«Заложница»

Заложница (fb2) - Заложница (Преступники и пленницы - 2) 1405K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анника Мартин - Скай Уоррен

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Анника Мартин и Скай Уоррен

«Заложница»

«Преступники и пленницы» #2

Название: «Заложница»

      Автор: Анника Мартин, Скай Уоррен

      Серия: Преступники и пленницы #2

      Переводчик: Дарья

Редактор: Женя

      Вычитка: Matreshka, Оля

      Обложка: Катя

Переведено для группы:

18+

Любое копирование без ссылки

на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Я НЕ ЗНАЛА, КОГДА ОН ПРИДЕТ ЗА МНОЙ. БЫЛА УВЕРЕНА ЛИШЬ В ТОМ, ЧТО ЭТО СЛУЧИТСЯ.

Я даже никогда не целовалась с парнем до той ночи, когда встретила Стоуна. До ночи, когда увидела, как он убивает. Тогда он пощадил меня. Это было лишь начало. Он снова и снова появляется в моей машине - опасен и полон грубой силы. «Поехали», — говорит он мне, и у меня нет выбора. Он преступник с полыхающим огнем в зеленых глазах, вторгшийся в мою жизнь и мои мечты. В полиции утверждают, что он опасно одержим мною, но это я не могу перестать думать о нем. Может быть, неправильно позволять ему прикасаться ко мне. Может, неправильно прикасаться к нему в ответ. Может, эти извращенные свидания должны прекратиться. Вот только... он кажется единственным настоящим в моем мире дизайнерских лейблов и особняков. Так что, я еду в машине, подчиняясь угрозе, пока не становится трудным вспомнить, что я не хочу находиться здесь. Пока не становится слишком поздно повернуть назад.

«Заложница» — увлекательный, одиночный роман авторов бестселлеров по версии «Нью-Йорк Таймс», Скай Уоррен и Анники Мартин. Повествование ведётся в том же мире, где проходит действие книги «Заключенный», но роман может быть прочитан отдельной книгой.

Первая глава

Брук

Я широко улыбаюсь в объектив камеры Геральд-Стар города Франклин-Сити, штат Теннесси. Завтра на странице их глянцевого издания можно будет увидеть фотографии счастливой девушки — дочери самой влиятельной семьи в городе — в окружении друзей и любящих родителей, на вечеринке в честь ее шестнадцатилетия.

При рассматривании и увеличении снимков онлайн, можно разглядеть вышитые бледно-розовые розы на рукавах и корсаже моего белого коктейльного платья от Givenchy.

Но! Есть то, что вы никогда не сможете увидеть — это «кровь в воде».

Мой отец всегда говорит: «Ни за что не позволяй им почуять запах крови».

Если мир полон кровожадных акул, то мораль сей басни такова — необходимо научиться плавать рядом с ними, между ними и вокруг них. Заставить их поверить, что у тебя всё отлично.

Картинка в газете никогда не расскажет, что за весь день я съела всего пару ягод клубники, иначе не влезла бы в это платье, которое мама купила мне в комиссионном магазине. Размер платья был слишком мал, но зато цена бросовая, да и, к тому же, это коллекция нынешнего сезона. Я сказала маме, что никаких проблем нет — я сегодня вечером надену именно это платье. Люди должны думать, что оно новое.

Платье из прошлых коллекций — это как раз и есть та самая кровь в воде, запах которой не должен никто учуять.

На лице моего отца камеры никогда не смогут поймать и запечатлеть улыбку, полную отчаяния. Люди видят фамилию нашей семьи — Карсон — на грузоподъёмных кранах по всему городу. Так почему же папе не быть счастливым?

Никому нельзя усомниться, в том, что великая строительная компания Карсон рушится день за днём, и что эта вечеринка — спасательный трос для нас. Или о том, что я не могла заснуть последние несколько ночей, потому что меня мучали кошмары, в которых я забывала утвердить выбор цветов или согласовать список приглашённых для службы кейтеринга, или внести залог за услуги ди-джея, и в итоге вечеринка оборачивалась полной катастрофой.

Моя мама не могла заниматься подготовкой с полной отдачей — чтобы оплатить все расходы, мама работала в две смены в пекарне соседнего города. Никто не должен знать об этом.

Никто не должен знать, что вся эта вечеринка тщательно продуманный фарс.

Каждый член высшего общества Франклин-Сити устраивает для своей дочери вечеринку по поводу шестнадцатилетия. Это их собственная версия бала для дебютанток. Не организовать подобное мероприятие означает, что вы не из их высшей лиги. Люди выставляют себя напоказ с помощью детей.

Как только завтра утром за чашкой кофе они откроют свежий выпуск Геральд-Стар на своих телефонах или планшетах, то увидят, как гордо улыбается моя мама, и как ее тонкая рука обнимает меня за плечи.

Что читатели не увидят, так это небольшое горящее пятно на моей руке, после маминого щипка-напоминания о моей позе для снимка. Читатели не увидят, как стыдно мне стало, что я снова забыла об этом. Потому что так устала. Потому что старалась на пределе возможностей.

Камеры не смогут запечатлеть, как мама прошептала мне сквозь стиснутые зубы:

— Постарайся выглядеть хоть немного заинтересованной, Брук.

Читатели не поймут, какой болью отозвались в моей груди ее слова, потому что я знаю: я не оправдываю ожидания своих родителей. Знаю, что подвожу их раз за разом по всем статьям.

Но я стараюсь, действительно стараюсь. Люди не увидят, что единственное, чего я хочу — свернуться в клубок в углу своей комнаты и тихо сдохнуть. Но я люблю родителей, и я знаю, что они тоже любят меня, хотя я и не являюсь эталонным образчиком дочери, обладательницы второго размера с идеальной кожей и манерами, которые жизненно необходимы прямо сейчас.

Я не та дочь, которая в данный момент нужна собственным родителям.

Так что, да.

Никто никогда не узнает, что за фасадом моей ослепительной улыбки моё самообладание трещит по швам. Я знаю, как улыбаться, делая вид, что всё хорошо. В этом я большая мастерица.

Я знаю, что, по мнению большинства, я родилась с золотой ложкой во рту. Как же много жителей Франклин-Сити, населяющих южные окраины города, живут впроголодь, в то время как меня окружают горы фуа-гра и лобстеров, большая часть которых будет просто выброшена на помойку. Меня не только терзает вина из-за моей вечеринки, но я чувствую себя виноватой за само чувство вины.

Я делаю вдох сквозь стиснутые зубы, продолжая улыбаться.

Половина вечера позади.

Перед глазами всё плывет, но я улыбаюсь и здороваюсь с одним из инвесторов отца, совместно с которым он пытается провернуть крупномасштабную сделку и спасти наше положение. Я пытаюсь вспомнить детали. Мужчина ранее бывал у нас в гостях, ему было позволено разместиться в нашем загородном доме. До того, как мы тайно продали его.

Инвестор спрашивает меня о школе, и у нас получается вполне пристойная беседа, по крайней мере, я так думаю, пока не замечаю бледное лицо своей мамы, ее губы, сжатые в тонкую линию под напудренным носом.

Моё сердце пускается в бешеную скачку, потому что я не знаю, что сделала не так. Я так голодна и морально истощена, что начинаю путаться в словах и отвечать что-то вроде «ага» и «гм». Сколько времени и усилий было потрачено на репетиции этого разговора? В конце концов, мужчина желает мне удачи на экзаменах и, откланявшись, оставляет одну.

Мама подходит и впивается пальцами в мою руку так сильно, что та бледнеет. Я задерживаю своё дыхание, недоумевая, где могла облажаться. Боюсь спросить, но мне нужно знать.

— Ты назвала его мистер Кимбэлл, — шипит мама.

— Но это… — я собираюсь сказать, что именно так его и зовут, когда вдруг осознаю, что это не так, мистер Кимбэлл один из его соперников-конкурентов.

Родители неоднократно прогнали меня по всему списку имен прямо перед вечеринкой, но сейчас я не могу думать связно. Горло перехватывает спазм.

— Он не…

— Исправил тебя? — её взгляд метнулся вслед удалившемуся мужчине.

Он слишком учтив. Нет необходимости озвучивать это.

— Должна ли я…

— Нет! — говорит она быстро.

Это означает, не ходи за ним, не извиняйся. Ущерб уже нанесён.

Впрочем, она и не сказала бы этого. Не здесь и не при всех. И от этого еще горше. Почему то, что родители не произносят вслух, всегда ранит гораздо глубже?

Сразу же появляются близнецы Шаффер. Они прекрасны и хороши во всем. Мы были друзьями в теннисном лагере, но подростки чуют запах крови в воде быстрее, чем взрослые. Восторженные приветствия превращаются в застывшие улыбки и неловкие извинения-отговорки за свой преждевременный уход.

Гости, уезжающие перед ужином — плохой знак.

Медленно, но верно я разрушаю всё. Это гораздо больше, чем просто вечеринка. На кону стоит компания моего отца, социальное положение моей матери. Я чувствую её взгляд на себе, когда улыбаюсь в ответ и благодарю близнецов за то, что они пришли.

Именно тогда случается это — чувствую, как становится тесно в груди от подступающих всхлипов, которые я больше не в силах сдерживать. Мои глаза жжёт, и я уверена, что моё лицо сейчас цвета спелой вишни. Я бормочу что-то о том, что мне необходимо посетить ванную комнату.

Мама сжимает моё плечо.

— Не торопись дорогая, — шепчет она.

И я знаю, что она говорит это не только для того, чтобы я успокоилась и не причинила еще большего вреда, а отчасти потому, что любит меня. Ведь тяжело всем нам, осознание этого подпитывает подступающие рыдания новыми силами. Поэтому, сдерживая слёзы, я иду через весь зал. Хорошо, что я знаю, насколько ослепительно надо улыбаться, чтобы никто не заметил подозрительный блеск в моих глазах.

Я вижу троицу знакомых из маминого клуба игры в бридж, направляющихся в туалетную комнату. Я не могу войти туда с ними. Поэтому проскальзываю мимо них в следующую дверь, за которой сегодня организована зона для кейтеринговой службы.

Некоторые из официантов смотрят на меня странно. Я пытаюсь исправить ситуацию и говорю:

— Все идёт хорошо, но, по-моему, недостаточно канапе в дальнем конце зала.

Я, не сбавляя темпа, двигаюсь дальше. Да уж: безумная девушка в красивом, подержанном платье, с горящими щеками, которая едва сдерживает рыдания.

Я толкаю еще одну дверь, ведущую на кухню. Подносы из нержавеющей стали полны вкусной еды, которую я не могу съесть. Любопытные глаза отовсюду следят за моими передвижениями. Я уже почти бегу к двери, над которой светится красным надпись «Выход».

Выбегаю наружу и закрываю за собой дверь.

Из меня вырывается всхлип, затем ещё один, и ещё один. Всхлипы перерастают в рыдания.

Я выгляжу жалко.

Девушка, в платье от Givenchy, на пустой служебной парковке зала для приёмов Старлайт.

Даже сейчас, рыдая на этой парковке, я думаю о своём внешнем виде. О семье и обязанностях. Я плачу аккуратно, чтобы не размазать тушь по лицу и своей одежде. Я продолжаю стоять, потому что если сяду, то моё платье помнётся. Это даже не моё платье. А вечеринка даже отдалённо не похожа на мою. Это все дань приличиям.

Мотылёк пикирует в мою причёску, и я пытаюсь смахнуть его. Следом в волосах запутывается второй. Внезапно нелепая борьба с насекомыми, сопровождаемая моими рыданиями, начинает походить на ритуальные пляски с бубном. Вероятно, мотыльков привлёк свет от вывески над дверью.

— Чёрт!

Спотыкаясь, подвернув ногу, всхлипывая, я уже в тени фургонов кейтеринговой службы продолжаю возиться с волосами.

Больше никакой аккуратности, никаких обязанностей.

В результате моя причёска безнадёжно испорчена и, возможно, в ней куча раздавленных мотыльков. По крайней мере, это воронье гнездо из моих волос вполне «сочетается» с разводами потёкшей туши под глазами. Непонятно — плакать или смеяться. В голове полнейший сумбур.

Но на самом деле я вдруг понимаю, что чувствую себя чуть лучше. Так глупо.

Я должна вернуться назад. Привести в порядок лицо в ванной комнате, скрутить волосы в аккуратный пучок.

— Еще одну минуту, — говорю себе.

Плохо, что я вообще ушла со своей вечеринки, но ещё хуже будет вернуться туда в таком виде. Открываю инкрустированный драгоценными камнями клатч, который висит на моём запястье, и проверяю свой телефон. Заплаканные глаза режет от яркого света. Через двадцать минут подадут ужин. Мне стоит поспешить.

Я пытаюсь взять себя в руки и вдруг слышу шаги. Они всё громче — кто-то бежит вниз по дороге, вдоль аллеи. Шаги приближаются в мою сторону. Мой пульс тут же учащается.

Меня не должно было здесь быть.

От страха я боюсь лишний раз вдохнуть, стою на месте, стараясь не издавать ни звука, лучше подождать пока всё не стихнет.

Становится слышен топот второй пары ног, в то время как владелец первой приближается всё ближе.

Кто-то кого-то преследует? Я ретируюсь глубже в тень, маскируя своё отступление под хруст гравия от чужих шагов. Ничего не видно, но они уже близко, может, за пару шагов от фургона.

Достаточно близко, чтобы я услышала надсадное дыхание, возгласы удивления, какую-то возню и злобные рыки. Я вся напрягаюсь. Внезапно раздаются громкие звуки ударов, затем шум падения, и я слышу утробный стон боли. Волоски на загривке встают у меня дыбом.

Я никогда в жизни не слышала ничего подобного, но мой инстинкт самосохранения подсказывает, что всё по-настоящему и на полном серьёзе. Идёт борьба не на жизнь, а на смерть. На вечеринке «кровь в воде» было всего лишь образным выражением, но здесь кровь уже настоящая.

Еще больше ударов. Я задерживаю дыхание. Неужели все происходит на самом деле? Я просто в шоке от ужаса. Кто-то там страдает, ему очень больно. Не могу поверить, что всего пару минут назад я думала о канапе и о своём внешнем виде.

Человек — как я думаю, нападавший — задаёт вопросы, что-то о полицейском:

— Бл*дь, скажи мне… Мне нужно имя…

Еще что-то о каком-то Дормане, я не могу разобрать:

— …работал на Дормана… в системе друзей… ты заплатишь…

Другой человек начинает плакать и просить:

— Я не знаю… я ничего не знаю, пожалуйста…

Снова хруст гравия, голоса становятся более отчётливыми:

— Правильно, лучше умоляй меня. Потому что ты молишься за свою сраную жизнь.

О боже. Я должна сделать хоть что-то. Прямо сейчас.

Хватаю свою сумочку и стараюсь, как можно тише, заглянуть в окно фургона. Я вижу их — один мужчина избивает другого. Тот, которого избивают, выглядит гораздо старше, у него волосы с проседью. Он кажется мне смутно знакомым. Видела ли я его на вечеринке, или может, на кухне? Может, его грабят?

Может, я должна помочь ему? Выйти туда и сделать что-нибудь? Я должна…

И тут я вижу лицо нападающего. Дикое, искажённое чистой яростью.

Я застываю на месте.

Он выглядит как дикарь с зелёными глазами и взлохмаченной копной черных волос. Обуявший его гнев такой силы, что напавший своим обличием больше напоминает животное, чем человека. Он стоит на коленях перед седовласым мужчиной, возвышаясь над ним, и наносит кулаками удары в лицо снова и снова.

Трясущимися руками я пытаюсь разблокировать свой телефон. Я должна позвонить кому-нибудь. Я должна попытаться спасти того мужчину. Я ввожу неправильный код разблокировки, в то время как удары не прекращаются. Глубоко внутри я понимаю, что пострадавший мужчина уже находится на грани жизни и смерти, и у него нет в запасе двадцати или даже десяти минут, пока прибудет помощь.

Он или я. Стоять здесь и просто дать умереть этому человеку, или впервые в жизни сделать что-то правильное, что-то кроме выбора платьев, фальшивых улыбок и моего таланта все портить.

Я выбегаю из-за фургона. Создаётся ощущение, словно я смотрю фильм со своим же участием в замедленной съёмке.

— Хватит! — кричу я.

Напавший продолжает наносить удары. Он со своими кулаками и яростью — живое воплощение бури. Он едва обратил внимание на моё присутствие и словно не услышал моего крика. Всё равно, что кричать на гром в грозу.

Моё сердце выпрыгивает из груди. Я рискнула, когда вышла из своего укрытия, но избивающий не обратил на меня никакого внимания. Ну, уж нет! Я топнула ногой по гравию, тот захрустел под подошвой маминых лабутенов.

— Копы уже в пути, — говорю я дрожащим голосом.

Мужчина замирает и поднимает на меня свой взгляд. Несмотря на то, что я сама пыталась привлечь к себе его внимание, я испытываю неописуемый ужас. От мужского взгляда, горячего и яркого, все пылает у меня в груди.

Тяжело дыша, я шагаю назад.

Он поднимается на ноги, оставляя скулящего и стонущего человека позади себя бесформенной кучей.

Я медленно отступаю, показывая ему свой телефон.

— Копы уже едут, — произношу снова.

Ложь. Я так и не успела разблокировать свой телефон.

Мужчина приближается ко мне с непроницаемым выражением лица. На вид он всего на несколько лет старше, ему чуть больше двадцати.

Моя спина упирается во что-то твёрдое. Фургон.

Злодей продолжает надвигаться. Я разворачиваюсь и пытаюсь убежать, но он хватает меня за руку и швыряет обратно к фургону.

— Куда это ты собралась, девочка?

Я пялюсь на него в ответ снизу вверх, тяжело дыша.

Мужское тёплое дыхание щекочет мой нос, тяжёлый взгляд прожигает насквозь. Незнакомец хватает мои волосы и оттягивает голову назад, заставляя посмотреть ему в лицо, будто пытается что-то прочесть в моем взгляде.

Спустя мгновение мужчина поднимает голову и смотрит на ночное небо. Он напоминает мне хищного волка, и внезапно я осознаю, как близко его рот находится от моей беззащитной шеи. Не удивлюсь, если злыдень смотрит на луну. Выглядит, словно он собирается выть или что-то в этом роде.

В следующее мгновение я понимаю: мужчина прислушивался в ожидании звука приближающихся сирен.

— Ты, чёртова маленькая лгунья.

— Нет, — шепчу я.

Он изучает мои глаза. Попробует опровергнуть? Не думаю. Секунду он колеблется.

— Бл*дь, — рычит он.

Рукой он сжимает мою шею и начинает что-то искать в своём кармане. Я начинаю задыхаться, когда он вытаскивает что-то блестящее — нож, или, может, кусок металла, тут темно, я не могу разглядеть. Злодей тянется к окну фургона, вставляет металлический предмет между дверью и стеклом, через секунду вытягивает обратно и рывком открывает дверь. Внезапно ночную тишину взрезает звук сработавшей сигнализации.

— Забирайся внутрь, — приказывает этот бандит.

Он не ждёт, пока я пошевелюсь, запихивает меня на переднее сиденье фургона и закрывает дверь. Затем идёт к капоту машины и открывает его.

Стоит ли мне попытаться сбежать? Смогу ли на своих каблуках?

Сигнализация затихает. Он захлопывает капот, хватает полумёртвого избитого и тащит его за фургон. Слышу, как открывается дверь, затем глухой звук падения, когда злодей швыряет свою жертву внутрь.

Горло словно сдавливает тисками. Зачем я попыталась помочь? Зачем я ушла с вечеринки? Я кладу свою руку на ручку двери.

— Не делай этого, если хочешь жить, — рычит бандит, забираясь на место водителя. Он же не может видеть мою руку? Кажется, что он просто знает мои действия наперёд. — Хочешь жить, не шевелись.

Он вырывает панель под рулевой колонкой и «химичит» с проводами быстро и точно, как на автомате. Сигнализация, свидетель, убийство — ему всё нипочём. А я даже не смогла помочь и застряла здесь, потому что плакала одна на парковке из-за того, что назвала кого-то чужим именем. А этот парень-незнакомец, он холодный как глыба льда.

Он заводит фургон, сдаёт назад, выкручивает руль и жмёт на газ. Мы уезжаем прочь с парковки.

— Покажи мне свой телефон.

Я крепче сжимаю его в руке. Все кажется нереальным. Может быть, мне все это снится.

Парень хватает моё запястье — жёстко. Нет, не снится.

— Я сказал, включи телефон.

Он отпускает мою руку. Я нажимаю на кнопку, и экран моего телефона загорается. На моем запястье остаётся красный след. Кровь другого человека.

— Ты не можешь просто убить его, — говорю дрожащим голосом.

Мой iPhone освещает мужское лицо, очерчивая жёсткий контур губ. Я вижу, как от глубоких вдохов подрагивают крылья носа, вижу густые ресницы, которые обрамляют огромные зелёные глаза незнакомца. Он похож на дьявола — дьявола в виде молодого убийцы, кипящего ненавистью.

И затем он вдруг улыбается. Я никогда не видела ничего похожего на его улыбку. Если учесть, что выглядит парень, будто в нем чересчур много ярости и гнева, то всё вместе взятое похоже на извращённую дьявольскую красоту.

Он снова повторяет:

— Включи. Грёбаный. Телефон.

Я опять пытаюсь ввести свой код разблокировки. Мы останавливаемся на красный свет, и незнакомец требовательно смотрит на меня. На этот раз у меня всё получается.

— Открой недавно набранные, — приказывает он. — И если ты попытаешься хотя бы дотронуться до двери, я сверну твою тоненькую шейку.

Я смотрю вниз на свой телефон. Дьявол узнает, что я солгала, если покажу ему. Но если не покажу — убьёт. Открываю недавно набранные номера и поворачиваю экран к нему. Он хватает его и просматривает историю звонков. Удостоверившись, что нет исходящих на 911, этот дьявол смотрит на меня, стоп-сигнал светофора придаёт его лицу красный оттенок.

— Так я и думал, — хмыкает злодей, засовывая мой гаджет к себе в карман.

Загорается зелёный, и мы движемся дальше.

Я оборачиваюсь назад и смотрю на неподвижную тень в задней части фургона.

— Ты не можешь просто убить этого человека.

— Он уже мёртв, — бросает он в ответ.

— Нет! Я слышу, как он дышит. Просто отвези его в больницу. Ты уже доказал ему свою точку зрения.

Он поворачивается ко мне. Дикая ярость в его глазах заставляет мои лёгкие сжаться.

— Ты думаешь, что я доказывал ему свою точку зрения?

У меня гудит в ушах. Все кажется нереальным или наоборот, слишком реальным. Я пытаюсь что-нибудь ответить, но не могу выдавить из себя ни слова.

Его голос напоминает рычание, наполненное чистой ненавистью:

— Я могу вогнать в его живот крюк для мясной туши, подвесить его и вырвать все зубы один за другим плоскогубцами, а затем отрезать яйца и заставить его пережёвывать их беззубым окровавленным ртом, и это я даже не начну доказывать свою точку зрения. Понятно?

Я смотрю на него в изумлении.

У него даже нет татуировок, как у обычных плохих парней. На его правом предплечье грубые шрамы, которые образуют букву «X». Когда я осмеливаюсь взглянуть более внимательно, я вижу, что это нечто похожее на следы от оружия.

— Если он захочет спасти себя, он скажет мне имя.

— Чьё имя?

— Как насчет того, что ты перестанешь беспокоиться о нём и начнёшь волноваться о себе?

Парень переключает своё внимание на дорогу и продолжает ехать, соблюдая скоростной режим.

Моё сердце бьётся как сумасшедшее. Сзади слышатся отвратительные вопли. Звуки, которые может издать только человек, у которого вместо лица кровавое месиво.

— Закрой рот! — гаркает ему бандит.

Я смотрю в окно и, вдруг, меня осеняет. Если он убьёт этого мужчину, то я — та, кто все видел. Я свидетель.

— Ты тоже меня убьёшь?

— Пока что ты не показала, что можешь хорошо подчиняться приказам, не так ли?

— Я не буду отвечать.

Он фыркает.

Мы направляемся на запад из города. Вечеринка, кажется, была миллион лет назад. Сейчас, наверное, все наслаждаются ужином. Прикидывают ли, куда я запропастилась? А вообще, заметил ли кто-нибудь, что меня нет?

Лицо мужчины рядом со мной сокрыто в тени. На его лице вспыхивают уличные фонари по мере того, как мы движемся вперёд, освещая его нос, вырезанный, словно из гранита и массивный подбородок. Я бы не назвала его красивым. У него слишком жёсткие черты лица для этого, как будто кто-то забыл отшлифовать острые углы статуи.

— Пожалуйста…

— Молчи, — на этот раз его тихая угроза направлена на меня.

Мы въезжаем в захудалый пригород, Вестдейл или Ферндейл, место с множеством маленьких крошечных домов. Я никогда тут не была. Мы петляем по улицам, заезжая все дальше и дальше.

Мне трудно даже смотреть на собственного похитителя. Это означает признать все то, что сейчас происходит. Признать, что это реальность. Я, возможно, не доживу до утра. Я думаю об этом, когда поворачиваю голову и смотрю на него из-под ресниц. Его серая футболка от Henley и тёмные, потёртые джинсы кажутся слишком обычными. Если мне суждено сегодня умереть, разве не должен он быть одет во что-то более эффектное?

Это все странные мысли моего паникующего разума. Похититель-незнакомец может причинить мне боль в любой одежде. Угроза, исходящая от него, просто осязаема, так что мне тяжело дышать.

Он медленно тормозит и разворачивает фургон. Фары освещают заросшие сорняками обугленные развалины дома. Этому пепелищу очень много лет.

Он паркуется и делает что-то с проводами, после чего двигатель затихает. Злодей поворачивается ко мне.

— Я собираюсь выйти и разобраться с этим парнем. Если ты попытаешься сбежать, я убью тебя. Если каким-то чудом тебе удастся сбежать, я убью всех, кому ты звонила со своего телефона в течение последнего месяца. Хочешь узнать как? Дам подсказку. Мне поможет крюк для мяса.

Я судорожно вдыхаю. Не дожидаясь моего ответа, он выходит, открывает заднюю дверь и вытаскивает мужчину — я могу сказать это по глухому звуку падающего тела. Из-за фургона опять доносятся звуки ударов, снова и снова. Стоны и бессвязные мольбы звучат всё слабее.

Я сижу на своём месте и слушаю, как жертву избивают до смерти.

Желчь поднимается по моему горлу. У меня есть только несколько секунд, чтобы решить, что делать — остаться в фургоне или выскочить на улицу. Злодей запретил мне выходить. Он угрожал моей жизни, пригрозил сломать шею. Но всю мою жизнь в голове звучал голос матери — мол, не делай это, не делай то. Шестнадцать лет меня учили правилам приличия, и это заставляет меня искать наощупь ручку двери. Открыв ее, я выпрыгиваю на траву.

Я делаю всего пару шагов, прежде чем падаю на колени, и меня выворачивает наизнанку. Догадываюсь, незнакомец убьёт меня за то, что я вышла из машины. Но он так же убил бы меня, сделай я это в фургоне. Псих ненормальный. Всё происходящее ненормально.

Из меня мало что выходит. Бутылочка воды и немного клубники — все, что я съела сегодня. Несмотря на то, что мой желудок пуст, рвотные позывы терзают меня снова и снова до тех пор, пока всё внутри не начинает болеть. Только тогда я прекращаю изрыгать собственную желчь.

Я, вытирая лицо и тяжело дыша, откидываюсь на пятки, одной рукой всё ещё опираясь на бетон. Опускаю голову в попытках отдышаться. Тем временем звуки изменились. Вслед за хлюпаньем и бульканьем слышится хрип и хруст. Это была чья-то агония и конец. Моё горло опять сжимается в рвотном позыве.

Если убийца собирается покончить и со мной, я не хочу видеть, как он идёт ко мне с видом хищника. Пожалуйста, пусть он сделает это быстро. В фильмах убийцы обычно именно это обещают своим жертвам.

Я слышу шум позади фургона, затем звук закрывающейся двери. После шаги, приближающиеся ко мне.

Я задерживаю своё дыхание. Он останавливается прямо позади меня. Я остаюсь неподвижной.

— Ты никогда не видела подобного дерьма, не так ли? — спрашивает он.

Его голос такой спокойный. Меня пробивает дрожь. Как кто-то может оставаться таким спокойным после убийства человека?

— Нет, — мой голос осип.

— А что ты обычно видишь? Вечеринки и прочую херню?

В мужском голосе слышится осуждение и еще что-то. Любопытство? Я могу использовать это. Я должна использовать это, потому что это — единственное, что у меня есть. Я сижу на земле, обнимая колени руками. Моё бело-розовое платье загажено кровью и грязью. Мой мобильный телефон не в моём кармане. Если я хочу выжить, то мне нужно убедить этого убийцу отпустить меня.

Заставить его увидеть во мне личность.

— Вечеринки, — выпаливаю я. — Сегодня вечеринка в честь моего дня рождения.

В ответ тишина.

Тогда я поднимаю свой взгляд на него. Луна бросает тени на его лицо. Демон во плоти. Беспощадный. Интересно, как выгляжу я, сидящая на земле, в крови и рвоте, в грязном переулке.

— Пожалуйста, просто отпусти меня, — шепчу я. — Никто никогда не узнает об этом.

Он опускается рядом со мной и убирает прядь волос с моего лица. Его большой палец задерживается на моей щеке, поглаживая кожу мягкими движениями.

— Ты права, — говорит бандит, размышляя. — Никто не видел тебя на той парковке. Никто не знал, что я был там. И никто не должен об этом узнать.

— Что это значит? — шепчу я.

Он поднимается на ноги, судорожное дыхание вырывается из его груди. Моё сердце колотится, пока взгляд мужских глаз скользит по мне. Я понимаю, что сейчас решается моя судьба.

Никогда я не чувствовала себя такой беспомощной и одинокой. Я — жертва, стоящая на коленях у ног красивого и жестокого демона.

Он кивает в сторону фургона:

— Залезай.

Вторая глава

Стоун

Она должна бежать, кричать, убираться прочь от меня, но девушка не двигается. Вместо этого она, застыв изваянием, сидит на месте. Осознание, что видела сегодня слишком много, не оставляет сомнений, что я собираюсь убить её. Если бы это имело отношение только ко мне, я бы рискнул, дал бы ей шанс, но это касается и защиты моих парней.

Я не уверен, что девчонка не настучит на меня, поэтому должен убить её. У меня нет выбора. Я не могу подвергнуть опасности остальных членов банды. И не могу провалить задание. Говорю себе, что это сугубо её вина, она не должна была лезть не в своё дело, но это не помогает.

— Ты не должен это делать, — произносит девчонка.

Она знает. Слишком много.

А ведь меня заводит вид, как она стоит передо мной на коленях, вся дрожа. Мне нравится видеть ее такой, в этом милом платье, измазанном грязью и кровью.

Это про меня — грязь и кровь.

— Ты можешь просто оставить меня здесь, — дрожащим от страха голосом просит девчонка.

Я мотаю головой и повторяю:

— Залезай в машину.

Оставить её тело в подобном месте с этим ублюдком, Мэдсоном? Ну, ладно-ладно, с большей частью его тела. Нет, найти девчонку должны не так. И, определённо, ублюдок не заслуживает быть найденным рядом с кем-то, вроде неё.

Ну, и я тоже — но я-то всё ещё жив. Решаю забрать ее отсюда.

Девчонка не двигается, просто сидит, вся дрожа. Её рот в опасной близости от моего паха, что создаёт определённые трудности, кровь тут же приливает к члену.

Девчонка не замечает этого. Сидит и смотрит на меня снизу вверх, вглядывается в мои глаза, пытаясь найти отклик человечности, что-то, что даст ей надежду. Как будто глубоко внутри меня прячется большое сердце или прочая херня, так люди, вроде неё, думают про таких, как я.

Дёрнув за руку, поднимаю девушку на ноги. Она замирает, когда впечатывается в меня. Наши лица так близко, ее дыхание ощущается лёгкой щекоткой у меня на шее. Вдруг ловлю себя на мысли, что мне нравится ощущать девичью близость. Чертовски пьянящее чувство того, что девчонка в моих руках.

— Забирайся в сраный фургон, — подталкиваю ее к двери, и она, наконец, забирается внутрь. Она садится на пассажирское сиденье в своём дизайнерском платье, но не может заставить себя закрыть дверь. Типа, рука не поднимается собственноручно захлопнуть крышку своего гроба.

Да, у людей инстинкт на такое дерьмо.

Я, решив сам закрыть пассажирскую дверь, иду, но вдруг резко останавливаюсь. А ведь мне нравится, как выглядит девчонка, сидя в своём идеально-прекрасном платье — теперь изодранном и окровавленном, пятна крови и грязи идеально подходят к нему. Я сделал это с ней.

— Он мёртв?

— Попробуй угадать.

Она гулко сглатывает. Затем я делаю то, что шокирует даже меня самого — дёргаю ремень безопасности, скольжу им вдоль её тела и защёлкиваю. Характерный щелчок звучит слишком громко в окружающей нас тишине. Пристёгивать девчонку ощущается чертовски правильно. Как будто я защищаю её этим ремнём, но в то же время приковываю только для себя.

— Что ты хочешь от меня? — спрашивает испуганно.

Я заправляю прядь ей за ухо. Волосы шёлковые и такие мягкие. Меня распирает от желания остановить мгновение — то, где девчонка и я.

— Неважно, чего хочу я.

Я говорю это отчасти для себя. Нет, всё-таки я не хочу убивать ее, но она видела слишком много.

Она смотрит на меня своими глазами глубокого карего цвета. Насыщенный оттенок её волос цвета крепкого чая. Гладкая кожа ложбинки груди, словно нежнейший фарфор. Эта цыпочка вся словно хрупкая фарфоровая статуэтка. Идеальная и чистая.

Отстраняюсь и закрываю дверь. Сажусь на водительское место, чтобы нахрен убраться отсюда на юг и поскорее.

Я могу сказать по глазам и телодвижениям девчонки, что она замышляет побег. Нажатием кнопки блокирую двери. Еще один приятный звук.

Девчонка потрясённо уставилась на меня.

— Мне начинает нравиться этот служебный фургон, — дразню её.

Мне надо перестать смотреть на эту девушку. Иначе будет слишком сложно убить ее впоследствии.

Я бы не стал марать руки убийством Мэдсона, но этот ублюдок дал десятки причин, по которым заслужил свою смерть. Он не только входил в группировку, которая украла моё детство — он также являлся одним из парней, которые помогли засадить моего брата, Грейсона, за убийство полицейского в прошлом месяце.

Брат сидит за решёткой, в ожидании суда.

Если бы его отпустили под залог, мы бы заплатили любые деньги. Даже миллион долларов, мы бы раздобыли бабло и заплатили безо всяких проблем. Увезли бы Грейсона туда, где полицейские не смогли бы его достать. Кто бы сомневался, наши враги слишком умны, чтобы допустить это.

Хотя, еще не поздно.

Наш адвокат говорит, что нам просто нужно достаточное количество доказательств, чтобы вызвать сомнения у присяжных. Тогда брата отпустят.

Мэдсон знал, что он труп в любом случае, поэтому этот урод не сказал мне ничего. Но я не перестану копать. Грейсон нуждается во мне. Есть другие ребята, на которых можно надавить. Даже если брата осудят, мы найдём способ вытащить его. Или, может быть, просто устроим побег. Чего бы это ни стоило.

Грейсон на самом деле мне брат не по крови, наша с ним связь гораздо глубже. Он — брат, которого я обрёл в настоящем аду, чем было наше детство. Он — человек, которого я поклялся защищать.

Так что, пусть я не получил имя, но зато Мэдсон сдох. Теперь он мёртв. Его смерть — это еще одно обещание, которое я дал еще одному своему брату — Крузу.

Мэдсон держал всех нас в аду, но в основном отыгрывался на Крузе, когда мы находились в том подвале. Однажды ночью я посмотрел Крузу прямо в глаза и поклялся, что когда-нибудь принесу ему кольцо Мэдсона. Кольцо — это доказательство того, что Мэдсон мёртв, что он заплатил за все, что сделал с нами.

Для таких парней, как Круз, важно знать, что я всегда держу своё слово. Видеть, что у них есть лидер, на которого можно рассчитывать. И Круз должен убедиться, что Мэдсон действительно мёртв — ибо, когда над тобой так долго и изощрённо издевались, тебе мало просто услышать, что враг мёртв. Тебе нужны доказательства.

Девчонка сжимает в руках разорванную, изгвазданную в крови ткань изящного платья.

— Я могу дать тебе денег.

— Мне не нужны твои деньги, — отвечаю я.

— Должно же быть хоть что-то.

— Нет ничего, что ты могла бы мне предложить.

Опять тишина. Затем до меня доносится тихий шёпот:

— Это мой день рождения…

Я совершаю ошибку, опять взглянув на девчонку. Эта чистая, невинная девушка попала прямо в центр моего ада и теперь заперта и привязана, находясь под полным контролем хищника. Да, я знаю не понаслышке, каково это.

С большим трудом переключаю своё внимание на шоссе, освещённое огнями.

— Так Мэдсон был другом твоей семьи или как?

— Кто такой Мэдсон? — спрашивает она.

— Мужик, чью жизнь ты пыталась спасти. — Ее аппетитные пухлые губки складываются буквой «О». — Он заслуживал смерти, — добавляю я.

— Я не знаю его. Я думаю, что встречала его раньше… Он выглядел знакомо… может, мои родители знали его.

— Он же был на твоей грёбаной вечеринке?!

— Триста человек были на моей вечеринке.

— Что? Ты пригласила своих родителей и их друзей на свой праздник? Я думал, подростки должны бунтовать в твоём возрасте.

Теперь я чувствую, как она смотрит на меня.

— Это было празднование шестнадцатилетия. Фактически, вечер был не совсем для меня. Это… общественное мероприятие. Мэдсон, наверное, работал с моим отцом или состоял в совете города.

— Что за херня, — возмущаюсь я. — Может, в следующий раз ты должна пригласить пару друзей и напиться где-нибудь на берегу реки, а не ошиваться с такими подонками, как Мэдсон.

Опять тишина.

— В следующий раз?

— Что?

— Будет ли у меня еще один раз? — ее голос тихий, я еле могу разобрать, что она говорит. — Наступит ли мой следующий день рождения?

Я не хочу говорить с ней об этом.

— Увидим, — отвечаю ей.

— Что это значит?

— Это значит, что мы увидим.

Это значит, что всегда есть вероятность того, что в наш фургон ударит молния или врежется автобус, и я сдохну, а девчонка выживет. Иначе, у неё нет ни единого шанса. Но я не говорю ей этого. Не хочу, чтобы она сходила с ума, пока мы будем добираться туда, где всё для неё закончится. Я думаю о том, чтобы утопить ее в Большой реке Муз-Хорн. Отличный вариант. И быстро. И чисто.

Девчонка судорожно вздыхает.

Ее платье выглядит так, будто оно из другой эпохи. Я не разбираюсь в этом дерьме, поэтому не могу сформулировать более точно. Что я знаю об этом ангеле, так это то, что прямо сейчас на открытой коже ее груди засохшие слезы. Представляю себе, как слизываю эти маленькие пятнышки.

Я не сделаю этого, конечно. Я убью ее, но не хочу ломать таким образом. Я опять смотрю на неё. Она выглядит бледной, почти зелёной.

— Тебе снова плохо? — Она мотает головой. — Ты уверена?

— Не беспокойся.

— Да ладно. Ты выглядишь немного... ну, ты знаешь…

— Ты можешь не волноваться, что меня опять стошнит, потому что я съела за день две клубники, — усмехается она, — и они уже вышли.

— Что за чёрт? Две клубники?

Она качает головой, как будто ей трудно объяснить мне.

— Тебе нужно что-нибудь съесть. Вот, в чём твоя проблема.

Она кидает на меня недоверчивый взгляд.

— В этом моя проблема? Серьёзно?

— Это дерьмово — быть голодным, — это всё, что я говорю.

— Это так, — отвечает она.

— Ты должна поесть.

— У тебя что, есть картофель фри? — она начинает смеяться. Смахивает на истерику.

В моей голове гудит. Я смотрю на девчонку как на идиотку, потому что она так красива, когда смеётся. Своим заразительным смехом, офигенной улыбкой — она берёт меня за горло. Какого черта? Вижу съезд к реке. Но проезжаю мимо.

Ее смех перерастает в тихие всхлипы и рыдания. Она прислоняется головой к окну с пассажирской стороны. Безнадёжность.

— Я собираюсь тебя накормить, поняла? — говорю ей. — На следующем съезде есть закусочная «У Бенни». Хорошо?

— Хорошо, — шепчет она словно в трансе.

Я собираюсь накормить жертву, прежде чем убить. Это самая бредовая вещь, которую я совершал за целую вечность.

Стараюсь выкинуть эти мысли из головы, пока плетусь за грузовиком перед нами.

— Мне не нужно говорить тебе вести себя хорошо, когда мы будем находиться в закусочной, не так ли? Нужно ли мне напоминать, сколько людей умрёт, если ты не будешь вести себя должным образом?

Она просто смотрит на меня глазами раненого животного, пронзительным взглядом чуть воспалённых светло-карих глаз. В них блестят слезы.

Не имеет значения, насколько огромны её чёртовы карие глаза.

— Скажи мне, что ты поняла, — приказываю я.

— Я поняла.

Я смотрю на освещённое меню. Думаете, я никогда раньше не заказывал гребаный гамбургер? Было время, когда я этого не делал. Я вырос не в окружении «Хэппи Мил». В первый раз, когда я ел в похожей забегаловке, мне было пятнадцать лет. Сразу после нашего побега. После шести лет заточения в подвале.

Я помню, как странно это было. Как монотонно и механически говорил человек, принимающий заказы. Словно робот, вынуждая меня срываться.

Тогда у меня было такое чувство, словно я не принадлежу этому миру. Как будто все повернулись ко мне спиной, и для меня нет места. И этот жёсткий грёбаный голос, требующий моего ответа, напоминал мне тот, другой, обладатель которого сжимал руку вокруг моего горла, тот, который оставлял синяки на моем теле. В то время как другие мальчики притворялись, что ничего не видят. Потому что ничем не могли помочь.

— Два двойных бургера, — говорю я за неё.

Она должна узнать, каково это, принимать только то, что я ей даю. Это все, что у неё есть сейчас — принимать. У неё нет выбора.

— Хотели бы вы взять напиток? — спрашивает голос.

Я чуть было не поинтересовался у девчонки, чего она хочет, но это было бы чересчур интимно. «Какую газировку ты предпочитаешь?» Нет, бл*дь. Неужто она слишком богата и претенциозна, чтобы пить газировку?

— Две колы. Плевать, какую, — нетерпеливо отвечаю в динамик.

Срываюсь с места, прежде чем завершаю заказ.

— Разве я не могу выбрать то, что хочу в последний раз? — спрашивает она все так же тихо.

Она сидит неестественно прямо, мне виден лишь профиль её лица. Я изучаю её нос и подбородок, изгиб её шеи. Внезапно хочу узнать, как она пахнет. Хочу прижаться лицом к тонкой коже её шеи и сделать глубокий вдох.

Моё тело реагирует только лишь от одной мысли об этом. Я ненавижу то, что волна возбуждения прошивает меня насквозь, заставляя мой член напрячься.

Эта часть меня, реагирующая на девушку, хочет сказать, что это не последний её ужин, но я не могу сделать это. В любом случае, она должна понять, каково это, не распоряжаться своей жизнью, знать, что завтра может не наступить. Я хочу, чтобы девушка поняла, откуда я.

— Ты хочешь умереть голодной? — спрашиваю я.

Окошко выдачи заказов открывается, и какой-то панк озвучивает сумму стоимости заказа, даже не взглянув на нас. Вытаскиваю наличные из бумажника и протягиваю ему.

Панк поднимает голову и замирает, когда его взгляд падает на девушку рядом со мной. Его глаза приклеиваются к её сиськам, которые чуть ли не вываливаются из глубокого выреза платья.

— Кетчуп? — спрашивает он визгливым голосом.

— Ага, — рычу в ответ, потому что мне не нравится, как этот похотливый мудак смотрит на неё. Бл*дь, да она всего лишь ребёнок. Почему он так смотрит на ее грудь? Она сидит рядом со мной в машине. Она моя.

Моя. Это слово приходит из ниоткуда. Но это правда.

Девчонка сидит тихо, смотря прямо перед собой. С таким же успехом она могла бы быть манекеном в витрине магазина. На её щеках блестят следы от слёз, которые сверкают в лунном свете.

Я хватаю еду и напитки, когда парень протягивает их, швыряю пакет девушке на колени и срываюсь с места. Больше никто не должен ее увидеть. Было глупо позволять этому панку увидеть ее вместе со мной — теперь он тоже грёбаный свидетель. Она знает, что я убил Мэдсона, а теперь и панк видел меня с ней, что обеспечивает мне прямую дорогу в тюрьму. О чём я, бл*дь, только думал?

Несмотря на это, зная, насколько это опасно, я все равно злюсь, что другой парень глазел на неё.

Фургон подпрыгивает на «лежачем полицейском», отчего девчонка вскрикивает, сжимая пакет, как будто это проклятый поручень на американских горках. Наконец-то мы возвращаемся на автостраду и направляемся к входу в парк Муз-Хорн.

Дорога становится ровнее.

— Открой пакет, — говорю ей.

Слышу шелест бумаги, когда девчонка распаковывает еду и держит ее так, словно я могу отобрать ее. Руки бедняги выглядят маленькими, особенно на фоне большого гамбургера. Они дрожат.

Черт. Что я тут делаю с ней? Почему она еще не мертва?

— Ешь, — снова приказываю ей.

Я разрушаю ее. Вот, что я делаю.

Ее жизнь была сказкой: маленькая богатая девчонка на своей вечеринке по случаю дня рождения. И вот, девчонка встречает меня. Теперь она одной ногой в могиле. Или что я, бл*дь, ещё собираюсь с ней сделать. Это уже много.

Она под моим контролем, а я чертовски возбуждён. Я хочу её. Хочу зарыться лицом в ложбинку её груди, что так аппетитно выпирает из выреза платья. Хочу оттрахать девчонку жёстко и быстро.

Какая же у неё кожа — гладкая и красивая — само совершенство.

Но! Если взять, к примеру, яйцо: совершенство форм и гладкость скорлупы. Но в момент, когда ты разбиваешь яйцо, получаешь всё, что есть внутри, а само оно становится пустым, больше нет ни гладкости, ни красоты. Это просто мусор.

Именно эта херня мне чертовски знакома.

Да, можно попытаться собрать себя по частям, но ты никогда уже не будешь прежним. Ты навсегда внутри останешься раздавленным и изломанным, не то, что эта гладенькая и прекрасная девчонка.

— Я не… — её голос надрывается, — я не голодна.

Я знаю, она думает о моих словах, о том, что умрёт голодной. Может быть, это лучше для неё, сосредоточиться лишь на этом. Людям нравится думать, что они готовы к смерти. Они не хотят быть застигнутыми врасплох. Я всегда думал по-другому. В смерти нет чести, нет правильного способа уйти. Это всегда грязно. Всегда больно.

Да, детка, удиви, бл*дь, меня. Сразись со мной.

Я представляю, что она вдруг научится пользоваться моим пистолетом, и завладеет им. Но она не сможет. Она совершенно беспомощна.

— Разве я спрашивал тебя, что ты хочешь? — мой голос мягче патоки. — Открой пакет и поешь.

Я вижу вспышку в её глазах, отблеск гнева, прежде чем она опускает свой взгляд и кладёт гамбургер на колени. Я думаю о том, как тепло от него поднимается к её бёдрам. Она начинает медленно разворачивать бумагу — небольшой акт неповиновения.

Я моментально стал твёрдым оттого, как она, сама того не зная, пытается воспользоваться единственным оружием, которое у неё есть против меня. Оттого, как её маленькие руки сжимают чёртов гамбургер. Оттого, как её рот широко раскрывается.

Третья глава

Брук

Бургер просто замечательный: и сочный, и солёный — фейерверк вкуса на моём языке. Господи, как давно я вообще ела бургер? Ввиду того, что предел моих мечтаний — пара ягодок клубники, то целую вечность назад.

Не хочу, чтобы мой похититель увидел, как я получаю удовольствие от еды, понял в каком я отчаянии. Была б моя воля — проглотила бы бургер целиком. Но тогда злодей всё поймёт. Я чувствую, как он смотрит на меня, изучает. Могу, не глядя, ощутить его пристальный взгляд на моей коже, как будто он клеймит меня глазами.

Мы сейчас едем через лес по какой-то, богом забытой, просёлочной дороге.

Я должна выбраться отсюда, мне нужен план, но я не могу ничего придумать. Должна ли я накинуться на своего похитителя? Или мне попытаться выбраться через окно? Выпрыгнуть прямо из движущейся машины и бежать? Точно не в моём длинном платье.

Свет фар выхватывает деревянный грубо сколоченный указатель пешеходной зоны. «Дисней по-деревенски». Я понимаю, мы в государственном парке.

— Я была здесь однажды, — говорю я. — В лагере для девочек-скаутов.

— Не надо, — его недовольный тон заставляет мою грудь сжаться. Даже его голос подавляет меня, заставляет чувствовать себя никчёмной.

— Не надо что?

— Пытаться рассказывать о себе. На таких, как я, это не подействует.

В ответ мне хочется сказать, что всё совсем не так, что сказала первое, что пришло на ум. Но этот гад, наверняка, не поверит мне, а я не хочу лишний раз его злить. Я уже видела его в таком состоянии. Шепчу: «Окей», и откусываю еще один кусок. Ненавижу себя, что хочу бургер в этот момент больше всего на свете. Обжорство, сказала бы моя мама.

Соус стекает по моему подбородку. Быстро вытираю его, смущаясь.

— Извини, — бормочу я по привычке, чувствуя на себе мужской взгляд.

Не хочу даже думать, как я выгляжу сейчас: в разорванном платье и с грязным лицом. Я должна была гордо отказаться от еды. Мама отказалась бы, даже если бы голодала.

Я откусываю ещё раз и закрываю глаза, наслаждаясь едой. Любой другой человек сейчас сосредоточился бы на том, как выбраться отсюда, но этот гамбургер — лучшая пища, которую я когда-либо ела. Я откусываю ещё. Жую, зажмурив глаза. Наслаждение.

Странный звук доносится с места водителя. Я открываю глаза, ожидая увидеть в его глазах отвращение и осуждение. Я так привыкла к этому, и давно уже должна перестать реагировать. Но почему-то каждый раз всё ещё больно…

Его лицо в тени, и всё, что я вижу, это контур непокорных черных волос. Внезапно фары встречной машины освещают его лицо. В моих лёгких кончается воздух. В мужском взгляде не осуждение. Что-то другое.

Я быстро отворачиваюсь, на меня никто никогда не смотрел так. Что-то новое в его глазах. Голод — первобытный и дикий. Сердце начинает бешено стучать в груди, как тогда — услышав звуки возни и избиения.

Я достаю из бумажного пакета немного картошки фри и засовываю ее в рот. Мне все равно, как это выглядит.

Скоро случится что-то плохое, и остальное не важно. А картошка такая тёплая, солёная — наивкуснейшая… Никогда ещё не испытывала такого голода. Я ем в последний раз — еду, которую для меня выбрал мой убийца.

И еда идеальна.

Платье давит мне на живот, сжимая, словно тисками. Но я не могу перестать есть. Это платье слишком мало, я едва могу дышать в нём, не говоря уже о еде. Но мне теперь всё равно.

На секунду я остаюсь наедине с этой жирной, запретной вкуснятиной, а не с похитителем, пожирающим меня таким взглядом. Я, словно дикарка, засовываю еще больше картофеля в рот. К чёрту, я собираюсь съесть все до последней крошки.

На глаза снова наворачиваются слёзы. Я — ходячая неприятность. Но впервые в жизни это не имеет никакого значения.

Ставлю на колени вместо подноса сумку, сверху кладу пакет с картошкой. Выдавливаю кетчуп прямо на неё и продолжаю есть. Дорога превращается в сплошные ухабы и колдобины, когда последняя соломка фри отправляется в мой рот.

Возвращаюсь в реальность. Вокруг темнота, источник света лишь фары фургона. Вижу отблески впереди и понимаю, что мой убийца привёз меня к реке.

Дорога упирается в берег. Что бы ни произошло, это случится прямо сейчас.

В моей голове невыносимо гудит, кажется, начинается паническая атака. Не могу сделать вдох. Фургон останавливается, а я начинаю задыхаться.

Похититель смотрит на меня.

— Что с тобой происходит? Что случилось? — похоже, кто-то зол.

— Я не могу дышать, — в ужасе говорю я. — Я не могу вздохнуть. Это платье… Я должна…

Пытаюсь втянуть воздух, но ничего не получается. Руками хватаю ремень безопасности.

— Нет, нет…

Незнакомец окидывает меня странным — встревоженным — взглядом, будто я дикое животное в его машине. Чувствуете иронию? Это я-то животное? Я бы засмеялась, если бы могла сделать вдох.

— Слишком тесно… Я должна…

— Расслабь его.

— Я не могу… — голова начинает кружиться.

Внезапно сильные руки ложатся на мои плечи, хватая и разворачивая меня лицом к двери. Чувствую его пальцы у себя на спине. В следующее мгновение он расстёгивает молнию. Звук эхом отдаётся в пространстве машины.

— Нет! — молю я. — Пожалуйста, не надо.

— Заткнись. — Он тянет собачку молнии вниз до поясницы.

Чувствую холод на своей коже, который проникает дальше под платье. И я делаю быстрый глубокий вдох.

Подхватываю платье спереди и, крепко зафиксировав, поворачиваюсь к мужчине лицом, одновременно отодвигаясь как можно дальше. Я смотрю на него дикими глазами, спиной прижимаясь к пассажирской двери.

— Лучше?

Я продолжаю просто пялиться на него.

— Ты собираешься снять с меня всю одежду?

Он фыркает:

— Никакая одежда, не дающая владельцу ни вдохнуть, ни поесть, не стоит того, чтобы её носить.

— Я бы предпочла остаться в платье.

— Я не собираюсь срывать с тебя одежду.

Тяжело дыша и вцепившись изо всех сил в корсаж, прижимаю платье к груди. Я не могу поверить этим словам. Не могу.

— Я не собираюсь срывать с тебя одежду, — повторяет похититель. — Понятно? По крайней мере, не здесь.

— А… где?

Он подносит руку к своей двери. Бег времени замедлился, и действительность замерла. Оглушительный щелчок заставляет меня буквально подпрыгнуть от неожиданности. Дверь за моей спиной разблокирована.

— Вылезай.

Смотрю на похитителя, боясь пошевелиться. Что он собирается сделать со мной снаружи?

— Давай. Выбирайся отсюда. И даже не думай о том, чтобы бежать. Ты не захочешь узнать, что тебе за это будет. Ты понимаешь, что я имею в виду? — его голос опускается до жутко зловещего шёпота. — Тебе это действительно не понравится.

Трясущимися руками открываю дверь. Он открывает свою, зорко следя при этом за моими движениями. Я выпрыгиваю из машины.

Он медленно направляется ко мне, настоящий демон в темноте.

Он не стал глушить мотор. Просто оставил машину заведённой. Что это значит? Убийца собирается покончить со мной быстро? Моя персона не заслуживаю даже того, чтобы заглушить двигатель?

Убийца обходит машину спереди, его быстрые шаги пересекают яркие огни фар. Вдруг он застывает и поворачивается ко мне, встревоженный озарившей его догадкой.

И я знаю, о чем он думает. Я могу ускользнуть. Я могу забраться обратно в фургон.

Что я и делаю.

Быстро запрыгиваю в открытую дверь, захлопывая её. Тяну руку и блокирую двери. Путаясь в платье, перебираюсь на водительское место и снимаю машину со стояночного тормоза. Туфлями пытаюсь нащупать педали.

Я пока не получила права на вождение, только учусь. Тем не менее, я знаю, что делать.

— Чтобы включить заднюю передачу, — говорю я себе. — Выжми сцепление и плавно отпускай, пока машина не тронется. Газуй без агрессии.

В это время преследователь начинает стучать по окну. Я нащупываю нужную педаль и действую. Машина глохнет.

Убийца уже барабанит по стеклу, нет, лупит по нему кулаками.

Двигатель снова ревёт, возвращая «к жизни» фургон. У меня получается! Я быстро разворачиваюсь, кручу руль, как сумасшедшая. Впереди дорога, по которой мы приехали. Фары разворачивающейся машины выхватили мужчину. Он бежит за мной, теперь он в ярости.

Нельзя позволить ему меня поймать. Мне не понравятся последствия, он предельно ясно обозначил перспективы.

Пытаясь вырулить, двигаюсь вслепую, но еду же! Крушу все, что попадается у меня на пути. Одновременно с этим мой преследователь догоняет меня.

Скрежещущий лязг. Моя голова дёргается вперёд, когда машина резко останавливается.

Убийца перед машиной. Снова переключаю скорость и, вжав педаль в пол, пытаюсь рвануть с места, мужчина отпрыгивает в сторону, но вскоре снова, и снова вбивает кулак в пассажирское окно. По стеклу разбегаются трещины, и, наконец, оно рассыпается с оглушительным треском.

Я жму на газ, но убийца уже открыл дверь. Неееет!

Забираясь внутрь, он заламывает меня, как будто я ничего не вешу. Поверх моей ноги жмёт на тормоз, переводит переключатель скоростей в положение «парковка», хватает меня за руки и выпихивает из машины.

— Это было охренеть как глупо.

Я судорожно прижимаю к груди платье, пока убийца толкает меня вперёд.

Спотыкаюсь и падаю на что-то твёрдое, может быть, поваленное дерево, он подхватывает меня на руки.

Я пинаюсь и борюсь, но он просто поднимает меня в воздух, сжимая так крепко, что я не могу шевельнуться — одна его рука под коленями, другая сжимает плечи. Мои конечности полностью обездвижены.

— Нет, — умоляю я.

— Шшш.

— Помогите, — кричу изо всех сил. — На помощь!

— Никто не услышит тебя здесь, маленькая птичка, — отвечает он, его голос звучит почти печально.

Я ожидала ярости, но, отнюдь — нет. Того мужчину бандит убивал с ненавистью и безжалостно, но меня он убьёт с грустью. Она исходит из него, пока он несёт меня к реке.

— Знаешь, ты сейчас похожа на неё. Раненая, маленькая птичка, продолжающая петь в надежде, что кто-нибудь поймёт её. Но все, что слышно — это щебет.

Я слышу всплески волн у его ног. Он продолжает идти. Взгляд его темных глаз устремлён вверх, будто всё его внимание занимает лишь сияющая в небе луна.

— Пожалуйста…

— Не надо слов.

Он всё ещё не отводит взгляда от луны, когда входит в речную воду, погружаясь всё глубже и глубже. Я начинаю задыхаться, когда ледяная вода касается моих босых ног. Кажется, он сжимает меня еще крепче.

Он собирается утопить меня.

Я борюсь изо всех своих сил, но убийца словно сделан из крепчайшей стали.

Он никак не реагирует ни на холод, ни на стремительное течение реки, заходит все глубже и глубже. Я чувствую, что его ледяные пальцы поднимаются к моей голой спине, туда, где расстёгнута молния. Сжимаю платье еще крепче.

Меня осеняет — я должна вцепиться в убийцу покрепче. Он не утопит меня, если я не отпущу его. Но потом понимаю, он может. Он может все, что угодно.

Если он зайдёт даже достаточно глубоко, то, в силу своего роста, всё ещё сможет дышать, а я — нет. Я захлебнусь и погибну, вцепившись в своего убийцу.

А когда умру, то перестану цепляться за него, и он отпустит меня. Нет — он отпустит моё тело. Я для него всего лишь тело.

Я бьюсь изо всех сил, но он всего лишь крепче сжимает меня. Мой пульс зашкаливает. Это странно, когда прижимают тебя к себе так сильно, при этом убивая тебя.

Пытаюсь вспомнить, когда кто-нибудь обнимал меня так крепко в последний раз, и не могу. Точно не мои родители. Не с тех пор, как у них появились проблемы. Легкие полу-объятия и воздушные поцелуи, на этом всё. Не мои друзья, они никогда не обнимали меня так крепко, напрягая каждый свой мускул.

Только этот парень. Тот, который собирается убить меня.

Так вот, что нужно сделать, чтобы добиться таких объятий? Умереть?

Щёки горят, и я начинаю плакать, уткнувшись лицом в его рубашку, которая необыкновенно тёплая. Сомнительное утешение — по типу накормить перед смертью до отвала — цепляться за собственного убийцу.

Он всё так же смотрит только на луну. Он никогда больше не взглянет на меня. Больше никто и никогда не увидит меня живой. Только лишь моё тело. Вода, между тем, уже поднимается по моим коленям и талии, вверх по его груди.

Представляю своё тело, уплывающее прочь. Моё платье, скорее всего, унесёт течением. Моё тело найдут почти обнажённым.

— Можно попросить тебя об одном? — начинаю я.

— Нет, — рявкает он в ответ.

— Пожалуйста? — прошу я дрожащим голосом. — Можешь застегнуть молнию обратно?

Убийца сбивается с шага.

— Что?!

Вокруг нас лишь бурный поток ледяной воды.

— Я не хочу, чтобы меня нашли… — мой голос срывается.

Убийца стоит неподвижно, наверное, целую вечность. Я начинаю думать, что он не понял меня. Или просто не хочет делать этого. Тогда он разворачивается и относит меня на мелководье, где медленно опускает вниз. Волны плещут по моим лодыжкам.

— Подними свои волосы, — говорит он, смотря на меня тяжёлым взглядом.

Поднимаю волосы и поворачиваюсь к нему спиной. Он тянет молнию, но та не поддаётся. Он стягивает края платья вместе, совсем как мама целую вечность назад. Но края не сходятся. Он чертыхается, раздаётся щелчок, и я замечаю отблеск металла. Втянув в себя воздух, пытаюсь отстраниться, но убийца дёргает меня за платье обратно к себе. Слышится треск ткани, и сразу звук застёгивающейся молнии.

Он разрезал платье. Теперь водный поток не сможет оставить меня без платья. Ну, хотя бы, я буду одета.

— Спасибо, — всхлипываю я.

Он всё ещё прижимает концы ткани, похоже, прикидывая, как бы их свести вместе.

— Чёрт, — красноречиво. — Бл*дь.

Мы стоим так ещё несколько секунд, которые для меня растянулись в вечность. Я потерялась в резких звуках нашего дыхания. Разве это не странно, дышать в унисон с тем, кто против тебя? Кто пытается уничтожить тебя? Все, что я чувствую, так это холод от воды на моих ногах и жар мужских рук на моих бёдрах.

Мир переворачивается, когда меня закидывают к себе на плечо и уносят прочь из воды.

Убийца опускает меня на берег и нависает надо мной. Насквозь мокрый, с горящим взглядом зелёных глаз в окружении густых черных ресниц.

— Ты помнишь, что я сказал о твоём телефоне? Он все еще находится на переднем сиденье фургона.

Я опускаю взгляд на его ноги. Не понимаю, о чём идёт речь.

— Как я убью всех людей из твоей записной книжки? Помнишь?

— Да, — отвечаю, дрожа от холода.

— Но есть шанс, что я не убью их. Если я прочту завтра в новостях про девушку, найденную в лесу. Она стала свидетелем убийства, но не видела лица самого убийцы. Когда она пыталась набрать 911, на неё напали сзади и накинули мешок ей на голову. Её отвезли сюда, ей удалось сбежать. Это все, что она знает. Она ничего не помнит. Она никогда не видела этого. — Он указывает на белый шрам на руке. — И она определённо не станет делать глупостей, например, рассказать полицейским, что на самом деле произошло, когда копы пообещают ей программу защиты свидетеля. Потому что я — узнаю.

Не знаю почему — из-за того, что замёрзла в реке, или от шока после перенесённого насилия, я очень туго соображаю, впервые за столько лет. Но медленно и верно меня озаряет.

Он собирается отпустить меня.

До сих пор не верится, что меня похитили. Но в то, что меня могут отпустить, верится ещё меньше.

— Обещаю, — шепчу я. — Я никому ничего не скажу.

Я не знаю, говорю ли правду. Я не знаю, что отвечу, когда мои мама и папа посмотрят на меня, когда офицеры в полиции начнут задавать вопросы. Это будущее, которое может не наступить. Это больше, чем можно было мечтать.

Нерешительность, проскользнувшая в моём взгляде или в голосе, была замечена похитителем. Сразу же большие мокрые руки ныряют в мою шевелюру, и он рывком подтягивает меня к себе. От его бесцеремонной хватки слёзы выступают на моих глазах, но я не издаю ни звука. Я больше не сопротивляюсь.

Его рот прямо напротив моего. Так близко, что это ощущается почти поцелуем.

Так вот как произойдёт мой первый поцелуй?

Я почти чувствую его губы, его дыхание сливается с моим. Мы оба тяжело дышим, как будто сражаемся друг с другом. Знаю, за что сражаюсь я: за свою жизнь, за завтра. За своё будущее, о котором я никогда не думала ранее. Но я не знаю, за что сражается он. Почему он с такой лёгкостью убил того мужчину, а меня не смог?

Его голос низкий и пугающе-ужасный:

— Я найду их, но убью не сразу. Я буду делать это мучительно медленно и заставлю тебя смотреть.

Тут же картинки проносятся в моей голове: моя мама, лежащая на земле, папа, истекающий кровью. Подруга Челси, которая плачет, не понимая, что происходит.

Я точно знаю — я никогда не позволю этому случиться.

Хватаю похитителя за руку. Она до сих пор влажная от речной воды. Моя рука тоже влажная. Наши руки скользят, но я держу его крепко. Это важно. Мне необходимо, чтобы он понял, насколько я серьёзна, что я действительно имею в виду то, что говорю.

— Я клянусь тебе, — дрожь в моём голосе на этот раз не от страха. Это вибрирует волнение от моей собственной решительности.

Интенсивность мужского взгляда не уменьшается ни на йоту. Похититель тянет меня за волосы.

Я знаю, что он хочет.

— Твой шрам, — говорю я на выдохе, потому что моя голова горит огнём. — Ни одна живая душа никогда не узнает о твоём шраме. Я клянусь тебе.

Я не клянусь именем Бога. Вряд ли такой человек верит в Бога.

Похититель изучает мои глаза, руки сильнее давят на заднюю часть моей головы. Он не уверен во мне. Секунда, другая, и он изменит своё решение. Этого я допустить не могу.

Я хорошо учусь в школе, я отличница. Обычно нам рассказывают что-то, и мы должны пересказать это же на оценку. Мне следует сделать то же самое для него.

— Я была напугана, пыталась набрать 911, но он подкрался сзади, — шепчу я. — Набросил что-то, типа мешка или наволочки, мне на голову и запихал в какую-то машину. Возможно, в один из фургонов. Мы ехали целую вечность. Я была так напугана. Я не помню ничего, даже, сколько времени прошло. Ничего. Он сказал, если я сниму мешок, он убьёт меня.

Он смотрит прямо мне в глаза.

— Он остановился и вытащил тебя наружу, но это всё, что ты помнишь.

— Он остановился и вытащил меня наружу, — повторяю я. — Я не знаю, где мы оказались. Эта штука до сих пор на моей голове.

— Они не смогут заставить тебя рассказать то, чего ты не помнишь, — направляет меня он.

— Хорошо.

— Слышала ли ты ещё какие-нибудь звуки?

Это как тест, прямо как в школе. Я могу сделать это. Надо просто сосредоточиться на нем.

— Это всё, что я помню. Мы просто ехали, затем остановились.

— Он отпустил тебя здесь, ты стащила мешок с головы и убежала.

— Я стащила мешок с головы и убежала.

— В каком направлении? — спрашивает он, поглаживая пальцами кожу на моём затылке, обжигающий взгляд не отрывается от моего лица ни на миг.

— Я не помню, — говорю я.

— Он тебя преследовал?

— Я не знаю. Я просто бежала.

Он отпускает меня. Делаю шаг назад, падаю на землю.

Парень просто смотрит на меня.

— Жизнь людей, которых ты любишь, зависит от тебя, поэтому держи рот на замке.

Я вздыхаю, боясь даже пошевелиться. У похитителя нет причин отпускать меня живой, нет причин верить мне. Даже если он и верит тому, что я говорю, то всё равно не может быть уверен до конца в моих словах. Рискованно оставлять меня в живых. Он похититель, он зверь, но все же он рискует.

Что-то падает к моим ногам, слышу звук удара о песок. Я не опускаю взгляда.

Я боюсь, что он оставит меня.

— Найди первую попавшуюся женщину и расскажи ей то, что я тебе сказал.

Он поворачивается и уходит прочь, ни разу не обернувшись. Фургон приходит в движение, освещая меня светом фар, освещая моё порванное платье и ослепляя меня своей яркостью. На долю секунды мне в голову приходит мысль, что убийца решил задавить меня, вместо того, чтобы утопить. И тогда он уезжает дальше по направлению к дороге. Через мгновение исчезает красный свет задних огней, и я остаюсь одна.

Это жутко, быть здесь одной. Как будто я сплю.

Но моё разорванное платье доказывает обратное.

Смех рвётся наружу, отголоски истерики и пережитого страха. Я все еще не в безопасности. Мне нужно выбраться отсюда. Надеюсь, что не натолкнусь ни на какого мужчину, который захочет поразвлечься со мной. «Найди первую попавшуюся женщину». Как будто убийца волнуется о моей безопасности.

Я смотрю вниз на маленький серебряный предмет, лежащий на камне у моих ног. Нож. Он оставил мне что-то, чем можно защититься. Если бы я только знала, как этим пользоваться.

Четвертая глава

Стоун

Бросаю взгляд на свои часы. Сдохли.

Должно быть, вода попала внутрь. Стрелка остановилась между одиннадцатью и двенадцатью. Уже поздно, я давно должен был вернуться к своим парням. Они будут волноваться и злиться.

Мне плевать на их злость, но я не люблю заставлять их волноваться.

В любое другое время я направился бы прямо в отель. Или, по крайне мере, нашёл бы один из немногих платных телефонов, которые еще существуют, и позвонил по секретному номеру. Вместо этого я сижу здесь, за чёртовой веткой в тени скалы, и жду.

Найти кого-нибудь не заняло у девчонки много времени. Она прошла всего метров сто по дороге, прежде чем поймала встречную машину. Эта девчонка такая хрупкая. Я могу видеть темные очертания ее сосков и стройный силуэт сквозь промокшую ткань платья.

Облегчённо вздыхаю, когда из машины выходит пожилая женщина. Не то чтобы я доверял женщинам в целом. Но определённо не доверяю всем мужчинам, за исключением парней из моей команды. Наблюдаю из своего укрытия, как девчонка рассказывает печальную историю, плача и указывая рукой в сторону реки.

Меня сломила не та херня про лагерь для скаутов, ни то, как девчонка поглощала картошку фри или как изо всех сил боролась за жизнь, когда узнала, что я собираюсь с ней сделать. Нет. Меня сломило её отчаяние от мысли быть найденной обнажённой. Желание сохранить последнюю каплю достоинства даже тогда, когда она могла потерять всё остальное. Именно это изменило моё решение.

Никогда не сдавайся. Хватайся за соломинку.

Никогда не позволяй забрать у тебя все. Многие люди не понимают этого. Они думают: мёртв, значит, мёртв, и неважно: одет ты или нет, сохранишь ли ты своё достоинство в конце. Я видел слишком много смертей, поэтому знаю, о чем говорю.

Остаюсь в тени, пока женщина достаёт пиджак с заднего сиденья своей машины и накидывает на плечи девчонки. Потом звонит по телефону, в скорую, наверное. Я должен уже быть далеко отсюда. Малышка сама найдёт дорогу домой. Она, скорее всего, в безопасности. Но все же мир непредсказуемо опасен и отвратителен. Я знаю об этом больше, чем кто бы то ни был. Что, если бы она встретила кого-то еще хуже, чем я? Того, кто не стал бы кормить её бургером, а потом отпускать? Поэтому я остался, дольше, чем должен был.

Я вижу, как Брук продолжает говорить, мотая головой. Это ее имя, судя по заставке телефона. Ее пароль один-два-один-два. Срочно необходима более надёжная комбинация из цифр.

Женщина оглядывается по сторонам, вероятно, чувствуя, что за ними наблюдают.

Я сильно рисковал, но теперь не думаю, что есть опасность. Брук хороший человек, одна из тех, кто скорее отрежет часть руки, нежели ранит кого-то. Она будет защищать своих родных и близких от меня. Девчонка считает меня монстром, и она права.

Мне необходимо убраться отсюда ещё до того, как сине-красные огни осветят кроны деревьев. От копов мне нужно держаться не меньше, чем за милю. Я думаю не только о себе, но и о том, что от меня зависят мои друзья, я не могу так подставить их.

Бл*дь.

Это всё девчонка. Всё из-за странного чувства, возникающего, когда смотрю на неё. Что только лишний раз доказывает: мне нельзя находиться рядом с ней.

Я отступаю назад вглубь чащи леса, сливаясь с деревьями.

Пройдёт достаточно много времени, прежде чем будут организованы поиски. А я буду уже далеко. К тому времени и след уже простынет от моих ног. Но когда приближаюсь к тому месту, где оставил фургон, чувствую, что что-то не так. Передвигаюсь медленно, тихо и как можно аккуратнее. Вдруг, замечаю припаркованный чёрный седан в полумиле от фургона. Чёрный седан. Это не та белая тачка копов с мигалками и характерными надписями. Я узнаю марку и модель. Это машина детектива. И есть только один детектив, который мог следить за мной и понять, что звонок Брук может иметь отношение ко мне.

Детектив Ривера — самая настоящая заноза в моей заднице.

И теперь он может меня поймать. Я здесь один, без прикрытия.

Метрах в тридцати раздаётся треск. Детектив прямо сейчас в лесу — совсем рядом со мной. Перед глазами всплывают лица братьев. Что они будут делать, если меня засадят за решётку? Кто будет присматривать за ними?

Эти мысли заставляют меня действовать. Я срываюсь с места на запад, где на долгие мили пути нет ничего, кроме деревьев. Больше нет нужды двигаться бесшумно, все равно Ривера услышал меня.

Раздаётся лай. Бл*дь. Он притащил с собой поисковых собак?

Я продолжаю бег всё глубже и глубже в чащу леса.

Пятая глава

Стоун

— Я тебе говорю, не надо отдавать его Крузу, — произносит Нокс, одновременно сигналя впереди движущемуся автомобилю. — Ты должен был выкинуть его в лесу.

— Поисковые собаки могли отыскать его, — отвечаю я, потирая место на ноге, куда укусила одна из них.

У меня всегда с собой нож, но я не причинил вреда животному. Собака не виновата, что выполняет свою работу чертовски хорошо.

Я все равно вырвался. Едва-едва. Добравшись до города, я связался с Ноксом, чтобы тот подхватил меня.

Скверно, что я упустил фургон. Нужно было сжечь его, чтобы окончательно замести следы. В любом случае, прокатиться в раритетном Порше Нокса намного приятнее. Подозреваю, что крови эта тачка повидала уже немало. Одно радует, что кольцо было у меня в кармане, когда я бросил фургон.

— Он хотел получить его всю свою жизнь.

— Он даже не взглянет на него. — Нокс вырядился в фильдеперсовую пурпурную рубашку на кнопках и слаксы, он выглядит так, будто едет в один из этих новомодных ночных клубов, а не вытаскивает своего босса из очередной передряги.

— Он будет в восторге, вот увидишь.

Крузу необходим кто-то в этой грёбаной жизни, кто всегда поддержит и на кого можно опереться. Это моя работа. Я стараюсь для всех своих братьев. Убеждаюсь, что у них есть все необходимое. Иногда это крутые тачки. Иногда окровавленные кольца.

Вытаскиваю перстень из кармана и еще раз осматриваю. Золотое широкое кольцо с эмблемой какого-то университета. Это то самое кольцо, которое я обещал достать Крузу, когда держал его дрожащее и окровавленное тело в руках. И теперь я, наконец, отдам кольцо ему. Прошло двенадцать лет, но я бы разыскивал того ублюдка еще столько же, если бы понадобилось. Я имею в виду, что сдержу все обещания, которые дал, будучи еще совсем ребёнком, когда нас заставляли такое делать с мужчинами, что ни один ребёнок никогда не должен делать.

Наш успех в преследовании этих отморозков заставил их сделать ответный шаг: они упрятали Грейсона за решётку. Это был умный ход, признаю это. Вся эта волокита с адвокатами должна отвлечь нас от охоты на них. И ни один присяжный заседатель не упустит возможности засадить пожизненно убийцу копа. Даже если предполагаемый убийца невиновен.

Но этого не произойдёт.

Даже если Грейсона посадят, мы все равно вытащим его. У нас просто будет больше причин заставить этих ублюдков пожалеть.

— Ты спятил, если действительно так думаешь. Он видел это кольцо каждый раз в… — замолкает, не в силах произнести слово «подвал». Нокс не любит говорить об этом, как и вспоминать. Он предпочитает быстрые машины. У каждого парня свои потребности.

«Что тебе нужно?» — спрашивает мягкий голос у меня в голове. Голос Брук. Но я игнорирую его. Мне ничего не нужно.

— Он получает возможность выбора, — рычу я. — Вот в чем, бл*дь, суть. Когда-нибудь мы доберёмся до каждого из тех ублюдков. Все они умрут, моля на коленях. Мне всё равно, сколько времени на это уйдёт и сколько сил придётся приложить.

Нокс задумчиво смотрит вперёд. С его умом он легко мог найти работу в любой IT-компании. В компании с собственным тренажёрным залом и парковкой. Но он предпочёл остаться с нами. Многие из нас поступили так же.

Нокс не доволен, что я бросил тело там, возле обугленного дома, где всё началось. Нокс считает, что это круто, что я держу своё обещание, отслеживая этих тварей. Но мне похрен, это единственное, что заставляет меня просыпаться по утрам.

Ребятам нужен их лидер, чтобы следовать за ним, даже Ноксу. Особенно ему. Я — это стабильность, которой никогда у них не было. Я их собственный грёбаный ангел мести.

— Ты уверен, что девчонка ничего не видела? — спрашивает Нокс снова.

Скорее всего, он чувствует, что я лгу. Хреново, что мне вообще приходится лгать, но я не могу иначе. Я должен её прикрыть. Это важно. Она хорошая девочка. Она будет следовать моим указаниям. Сделает все, чтобы защитить родных и близких.

В этом мы с ней похожи.

— Она не создаст проблем.

Чувствую на себе взгляд Нокса:

— Наволочка в фургоне доставки еды?

— Или это был мешок из-под картошки. Откуда я знаю. Она не скажет ничего, только это имеет значение.

Когда он меня встретил, я сбивчиво рассказал ему историю, которую мы с Брук вместе придумали. Сказал, что бросил ее в парке. По крайне мере, хоть в этом не солгал.

Я не стал рассказывать Ноксу о том, что накормил Брук. Как тяжело было не поддаться влечению, когда пристёгивал её. Каково было обнимать её в ледяной бурлящей воде. Как девушка попросила меня об одном маленьком одолжении, и весь мой план развалился на части.

Думаю о том, что пообещал ей — убить всех, если она проговорится. Девушка не переживёт, если я сделаю это. Не уверен, что сдержу обещание. Не смогу причинить ей такую боль.

Вспоминаю её лицо, когда она ела, как тихие стоны вырывались из этих пухлых губ. Во мне пробудилось что-то тёмное в тот момент, то, чего не чувствовал уже давно.

Не завязывать отношений с женщинами — эту договорённость мы заключили давно. Никаких «белых заборчиков» — никаких девушек, семей и детей. Мы слишком разрушены и сломлены. Братья до конца — в своей жажде мести. Большинство из нас, чтобы спустить пар, идут на улицу города — подраться или перепихнуться. Просто случайные связи. Никогда не бывает повторной встречи ни с одной из девушек — незыблемое правило.

Секс ради секса. Ничего больше.

Но чёрт, то, как Брук откусывала гамбургер, как горели от удовольствия ее печальные глаза. Она была слишком голодна. Голод её был не только по еде, но и по ласке. Никогда бы не подумал, что богатые детки могут испытывать голод. В их помпезно вычурных домах и нелепо дорогой одежде.

Но Брук определённо точно не ела дня два.

Мы едем по тёмным улицам убогого района на севере Франклин-Сити. Часть города, к которой мы приближаемся, едва ли можно назвать жилой. По крайней мере, там не живут обычные люди.

Часть города, в которую мы направляемся, напоминает зону военных действий с разрушенными домами и разбитыми уличными фонарями. Мы живём в отеле «Брэдфорд». Это заколоченный, разрушенный старый корпус. Так кажется на первый взгляд. Если ты не один из нас — не знаешь, что искать — ни за что не обнаружишь тончайшую полоску света, просачивающуюся сквозь металлические жалюзи окна под самой крышей.

Длина цепи между створками покосившихся ворот достаточного размера, чтобы машина могла проехать внутрь. Сквозь руины и развалины, окружающие это место, идёт дорожка, ведущая в подземный гараж, бывший ранее подвалом отеля.

Мы не подчиняемся закону, потому что живём полностью вне закона.

Заехав внутрь, мы паркуемся возле F1 Турбо, принадлежащей Крузу. Одна из проблем незаконных финансовых операций заключается в том, что вы не можете ездить на фантастически дорогих тачках туда-сюда. Они слишком бросаются в глаза. Но, никто не запретит нам коллекционировать их. Но, уверен, вы скажете, что это вроде игрушек, которых у нас недоставало в детстве.

Минуя разрушенный вестибюль, мы поднимаемся по лестнице, Нокс отпихивает прогнивший ящик.

Мы намеренно оставили в руинах эту часть разрушенного отеля, в которую нередко заглядывают то любопытные бомжи, то искатели острых ощущений. Все уверены, что это просто старый заброшенный отель, а не настоящая штаб-квартира нашей деятельности. Всё ради того, чтобы заставить окружающих думать, что здесь царит разруха и запустение, а не кипучая деятельность в оснащённом супер техникой бункере под зданием. Где хранятся миллионы налички и коды доступа к нашим оффшорным счетам.

Направляемся дальше — туда, где на самом деле живём. В единственный дом, что есть у нас с момента побега из того подвала. Тогда, вырвавшись, мы убили всех, кого смогли достать, и сбежали. Я был самый старший из всех — мне исполнилось уже пятнадцать.

Мы входим в огромную, просторную комнату с диванами и компьютерами повсюду. Райленд сидит в углу помещения с телефоном и наушниками, играя во что-то. Колдер — мы называем его «святой», сидит в углу, закрыв глаза. Не спит, медитирует. Могу сказать абсолютно точно: он не молится за мир во всем мире. Просто сидит там, равнодушно и отстранённо. Облако светлых волос окутывает его плечи. И в таком состоянии — отрешённости и безучастности — наш блондин может находиться долго, пока не поймает дзен, и не возникнет чертовски сильное желание потрепаться.

Даже Нейт здесь, его тёмные брови нахмурены, карие глаза сосредоточено изучают на нас. Он всегда выглядит обеспокоенным, потому что знает, что мы рискуем каждый божий день. Сегодня не исключение.

В центре стола стоит стакан с водой. Похоже, кого-то мучает жажда.

Я подхожу и кидаю кольцо в воду. Оно падает на дно с глухим звоном. Кровь медленно смешивается с водой замысловатым узором. Напоминая паутину из боли и мести.

Райленд выдёргивает свои наушники:

— Какого черта?

— Сегодня день пиццы, — объясняю я.

День пиццы — это особенный день. Награда за «праведное» деяние, за торжество справедливости. Пережитое в глубоком прошлом сделало из нас абсолютных психов — устраивать праздник в честь чьей-то смерти, но мы не могли не ждать этого с нетерпением. Так что, это — болезненная награда.

— Не думаю, что смогу пить воду в ближайшее время, — говорит Нокс.

Он все еще не одобряет мою вылазку. Сам он больше спец по техническому обеспечению. Никого нет лучше Нокса. Несмотря на то, что ни у кого из нас не было возможности получить нормальное образование, Нокс просто чёртов гений.

— Это всего лишь трофей, — говорю я.

Райленд меняется в лице:

— Это то, о чём я думаю?

Он знает, что это за украшение. Рай любит оторваться от нашей банды и пропасть на своём байке на пару дней или недель, но это кольцо он всё ещё помнит. Мы все помним, но Круз тот, кто видел проклятый перстень чаще всех нас.

— Приведи Круза, — я игнорирую гримасу-имитацию рвотного позыва Рай.

Всё нормально. Крепости моих желудка и психики хватит за всех нас.

Спустя мгновение слышу шаги, Райленд возвращается с Крузом.

Круз у нас настоящий громила, просто гора стальных мускулов, его черные волосы выбриты по бокам массивной головы. Наш самый лучший боец. Наш самый лучший стратег — он может посмотреть на здание и тут же сказать, как проникнуть внутрь. Посмотреть на группу противников и точно знать, как убрать их быстро и незаметно.

Обе его руки сплошь покрыты татуировками. Еще одна в виде надписи обвивает его шею. Люди перебегают на другую сторону дороги, когда видят его. Но я все еще вижу в нем ребёнка из подвала.

Вот, для кого мой подарок.

Недоумевающий взгляд Круза говорит о том, что Райленд не сказал ему. Хорошо. Нокс утверждает, что я владею талантом драматизировать. Потому что у него самого сего дерьма в избытке.

Все, что случилось в том подвале, нами никогда не забудется. Если бы мы продолжали жить дальше, притворяясь нормальными людьми, кольцо того ублюдка больше не имело бы значения. Но это не так.

— Однажды ночью я дал тебе обещание, — говорю я. — Мэдсон. О том, что я сделаю с ним. Что принесу тебе. Ты помнишь?

Взгляд Круза перемещается на стакан. Едва заметные разводы крови медленно расходятся в воде.

Круз округляет глаза:

— Твою мать, — выдыхает он.

Это Круз, всегда крутой, всегда жёсткий. Даже в этот самый момент, символизирующий чёртову расплату, он всё тот же жёсткий парень.

Что произойдёт, вот в чём вопрос.

Круз подходит ближе к столу. Широкая гамма эмоций отражается на его лице: удовлетворение и страх, надежда и сожаление.

— Кольцо. Грёбаное кольцо.

— Как видишь, — произношу с удовлетворением. — Теперь, видя Мэдсона в своих кошмарах, ты будешь знать, что это всего лишь сон, потому что он мёртв. Он отправился прямиком в ад, где ему самое место.

Круз резко и судорожно вздыхает — единственный признак слабости, который я видел с тех пор, как мы выросли. С тех пор, как он нанёс чернила на свою кожу, вытесняя иглой мастера тату боль от прикосновения всех мужчин, что касались его в детстве.

Нокс подходит к нему, становясь рядом и молча наблюдая. У меня горло перехватывает, когда я смотрю на них. Они такие разные, один — добрый и гениальный, другой — жестокий и дикий, но они команда. Я рад, что они есть друг у друга, рад, что у Круза есть этот момент, и Нокс рядом.

— Всё кончено, — говорит Нокс уверенно. — Мэдсон больше никогда никому не причинит боль.

Читай: он больше никогда не причинит боль тебе.

Райленд тоже подходит. Становится рядом с ними, немного в стороне. Всегда в стороне. Но он здесь, и это важно. Нейт тоже появляется.

Даже Колдер наблюдает, прервав свою медитацию.

Я лидер, и должен быть отстранённым. Оставаться сильным. Это эмоциональная сцена, но мне не до слёз сейчас, мы вместе — мы команда.

Круз поворачивается ко мне, в его глазах горячечный блеск.

— Стоун.

В мою грудь, словно штырь вогнали. Круз не выглядит благодарным.

Нокс был прав? Может, Круз предпочёл всё забыть?

— Если тебе больше не нужно это кольцо, я прямо сейчас выкину его в чёртово окно, — говорю я быстро.

— Нет, нет. Я просто никогда не думал…

В его голосе слышится сомнение. Я подбадриваю его:

— О чём ты никогда не думал?

— Все те проклятые ночи в подвале, ты клялся, что мы выберемся. Что выследим и покараем всех ублюдков. Ты говорил, что принесёшь мне кольцо, а я никогда не верил тебе, — Круз тяжело дышит. — Я никогда не тешил себя надеждами и не позволял себе поверить в это, даже когда мы выбрались. До сих пор не верится.

Меня словно обдало кипятком или прошил электрический разряд.

— Поверь в это, брат.

Мы выбрались. И мы никогда не окажемся там снова. Поэтому нам невыносима сама мысль, что Грейсон может сесть за решётку. Я подвёл его, в некотором роде, подвёл всех. Но я всё исправлю. И тогда никто и никогда не поймает нас снова.

Круз неожиданно бросается ко мне. Я не был готов к его медвежьим объятиям, поэтому мне чертовски больно. Он не всегда нормирует свою силу. Я не то, что оттолкнуть его, глазом не могу моргнуть. Чуть хлопаю его по плечу и говорю:

— Просто, мать твою, поверь.

— Спасибо, — говорит он, отстраняясь.

— Уберись нахрен от меня, — усмехаюсь я.

Он улыбается мне, затем снова смотрит на кольцо. Вокруг стоит гробовая тишина: мы даём Крузу возможность прочувствовать и насладиться осознанием того, что подонка, так его мучавшего, убили.

Подонка, в конце концов, пожалевшего обо всем.

Круз разворачивается и быстро выходит из комнаты. Я, наконец, могу выдохнуть.

— Избавься от перстня, — говорю я Ноксу.

— Чёрт, опять я, — говорит он, но не спорит. Он младший из нас, за исключением Грейсона, так что, это его работа убирать дерьмо. Всё ещё кривится, когда берёт стакан и выносит его.

— Хорошая работа, — доносится глубокий голос из угла. Колдер. Святой решил заговорить сегодня. Его блестящие светлые волосы слишком длинные, он с головы до ног одет в чёрное, как грёбаный священник. Если бы священники были такими пугающими.

— Спасибо.

— Мудак заслужил это, — добавляет он. — Есть свидетели?

Я тут же внутренне ощетиниваюсь. Неужто я произвожу впечатление недоумка, способного грохнуть кого-либо на глазах у изумлённой публики? И плевать, что на самом-то деле именно так и было.

И я ненавижу, что Брук была свидетельницей этого дерьма. Видела мой срыв на парковке, видела момент, когда я потерял контроль. Она увидела меня диким, злым и полностью слетевшим с катушек.

— Ни единого, — отвечаю, выходя прочь.

Я хочу побыть один, понаблюдать за городом с крыши «Брэдфорда». Но Нейт следует за мной. Мы поднимаемся на крышу и устраиваемся поудобнее.

Из всех парней только он живёт обычной жизнью. Единственный, кто не попирает правила морали. Кто считает, что убийство не есть хорошо, даже таких монстров, как Мэдсон.

Поэтому для меня большой сюрприз, когда Нейт говорит:

— Ты все сделал правильно.

На фоне закатного солнца его жёсткий профиль особо бросается в глаза. На Нейте поношенная рубашка и джинсы. Рабочие ботинки, покрытые грязью. Он с утра до ночи, не покладая рук, возится и лечит больных животных в собственной ветеринарной клинике за чертой города.

— Ты сделал это с благими намерениями. Крузу было необходимо увидеть это кольцо, чтобы отпустить прошлое. Ты же видел выражение его лица, даже если он прятал свои чувства за бравадой и грубостью. И я знаю, чего именно тебе стоит выполнять данные обещания.

Я усмехаюсь:

— Это не стоит мне ни черта.

— Нет? — мягко спрашивает он, как грёбанный мозгоправ. — Тебе никогда не снится кровь? Не мучают кошмары?

Я злюсь, потому что он прав:

— Лучше лечи своих животных.

— Но тебе не нужна моя помощь. Тебе ничего не надо, верно? Я в курсе. Но знаешь что, ты состоишь из той же плоти и крови, что и каждый из нас. Тебе тоже нужна поддержка.

Я отмахиваюсь от Нейта. Моя плоть превратилась в камень много лет назад. Моя кровь — тёмная грязь. Я как разрушенный тот отель, на крыше которого мы сейчас сидим. Некоторые части меня не восстановить. У меня есть только одна цель — убедиться, что не выживет никто из тех отморозков.

— Кто сразится за тебя? — спрашивает Нейт тихо.

Я не оборачиваюсь, когда он оставляет меня. В одиночестве, как я люблю. Одиночество мне жизненно необходимо.

Шестая глава

Брук

Свернувшись калачиком, я лежу на диване в гостиной. На моих ногах кашемировое одеяло, но оно мне совсем не нужно. Я могу скинуть его, но мама накроет меня снова. Мне не хватает совести сказать, что мне это не нравится. Не тогда, когда мама прикладывает все усилия, суетясь вокруг. Что поделать, если это единственный ей известный способ проявить заботу.

— Ты не хочешь пить? — спрашивает она в пятый раз за утро.

Я не хочу, но отвечаю:

— Стакан воды не помешал бы, спасибо.

Ничто не сможет помочь мне сейчас, но её глаза загораются на секунду, и ложь оправдывает себя. Я знаю, она старается изо всех сил. Мама отменила свой визит к парикмахеру, встречу в клубе и благотворительное мероприятие. Мне любопытно, что же она сказала всем, но не настолько, чтобы поинтересоваться. Не хочу узнать, что я внезапно заболела гриппом.

Смотрю в окно гостиной, желая, чтобы мама не возвращалась как можно дольше. Стакан свежевыжатого сока, стакан воды. Я не хочу пить — мне нужно пространство. Это странно, учитывая, что я пришла бы в восторг от такого внимания всего день назад.

Многое изменилось всего за один день.

Мама направляется ко мне, когда раздаётся звонок в дверь.

На её лице мелькает волнение, затем она разворачивается и направляется в фойе. Я слушаю без особого интереса, как она открывает дверь. Ожидаю услышать тихий шёпот соседей, у которых сегодня выходной. Несколько её друзей уже заходили, за их беспокойством прячется обыкновенное любопытство.

Я сбежала с собственной вечеринки. Это не просто «кровь в воде», это целое окровавленное тело.

Мама заходит в гостиную, и кто-то следом за ней. Мужчины. Не друзья. Они выглядят официально.

Моё сердцебиение учащается. Внезапно мне становится необходим тот стакан воды, который у мамы до сих пор в руках. И нестерпимо хочется принять таблетку снотворного, которую мне прописали в больнице, чтобы просто уснуть и забыться.

Один из посетителей кивает в знак приветствия, взгляд его тёмных глаз мрачен. А лицо бесстрастно непроницаемо, хотя мимические морщинки, испещряющие лицо, свидетельствуют об эмоциональности в обычной жизни.

— Мисс Карсон. Я детектив Эмилио Ривера.

Другой детектив тоже кивает и представляется.

— Здравствуйте, — мямлю я в ответ, не встречаясь с ними взглядом. Я уже говорила с копами в больнице. Разные люди в форме с одинаковыми вопросами. Ничего сложного. Но что-то подсказывает мне, что этого детектива не удастся так легко обмануть.

Это сумасшествие, я ощущаю вину и страх. Как будто я сделала что-то не так, хотя это я была тем, кого держали под прицелом. Похититель сделал это со мной, заставив меня молчать.

Мама взволнованно улыбается мне:

— Ты не против пары вопросов? Детективы уверяют, что это не займёт много времени.

— Всё хорошо, — отвечаю я, потому что рано или поздно мне придётся ответить на них.

Мама предлагает посетителям что-нибудь выпить, но получив отказ, нервно улыбается и ретируется из комнаты, унося с собой стакан воды. Я облизываю губы.

У меня пересохло во рту.

Детективы присаживаются в кресла напротив меня.

Тот, кого зовут Эмилио Ривера, наклоняется вперёд, очевидно, он тут главный. То, как он держится, говорит мне об этом. Его глаза изучают меня, будто я головоломка, которую он собирается разгадать. Я едва замечаю другого человека, потому что детектив Ривера заполняет собой всё пространство.

— Мисс Карсон, нам очень жаль, что вам пришлось пережить такое тяжкое испытание, — начинает он. — Я знаю, что вы устали, но мы ведём расследование. И нам очень важно, чтобы вы подробно ответили на наши вопросы.

Чувствуя, как внутри разрастается беспокойство, я отвечаю:

— Я уже разговаривала с полицейскими. Рассказала им всё, что помню.

По лицу детектива не прочитать ход его мыслей, он продолжает вглядываться в меня, изучая, словно знает, что я что-то скрываю.

— Рассказ от первого лица поможет нам разобраться во всём, — отвечает он. — И, может, вы что-нибудь дополнительно вспомните в процессе разговора.

— Я больше ничего не помню, — говорю я слишком быстро.

Детектив тут же прищуривает глаза. Чёрт.

Я облажалась, потому что-то не умею врать. Неправильно было лгать родителям, нельзя лгать копам. Я росла в роскоши, особенно до того, как у нас появились проблемы. Но получила весьма строгое воспитание. Меня учили быть послушной и говорить только правду.

Ложь заставляет меня чувствовать себя соучастником преступления. Соучастником собственного похищения и убийства того мужчины, Мэдсона. Я даже не знаю имя своего похитителя, едва не утопившего меня в реке, но сейчас ощущаю себя связанной с ним. Почти сообщником. Я ненавижу это, но не могу рассказать о нём ничего.

Я не могу рисковать людьми, которых люблю.

— Я просто, — сжимаю руки вместе, смотря на кашемировое одеяло. Даже сейчас, когда мамы тут нет, я не трогаю его. Оно защищает меня, я хотела бы накрыться им с головой. — Мне интересно узнать о мужчине, которого убили.

Брови детектива взлетают вверх:

— Мы опознали тело убитого. Его имя Джеральд Мэдсон. Он был гостем на вечеринке. На вашей вечеринке.

Я киваю, потому что мама уже рассказала об этом. Я не помню Мэдсона, и от этого ещё ужаснее. Успел ли он попробовать фуа-гра перед своей кончиной? Он не был близок к моему отцу, не настолько, чтобы я встречалась с ним раньше, но он всё еще был одним из гостей.

Детектив Ривера продолжает смотреть на меня. Ждёт.

Это неправильно, но я чувствую вину за вечеринку. Мама работала так много ради неё. Все те бессонные ночи в пекарне, чтобы заплатить за икру и шампанское. Чтобы вечер прошёл на ура, но всё пошло прахом.

Из-за него. Из-за моего похитителя.

Детектив по-прежнему изучает меня:

— Вы помните что-нибудь еще? — спрашивает он, наконец. — Что-то, что вы слышали? Может, один из них что-то говорил? Даже, если это кажется вам несущественным.

Я вытираю влажные руки о ткань одеяла. Лицо Мэдсона всплывает у меня в голове. Как неподвижно он лежал в фургоне.

— Я услышала звуки борьбы, как мне показалось. Спряталась и попыталась набрать 911. В это время мой похититель подкрался сзади. Он накинул что-то мне на голову.

— Ты сказала офицерам, это был мешок.

— Что-то мягкое. Как наволочка.

— Ты уверена, что не видела лица нападавшего, хотя бы мельком? — голос Риверы становится ниже, тон требовательнее. Это пугает больше всего, как будто детектив уже знает, что я видела лицо похитителя, и просто пытается убедить меня рассказать.

Но я верю словам похитителя. Он обещал убить меня, если я расскажу хоть что-нибудь о нём.

Я верю, что он убьёт людей из моей записной книжки, включая родителей. И друзей. Он сделает им больно, как тому мужчине. Джеральду Мэдсону.

— Мешок был на моем лице, — шепчу я. — Было темно.

Перед глазами Он, яростно избивающий Мэдсона до полусмерти.

— Нападающий делал остановку, перед тем как добраться до реки. Ты знаешь что-нибудь об этом?

Они знают о нашей остановке в закусочной?

Я хмурю брови, притворяясь, что пытаюсь что-то вспомнить. Одновременно с этим моё сердце колотится, как сумасшедшее.

Детектив Ривера сидит и смотрит мне в глаза. Он не улыбается, не собирается облегчить мою задачу.

Он смотрит на меня слишком долго. Я бы никогда не смогла смотреть так пристально. Это то, что делают детективы? Пытаются заставить почувствовать себя бактерией под микроскопом? Как будто они могут увидеть все?

Ещё как, могут!

Я думаю о том парнишке, выдающем еду, как он взглянул на меня. Казалось, что мой похититель собирался добраться до того окошка, вытащить паренька и тоже убить. Это было... странно. Мне было страшно тогда, но также я почувствовала что-то ещё, глубоко в моей груди. Что-то дикое.

— Что-нибудь приходит тебе на ум? — не отстаёт детектив. — Нам нужно, чтобы ты рассказала всё, абсолютно всё. Все даже самые незначительные детали… — он бросает взгляд в сторону кухни, где находится мама. — Тебе не стоит нас смущаться.

Я трясу голову, думая о небольшом сгоревшем доме.

— Я не знаю, где мы были.

— Что насчет звуков? Слышала ли ты что-нибудь?

Я закрываю свои глаза. Мне нужен перерыв.

— Было тихо. Я хотела сбежать, но похититель сказал, что убьёт меня, если я попытаюсь… — показываю жестами, будто снимаю с головы мешок, — сказал: «Если хочешь жить, не шевелись».

По крайней мере, хоть это правда.

— Его голос, — к беседе подключается другой детектив, — принадлежал молодому или человеку постарше?

Я опять трясу головой, перед глазами возникает шрам на плече похитителя. В виде буквы Х. Думаю над вопросом. Молодой. Постарше. И то, и другое. Открываю глаза.

— Я не знаю.

— Был ли у него акцент?

— Нет.

— Звонил ли он кому-нибудь?

— Нет.

— Он больше ничего не говорил? За всё время, что вы ехали…

— Он пару раз приказывал мужчине заткнуться.

— Почему? Мистер Мэдсон говорил что-нибудь?

— Нет. Больше стонал. От боли. Может, от страха. Я не знаю.

— А как насчет того, что случилось у реки? — давит детектив.

Я ёжусь, вспоминая ледяную воду на своей коже, как крепко похититель держал меня, пока мы погружались всё глубже. Это мой шанс. Я могу рассказать им всю правду прямо сейчас. Ривера же подсказал лазейку, что иногда люди вспоминают подробности во время рассказа.

Но я не могу — ради жизни родных и близких.

— Я зажмурилась. Я думала, он собирается… — мой голос надламывается, слёзы скатываются вниз по щекам. Эти эмоции искренние. Я не хочу больше разговаривать об этом. Не могу.

— Ты закрыла свои глаза, чтобы не видеть… — Ривера потирает подбородок, как будто запутан. — Но у тебя на голове был мешок, — замечает он, никак не реагируя на мои слёзы. — Или это было после того, как ты его сняла? Поэтому ты закрыла глаза? Потому что, если у тебя на голове мешок, нет смысла жмуриться.

— Я не знаю, — чувствую, как паника поднимается у меня в груди. — Я ничего не помню.

— Похититель снял мешок с твоей головы, или ты сама?

Я не знаю, что ответить. Я не думала об этом, и теперь детективы знают, что я что-то скрываю — уверена в этом. И тогда я вспоминаю то, что мне сказал похититель. Они не смогут заставить тебя сказать то, что ты не помнишь.

— Я не помню, — снова говорю я. Без комментариев. Детектив может оспорить всё, кроме этого.

— Ты была в машине в тот момент?

— Я не помню, — повторяю я, как молитву. Не помню. Не помню. Даже если в моём сознании отчётливо вспыхивают картинки крови, насилия и неожиданного милосердия.

— Знаешь ли ты, как выбралась? Можешь рассказать нам об этом?

Именно в этот момент появляется моя мама уже без стакана с водой. Когда же она видит меня, выражение её лица сразу меняется.

— Мне жаль, детективы, но Брук нужен отдых. Вы можете прийти в другой раз.

Благодарность накрывает меня. Хоть мама и не идеальна, но она меня любит. Она защищает меня по-своему. Даже уроки о манерах и приличиях — это одна из форм защиты.

— Конечно, — отвечает Ривера, вставая, от него исходят флюиды участия и понимания. Но что-то в его глазах говорит мне, что просто так он не сдастся. В мужском взгляде полно подозрения, которое заставляет мой желудок сжаться.

— Мы вернёмся в другой раз.

Седьмая глава

Семь месяцев спустя

Брук

Мы с Челси, наконец, вырвались из душной атмосферы музея Естественной Истории Франклин-Сити и окунулись в спасительную освежающую прохладу апрельского воздуха. У нас в арсенале уже тонны заметок для нашего проекта, который включает в себя создание из картона и пластилина модели поселения охотника-собирателя. Наша задача показать, как люди жили до того, как начали самостоятельно выращивать сельскохозяйственные культуры и задумались об оседлой жизни. Учитель сказал, что любому, кто дополнит свою работу исследованиями из музея, добавит дополнительные баллы, а нам с Челси эти баллы очень сильно нужны.

Мы направляемся к парковке через улицу и поднимаемся по лестнице на пятый уровень.

— Ты должна сказать своему отцу, чтобы он купил тебе 3D-принтер, — говорит Челси. — Представляешь, каким замечательным получится наш проект, если мы добавим миниатюры увиденных в музее инструментов?

— Ага, обязательно передам папе. Думаю, он обдумает моё предложение, — шучу я. Иногда удивляюсь, как Челси до сих пор не догадалась, что папина компания на пороге банкротства.

Ну, по крайней мере, меня чуть отпустило.

Прошло семь месяцев с момента моего похищения, семь месяцев со дня вечеринки в честь моего шестнадцатилетия.

После той ночи я некоторое время озиралась буквально на каждом углу, ожидая увидеть Его. Но теперь нет нужды убегать. Мне достаточно лишь смежить веки, как образ похитителя, избивающего бедного старика, тут же всплывает перед моими глазами. В моей памяти до сих пор хранятся воспоминания о том, с какой силищей он обнимал меня. Так, словно нам обоим грозила опасность утонуть в той реке.

Не спеша, переговариваясь, мы добираемся до нужного уровня. Челси достаёт ключи от своей машины, я делаю то же самое. На её белом внедорожнике, припаркованном возле моего красного, моргнули фары.

— До завтра? Увидимся в читальном зале?

У нас завтра выходной.

— Буду, как штык, — говорю я. — Обещаю, постараться не забыть твой голубой свитер. — Я как-то одолжила его, но раз за разом забываю вернуть.

Челси деланно щурит глаза, будто я специально не возвращаю его.

— Клянусь! Ну, если только не решу его ещё немного поносить, — дразню ее я.

Челси фыркает, забираясь в машину. Я захлопываю её дверь и отхожу в сторону, ожидая, когда она выедет с парковки, оставив меня одну.

Обходя вокруг машины, нажимаю кнопку на брелоке. Сигнализация отключается с мягким щелчком.

Только я открыла дверь авто, боковым зрением замечаю, как от стены отделяется тёмный силуэт и движется в мою сторону. Всё ближе и ближе.

Это ОН.

Я отступаю за автомобиль, пусть между нами будет хоть такая преграда. Знаю, теперь мне никак не попасть в машину — с него станется засунуть кулак прямо в окно.

Он подходит к водительской двери и облокачивается на неё.

— Хочешь, чтобы я сел за руль?

Моё сердце выпрыгивает из груди.

— Что ты здесь делаешь?

— Брось мне ключи и забирайся внутрь.

— Я никому ничего не рассказала, — лепечу я, продолжая пятиться назад от него и своей машины, отчаянно надеясь, что кто-нибудь случайно забредёт сюда. Шансы ничтожно малы, поскольку на этом уровне нет больше машин. Красный огонёк указателя выхода одиноко сияет в дальнем углу, словно путеводный маяк для бредущих во тьме.

— О, я знаю. Ведь твои близкие до сих пор живы, разве нет?

Ледяные пальцы страха спускаются вниз по моему позвоночнику.

— Что тебе нужно?

— Мы просто прокатимся.

— Мне нужно домой, — отвечаю я, голос звучит несколько громче. Бравада — наше всё. — Я опоздаю на ужин.

— Теперь они дают тебе есть больше, чем две клубники в день?

Может, это какая-то идиотская шутка, мне отнюдь не смешно. Я наощупь двигаюсь назад, глазами продолжая следить за ним.

Мужчина медленно обходит машину и начинает приближаться ко мне, его зелёные глаза горят, а темные волосы слегка завиваются на кончиках. На нем джинсы, кожаная крутка нараспашку, из-под которой выглядывает чёрная футболка. В районе груди и на рукавах какая-то пыль светлого цвета.

Поначалу мне показалось, что это мука, но последнее, что стал бы делать человек такого плана — печь пироги. Да и структура пыли грубовата в сравнении с мукой.

В любом случае это не имеет значения. Надо убираться отсюда.

Спиной упираюсь в бетонный столб, аккуратно обхожу и его тоже, пытаясь создать как можно больше преград между мной и преследователем.

А он не отстаёт.

Кровь стучит у меня в ушах, так как расстояние между нами стремительно сокращается, поэтому я срываюсь с места и бегу в сторону выхода.

— На помощь! — кричу я, выбегая через дверь на лестничную площадку. — Помогите!

Если смогу попасть на улицу, то я спасена. Там кипит жизнь, полно людей и машин.

Устремляюсь вниз и не замечаю, как на полной скорости проскочила первый лестничный пролёт. Бегу дальше вниз-вниз-вниз по спирали лестничных пролётов, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Но слышу, как преследователь нагоняет меня.

Внезапно тёмный силуэт перемахивает через перила, приземляясь прямо передо мной.

Он.

Схватив меня, рывком приподнимает и крепко прижимает к себе, совсем как семь месяцев назад.

За исключением того, что в этот раз он закрывает рукой мой рот. Ему явно не нравится, что я кричу. Он стал еще сильнее и крепче за эти полгода.

Какова вероятность того, что всё это время он мучился сожалениями по поводу того, что отпустил меня тогда?

Его пальцы впиваются в мою плоть, сильнее прижимая к своей мощной груди.

— Я сказал, что мы просто чуток покатаемся, — рычит он. — Какую часть из сказанного ты не поняла?

Он несёт меня обратно — совсем как пещерный человек свою добычу, пока я отчаянно извиваюсь в тщетной попытке освободиться. Мужчина лишь крепче меня сжимает, возвращаясь на пятый уровень.

Со мной на руках он, не запыхавшись ни грамма — как будто я ничего не вешу — проходит через пустую парковку к моему внедорожнику, дверь которого так и распахнута, и заталкивает меня на водительское место. После чего достаёт пистолет из-за ремня своих джинсов.

О боже, у него пистолет.

— Я воспользуюсь им, если мне придётся. А теперь заводи машину.

Мне ничего не остаётся, кроме как подчиниться его приказу. Я в ловушке. Опять. Как, черт побери, это снова произошло?

Лампочки салона автомобиля освещают жёсткие, словно вырубленные из камня, черты мужского лица. Все эти острые линии скул и губ, наводят на мысли о гранях бриллианта. Удивительно, как в природе под немыслимым давлением рождается алмаз. Красиво, но невероятно сложно. Крепче самой крепкой стали. Это творение природы может разрезать практически всё.

А этот мужчина — самый тёмный бриллиант. Зелёные глаза полыхают тяжёлым взглядом.

Мужчина наклоняется, сокращая расстояние между нами. Я задерживаю дыхание и отодвигаюсь от него как можно дальше. Всего на мгновение мне кажется, что он собирается меня поцеловать.

— Эй, — говорит он. — Всё хорошо. — После чего тянет за ремень безопасности и пристёгивает меня.

Всего на секунду черты его каменного лица смягчаются, когда он произносит:

— Теперь я обойду машину и сяду рядом, затем мы немного прокатимся как счастливая парочка влюблённых, идёт?

Я не могу отвести взгляда от его пистолета.

— Не двигайся и делай, как я говорю, и я не наврежу тебе, идёт?

Продолжаю неотрывно смотреть на оружие, будто парализованная. Он такой большой, тёмный, и… настоящий.

— Скажи «хорошо», — его зелёные глаза гипнотизируют мои.

— Хорошо.

Мужчина поднимает руку и касается моих волос, вернее только их кончиков, накручивая пряди на пальцы.

— Твои волосы изменились.

Слова вырываются прежде, чем я успеваю подумать:

— Я осветлила несколько прядей.

— Выглядит мило, — захлопнув дверь с моей стороны, мужчина обходит машину и забирается внутрь, тихо закрывая за собой дверь. — Надеюсь, твои навыки вождения улучшились с тех пор.

Несмотря на страх, я возмущена его заявлением:

— Что? У меня даже прав тогда не было! И я была посреди незнакомого тёмного леса, пытаясь бороться за свою жизнь.

В ответ он только пожимает плечами, словно это пустяки.

Я выкручиваю руль и выезжаю с этажа. Не имею понятия, куда мы направляемся, или почему мой похититель вдруг вернулся. С одной стороны, я в ужасе, всё это время я не могу перестать коситься на его пистолет. А с другой — я испытываю необъяснимую радость, словно неожиданно встретила старого друга.

Когда мы подъезжаем к выезду, он движением руки указывает на автомат для оплаты:

— Рассчитайся.

Передаёт мне деньги, и я бросаю их в отверстие для монет. Черно-белый шлагбаум поднимается. Краем глаза смотрю на женщину, принимающую оплату картами, но она занята разговором с водителем другой машины.

— Не беспокойся, — хмыкает мой пассажир. — Людям наплевать на чужое дерьмо. Им всё равно.

Конечно же, он так думает. Но он ошибается.

— Некоторым не всё равно.

— Каждый останется при своём мнении, — его голос звучит беззаботно, поза расслаблена. Можно подумать, что мы действительно обычная парочка, решившая покататься.

Он требует повернуть налево, направляя нас в сторону скоростного шоссе.

— Ты следил за мной?

— С чего ты взяла, может, я просто люблю музеи? — дурачится он. — Может, я фанат музеев, как ты.

— Я не люблю музеи, — отвечаю шёпотом.

— Тогда что же ты делала в одном из них?

— Школьный проект. Дополнительные баллы за посещение музея.

— Какая хорошая маленькая девочка, — он кивает на указатель, безмолвно показывая дорогу, — как трудолюбивый муравей.

Он сказал, что не причинит мне вреда, если я сделаю всё, что он говорит. Тем не менее, я всё равно в ужасе и напугана. Меня бьёт дрожь, но, несмотря на это, пытаюсь пошутить:

— Ты только что назвал меня муравьём?

— Разве ты не слышала о той басне? Муравей работал все лето, готовил запасы на предстоящую зиму, а стрекоза только била баклуши, валялась, где ни попадя, пела песни и жила в своё удовольствие. Затем наступила зима, вокруг стало холодно и сухо, как в чёртовой ледяной пустыне. Стрекоза замёрзла и оголодала, попросила у муравья еды, а тот ей ответил: «Летом надо было трудиться, а не херней страдать».

— Муравей не поделился с ней едой?

— Без понятия. Это конец. Стрекоза сожалеет о том, что была ленивой засранкой, но уже слишком поздно.

Я мельком взглянула на его лицо, пытаясь определить, шутит ли он.

— Ты придумал это только что, так?

— Нет. Это басня. Мы читали её в какой-то пыльной старой книжке.

— Ты и твои родители? — спрашиваю я, потому что не могу представить его с родителями. Или с книгой, хоть какой-нибудь.

В ответ он пожимает плечами:

— Просто старая книга в каком-то подвале.

Мы едем в молчании, каждый размышляет о своём.

— Думаю, что я как тот муравей. За исключением того, что я бы поделилась едой со стрекозой.

Он что-то проворчал.

— А ты, значит, стрекоза? — несёт меня дальше. — Та, кто прохлаждался, вместо того чтобы работать? Которая делает всё, что ей заблагорассудится?

— Неа, — отвечает он. — Я не стрекоза.

— Так ты тоже муравей? Думаешь о своём будущем? — снова смотрю на него. Наверное, мне должно быть страшно, но вместо этого я испытываю любопытство. — Ты бы поделился?

Он смотрит в окно на проезжающие мимо машины:

— Я ни муравей, ни стрекоза.

— Ты не можешь быть ни тем, ни другим.

— Я могу.

— Нет, ты не можешь. Ты либо планируешь и продумываешь всё наперёд, либо плюёшь на всё и ничего не делаешь.

— Может, я — это зима, приносящая настоящий ад, — говорит он. — Зима, которую никто не хочет видеть, но вот он я, сюрприз.

Я перевожу взгляд обратно на дорогу.

— Ты действительно так думаешь? — спрашиваю я мягко, потому что это неправильно, если кто-то думает так о себе.

— Просто веди машину, — рявкает он, устав от нашего разговора.

— Куда мы направляемся?

— Просто езжай вперёд.

Мы едем на север. У меня плохое предчувствие, я вдруг понимаю, что это та самая дорога. Это шоссе, на котором находится съезд к парку Муз-Хорн. Почему мы опять едем туда?

О, господи, неужели похититель хочет завершить начатое?

Может, он думал об этом и понял, что должен был утопить меня тогда. Моя нога соскальзывает с педали газа: я не могу везти себя на собственные похороны.

— Я никому ничего не рассказала, — шёпотом повторяю я слова, сказанные на парковке.

Машина сбрасывает скорость.

— Я знаю.

— Тогда почему…

— Потому что. Потому что теперь всё будет происходить так: если я говорю тебе прыгать, ты прыгаешь, если говорю вести эту сраную машину, ты, мать твою, ее ведёшь. Вот, как будет теперь.

— Как долго это продлится? — ненавижу себя за столь дрожащий голос от страха присутствия этого бандита. Ненавижу, потому что догадывалась, что он вернётся, что та ночь еще не конец.

Его мрачный взгляд полон обещания. По сравнению с той ночью мой похититель выглядит старше. Меньше тайн, больше обещаний.

— Вечность, Брук. Я позволил тебе жить той ночью, и теперь ты у меня в долгу. Понимаешь? Ты моя.

От его слов меня накрыло такой волной ужаса, что стало трудно дышать, и в то же время ярость и гнев вскипают во мне. Не из-за угрозы, а из-за правдивости его слов. Он связал наши жизни той ночью, извращённым способом, болезненной привязкой. Заставил лгать всем, кого я люблю, делая меня своей.

Может, это гнев сделал меня такой смелой, я не знаю, но дарю ему свой лучший «да пошёл ты» взгляд. Взгляд, который должен поставить негодяя на место, по крайней мере, юношей моего возраста удаётся осадить таким взглядом легко.

— Я никогда не буду твоей, — заявляю.

Но он, конечно же, никак не реагирует на мои слова.

Поворачивается, глядя на меня пронзительным взглядом. В его изумрудных глазах видна угроза, вперемешку с удивлением. И толика грусти. Я съёживаюсь, когда мужчина опять тянется к моим волосам.

— Слишком поздно, — слышится в ответ.

Мой пульс стучит у меня в ушах.

— Что ты собираешься делать?

Животрепещущий вопрос, о подтексте которого нетрудно догадаться.

«Ты собираешься прикасаться ко мне? Целовать? Собираешься убить меня?»

Мужские пальцы перебирают мои волосы, в результате чего его рука задевает моё плечо. Невесомое прикосновение, но всё моё тело словно прошило электрическим разрядом. Дрожь проходит вдоль моего позвоночника, сердце бешено колотится под накрахмаленной тканью белой школьной рубашки.

Мужчина размышляет над моим вопросом. Может, он сам еще не знает ответа. Может, он и не хочет знать.

Знак закусочной «У Бенни» появляется впереди, мерцая голубыми и жёлтыми неоновыми буквами. На мгновение, я словно переживаю все те эмоции, которые обрушились на меня семь месяцев назад. Словно я очнулась ото сна, и мы опять направляемся к реке той ночью. То самое непонятное ощущение — то ли сон, то ли явь. Игры подсознания.

Ненавижу, что мы так связаны.

Он указывает пистолетом на вход закусочной со словами:

— Остановись тут.

— Скоро подойдёт время ужина у нас дома. Меня будут ждать и начнут волноваться. А в свете последних событий, если я не появлюсь вовремя, не предупредив родителей, мама позвонит в полицию.

— Именно поэтому ты сейчас им позвонишь и извинишься за своё опоздание.

— Я не могу так просто сделать это.

— Ладно. Тогда позвони и расскажи им правду: что ты едешь в машине с парнем. С тем самым парнем, который убил Мэдсона.

Меня бросает в жар. Опять я загнана в ловушку. Если скажу родным правду, они, несомненно, сойдут с ума, но все равно никак не смогут помочь. Никто не сможет.

— С парнем, который тебя похитил, — продолжает он. — Вот, с кем ты. И лучше тебе не знать, что произойдёт после этого звонка. Дам подсказку — абсолютно ничего приятного и красивого.

Убрав свою руку из моих волос, мужчина открывает мою сумку.

— Эй! — возмущённо кричу я.

Он вытаскивает мой телефон и передаёт мне.

— Просто сделай звонок, маленькая птичка. Поступи правильно.

Пока мы стоим на светофоре, я набираю домашний номер. После нескольких гудков срабатывает автоответчик — как обычно: все слишком заняты, чтобы отвлекаться на звонок. Я оставляю сообщение, говоря, что мы с Челси вышли из музея, но я задержусь, так как подруга попросила меня помочь с выбором платья на выпускной бал.

Чувствую насмешливый взгляд на себе, когда возвращаю телефон обратно.

— Челси, — мужской смешок намекает, что глупее ничего нельзя было придумать.

Долгим нажатием кнопки мужчина выключает телефон.

— Что ты делаешь?

— Догадайся.

Я сосредотачиваюсь на дороге:

— Что тебе надо?

— Бургер. А ты что будешь?

Он говорит обыденным тоном, словно мы влюблённая парочка, выбравшаяся поужинать после тяжёлого рабочего дня.

Но мы не являемся ей. Он может притворяться кем угодно: я в этом участвовать не буду.

Вдруг, я вижу полицейскую машину впереди. Мой пульс ускоряется, а пальцы сжимают руль, так как мы все ближе подъезжаем к ней.

Мой похититель ничуть не нервничает. Наоборот, расслабленно протягивает руку и кончиками пальцев касается моей руки, по которой тут же бегут мурашки.

Скучающим голосом он произносит:

— Каково это, ехать в машине с парнем, который похитил тебя? После того, как ты солгала своим родителям? Дела обстоят не очень хорошо, не так ли?

Когда смотрю на него, вижу эту красивую, дьявольскую улыбку, которую я так хорошо помню с той ночи. Чувствую себя рыбкой, попавшейся этому парню на крючок. И он снова и снова дёргает за леску, вгоняя крюк еще глубже.

И это не из-за того, что он заставил меня врать всем подряд.

Нет, я чувствую себя беспомощной из-за того, что снова и снова думаю о том, как крепко он держал меня той ночью, как я чувствовала каждый мускул и всю мощь его сильного тела.

Никто никогда не обнимал меня так крепко. Как бы извращённо это не звучало, но это ощущалось так хорошо после той насквозь фальшивой вечеринки и наносной показухи всей моей жизни.

Испытывать чувство ненависти к своему несостоявшемуся убийце и одновременно с этим вцепиться, прильнув к нему, было ненормально. Это как цепляться за прохудившийся плот, зная, что он всё равно рано или поздно утопит тебя.

Тянуться и льнуть к своему убийце — что более пугающего и шокирующего может произойти? Раньше размышления об интимной близости у меня вызывали ассоциации с шоколадом, цветами и шёпотом любовных признаний. Но никак не с кровью, насилием и тьмой. Этому не учат в школе.

Это тянет меня всё глубже и глубже, и глубже.

Такое ощущение, что этот опасный мужчина забрался мне под кожу, и в течение последних семи месяцев не было и дня, чтобы я не вспоминала. Ощущение его пальцев на моем дрожащем теле. Его влажную рубашку, облепившую каждый мускул. Пристальный мужской взгляд на луну, будто моему убийце было невыносимо видеть, как сам же убивает меня. Его хватку, которая становилась сильнее и увереннее каждый раз, когда я снова начинала сопротивляться. Аккомпанемент плещущихся вокруг нас волн бурного течения реки, как ужасающий саундтрек к самому извращённому танцу жизни и смерти — мне уже не забыть никогда.

А затем, несмотря на то, что бандит знал, что при первой же удачной возможности я смогу его опознать, меня просто оставили в живых.

Осознание этого значит для меня гораздо больше, чем шоколад, цветы и признания в любви все вместе взятые. Этот бандит — самый искренний человек, которого я знаю.

Но ещё сумасшедший — я понимаю это.

Что хуже всего, я никогда не смогу никому рассказать о нём, даже Челси.

— Я угощаю, — так просто, будто у нас свидание.

От неожиданности я выезжаю за разделительную полосу, сердце тарабанит как оголтелое.

— Аккуратнее, — очередной приказ. — Скоро школьный выпускной бал: видел объявление. Ты пойдёшь?

— Не твоё дело.

— Я решаю, моё дело или нет. Ты моя, и ты будешь отвечать на все мои вопросы исключительно правдиво. Ты сделаешь всё, что я скажу, и расскажешь всё, что я захочу узнать. Тогда я не причиню тебе вреда, поняла?

Ты моя. Мои внутренности скручивает тугим узлом. Этого просто не может быть. Ненавижу тебя. Ненавижу тебя. Ненавижу тебя, — твержу себе, как мантру. Желая, чтобы это было правдой.

— Так ты пойдёшь на этот дерьмовый выпускной?

— Скорее всего, нет.

— Почему — нет?

Я смотрю на своего собеседника, удивляясь, откуда у него вообще столько информации о школьном выпускном.

— Я недостаточно взрослая. Танцы для старшеклассников. Я могу пойти, если кто-то из них пригласит меня, но…

— Но, что? Никто не позвал тебя? — столько негодования в голосе, что я невольно улыбаюсь.

Вдруг вспомнились неуклюжие поцелуи Зака, по которому я сохла уже давно. Но когда в прошлом месяце на одной из вечеринок, наконец-таки, случился наш поцелуй, тот оказался насквозь фальшивым, как та моя вечеринка в честь шестнадцатилетия. Мне словно «отвесили» воздушный поцелуй. Похоже, Зак витал в облаках в тот момент.

А может, это я витала.

Я солгала Заку, пригласившему меня на бал, что мне родители не разрешают ввиду моего юного возраста. И вместо танцев я пойду в кино с Челси. Еще и Челси пришлось подбить на кинотеатр, чтоб хоть чуть было похоже на правду. Зак — идеальный парень во всех отношениях, но я не чувствую себя живой и настоящей рядом с ним.

С той самой ночи ничего в моей жизни нет настоящего. За исключением мужчины на пассажирском сидении моей машины: он ощущается единственно реально-правильным.

— Давай, как тогда, — говорит он, когда мы подъезжаем к микрофону приёма заказов. — Закажи, как обычно.

Я смотрю на него в недоумении.

— Но у нас с тобой нет «как обычно».

Он понижает свой голос:

— Я. Сказал. Как. Обычно.

Восьмая глава

Стоун

Брук заказывает два двойных бургера с колой. Именно это я купил для неё в прошлый раз, и она, чёрт возьми, запомнила.

После того как мы забираем наш заказ, я указываю в направлении парка Муз-Хорн и показываю, где припарковаться.

Мы покидаем салон её внедорожника — Линкольн-Навигатора супер комплектации — красно-вишнёвого цвета.

Стоит тёплый апрельский вечер, но от земли всё ещё тянет холодом и сыростью. Я веду Брук в сторону от тропы, туда, где окружённый высокими деревьями прячется пологий холм, поросший травой. Отсюда открывается прекрасный вид на реку, где мы были той ночью. Без сомнения, Брук тоже отлично помнит эту реку.

— Сюда.

Брук выглядит такой растерянной, переминаясь с ноги на ногу.

— Подожди, — я расстилаю свою кожаную куртку. — Земля ещё влажноватая.

— Я не буду садиться на твою куртку.

Зачем девчонка сопротивляется мне? Всё равно всё будет так, как я скажу. Она же сама понимает это, хотя и пытается спорить со мной.

Наконец, Брук опускается вниз, и я сажусь рядом с ней.

Жую свой гамбургер, но не чувствую ни аппетита, ни вкуса — никакого дела до того, что у меня во рту. Всё моё внимание приковано к девушке рядом со мной. Краем глаза наблюдаю за ней и вспоминаю о том, что было в прошлую нашу встречу. Как всё пошло наперекосяк. Пытаюсь отрешиться и не думать об этом, но трудно себя заставить это сделать.

Это были тяжёлые месяцы. Грейсона посадили, они упекли его в тюрьму за пределами штата, подальше от нас. Ему запрещены посещения близких, и даже звонки, он там совсем один. Я всю жизнь защищал его, а теперь не могу просто увидеться с ним.

Мы все очень переживаем за него. Я едва сплю ночами, и чем хуже обстоят дела, тем чаще я вспоминаю ту прошлогоднюю сентябрьскую ночь. Чтобы избежать беспокойства и ярости от безнадёжности хотя бы на мгновение. Чтобы забыться в тех приятных ощущениях, которые испытал рядом с ней — с Брук.

Я солгу, если скажу, что совсем не думал о том, чтобы трахнуть её. Солгу, если скажу, что не думал о ней на своих руках в реке той ночью, о том, как девушка дрожала, находясь под моим абсолютным контролем. Лишь в моей власти было и есть убить или спасти девчонку. Я мог взять и трахнуть ее прямо там, сделать все, что мне заблагорассудится.

Еще не даёт покоя тот факт, что она никому ничего не рассказала. Сохранила наш секрет.

Хотя я был уверен, что она сдержит обещание. Однако, меня это поставило в тупик, мне так трудно объяснить своё состояние. А еще мне нужно, чтобы она меня снова ударила, необходимо почувствовать еще раз силу её удара.

Сегодня мы на старой лесопилке западнее от Франклин-Сити «побеседовали» с одним парнем — участником тех подвальных издевательств. Чудо, что нам вообще удалось выследить и схватить его. Мы были уверены, что мудак обладал информацией по поводу того, кто упёк Грейсона за решётку, и даст нам хоть что-то, что нам помогло бы разоблачить подставу Грейсона.

Но, твою ж мать, ублюдок оказался бесполезным — не хотел говорить даже под моей угрозой, что пропущу его тело через дробилку для древесины, если он не даст мне хоть крохи информации.

Но мудила, конечно же, не поверил, думая, что я блефую, все продолжал твердить, что не знает, кто за этим стоит. Поэтому я велел парням поднять его. В дробилку отправилась его рука. Мужик успел выкрикнуть пару кличек, но затем заткнулся, не сказав больше ни слова. Думаю, говнюк понимал, что он и так, и эдак — при любом раскладе — труп.

За рукой последовало все остальное.

Парни не хотели, чтобы я делал это: слишком грязно. Хотя в этом плане современные дереводробильные машины абсолютно безопасны, все равно это настоящая заноза в заднице по сравнению с выстрелом ублюдку в голову. Но если я что-то говорю, то всегда иду до конца. Это важно лично для меня. Пусть мои парни останутся на высоте. Пусть я буду тем самым психом, в котором они нуждаются.

Высадил всех в отеле и уехал, не в силах контролировать гнев внутри себя. Пусть они там возмущаются и выказывают своё недовольство в мой адрес. Когда ты лидер, ты можешь себе это позволить. Пусть ропщут, главное — они в безопасности.

После очередной неудачи, я был зол и разочарован. Тогда я и обнаружил, что направляюсь к ней. По дороге убеждал самого себя, что просто понаблюдаю за ней из машины. По средам последний урок девчонки заканчивается в три пятнадцать, я решил, что ничего страшного в том, что я проеду мимо её школы. Именно тогда-то я и увидел яркий баннер над входом, рассказывающий всем о школьном бале. Согласно Википедии, это что-то вроде дискотеки.

Когда девчонка вышла из школы со своей глупой подругой, я проследовал за ними до самого музея. Думал пойти туда вслед за ней, но я нихрена не знаю о музеях, поэтому остался на паркинге, поджидая ее. Все это время я задавался вопросом: какого хера я вообще тут делаю? Но мне необходимо было удостовериться в ее безопасности, прежде чем свалить ко всем чертям.

Ага. Удостоверился.

Рядом с ней мир снова приобретает краски, я даже наслаждаюсь ее ненавистью и непокорностью. «Я никогда не буду твоей», — будто на повторе звучит в моей голове. Во взгляде её блестящих слезами глаз было столько страха, гнева, противостояния, когда она говорила это. Как она прижималась ко мне и терлась об меня, я знаю одно — я не должен на этом останавливаться. Черт, я совершенно запутался.

— Детектив Ривера доставал тебя? Доставил много проблем?

Её глаза прикованы к моим.

— Откуда ты знаешь о нем?

— Я плохой парень. Это моя работа, знать о копах все.

Брук роется в пакете в поисках картошки и вытаскивает тонкую, сильно прожаренную. Может, она любит только хрустящие кусочки?

— Он мне не поверил.

— Но он больше не допрашивал тебя?

— Нет, моя мама выгнала его.

— Твои родители защищают тебя. Это хорошо.

Она кивает, выглядя при этом такой грустной.

— Он больше не возвращался?

— Так, ты здесь поэтому? — спрашивает она. — Чтобы удостовериться, что я не проболтаюсь, и твоей свободе ничего не грозит?

Вижу надежду в ее глазах, она пытается найти причину нашей новой встречи, надеясь на лучшее. Просто она еще не знает: все, связанное со мной, всегда наихудшее.

— Я задал вопрос. Он больше не возвращался?

— Нет. Вместо этого меня направили к психологу. На сеансах мы почти не говорили о той ночи.

— Или ты не хотела говорить о ней?

— Я же сказала, что ничего не скажу, — огрызается она. — Я сдержу своё слово.

В ответ я киваю. Мне нравится это. Это у нас общее, держать своё слово, но я, естественно, не произношу этого вслух.

— Я ничего не рассказала доктору Мартин.

— Ты должна была рассказать ей о своих чувствах, если это мучило тебя.

— Просто забудь, — поспешно говорит она.

— Так что? Жизнь вернулась в прежнее русло?

Брук вытаскивает еще одну хрустящую картофельную соломинку и макает в кетчуп, который вылила на бумажный пакет. Если бы я знал, что ей нравятся только поджаристые, то ворвался бы на кухню в закусочной и лично удостоверился, что вся картошка хорошо прожарена.

— В основном да, кроме классов самообороны.

— Ты посещаешь уроки самообороны? — в неверии спрашиваю я.

Она пожимает плечами:

— Док сказала, что они мне не повредят.

— И что же ты там делаешь?

Брук жуёт, одновременно говоря:

— Учусь делать различные захваты, нам показывают приёмы самозащиты.

— Покажи мне. Ты умеешь нападать? Этому там учили тебя? — Она отправляет следующий кусочек себе в рот, при этом подозрительно прищуривая глаза. — Я смогу помочь тебе, — добавляю я.

— Нет, спасибо.

— Не похоже, что ты сможешь причинить мне боль.

— Хочешь, чтобы я напала на тебя? Чтобы ты помог мне попрактиковаться на своём похитителе, на которого мне и правда… — она не заканчивает.

— На которого тебе, и правда, надо напасть, чтобы защитить себя? Когда тебе еще подвернётся такой шанс? — усмехаюсь я.

— Я просто хочу домой.

— Да, ладно тебе, — я встаю. — Покажи мне, на что ты способна.

Она просто смотрит на меня — блики заходящего солнца пляшут в ее волосах, россыпь веснушек на носу — в этот момент она похожа на ангела.

— Ну же, вставай. — Я хочу посмотреть на это. Но больше всего я хочу, чтобы она снова дотронулась до меня. Мне неважно, что именно принесет её прикосновение, хотя я больше привычен к боли.

— Если я нападу на тебя, ты отпустишь меня домой?

— Только если ты сможешь победить.

Я жду. Почти слышу, как она принимает решение. Брук вытирает жирные пальцы салфеткой и кидает ту в пакет для мусора, после чего поднимается. Ее глаза с подозрением смотрят на меня.

— Давай посмотрим, на что ты способна.

Я ожидаю быстрого нападения, вместо этого она начинает неуклюже и неповоротливо обходить меня по кругу.

— Это то, чему они учили, нарезать круги возле нападающего? — шлепнув её, скалюсь я.

Брук тут же гневно выкрикивает, все еще оставаясь ангельски красивой:

— Ты думаешь это смешно? Иди к черту! Ты заставил меня всем лгать.

Внезапно ее нога взлетает в воздух и пинает меня в колено.

— Ау, — произношу я, одновременно смеясь.

И тут она превращается в маленький смерч, ударяя меня снова и снова.

— Я едва спала! Не могла ничего есть! — Удар, толчок, удар, пинок.

Я продолжаю смеяться, удивлённый ее пылкостью.

— Все смотрели на меня, как будто я спятила… — Ее удары становятся все сильнее. Если и дальше так пойдёт, то она повредит себе что-нибудь.

— Черт, — говорю я, хватая её за руки. — Спокойно!

Но она не собирается останавливаться. Наоборот, с серьёзным выражением лица продолжает мутузить меня, как боксёрскую грушу.

— Хорошо, хорошо. — Я изворачиваюсь и перехватываю контроль. Брук начинает плакать, когда я прижимаю ее к стволу дерева. Она тяжело дышит, она напугана.

Переплетаю наши пальцы в попытке успокоить ее. Она под моим контролем, и это чертовски восхитительное ощущение.

Ее дыхание выравнивается, но слезы продолжают капать из карих глаз.

— Они поняли, что я соврала.

— Все хорошо, — говорю я. — Все будет хорошо, — мой голос тихий и спокойный, маленький трюк, до совершенства отточенный за те года в подвале, когда мне приходилось утешать подвергшихся насилию и морально раздавленных ребят, а это было практически постоянно.

— Ничего не хорошо. — Она пытается отпихнуть меня, но я ногой прижимаю ее обратно к дереву, тем самым не давая ей сдвинуться с места. Мне всё больше и больше нравится властвовать над девчонкой. Мы приближаемся к опасной черте.

— Я ненавижу тебя!

— Я знаю, милая.

— Они все узнают!

— Ты им расскажешь?

— Нет! Я же сказала, нет.

— Тогда они ничего не узнают, — говорю ей. — Они не имеют понятия. Люди теряются в собственных ничтожных жизнях. — Я вдыхаю ее необыкновенный запах. — Твои уроки самозащиты никогда не сработают на таких людях, как я. То, чему вас там учат, полнейшая херня. Ты можешь сделать лучше.

— Откуда ты все обо мне знаешь, — Брук делает еще одну попытку отпихнуть меня.

— Знаешь, что будет самой лучшей обороной от таких, как я? Бежать, как можно дальше. Сматываться, на хер. У тебя был единственный шанс убежать, ты не смогла им воспользоваться. Уметь быстро бегать — вот, лучший способ самозащиты. — Я теснее прижимаюсь к ней. Буквально вжимаюсь телом в девчонку и шепчу:

— Все эти толчки и удары — ничто для таких парней, как я. Они принесут еще больше проблем. Вот тебе главный урок: если есть шанс бежать — беги.

Я отодвигаюсь и смотрю в ее глаза, в них плещется страх. Правильно, это хорошо, что она боится. Так и должно быть. Отпускаю её, она отодвигается прочь.

— Может, я побегу сейчас.

— Ты немного опоздала.

Брук достаёт ключи из кармана и направляется назад к машине, проходя мимо меня. Ее глаза расширяются, когда она понимает, что я не собираюсь следовать за ней.

— Думаешь, я не смогу причинить тебе боль? — Она размахивает своим ключом, словно ножом. — Не смогу ранить тебя?

Часть меня хочет, чтобы она смогла. Та же часть меня, которая готова уничтожить любого, даже самого себя, кто причинит боль Брук. Мне нравится, когда она проявляет характер, пытается драться, ощущает себя сильной. Всемогущей.

Но другая — рациональная — часть меня понимает, что хрупкая шестнадцатилетняя девчонка не сможет сделать ничего, такому жестокому и злющему мудаку, как я. У неё нет и не было ни единого шанса. Я понял это еще тогда, увидев ее в том дурацком вечернем платье.

Я не достоин ее, но она всегда будет моей.

Брук поворачивается ко мне всем телом, сжимая руки в кулаки:

— Что тебе надо от меня?!

— Хороший вопрос, — н-да, вопрос-то хорош, но на него даже у меня нет ответа. Я просто не в силах держаться от неё подальше. Она слишком хороша, слишком невинна для меня. И я разрушаю её мир. «Ты заставил меня всем лгать», — в конце концов, я разрушу и её. А планов останавливаться у меня как не было, так и нет.

Делаю шаг вперёд, но она умная девочка. Ей не трудно догадаться, что я могу сделать с ней.

— Подожди, — быстро говорит она.

Но я не жду. Подхожу достаточно близко, чтобы слышать запах её клубничного шампуня, чтобы чувствовать её горячее дыхание у себя на шее. Чтобы прижать Брук к холодному металлу капота её ярко-красной машины.

— Ты так чертовски хороша.

Её голос дрожит:

— Почему ты говоришь так, словно это плохо?

Потому что я терпеть не могу её нежные веки и изгиб её пухлых губ. Она слишком хрупкая по сравнению со мной.

— Не двигайся. — Хватаю ее за плечи и прижимаю к внедорожнику, хочу её прямо здесь.

Её глаза от страха расширяются до размеров блюдца:

— Но я ничего не говорила, — шепчет она. — Я бы ни за что не стала…

Я знаю это, и, возможно, именно это и определило ее судьбу. Факт того, что она лгала ради меня, пусть и ради защиты своих близких, но она не выдала меня. В целом мире не так много людей, кто способен на это. Только мои друзья и больше никто. И это соединило нас с ней.

Золотые пряди её волос переливаются в свете закатного солнца. Я касаюсь яркого локона. Волосы струятся меж моих мозолистых пальцев, словно живой шелк, нет — что-то более невесомое.

Она дрожит всем телом. Испугана. Этого должно быть достаточно для того, чтобы я отпустил её. Только монстр способен держать её в таком состоянии в плену и наслаждаться мягкостью её волос. Это противоестественно, неправильно. Но всё, о чём я могу думать — о её абсолютном повиновении. Я приказал: «Не двигайся!», — и она едва моргает. Это как поймать солнечный свет в банку. Не хочу отпускать ее.

Откуда ты всё знаешь обо мне?

В том-то и дело, что ничего не знаю. Каково это, попробовать ее на вкус? Какие звуки она будет при этом издавать?

У меня шумит в ушах, словно где-то рядом гребаный океан. Почему все так сложно? Как до этого могло дойти? Я могу убить человека, а после спокойно и безмятежно отправиться на ужин, смеясь с моими друзьями над глупыми шутками. Но прижимать эту девчонку к ее машине заставляет мои внутренности переворачиваться.

— Ты когда-нибудь целовалась? — шёпотом спрашиваю я.

Мир вокруг нас замер, исчезли звуки, кроме нашего шепота. Такая откровенная интимность, первобытным инстинктам плевать, что вокруг пахнет влажной грязью. Это не та шикарная вечеринка богачей, к которым Брук привычна. Она не умеет иметь дело с такими парнями, как я. Я никогда не буду другим. Я безжалостный. Я жестокий.

— Я… я… — она пытается подобрать слова. Или, может, вспомнить их?

— Правду, — добавляю сталь в свой голос. Когда я оставлю ее, у меня будет ответ. Когда я буду лежать в своей спальне в отеле, буду думать об этом моменте.

— Да, — отвечает она также шёпотом. — На вечеринке. Он…

Я издаю рык, и она замолкает.

Я не хотел делать этого. Это исходит глубоко из меня, от той части меня, с которой лучше не шутить.

Брук испуганно смотрит на меня своими огромными карими глазами.

Твою мать.

— Что он делал? — спрашиваю, не желая знать ответ. — Лапал тебя за грудь? Кончал тебе в рот?

— Что? — её глаза открываются шире, и, Господи, этот рот. Её рот распахивается от шока. — Нет!

Разве не так развлекаются дети в наши дни? Вы же читаете статьи о беременности школьниц? С каких херов мне-то знать о том, как БЫТЬ РЕБЁНКОМ? Ни с каких. Я знал только о прикосновениях и сперме. А поцелуй вверг бы меня в шок, наверное.

Поцелуй. Губы на губах. Язык переплетён с языком. Я пялюсь на её ярко-розовые губы, на их изгиб, думая о том, как они будут ощущаться на моих губах. Пытаюсь убедить себя, что я не имею права.

Пропускаю волосы девушки сквозь пальцы, после чего обхватываю её шею, удерживая на месте. Другой рукой за спиной Брук опираюсь на капот машины.

Бл*дь, отпусти её.

Вот, что я твержу себе. А её голова чуть откидывается назад, в то время как губы приоткрываются, приглашая попробовать их на вкус.

И я пропал, все внутри перевернулось. Медленно наклоняюсь ближе, смешивая наше дыхание. От неё исходит жар, время вокруг нас замедляется. Я был тем, кто преследовал ее, но именно она поймала меня в ловушку.

И тогда я срываюсь — мой рот обрушивается на её губы.

Господи, они такие мягкие, такие нежные. Я погружаюсь с головой в удовольствие. Вся Брук тёплая, с плавными изгибами в нужных местах. Она как зыбучие пески, одна лишь ремарка — я не хочу выбираться из неё. Я тону в ней, и это все, чего я хочу.

Сладостное забвение, я усиливаю хватку на девичьей шее, зарываясь пальцами в волосах. Другой рукой стискиваю её плечи, как можно крепче. Мне нравится держать её так.

Твою мать, это слишком.

И тут я отступаю, кровь стучит у меня в ушах. Это чересчур. Этого недостаточно.

Брук смотрит на меня ошеломлённым взглядом, руки непроизвольно падают по бокам. Она пыталась оттолкнуть меня? Я не могу сказать, я не помню. Что она видит сейчас на моем лице? Голод? Удивление? Опасность?

Я снова впиваюсь в её губы. Сильнее, глубже. На этот раз ощущения намного лучше. Независимо от того, как наши губы соединяются, это просто волшебно.

Хочу попробовать её своим языком, но боюсь, что это грязно. Её вкус такой чистый, а губы ощущаются чёртовыми небесами. Не хочу портить и осквернять её вкус собой.

Но тихий голосок твердит: «Почему нет?». Я разрушаю всё, к чему прикасаюсь. Так почему не она? Поэтому я делаю это — скольжу языком по её нижней губе.

Брук протяжно стонет мне в рот.

Я углубляюсь, я хочу ещё большего.

Вторгаюсь в неё, дегустирую ее, исследую её рот, как будто это последнее, что я пробую в жизни. Я этого не заслуживаю, но мне наплевать.

Сжимаю её крепче в своих объятиях и целую ещё глубже. Теряюсь в ней.

Мне первому не хватает воздуха, поэтому прерываю поцелуй и отстраняюсь, тяжело дыша, как и она.

Мне требуется секунда, прежде чем я сосредотачиваю свой взгляд на её карих глазах. В них я вижу нежность, но это не может быть правдой. От поцелуя, должно быть, у меня вытекли мозги.

Брук облизывает нижнюю губу кончиком своего языка, и из меня вырывается стон от желания поцеловать её снова. Почти прижимаюсь своим каменным стояком к её животу, в секунде от того, чтобы опрокинуть Брук на капот машины и хорошенько оттрахать.

Маленькая ладошка ложится мне на щеку.

— Ты никогда не чувствовал подобного раньше?

Ее слова отрезвляют меня словно ледяная вода.

Я делаю шаг назад, в это время её рука падает.

Как она узнала? Как, твою мать, она узнала? Во мне нет ничего милого или нежного. Когда я трахаюсь, то делаю это жёстко и грубо, и никто никогда не задавался вопросом, где я этому научился.

Бл*дь, мне надо отпустить её. Теперь я больше не пытаюсь защитить её, я пытаюсь защитить себя. Она проникла слишком глубоко.

— Ты серьёзно? — спрашиваю ее.

Она смотрит, не мигая.

— Ты, бл*дь, сейчас серьёзно?! — Я хватаю ее немного грубо и прижимаю к капоту, позволяю ей почувствовать всю длину моего члена, пусть она почувствует, что со мной шутки плохи. — Прекрати витать в облаках. Заканчивай искать во мне чёртового принца на белом коне!

Тело Брук напрягается подо мной от резкой смены моего настроения, она больше никакая не мягкая, она боится.

— Что хорошего в этом? — требую ответа я. — Какая польза изучать самозащиту и прочую херню, если до тебя так и не дошло? Или ты не запомнила, что я учил тебя убегать от людей, которые могут запросто трахнуть тебя? Зачем, если ты не видишь того, что прямо у тебя перед носом? Почему ты не бежишь?!

Я встряхиваю ее, пытаясь добиться ответа.

— Я не знаю, — выдыхает она.

Моё тело до сих пор на ней. Смех растёт внутри меня, потому что я опять тащусь от её близости и тепла.

Какая-то извращенная логическая цепочка вдруг выстраивается у меня в голове: было бы неплохо для девчонки, если бы я отымел её прямо сейчас, на капоте отцовского автомобиля, чтобы показать, каков мир на самом деле. Чтобы она не получила этот урок от кого-то другого, кого-то еще похуже. Эта девушка достаточно пострадала.

Я закрываю глаза, это другая часть меня хочет защитить её от всего этого, другая часть меня считает, что Брук никогда не нужно знать, что такое реальная жизнь.

Я хочу девчонку так, как не хотел никого уже давным-давно. Хочу, чтобы она помогла мне забыть о проблемах, помогла растворить тьму внутри меня. Хочу, чтобы она никогда не узнала, что такое на самом деле тьма.

— Эй, — шепчет Брук.

Я открываю глаза и вижу, как она морщит лоб и хмурит брови. Её припухшие от моего напора губы плотно сжаты.

Брук берет мою руку и начинает чистить мой рукав.

— Посмотри на это. У тебя что-то на рукаве. Твоя куртка вся в… что это?

Я отдёргиваю руку, боясь, что там может быть кровь того ублюдка. А я не хочу, чтобы Брук прикасалась к чему-то подобному, но это не кровь.

— А, это, просто опилки, — отвечаю я.

— Откуда они на тебе? Ты работаешь с деревом?

Надежда в её взгляде убивает меня. Так вот, о чём она подумала? Что я чиню мебель? Леплю конфетки из дерьма? Или, может, мастерю маленьких куколок для выступления кукольного театра в детском доме?

— Мы убираемся отсюда, — говорю я, не желая больше видеть ее.

Девятая глава

Брук

Он сказал мне высадить его в заброшенной части города на тёмном перекрёстке, после чего сразу же скрылся в темноте, как только выбрался из машины. Как акула, исчезающая в глубинах океана.

Мы провели вместе всего пару часов, но кажется, будто целую вечность.

Я разворачиваюсь и направляюсь к автостраде, которая ведёт к моему дому, глубоко-глубоко на восток, если следовать с запада, оттуда, где я сейчас оказалась.

Во время остановки на красный свет светофора я достаю телефон и включаю его.

Тут же посыпалось множество уведомлений о пропущенных звонках, эсэмэс и голосовых сообщений: сначала мама спрашивает меня, куда я пропала, она не получила моего голосового сообщения. Потом сообщение, что мама в курсе, что я не с Челси. Вот черт, это плохо. Мама сердится. Теперь папа. Я попала.

Дрожащими руками набираю мамин номер.

— Брук! — её голос напоминает визг. Так бывает, когда она выпивает, либо злится. Сейчас, думаю, и то, и другое. Моё горло сжимается одновременно от беспокойства и грусти.

— Я оставила вам голосовое сообщение, — говорю я. — Я в порядке, со мной все хорошо.

— Где ты?

— Еду домой. Просто каталась по округе. — Мой похититель посоветовал мне сказать, что я просто ездила по городу, якобы размышляя о проекте.

— Не лги нам!

— Я знала, что ты не поймёшь, поэтому я…

— Ты лжёшь! Ты напугала нас до смерти, не говоря уже о потраченном времени полиции…

Меня пронзает страх.

— Я не могу говорить, я за рулём. Все отлично.

Я поспешно отключаюсь, радуясь короткой передышке.

Но ничего не отлично, потому что детектив Ривера уже поджидает меня, когда я добираюсь до места.

Мой пульс зашкаливает. На негнущихся ногах захожу в гостиную.

В знак приветствия детектив улыбается мне, словно добрый дядюшка. Мама бежит навстречу и обнимает, отчасти напоказ. Когда детектив уйдёт, она не будет больше такой заботливой, и я получу порцию вымораживающей отчужденности или еще чего похуже.

Папа выглядит суровым:

— Ты изрядно напугала нас, юная леди.

Я бормочу что-то о своём проекте доисторической деревни:

— Я думала вернуться домой прежде, чем вы заметите мою пропажу. — Одна часть меня испытывает вину за этот переполох. Меня учили быть тихой и незаметной, чтобы занимать как можно меньше пространства и создавать как можно меньше проблем.

Другая часть меня до чертиков боится цепкого и острого взгляда детектива Ривера. Того, что он видит. Несмотря на обманчивую улыбочку на его лице, он для меня — олицетворение одностороннего зеркала в комнате для допросов. Ривера смотрит на меня, но я не имею ни малейшего понятия, о чем он думает.

— Я прошу прощения, что вы потратили своё время, — говорю ему, ни капельки не раскаиваясь.

— Нет, нет, все в порядке, — ровно отвечают мне. — На самом деле я все равно хотел задать тебе пару вопросов.

— Вопросов? — теперь мой голос звучит таким же фальцетом, как и мамин.

— О происшествии прошлой осенью. О твоём дне рождения, — его тон успокаивающе-сочувствующий, но меня не проведешь. Детектив наблюдает за мной, словно фиксируя в «бортовой компьютер» своей головы любую деталь или изменение в моей мимике. — У нас появилось несколько новых зацепок.

— Опять? — мама бросает на меня взгляд, будто я добровольно вызвалась на допрос, — Брук лучше не вспоминать о той ночи, — после чего наклоняется ко мне и шепчет на ухо: — ты не можешь позволить этому разрушить твоё будущее. Или будущее семьи.

Она выходит из комнаты, оставляя после себя густой шлейф аромата Шанель №5. Я опять испытываю чувство вины. Я не хочу разрушать семью. Но как мне забыть похитителя и ту ночь?

«Да ты и не особо хочешь», — шепчет голос внутри моей головы. Это секрет, который никто никогда не узнает.

Отец смотрит в телефон, потеряв ко мне всякий интерес.

— Я пропустил уже две встречи.

— Прости, — говорю я, потому что он вкладывает столько усилий в свою работу, и пропуск собраний может обернуться катастрофой.

Набирая чей-то номер, папа выходит прочь.

Родители оставляют меня наедине с детективом, что приносит облегчение, но я тут же вспоминаю для чего мы здесь. По крайней мере, мне не нужно притворяться перед родителями. С другой стороны, и детективу не нужно больше притворяться. В его внешности ничего не меняется, но, откуда ни возьмись, я чувствую напряжение, повисшее в воздухе.

— Каталась по городу? — спрашивает детектив мягко. — И где же?

— Я не помню уже.

— Два часа?

— Я была сосредоточена на школьном проекте, — напоминаю ему свою ложь. — Потерялась в мыслях.

— Ох, ну конечно, — произносит он с пониманием. — Поселение охотника-собирателя. Так? Я уверен, твоя новая машина имеет прекрасную навигационную систему GPS. По записям мы легко можем отследить, где ты была. Может, даже найдём камеры на дорогах, по которым ты ездила.

Я совсем не подумала об этом. Беспокойство смешивается с чем-то другим — чувством защищенности, отчего я сощуриваю глаза и говорю:

— Разве имеет значение, где я была? И как это связано с событиями семимесячной давности?

— Действительно, — бормочут мне в ответ. — Ты права. Дело в том, что недавно мы нашли фрагменты отпечатков пальцев, соответствующие тем, что были обнаружены полгода назад. Скорость потока моей крови разгоняется.

Другое преступление? Фрагменты отпечатков? Всё, что приходит мне на ум, так это — ещё одна девушка в белом платье с розовыми цветами, вышитыми по корсажу. Он и её взял в заложницы? Так же её заставлял возить его по округе? Целовал ее? Это сумасшествие. Я не должна думать об этом. Это глупо, он же не проводит все дни напролёт, похищая и заставляя девчонок возить его туда-сюда. Даже если и так, мне всё равно.

Мне должно быть всё равно.

Я сцепляю руки вместе, когда образ мужчины всплывает в моей голове. Таинственный, неприступный и запретный.

— Другое преступление? Это ужасно, — говорю я. Это правильный ответ кого-то вроде меня. Жертвы.

И это правда, я боюсь его. Хоть он и возбуждает меня, хоть и проникся мной, смог затронуть моё колотящееся сердце. Сколько стоит почувствовать себя живой? Немного страха — мизерная цена.

Детектив Ривера кивает, внимательно и пристально изучая меня.

— Это верно. Он способен на ужасные поступки. И те лужи крови… Кошмар, такое мог сделать только монстр.

По спине липким холодом прокатывается страх от сказанных слов. До меня медленно доходит их смысл.

— Крови?

— Да, ее было слишком много, — детектив рассказывает так непринужденно, словно о погоде за окном. — Так обычно бывает, когда кто-то пропускает тело через дерево-дробилку. Та перемалывает всё, превращая тело в кашу. Не знаю, зачем они сделали это, ведь им всё равно не удалось уничтожить ДНК жертвы. Мы нашли достаточно зубов и осколков костей для проведения анализа. Даже несколько ногтевых пластин.

Картинки всплывают у меня перед глазами, жуткие картинки человека, превратившегося в фарш, отчего мой желудок болезненно сжимается.

Ривера смотрит прямо на меня, внимательно изучая мою реакцию.

Изображения такие отчётливые, что мне нужна секунда, чтобы понять, насколько детектив бессердечно говорит о смерти. Он делает это нарочно.

— Это ужасно, — медленно говорю я. Мои глаза жжёт огнём.

— Ужасно, — соглашается Ривера. — Тебя случайно не было недавно на лесопилке за городом?

Нет, но я имею представление, что они из себя представляют. Могу представить тонкие белые стружки древесины, собирающиеся на лезвии. Опилки, кружащие в воздухе и оседающие на зелёную рубашку или джинсы человека, посетившего помещение. Остались ли опилки в моей машине? Что делать, если копы захотят осмотреть ее?

Я сглатываю ком в горле.

— Нет, — шепчу я.

Опилки. Я думала, это его хобби. Думала, может, он делает мебель в гараже, или что-то подобное. Как обычные люди.

Но он не обычный человек. Он убийца.

— Это опасный мужчина, — продолжает нагнетать детектив Ривера, словно пытаясь убедить меня в этом. — Парень, напавший на тебя осенью, участник преступной группировки. Пособник заключённого, осуждённого за убийство полицейского. Он не тот, кому стоит доверять, Брук. Определённо не тот, кого тебе стоит узнавать поближе.

— Он же надел мешок мне на голову, — мой голос дрожит от страха. — Почему вы думаете, что я знаю его?

— Я этого не говорил. А это так? Ты знаешь?

Я чувствую, как деревенеет моя спина. Я знаю, как он убивает. Знаю, как ощущаются его губы во время поцелуя. Знаю, как его зелёные горящие огнём, словно огранённые изумруды, глаза, вмиг могут стать нежными и добрыми, когда ты совсем этого не ожидаешь. Но я не знаю его имени. Означает ли это, что я не знакома с ним?

— Нет, конечно же, нет.

Детектив молчит довольно долго. Хочет ли он сказать что-то еще? Он действительно не поверил мне? Одно могу сказать точно, он не уверен на все сто процентов. Но он не умеет читать мысли и не может заставить меня говорить. Он ничего не может заставить меня сказать.

Внезапно Ривера встаёт, отчего напрягаются все мышцы моего тела.

— Я думаю, вы знаете больше, чем говорите, мисс Карсон. Когда речь идёт о Стоуне Китоне, это становится проблемой.

Стоун Китон.

Мне понадобилось мгновение, чтобы осознать, что этого имя похитителя.

Теперь я знаю, как его зовут. Но это не приносит мне успокоения, ведь воспоминания об опилках на его рукавах свежи в моей памяти.

Стоун Китон.

— Он подозревается в нескольких убийствах, — продолжает Ривера. — Он один из тех парней, кому нечего терять. И он сделает всё, чтобы избежать ареста, включая причинение боли людям или их друзьям и семьям. Это делает его очень опасным, поэтому лучше не приближаться к нему.

— Я понимаю.

Но что-то тут не сходится. Стоун запросто мог убить меня той ночью, но вместо этого отпустил. Сегодня он сказал, что я принадлежу ему. Принадлежу опасному убийце. Я должна быть в ужасе от страха.

Или это Стоуну стоит бояться? Полиция считает, что ему нечего терять, и что он никогда не попадётся им по собственной воле. Знает ли он об этом? Наверное, ведь он сказал, что знает о копах всё.

Ривера делает звонок, переключая своё внимание. После короткого разговора говорит, что ему пора. Он уходит в спешке, поэтому не прощается с родителями. Я провожаю его до двери, словно друга семьи, а не мужчину, который считает, что я защищаю убийцу.

Закрываю дверь и прислоняюсь к окну, наблюдая за тем, как он забирается в машину и уезжает. Все это время в моей голове крутится его имя. Не детектива Ривера. А Стоуна Китона.

Стоуна.

Десятая глава

Пять месяцев спустя

Стоун

Несмотря на то, что на дворе сентябрь, на улице чертовски жарко. В отеле «Брэдфорд» кирпично-каменные стены обычно сохраняют прохладу, но даже тут стоит духота. Когда мы переезжали, то полностью всё здесь переделали. Установлена самая современная система кондиционирования воздуха, что сейчас спасает нас от жары. В интерьере нет ничего вычурного: в главном лофте на полу большой ковёр, по центру комнаты расставлены удобные мягкие диваны, чтобы парни могли зависать здесь. И, конечно же, лучшие игровые приставки и компьютеры, которые только можно купить за деньги.

Но когда я выхожу на улицу, меня тут же обдаёт потоком горячего воздуха. Сейчас я все время работаю на износ, пытаясь отловить засранцев, причастных к заключению Грейсона.

И я постоянно думаю о Брук, о том вечере в парке. Вспоминаю, как чертовски хорошо было держать ее в своих руках, как она плавилась подо мной, пока я вжимался в неё своим твердо-каменным членом, распластав девушку на капоте ярко-красной машины. Это ощущалось так, словно я попал в рай, куда мне никогда не раздобыть билет.

Она идеальная даже на вкус — ничего похожего на мяту или ягоды, или прочее дерьмо. У неё свой собственный чистый, мягкий и неповторимый вкус.

В первые секунды после соединения наших губ она напряглась от удивления, но после расслабилась и начала получать удовольствие. Это то, что будоражит меня больше всего — как чертов девятый вал — тот момент, когда она из напряжённой превратилась в ласково-отзывчивую. Тот момент, когда ее хрупкое тело позволило мне делать всё, что я хотел.

Она хрупкая, как птица, но она позволила мне обнять её, как чертов маленький знак доверия. Она не знает, бля*ь, она понятия не имеет, во что ввязывается рядом со мной. Бл*дь! Бл*дь! БЛ*ДЬ!!!

У нее такая нежная кожа. Брук просто олицетворение чистоты. Бл*дь, какая она невинная. Безгрешна и невинна. Её кожа буквально шелковая.

Я никогда не испытывал раньше ничего похожего. Мне хочется впечатывать свой кулак в стену снова и снова от одной только мысли об этой девушке.

Эти мысли о нетронутом атласном шелке её кожи преследуют меня, когда прячась от жары, я слоняюсь в темных переулках, когда с парнями задерживаемся рядом с дорогущими ресторанами, в тени здания суда, во время слежки, прямо во время выбивания дерьма из плохих парней. Член постоянно твёрдый, как камень, крышу точно скоро сорвёт.

Это-то и опасно, ведь когда вы скрываетесь, да ещё общаетесь с людьми, с которыми мы обычно имеем дело, нельзя постоянно быть на взводе. Нельзя схватить случайного парня и разбить его чертово лицо об стену, только потому, что ты напряжён.

Несмотря на то, что я пытаюсь выкинуть ее из головы, я все же продолжаю присматривать за ней. Просто чтобы убедиться, что она не проговорится копам. Секрет, объединивший нас, это поводок, накинутый на её шею. Я оставил Брук в живых, и теперь она принадлежит мне.

Все это время мы выслеживаем разных людей. Например, губернатора Дормана. Десять лет назад его никто не знал, но мы-то помним его. Можете мне поверить, несмотря на то, что мы и были слишком юны и до предела накачаны наркотиками, мы помним лицо каждого мужчины и женщины, которые платили хорошие деньги, чтобы извращаться над нами на протяжении многих лет.

Я бы с удовольствием показал Дорману конец своего ножа, но мы должны быть умнее. Мы должны думать об освобождении Грейсона, поэтому ловим полезных нам парней. Мы причинили боль многим людям, пытаясь добыть хоть какую-то информацию, например, тому парню из лесопилки. Он дал нам несколько прозвищ: Джимми Брасс, Джонсон, Смотритель. Не так уж и много.

Иногда, когда я не могу уснуть, то выхожу на улицу и часами езжу по ночному городу. Чаще всего я оказываюсь в восточной части города, возле большого кирпичного особняка Брук. Особняка с огромной террасой, и соснами, растущими повсюду, словно солдаты охраняют поместье. Я смотрю на тёмное окно спальни Брук и представляю, как она спокойно спит — тёмные ресницы безмятежно лежат на розовых щеках, а её светло-каштановые волосы с высветленными прядями в беспорядке раскиданы по подушке.

На этой неделе её день рождения, знаю, что в этом нет смысла, но я сделал ей подарок. Деревянная птичка колибри. Скорее всего, я даже не отдам её Брук, но все равно доделал фигурку, не говоря ни слова парням о том, для кого это. Вначале я не признавался даже себе. Просто схватил старый тупой нож с зазубринами, кусок дерева и начал вырезать.

Чтобы хоть как-то разбавить полные тоски годы в подвале, я учился вырезать из дерева фигурки вместо игрушек. По понятным причинам у нас никогда не было настоящих ножей, но один-два тупых ножа для масла рано или поздно затесались в нашем арсенале. И, если у тебя есть хоть капля фантазии, то выходит неплохо. А если ты делаешь это часами в течение многих дней или даже недель, то в итоге получаются охренительно восхитительные вещи. Я работал над колибри, даже в засаде, когда выжидал очередную жертву в мрачных переулках.

Фигурка всегда со мной, в кармане моей куртки, и длинные, тонкие ноги птицы становятся уже достаточно хрупкими, поэтому, вероятно, мне следует положить фигурку в коробку.

Во вторник, накануне её дня рождения, я решаю сделать перерыв. Один наш информатор из ночного клуба, которому мы регулярно платим, рассказал мне, что слышал о каком-то богатом парне, который расспрашивал о наёмнике, убившем полицейского в прошлом году. Сказал, что тот кент по вторникам играет в покер на высокие ставки в задней части бара. Лимузин и всё такое прочее.

Поэтому сегодня ночью я направляюсь туда. Один. Колдер и парни сейчас разрабатывают другую зацепку, и я не стал их отвлекать. Но дело не только в этом. Я нутром чую, что здесь что-то не так, слишком всё легко. Я просто гляну одним глазком, кто это. И решу, нужно ли с ним поговорить, или, может быть, навредить — я вполне умею причинить боль.

Так даже лучше: не люблю, когда парни видят, как я срываюсь и творю нелицеприятные дела. От того зрелища любому станет плохо.

Грейсон сидит уже несколько месяцев, и я начинаю впадать в отчаяние. Поэтому вопрос времени, когда я сорвусь. Всякий раз, когда на кону что-то ужасное, я лишний раз убеждаюсь, что именно я — тот, кто это осуществит. И если я в силах, то зачем это будет один из парней?

Вот так я оказываюсь перед сомнительным баром в центре города. На стене мигает выцветшая вывеска, а возле входа валяются груды заплесневелых ящиков. Обыкновенный замшелый бар, не считая незаконных игр в покер.

Перед баром останавливается такси, из которого быстро выходит мужчина, настороженно осматриваясь по сторонам. Это не тот, кто мне нужен. Сегодня могут пострадать многие, так как мне нужны ответы. Если я не получу хоть что-нибудь, не уверен, смогу ли контролировать себя. Может, мне все-таки стоило захватить пару ребят?

Нет, один со всем разберусь.

Когда мужик скрывается в баре, то подхожу к входной двери и стучусь, как посетитель минуту назад.

Дверь открывает вышибала. Очередной жирный качок.

— Какого хрена тебе надо?

— Игра. Хочу сыграть.

— Ты знаешь секретное слово?

Секретное слово? Как будто это один из тех эксклюзивных ночных клубов. Сдерживаю себя, чтобы не вытащить свою пушку и не намекнуть на свою точку зрения. Вместо этого достаю кошелёк и даю придурку взглянуть на пачку зелени внутри.

— Ага, вот оно.

Тот фыркает:

— Лады. Строго говоря, игра начинается в два часа ночи.

— А не строго?

— Игроки не появятся здесь раньше полуночи.

Что означает, у меня есть достаточно времени завалить кого-нибудь. Отдаю мудозвону достаточно денег, чтобы закрыть его рот. Он думает, я хочу просто поиграть, и это хорошо. Никто из них не должен узнать истинную цель моего визита, пока не придёт время.

Ниже по кварталу есть парк со статуями, клумбами и лужайками. Статуи сплошь покрыты граффити художниками местных банд. Насаждения на клумбах засохли лет десять тому назад. Теперь здесь пристанище бомжей и наркоторговцев. На меня сурово поглядывают пару человек, но подойти ближе не решаются. И совсем не факт, что держит их подальше то, что я ношу пушку. Дело в том, что я не имею ничего против них. Мы похожи. Всех нас жизнь изрядно потрепала, неважно, где ты вырос: в подвале или на улице — на жестоком и беспощадном дне города.

Глазами нахожу свободную лавочку и направляюсь к ней. Табличка на скамейке давно покрылась таким слоем ржавчины, что нет ни единой возможности прочесть надпись на ней. А ведь кто-то когда-то создавал этот парк с любовью, вкладывал теплоту и душу. И что в итоге? Перед тем как сесть, носком ботинка отшвыриваю подальше использованную иглу, валяющуюся возле скамьи.

Отсюда открывается хороший вид на чёрный вход, но ещё слишком рано.

Мужик, интересующий меня, крутится в высших кругах, и у него больше денег, чем у самого Бога. Бля, как меня достало постоянное вымогательство, что каждый член пытается поиметь за свою работёнку наличку!

Мне следует как можно меньше привлекать к себе внимание. Быть тише воды, ниже травы. Может, зависнуть в телефоне? Поиграть в гребаный Candy Crush. Заняться чем угодно, но только не звонить маленькой богатенькой девчонке. Поздно, пальцы сами собой набирают номер на телефоне. Я даже номера-то её знать не должен, но помню цифры наизусть. Мой разум бульдожьей хваткой вцепился и отпечатал информацию на подкорке, так же, как и сияющие глаза девчонки вместе с веснушками на носу.

— Алло? — в телефоне раздаётся её нежный и звонкий голос. Прекрасный, как она вся. Брук словно сверкающий пруд с кристально чистой водой, а я — чёрные чернила. Я разрушаю всё, к чему прикасаюсь.

Я не говорю ни слова. Просто молчу, ожидая, что она вот-вот повесит трубку.

Затем она тихим голосом произносит моё имя, заставляя сердце в груди пропустить удар.

— Стоун?

Как, скажите на милость, она догадалась, что это я? Прошло пять месяцев. И откуда она вообще знает моё имя?

— Ты говорила с копами?

— Детектив Ривера поджидал меня, когда я тогда приехала домой. Мои родители позвонили ему, когда…

Когда мы отправились с ней в небольшую поездку весной. В ту ночь я похитил её во второй раз.

— Что он рассказал тебе обо мне?

— Не много. Твоё имя. И он спрашивал меня о… — её дыхание сбивается, — о лесопилке.

Страх в её голосе обжигает меня. С таким же успехом она сама может стать чистейшим пламенем.

— И ты вспомнила об опилках на моих рукавах, не так ли?

Брук хрипло всхлипывает:

— Скажи мне, что ты не делал этого.

— Тогда это будет ложь, принцесса, а я не хочу лгать тебе.

В тишине слышу прерывистые вздохи, почти ощущаю её шок от моих слов.

— Лучше бы ты солгал, — говорит она, наконец.

Я знаю, каково это, притворяться. И я покончил с этим давным-давно, больше никакой лжи.

— Между нами ничего нет. Нет обещаний и сладких слов. Все, что у нас есть — это голая правда, нравится тебе это или нет.

Слово «голая» падает словно увесистый камень в тишине телефонной линии. Я не подразумевал сексуальный подтекст, но секунда молчания меняет всё. Прозвучало так, будто я хочу больше, намного больше, чем поцелуй и мимолётные прикосновения. Словно я попросил Брук трахнуть меня.

— Звучит так, словно я увижу тебя снова, — на одном дыхании шепчет она.

Боится ли она меня до сих пор? Должна бы, особенно после рассказа Риверы.

— Возможно. И ты опять повезёшь нас туда, куда я скажу. И буду тебя держать сколько захочу. Но я не буду тебя заставлять трахаться со мной. Поняла? Это обещание.

— Детектив сказал, что ты убьёшь кого угодно, лишь бы остаться на свободе. Что тебе нечего терять.

— Это в очередной раз доказывает, что он ни черта не знает обо мне.

— Так это неправда? О том, что произошло на лесопилке?

Ненавижу надежду в её голосе.

— Я говорил не об убийстве, а о том, что мне нечего терять.

Я, не раздумывая, убью кого-либо за любого из своих парней. Ради защиты или мести, разницы нет. И когда размышляю о защите близких мне людей, улыбка Брук всплывает в моей голове. Парни — не единственные, защищая кого, я убью.

— Я не могу ответить на все твои вопросы. Не могу рассказать всего. — Это подвергло бы девчонку не меньшему риску, разгуливай я с ней по городу за ручку. Если Ривера додумается использовать Брук в качестве рычага, он не будет думать о её безопасности. — Но я могу пообещать, никогда тебе не лгать.

Брук долго молчит, раздумывая над моими словами. Такое ощущение, что я слышу её мысли. Знаю, что бы она ни сказала далее, это будет своеобразный тест для меня. И мне отчаянно захотелось его пройти.

Я никогда не сближался с девушками, у меня даже не возникало желания попробовать. Быстрый перепих, когда моё тело нуждается в разрядке, вот и всё, что связывало нас. Но всё изменила одна ночь, когда Брук стала свидетелем убийства. Ночь, когда я сохранил жизнь этой девушки.

Она могла бы задать мне тысячу компрометирующих вопросов. О миллионе грехов, совершенных мною. Преднамеренных или в порыве гнева. В итоге она лишь спрашивает:

— Если мы встретимся вновь, ты причинишь мне боль?

Я выдыхаю с облегчением. На этот вопрос я могу ответить без труда.

— Никогда, — в моём голосе железобетонное обещание. — Я скорее отрежу свои руки.

Может, я и не знаю, как встречаться с девушками, как любить их, но зато я хорошо знаю, как защищать кого-то. Я делал это с тех пор, как повзрослел и научился драться. И это должно было распространяться исключительно на мальчишек, вышедших из того подвала. Но Брук удалось каким-то образом пробраться слишком глубоко в моё тёмное сердце.

Когда это началось? Когда она смотрела на меня испуганным взглядом своих карих глаз, сидя в фургоне? Или когда стояла в моих руках в разорванном платье посреди тёмной реки?

Я становлюсь одержим ею. Формой её бровей, жаждой прикосновения к атласу её кожи. Слежу за ней маниакально, и если она об этом узнает, то побежит прямиком к детективу Ривера.

На её страничке в Инстаграме есть видео, на котором она в широкополой панаме и крошечных оранжевых шортиках пускает мыльные пузыри на свою подругу Челси. В кадре не видно Челси — она держит телефон и уворачивается от Брук, чтобы пузыри не попали на её телефон. Брук так счастлива там, её глаза горят, отражаясь в мыльных пузырях. Руки Челси тряслись, от чего весь ролик получился смазанным, но они так искренне смеялись и визжали.

Я просматривал снова и снова эти сорок шесть секунд.

У меня нет аккаунта в Инстаграме или Фейсбуке, ни у кого из нас нет. Но есть фейковые, с которых очень легко можно отследить передвижения людей, которых нам нужно найти. И недавно я нашёл еще одно полезное свойство технологий двадцать первого века: я мог наблюдать за жизнью Брук, не находясь при этом рядом.

Стоит жаркая ночь, и я очень хочу увидеть её в тех крошечных шортах. Я настолько сильно представляю её себе — задыхающейся от смеха, и такой чертовски красивой, что у меня болит грудь.

— Что ты делаешь в данный момент?

— А что? — спрашивает она, вдруг насторожившись — я отчётливо слышу это в её голосе. А я смотрю через парк на мотыльков, нарезающих круги около уличного фонаря, как оглашенные. — Потому что я хочу знать. Вот, что!

— В кровати, — отвечает Брук нерешительно. — Читаю.

— Что на тебе надето? — нетерпеливо спрашиваю я.

Повисает долгая пауза.

— Я не знаю. Просто футболка.

— И всё?

— Почему ты спрашиваешь?

Не успев подумать, я отвечаю первое, что приходит на ум:

— Потому что ты заставляешь меня верить, что мне есть, за что бороться в этой жизни. — Эти слова рвутся из какой-то неизведанной части моей души. Не отрепетированные, и потому правдивые.

Опять пауза.

— Трусики, — шёпотом отвечает она. — Еще на мне надеты трусики.

Мой член тут же твердеет от слова «трусики», произнесённого этим невинным и нежным голосом.

— Какого цвета?

— Голубые, — голос Брук совершенно охрип. Я повернут на таком дерьме с голосами людей. В то время, как другие дети учились кататься на велосипедах, мы, мальчики в том подвале, слышали разные оттенки огрубевших голосов взрослых вокруг нас. Как, бл*дь, чертовы зашуганные кролики, чутко улавливающие любую угрозу. — Майка тоже. Это спальный комплект.

— Спальный комплект, — повторяю я, представляя девушку в крохотной пижамке.

Как будто есть особый смысл в том, чтобы иметь специальную одежду для сна. Сам я обычно просто стаскиваю майку и джинсы, бросая их возле кровати. Таким образом, могу быстро собраться в случае тревоги.

Но мне нравится, что у Брук есть специальная одежда для сна. Нравится, что она чувствует себя в безопасности.

— Какой оттенок голубого? Светлый или тёмный?

Её голос звучит задумчиво:

— Я думаю лазурный.

Лазурный? Что это вообще значит? Я не могу, бл*дь, определить — Брук стебётся сейчас надо мной или говорит серьёзно.

— Лазурный — это светлый или тёмный?

— Ох. Что-то среднее, — слова звучат застенчиво. — Цвет безоблачного неба.

Внезапно начинаю думать о её шелковистой коже. О том, как снова прижимаю Брук к ярко-красной машине, вжимаясь твёрдым стояком в девичий плоский живот. А маленькая тугая попка ёрзает по тёплому капоту. Лазурный хлопок хорошо тянется и становится синим.

— Ты знаешь, о чем я думаю, Брук?

— О чем?

— Я думаю о том, что в некоторых местах твоё белье больше не голубого цвета. Оно тёмно-синее.

— Нет, оно полностью голубое. Я имею в виду — лазурное, — учащённое дыхание выдаёт ее, — с белым кружевом.

— Прямо сейчас кое-какая часть темнее.

— Что? Ты о чем? — могу слышать намёк на улыбку в ее голосе.

— Хочешь, я докажу тебе это? — Тишина. — Положи свою руку между ног, — соблазнительным голосом говорю я, насмехаясь над ней.

— Стоун! — то, как она произносит моё имя, делает меня еще твёрже.

— Сделай это.

— Нет… Я не могу…

— Да, ты можешь. Это легко. Просто подними свою маленькую ручку — не сомневаюсь, что ноготки окрашены в нежно розовый — и опусти поверх трусиков. Потрогай себя. Вот увидишь, они уже влажные.

— Нет, — слышу вздох, и знаю, что побеждаю.

— Ладно. Смотри, как насчет чего-нибудь попроще. Для начала дотронься до резинки трусиков.

Она ничего не отвечает, но до меня доносится тихий вздох. Брук не хочет выполнять мою просьбу, но выполнит. Я заставлю её. Я знаю, что это неправильно — то, что я делаю, но говорю себе, что лучше Брук сделает это сама, нежели приду я и сделаю всё по-своему. Бл*дь, лучше её нежные пальчики вместо моих, грубых и мозолистых.

— Я не знаю, хочу ли этого.

— Ты хочешь. И знаешь, откуда я знаю?

— Нет.

— Я плохой парень, и могу сказать то, что никогда не смогут тебе сказать богатенькие мальчики. Могу почувствовать, когда чьё-то сердце бьётся как сумасшедшее, как твоё прямо сейчас. Моментально распознаю, когда кто-то лжёт, тайно желая в душе получить запретное.

Слышу тихий звук, похожий на хныканье. Я могу точно сказать, чего прямо сейчас желает эта девчонка.

— Я живу вне закона, маленькая птичка, вот, где я живу, и куда ты шагнула со мной в ту нашу первую ночь. Ты думаешь, я ничего не вижу? Но знаешь, что? Прямо сейчас ты в моей чёртовой спальне, и это моя рука нажимает на чувствительное местечко меж твоих ног. Потому что ты принадлежишь мне.

Из неё вырывается рваный выдох.

— Ты напугана?

— Я не знаю.

— Я думаю, ты знаешь. Ничего не получится, если ты будешь врать мне, в то время как я буду говорить одну лишь правду. Это так не работает, — угрожаю и давлю на неё. — Ты этого хочешь?

— Нет.

На меня накатывает облегчение. Красивая и сексуальная, Брук отталкивает подальше все свои страхи. Это будто грёбаный святой Грааль для такого ублюдка, как я.

— Теперь скажи мне. Ты напугана?

— Да.

— Это хорошо. Но пойми: тебе не нужно беспокоиться, так как, ты моя. Я получил тебя. Ты в безопасности, и ты будешь трогать себя до тех пор, пока не кончишь.

Её дыхание учащается.

— Ты когда-нибудь доводила себя до оргазма?

Тишина, затем тихое:

— Да.

— Теперь ты сделаешь это для меня.

— Но… Что насчет тебя?

Я медлю, обдумывая вопрос. Нет ни единого шанса дотронуться до себя посреди переполненного парка. Но меня больше тревожит беспокойство в её голосе. «Что насчет тебя?». Читай: «Что ты хочешь от меня? И что нас ждёт в финале?»

Конечно, для меня и девушки, вроде неё, нет никакого совместного будущего. Для меня вообще нет будущего. Я живу под перекрёстным огнём. Пока моя цель — вытащить Грейсона и уничтожить максимум подонков, которые держали нас в том подвале. И этого хватает с лихвой.

А это значит, что все, что у нас есть — это здесь и сейчас. Воображаемое прикосновение моих рук к её белой коже.

— Я в твоей комнате, — говорю твёрдым голосом. — Лежу рядом с тобой. Моя рука на твоём животе, а мои пальцы проскальзывают под резинку твоих трусиков. Ты чувствуешь меня?

Доносится едва различимый шелест ткани, от которого у меня перехватывает дыхание.

— Да.

Всего одно слово — и в моей голове вспыхивает картинка: её рука двигается в трусиках, а глаза широко открыты. Другая рука Брук сжимает телефон, как будто он её маленький грязный секрет. Я победил, и я так чертовски горд и удовлетворён, что мне уже не важен исход этой ночи. Неважно, найду тех людей или нет. Контроль Брук над моими эмоциями делает её опасной и властной.

— Теперь ниже, — говорю быстро, — полагаю, у тебя есть там волоски? Упругие завитки цветом чуть темнее твоих волос.

Ее шёпот звучит так сладко:

— О, мой Бог.

— Ты всё делаешь правильно. Может, это слишком грубо для тебя, но как же мне не терпится поместить в твою киску свой член.

Брук почти вскрикивает:

— Ты не можешь…

— Нет ничего, что я не смог бы сделать, малышка. Ты должна запомнить это, в конце концов. Твоё тело принадлежит мне. Твой разум тоже принадлежит мне. Каждая частичка тебя, даже эта розовая набухшая киска. Скользи пальцами ниже, посмотрим, насколько ты намокла.

В моем ухе звучит её гортанный стон, от которого я почти теряю голову.

— Это неправильно.

— Но тебе нравится это. Представляешь, как будет шокирована твоя мама? Как зол будет отец? Каждый человек на той долбаной вечеринке улыбался тебе и смотрел как на маленького ребёнка. А теперь ты трахаешь себя своими пальцами, голодная, скользкая и достаточно безбашенная, чтобы умолять убийцу позволить тебе кончить.

Её дыхание учащается.

— Я не буду делать этого.

— Не будешь что? Ты уже делаешь это.

— То, что ты сказал. Я не буду заканчивать.

Несмотря на ноющую боль в своих яйцах, я издаю мягкий смешок.

— Заканчивать?! Ты стесняешься слова «кончать»? Как насчет другого: оргазм. Хочешь ли ты довести себя до оргазма, малышка?

— Нет, — она заикается, но это ложь.

Я мог бы надавить на Брук и потребовать сказать правду, заставить признать свою нужду, но намного приятнее, если она будет бороться сама с собой. Если будет бороться со мной.

— Не имеет значения, хочешь ты или нет, ты кончишь. Пальцы слишком влажные, не так ли? Твоё тело знает, кому принадлежит. Мне, сладкая. Ты моя.

Мимо меня проезжает чёрный лимузин, его хромированные детали блестят в лунном свете. Каждый волосок на затылке становится дыбом, а сквозь тело пробегает волна возбуждения от азарта скорой расправы.

Её мягкий стон бальзамом проливается на пелену из ледяного гнева, возвращая меня к телефонному разговору:

— Теперь найди свой клитор. Ты же знаешь, где он находится. Я знаю, что ты вспоминала меня ночами, находя пальчиками свои самые чувствительные места. Но теперь все будет иначе. Жёстче и ярче. Надави на него, прямо сейчас.

Она издаёт хриплый стон:

— Стоун. Не так. Ты больше… не со мной.

Потому что я уже покинул скамью и направляюсь в сторону бара по тротуару, заросшему сорняками. Откуда Брук узнала, что я больше не сосредоточен на нашем разговоре? Как могла почувствовать, что я больше не с ней?

Отбрасываю все вопросы в сторону, потому что это неважно. Она неважна. Не по-настоящему. Милое личико, сладкие карие глаза, знойное горячее тело. И это всё, чем она для меня является. Всё, чем она может быть.

И словами я могу её оттолкнуть гораздо эффективнее, чем собственной пушкой.

Я скольжу вдоль здания, маскируясь в тени. Пора вешать трубку, но для нас обоих необходимо закончить начатое.

— О да, дорогуша. Я здесь. Направляю твои руки к твоей влажной киске, приказывая трахать себя ими, в то время как мой член вбивается в твою глотку до тех пор, пока из глаз не брызнут слезы, и слюна начнет стекать по подбородку. Несмотря на рыдания, ты не смеешь перестать трогать себя, издавая лучшие звуки в мире.

Её стоны становятся всё громче и громче, дыхание учащённое и сбившееся.

— И тебе хорошо, потому что всё это неправильно. Ты кончаешь на свою руку, заливая своими соками нежные пальцы, в то время как я лишаю тебя возможности дышать, заставляя задыхаться.

Брук бурно кончает на слове «задыхаться». Её тело подчиняется первобытным инстинктам, содрогаясь каждым мускулом, пока она распадается на части от наслаждения.

И в это мгновение, как и тысячи раз до этого прежде, я опять забываю обо всём окружающем. Я сохраню в памяти её стоны и крики в потаённом уголке моей души, как целебный бальзам для тёмных времен и поступков. Чтобы у меня было что вспомнить, что-то светлое и хорошее. К тому времени, как тело Брук заканчивает содрогаться от наслаждения, а её внутренние мышцы — сжиматься, дыхание перестаёт вырываться с низким и протяжным стоном, девушка становится для меня очередным воспоминанием.

— Очень хорошо, — говорю я отстранённым голосом.

Я смотрю в конец улицы, где останавливается чёрный лимузин. Слишком рано. Это определённо моя цель, но он приехал не после полуночи. Вышибала солгал мне? Или же парень из того лимузина решил выпить перед игрой?

— Стоун? — зовёт меня Брук, её голос звучит так потерянно.

Её голос, звучащий по телефону, кажется далёким-далёким, как будто нас разделяет океан, а не несколько километров.

— Теперь ложись спать в этом белье, поняла? Будь в нем и притворись, что это я трахал тебя всю ночь.

Прежде чем она успевает возразить, я кладу трубку.

Свет на экране гаснет, оставляя меня в темноте переулка, после чего очищаю историю звонков — никто не должен знать о Брук, за исключением меня. Теперь я всё моё внимание приковано к двери «чёрного хода» в бар.

Тёмный автомобиль отъезжает к парку, где паркуется. Скорее всего, внутри водитель, который будет читать, играть в телефоне или делать что угодно, ожидая своего босса.

Игра начинается.

Сегодня ночью мне нужно получить ответы. Если я не узнаю никого, то просто сяду и сыграю. Нужно быть профи в игре в покер, чтобы сесть за стол с теми парнями, особенно если на кону стоят огромные деньги. Заранее говорю себе держать себя в руках, не устраивать резни прямо в баре. Я просто выясню, кто из этих людей мог подставить Грейсона.

Возвращаюсь к входной двери, возле которой стоит тот же вышибала. Вручаю ему приличную сумму за вход.

— Скоро начало, — он кивает голову в сторону лестницы.

Мне это не нравится. Что-то не так. Почему они перенесли начало игры?

— Все пятеро уже собрались? — По слухам, именно столько игроков собирается за столом.

Громила колеблется. Ему явно не нравится мой вопрос.

— Ага, один выбыл из игры.

Я продолжаю смотреть на него. Он нервничает? Лестница ведёт наверх, это лучше, чем вниз, в подвал. Старая слабость: нежелание спускаться ниже уровня земли. Не то, чтобы я позволил этому остановить меня.

Поднимаюсь и стучу в дверь. Мужчина открывает её, отступая в сторону. Мне нужна секунда, чтобы оценить обстановку, но слишком поздно, потому что кто-то бросается на меня. Западня.

Четверо мужчин возникают из ниоткуда и становятся по обе стороны от меня. Знают ли они, кто я такой? Или это всё часть игры?

Железной хваткой мне скручивают руки, прежде чем я успеваю вытащить ствол.

Но мои ноги по-прежнему свободны. Я стремительно бью коленом между ног самого огромного из них и тут же наношу удар затылком. Слышу крик, думаю, я попал в челюсть одного из мудаков. При самом неудачном раскладе мне, конечно, придёт конец, но во время драки ты думаешь только о драке, все мысли тут же покидают голову. Я становлюсь бесчувственной машиной.

Пять против одного. И они удерживают меня за предплечья. Дела плохи.

На меня сыплются удары. Чей-то кулак попадает по лицу, за которым следует взрыв боли. Кровь наполняет мой рот металлическим привкусом. Другой кулак врезается в солнечное сплетение. Затем еще один, и еще.

Самый крупный мужик с густыми светлыми бровями, козлиной бородкой — по его лицу обильно стекает кровь — наносит удары, в то время, как два других удерживают меня.

— Ублюдок, — ругается он, впечатывая свой кулак в мой рот. Парень, которого я ударил коленом, сползает вниз по стене. Позже у него будут проблемы.

Моя нога онемела от очередного удара, а грудная клетка болит от, похоже, сломанных рёбер. Я стараюсь стойко принимать удары, потому что шансов у меня немного. Остаётся просто ждать, перестав сопротивляться, когда всё закончится. Потому что завтра будет новый день. Ну, по крайней мере, хотелось бы.

Сломанные ребра. Кровь. Но серьёзных повреждений нет — я нужен им в сознании? Избиение, в конце концов, приостанавливается, и меня толкают к креслу.

Тот с козлиной бородкой кладёт руки на подлокотник и наклоняется к моему лицу. Его передний зуб треснут. Это сделал я?

— А теперь ты расскажешь нам, что знаешь о Дормане, не упуская ни одной мельчайшей детали. Нам известно, что ты вынюхивал о нём. Нехорошо лезть в чужие дела.

Дорман, также известный как губернатор. Тот самый человек, которого мы подозреваем до сих пор. Это он заказал убийство полицейского и ложное обвинение?

Я плюю в лицо парня, и он не заставляет меня долго ждать ответа.

Одиннадцатая глава

Брук

Я бездумно смотрю на пластиковые звезды на потолке.

Они уже так давно там, что я перестала их замечать. Раньше звёздочки светились, но это время прошло. Недолго в средней школе я была помешана на астрономии. У меня даже есть телескоп, упакованный в одном из шкафов, слишком дорогое удовольствие для девочки, которая брала в руки его всего два раза.

Я все еще могу вспомнить несколько созвездий. Папа вешал эти звёздочки строго, как я говорила, пока горничная держала лестницу ровно. Малая медведица. Созвездие Близнецы.

Такое ощущение, словно я с самого детства жила всю свою жизнь в защитном пузыре, с пластиковыми звёздами и блестками. И, неожиданно, из-за одного телефонного звонка этот пузырь лопнул.

«Представляешь, как будет шокирована твоя мама?»

Шокирована, возможно.

Разочарованна — определённо. Вся ее тяжёлая работа по превращению меня в светскую леди провалилась. Меня никогда не примут в эти пафосные элитные загородные клубы. И это приносит мне облегчение, и пусть они никогда этого не узнают.

«Как будет зол твой отец?»

Он будет в ярости из-за денег, вложенных в меня, в мою частную школу и дизайнерскую одежду. Словно я инвестиция, которая никогда не окупится.

Я никогда не хотела быть светской леди. Никогда не хотела быть инвестицией. Но родители не спрашивали у меня, чего я хочу. Ожидания. Требования. Сотни правил, которым я должна следовать, и я выполняла всё. Они никогда не поймут, что давят на меня всё сильнее и сильнее, и, что, нарушив в конце концов, все их правила, я поступлю настолько ужасно — буду ласкать себя для убийцы.

«Каждый человек на той долбанной вечеринке улыбался тебе и смотрел как на маленького ребёнка. А теперь ты трахаешь себя своими пальцами, голодная, скользкая и достаточно безбашенная, чтобы умолять убийцу позволить тебе кончить».

И мне понравилось это.

Моё тело продолжает гудеть от пережитого оргазма, мускулы до сих пор содрогаются от новых ощущений. Даже сейчас, когда мой телефон больше не подаёт никаких признаков жизни. В моих ушах звучит жёсткий и грубый голос Стоуна. Как все так запуталось? Что со мной не так?

Я должна прекратить это. Я знаю это, но мой живот скручивает от мысли не увидеть его больше, никогда не услышать его голос. Это влюблённость, как тогда в девятом классе, я была влюблена в м-ра Эрнандеса. Глупость, конечно. Глупо так реагировать на Стоуна, но я не чувствую себя глупой в такие моменты. Я чувствую себя живой.

Дверь комнаты без предупреждения резко открывается. Мама заходит в мою комнату, как в свою собственную. Я чувствую раздражение, которое сменяется испугом. Моё сердце бешено стучит в груди, не удивлюсь, если она сможет услышать его.

— Где то голубое платье от Армани? — спрашивает она, врываясь в мой шкаф. — Мы должны убедиться, что все готово для субботней вечеринки.

Может ли она учуять это в воздухе? Слабый запах мускуса. Сможет ли понять, чем я тут занималась? Моё тело полностью под одеялом, рука лежит на животе. Телефон съехал вниз по моему плечу. Меня словно парализовало, я боюсь пошевелиться, будто это как-то сможет разоблачить меня.

Стук вешалок. Шелест ткани. Так много тканей. Слишком много платьев.

— Разве ты не пролила на него напиток в прошлый раз? Пятно осталось?

Кто-то налетел на меня, опрокинув яблочный сок. Вот почему носить на себе десять тысяч долларов в переполненном бальном зале отеля — не самая лучшая идея.

Может быть, потому, что я боюсь пошевелиться, или, может быть, потому, что я просто так сильно зажмурилась — до звезд и искр за моими веками, настоящими не из пластика — из меня вырывается:

— Это имеет значение?

Тут же стихают все звуки. Мама выглядывает из-за двери, но вместо злости я вижу беспокойство:

— Это из-за детектива Ривера?

— Что? Нет. — Почему она вдруг спросила о нём? Мы не говорили об этом с той ночи.

Я не должна давать ей повода для беспокойства, иначе она снова позвонит ему. А я определённо не хочу, чтобы она позвонила снова детективу.

— Тебе нездоровится? — мама с поисков платья переключается на меня, требуя ответа.

— Нет, мама. Я в порядке, — говорю я, смотря в сторону. Завтра мой день рождения, но мне всё равно. Всё дело в вечеринке. Даже день моего рождения не может быть нормальным.

— Тогда чего ты лежишь в кровати? Помоги же мне найти платье.

Я сажусь, спуская ноги на ковёр. Такое ощущение, что я запросто могу обнаружить алую букву «А» на своих бёдрах. На самом деле там может быть небольшое влажное пятно, что одно и то же.

— Мама.

Она скидывает кучу одежды в угол, глаза сосредоточены на поиске платья. Не любовь к моде заставляет её искать это платье, а желание поддержать статус.

— Ты должна повесить их обратно, не то всё помнётся.

— И что с того, что они помнутся? Важно ли, будет там пятно или нет?

— Не груби мне, юная леди.

Мой мозг до сих пор окутан блаженством от пережитого оргазма, а я всё ещё в беспорядке от разговора со Стоуном. Это единственное объяснение моей внезапной смелости.

— Я серьёзно. Что ужасного случится, если моё платье или макияж не будут идеальными? Что, если я не похудею до второго размера?

Вместо того чтобы рявкнуть, мама садится возле меня. В её глазах я улавливаю понимание:

— У тебя этот период сейчас? Я знаю, ты можешь становиться раздражительной. Чашка чая…

— Нет, дело не в этом. Я просто не понимаю, зачем мы делаем всё это. Почему так много притворяемся. Я даже не знаю, каково это, быть собой.

Она сжимает губы:

— Это ты. Брук Карсон. Ты была рождена ею.

Если я была рождена для всего этого, тогда почему каждый день мне приходится бороться. И не только мне. И маме. И папе тоже.

— Я просто не хочу, чтобы ты так много работала.

— Так будет не всегда, — говорит она примирительно, после чего встаёт и возвращается к шкафу. — Твой отец вот-вот заключит грандиозную сделку.

Всегда какая-то сделка на горизонте. Очередная новая инвестиция. Новый способ погасить долги. И мы всегда тратим гораздо больше, чтобы никто не заподозрил, насколько близко мы к финансовой гибели.

Это чудо, что мы продержались так долго, пуская всем пыль в глаза. Чудо, что клей на этих пластиковых звёздах держится все эти годы. Вопрос только в том, когда они рухнут.

Двенадцатая глава

Стоун

Я не чувствую ничего, кроме боли. Судя по ощущениям, я нахожусь в кладовке со связанными руками и ногами, но, в любом случае, я слишком сильно избит, чтобы думать о побеге. Сколько бы они меня ни пытали, я не сказал им ни слова: они не знают ни о «Брэдфорде», так что мои ребята до сих пор в безопасности, ни о Брук.

Все в безопасности.

Кроме меня, конечно же.

Несмотря на этот факт, я чувствую себя увереннее, чем когда-либо, что Дорман тот самый. Ублюдок, подставивший Грейсона и отправивший его за решетку, что хорошо и плохо одновременно. Хорошо, потому что это хоть какая-то информация, а плохо, так как будет очень тяжело найти заказного убийцу и очистить имя Грейсона. Дорман не просто парень, он — это целая организация. Слаженный механизм, работающий за счет таких кусков дерьма.

Пришло время рассмотреть план Б — побег из тюрьмы. Я не хотел даже думать о нём, но проще вытащить Грейсона из-за решётки своими силами, нежели добиться оправдания, учитывая, с чем мы столкнулись.

Грейсона перевезли в тюрьму за пять штатов от нас и запретили любые посещения или связь с внешним миром. Его адвокат встречался с ним пару раз, но после запретили посещение и ему.

Тем не менее, одного раза оказалось достаточно, чтобы Грейсон передал послание: он будет продолжать искать мышонка Мануэля. Незнающему человеку эти слова не покажутся подозрительными, но в них кроется тайное послание: под мышонком имеется в виду человек, которого можно подкупить.

Я не знаю, как именно Грейсон собирается передать нам информацию о том, что такой мышонок найден, но этот парень находчивый ублюдок. И как только мы получим от него хоть что-то, то сделаем все, чтобы освободить его.

Тем временем мои глаза приспосабливаются к темноте, и я прикидываю сколько сейчас время. Должно быть, около четырех утра.

Прямо сейчас Брук спит в тех крошечных голубых трусиках, обтягивающих ее мягкие и соблазнительные бедра. Влажные ли они до сих пор?

О господи.

Я проигрывал наш телефонный разговор у себя в голове вот уже сотню раз. Ее стоны, которые она издавала, пока выполняла все мои приказы, звучали так сладко и прекрасно. Я навсегда запомню, как она задыхалась, кончая от моих слов, ведь именно я сделал это с ней.

Утро все-таки наступило, как и всегда, но наша с ней связь на данный момент кажется единственным лучиком света, выглядывающим из-за горизонта.

Маленькая деревянная колибри до сих пор лежит в кармане моей футболки, завёрнутая в бандану. Скорее всего, во время борьбы она сломалась, что расстраивает меня больше, чем должна бы расстраивать небольшая поделка.

Черт, сейчас у меня есть более серьезные проблемы, нежели испорченный подарок, но я потратил на него не один час, и он мне очень нужен именно сегодня.

Я много раз представлял, как подкину птичку Брук, завернутую в какую-нибудь милую обертку. Уверен, не оставь я никакой записки, она бы без проблем поняла, от кого это. Не думаю, что у нее есть еще пару ублюдков, называющих ее маленькой птичкой.

Не знаю почему, но я уверен, что Брук понравился бы мой подарок.

Чтобы восстановить силы я решаю немного поспать, что совсем непросто, когда ты как кусок мяса валяешься связанным на полу.

Как и ожидалось, когда я проснулся, в голове прояснилось. Я даже смог встать на ноги, чтобы осмотреться вокруг и попытаться понять, где же я, черт возьми, нахожусь.

Вокруг стоит кромешная темнота, но мне на это плевать. Я привык быть во тьме и ориентируюсь в ней лучше, чем множество других при свете дня. Это наш общий талант с парнями: в сумраке подвала я научился с точностью распознавать местонахождение человека только лишь по дуновению воздуха и звуку, так что даже с закрытыми глазами я остаюсь опасным противником.

Мои руки связаны сзади, поэтому я наклоняюсь вперед и переступаю через них, чтобы вернуть себе дееспособность. Поднимаю их над головой и нахожу лампочку, висящую под потолком. Бинго. У меня занимает пару секунд выкрутить ее, после чего я ее разбиваю и использую осколки для того, чтобы перерезать веревки на моих руках и ногах.

Дверь заперта, поэтому я выжидаю, одновременно оценивая свои травмы. Ничего серьезного, с чем бы я ни смог справиться. Мою грудь охватывает огнем каждый раз, как я делаю вдох: сломаны ребра с обеих сторон, но хуже всего нога, которую пронзает боль из-за трещин в костях. Плюс эти ребята изрядно потрудились над моим лицом. Ублюдки.

Я в полной боевой готовности, когда за дверью наконец-то раздаются звуки. Я приседаю в углу и прячусь, пока двое мужчин открывают дверь и пытаются включить свет, но он естественно не загорается.

Один из них освещает комнату фонариком на телефоне, в то время как другой заходит внутрь. В его руках блестит оружие, поэтому я хватаю его за запястье, чего мужик совсем не ожидает, а после захлопываю дверь ногой.

Теперь мы остались вдвоем, окутанные темнотой, и я становлюсь чертовым призраком. Парень крутится вокруг, явно не понимая, что происходит.

Раздается выстрел, но он промахивается, потому что я стою прямо за ним. Хватаю руку противника и врезаюсь коленом в локоть, ломая его с противным треском. Мудак вскрикивает, падая на пол. Тогда я хватаю в кулак его волосы и молниеносно бью тем же самым коленом в лицо.

С одним покончено, но это еще не конец.

Из-за закрытой двери доносится грубый прокуренный голос. Человек за ней явно не понимает, что происходит внутри.

— Шэйн?

Я опускаюсь на пол и стреляю на ощупь, спустя секунду из-за стены раздаются крики и ругань.

В ответ тоже сыпятся выстрелы, но мудаки не слышат меня так, как слышу их я. Слева раздается шорох, и я делаю еще один выстрел.

До меня доносится хлюпающий звук — пуля достигла своей цели.

Через секунду раздается стон, после чего наступает оглушающая тишина.

Я подхожу к двери и с легкостью открываю ее. На полу лежат два окровавленных трупа. Я роюсь в их карманах в поисках ключей от машины, потому что, скорее всего, от моей тачки, припаркованной недалеко от бара, уже избавились.

Как я и думал, в переднем кармане лысого мужчины нахожу брелок с ключами, после чего направляюсь вниз, прихрамывая на лестнице. Невыносимая боль пронзает ногу каждый раз, когда я переношу вес тела на нее.

В баре тихо. Сейчас примерно десять утра, поэтому тут никого нет. Я подхожу к барной стойке и хватаю бутылку хорошего скотча. На крючке рядом висит черная куртка, которая скроет следы крови на моей одежде, поэтому беру и ее тоже, после чего выхожу через заднюю дверь в холодное осеннее утро. Я нажимаю на брелок, снимая сигнализацию с машины, и черный джип с небольшими красными игральными кубиками на зеркале заднего вида приветственно моргает мне фарами.

Я забираюсь внутрь и выезжаю на проезжую часть, вливаясь в утренний поток машин. Кто-то едет на работу, кто-то встречается с друзьями за ланчем. Все выполняют свои ежедневные дела, вместо того чтобы истекать кровью и съеживаться от боли в угнанной тачке.

Через долгие две мили я паркуюсь на заправке, для того чтобы сделать звонок. Таксофоны бывают весьма полезны, ведь копы не могут проверить список звонков без соответствующего ордера. Мой телефон и бумажник забрали перед тем, как бросить в кладовке.

Я набираю Колдера. После пары гудков он берет трубку, и я коротко рассказываю о том, что попал в небольшую передрягу, одновременно открывая бутылку скотча. Тепло распространяется в животе, затмевая собой боль. Старое доброе обезболивающее.

— Позвать Нейта в отель? — спрашивает Колдер обеспокоенным голосом.

— Ага, — говорю я. Перед глазами все расплывается от боли и виски. Но больше все же от боли. — Скорее всего, могут понадобиться пару пластырей. Я даже не буду возражать, если на них будет нарисована радуга.

В последний раз, когда я нуждался в Нейте, во мне проделали пару дырок, поэтому голос Колдера звучит настороженно:

— Ты где? Мне приехать за тобой?

— Нет, не надо, я на машине. — Делаю еще один глоток, вглядываясь в утренний плотный поток машин. Брук, должно быть, сейчас направляется в школу со стаканом латте в руке, или же с каким-нибудь безумно дорогим розовым коктейлем из «Старбакса», который оставляет безумно милый розовый след над ее верхней губой. Черт, опять мои мысли переключились на эту девчонку.

По правде говоря, Нейт единственный из нас, кто старается жить нормальной жизнью и двигаться вперед. Он даже получил докторскую степень и теперь управляет собственным бизнесом. Иногда я чувствую себя паршиво, втягивая его во все это дерьмо, но у меня нет выбора. Нет ни одного знакомого врача, которому я смог бы довериться.

— Ты далеко от дома сейчас? — спрашивает Колдер.

— Я не знаю. — Закручиваю пробку на бутылке и убираю ее в сторону. Сверток давит на грудь, напоминая о себе.

Заранее знаю, что птичка поломана, но когда я вытаскиваю ее и разворачиваю бандану, моё горло сжимается от разочарования. Маленькое крыло отвалилось и теперь лежит на моей ладони.

Твою мать.

— Ты не знаешь, где находишься?

— Я знаю, где я, — это не совсем ложь. Я выясню, где нахожусь, как только пойму, куда поеду дальше. — Сделаю одну остановку, прежде чем вернуться к вам.

— Какую остановку? Тебе надо возвращаться в отель, — говорит Колдер быстро. — Нокс делает бекон, дружище. Тут еще тосты и блинчики. Я молчу о том, что ты ранен, раз тебе понадобился Нейт.

— Я ненадолго. После вернусь, — обещаю я, вешая трубку, и смотрю на себя в отражении бокового зеркала.

Огромный синяк, налитый кровью, начинает проявляться на левой скуле. Мой левый глаз почти закрыт от отека, а большая часть нижней губы опухла. Я облизываю большой палец и вытираю засохшую кровь в уголке рта. Безумие сейчас пытаться привести себя в порядок, но я не хочу, чтобы Брук испугалась моего вида.

Поверх грязной и окровавленной одежды я накидываю украденную куртку, после чего завожу двигатель.

По дороге захватываю кофе и пончик, так как в последний раз ел вчера в обед. Скотч не очень-то помогает от боли, но меня успокаивает мысль об обезболивающих Нейта, ожидающих дома.

Чувства, возникающие от одной только мысли о Брук, важнее.

Важнее, чем жгучая боль и семейный завтрак с парнями.

Сент-Мари, частная школа для девочек, представляет собой трехэтажное каменное здание прямо напротив огромного парка Восточного Франклина с высокими деревьями, деревянными скамейками, цветами и причудливым прудом для уток.

Школа действительно старая, с высокими окнами и ступенями, которые ведут к вычурному входу с резной табличкой, на которой говорится, что школа была основана в 1903 году.

Два фиолетовых баннера свисают с крыши по обе стороны от входа. На них изображены хоккейные клюшки и говорится, что ученицы Сент-Мари выиграли чемпионат штата по хоккею в этом году. Я думал, что в хоккей играют на льду, но, видимо, богатые избалованные девушки играют в него на траве.

Я медленно обхожу школу, двигаясь в тени деревьев, и направляюсь к парковке. На забитой машинами стоянке я нахожу вишнево-красный «Линкольн-Навигатор». Цвет машины явно изготовлен на заказ за приличную сумму денег.

Осталось только дождаться ее. Сегодня занятия до трех, но у Брук есть длинный перерыв в середине дня по понедельникам, средам и пятницам, поэтому иногда она уезжает пообедать. Если на улице хорошая погода, то Брук берет навынос еду из ресторана «Панера» и отправляется в парк. Но сегодня ветрено, и, похоже, собирается дождь.

Я потягиваю кофе и жду, пытаясь игнорировать вспышки боли в разных частях тела. Губа еще больше раздулась, а синяк становится темнее с каждым разом, как я смотрюсь в зеркало.

Время тянется невыносимо медленно, и я начинаю подумывать убраться отсюда к чертям. Сегодня день рождения Брук и последнее, что ей необходимо в такой день, так это чтобы к ней заявился избитый ублюдок в моем лице.

Как только мое терпение лопает, я вижу ее. Брук выглядит как гребанная мечта, идущая по тротуару в клетчатой юбке, белой рубашке и синем пиджаке с эмблемой на нем. Ее шелковые блестящие волосы мерцают на солнце. Черт, она убивает меня одним своим видом.

Я незаметно подкрадываюсь к ее внедорожнику как раз тогда, когда она забирается на водительское место, и ловлю рукой дверь прежде, чем она успевает ее закрыть.

Изумленный взгляд Брук направлен на меня:

— Стоун?

— С днем рождения, принцесса. — Я тяну ремень безопасности и застегиваю его вокруг нее, задев ее бедро своей рукой. Теплое дыхание Брук касается моей щеки, после чего я выпрямляюсь и захлопываю дверь.

Обхожу машину и забираюсь на пассажирское сиденье, при этом вздрагивая от боли.

— Ты в порядке? — спрашивает она обеспокоенно, все еще выглядя шокированной.

— Да. — Внезапно я осознаю, что это правда. Пока она смотрит на меня этими красивыми глазами, все в порядке. Они кажутся такими нереальными. Вся она кажется нереальной.

Темный взгляд Брук падает на мои губы:

— Нет, ты не в порядке.

— Видела бы ты парней, сделавших это, — с усмешкой отвечаю я, указывая на свой синяк.

Она не выглядит так, словно ей смешно.

— Поехали, — рявкаю я.

— Я должна буду вернуться, — поспешно произносит девушка. — Меня предупредили, что если я не буду выходить на связь, родители будут звонить прямиком детективу.

Гребанный детектив Ривера.

— Просто езжай.

Дрожащими руками она выруливает на дорогу.

Я всегда думал, что рай — это место, где можно побыть одному и насладиться одиночеством и умиротворением. Такое место, где никто не сможет тронуть меня или причинить боль. Не то чтобы у меня был шанс когда-нибудь попасть туда, но все же.

Но теперь рай для меня — это поездка по шоссе в солнечный день и слабый запах цветов, исходящий от девушки.

— Тебе нужно в больницу, — говорит она севшим голосом.

Я вздыхаю, как ни странно, довольный ее беспокойством.

— Что они могут такого, чего не может ветеринар?

Она бросает на меня взгляд, отчего замечает бутылку скотча в кармане украденной куртки.

— Ты пил?

— Совсем чуть-чуть.

— Еще даже нет двенадцати. Нельзя пить, а затем садиться за руль.

— Поэтому именно ты ведешь машину, — говорю я ей, даже если дело не в этом. Просто, когда она за рулем и едет туда, куда я скажу, я словно контролирую ее. Как если бы она действительно была моя и подчинялась только мне. Обычно мужчины возят девушек на свидания, но они не имеют понятия, что теряют.

Мы можем отправиться куда угодно на свете, будь то Большой Каньон или Эйфелева башня. Да хоть на луну, лишь бы она и дальше смотрела на меня своими большими карими глазами.

Я осматриваю нежный профиль Брук. Она так крепко сжимает своими тонкими пальцами руль, что я невольно наслаждаюсь ее борьбой.

— Куда мне ехать? — спрашивает она. Вот, о чем я говорил: она под моим полным контролем, готовая исполнить любой мой приказ.

— Это не важно, сладкая. Важно то, что произойдет здесь и сейчас, — подтверждая свои слова, я кладу руку ей на бедро, игнорируя боль в ребрах.

По ее телу пробегает дрожь от моего прикосновения. Она боится меня? Скорее всего, это так.

Мы оба знаем, что я с легкостью одним движением руки мог бы убить ее, но только одному мне известно, что я никогда и ни за что на свете не сделаю этого. Причинить ей боль равносильно предательству своих братьев. Они моя семья, а она… Мне хочется не только защитить и обезопасить ее, но и всецело обладать ею.

Это что-то новенькое.

Тем временем мы направляемся к автостраде.

— Займи левую полосу, — говорю я, одновременно сжимая ее бедро.

У Брук перехватывает дыхание, но она без возражений исполняет мой приказ.

— Откуда ты узнал, что сегодня мой день рождения?

— Я знаю намного больше. Например, то, что ты получила оценку «А» (прим. пер.: высший балл) по химии. Хорошая работа, кстати. Также я знаю, каким шампунем ты пользуешься и что сейчас читаешь на своей электронной книге, которую оставила на прикроватном столике в спальне.

Большое спасибо Крузу за его навыки в программировании. Можно отследить всю жизнь человека только лишь по одному почтовому ящику, но у меня также есть доступ к ее покупкам в Амазоне, к профилям в социальных сетях и к базе данных школы. Всю ее жизнь можно без проблем отследить онлайн.

Брук бросает на меня шокированный взгляд:

— Откуда ты знаешь об этом?

— Неважно, но я до сих пор не знаю наиболее важных вещей. Тех, которые в твоей голове. Что ты думаешь на самом деле о школе и о чем мечтаешь больше всего на свете. Я не знаю саму тебя, Брук.

Ее губы поджимаются, словно она силой пытается скрыть эту информацию от меня.

— Я твоя заложница. Ты не должен знать все эти вещи обо мне.

От ее слов гнев закипает в моих венах:

— Заложница? Я не держу пистолет у твоего виска, дорогая.

— Но ты угрожаешь моей семьей.

Я закрываю глаза, откидывая голову назад. Как бы я хотел рассказать, что ни за что не причиню ей боль, но мне необходимо, чтобы она продолжала бояться меня. Это единственный барьер между нами. Единственное, что сохраняет ее в безопасности.

Похоже, Брук пугает сама мысль о том, что я следил за ней. А если я начну заботиться о ней? Любить ее? Что я буду делать, когда она будет испытывать ко мне лишь страх и ненависть? Хотя, кого я обманываю, так далеко дело не зайдет, я не способен полюбить другого человека.

— На перекрестке поверни налево, — негромко говорю я сквозь стиснутые зубы. Сломанные ребра беспокоят меня все больше, и я пытаюсь найти положение, в котором боль не будет такой обжигающей.

— Что тебе подарили? — спрашиваю я, желая отвлечься.

— Новый iPhone.

— И все?

Она мгновение молчит, а затем неохотно говорит:

— Еще новое платье и ожерелье. И целый день в СПА с тремя моими подругами.

Голос Брук дрожит, а тело напрягается под моими пальцами, отчего я делаю следующий вывод:

— Они тебе не понравились.

— Подарки? Нет, понравились. Я имею в виду, они красивые и такие дорогие.

— Но все это ради маскировки. — Нетрудно догадаться, что делают мистер и миссис Карсон. Шикарные вечеринки и дорогостоящие вещи, на которые они тратят огромные деньги, хотя сами по уши сидят в долгах.

Брук смеется, хотя видно, что ей совсем не смешно:

— Представляешь, они даже сказали, кого мне надо пригласить в СПА. Трех дочерей своих бизнес партнеров. Те девушки неплохие, но…

— Но все это не ради тебя, — заканчиваю я за нее. — И что бы ты хотела в подарок, если бы у тебя было право выбора?

— Точно не то, что можно купить за деньги.

— Тогда что, например?

— Что-нибудь, что будет дорого мне, что будет иметь особый смысл для меня, понимаешь? — отвечает она, с надеждой заглядывая в мои глаза.

Сломанная деревянная птичка прожигает карман у меня на груди.

Брук продолжает тихим голосом:

— Подарок, который показал бы мне, что они видят меня настоящую.

«Я вижу тебя», — хочу сказать Брук, но это прозвучит по-идиотски, ведь она сидит прямо передо мной.

До меня доносится ее вздох, и я думаю о том, что вряд ли она захочет, чтобы тем самым человеком оказался я, но уже слишком поздно.

— Я даже не знаю, кто я на самом деле. Кажется, словно я фальшивый робот, а Брук Карсон на самом деле не существует. Я постоянно чувствую себя манекеном за блестящей витриной в дорогом платье.

— А что насчет твоих друзей? — Знаю, что Брук близка с ними, по крайней мере, ближе, чем с родителями. Я видел пару раз, как она и ее подруги разгуливали по городу в высоких сапогах и солнцезащитных очках, хихикая так, словно их ничего не заботит в этом мире.

— Скорее всего, они подготовили для меня подарки, может, новые тени для глаз или дизайнерский клатч из новой коллекции. Мы планировали выбраться куда-нибудь на этих выходных, — она грустно усмехается. — Организация праздника лежит на Челси, а она уж точно придумает что-нибудь веселое. Скорее всего, ты думаешь, что все это нелепо. Маленькая богатая девочка со всеми этими дорогими и нелепыми подарками…

Да, я и правда так думал, пока не узнал ее поближе. В ту первую ночь я видел перед собой лишь красивое платье и испуганные карие глаза.

— Ты знала, что каждая птица символизирует что-нибудь? — спрашиваю я задумчивым голосом, удивляя самого себя.

Брук смотрит на меня растерянным взглядом, явно сбитая с толку от резкой смены темы разговора:

— Что?

— Красный кардинал, к примеру. Эта птица символизирует честность и красоту. Олицетворяет достоинство и честь.

— А какая птица олицетворяет тебя? — настороженно интересуется Брук.

— Меня? — я раздумываю мгновение. — Может, орел. Свобода и гордость.

— И лысая голова? — спрашивает она слегка дрожащим голосом.

Ее едкий ответ заставляет что-то всколыхнуться в моей груди и, внезапно, я чувствую возбуждение.

Брук доверяет мне настолько, что решила поиграть со мной?

Мы останавливаемся на красный, и я осматриваюсь вокруг, в попытке скрыть улыбку.

— Я не настолько стар, — парирую в ответ.

— Но ты старше меня.

Ее ответ отрезвляет меня. Я старше Брук не только по возрасту, но и духовно. Пока она жила в замке для принцессы, я находился в подвале, подвергаясь насилию и избиениям.

— Да, с этим явно не поспоришь, — соглашаюсь я мягким голосом, понимая, насколько мы не подходим друг другу.

Брук смотрит на меня с любопытством:

— Тогда какая птица подходит мне?

Вместо ответа я тянусь в карман и достаю оттуда сломанную птичку. Ее дыхание тут же сбивается, когда карие глаза цепляются за колибри. Брук бережно берет ее в руки и проводит пальцами по дереву.

— Что это? — спрашивает она, держа маленькую вещицу на своей ладони.

— А на что похоже? — спрашиваю я грубым голосом, пытаясь скрыть свое волнение. — Это колибри.

— Ты сам ее сделал?

Я пожимаю плечами, в то время как сердце бешено бьется в груди, и это никак не связано со сломанными ребрами. Черт возьми, я провел последние двенадцать часов с парнями, которые и глазом не моргнули бы, убив меня, но меня это мало волновало. Тогда отчего же я взволнован так сейчас?

Брук смотрит мне в глаза:

— Она прекрасна, — ее рука сжимает мою в знак благодарности, отчего ту начинает покалывать.

В очередной раз пожимаю плечами, словно ее слова ничего не значат для меня, а прикосновение не затрагивает самые темные уголки моей души. До этого момента я не знал, чем может закончиться наша поездка. Я мог бы просто трахнуть ее прямо в машине, совсем как тогда по телефону, но не после этого нежного прикосновения.

— Что символизирует колибри?

— Она несет с собой перемены и побуждает двигаться вперед.

— О, — губы Брук распахиваются, и маленькие пальчики трогают место перелома крыла, пытаясь выпрямить его. Как только она понимает, что может сломать его еще больше, прекращает свои попытки поставить крыло на место.

— В индейских племенах верили, что если тебе посчастливится встретить колибри, то тем самым ты привлечешь к себе удачу, — тихим голосом произношу я.

Карие глаза находят мои:

— А если встретить раненную колибри?

— Тогда ты просто обязан исцелить ее, — это единственный ответ, который я смог дать ей. Брук продолжает смотреть на меня, и я не в силах отвести взгляда.

Чувствую, что моя нижняя губа еще больше опухла, а один глаз полностью заплыл. Без сомнений, сейчас я выгляжу не лучшим образом, но она смотрит на меня так, словно не замечает этого.

Загорается зеленый, и машины впереди нас начинают двигаться.

— Как думаешь, я тоже сломана? — шепотом спрашивает Брук.

Я забираю птицу с ее ладони и кладу на приборную панель перед спидометром.

— Жми на газ, — приказываю я, не отрывая от нее глаз.

Спустя секунду руки Брук снова возвращаются на руль, и мы едем дальше к выезду из города.

В глазах Брук застыли слезы, но я пытаюсь игнорировать их. От нее волнами исходит печаль, которую я также игнорирую, но не могу оставить без внимания великолепное тело. Может, единственный способ заставить ее почувствовать себя лучше это подарить удовольствие?

Поэтому я возвращаю руку на ее бедро и задираю клетчатую юбку вверх. Неожиданно моя рука касается обнаженной кожи. Я думал, что на ней надеты капроновые колготки, но это оказались чулки. Твою мать, я словно попал в свой лучший сон.

— О господи, — полустон срывается с губ Брук.

Ее голос наполнен теми же самыми чувствами, которые я сам сейчас испытываю. На ощупь ее кожа слишком гладкая и теплая. Я хочу знать, что она чувствует прямо сейчас, поэтому поднимаю взгляд вверх, замечая, как быстро вздымается грудь Брук от учащенного дыхания.

— Стоун…

— Что? Ты хочешь, чтобы я убрал руку?

— Нет, — слишком быстро отвечает она.

Мой пульс ускоряется. Нет, она не хочет, чтобы я убрал свою руку. Я продвигаюсь выше, наслаждаясь ее сбивчивым дыханием и сладкими стонами.

— Куда мы едем? — спрашивает она.

— Я не знаю. — Как я могу ответить ей, когда слишком увлечен процессом?

Похоть и желание в ее взгляде меняются на замешательство, словно она спрашивает саму себя, что вообще забыла в одной машине с таким ублюдком, как я.

— Ты не знаешь?

— Глаза на дорогу, — в который раз командую я. Черт, неужели она сейчас не видит, что я немного занят?

Несколько минут до нас доносится лишь урчание двигателя, и тут я неожиданно говорю:

— Я много чего не знаю о тебе. Например, девственница ли ты. Ты уже занималась сексом, сладкая?

Брук шумно сглатывает, после чего отвечает полушепотом:

— Нет.

Никакого секса, но у нее уже был первый поцелуй, и я готов взорваться только от одной мысли о том, что какой-то парень прикасался к ней. Какой-то озабоченный подросток лапал ее и смотрел своими похотливыми глазками на то, что принадлежит мне. Бл*дь, будь моя воля, я бы запер ее в самой высокой башне замка, и был бы вместо дракона, защищающего свою принцессу.

Брук ничего не добавляет, явно стесняясь нашего разговора.

— Кто-нибудь ласкал тебя? — Скольжу рукой еще выше, наглядно показывая, как именно. Я чувствую разряд электрического тока своими грубыми мозолистыми пальцами, проходящего сквозь ее бедра. — Трогал ли тебя кто-нибудь так?

Из нее вырывается рваный вздох, будто из машины выкачали весь воздух.

— Ты спрашиваешь меня, есть ли у меня парень?

Ну конечно. Полагаю, если ты хорошая маленькая девочка, то только твой парень может касаться тебя. Никакой прелюдии без отношений.

— Просто ответь на вопрос. Трогал?

Ее голос пропитан возбуждением:

— Не так, — она пристально смотрит мне в глаза, прожигая насквозь. — Не так, как ты, — повторяет она, выделяя каждое слово, как будто то, что происходит с нами прямо сейчас, так же удивительно для нее, как и для меня.

Во мне кипит желание поцеловать ее как можно грубее и больнее. В штанах становится слишком тесно, что причиняет намного больше боли, чем все сломанные ребра разом, отчего я еще сильнее впиваюсь в ее бедро.

— Поверни налево на следующем перекрестке.

Брук вздыхает, пытаясь подобрать слова. Может, она хочет попросить прекратить дотрагиваться до нее или, что еще хуже, отвезти домой?

Вместо этого она поворачивается ко мне и произносит:

— Ты когда-нибудь хотел просто уехать?

— Уехать куда?

— Да никуда. Просто сесть в машину и ехать целую вечность, нигде не останавливаясь. Добраться до такого места, где захотелось бы начать все с нового листа. Новая личность с новой жизнью.

Действие алкоголя начинает заканчиваться, отчего все тело ломит от боли. Но, несмотря на это, во мне зарождается тревога. Ее слова: так говорят, когда чувствуют себя несчастными и хотят сбежать от чего-то. Мне слишком хорошо знакомо это чувство.

— Это то, чего ты хочешь?

— Иногда, — голос Брук звучит потерянно.

В подвале мы постоянно мечтали о свободе. Размышляли о том, чем будем заниматься, когда выберемся. У каждого была своя собственная мечта. Нокс, например, представлял себе собственную мастерскую, полную роботов и компьютеров. Колдер хотел жить на вершине горы, вокруг неба и облаков, наедине сам с собой. Нейт же всегда хотел быть врачом или ветеринаром, работать в собственной клинике. Но я никогда ни о чем не мечтал, а просто думал о том, как обезопасить себя и своих друзей, и одновременно с этим разрабатывал план побега.

— Какой была бы твоя новая жизнь? — спрашиваю я Брук. Оказывается, у нас, на самом деле, намного больше общего.

Но она ничего не отвечает. Я уже начинаю думать, что она никогда не ответит на мой дурацкий вопрос, как вдруг Брук все-таки произносит тихим и задумчивым голосом:

— Я не знаю.

Тринадцатая глава

Брук

Стараюсь не заплакать перед Стоуном, не хочу показаться жалкой, но не могу сдержаться. Обидно, что появись у меня возможность начать новую жизнь, я даже не знала бы с чего начать.

— Я не знаю, — несмотря на все мои усилия голос все равно звучит жалко.

Пытаюсь взять себя в руки, размышляя над тем, как всё так запуталось. У Стоуна есть та самая свобода, и он самый непредсказуемый человек, которого я знаю, так что он вряд ли поймёт. Я даже немного завидую ему. Это безумие, ведь у него полно своих проблем: его разыскивает полиция, и прямо сейчас ему, должно быть, очень больно, но, по крайней мере, он знает, чего хочет, он свободен.

— Ты не можешь не знать.

— Могу, — говорю, как можно тише.

— Просто представь себе: куда бы ты направилась? Чем бы хотела заниматься? — Стоун не верит моим словам и явно не понимает каково это. Не знаю, как объяснить, но я хочу попытаться, хочу, чтобы он понял меня. Такое ощущение, что он единственный человек на планете, способный на это.

Решаюсь рассказать ему о том, что первое приходит на ум.

— В моей спальне когда-то было комнатное растение. Однажды я делала уборку и поставила цветок в коробку, чтобы он не мешал мне, а сверху положила старый свитер. После того как закончила, я совсем забыла про него и оставила в коробке. Спустя некоторое время я случайно наткнулась на растение. Листья пожелтели и сморщились, оно почти погибло. Но знаешь, что самое удивительное, все это время оно сражалось, его стебли росли в разные стороны, пытаясь найти хоть один лучик света.

Стоун все это время внимательно слушает меня, не перебивая, как это часто делали мама и Челси. И этот факт заставляет меня почувствовать себя лучше, нет, это Он заставляет меня чувствовать себя лучше.

Я продолжаю:

— Растение оказалось в ловушке и так и не смогло найти выход.

Моя жизнь — это та самая коробка. Родители, школа, друзья, которых выбрали для меня. Я не могу вообразить, что находится вне замкнутого пространства. Как я могу мечтать о жизни в саду, если не имею ни малейшего представления о нем?

Все это время Стоун пристально смотрит на меня:

— И что случилось потом?

Я тут же отнесла растение к окну на солнце, но было слишком поздно. Какими бы яркими не были лучи, и сколько бы я его не поливала, листья опали один за другим.

— Оно погибло, в конце концов.

Стоун ничего не отвечает, позволяя тишине окружить нас.

— Может, это глупо, но временами я чувствую себя тем самым растением. Я родилась и выросла внутри красивой и темной коробки, и мне не ведомы солнечные лучи. Я сама не знаю, чего хочу. Думаю, я разобралась бы, достань меня кто-нибудь оттуда.

— И ты чувствуешь себя в ловушке?

— Да. — Я слышу, как кровь стучит в висках, когда впервые в жизни говорю правду о себе незнакомому мужчине, сидящему рядом. — И иногда всё, чего я хочу, так это просто взять и уехать. Больше никаких обязательств и никакого давления. Никакого детектива Ривера, задающего мне подозрительные вопросы.

Рука Стоуна сжимает мое бедро, посылая мурашки вниз по ногам. Его пальцы так близко к резинке моих трусиков, что я перестаю связно мыслить. Все, чего я желаю, так это чтобы он коснулся меня там.

— Брук.

— Что? — я поворачиваю голову в его сторону

Зеленые глаза парня передо мной такие красивые, даже на избитом лице, покрытом синяками. И я осознаю, что он собирается поделиться со мной чем-то личным.

— Ты не можешь просто уехать, ведь ты должна закончить старшую школу. Поверь мне на слово — лучше продолжать жить жизнью обычной девушки-подростка. Так будет лучше для всех.

Подождите, что он только что сказал? Я в шоке поворачиваюсь к нему:

— Не могу поверить, что именно ты говоришь мне такое. — Убийца, который не подчиняется никаким правилам. Не могу представить его, переживающего из-за плохой оценки. — Из всех людей на планете именно ты? Я имею в виду…

— Что? — перебивает он меня грубо. — Ты имеешь в виду: преступник с подбитым глазом?

— Нет, ты больше, чем просто преступник, Стоун, — возражаю я быстро. — Ты сам не окончил старшую школу? Ты говоришь об этом? Ты сожалеешь, и поэтому советуешь мне не бросать?

Я чувствую, что он не хочет отвечать на мой вопрос. Словно мы находимся с ним на одной радиоволне, и я могу читать его мысли. Что-то случилось в жизни Стоуна, что-то, что мешает ему жить до сих пор.

— Выразимся так: моя коробка не включала в себя старшую школу.

— Ты бросил учебу?

Стоун сдвигает пальцы выше, отчего у меня начинает еще больше пульсировать между ног.

— Я никогда не ходил туда.

Его слова отвлекают меня от ноющей боли, и я в замешательстве смотрю на него:

— Как это никогда не ходил? Есть закон, согласно которому каждый ребенок в обязательном порядке обязан получить образование. Нельзя просто так взять и не ходить в школу.

— Разве я выгляжу как человек, который подчиняется законам? — спрашивает он, еще сильнее сжимая пальцами мою кожу.

Теряясь в нахлынувших ощущениях, я превышаю разрешенную скорость. Мои глаза смотрят на дорогу, но все внимание сосредоточено на его руке. Мне не хватает воздуха, и я желаю подвинуться ближе, чтобы он, наконец, прикоснулся ко мне там.

Следующий урок в школе начинается меньше, чем через час, но сейчас я словно нахожусь в другом измерении, где школа не имеет никакого значения. Когда я вместе с ним, я выхожу из своей темной коробки в настоящий мир. Просто еду по дороге в никуда, как давно об этом мечтала.

С ним я чувствую себя живой.

Я опускаю взгляд на пальцы Стоуна, и у меня мгновенно пересыхает во рту.

— Ты не хочешь, чтобы я прикасался к тебе? — спрашивает парень севшим голосом.

Я слышу вызов в его словах и понимаю, что Стоун предоставляет мне возможность остановить все это. И я откуда-то знаю, что он непременно остановится, если я попрошу его об этом.

— Нет! — говорю я чересчур быстро. — В смысле, я хочу этого.

— Но не здесь? — Стоун снова сжимает внутреннюю часть моего бедра, наглядно показывая, что имеет в виду.

— Я не знаю, — отвечаю я, в то время как все мое лицо горит.

— Нет, я думаю, ты знаешь.

Он видит меня насквозь, и от этого я чувствую себя беспомощной.

— Скажи это, именинница. Где ты хочешь, чтобы я коснулся тебя?

— Выше…

Неожиданно его рука исчезает, отчего я чувствую опустошение. Стоун поднимает руку выше, как я и сказала, но я имела в виду совсем не это.

— Нет! Я попросила не об этом. — Я смотрю на него, и Стоун дарит мне свою лучшую, дьявольски сексуальную улыбку. Возле меня сидит уверенный в себе мужчина, а не один из мальчишек на вечеринке.

— Нет? — спрашивает он медленно. — Ты сказала выше. Разве это не выше?

— Прекрати дразнить меня. Ты же знаешь, что я имела в виду. — Делаю глубокий вдох. Я знаю, что он делает: подталкивает меня сказать это вслух. — Ты можешь коснуться меня…

Его рука возвращается на то же самое место, где была минуту назад. Черт, он сведет меня с ума.

— Между ног, — шепчу я.

Стоун пододвигает руку ближе, но все равно недостаточно близко.

— Так? — дразнящим голосом спрашивает он меня.

— Ты жестокий, — в моем голосе отчетливо слышится хныканье.

— Это так, — отвечает Стоун серьезно. Его ответ заставляет меня дрожать, но совсем не от страха.

— Ближе, — я сглатываю, ища в себе силы сказать это. — Потрогай мой клитор. Сделай то, что я делала с собой сегодня ночью по телефону.

— Вот так? — Его пальцы касаются края моего нижнего белья, и из меня вырывается всхлип.

— Ближе, — умоляю я.

Стоун накрывает своей горячей ладонью чувствительное место между моих ног, и мой мозг буквально взрывается от ощущения прикосновений его пальцев.

— О мой бог, Стоун, — громкий стон вырывается из меня.

— Ты такая влажная, сладкая. Слишком влажная. — Он придвигается ближе, шепча мне на ухо глубоким голосом: — Ты хоть представляешь, насколько мне нравится слышать, как ты стонешь мое имя?

Пальцы Стоуна начинают проделывать круговые движения, сводя меня с ума.

Мои бедра непроизвольно начинают двигаться в одном темпе с его рукой.

— Тебе это нравится? — неожиданно спрашиваю я своего похитителя.

— Безумно. — Свободная рука Стоуна хватает руль, помогая мне держать курс прямо. — Слишком, бл*дь, сильно.

— Слишком сильно? — я учащенно дышу, плавясь под его прикосновениями.

Дыхание Стоуна щекочет мне шею, а бархатный шепот сводит с ума:

— Ты даже себе не представляешь. — В доказательство своих слов Стоун просовывает пальцы под резинку моих трусиков. Я судорожно втягиваю в себя воздух, когда его пальцы находят мой клитор. — Я хочу ощутить, как ты сжимаешься вокруг меня, — говорит он, скользя двумя пальцами ниже.

— Стоун… — пытаюсь возразить. — Я же за рулем…

— Я побуду твоими глазами. — Он тянется к приборной панели и включает круиз-контроль. — Помнишь, что я тебе говорил? Ты принадлежишь мне. — Стоун одним быстрым движением просовывает пальцы внутрь меня. — Кто-нибудь уже был в этой сладкой киске?

Я извиваюсь на сиденье, наслаждаясь интенсивностью движений его пальцев.

— Нет, — из меня вырывается не то полустон, не то полукрик.

— Как насчет игрушек?

Я издаю писк. В моем затуманенном разуме всплывает видение куклы Барби в розовом платье, но этот мужчина имеет в виду совсем иные игрушки.

— Нет!

— Даже не баловалась с овощами, пока родителей не было дома? — спрашивает он голосом, полным любопытства. — Может, длинный огурец или толстый цуккини?

— Нет, я никогда не делала ничего подобного.

— Но ты, должно быть, играла со своими пальчиками. Трахала себя одним из них. Или, может быть, двумя, тремя?

— Нет, я… — смущение заставляет гореть мои щеки, в то время как я не в силах связать предложение.

— Просто ласкала себя?

Господи, как он может произносить всё это вслух? Ни один парень, которого я знаю, никогда в жизни не осмелился бы сказать ничего подобного. Все эти ребята ходят в Сент-Мэтьюз — частную школу для мальчиков, с которыми мы проводим совместные школьные балы. Те парни спрашивают разрешения, прежде чем поцеловать кого-то, краснея, совсем как на уроке биологии во время рассказа о половых органах.

Но, по правде говоря, все эти грязные словечки заводят меня еще больше.

— Не так ли? — снова спрашивает он.

— Только один раз. — Ага, сегодня ночью.

— Тогда как ты удовлетворяла себя? — Стоун мягко требует ответа.

— Подушка, — произношу на одном дыхании я, зажмуривая глаза от смущения.

Его пальцы все еще во мне, когда он издает протяжный тихий стон. Внезапно я понимаю, что контроль не только в его руках. Я оказываю такое же влияние на Стоуна, какое и он на меня.

Его голос пропитан чистым необузданным желанием:

— Вот оно что, сладкая. Ты клала подушку между своих ног?

Я клянусь, мое лицо полыхает огнем. Хорошо, что машина стоит на круиз-контроле, потому что мои ноги бесполезны. Все, что имеет сейчас смысл, так это его пальцы во мне.

— Я медленно двигала бедрами, сжимая ноги.

— Объезжала подушку, пока не кончала, — шепчет он, явно фантазируя обо мне, сидящей верхом на подушке в полутьме комнаты.

Сейчас мои бедра двигаются точь-в-точь как тогда. Словно я нахожусь в своей спальне, а не в машине с мужчиной, чья рука творит настоящие чудеса между моих ног.

— Я не могу. Не здесь. Не так…

— Нет, все произойдет именно здесь. — Его большой палец надавливает на чувствительный комок, отчего внутри меня взрывается фейерверк удовольствия. Каждый мускул в моем теле напряжен, а я напоминаю сплошной комок из нервов. Ничего не важно, есть только я, он и эта дорога в никуда.

— Подожди, — говорю я в попытке остановить его, боясь того, что произойдет далее.

— Нет, — говорит он голосом, не терпящим возражения. — Посмотри вперед, вот на этот знак. Через милю будет съезд на двадцать четвертое шоссе. Слышишь, Брук, у тебя есть всего одна миля для того, чтобы кончить. К тому времени, как мы проедем съезд, твои соки уже должны сочиться по моей руке.

От его слов дрожь проходит по моему телу, пока я издаю протяжный гортанный стон. Мы едем шестьдесят миль в секунду, значит, у меня в запасе есть всего одна минута. Мой мозг соображает вяло, словно вся кровь отлила от него, сосредоточившись совсем в другом месте. Одна минута. Шестьдесят секунд.

— Слишком мало. — Я не могу связно мыслить, но даже в таком состоянии не хочу подвести его.

— Как давно ты мечтала обо мне? — бормочет он, проникая глубже в меня своими пальцами. — Как давно ты желаешь меня, одновременно с этим испытывая страх? Готов поспорить, ты не раз фантазировала о том, как я трахаю тебя.

— Вечность, — всхлипываю я, не в силах скрыть от него правду.

— Правильный ответ. Ты ждала этого, и теперь я здесь.

Мое тело двигается само собой от его прикосновений и грязных слов. В машине витает мускусный запах, который, без сомнения, принадлежит мне.

Шоссе полупустое, и вдалеке я вижу большой дорожный знак зеленого цвета с цифрой двадцать четыре. Осталось совсем немного.

— Я тоже ждал этого, — шепчет он. — Ожидал, чтобы ощутить твою мягкость, твой жар. Мечтал обнаружить тебя влажной и готовой, чтобы убедиться в том, что ты желаешь меня одного. Знаешь, это словно попасть в гребанный рай, позабыв навсегда про ад. Словно ничего больше не имеет значения, кроме нас с тобой.

Прежде чем я осознаю это, на меня обрушивается оргазм. Взрыв удовольствия, ослепляющий и одновременно темный, накрывает меня с головой. Я не ощущаю ничего, кроме прикосновения его пальцев к моему клитору. Весь мир останавливается на одно мгновение. Есть только он. Стоун.

Прикосновения становятся все более невесомыми, продлевая мою кульминацию. Это самый бурный оргазм в моей жизни, отчего каждый мускул в моем теле до сих пор находится в эйфории. До меня доносится хныкающий звук, и понимаю, что это я издаю его. На внутренней части бедер я чувствую свою влагу, но мне больше не стыдно.

— Вот она, настоящая ты, — говорит Стоун, в последний раз надавливая пальцем на мой вход. — Ты так красива, Брук.

Мне все еще сложно мыслить, но кажется, что я упускаю что-то важное в его словах. Едва держа голову прямо, медленно возвращаю свои руки обратно на руль, на котором до сих пор лежит рука Стоуна. Это удивительно, что мы не попали в аварию и не разбились.

Перестраиваюсь в соседнюю полосу и слегка нажимаю на педаль тормоза, чтобы отключить круиз-контроль. Я все еще не в своем уме, но все же так безопаснее.

— Это было опасно, — говорю я дрожащим голосом.

Стоун откидывается на сиденье, выглядя при этом напряжённым и задумчивым. Я чувствую, как он снова отстраняется от меня.

— Да, опасно…

Мне кажется, что он говорит совсем не о нашем небезопасном движении, впрочем, как и я.

Стоун опасен для меня, потому что именно он приоткрыл крышку моей коробки. Он — это мое собственное солнце, которое может подарить мне настоящую жизнь. Он — это горящий шар, который ослепляет и пугает, но мне наплевать. Я хочу большего. Я сделаю все, чтобы почувствовать больше, даже если это означает, что в конце концов я сгорю.

Впереди нас шоссе, простирающееся вдаль десятками километров. Я крепко сжимаю руль, приходя в себя после пережитого оргазма и наслаждаясь глотком свободы, подаренным мне Стоуном.

Я всегда представляла себе мир красивым цветущим садом, но оказалось он больше похож на дикие и опасные джунгли.

Стоун позволил мне почувствовать себя непредсказуемой, словно я и правда могу делать все, что захочу.

Я поворачиваю голову и спрашиваю:

— Куда мы поедем теперь?

Стоун не выглядит счастливым, наоборот, его взгляд наполнен разочарованием. Разве он не видит, что теперь я отправлюсь за ним куда угодно? Что я отдам ему все, что он только пожелает?

— Левее, — командует он.

Я перестраиваюсь, ожидая дальнейших указаний.

— Что дальше?

— Разворачивайся и возвращайся на автостраду.

— Что? Ты хочешь вернуться?

— Конечно, хочу. Как и ты. — Стоун больше не смотрит на меня, а его голос холоден как никогда раньше.

Но он ошибся: всего мгновение назад я хотела никогда больше не возвращаться назад.

Я останавливаю машину на обочине и включаю аварийку.

— Мы вдвоем, — говорю я, в надежде опять увидеть его нежный взгляд.

— Что? Ты о чём? Я сказал разворачивайся.

— Мы вдвоем далеко отсюда, — говорю я снова. — На лодке, посередине неизвестности. На стенах нашей каюты много фотографий, сделанных нами, и разноцветные камушки, которые мы нашли в воде. Мы ловим рыбу, которую потом жарим на костре, а теплыми ночами часами лежим на огромных камнях и смотрим на звезды.

— О чем ты говоришь?

Я вздыхаю:

— Вот, что я представляю. Вот, как все могло бы быть. Моя новая жизнь.

На мгновение между нами повисает тишина.

— Ты только что придумала это?

Неужели ему не понравилось?

Бабочки порхают внутри моего живота, словно в ловушке. Мне просто необходимо, чтобы ему понравилось. Чтобы Стоун не сказал, что все это глупо, эгоистично и так по-детски.

Мужчина тянется вперед и дотрагивается до моих волос, скользя пальцами сквозь пряди. Теми самыми пальцами, которые были во мне всего несколько минут назад. Его взгляд наполнен грустью и сожалением.

«Пожалуйста, не говори, что это глупо», — умоляю я его в своей голове. Я никогда не нуждалась в ком-то так сильно, как в нем. Все мое тело замирает в ожидании ответа.

Стоун пристально разглядывает меня мягкими зеленые глазами в окружении черных ресниц.

— И твои волосы искрятся от солнечных лучей днем и от бледного света луны ночью. Я думаю, что в эти моменты ты красива, как никогда раньше.

По моим щекам катятся слезы, когда я выдыхаю от облегчения и счастья.

— Мы много гуляем, разговаривая ни о чем и обо всем на свете одновременно. А затем собираем сухие ветки для костра, возле которого сидим каждую ночь и смотрим, как искры исчезают в темном ночном небе.

— Да, — шепчу я, представляя себе, как все могло бы быть.

— Это прекрасно, — говорит Стоун, поглаживая разбитыми костяшками кожу моей щеки.

Я внимательно смотрю на этого загадочного мужчину, словно вижу впервые в жизни.

Стоун кивает в сторону автострады, на дорогу, ведущую домой.

— Твои занятия скоро начнутся, давай поторопимся, — говорит он, снова отворачиваясь от меня.

— Постой, ты же сказал, что это прекрасно.

— Так и есть, но мы не можем убежать. Нам пора возвращаться.

Я чувствую, как во мне закипает злость. Почему он так говорит, ведь он только что разделил со мной мою мечту? Зачем он разрушает всё теперь?

— Почему? Почему мы не можем уехать? — спрашиваю я, повышая голос.

— Я сказал, возвращайся на дорогу.

Я ожидаю, дрожа от ярости. Сердце бешено стучит в груди, в то время как глаза наполняются слезами.

— Давай же, Брук.

Вот и все. Неужели я сама придумала, что между нами было нечто большее, нежели просто влечение? Я нажимаю на газ и разворачиваюсь, возвращая себя назад в свою фальшивую жизнь.

— Ты же знаешь, что ничего не получится, — говорит он в конце концов. — Я не должен был…

— Не должен был что? Подарить мне мечту? Дать мне надежду? — Сжимаю руль со всей силы, пока злость и обида плещутся во мне. Это не я, я никогда прежде так не разговаривала.

Стоун ничего не отвечает, но я чувствую на себе его пристальный взгляд.

— Ты это имел в виду? — спрашиваю я. Все переворачивается внутри меня от мысли, что это так и останется мечтой. Что-то холодное и темное просыпается во мне. — Потому что я должна окончить старшую школу и стать тем человеком, которым мне предначертано быть?

— Ты и вправду должна окончить школу.

— Ты дал мне надежду, просто чтобы забрать ее назад! Ты играл со мной!

— Пусть ты этого не понимаешь, но я на самом деле защитил тебя.

— Думаю, я защищена достаточно, спасибо. Моя мама, папа. Даже детектив Ривера. Я окружена их долбанной защитой и не нуждаюсь еще и в твоей. — На самом деле я защищена настолько, что практически задыхаюсь, как растение в коробке.

— Посмотри на меня, — говорит он голосом, нетерпящим возражений.

Я мотаю головой в знак отказа.

Стоун понижает свой голос:

— Посмотри на меня. Я не буду повторять дважды каждый гребаный раз.

Из-за его приказа бросаю на него тяжелый взгляд, но я вижу не синяк на его скуле, не избитые губы и заплывший глаз. Для меня существуют только его зеленые глаза, такие мягкие и красивые. Я все еще чувствую теплое прикосновение к своей коже.

Стоун хмурится, как будто чувствует мое непослушание.

— Люди, с которыми я имею дело, — говорит он грубым голосом, — убьют тебя, не задумываясь, как только поймают, чтобы только отомстить мне. Хочу ли я защитить тебя? Черт возьми, да. Облажался ли я, появившись перед тобой снова? Определенно да.

— Нет, это не так.

Он фыркает, словно не может описать словами насколько он облажался на самом деле.

— Я не должен был приезжать.

— Тогда почему ты приехал? — в порыве злости спрашиваю я.

Стоун смотрит на меня, и тогда я все понимаю. Он знал, что это опасно, и все равно пришел, потому что он не может держаться от меня подальше.

Не может. Надежда снова начинает пускать корни в моем сердце.

— Это все неважно, — говорит он. — У меня есть незавершенное дело, которое я обязан довести до конца. Есть планы, и они не включают тебя.

— Какое еще дело? — спрашиваю я, желая узнать о нем как можно больше.

— Это тебя не касается.

Разве сейчас он выглядит свободным?

— Ты никому ничего не обязан.

— Тут ты ошибаешься, сладкая, — Стоун едко усмехается. — Только я могу сделать это, понимаешь? Люди рассчитывают на меня, совсем как ты.

Мы все ближе и ближе приближаемся к городу.

— Может, я смогу помочь тебе.

— Да ты что? Ты знаешь, как убить монстров, которые приходят к моим друзьям в ночных кошмарах? Может быть, тебе известно, как исправить разрушенные жизни?

Я сжимаю руль крепче, пока Стоун кричит на меня:

— Может, тебе известно, как вытащить моего брата из тюрьмы, с которым я не могу даже выйти на связь?

Мое лицо тут же вытягивается от услышанного.

— О, не волнуйся, он не виновен. Его подставили, очень грамотно подставили за убийство, которое он не совершал. Вот, какая власть есть у наших врагов.

— Почему ты сражаешься с ними? — спрашиваю я, в надежде разобраться.

Стоун съезжает ниже по сиденью, отчего морщинки собираются вокруг его глаз. Что-то подсказывает мне, что он устал и, к тому же, испытывает невыносимую боль.

— Из-за того, что было… Тебе не стоит этого знать.

— Нет, стоит, — хмурюсь я в ответ. — Я не ребенок.

Парень смотрит на меня долгое время, но так ничего и не отвечает, отчего я чувствую беспомощность. Я думала, что мы преодолели барьеры между нами. После всего, что произошло, он до сих пор видит во мне просто глупую школьницу?

Я больше так не могу. Я вела для него машину с дулом у виска, ехала вперед с его рукой между своих ног, но не могу продолжать путь с этим ужасным чувством безнадежности. Поэтому, когда вижу знак остановки впереди, резко поворачиваю руль, заезжая на стоянку.

— Что ты делаешь? — спрашивает Стоун, при этом не выглядя счастливым от моей выходки.

— Я не хочу возвращаться.

Мужчина бросает на меня сердитый взгляд:

— Вернись на автостраду, сейчас же.

В его голосе таится угроза, но я знаю, что он никогда не причинит мне боль. Игнорируя его слова, паркуюсь на свободное место и достаю ключ.

Тут никого нет, только несколько полупустых торговых автоматов стоят рядом с дверью в уборную. В стороне валяются пару сломанных столов для пикника, и всё вокруг поросло сорняками. Вдоль парковки линиями припаркованы фуры, но я не вижу никаких водителей вокруг.

Я выбираюсь наружу под палящее солнце, не в силах больше выносить тишину.

Стоун выскакивает вслед за мной, смотря на меня тяжелым взглядом поверх капота.

— Какого хрена ты творишь?

— Ты можешь довериться мне, я никогда ничего не расскажу детективу Ривера.

— В задницу детектива Ривера, — он выглядит взбешенным. Я ожидала не такой реакции.

— Тогда почему ты не хочешь рассказать мне? — я смягчаю свой голос, пытаясь успокоить его. — Может быть, я смогу помочь тебе. Ты не узнаешь, пока не попробуешь. — Он грубо усмехается, словно я несу редкую чушь. — Почему тебе смешно? Потому что я слишком молода? Не достаточно сильна? Ты ошибаешься, — мой голос дрожит от волнения. — Я думаю, ты хочешь рассказать мне, ведь тебе нужен человек, которому ты сможешь высказаться. Тебе нужен кто-то, кто сможет позаботиться о тебе.

В ответ Стоун лишь издевательски смеется:

— И этот человек, должно быть, ты, да?

Парень почти в два раза тяжелее меня, всё его тело напряжено, но в голове мелькает безумная мысль, что я могу противостоять ему и смогу одержать победу в конце.

— Да, я этот человек. Скажи, что я не права. Схвати меня и запихай обратно в машину. Давай же, испорти все прямо сейчас!

— Не испытывай меня, сладкая.

Мое сердце охватывает пламенем, я чувствую себя сейчас ярким солнцем. Не растением, которое может жить или умереть по чужой прихоти. Я чувствую, что Стоун меняет меня в лучшую сторону, и я также хочу попытаться изменить его.

— Я с тобой, Стоун. Я сейчас прямо перед тобой, прошу тебя, впусти меня к себе.

Он хочет, чтобы я боялась его, ведь это так просто. Он мог бы влепить мне пощечину или вывернуть руки, причинить боль, но он этого не делает. Просто стоит в лучах солнца, злой и свирепый, полностью в моей власти.

И тогда я понимаю: это он то растение, лишенное надолго света и воды. Он тот, кто умирает на самом деле.

— Забирайся в машину, — приказывает Стоун. Сквозь строгость в его голосе я слышу что-то еще, похожее на отчаяние. — Сейчас! — кричит он.

До нас доносится эхо его крика, и жестокие слова повисают между нами.

Я касаюсь его руки, не в силах отступить от начатого:

— Расскажи мне, что случилось, — шепотом умоляю я. — Ты сказал, что заботишься о своих друзьях, но кто заботится о тебе? Ты же хочешь рассказать, и я здесь сейчас.

Что-то щелкает в его голове. По его лицу я понимаю: он принял решение. Стоун приближается ко мне, в то время как все его тело источает угрозу:

— Ты думаешь, что знаешь, чего я хочу?

Инстинктивно делаю шаг назад, затем еще один и еще. Я не боялась его в машине, несмотря на все запугивания, не боялась, когда бросала ему вызов. Я была в безопасности, но не сейчас.

Он человек из плоти и крови, внутри которого закипает гнев.

— Свежие новости: ты ни черта не понимаешь. — Его глаза горят огнем. — Знаешь, что будет дальше? Мы вернемся в эту чертову машину, и ты отвезешь нас обратно в школу. Назад к своей домашней работе и глупым девичьим мечтам. Все это было ошибкой. И это, — он указывает пальцем на меня и себя, — никогда не повторится снова. Никогда!

Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в мои ладони.

— Забирайся. Внутрь. — Он указывает на машину.

Кажется, мой мир рушится. Я качаю головой — всё, на что я сейчас способна. Меня выворачивает из-за его бесчувственных и жестоких слов. Не могу поверить, что все происходит на самом деле.

Но вместо слез, я выпрямляю свою спину и беру себя в руки. Этому я училась годами: оставаться невозмутимо вежливой, пока все рушится внутри меня.

— Конечно. Сразу после того, как схожу в туалет. Если ты не возражаешь, конечно.

— Ага, вперед. Отправляйся в дамскую комнату, — говорит он с презрением, словно ненавидит меня. Может, так оно и есть, и Стоун на самом деле не хочет больше видеть меня.

Я резко разворачиваюсь и устремляюсь к потрепанному зданию, в котором располагаются уборные.

О чем я вообще думала? Пыталась связать себя с кем-то, вроде него. Мало того, что он старше меня, так еще мы из разных миров. Как я могла подумать, что смогу понять его и попытаться помочь? С чего решила, что он захочет меня? Навыдумывала себе, что я для него нечто большее, чем просто очередное отвлечение.

Мои глаза наполняются слезами, когда я, наконец, вбегаю в уборную. Половина лампочек разбита, отчего комната находится в полумраке. Тут немного жутковато. Окно под потолком забито листьями и кучей мертвых мотыльков.

Мама упала бы в обморок, окажись в таком месте. Наша семья никогда не путешествовала на машине и не останавливалась на стоянках для отдыха. Все наши каникулы проходили в пятизвездочных отелях. Первый класс в самолетах и частные каюты на лайнерах. Все, чтобы соответствовать статусу, а не наслаждаться компанией друг друга.

Вода капает с потолка в серую лужу на полу. Я прохожу к раковине и брызгаю холодной водой себе на лицо, пытаясь успокоиться. На самом деле, мне не нужно было в туалет, просто необходимо собраться с мыслями. Сколько сейчас времени? Если мы не поторопимся, я опоздаю на уроки, но я слишком потрясена, чтобы думать еще и об этом.

Вытаскиваю бумажное полотенце и вытираю руки. Несмотря на грязь, здесь лучше, чем в ванных комнатах с роскошными креслами и мраморными полами, с горшками пальм под мансардными окнами. Все кажется реальным и настоящим.

Я вздрагиваю, когда за мной неожиданно раздается звук захлопывающейся двери.

Я не обращаю на него внимания, потому что это все равно не Стоун. Он никогда бы не пришел извиняться, а я сейчас не настроена на фальшивый обмен улыбками с проезжающими туристами. Или с одним из водителей грузовиков, припаркованных снаружи.

Слезы наворачиваются на глаза, и я снова умываюсь, бросая взгляд в зеркало. От увиденного я тут же застываю на месте.

Позади меня стоит огромный мужик и пялится на мою задницу. На его лице густая рыжая борода, рукава джинсовой крутки обрезаны, а под ней виднеется разорванная футболка. Его руки покрыты жуткими разноцветными татуировками.

— Пятьдесят баксов, — говорит он. — За пять минут этого сладкого ротика.

Затем он быстро походит и кладет свои грязные руки мне на бедра.

Чувствую отвращение от его прикосновения и пытаюсь вырваться из его хватки.

— Нет, я не…

Он, должно быть, принял меня за проститутку.

— Разве тебе никто не говорил, что у шлюхи нет права выбора? — Парень хватает мои волосы и рывком швыряет вниз перед собой. Мои колени врезаются в твердый холодный пол, отчего боль пронзает их. Я пытаюсь закричать и позвать на помощь Стоуна, но мужчина с силой давит своими пальцами мне на щеки, от чего я не могу пошевелить челюстями. Но это никак не мешает мне заплакать.

Влага пропитывает чулки на мои коленях, пока я изо всех сил пытаюсь закричать или ударить его, но ничего не выходит.

— Пятьдесят баксов. Это что-то около шестисот долларов в час. Слишком много для такой грязной шлюхи, как ты.

Ублюдок тянет молнию ширинки вниз, отчего мускусный, отвратительный запах заполняет мои ноздри. Непроизвольно я кривлюсь и задыхаюсь, пока он возится рукой у себя в трусах.

— Я не нравлюсь тебе, сучка? Я научу тебя хорошим манерам. Засуну свой член так глубоко в твою узкую глотку, что тот выйдет через эту аппетитную задницу.

Едва он произносит последнее слово, как его хватка на мне исчезает, и я чувствую так необходимую мне свободу. Краем глаза замечаю, как мужчина отлетает назад к двери.

Стоун. Он швыряет дальнобойщика в стену и начинает наносить молниеносные удары. До меня доносится треск: по стене пошла трещина, а затем комнату наполняют громкие вскрики.

Я падаю на руки, пытаясь прийти в себя после пережитого шока. Меня бьет дрожь от того, что чуть только что не произошло, и от того, что успело произойти. Я никогда не забуду руки незнакомца на мне и этот тошнотворный запах. Темные, размытые видения проносятся перед глазами.

— Детка, ты в порядке? — Стоун мягко прикасается к моим волосам, а затем к лицу, словно я хрустальная фигурка, которая чуть не разбилась. Сквозь невесомые прикосновения я чувствую его дрожь. — Скажи мне, что ты в порядке, — в его голосе слышится отчаяние. — Пожалуйста, скажи мне…

— Я в порядке. — Не знаю, правда это или нет. В порядке ли я? Сейчас передо мной обеспокоенное лицо Стоуна, и все, что я знаю, так это то, что не хочу видеть его таким встревоженным и беспомощным. Он не должен бояться за меня.

Тем временем мужчина поднимается на ноги и надвигается на нас.

Прежде чем успеваю предупредить Стоуна, он уже на ногах. Водитель больше по комплекции, но у Стоуна есть одно преимущество: его переполняет взрывной гнев, которого я прежде никогда не видела. Он впечатывает тело мужчины обратно в стену, вышибая из него весь дух, но тот восстанавливается достаточно быстро, чтобы успеть ударить Стоуна прямо в челюсть.

Я отступаю назад в поисках оружия, которое могло бы помочь, так как дальнобойщик продолжает наносить удары. Стоун уходит от очередного, после чего сам бьет того по лицу, а его следующий удар приходится в шею.

Мужчина судорожно сжимает горло, а затем начинает кашлять и задыхаться.

— Ты думал, что сможешь трогать ее вот так?! Ее? — голос Стоуна наполнен гневом, словно в него вселился демон. — Из-за тебя она плачет! Ублюдок!

Стоун не медлит, нанося удар за ударом.

Больше не пытаясь себя защитить, водитель падает на колени. От очередного удара его голова наклоняется под неправильным углом, и я определенно точно знаю, что его шея сломана. О боже, он может умереть. Одна рука мужчины приподнимается, в попытке заслониться от ударов.

Стоун бьет его в очередной раз в лицо, после чего мужчина с грохотом валится на пол.

— Стоун! — кричу я.

Но тот не слышит меня, становится на колени, взбешенный, продолжая методично избивать парня. Стоун потерял контроль над собой, и мне надо остановить его.

— Хотел причинить ей боль? — Удар. — Обидеть ее? — Еще один удар. — Заставить ее плакать? — Удар, десятки ударов.

Лужа на полу окрашивается в кроваво-красный цвет.

Я визжу, потому что мужчина на полу возможно уже мертв.

— Стоун! Остановись! — Хватаюсь за его футболку и изо всех сил тяну на себя. — Пожалуйста, не убивай его!

— Он заслуживает этого, — грубым голосом отвечает он, заводя руку для очередного удара. Я хватаюсь за его руку и удерживаю что есть силы.

Пальцы моих ног начинают скользить по полу, когда Стоун пытается подобраться к лицу водителя, утаскивая меня за собой. Мои силы против его — это ничто.

Должно быть, я пробилась сквозь туман гнева, потому что Стоун бросает на меня взгляд. Его брови нахмурены, дикие глаза медленно фокусируются на мне.

— Пожалуйста, — молю я.

Долгое время ни один из нас не шевелится, отчего я начинаю думать о том, что мужчина умрет прямо тут. Но Стоун разжимает кулак и смотрит на дальнобойщика, лежащего в неестественной позе в отключке.

Стоун поднимается на ноги, но я не отпускаю его. Не хочу отпускать.

— Он заслуживает этого, — на этот раз его голос звучит тише.

— Я знаю, но ты не заслуживаешь.

Его взгляд полон недоумения:

— Что? Он не ранил меня.

Я имела в виду не физические раны. В попытке успокоить его, я кладу голову ему на грудь, ощущая резкие вдохи и выдохи.

— Но это ранит тебя прямо здесь. — Прижимаю голову к его сердцу.

— Ах, сладкая. — Парень берет мою маленькую бледную руку в свою большую загорелую, смешивая темное и светлое. — Там ничего нет. Пустота.

Я не хочу верить в это. Приподнимаюсь на носочки, приближаясь к нему. Я не достаточно высока и сильна, поэтому он наклоняется навстречу мне. Наши губы не двигаются, просто соединяются вместе. Но, несмотря на невинность поцелуя, все внутри меня замирает. Я знаю, Стоун чувствует то же самое.

Это неправильно, целоваться с ним в темной уборной возле истекающего кровью мужчины. Это жизнь Стоуна, но я уже не смогу отвернуться от него. Не теперь, когда он проник мне под кожу.

Когда я отстраняюсь, его глаза впиваются в мои.

— Он тебя тронул?

Мои плечи все еще горят от грубых прикосновений незнакомца, рот и челюсти болят от его хватки. Я хочу солгать, но дрожь говорит за меня.

Четырнадцатая глава

Стоун

Меня начинает трясти, когда я вижу вспышку страха в глазах Брук. Все, чего я хочу в данную минуту, так это сесть в долбанную фуру мудака и переехать через каждую кость в его теле, снова и снова, пока он не заплатит.

Но что-то важнее мести удерживает меня на месте, заставляя бездействовать.

Я слишком хорошо знаю, какую боль, позор и стыд может принести подобный опыт, так что лучше я позабочусь о Брук, чем об этом ублюдке.

Я все еще дезориентирован из-за злости, переполняющей меня, но я знаю одно: благополучие Брук важнее, чем темнота, скрывающаяся внутри меня.

— Мы уходим, — говорю быстро Брук. — Давай отвезём тебя назад в школу.

Она позволяет мне увести себя прочь. Эта девушка заслуживает большего, даже этот спёртый воздух уборной не достоин касаться ее кожи.

Я стараюсь не хромать на пути к машине и не показывать ей, насколько мне сейчас плохо. У Нейта случится удар, когда он узнает, что я дрался в таком состоянии. Меня до сих пор удивляет, что кусок дерьма, валяющийся сейчас на грязном полу, не добрался до моего лица. Но мне плевать, тот парень приблизился бы к Брук только через мой труп.

Солнечный свет освещает тротуар, заставляя нас сощурить глаза. Я смотрю на то самое место, где всего десять минут назад говорил Брук, что она больше никогда меня не увидит.

Вина, словно яд, расползается по венам. Если бы я не сказал этого, Брук никогда бы не сбежала и находилась бы рядом со мной в безопасности.

Я провожаю ее к машине и открываю для неё дверь с пассажирской стороны. Так вот каково это, быть джентльменом? Заботиться о девушке и ловить на себе взгляд ее доверчивых глаз довольно таки приятно.

— Я не поеду за рулём? — спрашивает Брук дрожащим голосом.

Она явно сейчас не в себе. И почему-то я чувствую себя обязанным заботиться об этой девушке, если бы не она, кусок дерьма на полу в уборной наверняка был бы уже остывающим трупом.

— Садись, — я мягко надавливаю ей на поясницу, помогая забраться в машину.

— Ты в порядке? Он причинил тебе боль? — спрашивает Брук.

Она и правда волнуется обо мне?

— Все в порядке, мне еще до этого причинили боль. Теперь пристегнись.

Ее глаза ярко блестят, неужели она снова собирается плакать? Сперва я, заявившийся к ней в школу, затем этот ублюдок. Брук достойна лучшего. Это чудо, что она до сих пор терпит меня. Я не должен был приближаться к ней снова, ведь именно из-за меня она подверглась опасности. Снова. Черт!

— Когда я говорил, что мы больше никогда не увидимся, я не шутил, милая, — слова вырываются из меня. Я не хочу этого, но это для ее же блага.

Брук резко поворачивается ко мне и смотрит на меня своими бездонными глазами. Девушка выглядит обеспокоенной и потрясённой.

Господи, эта девчонка. Я хочу разорвать ее на кусочки, лишь бы она больше не смотрела на меня этими невинными глазами.

— Я не злюсь на тебя, я зол на весь мир в целом. Разве ты еще не поняла этого?

— Тогда почему мы больше никогда не увидимся?

На правой щеке Брук начинает проявляться синяк. Мудак успел ударить ее.

— Потому что все, что я делаю, так это причиняю тебе боль.

— Ты не причиняешь мне боль, правда, Стоун...

— Ты забыла, что только что произошло в туалете? Я недостаточно хорош для тебя.

— Ты же защитил меня.

— Это я привёз тебя сюда. Ты не должна была оказаться здесь. — Я ударяю руками по рулю, отчего Брук подпрыгивает. Почему она не видит очевидных вещей?

— Но я хочу быть рядом с тобой. Я рада…

— У меня нет ничего, в чем ты нуждаешься, Брук. Ты должна принять это. Я не один из главных героев фильмов про любовь. Ты даже не можешь познакомить меня со своими друзьями или повесить мою фотографию в школьном шкафчике. И точно никогда не сможешь привести меня на ужин для знакомства с родителями к себе домой.

Брук дотрагивается до моей руки:

— Но ты мне нужен. Я хочу тебя, — нежным голосом произносит она, делая акцент на последнем слове.

Я начинаю жестоко смеяться. Девушки всегда хотели от меня только мой член. Я трахал их, после чего бесследно исчезал перед восходом солнца. Дарил им грязные воспоминания, которыми они потом смогли бы воспользоваться, балуясь с вибратором, пока их мужей не будет дома.

Но Брук я нужен не для этого. Она не хочет, чтобы я просто трахнул ее и ушёл. Да я бы и не смог, даже если желаю этого сильнее всего на свете.

Брук я нужен не только в физическом плане, что пугает меня и будоражит одновременно.

Я отстраняюсь, пытаясь игнорировать ее слова, отчего Брук начинает злиться:

— Отлично! — она отворачивается от меня к окну. — Отвези меня обратно в школу.

Мне нравится, с какой самодостаточностью Брук говорит это. Больше, чем просто нравится, это чертовски заводит меня.

Проходит минута, прежде чем мы выезжаем на дорогу, ведущую обратно к городу.

Брук ведёт себя так, словно не верит в то, что между нами все кончено. Должно быть, она знает, что однажды я появлюсь перед ней снова. И тогда я принимаю решение: мы больше не едем в школу. Мне надо, чтобы Брук сама отвернулась от меня, и я знаю лишь одно место на земле, способное помочь мне в этом.

Проблема в том, что я никогда не видел ее вместе с парнями, что делает меня невероятно счастливым засранцем. Одна мысль о ней наедине с каким-нибудь сопляком приводит меня в бешенство. Я не раз задавался вопросом, почему Брук не общается с парнями и не ходит с ними на свидания, как все девушки ее возраста. Что, если она ждёт меня, непроизвольно сравнивая своих сверстников со мной. Судя по всему, даже когда меня нет рядом, я все равно порчу ей жизнь, что чертовски пугает меня.

«Ты не причиняешь мне боль», «Ты защитил меня», «Я хочу тебя».

У меня нет ничего, что я мог бы дать Брук. Ей пора понять и принять это, прежде чем она совершит непоправимые ошибки.

Не многие из нас возвращались сюда, но я никого не виню в этом, ведь все стараются двигаться дальше. Нейт днями лечит и помогает животным, пытаясь вытолкнуть подальше из головы страшные воспоминания. Ночами он может залечивать сломанные крылья птицам, лишь бы не позволить аду поглотить себя. Нокс же днями и ночами пропадает в программировании, но я так не могу.

Мы направляемся на юго-восток, в Ферндейл — бедный пригород с небольшими домами в виде картонных коробок, окружённых пожелтевшей травой и кучами мусора. Пунктом нашего назначения является сгоревший дом, находящийся в самой заброшенной части района. После пожара обломки торчат из земли, словно обуглившиеся зубы гниющего трупа.

Прямо тут Брук стала свидетелем убийства Мэдсона. Черт, я ведь чуть не убил ее в ту ночь прошлой осенью. Но, несмотря на все, у этой девушки сложилось неправильное впечатление обо мне и моих братьях, и сейчас я собираюсь изменить это.

«Ты не причиняешь мне боль. Ты защитил меня. Я хочу тебя», — слова Брук снова проносятся в моей голове.

Она видит во мне испорченного героя, которого хочет вылечить и исцелить. Бл*дь, девчонка на самом деле по-настоящему хочет помочь мне. Просто Брук пока не понимает, что я испорчен с самого начала. Меня невозможно изменить.

— Это место, — сквозь мои мысли до меня доносится ее задумчивый голос. — Мы же уже были тут раньше, да?

Паркуюсь на то самое место, где ровно год назад был припаркован фургон. Я, правда, не хотел напоминать Брук о прошлом, о том, что чуть было не случилось после на реке. И вот теперь она не хочет даже выходить из машины. Тогда я выбираюсь сам и открываю для неё дверь:

— Выходи, — ровным голосом говорю я.

Брук не двигается, будто чувствует, что на самом деле таит в себе это место. Через полчаса она будет бежать от меня как можно дальше, что не приносит желаемого облегчения.

— Разве ты не этого хотела? Чтобы я привёз тебя в место, где вырос, открыл для тебя дверь машины, а после познакомил с родными? — злость медленно закипает во мне.

— Но мы приехали туда, где ты убил того парня…

— Давай же, сладкая. — Я тяну ее за руку, и Брук выходит на улицу.

— Ты здесь вырос? — она в полном замешательстве.

— Вырос — это громко сказано.

Я помогаю ей пройти через разрушенный забор и дальше веду нас обоих мимо обугленных стен прямо к дыре в полу — входу в подвал. Сейчас это лишь безобидная глубокая тёмная яма с несколькими перегородками внутри. В углу виднеются сухие жёлтые листья, лежащие здесь, судя по всему, не один год.

— Давай, нам надо спуститься вниз.

Я становлюсь на первую ступеньку полуразрушенной лестницы, а затем помогаю Брук спуститься вслед за мной. Я удивлён тому, как охотно и доверчиво она следует за мной, не сомневаясь ни минуты.

Брук слишком прекрасна и чиста для места, где большая часть из нас погибла.

Какого хрена я вообще творю?

«Преподаю ей урок», — напоминаю себе.

Показываю ей настоящего себя, как она того и хотела. Брук больше не будет дожидаться меня и не захочет уехать со мной на машине в поисках новой жизни после моего рассказа.

Я включаю фонарик на своём iPhone, который тут же освещает мокрые и потрескавшиеся стены.

— У тебя впереди есть долгие годы, но не у меня. Вот место, где началась и закончилась моя жизнь.

Брук ничего не отвечает. Я даже не могу увидеть ее реакцию, так как она сейчас за моей спиной, отчего стены начинают невыносимо давить на меня.

Чтобы отвлечься, я прохожусь по знакомым помещениям. В детстве эти стены казались целым миром, но на самом деле это всего лишь похожие друг на друга маленькие обшарпанные комнаты.

Я со злости ударяю ногой по старой печи, отчего краска разлетается в разные стороны. Печка представляет собой ржавую коробку размером чуть меньше гроба. Когда-то она была выкрашена в синий цвет, но теперь от долгих лет пребывания в гнилом подвале она стала грязно-серого цвета. Я приседаю рядом, вспоминая, как долгими холодными зимами мы толпились вокруг неё, пытаясь согреться.

Я прикасаюсь дрожащими пальцами к ржавой дверце топки, пока уношусь воспоминаниями в своё детство:

— Мы находились здесь внизу двадцать четыре часа семь дней в неделю. Точнее будет сказать двадцать три часа. Ублюдки держали нас внизу до тех пор, пока им не нужен был один из нас, когда парень типа Мэдсона заявлялся сюда с пачкой налички. Иногда это были женщины, но обычно все-таки мужчины в костюмах. Мрази тащили нас наверх, где раздевали и наряжали как маленьких шлюшек, меня и моих братьев. И они, правда, были моими братьями. Неважно, что до этого момента я никогда в жизни их не видел, неважно, что у нас были разные матери, и росли мы в разных города. Все эти годы мы были одной большой семьёй, заботящейся друг о друге.

— Стоун… — голос Брук дрожит за моей спиной. Вот и все, пути назад нет, теперь она знает правду.

— Пока тебе давали аспирин от головной боли и забинтовывали разбитые коленки, нас пичкали наркотой. Не знаю, чем они накачивали нас, но это на самом деле помогало и облегчало наши муки. Мы будто находились в параллельной вселенной, не всегда понимая, что происходит вокруг. Иногда мы даже сваливались с клиентов в отключке. Грань между хорошим и плохим стиралась в этом доме, — мой голос звучит безжизненно. Совсем как моя душа.

Я слышу тихий всхлип. Мои слова причиняют Брук боль, но лучше рассказать все сразу и не тянуть. Пусть это нанесёт урон, но, по крайней мере, она перестанет надеяться.

— Знаешь, печь очень сильно нагревалась зимой, и я заставлял ребят притрагиваться к ней пальцами. Например, когда кто-нибудь спускался вниз в ужасном состоянии, иногда на грани смерти от побоев и наркотиков, или когда ребята не переставали плакать. Я говорил всем, что если прикоснуться к горячей дверце, то она вытянет через их пальцы весь ужас, происходивший сверху, и сожжёт его. Уверял, что если они будут держать пальцы достаточно долго, то огонь заберёт все, словно этого никогда и не было.

Негромкие всхлипы перерастают в плач, но я не останавливаюсь.

— И это на самом деле работало. Обожглось немало пальцев, но я заставил их поверить в это. — Ковыряю ногтём стенку печки, добираясь до синей краски. — У нас заняло шесть лет, чтобы выбраться отсюда. Шесть лет мы боролись за жизни. Нас растлили еще до того, как мы узнали, что такое секс, но когда мы убивали всех этих мразей, мы точно знали, что делали. Тут лились кровавые реки, такая жестокость не свойственна детям, но мы уже были далеко не детьми, — удовлетворённым голосом произношу я, на секунду ощущая себя снова пятнадцатилетним мальчиком, ликующим от победы.

В то время как все моё внимание приковано к грязной поверхности печи, где-то вдалеке раздаётся шум проходящего товарного поезда. Вероятно, уже сейчас Брук хочет убраться как можно дальше от меня. Я боюсь посмотреть и увидеть в ее глазах отвращение.

— Мы положились на огонь из печи и в один прекрасный день сожгли это место дотла. А заодно поджарили троих мужчин до хрустящей корочки, но могу лично гарантировать: они уже были мертвы до того, как огонь успел коснуться их кожи, — я усмехаюсь, с удовольствием вспоминая крики боли и мольбы о пощаде. — Но знаешь что? Правда в том, что когда перепуганные мальчишки прикасались к обжигающей поверхности, она на самом деле не забирала всю ту грёбаную тьму и боль.

Моё дыхание становится тяжелым, пока я переживаю все снова и снова.

Я хотел, чтобы история послужила битой, отбивающей Брук подальше от меня. Я привёл ее сюда, чтобы все было как можно реальнее и пугающее, но вместо этого, Брук, сама того не осознавая, помогает мне своим присутствием разогнать тьму вокруг.

Ее присутствие делает страшные воспоминания почти сносными.

— Иногда я сам трогал печь пальцами, пока никто не видел, в надежде уменьшить и свою боль тоже. Я знал, что все это херня. Я имею в виду, эй, это же я придумал эту сказку, так? Но это срабатывало с ними, и иногда, когда я чувствовал себя как дерьмо, хотел, чтобы это сработало и со мной. Чтобы печь и из меня вытянула все плохое и сожгла дотла. Ты даже не представляешь, как сильно я хотел поверить в свою собственную идиотскую ложь, — мой голос снижается до шёпота. — Я действительно хотел этого, и иногда у меня это почти получалось. Почти.

Не знаю, зачем я рассказываю ей все это. Я же хотел напугать ее, а не показаться жалким. Наконец, я собираюсь с мыслями и оборачиваюсь, желая покончить с этим как можно скорее.

Пусть я и хочу оттолкнуть Брук, но она по-прежнему единственный источник света в моей жизни, даже если это все не по-настоящему.

Брук неподвижно стоит на мете, высокая и красивая, карие глаза сверкают, но не от слез. Девушка смотрит на меня с восхищением, чем приводит меня в замешательство.

— Это самый храбрый поступок, о котором я когда-либо слышала, — дрожащим голосом произносит она.

Я смотрю на Брук, ища признаки того, что она шутит.

— Ты о чем?

— О твоей истории про печь. Ты старался помочь им, когда они нуждались в этом. Нуждались в тебе. Ты также нуждался в помощи, но ты был их лидером, не так ли? Ты облегчал им жизнь, забирая всю их боль себе.

Моё сердце стучит в груди, пока темнота понемногу рассеивается. Она не должна была превратить все это в хороший поступок, опять выставляя меня героем.

— Сколько тебе было, когда они… похитили тебя?

Я пожимаю плечами:

— Девять или десять. Большинство были еще младше. Грейсону, который сейчас находится в тюрьме, было пять.

Брук резко втягивает в себя воздух и походит ко мне, после чего крепко обнимает за талию, зарываясь лицом в мою футболку.

Это неправильно. Я должен оттолкнуть ее, увести прочь отсюда, но я не делаю этого. Почему она сама не убегает от меня?

Я аккуратно кладу руку ей на спину:

— Дерьмо, детка, не делай этого, я погублю тебя.

— Мне жаль, — говорит она сломанным голосом, — мне так жаль… жаль.

— За что? Много дерьма случилось в этом подвале. За что именно тебе жаль? — мой голос набирает силу, отчего Брук вздрагивает. Я разжимаю ее руки и отступаю на шаг. — Ты даже не знаешь, не так ли? — с усмешкой спрашиваю я.

— Нет, — отвечает она, в то время как ее глаза снова наполняются слезами.

— Давай я тебе помогу. Может, тебе жаль, что мы все пропустили начальную школу, где ты изучала таблицу умножения и прочую херню, типа уроков письма? Или же тебе жаль, что мы провели детство, удовлетворяя разных ублюдков? Тебе стоит изъясняться более конкретно, сладкая.

— Мне жаль за все это, — возражает она мягко. — Особенно мне жаль, что вам приходилось оставаться тут все эти долгие годы.

Моё сердце выпрыгивает из груди. Я знаю, что она делает. Брук пытается поглотить тьму, но я не нуждаюсь в этом теперь. Может быть, раньше, но уж точно не сейчас.

— Мы выбрались отсюда.

— Вы были очень храбрыми. Ты спас тех мальчиков.

Между нами снова повисает тишина, и я подталкиваю Брук обратно к лестнице.

— Не я один вытащил всех отсюда. Ты так говоришь, потому что не встречала остальных.

— Ты все еще знаешь их? Это же замечательно, что вы до сих пор поддерживаете связь!

Поддерживаем связь? Она, должно быть, бл*дь, шутит.

— Ты что, думаешь, будто мы шлем друг другу поздравительные открытки на Рождество или что-то подобное? Мы преступники, Брук. Мы как стая волков, прячущаяся в ночном городе. Фактически, нас даже не существует в этом мире.

— А что насчет твоих родителей? Ты пытался найти их, когда вы выбрались?

— Ты не понимаешь. Нас превратили в монстров. — Ударом открываю ржавую дверь, отчего та слетает с петель. — Никто из наших семей особо то и не держался за нас. Ты думаешь, они захотели бы нас обратно после всего произошедшего? Некоторые парни искали родных, но никто не встретил их с распростёртыми объятиями. Мы остались одни во всем мире, но мы были друг у друга.

— И ты не размышлял о будущем? Например, кем бы хотел стать?

— Я хочу одного: пролить кровь ублюдков, сделавших это с нами.

Брук внезапно говорит:

— Мужчина, которого ты убил. Год назад. Мэдсон.

Я не ожидал, что она соединит все факты так быстро, и уж точно не ожидал услышать понимание в ее голосе.

— Не придумывай всякую ерунду, сладкая. Я не герой. Речь идёт не о справедливости. Это чистая месть.

— В чем разница? — Брук хмурит брови.

— Разница в том, что мне плевать, если даже они будут клясться в том, что больше не тронут ни одного мальчика. И черт, хочешь знать правду? Мне даже плевать каким образом они узнали обо всем. Если они были вовлечены, если хотя бы даже просто смотрели, если имели хоть какие-то дела с теми ублюдками, они умрут самыми мучительными способами. Все до одного.

Грустный блеск в ее глазах забирает моё дыхание.

— Так вот, чем ты занимаешься? Разыскиваешь людей, связанных с этим местом, и убиваешь их?

— А чем еще я должен заниматься? Ходить и радоваться жизни? Жажда мести — это единственный стимул, который помог нам сбежать. Больше ничего. И не может быть ничего другого. Никаких отвлекающих факторов от нашей конечной цели.

Брук смотрит на меня с терпением и пониманием, и до меня доходит. Она живое доказательство того, что я уже отвлёкся от своей миссии. Причём не один раз. Я думаю, что это я похищаю ее раз за разом, но все наоборот: это Брук берёт меня в плен. Именно она заставляет меня возвращаться к себе снова и снова.

Мы сбегали отсюда, убивая и сжигая все дотла, наполовину уверенные, что закончим жизнь в могилах прежде, чем успеем вдохнуть запах свободы. Тем не менее, у меня до сих пор нет будущего и шанса на нормальную жизнь.

За все эти годы я не раз приходил сюда, чтобы напоминать самому себе своё обещание. И теперь я должен вернуться обратно к своей семье, чтобы и дальше выслеживать плохих парней.

Брук не сразу выходит в прохладный вечерний воздух, но я не тороплю ее. Пусть как следует всё рассмотрит, пусть запомнит холод, сковывающий движения, запахи металла и пота, которые, кажется, спустя столько лет, уже въелись в стены.

Когда мы поднимаемся наверх, я впервые замечаю десятки крошечных светлячков во дворе. Были ли они безвольными свидетелями того, как люди приходили и уходили? Были ли они здесь в ту ночь, когда мы сбежали?

Лестница скрипит под нашими ногами, шатаясь под небольшим весом Брук.

— Я хочу помочь тебе, — печальным голосом произносит она в тишине, заранее зная, что все ее попытки обречены.

Но ее слова бьют по мне сильнее, чем любой удар в челюсть. Я ожидал услышать от неё все, что угодно, но не это. Я ждал отвращения и гнева, может быть даже разочарования, но девчонка продолжает надеяться.

— Почему? — спрашиваю я, отчаянно нуждаясь в ответах.

— Потому что это важно для меня. Как ты и сказал, мне бинтовали коленки и устраивали каждый год вечеринки в честь дня рождения, пока ты страдал тут один.

Я тут же трясу головой:

— Мне не нужна твоя чёртова жалость.

— Нет! Я не предлагаю тебе жалость, только лишь помощь.

— Помощь? Ты поможешь мне пропустить тройку другую парней через дробилку для древесины, чтобы превратить их в фарш? — Мне смешно от одной лишь только мысли об этом. Брук сама не понимает, о чем говорит.

Она вздрагивает, но продолжает стоять на своём:

— Если понадобится, то да, помогу.

Господи, меня не должна так возбуждать ее настойчивость.

— Сейчас речь идёт не только о мести. Мы должны отыскать других мальчиков в другом подвале. И всех людей, стоящих за этим.

— Я смогу помочь.

Черт, я даже не должен был рассказывать ей об этом, а она уже предлагает мне свою помощь.

— Все сделки, которые они заключают, их невозможно отследить. Те люди закрепляют их рукопожатиями и прочим дерьмом. Никаких бумаг и записей. Только…

Брук кладёт ладонь мне на плечо, отчего мускулы тут же напрягаются под ее прикосновением. Моё тело льнёт к ней, в то время как разум говорит держаться подальше.

— Расскажи мне.

— Нет никаких подтверждений их деятельности, кроме домов. Как правило, каждый такой дом с мальчиками принадлежит разным людям. Вся эта организация создана человеком, который до сих пор управляет ею в окружении доверенных лиц. Детей могут держать не только в домах наподобие этого, но и в заброшенных складах. А их в округе тысячи. Как только мы натыкаемся на какую-нибудь зацепку, то тут же заходим в тупик. Уж что-что, а эти ублюдки научились заметать следы.

— Организация? Сколько их?

— Не один человек. Пять. Десять. Двадцать. Я ни черта не знаю. Если бы мы только смогли поймать одного и заставить его говорить, возможно, тогда бы мы подобрались к правде, но пока никто из них не проговорился. Мрази, попадая в наши руки, заранее знают, что им не жить.

— Хорошо, — говорит она сосредоточенно. — Что вам уже известно?

Звучит так, словно мы тут разбираем материал для ее школьного проекта.

— Это кто-то со связями. Человек, который может заставить полицейских не патрулировать определённые улицы. Кто-то с очень большой властью. И именно поэтому тебе опасно впутываться во все это.

— Но я уже впуталась. Я тоже была в том подвале. Тоже прикасалась к дверце печи…

Она дотрагивалась до печи? Твою мать. Странное чувство комфорта накрывает меня с головой. Пусть Брук думает, что она одна из нас, но я никогда не позволю этому случиться.

— Нам известно не так много. Кто бы ни стоял за похищением мальчиков, он чёртов призрак.

— Позволь мне помочь, — умоляет Брук.

Мне необходимо отгородить ее от всего этого дерьма, поэтому я делаю то, что у меня лучше всего получается: отталкиваю ее.

— Ты старшеклассница, Брук. Чем ты можешь помочь мне? Разве что ты знаешь людей по имени Джим Брасс, Джонсон или Смотритель.

— Смотритель? — переспрашивает она тихим голосом, отводя взгляд в сторону.

— Это их клички, не настоящие имена. Благодаря им они до сих пор скрываются. Никому не известны их настоящие имена, поэтому даже когда мы пытками выбиваем информацию из шестёрок, нам никто ничего не может сказать.

Брук слишком долго молчит возле меня, поэтому я бросаю на неё взгляд. Ее глаза устремлены вдаль, туда, где танцуют светлячки, словно она о чем-то задумалась. О чем она думает? Куда подевалось ее рвение помочь?

Когда карие глаза девушки вновь смотрят на меня, сердце пропускает удар. Ее взгляд отстранён и наполнен испугом.

Я чувствую, будто теряю ее.

Но разве не этого я добивался? Чтобы она держалась подальше. Именно поэтому я привёз ее сюда, но теперь в груди невыносимо болит, и это отнюдь не из-за пары сломанных рёбер.

— Я готова ехать домой, — говорит она тихо.

В ответ я притворяюсь, будто ее слова ничуть не ранят меня, пока все еще пытаюсь отыскать прежнюю Брук в стоящей возле меня девушке.

— Ты за рулём, — безразличным голосом говорю я.

Вот она, наша последняя поездка.

Брук замирает перед дверью машины:

— Стоун?

— Да, малышка.

— Спасибо за то, что привёз меня сюда. И за то, что доверился мне.

И только сейчас я понимаю, насколько сильно я ей доверяю на самом деле. Мир полон лжецов, обманщиков и монстров с фальшивыми милыми улыбками. Год назад я бы в жизни никого сюда не привёз, и вот он я, прямо посередине своего кошмара вместе с Брук.

Она больше, чем просто отвлечение. Она как открытая ножевая рана, сквозное пулевое ранение и ожоги, одновременно покрывающие всю мою кожу. Именно эта хрупкая девушка делает меня слабым.

Как я могу говорить о мести, когда рядом со мной сидит Брук?

Она — это дверца печи, вытягивающая тьму из меня.

Но без этой темноты внутри меня ничего не останется. Лишь пустота.

Пятнадцатая глава

Брук

Мои родители арендовали зал в загородном клубе Хайтлайн для празднования моего дня рождения в субботу. Семнадцать лет. Кажется, прошла целая вечность с моего шестнадцатилетия.

К счастью, никто особо не обращал на меня внимания в этом году. Никто опять не заметил моих фальшивых улыбок и тщательно замаскированный синяк на щеке, оставленный мужчиной в уборной на этой неделе. В школе поверили, что я просто потеряла счёт времени и именно поэтому пропустила уроки.

Меня до сих пор мучает вопрос: мёртв ли тот мужчина? Кто-то наверняка должен был найти его, или, может быть, он сумел подняться на ноги сам. Странно, но я надеюсь, что он все-таки мёртв.

Так же никто из собравшихся не заметил, что я ни разу за вечер так и не смогла взглянуть в глаза своему отцу.

«Ты старшеклассница, Брук. Чем ты можешь мне помочь? Разве что ты знаешь людей по имени Джим Брасс, Джонсон или Смотритель», — слова Стоуна звучат в моей голове даже тогда, когда я улыбаюсь и отвечаю на вопросы о том, каково это, чувствовать себя семнадцатилетней.

Но сегодня я чувствую себя так, будто мне исполнилось сто, и причина кроется не в школе или в друзьях. Всё, что я пережила рядом со Стоуном, перевернуло мой мир навсегда.

У моей семьи не так много денег, но мы притворяемся долгое время, пытаясь скрыть эту правду ото всех. Мы устраиваем роскошные вечеринки, в то время как живём на одной курице с рисом, но нам же нужно поддерживать своё имя, чтобы связи, приобретённые с годами, не пропали зря. Сейчас мне смешно, глядя на все это со стороны.

Каждое Рождество мама рассказывает мне одну и ту же историю про отца. Однажды темной ночью семнадцать лет назад к нему в отель пришла беременная женщина. Возле стойки регистрации было полно людей, но папа заметил ее среди толпы и разрешил остаться в комнате для персонала, так как на улице было слишком дождливо и холодно. В ту ночь она родила младенца прямо в отеле.

— Несмотря на то, что твой отец был Хозяином гостиницы, у него большое и доброе сердце. Он помог той бедной женщине. Неизвестно, что стало бы с ребёночком, если бы не твой папа, — говорила мама с гордостью.

Папа всегда лишь только кривился в ответ, спеша сменить тему разговора. Я думала, это из-за того, что она его смущает. Но что, если он просто скрывал своё прозвище и не хотел, чтобы оно лишний раз было на слуху? Как много людей имели похожие прозвища? Что если одни называли его Смотрителем, а другие Хозяином в укороченной форме? (прим. переводчика: тут имеется в виду игра слов: хозяин — Keeper, смотритель — Innkeeper).

Мама делала из этой истории целое событие, называя отца хозяином, а нашего дядю Била управляющим.

Из года в год, снова и снова. Трудно было забыть эту историю.

Может, это просто совпадение, но меня не перестают мучить подозрения.

После нашей совместной поездки три дня назад я хожу будто в тумане. Когда закрываю глаза, в голове тут же всплывают картинки беспомощных детей в темноте. Я раз за разом представляю Стоуна ребёнком, всё с теми же непослушными черными волосами и с такими же пронизывающими зелёными глазами, пока он рассказывает остальным сказку о чудесной печи.

Вспоминаю, как Стоун избивает водителя, который посмел прикоснуться ко мне. Или окровавленного и полуживого Мэдсона, лежащего в задней части фургона, которого Стоун убил позже в ночь нашего знакомства.

Только теперь на месте Мэдсона я представляю отца. Отчётливо слышу его стоны и мольбы о пощаде, которые сводят меня с ума.

Хозяин. Смотритель.

Господи, пусть это будет просто совпадением. Мой отец не может оказаться тем самым Смотрителем.

Но не только мама называет его так, что вызывает еще больше подозрений. Все знают эту историю. Когда папа со своими друзьями собираются у нас выпить бренди, то часто можно услышать: «Налей-ка мне еще одну, Хозяин», что означает только одно: это прозвище отца в узком кругу людей.

Стоун рассказывал, что все дома, в которых держат детей, принадлежат разным людям. Отец подходит и под это описание — он является владельцем недвижимости. У него не так уж и много владений в собственности, но, как глава строительной компании, он имеет доступ к сделкам и покупке заброшенных мест. Имеет связи, как в правоохранительных органах, так и в мэрии.

«Не один человек. Пять. Десять. Двадцать». Неужели возможно, что мой отец является одним из них?

Мама смотрит на меня с другого конца стола и дёргает плечом, что означает: выпрями спину, Брук.

Я сажусь прямо и красиво, бросая взгляд на Челси. Та сочувственно улыбается мне, и я вижу, как она набирает эсэмэс под столом. Я достаю телефон и проверяю его. Через секунду приходит сообщение в виде улыбающегося смайлика.

Я улыбаюсь, благодарная за попытку приободрить меня, и шлю ей сердечко.

***

После моего дня рождения проходят дни, а после и недели. Рассказ Стоуна все не выходит у меня из головы.

«Жажда мести — это единственный стимул, который помог нам сбежать».

Я знаю абсолютно точно одно: мой отец никогда бы не причинил боль маленьким мальчикам. Но мог ли он заниматься другими делами? Например, проворачивать сделки с покупкой недвижимости?

Стоун сбежал оттуда в пятнадцать лет. Он старше меня примерно на десять, то есть мне тогда было около пяти. И Мэдсон, один из тех, кто посещал тот сгоревший дом, был приглашён на мою вечеринку в прошлом году, что означает, он лично был знаком с моими родителями. Конечно, там было еще около сотни людей, но все же слишком много совпадений.

Что если кто-то обратился к моему отцу, когда он только начал строить свою карьеру около пятнадцати лет назад, с просьбой о покупке недвижимости без оформления бумаг и лишних вопросов за круглую сумму денег. Мог ли он согласиться на это?

Иногда мне кажется, что мог, но я знаю одно наверняка: папа никогда не дал бы своего согласия, если бы знал обо всех тех ребятах в подвалах.

Может, он никогда не задавал вопросов, думая, что это связано с подпольными играми в покер или боями без правил.

Что если он, и правда, замешан во всем этом по незнанию?

Но Стоуну будет все равно. По его мнению, детям причиняют боль из-за таких, как мой отец. Хоть он и не трогал никого, но все равно пособничал процветанию кровавого бизнеса, поэтому Стоун заставит его заплатить за все.

Я не позволю этому случиться.

В любом случае, я не думаю, что когда-нибудь снова увижу его. Той ночью в подвале что-то произошло. Стоун хотел отпугнуть меня, заставить своим рассказом держаться от него подальше.

Но хуже всего: мужчина заметил, как я отстранилась от него, когда он упомянул в своём рассказе Смотрителя. По его глазам я видела, что Стоун насторожился. Что он подумал? Что эта история шокировала меня?

Подумал, что я увидела в нем монстра?

Мне ненавистна даже сама мысль об этом, но что я могу сделать? Как я могу объяснить ему, что просто была шокирована? Как объяснить, что как только с его губ слетело прозвище Смотрителя, лицо отца всплыло у меня перед глазами?

Не вытерпев, в конце осени я все же решаюсь спросить у мамы:

— Мам, расскажи мне о Хозяине еще раз.

Мама замирает с чашкой чая в руке, пока в другой держит телефон, на котором просматривает свежий выпуск газеты.

— Ты о чем?

— Рождественская история, которую ты рассказываешь каждый год.

Мама бросает на меня обеспокоенный взгляд.

С тех пор, как меня похитили, она постоянно ждёт, когда я сорвусь. Словно моя истерика наконец-то принесёт ей облегчение, ведь больше не надо будет беспокоиться обо мне лишний раз.

— А, ты об этом, — она улыбается уголками губ. — Ты слышала эту историю столько раз, что пора бы уже и запомнить. Она о твоём отце. О том, какой он хороший человек.

Надежда растёт во мне, потому что хороший человек никогда бы не сделал те вещи, которые плохие люди делали с детьми. Он просто не мог быть вовлечён в тот грязный бизнес.

— Но откуда ты знала об этом? Когда ты его встретила, он был хорошим?

— Я и не знала. Я просто влюбилась в него с первого взгляда. В него и в его улыбку, а знание пришло потом. Ты знала, что у твоего отца был мотоцикл?

Все подозрения выветриваются из моей головы. Мама никогда не откровенничала со мной ранее.

— Мотоцикл? Правда?

— О да, он был непредсказуемым. И таким сексуальным.

Я морщу свой нос:

— Фуу.

— Твой дедушка был в ярости. Он считал, что твой отец недостаточно хорош для меня, ведь у него не было денег. Но мы добились всего, заработали себе статус и подняли своё имя.

— Я никогда не знала об этом.

— Сердцу не прикажешь. Я полюбила твоего отца, и в ответ он очень много работал ради меня. — Маленькая морщинка пролегает между ее бровями. Каждую ночь мама мажет ее кремом, думая, что та ее старит. Но это не так, она всего лишь показывает ее обеспокоенность. — Может, даже слишком много. Он хотел дать мне все, чего, по его мнению, я заслуживала.

— И дедушка, в конце концов, дал вам своё благословение?

— У него не было выбора. Его старая фабрика почти обанкротилась, а твой отец помог дедушке.

Мой дед, в конце концов, стал гордиться достижениями отца. Мы не близки с ним, но я навещаю его раз в год. Он человек старой закалки. Холодный, но любящий.

— Он, правда, помог ему?

— Любой другой не стал бы из-за грубости деда, но не твой отец. Он всегда такой добрый, даже когда не следовало бы.

Мамины слова развеивают мои сомнения. Отец не может быть связан с преступным миром. Должно быть, это кто-то другой.

Все-таки Стоун сказал Смотритель, не Хозяин. Это два разных слова. Это абсолютно точно совпадение.

— Спасибо, что рассказала мне, мам.

— Ты знаешь, Брук, что я состою во многих благотворительных организациях и фондах. Некоторые из них действительно помогают людям, но большинство служат просто для поддержания имиджа. Эдакий предлог для совместных собраний обеспеченных женщин. Твой отец не против, что я посещаю их, и жертвует деньги в силу своих возможностей. В отличие от истории, которую я рассказываю на Рождество, никто не знает об этом.

Шестнадцатая глава

Брук

Проходят недели. Пролетают месяцы.

Минуют зимние праздники.

По возвращению в школу в январе я начинаю усердно трудиться над своим средним баллом, чтобы получить стипендию в местном университете.

Большинство моих друзей отправятся в университеты Лиги Плюща, но моя семья не может себе этого позволить. Мама придумала отличную историю, согласно которой меня не отпускают учиться за пределы штата. Будто меня без проблем бы определили в Гарвард или Принстон, но мы все решили держаться вместе и не расставаться. Как ни странно, окружающие поверили.

Еще я починила колибри, подаренную мне Стоуном.

На месте скола виден клей, но для меня это не важно. Она все равно остаётся самым прекрасным подарком на свете. Птичка стоит на тумбочке рядом с уменьшенной версией Эйфелевой башни, которую я привезла из первой поездки в Париж. Так же там лежит черепашка, сделанная из сапфиров, и куча монеток из разных стран мира.

Но деревянная колибри моя главная драгоценность. Иногда я часами держу ее в руках, вспоминая, как Стоун касался меня в машине. Вспоминаю его руку между ног и то, как восхитительно я себя чувствовала. Будто парила в воздухе.

Несколько раз Стоун чудился мне во встречных прохожих.

Однажды, в снежный зимний день мы отправились в торговый центр с Челси за подарками к праздникам. Во время прогулки по магазинам я увидела его, возвышающегося над толпой, с непослушными черными волосами и все теми же пронзительными зелёными глазами. Я помню, как мир замер вокруг нас двоих, как я бросила все сумки прямо на пол и помчалась в его направлении, сбивая людей с ног.

Но когда я прибежала, Стоуна уже не было.

В любом случае, что бы я сделала, встреться с ним лицом к лицу? Как смотрела бы в его глаза, подозревая своего отца?

Изо дня в день твержу себе, что так будет лучше. Держаться друг от друга подальше — это единственный выход. Мы оба знаем это. Не нужно повторять дважды, чтобы до нас дошло: люди из разных миров, такие как мы, не могут быть вместе.

Но если бы я смогла увидеть его еще хоть один раз, я бы сказала ему, что он никакой не монстр. Сказала бы, что он безумно красивый и самый храбрый человек из всех, кого я знала.

Семнадцатая глава

Полтора года спустя

Стоун

Я сижу на капоте своей машины у входа в национальный парк с причудливым названием Сахарные холмы. Со стороны я, должно быть, выгляжу как очередной турист в тени высоких дубов, съехавший на обочину, чтобы отдохнуть и позвонить по телефону.

Но на самом деле я тут не для этого, я жду Грейсона.

Не помню, когда в последний раз так нервничал.

Два года в тюрьме. Господи, до сих пор не верю, что у нас все получилось. Мы долгими месяцами планировали все до мельчайших деталей. Одна передача денег подкупному охраннику заняла у нас только пару недель. И я до сих пор считаю гениальным то, как Грейсон сумел связаться с нами через этот нелепый журнал, наполненный рассказами заключенных. Кажется, все козыри наконец-то оказались у нас в руках.

И, черт возьми, все получилось.

Но я не смогу успокоиться, пока не увижу его своими собственными глазами. Я предполагаю, что за ним может быть хвост, поэтому нахожусь здесь в полной боевой готовности, чтобы помочь в случае форс-мажора. Недавно звонил Нокс, поведать мне о том, что все немного вышло из-под контроля. Грейсон был вынужден взять заложника, что не входило изначально в наши планы.

Я натягиваю козырек кепки ниже на глаза и пытаюсь сосредоточить все свое внимание на телефоне, пока мои мысли витают далеко отсюда.

Через две минуты я вижу синюю старенькую хонду, подъезжающую ко мне по тенистой дороге. Знаю, что не стоит радоваться раньше времени, но мое сердце бьется в предвкушении скорой встречи с человеком, прошедшим со мной через огонь и ад.

Когда расстояние между мной и машиной сокращается до пятидесяти метров, я замечаю, что вместо одного человека в машине находится двое людей.

«Какого хера? Грейсон притащил заложника с собой?» — думаю я. Но стоит Грейсону выскочить из машины, как вся моя злость тут же испаряется. Брат подбегает ко мне и сжимает в своих медвежьих объятиях.

— Грейсон. Бл*дь, — я сжимаю его в тисках. Объятия и вообще проявление каких-либо чувств не в моем стиле, но, черт, это же Грейсон, и я не могу передать словами как счастлив видеть его снова. Я отстраняюсь, но продолжаю держать его крепко за плечо.

— Ублюдок, выглядишь отлично, — говорю я, широко улыбаясь.

Не могу не заметить, как сильно он изменился. Черты лица ожесточились, а в уголках глаз залегли морщинки усталости. Грейсон стал старше и, судя по взгляду, злее.

Я вкратце рассказываю ему, как добирался сюда десять часов из Франклин-Сити.

— Остальные не могут дождаться, чтобы увидеть тебя. Закатим грандиозную вечеринку. Девочки, шампанское, все, как ты любишь, брат. Сделаем все, что ты только захочешь.

Пока Грейсон внимательно меня слушает, я незаметно из-под козырька кепки осматриваю девушку, сидящую в машине. Она сидит внутри, похожая на испуганную лань. Осталось понять, почему она до сих пор с ним? Нужно как можно быстрее избавиться от нее.

— Когда ты собираешься сделать это? — кивком головы указываю в направлении машины.

Грейсон пожимает плечами и бормочет что-то нечленораздельное в ответ. У парня всегда было доброе сердце, кому, как ни мне, знать об этом.

— Ладно, я сам, — говорю я, готовый как всегда сделать всю грязную работу сам. — Позволь мне убить ее.

— Не надо, я позабочусь об этом.

Я прищуриваю глаза, с подозрением глядя на него.

— Она может быть полезной, — быстро добавляет Грейсон.

«Полезной? Что за херня», — я могу распознать ложь с первого взгляда, а Грейсон никогда не лгал мне раньше. Сближаться с заложницей — это последнее, что нам сейчас необходимо. Каждая минута, проведенная с ней, подвергает всех нас риску. У девчонки нет шансов, ведь теперь она видела нас вместе, видела мое лицо.

— Грейсон, — предупреждаю я его низким голосом, впиваясь глазами в лицо брата.

— Да иди ты, — ворчит он, отворачиваясь от меня. — Я сказал, что займусь этим.

— Хорошо, лучше всего будет пристрелить ее в лесу. Пройдут дни или недели, прежде чем копы найдут тело девчонки, если животные не доберутся до нее раньше.

Грейсон смотрит на меня тяжелым взглядом. Да, это жестоко, я не отрицаю, но у него нет другого выхода.

Мы не заводим отношений с девушками, у нас есть договоренность. Никаких женщин, за исключением простого траха. Мы преданны друг другу навеки и должны быть готовы отдать свою жизнь в любой момент.

Я заставил себя больше не видеться с Брук, хоть это и ощущалось, словно я потерял часть себя, что лишний раз доказывает: любая связь — это непозволительная для нас слабость.

— Все под контролем. Мы скоро приедем в «Брэдфорд».

— Ты не привезешь ее в «Брэдфорд!, — предупреждаю я, подходя на шаг ближе. — Я говорю тебе это сразу.

Грейсон скрещивает руки на груди. Черт, парень стал больше.

— Она заложница, — напоминаю я ему. — Если ты оставишь ее, то подвергнешь опасности не только себя, но и всех нас. Грейсон, удерживая ее в плену, чем ты лучше тех тварей?

Не моргая, я смотрю ему в глаза. Не могу сказать, прислушался ли он к моим словам, но у нас и так нет времени, чтобы еще вести тут душевные беседы.

Беру заранее подготовленную одежду с заднего сиденья и кидаю Грейсону прямо в руки. Черные джинсы, майка, толстовка и его любимые тяжелые ботинки.

Пока он переодевается, я еще раз оценивающим взглядом смотрю на девчонку. Ее лицо слишком бледное, а волосы в полном беспорядке, но, несмотря на это, можно сказать, что у нее нежные черты лица. Она красивая.

Не хочу спорить с Грейсоном. Может, он хочет ею воспользоваться или ждет более подходящего случая. До тех пор, пока Грейсон не захочет оставить ее, у меня нет претензий. Но если я еще раз увижу девчонку, тогда мне придется лично заняться этим — для его и ее же блага.

Я коротко излагаю ему, как близко мы сумели подобраться к верхушке организации. Грейсон без лишних слов понимает, что час расплаты близок, но, кажется, все его мысли витают вокруг этой девушки.

— Ты в порядке?

— Да, конечно, — Грейсон дарит мне свою фирменную усмешку.

Десять минут спустя я наблюдаю, как они уезжают прочь. Мой желудок скручивает в плохом предчувствии. Надеюсь, он доберется без происшествий.

Я знаю, что может слишком эгоистично просить его убивать девушку, когда в свое время я отпустил Брук. Поправка: отпустил несколько раз.

Но, как я и сказал, между нами все кончено. Прошло вот уже больше года с тех пор, как я прикасался к ней.

Я часто приезжаю и часами в тени наблюдаю за Брук. Прошло много времени с момента нашей последней встречи, но она так и не выглядит счастливой. У меня были не самые лучшие времена, но я чувствую себя лучше, когда нахожусь рядом с ней, пусть Брук меня и не видит.

И все же Грейсон должен следовать правилам, как и все остальные. Именно благодаря этому мы до сих пор держимся друг за друга, защищаем и оберегаем своих братьев.

Много чего произошло за это время. Джимми Брасс оказался отставным полицейским, который делал разную грязную работу для ублюдков, стоящих за похищением детей. Именно он расписывался за патрулирование, которого никогда не было, а после убирал все улики за собой.

Он никогда не прикасался к нам, но какая к черту разница. Сейчас старина Джимми служит удобрением для растений где-то в лесу далеко отсюда. На деньги, заработанные нашими телами, он отправил своего немого ребенка в колледж. Да наплевать. Мразь заслужил все, что я с ним сделал.

Теперь мы подкрадываемся все ближе и ближе к Смотрителю. Кто-то не замел следы, отчего всплыли весьма интересные документы. Мы обнаружили сделку, согласно которой одна подставная компания перекупала дома, расположенные по соседству в убогих районах города. Как удобно, а? Не беспокоить соседей криками детей, корчащихся от боли.

Все эти люди прячутся за своими прозвищами, как трусы. Но я отыщу их, сломаю и уничтожу.

За эти полтора года не было ни минуты отдыха, я выслеживал и убивал одного парня за другим. В особо тяжелые дни я все больше скучаю по Брук: с ней боль в груди становилась терпимее.

Восемнадцатая глава

Стоун

На крыше «Брэдфорда» есть старая заброшенная оранжерея. Никто из нас никогда не видел отель во время его работы до банкротства и разрушения, но я отчетливо могу представить, как тут выращивали красные розы, которые после заворачивали в шуршащую упаковочную бумагу. Теперь на этом месте мы обустроили смотровую площадку.

В отеле у меня есть собственная спальня, так же, как и у других парней, но лишь в моей комнате до сих пор голые стены и минимум мебели, за исключением огромной двуспальной кровати. Ничего лишнего, никаких личных вещей, способных идентифицировать мою личность. В детстве я не мог и мечтать о такой роскоши, как кровать или личное пространство, но все же теперь, большую часть времени, я провожу именно здесь, в оранжерее. Отсюда я могу видеть все вокруг: улицы и здания, в основном заброшенные, что делает наш дом идеальной точкой обзора местности. С крыши весь город виден как на ладони. Где-то там живут своими жизнями сотни людей, даже не подозревая о нашем существовании.

Если бы кто-нибудь узнал об этом месте, поверьте мне, тут уже были бы ребята из ФБР, вертолеты и куча машин, но далеко не все наши дела незаконны, у нас есть и легальный бизнес.

Теперь ещё и Грейсон считается официально сбежавшим заключённым, которого сейчас разыскивают копы в нескольких штатах, поэтому «Брэдфорд» это намного больше, чем просто место, где мы спим, больше, чем наша штаб-квартира. Это, в первую очередь, безопасное убежище. И моя работа сохранять его таковым, поэтому я провожу так много времени наверху, наблюдая за обстановкой вокруг. У меня есть несколько информаторов по всему городу, из них пара подкупных полицейских, но мне все равно необходимо удостовериться самому в том, что ситуация под контролем и мы все в безопасности.

Но сегодня что-то не так.

Я стою на краю крыши, подставив лицо ветру, мёртвой хваткой вцепившись в ржавые перила.

«Что за чертовщина?» — как только я собираюсь спуститься вниз к Ноксу, чтобы просмотреть все камеры поблизости и вокруг отеля, как вижу вспышку красного среди деревьев.

Я выдыхаю, расслабляясь всем телом. Парни постоянно куда-нибудь отлучаются, и сегодняшний день не исключение. Должно быть, это любимый красный «Шелби» Нокса с белыми полосами по бокам. Помимо этой машины у него есть еще штук двадцать в гараже под землей и за городом, где он прячет своих малышек подальше от нас.

Этой машиной Нокс особенно дорожит, и именно поэтому я знаю, что он никогда бы не стал царапать свой автомобиль о кирпичные стены. Машина задевает бордюр, отчего бампер врезается в бетон со скрежетом, режущим слух.

Я достаю свой телефон и тут же становлюсь вновь сосредоточенным и собранным. Вот, в чем нуждается моя команда. Я умею отключать все эмоции и действовать трезво в экстренных ситуациях.

Тем временем «Шелби» не вписывается в очередной поворот, тараня угол здания, отчего кирпичи разлетаются по всей улице.

— Вызови Нейта, — говорю Крузу, голос которого раздаётся на том конце линии. Нейт единственный, кто живет за пределами нашего безопасного дома, поэтому добраться до нас у него займёт какое-то время. — Девять-один-один, — произношу наш код тревоги.

Мои глаза тем временем следят за тем, как красная машина с резким толчком останавливается на газоне возле отеля.

Твою мать. Я направляюсь в сторону лестницы, на ходу продумывая план действий. По пути к выходу делаю небольшую остановку, чтобы захватить с собой Грейсона.

— Это Нокс.

Грейсон не задает лишних вопросов, но я чувствую напряжение, исходящее от него, когда мы спускаемся вниз.

— Во вторник?

Дело в том, что у каждого из нас свои демоны. Неважно, секс это, кровь или наркотики. Это что-то, чем мы пытаемся заглушить свою боль. События, произошедшие много лет назад, изменили всех нас, отчего мы всё меньше и меньше походим на людей. Мы словно животные, имеющие доступ и неограниченные ресурсы к худшим порокам в мире двадцать четыре часа в сутки. Алкоголь — это демон Нокса. По крайней мере, так было до того, как я месяц назад провёл с ним беседу, после чего парень поклялся мне завязать. С тех пор он не брал в рот и капли.

— Нет, — сухо отвечаю я, на самом деле сомневаясь в том, что Нокс нарушил своё слово.

Я сомневаюсь до тех пор, пока не подбегаю к машине, после чего рывком открываю дверь.

Меня встречает не едкий запах виски. Нет, это запах металла. Кровь. Неестественно бледный Нокс сидит, откинувшись на кожаном сиденье, в то время как из дыры в его груди безостановочно льется кровь. Парень находится в полуобморочном состоянии.

— Бл*дь, — удивленно выдыхает Грейсон, и я улавливаю панику в его голосе.

Вот в чем разница между нами: я не паникую, я вообще ничего не чувствую в данную минуту, потому что я тот, кто я есть. Холодный и жесткий.

— Слушай меня внимательно. Я аккуратно вытащу его из машины, после чего ты возьмешь Нокса с правой стороны, и мы вместе поднимем его наверх. Только без лишних резких движений.

Мой тон заставляет Грейсона собраться и начать действовать.

Спустя двадцать минут мы находимся в главной гостиной. Кое-как нам удалось остановить кровотечение, но пулевое ранение выглядит серьезным. В комнату забегает запыхавшийся и злой Нейт:

— Если это еще один твой розыгрыш…

— Это Нокс, — быстро отвечаю я.

— Опять? Засранцу нужна встреча анонимных алкоголиков, а не доктор.

— Огнестрельное ранение. У тебя есть все необходимое с собой?

Нейт тут же без лишних слов приступает за работу.

Когда тебя не существует и нет ни одного документа, подтверждающего твою личность, достаточно сложно практиковать медицину. Нам пришлось подделать немало документов, чтобы Нейт смог окончить ветеринарную школу. Благодаря этому он получил диплом и хорошее образование, позволяющее парню заниматься своим любимым делом. Это хорошо: животные, ферма за городом. Это чертовски здорово.

Через час тяжелой операции Нейт, наконец-то, вытаскивает пулю и аккуратно зашивает рану.

Еще через два часа Нокс приходит в себя после анестезии. Я знаю, каково это, отходить от наркоты, поэтому понимаю, что сейчас он будет дезориентирован.

Круз прослушал скрытые линии полиции и скорой помощи, но Нокс не подходит ни под одно описание разыскиваемых, а также не было обнаружено ни одного случая стрельбы в этой части города. За Ноксом так же не было хвоста, поэтому мы до сих пор в безопасности, но мне все равно нужно знать, что произошло на самом деле.

Нокс моргает и пытается сфокусировать на мне свой взгляд.

— Стоун?

— Да, — говорю я твердым безразличным голосом, скрывая свою боль от того, что моему брату опять пришлось пройти через ад.

— Это был… — Нокс прерывается, когда его лицо искривляется от боли, — детектив.

— Детектив Ривера? — Разочарование, как пуля, пронзает меня. Я никогда в жизни не признался бы в этом остальным, но я всегда думал, что детектив чист. Я не доверяю копам, не доверяю вообще никому, но не ожидал, что Ривера будет действовать так грязно.

— Ага, но это не он… Ривера просто следил за мной. Когда я заключал сделку, он был там. Наши информаторы подумали, что это подстава и подстрелили меня. Ривера попытался задержать нас, и я еле унес ноги.

Черт. Может Ривера и не нажал на спусковой крючок, но он все же серьезно подставил нас. Люди, с которыми мы ведем бизнес, не распивают коктейли и не пожимают руки всем подряд. Они носят с собой пушки и проливают кровь.

Тем парням наплевать на тех мальчиков в подвале, которые где-то страдают прямо сейчас. Все, что их интересует, так это пачки наличных, которые мы вручаем им в обмен на полезную нам информацию.

— Они успели тебе передать то, что нас интересует? — спрашиваю я севшим голосом.

Очередная гримаса боли искажает лицо Нокса:

— Мне жаль.

Черт. Нам нужны были те сведения. Те парни больше не приблизятся к нам после произошедшего.

Мы не сможем долго защищать себя и отбиваться, не выяснив, кто же подставил Грейсона. Кто-то, стоящий сверху над копами и местными властями, пытается заткнуть нас. Желательно навсегда.

Бл*дь, мне хочется сорваться и ударить кого-нибудь, выместив всю свою злость, но вместо этого я беру себя в руки. Заставляю себя посмотреть на окровавленные бинты и на лицо моего брата, сверкающее от пота. Ему чертовски больно. Если бы мы до сих пор были в подвале, я бы посоветовал ему прикоснуться к дверце печки.

Вместо этого я подзываю Нейта, и тот что-то достает из своего чемодана. Морфий. Я беру Нокса за руку, чтобы он не чувствовал себя одиноким.

—Ты когда-нибудь видел «Шелби Кобру» с автоматической коробкой передач?

Несмотря на всю боль, Нокс в полубессознательном состоянии умудряется скривиться и в шутливой форме простонать:

— О, пожалуйста, замолчи.

У нас с Ноксом была серьезная беседа месяц назад, когда я запер его в комнате для разговора. Не самая лучшая идея закрывать одного из нас на замок, ведь это неизбежно навевает воспоминания о подвале, но у меня не было выбора. Я не мог позволить ему пропить свою жизнь или подвергнуть остальных опасности. Поэтому я прочитал пару книг обо всей этой бесполезной херне про машины, по которым он так фанатеет, чтобы заинтересовать его и отвлечь от бутылки с наркотиком.

— Всего во всем мире было выпущено только двадцать экземпляров.

— Ты убиваешь меня.

Я усмехаюсь:

— Наверное, ей намного проще управлять с дырой в груди.

Его смех переходит в стон, и я продолжаю разговаривать с ним о машинах еще минут пятнадцать до тех пор, пока морфий не начинает действовать. Рука Нокса расслабляется в моей, и он пытается зацепиться за меня пальцами.

— Ты останешься? — шепотом спрашивает Нокс.

Видимо парень чувствует, что вот-вот отключится. Он же будет спать, так на кой черт я должен сидеть здесь? Но я не могу сказать нет.

— Я никуда не уйду, — отвечаю, думая о том, что теперь это я дверца той печки. Я забираю всю боль Нокса себе. Может быть, так было всегда?

Девятнадцатая глава

Брук

Я смотрю на маленькую упаковку, лежащую передо мной, между подводкой для глаз и помадой. Пускай я никогда не видела её вживую, но я знаю, что это. Презерватив. На упаковке гласит «Для ее комфорта», что почти мило со стороны мамы, за исключением того, что она не даёт мне права выбора.

— Он мне не нужен, — возражаю я.

Мама не удивлена моим отказом, но это не значит, что она сдастся так просто.

— Нервничать по этому поводу нормально, Брук. Поэтому я хочу, чтобы ты подготовилась, как следует.

— Мам, я почти не знаю Лиама. И я не хочу заниматься с ним сексом.

На ее лице проскальзывает неодобрение, впрочем, как и на моем. Ботокс не даёт морщинам прорезаться на ее лице.

— Парень потратил слишком много денег на сегодняшний вечер. Лимузин, ужин в «Бель Канто».

— И что? Это означает, что он заплатил за секс со мной?

Она тут же принимает оскорблённый вид, и злость мелькает в ее глазах.

— Конечно нет, но такое часто случается в ночь выпускного. Множество девушек мечтают отправиться туда с Лиамом МакКонелом.

Слова вылетают из моего рта прежде, чем я успеваю подумать:

— Потому что его родители богаты?

В моей спальне тут же становится на десять градусов холоднее, из-за чего я съёживаюсь под своей розовой ночнушкой. Платье на выпускной висит на двери, прекрасное сочетание изысканности и сексуальности. Впервые в жизни мама разрешила мне надеть на себя чёрное.

Меня даже не расстраивает тот факт, что мама купила платье без меня, потому что отправься я самостоятельно в торговый центр, то все равно непременно выбрала бы именно его.

Когда мама решается ответить, ее голос необычайно мягок:

— Я не говорю, что ты обязана это делать, Брук. Просто ты должна быть открыта новым возможностям.

Я силой выдавливаю из себя улыбку:

— Я понимаю.

— И если у тебя есть какие-то вопросы…

О господи, она говорит так, будто я уже собираюсь за него замуж. Это выпускной вечер, а я чувствую себя проданной на аукционе человеку, предложившему большую цену. Лиам не плохой парень, просто немного дерзкий. А какими еще бывают наследники богатых родителей? Это все равно неважно, потому что мы недостаточно близки.

Честно говоря, я была удивлена его приглашением, тогда это показалось мне отличной идеей. Но теперь, когда маленький серебряный пакетик прожигает мне руку, я начинаю сомневаться в своём положительном ответе.

— На самом деле, у меня есть один вопрос.

Я вижу, что для мамы это такой же неловкий разговор, как и для меня.

— Конечно, задавай.

— Та история про отца. Все это произошло до или после того, как вы с ним поженились?

Она быстро моргает, удивлённая моим вопросом.

— Мы были обручены в то время. Тогда он владел всего парой отелей.

Семья мамы была баснословно богата, а у моего отца были лишь большие амбиции и сутки усердной работы. Его бизнес пошёл под откос всего пару лет назад, так что семья Лиама вполне смогла бы помочь исправить наше финансовое положение. Вот для чего мой выпускной на самом деле.

Раздаётся шелест фольги, и я осознаю, что непроизвольно сжала презерватив в руке от одной только мысли об этом.

Голубые глаза матери смотрят на меня с мольбой:

— Брук, я бы никогда не говорила с тобой на эту тему, если бы не знала Лиама лично. Мальчик из хорошей семьи.

— Что если я не хочу этого?

— Он нравится тебе, а этого достаточно для согласия, — напоминает мама поучительным голосом. — Если ты решишь, что не хочешь близости, тогда откажи ему. Я же не принуждаю тебя. Но если вы расстанетесь, просто вспомни все, что я сделала для этой семьи. Что сделал твой отец. Мы оба приносили много жертв.

Жертв. Она говорит о долгих часах работы папы, но что если он жертвовал не только своим временем? Что если он пожертвовал своей моралью? Пожертвовал беззащитными детьми?

Несмотря на это он мой отец, и я никогда не отдам его Стоуну, поэтому даже хорошо, что я больше никогда его не увижу. Я твержу себе это снова и снова, но легче от этого не становится.

Мама бормочет что-то себе под нос и поспешно выходит из комнаты, даже не взглянув мне в глаза.

Я откидываюсь спиной на матрас, чувствуя себя ужасно уставшей.

Прошло полтора года с моего семнадцатилетия. Полтора года с момента нашей последней поездки. Полтора года с момента, когда я в последний раз чувствовала себя по-настоящему живой, сидя на пассажирском сиденье в лучах солнца с его рукой между моих ног.

В день моего восемнадцатилетия я снова ждала его появления, совсем как год назад, но больше всего я жаждала увидеть его снова. Я так сильно хотела увидеть его. Представляла, как он мрачно и угрюмо, но в то же время нежно, назовёт меня маленькой птичкой. Я бы променяла все подарки на свете на то, чтобы снова почувствовать его тяжёлую руку на своей ноге, медленно подкрадывающуюся все выше.

Стоун оказался единственным подарком, который я жаждала больше всего.

Я много раз говорила себе: неважно, чем я буду занята, он либо придёт, либо нет. Только так.

Но все равно приехала на пустую парковку и остановилась в тени деревьев. Я сидела там после школы одна, просматривая новости в Инстаграме, в попытке ускорить время, но мои мысли были далеки от улыбающихся лиц и красивых диких пляжей. Всем своим существом я ждала его, нет, нуждалась в нем. Бабочки летали в моем животе, а бедра непроизвольно сжимались, пока я сидела там, думая о нем.

Я жаждала ощутить его пальцы у себя под юбкой, после чего тут же смущалась за реакцию собственного тела. Но Стоун никогда не шутил с такими вещами, и он никогда бы не подумал, что я какая-то шлюха.

Спорю, ему бы это даже понравилось, потому что моё тело нуждалось только в нем. Стоуну нравилось видеть меня настоящей. Он единственный, кто когда-либо спрашивал меня о моих мечтах. Единственный, кому не нужна была моя ежедневная маска.

Но неважно, как долго я сидела в машине, мой день рождения закончился, а Стоун так и не пришёл.

Глубоко в душе я знала, что это к лучшему. Что если бы он пришёл, посмотрел мне в глаза и увидел в них все мои подозрения насчет папы.

Смогла бы я солгать ему? Я не знаю ответа. И, если честно, не хочу даже пытаться его узнать.

***

Сегодня вечер выпускного, и я еду на заднем сиденье лимузина Лиама вместе с Рэндалом Вэйнврайтом и безупречной Китти Шаффер. Несмотря на то, что все немного пьяны, мы достаточно хорошо проводим время.

Рэндал включает Lil Peep, в то время как Лиам кладёт руку мне на плечо и протягивает серебряную флягу.

— Нет, спасибо, — говорю я, — я еще не ела сегодня.

— Но ты только посмотри на неё, она так и просит, чтобы из неё отпили, — возражает он с глупой ухмылкой.

Я улыбаюсь:

— Я что-то ничего не слышу.

Лиам усмехается и изменяет свой голос, говоря за фляжку:

— Выпей меня, Брук! — Прядь светлых волос падает ему на лоб.

Я закатываю глаза. Иногда Лиам бывает очень раздражительным, что доказывает, как плохо я его знаю. Лиам и Рэндал ходят в соседнюю школу для мальчиков, с которой мы ставим совместные спектакли и ходим вместе на танцы.

— Пей! Пей! Пей! — повторяет он, в то время как Китти и Рэндал смеются.

Я кривлюсь, но покорно беру флягу в руки.

— Так нечестно, вот что я думаю, — притворяюсь, что отпиваю немного.

— О, да ладно тебе, — говорит Лиам.

Он не оставляет мне выбора, и на этот раз я отпиваю достаточно. Жидкость обжигает моё горло, тут же создавая тепло внутри живота.

Китти подсаживается ко мне и показывает свои ногти с тонкими полосками то тут, то там.

— Красиво, — хвалю я, мечтая, чтобы этот вечер закончился как можно скорее.

Мы садимся за столик в «Бель Канто», когда к нам походит официант. У парней есть поддельные удостоверения, поэтому они заказывают по две порции виски каждому. Как только официант уходит, приняв наши заказы, парни двигают виски к нам с Китти, предлагая выпить.

В течение вечера нам подают различные закуски, в то время как Рэндал смеётся над местной выступающей группой. Весь ужин состоит из пяти блюд, и все они невероятно вкусные, но чересчур дорогие. Многие люди никогда не смогли бы себе такого позволить.

Я почти не пью предложенный алкоголь, и мне не нравится, как все вокруг стремительно напиваются.

Лиам весь вечер очень мил. Он уделяет мне много внимания и всегда старается рассмешить меня. Когда нам приносят очередные напитки, парень отдаёт мне вишенку из своего коктейля. Лиам улыбается, обнажая белоснежные зубы, пока его рука под столом медленно касается моего бедра. Я вижу, как парень всматривается в моё лицо, ища признаки возражений.

Я улыбаюсь в ответ, как бы говоря: все хорошо. Пытаюсь почувствовать хоть что-то, представляю, что это Стоун касается меня, но рука Лиама ощущается, словно бесчувственная деревяшка. Словно в его прикосновении нет ничего. Пустота.

Но я все равно позволяю ему продолжать, потому что он пригласил меня на этот милый ужин. Так же я напоминаю себе, что Стоун поначалу мне тоже не нравился, но он понравился мне потом, не так ли?

Понравился — преуменьшение года. Стоун это все, о ком я могу думать, но он никогда не сможет быть моим парнем.

Когда ужин подходит к концу, и все вокруг уже достаточно пьяны, Лиам, наконец, решается меня поцеловать. Я даже притвориться не могу, что мне это понравилось: слишком много слюней и слишком мало чувств.

Я знаю, что не справедливо сравнивать Лиама со Стоуном, но ничего не могу с собой поделать. У Лиама явно меньше опыта, впрочем, как и у меня. Когда парень отстраняется, я размышляю о том, что со временем мы смогли бы набраться опыта вместе.

Пытаясь скрыть неловкость, я осматриваюсь по сторонам, пока мои мысли разбегаются от выпитого мной алкоголя.

В этом году тематикой бала стал сказочный сад из «Алисы в стране чудес», и выпускники обеих школ долго трудились над декорациями. Но всем известно, что это был просто повод, чтобы провести как можно больше времени вместе.

Чем больше проходит времени, тем слюнявее становятся поцелуи Лиама. Во время медленного танца ему с трудом удаётся сфокусировать взгляд на моем лице:

— Знаешь, в Солане шикарные ванные комнаты с огромными джакузи.

Я вежливо улыбаюсь и киваю в ответ.

В Солане будет проходить афтепати. Это небольшой бутик-отель на Ривер Роуд Драйв, недалеко от Иви, закрытого мужского клуба, в котором состоит мой отец.

Надеюсь, Лиам отключится прежде, чем мы доберёмся до отеля. Даже если парень был мил со мной весь вечер, это ещё не значит, что позже мы займёмся сексом. Весь вечер презерватив прожигает дыру в моем новом черно-золотом платье, отчего я чувствую себя на нервах.

Неожиданно прямо посреди танца Лиам хватает меня за руку и уводит прочь из зала, бормоча что-то про свежий воздух.

Я не удивлюсь, если ему вдруг стало плохо, какая-то часть меня даже надеется на это.

В моей голове уже складывается план, и я представляю себе, как прошу его водителя отвезти нас на заправку, где куплю Лиаму крекеры и содовую. В ответ он извинится, и после этого мы расстанемся на хорошей ноте. Мама не сможет злиться на меня — как я могла отправиться в отель, если парню стало очень плохо?

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Просто нужен был глоток свежего воздуха. — Я не вижу лица Лиама, пока он рукой обвивает мои плечи, и мы идём, пошатываясь, в сторону парковки.

Повсюду стоят десятки лимузинов, отчего я начинаю думать, что мы направляемся к одному из них:

— Где нас ожидает водитель?

— Кому какая разница, — говорит Лиам, и его голос звучит ниже, чем обычно, отчего мурашки бегут вдоль моего позвоночника. Не могу сказать, что это из-за неприязни.

И вдруг я вспоминаю Стоуна, его голос, и в сотый раз все внутри меня переворачивается. Я отворачиваюсь в другую сторону и представляю, что это он сейчас со мной.

Мы продолжаем идти, и внезапно Лиам тянет меня в тёмный переулок между зданиями, буквально впечатывая в кирпичную стену.

— Что ты делаешь?

— Делаю этот вечер еще лучше.

Я отодвигаюсь от Лиама и медленно двигаюсь на свет в сторону улицы. Не уверена, что хочу остаться здесь, и не уверена, что хочу вернуться назад.

— Мы пропустим танцы, — говорю я, в попытке хоть как-то сгладить неловкость.

Но Лиам тянет меня на себя, прислоняя обратно к стене, после чего наклоняется и начинает целовать меня снова и снова.

Слова мамы всплывают в моей голове. Будь милой. Попытайся. Мы жертвовали всем.

— Кто-нибудь может прийти. — Но, по правде говоря, я беспокоюсь вовсе не об этом. Никто не найдёт нас здесь, а даже если и найдут, им будет плевать. Все в округе закончат сегодняшнюю ночь голыми в номерах отеля.

— Без разницы, — отвечает Лиам, просовывая руку мне под платье и дотрагиваясь до бедра чуть выше чулок.

— Подожди, — говорю я, но вместо этого отчаянно хочу сказать: ты не Стоун.

И я наконец-то осознаю: не важно, сколько времени пройдёт с нашей последней встречи, я все равно буду всегда его ждать, даже если в глубине души знаю, что он больше не придёт. Буду и дальше игнорировать всех парней вокруг и хранить свою девственность для него. Господи, насколько это плохо?

В конце концов, меня подталкивают навстречу к Лиаму не слова мамы, а моя болезненная одержимость Стоуном. Если я впущу Лиама в своё тело, то потеряю себя и перестану надеяться. Смогу ли я наконец-то забыть?

В этот момент я принимаю решение: сегодня ночью я займусь сексом, как и сотни других девушек по всему городу. Я собираюсь быть абсолютно нормальной, обычной. Не той, которая мечтает о мужчине, похитившем тебя в прошлом.

Только вот Лиам больше не целует меня, он отстраняется, вглядываясь в мои глаза, и я вижу, как вожделение в его чертах сменяется беспокойством.

Парень остановился, потому что я попросила его об этом, что доказывает одно: Лиам уважает меня и моё тело. Фактически, со Стоуном у нас никогда не было секса, но что-то мне подсказывает, что он никогда не бросил бы начатое на полпути.

Я уверена в этом, потому что не раз фантазировала о нашем первом разе, которого так и не произошло.

— Ты хочешь вернуться назад? — спрашивает Лиам слегка хриплым голосом.

Он определённо не хочет уходить, так как прямо сейчас его твёрдость упирается мне в бедро, и, несмотря на это, Лиам все равно поставит моё желание превыше своего, стоит мне только попросить. Этот поступок говорит сам за себя, ну, может, это говорит алкоголь, не знаю, я слишком запуталась.

— Нет, я хочу этого…

Я тяну Лиама к себе, хватаясь за лацканы его смокинга. Мои губы находят его, и я почти теряю себя в этих ощущениях. Почти. Да, мне срочно нужно ещё выпить, ведь я в нескольких секундах от того, чтобы выкинуть все свои мысли из головы.

Неожиданно Лиам куда-то исчезает.

До меня доносится лязгающий звук удара тела о железный забор напротив нас. Лиам испускает громкий стон, наполненный болью, затем медленно поднимается на ноги, опираясь на забор позади себя. У нас обоих на лицах отражается замешательство, когда между нами возникает внушительный тёмный силуэт.

— Что за черт? — кричит Лиам, отталкиваясь от ограждения.

— Проваливай, — этот голос...

Стоун.

Он нашёл меня и пришёл, и теперь стоит между мной и Лиамом. Я неподвижно стою, во все глаза глядя на мужчину, которого так долго ждала. Все происходит слишком быстро, и я уже ничего не понимаю, отчего реальность кажется сном. Я словно увидела дикое животное посреди торгового центра и теперь не знаю, как себя вести и что делать. Его не должно быть здесь, и я чувствую, как во мне закипает злость. Я злюсь из-за того, что Стоун снова забрал у меня шанс наконец-то стать нормальной.

Но стоит мне взглянуть в зелёные глаза, как я испытываю облегчение, которое желала почувствовать вот уже полтора года.

— Кто ты нахрен такой? — кричит Лиам.

Стоун делает шаг к нему, и на секунду я переношусь в день своего шестнадцатого дня рождения. В день, когда я не только в первый раз увидела Стоуна, но еще кровь и смерть.

— Стой, — говорю я, тяжело дыша, — не убивай его.

Стоун бросает на меня взгляд через плечо. Половина его лица сокрыта в тени, но даже несмотря на темноту, я вижу гнев и недоверие в его глазах.

— Думаешь, я убью его? — голос не выражает никаких эмоций, но, кажется, мои слова задели Стоуна.

Правда в том, что я не знаю, чего от него ожидать. Он чуть не убил того мужчину в туалете на парковке, но эта ситуация в корне отличается от той.

Я не хочу стоящего передо мной жестокого Стоуна, по какой-то причине я хочу снова увидеть маленького и ранимого мальчика внутри него.

— Пожалуйста, — мягко прошу я. Эта просьба предназначается Стоуну, а не Лиаму, который кричит где-то на заднем плане и угрожает вызвать полицию.

Стоун приближается ко мне, и я была бы рада испугаться. Я должна чувствовать страх, но вместо этого я ощущаю себя в безопасности.

— Я должен оставить тебя с ним? — голос Стоуна по-прежнему безразличен. — Должен позволить ему и дальше лапать этими мерзкими рукам твоё тело? Ты этого хочешь?

Вот он, момент, когда одно моё слово решит всё моё будущее.

Стоун может оставить меня здесь, а может снова спасти. Если я скажу ему оставить меня в покое, то сегодня ночью я потеряю свою девственность с Лиамом.

— Нет, — выдыхаю я до того, как думаю о последствиях.

Именно в этот момент Лиам освещает нас ярким светом, исходящим от сенсорного экрана телефона, и говорит:

— Полиция уже в пути, мудак. Ты и понятия не имеешь, с кем связался!

Кровь стучит у меня в ушах. Полиция. Копы будут рады арестовать огромного парня, напавшего на богатенького выпускника в ночь школьного бала.

— Тебе нужно выбираться отсюда, — шепчу я, оглядываясь по сторонам в поисках людей в форме.

— Пошли со мной? — отвечает Стоун, и мне кажется, это впервые, когда он спрашивает моего согласия.

Стоун забирал меня против моей воли три раза. Просто усаживал в машину и увозил подальше, ни разу не спросив, чего хочу я.

Вопрос повисает между нами.

— Стоун, — говорю я, до сих пор не веря в происходящее. Желание выдаёт меня, когда я вглядываюсь в до боли знакомые черты лица.

Мне хочется рассмеяться, потому что я стою здесь, в платье, которое выбрала для меня мама, с парнем, которого также выбрали для меня и с которым я должна потерять сегодня девственность. В моём клатче лежит серебряная упаковка презерватива, ожидая своего часа. Покорная дочь, приносящая свою жертву. Но что насчет того, чего хочу я?

Из-за угла показывается Рэндал, обнимающий Китти за плечи. В ее руках болтается полупустая бутылка вина.

— Мы искали вас, — говорит Рэндал весёлым голосом, — время уезжать в Солан, детки!

Китти первая замечает, что что-то не так:

— О, боже мой, — шепчет она, испуганным взглядом окидывая тёмный силуэт.

Рэндал быстро берет себя в руки и пресмыкающимся голосом говорит:

— Ты можешь забрать все, что хочешь. У меня есть деньги в бумажнике. Я отдам их тебе, если ты только никого не тронешь.

Ребята думают, что это просто банальное ограбление. Стоун и впрямь выглядит так, будто намеревается украсть что-то. Или, в нашем случае, кого-то. Холодный, бесчувственный.

Внезапно я вспоминаю, что у него никогда не было выпускного, смокинга или лимузина, и в этот момент Стоун выглядит таким одиноким.

Я беру его руку в свою. Он вздыхает от того, как крепко я хватаюсь за него, и я понимаю: я ошибалась. Он вовсе не холодный и бесчувственный.

— Пошли, — говорю я ему.

— Иди тихо и смирно, и твои друзья не пострадают.

Слова эхом отдаются от кирпичных стен. Зачем Стоун разыгрывает похищение, когда я уже при всех позвала его уйти со мной. Может он, таким образом, пытается защитить меня?

— Нет, — говорю я нерешительно, — не надо.

— Я не позволю тебе прикоснуться к ней, — вскрикивает Лиам, но его голос звучит неуверенно. Парень даже не пытается встать между мной и Стоуном и хоть как-то защитить меня.

— И что ты собираешься сделать? — спрашивает Стоун с насмешкой. — Подраться со мной? Ты? Попытаешься ударить меня? Тебе не кажется, что для начала нужно немного подрасти.

Угроза доходит до Лиама, и тот отступает.

Стоун хватает меня за запястье, держа при этом крепко, но не настолько, чтобы оставить синяки.

— Ты поняла, принцесса? Твой рыцарь не собирается сражаться за тебя.

После чего уводит меня прочь из переулка в сторону улицы.

— Мне жаль, — говорю Лиаму, надеясь, что он поймёт. Со стороны, должно быть, это прозвучало так, словно я извиняюсь за угрозы Стоуна из-за испуга, но на самом деле я извиняюсь за то, что бросаю его сегодня ночью.

Стоун заворачивает за угол, оставляя позади нас Лиама, зовущего на помощь, и Рэндала, пристально уставившегося вслед. Когда мы проходим мимо, Китти в растерянности шёпотом спрашивает, откуда я знаю его. Все наверняка думают, что он какой-нибудь плохой парень, который похищает девушек на улице.

Белый пикап ожидает нас за углом, резко контрастируя с множеством черных лимузинов. Я должна была быть сейчас в одном из них, напиваясь и веселясь. Должна была быть обычной восемнадцатилетней девушкой, но вместо этого уезжаю прочь, отчаянно хватаясь за руку убийцы.

Высокий каблук застревает в канализационной решётке, и я вскрикиваю, когда начинаю заваливаться вперёд.

Стоун ловит меня, сжимая в своих объятиях, прежде чем я успеваю растянуться поперёк дороги. Нога выскальзывает из туфли, оставшейся в решётке, другая улетает в неизвестном направлении. Мои ноги босые, и впервые за вечер я могу выдохнуть, так как всю ночь ощущала боль из-за высоких каблуков. Я начинаю истерически смеяться. Должно быть, я выгляжу как сумасшедшая в платье за десять тысяч долларов рядом с парнем в кожаной куртке, зелёной футболке и потрёпанных джинсах. Давно я не чувствовала себя такой счастливой, даже если и совершаю худшую ошибку в своей жизни.

Вдалеке раздаётся вой сирен. Лиам не блефовал насчет копов.

— Полиция, — шепчу я, глядя в его глаза. — Надо торопиться.

Стоун бросает на меня взгляд, полный нежности, после чего открывает дверь и бережно усаживает внутрь. Когда он пристёгивает меня ремнём безопасности и сам забирается внутрь, мы уезжаем прочь.

Справа от нас я успеваю заметить вспышки красно-синих огней на верхушках деревьев. Они ведь не смогут поймать нас? Я смотрю на профиль Стоуна, в то время как все в груди переворачивается от переполняющих меня эмоций. Они не должны поймать его.

— Ты пришёл, — говорю я, до сих пор пребывая в эйфории.

Стоун молчит, выруливая на автостраду и вливаясь в поток других машин.

Я ощупываю босыми ногами грубое покрытие пола пикапа, но, как ни странно, внизу не валяется никакого мусора.

— Куда мы едем?

— В одно тихое место, где мы сможем поговорить.

Забавно, но я не могу думать ни о чем другом, кроме презерватива в моем клатче. Этой ночью я планировала потерять свою девственность, и теперь со мной мужчина, который может помочь мне с этим.

— Поговорить о чем? — спрашиваю как можно более соблазнительным голосом.

Стоун смотрит на меня серьёзным взглядом:

— О твоём отце.

У меня тут же пересыхает во рту. Я перевожу взгляд на дорогу, сжимая клатч в руках. Я не умею скрывать свои эмоции, и прямо сейчас у меня на лбу буквально светятся неоновые буквы: виновна.

— О моем отце? — говорю я как можно спокойнее. — Почему ты хочешь поговорить о нем?

— То, что я расскажу тебе, очень серьёзно, сладкая.

Вой сирен звучит все ближе и громче. Я кидаю на Стоуна обеспокоенный взгляд, в то время как он смотрит в зеркало заднего вида.

— Все в порядке.

— Ты уверен?

На его лице снова застывает мрачное выражение. Что ему известно о моем отце? Знает ли он о Хозяине? Смотрителе? Он собирается причинить ему боль? Моя радость сменяется ужасом.

Мы приближаемся по шоссе к входу в большой парк Муз-Хорн, но вместо того, чтобы свернуть к реке, поворачиваем в противоположном направлении, съезжая на разбитую и грязную гравийную дорогу. Пикап потряхивает на неровностях, что вырывает меня из моих мыслей.

— Куда ты меня везёшь? — спрашиваю я несвойственным мне тихим голосом.

— В место, куда я обычно отправляюсь побыть немного в одиночестве.

Десять минут мы пробираемся сквозь деревья, после чего останавливаемся перед небольшим коттеджем. Все это время я подготавливаю себя к худшему и пытаюсь придумать, как спасти жизнь папы.

Стоун поворачивается ко мне со словами:

— Ты никому не должна рассказывать об этом месте.

— Я даже не смогу найти самостоятельно дорогу сюда, — неловко смеюсь я в ответ.

Мы выбираемся из машины, и Стоун ведёт меня к черному входу.

— Раньше здесь была станция лесничих, пока власти не построили новую дальше по дороге. Пару лет назад я починил тут все.

Мы заходим внутрь, и я пробегаюсь взглядом по мебели. Дом старый, но чистый и очень уютный. Стоун зажигает газовую лампу, а затем в другой части комнаты еще одну.

— Ты помнишь моего друга Грейсона, которого осудили за убийство?

— Да, твой друг в тюрьме.

Вспышки света озаряет помещение, делая его ещё более уютным и домашним. На небольшом старом диване лежит красный клетчатый плед. По гостиной то тут, то там разбросаны книги и бумаги.

— Ну, уже больше нет.

Я оборачиваюсь к нему, забыв о своей нервозности:

— Они отпустили его? Это здорово, Стоун! Ты так беспокоился о нем. Он же для тебя как младший брат.

Мужчина протягивает мне бутылку воды.

— Отпустили его… Это не совсем так, сладкая.

— О боже, — если они не отпускали его, значит, он ушёл сам. Побег? По лицу Стоуна можно прочесть, что без него здесь не обошлось.

— Все в порядке. — Он берет с журнального столика папку и садится на диван, устраиваясь на подушках с таким видом, будто это самое удобное место в мире.

Я сажусь возле него и чувствую, словно нахожусь рядом с ним уже целую вечность.

Стоун кладёт папку на колени, но не открывает ее. На его лице застывает задумчивое выражение. Что-то меняется в его поведение, но я не могу понять что.

— Это хорошо, что Грейсон вернулся, — говорит он, наконец. — Я никогда не рассказывал своим парням, как на самом деле волновался за него. Но все же он немного изменился, не в плохую сторону, просто повзрослел. Начал по-другому смотреть на некоторые вещи…

Пока он говорит, его взгляд не отрывается от моих губ.

Стоун рассказывает, что Грейсон изменился, но мне кажется, что это также повлияло и на Стоуна. Он тоже изменился.

Мы сидим рядом, и я не могу не заметить перемен. Прошло полтора года с момента нашей последней встречи, но дело не только в этом. Внешне Стоун все тот же, но внутри он стал сильнее и спокойнее, выглядит более целеустремлённым.

Воздух между нами накаляется до предела.

— Но он с тобой, — говорю я, — и я рада. Не важно, как Грейсон выбрался. Я, правда, рада за тебя, Стоун. — И тут я понимаю, что говорю ему чистую правду.

— Я тоже, — отвечает он негромко.

Моё дыхание ускоряется, как только Стоун придвигается ближе и убирает прядь волос с моего лица, задевая костяшками кожу на щеке. Кожа горит от его прикосновения, посылая мурашки по моим рукам.

— Сегодня ты выглядишь безупречно. Такая чертовски красивая, что это почти убивает меня.

— Ты тоже красивый.

Его глаза сужаются, словно я сказала что-то глупое.

Стоун оттягивает край зелёной футболки под кожаной курткой со словами:

— Да? Потому что это моя лучшая футболка, которую я надеваю только по особенным случаям.

В его голосе чётко слышится сарказм, но цвет футболки идеально сочетается с глазами, что смягчает черты его лица. Зелёная ткань соблазнительно обтягивает грудные мышцы и широкую шею Стоуна. Взглядом очерчиваю линию сильной челюсти и на мгновение я представляю, как целую его туда.

— Я, правда, так думаю, Стоун.

Он пристально смотрит на меня, и я отчётливо ощущаю, что в этом прекрасном доме только мы одни.

— Мне нужно рассказать тебе кое-что, Брук.

Я киваю, пытаясь сосредоточиться на его словах.

— Мы недавно поговорили… с парнем, который помог подставить Грейсона.

Тревожное чувство поселяется в моей голове. Поговорили. Они сделали намного больше, чем просто поговорили.

Остался ли этот парень в живых?

— И мы получили новую информацию. Плохие новости, — Стоун делает паузу, накрывая руками папку. — Прямо сейчас других мальчиков держат в плену, как нас когда-то.

Мой живот делает сальто.

— Где? Прямо сейчас?

— Мы пока не знаем, где они находятся. Пока, — повторяет он твёрдым голосом.

Другие дети в таком же подвале. Может быть, и они где-то там дотрагиваются до дверцы печи, пытаясь облегчить свою боль. Я почти чувствую тепло на кончиках своих пальцев.

— Вы сообщили об этом в полицию?

Стоун смотрит на меня так, словно я сошла с ума.

— Ты ничего не знаешь об этом городе, не так ли? Полиция защищает тех ублюдков, Брук, она помогает им.

Из меня вырывается удивлённый вздох.

— Для нас это слишком, знать о тех ребятах, находящихся в какой-нибудь дыре, и при этом бездействовать, они измучены, и меня убивает мысль, что у них совсем нет надежды. По крайней мере, они не знают, что у них есть мы. Я чувствую, что они в отчаянии, но осталось недолго.

Стоун ненадолго прерывается, уставившись прямо перед собой.

«У них есть ты, — думаю я про себя, — что делает их чертовски удачливыми».

— Мы вытащим их оттуда и заставим пожалеть всех, кто приложил к этому руку.

Я киваю, тяжело сглатывая. Мне до сих пор не верится, что мой папа мог быть осознанно вовлечён в этот ужас с пленёнными мальчиками. Но что я отвечу, если Стоун спросит меня напрямую о Смотрителе? Мой отец не заслуживает смерти.

Нет ни единого шанса, что он может быть связан с теми людьми, даже если и помог когда-то давно с куплей собственности. Его наверняка обманули. Папа просто не может помогать удерживать невинных детей взаперти.

Стоун открывает папку, до сих пор лежащую на его коленях:

— Я хочу показать тебе это.

Он переворачивает исписанные ручкой страницы, некоторые слова обведены в круги и соединены с другими, образуя паутину. Видимо, это его собственное расследование.

— Ублюдки еще не знают, что нам все известно. Эти дети изменили все для нас.

— А ты уверен, что… что в этот раз ещё больше детей держат под замком?

— О да, эта информация от источника, который не мог солгать.

Я фокусируюсь на заметках. Они напоминают доску расследования полицейских, только вместо фото здесь десятки имён. Имя Мэдсон обведено в круг и перечёркнуто. Губернатор Дорман? Я в шоке продолжаю глазеть на это вычеркнутое имя.

— Губернатор замешан в этом?

— Именно он дал нам информацию о детях, — отвечает Стоун. — Именно он засадил Грейсона.

— Он ведь недавно умер. В газетах написали, что это был сердечный приступ.

— Определённо не сердечный приступ, — отвечает он просто. Стоун указывает на маленькое изображение с тем самым сгоревшим домом. — Кто бы ни был владельцем, документы собственности утеряны. Или сказать более точно, уничтожены. В последнее время мы выслеживаем крупных акул в бизнесе недвижимости и строительства. Мы поспрашивали пару из них, — что означает: пытали, а может и убивали их, — но никто так ничего и не сказал. Тогда я решил поискать среди начинающих бизнесменов лет двадцать назад, и твой отец как раз начинал строить свой бизнес в то время.

Я замираю на месте, пока Стоун пристально смотрит мне в глаза. Я чувствую растущую панику внутри, а также разъедающее чувство вины. Может, я чувствую вину перед Стоуном из-за того, что скрываю свои подозрения от него? Или все-таки перед отцом за одну только мысль предать его?

— Я знаю, это было давным-давно, но может он сможет что-нибудь вспомнить. Может быть, кто-то расспрашивал его о заброшенных домах. — Стоун указывает на круг, внутри которого красным написано Смотритель. — Я не надеюсь на это, но, может, он до сих пор знает этого человека.

— Двадцать лет назад, — повторяю я.

— Я знаю, что о многом прошу, именно поэтому я показываю тебе это, чтобы ты была в курсе дела и понимала, что стоит на кону. Даже если он не знает никого по кличке Смотритель, может, он вспомнит важную информацию. Если бы мы только смогли сложить очередную деталь пазла. В то время твой отец мог быть знаком с Дорманом.

Моё сердце выпрыгивает из груди:

— Так ты не узнал, кто такой Смотритель?

— Нет, но ты только посмотри, все дороги всегда ведут к нему.

Слишком много дорог на самом деле. Что если отец все же причастен к кровавому бизнесу? Какова вероятность того, что к нему ведёт столько дорог, а он до сих пор остаётся в неведении?

— Мой папа вряд ли сможет нам помочь, — дрожащим голосом говорю я.

— Он точно должен был слышать что-то, — Стоун говорит более нетерпеливо. — Как можно работать в сфере городской недвижимости долгое время и ничего не слышать.

О боже.

— Он больше не занимается строительством.

— Все равно поговори с ним.

Я киваю:

— Потому что где-то там страдают дети.

— Это продлится недолго.

— Ты собираешься подарить им свободу.

— Тут ты права.

Я тянусь к нему и сжимаю в руках воротник его футболки. Он, и правда, изменился. Прямо сейчас Стоун сосредоточился на спасении беспомощных мальчиков. И мне нравится это, нет, я в восторге, но как я смогу скрывать от него все?

Я каждый день вижу истощённого отца, приходящего домой после очередного тяжёлого рабочего дня, и все ради того, чтобы спасти нашу компанию. Но как бы то ни было, папа продолжает с улыбкой просить меня прочитать написанный мной стих или посмотреть с ним какое-нибудь глупое шоу по телевизору. Он постоянно находит время для меня, а после этого пособничает людям, издевающимся над детьми? Никогда.

Стоун не станет задавать вопросов и вдаваться в нюансы. Он допросит моего папу единственным известным ему способом.

— Я поговорю с ним, — наконец-то отвечаю я. Уже представляю себе это: «Эй, пап. Помнишь ли ты что-нибудь о продаже маленьких детей на чёрном рынке?». Милый семейный разговор, но все же лучше, чем его беседа со Стоуном.

— Спасибо, — благодарит он нежно. — Это очень важно для меня.

Я тянусь и сжимаю его тёплую руку. В ответ Стоун пожимает мою, отчего в моем животе вспыхивает пламя.

— Конечно, это важно. Ты важен.

Стоун мотает головой:

— Не я. Дети.

Неужели он не видит, что он один из них даже после всех этих лет? Даже когда Стоун находился в подвале, он никогда не думал о себе как о жертве, всегда был тем, кто помогал своим друзьям и другим ребятам, таким как Грейсон.

— Где сейчас Грейсон? — спрашиваю я, осматривая дом. — Если здесь безопасно, почему он не тут?

— У нас есть тайное убежище в городе. Секретное, как сам ад. Сюда могу приходить только я.

Теперь не только он. Если его парни для него как младшие братья, то почему он не приводил их сюда раньше? В моем сердце поселяется надежда, что Стоун доверят мне настолько, чтобы доверить свои секреты.

Впереди я вижу дверь, которая, должно быть, ведёт в ванную. Я осматриваюсь, надеясь отвлечься от близости Стоуна, поэтому заглядываю в соседнюю комнату.

— Почему ты приехал на выпускной? — спрашиваю я, наткнувшись взглядом на кровать, заправленную белыми простынями и накрытую небесно-синим покрывалом.

Краем уха я слышу, как Стоун подходит сзади и останавливается позади меня. Воздух тут же электризуется между нашими телами.

— Ты сожалеешь о том, что я испортил твоё свидание? — спрашивает Стоун безразличным голосом.

Мурашки бегут вдоль позвоночника:

— А ты?

— Черт, нет. Тот молокосос не заслуживает дотрагиваться до тебя.

Его ответ заставляет меня улыбнуться, несмотря на то, что его голос наполнен грустью.

— Тогда кто заслуживает касаться меня?

— Никто, — от его честности у меня на глаза наворачиваются слезы.

Я поворачиваюсь и смотрю в невероятно зелёные глаза. Его кожаная куртка распахнута, открывая миру зелёную футболку. Стоун полностью одет, но я все равно вижу его насквозь.

Я могу увидеть зияющую дыру в его груди. Мы встречались прежде, но только сейчас я смогла разглядеть ее. Стоун не позволил Лиаму обнимать меня, но посчитал и себя недостойным этого.

Я шагаю ему навстречу, пересекая оставшееся пространство, и опускаюсь перед ним на колени. Я принимаю позу подчинения, но одновременно ощущаю необыкновенную силу. Стоун смотрит на меня напряжённым взглядом сверху вниз. Я не могу прочитать выражение на его лице, но понимаю язык его тела. Он стремится ко мне, уставший от долгих лет борьбы и одиночества.

Опасный, но такой сексуальный.

Я никогда не занималась сексом, почти не целовалась с парнями, но я могу задать встречный вопрос: сколько раз Стоун занимался любовью? Наверное, никогда.

— Ты любил когда-нибудь? — спрашиваю я мягким голосом.

Я спрашиваю это не из ревности, а потому что действительно считаю, что Стоун заслуживает любить и быть любимым. Он заслуживает этого больше, чем кто-либо.

— Да, — отвечает он хриплым голосом, смотря на меня с болью в глазах.

И я ненавижу эту боль. Так вот, что для него любовь? Боль?

Может я и наивная восемнадцатилетняя девочка, но я знаю, что любовь приносит не только страдания. Это лучшее, что есть в мире, я уверена в этом. Для меня нет ничего прекраснее, чем стоять на коленях перед этим сильным и красивым мужчиной, который считает себя монстром.

— Ты ходил на школьные танцы?

Стоун смеётся над моим нелепым вопросом:

— Нет.

— Ты был в… — я не хочу произносить слово подвал.

— Нет, тогда мы уже выбрались и слишком наслаждались свободой, чтобы беспокоиться о каких-то уроках.

— Ты жалеешь об этом? — Может, сегодня ночью Лиам напомнил ему все то, чего у него никогда не было.

— Нет, — я понимаю, что он лжёт. — Всегда знал, что это дерьмо не для меня. Выпускные шапочки и цветы. Что я, по-твоему, должен был делать с этим? У меня никогда не было и не будет нормальной жизни.

Его утверждение болью отдаётся в моем сердце. Именно из-за меня рана в его груди сегодня стала шире, чем обычно.

Я поднимаю руку и прохожусь пальцами вдоль переплёта папки, которую Стоун до сих пор сжимает в руке. После перемещаюсь выше и исследую его запястье. Тело Стоуна вибрирует под моими прикосновениями, словно он может разбиться в любую секунду, хоть я и знаю, что у него крепкие кости и твёрдые мускулы, а также непоколебимый дух.

Еще выше. Касаюсь его предплечья, тёплой кожи, из-за чего его мускулы плавно перекатываются под моим прикосновением.

«У меня никогда не было и не будет нормальной жизни».

Внезапно Стоун сжимает пальцы на моем запястье, отводя руку в сторону:

— Что ты делаешь? — спрашивает он раздражённо.

Что я делаю? Касаюсь его, пытаясь прочувствовать. Узнаю его, может быть, впервые со дня нашего знакомства. Я выворачиваю руку и также хватаю его за запястье. Наши руки странным образом скованы, будто объединились вместе против всего невозможного.

Воздух сгущается вокруг нас, в то время как я вдыхаю его неповторимый запах. Он не пользуется туалетной водой или спреем, наоборот, я чувствую его собственный, непередаваемый мускусный аромат.

Я не могу выразить словами свои чувства, и поэтому сегодня мне нужно просто прикасаться к нему.

Я хочу его.

Стоун по-прежнему крепко держит мою руку. От неровного дыхания его грудь под зелёной футболкой опадает то вверх, то вниз.

Всего на один момент я думаю, что сумасшедшая: стою перед ним на коленях, воображая, будто он хочет меня так же, как и я его. Так же, как Стоун хочет ту счастливицу, которую любил. Или любит до сих пор.

Кто же она?

Эта девушка должна быть старше меня. Наверное, она разговорчивая и красивая. А кто такая я? Девчонка из хорошей семьи, которая никогда раньше не занималась сексом. Кто бы она ни была, она достаточно сильная, раз сумела добиться его любви.

Но я тоже знаю Стоуна, знаю его настоящего. Я видела, как он убивал, чувствовала, как он сжимал моё тело, когда пытался утопить в реке в ночь нашей встрече. Я видела его избитого, всего в синяках, а ещё я держала в руках маленькую деревянную птичку, которую Стоун сделал специально для меня. Я трогала себя, подчиняясь его командному грубому голосу на другом конце телефона.

О боги, тот разговор. Я так много раз проигрывала его у себя в голове, что он навсегда останется в моей памяти.

«О да, дорогуша. Я здесь. Направляю твои руки к твоей влажной киске, приказывая трахать себя ими, в то время как мой член вбивается в твою глотку до тех пор, пока из глаз не брызнут слезы, и слюна начнет стекать по подбородку. Несмотря на рыдания, ты не смеешь перестать трогать себя, издавая лучшие звуки в мире».

Я освобождаю свою руку из его захвата. Взглянув на Стоуна из-под ресниц, я опускаю руку вниз и задираю край платья вверх. Я собираю всю эту ненужную ткань вокруг своей талии, показывая ему своё розовое нижнее белье.

— О, черт, — выдыхает Стоун.

Прохладный воздух опаляет мой жар между ног, что делает ощущения еще острее.

Нарочно медленно я опускаю другую руку между ног и просовываю пальцы через резинку трусиков, двигаю ими вниз и поглаживаю себя круговыми движениями.

— Брук…

Что он хочет сказать? Не надо, Брук? Или, Брук, давай еще?

Но мне все равно. Моя жизнь полна улыбок, за которыми прячется моя грусть, я устала ходить в поношенной одежде для того, чтобы все оценили мой внешний вид, устала быть вежливой.

Все это ложь.

Здесь и сейчас я стою на коленях перед этим восхитительным мужчиной, вот она — правда. Влажность между моих ног настоящая, так же как и грубые деревянные доски паркета под моими коленями. Моё желание настоящее, почти невыносимое.

Он тот самый мужчина, который не сравнится ни с одним парнем. Стоун луна, освещающая тёмную ночь, коей является моя жизнь.

— Только ты, — в конце концов, произношу я. — Не Лиам. Ни кто-либо еще. Я не хочу их.

— Прости меня, — отвечает он.

Я смотрю на него из-под ресниц, вглядываюсь в зелёные глаза, потемневшие от возбуждения.

— Тебе не за что просить прощения.

— Я разрушаю тебя, сладкая, — говорит Стоун расстроенным голосом.

— Но мне нравится это, — я достаю руку из своих трусиков и протягиваю ее к его ширинке. Сначала расстёгиваю серебристую пуговицу, а затем тяну молнию вниз, пока мои руки трясутся от желания. — Я хочу этого, Стоун, — я почти умоляю его. — Я хочу сделать то, что ты говорил мне тогда по телефону. Разрушь меня.

Он продолжает смотреть на меня сверху вниз, прожигая взглядом.

Тогда я набираюсь смелости и произношу шёпотом слова, которые раз за разом повторяла у себя в голове уже многие месяцы:

— Я хочу, чтобы ты засунул свой член мне в рот.

— Бл*дь, — Стоун просовывает руку мне в волосы, контролируя тем самым мои движения.

— Я хочу, чтобы ты трахнул мой рот. И тебя я тоже хочу, — говорю я. — Заставь меня заплакать, пока я буду ласкать себя пальцами. Это все, о чем я могу думать, все, о чем я думала многие месяцы. — Может, он уже разрушил меня. Может, не встреть я Стоуна в ту ночь, сейчас занималась бы сексом с Лиамом, получая сомнительное удовольствие.

Но этого не произошло. Стоун переключил что-то у меня в мозгу, или же я всегда была такой, этого мы никогда не узнаем. Не хочу думать о том, кем бы я могла стать, когда нравлюсь себе сейчас такой, какая я есть. Нравлюсь себе в момент, когда мной руководит чистая похоть.

Сильные пальцы ложатся на мой затылок, и этого достаточно, чтобы я с головой погрузилась в момент. Стоун ни к чему меня не принуждает своим прикосновением, но его силы достаточно, чтобы направлять мою голову взад-вперёд.

Мои пальцы неуклюже возятся с джинсовой тканью. Я чувствую его твёрдость под молнией и знаю, что это означает. Он тоже хочет меня.

Когда я полностью расстёгиваю молнию, его испещрённый венами член выскакивает из джинсов. Из меня вырывается удивлённый вздох, и я вспоминаю, насколько неопытна в таких вопросах. Я ожидала, что Стоун будет в боксерах или в хоть каком-то нижнем белье, но кроме джинсов больше ничего нет. Только его член, пульсирующий от желания. Ладно, он больше, чем я ожидала.

Мускусный аромат заполняет мои лёгкие, и я впитываю его в память, чтобы запомнить навсегда. Стоун не шевелится, позволяя мне изучить его внимательнее, но ожидание не делает меня увереннее. Минуту назад я была такой смелой, но не теперь.

Раз уж начала, отступать я не намерена. Хочу узнать: так ли это прекрасно в реальности, как и в моих фантазиях? Кончу ли я так же сильно от его рук, как и от его слов?

Мои руки немного дрожат, когда я обхватываю его. Он гладкий и твёрдый, словно вырезан из мрамора. Я прижимаюсь лицом к животу Стоуна, слегка сжимая его член.

До меня доносится болезненный гортанный стон:

—Ты не можешь, — говорит Стоун, сжимая пальцами кожу моей головы.

«Могу — думаю я. — Мы можем».

—Только ты, — напоминаю я ему.

Кончиком языка я осторожно слизываю блестящую каплю, что так заманчиво скользит по головке. Его стон перерастает в приглушенный рык. Он пытается сдержаться даже тогда, когда я, наконец, отпускаю себя.

У меня начинает кружиться голова, когда я ощущаю солоноватый и одновременно такой сладкий вкус. Губами медленно вбираю головку в рот, руками чувствуя, как сквозь его бедра проходит дрожь. Или, может быть, это дрожу я, окончательно разрушаясь внутри, когда другая моя рука скользит обратно в трусики?

Я ласкаю себя, пока член Стоуна у меня во рту — все так, как он говорил тогда по телефону. Стоун слишком большой, но это не мешает мне наслаждаться ощущениями. Я хочу, чтобы он наполнил меня, чтобы умолял меня, чтобы впитался в каждую клеточку моего тела. Я парю на грани оргазма, желая, чтобы мы остались здесь навечно.

Его дыхание становится учащённым, когда он берет мою руку и скользит ею к основанию члена:

— Сожми его здесь, малышка.

И я сжимаю.

Поток неразборчивых слов вылетает из его рта, когда я увеличиваю давление. Слова смешиваются друг с другом:

— Сильнее. Жёстче. Позволь мне почувствовать тебя.

Стоун не ждёт моего повиновения. Он мягко и аккуратно скользит глубже в мой рот. Чем больше времени проходит, тем более диким и ненасытным становится его темп. Так, словно Стоун использует меня, отчего я завожусь даже больше, чем от собственного пальца, кружащего вокруг клитора. Я не могу это описать, но я точно знаю, когда мне надо шире раскрыть рот, когда слегка сильнее сжать его губами. Он словно создан для меня.

— Дааа, — Стоун стонет громче, — поработай теперь язычком.

На этот раз стон вырывается из меня, но звук получается гортанным. Не могу произнести ни слова, его член слишком глубоко во мне. Когда он стонет в ответ, я понимаю, что вибрации от моей попытки застонать приносят ему еще больше удовольствия. Он настолько глубоко, что может все это почувствовать.

— Трогай себя, — приказывает Стоун.

Потерявшись в ощущениях, я забываю о себе. Коленки разъезжаются на деревянном полу, и я раздвигаю ноги шире. Я одновременно смущена и бесстыдна, дарю удовольствие и получаю его. Когда мой большой палец снова находит клитор, резкие ощущения заставляют слезы выступить на моих глазах. Когда я трогала себя раньше, все ощущалось по-другому. Я могла снова и снова гладить чувствительную горошинку у себя между ног, но сейчас ощущения почти болезненны, и все, что мне остаётся, это кружить вокруг неё.

Я подстраиваюсь под его ритм, теряя себя в нем.

— Тебе нравится, маленькая птичка? — тон Стоуна не оставляет сомнений, что он знает ответ на свой вопрос. Он все видит сам, но хочет, чтобы я кивнула, пока он вбивается в меня снова и снова. Мои широко открытые глаза умоляют его о чем-то.

В его же глазах плещется нежность.

— Войди в себя. Твои пальцы такие влажные, что я отсюда могу уловить блеск на них.

Моя рука сжимается в кулак, покрытый влагой, как он и сказал. Я не могу сделать этого. Это из-за того, что я девственница? Или со мной что-то не так?

Стоун видит моё сомнение и придвигает свой ботинок между моих ног.

— Вот, — говорит он, словно даёт мне что-то.

Я моргаю, ничего не понимая, пока струя солоноватого предэякулята покрывает мой язык. Мой рот вбирает его все глубже, когда я решаюсь языком облизать его по кругу, отчего глаза Стоуна закатываются. Все мои действия исходят от сердца, я делаю все, чтобы удовлетворить его, но почему я не могу сделать то же самое с собой?

Я парю на самой грани, но никак не могу перекинуть себя через край. Чувствую себя в чёртовой ловушке.

— Давай, — уговаривает Стоун охрипшим голосом, — заставь себя кончить.

Носок его кожаного ботинка придвигается к моему самому чувствительному месту, и я вдруг понимаю, чего он хочет. Чтобы я прижалась к нему, а затем раскачивалась на нем, пропитывая чистую кожу своим возбуждением. Он пытается помочь мне найти освобождение. Я размещаю колени по обе стороны от его ноги и ощущаю себя так, словно наконец-то вернулась домой.

Устраиваюсь поудобнее, находя тот самый угол, под которым ощущения обостряются до максимума. То, как я двигаю своими бёдрами, то, как он не позволяет мне освободить его член, то, как он смотрит на меня все время. О боже, всё это слишком. И тогда на меня обрушивается удовольствие, заставляя мои глаза непроизвольно закатываться.

— Вот так, — говорит он, оттягивая волосы еще сильнее.

Я думала, что он контролировал ситуацию до сих пор, но Стоун только начал. Словно срываясь, он хватает мою голову и начинает вколачиваться в мой рот жёсткими и глубокими толчками. Мне тяжело дышать, потому что я полностью потеряна в моменте. Некогда думать о дыхании, пока мои бедра двигаются в сумасшедшем темпе, и от оргазма отделяет только одна или две секунды.

— О да, ты представляла себе все именно так? Нуждалась в этом, сладкая. Жёстко и грязно. И я единственный, кто может дать тебе это.

Из меня вырывается еще один стон в знак согласия, в то время как я чувствую приходящую волну оргазма. Я в мгновении от неизбежной разрядки.

Его движения почти причиняют боль, в то время как слова вырываются из него:

— Единственный, — говорит он насмешливым голосом. — Единственный настолько испорченный, чтобы заставить тебя кончить. Единственный, кто достаточно ошибался, чтобы ты могла почувствовать себя плохой.

Слезы выступают на глазах от силы его хватки на моих волосах и от его слов. Но оргазму наплевать на опасность, повисшую в воздухе. Он подкрадывается все ближе и ближе.

— Единственный больной на всю голову, — продолжает он. Не уверена, понимает ли Стоун, что произносит все это вслух. Выражение его лица жёсткое, словно он опять превратился в камень. — Так что теперь ты можешь прекратить притворяться маленькой послушной девочкой.

И тут я понимаю, о чем идёт речь: Стоун думает, что это мой мятеж. Что я просто захотела отвлечься от школы и богатеньких занудных парней. Что я хочу его только потому, что он испорчен.

И именно в этот момент на меня обрушивается оргазм. Он проходит сквозь кожу, зажигая каждое нервное окончание, стирая все ненужное из моей головы, оставляя после себя только лишь чистое удовольствие. Все моё тело сотрясает дрожь, пока между ног болезненно пульсирует.

Рычание, исходящее от Стоуна, могло бы выбить все окна в доме. Доказательство его собственной кульминации мощной струёй наполняет мой рот.

Я сглатываю, принимая все, что он только может мне дать.

Стоун аккуратно вынимает свой член, при этом издавая последний стон, после чего натягивает штаны обратно.

Пролившаяся капля спермы стекает по моему лицу, все ниже и ниже, пока, наконец, не скатывается мне в ложбинку. Я задыхаюсь, пока комната плывёт у меня перед глазами, или же это я не могу вернуть себе равновесие?

Стоун опускается передо мной на колени и нежно целует в губы. Его длинные и сильные пальцы смахивают и вытирают слезы с моих щёк немного грубыми движениями, из-за чего я делаю вывод, что он сам еще не пришёл в себя после оргазма.

Я чувствую себя счастливой из-за его заботы. Я чувствую себя влюблённой.

— Господи, птичка, посмотри на себя, ты так чертовски горяча. — Стоун целует меня в щеку. — С моим членом во рту ты смотришься безумно сексуально.

Следующий поцелуй приходится на другую щеку.

— Мне понравилось, — говорю я. — Я мечтала об этом.

После моих слов взгляд Стоуна снова меняется. Я не должна была говорить подобное? Но мне еще так много надо сказать ему.

— Стоун, у меня есть с собой кое-что, — шепчу я.

— Что же это, сладкая? — Он осторожно смахивает последнюю слезу.

— В моем клатче. Я принесла… ну, ты знаешь. — Не могу произнести это слово вслух.

Стоун изучает моё лицо, наклонив голову вбок.

— Что же ты принесла с собой на танцы?

Мое лицо начинает заливаться краской:

— Ты знаешь.

— До сих пор не можешь произнести вслух, — Стоун проводит костяшками пальцев по щеке. — Но все в порядке, твоя кожа сейчас такого же милого розового оттенка, как и твоя киска. — Подушечки пальцев скользят по моей опухшей губе. — Твои слезы самая сладкая вещь, которую я когда-либо пробовал. Мне нравится, что это мой член заставил тебя плакать. — Он делает паузу, всматриваясь в мое лицо. — Мне нравится то, что на твоих губах до сих пор остались остатки моей спермы.

Его собственнические слова просачиваются под мою кожу.

— Ты выглядела чертовски горячо, когда пыталась отстраниться.

Я хмурюсь:

— Я не пыталась…

— Шшш, — Стоун осаждает меня злым взглядом. — Никаких разговоров. Я дам тебе то, чего ты хочешь.

Теперь он касается меня всей рукой, скользя ладонью вдоль моей шеи, и притягивает меня ближе. Мозоли трутся о нежную кожу, в то время как его горячее дыхание опаляет мою щеку. О чем бы я ни беспокоилась секунду назад, это уже не имеет никакого значения.

— Стоун, — шепчу я, наслаждаясь его именем. Наслаждаясь тем, что мы с ним, наконец, снова вместе.

Его рука ложится на кружевную ткань, которая прикрывает вырез платья. Стоун рывком разрывает ее, и я от неожиданности вскрикиваю.

— Шшш, я понял тебя. Ты хочешь, чтобы такой больной ублюдок, как я, оттрахал тебе с презервативом, не так ли?

Я не понимаю, почему он называет себя так? Моё возражение теряется в крике, когда Стоун скручивает мой сосок между грубыми пальцами.

— Я должен был кончить тебе на лицо, чтобы показать всему миру, как тебе нравится играть в грязную плохую девочку.

— Я не играю, — говорю я. — Это не игра, и ты не…

Стоун накрывает мой рот рукой, прерывая на полуслове.

«…ты не грязный ублюдок» — вот, что я хочу сказать, но он сильнее прижимает руку, потому что не хочет слышать этого.

— Такая вежливая, — с этими словами Стоун целует меня в лоб.

Его пальцы снова скручивают сосок, посылая электрический разряд прямо между моих ног.

— Я сказал: никаких разговоров. Поняла?

Я качаю головой из стороны в сторону в знаке отказа, но он не отпускает меня, игнорируя мой ответ. Я не могу сконцентрироваться с его пальцами на моих сосках, отчего моё тело опять горит от желания. Стоун ведь специально заводит меня.

Я мямлю слова ему в руку, потому что мне необходимо сказать ему, что он вовсе не ублюдок. Он самый замечательный мужчина, которого я знаю, он хороший, храбрый и добрый.

Но его рука уже у меня между ног, заставляет забыть обо всем, и все окончательно перемешивается в голове.

— Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя с презервативом? Хочешь, чтобы я сделал тебя плохой и грязной, в то время как эта упаковка предназначалась хорошему парню с танцев? Он может дарить тебе дорогие подарки и возить в дорогие рестораны, но не может грязно оттрахать тебя так, как это могу я? Поэтому ты хочешь меня?

Мои бедра двигаются навстречу его движениям, пока он все так же крепко зажимает мне рот рукой.

Стоун скользит пальцем глубже, вторгаясь в меня. Я всхлипываю, не в силах контролировать эмоции.

— Ты этого хочешь?

Я всхлипываю и киваю в знак согласия.

Он убирает руку, тогда я выкрикиваю в отчаянии, ведь я была так близко:

— Да! Пожалуйста.

Стоун смотрит на меня, и я точно могу сказать, что в эту секунду он пытается сделать правильный выбор.

Он резко поднимается на ноги, рывком потянув меня следом за собой. Мир вокруг начинает вращаться, когда Стоун закидывает меня к себе на плечо. Мы куда-то идём, после чего я падаю на кровать.

— Тебе лучше раздеться к тому моменту, как я вернусь.

И затем он поспешно выходит из комнаты.

Я пытаюсь вылезти из своего платья, стараясь как можно быстрее стащить с себя всю одежду. Когда Стоун возвращается, он становится напротив и начинает изучать меня нахмуренным взглядом.

Я лежу перед ним полностью обнажённая и большего всего на свете желаю, чтобы он прикоснулся к моей коже, но не потому, что он испорчен. А потому что я все в нем люблю, и потому что доверяю ему как никому другому. Из всех людей, которых я когда-либо встречала, только Стоун никогда не лгал мне.

Он бросает на кровать клатч со словами:

— А теперь достань презерватив, я не могу ждать всю ночь.

Я тянусь к клатчу, но что-то не так в том, как он говорит со мной. Что-то изменилось.

Стоун медленно снимает кожаную куртку, после чего через голову стаскивает футболку и швыряет ее на пол. Его грудь очерчена ярко выраженными мышцами, а внизу живота красуются заветные шесть кубиков, которые мне тут же хочется облизать. Но я отвлекаюсь: вся верхняя часть его прекрасного тела покрыта белыми полосами разных размеров — шрамами. Некоторые из них неровные и рваные, в то время как другие наоборот ровные и гладкие. Все его тело несёт в себе историю, и я не могу оторвать глаз, наслаждаясь красотой и впитывая в себя всю его боль.

— Прости, салон тату был закрыт, поэтому ты не увидишь дерьмовых роз, или что там ещё набивают подростки. Хочешь трахнуть плохого парня? Придётся потерпеть это уродство.

— Я думаю…

— Заткнись, меньше слов — больше дела. Дай мне его, — Стоун протягивает руку ко мне.

Я хотела сказать, что шрамы прекрасны, но его настроение резко изменилось. В моей груди поселяется нехорошее предчувствие. Не из-за страха, нет, из-за непонимания. Я кладу обёртку ему на ладонь, наслаждаясь лёгким прикосновением наших пальцев.

— Подвинься, — он толкает меня вперёд к изголовью кровати.

Я неуклюже двигаюсь вверх, ожидая, что он последует за мной. Моё голое тело раскинуто прямо перед ним, но Стоун даже не смотрит на меня, разворачивая презерватив.

— Девушка вроде тебя не должна так себя вести, — говорит он, уверенно раскатывая латекс по длине члена. Может, Стоун слишком сосредоточен и поэтому больше не смотрит на меня? Я не чувствую больше связи между нами. — Но если ты действительно хочешь этого…

— Стоун, — я пытаюсь привлечь его внимание. — Я хочу тебя. Всегда хотела.

— Ты только думаешь, что хочешь меня.

— Ты не можешь читать мои мысли.

Но он не слушает. Стоун забирается на кровать, снова собирая мои волосы в кулак. Со странным блеском в глазах, он рывком переворачивает меня, вжимая моё лицо в грубую ткань покрывала.

— Задницу вверх. Сейчас же.

— Подожди. — Я представляла себе все не так, я думала, мы будем лицом к лицу.

Стоун с характерным звуком болезненно шлёпает меня.

— Я сказал вверх. Только не говори мне, что ты ожидала зажжённых свечей и лепестков роз.

Медленно я становлюсь на колени, задирая попку как можно выше. Я напоминаю себе, что доверяю ему, он мог столько раз причинить боль, но не делал этого.

Стоун становится на колени позади меня. Его руки ложатся на мои бедра, но в прикосновениях больше нет никакой нежности. Я совсем не понимаю, что случилось. Почему он вдруг разозлился на меня? Его пальцы пробираются между моих ног, размазывая влагу грубыми движениями.

— Стоун?

— Ноги шире. — Не дожидаясь, он шире разводит мои ноги резким движением. Моё лицо тут же заливает краска, когда я представляю, какой обзор сейчас ему открывается.

Я пытаюсь проглотить ком, вставший поперёк горла, а щека продолжает тереться о грубую ткань покрывала. Всю свою жизнь я совершала ошибку за ошибкой, не замечая этого. Сделала ли я что-то неправильно в этот раз? Я поворачиваю голову в попытке понять, что же пошло не так.

И я вижу Стоуна, стоящего на коленях, пока его грудная клетка вздымается от учащённого дыхания. В глазах мужчины, в которого я влюбилась всем сердцем, застыла боль. Он выглядит таким потерянным.

Спустя секунду Стоун прижимается всей своей толщиной к моим складочкам.

— Что произошло? — спрашиваю я дрожащим голосом.

Стоун тут же хмурится, натыкаясь на мой взгляд.

— Разве я разрешил тебе поворачиваться? Мы так не договаривались. Ты будешь лежать лицом в покрывало и принимать меня так глубоко, как только возможно, — он шлёпает меня на этот раз сильнее раза в два.

— Ау! — вскрикиваю я.

— Ляг обратно на покрывало, или ты уже передумала?

Моё сердце бьётся как сумасшедшее. В голове снова и снова звучит голос, твердящий, что все это неправильно. Во время минета Стоун был груб, но вёл себя по-другому. Так, словно между нами был секрет, о котором знали лишь мы вдвоём.

— Почему ты до сих пор смотришь на меня?

Я пристально всматриваюсь в его лицо и теперь отчётливо вижу: в его взгляде нет боли, там застыло чувство одиночества.

Всеми своими движениями и действиями он пытается отгородиться от меня, отключив все свои чувства.

В мою грудь словно всадили нож, когда я осознаю, что, находясь рядом со мной, Стоун все равно остаётся самым одиноким человеком на планете. Почему же он так упорно продолжает отталкивать меня? Почему заставляет меня бороться с ним? Дело не в том, что ему нравится грубый секс, он просто пытается свести все к единственному, о чем он так хорошо знает. К боли.

— Нет, — говорю я.

— Уже наигралась? — усмехается он.

Я встаю на колени и поворачиваюсь к нему лицом, прикасаясь ладонями к его груди.

— Что ты делаешь? — выплёвывает он, хватая меня за запястья.

— Отпусти меня! — я чуть ли не кричу, отталкивая его руки от себя.

Стоун отпускает меня, удивлённый вспышкой злости.

Я медленно провожу пальцами по шрамам на его груди. Некоторые из них совсем старые, другие светло-розового оттенка, явно получены недавно. Я наклоняюсь к самому большому из них и целую его, злясь на весь мир за боль Стоуна. Он назвал их уродливыми, но это не так.

Стоун вздрагивает под моими губами:

— Какого черта?..

— Я люблю этот шрам, — говорю я, целуя его снова.

Наступает гробовая тишина, после чего Стоун шепчет:

— Не надо.

— И этот тоже люблю, — на этот раз прикасаюсь губами к светло-розовому шраму на рёбрах.

— Что ты…

— Но этот я люблю больше всего, — произношу я, прижимаясь к рубцу прямо напротив его сердца.

— Прекрати, — говорит Стоун, хватая меня за плечи.

Может, он и в состоянии заставить меня не прикасаться к нему, но он не в силах заставить меня замолчать.

— Я люблю тебя.

Стоун перестаёт двигаться, застыв передо мной.

— Что ты несёшь? Нет.

— Я люблю тебя, — слова вырываются из меня, и это правда. Я никогда никому не признавалась в любви, кроме своих родителей. И то не слишком часто, ведь они не любят ярких выражений чувств. — И я хочу, чтобы ты лишил меня девственности в такой позе, которую выберешь сам. Мне понравится все, что ты со мной сделаешь, потому что я люблю тебя.

— Ты не можешь, — его голос звучит приглушённо, скорее всего, из-за шока. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

Вместо ответа я обнимаю его за талию и прижимаюсь к его губам. Любовь не должна быть сложной и нести в себе боль. Чувство внутри меня такое большое и светлое, что я ни секунды не сомневаюсь в своих словах.

И тут все снова резко меняется.

Словно оттаяв от долгих лет заморозки, Стоун притягивает меня ближе в свои объятия.

— Черт побери, — бормочет он мне в шею, — черт, черт, черт.

Он так сильно прижимает меня к себе, что я с трудом могу дышать, но я не делаю никаких попыток освободиться. Не хочу останавливать его.

— Почему ты не боишься меня? — в его голосе звучит отчаяние. Стоун хотел напугать меня, чтобы я сама убежала от него как можно дальше, и все между нами исчезло бы само по себе.

Я позволяю ему выплеснуть всю свою боль, обняв его так же крепко в ответ. Он напоминает мне дикого животного, боящегося приблизиться к людям. Стоун может причинить мне боль, но я знаю, когда любишь, нельзя просто так взять и уйти. Какой смысл бояться, если страх мешает нам жить?

Мы долго стоим так на коленях посреди кровати, хватаясь друг за друга как за спасательный круг. Из-за его захвата я с трудом поворачиваю голову и смотрю на него. В лунном свете грудь Стоуна выглядит еще хуже. Множество шрамов, складывающихся в сложный узор. Я могу щекой сквозь эти полосы ощутить все его одиночество, исходящее прямо из глубины души.

Я должна понять и помочь человеку, укравшему моё сердце. Его пытали и истязали, но Стоун смог пережить это и стал прекрасным мужчиной.

Сложно отстраниться от него сейчас, но все же мне удаётся отодвинуться на сантиметр для того, чтобы прикусить нежную кожу возле его правого соска. Я слышу вздох, но его тело ни на секунду не расслабляется. Наоборот, теперь я могу чувствовать исходящее от него желание того, что произойдёт дальше.

Никаких грубых слов и жестокости, но это, несомненно, будет лучшее, что происходило со мной в жизни.

— Я не собираюсь использовать тот презерватив, — говорит Стоун голосом, охрипшим от желания.

Он говорит серьёзно, и я понимаю, что хочу того же. Никаких преград.

— Мне дала его мама, — не знаю, зачем я это рассказала.

Стоун злится в ответ:

— Она видела того мудака, но все равно дала тебе презерватив и отпустила с ним на всю ночь?

О боже, он ревнует. Это так странно, кажется, будто мы обычная пара, а не заложница со своим похитителем.

— Лиам на самом деле милый парень.

Мне не стоило этого говорить или наоборот стоило, так как Стоун отстраняется от меня со странным блеском в глазах.

— Лиам милый, — повторяет он. — Милый?

— Да, милый, — отвечаю я, дразня его.

Я говорю все это для того, чтобы он начал, наконец, действовать. И он начинает. Стоун кладёт руки мне на предплечья и кидает на середину кровати, словно я совсем ничего не вешу. Его руки ложатся на мои ноги в районе щиколоток, после чего он рывком разводит их стороны. Именно так я все себе и представляла: Стоун, нависающий надо мной. Пусть это не имеет никакого смысла, но когда ты собираешься лишиться девственности, важна любая мелочь.

Неожиданно Стоун сползает ниже, располагая голову между моих ног.

Стоп, такого не было в моих фантазиях.

Его губы целуют мой живот, пока я пытаюсь отползти от него с писком:

— Что… что ты делаешь? Нет. Подожди. Не надо.

До меня доносится тихий смех:

— Не надо? Говорит девушка, у которой на губах до сих пор хранится вкус моей спермы.

Он прав. Я до сих пор ощущаю солоновато-сладкий вкус на языке. О боже, это напоминает мне о том, что я делала всего полчаса назад.

И тут, совершенно неожиданно, его язык скользит по клитору. О мой бог.

Стоун начинает трахать меня языком, проникая в самое сокровенное место.

Он скользит им все глубже и глубже, заставляя меня извиваться и стонать.

Сильные руки разводят мои ноги еще шире, его движения меняются, и теперь Стоун не спеша облизывает и целует меня там, словно ест мороженое.

В комнате раздаются причмокивающие звуки, и они для меня ещё более интимные, чем его язык на моем клиторе. Стоун скользит ниже, имитируя языком движения своих пальцев тогда в машине.

Никогда не чувствовала ничего подобного, я сжимаю его волосы в кулак, теряясь в ощущениях. Когда он засасывает в рот мои половые губы, я начинаю смущаться ровно до того момента, когда слышу исходящий от него гортанный стон. Стоун бормочет что-то и снова набрасывается на меня, словно наслаждается этим не меньше моего.

И тогда я срываюсь.

Когда Стоун рядом, не существует никаких правил, все становится возможным. Я пропускаю его волосы затылке сквозь пальцы, прижимая его лицо еще ближе.

По его стону могу сказать, что ему это нравится не меньше моего.

Движения становятся интенсивнее, отчего чувства бьют через край, сосредотачиваясь внизу живота, почти причиняя боль. Но я не хочу, чтобы он останавливался.

Комнату пронзает громкий стон, и я понимаю, что он принадлежит мне. Стоун что-то отвечает, задевая губами набухший клитор, отчего мне хочется плакать. Его язык живет отдельной жизнью, кружа вокруг чувствительной горошины. Стоун чувствует, чего я хочу, но специально не касается меня там, словно владеет секретным языком моего тела.

И тогда он всасывает клитор, отправляя меня через край. Мир плывет у меня перед глазами, электрические разряды сотрясают мое тело в то время, как низкий гортанный стон вырывается из меня с его именем:

— Стоун!

Интенсивность движений меняется на нежное поглаживание, словно он поощряет и принимает мой оргазм.

Его язык замедляется, и губы прокладывают поцелуями дорожку вверх. Я крепче хватаюсь за его волосы, когда он целует меня в живот, затем между грудей, а затем и в шею. После чего Стоун нависает надо мной, опираясь на руки по обе стороны от моей головы.

— Я хочу большего, Стоун. — Он молча продолжает изучать моё лицо. — Я хочу всего тебя.

Его взгляд пробегается по моему телу с легким удивлением.

— Обратного пути не будет.

— Пожалуйста, — шёпотом прошу я.

Я тянусь вниз, чтобы сжать его член так, как он меня учил, но Стоун перехватывает мою руку. Он прижимает ее над моей головой, касаясь губами запястья. Его пальцы прокладывают дорожку вниз по руке к ключице, целуя меня и там. Далее к груди.

Я пытаюсь сделать вдох, принимая все эти незнакомые ощущения.

Стоун опускает голову и целует меня на этот раз в губы, опускаясь на меня всем телом. Недостаточно, чтобы раздавить, но достаточно, чтобы я могла почувствовать приятную тяжесть его мускулистого тела.

— Пожалуйста, — говорю я снова сквозь поцелуй.

— Я постараюсь двигаться медленно, сладкая, но ты все равно почувствуешь боль.

— Я хочу этого, — говорю я, когда его пальцы поглаживают вход в мое влагалище.

Я чувствую давление, а после и то, как его пальцы заполняют меня. Боль и удовольствие смешиваются вместе.

Из меня вырывается стон.

— Продолжай, — командую я в нетерпении.

Другой рукой Стоун гладит меня по щеке, скользя пальцами моим по губам.

— Дыши, детка, — головка его члена приближается к моему входу. — Дыши.

Я делаю глубокий вдох прямо в тот момент, когда он мягким, плавным движением толкается в меня, наполняя и растягивая до предела.

Я чувствую подступающую панику, потому что он слишком большой.

Делаю еще один глубокий вдох, но Стоун скользит еще глубже.

Когда боль начинает отступать, внутри я чувствую тепло от того, что мы, наконец-то, стали единым целым.

— Стоун, — шепчу я, теряя себя в нем.

Двадцатая глава

Стоун

Я словно попал на небеса или вернулся после долгих лет в дом, которого у меня никогда не было. Изо всех сил сдерживаю себя, чтобы не причинить Брук боль. Я, как животное, хочу толкаться в неё еще сильнее, еще глубже.

Я не достоин Брук, но все же она позволила мне обладать собой, и сейчас мне кажется, что я ждал ее целую вечность.

Ее киска настолько тугая, что почти причиняет боль. Я приподнимаюсь на локтях по обе стороны от головы Брук и соединяю наши тела, как одно целое, после чего толкаюсь глубже.

Бл*дь. Я чуть не кончаю от одного только толчка, словно озабоченный школьник.

Я начинаю медленно двигаться в ней, давая ей время привыкнуть ко мне. И когда я делю очередной толчок, входя почти до упора, с губ Брук слетает тихий сладостный стон. Я могу прожить на одних лишь ее стонах, лиши меня кто-нибудь пищи и запри опять в подвале. В этой горячей девушке есть все, что мне надо для жизни. Жар ее тугой киски, ее упругие груди, упирающиеся в мою собственную и изуродованную грудь.

Руки Брук ложатся мне на спину, впиваясь ногтями в мою плоть, царапая ее.

Я отдам ей все, что бы она ни попросила. Отдам ей всего себя.

Все это время я боялся разрушить ее, но кто мог знать, что именно она разрушит меня.

Я чувствую подступающий оргазм Брук, после чего она сжимается вокруг меня словно кулак. От накрывающего меня удовольствия я теряю контроль, сжимая ее бедра так сильно, что позже там обязательно появятся синяки.

Я сотни раз занимался сексом и испытывал множество оргазмов, но никогда не испытывал ничего подобного. Покалывание внизу спины подсказывает мне, что я нахожусь на грани, и через секунду мир взрывается яркими красками. Я кончаю бурно и долго, вдалбливаясь в ее тело еще сильнее, словно если я приложу достаточно силы, мы сможем слиться в одно целое.

Как только ее тело перестаёт содрогаться, я обессиленный падаю на Брук сверху.

Для меня секс всегда был способом достижения удовольствия. Не важно, с кем я трахался, после бурной ночи я всегда уходил до рассвета, но почему именно эта девушка сказала, что любит меня.

Это просто невозможно, ведь я тоже люблю ее. Это единственная причина, которая могла бы объяснить, почему я снова и снова похищаю ее и возвращаюсь. Единственная причина, которая объясняет, почему я трахался без презерватива. Черт.

Приподнимаюсь на локтях и вглядываюсь в лицо Брук. Никогда ещё она не была такой красивой, хоть её макияж и причёска в полном беспорядке.

Если бы я не был уже мёртв внутри, она стала бы той, кто нажмёт на спусковой курок.

В то время как я размышляю над всем этим безумством, Брук наоборот кажется расслабленной и умиротворённой. В ее глазах застыло блаженство, а на лице блуждает мечтательная полуулыбка. Она выглядит хорошенько оттраханной, отчего мужская гордость наполняет мою грудь.

— Ты в порядке? — бормочу я, неохотно отстраняясь от неё.

Мой член не хочет покидать ее узкую, влажную плоть. На самом деле он уже готов ко второму раунду, готов брать ее снова и снова, наслаждаясь каждой секундой, но это первый раз Брук, и ей, должно быть, было больно.

— Лучше, чем просто хорошо, — отвечает она, пытаясь сфокусировать свой затуманенный взгляд на мне. Брук смотрит не на меня, а словно сквозь, что теперь не отталкивает так, как раньше.

Я хотел бы лежать с ней так целую вечность, но у нас ее нет. Несмотря на умиротворение и комфорт, я покидаю постель и направляюсь в маленькую ванную. На полке нахожу чистое полотенце и смачиваю его почти холодной водой из-за дерьмового водопровода в доме. Я никогда раньше не заботился о подобном. Будь в кровати любая другая, я бы просто сам принял холодный душ, но мне невыносима мысль о том, что Брук некомфортно. Я сжимаю полотенце в руках, пытаясь хоть как-то согреть его, после чего возвращаюсь в спальню и вижу, что Брук даже не пошевелилась.

— Эй, сладкая, — мягко окликаю я ее.

Она издаёт тихий звук, который означает, что она отказывается двигаться. Поэтому я решаю все сделать сам. Сажусь на край кровати, осторожными движениями раздвигаю ее ноги в стороны. Влажным полотенцем я аккуратно протираю Брук, отчего та издаёт мягкий стон, когда ткань касается ее все еще чувствительного места. Неожиданно Брук вздрагивает. Бл*дь, я причинил ей боль? Ненавижу самого себя за то, что лишил ее девственности, хоть и понимаю, что сделал бы это снова, не задумываясь.

Полотенце окрашивается в розовый цвет, впитывая в себя кровь. Господь знает, я видел много кровопролитий из-за жестокого секса, но ни одно из них не пронзало меня током. Я был недостаточно осторожен, причинил ей боль, отчего теперь она кровоточит.

Брук дёргает головой, в попытке сбросить с себя полудрёму.

— Стоун. Ты в порядке?

— Конечно, — говорю я, но это ложь. Прямо сейчас я ощущаю себя так, словно вокруг все рушится, и я прямо в эпицентре этого. Один на один с девушкой с бледной кожей и розовыми сосками.

Брук не распознает мою ложь, откидываясь обратно на подушки. Она заслуживает больше, чем старую кровать в деревянном старом доме в лесу. Заслуживает всего самого красивого и дорогого, но вместо этого Брук получила меня, поэтому я продолжаю нежно протирать ее. Сложно не заметить на гладкой коже засосы по всему телу, а на бёдрах проявляющиеся синяки, оставленные моими пальцами в порыве страсти. Я чёртов неандерталец.

Когда я заканчиваю, мне не остаётся ничего иного, кроме как сидеть и наблюдать за богиней, которая каким-то чудесным образом оказалась рядом со мной.

Брук тянется ко мне своей тонкой и нежной рукой со словами:

— Иди ко мне.

Моё тело реагирует прежде, чем я успеваю подумать.

Я полностью принадлежу ей.

Обвиваю руками Брук, переплетая наши конечности. В попытке защитить от всего мира прижимаю ее к себе как можно ближе.

— Я никогда не думал, что такое возможно, — говорю я.

Может быть, это делает меня трусом, но она не запомнит моих слов. Брук слишком измотана, ее глаза полуоткрыты. Надеюсь, она не вспомнит моё признание.

Признание в том, что я никогда не занимался любовью раньше.

И в это мгновение она, наверное, видит, насколько я разбит на самом деле. Ее карие глаза темнеют от беспокойства, после чего она крепче сжимает меня руками:

— Не отпускай меня.

Облегчение накрывает меня, в то время как я кладу подбородок ей на макушку.

— Ты в безопасности со мной, — говорю я мягко, хотя в эту секунду она не волнуется об этом. Брук видимо не помнит того, что ее друг Лиам позвонил в полицию, так что ее, должно быть, уже ищут. Вероятно, прямо сейчас весь город в поисках похищенной девушки. — Ты в безопасности.

— Хорошо, — бормочет Брук, зарываясь лицом в мою грудь, — я не хочу больше думать.

— Думать о чем? — спрашиваю я, ожидая услышать о Лиаме, о ее друзьях или вообще обо всей ее жизни.

— О Хозяине, — отвечает Брук, зевая с закрытыми глазами.

Брук засыпает, оставляя меня одного, шокированного и растерянного. Хозяин. Кто такой этот, мать твою, Хозяин? У меня нет ответов, кроме одного: слишком уж велико сходство со Смотрителем. (прим.пер.: опять же, игра слов Innkeeper (Хозяин) — Keeper (Смотритель)).

Неужели ей известно что-то о Нём? Брук знает, кто это? Она крутится в мире богатых и влиятельных людей, и вполне возможно, что она могла услышать о нем что-нибудь.

Но она бы рассказала мне, не так ли?

Я хочу разбудить ее и потребовать ответы на свои вопросы, но ещё я не хочу прерывать нашу первую ночь. Больше всего на свете желаю опять быть счастливым и умиротворённым, совсем как секунду назад.

Прошла лишь секунда, а я уже начал сомневаться в девушке, которую люблю.

Двадцать первая глава

Брук

Я просыпаюсь, чувствуя себя необычайно комфортно для незнакомого места. За последние два часа я словно превратилась в другого человека, лежащего обнажённым в тёплой, уютной кровати. Из соседней комнаты струится полоса тусклого света, создавая лёгкий полумрак в помещении.

Между ног я чувствую приятную боль, а в воздухе до сих пор висит мускусный запах секса. Все это напоминает мне о Стоуне, которого, кстати говоря, нет в кровати. Я помню, как крепко он обнимал меня, но что произошло потом? Я, должно быть, уснула.

Мои мышцы протестуют, когда я медленно растягиваюсь посредине кровати. Мне нет необходимости осматривать маленькую комнату, чтобы убедиться в том, что я одна. Я бы почувствовала в воздухе его присутствие, будь он здесь. Оборачиваю одеяло вокруг себя, после чего выхожу из комнаты и проверяю маленькую кухню и крошечную ванную. Никого.

Я открываю входную дверь, но белый пикап Стоуна, освещённый светом из окон, стоит на том же месте, где он припарковал его ранее.

Из меня вырывается вздох облегчения. Думала ли я, что он сможет оставить меня? Нет. Он никогда бы так не поступил. Я не помню, что произошло между нами после секса, но я определённо точно помню чувство покоя и умиротворения. Словно я наконец-то нашла своё место в этом мире после долгих лет неопределённости, оставив ожидания своих родителей позади.

Шестое чувство подсказывает мне посмотреть за домом, там, где ярко светит луна, освещая все вокруг. Ветки кустов цепляются за одеяло, норовя стянуть его с меня. Крепче сжав руками края, я двигаюсь вдоль стен коттеджа.

Когда я, наконец, обхожу его, то тут же застываю на месте от открывшегося мне вида.

Неудивительно, что Стоун выбрал именно это место. Дом, может, старый и скромный, но вот вид с заднего двора восхитительный и впечатляющий. Отсюда весь город виден как на ладони, сияющий тысячами огней.

Силуэт Стоуна отбрасывает внушительную тень на землю. Он не поворачивается и даже не вздрагивает, когда я медленно приближаюсь к нему из-за спины, потому что уже знает, что я здесь. Наверное, почувствовал, что я проснулась. Тут, среди дикой природы, Стоун идеально вписывается в буйные заросли и непокорные горы. Я представляю себе, как он живёт со своими братьями одной семьёй, в гармонии друг с другом.

— Доброе утро, — говорю я нежным голосом, останавливаясь прямо за ним. Сейчас два ночи, не совсем утро.

— Доброе, — отвечает он грубым голосом.

Его тон посылает мурашки по моему телу.

— Я соскучилась по тебе. Не смог заснуть?

— Никогда не могу, — говорит Стоун, отчего меня пронзает боль от правдивости и грусти в его словах.

В тишине раздаётся стрекотание сверчков и шум ночного города, раскинувшегося перед нами. Где-то там тысячи людей живут собственными жизнями. Кто-то только возвращается после поздней смены из ресторана, а кто-то уже встаёт, чтобы отработать очередной день в пекарне. Город никогда не спит, и поэтому он так напоминает мне Стоуна.

Мужчина поворачивается ко мне, пока в его глазах отражается лунный свет:

— Ты замёрзла?

В его голосе я слышу беспокойство. Так вот как он относится ко всем своим любовницам? Секс делает его более лояльным, сглаживая грубый характер?

— Нет, я в порядке.

— Мы должны возвращаться.

— Да, наверное, — говорю я, представляя обеспокоенную и расстроенную маму. Меня не волнует Лиам, или его друзья. Не волнует даже отец, которому я больше не доверяю. — Я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Выражение на лице Стоуна меняется:

— Все уже закончилось.

От его слов мою грудь пронзает боль. Сердце разрывается на части, разбивая надежду во мне на миллион острых осколков. Конечно, он прав, но от этого не становится легче. Я ничего не отвечаю, делая шаг навстречу. Достаточно близко, чтобы почувствовать исходящее от него тепло в прохладной ночи.

— Кто она? — спрашиваю я тихим голосом. — Женщина, которую ты любишь, кто она?

Даже после всего, что между нами было, я не ревную его к ней. Только если чуть-чуть. Я просто хочу, чтобы Стоун нашёл покой в этом мире. Я не уверена, что он сможет найти его с печальной выпускницей, которую снова и снова похищает. У меня нет того, в чем он нуждается, но, может, у кого-то есть.

— Теперь это не важно.

Я отстраняюсь, возмущённая его словами:

— Любовь всегда важна.

— Разве? — спрашивает он, насмехаясь. Его пальцы нежным движением ласкают мои щеки.

— Да. Иногда мне кажется, что это самая важная вещь во всем мире.

— Я люблю того, кто обманывал меня, — говорит Стоун с печальной полуулыбкой. — Кого-то, кто предал меня, что делает меня самым большим глупцом. Но это не мешает мне продолжать любить ее.

Это объясняет, почему они сейчас не вместе. Он может продолжать любить до самой смерти, но никогда не сможет быть с человеком, предавшим его. Верность означает все для Стоуна.

Даже если бы я и не услышала историю о подвале, то все равно узнала бы правду о нем. Стоун — человек верности и чести, человек, защищающий своих близких. Я видела его в моменты слабости, и поэтому знаю правду:

— Это не делает тебя глупцом, это делает тебя человеком.

Двадцать вторая глава

Стоун

Брук сворачивается калачиком на переднем сиденье пикапа возле меня. Завернувшись в одеяло, она кладёт голову мне на плечо. Мы едем к шоссе, фары освещают деревья и грязную дорогу, а иногда и испуганное дикое животное, которое тут же исчезает в темноте ночи. Совсем скоро рассвет, и Брук выйдет из моей машины. А заодно и из моей жизни, потому что я не могу больше доверять ей. Не хочу даже допускать мысль о том, что она переспала со мной из-за страха, но все равно не могу игнорировать то, что услышал.

— Ты должна будешь пристегнуться, когда мы выедем на шоссе, — тихо говорю я.

— Как скажешь, — отвечает Брук шёпотом, ближе придвигаясь ко мне.

Я притягиваю ее одной рукой к себе, потому что я чёртов слабак. Как я ей сказал, я ещё и глупец, но это все равно не останавливает меня.

Из дома я захватил одно из одеял, чтобы ей не было холодно, хоть Брук и твердила, что не замёрзла, но я ее не послушал. Я хочу спрятать эту девушку от всего мира под этим покрывалом и никому никогда не отдавать ее. Но мой поступок доказал одно: мне не все равно, голодна ли она или же ей холодно. Я исполню любое ее желание, выслежу чёртового тигра и принесу ей его, если Брук того захочет.

Да, поэтому мне определённо точно нужно убираться от неё как можно дальше. Нужно получить свою свободу назад.

И совсем скоро все закончится. Через пару минут мы выедем на шоссе назад в реальный мир.

Я снова и снова прокручиваю ее слова в голове: «Я не хочу больше думать об этом... О Хозяине».

Это может означать всё, что угодно, в конце концов, она почти спала. Я мог бы надавить, потребовать ответы, но я не хочу, по крайней мере, не сейчас. Мне нужно обдумать все на свежую голову, что означает вернуться домой к своим парням. Вот где я смогу сосредоточиться на правде.

Брук заснула сразу после слов, изменивших весь мой мир.

Она заснула крепким и глубоким сном в моих руках, не подозревая, что только что вырвала почву из-под моих ног, не замечая моего взгляда на своих губах и темных бровях. Не обращая никакого внимания на бешеное сердцебиение в моей груди.

— Я серьёзно, ты можешь высадить меня где угодно, — говорит Брук сонным голосом. — На какой-нибудь заправке. Я вызову такси. Или же ты можешь отвезти меня к Челси.

— Ты думаешь, я не провожу тебя до входной двери после выпускного вечера?

Брук улыбается мне немного сконфуженно:

— Так я что, твоя пара на вчерашний вечер?

— Да. — К худшему или к лучшему, но это правда. Я целую Брук в волосы, когда останавливаюсь перед съездом на двухполосное шоссе, ведущее обратно во Франклин-Сити.

Я сказал Брук, что все закончилось, но не думаю, что это конец. Для ее же блага лучше бы все закончилось, но я не смогу поставить точку.

— Пристегнись, детка.

Брук отодвигается от меня и пристёгивается ремнём безопасности.

Я проверяю свой телефон. Четыре часа утра.

— Там будут полицейские, — пытается протестовать она. — Я серьёзно, не стоит везти меня к дому.

Я выруливаю на дорогу со словами:

— Все под контролем.

В пути мы прогоняем еще раз историю сегодняшней ночи: я похитил Брук, и она, испугавшись, отправилась со мной. Мы долго ехали, миновали соседний городок Мурсвиль, после чего я отвёз ее к обрыву скал, откуда открывался живописный вид на долину. Следуя нашей истории, я всю ночь расспрашивал Брук о ее жизни, школе и планах на будущее.

Сейчас я объясняю ей, что она не обязана рассказывать то, чего не захочет рассказывать.

— Никто не сможет принудить тебя говорить. Помни, это ты контролируешь ситуацию, — говорю я ей.

Она отвечает мне сладкой улыбкой, освещённой огнями приборной панели:

— Все под контролем.

Я хмурюсь, думая о том, что же она скрывает от меня. Пытаюсь запихнуть все подозрения как можно дальше, ведь она почти спала и сама не понимала, что говорит.

***

Пятнадцать минут спустя я въезжаю в холмистую часть города, где роскошные особняки нависают друг над другом.

Я прибавляю скорость, когда мы проезжаем мимо огромного белого дома с коваными воротами. В зеркале заднего вида вижу потрёпанным джип Круза, который держится на приличном расстоянии от нас.

Грейсон и Колдер в машинах без опознавательных номеров уже ждут нас возле дома Брук в ожидании главного шоу. Колдер наш лучший водитель со стальными нервами. Именно он перетянет все внимание на себя и уведёт копов подальше. Грейсон же здесь для прикрытия: если начнётся стрельба, нет стрелка лучше, чем он.

Я притягиваю к себе Брук, когда мы подъезжаем, и целую ее. Я молчу, не находя правильных слов.

— Когда я снова тебя увижу?

— Я не знаю, — отвечаю я.

Красно-синие огни от полицейских машин скрываются за домами. Колдер увёл их отсюда, поэтому я подъезжаю прямо к дому Брук.

Она бросает на меня прощальный взгляд, после чего быстро выпрыгивает из машины, и я наблюдаю, как она бежит по подсвечиваемой дороге к огромной резной двери особняка.

Как только закрывается дверь, из темноты возникает полицейская машина. Резко выжимая газ, я разворачиваюсь в узком пространстве.

С помощью Круза мне удаётся оторваться, пока тот изображает из себя неуклюжего водителя, блокируя копов на одном из перекрёстков.

Тем не менее, надо еще скрыться, что достаточно тяжело, так как у них есть приметы моей тачки. Они явно не ожидали, что я привезу Брук к дому родителей, поэтому машин было не так уж и много. Но без помощи моих друзей мне все равно не обойтись, если я хочу выбраться из этого района.

***

Спустя полчаса я, не превышая скорости, еду в южной части города, приближаясь к «Брэдфорду». Проверяю улицу на наличие людей, после чего скрываюсь в подземном гараже.

Нокс ожидает меня внутри, прислонившись к своему Fiat Spyder.

— Какого черта, Стоун? — произносит он, едва я успеваю закрыть дверь. — Мы проделали всю эту операцию только для того, чтобы ты подбросил девчонку до двери дома?

Я прохожу мимо него, держа путь к лестнице.

Нокс не отстаёт:

— Когда ты прислал экстренное сообщение, мы подумали, что это что-то важное.

Я не останавливаюсь:

— Это важно для меня.

Мы проходим заброшенный ресепшн, после чего следуем в нашу гостиную.

Грейсон и Круз сидят на диване, играя в видеоигру. Колдер сидит за столом, размышляя над чем-то, или, возможно, он опять ушёл в себя. С Колдером никогда не угадаешь.

Я прохожу к стене, где располагается бар, хватаю стакан и ставлю его на барную стойку, вытаскивая бутылку Скотча.

Нокс становится возле меня, пристально глядя на бутылку:

— Сейчас утро.

— Не для меня, — после чего делаю первый глоток.

— Так ты собираешься рассказать нам, кто это был?

— Просто девушка, — отвечаю я, не находя слов, чтобы описать ее.

Нокс наполняет стакан, после чего я залпом выпиваю его.

— Девушка?

Я бросаю ему предупреждающий взгляд, так как прямо сейчас он задаётся вопросом, добровольно ли Брук была со мной. Они, наверное, уже слышали новости о похищении.

— Всё на самом деле не так. Она… — я смотрю ему прямо в глаза. — Она моя девушка.

— Бл*дь! Что ты только что сказал? — Грейсон возникает передо мной. — Ты только что сказал: «моя девушка»? — Я молчу, давая ему высказаться. — Ты тот, кто вылил на меня столько дерьма из-за Эбби? — продолжает он. — И все это время ты ждал эту девушку? Стоун, да ты разлучил нас, заставив Эбби думать, что мне наплевать на неё. Заставил меня мучиться от угрызений совести за то, что я желаю серьёзных отношений, предавая тем самым нашу команду? Так что, эти правила на тебя не распространяются?

— А он прав, Стоун, — поддакивает ему Нокс.

— Ладно, у нас была договорённость, которую ты нарушил, — объясняю я. — Эбби была чужая, но она доказала нам свою преданность.

— Ага, и она переделала башню отеля в маленькую розовую комнату принцессы, — смеётся Круз с другого конца комнаты.

Но Грейсону не смешно, тогда я примирительно говорю:

— Может, нам следует изменить правила, — говорю я.

— О, может и стоит, — отвечает он саркастичным голосом.

Я делаю очередной жадный глоток:

— Да, определённо стоит.

Райленд внимательно смотрит на меня. Даже Нейт здесь. Обычно он отсутствует в отеле, но сегодня годовщина смерти первого ублюдка, мучавшего нас. Десять лет. И мы будем отмечать каждую, не потому что нам жалко их, а для того, чтобы не забывать, благодаря чему мы до сих пор живы.

Все в комнате уставились на меня в ожидании продолжения.

— У тебя есть Эбби, — говорю я Грейсону, — но ты продолжаешь придерживаться нашей клятвы: защищаешь своих братьев, не забывая про месть. Ты доказал, что можно объединять отношения и работу.

— Так ты передумал? — спрашивает Нокс.

Я оглядываюсь, понимая, что они до сих пор нуждаются в лидере.

— Я придумал эти законы, когда мне было пятнадцать. Может, настала пора обновить дерьмовые правила?

Вот сколько мне было — пятнадцать. Мы придумали правила и поклялись следовать им, чтобы хоть как-то упорядочить наши мрачные жизни.

— Тогда нам нужна была почва для того, чтобы выжить. Но теперь? Грейсон, ты до сих пор здесь, хоть у тебя есть Эбби под боком. И ты без сомнения отдашь свою жизнь за любого из нас.

— Черт, да! — громко отвечает он.

Я смотрю в свой пустой стакан. Не уверен, что Грейсон выберет нас вместо Эбби, но я даже не хочу думать об этом. На это нет причин.

— И теперь я буду мудаком, если не изменю правила из-за последних событий, — говорю я.

— Не уходи от темы, Стоун, — спокойно произносит Колдер. — Мы сейчас говорим не о Грейсоне и Эбби, а о девушке. О девушке, которая заставила тебя пересмотреть свои взгляды.

— Я не говорил, что она изменила меня. Я просто сказал, что с Грейсоном это сработало. Можно встретить кого-то… встретить женщину, которая… — я прерываюсь, пытаясь придумать слова, которые бы описали Брук.

Смех Круза нарушает тишину:

— Бл*дь! Вот черт!

— Что? — недоумеваю я.

— Да ты запал на эту сучку! — отвечает он.

Я тут же встаю на ноги и говорю угрожающим голосом:

— Я бы не советовал тебе так называть ее. — Все смотрят на меня как на сумасшедшего, но взгляд Грейсона иной. Понимающий. — Все равно между нами ничего нет, я просто хотел отвезти ее домой. Вот и все, — говорю я.

— Ничего нет?

— Да, — я спешу перевести тему. — Кстати говоря, что там насчет Смотрителя?

— По-прежнему ничего, — отвечает Нокс.

Колдер вздыхает:

— Я прослушал сотни телефонных разговоров, но там одно дерьмо. Несколько раз упоминалась его кличка, но ничего, что могло бы помочь нам.

— Эбби помогает нам с городским архивом, — говорит Нокс, бросая взгляд на Грейсона. — Мы ищем среди рукописных сделок. Надеемся найти хоть какое-то упоминание о Смотрителе.

Я киваю, после чего спрашиваю как можно более обыденным голосом:

— Кто-нибудь из вас слышал прозвище Хозяин? Возможно сразу после упоминания о Смотрителе?

— Определённо да, — отвечает Колдер, не подозревая, какой эффект на меня оказывают его слова. — В паре телефонных звонков упоминается какой-то Хозяин, и я предположил, что речь идёт о нашем парне. — Моё сердце стучит как бешеное, пока он продолжает. — Никто не упоминал эти два прозвища в одном предложении, но по смыслу можно понять, что к чему. Почему ты спрашиваешь?

Я кручу стакан в своих руках против часовой стрелки.

Бл*дь, она знает.

Знает, кто такой Смотритель. Мой живот скручивает от одной мысли об этом. Мне больно, потому что ей известно все, что они сделали с нами. Смотритель является организатором. Она врала мне все время? Делала меня полным идиотом? Любовь закрывает глаза и уши парням, и что, теперь я один из них?

Ни черта подобного. Нет.

— Так почему? — прорывается сквозь мои мысли голос Колдера.

— Возможно, это один и тот же человек.

— Ты серьёзно? — спрашивает Нокс. — Хозяин? Это может изменить все. И что теперь?

— Я разберусь с этим. Разберусь, — я смотрю каждому из парней в глаза, добавляя в свой голос ледяную уверенность. Я дал обещание задолго до того, как встретил Брук. — Ничто не помешает нам освободить тех мальчиков. Ничто не помешает нам отомстить.

Брук простое развлечение, она мне не нужна. Я не могу нуждаться в ней. У меня есть только одна цель, кроме спасения детей, и это месть.

Месть поглощает всю боль и ярость, которые пожирают меня сейчас изнутри. У тех маленьких ребят может быть шанс на нормальную жизнь. Шанс, которого у меня никогда не было и не будет.

Я смирился с этим давным-давно.

Двадцать третья глава

Брук

Я потуже заворачиваюсь в одеяло. Это все то же мягкое, как облако, кашемировое одеяло, которым я накрывалась на своё шестнадцатилетие, но я бы отдала все на свете, чтобы вместо него оказалось колючее покрывало из дома Стоуна. В его белом пикапе я чувствовала себя более защищённой, чем в собственном доме размером в тысячу квадратных метров.

— Я не утверждаю, что ты лгунья, Брук, — до меня доносится мягкий голос детектива Ривера.

— Я понимаю, — я едва ли не плачу от отчаяния. Несмотря на его слова, он продолжает смотреть на меня так, словно видит наизнанку, и ждёт правдивого ответа.

Папа сидит напротив на подлокотнике кресла с отстранённым выражением лица. Его руки сложены на груди, но я не могу поднять взгляд выше. Это никак не связано с моим состоянием, просто я не могу смотреть в глаза отцу с тех пор, как меня мучают сомнения.

Рука мамы покоится за мной на спинке дивана, в то время как она сидит рядом. Мама выглядит растерянной и встревоженной.

— Брук, если есть что-то еще…

— Нет, я уже все рассказала! — повышая голос, отвечаю я, когда у меня сдают нервы.

Детектив сидит прямо передо мной на кофейном столике. В любое другое время мама сделала бы ему замечание, но не сегодня. Она была слишком занята рассказом о том, как сильно волновалась, чтобы уделить этому внимание. Ривера наклоняется вперёд, расположив локти на коленях. В его добрых глазах, в уголках которых собрались морщины, застыло недоверие. Такие морщинки обычно появляются у людей, которые много смеются, но не похоже, чтобы сейчас ему было весело.

— Лиам сказал, что ты обращалась к нему по имени. Ты назвала его Стоун, словно вы были знакомы с ним раньше.

— Это же вы сказали мне его имя, — возражаю я, — в прошлый раз, когда были здесь.

— И тебе понравилось называть его по имени?

Я вздыхаю:

— Откуда я знаю? — говорю я как можно резче. — Если мне известно чьё-то имя, то обычно я обращаюсь к человеку по нему. Это элементарная вежливость, — я бросаю беспомощный взгляд на маму.

— Конечно же, милая, — поддерживает она меня грустным, уставшим голосом. По её взгляду видно: она тоже считает, что я скрываю правду. — Никогда не стоит забывать про хорошие манеры.

В любое другое время я бы закатила глаза от ее слов, но сегодня благодарна ей за них.

Тишина длится целую вечность. Стоун сказал, что будет слишком просто обмануть всех, но это не так. Он бы разочаровался в моих способностях врать. Никогда еще не ощущала себя такой беззащитной и уязвимой, особенно теперь, когда между ног я чувствую тянущую боль, напоминающую мне о нем. Если бы сидящие в этой комнате люди узнали об этом, то наверняка сошли бы с ума.

Ривера тем временем неотрывно смотрит мне в глаза. В попытке избежать его внимания мне хочется схватить телефон и проверить сообщения на Фейсбуке, но тогда детектив все поймёт. Я нахожу в себе силы встретить его взгляд, пытаясь всем своим видом показать нетерпение.

— Я знаю, что тебя все утомили, — говорит он, наконец, — но я пытаюсь понять, почему мужчина похищает тебя с выпускного вечера только для того, чтобы расспросить о планах на будущее?

— Откуда мне знать, — устало отвечаю я.

После очередной неудобной паузы Ривера спрашивает:

— Может, он думает, что между вами особая связь? Или что ты обязана ему чем-то? — В ответ я только пожимаю плечами. — Иногда, когда мы напуганы, проще всего всё отрицать, а затем затолкнуть ненужное подальше в шкаф. Но я давно работаю с преступниками, и, поверь мне, такой подход никогда не помогает. Станет только хуже.

«Слишком поздно», — думаю я про себя. Все зашло слишком далеко, поэтому я не говорю ни слова. Я контролирую ситуацию, совсем как Стоун сказал мне. Мне уже восемнадцать, и я в состоянии справиться со всем сама.

— Я знаю, произошедшее напугало тебя, — продолжает свой допрос детектив. — Твои друзья рассказали нам, как он появился из ниоткуда и начал размахивать кулаками. Парень по имени Рэндал упоминал о ноже. У мужчины, похитившего тебя, был нож?

— Я не знаю, все случилось слишком быстро, — отвечаю я, зная, что никакого ножа не было и в помине.

— Лиам рассказал, что мужчина был неконтролируем, словно под воздействием наркотиков? Тебе так не показалось?

Конечно же, Лиам сказал это. Выставил Стоуна взбешённым монстром под наркотой.

— Нет, я не думаю, что он употреблял наркотики.

— То есть он не был жесток с тобой?

— Нет, совсем нет!

— За исключением того, что затащил тебя в свою машину?

— Да, — быстро говорю я, — за исключением этого.

— И он не подвергал тебя сексуальному насилию?

— Нет!

Приехав домой, я быстро скрепила порванный лиф платья булавкой, и, к счастью, никто этого не заметил. Я переоделась, и сейчас на мне надеты розовые штаны для йоги и растянутая футболка с Микки Маусом. Платье надёжно спрятано в шкафу, но позже я все равно выкину его.

— Весь вечер мужчина задавал тебе вопросы… — Видно, что Ривера пытается разобраться. — Три часа.

— Я не знаю, что ещё вы хотите от меня услышать.

— Должно быть, это пугающе, — он решает изменить тактику, — иметь по близости мужчину, преследующего тебя. Никогда не знаешь, когда он появится в следующий раз, — голос детектива звучит мягко и успокаивающе.

— Детектив, — рука мамы ложится на моё плечо. — К чему вы клоните? Со стороны звучит так, словно вы подозреваете мою дочь, но Брук не виновата в поступках этого монстра.

— Конечно, нет, — отвечает тот, засовывая ручку в передний карман пиджака. — Я не имел в виду ничего такого. Если ты вдруг вспомнишь что-нибудь, Брук, знай, я всегда готов тебя выслушать. Я на твоей стороне, веришь ты в это или нет. — Морщинки собираются в уголках его глаз, когда он сдержанно улыбается, поворачиваясь к маме и папе. — У меня есть кое-какая литература для вас, содержащая информацию о последствиях такого рода ситуаций, так что…

Папа встаёт со словами:

— Я провожу вас до машины.

Мама и детектив обмениваются взглядами, после чего она неожиданно подскакивает с дивана, направляясь к входной двери, видимо для того, чтобы составить компанию папе. На полпути она оборачивается ко мне:

— Почему бы тебе не принять горячую ванну? — спрашивает она меня нежным голосом.

— Да, наверное, стоит. — Я поспешно прощаюсь с детективом Ривера и поднимаюсь наверх, чувствуя себя ужасно уставшей и расстроенной. Видимо у меня большие проблемы, серьёзность которых я до конца еще не осознаю.

Когда оказываюсь в своей комнате, то быстро подхожу к окну и выглядываю на улицу. Родители стоят возле пассажирской двери машины и о чем-то напряжённо беседуют с детективом. Я скрываюсь за занавесками, затем незаметно приоткрываю окно. Мне не слышно, что говорит мама, но с дуновением ветра удаётся разобрать отрывки ответа Ривера — достаточно, чтобы уловить саму суть:

— Старайтесь окружить ее положительными эмоциями… причины, по которым она защищает его… сильные эмоции, такие как страх… я думаю, это слепая влюблённость…

Мой пульс ускоряется. Он думает, что я на стороне Стоуна.

И он прав.

Ривера протягивает что-то маме в руки, и в темноте мне с трудом удаётся разглядеть небольшую брошюру.

— … так называемый Стокгольмский синдром…

Голос моего отца гулом раздаётся на пустынной улице:

— Почему Брук?.. почему она является его целью?.. этот Стоун Китон… нам нужны ответы…

В ответ Ривера беспомощно мотает головой из стороны в сторону:

— Нам не известно его настоящее имя… никаких документов или упоминаний…

Я не могу разобрать, о чем они говорят дальше, но все их внимание переключается на дом наших соседей. Почему они говорят о нем? Дом выставлен на продажу, так как семья переехала во Флориду, но как говорит папа: цена явно завышена, поэтому он до сих пор пустует.

— Он должен вернуться… предсказуемыми… поймать этого парня… — дальше Ривера говорит о школе и о моих друзьях. Я напрягаю слух, чтобы услышать как можно больше, но ветер меняет направление на противоположное, отчего мне больше ничего не слышно.

Я отскакиваю от окна, как только родители поворачиваются и не спеша возвращаются домой. Окна продающегося дома находятся прямо напротив нашей входной двери, оттуда открывается прекрасный вид на весь наш дом. Ничего не помешает полиции спрятаться там, о чем, скорее всего, и говорил Ривера маме. Копы будут вести слежку за домом, будут наблюдать за мной в школе и вне ее, когда я буду собираться со своими друзьями.

Полицейские продумывают план по задержанию Стоуна. Конечно, как я раньше не догадалась?

И они хотят использовать меня в качестве приманки, хочу я этого или нет.

Звуковой сигнал, оповещающий о новом входящем сообщении, заставляет меня подпрыгнуть на месте от испуга. Я беру телефон в руки, читая эсэмэс от Китти:

Все беспокоятся о тебе. Копы допрашивали нас.

Я печатаю ответ, стараясь, чтобы мои слова прозвучали как можно более непринуждёнными. Ранее я переписывалась с Челси, но именно тот вариант событий, что я отправлю сейчас Китти, облетит всю школу.

Я в порядке. Я не знаю почему, но этот парень увёз меня за город, а потом сам же вернул домой. Просто нелепая поездка на машине. Мне повезло.

Нелепая поездка — именно такие слова я использовала, когда ранее давала показания детективу. Я пыталась придать ситуации как можно более невинный вид, как если бы это Лиам увёз меня прокатиться, конечно, если бы не его отец, расписавший все его будущее на двадцать лет вперёд.

Но все отнюдь не так невинно, ведь похититель в два раз больше меня украл мою девственность.

Китти присылает в ответ испуганный смайлик:

Ужас! Я рада, что ты в порядке.

Я сижу в темноте, глупо уставившись на потухший экран телефона.

Полиция думает, что Стоун вернётся за мной. Знает ли он, в какой опасности находится прямо сейчас? Может, и знает.

Может, ему все равно.

Дрожь возбуждения скользит по коже, когда я вспоминаю, как легко Стоун расправился с копами, подбросив меня к парадному входу дома.

Он вернётся, я уверена в этом, и не позволит копам схватить себя.

Я до сих пор чувствую его в себе, ощущаю его прикосновения на своей коже. Мы занимались сексом без презерватива, но мне все равно. Я должна быть напугана, но не испытываю ничего подобного. Наоборот, меня до сих пор одолевает приятное волнение, отчего волоски на руках встают дыбом.

Я должна бояться, потому что совершила ужасный поступок. Я желаю неправильного человека, что ставит под угрозу все, что я когда-либо имела.

Двадцать четвертая глава

Брук

Я устала от напряжения, в котором нахожусь с тех пор, как Стоун упомянул имя Смотрителя при мне. Это была первая крошечная капля дождя, упавшая на землю пустыни после долгих лет засухи. Но, правда в том, что я знаю папу лучше всех, наверное, даже лучше, чем моя мама. Это я видела, с какой нежностью он обрабатывал ранки у меня на коленках после очередного падения, и с какой улыбкой встречал каждый день после школы. Он не может быть причастен к тому, что сотворили со Стоуном и другими детьми. Он просто не может.

Но этот ужасный страх все продолжает накапливаться внутри меня, отчего я ощущаю себя все тяжелее и тяжелее. Я чувствую себя так, словно прямо посередине меня прошла трещина, разделив моё мировоззрение на две части. Одна всем сердцем верит в честность отца, другая же разъедает меня изнутри подозрениями.

Стоун не так просто оказался на моей вечеринке в честь шестнадцатилетия. Он пришёл туда за Мэдсоном, который был приглашён на праздник моими родителями. Знакомый по работе, не близкий друг семьи, но какова вероятность совпадения? Как долго времени пройдёт, пока Стоун сложит два плюс два?

Вот как я оказываюсь в кабинете папы. Моё сердце стучит слишком громко, когда я дрожащими руками открываю шкаф для бумаг. Раньше я сотни раз бывала в этой комнате: играла в Барби за столом, не раз засыпала на коленях у отца в кресле перед камином. Никогда бы не смогла подумать, что все это время всего в паре метров от меня находились доказательства ужасного преступления. Я запутана и не знаю, во что верить. Мне нужно узнать правду.

На кону стоит не просто жажда мести Стоуна или справедливость, которую он по праву заслуживает. На кону стоят жизни заточенных в неволе детей. Если у меня есть хоть крохотный шанс помочь им, тогда я сделаю это.

Сейчас папа на своей еженедельной игре в теннис с дядей Биллом, так что у меня в запасе есть время.

Папа ненавидит бумажную работу, поэтому был несказанно рад перевести всю документацию на электронные ресурсы. Но как бы он не любил возиться с бумажками, все его ранние сделки хранятся в коробках в шкафу. Займёт немало времени найти документы двадцатилетней давности. Везде все написано неразборчивым почерком, который я знаю слишком хорошо. Папа всегда подписывал мне поздравительные открытки, и именно так я догадалась, что Санта Клауса не существует: на подарке был папин почерк с подписью Санта.

— Где же ты, — шепчу я в отчаянии.

Между белыми бумагами то тут, то там проскальзывают розовые и жёлтые листы копий, чернила на которых почти полностью выцвели.

Я перебираю бумаги, страшась увидеть название улицы, на которую меня привозил Стоун.

Мои руки движутся быстрее, перебирая тонкую, как крылья бабочки, бумагу. Пыль, скопившаяся на протяжении многих лет, щекочет мне нос и затуманивает взгляд. Когда тёмное пятно расплывается на очередной розовой бумажке, я осознаю, что не только пыль размывает моё зрение. Я плачу. Как я здесь оказалась? Как докатилась до того, что отслеживаю собственного отца и сомневаюсь в нем?

И тогда я натыкаюсь взглядом на название улицы, без сомнения написанное папиным почерком.

Из-за шкафа раздаётся мягкий шелестящий звук, слишком громкий для моей разрушающейся жизни. Папы не должно быть дома еще час, мама в парикмахерской, а у нашей горничной выходной. Я воспользовалась возможностью проскочить сюда, потому что мне редко выпадал шанс остаться одной дома.

Я стискиваю бумагу в кулаке, засовывая ее в карман джинсов.

Всего на долю секунды я допускаю безумную мысль о том, что это пришёл Стоун, который каким-то образом узнал о находке, и теперь здесь, чтобы узнать правду и получить доказательства. Бумага прожигает мне карман, обжигая кожу бедра.

Затем в дверном проёме появляется силуэт отца. На его обветренном лице застывает обеспокоенное выражение.

— Брук? Милая, что случилось?

Его знакомый голос заставляет меня сломаться. Я вскакиваю на ноги и бегу к нему, со всей силы врезаясь в его твёрдую грудь. Я чувствую тепло и силу сквозь тренировочную ткань футболки, чувствую твёрдость мышц, что лишний раз напоминает мне о нем. Напоминает о безопасности, которую я чувствовала рядом с ним до сегодняшнего дня.

— О, папочка.

— Что ты здесь делаешь?

Он не кажется злым или обеспокоенным, хотя крышка ящика с файлами по-прежнему приоткрыта.

Возможно ли, что он просто забыл все из-за того, сколько времени прошло? Или же он провернул столько таких сделок, что даже не вспомнит их все? Часть меня хочет сейчас же вытащить лист бумаги и потребовать ответов. Потребовать объяснений, почему он двадцать лет назад владел тремя домами в заброшенной части города, расположенных по соседству.

Другая же часть меня говорит быть осторожной. Прямо сейчас мне необходимо разобраться, кому я могу доверять, но мне кажется, что такого человека попросту нет. Я никому не могу довериться. Если же отец один из тех ублюдков, похищающих детей, то он не должен знать, что мне все известно. Если он узнает, причинит ли мне боль? Я не хочу в это верить, но я также не верю в то, что папа мог причинить боль мальчикам.

— Прости, — говорю я сквозь слезы, отчаянно желая, чтобы папа объяснил все сам, не зная о моем вмешательстве в его личную жизнь. — Я просто испугалась возможности остаться одной в доме и решила подождать тебя с игры здесь.

— Билл вывернул лодыжку, поэтому мы просто выпили по стаканчику в загородном клубе. — До боли знакомые глаза светятся беспокойством. — Может быть, мне стоит выслушать детектива Ривера. Он думает, что тебе лучше записаться на приём к психиатру, чтобы получить помощь. Твоя мама считает, — он устало вздыхает, — считает, что ты не нуждаешься в этом.

— Не надо, — говорю я быстро. Мы оба знаем причину, по которой она не хочет видеть меня у психиатра. Поползут слухи, и люди станут болтать лишнее.

Папа смотрит необычайно серьёзным взглядом:

— Я всегда думал, Брук, что нет такой вещи, о которой ты не смогла бы рассказать мне. Не думал, что ты будешь бояться сказать правду. Ты же знаешь, что бы это ни было, я никогда не буду сердиться на тебя, дорогая. Что бы ни случилось, это не твоя вина.

Он говорит о сексе и насилии. Но все, о чем я хочу рассказать ему, так это:

«Я влюбилась в этого мужчину, папочка. Это неправильно, но я ничего не могу поделать с собой. И он попытается убить тебя, как только узнает правду».

— Ничего не было, — вместо желаемого отвечаю я.

Ложь повисает между нами, пульсируя жизненной силой.

Через некоторое время папа кивает и отступает в сторону. Я пулей выбегаю из кабинета, словно от этого зависит моя жизнь. На самом деле, может, и зависит. В спальне под лампой я разглаживаю бумагу и подтверждаю свои самые худшие страхи. Сомнения грызли меня изнутри, но уверенность ощущается намного хуже. Она рвёт меня на части.

Двадцать пятая глава

Брук

Мистер Рейес стоит перед классом и рассказывает про культуру ацтеков. Он показывает нам пиктограммы — маленькие изображения в виде символов, которые несут в себе определённый смысл. Именно их ацтеки использовали для общения вместо обычных писем со словами.

Кто-то в классе выкрикивает, что письмо ацтеков напоминает эмоджи. Рейес просит, чтобы мы подробнее обсудили это. По его тону можно понять, что он не согласен с нашими ассоциациями, но мне слишком трудно сфокусироваться на том, что происходит в классе. Прошло всего двенадцать часов с того момента, как мой мир рухнул.

Даже сейчас я не верю в то, что папа когда-либо посещал тот подвал, что он не был частью этого ужасающего бизнеса. Может, он был просто чьим-то подрядчиком, не зная, что происходит на самом деле? Бумажка с номерами и буквами еще не рассказывает всю историю. Но если он знал правду, но не прикасался к мальчикам? Я согласна со Стоуном в том, что тот, кто поворачивался спиной и закрывал глаза на то, что происходило внизу, виновен ровно так же.

Неожиданно мой телефон начинает вибрировать. Сообщение. Незаметно я достаю его и прячу под учебник на столе.

Выйди наружу.

В том месте, где должен был высветиться номер, написано «заблокирован». Стоун.

Моё сердце начинает учащённо биться.

Он всегда возвращается за мной, но не таким путём, не в школу. Я, может, и не знаю всех деталей о нем, но Стоун необычайно осторожен. Он выжидает и наблюдает. Я знаю, что он всегда наготове и любит контролировать окружающую обстановку.

Так почему же он здесь сейчас?

Во мне нарастает тревога. Что-то не так.

Прямо сейчас я хочу встать и сказать Мистеру Рейесу, что мне страшно, но что он сможет сделать? В этом году у нас проходили учения в случае захвата школы террористами, согласно которым нам необходимо было следовать специальному протоколу, чтобы оставаться в безопасности.

Но учителей не обучали тому, что делать в случае прихода Стоуна. Когда этот мужчина рядом, не может быть и речи о безопасности.

Я содрогаюсь, когда в памяти всплывают его слова:

«Может, я — это зима, приносящая настоящий ад, — говорит он. — Зима, которую никто не хочет видеть, но вот он я, сюрприз».

Я крепче сжимаю телефон в руках, пока пролистываю свою телефонную книгу. Китти, Лиам, папа. В моей жизни так много людей, которые никогда бы меня не поддержали в том, что я собираюсь сделать. На меня накатывает волна вины, когда я вспоминаю маму, которая будет волноваться больше всех, но я не хочу однажды вырасти и превратиться в неё. Я уважаю маму за многие вещи, но никогда не смогу всю жизнь фальшиво улыбаться на камеры во время всех этих бесполезных светских сборищ. Не смогу больше улыбаться, притворяясь, что все в порядке, пока где-то там страдают невинные дети.

Наконец, я нахожу новый номер в телефоне, на который еще ни разу не звонила.

Номер принадлежит детективу Ривера. Он звонит мне каждый день и оставляет подбадривающие голосовые сообщения, из-за чего я начинаю видеть в нем хорошего человека. Доброго, но в то же время строгого и справедливого.

«Я знаю, что ты беспокоишься за Стоуна, — сказал детектив в последнем сообщении. — Но я не собираюсь причинять ему боль, понимаешь? Я просто пытаюсь остановить его от причинения боли кому-то еще».

Сейчас его доводы звучат убедительно, тем более, когда первым в списке Стоуна стоит мой отец.

Яркий свет струится сквозь высокие окна. Всего месяц назад деревья в парке напротив стояли почти голые, но теперь их ветки покрыты ярко-зелёными листьями, что так свежо развеваются на ветру.

Они напоминают мне, что время не стоит на месте. Часы тикают, а Стоун не может ждать вечно.

Я вытаскиваю из рюкзака единственную улику того, что когда-то мой отец владел домами по обе стороны от сгоревшего дома со светлячками. То самое доказательство, которое я выкрала из офиса собственного папы.

Этот лист бумаги медленно убивает меня.

Как много раз я порывалась отправить фото документа Стоуну? Как много раз я передумывала, вспоминая, что случилось с Мэдсоном? Если Стоун увидит это, нет сомнений, он убьёт папу. Но если не увидит то, что насчет мальчиков в плену? Я не могу в одиночку спасти их.

И тогда у меня возникает идея. Компромисс.

Мама настояла на том, чтобы номер Ривера стоял у меня на быстром наборе на случай экстренных ситуаций.

У меня пересыхает во рту, пока я трясущимися руками поднимаю телефон над документом и фотографирую его.

— Что фотографируешь? — спрашивает справа от меня Китти.

У меня нет времени разбираться еще и с ее любопытством.

— Ничего. Просто заметки. Не хочу их потерять.

Китти фыркает:

— Я думала что-нибудь интересненькое. Например, слэм-бук. (прим. пер.: слэм-бук — тетрадь, которую ученики передают друг другу во время урока, добавляя анонимные комментарии на какую-л. тему: например, кто самая красивая девушка в классе, кто из учителей одевается хуже всех).

Книга, наполненная лживыми слухами и нецензурными выражениями.

— Что бы ты написала в ней про меня? — спрашиваю я, заранее зная ответ на свой вопрос.

Голубые глаза Китти встречаются с моими карими. Она одна из тех девушек, которые однажды удачно выйдут замуж, нарожают детишек и будут всю оставшуюся жизнь организовывать благотворительные вечера и фальшиво улыбаться на камеры. Я не осуждаю ее, ведь, в конце концов, мне даже в какой-то степени жаль, что я не могу быть ей, к сожалению моей матери.

— Я бы написала, что ты хороший человек и друг, — говорит она с усмешкой. — Никогда не перестанешь поступать правильно, даже если от этого будет зависеть твоя жизнь.

Мою грудь сдавливает от ее откровенного ответа.

Я опускаю взгляд обратно на телефон и прикрепляю к новому сообщению фото документа с подписью:

Ему нужна защита. Это мои условия сделки.

После чего нажимаю отправить, и доказательства вины моего отца уходят прямо в руки детектива Ривера.

Маленькие мальчики заслуживают справедливости, не мести. Вот в чем разница. При одной только мысли, что мой отец был частью группировки, издевающейся над детьми, мой желудок переворачивается. Но что, если у него есть полезная информация, способная помочь расследованию? Так или нет, но я верю в честность детектива Ривера как ни во что на свете.

Я не позволю Стоуну убить моего отца.

Я могу поступить правильно.

По этому адресу много лет назад удерживали похищенных детей против их воли. Прямо сейчас где-то удерживают еще больше детей. Пусть мой отец приведёт вас к ним.

Я встаю на ноги и направляюсь к двери, на ходу спрашивая разрешения выйти в туалет. Мой телефон и бумага остаются лежать на столе под тетрадями.

Мистер Рейес бубнит что-то в ответ, что звучит как «да», поэтому я чуть ли не бегом выскакиваю за дверь.

Едва я делаю шаг от класса, как кто-то крепко хватает меня за запястье.

Я поднимаю взгляд выше для того, чтобы встретить зелёные глаза Стоуна, которые сегодня выглядят холоднее, чем обычно. Не только холоднее, но и подозрительнее.

Куда бы мы ни отправились, это вряд ли закончится милыми объятиями в тесном салоне машины.

Двадцать шестая глава

Стоун

Все утро копы следят за ней. Сидят в засаде так близко к школе, что их просто невозможно не заметить. Они серьёзно думают, что я слепой? Пару часов назад я решил развлечься и дал им себя обнаружить, после чего они минут тридцать гонялись за мной по городу. Затем я привёл их обратно к школе и оторвался. Недоумки.

Эй, мне же надо как-то коротать время, потому что сложившаяся ситуация давит на меня стокилограммовым прессом.

Я брал Брук в заложницы до этого много раз, но сегодняшнее похищение отличается от предыдущих. Еще ни разу я не похищал девушку, которую люблю. Ни разу еще мне не предстояло увезти ее для того, чтобы сломать.

Ее школа для богатеньких девочек запретила копам проходить на территорию школы.

Конечно, тут есть собственная система безопасности, куча камер, замков и сигнализации. В здании есть один парадный вход с двойными дверями, прямо за которыми сидит бдительная женщина в форме, решающая, впустить посетителя или нет.

Было бы достаточно просто вывести Брук с помощью моих ребят, но мне необходимо все сделать одному. Она моя.

Я много раз на протяжении двух лет приезжал к школе, поэтому знаю слабое место в системе безопасности — охранник, выносящий мусор каждый день после обеда. Он всегда один и уязвим. Лёгкая добыча для кого-то, кому жизненно необходима его униформа и связка ключей.

В бежевой форме охранника я с лёгкостью вливаюсь в поток шелестящих клетчатых юбок и накрахмаленных рубашек. Держа в руках график дежурств, я медленно продвигаюсь по коридору. Несколько девушек, увидев моё лицо, выпрямляются и тут же начинают приводить свои волосы в порядок, нелепо краснея. Я чувствую исходящие от них бушующие гормоны и опускаю голову ниже. Не заинтересован, дамы. Никогда не был заинтересован.

До Брук, конечно же.

Благодаря Ноксу, взломавшему расписание занятий, я в курсе того, что Брук сейчас находится в кабинете 501 на уроке социологии. Я прохожу мимо нужного кабинета с тележкой перед собой и проскальзываю в кладовую прямо рядом с классом. В темноте я набираю сообщение Брук с одноразового телефона с заблокированным номером.

Я знаю, что копы проверяют ее телефон, так что у них займёт некоторое время, чтобы пробить номер.

Из кабинета доносится монотонный голос учителя. Проходит какое-то время, прежде чем раздаётся сладкий голос Брук. Она отпрашивается у учителя в уборную, и тот что-то бубнит в ответ.

Я открываю дверь кладовки, прислушиваясь к скрипучему звуку трения ее лакированных кожаных туфель о пол. Судя по ее шагам, она идёт медленно и неуверенно. Быстрый как молния, я высовываю руку и закрываю Брук рот. Моя ладонь приглушает возглас удивления. Я смотрю в ее испуганные глаза, прежде чем затаскиваю к себе в тесное помещение.

И вот она снова в моих руках.

— Тише.

Дыхание Брук согревает мне руку, когда она кивает. Нехотя я убираю руку прочь, зная, что моя девочка не станет кричать.

— Как ты оказался здесь? — спрашивает Брук.

— Зашёл через дверь, — отвечаю я. Никто не знает, как я выгляжу, фактически они сами не знают, кого ищут. Я представляю себе, как копы описывают меня в личном деле: насильственный преступник, маньяк, может даже сумасшедший. Никто не ожидает увидеть обычного человека с короткой стрижкой и чертовски вежливой улыбкой.

— Все разыскивают тебя, — говорит Брук. — Они везде следуют за мной. Следят из дома напротив. Ты должен быть осторожен.

Она так обеспокоена и взволнованна. Мне хочется рассмеяться из-за этого, учитывая, что именно я, человек о котором она беспокоится, должен причинить ей сегодня боль.

— Я осторожен. Что вы делаете на социологии? — спрашиваю я.

Брук выглядит озадаченной в тусклом свете лампы.

— Что? — переспрашивает она.

— Социология. Я знаю о математике, литературе, но что вы изучаете на социологии? — Никто из парней не получил должного образования, а о средней школе в то время не шло и речи. Я не многое запомнил из младшей школы, расплывчатые воспоминания о правописании и математике. Грейсон обучался сам, чтобы сдать выпускные экзамены. Нокс — гребаный гений, который знает больше, чем смог бы выучить в школе. Нейт же окончил колледж и теперь стал добросовестным ветеринаром. Все мои ребята учились, чтобы стать умнее, кроме меня. Я был слишком занят, усердно занимаясь в тренажёрном зале и выслеживая ублюдков.

— А, ты об этом, — говорит Брук, словно я задал повседневный вопрос. Словно это нормально в моем возрасте не знать обыденных вещей о школе. — Мы изучаем общество. Немного истории, немного географии и политики.

Ее слова звучат для меня бессмысленно, полагаю это из-за того, что я не настолько умён, как она. Я прощупываю маленькую сумочку у неё на плече, проверяя содержимое.

— Где твой телефон? Его здесь нет.

Брук кивает в направлении класса:

— Я оставила его там. Не хочу, чтобы они отследили его, и нашли тебя.

Все еще защищает такого парня, как я. Боюсь, скоро она об этом пожалеет.

— Давай выбираться отсюда, — говорю я, выглядывая в коридор.

На протяжении всего пути Брук необычайно молчалива за исключением того, что вкратце пересказывает мне историю прихода Ривера к ним домой этим вечером. Догадывается ли она о том, что у неё проблемы? Иногда люди остаются внешне спокойными и пытаются поддерживать беседу, осознавая внутри, что у них большие неприятности. Я притворяюсь заинтересованным ее болтовнёй, как будто это и являлось целью моего визита, а не тот факт, что девушка знает настоящее имя Смотрителя.

И теперь я должен выпытать его.

Я думаю, Брук чувствует исходящее от меня напряжение, как если бы мы находились с ней на одной радиоволне. Каким-то образом я чувствую с ней особенную связь, нечто, чего никогда не испытывал раньше.

Брук настораживается, когда современные многоквартирные дома и бутики меняются на разрушенные жилые комплексы и заёмные недостроенные участки, изъятые за невыплату кредитов. После вокруг не остаётся ничего, кроме пустующих домов и заколоченных зданий, расположенных глубоко в восточной части Франклин-Сити.

— Куда мы едем? — спрашивает она меня с широко раскрытыми глазами.

— Ко мне домой.

— Вау, везёшь меня к себе, — по голосу Брук можно понять, что она удивлена.

Я прячу улыбку.

Ее губы приоткрываются, когда я сворачиваю к огромному отелю. Глаза Брук заворожено рассматривают заколоченные окна, покрытые разноцветными граффити.

— Где это мы… — вопрос затихает на ее губах, когда машина плавно подъезжает к подземному гаражу, а автоматические ворота поднимаются вверх.

Я выключаю фары и заезжаю вниз.

— Что это за место?

— Никогда раньше не видела гараж? — Неожиданно я ощущаю укол вины за насмешку над любопытством Брук, но мне нужно оставаться отстранённым. Необходимо держать дистанцию, и ей пора понять, что теперь правила игры меняются. Настало время игр для взрослых.

— Я никогда не видела ничего подобного. Я имею в виду, здесь, внизу… Я никогда бы даже не представила… — Она не может понять, как под заброшенным, разрушенным отелем может быть столько дорогих машин, куда лучших, чем те, что когда-либо мог позволить себе ее отец. — Они…

— Украдены? — Я подхожу ближе к винтажному «Мустангу» Колдера. Нокс не единственный, кому по душе хорошие автомобили. — Нет. Они куплены на наличные. Хоть ты и считаешь нас преступниками, но в повседневной жизни мы живём как обычные люди.

Я позволяю Брук самостоятельно выбраться из машины, но все равно держусь поблизости на случай, если она попытается сбежать. Не то чтобы ей было куда бежать.

— Пойдём. — Я веду Брук мимо ряда машин к лестничной клетке, затем мы проходим вперёд. Я остро чувствую ее присутствие рядом, пока ввожу код, чтобы отключить систему безопасности. Еле сдерживаю себя от того, чтобы не взять ее руку в свою.

Мы проходим чрез разрушенное лобби, пол которого покрыт сухими листьями и щебнем. Солнечный свет струится сквозь полуобрушенную крышу, посередине которой некогда был стеклянный купол.

— Ты здесь живёшь? — спрашивает Брук удивлённым и испуганным голосом.

Внезапно я понимаю, что мне хотелось бы привести ее в более приятное место, но цель нашего визита вовсе не экскурсия по дому.

— Тебе нравится? — говорю я с усмешкой. — Если хочешь, могу подсказать номер дизайнера.

— Перестань, — говорит Брук тихим голосом.

Я отшвыриваю в сторону деревянный ящик, пока злость закипает внутри меня от мысли, что скоро Брук, возможно, даже не сможет на меня смотреть. В воздухе летает пыль, и от громкого звука удара вверх взмывают два белых голубя, после чего вылетают сквозь дыру в крыше в голубое небо.

Брук отскакивает в сторону, прижимая ладонь к груди. Голуби напугали ее. Бл*дь.

— Все в порядке, — я обнимаю ее рукой, придвигая ближе к себе.

Подходим к последней двери, и я ввожу пароль, после чего мы оказываемся в нашем лофте, где я действительно живу.

Нокс и Грейсон сидят в углу комнаты и играют в видеоигры, но Брук не замечает их. Она слишком занята рассматриванием окружающего пространства.

Кирпичные стены и бетонный пол мы не переделывали, а оставили такими, какими они были до нашего прихода. В центре комнаты лежит огромный ковёр, вокруг которого расставлены мягкие диваны. Деревянный бар напротив нас наполнен самым лучшим и выдержанным алкоголем, привезённым прямиком из Ирландии. Колдер отреставрировал бар вручную — парню нравятся антикварные вещи.

Брук, может, и не замечает парней, раскинувшихся на диванах перед огромным экраном, но вот они не оставляют ее без внимания, стоящую здесь в своей сексуальной короткой клетчатой юбке. Белая отутюженная рубашка с логотипом школы на груди выглядит так, словно была сшита для самой королевы Англии. Я уже молчу про белые гетры и кожаные туфли. Черт, если меня так заводит ее форма то, что же будет, когда я доберусь до ее нижнего белья…

Как только мы входим в комнату, ребята тут же забывают про игру. Теперь они синхронно поднимаются на ноги, пока за их спинами на экране взрывается склад с оружием. Целый мир рушится благодаря одной этой девушке.

Брук все еще не видит их даже тогда, когда они обходят большой журнальный столик и проходят ближе к нам мимо уголка, в котором любит читать Колдер.

Брови Нокса взлетают вверх в замешательстве, в то время как Грейсон выглядит чертовски взбешённым.

Я прижимаю Брук ближе к себе. Мне абсолютно не нравится, как эти двое глазеют на мою девочку в ее чертовски сексуальной униформе. Единственные девушки в таких же школьных юбках, которых Нокс и Грейсон когда-либо видели, извивались на шестах с долларами в стрингах.

Я улавливаю тот момент, когда Брук замечает их, потому что девушка теснее прижимается ко мне. Она думает, что я защищу ее от них. Ну, она определённо точно права, но на самом деле сейчас ей нужна защита только от одного человека, и этот человек я.

Брук обхватывает мою руку, и я приказываю себе не чувствовать себя лучше от такого, казалось бы, простого жеста. Она искала бы защиту у кого угодно, стоящего рядом, потому что эти двое представляют собой воистину устрашающую парочку.

Но тепло все равно разливается по моим венам, потому что Брук любит меня. Она на самом деле, бл*дь, любит меня, а я люблю ее.

Но это не имеет значение.

Я пытаюсь посмотреть на них глазами Брук. Грейсон выглядит, как чёртов падший ангел. Ни одна женщина никогда не могла устоять перед ним, но одновременно с этим они всегда боялись его. Угроза волнами исходит от него, из-за чего довольно сложно игнорировать ее. И Нокс, облачённый сегодня в изумрудно-зелёную рубашку, выглядит как хищник в самом разгаре охоты.

Я не могу поставить девушку, находящуюся рядом со мной, выше своих парней. Я слишком долго мстил и убивал монстров, чтобы отступить теперь, да и к тому же прямо сейчас где-то держат взаперти невинных детей, о которых мне нужно позаботиться. Брук обязана дать ответы на мои вопросы. Понимает ли она это?

Грейсон огромен. Мышц значительно прибавилось за время, что он провёл в тюрьме. Жизнь за решёткой серьёзно ожесточила его, поэтому одного взгляда достаточно, чтобы перепугать такую хрупкую Брук.

У Нокса же выгоревшие светлые волосы и голубые глаза, но я бы сказал, что он выглядит как противоположность слову безопасность. Яркие холодные глаза прожигают насквозь, оценивающе пробегаясь по девушке.

— Кто это? — спрашивает Грейсон угрюмо.

— Это Брук, — отвечаю я, зная, что он спрашивает совсем не об этом. Я ни хрена не должен объяснять им.

— Привет, красотка, — говорит Нокс приторным голосом, скрывая за ним свои настоящие эмоции.

— Брук, это Нокс, — мне нет необходимости объяснять ей, кто он такой. По ее глазам я вижу, что она поняла все сама.

Брук выпрямляет спину, учащённо дыша, и протягивает руку вперёд со словами:

— Приятно познакомиться. Как дела?

Они смотрят на неё во все глаза. Потому что «как дела»? Она это серьёзно?

Нокс принимает ее руку и пожимает.

— Вы двое на свидании здесь или пришли просто так? — Нокс задаёт вопрос Брук, но на самом деле он адресован мне. Ни один из парней никогда напрямую не посмеет бросить мне вызов.

— Пришли просто так, — с этими словами я оттаскиваю Брук к лестнице, ведущей наверх к нашим комнатам — некогда бывшим роскошным апартаментам.

В коридоре до сих пор висят несколько сломанных люстр, а на полу лежит длинный потёртый ковёр, который мы вычистили и высушили. Когда-то «Брэдфорд» принимал у себя только элиту, избранных Франклин-Сити.

Грейсон догоняет нас:

— Просто так?

Я предупреждающе смотрю на него поверх головы Брук, взглядом пытаясь вести с ним безмолвный диалог.

— Да, просто так, — произношу я.

Я вижу, как до него медленно доходит. Сейчас мы все заботимся только об одном: как можно скорее найти и освободить мальчиков из заточения. Речь пойдёт о Смотрителе.

И у Брук есть ответы.

— Тогда хорошо, — говорит Грейсон, все еще шагая в ногу с нами.

— Еще какие-то вопросы? — спрашиваю я угрожающим голосом.

— Да. Ты вообще собираешься представить меня? Я Грейсон, — он наклоняется к Брук. — Рад нашему знакомству.

Она застенчиво улыбается ему, пока на ходу протягивает бледную руку.

— Привет, — говорит, задыхаясь. Понимает ли Брук, что она в опасности? Бл*дь, еще ее эта школьная форма…

Я перевожу предупреждающий взгляд на Грейсона:

— Позже.

Грейсон останавливается. Мягко надавливаю на поясницу Брук, направляя ее вперёд, но даже сквозь лёгкое прикосновение я ощущаю напряжение в ее теле. Каждый инстинкт внутри меня кричит, чтобы я успокоил ее, взял на руки и унёс к себе, никогда больше не отпуская. Вместо того чтобы шепнуть ей на ушко, что все будет в порядке и поцеловать ее в щеку со словами любви, я веду себя как мудак. Я так чертовски сильно люблю ее, что это сводит меня с ума.

Да, когда все успело так запутаться?

— Они не рады гостям, — замечает Брук.

— Мы не часто приводим сюда кого-либо.

Мы подходим к двери, ведущей в мою комнату. На выгоревшей полированной древесине до сих пор видны очертания номера пять, хотя сама цифра давно исчезла.

Я подталкиваю Брук вперёд, не в силах прекратить прикасаться к ее спине. Без сомнений, она без проблем нашла бы дорогу сама, но ее белая рубашка как шёлк под моими пальцами, и к тому же я соскучился.

Эта девушка моя.

Я убираю руки подальше, давая ей время осмотреться. Это неправильно, лишать ее опоры и поддержки, когда она чувствует себя неуверенно и нерешительно. Все во мне кричит прижать Брук как можно ближе и успокоить.

Моя комната внутри так же проста, как и коттедж в лесу. Мебель выполнена из массива дерева, никаких украшений и излишеств.

Спальни моих друзей отличаются от моей. Комнату Нокса украшают десятки мониторов и последние новинки компьютерной техники. Главной гордостью Круза является коллекции рок-гитар и масляных картин, которые, по моему мнению, ничем не отличаются от граффити снаружи.

Но больше всех отличается спальня Грейсона, источающая уют и домашнюю обстановку, благодаря стараниям Эбби. Все мы немало поиздевались над девушкой, пока она украшала заколоченные и закрытые стальными жалюзи окна яркими шторами. Все окна в доме тщательно закрыты, ведь никто из нас не хочет, чтобы люди на улице увидели свет.

Я подхожу к прикроватному столику и зажигаю лампу.

— Боюсь, здесь особо не на что смотреть.

Брук обходит комнату по кругу:

— Здесь… мило.

Я усмехаюсь, скрывая тот факт, что мне становится не по себе. Брук выросла в чёртовом дворце, а теперь стоит посреди моей гребаной полупустой спальни с виноватым видом.

— Как ты провёл сюда электричество?

Я закрываю дверь со словами:

— Ты действительно хочешь сейчас поговорить об этом?

Брук медленно оборачивается. По выражению ее лица можно понять, что она скорее желает узнать, зачем мы здесь. В воздухе нет никакого намёка на романтическую атмосферу, как было накануне в коттедже, но это не значит, что я не хочу прямо сейчас задрать эту милую клетчатую юбку и уткнуться носом в сладкую влажную плоть. Я хочу, чтобы она кричала и билась в экстазе, но цель нашего прихода заключается не в этом.

Возможно, было бы лучше привезти Брук обратно в домик в лесу, но я не знал, чем может закончиться сегодняшний день. Если все полетит к чертям, как и вся моя жизнь до этого, мне хочется, чтобы у меня осталось место, хранящее в себе только хорошие воспоминания. Как капсула времени, в которой навсегда сохранится взгляд Брук, доказывающий, что я заслуживаю того, чтобы за меня бороться.

Она выглядит обеспокоенной:

— А о чем мы должны поговорить?

Я отворачиваюсь и направляюсь к бару, где достаю бутылку хорошего виски «Макаллан», выдержка которого старше самой Брук. Разливаю янтарную жидкость в два стакана, один из которых протягиваю ей.

— Пей.

— Что это?

— Скотч.

— Сейчас… немного рано, — в ее голосе слышится сомнение, отчего предложение звучит почти как вопрос.

Я понижаю свой голос:

— Я сказал: пей.

Брук делает крошечный глоток. Отворачиваясь, я залпом выпиваю свой стакан, отчаянно нуждаясь в добавке. Правда в том, что нет на свете такого количества алкоголя, которое заставило бы меня причинить ей боль.

— Наверное, сейчас родители уже обнаружили, что я пропала, — говорит Брук. — Они буду разыскивать меня.

— Я в этом не сомневаюсь, — кивком головы указываю на ее чуть тронутую выпивку. — Допивай.

— Что если я не хочу?

— Ты должна, — говорю я мягко.

Настороженность сияет в ее глазах. Наконец-то.

Наверное, я должен чувствовать облегчение от того, что до Брук начинает доходить вся серьёзность ситуации, но вместо этого я ощущаю только глубокий тошнотворный страх. Мне приходилось совершать множество плохих поступков, но я никогда еще не чувствовал такого рода нежелание. Подними меня посреди ночи и скажи, что необходимо в очередной раз выбить дерьмо из кого-либо, пытать или убивать, я бы сделал это не задумываясь. Осознание того, что все те мужчины были мразями, не делало убийство легче, каждый раз каждый из них вырывал себе кусочек моей души. Я делал всю грязную работу, чтобы моим друзьям не пришлось марать руки. Вот почему у меня нет души: ее попросту уничтожили. Или я так думал, пока не встретил Брук. И вот теперь она стоит передо мной, источая такую нереальную силу и одновременно с этим слабость, что мне хочется опуститься перед ней на колени.

— Почему я должна пить это? — спрашивает она печальным голосом.

— Потому что это все облегчит.

Ее взгляд устремлён на стакан.

— Я не хочу.

— Давай, Брук, не заставляй меня ждать.

Она поднимает на меня взгляд шоколадных глаз, и доверие в них попросту убивает меня.

— Хорошо, — отвечает она.

Твою мать, Брук доверяет мне. Не могу выдавить из себя усмешку, пока в последний раз впитываю в себя этот проблеск доверия. Сохраняя свой взгляд на мне, она опрокидывает жидкость в рот, после чего возвращает стакан мне в руки.

— Хорошая девочка. — Я наливаю вторую порцию.

— Стоун, отвези меня обратно, — произносит Брук дрожащим голосом. — Ты меня пугаешь.

— Я отвезу. Как только ты расскажешь мне, кто такой Смотритель.

Двадцать седьмая глава

Брук

Сразу же представляю, что я на одной из тех вечеринок, когда вспыхивающие огни освещают лицо, а люди, которых я едва знаю, улыбаются и здороваются со мной как с лучшим другом. Вот где начинается притворство: проще с широкой улыбкой на лице пройти мимо, нежели обидеть кого-нибудь или в очередной раз подвести маму.

Вот как я чувствую себя, когда понимаю, зачем на самом деле Стоун пришёл за мной и привёз к себе.

— Что заставило тебя думать, что мне известно кто такой Смотритель? — мой голос звучит необычайно спокойно, пока я чувствую подступающую паническую атаку. Внутри меня все переворачивается, уничтожая уверенность и страх, пока внешне я остаюсь все такой же собранной.

— Потому что ты сама сказала мне об этом, — выплёвывает Стоун грубым голосом. — Я называл его Смотритель, ты же сказала — Хозяин.

От страха у меня начинает шуметь в ушах:

— Когда?

— Когда я хорошенько оттрахал тебя.

Я вздрагиваю от резкости его слов. По крайне мере, теперь я знаю, когда это произошло. Мы были в том коттедже вдвоём и то, как Стоун касался меня, заставило полностью открыться ему. Как я могла допустить подобное? В раннем возрасте я поняла, что никогда и ни перед кем нельзя расслабляться и снимать свою броню. Ни перед камерами или общественностью, даже перед собственной матерью. И вот один раз я позволила себе расслабиться, и теперь это может уничтожить все вокруг.

— Я никогда не называл его Хозяином, — продолжает Стоун. — Этот факт натолкнул меня на мысль, что ты знаешь личность этого мужчины. Вот так сюрприз, не так ли? Тебе не спрятаться от меня, Брук.

Я пытаюсь сглотнуть неожиданную сухость во рту.

Дом в лесу был красивый, но простой, и Стоун использовал его красоту, чтобы соблазнить меня. Здесь же, в своей комнате, наполненной единением и странным величием, он будет использовать все необходимое, чтобы причинить мне боль. Чтобы заставить меня говорить.

Я обнимаю себя руками.

Папа приходил на каждое моё балетное выступление, он работал до поздней ночи, чтобы оплатить частную школу. Может, у меня никогда не было счастливой семьи, но у меня все еще есть моя.

Стоун защищает своих парней, и продолжил бы защищать, соверши они ужасную ошибку. Поэтому я также должна защитить своего отца. Он заслуживает правосудия, не мести.

— Этот человек важен для тебя, поэтому ты скрываешь его от меня. Член семьи или друг. Один из отцов твоих подружек. — Он дарит мне тяжёлый взгляд, и передо мной больше не тот мужчина, в которого я влюбилась. — Возможно, даже твой отец.

Я стараюсь не реагировать на его заявление, но никак не могу успокоить учащённое сердцебиение, которое вот-вот, кажется, пробьёт мне ребра.

Несмотря на все попытки сдержать самообладание, я вздрагиваю, но не осознаю этого, словно кто-то другой управляет моими мышцами.

— Ты должна просто рассказать мне, — говорит Стоун. — В конце концов, ты все равно скажешь мне.

Угроза в его словах звучит в десять раз хуже из-за того, с каким спокойствием он говорит об этом. Если бы он кричал, орал на меня что есть мочи, мне не было бы так страшно, как сейчас из-за холодной ужасающей реальности. Стоун собирается причинить мне боль.

— Почему? Потому что ты собираешься заставить меня?

Он просто всматривается в моё лицо, не говоря ни слова.

Я стою на своём, пока чувства распирают меня изнутри или, может быть, это действие виски.

— Я не могу.

Я шумно вздыхаю. Может быть, Стоун никому и не доверяет, но я доверяю детективу Ривера. Я верю в справедливость, хоть и знаю, что Стоун никогда не сможет поверить в неё. И я все еще доверяю своему папе, хоть и не должна.

— Я не скажу.

Угроза висит в воздухе между нами.

— Я не шучу, Брук.

— Ты же не хочешь причинять мне боль, — я с отчаянием всматриваюсь в глаза мужчины, пытаясь отыскать там того, кто не смог утопить меня в реке. Того, кто подарил мне маленькую птичку и придумал историю про дверцу в печи.

— Ты права, я не хочу причинять тебе боль, — его голос необычайно мягок, но за ним скрывается темнота. Темнота сотни ночей, проведённых в безнадёжности. — Но я сделал много вещей, которых никогда не хотел делать.

Он совершал все те ужасные поступки ради своих братьев. Ради ребят, заключённых вместе с ним в том проклятом подвале. Ради детей, которые заключены прямо сейчас. За это я всегда буду глубоко уважать Стоуна, буду любить его, но из-за этого какая-то часть в нем навсегда сломалась. Он убивает людей с таким видом, словно это ничего ему не стоит. Словно это не разбивает его сердце вновь и вновь.

Мой пульс ускоряется.

— Я не знаю, я не уверена, Стоун.

Мои слова все меняют. Теперь он наверняка знает, что у меня есть конкретная информация. Я не хотела говорить этого, и теперь атмосфера меняется. Взгляд его зелёных глаз становится холоднее, вся человечность уходит прочь. Словно он внутренне готовится к тому, что сейчас произойдёт.

Страх берет верх, когда я разворачиваюсь и бегом бросаюсь к двери. Как только я успеваю распахнуть ее, Стоун врезается в меня сзади, рукой захлопывая дверь прямо перед моим носом.

Я оборачиваюсь к нему, пока Стоун вжимает моё дрожащее тело в дверь. Он выглядит устрашающе, на резных скулах виднеется тёмная щетина. Мои колени превращаются в желе, пока я в мольбе смотрю ему в глаза:

— Пожалуйста, — из моих глаз начинают катиться слезы.

Он трясёт головой.

— Мы уже два года ходим вокруг да около, я и этот Смотритель. И есть только один выход из данной ситуации — моя пуля в его голове.

Страх угрожает поглотить меня с головой, но я подавляю его. Вместо него я пытаюсь сосредоточиться на красивом яростном лице передо мной.

— Подумай об этом, Стоун. Ты как-то говорил, что не сможешь жить нормальной жизнью, но ты можешь. Ты можешь начать прямо сейчас, позволив справедливости все решить. Прекрати отравлять свою душу насилием.

— Отравлять душу? Немного поздно для этого, сладкая. Внутри меня чернота.

— Нет, — шепчу я.

— Где-то там мальчики сидят в клетках, как животные. Бл*дь, хуже, чем животные! И ты знаешь что-то, что поможет мне отыскать их! Су*а, неужели тебе все равно?

— Конечно, мне не все равно! Я хочу не меньше тебя освободить тех детей. Я хочу справедливости для них, как и для тебя. Именно поэтому я рассказала всю информацию о Смотрителе полиции.

Стоун выпрямляется, дрожа от ярости.

— Что ты сделала?!

— Для этого и создана полиция, — я умоляю Стоуна. Молюсь, чтобы он понял меня, но боюсь, он не сделает этого. — У них есть все необходимые ресурсы отыскать их, а после и помочь пройти реабилитацию.

— Ты думаешь, полиция не замешена во всём этом? Твою мать, да они же просто перевезут их в другое место. — Стоун проводит рукой по лицу, выглядя при этом ужасно злым и уставшим. Утомлённым.

— Не все коррумпированы. Детектив Ривера…

— Один из хороших парней? Серьёзно? Ты уверена в этом?

— Да.

— Бл*дь! — Его широкие накачанные плечи опускаются в разочаровании. — Ты не можешь знать наверняка. Ты не уверена в этом.

— Ты можешь довериться кому-нибудь, — говорю я мягким успокаивающим голосом, но мои слова повисают в воздухе словно бомба. Это из-за того, что я имею в виду себя. Я хочу, чтобы он доверял мне, даже если он не хочет. Или не может.

Зелёные глаза сверкают в обрамлении черных ресниц напротив моего лица. Моя кожа пылает под его взглядом, как будто он умеет прожигать насквозь.

— Я должен доверять? Вот что ты думаешь? Кому же я должен довериться? Кому?!

Не стоило говорить этого Стоуну, ведь он был брошен на съедение хищникам, когда был уязвим более всего. Был забыт всеми и брошен умирать. Потерянный несчастный мальчик, защищающий своих друзей в аду.

Но на самом деле он не сбежал оттуда. Все это время он оставался в аду, или же точнее сказать, ад оставался в нем. Мужчина напротив меня наполнен силой, он в ярости, но я почти могу разглядеть, насколько он разрушен и уязвим внутри.

Стоун никому не доверяет. Как он может, если никогда не делал этого ранее?

— Ты должна рассказать мне, кто такой Смотритель прежде, чем они опомнятся и перевезут детей туда, где мы уже никогда не сможем найти их, — Стоун шумно выдыхает, прислоняясь лбом к моему. Его рука скользит от моей талии все выше и выше, прежде чем смыкается на моей шее, обжигая мою кожу.

— Ты пугаешь меня, — шепчу я, пока слезы застилают мои глаза.

— Время, Брук. — Его большой палец давит мне на подбородок. Прикосновение его рук болезненно нежное, но в то же время несёт в себе смертельную угрозу. — Не заставляй меня выбирать.

Я закрываю глаза, принимая худшее. Он не выберет меня.

Сильные пальцы двигаются по линии моей челюсти, задевая волосы, отчего те щекочут мне горло.

Я выпрямляю спину, пока в голове проносятся воспоминания предсмертного хрипящего звука, вылетающего изо рта Мэдсона. Он собирается сделать со мной то же самое? Я знаю, это причинит боль Стоуну. Он не какой-то там хладнокровный психопат, пусть он и притворяется им. Если ему было плохо после смерти Мэдсона то, что станет с ним, когда он убьёт меня?

— Скажи мне, — шепчет Стоун мне на ухо. — Просто, бл*дь, скажи.

Я хочу, правда, хочу сказать ему, чтобы избавить от боли. Но что насчет меня? Неужели он не понимает, что это разобьёт мне сердце? Я умру изнутри, если найду своего отца мёртвого и измученного, зная, что могла предотвратить это. А может, он знает, но ему все равно? Я просто невинная жертва, сопутствующий ущерб на его пути?

— Поклянись, что ты не убьёшь его. Поклянись, что не навредишь ему.

До меня доносится жёсткий, режущий смех.

— Я собираюсь вырвать ему яйца и скормить их ему же.

Я трясу головой, захлёбываясь слезами:

— Тогда я не скажу.

Костяшки пальцев царапают мне кожу. Стоун задушит меня? Лишит воздуха и тем самым убьёт тем же способом, как когда-то собирался лишить меня дыхания в реке?

— Ты действительно хочешь сыграть в эту игру?

— Это не игра, Стоун.

— Вот именно, — рявкает он. — Там дети, Брук. Дети в гребаном подвале.

— Тогда позволь детективу найти их. Он спасёт детей, а Смотрителя осудят по закону. Если тебя заботят лишь дети, тогда согласись. Я скажу тебе сразу, как только ты пообещаешь не убивать его. Именно так ты поможешь тем детям, Стоун.

Он изучает меня, пока на его переносице залегает глубокая морщина между нахмуренными бровями. Я предлагаю ему справедливость, в то время как он желает только мести. Скорее всего, нам суждено было оказаться здесь. Может, вот он, наш конец.

Рука Стоуна крепко удерживает моё горло. Недостаточно сильно, чтобы лишить воздуха, но достаточно для того, чтобы я начала задыхаться. В нем так много силы, что он может убить меня или же переломить шею, не задумываясь. С каждым вздохом мне становится все труднее дышать.

— Никакой сделки, — говорит Стоун, наконец, и в его голосе звучит сожаление. Он сожалеет о том, что приходится причинять мне боль? Или о том, что мне суждено умереть?

И тогда я сдаюсь. Я так устала бороться, устала жить в страхе.

— Потому что ты выбираешь детей, — говорю я в ярости. — Потому что ты тот, кто ты есть.

— Да.

— Как же ты ошибаешься. Ты думаешь, что должен пожертвовать своей человечностью, чтобы спасти их, но ты ошибаешься.

— Человечностью? Ты вообще понимаешь, с кем сейчас разговариваешь? Другой мужчина, может, только бы и делал, что мечтал погрузиться в твою киску снова. Желал бы снова оттрахать твой сладкий ротик, но все, чего жажду я, так это пролитие крови. Я потерял свою человечность давным-давно, малышка.

— Ты не прав. Слишком поздно закрываться от меня, потому что я видела тебя настоящего. Ты хороший человек с добрым сердцем.

Он фыркает, пока его челюсть ходит из стороны в сторону, а взгляд жёстких глаз направлен куда-то вдаль.

— Я увидела это в реке в ночь нашей первой встречи, — продолжаю я. — Каждый раз, когда мы были вместе, я видела это снова и снова. Я разглядела это в крошечной птичке, которую ты мне подарил.

— Сломанный кусок дерьма.

— Не для меня. Я люблю ее. — В глазах Стоуна видна боль, но я не замолкаю. Я не хочу. — Я люблю тебя.

— Прекрати.

Я прикасаюсь к его руке, по-прежнему сжимающей мою шею. Вместо того чтобы убрать ее прочь, я прижимаю ее еще ближе. Сначала одной рукой, затем двумя я со всей силы вжимаю его пальцы в горло, перекрыв себе всякий доступ к воздуху. Спустя, казалось бы, вечность, пред глазами начинают плясать черные точки, пока мои лёгкие горят огнём. Стоун прав: это не игра. На кону стоят жизни людей, и я скорее откажусь от своей, чем поставлю под угрозу папину.

Не знаю, как долго мы так стоим, прежде чем тьма заволакивает мой взгляд.

— Черт, — я слышу, как Стоун отчаянно шепчет. — Черт, черт, черт!

Я отчаянно вдыхаю воздух, когда хватка на моей шее исчезает. Горло и лёгкие жжёт, пока я со слезами на глазах пытаюсь откашляться и вернуть себе способность дышать.

— Бл*дь, детка. — Пальцы мягкими движениями убирают волосы с моего лица. Мягкие, нежные губы целуют меня в щеки, лоб, а затем и в подбородок. Он осыпает меня поцелуями, пока моё тело сотрясает дрожь.

— Черт, — шепчет он между поцелуями. — Мне жаль.

Его рот обрушивается на мои губы, пожирая меня как изголодавшийся пещерный человек.

Моё тело воспламеняется. Я сгребаю в кулаки его фланелевую рубашку, притягивая ближе к себе. Я цепляюсь за него, как за море во время бури, желая успокоить свою душу, осознавая, что оно утопит меня в конце.

Слезы не исчезают, когда мы отчаянно хватаемся друг за друга в попытке излечиться от всех невзгод разом. Их становится еще больше. Они стекают мне на губы, и Стоун слизывает их, отчего я чувствую солоноватый привкус собственного страха и горечи.

— Я бы никогда не причинил тебе боль, — шепчет он, пока его губы целуют мои веки, в попытке высушить слезы. — Я скорее бы отрезал себе руку, ты ведь знаешь это, маленькая птичка?

Позади нас раздаётся звук поворачивающейся ручки.

Стоун резко притягивает меня к себе, оборачивая руки вокруг плеч. Он так сильно прижимает меня, что мои лёгкие опять начинают гореть, но на этот раз он не стремится причинить мне боль. Он хочет защитить меня.

Раздаётся щелчок, и дверь в комнату медленно открывается.

В дверном проёме застывает огромный силуэт, после чего плавно заходит внутрь комнаты, и тусклый свет освещает лицо незнакомца.

Грейсон. Он пристально смотрит на нас. Тот самый человек, сбежавший из тюрьмы.

За ним следует еще один мужчина, и я узнаю в нем Нокса.

У обоих в глазах светится жестокость, присущая людям, которые подвергались насилию ранее. Моё сердце обливается кровью и за них тоже, хоть я и знаю, зачем они здесь.

— Ты не смог, — говорит Грейсон обманчиво тихим и спокойным голосом.

Стоун задвигает меня к себе за спину:

— Вон отсюда.

Голос Грейсона остаётся таким же низким:

— Все нормально, ты не смог сломать ее. Я думаю, ты с самого начала не думал делать это, что довольно интересно, но больше не имеет значения. Мы сделаем это.

— Я все разузнал, — рявкает Стоун.

В комнате повисает тяжёлая и холодная тишина.

— Нет, ты не узнал, — недоверчиво говорит Нокс. — Не может быть…

— Я же говорил тебе, — бормочет Грейсон.

— Никто из вас не тронет ее, — говорит Стоун.

В комнату заходит другой парень. У него длинные светлые волосы, напоминающие белый цвет.

Стоун чертыхается себе под нос и полностью загораживает меня от своих друзей. Его рука вытаскивает что-то из-за пояса, и в его руках мелькает нож.

Я резко выдыхаю при виде оружия.

— Какого черта, Стоун! — кричит Грейсон, выглядя при этом более устрашающе, чем когда-либо. — Ты собираешься драться со мной?

— Ты дрался со мной, — говорит Стоун грубым голосом. В этой комнате слишком много разъярённых мужчин для одной меня. — Когда я пошёл за Эбби, ты остановил меня.

— Это другое. Ты просто не хотел видеть ее здесь из-за своих грёбаных правил! Но эта девушка? Она скрывает от тебя правду, защищая тем самым тех ублюдков. С каких пор ты на их стороне?

— Я не на их стороне, — отвечает Стоун с угрозой в голосе. — Я на ее стороне.

— Это одно и то же, — огрызается Нокс.

— К черту это, — кричит Грейсон, после чего с необычайной лёгкостью хватает стул и швыряет его прямо в нас. С громким криком Стоун принимает удар на себя, и слышится громкий треск. Что-то ломается. Кость? Дерево? Я кричу и забиваюсь подальше в угол.

Стоун хватает обломки стула и швыряет их обратно в Грейсона, тот падает от силы удара.

Нокс сзади хватает Стоуна, пока парень с длинными белыми волосами подкрадывается ближе. Стоун вырывает одну руку и бьёт кулаком в лицо блондина. Нокс рычит, пытаясь удержать Стоуна. Вокруг слышится еще больше криков, еще больше ударов.

— Бл*дь! — Стоун борется изо всех сил. Он представляет собой чистую мощь и силу, но, к сожалению, уступает по численности.

Я вздрагиваю в ужасе в углу, когда из ниоткуда ко мне прилетает нож и приземляется у моих ног. Я не могу разобрать, где кто, пока раздаётся еще больше шума ударов и ругательств.

— Прекратите! — кричу я. — Не надо!

Мой крик тонет в шуме, как шёпот на ветру.

Я пытаюсь стать как можно более незаметной, пока вокруг царит хаос из насилия и ярости. Где-то падает стол, и я сильнее вжимаюсь в угол. Я никогда ранее не видела такой жестокости, за исключением, может, только той ночи, когда Стоун убил Мэдсона. Только в этот раз проигрывает Стоун.

Сквозь сцепившиеся тела я вижу, как кто-то еще заходит в комнату. Кто-то ниже и меньше, но мне сложно сказать из-за неразберихи вокруг.

Этот человек тоже нападёт на Стоуна? Скольким мужчинам он сможет противостоять?

В комнате раздаётся громкий и внезапный взрыв, от чего я инстинктивно вжимаю голову в плечи и затыкаю уши руками.

Это был не взрыв, а выстрел. Кто-то стрелял?

Моя кровь стынет в венах при мысли, что кто-то мог выстрелить в Стоуна.

Но нет, мои глаза цепляются за него в центре комнаты, стоящего бок о бок со своими братьями, как будто всего минуту назад они не сражались друг с другом.

— Какого хрена? — выкрикивает Грейсон.

В комнату входит девушка с красивыми шоколадными волосами и очками на переносице. У неё прекрасные точёные черты лица, отчего она походит на куклу. На ней надеты красные штаны для йоги и розово-серая футболка, но самое удивительное — это блестящий пистолет в ее тонкой руке.

Она прицеливается им в мужчин со словами:

— Никому не двигаться. Даже не вздумайте.

Что она делает здесь? Она одна из них? Стоун упоминал только о братьях.

— У тебя серьёзные проблемы, — рявкает Грейсон.

В ее глазах появляется озорной блеск, но то, как она держит пистолет, говорит о том, что она не шутит. Все остаются на своих местах, когда девушка подходит ближе ко мне.

— Отдай мне пистолет, Эбби, — говорит Грейсон. В его тоне слышен намёк на близость, отчего я думаю, что они вместе. Является ли тогда она угрозой для Стоуна? Я никого тут не знаю и чертовски сильно запуталась, но, может, она на моей стороне? Стоп, на нашей стороне.

Теперь у меня и у Стоуна есть своя сторона.

— Это не твоё дело, Эбби, — говорит Стоун.

— Ты в порядке? — У меня занимает какое-то время, чтобы понять, что эта женщина, Эбби, разговаривает со мной.

— Я в порядке, — говорю я дрожащим хриплым голосом.

Эбби поворачивается обратно к парням.

— Не круто, Эббс, — говорит Грейсон.

— О, я дико извиняюсь, а избивать друг друга это круто? Круто?

— Она знает, где спрятаны дети, — ни с того ни с сего говорит Грейсон.

Эбби застывает на месте от его слов, выглядя при этом задумчиво. Она поворачивается обратно ко мне:

— Ты знаешь, где спрятаны мальчики?

— Нет! Я не знаю, где они! — отвечаю я быстро.

Эбби хмурится:

— Она говорит, что не знает.

— Но она знает, кто такой Смотритель, — на этот раз говорит Нокс.

— Это правда? — Эбби опять обращается ко мне.

— Наверное, но полиция уже разбирается с этим, — отвечаю я. — Я дала им все необходимые доказательства.

— Ты должна назвать им имя, — говорит Эбби мягким голосом.

Я качаю головой.

— Это кто-то близкий тебе? — голос Эбби мягок. — Брат? Отец?

Я бросаю взгляд на Стоуна, видя, как в его голове все части пазла встают на места.

— Самосуд — это не решение, — умоляю я всех. — Убийство не решит проблемы. Пусть полиция разберётся с этим.

Эбби стонет.

Блондин настораживается, прислушиваясь к какому-то звуку. Я ничего не слышу, поскольку у меня до сих пор звенит в ушах из-за выстрела. Стоун поворачивается к двери.

Там кто-то стоит.

Я в ужасе задыхаюсь.

Это мой отец. Его глаза налиты кровью и мечутся между всеми присутствующими, голова откинута назад, а рука неестественно вывернута назад, так как его за неё удерживает кто-то сильнее и крупнее.

— Посмотрите, кого я нашёл на улице, — говорит мужчина, волосы которого выбриты до чёрного короткого ёжика.

— Папочка, — шепчу я.

— Отпустите ее. Вам нужен я, не она, — говорит мой отец.

— Не трогайте его, — кричу я.

Я вижу, как Стоун складывает два плюс два, или же он уже все понял после невинного вопроса Эбби. Отец или брат. Кто-то близкий мне настолько, что я готова была умереть за него. Смотритель.

— У вас есть я, — говорит папа. — Отпустите ее.

Стоун выходит вперёд.

— Смотритель. — Не зная его, можно подумать, что его голос звучит повседневным, однако я улавливаю стальной холод.

— Да, это я Смотритель.

Гробовая тишина повисает в комнате, пока все вокруг замирают. Моя грудь дрожит от страха.

Папа смотрит мне в глаза:

— Ты в порядке?

— Да, все хорошо, — я перевожу умоляющий взгляд на Стоуна. — Не трогай его. Ты обещал.

— Я сказал, что не причиню боль тебе. — Стоун не смотрит на меня, сфокусировав свой взгляд на папе. — Ты привёл копов?

— Нет.

— Он один, — говорит мужчина, который привёл его сюда. — Периметр чист, камеры никого не засекли.

— Как ты нашёл нас? — спрашивает Стоун ледяным голосом.

Отец кивком головы указывает на мою сумку:

— Я прикрепил к сумке Брук маячок.

Не знаю почему, но я не удивлена. Мне стоило ожидать этого, но скорее от детектива Ривера, чем от отца.

— Что ж. Мы долго ждали встречи с тобой, — говорит Стоун. — На самом деле годы, пока сидели взаперти. Но для тебя это не сюрприз, не так ли? Ты и так знал обо всем.

— Я не знал, — решительно заявляет отец с бледным лицом. — Не тогда, когда это происходило, клянусь. Я узнал обо всем позже.

Блондин тянется вперёд, и пока парень, пришедший сюда вместе с папой, выворачивает ему руки, бьёт со всей силы отцу в лицо, придерживая его за рубашку. Папа отлетает назад к стене.

Я кричу со всей силы.

Грейсон подходит, так же нанося удары. Нокс кружит поблизости, пока Стоун застывает на месте с яростным выражением лица. Я вижу, что его мысли витают далеко отсюда.

Я беспомощно смотрю то на Стоуна, то на Эбби.

— Сделайте что-нибудь!

— Я… — девушка качает головой в замешательстве. Она помешала парням причинять боль друг другу, но не собирается помогать мне и останавливать их от избиения моего отца.

— Он же сказал, что не знал! Стоун! — я молю его сквозь слезы. — Он же мой отец!

Стоун шумно выдыхает.

— Черт, — он молниеносным движением вырывает из рук Эбби пистолет и выстреливает им в потрескавшийся потолок.

От очередного выстрела мои барабанные перепонки взрываются болью. Гипсокартон падает сверху, оседая на плечах собравшихся белым снегом. Несмотря на творящийся хаос, все, как ни странно, замирают на месте.

— Достаточно, — говорит Стоун.

Нокс встаёт прямо перед Стоуном, не заботясь о пистолете между ними:

— Это Смотритель. Он обязан умереть.

Папа полулежит на полу. Он смотрит мне в глаза, пока кровь стекает по его избитому лицу. Его губы снова и снова бесшумно повторяют одно и то же слово: «прости».

— Пожалуйста, — молю я сквозь рыдания, — это мой папа.

— Он сказал, что не знал правду, — говорит Стоун, обращаясь ко всем сразу.

— С каких это пор тебе есть дело до этого? — взрывается парень с черным ёжиком на голове. — Он отвернулся, не потрудившись поинтересоваться, что происходит в тех домах. Он признался, что узнал обо всем позже, так почему же те мрази не оказались в тюрьме? Оу, конечно, потому что все эти ублюдки заодно. Этот парень должен заплатить.

— Если он хочет умереть быстро, ему лучше бы рассказать нам правду о том, где сейчас удерживают мальчиков.

Стоун заслоняет своим телом отца, поворачиваясь лицом ко всем:

— Только попробуй, и я перережу тебе глотку, — каждое его слова наполнено неоспоримой уверенностью.

Комната в очередной раз погружается в тишину. Все парни выглядят потрясёнными, если не возмущёнными.

Стоуна превосходят численностью, но в его руке пистолет. Кто же выиграет? Я чувствую, что победителей не будет, ведь каждый человек в этой комнате потерпит поражение, если один брат навредит другому.

— Какого хера ты творишь, Стоун? — спрашивает его Нокс.

Стоун смотрит на меня. Ярость и решительность на его лице превращают его в прекрасную ненастоящую скульптуру, отчего я отчаянно желаю снова увидеть мужчину, с которым потеряла девственность.

Но я улавливаю что-то новое в его взгляде. Что-то изменилось в нем.

— Те ублюдки издевались и запугивали нас как животных, — говорит он всем, — но мы не животные. К черту все.

— Это точно, мы не они, но... — отзывается Нокс.

— Мы услышали его версию событий, — Стоун продолжает властным голосом. — И теперь только подумайте, чего мы можем добиться вместе.

Братья смотрят на него. Я вижу, сколько силы и энергии скопилось в их телах, они напоминают мне звезды, горящие изнутри.

Я проскальзываю между Грейсоном и Ноксом, почти ожидая того, что они схватят меня и порвут голыми руками.

Подбегаю к отцу, который все еще опирается спиной на стену.

Приподнимаю его голову и кладу к себе на грудь. Он кажется ледяным. Господи, как сильно они навредили ему? Но с другой стороны, все могло быть еще хуже.

— Папа, — шепчу я ему на ухо.

— Принцесса, прости меня. Мне так жаль. Я никогда не хотел, чтобы ты узнала правду. Ты или твоя мама. Никогда не хотел, чтобы они прикоснулись к вам.

— Но был не против, когда касались нас, — издевательским тоном говорит Грейсон.

Я сжимаю папину руку, сосредотачивая все его внимание на себе. Стоун подарил мне эту возможность, и теперь мне все надо сделать правильно.

— Как ты узнал правду? — спрашиваю я папу.

Несмотря на то, что я жажду узнать правду, мне все равно больно слышать ответы.

— Сразу после пожара. Огонь перекинулся на соседний дом, поэтому им пришлось рассказать мне обо всем. Они назвали произошедшее несчастным случаем.

За моей спиной раздаётся фырканье, предположительно Грейсона.

— Дорман, покойный губернатор, был вовлечён во все это. Тогда он только пришёл в политику. Он сказал, что мне заплатят за спаленные дома, но им понадобится на это какое-то время. Я уверял его, что все в порядке, потому что имущество было застраховано, на что он ответил, что ни одна живая душа больше не должна ступать туда ни ногой.

На мою заднюю поверхность шеи ложится тяжёлая рука, мягко массируя и даря чувство комфорта. Мне не надо оборачиваться, чтобы понять, кому она принадлежит. Мурашки скользят вниз по позвоночнику, пока моё тело трепещет под нежным прикосновением.

— Что было дальше? — спрашивает Стоун рядом.

— Мне стало любопытно, — папа отводит взгляд, и мне требуется секунда, чтобы распознать эмоции на его лице. Первый раз в жизни я вижу смущение в его глазах. — Я должен был разузнать все раньше, но я бы никогда и не подумал... Все они были уважаемыми людьми… — он откашливается, сплёвывая на пол кровь. — Однажды ночью я отправился туда, ожидая обнаружить что-то вроде закрытого покерного клуба или, на худой конец, массажный салон с особыми видами услуг.

— Ты не ошибся, — выплёвывает Нокс на другом конце комнаты, отчего отец вздрагивает. Я поднимаю глаза на Стоуна, чтобы встретить тёмный блеск в его взгляде.

— Продолжай, — бормочу я папе, помогая ему подняться повыше.

— Я думал, что пожар был не такой уж сильный, раз они хотели оставить место в секрете. Думал, что они не хотели его закрывать, но дом был полностью разрушен. Огонь уничтожил все. Приложи мы достаточно усилий, его можно было бы отремонтировать, но стоило мне спуститься в подвал, как я все тут же понял.

— Как ты понял? — спрашивает Стоун голосом, лишённым любопытства. Он задаёт вопрос, заранее зная ответ на свой вопрос.

Папа молчит, и я вижу по его взгляду, что он снова очутился в том подвале в первый раз. Он переживает все заново.

— Моя семья владела фермой, — говорит он, наконец, заглядывая мне в глаза. — Ты это и так знаешь уже, не так ли? Все начал мой отец сразу же после переезда из Польши.

— Ты почти не рассказывал об этом, — отвечаю я мягко. Это та часть семейной истории, что не вписывается в общую картину идеальной семьи моей мамы.

— Мы держали крупный рогатый скот, который являлся основным источником наших доходов. Но страстью отца были дикие лошади. Те, которые не сдавались напору дрессировки и не были обучены правилам.

— Куда ты клонишь? — в нетерпении спрашивает Грейсон.

Я поднимаю ладонь верх, пресекая все разговоры.

— Позвольте ему закончить. — Каким-то чудным образом никто не возражает.

— Среди них была лошадь по кличке Домино. Она не поддавалась никакой дрессировке, была абсолютно дикая и необузданная, поэтому ее били. На всем его мощном теле виднелись шрамы от кнута. Конь не мог сбежать, но и не мог покориться.

— Я надеюсь, он не клонит к тому, о чем я думаю, — мямлит себе под нос Нокс.

Эбби делает шаг вперёд со словами:

— Стоун задал ему вопрос, и он отвечает на него.

— Никто не мог войти к нему в стойло, — рассказывает дальше папа, мотая головой из стороны в сторону. — У меня до сих пор остался шрам на плече с последнего раза, когда я пытался почистить его стойло. Отец взбесился и решил покончить с этим, подкинув яд под воротами. Это было ужасно. Этот запах. Я никогда не забуду этот запах гниющего и разлагающегося животного. Вот чем пах подвал. Даже сквозь вонь гари и пепла я почувствовал этот запах, и тогда я понял, что здесь произошло что-то ужасное.

Стоун издевательски рявкает:

— И, насколько я понимаю, тут ты пошёл в полицию.

— Нет, — отвечает папа. Его голос наполнен сожалением и одновременно с этим вызовом. — Что бы я им сказал? Дом сгорел, все были мертвы, а доказательства уничтожены. Нельзя арестовать кого-то только из-за запаха. К тому же Брук только родилась, а ее мать лежала в больнице из-за осложнений после родов. Я должен был защитить свою семью.

— И насрать на всех остальных, — говорит Грейсон сейчас скорее подавленно, нежели разъярённо.

— Я разговаривал после этого с Дорманом, — папа издаёт тихий смешок, отчего тут же морщится от боли. — Я сказал ему, что больше никогда не буду участвовать в подобном. Он ответил, что я накрутил себя и что это всего лишь был массажный салон с эскортными услугами, но я думаю, он понял, что я не купился на это.

Я качаю головой, пока моё сердце разбивается на кусочки. Я до сих пор подозреваю его, даже если и хочу больше всего на свете, чтобы его освободили.

— Тогда почему он приходил на мой шестнадцатый день рождения?

— Потому что он был губернатором, — отвечает папа уставшим голосом. Он закрывает глаза, выглядя при этом неестественно бледным. — И потому что моя мама хотела уладить наши финансовые дела.

— Мама знает?

Папа встречает мой взгляд с мольбой:

— Это убило бы ее.

Я чувствую облегчение от того, что руки хотя бы одного родителя по-прежнему чисты.

— Стоун думает, что прямо сейчас опять где-то удерживают в неволе детей. Ты знаешь что-нибудь об этом?

— Я больше никогда не имел ничего общего с губернатором.

Стоун чертыхается надо мной. Я думаю, что сейчас он расстроен из-за честности моего отца.

— Любая зацепка может помочь, папа. Это очень важно.

Его взгляд устремлён на потолок, потрескавшаяся штукатурка на котором теперь образовывает причудливые узоры.

Чувствует ли папа на себе разъярённые взгляды? Чувствует ли он напряжённую атмосферу в комнате? Потому что я ощущаю все это каждой клеточкой своего тела.

— Я никогда снова не скрывал пустующие дома для него, но моя фирма выполняла строительные работы для города по заказу местных властей. Легальные проекты. Я сам лично удостоверился в законности каждой сделки, о чем Дорман был хорошо осведомлён. В основном это были коммерческие строения.

Папа прочищает горло, пока я ощущаю исходящее от окружающих меня людей нетерпение.

— Как-то был проект, в котором губернатор хотел видеть именно меня, — продолжает он. — Но я почувствовал, что там было что-то не чисто. У него на руках были документы с подписями заказчиков, какие-то фирмы, что хотят построить небольшой торговый центр. Но место под строительство к тому моменту уже было в заброшенной части города, и кто вообще захотел бы вкладывать деньги в заранее убыточный бизнес? Тогда я решил проверить фамилии людей на документах.

— Подставные лица? — в голосе Стоуна проскальзывает еле сдерживаемая ярость. Он пытается контролировать себя ради меня, что значит очень многое. Я боюсь, что он может взорваться в любой момент, как и другие парни.

— Да. Они существовали только на бумаге, не настоящие люди. Целая пирамида из компаний, владеющих другими компаниями, а те еще несколькими, владельцы которых якобы оставили подписи на документах. Я сказал Дорману, что мы слишком загружены, чтобы взять еще один объект.

Часть меня гордится отцом за то, что он отказался исполнять чёрную работу для плохих парней, но с другой стороны ему следовало бы сразу обратиться в полицию, сдав имена всех его коллег. По мнению Стоуна, он виновен точно так же, как и люди, издевавшиеся над ним.

Папа смотрит на меня взглядом, полным сожаления:

— Одна из компаний, что числилась как заказчик строительства того объекта, была Гуд Шеферд.

Я задыхаюсь, потому что знаю, кто является владельцем.

— Дядя Билл? — в шоке спрашиваю я.

— Дядя? — переспрашивает Стоун.

— Друг семьи, — говорит папа. — Та история про беременную женщину полная чушь. Однажды мама подслушала наши клички, и Билл придумал эту историю, чтобы скрыть правду.

Неудивительно, что отец ненавидел, когда мама снова принималась рассказывать ее.

Стоун говорит низким голосом:

— Видно ты оборвал связи не со всеми плохими парнями.

Мужчины в комнате обмениваются взглядами. Кажется, воздух пропитан насилием, и избиение было только началом. Но пока Стоун тут, они прислушиваются к нему.

По крайней мере, пока.

— На тот момент я был уверен, что Билл не причастен, — продолжает папа. — Я не мог вообразить даже такое, тем более он тогда только поднимался по карьерной лестнице в суде. Я предупредил его о Дормане, но ничего не рассказал о своих подозрениях. Если бы он узнал обо всем, то автоматически стал бы соучастником, а я не хотел этого.

Грейсон почти рычит, словно тигр готовый к нападению:

— Судья Уильям Фосси это Билл?

Папа кивает с хмурым выражением лица.

— Дядя Билл, — со злостью выплёвывает Стоун. — Он один из организаторов. Ты знал об этом?

— Нет, — устало отвечает отец.

— Бл*дь! — взрывается Стоун. Он имеет полное право на это, потому что много лет страдал из-за кучки мужчин, решивших, что они могут распоряжаться чужими жизнями. — Он был гребаным кукловодом. Мы никогда не видели его лица в подвале, но он один из тех, кто разрушил наши жизни.

— Мне жаль, — тихо говорит отец, и его слова звучат искренне, но ничего не значат для собравшихся людей. Эти мужчины слишком долго сражались за свои жизни, противостоя не только насильникам, но и тем, кто молча отворачивался.

— Слишком поздно, — говорит Круз, сжав кулаки. Сейчас он напоминает ураган, запертый в тесной комнате. Татуировки на его руках выглядят как предупреждающий знак. — Дай нам адрес.

— Подождите, — говорит папа. — Я не помог вам тогда, но позвольте помочь мне сейчас. Если я дам вам адрес того торгового центра, то вы ворвётесь туда, схватив лишь пару парней, пока большинство из них останутся на свободе. Потом они отыщут вас и отомстят. Я могу пойти к Биллу Фосси и его дружкам, чтобы вытянуть как можно больше информации. Нужно продумать план и заставить заплатить их всех.

Я всматриваюсь в зелёные глаза Стоуна и жёсткую линию его губ. Он отказался от кровавой битвы, променял быструю месть на скорейшую свободу детей, но папа предлагает способ получить доказательства.

Парни обмениваются взглядами, общаясь без слов. Годы в заточении наделили их таким навыком.

Понимают ли они, что мой отец сдался? Если он пойдёт на это, то, в конце концов, его имя тоже всплывёт и его жизнь на этом закончится. Конечно, это не сравнится с тем, что потеряли Стоун и его братья, но это жертва от человека, который всю жизнь вкладывал все в работу и семью.

— Откуда ты знаешь, что это сработает? — Стоун обращается к моему папе. — Фосси судья. Он друг и союзник каждому офицеру полиции Франклин-Сити. Откуда ты знаешь, что дело просто не замнут?

— Есть честные люди, — отвечает папа, — такие как Ривера.

— Ты уверен в Ривере?

Папа оглядывает всех с унылым выражением лица:

— Тут вы должны довериться мне… — он замолкает. — Теперь я более осторожен. Доверьтесь, ради детей.

Стоун закипает, и, кажется, с трудом сдерживает себя.

Когда-то Стоун тоже был ребёнком, и я уверена, он жалеет, что никто не пришёл спасти его.

Все взгляды в комнате устремлены на него.

Стоун поворачивается ко мне. Его глаза безмолвно спрашивают меня, доверяю ли я отцу? Считаю ли я Риверу хорошим копом? Я сказала Стоуну довериться кому-нибудь, и он решил довериться мне.

— Я считаю, что Ривера чист, — говорю я. — Он захочет поступить правильно.

Стоун все еще выглядит неуверенным:

— И что теперь? Нам надо сидеть здесь и дожидаться, пока ты не отыщешь доказательства? Будем ждать, пока Ривера не получит ордер? И получит от кого: от одного из приятелей Фосси? Это бред какой-то.

— Ты хочешь взять их всех? — спрашивает папа. — Тогда примерно так все и будет происходить.

— Мне не нравится сама идея того, что мальчики пробудут там еще хоть на одну секунду дольше, когда мы уже можем освободить их, — говорит Нокс. — Ты серьёзно доверишь одним богатым белым парням вершить суд над другими?

Стоун каждому из них заглядывает в глаза со словами:

— Сколько людей прошло через подвал, пока мы были там? Сотня? Две сотни?

Мне плохо от одной только мысли об этом. Я не могу смотреть на отца сейчас. Не хочу.

Во взгляде Стоуна столько силы.

— Мы могли бы получить имена их всех. Получить имена тех, кто посещал торговый центр, чтобы никто из них больше не посмел совершить подобное повторно.

Моё сердце пропускает удар. Справедливость вместо мести. Предотвращение будущих преступлений вместо возмездия. Это такой огромный шаг вперёд.

— Как насчет того, что, в конце концов, Фосси удастся заключить сделку с судьёй в обмен на признание вины? — возражает Грейсон. — Что если ему все сойдёт с рук, и он снова похитит детей и повторит все снова?

—Тогда мы убьём его, — говорит Стоун, словно это самая очевидная вещь на планете. — Медленно.

Так, хорошо, этот шаг вперёд остаётся по-прежнему огромным.

Нокс не выглядит убеждённым:

— Что система сделала для нас?

— Ничего, — отвечает Стоун. — Но как пару убийств изменит этот факт?

Нокс отводит взгляд в сторону.

— Мы могли бы сбить с ног половину города, — на этот раз Эбби высказывает своё мнение. — По крайней мере, пару дюжин властных людей. Я согласна с этим планом. Так будет эффективнее и лучше.

Лучше, чем смерть моего отца. Лучше, чем месть.

Наступает напряжённая тишина. Круз кивает первым.

Затем Нокс. Остальные так же соглашаются жестами и короткими фразами.

Стоун подходит к папе и пинает его ногу.

— Адрес.

— Нет причин, по которым вы не можете получить кое-что и для себя, — папа смотрит в глаза Грейсону и Стоуну, но они должны понимать, что эти слова предназначаются всем парням в комнате. — Я знаю, что вы находитесь в розыске. Я хочу, чтобы вы получили своего рода иммунитет за помощь по поимке тех парней. Я готов сражаться за вас. И Ривера поддержит это, я уверен.

Все настороженно смотрят на отца. Кто-нибудь когда-нибудь вообще вставал на их сторону?

— Адрес, — требует Стоун. — Сейчас же.

Папа не помнит точного адреса, но описывает местность и соседние улицы.

Стоун посылает Грейсона и еще нескольких парней отправиться туда и убедиться, что дети все еще живы.

— Если вы увидите, что кто-то будет выходить оттуда, у вас есть моё разрешение убить их. Только аккуратно. Хорошая возможность попрактиковать навыки скрытности.

После чего ребята выходят.

Стоун говорит папе позвонить Ривера по громкой связи и назначить встречу. Отец настаивает встретиться сегодня вечером, как можно скорее.

Сегодня. Кажется, прошла целая вечность с того момента, как на мой телефон пришло сообщение, но сейчас время всего лишь близится к вечеру.

Я представляю, как мама будет сидеть в столовой одна за столом, ожидая нас к ужину. Сервировка, приборы, ужин — все как всегда идеально. Я почти вижу, как она начнёт волноваться, когда мы не появимся и не ответим на телефонные звонки.

Я с трудом сглатываю. Что она будет делать, когда узнает о Смотрителе?

Ривера соглашается встретиться в стейкхаусе «Олд Стир».

Стоун говорит Колдеру отправляться с папой. Видимо, он не объявлен в федеральный розыск, как все остальные. Колдер рывком поднимает отца на ноги, после чего тащит к выходу из комнаты. В дверном проёме папа оборачивается, осматривая меня взглядом полным беспокойства и печали.

— Все будет хорошо, — заверяю его я.

— Выведи его, нахрен, отсюда, — говорит Стоун низким голосом.

Они скрываются за дверью, оставляя нас наедине.

Без всякого предупреждения Стоун разворачивается и со всей силы бьёт кулаком в стену, оставляя в ней внушительную дыру.

Я подпрыгиваю от неожиданности, опять ощущая ненавистный мне страх. Скорость и мощь его удара поражают меня. Стоун сдерживал себя все это время? И этот удар предназначался папе? Потому что я не уверена, что после такого можно выжить.

Пыль от гипсокартона и осыпавшейся штукатурки повисает в воздухе между нами, пока тишина окутывает комнату. Когда она немного оседает, сквозь дыру в стене виднеются двустворчатые деревянные балки.

Стоун молча смотрит на разрушенную стену, в то время как все его тело дрожит от еле сдерживаемой им ярости. Он не смотрит мне в глаза, от чего я чувствую себя еще хуже.

— Я хотел убить его, — до меня доносится его шёпот.

Я слышу в его голосе эту больную потребность мести. Он переполнен злостью, но и в то же время разрушающей его изнутри болью.

— Но ты не убил.

Стоун ничего не отвечает. Я не вижу его лица, но чувствую его так, как никогда никого раньше. Я медленно подхожу к нему сзади и обвиваю руками талию, обнимая со всей силы, лишь бы хоть как-то облегчить боль.

До меня доносится сбивчивое дыхание Стоуна, и в эту секунду я думаю о том, что он самый сильный человек, которого я когда-либо знала. Этот привлекательный... Нет, безумно красивый, храбрый, раненый мужчина борется внутри, чтобы, наконец, совершить хороший поступок.

Мужчина, которого жизнь на протяжении долгих лет бьёт по спине снова и снова, мужчина, который отдаст все, лишь бы помочь несчастным детям, в то время как ему никто не пришёл на помощь.

И он, наконец, переступил через себя и совершил правильный поступок.

Он позволил закону вершить суд над жизнями людей. Моё сердце переполняет любовь, пока я грудью ощущаю учащённый ритм его сердцебиения, и мне кажется, что моё тело не сможет выдержать такого напора эмоций. Может, впервые в жизни.

Двадцать восьмая

Стоун

Моя рука вспыхивает от боли. Я сломал ее? Надеюсь, что так, потому что прямо сейчас мне необходимо, чтобы боль поглотила ад, извергающийся внутри меня.

Мне не верится, что я собственноручно отпустил его. Но, черт, когда Брук смотрела на меня с такой надеждой в глазах, я не смог поступить иначе. И дело не только в том, что он ее отец. Просто однажды Брук уже видела, как я убиваю другого человека, и я не мог позволить ей опять пройти через это.

Я чувствую, как она приближается ко мне сзади. Ей не следует прямо сейчас находиться рядом, потому что внутри меня слишком много злости и ярости, и их накопилось очень много. Может, я и пощадил ее отца, но это еще не делает из меня хорошего парня.

Брук подступает все ближе. Не надо, ведь я не знаю, в какой момент сорвусь окончательно.

Меня продолжают одолевать сомнения. Что если ублюдкам удастся уйти? Они справлялись с этим годами, так почему же теперь все должно измениться? Что если подставные копы просто убьют отца Брук, подставят моих ребят и перевезут детей так далеко, что мы их больше никогда не сможем отыскать?

— Ты сделал это.

— Я должен был пойти с парнями на поиски заброшенного торгового центра.

— Большое количество людей может привлечь нежелательное внимание. Ты нужен здесь, чтобы трезво принимать решения. Ты должен быть готов ко всему, должен быть лидером, в котором они так нуждаются.

Я знаю, что Брук права.

— Что бы ты ни думал о моем отце, он правда хочет помочь вам, Стоун. А когда он чего-то хочет, то добивается своего. Ривера хороший полицейский. Все сработает.

Я размышляю над ее словами, но все не так просто. После долгих лет борьбы в одиночестве не так-то просто снова довериться кому-нибудь.

— Ты и твои братья не одиноки.

Не знаю, что происходит, но мои глаза щиплет и жжёт. Что происходит? Я чувствую, как влага начинает скапливаться в уголках глаз. Это слезы? Я больше потрясён, нежели смущён. Для большинства людей это нормально, но не для меня. Я даже не могу вспомнить, когда последний раз плакал. Даже последние пару лет в подвале я не проронил ни слезы. И все из-за того, что Брук права. Права настолько, что это ломает меня изнутри и превращает в дрожащего слабака.

Я не знаю, как жить нормальной жизнью, как испытывать человеческие эмоции. Вот, что они отняли у меня.

Прохладная рука Брук перемещается с моего живота и прикасается к плечу.

— Ты сводишь меня с ума, — до меня доносится тихий шёпот.

Я зажмуриваю глаза, не понимая, что она имеет в виду. Не уверен, что хочу знать.

— Ты сводишь меня с ума, Стоун, — на этот раз голос Брук звучит громче, пока нежные пальцы сильнее сдавливают моё плечо. Ее прикосновение приносит с собой успокоение. — Я так сильно люблю тебя.

Я с шумом выдыхаю. Даже не заметил того, как задерживал дыхание в ожидании ее слов. Брук похожа на дождь, который тушит во мне всю эту чёртову злость и боль.

Прежде чем успеваю подумать, я разворачиваюсь и хватаю хрупкие плечи Брук, пригвождая ее к стене. Перед тем как обрушить свои жадные губы на ее, я замечаю нежный улыбающийся взгляд карих глаз.

Я голоден, а Брук единственная пригодная еда для меня. Она создана для меня, и я готов вечно благодарить вселенную за это.

Я чувствую, как ее руки тянутся к моей рубашке между нашими телами в попытке сорвать ее, словно Брук нуждается во мне так же отчаянно, как и я в ней. Такое ощущение, что сосуды в сердце заполняются любовью, пока вся кровь приливает к моему набухшему члену.

В одно мгновение Брук становится сексуально дикой, запрыгивает на меня и обвивает ногами талию. Я крепче прижимаю ее к стене, сжимая рукой лицо и пробуя вкус ее неповторимых губ. Брук одной рукой пытается расстегнуть ширинку на моих джинсах, но у неё ничего не получается. Плевать, потому что я ощущаю сквозь ткань прикосновение ее пальчиков к моему стальному члену, и это чистое безумие.

Брук шумно и учащённо дышит мне в ухо, пока я целую ее щеку и прижимаюсь пахом ближе к ее бёдрам. Губы от щеки переходят к линии челюсти, а затем ниже к шее. Я всасываю тонкую кожу, помечая ее как свою. Брук вскрикивает от неожиданности, при этом притягивая меня за волосы еще ближе. Я целую и облизываю ее шею, пока дёргаю школьную юбку в попытке как можно скорее избавиться от неё.

Моя рука нащупывает ее трусики и, о мой Бог, они пропитаны ее соками насквозь. С громким стоном я отстраняюсь от ее шеи.

— Ты такая чертовски влажная для меня.

Она задыхается, вглядываясь в мои глаза.

Вот оно.

Я обожаю то, как Брук смотрит на меня. Я вижу в ее глазах все, от сладости доверия до храбрости любви.

Она пытается добраться до моих губ, тогда я хватаю ее волосы в кулак и оттягиваю голову назад.

— Я хочу, чтобы ты смотрела мне в глаза.

— Только ты, — отвечает Брук, тяжело дыша. — Не останавливайся.

— Я не смогу быть таким же нежным, как и в прошлый раз, — предупреждаю я. — Ты нужна мне слишком сильно.

— Трахни меня, — требует Брук. — Не думай ни о чем, просто трахни меня. Сейчас же. Пожалуйста, — добавляет она в конце хныкающим голосом.

И это ее «пожалуйста» добивает меня. Моя идеальная маленькая птичка, прижатая к стене со своей клетчатой юбкой вокруг талии, просит меня «пожалуйста».

Как безумный, одним движением руки, я срываю ее трусики, и они летят с моей рубашкой куда-то на пол.

Хватаюсь за ее голые бедра, открывая ее для себя как цветок.

Я прижимаюсь своей грудью к ее, чувствуя бешеный ритм сердцебиения через белую ткань рубашки. Пока Брук неотрывно смотрит мне в глаза, я знаю, она чувствует то же самое. Рывком опускаю штаны вниз и плавным движением бёдер вхожу в неё. И вот я снова дома. Она ощущается как шёлк, в ней так тепло, пока ее тугая плоть держит меня в тисках.

Она такая влажная, отчего я тут же теряю контроль. Резкими движениями бёдер я глубоко и жёстко вдалбливаюсь в неё, пытаясь найти освобождение.

— Да, Стоун, да! — громкие стоны Брук наполняют комнату, лаская мне уши. Ее тонкие пальцы впиваются мне в задницу, в попытке притянуть еще ближе и еще глубже.

— О боже, о боже… — Брук стонет громко, почти плаксиво.

Я выхожу из странного транса, немного замедляя темп.

— Все в порядке? — Думаю, всего на минуту я потерял гребаный контроль.

— Так приятно, — говорит Брук с полузакрытыми глазами. Ее губы опухли от моих поцелуев, отчего новая волна желания проносится сквозь меня.

— Слишком приятно, — отвечаю я, проводя костяшками по нежной коже ее щеки. Я застываю внутри ее, просто наслаждаясь ощущением того, как ее киска сжимается вокруг моего пульсирующего члена.

— Что ты делаешь? — хныкает Брук.

— Просто наслаждаюсь твоей красотой. Мне не верится, что прямо сейчас я внутри тебя.

— Ты всегда будешь во мне.

Я снова жадно целую ее, но на этот раз нежно. Я просовываю руки под ее попку, приподнимая вверх.

— Детка, обними меня ногами.

Брук делает так, как я и говорю. Я отрываю девушку от стены и несу к кровати, целуя ее красивое лицо, оставаясь всё это время в ней твёрдым, как камень. Я откидываю одеяло в сторону и осторожно укладываю Брук на черные шёлковые простыни.

— Стоун, — зовёт меня Брук, не отпуская мой взгляд. Ее темные волосы рассыпаны по моим подушкам, волнами обрамляя голову.

— Я здесь, маленькая птичка.

Ложусь сверху, устраиваясь поудобнее между ее бёдер. Я трахаю Брук медленно и нежно, не так, как одну из тех легкодоступных девушек на одну ночь, а как женщину, которую люблю. Как женщину, которая любит меня.

Я не могу доверять всем подряд, но я доверяю ей. Я могу начать жить с этого момента.

Двадцать девятая глава

Стоун

Два дня спустя

Решение сохранить жизнь отцу Брук и сотрудничать с копами подошло бы хорошему парню, которого она в действительности достойна, но не мне. В конце концов, что в этом такого сложного? Дети будут спасены, я обрету веру в систему, и больше никакой мести. Но самое главное — это счастливая Брук.

Но я не тот парень.

Мне потребовалась вся моя сдержанность, чтобы не наброситься на старика Брук. Я еле удержал себя в руках, чтобы на полной скорости не помчаться к торговому центру, освободить всех детей, а потом снова и снова вбивать кулак в лица ублюдков, находившихся там, пока от их лиц не останется ничего, кроме кровавого месива. Должно быть, это было бы потрясающее ощущение. Я обещал своим парням возмездие, черт, я так же хотел этого.

Я лидер. Я тот, кто вытащил всех из той дыры в подвале, и где-то внутри своей ничтожной души я понимаю, что нынешний план действий заставит всех двигаться дальше. Поэтому я сдержался и запихнул всю свою темноту подальше от чужих глазах.

Было нелегко, но я никак не показал этого своим парням. Я подарил им стопроцентную уверенность в успехе. Им необходимо было поверить в то, что полицейские разберутся сами, впервые в жизни встав на нашу сторону. И они это сделали, последовали за мной даже в такой двоякой ситуации.

Отцу Брук потребовалось почти двадцать четыре часа, чтобы дозвониться до Билла Фосси. Когда он, наконец, это сделал, то сообщил ему, что возникли некоторые проблемы, которые требуют безотлагательного вмешательства. Стоит ли мне говорить, что их звонок записывался.

Независимо от того, что Фосси ответил на том конце провода, этого оказалось достаточно, чтобы получить ордер на обыск... Спустя еще три часа. Так что у меня было целых двадцать семь долгих часов, проведённых в бездействии. Все это время парни бросали на меня косые взгляды, не говоря ни слова. Да, бл*дь, все мы знали, где находятся несчастные дети, но ничего не делали. Ну, может быть, кроме того, что лично позаботились о том, чтобы ни один гребаный клиент не дошёл до входа в здание.

Этому так же поспособствовал Ривера. Он со своей командой захвата засели неподалёку от торгового центра в служебной машине, якобы для слежки за складом напротив. Так что мы словили не всех посетителей — многих специально спугнул Ривера.

Тем не менее, это все равно были долгие часы. В те моменты, когда я уходил в себя и в сотый раз все обдумывал, то понимал, что поступил правильно. И когда Брук заглядывала мне в глаза, я почти убеждался в этом. Я смогу стать лучше для неё.

За все это время никто почти не ел, лишь один раз мы приготовили пасту и поели вместе за столом, после чего Нокс и Круз пытались заставить Брук играть в Destiny 2, последнюю новинку в мире видеоигр. Но большую часть времени мы с Брук провели в кровати.

Еще я много думал о жизни Нейта. Когда мы выбрались из подвала, я не мог понять, как он так просто смог отойти в сторону и, сосредоточившись на учёбе, двигаться к своей мечте стать ветеринаром. Как он мог просто забыть, не желая отыскать всех до единого и отомстить? Но теперь я думал иначе. Когда я смотрел на него, то ясно видел, что он освободился так, как не смогли этого сделать мы.

Однажды Брук сказала, что я все еще нахожусь в подвале, что я никогда на самом деле не покидал его. Может быть, она была права.

Не то чтобы в ближайшее время я планировал повязывать галстук себе на шею, но, может быть, мне следует прекратить убивать всех, кого я ненавижу. Двигаться маленькими шагами.

Папе Брук удалось убедить Фосси собрать всех организаторов подпольного бизнеса в каком-то клубе Восточного Франклина, где они когда-то раньше встречались. Идеальное место встречи, в котором они будут чувствовать себя в безопасности.

Старик Брук рассказал Фосси сказку, придуманную детективом, о том, что якобы есть следы Грейсона, которые могут привести их ко всем нам. Ублюдки спят и видят, как поскорее избавиться от нас, поэтому не смогут устоять.

Именно там произойдёт захват. Ривера настоял на том, чтобы я даже не думал приближаться туда.

Ага, конечно.

Мы действительно хотели быть в заброшенном торговом центре, когда детей, наконец, выведут из ада, но Ривера заверил меня, что мы сможем встретиться с ними после всего. Социальные работники уже подготавливают протокол реабилитации для мальчиков, который поможет им пройти через последствия заточения и насилия, дабы избежать озлобленности и отклонений в психике. Кто знал, да?

Мы прибываем вовремя на улицу, где будет проходить главное шоу. Мы не сможем самостоятельно выбить жизнь их всех ублюдков, но хотя бы сможем наблюдать за возмездием.

— Они зайдут через ту дверь, — говорит Круз, указывая на служебный вход клуба, а после и на машины с тонированными стёклами без номеров, внутри которых прячется группа захвата. У него мышление стратега, поэтому он наверняка знает план действий копов.

Мы прячемся в тени недалеко от здания, находящегося на улице с длинной полосой высоких дубов и с достопримечательностью в виде мраморного памятника вдалеке.

Молча выжидаем, девять человек, включая Эбби и Брук. Это и их день тоже.

Брук сидит рядом, прижавшись ко мне, как верный и сильный союзник.

Колдер сидит по другую сторону от меня, такой же тихий и холодный, как и обычно. Яркие светлые волосы сегодня спрятаны под чёрную шапку, а взгляд немигающих холодных глаз устремлён на служебную дверь, отчего он напоминает скорее статую, нежели живого человека. Нокс снова и снова вытаскивает свой телефон, проверяя его на наличие новых уведомлений, как будто от них зависит его жизнь. Нейт опирается на кирпичную стену, засунув руки в передние карманы черных брюк. Он увлечённо рассматривает, как на кромке крыши трёхэтажного здания два голубя сражаются за кусок хлеба. Грейсон и Райленд, ссутулившись, сидят на ступеньках, выглядя при этом далеко не счастливыми от этого бесконечного ожидания. Эбби находится рядом с Грейсоном, когда вытаскивает из кармана куртки бумажный пакет.

— Пожалуйста, скажи мне, что это не попкорн, — просит ее Грейсон.

— Это свежеиспечённое печенье с шоколадной крошкой, — отвечает Эбби. — Ты хочешь сказать, что отказываешься от печенья?

В итоге все оказываются с печеньем в руках. Мы соглашаемся не только для того, чтобы порадовать Эбби. Каждый из нас желает хоть как-то отпраздновать скорую победу.

Ривера за столь короткое время, благодаря болтливому Фосси, нашёл подозрительные улики в деле убийства полицейского, за смерть которого был осуждён Грейсон. Он практически обещал нам оправдание Грейсона и отмену розыска за побег, а все мы получим возможность начать с нового листа. Эта сделка, взамен которой мы обязаны будем свидетельствовать против тех тварей внутри.

Атмосфера вокруг становится напряжённой, когда к зданию одна за другой начинают подъезжать машины, из которых после появляются знакомые лица. И под напряжённой атмосферой я имею в виду, что мой живот скручивает от одного только взгляда на них, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки.

Они все на пятнадцать лет старше, но мы узнаем всех до единого, словно это все было только вчера. Однажды мы каждому из них дали клички, и вот теперь мы все сидим здесь, наблюдая и проговаривая про себя их имена снова и снова.

Я делаю два шага вперёд, желая уничтожить каждого из них.

Вскоре прибывает отец Брук, на теле которого спрятан жучок. Все организаторы в сборе.

Я кладу руку на плечо Грейсона со словами:

— Вот и все, — я говорю скорее для себя, потому что меня не перестают одолевать сомнения.

— Попались, ублюдки, — шепчет Грейсон.

Как только все оказываются внутри, нам снова не остаётся ничего иного, кроме ожидания. Ривера предупредил нас, что они начнут операцию захвата, как только убедятся, что у них собралось достаточно информации для того, чтобы надолго засадить их всех до единого. Круз считает, что копы зайдут через задний вход, перед этим окружив здание по периметру на случай побега.

Неожиданно из-за угла показывается белый фургон.

— Что за черт? — спрашивает Круз.

— TV новости, — ворчит Нокс.

С другой стороны улицы подъезжает еще одна машина репортёров с другого канала. Репортёры выбираются наружу с камерами, приготавливая аппаратуру и прицеливаясь на главный вход, чтобы успеть заснять все крупным планом.

Нейт бросает на меня взгляд:

— Кто-то слил им информацию, — он суживает глаза, пристально вглядываясь в меня.

Он прав, это сделал я.

— Какой ужас, — отвечаю я. — Кто же это был? Наверное, ужасно неловко быть арестованным перед десятками камер, а потом оказаться в утреннем выпуске новостей.

Все устремляют взгляды на меня, при этом несколько парней усмехаются.

— Люблю тебя, придурок, — ворчит Грейсон.

Спустя секунду шоу начинается.

Полицейские машины из ниоткуда на полной скорости подъезжают к заднему входу, отчего тишину ночного воздуха пронзает визг шин. Одна, две, три, четыре, пять. Машины останавливаются прямо на тротуаре. Некоторые из них с мигающими огнями проезжают мимо, заворачивая за угол, чтобы подъехать к главному входу. Вокруг становится так много машин, что вся улица освещается красно-синим цветом. Люди не могут без внимания оставить суматоху, происходящую вокруг, и вскоре улица заполняется зеваками. Цирк начинается, дамы и господа. Полицейские оцепляют здание по периметру и теперь стоят наготове с оружием в руках.

— Пора, — говорю я, не имея в виду ничего конкретного. Просто настало время для освобождения. Я беру руку Брук в свою, встречая взгляд ее карих глаз. Прямо сейчас меня переполняют эмоции.

— Вперёд, — говорю я.

Мы выходим из тени все вместе. Я и мои братья, Брук и Эбби. Мы проходим между новостных фургонов, держась вместе как настоящая семья.

Парадные двери распахиваются. На мраморных ступеньках главного входа появляется детектив Ривера, ведущий впереди себя скрученного в наручниках ублюдка Фосси. Его челюсть сжата, а глаза в ужасе бегают между десятками людей и камерами, но вскоре он берет себя в руки и улыбается, пока журналисты и репортёры со всех сторон выкрикивают вопросы и просят прокомментировать свой арест.

Его лицо искривляет фальшивая улыбка.

— В скором времени все разрешится, — выкрикивает он, пока полицейские сопровождают его вниз к машинам. — Меня оклеветали.

И тогда его глаза натыкаются на меня. Он испуганным взглядом осматривает Грейсона, а после и всех остальных членов нашей группы, собравшихся вместе.

Я вижу, как до Фосси начинает доходить, насколько сильно и глубоко он вляпался в дерьмо. Кажется, что я даже вижу, как жизнь медленно покидает его тело, когда он сутулится и опускает взгляд на землю. Оставшуюся часть пути до машины Ривера практически тащит его на себе.

Других организаторов один за другим так же выводят из здания, где их ослепляют вспышки фотокамер. Каждый из них проходит постыдный путь к машинам. Каждый из них замечает нас, смотрит на нас с ужасом и безнадёжностью. Я лично убеждаюсь в том, чтобы каждый подонок заметил меня и заглянул через мои глаза в ожидающий их ад.

И каждый раз что-то мешает мне в груди. Я хочу кричать, ругаться, бросать в них дерьмо, чтобы только избавиться от этого ощущения внутри. А потом приходит облегчение.

Мы остаёмся стоять на месте, пока последний из них не исчезает в полицейской машине. Остаёмся стоять, когда все репортёры и журналисты пакуются в машины и следуют за копами, чтобы раздобыть больше информации в полицейском участке. Стоим еще долго после того, как все люди медленно расходятся по своим домам, оживлённо обсуждая произошедшее.

Думаю, мы все немного потрясены.

Грейсон первым разрушает магию этого вечера:

— Пойдёмте домой.

Тридцатая глава

Месяц спустя

Стоун

Они любят видеоигры и пасту.

Нейт смотрит на меня с другой стороны дивана и закатывает глаза. Мы все вместе с четырьмя мальчишками приехали на его ферму за городом для прогулки на лошадях и знакомства с различными животными. Одни из тех ребят, которых держали в заточении в подвале торгового центра, теперь сидят на диване Нейта.

Круз с невероятной скоростью уничтожает спагетти с фрикадельками так, будто первый раз в жизни видит еду.

Нокс стонет:

— Знаешь, у тебя все лицо в томатной пасте. Это отвратительно, чувак.

— Я сделал тебя! — на всю комнату раздаётся крик Харли, пока он тычет в лицо Грейсона пальцем и смеётся. Плечи Грейсона содрогаются от смеха, когда он выхватывает игровую приставку из рук мальца, обещая ему реванш. Из-за того, что Грейсон был самым младшим из нас в подвале, ему лучше всех удаётся найти общий язык с детьми.

Майлз, ему около тринадцати, играет с угрюмой решительностью. Мне это не нравится, но он слишком сильно напоминает мне самого себя. Парень переполнен злостью, взгляд его глаз слишком тяжёл, и у него абсолютно отсутствует всякое доверие. Он самый старший из спасённых парней, что немного объясняет его замкнутость.

Эти четверо малых знают о том, что мы так же были заперты в подвале, только на несколько лет дольше. Им так же известно, что они выбрались благодаря нашей помощи, но мы привезли их сюда не для того, чтобы получить благодарность. Мы просто хотим дать мальцам то, чего не было у нас: нормального детства.

Фонд защиты детей сначала не разрешил нам вывести детей из центра реабилитации для прогулки на ферму, но отец Брук и детектив Ривера вмешались, и вот у нас на руках появилось разрешение. Детский психолог мальчиков, работающий с ними по несколько часов в день, так же посчитал, что времяпрепровождение с людьми, прошедшими через тот же ад, что и они, пойдёт им на пользу.

Нам сказали, что ребята за прошедший месяц почти ни с кем не разговаривали. Они замкнулись в себе, сторонясь всех взрослых стороной, так что это чудо видеть их улыбающимися и счастливыми. Не нужно быть гением, чтобы понять, что рядом с нами им лучше всего адаптироваться к реальному миру.

Вместе с ними приехал социальный работник. Она сидит в углу комнаты и читает, изредка бросая взгляды на мальчиков. Спустя пятнадцать минут после нашего приезда девушка подошла ко мне со словами:

— Я впервые за месяц увидела улыбки на их лицах. Спасибо вам.

Комната в очередной раз взрывается звонким смехом, когда Грейсон снова проигрывает. Я хлопаю его по плечу:

— Ты слишком медлителен, старик.

Дети смеются над ним, при этом выглядя, как обычные дети с нормальным детством.

Социальные службы прямо сейчас подыскивают им дома. Двое из ребят раньше были сиротами, двое сбежали из дома, когда их похитили. Все четверо абсолютно одинокие и потерянные, совсем, как и мы когда-то. Надеюсь, что они получат надлежащий уход и стабильное место для взросления, в отличие от нас.

Поначалу я размышлял о том, чтобы приютить парочку из них, но у нас нет надлежащих условий для воспитания детей. Что я смогу им дать? Комнату в заброшенном отеле или в лесничем доме в глухом лесу? Им нужна нормальная полноценная семья и стабильная жизнь, а у меня этого нет, по крайней мере, пока.

Нейт подходит к Майлзу и непринуждённо падает с ним рядом на диван, держа в руках какую-то книгу. Издалека я не могу прочесть название, но судя по иллюстрациям это одна из его ветеринарных книг. Когда-то страсть к животным помогла ему двинуться дальше.

Майлз передаёт джойстик одному из парней, опуская нахмуренный взгляд на свои руки. Но даже отсюда я могу увидеть, с каким интересом он слушает болтовню Нейта, перелистывая учебник на журнальном столике перед ним. Нейт не такой, как мы, он мягкий человек со стабильностью, так что может у него и получится приютить одного из ребят.

Через несколько минут Майлз увлечённо читает книгу, сосредоточившись на цветных иллюстрациях. Боже, это уже что-то.

Нокс садится возле Грейсона, окунаясь в мир игры. Все это время из него не перестаёт литься словесный понос, но я его понимаю. Парень старается создать непринуждённую обстановку и лёгкую дружескую атмосферу.

Ривера до сих пор ведёт расследование. За прошедший месяц были арестованы десятки людей: городские лидеры, акулы бизнеса, грязные полицейские и главы самых богатых семей города.

Серия арестов поразила город. Всем эти ублюдкам было отказано в залоге. Находились и те, кто пытался получить справку о психических расстройствах, чтобы избежать судебного заключения. Всех их упекут в тюрьмы общего назначения с пометкой на спине — насильник детей. Не стоит рассказывать, какой радушный приём их там ждёт. Если честно, благодаря этой мысли я сплю крепко как никогда.

Райленд заходит в гостиную и собирает посуду, в четвёртый раз предлагая всем добавку. Все наелись на год вперёд, поэтому отказываются от самой лучшей пасты в мире. На самом деле спагетти были немного переварены, а фрикадельки в томатном соусе пересолены, но это не главное. Важно то, что блюдо было приготовлено людьми, заботящимися о пацанах в гостиной, поэтому оно вышло таким потрясающе вкусным.

У меня в груди невыносимо болит, как и всякий раз, когда Брук нет рядом. Она предложила пропустить занятия, чтобы провести день со мной и с мальчиками, но я сказал ей идти и учиться. Вот видите, я оказываю на неё не слишком плохое влияние.

У нас в будущем будет много таких вот семейных ужинов с вкусно приготовленной пищей. Больше никакой пиццы и хот-догов.

Игра на экране подходит к концу, и Нейту удаётся вытащить всех нас на улицу, чтобы еще один раз прогуляться по ферме.

На улице стоит прекрасный вечер с одним из тех особенных закатов, когда свет струится золотыми мягкими лучами, окрашивая все вокруг в оранжевый цвет. Вокруг нас несколько пастбищ, за которыми один на другой накладываются холмы. Мы останавливаемся перед загоном для коз. Должно быть, мы представляем собой странное зрелище: семеро взрослых мужчин, возвышающиеся над четырьмя мальчишками, которые с улыбками на лицах кормят коз.

Я кладу руку ну деревянный белый забор, со щемящим чувством на сердце наблюдая, как ребята беззаботно прыгают вокруг животных, на секунду забыв о своих проблемах. Нейт со счастливым выражением лица держит коз на поводке, наслаждаясь моментом.

Старший из них, Майлз, отходит и становится рядом со мной.

— Этот коричневый козел только что чуть не схватил тебя за большой палец, — говорю я ему, усмехаясь.

В ответ Майлз просто пожимает плечами. Он так сильно напоминает мне самого себя пятнадцать лет назад, что это причиняет боль. Парень немногословен, и по его виду я могу сказать, что он не совсем рад сегодняшней поездке. Круто, очень круто.

Майлз бросает взгляд на мою руку, задерживаясь взглядом на шраме, пока думает, что я не замечаю. Я размышляю перед тем, как рассказать правду.

— Это скрещенное оружие, — говорю я ему.

— Я подумал, что это просто X-образный шрам.

Я натягиваю рукав футболки ниже, закрывая обзор мальцу. Я знаю, ему любопытно прикоснуться к белым полосам, но это не то, что ему необходимо.

— У каждого из нас есть такой.

— Ты сделал его…

— Ага. — На самом деле он хотел спросить сделал ли я его в подвале. — Выколупал старый проржавевший гвоздь из стены. Мы царапали им друг друга, пытаясь выскребсти весь ад из наших душ.

— Они, должно быть, были в ярости, — грустно говорит Майлз.

Никто не любит, когда товар бракованный.

— Они были ярости, но нам было плевать на них, ведь у нас был план побега. Мы сбежали через пару дней.

— И ты убил их всех, — со злостью выплёвывает парень.

Хорошо, что социальный работник сейчас не поблизости. Нас проинструктировали нести только позитивные эмоции, отвлечь ребят от грусти и стать живым примером того, что и после всего безумия можно жить дальше.

— Это скрещенные стальные боевые клинки. Мы нашли картинку в какой-то старой заплесневелой книге.

— И ты выцарапал их на себе наподобие боевой окраски?

— Они связаны с нашей общей клятвой друг другу, — говорю я. — Один клинок, чтобы защитить моих братьев, другой клинок, чтобы отомстить.

— Ты поклялся?

— Мы поклялись.

— У вас есть общая клятва, — Майлз смотрит на мою руку, пытаясь отыскать на ней ответы. — Хотелось бы мне, чтобы мы тоже убили их.

— Нет, поверь мне, так лучше для вас, — говорю я и добавляю: — И хуже для них.

— Ты так думаешь?

— Я знаю.

— Тогда, по крайне мере, нам следовало тоже поклясться друг другу, — говорит Майлз, не поднимая взгляда.

— У вас уже есть клятва. — Я дожидаюсь, когда парень посмотрит мне в глаза. — Ты такой же брат мне, как Нокс или Нейт. Один клинок, чтобы защитить своих братьев — это и про тебя тоже. Это означает, что ты не один. Тебе есть к кому обратиться в любую минуту, понял меня?

Парень касается своего предплечья. По его виду я не могу сказать, верит ли он моим словам.

— Я хочу такую же. Я хочу, чтобы ты сделал мне такую же отметину.

Грейсон появляется по другую сторону от Майлза. Как много он успел услышать? Судя по его взгляду на меня, он слышал последнюю реплику Майлза.

— Давай поговорим об этом позже, хорошо? Не вздумайте делать это в одиночку.

Абсолютно уверен, что социальные работники, работающие с парнями, не будут в восторге от этой идеи.

Кто-то находит фрисби, и мы становимся в круг, приступая к игре. Из будок выбегают фермерские собаки, присоединяясь к нам, так что у нас получается маленькая импровизированная вечеринка. Один из лучших вечеров в моей жизни. Не знаю даже, кто кого исцеляет: мы их, или они нас?

Но правда в том, что ответ не имеет значения. В случае с братьями, мы все выходим победителями.

Эпилог

Пять месяцев спустя

Брук

Мои занятия по уголовному праву проходят в старейшем здании университетского городка в аудитории, заполненной маленькими неудобными партами. О начале и конце занятий оповещает старый колокол, до сих пор висящий в колокольне со времён открытия университета. Он звенит раньше времени, пока профессор старается перекричать подскакивающих со своих мест студентов.

Обычно я отношусь к тому типу студентов, которые сидят на своих местах до последней секунды, делают пометки и внимательно слушают лекции, и я делаю это для себя, а не для своих родителей. Исключение составляет лишь последняя пара, когда я вместе со всеми раньше времени засовываю учебники в сумку и вливаюсь в спешащий поток студентов. Со всех сторон слышатся оживлённые разговоры. Сегодня вечером в кампусе намечается грандиозная вечеринка, и она должна быть очень крутой, но так сложилось, что у меня в планах своя собственная приватная вечеринка.

Я сбегаю вниз аудитории по бетонным ступеням. Вместе с остальной частью группы выхожу через двойные двери наружу. Палящее солнце ослепляет все вокруг: тротуары, деревья и даже высокий флагшток. На стоянке выстроились ряды машин, ожидающие своих хозяев. Прижимая сумку к телу, я бегу по тротуару вперёд.

Мне требуется секунда, прежде чем мои глаза находят нужную мне машину, спрятанную за громоздким грузовиком. Я бросаюсь к белому пикапу, внутри которого меня ждёт Стоун. Под «Брэдфордом» стоит десяток новых сверкающих дорогих машин, но Стоун предпочитает эту всем остальным.

Я подбегаю к двери с водительской стороны и запрыгиваю внутрь. Меня приветствует живительная прохлада. Я поудобнее устраиваюсь на сиденье и забрасываю сумку назад. Человек на пассажирском сиденье не говорит ни слова до тех пор, пока я дистанционным ключом не завожу мощный двигатель.

— Посмотри на пять часов, — говорит он.

Я смотрю в зеркало заднего вида и вижу подозрительного вида чёрную «Тойота», стоящую в конце улицы. Весь бампер машины покрыт пылью, в то время как номерные знаки сияют чистотой. Они явно были недавно перебиты, а сама машина совсем недавно стояла на стоянке конфискованных автомобилей.

— Нет проблем, — отвечаю я, поудобнее устраивая руки на руле.

Самая интересная часть дня начинается. Сначала мы будем петлять по извилистым улицам города, после чего направимся на запад к «Брэдфорду».

— Какой план? — спрашиваю я. — Есть что-то, что мне необходимо знать? Если Нокс снова собирается готовить ужин, я голосую за то, чтобы по пути захватить еду на вынос.

Стоун тянется вперёд и заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо.

— Сегодня Круз на гриле.

Я улыбаюсь.

— Это отличные новости.

Круз и гриль вместе означают гамбургеры. Он становится очень творческим в готовке, смешивая различные виды сыра и грибов и экспериментируя со жгучими специями. А еще он отдельно готовит Колдеру вегетарианские бургеры, за что ребята высмеивают Колдера. Проблема в том, что он не восприимчив ко всем насмешкам и подколам, чем изрядно портит всем веселье. Обычно мы ужинаем все вместе за большим столом, а в конце вечера Райленд достаёт гитару и исполняет песни по заявкам.

Я никогда не любила ни одно место на свете сильнее, чем «Брэдфорд». Ребята как одна большая непослушная семья, но любовь между ними сильна, как сталь. Они много кричат, шумно спорят, смеются слишком громко, а иногда даже бросаются вещами, когда кто-то раздражается или наоборот слишком сильно веселится.

Никаких правил. Никаких суровых взглядов, когда я решаю взять вторую порцию десерта. Никаких лекций о манерах... Только если это не я отчитываю парней.

Не то чтобы я делала это слишком часто. Например, недавно я научила парней правильно пользоваться вилкой и держать ее в правой руке. Я до сих пор с улыбкой на лице вспоминаю, как все они стонали и ворчали. Стоун вообще думал, что я просто шучу, но теперь мы все ежедневно пользуемся столовыми приборами. Мне приятно осознавать, что семеро великанов слушаются меня, даже если это все для того, чтобы просто порадовать.

Нейт усыновил старшего из мальчишек, Майлза. Иногда он привозит его погостить к нам, когда на ферме все спокойно и тихо. Нейт выглядит счастливым, обучая парня всему и видя его интерес в ответ.

Мои родители все еще хранят вещи в моей комнате, и я их время от времени навещаю во время семейных воскресных обедов, но теперь я на регулярной основе живу в «Брэдфорде», пока хожу в местный колледж. Парни с восхищением слушают, как я иногда читаю вслух книги по уголовному праву, готовясь к очередному тесту, но мне кажется, они до сих пор не знают, как относиться к моей идее стать адвокатом. Но что для меня по-настоящему важно, так это то, что Стоун поддерживает меня на все сто один процент.

Стоун до сих пор является лидером для парней. Временами он делает вид, что ему никто не нужен и эмоционально отстраняется от окружающих, но я знаю и другую его сторону. Каждый день наедине с ним в его спальне я вижу его настоящего — сильного, страстного, а порой нежного и уязвимого мужчину, которого люблю всем сердцем.

Я переделала один из номеров отеля под свой кабинет. Покрасила стены в жёлтый цвет и украсила их фотографиями и плакатами. Стены уставлены книжными полками, наполненными десятками моих любимых романов.

Иногда вечерами, когда я допоздна засиживаюсь за учёбой, Стоун приходит в кабинет за мной. Он становится в дверях, пожирая меня пылающими зелёными глазами, а после хватает меня и целует как сумасшедший, прижимая своим телом к стене так, как будто мы не виделись с ним пару лет, а не пару часов.

«Тойота» выжидает минуту, прежде чем двинуться за нами.

— Ты уверена, что справишься? — подначивает меня Стоун с улыбкой на лице. — Если сомневаешься, что сможешь скинуть его с хвоста, то давай лучше поведу я.

— О, замолчи, Стоун, — смеюсь я.

У сотрудничества с властями был один хороший бонус: в благодарность за содействие в поимке преступников со Стоуна были сняты все обвинения. Это означало, что Стоун стал свободным человеком. Но было не так-то просто выпутаться из всех нелегальных дел и бизнеса, в которых Стоун был замешан годами, что вынуждает нас шаг за шагом отходить от всех теневых дел. Вот почему детектив Ривера до сих пор не может оставить нас в покое. Он хороший коп до мозга костей. Именно он работал со Стоуном и его командой, чтобы освободить мальчиков, а после и пару месяцев во время реабилитации ребят, бесконечных судов и опознаний организаторов и клиентов заброшенного торгового центра.

И прямо сейчас он отчаянно пытается узнать, где располагается штаб-квартира парней.

Если бы Ривера знал обо всех приходах и уходах парней из дома, то это существенно подпортило бы всем жизнь. Секретность нахождения «Брэдфорда» — это значительное преимущество, но в основном мужчинам просто нравится скрываться ото всех.

И, может быть, девушкам тоже. Мы с Эбби не любим, когда полицейские повсюду снуются и вынюхивают правду, пусть мы обе уважаем закон и порядок. Возможно, просто парни плохо влияют на нас... Но зато мы хорошо влияем на них. Мы дополняем друг друга.

— Дай мне десять минут, — говорю я, останавливаясь на красный свет.

А еще я обожаю, как мы бросаем друг другу вызов.

Стоун откидывается на пассажирском сиденье, вглядываясь в зеркало заднего вида. Сегодня на нем надета зелёная рубашка с длинными рукавами, подчёркивающая его глаза.

Он коротко улыбается. Иногда я до сих пор не могу поверить, что этот великолепный мужчина мой. Я хочу поцеловать его, почувствовать его сильные руки на себе и ощутить жар его тела, но, увы, сейчас не время.

Чёрная «Тойота» перестраивается в нашу полосу движения. О, как незаметно, господин Ривера.

— Десять? Нууу, я не знаю. Вчера тебе потребовалось почти двадцать.

Свет светофора меняется на жёлтый. Я усмехаюсь:

— Десять, дорогой.

— Тогда докажи мне, маленькая птичка.

Я вжимаю педаль газа в пол, и мы летим.

КОНЕЦ

Перевод осуществлен для группы

Дорогой читатель, мы будем рады видеть ваши отзывы о сюжете книги в нашей группе. Еще хотим обратить внимание, что мы группа переводчиков и редакторов любителей, которые занимаются переводом книг в качестве хобби, отрывая время у своих семей, друзей, работы и тд. На титул «качество года» скоромно не претендуем. Поэтому надеемся, что вы адекватно отнесетесь ко всем оплошностям и ошибкам, встреченным в тексте. Благодарим за внимание.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg