидела пакет с пластмассовой наживкой. Подняла и положила в рюкзак.

– Расчёска, носовой платок, косметика? – спросил Леон.

– Нет.

Мы двинулись в обратный путь. Шли не торопясь, любовались закатом над рекой и лесом, так что до домика добрались, когда уже начало темнеть.

Мы пробыли на базе два отличных дня. Леону понравилось называть меня Несмеяной, и он так надоел мне этим прозвищем, что к вечеру первого дня мы чуть не поссорились. На следующий день никуда не пошли. Леон фотографировал и рыбачил у дома, я читала, готовила рыбу и купалась. Рыбаки не приглашали нас к себе, видимо, и впрямь решив, что мы любовники. Приятно было думать, что мы на острове, над которым не властны ни время, ни обычные человеческие законы. Вечером первого дня мы развели у дома костёр и сидели молча, глядя на огонь. Леон нашёл решётку, и мы пожарили окуней. Вечером второго дня к нам пришёл Вениамин. Он угостил нас копчёной рыбой и предупредил, что через два часа автобус отправляется. В лучах закатного солнца высокий, статный дядя Веня смотрелся очень эффектно, и Леон сфотографировал его на фоне гладкого ствола одинокой, чуть ли не единственной в ближнем перелеске берёзы.

Когда мы въехали в зону связи, я увидела, что пропущенных звонков на моём телефоне нет. Ни Ника, ни Арсений за два дня ни разу не позвонили, ни слова не написали мне.

Глава 11

В гостиницу мы вернулись в три часа ночи. От горничной я узнала, что за эти дни новых постояльцев не появилось и что Ника провела эти дни в посёлке.

Я ещё спала, когда в дверь постучали. «Вас просят спуститься вниз», – сказал голос горничной. Когда я спустилась, то увидела мужчину лет тридцати, показавшегося мне смутно знакомым. Он сказал, что его зовут Илья и что он сын дяди Вени. Илья передал подарок – маленькую корзинку, доверху наполненную отличной клубникой.

– Какая крупная! В честь чего?

– Папа просил передать. – Илья пожал плечами. – Это сортовая, тепличная, папа сам выращивает. Экспериментирует.

Почти сразу после этих слов у меня пропикал телефон. Я открыла смс-сообщения и прочитала: «Сегодня вечером будем. Жди».

– Какое сегодня число?

– Третье июля.

– Уже третье! А я и не заметила. Думала, что мы тут с тоски будем умирать.

– А я хочу прожить здесь всю жизнь, – сказал Илья, улыбаясь. Отец и сын были сильно похожи; глядя на Илью, легко было представить Вениамина в молодости.

Официантка принесла завтрак. По её лицу было заметно, что она рада Илье. Он поздоровался с ней как с хорошей знакомой. Она ушла, и я спросила:

– Чем вы занимаетесь?

– Я агроном.

– Работаете по специальности?

– И не только. У меня колхоз.

– Колхоз?

– Ну да. Здесь всегда был колхоз, много лет.

– «Рассвет» или имени какой-нибудь пятилетки?

– «Путь Ильича». – Илья улыбнулся.

– Вы сказали «у меня». Вы – председатель колхоза?

Я сказала это просто так, «побрякать языком» ради. И очень удивилась, услышав:

– Да. А раньше мой отец был председателем.

– О, понятно почему… – осеклась я, чуть не сказав: «Понятно, почему дядя Веня пользовался вниманием женщин», но вовремя прикусила язык, вспомнив, что Илья его сын. – И чем же занимается ваш колхоз?

– В основном животноводством. Растениеводством в меньшей степени, только на корма. Но в этом году засеяли рожь, пшеницу. Картошку и свёклу посадили. И ещё у нас новое направление – тепличные овощи и цветы.

– Животноводство – это коровы?

– Коровы и не только, – сказал Илья таким тоном, что я сочла за лучшее прекратить расспросы.

– Стало быть, вы любите заниматься колхозными делами, – сказала я, любуясь Ильёй. В нём проглядывало что-то цыганское. И он откровенно рассматривал меня – что мне понравилось, и вот это последнее открытие было для меня самым неожиданным.

– Я люблю жить в деревне, – сказал он с улыбкой.

В дверях появился Леон, и Илья тут же попрощался. Я смотрела, как он идёт по площади, и улыбалась.

– О, ты купила клубники? – спросил Леон хриплым со сна голосом.

– Нет. Принёс вон тот человек. Знаешь, кто он? Сын дяди Вени. Передал клубнику от своего отца.

– Я же говорил, что он на тебя запал. Вот старый хрыч! Сам не может, так сына подослал! Какой это, интересно, из его детей, законный или нет? Давай спросим у кого-нибудь ради интереса.

– Думаю, что любимый.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что дядя Веня много лет возглавлял местный колхоз «Путь Ильича», а теперь этот колхоз возглавляет Илья.

– Похож?

– На Вениамина? Очень. Но есть в нём ещё что-то южное.

– У бывшего председателя у самого проскакивает южное, – заметил Леон.

– Значит, мы нежданно-негаданно познакомились с самыми главными людьми в деревне.

– Значит, дядя Веня на тебя запал, – поддразнил Леон. – Но где-таки наш обворожительный организатор? Времени уже много, чтобы спать.

Я набрала Нику и узнала, что она встречает автобус на повороте.

– Возвращайся, – сказала я. – Арсений прислал эсэмэску. Они вечером приедут.

– Прислал эсэмэску? – недоверчиво спросила Ника. И положила трубку.

Мы ещё сидели на веранде, как подъехал «уазик» с открытым верхом. Илья выскочил из машины и в два прыжка оказался на веранде.

– Хочу предложить вам поехать осмотреть место будущих концертов, – сказал он, перебегая глазами. – Там красиво: лес, река. Оцените.

– Обалдеть, – сказал Леон. – Совсем, что ли, с ума посходили наши власти? Разместить артистов в лесу! Да их клещи перекусают.

– Зря вы так говорите. – Илья нахмурился. – Противоклещевую обработку мы провели, если клещи где и будут, то уж точно не в радиусе полутора километров. Мы, конечно, могли бы разместить людей на базах отдыха, их здесь две, но, во-первых, почти две сотни заявленных участников туда не поместятся, а, во-вторых, артисты – они ж привычные к дорогам, к гастрольным условиям. Да и лето, зачем? А место там – залюбуешься. Такие рассветы и закаты! Вы таких в жизни не видели.

– Так уж и в жизни, – проворчал Леон, но я видела, что он уже загорелся. – Вы тут подождите, я быстро…

– Куда он? – спросил Илья, не отводя глаз от двери.

– За фотоаппаратом пошёл, – засмеялась я. – Придумал уже, наверное, фотосессию. «Место до приезда артистов; артисты; место после окончания фестиваля».

– Он хочет напечатать это в журнале?

– Вряд ли. Но у него есть свой сайт, свой блог и так далее. Выложит там с комментариями.

– Ваш друг – фотограф?

– Да.

Мне почему-то стало весело.

Вернулся Леон с фотоаппаратом на шее. Мы втроём сели в «уазик» – я рядом с Ильёй, Леон сзади, – и машина тронулась. Доехав до конца площади, мы свернули в сторону, противоположную той, куда сворачивали два дня назад, проехали деревню, потом по дороге свернули в лес, ещё немного проехали по лесной дороге и вывернули на высокий берег реки. Илья оказался прав: место было необычайно красивое. Река гладко блестела на солнце, лес приветливо шумел за спиной, и удивительно пахло свежестью и сеном. Я увидела стог чуть в стороне от поляны и людей, которые ворошили сено граблями. На центральной части поляны, довольно большой, трава была скошена почти до земли и уже убрана. Тут стояла сцена – подмостки с лесенкой, которую венчала невиданная крыша – огромный жёлтый купол с козырьком от солнца. В ближнем лесу трава тоже была скошена, там стояли деревянные столы со скамейками по бокам и дальше, за деревьями, по разным краям поляны синели биотуалеты.

Я посмотрела на Илью. С видом хозяина он оглядывал территорию, и по его лицу пробегали тени.

– Здорово вы всё тут устроили. Должно быть, здесь…

– Положим, это пока теория, – перебил Леон. – Неизвестно, что будет на практике.

– А что может быть на практике? – Илья посмотрел на моего брата с любопытством.

– Да что угодно! Люди – они существа не дисциплинированные.

– Да, наверно. Я стараюсь предусмотреть.

– Всё не предугадаешь… Где вы достали такую крышу? Гигантский парашют, ей-богу!

– А это и есть парашют. У папы есть друг, у которого в соседней области фирма по производству изоляционных материалов, надувных фигур и тому подобного. Вот этот парашют – их рекламное изделие. Мы его выпросили на время, приспособили под свои нужды.

– А если испортите?

– Оплатим стоимость. – Илья пожал плечами.

– И когда же заезд?

– Массовый завтра с утра. Но небольшие группы уже сегодня приедут, а некоторые уже приехали.

– Где же они?

– Кто в гостинице, кто у людей остановился на ночь…

Мне надоело слушать цеплянья брата, и я пошла бродить по берегу. Когда Леон захотел догнать меня, я махнула рукой, чтобы он оставил меня в покое. Я видела, как Леон с Ильёй пошли к сцене, сама же спустилась к реке, села и опустила ноги в воду.

Мне вспомнился рассказ Сергея Довлатова. Коротенький рассказик о том, как автор пошёл выбрасывать мусор. Дело было зимой, он замёрз, не дошёл до контейнера и вывалил ведро не там, где положено. Вечером к нему явился дворник с требованием мусор прибрать. Довлатов удивился, а дворник сказал, что по содержимому мусорного ведра он может определить, кому мусор принадлежит. Рассказ заканчивался выводом «В любой профессии есть место творчеству». Вот так, видимо, и этот Илья, думала я, творчески относится к порученному делу… И ещё множество людей… а я? Столько времени, как охотник, шла по следу мыслей, догадок, открытий, и сэлинджеровские герои были лучшими собеседниками… Но теперь они молчат, и строчки, которые я написала про них, стали мёртвыми, блёклыми и перестали меня волновать… Не аспирантура. Не диссертация. И даже не Денис… Моё горе в том, что пропали вкус к жизни, азарт и вдохновение, мой самый любимый мир. Любовь Арсения давала тайную надежду на то, что я смогу восстать из пепла, но обманула… Видимо, точку опоры надо искать в себе… Ждать. Да, ждать: может быть, мне поможет время или что-то изменится…

С этими мыслями я просидела довольно долго, пока Леон не возник надо мной и не прокричал:

– Маруська, хорош сидеть, поехали домой!

Мы вернулись в гостиницу, когда уже начинало темнеть. «Уазик» остановился перед крыльцом, Илья резво выпрыгнул, обежал машину и подал мне руку. Его рука оказалась тёплой и сухой, и мне стало неудобно за свою мокрую ладошку.

– До завтра, – сказал он.

– До завтра, – машинально ответила я.

На крыльце сидели две женщины и мужчины, они тихо переговаривались. Их лица терялись в сумерках. Мы поздоровались, и женщины ответили нестройным хором. Мы вошли внутрь, и администратор сказала, что нас искала Ника. Оказывается, она хотела поехать за нами, но не нашла машину.

– Вот беспокойное создание, – вздохнул Леон.

Я ещё раз проверила телефон. У меня не было ни одного пропущенного вызова.

– Кто-то был ещё с Вероникой Голубевой?

– Да. – Девушка смотрела мне в лицо. – Арсений Любачевский и с ним Лидия Антонова.

Она улыбалась, словно хотела что-то сказать или спросить.

– Они приехали вечерним автобусом?

– Да. Ваша подруга ездила за ними.

– А где они сейчас?

– По-моему, они внизу, в баре.

Девушка продолжала смотреть на меня.

– Что-то ещё?

– Что? А ваша подруга расстроена…

У меня мелькнула мысль, что Ника закатила Арсению скандал, но я не стала уточнять, что администратор имеет в виду под словом «расстроена».

– Большое спасибо.

Леон не слышал разговора, он сразу прошёл наверх; ему не терпелось оценить снимки, к тому же он хотел созвониться с Софьей. Когда я постучала к нему в дверь, он как раз заканчивал разговор.

– Похоже, самое веселье начнётся сегодня, – сказала я.

– Рассказывай.

– А нечего рассказывать. Девушка-администратор сказала, что Ника расстроена.

– Что это значит?

– Понятия не имею. Не расспрашивать же было! Но то, что девушка на ресепшене посчитала нужным меня об этом предупредить, наводит на мысль, что это серьёзно.

– Давай найдём их, – предложил Леон. – Только сначала сходим в душ.

И он начал стягивать с себя майку.

– Ладно. Она сказала, что они в баре. Я подожду тебя внизу.

Бар оказался заполнен людьми. Здесь были и те артисты, которых мы уже видели раньше, и много совсем незнакомых лиц. Я поискала глазами Нику и Арсения. Они сидели в самом углу, где было темно, и, если бы Лида не помахала мне рукой, я бы их не увидела. Мы пробрались между столиками.

– О, какие люди!

Арсений поднялся и пожал Леону руку. Он был во всём белом, в брюках и майке и в тёмных очках. Я поняла, что он уже сильно пьян, и подумала ещё, как он собирается стирать своё белое великолепие. Лида, наоборот, была трезвее некуда и одета во что-то бледно-незаметное. Зато Ника – во всём красном и с таким же цветом лица – смотрелась героиней водевиля.

– Всем доброго вечера!

Арсений вытащил из-за спины два стула, которые они, видимо, специально спрятали. Выражения его лица из-за очков было не разобрать. У Ники и Лиды вид был тревожный и расстроенный. Я села, а Леон пошёл к стойке.

– Почему вы не позвонили? – спросила я.

– Мы хотели сделать сюрприз, – ответил Арсений.

– И пришли бы, если б некоторые не упёрлись, – хмуро сказала Лида.

– Ну, как бы вы добрались без машины? Это далеко! – разом вспыхнула Ника.

– А что, машины не было?

– Нет. С артистами ездит.

– А вы оба загорели, – сказал Арсений, осмотрев нас с Леоном.

– А я? – спросила Ника.

– И ты.

– Как отдохнули? – спросила Лида.

– Думали, будет скучно, но оказалось интересно и очень познавательно, – ответил Леон.

– Мы только жалели, что вас нет, – добавила Ника и посмотрела на Арсения. Он не заметил её взгляда, но Лида дёрнула губами.

– Чем же вы занимались?

– Чем только не занимались. Ездили на прогулку к Потоку, потом на рыбалку на два дня и вот сейчас осматривали приготовления к действу.

– На рыбалке познакомились с колоритной фигурой – бывшим председателем колхоза, а сейчас нас возил смотреть концертную поляну его сын. Он здесь царь и бог. Все женщины от него без ума, старики умиляются, а те, кто держит скот, кланяются в ножки. Он ворует лес, рубит деревянные домушки и возит их в большие города, где продаёт за большие деньги.

– Не ёрничай.

– Какая правильная жизнь! – сказал Арсений. – И почему я не родился в крестьянской семье? В деревне. Кругом леса, поля, бескрайнее небо… А что, может, бросить всё и попроситься к вашему знакомому секретарём?

– Секретарём к председателю колхоза?

– Ты бы поехала за Арсением в деревню? – спросила Ника у Лиды.

– Конечно.

– Она бы поехала, – сказал Арсений. – Она бы поехала за мной и в Сибирь, и в Японию, и во льды. Ну и, само собой, в деревню. Расскажи, как ты разыскала меня в Москве, когда у тебя не было ни телефона, ни адреса и никто не знал, где я могу быть. И ведь разыскала – только с помощью интуиции, потому что знает меня насквозь.

– Не хочу.

– Расскажите, – попросила Ника. – Это интересно.

– Ничего интересного.

– Расскажи про свои успехи в медицине.

– Да что вы пристаёте ко мне!

– Вы изучаете медицину? – спросил Леон.

– Пусть Арсений рассказывает, если ему так хочется.

– Арсений, расскажи.

– Я сама расскажу, раз ты хочешь. Правда, рассказывать нечего: я поступила в медицинское училище.

– Но до этого она училась в театральном, – вставил Арсений. – На последнем курсе! И всё разом бросила, в один день.

– Правда? Вы учились в театральном училище? – удивился Леон. – Где?

– Не в театральном училище, а в училище культуры на актёрском факультете.

– И была там характерной актрисой, я бы сказал даже – примой. – Арсений подмигнул. – Её уже везде приглашали, она неплохо зарабатывала и всё бросила, и поступила на фельдшерское отделение медучилища. Каково?

– Как, уйти с последнего курса совершенно в другую область? Вы что, не любили свою профессию?

– Почему же? Я и сейчас её люблю. Просто Арсения я люблю больше. Я из-за него поступила.

– А разве любовь к Арсению исключает учёбу в театральном? По-моему, так это даже лучше, чем медицина. Родство интересов…

– Я так и знала, что будет занудство, – сказала Лида Арсению. – Пойдёмте на воздух? А то накурено, жарко.

– Пойдём.

Мы вышли на улицу. Сбоку гостиницы стояла «газель», с её крыши светил большой рамповый прожектор. Женщины в ярких нарядах, с бледными в сумраке, ненакрашеными лицами и мужчины в костюмах, переговариваясь, вытаскивали из машины какие-то ящики. Когда мы проходили мимо, две женщины повернулись и уставились на нас. Они смотрели на Арсения.

– Я что-то покажу вам, – вдруг сказала Ника. – Пойдёмте.

Леон первым двинулся за ней. Он махнул рукой, чтобы мы шли следом.

Двигаясь за Никой, мы завернули за угол дома и попали в тёмный двор. Там, в свете фонарей виднелась группа зрителей, кто-то играл на гитаре. В темноте нам подвинули ящики. Мы сели.

Зазвучала гитара, вторая, потом запели. К одному голосу присоединился второй, потом песню подхватили ещё несколько человек. Кто-то тихо зазвенел бубном. Песня была незнакомая, может, народная, а может, авторская, под народную, и мне не понравилась. Грустные слова о напрасно прожитой жизни, грустный мотив, хотя гитаристы играли хорошо, даже, пожалуй, очень хорошо. Я перестала слушать и занялась тем, что отгоняла от себя комаров. Я слышала, как рядом также отбиваются от комаров Арсений и Леон.

Через некоторое время Арсений толкнул меня в бок и почти сразу встал. Я поднялась и пошла за ним, почувствовав вдруг, что Ника, которая сидела рядом со мной, теперь тоже идёт следом. Поворачивая за угол, я услышала, что музыканты замолчали, и оглянулась. В темноте вспыхивали огоньки зажигалок. Арсений тоже заметил Нику. Он остановился, потом пожал плечами и поднялся на веранду. Официантка увидела нас через открытую дверь и спросила, не хотим ли мы чая или кофе.

– Вина, – буркнул Арсений. – Красного.

Мы сели на скамейки. Девушка поставила на стол бутылку, и Арсений разлил вино по бокалам. Он молчал, и Ника молчала, и мне казалось, что Ника про себя злится на то, что я не ухожу. Скоро к нам пришли Леон и Лида. Они разговаривали, Лида смеялась пьяненьким голосом, она держала в руках коробку вина.

Официантка включила свет, но Арсений громко крикнул:

– Выключите! – Свет тут же погас, и веранда освещалась только светом, падавшим через окно холла гостиницы и фонарями у крыльца.

– Как хорошо, – вдруг сказал Арсений.

– Интересно, исполнители приедут группами или поодиночке? – спросила я. – В таких мероприятиях есть что-то вроде духа соперничества?

Арсений поёжился. Ника сказала:

– Многие коллективы и авторы друг друга знают. Вряд ли тут есть место соперничеству. Ведь это общий драйв, встреча единомышленников. Артисты исполняют свои новые произведения, вот как-то так.

– А почему их так много? Все эти люди – артисты?

– Нет, конечно. Просто у каждого исполнителя, как правило, есть поклонники. Группа поддержки, ну и просто друзья.

– Они всюду следуют за своими кумирами, – подхватил Леон. – И они яростны в своей любви, я сам видел сегодня утром, как два мужика катались в пыли из-за какой-то артистки. Вы что, думаете, поклонники бывают только у таких знаменитостей, как Джон Леннон? О нет! Бойтесь маньяков, друзья мои, подобные сборища исподволь питают нездоровые чувства, я вам точно говорю! И потом, они же всё время пьют, а пьяная толпа – это, дорогие мои, страшная вещь.

– Есть, конечно, такая опасность, – согласилась я. – Исполнителям соперничать не в чем, зато поклонники могут из-за одного слова затеять бучу… Так что лучше воздержаться от комментариев звёздного творчества в чужой компании.

– Да, наверное, – согласился Арсений. – Лидка, когда это ты успела нализаться?

– Не сотвори себе кумира, – как бы между делом сказала Ника.

– Что? Кто тут провозглашает библейские истины? – громко сказала Лида. Она вдруг с шумом отодвинула стул и закинула ногу на ногу – движения почти развязные. – А я думаю, что кумиры – это как раз твоё. Только ты не любуешься, а, как клещ, сидишь в засаде и ждёшь подходящую жертву…

– Что это такое! – ошеломлённо сказала Ника. – Почему вы мне тыкаете?

– Я говорю правду, – огрызнулась Лида. – Все так думают, но никто не решается сказать вам это в лицо.

Повисла тишина. Я была поражена переменой, которая произошла в Лиде, и Леон, я чувствовала, тоже. Арсений невозмутимо разливал вино по бокалам, и это выглядело так, словно он поддерживает свою подругу.

Она продолжала:

– Разве это не правда? Ну, скажите, что это не так. Или ещё лучше – признайтесь, что вы влюбились. Ну же!

– Я и говорила, – нервно ответила Ника. – Вы не помните?

– Скажите тогда ещё что-нибудь. Вы же мастерица говорить многозначительные вещи. И так замечательно пишете статьи об известных людях. Об артистах, об актёрах. Какое интервью вы сделали с Арсением! Мы все были в восторге. Вот и расскажите нам! О героях ваших статей.

– Нашла о чём, – сказал Арсений. – Ты зачем напилась?

– Я трезвая. Ну, может, чуть-чуть опьянела. И вообще хочется выпить. Арсений, налей мне. Вот спасибо! Спасибо, Арсений. Не постесняюсь спросить у известной, из-вест-ней-шей журналистки Вероники Голубевой, как долго она собирается поклоняться актёру Арсению Любачевскому и изображать из себя мадам Грицацуеву?

– Лидка, перестань! Что ты несёшь?

– Нет, мне даже нравится, что у таких, как Арсений, есть поклонники. Это можно понять: не имеющий таланта ценит того, у кого этот талант есть. Ты ведь тоже так считаешь, Арсений? Талант – это бремя в некотором роде, и уважение к тому, кто несет это бремя, вполне естественно. Так что же вы молчите, Ника? Что сидите с таким лицом? Ну подумаешь, Арсений взял вас с собой на гастроли! И что с того? Он спал не только с вами и ещё не с такими, как вы. И не такие за ним бегали.

– Хватит, – не выдержала Ника. Она поднялась с лавки, возвышаясь над ними.

– Ну что вы вскочили? Или вы собираетесь на меня напасть? Мне ни капельки не страшно. Скажите мне, почему вы не даёте нам побыть наедине? Всё время смотрите на Арсения коровьими глазами, делаете ему какие-то знаки, пишете дурацкие смс! Вы что, не понимаете, что Арсений просто пошутил? Вот я всегда понимаю шутки. Это просто глупо – так себя вести. Вы думаете, это в порядке вещей – таскаться за Арсением с утра до вечера? Вы ничего этим не добьётесь! – окончательно завелась Лида.

– Перестаньте. Вы… вам надо поспать.

– Может быть, и надо. А вам не больно-то хорошо было на гастролях! Никто из актёров не хотел с вами дружить. За две недели переездов вы не стали своей. И что, вас это не заставило задуматься? Вы знаете, что Арсений просил, чтобы с вами были поласковее. Однако никто не захотел с вами общаться даже из любви к Арсению!

– Какое вам дело, что было на гастролях?

– Лида, хватит!

– Хороший вопрос! Мне есть дело в отличие от вас. У меня есть право задавать вам вопросы, а у вас его нет, если вы это до сих пор не поняли. Знаете, как вас назвали? Погремушка, вот как.

– Ты бы лучше помолчала, – сказал Арсений. – У тебя у самой то ещё прозвище.

– Ника, пойдёмте, я вас провожу. – Леон поднялся и взял её за локоть.

– Как жаль, что вы наконец-то уходите, – сказала Лидка. – Но может, ещё останетесь? Ника, останьтесь, мы выпьем на брудершафт!

Леон потянул Нику в гостиницу, и они ушли. Лидка продолжала болтать. Арсений в очередной раз налил вина. Я машинально удивилась, что было что наливать. Бутылка казалась бездонной.

– Закрыла бы ты уже рот, – сказал наконец Арсений. – Я же просил тебя не устраивать скандал.

Арсений говорил спокойно. Мы сидели сплочённые, как единомышленники, как близкие родственники, и мне вдруг стало смешно.

– Я не такая уж пьяная, – сказала Лида.

– Я вижу, – ответил Арсений.

– Мы все пьяные, – сказала я.

– Я с самого приезда хотела это сказать, но всё никак не получалось.

– И вдруг получилось, – съязвил Арсений. – Ну, теперь ты довольна?

– В любом случае она конченая идиотка. Приехала нас встречать и всю дорогу пялилась на Арсения. Хватала его за руку, как будто меня нет – просто не существует. И с таким выражением лица, ах! Меня чуть не вырвало.

– Она была в драматической роли, – подтвердил Арсений.

– Вы понимаете, Маша… Вот мы задержались и знаете почему?

– Не надо, – сказал Арсений.

– Почему же? – Лида живо развернулась к нему. – Почему не сказать об этом Маше? Ведь она своя, правда, Маша, вы ведь друг нам? Арсений сказал, вы подруга его сестры, это так?

Она повернулась ко мне.

– Да, это правда, – сказала я. – Сестру Арсения зовут Светлана.

– Значит, вы уже знаете…

– Ничего она не знает, – перебил Арсений. – Ничегошеньки. Она не знает даже очевидных вещей.

Меня царапнуло ожесточение, проскочившее в его голосе, и я посмотрела на него. Арсений встретил мой взгляд, чуть наклонив голову. Баран малолетний, в сердцах подумала я.

– Тогда тем более… Мы подали заявление в ЗАГС. На конец августа. На двадцать восьмое число. Вы – в списке приглашённых… И мы развозили приглашения на свадьбу!

Я моргала глазами. В голове вертелось: зачем?! Зачем Арсений затеял эту бутафорию? Неужели он не понимает, что отмена свадьбы ранит не одну только Лиду, что будет новый скандал, даже представить страшно какой! Мои глаза сами собой хлопали ресницами, так что хотелось прижать их пальцами.

Лидка продолжала:

– У Арсения было много женщин. Они всегда у него были и сейчас есть, ну и что? Он всё мне рассказывает, и я не ревную. Я знаю, что я ему нужна, а все эти женщины… Он талантливый актёр. Только про эту Голубеву мне рассказал не он, а другие. Я говорю: почему ты мне не сказал? А он: мне, говорит, слишком стыдно было рассказывать тебе про такую… Понимаете? Он после мне все её смс показать хотел, да я не стала читать. Противно было, и я не стала.

– Вы благородная девушка, Лида, – выдавила я.

– Вы понимаете меня? У Арсения были женщины и будут. Всегда будут, это надо понимать. Но не такие же, которые не живут, а играют, как в театре! Не такие фальшивые.

– У меня были прекрасные женщины, – сказал Арсений.

– Он давал мне читать все её смс и письма из электронки, но я не стала.

– Я бы тоже не стал читать писем и смс твоих любовников, – сказал Арсений.

– Вот мы такие, – сказала Лида. – Мы просто знаем, что нужны друг другу.

– Не бери в голову, – сказал Арсений. – Она здесь, и всё тут. Не будем портить отдых.

– Пусть она перестанет ходить за тобой и смотреть, как тупая корова.

– Я скажу ей, чтобы не ходила.

– Пусть лучше Маша ей скажет. Маша, вы можете сказать этой женщине, чтобы она держалась от Арсения подальше?

– Непременно, – сказала я.

– Арсений, расскажи Маше, как она к тебе обращается. Какое она придумала тебе прозвище. Умора. Нет, серьёзно. Тошнилка просто. Лямур-гламур, мур-мур, мур-мур!

– Не буду.

– Скажи. Скажи, а то мне придётся.

– Мне стыдно, – сказал Арсений, и я почувствовала в темноте, что он улыбается. Он взял мою руку и сжал в своей. Сумасшедший, мелькнуло у меня, заварил кашу, все беснуются, а он забавляется!

– Вы знаете, она называет его…

– Лидка, не надо.

– Нет, надо. Вот эта смешная женщина называет Арсения лесным богом. Говорит, что он прекрасен, как юный лесной бог. Если женщина увидит, как он танцует на поляне, она больше ни о ком не сможет думать. Влюбляется намертво. Как жалко, что я не умею писать стихи! Я бы написала про юного лесного бога, который танцует на поляне.

– Пиши прозу, – вставил Арсений. Он гладил под столом мои пальцы. – Ты так здорово говоришь, когда возбуждаешься. Попробуй перенести это на бумагу. Вот увидишь, у тебя получится.

– Я буду писать твою биографию.

– Пойдёмте спать, – сказала я. – Уже поздно.

– Как мне быть завтра с дамой? – спросила Лида, когда мы вошли в гостиницу.

– Веди себя так, будто ничего не произошло.

– Мне, конечно, плевать. Но как-то же надо себя держать с ней… Мне не хотелось бы продолжения.

– Если она сама начнет об этом, скажешь, что была нетрезва и ничего не помнишь. Не извиняйся. Просто скажи, что ничего не помнишь.

– Может быть, я на самом деле ничего не вспомню, – задумчиво сказала Лида.

Мы попрощались, и Арсений с Лидой свернули в коридор, который вёл во внутренний дворик, а я спустилась вниз попросить чая. Горничная принесла чай на веранду. Мы разговорились. Девушку звали Мария, она родилась и выросла в Лисицыно. После окончания школы окончила техникум по специальности «Туристический и гостиничный бизнес», работает здесь с основания гостиницы – пять лет.

– Значит, этой гостинице пять лет? А кому она принадлежит?

– Председателю колхоза, бывшему. – Его сын привёз вам утром клубнику, – добавила Мария.

Я молчала.

– Вениамин Юрьевич давно мечтал о туристических маршрутах. Долго старался, всё ездил в область, договаривался и вот добился своего. Так сразу построили гостиницу. Мне здесь очень нравится и не скучно – постоянно приезжают туристы, иногда целыми компаниями. Среди них встречаются и охотники, и рыбаки – кого только нет. И семьями, и поодиночке едут к нам. Актёры у нас часто останавливаются; тех, которые приехали, я давно знаю… Тут три разные бани, сауна, летом – водные лыжи, зимой – пейнтбол и снегоход. А за деревней собачий питомник, можно на собачьих упряжках покататься… Ещё есть несколько охотничьих домиков в лесу и для рыбаков тоже… Всё – наше хозяйство! Вот Вениамин Юрьевич фестиваль этот пробил… Молодец!

– Молодец… – рассеянно повторила я. Значит, и гостиница, и хозяйство, и даже фестиваль – дело рук дяденьки Вениамина, с которым я ехала в автобусе, и его симпатичного сына… Встречаются же такие деятельные натуры…

Зазвонил телефон, Мария извинилась и убежала.

Я допила чай, поднялась по лестнице и постучала в дверь Леона.

– Войдите!

– Это я.

Леон стоял у открытого окна. Я подошла к нему. Из окна видны были огни лагеря артистов.

– Как Ника?

– Рыдает.

– Кто же знал, что Марлен на такое способна… Когда она успела напиться?

– Пока мы сидели с музыкантами, а вы ушли. Она сознательно хотела напиться. А потом ещё добавила, за столом.

– А мне кажется, она была не такая уж пьяная. Потом уже разошлась от собственной горячности.

– Меня тоже раздражает Ника, но зачем же устраивать публичный скандал?

– Леончик, ты знаешь, они так долго не могли сюда доехать, потому что подавали заявление в ЗАГС…

Леон живо развернулся:

– Что, серьёзно?

– Да. Уже приглашения гостям разослали. На двадцать восьмое августа.

– У меня нет слов. – Леон развёл руками. – Просто нет слов! Какие из них муж и жена?

– Вот и я думаю – зачем? Тем более я уверена: свадьбы не будет.

– Да уж, новость так новость. – Леон почесал в затылке. – А не объявляют они это из-за Ники, я понял. Чтобы не будить лихо…

– Да. Наверное.

– Нравится тебе здешняя атмосфера?

– Очень. Почему-то сейчас, когда прибыло столько народу, здесь стало даже уютнее. Лучше чувствуется аура местности.

– Завтра народа станет ещё больше. Повсюду будем натыкаться на людей.

– Когда начало фестиваля?

– Послезавтра. Программа вообще рассчитана чуть ли не на две недели. Концерты, смотры-конкурсы, ещё мастер-классы какие-то… Тут коллективы, которых этой поездкой премировали – те останутся до конца. Есть и такие, которые приехали на деньги спонсоров или за свой счёт, эти только в концерте будут участвовать, чтобы, как говорится, на других посмотреть и себя показать… Зевак и отдыхающих море, расселились даже в деревне… Но, я думаю, нам не стоит всё подряд смотреть, надоест. Народные песни-пляски вообще быстро надоедают…

Я пожелала Леону спокойной ночи и отправилась спать.

Глава 12

На следующий день завтрак прошёл мирно, все вели себя как ни в чём не бывало. Арсений с Лидкой немного опоздали, но были свежие и бодрые и делали вид, что ничего не случилось. Глаза Арсения лучились, и я залюбовалась им, подумав, что, конечно, он и есть такой – юный лесной бог с оленьими глазами и кошачьей пластикой; бедная Ника!

Ника появилась с припухшими веками, но безупречным макияжем. Сначала она сидела напряжённо, но, взглянув пару раз на Арсения, расслабилась. Она не могла не смотреть на него. Её взгляд магнитом притягивался к Арсению, и в глазах струилась радость воспоминаний. У неё было с ним общее прошлое, что бы там ни говорила Лида, этого никто не мог у неё отнять. Леон изо всех сил старался развлечь нашу компанию и без конца шутил. Немного погодя к нему присоединился и Арсений. Вместе они составили прекрасную пару; мы смеялись.

Леон принёс бутылку вина из привезённых с собой запасов, и я сделала то, чего никогда не делала прежде, – выпила за завтраком. Неожиданно мне вспомнилось похожее настроение – состояние лёгкого опьянения, беспечности и чего-то неотвратимого было у меня в тот день, когда мы с Денисом купили зонт. Только опьянение было от счастья и, может быть, от того, что шли дожди, воздух был напитан озоном, а мы с ним без конца целовались. Теперь, под влиянием выпитого, это воспоминание не испортило настроения. Мне стало легко. Вчерашняя стычка показалась недоразумением, которое, само собой, не может иметь никаких последствий.

После завтрака я почувствовала себя нехорошо. Такое случается: внезапно, как снег с крыши, сваливается апатия с примесью головной боли. Истерика осознавшей свою ущербность яйцеклетки, по выражению одной знакомой докторицы – изящной, умной и на удивление циничной.

Такие дни лучше переживать в одиночестве, что я и сделала. Сославшись на особые обстоятельства, закрылась в номере и залегла в постель. Леон оставил шампанское, и я целый день тихонько тянула из бутылки. Компания отправилась искать развлечений; меня никто не беспокоил. Сначала я лежала в одежде, но ближе к вечеру мне захотелось раздеться и лечь под одеяло. Когда за окном стали растекаться сумерки, боль наконец отпустила. Я постояла под душем, закуталась в халат, выключила свет и открыла окно. Немного подышав свежим воздухом, закрыла окно, зажгла лампу у кровати и забралась под одеяло. Выудила из тумбочки женский журнал двухлетней давности. Днём я просмотрела его от корки до корки, но снова открыла и начала читать. Голова все ещё кружилась, а я старалась сосредоточиться на биографии Коко Шанель. Это была поучительная история, и умопомрачительно элегантные шляпки, маленькие чёрные платья, нити жемчуга, стекающие чуть не до талии, представлялись мне ясно, до мельчайших деталей. Лучше рассматривать красивые картинки, пока окончательно не придёшь в себя.

Я слышала, как вернулся брат. Он постоял у моей двери, осторожно постучал, подождал и, громко вздохнув, пошёл к себе. Спустя несколько минут, стало слышно, как он заговорил вкрадчивым и нежным голосом. Должно быть, сегодня связь с Питером была особенно хорошей. Леон говорил долго. Несколько раз он смеялся. Я выключила свет и закрыла глаза. Головокружение наконец прекратилось. Надо было уснуть, но спать не хотелось. Пережить такой день, выдуть целую бутылку шампанского и после этого мучиться бессонницей было очень досадно, и я почувствовала себя глубоко обиженной, даже (в какой-то непостижимой степени) отверженной от всего человечества разом.

Такие дни, как этот, были у меня не всегда. Они появились в моей жизни после предательства Дениса. Ещё три года назад у меня не было подобных приступов апатии.

Мы прожили вместе семь лет. Пять из них стали для нас прекрасным временем, мы жили друг другом и при этом каждый был увлечен своим делом. Мы безоглядно доверяли. Где-то я читала, что Лев Толстой и его жена первые годы брака становились вечером на колени и благодарили бога за то, что они вместе. Мы с Денисом не стояли на коленях. Не молились. Но так любили друг друга, так переплелись и росли каждый в другом, что это, наверно, было чем-то похоже на толстовский гимн взаимной любви и благодарности… Я работала в архиве. Денис – в юридическом отделе крупного предприятия. Он мечтал устроиться в банк, я загорелась идеей поступить в аспирантуру; он рассылал резюме, а я подтягивала английский, подрабатывая экскурсоводом для англоязычных туристов. Такие разные интересы, занятия… Друзья, планы… Но всё казалось возможным, всё – преодолимым.

Потом я поступила-таки в аспирантуру. Дениса взяли в банк. Мы праздновали победу и, казалось, должны были стать ещё счастливее. Но…

Шестой год нашего брака ознаменовался его растущим желанием иметь дорогую одежду и обувь, квартиру больше и лучше, машину такой-то марки, отдых по выходным и путешествия во время отпуска… Я удивлялась, а он говорил о своих коллегах, о том, как и что у них, и что он мечтал об этом всегда. Я пожимала плечами; мне хватало для счастья того, что у меня было: квартирка в одну комнату с крошечной кухней, любимое дело, но в первую очередь – Денис. Я не то чтобы не поддерживала его, нет, просто не думала о том, о чём мечтал он. Денис очень хотел изменений и потому мучился, его раздражала моя, как он говорил, бесхребетность; он не понимал, почему я не плачу о тряпках, сумках, косметике и прочем. А мне просто было хорошо рядом с ним и всего хватало.

Мы не заметили, как постепенно стали чужими… перестали понимать друг друга. Началась поэма конца.

В какой-то момент Денис решил выстраивать отношения в коллективе. Он говорил, что общительный человек имеет больше шансов получить повышение по службе, и, я уверена, поначалу это был искренний лозунг. Он собирал мужскую часть коллектива в сауну, они стали выезжать всем офисом, устраивали тематические вечеринки, с размахом отмечали праздники и дни рождения… Он звал меня, правда, настойчиво звал – я же по глупости своей отказывалась, предпочитая веселью тихий вечер за книжкой. Я знала, что буду скучать в толпе незнакомых людей по кругу от лампы на бумажной странице и мне станет жалко потраченного времени.

Потом он перестал меня приглашать. Стал тщательнее следить за собой, обновил гардероб, заинтересовался парфюмом. Купил дорогой портфель, несколько пар туфель и стал придавать особое значение цвету галстуков, подбирая их под костюм. Я шутила, когда пора уже было бить тревогу, и была так в нём уверена, что спокойно засыпала без него. Оставляя включенным свет в прихожей, я думала: муж делает карьеру.

А он в это время делал-делал, рассчитывал-рассчитывал – и вот итог.

Положа руку на сердце: я закрыла бы глаза на «ЛСД» – левостороннее движение, как мы шутили – бог мой, так давно! – мне было бы сложно, но я бы смогла… но как закрыть глаза на ребёнка? И тем более – ребёнка в пузе дочери весьма богатого человека, к тому же – начальника Дениса. В этих совпадениях было для меня что-то такое низкое, что-то, вызывающее неодолимую брезгливость. И пусть Денис после говорил, что на него нашёл мо́рок и сам он в ужасе, это уже ничего не меняло. Когда все раскрылось, я мигом связала все ниточки между собой и стала холодной и неприступной, как Снежная королева. И по-королевски так сказала: вон.

И он ушёл. Конечно, для него такой поворот событий тоже был громом среди ясного неба. Он клялся, молил… Плакал даже, – но что, что это могло изменить? Ни для него, ни для меня это уже ничего не меняло, а мне так вообще только одного хотелось: чтобы всё побыстрее закончилось. Денис предсказуемо стал зятем крутого мена, отцом его внучки и в качестве приданого получил золотые горы, о которых мечтал… Какой тяжёлый был год, оба мы, конечно, думали, что этим всё и закончится. Отболит и со временем сойдёт на нет. Но…

Не знаю, как это вышло, но мы стали встречаться: за столиком кафе, в парке, на набережной. Не часто: примерно раз в месяц. «Оставь меня в покое», – требовала я. – «Не смей звонить мне больше!» «Не буду, обещаю…» – говорил он. И так раз за разом. Это были мучительные встречи, но без них было ещё хуже. Мне думается, это происходит потому, что, даже разойдясь, мы так и не смогли забрать частички себя друг из друга, мы слишком проросли один в другом, и единая наша сущность, разделённая обстоятельствами, болит и пытается соединиться…

Хотя, может, мне так только кажется. А на самом деле всё гораздо проще. Хорошо бы однажды утром проснуться и почувствовать себя свободной от всех этих построений. Простить всех и ощутить прилив сил от простенькой мысли, что ты жива и здорова и начался новый день. Может быть, когда-нибудь так и будет; мне станет всё равно, что мы расстались и при каких обстоятельствах. Ведь по большому счёту всё, что я хочу, – это понять, на каком фундаменте строить свою дальнейшую жизнь…

От этих мыслей у меня заболела голова. Я снова включила лампу и раскрыла журнал, по опыту зная, что быстро устану от лаковой пестроты и мои веки начнут слипаться. Журнал покажется мне скучным, как расписание поездов на вокзале, куда ты зашла всего-то переждать дождь. У меня дома лежала целая стопка журналов от бессонницы. Собственно, это была чуть ли не единственная причина, по которой я их покупала. Вот какое ноу-хау я изобрела и отточила до совершенства в последние годы…

Незадолго до рассвета голова успокоилась, и я наконец-то заснула.

На следующее утро я рано встала и пила в одиночестве кофе на террасе. Было так приятно слушать тишину и немного жаль, что я поздно оценила, как хорошо здесь без толпы. Потом ко мне присоединился Арсений. Я решила, что не задам ему ни единого вопроса о свадьбе, и намерена была своё решение исполнить. Но он спросил:

– Ты осуждаешь меня?

Я молчала. Тогда он встал передо мной:

– Осуждаешь?

– Только не говори, что ты сделал это из-за меня.

– Нет, конечно. – Арсений засмеялся. – Придумаешь тоже… Много чести!

– Я уступил Лидке потому, что подумал, может, это меня спасёт… Заставит по-другому чувствовать жизнь… Ты же говорила, ответственность за другого творит чудеса.

– Не понимаю, как это связано с женитьбой.

– Ну… Я буду мужем… В общем, Лидка очень хотела, я решил, почему бы и нет…

– Понятно, – сказала я.

– Что тебе понятно?

– Что у тебя очередной заскок. Блажь. И ты совершенно не понимаешь, что жена не рукавица… Что мешало вам быть вместе без штампа в паспорте? А если ты вдруг передумаешь? Сколько тогда будет обиженных!

– Но для нас с тобой это ничего не меняет, – сказал Арсений.

– Маешься ты. А от чего маешься – одному богу известно.

– Мои родители меня по-другому воспринимать начнут…

– Да они всегда тебя нормально воспринимали, – перебила я. – Это ты себе накрутил… комплекс неполноценности. Что ты хочешь своей свадьбой доказать – маме, отцу? Что ты взрослый человек?

– Им Лидка нравится, – быстро сказал Арсений.

Он потянулся поцеловать меня, и я не оттолкнула.

Мы отправились побродить по деревне, а когда шли обратно, Арсений взял меня за руку, но тут мы увидели Нику, которая шла по полю в нашу сторону. Пришлось разжать руки и идти ей навстречу. Ника разыграла удивление, но развернулась и пошла с нами, и мы разговорились о предстоящем мероприятии. Втроём мы дошли до гостиницы. Когда мы уже подходили, Арсений вдруг остановился:

– Смотри!

Я проследила за его взглядом и увидела на крыльце гостиницы девушку броской, приковывающей взгляды внешности. Девушка, строго сдвинув брови, но едва заметно улыбаясь, разговаривала с двумя мужчинами. Это были Леон и муж Ники – Николай Угольков.

Увидев нас, Николай выпрямился. Он смотрел на Нику.

– Какая красавица… – пробормотал Арсений.

– О господи, – простонала Ника.

Я растерянно подумала: «Недолго музыка играла…»

Включила телефон и мне тут же пришло смс о том, что абонент «Леон» звонил мне пять раз, последний – полторы минуты назад.

Утром в субботу состоялось официальное открытие фестиваля. Чуть ли не каждые полчаса в деревню въезжала машина или автобус или проносился мотоцикл, и люди текли, как одна большая пёстрая волна. К вечеру площадь перед гостиницей обезлюдела, приезжие расселились по домам. В садах и на задних дворах накрыли столы для компаний. Вечернее застолье по приезду в чужое место накануне праздника – неписаная народная традиция. За вином и разговорами разнообразная публика переключается с обыденной жизни на праздник души. Я догадывалась, что жители постоялых дворов наготовили горы еды, зная, что всё продадут и за всё получат сполна. Наверняка многие за дни больших мероприятий зарабатывали больше, чем за полгода работы в колхозе.

Компания в этот день приходила в себя от приезда Николая. Из обрывков разговоров я поняла, что он, обрадованный примирением с Никой и её беременностью, решил сделать жене сюрприз и приехал домой без предупреждения. Не застав её в квартире, выбил из Никиного редактора координаты её местонахождения, примчался на такси в Лисицыно и был встречен взбешенной его появлением супругой. Такой приём жены Николая ошарашил. Он ничего не понимал и смотрел на Нику и остальных недоумевающими глазами; всё его красноречие и напор куда-то пропали. Всем было неловко от его молчаливых взглядов, а Нику они приводили в злобно-отчаянное состояние. Она наотрез отказалась пускать Николая в номер и не хотела с ним разговаривать. Пришлось ему снять комнату в деревне.

От всего этого шума у меня разболелась голова. Я выкралась из гостиницы и отправилась на склон оврага, который я присмотрела в первый день приезда. Когда я вернулась, то увидела, что перед гостиницей выставлены столы и стулья из красного пластика, и там уже заседает народ. За одним из столиков сидели Леон и Ника в широкополой соломенной шляпе, надвинутой на лоб так, что не видно было глаз. Перед ними стояла бутылка вина и два фужера. Бутылка была наполовину пустая.

– Где остальные? – спросила я.

Ника пожала плечами, а Леон ответил:

– Гуляют.

– А Николай?..

– Я его послала, – сказала Ника, глядя на меня в упор, – далеко и надолго. Велела на глаза мне не показываться.

Когда Леон отправился раздобыть для нас какой-нибудь снеди, я решила спросить у Ники:

– Что у вас происходит? Почему ты не пустила его в свой номер?

– Разыгрываю капризы беременной женщины. – В голосе Ники послышалась издёвка. – Он в курсе, что такое бывает… Что беременную женщину может отвернуть от мужа.

– Верит?

– А то. Ве-ерит, идиот…

– Ох, Ника… Ну, зачем?

Она не ответила. Посмотрела на меня и выразительно сплюнула в пыль.

А тем временем фестиваль народной песни и танца разгорался. Всюду плясали разряженные люди и играли кто на чём, все пели и пили, шумели, запускали фейерверки. Скоро всё вокруг стало казаться нереальным и фантастическим. Периодически проводились розыгрыши и давали маленькие представления. Мы участвовали в них, и дамы всех возрастов влюблялись в Арсения, непрестанно оказывая ему знаки внимания, так что он даже стал огрызаться на попытки познакомиться и пошутить с ним. Сам же Арсений пару раз успел шепнуть мне, что у него из головы не идёт девушка, которую мы увидели на крыльце, когда приехал муж Ники. Тогда она ушла в гостиницу, и мы даже не успели толком рассмотреть её. На наш вопрос, кто эта девушка, Леон ответил, что её зовут Юлия, но он так был ошарашен появлением Николая, что больше ничего не успел о ней узнать. Жених, думала я об Арсении, без пяти минут муж; сумасшедший.

В обед состоялся крестный ход в честь иконы Николая Чудотворца. В нём участвовали чиновники всех рангов, гости, приезжие и местные жители. Почти на всех были тёмные солнцезащитные очки, толпа в этих очках напоминала какое-то ритуальное шествие, но только не православное.

Одновременно прямо на площади артисты водили хороводы со всеми, кто хотел. Люди сходились и расходились по какому-то замысловатому плану, разбивались на пары, трансформировались в колонны с поднятыми руками, как будто играли в детскую игру «ручеёк». Народу собралось очень много. Те, кто не танцевал, стояли по обочинам, хлопали в ладоши и разговаривали. Многие держали в руках банки с пивом. Было много детей разного возраста, раздавались детские крики и смех. Им раздали погремушки и бубны, обвязанные разноцветными ленточками, и дети хохотали, тряся ими. Ветра не было, и воздух казался плотным от шума. Мы с Леоном пристроились к крестному ходу и пошли в хвосте процессии к церкви, по дороге к нам присоединились Арсений и Лида, а потом и вечная их тень – Ника. Откуда-то вынырнул и встал рядом с ней Николай. У всех были такие чистые, радостные лица, я улыбнулась Николаю, и он ответил мне жалкой, потерянной улыбкой. Мы дошли до церкви, но войти внутрь удалось только тем, кто шёл впереди: церковь была маленькая. Тогда мы повернули назад и пошли на площадь. За время нашего отсутствия площадь снова изменилась. Прямо рядом с веселящейся толпой поставили торговые ряды – множество железных каркасов, обтянутых разноцветной тканью, рабочие заканчивали монтаж, девушки в сарафанах и кокошниках, с искусственными косами развешивали ленты, шары и бумажные цветы. Над рядами выпукло натянулось полотнище с надписью «Город мастеров».

В семь вечера торговые палатки закрылись. Но праздник продолжался, на площади шёл концерт.

В гостинице нас накормили; официантка, улыбаясь, сказала, что днём привезли аттракционы и что ночью на стадионе будет играть музыка, и всю ночь можно будет танцевать. После ужина я почувствовала усталость и решила часик полежать, а после пойти танцевать. Леон заявил, что ни за что не пропустит ночные танцы, и отправился в свой номер звонить Софье и заряжать фотоаппарат. Арсений с Лидой и Ника тоже собирались пойти на ночную дискотеку. Они договорились встретиться внизу и разошлись по номерам. Арсений стиснул мою руку, и на секунду, когда Лидка и Ника отвлеклись, заглянул мне в глаза – умоляюще и требовательно.

– Брысь, – сказала я шёпотом.

В номере было душно. Я открыла окно, постояла под душем, а после завалилась на кровать поверх покрывала и тут же уснула. Вскоре заиграла музыка, раздался громовой голос диджея – сквозь сон я слышала всё это и то, что кто-то несколько раз стучал, а после откровенно дубасил в дверь, но у меня не было сил даже пошевелиться. Разбудили меня звуки гимна, и спросонья мне показалось, что я лежу дома у себя на кровати и мне пора на работу. Открыв глаза, я долго соображала, где нахожусь, а потом сообразила, что проспала ночные танцы. От этого на весь день у меня осталось лёгкое ощущение досады.

Было утро, половина седьмого. Дискотека недавно закончилась, и, судя по доносившимся голосам, люди с площади только расходились. Я услышала, как к гостинице подъехала машина, из неё кто-то вышел, и мужской голос громко спросил:

– Девушка, как проехать в сельскую администрацию?

– Я не местная, – ответил голос Ники, – зайдите в гостиницу, вам подскажут.

Негромко переговариваясь, они поднялись на крыльцо. Я слышала, как мужчина что-то сказал, и вслед за тем прозвенел смех Ники. Я подумала, что, вероятно, Арсений с Лидкой или ушли к себе в номер или куда-нибудь сбежали от Ники, потому что вряд ли бы она пошла спать, если бы предмет её обожания был в зоне досягаемости. Мне стало холодно, я вернулась в кровать и вытянулась под одеялом.

Меня разбудил стук в дверь. Я подумала, что это Леон, но в номер вошла Ника.

– Как повеселились? – спросила я.

– Здорово. Мы все танцевали.

– Все – это кто?

– Я, Арсений, его фурия, Леонид и Николай.

– Ну и как?

– Что – как?

– Надеюсь, всё прошло мирно?

– Всё хорошо, если не считать того, что Николаша меня достал. Ненавижу его. Вот просто ненавижу. Как же тебе повезло, что ты в разводе!

Голос у неё задрожал. Я села в кровати.

– Что случилось?

– Да ничего не случилось! Проходу мне не даёт. Привязался, и всё тут. Следит за мной. Шагу не даёт ступить! Куда ни пойду – он везде.

– Ника, он твой муж.

– Ненавижу!

Ника с размаху плюхнулась на кровать. На её лице проступило отчаяние. Я поняла, что она собирается говорить об Арсении, и напряглась. Ника медленно повернула ко мне лицо, вгляделась. И вдруг в ней что-то закрылось. Она сказала совсем другим голосом:

– Все тебя искали. Чуть дверь тебе не разнесли. Ты специально, что ли, не открывала?

– Нет, я спала.

– Так крепко спала?

– Видимо, да. Я что-то слышала сквозь сон, но даже пошевелиться не могла.

– Да, спать хочется! Надо поспать хоть немного.

Она потянулась, и у неё из кармана выпал листочек. На нём было крупно написано «Юрий», и цифры мобильного телефона.

– Юрий – это кто?

– А? – Ника увидела листочек и, живо нагнувшись, подхватила его. – Это мужичок, вот только что познакомились. Он работает в тире, сегодня днём на площади откроют, и он там будет.

– Зачем он дал тебе свой телефон?

– Да ни за чем, – отмахнулась Ника. – Просто так. Обычный искатель приключений, ты разве не знаешь таких?

На её последних словах дверь распахнулась. Мы обе вздрогнули. Я подумала, что сейчас увижу Николая, но это был Леон.

– О чём это вы тут беседуете? Я иду, смотрю – дверь приоткрыта. Решил заглянуть.

– Это я, наверно, не закрыла, – сказала Ника.

– Как поплясал, Леончик?

– Кто плясал, кто продрых всю дискотеку, а некоторые, между прочим, работали. – Леон показал язык. – Ника, ты в курсе, что тебя муж ищет по всей деревне? Мне звонил два раза. Хотел учинить обыск у меня в номере.

– Кретин. – Ника скривилась.

– Ну, девушки, я спать! – И Леон скрылся за дверью.

– Я тоже пойду. Пока.

– Пока, Ника.

– Он, кстати, раскодировался, – сказала она с порога. – Кошмар.

Я закрыла дверь, задёрнула на всякий случай шторы и стала одеваться. Концертная программа начиналась в два, а сейчас было начало восьмого, времени оставалось достаточно. Но Леон лёг спать, мы забыли договориться о машине, хотя, конечно, должны же быть автобусы, ведь много людей разместилось в деревне, да и пешком тут не так далеко… Обдумывая всё это, я спустилась вниз и с удовольствием позавтракала и напилась чая. Всё это поставила передо мной новая официантка, почти девочка. Её заспанное лицо было сплошь покрыто веснушками, смешными, рыжими и яркими. Бедная Пеппи, почему-то подумалось мне.

Глава 13

К моему удивлению, на площади никого не было, будто всех, кто теснился здесь ещё час назад, смыло океанской волной. Только рабочие в оранжевых жилетках методично шуршали мётлами и собирали мусор в большие голубые пакеты да собака – большой чёрно-белый кобель, – лениво помахивая хвостом, слонялась из одного конца площади в другой. Минут десять иллюзии покоя, – и я услышала шум мотора, из-за поворота вылетел мотоцикл, пронёсся по площади и остановился у конюшни. Председатель Илья соскочил с седла, кинул на руль шлем и пошёл большими шагами обходить площадь. Он заглянул во все углы, поговорил с рабочими, скрылся в конюшне, вскоре вышел оттуда и направился к гостинице. По дороге он снял с багажника мотоцикла маленькую корзинку, обвязанную светлой тряпкой.

– Доброе утро! – Илья улыбнулся и чуть прищурился, глядя мне в глаза. – А я вот именно вас искал всю ночь на дискотеке.

– Доброе утро, Илья. А я спала всю ночь сладким сном.

– Спали в такую ночь? – Он изобразил недоверие. Помолчал и добавил: – Я вам звонил.

– Да? А зачем?

– Хотел пригласить на танец.

Он вдруг спохватился и протянул корзинку:

– Это вам. Только утряслась, наверное.

– Спасибо.

Корзинка ярко пахла клубникой. Я развязала платок и зачерпнула ягоды.

– М-м-м… Обалденно вкусно! И часто вы собираетесь привозить мне ягоды?

– Вам нравится?

– Ещё бы… А где вы взяли мой телефон?

– Мне дала его ваша подруга, Ника.

– Ах, Ника… Вы сами собирали?

– Да, сам. Для вас. – Илья смотрел на меня с весёлым упорством, и я улыбнулась.

– Вы на всех женщин так смотрите, Илья? А что вы от них хотите таким взглядом?

На секунду он растерялся.

– Ну, как минимум хочу их заинтересовать.

– А как максимум?

– Хочу им понравиться. – Илья улыбался. Он упёр руку в бок, принял ковбойскую позу и посмотрел на меня с вызовом. Но не удержался и рассмеялся.

– Вы мне нравитесь. Что дальше?

– А вдруг у нас с вами случится роман?

Он наконец поднялся на веранду, заглянул в дверь и попросил кофе. Сел напротив меня.

– У нас с вами случится роман… Очень даже возможно. Я женщина свободная, а вы?

– Как ветер…

– Здравствуйте, Илья Вениаминович!

Девушка с веснушками несла кофе.

– Здравствуй, Мариночка, как твои дела?

Пеппины веснушки в секунду утонули в яркой розовой краске, девушка пробормотала что-то и скрылась за дверью.

– Я замечаю, что вы герой грёз всех местных девушек от пятнадцати до… Не берусь даже предполагать, до какого возраста.

– Ну, молодой, неженатый председатель колхоза – тут уж хочешь не хочешь, а станешь мишенью для дамского внимания, – полусерьёзно-полушутливо отозвался Илья. – Хочу пригласить вас на танец следующей ночью.

– Ночью?..

– Я бы хотел днём, но днём у меня не останется даже минутки на себя… А ночью снова будет дискотека, ночью я свободен. Придёте?

– Приду. Спасибо за клубнику. Как вернуть вам корзинку?

– Вечером… – Он недоговорил: зазвонил телефон. Илья извинился и отошёл на другой конец веранды. Вернулся он с загоревшимися глазами:

– Меня приглашают познакомиться с Юлей Маковичук. Хотите поехать со мной?

– Кто это?

– Вы не знаете? – удивился Илья. – Я думал, её все знают. Она молодая певица, лауреат множества конкурсов, но главное – абсолютно талантливая девчонка! Такой голос! И притом удивительная красавица. Она у нас приглашённая звезда, вип-персона. Вместе с коллективом поселили её в «Лесной сказке».

Я попросила присмотреть за ягодами Марину, которая уже пришла в себя и с любопытством наблюдала за председателем. Илья дал мне шлем, мы сели на мотоцикл и помчались по дороге в направлении концертной поляны. Потом свернули куда-то и минут через десять выехали к воротам базы отдыха, над которыми висела выгнутая дугой надпись «База отдыха «Лесная сказка». Илья въехал в ворота, остановившись у главного корпуса. Мы вошли в здание и через другую дверь вышли во внутренний дворик, прошли мимо небольших резных домиков, и он нажал кнопку звонка у двери, над которой стояла цифра «17». Дверь пропиликала, мы сняли обувь и вошли внутрь. В большой комнате с кожаного дивана навстречу поднялась девушка, и я мгновенно поняла, что вот она – головная боль Арсения Любачевского. Она была так красива, что хотелось смотреть и смотреть на неё, и только от одного её вида на душе становилось удивительно легко. Я поймала себя на мысли: только бы она не сказала какую-нибудь глупость, только бы не оказалось, что у неё резкий высокий голос частушечницы… Голос Юли Маковичук был глубоким и спокойным, а лицо даже во время улыбки оставалось строгим. Она поздоровалась, и тут же нам незаметно принесли на подносе чашки с чаем и тарелочку с печеньем. Я села на диван и наслаждалась, разглядывая девушку. Илья расспрашивал Юлю, откуда она приехала, где и как выступала.

– У вас есть друг? – спросил он.

Она улыбнулась и покачала головой, не сводя с него спокойных серых глаз.

– Почему вы приняли приглашение выступать на нашем фестивале?

Юля чуть наклонила вперёд голову, словно защищалась, и ответила:

– Я всю жизнь прожила взаперти. Хочется побывать среди простого народа…

– Я не видела вас на дискотеке прошлой ночью, – сказала она, глядя на меня.

– Вы были на дискотеке?! – В один голос воскликнули мы с Ильёй.

Юля наклонила голову и чуть улыбнулась.

– Я же говорю, хочется пожить жизнью обычных людей… Вы будете на концерте?

– Обязательно.

В комнате появилась женщина средних лет с внимательным взглядом и непроницаемо-приветливым лицом. Она взглянула на Илью, и тот поднялся. Вслед за ним встала и я. Мы поблагодарили Юлю и пожелали ей получить удовольствие от поездки.

– Какая необычная, да? – сказал Илья, когда мы вышли.

– Просто оторопь берёт от её красоты. Даже страшно.

Илья посмотрел на меня чуть сбоку.

– Так вы ничего не знаете про неё?

– Ничегошеньки. А что?

– Ну вот, она ещё немного рассказывала…

– Да я ничего почти не слышала. Меня её лицо сразу же оглушило.

– Она воспитанница детдома, сирота. С самого детства была чудным, диковатым ребёнком. Рано начала петь. На каком-то концерте её заметил один меценат, магнат, в общем, богатый человек. Удочерил и воспитал как родную дочь. Дал образование, отдал на обучение вокалу. Вот теперь она выступает, и «слуги белку стерегут».

– Она – любовница своего усыновителя?

– Говорят, что нет. Он от неё без ума, но любит как дочь. Да вы посмотрите на неё, она же чудна́я. Но поёт – заслушаешься. Мне рассказывали, что её приглашали без особой надежды, но она захотела приехать. Так целый штат прислуги привезла. Вплоть до повара. Своя аппаратура, звукорежиссёр. А охраны! Бедная девочка, на самом деле я думаю, в её жизни не так уж много радости. Но лучше уж так. Она будто какая-то неземная.

Илья довёз меня до гостиницы и умчался, взяв обещание встретиться на ночной дискотеке. Я отнесла корзинку в номер, полчаса полежала, думая о судьбе красавицы Юлии Маковичук, и позвонила Леону. Он ответил, что ждёт меня на веранде, и я спустилась вниз. Компания уже позавтракала. Арсений хмурился, у Ники вид был помятый, а Лида сидела с замкнутым видом. Один Леон болтал, будто не замечая настроения присутствующих. Николай молча смотрел на жену. В нём что-то изменилось, и было непохоже, чтобы он вчера выпивал.

– Какая скука нас ожидает, – вдруг протянула Ника.

– До этого момента вам не было скучно, – тут же отреагировала Лида.

– Я думаю, что, наоборот, будет весело и душевно, – жизнерадостно провозгласил Леон. – Русские народные песни! Что может быть душевнее народных песен и танцев?

– А я очень хочу на концерт, – заявил Арсений. – Где бы ещё достать программку… Кто-нибудь знает, где можно достать хоть какую-нибудь информацию о выступающих?

– Я попробую узнать, – пообещала Ника.

– Я думаю, что скучно не будет, – повторил Леон. – К тому же там, на концертной поляне, тоже будут работать палатки со всякой всячиной, тир, говорят, будет, аттракционы, для детей завезли карусели, ещё какую-то развлекаловку…

– Стоит взять с собой вина, – сказал Арсений.

– Пожалуй, – согласился Леон.

У меня зазвонил телефон.

– Я пошлю за вами машину, – сказал Илья. – В ней человек пять поместится. Вас сколько?

– Шесть.

– Ничего, места хватит. Через сорок минут машина будет у вас.

Все разбежались собираться. Мы с Леоном вдвоём поднялись по лестнице.

– Совсем сдурела эта Ника, – сказал Леон. – Ну, проблемы у тебя, зачем же делать их общими?

– А какие у неё проблемы?

– Так муж её. Вчера просто проходу ей не давал. Вроде не пьяный, а вязался как выпивший. Не то чтобы в драку лез, а просто таскался за ней хвостом и всё норовил поскандалить. Прямо бельмо! Не знаешь, что у них?

– Он думает, что Ника беременна от него. Под этим соусом она уговорила его уехать на лечение, ключевое слово «уехать». Думаю, что в телефонных разговорах Ника поддерживала легенду, что она тихо-мирно живёт дома. Работает, привыкает к мысли о ребёнке, ходит в женскую консультацию и так далее… Занимается беременностью. Вдохновлённый воскрешением любви и надежды на семью, предстоящим отцовством, Николай решил сделать супруге сюрприз. Приехал без звонка, – а жены-то и нет! Тогда он бросился в редакцию. Учинил допрос с пристрастием. Там напугались и Нику сдали. Он примчался опять же без звонка сюда. А Ника тут вся в роковой страсти и накале эмоций, и – нате вам! – законный муж явился!

– Она беременна? – Леон остановился.

– Нет. Была беременна. Он не уезжал до тех пор, пока она ему тест на беременность не показала, положительный, разумеется. А Ника после его отъезда сразу сделала аборт.

– Только для того, чтобы он уехал, забеременела? – Глаза у брата округлились.

– Ну да. Садистка.

– Не садистка, а дура, – решительно сказал Леон. – Не могла сходить в женскую консультацию и дать какой-нибудь беременной пописать… на пару-тройку тестов…

– То есть? – удивилась я.

– Что, не знала про такой способ? – Леон показал мне язык. – Меня одна модель просветила. Красавица восемнадцати лет, едва распустившийся розан… с глазками такими ясными-ясными… как июльское небо. Охмуряла женишка. Предъявила ему таким вот способом тест и подбила на свадьбу. Заплатила кому надо, и ей завели всамделишную книжку беременной, и всё там добросовестно отмечали месяца два или три… а потом просто отметили, что произошёл выкидыш. И наш розанчик покатил отдыхать от пережитого стресса с муженьком на золотистый курортный бережок здоровье поправлять… Вот оно, женское коварство… а ведь восемнадцать лет всего!

– Вот это да… Мне бы такое даже в голову не пришло…

– А зря. Аборты губительно сказываются на женском здоровье, и дитё губить – это вообще-то кощунство и узаконенное убийство. Ясно тебе? Так что устраивай свою сексуальную жизнь осмотрительно, чтобы не пришлось выбрасывать племянников на помойку.

– Фу, Леон. – Меня передёрнуло.

– Да знаю, знаю я, что ты не такая. – Он улыбался.

– Давай сменим тему…

– Ну, так вот. Другая Никина проблема носит имя Арсений Любачевский. Она по нему с ума сходит. А третья её проблема – это наложение первых двух.

– Как же мне не нравятся эти неаполитанские страсти… – Мне всё ещё было не по себе после разговора о лжебеременной знакомой Леона. Чтобы отвлечься, я спросила:

– Где ты собираешься покупать вино?

– У меня в комнате есть. Мы с Арсением вчера десять бутылок купили. И ещё пива, тоже десять полторашек. Дорого, зато доступно.

– Сопьёшься, Леончик.

– Главное – сохранять трезвость взгляда на проблему пьянства. Да и пью-то мало, другим в основном наливаю. Я же снимаю.

Через десять минут он уже тащил вниз два пакета. Один недвусмысленно позвякивал, а из другого торчали горлышки пивных бутылок. Я посчитала: три штуки.

Машина, отправленная председателем Ильёй, пришла минута в минуту. Мы загрузились и поехали.

Когда мы подъехали, концерт уже начался. На огромной сцене, увитой гирляндами из шаров, лихо отплясывали парни и девушки в русских народных костюмах, сапожках на звонких каблучках и с платочками в руках на отлёте. По бокам сцены огромные экраны транслировали крупный план. Ряды зрителей были поделены на две половины, а между рядами к сцене бежала красная дорожка. Звук шёл со всех сторон, Леон даже начал крутить головой, видимо, пытаясь определить, где стоят камеры и усилители. Народу собралось – тьма. Те, кому не досталось места на скамейках, сидели прямо на траве, мальчишки сидели на деревьях.

Высматривая свободные места, мы вскоре очутились прямо перед сценой, во втором ряду. Леон, спохватившись, с фотоаппаратом наперевес убежал снимать, а Арсений занял его место рядом со мной. Лида села по другую сторону от Арсения, а Ника посадила между собой и Лидой Николая. Сначала от этого всем стало неловко, но потом атмосфера концерта взяла своё, и мы перестали обращать на это внимание.

Представление было отличное. Я не люблю долго слушать фольклор, но в этот раз мне понравилось. В финале концерта объявили Юлю Маковичук. Она приехала с программой и будет выступать три дня подряд, сообщил ведущий. Юля пела почти в полной тишине – удивительно пела. И сама была удивительно прекрасна – в простом длинном сером платье, с чуть открытым воротом и рукавами по локоть, с миндалевидными серыми глазами, – она была необыкновенно притягательна. Её пение завораживало, ей хлопали долго и долго не отпускали со сцены, она пела на бис. Я забыла всё на свете, пока слушала Юлю. А когда она ушла, я вспомнила про Арсения, повернулась к нему и испугалась – такое у него было лицо.

– Тебе плохо?

– Да, мне плохо. – Арсений облизнул сухие губы.

– Что с тобой?

Он не ответил.

Я кинула взгляд на Лиду и увидела, что она о чём-то переговаривается с Никой. У обеих лица были взволнованные и даже растроганные. Они не видели, какое лицо у Арсения.

Ведущие объявили закрытие первого дня фестиваля и предложили зрителям принять участие в гулянии. Вместе со всеми наша компания выбралась из рядов скамеек. Ника сказала, что Леон не мог дозвониться до меня, и позвонил ей. Он ждёт в уличном кафе у экспозиции Музея родного края, где-то поблизости. Мы не смогли быстро найти это кафе, потому что народу собралось слишком много, на каждом шагу мы натыкались на детей и еле-еле разглядели над головами людей полотнище с надписью «Кафе «Лесная сказка», повешенное весьма низко. На большой поляне, прямо на земле, стояли прилавки с выпечкой, лотки с мороженым, пирожными и тортами. Тут же разливали чай и кофе, а с другого края поляны раскладывал инструменты какой-то оркестр. Все столики были заняты. У одного, с края поляны, стоял Леон и махал нам. Ника с Лидкой замахали ему в ответ. Один Арсений оставался хмурым и спросил:

– Тут только чай?

– Сделай лицо попроще, – шепнула я ему в самое ухо.

– А что с моим лицом?

– Скандала хочешь?

Музыканты установили микрофоны и заиграли. Это были мелодии известных народных песен в современной аранжировке. Играли они здорово.

– Ты занял для нас столик, – хмуро сказал Арсений Леону. – Ты настоящий мужик, Леон.

– Большое спасибо. – Леон дурашливо поклонился. Настроение у него было отличное, и я сделала вывод, что съёмка принесла ему удовольствие, хотя чего интересного в том, чтобы снимать концерт, не очень понимала.

– Что это, бубен? – спросила Лида. – Я слышу бубен.

– Это кастаньеты, – нехотя ответил Арсений.

Я обернулась. В руках у музыкантов были бубны.

– А это вы видели? – Голосом Буратино воскликнул брат и выхватил из рюкзака бутылку. Все оживились. Леон разлил вино по пластиковым стаканчикам и предложил:

– Ну, за этот прекрасный концерт!

– За Юлю Маковичук! Фантастическая сила! – сказала Лида.

– Потрясающая, – как бы про себя заметил Арсений. – Как ей идёт серое!

– Арсений дышать забыл, пока Юля пела, – со смехом сказала Лида. Я видела, что этими словами она хочет подразнить Нику и наступает на те же грабли, что и я с Денисом: шутит, когда пора бить тревогу. Ника тут же попалась, поджала губы.

– Нет, здорово всё организовано, просто здорово. Если бы ещё поменьше этих «говорящих голов»…

– Куда мы денемся от администрации? К тому же кто, ты думаешь, организовал этот фестиваль? Вот это здорово – кто устроил? Администрация области, района и посёлка, спонсоры, благотворители. Даже представить сложно, сколько денег на это ушло.

– Думаю, немало.

– А как вам понравились казаки? Как саблями-то махали!

Николай извинился и выбрался из-за столика. Проводив его взглядом, Лидка сказала:

– А вот Ника вся иззевалась. Чем вы были заняты ночью, Вероника? Мало спали?

– Я плохо спала, – вмиг раздражившись, сказала Ника.

– Кто мешал вам спать?

– Никто не мешал. Просто я плохо спала, разве не понятно?

– А вот я около восьми утра выходила в коридор и случайно увидела, как из вашей комнаты выходил мужчина. Я очень удивилась, потому что это был не ваш муж.

«Как же она её ненавидит», – удивилась я.

– Вы ошиблись, – спокойно сказала Ника.

– Нет, что вы! Я специально подошла к двери номера, куда, кстати говоря, мужчина вернулся, и проверила. Это был ваш номер, Ника, 35-й.

– Вам, наверное, приснилось.

– Я тоже плохо спала и вышла, чтобы пойти на кухню или в бар попросить кофе. Вот и увидела.

– Вы что, следите за мной? Зачем вы на меня наговариваете?

– Вот ещё, следить за вами! И ничего я не наговариваю. У вас любовь к Арсению, так? Почему же из вашего номера утром выскакивает мужчина, который не является вашим мужем?

– Говорю же, я ночевала одна.

– Быть может, вы забыли? А посмотрите-ка вон туда. – Лида показала на то место, где несколько минут назад играли дети. – Это не тот ли мужчина заходил к вам в гости рано утром? По-моему, он самый.

Мы повернули головы. У берёзы стоял мужчина. Увидев, что мы смотрим в его сторону, он отступил в тень.

– Что это он вам машет?

– Это просто знакомый, – спокойно сказала Ника. – Мы с ним недавно познакомились. Ты помнишь, Маш, мы же вместе с тобой с ним как-то встретились?

– Да, – подтвердила я, – его зовут Юрий.

– Просто мне кажется, что вашему мужу, Ника, будет не очень приятно узнать, что, пока он ночует в деревне, к его жене приходит какой-то Юрий. Но ведь мы ему не скажем, да?

– Лида, – примиряюще сказала я, – я знаю Юру. Это действительно наш знакомый. Уверена, что тебе показалась, хотя бы потому, что с половины седьмого до восьми часов утра Ника была у меня в комнате. Леон заходил к нам и тоже её видел. Ты ошиблась.

– Это факт, – подтвердил Леон.

Лида пожала плечами и стала пить из стакана.

Леон достал фотоаппарат и стал показывать сделанные снимки. Я знала, что брат терпеть не может показывать свежую съёмку на фотоаппарате, и поняла, что он делает это для того, чтобы замять назревающую ссору.

– Красавицы эти девчонки! А как двигались!

– А вот этот – ну чем не русский молодец? Какая бородка!

– Ой, ты, Полюшка-Параня, ты за что любишь Ивана… Кудри вьются у лица, люблю Ваню-молодца!

– Арсений!

– Что – Арсений? Я, конечно, не Юля Маковичук… Она была лучше всех, вне сравнений.

– Да, она удивительная. Я была у неё в гостях.

Николай, лавируя между столиками, пробрался к нам и сел на своё место.

– Ты была в гостях у Юли Маковичук? Когда? Как ты к ней попала?

– Про кого вы? – непонимающе спросил Николай.

Меня засыпали вопросами.

Я рассказала всё, что сама видела, и то, что рассказал мне Илья.

– Интересно, – задумчиво сказал Арсений.

После этих слов Лида внимательно посмотрела на Арсения, и в её глазах, я заметила, проскочила тревога.

На следующий день Юля Маковичук снова выступала в финале концерта. Зрители уже ждали её. Разгорячённые предыдущими выступлениями, они долго не давали ей начать, всё хлопали и кричали. Наконец, над поляной потекла музыка вступления. Юля поднесла к лицу микрофон, и все разом смолкли.

Всё время, пока она пела, я пыталась найти слова для неуловимого обаяния её голоса, который лился рекой; он проникал в душу, нёс покой, завораживал, так что хотелось слушать, слушать и слушать… Вокруг стояла тишина. Один только глубокий спокойный голос плыл над поляной – далеко за лес, за ближние реки и, словно заполняя собой весь мир, поднимался в небо. Сама Юля казалась лишь обрамлением своего голоса и не сделала ни одного лишнего движения, в ней всё было как-то просто и благородно, и хотелось замереть, чтобы не спугнуть возникающее ощущение примирения со всем на свете, чувства благодарности…

Голос смолк. Несколько секунд вокруг всё ещё стояла тишина, все молчали, и только какой-то ребёнок на краю поляны кричал:

– Мама, дай мне! Мама, дай!.. – И вдруг умолк, напуганный безмолвием.

Поляна взорвалась. Люди повскакивали со своих мест: кричали, хлопали, свистели.

Арсений сидел между мной и Лидой. Я заметила, что Лидка весь концерт просидела, прижавшись к Арсению, не выпуская его руки. Во время концерта Арсений нервничал и ёрзал. Он невнимательно смотрел на сцену и то и дело выбирался курить. Не только Лидины глаза следили за ним: Ника, хотя и смотрела на сцену, сидела, напружинившись и регистрируя каждое его движение. Николай рядом с ней держал в руках платок и бутылку и с тревогой наблюдал за женой. Очевидно, он боялся, что Нике может стать плохо. Юля под гром аплодисментов и крики спустилась со сцены. Толпа кинулась к ней, но тут же непонятно откуда появились люди в костюмах и оттеснили поклонников. В сопровождении костюмов Юля дошла до машины. Прежде чем сесть в салон, она оглянулась, улыбнулась и под восторженный рёв толпы помахала рукой.

Арсений не бежал вместе с толпой. Он встал на скамейку и неотрывно смотрел на Юлю, и мне показалось, что она, перед тем как уехать, улыбнулась именно ему.

– Какая магическая сила исходит от неё, – сказал Арсений. – Так спокойно и непринуждённо держится!

– Просто ей не надо стараться понравиться, – заметила я. – Она интуитивно понимает – то, что в ней заключено, что дано ей, – оно само по себе должно восхищать и не трогает только глухих.

– Она всегда будет такой, – заметил Леон, – и в старости, я уверен.

– Конечно. Кто с этим родился, тот уже не потеряет. Благородство. Другим за всю жизнь этому не научиться.

– А какая красавица! – сказал Арсений.

– Ты будто влюбился в неё, – надулась Лида.

– Немудрено.

– Маша, не говорите больше про эту Юлю ничего хорошего. Лучше расскажите, как она ублажает своего престарелого покровителя.

– Она говорила что-нибудь про своего любовника? – повернулся ко мне Арсений.

– Конечно, – сказала Лида. – Говорила, что в наше время, чтобы талантливой сиротинке пробиться, надо непременно найти правильного поклонника своего таланта.

– Что ж, она и выглядит как роковая. – Арсений пожал плечами.

– Пожалуй, – сказала я. – Классический тип. Налёт недосягаемости и тайны плюс богатый покровитель. Дама с камелиями.

– Она больна?

– Не думаю. Разве что экзистенциальной тоской.

– Пресыщенностью, – буркнула Лида.

Публика потихоньку расходилась. На площади перед гостиницей снова кипела торговля и работали аттракционы, слышны были звуки музыки.

– Какое странное чувство охватывает после концерта, – сказал Арсений. – Так и хочется заплакать.

– Мы собирались устроить пикник, – отозвалась Лида, – Леон притащил целый мешок спиртного, ты что, забыл?

Услышав про алкоголь, Арсений оживился. Впечатления явно не помещались в нём, и он не знал, как ему от них освободиться. Махнув рукой, чтобы все шли за ним, он повернул к лесу. Компания двинулась следом.

– У меня сегодня свидание, – шепнула я Леону. – Мне надо подготовиться. Прикроешь?

– Интересно, как? – одними губами ответил он.

– Придумай что-нибудь. Ну, я пошла.

Не успела я дойти до гостиницы, как пошёл дождь. Он начался с тугих капель, тяжело падавших в пыль, потом их стало больше, а через несколько минут дождь уже лил стеной. Я стояла на крыльце и смотрела, как бегут в укрытие люди и как мокрые рабочие спешно убирают аппаратуру, приготовленную для дискотеки.

– Похоже, дискотека отменяется, – сказал в телефонной трубке голос Ильи. – Может быть, встретимся в другом месте?

– Не сегодня, – ответила я.

– Почему?

– Потому что дождь…

…Конечно, я думала о Денисе – о ком ещё мне думать в дождь? Мне пришло в голову, а что, если лет через десять, двадцать, тридцать я так же буду думать в дождь о Денисе? Хранить зонт – он к тому времени, должно быть, станет драной тряпочкой на ржавой палке. И мне неожиданно стало скучно. Я представилась себе унылой старушкой, живущей тенями прошлого… может быть, я уже ею становлюсь? Нет, мне не стало легче, не стало понятнее. Но скучно – это было что-то новое в моём восприятии личной темы. Что, если я сама, добровольно загоняю себя в тупик однообразной, монотонной жизни? Диссертацию вот бросила…

Испугавшись этой мысли, я поскорее поднялась в комнату, умылась, легла в постель и уснула на удивление быстро и сладко.

Глава 14

Дождь шёл весь вечер и всю ночь, и утро встретило дождливым туманом. Я проснулась поздно и долго смотрела в окно. За стеклом струи догоняли друг друга равномерно и неумолимо. Конюшня, здание администрации, перспектива деревни с разноцветными крышами и верхушками деревьев во дворах виделись выпукло и расплывчато. Я оделась потеплее, достала зонт и вышла на улицу.

Транспаранты, обвисшие, сорванные порывами ночного ветра, краями полоскались в лужах, которые от вздувающихся на их поверхности пузырей, казалось, дышали и двигались. Тут и там на чёрном асфальте мокли остатки праздника – смятые пластиковые стаканчики, разноцветные обёртки, фольга. Улицы пустовали. Но фестиваль продолжался. Вместо одного сплошного действа он распался на отдельные очаги и разошёлся под разные крыши. Я вспомнила свои вчерашние вечерние мысли. Туманным утром они казались ещё более реальными, чем вчера, зато сегодня я почувствовала в себе и новые силы. Рано сдаваться, подумала я, – и отправилась искать впечатлений.

Концерт решили перенести на вечер, когда дождь по прогнозу должен был прекратиться, а может быть, и на следующий день, а этот, пасмурный, посвятить торговле и развлечениям. Артисты пели и танцевали, но судейская команда не работала. В здании администрации зрители сидели и стояли так плотно, что не могло быть и мысли, чтобы протиснуться из одного края зала в другой. Деньги – в один конец, напитки и еду из буфета – в другой, передавали по рядам. Я немного послушала выступления, но проход в зал был тесно забит людьми, и из-за голов мне было ничего не видно. Я включила телефон, чтобы узнать, где кто из компании, и аппарат немедленно зазвонил. Леон звал меня в кафе. Я пообещала прийти и забежала в номер, чтобы оставить зонт.

Когда я сбегала по лестнице вниз, в гостиницу вошёл Илья.

– Добрый день… Хотя, конечно, добрым день с такой погодой назвать трудно. – Он улыбнулся.

– И вам добрый. А я люблю дождь.

– Я тоже люблю, дождь – это полив… Но это для пользы дела, а не для праздника. Вы сегодня одна?

– Я как раз иду в кафе, где сидит вся честная компания. Хотите со мной?

Илья улыбнулся.

– Знаете что? – сказал он. – Выпейте со мной чашку чая, прежде чем пойти в кафе. Прошу вас.

В столовой было полно народа, там шли состязания в настольный теннис и шахматы. Официантка, набросив скатерть на маленький столик в углу, принесла чашки с блюдцами и чайник.

– Что-то ещё?

– Ванильный зефир.

– Вы любите зефир?

– Да, обожаю. Больше ничего из сладкого не ем, только это.

Мы сели. Илья разлил чай по чашкам.

– «Алмазный сбор» – так называется этот чай. Ароматный чёрный с кусочками фруктов.

Официантка принесла зефир. Илья разломил его на половинки, одну протянул мне.

– Угощайтесь.

– Что с вами?

Он молчал.

– У вас ко мне какое-то дело?

– Да, пожалуй. – Он выглядел растерянным.

– Какое?

– Вы знаете, Маша, у меня к вам просьба… но она настолько деликатна, что я даже не знаю, с чего начать.

– Начните с чего-нибудь.

– Вам понравилась Юля Маковичук?

– Юля? – удивилась я. – Да, очень. А в чём дело?

– А дело в том, что Юле Маковичук понравился ваш друг…

– Леон?

– Нет. Арсений, который танцор. Она говорит, что видела его в каком-то танцевальном спектакле. Не здесь… а в другом городе. Такое может быть?

Я засмеялась и ничего не могла с собой поделать: смех рвался, щекотал горло; я закашлялась. Илья смотрел на меня с недоумением. Дождь за окном пошёл сильнее.

– Да, вполне… Арсений бывает в других городах и как раз недавно вернулся из турне… Он действительно прекрасно танцует… Но он не танцовщик, нет.

– А кто же?

– Актёр.

– Он ваш близкий друг, да? – Илья выглядел встревоженным.

– Нет, что вы. Арсений… просто друг. Так в чём проблема? Он будет счастлив познакомиться с Юлей Маковичук… Единственный человек, которому это может не понравиться, – его девушка Лида. Она его невеста… Вы её видели, наверное, – брюнетка с каре.

– Похожая на Марлен Дитрих?

– Вы тоже заметили?.. Имейте в виду, она жутко ревнива и стережёт Арсения не хуже дрессированного пса.

– Вы можете мне помочь? – Илья наклонился над столом.

Я пожала плечами.

– А что надо сделать?

– Передать Арсению номер телефона и объяснить чей… Она сама ему всё скажет.

Вид у Ильи был такой, будто гора с плеч свалилась.

– Какая инициативная девушка, – сказала я, когда мы вышли на крыльцо.

– Вы мне очень нравитесь, Маша, – сказал Илья и, не оглядываясь, зашагал к конюшне. Я смотрела ему в спину, пока он не скрылся за дверью, и улыбалась. Когда Илья зашёл в конюшню, я достала из кармана бумажку с номером телефона, разорвала её и ссыпала обрывки в карман. Потом, прикрываясь от дождя руками и перескакивая через лужи, обежала здание и с облегчением нырнула в подвальную арку.

Компания в полном составе сидела в углу за двумя сдвинутыми столами. Николай был трезв, зато Лида и Леон уже здорово накачались. У Арсения вид был совершенно ошалелый, и я сначала подумала, что он здесь самый пьяный. Но, приглядевшись, с изумлением поняла, что он абсолютно трезв. Спрашивая себя, что бы это значило, я осмотрела зал и увидела: Юля Маковичук, в очках-хамелеонах на пол-лица и бесформенном одеянии, сидела в углу зала. Она тоже увидела меня и помахала мне рукой, приглашая подойти. Никто не обращал на неё внимания, может, потому, что вокруг пили и шумели и нетрезвая публика её попросту не узнавала. Юлина свита, также одетая во что-то неприметное, сидела рядом. Вместе они выглядели расслабленной компанией.

Лавируя между столиками, я пробралась к Юле. Мне тут же пододвинули стул. Она заговорила о фестивале. Я сказала, что мы с друзьями восхищены её выступлением, и Юля, чуть наклонив голову, улыбнулась. Её волосы были забраны в недлинную косу, стянутую на конце простой резинкой. Она так и не сняла очки. Я оглянулась на барную стойку, и Юля тут же спросила:

– Что вы хотите: кофе, чай или, может быть, вы хотите выпить?

– Я, наверно, ничего не буду. Но нельзя же сидеть в баре просто так… Давайте, я закажу хоть чая с чем-нибудь…

– Не надо. – И Юля повернула лицо к одному из парней. Я увидела, как её губы сложились в короткую команду. На лице охранника отразилось внимание. Он поднялся и стал осторожно пробираться между столиков к выходу.

– Я люблю глинтвейн, – сказала Юля. – Здесь его не готовят, но у меня есть с собой. Хочу вас угостить.

Юля заговорила о местных группах, исполнителях, песнях. Она рассказала, как ходила в табор и провела там полдня («Как, вы не были? Обязательно сходите, цыганки так поют!»).

Из её рассказа я узнала, что она родилась в Винницкой области, в маленьком городке с курьёзным названием Бар («Так что слово «бар» у меня ассоциируется с родиной, а не с заведением, где можно выпить и закусить…»). Это центральная Украина. У неё был брат, старше её на год с небольшим, но он умер ещё ребёнком. Сейчас ему было бы двадцать шесть лет.

Юля спросила, что говорят про неё в народе, и я ответила, что если передать в двух словах, то её называют редкостной красавицей, признают удивительный талант.

– И ещё говорят, что вы очень замкнутая. Загадочная девушка.

Юля снова склонила голову и улыбнулась.

– Так и есть. Публичность меня пугает.

– А ещё, что у вас врождённое чувство стиля. Не только в нарядах, но и в поведении. В умении держать себя.

– Да? – Казалось, Юля оживилась. Она вдруг разулыбалась, откинулась на спинку стула.

– А вы знаете, я в детстве упала на сцене и разревелась прямо в микрофон… Да-да! Разревелась на весь зал, как лев загремела… Лет десять мне было тогда. И мне очень много потребовалось сил, чтобы преодолеть страх сцены. Я до сих пор боюсь зрительного зала. Толпа наводит на меня панику.

Она заговорила о том, что хочет остаться до конца фестиваля, ещё на четыре дня, а может, даже поживёт тут после фестиваля неделю или две. Вокруг лес, простор и свежий воздух, ей здесь нравится. Всё это она говорила напевным голосом, и меня не покидало ощущение, что Юля вот-вот спросит, передала ли я номер её телефона Арсению. Я решила, что, если она задаст этот вопрос, отвечу, что ещё не успела поговорить с ним, а потом, если придётся выворачиваться, совру, что нечаянно выронила где-то бумажку.

– Вы знаете, что на следующих концертах будут световые эффекты и в конце – фейерверк? – спросила Юля.

– Нет.

– Первоначально это не планировалось, но потом мне захотелось сделать подарок фестивалю.

– Подарок?.. Это ваша идея? И затраты?

– На этом фестивале мне хотелось быть скромной. – Юля улыбнулась. – Ну, чтобы не выбиваться из общего ряда… А потом я передумала. Люблю сочетание музыки и красок. Надеюсь, вам понравится.

Меня не покидало чувство, будто Юля ждёт, что я дам ей понять, передала ли я Арсению номер телефона. Я ёрзала, чувствуя себя от этого неуютно, и недоумевала, зачем нужны такие сложности, если сам Арсений – вот он, сидит через несколько столиков и каждую минуту смотрит в нашу сторону. Почему Арсений не подходит, мне тоже было непонятно. Я взялась за телефон.

– Кому вы звоните? – спросила Юля.

– Своему другу, – ответила я.

И тут же Юля накрыла мой телефон рукой.

– Не надо, – сказала она просительно, но твёрдо. И тут же добавила, словно извиняясь: – Мне бы не хотелось…

Я догадалась: она не хочет привлекать к себе внимания. Неужели и Арсений поэтому не подходит, неужели он понял её на расстоянии, без слов?

Мой телефон зазвонил. Это была Ника.

– С кем ты там и почему прошла мимо? – громко заговорила Ника. – Мы тебя сначала даже не заметили! Арсений хочет познакомиться с твоими приятелями!

– Сейчас.

Юля Маковичук повернула ко мне лицо.

– Вон за тем столиком сидят мои друзья. Они меня увидели и хотят познакомиться с вами, – сказала я. – Но вам не обязательно соглашаться, – добавила я тише. – Они вас не узнали.

Юля тряхнула головой.

– Почему же, – нараспев сказала она. – Возможно, я даже хочу, чтобы меня узнали… Пойдёмте.

В сопровождении второго охранника мы пробрались между столиками. Пока шли, я думала: ничего не понимаю. Только что не дала мне позвонить Арсению, теперь сама идёт к нему; что за рывки?

Леон и Лида за это время, кажется, стали ещё пьянее. У Арсения лицо горело, хотя он был на удивление трезвый. Когда мы подошли, вскочил и пододвинул Юле свой стул. Она улыбнулась, поблагодарила кивком и села, не снимая очков, но глядя на Арсения снизу вверх.

– Юлия Маковичук, и… – Я оглянулась на Юлю, ожидая, что та подскажет, как представить её охранников.

– Это лишнее, – спокойно ответила Юля.

Я по очереди представила Леона, Арсения, Лиду, Нику и Николая: мой брат, мой друг, его невеста, моя подруга, её муж. Юля всем говорила одно и то же: очень приятно.

Вернулся первый охранник и водрузил на середину стола кувшин с откинутой герметичной крышкой. От кувшина шёл пар.

– Давайте выпьем за знакомство, – сказала Юля. – Это глинтвейн.

– Для нас это большая честь. – Вид у Ники был ошеломлённый. Лидка сидела с заострившимся лицом и коротко взглядывала на Арсения, который не сводил с Юли глаз.

– Вы бесподобны, – сказал Николай.

Юля улыбнулась.

– Я пел бы вам ди… фе… нет, фи… рамбы, – с усилием выговорил Леон. Он развёл руками. – Но лучше бы… я вас сфо-то-графировал… Но, видите ли, я… накачался…

– Я тебя предупреждала, Леончик, – сказала я.

– Мой брат – профессиональный фотограф, – пояснила я Юле. – Он делает снимки для известных журналов.

Леон приложил указательный палец к губам и произнёс: «Тсс!» После этого он упёрся локтями в стол и положил подбородок на ладони.

– Я буду… смотреть… просто смотреть… на-слаж-дать-ся…

– Стыдоба, – укорила я.

– Я видела вас в спектакле во Владимире. Была там проездом, случайно попала, и мне очень понравилось, – ласково сказала Юля Арсению.

Арсений просиял. Он обвёл всех нас глазами с таким видом, будто ему только что вручили престижную театральную награду.

– Спасибо, – пробормотал он дрогнувшим голосом.

«Ой-ёй-ёй, – подумала я с тревогой, – только этого нам не хватало!..» И тут же поняла, что всё уже случилось, что я не могу помешать, даже сделать ничего не могу: Арсений, я видела, потерял способность рассуждать и действовать разумно. Отныне он не принадлежал себе: жил и дышал для одного-единственного человека – для Юли. Так у него было со мной, так, может быть, было ещё с кем-нибудь: Арсений влюблялся так, будто его не образно, а в самом деле поражала стрела: мгновенно и намертво. На лице Лиды проступало осознание – будто проявлялся рисунок, нарисованный невидимыми красками.

Большая компания с двух соседних столиков поднялась шумной волной и вдруг нахлынула на нас. Все разом зашумели и задвигались, решив сдвинуть наши столы. По полу заскрипели ножки стульев. Юля Маковичук, наклонив голову, что-то тихо говорила Арсению, который, присев на корточки, смотрел ей в лицо огромными восторженными глазами.

– Арсений хочет эту женщину, – вдруг громко и отчётливо сказала Лида.

– Не надо. – Я замотала головой. – Лида, пожалуйста, перестань.

– Он сходит с ума.

– Лида, успокойся.

Глинтвейн разлили по стаканам. Юля, не глядя, взяла стакан, отпила из него и протянула Арсению. Он выпил залпом, как пил всегда, чуть морщась от того, что глинтвейн был горячим, и пока пил, смотрел Юле в лицо. У меня появилось ощущение, что я вижу откровенную сцену – такой это был взгляд. Мне стало неловко.

– Эй ты, райская птица… Арсений хочет тебя!

Кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулась. Илья стоял сзади. Он указал глазами на Юлю и сказал мне в ухо:

– Спасибо.

Лида встала, покачиваясь, со стаканом в руке. Она собиралась сказать тост.

– Давайте выпьем за… – начала она.

– Таланты и их поклонников! – торопливо договорила я.

Юля наконец отодвинулась от Арсения. Он встал и выпрямился, обеими руками обхватив спинку Юлиного стула. Лицо у него светилось счастьем.

– Было приятно познакомиться, – не обращаясь ни к кому конкретно сказала Юля Маковичук. – К сожалению, мне пора.

По-прежнему ни на кого не глядя, она выбралась из-за стола и пошла через танцующую толпу к выходу. Её свита осторожно прокладывала ей дорогу. Арсений смотрел ей вслед, пока за дверью не скрылся последний Юлин охранник.

– Обал… деть, – громко выразил свои чувства Леон.

– Боже мой, какая! – воскликнул Арсений. – Боже мой!

– Я хотела это сказать, – начала Лида, глядевшая на Арсения исподлобья. – Но Маша не дала. Маша, зачем вы меня перебили? И всё лезли ко мне? Зачем? Вы думаете, раз я пьяная, я не вижу, что происходит?

– Перестань, – устало сказала я.

– Нет, не перестану! Не перестану! – Она вдруг забыла про меня и повернулась к Нике. – Что, прошляпила? Таскалась за ним, таскалась, сюсюкала и не заметила? Умойся!

Ника хлопала ресницами. Николай, широко раскрыв глаза, смотрел на Лиду.

– Неужели ты думаешь, что такая, как ты, нужна Арсению? Что, не понимаешь?

– А что я должна понимать? – пробормотала Ника. Я видела, что она действительно растерянна.

– Я не критик и не журналист. – Лида с размаху плюхнулась на стул. – И у меня нет вашего высшего образования… Но у меня всё в порядке с головой, и я понимаю, когда мне нужно уйти… Почему ты этого никак не поймёшь? Николай, почему же вы не увезёте свою жену, которая таскается за Арсением? Или у вас нет ни капли самолюбия и вам всё равно, что она пускает слюни на молоденького мальчика? Маша, скажи, что я права!

Люди за соседними столиками молча смотрели на Лиду и Нику. Вслед за ними оборачивались и с дальних столиков. Вдруг стало тише.

– Пойдёмте отсюда, – сказала я.

– Я права, потому что люблю Арсения!

– Лидка, не надо, – равнодушно сказал Арсений.

– Маша, ну скажи, что я права!

Я посмотрела на Нику и замерла. Она сидела за столом рядом с Николаем, на лице которого проступали пятна. Его недоумевающий взгляд застыл на лице жены. Ника побледнела, но одновременно, я видела, её наполняло какое-то чувство, схожее с ликованием. Постепенно всё приходило к тому, чего она добивалась, и весь этот шум из-за её страсти к маленькому гению был ей только на руку.

Лида заплакала.

– Маша, – со слезами закричала она, – Маша, посмотри на неё! У неё всё театр! Она вся в роли! Дрянь, слушай, ты, дрянь! – Она повернулась к Нике. – Убирайся отсюда!

Николай поднялся и взял Нику за руку. Но она выдернула руку:

– Я никуда не пойду.

– Я вышвырну её! – Лида вскочила, но не устояла и снова села. Я видела, как Ника напряглась. Она как будто была готова к нападению и даже ждала его.

– Только скандала нам не хватало, – зашептала я Лиде на ухо. – Посмотри, вон там сидят журналисты. Представь, что скажет отец Арсения, когда прочитает в газете, что невеста Любачевского подралась с журналисткой Голубевой! Пошли отсюда.

Лида немедленно пришла в себя.

– Да… Пошли.

Я взяла её за руку и повела к выходу. Оглянувшись в дверях, я увидела, что Ника наливает в стакан глинтвейн, а Николай сидит рядом и глядит в одну точку. Леон вытирал салфеткой руки. Арсений сидел, подперев рукой голову. Взгляд у него был отсутствующий; он улыбался.

Когда мы вышли из кафе, дождя уже не было. Люди по одному выбирались на улицы. Откуда-то доносились звуки музыки, тарахтенье машин. Вот-вот праздник должен был заявить о своих правах. Мы молча дошли до гостиницы. На веранде официантка расставляла перевёрнутые на время дождя кресла, снимала с них защитную плёнку.

– Подождём, – сказала Лида и упала в кресло. – Принесите нам, пожалуйста, бутылку красного.

Послышались голоса. Арсений, а за ним и Николай с Никой поднялись на веранду и уселись в кресла. На лице Ники застыло упрямое выражение. У Николая вид был растерянный. Через несколько минут мы увидели Леона. Он тянул за собой девушку, одетую Красной Шапочкой, и громко кричал, что должен её сфотографировать. Вместе они ввалились на веранду и упали на скамейку у перил.

– Как здесь скучно, – протянул Леон, оглядев компанию. – Может, лучше нам всем пойти поспать?

– Тебе-то уж наверняка, – сказала я.

– А как же фотографии? – спросила девушка. Она была молоденькой, хорошенькой, и, когда улыбалась, на её щеках появлялись круглые ямочки.

– Ах да, я сейчас! – Леон нетвёрдо встал и двинулся к двери.

– Леончик, не трогай камеру, разобьёшь!

– Не волнуйся. – Брат махнул рукой и скрылся за дверью.

Я улыбнулась девушке, и она улыбнулась в ответ – казалось, Красная Шапочка только и делала, что улыбалась. Арсений ни на кого не глядел, но налил всем вина и стал пить из своего – медленно, глотками.

– Поговори с ним, – шепнула мне Лида. – Поговори!

– Что мне ему сказать?

– Скажи, что нельзя так! Он тебя послушает.

Я покачала головой.

– Поговоришь? – Лидка схватила меня за руку.

– Хорошо. Но мне надо остаться с ним вдвоём.

Лида кивнула и стала пить из своего стакана с таким видом, будто была уверена, что с последней каплей упадёт замертво.

Леон вышел из двери с фотоаппаратом, с уже включённой вспышкой. Он посмотрел через объектив на девушку.

– Пойдёмте на природу! Устроим фотосессию!

Он взял девушку за руку. Она, смеясь, пискнула:

– До свидания! – И заскакала по ступенькам за Леоном.

– Мы тоже пойдём с вами, – крикнула Лида. Она поднялась и неожиданно скомандовала Николаю:

– Пойдемте! Сфотографируемся на память.

Николай поднялся, вопросительно глядя на жену.

– Я догоню, – сквозь зубы сказала Ника. – Да иди же!

Леон, Красная Шапочка, Лида и Николай шли через площадь по направлению к оврагу.

Ника поднялась и спросила:

– Арсений… ты идёшь?

– Нет, – ответил он, не глядя на неё.

– Тогда я тоже останусь. – Ника снова села.

– Нет, – сказал Арсений. – Иди, Христа ради! Иди!

– Ника, иди, пожалуйста, – торопливо сказала я. – Я тебя очень прошу. Нам с Арсением надо поговорить.

Ника развернулась и пошла, поминутно оглядываясь.

– Как же она мне надоела, – с раздражением сказал Арсений.

– Сеня, вам с Лидой надо вернуться в город.

– Ты об этом хотела со мной поговорить?

– Да. Ты сам видишь… И ещё Николай! Он ведь думает, что его жена беременна, и всё это – придурь беременной женщины. И зачем только Ника прилипла к тебе!

– Я тоже думал, что это с ней? При муже, при Лидке… Она никак не может поверить, что я её просто так с собой взял на гастроли. Что это было по глупости моей… Что ты молчишь?

– Вам надо уезжать. Сегодня же. Я найду машину…

– А Лидка-то! Я её такой не знал.

– Лиде твоей очень несладко. Поставь себя на её место.

– Замолчи! Ты думаешь, мне всё это нравится?

У меня появилось ощущение, что мы говорим не о том. Юля Маковичук – вот кто стоял между нами и заставлял нас ходить вокруг да около, умалчивая тот очевидный факт, что Арсений никуда не уедет. Нет, только не это, думала я, только не ещё один узел в этой истории…

– Пойдём отсюда! – вдруг скомандовал Арсений.

Он расплатился, и мы пошли по улице, противоположной оврагу. Я вспомнила, что по этой улице в первый день фестиваля я вместе с другими людьми шла в церковь, посмотрела вверх и увидела верхушку колокольни с большим колоколом посредине и ещё несколькими, поменьше, вокруг него.

Когда мы сворачивали на перекрёстке, вдруг заметили Нику. Она стояла на краю оврага и смотрела нам вслед.

– Ладно бы Лидка, – сказал Арсений.

– Мне тоже противно на неё смотреть. И жаль Николая. Знаешь, хотя я думаю, что он тоже не такой уж пушистый, как кажется, всё-таки его мне жаль больше, чем Нику… Правда, я уже запуталась, кого мне больше жаль, кого меньше…

– Мне жалко Лидку, а больше никого, – сказал Арсений. – Но я всё равно ничего не могу с собой поделать.

Мы шли по деревенской улице, уходя от шума и огней праздника. Песок сменился огромными плоскими камнями, и скоро дорога упёрлась в церковный дворик. Во дворе никого не было, на двери храма висел большой амбарный замок. Арсений помедлил, потом перекинул руку и открыл вертушку на низенькой калитке.

– Большого греха не будет… Зайдём?

Он постелил куртку на мокрую скамейку, и мы сели, прижавшись друг к другу. С одной стороны церкви, за деревьями и оградой, шла дорога, за ней стояли дома. С другой тоже была дорога, но за ней домов уже не было, здесь стоял, переплетаясь ветвями, молодой березняк. Мы смотрели на реку, противоположный берег, на котором длинным зелёным сукном лежал лес, рядом с ним золотилась песком отмель. Вдруг Арсений обхватил меня руками:

– Брр! Замёрз!

– Может, прогуляемся по берегу? – предложила я.

Арсений надел куртку, мы вышли со двора и пошли по утоптанной тропинке на берег. Решив, что хватит уже тянуть, я сказала:

– Тебе надо уезжать, Арсений. Ты можешь влипнуть… я даже не знаю, во что. Ты хоть знаешь, кто она, откуда, кто её содержит?

– Не могу, – сказал Арсений.

– Сенечка… Ну, вспомни отца. Маму! Мало они из-за тебя слёз пролили? Ты заявление подал в ЗАГС, позвал столько гостей!

Арсений достал из куртки сигарету и зажигалку и стал подкуривать. Он долго возился, руки у него дрожали.

– Я не могу с этим бороться, – тихо сказал Арсений. – Меня несёт. А ты… Ты обещала быть мне другом. Сказала, что всегда будешь другом. Всегда – это ведь значит, при любых обстоятельствах?

– Да.

Он вытащил телефон и набрал номер.

– Да… Мы у церкви. Я и Маша. Хорошо.

Я остолбенела.

– Ты… ты ей звонил?

– Да.

Я молча смотрела на Арсения. Он выдержал мой взгляд со сжатыми губами, не отводя глаз.

– Хорошо. Но я пойду.

– Нет, останься. Я хочу, чтобы ты осталась.

– Тебе требовалось моё разрешение и моё согласие, – горько сказала я, когда мы сели на скамейку.

Арсений посмотрел на меня и глубоко, прерывисто вздохнул.

К ограде подъехала машина. Юля Маковичук вышла из авто и прошла в калитку. Двое парней шли за ней с приветливо-непроницаемыми лицами.

– Привет, – поздоровалась Юля, подойдя к нам. – Довольно прохладно, вы не замёрзли?

Она смотрела на Арсения, а он стоял рядом со мной, как брат или племянник – так, по крайней мере, мне казалось – или как жертвенный телёнок. Телёнок на алтаре любви… Юля тоже почувствовала нашу связь и замолчала. Села на скамейку. Охранники остановились чуть поодаль.

– Вы завтра будете петь? – спросила я.

– Да. Осветительные приборы уже привезли. Должно быть красиво. Раньше я ещё качалась на качелях в лучах света, но однажды трос оборвался, и я повредила плечо.

Арсений дотронулся поочерёдно до её плеч.

– Какое – это или это?

– Вот это. – Юля, улыбаясь, показала на правое плечо. Она смотрела на Арсения снизу вверх и улыбалась.

– Я умею делать массаж, – сказал Арсений. Он расцветал на глазах, его бледность постепенно исчезла, и на щеках заиграл румянец.

«Боже мой, какая дурь, – подумала я, – уеду завтра же! Нет, сегодня… Прямо сейчас. Попрошу у Ильи машину и уеду!»

А Юля с Арсением говорили на языке, который так значим для двоих и почти всегда до тошноты раздражает остальных. Я понимала, что они забыли про меня, что я – лишняя, но не знала, как уйти. Наконец, Арсений повернулся и посмотрел на меня бессмысленными глазами:

– Поехали покатаемся…

– Нет, я прогуляюсь. В гостинице встретимся.

Я прошла мимо охранников, и те улыбнулись мне своими фирменными улыбками.

– Значит, вы хотите научиться танцам? – услышала я счастливый голос Арсения. В ответ ему зазвенел смех Юли Маковичук.

Я зашла в парк и бродила там, пока до меня не донёсся сдержанный гул двигателя. Сквозь ветви деревьев я видела, как серебристая машина, набирая скорость, понеслась вниз по улице. Тогда я вышла на дорогу и двинулась назад.

Глава 15

Улица тянулась медленно, как во сне. Звонил и звонил телефон, брат, должно быть, искал меня. Мне было одиноко и грустно и не хотелось слышать Леона. Подумав, я набрала номер Ильи.

– Привет. Вы не могли бы встретиться со мной сейчас?

– Куда приехать? – ответил он, словно ждал моего звонка.

– Я не знаю, как называется улица… Она ведёт к церкви.

– Скоро буду.

Илья приехал быстро. Я забралась в машину, откинулась на сиденье и закрыла глаза.

– Что-то случилось?

– Юля Маковичук увезла Арсения.

Он помолчал.

– Я хотела спросить: а вы какую роль играете в этом спектакле, Илья?

– В спектакле?..

– Почему вы просили меня передать номер телефона Юли Арсению? Я, кстати, его выбросила сразу же, как мы с вами расстались.

– Я так и думал. – Я прикрыла глаза, но почувствовала, что он улыбается. – Какую роль?.. Юля попросила меня найти возможность познакомить её с Арсением. Сказала, что это не должно быть на глазах у публики. Не должно попасть в газеты или Интернет. Я решил, что лучше всего будет это сделать через вас.

– Да? Вот, значит, как… Получается, я вас подвела.

– Сразу же, как мы с вами расстались, я позвонил Юле…

Я открыла глаза. Илья улыбался.

– А я сразу же пошла в бар. Как она могла приехать раньше?

– Она уже была там. Зашла за минуту до вас, а столик уже час держал её охранник.

– Поразительно. Откуда такое рвение?

– Ну, не часто у нас бывают такие известные особы… – Илья развёл руками.

– Вы далеко пойдёте, Илья.

– Я надеюсь.

Он осторожно тронул меня за руку.

– Маша, почему вы сердитесь? Какое нам с вами дело до Юли и Арсения? Его что, насильно посадили в машину?

– Нет, он сам до смерти хотел туда сесть… Просто я не знаю, чем это может закончиться. Для Арсения… Для других.

– А для вас?

– Для меня… Я, пожалуй, самый независимый от этих раскладов человек. Я и Леон.

– Это ваш брат?

– Откуда вы знаете, что он мне брат, а не, скажем, друг?

– Вы как-то говорили… Покатаемся? Я покажу вам красивые места.

– У вас есть девушка, Илья?

– Нет.

– Почему?

Он улыбнулся и пожал плечами:

– Как-то не возникает чувства… близости, что ли… Так поедем?

– Нет, – я покачала головой, – хочу в свою комнату. В кровать. И ещё: вы не могли бы добыть мне машину на завтра?

– Вы уезжаете?

– Возможно.

Мы медленно ехали по улице. Она по-прежнему казалась мне очень длинной, и я удивилась, что не заметила этого, когда мы с Арсением шли пешком.

– Но почему? Вам что, неинтересно тут? Или вас кто-то обидел?

Мне не хотелось говорить, что я хочу увезти Арсения и Лиду, и сказала:

– Моя подруга Ника хочет уехать. Ей надо показаться врачу.

– Хорошо, я постараюсь, – помолчав, сказал Илья.

Повисла пауза. Я думала: он не верит мне… ну и наплевать. Главное – чтобы была машина, куда я засуну Арсения, даже если мне придётся его для этого связать. Снова зазвонил телефон, и я выключила его, не глядя.

– О чём вы думаете? – спросил Илья, когда показалась площадь.

– О том, почему моя жизнь складывается так, как она складывается.

– Хотите, я расскажу вам об Эль Греко?

– О… художнике, кажется? Я не сильна в живописи.

– Я тоже. Я тут передачу смотрел, и меня поразила легенда об Эль Греко… Он жил в шестнадцатом веке на острове Крит. У себя на родине научился рисовать, потом перебрался в Венецию и поступил в мастерскую Тициана. Крит в то время входил в состав Венецианской республики. Венецианцы много сделали хорошего для Крита, в их времена остров переживал культурный расцвет. Вместе с тем они упразднили местное духовенство и стали навязывать островитянам свою религию – Крит был православным, а Венеция – католической. Часть местного населения не приняла таких порядков… в том числе отец Эль Греко, которого художник очень любил. И вот Эль Греко учится живописи, учится и одновременно мучается, какого нечистого он тут штаны протирает, в то время как его отец борется за веру… И говорит он Тициану: «Что вы все от меня хотите?» А Тициан ему отвечает: не важно, что я хочу от тебя, и что ты сам хочешь, тоже не важно… А важно то, что хочет от тебя бог. Единственно, что стоит делать, – это слушать, что говорит тебе бог, а он говорит с тобой через твою душу… Что вы на меня так смотрите?

– Вспомнила, в свою очередь, байку о встрече какого-то высокопоставленного лица со старушкой…

– Со старушкой?

– Да.

– И что же?

– Так вот, некий господин встретил на дороге старушку, которая наставила его на путь истинный, сказав ему много мудрых вещей… Оказалось, что в образе старушки с важной особой говорил Будда… Мораль байки такова, что практически любой человек может сказать нам что-то важное и даже сокровенное. Так что, считайте, мы обменялись с вами духовными дарами.

На самом деле я вспомнила Толстую тётю. Но мне не захотелось говорить об этом Илье.

Мы подъехали к гостинице. Он открыл дверцу и помог мне выйти.

– Спасибо, Илья, – сказала я и поцеловала его в щёку.

– Мы увидимся? – тихо шепнул он.

– Я позвоню.

– Когда, сегодня?

– Да, наверное…

Я вошла в фойе и сразу увидела Лиду, Леона и девушку в костюме Красной Шапочки. Они выглядели слегка помятыми, но почти трезвыми и что-то оживлённо обсуждали.

– Николай подрался! – закричал Леон, увидев меня.

– Подрался?..

– Ну да. Совсем съехала крыша… Зацепился с каким-то мужиком, слово за слово и полез в драку… Мы его еле оттащили.

– А тот мужик вызвал охрану, – сказала Красная Шапочка. – Меня зовут Аня, а вас – Маша, да?

– Да… Его забрали?

– Куда?

– В полицию…

– Да нет. – Леон подошёл и шумно выдохнул. – Господи, ну и день! Нет, не забрали его. Тот мужик оказался хорошим драчуном… Не у него, а у Николая фингал под глазом. Но то, что он полез в драку, меня, например, здорово напугало.

– Да из-за чего?!

– А бог его знает. Он шёл впереди нас, с Никой, тихо, мирно, потом попросил у какого-то мужика при костюме и галстуке закурить. Тот говорит: «У меня нет, закончились». Коля вдруг ни с того ни с сего руками замахал и полез на него…

– Где он сейчас?

– В комнате у жены, вероятно. Он туда пошёл, когда мы притащили его, – сказала Лида.

– Вот был бы номер, если б его забрали в полицию! – сказала Аня-Красная Шапочка.

– Ещё лучше было бы, если б его отделала компания того мужика, – проворчал Леон.

– Что, могло быть и так?

– Запросто. Мужик был не один. Не знаю, почему Николая понесло на него… Но он только посмеялся, сказал, пойди, мол, проспись…

– Но Николай не пил!

– В том-то и дело! Но мужик этого не знал, он подумал, пьяный, вот и тянет на приключения…

– А Ника?

– Что – Ника? Ника, по-моему, круглая дура, прости господи! Просто стояла и смотрела в сторонке, как они там машутся… Когда мы подбежали, Николаша уже на земле валялся.

– Просто она хотела этой драки, – сказала Лида. – Я уверена, она хотела, чтобы его или побили, или – ещё лучше – забрали в отделение. Увезли отсюда. Мне кажется, и драку-то она спровоцировала.

– Что ты говоришь, – сказал Леон, – ну, нельзя же так!

– А что я такого сказала? – Лида развернулась к нему. – Это что, секрет, что Нике её муж – как кость в горле? Вы разве этого сами не видите? Ты, Маш, не видишь, что Ника мужа своего только что не ненавидит? У неё было такое выражение лица! Торжество и досада, что его ещё сильнее не побили, что его не забрали – вот! Я уверена, это она его послала…

– Но зачем? – Леон развёл руками. – Ника не курит!

– Да не знаю я зачем. – Лида пожала плечами. – Только вот давайте спросим у Николая, с чего он полез к этому мужику. Если он скажет, конечно. Только он не скажет, потому что за этим наверняка Ника… Какая-нибудь её блажь или дебильная задумка.

– Ну, конечно, пойдемте, спросим. – Леон демонстративно отвернулся.

Все надолго замолчали. Я чувствовала, что оглушена тем, что произошло, и почти не соображала. Аня-Красная Шапочка, смущённо улыбаясь и приглаживая растрепавшиеся волосы, сообщила:

– А я шапочку потеряла… Может быть, кто-нибудь видел?

– Вот она. – Леон вытащил из кармана мятую шапку.

– Может быть, нам пойти в бар? – застенчиво спросила Аня, разглаживая ткань.

– Пойдёмте, – сказал Леон и развернулся в сторону бара. Вытащил бумажник, придирчиво проверил его содержимое. Осмотр его успокоил. Леон уже веселее скомандовал:

– Друзья, прекрасен наш союз… Пойдёмте, словом, в бар!

В этот раз в баре было не так много народа и всё-таки шумно. Несмотря на табличку «У нас не курят!», в воздухе висела завеса сигаретного дыма. Из-за спины бармена лилась негромкая музыка, там стоял музыкальный центр. Столики сдвинули к стене, и на образовавшейся площадке плавно задвигались несколько пар. Мы отыскали свободный столик, но не успели сделать заказ, как в дверях появилась Ника. Лицо у неё было злое, глаза горели.

– Где Арсений? – спросила она, ни на кого не глядя, но я чувствовала, что она обращается ко мне.

– Что за вопросы… – Лида привстала из-за столика.

– Где Арсений, я спрашиваю?

– Не знаю. – У меня не было сил злиться на Нику. Я пожала плечами.

– Но он ушёл с тобой!

– Мы вернулись.

– Его нет в номере, я стучала.

– Может быть, он заснул? – спросил Леон. – Как Коля себя чувствует?

– Арсений не возвращался, – настаивала Ника. Она смотрела на меня в упор.

– Ну тогда… Ник, садись. Я понятия не имею, где Арсений, но он появится, я уверена.

Её лицо в полумраке казалось зловещим. Лида молчала с видом, который говорил: ну и нахалка!..

– Где Арсений?

– Садитесь, – пискнула у Ники под локтём Аня. Красная шапочка снова была на ней.

Ника словно не слышала.

– Ты врёшь, ты знаешь, где он! Где?

– Отстань.

– Где Арсений? Скажи мне.

– Ты совсем спятила, что ли? Да даже если б я и знала, я бы тебе не сказала… Совсем с ума сошла…

– Скажи, где он!

Лидка сверлила Нику глазами и вдруг отчётливо произнесла:

– Уважаемая Вероника Голубева, если вы не в курсе, то Арсений Любачевский в настоящее время зажигает с приглашённой звездой Юлией Маковичук. Он сейчас у неё в апартаментах, я думаю. Правильно я говорю?

И она повернулась ко мне.

– Это правда? – Ника сверлила меня глазами.

– Отвяжись.

– Но он был с тобой, он с тобой уходил. И я видела маши… ну…

Последние слова Ника договорила с паузами.

– И это ты! Ты во всём виновата!

Я не успела ничего понять. В затылке произошёл взрыв, и после по всему телу прокатилась мятная слабость. Я открыла глаза. Вокруг суетились люди. Леон прикладывал мне к затылку что-то мокрое. Девушка в красной шапке держала перед лицом вату, от которой неприятно и резко пахло.

Откуда-то издалека слышались голоса:

– Хулиганка! – взвинченный, Лидкин.

– Они взбесились, оба, – чей-то звонкий колокольчик… Шапка… красная…

– Ты здесь, сестрёнка? – Лицо Леона выплыло неестественно крупной луной.

– Да-а…

– Она двинула тебе по физиономии, а ты не удержалась на ногах и полетела на пол, приложившись затылком… Голова болит?

Я с усилием приподнялась на стуле и положила локти на стол.

– Болит.

– И убежала! – гневно сказала Лида.

– Да она сама напугалась того, что сделала, – сказал Леон. – Мань, не тошнит тебя?

– Нет. Голова только кружится.

– Что вы стоите? – закричала окружившим столик людям Лида. – Не видите, человек в себя приходит?

– Я советую тебе подать на неё в суд, – сказал брат, поднося к моим губам стакан.

– Что это?

– Вода. Может быть, сока?

– Да.

Я выпила стакан апельсинового сока. Произошедшее не укладывалось в моей ушибленной голове.

– Мне надо лечь.

– Я провожу тебя, – сказал Леон.

Его голос звучал в моей голове гулко, будто мы были в ванной. Только по тому, как Леон оглядывается, не забыл ли чего, я поняла, что он собирается идти со мной. Хорошо, отметила я про себя, что он пойдёт, не упаду… Меня качало.

– Поправляйтесь! Увидимся! – жизнерадостно сказала Аня и помахала рукой.

Леон обхватил меня за талию и повёл к выходу. Он что-то говорил, я пыталась улыбаться. Мы преодолели стеклянные двери и вышли в холл. За стойкой администратор подняла голову от бумаг с дежурной улыбкой, которая тут же сменилась тревожным вниманием.

– Девушке плохо? Вам помочь? Может быть, врача?

– Мы справимся, – пробурчал Леон. – Спасибо, мисс.

Я сделала над собой усилие и постаралась изобразить на лице улыбку. Девушка задумчиво посмотрела на меня, видимо, придя к выводу, что я перебрала лишнего, и успокоилась.

– Тихонько, ступенька, ещё ступенька, ещё одна, – бормотал Леон, пока мы поднимались на этаж и брели к моему номеру. – Ножка, вторая, ты моя умница… Ах, она поганка, вот же, мерзавка!.. Ты поправляйся, Мань, а там мы её, мерзкую, накажем… Накажем, будь уверена…

Голова болела, видно, треснулась я прилично. Лицо жгло, ноги шевелились, будто росли отдельно от тела, и всё вокруг казалось зыбким и нереальным. Чужие стены, одетые в морщинистые обои холодного цвета, безликие двери с номером на каждой, через промежутки – одинаковые светильники… Всё – среднестатистическое. Сведённое к золотой серединке обывательского вкуса. Призванное удовлетворить массового клиента… Почему же в этих среднестатистических стенах происходят такие уродливые, извращённые, наизнанку вывернутые – совсем не среднестатистические – вещи?..

– Где ключ? Машуня, у тебя есть ключ?

– В правом кармане.

Брат вытащил из кармана моих джинсов ключ и открыл дверь. Увидев кровать, я почувствовала облегчение. Леон усадил меня на покрывало, снял с меня кроссовки и аккуратно уложил меня на подушки.

– Укрыть тебя?

– Да.

– Пить хочешь?

– Воды. На тумбочку. Стакан… И бутылку тоже.

Леон принёс воды и дал мне попить. Вытер ладошкой мои губы. Намочил полотенце и положил мне на лоб.

– Голова болит?

– Болит.

– Найти тебе таблетку?

– Нет. Я буду спать.

– Вот правильно, надо поспать. Проснёшься – будет лучше. А я посижу рядом с тобой.

– Нет. Ты иди. Хочу одна.

– Одна? Ладно, я уйду. Только не запирай дверь, ладно? Я буду приходить и проверять, как ты. Вот тут твой телефон. Я положил его на тумбочку, вот, видишь? Если что, звони.

Он ушёл, и я наконец закрыла глаза.

У меня возникло ощущение, которое бывает при высокой температуре. Как в детстве, когда случался жар и я вдруг понимала, что не владею собой: ни телом, ни мыслями, ни воображением – ничем. Будто подхватывает и несёт глубокая горячая река, а у меня нет сил сопротивляться, и я в ужасе уплываю сознанием, но не могу отбросить видения и мысли, которые она несёт, и наверняка утону, если река станет бурной. Так было и сейчас. Огненная река.

Вдруг мне послышался голос Дениса. Я напряглась, мне показалось, что Денис стоит тут, за дверью, и приглушённо разговаривает с кем-то… с Леоном. Потом послышались шаги, голоса стали удаляться, чей-то голос громко произнёс:

– А вы кто?

У меня закружилась голова. Я закрыла глаза, а когда открыла, вокруг уже стояла тишина. Огненная река… Привиделось. Огненная река, как всегда, принесла видение, пошутила. Я вздохнула, и тут же затылок отозвался далёкой болью. Нечего думать. Не время сейчас…

Я повертела головой из стороны в сторону. Боль была не сильной, только где-то далеко, на границе сознания, вспыхивали и затухали слабые болевые всполохи. Что ж, могло быть и хуже. Интересно, который час? За окном темнело. Я села в кровати, потом осторожно спустила на пол ноги. Поднялась и дошла до ванны. Умывшись, вернулась и попила воды. Мне захотелось вымыться, но я боялась забраться в душ при незапертой двери и боялась запереть дверь. Подумав, вымыла только голову. Затылок болел, когда я перебирала мокрые волосы и массировала кожу. Просто удивительно, что я не разбила голову в кровь. На часах была половина десятого.

Я вернулась в кровать, расправила её, потом проверила телефон. Илья звонил мне семь раз. Я отправила ему сообщение: «Извини. Завтра позвоню». Позвонила Леону и сказала, что чувствую себя лучше, ложусь спать. Брат ответил, что дважды заходил ко мне, когда я спала, и страшно рад моему выздоровлению; он пожелал мне спокойного сна.

Я почистила зубы, надела пижаму и уже начала засыпать, как в дверь застучали. Почему-то была уверена, что это Илья. А оказалась, что пришла Ника.

– Прости меня, – сказала Ника с порога. Она плакала.

Я подумала: «Только не это». Ника прошла мимо меня и села на расправленную кровать. Прямо на то место, где я только что лежала. На ней были джинсы и джемпер, в которых она была в кафе, только теперь они были измазаны в грязи. Лицо у неё тоже было грязное, в разводах косметики. На скуле ярко краснела свежая царапина.

– Выключи свет, – попросила Ника. – Пожалуйста, выключи. Глазам больно. Машенька…

От звука её рыдающего голоса у меня снова заныло в затылке. Я прошла в ванную и принесла ей кусок бумажного полотенца. Она звучно высморкалась.

– Машенька…

– Не надо. Не называй меня так.

Я выключила свет и села на стул у окна. Ника сидела ко мне спиной, плакала и сморкалась.

– Прости меня. Пожалуйста, прости. Я сама не знаю, как это вышло.

– Ладно. Я замолчала и подумала: «Ника – не видение, как Денис. Она реальная. Но с меня хватит на сегодня. И без того слишком много событий».

– Ладно, проехали, – сказала я. – Почему ты такая грязная?

Но Ника не слушала. Зашевелившись, развернулась ко мне. В бледном свете не то луны, не то уличного освещения я разглядела, как она скользнула по моему лицу взглядом и уставилась в пол. Зашмыгала носом.

– На меня нашло что-то. Я себя не помнила.

Грязная, исцарапанная, прочно обосновавшаяся в своих страданиях, Ника казалась мне нелепым сном. Но она сидела рядом, на моей постели; её голос звучал и ежеминутно падал до сдавленного шёпота, срывался.

– Мои мозги просто не в состоянии это охватить… Николай. Как он узнал, что я здесь? Появился, я чуть в обморок не упала… Злой как чёрт. Руки распускает. Он, когда выпивает, всегда…

Она снова заплакала, и так жалостно, что я поторопилась заговорить:

– Это он поставил тебе царапину? Почему ты грязная такая? Где ты была?

– Нет, это не он. Он в номере. Я только что оттуда. Еле вырвалась.

– Оставайся.

– Нет… Я возьму свои вещи и спущусь в холл. Вызову такси или машину поищу…

– Куда ты поедешь ночью? Что случилось?

– Не знаю… Я не могу сейчас об этом думать. Я просто хочу уехать.

Может быть, она пьяная, подумала я. Мне стало ясно, что рассуждать логично Ника не в состоянии. Я оглядела контуры её фигуры и снова предложила:

– Оставайся. Вымоешься. Кровать широкая.

– Нет. Я не за этим пришла к тебе… Прости меня. Я не знаю, что со мной.

– Да хватит уже извиняться! Можешь ты внятно сказать, что случилось?

Ника заплакала. Она повалилась на мои подушки и зарыдала, громко шмыгая носом и утираясь наволочкой. Я подумала: «Как я буду на всём этом спать?» Всё происходящее казалось мне нереальным.

– Со мной никогда такого не было. У тебя был Денис, у Наташи – Игорь. А у меня никого. Я никого не любила. Никогда, никого. И сошла с ума. Ездила с ним на гастроли. Ты, наверно, знаешь… Это было такое счастье. Ничто не сравнится с этим. Как будто совсем другое измерение… А теперь он делает вид, что мы чужие. Я не знаю, как жить дальше.

Она лежала на кровати и плакала. А я сидела у окна и слушала, как в затылке разгорается пламя. Боль ещё только заявляла о себе, её ещё можно было остановить. Найти бы таблетку, выпить, но Ника всё плакала.

– Ты прости, но мне надо включить свет.

– Нет, не включай… Я считала тебя своей подругой…

– Мне надо выпить таблетку.

– И всё пошло прахом. Всё зря.

– Что?

– Какая теперь разница… Прости меня. Прощаешь? Ты ведь понимаешь, что я была не в себе?

– Понимаю.

– Я сошла с ума, Маш, я свихнулась. Надо начинать жизнь заново, а у меня нет сил. Я уеду из города на какое-то время. Навещу отца или ещё куда-нибудь отправлюсь. Прости меня!

– Да простила уже, простила.

Ника села на кровати, вытерла скомканным бумажным полотенцем лицо и встала.

– Обними меня. Мне страшно.

– Может быть, всё-таки останешься? Закроем дверь, а завтра утром поищем машину.

– Нет, я не могу ждать до утра.

Я обняла её. В темноте мне не видно было её лица, но я чувствовала, как она вздрагивает. Совершенно некстати мне пришло в голову, что я никогда не обнимала Нику Голубеву. Не приняты были между нами такие нежности.

– Знаешь, зачем я к тебе пришла, – зашептала Ника мне в самое ухо. – Хочу сказать тебе одну вещь…

Было влажно, неприятно от её дыхания, от близости грязных рук и одежды, и я почувствовала, как в голове зреет, наливается дальними, пока невнятными всполохами боль.

– Да, – невнимательно ответила я и отстранилась.

Ника замолчала. Потом отодвинулась. Снова опустилась на кровать. Боль ударила в мои виски первым аккордом. Ещё немного – и таблетка не поможет. «Кончится это когда-нибудь или нет?» – почти с отчаянием подумала я.

– Нет, не сейчас… Завтра. Завтра ты узнаешь про меня ужасные вещи… Ты останешься мне подругой?

Как же без драмы, съязвила я про себя. А вслух сказала:

– Конечно. Не сомневайся.

– Спасибо, Маша. Помни, что ты сказала.

– Я попрошу прощения у Николая, а после скажу тебе… – пообещала, стоя в дверях, Ника.

– Может, всё-таки останешься?

– Попрошу. Всё равно будем разводиться… Так с чистой совестью… Всё ему расскажу. Всё – и про аборт тоже. Мне легче станет. И пусть все знают…

– Не надо… Не сейчас. Тем более про аборт. Зачем?

– Именно про аборт и надо. Чтобы уж окончательно всё…

Голова уже вовсю болела. Враз отупев от боли, я повторила:

– Оставайся. Не ходи. Оставайся, Ника…

– Нет, нет! Мне надо. Может быть, Арсений…

Она недоговорила. Вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Я слышала, как мягко по ковровой дорожке шелестят её «лодочки». Что она задумала, подумала я, исповеди какие-то, вечная театральщина, даже в таких ситуациях… Арсений-то тут при чём? Охая от боли, я включила свет и повернула в замке ключ. Выпила таблетку, надеясь, что ещё не совсем поздно, что, быть может, мне хоть немного станет легче, вдогонку приняла снотворное. После этого я перевернула подушку другой стороной, загнула простыню с того края, на котором сидела Ника, и вдруг почувствовала сильную усталость. Помогает, с облегчением подумала я. Легла на чистый край и заснула.

Глава 16

Меня разбудил телефон. Не представляю, как я его услышала – по моей всегдашней привычке он был поставлен на беззвучный сигнал. Просто в какой-то момент открыла глаза и увидела светящийся экран: «Ника». «Ох, – с раздражением подумала я, – не уймётся никак, неужели опять будет говорить об Арсении!..» Но Ника сообщила совсем другое.

– Я его убила, – сказала она шелестящим шепотом.

– Кого? – не поняла я.

– Николая… Он не дышит. И кровь, немного… Я его убила.

Контуры мебели вокруг меня на миг обрели чёткость, а потом снова растворились в темноте. Я села и нашарила ногой тапки.

– Убила?..

– Да. Мы дрались, и я ткнула его ножиком.

– Ножиком?.. Каким ножиком? Ника!

– Перочинным. Мне его на выставке подарили… Помнишь, я репортаж делала? Весной.

Смысл её слов начал доходить до меня; мне ещё не верилось, но уже стало жутко.

– О господи… Ты… уверена?

– Да. Он мёртвый.

– Ты звонила кому-нибудь?

– Нет.

– Я сейчас приду.

Не помню, как я оказалась у номера Ники. Дверь с табличкой «35» открылась в темноту.

– Не включай свет, – попросила она из темноты, но я включила, и меня ослепило – перевёрнутая мебель, сброшенное на пол постельное бельё, раскиданные повсюду вещи. Николай лежал лицом вниз, на тёмно-зелёном покрытии пола пятна крови казались чернильными кляксами. Ника стояла у окна спиной ко мне и, когда я включила свет, не повернулась, только передёрнула плечами.

– Поверить не могу, – сказала она медленно. – Не могу поверить.

В наступившей вслед за этим тишине я услышала свой голос:

– Надо вызвать врача.

– И полицию, – с неестественной готовностью отозвалась Ника. И, помолчав: – Меня посадят?

– Нет, – почему-то уверенно, поспешно ответила я. – Нет, нет, нет… Как… как это произошло?

– Он меня по лицу бил. Он ударил, и я тоже ударила… У меня перед глазами плыло, я ничего не соображала… – безразлично ответила Ника.

– Я рассказала ему всё. И про аборт, и про Арсения. Он кричал, а потом набросился на меня и стал бить. Я хотела убежать, но он мне не давал к двери подойти… Вот мы… а потом я сунула руку в сумку, хотела телефон достать, позвонить тебе, а нащупала ножик, – монотонно рассказывала Ника. Она так и не повернулась. – У него ещё такое выскакивающее лезвие… Вот он.

Ника потянулась и взяла с подоконника нож. Повернулась, протянула мне. Я отпрянула:

– Не надо!

– Смотри, – щёлкнула кнопка, и мне навстречу блеснуло длинное узкое лезвие. Оно было чистым.

«Вытерла…» – машинально подумала я.

Было страшно смотреть на нож в Никиных руках, но я не могла отвести от него глаз. Мне вдруг представилось, что я убила Дениса. Что вот это распростёртое большое тело – Денис. Меня вдруг заколотило и захотелось сесть прямо на пол, но страшно было оказаться на одном уровне с телом Николая; я прислонилась к стене.

– Ну и вот… Пока я возилась, он как врежет, у меня искры из глаз… И я ударила и нажала кнопку… само собой как-то… Я ростом ниже, так прямо в грудь. Один раз только, он зашатался, повернулся и упал…

Я наконец подняла глаза. Такое я видела впервые: сплошной синяк. Багровый с переливами синяк на всё Никино лицо. Один глаз заплыл, у второго опухло веко. Вокруг губ засохла кровь. И как-то неестественно изогнулся нос; ведь он мог убить её!

– Боже мой…

– Что, хороша? – Ника бросила нож на подоконник, и он упал с плоским звуком.

Совершенно противоестественная радость толкнулась мне в грудь: как хорошо, что у неё сейчас такое лицо; с таким лицом не посадят. Её оправдают. Ведь это была самозащита. Должны оправдать…

– Ну, наконец-то мне стало легче! – ни с того ни с сего выдохнула Ника. Посмотрела на меня – я не поняла, что выражает её разбитое лицо. Подумала: она не в себе, неизвестно, что с ней будет дальше… На тяжёлых ногах прошла к тумбочке и набрала номер дежурной:

– Девушка, срочно вызовите врача в номер. И полицию. Здесь… мёртвый человек.

– Тебя оправдают, – сказала я Нике. – Ты только выдержи всё это. Только держись, слышишь?

– Николай считал меня своей, – заговорила Ника. – Своей собственностью. А я думала, что такое сумасшедшее чувство, которое у меня к Арсению, – оно само по себе гарант взаимности, оно такое большое, красивое… Что все вокруг должны это видеть и понимать…

Я смотрела на неё и чувствовала, что мне, наверное, вот-вот понадобится нашатырный спирт.

Наконец, Ника замолчала. Её изуродованное лицо вдруг дрогнуло, и я поняла, что она плачет.

– Но этого я не хотела, не хотела!..

За дверью послышался топот ног.

«Ещё немного», – приказала я себе. И тут же почувствовала, что теряю сознание.

О том, что одна из постоялиц гостиницы убила мужа, знали немногие и говорили с оглядкой. Полиция и «скорая» приехали быстро. Следом за ними примчались машины администрации области. Они сразу собрали персонал гостиницы и взяли с каждого расписку о неразглашении информации, касающейся Ники Голубевой и её мужа Николая Уголькова, до дня окончания фестиваля. Меня тоже заставили подписать, под страхом судебного преследования велев сказать всем, кто спросит, что Ника и Николай ночью уехали. Я была уверена, что это незаконно, но подпись поставила. Нику и тело Николая увезли ночью. В шесть утра сурового вида горничная уже мыла пол в Никином номере.

– Для чего молчать? – хмуро спросила она меня.

– Чтобы не сорвать праздник. Чтобы не было скандала.

Она подумала и кивнула сама себе, продолжая тереть шваброй пол.

– Никогда у нас такого не было, – сообщила она через минуту. – Они плохо жили?

– Да. Очень плохо.

– Детки у них есть?

– Нет. Детей нет.

– Вот в этом-то всё и дело, – сказала она. – Были бы дети, жили бы лучше.

– Не знаю.

– Или надо было разводиться, – продолжала она. – Развод, если вовремя разойтись, жизнь, может, спасает.

– Вы замужем? – спросила я.

– Почти тридцать лет. У меня муж тихий, работящий. Запойный, правда. Пьёт в полгода раз. Купит водки и уходит к матери. Там неделю пьёт. Потом домой притаскивается. Я тогда беру сковородку и трескаю его по лбу. Он валится и спит. Проспится, потом ещё полгода не пьёт. Работает, домом занимается. Скотиной, двором.

– Сковородкой… А если убьёте?

– Я силу соизмеряю, за столько-то лет. Самый лучший опохмелин – это сковородка. Мозги хорошо вправляет. А это что – ножом? Он буйный был у неё, что ли?

– Буйный.

– Вот и не выдержала женщина.

– Она защищалась.

– Это называется: отдохнули. Погуляли на фестивале.

Она покачала головой и прошла мимо меня выливать воду. Когда вернулась, за ней шла девушка. Она покосилась на меня:

– Мам…

– Вечером поговорим, – отрезала горничная. – Иди отсюда, нечего тебе здесь делать. И без тебя…

Девушка закусила губу, посмотрела на меня наливающимися слезами глазами и быстро вышла из номера.

– Прибежала… – проворчала горничная. – Вот, видите, надумала гулять с парнем… Хорошо ещё, он живёт не здесь, в соседней деревне. Так просится туда.

– Это ваша дочь?

– Самая младшая, у меня их трое. Самая младшая и самая проблемная. Те – девчонки как девчонки, серьёзные, а у этой – одна гулянка и в голове сквозняк.

– Ничего, повзрослеет.

– Если раньше в подоле не принесёт…

Я повернулась и пошла к себе.

События ночи не укладывались в моей голове. Словно в ледоход, они шли огромными глыбами, налетая друг на друга, скапливаясь, голова трещала и раскалывалась от непомерной тяжести, так, что хотелось отстегнуть её и положить рядом. Я чувствовала, что мне просто необходимо каким-нибудь образом расслабиться, отключиться хотя бы ненадолго.

Я легла на кровать и попыталась обмануть себя, решив, что подумаю об этом потом, посплю и подумаю. Но сон не шёл. Видимо, давало о себе знать отупение, в которое я провалилась после звонка Ники. Обрывки мыслей, воспоминаний, какие-то картинки крутились в моей голове каруселью ледяных глыб. Я не могла спокойно ни лежать, ни сидеть, и всё тело вдруг начало будто зудеть. В конце концов, натянув одеяло на колени, я уселась в кровати: «Как она могла?.. Что теперь с ней будет?» И ещё какая-то тяжёлая мысль висела в моей голове, на дальних слоях сознания, и мешала своей тяжестью сосредоточиться.

Постучали, и в дверь вошёл Илья. Встретившись со мной глазами, он кашлянул и нерешительно остановился у двери.

– Я только на минутку. Зашёл узнать, как ты себя чувствуешь…

Я молча смотрела на него. Он снял обувь и подошёл ко мне. Присел на кровать рядом. Я спросила:

– Я ведь тебе нравлюсь? – А он повернулся и стал меня целовать.

И вдруг стало темно, и в темноте всё куда-то понеслось, неизбежность и отвращение, всё могло быть не так, всё должно было быть не так, всё снова неправильно и несправедливо, и – как же мне хотелось праздника!.. И вот мы уже лежим на кровати, я плачу, а он гладит меня по спине, и больше всего мне хочется, чтобы он ушёл.

– Уходи.

Он послушался. Дверь закрылась с мягким стуком, и стало ещё хуже.

Я встала с кровати и как была, голышом, заперла дверь. Сунула в рот таблетку снотворного. Все мысли куда-то делись, голова опустела. Снотворное отключило сознание, как свет в комнате.

Проснулась я с головной болью и смутным ощущением, что слышала стук в дверь. Я включила телефон, и мне тут же пришло три смс. Два о том, что Леон и Лида звонили мне каждый бесчисленное количество раз, последний раз – час назад, второе от Леона, в котором он писал, что сегодня концерт начнётся раньше, он не достучался до меня, поэтому уходит на поляну. «Проснёшься – звони, – писал он, – или приезжай, если найдёшь на чём». И тут на меня нахлынули события ночи, мне снова захотелось заснуть и не просыпаться как можно дольше. Из-под подушки торчал лифчик – бретелька выскочила из зажимов и свисала с кровати плетью. Я вспомнила обязательство не рассказывать никому о случившемся и несколько раз повторила: «Никому, – даже Леону – никому, никому…» А события ночи теснились во мне и душили. Всё время хотелось забыть их. Выкинуть из памяти, включить какую-нибудь заморозку, чтобы перед глазами не вставало лицо Ники, фигуры людей в форме, в ушах не возникал то и дело далёкий зов: «Очнитесь… Эй, очнитесь…», и сразу за этим – усталый голос врача, диктующего медсестре параметры осмотра тела; рассеивающаяся темнота за окном; листок бумаги, на котором я ставила подпись, казавшийся жёлтым; обонятельная галлюцинация – запах нашатыря… И главное – ужас, он упал на меня, словно дождь, сверху, извне, и мгновенно проник в каждую пору тела; стал опытом, который надо было принять, чтобы потом переварить и свыкнуться с ним. И на фоне этого опыта секс с Ильёй показался мне таким смешным и жалким фарсом, что меня передёрнуло от стыда. Я не дала себе возможности погрузиться в переживания: надо было двигаться, что-то делать, куда-то идти; доживать этот чёртов фестиваль до конца. Я не могла представить, как буду себя вести, когда выяснится, что Ника с Николаем исчезли, и была даже рада, что Леон и Лида ушли. В любом случае нужно выглядеть непринуждённо и естественно, когда все будут удивляться, и я решила для начала выпить чая.

Когда я спустилась вниз, то увидела, что ночной персонал сменился; за стойкой внизу была другая девушка, она с приветливо-несведущей интонацией поздоровалась со мной. Я напилась чая в столовой, его принесла официантка с выражением лица сосредоточенным и немного сонным. Я спросила её, не видела ли она моих друзей, но она улыбнулась и покачала головой:

– Столько народу… Я не запомнила.

Подумав о брате, я вспомнила и про свою травму. Лучше б не вспоминала, потому что голова тут же начала болеть, и я знала, что теперь она болит уже не оттого, что я ударилась, и даже не оттого, что мы с Ильёй занимались экспресс-сексом (как это ещё можно назвать?). А потому, что сегодня ночью Ника убила Николая. Всё вокруг воспринималось выпукло, как через увеличительное стекло. Пахло утренней свежестью.

Я расплатилась и вернулась в номер. Вместе со мной на этаж поднимались двое мужчин. Они обогнали меня, и, проходя мимо, один из них взглянул на меня спокойными светлыми глазами и улыбнулся. Хотя ничего об этом не говорило, в его взгляде мне почудилось напоминание о минувшей ночи. Когда я подошла к своему номеру, дверь неожиданно распахнулась, и уборщица с шваброй и ведром задом вышла в коридор. Я пропустила её и попросила не закрывать. Женщина вздрогнула:

– Как же вы меня напугали!.. – Повернулась, и по её глазам я поняла, что кто-то из персонала уже проболтался. Примерно через час ко мне пришли Леон и Лида. Брат нёс пакет. Он поставил его на пол у двери. Они сняли обувь и подошли ко мне. Лида села в ногах, а Леон принёс от окна стул и уселся на него.

– Были на выставке национальных культур. Очень зрелищное мероприятие, – сообщил Леон. – Предметы быта, образцы интерьера, посуда, украшения, разные инструменты, всё описано, объяснено зачем, для чего. Фотографии… Очень интересно. Очень.

– Жалко, что тебя не было с нами, – сказала Лида. – Как ты себя чувствуешь?

Я присмотрелась: она была сама не своя. Опрокинутое лицо, едва заметная горестная складочка у губ, равнодушный голос… Из неё словно ушла вся энергия. Брат тоже был какой-то странный: суетливый, и взгляд, перебегающий с предмета на предмет… Знают, подумала я, кто-то уже рассказал им… но почему не говорят об этом? Почему не спрашивают?

Я решила дождаться, пока Леон или Лидка сами заговорят о Нике.

– Что ещё там было?

– Открытый областной фестиваль-конкурс композиций из цветов… Обалденно красиво.

– Какие-то вы странные… – не выдержала я. Села, подложив под спину подушку. – Что-то случилось?

– Ничего не случилось. – Лида пожала плечами и отвернулась.

– Арсений не ночевал в гостинице, – объяснил Леон и посмотрел на Лиду. – Прислал смс «Прости меня» и отключил телефон. Лиде прислал, не мне. У тебя есть номер Юли Маковичук?

– Нет.

– Как твоя голова, Несмеянушка? – спросил он, наклонившись, и поцеловал меня в лоб.

– Ноет.

Лида неожиданно засмеялась. Леон покосился на неё.

– Я не устаю радоваться, что вот эта мадемуазель была в достаточной степени пьяна и тормознута. Иначе она бы точно набросилась на Нику в ответ. И я не поручусь, что обошлось бы без кровопролития.

Нет, они не знали о том, что случилось ночью. Я вздохнула с облегчением. Попыталась сосредоточиться, вернуться в события, которые были общими для всех нас. Вдруг вспомнила грязную одежду Ники и царапину на её щеке, когда она приходила ко мне ночью просить прощения.

– Ты не знаешь, куда Ника убежала после того, как ударила меня? – спросила я Лиду.

– Так ты не в курсе? – Лидка подняла брови. Вид у неё был измученный.

– Она вызнала, где остановилась Маковичук, добралась туда – ума не приложу как, потому что, по-моему, ни одного трезвого водителя в округе не было, – и заявилась в «Лесную сказку». Там она бегала по территории и орала под окнами, как мартовская кошка. Вызывала Юлю.

– Что?

– Представь себе.

– Сумасшедший дом, – сказал Леон.

– Юля Маковичук не хотела скандала. Она вышла, и Ника набросилась на неё с кулаками.

– Что?!

– Едва не покалечила звезду. Она в тот момент оказалась одна, без своих бульдогов. Арсений выскочил и схватил Нику, но тут она стала падать, терять сознание и таки упала. На крыльце Юли Маковичук лежит распростёртая Ника Голубева… Драматическая сцена!

– А потом? Что было потом?

– Арсений высказал ей всё, что думает. Это, наверное, прозвучало очень убедительно.

– Да уж…

– Тогда Ника стала рыдать. Она завывала во весь голос, и из других домиков стали выходить люди. Она голосила так, будто у неё кто умер, даже больше – будто её саму мучают, избивают, убивают, может, даже.

– Откуда вы знаете?

– От Арсения. Я видел его утром. Его привезли на Юлиной машине, чтобы он забрал свои вещи. Такой милый мажорчик.

– Как они смогли заставить её уйти?

– Вызвали нашего старого знакомого – председателя Илью. И он быстренько, без шума и пыли схватил рыдающую Нику в охапку, погрузил в машину и доставил в гостиницу. Прямо в номер, на руки мужу.

– А Николай? – с неприятным холодком внутри спросила я.

– Не знаю. – Лида равнодушно пожала плечами. – Илья постучал, муж открыл дверь. «Это ваша жена?» – спросил Илья. – Тот говорит: «Моя». Илья: «Она плохо себя чувствует, я помог ей дойти». И ушёл.

Значит, после того, как Илья привёз её из «Лесной сказки» и отвёл в номер, Ника убежала от Николая и пришла ко мне. Вряд ли Николай встретил её добром – в таком-то виде и после всего, что он натерпелся с ней… Какого же чёрта она к нему вернулась?!

– Э-эй, ты здесь? – окликнул меня Леон. Я очнулась и сказала:

– Молодец Юля. Не побоялась огласки.

– Ну, теперь Ника точно уедет. Думаю, что после сегодняшней ночи она уже не думает, что у неё есть хоть какая-то надежда на отношения с Арсением.

«Да, она думает теперь совсем о другом», – отрешённо мелькнула мысль. От напряжения у меня закружилась голова. – А что Арсений? Как он к этому отнёсся?

– Острит, хохочет каждую минуту. Всё это кажется ему очень смешным. Он всегда в начале отношений такой: весёлый, лёгкий. Совершенно неадекватный. Его как будто несёт, реальность для него не существует. Так и наши с ним отношения начинались.

– Могу себе представить.

– Я высказала Арсению всё, что думаю. Что это не приведёт ни к чему хорошему, если он будет шляться… И рано или поздно влипнет в какую-нибудь историю… «Если ты не можешь меня беречь, – сказала я, – то побереги хоть себя!» Ну и вот, – продолжала Лида, – я сказала это Арсению и знаете, что он мне ответил? «Много же я сыграю, если буду себя беречь!»

Глава 17

В начале второго мы встретились в столовой, которую в этот день обустроили в большом банкетном зале, потому что из-за уплотнения праздничной программы желающих пообедать стало больше. Но даже в банкетном зале было столько людей, что яблоку негде было упасть. Мне казалось, что все вокруг пьяные, даже артисты.

Везде и всюду чувствовался праздник, но праздник уже утомлённый, уставший сам от себя. Небрежно одетые люди, пятна косметики на женских лицах, пронзительные, капризные детские голоса. С одного взгляда можно было определить, кто здесь живёт постоянно, кто – с начала фестиваля, а кто приехал только что. Туристические группы, особенно иностранцы, ходили в толпе кучками и были похожи издалека на острова, дрейфующие в человеческом море. Гремела музыка, в разных концах площади стояли ряды торговых палаток, тонары с едой и бочки с пивом и квасом. Мы вышли из столовой и увидели, что столики и стулья на веранде сдвинуты в угол, уборщица мыла пол. Под её неодобрительным взглядом мы подвинули один столик, развернули стулья и сели. Я не могла собраться с мыслями, чтобы решить, что делать дальше. Леон принёс пива, и они с Лидой пили его прямо из пластиковых «полторашек».

– Арсений идёт, – негромко сказал Леон.

Лида вскинула глаза и тут же опустила их, упёршись взглядом в стол. Я посмотрела туда, куда указал Леон. Арсений пробирался сквозь толпу с таким заговорщическим видом, будто где-то неподалёку находился его сообщник по тайному делу, и выражение лица Арсения было адресовано именно этому человеку.

– Всем привет! – сказал Арсений, заходя на веранду. – Угостите меня пивом?

Леон покачал головой:

– Пива больше нет. Разве что вином? У меня ещё, по-моему, осталось…

– Сойдёт. – Арсений пододвинул стул и сел. Обвёл нас смеющимися глазами. Он здорово повзрослел за ночь, и от него исходила спокойная уверенность. На Лидкину склонённую голову он посмотрел так, будто она была его младшей сестрёнкой, которая многого ещё не понимает. Я думала, Арсений заговорит с ней, но он промолчал. Леон достал из сумки фляжку с вином, поболтал и, убедившись, что там булькает, передал Сене.

– Ника уехала?

– Да, – сказала я.

– Ника уехала? – удивился Леон. – Когда?

– Ночью.

– И Николай с ней? Почему ты нам ничего не сказала?

– Не успела.

Арсений поднёс фляжку ко рту и стал пить. Пил он очень долго, короткими глотками. Каждый раз, когда он опускал фляжку, чтобы потом снова поднять, в ней булькало.

– Хорошее вино.

– Ещё из питерских запасов, – сказал Леон. – Лежала на дне чемодана.

– Да, хорошее, – согласилась я, глядя на Арсения и указывая ему глазами на Лиду. Она так и сидела, опустив глаза в стол. Я была уверена, что Лида вот-вот что-нибудь выкинет, и сама чувствует это, потому и не поднимает головы. Арсений встретил мой взгляд непонимающими глазами.

– Слышал, что Ника на тебя напала, – сказал он.

– Ударила, а я не удержалась и упала.

– А вот к нам она приехала страшная, как фурия.

Я почти физически почувствовала, как Лида задохнулась от этого небрежного «к нам».

– Как Юля себя чувствует?

– Перенервничала, испугалась. Теперь боится выходить из дома, – поделился Арсений и улыбнулся широкой, счастливой улыбкой. – Ника на самом деле вела себя ужасно, – добавил он и снова улыбнулся.

– Как дела у твоей красотки? – вдруг спросила Лида. Она подняла голову с глазами, мутными от вина и гнева. Сейчас на её бледном лице обычно плавные полукружья бровей как-то зловеще-нелепо ломались. – Ты ведь теперь спишь с известной певицей.

– Так, – сказал Арсений и встал.

– Как дела у твоей новой подружки?

– Очень хорошо, – без тени раздражения сказал Арсений. – Сегодня Юля будет выступать.

– Арсений влюбился в исполнительницу старинных песен, – сказала Лида. – «Необычайный тембр и сила голоса вкупе с иконописной внешностью снискали Юлии Маковичук признание миллионов поклонников русской песни по всей стране…»

– Маша, можно тебя на пару слов? – попросил Арсений.

– Маша, расспроси его про певицу, – сказала Лида. – Как ей это удается, как… – И вдруг она зажала рот ладонью и молча повалилась грудью на стол. Леон подскочил, обнял её за плечи и стал гладить. Его взгляд просил помощи.

Арсений ушёл и вернулся с официанткой.

– Девушке плохо. Прошу вас, окажите ей помощь.

– Пойдём, – сказал он мне.

На ступеньках я обернулась. Леон бросил на меня взгляд, в котором негодование смешалось с растерянностью. По краю толпы Арсений вывел меня на боковую улицу. Там было тише. Он отступил в тень тополя и посмотрел на меня – новый и незнакомый. Радость, наполнявшая его, переливалась через край, дрожала в углах глаз, в улыбке, играла в волосах солнечными бликами. Нет, это был не тот Арсений, которого я знала, и я не ответила на его улыбку.

– Как ты? – спросила я. Внутри меня ещё теплилась надежда, что он обо мне вспомнит и тогда я смогу рассказать ему про Нику.

– Безумно. – Его безмятежный взгляд скользил по противоположной стороне улицы.

– Что дальше? Сегодня закрытие.

– Побуду с ней до концерта. Потом посижу с вами и снова – к ней. Юля хочет остаться здесь ещё на несколько дней.

– А Лида?

– Что? – Он взглянул на меня в упор. – Что Лида?

Он отвернулся от меня и стал смотреть куда-то в сторону.

– Арсений…

– Юля сказала, что влюбилась в меня с первого взгляда, – произнёс он, не поворачиваясь. – Про неё столько писали, а она полюбила меня! Понимаешь?

Я подумала про Нику. Где она? Как себя чувствует? Как с ней обращаются? И у меня защемило в груди. Арсений снова повернулся ко мне. Его лицо светилось незнакомой мне нежностью.

– Я как будто заново родился, – сказал он. – Я даже представить не мог…

– Ты что-то хотел сказать мне… Вот это?

– Я хотел поделиться с тобой радостью.

Я посмотрела на него. Он не шутил, искренне верил в то, что одарил меня, что его переживания способны затмить всё вокруг не только для него, а вообще для всех. Он был слишком далеко. Будто глухой и слепой, погружённый в пучину своей страсти, он был неосознанно жесток, этот мальчик-звезда. Знаменитый мальчик Арсений…

Мы подошли к гостинице. За столиками сидели люди, они пили вино и чай. Леона и Лиды среди них не было.

– Ты Лидку не забывай, – попросил Арсений. – Она пьёт целыми днями, а твой непьющий – ха! – брат ей только подливает. Он что, глаз на неё положил?

– Не трогай Леона. Он святой.

Между столиками ходила официантка, которую брат попросил помочь Лиде, когда мы уходили. Она посмотрела на нас, и Арсений спросил:

– Вы не в курсе, как себя чувствует та девушка?

– Ей стало лучше, мужчина, который тут был, проводил её в номер, – ответила девушка.

– Скажите, за ужином ожидается так же много народа, как и в обед? – спросила я.

– Да. Программа изменилась, поэтому сбилось время, и столько людей одновременно…

– А можно попросить вас забронировать нам места? Скажем, столик у окна?

Девушка покачала головой и слабо улыбнулась.

– Как она смотрела на меня, – сказал Арсений, когда девушка ушла. – Наверняка Лидка тут душу изливала, даже не представляю, в каких выражениях… Пока. Увидимся на концерте.

Он заторопился. Поцеловал меня в щёку и повернулся идти, но через два шага обернулся.

– Спасибо тебе. – Его улыбка сверкнула как солнечный блик.

Я поднялась на крыльцо, раздумывая зайти к Лиде. Хотелось убедиться, что с ней всё в порядке. Прошла через фойе во внутренний дворик и через него – к домику, где был номер Арсения и Лиды. Сегодня этот путь показался мне очень длинным.

Дверь номера была приоткрыта, свет внутри не горел. Я постояла, прислушиваясь. Из комнаты не доносилось ни звука. Я постучала, но никто не ответил. Тогда, толкнув дверь, я вошла.

В комнате царил беспорядок. На полу лежали две раскрытые дорожные сумки, повсюду валялись вещи.

Лида лежала на постели, устроенной из двух кроватей, в той же одежде, в какой я видела её в обед, и с полотенцем на лбу. Глаза у неё были закрыты, нос заострился, лицо побледнело и пожелтело. К кровати был придвинут розовый таз, такой же был в моём номере, в ванной. Рядом на тумбочке стоял кувшин с водой и стакан. На такой большой кровати она выглядела маленькой девочкой. Я потрогала полотенце. Оно почти высохло. Лида открыла глаза и посмотрела на меня.

– Привет, – медленно произнесла она. – У меня болит голова.

– Укрыть тебя? Не холодно?

– Не надо. Я отравилась. Я пе-ре-пи-ла.

– У тебя есть что-нибудь от отравления?

– Холодильник, – неопределённо сказала она и снова закрыла глаза.

Я огляделась. На холодильнике стояла небольшая сумочка, похожая на косметичку. Она оказалась походной аптечкой. Я нашла в ней активированный уголь и какие-то порошки, судя по надписям, облегчающие симптомы алкогольного отравления. Как видно, Арсений и Лида готовились к фестивалю серьёзно.

Я развела порошок в стакане воды и дала Лиде выпить сначала активированный уголь, а потом раствор. Прибрала в сумку вещи. Несколько сомнительно-смешных игрушек, из тех, что продаются в секс-шопах, обнаружились в дальнем углу. Я повертела их в руках. Лида открыла глаза и вдруг засмеялась хриплым смехом.

– Это… Арсения… подарок. Он шутник.

– Это точно. – Я засунула находки на дно сумки.

– Арсений ушёл к певице, – сказала Лида. – Зато прилипчивая журналистка сбежала.

Она упрямо смотрела на меня, и мне стало не по себе.

– Ты обещала поговорить, чтобы мы уехали… А сама отдала его.

– Нет, – сказала я, – это совпадение. Просто так вышло. Тебя не тошнит?

– Нет. Спать хочется.

– Спи.

Лида послушно закрыла глаза. Я встала и уже открыла дверь, чтобы выйти, как она позвала:

– Маша…

– Да?

– Иди сюда…

Я вернулась, пододвинула её ноги и села. Лида лежала с закрытыми глазами и дышала, как дышат пьяные люди, – тяжело и глубоко.

– Маша… Ты Илье не верь. Арсений попросил его по… поу-ха-жи-вать… за тобой.

– Что?!

Лида открыла глаза. Повернулась. На её лице отразилось усилие.

– Да. Он с ним говорил. При… при мне. Сказал, что ты переживаешь… сложный период… не мог бы он… развлечь…

Она замолчала, облизнув губы.

– Разве они знакомы?.. – Собственный голос доходил до меня, словно со стороны.

– Отец Ильи – поклонник театра. На премьеры… Яйца, мёд…

– Но зачем?!

– Из-за меня. – Лида слабо улыбнулась. – Я его ревновала. Но не только. Он, правда, хотел… чтобы тебе было хорошо. Правда.

– Вот, значит, как… – вслух подумала я. Мне стало как-то грустно и скучно. Очень грустно и очень скучно.

– Ты что, обиделась? – Она открыла мутные глаза и вгляделась в моё лицо. – Ты обиделась, да?

– Я пойду. – Я встала с кровати.

– Нет, постой. – Лида сделала движение подняться, но у неё не вышло. – Постой… Маша… Он хотел, как лучше…

– Ну, конечно, – сказала я. – Хотел, как лучше, а получилось, как всегда. Спокойной ночи.

– Прости меня… – Донеслось из комнаты, когда я уже закрывала дверь. – Маша, ты прости меня…

Я шла через дворик и чувствовала, как меня заполняет густое, кисельное, как туман, разочарование. Мне стало спокойно и почему-то зябко. Не хотелось разбираться кто, что, кому, зачем; не хотелось вообще ни о чём думать.

Я поднялась в номер к брату. Леон рассматривал фотографии на экране фотоаппарата. Он покосился на меня одним глазом.

– Ты заходила к Марлен?

– Да.

– Как она?

– Спит.

– Бедняжка, – сказал Леон. – Бедная, бедная Марлен! Полюбила ветер. Я, между прочим, ей так и сказал: «Марлен, вы полюбили ветер, стоит ли расстраиваться, что он улетел?» Так что с Арсением?

– Счастлив.

– А что он думает о своей невесте?

– Он и не собирается о ней думать. Сеня вообще ни о ком не думает. Ему сейчас никто не нужен.

– А, – понимающе протянул Леон. Отложил фотоаппарат и посмотрел на меня.

– А ты что-то бледненькая. Ты как себя чувствуешь?

Я села на кровать.

– Что такое? – насторожился Леон.

Я раздумывала, рассказать ему или нет. Представила, как безрадостно и тяжело мне станет обсуждать Лидкины откровения, и решила промолчать об этом.

– Да ничего в общем-то. Обычный вечер.

Разочарование лежало внутри меня холодным камнем, до которого не хотелось дотрагиваться. Потом. Я подумаю об этом потом.

Леон по-своему истолковал мою реплику. Оглядев меня с ног до головы недоверчивым взглядом, он предложил:

– Пойдём пошляемся по торговым палаткам?

Мы вышли на площадь и смешались с толпой. Бродили среди продавцов и покупателей, зевак, пьяненьких компаний и прочей публики, останавливаясь только у палаток с едой и напитками. Когда мы уже порядком отупели от топтания на шумной площади, позвонил Арсений. Он сказал, что хочет пойти с нами на концерт.

Арсений нашёл нас быстро. Через десять минут он стоял рядом, будто гулял здесь с самого начала, по-прежнему счастливый, по-новому чужой. Я посмотрела на него и поняла, что во мне нет сил даже на то, чтобы его ударить. А он и вовсе ничего не замечал.

Мы сели, где нашлись места, – в середине скамеек, через проход между рядами, в центре импровизированного зрительного зала, и оказались прямо напротив сцены. Я не хотела быть рядом с Арсением и надеялась, что Леон сядет между нами, но Сеня топтался, высматривая Юлю Маковичук, и в итоге уселся рядом со мной. Поляна быстро заполнялась. Впереди возвышалась сцена, увитая шарами и лентами, с корзинами цветов по краям. У сцены и за ней шли последние приготовления, носились и прыгали по лестницам помощники артистов, сами артисты, уже в костюмах; люди в комбинезонах заносили и устанавливали отражающие экраны, софиты, привязывали какие-то верёвки. Леон возился с фотоаппаратом, а Арсений, вытянув шею и подавшись вперёд, поедал глазами эту суету.

– Это для неё, – не глядя на меня, сказал он. – Сегодня Юля будет на качелях. Она ещё не выступала на качелях после того, как упала. Это случилось в Новосибирске. Осенью прошлого года. Очень похоже на подготовку к спектаклю, – продолжал говорить Арсений, повернувшись ко мне. Лицо у него было возбуждённое. – Перед началом премьерного показа… Кстати, она боится высоты. И качелей тоже боится.

– Я вижу, Юля Маковичук – храбрая женщина, – невозмутимо отозвался Леон, – она только и делает, что совершает то, чего боится.

Арсений мельком взглянул на него и снова повернулся к сцене. Мне показалось, слова Леона не дошли до него. На сцене ведущий – мужчина в рубахе и шароварах – дул в микрофон и будничным голосом повторял «раз, раз, раз», стуча по микрофону пальцами. Ведущая, девушка в расшитом сарафане, что-то говорила ему сквозь концертную улыбку и косилась на зрителей, стоявших в проходе. Наконец, микрофон пронзительно взвизгнул и загудел. Ведущий тут же выключил его, снова включил и сильным, просторным голосом начал:

– Добрый день, дорогие гости фестиваля «Русские узоры»!

Арсений вдруг вскочил и бросился куда-то вдоль рядов. Я решила, что он заметил кого-нибудь из Юлиной свиты, а он вернулся запыхавшийся, сжимая в руках бинокль.

– Теперь каждую чёрточку могу разглядеть…

Он глядел в бинокль, но быстро устал, затёр глаза пальцами и сунул бинокль мне. Я посмотрела, и в этот момент Юля Маковичук появилась сбоку сцены и тут же пропала. Я успела разглядеть её профиль и то, что сегодня она была в ярком гриме. Отложив бинокль, я взяла Арсения за руку и, когда он повернулся, отчётливо сказала:

– Зачем ты просил Илью ухаживать за мной?

– Какого Илью? – отозвался Арсений. Взгляд у него было отсутствующий.

– Председателя местного колхоза.

– Председателя местного колхоза… – протянул Арсений, и видно было, что он не понимает смысла произнесённых слов. Сейчас это был другой Арсений: не тот, который ревновал меня к каждой тени, и даже не тот, который писал мне смс пару дней назад. Сегодняшнему Арсению было всё равно, с кем я и кто со мной. Он был всецело в своём мире, охвачен любовной лихорадкой, которая сквозила в каждом его движении, мерцала на дне зрачков, вспыхивала в улыбке, бросала отсветы на скулы, морщинку лба. Арсений напомнил мне кого-то другого, так же хорошо знакомого… Нику! Да, Нику, – с её неуправляемой тягой к Арсению. Слова обвинения застряли у меня в горле. В голове мелькнуло: «Вот к чему привела эта стихия Нику. К чему приведёт она Арсения?»

Загремела музыка, концерт начался.

Снова ярко, красочно, великолепно пели и плясали артисты, но сегодня вся эта красота не задевала меня, воспринималась и глазами, и слухом как сквозь мутное стекло. Я терпела. Как и Арсений, я ждала Юлю. Я хотела проверить, как я почувствую её сегодня, – необычайную красавицу, из-за которой случилось столько горя, любимую человеком, которого скоро, – когда оторопь пройдёт и я оживу, – мне захочется исхлестать самыми обидными, самыми злыми словами.

Она появилась в финале. Бледная, разукрашенная, одетая во что-то почти прозрачное, Юля села на качели и поднялась в воздух в столбе переливающегося света. Толпа взревела. Арсений рядом схватился за голову, мне показалось, он забыл дышать. Зазвучала музыка. Юля запела. Казалось, что она парит прекрасной птицей. Она пела так же удивительно красиво и проникновенно, тепло, как вчера, как позавчера, но сегодня её голос меня не трогал. Удивительно – просто не трогал и всё; как если бы вместо Юли я слышала невнятную белиберду.

Отстранившись от собственной горечи, я думала о той, кому сейчас хуже, чем мне: о Нике. О том ужасе, в котором она пребывает. «Где она сейчас, как она? Куда её поместили, в одиночную камеру или в общую? – спрашивала я себя. – Что, если в общую, с какими-нибудь ужасными женщинами, настоящими убийцами и рецидивистками, воровками, разбойницами!.. Убила мужа. Даже подумать страшно – убила!.. Но что ей было делать, она защищалась, может быть, это зачтётся, может, она хотя бы избежит заключения… Уедет в другой город, где никто не будет её знать, устроится на работу…» В моей голове не укладывалось, что всё это не в газете, не по телевизору, не в подслушанных где-нибудь охах-ахах, а здесь, рядом, на моих глазах, с Никой! Ника – зарезала мужа…

Я тряхнула головой и огляделась. Голос Юли Маковичук всё плыл и плыл волнами над головами зрителей. Арсений смотрел, вытянувшись в струнку, едва дыша, и я вдруг остро возненавидела его вместе с Юлей. Свели с ума Нику танцами, песнями. Жила бы себе, так нет, надо было придумать себе Арсения, надо было сделать из него идола! Мне приходилось сжимать зубы, чтобы не расплакаться. «Что, что теперь с тобой будет?» – спрашивала я мысленно Нику и снова видела её в минуты, когда она пришла ко мне перед тем, как вернуться в свой номер. Почему я не удержала её? Почему дала ей уйти? Как могла отпустить!

За спиной Юли включили красный софит, и она висела в воздухе, обведённая красным контуром. Я едва удержалась, чтобы не вскрикнуть. Этот красный напомнил мне пятна крови на ковре в Никином номере.

Арсений вдруг вырвал из моих рук бинокль. Посмотрел – и тут же снова бросил мне на колени. Юля спускалась со сцены, её тотчас же окружили охранники и довели до машины. В ту же минуту машина тронулась и, объезжая выскочивших к Юле зрителей, двинулась к выезду с поляны. Поляна скандировала:

– Юля! Юля! Юля!

Мы с Леоном стояли и хлопали в ладоши. А когда мы устали хлопать и сели, оказалось, что Арсения нет. Бинокль, беспризорный, лежал на скамейке, и непонятно было, кому его возвращать.

Мы пешком вернулись в гостиницу, прошли в столовую, которая так и осталась в большом зале, вяло съели ужин. Многие артисты ужинали тут же, за соседними столиками. Я узнала мужской хор, поющий духовные песни, – они ужинали полным составом так же серьёзно и слаженно, как и пели; танцоров, балалаечников и нескольких торговцев. Все они выглядели уставшими и говорили о том, как станут собираться в обратную дорогу.

После ужина Леон пожаловался, что устал. Я тоже чувствовала, что валюсь с ног. Внутри дрожала какая-то струнка и никак не хотела успокаиваться.

– Пойдём пить чай на улицу, – предложил брат. – На свежий воздух.

Я смотрела на артистов. Мне казалось, что я вижу совсем не тех людей, которые вот только что, весёлые и нарядные, устраивали праздник, точнее, – вижу их истинные лица – лица обычных людей, вымотавшихся после тяжёлой работы.

Это был последний вечер фестиваля. На площади перед гостиницей снова толпился народ, немного поодаль, ближе к полю, команды пиротехников готовились к состязанию. Территорию, где шла подготовка, обтянули верёвкой, на которой в несильном ветерке трепыхались надписи «Не подходить! Опасно!». Мы смотрели в забытый Арсением бинокль, как устанавливают приспособления на длинных палках, закрепляют алюминиевые бочонки и связывают верёвками пиротехнические снаряды. Музей восковых фигур появился перед сувенирной лавкой, в которой мы покупали шляпы, под тентом расположились фигуры одна другой причудливей, и дети с визгом тащили своих родителей в это чудное место.

– А где твоя Красная Шапочка? – вдруг вспомнила я.

– Понятия не имею.

Мы смотрели, как заходит солнце. Мне захотелось выпить, и я уже собралась было сказать об этом Леону. Но передумала. Неизвестно, как подействует на меня спиртное. Может, зареву, а может, выболтаю всё на свете.

– Ника не увидит всего этого, – неожиданно сказал Леон. – А жаль. Ты знаешь, мне почему-то всё время было её жалко. Даже когда она тебя ударила.

– Бог с ней, – сказала я.

– Как ты думаешь, что с ней сейчас?

– Давай не будем о ней.

– Почему?

– Настроение портится.

Мы немного посидели молча.

– Завтра домой, – сообщил Леон. – Автобусы начнут ходить с утра, первый пойдёт в десять сорок, а до поворота нас довезут, я договорился.

– С кем?

– С тем дядькой, который нас привёз сюда. Он вчера сам обозначился. Сказал, что договаривался с Никой, но её телефон не отвечает, а ему бы задаток… Завтра он подъедет к десяти. Не проспи.

– Ты не расстроишься, если я завтра же и уеду в Питер, вечером? – сказал Леон немного погодя. Голос у него был виноватый. – Соскучился – не могу…

– По Софье Андреевне?

– Ну.

– Поезжай.

– Правда? Ты не обидишься?

– Нет. Я устала… К тому же у меня что-то живот прихватывает.

– Да, ты какая-то бледная. – Леон с беспокойством посмотрел на меня.

– Ничего страшного, кузен, – ответила я.

Леон вздохнул и погладил меня по руке. Я улыбнулась.

Немного погодя он сказал:

– И всё-таки фестиваль был отличный. Всё удачно. Место, организация, артисты, развлечения…

– Да уж. Отлично, – сказала я, думая о Нике и о том, что ждёт меня в городе.

– Я не ожидал даже, что мне так понравится. Думал, будут игрецы на гитарах и певцы на вокалах… А оказалось, душевно. Можешь передать это своему председателю. Да. Скажи ему, что в финале меня пробрало. Что он достиг своей цели.

– Скажу. Но мне кажется, я его больше не увижу.

– Почему? Ты ему сильно нравишься, и это очень заметно. Впереди целый вечер, так что он мог бы попытаться ещё раз испытать на тебе свои чары…

– Мне так кажется, – повторила я.

Леон повернулся и долго смотрел на меня, так что мне даже захотелось заплакать.

– Что с тобой? Тебе грустно? Или болит что-нибудь?

– Грустно. И болит.

– Что?

– Всё болит. Я вся. И душой, и телом.

Мне было очень плохо. Войдя в фойе, я почувствовала, что меня качает, и свернула во внутренний дворик. Там никого не было. Это было очень кстати, меньше всего мне хотелось, чтобы ко мне кто-нибудь пристал; полбутылки вина – не так уж много, но сегодня это был явно перебор. Я перешла дворик и зашла в дом Арсения и Лиды. Постучала в дверь их номера.

– Открыто, – отозвалась Лида.

Она сидела на полу и складывала в чемодан вещи. В комнате было прибрано, одежда уложена на кровати в стопки. Я зашла и рухнула на стоящий у двери стул. В глазах плыло, стены качались и где-то рядом с диафрагмой необъяснимо покалывало.

– Маша, – сказала она. – Это ты. Но уже поздно.

– Я знаю, только посижу немного и пойду.

– Я не про это. Я имею в виду, что ты поздно пришла. Они уже уехали.

– Кто?

– Арсений и эта певица. Юлия Маковичук.

– Уехали?.. Куда?

– Понятия не имею. Укатили на её машине, со всеми её людьми и… вещами. Она увезла его. Увезла, а он забыл карту…

– Ка… кую карту?

– Банковскую. На которой деньги. И его кошелёк, он тоже остался. У него с собой ни копейки.

– Не может быть. Она хотела остаться…

– Значит, перехотела…

– Но как же без денег?..

Лида дёрнула плечом. Она думала о своём.

– Но не во мне дело, – сказала она, будто отвечая на чей-то вопрос.

У меня было такое чувство, будто я попала к призракам, и Лида, с которой я сейчас разговариваю, – вовсе не человек… «Но кто же она тогда, – машинально спросила я себя, – и кто я?»

– Дело не во мне, а в том, что запланированы гастроли, репетиции… Даже не представляю, что будет… Арсений задействован почти в каждом спектакле… Он права не имеет вот так всё бросить. «Пигмалион»…

Я засунула руку в карман, и, преодолевая муть в голове и теле, достала телефон. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Ни Юля, ни Арсений не хотели, чтобы их находили.

– Бесполезно, – сказала Лида. – Теперь ты до него не дозвонишься, пока он сам не захочет… Такая у него особенность. Его родители за это уж как ругали, а толку…

– Да, может, он вернётся через пару дней.

– Может. – Лида пожала плечами. – А может, и нет. У него нет чувства ответственности. Он всегда верен только себе… Одному себе. Но я не думала, что когда-нибудь это коснётся «Пигмалиона». Театр для него всегда был – святое.

– У тебя нет воды?

Лида налила из графина воды и подала мне в стакане, стенки которого были захватаны пальцами.

– Может, чая поставить? Здесь есть кухня.

– Нет. Я хочу в кровать. Я пьяная.

– Как я хочу быть пьяной, – задумчиво произнесла Лида, – чтобы не помнить всего этого…

– Ты держись, – сказала я в дверях.

– Да я держусь, – ответила она, – просто иногда бывает трудно… Мы ведь заявление подали, хотели готовиться к свадьбе…

Я закрыла за собой дверь, прошла по коридору и вышла во дворик. На воздухе мне стало лучше, и я медленно побрела к себе. Мне посчастливилось никого не встретить, если не считать утомленную девушку на ресепшене, которая скользнула по мне взглядом и снова уткнулась в свои записи. На меня навалился сон, я повернула ключ в двери и сняла туфли, а после, не раздеваясь, завалилась на кровать. Всё поплыло, некоторое время я боролась с качкой и смутно прикидывала, не принести ли мне, пока не припёрло, тазик, но так и не смогла заставить себя дойти до ванной. Сквозь сон я слышала, как гремел фейерверк, и, приоткрыв глаза, ухватила взглядом причудливые отблески на шторах. Потом мне показалось, что кто-то колотит в дверь, а может, это были звуки фейерверка. Праздник жизни, апогей фестиваля – но у меня не было сил даже открыть глаза.

Я встала и поняла, что в дверь действительно стучали, – я проспала. Всё вокруг встало на свои места, стало чётким и ясным, лишь далёкая, глубоко запрятанная в голове боль немного туманила сознание. Я набрала номер Леона.

– Проснулась? – сердито спросил брат. – А автобус-то – тю-тю! Только что укатил от поворота.

– Где ты?

– На веранде. И Марлен со мной.

– Доброе утро, соня, – ворчливо поприветствовал Леон, когда я спустилась. – У меня ещё вчера было предчувствие, что мы не уедем.

– А что, вечерний отменили?

– Почему же. Просто с утра как-то лучше. Кушать хочешь?

– Ужасно.

– Поешь гречневой кашки, – предложил Леон. – Нас только что накормили отличной рассыпчатой гречневой кашкой. Сударыня! Не могли бы вы принести завтрак девушке прямо сюда? Благодарю вас!

Я ела, а они оба молчали. Почему-то мне вдруг представилось, что мы с Лидой-Марлен – жертвы дерзкого ограбления, ждущие, когда их пригласят давать показания, а Леон – хоть и сочувствующий, но в принципе совершенно случайный свидетель.

Глава 18

После завтрака Леон отправился бродить по окрестностям с фотоаппаратом – искать, как он сказал, что-нибудь любопытненькое. Лидка ушла к себе, а я поднялась в номер, взяла солнечные очки и телефон и спустилась вниз. Площадь и ближние улицы пустовали, и вокруг было непривычно тихо. Стайка ребятишек, негромко переговариваясь и не нарушая звенящей тишины, бродила по окраинам, где стояли торговые палатки, с пакетами в руках, искали что-нибудь интересное, а может, собирали мусор. Два мужика, высотой и ровной от плеч до щиколоток худобой напоминающие садовые шланги, в серых спецовках и бейсболках махали мётлами. На их лицах были написаны похмелье и покорность судьбе.

Я заказала маленький чайник чая, нацепила очки и стала смотреть на площадь. Оглушение прошло, в голове потекли насмешливые мысли. «Поздравляю, – сказала я себе, – поехать на загородный праздник, чтобы отвлечься и стать свидетелем убийства; впервые после разочарования с надеждой посмотреть в глаза мужчине и узнать, что он был лишь частью плана твоего малолетнего любовника-эгоиста… Поздравляю!»

Нет, я ни о чём не жалела – даже о сумбурном сексе. Должно быть, мой потенциал обижаться израсходовался на Дениса – мне даже не было особенно обидно от того, что Илья ни разу не позвонил после того утра; что ж, обещание, которое он дал Арсению, выполнено с лихвой… Просто снова стало очень тихо и очень скучно. Даже возникло подозрение, что тихо и скучно – это теперь станет моим обычным состоянием. Ничего-ничего, подумала я, давай-ка вспомним Соломона: всё проходит, пройдёт и это…

Официантка вышла и стала протирать столы и стулья. Мимоходом она сняла со стены афишу, ногтём подцепила упрямую кнопку и, шёпотом выругавшись, скомкала всё это и сунула в карман фартука. Наступали будни.

Немного погодя пришёл Леон. Я смотрела, как он идёт через площадь. Он сел за мой столик и заказал кофе.

– Вот и всё, – сказал он. – Финита ля комедия. Жаль, ты не видела фейерверка, он был восхитителен. Хочешь посмотреть съёмку?

– Не хочу. Скажи, ты не передумал ехать сразу? – спросила я.

– Нет. Рано утром идёт питерский поезд. Я уже заказал билет. Не хочешь со мной? У тебя ведь ещё отпуск?

– Нет, – ответила я, думая о том, не придётся ли брату давать показания в качестве свидетеля.

Леон словно прочитал мои мысли.

– Что будет делать Марлен? Ты была у неё?

– Нет. Но, думаю, она приедет домой и пойдёт к Сениным родителям давать отчёт о поездке. Больше ведь некому.

– Дядька, который подвизался нас везти, уже звонил. Спрашивал, не передумали ли мы.

– Вот это рвение.

– Ну, если учесть, на какие деньги мы договорились…

Мы расплатились и позвонили Лиде. Она была уже готова, ждала нас на чемоданах. Ещё полчаса ушло на то, чтобы собрать вещи и сдать номера. Пока мы с Леоном возились, Лида перенесла свои сумки на главное крыльцо и теперь сидела на веранде с чашкой чая. Леон позвонил водителю, и уже через пять минут машина въехала на площадь. За рулём был тот самый дядька, что вёз нас в день приезда. Он был такой же хмурый и неприветливый, как и тогда. Мы погрузили в багажник вещи. Леон сел рядом с водителем, Лида забралась на заднее сиденье. Я тоже приготовилась сесть в машину, как вдруг увидела Илью. Усталым шагом он шёл Через площадь. Увидев машину, повернул к нам. На его лице не было и тени улыбки.

– Здравствуйте, Маша. – Через мою голову Илья кивнул высовывающемуся из машины Леону.

Я молча кивнула.

– Можно вас попросить на минутку?

Я отошла с ним на несколько метров. Он развернулся: взгляд чужих глаз; даже не верилось, что пару дней назад между нами что-то было… Неожиданно в горле возник вязкий комок. Я закашлялась.

– Вы извините, что я не звонил… Забыл в суматохе телефон… Я был в городе. Занимался Вероникой Голубевой.

Сердце заколотило в мою грудь, как тамтам.

– Что с Никой? Где она сейчас?

– В следственном изоляторе. Вчера проводили психиатрическую экспертизу. Признали вменяемой, хотя преступление совершено в состояние аффекта.

Он говорил медленно, неохотно. Я впилась глазами в его лицо. Всю ли правду он говорит? Или что-то недоговаривает?

– Говорите же!

– Её поместили в отдельное помещение.

Я отшатнулась:

– Камера?!

– Не совсем. Там комната с обычным окном… Занавески… Только решётки.

– Как она себя чувствует?

– Ну, как… Я бы сказал, вполне нормально после того, что произошло.

– Она… Ей ничего не грозит? Её не обидят? Она не может чего-нибудь с собой сделать?

– Нет, нет. Об этом не надо беспокоиться.

– А о чём надо, Илья? – спросила я, глядя на него в упор.

– Надо постараться прийти в себя и посмотреть на всё с некоторого расстояния, – глядя мне в глаза, сказал он.

И неожиданно добавил:

– Спасибо вам, Маша. Удачи вам… во всём.

«Я почти поверила тебе! Мне так сложно было поверить после всего, я ото всех шарахалась, а тебе – почти поверила! А ты врал! Играл со мной! Всего лишь выполнял обещание, данное – кому? кому! – капризному мальчишке!»

Всё это я сказала про себя. И глаза у меня были сухие.

Илья кивнул сидящим в машине, развернулся и зашагал к гостинице. Я смотрела ему вслед. Водитель нажал на клаксон.

– Попрощались, голубки? – проворчал Леон. – Думал, сегодня опять не уедем.

– Извините, – ответила я.

– Вы обменялись почтой и номером телефона? А то мало ли что…

Лида сидела в полулежачем положении, под головой – свёрнутая кофта. Я заглянула ей в лицо. Она спала, по-детски надув губы. Под глазами у неё залегли глубокие тени, на бледной щеке темнело размытое пятно грязи. Бедный ребёнок, подумала я, и зачем только тебе выпало любить Арсения… Внутри меня кружились и оседали хлопья горечи.

Мы выехали из Лисицыно в начале первого, спустя полчаса показался поворот, куда нас несколько дней назад привёз автобус и где Ника изнывала в ожидании Арсения. Водитель крутанул руль, мы свернули и поехали по прямой к городу. Всю дорогу я думала о Нике, о том, каково ей в комнате с зарешеченными окнами. Об Илье я приказала себе не думать.

Всю дорогу мы молчали. Лида спала. По-моему, она даже ни разу не поменяла позу. Я смотрела в окно. Когда мы уже почти въехали в город, Леон повернулся ко мне и громким шёпотом спросил:

– Ты знаешь, куда доставить Марлен?

Я помотала головой.

– Жаль будить, – сказал Леон, – но… Давай, злая няня, доставай ребёнка из его сладкого младенческого сна.

Я потрясла Лиду за плечо. Она потянулась во сне и произнесла хриплым, невнятным голосом:

– Не сейчас.

– Лида, мы подъезжаем. Просыпайся, – позвала я.

Лида открыла мутные глаза. Она посмотрела на меня, обвела глазами пространство, потом её взгляд снова переместился на моё лицо. По сторонам дороги показались дома пригорода.

– Мы подъезжаем, – пояснила я.

Лида кивнула и села; её лицо пошло тенями, и она заплакала.

– Ну-ну, – не оборачиваясь, сказал Леон. – Марлен, вы стойкая женщина. Не плачьте, ветер обязательно станет попутным.

Лида вытерла глаза.

– Тебе куда? – спросила я. – На какую улицу?

Она назвала адрес. Водитель попросил повторить и включил навигатор.

– Ты там живёшь? – спросила я, чтобы хоть что-то сказать.

– Там живут родители Арсения, – ответила Лида и отвернулась к окну.

Вскоре мы въехали в город и через двадцать минут выгружали Лидины вещи у подъезда. Дом был новый, небольшой: три этажа, четыре подъезда. Надо же, подумалось мне, именитый режиссёр просил меня не отталкивать его сумасбродного сына, говорил, что боится за него и ничего не может сделать с диким Сенькиным характером. «А вам, – упрашивал он, – как-то удалось его приручить, поберегите!» Что скажет он сейчас? Никто не знает, где Сенька и что с ним, куда завела его страсть. Мне стало жалко родителей Арсения. Вот уж точно: богатые тоже плачут.

– До свидания, – сказала Лида. – Если он вдруг позвонит вам… Дайте знать, хорошо?

– Конечно.

Леон хотел помочь ей, но она дёрнула подбородком:

– Не надо. Я сама.

Лида поднялась на крыльцо, таща за собой сумку на колёсиках и чуть согнувшись под тяжестью ещё одной, в руке. Придерживая ногой дверь, протиснулась внутрь. Я хотела махнуть рукой на прощание, но она не обернулась.

– Представляю я, что сейчас будет… – протянул Леон, глядя на закрывшуюся за Лидой дверь. – Катастрофа!

– Куда теперь? – недружелюбно спросил водитель.

Я назвала свой адрес, машина тронулась. По дороге я заскочила в магазин, и скоро мы с Леоном были дома.

– Грабитель, – возмущался брат, втаскивая в прихожую вещи. – Двести рублей за заезд, нет, вы только подумайте, двести рублей! Да в Питере заезд и то дешевле стоит!

– Не кипятись, Леончик, – утешала я. – Приехали и слава богу.

Он переоделся и сразу пошёл в ванную. Пока он мылся, я разобрала наши сумки, разложила вещи и приготовила яичницу.

– Ух, хорошо! – сказал Леон, выходя из ванной. Я быстро сполоснулась и вернулась на кухню. Мы поужинали, и после этого долго говорили про Нику и Арсения, про Арсения и Юлю Маковичук, про Лиду и меня. Леон то и дело бросал взгляд на часы, потом засуетился, включил ноутбук и стал вызванивать Софью. Когда она отозвалась и Леон радостно заворковал, я вышла и прикрыла дверь. Несколько минут спустя он ворвался в кухню и потащил меня в комнату.

– Сонечка, познакомься, вот она, моя любимая, единственная моя сестрёнка. – Он подтолкнул меня к экрану. – Машуня, это Софья Андреевна, моя звезда, моя любовь, моё всё!

– Здравствуйте, – произнёс приятный женский голос.

– Здравствуйте, – отозвалась я.

Я знала, что женщине Леона пятьдесят, и невольно отметила, что выглядит она гораздо моложе. Приятное лицо, милая улыбка. Большие тёмные глаза, спокойный взгляд, аккуратная короткая стрижка. Она глядела на меня заинтересованно и дружелюбно, а когда смотрела поверх моей головы на Леона, её взгляд становился смешливым, как у девчонки; мне показалось, что я знаю её давно.

– Леон по понятным причинам не знакомит меня с родными, а мне так хочется познакомиться с кем-нибудь из его близких, – сказала Софья. – Я очень рада, что вы согласились увидеться со мной, Маша.

– Я тоже рада, – сказала я. Это была правда: мне радостно было осознавать, что, несмотря на неодобрение родных, да и, наверно, друзей-знакомых, Леон счастлив, благодаря этой женщине.

Мы перекинулись несколькими словами о проведённом отдыхе. Я сказала Софье, что Леон скучал и рвался к ней, и видела, что ей это приятно.

– Приезжайте к нам в гости, – пригласила она напоследок. – Будет замечательно, если вы найдёте время. Погуляем…

Я пообещала и уступила кресло Леону. Вышла и закрыла за собой дверь. И, пока он там радовался и смеялся, говорил нежным голосом с тоскующими интонациями, я мерила кухню шагами и думала: говорить Леону или нет? У меня не хватило духу сделать это сразу, а теперь? Сказать – поставить под угрозу его завтрашнюю встречу с Софьей… Не рассказывать, – а вдруг его вызовут свидетелем? Он уедет, напланирует дел, – а его сдёрнут повесткой?.. Леон говорил долго. Так долго, что я отвлеклась от своих мыслей и слушала его интонации за стенкой; безмятежность, радость, благодарность – всё это звучало в его голосе, когда он говорил с любимой женщиной. Неожиданно мне пришло в голову, что ведь, возможно, это самое ценное в жизни – безмятежность, радость, благодарность. Самое ценное и самое редкое… И мне показалось величайшей несправедливостью то, что я должна внести хаос в чувства, которые сейчас переживает мой брат, должна вторгнуться в его мир, нарушив его сообщением о нелепой трагедии непутевого человека. Мне стало жалко Леона, себя. И конечно, Нику. Я ополоснула в ванной лицо, а когда выходила, зацепила плечом вешалку, и мне под ноги грохнулся из стойки зонт. Это было так неожиданно, что я вздрогнула. Зонт лежал поперёк моего маленького коридорчика, липучка отклеилась, и он, распадаясь, зашуршал сложенным куполом. Свет из окна на кухне ломался на его поверхности яркими пятнами и тенями. На долю секунды он показался мне живым существом. Такое уже было однажды. Мы купили его в тот день, когда подали заявление в ЗАГС, и тогда всё вокруг казалось мне наполненным жизнью.

Я вспомнила это и то, что было потом, чем всё закончилось. И вдруг появилось ощущение, поднявшееся откуда-то из глубины, которое дошло до границ сознания и улеглось туманом. Стало ясно, что это именно то, чего я жду давным-давно. Насторожившись, я замерла, боясь спугнуть важное суетой движений и мыслей. Ника, безжизненное тело Николая, Леон за стенкой – всё отодвинулось на далёкий задний план. Я стояла, задыхаясь от заполнившего меня ощущения внутренней свободы.

– Господи, как я счастлив! – Брат вышел из комнаты, потягиваясь, с улыбкой от уха до уха. – Ты что это?

От звука его голоса видение исчезло. Я успела понять – не насовсем, это просто затаилось внутри меня. От досады я застонала.

– Что такое? – поднял брови Леон.

– Не спрашивай! Вот если… тогда.

– Чудна́я ты какая-то. – Он пожал плечами и прошёл на кухню.

Леон рассказал кучу новостей из жизни Софьи, сказал, что через неделю они с ней вылетают в Италию, а по возвращении он начнёт работу над большим проектом для одного солидного журнала, – контракт подписан, но сдвинуты сроки, изначально проект планировался на осень. Леон захотел попрощаться с Никой и Денисом. Он позвонил Денису, но тот не взял трубку. Набирать номер Ники я не мешала: знала, что её телефон выключен; я и сама безрезультатно набирала её в эти дни.

– Никто не хочет меня слышать, – вздыхал Леон. – Ладно, пошлю смс.

Он отправил сообщения. Налил себе ещё чая, потянулся, очевидно, подумал о Софье и улыбнулся. Посмотрел на меня и снова улыбнулся, на этот раз мне.

– Маш… Ты знаешь, когда я был у Дениса и мы напились, то вспоминали, как росли… Ты, я и он.

До этого момента я ещё нащупывала в хаосе будничных ощущений то, особенное; проверяла, точно ли просто затаилось, не ушло ли насовсем. Реплика Леона вернула меня к действительности. Я посмотрела на его благостную физиономию и неожиданно разозлилась.

– Да. Сердца трёх. Хотя вы оба на семь лет старше меня.

– Но ты нам не уступала. – Леон поднял брови на мой тон, но ему хотелось сохранить лирическое настроение, в котором он пребывал после разговора с Софьей. – Я помню, как ты допросила меня с пристрастием, гей я или нет. Так и сказала: «Леон, скажи мне правду: ты – гей?»

Леон засмеялся.

– «Голубой», – поправила я. – Тогда я накануне подслушала глубокомысленное рассуждение наших мам на тему: почему мы никогда не видели Леонида с девушкой? И меня, заметь, расстроило не то, что ты можешь оказаться геем, а то, что ты скрываешь это от меня!

– И мне пришлось объяснить тебе особенности своих увлечений…

– Но сколько пользы ты от этого получил, – подразнила я. – С этого дня у тебя появилась союзница. Ведь так? Я, не колеблясь, приняла твою сторону.

Леон снова рассмеялся.

– Да, ты всегда была решительной девушкой… Способной отделить зёрна от плевел и поставить вопрос ребром. И между прочим, вполне в своём характере развелась с Денисом. Что случилось после развода? Почему ты потерялась?

– Наверное, потому, что Денис в первую очередь был для меня другом… с самого раннего детства. Как ты. И лишь во вторую – мужем и любовником, – сказала я. – Я могла бы проклясть мужа, любовника и после этого забыть о нем. Мне бы не хотелось с ним видеться, я бы не мучилась. Но я не могу проклясть навсегда, насовсем родного и близкого человека, в которого проросла, который в меня пророс… Мы с ним сроднились жизненным опытом, пережитыми вместе ощущениями, десятками открытий, детскими ассоциациями, памятью о местах и людях… И это совсем иначе болит.

– Да… – протянул Леон. – А говорят ещё, что брачный союз между друзьями – самый прочный…

– Видимо, случаются исключения. Да ты знаешь, это редко бывает, чтобы один был прав, а другой виноват. В этом есть и моя вина: уткнулась в своё исследование, посмеивалась над его целями… Знаешь, я только в Лисицыно поняла, что сейчас я – главная, а вовсе не ситуация. Денис-то ведь изменился. Мы стали спать вместе, – этого между друзьями не бывает… И Денис совершенно правильно перевёл внутри себя наши отношения в разряд любовных… А я – нет. Для меня постель так и осталась продолжением дружбы… Я, получается, застряла в прежних отношениях, и, боюсь, ему новому – было со мной одиноко…

Всё это я проговорила рассеянно, потому что ко мне вернулась дилемма: говорить про Нику или не говорить, и внутри себя я была всецело занята ею. Но, когда я (так ничего и не решив) замолчала, то вдруг почувствовала, что внутри меня просветлело. Я набрала побольше воздуха, и…

– Леончик, ты знаешь, а ведь Ника убила Николая…

– Что?!

– Да. Зарезала. Ножом с выскакивающим лезвием…

И я быстро и чётко, как сводку, рассказала ему эту историю. То, что видела сама, то, что рассказал мне Илья. Свои мысли. Предположение, что всех нас пригласят для дачи показаний как свидетелей… Леон сидел, не шевелясь, и неотрывно смотрел мне в лицо. Когда я закончила, не задал ни одного вопроса. Он был ошарашен.

Леон протянул:

– Ну и дела… Ну, вы даёте, ребята…

Задумавшись, он сказал:

– Жалко мужика… Условно: самозащита… превышение самообороны…

Он замолчал. Забарабанил пальцами по столу. Я тоже молчала, и это длилось долго.

– Раз, два, три – drink, – вдруг запел Леон. – Раз, два, три – drink, раз, два, три – drink! Throw «em back, till I lose count![11]

– Леон?!

– I’m gonna swing from the chandelier, from the chandelier, – пел Леон. – I’m gonna live like tomorrow doesn’t exist, like it doesn’t exist, i’m gonna fly like a bird through the night, feel my tears as they dry, i’m gonna swing from the chandelier, from the chandelier!

«Я буду качаться на люстре, жить, будто будущего нет, я буду лететь через ночь, как птица, услышь мои слёзы, пока они не высохли, я буду качаться на люстре», – в смятении перевела я.

– Что это значит?

Леон не ответил. Он закрыл глаза. Лицо у него сделалось безмятежное и мечтательное.

Он пел.

И тут я вспомнила.

Сто лет назад мы с Леоном и Денисом сидели на крыше сарая в том районе, который стал теперь частным, и смотрели, как плывут по Волге баржи. И тогда брат вот так же затянул, только другую песню – «Yellow Submarine». Леон любил петь. Он перевёл нам текст и рассказал, что учительница английского, к которой мама водила его три раза в неделю, заставляет тренировать произношение на песнях «Битлз»… И конечно, мы влюбились в эту мелодию. Выучили «Жёлтую подводную лодку» и потом горланили уже втроём. Произношение у нас было ужасное, – из-за этого, кстати, я в первый раз провалилась в аспирантуру, – но нам безумно нравилось, мы постоянно включали магнитофон и скоро знали песню наизусть… Денис и Леон были старше, но с моих теперешних лет они кажутся мне мальчишками, – Леон с его художкой и английским и внимательным взглядом на взрослых женщин; Денис с вечно обгрызенными ногтями, с комиксами про суперменов, воображающий себя самым крутым в обществе супергероев, и я – младшая, коротко стриженная, смешная…

Перед моими глазами прошли все эти годы; наши дома и тот сарай, которые уже давно снесены… Да. Того времени, когда жизнь кажется лёгкой и простой, как она иногда умеет казаться, больше не будет никогда. И тот же самый, но в то же время совсем другой Леон сегодня поёт мне другую песню… И от этого понимания мне стало совсем легко. Я посмотрела на брата; возможно, он хотел сказать мне именно это…

Возможно.

«Я буду держаться изо всех сил, не буду смотреть вниз, не буду открывать глаз, мой стакан не будет пустовать до самого утра, потому что я надеюсь только на сегодня… Я буду качаться на люстре, я буду качаться на люстре…»

Когда Леон допел и наконец замолчал, я спросила:

– Что это?

– Сия. Chandelier, – ответил Леон, не открывая глаз.

– Сия. Лампа, – перевела я. – Кто такая Сия?

– Австралийская Земфира, – ответил мой брат. – Послушай, тебе понравится. Найди в Интернете… Как ты думаешь, она это сделала нарочно?

– Нет. Я уверена, что это вышло случайно… Конечно, у Ники было достаточно поводов, чтобы избавиться от Николая: квартира, Арсений… Но, повторяю, я уверена, она это не спланировала, воспользовавшись подходящим случаем… Нет, нет. Это нечаянно вышло… Единственное, что не даёт мне покоя: она что-то хотела мне рассказать, когда сбежала от Николая. Ника не просто так приходила ко мне, у неё было для меня что-то важное. Но она передумала. По каким-то соображениям решила сначала признаться во всём мужу, а потом уже рассказать мне…

– Что это может быть?

– Ума не приложу. У нас с Никой ни одного общего дела… И не было никогда.

– Может быть, это она подстроила свидание Дениса с Ларисой? Знакомство? Ту самую ночь? И вот, хотела покаяться, – предположил Леон.

Я засмеялась.

– Нет, что ты!

– Да уж, фантазия, – задумчиво проговорил Леон. – Хотя женщины – они, знаешь… И ты промолчала! Ничего не сказала мне!

– С меня взяли подписку.

– Что такое подписка?! Мне! Мне ты должна была…

Он недоговорил: пропикал телефон. По его лицу я поняла, что это смс от Софьи. Леон мгновенно переменился. Быстро посмотрел на часы и скомандовал:

– Собирайся. Я обещал привезти подарки, а сам даже платка носового не купил…

Он быстро набрал ответное сообщение и приказал:

– Всё! Больше о Нике – ни слова. Я еду домой, и никаких явок к следователю. Свидетелей и без меня хватает, я недоступен… Нике, я уверен, дадут «условно», но ты держи меня в курсе.

– А ты, – он подошёл ко мне и обнял за плечи, – ты скоро перестанешь хандрить. Я вижу это по твоим глазам… Я чувствую, что совсем скоро мы будем пить шампанское по какому-нибудь радостному – твоему – поводу… Мы будем качаться на люстре, сестрёнка!

Потом мы бегали по магазинам, скупая нарядные безделушки, льняные скатерти и вышитые полотенца. Ни об Арсении, ни о Нике, ни обо мне больше не говорили.

Запыхавшаяся, я проводила брата на вокзал.

– Слушай, а что, если тебе махнуть со мной прямо сейчас? – спросил Леон, когда до отправления поезда оставалось полчаса. – У тебя ж ещё отпуск? Развлечёшься…

Я улыбнулась, и он поцеловал меня в щёку; как-то быстро подошёл поезд. Вместе с другими провожающими я шла рядом с составом и махала рукой, а Леон в окне строил гримасы, и вид у него был беззаботный и на удивление мальчишеский.

По дороге с вокзала я купила свежий номер журнала с биографиями известных людей, и ещё два – уценённых. С журналами в сумке вышла на три остановки раньше и пошла к дому дорогой, по которой давно не ходила. Всё это время я чувствовала в душе необъяснимую лёгкость, мне было светло и хорошо, будто я сидела в тёмном чулане и, наконец, вышла на свежий воздух. Я боялась потерять это состояние. Хотелось обжиться в нём, и я чувствовала, что грядут изменения к лучшему.

Всё было так же, как и прежде, кроме одного: так легко и радостно мне уже давно, давно не было, а это значило, что Леон не ошибся: во мне что-то изменилось.

Глава 19

Утром следующего дня я получила от брата смс, похожее на телеграмму: «Приехал. Удачи. Жду известий. Приезжай в гости». Я немного позавидовала Леону. Он не стал звонить мне и написал только самое-самое – потому что всё его внимание с первой минуты в Питере безраздельно принадлежало Софье. Завидовать Леону было легко. Я привыкла с детства удивляться его жизнерадостности, чувству юмора, лёгкому характеру. И в то же время отлично понимала, насколько Леон, что называется, неформат. В ранней юности я действительно подозревала, что он гей, просто потому что он был симпатичен и улыбчив, витиевато шутил и мало интересовался ровесницами, разве, когда фотографировал (Леон рано увлекся фотографией). Ему жутко нравились взрослые девушки, и ещё – у него был друг – не разлей вода, Денис. Я думала, что взрослые девицы – это ширма, а, оказалось, наоборот. Леон являл собой слишком уж бросающийся в глаза контраст со своим отцом, который, как и Вадим, мой отчим, был военным.

Я послала Леону ответное смс: «Завидую. Новостей ноль. Постараюсь выбраться. Софье привет» и решила, что оставшиеся от отпуска дни буду ходить на реку, загорать и купаться. Но сначала надо было выяснить, что с Никой.

Я потратила полдня, чтобы узнать, кто может мне ответить, где её искать. Повсюду я натыкалась на вопрос, кем я прихожусь Голубевой? Подруге, коллеге, соседке давать сведений было «не положено», назваться сестрой или ещё какой другой родственницей я побоялась. Неожиданно мне вспомнилось, что муж моей коллеги, одной из Ирин, работает в УБЭПе… Если она возьмёт трубку и согласится… Если её муж не откажет… Если у мужа Ирины есть нужные знакомые…

Через полчаса я знала, что «гражданка Голубева Вероника Сергеевна такого-то июля отпущена домой под подписку о невыезде»: два дня назад. Я снова набрала Никин номер. Звонок проходил, но трубку она не брала. Я уже хотела отказаться от этой затеи, но тут на меня вдруг нахлынула такая тревога!.. Я мигом собралась и поехала к Нике.

Когда я вышла на остановке и перешла дорогу, меня пронзило воспоминание: Ника в тапочках, в носках в красно-белую полоску идёт от дома. И я чуть ли не бегом кинулась к её подъезду. Взлетела на пятый этаж, мокрая, запыхавшаяся, подскочила к двери и минут десять давила на кнопку звонка. По ту сторону раздавалась трель, но больше – ни звука. Куда могла деться Ника? В отчаянии я пнула дверь ногой.

Вернувшись домой, я немедленно позвонила Ирине Ивановне с ещё одной нижайшей просьбой: не может ли её муж узнать, когда, какого числа Нике надлежит обозначиться в инстанциях, которые занимаются её делом? Спустя немного времени Ирина перезвонила мне и со вздохом сообщила, что такой информации добыть не удалось.

– Вам, Машенька, на природу бы надо, – сочувствующим тоном сказала она. – У вас такой напряжённый голос…

Будет тут напряжённый, усмехнулась я. Поблагодарила и сказала, что как раз подумываю приобрести небольшую дачу в десяти километрах от города. И тогда позову Ирину Ивановну экспертом.

Делать было нечего. Оставалось ждать, что Ника, увидев, сколько раз я ей звонила, в конце концов перезвонит мне сама. Только было я успокоилась этим выводом, как телефон запищал и явил мне новое смс. От Ники.

«Я была дома. Всё нормально. Позвоню вечером».

Я села на диван. Ну и ну! Ника не изменилась. Я трезвонила в её дверь, а она сидела тихонько и не открывала, и у неё – нет, подумать только, – у неё «всё нормально»! Разозлившись, я ответила будничным «Ок», но, надо признаться, на душе у меня полегчало.

Почему-то я была уверена, что Ника не перезвонит. Но она позвонила. Как и обещала, вечером, в начале восьмого.

– Я поздно тебя увидела, – сказала она вместо приветствия. – В окно.

– Могла бы позвонить сразу, – на автомате упрекнула я.

Ника молчала.

Я спохватилась:

– Как ты?

– Адвокат говорит: дадут условно. – Голос у Ники был совершенно безразличный.

Я подумала: «Хорошо, что в её голову не пришла мысль отказаться от адвоката».

Тут я вспомнила лицо Ники – в том виде, какой у неё был в нашу последнюю встречу.

– А… как ты себя чувствуешь? Лицо… как твоё лицо?

– Заживает. Меня токсикоз замучил. – Никин голос привёл меня в замешательство. Мне показалось, что в нём проскочило что-то, похожее на… гордость?

– Токсикоз?.. У тебя… что болит – желудок, почки, печень? Токсикоз – он из-за чего?

– Из-за беременности, – снисходительно ответила Ника.

До этого момента я держала в голове вопрос про «что-то» важное, что Ника собиралась сообщить мне в свою последнюю ночь в Лисицыно.

– Ты не сделала аборт?!

– От Николая? Сделала. Это не его ребёнок.

«Арсений», – обмерла я.

– А… чей?

– Ты не знаешь.

– Юра, – осенило меня. Я только что не подпрыгнула. – Юра, который работал в тире!

– Это только мой ребёнок, – сухо сказала Ника. – Только мой и больше ничей.

– Но как же ты будешь?.. Ты будешь рожать?

– Конечно, буду, – несколько даже обиженно подтвердила Ника. – Где-то на второй неделе марта.

– Но на что ты будешь жить? Адвокат… и потом. Ведь в газету, наверно, тебя уже не возьмут…

– Не возьмут, – согласилась Голубева. – Они там всё уже знают, мне редактор звонил. Слава богу, что в газеты, в другие газеты не попало… Но скоро попадёт, не в газеты – так журналисты между собой все косточки перемоют… В СМИ мне теперь путь заказан. Так что…

Ника помолчала.

– Отец ко мне приезжал. Я матери звонить не стала, а ему позвонила. Так он примчался. Всё время со мной был, вот только сегодня, в обед, уехал. Обещал помогать.

– У него есть семья?

– Есть. Жена, Наталья Николаевна. Сын на восемь лет меня моложе, Женька.

– И как они? Не против?

– Они – за. Поддерживают меня. Да я каждый год к ним ездила, и они ко мне много раз… Мы переписываемся. Созваниваемся чуть не каждый день… Подарки друг другу дарим. Они у меня мировые. – В голосе Ники звучала неподдельная нежность.

Я удивилась: оказывается, у Ники есть семья! Есть люди, которых она по-настоящему любит и которые – вот это да! – её тоже любят!

– Ты никогда об этом не говорила…

Ника вздохнула. Помолчала. Потом сказала, и её голос звучал веско:

– Всё это не важно – работа и кто что скажет… Главное, что наконец-то появится человек, которого можно любить на полную катушку. Он будет только мой… Девочка. Или мальчик. Только мой. Только. Мой.

И совсем другим голосом:

– Я сначала с ума сходила. Вот реально, по-настоящему. Ведут меня – иду, говорят, что делать, – делаю. А внутри – пустота. И аппетита не было. Просто сидела, как ватная кукла. Потом начались походы по врачам. Гинеколог меня осмотрела и спрашивает: «Рожать будешь?» Что, говорю. А она: «Беременность. Срок – неделя-полторы. Будешь рожать или писать направление на аборт?» Я говорю: «Не может быть». Она: «Я сорок лет работаю… Так рожать или аборт?» И тут во мне такая радость всколыхнулась! Всё, думаю, переживу, всё перенесу! Я вышла и сразу отцу позвонила…

– Да…

– А знаешь, кто мне помогал? – продолжала Ника. – Председатель, тот, из Лисицыно. Илья. Он мне продукты привёз, одежду, договорился, чтобы меня поселили в нормальную комнату… Есть же хорошие люди на свете! А потом меня из-за беременности вообще под расписку домой отпустили.

– А Николая мой отец похоронил, – неожиданно закончила она.

Я была так ошеломлена, что не знала, что и сказать. Промямлила:

– Ну и дела…

– Ты рада за меня? – уверенно спросила Ника. Прозвучало это двусмысленно, но она этого, казалось, не заметила.

– Что у тебя будет малыш? Да, конечно, рада.

– А всё остальное перемелется, – так же уверенно подхватила Ника. – В марте позову тебя крёстной. Согласна?

– Да.

Голос у меня был растерянный.

– И ни к кому у меня претензий больше нет, – добавила Ника. Она особо выделила слова «ни к кому», и я поняла, что речь об Арсении.

– Это хорошо, – осторожно ответила я.

– Ну, пока. Есть хочу, – завершила Ника разговор.

– К тебе зайти-то можно?

– Пока не надо. Главное я тебе рассказала. А так – я одна хочу побыть. Переварить. Я тут книжку читаю про беременность и роды… Да я на учёт через пару дней встану, на обычный, позвоню тебе. Может, в кафе какое сходим.

– Давай.

– Или, если не получится, в другой день… В общем, пока.

– Но ты держи меня в курсе, – заторопилась я. – Как у тебя, к чему идёт… Может, чем помочь… Не пропадай. И бери трубку, когда я звоню.

– Хорошо, – по-царски величественно пообещала Ника.

Положив трубку, я прошла в комнату, села на диван и долго сидела, ошеломлённая тем, что услышала. Метаморфозы Никиной жизни не укладывались в моей голове. Её настроение и вовсе сбивало с толку. Я никак не могла ухватить, что за перемена в ней совершилась? Откуда берётся её умиротворённая уверенность? Ника не терзалась виной, отреклась от Арсения; она потеряла работу; беременна, не рассчитывает на помощь отца ребёнка… Она, в конце концов, ждёт приговора, и неизвестно ещё, какую меру наказания изберёт суд: убийство – не кража! И в то же время Ника – вот эта самая Ника! – чувствует себя королевой…

Нет, я не понимала, как такое может быть.

Ситуация с Никой прояснилась, и следующие три дня я провела так, как задумывала: спала сколько хотелось, потом собиралась и ехала на реку. Выходила за две остановки и шла к пляжу пешком, разглядывая сквозь солнечные очки, как приближаются блики светлого песка сквозь листву деревьев, и широкая синяя полоска за ними. На пляже выбирала место подальше от компаний и мам с детьми, расстилала простыню, нахлобучивала на лоб широкополую панаму и укладывалась загорать. Первый день я взяла с собой книжку какого-то французского автора, про которого говорилось, что он – «выбор Cosmo», и журнальчик с историями. Но французский автор не пошёл, впрочем, как и журнал, и в следующие дни я уже не брала их с собой; просто лежала, позволяя мыслям течь сквозь меня. Хотя не слишком далеко находились люди, прыгали и визжали дети, было ощущение, что вокруг стоит тишина. Может быть, такой эффект давала большая река, которая дышала в десятке метров от меня, может быть, сказывалось моё собственное молчание, а может, я просто устала. Я думала о Нике, о себе. На второй день в тишине и молчании я поняла, что за ощущение так поразило меня в тот момент, когда из стойки в моей прихожей под ноги упал зонт. Это было ощущение пройденного рубежа, и теперь мне предстояло обживаться в этом новом состоянии.

В один из этих дней мне позвонила Наташа. Они с Игорем и мальчишками уезжают на юг, две недели их не будет, сообщила она. Спросила, как я провожу отпуск.

– Загораю, купаюсь, читаю, – ответила я. – Бездельничаю, в общем.

Наташа помолчала. Я чувствовала, что она хочет спросить о Яне, но не знает как. Я ушла с той вечеринки раньше, Ян танцевал с другой девушкой – Наташа, конечно, помнила это.

Но всё-таки не утерпела:

– Как твой друг поживает, Ян?

– Отлично. Уехал в Иркутск и осенью женится. Я приглашена на свадьбу.

– Как же так? – огорчённо спросила Наташа.

Я рассмеялась.

– Мы с Яном работали в одном кабинете – только и всего. А тогда я специально представила нас парой. Чтобы не приставали с расспросами о личной жизни.

– Ну ты даёшь… В таком случае как у тебя с личной жизнью этим летом?

– Секрет, – весело ответила я. Что я могла ещё сказать?

Чуткая Наташа тут же перевела разговор:

– Секрет так секрет… А Нику ты давно видела?

– Давно, – соврала я.

– Что-то не могу до неё дозвониться. Звонок проходит, а трубку она не берёт.

– Уехала, наверное, – как можно беззаботнее сказала я. – Она, оказывается, плотно общается с отцом и его семьёй. У неё там брат есть, Женька. Уехала, телефон работает, а трубку брать дорого: роуминг.

– Надо же, не знала, что Ника с отцом общается, она не говорила… Я за неё рада. Если Ника объявится, передай ей, чтобы хоть смс кинула…

– Обязательно передам!

Положив трубку, я перевела дух. Наташа была из тех добрых, искренних людей, которым стыдно врать, поэтому, когда правду говорить не хотелось, мне с ней было тяжело. Конечно, рано или поздно она узнает о Нике, но пусть уж лучше поздно, чем рано…

Что же касается «секрета»…

Сейчас, на расстоянии, Илья казался мне интереснее всех мужчин, с которыми я встречалась после развода. В свете моей нынешней ситуации даже интереснее Дениса. И я точно могла сказать чем: своим умением жить здесь и сейчас, включённостью в жизнь, которой не хватало Денису, которой не хватало мне. Я плохо запомнила то короткое время, которое мы провели в постели, но в памяти остались бережность, с которой он прикасался ко мне, ласковая предупредительность его тела и странное ощущение, что эмоционально он переживает эти минуты глубже и ярче, чем я. Той сумбурной ночью я, сама того не осознавая, почувствовала этого человека близким… Да. Мы мало виделись, но я успела понять, что у нас может быть общее, одинаково ценное для обоих. Может, на год, может, на жизнь, но это общее между нами могло родиться… Но не сбылось и теперь уже не сбудется… Не поправить. От каких нелепостей, недомолвок и недоразумений порой зависят самые главные вещи в жизни!

Я зашмыгала носом. Но вспомнила про Нику и сдержалась. «Всё пройдёт, – утешила я себя, – и это тоже…» В горле стоял вязкий ком.

И тут снова зазвонил телефон. Это была Ира Усова.

Ириша не спрашивала про Нику, не распространялась о событиях своей жизни. Более того, она даже не поздоровалась. Я подняла трубку и услышала:

– Маша? Слушай, Маш, я с ума схожу.

– Привет, – машинально отозвалась я. – Что случилось?

– Всё, что могло случиться, уже случилось, – ответила Ирка. – А именно: у меня едет крыша.

Она рассказала мне о том, что у неё вот уже две недели бессонница, а на рассвете ей мерещатся злобные тени за окном. При этом она чувствует себя разбитой, постоянно хочет плакать и злится на любой пустяк.

– Я стала как цербер, – ровным голосом говорила она. – Еле сдерживаюсь, чтобы не орать каждую минуту… И никакие успокоительные не помогают. Ты, случайно, не знаешь, к какому специалисту с такими проблемами обращаются – к неврологу или психиатру?

– Случайно, знаю. Ты только не ори сразу… Тебе на работу надо, Ир. У тебя натура деятельная, общественная. Не будешь её загружать – твоя натура изнутри тебя сожрёт. Такое моё мнение.

Ирка помолчала. Я думала – она бросит трубку, а она молчала, глубоко дыша на другом конце провода. Потом сказала нерешительно:

– Я уж и сама думала… Но сначала надо решить… Где найти няню, которой можно доверить Сашу?

– А какую тебе надо? – боясь её спугнуть, спросила я.

– Во-первых, с медицинским образованием, – это обязательное условие. Во-вторых, не совсем уж чужую, чтобы за неё кто-то мог поручиться, порядочную… Ну а вообще мне бы хотелось, чтобы это был одинокий человек. Женщина. В возрасте, но не старая. И чтобы знала, что такое дети… Могла пожалеть, посочувствовать… Человек чтобы хороший… ответственный… добросовестный…

– А ты искала? – Я была озадачена её требованиями.

– Искала… Ни у кого из моих знакомых такого человека нет. А в агентство я обращаться не хочу. У тебя, случайно, нет подходящих знакомых?

– Нет…

– Ну что ж. – Ирка вздохнула. – Может, со временем появится…

Мы ещё поговорили о нянях, о возможности устройства на работу. К моему удивлению, Иру, которая уже давно сидела дома, совершенно не пугала перспектива поиска работы. Её тревожил только вопрос подбора подходящей няни для сына. Выдвигаемые ею требования показались мне, мягко говоря, специфичными, но, зная Ирин упрямый характер, я не ждала, что она их изменит.

– Где ж нам найти тебе такую няню? – спросила я напоследок. – Может, твои родители подскажут? Или, может, сами с Сашей посидят? Мама твоя – как?

Но оказалось, что Ирина мама уже пробовала сидеть с Сашей; её хватило на два дня.

– Нет, родным это психологически тяжело, – сказала Ира. – Не получается это ни у кого, кроме меня…

Я пообещала, что, выйдя из отпуска, первым делом расспрошу своих коллег, нет ли у них на примете подходящей женщины, и на этом мы распрощались. И только положив трубку, я осознала, что в Ире действительно произошли большие перемены. Подумать только, она сама решила выйти на работу! Устала, бедная.

На следующий день после этого разговора пришёл Денис.

За время, которое прошло после развода, я много раз представляла себе, как Денис зайдёт в квартиру. Мне казалось, что я почувствую его приближение заранее. В действительности я ничего не почувствовала. Раздался звонок. Я убавила газ в духовке, вытерла руки о фартук и открыла дверь.

Денис топтался на коврике. Я заметила, что он нервничает и в то же время полон решимости.

И ещё мне подумалось как-то само собой: пришёл, как Арсений, – без предупреждения.

– Привет, – сказал Денис. – А я к тебе.

Я отступила в глубь прихожей. Он перешагнул порог и закрыл за собой дверь.

В прихожей снял туфли. Выпрямился.

– Я не займу у тебя много времени.

В это время я пыталась понять, что происходит у меня на душе. С некоторой оторопью я осознала, что рада Денису. Это было спокойное, лёгкое чувство. Что сейчас, вот сейчас… что-то произойдёт и всё кончится. Всё: моя ненормальная мазохистская привязанность, мои хождения по кругу, мой личный День сурка. И эта мысль вызвала у меня тихое ликование.

Денис двинулся за мной. Сел на стул.

– Что печёшь?

– Пирог, – ответила я.

Он постучал пальцами по столу; на правой руке блестело кольцо. Денис проследил за моим взглядом, и на лбу у него появилась морщинка.

– Не тяни, – сказала я и неожиданно для себя улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, глядя на меня снизу вверх. И тут я окончательно поняла, что за чувство зрело во мне все эти дни. Это чувство называлось: свобода.

Я села на стул напротив Дениса и стала смотреть на него. Хотелось запомнить его лицо.

– Что ты обо всём этом думаешь? – спросил он.

Я посмотрела ему в глаза.

– Думаю, что простила тебя.

Денис смотрел на меня с замершим лицом.

– Совсем недавно. Мне больше ничего не надо от тебя, Денис. Ни выяснять, ни обсуждать… И, я считаю, некоторое время нам лучше не видеться. А потом… посмотрим.

Я улыбнулась. Мне стало так легко!

– Вот не ожидал… – протянул Денис.

Мы помолчали. Из духовки потянуло сдобным духом. Я открыла дверцу и убедилась, что ватрушка с творогом готова. Выложила пирог на стол, накрыла чистым полотенцем.

– Угостишь? – спросил Денис.

Тянет, как обычно, подумала я. Улыбнулась. Мне было хорошо. Даже весело.

– Нет. Чаи гонять мы с тобой не будем. И разговоры разговаривать тоже, ты ведь сказал, что ненадолго. Так что давай, выкладывай, зачем пришёл.

– Я приезжал к тебе в Лисицыно. Но Леон меня не пустил. Сказал, что ты болеешь… А я проезжал мимо, возвращался и решил заехать.

Я удивилась. Значит, когда мне показалось, что я слышала голос Дениса, он действительно был там, за дверью? Вот это да!

– Зачем?

Он пожал плечами.

Почувствовал, что у меня что-то случилось, поняла я. Ему стало беспокойно, и проезжая мимо, он свернул в Лисицыно, чтобы узнать, всё ли в порядке. Так и раньше было – так было с детства: мы слышали друг друга… поэтому он звонил мне и настаивал на встрече: чувствовал, что мне плохо… О чём говорить, если мы снова понимаем друг друга без слов?

И всё-таки Денис пришёл ко мне за словом, я это чувствовала – за последним словом. И оно нашлось. Я знала, что Денис поймёт его так же, как я.

Все вещи в моём мире пришли в движение, изменили очертания, поменялись местами, и из этой мозаики вдруг сложился новый рисунок. И самое удивительное было то, что я каждой своей клеточкой чувствовала, что это новая жизнь.

– Денис, послушай: я тебя отпускаю… Прощаю и отпускаю.

Он смотрел на меня и молчал.

– Ты… свободен, Денис.

Он всё также смотрел на меня и молчал. Видимо, не ожидал, что всё случится так быстро.

Мне казалось, Денис разочарован моим поведением, что он ждал чего-то более эмоционального, что ли.

Я решила спросить:

– Слушай, а зачем ты следил за мной после вечеринки у Дроздовых? В «Лимпопо», помнишь?

Денис очнулся:

– Что? А, это… – Он смутился. – Я не очень поверил в твой роман с этим мужиком… как его, Яном… Хотел посмотреть, правда ли это…

– Ну, посмотрел, это неправда. Что дальше?

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – просто сказал Денис.

И серьёзно, очень серьёзно:

– Спасибо.

Встал, чуть не опрокинув стул, вышел в прихожую. Я слушала, как он там возится. Потом щёлкнул замок. Денис вышел тихо, почти бесшумно прикрыв за собой дверь. Я прислушалась: снова пели свою песню двери. Негромко щёлкнула квартирная, потом послышался лязг секционной, и всё стихло: точка.

Я притащила в кухню ноутбук, набрала в Интернете «Сиа лампа слушать онлайн». Откинула полотенце, отрезала кусок ватрушки и под звуки песни съела его с огромным удовольствием. В припеве подпевала с набитым ртом.

Наевшись, включила «Живую воду» – и тут уж оторвалась по полной, распевая песню во всё горло и делая ломаные, под стать ритму, движения. Давно мне не было так легко и радостно… воистину это было торжество победителя!

Я думала, что не увижу Дениса месяцы, годы. Но встретила через два дня в торговом центре. Он стоял у входа в павильон бытовой техники, судя по виду, кого-то ждал. Заметив меня, растерялся, но двинулся навстречу. Я кивнула ему, улыбнулась и свернула в ближайший павильон. Зашла за строй вешалок с одеждой, откуда он не мог меня видеть, и тогда только обернулась. Увидела: к Денису, ловко перебирая пухлыми ножками, забавно переваливаясь, бежит малышка в лёгком платье, а он, присев на корточки, ждёт её, широко раскинув руки. Денис улыбался. Ларисы не было видно. Поймав девочку, он подхватил её на руки. «Когда-нибудь и у меня будет такая. Или такой», – подумала я. Подумала с завистью, но зависть была лёгкая, в ней не было ревности, боли, и она скоро прошла; я отметила это с невероятным облегчением.

Обида и боль ушли. И копаться по этому поводу в себе стало неинтересно. В тот день я торжествовала, потому что в глубине души боялась рецидивов, боялась, что может наступить день, когда я окажусь в той же самой яме, из которой с таким трудом и непонятно как выбралась.

В тот день я поняла, что точно победила.

Глава 20

У меня оставалось ещё четыре дня отпуска. Я доехала до филармонии и купила билет на музыкальный концерт известного саксофониста. Афиши, извещавшие о мероприятии, появились месяца полтора назад, так что в кассе остались только самые дорогие билеты. Я купила самый дешёвый из дорогих и была рада, что вообще купила.

Вернувшись из филармонии, поужинала и отправилась на реку. Вышла за две остановки до пляжа, по залитому солнцем тротуару прошла на верхнюю набережную и под пыльными деревьями спустилась к плавучему ресторану «Баржа», поднялась на крытую террасу ресторана. К моему удивлению, здесь играла негромкая музыка – неплохая подборка лирических композиций. Я сидела на улице, любуясь рекой, чайками и противоположным берегом. Слушала музыку и наблюдала за входящими и выходящими посетителями.

Ближе к вечеру в ресторан завалилась шумная толпа туристов. Они смотрели на часы, жестикулировали и говорили все разом на английском. Я предположила, что это американцы. Из их шумного диалога я поняла, что у группы мало времени на ресторан и они боятся опоздать. Переводчик быстро договорился с официантами, и туристам накрыли длинный стол, сдвинув два обычных. Они по очереди сходили в туалет, вышли и сели за стол, переговариваясь и оглядываясь: шесть мужчин и две женщины. Я внимательно осмотрела каждого. Мужчины были примерно одного возраста, от тридцати до сорока, бойкоглазые и болтливые, много шутили и смеялись. Заказали пельмени и сочни. Один заметил меня и пригласил за столик. Я покачала головой. Он сказал мне что-то, но я не расслышала, а переводчик был занят тем, что объяснял дамам состав русских блюд, указанных в меню.

Женщины представляли собой заметный контраст: подвижная брюнетка с длинными волосами, забранными резинкой в высокий хвост на затылке и полная блондинка лет пятидесяти. Брюнетка то и дело теребила подругу, тыкая пальцем в меню и, очевидно, спрашивая совета. Я расслышала обращение «Джес» и стала гадать, как зовут блондинку: Джессика или ещё как? Мне казалось, шелестящее имя не подходит этой женщине с её большим неповоротливым телом, туго натягивающей дурацкую майку с Микки-Маусом и большущего размера джинсы. Мы встретились с ней взглядом, и она приветливо улыбнулась, а я рассмотрела её лицо – большое, спокойное, с которого с добродушным любопытством глядели голубые, круглые чуть навыкате глаза. Джес нещадно потела; когда она полезла в сумочку за платком, я успела рассмотреть корешок книжки в бумажном переплёте, и у меня почему-то вдруг заколотилось сердце и тут же возникло шальное желание подсесть к ней и спросить: «Как вы думаете, почему Симор Гласс застрелился?»

Я не спеша добралась до своего дома. На лавочке у подъезда увидела Татьяну Ивановну, нашу старшую по дому. Она задумчиво наблюдала за мальчишками, гоняющими на площадке в футбол. Я поздоровалась и присела рядом, ожидая, что Татьяна Ивановна, по своему обыкновению, задаст мне какой-нибудь вопрос.

Но старшая молчала. Я скосила на неё глаза. Она по-прежнему наблюдала за мальчишками, и лицо у неё было грустное.

Я стала вспоминать, что слышала о Татьяне Ивановне: по первому образованию медсестра, по второму – социальный работник. Всю жизнь проработала в отделе кадров. Если кому-то в доме требуется сделать укол – идут к ней, потому что по медсестринской части Татьяна Ивановна ничего не позабыла и навыков не растеряла. Если нужен совет по вопросам отношений с начальством – тоже идут к ней. Уже три года вдова, совсем недавно вышла на пенсию. У неё двое детей, которые живут в разных концах страны. Они приезжают каждый год и всё почему-то зимой. Свои обязанности по дому она выполняет очень добросовестно отчасти – из-за чувства ответственности, отчасти – из-за скуки и одиночества. Параллельно работает в агентстве по подбору нянь, домработниц и сиделок…

Сегодня Татьяна Ивановна показалась мне странно похожей на американку Джес из ресторана «Баржа».

– Татьяна Ивановна…

Старшая повернулась: вопросительный взгляд из-под очков.

– Татьяна Ивановна, как ваше здоровье?

– Плохо, – хмуро ответила она.

Я удивилась: Татьяна Ивановна была человеком энергичным и жизнерадостным. Я не могла вспомнить, когда она жаловалась.

– Вы заболели? Чем?

– Одиночеством, – отрезала она и отвернулась.

Ну вот, подумала я, и здесь та же тема… Почему люди, страдающие от одиночества, не могут встретиться и дополнить друг друга?.. Я думала об этом какое-то время, а потом в моей голове оформилась идея.

– Татьяна Ивановна, вот послушайте…

Старшая подняла брови.

– У меня есть подруга, у её сына ДЦП. Из-за него она сидит дома, не работает, нанимать няню со стороны как-то боязно, вот и тянет: мальчику уже семь лет исполнилось. А подруга моя – она очень способная, ей работать хочется… Может быть, вы возьмётесь…

Через полчаса я поднялась в квартиру, унося с собой согласие Татьяны Ивановны стать няней Ириного сына. Оставалось уговорить Иру доверить Сашу Татьяне Ивановне. Сделать это, несмотря на решение Иры выйти на работу, я знала, будет не так-то просто.

Следующий день был днём концерта. Я вышла на улицу и увидела, что день стоит не такой жаркий, как накануне, сквозь марлевые облака неярко светит солнце, дует приятный ветерок, и люди на улицах одеты по-разному – и почти раздеты, и в брюках, лёгких кофтах или олимпийках.

На пляже народа было меньше, но ненамного. Я искупалась на приличном расстоянии от скопления людей и вернулась домой, по дороге закупив продукты. До концерта оставалось ещё достаточно времени, чтобы привести себя в порядок.

С пляжной сумкой и тяжело нагруженными пакетами я добралась до квартиры. Открыла дверь, вошла в прихожую и поставила сумки на пол. И вдруг увидела обувь.

Мужские летние туфли, аккуратно придвинутые друг к другу, стояли рядом с дверным ковриком. Я уставилась на них, не в силах пошевелиться. Вор?.. Грабитель?.. Но почему тогда сняли туфли?.. А если не один?.. Услышали меня и затаились?.. Вопросы вихрем пронеслись в голове, сердце заколотилось так, будто я пробежала стометровку.

Из комнаты не доносилось ни звука.

Мокрыми руками я открыла входную дверь и выскользнула в тамбур. Позвонила в соседнюю дверь. Там жила пара крепких ещё пенсионеров, Иван Сергеевич и Зинаида Петровна. Хоть бы один оказался дома!..

Но за соседской дверью было тихо. Должно быть, уехали на дачу. Как и мои коллеги, они были страстными дачниками.

Я распахнула дверь на площадку, вернулась в квартиру и вставила в проём входной двери одну туфлю чужака. Струйки пота стекали у меня по спине и впитывались резинкой юбки.

– Кто тут?! Э-эй!

В комнате кто-то заворочался. Потом до меня донёсся слабый голос:

– Не пугайся… Это я…

Я остолбенела. В голове возникла и повисла, как транспарант, мысль: «Концерт… накрылся».

Как была, в обуви, я шагнула в комнату. Арсений лежал на диване, по самые плечи завёрнутый в мой плед, и моргал сонными глазами. Лицо у него было бледное, щёки под неопрятной щетиной ввалились, под глазами темнели круги.

– Как ты сюда попал?!

Он сел. Сначала спустил ноги на пол, потом подобрал их под себя и закутался в плед до самой шеи. Глаза оленёнка Бэмби глянули на меня поверх ворсистой ткани.

– Я спрашиваю: как ты сюда попал?

Арсений улыбнулся слабой улыбкой:

– У меня был ключ.

– Откуда?

– У тебя в тумбочке… из связки запасных. Давно уже…

«Как ты мог?..» – хотела сказать я. Но промолчала. Прошла и села на край дивана.

– Ты родителям звонил?

Арсений покачал головой.

– Лиде?

Тот же ответ.

– Почему?

Он пожал плечами.

Я молча смотрела на него, он потянулся и прижался ко мне. Уткнулся головой мне в плечо. Я обняла его одной рукой и почувствовала, как под майкой вздрагивают его лопатки. Две недели прошло после того, как Арсений сбежал с Юлей, а мне показалось, что я не видела его вечность и что за эту вечность он стал младше. Я гладила его по спине; плечо под его лицом стало влажным.

Так мы сидели какое-то время. Потом Арсений отстранился. Вытер ладонью глаза и сказал:

– Она меня бросила. Отправила в магазин, а, когда я вернулся, её не было… Никого не было.

– Где… где это случилось?

– Под Владимиром, на базе… На базе отдыха.

– Там есть магазины?

– Это недалеко от города. Она отправила меня в город, а сама тем временем уехала.

– Куда?

– Не знаю. Её телефон недоступен.

– Как же ты добирался? Лида сказала, ты забыл деньги, карточку…

– Она оставила мне деньги. А база была оплачена вперёд.

Я присвистнула про себя. Бедный Сенька!

– И много денег, Сень?

Он посмотрел на меня злыми, несчастными глазами.

Мы долго молчали. Я хотела сказать ему что-нибудь утешительное, но слов не находилось.

– В конверте. На конверте написала: «Волшебно. Буду помнить всегда. Ю. М».

– Зачем? – вслух подумала я.

– Наигралась, – зло бросил Арсений.

– Самое главное, – с отчаянием сказал он, – что я до этого дня, до самой последней минуты, даже не подозревал, что она хочет от меня избавиться. Мне даже в голову не приходило… И, если б не эта записка, я бы подумал, что её увезли насильно… Украли, связали. Но горничная сказала, что на базу никто в это время не приезжал, что… девушка была весёлая, как всегда!

– Что это? – Он наклонился ко мне. – Вот скажи мне, что это такое? Какой надо быть, чтобы так поступить?

Я пожала плечами. Мне было жалко Арсения. Юля Маковичук представилась мне какой-то почти мистической роковой женщиной.

Арсений глубоко вздохнул и отвернулся к окну. Шмыгал заострившимся носом. Неожиданно я почувствовала спокойную уверенность в том, что он переживёт это, ему даже пойдёт на пользу. Как там звучит бессмертное клише: «То, что нас не убивает, делает сильнее». Спорно. Но в этот раз так и будет.

– Я теперь ничему не верю, что она говорила, – сказал Арсений. – Наигралась и выставила… Ничему не верю.

– Например?

Арсений поморщился.

– Только одно было взаправду. – Он живо повернулся ко мне и его глаза блеснули. – Она пела для меня одного! Часто. Много. Я слышал весь её репертуар. И был её единственным слушателем!

– А ты танцевал, Сень? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно естественнее.

Арсений сразу сник.

– Я спрашиваю, танцевал ты или нет для неё одной?

– Ну, почему ты такая жестокая, – пробормотал он, отворачиваясь.

– Почему жестокая? Она – специалист по вокалу, ты – по танцам. Логично предположить, что вы обменялись… умениями. И потом…

– Не будем больше об этом, – оборвал меня Арсений. – Вообще больше не заикайся на эту тему. Тебе вот председатель Илья привет передавал.

Настала моя очередь неприятно удивляться.

– Ты видел Илью? Давно?

– Вчера. Я ездил в Лисицыно.

Я замерла. «Ездил в Лисицыно» – значит, знает про Нику. Илья наверняка сказал ему…

– Зачем?

– Хотелось побродить…

– Странно, что Илья просил тебя передать мне привет. В последнюю нашу встречу он едва разговаривал со мной. Должно быть, решил, что, раз я уехала, ваш с ним договор можно считать расторгнутым, так что и притворяться больше нет надобности.

– Откуда ты знаешь?

– Лида сказала. Ты уехал с Юлей. А она напилась с горя и рассказала. Чтобы не одной ей было больно, поэтому, я думаю.

– Я попросил его за тобой поухаживать, чтобы тебе не было скучно и чтобы Лидка нас не подозревала, – апатично сообщил Арсений. – А тут вы с Леоном так удачно съездили с его отцом…

– Я не нуждаюсь в твоём покровительстве. И мне по барабану, кто и в чём тебя подозревает. Неужели ты не понимаешь, что обидел меня?

– Погоди, – Арсений поморщился, – постой. Илья стал… эм… знаки внимания тебе оказывать, да, по моей просьбе. Но это только поначалу. А потом, когда я уже попросил его оставить тебя в покое, он мне знаешь, что сказал? Чтобы я шёл лесом, вот что. Понятно тебе? Так что всё по-настоящему было.

– Врёшь, – неуверенно сказала я. – Ведь врёшь?

– Да нет же! А что он поговорил как-то криво, так это потому, что Голубева ему сказала, что твой муж обещал ей помочь с адвокатом. Она ему сразу позвонила, как приехала в город, мужу твоему, ну, Илья и подумал, что ты ему наврала, что не замужем. У меня он, наверное, из самолюбия спрашивать не стал…

Вот это да! Денис помогал Нике! А мне ни слова об этом не сказали – ни он, ни она…

– Но ты объяснил ему, что это не так? – спросила я. – В этот свой приезд?

– Нет, – отрёкся Арсений.

– Почему же?

– Потому что ты любишь своего мужа. Мне сказали на ресепшене, к тебе городской мужик приехал, сказали – твой муж…

– Да я его не видела даже! Я только здесь, в городе, узнала, что он приезжал в Лисицыно!

– Да? – протянул Арсений. – Я не знал… Думал, что он вообще чуть не каждый день ездил к тебе из города. Ночевал у тебя.

Час от часу не легче!

– Нет, Арсений. Денис приезжал ко мне только один раз. И в этот единственный раз я его не видела, потому что Леон не пустил его ко мне. Так что Денис поговорил с Леоном – и уехал.

– Да? – Арсений казался удивлённым. – Я же не знал…

Я отвернулась к окну.

– Голубеву жалко, – сказал Арсений за моей спиной. – Я, как услышал, аж прямо содрогнулся. Это правда: она защищалась? Что с ней теперь будет? Где она?

– Дома. А будет ей хреново, но посадить, я думаю, не посадят. Самозащита с превышением пределов самообороны… как-то так, а может, даже просто самооборона… тем более что именно так и было. Условный срок дадут, наверное.

– Хорошо бы, если так, – задумчиво произнёс Арсений. – Но всё равно жалко. Чувство вины опять же. Меня тоже чувство вины мучило из-за того, как я с ней в последний раз… поговорил… А тут… Считай, этот Николай её в люди вывел…

– Николай-то тут при чём? Ника и без него была известной. Журналист она никудышный, зато отличный имиджмейкер для собственной персоны.

– А, ты не знаешь, наверное… – Арсений вздохнул. – Она, когда со мной ездила, раскрыла мне тайну… золотого ключика. Первый-то год, в финале которого она награду «Лучший журналист» получила, статьи ей Николай писал. Не то чтобы от начала до конца, но многое: тему выбирал, акценты подсказывал, правил по написанному… Ну а уж потом она сама поднатаскалась. Так что без его помощи никогда бы ей такой известности не заработать.

В студенческие времена Ира Усова любила выражение: «Как пыльным мешком по голове стукнутый». Многие с нашего курса тогда у Усовой эту фразу переняли. Я – нет, потому что оно казалось мне нелепым. И вот сейчас вдруг вспомнилось. Так я себя чувствовала: стукнутой пыльным мешком. По голове.

– Но… зачем?

– Что?

– Зачем она тебе это рассказала?

– А. Да у неё, у Ники, была какая-то потребность… в очищении, что ли… Я, мол, вся твоя, и даже вот такое…

Вот из-за этого она и к Николаю вернулась, подумала я: потребность в очищении… Это и есть то самое «что-то», что она хотела мне рассказать и что я должна была узнать о ней…

Внутри меня нарастало осознание случившейся катастрофы.

Арсений поморщился и сказал:

– А я был весь для Юлии… Мне казалось, что и она со мной – тоже… Ты знаешь… Она пела мне даже в постели, и я видел, как поднимается её грудь, и напрягается живот, и по горлу бегут звуки… В голове не укладывается, как она могла так со мной поступить…

Он ещё долго говорил всё о том же, но я уже не слушала, переживая собственное горькое разочарование. Восстанавливала цепочку событий, которые привели к тому, что я лишилась возможности продолжить отношения с человеком, который был мне интересен: Ника звонит Денису с просьбой о помощи; Денис обещает помочь – найти адвоката. Илья спрашивает Нику, нужна ли ей юридическая помощь, и она отвечает, что ей уже обещал помочь Денис – муж Маши. Откуда Нике было знать, что уточнение «бывший» в случае с Ильёй имеет важное значение?.. В результате Илья делает вывод, что я сказала ему неправду по поводу своего социального статуса, что я просто «загуляла», и – смотрите выше: в последнюю нашу встречу он отчуждённо предлагает мне «прийти в себя и посмотреть на всё с некоторого расстояния», говорит «спасибо» и желает удачи…

– Ты меня слушаешь? – донёсся до меня голос Арсения.

– Да… Пойдём на свежий воздух?

Арсений вымылся, побрился, и мы пошли в ресторанчик, расположенный на соседней улице. Сеня ел без аппетита, мне казалось, ему хочется плакать. Сейчас он нисколько не напоминал того искрящегося обаянием молодого человека, каким был недавно. И всё-таки что-то в нём, должно быть, осталось: девушка-официантка задержала на нём взгляд, в её глазах зажглась искорка интереса. Я вдруг поняла, что Илья наверняка подозревал нас с Арсением. Именно поэтому он решил попросить меня передать ему записку от Юли: хотел посмотреть, какое у меня сделается лицо, когда он станет говорить со мной об этом. Убедиться, что во мне нет ревности.

Когда мы вернулись домой, начался дождь. Первые капли застенчиво простучали по крышам и карнизам, по оконным стёклам и земле. Длинные струящиеся пальцы неторопливо тронули асфальт, огладили листья на деревьях и кустах, пробежались по траве. Где-то далеко кашлянул гром, предупреждая, что скоро дождь польёт вовсю. И почти сразу хлынул, усиливаясь с каждой минутой, ливень – плотные капли, теснясь и толкаясь, обрушились на подоконник, словно там, наверху, решили открыть краны на полную и полить землю из невидимого душа…

– Я звонить! – крикнул из прихожей Арсений.

– Не говори, что ты у меня! Скажи: у друзей…

Хлопнула дверь. Я увидела, как он вышел из подъезда и с телефоном у уха пошёл со двора. Мой зонт над головой несчастного мальчика-звезды…

Арсения не было около часа.

Вернулся он ещё мрачнее, чем ушёл, раздражённо забросил ручку зонта на верёвку в ванной. Стянул мокрую одежду и закутался в мой халат.

– Орут…

– А ты думал, по головке тебя погладят?

– Театр в Керчи…

– А! Без тебя, значит, уехали. А Лида?

– Здесь… Отец сказал: ехать к приглашённым на свадьбу и извиняться. Следующей весной поступать в «Щуку».

– Это дело, Сень. Учиться всяко нужно. А Лида?

– Обрадовалась…

– Святая. Или дура.

Арсений насупился. Замолчал.

Себе я постелила на диване, а ему – на полу. Арсений вошёл и сел на постель на полу. Поднял на меня лицо:

– Ты, конечно, думаешь, почему я домой не иду… А я просто хочу ещё немного подумать о ней спокойно… без суеты… Завтра я уйду.

Мы выключили свет и легли спать, каждый на своё место. Я слышала, как Арсений вздыхает и ворочается в темноте. Потом он сказал:

– Маш… А когда муж тебя бросил… тебя долго мурыжило?

– Не бросил – изменил, а я его выставила… Долго, Сень. Но потом прошло. И у тебя пройдёт. Тебе этот опыт пойдёт на пользу. Ты станешь серьёзным, глубоким актёром. Поступишь в «Щуку». Уже не убежишь с вступительных. Выучишься. На первом-втором курсе тебе начнут предлагать работу, закрутится жизнь… Когда-нибудь ты встретишь Юлю Маковичук, и тебе при этом не будет больно.

– Откуда ты знаешь?

– Спонтанное предвидение, основанное на личном опыте, – улыбнулась я. Похоже, я перенимаю манеру Леона наставлять людей на путь истинный. – Поверь мне, именно так и будет. А теперь давай спать. Я по твоей милости сегодня выступление саксофониста пропустила. Знаешь, какой дорогой билет? Так что дай мне хотя бы выспаться.

– Хорошо, – кротко сказал Арсений.

Но не заснул. Лежал неподвижно, я чувствовала, – с открытыми глазами. Он был опустошён, снова не находя опоры. Я подумала, что, быть может, он почувствовал ещё и то, что я изменилась – не под влиянием его поведения, а сама по себе, в русле своей жизни. «Наверное, это первое по-настоящему серьёзное испытание в его жизни», – подумала я и совершенно нелогично улыбнулась. И всё же мне было непонятно, успел Арсений повзрослеть или нет за те дни, что добирался с владимирской базы отдыха.

– Сень… Ты спишь?

– Нет.

– Слушай, я тебе утром книжку дам… Ты завтра же начни её читать, только не с начала, а с последних двух повестей… Хорошо?

– Зачем? – До чего безразличный голос.

– Затем, что она тебе поможет. Я не знаю, ты, может, опять планируешь вены резать, или в петлю лезть, или ещё там что…

– Не планирую, – сухо оборвал Арсений.

– Тем более. И всё-таки пообещай мне в память о нашей старой дружбе, – тут мой голос лукаво дрогнул, – прочитать то, что я тебя прошу. Вот прочитаешь – и можешь дальше жить. Пообещай!

– Ладно.

– Ты скажи: «Обещаю прочитать последние две повести», – и давай спать.

– Обещаю прочитать книгу, которую ты мне дашь, – с лёгкой иронией проговорил Арсений. – Спокойной ночи.

И действительно скоро засопел.

Я лежала и думала обо всём, что случилось этим летом. Думала о Нике. А ещё о Леоне. О нас с Денисом… О том, что завтра надо найти второй, чистый экземпляр «Глассов» и ещё раз вложить в Сенину голову необходимость немедленно прочитать две последние повести… Может быть, Сэлинджер у него не пойдёт. Но мне почему-то кажется, что именно сейчас он будет Арсению как нельзя кстати…

Я думала обо всём этом долго-долго. Но за всеми этими мыслями запрещала себе вспоминать о нелепости, которая оттолкнула от меня Илью.

Кусочки фактов складывались в моей голове в целое полотно. Всё наконец-то стало совершенно понятно. Только вот не думать об Илье никак не получалось.

Я посмотрела на часы. Было без двадцати час, а я не могла успокоиться. Встав, натянула спортивный костюм и тихонько пробралась мимо спящего Арсения на кухню. Поставила чайник и открыла окно. Вползла сиреневая темнота, разбавленная светом неярких фонарей, ветерок пахнул в лицо запахом близкой реки, полились приглушённые звуки, шорохи, ритм далёкой музыки. Неожиданно я подумала о Симоре – как он мог предсказать свою смерть, будучи ещё ребёнком? И если мог, то почему не дождался её, поторопил? Значит, был уверен, что смерть придёт к нему – так или иначе? Не нашёл себе места в мире, или была другая причина? В голове стали множиться мысли, и я подумала, что, может быть… а почему бы и нет… Что там сказал Тициан Эль Греко? Делай то, что хочет от тебя бог…

Я сполоснула чашку и отправилась в ванную. Открыла дверь и увидела зонт. Он так и остался висеть на верёвке, от движения воздуха зашевелился, зашуршал. На этот раз я вдруг поняла, какое животное он мне напоминает – дракона.

Некоторое время я наблюдала, как успокаиваются складки зонта. Потом тихонько прокралась в комнату, нашарила на полу телефон и вернулась в ванную. «Это БЫВШИЙ муж. Я свободна» – это сообщение могла написать школьница, а никак не женщина, которой через полгода исполняется тридцать. К тому же время – далеко за полночь. Илья мог отключить телефон на ночь. Мог покрутить пальцем у виска. Пожать плечами под лёгким одеялом… В конце концов, он мог находиться рядом с другой женщиной, и тогда моё смс было просто ни к чему…

Но Илья ответил через полминуты: «Приеду завтра после обеда. Перед выездом позвоню». И ещё – «Это так здорово!»

Я подумала: это сообщение могло принадлежать школьнику, а никак не…

После этого я накинула куртку, надела кроссовки, осторожно сняла зонт с верёвки и, стараясь не шуметь, вышла из квартиры.

На улице было свежо. Обходя лужи и перепрыгивая через целые моря, добралась до контейнерной площадки. Как я ни старалась, зонт всё же зацепился гнутой ручкой за стенки мусорного бака, загромыхал о железные банки. Сразу же где-то недалеко залаяла собака, две или три кошки шмыгнули из кустов и растворились в темноте.

Осторожно ступая, я повернула назад. Постояла на крыльце, вдыхая свежий воздух, умытый дождём. «Сквозь дождём забрызганные стёкла мир мне кажется рябым; я гляжу: ничто в нём не поблекло и не сделалось чужим» – откуда-то возникло в голове. Я засмеялась. Попыталась вспомнить автора, но не смогла, зато вспомнила, что стихотворение заканчивается словами: «И душе, несчастнейшей из пленниц, так и легче и вольней»[12].

– Вот уж точно…

Я думала о том, что, возможно, будут в моей жизни, и ещё не раз, тяжёлые и скучные дни… Зато теперь я точно знаю, что лёгкие и радостные дни у меня тоже будут…

Но самое главное даже не это. Самое главное – то, что в ближайшие дни я разыщу Толстую тётю… Я перечитаю диссертацию и, если понадобится, начну сначала. Доведу её до конца и – «буду раскачиваться на люстре, я буду раскачиваться на люстре»…

С этими мыслями я вошла домой, разделась и тихонько пробралась в свою постель. Арсений спал, тихонько похрапывая. Я укрылась одеялом. Меня переполняли эмоции, хотелось прямо сейчас куда-то бежать, начать что-то делать. Я думала: завтра – завтра же! я позвоню Ирише и расскажу ей о Татьяне Ивановне; позвоню Елене и скажу, что буду восстанавливаться в аспирантуре; куплю зонт в магазине через дорогу; да, ещё Арсений – выдать ему книгу и выпроводить как можно скорее…

Уже очень давно я не чувствовала в себе такой жажды деятельности. И ещё поняла, что беременность Ники – вот именно такая, осознанная беременность – дала ей ощущение значимости, которое она искала сначала в браке и профессии, а затем в любви к Арсению… Это та сила, которая вселяет в Нику спокойную уверенность…

Я решила, что поеду к Леону в гости, а с Денисом мы со временем, быть может, снова сможем видеться… Очень хочу не разочароваться в Илье, но время покажет… Главное, что я окончательно выздоровела…

И в полусне, а может, уже во сне мне пришла упрямая мысль о том, что моя «сэлинджеровская» теория имеет право на жизнь и я смогу это доказать… Смогу. Обязательно.

Примечания

1

«Живая вода» – песня группы «Наутилус Помпилиус».

(обратно)

2

Один из образов в повести «Зуи» Джерома Д. Сэлинджера, входящей в цикл о Глассах, в контексте которой Толстая тётя выступает синонимом Бога.

(обратно)

3

Неточная цитата из стихотворения Б. Пастернака «Объяснение»/«Жизнь вернулась так же беспричинно, Как когда-то странно прервалась».

(обратно)

4

Ну что, попробуем? (англ.)

(обратно)

5

Главный герой цикла «Повести о Глассах» Джерома Д. Сэлинджера.

(обратно)

6

Невеста, а затем и жена Симора Гласса.

(обратно)

7

Брат и сестра Симора, главные герои двух повестей из цикла о Глассах – «Фрэнни» и «Зуи».

(обратно)

8

Wi-Fi – беспроводное интернет-подключение.

(обратно)

9

Холден Колфилд – главное действующее лицо романа Джерома Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи», ставшее символом юношеского бунта и нонконформизма.

(обратно)

10

Заключительный рассказ из сборника «Девять рассказов» Джерома Д. Сэлинджера.

(обратно)

11

Пей! Опрокидываю рюмку за рюмкой, пока не собьюсь со счёта! (англ.)

(обратно)

12

Стихотворение Николая Гумилёва «Дождь».

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg