«Лунные танцы»

Лунные танцы (fb2) - Лунные танцы 1913K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья Воронцова

Наталья Воронцова Лунные танцы

Глава 1 НЕПРИЯТНЫЕ ИЗВЕСТИЯ

— Пошевеливайтесь, девочки! Вы на подиуме, а не на прогулке! Музыку слушаем! Элена, осанку! — Модельер Ирена Свенцицкая, хрупкая, высокая блондинка в длинном, облегающем платье, стояла у сцены и нетерпеливо хлопала в ладоши в такт музыке. Несмотря на то что выражение лица у нее было чрезвычайно строгое, даже суровое, она была очень довольна тем, как работали модели. Недели многочасовых тренировок не прошли даром. Каждое движение этого маленького спектакля шлифовалось десятки раз с лучшими хореографами и шоуменами, и сейчас модели двигались по сцене легко и свободно.

Завершалась финальная репетиция перед очень ответственным показом новых коллекций в рамках Недели прет-а-порте в Милане. Наконец осуществлялась амбициозная мечта Свенцицкой: ее модельный дом с коллекцией «Эллинские мотивы», в основу которой легли изыскания Ирены в области античного костюма, выходил на по-настоящему европейский уровень. Почти десять лет она положила на то, чтобы добиться такого результата: ее коллекция на шикарном миланском подиуме, в центре внимания публики и репортеров, рядом с коллекциями самых именитых кутюрье!

Для многих дизайнеров именно миланская площадка стала стартом в мир высокой моды. Ирена имела далеко идущие профессиональные планы, поэтому этот показ имел для нее особенное, почти сакральное значение. Но теперь, когда до ее звездного часа оставалось чуть менее полусуток, Свенцицкая чувствовала усталость и некоторое опустошение. Плод стольких лет ее труда, великолепная, по оценкам критиков, коллекция, претендующая на одну из наград, была доработана ею до мельчайших деталей. Даже макияж и стиль всех участниц дефиле она придумывала сама. Все манекенщицы должны были выходить на подиум, украшенные живыми цветами. Особой гордостью Ирены был белоснежный наряд невесты в виде туники с накидкой, выполненный из тончайших тканей, который воздушным облаком обволакивал манекенщицу, чувственно обнажая бронзовые от загара плечи и ноги в плетеных сандалиях. Свенцицкая помнила каждый завиток узоров на тканях, каждый пояс и шнурок на всех стилизованных туниках и хитонах, и переживала теперь, как будто выпускала в мир своих детей.

Кстати о детях. Ее двадцатитрехлетний сын Евгений (или Эжен, как называли его здесь) крутился рядом, деловито поправляя моделям прически, помогая одеваться. Эжен был сыном Ирены от первого, весьма неудачного брака, который развалился при весьма печальных обстоятельствах, и об этом сама она предпочитала не вспоминать. В Эжене не осталось почти ничего российского, за годы жизни в Европе он стал совершенным космополитом и, казалось, абсолютно не ностальгировал по родине. Вот уже несколько лет он, по собственной доброй воле, помогал Ирене в ее работе. Она немного сетовала вначале, что из-за увлечения модой Эжен не уделял должного внимания другим занятиям, а потом махнула рукой. Изящный, гибкий Эжен, с нервными, тонкими пальцами, длинной прямой челкой и большими зелеными глазами, сам похожий на модель и болтавший свободно на четырех языках, после окончания школы в Париже принял решение учиться на модельера-стилиста, и переубедить его не было никакой возможности. Как и мать, он мечтал о мировом признании, бредил подиумом.

Конечно, Ирене хотелось бы видеть сына, к примеру, блестящим дипломатом или по крайней мере успешным бизнесменом, но… Эжен сам сделал свой выбор, и теперь все свободное время проводил, помогая Ирене с подготовкой к показу. Без него ей было бы совсем тяжко.

— Синьора Ирена, вас к телефону! — С трубкой в руке к Свенцицкой подошла девочка-администратор. Ирена отвлеклась от раздумий и вопросительно посмотрела на нее. Видно было, что говорить сейчас по телефону она была не расположена. — Это срочно! Из России.

Ирена недовольно нахмурилась. Ей не нравилось, когда ее отвлекали от дела по пустякам. Она нетерпеливо хлопнула в ладоши:

— Десятиминутный перерыв, девочки! Не разбегаться! — и привычно резким движением взяла трубку.

С самого утра у Ирены было какое-то странное предчувствие, как она сама рассудила — от чрезмерного нервного перенапряжения, предшествующего показу, и от общего переутомления в связи с необходимостью работать в последнее время по двадцать часов в сутки. Накануне дефиле, в те короткие два часа, когда она убедила-таки себя прилечь ненадолго, ей приснился странный сон — почему-то не про коллекцию, репетиции и моделей, что было бы вполне логично, а про Стасика Вознесенского — ее старинного друга и любовника, которого Свенцицкая со спокойной душой считала своим «законным» гражданским мужем. Станислав оставался в Москве, в то время как она жила преимущественно в Париже, выезжая довольно часто и в другие столицы мировой моды, где у нее было много дел и знакомых, а в последнее время стали появляться и клиенты. Вознесенский был президентом достаточно крупного российского инвестиционного холдинга. Именно он спонсировал первые шаги Ирены в бизнесе мировой моды, оплачивал ее роскошное проживание и учебу Эжена в хорошей парижской школе, а потом и дальше.

За десять с лишним лет общения в режиме встреч раз в несколько месяцев и долгих телефонных разговоров у Станислава с Иреной не было ни одной серьезной ссоры. Отношения казались им на редкость устойчивыми и доверительными. Не скандалить же взрослым людям, ей богу, из-за каких-то мимолетных увлечений, которые случались у обоих и не оставляли никаких серьезных следов! И того, что она старше тридцатишестилетнего Стасика почти на шесть лет, Ирена совершенно не замечала. Он гордился ее успехами, экстравагантностью, растущей известностью в России, да и за рубежом. Она относилась к нему слегка насмешливо и снисходительно, но очень по-доброму: он всегда напоминал ей переевшего сметаны кота, абсолютно ручного и даже шевелящегося с неохотой.

Свенцицкая не обиделась на то, что Вознесенский, ссылаясь на свою безмерную занятость, отказался прилететь в Милан на ее предстоящий показ. Он объяснил ей по телефону, что приложил все усилия, но деловые обстоятельства оказались сильнее. Оба сделали вид, что поверили этому оправданию: Станислав несильно интересовался модой, долгие шоу его утомляли, зато он с удовольствием собирал портфолио с газетными и журнальными статьями про Ирену и горделиво демонстрировал их потом своим знакомым и клиентам. Свенцицкая пообещала ему привезти после нынешнего показа несколько десятков таких публикаций для коллекции.

И тут на тебе, такой странный сон: как будто вялый и безучастный ко всему Вознесенский бредет устало ночью по берегу моря и вдруг видит, как в оливковой роще в лунном сиянии танцует девушка, совершенно прозрачная и вся какая-то светящаяся. Лицо Станислава озаряется радостью, он протягивает к ней руки, кружит девушку по воздуху, а потом они вместе уходят по берегу моря. А Ирена пытается удержать Стасика, набрасывает на него какие-то веревки, но они соскальзывают с него, даже не задевая. Он точно не слышит обращенных к нему проклятий, молений, угроз. Ирена задыхается в своем крике, он начинает разрывать ее изнутри так, что лопаются сосуды, судороги сводят руки и ноги, которые не могут больше двигаться, сознание раскалывается на куски и распадается в чем-то липком, огненно-красном…

Очнулась Свенцицкая после такого сна в холодном поту. Она не была излишне суеверной, сны ей снились очень редко и были до безобразия реалистичны — как и она сама. А тут такой ясный, врезавшийся безжалостным лезвием в мозг сон, больше похожий на явь… Ирена посидела несколько минут в постели, приходя в себя. Времени на сантименты не было — нужно было готовиться к финальной репетиции перед показом. Она подумала мельком, что надо бы Вознесенскому позвонить, узнать, как он там, но быстро забыла об этом за подготовкой к репетиции. Однако какое-то мерзкое, скользкое ощущение сохранилось на весь день, время от времени вклиниваясь в привычное течение мыслей.

… — Свенцицкая, — коротко бросила Ирена в трубку. На том конце ей ответил заискивающий, знакомый как будто голосок.

— Ирена Эдуардовна, это Лена, секретарь Станислава Георгиевича…

— Да-да, Леночка, что случилось? — Сердце у Ирены ушло в пятки. Никогда еще секретарь Вознесенского не звонила ей на мобильный. Неслыханно! В голове вихрем пронеслись мысли, вспомнился утренний сон. — Лена, что со Станиславом? — выдохнула Свенцицкая и едва устояла на ногах от внезапного сердцебиения.

— Вы только не волнуйтесь, Ирена Эдуардовна… — голос секретарши звучал как-то неуверенно, — меня Сергей Палыч, начальник службы безопасности холдинга, попросил позвонить. Тут такое дело…

— Хватит мямлить! Говори, что случилось! — выкрикнула Ирена. Она была вне себя от страха перед неизвестностью. Никогда раньше она не задумывалась даже о том, что с ее Вознесенским может что-то случиться. А как она дальше, если с ним беда?

— Ну, короче, у Станислава Георгиевича тут роман, — внезапно собравшись с духом, выпалила наконец секретарша. — Мы думаем, Вам лучше приехать…

— Какой, к черту, роман? — Ирена была вне себя от ярости. Она-то уже успела испугаться совсем другого. — Говори быстро, что за роман! — Свенцицкая почти что визжала в трубку, не обращая внимания, что на нее с удивлением смотрят остолбеневший Эжен и несколько притихших манекенщиц. Она не позволяла себе такого на работе. К тому же очень многие в зале хорошо понимали по-русски…

— Тут на работе, с одной студенткой, переводчицей… Ирена Эдуардовна, нам кажется, что у них серьезно…

Свенцицкая в ярости бросила телефонную трубку. Это же надо было позвонить ей как раз накануне показа и такое сообщить! Бред какой-то. Только сейчас она обратила внимание, что на нее со всех сторон смотрят удивленно и сочувственно, и попыталась взять себя в руки. Не тут-то было! Железная Ирена, которую Эжен, да и все остальные тоже даже в самых трудных ситуациях ни разу не видели прослезившейся, обхватила голову руками, прислонилась к стенке и зарыдала. Вероятно, сказывалось напряжение последних дней. Потом она неожиданно схватилась за телефонную трубку, начала набирать Вознесенского, сбилась и отбросила телефон. В глазах Свенцицкой вспыхнули злые огоньки.

В зале повисла напряженная тишина. Манекенщицы жались по углам, не представляя, какой бури им ожидать в ближайшие мгновения. Эжен, оглядываясь по сторонам, осторожно подошел к матери, попытался ее обнять и увести из зала. Ирена пришла в себя, ненадолго прекратила рыдать, попросила Эжена продлить перерыв и, пошатываясь, ушла в гримерку. Все, нервы сдали! Там она заперлась, и в течение часа никто не мог до нее достучаться. Среди манекенщиц мгновенно поползли слухи о том, что у Свенцицкой случился нервный срыв перед ответственным показом, что она переутомилась и давно уже нуждается в отпуске…

Тем не менее из гримерки Свенцицкая вышла с немного опухшим от слез, но уже припудренным и непривычно ярко накрашенным лицом. На бледных щеках пылали пунцовые румяна, губы были небрежно и ярко накрашены огненно-алым жирным блеском. Ирена сообщила почти обычным сухим тоном о том, что не сможет присутствовать на показе, но верит в профессионализм своих манекенщиц и в успех коллекции. Так же холодно и спокойно она попросила администратора заказать билеты на ближайший рейс в Москву и передать их через Эжена. Манекенщицы испуганно и пораженно зашушукались, сбились в стайку.

— Я скоро вернусь, девочки, — напоследок обернувшись, почти угрожающе произнесла Свенцицкая, но голос ее немного дрогнул. — Победа будет за нами.

Покинув зал показов, Ирена несколько минут постояла на улице, вдыхая горячий июньский воздух. День был в самом разгаре. Мимо спешили шумные, веселые люди, студентки с конспектами, жизнерадостные и улыбчивые молодые люди в белых рубашках. Свенцицкая смотрела на них, как будто через прозрачную стенку, отстраненно, но с плохо скрываемой ненавистью. У нее случилось такое, а они просто идут мимо и смеются как ни в чем не бывало. Это показалось ей личным оскорблением.

Все еще плохо соображая, что делать дальше, Ирена тяжело плюхнулась за руль своего «мерседеса» и рванула с места на сумасшедшей скорости. Она всегда предпочитала водить сама, дорога успокаивала ее и помогала сбросить напряжение. «Если хочешь что-то изменить в жизни, начни с волос», — вспомнилось Ирене. Нужно изменить хоть что-нибудь, и следом изменится все!

Вихрем промчалась она по миланским улицам и подъехала к элитному салону красоты в Монтенаполеоне. В этом чудном квартале с давних времен предпочитали селиться в роскошных палаццо модные дизайнеры и модельеры. Ирена и сама мечтала через какое-то время прикупить здесь особнячок. На уютных улочках располагались роскошные парикмахерские и салоны красоты. В одном из таких заведений Свенцицкую ждали ближе к вечеру, чтобы сделать праздничную прическу к показу.

— Вы немного раньше времени, синьора Ирена, — ослепительно улыбаясь, пролопотала хозяйка салона, со сдержанным удивлением оглядывая далеко не вечерний наряд клиентки и ее, мягко говоря, очень неожиданный макияж, — но мы к вашим услугам. Желаете кофе, алкоголь?

В этой парикмахерской привыкли к капризам клиентов, большинство из которых люди творческие, своеобразные, и были готовы удовлетворить любое их желание. Ничего не ответив, Ирена быстро прошла в зал и устало опустилась в кресло. На глаза опять навернулись слезы. Свенцицкая подумала, что не плакала уже лет пять или шесть, она вообще не помнила, почему это случилось в последний раз…

— А знаете что, давайте. Виски со льдом…

— Одну минуту, синьора.

Вокруг Свенцицкой засуетились девушки, улыбающиеся и бесшумные, как тени. Вскоре перед ней уже стоял низенький стакан с толстым дном, в котором, потрескивая, таяли в янтарной жидкости кубики льда. Милая, давно знакомая парикмахерша Донателла тем временем с нескрываемым восхищением разглядывала роскошные вьющиеся волосы Ирены. Они тяжелой волной спадали на плечи и спину, придавая в целом холодному и надменному облику своей хозяйки немного трогательной женственности. Все мужчины, особенно восточные, сходили с ума от ее волос, и придумывание для себя умопомрачительных укладок было одним из любимых развлечений Ирены в свободные часы. Уйму времени и денег она тратила на то, чтобы поддерживать волосы в такой великолепной форме.

— Что желает синьора? — вкрадчиво спросила Донателла с прелестным южным акцентом.

Ирена в очередной раз поборола желание разрыдаться, сделала глубокий вдох, долгий выдох и не спеша, с деланной жеманностью глотнула виски.

— Будем стричь, — произнесла она коротко и немного отстраненно, — коротко. То, что останется, — покрасим в рыжий. В огненно-рыжий! — В глазах ее снова сверкнули злые огоньки, и голос прозвучал недобро. Потом Ирена сделала попытку улыбнуться, видя нескрываемое удивление Донателлы. — Я просто меняю имидж… Разве это запрещено?

— Синьора Ирена, а ваш показ? — после паузы спросила робко парикмахерша, — ведь мы давно выбрали специальную прическу, так подходящую к вашему роскошному алому платью… В котором вы будете сегодня вечером…

Свенцицкая раздраженным жестом прервала парикмахершу:

— Я же сказала: будем стричь! Понимаете? И никакого алого платья сегодня вечером не будет. У меня появились дела поважнее.

Всем своим видом она, казалось, давала понять, что разговор закончен. Отвернувшись от парикмахерши, она закурила. Донателла побоялась спрашивать о чем-то еще и осторожно приступила к работе, как будто надеясь, что клиентка вот-вот передумает. Ей было до смерти жалко отрезать эти прекрасные светло-каштановые волосы — тайную мечту любой итальянки. Но странная русская сидела в кресле и отрешенно молчала, не глядя в зеркало, как будто отгородившись стеной от всего мира. Только снова и снова просила принести ей виски.

Ирена никак не могла придумать, как именно она поведет себя с Вознесенским. Мучительное желание было одно — ударить его побольнее и долго-долго возить носом по земле, чтобы он испытал примерно такое же состояние шока и боли, которое испытывала сейчас она, позорно сбегая с долгожданного показа. В одну минуту оказалось, что наличие привычного, уютного Стасика для нее важнее, чем все эти треклятые показы, коллекции, модели… И как он только мог так поступить с ней? А может, все это неправда? Как бы ей хотелось надеяться на это!

Пока парикмахерша с выражением физического страдания на лице отрезала длинные, густые локоны, Ирена с мучительным сладострастием представляла себе, что она сделает с этой студенткой-переводчицей и как навсегда отобьет у этого кобеля Вознесенского охоту путаться с молодыми девками. Разглядывая через несколько часов в зеркало свою новую, несуразную, но очень вызывающую прическу, Ирена внутренне содрогнулась. Вместо привычной холеной леди, уверенной в себе и в том, что весь мир лежит у ее ног, из зеркала на нее смотрела ярко раскрашенная, стареющая женщина с безумными рыжими волосами и заплаканными глазами. Короткая стрижка открыла слегка оттопыренные уши, отчего весь облик Ирены стал каким-то беззащитным и жалким. Парикмахерша смотрела на свое произведение со смешанным чувством безысходности и ужаса, ожидая, что клиентка сейчас закатит скандал, после которого ее, Донателлу, немедленно уволят.

Ирена, в один глоток прикончив четвертый уже стакан виски, тряхнула непривычно легкой головой, оставила, как обычно, большие чаевые Донателле, и, слегка покачиваясь, вышла из салона. Через минуту она снова села за руль, включила музыку на максимальную громкость и помчалась по ей одной известному маршруту.

Кое-как выехав из узкого переулка, Ирена свернула на центральную улицу города и остановилась у бутика «Версаче». За полчаса она, к удивлению и радостному недоумению продавцов, не задумываясь, скупила почти все вещи своего размера из молодежной «вырви-глаз» желто-зеленой коллекции, швырнула пакеты в машину и поехала в аэропорт. По пути она несколько раз едва не попала в аварию, вылетая на встречную полосу. Но отличная водительская сноровка выручила. Где-то на полпути у нее зазвонил мобильный. Обеспокоенный Эжен спрашивал, где она и как у нее дела.

— Лучше всех! — И Ирена выжала педаль газа до упора. Она попросила его привезти ее билет и вещи в аэропорт.

Эжен был на месте уже через полчаса, помог матери припарковать машину, на которой она упорно хотела въехать в запрещенную для парковки зону.

Эжен впервые за последнее время видел мать в таком состоянии. Непонятно было, то ли она пьяна, то ли до такой степени расстроена. В его почти стершихся воспоминаниях о детстве сохранились эпизоды, когда его отец напивался и бил мать, а потом Ирена напивалась и рыдала в подушку у его кроватки. Тогда у нее было такое же выражение лица, как сейчас, — как у затравленной собаки. Но все это было давно и неправда, а Ирена держала себя в руках и почти не притрагивалась к алкоголю все эти годы… На глаза молодого человека тоже навернулись слезы.

— Мамочка, ты можешь мне объяснить, что случилось? Я же всегда был твоим самым близким другом… — Эжен уже почти плакал.

Ирена остановилась, взяла сына за подбородок и долго, не мигая, глядела ему в глаза.

— Понимаешь, сын, никому и никогда нельзя отдавать того, что принадлежит тебе. И если кто-то пытается это у тебя отобрать, — глаза Ирены сузились, а в голосе зазвенели металлические нотки, — надо бороться до конца. Ты понимаешь?

Эжен покачал головой. Он по-прежнему ничего не понимал.

— Проконтролируй, как там все пройдет. Потом расскажешь. — Ирена попыталась уйти, но Эжен прижал ее к себе и не отпускал.

— Мама, тебе действительно нужно уезжать? Ведь ты столько лет ждала этого дня, дня твоего триумфа… Ты не будешь потом жалеть? — Но Ирена так взглянула на него, что он осекся.

— Не будь мямлей, ты же мой сын. А жалеть можно только о несделанном. О сделанном — нечего жалеть! — И Свенцицкая не очень уверенной походкой, покачиваясь на высоченных каблуках, медленно направилась в зону регистрации.

Дождавшись, пока самолет взлетит, и предчувствуя неладное, Эжен принялся набирать номер Вознесенского, чтобы тот хотя бы прислал за Иреной машину. Вообще-то Эжен недолюбливал Станислава и никогда сам ему не звонил, но сейчас случай был исключительный! Ругаясь про себя, он снова и снова нажимал кнопку автодозвона, но мобильный Станислава неизменно сообщал о том, что «абонент временно недоступен».

Глава 2 ПРОБЛЕМЫ С ПЕРЕВОДОМ

Апрель выдался у Станислава Вознесенского, президента инвестиционно-финансового холдинга «Фининвест», очень бурным.

— Наверно, звезды встали так, время камни собирать, — бурчал он про себя, рассматривая очередной, невесть откуда взявшийся проект, требовавший, как всегда, немедленной проработки и быстрого принятия решений. Все перспективные дела, находившиеся по разным причинам в отложенном и подвешенном состоянии в течение нескольких месяцев, именно сейчас пришли в движение, завертелись и требовали к себе постоянного внимания. Вдобавок ко всему, неожиданно получил развитие очень серьезный инвестиционный проект с англичанами, под который даже пришлось набирать специальный штат сотрудников… Люди Вознесенского только что не ночевали на работе. И их катастрофически не хватало. В таком авральном режиме ни «Фининвест», ни Станислав лично никогда не работали.

Основательно вымотавшись за день, он возвращался домой каждый день после полуночи, падал в постель, а утром, как зомби, вставал по будильнику ровно в девять утра, полчаса приходил в себя в душе — голова гудела как медный таз, и координация движений была явно нарушена, — потом выпивал большую чашку крепкого кофе. Уже в машине он просыпался окончательно, встряхивался и включался в нормальную рабочую жизнь, начиная день с череды телефонных разговоров.

Ему еще повезло, что был у него нормальный заместитель по всем вопросам, Андрей Петрин, которому он доверял как самому себе и которого даже слегка побаивался. Это был один из немногих людей, чье слово оказывало на Станислава почти магическое воздействие. Андрей умел говорить тоном, не допускающим возражений. Сероглазому, надменному Петрину, волосы которого всегда были гладко зачесаны, чтобы скрыть раннюю лысину, было всего тридцать лет, но изворотлив и хитер он был невероятно. Ему удавалось на ходу придумывать такие обходные финансовые схемы, что Станислав только руками разводил.

Этот парень добивался своего любой ценой и в средствах был не особо разборчив, главное, чтобы это давало результат. У него везде были непонятные «питерские» связи, которые позволяли довольно быстро решить любой вопрос. Особенно ярко проявилось это в последние годы, когда у Петрина начали обнаруживаться друзья и знакомые повсюду: в Думе, в Совете Федерации, в ФСБ… Как будто во всех учреждениях питерцев вдруг стало больше, чем москвичей.

С остальными сотрудниками Андрей общался слегка свысока. Станиславу казалось, что старые работники Петрина недолюбливают. Конечно, их тоже можно было понять: молодой парень, а карьеру сделал очень быстро. К таким всегда относятся немного настороженно, считают выскочками. Пару раз, когда Андрей только начинал работать с ним, Вознесенский слышал весьма нелицеприятные отзывы о своем заместителе, но довольно скоро все прекратилось. Ходили слухи, что женщины от Андрея просто с ума сходили. Однако сам он всегда избегал любых разговоров на «женскую» тему и довольно круто пресекал любые шутки и вопросы по этому поводу. Вознесенский, кстати сказать, ни разу не видел его с женщиной и подозревал, что в этой сфере у его коллеги есть какие-то проблемы. Впрочем, это были только его собственные, ничем не подтвержденные догадки.

Был и еще один вопрос, при упоминании о котором лицо Петрина всегда принимало ледяное выражение, а глаза становились холодными и злыми. Это была еврейская тема. Андрей всегда называл себя «потомственным питерцем», никогда более подробно не рассказывал о своем происхождении. Еврейская тема отчего-то была для него болезненной, сильно задевала, хотя ни фамилия, ни внешность не выдавали в нем даже малейшей примеси кровей сынов Израилевых. Шуток и подколок на эту тему Петрин просто не понимал, да и вообще, с чувством юмора у него были нелады. Проскальзывали порой в его высказываниях по этому вопросу и откровенно антисемитские пассажи… Станислав только посмеивался: он знал немало евреев, которые не только пафосно отрекались от собственной национальности, но даже были замечены в антисемитских настроениях. Что уж говорить о других! Имеют право. К тому же к «лицам кавказской национальности» относятся сейчас гораздо хуже, чем к евреям.

Для самого Вознесенского все было гораздо проще. Сам он, будучи на три четверти евреем, с удовольствием считал, что именно среди представителей этой нации наибольшее число данных миру пророков, политиков, людей искусства, бизнесменов и просто умных людей с хорошим чувством юмора. А все остальное он именовал пережитками прошлого, к ортодоксам и прочим хасидам относился со сдержанным юмором и в синагоге бывал дважды в жизни. В Израиль съездить он так и не собрался, хотя у него там было много родственников и друзей. Никакого тяготения к религии предков у Станислава не наблюдалось, равно как и обратных процессов. Он вообще был терпим к любым религиозным мировоззрениям и всегда выпивал с приятелями не только на Рош-а-шана, но и в русскую Пасху, и на старый Новый год. Он был обычный российский еврей, одним словом.

Биография Андрея Петрина была довольно запутанной. Вырастила его на свою мизерную пенсию питерская бабушка по материнской линии, бывшая учительница. Мать Петрина, Валентина, бывшая известная фотомодель, умерла в родах, отца он, по его собственным рассказам, никогда не знал. На эту тему он тоже говорил весьма неохотно. Фотография красивой, молодой совсем матери — от силы лет двадцать пять! — всегда стояла у Андрея на рабочем столе. Вознесенский нередко любовался этим лицом — в нем была какая-то загадка, тайна. У современных женщин другие лица… У Валентины были тонкие черты, вьющиеся темные волосы и очень выразительные черные глаза, полные какой-то неизъяснимой печали. Судьба этой женщины определенно была таинственной и вызывала у Вознесенского туманные ассоциации с героинями Бунина и Куприна. Естественно, он читал их рассказы еще в далекие школьные годы, поэтому и ассоциации были неосмысленными, почти неуловимыми…

Его зам почти ничего не рассказывал про свою жизнь вне офиса, а Станислав не очень и любопытствовал. В наше время не принято лезть в душу к кому-либо, а тем более — к коллегам по работе. Про Андрея он знал только, что тот закончил в Питере финансово-экономический институт, параллельно занимался каким-то бизнесом. Там, видимо, и сделал себе начальный капитал, благо время подходящее. Потом по своим каналам он перебрался в Москву, где в полном объеме познакомился с российским бизнесом периода «дикого капитализма», набил, конечно, немало шишек, но профессионалом в итоге стал классным. Вознесенский просто не видел для себя лучшего заместителя, хотя поначалу его немного коробили абсолютный цинизм и холодная расчетливость молодого партнера. Но время сентиментальности в бизнесе стремительно заканчивалось, и Вознесенский ощутил почти физически, как почва уходит у него из-под ног. Ему нужна была серьезная деловая опора, которую и смог обеспечить ему Андрей. В «Фининвесте» Петрин сделал просто головокружительную карьеру, сумев за очень короткий срок доказать шефу свою абсолютную управленческую незаменимость.

Сам себя Петрин называл «дилетантом широкого профиля», несомненно слегка кокетничая. Вознесенскому импонировала его здоровая амбициозность и железная деловая хватка. Кроме того, Станислав не слишком любил глубоко вникать в бухгалтерскую и юридическую стороны процессов — его гораздо больше интересовали перспективные проекты, новые направления, общение. Вознесенский оценивал сам себя как человека очень легкого, призвание которого — генерировать новые идеи, а не заниматься их детальной проработкой. В холдинге он занимался стратегией, а рутину, включая отношения с налоговыми, силовыми и государственными структурами, как раз и брал на себя Андрей Петрин, экономя боссу таким образом массу времени и душевных сил. Вознесенский это ценил. Андрей даже поговаривал иногда, конечно в шутку, что у Станислава вообще надо отобрать право финансовой подписи — слишком уж легкомысленно он подходит к делу, все больше в облаках витает. Вознесенский только улыбался на справедливые, по сути, подколки. Совсем недавно он сделал Петрина своим младшим партнером и передал ему солидный пакет акций нескольких предприятий, чтобы был стимул и дальше усердно трудиться.

До того как в «Фининвесте» появился Петрин, расстановка сил в холдинге была совершенно иной. Начинал дело Вознесенский не один, а со старшим партнером, Маргаритой Ивановной Меер. Это была женщина невероятно энергичная, пробивная, толковая, которая моментально вникала в самую суть дела и могла к тому же «заломать» в переговорах любого мужика. В советское время она работала, кажется, во Внешторге, имела приличные связи в России и за рубежом. На момент старта в бизнесе ей уже было сорок два, но ее энергии и предприимчивости можно было только позавидовать. Именно ее начальный капитал, связи, деловая смекалка и житейская мудрость легли в основу развития их бизнеса, который через несколько лет стал более, чем успешным. Чем Маргарите Ивановне приглянулся Станислав? Да кто его знает. Просто он был образован, амбициозен, галантен и всегда умел входить в доверие к женщинам преимущественно старше себя. Особенно если это были одинокие женщины…

Офис при Меер был образцовым. Маргарита Ивановна вела все дела, а Вознесенский занимался, как теперь говорят, «попсой». Преимущественно встречался с клиентами, водил их в дорогие рестораны, «разводил» на совместную работу, а также выступал на конференциях, давал интервью и изредка читал лекции студентам третьих-четвертых курсов в различных вузах. В финансовые дела, несмотря на высшее экономическое образование, он предпочитал не лезть — для этого были другие сотрудники. Меер, женщина одинокая и властная, большую часть жизни проводила на работе, сама вникала во все мелочи. Это было просто поразительно — как она все успевала? И что странно — коллектив тогда ни на что не жаловался, хотя и на работе приходилось допоздна задерживаться, и требования ко всем сотрудникам были очень высокие. Но за время работы с Меер никто из ключевых работников не уволился, наоборот, коллектив стал сплоченным и дружным.

Таким образом, Вознесенский с Маргаритой Ивановной прекрасно дополняли друг друга. Она всегда сторонилась публичности и железной рукой руководила коллективом, он успешно рекламировал компанию, формируя общественное мнение. Идиллия, которая крайне редко возникает в партнерских отношениях! Но всему рано или поздно приходит конец. Три года назад Меер неожиданно заявила Вознесенскому, что устала от дел и будет потихоньку уходить из бизнеса. Пора, мол, и собой заняться. Оказалось, что у Маргариты Ивановны уже давно были проблемы со здоровьем, а сейчас врачи просто категорически запретили ей работать. Еще бы — столько лет вкалывать без отпуска! А Станислав даже не замечал, что у нее что-то не в порядке… Думал, что она просто железная какая-то, что ее еще лет на двадцать хватит. Всегда была такой уверенной в себе, подтянутой, энергичной…

Маргарита Ивановна купила себе домик недалеко от Антиба и большую часть времени проводила там. Шутила, что гуляет в саду и пишет мемуары. Полгода назад она продала Станиславу свой пакет акций.

— Смотри, Стас, — сказала она ему тогда, — быть может, есть смысл и тебе куда-нибудь податься. Время надвигается неспокойное. Ты уже человек обеспеченный, а всех денег все равно не заработаешь…

У нее была прекрасная интуиция, но Вознесенский тогда просто не обратил внимания на ее слова. Бизнес шел в гору. А потом все, чем прежде занималась Меер, перешло под полный контроль Андрея Петрина. У Вознесенского тогда точно камень с души свалился: за десять лет «Фининвест» разросся, появились несколько подконтрольных компаний, предприятий, и всем этим надо было управлять. Андрей стал просто незаменим. Хотя надо сказать, что Меер с самого начала настороженно относилась к молодому, амбициозному работнику и настоятельно предостерегала Вознесенского от ведения с ним серьезных дел, говоря, что интуиция ее еще никогда не подводила. Тем не менее Станислав, как руководитель, настоял на своем. Он считал, что с его приличным опытом сначала комсомольской, а потом и в бизнесе, работы, он прекрасно разбирается в людях. По мнению Вознесенского, именно благодаря людям, старым и новым связям его бизнес уверенно шел в гору уже двенадцать лет, а сам он становился все более обеспеченным человеком.

Людей на ключевые посты в управляющей компании в свою бытность в бизнесе Меер всегда назначала сама, никому не передоверяя этого. Даже рядовые сотрудники в центральном офисе в обязательном порядке проходили собеседование лично с ней. После ее отхода от дел ситуация несколько изменилась.

Года полтора назад, после того как Маргарита Ивановна стала больше уделять внимания себе, чем бизнесу, ушел на пенсию и ее старый друг, боевой генерал в отставке Воронин, все эти годы возглавлявший в холдинге службу безопасности: старый, мол, стал, пора и на покой, внуками заниматься. Станислав очень сожалел о его уходе — с ним у него сложились прекрасные отношения. Воронин был дядька интеллигентный, внимательный и очень исполнительный. За работу у него душа болела гораздо больше, чем за себя лично. К тому же у него была фантастическая особенность быть незаметным, но совершенно незаменимым. Несколько раз он помог компании предотвратить очень серьезные проблемы… Вознесенский частенько забегал к нему поговорить «за жизнь» и посоветоваться. Воронин был немногословен, но ухватывал самую суть ситуации и тут же предлагал несколько вариантов решения проблемы.

После его ухода в отделе безопасности начала стремительно образовываться зияющая брешь. Один за другим уволились еще несколько человек — из тех, кто начинал с Ворониным. Подходящих кандидатур на должность руководителя службы никак не подбиралось, и Вознесенский нервничал. Это был слишком важный фронт, чтобы его можно было оставить неприкрытым на длительное время. Тогда Петрин привел в «Фининвест» своего старого знакомого, тоже питерца, полковника ФСБ Сергея Павловича Гвоздюка. Ну что хорошего можно ожидать от человека с такой фамилией, да еще и «спецслужбиста»! Станислав помнил, с каким сарказмом всегда отзывалась о таких людях Меер, которой довелось в свое время поневоле посотрудничать с органами где-то за границей. Лицо Сергея Павловича большого доверия у Вознесенского тоже не вызвало: слишком уж бегали у него серые колючие глазки, и пот полковник, постоянно извиняясь, вытирал со лба большим носовым платком не первой свежести. Кроме того, одевался он неопрятно, носил одни и те же вечно мятые серые брюки, и аромат распространял вокруг себя явно не французского одеколона.

Однако альтернативных кандидатов на эту должность в тот момент не оказалось, работа стояла, а трудовая биография у этого самого Гвоздюка была на первый взгляд безупречная. К тому же Сергей Павлович постоянно бубнил что-то о его сохранившихся связях в органах, налоговом министерстве, о своих друзьях в Госдуме… Питерец, да еще и фээсбэшник, в современной Москве — это очень актуально для бизнеса! Серый цвет снова в моде. В общем, Петрин убедил Вознесенского в целесообразности принятия такого решения, и тот сдался. Сергея Павловича оперативно взяли на работу.

Кое-как Станислав привык к его вечно грязному носовому платку и неприятному запаху. Работал Гвоздюк, по отзывам Андрея, неплохо, нареканий ни у кого не вызывал. Только с каких-то пор Вознесенский стал с удивлением замечать, что практически перестал лично общаться с «безопасниками», куда полковник подтянул еще нескольких своих питерских людей, переложив и эту задачу на Петрина. А тот не возражал — на том Вознесенский и успокоился. Только почему-то его очень раздражал этот толстый, лоснящийся человечек, постоянно как-то воровато шмыгающий по зданию. Когда Станислав сталкивался с ним в коридорах, Гвоздюк суетливо подбегал, совал ему свою маленькую пухлую ручку и долго-долго тряс. Рукопожатие было не только долгим, но и влажным. Стасу просто вымыться хотелось каждый раз после таких встреч! Но, вспоминая уроки Меер, он говорил себе, что к людям надо быть терпимее — у всех есть свои недостатки.

В июне, после специального конкурса, Вознесенским были приняты на работу несколько сильных специалистов по международному праву, человек из МИДа, знающий все тонкости протокола, руководитель аналитического центра, кадровик… После продажи Меер своих акций люди, будто с тонущего корабля посыпались из «Фининвеста»: один за другим ушли почти все старые кадры из тех, кто начинал с Маргаритой Ивановной. Отчасти это объяснялось тем, что Петрин довольно быстро ввел серьезные перемены в работе с персоналом: урезал зарплаты, отпуска, ввел различные формы внутреннего контроля, которые не всем сотрудникам пришлись по душе. По мнению Андрея, во времена правления Меер работники были чересчур избалованы неоправданно высокой зарплатой и свободой действий. А новая экономическая ситуация требовала совсем других подходов к организации бизнеса.

Но были, вероятно, и другие причины их ухода, и Вознесенский пока не мог самостоятельно в этом разобраться. Но в том, что существует особенный «питерский» подход к ведению дел, сомневаться уже не приходилось.

— Вот и хорошо! — улыбался Петрин, когда Стас показывал ему очередное заявление об уходе по собственному желанию. — Пора расчищать наши ряды от этих старперов. Сейчас время молодых и бескомпромиссных. Другое время.

Из департаментов докладывали, что поредевшие ряды финансистов и юристов не справляются с работой. А тут еще случился казус — незаменимый личный помощник и переводчик-синхронист Вознесенского Людмила накануне пришла на работу с заплаканными глазами и попросила немедленно ее уволить. Вообще-то тридцатипятилетняя Людмила, блестяще переводившая с английского и немецкого, была человеком очень спокойным, рассудительным и никаких решений в порыве чувств не принимала. Наоборот, Станислава всегда поражала четкость и неженская здравость ее суждений, логика действий. А тут на все недоуменные расспросы Вознесенского она только качала головой, отмахивалась и хлюпала носом. Все, что удалось путем долгих расспросов вытянуть из Людмилы, это ее наблюдение, что климат в трудовом коллективе в последнее время сильно изменился и работать в таких условиях она дальше не может. Люди в серых костюмах слоняются по офису, что-то вынюхивают, выспрашивают. Все, кого привел за собой Петрин, ничего не смыслят в том, что нужно делать… У холдинга дурные перспективы.

Никаких подробностей она рассказывать не стала. Станислав испытал шок, поскольку столь категоричный и неожиданный демарш Людмилы, проработавшей с ним последние десять лет, был квинтэссенцией чего-то важного, что происходило вокруг. Того, сути чего он никак не мог ухватить… Поэтому он и расспрашивал ее долго, с особым пристрастием. В конце концов Людмила расплакалась и, почти умоляюще глядя на Вознесенского, почему-то шепотом попросила его обратить внимание на Петрина и руководителя службы безопасности Гвоздюка (она почти с ненавистью произнесла эту фамилию), а также на весь разросшийся за последнее время отдел безопасности.

— Мне кажется, они что-то против вас замышляют, — глотая слезы, произнесла его помощница, глядя куда-то в пол.

Только этого еще не хватало! Мания заговоров и преследований у него в приемной! Проводив Людмилу до двери и предложив ей вернуться на работу, после того как она отдохнет хорошенько, придет в себя и все переосмыслит, Станислав сел в кресло и глубоко задумался. Ему пришло в голову, что вообще-то Людмила, имевшая массу несомненных профессиональных достоинств, кроме всего прочего, была одинокой разведенной женщиной. Мечтала о детях, но что-то там, как поговаривали, не складывалось. Может быть, у нее просто крыша на этой почве поехала? И что за бред она там несла про Петрина с Гвоздюком и людей в серых костюмах? После некоторых размышлений Станислав вызвал к себе Андрея.

— Ты знаешь, у меня сегодня Людмила уволилась, — сообщил он спокойно, как всегда, подтянутому, жизнерадостному Андрею, внимательно следя за его реакцией. — Не в курсе почему?

Андрей разочарованно покачал головой, потом улыбнулся.

— Значит, все-таки уволилась? Ну, может быть, это и к лучшему. Вообще-то она в последнее время странно себя вела. Не хотел тебя расстраивать, но расскажу, раз такое дело. — Андрей сделал паузу. — Ты знаешь, я личные дела обычно не комментирую, но тут случай особенный… В общем, глаз на меня она положила, уже давно… Ну ты понимаешь, одинокая, несчастная и все такое. Жизнь не сложилась, в голове хрен знает что. Весь офис в курсе, что я не женат. Вот она и прицелилась… То меня плечиком заденет, то бумажку уронит, наклонится и ножки мне покажет. Я все это сначала нормально воспринимал, даже с сочувствием. Что она тут видит-то у тебя? Сидит с утра до ночи в приемной. А время ее женское уходит безвозвратно… И шансов светит не так уж много. Но потом она уже по-серьезному ко мне приставать стала, даже домой приглашала. Предлагала мне стать отцом ее ребенка, представь! — Андрей ухмыльнулся. — А я ей дал от ворот поворот: не хватало еще шашни с сотрудницами заводить! Это не в моих принципах. Да посмотрела бы на себя в зеркало, старая ведь уже… Видно, совсем баба свихнулась от одиночества.

Станислав потер пальцами виски. Парадокс какой-то! Людмила была женщиной очень сдержанной, интеллигентной, крайне редко высказывала свое мнение и проявляла эмоции. И ни к одному мужчине на его глазах за десять лет не приставала. Более того, Вознесенский многократно сам был свидетелем того, как навязчивые клиенты в разных формах и видах оказывали Людмиле разнообразные знаки внимания, а она пресекала любые подобные попытки мягко, но очень твердо. Про Петрина она ни разу слова дурного не сказала, но по каким-то невербальным реакциям, по тому, как презрительно поджимала она губки и умолкала при упоминании Андрея, Вознесенскому всегда казалось, что она его недолюбливает. А все оказалось как раз наоборот! Ох уж эти женщины… Никогда не знаешь, чего от них ожидать.

— А при чем тут Гвоздюк?

— Она и это рассказала, красавица наша? — Андрей поморщился. — А с Гвоздюком и того интереснее: его люди в ходе плановой проверки засекли, что она в рабочее время по телефону с подругами треплется, про тебя, кстати, Стас. Обсуждает, импотент ты или педераст… раз с бабами не общаешься. — Петрин сально захихикал. — Так что делай выводы! Ну, в общем, сделал ей Гвоздюк замечание по этому поводу, попросил заниматься работой, а не трескотней, а она в истерику, и заявление тебе на стол. Вот и вся история.

— Ладно, спасибо, иди. — Станислав задумчиво покачал головой. Никогда бы он такого предположить не мог! Людмила ему в таких сложнейших ситуациях за годы совместной работы помогала! Идеал личного помощника! И ни разу ни намека… Исключительно рабочие отношения. Проклятый женский вопрос!

Уже на выходе Петрин весело рассмеялся и заговорщицки подмигнул Вознесенскому:

— Не переживай, шеф! Найдем тебе другого помощника! Незаменимых людей нет. Сегодня на одно место претендентов — человек десять, знай выбирай. А вообще, хочу заметить, ты слишком либерален к сотрудникам, возишься с ними, возишься. Нельзя так! Одни уйдут, другие придут.

И действительно, на следующий день в приемной уже сидела невысокая кругленькая хохлушка с пережженными желтыми волосами и в такой короткой расклешенной юбке, что она с трудом прикрывала круглую толстую попку.

— Я Лена, будем знакомы. А вы и есть начальник? — начала она щебетать кокетливо, разглядывая Станислава с ног до головы.

Увидев ее, Вознесенский внутренне вздрогнул. Именно от таких женщин он всегда интуитивно шарахался. К тому же выяснилось, что Лена заочно обучалась в каком-то неизвестном Станиславу гуманитарном университете, ничего не смыслила в иностранных языках и делопроизводстве, но была тем не менее рекомендована Станиславу Петриным как человек надежный и легко обучаемый.

— Не может же начальник холдинга быть совсем без секретаря! — вкрадчиво сказал Андрей, когда Вознесенский в шоке вызвал его к себе в кабинет. — Пока ищешь другую, какую тебе надо, — пусть посидит в приемной Леночка. Делопроизводством твоим займется кто-нибудь из общих секретарей, там их столько, дармоедов, в отделах, а переводами загрузи международников. Пусть крутятся как хотят. Это их работа. А платить ей будешь в пять раз меньше, чем этой самой фифе Людмиле. — Андрей презрительно поморщился. — К тому же она проверенная, — добавил он многозначительно.

Станислав печально посмотрел в круглые, глуповатые глаза Леночки, самоуверенные и немного нахальные, и решил про себя, что этого так не оставит. Но, как это обычно бывает, накатила волна неотложных дел, заниматься отбором помощников было катастрофически некогда, а протеже Петрина довольно быстро освоилась с мини-АТС и другой офисной техникой. Уже к обеду она с таким заправским видом приносила Вознесенскому бумаги и посылала по телефону не вовремя звонивших, что казалось — она работает тут всю жизнь.

Главная проблема Вознесенского заключалась в том, что буквально на той же неделе, когда неожиданно уволилась Людмила, у него были запланированы важные переговоры, для подготовки и проведения которых переводчик-синхронист нужен был позарез! Станислав озадачил, конечно, кадры, но пускать ситуацию на самотек после случая с Леночкой все-таки побоялся. Вечером ему пришла светлая мысль позвонить давнему знакомому Маргариты Ивановны — проректору по учебной работе института иностранных языков Анатолию Бодрову. Тот был очень рад услышать Станислава и пообещал прислать нескольких человек на следующий же день.

И действительно, утром Вознесенский появился на работе, а его уже ждали в приемной трое: две дамы, одна постарше, другая — помоложе, и совсем юная девушка. Дамы оказались преподавательницами синхронного перевода, лучшими в институте, как они отрекомендовались. Первая с самого начала произвела на Стаса отталкивающее впечатление. Она томно закатывала до ушей подведенные глаза, говорила вполголоса, вполне недвусмысленно покачивала ножкой в ажурном чулке. Вдобавок она кокетливо спросила, можно ли ей закурить, и, явно не ожидая отказа, достала из леопардовой сумочки длинные дамские сигареты. А Станислав просто не выносил, когда на работе с ним начинали заигрывать. Это особенно обострилось после того, что он узнал о Людмиле. Во-вторых, он терпеть не мог, когда рядом с ним кто-то курил. Исключение делалось только для Свенцицкой в моменты ее редких приездов, да и то через силу. В общем, не возникло у Вознесенского контакта с этой дамочкой. Уходила она неохотно, как будто еще на что-то надеясь, жадно сверля его густо накрашенными глазами. Но шансов у нее не было, и она это прекрасно поняла.

Второй синхронистке, Софье Павловне, было уже хорошо за пятьдесят, она вела себя открыто и просто, рассказала, с кем из советских руководителей в какое время работала и на каких важных встречах ей довелось переводить. Выслушав преподавательницу, Вознесенский удовлетворенно пожал ее маленькую сухую руку и попросил подъехать на следующий день с утра в офис, для того чтобы начать готовиться к встрече. Уходя, Софья Павловна обернулась:

— Там еще сидит моя лучшая студентка, Лерочка. Поговорите с ней, пожалуйста. Она очень толковая. Анатолий Борисович велел ее вам рекомендовать. И у нас в вузе, как везде, проблемы с трудоустройством студентов… Не хочется, чтобы хорошие кадры пропадали.

— Хорошо, зовите. — Из уважения к Бодрову Вознесенский не смог отказать, хотя времени на собеседования уже не было.

— Здравствуйте! — В кабинет к Станиславу заглянуло юное смущенное создание. — Можно войти?

— Входите, только побыстрее. Вы кто? — Девушка вошла и робко присела на краешек стула, с удивлением озираясь. Видно было, что кабинет ее просто поразил. Почему-то Вознесенскому это было приятно. Рабочий кабинет был гордостью Станислава. Когда-то они занимали его вдвоем с Маргаритой Ивановной, а теперь он работал здесь один. Светлый, овальный, просторный, этот кабинет с окнами во всю стену был очень комфортным. «Овальный кабинет в нашем Белом доме» — так и именовали его сотрудники. На стенах висели работы модных художников. «Минимум мебели — максимум пространства!» — был девиз интерьерных решений Меер. Входящие не сразу замечали притаившийся в глубине массивный шкаф с ценными подарками различных VIP-персон, мягкий уголок для переговоров с низким журнальным столиком. Зато необычной изогнутой формы переговорный стол моментально замечали все.

— А почему у вас в кабинете нет цветов? — неожиданно спросила девушка.

— Цветов? Каких цветов? — Вознесенский оторопел. Он никогда не задумывался, почему у него в кабинете нет цветов. Растерянно оглядевшись, Станислав исподлобья посмотрел на девушку.

— Обыкновенных, живых. Они бы очень украсили интерьер…

Станислав не нашелся, что ответить. Когда-то, во времена Маргариты Ивановны, в кабинете было много цветов, но после ее ухода они все куда-то постепенно исчезли. Куда, кстати? Он никогда не задумывался над этим. Но еще не хватало обсуждать отсутствие цветов в его кабинете с какой-то студенткой, когда дел пруд пруди.

— У меня очень мало времени, — сказал он строго и посмотрел на часы, — вы, собственно, кто? И зачем пришли?

Вознесенский сделал суровое лицо и начал демонстративно собирать бумаги в папку, всем своим видом показывая, насколько он занят. Девушка смутилась на мгновение и покраснела. Это было очень мило.

— Ах, извините, — произнесла она, поправляя волосы, — я понимаю. Буду краткой. Я заканчиваю пятый курс в институте иностранных языков. У меня скоро сессия и защита. Специализируюсь на синхроне. Могу выходить на работу хоть сегодня и работать сколько нужно — учебный курс закончен, только потом надо будет несколько раз отлучиться на экзамены. Основной язык у меня английский, но перевожу еще с немецкого, а по-французски могу объясниться. Я уже работала с рекламными агентствами, с ЮНЕСКО, переводила на разных деловых встречах… Я всегда мечтала работать в такой крупной и известной структуре, как ваша.

Пока девчушка быстро-быстро это все выпаливала, Вознесенский сидел в кресле и разглядывал ее. Так, ничего особенного. Невысокая брюнеточка, хрупкая и подвижная, с забавными ямочками на щеках и огромными черными глазами.

— Как тебя зовут? — Вознесенский внутренне смутился, что неожиданно для себя перешел на «ты». Обычно в трудовом коллективе он себе этого не позволял. Ни с кем, кроме Петрина, который как-то сразу сам вынудил его это сделать. Он вообще со всеми был на «ты».

— Валерия Николаева. — Она даже ничего не заметила.

— А это была твоя преподавательница? — Вознесенский кивнул в сторону двери. — Она очень хорошо о тебе отзывалась.

Девушка снова слегка покраснела и утвердительно качнула головой. Станислав взглянул на часы и заторопился:

— Ладно, Валерия Николаева, приходи завтра, посмотрим, что ты умеешь. Скажи секретарю, чтобы она заказала на тебя и твою преподавательницу пропуск.

— Спасибо большое, Станислав Георгиевич! Я обязательно приду завтра. — Глаза девчушки засияли, она проворно вскочила с кресла, вновь смутилась и уже серьезно сказала: — До свидания, Станислав Георгиевич.

Станислав моментально забыл о Валерии, как только за ней закрылась дверь, но хорошее настроение не покидало его весь день.

На следующий день Вознесенскому доложили из международного отдела, что Софья Павловна и Лера подробно изучили все документы для встречи с англичанами и срыва переговоров быть не должно. Вечером синхронистки вместе с Вознесенским на двух машинах отправились в аэропорт, чтобы встретить английских партнеров. Все прошло просто блестяще. Ужин в роскошном московском ресторане с цыганами, водкой и красной икрой произвел на гостей впечатление. Переводчицы развлекали английских партнеров рассказами о Москве и России. Голос Леры звенел как колокольчик, англичане довольно гудели.

Вознесенский вместе со всеми шутил, балагурил и внимательно наблюдал за происходящим. Раз десять ему пришлось вылить водку из рюмки в заранее приготовленный под столом графин. На переговорах он принципиально не пил — этому его тоже научила Меер. Петрин в такого рода мероприятиях принимать участие всегда отказывался, мотивируя это своей чересчур высокой загруженностью, поэтому Станиславу приходилось отдуваться самому.

Определенно в этот день Вознесенский был очень доволен происходящим. Разъезжались далеко за полночь: загулявших англичан, кое-кто из которых к концу и сам стал пританцовывать, держась за широкие юбки цыганок, было весьма непросто вывести из понравившегося им заведения. После того как они были в лучшем виде размещены в люксовых номерах «Националя», Вознесенский вздохнул спокойно. Начало было положено, а это, как известно, — половина дела. Он от души поблагодарил Софью Павловну, пожелал ей спокойной ночи и отправил домой на одной из представительских машин.

— Буду ждать вас в десять в переговорной. Надо будет еще кое-что обсудить по перспективным вопросам, — сказал он ей, прощаясь.

Валерию Станислав решил завезти домой на своем «мерседесе», благо дороги были почти пустые. По пути молчали. Вознесенский, откинувшись на заднем сиденье, лениво перелистывал какие-то бумаги. Лера впереди клевала носом под негромкую музыку — она явно не привыкла к бурным поздним застольям. Когда подъехали к общежитию института и девушка собралась выходить, Станислав задержал ее ненадолго:

— Спасибо, мне понравилось, как ты переводила и как вела себя. По-моему, англичанам тоже понравилось. — Вознесенский улыбнулся, видя, что глаза Леры довольно вспыхнули. — Я думаю, что мы возьмем тебя сначала стажером, а потом… посмотрим. Четыреста долларов на первое время устроит?

Лера радостно закивала головой. Было видно, что такого предложения она не ожидала. Четыреста долларов для студентки с повышенной стипендией четыреста рублей означали целое состояние.

— Конечно, Станислав Георгиевич! Но я готова и бесплатно поработать первое время, для меня же это такая честь… Вот приглядитесь, потом… — залепетала она.

Вознесенский отрицательно покачал головой, погрозил Лере пальцем.

— Работа есть работа, — произнес он назидательно, — любой труд должен быть оплачен, привыкай к этому. Анатолию Борисовичу — пламенный привет! — Лера кивнула. — Все, беги! Спать пора.

Лера улыбнулась Вознесенскому на прощанье и неловко выбралась из машины. Он помахал ей рукой. Дверь захлопнулась, водитель рванул с места. Станислав блаженно откинулся на спинку черного кожаного сиденья. Определенно все у него в жизни было очень даже хорошо…

Из дневника Леры

Наконец я решилась записать то, что время от времени видится мне по ночам и не дает уснуть. Я не знаю, что это, — наверное, моя навязчивая фантазия. Но как это красиво и мучительно!

Плыла тихая лунная ночь в самом конце нежного месяца таргелиона. Жара уже спала, воздух дышал прохладой и свежестью. Легкий ветер приносил издалека дурманящие ароматы цветущих садов. Мужчина в светлом хитоне, с небольшой котомкой за плечами, медленно шел по кромке моря, неся в руках сандалии. Теплые, ласковые волны с тихим шелестом касались его босых ступней. Звезды были настолько яркими, что казалось — они совсем близко, можно протянуть руки и набрать их целую корзину, как виноградных гроздьев.

Странное чувство причастности к вечному овладело странником от созерцания этой гармоничной картины, — ему вдруг захотелось впитать в себя эту удивительную красоту летней ночи, запечатлеть ее в самом сердце, а потом поделиться со всем миром нечаянно обретенным богатством. Как будто это был самый значимый момент его жизни.

Вдруг до его ушей донеслось звонкое пение. Пела женщина. Ее голос звучал чисто и радостно, как бронзовый колокольчик. Путник прислушался — это был гимн Артемиде. Голос доносился из оливковой рощи неподалеку. Стараясь ступать тихо и осторожно, он преодолел полосу прохладного мелкого песка и начал пробираться между деревьями. И почти сразу увидел ее.

В нескольких шагах от него в лунном сиянии танцевала полуобнаженная девушка в белой прозрачной тунике. Она была дивно сложена, движения ее были легки и пластичны, как у лучших афинских танцовщиц, густые темные волосы разметались по плечам. Она казалась ему частью этой удивительной ночи, нежной, как налетающий с моря ветер, ласковой, как набегающие волны, волнующей, как глубокое небо. Может быть, это наяда вышла из воды и танцует, укрытая густыми ветвями от чужих глаз? Мужчина невольно залюбовался ею. Она была прекрасна, точно ожившая статуя Фидия танцевала в лунных лучах. Сердце вдруг сладко защемило от нахлынувшего неведомого чувства.

Внезапно под неловкой рукой хрустнула ветка. Танцовщица замерла и огляделась.

— Прости, я нарушил твое уединение, но я не хотел этого…

— Кто ты? И как попал сюда? — Девушка вышла из-за деревьев, смущенно поправляя тунику. Ее дыхание все еще было слегка прерывистым, на щеках алел румянец. Мужчина разглядел на ее волосах небольшую диадему в виде змейки.

— Я бродил по берегу моря и просто услышал, как ты поешь…

Незнакомка покачала головой:

— Ты не должен говорить со мной. Я жрица Артемиды. И если ты прикоснешься ко мне — тебя настигнет проклятие богини.

Странник молчал. Робость охватила его. Он смотрел на удивительную девушку и не мог отвести глаз. Она была еще совсем юной, но казалось, что печаль уже коснулась этих глаз своим невидимым крылом.

— Пойдем к морю! — позвала она его.

Это было похоже на видение: гибкая, стройная фигурка, идущая навстречу лунной дорожке к темному, вздыхающему морю. Девушка опустилась на песок у самой воды. Лунный свет холодным серебром обливал ее с головы до ног. Такой невероятной силы, должно быть, исполнена луна в ночь своего могущества.

— Ты еще здесь? — спросила она, не оборачиваясь.

— Да. Мне очень понравилось, как ты танцевала. — Мужчина подошел поближе.

Девушка вздохнула:

— Мне нельзя танцевать и нельзя разговаривать с незнакомцами. Но иногда я нарушаю запреты…

— Почему ты танцевала в священной роще в такой час?

— Я уже сказала тебе, что служу Артемиде. Это великая богиня. Я поддерживаю огонь в ее храме и участвую в жертвоприношениях и ритуалах. Я постигаю ее мудрость, и скоро меня ждет первое посвящение. Но иногда мне просто хочется побыть с ней наедине — вне храма, как сейчас. И тогда я начинаю петь, танцевать и моя душа словно становится частью ее. Понимаешь?

Мужчина кивнул и в задумчивости посмотрел на море. Бескрайняя гладь завораживала, как черное обсидиановое зеркало. Они помолчали.

— А чем занимаешься ты?

— Все еще занимаюсь поисками себя. Я пробыл много лет в Афинах в Академии Платона, сначала учеником, а потом и учителем. А сейчас брожу в поисках смысла своей жизни. Всей мудрости философии, которая есть в Элладе, мне оказалось недостаточно, чтобы понять это. Слова греческой философии шелестят, как листья, но не помогают постичь главного. Истина так и не открылась мне. Возможно, я был нерадивым учеником. Порой мне кажется, что все в этом мире только иллюзия, фантазия, сон. Слишком много теней застят глаза. Но ведь у каждого в мире есть свое предназначение… Я достиг успехов в философии и риторике, овладел тайнами цифр и знаков, освоил разные науки, но теперь хочу найти что-то свое, единственное, чтобы наконец наступило пробуждение души. И порой мне кажется, что я уже очень к этому близок… Как сегодня ночью.

— У тебя очень мудрая душа…

— Мне бы хотелось, чтобы твои слова были правдой, но лучше скажи, а что ты будешь делать дальше?

— Останусь жрицей до конца своих дней, как велит мой долг. Если богиня за меня выбрала мое предназначение, я не могу ей перечить.

— Неужели ты думаешь, что такая красивая девушка, танцующая как нимфа, должна на всю жизнь оставаться в храме? Не видеть людей и других мест, не любить мужчин? Посмотри на себя: в танце ты похожа на саму Афродиту!

Красивые глаза гневно сверкнули.

— Думай, что говоришь, дерзкий незнакомец! Кровь таких, как ты, орошает алтарь богини!

— Ты хочешь сказать, что твоя богиня презирает и любовь, и песни, и танцы — все, что так свойственно любить женщине? Разве лук и стрелы — сакральные предметы твоей богини — когда-нибудь заменят тебе возможность вот так танцевать среди ночи?

Девушка пожала плечами:

— Незнакомец, я больше никогда не увижу тебя, и ты меня не увидишь. За такие речи жрицы могут лишить меня жизни, принести в жертву богине, как Ифигению… Но мне кажется, что в чем-то ты прав. Я служу в храме Артемиды Лимнатис. В нашем храме много растений и воды, богиня там влажная и холодная, как сама Луна… Только иногда я чувствую, что я другая и во мне течет не только лунная кровь, как у всех других жриц. Я ощущаю в себе скрытый огонь… Но он не настолько силен, чтобы одержать верх над лунным сиянием, и все же… Как будто внутри меня живут две души, которые постоянно борются друг с другом. Я знаю, что это неправильно. Еще в детстве случайный захожий астролог предсказал, что у меня два пути: Артемиды и Афродиты. И выбор будет зависеть от бога случая Кайроса, точнее, от того, сумею ли я узнать то мгновение, когда он откроет мне тот самый выбор… Мои родители — люди почтенные и уважаемые в Афинах — не могли допустить, чтобы их единственная дочь служила богине любви. Теперь я в полной власти великой Артемиды, и иного выбора у меня нет. Только вот это предсказание все не дает мне покоя, я словно не могу понять чего-то, для меня очень важного. И это доставляет мне немало страданий. Впрочем, я заболталась с тобой, незнакомец. Мне пора, иначе старшая жрица принесет меня утром в жертву богине. Прощай!

И девушка легко поднялась. Тысяча чувств встрепенулась в душе мужчины. Пока он пытался совладать с ними, прекрасная танцовщица уже исчезла между ветвями олив.

И снова великая бесконечность ночи обрушилась на человека, одиноко стоящего под звездами у самой кромки бескрайнего моря.

Наконец небо на востоке из черного постепенно стало пепельно-серым. Странник тяжело вздохнул и, опустив голову, медленно побрел в ту сторону, откуда пришел.

На следующий день Станислав собирался на работу непривычно долго. Он мучительно подбирал галстук к невероятному зеленому костюму, который специально для него сшила Свенцицкая в своей парижской студии. Он терпеть не мог это произведение стилистического искусства и надевал его только в исключительных случаях — обычно в присутствии Ирены. Но тут — англичане… Нужно было не ударить в грязь лицом.

Вообще-то все подарки Свенцицкой так и лежали у него в отдельном шкафу. Странная вещь, что бы она ни дарила Стасу — одежду ли собственной марки, швейцарские ли золотые часы или дорогие запонки, — все ему не нравилось, не подходило, и носить эти вещи он не мог. Зато во время ее нечастых приездов все это добро регулярно раскладывалось на диване, и Станислав выражал свое восхищение тонким вкусом Ирены и благодарил ее за такое внимание.

Вот и сегодня, промучившись минут сорок с зеленым «шедевром», к которому в очередной раз так и не подошла ни одна из его рубашек, Вознесенский послал всех к чертям, надел любимый темно-синий костюм от Армани, простой и удобный, выбрал спокойный галстук в тон, посмотрел на себя в зеркало, пожелал мысленно элегантному господину напротив ни пуха ни пера и помчался в офис.

Секретарша Леночка проводила его восхищенным взглядом.

«Какой красивый, — подумалось ей, — неужели правда импотент? Нет. Скорее уж педик. Ах, как жаль…»

В переговорной Вознесенского ждал неприятный сюрприз. Вместо Софьи Павловны за столом, закопавшись в груду документов, сидела бледная Лера в строгом брючном костюме.

— А где же Софья Павловна? — напряженно взглянув на часы, спросил он.

— Ой, Станислав Георгиевич! Здравствуйте. — Девушка вскочила и нервно поправила волосы. — Тут такое дело… У Софьи Павловны приступ сердечный приключился. Говорят, что-то в атмосфере… Но вы не волнуйтесь, я ее заменю!

Обычно спокойный на работе, Станислав грохнул портфель на стол и выругался. Переговоры, от которых зависела судьба нескольких десятков инвестиционных миллионов долларов! Конфиденциальные переговоры! И какая-то студентка! Дурдом, честное слово!

Лера налила Вознесенскому воды и еще раз заверила его в том, что все будет хорошо:

— Не волнуйтесь вы так. Я абсолютно готова к теме. И Софья Павловна дала мне добро…

— Вот аргумент-то! — Вознесенский одним глотком осушил стакан и вдруг успокоился. В конце концов, ничего уже нельзя сделать. Жизнь такая штука — вчера со щитом, сегодня — на щите… Обыкновенная рулетка. Истерить бесполезно. Он напряженно рассмеялся: —Ладно, героиня переводческого фронта, любительница неожиданных сюрпризов! Завалишь переговоры — тебе не жить! Вот еще несколько бумаг, посмотришь по дороге. Чтоб никаких заминок! А сейчас — давай в машину и вези сюда наших голубчиков. Надеюсь, они уже проспались после вчерашнего.

Переговоры прошли на удивление легко. Лера оказалась настолько находчивой и сообразительной, что пауз и недопониманий во время беседы практически не возникало. К тому же, как отметил про себя Вознесенский, который довольно часто участвовал в переговорах с иностранцами и много чего повидал, она на самом деле весьма неплохо знала язык. В ходе разговора выяснилось, что английские партнеры, оказывается, уже приняли принципиальное решение о старте проекта, а их приезд в Россию был связан исключительно с согласованием некоторых формальностей. В частности, их интересовали некоторые детали инвестиционного контракта, получение дополнительной информации о предприятиях и отраслях, в которые предполагалось направить инвестиции, а также результаты расширенного аудита «Фининвеста» и входящих в него компаний. Все документы были представлены и, судя по всему, серьезных нареканий у партнеров не вызвали. Во всяком случае, была назначена дата финальных согласований по всему комплексу проблем, достигнута договоренность о старте пилотного проекта в двух российских областях и согласован предварительный график поступления инвестиций. Обе стороны были очень довольны результатами переговоров.

От внимания Вознесенского не ускользнуло, что Петрин, присутствовавший на переговорах вместе с другими членами совета директоров, тоже заметно нервничал и выглядел очень напряженным. Когда все закончилось и новоиспеченные партнеры пожали друг другу руки, Вознесенский решил перекинуться с ним на бегу парой слов:

— Андрей, ну что, наша победа?

— Да, — несколько нервно отозвался Петрин, — можно сказать и так.

— Какие-то проблемы? — Стасу уже пора было ехать с англичанами в ресторан, но состояние партнера его обеспокоило, и он решил выяснить, в чем дело.

— Нет, просто перенервничал. Бессонная ночь. Ты же понимаешь, вся подготовка этого проекта была на мне. — Сделав ударение на последнем слове, Андрей выразительно посмотрел на Стаса. — Это было очень непросто.

Станислав смутился, похлопал партнера по плечу и, уже уходя, сказал с улыбкой:

— Ты же понимаешь, я очень ценю работу на благо компании.

Петрин кивнул и ответил с сарказмом:

— Это будет очень дорого тебе стоить! — и тихо добавил: — Я тебе напомню.

Глава 3 НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ

Из дневника Леры

Мне кажется, что в моей жизни скоро произойдет что-то очень важное. Я всем сердцем и душой ощущаю это, хотя видимых перемен пока не произошло. Хотя… Наверно, мой приход на работу в «Фининвест» и является источником этих новых ощущений. Мне так долго казалось, что я живу какой-то нереальной, придуманной жизнью, варюсь сама в себе, в своих странных фантазиях и видениях, в чужих рассказах… А здесь за несколько дней произошло столько явных, новых для меня событий! Жалко, конечно, что Софья Павловна оказалась в больнице, но, как ни странно, именно из-за этого я сейчас и работаю в «Фининвесте». Что это, цепочка случайностей, которые, быть может, вовсе не являлись случайностями? Меня как будто подхватило течение могучей реки, и у меня нет ни сил, ни возможности сопротивляться этому. Наверно, так я выхожу в настоящую взрослую жизнь.

Мне все нравится в «Фининвесте»! Так получилось, что сначала Станислав Георгиевич принял меня стажером, а после того, как прошли все эти долгие переговоры с англичанами, ужины и обеды, встречи и проводы, он сказал, что берет меня в штат… А я ведь еще студентка, у меня даже диплома нет! А вдруг не справлюсь? Я так волновалась перед всеми этими встречами. Никогда в жизни так не тряслась. Но, кажется, все прошло нормально. Я слышала, что англичане меня хвалили! Но что самое странное, так это то, что я буду работать лично со Станиславом Георгиевичем! У него уволилась помощница. Он очень приятный. Такой немножко неуклюжий, но добрый. У него теплая, немножко застенчивая улыбка. Мне кажется, что работать с ним будет легко. А вот Андрей Петрин мне не очень понравился, какая-то фальшь в нем чувствуется, не то что-то… Чересчур самоуверенный, что ли, хотя и закомплексованный какой-то одновременно. Но возможно, я ошибаюсь.

Как здорово, что завтра я выхожу уже на постоянную работу! Готова сидеть в офисе с утра до ночи, делать все, что скажут! Все, ложусь спать. Завтра вставать рано…

Сегодня отработала полный день, столько было всего! Мне поставили стол в приемной С. Г., прямо рядом с его кабинетом. Для этого пришлось подвинуть секретаря, Леночку. Мне было очень неудобно из-за этого. Мне кажется, она хорошая. Только уж слишком простая… Что думает, то и говорит. Я даже стесняться начинаю в ее присутствии.

Она очень раскованная, уже рассказала мне, сколько у нее было мужчин, хотя она на целых два года меня моложе. Наверно, хорошо, когда женщина такая свободная. У меня так не получается. Пока. Наверно, это потому, что у меня в жизни еще не было мужчин, с которыми бы хотелось начинать общаться. Однокурсники — они все такие скучные, одинаковые, озабоченные — кто карьерой, кто гулянкой. А хочется чего-то серьезного, настоящего! Я столько времени ждала своего единственного мужчину, что совершенно не хочется размениваться. Тем более что у меня появилось предчувствие, что он где-то рядом и очень скоро появится в моей жизни. Может быть, это будет связано с моей новой работой?

Сегодня был не очень приятный для меня инцидент. Я оформляла бумаги в отделе кадров, когда меня зачем-то отправили к начальнику службы безопасности. Его зовут, кажется, Сергей Павлович Гвоздюк. Он такой серый и склизкий. Очень долго про все меня расспрашивал, про учебу, про родителей и друзей. А потом пригласил зайти как-нибудь к нему в кабинет чаю попить. Мне совершенно не хочется пить с ним чай. И Гвоздюк этот очень неопрятный на вид, от него дурно пахнет. Такое чувство, что он работает не в крупной компании, а где-то на складе. Он так на меня смотрел, точно я какая-то кукла в витрине. Очень хотелось уйти от него поскорее. А он потом еще дважды в течение дня ко мне заходил — якобы по делу. Странно все это. Непонятно, какие функции он в «Фининвесте» выполняет. Но я надеюсь, что смогу вести себя со всеми ровно — и скоро у нас установятся обычные рабочие отношения. Ведь все мы, как нам в институте на лекциях по корпоративной культуре рассказывали, одна команда, значит, и работать должны слаженно.

Завтра у меня будет непростой день. С. Г. доверил мне сделать перевод нескольких важных бумаг по поводу этой инвестиционной программы с англичанами. Боже мой, речь идет о таких деньгах, что я даже представить их себе не могу. С меня уже взяли подписку о неразглашении, поэтому умолкаю. Пойду отдыхать.

Станислав уже несколько дней испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он был невероятно удовлетворен тем, как развивались отношения с английскими инвесторами. Немногие бизнесмены в России могли похвастаться такими достижениями! Если все пойдет нормально, до конца года первые инвестиции поступят на предприятия, начнется модернизация, потом установка новых производственных мощностей и…

В общем, перспективы были очень многообещающими. Похоже, что на месте англичанам все понравилось, они долго рассыпались в комплиментах по поводу русского гостеприимства, вспоминали количество выпитой водки и говорили о неизбежной успешности нашего совместного начинания. Молодец Андрей — такое дело подготовил! Надо его премировать… Может быть, увеличить его долю в компании? Или отправить на месяц в Кембридж — попрактиковаться в английском и отдохнуть? Вознесенский пока не принял решения. И эта студентка, Валерия. Тоже молодец, пусть работает дальше. Молодая кровь в компании — это всегда хорошо. Правда, в отношении нее свою ложку дегтя добавил Гвоздюк. Он, дескать, проверил все документы Николаевой, оказалось, у нее нет московской прописки, только временная регистрация в общежитии. На этом основании он предложил не принимать ее на работу! Какие глупости. Время прописок давно прошло… Прошлый век! Кстати, интересно, откуда родом это дарование?.. Надо бы поинтересоваться.

А с другой стороны, несмотря на общий, очень позитивный, фон развития дел, у Станислава вот уже несколько недель было дурное предчувствие. Вообще-то он не верил в интуицию, считая, что человек сам хозяин своей судьбы. Это было его жизненным кредо. И в качестве живого доказательства справедливости этого постулата он всегда с удовольствием приводил всем в пример себя. Когда в свое время он, Вознесенский, приехал в Москву из Киева поступать в МГУ на экономический факультет, то поступил со второго раза. На первой комиссии зарубили как нечего делать! Он тогда был наивным, думал, что его неплохая школьная подготовка может помочь при поступлении! Зато это было хорошим холодным душем, первой серьезной драмой, которая побудила к действиям. На месте он постепенно разобрался в ситуации, устроился лаборантом на нужный факультет, познакомился с преподавателями. Вошел в доверие. Год зарабатывал на жизнь тем, что разгружал вагоны, а потом благодаря появившимся связям с блеском поступил, учился и продолжал разгружать вагоны еще пару лет.

А потом наступило странное время, когда можно было заработать уже не только на вагонах… Деньги лежали под ногами — стоило только напрячь мозги, а потом наклониться и поднять их. Что Вознесенский и делал, правда, не без некоторых осложнений. А у кого все всегда было гладко?

В университете, кстати, и заметила его впервые доктор экономических наук Маргарита Ивановна Меер, которая преподавала тогда на одной из кафедр. Студенты ее до смерти боялись, называя «старой девой» и «железной Маргаритой». А Станислав наоборот — неожиданно проявил необыкновенный интерес к ее предмету, начал задерживаться после лекций, чтобы обсудить некоторые учебные вопросы по тематике, потом написал у Меер курсовую. Завязались и личные отношения… Через некоторое время общительный и любознательный студент принял деятельное участие в жизни компании, которую как раз в это время создавала Маргарита Ивановна.

И понеслось! Так за двенадцать лет Вознесенский из обычного студента-провинциала стал президентом успешного холдинга. Пока всем рулила Меер, было немножко другое ощущение себя и своей роли во всем этом бизнесе. Рядом с ней он до последнего чувствовал себя птенцом под крылом у орлицы. А сейчас он полновластный хозяин успешного, прибыльного дела, хозяин, у которого все схвачено. Станиславу нравилось лелеять такие мысли. В принципе ему уже до конца дней своих можно вообще ничего больше не делать — только лежать под пальмой и отдыхать… Многие его знакомые, начинавшие бизнес одновременно с Меер, именно так и поступили. По разным соображениям. Может, и его черед скоро. Передаст дела Петрину, и вперед — на голубые Гавайи или солнечную Арубу… Или еще куда-нибудь — ведь столько замечательных мест на земле! И жить себе спокойно, ничего не опасаясь: ни налоговой, ни бандитов, ни Генпрокуратуры… Но это он, конечно, фантазировал, сознательно лукавя. Да, можно и на Сен-Мартен, и на Багамы. Хоть завтра. А там что? Песок между пальцев просеивать? Или сигары приезжающей Свенцицкой раскуривать? Или рисовать наконец, расположившись на пляже под тентом, слушая шорохи моря?..

Да, кстати, Свенцицкая. Как же можно было забыть! У нее же скоро дефиле в Милане… Надо позвонить, узнать, как там идет подготовка. Это же дело ее жизни. Слава богу, хоть туда ехать не надо, а то эта модная тусовка всегда навевает ощущение скуки и неестественности происходящего. Вечно молодые силиконовые дамы в шелках и перьях, субтильные мужчины непонятной ориентации, девицы с пустыми глазами и ногами от шеи… Никакого драйва, суета, ярмарка тщеславия. Пустая трата времени и денег. Хотя кому-то, безусловно, нужно и это.

Так думал Вознесенский в этот вечер, сидя у себя в кабинете и пролистывая содержимое папок с документами. Секретарь Леночка давно ушла, другие сотрудники, вероятно, тоже… Наверно, и ему пора. Вот только выпить бы чего-нибудь горячего — и домой. Чтобы прийти и поскорее лечь спать. Станислав вышел из кабинета в поисках чайника.

В приемной он с удивлением обнаружил Валерию, которая, ссутулившись, сидела за столом, как прилежная ученица, и отстукивала что-то на компьютере. При его появлении она слегка вздрогнула и обернулась.

— Боже, а ты-то что тут делаешь в такой час?

Станислав изумленно посмотрел на часы. Было десять минут двенадцатого.

— Добрый вечер, Станислав Георгиевич! — Лера встрепенулась и подняла на Вознесенского красные, усталые глаза. — Вы знаете, у меня тут еще бумаги остались для перевода… Ваш партнер Петрин кое-что срочное подкинул, да еще сотрудники из юридического. Вот и сижу.

— Приготовь-ка нам лучше чаю, работница, — добродушно попросил Вознесенский.

Ему понравилось ответственное отношение к делу новой сотрудницы.

— И поищи там, у секретаря, — он выразительно посмотрел на место Леночки, — должны быть шоколад и плюшки. Тащи все ко мне в кабинет.

Лера вскочила с места и закивала головой:

— Да, сейчас, Станислав Георгиевич. Одну минуту. Я все сделаю.

Пока девушка готовила чай и разыскивала съестные припасы, Вознесенский с улыбкой разглядывал ее через приоткрытую дверь кабинета. Определенно в ней что-то было. Не то чтобы красавица, но… Что-то особенное, другое, чего словами сразу не выразишь. Очень плавные, летящие движения. Сама открытая, что ли, какая-то, искренняя. Все чувства на лице написаны. Нечасто нынче такое встретишь. Вообще-то он никогда не общался с сотрудниками, особенно если они были молоденькими переводчицами, во внерабочее время. Интересно… Станиславу иногда нравились новые ощущения.

На Вознесенского нахлынула блаженная теплая волна, и он потянулся в своем уютном зеленом кресле и зажмурился. Отчего-то в этот момент все неприятные предчувствия отступили. Захотелось поговорить о чем-нибудь кроме работы, посидеть душевно, выпить. В этот самый момент в приемной что-то звякнуло. Это Лера неловко взяла блюдце, и оно выскользнуло из рук, разбилось.

— На счастье! — рассмеялся Вознесенский, выходя из кабинета и глядя на растерянную, испуганную Леру, сидящую на корточках и поспешно собирающую осколки с пола. — Руки поранишь, не трогай! Завтра утром уборщица все уберет.

Станислав сделал пригласительный жест рукой и расположился в приемной на диванчике для гостей.

— Садись, пусть чай заварится. Да оставь ты эти чертовы осколки! Принеси лучше из моего кабинета бутылочку «Куантро», давай хлопнем по маленькой. Слишком длинный у нас сегодня был день…

Отчего-то ему было приятно видеть, как впервые в жизни Лера пробует один из его любимых ликеров. Смешанное выражение любопытства, испуга и восторга… Как будто ей не двадцать один, как в объективке, а всего шестнадцать. Забавно!

— Ну давай, Валерия Николаева, расскажи, откуда ты такая взялась, — попросил Вознесенский и лукаво улыбнулся. Он явно был расположен поговорить. Девушка покраснела, пригубила ликер и аккуратно поставила рюмочку на всякий случай подальше от края. Теперь она слегка расслабилась и говорила уже увереннее, хотя все еще продолжала смущаться и трогательно краснеть.

— В смысле откуда я вообще? — Вознесенский кивнул и снова улыбнулся. Ее милая непосредственность его забавляла. — Я из Новгорода, но не из Нижнего — из Великого… Отучилась в школе, специализированной, лучшей в городе. У меня там мама учительницей работает. Я всегда мечтала окончить институт иностранных языков в Москве, а потом заниматься переводами. Не только синхроном, но и книги переводить, художественную литературу. Так мало у нас сейчас хороших переводов! Еще в школе кое-что пробовала делать. Готовилась много, с репетиторами занималась… Вспомнить сейчас страшно девятый и десятый классы, одни учебники и ни минуты свободной! Все друзья не очень верили, что я поступлю, но мне это удалось. Сама не знаю как. Вот и учусь сейчас, подрабатывала немного — надо на что-то жить…

— А братья, сестры есть у тебя?

— Да, и сестренка есть, и брат. Они еще в школе учатся. Хотите, фото покажу? — Вознесенский кивнул, и Лера протянула ему вытащенную из сумочки фотокарточку, с которой улыбались две смешные веснушчатые рожицы. — Это они еще маленькие. Сейчас Светланке уже шестнадцать, а Артему — четырнадцать. Совсем большие…

Вознесенскому стало немножко грустно. У него отношений с сестрой в последнее время не было никаких. Впрочем, «сестра» — это тоже было очень условно. Станислав сам не знал, как правильно называть это явление.

Алинка в их семье была поздним ребенком, воплощением извечной мечты их отца о дочери. Мать долго сопротивлялась, не хотела рожать, но в конечном счете появилась все-таки на свет крепкая, веселая девочка, для которой любимыми игрушками были не куклы и плюшевые мишки, в огромных количествах даримые родственниками и друзьями, а машинки и пистолетики. Она с первых лет своего существования возненавидела бантики, рюшечки, платьица и лаковые туфельки. На руки сестра шла только к отцу. В пять лет Алина носилась по двору со сворой мальчишек, была заводилой во всех шумных играх и редкой задирой. Мама, ругаясь на дочь, ежевечерне мазала ей зеленкой коленки, зашивала соседским ребятам разодранные рубашечки и штанишки. Папа разбирался с родителями побитых мальчуганов…

В восемь лет Алинка по своей инициативе записалась в секцию баскетбола, а с тринадцати серьезно увлеклась восточными единоборствами. Во дворе стало спокойнее, а вот в семье проблем прибавилось, хотя отец до последнего защищал любимую дочь, сваливая все на переходный возраст. Сестра училась абсолютно бессистемно, имела двойки по всем гуманитарным предметам и пятерки по естественнонаучным. Пример брата, окончившего школу с серебряной медалью и поступившего в московский университет, ее абсолютно не вдохновлял. Плевать ей было на брата! Она занималась чем хотела, пропадала где-то целыми днями. Ездила на спортивные соревнования, привозила призы. Мать таскала ее к психиатрам и экстрасенсам, подсыпала в еду какие-то лекарства, но ничего не помогало.

Родители не просто поседели за несколько лет — проблемы Алинки удивительно сблизили их в последние годы, чего раньше никогда не было. После школы сестра целый год бездельничала, разъезжала по стране со своими странными друзьями, поэтами и художниками, а потом ушла с группой хиппи в поход к местам силы, куда-то на Алтай… После этого были поездки на юга, в карельские леса и на Байкал.

Еще через некоторое время началось самое страшное. Это было огромной тайной семьи Вознесенских, о которой никогда не говорилось вслух, чтобы не бередить рану. После одной из таких поездок, кажется в Крым, сестра вернулась домой сама не своя. На все вопросы отвечала уклончиво, стала нервной и дерганой, а однажды в ходе очередной разборки заявила в сердцах родителям, что хочет быть мужчиной и обязательно этого добьется. Конечно, тогда никто ничего не понял… Через несколько дней она устроилась работать тренером в спортивную школу, давала частные уроки. Тогда Стас с удивлением узнал, что Алинка — победитель многих соревнований по восточным единоборствам, в том числе международных. Жить она ушла на какую-то съемную квартиру, где кроме нее проживало еще несколько странного вида граждан. То ли женщин, то ли мужчин без определенных занятий. Творческая интеллигенция, как разъясняла сестра. Через некоторое время Алину едва не посадили за хранение и употребление наркотиков, и только сохранившиеся связи отца помогли закрыть дело. У матери тогда случился инфаркт, почти сразу — следующий. Через два года после всех этих событий она умерла, так и не оправившись от происходившего с дочерью. На могиле матери отец со слезами умолял дочь начать нормальную жизнь. Алина только молчала. Впрочем, с наркотиками вроде бы завязала.

Станислав винил Алину в смерти матери и долго не мог с ней общаться. У него на душе остался страшный груз: он считал, что, будь он рядом и знай обо всем с самого начала, он бы смог что-то изменить, помочь матери пережить весь этот кошмар… Но мать была в Киеве, о происходящем он мог только догадываться по ее невнятным репликам, а из Москвы вырваться не мог — обычный замкнутый круг. А мать, не желая расстраивать любимого сына, рассказывала ему далеко не все и не всегда… Отец же переживал все происходящее глубоко в себе. Ни до, ни после того, что случилось, Вознесенский не слышал от него ни упреков, ни обвинений в адрес Алины. Просто это было самое большое разочарование всей его жизни, не сравнимое ни с крахом системы, которой он был всецело предан, ни с собственной безграничной невостребованностью на склоне лет, медленно убивавшей его. Он так и не смог обрести себя в этой новой реальности.

Вообще-то с матерью у Станислава тоже были не самые простые отношения. Первенцем ожидали девочку, и, когда родился сын, родители испытали смешанное чувство удивления и разочарования. Уже были закуплены впрок розовые пеленочки, метры ярких ленточек и десяток забавных кукол. Мать в сыне души не чаяла, он был очень похож на нее — такой же черноглазый, кудрявый, живой. До трех лет она наряжала его в платьица с рюшечками и девичьи кофточки, что служило предметом насмешек мальчишек всего двора. В детстве у Стаса были фантастические локоны — черные, длинные — соседи и прохожие ахали и умилялись. Так и получилось, что с ранних лет Вознесенский общался больше с девочками, чем с ровесниками мальчишками, а обществу одноклассников всегда предпочитал компанию матери и ее подруг. Там он всегда был в центре внимания.

Отец от воспитания сына как-то сразу плавно устранился, занимаясь больше своими проблемами — их было предостаточно. Он был крупным партийным функционером, и дел у него всегда было, что называется, выше крыши. Пару раз он порывался уйти из семьи, недоброжелатели поговаривали, что у него были очень серьезные отношения с какой-то молодой, интересной дамой из Ленинграда… И как будто бы она даже родила от него ребенка. Правда это или нет — один Бог знает, слухами земля полнится. Отец действительно постоянно ездил в командировки, откуда возвращался довольный, веселый, с чемоданом подарков и каким-то юношеским задором в глазах. Тем не менее семью он содержал исправно, мать никогда не была стеснена в средствах и не очень на себе экономила. Работала она на полставки на курсах повышения квалификации, и работа ее не сильно утомляла.

Проблема заключалась в том, что она, как и любая женщина, панически боялась остаться одна, хотя и возраст, и внешние данные (а следила за собой она по тем временам очень тщательно) еще вполне позволяли что-то радикально изменить в своей жизни. Да и ухажеры у нее периодически появлялись, в том числе с серьезными намерениями. Но что-то отвращало ее от возможности развестись и начать все заново: может, боялась людских суждений или крушения пусть иллюзорного, но привычного, взлелеянного ею маленького мирка, неопределенности будущего. В общем, она приложила все усилия, чтобы отец остался в семье, написала длинную разоблачительную бумагу в партийный комитет, ездила к каким-то деревенским бабкам, просила сына поговорить с отцом, рассказать, как Стасу будет без него плохо. Вознесенский очень любил мать и делал для нее все, о чем она просила. Хотя ему в принципе было абсолютно все равно, уйдет отец или останется. Он и так был какой-то «командировочной» тенью в его жизни.

Непонятно, что больше повлияло — разборки на собраниях парткома или бабки с присушками и заговорами, но отец сдался. Хотя с тех пор и до самого конца жили они с матерью в разных комнатах, а разговаривать начали только в последние годы — на почве проблем Алинки. До сих пор непонятно, как они вообще умудрились родить сестру. Наверно, мать решила закрепить таким образом достигнутый результат… В дочери отец просто души не чаял. Она стала единственной отрадой и главным смыслом его жизни. Он брал ее, совсем еще крохотную, с собой на рыбалку, в лес, играл с ней в футбол, баловал как мог. Ему казалось, что Алинка в чем-то — повторение его самого, такая же погруженная в себя, ранимая, странноватая… Да и внешне она походила на него гораздо больше, чем на мать: стройная, светловолосая, сероглазая. Мама к дочери относилась более чем прохладно, частенько придиралась к ней по мелочам, ссорилась. Однажды в сердцах произнесла, что родила ее только для того, чтобы покрепче привязать к семье отца… Но сестра это чувствовала и без слов, и с каждым годом их отношения с матерью становились все более нетерпимыми. Семью рождение дочери точно не укрепило.

Потом возникла следующая семейная проблема. Мать категорически возражала против отношений Станислава с Иреной Свенцицкой. Дескать, чувствует материнское сердце нечто этакое. Конечно, он знал, что для матери имеет огромное значение, какая женщина будет рядом с сыном. Но раньше он полагал, что мать одобрит любой его выбор. Но в этом случае она стояла насмерть: или я, или Свенцицкая. Ситуация для Вознесенского была крайне сложной, он вообще не любил принимать такие решения. Алла Семеновна в запале ссоры сказала ему однажды, что Ирена принесет ему большое несчастье, разобьет его жизнь. Почему — объяснить так и не смогла, но ее слова врезались в память Станислава надолго. И дело было не только в том, что Ирена была на пять лет старше Стаса, имела ребенка, мужа-заключенного и весьма замысловатую биографию. Мать не принимала Свенцицкую на каком-то глубинном, физиологическом уровне, она вызывала у нее отторжение. Вознесенский считал, что она просто ревнует…

Конфликт тянулся несколько лет. Естественно, Ирена объясняла причины такого поведения матери Вознесенского тем, что она не была еврейкой, а Алле Семеновне, дескать, не хватало человеческой терпимости для того, чтобы принять ее такой, какая она есть… В общем, чтобы не травмировать мать, Вознесенский постарался сделать сферу личной жизни, как и многие другие впрочем, закрытой для нее. На Свенцицкой, правда, тоже не женился. Вроде бы все остались довольны. Ирена жила как хотела, никогда не затрагивая тему брака. Мать перестала задавать ему любые вопросы относительно личной жизни. Навещал ее он всегда один. В конечном счете все материнские советы вообще стали сводиться к тому, как правильно завязывать шарф в холодную погоду…

А вот сестра не смогла урегулировать свои проблемы так же мудро. Тем не менее Вознесенский благодарил Бога, что мать не успела узнать самого страшного об Алинке. Да и отец не узнал — он не смог долго оставаться один. Станислав думал, памятуя о непростой совместной жизни родителей, что отец через какое-то время оправится от смерти матери, попробует начать сначала… Встретится с какой-нибудь одинокой женщиной своего возраста и успокоится наконец. Но в третью годовщину смерти Аллы Семеновны соседи нашли его мирно заснувшим навсегда в собственной постели. Говорили, наглотался снотворного. По ошибке или нет — теперь уж никто не узнает. Никаких записок он не оставил.

После смерти жены отец ужасно тосковал, практически ничего не ел, никуда не выходил. Его карьера рухнула, бывшие партийные соратники, кто мог, занимались мелким бизнесом или влачили такое же жалкое существование, как и он сам, чувствуя себя никому не нужными. Те, кого он когда-то тянул по партийной линии, внезапно достигли головокружительных высот и перестали с ним здороваться. Пенсия была такая, что прожить на нее было делом почти невероятным, а от любой помощи отец категорически отказывался. Опять же по рассказам соседей, у него слегка поехала крыша, он все время бродил по квартире, разговаривал с кем-то вслух, вспоминал то супругу Аллу, то какую-то Валентину и говорил, что ему послано наказание Господне. Оказалось, что он был гораздо серьезнее болен, чем можно было предположить… Мысли о том, чтобы попробовать начать жизнь с нуля, казались ему кощунственными. Когда Станислав звонил ему, отец говорил, что жизнь для него потеряла всякий смысл — Алла умерла, дело жизни рухнуло, дети выросли и ушли из дома, а он сам давно уже устал скитаться по земле. Вознесенский уговаривал его перебраться в Москву, обещал поддержку, но отец категорически возражал — говорил, что в Киеве родился, там и умрет. Так и произошло… Для Станислава это стало еще одним ударом.

Алинка довольно спокойно перенесла смерть матери и рыдала отчаянно на похоронах отца и часто приезжала потом на его могилу. Она по-прежнему жила своей, непонятной Вознесенскому жизнью, и даже смерть родителей не повлияла на нее. Продолжала общаться с какими-то хиппи, ненормальными художниками, музыкантами, поэтами. Говорила, что собирается продолжить учебу, но Стас ей не верил. Они отдалялись все больше.

Однажды он специально приехал к ней в Киев, чтобы поговорить по душам, упрашивал перебраться к нему в Москву, обещал дать интересную работу у себя в фирме, квартиру, устроить учебу за границей. Дескать, не чужие люди, надо держаться вместе. Но сестра только отнекивалась, у нее были свои планы. В конце концов Стас махнул рукой: большая девочка, пусть решает сама. Он сделал все, что должен был. А еще через год случилось то, чему Станислав не мог найти объяснение до сих пор.

Как-то раз Алинка позвонила ему и попросила помочь с документами — ей зачем-то понадобилось срочно поменять паспорт. Оказалось, что настырная девица по своей воле самостоятельно перебралась-таки в Москву и намеревалась поступать в какой-то институт. У Станислава отлегло от сердца. Должно быть, образумилась сестренка, созрела для новой жизни. Повзрослела… По телефону Алина несколько раз попросила его ничему не удивляться. После стольких лет чудачеств сестры Станислав был готов, кажется, ко всему. Но действительность превзошла все его ожидания.

Когда Вознесенский с букетом цветов примчался на встречу с сестрой, десять раз продумав все, что он ей скажет, за условленным столиком в кафе вместо его сестры сидел стройный, коротко стриженный молодой человек в затемненных очках. Очень красивый, с тонкими бледными руками. Станислав недоуменно посмотрел на него. Тогда незнакомец медленно снял очки, и Станислава едва не хватил удар. У молодого человека были очень знакомые серые глаза… А потом он протянул Вознесенскому руку и предложил сесть… Станислав не помнил, как промелькнули полчаса их общения — все долетало как будто через пелену тумана. У него очень болела голова, волнами накатывала тошнота. Когда до Вознесенского окончательно дошло, что Алина, которая звалась теперь Алексеем, встречается с ним только ради того, чтобы он помог ей с внесением изменений в паспорт (это было для нее грандиозной проблемой), он едва удержался, чтобы не влепить сестрице пощечину. В сердцах он бросил на стол оказавшийся ненужным букет, который все время неловко мял в руках, не решаясь отдать, и вышел, не прощаясь. У него больше не было сестры. Внутренне Станислав пытался убедить себя, что Алинка умерла — как мама, как отец…

— Ты же, кажется, в общежитии живешь? — Вознесенский вспомнил, что именно к общежитию подвозил Леру в один из вечеров после переговоров.

— Да. Уже пять лет. Но там у нас вполне сносные условия. В МГУ гораздо хуже… А так у меня всего одна соседка была, очень хорошая девочка с Урала, дочь мэра какого-то города. Но она уехала на практику в Италию — у нее первый язык итальянский. А мне разрешили пожить в общежитии до конца лета, пока первокурсники не начнут заселяться. Так что я сейчас вообще одна.

Вознесенский потихоньку подливал девушке ликер, ему хотелось, чтобы она стала чуть менее зажатой, чтобы улыбнулась. Он подумал, что уже очень давно не общался с молодыми девушками, со студентками. Сразу вспомнилась его собственная студенческая жизнь, комсомольские собрания, строгие однокурсницы и все казавшиеся тогда несбыточными мечты… Как долго он не вспоминал об этом периоде жизни! Надо будет прийти домой, да хотя бы фотографии посмотреть, Сережке, однокурснику, старому другу, позвонить…

И тут же последовал неприятный укол совести. Лет пять назад Сережка сам звонил ему, очень просил о встрече. Станислав долго переносил, откладывал в силу своей занятости, но потом все же нашел время, чтобы принять старого друга. И был неприятно удивлен тем, какая разительная перемена произошла с его однокурсником. Сережка был одет совсем плохо и чувствовал себя в кабинете Стаса явно неуютно, — все время жался в угол дивана, не зная куда деть руки, нервничал. Некогда уверенный в себе, блестящий студент-отличник превратился в суетливого, лысеющего мужичка в мешковатом костюмчике, выглядящего намного старше своих лет. После окончания университета он пытался заниматься бизнесом, создал несколько кооперативов, торговал оптом и в розницу, но в итоге после кризиса все развалилось. Последнее время Сережка держал палатку на рынке, но на него все чаще наезжали азербайджанцы, и приходилось несладко. А дома у Сережки было трое детей и жена-педиатр. Оказалось, что с деньгами у него совсем плохо, и он пришел, по старой памяти, проситься на работу к бывшему сокурснику. Станислав забрал его резюме, отдал в отдел кадров, да и забыл об этом. Кадровик сказал ему потом, что такие сотрудники компании не нужны: дескать, сейчас конкурс среди молодых, с гораздо лучшими стартовыми данными… Станислав испытал тогда чувство неловкости, особенно когда сообщил все это через месяц Сережке по телефону. Но разве он мог еще чем-то помочь в такой ситуации? Дружба дружбой, а бизнес — это другое дело. Вот если бы он денег попросил… Все вроде бы было нормально, но какой-то осадок остался у Вознесенского от этой истории.

— Ну а что ты в свободное время делаешь? — чтобы отвлечься от неприятных мыслей, поинтересовался Станислав у Леры.

— Ой, знаете, его всегда бывает так мало! — Станислав расхохотался. Представила бы она себе его график! — Занимаюсь, хожу в лингафонный класс…

— Нет, кроме учебы…

— В театр хожу, в кино, иногда — в кафе на джазовые концерты, но это редко… Еще ходим в консерваторию. Аня, моя лучшая подружка, занимается музыкой и хорошо в ней разбирается. С ней свободное время и проводим… А еще я очень люблю танцевать! — Глаза Леры вспыхнули, голос зазвенел. — Я ведь еще в школе занималась пластическим танцем. Не могу сказать, что это сильно нравилось моим родителям, они считали это чересчур легкомысленным занятием, да к тому же опасным. А теперь я танцую иногда для себя, когда есть настроение…

Лере вспомнились те минуты, когда в голове у нее, невесть откуда взявшаяся, начинала звучать незнакомая музыка, точно играл неведомый оркестр. Ноты наплывали издалека цветной рекой, обволакивая и растворяя ее сознание. Ее тело само собой начинало двигаться в такт этой музыке, причудливо изгибаться, точно сделано оно было не из плоти, а из пластилина…

— Хотите, покажу? — Лера вдруг уловила в воздухе знакомое приближение музыки и легко поднялась с дивана. Алкоголь прибавил ей уверенности в себе.

Станислав кивнул — ему это предложение показалось неожиданным и забавным. На этот раз в ее голове звучала медленная печальная мелодия: звенели струнные, в такт им издалека вступали барабаны. Лера скинула туфли и медленно сделала несколько плавных шагов… Это был странный и завораживающий танец. Тело девушки извивалось словно от боли или страсти. Она была похожа на менаду во время ритуальной пляски — Вознесенскому доводилось видеть древние фрески. Какая удивительная метаморфоза! Между тем темп танца ускорялся, тело Леры двигалось быстрее, в такт все более громкой музыке, где основную партию теперь исполняли барабаны. В какой-то момент мелодия оборвалась на какой-то сумасшедше высокой ноте, и девушка словно во сне, в изнеможении опустилась на пол у ног Станислава. Это было похоже на замедленную съемку. Лера была без движения несколько минут. Изумленному происходящим Стасу показалось вдруг, что он и сам слышал ни на что не похожую музыку…

— Ох, простите, Станислав Георгиевич! — Лера точно стремительно вернулась откуда-то и с удивлением и страхом смотрела снизу вверх на сидящего совсем рядом Вознесенского. — Я, наверно, просто слишком много выпила. Я же обычно не пью… Простите, пожалуйста!

— Ну что ты, что ты! — Стас бережно помог Лере подняться. — Это было просто замечательно. Я никогда такого не видел… Ты и в самом деле очень хорошо танцуешь!

От Лериной откровенности, от ее чудесного танца и от захлестнувших его эмоций Вознесенский вдруг почувствовал, как где-то глубоко внутри него открылись невидимые шлюзы, распахнулась потаенная дверь, которая слишком долго была закрытой. Нахлынули воспоминания юности, и он полчаса рассказывал все еще смущенной своим поступком Валерии про то, как был секретарем комсомольской организации в школе, а потом занимался самодеятельностью в университете, как писал стихи, сочинял музыку, играл на гитаре, барабанах и флейте, выступал в университетской команде КВН. Лера хохотала от души. Войдя в раж, он изображал, как умеет петь арию Фигаро на итальянском языке, переходя с баса на фальцет… Сейчас она казалась Вознесенскому еще моложе. Так легко и свободно он не чувствовал себя уже очень давно. Повседневное общение для него было сродни галстуку — сколь привычному и необходимому, столь давящему своей официальностью. Иногда возникало неодолимое желание сорвать его.

Повеселевший Станислав, разливая ликер, рассказывал байки о своей студенческой жизни, а Лера перебивала его, завершая начатые им фразы. Это было похоже на игру, правила которой были им хорошо известны. В какой-то момент Вознесенский непринужденно опустил руку на плечо девушки, она слегка вздрогнула, но руки не отвела…

Случайно Лера посмотрела на наручные часы Станислава и ахнула. Сказка завершилась.

— Боже мой, уже полвторого ночи! Ну мы с вами, Станислав Георгиевич, и заболтались! Как же я теперь домой добираться буду? Метро уже не работает…

— Да не беспокойся ты! — Вознесенскому ужас как не хотелось возвращаться к действительности. — Доставим тебя куда надо в лучшем виде. Давай еще немножко посидим… Ну пожалуйста!

Но Лера уже была снова серьезной и собранной. Ее веселость как рукой сняло.

— Станислав Георгиевич, повеселились — и давайте собираться. Мне завтра нужно переводы заканчивать, а у вас, наверно, опять ранние переговоры. Я думаю, что доберусь сама на такси…

Вознесенский вздохнул и нехотя поднялся. Надо будет отвезти девушку домой, раз уж они так задержались… Хотя жаль. Это был неожиданно хороший вечер. Таких просто не бывает. Стас закрыл кабинет и спустился по лестнице вслед за Лерой, которая уже дожидалась его внизу.

— Станислав Георгиевич, вы в последнее время непривычно хорошо выглядите! — с порога огорошила Вознесенского секретарша Леночка. Она сразу заметила, что Вознесенский сбрил усы и короткую щетинистую бородку, в результате чего стал выглядеть гораздо моложе. — Уж не влюбились ли?

«Может быть, может быть!» — растерянно подумал про себя Станислав и мило улыбнулся Леночке в ответ на ее бестактность:

— Елена Сергеевна, я попрошу вас приобрести для меня абонемент в спортивный клуб, который находится максимально близко от нашего офиса. Я решил начать новую жизнь, заняться спортом.

— Сделаем, Станислав Георгиевич! — Леночка хитро прищурилась и посмотрела, как Вознесенский, весело насвистывая что-то, направился к кабинету.

— Кстати, а где Николаева? — как бы невзначай поинтересовался он.

— Она у безопасников. Кажется, ее вызвал к себе Гвоздюк, — произнесла секретарша многозначительно.

Всю последнюю неделю по офису ходили разные, очень противоречивые слухи. Неожиданная перемена в образе Вознесенского не осталась незамеченной. Чтобы босс приходил на работу в легкомысленных расцветок рубашках с коротким рукавом и в светлых брюках! Да еще и напевая на ходу! А о чем свидетельствуют неожиданно сбритые усы и борода, и так давно всем известно.

— Что-то большое сдохло в лесу! — бормотал про себя даже Гвоздюк, после того как Вознесенский с радостной улыбкой приветствовал его в последние дни и крепко, доброжелательно пожимал ему руку.

— Ох, не обошлось тут без женщины! Или без мужчины, — размышляла Леночка, наблюдая за шефом. Целыми днями сидит на работе, остается допоздна… Откуда у него женщина? Интересно, какая она? Может быть, похожа на нее, Лену. А может, на их новую переводчицу? А переводчица эта, Валерия, тоже хороша. Любовные истории Ленины раскрыв рот слушает. Как будто школьница какая. Кстати, Валерия… Она тоже себя в последние дни как-то подозрительно ведет. Порхает как бабочка, светится вся. Вчера ни с того ни с сего принесла торт и всех угощала. Странная такая. Сидит, бедная, целый день вся в бумажках, пишет все что-то, пишет… До ночи засиживается порой. Зачем ей вообще нужна такая работа, с ее-то данными? Могла бы давно жить где-нибудь на вилле на Средиземном море. Впрочем, надо понаблюдать… Размышления Леночки прервал очередной телефонный звонок.

Действительно, в этот день Леру с самого утра вызвал к себе Гвоздюк под предлогом «усиления режима сохранения конфиденциальности информации и грамотного использования рабочего времени». В течение недели он проводил подобные беседы с большинством сотрудников. Походы к Гвоздюку были для Леры тяжкой повинностью. Это был единственный человек в офисе, который раздражал ее безмерно, и это было прямо-таки физическое отвращение. И что бы ни делала, она не могла сопротивляться этому чувству. И ко всему этому странному отделу, который сплошь состоял из невыразительных, лысоватых мужчин в очках и одинаковых потертых костюмах, которые сновали по офису как серые мыши, непонятно чем занимаясь, Лера тоже относилась с настороженностью. Она старалась держаться, выглядеть спокойной и миролюбивой, но срыв, она это чувствовала, был не за горами. И вот когда сегодня Гвоздюк, в десятый раз рассказав ей о своих подвигах на ниве государственной безопасности, вдруг потянулся к ней своими потными ручонками, Лера отпрянула и вскочила:

— Не смейте до меня дотрагиваться! Вы же на работе! Я Станиславу Георгиевичу расскажу!

— Ах ты маленькая дрянь! — Глазки Гвоздюка злобно сузились. — Только попробуй хоть слово сказать своему Станиславу Георгиевичу! Ты не представляешь, что я с тобой сделаю.

Лера не нашлась что ответить и, кипя от возмущения, выбежала из кабинета.

— Ты еще очень об этом пожалеешь! Была уже тут одна такая неприступная, — неслось ей вслед.

На рабочем месте Лера попыталась отключиться от происшедшего. В конце концов, у всех свои странности. Гвоздюк все-таки руководитель службы безопасности, приходится считаться с его положением в компании. Должен же он заниматься чем-то еще, кроме этих бесконечных отрывающих от работы разговоров! А тут еще насквозь фальшивая Леночка пристает с расспросами, как прошло общение с этим самым Гвоздюком.

— Прекрасно! — выдавила из себя Лера.

— Вот и правильно! — нравоучительно сказала секретарша, причесываясь. — Сергей Павлович — очень хороший человек. За время службы в органах безопасности именно благодаря его информации много воров, негодяев и приспособленцев оказались за решеткой. Сергея Павловича надо уважать.

Лера не стала высказывать свое мнение по этому вопросу и углубилась в свои бумаги — работы было много. К тому же Лера неожиданно нашла в верхнем ящике стола большую шоколадку с орехами и изюмом, как раз такую, какие она любила…

В этот день, вызвав Леру с бумагами к себе в кабинет и, как обычно, расспросив о проделанной работе, шеф неожиданно предложил ей уехать из офиса пораньше и отправиться поужинать куда-нибудь в хорошее место. Лера попробовала возразить, что у нее еще много всего недоделанного, но Вознесенский, смеясь, только отмахнулся. Какая ерунда!

У него сегодня целый день было очень хорошее настроение. Он сам себе поражался. За эту неделю Стас как будто помолодел лет на десять, словно упал с плеч какой-то тяжкий груз. Ему хотелось куда-нибудь уехать, улететь, написать стихотворение, что-то нарисовать… В голове, ускользая от осмысления, теснились неясные образы. А рабочие проблемы, казавшиеся раньше единственным смыслом его жизни, как-то очень плавно и незаметно отошли на второй план. Станислав вдыхал полной грудью ласковый июньский воздух и был очень счастлив.

Но самое неожиданное, что было в его состоянии, чего он вообще не мог себе объяснить, — это его чувство к Лере. Станислав боялся признаться в том, что влюблен в нее как мальчишка, но в глубине души он уже чувствовал это и почти не сопротивлялся охватившему его чувству, позволяя теплой волне увлечь себя. В конце концов, он тайно мечтал именно об этом. Ему хотелось показать этой маленькой, чудесной девочке весь мир, поделиться всем, что он видел сам, подарить ей что-то особенное… Он хотел остаться с ней наедине и очень боялся этого.

Станислав прекрасно понимал, что за годы напряженной работы он, став удачливым бизнесменом, практически перестал быть мужчиной. Женщины в его жизни возникали эпизодически, в основном за границей, какие-нибудь экзотические проститутки, с которыми не надо было притворяться и выпендриваться, разыгрывать мексиканские страсти… И это его вполне устраивало. Хотя однажды, в порыве сентиментальности, он дал объявление в одну из газет о том, что ищет подругу. И подробно описал ее параметры: 20–25 лет, красивая, образованная, интеллигентная, со знанием иностранных языков, динамичная, понимающая… Откликов пришло много, но вот встречи разочаровали. Сейчас он и не вспоминал даже об этом смешном эпизоде двухлетней давности.

Еще была Свенцицкая, которая наезжала несколько раз в год. Иногда он сам летал к ней — развеяться. Ирена давно не вызывала у него никаких глубоких чувств. Просто подруга, не спутница, но спутник его жизни, летящий где-то далеко, по своей собственной орбите. Он уважал ее за настойчивость и упорство, гордился ее успехами. Но нескольких дней, проведенных с ней где-нибудь в Ницце или Марбелье, хватало, чтобы соскучиться по работе, делам, дому… А потом снова перезваниваться, рассказывать новости, шутить и смеяться по телефону. Прекрасные, крепкие, очень удобные отношения. Никаких поводов для ссор и выяснения отношений. Вознесенский прекрасно знал, что Ирена неравнодушна к молодым людям, особенно жгучего восточного типа, этаким мачо, но ему это было совершенно безразлично. Она творческий человек, ей нужны новые эмоции, впечатления. А ревность — чрезвычайно разрушительное чувство. Пусть встречается с кем хочет! Главное, чтобы в их отношениях все было нормально.

Сейчас же все встало с ног на голову. Свенцицкая казалась такой далекой, что Станислав практически не вспоминал о ней, а вчера, когда она позвонила ему сама, чтобы похвастаться своими последними победами, он долго-долго подбирал подходящие слова и был весьма язвительно осмеян за «тормознутость». На самом деле ему не было теперь дела ни до кого: ни до Ирены с ее приближающимся триумфальным дефиле, ни до бумаг, которые он ежедневно подписывал не глядя, ни до перспективных проектов. Ему хотелось сохранить это дивное, непривычное состояние, которое разливалось по всему его телу блаженной волной, и от которого перехватывало дыхание. Ведь подобные чудеса длятся недолго, не так ли? Поэтому Вознесенский принял решение, что сегодня он отложит все дела и поедет с Лерой ужинать в какое-нибудь отличное место. Чтобы вечер был незабываемым, как это бывало в юности.

Он вспомнил один из лучших московских ресторанов, который так любила Свенцицкая, где тяжелые золотые люстры сияли высоко над головами, а на каждого посетителя было человек по десять официантов и сомелье. Станислав заказал там столик на двоих и, очень довольный собой, с явным нежеланием попытался погрузиться в работу.

Ровно в семь часов Вознесенский закончил очередное совещание и позвонил Лере.

— Собирайся, мы едем ужинать, — сообщил он ей.

Секретарша с интересом наблюдала, как Лера, положив трубку и схватившись за зеркальце, лихорадочно принялась подкрашивать губки и припудривать нос.

— Куда это ты, ведь у тебя рабочий день обычно в это время в разгаре? — поинтересовалась она.

— У нас со Станиславом Георгиевичем срочный отъезд к клиенту, — быстро сориентировалась Лера и тут же покраснела. Леночка многозначительно улыбнулась. Кажется, ее подозрения оправдывались.

— Станислав Георгиевич, ваша клубная карта в спортивный центр будет готова завтра. Можете приступать к занятиям спортом, — сообщила она выходящему из кабинета Вознесенскому. Тот поблагодарил ее.

— Вы уже не вернетесь сегодня? — понимающе-утвердительно спросила она у шефа. Тот отвел глаза куда-то в сторону, потом ответил поспешно: — Нет, сегодня уже нет. У нас срочные дела.

Леночка поджала губки и кивнула.

— Успехов вам, Станислав Георгиевич! — язвительно произнесла она вслед уходящей парочке и показала язык.

Как только дверь за Вознесенским и Лерой закрылась, Леночка возбужденно схватила телефонную трубку и полушепотом произнесла:

— Сергей Палыч! У меня сногсшибательные новости…

В ресторане Лера почувствовала себя крайне неуютно. Едва войдя в зал, она сразу поняла, что это место не для нее. На фоне шикарных мужчин в черных костюмах и их спутниц в вечерних платьях и бриллиантах она в своем скромном брючном костюмчике смотрелась по крайней мере странно. Леру сразу резанул холодный, оценивающий взгляд метрдотеля, цепко охвативший весь ее нехитрый наряд до самых кончиков стареньких босоножек. А у нее просто не было времени купить новые! В этом взгляде сквозило равнодушие и презрение.

Зато к Вознесенскому, наперебой здороваясь, рассыпаясь в комплиментах и любезностях, подскочили сразу несколько официантов. Лера была готова провалиться сквозь землю. Между тем Станислав ничего не замечал и в предвкушении прекрасного вечера медленно вел свою даму по великолепному залу в стиле позднего барокко. Леру оглушила эта роскошь, позолота и мрамор. У нее закружилась голова, она почувствовала себя жалким ничтожеством среди всего этого великолепия.

— Станислав Георгиевич, пойдемте отсюда, — еле слышно пролепетала она. Вознесенский вздрогнул и остановился. Это что еще за новости?!

— Лера, что случилось? Тебе здесь не нравится?

Спутница бессильно помотала головой и, краснея, опустила голову.

— Ну хорошо, — произнес Вознесенский разочарованно. Всех его знакомых женщин этот ресторан приводил в восторг. Он извинился, сунул метрдотелю в руку купюру и вывел Леру на улицу. — Ну что, куда дальше поедем? — спросил Вознесенский мрачно.

Лера молчала и едва сдерживала слезы. Она кляла себя за свое дурацкое поведение, но сделать ничего не могла. В какой-то момент ей пришла в голову хорошая мысль, она улыбнулась и тронула за рукав Станислава:

— Я знаю. Пойдемте, тут недалеко. Можно отпустить машину…

Станислав быстро переговорил с водителем, и черный «мерседес», мигнув в пространство ксеноновыми фарами, уехал. Лера вздохнула облегченно.

— Можно я приглашу вас в одно уютное местечко? То есть, может быть, оно вам и не понравится вовсе, но тогда мы оттуда уйдем… — с улыбкой предложила Лера.

— Конечно! — Вознесенский обреченно махнул рукой.

Ему было все равно, куда идти. Какие все-таки взбалмошные и непредсказуемые все эти женщины! Он все еще не мог прийти в себя оттого, что попал в такую дурацкую ситуацию с рестораном. Он бывал там достаточно часто, и его волновало, что подумают об этом эпизоде знавшие его официанты… Впредь надо быть осторожнее! Хотя… Он посмотрел на Леру. Она немного успокоилась, у нее в глазах опять загорелись веселые огоньки, она улыбалась. Определенно все было не так уж плохо. Хандра мигом оставила его. Он взял девушку под руку и хитро прищурился:

— А что это ты ко мне все время на «вы» обращаешься? Я вроде бы еще не совсем старичок… Или ты считаешь иначе?

Лера снова смутилась. Станислав усмехнулся про себя.

— Знаете, вы ведь мой начальник… Президент компании. Мне неудобно… — простодушно сообщила девушка.

— Вот когда начальник и президент, тогда и говори мне «вы, Станислав Георгиевич», — передразнил он Леру. — А когда мы в такой приятный вечер гуляем по бульварам, удрав из роскошного ресторана по неизвестным причинам, — Вознесенский сделал паузу и, устрашающе гримасничая, широко открыл глаза, — можно я буду для тебя просто Стасом?

Лера рассмеялась и кивнула. Вознесенский приобнял ее, и они направились в сторону небольшого джазового кафе, в котором Лера несколько раз бывала с подругой.

Вечер прошел чудесно. Станислав заказал шашлыки, овощи и бутылку чилийского красного вина. Вообще-то он не очень хорошо разбирался в винах, но обожал изображать из себя знатока. Ему нравилось производить впечатление на окружающих.

В этот раз, как и всегда в подобных ситуациях, он долго и внимательно разглядывал принесенную бутылку, переворачивал ее вверх дном, чтобы рассмотреть, как он выразился, ножки, пробовал отклеить этикетку… Когда официант налил ему немного вина на пробу, Станислав сначала покрутил бокал между ладонями, понюхал вино с видом истинного ценителя, потом попробовал, немного подождал, прикрыв глаза, поцокал языком и наконец сообщил, что послевкусие слегка слабовато…

— Но в целом пойдет, — вынес он свой вердикт.

Лера была в восторге. Шеф казался ей почти богом: так хорошо разбираться в стольких вещах! Она никогда не встречала таких мужчин.

— Да, я неплохо знаю вина, — скромно сообщил Вознесенский, — но, к сожалению, здешний выбор не позволяет мне угостить тебя чем-нибудь более приличным, например первым вином «Гран Крю Шато Марго» восемьдесят четвертого года…

Но Лера и без этого была очень счастлива. Вино казалось ей великолепным, еды было много, и она была простая и вкусная. В кафе ненавязчиво звучала живая музыка, посетителей было немного.

Вознесенского опять охватило состояние легкой эйфории. Ему все нравилось в этом скромном, уютном местечке — давненько он не бывал в таких! А ведь когда-то он даже играл в ансамбле, исполняя музыку собственного сочинения в таких же кафе. Сколько воды утекло с тех пор!

— Может, потанцуем? — предложил он. В воздухе витала, наигрываемая неизвестным саксофонистом, временами не попадавшим в ноты, мелодия его юности. Не танцевал Станислав уже лет семь или даже больше. Да и танцевать-то он толком не умел, но очень уж ему захотелось этого именно здесь и сейчас. Его спутница легко положила руки ему на плечи. Станислав медленно кружил Леру и был необыкновенно доволен собой. Краем глаза он наблюдал за реакцией посетителей: как прекрасно должны были они смотреться со стороны! Он, высокий, еще нестарый (вот только бы еще чуть-чуть похудеть!) и совсем юная, прелестная девушка! Настроение у Вознесенского было романтичным и приподнятым. Лера тоже сияла от счастья. Станислав чувствовал, что она уже влюблена в него, и это было ему необыкновенно приятно. Он давно не испытывал таких ощущений.

После душного кафе приятно было выйти на свежий воздух. Лера звонко смеялась, держа спутника за руку, а Вознесенский снова рассказывал ей истории из своей студенческой жизни: как разгружал вагоны, работал на стройке, сочинял песни для ансамбля… Никто никогда не слушал его с таким интересом! Свенцицкая — та просто высмеивала его за сентиментальность и пресекала такие разговоры в самом начале… Лера же была гениальным слушателем!

Из-за крыш домов медленно выплыла огромная бледная луна. Лера как-то сразу притихла, съежилась. Вознесенский почувствовал эту стремительную перемену в ее настроении и тоже умолк на полуслове.

— Смотри, какая она величественная!

Стас взглянул на темнеющее небо и побыстрее отвел глаза. Луна оказывала на него странное воздействие — он терпеть ее не мог. Вознесенский пожал плечами. Подумаешь! Что он, луны никогда не видел?

— А я смотрю на луну, и мне кажется, что она меня притягивает, зовет… Всегда входит в мою комнату в общежитии. Такая странная штука: где бы я ни жила, в окнах моей комнаты — луна. Точно она следит за мной, с самого детства. Когда я была маленькая, мама часто ставила мою кроватку в лунный свет — тогда я переставала плакать и быстро засыпала. Хотя старушки говорят, что луна заколдовывает душу младенца. Может быть… Вот и сегодня она здесь, как будто наблюдает за нами, — тихо сказала Лера. Она зачарованно смотрела на лунный диск, не в силах отвести глаз.

Станиславу не понравился этот разговор, как и изменившееся Лерино настроение. Веселой и раскованной она нравилась ему куда больше. Он поспешил заняться поисками такси, чтобы поскорее увезти Леру куда-нибудь подальше от этой так некстати появившейся луны. Очень хотелось оказаться с ней вдвоем где-нибудь в уютной комнате, при свете ночника, и чтобы она снова смотрела на него с этим влюбленным восхищением!

Через несколько минут перед Вознесенским остановилась старенькая «шестерка». Станислав вопросительно посмотрел на Леру. Сам он давненько не передвигался на таких колымагах. Но улица уже опустела, других машин на горизонте не было. Из окна «шестерки» выглянул жизнерадостный шофер, улыбнулся во всю ширину длинного ряда золотых зубов и сделал пригласительный жест.

— Садитесь, господин Вознесенский! Домчу вас очень быстро, не смотрите, что машинка старенькая!

— Откуда вы знаете мою фамилию? — окончательно протрезвел Станислав.

— Любой мужчина возносится, когда он рядом с любимой женщиной! — рассмеялся шофер. — Поэтому и Вознесенский.

Станислав ничего не понял и снова оглянулся на Леру. Она по-прежнему смотрела в небо, не чувствуя его взгляда.

— Ты помнишь это? — как зачарованная, прошептала она вдруг, обращаясь в темноту. — Дымное исчадье полнолунья, белый мрамор в сумраке аллей… Роковая девочка, плясунья… Это про меня.

Вознесенский подошел и потряс Леру за плечо. Видимо, она выпила сегодня лишнего. Девушка вздрогнула и посмотрела на него совершенно ясным, немигающим взглядом. Что-то такое было в ее глазах, что сильно напугало Вознесенского, пронзило как током, напомнило его собственные кошмарные сны.

— Ну что, куда едем? — нарочито громко спросил Станислав, чтобы взять ситуацию под контроль. Он почему-то боялся этого вопроса и всего, что происходило в этот момент. Он вообще опасался всего непонятного. А сейчас он чувствовал, что все это имеет для него большое значение, которого он пока не мог осмыслить. Гораздо большее, чем казалось со стороны. Это было одно из тех мгновений, которые сцепляют звенья и проносятся перед глазами в самом конце пути. Неприятное ощущение! Станислав поежился. Девушка между тем была застигнута его вопросом врасплох. Она-то думала, что Вознесенский просто подвезет ее до общежития, как и в прошлый раз.

— Можно выпить кофе у меня, если хочешь… Я же одна… — неуверенно предложила она.

Но Станислав мгновенно представил себе, как он, руководитель «Фининвеста», на раздолбанной «шестерке» едет через весь город в какое-то студенческое общежитие, и отрицательно покачал головой. У него были свои воспоминания об общежитиях. Именно сегодня воскрешать их совсем не хотелось.

— На Чистые пруды, — быстро сказал он водителю и помог Лере устроиться на заднем сиденье.

От вина и танцев все еще немного кружилась голова, но ощущение эйфории исчезло, сменившись неведомым чувством зыбкой нездешности. Вознесенский терпеть не мог таких ощущений! Не сказать, что слишком часто, но они уже возникали у него. Стоит только вспомнить тот дурацкий сон… Но нет, это уже слишком!

Лера между тем была тихой и задумчивой. Всю дорогу луна следовала за машиной справа, словно заглядывая в окно, к которому горячим лбом прижалась девушка. Она была здесь и не здесь одновременно.

— Сегодня полнолуние, — мрачно сказал в пространство водитель, продолжая смотреть на дорогу.

— Иногда мне кажется, что она снова заберет меня с собой… — тихо отозвалась Лера. — Белый мрамор в сумраке аллей…

— Нет, роковая девочка, она забирает только тех, кто покоряется ей. Остальных она приносит в жертву — или отпускает, только редко. Это особый дар…

Вознесенскому снова стало не по себе. Что они имеют в виду? Почему так разговаривают? О чем? Непонятно.

— Это что еще за настроения? — полушутя-полусерьезно спросил он и решительно прижал девушку к себе. Голова Леры доверчиво склонилась ему на плечо. Он крепче обнял свою спутницу и, преодолев ее легкое сопротивление, решительно поцеловал. Мучительная сладость разлилась по всему телу, мелькающие огни витрин и скользящие рядом машины вдруг перестали существовать. Даже лунный диск исчез где-то за домами. Шофер таинственно улыбался и лукаво подмигивал Станиславу в зеркало заднего вида.

Последнее, что запомнила Лера по пути к Вознесенскому домой, — яркий рекламный плакат у дороги, высвеченный неожиданно лучами фар: «Не сопротивляйся судьбе!» Все остальное растворилось в тумане, потеряло привычные формы и очертания.

Ехали, как показалось ей, очень долго, целую вечность, плутая по незнакомым переулкам. Лера потом не смогла вспомнить практически ничего: из памяти стерлось, как она вышла из машины, в какой подъезд повел ее Вознесенский, как они поднимались на лифте. На губах и в смутных воспоминаниях горели только быстрые влажные поцелуи Станислава, его страстные и нежные одновременно объятия. Какая-то новая энергия властно прикоснулась к Лере словно электрическим разрядом. И это было сильнее разума и всего того, что ей доводилось испытывать прежде. Возможно, впервые в жизни Лера испытала абсолютную слабость, бессилие что-либо изменить в происходящем. Как зомби, она вслед за Вознесенским послушно вошла в квартиру, где было прохладно и темно. Вознесенский продолжал целовать ее, но какой-то необъяснимый ужас вдруг парализовал девушку. Она вскрикнула и отстранилась, вытянув вперед руки, прерывисто дыша. Станислав зажег свет и вопросительно посмотрел на нее, продолжая гладить по волосам:

— Что с тобой? Что случилось?

— Ничего, ничего! — Лера пыталась прийти в себя. Ей показалось, что она разучилась дышать. — Прости! Мне так холодно!

— Ты точно в порядке? — Вознесенский все еще не мог понять, что произошло. С этими женщинами всегда что-то не так.

Лера отступила на шаг и прижалась к стене. Страх потихоньку отпускал. Вознесенский поцеловал ее озябшие пальцы.

— Ну ладно, осмотри пока мое скромное жилище, — сказал он, улыбнувшись, — проходи, не стесняйся. И не беспокойся ни о чем.

Девушка робко вошла. Она все еще не полностью овладела своими эмоциями и чувствовала себя очень неуверенно.

В квартире Вознесенского было четыре небольшие комнаты — гостиная, спальня, рабочий кабинет и столовая, совмещенная с кухней. Квартира была очень скромная для бизнесмена такого уровня, но Станислав привязывался к людям, местам, вещам и поэтому тянул с покупкой новой квартиры, хотя об этом ему постоянно твердила, приезжая в Москву, Свенцицкая. В этой квартире прошло много лет его жизни, и она стала очень дорога ему, стала его слабостью. Он слишком любил свои слабости.

Сначала Станислав продемонстрировал Лере свою гордость — библиотеку, которая досталась ему еще от родителей. Он перевез ее из Киева после смерти отца. В ней было много редких книг.

— Правда, за последние несколько лет я не прочел ни одной книги, — печально заметил он. — Только Интернет и финансовые новости в сводках. Иногда покупаю книжки в городе на лотках, но вот читать не успеваю…

Внимание девушки привлекли картины на стенах кабинета. На них были изображены космические пейзажи, горы, небо, какие-то непонятные, разноцветные существа — яркие краски, легкое владение кистью…

— А чьи это картины? — с интересом рассматривая их, спросила Лера. Что-то необыкновенное, разящее прямо в сердце и очень знакомое было в этих холстах. — Немного похоже на Рериха… Или на космистов… Я когда-то давно была на выставке «Амаравеллы», мне очень понравилось! Это оттуда?

Станислав потупился. Обсуждение написанных им картин всегда вызывало у него чувство необъяснимой неловкости, даже стыда. Может быть, потому, что Свенцицкая в первые годы их знакомства издевалась над его увлечением, а может, и нет…

— Да это так, ерунда все, баловство. Я по молодости рисовал, пока время было, пока еще в бизнес не пришел. Закончил даже художественную школу в Киеве. Сам не знаю, откуда такое бралось. Как будто само из-под кисти выходило, а я наблюдал только… Никогда ничего не придумывал. Оно откуда-то само… Все говорили, что надо учиться дальше, поступать в художественное училище в Москве. Даже рекомендации давали. Но я выбрал экономику, надо ведь было как-то жить, выбиваться в люди, а не заниматься черт знает чем. А теперь просто жалко выбросить, вот и висят здесь как память о моей беззаботной юности, — скорчил гримасу Вознесенский.

— Что ты, это на самом деле здорово! А откуда такая символика? Ты в Бога веришь? — немного помедлив, поинтересовалась Лера.

Вознесенский пожал плечами. Разговоры на религиозные темы всегда приводили его в легкое замешательство. Точно, вспомнились ему слова водителя, виновато полнолуние — все эмоции обнажены, люди неадекватны. Странный разговор.

Где-то в глубине души Станислав был человеком глубоко суеверным, никогда не ехал в ту сторону, где перешла дорогу черная кошка, не посвящал никого в перспективные проекты, хранил талисманы, которые в разные годы дарила ему Свенцицкая. Но к религии это не имело никакого отношения. Он делал, конечно, попытки как-то разобраться в основах иудаизма, купил себе несколько книжек типа «Каббала для начинающих», но дальше прочтения содержания дело не пошло. А к христианству он вообще относился с прохладным равнодушием. Количество позолоты в убранстве православных храмов и недавние погоны на плечах многих служителей культа его сильно раздражали. А где есть сомнение — нет места вере. Церковь — всего лишь способ манипуляции людьми. Ему очень хотелось переключиться на другую тему, и он слегка занервничал.

— Да ни в кого я не верю! Ни в Бога, ни уж тем более — в Дьявола. Это все так, фантазии людей, которым делать нечего. Вот и придумывают себе теории перевоплощений, чудесные озарения, мистику, загробную жизнь! Много всего в голове крутится, когда мозги не заняты. А толпой слепо верующих идиотов и фантазеров управлять гораздо легче. Ты посмотри на всю историю человечества! И Моше, и Иисус были просто гениальными манипуляторами! Или были использованы другими в качестве таковых. Ты почитай! Все самые кровавые деяния во все времена происходят под религиозным знаменем! Те же исламские террористы-смертники, про которых кричат сегодня на всех углах, — неужели ты не понимаешь, что это всего лишь политика, большие деньги? Как ты можешь на моем примере убедиться, человек сам всему хозяин. Вот я захотел поступить на экономический, а не в художественное — и поступил. Захотел быть крутым бизнесменом — и стал. Когда захочу — брошу все и уеду лежать в гамаке под пальмой и колоть кокосы. Без всяких потусторонностей, озарений, указаний и прочей белиберды. Будет все как я захочу. Понятно?

— А сейчас почему ты не рисуешь? — Лера спросила испуганно и тихо, по тону Станислава понимая, что случайно затронула больную тему.

Сама она осторожно верила в высшую справедливость, существующую в мире, не важно, под каким именем. Верила в то, что у каждого действия есть причины и следствия, что душа человеческая кружится в вечном круге перевоплощений, чтобы достигнуть совершенства. Иногда она почти физически чувствовала руку судьбы, которая незримо, но твердо направляла события по определенному руслу — вот как сейчас. Они с Анной часто обсуждали такие темы, и Лере вопрос развития души был чрезвычайно интересен. Позиция Вознесенского ее немного озадачила, но развивать свои мысли сейчас девушка не решилась.

Станислав тем временем задумался. Действительно, почему он сейчас не рисует? Бывая за границей, он частенько заглядывал украдкой на какие-нибудь вернисажи, жадно наблюдал за уличными художниками. Бродил в Париже по Монмартру или по набережной Сены, рассматривал картины. Мог целый день так провести. Он уже состоялся в этой жизни, можно наконец подумать и о себе, снова начать рисовать. Года три назад, кажется, отдыхая с Иреной в Риме, он даже зашел в какой-то магазинчик, где продавали холсты, краски и другие художественные принадлежности. Купил себе зачем-то масло, акварели, набор превосходных кистей… А дома подержал в руках — и убрал все подальше. Ни идей, ни вдохновения. Только странное болезненное ощущение сжатости в груди и какой-то липкий страх.

Из года в год Вознесенскому с завидной периодичностью снился один и тот же сон. Как будто ослепительной красоты девушка танцует в оливковой роще в лунном сиянии. Потом кто-то неизвестный дает ему мольберт и краски, а он отчаянно отказывается их брать, отталкивает невидимые руки. И тут вдруг откуда-то сверху на него начинает стекать тяжелыми каплями жирная масляная краска, и вот уже он сам и все вокруг оказывается в кроваво-красных подтеках — а краска все течет и течет. А потом он понимает вдруг, что это и не краска вовсе, а кровь ручьями льется по нему, он задыхается от собственного ужаса… Вознесенский всякий раз просыпался в холодном поту от этих снов.

— Потому что я бизнесмен и у меня нет времени на подобную чепуху, ты уже могла в этом убедиться. — Вознесенский вымученно улыбнулся. Он старался не думать о живописи, чтобы избегать непонятной ему боли, но какие-то стечения обстоятельств постоянно его возвращали к этой теме. Так и сегодня — к чему весь этот разговор в полнолуние?

— А по-моему, одно другому не мешает, — заметила девушка.

В глазах ее между тем появилось удивление. Лера вдруг обратила внимание на то, что на картинах и книгах, на полу, на письменном столе и мягких игрушках, аккуратно рассаженных по комнатам, лежал слой пыли, как будто в квартире давно никто не жил. Проследив направление взгляда девушки, Вознесенский слегка смутился.

— А, не обращай внимания. Просто я бываю дома лишь несколько часов в сутки, уборщица приходит раз в неделю, вот как раз в выходные должна будет привести все в порядок… У меня были командировки. Мне просто хронически некогда!

Лера по-хозяйски огляделась и спросила деловито:

— Слушай, а где у тебя тут тряпки?

— Да перестань ты! Зачем? — Изумленный Вознесенский попытался ее остановить. — В субботу придет уборщица, и все будет снова чисто! Просто я не ждал никого сегодня… У меня вообще редко бывают гости.

Но Лера была непреклонна. Она сама отыскала в ванной тряпку и принялась протирать пыль. Станислав обомлел. В первый раз приглашенная в гости женщина осуществляла уборку в его доме. Он снова вспомнил Свенцицкую. Чтобы она хоть раз вымыла посуду! Да она следила за руками, как будто они были платиновыми. Ирена много лет говорила ему, что женщина должна быть королевой, украшением жизни, а мужчина призван всячески облегчать ей жизнь… Преимущественно — финансово. А для всех остальных дел по хозяйству есть специально обученные люди. Именно поэтому при Свенцицкой всегда жила домработница, — незаметная, тихая тень, которая готовила, стирала и убирала.

Не переставая удивляться происходящему, Вознесенский прошел в гостиную, открыл бар и налил себе немного мартини. Определенно эта девушка интриговала его. Она была очень не похожа на женщин, с которыми он привык общаться. Интересно, это он так отстал от жизни или она такая особенная? Между тем Лера довольно быстро расправилась с пылью, умылась и, довольная, присела на диван к Станиславу.

— Ну ты даешь! — только и смог ей сказать. Он еще не решил для себя, как относиться к даме сердца, которая в первый вечер же бросается мыть полы у него в доме.

Станислав налил Лере вермут, поставил тихую музыку, приглушил свет. Обстановка казалась ему совершенно расслабляющей. Нервозность снова отступила.

— А откуда столько игрушек? — спросила Лера, играя льдом в бокале.

Вознесенский улыбнулся и промолчал. Игрушки, особенно мягкие, тоже были его слабостью — с самого детства. Они успокаивали, радовали глаз, поднимали настроение. Любовь к игрушкам родилась, когда мать дарила ему куколок и плюшевых медвежат вместо обычных мальчишеских солдатиков и пистолетов. Это была его маленькая тайна, которая пряталась в самом дальнем уголке души…

Не дождавшись ответа, Лера протянула руку к журнальному столику. Там в красивой серебряной рамочке стояла фотография Ирены с одного из ее первых показов на Западе. Молодая еще Свенцицкая с длинными белыми локонами была запечатлена на ней в фантастическом платье с розовыми перьями. Выражение ее лица было надменным и призывным одновременно. Ирена очень любила эту фотографию.

— Кто это? — поинтересовалась девушка.

Станислав, отведя глаза, равнодушно сказал:

— Да так, знакомая одна. Известный модельер.

— А она интересная… — задумчиво произнесла Лера, с любопытством разглядывая Свенцицкую.

В этот момент Вознесенский решительно взял из рук Леры фотографию, положил ее на стол изображением вниз и вплотную придвинулся к девушке. Сердце его колотилось в предчувствии близости. Еще накануне он дал себе слово, что Лера в этот вечер станет его женщиной. Это было очень важно для него — знать, что он еще может вот так легко увлечь в постель хорошенькую молодую девушку.

Он обнял Леру и начал целовать. Отчего-то он делал это не так, как обычно со случайными знакомыми, а очень нежно и бережно. Наученный горьким опытом, он всегда старался избегать малейших проявлений настоящих чувств, чтобы не было потом неприятных последствий в виде истерических выяснений отношений, но сейчас все было по-другому. И Станиславу не хотелось сопротивляться охватившей его нежности. Девушка робко отвечала на его поцелуи. Вознесенский взял ее на руки и отнес в спальню, продолжая целовать ее лицо, шею, волосы. Лера пыталась сопротивляться, но слова увязали где-то в горле, тело не слушалось. Продолжая ласково нашептывать ей что-то неразборчивое, Вознесенский положил свою гостью на кровать и медленно, словно любуясь каждым движением, раздел ее. У нее было очень красивое, стройное, казавшееся мраморным в свете ночника тело. «Интересно, сколько у нее уже было мужчин? — думал Стас. — Что ей нравится?» Его слегка расстраивала ее робость — он предпочитал иметь дело с решительными женщинами, которые знают, чего им хочется, — но, может быть, она просто стесняется его в первый раз?

В спальне Вознесенского было огромное — во всю стену — зеркало. Стас обратил внимание, как мужественно он смотрится на фоне юного, хрупкого создания.

— Закрой окно, — вдруг тихо попросила Лера, приподнявшись на локте, — она снова там! Задерни шторы!

Станислав, недовольно бормоча, встал с кровати и подошел к окну. Все с этой девушкой было не так, как с остальными! Неожиданно он ощутил, что стоит в потоке холодного света, который льется на него с высоты. Далекая луна прикоснулась к нему своими лучами, на мгновение Стас с ужасом ощутил ее абсолютную власть. Как будто чужое морозное дыхание коснулось его лица, чьи-то нервные, ледяные пальцы легли на виски. Он точно приблизился на миг к неведомой, завораживающей и совершенно незнакомой ему стихии. По позвоночнику пробежал холодок. Несколько секунд Вознесенский не мог оторвать глаз от лунного диска, а потом одним резким движением опустил тяжелые занавески и отдышался.

— Ты видишь! Я тебе говорила, она везде за мной следует! — прошептала чуть слышно Лера. — Мне так холодно!

— Глупышка! — Вознесенский опустился на кровать рядом с ней. — Больше ничего нет. Только ты и я. Сейчас тебя согрею…

Лера доверчиво прижалась к нему всем телом. Вновь обретя уверенность в своих силах и ощутив новый, еще более сильный прилив страсти, Вознесенский одним движением сбросил с себя ставшую ненужной одежду… В какой-то момент ему показалось, что Лера прошептала: «Пожалуйста, осторожнее… Ты у меня первый!..»

Но он чувствовал в этот момент только бешеное биение своего пульса и желание, которое отчаянно рвалось наружу. Все перевернулось и растворилось в огненно-алой мгле. Только громкий крик боли, вырвавшийся у Леры, ненадолго вернул его к реальности. Еще через мгновение он снова отключился, повернувшись к Лере спиной, и заснул. Лера осторожно выскользнула из постели и остаток ночи просидела на диване в гостиной, отчего-то тихо плача, размышляя обо всем, что произошло. Луна скрылась за облаками, и комната погрузилась в мягкую мглу.

Конечно, и до Станислава были в жизни Леры мужчины, которые пытались добиться близости с ней. Но как только дело подходило к определенному этапу, отношения рушились. Словно ледяная стена вставала между ней и ее друзьями. Лера никак не могла переступить через всепоглощающий страх, который сковывал намертво, стоило мужским рукам коснуться ее тела.

— Ты заколдована, подружка! Но кто-то обязательно снимет заклятие поцелуем, как сказочный принц. И это будет далеко не случайный человек в твоей жизни! — шутила по этому поводу Анна после очередного Лериного разочарования.

Но на этот раз что-то изменилось. Неведомая жгучая сила коснулась Леры и разбила ее оковы. Хорошо это или плохо — в эту долгую ночь она так и не поняла. Но чувство, что долгожданные перемены произошли наконец, захлестнуло душу радостной волной.

В девять утра, как обычно, в спальне Вознесенского настойчиво прозвенел будильник. Станислав потянулся и осторожно тронул рукой свернувшуюся калачиком Леру. Только на рассвете ей удалось забыться беспокойным, нервным сном.

— Ну как мы тут? — Он потрепал ее по щеке и обнял. Девушка вздрогнула и открыла глаза. — А это что тут у нас такое? — Вознесенский заметил капельки крови на простыне и одеяле.

Лера улыбнулась ему уголками губ. От бессонной ночи она казалась старше, чем была на самом деле.

— Ты что, забыл? Я же предупредила тебя, что ты у меня первый…

По лицу Леры пробежал солнечный зайчик, который непостижимым образом пробрался сквозь задернутые шторы. Вознесенский почесал затылок и обалдело уставился на нее:

— Так ты серьезно говорила, девочка моя? Я думал, ты пошутила… Или мне приснилось.

— Стас, такими вещами не шутят. Это несмешно. — Лера с удивлением смотрела на него.

Вознесенский поежился и, стараясь не встречаться с Лерой взглядом, вылез из постели. Надо было обдумать такое известие. Тридцать шесть лет на свете прожил и, наконец, лишил кого-то девственности! И кого, а главное — как! Собственную сотрудницу у себя дома, не сильно обращая внимание на ее предупреждения! Он и представить себе не мог, что в наше время люди бывают девственниками после шестнадцати лет! Какая-то ненормальная ночь.

Наливая воду в кофейник, Станислав вспомнил, как сам лишился девственности много лет назад. Кажется, ему тогда было девятнадцать… Это произошло после комсомольского собрания, прямо в красном уголке университета, под портретами великих вождей революции. Вознесенский был фактически изнасилован какой-то комсомолкой-старшекурсницей, которая задержала его после собрания, уткнула его голову между больших, тяжелых грудей и самостоятельно проделала с ним все необходимое практически безо всякого его участия. После того эпизода Вознесенский долго шарахался от женщин, вспоминая жгучее чувство стыда, смешанное с унижением и наслаждением.

Станислав услышал, как легко шлепают по паркету босые ноги Леры, и очнулся. Вода давно переливалась через край кофейника. Лера вошла на кухню и осмотрелась. Вознесенскому отчего-то снова стало очень неловко. Лицо девушки было таким бледным и измученным, и видно было, что на ногах она тоже стоит не слишком уверенно. А Лера чувствовала во всем теле такую легкость, что ей казалось, что она сейчас взлетит.

— Садись, кофе хочешь?

Лера отрицательно покачала головой и открыла холодильник. Там стояла баночка йогурта с давно истекшим сроком годности, бутылка пива и лежал заплесневевший кусочек сыра.

— А где у тебя еда? Я хочу приготовить завтрак. — Лера вопросительно посмотрела на Стаса.

Тот усмехнулся, снимая кофейник с огня:

— А нет еды в этом доме. Просто нет. Я здесь практически не бываю, только ночевать прихожу. Зачем мне еда? К тому же я никогда не завтракаю. Вредно это. Ты лучше кофейку выпей, а я пока в душ.

Девушка послушно налила себе большую чашку кофе и присела за стол в глубокой задумчивости. Она снова напомнила ему мраморную статую — изящностью черт, фарфоровой прозрачностью кожи, неуловимой грацией каждого движения. В голове всплывали обрывки чьих-то фраз. Белый мрамор в сумраке аллей… Чертовщина! Вознесенский встряхнулся и направился в ванную.

— Привет, Леночка! — Лера вошла в приемную и направилась к своему столу. Вознесенский с утра помчался в спортклуб на свою первую тренировку, и она добиралась до работы сама.

— Привет! — отозвалась секретарша, с напряженным интересом разглядывая Леру. — А что это ты такая бледненькая с утра? Спала плохо?

Лера кивнула.

— Леночка, извини, у тебя есть с собой какая-нибудь косметика? Ну тушь, пудра или еще что-нибудь? А то я все забыла…

Секретарша не сводила с Леры внимательного взгляда:

— Конечно, есть. Тебе дать?

Лера снова кивнула. Ее подташнивало, голова кружилась, ноги были ватными.

Леночка открыла ящик стола, вытащила оттуда внушительных размеров косметичку и передала Лере.

— Не стоит забывать косметику, дорогая. Особенно если случаются такие ночи.

Лера оставила колкость без ответа, достала из косметички румяна и пудру, слегка подкрасилась. Замазать синие круги под глазами не представлялось возможным. Отложив все коробочки и тюбики в сторону, она задумчиво улыбнулась:

— Знаешь, Лена, я сейчас такая счастливая!

Секретарша хитро прищурилась.

— Что, бурная ночь любви? — Леночка бросила красноречивый взгляд в сторону кабинета Вознесенского.

Лера смущенно кивнула.

— Ну и как он?

— В каком смысле? — Лера недоуменно посмотрела на секретаршу.

— В смысле — в постели, естественно! Прочие его дарования меня не сильно волнуют…

Лера задумалась. Она понятия не имела, каков он в постели. То есть ей просто не до того было прошлой ночью. Вопрос поставил ее в тупик.

— Не знаю пока, — простодушно ответила она.

Леночка закатила глазки. Эта переводчица точно какая-то ненормальная. Провести ночь с мужиком, притащиться потом на работу с во-от такими синяками под глазами и не знать, что он из себя представляет в плане секса! Или они там чем-то другим занимались, например документы переводили? Леночка прыснула. Лера непонимающе посмотрела на нее.

— Ты только будь осторожна с этим красавчиком. — Леночка по-кошачьи потянулась и лениво протянула наманикюренную ручку за косметичкой. — Смотри не влюбись! А то потом будет очень больно.

Из дневника Леры

Жизнь — какой-то сплошной круговорот. Как будто я попала в шторм и уже не понимаю, где верх, где низ, где право, где лево. Меня несет куда-то, переворачивает вверх тормашками. Теперь я знаю, что это любовь! Без С. я просто не могу жить, мне постоянно нужно его видеть, чувствовать, слышать, прикасаться к нему. Мне кажется, что я очень счастлива. Я поняла это особенно остро после того, как мы стали совсем близки. Хотя я не знаю, добавило ли это нам душевной близости. Мне кажется, эти вещи не слишком связаны друг с другом.

Дни пролетают незаметно. С. прибавил мне зарплату, но и работы прибавляется. Приезжаю в офис с раннего утра и сижу до вечера — пока не освобождается С. Мне не делают никаких поблажек. Вечером, если он не занят, мы отправляемся куда-нибудь вместе. В выходные ездили купаться в Серебряный Бор, мне очень понравилось. Мне кажется, что именно такого мужчину я ждала всю жизнь. Он такой добрый, ласковый! Правда, иногда я чувствую, что он вроде бы со мной, а вроде бы совсем в другом месте, как будто отдаляется вдруг и тогда странно так на меня смотрит. Мне в такие моменты бывает немножко страшно, и я думаю, что на самом деле почти ничего о нем не знаю…

Еще я чувствую, что наша секретарша да и другие люди в офисе смотрят на меня нехорошо. Я стараюсь со всеми держаться ровно, но почему-то меня вдруг стали избегать. Когда я вхожу в кабинет к международникам, они перестают разговаривать и начинают разглядывать меня. Хотя я очень стараюсь, чтобы все было как прежде. Вчера даже принесла в офис малиновое варенье, которое мне прислала мама. С ней тоже как-то не так стало. Я позвонила, сказала ей, что встретила хорошего человека, который меня полюбил. А она даже ничего о нем не спросила. Мне так хотелось поделиться с ней всеми своими новостями! Мама, когда услышала, что С. — мой начальник, сказала мне, что все это очень плохо кончится, что он поиграет со мной, а когда надоем, выбросит меня на улицу как котенка. И я останусь без работы, без денег и без жилья. Мамочка — ты очень хороший, мудрый человек, у тебя за плечами целая жизнь, я всегда раньше прислушивалась к твоему мнению, но это будет первый раз, когда я сделаю по-своему! У мамы все было совсем по-другому, все у них с отцом сложилось так ровно, спокойно и правильно. Всю жизнь прожили, не расставаясь ни на один день, душа в душу. Но не у всех же все бывает так гладко. Хотя я думаю, что и у них тоже не все так прекрасно… Иначе отец вел бы себя совсем по-другому.

А мне всегда с ровесниками было скучно. Сейчас я впервые в жизни чувствую, что это судьба. И даже если потом произойдет что-то нехорошее, я всегда буду счастлива, потому что пережила такие мгновения, когда хочется все отдать любимому человеку, подарить ему весь мир! Я раньше не понимала Цветаеву с ее дилеммой: любить или быть любимой? Теперь знаю, какое это счастье — любить, каждой клеточкой ощущать любовь и радоваться этому. Надо позвонить Ню — она меня поймет. С другой стороны, страшно, а вдруг она не одобрит все эти мои перемены?..

У С. так много работы! Мне все время хочется быть с ним рядом, но не получается. Он предложил мне жить у него. Я думаю, что это правильно. Буду помогать ему по хозяйству, готовить, стирать. Бедненький, он дома почти ничего не ест! И на все остальное у него тоже не хватает времени. Вчера я стирала ему рубашки. Обычно он сдает их в прачечную, но я не могла такого допустить. Боже мой, я даже не думала, что это такое счастье — стирать рубашки любимого человека! Вдыхать его запах, чувствовать на руках его тепло… Купила ему посуду и сковородки, а еще продукты. У него же ничего нет! Хожу по квартире и чувствую повсюду С. — в каждой складочке простыни, на диване, в ванной! Часто подхожу к картинам. Они какие-то особенные, энергетика от них идет, что ли… Зацепили меня. Жаль, что он сейчас не рисует. Может быть, еще начнет рисовать? Почему-то думаю, что так и будет.

Вся квартира как будто пропитана им! Я не предполагала, что так быстро перееду жить к мужчине. Казалось, это долгий путь. Но все получилось так естественно и просто. Как будто так и должно было быть.

Я вообще-то считаю, что неправильно рыться в чужих вещах, и терпеть не могу, когда кто-то лезет в мои. Но признаюсь, что не выдержала и заглянула в стол к С. Стащила у него фотографию. Он мне ее раньше показывал, она ему очень нравится. Там он такой немножко растерянный и очень родной. Похож на ребенка. Еще нашла справочник эротических клубов Парижа!! Не могу представить, что он там бывал! Наверно, сувенир какой-то. А потом я увидела, что среди бумаг у него лежит пистолет. Настоящий, очень холодный и тяжелый. Я взяла его и сразу положила на место. Стало страшно. Интересно, зачем ему пистолет? Он мне ничего о нем не рассказывал…

Но это все ерунда. Главное — у меня столько новых ощущений! Я только теперь начинаю понемногу чувствовать себя женщиной. Это такое состояние, которое можно пережить и испытать только тогда, когда рядом появляется мужчина, которого ты любишь. Только любовь открывает в женщине великие тайники, без нее мы все одинаковые андрогины. Чтобы почувствовать свою принадлежность к полу — обязательно надо полюбить! С. пробудил во мне женщину! Я теперь знаю, что во мне столько всего, и главное — я никогда не предполагала, что любовь позволяет изменить свое отношение к миру в целом, хочется всех одарить ею, принести свою радость и секретарше Леночке, и этому вечно взвинченному Петрину, и даже Гвоздюку, которого раньше я просто терпеть не могла.

Жизнь моя разделилась на две половинки: до и после нашей встречи с С. Он дарит мне игрушки, мы вместе рассматриваем его детские фотографии и альбомы. Оказалось, он хранит столько мелочей из своего детства! И он так много рассказывает о своей маме! Жаль, что она умерла и я не смогу с ней познакомиться. Еще на нескольких фото я видела красивую светловолосую девочку, наверно, это сестра С. Но он почему-то совсем не хотел говорить о ней и очень расстроился, когда я начала расспрашивать. Наверно, они поссорились. Господи, какая это глупость и мелочность — ссоры, когда в мире есть такая любовь!

Глава 4 СЛИШКОМ МНОГО СЧАСТЬЯ

Наконец для Леры наступил день государственного экзамена по английскому языку. Ей уже так хотелось поскорее закончить институт и полностью отдаться захватившей ее жизни, что она очень ждала этого экзамена. Удивительно, за какой-то короткий срок почти пять лет, проведенных в институте, превратились для нее в один сжатый момент прошлого. Точно невидимая, но очень плотная завеса сделала их почти нереальными. Смысл и значение теперь имело лишь то, что было напрямую связано со Станиславом, работой в «Фининвесте» и в целом — с ее новой жизнью. Да, надо было еще сдать экзамен, защитить диплом, но Лере казалось, что эти события мелки и бессмысленны, — словно они были тонкими нитями, тянувшимися из прошлого, нитями, которые надо поскорее оборвать. Старые дела, требующие формального завершения. Она ощущала себя бабочкой, покидающей кокон.

На экзамен Лера прибежала прямо к его началу, сияющая и счастливая. Когда-то она приходила на экзамены заранее, чтобы посмотреть на кабинет, где все будет происходить, повторить билеты, сосредоточиться. В этот раз все было по-иному. Лера прекрасно знала, что хорошим студентам на выпускных экзаменах почти всегда бывает легко, и совершенно не волновалась. Ее преподавательница Софья Павловна специально отпросилась из больницы, чтобы присутствовать на экзамене у своей любимой выпускницы. Лера принесла ей огромный букет белых хризантем. Она была бесконечно благодарна преподавательнице за то, что все годы учебы она не оставалась равнодушной ко всей группе и к ней, Валерии, в частности.

После экзамена Лера и Софья Павловна обнялись. Все прошло блестяще, педагоги в один голос поздравляли ее с успехом. Лера с легкостью подтвердила свою репутацию лучшей студентки в английской группе.

— Ну как ты? — Софья Павловна искренне интересовалась успехами любимой ученицы. — Я тебя тогда подвела с переговорами, но знаешь, возраст уже… Сердечко пошаливает. Ты же справилась, как я знаю?

— Софья Павловна! — Голос у Леры немножко дрогнул. — Вы самая лучшая наша преподавательница! Благодаря вам я и в «Фининвест» попала, и сейчас у меня там все хорошо. А те переговоры… Вы просто не представляете, какую роль вы сыграли в моей судьбе!

— Ладно-ладно, девочка моя, — преподавательница была явно растрогана, — пусть у тебя и дальше в жизни все складывается так же гладко! Ты очень красивая и умная, ты достойна того, чтобы все у тебя было хорошо! А преподавателей своих не забывай, — Софья Павловна погрозила Лере пальцем, — забегай в институт. Может быть, еще пригожусь тебе.

— Конечно, конечно! Спасибо вам за все огромное! И берегите себя, будьте здоровы!

И Лера, еще раз обняв преподавательницу, поспешила к сокурсникам, нетерпеливо ожидающим ее неподалеку.

— Ну, Лерка, ты даешь! — произнес Максим, самый безбашенный студент на курсе.

— Что, что такое? — Расчувствовавшаяся Лера не сразу поняла, в чем дело.

— Ты очень изменилась за это время, — выразила общее мнение Мария, одна из самых авторитетных личностей на факультете, — бесспорно, в лучшую сторону.

— Неужели? — Лера весело расхохоталась, задорно тряхнув волосами.

…Вообще-то на факультете у Леры была весьма неоднозначная репутация. Сокурсники к ней относились с уважением, но за глаза иногда подшучивали. За ней прочно закрепилось определение «странной девушки». В самом начале учебы, когда Лера приехала из провинции в общежитие элитного московского вуза и начала учиться в группе, где студентов из других городов было не так уж и много, сокурсники ее игнорировали. Одевалась она провинциально, говорила с едва заметным акцентом, вела себя, с точки зрения москвичей, несколько диковато. Институтская тусовка сразу позиционировала ее как чужую. Лера, конечно, общалась с несколькими иногородними девочками, но чаще бывала одна: до ночи занималась, сидела в лингафонных классах и библиотеках. Ей сразу стало ясно, что добиться чего-то в этой довольно жестокой среде можно только двумя способами: имея громкую фамилию или основательные знания. Поскольку происхождение Леры было самым что ни на есть пролетарским, ей оставалось лишь упорно учиться и доказывать всем остальным свою невторосортность. Лучшая когда-то ученица новгородской школы с углубленным изучением иностранных языков, переименованной позже в гуманитарную гимназию, она и в Москве занималась с тем же упорством и даже некоторым остервенением. Начало учебы в институте было одним из самых трудных периодов в ее жизни.

Но достаточно скоро положение дел изменилось. Лера, к удивлению однокурсников и преподавателей, демонстрировала прекрасные знания по разным предметам (сказывалась солидная школьная подготовка и постоянные занятия в библиотеках и методкабинетах), легко овладевала иностранными языками и была, вдобавок ко всему, очень отзывчивой, доброй и открытой. И не была «ботаником». В общем, народ потянулся к Лере, и в элитное сообщество студентов московского иняза девушка влилась достаточно быстро и легко.

— Лерка — наша гордость, что б мы без нее делали? — уважительно отзывались о ней студенты-оболтусы.

Она всегда была готова выступить по любой теме на семинаре, давала ксерить лекции загулявшим сокурсникам, могла перед экзаменом быстро, ясно и доходчиво разъяснить всей группе сложности какого-нибудь сослагательного наклонения в немецком языке, даже дать взаймы полтинник до стипендии, хотя с деньгами у нее самой было не слишком здорово.

С преподавателями и деканатом у нее тоже складывались прекрасные отношения, и Лера, как единогласно избранная староста, частенько спасала от выговоров и нагоняев нерадивых сокурсников. Другие иногородние так и общались до конца только друг с другом да с такими же ребятами с других факультетов, завистливо поглядывая в Лерину сторону. Она, с их точки зрения, была везунчиком, для нее открывались многие двери, и по жизни она шла заслуженно легко и красиво.

Лучшей Лериной подругой неожиданно стала одна из самых завидных институтских невест, неприступная дочь заместителя министра ключевого федерального министерства Анна Файнберг. Она была высокой и стройной натуральной блондинкой с длинными прямыми волосами и голубыми, холодными, как кристаллы льда, глазами. Красивые тонкие губы всегда были поджаты немного надменно. У нее были едва заметные, как паутинка, морщинки в уголках глаз и рта, отчего она казалась еще сексуальнее и несколько старше своих лет. Анна всегда одевалась в обтягивающие брюки, прекрасно смотревшиеся на ее длинных ногах, курила дорогие дамские сигареты и смотрела на всех чуть свысока сквозь затемненные очки. Ее положение вполне позволяло вести себя таким образом. Преподаватели и сокурсники воспринимали все как должное. Она относилась к категории тех, кого априори уважают по сословному признаку.

Но было у нее еще кое-что кроме известной фамилии. Характер. Единственная на всем курсе, она не стеснялась открыто вступать в острые дискуссии с преподавателями, в принципиальных случаях смело отстаивать свою, часто весьма эксцентричную точку зрения. Анна была девушкой эрудированной и обожала задавать разные неудобные вопросы. Многие преподаватели чувствовали себя не слишком уютно в ее присутствии, особенно когда она начинала выступать на семинарах. Тем не менее никто никогда не видел ее в институтской библиотеке, так что откуда все это было у нее в голове — неизвестно. Анна могла легко запомнить с листа несколько страниц текста, и языки ей давались очень легко. Казалось, она вовсе не занимается серьезной учебой, все у нее выходит играючи.

В жизни она была чуть грубоватой, но оценки ее всегда были точны и циничны. Она никогда не льстила и не заискивала. Двумя словами могла припечатать человека в его самое слабое место. Когда поначалу к Анне наперебой пытались клеиться нагловатые студенты-старшекурсники, привлеченные в первую очередь должностным положением ее отца, она отшивала их так, что те никогда больше глаз на нее не поднимали и вели себя в ее присутствии тише воды ниже травы. В институт эта особа ездила на вызывающе-красном «мерседесе-кабриолете».

Анна появлялась на факультете далеко не каждый день, приезжая только на интересующие ее лекции, занятия языком и некоторые семинары. Полученные оценки ее совершенно не волновали. Было совершенно очевидно, что помимо учебы у нее есть своя жизнь, в которую она никого не пускала. Во всем ее поведении был какой-то вызов, интрига, загадка — она явно предпочитала нападать первой. В народе про дочь замминистра ходило много противоречивых слухов: поговаривали, что она любовница престарелого английского миллионера или скандального депутата из Госдумы, что у нее есть свой ночной клуб или салон красоты, что каждый уик-энд она проводит в Сен-Тропезе в обществе лесбиянок и гомосексуалистов… Все противоречивые домыслы сходились только в одном: достоинств и возможностей у этой красотки было хоть отбавляй.

С самого начала Лера частенько ощущала на себе пристальный холодный взгляд Анны, от которого мурашки бежали по коже. Анна смотрела на нее неприлично долго и часто, как будто обдумывала что-то. Это удивляло Леру, она не могла взять в толк, чем ее скромная персона может привлекать Анну — жительницу совсем другого, богемного мира. Так прошло несколько месяцев. И вот однажды, в конце первого семестра после занятий, Анна сама подошла к Лере и в своей обычной небрежной манере предложила поехать вместе с ней куда-нибудь попить кофе. В дороге разговорились, и так началась их дружба. Лере показалось, что ледяные глаза Анны начали потихоньку оттаивать. Анна подпускала ее к себе медленно и постепенно, словно боясь раскрыться до конца перед незнакомым человеком. В один из зимних дней она впервые пригласила Леру к себе домой.

У Анны была прекрасная пятикомнатная квартира на Тверской, в одном из старых престижных в прошлые времена домов. Хотя в квартире была антикварная мебель, картины на стенах и роскошные кожаные диваны, атмосфера в ней была какая-то затхлая, словно здесь кто-то недавно умер. Было видно, что в квартире давно не делался ремонт и все слегка обветшало. В ванной протекала когда-то лучшая в мире сантехника, в коридоре не горела лампочка. К удивлению Леры, Анна жила здесь вдвоем со своей матерью. Никаких следов мужчин, включая папу-замминистра, в этом доме не было. Мать Анны, Александра — бледная, неухоженная женщина в несвежем халате, — сначала приняла Леру чрезвычайно настороженно, даже враждебно, потом долго приглядывалась к ней, но вскоре стала относиться к новой подруге дочери тепло и даже начала называть ее своей второй дочкой. Лера стала часто бывать у Файнбергов.

Так нечаянно она оказалась посвящена в одну из страшных тайн этой семьи. Выяснилось, что отец Анны, Владимир Леонидович, действующий замминистра, уже почти полтора года как оставил семью и живет с молодой женой и маленьким ребенком в закрытом поселке в Барвихе. По достигнутой договоренности он оплачивает учебу Анны и проживание Александры до момента окончания дочерью института. После этого должен будет состояться официальный развод и прекращение всяческих финансовых и личных взаимоотношений между бывшими супругами. На том, чтобы все обстояло именно так, настояла мать Анны, которая вполне резонно опасалась, что развод разрушит жизнь и карьеру ее дочери. Кроме того, саму Александру пугал статус разведенной женщины. Ей казалось, что, разведясь, она внезапно окажется изгоем общества, объектом насмешек со всех сторон.

Анна рассказывала потом, что, после того как мать случайно узнала о роковой измене отца, она плакала и пила в течение нескольких месяцев. Она звонила отцу на работу, умоляла его вернуться, угрожала скандалом в прессе и публичным судебным разбирательством. Дело дошло до того, что секретари перестали соединять Александру по рабочему телефону с Владимиром Леонидовичем, он поменял номер своего мобильного и засекретил новый домашний телефон. Мать предпринимала попытки приехать в поселок, где находился его коттедж, но охрана не пропускала ее. Тогда она устраивала совершенно неприличные сцены. Однажды, для того чтобы урезонить обезумевшую от горя женщину, пришлось даже вызывать милицию. После этого Александра как-то вдруг осознала всю ужасающую степень своей ненужности и унизительность попыток вернуть загулявшего супруга. Она перестала долгими ночами ждать его шагов у дверей, бросаться к телефону, стоило тому зазвонить, любыми путями пытаться увидеть мужа.

У нее началась депрессия. Александра не общалась ни с кем, перестала разговаривать даже с дочерью, только плакала и болела. Врачей к себе она не допускала. Она была на грани самоубийства.

Бедственное положение матери заставило Анну, заканчивавшую в то время десятый класс, взять все в свои руки. Она стала посредником между матерью и отцом, добилась того, чтобы Файнберг оставил им квартиру, машину и деньги на проживание. Именно она уговорила отца не разводиться с матерью официально, пока не окончит институт. Чего все это стоило Анне — трудно даже представить.

Новая подруга отца была двадцатилетней массажисткой, с которой он познакомился на загородном теннисном корте, по отзывам очевидцев — хорошенькой алчной дурочкой, к тому же моментально от него забеременевшей. По словам самого Владимира Леонидовича, он и не собирался жить с ней, тем более жениться. Но поведение Александры, крайне болезненно воспринявшей измену, в которой он, кстати, ничего страшного не видел, вынудило его к началу новой жизни.

Наверное, Файнбергу не нужен был публичный скандал, врагов у него было и так предостаточно, поэтому он согласился на условия семьи. Александре понадобилось два года, чтобы немного прийти в себя, восстановиться. Она не работала уже больше пятнадцати лет и совершенно отстала от жизни. Она боялась общественного осуждения, и у нее не было даже близкой подруги, которой она могла бы поплакаться в жилетку, поэтому именно Анне пришлось освоиться с ролью психотерапевта, целыми днями находиться рядом с матерью, поддерживать и успокаивать ее, следить, чтобы она не наделала глупостей.

Файнберг всегда был центром жизни Александры, ради его карьеры она бросила когда-то аспирантуру, начала заниматься исключительно домашним хозяйством, жить жизнью мужа. Она посвятила себя супругу добровольно и без остатка. Осторожный и расчетливый, Файнберг постепенно поднимался по служебной лестнице. Менялись дачи, квартиры, автомобили, стали появляться вещи, о которых раньше и мечтать было нельзя, но счастье как-то незаметно ускользнуло из их обеспеченного дома. Владимир Леонидович стал редко бывать с семьей, перестал обращать внимание на жену, все меньше времени уделял дочери. Он был на Олимпе — а с него не видны мелкие бытовые проблемы. Файнберг довольно быстро ощутил себя человеком государственного масштаба. Временами он, приходя домой под утро после серии обильных возлияний, мог позволить себе ударить Александру, терпеливо ожидавшую его прихода всю ночь, или запустить ей в лицо с любовью приготовленным и десять раз разогретым ужином…

После того как молоденькая массажистка Юля, озабоченная нестабильными перспективами своего положения, позвонила Файнбергам домой и рассказала, что у нее с Владимиром Леонидовичем роман и она ждет от него ребенка, Александра сначала не поверила в это, сочла провокацией. То, что у мужа время от времени появляются пассии на стороне, она не сомневалась. Интимных отношений у них давно не было, Файнберг даже спать предпочитал отдельно, закрывшись на ключ у себя в кабинете. Но в серьезные романы мужа, тем более с юными массажистками, Александра поверить не могла. Слишком осторожен и труслив был Файнберг, слишком дорожил своей карьерой — уж она-то его изучила за столько лет! В общем, она потребовала у супруга объяснений. Файнберг поначалу отмалчивался, а потом признался, что Юля сказала правду. При этом очевидно было, что из дома уходить он не собирается, но и прервать с Юлей отношения он отказался наотрез. Более того, он собирался время от времени встречаться с ней, помогать ей во время беременности, а потом в меру своих возможностей заботиться о ребенке. Дескать, он всегда мечтал иметь сына, наследника, а Александра ему его так и не родила. Мнение семьи по поводу такого развития событий его совершенно не интересовало, он давно привык к тому, что женщина в его доме не имеет права голоса. И тогда Александра, неожиданно для самой себя, в приступе бессильной ярости выставила мужа из дома. Он кричал ей с лестницы, что она еще пожалеет, на коленях к нему приползет, но вышло немного иначе. Как говорила Анна, это был главный поступок в жизни матери. Сама она давно замечала, что отец живет двойной, тройной жизнью, и все ждала, когда же наступит неизбежная в таких случаях развязка… Она и раньше уговаривала мать заняться собой, найти работу, начать выходить в люди, перестать барахтаться в этой унизительной рабской зависимости от отца, но та, фанатично преданная дому и мужу, отказывалась наотрез.

После ухода Файнберга в жизни Александры образовалась абсолютная пустота. Но точка фатального отчаяния все же была пройдена благодаря стараниям Анны и неожиданно возникшим желаниям самой Александры доказать всему миру, а в первую очередь — самой себе, что она еще чего-то стоит. Когда Александра немного пришла в себя после семейной драмы, то поступила на курсы психологов-консультантов, чтобы восстановить свою профессиональную квалификацию. Когда-то она с красным дипломом закончила психфак МГУ и готовилась защищать кандидатскую, но это было так давно, что даже ей самой казалось неправдой.

Потом буквально на Лериных глазах Александра начала постепенно преображаться. Сначала она выбросила свой замызганный халат, перестала плакать при любом упоминании о мужчинах и переводить все разговоры на «сволочь Файнберга». Потом она изменила цвет волос и сделала новую прическу, став коротко стриженной, стильной брюнеткой. Лера с удивлением обнаружила, что Александра — на самом деле очень привлекательная, яркая женщина. Анна рассказывала, что мать была в свое время даже полноватой, но бессонные ночи и переживания сделали свое дело: Анна и Александра носили одни и те же вещи — обтягивающие модные джинсы и мини-юбки. Гардероб был полностью обновлен.

Еще через полгода Александра устроилась на работу менеджером по персоналу в достаточно крупную фирму, в ее глазах появился блеск, интерес к жизни и кокетливое лукавство. Она засела за профессиональную литературу, стала учиться, ездить на семинары и конференции. Постепенно к ней возвращалось забытое чувство собственного достоинства. Несколько раз дочь заставала мать в компании молодых людей — почти что своих ровесников. Мать снова смеялась, шутила, общалась непринужденно и легко, как в молодости, когда на нее — звездочку факультета — и обратил внимание амбициозный Файнберг, который точно знал, что именно ему нужно. Анна вздохнула с облегчением — теперь предстоящий развод матери был не так уж и страшен.

У самой Анны, как с удивлением узнала Лера, тоже все складывалось в жизни не так гладко и легко, как казалось однокурсникам. Слухи о многочисленных влиятельных поклонниках и авантюрных приключениях, как выяснилось, она распускала сама, благо внешность и жизненный опыт вполне позволяли это делать. «Чтобы не доставали» — так она объяснила это подруге. Рано закаленная жизнью, Анна здорово помогала абсолютно беспомощной в бытовых вопросах Лере сражаться с разнообразными трудностями. Так однажды, когда ночью в Лерином общежитии прорвало трубу, она примчалась с другого конца Москвы, непонятно как отыскала сантехников, уборщицу и сама принимала в устранении последствий потопа самое деятельное участие. Периодически она подкидывала Лере переводы за неплохие гонорары, приглашала в банк, где работала, — переводить на конференциях, сопровождать иностранцев…

У Анны было сказочное, с точки зрения ее знакомых, детство. Она росла в окружении всех материальных благ, которые мог позволить себе крупный партийный функционер советской эпохи. У нее были репетиторы по английскому и французскому, мама водила дочь в школу бальных танцев, Анна много занималась музыкой. Одета девочка всегда была как куколка — мать уже тогда заказывала одежду по лучшим иностранным каталогам. В доме всегда были уборщица и кухарка. Каждое лето они с матерью ездили отдыхать на юг. В одной из лучших московских школ у Анны было привилегированное положение… В блестящем будущем умненькой, талантливой девочки из респектабельной семьи никто не сомневался.

Большую часть времени, после того как беспокойство за мать отступило, Анна проводила на работе: вкалывала референтом руководителя крупного банка, поэтому и в институте появляться ей было особо некогда. В остальном, как и Лера, она жила одиноко и замкнуто, переживая не только развод матери с отцом, но и свое личное горе. Сдержанная и скрытная, Анна долго не рассказывала о нем даже Лере, хотя они общались уже давно и стали близкими подругами. Однажды вечером после занятий они сидели на диване у Анны дома и болтали. Лера в этот день со смехом рассказывала подруге какую-то институтскую историю про туповатого преподавателя, забавно жестикулируя и гримасничая. Внезапно Анна всхлипнула и прошептала:

— Боже мой, как ты на нее похожа! — и разрыдалась. Лера впервые видела свою подругу в таком состоянии.

— Что, что случилось? — испугалась она.

Анна покачала головой, взяла себя в руки и быстро закурила. Еще минуту она колебалась.

— Знаешь, я давно собиралась тебе рассказать, но все как-то не получалось. Я вообще предпочитаю не вспоминать эту историю. — Анна снова всхлипнула.

Лера обняла подругу и погладила ее по голове:

— Ты только успокойся, можешь рассказать потом… Можешь вообще не рассказывать, если тебе больно.

Но Анна решительно замотала головой:

— Нет, сейчас! Сколько времени уже можно молчать об этом!

Она прикрыла дверь в комнату, присела на корточки у тумбочки и долго-долго перебирала в ящиках какие-то вещи. Потом вытащила большую фотографию, вероятно сначала разорванную пополам, а потом аккуратно склеенную скотчем, и протянула ее Лере. С фотографии на Леру с вызовом смотрела кудрявая девчонка с огромными блестящими глазами, похожая одновременно на ангелочка и на чертенка. Нет, все-таки на чертенка больше: что-то влекуще-порочное было в этом еще детском лице и — совершенно бесшабашное.

— Кто это? — спросила Лера удивленно.

Анна глубоко затянулась, потом выдохнула дым и затушила сигарету.

— C’est Gala, — сказала она по-французски и снова закурила.

И второй раз в этой странной семье Лера получила порцию неожиданных откровений. Оказалось, что Анна и Гала познакомились, когда им обеим было по двенадцать лет. Гала была дочерью известного востоковеда Василия Андреева. Вообще-то ее назвали Галина, в честь матери Андреева, но жена Василия терпеть не могла это имя и с младенчества называла дочь на французский манер — только Галá. Так постепенно к этому привыкли и все окружающие. Гала с родителями долгое время жила в Египте, потом где-то на Ближнем Востоке, говорила по-арабски лучше, чем по-русски, и имела весьма приблизительное представление о жизни в Москве. Поэтому по приезде в Россию, где Андреевы планировали прожить какое-то время, ее и познакомили с Анной, чтобы девочка из хорошей семьи их давних друзей помогла Гале войти в незнакомую жизнь. Файнберг помог Андрееву устроить дочь в ту же элитную школу, где училась Анна.

Мать тогда сказала Анне, что теперь она ответственна за эту девочку, и Анна была горда этим безмерно! Они ходили в один класс, Анна помогала Гале делать домашние задания. Уроки и занятия не сильно интересовали Галу, — она уже тогда мечтала о кругосветных странствиях, горячих южных мужчинах и приключениях. Она была очень хорошенькой, озорной, совершенно испорченной ранним прочтением любовных романов, и у нее было очень живое воображение. Поскольку Андреев с женой, вопреки намерениям осесть в Москве, продолжали пропадать в командировках, получилось, что Гала большую часть времени жила у Файнбергов. Девочки вместе ходили в школу, гуляли, спали в одной постели, заботились друг о друге. Их трогательная дружба умиляла и радовала окружающих.

— Я не могу точно сказать тебе, как и когда у нас сложились такие отношения. Сначала мы просто вместе играли, потом… как-то неожиданно поняли, что любим друг друга. — Анна выразительно посмотрела на Леру, наблюдая за ее реакцией. — Это, наверно, странно для таких маленьких девочек. Наверно, и тебе в это поверить трудно… Но это была настоящая любовь! Мы как будто все время играли в свою игру, говорили на тайном, непонятном никому, кроме нас, языке. Я была для нее рыцарем, трубадуром, а она — моей Прекрасной Дамой. Я же тоже была с детства испорчена любовной литературой — мама много всего читала… Родители были счастливы, что мы все время вместе и не отвлекаем их от важных взрослых проблем. К тому же, дружа со мной, разбойница Гала начала хорошо учиться, освоила заново русский язык, стала прилежной и внешне довольно спокойной девочкой. Мама себе этого, кстати, до сих пор простить не может. — Анна с грустью посмотрела в сторону закрытой двери. — В общем, в шестнадцать лет я уже знала все о любви, страсти и нежности. Больше, чем все они, — Анна опять указала глазами на дверь, — за свою долгую жизнь. Или мне так казалось тогда?

Мы с Галой перечитали все доступные нам дома великие любовные и приключенческие романы и поэмы, вечерами мы вот так же сидели, как сейчас с тобой, она читала вслух на арабском и тут же переводила мне Омара Хайяма или из суфиев… Ты представить себе не можешь, какие это были замечательные дни! Я уже тогда понимала, как мне не хочется взрослеть! Вся Вселенная лежала перед нами на ладони! Нам не нужен был никто, кроме нас самих. Мы были не просто частью мира, мы были — миром! Гала была частью меня, такой же привычной и естественной, как мои руки, ноги, живот. Я наизусть знала все ее родинки, мне казалось, что каждая выемка на ее теле — для того, чтобы я ее обняла, чтобы вошла в нее… Ты понимаешь?

Лера ошарашенно кивнула. Она предполагала, конечно, что у Анны есть какой-то скелет в шкафу, но чтобы такое!

— А что потом? Где же сейчас Гала?

Анна устало откинулась на диване и опять закурила.

— А потом… Шли годы. Мы решили жить вместе. Я думала, что это единственный способ для меня хотя бы ненадолго удержать ее. Она тогда уже начинала засматриваться на мужчин. Они просто сходили от нее с ума! Родители купили Гале двухкомнатную квартиру на Воробьевых горах, чтобы она была совсем самостоятельной и занималась устройством личной жизни. Несчастные, они до последнего момента и не догадывались, что делают вместе два юных создания, когда остаются наедине, какая бурная личная жизнь все эти годы была у их дочери!

В общем, мы решили, что пришло время объявить родителям о наших намерениях. Андреев воспринял известие достаточно спокойно, его вообще, по-моему, ничто не интересовало в жизни, кроме древних рукописей и раскопок. Мой отец, как я теперь понимаю, был вовсю поглощен своим новым романом и мною тоже совершенно не интересовался. А вот наши матери… Это повергло их в шок. Что тут началось! Целая детективная история, Ромео и Джульетта отдыхают! Нас разлучили, стали насильно лечить у именитых психиатров, таскать по экстрасенсам. У меня до сих пор легкий тик на левом глазу после всех этих событий. Безумное было время, но даже тогда — безмерно счастливое! В жизни была цель, каждое мгновение было осмысленным, не то что теперь! Мы, как тайные любовники, ускользали ото всех стражей и бежали навстречу друг другу, чтобы только побыть вместе еще немного. И в этом была такая глубина!

Этот кошмар тянулся полгода. Ни я, ни Гала не учились, никуда не ходили, ничем не интересовались, кроме друг друга. Это было похоже на шизофрению, навязчивую манию, бред! А потом… Все закончилось. Наступили зимние каникулы. Родители увезли Галу в Ялту, в дом отдыха, подальше от меня. Она в первые дни звонила мне по десять раз в день, находя любую возможность. Она была очень изобретательна, эта бестия, и хитра фантастически! А потом вдруг перестала звонить… Я думала, что сойду с ума от страха за нее. Точнее, от страха ее потерять. Я ведь предчувствовала, что это случится! Это было неизбежным, как смерть. Я тогда украла у отца деньги и полетела к ней. Я не знала, где она там, с кем, но сердцем чуяла, что стряслась беда… В общем, я прилетела в Ялту, разыскала ее. И что, ты думаешь, оказалось? — Анна саркастически ухмыльнулась и со злостью затушила сигарету о краешек пепельницы. — Она просто мне изменила с мужчиной! Я увидела их вместе. Она и какой-то парень — высокий, молодой, загорелый, даже сквозь свитер видны бицепсы. Этакий мачо. И с ним моя маленькая, нежная, кокетливая Гала! Она всегда была чересчур женщиной. Я с самого начала знала, что она меня однажды бросит, что могучая женская природа возьмет верх над болезненной близостью. Но я так старалась оттянуть этот момент! Я придумывала все новые и новые затеи, которые сближали нас. Я сочиняла для нее ноктюрны. Я делала все возможное и невозможное, чтобы только остаться с ней, я стелилась ковриком ей под ноги, а она… При первой же возможности! Хотя сейчас я ее ничуть не виню. Я понимаю, что есть женщины, созданные для любви. И препятствовать этому бесполезно. Можно только отпустить, продолжая любить еще сильнее.

Только это я говорю сейчас, спустя столько лет, а тогда мне хотелось просто пойти и утопиться. Но я не имела права быть настолько слабой. У меня же еще мать тогда была невменяемая: отец и я — у нее бы все разом рухнуло. В общем, стиснув зубы, я вернулась в Москву. Никому ничего не сказала. Гала так и не узнала, что я видела ее там, в Ялте. Чтобы притупить боль, я стала помогать матери разбираться с отцом, — ей, как я вдруг поняла, было еще хуже, чем мне. Я должна была ее поддержать. Да и школу надо было как-то заканчивать… Жизнь-то продолжалась. Я поняла тогда, глядя на маму с отцом, что насильно никого не удержишь. И это меня спасло.

Впрочем, Гала мне звонила потом как ни в чем не бывало. Хитрила, ластилась, просила прощения. Вот бестия! Женщина, кошка, обманщица! Но я никогда больше не разговаривала с ней. Ее для меня больше не существует. Я слышала, что отец определил ее в ИСАА, на арабское отделение, чтобы она хоть где-то получила высшее образование. Наверно, она сейчас тоже заканчивает институт. Не могу поверить, что столько времени прошло!..

Словно стряхнув с себя, как пепел, болезненные воспоминания, Анна продолжила уже гораздо спокойнее:

— Мне было совершенно все равно, куда поступать. Когда-то я хотела стать врачом, чтобы помогать людям. Но поняла, что не смогу никому помочь, когда у самой такое… В общем, отец пристроил меня сюда — сам приезжал договариваться обо всем. Принял за меня все решения, спасибо ему хоть за это. Ему было очень страшно тогда за свою репутацию: любовница — массажистка, жена-неврастеничка и дочь-лесбиянка! Представляешь, если бы об этом написали газеты? Но он все уладил. Так и распространились везде слухи про мою крутость необыкновенную, декан, преподы, однокурсники, естественно, прогибаются! Ненавижу все это. Но я стала жесткой. Построила отца, помогла очухаться матери… Пришла в себя, начала жить. И тут ты! Как живое напоминание, каждый день соль на свежие раны. Как будто в сердце — кочергой раскаленной! — Анна не сдержалась и снова заплакала. — Лерка, можно тебя попросить?

Лера, еще под впечатлением от всего услышанного, только машинально кивнула. Ей всегда казалось, что лесбиянки — это такие страшные татуированные тетки, больше похожие на мужиков, которые ругаются матом, много пьют и сплевывают сквозь зубы. Анна была совсем не такая… Сама утонченность, женственность!

— Пожалуйста, зови меня Ню… Так звала меня Гала. Это было мое тайное имя, которое никто больше не знает, кроме нас с ней. Это пароль.

— Конечно, Ню…

Анна обняла подругу и жестом пригласила ее в гостиную. Там стоял большой старый рояль. Никто никогда не играл на нем в присутствии Леры, и она думала, что это просто украшение интерьера, как антикварные картины и кожаная мебель. Анна задумчиво откинула крышку, присела на стул, закрыла глаза и, легко трогая клавиши, заиграла. Лере показалось, что она никогда в жизни не слышала такой музыки. Точно душа птицей рвалась в каждой ноте, а тонкие пальцы подруги уже ударяли по клавишам с такой быстротой и силой, что казалось — те вот-вот разлетятся по дорогому ковру черно-белым веером. Тело Леры уже готово было отдаться этому танцу страдания, но усилием воли она сдержалась — слишком хороша была музыка. Хотелось впитать ее всю, до капельки, слиться с нею, самой стать бегущей из-под пальцев мелодией…

На звуки рояля из комнаты медленно, как сомнамбула, вышла Александра. Она задумчиво присела в кресло, откинула голову и слушала, слушала… Когда Анна перестала играть, в комнате еще несколько минут царила тишина, казалось, отголоски аккордов еще витают в пространстве, растворяясь в воздухе.

— Что это? — шепотом спросила Лера, боясь спугнуть волшебство.

— Шопен, — ответила Анна медленно, — музыка души, пережившей разлуку.

— Дочь, как давно ты не играла! — эхом отозвалась Александра. — Как это точно ты сказала про разлуку… И как хорошо, что ты снова играешь!

После этого дня девушки стали неразлучны. Анна на курсе ни с кем близко не общалась — и ее дружба с Лерой стала предметом всеобщего обсуждения. Слухи множились, подогревая интерес к обеим подругам.

…Единственной странностью Леры, которая и воспринималась сокурсниками как нечто из ряда вон выходящее, была ее абсолютная пассивность в вопросах проведения досуга и общения с мужским полом. Она уклонялась от любых институтских дискотек и гулянок, совместных выездов в кабаки, предпочитая проводить время в обществе Анны или в библиотеке. У нее не было романов ни с кем из перспективных молодых людей на факультете, и о существовании других мужчин в ее жизни тоже никому ничего не было известно.

Однажды Мария, дочка известного в прошлом дипломата, по доброте душевной попыталась познакомить ее со своим двоюродным братом Антоном, выпускником МГИМО, который страдал от одиночества и к тому же в ближайшее время должен был отправиться в долгосрочную командировку в США. Его ждала блестящая дипломатическая карьера. Лера с Антоном встретились, и молодой человек влюбился в нее без памяти и потом еще долго звонил ей из Нью-Йорка, но Лера не обращала на это никакого внимания. Марии такое поведение однокурсницы казалось дикостью — отказаться от столь перспективного брака!

Пообсуждав особенности отношений Леры с мужчинами с сокурсниками, Мария и все остальные пришли к единодушному мнению, что в ее случае, наверно, имеет место какой-то женский инфантилизм, закомплексованность или даже болезнь. Возможно, болезненный ранний опыт или семейные проблемы. (На курсе большинство студентов читали труды Фрейда, а некоторые — и Юнга с Адлером.) Поставив диагноз, общественность успокоилась, Леру больше не знакомили с мужчинами, но относились к ней по-прежнему уважительно и к мнению ее прислушивались.

И тут вдруг! Всего за два месяца, пока ее не видели в институте, произошла такая грандиозная перемена! У Леры изменилось все: выражение лица, жесты, даже смех ее теперь звучал как-то звонче. Именно на этот смех и обратили внимание все однокурсники: словно колокольчик звенел. Как будто растворилась сковывающая эмоции оболочка — и на свет божий появилась веселая, немножко диковатая, но очень уверенная в себе, прекрасная юная женщина.

— Точно, появился мужик! — авторитетно констатировала беременная уже Мария, с ног до головы удовлетворенно оглядывая Леру, — надо расколоть кто.

— А я и не замечал, что она такая красивая! — отозвался однокурсник Кирилл, восхищенно разглядывая ее, как будто видел впервые.

В общем, все были удивлены и очень обрадованы. Единственный вопрос, который волновал однокурсников, — кто же этот волшебник, совершивший такое чудо. Лера только улыбалась и загадочно отмалчивалась, в лучшем случае — отшучивалась.

— Вот будет выпускной вечер — там и познакомлю, — отвечала она на все вопросы. Ей было бесконечно приятно, что ее внезапное счастье изменило не только ее внутренний мир, но и внешность. Раньше она даже не задумывалась об этом.

— Лерка, боже мой! Как давно мы не виделись! — Навстречу ей из другого конца коридора неслась запыхавшаяся Анна. Она обняла подругу и на глазах у всех, слегка приподняв, закружила ее. — Ты с ума сошла, не звонишь, в общежитии не бываешь! Я тут извелась вся.

— Прости, прости, Ню, я так рада тебя видеть! — Лера попыталась высвободиться из объятий.

— Лерка, господи. Что с тобой? Да ты светишься вся… — Анна отстранилась и пристально посмотрела на подругу. Лера опустила глаза и покраснела:

— Неужели?..

Лера кивнула, не дожидаясь продолжения вопроса. Анна нахмурилась, затаенная обида еле заметной тенью пробежала по ее лицу и тут же растаяла. Через мгновение она задорно подмигнула подруге: слава богу, жива-здорова, а с остальным разберемся!

— Как твой английский?

— Пять. А твой французский?

— У тебя разве есть сомнения? И у меня тоже. Разве бывает иначе на госэкзаменах? Пойдем-ка куда-нибудь отсюда, тут столько зрителей! — Анна произнесла слова нарочито громко, окинула прежним надменным взглядом любопытную толпу однокурсников.

— Пойдем, конечно! — радостно отозвалась Лера. — Мне так много надо тебе рассказать! Я сегодня как раз отпросилась с работы. Знала, что тебя встречу.

…Анна вела свой красный «кабриолет» ровно и уверенно. Другие автомобили суетливо уходили вправо, уступая дорогу. У нее был абсолютно мужской стиль вождения. Она любила скорость, но никогда не увлекалась, всегда держала ситуацию под контролем. Тихоходы автомобилисты и «чайники» за рулем ее раздражали. Пока ехали, Анна молчала, думая о чем-то своем, ругаясь изредка на бестолковых водителей.

Лера тоже молчала, ее переполняли чувства. Она думала, что надо бы позвонить Стасу, чтобы он не волновался. Лера всю ночь готовилась к экзамену, пила кофе, а он пришел усталый и сразу уснул. Утром поговорить тоже не удалось… Лера приготовила легкий завтрак, завернула в полотенце и оставила записку. Она уехала из дома очень рано и не хотела будить Станислава. Интересно, как Ню воспримет ее новости? Порадуется ли?

— Ну вот, приехали! Очнись, красавица! — Анна уже припарковалась во дворе своего дома.

Лера вышла из машины и подставила лицо теплым солнечным лучам. В машине ее разморило, хотелось улечься и немного поспать.

Девушки поднялись на третий этаж. Окна были распахнуты, теплый летний воздух наполнял квартиру, играл занавесками. Было светло и радостно. Анна и Александра недавно закончили делать ремонт, и теперь стены были покрашены в приятные пастельные тона, а старой мебели и антиквариата Лера не увидела.

— Вот мы и распрощались с прошлым, — сказала Анна, заметив вопросительный взгляд подруги.

Пока Лера отдыхала на диване в комнате подруги, Анна принесла из холодильника бутылку шампанского, мороженое, шоколад и поставила все на журнальный столик.

— Все-таки сдали госэкзамен, надо отметить в узком кругу, — заметила она, лукаво улыбнувшись разомлевшей Лере, — впрочем, я думаю, что мы отметим сразу и кое-что еще. Ну рассказывай! А то я с ума схожу от любопытства.

— Ню, прости меня. — Лера виновато посмотрела на Анну. Только теперь она осознала, что, увлекшись Станиславом и всем тем новым, что властно ворвалось в ее жизнь, она совершенно забыла про подругу и уже сто лет с ней не общалась.

Но Анна только понимающе покачала головой:

— Лерка, не извиняйся. Я все понимаю и совсем не обижаюсь. В жизни бывают разные периоды. Однажды в девочке просыпается женщина — и она уходит… — В глазах Анны блеснули слезы. — Я все понимаю.

— Ню, моя милая, я не собираюсь никуда уходить. Ты все поняла, да? Я просто…

— Рассказывай, не томи! — прервала Анна. — Кто он?

Лера подняла глаза к потолку и мечтательно улыбнулась:

— Ты знаешь, он такой замечательный! Ему тридцать шесть лет, он высокий брюнет с такими добрыми темными глазами… Немножко похож на теленка, у него длинные-длинные ресницы. Ой, ну что я за глупости говорю, — спохватилась Лера, — на самом деле он руководитель крупного холдинга. Меня туда Софья Павловна отвела, мы с ней переводили на переговорах, а потом она заболела…

И Лера сбивчиво пересказала Анне свою историю. Подруга молчала, качалась в кресле, положив ногу на ногу, и внимательно слушала. Она медленно потягивала холодное шампанское из высокого, чуть запотевшего бокала на длинной тонкой ножке.

— А у тебя есть его фотография? — неожиданно спросила Анна. Лера обрадованно закивала головой:

— Да-да, конечно! Я теперь всегда ее с собой ношу! — И она достала из сумочки цветную фотокарточку Вознесенского, которую стащила у него из письменного стола.

Анна долго и внимательно рассматривала Станислава. В ярком галстуке, с приподнятой головой, пафосно выпяченной грудью и устремленным вдаль взглядом, он очень походил на самовлюбленного павлина. Как он усидеть-то смог в такой позе! К тому же у него были толстые, выпяченные губы и пухлые, очень мягкие на вид, короткие пальчики, которые он явно старался спрятать. Закомплексованный, немножко жалкий петух. Смазливенький, правда. По всей видимости, пустой. Как ему удается вести свой бизнес? Но озвучивать свои наблюдения сразу Анна не стала. Подруга сейчас была явно не в том состоянии, чтобы воспринимать критику адекватно. Всему свое время.

— Ну, что скажешь? — Лера забрала из рук подруги фото и нежно поцеловала его.

Анна затянулась сигаретой и сказала, осторожно подбирая слова:

— Милая, мне кажется, он очень слабый.

Лера сначала опешила, а потом обиделась. Нахмурилась, заерзала на диване и произнесла скороговоркой:

— Да ты знаешь, какая у него крупная компания! Он руководит такими процессами… Там договоры на миллионы долларов! Он сам себя сделал! Приехал из Киева и за двенадцать лет… всего достиг!

— Успокойся, не кипятись! — Анна сделала примирительный жест. — Наверное, ты права, я же его совсем не знаю. Мне просто всегда казалось, что тебе нужен немножко другой мужчина. Сильный, такой, который послужит тебе щитом от житейских бед. Ты же к ним абсолютно не приспособлена, хотя и хорохоришься все время. Но это только мое личное мнение — не более… На-ка, выпей лучше, — и она протянула Лере бокал с холодным шампанским, — мы же тут отмечаем!

Лера жадно сделала глоток и улыбнулась.

— Да я и не обижаюсь! Вот я вас познакомлю, и ты сразу все поймешь!

Анна утвердительно кивнула. Лера между тем перешла на радостный шепот.

— А знаешь, что я тебе еще расскажу? Я с ним стала наконец женщиной!

Анна грустно усмехнулась:

— Об этом нетрудно было догадаться, достаточно было увидеть тебя. Увы, таков удел тех, кто слишком женщины! Мне трудно вас понять. Ну и как?

Лера счастливо рассмеялась:

— Очень здорово! Только сначала было очень больно…

Тут Анна неприязненно поморщилась:

— Терпеть не могу боли!

— Но зато потом!.. Я такого не ощущала никогда. Такая близость, такое счастье, оттого что рядом находится именно он и можно его ласкать и любить!.. С меня как будто заклятие спало. Помнишь, мы о нем говорили? Ты мне еще тогда сказала, что мой принц должен быть особенным!

— Не спешила бы ты пока с выводами, милая. Поживем — увидим, на самом ли деле это твой принц, — философски заключила Анна. — А я вот, наверное, навсегда девственницей останусь!

— Ню… Что ты такое говоришь? — изумленно протянула Лера. — Так ты, так вы же с Галой…

— Я имею в виду, в физическом смысле этого слова. Сохраню девственную плеву… — сказала Анна, смеясь.

Лера не оценила юмора. Она вообще перестала что-либо понимать, но задавать лишние вопросы на всякий случай не стала.

— А что ты знаешь о нашем герое-любовнике, кроме того что он владелец крупного холдинга, приехал из Киева и сам себя сделал? — со свойственной ей прагматичностью поинтересовалась Анна.

— Наверное, все знаю! Как мама его в детстве любила, во что одевала, какие игрушки ему нравятся, какая музыка…

— И какая, кстати?..

— Ну разные комсомольские песни, еще Давид Тухманов — «По волне моей памяти»… Он и сам в молодости много песен сочинил. Даже играл в самодеятельном ансамбле. И еще рисовал чудесные картины. Они у него дома висят. Только сейчас он почему-то уже не рисует.

— Все понятно. А что еще тебе известно?

Лера задумалась. Внезапно она поняла, что на самом деле практически ничего не знает о Стасе. А ей казалось, они так близки…

— А он случайно не женат? — очень осторожно спросила Анна.

Лера энергично замотала головой:

— Не женат, и не был.

— А почему, раз у него столько достоинств?

Лера совершенно не чувствовала подвоха в вопросах подруги.

— Ему было некогда, он все свое время работе посвящал.

Анна кивнула и усмехнулась, вспомнив субъекта на фотографии. У нее определенно были сомнения относительно этого типа. Он ей сразу чем-то не понравился. Еще и врет. Бедная Лерка!

— Ну и что дальше думаешь с ним делать?

— Буду работать, жить у него, помогать по дому. Я хочу быть с ним, чтобы разделять его радости и печали, помнишь, как в Песне песней? Наверно, мы поженимся, я нарожаю ему кучу детей, и мы будем очень счастливы…. Обязательно будем! Я надеюсь на это. Ню, ты что же, разве не рада за меня? — Лера осеклась, невольно поймав скептический взгляд подруги.

— Ну почему же, дорогая! Я просто думаю… То же самое я слышала когда-то от матери, когда она рассказывала про начало их отношений с отцом. И еще мне когда-то, в самый высокий момент нашего с Галой счастья, один умный человек сказал: «Никогда не отдавайся до конца!» Я тогда не поняла всей мудрости этой фразы, я была поглощена чувством, жила в иллюзорном мире своей любви. Чувства всегда эгоистичны. Мне казалось, что так будет всегда, что ветры перемен не заденут наш маленький безымянный остров в океане житейских скорбей… Но ты же знаешь, что случилось потом. Так же и ты сейчас. Мир сошелся для тебя клином на одном человеке, ты стремишься отдать ему всю себя, даже не задумываясь, а нужна ли ему такая жертва — или дар… Ты и так дала уже ему очень много… Остановись, подумай.

Лера ничего не ответила. Она все еще обижалась на подругу, но, с другой стороны, у Анны был такой багаж жизненного опыта, какого не было у нее. Наверно, доля истины в ее словах все же есть. Откуда-то на Леру вновь повеяло знакомым холодком. Стало страшно. Хотя внутренний голос услужливо подсказал ей, что Анна просто мало общалась с мужчинами и, может, в этом все дело. Зависти или ревности со стороны подруги она не допускала.

— Кстати, а твой красавец уже знает о результатах экзамена? — Анна насмешливо взглянула на Леру.

— Нет! — Лера встрепенулась: — Надо мне самой ему позвонить! Хорошо, что ты напомнила, — и она бросилась к телефонной трубке.

Аппарат Станислава был выключен, а на работу Лера звонить не стала, не захотев общаться с Леночкой.

— А ты знаешь, маме на днях звонил Андреев, отец Галы. Мама не разговаривала с ним с того самого дня, — как-то очень буднично сказала Анна, пока Лера терзала телефонную трубку. Лера от удивления замерла на месте:

— Правда? И что он сказал?

— Гала выходит замуж, — просто ответила Анна и рассмеялась, — за перспективного спортсмена, кажется, известного футболиста. Он ее ровесник, ты себе можешь такое представить?!

Лера отрицательно покачала головой:

— Вот и я не могу. Знаешь, мне даже смешно. Моя нежная, утонченная Гала — и футболист, наверняка вонючий и волосатый! — По лицу Анны пробежала судорога, смех сорвался на крик.

Через мгновение она уже билась на диване в истерике. С ней давно такого не случалось. Лера побежала на кухню и принесла подруге воды.

— На выпей, успокойся! Ну что ты, что ты? — ласково гладила она подругу по плечам. — А только что меня на путь истинный наставляла. Все мы умные, пока речь идет о ком-то другом.

Анна села и спрятала лицо в ладонях, пытаясь успокоиться. Потом глубоко вздохнула и снова попыталась улыбнуться. Улыбка получилась какой-то вымученной.

— Поверить не могу, что прошло уже почти шесть лет, а я все еще не могу с этим смириться! С тем, что она не со мной, а с кем-то другим. Навсегда, — шептала она.

И продолжила уже спокойнее:

— В общем, Андреев пригласил нас с мамой на свадьбу Галы, полагая, видимо, что все в прошлом и давно поросло травой забвения. Он никогда не отличался особой чуткостью… Хочет, чтобы все было как у людей — белое платье, хороший ресторан. Этот футболист, естественно, все оплачивает…

Лере было тяжело представить, что можно безнадежно и пылко любить кого-то целых шесть лет, будучи абсолютно преданной фантому, когда вокруг кипит такая бурная жизнь, в которой постоянно что-то происходит! Ей, особенно после встречи со Станиславом, казалось, что любовь обязательно должна подпитываться присутствием рядом другого человека. Быть животворной, гармоничной, вдохновлять ежесекундно! А все остальное только растрачивание энергии впустую. Комплексы.

Вот, например, она и Станислав. Она его любит, может видеть каждый день, готовить ему ужин, ласкать. Это деятельная, настоящая любовь. А любовь по типу Рыцарь — Прекрасная Дама на этом фоне кажется иллюзорной, ненастоящей, бесплодной. Лера считала, что к такому типу любви тяготеют люди с проблемной психикой или те, которым легче вздыхать по далекому идеалу, чем заниматься непростым строительством отношений с конкретным человеком. Ведь всегда легче любить со стороны, издалека. Придумывать себе любовь и наслаждаться ею, недосягаемой, — этакая разновидность мазохизма. Но Анна! Лера никогда не видела женщины более раскованной, свободной, независимой! Отчего же она предпочитает радости живой, настоящей любви непонятную тоску по странному прошлому, в котором, как казалось Лере, больше детских фантазий и искаженных воспоминаний, чем реальности? Она бы так ни за что не смогла!

Между тем Анна уже совершенно успокоилась и продолжила:

— Но я тебе еще не рассказала самого интересного!

Лера напряглась, ожидая сюрприза. Неожиданности от Ню порой бывали просто опасны для жизни.

— После этого мне позвонила сама Гала… Она сказала, что одно мое слово — и свадьбы не будет. Она просила, практически умоляла меня встретиться с ней…

— А ты?

— А я отказалась, сказала, что у меня встреча с подругой, и положила трубку. Вот и все. А что я еще должна была ей сказать? Я не могу с ней встречаться… Это мучительно и бесполезно. Я никогда ее не прощу. Только вспоминаю — такая злость накатывает, как будто все это было только вчера.

Анна сильно стукнула кулаком по столу. Лера налила подруге шампанского, и та залпом осушила целый бокал. Отчего-то она показалась Лере похожей на ребенка, которого несправедливо обидели взрослые.

— Как мама? — поинтересовалась Лера, чтобы как-то перевести разговор на другую, более спокойную тему.

— Мама? Она молодец! — Глаза Анны просветлели, даже голос изменился. — Работает, ей опять прибавили зарплату, дали премию. Она пошла еще на курсы итальянского языка — на старости лет неожиданно проснулась любовь к Италии. Рим, Кватроченто, Флоренция и все такое. Хочет туда поехать. Да, еще они с отцом на днях развелись…

— Да ты что! — Лера даже присвистнула. Сколько событий произошло за те несколько недель, пока они не виделись! Как будто время уплотнилось и стало упругим, концентрированным. Каждое мгновение вместило в себя несколько лет.

— Да, теперь они официально разведены. Мама, кстати, держалась отлично, даже шутила. Отец ее, по-моему, такой вообще впервые в жизни видел. У него было вот такое лицо. — Анна, гримасничая, открыла рот и выпучила глаза. — Так ты представь, после этого он ей позвонил и предложил встретиться! Рассказывал, как ему трудно на работе при новой власти, как не хватает ему ее чуткости и понимания, как плохо он себя чувствует, как одинок… Даже про меня упоминал: мол, Анютки очень не хватает!

— А мама?

— Смеялась в трубку, кокетничала, а потом совершенно холодно послала его на три буквы.

— Прямо так и послала? — Лера не переставала поражаться.

— Представь себе. И целый вечер после этого ходила пританцовывая, а потом убежала на свидание с каким-то юношей. Говорит, что камень свалился с ее души, такая она стала вся легкая и свободная. — Анна перешла на шепот, давясь от смеха. — Знаешь, с кем она встречается? За ней вечером заезжают мальчики на «девятках»!

— А зачем ей это надо? — простодушно спросила Лера.

— У нее необыкновенная сексуальная жизнь развернулась. Говорит, что семнадцать лет с отцом прожила, а такого ни разу не было…

В этот момент в коридоре звонко процокали каблучки, и в комнату ворвалась Александра с огромным букетом цветов. Анна подмигнула Лере и улыбнулась, глядя на мать.

— Девчонки мои! — Александра бросилась к ним и начала по очереди целовать. Свежий запах ее духов мешался с цветочным ароматом. — Что это вы тут грустите? Вы у меня самые лучшие! Поздравляю вас с успешной сдачей госэкзамена! У вас начинается новый цикл. Представляете, сколько всего хорошего у вас впереди!

Александра выглядела немногим старше Анны. А ее сверкающие глаза и звонкий голос делали ее еще моложе.

— Валерия, да ты изменилась! — сразу заметила она. — У тебя все хорошо?

Лера кивнула и рассмеялась. Ей очень приятно было видеть Александру в таком настроении.

— Девчонки, пойдемте в гостиную! Я купила вам торт, пирожные, фрукты! Надо отметить ваши успехи! Наш девичник объявляю открытым!

Они быстро перебрались в гостиную, Александра, напевая, накрыла стол и, устроившись с ногами на диване, попросила:

— Дочь, сыграй нам что-нибудь под настроение! Хочется праздника!

Не заставляя уговаривать себя, Анна откинула крышку рояля, шаловливо крутанулась на табурете и заиграла. Александра захлопала в ладоши в такт музыке. Лера, стоявшая в центре комнаты, начала танцевать. Это был радостный танец Афродиты, только что родившейся из пены морской. Свежий, теплый ветер врывался в комнату, раздувая белые тюлевые шторы. Анна сидела в солнечных лучах, легко и быстро ударяя по клавишам. Ее белокурые волосы развевались от ветра, и она улыбалась. Лера кружилась по комнате, глаза ее сияли вдохновением, тело подчинялось одному лишь ритму. Именно такими Александра часто вспоминала своих девочек потом… Светлый, радостный день, когда ничто еще не предвещало беды и счастье казалось таким бесконечным!..

Анна закончила играть, Лера, плавно завершив движение, замерла, а Александра шумно зааплодировала.

— Как же ты здорово танцуешь, подруга! — восторженно воскликнула Анна.

Она обожала танцы в исполнении Леры. Иногда вечерами она просила ее потанцевать, и Лера, настроившись на ей одной слышную музыку, танцевала в гостиной удивительные танцы. Что-то было в них древнее, темное, непостижимое. Роковая девочка, плясунья, лучшая из всех камей! В каждом танце Лера была разной. Анна зачарованно смотрела на нее, размышляя, откуда берутся эта странная грация, уверенная сила, дивная пластика… И никак не находила ответа. В обычной жизни Лера была совсем другая — стеснительная, немного зажатая, словно скованная неосязаемыми запретами.

— Девочки, нас несомненно ждут новые, счастливые времена, — провозгласила тем временем Александра, разливая по бокалам остатки шампанского. — Дочь уже сообщила тебе о моих новостях? — весело спросила она у Леры.

— Сообщила. Вы такая молодец!

Александра задорно тряхнула стриженой головой:

— Я столько лет была оторвана от жизни, что теперь наверстываю с огромной жадностью! Каждый день идет за десять. Я не представляла даже, что столько всего есть вокруг: интересных людей, событий! Мне кажется, что мне столько же лет, сколько и вам, и я только-только открываю для себя мир! И это потрясающее чувство!

— А у нас тоже есть новости. — Анна хитро посмотрела на мать и положила ей большой кусок торта с кремом. — Лерка, рассказывай!

— Тетя Саша… — начала Лера смущенно.

— Какая я тебе «тетя»? — Александра весело рассмеялась и погрозила девушке пальцем. — Никаких больше «теть»! Просто Саша. — Мама Анны осторожно взяла пальцами и отправила в рот кремовую розочку. — Не представляете, какое счастье есть то, что хочется и как хочется, в любое время дня и ночи! И не слышать… — Она нахмурила брови и произнесла басом: — Ты с ума сошла, растолстеешь! На ночь нельзя есть! Фу, какая гадость!

Девчонки расхохотались.

— Хорошо… Саша. Представляете, я встретила мужчину!

Александра удивленно вскинула бровь:

— Ну вот и выросла наконец моя девочка! И какой же он?

Лера еще раз подробно рассказала обстоятельства знакомства со Станиславом и историю развития их отношений. Александра внимательно слушала, точь-в-точь как Анна заинтересованно наморщив лоб.

— Все это хорошо, моя дорогая… Очень хорошо! — сказала она наконец задумчиво. — Но вот только видит ли он тебя за всем этим?.. Или упивается собой?

Лера непонимающе посмотрела на нее:

— А как же! Да он только меня и видит! Для него раньше женщины вообще не существовали, ну только так, случайные знакомые… У него даже не было времени жениться!

Александра только рассмеялась:

— Может быть, а может быть — и нет… В жизни всякое бывает. А как на вашу «сладкую парочку» смотрят на работе?

— Знаете, тетя… то есть Саша, там никто ничего не знает. Только если секретарша Леночка догадывается. Мы еще никому не говорили.

— Будь осторожна, на работе слухи распространяются гораздо быстрее, чем где бы то ни было! Не пришлось бы потом все это расхлебывать…

— Саша, не волнуйтесь, у нас действительно все хорошо! Он такой нежный, умный, внимательный! Хотите, покажу фотографию? — И Лера снова с гордостью извлекла из сумочки фото Воскресенского. — Сам Станислав говорит, что в этом ракурсе он немножко похож на Мефистофеля!

Александра долго, намного дольше, чем Анна, смотрела на этого молодого еще мужчину с темной бородкой. Ей казалось, что она видит его насквозь. От Мефистофеля в нем не было ровно ничего. Так, мелкий бес, а то и паяц. Он чем-то напомнил ей Файнберга в молодости. Только вот в этом деятеле было больше самолюбования и какой-то слабости, что ли. Не может быть, чтобы у него было мало женщин. Он должен постоянно и мучительно что-то доказывать окружающим…

Лера напряженно наблюдала за реакцией Александры.

— Ну, что скажете?

Александра немного помолчала, потом посмотрела Лере в глаза:

— Ох, не бередила бы ты себя, девочка. Тебе с ним не справиться.

— А я уже справилась! — самоуверенно, с вызовом ответила Лера. Ей было очень обидно, что близкие люди не оценили Станислава по достоинству. — Просто у вас в жизни был только негативный опыт общения с мужчинами и вы, наверное, переносите это и на окружающих. Станислав правда очень хороший!

Александра открыла рот, чтобы что-то сказать, но Анна толкнула ее ногой под столом:

— Ладно, Лерка! Дерзай! Дай бог тебе счастья столько, сколько сможешь вынести! Только не взлетай слишком высоко, чтобы было не так больно падать…

Она приехала к Станиславу очень поздно. Они проболтали с Файнбергами еще несколько часов, пока Лера не спохватилась, что уже почти ночь и ей пора возвращаться. Александра настойчиво предлагала остаться ночевать у них, как частенько бывало в институтские времена, но Лера впервые отказалась. Ведь дома ее ждал Станислав. Это было новое для нее ощущение — знать, что тебя кто-то ждет дома…

— Привет, полуночница! — Вознесенский открыл дверь, и Лера сразу же повисла у него на шее. Они долго целовались. Наконец Станислав отстранил от себя девушку и весело спросил: — А ты где была так долго? Гуляла небось? А я тут новости смотрю, про борьбу с коррупцией… Чрезвычайно занимательно!

В квартире громко вещал телевизор, у дивана стоял стакан с виски. Станислав смотрел новости, расслабляясь после рабочего дня.

— Как это, где я была? Ты что, забыл?

На лице у Станислава появилось выражение глубокой задумчивости. Он честно силился вспомнить. Вдруг его осенило, и он как-то по-женски всплеснул руками:

— Ох, я совсем заработался! Правда, забыл! Кажется, у тебя там зачет какой-то должен был быть… — произнес он не очень уверенно.

Лера обиженно надула губки.

— Вообще-то не «зачет какой-то», а самый что ни на есть важный государственный экзамен. А во-вторых, я сдала его на пятерку!

— Ты моя умница! — Вознесенский всегда гордился успехами своих женщин как своими. Он закружил Леру по прихожей. — Пойдем, за это надо выпить. Кстати, а почему у тебя нет мобильного телефона? Я мог бы тебе позвонить и все узнать.

Лера пожала плечами. Она об этом не задумывалась.

— Завтра же подойдешь к нашему хозяйственнику, он выдаст тебе мобильный. Скажешь, что я велел!

Обида Леры рассеялась как облачко. Она улыбнулась. Нужно быть меньшей эгоисткой, в конце концов! У человека серьезный бизнес, а она требует внимания к какому-то дурацкому экзамену по английскому!

Вознесенскому между тем стало немного стыдно. На самом деле в жизни его девушки произошло немаловажное в общем-то событие, а он ведет себя как свинья. Ему сразу припомнилось, как после его госэкзамена долго гуляли всем курсом, принимали поздравления от друзей и родителей, а мама подарила ему его первые золотые запонки. Да, кстати! Вознесенский взглянул на крошечные серебряные закорючки в аккуратных ушках Леры, и его осенило. Он опрометью бросился в спальню.

— Ты куда? — удивилась Лера.

— Сиди здесь и закрой глаза, — прокричал Станислав заговорщически, — сейчас будет сюрприз.

Он вовремя вспомнил, что в свой последний приезд Свенцицкая, как обычно, накупила себе кучу ненужных вещей. Это было своеобразным ритуалом: где бы Ирена ни находилась, она везде ходила по дорогим магазинам и покупала себе новые вещи. Она могла зайти в универмаг, чтобы купить колготки, а выйти с бриллиантовым кольцом. Станиславу казалось иногда, что это мания, какая-то редкая болезнь — Ирена просто не могла долго жить без походов по магазинам.

Она могла бродить по бутикам целыми днями, тщательно разглядывая каждую вещь, выбирая то, что по каким-то причинам нравилось ей именно в тот момент. Ирена объясняла это поисками новых идей для своих коллекций… Дальше быстро оказывалось, что большая часть вещей является совершенно бесполезной, и Свенцицкая раздаривала их своим подругам, друзьям, случайным знакомым. Именно поэтому вокруг нее всегда вилось так много молодых людей — она вообще не считала деньги и вспоминала о них, только когда кредитные карты в очередном бутике вдруг переставали работать… Тогда она звонила Вознесенскому, он по своим каналам переводил ей деньги, и все снова было в порядке.

Весь этот шопинг немного раздражал Станислава. Года три назад он купил для Ирены большую квартиру в самом центре Москвы, поскольку постоянно растущее количество бесполезных вещей в его доме мешало ему жить, он просто задыхался среди них. Да и Ирена бесконечно причитала, что квартира Вознесенского стара и малопригодна для жизни. Такая гламурная дама, как она, просто не могла в ней достойно существовать. Ирена давно убедила его в том, что шопинг — это обычная женская слабость, поэтому он просто махнул на прихоть подруги рукой — пока есть деньги, проблем нет. Зато, когда она стала останавливаться не у него, а в собственной «гостевой» квартире, дышать ему стало значительно легче.

В последний день своего апрельского пребывания в Москве Свенцицкая вернулась с прогулки, как обычно, с целым ворохом новых приобретений. Среди них оказались и роскошные сережки от Картье, которые она зачем-то купила в галерее на Кузнецком Мосту. Примерив их дома, Ирена скривила губки и весьма критично отозвалась об украшении известной фирмы. Дескать, ее очень старит желтое золото, да и такая форма ей тоже не идет. После чего попросила Стаса в ближайшее время сдать украшение обратно. Все это время он честно собирался заехать в бутик, но что-то его постоянно останавливало. Если говорить честно, то не было у него никакого желания ехать в магазин и оправдываться перед продавцами по поводу Ирениной глупой покупки. Так и остались дорогие сережки лежать дома, в тумбочке у кровати.

— Закрой глаза и давай руку. — Вознесенский был очень горд тем, что сумел-таки реабилитироваться в собственных глазах. Лера улыбнулась и подчинилась. Станислав опустил в ее ладошку пару сверкающих бриллиантами сережек и сказал торжественно: — А теперь смотри!

Ему очень нравилось наблюдать за непосредственной реакцией Леры. Он словно мог читать ее мысли как открытую книгу. Интересно, а как она отреагирует сейчас?

— Ой! — только и смогла выдохнуть Лера. — Какое великолепие!

— Два карата чистейших бриллиантов в каждой! Золото семьсот пятидесятой пробы, — со знанием дела произнес Вознесенский и победно улыбнулся в зеркало.

Кажется, у Леры просто пропал дар речи. Она никогда в жизни не видела таких вещей. Да, у Анны было много фамильных драгоценностей, она любила их носить и перебирать, но такое… Вспыхнувшие изумлением глаза Леры неожиданно погасли.

— Да что ты, Стас! Я не смогу принять такое! Это же безумно дорого!

«Всего лишь один поход мадемуазель Свенцицкой по магазинам», — ехидно подумал Вознесенский, а вслух сказал:

— Ты забыла, что я богатый, очень богатый человек? Я вообще много чего могу купить в этом городе. Имею я право подарить такой милой девушке сережки по случаю успешно сданного экзамена? Да ты посмотри сама. — Он подвел ее к зеркалу. (Насколько же молодо он смотрится без бородки и рядом с такой юной подругой!) — Посмотри, они великолепно тебе подходят!

Лера смотрела в зеркало. На ее лицо падала тень стоявшего рядом Станислава. Но даже так было видно, насколько странно смотрятся эти огромные, вычурные сережки в ее маленьких розовых ушках. К тому же она никогда не носила золота — оно ее давило, обжигало. Вот серебро — совсем другое дело… Тем не менее она повернулась к Вознесенскому, глубоко тронутая происходящим:

— Спасибо тебе огромное! Мне никто никогда не делал таких подарков!

Вознесенский преувеличенно небрежно отмахнулся.

— Да что ты! Это так, мелочи. Кстати, — он придирчиво оглядел Леру с головы до ног, — я давно хотел тебе вот что сказать. Тебе надо изменить прическу, ну, длину волос и все такое. — Он вспомнил, как критично относилась всегда Ирена к прическам типа «хвостик на резиночке». — И обновить гардероб. Ты какие марки предпочитаешь?

Лера потупилась. Вопрос прозвучал очень неожиданно. Тем более что она полагала, что и так выглядит замечательно, да и все однокурсники это заметили.

— Где ты покупала вот это? — Вознесенский скептически потянул за пуговицу ее пиджака.

Как раз этот необычно дорогой для себя костюм Лера купила примерно неделю назад на рынке, получив в компании «Фининвест» зарплату. Ей очень хотелось нравиться Станиславу, и она решила раскошелиться — купила платье, костюм, нижнее белье… То, чего никогда себе не позволяла.

— На ЦСКА, — Лера почувствовала, как жалко прозвучал ее ответ, и покраснела.

— Где? — Лицо Вознесенского выражало высочайшую степень недоумения.

— Ну рынок есть такой, там продаются дорогие и очень хорошие вещи, — поспешила заверить его Лера.

Во всяком случае, все последние годы именно там одевалась Анна, что служило бесспорным ориентиром.

Вознесенский сначала рассмеялся, а потом слегка разозлился на себя. Как же он раньше не обратил внимания! Женщина рядом с ним должна быть одета только по высшему разряду. Он на мгновение представил себе лицо Свенцицкой, если бы она сейчас увидела Леру… От этих мыслей ему стало не по себе. Во всем, что касалось внешнего вида, Ирена могла быть очень ядовитой. Станислав вытащил из портфеля увесистую пачку долларов и протянул Лере:

— Завтра же отправляйся в приличный магазин и купи себе что-нибудь! Впрочем, нет! Ты купишь что-нибудь не то. Я поеду с тобой!

Приняв такое решение, Вознесенский успокоился и снова удовлетворенно заулыбался. Лера стояла рядом в неимоверной стоимости сережках и с пачкой денег в руке, не зная, что со всем этим делать.

— Убери ты их уже куда-нибудь, пожалуйста, — сказал Станислав, указывая на деньги, и привлек Леру к себе.

Что он за человек такой безотказный! Обо всех приходится заботиться! Столько лет содержать Ирену с ее расточительными фантазиями, ее сыночка, компанию с несколькими сотнями ртов… И хоть бы кто-нибудь «спасибо» сказал! Теперь вот новая проблема!

Но Вознесенскому отчего-то льстило, что он выступает в роли благодетеля этой милой девочки. Почти Пигмалион, создающий Галатею. А она смотрит на него такими глазами, какими никто никогда на него не смотрел… А это стоит понесенных расходов!

Лера опасливо положила деньги на столик и уселась на колени к Стасу. Ей было немножко не по себе — она никогда не видела таких больших денег.

— Ладно, малышка моя, давай еще выпьем и пойдем бай-бай! — Вознесенский обнял Леру, а она прижалась к нему всем своим хрупким телом. Станислав почувствовал, как в нем зарождается бурный прилив страсти. Определенно, эта девушка заводила его как никто другой. Он давно забыл, что бывают такие чувства.

— Стас, я тебя люблю! — прошептала Лера, пока он стаскивал с нее блузку.

Ничего не отвечая, с медленным стоном Вознесенский вошел в нее и снова растворился в сладостном тумане. Как же хорошо ему было с этой маленькой девочкой, к которой он испытывал столько нежности! Ему хотелось, чтобы такое состояние длилось вечно…

— Знаешь, — выдохнул Станислав тихо, когда все завершилось, — мне с тобой так замечательно, что кажется, это очень скоро кончится… Счастье никогда не бывает долгим, таков закон жизни. Короткие встречи…

— Ну что ты, Стас! Мы с тобой будем всегда-всегда вместе, даже когда умрем… — с удивлением отозвалась Лера, сама вдруг не поверив в сказанное. Откуда-то потянуло знакомым холодом.

Потом она долго лежала без сна, слушая ровное дыхание Вознесенского. Вновь и вновь прокручивала в памяти экзамен, разговор у Файнбергов, рассказ Анны про Галу и, наконец, неожиданное признание Стаса, и особенно его последние слова. Почему счастье не может быть вечным, если два человека любят друг друга? Снова ей вспомнилась Анна, ее страсть к Гале… Что-то беспокойное и фатальное было в ночном воздухе, пронзительно пахло грозой. Так и не закончив свои размышления о краткости встреч и неизбежности разлук, Лера уснула, прижимаясь щекой к мягкой, теплой груди Станислава.

Наутро она пришла на работу тихая и счастливая. Леночка посмотрела на нее с подозрением.

— Ну, как экзамен?

— Все очень хорошо! — Лера улыбнулась. Леночка моментально обратила внимание на роскошные сережки в ее ушах.

— А это что такое? Ну-ка дай посмотреть! — И Леночка проворно спрыгнула со стула и подскочила к Лере. Та смущенно опустила глаза. — Ничего себе! — поражалась Леночка. — Да это же «Картье», настоящие!

Она прищурилась от внезапной догадки и воскликнула:

— О, так это экзаменационный подарочек? — и указала пальцем на дверь Вознесенского.

— Да, — Лера снова улыбнулась.

— Так у вас все по-взрослому, серьезно? — округлила глаза секретарша.

— Да, у нас все очень серьезно. Станислав не тот человек, который принимает несерьезные решения, — с гордостью сказала Лера. Она впервые в жизни ощущала, как это приятно — говорить кому-то о любимом человеке.

— Может быть, вы и живете вместе? — Леночка все еще не могла переварить полученные известия и не сводила глаз с сережек. Они казались ей главным подтверждением того, что Лера не врет.

— Да, конечно. Уже две недели я живу у Станислава Георгиевича. Нам очень хорошо вместе! Только, пожалуйста, не говори об этом никому на работе, мне неудобно. Мы потом обо всем расскажем. — Лера понимала, что говорит что-то не то, но остановиться уже не могла. Ее распирали радость и гордость за их отношения с Вознесенским.

Леночка присвистнула и посмотрела на Леру насмешливо. Видно было, что она быстро что-то соображала. Можно было представить, как в голове ее крутятся какие-то колесики.

— Чем же он тебя очаровал, кроме вот этого, конечно? — Леночка указала на сережки.

— А это тут вовсе ни при чем… Я вообще не очень люблю золото.

— Рассказывай, рассказывай! — недоверчиво расхохоталась Леночка.

— Он просто такой мужчина, о котором я всегда мечтала. Сильный, добрый, честный. Очень порядочный. Каждое мгновение с ним доставляет мне такую радость! Я чувствую себя его ученицей…

— Я бы за такое, — секретарша снова с завистью уставилась на сережки, — себя не только ученицей чувствовала…

Зазвонил телефон, и девушки прервали разговор. Лера села за документы, но слова путались в голове и не ложились на бумагу. Она была готова расцеловать Леночку и весь мир за то, что у нее такое счастье.

— Слушай, посидишь на телефоне немного? — Ленин голос вывел ее из состояния задумчивости. Секретарша выглядела деловитой и озабоченной. Мне тут надо отлучиться ненадолго…

— Конечно, иди. Не беспокойся! Я все запишу.

Леночка кивнула в знак благодарности и моментально выскочила из приемной.

Лера отвечала на звонки, сообщая всем, что Станислав Георгиевич занят и освободится только после обеда. Она была счастлива произносить его имя, разъяснять степень его загруженности, назначать время дополнительного созвона. Ей казалось, что она делает что-то очень важное для Вознесенского. Каждая мелочь имела в этот момент просто-таки космический смысл. И от этого ей тоже было радостно.

— Приемная, добрый день!

— Ты? — В трубке прозвучал голос Станислава. — Привет! Почему ты сама снимаешь трубку? А где же секретарь?

— Привет, дорогой! Леночка вышла на пять минут, — на самом деле ее не было уже полтора часа, но Лера, не задумываясь, покрывала ее, — а как ты?

— Все в полном порядке! Ты помнишь, что сегодня мы едем в магазин?

Лера уже и думать об этом забыла.

— Стас, а может, не надо? У меня же на самом деле все есть… Мне ничего не нужно! Ты и так уже сделал мне такой прекрасный подарок!

— Нужно! — деловито оборвал ее Вознесенский. — У меня весь день встречи, ближе к шести я за тобой заеду, будь готова! Попроси Петрина со мной срочно связаться. Пока.

— Хорошо… — Но в трубке уже звучали короткие сигналы отбоя.

Лера быстро набрала внутренний номер Андрея, трубку никто не снимал. Где он может быть? Надо позвонить на мобильный. Тут дверь распахнулась настежь, и своей семенящей, утиной походкой в приемную вошел Гвоздюк. В помещении сразу распространился тяжелый запах мужского пота и грязных носков.

— Здравствуйте, Сергей Павлович! — Лера попыталась улыбнуться Гвоздюку, но он смотрел на нее почти с ненавистью. — Вы не знаете, где я могу сейчас отыскать Андрея Петрина? Он срочно нужен Станиславу Георгиевичу…

Гвоздюк ухмыльнулся и недобро посмотрел на Леру.

— Где Петрин, я тебе не скажу — сама поищешь, может, и найдешь. Ты за свою работу, в конце концов, деньги получаешь. А за дополнительные услуги — цацки с брюликами. — Гвоздюк попытался взять Леру за ухо своей потной рукой, но она увернулась. — Маленькая блядь, то, что ты еще обо всем пожалеешь, я тебе обещаю. С ужасом вспомнишь день, когда порог этого офиса переступила. Будет тебе небо в алмазах! Но ты сама этого захотела! До свиданья, кошечка!

Лера не знала, что ему ответить. Первый раз в жизни с ней кто-то так разговаривал. Гвоздюк еще раз криво усмехнулся, сверкнув золотым зубом, и вышел вразвалочку. От обиды и унижения у Леры из глаз едва не брызнули слезы, но она сдержалась. Совсем из ума выжил, старый пень! Она сегодня же все расскажет Стасу, а уж он-то с ним разберется! Мерзавец! Лера вся кипела от возмущения. Тут в приемную впорхнула Леночка, явно находившаяся в прекрасном настроении.

— Ну как ты тут без меня?

— Нормально! — буркнула Лера, передавая секретарше список звонивших.

— Босс звонил?

— Звонил.

— Что было нужно? Про меня спрашивал? — спросила Леночка обеспокоенно.

— Я сказала, что ты вышла. А нужен ему был Петрин.

— Сейчас-сейчас, я его найду. — И Леночка быстро набрала внутренний номер безопасников. — Андрей, тебя искал Вознесенский, — слегка фамильярно сказала она, — перезвони ему.

Она повесила трубку и с улыбкой обратилась к Лере:

— А что это ты такая кислая?

— Да так, есть тут всякие придурки… — Лера решила не пересказывать Леночке неприятный разговор с Гвоздюком.

— Видишь ли, дорогая, иногда те, кто выглядят придурками, совсем не являются таковыми, — Леночка уже подкрашивала смазанные губки, — и, более того, оказываются гораздо умнее тех, кто себя таковым считает.

Как и обещал, Вознесенский заехал за Лерой вечером. В офис подниматься ему не хотелось, ибо была угроза застрять там допоздна. Поэтому он ждал Леру в машине.

— Привет! Как прошел день?

— Все нормально! Соскучилась по тебе. — Лера поцеловала Вознесенского в кончик носа. У нее из памяти моментально улетучились все напряженные моменты прошедшего дня, она просто была рада видеть Станислава.

— На Кузнецкий Мост! — скомандовал Вознесенский водителю, и машина рванула с места.

Вознесенский удовлетворенно посмотрел на новые сережки в ушах у Леры. Возможно, они были… слегка ей великоваты, но зато смотрелись очень солидно! Он поймал себя на мысли, что с удовольствием прокатится сегодня по магазинам — ему очень хотелось еще чем-нибудь удивить Леру. Свенцицкая никогда и ничему не удивлялась, все принимала как должное, а эта девочка была такой искренней и благодарной!

— Я никогда не была в таких магазинах! — восхищенно выдохнула Лера, входя в сверкающий огнями бутик. Она осторожно прошла мимо висящих на вешалках ярких вещей и остановилась в растерянности.

— Чем могу помочь? — ослепительно улыбаясь, сладко осведомилась продавщица.

Лера посмотрела на Станислава, который, чувствуя себя хозяином положения, деловито шел мимо прилавков, показывая пальцами на приглянувшиеся вещи:

— Вот это, это и вот то!

Потом он обратился к стоящей в недоумении Лере. Она смотрела на ценник одного из платьев. Стоимость маленького платьица составляла семь с половиной ее месячных зарплат, которые она до этого момента считала очень неплохими деньгами.

— Лерка! Какой у тебя размер?

— Сорок четвертый, — отозвалась изумленная девушка.

Вознесенский по-барски улыбнулся окружавшим его продавцам. Те изогнулись, всем своим видом изображая почтительное внимание.

— Милые девушки! Что у вас еще есть нашего размера? Из последней коллекции?

Ему моментально притащили целую кучу разной одежды. Вознесенский со знанием дела брал вещи в руки, рассматривал и сопровождал такими примерно комментариями:

— Нет-нет, это модельный ряд прошлого года, нам не подходит. А эта вещь чересчур торжественна, черный бархат нынче не в моде, разве что на похоронах… А вот это мы посмотрим, весьма стильно, мне кажется, в нем есть дизайнерская изюминка…

Продавцы толпились рядом со Станиславом, наперебой предлагая ему то пиджаки, то юбки невообразимо ярких цветов и модных фасонов. Наконец Вознесенский отвлекся и обратился к Лере, стоявшей одиноко в уголке:

— Ну-ка давай быстро в примерочную! — И к продавщицам. — Девочки, помогите даме одеться!

Лера попыталась было что-то возразить насчет цветов, цен и фасонов, но ее уже вели к примерочной, наперебой расписывая достоинства каждой из предлагаемых вещей. Вознесенский уселся в глубокое мягкое кресло посередине зала, ему моментально принесли чашечку ароматного кофе. Он продолжал беседовать с одной из продавщиц про особенности предстоящего миланского показа прет-а-порте. Девушка слушала его с раскрытым ртом. Нечасто попадаются клиенты, которые так хорошо разбираются в тенденциях моды! Между тем Лера смущенно вышла из примерочной. На ней красовалось платье немыслимого фасона, асимметричное, с глубоким декольте, отделанным перьями.

— По-моему, неплохо! — Вознесенский одобрительно посмотрел на Леру, которая сразу стала выглядеть лет на пять старше. Свенцицкая одобрила бы это платье, у нее у самой таких штук пять.

Лера отрицательно помотала головой:

— Но оно мне велико, и вообще… Куда я в нем пойду?

Продавщицы замахали руками:

— Ах, да что вы? Это же последний писк! Самое дорогое в коллекции!

— Берем! — безапелляционно констатировал Вознесенский, отхлебывая кофе.

— Давай дальше!

В итоге они взяли еще красно-оранжевый брючный костюм, прозрачную серую блузку, белые атласные брюки со стразами Сваровски, легкий розовый сарафанчик, деловой черный костюм, две пары туфель и сумки к ним, что-то еще…

Лера безумно устала. Из всех приобретенных вещей ей более-менее понравился черный костюм, да и то… Но продавщицы так настойчиво убеждали ее в том, что все это модно и актуально, а Вознесенский делал такие глаза, что Лере ничего не оставалось, как просто согласиться со всеми ними и признать свое полное незнание современных модных тенденций. Хотя ей с самого начала казалось, что на ЦСКА и вещи интереснее, и цены гораздо реальнее, и выбор больше.

В конце концов Вознесенский получил в магазине карточку постоянного VIP-покупателя, расплатился золотой кредиткой, попрощался с очарованными им продавщицами, пообещав еще обязательно к ним заглянуть.

На обратном пути Станислав попросил остановить машину у цветочной палатки. Он решил в этот вечер быть галантным до конца, тем более что еще свежа была в памяти его вчерашняя неловкость с экзаменом. Он купил Лере огромный букет роскошных, почти черных роз. Для него всегда было проблемой, какие цветы дарить своим женщинам. Поэтому по любому случаю он покупал дамам «Мажи нуар» и шикарные розы сорта «Черная магия», которые высоко оценивала Свенцицкая. Все были в восторге!

Лера осторожно взяла букет и понюхала цветы. Они пахли какой-то химией. Розы были великолепные, но немного страшные в своей пресыщенности. Какой-то опасностью веяло от этих чересчур роскошных цветов… Лере куда больше нравились скромные подмосковные розы, у которых был потрясающий аромат, или ирисы, или тюльпаны. Но высказывать свое мнение она не решилась, боясь обидеть Стаса.

Дома Станислав собственноручно подрезал цветам стебли и поставил букет на журнальный столик в гостиной, рядом с фотографией Ирены. Потом, немного подумав, он убрал фото в шкаф, от греха подальше. Стас замечал, что Лера периодически с любопытством разглядывала Свенцицкую, явно пытаясь понять, какую роль эта яркая блондинка играет в его жизни. А зачем ей было это знать? А самому Вознесенскому это фото служило постоянным напоминанием о том, что ему нужно что-то решать с Лерой и Иреной. А этого делать очень не хотелось.

— Стас, бесспорно, понимает в этом лучше меня! — вслух успокаивала себя Лера, разглядывая вновь и вновь приобретенные вещи. Ей, с ее дилетанским взглядом на жизнь, казалось, что они приобрели весьма странные предметы гардероба. Но она уже не делилась своими вопросами и сомнениями со Станиславом, признавая его абсолютный авторитет во всем, в том числе в области моды. Тем более что он дружен с известными дизайнерами, участниками предстоящего миланского дефиле! Лера машинально скользнула взглядом по журнальному столику, но знакомой фотографии на нем почему-то не было. Лера удивилась и тут же забыла об этом.

Вознесенский еще раз попросил ее примерить по очереди все вещи, довольно разглядывал их, трогая руками ткань, обсуждал вслух фасоны. Ему нравилось решительно все: стройная Лерина фигурка, на которой практически каждая вещь сидела великолепно, как на модели, его выбор одежды, безусловно неординарной и современной, а также собственные благородство и щедрость. Да, какое точное сравнение пришло недавно ему на ум: Пигмалион, создающий Галатею! Невероятный, креативный процесс. Этой девушке очень повезло, что она встретила его. Теперь в ее жизни появились наконец по-настоящему яркие моменты, красивые вещи, достойная работа!

Станислав боялся себе в этом признаться, но он и сам за это время привязался к Лере. На каком-то подсознательном уровне она вызывала у него давно забытые воспоминания о его собственном детстве и юности, о первых открытиях, победах и поражениях, о чувствах, которые некогда тоже были искренними и непосредственными. И был еще один важный момент: рядом с ней он чувствовал себя настоящим хозяином, мастером, и это было очень приятное ощущение! Острая на язык, грубоватая Свенцицкая всегда высмеивала малейшие проявления его сентиментальности, давила его своим непрошибаемым цинизмом и прагматичностью. А здесь Вознесенский получил наконец великолепный шанс самореализоваться!

Да, Свенцицкая… Как, интересно, он будет объяснять ей все происходящее? Это сейчас она там крутится со своим показом, моделями и прочей чепухой. Завтра у нее дефиле. Но после него она наверняка захочет приехать и все ему рассказать, похвастаться успехами. Надо придумать, как ей все это преподнести… И как объяснить Лере.

Вознесенский налил себе виски, глядя, как Лера аккуратно убирает вещи в шкаф. Как хорошо, что Ирена вывезла все свое барахло! Станислав любовался хрупкой, подвижной фигуркой девушки. Намерение обдумать ситуацию со Свенцицкой моментально улетучилось.

Как-нибудь само уладится. Надо решать проблемы по мере поступления, лениво подумал он и растянулся на кровати, улыбаясь и прихлебывая виски. Ближе к ночи Лера вспомнила эпизод с Гвоздюком, но, посмотрев на дремлющего Станислава, решила не расстраивать его.

«Завтра все обсудим», — спокойно сказала она себе и забралась под одеяло.

Глава 5 АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИ

Утро этого дня, который Вознесенский запомнил на всю жизнь, начиналось как нельзя лучше. Как обычно в последние несколько недель, он решил заехать в спортзал до работы. По пути он обсудил по мобильному с Петриным текущие вопросы, просмотрел список звонивших за время, проведенное с Лерой в магазине, назначил несколько встреч. Все складывалось превосходно. В спортзале Стас немного позанимался на тренажерах, минут десять побегал по дорожке, измерил себе пульс и давление. Ему очень нравилось заниматься спортом. Потом он направился в бассейн. По правде сказать, Станислав несильно любил воду и плавал очень плохо. Зато ему доставляло несказанное удовольствие пройтись в облегающих плавках по краю бассейна, ловя на себе взгляды купающихся девушек. Проплыв пару раз кролем от бортика к бортику, слегка уставший и запыхавшийся, он прошествовал в турецкую баню, посидел полчаса в клубах пара и, очень довольный собой, постоял минуту под прохладным душем. Посещение спортзала доставляло ему массу удовольствия!

Далее он расположился на одном из лежаков у края бассейна и понаблюдал за пловцами, параллельно разговаривая по мобильному с сотрудниками и партнерами. В какой-то момент он даже задремал, разморенный… Давали о себе знать бурные ночи с Лерой. Он постоянно чувствовал себя слегка уставшим, но это была приятная усталость! Проснувшись от всплеска воды рядом, Вознесенский посмотрел на часы, еще раз принял душ и отправился в раздевалку. Пора было ехать в один из итальянских ресторанов на переговоры с региональными партнерами.

Лерин день тоже складывался вполне обычно. Она с раннего утра отправилась в офис, несмотря на то что Вознесенский каждый день ругал ее за ненужную пунктуальность.

— Не забывай, ты моя женщина. Значит, тебе можно позволять себе некоторые слабости. К чему приезжать в офис так рано? Лучше поваляйся в постельке подольше, отдохни…

— Но как же, — удивлялась Лера, — это же сразу все заметят — и переводчики, и международники, а главное — Леночка… Пойдут разговоры. Зачем нам это надо?

— А почему тебя это волнует? Это же мои сотрудники. Я любого из них могу уволить, когда захочу. Пусть тебя абсолютно не беспокоит их реакция! Делай, что хочешь!

Лера кивала головой в ответ, но поступала все равно по-своему. Ее институтский опыт подсказывал, что никакие привилегии не дают права так вести себя. Иначе недалек будет пагубный финал. В итоге получалось так, что она приходила в офис даже раньше секретаря — Леночка как раз регулярно позволяла себе опаздывать — и принимала звонки для Станислава, просматривала электронную почту на предмет срочных сообщений и важных новостей.

В этот день все было точно так же. С утра Лера постояла перед обновками, купленными вчера с легкой руки Станислава. Ей припомнилось, что больше всего ему понравился изящный розовый сарафанчик, слегка легкомысленный, но очень воздушный. Она сомневалась, можно ли надеть его на работу, но потом вспомнила слова Вознесенского о том, что ей должно быть все равно, что думают о ней люди. В конце концов, она наряжалась в первую очередь для любимого человека! И Лера надела сарафанчик, покрутилась у зеркала в новых туфельках на каблучках. Ей показалось, что она выглядит еще моложе, чем обычно, — розовый цвет настраивал на легкомысленный, игривый лад.

«Ему понравится!» — решила она про себя и отправилась в офис.

Приехав в «Фининвест», Лера разложила на столе бумаги, составила план работы на день. Все поручения Станислава казались ей необыкновенно ответственными. Получилось так, что она постепенно брала на себя большинство функций, которые раньше исполняла Людмила, поэтому работы было очень много.

Леночка, как обычно, опоздала минут на пятнадцать.

Она незамедлительно отреагировала на Лерины обновки.

— Ничего себе, как ты его раскрутила! — присвистнула она с завистью. Лера на самом деле выглядела как куколка.

— Да не раскручиваю я его ни на что! Он сам… — Лере не хотелось оправдываться, но слова Леночки неприятно задели ее. — Он меня любит!

Леночка зло расхохоталась:

— Он тебя любит? Да неужели ты и вправду такая дура? Посмотри на него: он самодовольный, богатый пингвин, он не любит никого. Неужели ты и вправду полагаешь, что ты у него единственная?

Слова Леночки вывели Леру из себя. Она уже давно собиралась поговорить со Станиславом по поводу ее поведения. Кроме всего прочего, секретарша плохо справлялась с работой, печатала письма с ошибками, и Лере бесконечно приходилось перепроверять все, что она делала. И еще позволяла себе хамить!

— Полегче на поворотах, Елена Сергеевна! — сказала она холодно. — Иначе у вас будут крупные неприятности…

— Вот уж у кого скоро будут неприятности… — злорадно парировала Леночка. — И какие! Вот увидишь…

В приемную вошел Петрин. Лера развернулась и пулей вылетела из помещения. Не хватало еще публичных склок с этой необразованной дурочкой! Она вышла на улицу и несколько минут постояла на воздухе.

— Сегодня же поговорю со Стасом! Пусть найдет на нее управу, — приняла она решение и немного успокоилась.

Мысль о том, что она под защитой, внушала ей уверенность в себе. Возвращаясь в приемную, она вспомнила о том, что должна взять для себя мобильный телефон, и направилась к хозяйственникам. Там, как всегда, дым стоял коромыслом. При ее появлении, однако, смех и разговоры смолкли, люди из разных концов кабинета с любопытством уставились на нее.

— Добрый день, — как можно более доброжелательно сказала Лера, обращаясь ко всем сразу.

— Здравствуйте-здравствуйте, сударыня! — отозвался руководитель отдела Быстров.

Его совсем недавно назначили на эту должность с подачи Гвоздюка и Петрина. Тоже питерский. У него были маленькие, бегающие глазки и противная, угодливая улыбочка. — Чем обязаны вашему появлению среди скромных служащих?

Тон Лере не понравился, но она постаралась быть максимально вежливой.

— Я пришла по просьбе Станислава Георгиевича…

— Да-да, конечно, — усмехнулся Быстров, — по чьей же еще!

— Он попросил выдать мне служебный мобильный телефон. Он мне часто бывает нужен во время моего отсутствия в офисе…

— Не сомневаюсь в этом, сударыня! — с ехидцей произнес Быстров. — Наверняка у вас и на будущее запланированы частые отлучки. А что, Станислав Георгиевич сами купить вам телефончик не изволили? Деньги решили сэкономить?

По кабинету пронесся одобрительный смешок. Лера вспыхнула:

— Мне кажется, что это вас не касается! Повторяю: мне от вас нужен мобильный телефон, и попрошу, без комментариев!

— Ах, не обессудьте, сударыня! — произнес хозяйственник, доставая откуда-то коробку с телефонным аппаратом. — Распишитесь, пожалуйста, что искомый объект вами получен! Вот здесь на бумажке его номер.

Лера молча расписалась в ведомости, забрала телефон и вышла из кабинета. Прикрыв за собой дверь, она услышала смех и язвительные замечания в свой адрес.

Когда она вернулась в приемную, Леночка даже не подняла глаз, изображая бурную деятельность. Краем глаза Лера заметила, что секретарша раскладывает на мониторе пасьянс-косынку. Как будто ей нечем заняться! Возмущению девушки не было предела. Определенно сегодня же она серьезно поговорит со Станиславом. Что себе позволяют его сотрудники! Что вообще происходит в офисе? Лера села за стол и попыталась разобраться с мобильным телефоном. У нее было весьма смутное представление о том, как пользоваться этой штуковиной. Внимательно прочитав инструкцию несколько раз, Лера вставила сим-карту, ввела пароль, и телефон заработал. Она вышла из приемной и набрала номер Вознесенского:

— Привет, это я. Можешь поговорить?

— Давай, только очень быстро. — Голос Станислава звучал озабоченно, кругом были голоса. Он явно был где-то на переговорах.

— Я взяла мобильный, как ты просил. Запиши номер. — Лера продиктовала. — Когда освободишься, перезвони мне. Я должна сказать тебе что-то важное.

— Конечно. Но это будет не раньше часов пяти-шести.

— Хорошо, пока.

— Пока.

Лера отключила трубку и постояла в задумчивости еще несколько мгновений. Ей захотелось немедленно уехать из офиса. Чувство брезгливости не оставляло ее после всего произошедшего. Очень кстати вспомнилось, что ей в ближайшие дни предстояло оформить документы на выезд Вознесенского в Лондон, вместе с ней разумеется. И Лера решила заняться этим незамедлительно, чтобы не мелькать в офисе до разговора со Станиславом. У нее было очень дурное предчувствие относительно всего того, что творилось на работе. Лере казалось, что она попала в какие-то невидимые липкие сети, которые со всех сторон опутывают ее и нет никакой возможности избавиться от них, выскользнуть. В коридоре в ее сторону холодно сверкнул глазок видеокамеры. Лера взяла себя в руки и вернулась в приемную. Леночка по-прежнему раскладывала пасьянс и оживленно болтала по телефону. Увидев Леру, она оборвала фразу на полуслове.

— Я перезвоню! — нежно шепнула она кому-то на другом конце провода и повесила трубку.

— Елена Сергеевна! — Лера быстро собирала папку с документами. Леночка исподтишка наблюдала за ней, по-прежнему молча. — Если меня будут спрашивать, я в английском посольстве. Буду ближе к вечеру.

Леночка кивнула и приторно улыбнулась.

— Только не задерживайтесь очень! У Станислава Георгиевича на вечер в офисе назначена встреча с иностранным партнером, вам необходимо будет присутствовать. Это очень важный партнер, — подчеркнула она.

Лера схватила папку и вышла из кабинета, стараясь сохранять выдержку. Внутри у нее все клокотало от возмущения. Острое ощущение близкой опасности не проходило.

Приехав в посольство, Лера обнаружила, что впопыхах взяла не те документы, и половину бумаг придется заполнять заново. Она мысленно выругала себя за невнимательность и взяла чистые бланки. Сев за столик, она уже достала ручку, как вдруг почувствовала себя плохо. Ее знобило, пульс стучал в висках, началось головокружение, и Лера стала задыхаться. Ей хотелось забиться куда-нибудь в уголок и тихо пересидеть, дожидаясь звонка Станислава, чтобы никого не видеть и не слышать. Только бы с ним ничего не случилось! Откуда этот безумный, леденящий страх?

Стараясь успокоиться, Лера механически заполняла документы, постоянно делая ошибки и начиная заново. Дошло до того, что она забыла дату своего рождения. Такого с ней еще не было! И все из-за каких-то идиотов, которые сами не понимают, что делают! Лера бросила ручку и, опустив голову на руки, беспомощно разрыдалась.

В этот момент и прозвучал сигнал мобильного. Сама не своя от волнения, Лера долго не могла попасть пальцем на нужную кнопку — руки дрожали. Телефон умолк, но через минуту снова зазвонил. Лера всем своим существом чувствовала, что сейчас что-то случится…

— Привет! — Голос Станислава звучал как-то неуверенно, даже испуганно.

— Мой родной, господи! — Лера едва не плакала в трубку. — Как я ждала твоего звонка! У меня такое предчувствие…

— Валерия, — Вознесенский помедлил, словно собирался с мыслями, потом перешел на тревожный шепот: —Ты можешь… сегодня больше не приходить на работу?

— Что, что случилось? — Лера уже почти кричала, люди в помещении оборачивались в ее сторону и смотрели с любопытством.

— Я не могу тебе сказать этого по телефону, — продолжал Станислав, — просто не приходи, и все. И поезжай сегодня к себе в общежитие. Я тебе потом все объясню…

Лера лишилась дара речи. На том конце линии тоже было напряженное молчание. В голове у нее все перемешалось. Как это — не приходить на работу? Почему ехать в общежитие?

— Нет, Стас, я приеду. У меня много дел, там переговоры вечером…

— Я все отменил!

— Нет, я все равно приеду, — в Лере проснулось необъяснимое упрямство, словно какой-то чертик изнутри подталкивал ее узнать причину столь странного поведения любимого мужчины. — Я приеду! — с вызовом повторила она.

— Ну как знаешь, — устало сдался Станислав. — Но я тебя предупреждал.

Лера отключила телефон, собрала бумажки и опрометью помчалась в офис.

В самолете Ирена немного поспала, протрезвела и, выходя с чемоданом из здания аэропорта, уже имела в голове достаточно четкий план дальнейших действий: надо выяснить все до мельчайших деталей. В аэропорту ей немного подпортила настроение досадная мелочь: впервые в жизни Свенцицкую никто не встречал. Она давно отвыкла от московской жизни и не знала, куда нужно идти, чтобы найти такси.

У выхода из здания толпилась кучка каких-то одинаковых, отвратительно одетых мужчин. Они курили и громко что-то обсуждали. Мужики с ног до головы оглядели рыжеволосую, экстравагантно одетую Ирену с огромным чемоданом, которая беспомощно озиралась по сторонам.

— Наш клиент! Иди, Васька, твоя очередь!

От группы отделился мужичок в потертых черных джинсах и черной футболке и, подойдя к Ирене, максимально учтиво поинтересовался, вытащив изо рта сигарету:

— Мадам, вас подбросить?

Ирена обрадованно закивала головой:

— Да, да!

— Куда едем?

Свенцицкая задумалась. После того как ее здравый смысл наконец взял верх над эмоциями, она снова начала надеяться, что все произошедшее чья-то глупая шутка. А она тоже хороша — сразу ринулась в бой, не удосужившись даже перепроверить информацию! В какой же идиотской ситуации она сейчас оказалась: совсем скоро в Милане начинается показ, на котором будет представлена ее коллекция — дело всей жизни! — а она разговаривает с каким-то мужиком в московском аэропорту, не зная, куда дальше ехать. И зачем она вообще прилетела — совершенно непонятно. Стасик наверняка засмеет ее. Или еще хуже — насупится и будет обиженно молчать, а ей придется как-то объяснять свое нервическое поведение…

Повинуясь какому-то интуитивному импульсу, Ирена решила, что заедет сначала к Вознесенскому домой. А потом уже решит, что делать дальше. Может быть, она сразу вернется обратно в аэропорт.

— На Чистые пруды, а там я подскажу, — она вдруг поняла, что не помнит ни номера дома, ни улицы, где жил Вознесенский. Хорошо, хоть зрительная память сбоев пока не давала.

— Стоить это вам будет… — мужик еще раз оглядел Свенцицкую, задержавшись взглядом на массивном золотом колье, — двести долларов.

— Да ты с ума сошел! — Ирена было возмутилась, но потом вспомнила, что она одна в давно чужом ей городе, новых правил которого она не знает.

— Сто пятьдесят — и едем.

Мужик забрал у нее чемодан и направился к машине. Ирене страшно было даже подходить к этой раздолбанной «шестерке». Но она открыла дверцу, как будто бросилась головой в омут, откуда не было возврата.

— Не волнуйтесь, мадам! Машина, конечно, неновая. Но доставим вас в лучшем виде! — И «шестерка» с ревом рванула с места.

Свенцицкая откинулась на сиденье и зажмурилась. Ей казалось, что она никогда в жизни не ездила в таких ужасных машинах. Между тем шофер, насвистывая и временами с любопытством поглядывая на свою пассажирку в зеркало, лихо вел свой автомобиль под громкую музыку радио «Шансон», которая лилась из единственного хриплого динамика. Часа через полтора такой езды измученная Ирена отыскала-таки дом, где жил Стас. Слава богу, обошлось без физических увечий!

— Возьмите, вот мой номер телефона, — мужик, порывшись в карманах, сунул Ирене бумажку с длинным рядом цифр, — может, еще встретимся. Меня Вася зовут. Если надо будет чем-то помочь в Москве — помогу. А то я гляжу, вы тут давненько не бывали… Вы красивая! Ехали бы обратно. Что вам тут делать?

Ирена поморщилась, представив, какие еще обстоятельства могли бы заставить ее встретиться с этим типом снова, но сочла разумным не возражать. Быстро расплатившись, она машинально сунула бумажку с телефоном в сумочку и с дрожью в коленях вышла из машины. Хотя в этот момент ей больше всего на свете хотелось махнуть на все рукой и вернуться в аэропорт, хотелось оказаться на прерванной репетиции…

— Счастливо! Берегите себя, — прозвучало ей вслед из «шестерки».

Ирене подумалось, что во время финальной репетиции показа она волновалась гораздо меньше. Но хватит, не время распускать сопли! Она умела в напряженные моменты брать себя в руки, мобилизовываться. В конце концов, в жизни бывало уже и не такое… Ирена глубоко вздохнула и, взяв свой огромный чемодан, решительно зашагала к подъезду. Вот сейчас она войдет в квартиру и увидит привычный легкий беспорядок, стакан с недопитым виски на прикроватной тумбочке, свою фотографию на журнальном столике в гостиной — и ее охватит прежнее странное ощущение, что в этой квартире уже давно никто не живет… А она присядет на диван и заплачет — как девочка, совершившая глупый поступок, а потом позвонит Стасику и признается ему в этой своей глупости и в любви, и они вместе улетят куда-нибудь на Мальдивы или Сейшелы, потому что давным-давно не были нигде вместе… И вообще, только этим утром Свенцицкая вдруг поняла, как много значат для нее эти ненавязчивые вроде бы отношения с Вознесенским.

У входной двери Ирену снова охватила непривычная дрожь, и она долго не могла попасть ключом в замочную скважину. Странно, раньше Стас всегда запирал дверь на оба замка, а сейчас закрыт только верхний… Свенцицкая медленно переступила порог, все еще отчаянно надеясь на чудо. Но его не произошло. В квартире пахло кофе, едой и женскими духами. У зеркала в прихожей стояла маленькая дамская сумочка. Из не слишком дорогих. Ирена бросила у порога чемодан, схватила сумочку и что есть силы запустила ею в зеркало. Оно треснуло в левом верхнем уголке. Возмущение и злость с новой силой накатили на Свенцицкую. Подонок, он еще и привел эту шлюшку в дом!

На столе на кухне лежали конфеты и булочки. Раньше Вознесенский терпеть их не мог! В спальне на трюмо — чужая косметика: пудреница, тушь, помада. Эта девчонка даже не знает, что Стасик терпеть не может дешевую косметику! Чужие вещи, книги, вытащенные из шкафа в кабинете… Предметы как будто набрасывались на Ирену, больно раня ее, задевая за живое. В этой квартире явно кипела бурная жизнь!

В гостиной Свенцицкая устало плюхнулась на диван и сжала ладонями виски. Боже, а это что такое? На журнальном столике, там, где много лет стояла ее любимая фотография, чуть увядшие, но все еще превосходные розы. «Черная магия», ее любимый сорт! Тут Ирена разрыдалась. Она задыхалась в этом доме, среди чужих запахов и вещей. Казалось, что она участница какого-то кошмара, на который должна была бы равнодушно смотреть со стороны. И кошмар этот никак не кончается, а медленно душит ее своими черными, мохнатыми лапами. Ни минуты дольше нельзя оставаться в этом доме, иначе случится что-то непоправимое! Ирена застонала как от боли, вскочила, подхватила чемодан и понеслась вниз по лестнице, забыв про лифт. Входная дверь так и осталась незакрытой…

Как фурия вылетела она из подъезда и тут же остановилась. Куда теперь?

— Мадам такая стремительная, — из-за спины раздался знакомый хрипловатый голос, — куда едем дальше?

Ирена вздрогнула и обернулась. Перед ней, улыбаясь щербатым ртом, стоял водитель Вася.

— Я же говорил, что мы с вами еще встретимся! Жизнь такая штука — все время кого-то с кем-то сводит. Давайте сюда ваш чемодан! — Он лихо закинул его в багажник и спросил: — Ну что? Назад в аэропорт?

С минуту Ирена стояла в замешательстве, по щекам ее текли слезы, в горле стоял ком. Она злилась на Станислава за нанесенную ей обиду, злилась на себя за свою беспомощность и за дурацкое положение, в котором она оказалась. Но больше всего она злилась на неизвестную соперницу, которая вот так спокойно и нагло поселилась в квартире у Вознесенского. Конечно, назад в аэропорт! Надо немедленно прекратить этот кошмар! Тушь растекалась, оставляя под глазами темные полосы.

— Ну что вы, мадам, не надо! — Вася галантно, хотя и с видимым усилием, распахнул перед Иреной дверцу машины: — Присядьте, успокойтесь. Здесь ничего не стоит вашего расстройства. Все скоро закончится. Кстати, у меня есть водка. И стаканчик одноразовый. Хотите? — Водитель, покряхтев, извлек из багажника початую бутылку «Столичной» и не слишком чистый пластиковый стакан. — Помогает, сам знаю!

Свенцицкую едва не стошнило от омерзения. Бесспорно, единственное, чего ей сейчас не хватало, — это только теплой водки сомнительного качества. Обязательно в грязном пластиковом стакане. Да когда же закончится этот бред! Нет! Надо ехать не в аэропорт, а прямо в офис к Вознесенскому и все выяснять. Хватит позволять над собой издеваться!

— Слушай, как тебя там…

— Вася! — бодро отозвался шофер.

— Слушай, Вася! Можешь отвезти меня на Смоленскую, к бизнес-центру?

— Вы решили не ехать в аэропорт? Подумайте, мадам!..

— Ты меня не слышал, что ли? — взвизгнула Ирена.

— Ну если вы так хотите, то конечно. Не смею возражать. Все сделаем в лучшем виде!

Свенцицкая достала из сумочки зеркальце и салфеткой вытерла размазавшуюся тушь.

— А сигареты у тебя найдутся? — обратилась она к водителю.

— Для такой женщины все найдется! — Он, порывшись в карманах, протянул Ирене полусмятую пачку «Примы».

— О боже!

Свенцицкая поморщилась, но взяла папиросу — уж очень хотелось курить. Она даже осторожно сделала глоток из стакана. Действительно, стало легче. А вот «Прима» была просто убойная. Сколько лет она не курила папирос? Целую вечность… Именно сейчас их терпкий, отвратительный запах почему-то показался Ирене очень уместным в этой разбитой машине, рядом с грязноватым шофером, у которого в багажнике плещется в полупустой бутылке теплая водка. Вася между тем явно пытался отвлечь пассажирку от грустных мыслей. Что-то в нем было, в этом Васе…

— Эй, Вася! А ты женат?

— Никак нет, мадам! Холост и свободен как ветер! Уже много лет, как разведен. И не жалею!

— А почему?

Вася развел руками, оставив на мгновение руль без присмотра.

— Так жена от меня ушла! Случается такое. Ну не станешь же держать, она свободный человек. Вот и вся история. Работаю водилой — мне в кайф, а денег на жизнь вполне хватает. Не жалуюсь.

— Неужели вернуть жену не хотелось или отомстить ей?

— Нет, совершенно! Раз она ушла, значит, ей со мной плохо было, а сейчас лучше. Ну и мне хорошо… Баба с возу опять же. А мстить? Все же возвращается — и хорошее, и плохое. Нельзя никому мешать.

— А что, Вася, я правда красивая? — Ирена оставила без комментария последние слова водителя и осторожно припудрилась.

Водитель вздохнул восхищенно и мечтательно всплеснул руками. На пальце у него красовался массивный золотой перстень с монограммой.

— Конечно! Вы шикарная женщина. Я таких только по телевизору видел! На вас же написано, что вы, мадам, из высшего света, не то что мы, дворняжки… У вас совсем другая судьба. И что вы здесь делаете, не понимаю.

— Не твое дело!

Ирена сначала нахмурилась, потом улыбнулась. Силы к ней постепенно вернулись, голова снова была ясная.

— Все, приехали! Домчал вас моментально, по высшему разряду, как на «мерседесе»!

— Спасибо! И правда, как быстро доехали. Сколько я должна? — Свенцицкая достала кошелек и вытащила доллары, но Вася замахал руками:

— Не надо ничего! Считайте, что я вас прокатил! Может, единственный раз — такую даму на своем драндулете.

Ирена ничего не ответила, только пожала плечами и убрала деньги. Ей подумалось, что давненько никто не говорил ей таких слов. Бред какой-то!

— Спасибо… Вася! — произнесла она, забирая чемодан. — Удачи тебе!

— И вам! Такой красивой женщине ни в коем случае нельзя плакать! Но лучше бы вы ехали в аэропорт. Может, передумаете еще? А то я вас отвезу… Рейс на Милан еще не объявляли.

— Нет, не передумаю! Прощай, — холодно сказала Свенцицкая. Она уже приняла все решения, совершенно успокоилась и была готова к решающему бою.

Внизу охрана долго отказывалась пропускать Свенцицкую. Мобильный Станислава был выключен. Наконец Ирена дозвонились до приемной, где на протяжении получаса было беспробудно занято. Охранник недолго поговорил с секретарем, выписал пропуск и буркнул Ирене: «Проходите!»

Она медленно поднялась на третий этаж, внутренне готовясь к встрече. Интересно, как выглядит эта потаскушка, которая смогла увлечь Вознесенского? Наверняка длинноногая блондинка с шикарными волосами, ему такие нравятся. Надо обязательно увидеть ее, сегодня же! И расцарапать ее наглую физиономию. А потом разобраться со Станиславом. Он заслуживает серьезного наказания. Свенцицкая решительно вошла в приемную. Навстречу ей бросилась крашенная в соломенный цвет толстушка с накладными ресницами, в крошечной мини-юбке, обтягивающей круглую задницу. Похожа на «даму» с Риппербана или из Булонского леса. Сердце Ирены екнуло. Неужели?..

— Ирена Эдуардовна, здравствуйте! Как хорошо, что вы прилетели! — Толстушка уже подобострастно забирала из рук Свенцицкой чемодан. — Хотите чаю, кофе? Станислава Георгиевича пока нет, но он совсем скоро будет…

— А вы, собственно, кто? — холодно осведомилась Ирена. Она ожидала застать в приемной знакомую ей Людмилу. Про себя она называла ее «синим чулком» и недолюбливала. Ей казалось, что Людмила отвечает ей тем же.

— Ой, простите, — девушка всплеснула руками, — я просто так волнуюсь! Я Лена, секретарь Станислава Георгиевича. Это я вам звонила утром…

— Ах да, Леночка! — Голос Ирены заметно потеплел. — Пожалуй, я выпью чаю, подожду здесь Вознесенского. Что, вы говорите, у вас тут произошло?

— Ой, тут такое! Я к вам очень хорошо отношусь, Ирена Эдуардовна, хотя вас никогда и не видела. И Сергей Палыч Гвоздюк тоже…

— Сергей Палыч?

— Да, начальник службы безопасности, очень хороший человек! Вы же его знаете.

Действительно, в свой последний приезд Ирена случайно познакомилась с Гвоздюком в офисе. Он показался ей весьма милым, услужливым человеком — напоил ее чаем, наговорил массу комплиментов. Только вот расспрашивал о ее жизни в Париже чересчур настойчиво — это оставило не очень приятный осадок. На всякий случай она в шутку попросила его приглядывать за Станиславом и в критических случаях — сразу сообщать ей. На самом деле она имела в виду совсем не любовные похождения Вознесенского — она знала, что на ее Стасика несколько раз пытались «наезжать» недруги. Он всякий раз очень переживал, однажды даже дошло до нервного срыва. А он в это время продолжал ходить на работу, хотя ему предписан был постельный режим… Именно это и имела в виду Ирена, когда просила Гвоздюка. Но тот, видимо, несколько расширил пределы своих полномочий. Наверное, это и к лучшему… Надо отблагодарить этого внимательного человека.

— Ах да, вспомнила… Не будет ли у вас пепельницы, Леночка?

— Конечно, Ирена Эдуардовна! Но вообще-то у нас не курят. Станислав Георгиевич запрещает.

— Вот уж с ним-то я как-нибудь сама разберусь, Леночка, — мрачно сказала Свенцицкая, закуривая «Приму».

Секретарша посмотрела на нее с удивлением, но промолчала. Даже она предпочитала «Вог» с ментолом. А тут такая роскошная дама — и с «Примой»! Новая парижская мода, что ли?

Ирена огляделась по сторонам. В приемной стало как-то тесновато. И только тут она обратила внимание, что недалеко от двери в кабинет Вознесенского стоит еще один стол. На нем царил легкий беспорядок, словно кто-то впопыхах перебирал бумаги. Внимание Ирены привлекла большая стопка разных словарей у компьютера. Она злорадно улыбнулась. Ей стало понятно, чей это стол. Ирена посмотрела на Леночку. Та с готовностью закивала:

— Да-да, вот именно тут она и сидит, стерва! Специально мой стол передвинули, чтобы ее посадить!

А вот это уже непохоже на Вознесенского. Он терпеть не мог перемен в привычной обстановке, поэтому и ютился до сих пор в этом офисе, который, по мнению Ирены, давно стал непрестижным, да и с квартирой своей старой никак расстаться не мог. Может быть, все-таки произошло что-то серьезное? По сердцу снова пробежала серая тень неуверенности, но тут же исчезла.

Размышления Свенцицкой прервал знакомый голос Станислава, раздавшийся из-за двери. Он с кем-то довольно громко разговаривал по телефону. Ирена моментально мобилизовалась, уселась в кресло, приняла очень светскую позу и положила недокуренную папиросу в пепельницу.

— Договорились. Я вам перезвоню завтра и назначим встречу. — Вознесенский вошел в приемную, деловито заканчивая на ходу разговор: — До свиданья.

В ноздри Вознесенскому остро ударил табачный дым. Он сморщился и, обращаясь, к Леночке, спросил грозно: — Кто это курил у меня в приемной, да еще такую гадость? Я же запретил!

— Я курила! — Свенцицкая медленно поднялась из кресла в углу, взяла папиросу, затянулась и с силой выпустила Станиславу в лицо горькую струю дыма. Вознесенский закашлялся.

— Ирена! Ты что здесь делаешь? — только и смог выдавить он из себя.

Ирена, плавно покачивая бедрами, не спеша прошлась по приемной, потушила папиросу о краешек пепельницы. Станислав мысленно вздрогнул, увидев, как Свенцицкая изменилась: эти огненно-рыжие короткие волосы и алая помада явно не сулили ему ничего хорошего. Он никогда не видел ее такой. Этот вызов не добавлял Ирене шарма, — наоборот, она казалась резкой, угловатой, злой. Новый образ подчеркивал ее возраст.

— Да вот, решила тебя навестить. Думаю, все ли там в порядке с моим Стасиком? Может, ему какая помощь нужна?

Вознесенский проблеял нечто невыразительное, пытаясь сообразить, что может означать ее неожиданный приезд. Может быть, Ирена просто соскучилась и решила сделать ему сюрприз? Впрочем, раньше такого не случалось… Или у нее случилось нечто экстраординарное и она приехала за помощью? Может быть, ей срочно нужны деньги? Или… Но нет, этого не может быть! Станислав, оправившись от шока, сориентировался, заметил Леночку, которая от напряжения вжалась в стул, стараясь не пропустить ни мгновения развивавшегося действа. Глаза у нее лихорадочно блестели от любопытства.

Он попытался приобнять Ирену и увлечь ее в свой кабинет, подальше от посторонних ушей и глаз. Но она решительно отстранилась. Внезапно Вознесенского пробил холодный пот. Он вспомнил, что именно сегодня у Свенцицкой должен был состояться показ ее коллекции в Милане, на который у него так удачно получилось не приехать! Что же могло произойти, чтобы Ирена сорвалась с этого самого главного в своей жизни мероприятия? Вознесенский знал, сколько месяцев труда и финансовых средств вложила Свенцицкая в то, чтобы этот показ состоялся.

— Ирена, какое сегодня число? — спросил он строгим голосом.

— Двадцать девятое июня, — насмешливо глядя ему прямо в глаза, произнесла Ирена.

— У тебя же должен быть показ! Что ты делаешь тут? Почему ты не в Милане? Что случилось?

Свенцицкая посмотрела на часы. Вероятно, как раз сейчас ее модели готовятся к дефиле.

— Нет уж, позволь мне узнать у тебя, что случилось, — по-прежнему холодно произнесла она, — Пройдем-ка к тебе в кабинет.

Вознесенский, семеня, следовал за Иреной, уже предчувствуя недоброе, но все еще надеясь, что все обойдется.

Как только за Станиславом захлопнулась дубовая дверь, Ирена что было силы влепила ему звонкую пощечину, потом еще одну. Станислав вскинул руки, пытаясь защититься.

— Что ты себе позволяешь, Ирена! — неубедительно возмутился он.

Свенцицкая удивленно вскинула брови. Она была прекрасной актрисой, и это явно был ее день.

— Это что ты себе позволяешь, скотина! Решил от меня потихоньку отделаться?

— Да ты что, с чего ты это вообще взяла, такую ерунду говоришь! Ты разве забыла, что мы с тобой… уже столько лет…

— Так, значит, ничего нет?

Станислав съежился, как побитая собака. Ирена знала его как облупленного. Могла предвидеть любое его действие. Он терпеть не мог выяснения отношений. Стоило на него прикрикнуть, разбить тарелку или завизжать погромче, как у него тут же подскакивало давление, он краснел, бледнел и готов был немедленно исполнить все, о чем его просят.

— Что ты имеешь в виду? — тихо и виновато спросил Вознесенский. У него кружилась голова. Он никак не мог привыкнуть к коротким рыжим волосам Свенцицкой. Хотелось одного: чтобы все это поскорее закончилось.

Ирена уверенной походкой подошла к креслу руководителя и, опустившись в него, снова закурила. Пепел она стряхивала прямо на бумаги Вознесенского. Тот морщился от каждого ее движения как от боли.

— Дома у тебя живут какие-то бляди, мне звонят с твоей работы и пересказывают в красках все, что происходит в твоей личной жизни… Как же так, дорогой? Или в твоей жизни что-то изменилось, а я просто еще не знаю об этом?

— Да. То есть нет! Нет, конечно… Ну не говори так, я тебе все объясню, — засуетился Станислав, — Лера — это совсем другое…

— Ах, Лера!..

Вознесенский понял, что выдал себя с головой и покраснел, как первоклассник. По его реакции Ирена поняла, что ничего на самом деле не изменилось.

— А где я могу застать эту прекрасную Леру, чтобы пообщаться с ней? Я смотрю, она не сидит на рабочем месте… У нее что, выходной?

— Лера очень занята… И вообще, почему ты считаешь, что вам надо общаться? Мы с тобой взрослые люди, сами все сможем урегулировать. Мы же всегда прекрасно понимали друг друга… — И Вознесенский умоляюще посмотрел на Свенцицкую.

Та сделала долгую паузу. Она сидела в его кресле, закинув на стол ноги в туфлях на острой металлической шпильке, курила и смотрела на Стаса так, что у него мурашки бегали по коже. Он прекрасно знал, что в гневе Ирена способна на любые поступки, самые жестокие и безрассудные. И предсказать ее поведение в такие моменты было совершенно невозможно.

Всякое он уже видел за время их общения — битую посуду, поломанную мебель, порванную одежду… Но сейчас Свенцицкая выглядела абсолютно спокойной. Никаких признаков истерики. Как долго она могла так продержаться? Или ей на самом деле было все равно и она лишь ломала комедию?

— Ладно, пойду прогуляюсь по офису! С людьми пообщаюсь, может, еще что-то интересное расскажут, раз ты молчишь. — Свенцицкая проворно соскочила с кресла и походкой профессиональной манекенщицы прошлась по кабинету. — А ты, кстати, без бороды похож на поросенка! Это она заставила тебя сбрить бороду? Кололась небось при поцелуях?

— Ирена, прекрати. При чем тут борода? Просто она мне надоела… Поезжай, пожалуйста, к себе домой и успокойся. Прошу тебя. Я к тебе приеду вечером, мы все обсудим, — тихо попросил Вознесенский.

— Вот еще! — Ирена развернулась и подошла к Станиславу вплотную, взяла его за подбородок двумя пальцами. — Милый мой Стасик, заруби себе на носу: я всегда буду делать только то, что я считаю нужным, и ничего кроме этого. Понятно тебе? Я не собираюсь никуда отсюда уезжать! Надо будет — и заночую здесь. Пусть все видят, как ты издеваешься над своей женой!

В этот момент у Свенцицкой зазвонил мобильный. Она отстранилась от Вознесенского и достала телефон.

— Алло! — кокетливо сказала Ирена в трубку и потеплевшим голосом продолжила: — Эжен, мальчик мой! Нет-нет, все хорошо, не беспокойся. Я у Станислава Георгиевича. Прямо сейчас? — Ирена выразительно посмотрела на Станислава и вышла из кабинета. — Правда? Потом расскажешь мне все в деталях…

Как только за Иреной закрылась дверь, Вознесенский подбежал к окну и распахнул его. Первый раз за все время работы в этом офисе. В кабинет ворвались гул машин, ветерок, звуки улицы. Там все было как всегда. Станислав упал в кресло и обхватил руками голову. Что делать? Прежде всего — не допустить приезда в офис Леры. Завтра будет день — будет и пища, как-нибудь все образумится. А сегодня он отведет Свенцицкую в ресторан, по магазинам, сделает для нее что-нибудь еще… Главное, чтобы они с Лерой сегодня не встретились. И он схватился за телефонную трубку как за спасательный круг.

Лера вбежала в офис. Сердце ее колотилось тысячей молоточков, в висках шумело, на лбу выступила испарина. Какая-то неведомая сила гнала и гнала ее вперед — до полного изнеможения. Перед дверью приемной Лера секунду помедлила, немного отдышалась, а потом стремительно переступила порог. В ноздри сразу ударил едкий запах табака. Взгляд, как прожектор, выхватил из пространства сначала Леночку, которая замерла в какой-то напряженно-выжидательной позе, во все глаза глядя куда-то в глубь комнаты. При появлении Леры она мгновенно перевела взгляд на нее.

— Ну вот и я! Что тут у нас? — выдохнула Лера, стараясь казаться спокойной, и подошла к своему столу. Сердце между тем не желало успокаиваться. Краем глаза девушка увидела рыжеволосую, коротко стриженную даму, которая смотрела на нее в упор из угла приемной. Лера машинально поздоровалась. В приемной часто сидели, дожидаясь Вознесенского, посетители. Но у этой дамы было такое странное выражение лица! Лере показалось, что она уже где-то видела эту даму. Наверное, она заходила раньше…

Свенцицкая смотрела на соперницу. Потрясению ее не было предела. Она же еще совсем девчонка! На вид лет двадцать или и того меньше. Вознесенский спятил! Но не конкурентка, бесспорно. Хорошая фигурка, стройные ножки, хотя далеко не модель. Да, пожалуй, и все. Волосы собраны в хвостик, минимум косметики. Одета непонятно во что, но ей идет… А что это у нее в ушах? Нет, наверно, показалось. Издалека плохо видно. В ней что-то есть, в этой девочке, но справиться с такой вряд ли будет сложно… Слишком неравны силы. Ирена ожидала гораздо худшего. Можно было слегка расслабиться.

Лера положила папку с бумагами на стол и обернулась, спиной чувствуя взгляд посетительницы. Та смотрела на нее не мигая, как будто сверлила взглядом. В зеленых кошачьих глазах прыгали желтые молнии.

— Кто это? — нервным шепотом спросила Лера, обратившись к секретарше. Та довольно фыркнула. Ей очень нравилось быть в эпицентре событий.

— Это жена Станислава Георгиевича, — громко и победно сообщила Леночка и посмотрела на Свенцицкую. Та одобрительно кивнула ей. Определенно надо будет поощрить эту сметливую секретаршу материально.

— Кто? — Свет померк в глазах Леры. Она уставилась на посетительницу. — Но у Станислава нет жены!

Лера все еще не верила в происходящее. Глупый розыгрыш! Но дама, похоже, и не думала шутить. Она встала и медленно подошла к Лере, поигрывая золотой зажигалкой и не сводя с нее пристального взгляда.

— К несчастью для вас, девочка, есть. Кстати, мы еще незнакомы, — Ирена еще ближе подошла к Лере, так, что девушка даже попятилась, — меня зовут Ирена Эдуардовна Свенцицкая. Мы со Станиславом Георгиевичем вместе уже двенадцать лет.

— Сколько? — Лере показалось, что она теряет дар речи.

— Двенадцать! И у нас в отношениях начинается новый цикл. Столько разных планов! Неужели Стас вам ничего обо мне не рассказывал? Это так непохоже на него.

Злость захлестнула Ирену. Она не могла ошибиться: в ушах у этой девчонки были те самые сережки «Картье», которые она в апреле купила в Москве, а потом просила Стаса сдать их обратно. Это высшая степень наглости — дарить Иренины вещи! Он поплатится и за это!

В этот момент дверь кабинета приоткрылась, оттуда осторожно выглянул Станислав и, быстро оценив ситуацию, поспешил ретироваться. Как-нибудь там сами разберутся, без него. В конце концов, он не мог знать, что Ирена приедет прямо в день показа и ворвется в офис, следовательно, изменить или предотвратить он тоже ничего не мог. Раз уж все так получилось, пусть сами выяснят отношения. Только Лерку жалко! А с другой стороны, она ведь не девочка уже, могла бы предположить, что у него за годы жизни образовались какие-то связи…

В этот момент ему показалось, что в приемной что-то упало. Он прислушался — тишина. Выглянул снова. Недалеко от двери в его кабинет, прямо у своего стола, лицом вниз лежала Лера. Она все слышала и понимала, но ее неумолимо затягивало в какой-то черный тоннель, и попросить помощи она не могла. В воздухе снова повеяло льдом. Рядом со столом Леры стояла секретарша Леночка и покатывалась со смеху. Ирена вальяжно сидела в кресле и курила.

— Представь, что выделывает твоя краля! — Свенцицкая горящей папиросой указала на Леру. — Притворяется, что упала в обморок. Она такая нежная! А я всего лишь попыталась попросить ее вернуть мне мои сережки. Она, наверно, украла их у тебя, да?

Леночка поддержала Ирену одобрительным хихиканьем.

— Почему вы стоите? Вы с ума сошли? — Вознесенский в два прыжка подбежал к Лере и приподнял ее голову. Девушка была мертвенно-бледной и очень холодной. — Врача, немедленно врача!

Леночка нерешительно помялась у телефона. Она смотрела на Свенцицкую, но та сидела неподвижно, прищурившись, наблюдала за происходящим.

— Ты что, никогда женских штучек не видел? Да она так к себе внимание привлекает! — сквозь зубы сказала Ирена. — Ты полный идиот.

— Я сказал — врача! — взревел Вознесенский и тут же закашлялся. — А ты, — он посмотрел на Ирену, — за это ответишь. Потуши сигарету сейчас же!

— Увидим, кто и за что ответит, — холодно улыбнулась Ирена, но выполнила его просьбу. Что-то все же изменилось в Станиславе.

Леру привели в сознание после нескольких уколов. Вознесенский был все время рядом, держал ее за холодную, безжизненную руку. Его снова придавило тяжелое чувство вины перед этой девочкой. Наконец ресницы Леры едва заметно дрогнули. Девушка очнулась и посмотрела на Станислава. Уголки ее губ страдальчески дрогнули.

— Милый, — прошептала она еле слышно, — скажи, что все это неправда! И про сережки тоже…

Вознесенский промолчал, не зная, куда спрятать глаза. Багровая краска стыда медленно заливала его щеки. Леночка испуганно наблюдала за происходящим из угла. Свенцицкая продолжала хранить молчание. Ей было не по себе. Подоспевший доктор помог Лере подняться, ей принесли воды. Как только немного пришла в себя, она тут же вытащила из ушей злополучные серьги.

— Возьмите, если они ваши… — Сережки звякнули и покатились по столу.

Ирена даже не пошевелилась. Станислав опустил голову. Глаза у Леры были большие и равнодушные, они смотрели куда-то сквозь всех, в пустоту. На лице у нее было выражение отрешенности и глубокого отвращения к происходящему.

— Отвезите меня домой, — попросила она.

Вознесенский вызвал водителя Диму и попросил довезти Леру до общежития. Свенцицкая не проронила ни слова. Леночка стояла в неудобной позе, но совершенно не замечала этого. В комнате еще долго висела липкая, тревожная тишина.

— Ирена, поезжай тоже. Завтра поговорим обо всем. Я сейчас хочу побыть один.

Свенцицкая не пошевелилась. Похоже, оправдывались худшие ее ожидания.

— Вызовите мне машину, — наконец произнесла она. Вознесенский молча смотрел в пол. Леночка вздрогнула, точно очнулась:

— Да-да, сейчас, Ирена Эдуардовна! Спускайтесь, вас будут ждать. Черный «вольво» внизу… Не забудьте ваш чемодан.

— Пусть кто-нибудь донесет его. — Свенцицкая тяжело поднялась и посмотрела на Вознесенского. Тот по-прежнему не поднимал глаз. — До свиданья, дорогой! Но не забудь: наша песня еще не допета! Все самое интересное только начинается. Поэтому я не прощаюсь.

— Пожалуйста, Ирена, уходи. Мы все обсудим позже.

Свенцицкая вышла, не оглядываясь. Хлопнула дверь. Вознесенский какое-то время постоял в глубоком раздумье и ушел в свой кабинет. Леночка воровато огляделась и быстрым движением забрала со стола никому больше не нужные роскошные сережки.

Ночь у всех троих была тяжелой.

Ирена, приехав домой, бросилась в гостиной на диван, не раздеваясь. В квартире стоял удушливый запах ее любимых духов — «Мажи нуар». У нее была огромная, действительно великолепная квартира в античном стиле — Ирена занималась ремонтом как раз во время разработки коллекции «Эллинские мотивы». В квартире было всего две комнаты — гостиная, соединенная с кухней, общей площадью метров сто пятьдесят, и спальня, переходящая в ванную, немного меньше по размеру. В гостиной были бело-розовые мраморные колонны, на стенах — фрески, на потолках — лепнина. Мозаичный пол со сложным орнаментом был доставлен из Италии по индивидуальному заказу. Ложе Ирены в спальне обрамлял изящный розовый балдахин в виде шатра. В гидромассажную ванну в виде огромной розово-золотой перламутровой раковины можно было перебраться прямо из постели. Туалет тоже был оформлен весьма своеобразно: стены в нем были из дымчатого витражного стекла, и все, что за ними происходило, можно было созерцать фактически из любого места квартиры. Свенцицкая считала это очень пикантной интерьерной находкой. Надо отдать ей должное: все, кто попадал в эту квартиру, надолго оставались под впечатлением. Она даже получила приз одного из модных интерьерных журналов за лучший дизайн.

У Свенцицкой без конца трезвонил мобильный телефон, — вероятно, многочисленные знакомые спешили поздравить с успехом ее коллекции, но в данный момент Ирену это совершенно не волновало.

Она лежала на огромном диване и не могла поднять голову, не в силах справиться с навалившейся болью. В конце концов, телефон жалобно пискнул и замолк — разрядилась батарея. Надо бы позвонить Эжену… Он, наверное, беспокоится. Но у нее не было сил даже сползти с кровати, чтобы взять телефонную трубку.

Ближе к часу ночи Ирена все же заставила себя встать и раздеться. Она прошла на кухню и налила себе коньяка. Что же это происходит с ней, со Станиславом, со всем миром? Не может быть, чтобы это было концом, она не допустит этого! Слезы слабости опять потекли по щекам Ирены. Такое странное, давно забытое чувство, которое за один день возвращалось к ней столько раз! Свенцицкая искала и не находила выход из этой ситуации. Конечно, высока вероятность того, что Стас уже завтра одумается и все у них будет как раньше. Но тихий голос в ее сердце говорил о том, что по-прежнему больше не будет никогда.

Она вспоминала, как Вознесенский смотрел на эту девчонку, лежавшую на полу, и ее грызла глухая, неизбывная тоска. В этом взгляде было Чувство! Но допустить, чтобы Стас, прожив с ней столько лет, сейчас ушел к какой-то Лере, — это было выше ее сил. Свенцицкая всегда хвалилась перед знакомыми тем, что воспитала Стаса под себя, сделала таким, какой он есть сейчас, — и теперь отдать кому-то свое любимое творение?! Нет, Ирена не привыкла сдаваться. Иначе она не достигла бы таких высот в жестком западном модельном бизнесе.

Под утро, после нескольких рюмок коньяка, было принято единственно верное решение: не сдаваться, бороться за свое счастье до конца, чего бы это ни стоило. Даже если придется пойти на крайние меры (а Ирена очень хорошо понимала, какими они бывают)! Она выиграет эту борьбу. А у Леры вся жизнь впереди, она назавтра забудет Станислава, и у нее будет еще сто других мужчин… Лучше и моложе, быть может, даже богаче. А Ирене уже сорок два. И ей пора устраивать свою жизнь, нужна определенность…

Так она лежала, предаваясь печальным размышлениям, еще несколько часов, время от времени проваливаясь в тяжелый, похожий на забытье сон. Вознесенский не звонил.

Очнувшись через пару часов после очередного мучительного провала, Ирена неожиданно вспомнила про Селену, одну из сильнейших ведьм и ясновидящих Москвы. Ирена была знакома с ней с тех самых пор, как та давным-давно помогла ей избавиться от пагубной привязанности к алкоголю. Теперь, по слухам, Селена работала за очень большие деньги только с VIP-персонами. Ее клиентами были не только жены богатых бизнесменов, но и депутаты Госдумы, знаменитости, владельцы крупных финансовых групп.

Что ж, Ирена поедет к ней с самого утра. Чтобы наконец понять, что здесь происходит на самом деле и что нужно предпринять, чтобы изменить сложившуюся ситуацию.

Из дневника Леры

У меня нет слов, чтобы все это описать. Сейчас я уже немного пришла в себя и начала обдумывать произошедшее. Я снова оказалась в своей маленькой комнатке с розовыми стенами в общежитии, где я мирно и спокойно прожила почти пять лет. Будто все, что было со мной вчера, — только сон, страшный и кошмарный. А теперь я проснулась — и опять одна, среди моих любимых книг, учебников, тетрадей. Словно вернулась в свое настоящее. В окне — звездное ночное небо. Я всегда любила эту комнату за то, что в ней такое небо. Когда лежишь на кровати, кажется, что оно прямо над головой… И такая луна! Она не отпустит меня, я теперь точно знаю. Все что было — иллюзия, мои фантазии, мечты. Все было сном, а теперь я проснулась.

Только вернувшись сюда снова — вот так! — я поняла, что даже дневник мой остался здесь. И все эти недели, промелькнувшие калейдоскопом, я ничего не писала. Жизнь так закрутила меня в последнее время, что я даже не думала ни о чем, кроме того, что происходило со мной. У меня в жизни был другой, как мне казалось — глубокий смысл. Которого сегодня не стало. И я понимаю, что настоящее — это мой письменный стол, мое бескрайнее одиночество и эта холодная, вечно умирающая и возрождающаяся Луна над моей головой.

Как он мог так обмануть меня? Зачем? Ему захотелось поиграть со мной — но разве мало вокруг других игрушек? Или особенно притягательным как раз и кажется то, что не сразу падает в руки? У меня в эти длинные часы произошла полная переоценка ценностей. Конечно, все было совсем не так, как должно. У нас с С. не было того чудесного периода ухаживаний, романтических встреч, тайных поцелуев. Все случилось как-то чересчур быстро и внезапно, настигло, как гроза. Все предостерегали меня от романов на работе, от взрослых мужчин, безумных страстей… Все были правы, как оказалось. Но в первый раз в жизни я испытала присутствие другой силы, которая гораздо могущественнее того, что я испытывала раньше. Меня как будто повело куда-то, а я и сопротивляться не могла… Это было похоже на огромный магнит.

Я пытаюсь проанализировать все, что случилось. Мне всегда казалось, что любовь — это такое светлое чувство, которое несет в мир гармонию. Я была уверена, что моя любовь именно такая. В ней не было ни капли фальши или лжи. Почему же… Я не понимаю…

Спустя три часа я снова пишу в дневник. У меня очень болит сердце. Наверное, завтра останусь дома, подумаю обо всем. А где теперь мой дом? Вряд ли я смогу вернуться в квартиру, где мы были так счастливы с С. Или мне казалось, что мы счастливы. И отсюда мне совсем скоро надо будет уехать. Мне так одиноко! Наверно, все это было только моей ошибкой. Ведь права была моя золотая Ню, когда говорила, что у меня совершенно нет жизненного опыта. И мама была права, предостерегая. Но как же так! Я ведь чувствовала, что нужна С., что ему хорошо со мной!.. Ну вот, я опять начинаю плакать. Нельзя этого делать, нельзя!

Это был для меня такой шок, когда я узнала про его жену. Как я не додумалась раньше — ведь ее фотография стояла прямо у него на столе… Когда любишь, то абсолютно доверяешь человеку. Наверно, мне нужно просто отойти в сторону. Как позорно вдруг оказаться любовницей, да еще и на работе, и при живой жене! И кто — я! Так стыдно теперь. Но чего я стыжусь? Того, что полюбила не того человека? А может быть, это все только испытания любви. А я сейчас возьму и отрекусь от нее, прямо как Иуда. А вдруг я ему на самом деле очень нужна?..

Когда меня увозили с работы, я была как под гипнозом — ничего не чувствовала. Но мне было вместе с тем так больно — и душевно, и физически… Раньше никогда со мной такого не было. Позже я разозлилась на всех и плакала. Потом и это прошло. Все так быстро! Сейчас мне снова хочется разозлиться, а я не могу, как будто эта энергия утекает куда-то мимо меня. Вспоминаю минуты нежности с С. — как давно это было! Думаю про Ирену, кажется, ее именно так зовут. Она очень властная женщина. Но при всем этом, есть в ней что-то жалкое. Ведет себя совсем не как настоящая жена. Как будто защищается ото всех сразу. И эти рыжие волосы… Сколько же ей лет? В любом случае она намного старше меня. Что у них с С.? Может быть, она сумеет понять, что мы с ним просто полюбили друг друга? Может быть, с ней надо просто поговорить по душам — и все станет на свои места? Вот мама Ню — она же сумела все понять, хотя у нее ситуация была куда как хуже… Но ей потребовалось очень много времени для этого.

Так и не сплю. Не могу. Столько времени уже не писала по стольку! Мысли роятся в голове, хотя мне очень, очень плохо. Уже наступает утро. Небо такое красивое — розовое… Луна ушла. Всю ночь она была в комнате, как раньше. С. не звонит. Я все-таки ждала. Неужели он сейчас с ней? Нет, такого не может быть! Тогда почему?.. Но нужно ли ждать звонка от человека, который предал меня? Кажется, я снова теряю рассудок и погружаюсь в болезненное небытие. Единственное желание — услышать его голос, поговорить с ним… Понять наконец, что же у нас происходит и что делать дальше…

Станислав просидел у себя в кабинете до полуночи. Сидел и тупо смотрел куда-то перед собой. В душе была удивительная пустота. Снова все у него получилось как всегда. На миг увлекся, показалось, что можно в одно мгновение изменить жизнь. Чтобы всем было хорошо и никому не было больно. Но чудес не бывает. Наверное, в таком возрасте уже просто невозможно что-то по-серьезному изменить. Но другие ведь меняют — и в пятьдесят, и позже! Вот муж одной коллеги по бизнесу в шестьдесят женился на двадцатилетней — и счастлив. Нет, это другие люди, но не он…

Ирена все испортила. Он давно хотел все ей объяснить, столько времени собирался. Хотел все устроить так, чтобы не было этого душераздирающего крика, от которого лопаются перепонки, истерик и обмороков. Это все ужасно, эти женские эмоции. Он бы смог все объяснить, уладить, а она… Он просто не успел. Теперь Свенцицкая еще и обвинит его в срыве показа коллекции. Только этого ему и не хватает! Потребует компенсации — и будет при этом по-своему права.

И Лерка, она, бедняжка, аж в обморок упала. Хотя могла бы понять, что у них с Иреной другие, взрослые отношения, которые тянутся давно и долго, уже больше десяти лет, и все к ним привыкли, включая его самого… Теперь она лежит в своей крохотной комнатушке и наверняка плачет. А Ирена курит свои дурацкие сигареты и плетет интриги. И тоже плачет, наверно. Как ей не идут эти рыжие волосы, просто ужас какой-то. Наверно, теперь будет снова склонять его жениться на ней. Опять двадцать пять! Ему казалось, что они заключили пять лет назад бессрочный договор о невмешательстве в личную жизнь друг друга, и он со своей стороны его тщательно соблюдал. А теперь все по новой! Что ему со всем этим делать? Все навалилось разом, как обычно. А у него, между прочим, контракт с англичанами, и масса других дел и встреч, и вообще — есть о чем подумать и чем заняться… Теперь еще разбирайся с этими двумя! А если Лерка его бросит? Просто возьмет — и бросит? Она же молодая и симпатичная. Конечно, второго такого варианта, как он, у нее уже не будет, но ведь найдется кто-то другой. Не сразу, может, через несколько месяцев. Это только сейчас ей кажется, что она его любит. А пройдет совсем немного времени, и она забудет про него, будет также танцевать вечерами в лунном свете перед кем-то другим. Черт, в каком лунном свете? Откуда такие мысли? Привидится же… А он, что он будет делать тогда? Да ничего. Просто будет жить дальше, как и раньше. Работать, ездить со Свенцицкой отдыхать, продолжать заниматься спортом. А получится? Наверное, да. Всегда же получалось… Но эти глаза, в которых было столько любви, это нежное тело, которое он нечаянно умудрился лишить невинности, эта трогательная близость… Он очень скоро привыкнет к тому, что всего этого больше нет. Это всего лишь сон, лунный блик, скользнувший по стеклу его жизни. Скоро все пройдет. Он сумеет все уладить, и все опять пойдет по-старому, как будто ничего и не случилось. Это же еще возможно! Стоит только постараться…

Когда Станислав, покинув офис, подъехал наконец к дому, было уже далеко за полночь. В машине он десять раз вспомнил Леру — луна презрительно обжигала его холодом через затемненное окно. Снова полнолуние! Почему они бывают так часто? Гораздо чаще, чем раз в месяц.

Поднявшись на лифте, он подошел к двери своей квартиры. Как странно… Она не была закрыта на ключ. Сердце Вознесенского радостно екнуло. Лерка, какая молодец, не поехала в свое дурацкое общежитие, а пришла все-таки к нему! Сейчас он ей все объяснит… Умница! Она оказалась мудрее, чем он думал. Станислав ступил в темную квартиру и произнес громко:

— Лерка! Сюрприз!

Но ответом ему была глухая тишина. Звякнуло под ногами битое стекло. Это что еще такое? Вознесенский включил свет, медленно разделся, разочарованно прошелся по комнатам, все еще надеясь, что Лера спряталась в одной из них. Все было как всегда, кроме разбитого зеркала в коридоре. Как оно могло так отколоться, в самом верхнем углу? На трюмо в спальне лежали Лерины карандашики для губ, в шкафу висели так ни разу и не надетые яркие обновки. И только сама Лера была где-то далеко. Станислав тяжело вздохнул и пошел в спальню. Что ж, все что ни делается — к лучшему. Значит, так оно и должно быть. А ему все же надо хорошенько отдохнуть — завтра будет трудный день! Невозможно себе представить, что еще выкинет Ирена.

Постель показалась ему неожиданно холодной и неуютной. Оказывается, он успел привыкнуть к тому, что Лера вечерами согревала его своим хрупким телом. Он и не думал, что в ней столько тепла — казалось, один лед… Это открытие было болезненным, как удар ниже пояса. Вознесенский долго ворочался без сна, а потом наконец свернулся в своей любимой позе эмбриона и забылся рваным, тяжелым сном.

В какой-то момент дверь в спальне тихо скрипнула. Сердце Станислава еще раз предательски екнуло: Лерка пришла! Как хорошо! Он даже повернулся на спину, чтобы удобнее было следить за ее появлением. Потом решил зажмуриться, сделав вид, что спит. Странно, но в постель к нему никто не спешил. Тем не менее в комнате отчетливо слышалось чье-то сопение, мягкие шаги и неразборчивое бормотание. Вознесенский почувствовал, как у него по коже побежали мурашки. Он в мгновение ока припомнил сразу несколько страшных историй, которые в детстве шепотом рассказывали мальчишки во дворе: про привидения, Пиковую даму и Женщину в белом. Не утерпев, он медленно открыл сначала левый, а потом и правый глаз. В комнате вздыхал и возился какой-то странный гражданин невысокого роста в необычном блестящем головном уборе, вроде высокого шлема.

— Ох, не добудиться же тебя, а у меня и так времени мало, — сказал нежданный гость ворчливо, недобро поглядывая на застывшего в ужасе Вознесенского.

В голове у Вознесенского табунами резвых скакунов пронеслись такие догадки, что он уже решил, что настал его смертный час. Глубоко вздохнув, он сложил руки на груди и попытался припомнить детство, мать, университетские КВНы… Но мозг подкидывал ему мысли совсем другого свойства. Какие ценности есть в доме? Денег практически нет, они лежат в сейфе на работе. В портмоне несколько золотых кредитных карточек на весьма кругленькую сумму. Два телевизора, видик, стереосистема… Еще пара наручных швейцарских часов. Негусто, но все равно неприятно!

— Берите все, — вне себя от страха прошептал Станислав. А в голове уже пульсировала другая мысль: что, если этот гражданин вовсе не грабитель, а пришел его шантажировать по делам работы?

— Нужны мне очень твои карточки, идиот! Я сам кому хочешь могу их сто штук выдать, — ответил незнакомец раздраженно.

Незамедлительно после такого заявления в руке у него веером раскрылись десятки золотых и платиновых карт различных банков мира. Он печально взглянул на них, а потом подошел к окну и медленно разжал пальцы, наблюдая, как закружился золотой листопад в тусклом свете дворовых фонарей. При этом губы его кривились в презрительной ухмылке, которая очень не понравилась Вознесенскому. Этот субъект определенно хотел от него чего-то большего!

Все еще глядя в окно, незнакомец продолжил:

— Я к тебе за другим пришел.

Так и есть! Худшие опасения Вознесенского подтверждались. Это банковская мафия. Сейчас он потребует выдать ему номера банковских счетов компании и осуществить перевод средств в чужие офшоры. И не отстанет, пока не получит все. Его взяли в заложники, точно. Что же делать? Какой там экстренный номер в сети МТС? Конечно, Станислав его не помнил.

Слегка оправившись от ужаса, он вдруг заметил, что незнакомец непринужденно висит в воздухе, сантиметрах в тридцати от пола, а то, что он сперва принял за шлем, оказалось при ближайшем рассмотрении каким-то светлым сиянием вокруг головы гражданина. И повсюду в комнате мерцали призрачные, голубоватые огоньки. Как в мертвецкой!

— Да ты, оказывается, еще больший трус, чем я предполагал, наблюдая за тобой все эти годы, — грустно промолвил незнакомец, все еще не удостаивая Стаса взглядом своих бесцветных глаз.

Несомненно, служба безопасности конкурентов! Сначала вынудят отказаться от бизнеса, а потом убьют. Стандартная схема. Подбросят наркотики. Уже накачали галлюциногенами… А вдруг этот тип из Генпрокуратуры? Забирают же других… Вознесенский начал тихо всхлипывать. Ему стало отчаянно жаль своей непрожитой жизни, нерожденных детей и всех перспектив, которые в этот момент казались ему особенно блестящими.

Между тем, не делая никаких видимых движений, субъект приблизился к дрожащему в кровати бизнесмену.

— Хоть ты и считаешь, что меня не существует, как и остальных — Бога, Дьявола и прочих сил бесплотных, — гость указал куда-то в направлении окна, — я все равно пришел, чтобы поговорить с тобой, поскольку ты достиг поворотной точки в своей жизни. Развилка на пути, так сказать. Теперь как в сказке: налево пойдешь — любовь обретешь, направо пойдешь — богатство, а прямо… Ну, впрочем, ты скоро сам все узнаешь.

Произнеся это, незнакомец приблизился к Вознесенскому настолько, что тот ощутил колебание воздуха, напоминавшее чье-то дыхание, у самого лица.

Пытаясь отодвинуться в спинке кровати, он вдруг наткнулся спиной на что-то холодное и подпрыгнул на месте от ужаса: незнакомец висел в воздухе уже сзади него, с той же нехорошей улыбочкой на лице. Вознесенскому впору было вызывать неотложку. Но тут его мысли, беспорядочно метавшиеся, вдруг успокоились, ему стало легко и комфортно. Тревоги и страхи разом отступили. Станислав затих и даже нашел в себе силы улыбнуться гостю. В воздухе запахло озоном и полевыми цветами.

— То-то же, — удовлетворенно проворчал незнакомец. — А теперь слушай меня очень внимательно, иначе в следующий раз мы с тобой встретимся при других обстоятельствах. Не особо ты мне симпатичен, приятель, признаюсь честно! — Посетитель оглядел с ног до головы бессильно распластанного на сбитой постели Вознесенского. — Стяжатель, вор, трус, прелюбодей, да и другие грешки, потяжелее, на тебе есть, да не о них сейчас разговор.

Стасу вдруг стало стыдно. Такое незнакомое чувство! Он от этого чуть не заплакал.

А гость продолжал:

— Но раз уж так сошлись звезды, что ты в этой жизни должен сделать нечто, чего делать как раз и не желаешь, то придется мне с тобой еще повозиться.

С этими словами незнакомец вытащил из-под безразмерной полы своего одеяния мольберт и краски. Станислав узнал предметы из своего кошмарного сна и снова задрожал как осиновый лист. Субъект внимательно оглядел мольберт, погладил его, посетовал, что, мол, жалко идиотам такие ценности отдавать, и продолжил:

— Сколько лет я да и прочие силы тщетно толкаем тебя к тому, что ты тут реально должен делать! Так что скорее определяйся, либо ты сейчас поймешь, что к чему, либо… — Вокруг незнакомца вдруг вспыхнули, заплясали огненные языки, а лицо его исказилось и стало похоже на то, как в детских книжках изображают у чертей, в воздухе повеяло серой. Вознесенский от неожиданности зажмурился и снова попытался залезть под одеяло с головой, но гость ему не позволил. Он вновь принял свой первоначальный облик и теперь смотрел на Станислава уже с сожалением.

— Вот уж вечно, распределят так уж распределят, а я потом мучайся! Ну что, все тебе понятно?

Вознесенский отрицательно замотал головой.

— Кто вы? — робко поинтересовался он, снова начиная думать, что это конкуренты по-тихому сводят его с ума.

— Вестник, неужели не ясно? Хранитель твой. Вот тут все дела твои записаны, — в руках у посетителя появился пухлый гроссбух, — и как троих человек угробил, а вину на четвертого свалил, который в тюрьме потом помер, и как от сестры своей единокровной отрекся, и как взятки в Госдуме давал и по притонам во Франции ходил. Все зафиксировано и в свой час будет передано в высшую инстанцию. У тебя очень дисциплинированный хранитель.

Гость собрался было сказать что-то еще, но Вознесенский возбужденно перебил его:

— Ну если ты и вправду хранитель и вестник, то скажи, какую ты мне весть принес и от кого и что со мной дальше будет?

Незнакомец задумчиво почесал где-то в районе головы. Сияние в комнате усилилось.

— Вообще-то я люблю приносить добрые вести. Но это большая редкость по нынешним временам. Это заслужить нужно. Руководитель мой, архангел Гавриил, как раз на этом и специализируется, а мне приходится разные поручения выполнять. И не только, кстати, от Бога. У оппонента его, Дьявола, вестей куда как больше. Людей не хватает. Вот и приходится помогать… Тем более не всегда и отличишь, кому от кого вести приносишь. Одному новостями по голове настучать надо как следует, как тебе например, другому моему подопечному поэту рифму подсказать или философу какому пару мыслишек подкинуть, — это все от кого известия? Сам не знаю. В основном с людьми творческими общаюсь, они тоньше, с ними интереснее. Я ведь тоже личность динамичная, творческая. А вообще все в мире относительно. Вот сейчас у тебя в голове треугольник, а присмотришься повнимательнее — оказывается, не треугольник вовсе, а квадрат. Развернешь его в пространстве — да это и не квадрат вовсе, а куб многосторонний и так далее…

Гость прервал рассуждения, снова посмотрел на Станислава внимательно и сказал печально:

— Не понимаю, как себя можно было до такого состояния довести! С таким-то научно-культурным багажом! Старик Платон рыдал бы, на тебя глядя. А она никогда не стала бы разговаривать с тобой в ту ночь в оливковой роще…

— Какие, к черту, треугольники, кубы, какой Платон? Что за чушь ты несешь, кем бы ты ни был! Роща оливковая! Книжку «Как свести с ума мужа» прочитал, что ли? Так я ее тоже читал, обученный. НЛП на курсах изучал у известного академика, магистра разной магии. Меня не проведешь! Если ты такой умный, что же про меня ничего не сказал! Как мне с Леркой и с Иреной разбираться? Они же действительно меня с ума сведут! — забыл о страхе Стас.

— Намеков, как видно, ты не понимаешь! Ну да ладно. Не они тебя с ума сведут, твои женщины прекрасные, а сам ты себя сведешь, если ни до чего другого не додумаешься! И надо же было этому болвану поручить сыграть такую роль в мировой культуре! — Гость ехидно усмехнулся. — Ты тут все время твердишь о каком-то своем выборе, свободный ты мой! Так вот, пожалуйста, выбирай: сейчас ты еще на самом деле свободен. То есть не совсем, конечно, но в рамках разумного, — тебе как раз хватит. Я и правда очень старался, — с обидой в голосе продолжил хранитель, — такую девушку тебе прислал. — В его глазах появилась нежность. — Танцовщица моя, вдохновительница! С ней тебе невозможно было бы ошибиться, она бы тебя наставила на путь истинный. Знаешь, сколько посвящений она прошла, чтобы с тобой, олухом, здесь встретиться? Впрочем, с ней у нас разговор особый, у нее своя чаша печалей, которую, увы, придется ей сполна испить. Но танец свой главный она еще станцует. Надо исправлять прошлые ошибки, учиться любить моей лунной девочке. Только иногда, для того чтобы двинуться вперед, приходится возвращаться назад. Вы, люди, этого никак не хотите понимать. А ты опять перетрусил и вызвал эту рыжую, как ее? Ах да, Ирену. — И гость недоброжелательно уставился на Станислава.

— Не вызывал я ее! — запальчиво выкрикнул Вознесенский. — Она сама приехала! Ей мои сотрудники позвонили…

— Это тебе только так кажется, — благодушно возразил гость, — у любого действия есть скрытые причины. А я ее на машине подвозил, так что знаю, что к чему. Но пора делать выбор, хотя тебе ой как не хочется! Подумай хорошенько!

И неожиданно для Станислава гость быстро протянул ему мольберт и краски. Вознесенскому стало так страшно, как не было никогда в жизни, и он что есть силы оттолкнул дары вестника. Тут же в комнате померк свет, где-то вблизи громыхнул гром, мебель в комнате заходила ходуном, потолок выгнулся куполом.

— Свершено! — произнес чей-то суровый голос. И тут же со стен и потолка полилась на Вознесенского сначала тяжелыми маслянистыми каплями, а потом и мутными горячими потоками какая-то жидкость, которую он принял сначала за растекшуюся краску. Но потом, когда ее потоки начали заливать лицо, он почувствовал, что это не краска вовсе, а самая настоящая кровь.

Сквозь багровую пелену Стас различал еще смутные очертания своего гостя, но ему почему-то казалось, что странный посетитель сильно увеличился в размерах. Он снова был в пламени и сжимал в руках огненный меч.

— Ты сам избрал свой дальнейший путь: скоро ты потеряешь все, что имеет для тебя хоть малейшую ценность. Твой бизнес рухнет. Ты пройдешь через предательство близких, позор и тюрьму. Ты своими руками совершишь убийство той, которую любишь. И закончишь жизнь в сумасшедшем доме. И мы с тобой еще непременно встретимся, хочешь ты того или нет!

Раскаты голоса затихли вдали. Несколько раз сверкнули молнии, и все наконец исчезло.

Станислав в ужасе подскочил на кровати и огляделся. Вокруг не было ничего необычного. Раннее утро, рассвет только занимается. Приснится же такое! Просто ужас. Ему показалось, что в комнате до сих пор стойкий запах серы и озона. Вознесенский вприпрыжку побежал в душ, чтобы смыть с себя липкое ощущение абсолютной реальности ночного кошмара.

— Вот, дожил, — бурчал он про себя, — уже многосерийные ужасы снятся. С разворотом треугольников во времени и пространстве. Совсем бабы проклятые заморочили. Надо успокоительного попить. Съездить отдохнуть на море. Чтобы вся эта дурь повыветрилась…

После двух чашек крепкого кофе Станиславу полегчало. Реальные проблемы снова встали перед ним во весь рост. Нужно было как-то решать ситуацию с Иреной и Лерой. Но главное — взять себя в руки и не поддаваться своим кошмарам, возникающим от чрезмерного нервного перенапряжения. Себя нужно беречь!

Глава 6 ПОПЫТКА ВСЕ ВЕРНУТЬ

С самого утра Ирена принялась звонить в магический салон, где работала Селена. Оказалось, за время, прошедшее с момента их последнего общения, салон успел переехать, а телефон — измениться. Трубку теперь брала секретарь.

— Повторяю вам, у нас все расписано на две недели вперед, могу записать вас на вторую половину июля, — в третий раз твердил противный, равнодушный голос в трубке, — или запишитесь на следующую неделю к любому из ее помощников…

— Соедините меня с Селеной, немедленно! Вы, наверно, не понимаете. Это Свенцицкая, мы знаем друг друга сто лет, — настаивала Ирена.

— Мы не соединяем никого из клиентов с мастером без ее личного распоряжения. Оставьте ваши координаты, я передам их Селене, может быть, мастер сама с вами свяжется, если сочтет нужным, — последовал ответ.

— Делайте, что я вам говорю, а не то пожалеете! — взревела Ирена. Иногда у нее получалось вынуждать людей делать то, чего они не хотели. Энергетика у нее была очень сильная.

— Одну минуту! Я выясню. — На том конце трубки секретарша уже стучалась к Селене и что-то говорила.

— Ирена, сколько лет, сколько зим! Ты в Москве? — После достаточно долгой паузы трубку взяла сама Селена. — У тебя что-то случилось?

Свенцицкая неожиданно для себя снова начала рыдать. Она и не подозревала, что в ней накопилось столько невыплаканных слез.

— Ирена, что ты себе позволяешь, немедленно перестань плакать! — Голос Селены был строг и сух. За последние годы она видела слишком много женских слез. — Я сейчас завершу ритуал и отменю встречи с несколькими клиентами. Собирайся и приезжай. Секретарь объяснит, как добраться.

— Уже еду. Спасибо, Селена!

Ирена записала адрес, еще немножко поплакала, потом привела себя в порядок и выбежала из дома. В сердце снова шевельнулась надежда, что так или иначе, но все удастся уладить.

С волнением подошла она к дому, в котором находился салон Селены. Это был небольшой двухэтажный особнячок в центре Москвы, на Цветном бульваре. Странное место для салона оккультных услуг! Никаких табличек с названиями. Одну половину особняка занимала некая охранная фирма, которую держали милиционеры, а другую — Селена и ее помощники, которых соседи, видимо, «крышевали».

Ирена позвонила, и после недолгих переговоров тяжелая металлическая дверь щелкнула и открылась. В офисе был полумрак и пахло благовониями, расплавленным воском, жженой бумагой и еще черт знает чем. Запах был такой едкий, что, казалось, он пропитал насквозь даже каменные стены этого старого дома. С непривычки Свенцицкой показалось, что в помещении очень душно. Голова немного закружилась.

В небольшой приемной сидела секретарь Селены — хрупкая бледная девушка в очках. Ирена крайне недоброжелательно посмотрела на нее. Во-первых, с некоторых пор она возненавидела всех, кто был моложе ее больше чем на пять лет, а во-вторых, эта уродина едва не помешала ей встретиться с Селеной.

— Подождите, пожалуйста, мастер сейчас пригласит вас, — произнесла девушка немного виновато, — вы извините, у нас сезон, очень много работы, а клиенты достают, и у всех все срочно.

Словно в доказательство правоты ее слов тут же зазвонил телефон, а следом — второй. Девушка едва успевала отвечать. Перед ней лежала узкая длинная тетрадь, в которую она записывала звонивших. Ирена увидела, что список желающих воспользоваться магическими услугами был на самом деле велик. Раньше у Селены такого не бывало. Молодец, развернула бизнес! Ирена уважала тех, кто чего-то самостоятельно добивался в жизни. Селена была как раз из них.

Ожидая, когда ее пригласят, Ирена устроилась в черном кожаном кресле, думая о том, как сложилась судьба у ее давней знакомой. За десять лет эта простая девочка из Новосибирска сделала в Москве просто головокружительную карьеру. Если честно, то из многочисленных знакомых женщин, которые во многих странах мира были у Свенцицкой, она побаивалась только Селену. Потому что та волевая и самостоятельная и действительно имела доступ к тем силам, о которых Ирена ничего не знала.

Чего уж тут скрывать, будучи в Париже и Лондоне, Ирена захаживала порой к местным чародеям, хиромантам и астрологам, но информация их почти всегда оказывалась неверной, а фокусы казались дешевыми.

Настоящей фамилии ведьмы Свенцицкая никогда не знала, Селену звали в миру Светланой. Все, что было известно Ирене об этой загадочной особе — это что она успела немного поработать секретарем на местном мясокомбинате, а потом занялась частной магической практикой. Поговаривали, что испокон веку в ее роду были сильные сибирские колдуньи. Света гадала на картах и кофейной гуще, ворожила на свечах и книгах, очищала, заговаривала и отчитывала — в зависимости от того, кому что нравилось. Она давала брошенным женам засушенные травы для скорейшего возвращения блудных мужей, поднимала члены обессиленным жизнью страдальцам, кодировала от алкоголизма.

В ее крошечную квартирку в Новосибирске, в которой тогда не было даже телефона, и приезжала в первый раз Ирена, наслышанная от очевидцев о чудодейственных методах колдуньи из Новосибирска. У Свенцицкой тогда был тяжелый кризис, она понимала, что, если не перестанет пить — а несло ее помимо воли очень сильно, — конец не за горами. На тот момент она уже была знакома со Станиславом почти два года, это ей давало мощный стимул жить и бороться.

Светлана занималась с ней несколько недель, — и помогло… Только Света просила клиентку по возможности избегать любых стрессов, которые могли бы спровоцировать желание снова начать выпивать. Она предупредила, что в противном случае магические процессы могут выйти из-под контроля. Жить после лечения стало гораздо легче, и благодарность Ирены не знала границ.

Потом Света исчезла на несколько лет из поля зрения Свенцицкой и появилась, повзрослевшая и загорелая, уже в Москве, где купила сначала комнату в самом центре, в которой начала принимать страждущих граждан. Достаточно быстро у нее наработалась клиентура. Для многих она была единственной соломинкой, за которую можно ухватиться, когда совсем беда. За годы отсутствия Светлана, опять же по слухам, умудрилась побывать в разных странах, вступила в ложу колдуний в Англии, где прошла обряд посвящения силам тьмы под именем Селены, несколько месяцев жила на Гаити, где вроде бы приняла посвящение и в магию вуду… По крайней мере, именно эту версию Ирена слышала от одной своей знакомой, которая тоже была клиенткой Светы.

После возвращения из странствий сил у ведьмы, очевидно, прибавилось, спектр деятельности расширился. Да и новое время требовало решения совсем других задач. Теперь Светлана больше занималась обрядами на привлечение денег, жесткими егильетами (особыми видами порчи, направленными на ослабление половой активности у людей), устранением соперников, возвратом долгов…

Ирена встречалась с ней тогда еще пару раз — колдунья помогала справиться с некоторыми уголовными проблемами, которые затрагивали тогда Стасика… Конечно, Вознесенский тоже не сидел сложа руки, но без магической помощи вряд ли что-то получилось бы, — в этом Ирена была абсолютно убеждена. Сам Станислав, естественно, ничего не знал о том, что на помощь ему приходили могучие астральные силы. Но, наверное, ему и не надо было этого знать.

После того как под влиянием чар Селены — по крайней мере, об этом говорили, — неожиданно для всех разорился крупный банк, клиентура ее приобрела совсем другой калибр. Появился охраняемый офис, помощники и крупные заказы. Селена купила себе огромный дом в Подмосковье и ездила теперь на крутом автомобиле представительского класса с водителем. Большинство заказов исполняли помощники, которых было человек пять, сама она бралась только за дела особо важных персон. Несколько раз она заказывала у Ирены эксклюзивные ритуальные одежды из черного бархата, за которые отлично платила… Блестящая судьба новой российской бизнес-леди!

В приемной у Селены бил небольшой фонтан, приглушенно звучала особенная музыка. В углу в освещенном террариуме ползали ядовитые змеи, на стенах красовались непонятные обывателю символы. Все было задрапировано черной и темно-бордовой тканью. Окна в офисе скрывали тяжелые шторы. Ни один луч естественного света не проникал сквозь них! Только небольшие светильники на стенах немного рассеивали мрак да на столе у секретаря горели массивные черные свечи, придавая окружающему еще более зловещий оттенок. Ирена оценила своеобразие дизайна офиса Селены. Даже ей, знавшей ведьму столько лет, было здесь жутковато.

В этот момент одна из дверей в глубине помещения распахнулась, — и на пороге появилась сама Селена. Она была в темном шелковом плаще до пят. На груди красовалась массивная золотая цепь с талисманом. На голове был капюшон, почти полностью закрывавший лицо.

— А, это ты? Проходи! — Колдунья сделала пригласительный жест рукой. Ирена нерешительно двинулась навстречу. Селена попросила свою секретаршу принести две чашки кофе и пепельницу. — Коньяк будешь? — спросила Селена Свенцицкую. Ирена утвердительно кивнула. Ведьма приказала секретарше: — Еще два коньяка… И отпусти всех домой. Сегодня до вечера никого больше не принимаю. И не отвлекать меня!

Бледная секретарша проворно, как тень, скользнула по офису и исчезла.

— Не удивляйся ничему! Положение обязывает, — сказала ведьма Ирене.

Войдя в свой рабочий кабинет, Селена первым делом скинула черный плащ, оставшись в джинсах и алой обтягивающей блузке. У нее по-прежнему была дивная фигура. Затем откинула тяжелые шторы и поморщилась от дыма, задувая по очереди свечи в массивных подсвечниках по всему периметру комнаты.

— Ненавижу эту людскую любовь к дешевой атрибутике! — сказала она, обращаясь к Ирене. — Но иначе не получается. Подавай им свечи, карты, ритуальный костюм, магический диплом… А без этого никакого доверия, хотя сейчас наступило время энергий, когда все проблемы можно решить на уровне мысли, на любой вопрос дать ответ. Иногда одного визита ко мне достаточно, чтобы у какого-нибудь изможденного бизнесмена, которому ни одна «Виагра» не помогает, член встал прямо в моем кабинете… Даже делать ничего не приходится. Но нет, они хотят видеть какие-то ритуалы из прошлого века, слышать заклинания… Я тут такого насмотрелась за последние годы, просто цирк! Люди слишком доверчивы. Они просто жаждут обмана.

Селена была хорошим психологом. Щебеча ни о чем, она бросала на Ирену внимательные взгляды, сканировала ее чувства, пытаясь понять, что привело к ней сегодня старую знакомую. Приняв у секретарши серебряный поднос, ведьма опустилась в массивное старинное кресло, на которое было накинуто черное покрывало, расшитое золотыми звездами. Ирене показалось, что колдунья почти не изменилась, такая же молодая и яркая, но что-то новое появилось в ее облике. Какая-то обреченность, что ли. Если бы надо было найти героиню для съемок в роли роковой женщины, фатальной вампирессы или главной ведьмы на шабаше — лучшего персонажа было бы не сыскать. Красота Селены стала обжигающей, абсолютно черной, но слепящей, как пламя.

— Это мне Сатана красоту дает, — сказала ведьма, словно читая мысли Ирены, — я тут ни при чем. А как ты? Выглядишь усталой. — Селена пристально вгляделась в лицо знакомой.

Рассказывать ей было ничего в принципе не нужно.

Неожиданно Свенцицкая снова начала плакать. Она не умела признаваться в своих поражениях, но осознание того, что она проиграла, причиняло ей немыслимую боль. Она ненавидела себя в этот момент.

— Ну что ты плачешь! Рано или поздно все случается… Но нет непоправимых вещей, кроме смерти…

— Ты представляешь, — сквозь рыдания Свенцицкая решилась наконец поделиться своей бедой, — у меня Стасик загулял… Совсем с молоденькой… Теперь меня бросит…

— Всего-то! А я думала, у тебя что-то на самом деле случилось, — одними уголками губ улыбнулась Селена и закурила.

На пальцах ее красовались перстни с огромными бриллиантами, сверкавшими при каждом движении.

— Бери сигаретку. — Она протянула Ирене изящный портсигар. — Помнишь, когда ты ко мне в первый раз пришла, я тебе сразу сказала, что это не твой мужик. Судьба все равно берет свое. Отпусти его, а я помогу тебе притянуть кого-то другого…

Ирена яростно вспыхнула. Минута слабости прошла.

— Мне не нужен никто другой, неужели ты не понимаешь! Я сделала его, он заработал столько денег, как же я могу отдать его кому-то! Ты что, забыла, сколько мне лет? В жизни мне нужны гарантии.

Селена загадочно смотрела прямо перед собой и продолжала улыбаться.

— А если я скажу тебе, что со Станиславом тебя ждут только печали и неприятности, а без него ты сможешь наконец почувствовать себя счастливой женщиной и полюбить? И мужчина твой будет не только известен и богат, но молод и влюблен в тебя без памяти?

— Мне никто не нужен! — упрямо ответила Свенцицкая. — Я не верю в то, что в моей ситуации возможен брак с кем-то другим. Помимо всего, мне нужны средства, чтобы раскручивать свое дело. Я только-только вышла наконец на нормальный уровень, а тут!.. К тебе я пришла не советы слушать, а узнать, как его удержать навсегда!

— Удержать?.. Это будет дорого стоить… — В глазах Селены появилась незнакомая прежде печаль.

— Я обеспеченная женщина, я заплачу больше, чем ты запросишь, — воодушевилась Ирена. — Что я должна сделать? Какие будут ритуалы?

Селена задумчиво помолчала. К ее креслу подошел большой черный кот, она взяла его на колени и машинально погладила по пушистой шерсти.

— Кажется, у тебя был другой кот, такой рыжий, персидский?

— Да, был… Сдох два года назад. Принял на себя удар, предназначавшийся мне, бедолага… У меня ведь конкуренты тоже не спят. Теперь чуть что — астральное карате начинается. Плохо, когда все доступно! — Селена наклонилась к Ирене, ее густо подведенные глаза горели как два раскаленных уголька.

Свенцицкой снова стало страшно, она невольно отпрянула. Селена продолжила медленным шепотом:

— Ты понимаешь, я сейчас играю в очень серьезные игры. Я давно не лечу людей. Все прежние методы стали бессмысленными. Время другое, ты понимаешь? Дьявол дал мне фантастическую силу, но я теперь полностью в его власти. Мне осталось уже недолго…

— Селена, что ты несешь? О чем ты? — Холодок озноба властно тронул Ирену.

— Посмотри, — Селена обвела рукой помещение, испещренное символами и обставленное странными предметами, — все это не дается просто так. Я работаю на пределе сил, энергии, и я понимаю это. Ночи, дни — для меня все слилось воедино. Дальше будет только хуже… Враги тоже набирают силу. Время сейчас очень жестокое. Моя подруга и напарница, Зета, уже умерла, не выдержала. Я буду следующей.

— Это безумие, Селена, о чем ты говоришь!.. Ты еще молода и очень хороша собой. — Свенцицкой был откровенно страшен этот разговор, она решила поскорее закончить его. — Кстати, ты так и не вышла замуж?

Селена громко и раскатисто расхохоталась. И смеялась минуты две.

— Да что ты! Я и так могу получить любого мужчину. Только позову — и твой Стасик приползет ко мне на коленях через всю Москву и будет ноги целовать, но мне это уже не нужно. Я отдана Дьяволу, он мой повелитель и господин, он дает мне почти абсолютную власть над тем, что происходит. Но вместе с этим я обречена.

Селена говорила так спокойно, даже насмешливо, что Свенцицкой показалось, что она шутит, юродствует или набивает себе цену. Но что-то было такое в ее голосе, что не давало возможности усомниться в правдивости сказанных ею слов.

— Пойми, Ирена, — продолжила колдунья, — ты действительно взрослая, обеспеченная женщина. У тебя все в порядке. Ты уже и так слишком много взяла на себя и еще расплатишься за это. Зачем усугублять? Неужели ты будешь ломать судьбу ему и себе, и другим людям, которых даже не знаешь, только ради того, чтобы он остался с тобой? Чтобы продлить мучение?

— Я не буду никому ничего ломать, я люблю его и хочу быть с ним. Я смогу сделать его счастливым. Если все так страшно, сделай мне что-нибудь по белой магии. Я слышала, есть какие-то древние безгрешные привороты, которые работают быстро и на сто процентов. И убери от него эту девчонку, ради бога.

Селена снова рассмеялась и покачала головой:

— Может быть, ему нужно совсем другое счастье… Не допускаешь такой мысли? А белой, серой и черной магии не бывает, как и безгрешных приворотов. Это все людские уловки, попытки самообмана. Вся магия — черная, запомни, кто бы тебе что ни говорил. И любое насильственное действие порождает обратный удар. А Стасик у тебя слабенький. Ты вмешаешься только — и он может начать пить, или станет импотентом, или с инфарктом сляжет… Ты пойми, я этого обычно не рассказываю клиентам, но ты — совсем другое. Я тебя столько лет знаю и хочу тебе только добра! Ты идешь не по тому пути. Еще не поздно свернуть.

— Селена, — голос Ирены прозвучал холодно и решительно, — если ты откажешься работать со мной, я пойму. У тебя могут быть свои, не известные мне причины. Но у меня нет времени на разговоры и препирательства. Одно твое слово — и я пойду в другое место. Выбор сейчас огромный — стоит только купить газету…

— Нет уж, пусть лучше это сделаю я, если ты так настроена. На мне и так столько всего… Одним грехом больше… По крайней мере это будет наверняка. А что тебе сделают те, — глаза Селены сверкнули презрительно, — кто дает объявления в газету, — еще неизвестно. Могут и сразу угробить.

— Значит, ты не отказываешься? — с надеждой в голосе спросила Ирена.

— Нет… Но если Стас твой на самом деле кого-то полюбит, ритуал потеряет силу. Все привороты, егильеты и прочая магия действуют только до тех пор, пока человек готов их принимать… Пока он ощущает себя рабом обстоятельств.

— Я готова ко всему, — значит, и он готов. Тогда давай разберемся конкретно: что я должна сделать? — Свенцицкая была уже настроена действовать.

— Это твое последнее слово?

— Да!

— Хорошо. В конце концов, я только проводник, исполнитель, а выбор делаешь ты сама. Если пришла ко мне — я, по моим законам, не имею права тебе отказать.

— Так что, что ты будешь делать?

Селена снова тяжело вздохнула и продолжила каким-то неживым голосом, как будто произносила давно заученный и до смерти надоевший текст.

— Принесешь мне несколько предметов из его обихода — зубную щетку, нижнее белье, ремень. И если найдешь — любые вещи его подружки. А потом я тебя научу, что со всем этим делать дальше.

Ирена уже несколько минут ерзала на месте от нетерпения. Не выдержав, она вскочила взволнованно с кресла и прошлась по комнате:

— Я привезу все сегодня же!

— Как хочешь… — Селена посмотрела в свой календарь, — сегодня как раз луна идет на убыль. Я все тебе приготовлю сегодня ночью. Завтра зайдешь, отдам. И сделай все так, как я скажу, иначе все бессмысленно.

— Да-да! — Ирена порывисто закивала головой и схватилась за сумочку. — Ну я побежала! До встречи! Вернусь часа через два.

— Как будет… — Селена устало откинулась в кресле и больше ничего не сказала. Ей было плохо, тоскливо. Что заставляло приходить к ней всех этих серьезных, успешных людей, становиться здесь униженными просителями и слушать ее открыв рот? Держаться за то, что давным-давно пора выбросить на свалку, как старую мебель? Лезть в драку, когда мудрее всего просто отойти в сторону? Безумно скучно жить, когда известно слишком много. Как всегда в такие моменты, ей помогла только новая доза кокаина. Ведьма прикрыла глаза, глубоко вдохнула, и ненадолго ей стало легче.

Воодушевленная, Ирена помчалась домой к Станиславу. Всю дорогу она думала о странных словах Селены, которые раздражали своей непонятностью. Наверно, она слишком много работает. Но разве можно оставаться полностью нормальной, будучи вовлеченной в такую сферу, еще и сознательно служа черным силам? Свенцицкая предпочла предположить, что ее знакомая ведьма просто устала. Придя к такой простой и все объясняющей мысли, она успокоилась окончательно и, негромко напевая, вылезла из машины, поднялась на второй этаж, прислушалась к тому, что происходило за дверью. Свенцицкую снова охватил азарт. В этот момент она практически на сто процентов была уверена в собственной победе. Раз уж за дело взялась Селена… У нее не бывает осечек!

В квартире было тихо. Естественно, Вознесенский был на работе. Ирена быстро вошла. На сей раз никакие сантименты ее не волновали. На полу в коридоре продолжало хрустеть под ногами разбитое зеркало — этот лентяй так и не удосужился даже смести осколки! Но она его еще научит следить за порядком.

По-деловому Свенцицкая вытряхнула с полок нижнее белье Станислава, взяла две пары трусов, на всякий случай — носки, вытащила с вешалки ремень. В ванной обнаружились расческа и зубная щетка. На расческе запутались черные жесткие волоски, Ирена смутно помнила по предыдущим встречам с Селеной, что это хорошо и помогает работе. С одним разобрались. Теперь надо заняться девчонкой. Вознесенский, скотина, даже не убрал ее вещи, они так и лежали повсюду в комнатах. В спальне Свенцицкая, не глядя, брезгливо сгребла в сумку косметику, в шкафу обнаружились колготки и бюстгальтер. Отлично! На кухне Свенцицкая приложилась к початой бутылке коньяка и в прекрасном настроении покинула квартиру, снова направившись в салон Селены.

Сама ведьма на сей раз к ней не вышла, сославшись на загруженность, но секретарь пообещала ей все передать. Ирена поехала домой, придумывая на ходу, что бы еще полезного предпринять — откуда-то вдруг появилось море сил и энергии, которые требовали немедленного применения. Вдруг великолепная идея пришла ей в голову. Не раздеваясь, дома она сразу плюхнулась на диван и схватилась за телефонную трубку и набрала номер приемной Вознесенского.

— Леночка, здравствуй! Как твои дела? У меня все хорошо, моя умница. Где Вознесенский? Ага, а эта… Вот как, наверно, ударилась больно? — Свенцицкая начала громко хохотать. — А подскажи-ка ее домашний номерок, я ее проведаю. Спасибо!

С утра Леру разбудил настойчивый телефонный звонок. Она не хотела снимать трубку, возвращаться к реальности из блаженного состояния сна, но телефон все трезвонил и трезвонил.

— Привет, ты слышишь меня? — На том конце раздался неуверенный голос Вознесенского. — Ты там как?

— А сам как думаешь? — Лере стало снова очень больно. Вытесненные ненадолго воспоминания прошедшего дня нахлынули и накрыли с головой. Стало пронзительно обидно. А Станислав звонил как ни в чем не бывало.

— Мы сегодня увидимся? Я могу что-то придумать…

— Я не собиралась сегодня приходить на работу. Мне надо отлежаться. Я очень плохо себя чувствую… И вообще…

Повисла пауза. Потом Станислав произнес немного бодрее:

— Ну вот и хорошо. Полежи, отдохни. А я тут все как раз улажу…

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Вознесенский помялся, потом, с трудом подбирая слова, промямлил:

— Ты же умная девочка, Лера. Сама понимаешь, как мне сейчас нелегко… Тяжелее всех. Мы с тобой потом все обсудим…

— Пока!

В трубке раздались короткие гудки. Вознесенский пожал плечами и отключил телефон. Все какие-то нервные в эти дни. Он между тем внутренне готовился к разговору со Свенцицкой. Ночной кошмар почти выветрился у него из головы, и он был более-менее спокоен. А Лера вообще должна быть ему благодарна за то, что он о ней беспокоится.

Повесив трубку, девушка полежала еще какое-то время в постели. Голова раскалывалась. Размытыми картинками всплывали в памяти эпизоды вчерашнего дня и причиняли дикую боль снова и снова. Кто там говорил, что все проходит?

Одновременно Лере казалось, что весь этот кошмар случился не с ней. Она бы не смогла такое вынести! Земля должна была разверзнуться под ногами от такого развития событий. Но все было как всегда. Теплый ветер пробивался сквозь золотистые шторы, со спортплощадки доносились веселые голоса игроков в футбол, под окнами проезжали машины. Ничто не изменилось — кроме одного. Неужели все вокруг были правы и она одна, ослепленная своими чувствами, не заметила очевидного? Лера заплакала от осознания собственной наивности, горечи и бессилия что-либо изменить в этой гадкой ситуации.

В этот момент телефон снова зазвонил. Девушка помедлила, раздумывая. Потом все-таки сняла трубку. Может быть, это Вознесенский все-таки решился что-то сказать ей.

— Это ты, маленькая стерва? — В трубке раздался чей-то грубый, нетрезвый голос.

— Что вам нужно? — Лера собралась было бросить трубку, полагая, что ошиблись номером, но не сделала этого.

— Мне от тебя ничего не нужно. Мне нужен мой муж и чтобы у нас с ним все было как раньше, а ты бы сквозь землю провалилась! — сообщил голос.

Лера уже догадалась, кто это звонит, и решила поговорить со Свенцицкой. Может быть, ей еще можно что-то объяснить?

— Ирена Эдуардовна, не стоит мне грубить. Я тоже очень переживаю…

— Ты-то что переживаешь? Что меня увидела и я все твои корыстные планы обломала? Это я переживаю, а не ты. У меня мужика попытались увести, а не у тебя!

— Поймите, пожалуйста, если бы я с самого начала знала о вашем существовании, у нас со Станиславом Георгиевичем ничего бы не было. Но я была уверена, что он не женат… Он сам говорил мне об этом. И у меня не было причин не верить ему. Мне кажется, мы с ним полюбили друг друга…

— Слушай, мне нет дела до ваших отношений. Запомни раз и навсегда: он мой муж и всегда будет моим. Если будет нужно, я пойду на крайние меры… И тогда всем будет плохо — и тебе, и ему.

Лера была потрясена. Случайно сделанное открытие обожгло ее. У девушки перехватило дыхание.

— Так вы же его совсем не любите! — лихорадочно бросила она Свенцицкой. — Вы его просто используете в своих целях!

— Я его не люблю? — взвилась Ирена. — Да что ты вообще знаешь о любви! Это я, а не ты, отмазывала его, когда на него вешали обвинение в убийстве, я убеждала его, что ему нужно заниматься делом, а не марать бумагу, я сделала его таким, какой он есть сейчас. Все это только моя заслуга. Он слаб и труслив, но ты, наверное, еще не знаешь этого. Он представляется тебе крутым, богатым бизнесменом, не так ли? О да, Стасик умеет производить впечатление на шестиклассниц! Но если бы не я, он до сих пор рисовал бы свои смешные картинки и мнил себя Чюрленисом! И таким он был бы тебе совершенно не нужен! Короче, я не собираюсь его тебе дарить! — Голос Свенцицкой дрогнул. Лера почувствовала, что у собеседницы вот-вот начнется истерика.

— Ирена Эдуардовна, вы не любите его! — убежденно прошептала Лера. — Послушайте, если бы вы его любили, вы были бы счастливы от того, что ему хорошо с вами рядом, вы радовались бы каждому мгновению с ним, вы бы готовили ему ужины и провожали его на работу, были бы счастливы, когда он рисует…

— Довольно! — взвизгнула Ирена. — Я тебя предупредила. Не отстанешь — будет плохо, очень плохо!

И, рыдая, она бросила трубку, повалилась на диван. Результат разговора оказался совсем не таким, как она предполагала.

Лера несколько минут постояла в задумчивости с телефонной трубкой в руке. Дело после такого разговора действительно принимало очень серьезный оборот. Вряд ли удастся что-либо объяснить этой несчастной женщине… Чувство душевной вины смешивалось со смутным ощущением собственной правоты. Лера взяла дневник и попробовала, как обычно, записать свои размышления по поводу произошедшего, но в голове вдруг стало пусто и гулко. Лера быстро набрала телефонный номер Анны, но у нее никто не брал трубку. Казалось, одиночество и отчаяние было абсолютным. Бывают такие мгновения в жизни, когда вдруг понимаешь, что среди миллионов людей ты один, что ты безнадежно одинок и твой голос во Вселенной никто не услышит, даже сосед по лестничной площадке.

Именно в такой момент Лера, пытаясь найти какой-нибудь выход из душевного тупика, вспомнила библейскую истину о том, что человек никогда не бывает один. Всегда, даже в самых тяжких грехах и испытаниях, с ним рядом Господь Бог. Стоит только обратиться, позвать… Лера взяла с полки Библию и задумчиво перелистала. Да, Господь услышит, поддержит, подскажет, что делать. Лера ухватилась за эту мысль как за шанс на спасение.

Она нечасто думала о Боге. Более того, досужие рассуждения о потустороннем ее всегда раздражали. Однажды она, пылая от возмущения, вышла с семинара по истории религий, на котором ее однокурсники, посмеиваясь, весьма коряво пытались рассказать об иерархии божественных и дьявольских сил. Когда после занятий Анна спросила ее, почему она так поступила, Лера повторила слова Блока о том, что нельзя говорить о несказанном. Вряд ли Анна поняла ее тогда…

Тем не менее Лера порой чувствовала рядом с собой чье-то присутствие. Это было ощущение из тех, о которых и не расскажешь-то никому, даже близкой подруге, да и словами выразить его вряд ли возможно. Что-то глубоко интуитивное, неосознанное.

Лера тайно верила в перерождение душ и единство религий, в последнее время она много читала о мудрости Востока, находила то, что казалось ей близким в древнегреческой и буддийской философии. Религиозному сознанию Леры не хватало целостности, стержня, а с ортодоксальной православной точки зрения оно и вовсе было глубоко греховным. Но она никогда не задумывалась об этом, больше доверяя собственным интуитивным ощущениям.

В ее жизни был эпизод, о котором она никому никогда не рассказывала. Однажды, будучи еще совсем маленькой, Лера с родителями поехала на море. Там они все вместе каждый день с утра ходили на пляж купаться. Девочка отчего-то побаивалась воды, поэтому предпочитала просто смотреть на море, загорая на песочке. И вот как-то родители отошли перекусить в кафе, а Лера, против обыкновения, подошла к морю совсем близко. Что-то одновременно родное и пугающее было в его теплых волнах, медленно накатывающих на ее босые ноги. И тут Лера услышала сдавленный крик.

Недалеко от нее захлебывалась и тонула маленькая девочка. Волны уже накрывали ее с головой. Людей вокруг было много, Лера начала кричать, звать взрослых на помощь, но те только смеялись, думая, что девочки играют. Тогда Лера, сама не умея плавать, бросилась в воду и каким-то необъяснимым образом подгребла к девочке. Та схватилась за нее со всем эгоизмом, присущим человеку, находящемуся в смертельной опасности. Теперь уже вдвоем они начали медленно идти на дно. Лера почувствовала, как ей в рот и в нос хлынула соленая морская вода, руки и ноги налились свинцом. Волны перекатывались где-то наверху через ее голову. Все это запомнилось ей до мельчайших подробностей, а тогда Лера словно наблюдала за собой со стороны. Она видела свои широко раскрытые от ужаса глаза, волосы, разметавшиеся в воде, незнакомую девочку, все еще цепко держащуюся за ее талию… И тут произошло нечто невероятное. Чьи-то сильные руки одним мощным движением вытолкнули Леру на поверхность и донесли до мелководья. Кое-как Лера отдышалась и вытащила за собой и тонувшую девочку. Сколько времени все это происходило? Наверно, несколько минут, но для Леры они растянулись в часы. На берегу никто ничего не заметил: люди рядом продолжали плескаться, играть в волейбол, дети строили песчаные замки у самой воды. Только через несколько мгновений к обессиленным девочкам подбежали родители спасенной, началась суета. Девочка, видимо, здорово наглоталась воды, она была без сознания, кто-то стал делать ей искусственное дыхание. Лера отошла на несколько шагов в сторону, ноги ее подогнулись от слабости, и она снова упала в прибрежные волны. Они опять были теплыми и ласковыми. На Леру снова никто не обращал внимания. Так она просидела час, а то и больше, пока не вернулись родители. Она решила им ничего не говорить, чтобы не расстраивать их. Но с тех пор Лера отчего-то перестала бояться воды и стала хорошо плавать…

Бывали и другие случаи, когда во сне вдруг сами собой решались непонятные задачки по геометрии, а на экзамене кто-то словно нашептывал на ухо нужный ответ. Даже с Анной никогда не говорила Лера о таких вещах, поскольку слова не находились, а внятного объяснения всему происходящему у нее не было. Именно это Лера и называла присутствием кого-то еще в своей жизни, непосредственно связанного с высшими силами, которые едины, как бы их ни называли представители разных конфессий.

Приняв неожиданное для себя решение сходить в храм, Лера быстро оделась, взяла сумочку и вышла на улицу. Нельзя поддаваться отчаянию. Надо помолиться. Бог услышит и поможет.

Лера поехала в одну из знакомых маленьких церквушек на окраине города. Больших и помпезных храмов она побаивалась. Было в них что-то тяжелое, давящее. Вообще Лера не очень любила ходить в церковь и делала это редко, как правило в силу целого ряда обстоятельств. Воспитанная в светской, нерелигиозной семье, она плохо знала, как следует себя вести в храме, и всегда стеснялась, опасаясь сделать что-то не так. Кроме того, она побаивалась старушек, сидящих на скамеечках и делающих по любому поводу замечания прихожанам. Общаться с Богом или Тем, который создал этот и другие миры, Лера предпочитала в одиночестве: в поле, на озере или просто в саду лунной ночью. Ей казалось, что именно так душа человеческая сливается с окружающими душами и просить никого ни о чем не надо: все и так знают все, чему суждено исполниться. В этом и состоит великий космический закон. Но сейчас обстоятельства были чрезвычайными, и Лера решилась.

Она робко вошла в храм, накинув на голову платочек, чтобы не нарушить традиций. Тем не менее это не сильно помогло.

— Ишь ты, разоделась! И губы накрасила! Стыдись, а ведь в храм пришла, не на дискотеку какую! — сразу зашипела ей в спину какая-то бабка. Но девушка постаралась не обращать на это внимания. Она поставила свечи всем святым, Деве Марии, несколько минут постояла перед иконой Спасителя.

— Господи, научи меня, что делать! — шептала она.

Но иконы были безмолвны и печальны. Служительница подметала рядом пол и попросила Леру отойти в сторонку.

— Подскажите, пожалуйста, а где сейчас можно найти батюшку, — тихо спросила у нее Лера.

— А зачем он тебе понадобился? — подбоченясь, поинтересовалась служительница, продолжая подметать. Пыль летела прямо на туфли Лере, но отойти девушка не решалась.

— Мне надо с ним поговорить…

— Ну вообще-то он только недавно приехал и сейчас очень занят, но, если хочешь, поищи его вон там. — Женщина указала на неприметную дверь справа от иконостаса.

— Спасибо! — Лера собралась было уходить, но служительница остановила ее:

— Пожертвуй, дочка, на ремонт храма Божьего! — и протянула к ней костлявую руку.

Лера торопливо открыла кошелек, высыпала оттуда горсть монет и отдала служительнице.

— Храни Господь тебя от злых людей, — прозвучало ей вслед.

Лера робко постучалась в указанную дверь. Никто не ответил. Тогда она заглянула внутрь. Там была маленькая трапезная, в которой батюшка в одиночестве обедал. На стенах висели иконы в массивных золотых окладах, на полках были расставлены церковные книги. А вот сам священник — в джинсах и рубашке с коротким рукавом — ни дать ни взять Лерин сосед по подъезду в Новгороде — сидел и уплетал суп. Девушка смутилась и хотела было ускользнуть прочь, но батюшка ее уже заметил и жестом пригласил войти. Он нисколько не смутился, даже обрадовался.

— Что тебе нужно, дитя мое? — спросил он нараспев, вытирая бороду полотенцем.

— Извините меня, пожалуйста, я совсем не хотела вам мешать… Просто спросила, где вас найти, мне показали. Я лучше зайду попозже…

— Нет, заходи, коли пришла!

Лера подчинилась и неловко вошла.

— Да ты не стесняйся, свои люди! Ты голодная? Бери вот чем богаты, тем и рады. Эй, матушка, принеси-ка нам еще тарелку! Кстати, меня отец Григорий зовут. — Поп дружелюбно протянул пухлую белую руку.

— Лера…

Дородная молодая женщина с ярким румянцем, тихо поздоровавшись, поставила на стол еще один прибор.

— Это моя матушка Мария, — сообщил священник, — вот, с Божьей помощью, третьего младенца к осени ожидаем. Хотя тут в приходе шутят, что все дети в районе на отца Григория похожи.

Священник весело рассмеялся. Матушка покраснела и вышла, не сказав ни слова. На столе стояли закуски, холодная рыба, салаты, початая бутылка красного вина. Лере всегда казалось, что священники если и не питаются манной небесной, то обязательно живут в строгой аскезе. Удивительное рядом! Она положила себе немного салата.

— Так что тебя сюда привело? Ты же не из нашего прихода? Я не видел тебя здесь раньше. Иначе запомнил бы такую хорошенькую!

— Да я вообще из другого района, но в вашей церкви была несколько раз. Нравится она мне — тихая, уютная. Сейчас у меня проблемы, очень хотелось с кем-то поговорить, посоветоваться. Не знала с кем, вот и пришла сюда… Хочу исповедаться.

— Похвально твое намерение, дитя мое. Только мы сегодня не исповедуем. Приходи в субботу с утра. Весь приход будет на исповеди. Всем страждущим души облегчим. Очередь у нас обычно быстро идет.

— Но мне сегодня надо, отец Григорий, мне плохо очень, я не знаю, что делать. — На глаза Леры навернулись слезы. Она снова подумала о Свенцицкой и последнем разговоре с ней.

— Вот только этого нам тут не хватало! — расстроился священник. — Ну не переживай, сейчас закончим трапезу — и исповедую. — Он положил себе несколько соленых грибочков и причмокнул сладко: — Лепота!

У святого отца явно не было проблем с аппетитом. Лера справилась со смущением и рассмотрела наконец, что отец Григорий еще довольно молод — от силы лет тридцать пять. Его круглое белое лицо наполовину скрывала черная кудрявая борода, по плечам ниспадали смоляные локоны, отчего он и казался гораздо старше своих лет. А вот глаза были совсем молодые, смешливые. Очень похож на Стаса Намина.

— А ты сама откуда будешь?

— Из Новгорода. В этом году институт закончила, иняз имени Мориса Тореза. Переводчица. Работаю теперь в фирме.

— Это хорошо, что в фирме. Наверное, зарабатываешь неплохо. А тревожат, как всегда, дела любовные? — с неподдельным интересом спросил отец Григорий. Он явно был очень словоохотлив.

Лера покраснела и кивнула.

— Ну ничего, ничего, — священник наклонился и по-отцовски ласково похлопал ее по плечу, — по молодости у всех все бывает. Вот я… — он озорно покосился на дверь и перешел на шепот, — когда в военно-морском училище повинность отбывал, на политработника учился, такое вытворял! Тебе и не снилось. А потом на флоте! Эх, такая жизнь была, до сих пор вспоминать весело. Или в соседнем приходе священник, тот вообще из эстрадно-циркового училища. Что выделывал! Он и сейчас по выходным на барабанах наяривает. Я к нему в дом его загородный в Домодедовском районе иногда приезжаю послушать, как он играет в ансамбле с двумя дьяками из Подольска — они все вместе учились… Но, несмотря на такое прошлое, Господь всемогущий все же обратил и меня, и моих коллег по сану к жизни праведной и грехи наши тяжкие отпустил милостиво. Мы теперь — новые русские святые отцы, свою паству усердно окормляем… Храмы повсеместно открываются после ремонта, отстраиваются — много батюшек сейчас нужно. Даже нехватка кадров в стране существует. Так мы и служим Родине честно — раньше на флоте, теперь в церкви. Бывает очень непросто — как соберутся, знаешь, интеллигенция всякая, начинают вопросы задавать. Ну, например, почему лечить наложением рук — грех, если помогает, почему Рерихов от церкви отлучили, если они всю жизнь духовность проповедовали, и так далее… Не знаешь прямо, что отвечать. Пишу в патриархию запросы, а они не отвечают, стервецы, прости Господи… Приходится самому что-то придумывать, философствовать. Ведь главное — помочь людям, наставить их на путь истинный, чтобы в лапы Сатане они не угодили. Мы тут все такие психологи стали…

Отец Григорий вытер рот салфеткой, зевнул, перекрестился и потер руки. Потом встал и сказал с серьезным лицом, обращаясь к иконе: — Благодарю тебя, Господи, за хлеб-соль. Прости нам наше чревоугодие, грешным. — И обратился к Лере: — Сейчас облачусь и выйду. Жди!

И действительно, через пять минут он уже появился в рясе с золотыми нарукавниками и огромным золотым крестом на животе. Отец Григорий, несмотря на молодые годы, был несколько полноват.

— Ну, приступим с Богом! Иди сюда! Вот здесь в уголке и исповедую.

Он раскатистым басом прочитал молитву, из которой Лера не поняла ни слова, потом накрыл голову девушки какой-то холстиной.

— Рассказывай, дочь моя, какие грехи совершила!

— Святой отец, я в храм хожу редко, на исповеди никогда не была. Столько всего накопилось… С чего начать — не знаю.

— Продолжай, продолжай! Я тут чего только не наслушался за последние годы — книжку можно писать! Вот на пенсии и займусь… Что самое тяжелое — с того и начинай, — подбодрил священник.

— Вот недавно я переспала с мужчиной…

— Мужу изменила небось? — с любопытством спросил отец Григорий.

— Нет, я не замужем. Он у меня первый…

— Ну, дочь моя, это очень тяжелый грех. Но Господь милостив. Со всеми это случается рано или поздно. А что, он женат?

— К сожалению… Но я не знала об этом, когда все произошло.

— Ну это не так страшно. Брак-то у них венчанный?

— Нет, Станислав ни в Бога, ни в Дьявола не верит. Атеист он. Да они с женой даже и не живут-то вместе…

— А невенчанный брак это вообще фикция, для Бога его не существует. Так что, можешь считать, что живут они не в браке, а во грехе. Пусть тебя это не волнует. Был бы венчанный — тогда плохо, против Бога грех… А что змей-искуситель, любит тебя небось?

— Мне казалось, что любит. Нам было очень хорошо…

— Часто небось согрешала с ним? — осведомился священник.

— Да, почти каждый день. Мы все время были вместе…

— Господь отпустит и этот грех, дитя мое. Что еще?

Лера не ожидала, что процедура исповеди будет такой простой и даже какой-то веселой. Ее мучили угрызения совести, хотелось, чтобы кто-то облегчил их наказанием или хотя бы суровым словом.

— Я очень переживаю из-за его жены… Она так сильно расстроилась, когда о нас узнала, и теперь мне угрожает.

— А что ты про нее думаешь? Это вообще не твое дело. Ее муж — пусть сама с ним и разбирается. Небось гнобила его всю жизнь, вот он и решил сбежать. Мужик же… Мы давления на себя не терпим. Господь их простит. Нечего брать на себя чужие проблемы! А если угрожает— воздастся ей по заслугам. Что еще?

— Не знаю, отец Григорий, мне так стыдно и неловко…

Неожиданно весь список проблем, который Лера составляла в уме, пока добиралась до храма, выветрился у нее из головы. Под холстиной было душно и неуютно. Захотелось поскорее закончить эту процедуру.

— Значит, ничего серьезного больше нет, иначе уже сказала бы, — авторитетно резюмировал отец Григорий. Он быстро прочел над Лерой еще одну молитву, сунул ей большой золотой крест и Библию — целовать, после чего вздохнул удовлетворенно и благостно: — Все, теперь ты снова чиста, как младенец. Господь простил тебя. Ступай и не греши больше, а нагрешишь — приходи, всегда помогу. Такая уж служба у меня — не могу никому отказать в помощи. Ни дня, ни ночи — всегда при исполнении, на вахте. Тут на днях ночью ко мне один бандит завалился: выручай, мол, батек, человека зарезал. Так пришлось его, душегубца, исповедовать прямо дома, а убиенного отпевать потом… Так все непросто! Только ты уж впредь постарайся на исповедь вместе со всеми в приемные часы приходить, дитя мое. Расписание у двери висит.

— Спасибо, отец Григорий, — Лере очень хотелось уйти, ей было не по себе, — пойду я.

— Ступай себе с миром! Не забудь в меру возможности на храм пожертвовать. Милосердием прихожан и перебиваемся… А если надо будет кого-нибудь покрестить-отпеть или фирма твоя захочет деньги на благотворительность перевести — всегда пожалуйста. Будем рады. Заходи!

Лера вышла из храма на воздух. Он показался ей удивительно прохладным и свежим.

— Прости, Господи! — прошептала Лера, обернувшись на золотые купола.

Вернувшись домой, она снова позвонила Анне. На сей раз подруга оказалась дома. Обрадованная, она сразу защебетала в трубку:

— Привет, пропащая душа! Как здорово, что ты позвонила! А я сегодня полдня в магазине провела, выбирала наряд. Такое классное платье купила, красного цвета! Ты вообще помнишь, что завтра выпускной? Ты же обещала меня с твоим Стасом познакомить… Я вот готовлюсь к этому очень серьезно.

И тут Анна услышала на том конце провода сдавленные рыдания подруги.

— Ню, милая, — прохлюпала Лера, — у меня несчастье!

— Что случилось, чем помочь? — сразу энергично засуетилась Анна.

— У Стаса жена приехала… — И Лера снова зашлась в рыданиях.

— Жена? — изумилась Анна. — Так ты же говорила, что у него нет жены! Я так и знала, что он врет!

— Оказалось, что есть. Но они даже не живут вместе. Она такая стерва, ты даже не представляешь!

— Убить мало твоего кобеля! — в сердцах выдохнула Анна. Если бы ей сейчас дали ружье, то за подругины слезы она пристрелила бы его лично. — Сиди в общежитии, я к тебе сейчас еду! — Анна уже выбегала из дома.

— Спасибо, Ню!

Через полчаса Анна была уже на месте и утешала подругу как могла. Сердце ее было переполнено ненавистью к Вознесенскому. Первое впечатление оказалось верным: мужик — скотина. Лера находилась в ужасном состоянии, истерика никак не прекращалась. Но Анна знала, что делать. Она проходила это уже не раз и с собой, и с мамой. Сидя на кровати, она держала плачущую Леру за руку и пыталась ее успокоить:

— Милая, это бывает… Это не смертельно. Вспомни мою маму. Она это с таким трудом пережила, зато теперь порхает… Просто птичка!

— Ню, не надо, — сквозь слезы лепетала Лера, — я же все понимаю, просто, когда это случается с другими, мы все находим нужные слова, утешаем. А когда вдруг с нами — совершенно непонятно, что нам делать…

И она была абсолютно права. Анна вспомнила свое состояние после приезда из Ялты. До сих пор сердце когтями раздирала боль.

— Лерочка, что же дальше? Ты уже думала?

— Ню, — Лера на мгновение прекратила рыдать, — мне надо уйти с работы. Я не вынесу этого. Там все теперь всё знают. Я это только вчера поняла! А она устроила жуткий скандал прямо в приемной… — И последовал новый шквал рыданий.

— Не спеши. Работа работой, а отношения отношениями. Подумай, куда ты сейчас денешься. Меньше чем через месяц тебя выселят из общежития. У тебя же ни кола ни двора! Конечно, мой дом всегда открыт для тебя, но я ли не знаю — ведь не постучишься, не придешь…

— Ты думаешь, я смогу продолжать работать?

— Думаю, да. Прекрати реветь и переживать понапрасну. Постарайся понять меня правильно: будь циничной. Настало время позаботиться о себе, потому что они о тебе не позаботятся. Будет минимальный денежный резерв — тогда уйдешь спокойно, потому что сама так решишь, а не из-за мужика дурацкого и его стервозной бабы. Не пори горячку! К тому же ты хороший специалист — упрекнуть в некомпетентности тебя никто не сможет. А все остальное твое личное дело. С кем хочу — с тем и сплю. Ты свободная женщина, отчитываться ни перед кем не обязана.

— А я сегодня на исповедь в церковь ходила, к отцу Григорию, — прошептала Лера.

Подруга посмотрела на нее с интересом:

— И как, помогло?

— Не-а…

— Мне тоже не помогало. Лучшая исповедь вот тут, — Анна показала на грудь, — и суд самый строгий.

Она заварила липовый чай, укутала дрожащую Леру пледом.

— Не печалься, все образуется. Ты сейчас просто на гребне волны, тебе кажется, что это не пройдет никогда. Но придут другие проблемы, жизнь начнет брать свое, хотя и это банально… А самый тяжкий момент просто надо переждать. Я буду с тобой.

— Ню, но мне кажется, я люблю его.

— Он у тебя первый, но не последний. Помнишь, Татьяну онегинскую — «пришла пора — она влюбилась». Это все мимолетно. Он совершенно тебе не подходит, теперь ты в этом сама убедилась. Пройдет и это.

Внезапно Анна наклонилась к Лере и поцеловала ее мокрое лицо — глаза, щеки, губы, сначала робко и неуверенно, потом все смелее. Нежность и страсть были в ее поцелуях. Она гладила подругу по волосам и спине, опускаясь все ниже, лаская ее тело. Лера откинулась и прикрыла заплаканные глаза, несмело отвечая на ласки подруги, но через мгновение дернулась как от удара током.

— Ню!

Это прозвучало как упрек. Лера с грустью посмотрела на Анну.

— Ню, ты же знаешь…

— «Даром двойной любви не одарила меня богиня», — кажется, так Таис Афинская однажды ответила своей подруге в твоей любимой книжке. Все знаю. Прости. — Анна немного помолчала. — Знаешь, я тут видела передачу про древности Лувра, там показывали рисунки на античных вазах. Одна танцовщица там была — вылитая ты… Не лицом даже, а настроением…

Девушки задумались — каждая о своем. Лера почти перестала плакать, потрясенная неожиданным поступком подруги.

— Ты же не будешь об этом жалеть? — тихо спросила Анна.

— Нет…

— Но у тебя другая судьба, тебе не понять меня… Как и мне тебя…

Лера обняла подругу и потрепала ее по распущенным волосам:

— У тебя все тоже обязательно будет хорошо!

— Да… — печальным эхом отозвалась Анна, — будет. Когда-нибудь все бывает. Ладно, мне пора, тебе стало полегче, я рада. А теперь я пойду. Знаю, что одиночество тоже неплохое лекарство. Попробуй до конца отдаться этой боли — и очень скоро ты одолеешь ее.

Уже уходя, она тихо сказала Лере, обернувшись:

— Знаешь, Гала беременна. Я сейчас видела ее из окна машины, когда ехала к тебе. Она стала совсем другой, повзрослела, но стала еще красивее.

И, не прощаясь, Анна выбежала из комнаты.

Лера осталась наедине со своей болью.

Несмотря ни на что, день прошел у Станислава без особых происшествий. Он провел несколько вполне успешных переговоров и совещаний и почти совсем забыл о проблемах, которые его так мучили накануне. Работа замечательно отвлекает от всех неприятных переживаний! Он специально придумал себе в этот день как можно больше поводов для того, чтобы быть на людях. Даже согласился прочитать лекцию на семинаре для региональных представителей «Фининвеста».

Наблюдая, как восторженно смотрят на него дамы всех возрастов, когда с трибуны он вещает о проблемах современного бизнеса, Станислав испытал чувство глубочайшего удовлетворения. Курсы НЛП и манипулирования аудиторией, оконченные года полтора назад, действительно не прошли даром. Когда он рассказывал о трудном пути современного российского бизнесмена, иллюстрируя его яркими, придуманными от начала до конца примерами из своей биографии, в аудитории воцарилась такая тишина, что слышно было, как скрипят ручки у нескольких усердно конспектирующих его выступление слушательниц.

Придумывая небылицы, он сам мгновенно верил в них, что обеспечивало эффект абсолютной искренности и правдоподобности изложения материала. Это всегда приковывало к нему необыкновенное внимание аудитории, особенно если она состояла из лиц противоположного пола и достаточно юного возраста. Но в этот день случился настоящий триумф. Вознесенский говорил о проблемах корпоративной культуры, работе с персоналом, поддержании благоприятного психологического климата в коллективе. Приводил примеры по «Фининвесту», чтобы региональные представители ощутили себя частью большого трудового коллектива. Напоследок он рассказал пару анекдотов, реакцию на которые опробовал уже как минимум на десятке выступлений. Зал сотрясался от хохота. Докладчика не отпускали после выступления еще полчаса, задавая вопросы.

После окончания семинара Вознесенский любезно принял приглашение задержаться на банкет и там продолжал очаровывать публику. Он был галантен, шутлив, немного высокомерен, как и подобает президенту крупной компании. Несколько особо темпераментных барышень уже были готовы отдаться ему прямо на месте — он чувствовал это! Все поздравляли Вознесенского с успехом, желали процветания его компании. Это было необыкновенно приятно.

Раздавая визитки и улыбаясь ослепительно во все стороны, Станислав ощутил высочайшую степень уверенности в себе. Теперь он обязательно справится с неприятным сюрпризом, который подкинула ему жизнь. Очень скоро все образуется! На самом деле он везунчик, любимец судьбы, правду про него говорят. И все снова сложится само по себе, даже без особых его усилий.

Косвенным свидетельством его правоты служил тот факт, что за весь день ему ни разу не позвонила Свенцицкая, не выдвинула никаких ультиматумов. И Лера тоже молчала. Значит, все нормализуется! Сейчас они обе спокойно все обдумают, придут в себя… А потом он обо всем договорится с ними, и снова все будет хорошо. Во всяком случае, восхищенные глаза провинциальных участников конференции внушали ему уверенность в этом. Одна из наиболее смелых дамочек, употребив перед этим для храбрости изрядное количество алкоголя, подошла к нему и фактически прижалась своим пышным бюстом к его плечу:

— Станислав Георгиевич! Я восхищена! Вы такой прекрасный руководитель. — Дама томно вздохнула, закатила глаза и протянула ему визитку с вписанным от руки номером мобильного телефона. — Может быть, вы мне как-нибудь позвоните. Меня зовут Ольга Владимировна. Я бы с таким удовольствием с вами пообщалась, обсудила производственные вопросы нашего отделения…

— Непременно! — Вознесенский кивнул небрежно и неожиданно подмигнул ей.

Все это, безусловно, было очень приятно. У Станислава вдруг возникло острейшее мальчишеское желание отомстить своим обидчикам — Ирене, Лере, тому субъекту во сне, заставившим его испытать столько неприятных эмоций. Он им покажет, кто на самом деле хозяин ситуации!

— Могу я пригласить вас к себе на чашечку кофе? — обратился он к пышногрудой даме.

— Обожаю кофе! — С той моментально слетел хмель, и она замерла, всем своим видом выражая абсолютную готовность. На самом деле, она даже и не мечтала о таком счастье.

— Тогда едем!

В машине Вознесенский выслушал столько хвалебных слов в адрес своей персоны, что ему даже стало как-то неловко. Так бывает, когда объедаешься сладким, — начинает тошнить. Пока дама знакомилась с уборной в квартире Станислава, он торопливо сгребал и рассовывал по ящикам вещи Леры. Незачем новой знакомой знать о ее присутствии.

Дама тем временем быстренько скинула люрексовую кофточку, оставшись в шелковой блузке ужасной расцветки.

— А где же обещанный кофе? Хотя я предпочитаю водку!

Вознесенский поморщился, но принес из бара початую бутылку. Дама залпом опрокинула рюмку, следом — еще одну и довольно хихикнула:

— Вкусная у тебя водка!

Станислав не нашелся что ответить. Тем временем дама развалилась на диване, широко раздвинув пухлые ноги. Вознесенский заметил длинную стрелку на ее чулке.

— Такой крупный бизнесмен, интересный мужчина — и не женат. Странно по нашим временам. Почему? — призывно улыбаясь, томно поинтересовалась дама. Одной рукой она гладила себя по массивному бедру.

— Не успел. Все время работаю, некогда было…

— Бедненький. Наверно, соскучился по женской ласке? — Гостья с трудом расстегнула пуговицы на блузке и привлекла к себе Станислава.

Он положил голову на ее большую грудь и прикрыл глаза. По сравнению со вчерашним днем все было не так уж и плохо. Правда, от дамы изрядно попахивало потом, перегаром и дешевыми духами, но с этим можно было смириться. Главное, что она не устраивала истерик и принимала его таким, какой он есть.

— Мой котеночек! — Гостья, несмотря на подпитие, весьма ловко справилась с застежкой на его брюках. Чувствовалось, что у нее имелся обширный опыт не только по производственной части! Вознесенский не сопротивлялся.

Через мгновение активная новая знакомая уже уложила Стаса в горизонтальное положение и тяжело уселась сверху. «Не раздавила бы», — подумалось ему. Попрыгав на нем какое-то время с ужасными стонами, дама наконец отвалилась и затихла.

Станиславу отчего-то совершенно не хотелось, чтобы она оставалась у него на всю ночь. От ее присутствия в доме стало мерзостно.

— Слышь, подруга, давай одевайся и уходи по-быстрому. Концерт окончен.

Дама полуоткрыла глаза и пьяно улыбнулась:

— Дорогой, неужели ты прогонишь меня на ночь глядя? Ну куда я пойду? Мне так хорошо с тобой! — И она сделала попытку обнять Вознесенского за шею. Тот насилу освободился.

— Давай, давай, собирайся. Сейчас вызовем тебе такси — и гуд-бай, беби!

Дама обиженно заворочалась, но, обнаружив на полу разбросанные предметы своего туалета, начала-таки одеваться. С большим трудом она была экипирована, причем блузка у нее оказалась каким-то образом надетой задом наперед. Но на переодевание времени не было. Да и кого это интересует ночью!

— Давай, давай, как там тебя! Машина уже внизу… Скажешь, куда тебя отвезти.

— Ну до свидания, милый!

Нечаянная подруга еще раз обслюнявила лицо и шею Станислава, тот брезгливо утерся и закрыл за дамой дверь. По лестнице что-то прогрохотало, — видимо, на ногах ей удержаться все же не удалось. Но это уже были совсем не его проблемы…

Спровадив гостью, Станислав принял душ, улыбаясь и хмурясь одновременно. Такое вот приключение! Есть еще порох в пороховницах. Хотя он, наверно, на самом деле стал слегка староват для подобных экспромтов. Не заводили они его, как раньше. С такими мыслями он и завалился наконец в постель и сразу же уснул.

Ближе к четырем утра он вдруг очнулся от тяжелого удушья, как будто кто-то с усилием сдавливал ему шею железной петлей. Все тело ломило, лоб горел, по рукам и ногам то и дело пробегали судороги. В области сердца ощущалась такая тяжесть, словно туда положили каменную плиту. В районе макушки закручивался вихрь, казалось, что кто-то влез в голову острым металлическим предметом и теперь ковыряется в мозгах. Любое движение причиняло немыслимую боль. Вознесенский застонал.

В первое мгновение он подумал, что умирает, и ему стало мучительно страшно. Потом оказалось, что болезненное состояние имеет протяженность во времени и различные оттенки.

Иногда накатывало такое головокружение, что к горлу подступала тошнота, а сердце принималось бешено колотиться, выпрыгивало из груди, а потом вдруг резко замирало, словно собираясь окончательно остановиться. Из жара бросало в холод, предметы принимали немыслимые очертания, двоились, троились, кружа хороводы вокруг постели страдальца. Где верх, где низ, было совершенно непонятно. В таком мучительном состоянии Стас протянул несколько часов, которые показались ему вечностью, после чего боль стала понемногу утихать, но не исчезла окончательно. Еще через некоторое время Вознесенский окончательно понял, что кризис миновал. Он взглянул на часы. Было начало одиннадцатого, в офисе его уже должны были ждать люди. Еле-еле шевеля многопудовой головой, Вознесенский дотянулся до телефона и набрал номер приемной. У него была такая слабость, что все тело казалось ватным, трубку он удерживал с усилием.

— Лена, доброе утро!

— Здравствуйте, Станислав Георгиевич! Вас тут уже из «Транснефти» ожидают…

— Отменяй все, к чертям! Я болен, в офис сегодня не приеду…

— Что с вами, Станислав Георгиевич?

— Не знаю, наверно, переутомился… В общем, говорить больше не могу, но еще позвоню. Никого не соединяй со мной сегодня.

— Выздоравливайте поскорее, — фальшивым голоском прощебетала в ответ Леночка.

Вознесенский забился обратно в подушки, укрылся одеялом. Теперь он покрылся холодным потом. Что происходило с его организмом — непонятно. Может быть, вирус? Надо бы вызвать врача. Воображение сразу нарисовало ему фигуру в белом халате с длинным шприцем в руках. Вознесенский поморщился. Ладно, подождем до вечера… Наверно, грипп так начинается. Надо немного отлежаться. Сон! Во время болезни необходим крепкий, здоровый сон. Станислав провалился обратно в зыбкую, рваную дрему.

С раннего утра Свенцицкая была на ногах. Она предвкушала момент, когда приедет в офис к Селене и та объяснит ей, что делать дальше. Кипучая энергия не давала Ирене ни минуты покоя. Усилием воли Свенцицкая запретила себе звонить Вознесенскому и выяснять отношения, хотя именно этого ей и хотелось сейчас больше всего. Ничего, он еще узнает, где раки зимуют! Надо действовать в точности так, как скажет Селена! Свенцицкая успокаивала себя, понемногу потягивая виски. Алкоголь оказывал на нее в эти дни на редкость благотворное воздействие.

В конце концов Ирена выпорхнула из дома и села в такси. В салон она приехала почти на полчаса раньше назначенного срока. Тем не менее секретарь уже вовсю отвечала на телефонные звонки, а в приемной терпеливо ожидали своей очереди несколько человек: очень дорого одетая заплаканная женщина в темных очках и строгий мужчина в синем костюме. Женщина периодически вытирала слезы, катившиеся градом по щекам.

Мужчина сидел как каменный, уставившись на горящие свечи. У двери прогуливался чей-то охранник. Несмотря на утро, в приемной было так же темно и мрачно, как и накануне.

— Здравствуйте! — Секретарь на этот раз очень вежливо поздоровалась с ней. — Подождите немного, Селена сейчас вас примет.

Она куда-то вышла и через минуту бесшумно вернулась, жестом предлагая следовать за ней. Мужчина и женщина в приемной слегка забеспокоились, но секретарь произнесла своим противным металлическим голосом:

— Ждите!

Ожидающие покорно склонили головы. Всем было не по себе в этом странном месте.

Свенцицкая вошла к Селене. Та сидела, изможденно подперев голову руками. Под глазами у нее были синяки, она выглядела осунувшейся и бледной.

Увидев Ирену, ведьма слабо кивнула ей в знак приветствия и достала из ящика какие-то свертки:

— Я все сделала, как обещала. Всю ночь работала, устала очень. Проблемка твоя гораздо серьезней, чем тебе кажется. Теперь слушай внимательно и запоминай. Если что-то нарушишь, ритуал потеряет силу.

Ирена видела, что Селена была на самом деле измотана, она даже говорила с видимым усилием. Взгляд у нее был пустым и отстраненным.

— Но я еще раз предупреждаю: ты вмешиваешься в судьбу. И ответственность будешь нести сама. Я тебе не завидую…

— Мы уже обсуждали это, Селена. Я готова на все.

— Тогда слушай. Вот это, — она показала здоровенный бесформенный кусок застывшего черного воска, — отворот ему от его девицы. Но имей в виду, что чувства там сильные, отрывать ее будет непросто. Будут последствия — и для него, и для нее. Он очень увлечен ею… Возможно, это когда-то даже переросло бы в любовь…

— Но теперь-то не перерастет, я надеюсь?

— Что-то невероятное должно случиться, чтобы перебороть этот ритуал. Это вуду. Не будем больше ничего делать с твоей соперницей, она хороший человек, пусть попробует найти в жизни что-то другое, если получится, конечно. Жалко мне ее, молодая она еще, глупая. Не виновата, что в такой переплет попала. У нее все могло по-другому сложиться.

Ирене снова на мгновение стало страшно, но она переборола себя:

— А что с этим всем делать?

— Не торопись, — раздраженно сказала Селена, — я все объясню. Не мешай, а то мысли путаются… Так, значит, а это — приворот ему на тебя.

Из фольги были извлечены две восковые куклы, соединенные причинными местами. Они были обмотаны красными нитками по всей длине. Неприятное зрелище! Ведьма погладила свое изделие, как будто любуясь.

— Будет здорово держать, поскольку я туда добавила его волосы и два свеженьких крысиных сердца, бились еще, — с гордостью произнесла она, повертев фигурки в руках, — ни за что он от тебя не отлипнет! Сохнуть без тебя будет, умирать просто, никуда уйти не сможет! Но имей в виду, то же самое будет происходить и с тобой. Не сможешь ты без него… Захочешь оторваться — только я смогу помочь. Больше никто. Если поздно еще не будет.

— А я и так не могу без него — потому и пришла.

— Тебе просто кажется, Ирена, это гордыня твоя непомерная голос подает. Не хочешь уступить его девчонке, хотя он с ней мог бы быть счастливым… Ну ладно, к делу. Вот это, — тут Селена достала еще несколько крупных предметов, залитых воском, и всю истыканную иглами куклу, похожую на ежа, с огромным вылепленным членом, — твой Стасик, все мысли которого отныне подчинены тебе. Я закатала сюда его носки, расческу, — отлично пошло! А вот и ремень с егильетом. Теперь послушай, что тебе с этим всем делать…

Ирена слушала как завороженная, жадно впитывая в себя каждое слово. В этих простых и жутковатых предметах таился залог ее грядущего спокойствия и счастья. Какое может быть дело до каких-то последствий?

— Итак, первый ритуал. Пойдешь сегодня же до полуночи на кладбище, найдешь могилу с именем твоей красавицы, как там ее?

— Валерия…

— Да, Валерия. Редкое имя — придется поискать, но ничего! Захочешь — все найдешь. У меня и не такое искали. Вчера только на пятом кладбище одна свою Хануму нашла, соперницу, всю ночь ходила…

Тут уже Ирене стало потихоньку становиться дурно. Какое кладбище, какие ритуалы? Она взрослая современная женщина без всяких тараканов в голове. Она уже открыла рот, чтобы возмутиться, но Селена продолжала:

— Так вот, закопаешь это, — ведьма кивнула в сторону воскового куска, — сантиметров на пятьдесят, чтобы к гробу поближе. А вот это, — речь теперь шла о куклах, — закопаешь в могилу с именем Ирена… Ну ладно… — Селена подумала недолго и поправилась: — То есть, Ирина. Тебя же, кажется, так родители назвали? — Ирена кивнула. — Тоже копай поглубже. А вот героя твоего — только в свежую могилу с его именем. Чтобы не больше трех дней. Иначе действовать не будет. А ремешок запечатанный пусть на себе носит — на других стоять не будет, хоть с виагрой, хоть без! Я работаю комплексно и профессионально. Есть вопросы?

Ирена сидела как оглушенная. Она могла представить себе все что угодно: что она, как когда-то, будет сидеть под Селениными руками и чувствовать незнакомые вибрации во всем теле, что ведьма даст ей наговоренных травок попоить нерадивого Вознесенского, но чтобы идти на кладбище да еще рыться в могилах! Такого она не ожидала.

— Что молчишь? Или это не то, чего ты хотела?

Ирена не знала, что ответить. Она только смотрела на Селену, и лицо ее выражало крайнюю степень отчаяния. Ведьма между тем деловито завернула все предметы в фольгу, проставила на каждом из них номера и имена.

— Что же мне с этим делать?..

— Знала, куда пришла, — вот и разбирайся теперь. Выбросишь — пеняй на себя. Я сделала все, что могла. Своему Стасику, пока все не закопаешь, не звони — сила уйдет. А потом лучше уезжай из Москвы — пусть он тут без тебя почешется. Примчится как миленький! — Ведьма поморщилась брезгливо и добавила: — Ненавижу мужиков!

— А скоро действовать начнет? — робко спросила Свенцицкая. Она очень боялась остаться наедине с пакетом, в котором были законсервированы свеженькие крысиные сердца.

— Уже начало, — успокоила Селена, — а дальше — все время по нарастающей в течение сорока дней. Кстати о деньгах, — вспомнила Селена, — стоить это будет дорого, расплатишься в приемной, там все скажут. А теперь извини, меня ждут очень важные люди…

Селена достала из ящичка какой-то белый порошок, рассыпала по зеркальцу и совершенно отвлеклась от Ирены. Та собрала трясущимися руками в приготовленный пакет все ужасные предметы и, пятясь, начала удаляться. Если бы знала — ни за что не пришла бы. А сейчас уже стыдно не взять… Это был первый момент, когда Свенцицкая пожалела о своем приходе в салон.

В приемной, пока Свенцицкая расплачивалась, к ней взволнованным шепотом обратилась сидящая поблизости шикарная дамочка в очках. Она перестала плакать и теперь сидела, нервно играя тяжелыми перстнями на длинных пальцах.

— Простите, вы тоже по любовным проблемам здесь?

Неуместность вопроса покоробила Ирену, но она все же кивнула.

— И что вам сделали?

— Комплексный ритуал на возвращение мужа с гарантией… Теперь все это, — Ирена со страхом показала на приличных объемов пакет, — надо сегодня закопать на кладбище. И глубоко закопать! — Неподдельный ужас прозвучал в ее словах. Пакет здорово оттягивал руку.

— Это все ерунда! — вдруг неожиданно бойко сказала дамочка и сразу оживилась. — Вот у меня, если уйдет муж, вообще средств к существованию не останется. Придется прислугу распускать, дом продавать и все такое. И любовник меня тогда бросит, потому что я не смогу его содержать. Зачем я ему буду нужна — без мужа? А я к нему так привязана! Мне обязательно надо удержать своего Володю! Это вопрос жизни и смерти. Если понадобится — я хоть слона закопаю днем на Ваганьковском кладбище!

Ирену снова передернуло. Она поспешила покинуть салон. Кругом какие-то ненормальные! У нее начинала болеть голова.

Следующие несколько часов Свенцицкая провела в раздумьях, что делать с содержимым пакета. Мысль о том, что ей одной придется ехать ночью на кладбище, внушала суеверный ужас, от которого слабели коленки. Ирена была готова вообще бросить магическую затею и спустить ненавистный пакет в мусоропровод, но слишком многое стояло на кону — ее отношения с Вознесенским и вся их дальнейшая жизнь. Да и Селена предупредила, что вспять уже ничего повернуть не удастся… А может, вообще не стоило никуда ходить? Просто пустить все на самотек, авось и вывезет куда-нибудь? Но Свенцицкая тут же запретила себе думать так. Для сомнений не было времени.

Никакого другого расклада, кроме продолжения отношений с Вознесенским, она себе не представляла. Соответственно и другого выхода, кроме ночного похода на кладбище, у нее не было. Приняв для себя окончательное решение, Ирена со свойственным ей хладнокровием принялась искать варианты решения проблемы. В голову ничего не приходило. Можно было, конечно, нанять каких-то алкашей или азеров, они за бутылку хоть тоннель под Ла-Маншем прорыть готовы. Но куда она пойдет их искать? Она совершенно не ориентируется в этой московской жизни. Значит, это не вариант. Перебрав все возможные решения, Ирена так и не нашла ничего приемлемого для себя. И тут вдруг ее осенило. Из памяти, как в замедленной съемке, выплыло улыбающееся, загорелое лицо. Солнце, спасение, Василий! Свенцицкая бросилась к сумочке и вытряхнула оттуда все ее содержимое. Посыпались на пол деньги, помады, духи, тампоны, но среди всего этого безобразия лежал заветный кусочек измятой бумаги, на котором подвозивший ее из аэропорта водитель Вася накорябал свои координаты. Есть!

— Спасибо тебе, Господи, что не забываешь меня, грешную! — Свенцицкая порывисто перекрестилась и набрала заветный телефонный номер. Кажется, даже в молодые годы она не ждала ответа своего любовника с таким трепетом! Наконец трубку сняли.

— Слушаю! — пробасил мужской голос. На заднем фоне играл блатняк.

— Добрый день! Я могу услышать Василия? — Ирена постаралась произнести это как можно более интимно.

— На проводе! — Голос стал более заинтересованным. — А кто это?

— Ну, вы знаете, даже затрудняюсь вам объяснить… Вы меня подвозили совсем недавно из аэропорта Шереметьево… Меня Ирена зовут. Вы еще мне свой номер оставили, сказали, что я могу вам позвонить в случае чего, вот я и звоню. — Свенцицкая даже думать боялась, что будет, если он ее не узнает.

— Ах, это вы, мадам! — Голос в трубке необыкновенно потеплел. — Я же говорил, что мы с вами еще встретимся, а вы мне не поверили! Если люди вдруг сталкиваются где-то лбами, значит, им еще долго вместе разбираться… А в чем, собственно, ваша проблема?

— Вася, мне срочно надо с вами кое-что обсудить. То есть предпринять. Вы сможете заехать за мной, скажем, часиков в десять вечера? И прихватить с собой… лопату?

— Мадам, мы что же с вами, на кладбище поедем трупы закапывать? Или клады искать?

Свенцицкая совершенно растерялась и замялась:

— Я вам все обязательно объясню. Попозже. Только, Васенька, приезжайте, пожалуйста, я вам очень хорошо заплачу. — Голос ее стал умоляющим. Ирена, затаив дыхание, слушала паузу, гадая, удастся ли в этот раз ей переломить сомнение собеседника.

— Ладно-ладно, приеду, не беспокойтесь, — наконец сказали в трубке. — Ровно в десять мое авто у вашего порога!

— Вы помните, где я живу?

— Как можно забыть хоть какую-то деталь о такой необыкновенной женщине? Ждите!

Ирена повесила трубку и слегка успокоилась. Потом пошла на кухню и приготовила себе коктейль из виски с колой.

Давненько не пила такой бурды! Надо ждать. Время, как назло, ползло так медленно! Ее подмывало позвонить Вознесенскому и в нецензурной форме высказать ему все, что накопилось в нежной женской душе. Но Свенцицкая мужественно держалась. Надо было сделать все в точности, как сказала Селена.

Через день Лера пришла на работу осунувшаяся и печальная. Можно было даже сказать, что на ней лица не было. Ей было не по себе, как будто всю ночь она разгружала тяжелые мешки с песком. Все тело болело. Она сразу заметила, что сотрудники стараются избегать встречи с ней в коридорах, а если уж сталкиваются нос к носу, то отводят глаза и стараются скрыться поскорее. Леночка, наоборот, поприветствовала ее голливудской улыбкой:

— Что, оклемалась? Будешь знать, как чужих мужиков уводить. Я тебя предупреждала.

Не отвечая, Лера принялась за работу. Глаза у нее постоянно были на мокром месте — никакая валерьянка не помогала. Слава богу, хоть Вознесенского в кабинете не было. Лера все утро представляла себе, как он войдет, что она ему скажет, и не могла придумать ничего путного. После обеда она понемногу начала беспокоиться. Девушка помнила туманно, что именно на этот день в офисе были запланированы переговоры с иностранцами, для которых она за несколько дней до этой ужасной истории с Иреной подготовила все бумаги. Когда в четыре часа дня Станислав так и не появился, обеспокоенная Лера все-таки решила поинтересоваться у Леночки, что происходит:

— Лена, вы не в курсе, переговоры с фирмой «Крафт» сегодня состоятся?

— Нет, на сегодня все переговоры отменены, — монотонным голосом, не отрываясь от монитора, сказала секретарша. Она читала в сети новые эротические анекдоты и время от времени сально хихикала.

— А что случилось? Где Станислав Георгиевич?

— Его сегодня не будет.

Волнение Леры усилилось. Конечно, всякое могло произойти — в бизнесе часто бывают чрезвычайные обстоятельства… А вдруг там что-то серьезное? Сейчас чего угодно можно ожидать, достаточно телевизор посмотреть… Лера помедлила еще минут пятнадцать и решилась продолжить разговор:

— Лена, а почему все-таки Вознесенского нет?

— Тебе-то какое дело? Мало получила, опять нарываешься?

Но Лера уже подбежала к столу секретарши и трясла ее за лацканы пиджака, чуя неладное:

— Говори немедленно, что случилось со Станиславом!

— Отстань, психованная! — Леночка вырвалась и поправила пиджак. — Ничего с ним не случилось. Дома он сегодня, болеет…

Лера побледнела. Она уже знала, что что-то не так, — сердцем чувствовала! Сорвавшись с места, она схватила сумочку и выбежала из приемной.

— Точно ненормальная! — бросила ей вслед секретарша.

После чего не спеша причесалась и лениво взяла телефонную трубку. Надо было сразу сообщить Свенцицкой. Но ее мобильный был выключен.

Лере казалось, что даже на ненавистных школьных кроссах она никогда так быстро не бегала. В метро она продиралась по эскалатору, расталкивая всех направо и налево. Ее ругали вслед, но она этого не слышала. В голове колотилась одна мысль: а если Стасу плохо? Боль, раздражение, обида — все померкло перед этой мыслью. Лера уже не помнила о Свенцицкой, о жуткой сцене в офисе, о своем вчерашнем одиночестве. Она не представляла, что можно так испугаться за другого человека.

Не помня себя, она доехала до третьего этажа в его доме и пулей выскочила из лифта. Потом долго и остервенело жала на звонок, пока из-за двери не показался наконец недовольный, сонный Вознесенский в махровом халате. Он удивленно уставился на Леру, как будто не верил своим глазам:

— Ты?

— Милый! — Лера уже повисла на нем, гладя по голове. По щекам ее катились слезы..

— Да что это с тобой! Входи, входи! — Вознесенский почти втащил девушку в квартиру и захлопнул дверь. Лера продолжала плакать.

— Я так за тебя испугалась, господи… Как узнала — сразу помчалась к тебе.

Вознесенский обнял Леру и довел ее до дивана.

— Присядь. Ну что ты, в самом деле… Подумаешь, ерунда какая — приболел немного… Права, что ли, не имею? Но ты молодец, что приехала. Если честно, я уже и не ждал.

— А разве я могла не приехать?..

Лера потихоньку успокаивалась. Она заметила, что за два дня, пока они не виделись, Станислав словно постарел. Под глазами у него залегли темно-синие тени, видны стали морщины на лбу. Отросшая щетина на щеках и подбородке тоже не молодила его.

— Что с тобой? — тихо спросила Лера. — Я чувствую, что-то происходит! Скажи мне!

У Вознесенского снова случился приступ слабости и апатии. Захотелось прилечь. Он оперся рукой о стенку. Ему самому было удивительно, что он, несмотря на свое раздраженное состояние, рад приходу Леры. Только бы Свенцицкая не вздумала сейчас нанести ему визит!

— Не знаю… Наверно, переутомился. Вот и сердце болит, и голова. И вообще, как-то крутит, подташнивает. С утра температура была… Проводи меня в спальню, а то голова кружится, — попросил Станислав.

— Бедненький мой! — приговаривала Лера, помогая Вознесенскому улечься. — Кстати, у меня сегодня тоже очень голова болит, наверно, погода меняется или опять какие-нибудь вспышки на Солнце. Отдыхай, я сейчас приготовлю тебе что-нибудь поесть, а потом схожу в аптеку за лекарствами. Какой чай тебе заварить?

Вознесенскому снова стало очень жаль себя. Он вспомнил, как в третьем классе он заболел воспалением легких, и мама точно так же суетилась вокруг него, заваривала в термосе сухую малину, приносила лекарства…

— Не хочу ничего! — капризным голосом сказал он. — Лучше просто посиди со мной!

— Сейчас, сейчас! — Лера прошла на кухню и с удивлением заметила на столе две грязные рюмки. Она понюхала — пахло спиртным! Странно, с кем это он пил сегодня, если целый день болеет? Или наливал себе — и забывал? Девушка сполоснула посуду, налила в чайник воды. Все это время ей казалось, что в квартире присутствует чей-то чужой, незнакомый запах.

— Стас, к тебе кто-нибудь приходил?

Вознесенский притворился, что не слышит, и отвернулся к стене, закрыв глаза. Между тем Лера увидела брошенную в углу в коридоре скомканную женскую кофточку, расшитую люрексом. От нее-то и пахло какими-то тяжелыми духами.

— А это что такое? — Лера двумя пальцами взяла кофточку и поднесла к кровати Стаса.

— Не знаю. — Вознесенский повертел находку в руках. Какая мерзость! Как он мог ее не заметить? Вот что значит больная голова — сразу теряешь контроль над обстановкой. Ему припомнились события вчерашней ночи. Ужас! Лера между тем выжидающе смотрела на него. — Да-а… Одна знакомая приходила, у нас с ней были дела. Это была не Ирена, не думай. Мы совсем недолго поговорили, наверно, она ее и забыла. Знаешь, на улице жарко сейчас… Ты же не думаешь ничего плохого? — обеспокоился Станислав.

Лера повернулась к нему спиной и подошла к трюмо:

— А вот здесь лежала моя косметика, расческа, всякие мелочи. Где они?

Станислав довольно быстро нашелся с ответом:

— Да я их прибрал все, чтобы не были разбросаны. Они в пакетике, в шкафу. Можешь взять.

— Стас, — медленно сказала Лера, — поклянись, что здесь никто не оставался ночевать, пока меня не было!

— Клянусь! — Голос Вознесенского прозвучал абсолютно искренне. Говорить правду всегда легче, чем врать. — Я клянусь, что здесь никто не ночевал и только одна коллега заходила, чтобы уточнить кое-какие детали…

— Ты же говорил, знакомая…

— Да, знакомая коллега. Из Ярославля, наш региональный представитель. У нее сегодня важные переговоры, ей надо было проконсультироваться…

— Ладно… Я тебе верю, несмотря ни на что. Только никогда не обманывай меня, слышишь?

Вознесенский ничего не ответил. Лера присела на кровать и нежно обняла лежащего Станислава. Он виновато уткнулся носом ей в живот и шумно засопел. Ему было неловко из-за этой дурацкой кофты. Как же он ее не заметил?

— Принеси мне чайку! — тихо попросил Вознесенский.

Лера поцеловала его и поспешила на кухню. Она налила большую кружку чаю, размешала в ней мед. Станислав пил медленно, неотрывно глядя на Леру. Он снова был абсолютно счастлив, как в детстве.

— Лерочка, мне хочется, чтобы это никогда не кончалось! — тихо шепнул он, прижимаясь щекой к ее руке. Свенцицкая, и работа, и все проблемы были в этот момент далеко-далеко, в другом пространстве и времени.

— Не закончится, милый! — Лера в этот момент тоже верила в бесконечность их счастья. Незнакомая нежность, глубокая и пронзительная, охватила ее. Она упала Вознесенскому на грудь и снова расплакалась. Станислав гладил ее по волосам, и голова у него была легкая и гулкая, как пустая канистра. Ничего другого сейчас он для себя и не хотел.

Лера осталась у него ночевать. Не в силах заснуть, она всю ночь ласкала спящего Вознесенского, который даже во сне не выпускал ее руку. Первый раз за все время их общения он спал, прижавшись к ней всем, чем только мог. Но навязчивое беспокойство, смешавшееся с приливами нежности и дурными предчувствиями, не давало Лере полностью отдаться этому восхитительному чувству обретенной близости.

Без четверти десять вечера Ирена уже стояла на крыльце своего дома, сжимая в руке заветный пакет. Он казался ей на редкость тяжелым. Она с волнением всматривалась в темное пространство арки, откуда должна была появиться машина Василия. Никого не было. А вдруг не приедет? Даже думать об этом было страшно.

Ровно в десять в темноте двора раздался торжествующий автомобильный гудок, и знакомая белая «шестерка» с ревом подъехала к подъезду.

— Добрый вечер, мадам! — Из машины проворно выскочил, обворожительно улыбаясь, Василий, взял у Свенцицкой из рук пакет и галантно открыл перед ней дверцу. Давненько никому Ирена не радовалась так, как ему, — ей даже захотелось его обнять, но она сдержалась. В салоне на заднем сиденье лежали три белые гвоздички.

— Это вам, мадам! — анонсировал шофер. — Там еще пачка «Примы», как вам нравится. Угощайтесь, не стесняйтесь!

— Спасибо! — Ирена на самом деле была тронута. Она не привыкла, чтобы о ней заботились.

— Куда едем? — Василий уже разворачивался во дворе.

— Не знаю… — Свенцицкая была в отчаянии. А что, если он ее сейчас высадит, услышав обо всем? Она набралась храбрости и выпалила: — Вася, вы знаете какое-нибудь кладбище неподалеку? Ну, может быть, Ваганьковское?

— Ваганьковское кладбище? — Вася от удивления притормозил и, обернувшись, посмотрел на пассажирку. — А что мы там будем делать в такой поздний час, ведь уже все закрыто?..

— Умоляю, Вася! Это для меня вопрос жизни и смерти! Я заплачу вам столько, сколько вы за год извоза в этом городе не получите! Я подарю вам вот это. — Ирена достала золотую зажигалку, которую купила как-то в Москве для одного из любовников, да так и не подарила.

— Красивая штучка! — шофер повертел в руках зажигалку. — Только не для наших рабоче-крестьянских рук, — он протянул ее обратно Свенцицкой, — она же не мне предназначалась. Вот и дарите кому хотели или уж себе на память оставьте. А я вас и так отвезу. Только что же мы там будем делать с вами, на кладбище?

Тут Ирена окончательно потеряла самообладание и начала всхлипывать. За последние дни она превратилась в нервную плаксу и ненавидела себя за это. Остановиться тем не менее не могла.

— Ну полно, полно! — Видимо, на Васю произвели впечатление ее слезы. Он участливо вытащил из кармана грязноватый носовой платок и подал Ирене: — Утритесь и не переживайте! Чего не сделаешь для красивой женщины!

Подождав, пока Свенцицкая притихнет и успокоится, он продолжил:

— Вижу, что вам несладко. Но зачем на кладбище-то ехать? Уж не себе ли могилу копать надумали? Так я не позволю!

Ирена собралась с мыслями. Надо же было что-то рассказать Васе, чтобы он не считал ее чокнутой.

— Не удивляйтесь, пожалуйста, — она говорила тихо, как провинившаяся ученица, — я просто очень боюсь остаться одна. У меня большие неприятности…

— Да, вы рассказывали в прошлый раз, что у вас мужик уйти собрался. И что с того? Ушел наконец? Так вам же лучше!

Ирена не помнила, чтобы рассказывала об этом шоферу, вероятно, она тогда была совсем невменяемая, но это даже лучше, если он и так знает.

— Ушел, но не совсем. То есть не ушел, но… В общем, чтобы его удержать, я пошла к старой знакомой… Она ведьма, очень сильная, я ее очень давно знаю. И она сделала мне все как полагается. Полный комплекс… И отворот, и приворот, и еще ебги… Ой, забыла. Ну, в общем, чтобы Стасик мой уже никогда ни к кому больше не ушел. И все это надо закопать в могилы на кладбище, обязательно сегодня… Иначе на меня падет проклятие. А мне и обратиться-то не к кому, я ведь тут никого не знаю, — опять захлюпала носом Ирена с заднего сиденья.

— Неужели такая роскошная дама верит в такие бредни? — удивился Вася. — А эта ведьма предупредила, что бывает за такие игры?

— Да, она что-то там сказала, но мне это совершенно не важно. Ведь главное, чтобы Стасик был только со мной. А с остальным я справлюсь, я знаете какая сильная? Я в моде переворот совершила… Я им всем доказала, на что способны русские модельеры!

— Вот бы и занималась своей модой, а не лезла черт знает куда, — пробормотал Вася себе под нос. — А если мы всю эту вашу мутотень сейчас в Яузу выкинем или, еще лучше, спалим на помойке, и я вас отвезу в аэропорт и отправлю в Милан, где вас сын дожидается, и, между прочим, очень нервничает? — предложил он, и глаза его лукаво заблестели.

Сердце у Ирены екнуло. Откуда он знает? Неужели все это она в прошлый раз ему разболтала? Это в каком же невменяемом состоянии нужно было быть!

Ей вдруг представился роскошный отель в центре Милана, где они с Эженом остановились и где намеревались пробыть еще неделю после показа, а потом отправиться на машине в Венецию…

Эжен, сынок, она совсем забыла о нем, оказавшись в этом театре абсурда, героиней которого она стала против своей воли. Как он справился со всем, оставшись совершенно один? Свенцицкой так же живо представилось, как встречает ее в аэропорту ее молодой любовник, красавец араб Мухаммед, почему-то настойчиво скрывающий от нее свое происхождение. В роскошном лимузине с огромным букетом цветов… Это все могло бы случиться уже через несколько часов…

Но нет! Ирена очнулась в дребезжащей «шестерке», которая ехала по пыльным, темным улицам ночной Москвы. В салоне отвратительно пахло бензином и «Примой», за рулем сидел водитель Вася с пропитым и изрытым оспой, загорелым лицом.

— Нет! Это совершенно невозможно. Едем на кладбище! Если вы не хотите мне помочь, то хотя бы отвезите меня туда и подождите, а я сама вырою ямы и все сделаю!

Еще через минуту Свенцицкая, сообразив, что не стоит разговаривать с водителем в таком тоне, произнесла умоляюще:

— Васенька, милый, ну не оставляйте меня, пожалуйста! Мне так страшно! Вы даже не представляете…

— Ладно, черт с тобой. Сколько можно останавливать? Твой выбор. Вылезай, приехали.

— Милый, милый Васенька! — Ирена не могла высказать всю благодарность, которую испытывала сейчас к этому небритому, неопрятному мужчине. Почему он все-таки поехал с ней на кладбище? Надо будет отблагодарить его хорошенько…

Она вышла из машины, вытаскивая за собой злополучный пакет, и огляделась. Они подъехали к какой-то ограде, за которой мрачно шелестели деревья. Кругом не было ни души. Ближайший фонарь светился печально метрах в трехстах. Свенцицкую охватил ужас. Ирена попробовала взглянуть на себя со стороны и ощутила абсолютную абсурдность ситуации. Она, в желтом летнем костюме от «Версаче», на шпильках и при макияже (а по-другому не привыкла!), стоит у кладбищенской ограды с пакетом, в котором лежат забальзамированные крысиные сердца, куклы с членами и прочие милые предметы, глухой ночью, неизвестно где, а из людей рядом только почти незнакомый шофер, который в любой момент может просто стукнуть ее монтировкой, закопать в ближайшую свежую могилу и преспокойно уехать. И никто никогда ее здесь не отыщет! Да и кто будет искать-то? Свенцицкая снова всхлипнула. Ее печальные мысли прервал Вася. Он как раз достал из багажника лопату и направился к ограде:

— Что стоишь, ждешь кого-то? Иди сюда! Щас лезть будем.

— Куда?

— А ты думала, тебе тут ковровую дорожку от машины расстелют: мол, проходите, Ирена Эдуардовна, милости просим! Да еще фонариком посветят: вот эта могилка, Ирена Эдуардовна, самая свеженькая у нас будет. Покойничка только сегодня схоронили! — Вася загоготал. — Там на входе охрана сидит, сразу задержат и в милицию сдадут. Дело заведут на тебя. По этому поводу есть специальная статья, между прочим. Только тут и можно перелезть, если еще не передумала.

Ирена медленно подошла к ограде и осмотрелась. Наверху были острые металлические крючья.

— Чем только заниматься не приходится! И ради чего? — ворчал Вася, подсаживая Свенцицкую. — Да ты лезь, не бойся. Самое страшное для тебя еще впереди.

Ирена тут же напоролась на какую-то железку, и ее новые атласные брюки со стразами затрещали по швам. Ее охватило паническое желание бросить этот чертов пакет по ту сторону ограды и бежать прочь, пока жива. Но она усилием воли подавила в себе этот порыв. Несмотря на издержки, игра стоила свеч. Этот аргумент был убийственным.

Ирена спрыгнула с забора и приземлилась на прохладный влажный грунт. Прямо перед ней был чей-то могильный памятник. Глаза с фотографии даже в темноте смотрели на нее осуждающе и сурово. Ирена охнула от страха и вскочила. Через забор, чертыхаясь, перевалился Вася.

— Ну, вперед, мадам! У меня немного времени. Доставай свои хреновины и закапывай их, к чертовой бабушке! А я тебя здесь подожду.

— Мне в специальные могилы нужно, с именами, — робко сказала Свенцицкая.

— Ах еще и с именами! А с тобой-то, вообще, все в порядке?

Ирена пропустила его слова мимо ушей — нет времени пререкаться.

— Мне Селена сказала, что одна должна быть Валерия, другая — Ирина, а свежая могила — с именем Станислав…

— Ну ладно, Станислав, Ирина, понятно. Вы там разбираетесь, возитесь как пауки в банке, и на здоровье, пока не сожрете друг друга. А Валерия-то при чем?

— А от нее Стасику отворот сделали. Чтобы он ее бросил поскорее.

— Видишь ли, мадам, любовь-то убить не получится… Никаким отворотом. Имей это в виду. Так, может, зря стараешься?

Ирена промолчала. Уж она-то точно знала, что ее Стасик никого любить не в состоянии.

— Ну я пойду, что ли, — сказала она Васе и сделала несколько шагов в сторону. Ее знобило — то ли от страха, то ли от прохладного кладбищенского ветерка.

— Еще слава богу, что догадался фонарик прихватить, — ворчал Вася. Слабый лучик освещал пространство менее чем на полшага вперед.

— Вот Ирина! — радостно вскрикнула Свенцицкая, разглядев надпись на памятнике. — Что ж, будем копать?

— Глазастая какая! Бери и копай! — Вася равнодушно протянул ей лопату и отошел.

Свенцицкая поежилась. Кладбищенская земля была довольно податливой. Однако Ирена с большим трудом выкопала небольшую ямку и вытерла со лба пот. Ладони горели.

— А что, если бы твоей матери в могилу такое дерьмо подложили? — спросил Вася.

Ирена не ответила. Она с остервенением копала яму все глубже. Вдруг что-то холодное и влажное задело ее сзади по плечу. Вскрикнув, Ирена бросила лопату и, оступившись, грузно шмякнулась прямо в раскапываемую яму. И тут же услышала, как прыснул невдалеке Вася.

— Ты чего орешь? — Он подошел поближе. — Это просто птичка пролетела, крылышком задела. Ворон кладбищенский. Плохая примета, между прочим. Вставай давай, пугливая ты наша. Чего другого бы боялась. — И он подал ей руку.

Свенцицкая кое-как поднялась. Теперь она уже вся была перепачкана землей, а одна шпилька вообще сломалась. Ирена решительно сняла обе туфли и отшвырнула их в сторону. Ничего! Она раскрыла пакет, извлекла блестящий сверток с именем «Ирина» и опустила его в яму. Потом забросала кое-как землей и присела рядом с могилой. Она даже не думала, что все это будет так тяжело.

Со следующей могилой тоже повезло — она нашлась довольно быстро. Свенцицкая в темноте наступила босыми, сбитыми о камни ногами на что-то колючее и острое. Оказалось, что это венки перед свежей могилой новопреставившегося Станислава. Тут же была вырыта яма, и следующий сверток тоже был закопан, как и следовало. На третью могилу сил у Ирены уже не было. Она сидела на земле и плакала от боли, досады, злости на себя и свою слабость. Вася ее не утешал и помощи не предлагал. Он стоял рядом и курил, сплевывая сквозь зубы. Свенцицкой казалось, что он осуждает ее.

— Не смотри на меня так! Я же не сумасшедшая!

Вася пожал плечами и отошел куда-то в кусты. На какое-то время Свенцицкая потеряла его из виду. И тут вдруг, через несколько могил от нее, у самой земли загорелись огоньки, метнулись в ее сторону тени, и она явственно услышала тихий шепот и шуршание. Этого ее напряженная до предела психика уже выдержать не могла. Ирена застонала и потеряла сознание. Очнулась от того, что Вася мозолистыми пальцами тер ей виски и светил фонариком прямо в глаза.

— Ну что еще случилось? Нашла место, чтобы в обморок падать! Сама же пришла, никто силком не тащил. Пойдем отсюда.

— Там, — Свенцицкая показала направо трясущейся рукой, — там покойники ходят… — Она снова была готова отключиться от ужаса. Но Васин раскатистый смех вернул ее к жизни.

— Дура, какие покойники? Это алкаши под кустами сидят, пьют, чтобы их охрана не застукала. А там, — Вася взглядом показал перед собой, — бегает еще одна ненормальная тетка с охранником, тоже ищет что-то…

Ирена с трудом поднялась. Могила с именем Валерии нашлась часа через полтора. К тому времени ходить Свенцицкая уже не могла, держать лопату — тем более. Она сидела прямо на могиле и раскапывала ее руками. Вася по-прежнему пристально смотрел на нее и молчал. Наконец все было закончено, Ирена с разбитыми в кровь руками и исколотыми ногами кое-как доковыляла до ограды.

Казалось, перелезть через нее она уже будет не в состоянии, но Вася снова помог. Всю обратную дорогу она плакала навзрыд. Что-то изменилось во взгляде и поведении водителя, Свенцицкой казалось, что он глядит на нее с плохо скрываемым презрением. И от этого слезы у нее лились еще сильнее. Когда приехали, Вася довел ее, босую, до подъезда и холодно попрощался:

— Теперь, мадам, чай, долго не увидимся!

— Вася, спасибо вам. И — простите меня. Быть может, вы зайдете? Я вам кофе сварю. Или, хотите, мы завтра встретимся? Я приглашу вас в ресторан… Помните, вы мне говорили, что мы еще обязательно увидимся, раз встретились… — лепетала Ирена.

— Нет-нет, — отмахнулся шофер, — после таких дел впору только вешаться идти. Поеду на источник искупаюсь… Я думал, ты и вправду сильная… Здесь мы больше не увидимся.

— А деньги вот, возьмите хотя бы деньги, я за все заплачу! — Свенцицкая принялась непослушными руками расстегивать сумочку, на асфальт шлепнулась пачка долларов.

Вася только сплюнул, завел мотор, и «шестерка» рванула с места. Ирена, шатаясь, медленно дошла до квартиры, открыла дверь и опустилась на пол прямо в коридоре. Одежда свисала грязными лохмотьями, ступни кровоточили, на покрасневших руках вспухли мозоли, все тело ныло от боли.

Свенцицкую душили слезы. Никакого удовлетворения от совершенного подвига она не чувствовала. Если бы были силы — она вернулась бы на кладбище, выкопала все обратно и сожгла, как и предлагал Вася. Но сил не было.

Глава 7 КРУШЕНИЕ ИЛЛЮЗИЙ

На следующее утро Вознесенскому стало получше. Он решил, что ему обязательно надо идти на работу, хотя Лера и отговаривала его. Против обыкновения, он позволил себе понежиться в постели лишние полчаса, обнимая Валерию. Как бы все могло быть хорошо, если бы не приезд Свенцицкой! В этой девочке было почти все, что он искал и не находил в женщинах на протяжении всей жизни: нежность, кротость, понимание, какая-то одухотворенность и искренность. С ней рядом хотелось жить! От нее не хотелось бежать, как от всех остальных. Станислав осторожно поцеловал спящую Леру. Ему очень нравилось смотреть, как она спит: что-то родное, детское было в этих припухших губках, чуть тронутых румянцем, нежных щеках, длинных, изредка вздрагивающих ресницах.

Наконец он разбудил ее, легко потрепав по волосам.

Лера вздрогнула и проснулась.

— Уже?..

— Да, моя хорошая. Мы же не последний раз вместе, все у нас еще будет. Жизнь длинная. А сейчас надо ехать на работу, сегодня у меня очень много дел.

— А как же я? Ты думаешь, мне тоже надо появиться там, после всего того, что случилось? На меня вчера все так странно смотрели… Скажи, что мне делать? — спросила Лера, уже готовая заплакать. Сказка заканчивалась.

— Вот ты опять начинаешь! Что для тебя важнее — я или люди? Почему ты все время оглядываешься на других? Определись лучше с собой. Но, конечно, в наших обстоятельствах стоит быть осторожнее на работе…

— Хорошо…

Лера встала и начала понуро собираться. Еще одна волшебная ночь уступила место жестокой действительности с ее проблемами и неприятностями.

— А где сейчас она? — тихо спросила девушка. Лера очень боялась этого вопроса, но не задать его не могла.

— Кто? — удивился Вознесенский. — А, ты про Ирену… Наверное, дома у себя. Или по магазинам ходит. Не знаю. Не переживай, она скоро уедет, и у нас снова все будет замечательно.

Он еще раз покровительственно потрепал Леру по щеке. Какая же она все-таки еще глупенькая!

— Ты почему такая кислая? Разве ты женские журналы не читаешь? Рассказываю: мужчинам нравятся жизнерадостные, сильные женщины, у которых всегда все в порядке! Ну-ка бери себя в руки!

Лера покорно прошла в ванную и долго стояла под душем, размышляя, что делать дальше. Было понятно, что Станислав ничего путного не посоветует.

— Слушай, тут у раковины лежала твоя расческа… Куда-то делась…

Станислав пожал плечами:

— Наверно, упала… Давай выходи оттуда. Я тоже хочу в душ!

Минут десять Вознесенский искал свою зубную щетку. Чудеса в решете. Куда она могла задеваться? Он заглянул в шкафчики, в душевую кабину, под раковину. Нигде нет! Просто цирк какой-то. Быть может, эта кляча стащила, которая у него была позавчера? Больше вроде некому… Чертыхаясь, Станислав прополоскал рот специальным раствором. Настроение было подпорчено. Между тем Лера тоже не обнаружила на месте кое-каких своих вещей: косметики, колготок. Что происходит в этой квартире?

Вознесенский долго одевался перед зеркалом, стараясь поднять себе настроение. Выглядел он вполне прилично, несмотря на странное вчерашнее недомогание. Чего-то в его облике явно не хватало. Присмотревшись, он сообразил: куда-то подевался еще и ремень. Что за ерунда!

— Лерка! Ты не видела мой крокодиловый черный ремень, который я обычно ношу?

— Нет, не видела, — донеслось из кухни, где Лера уже варила кофе.

Наверное, сам куда-то приткнул, когда кувыркался с ночной гостьей… За диваном нет, под столом тоже. Может быть, она стащила еще и его? Может, она страдает клептоманией? Кто еще в здравом уме может украсть ремень и зубную щетку? Или это у него самого что-то делается с головой? Сам куда-нибудь засунул и забыл. Такие мысли Вознесенскому не понравились, он предпочел успокоить себя обычным способом: не беда, в крайнем случае купит новый ремень. Или все само отыщется. Так бывает — раз, и появится из ниоткуда… Безо всякой мистики.

Насвистывая что-то веселенькое, Стас выбрал в шкафу подходящий по цвету ремень, благо их у него было с десяток. На кухне он медленно, с удовольствием выпил чашечку кофе, приготовленного Лерой. Несмотря на самовнушение, полностью подавить в себе нервозность и беспокойство не удавалось. Да и голова продолжала болеть, — конечно, не так сильно, как вчера, но весьма ощутимо.

— Ладно, поехали на работу! Я уже опаздываю! — И Вознесенский направился в прихожую, накидывая на ходу пиджак. Лере не оставалось ничего иного, как последовать за ним. Она надеялась, что он хотя бы по дороге скажет ей что-то успокаивающее и нежное, но Станислав напряженно молчал, погрузившись в свои мысли.

В офисе, перед входом в приемную, Вознесенский замешкался, что-то соображая.

— Знаешь, иди-ка ты первой, а я войду минут через пять. Так будет лучше. — Он фальшиво улыбнулся и нервно подмигнул девушке: —Давай-давай, заходи. Я догоню. Мы могли бы служить в разведке — как в той песне!

Лера посмотрела на Станислава с удивлением, но ничего не сказала. Еще одно наблюдение в общую копилку обид и разочарований. На самом деле, все были правы, сто раз правы! Лера решительно открыла дверь и вошла. Леночка, как обычно, едва кивнула ей, поигрывая пачкой «Примы». Уже несколько дней она, «по последней европейской моде», курила только эти папиросы.

— Ну что, утешила своего спонсора?

— Прекрати!

Следом в приемную, неестественно широко улыбаясь, вошел Вознесенский.

— Здравствуйте, девушки! — сказал он очень фальшиво. — Как у вас тут дела? Давно вас не видел!

Леночка хихикнула недвусмысленно:

— У нас все нормально, а у вас? Как себя чувствуете?

— Спасибо, гораздо лучше.

— У вас, наверное, хороший доктор?

Вознесенский даже не почувствовал нескрываемого презрительного сарказма в словах Леночки и снова трусовато улыбнулся:

— Да, у меня очень хороший доктор. Он быстро поставил меня на ноги. — Он попытался незаметно подмигнуть Лере, но та не поднимала глаз. Она все очень хорошо чувствовала, и от этого ей было тяжело вдвойне. — Ладно, работайте. А вы, Николаева, — Лера медленно подняла глаза на Станислава и снова опустила; он никогда не обращался к ней на «вы», значит, это было знаком изменения ситуации, — зайдите потом ко мне, доложите, что у нас там по Лондону получается. Леночка, Петрина немедленно ко мне и все бумаги, которые на подпись!

— Конечно, Станислав Георгиевич! — Тон секретарши был уже откровенно наглым, но Вознесенский, казалось, по-прежнему ничего не замечал. Все, по его мнению шло, как надо. Вздохнув спокойнее, он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь. — И на кой он тебе сдался такой? — риторически вздохнула Леночка, глядя на пунцовую Леру.

Между тем Вознесенский сел в кресло и со всей очевидностью понял, что тянуть дальше нельзя, надо звонить Свенцицкой. Она второй день молчала, и это казалось более чем подозрительным. Она определенно что-то затевала. Надо было упредить удар.

После десятка гудков трубку сняла наконец сонная Ирена с абсолютно блеклым голосом. Обычно она разговаривала совсем по-другому.

— Иреночка, привет! А это я! — вновь неестественно весело сказал Станислав, стараясь с самого начала не допустить эмоционального взрыва собеседницы.

— А, привет! — Голос Свенцицкой был деланно-равнодушным.

— Ну как ты там поживаешь? Чего не звонишь? Я тут соскучился по тебе… — Он ожидал чего угодно, только не этого спокойного, усталого голоса.

— Просто очень занята была вчера. Дел много в Москве накопилось. А ты почему не звонил?

Вознесенский уже почувствовал, что скандала не будет, немного расслабился и начал заливаться соловьем ни о чем, лишь бы не дать Свенцицкой возможности разозлиться.

— А я вчера заболел. Так мне было плохо, даже позвонить тебе не мог. Лежал, такой одинокий, несчастный! Даже воды подать некому было…

— Одинокий, несчастный? Ах, бедняжечка! А где же была твоя девица, неужели даже воды подать не могла? — в тон ему ответила Ирена, но тут же прикусила язык. Ссориться сегодня, согласно указаниям Селены, было нельзя.

— Ты про кого говоришь, про Леру, что ли? А при чем тут она? Да я уже забыл про нее, это так, эпизод. Ты только не волнуйся. Мало ли что бывает. Мы с тобой так давно вместе, никто не понимает меня лучше, чем ты! Но тебя все время нет рядом… Разве можно сравнить с тобой какую-то девчонку? — Слова сами собой лились из уст Станислава, да так гладко, что он только удивлялся своему красноречию.

Скорее всего, удастся все уладить, тьфу-тьфу.

— Ладно, об этом мы потом поговорим, — смягчилась Ирена, — я вечером собираюсь улетать обратно в Милан. Меня там ждут. Дефиле имело большой успех. Кстати, если хочешь, можешь заехать проводить меня.

— Конечно, дорогая! А почему ты так мало погостила? — Вознесенский сам понял анекдотическую глупость своего вопроса и замолчал, пристыженный. Повисла пауза. Но вопреки ожиданиям Станислава, Свенцицкая не бросила трубку, а продолжила абсолютно спокойно:

— Ты же знаешь, у меня там Эжен один в отеле мается, я так неожиданно сорвалась, прямо накануне показа… А он меня ждет, волнуется. — Ирена включилась в игру и старательно контролировала каждое произносимое ею слово, хотя внутренне крыла Станислава последними словами. Вознесенский не верил своим ушам. Виктория!

— Я так рад за тебя, даже не представляешь! Так хотелось бы знать об этом больше, а лучше — увидеть все. Мне так жаль, что я не смог приехать, но в следующий раз… Непременно! Я так горжусь тобой!

— Спасибо, милый, — Ирена снова едва не сорвалась, но, вовремя удержавшись, продолжила спокойно и сладко: — Я обязательно привезу тебе потом фотографии, публикации… У меня запланировано несколько встреч с журналистами.

— Обязательно привези! Я буду ждать с таким нетерпением! Мне очень интересно все, чем ты занимаешься!

— А уж мне-то как интересно, чем занимаешься ты, просто слов нет! — Ирена снова прикусила язык… Но Вознесенский так и не понял издевки. Совсем толстокожий, что ли?

В этот момент в кабинет Станислава заглянул Петрин:

— Можно к тебе?

Стас утвердительно кивнул. Это был хороший повод, чтобы попрощаться со Свенцицкой.

— Ладно, дорогая, был очень рад тебя слышать. У меня тут столько дел на работе! Я к тебе обязательно заеду сегодня, чтобы проводить. Конечно, жаль, что ты сегодня улетаешь, так хотелось еще поговорить, побыть с тобой! Во сколько самолет?

— В семь сорок.

— Тогда полпятого я у тебя. Отменю все вечерние встречи. Целую нежно!

— И я тебя тоже. Пока, жду.

Положив трубку, Свенцицкая начала смеяться. Смеялась до слез, до истерики. Куда он теперь денется от нее? Никуда.

Вознесенский повесил трубку, отер со лба испарину и победно взглянул на Петрина. Как будто разгрузил три вагона!

— Трудно с ними, с бабами!

— А кому сейчас легко? А Ирена Эдуардовна у тебя просто огонь! Мечта! Одна на миллион. У нее такая хватка! Позавидуешь.

Станислав довольно рассмеялся. Петрин всегда действовал на него успокаивающе. Он расслабился, но голова продолжала гудеть и кружиться.

— Ну рассказывай, что тут у нас? — Вознесенский развалился в кресле в ожидании хороших новостей.

— Все в норме, босс! — Андрей достал из кожаной папки увесистую пачку бумаг. — В Иркутске выкупаем предприятие, в трех регионах представительства открываем. Это согласованный бюджет «Фининвеста» на рекламу и промоушн, это финансовый отчет. Хочешь посмотреть или так подпишешь?

Вознесенский с тоской взглянул на кипу бумаг. Настроения все это читать, разбираться в тонкостях не было.

— Не-а, читать не хочу. Скучно. Я же тебе доверяю. У тебя тоже хватка ого-го! Что бы я без тебя вообще делал?

— Доверяй, но проверяй, — многозначительно произнес Петрин и тут же добавил, быстро забирая папки: — Впрочем, как хочешь.

— У тебя все? — зевая, спросил Вознесенский.

— Все, то есть почти, — засуетился Андрей. — Вот тут, тут и тут, — он услужливо открывал нужные страницы и показывал пальцем место, где надо поставить подпись, — распишись быстренько. Эти бумаги должны срочно уйти.

— А что там? — спросил Станислав, уже подписывая.

— Так, ерунда, — махнул рукой заместитель, — кое-какие банковские поручения. Хозяйство-то большое… Я же знаю, что у тебя и так дел масса, разве буду по пустякам загружать, отвлекать? А вот эти чистые листы просто подпиши внизу, это для всяких там документов, тоже мелочовка. Чтобы лишний раз тебя не дергать…

— А с англичанами что? Когда уже финальный контракт подписывать будем? — вспомнил вдруг Вознесенский.

Андрей замялся и не сразу нашелся что ответить.

— Знаешь, они такие медлительные, эти англичане. У них семь пятниц на неделе. Что-то там еще дополнительно перепроверяют, справки наводят. Тянут пока. Пытаются разобраться в перспективах инвестиционного климата. А может, опять задумались глобально, стоит ли инвестироваться в Россию, в которой такие неоднозначные события происходят, олигархов ловят…

Вознесенский рассмеялся:

— И пусть думают! Мы же не олигархи, нас не посадят — руки не дойдут. Есть более важные персоны, с кем надо разобраться. А что до документов, пусть изучают. Ты же там все выверил. Но поторапливай их все же время от времени… И меня в курсе держи.

— Конечно, не беспокойся. Я постоянно держу руку на пульсе.

В четыре дня Вознесенский в довольно благодушном настроении вышел из приемной. Слава богу, хоть в бизнесе все хорошо. Это очень важно, когда не нужно во все вникать самому, а для каждого вопроса есть компетентный, профессиональный менеджер — как Петрин. Это его, Станислава, личная заслуга в том, что все в компании функционирует прозрачно и четко, как часы. Непросто в России отстроить такую управленческую систему.

— Вы еще приедете сегодня, Станислав Георгиевич? — спросила Леночка хитро. Она, как всегда, что-то имела на уме.

— Нет, наверное. У меня срочные дела. Если что — я на мобильном. До завтра!

Стараясь не смотреть в сторону, где сидела Лера, быстро прошел к выходу.

— Ах, как привязан он к своей жене! — потягиваясь, мечтательно протянула секретарша, когда за Вознесенским закрылась дверь. — Как собачка за ней бегает!

Лера вся напряглась. Ей стоило большого труда продолжить работу как ни в чем не бывало. Надо учиться не реагировать на такие выпады! Работа работой, а все остальное — с кем хочу… Как заклинание, вспоминала она слова Анны.

— Слушай, мне тебя даже жалко иногда! — сказала Леночка, снисходительно глядя на Леру, — в такой переплет попала.

Тут раздался телефонный звонок, и секретарша не успела договорить. Звонила Ирена:

— Леночка, ты сейчас можешь разговаривать?

— Здравствуйте! Как я рада вас слышать! Как ваши дела? — защебетала секретарша, опасливо покосившись на Леру. Но та сидела, погруженная в свои мысли.

— Слушай внимательно. Я сегодня вечером уезжаю. Завтра тебе на работу принесут специальный пакет, это от меня, в знак благодарности. Там конверт для тебя и для Гвоздюка тоже — передашь ему…

— Спасибо большое, вы такая замечательная! — расплылась в улыбке Леночка.

— И присматривай там за всеми, кто рядом. Если что — сразу звони. Мои телефоны у тебя есть.

— Конечно-конечно, не беспокойтесь. Если что — сразу сообщим! Счастливого вам пути! Приезжайте к нам поскорее!

Леночка повесила трубку, продолжая блаженно улыбаться.

«Какие странные люди, — подумала она про себя, — а Свенцицкой-то это все зачем нужно? Вот я бы на ее месте…»

По дороге к Ирене Вознесенский немного волновался. В палатке он купил огромный букет. Ее любимые цветы! Он, кажется, никогда не дарил Свенцицкой сразу столько роз — целых тридцать три! Метровые, роскошные розы в шуршащем цветном целлофане занимали все заднее сиденье «мерседеса». В гастрономе по пути Станислав купил торт, несколько бутылок коньяка, вина, виски (он не был уверен, что именно предпочитала сейчас Ирена), фруктов, шоколадных конфет. Классический набор для смягчения женского сердца. Она должна будет обязательно простить его!

Водитель помог донести свертки до квартиры Свенцицкой. Станислав позвонил, немного робея. Дверь открыла Ирена. Она была в бархатном, длинном платье с узким рукавом. На ногах, несмотря на жару, у нее были черные полусапожки на металлической шпильке. Рыжие волосы были гладко зачесаны назад. На ослепительно бледном лице особенно выделялись обведенные темными тенями глаза и огненно-красные блестящие губы. Настоящая сокрушительница мужских сердец из телесериала!

— Ну здравствуй! — Станислав внес в квартиру розы, потом покупки и выжидательно остановился у двери. Если начнется скандал — можно успеть вовремя исчезнуть.

— Здравствуй! — Свенцицкая в свою очередь испытующе посмотрела на него. Возникла пауза. — Ну что стоишь — проходи, чай, не чужой.

Вознесенский снял ботинки и вошел. Он никогда не любил эту квартиру. Она была больше похожа на экспонат дизайнерской выставки, но не на уютный дом для жизни. Впрочем, его мнение по этому вопросу Ирену никогда особо не интересовало. Творческий человек смотрит на все совсем под другим углом.

— Выглядишь великолепно! — прошептал Станислав, разглядывая наряд Свенцицкой. — Наверно, ты за эти дни хорошо отдохнула.

Ирена посмотрела на Вознесенского немного насмешливо, секунду поколебалась, потом все-таки подошла.

— Все благодаря тебе, любимый! — хмыкнула она, уворачиваясь от объятий Станислава.

Почти полтора часа она потратила на то, чтобы замаскировать царапины на лице и теле, а порезы на ногах до сих пор кровоточили. Только бы он ничего не заметил! Ирена специально сделала освещение в квартире приглушенным. Она пунктуально соблюдала правила игры. Сегодня она избрала образ сколь манящий, столь и недоступный, прекрасно зная все слабые места Вознесенского.

— Спасибо за цветы! Великолепно! Ты такие всем даришь?

— Ну что ты говоришь! Только тебе! — проникновенно ответил Стас, сам удивляясь своему актерскому таланту. В эту минуту он был на самом деле восхищен и очарован Иреной.

Свенцицкая хмыкнула еще раз и принялась расставлять цветы по псевдоантичным вазам вдоль стен, отчего гостиная вскоре стала походить на траурный зал. Ирена играла, используя свое тело, пластику движений, наряд, умело вовлекая и Вознесенского в этот спектакль. Он, не отрываясь, зачарованно следил за ней.

— Может, нальешь нам вина, раз все равно стоишь без дела. Выпьем на дорожку!

Жертва заглотила наживку. Стас бросился на кухню за штопором и начал суетливо открывать дорогую бутылку.

— «Шене», восемьдесят восьмого года! — провозгласил он.

— Ты настоящий гурман! — сдержанно похвалила его Свенцицкая. Ей до смерти надоели его потуги казаться знатоком, а «Шене» она всю жизнь терпеть не могла. Вознесенский зарделся. Он с детства любил, когда его хвалили.

От волнения Станислав пролил немного вина на бело-розовый мраморный пол. На мгновение в голове вспыхнули обрывки кошмарного сна, в котором то ли краска, то ли кровь начинает сначала медленно капать на него сверху, а потом обрушивается ливневым потоком, заливая лицо, мешая дышать. Красное вино на мраморном полу очень походило на те — самые первые — капли…

— Что с тобой?

Вознесенский тряхнул головой, и кошмар исчез. Перед ним стояла обворожительно-опасная красавица с багрово-черной розой в руке.

— Нет, ничего…

Станислав аккуратно вытер лужицу салфеткой. Надо было избавиться от напряжения, которое еще витало в воздухе, чтобы Ирена улетела в Милан без всяких дурных мыслей.

— Ирена! — провозгласил Вознесенский, разливая по бокалам вино. — Давай выпьем за нас! Все-таки двенадцать лет вместе… Это срок!

— Давай! — Ирена залпом осушила бокал. — Наливай еще! Какую все-таки гадость ты купил!

Стас не услышал ее последнего замечания. Он плавно увлек Свенцицкую на диван, соблюдая все каноны донжуанской игры. Ему казалось, что женщины должны быть от этого в восторге. Потом он решительно положил руку на талию Ирены. Она, поразмыслив, не стала отталкивать его.

— Не расслабляйся! Мне уже пора, — одними губами улыбнулась она, доставая из стоящей на столе коробочки сигару.

— Пожалуйста, побудь со мной еще немного!

Вознесенский осторожно взял из рук Свенцицкой сигару и отложил в сторону. Ему не хотелось двигаться, он чувствовал, что похож сейчас на большого, разморенного кота. Вино как-то чересчур быстро ударило в голову. Но он все же встал, покачиваясь, опустил тяжелые портьеры, разжег камин. В комнате создалось фантастическое ощущение южной ночи. Душно пахло начинавшими уже увядать цветами.

— Давай еще выпьем!

Ирена понимала, что опаздывает на самолет, но, подчиняясь тренированной женской интуиции, останавливать Станислава не захотела. Когда еще у него случится такой порыв? Надо использовать этот вечер для зацепки на будущее. Чтобы скучал сильнее. Неужели Селена действительно права, и теперь он жить без нее не сможет? До этого самого момента Ирену еще точил изнутри червячок сомнения. Но теперь чувство торжества переполняло ее: стоило ей захотеть — и он снова вертится у ее ног, как щенок, только что хвостом не виляет от радости. Просит подачки на задних лапках. Сейчас описается от счастья. Она усмехнулась.

— Ирена, ты самая красивая, мудрая, понимающая женщина из всех, кого я знаю! — заплетающимся языком лепетал Вознесенский, преданно заглядывая ей в глаза.

Свенцицкая сидела на пуфике в грациозной позе, и огненные блики каминного огня играли у нее на лице и бархатном платье, делая ее образ еще более зловещим и притягательным.

— Я хочу тебя! — Голос Стаса звучал хрипло и возбужденно, глаза лихорадочно блестели. Он неуверенной походкой приблизился к сидящей неподвижно Ирене и начал осторожно целовать кончики ее пальцев.

Свенцицкая смотрела на него прищурившись. Если честно, все эти приступы страсти были ей до тошноты противны. Дежа вю. А он просто с ума от нее сходит! Как все банально.

В это самое время у Вознесенского зазвонил телефон.

— Как всегда, кстати, — съязвила Ирена, отдергивая руку.

Поколебавшись и все еще глядя на нее, Станислав виновато пожал плечами: бизнес! И поднес трубку к уху.

— Привет, это я! — раздался робкий голос Леры. — У тебя там все в порядке? Я что-то беспокоюсь… Ты так неожиданно уехал.

— У меня все прекрасно! И не звони мне больше! Слышишь? Не звони! — рявкнул Станислав и отшвырнул телефон к камину.

— Дела покоя не дают? — холодно улыбнулась Свенцицкая, вновь раскуривая толстую гаванскую сигару. — Скоро ты обо всем забудешь, малыш!

Вознесенский прижался к ее животу и зажмурился. От сигарного дыма и алкоголя кружилась голова.

Следующие несколько часов прошли в непрерывной любовной игре, больше походившей на ожесточенную схватку. Ирена вымещала на Вознесенском всю боль и унижение, которые ей пришлось пережить в последние дни. А этого накопилось немало!

Она вообще не умела любить медленно и нежно: для нее постель всегда была ареной борьбы двух разных начал. Мужчина чаще всего с готовностью подчинялся ей, за исключением таких редких случаев, как Мухаммед. С ним она впервые остро почувствовала свою женскую слабость. Ей тогда отчего-то стало страшно, как будто в ее душе приоткрылась, обнажая опасность, и тут же захлопнулась неизвестная ей дверь. С ним все было по-другому… Но остальные ее мужчины — всего лишь слабаки, ведомые, ленивые. Их и растормошить-то не всегда удается, а о действительно хорошем сексе остается только мечтать. Непозволительная это роскошь по нынешним временам! Что уж говорить о таком тюфяке, как Стасик! С ним всегда можно было делать все что угодно, как будто он резиновый пупс. Свенцицкая сладострастно мучила его, играла и торжествовала, глядя на его страдания. Красные острые коготки скользили по его спине, оставляя глубокие кровоточащие бороздки. Чтоб и тебе так же, как вчера мне на кладбище! Вознесенский охал, стонал, извивался, хрипел, просил пощады. Так ему и надо, собаке! Но вдруг Стас вырвался из цепких объятий Ирены и, тяжело дыша, откатился на край кровати, держась рукой за сердце.

— Ой, что это? — Он с удивлением и испугом прислушивался к себе. — Что ты со мной сделала?

— Это тебе наказание Господне за грехи тяжкие, — рассмеялась довольная победой Ирена. — Конечно, ты ведь давно уже не мальчик. Такие нагрузки не выдерживаешь, увы. Молодой жене это не понравилось бы… Знаешь, современные девочки любят погорячее!

Свенцицкая прекрасно знала, что мужское самолюбие Станислава необыкновенно уязвимо, и тщательно подбирала слова, чтобы уколоть его посильнее. Лицо Вознесенского исказилось болезненной гримасой. Ирена удовлетворенно усмехнулась про себя, лениво потянулась и встала. Опять билеты на самолет пропали! Надо позвонить в аэропорт, бизнес-класс все-таки.

Станислав беспокойно завозился. У него снова возникли ассоциации с тем кошмаром, в котором кто-то протягивал ему мольберт и краски. Назвавшийся вестником в позапрошлую ночь точно так же стоял в красных бликах огня, как Ирена сейчас, и было в этом что-то угрожающее… А ему казалось, что он давно выбросил из головы этот дурацкий сон!

Сердце между тем не отпускало. Вознесенский кое-как поднялся, доплелся до кухни, отыскал у Ирены в шкафчике аптечку. Задумался, глядя на коробочки с пилюлями. Он даже не знал, что принимать! Раньше у него никогда так не прихватывало сердце! А в последние дни с ним вообще происходит что-то непонятное. Надо записаться к врачу и пройти полное обследование. Вознесенский вспомнил, что мама, страдая из-за Алинки, частенько пила ночами валидол. Отыскав заветную коробочку, Станислав положил таблетку под язык. Во рту разлился неприятный холодок. Но, судя по всему, лекарство подействовало. Он присел на стул и смог наконец отдышаться.

Из комнаты доносился веселый голос Ирены. Она громко разговаривала с кем-то по телефону по-французски. Наверное, объясняла Эжену, почему опять не приедет, хотя и обещала. Она такая непостоянная, экстравагантная! Близкие вынуждены считаться с этим. Вознесенский взглянул на часы. Было почти одиннадцать. Убедившись, что боль немного отступила, он прошествовал в ванную комнату и умылся. Во всем теле была уже знакомая ему неприятная слабость. Станислав прилег на самый краешек роскошной, широкой кровати. Ему было неуютно на холодных и скользких черных шелковых простынях, но именно такие больше всего любила Ирена…

Свенцицкая вернулась в спальню, напевая, и, не обращая внимания на скукожившегося на кровати Вознесенского, открыла воду в перламутровой ванне-раковине, добавила пару колпачков пены. Весь этот шум, производимый ею, безумно раздражал Вознесенского, точно каждый звук задевал его воспаленные нервы. Он забился под одеяло с головой и попытался отключиться. Но не тут-то было: Ирена еще часа полтора принимала ванну, плескалась в струях воды, слушала музыку, потом, напевая, наносила на различные части тела пахучие ночные кремы, а он лежал, совершенно раздавленный, чувствуя, как на него накатывает волнами медленная и разрушительная ярость. Ночью они спали в разных концах огромной кровати.

Ранним утром Вознесенский отвез Ирену в аэропорт. Всю дорогу она щебетала без умолку, как будто между ними ничего не произошло. Станислав отделывался односложными высказываниями. Чувствовал он себя из рук вон плохо. Когда она успела с утра сделать такой макияж? Он не знал, что Свенцицкая специально встала раньше него на целый час, чтобы привести себя в порядок. Густо напудренное лицо Ирены в дневном свете казалось неестественным, как у манекена. На самом деле возраст уже невозможно было скрыть, несмотря на все ухищрения.

— Вот видишь, ты можешь быть таким душкой, моя прелесть! Отправь ко мне домработницу, пусть приберется там после вчерашнего. Ты молодец, что приехал ко мне вчера. Хороший мальчик!

Станислав машинально кивнул. Отчего-то никакой радости и облегчения он не чувствовал, хотя все получилось как нельзя лучше. Больше всего ему хотелось, чтобы Ирена поскорее пересекла пограничную линию. И улетела в свой Милан. Да хоть на Северный полюс, лишь бы скорее, скорее! Он чувствовал себя совершенно разбитым.

— Прилетай ко мне — или я к тебе прилечу. В общем, созвонимся. И веди себя хорошо, не устраивай мне больше таких сюрпризов! — кокетливо шепнула Свенцицкая и сложила бантиком для поцелуя ярко накрашенные губки.

— Созвонимся!

— Не кисни тут без меня! И не забудь вызвать домработницу, а то знаю я тебя — все забудешь. Скоро привезу тебе фотографии с показа. Пока, мон амурчик!

Потрепав его небрежно, как щенка, по подбородку, Ирена подхватила чемоданчик и направилась к таможенному посту.

Вознесенский дождался, пока Свенцицкая скроется за линией паспортного контроля, помахал ей вслед рукой и направился к машине. У него снова поднималась температура.

Глава 8 ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Несмотря на дурное самочувствие, Станислав все-таки решил заехать в офис. В последнее время его частенько посещали мысли, что он основательно подзапустил дела и не в курсе многих процессов, происходящих в компании. То есть о деятельности предприятий в регионах он и раньше имел весьма смутное представление — этим прежде всегда занималась сама Маргарита Ивановна. Но сейчас он ощущал, что утрачивает контроль над событиями, происходящими непосредственно под самым его носом, в головной компании! Придраться было вроде бы не к чему. Петрин регулярно докладывал, что все в порядке и никаких проблем нет. Но у Станислава складывалось впечатление, что заместитель осторожно стимулирует его поменьше бывать в офисе, не вникать серьезно в дела, передать основные управленческие процессы в его руки… Всего лишь интуитивное ощущение, ничем не подтвержденное, но оно стало понемногу напрягать Вознесенского. С каждым днем все больше.

Беспокоило и другое. Буквально за день до отъезда Свенцицкой он обнаружил у себя в кабинете миниатюрный «жучок», аккуратно прикрепленный к обратной стороне плоского монитора. Естественно, он сразу вызвал к себе Гвоздюка, но тот начал бормотать что-то невнятное относительно того, что это внутренняя служба безопасности установила наблюдение во всех кабинетах, включая и кабинет руководителя, для обеспечения полного контроля за происходящим в офисе. Дескать, «жучок» в его кабинете установлен «на крайний случай» и используется для наблюдения только во внерабочее время… А не предупредили об этом руководителя, поскольку он очень редко бывает в офисе в последнее время. Вознесенский наорал на Гвоздюка, тут же оторвал и выбросил «жучок», но решил этого так не оставлять. Нужно было срочно разобраться с тем, что происходит в офисе. Чувство беспокойства, одолевавшее его все последнее время, усиливалось.

Первое, что Вознесенский увидел, войдя в приемную, были красноватые, слегка припухшие глаза Леры, смотрящие на него со смешанным выражением отчаяния и испуга. Эти глаза показались ему такими огромными, что на мгновение он забыл обо всем вокруг. Ничего больше не было — только эти глаза, усталые, отчаянные, полные слез. Станислав был потрясен настолько, что неожиданно потерял ориентацию в пространстве, покачнулся и шагнул им навстречу — прямо в них… В чувство его привело настойчивое покашливание Леночки, которую он сначала даже не заметил. Все моментально вернулось на свои места, лицо Вознесенского приняло отстраненное, деловое выражение, он хрипло поздоровался. Лера вскочила со стула и бросилась ему навстречу:

— Как ты? Что с тобой? Я вчера тебе весь вечер и всю ночь звонила. Где ты был? Что произошло?

Вознесенский мельком взглянул на Леночку, демонстративно отстранил Леру и, ни слова не говоря, прошел к себе в кабинет. Она сделала попытку пойти за ним, но на пороге Станислав остановился и раздраженно посмотрел на нее:

— Я что, должен перед тобой отчитываться, где я бываю, что делаю, с кем провожу ночь? Запомни, этого не будет! Никогда.

Дубовая дверь захлопнулась. Лера как пришибленная вернулась на свое место. Из глаз ручьями текли слезы. Леночка брезгливо посмотрела на нее. Разве можно так унижаться? Дура.

— Умылась бы, что ли, у нас тут солидная компания, а не дом рыданий.

Лера посидела еще несколько минут, вытирая глаза салфеткой, потом молча вышла из приемной.

— Лена, как у нас дела с Лондоном? — раздался по громкой связи голос Вознесенского.

— Я все выяснила, Станислав Георгиевич. Николаева так ничего и не оформила. Более того, она потеряла все документы на визы. С ней что-то происходит в последнее время. Она совершенно не справляется с работой. Позволяет себе отсутствовать в рабочее время. Непонятно, о чем она вообще думает. — Леночка изо всех сил старалась подражать интонациям Свенцицкой.

— Разберемся с ней. А документы оформляй сама, только проконсультируйся с кем-нибудь.

— Вы полетите один? — сожалея, что Лера не может слышать ее, спросила секретарша.

— Один? — Вознесенский, казалось, растерялся. — Один… Конечно, один!

Он был раздражен. Что за идиотские вопросы.

— Хорошо, Станислав Георгиевич! Будет сделано.

Заплаканная Лера через пять минут вернулась на свое место и до конца рабочего дня больше не вставала с него. Она делала вид, что перекладывает какие-то бумаги, внимательно смотрит на монитор, щелкает клавишами, но все сливалось перед глазами, превращаясь в красный, горячий туман. Слезы время от времени сами собой катились из глаз, но она украдкой смахивала их платочком. В голове у Леры стучала одна короткая и убийственная в своей очевидной простоте мысль: «Он не любит!» Все ложь, притворство, самообман. Жизнь настолько пуста и цинична, что даже страшно себе представить. Лера была уничтожена.

В это время Леночка деловито сновала между кабинетом Вознесенского и приемной, улыбалась, готовила кофе, отвечала на телефонные звонки, громко смеялась и напевала вслух. Любой звук грохотом отзывался в голове Леры, как если бы ей на голову надели пустое жестяное ведро и стучали по нему молотком. Но в какой-то момент ее сознание выхватило обрывок телефонного разговора.

— Да, Ирена Эдуардовна, — щебетала Леночка в трубку, — все очень хорошо! Вовсе нет, она сидит, пришибленная. Станислав Георгиевич работает, у него сегодня много встреч. Да, конечно! Соединяю, Ирена Эдуардовна.

Все это прошло по касательной, не затрагивая глубоко. Лера просто констатировала для себя еще один факт. И от этого нового открытия не было уже настолько больно. Иногда боль достигает апогея и уходит, оставляя только ватное, бесчувственное тело и тяжелую голову наедине с полной бессмысленностью дальнейшего существования. Кажется, даже при первой страшной встрече с Иреной в офисе у Леры не было такого состояния.

Около четырех дня Станислав снова вызвал к себе Леночку, дал ей какие-то распоряжения и уехал. Мимо Леры он прошел быстро, не поднимая глаз. А она больше и не ожидала этого.

Ровно в семь Лера выключила компьютер, собралась и поехала к себе в общежитие на метро. Обычная давка, люди, сумки, всегда страшно раздражавшие, даже не задевали ее в этот день. Она просто не видела ничего вокруг себя. В общежитии Лера, как зомби, поднялась к себе и, не раздеваясь, легла на кровать. Было очень холодно.

Из дневника Леры

Вот уже целых четыре дня такой жизни. А на самом деле — много веков. Я стараюсь привыкнуть к тому, что С. больше никогда не будет со мной. С тех самых пор мы ни разу не разговаривали. Он плохо выглядит, бледный, нервный. Кричит на всех. В компаний вообще что-то нехорошее происходит. Кругом кто-то шныряет, что-то вынюхивает. Сплетни, интриги. Люди увольняются. Какое-то ощущение начала конца.

А С. старательно избегает меня. Даже все поручения мне даются через эту Леночку или через международников. Он совсем далеко. Между нами выросла невидимая стена, которую я ощущаю физически, всем телом. Кажется, что никто и никогда, даже жители иных цивилизаций, не были от меня так далеко, как С. сейчас. Я хожу на работу, выполняю все, что от меня требуют, но такое ощущение, что какая-то часть меня умерла, заледенела, заснула. Я перестала чувствовать запахи, различать цвета, радоваться жизни. Мне впервые в жизни захотелось умереть. Просто взять и умереть, это очень просто.

Что-то очень большое уходит из моей жизни, и я пока не представляю, что будет дальше. Не жду ничего. Не хочу ни о чем думать. Знаю, что сама во всем виновата. Мне говорили… Еще одна ночь растворяется. А ночи уже прохладные, осенние почти… Where will we be, when summer’s gone? Я даже не представляю. Прости, больше не могу.

В пятницу вечером Лера пришла с работы и, как обычно в эти дни, сразу упала в постель. Она долго лежала, глядя в неровный серый потолок, потом задремала. Сказывались бессонные ночи страданий и размышлений — природа брала свое.

Ей снилось ночное море, бескрайнее, спокойное, с совсем легкими волнами и она сама, танцующая в белом полупрозрачном хитоне какой-то волшебный, удивительно пластичный танец на берегу… Как будто все тревоги отошли, отлетели прочь. Чувство глубочайшего умиротворения накрыло ее, словно большая теплая волна…

Леру разбудил телефонный звонок, резко и зло прозвучавший прямо над ухом. Девушке не хотелось терять золотую нить сна, в котором была удивительная, нездешняя гармония, и она попробовала обмануть телефон, задержаться в этой сказочной лунной ночи, где все так легко и прекрасно…

— Алло, — устало ответила в трубку. Она вспомнила Вознесенского и все события последних дней. Хорошее настроение улетучилось, как дым. Между тем в трубке молчали. — Алло, — повторила Лера, уже немного раздраженно. Ей было очень жаль разрушенной сказки.

— Это я, — в трубке раздался слабый голос Стаса, — Лера, мне плохо, приезжай, пожалуйста…

— Что? — Девушка не поверила своим ушам. — Ты издеваешься надо мной? Да как ты можешь?.. Ты просто полено бесчувственное!

— Лера, мне на самом деле плохо. Очень плохо. Может быть, я умираю…

Она не нашлась что ответить. В душе поднялась целая буря эмоций. Ей осмелился позвонить человек, который совсем недавно унизил ее, растоптал, сделал так больно, как никто и никогда в жизни! Надо просто бросить трубку и больше не поднимать. Никогда в жизни не разговаривать с этим подонком! Но в сердце уже предательски шевельнулась тревога. По голосу было слышно, что Станиславу и правда худо.

Трубка тем временем прошептала умоляюще:

— Приезжай, пожалуйста… Если можешь… Я совсем один. Мне очень страшно!

Лера села на кровати и обхватила руками голову. Она не знала, что нужно делать. От шквала мыслей голова мгновенно стала тяжелой и горячей. А если это снова обман, издевка, чтобы заставить ее еще больше страдать? А если, наоборот, правда и он умирает и ему некому больше позвонить? В душе еще несколько мгновений отчаянно боролись обида и страх за любимого человека. И Лера наконец решилась:

— Еду!

Она бросила трубку и лихорадочно стала собираться, от волнения не попадая ногами в туфли. Это безумие! Лера прекрасно понимала это, но снова не могла справиться с собой. Почти животный страх за Станислава нарастал с каждой секундой, как тогда, когда она бежала к нему с работы, отчаянно боясь опоздать…

На улице хлестал дождь. Август — печальный предвестник осени — обдал ее своим холодным дыханием. Лера в наброшенном на плечи тонком пиджачке и туфлях на босу ногу никак не могла поймать такси. Равнодушные желтые фары проплывали мимо, не останавливаясь. Капли дождя стекали по лицу, мешаясь со слезами. Она ощущала свое абсолютное бессилие, но сдаваться пока не собиралась.

— Ну остановитесь, пожалуйста! Хоть кто-нибудь! — шептала Лера, словно заклиная водителей.

Наконец рядом притормозила потрепанная, старенькая «Волга» — и какой-то кавказец открыл перед ней дверцу:

— Нехорошо такой красывый девушка стоят так поздно на дороге!

Лера кивнула благодарно и торопливо назвала адрес.

— Только, пожалуйста, побыстрее! — умоляла она.

— Што у тэбя случилось, красавыца? — недоумевал кавказец. — Такой девушка— и плачет! Нэправильно! Поедем ко мнэ, Гоги тебя развэсэлит!

Но Лера только качала головой, ничего не отвечая. Промокшая насквозь, она дрожала от холода как осиновый лист, ручейки воды стекали по спине. Скорей бы доехать! Внутренний голос говорил ей, что она поступает неправильно, что лучше вернуться домой, принять аспирин и лечь спать, но какая-то сила, которой невозможно было сопротивляться, настойчиво гнала ее вперед.

Станислав долго не открывал дверь. Лера нажимала на звонок минут десять подряд, уже отчетливо понимая, что с Вознесенским действительно происходит неладное. Наконец он открыл, держась одной рукой за косяк, другой — за сердце. Она с трудом узнала его, настолько плохо он выглядел. Совершенно белое лицо с воспаленными глазами. Щеки ввалились. Взгляд был потухшим и чужим. Лере стало не по себе.

— Проходи, — сказал он медленно, — спасибо, что приехала. Я не ожидал…

— Что с тобой? Надо вызвать врача… — Лера решительно прошла в гостиную и взяла телефон.

— Не надо, это что-то другое, — слабо ответил Вознесенский, останавливая ее, — просто побудь со мной, мне страшно одному.

Лера уложила Стаса в постель и измерила ему температуру. Оказалось, 37,2. Вроде бы, не смертельно. Она решила подождать.

— Ты не волнуйся, у меня всю неделю так, — тихо сказал Станислав, — температура почему-то держится, не спадает. Какая-то недолеченная простуда или вирус… Но сейчас что-то совсем плохо. Все болит! Сил нет двигаться. Я, когда тебе звонил, терял сознание.

— И все-таки тебе нужен доктор!

— Нет-нет, пожалуйста, я их с детства боюсь, — запротестовал Вознесенский, — у меня мама была врачом… Ненавижу лечение! Просто побудь рядом… Пожалуйста…

Лера переоделась в рубашку Вознесенского и легла рядом с ним. Станислав прижался к ней всем телом и затих. Девушка видела, что он задремал. Пусть поспит, может, полегче станет! К собственному ужасу, она вдруг почувствовала, как в ней просыпается огромная, всепоглощающая нежность к Стасу. Не страсть, а именно нежность, почти материнская, к этому спящему взрослому мужику, который совсем недавно причинил ей адскую боль. Это было выше ее понимания. Лера гнала свои мысли прочь, прислушиваясь к дыханию Станислава.

Вознесенский спал неспокойно, постоянно дергался, вздыхал, дрожал, а в какой-то момент приподнялся и почти умоляюще прошептал: «Ну оставь меня, пожалуйста!» И снова затих, крепко держа Леру за руку. Она потрогала его лоб. Он горел, температура поднималась. Еще через час ему стало совсем плохо, Станислав издавал какие-то нечленораздельные звуки, от кого-то отбивался, метался по кровати, громко стонал. Лера разбудила его, пыталась напоить чаем, но, попробовав приподняться, Вознесенский вдруг рухнул как подкошенный.

— Жжет, в груди жжет… — прошептал он. Зрачки у него расширились, дыхание стало прерывистым и свистящим.

Лера бросилась к телефону. Нужно было не слушать его, а сразу вызывать «скорую»! Врачи ехали минут сорок. Время тянулось немыслимо долго… И все это время Лера держала Станислава за руку и умоляла его быть с ней. Вознесенский смотрел на нее, не отводя глаз, как будто хотел запомнить навсегда черты ее лица.

Как сказали Лере позже, он был в предынфарктном состоянии и запросто мог отойти в мир иной. Врачи из «скорой» немедленно сделали ему несколько уколов и переложили на носилки. Лере разрешили поехать с ним, и всю дорогу до больницы Вознесенский не выпускал ее руку.

— Что же будет дальше? — шепотом спросила она, когда Станислав закрыл глаза.

— Не волнуйтесь, вовремя успели нас вызвать! — ответил высокий суровый врач. — Теперь все будет хорошо.

В больнице Вознесенского немедленно куда-то увезли, а дрожащая Лера продиктовала, запинаясь, в приемном покое все его данные: имя, дату рождения, домашний адрес, место работы.

— А вы-то ему кто будете? — сердобольно спросила медсестра.

Лера посмотрела на нее и ничего не ответила.

— Поезжайте домой, отдохните. Вы ему сейчас ничем не поможете. А часам к восьми приходите, расскажем, что и как. И увидеться разрешим, если он немного придет в себя.

— Спасибо.

Лера медленно вышла на крыльцо больницы. Она даже не ориентировалась, в каком именно районе города находится. Куда-то везли, везли… Она запомнила только, что вокруг больницы было много деревьев и они так тревожно шелестели на промозглом ветру… Дождь прекратился, но воздух был влажный и холодный. Лера снова зябко поежилась. Она лишь сейчас заметила, что из всей одежды на ней была только рубашка Вознесенского и не просохшие еще до конца брюки. Денег она в спешке с собой не захватила. Метро еще не работало — ночь. Поразмыслив, Лера вернулась обратно и решительно уселась на стул в приемном покое. Медсестра удивленно посмотрела на нее.

— Я лучше тут до утра подожду. Можно?

С сочувствием глядя на стучавшую зубами девушку, медсестра сходила куда-то и принесла ей стакан горячего, крепкого чаю с лимоном. Лера подумала, что это самый вкусный чай в ее жизни. Все происходящее казалось ей каким-то нереальным, как искусственный свет в приемном покое. Минут через сорок медсестра отлучилась ненадолго и вернулась уже с врачом. Он выглядел усталым и озабоченным.

— Ну что ж, девушка, вы просто спасли его. Еще чуть-чуть, и я бы ничего не смог гарантировать.

— Как он? — обеспокоенно очнулась от забытья Лера.

— Сейчас нормально, — успокоил врач, — спит как дитя. Но вот что странно: такое состояние возникает обычно на фоне каких-то выраженных проблем с сердцем: пороков или серьезных заболеваний, но у него на первый взгляд все было в порядке. Не нахожу объяснений, почему это с ним произошло… Надо проводить полное обследование. А вот с иммунитетом у него точно беда. Он что, часто болел в последнее время?

— Да нет вроде бы. Спортом даже занимался… Быть может, работал много?

— Странно все это, очень странно… Когда его привезли, он все время от кого-то отбивался, вел себя очень агрессивно. И звал какую-то Леру…

— Это я…

— Вы его жена?

— А можно на него посмотреть? — Лера вопросительно посмотрела на врача.

— Можно, только тихо. Проводи ее, — кивнул доктор медсестре.

Через стекло было видно, что в палате горит тусклый голубоватый ночной свет. Лицо Станислава в этом свете показалось Лере особенно бледным. Ей снова стало зябко.

— Господи, да вы вся дрожите! — тихо сказала медсестра.

— Это ерунда! — Лера не могла оторвать взгляда от лица Станислава. Оно казалось ей неживым. Но вдруг он повернул голову и, приоткрыв глаза, посмотрел на нее… Слава богу!

— Пойдемте, пойдемте, — позвала Леру медсестра, — ему сейчас нужен полный покой. Пусть спит. А вам на самом деле лучше поехать домой.

Лера чихнула несколько раз подряд и хлюпнула носом. Ее знобило.

— Да, пожалуй…

— Вот тут как раз Сережа, врач, на вызов едет. Он вас подвезет. Вам куда?

— На «Парк культуры»… — Лера не решилась без разрешения Вознесенского вернуться в его квартиру и собралась в общежитие.

— Вот и хорошо! Отдохнете, поспите — звоните. Моя сменщица Лиза вам все расскажет.

— А вас как зовут?

— Люба.

— Спасибо вам, Любочка!

В «скорой» Лере стало совсем плохо. У нее тоже поднималась температура, было очень холодно, и она куталась в плед, заботливо предложенный врачом.

— А вы заболеваете, вам нужно лечиться. Хотите, укол сделаю?

— Нет, спасибо…

Она мечтала только об одном — скорее добраться до общежития и рухнуть в постель. Она поблагодарила врача, который ее подвозил, и побрела к себе в комнату. Утром пойти на работу Лера не смогла — она слегла с жесточайшей простудой.

Ирена была довольна собой и ходом событий. В роскошном номере миланского отеля она лежала в шелковой ночной рубашке на кровати, болтала по телефону и пила кофе. По собственным ощущениям, она уже почти оправилась от удара. После возвращения из Москвы все приключившееся с ней там казалось ирреальным, фантастическим. В своем сознании Ирена попыталась вернуться в точку времени, предшествующую роковому звонку Леночки, прозвучавшему в утро перед показом коллекции. И даже купила себе парик с длинными каштановыми волосами, чтобы вернуться к себе прежней. В целом это получалось, но не слишком хорошо. Что-то изменилось в ней за эти несколько дней. Или — надломилось… Она чувствовала, что к прошлому уже невозможно было вернуться.

Эжен был счастлив снова видеть ее и несколько дней подряд взахлеб рассказывал об успехе, который имела ее коллекция, с гордостью показывал ей многочисленные хвалебные отзывы в прессе и видеозапись показа и репортажей с него.

Время от времени в памяти Ирены навязчиво всплывали то фальшивый голосок Леночки, то бледная Лера, лежащая на полу в офисе, то ужасная ночь на кладбище… Воспоминания были ненужными и болезненными, но память не желала вычеркивать эти эпизоды. Полжизни за то, чтобы не помнить!

Свенцицкая собирала волю в кулак, чтобы подавить навязчивые воспоминания. Она с головой окунулась в привычный некогда ритм жизни.

После дефиле работы у модного дома Ирены должно было сильно прибавиться: посыпались заказы от популярных исполнителей, известных людей, компаний. Со Свенцицкой готовы были заключить контракты знаменитые модные дома. Решение было только за ней. Эжен просто прыгал от возбуждения, предвкушая новый этап в жизни и работе. Он показал матери свои наброски нескольких новых моделей для будущего сезона. Оказывается, оставшись в одиночестве, он не только скучал и принимал поздравления, но и рисовал.

— Ирена, ты понимаешь, что шла к этому всю жизнь? Теперь все это твое, ты достигла успеха! Еще совсем немного — и ты окажешься в одном ряду с Диором, Кавалли, Ив Сен Лораном! Тебя открыли здесь, как Черутти! Мы будем участвовать на Неделе прет-а-порте в Париже! Ты представляешь, что еще у нас впереди?

Наивный, маленький мальчик! Он совсем не понимал, что происходило с его матерью. Ирена только машинально кивала головой, равнодушная к восторгам сына. Успех коллекции был, бесспорно, приятен ей, но не занимал более всех мыслей, как это было раньше. Что-то изменилось в ней после этой поездки в Москву: газетные статьи перестали тешить самолюбие, работа, вопреки обыкновению, перестала быть делом жизни, в один момент превратившись в обузу. Это сначала удивило, а потом и раздосадовало Свенцицкую. Ей приходилось переламывать себя, чтобы начинать думать о дальнейшей работе. Она, конечно, продолжала давать интервью и встречаться с перспективными заказчиками, но все это было ей уже неинтересно и давалось через силу.

Через несколько дней они с Эженом улетели во Францию. Ирена надеялась, что там все снова станет на свои места, что осенний парижский воздух освежит ее, вернет силы и вдохновение.

…Она бродила, закутавшись в черную шерстяную шаль, по шумным парижским бульварам, глядя, как ветер кружит золотые опавшие листья. От площади Конкорд — к Тюильри, оттуда — к Опера… Какая ранняя холодная осень в этом году! Какой неуютный и серый нынче Париж! Совсем чужой, неприветливый, неродной…

Осень всегда была для нее временем творчества, но сейчас Ирена не чувствовала в себе желания творить. Душа замерла в каком-то нехорошем предчувствии, хотя Ирена усердно гнала от себя дурные мысли. Ей отчего-то не хотелось обновлять гардероб, хотя во всех витринах выставлены были новые осенние коллекции. Трудно было ходить на светские тусовки, общаться с людьми, но она заставляла себя это делать. Получалось не слишком удачно, старые знакомые недоуменно пожимали плечами. Все думали, что после успеха в Милане Свенцицкая вернется окрыленной, счастливой, с сотней новых планов…

А ей было просто страшно думать о будущем. Впервые в жизни она не знала, что случится с ней дальше. У нее всегда было четкое видение того, что и как она будет делать, и Ирена уверенно шла к намеченной цели. Ее никогда не смущали препятствия и неудачи. Но вдруг оказалось, что все ее жизненные планы не стоят ломаного гроша, когда она чуть не потеряла Станислава. А еще более страшным было то, что в голове у нее абсолютно не было никаких творческих идей. А нужно было заниматься с клиентами, готовить новую коллекцию… Вместо этого она гуляла по ветреным парижским бульварам и пила «Blue Label» в маленьких кафе. Ирена полюбила дождь потому, что он казался ей таким же бесприютным, как она сама.

Впервые за все эти годы она не просиживала ночи напролет в своей парижской студии, придумывая новые модели, доводя до совершенства силуэты и линии. Возвращаясь домой, она тихо шла на кухню и могла просидеть там несколько часов, уронив голову на руки, абсолютно отрешенная от всего.

Эжен исподтишка наблюдал за матерью, пытаясь разобраться, в чем дело. Однажды вечером, когда Ирена в очередной раз терзала в руках мобильный телефон, дожидаясь звонка Вознесенского, он тихо подсел к ней и приобнял сзади за талию. У него была очень теплая, сильная рука.

Свенцицкая вздрогнула, с удивлением подняла на сына глаза и осознала как-то вдруг, что она и не заметила, как он вырос, превратившись в привлекательного взрослого мужчину. У него такие выразительные глаза! Зеленые, колдовские. Непослушный, он по-прежнему планировал связать свою жизнь с модой, как она этому ни противилась. Он не задумывается, ее мальчик, какой это сложный и переменчивый бизнес. Он не знает, что это вовсе не главное… У него на все есть свое мнение — весь в нее! Она грустно улыбнулась.

— Ирена, зачем ты себя так? Я же вижу, что с тобой происходит.

Свенцицкая с беспокойством вгляделась в лицо Эжена, пытаясь понять, что он знает. В ее глазах блеснули слезы.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же разрушаешь себя из-за него. Все это время ты сама не своя… После того звонка. Я тебя не узнаю!

— Ты еще просто очень мало живешь на свете и ничего не понимаешь в человеческих отношениях, — тихо сказала Ирена. Ее пальцы медленно перебирали подол длинной юбки. В глубине души она чувствовала, что сын прав. Но она никогда прежде не говорила с ним на такие темы, и теперь это стало для нее неожиданностью. Как же незаметно Эжен повзрослел!

— Откуда ты знаешь, что мне известно о человеческих отношениях, если ты даже не видела, как я рос. — Эжен усмехнулся. — Была вся поглощена своими коллекциями, планами и меня этим заразила. Ты всегда хотела быть мне не матерью, а подругой, как будто стеснялась своего материнства. Помнишь, когда-то давно ты запретила мне называть тебя мамой… Ты не думала о том, как мне это больно. Ведь у всех других детей были обычные мамы, которые играли с ними в песочнице. Тебя никогда не было рядом. Но я так гордился тобой! Мне всегда не хватало твоей любви — ты была везде и со всеми, но меньше всего со мной. Я никогда не знал, где ты. Потом ты увезла меня из России, где у меня были друзья, школа, собака Джерри. У нее как раз тогда появились щенки — такие черные, пушистые комочки. Ты помнишь, как сильно я не хотел тогда уезжать? Но я сделал все, как ты хотела, потому что очень любил тебя. Ты не представляешь, как мне было трудно здесь на первых порах. Меня же никто не принимал за человека, а объясниться я мог только на пальцах! Сверстники не принимали меня в свой круг: у них все было общее в детстве — книжки, которые они читали, мультфильмы, которые смотрели. А у меня все было другим, даже язык. Я был один, абсолютно один! Все вокруг, включая тебя, начали звать меня Эженом, а я терпеть не могу это имя. Я Женька! Но и с этим я смирился. А ты даже не замечала меня тогда, мое мнение ничего не значило для тебя. Хотя в глубине души я продолжал гордиться тем, что у меня такая мать — сильная, яркая, не похожая на других. Я старался сделать все, чтобы ты только обратила на меня побольше внимания. Даже стал интересоваться модой. А потом меня это действительно увлекло, и я понял, что это призвание…

Свенцицкая слушала сына, раскрыв рот от удивления. Она и предположить такого не могла! Ей казалось, что они с Эженом прекрасно понимали друг друга. Оказалось, все иначе. Всю жизнь она считала себя замечательной матерью.

Между тем Эжен продолжал говорить. Чувства, сдерживаемые так много лет, рвались наружу.

— У меня здесь тоже были разные истории, о которых ты ничего не знаешь. Какое-то время я стоял перед выбором, но сделал его в пользу моды, развития твоего дела, сделал, даже понимая, какие сложности нас ожидают впереди. Я хотел быть для тебя плечом, на которое ты всегда могла бы опереться. А теперь, когда ты достигла того, чего хотела, к чему шла всю жизнь, разве можно зацикливаться на каком-то Стасике, которому абсолютно наплевать на тебя и всегда было наплевать? Разве можно предавать дело, которым ты занималась даже в ущерб мне и всем остальным?

— Не смей так говорить! Я дала тебе все, что только могла… Я увезла тебя из этой грязной, несчастной страны, где мы все были нищими, где невозможно было нормально работать! И мне жаль, что ты до сих пор не способен этого оценить. А Станислава я люблю, и он любит меня, мы давно вместе. Ты просто ревнуешь! — Ирена сама была не уверена в этом, но старалась говорить как можно более жестко. Это очень тяжелый для нее разговор.

— Но ты же сама знаешь, что это не так! Прекрати себя обманывать! — Эжен вскочил и быстро заходил по комнате. — Если люди любят друг друга, они живут вместе, заботятся друг о друге, а не ищут приключений на свою голову! Ты же всю жизнь искала себе другого мужчину, с которым могла бы быть счастлива! А с Вознесенским вы просто использовали друг друга, потому, что вам обоим так было удобно — и ты, и он чересчур эгоистичны! Ты и сама понимаешь — вы совершенно чужие люди. Я видел, как он смотрит на тебя, когда приезжает, как он разговаривает со мной — как будто я пустое место! Ему без разницы, ты будешь рядом или какая-то другая женщина: он не в состоянии никого полюбить! Он тебя недостоин, как ты не видишь! Он не способен чувствовать, он любит только себя и свои деньги! Может быть, там, в начале, у вас что-то и было, но с тех пор прошло столько лет. Эти отношения тянутся по привычке. Вы не вместе, Ирена, не вместе! Но если тогда он давал тебе деньги на твое дело, то сейчас ты можешь прожить и без него! Ты добилась успеха, у тебя есть я, есть другие мужчины, которые тебя любят, но ты их не видишь. Очнись!

— Замолчи немедленно! Что ты себе позволяешь? — закричала на него Ирена и тут же разрыдалась.

Эжен, сжав кулаки, еще несколько минут постоял у окна и снова подсел к ней:

— Прости меня, прости. Все хорошо… — Он гладил ее по коротким рыжим волосам, как девочку. Его невозмутимая, всегда сильная мать рыдала, беззащитно уткнувшись ему в плечо.

— Ты представляешь, мне пришлось оттаскивать его от какой-то девчонки! На глазах у всех! Ничтожество! — Ирена никак не могла успокоиться и проклинала себя за это. Впервые показала свою слабость.

— Ложись! — Эжен решительно уложил Ирену в постель, накрыл ее одеялом. — Тихо-тихо. Давай-ка лучше подумаем, куда мы с тобой поедем на Новый год. Только мы с тобой… Наверно, нужно отправиться куда-то в теплые края, где синее-синее море и такой теплый ветер… Ты будешь лежать в тени под пальмами, прикрывшись красивой соломенной шляпой с большими полями, и придумывать модели для новой коллекции, а я буду плескаться в море от рассвета до заката, как в детстве. А вокруг нас будут красивые, загорелые мужчины и стройные, счастливые женщины… Помнишь, как мы ездили с тобой в Грецию в последний раз? Ты нашла там столько идей для своей последней коллекции…

Он приготовил Ирене горячий шоколад, она сделала несколько глотков и начала успокаиваться. Что-то пронзительно родное было в Эжене, горячем шоколаде, знакомом полумраке комнаты.

— А как там Мухаммед, почему не звонит? — спросила она, слегка повеселев. Ей показалось, что она уже знает, как избавиться от хандры.

Эжен всплеснул руками и охнул. Как же он сможет ей рассказать? Он давно знал о нежных чувствах, которые молодой араб питал к Свенцицкой, и относился к нему очень тепло.

Мухаммед был высоким, стройным, смуглым и очень добрым. Для Эжена он олицетворял собой саму жизнь во всей ее многогранности и полноте. Мухаммед занимался в Париже каким-то бизнесом и жил во Франции уже лет пятнадцать. Он прекрасно говорил по-французски с легким восточным акцентом, круглый год занимался спортом и интересовался абсолютно всем, что происходило вокруг. Его неожиданные познания в самых разных областях всегда потрясали Эжена, как и его оптимизм и редкое чувство юмора. Одновременно в нем была та мужская сила, достоинство и решительность, которых так не хватало сыну Ирены с самого детства. Мухаммед всегда приходил на свидания с Иреной в потрясающих костюмах, с огромными корзинами фруктов, цветов, дарил ей восхитительные подарки, и всегда у него находилось что-то и для Эжена. В отличие от остальных поклонников Свенцицкой, он действительно был увлечен ею самой, а не ее именем или деньгами. Кроме того, он проводил много времени с Эженом, рассказывал ему про жизнь на Востоке, обычаи и традиции далеких стран, про необычных людей — заклинателей змей, факиров… Несколько раз Мухаммед серьезно помогал Эжену по жизни, но его мать об этом, конечно, даже не догадывалась.

Кстати, задуманная уже давно новая коллекция Ирены, навеянная романтическими отношениями с Мухаммедом, также была этнической — по восточным арабским мотивам. Эжен мечтал специально съездить к Мухаммеду в гости, чтобы прочувствовать национальный колорит костюма, но тот только отшучивался: мол, женюсь на твоей маме — тогда и поедем уже все вместе. Ирена в ответ смеялась и отмахивалась, не принимая его слова всерьез. Она немножко играла этим красивым арабом, тешила свое самолюбие, не очень веря в искренность его чувств — а быть может, интуитивно опасаясь чересчур сильно увлечься… Слишком много боли и разочарований уже было в жизни, чтобы снова вставать на этот полный неожиданностей путь.

— Как же я забыл тебе сразу рассказать, Ирена? — Эжен хлопнул себя по лбу ладонью. — Он приехал на показ с огромным букетом твоих любимых роз. Принес, наверно, штук сто. Ему даже не поднять их самому было. Все искал тебя, очень беспокоился. Я сказал, что ты вынуждена была срочно уехать… Мы вместе потом праздновали твой успех, он все время был со мной. А на следующий день в какой-то газете вышла публикация, к ней несколько фотографий. Так вот под одной было подписано: «Молодой наследник эмира на дефиле коллекции Ирены Свенцицкой». Представляешь, оказалось, что он сын одного из эмиров, наследник огромного состояния! А всегда был таким скромным, никогда и не подумаешь…

— Да, он, кажется, окончил Кембридж, а потом учился в Сорбонне, — задумчиво сказала Свенцицкая, — ну а где же он сейчас? Хочу увидеть его. Немедленно!

Вот оно, лекарство от скуки! Но Эжен замялся и грустно вздохнул:

— Даже не знаю, как ты все это воспримешь… В общем, Мухаммед был очень расстроен, что ты ему даже не позвонила, выспрашивал у всех твоих знакомых, где ты. И какая-то манекенщица сказала ему, что ты уехала в Россию к своему давнему любовнику, с которым у вас вышел разлад. И ради него даже наплевала на коллекцию, на всех нас, на показ… Не представляю, откуда они все узнают!

— И что Мухаммед? — с замиранием сердца спросила Ирена, уже предчувствуя дурные вести.

— Сначала чуть не ударил эту манекенщицу, а потом приехал ко мне. Очень переживал, хотел с тобой поговорить, мы много раз звонили тебе на мобильный, но он все время был выключен. Он ждал твоего звонка всю ночь. Мы сидели в гостинице, и он плакал. На следующий день он сказал мне, что уезжает на родину. Будет заниматься делами там, как изначально хотел его отец. На нем просто лица не было, когда он все это говорил! Велел передать тебе, что всегда будет любить тебя, хоть ты его и предала. В тот день, на показе, он хотел все рассказать про себя и сделать тебе предложение… Он был таким хорошим! Почему ты так поступила с ним?

В глазах Эжена стояли слезы. Он лишился единственного друга. Пустота в душе Ирены стала еще беспросветнее. Мухаммед делал ее жизнь яркой и красочной, полной сюрпризов, неожиданностей. С ним было весело и легко. Она принимала это как должное. Даже представить не могла, что он соберется делать ей предложение… Теперь он исчез, и эта потеря оказалась гораздо серьезней, чем она могла подумать. Ирена устало закрыла глаза. Забыть, все забыть!

— Эжен, принеси мне чего-нибудь выпить!

— Не надо, Ирена, ты в последнее время слишком много пьешь. Тебе нельзя!

— Я сказала, принеси… Мне так тяжело.

Эжен нехотя направился к бару. В этот момент зазвонил телефон. Свенцицкая вздрогнула и потянулась к нему. Это Вознесенский, наконец-то!

— Не бери трубку, Ирена! — умоляюще попросил Эжен, наливая виски. Он догадывался, чьего именно звонка так ждала мать. Но она посмотрела на него уничижительно и, буквально выхватив из его руки стакан, сняла трубку. И услышала тоскливый голос Стаса:

— Здравствуй, звоню, как и обещал, каждый день. У меня все хорошо, а как дела у тебя?

— Здравствуй, мое солнышко! — прощебетала Ирена.

Это прозвучало настолько заискивающе и фальшиво, что Эжен вновь не удержался:

— Ты убиваешь себя! — и выбежал из комнаты.

Но вслед ему неслось:

— Солнышко мое, как ты там без меня? Скучаешь?

Вечерние разговоры с Вознесенским немного успокаивали Ирену, фантазия которой на расстоянии разыгрывалась до неприличия. События последнего времени серьезно расшатали ее нервную систему. Раньше с ней такого не было. Она не находила себе места в огромной, помпезно обставленной квартире в шестнадцатом квартале Парижа. Ей было одиноко и страшно. Известие об отъезде Мухаммеда стало последней каплей. Стены как будто давили на нее со всех сторон, тяжелые портьеры, не пропускавшие свет, душили. Валяясь целыми днями на кровати с бутылкой виски, она медленно сходила с ума. Между тем услужливое воображение все время рисовало дикие сексуальные оргии Вознесенского с молодыми красотками на фоне собственной одинокой старости.

Никогда раньше она не задумывалась о старости! Всегда было столько сил, вдохновения, решительности! Жизнь впереди казалась бесконечной и полной радужных надежд. А сейчас Свенцицкая вдруг почувствовала себя уставшей от всего, больной, стареющей женщиной. Ужасное ощущение! Каждое утро, разглядывая свои мешки под глазами, она все больше и больше боялась того, что с ней будет происходить дальше. Неужели Стасик увлекся этой девчонкой только из-за ее возраста? В один из дней Ирена позвонила знакомому врачу в клинику красоты, и уже через несколько часов, по ее настоятельной просьбе, ей сделали блефаропластику.

Лежа потом дома с мешочками льда на лице и продолжая страдать, Ирена не могла разобраться, что именно мучает ее сильнее: открывшаяся измена Вознесенского или ее собственное женское одиночество, которое казалось ей беспросветным. Несмотря на все проделанные магические процедуры, Свенцицкая отчаянно боялась того, что в ее отсутствие Станислав снова будет встречаться с Лерой. Раньше к его встречам с женщинами она относилась снисходительно, не придавая никакого значения его мимолетным романам. Теперь все было по-другому. Что-то особенное уловила она в отношениях Вознесенского и Леры, и это «что-то» заставляло сердце нервно сжиматься, даже несмотря на то что Леночка исправно докладывала ей, что все в порядке.

Новую, незнакомую боль доставлял ей Эжен. Может быть, на какую-то сотую долю он и прав в своих обвинениях. Может быть… Прежде она никогда не думала об этом. После их последнего разговора он ушел из дома и не появлялся целые сутки. Потом вернулся и снова пропал. Что ж, он действительно вырос, и у него теперь своя жизнь. Однажды дети вырастают и уходят. А что до его отношения к Вознесенскому — так они никогда особо не ладили. Наверное, Эжен слишком сильно ревновал ее, чтобы понять… Эдипов комплекс или что-то в этом роде. Мужчины… Все, как один, такие жестокие и толстокожие, даже самые близкие…

Однажды утром раздался звонок, которого Ирена совсем не ждала. Она сняла трубку, пытаясь казаться бодрой после очередной бессонной ночи.

— Ирена Эдуардовна, добрый день! — Свенцицкая вздрогнула: меньше всего она ждала звонка от секретарши Стаса. Ей моментально вспомнился тот ужасный день накануне показа. — Вы знаете, у нас тут несчастье…

— Что такое?

— Станислав Георгиевич в реанимацию попал, у него сердечный приступ…

— Когда это случилось?

— Прошлой ночью. Мне из больницы позвонили. Вы знаете, его привезла Лера…

Свенцицкая отбросила все еще лопочущую трубку и до хруста сжала пальцы. Только этого не хватало! Что происходит? Как Вознесенский мог попасть в больницу? У него же было такое хорошее здоровье… Почему Лера? Это значит, они опять встречаются, а этот мерзавец ей все время врал по телефону! А дура Леночка просто ничего не замечала!! В груди Ирены закипала бессильная ярость.

На самом деле все дни, проведенные после возвращения из Москвы сначала в Милане, а потом и в Париже, она вынашивала мысль, ранее казавшуюся кощунственной. По иронии судьбы сразу два человека — эта маленькая поганка Лера и ее собственный сын — разными словами сказали ей одно и то же: чтобы удержать мужчину, надо быть рядом с ним. Это раскаленной иглой врезалось в воспаленное сознание Свенцицкой. Может быть, они действительно правы? По телефону ведь нельзя за всем уследить. А Леночка, даже будучи ближе всех к Стасу, все равно не справляется. Пока Вознесенский в Москве один, он может делать все что захочет. А ей останется только рыдать в подушки в Париже. Незавидная участь! Мозг Ирены заработал быстро, как компьютер. Станислав к ней не переедет никогда — у него там бизнес, связи, значит, надо перебираться ей…

Она уже пришла в себя после блефаропластики и не боялась появиться на людях — следов операции почти не было заметно. Еще пара дней — и они исчезнут совсем… Неожиданная новость помогла Свенцицкой принять единственно верное решение, на которое прежде не хватало мужества. Модный дом, новые коллекции, жизнь в Париже, — какая все ерунда по сравнению с потерей Вознесенского!

— Эжен! — Ирена громко позвала сына. Он неохотно вышел из соседней комнаты, хмурый и невыспавшийся. Они не разговаривали несколько дней и дулись друг на друга. — Мальчик мой, я хочу тебе сказать кое-что.

— Что еще? — Эжен, казалось, уже не ждал от нее ничего хорошего.

— Я улетаю в Москву.

Сон сразу слетел с Эжена, и он посмотрел на мать круглыми глазами:

— Опять? Зачем? Мы же только начали тут работать… У нас дел масса, к тебе завтра приедут клиенты!

— К черту клиентов!

Ирена уже вскочила с кровати и заметалась по комнате, перебирая вещи. Эжен не узнавал свою мать. За несколько недель она, ухоженная, спокойная, мудрая, превратилась в полусумасшедшую неврастеничку, которая теперь своими руками крушила все, что создавалось годами кропотливого труда. Их труда!

— Ты ставишь под удар все дело! Ты сошла с ума? Ты же еще не окончательно оправилась от операции. Доктор сказал, что ты сейчас должна быть дома и отдыхать!

— Мое здоровье, мое дело — как хочу, так и веду себя. Это же касается и моего бизнеса. Мне лучше знать, — безапелляционно заявила Свенцицкая, продолжая возиться с вещами.

— Нет, Ирена! А как же я и все те люди, которые работают на тебя и ждут твоих коллекций? Я не позволю тебе вот так взять все и бросить!

— А делай что хочешь! — равнодушно ответила Ирена. — Мне все равно. У меня теперь есть проблемы поважнее, чем эта. Я уже самореализовалась в моде, меня больше это не интересует. Надоело, все надоело!

Эжен был ошарашен. Он не нашелся что ответить, только молча смотрел, как мать по телефону возбужденно дозванивается в аэропорт, заказывает билет на самолет в один конец, хаотично собирает чемодан.

— Ты надолго?

— Думаю, навсегда, — бросила Ирена и истерично рассмеялась, — ты уже взрослый, в твоем распоряжении квартира, деньги. Если что-то понадобится — звони. Можешь, конечно, поехать со мной…

— К нему? Никогда!

— Это твой выбор, Эжен. Я не могу и не стану тебя упрашивать, но и ты пойми меня. Я еще хочу побыть счастливой. Ты не можешь мне это запретить. Или у тебя есть возражения?

Эжен открыл рот, чтобы что-то сказать, потом махнул рукой и вышел из комнаты. Более сильного стресса он не испытывал никогда в жизни.

Глава 9 ПОСТОЯННЫЕ ПЕРЕМЕННЫЕ

— А вы ему кем, собственно, приходитесь? — равнодушно спросила Ирену регистратор, заполняя параллельно какие-то бланки.

— Жена, — холодно ответила Ирена. — Так я могу его видеть?

Женщина удивленно подняла глаза и посмотрела на шикарно разодетую Свенцицкую.

— Вообще-то как раз жена его сюда и привезла, сидела тут всю ночь, бедняжка. А вы кто?

— Повторяю, жена. Можете спросить у самого пациента, он подтвердит. А многоженство в этой стране пока запрещено, — язвительно бросила Свенцицкая, — проводите меня к нему. Я хочу его видеть. Немедленно!

— Ну хорошо. Он сейчас уже гораздо лучше себя чувствует, только слаб очень. Пожалуйста, недолго!

— Знаем мы, от чего он слаб, — не удержалась Ирена. Медсестра снова посмотрела на нее неодобрительно.

— Зря вы так шутите. Он был очень плох. Хорошо еще, что жена… или не знаю, Лера, вовремя позвонила. Утром все могло бы быть гораздо хуже.

— Ах, это все еще и ночью происходило! Ай, молодец!

— Вот его палата. Ваши шутки, женщина, немного неуместны. Больному нужен полный покой.

— Не беспокойтесь, я ему сейчас такой покой обеспечу!..

Ирена решительно вошла в палату. На мгновение она замерла, так поразило ее бледное лицо Вознесенского, почти сливающееся с подушкой. Ярость отступила, уступив место испугу.

— Стасик, милый! Я здесь. Ты слышишь меня?

— Лера? — Вознесенский слабо улыбнулся серыми губами, веки дрогнули. Через мгновение он открыл глаза и увидел Ирену. Повисла пауза.

— Что случилось? — Свенцицкой стоило большого труда сделать вид, что она не заметила реплики Станислава.

— Сердце… Наверно, переработал. Нагрузки. — Вознесенский вымученно улыбнулся.

— Больше не будет нагрузок, — Ирена склонилась над кроватью и поцеловала Стаса в покрытый испариной лоб, — теперь я буду следить за тобой. Я приехала к тебе навсегда.

— Что? — Станислав, думая, что он ослышался, повернул к ней голову.

— Я приехала навсегда, мы станем жить в моей квартире, я буду лелеять тебя, ухаживать за тобой… Рожу тебе ребеночка. Мы будем очень счастливы! Я уже все решила. Ты же хочешь наследника?

Вознесенский пробормотал нечто невнятное, устало закрыл глаза и без сознания откинулся на подушки. В палату, встревоженная показаниями монитора, вбежала сестра.

— Что же вы делаете? — накинулась она на Свенцицкую. — Я же предупреждала вас русским языком, что ему нельзя волноваться. Он еще очень слаб. Уходите немедленно!

Медсестра собралась сделать Вознесенскому укол. Ирена задержалась рядом, глядя на Стаса. В ней боролись презрение и жалость.

— Вы что, не слышите? Уходите! Больному нужен покой!

Свенцицкая еще раз обернулась и вышла из палаты. Но уже через час она вернулась, накупив фруктов и пирожков, йогуртов и минеральной воды. Она потребовала у персонала поставить ей в палату еще одну кровать, чтобы уже не отходить от Станислава, все время быть рядом с ним. Таким образом она надеялась решить сразу несколько проблем: снова сблизиться с Вознесенским, не допустить никаких его контактов с Лерой и лично проконтролировать процесс его лечения, чтобы можно было поскорей увезти его домой. Она подходила к его телефону, отвечала на звонки, мыла фрукты, заваривала чай, делая все это с таким же остервенением, с каким некогда пробивалась на показы коллекций. Именно это было теперь смыслом ее жизни.

— Только не надо апельсинов, у меня на них с детства аллергия, — тихо попросил Стас.

Ирена удивилась. Надо же, они знакомы столько лет, а она даже не знала об этом! Будучи совсем рядом, Вознесенский отчего-то казался ей сейчас более далеким, чем обычно.

Ему было плохо, очень неуютно. Боль в груди вроде бы отступила, но на ее место пришла всепоглощающая слабость, которая оказалась еще тяжелее боли. Вознесенский покорно принимал из рук Свенцицкой еду, вполуха слушал ее суетливую болтовню, позволял целовать себя и протирать лицо влажной салфеткой. Воспоминания о Лере отлетели куда-то далеко, залегли на самое дно его души и казались теперь сном или бредом. Наверное, Ирена права: именно она и является его настоящей жизнью, судьбой, с ней он должен смириться как с данностью… Но при мысли об этом какая-то неимоверная тяжесть наваливалась ему на грудь, сжимала горло рукой в замшевой перчатке.

Много раз в течение дня к нему в палату приходили врачи. Ирена поставила на уши весь персонал, разъяснив, что за VIP-персона является их пациентом. Она сама просматривала все результаты анализов, требовала разъяснений и комментариев. В палате целый день кипела бурная деятельность.

Ничего страшного у Станислава не обнаружили. Сердце было в полном порядке, давление тоже почти в норме, никаких угрожающих отклонений и патологий у Вознесенского не нашли. Только непроходящая слабость и полная индифферентность пациента ставили врачей в тупик. Наконец главврач вынес окончательный вердикт: пациент надорвался, перенервничал и нуждается в полноценном отдыхе, желательно в мягком климате. Это было воспринято Иреной как прямое указание к действию. В этот же день она заказала двухнедельный тур на южное побережье Франции.

— Дорогой, тебя успокоит Антиб. Мы будем вдвоем, только вдвоем. Я сниму красивую виллу. Бархатный сезон на побережье — это восхитительно! — щебетала она Станиславу. Тот равнодушно кивал головой. Ему было абсолютно все равно, куда ехать.

Тем не менее, во избежание рецидива, врачи порекомендовали Вознесенскому еще несколько дней провести в больнице под наблюдением. И он снова не возражал.

До вечера Лере было совсем плохо. Она то проваливалась в липкую, горячую черноту, то выныривала обратно на поверхность сознания. В один из таких периодов возвращения в себя Лера с трудом нашла у себя в столе какие-то таблетки, чтобы сбить температуру, и снова уснула. В следующий раз она пришла в себя уже вечером. За окном смеркалось, уже зажглись фонари вдоль проспекта. В голове вихрем проносились мысли, но ни одна из них не задерживалась надолго. Вдруг из памяти, как галлюцинации, выплыли события прошедшей ночи. Неужели не приснилось и Вознесенский действительно в больнице? И эти люди в белых халатах, ночная «скорая помощь» не бред, а реальность? Лера с трудом приподнялась и набрала номер Станислава. В трубке ответил нервный женский голос:

— Алло! Я вас слушаю, алло! Вас не слышно. Перезвоните…

Она сразу же узнала этот голос. Сомнений не оставалось. Ирена снова была в Москве, и у нее был мобильный телефон Вознесенского. Лера бессильно откинулась на подушку и заплакала. Кольцо боли сжималось вокруг ее головы, мысли снова начали заплетаться, стены и потолок пришли в движение. Долгая ночь прошла в тяжелом, смутном бреду. Иногда Лере казалось, что рядом с ней Станислав, и она протягивала к нему руки, но тут же изображение менялось, как в фильме ужасов, и на месте Станислава оказывалась скалящая зубы Ирена, которая пыталась дотянуться до Леры рукой с длинными накладными кроваво-красными ногтями.

Наутро она очнулась в поту, но со слегка просветлевшей головой. И снова память напомнила ей о дождливом дне, о ночи в больнице, куда привезли Вознесенского. Лера посмотрела на часы. Было уже десять утра. Она еще раз набрала номер Станислава. На этот раз он сам снял трубку.

— Привет! — Голос Леры звучал болезненно и хрипло, еле различимо. — Ты слышишь меня? Как ты?

На том конце повисла долгая пауза. Потом Вознесенский прокашлялся и сказал в трубку противным фальшивым голосом:

— Але, вас не слышно! Перезвоните позже.

Короткие гудки. Пустота в голове. Проекция абсурда!

Лера медленно поднялась с постели и по стеночке дошла до раковины. Боже, на что она стала похожа! В холодильнике не обнаружилось ровно ничего, годного к употреблению. Чая тоже не было. В этот момент кто-то настойчиво постучал во входную дверь. Кто бы это мог быть? Продолжение кошмара.

На пороге, свежая и улыбающаяся, стояла Анна. При виде Леры улыбка сразу исчезла с ее лица.

— Господи, что с тобой?

Лера упала в объятия подруги и разрыдалась. Анна довела ее до кровати.

— Да у тебя температура! Ложись немедленно! Лекарства есть?

Лера отрицательно покачала головой.

— А еда какая-нибудь? — Анна уже сама открыла холодильник. — Так, все с тобой понятно, голубушка. Лежи тут, я скоро вернусь.

И, прихватив ключи, моментально скрылась, оставив в комнате запах знакомых духов, ощущаемый Лерой даже через заложенный нос. Она накрылась одеялом и снова провалилась в сон. Ей стало чуть-чуть спокойнее, ужас как-то незаметно рассеялся. Сквозь дрему ей показалось, что Анна вернулась, развела в стакане какую-то микстуру, напоила ее, растерла ноги. А потом, кажется, снова поила чем-то горячим и сладким. Но беспамятство было самым лучшим лекарством, и Лере хотелось принять его столько, чтобы уже не проснуться никогда…

— Ну вот мы снова в строю! — Лере почудился обрадованный голос Анны.

— Ню? Ты тут? Что происходит? — Лера неохотно открыла глаза. Ей не хотелось возвращаться из сладких объятий забвения.

— Только то, что ты, моя красавица, наконец очнулась. И температуры у тебя уже нет! — торжествующе произнесла Анна, размахивая градусником перед носом у подруги.

Лера зажмурилась, попыталась снова погрузиться в сон, но уже не смогла. Тогда она приподнялась на локте и, потягиваясь, осмотрелась. Перед ней в одной футболке сидела Анна со следами бессонной ночи на лице. Рядом на тумбочке стояли какие-то скляночки, стакан с недопитым чаем и малиновое варенье.

— Ты что, все это время была со мной? Какой сегодня день? — Лера поняла, что не представляет, сколько времени провела в таком состоянии.

— Сегодня вторник, моя дорогая. Я тебя наблюдаю вторые сутки. Надо сказать, ты сейчас уже гораздо лучше! Посиди, я сделаю чай. Тебе сейчас надо очень много пить.

Анна раздвинула шторы на окнах и по-хозяйски отправилась за чайником. С ее приходом в комнате Леры сразу стало как-то по-домашнему тепло и уютно. Прямо в лицо ударил горячий солнечный свет.

— Ню, иди сюда!

— Чего тебе? — Анна вышла к Лере с чайником в руке.

— Хочу тебя обнять!

Анна подошла и поцеловала подругу. Она тоже была растрогана.

— Да что ты, ерунда какая!

— Что бы я без тебя делала?

— Конечно, помирала бы еще неделю. Спокойно, без сантиментов. Готовимся к принятию лекарств. И еще я сейчас приготовлю омлет, — Анна подмигнула подруге, — а ты пока попытайся вспомнить, как дошла до жизни такой. Потом расскажешь.

У Леры перед глазами снова пронеслись белые халаты, «скорая», больница.

— Какой, ты говоришь, сегодня день?

— Вторник! — отозвалась Анна.

— Мне же надо позвонить на работу, предупредить, что я не приду! — И Лера схватила трубку. Целый день вчера на работе никто не знал, где она! Кошмар. Вознесенский подумает, что стоило ему только заболеть, и она сразу…

— Не волнуйся, я уже позвонила, — со смехом сообщила Анна из-за двери, — поговорила с какой-то мерзкой дамочкой. Представляешь, она поинтересовалась, не заразное ли это у вас там. Что, как ты думаешь, она имела в виду?

Лера вздохнула. Ну вот, началось. Значит, все правда.

— Просто в субботу ночью Вознесенский попал в больницу.

— Что? — Анна даже высунулась из-за двери, где колдовала над сковородкой. — А с ним-то что?

— Сказали, предынфарктное состояние. Он был совсем плох… — Лера вспомнила ту кошмарную ночь и вздрогнула, как от холода. — Стас позвонил мне, и я приехала к нему домой, вся промокла. Он бредил, метался. Потом я вызвала неотложку, отвезла его в больницу и просидела там всю ночь. Вот и простыла…

— Тьфу, — сказала Анна, — опять из-за этого мужика. И что ему неймется?

— А к нему уже приехала Ирена…

— Жена, что ли?

— Она ему не жена, Ню. Я ночью, пока он спал, посмотрела его паспорт. Он никогда не был женат. Не представляю, что держит их вместе…

Между тем Анна принесла дымящийся, аппетитный омлет, порезанные помидоры и две чашки крепкого липового чая с медом.

— Поешь сначала, а потом со всем остальным разбираться будем.

— Угу, — Лера вдруг почувствовала, как она проголодалась. Анна с улыбкой смотрела, как подруга уплетает омлет.

— Ну вот и хорошо, кризис миновал, — резюмировала она, когда Лера расправилась с едой. — Теперь еще пару таблеток, общеукрепляющих, и ложись в постель. Если силы будут, расскажешь, что там у тебя еще приключилось. Ох, и кто бы о тебе еще так позаботился?

— Ню, милая! Как же ты переживаешь из-за меня, я тебе так благодарна!

Пока Анна мыла посуду, Лера думала о том, как ей теперь быть. Она очень волновалась из-за Станислава, хотела его увидеть. Но мысль о присутствии рядом с ним Свенцицкой выбивала ее из колеи. В ней снова боролись два противоположных чувства: желание окончательно порвать со Стасом и безумное тяготение к нему, преодолеть которое не получалось.

— Ню, я беспокоюсь, как он там…

— А он не беспокоится? Ты тут три дня одна валяешься, без еды, без лекарств… Если бы я не приехала, ты бы и сегодня на ноги не встала. Звоню-звоню тебе, никто трубку не берет, а на вахте сказали, что ты дома. Я так беспокоилась, что решила приехать. А он, которому ты жизнь спасла? Да он тебе не позвонил даже! — Разговоры о Вознесенском мгновенно заводили обычно невозмутимую Анну.

— Ню… Ну не сердись. Мне наплевать, как он себя ведет. Мне важно — как я. Я должна ему позвонить… А еще лучше — навестить его. Ему там хуже, чем мне. Я точно знаю.

— Ты с ума сошла? У него же жена… то есть не важно. Главное, что она — там.

— А давай попробуем в регистратуру позвонить, нам хотя бы скажут…

— Бог с тобой, давай. Ох уж эти мне влюбленные женщины! Просто кошмар, — проворчала Анна, принимаясь разыскивать телефонный справочник.

— Себя вспомни! — с мрачным смехом отозвалась Лера.

— В какой, ты говоришь, он больнице?

— Не помню, как называется, где-то рядом с проспектом Мира…

— Все понятно. Ладно, звони. — Анна набрала номер и передала трубку Лере.

— Добрый день, — голос Леры звучал немного неуверенно, — подскажите, как я могу узнать о состоянии больного Вознесенского, его в субботу ночью привезли с сердцем… Ой, здравствуйте, Любочка! Рада слышать, да, это Лера. Как он?

Анна наблюдала за лицом Леры. По нему можно было все понять, даже не слыша разговора. Лера беседовала с загадочной Любочкой минут десять.

— Ну как? — поинтересовалась она, когда Лера повесила трубку.

— Ничего, — Лера стала сразу тихой и задумчивой, — ему вроде бы стало получше. В чем причина — так и не разобрались. К концу недели отпустят…

— А Ирена?

— С ним все время. Но она там так всем не понравилась! Говорят, наглая, вульгарная, злая. Весь персонал построила. А знаешь, все в больнице подумали, что я его жена… — Глаза Леры снова наполнились слезами.

— Не понимаю я тебя! Какая разница, жена — не жена… Вопрос в том, кого он любит. Мне кажется, что никого. Прости.

— Не знаю… — Лера прикрыла глаза, — мне иногда опрометью от него бежать хочется, а не могу. Все вроде понимаю, а он как будто держит меня, притягивает. Чем — не знаю… Или отрывает, наоборот, от чего-то другого.

— Ладно, не ломай себе голову. Все равно не поймешь. Главное сейчас, что он в порядке. Чего точно невозможно купить даже за очень большие деньги — это здоровье. Значит, давай успокаивайся и лежи себе тихонько, отдыхай. И пусть тебя больше ничто не тревожит.

— Ню, ты съездишь со мной сегодня в больницу? Люба сказала, Ирены вечером не будет, меня пропустят.

Анна посмотрела на нее как на безумную.

— Ты что, совсем не в себе? Да ты же только-только очухалась, голос подала. Снова хочешь свалиться, теперь уже с менингитом или чем-нибудь похлеще?

— Ню! Ты вспомни сама, как в Ялту моталась тогда из-за Галы! Мне же это тоже тогда казалось дикостью несусветной.

Анна как-то сразу сникла.

— Дикостью? Разве может быть дикостью то, что является единственным безальтернативным вариантом действия?

— Поедешь со мной в больницу или я поеду сама?

— Как же я тебя брошу в таком состоянии? — тихо отозвалась Анна.

— Спасибо! — И Лера еще раз пылко обняла подругу.

Вечером девушки почувствовали себя участницами детективного сериала. Сначала Анна проследила за тем, чтобы Лера приняла лекарства и тепло оделась. Потом вызвала такси и объяснила, куда ехать. Лера все это время находилась в состоянии легкого возбуждения и была еще очень слаба, чтобы как-то контролировать ситуацию.

В больнице Лера сразу узнала Любочку и бросилась ей навстречу.

— Ну как он?

— Ничего, спит. Эта фифа, — медсестра поморщилась, — уже ушла. У нее какие-то дела. Я вас провожу, — и она жестом пригласила следовать за собой.

— Я вас тут подожду. Не задерживайся там слишком долго, а то я приду и сама скажу ему, что обо всем этом думаю. Тогда у него точно инфаркт случится, — проворчала Анна, усаживаясь в коридоре на стул и раскрывая приготовленную заранее книжку.

Лера с замиранием сердца подошла к палате, заглянула через стекло. Станислав спал, отвернувшись лицом к окну.

— Поговорите с ним немножко. Если что — я предупрежу, — сказала Любочка.

— Хорошо…

Лера осторожно вошла в палату и присела на стульчик у кровати. Она легко дотронулась рукой до плеча Вознесенского. Губы Станислава искривились в гримасе, он пробормотал что-то во сне и попытался натянуть одеяло на голову.

— Стас, это я, я пришла к тебе… — Лера прикоснулась к его волосам и погладила их, — проснись, я ненадолго…

Вознесенский открыл глаза и с ужасом посмотрел на Леру:

— Это ты? Я не брежу? Это не сон?

— Не бред и не сон, милый. Мне тоже было очень плохо, но я пришла узнать, как ты. Я беспокоилась.

— Зачем? — с резанувшим Леру равнодушием спросил Станислав.

— Потому что волнуюсь за тебя, ты же мне не безразличен…

Вознесенский приложил горячую руку девушки к губам, показавшимся ей ледяными, а потом быстро оттолкнул ее:

— Тебе лучше уйти.

— Почему? — В вопросе Леры звучало отчаяние.

— Потому что так будет лучше для тебя. Ты же не любишь меня, тебе это только кажется. Ты еще такая молодая, ничего не понимаешь, не разбираешься в своих чувствах. Вот и придумала себе, что любишь меня… Ты мне снишься.

— Нет, Стас, нет!

— Уходи, пожалуйста, — лицо Вознесенского снова исказила гримаса страдания, — я не могу, не должен тебя видеть… Ты просто мой сон.

— Ты любишь ее, а не меня, скажи мне. Скажи наконец правду!

— Какая тебе разница… Нет никакой разницы… Зачем тебе знать?

Вознесенский вновь отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен. Лера, закрыв лицо руками, выбежала из палаты.

— Ну что еще с тобой! — кинулась к ней озабоченная Анна. — Люба принесите, пожалуйста, воды, помогите нам. Ей богу, придушу этого придурка когда-нибудь. Что он еще тебе сказал?

— Ничего, ничего, давай уйдем отсюда.

Медсестра подбежала со стаканом воды:

— Что у них случилось? Он, когда спит, каждый день ее зовет, жалобно так… А эта страшилища злится… Выпей, девочка, успокойся. Больные все сейчас такие нервные. Луна шалит, не иначе. Ничего, пройдет… Любит он тебя…

Лера глотнула воды и вытерла слезы.

— Люба, спасибо, — Анна вытащила из сумки заранее приготовленную коробку конфет, — попейте чаю за наше здоровье. А я повезу свою пациентку домой…

— Берегите ее! Она такая худенькая!

Анна кивнула. Лера медленно пошла к выходу, пошатываясь и всхлипывая. Она все еще не могла прийти в себя.

— Почему он так, Ню, почему?

— Пойдем, пойдем. Все уладится. Все всегда рано или поздно улаживается… Вот мама у меня в Италию собралась в отпуск…

Так, заговаривая Лере зубы, она довела ее до машины, отвезла в общежитие и уложила в постель. Измученная болезнью и слезами, Лера моментально уснула. Анна долго смотрела, как даже во сне в уголках ее глаз закипают слезы, и размышляла о странной сущности любви, которая вместо счастья отчего-то обрекает людей порой на невыносимые страдания.

Подходя к проходной больницы, Ирена увидела, как в автомобиль садятся две молодые девушки. Одна из них показалась Свенцицкой очень знакомой.

— Не может быть! Мерещится уже! — Ирена чертыхнулась и пошла дальше. Но уже хорошо знакомое ей чувство липкого беспокойства пробежало в душе, проникло в кровь, холодным дыханием коснулось сердца. На этаже она быстро пронеслась мимо поста Любочки к палате Вознесенского. Он лежал, отвернувшись.

— Лера, прости меня! Я сам не знаю, что со мной… — вдруг заговорил он хрипло. — Я не хотел. Все совсем по-другому…

Повернувшись, он увидел застывшую в дверях Свенцицкую в великолепном вечернем платье с огромным пакетом продуктов, из которого выглядывала бутылка вина.

— Что? Какая, к черту, Лера?

Свенцицкая швырнула пакет на соседнюю кровать и, стуча каблуками, приблизилась к Вознесенскому. Он сжался. Значит, ей не померещилось. Дело принимало неприятный оборот. Придется действовать иначе. Жаль, не хотелось.

— Значит, в мое отсутствие тебя посещает Лера. Это приятно. — В тоне Ирены прозвучали угрожающие нотки, в которых явственно улавливалось приближение бури.

— Ирена, не заводись. Это не твое дело.

— Ах, не мое? То, что ты до сих пор на мне не женился, — не мое дело? Что ты от меня к молоденькой бляди удрать хочешь, — тоже не мое? Я бросаю все свои дела, мчусь к тебе, а ты… Да ты еще проклинать будешь тот день, когда увидел ее, помяни мое слово. И заруби себе на носу: унизить меня тебе не удастся. Надо будет — охрану у твоей палаты поставлю, чтобы и муха не пролетела сюда без моего ведома, понял? И вообще подумай, что сказала бы твоя добропорядочная еврейская мама, увидев рядом с тобой эту потаскушку! Вряд ли она была бы счастлива. А ведь ее мнение всегда так много для тебя значило. Вот когда она меня поносила на чем свет стоит, ты же прислушивался к ней!

— Ирена, я прошу тебя… Мне плохо, Ирена… — Вознесенский схватился за сердце, оно снова напомнило о себе.

— А будет еще хуже! — завизжала Свенцицкая. — Ты у меня узнаешь, где раки зимуют, если не угомонишься.

Ей до смерти противен был вжавшийся в подушки бледный Вознесенский, который морщился, как от удара, от каждого ее слова.

— Все, до завтра, больной, — бросила Ирена и вышла из палаты. В ее голове созрел новый план действий. Он еще узнает, кто чего стоит в этой истории. И девчонка заплатит сполна!

К Вознесенскому заглянула Любочка:

— Как вы? — И, охнув, подошла к измученному Стасу.

Он жестом показал ей на сердце.

Через минуту в палате был врач, засуетились несколько медсестер.

— Не понимаю, что происходит. Все вроде бы в норме, — бормотал врач, пожимая плечами, — нельзя вам нервничать, нельзя. Отдыхайте.

— А где Лера? — уже засыпая, жалобно спросил Станислав.

— Дома, дома ваша Лера, — успокоила его Люба, — только зря вы ее обидели… Не надо так.

На следующий день с самого утра Свенцицкая позвонила в приемную Вознесенского:

— Леночка, здравствуй!

— Добрый день, Ирена Эдуардовна, — пропела трубка.

— Эта кикимора на месте? — спросила Ирена, имея в виду Леру.

— Нет, болеет. Будет только в следующий понедельник.

— Болеет она, — усмехнулась Свенцицкая, — как же. А подскажи-ка мне, Леночка, на месте ли сегодня Сергей Павлович Гвоздюк?

— Да, Ирена Эдуардовна, — с готовностью сообщила Леночка, — на месте. И будет весь день. Вы хотите приехать побеседовать с ним?

— Да, только по-тихому, чтобы никто не знал. Буду часа через полтора. Закажи мне пропуск, я позвоню снизу, и пусть он сам меня встретит.

— Конечно!

Участие в чужих интригах доставляло Леночке колоссальное удовольствие.

В понедельник Лера вышла на работу, осунувшаяся и бледная. Леночка смотрела на нее искоса, ухмыляясь про себя. Потянулись долгие, монотонные дни. Целую неделю от Вознесенского не было никаких известий. Лера несколько раз звонила в больницу, но ей неизменно сообщали, что Любы на месте нет, а о состоянии здоровья Станислава кому-либо рассказывать запрещено.

Ожидание было похоже на томительный бред. Получить любую информацию о Вознесенском на работе тоже было делом невозможным. Несколько раз кто-то звонил Лере домой и молчал. Ей казалось, что она догадывается, кто это… Иногда Лера понимала, что Станислав звонил в офис и давал Лене какие-то поручения, пару раз секретарша отвозила ему на подпись бумаги. По слухам, в больнице часто бывал Петрин, но ни он, ни Леночка в присутствии Леры никогда не обсуждали состояние здоровья Станислава… Душу грызла глухая и тупая тоска.

Работу Лере в отсутствие Вознесенского давал Петрин. Лера старалась как можно меньше иметь с ним личных контактов, предпочитая передавать бумаги через Леночку, с которой у него были свои отношения. Несколько раз Петрин предлагал подвезти переводчицу вечером до дома на своем «БМВ», но Лера неизменно находила повод отказаться от его предложений. Однажды в офисе произошел из ряда вон выходящий случай.

Лере в тот день пришлось задержаться допоздна со срочными документами. В приемной уже никого не было, приглушенно играло радио. Лере было некуда торопиться, и она, как и до романа с Вознесенским, коротала за работой горькие часы одиночества. К тому же, испытывая напряженное внимание со стороны большинства сотрудников, она старалась не давать ни малейшего повода для досужих разговоров, которых и так было слишком много. Спрос с нее был чрезвычайно строгий. Вдруг противно скрипнула дверь, и в приемную ввалился Петрин. Он был сильно пьян и явно возбужден. Подойдя к столу Леры он с ходу попытался неуклюже обнять девушку.

— Что вам нужно, Андрей Владимирович? — холодно спросила Лера, стряхнув с себя его руки.

— Вообще-то мне было бы больше по душе, если бы ты называла меня Андреем Георгиевичем, — так и тебе привычнее, не правда ли? — Петрин рассмеялся и подмигнул Лере. — Похоже, ты попала в серьезный переплет, девочка. Поедем со мной, может быть, я сумею тебе помочь. Ты мне с самого начала понравилась, недотрога.

Глаза Петрина блестели очень нехорошо, руки были влажными. От него сильно пахло перегаром.

— Что вы позволяете себе, Андрей Владимирович? Вы пьяны? — Лера уже двумя руками пыталась оттолкнуть наваливающегося на нее Петрина.

— Скоро я буду твоим начальником. Знаешь, где будет твой Вознесенский? На сто пятом километре… Очень далеко, отсюда не видно. А ты мне достанешься по наследству, как ближайшему родственнику.

— Немедленно прекратите! Я сейчас вызову охрану!

— Что ж, хорошо! — притворно сдался Петрин и поднял вверх руки. — Ты все решила сама. Только не говори, что я тебя не предупреждал, когда тебе будет очень больно, цыпочка! — И Петрин, покачиваясь, вышел из приемной.

Лера лихорадочно собрала вещи, кое-как закрыла дверь и побежала вниз по лестнице. В это мгновение она поняла совершенно ясно, что дни ее в «Фининвесте» сочтены.

Из дневника Леры

Пишу все реже, оттого что не хватает слов. Иногда настолько извожу себя, думая обо всем, что после наступают изнеможение и апатия. Иногда, наоборот, гоню от себя всякие мысли, нагружаю себя делами. И то и другое помогает плохо. У меня снова появилось ощущение, что я не могу ничего изменить. То есть вообще ничего. Как будто есть выбор, который заранее сделан (мной ли? за меня?), а события просто несутся по известному только им руслу. Можно грести против течения или в сторону. Но далеко ли уплывешь? Или я просто оправдываю таким образом собственную слабость? Я не знаю. Вопросов пока больше, чем ответов. Когда я призываю на помощь остатки разума, все встает на свои места. Я понимаю, что надо еще немного поработать в «Фининвесте», снять квартиру, подыскать другую работу и уйти нормально, без скандалов. Но иногда мне кажется, что у меня так уже не получится. Слишком много всего произошло.

Я бы предпочла, наверное, чтобы мы просто не встречались больше никогда. Ведь это выход, не правда ли? А годы успокаивают память, время лечит… Все уходит как сон. Хотя перед глазами Ню с ее Галой! То, чего я никак не могу понять… Но это исключительный случай.

Вознесенский вышел на работу только через две недели. После болезни лицо его посерело, глаза потухли, на щеках снова пробилась прежняя щетинка, только уже седая. Он производил впечатление человека, который перенес очень серьезную болезнь или смертельно устал от всего на свете.

— Здравствуйте, Станислав Георгиевич! — радостно вскочила из-за стола Леночка.

Лера не осмелилась поднять глаз, только кивнула быстро. Сердце ее колотилось так, как будто в груди заработала вдруг огромная наковальня. Она чувствовала, как в пространстве перед нею аккумулируется непонятная энергия, готовая взорваться вулканом от малейшего движения. Лера замерла.

Проходя мимо, Вознесенский незаметно потрепал ее по плечу. Секундный контакт, а она уже снова вся вскинулась ему в ответ. И все вопросы, которые она мучительно задавала себе в течение последних недель, сами собой растворились, разлетелись, как брызги.

На самом деле ничего не изменилось, и Лера осознала это всей своей истерзанной душой. Гораздо легче было бы не почувствовать ничего или почувствовать ненависть, отторжение, неприятие, но на нее волной нахлынула предательская нежность, и она украдкой взглянула на него. Вознесенскому хватило и доли секунды, чтобы встретиться с ней взглядом. Мгновение, но в нем произошла катастрофа миров, взрыв и рождение новой звезды. Станислав закрыл за собой дверь кабинета. Лера улыбнулась и вернулась к своим делам. Несмотря на полный душевный разброд, в ее сумеречной душе неожиданно ярко просиял солнечный лучик.

На работе Вознесенского ожидали не очень приятные сюрпризы. Выяснилось, что, из-за того что он не смог прилететь в Лондон на решающие переговоры, контракт с англичанами оказался временно заморожен. По крайней мере, именно так объяснил ситуацию Петрин.

Станиславу показалось, что его заместитель возбужден более чем обычно.

— Замотался! — махнул рукой Андрей. — Не обращай внимания. Тяжеловато все же одному на себе все это хозяйство волочь!

Были и другие, слегка насторожившие Вознесенского, моменты. Например, он не смог получить бумаги с финансовой отчетностью за последние два месяца. Но Петрин успокоил его, что они просто хранятся в данный момент не в офисе, а в другом месте, для большей надежности.

— Ты знаешь, такие дела происходят в стране нехорошие. Нельзя быть полностью уверенным, что и к нам завтра не придут. Не устроят «маски-шоу». Врагов-то хватает. А гайки закручиваются… — пояснил Андрей.

Это было вполне логичное объяснение. За последние пару месяцев несколько знакомых бизнесменов аккуратно свернули все дела в России и подались за рубеж. Там было спокойнее…

За время отсутствия Вознесенского подали заявления на увольнение несколько ключевых сотрудников, включая главного бухгалтера и заместителя руководителя юридического департамента, который работал в компании едва ли не со дня основания. Кроме того, Андрей сообщил Станиславу, что во время его болезни трагически погиб один из главных специалистов финансового департамента, Григорий Орлов, с которым Стаса также связывали долгие годы совместной работы. Для Вознесенского это был серьезный удар. Он вскочил с кресла и закричал на заместителя:

— Почему немедленно не сообщили об этом? Я должен был быть на его похоронах!

Орлов был одним из лучших сотрудников, с которым у Станислава всегда был хороший рабочий контакт. Но Петрин равнодушно пожал плечами и холодно посмотрел Вознесенскому прямо в глаза:

— Какие похороны, о чем ты? У тебя был сердечный приступ, и врачи строго-настрого предупредили, что тебя нельзя волновать, а то — кранты. Я лично не хотел бы, чтобы ты так просто умер.

Андрей вальяжно прошелся по кабинету и сел напротив Стаса, закинув ногу на ногу.

— Не волнуйся, похороны прошли по высшему разряду. Я все организовал как надо. Семье тоже помогли, соболезнование должным образом выразили.

— Ладно, — Вознесенский почувствовал, как спазм боли сжимает виски, — уйди, мне еще надо сделать несколько звонков. Остальное потом обсудим.

— О’кей! — Петрин легко поднялся из кресла и улыбнулся Стасу: — Кстати, пока тебя не было, я ряд встреч провел в твоем кабинете. Удобный, надо сказать, у тебя кабинетик!

Он повернулся на каблуках, еще раз ухмыльнулся и вышел. Вознесенский долго сидел, тупо уставившись перед собой. Он почувствовал, что что-то изменилось в офисе за время его отсутствия. Только что? И Андрей впервые за три года позволяет себе несколько большее, чем допускает субординация…

Поразмышляв об этом некоторое время в одиночестве, Станислав отправился к финансистам, чтобы узнать подробности смерти Орлова. Финансовый отдел встретил президента холдинга гробовым молчанием. Только несколько человек, включая нового руководителя отдела, нервно засуетились вокруг. Станислав обвел взглядом сотрудников. Он был неприятно поражен тем, что не знает больше половины из них. Это были те люди, которые незаметно пришли в компанию в последние три года работы с подачи Петрина или Гвоздюка. Нехорошее предчувствие снова закралось Станиславу в душу.

— Как это случилось? — обратился он к Ольге Андреевне Светличной, одной из немногих, кого он неплохо знал среди нынешних финансистов. Она достаточно близко общалась с Орловым, работали много лет за соседними столами.

— Автомобильная авария, — женщина отвела покрасневшие глаза, — ехал утром с дачи на работу, навстречу — джип. Так говорят случайные свидетели… Его легковушку просто размазало… А джип скрылся с места происшествия.

— Банальная история! — вмешался в разговор новый главный финансист Якунин, невысокий человек с прозрачными глазами. Он был тоже из питерских и подчинялся непосредственно Петрину. Андрей характеризовал его как человека очень опытного, исполнительного и компетентного. — Обычное дорожно-транспортное происшествие. Ничего особенного… К тому же он сам виноват…

— Извините, Станислав Георгиевич, у меня срочная работа. — Ольга Андреевна потупилась, щеки ее пошли пятнами. Резко повернувшись, она почти выбежала из помещения.

— Истеричка! — презрительно бросил ей вслед Якунин.

Вечером Светличная положила Стасу на стол заявление об уходе по собственному желанию и комментировать его отказалась. Она только очень просила Вознесенского дать ей возможность максимально быстро передать все дела и не дорабатывать положенные по закону две недели. Станислав скрепя сердце согласился. К этому моменту он вообще перестал что-либо понимать в происходящем.

…Между тем Вознесенскому по десять раз на дню звонила Ирена, сообщая о своих успехах в деле подготовки ее квартиры для их совместного проживания. Она носилась по магазинам, лихорадочно скупала какие-то дополнительные предметы интерьера, тумбочки для вещей, шкафчики для одежды. Она снова была обычной — энергичной, решительной, у нее в жизни появился смысл. На сей раз им стало устройство уютного семейного гнездышка. Раньше Вознесенский не сильно обращал внимание на ее заявления об их семейной жизни, — в истории их отношений многое так и осталось лишь запланированным… Но видимо, в этом случае все было гораздо серьезнее.

— А как же твой модный дом, твои коллекции? Эжен, наконец? Ты же не можешь его там бросить? — спросил Вознесенский в первый день после выхода из больницы, когда Ирена везла его к себе.

Для него замаячил спасительный огонек — она же не сможет просто так все оставить!

— Пока не знаю, наверное, бренд буду продавать. Вряд ли удастся рулить всем отсюда… Если честно, то я еще не думала об этом. И не хочу. А Эжен… Он уже совсем взрослый. Сам может принимать решения. Я хочу, чтобы ты понял: для меня самое главное — ты. Бог наконец открыл мне это. — И она крепко прижалась ярко накрашенными губами к его щеке.

— Слушай, а что это у тебя с глазами? — вдруг удивленно спросил Станислав, присмотревшись.

— А что? — кокетливо поинтересовалась Свенцицкая, удивившись, что не слишком внимательный к таким вещам Вознесенский заметил изменения в ее внешности.

— Да они у тебя какие-то распухшие, красные, вроде даже навыкате немного. Как при базедовой болезни… И один как будто больше другого.

— Дурак! Ты по-прежнему ничего не понимаешь, — фыркнула Ирена презрительно.

Вознесенский не узнавал Ирену. Если бы кто-то сказал ему о таких метаморфозах полгода назад, он рассмеялся бы ему в лицо! Но, к несчастью для него, на этот раз все было явью. И Станислав, покорно отвлекаясь от деловых переговоров и важных звонков, выслушивал, какая именно вазочка будет стоять на тумбочке рядом с его изголовьем, каким именно мылом он будет мыться в ванной, где сушить свои носки и тэ дэ и тэ пэ. Это безумно раздражало, но Вознесенский не мог прервать разговор, нагрубить Ирене, послать, в конце концов. В нем проявилась вдруг абсолютная, необъяснимая, телячья покорность этой властной женщине, привыкшей добиваться своего.

Вознесенский робко попытался было перенести сроки своего переезда на следующий месяц, но Свенцицкая и слышать об этом не пожелала. И вот Станислав уже покорно заказал машину, чтобы частично перевезти свои пожитки в квартиру Свенцицкой. Все это было для него ужасно тягостно, неприятно, но других вариантов он для себя не видел. Лишь бы она не орала на него и не устраивала истерик. А там будь что будет. Как-нибудь свыкнется.

Иногда он вспоминал о Лере, но все время как-то мельком, между размышлениями о переезде и рабочих неурядицах. Память о ней затаилась где-то в глубине его души. И касаться даже мыслью этого заветного уголка отчего-то было крайне болезненно. Стас решил, что постарается в ближайшее время как можно реже видеться с ней, чтобы не бередить свои раны, ему этого совсем не хотелось… Но каждый раз, когда он входил в приемную и видел глаза Леры, в которых сквозил и не упрек даже, а только молчаливый вопрос, ему хотелось кричать от боли, природы которой он не понимал. И поэтому он всякий раз старался как можно быстрее и незаметнее прошмыгнуть в свой кабинет, чтобы только не встретиться с ней взглядом, не коснуться ее нечаянно рукой…

Несколько дней подряд после выхода на работу он, еще не отошедший от болезни, таскался вслед за Иреной на светские тусовки, знакомился с какими-то ее приятелями. И где она только находила таких! Ему было странно и противно находиться среди нелепо и вычурно одетых мужчин, больше похожих на женщин, безгрудых и длинноногих девиц с пустыми глазами и прочих представителей московской богемной жизни. Приходя со Свенцицкой в очередной ночной клуб, он, несмотря на запреты врачей, сразу заказывал себе чего-нибудь крепкого и пил, пил, пока его не переставали раздражать чересчур громкая музыка, яркий неоновый свет и снующие туда-сюда люди, большие похожие на теней. Между тем Ирене казалось, что их совместные выходы их очень сближают, создают общий круг знакомых и интересов…

— Как! Ты до сих пор не запомнил? Это же Эллочка, ведущая популярной программы о моде! Как минимум в третий раз знакомлю тебя с ней, — всякий раз изумленно всплескивала руками Свенцицкая. Вознесенский покорно протягивал руку, знакомился в очередной раз и сразу забывал лицо этой самой Эллочки. И так повторялось снова и снова, Ирена хвалилась своим спутником, крутым бизнесменом, который все силы отдает своему делу, он послушно подыгрывал ей. Для него все эти обитатели ночных клубов казались одинаковыми: губы, носы, глаза, одежда — все это было разным, но в то же время отчаянно однообразным, как эта отупляющая музыка и кокаиновый флер.

Возвращаясь домой после очередной такой тусовки, Вознесенский немедленно валился в кровать, а Ирена еще долго принимала ванну, прихорашивалась и всякий раз забиралась к нему под бок в новом кружевном белье несусветно ярких расцветок, будила его. Ему ничего не оставалось, как, если удастся, побыстрее отмучиться и снова уснуть, погрузиться в тайный мир своих грез. Все было холодным и чужим в этой квартире — и отвратительно скользкие шелковые простыни, и мозаичные полы, и всегда кондиционированный, хорошо увлажненный воздух.

Однажды вечером, когда оставаться в замкнутом пространстве клуба уже не было сил, Станислав сослался на головную боль и усталость и уехал немного раньше обычного. Ирена, увлеченная болтовней с какими-то эстрадными звездульками, легко ему это позволила. Она наслаждалась своим новым положением. Ей казалось, что она достигла всего, чего хотела.

По дороге домой шальная мысль стукнула Вознесенскому в голову, и он, сам не зная зачем, набрал номер телефона Леры. Наверное, чтобы просто узнать, как дела. Наверное…

— Здравствуй, это я. — Голос Вознесенского слегка дрожал. В трубке возникла сонная пауза, потом колокольчиком прозвенел радостный Лерин голосок:

— Милый! Как я ждала, чтобы ты позвонил!

— Я приеду? — На самом деле он совсем не собирался говорить этих слов, наоборот… Но все произошло как будто само собой.

— Ты? Ко мне? Прямо сюда? — Теперь в трубке удивленно помолчали, потом раздался радостный вскрик: — Конечно! Приезжай!

— Уже еду, жди!

И Вознесенский рванул к Лере через всю Москву. У него уже тысячу лет не было такого приподнятого, веселого настроения, такого прилива сил. Он как будто стряхнул с себя тяжелую пелену последних дней. А Лера, ошарашенная, выскочила из постели и принялась одеваться.

Когда Станислав вошел в общежитие, она уже ждала его внизу, у поста охраны. Без косметики, в узких джинсах и футболке, она показалась Вознесенскому совсем девочкой. Сердце сжалось в груди. А она, увидев его, побежала навстречу и буквально упала в объятья:

— Как я тебя ждала! Я знала, знала, что ты придешь! Я ждала тебя каждый день! Я никому не верила…

Он уткнулся лицом в ее волосы и замер одновременно от нежности, смущения и вины. Хотелось стоять так целую вечность. Они целовались несколько минут, пока седой охранник не нарушил идиллию сдержанным покашливанием:

— Молодые люди, вы или туда, или сюда. У нас тут не дом свиданий все-таки, — улыбался он.

Впервые за все время он видел свою любимицу Леру по-настоящему счастливой.

— Да, конечно! — Лера покраснела и отстранилась от Вознесенского. — Мы пройдем, Аркадий Сергеевич? Никто не увидит…

— Да уж проходите, только побыстрее. И коменданту на глаза не попадитесь!

— Ладно. Спасибо, — прощебетала Лера и потащила Стаса за собой в лифт.

Эта ночь была для Вознесенского просто фантастической. Пока он умывался, Лера отключила его телефон, и поэтому никто на свете не мог их побеспокоить. В чувствах этих двоих людей появилось нечто, чего не было раньше: глубина, окрашенная легким налетом неизвестности и трагичности. Односпальная кровать показалась обоим священным ложем. Лера чувствовала мучительную неизбежность в каждом прикосновении Станислава, у каждого движения его губ по ее коже был соленый привкус крови. Они сближались медленно и мучительно, или это кто-то сближал их вопреки всем обстоятельствам?

Незаметно для Станислава из робкой девочки Лера превратилась в женщину, способную повелевать темными глубинами волнующего чувства. Неизвестно, чего больше было в этой ночной любви: стремления разлученных тел навстречу друг другу или стремления разлученных душ?.. Горечь и глубина — Вознесенскому показалось, что с него слетели одна за другой все сковывавшие его оболочки и он трогает Леру своими обнаженными нервами, болезненно и страстно реагируя на каждое ее движение. Лера плакала, оттого что и не подозревала прежде о такой любви, где заплетаются друг в друге, растворяются и теряются не только руки, волосы, губы, но и чувства, как будто проваливаясь в раскрытые напротив жадные черные зеркала…

Обнявшись, они уснули, когда над миром уже разгоралась заря и первые солнечные лучи дерзко заглядывали в окна.

— Господи! Который час? — Вознесенский подскочил на кровати как ужаленный. В комнате было светло, за окном шумели автомобили. Лера еще спала, ее волосы разметались по подушке. На лице ее даже во сне было выражение ослепительного счастья. Услышав Вознесенского, а скорее — почувствовав, она потянулась под одеялом и медленно открыла глаза. Прямо перед ней сидел голый Станислав с глубоко озабоченным выражением лица. У него в руках был мобильный телефон. Лера потянулась, чтобы обнять его, но он неожиданно грубо оттолкнул ее.

— Это ты выключила телефон? Ты представляешь, сколько сейчас времени? — спросил он нервно и сам ответил: — Три часа дня! Мы с тобой все проспали! Что теперь будет?

Лера приподнялась на локте и посмотрела на Вознесенского. Ее тело все еще чувствовало сладостную негу прошедшей ночи. Как будто человек, сидящий сейчас перед ней, и страстный ночной любовник — два совершенно разных существа!

— Ну что ты? Все хорошо… — Лера попыталась успокоить Стаса, но он обхватил голову руками и затих. В этот момент тревожно зазвонил мобильный.

— Ну и где ты, интересно знать? Я тебе звонила всю ночь. — Голос Свенцицкой звучал издевательски. Она уже знала, что Николаевой на работе тоже нет.

— Да ты понимаешь… Я тут ночью друзей встретил, поехали по барам, выпили, и ночевать я у Славки остался… И тут — надо же — телефон не работает…

Вознесенский вышел в закуток, где у Леры был холодильник и крошечная кухонька, и закрыл за собой дверь. Но девушка все равно слышала все его слова, несмотря на то что он старался говорить как можно тише.

— Я уже выезжаю, совсем скоро буду на работе… Ну с кем не бывает, Ирена, ты же сама знаешь…

Свенцицкая бросила трубку. Вознесенский выругался и пошел в ванную.

Лера выскользнула из постели, быстро натянула джинсы. Вряд ли из этой ситуации будет найден выход, вряд ли… Надо завязывать со всем этим! Все ложь, все! Эти встречи причиняют только одну боль, с которой потом невозможно справиться. С каждым разом только больше боли, как будто она множится, разрастается.

Но тело еще жило ощущением его прикосновений, и душа трепетала, отзываясь на чужой нервный импульс, и голова кружилась от испытанного чувства нездешней близости.

Вознесенский выскочил из ванной нервный и злой. Он наскоро проглотил сваренный Лерой кофе.

— У нас ненормальные отношения! Надо прекратить их! Немедленно! — неожиданно закричал он. Лера застыла с кухонным полотенцем в руке:

— Что с тобой? Что ты несешь?

— Я не хочу, я не могу испытывать эту боль! Я хочу быть чужим для тебя. Я мерзость, дрянь. Живу сразу с двумя женщинами. Я обманываю обеих, понимаешь? Мне нельзя верить. Я скотина… Я не могу так жить. Нам надо немедленно расстаться!

— Стас, успокойся! — Лера чуть не плакала. — Ты хочешь прекратить отношения после того, что у нас было сегодня ночью?

— Да, хочу! Я не знаю, что у тебя там было, но я не могу больше так мучиться, — взорвался он.

Перед глазами Леры поплыли темные круги, но она удержалась на ногах.

— Хорошо, что ты сказал об этом. Поверь, я не собираюсь тебя донимать преследованиями и обрывать ночами телефон. Хотя мне очень больно.

— Да что ты знаешь о боли?

— Уходи! — Лера быстро оглядела комнату. — Вот здесь несколько твоих подарков, — она скинула все, не глядя, в целлофановый пакет, — забирай. Остальное у тебя в квартире, включая выбранные тобой роскошные наряды, которые никогда не нравились мне. Можешь выбросить их самостоятельно или подарить еще кому-нибудь. А теперь уходи.

Вознесенский молча забрал пакет, помедлил в дверях, точно намереваясь еще что-то сказать, но, не прощаясь, вышел. В ту же секунду Лера сползла по стенке на пол прямо у двери.

Стас приехал на работу в ожидании чего-то ужасного. Предчувствие снова не обмануло. В приемной уже сидела взвинченная Свенцицкая и курила.

— Ирена, я же просил… — Станислав поморщился от дыма и попытался поскорее пройти в кабинет. Свенцицкая вошла за ним.

— Ну что, как твои друзья по пьянке? — поинтересовалась она.

— Да, друзья, нормально… Славка, Колька, никого не знаешь, — залепетал Вознесенский, — а я вот тебе подарочек принес. — Он извлек из пакета нераспечатанную упаковку духов «Шанель», однажды уже подаренную Лере. Свенцицкая не пошевельнулась. Духи остались стоять на столе.

— Ладно, Вознесенский, не ври — противно! — неожиданно холодно произнесла она. — Знаю я, где ты был и что с тобой, олухом, делали.

Станислав непонимающе на нее посмотрел.

— Сейчас все быстро поймешь. Зови Гвоздюка и Петрина!

Все еще обескураженный, Вознесенский попросил Леночку пригласить тех, кого назвала Ирена.

— Станислав Георгиевич, у нас плохие новости, — сразу начал Гвоздюк, едва все расселись, — мы долго проверяли информацию, чтобы не ошибиться, опасаясь вас расстроить, но сейчас можем все аргументированно рассказать.

Петрин трясущейся почему-то рукой вытащил из пачки сигаретку и нервно затянулся. Вознесенский начал кашлять, у него перехватило горло.

— Что еще случилось?

— Мы по поводу вашей сотрудницы Николаевой.

Вознесенский вздрогнул. Взгляд его описал быструю дугу по стенам кабинета и уткнулся в пол.

— Сожалею, но ее надо убирать из фирмы немедленно, — сказал Гвоздюк. Свенцицкая хмыкнула, переглянувшись с Петриным.

— Да ты расскажи, расскажи Станиславу Георгиевичу про эту сучку! Все расскажи.

— Ирена! — Вознесенский со злостью взглянул на нее.

Она нервно улыбалась:

— Послушай, что тебе умные люди скажут!

Гвоздюк продолжил:

— Нам казалось странным поведение Николаевой с самого начала. То, каким образом она попала сюда, якобы случайно, как осталась, якобы подтвердив свою профессиональную пригодность. То, как быстро она, извините, — Гвоздюк выразительно посмотрел на Вознесенского, — вступила с вами в контакт и начала выполнять ответственные поручения. И вот что мы установили.

Сотрудница Николаева имеет плохие характеристики по месту своей учебы в институте. Сокурсники и преподаватели характеризуют ее как хитрую, расчетливую провинциалку, которая быстро освоила столичные методы конкурентной борьбы за выживание. В институте она вела себя соответствующим образом. В ее послужном списке несколько десятков бизнесменов, с которыми она знакомилась, разводила их на деньги, а потом охмуряла следующих…

Слова обухом ударяли по воспаленным мозгам Вознесенского. Заболела голова.

— Что вы несете? Да я вообще у нее был первый! — И тут же осекся. Ирена захохотала. Гвоздюк развел руками.

— К сожалению, это ее излюбленный прием. Хорошо изучив мужские особенности, в частности — тщеславие, она умело пользовалась своими знаниями. Так каждый новый встреченный был уверен, что она — несчастная девушка, живущая в общежитии, которая всю жизнь ждала именно его. И каждый для нее был первым. Она даже специально операции делала, вот справки из больницы, — Гвоздюк передал Вознесенскому несколько папок. Тот пролистал их и скривился от отвращения.

— Да-да, Станислав Георгиевич, два аборта, букет венерических заболеваний, постоянная пациентка, увы… И главное — поведение совершенно стандартное: милая, чувствительная девочка, с виду недотрога. На таких и западают уставшие от проституток, все уже познавшие бизнесмены. Всем хочется ласки и тепла, не правда ли? Все сразу готовы дарить дорогие игрушки, одежду, — как приятно ощущать себя покровителем! С вами произошло точно так же, да? Все мы слабы. Пользуясь вашим расположением, она даже снимала деньги с вашего счета, известного ей, пользуясь кредитной картой — проверьте, он наверняка пуст! И вещи из квартиры тоже, скорее всего, пропадали…

— Но это еще не самое страшное, — возбужденно вступил в разговор Петрин, — это все ерунда. Она оказалась еще и нимфоманкой! Она и ко мне клеилась с самого начала — насилу отшил. Как липучка просто. Профессиональная привычка, что ли, приставать ко всем, кто в штанах? Я понимаю, что ты смотрел сквозь пальцы на то, что она далеко не каждый день выходила на работу, с сотрудниками вела себя заносчиво и дерзко, постоянно с Леночкой ссорилась, заставляла ее свою работу делать. Так, когда твоей секретарше пришлось визу тебе в Лондон оформлять, Николаева же все бумаги растеряла. А она, умная, везде твоим именем прикрывалась. Мол, я любовница, мне все позволено… Но реально опасно другое. Николаева была допущена к информации, которая в ее руках тоже стала товаром. Ты знаешь, что наши англичане, которых ты уже на радостях называл партнерами, собираются подписывать контракт с нашими конкурентами?

— Что? — Вознесенский подскочил от изумления. Ирена встала и налила ему выпить.

— Да, твоя Николаева за вполне приличные деньги слила им все детали проекта. И они предложили лучшие условия. И даже это еще не все. Мы установили за ней наблюдение. Она собирала компромат лично на тебя и готовилась передать его куда следует. Всё, включая твои сексуальные пристрастия. И она много чего интересного накопала! Наверняка она стремилась попасть к тебе домой, узнать о тебе побольше, развести тебя на откровенность?

— Бывало такое. — Станислав подавленно покачал головой, припоминая подробности общения с Лерой. По спине градом катился холодный пот.

— А «крышуют» ее бандюки, — авторитетно добавил Гвоздюк, — им она прилично отстегивает.

— Так и это еще не все грехи этой самозванки! — сообщила с вызовом Ирена. — Ты понимаешь, кто довел тебя до больницы?

— Что ты имеешь в виду?

— А то. Наблюдение твоих бдительных коллег установило также, что твоя стерва постоянно шляется в магический салон, где занимается на украденные у тебя денежки черной магией и тебя при-во-ра-жи-ва-ет. А ты, идиот, попадаешься на все удочки! А потом лежишь в больнице в предынфарктном состоянии.

Вознесенский вздрогнул. Он ясно вспомнил свое необъяснимое чувство влечения к Лере, которое он всю историю их отношений пытался в себе давить. Вот в чем дело, оказывается! А он никогда не верил в такую ерунду! Свенцицкая между тем вкрадчиво продолжала:

— Поэтому я и забеременеть никак не могу, и ты постоянно плохо себя чувствуешь и к ней бегаешь! — Она говорила тихо, с мягкой нежностью, заглядывая Вознесенскому в глаза. — Но я тебе все-все прощу, поскольку теперь понимаю, почему ты так себя ведешь, бедненький! Мы тебя вылечим, поможем тебе, только ты должен сегодня кое-что сделать.

— Что? — На Вознесенского навалилась такая апатия, что ему на самом деле было уже все равно, что делать. Голова болела все сильнее.

— Сегодня же публично выставить с работы эту стерву и никогда с ней больше не встречаться! — Свенцицкая наклонилась к самому лицу Станислава, дыша на него табачным дымом. Он вяло отстранился:

— Хорошо!

— И впредь будьте осторожнее, Станислав Георгиевич. Я же вас сразу предупреждал — не понравилась она мне. Все только через строгую проверку! Какая у вас прекрасная жена, позавидуешь просто!

Свенцицкая обворожительно улыбнулась Гвоздюку и благодарно тронула его под столом кончиком лаковой туфли.

— Да… — Вознесенский махнул рукой и залпом осушил рюмку ликера, — спасибо вам за информацию. Это на самом деле очень важно. А теперь уходите. Мне надо побыть одному.

— Спасибо за духи, милый! — кокетливо повернулась уже на пороге Свенцицкая. — Ведь ты же знаешь, что я терпеть не могу «Шанель»! Подарю Леночке с твоего позволения. Адье, мон шер!

…Внутренний голос вновь подсказывал немного оправившейся от очередного удара Лере, что не надо ходить на работу. Она плохо себя чувствовала, к тому же после разговора с Вознесенским не оставалось сомнений, что она немедленно напишет заявление об уходе по собственному желанию. Она хотела попросить его только об одном: чтобы она доработала до конца месяца, получила зарплату, чтобы снять квартиру и уехать из общежития. Уже прошли все сроки, в общежитие селились первокурсники. Но опять что-то заставило Леру собраться и отправиться на работу. В метро она успокоилась и продумала разговор с Вознесенским в деталях.

В офисе все ее планы рухнули в один момент. В приемной толпились Гвоздюк, Петрин и Свенцицкая, что-то весело обсуждая. Леночка подавала им чай и тоже смеялась. При виде Леры повисла напряженная тишина. Девушка хотела протиснуться к своему рабочему месту, но путь ей преградил Петрин.

— Ох я тебя предупреждал! Помнишь? — оскалился он. — Судный день настал.

Свенцицкая от нетерпения захлопала в ладоши.

— Представление начинается! Все участники в сборе! — И закричала громко: —Эй, Вознесенский! Пришла твоя Мата Хари.

Через две минуты из-за двери показался бледный Станислав. Похоже, он уже успел выпить лишнего: на ногах стоял неуверенно, лицо пошло багровыми пятнами. Он обвел безумным взглядом всех присутствующих и произнес негромко:

— Николаева, вы уволены!

Лера посмотрела на него с таким отчаянием, что на мгновение он усомнился в том, что все делает правильно. Но, взглянув на собравшихся сотрудников и Свенцицкую, повторил уже громко и уверенно: — Вы уволены, Николаева! Немедленно уходите.

— Станислав, за что? — Лера рванулась было к Вознесенскому, но путь ей снова преградил Петрин:

— Ты сама знаешь. Ты с самого начала знала и разыграла все это. Убирайся немедленно!

Снова слезы покатились по лицу, когда она наконец прошла к своему месту и села. Вознесенский ушел в кабинет, остальные шушукались в углу.

— И не забудь казенный телефончик сдать, — язвительно напомнил Гвоздюк.

Лера швырнула на стол мобильный. Ей захотелось как можно скорее убраться из этого гнилого места. Она быстро собрала все вещи, благо их было немного, и, как слепая, вся в слезах, направилась к двери.

— До свидания, Лерочка! — рассмеялась сзади секретарша. — Впредь будь осторожнее.

— Надеюсь, больше не увидимся! Никогда, — бросила вслед Свенцицкая.

Выйдя из приемной, Лера направилась в туалет, где от души выплакалась. Она хотела решения — и вот оно пришло само собой. Осталось понять, что делать дальше… Но сил думать об этом сейчас не было. Успокоившись немного, она нашла в себе силы выйти из офиса, по дороге ударившись ногой обо что-то железное. Теперь она еще и прихрамывала. На улице начинался дождь.

Внезапно сзади ей кто-то посигналил. Лера пригляделась и увидела знакомого ей водителя Вознесенского Диму. Он был не в привычном черном «мерседесе», а на обычной «Волге».

— Садись, Лера, подвезу, — невесело сказал он, глядя на расстроенную девушку, — что еще у тебя случилось?

— Меня только что уволили, — Из глаз снова ручьями полились слезы.

— Тебя уволили? — Водитель обалдело посмотрел на Леру. Он был свидетелем развития ее романа с Вознесенским и с самого начала тайно и безнадежно симпатизировал Лере. — За что?

— Не знаю!

— И меня тоже уволили, — бодро сообщил водитель, — сегодня днем. Причем сразу рассчитали, и на мое место пришел уже кто-то другой. Я вот сейчас подъезжал, забирал трудовую… Да не плачь ты, все пройдет! Уж ты-то найдешь себе место с твоими талантами! Везу тебя в общежитие?

— Да… А тебя почему уволили? — спросила Лера сквозь слезы.

— Понятия не имею. Честно говоря, есть у меня подозрения… — Дима помялся. — В общем, подъезжал ко мне Гвоздюк несколько раз: мол, будем тебе больше платить, если ты нам будешь услуги оказывать. Я спросил, какие услуги? А он показал, что в машине вмонтирован микрофон, и хотел, чтобы я со Станиславом Георгиевичем определенные темы обсуждал… И маршруты его фиксировал, и людей, с кем он встречается. Шпионил, словом. Я толком так и не понял, для чего все это. Но такие дела не для меня. Я сразу отказался. Наверно, потому и уволили…

— Не нравится мне этот Гвоздюк, и Петрин не нравится… — задумчиво произнесла Лера, — как будто они замышляют что-то… Не пойму только что. В офисе такая обстановка гнусная. Все ходят напряженные такие…

— А что ты дальше делать будешь?

— Пока не знаю. Завтра же наймусь на работу куда-нибудь. Мне же из общежития переселяться надо. И так уже задержалась.

— Если нужна будет помощь — скажи. Переехать или еще как помочь… Если просто грустно будет. Я же знаю, что такое одиночество, расстался вот недавно со своей девушкой. Иногда просто доброе слово нужно… Звони — всегда помогу чем могу.

— Димка, спасибо. Ты сам держись. И работу обязательно найди хорошую!

— Учиться пойду, надоело шоферить. На экономический, заочно. Хотя работать пока все равно придется…

— Ну ты молодчина! Удачи тебе!

— Пока!

Димка еще долго смотрел, как Лера медленно идет под дождем в сторону общежития, и сердце его сжималось от осознания несправедливости жизни.

Глава 10 НОВЫЕ ВСТРЕЧИ

На следующий день с раннего утра Лера позвонила Анне в банк. Ей обязательно надо было с кем-то поговорить.

— Привет! — сказала она тихо. — Меня вчера с работы уволили.

— Да ты что! — ахнула Анна. — И как он это мотивировал?

— Никак.

— Скотина!

— Подозреваю, что это его кикимора и Гвоздюк с Петриным все заварили, помнишь, я рассказывала, что они что-то там затевают. На Стасе лица не было.

Анна минуту помолчала, осмысливая:

— А знаешь что, красавица! Приезжай-ка в мои края, все обсудим. Не нравится мне твоя история. Силы есть?

— Есть…

— Давай лови машину, и ко мне. У меня сегодня начальство в командировке, дел особо нет, я и слиняю. Посидим, кофейку попьем, о житье нашем скорбном поболтаем, идет?

— Идет! — Лера была несказанно обрадована, что у Анны есть время встретиться. — Уже выезжаю.

— Давай. Мы все с тобой уладим, я уверена.

Лера оделась и вышла на улицу. Сразу у общежития поймала такси и поехала в сторону дома Анны. Ей было отчаянно грустно.

Расплатившись с водителем, она вышла из машины, позвонила в домофон. Никто не открывал, — вероятно, Анна еще не подъехала. Тогда Лера решила посидеть на лавочке под деревьями в дальней стороне двора. Когда она переходила дорогу, из арки прямо на нее на огромной скорости неожиданно вылетел черный джип. Второй раз в жизни, как тогда на море, Лера ощутила на своих плечах чьи-то сильные руки, которые буквально отшвырнули ее с тротуара в кучу мусора. Джип, визжа тормозами, развернулся и снова поехал прямо на нее, но тут с противоположной стороны во двор въехал красный «мерседес» Анны. Она, видимо, заметила происходящее во дворе, поскольку сумела выехать так, чтобы своим автомобилем преградить дорогу джипу. Снова завизжали в ушах тормоза, джип резко вильнул в сторону на газон, описал круг и на большой скорости вылетел обратно через арку. Все произошло в считанные секунды, но Лера словно наблюдала за всем этим откуда-то со стороны — и как будто в замедленной съемке.

Взволнованная Анна выскочила из «кабриолета» и бегом направилась к лежащей в куче мусора Лере.

— Ты цела? Что происходит? Срочно вызовите «скорую», — крикнула она подбегающим с другой стороны людям. — Лерка, Лерка, очнись!

Лера открыла глаза. Грань между реальностью и сном снова оказалась очень зыбкой.

— Где болит? — Анна осторожно пыталась приподнять девушку. — Он не зацепил тебя?

— Вроде бы нет. Только меня тошнит, — тихо сказала Лера. Во двор уже с сиреной въезжала «скорая помощь». В этот раз она приехала неожиданно быстро.

— Потерпи минуту, сейчас тебе помогут, — Анна держала руку на пульсе подруги, пока подходили санитары, — давайте быстрее, ей плохо!

— Сейчас, сейчас. — Леру приподняли и положили на носилки.

— Я еду следом! — Анна уже садилась за руль «мерседеса». — Что это все, вообще, может означать? Надо срочно звонить в милицию.

Пока врачи возились в больнице с Лерой, Анна выяснила по телефону, как подаются заявления.

— Простите, я вас, кажется, где-то видела… — К взволнованной Анне подошла медсестра с очень знакомым лицом. Анна не могла вспомнить, где она видела эту девушку. — Я Люба, раньше в больнице на проспекте Мира работала, вспомнили?

Анна кивнула головой. Мир вновь оказывался на удивление тесен.

— А что, вы место работы поменяли?

— Уволили меня оттуда, после того как я подругу вашу к этому Вознесенскому провела. Ирена у него такая стерва. Просто страшная женщина. А вы тут какими судьбами?

— Жду, когда врач от Леры выйдет, скажет, как дела. Мне кажется, у нее шок.

Люба разволновалась:

— А что с ней произошло?

— Несчастный случай. Или покушение, пока не знаю точно. Все случилось так быстро! Вы не могли бы узнать, как там она?

— Сейчас! — Медсестра уже стучала каблучками вверх по лестнице. Анна тяжело вздохнула и закрыла глаза. Жизнь определенно не давала расслабиться.

Когда Лера пришла в себя, первое, что она увидела, — два склоненных над собою лица. В одном она узнала Анну, а второе было очень добрым и знакомым, но вот кто это — Лера не могла вспомнить.

— Проснулась наша девочка! — произнес тихий, нежный голос.

Лера посмотрела на Анну, потом на вторую девушку.

— Люба? — спросила она неуверенно.

— Она самая! Уже все хорошо.

Анна медленно гладила хрупкую руку Леры. В глазах у нее стояли слезы.

— Подружка, ты сейчас немного полежишь, отдохнешь, а мне надо будет ненадолго заехать кое-куда. С тобой пока побудет Люба. Утром, если врачи отпустят, заберу тебя к себе. И никаких разговоров! — Анна заметила протестующий жест Леры. — Побудешь пока у меня. Все, отдыхай.

Анна поцеловала Лерину руку и тихонько вышла из палаты. Люба расположилась на стуле рядом.

— Что со мной было? — спросила Лера. Она вспомнила темный нависающий джип и мягкий удар спиной.

— У тебя есть враги, Лера? — неожиданно спросила Люба, наливая девушке сок.

— Нет! Не знаю… Может быть. — Лера вспомнила смеющуюся Свенцицкую, влажные руки Петрина, вонючего Гвоздюка.

— Ты под счастливой звездой родилась, девочка! Не всем так везет! А я за тебя сразу обеспокоилась, еще когда увидела первый раз, как ты к нам в больницу своего Вознесенского привезла… Он-то выздоровел, а ты теперь…

Лера все еще ощущала дурноту, ломящую боль во всем теле, боль внизу живота.

— А это что у меня? — Лера с удивлением нащупала повязку на голове.

— Пей сначала, это тебе полезно сейчас — пить. Все потом узнаешь.

Непонятно чем Люба напоила несчастную Леру, но только она уснула немедленно и спала потом всю ночь, не просыпаясь. Люба периодически заглядывала к ней в палату и печально качала головой.

Наутро Лера узнала сразу столько всего, что голова у нее снова пошла кругом. Врач осторожно рассказал ей, что она, оказывается, была беременна и у нее от удара случился выкидыш. Срок был еще очень маленький, поэтому Лера ничего не знала об этом.

— Нехорошо так говорить, но, может, оно и к лучшему — у вас там инфекции были, да и стресс такой: могли не выносить ребенка или родить больного…

Лера не очень расстроилась. Какой выкидыш? Какие инфекции? У нее? Сейчас она была равнодушна ко всему. Томография показала легкое сотрясение головного мозга. Неопасное. На теле было несколько ушибов.

— Да вы в рубашке родились, голубушка! — с удивлением восклицал врач, рассматривая снимки.

Лера молчала. Ей вообще не хотелось ни с кем говорить. К вечеру приехала Анна. Она уже успела написать заявление и договориться с врачами, что заберет подругу домой под свою ответственность. Врачи возражали, но высказанное Анной опасение, что история с покушением может повториться теперь уже в больнице, а ответственность ляжет на персонал, прозвучало убедительно. Леру отпустили с условием, что в течение недели к ней будет ежедневно приезжать врач.

— Может быть, это все какая-то дикая случайность, пьяный за рулем, а мы уже напридумывали себе… — тихо сказала Лера, когда Анна, осторожно ведя машину, везла ее к себе домой. Ей снова чудилось, что она оказалась в пространстве бреда, где доверять нельзя ничему, даже виденному своими глазами.

Но Анна была напряженной и сосредоточенной. Для нее картина происшествия выглядела абсолютно понятной.

— Молчи уж. Видела я этого убийцу. Молись, что осталась жива.

Днем Анна имела короткий разговор с Вознесенским по телефону. Она понимала, что звонить ему бессмысленно, но ярость, копившаяся слишком долго, требовала выхода. На работе он появился только во второй половине дня.

— Как вас представить? — томно спросила секретарь.

— Представьте меня ангелом возмездия.

— Что? — прозвучало после длинной паузы. Голос Леночки изменился. Стал не притворно-слащавым, а тревожным.

— Говорю, Анна из банка «Возрождение».

— Аааа… Сейчас. — Видимо, секретарша облегченно вытерла пот со лба.

Достаточно долго в трубке играла бодренькая музыка, потом лениво ответил Станислав. Он что-то жевал. Голос его звучал тихо и замученно.

— Стас, слушай меня внимательно, — Анна говорила громко и отчетливо, делая небольшие паузы между словами, чтобы не дать Вознесенскому опомниться, — на этот раз твои ребята промахнулись. Жертва осталась жива. Но я предупреждаю тебя и твою змею Свенцицкую, если я только замечу, что хотя бы волосок упал с головы моей подруги, и тебе, и твоей сожительнице будет очень плохо. Ты все запомнил?

— Что, что вы имеете в виду? Кто вы? Я ничего не понял, — трусливо залепетал Вознесенский. Он даже перестал жевать.

— Я тебя предупредила. Одно движение — и твоя гадкая задница окажется на помойке. Будь здоров.

Этот разговор отнюдь не вселил в Анну оптимизма. Общаясь с такими червяками, как Вознесенский и компания, надо всегда быть наготове. Но как же он испугался за свою шкуру, бизнесмен хренов!

Дома их ждала взволнованная Александра. Она уже была в курсе произошедшего и, ничего не спрашивая, встретила девушек с максимальным вниманием и заботой. Приготовила ужин, расстелила Лере постель.

— Будь как дома! Здесь ты в безопасности.

Лера обняла Александру и закрыла глаза.

— Поговоришь с ней завтра, — прошептала матери Анна, жестом предлагая выйти из комнаты. Та кивнула понимающе, погладила усталую Леру по голове и удалилась. Анна присела на край кровати.

— Лерка, слушай. Ты несколько дней поживешь у меня дома. Я за это время перевезу из общежития твои вещи, их там, как помнится, немного. Тебя ведь все равно скоро выселят?

— Да, на следующей неделе…

— Вот и хорошо. А когда чуть-чуть оправишься, съездишь к родителям в Новгород. И они порадуются, и ты будешь подальше от всего этого. Отвлечешься немного, придешь в себя. А я за это время помогу тебе снять какую-нибудь квартирку.

Лера протестующе замахала руками, но Анна остановила ее:

— Слушай, когда старшие говорят! И посоветуюсь, куда бы тебя на работу на первое время устроить. Все уладится, не волнуйся, теперь отдыхай.

Лера долго лежала, глядя в пустоту. Она всегда плохо засыпала в первую ночь на новом месте. Медленно, из глубины, начало приходить осознание произошедшего. Лера думала о ребенке, которого даже не успела почувствовать, а уже потеряла. Наверно, не судьба… Хорошо, что она не знала о нем! Ведь родить и быть матерью — это тоже призвание, к этому надо готовиться. Отчего-то стало горько и больно. Лера заплакала. Из окна на нее смотрела ущербная тонкая Луна, и ее тихие лучи ложились прямо на лицо девушке, гладили ей руки. Лера ощутила на своем лице чье-то ледяное, обжигающее дыхание. На мгновение показалось, что она успокаивается, растворяется в этом лунном сиянии, сама становится его частью… Сердце стало биться медленнее и тяжелее, боль притупилась, а потом и вовсе отступила. Сил у Леры хватило ровно на то, чтобы встать и задернуть занавеску плотнее. Луна исчезла, но вернулась всепоглощающая горечь и кажущаяся совершенно нестерпимой боль.

На следующее утро Александра не пошла на работу, осталась с Лерой. Каким-то удивительным материнским теплом веяло от этой стройной, красивой женщины. Она приготовила Лере на завтрак оладьи с джемом и душистый фруктовый чай. Александра не задавала никаких вопросов, болтала о пустяках, рассказывала о своих планах поездки в Италию на отдых, и отчего-то Лере стало немножко легче. Мать Анны проследила, чтобы Лера хорошо поела, приняла все положенные лекарства и снова легла в постель. Потом Александра пришла в ее комнату и стала читать ей книжку древних мифов и легенд. Это было неожиданно и очень приятно. Лера прикрыла глаза и с удовольствием слушала. Ее собственные проблемы как будто отошли на второй план… Как давно ей никто не читал вслух!

— Знаешь, я поняла одну очень важную вещь, — произнесла с улыбкой Александра, отложив книгу, — все мы, женщины, что-то выдумываем для себя. Служим начальству, строптивому мужу, зарабатываем деньги, посвящаем себя детям… Но по сути все мы служительницы Афродиты! Женщину делает по-настоящему женственной только огонь, который разжигается любовью. А все остальное — только попытки бегства от этого огня. На свете нет истины, замещающей любовь!

— Но ведь можно прожить и не любя — как жрицы Артемиды. Они носительницы иной мудрости, высокого знания. Им чуждо плотское наслаждение, они посвящены другому, высшему свету… Это не замещение, что-то совсем другое. Мне кажется, я такая, может быть, поэтому ничего у меня и не сложилось. Мне все время видится в снах оливковая роща у храма и я, танцующая в лунном сиянии. Любовь пугает меня, она несет разрушение, а не гармонию. Я больше не хочу любви!

— Девочка моя милая, — Александра ласково посмотрела на нее, — я прожила почти восемнадцать лет, думая, что люблю, ослепленная своими фантазиями. И когда это все рухнуло, вдруг оказалось, что я совершенно одна, человек, казавшийся мне самым близким, на самом деле — чужой, и мои старания по созданию семейного очага и служению семье были абсолютными фантомами. Мне почти пятьдесят, но могу тебе сказать, что я еще не знаю любви! Я только предчувствую ее в последнее время, когда говорю по-итальянски, думаю и читаю об Италии. Словно знаки любви разбросаны повсюду и скоро-скоро она уже появится в моей жизни! Так течет подземная река, еще не выходя на поверхность. Я готова к встрече с любовью на любом перекрестке, в любое мгновение! Это странно, но нужно быть готовым к принятию любви. Все предыдущие годы я старательно избегала ее и только теперь готова принять… Для любви нет возраста: она может нагрянуть в тринадцать или ослепить в шестьдесят. Любовь — это творчество, созидание. И тело становится участником этого процесса, частью творчества любви. Секс сам по себе — это далеко не любовь, тело только следует за душой в ее порыве. И разрушает и калечит нас тоже не любовь, а то, что мы принять не в состоянии в силу разных причин. Оказываемся неготовы… И где та грань, за которой земная любовь перетекает в небесную, становится высшим светом, как ты говоришь, — я не знаю… Хотя есть такие случаи, которые мне непонятны. Как у моей дочери…

Впервые за все время их знакомства Александра заговорила о Гале. Даже не заговорила — намекнула только.

— По-моему, Анна до сих пор вся в этом…

— Да, но я в последние годы поняла, что ничего не знала о том, что у них там на самом деле было. И очень каюсь, что, не разобравшись, причинила моей девочке такую боль. Но Анна всегда была старше Галы — не по возрасту, по развитию чувств. От того и переживала все слишком глубоко. А Гала скоро родит, у нее состоялось подобие семейной жизни. Хотя, глядя на нее с тем мальчишкой, я не очень верю в их будущее. По-моему, она сейчас не сильно счастлива…

Их разговор прервал врач. Он долго осматривал Леру и нашел, что ее состояние улучшилось. После обеда вернулась Анна, которой удалось реализовать задуманное. Она вместе с Димой упаковала и перевезла небогатые Лерины пожитки. Дима передал для Леры белые хризантемы. Они пахли дождем и осенью.

— Все бы поместилось в две сумки, если бы не книжки! Вот с книжками пришлось попотеть, хорошо, что Димка помог. Очень приятный парень, — улыбнулась она.

— А как же твоя работа, Ню? Ты же почти все последнее время проводишь со мной, — спохватилась Лера.

— Как раз собиралась тебе сообщить, — весело сказала Анна, — я тоже ушла с работы. Надоело все — бумажки, встречи, переговоры! Хочется чего-то нового, как будто мне вожжа сама знаешь куда попала. Поеду, как и хотела, во Францию, поучусь немного. Языком позанимаюсь наконец нормально, новые места посмотрю. Вот как только буду уверена, что с тобой все в порядке, — и рвану. Приедешь ко мне в гости на реабилитацию.

Лере взгрустнулось. Но Александра горячо поддержала Анну.

— Правильно, дочь! Новые места рождают новые впечатления. Я вот тоже скоро обязательно поеду в Италию. Тянет меня туда… А уж тебе, Лерочка, сам бог велел, с твоими-то языками…

— Мне бы здесь разобраться… — печально протянула Лера.

— Все образуется, посмотри на меня, — расхохоталась Александра, — главное — в себе разобраться!

Через несколько дней были приобретены билеты в Новгород, и врач дал добро на поездку Леры к родителям. Анна и Александра проводили ее на вокзал и посадили в поезд.

— Смотри не шали там! А то психика еще неустойчивая! — шутила Анна.

— Передавай маме привет, — просила Александра, — и отвлекись от всего. Просто отдохни.

— Хорошо! Спасибо за все, дорогие мои! — Лера была тронута до глубины души добротой этих женщин. Они стояли, как две сестры, в обнимку на перроне — обе стройные, высокие, красивые.

И было совершенно непонятно, почему рядом с ними до сих пор нет достойных, сильных мужчин.

Глава 11 ЗНАКИ ИЗ ПРОШЛОГО

Леру родители приняли достаточно прохладно. После теплой, уютной обстановки подругиного дома это особенно бросалось в глаза. Лера решила ничего не рассказывать о своих проблемах, вскользь упомянула только об уходе с работы.

— Я так и знала, — язвительно заметила мать еще с порога, — я тебя предупреждала! Останешься без всего — без работы, без денег и без квартиры. Надо было думать головой, а не другим местом. Кого я воспитала? За что мне наказание такое?

— Мама, у меня все хорошо. Я приехала просто немного отдохнуть, все обдумать. Вернусь — и сразу же устроюсь на работу, найду себе квартиру. Все будет нормально, не волнуйся.

Но мать уже было не остановить.

— И что тебе мешало выйти замуж за какого-нибудь нормального, перспективного мальчика в институте, — ворчала она, — вот был же Васенька, твой сосед по общежитию, который сейчас в аппарате правительства трудится, или Петя, который в Америку в посольство работать уехал… Хорошие люди.

— Мама! Я же тебе говорила уже, что это было абсолютно невозможно! Васенька — скотина порядочная, алкоголик законченный через несколько лет будет, а Петя — сынок дипломата, достойный представитель золотой молодежи, бездельник, который всего в жизни добьется только через связи отца!

— Ну там же были и другие мальчики из приличных семей, — не сдавалась мать, — просто ты непонятно чем занималась! Время упустила. Смотри, сколько тебе уже лет. Скоро вообще никому не нужна будешь. Вот твоя сестра молодец, уже сейчас себе достойного жениха присматривает. А ты! Вся поистрепалась — тощая стала, не девка — суповой набор, тьфу! Кто на такую посмотрит? Я говорила, чтобы ты бросила этого еврея поганого, пока он тебя не бросил. И что? Только еще внука еврейского без отца мне не хватало!

— Не бойся, внука не будет!

— Откуда мне знать?

Лера ушла в комнату, хлопнув дверью. Ей было очень обидно. Младшие сестра с братом тоже держались немного настороженно, отстраненно. Леру всю жизнь и дома, и в школе ставили им в пример как отличницу, активистку с блестящим московским будущим. Они иногда почти ненавидели ее за то, что у нее в жизни все складывается слишком гладко. А тут оказалось, что у их сестры тоже бывают проблемы и что будет дальше — вообще неизвестно. Брат и сестра затаились в тревожном ожидании развития событий.

Дни дома превращались для Леры в медленную пытку. Отец вообще старался избегать общения со старшей дочерью, как будто ему вовсе не было дела до того, что у нее происходило. Как обычно, он допоздна сидел в своей химической лаборатории на заводе, вечерами и в выходные пропадал в гараже, занимался любимой старой машиной, которую давно пора было сдавать в металлолом, а когда и был дома, то сидел себе с книжкой в самом дальнем углу и не показывался никому на глаза. В подвале дома уже несколько лет жила кошка, которую он больной и облезлой подобрал на улице. Забрать ее в квартиру мать не разрешила — она терпеть не могла домашних животных. Тогда отец смастерил в подвале домик и выходил животное. Спустится в подвал — и до вечера его не видно, играет там с ней, кормит, разговаривает. Мать, конечно, ругалась на него, но рассуждала, что лучше с кошкой, чем с какими-нибудь потаскушками.

В семье отец всю жизнь был тихим и незаметным, ключевую роль играла мать, которая любого мужика могла подавить своим авторитетом. Самым ярким детским воспоминанием от общения Леры с отцом были их совместные вечерние прогулки. Отец выводил иногда ее на улицу, усаживал на колени и показывал рукой в звездное небо. Он рассказывал ей про историю создания Вселенной, про молекулы и атомы, их чудесные превращения. Именно от него Лера впервые услышала древние мифы, которыми заболела потом на всю жизнь. Непонятно, откуда он их знал? В ее детском воображении очень ясно представлялись Вероника с ее отрезанными волосами, красавец Орион, возлюбленный Артемиды, Плеяды и десятки других героев и героинь.

— Это все сказки научные, что мы одиноки во Вселенной и жизнь конечна. Дочь, посмотри в это небо! Почти у каждой звездочки есть своя планетарная система. Разве можем мы быть одиноки? Разве небо учит нас конечности жизни? Нет, оно бесконечно!

Отец увлекался, рассказывая красочно и увлеченно, и в такие минуты исчезала вся его зажатость, он становился свободным, эмоциональным. Это были самые замечательные мгновения, проведенные с отцом, и они запомнились Лере навсегда. По мере того как дочь подрастала, отец все более отдалялся от нее, предоставляя супруге монопольное право на занятия с детьми. Он никогда не задавал никаких вопросов, не ругал никого из них, но и ласки его были скупыми и случайными. Он жил какой-то своей, тайной жизнью, в которой ему было комфортно одному и куда он никого не пускал. С матерью он никогда не скандалил, исправно приносил в дом зарплату, занимался хозяйством. От обсуждения любых серьезных вопросов всегда уходил. Что он сейчас думал по поводу Леры и ее истории, так и осталось неразгаданной тайной.

Однажды вечером, когда Лера мыла после семейного ужина посуду, мать присела рядом с ней, выпила немного вина — и ее снова потянуло на разговоры. Она принялась поучать дочь:

— Вот я в твоем возрасте была уже гораздо мудрее. Не говоря о том, что у меня уже ты на руках была! Я же, в отличие от тебя, в двадцать лет уже матерью стала и всю ответственность за семью на себя приняла! Ты что думаешь, у меня страстей в жизни не было?

Лера едва не выронила тарелку и, обернувшись, с глубоким изумлением посмотрела на мать. Она и страсти? Несовместимо! А та сидела, раскрасневшаяся, подперев руками крутые бока.

— У тебя в жизни были страсти?

— Конечно, были, а как же! Только проку с них никакого, один вред. За мной столько ребят ухаживало по молодости, я же девка видная была, не то что ты, спирохета бледная! Был один парень, Руслан, такой высокий, яркий брюнет, загляденье просто. А как он пел, на гитаре играл! Все заслушивались. А глаза какие были — черные, влажные! Он этими глазами очаровывал всех вокруг просто. Он мне очень нравился, и я ему тоже. На свидания с ним за реку каждый день бегала. Но мне мать моя, Аграфена Степановна, царствие небесное, что сказала. Посмотри на него, доча! Он же ненашенских кровей да еще и красавчик. Беды с ним потом не оберешься. И родственники у него, по слухам, мусульмане все были, нехристи. Хотя он готов был на что угодно для меня. Даже имя изменить и с родственниками порвать. Очень не хотелось мне его бросать, но умом понимаю, что ничего другого не оставалось. Так ты представь, он потом после моего замужества еще четыре года за мной бегал, умолял вернуться, уже ты большенькая была… Возьмет тебя на ручки и смотрит печально так. Знаешь, как сердечко-то вздрагивало? Но я рассудила, что ничего хорошего у нас с ним не выйдет. Одна беда от таких мужчин. А отец твой был тогда скромный химик на предприятии. Глаз на меня сам никогда не подымал. Такой весь строгий, с серыми глазами и ранней лысинкой. Он куда надежней показался и мне, и матушке моей. У него тоже была какая-то там любовь в жизни, девушка его бросила, что ли. Как будто он мечтал в Ленинград уехать дальше учиться, и место ему там какое-то хорошее обещали, но все кувырком пошло. Он остался здесь, и все на работе знали про его надежность, трудолюбие и порядочность. Мы стали общаться понемногу, гулять, а потом дело и до предложения дошло… Я сделала его сама, а отец твой и не возражал. Ни минуты не жалею, что замуж за него вышла. Все у нас как у людей. А Руслан потом пропал где-то, перестал появляться. Говорят, ушел в горы и разбился, нечаянно упал со скалы… Снился он мне такой печальный. Не знаю, что там на самом деле вышло, своенравный он был парень, с характером. Когда узнала о его смерти, две недели плакала. А потом все прошло. Кто он мне был? Чужой ведь человек. А так все в порядке. Муж не идеальный, но порядочный, дети растут, трое. В первую очередь женщина должна думать о семье, о детях, а не о какой-то там страсти! Ее и подавить спокойно можно. Ну ладно, что это я! Хватит прошлое ворошить, — встрепенулась мать, — пусть это тебе будет хорошим уроком! Не ты первая… Нечего на мужиков рот разевать, ищи мужа, рожай, чтобы все наконец нормально было. Хватит меня позорить. У всех твоих одноклассниц уже мужья и дети. А какой пример младшим подаешь? Ты о них-то подумай!

На следующий день Лера уехала обратно в Москву. Находиться дома дольше не было никаких сил. Прощаясь на пороге, отец, как всегда, неловко поцеловал дочь в щеку и быстро прошептал на ухо:

— Не слушай никого. Делай, как тебе надо. Ты у меня умница.

После ухода Леры с работы в приемной незамедлительно произошли серьезные перестановки. Леночка, по рекомендации Свенцицкой, добилась того, чтобы рабочий стол и кресло Леры вообще были вынесены из кабинета. Все вернулось в прежнее русло: при входе в приемную восседала Леночка, которая, советуясь с Петриным и Гвоздюком, решала, кого лично допустить до Станислава Георгиевича, а кого — нет.

Вознесенский между тем был совершенно раздавлен тем, что узнал от своих сотрудников про Леру. Какой он был наивный дурак! Его внутренний голос злорадствовал. Взрослый мужик, руководитель крупной компании, а так попал, как мальчишка! Нельзя было верить этой девчонке, которая только и мечтала вытянуть из него деньги и продать его конкурентам! Кошмар. На этом фоне даже совместная жизнь со Свенцицкой казалась куда меньшим злом.

Станислав по-своему пытался отблагодарить Ирену за помощь в решении своей проблемы. На день рождения, по ее настоятельной просьбе, он подарил ей машину — новенький серебристый «порше-каррера», который разгонялся с места до сотни километров менее чем за пять секунд. По его мнению, это была глупая прихоть: как по Москве можно ездить на «порше», когда средняя скорость движения по центру в рабочий день километров тридцать в час, а то и меньше. Да и дороги, прямо скажем, не располагают к гонкам. Но Свенцицкая была в восторге — она обожала скорость и спортивные машины. Постепенно она заново освоилась с движением в Москве и начала ездить по городу сначала осторожно, потом все увереннее. Ее победа позволяла ей диктовать условия, которые Вознесенский вынужден был соблюдать.

Но эйфория Ирены длилась недолго: Станислав ходил мрачный и раздраженный, постоянно плохо себя чувствовал, находил любые причины, чтобы не бывать дома. Она вынуждена была нанять человека из команды Гвоздюка, чтобы следить за ним, опасаясь рецидива в виде очередной Леры или чего похуже. Сексуальная жизнь тоже разлаживалась. Вознесенский жаловался на усталость, напряжение, стрессы и предпочитал засыпать до того, как она к нему присоединялась. Ирена надеялась, что давно запланированная поездка на Антиб пойдет на пользу их отношениям. Там Вознесенский придет в себя, отдохнет, и снова заживут они, как будто не было никакой Леры — все только сон, который, к счастью, наконец закончился.

Они улетели из Москвы на две недели, мечтая втайне забыть о том кошмаре, который ежедневно преследовал каждого из них по отдельности. Вознесенский старался убедить себя в том, что именно Ирена и является в конечном счете женщиной всей его жизни, и нечего искать добра от добра. Она не бросила его ни в одной из сложных жизненных коллизий, не предала, не ушла ни к кому другому, хотя возможности были. Это он, кобель, загулял с какой-то девчонкой, которая на поверку оказалась настоящей стервой. Выставил себя перед всеми на посмешище. Что же, сам виноват! Но, помимо воли, в памяти постоянно всплывало Лерино лицо. Теперь ему часто снились ее глаза и как она смотрела на него тогда, когда он входил в приемную… И он стонал во сне, просыпался в холодном поту. А раздраженная Свенцицкая наливала ему и себе снотворного и ворчала:

— Вот, как она тебя приворожила — все забыть не можешь!

Вознесенский клял себя, пил, чтобы забыться, но ничего не помогало. Мысли о Лере становились все сильнее с каждым днем, навязчиво преследовали его.

Попытки забыться на курорте во Франции не приносили облегчения. Однажды вечером Ирена сидела на балконе шикарного двухкомнатного люкса и готовилась к вечернему походу в ресторан. Перед ней на столике была разложена дорогая косметика. Вознесенский между тем нервно ходил по комнате туда-сюда, периодически прикладываясь к бутылке. Это просто выводило Ирену из себя.

— Прекратишь ты или нет? Хватит уже психовать, ты на отдыхе. Что ты дергаешься? Все прекрасно, расслабься!

— Не получается, — мрачно буркнул Вознесенский, — наверное, не все так прекрасно.

— Какой же ты нудный!

— Какой есть!

Несколько минут назад Станислав не выдержал и тайком набрал номер Леры в общежитии, но телефон молчал. В сердце встрепенулась надежда и снова погасла. Свенцицкая словно прочитала его мысли.

— А знаешь, что я тебе расскажу, — сказала она как бы между прочим, — как-то забыла это сделать раньше. Твою красотку избили бандюки, наверно, не поделилась с кем-то или что-то слила. А может быть, провалила очередное задание… Так ее отутюжили, что она в больнице лежала, в себя приходила…

Вознесенский промолчал, но сердце у него забилось бешено. Он постарался сохранить спокойствие.

— Не пойду сегодня никуда, иди одна, повеселись. А я полежу. У меня что-то голова разболелась…

Свенцицкая взбесилась. Стас с каждой минутой раздражал ее все больше. Что за идиотские капризы! Именно на сегодня они запланировали ужин в шикарном ресторане, места в котором заказали за несколько дней. Ирена отшвырнула в сторону пудреницу так, что зеркальце разбилось, а осколки разлетелись по балкону. Ее визг был слышен, наверное, даже внизу.

— Да что ты себе позволяешь! Какая-то старая развалина! Я тебя сюда привезла, чтобы ходить везде одной, пока ты тут лежишь и распускаешь сопли! Срываешь мне все планы! Знаешь, чего мне хочется? Ударить тебя по голове, чтобы ты пришел в себя. Не узнаю просто. И все это сделала какая-то девка!

— Замолчи, Ирена! — прохрипел Вознесенский и влил в себя остатки виски. — Я тебе сказал — замолчи! Не могу тебя слышать!

Он схватился за голову, рывком поднялся и вышел из номера.

Ирена упала на кровать и принялась колотить руками подушки. Потом села на постели и злобно огляделась. Чтобы она позволяла кому-то, а уж тем более Стасику, отравлять себе жизнь! Да никогда! Ей снова вспомнился Мухаммед. Господи, как с ним было хорошо! Такой спокойный, интеллигентный, обаятельный. Не то что это…! Свенцицкая всхлипнула. Она вернулась к туалетному столику, с остервенением взбила себе волосы, нарисовала губы поярче. В последнее время ее макияж становился все более вызывающим, и ей это нравилось. Ирена надела туфли, взяла сумочку и отправилась развлекаться. Пусть Стас делает что хочет! Она получит то, ради чего приехала.

Гости, находящиеся в тот вечер в одном из самых дорогих ресторанов на берегу, поражались, глядя на ярко размалеванную пьяную женщину, которая истерично смеялась, пыталась танцевать, но все время спотыкалась, хватая за руки танцующих мужчин, и фальшиво распевала популярные песни. Под конец вечера ее вывели из ресторана под руки два сердобольных официанта и кое-как доставили в номер. Там она потребовала, чтобы они остались с ней, пыталась устроить перед ними стриптиз, пока они насильно не уложили ее в кровать, где она и затихла.

Вознесенский бродил до утра по прохладным приморским улицам и не мог справиться со своей тоской.

Наверное, ему нужен психиатр. Он не болен, нет — просто устал. Бывает, накапливается переутомление, но стоит попринимать каких-нибудь пилюль — и все в порядке. Как ему хотелось побыть одному! Но ядовитым сверлом в сердце прокручивалась мысль: нет, надо бережнее относиться к Ирене, забыть про то, что случилось с Лерой. Тем более что она предала его, а Свенцицкая, наоборот, столько для него сделала…

На рассвете Станислав вернулся в номер. Там он обнаружил Ирену, которая валялась в одежде на смятой кровати. В спальне воняло табаком и перегаром.

Он открыл окно и вышел на балкон. В предутренней туманной пелене пробивались солнечные лучи. С моря дул свежий, отрезвляющий ветер, шумели волны, кричали чайки. Вознесенский закрыл глаза, погружаясь в звуки. Это было минутой отдохновения…

В комнате раздался грохот. Через минуту, продирая опухшие глаза и размазывая по лицу остатки вчерашнего макияжа, на балкон вылезла Свенцицкая. Ее мутило.

— Слышь, сколько времени? Ты где был? — Она потянулась за стоявшей на столике бутылкой виски и жадно сделала несколько глотков из горла. — Фу, хорошо!

Смешанное чувство омерзения и жалости накатило на Вознесенского. Он на руках отнес Ирену в ванную, аккуратно раздел, включил воду. Ей было совсем плохо.

— Я тебе обязательно ребеночка рожу, я решила, — заплетающимся языком проговорила Свенцицкая, стоя под теплыми струями воды, — хоть мне врачи и сказали, что не смогу никогда… Я уже узнала, в Швейцарии есть клиника…

Вознесенский завернул Ирену в большое махровое полотенце и отнес обратно в постель. Она мгновенно отключилась. Станислав сидел и смотрел, как она спит. Не отпускало ощущение, что рядом совсем чужой ему человек. Но он гнал от себя такие мысли.

Днем они помирились. Ирена, усталая и притихшая, пыталась что-то сделать со своим опухшим лицом. Вознесенский тоже чувствовал слабость после бессонной ночи и лежал на кровати, закинув руки за голову.

— Ты же никогда, никогда меня не бросишь? — жалобно спрашивала Свенцицкая, заглядывая ему в лицо.

— Никогда, конечно, никогда, — отвечал Станислав, стараясь не смотреть на нее. Ему было очень тяжело. — Ты что-то рассказывала про клинику в Швейцарии…

— Да! — Ирена оживилась, глаза ее блеснули. — Я туда поеду и обязательно рожу тебе ребеночка… Я знаю, что нужно делать!

— Поезжай, поезжай… — Вознесенским вновь овладела сонливость. — Я посплю немного, а ты выйди погуляй, что ли… Сходи искупайся. За все это время ты еще ни разу не купалась в море. Не надо все время рядом со мной сидеть, пожалуйста. Я хочу побыть один.

— Милый! — Ирена начала целовать лицо и руки Станислава, расстегивая ему рубашку.

— Не надо сейчас, пожалуйста. Я очень устал. Потом…

— Нет, надо, надо! — Свенцицкая уже целовала самый низ его живота.

— Хватит! — Вознесенский довольно грубо отшвырнул от себя Ирену, она стукнулась об изголовье кровати и посмотрела на него злобно и непонимающе.

— Ты что, больной?

— Я же тебя просил, Ирена! Извини. Я просто очень устал. Мне нужен отдых.

Свенцицкая надула губки и обиженно удалилась в ванную. Вознесенский закрыл глаза. Господи, когда все это кончится? И чем?

… — О, не ждали так рано! — Анна обняла подругу. — Проходи, что так мало погостила у родителей?

— А! — Лера махнула рукой. — Есть сложности. Здесь будет лучше.

— Понятно, проходили, — рассмеялась Анна, — хотя, как эгоистка, я очень рада твоему приезду. Есть новости. Как ты себя чувствуешь?

Она уже налила подруге чай и села рядом:

— Гораздо лучше. Только тоскливо на душе очень… Ну что там у тебя интересного и нового, рассказывай.

— Занималась твоим трудоустройством. Я сначала думала определить тебя вместо себя в банк, но тебе это вряд ли будет интересно. Референтская работа, да еще при мужчине, который очень даже не против…

— Спасибо, дорогая, я только что оттуда, — усмехнулась Лера, — лучше пойду по кадровым агентствам, резюме у меня нормальное, куда-нибудь устроюсь, а там поглядим.

— Не спеши! — рассмеялась Анна. — Тебе судьба помогает. Мне как раз вчера звонила Софья Павловна, тебя разыскивала.

— Да ты что? Как она там? Я совсем закрутилась со всеми этими делами и забыла про нее. Как у нее со здоровьем?

— Вроде ничего. Голос, во всяком случае, у нашей замечательной старушки звучит бодро. Начала новый учебный год с первым курсом. Как она меня отыскала — не представляю. Я же вообще в другой группе училась.

— Да она иголку в стоге сена найдет, если надо! Старая закалка. И что она?

— Не поверишь. Спрашивала, где ты сейчас. Она тебе в «Фининвест» звонила, но там ей ответили, что ты уволилась…

— А ты что ей сказала? — помрачнела Лера.

— Ничего! Она и не любопытствовала. Спросила только, чем ты дальше заниматься планируешь. А то есть одно местечко, — Анна весело подмигнула, — при местном отделении Совета Европы. Как раз нужен английский. Немецкий как второй приветствуется. Как тебе?

— Да ты же знаешь, я на все готова сейчас…

— Не спеши. Это не просто временный вариант. Там весьма недурственная зарплата, командировки в Европу, работа с интересными людьми. А главное — работать можно начинать сразу. Я просто не знала, когда ты приедешь и немножко ситуацию подвесила… Софья Павловна сказала, что они будут ждать тебя сколько надо.

Лера вздохнула устало:

— Здорово!

— Прочь пессимистические настроения! Нужно двигаться дальше! Сегодня поедем с тобой квартирки смотреть. С твоей зарплатой на новой работе тебе будет вполне по карману. Жизнь налаживается!

— Ню, как я тебя люблю!

Лера позвонила Софье Павловне. Та искренне обрадовалась ее звонку:

— Лерочка, я немножко за тебя беспокоилась. Но теперь все в порядке. Не спрашиваю, что там у тебя было, — сама расскажешь, если захочешь. Скажи лучше, подруга твоя передала тебе новости?

— Передала.

— И что ты?

— Согласна!

— Вот и замечательно. Сбрось быстренько свое резюме по факсу, — она продиктовала номер, — а завтра надо будет подъехать к ним и все обсудить. Работы там край непочатый!

— Как мне вас благодарить, Софья Павловна? — Лера неожиданно прослезилась.

— Один раз уже благодарила, сейчас, наверно, ругаешь. Теперь лучше здоровья пожелай и по дереву постучи, — рассмеялась та в ответ.

Вечером Лера с Анной ездили смотреть квартиры. Лере понравилась маленькая однокомнатная рядом с метро «Юго-Западная». Она была на последнем этаже шестнадцатиэтажного дома и выходила окнами прямо на храм Михаила Архангела. Там была довольно просторная светлая комната и маленькая кухонька с красным абажуром. Создавалось даже некоторое ощущение уюта, так несвойственное съемным квартирам.

Хозяйка — аккуратная старушка — была обрадована, увидев молодых, приятных девушек.

— Сдаю только русским, кто квартиру в чистоте содержать будет, — заявила она.

Условия тоже были вполне приемлемыми. Хозяйка просила деньги только за месяц вперед. Лера на месте приняла решение о том, что снимет эту квартиру. Анна обещала снова помочь с переездом.

На новой работе Лере понравилось. Коллектив был совсем небольшой, в основном молодые ребята. И работа пришлась ей по душе. Никаких тебе больше финансовых документов и аудиторских отчетов — общение с людьми, переводы статей и конвенций, докладов на конференциях. Рабочий график не очень жесткий. Софья Павловна представила ее как свою любимую ученицу. Встретили Леру тепло и по-дружески. И она с радостью погрузилась в новое дело.

Из дневника Леры

Сегодня первая ночь в новой квартире. Непривычно все — звуки, запахи. Поэтому не спится. Как я тут обживусь, интересно? Могла ли я представить еще несколько месяцев назад, что все будет так?..

Думаю о Ню. О том, какую роль она играет в моей жизни. Уже несколько раз она так помогла мне, что нет сил ее благодарить. Просто ангел-хранитель. Почему нам встречаются такие люди? Кто-то предает, а кто-то — спасает… Мне очень тяжело будет, когда она уедет. Она уже оформила почти все документы, осталось совсем чуть-чуть — и она будет уже далеко. А на расстоянии как мы станем общаться? Она ведь была моим единственным другом. Время отбирает друзей. Жизнь жестока.

Новая работа очень нравится, хотя теперь я не тороплюсь с выводами. Есть какая-то свобода, поиск, творчество. Люди вокруг веселые, доброжелательные. Атмосфера не такая, как в «Фининвесте», хотя и там поначалу было неплохо. Но ближе к концу я просто задыхалась. Хотя сейчас все это не имеет для меня значения. Что-то изменилось, но пока не пойму — что?

Стараюсь не думать о С. Это завершенный этап моей жизни, продолжения нет.

Димка помогал нам с Ню переезжать, сказал, что, по слухам, С. с Иреной уехали во Францию отдыхать. Дай бог. Он ведь даже найти меня теперь не сможет… Хотя кто знает. У него же есть Гвоздюк! Мне было бы очень интересно узнать, что он чувствует, как переживает все это. Ведь не может же быть, чтобы совсем был бесчувственным! Иногда бывают такие минуты, когда мне кажется, что я почти физически ощущаю его присутствие рядом, его мысли, чувства. Как в «Лолите» — как будто они текут сквозь мои… Снится, как он стоит там, на пороге своего кабинета, смотрит на меня, а потом снова и снова выгоняет. Невыносимые повторы боли. Просыпаюсь в слезах. Но конечно, это всего лишь мои сны, обманы моей больной души. Просто мне почему-то кажется, что история наша еще вовсе не закончена, хотя я и понимаю, что это глупость. Господи, что я пишу? Ерунда какая.

Разговаривала с Александрой. Она, глядя на мои мучения, сказала, что мне надо поговорить с мудрым человеком. Завтра пойдем к астрологу. Я, конечно, ничего не понимаю в астрологии, но, может быть, это даст подсказку, что делать дальше… Я сейчас готова прислушаться к чему угодно, потому что внутри у меня нет ответа и все происходящее лишь отвлекает на время, но не решает моих проблем…

Наверное, надо с кем-то познакомиться. Как я всегда твердила Ню: клин клином. Только верю ли я сама в такое лекарство? Не знаю, но, видимо, стоит попробовать. Столько мужчин вокруг, не может быть, чтобы С. был из них самым лучшим! Ню опять права: он недостоин меня и просто гадок. Нужно обязательно найти себе кого-то, чтобы доказать ему, что у меня все хорошо.

…На следующий день Александра и девушки отправились в Подмосковье. По дороге заехали в магазин и набрали несколько сумок продуктов.

— Она там одна, мяса не ест, вина не пьет, надо ее немножко поддержать, — бормотала Александра, выбирая овощи.

— Я вас в машине подожду, почитаю лучше. Я ведь и так про себя все знаю, — заявила Анна, когда они подъехали к нужному дому.

— Смотри, дело добровольное… — не стала настаивать Александра, — Лера, должна тебя кое о чем предупредить. У Марии очень непростая судьба. Я в первый раз тоже испугалась, но потом привыкла… — И Александра в нескольких словах поведала ей биографию своей знакомой.

Мария Чернецова была ее ровесницей, они вместе начинали учиться на психфаке. Девушка она была умная и одаренная, но немного ленивая. Танцульки и мальчики увлекали ее гораздо больше, чем психология. На втором курсе она выскочила замуж за какого-то бесшабашного красавца — студента МИСИ — и сразу родила ребенка. Помощи ждать было неоткуда, Мария взяла «академку», а потом и вообще бросила институт. Семья требовала внимания, к тому же Эдуард, ее муж, продолжал учиться, а потом поступил в аспирантуру.

Александра несколько раз заскакивала к знакомой в их с мужем комнату в коммуналке.

— Машка, учиться тебе надо, — твердила ей Александра, наблюдая, как Мария общается с ребенком, — психология — твое дело.

— Выучимся когда-нибудь, не беда! — только отмахивалась та. — У меня вот, дите, за ним надо ухаживать.

Так и не собралась она доучиться. Поначалу читала урывками книги, статьи. Немного писала сама. Александра однажды помогла ей разместить одну из ее статей по девиантной детской психологии в научном журнале. Марию даже пригласили на конференцию в Ленинград — но поехать она не смогла: не на кого было оставить ребенка. Через пару лет у них родился еще один сын. К тому времени Александра тоже вышла замуж и стала все меньше времени уделять психологии, погружаясь в быт и заботы о муже. Она больше не осуждала Марию, но общались они все реже, исключительно на почве пеленок и детских кашек. Александра постепенно переходила в другой социальный слой, путешествовала, обставляла свои квартиры, а Мария все так же билась с детьми в коммуналке на маленькую зарплату мужа. Поводов для общения практически не было, совместных интересов тоже. Александра видела Марию тогда года за полтора до случившейся с ней трагедии. Детей у нее уже было трое, четвертый ожидался через несколько месяцев. Мария превратилась в дородную тетку, которую ничего в мире не интересует, кроме стирки, кухни и детских пеленок. Светская дама Александра была в ней окончательно разочарована.

О том, что произошло, она узнала из случайного разговора только через два года после страшной автомобильной аварии, перевернувшей жизнь Марии. В «Жигули», в которых ехали она с мужем и их пятимесячный сын, врезался грузовик. Муж и ребенок отделались ушибами, а Мария, в сторону которой и пришелся основной удар, на три месяца впала в кому.

Врачи не давали ей никаких шансов, но каждый день к ней приходили муж и трое старших детей, приносили маленького. Они разговаривали с ней, рассказывали, как им плохо, а малыш безостановочно плакал. И однажды Мария очнулась.

Сначала она могла только открывать глаза, показывая взглядом, что понимает, о чем разговор. Тогда ей назначили ежедневную интенсивную терапию, после которой она смогла слегка шевелить правой рукой. В таком состоянии ее отпустили домой, поскольку больше сделать для нее в больнице ничего не могли. Муж принял решение продать недавно полученную трехкомнатную квартиру. Все деньги пошли на лечение. Эдуард тем временем отремонтировал старый домик своих родителей в Подмосковье, готовясь перевезти туда семью.

Старший сын ушел в армию, средний учился в школе и пытался подрабатывать, чтобы помочь отцу, дочь жила в интернате при балетном училище. Мария лежала без движения и упорно разрабатывала руки. Каждый день к ней приезжал массажист, который мял ее бесчувственное тело, пытаясь передать ему хоть малейшие импульсы движения. Эдуард тем временем окончательно бросил работу в каком-то московском НИИ и подрядился строить дома в коттеджном поселке неподалеку. Рядом с Марией постоянно была сиделка.

Через некоторое время Мария понемногу начала говорить. Тогда она и позвонила Александре с просьбой оформить ее на заочное отделение в университет. Александра была в шоке. Она немедленно приехала, оставила мужу Марии денег, привезла из-за границы дорогие лекарства, пригласила нескольких светил медицины для консультации. Все разводили руками: результаты и так были уникальными, больше никто ничего не мог обещать.

Но еще через несколько лет Мария уже сидела сама в инвалидном кресле. Дочь забрали из интерната. Эдик сделал в доме пандусы, чтобы жена могла самостоятельно съезжать во двор. Она могла двигать руками, почти нормально говорила и умудрялась себя самостоятельно обслуживать. Но самое удивительное заключалось не в этом: за прошедшие годы Мария окончила-таки факультет психологии, начала писать кандидатскую, вступила в общество психологов.

Она самостоятельно освоила компьютер и не чувствовала более своей оторванности от внешнего мира. Она выступала на онлайн конференциях, писала доклады. А основной темой ее исследований стала кармическая предрасположенность человека к тем или иным обстоятельствам жизни.

Для того чтобы лучше разобраться в проблеме, Мария стала интересоваться астрологией и достигла в этом больших успехов. Как ей это удалось — не знал никто. Сама она несколько раз говорила Александре, что, пока лежала в коме, жила как бы в двух состояниях: с одной стороны, прекрасно осознавала все, что с ней происходило в больничной палате, слышала мольбы детей и мужа. С другой — видела совсем другие пространства, описать которые не могла.

— И учителя, которые ко мне оттуда приходили, рассказали, что нужно делать, чтобы плыть по руслу судьбы, а не поперек течения. Я же с самого начала знала, что должна заниматься психологией, но обстоятельства постоянно отвлекали. Вот и создали мне такие условия, когда уже ничто не сможет помешать занятиям, — говорила она.

Но год назад случилось непредвиденное: от Марии ушел муж. Было видно, что она очень глубоко переживала, но относилась к его решению философски.

— Он что, обязан рядом со мной, больной развалиной, всю жизнь сидеть? Молодой еще мужчина, пусть снова женится. Дети большие, уже и внуки есть… Справимся. Худшие времена знали.

Александра даже не представляла, откуда у нее столько сил. Себя Мария почти полностью обеспечивала сама: писала статьи, составляла астрологические прогнозы, анализировала гороскопы, — желающих было много. Мария работала, легко погружаясь в биографию того или иного человека, рассматривала все основные направления и изучала закономерности проявления тех или иных событий. Будущее она предсказывать не любила, останавливалась на общих, важных для каждого человека моментах. Именно она очень помогла Александре, когда та преодолевала депрессию, связанную с уходом мужа.

— Если только поддашься сейчас — повторишь мою судьбу! — предупреждала она. — Помни, что это испытание, которое нужно пройти.

Александра теперь довольно часто общалась с ней по телефону, приезжала навестить. Ничего, кроме уважения, Мария у нее не вызывала. Даже жалости.

— Здравствуйте, проходите! — Дверь открылась, и на пороге показалась неулыбчивая женщина в инвалидном кресле.

У нее было очень строгое, испещренное морщинами лицо, наполовину скрытое большими очками. Выглядела она лет на десять старше Александры.

— Ты опять с продуктами… Я же просила! Мне же не надо много.

Но Александра отмахнулась, прошла на кухню, разгрузила сумки. В доме было тепло, мяукала кошка. Из дальней комнаты показался мужчина. Он подошел к ним и поздоровался. Лицо Александры выразило крайнюю степень удивления.

— Эдик, ты?

— Сашка, я вернулся. Не могу без нее. Белый свет не мил.

Мария едва заметно усмехнулась.

— Эдуард, приготовь гостям чай. Мы будем у меня в кабинете.

Кабинетом называлась крошечная каморка, в которой едва помещались компьютерный стол и диванчик.

— Присаживайтесь, — Мария указала на диван, а сама подъехала к компьютеру, — что там у вас стряслось?

— Маш, это подружка Ани, Лерочка. У нее сейчас в жизни очень непростой период, самой нелегко разобраться, что к чему… Помоги, пожалуйста.

Мария внимательно посмотрела на Леру. Взгляд у нее был пронзительный, проникающий прямо в душу. Как будто ледяной рентген — насквозь. По коже Леры побежали мурашки.

— Да уж, все непросто, — согласилась Мария, — ладно, давай свои данные и можете идти погулять с Эдиком, он покажет, какие я цветы вырастила в этом году…

Лера непонимающе посмотрела на Александру. Та улыбнулась.

— Назови точное время, дату и место рождения.

Лера назвала. Мария отвернулась к компьютеру и начала что-то быстро печатать. Всем своим видом она показывала, что в их дальнейшем присутствии в кабинете нет необходимости.

— Пойдем, — Александра потянула Леру за рукав, — Маша нас позовет.

Во дворе на самом деле был роскошный цветник. Они немножко погуляли, потом Эдик пригласил их выпить чаю. Пока болтали о том о сем, прошло довольно много времени. Лера волновалась — впервые в жизни она столкнулась с такой загадочной сферой человеческой деятельности. А может, и не надо было вовсе? Может быть, лучше не знать?

Наконец в кухню с победным видом въехала Мария. Глаза ее горели.

— Пойдемте, готова вам кое-что рассказать! — обратилась она к Лере.

Александра осталась на кухне с Эдуардом, а Лера последовала за хозяйкой дома. Отчего-то ей было страшновато. На компьютерном столике лежала стопка распечатанных таблиц, какие-то рукописные заметки и несколько книг.

— Могу порадовать вас, девушка: у вас будет очень непростая жизнь! — сразу сказала астролог.

Лера непонимающе посмотрела на нее, — что же в этом хорошего?

— А то, — Мария, казалось, прочла ее мысли, — что вы много чего уже наработали и в этой жизни процесс продолжится. Это очень хорошо! В болоте не закиснете. Даже могу уточнить, в каких сферах будет особенно проблемно. Вот, например, сфера любви…

«Ну началось!» — подумала Лера.

— Вы же вся замороженная изнутри, чувства и эмоции перекрыты. В прошлых жизнях был негативный опыт: где-то, вероятно, убежали от любви, побоялись изменить привычному образу жизни. В этот раз вы полностью несете ответственность за свои деяния. И семья у вас должна быть соответствующая, с огромным нереализованным чувственным потенциалом. Сколько там поколений женщин от чувств наутек бежало? А что до вас — будет достаточно трудно, шишек много набьете, но, поверьте, это к лучшему. С вашим положением Урана самое страшное, что может случиться, — это рутина. Если погрузитесь в быт, забудете про себя и свою миссию, жизнь может стукнуть очень больно.

— А что, у меня есть миссия?

— У каждого человека есть! Чтобы понять какая, надо жизнь прожить, — рассмеялась Мария, — или в такую аварию попасть, как я. Я ведь вас сразу почувствовала. Ко мне обычно люди по резонансу приходят, случайных клиентов не бывает. В основном с одним и тем же проблемным полем: самореализация, взаимоотношения, чувства. То, что я пережила, помогает и людям что-то советовать. Вот вам, например. Вас же сфера чувств и эмоций до смерти пугает. Так и разрываетесь между страхом и чувствами, отдавая предпочтение первому. Но вы поворотник рода, вам не удастся убежать, даже если будете очень стараться. Слишком многое уже накопилось из того, что предопределяет ситуацию…

Сейчас Лера видела перед собой совсем другую Марию — ее лицо было подвижным и живым, глаза сияли, на щеках появился румянец. Она словно помолодела.

— И что я должна с этим делать?

— Жить! С головой погружаться в те сложные ситуации, которых будет в избытке. Проживать каждое мгновение. Не бежать от боли — наоборот, радостно принять полную чашу ее, чтобы она переварилась, трансформировалась. Вы не представляете, какие у вас накопления! Но в этой жизни нужно разорвать путы страха, которые сдерживают ваши чувства, научиться принимать все эмоции такими, какие они есть. Чтобы вас заставить чувствовать, будут даны сложнейшие испытания, а уж какие мужчины придут…

— Уже пришли! — печально вздохнула Лера и подумала о Вознесенском.

— Ваша роль в их жизни будет гораздо больше, чем вам может показаться. Мы, люди, здесь на земле видим только одну сторону происходящих процессов — самую примитивную. А все, что скрыто в глубине — тысячи связей! — для нас незримо. Это открывается гораздо позже, — глаза Марии подернулись задумчивой поволокой, — ведь написано в одной хорошей книге, что падение перышка птицы может вызвать взрыв в дальних мирах… С вами колоссальная творческая сила, вы проводник энергий, о которых не подозреваете! Люди, которые рядом с вами, будут чувствовать эту энергию, получать ее от вас и передавать дальше… Но для начала нужно научиться освобождать ее в себе — даже ценой немыслимой боли. Увы, не розы, а тернии чаще всего венчают головы идущих по высокому пути!

Лера слушала, но ничего не понимала. Однако какая-то непоколебимая уверенность была в том, как обо всем этом говорила Мария. Ей было невозможно не верить. Вот уж кто вправду проводник!

— А что мне делать с мужчиной, с которым у меня разрыв и никогда больше не будет встреч и которого я никак не могу забыть, выбросить из головы, хотя понимаю, что нужно? — тихо и робко спросила Лера, покраснев.

Мария рассмеялась. Смех у нее был звонкий и совсем молодой.

— Милая девочка, если бы хоть кто-то с кем-то мог навсегда расстаться в этой жизни! Ниточки плетутся так, что захочешь разорвать, а узел только крепче будет. Мужчина твой тенью черной Луны идет по судьбе, и этого не изменить ни тебе, ни ему. Нептуном в двенадцатом доме он всегда будет с тобой. Как и ты с ним.

— Но я не хочу этого! Мы расстались, он подлец! У меня впереди долгая жизнь, обязательно будет и что-то хорошее… — Лера поймала себя на том, что повторяет слова матери.

— Что такое хорошо и что такое плохо? Гениальная формула. От длины жизни совершенно не зависит, кстати. Просто люди бывают иногда не готовы к встрече, тогда она откладывается. Но не отменяется и не замещается чем-то более простым. Что беспокоит тебя? Что у тебя не сложилось с любимым так, как ты хотела? Дети, теплый, уютный дом, семейные вечера за ужином и походы в церковь по воскресеньям — ведь это было твоей заветной мечтой? А если я скажу, что для вас это было бы самым страшным испытанием, которое вообще можно придумать? Ты посмотри на ситуацию с другой стороны: люди очень часто встречаются совсем не для того, чтобы рожать детей и мирно встречать старость… Иногда бывает достаточно только раз ударить в колокол, чтобы вызвать вибрацию в десятке пространств. Мир так многогранен! Не ограничивай себя, это очень большое заблуждение.

Мария откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Было видно, что она очень устала. Лицо у нее снова стало землисто-серым, точно из нее ушла живительная энергия. Но Лера, которой не по душе был весь этот разговор, все же не удержалась:

— Скажите, Мария, а то, чем вы занимаетесь, разве это не грех? Ведь наша церковь запрещает заниматься такими вещами, как астрология и предсказания…

— Может быть, и грех, это только Богу известно. Но больший грех — отрекаться от своего креста… И не принимать вестника. Но хватит, я все сказала, имеющий уши услышит, — неожиданно резко сказала она, — пойдем на кухню!

И, развернувшись, покатилась вперед, а Лера медленно пошла за ней. Ее терзали сомнения. Этот разговор не только ничего не прояснил у нее в голове, но и добавил смуты в ее мысли. И насколько можно доверять словам этой больной, усталой женщины? Может быть, все ее занятия — только последствия пережитого шока?

Александра вопросительно посмотрела на Марию. Та кивнула ей.

— Поеду отдыхать, — тяжело произнесла Мария, — Эдуард, проводишь гостей? До свидания!

И она укатила в дальнюю комнату. Александра и Лера попрощались с мужем Марии и направились к машине. Всю обратную дорогу Лера молчала. Анна вполголоса разговаривала с Александрой о чем-то своем.

— Верь ей, девочка, — сказала Александра Лере напоследок, — она знает, что говорит. Может, заедешь к нам чайку попить?

Лера отрицательно покачала головой и попрощалась. Ей хотелось побыть одной.

Из дневника Леры

Время летит так быстро! Вот уже и осень заканчивается. Совсем скоро зима. Мне кажется иногда, что боль отступает. Все сейчас в порядке: новая работа мне очень нравится, там складываются великолепные отношения со всеми. Никто никого не подсиживает. Каждый день происходит что-то новое. Погружаясь каждое утро в дела, я чувствую, что снова живу нормально — появились приятные знакомые, интересные задачи, мероприятия.

Пока я в процессе, не думаю ни о чем — и мне хорошо. Пытка начинается вечерами, когда накатывает страшное одиночество, от которого нет спасения, и такая тоска, что сердце рвется. Почему? Я вспоминаю иногда предсказания Марии, астролога, у которой мы были с Александрой. Не может быть, чтобы все это было правдой. Вся моя душа восстает против этого. Я сумею доказать, что у меня все нормально, я буду спокойно жить, не разрушая себя изнутри. А с другой стороны, та встреча словно дала мне какой-то странный толчок. Я в последнее время читаю много книг по эзотерике, астрологии, психологии. Странно, ведь я не одобряю всего этого, но… Пытаюсь понять, что же все-таки со мной происходит. Пока что яснее не стало…

Скучаю по Ню. Понимаю, что ей там лучше: новые места, люди должны помочь забыть старое и начать жизнь с чистого листа. Но как мне ее не хватает! Почему так мало в мире близких нам людей? А с годами их становится все меньше.

— Лерка, привет! — Голос Анны по телефону звучал звонко и взволнованно.

— Привет, Ню! Как я рада тебя слышать! — Каждый звонок подруги был для Леры праздником.

— У меня такие новости, сейчас с ума сойдешь. Сядь!

Лера насторожилась. Она очень не любила сюрпризы от Ню.

— И что? — осторожно спросила она.

— Я выхожу замуж!

Лера выдохнула и натянуто рассмеялась. Слава богу, очередная дурацкая шутка.

— А напугала-то! Я уж думала — что случилось у тебя там. От тебя же всего ожидать можно…

— Нет, ты не понимаешь! — не унималась Анна. — Я действительно выхожу замуж! Мне вчера сделали предложение. Это серьезно! И я уже согласилась…

Лера умолкла от изумления. Что происходит?

— Как, серьезно? Что ты имеешь в виду?

— Слушай! — Голос Анны дрожал, словно она с трудом удерживала себя. — Я тут в Париже на выставке познакомилась с пожилым миллионером, представляешь? У него в горах замок семнадцатого века, который занесен в список национальных достопримечательностей, конюшня, земли несколько гектаров. Ему от меня совсем ничего не нужно, он просто хочет жениться…

— Постой-постой, а тебе-то это зачем?

Тут Анна уже сорвалась в слезы. Теперь она громко рыдала в трубку.

— У Галы родился ребенок, девочка. Мне мама позавчера сказала… Она с ней живет где-то в Подмосковье, в доме у этого своего футболиста… А я разве хуже? Я что, обязана всю жизнь теперь убиваться из-за нее? У нее все в порядке: муж, семья, дочь. А я тут страдаю! Все, время настало. Нужно все изменить. И я нашла решение!

Лера была потрясена до глубины души. Она опустилась на диван и, помолчав, мягко обратилась к подруге:

— Ню, подумай хорошенько. Это же не шутки — брак. Я тебе всегда говорила, что у тебя будет кто-то другой. Но не стоит хвататься за первого встречного! Зачем тебе сдался какой-то старикашка, пусть даже и миллионер? Ты же у меня красавица, умница…

— Лерка, я не могу так больше, — рыдала Анна, — я уже все для себя решила. Мне ничего не нужно в жизни, мне все равно! Ну ладно, я тебе попозже перезвоню…

— Ню, Ню, послушай…

Но в трубке раздались короткие гудки. Лера размышляла несколько секунд, а потом перезвонила Александре:

— Саша, мне сейчас звонила Лера. Вы уже знаете?..

— Что дочь моя замуж собралась? Знаю. Слава богу. Я думаю, для нее это будет не самый худший вариант. Здесь ей было жить совершенно невыносимо… Но это правильное решение!

— Но это же все из-за Галы…

— А разве мы можем что-то изменить? — грустно усмехнулась Александра и сама же ответила: — Нет, не можем. Гале тоже сейчас несладко, между прочим: мать болеет, отец по-прежнему в разъездах. И когда уже успокоится? Все ищет чего-то на краю земли, ищет… Мужа-футболиста вечно дома не бывает. Помочь девчонке некому. Так что у каждого своя чаша. Анна слишком много страдала. Пора обрести покой…

Через месяц где-то на французском горном курорте состоялась свадьба. Анна никого на нее не пригласила, только позвонила в этот день Лере и Александре, сказала, что все понимает и ни о чем не жалеет. Желать ей счастья у Леры язык не повернулся. После свадьбы Анна окончательно переехала в горы, забросив все свои занятия в Париже. С ее же слов, в ее жизни не очень многое изменилось. Только письма свои она теперь неизменно подписывала «m-me de Croix». И еще она просила Александру обязательно довести до Галы информацию о ее свадьбе.

Ирена вернулась из швейцарской супер-клиники в Москву разочарованная и злая. Уже в аэропорту она закатила Вознесенскому истерику.

— Это ты во всем виноват, импотент несчастный! Твоя сперма даже оплодотворить меня не может! Столько времени и денег — и все напрасно!

В Швейцарии Свенцицкая провела почти два месяца. Вознесенский большую часть времени находился рядом с ней, изредка наведываясь по делам в Москву. За это время были проведены все возможные в их ситуации медицинские исследования и выяснилось, что Ирена после рождения первого ребенка больше не могла иметь детей. Вживить ей эмбрион искусственным образом тоже оказалось невозможным — происходили почти моментальные отторжения. В итоге врачи развели руками и посоветовали найти суррогатную мать или взять ребенка из приюта. Свенцицкая упорно отказывалась поверить в диагноз, ругалась, требовала дополнительных исследований, пила, и в итоге врачи попросили Станислава отвезти ее в Россию и навсегда забыть о ребенке. Дескать, в таком состоянии о детях даже и думать нельзя.

После отъезда из Швейцарии у Ирены был сильный нервный срыв.

— Ты скотина, понимаешь это? — орала она на Вознесенского. — Я из-за тебя загубила свою жизнь. Вся моя молодость, все мои силы были отданы тебе. Ради тебя Матвея угробили! Я дело свое забросила — и что теперь? Ты даже ребенка мне сделать не можешь, — кричала она.

Дома она швырнула ему в лицо приготовленные для нее цветы и, сразу схватившись за стакан, налила себе виски.

— Ирена, тебе нельзя столько пить, — попытался урезонить ее Станислав, — лучше ляг, отдохни.

Свенцицкая запустила в него бутылкой. Вознесенский увернулся, и стекло разлетелось мелким дождем по всей комнате.

— Ненавижу тебя, ненавижу! — продолжала кричать Ирена. — Завтра же пойду к Селене, пусть она прекратит весь этот кошмар! Видеть тебя больше не могу! Ты мне противен! Омерзителен!

— Какая еще Селена? — раздраженно спросил Вознесенский. — Ты бредишь, дорогая. Так у тебя здоровья вообще ни на что не хватит, не то что на ребенка. Врачи были правы.

— Да что ты все о моем здоровье печешься? Ты его уже уничтожил, — взорвалась Ирена — а вообще, лучше на себя посмотри! Ходишь как придушенный, то понос, то золотуха. Дезертир с кладбища. Ничего не можешь и не хочешь! Ты мне был нужен не такой!

Ирена бросилась на кровать и разрыдалась. Вознесенский вышел из комнаты. Такие сцены в последнее время повторялись с завидной регулярностью. Он чувствовал, насколько устал от всего этого… В ванной он открыл кран и, оперевшись ладонями на раковину, несколько минут тупо глядел на себя в зеркало.

На самом деле, на кого он стал похож! Серая мумия. Глаза ввалились, волосы поседели, стали редкими и тонкими. А ведь недавно еще были кудри! Вид изможденный, как будто он занимается тяжелым физическим трудом. Почему? Вроде бы и на работе он несильно напрягается. Да что там — напрягается. Если сказать честно, он полностью передал все в руки Петрина. О том, что там происходило в последнее время, он не имел ни малейшего понятия. Носился с Иреной и ее проблемами. Хроническая усталость теперь была его обычным состоянием. Работа, как и все остальное, только раздражала. Вот тебе и тридцать семь лет! А говорят — расцвет…

В голове неизвестно откуда выплыл образ Леры. Движимый неожиданным порывом, Вознесенский осторожно выглянул в комнату. Кажется, Ирена задремала, устав рыдать и жалеть себя. Слава богу! Крадучись, Станислав взял с тумбочки телефонную трубку и на цыпочках вернулся обратно в ванную, включил воду погромче. Ирена даже не шелохнулась. Дрожащими от волнения пальцами он быстро набрал знакомый телефонный номер и закрыл глаза. Ну же, возьми трубку!

— Алло! — ответил зычный, очень молодой мужской голос с легким кавказским акцентом.

Вознесенский вздрогнул от неожиданности и дал отбой. Потом он пересилил себя и набрал номер еще раз.

— Извините, а Леру можно? — Он как будто подбросил монетку, ожидая, орел выпадет или решка. Если Лера с мужчиной, он не станет с ней разговаривать. На том все и закончится. Это хорошо, что она успокоилась. Он же говорил ей, он все знал…

— Нет здесь никакой Леры! — Сердце Вознесенского радостно заколотилось.

— А вы не знаете, где она?

— Понятия не имею. Я тут с сентября. Вы, наверно, ошиблись…

Ну вот все и выяснилось. Непонятно почему, но Вознесенский очень обрадовался. Он вдруг понял, как больно было бы ему, если бы Лера жила с кем-то другим. Но где теперь ее искать? Быть может, она все-таки вышла замуж, просто живет в другом месте… Ее рабочий мобильник давно передали Леночке. Других координат у него не было.

— Ладно, что-нибудь придумаем! — беспечно насвистывая, сказал себе Станислав. Главное, что Лера не была в этот момент с обладателем зычного голоса.

У Леры было очередное вечернее мероприятие в отеле «Гранд-Мариотт» — презентация российской части большого международного исследования по проблемам единой Европы. В зале присутствовали дипломаты, политики и прочая светская публика. В принципе Лера даже радовалась, когда такое происходило, — работа и суета были для нее лучшим лекарством от тоски и навязчивых мыслей.

После того как закончилась торжественная часть и начался фуршет, она отошла передохнуть в уголок. Держа в руке бокал с шампанским, она привычно улыбалась высокопоставленным гостям. Неожиданно кто-то тронул ее за плечо:

— Вы позволите?

Лера обернулась. Перед ней стоял прекрасно одетый немолодой господин. Его лицо было ей чем-то знакомо. Девушка улыбнулась:

— Чем могу помочь?

— Хотел угостить вас чем-нибудь…

— Спасибо, я уже… — Лера показала глазами на шампанское.

— Что ж, тогда позвольте сделать вам комплимент: вы достойно переводили. Чувствуется старая школа. Иняз или МГИМО?

— Иняз…

В этот момент у незнакомца зазвонил телефон.

— Простите! — развел он руками. — Я вынужден отвлечься. Не исчезайте! — И отошел в сторону. Лицо его сразу стало очень озабоченным. Он быстро отдавал в трубку какие-то приказания.

— Лера! Лера, иди сюда! — Ее уже тянула за рукав одна из сослуживиц, Светлана.

— Что тебе?

Светлана была явно взволнована.

— Ты знаешь, с кем ты сейчас разговаривала?

— Понятия не имею. Какой-то тип… — Лера равнодушно покосилась в сторону незнакомца, который продолжал разговаривать по телефону.

— Это человек из администрации. Очень важный для нас человек, поняла? Пообщайся с ним поприветливей! — Светлана подмигнула. В этот момент мужчина закончил разговор и снова подошел к Лере:

— Не отвлекаю?

Светлана мгновенно испарилась. Лера поймала на себе удивленные взгляды окружающих. Она надела на лицо дежурную рабочую улыбку:

— Нет, конечно!

— А вы не хотите пройтись? Сейчас на улице очень свежо. Или поедем поужинать. Я знаю места и получше этого. — Незнакомец усмехнулся. Лера обратила внимание, что при этом глаза у него не смеялись.

— Не знаю. Я вообще-то на работе… — Девушка замялась.

— Быть может, мне надо поговорить с вашим начальством? Скажите с кем?

— Нет, ну что вы! Я сама.

Лера подошла к одному из кураторов проекта, Алексею:

— Я свободна на сегодня?

Отчего-то ей тоже захотелось выйти из душного, шумного помещения. Алексей бросил короткий взгляд на стоящего чуть поодаль господина. Тут же его лицо приняло подобострастное выражение. Он подошел к незнакомцу и протянул руку:

— Александр Владимирович! Добрый день! Как хорошо, что вы нашли время приехать к нам на презентацию…

— Это исследование очень значимо и интересно для нас, — коротко сказал незнакомец, отвечая на пожатие, — а можно ли мне забрать вашу девушку? Хочу узнать некоторые подробности о вашей работе.

— Конечно! Лера, ты свободна!

— У вас хорошие кадры!

Алексей довольно улыбнулся. Тот, кого назвали Александром Владимировичем, ободряюще посмотрел на Леру:

— Идемте. Я так устал от этих сборищ!

Лера была в нерешительности. С одной стороны — с какой стати ей уезжать неизвестно куда с незнакомым человеком. С другой — она еще находилась под впечатлением утреннего разговора с Анной. А что, если подруга права? Надо самой делать хоть какие-то шаги, чтобы избавиться от прошлого, которое мучает.

У входа их ждал длинный черный автомобиль с мигалкой. Незнакомец распахнул перед Лерой дверь. Она села в машину — как будто приняла какое-то решение.

— Ну, давай знакомиться! — ненавязчиво переходя на «ты», сказал мужчина, доставая из кармана визитку и протягивая ее Лере: — Соколов Александр Владимирович.

Девушка обмерла. Конечно, она много раз видела его по телевизору, поэтому и лицо его показалось ей знакомым.

— Валерия Николаева… Лера.

— Мне очень приятно, Лера. — Соколов наклонился и поцеловал ей руку.

Леры коснулась волна горьковатого мужского парфюма.

— Куда мы едем? — поинтересовалась она.

— А куда ты хочешь?

— Не знаю… Можно поужинать.

— Тогда у меня есть на примете одно место…

Соколов быстро отдал несколько распоряжений по телефону и что-то сказал водителю. Лера исподтишка наблюдала за ним. Он был уверенным в себе и каким-то грустным, этот Соколов.

Вечер прошел замечательно. Соколов заказал отдельный кабинет в одном из закрытых ресторанов. Блюда были превосходными, а официанты двигались тихо и незаметно, как тени. Александр Владимирович долго смеялся, когда Лера, памятуя об уроках Вознесенского, предложила выпить ротшильдовского вина.

— Ты что, с «новыми русскими» общалась? Они тебе понасоветуют. Ей-богу, покажу тебе вещи и получше.

Лера не спрашивала, какое вино они пили, но было на самом деле очень вкусно. Соколов отключил телефон, чтобы можно было общаться без помех. То ли от количества выпитого, то ли еще от чего, но Лера болтала без умолку. Ей впервые за последнее время было легко и комфортно.

— А почему ты, такая замечательная, до сих пор без кавалера? — неожиданно спросил Соколов.

— Не успела еще! Было много работы, — не задумываясь, ответила Лера и изобразила на лице подобие улыбки.

— И правильно, не спеши. Мало кто из мужчин в наше время способен оценить женщину по достоинству… Особенно такую, как ты. Куда поедем? Хочешь — в любой отель, хочешь — к тебе…

Лера испугалась и опустила глаза:

— Александр, нет… Я так не могу.

Соколов был явно разочарован.

— И ты подвержена этим дурацким условностям! Брось! Если надо, скажи, я перейду дорогу и позвоню тебе с мобильного сто раз, как полагается. Или буду петь ночью под твоим окном, пока меня не заберут в милицию. Это же такая ерунда — условности! Ты еще не понимаешь, что в жизни надо ценить каждый момент! Иначе потом будешь очень жалеть, что чего-то не случилось. Мне уже пятьдесят, и я это понял…

Тем не менее он не стал настаивать и довез девушку до дома. От его уверенности в себе не осталось и следа. Рядом с ней сидел печальный, стареющий мужчина.

— Ну спокойной ночи, Лера!

— До свидания!

Ложась в кровать, Лера была уверена, что больше никогда в жизни не увидит Александра. А может, зря она так себя вела? Надо было поехать с ним прямо сегодня — и все? Сделать эту ночь запоминающейся навсегда? Пусть единственной, но яркой. Так и не сумев решить для себя, правильно ли она поступила, Лера заснула.

Наутро у двери ее ждала огромная корзина цветов.

Днем секретарша прибежала к Лере с выпученными глазами:

— Лерка! Тебя из администрации спрашивают!

— Давай! — Лера улыбнулась и взяла трубку. Вот это неожиданность!

— Привет! Как спалось? — Голос Соколова снова звучал бодро и весело. — Я подумал, почему бы нам не встретиться в пятницу? У меня есть кое-какие планы. Будет весело.

— Хорошо!

Вторую половину дня Лера провела, улыбаясь своим мыслям. Отчего-то ей было очень приятно, что Александр позвонил. Потом он звонил ей каждый день по нескольку раз, интересуясь ее делами и проблемами. Так странно, такой занятой человек! У нее снова возникло ощущение, что они знакомы уже очень давно.

Лера, в свою очередь, узнала, что у Соколова есть жена и сын, которого он любит без памяти. С женой, по словам самого Александра, у него давно не было отношений, они даже жили в разных комнатах. Конечно, соблюдаются внешние приличия, но…

— Мне так хочется изменить все разом! — с тоской в голосе говорил Лере Соколов. — Оставить им все и уехать куда-нибудь в деревню. Жить в лесу на берегу озера. И чтобы никакой политики…

Ей было странно слышать такие слова от очень известного, успешного человека.

В пятницу Соколов встретил ее у работы. Он выглядел усталым, но очень довольным. В машине Леру ждала огромная охапка разноцветных гербер.

— Это чтобы тебе повеселее было, — сказал Александр, — сегодня у одного из моих друзей юбилей, поедем поздравить. А потом — как ты захочешь. Можем махнуть на выходные на Кипр, у меня там дом…

Лера восприняла последние слова Соколова как шутку и пропустила их мимо ушей. Сейчас ее волновало другое.

— Но как же? Я совсем не одета для гостей…

— Не волнуйся! Ты очень красивая, — заверил Леру Соколов, — и хороша в любом наряде. На остальных мне плевать. Вот увидишь, они будут целовать краешек твоего платья, как королеве. А если захочешь — и туфельки поцелуют.

Празднование проходило на теплоходе. Собралось довольно много народа, играл оркестр. На закрытой палубе Леру поразило количество роскошных дам в вечерних платьях и бриллиантах.

— Happy birthday, Владимир! — пели в микрофон полуобнаженные, длинноногие девушки.

Соколов непринужденно общался со всеми. Среди приглашенных Лера увидела многих людей с телеэкрана. Она краснела и стеснялась, когда Александр представлял ее им. Новые знакомые действительно наперебой восхищались ее красотой. Соколов знал, что говорил!

Сам виновник торжества оказался высоким, подтянутым мужчиной в очках, примерно ровесником Соколова. Он принимал поздравления, руководил мероприятием, говорил тосты. На палубе, пропорционально количеству выпитого, становилось все веселее. Вот ввезли на специальной тележке роскошный торт, и Владимир стал с азартом задувать свечи, которые никак не хотели гаснуть. В небо полетел салют. Публика, накинув меха, высыпала на верхнюю палубу и зааплодировала. Лера чувствовала себя абсолютно чужой на этом празднике жизни. Соколова периодически выдергивали для общения разные люди, а она стояла наверху и смотрела на темную воду. Ей было совсем не весело.

— Скучаешь? — Соколов вернулся к Лере. Он курил незнакомые маленькие коричневые сигаретки, от которых шел горьковато-сладкий дым. Этот запах очень шел ему.

— Грустно немного…

— Извини, я вижу, что ты не в своей тарелке. Но я просто не мог не поздравить Владимира… Он мой старый приятель. Будущий министр, несомненно. Хороший в общем-то парень… Со своими, конечно, странностями. Но скоро тут все закончится — и мы с тобой наконец будем предоставлены сами себе.

И вдруг сзади на них кто-то навалился. Оказалось, что это изрядно захмелевший именинник в расстегнутой на груди рубашке. В руке он держал открытую бутылку шампанского, к которой периодически прикладывался.

— Что это вы тут уединились, а? Новорожденного не уважаете?

— Володька, иди внутрь, замерзнешь, — попросил Соколов, подталкивая приятеля к трапу.

— Нет уж. Я тебе сначала скажу, что хочу.

Виновник торжества уцепился рукой за поручень, и отрывать его было бесполезно. Александр, подмигнув Лере, изобразил напряженное внимание.

— У тебя очень красивая девчонка, Сашка. Просто очень. Я восхищен. Но послушай меня: не бросай Инку! Ты потом так пожалеешь, так пожалеешь… Как я! — И он вдруг залился слезами.

— Володька, что ты! Прекрати! — Но друг уже безутешно рыдал на груди у Соколова.

— Какой я болван, слышишь, Сашка, полный болван! Я готов к ней на коленях приползти, так ведь не примет, выставит! Сашка, я не могу так больше жить! Да у меня дочь такая, как у тебя девчонка. Институт только что с отличием законница. Я и ее потерял, болван! Слышь, Сашка, не бросай Инку!

На глазах у Леры рыдающий новорожденный неожиданно оторвался от Соколова и, проявив неожиданную прыть, в два прыжка очутился у борта пароходика, ловко перелез через перила и с криком сиганул в ледяную воду. Соколов бросился за охраной. На палубе началась суета.

Через несколько минут Владимира уже поднимали на борт. Соколов завернул его в чью-то шубу и повел вниз. Вызвали врачей. Оркестр между тем продолжал играть, подвыпившие пары обнимались по углам.

Эта сцена глубоко потрясла Леру. Когда Соколов вернулся, она стояла на палубе, зябко кутаясь в накинутое на плечи пальто.

— Александр, я хочу домой!

— Что, расстроил тебя Володька? — спросил Соколов. — Прости его. У него большие семейные проблемы. С женой расстался, а нового счастья, как оказалось, нет. Слава богу, тут река мелкая. Застудиться вроде тоже не успел… Пьяному море по колено. Завтра все образуется.

— Не думаю, — сказала Лера тихо, — а что ты будешь делать дальше?

— Проведу выходные с тобой. Давай улетим куда-нибудь! На границе у нас не будет проблем. Решайся!

Лера раздосадованно покачала головой:

— Нет, я имею в виду, что ты собираешься вообще делать дальше. У тебя же дома тоже жена и сын…

— Да, я тебе говорил, что у меня семья, мне скрывать нечего, — с раздражением ответил Александр, — но это совсем другое… Я когда тебя увидел, у меня просто внутри все перевернулось. Ты думаешь, для меня проблема найти девчонку? Да их тут вон на палубе — стада целые. По одному щелчку мне приведут лучших в Москве. Но мне все это надоело. Я скоро собираюсь разводиться. Понимаешь, мы с женой давно чужие люди! К тому же она тоже с кем-то встречается, и я ей в этом не препятствую. Я хочу, чтобы ты переехала ко мне — пока на служебную дачу… А потом я куплю дом, какой тебе понравится. Я все для тебя сделаю, обещаю. А что до Файнберга, так ты не расстраивайся так из-за него. Критический возраст. Бывает.

— До кого?

— До Володьки Файнберга, который в воду бросился… Мне показалось, что ты расстроилась…

— Ах, так это еще и Файнберг! — Лера неожиданно для себя взорвалась. — Так он теперь, оказывается, жалеет обо всем! А где он был, когда его жена была невменяемой целых два года! Где он был, когда у него дочь от горя чуть с ума не сошла! Да какое право он имеет после этого так говорить!

— Лера, Лера, остановись, — пытался успокоить ее Соколов, — ты что, знаешь Володькину первую семью? Да что с тобой?

Но Леру уже несло:

— Вы все на словах страшно далеки от своих жен, изменяете им, но живете с ними под одной крышей, соблюдая приличия. Вы все хотите на стороне участия и понимания. Вы не слышите и не видите того, что происходит рядом с вами! Вы просто эгоисты, все до единого! Ты тоже только что рассказывал мне, что готов все бросить и уехать, но на самом-то деле это не так! Хватит, я еду домой!

— Но, Лера… — Соколов беспомощно разводил руками, точно ища поддержки. — Не бросай меня! Ты не права… Ты думаешь, мне все это, — он обвел руками теплоход, — очень нужно? Я действительно до смерти устал от этих денег, игр и сволочей вокруг. Мне так хочется счастья…

— Счастья? Ты просто много выпил, — отрезала Лера, — завтра протрезвеешь, и все будет в порядке. Как у Файнберга.

На самом деле, она сама не знала, зачем она так говорила. Но переполнявшая ее боль требовала компенсации. Ей показалось, что она сейчас разговаривает с Вознесенским. К тому же ее потряс до глубины души монолог Владимира.

— Лера! Я почти не пил! Я хочу быть с тобой. Я влюбился, может быть, впервые за последние двадцать лет. Я ждал тебя! Мне до чертиков надоела эта жизнь! Все, чем я жил раньше, утратило всякий смысл. Пожалуйста, останься! Ну что еще я должен сделать, тоже броситься за борт?

— Не лги себе и мне! Возвращайся к жене и сыну. Прощай.

Лера развернулась и побежала к трапу.

— Вы так рано? — Перед ней расплылась в сладкой улыбке какая-то лоснящаяся рожа. — А самое интересное еще впереди! Сейчас начнется эротическое представление…

Лера молча отстранила говорящего и выразительно посмотрела на охранников. Они расступились.

Это было похоже на бегство: Лера неслась, не разбирая дороги, по припорошенной мостовой. Пару раз она оступалась и падала. Но, размазывая по лицу слезы, снова поднималась и бежала прочь по улице, пока не опомнилась.

— Садись, подвезу. — Леру догнала какая-то машина.

Не помня себя, она плюхнулась на заднее сиденье. Обида и злость потихоньку отступили. Что это было? Просто помутнение рассудка какое-то. Зачем, зачем дана была ей еще одна бессмысленная встреча? Еще одна порция боли и лжи, выносить которую уже нет сил! Легче было бы самой выпрыгнуть с этого дурацкого корабля в ледяную, грязную воду и захлебнуться. Чтобы только не испытывать больше этой раздирающей боли! Зачем ей встретился Файнберг? Почему все это продолжается?

Лера пришла домой и упала в кровать. На определителе было восемнадцать звонков. Кто бы это мог быть? В этот самый момент телефон снова зазвонил.

— Слушаю! — Если это Соколов, то Лера готова убить его. Вместе с Файнбергом.

— Здравствуй! Это я…

Она едва не лишилась сознания, услышав этот голос.

— Это шутка? — спросила она тихо, все еще не веря своим ушам.

— Нет, не шутка. Я все время думал о тебе. Не решался позвонить… Как твои дела? Почему тебя нет дома так поздно? Я тебе целый вечер звоню…

— Мои дела? Нормально. А вечерами я дома обычно не сижу, — солгала Лера. — И как же ты меня нашел?

— Москва — город маленький, а ты не иголка в стоге сена, — вздохнул Стас, — ты злишься на меня?

— А как ты думаешь? — так же тихо ответила Лера. И куда только подевалась ее злость?

— Думаю, злишься… Слушай, приезжай ко мне, а? Я тут один… Или я к тебе…

— Зачем? — На самом деле Лера уже знала, что не сможет отказать ему.

— Я очень соскучился! — произнес Вознесенский чуть не плача.

— Еду! — собираясь сказать совсем другое, выпалила Лера. Что он с ней делает!

— Я жду тебя, — обрадованно ответил Станислав, — очень жду.

…Этой ночью он был один у себя в квартире — впервые за долгое время. Срывы и истерики Свенцицкой были просто нестерпимы. Утром она бросила все и улетела ранним рейсом в Лондон. Вознесенский вздохнул свободнее. Первое, что он сделал после ее отъезда, — вернулся в свою квартиру. Забытое ощущение спокойствия пришло к нему. Он решил немного побыть один, чтобы осмыслить все происходящее. Здоровье продолжало ухудшаться, а внутренних ресурсов для борьбы с непонятной болезнью уже не хватало. На работе тоже что-то происходило, но разбираться с этим ему совершенно не хотелось. Надвигался катаклизм, что-то, что должно было разорвать этот порочный круг бессмысленного отчаяния. Может быть, надо было просто послать Свенцицкую и все-таки уехать куда-нибудь на острова, прихватив с собой мольберт?

Все предыдущие дни Вознесенский разыскивал Леру. И сам не мог себе объяснить, зачем он это делает. Испугавшие его когда-то новости о ней как-то сами собой стерлись из памяти. Станислав убеждал себя, что не должен искать ее, но сопротивляться своим желаниям не мог. После нескольких дней безрезультатных поисков ему пришлось еще раз позвонить тому студенту, что жил теперь в Лериной комнате, и даже встретиться с ним все у того же до боли знакомого общежития.

За двести долларов, по весьма длинной цепочке знакомых, телефон Леры все-таки удалось найти. Станислав набирал заветный номер много раз, но в трубке были только долгие гудки. Вот и ее нет… Наверно, встречается с кем-то! Вознесенский очень живо представил себе, как чьи-то мужские руки обнимают Леру, накидывают ей на плечи пальто. Нет, не может быть!

Услышав наконец ее голос, он долго сидел с глупым выражением радости на лице. Потом подскочил, бросился в ванную бриться, на ходу смахивая пыль с мебели. За время его отсутствия квартира приобрела совершенно нежилой вид. Он суетился, бегал с кухни в комнату, сгребал и засовывал в шкаф какие-то вещи. Беспорядка от этих манипуляций только прибавлялось. Звонок в прихожей прозвенел неожиданно быстро и оглушительно.

Вознесенский порывисто распахнул дверь. На пороге стояла смущенная Лера. Что-то в ней сильно изменилось. Минуту они смотрели друг на друга.

— Ну здравствуй! — сказала она, не переступая порога, все еще сомневаясь.

— Заходи, заходи. — Станислав, боясь, что она сейчас исчезнет, за руку втащил ее в квартиру и захлопнул дверь. У нее были ледяные пальцы. В коридоре он сжал ее в объятиях и долго не выпускал.

— Подожди, дай раздеться, я же с улицы, холодная, — рассмеялась наконец Лера.

В это мгновение Вознесенскому показалось, что ничего не изменилось. Просто скользнули куда-то в пропасть несколько месяцев — или лет? А сейчас он очнулся — и снова все хорошо. Он у себя дома с той, кого любит, как это было недавно.

— Проходи, я сейчас приготовлю тебе чай, — засуетился Станислав.

Лера, робея, прошла в гостиную. Сердце у нее снова забилось. Как будто еще вчера она переступала этот порог, чтобы стать женщиной… Здесь все было как в первый день ее прихода.

— А у тебя все так же грязно, — усмехнулась она, трогая пальцем толстый слой пыли на книгах.

— Да, я не успеваю… — виновато отозвался из кухни Вознесенский, — так много дел.

— Представляю! — Лера взяла в руки фотографию Свенцицкой, которая снова стояла на журнальном столике. Определенно ничего не изменилось! Интересно, общается ли он сейчас с ней?

Лера прошла в кабинет и замерла напротив картин. Они, как и прежде, переливались со стен каким-то загадочным глубоким сиянием.

— Как я люблю твои картины!

— Да ладно, что ты! Обычные картины. Дай хоть посмотреть на тебя! — Станислав появился с кухни с чайником в руке. Лера уже сидела на диване, положив ногу на ногу.

— Что ж, смотри!

Ей тоже хотелось рассмотреть Вознесенского. Он страшно постарел, похудел, ссутулился. Вид у него был довольно жалкий.

— Ты стала такой красивой!

— А ты — вовсе нет!

Вознесенский разглядывал Леру. Ее гибкая фигурка стала еще тоньше, прозрачнее, — казалось, она вот-вот переломится в талии. Исчезли по-детски припухлые щечки, резче очертился овал лица. Вьющиеся темные волосы едва прикрывали длинную шею. Глаза как будто стали еще больше, выразительнее и смотрели совсем по-другому. Какая-то глубина появилась в них. Определенно она стала выглядеть старше. Но от этого только красивее!

— Не буду лгать, я хотела увидеть тебя, — сказала Лера, — после всего, что ты сделал со мной, после этого унизительного ада, через который мне пришлось пройти, я все-таки ждала этого момента больше всего на свете!

— Я тоже!

Вознесенский быстро подошел к ней и, упав на колени, уткнулся головой ей в ноги. Лера сказала:

— Мне холодно!

— Сейчас я согрею тебя!

Станислав взял ее на руки и отнес в спальню. Рядом с изголовьем он зажег большие рождественские свечи, привезенные ему Свенцицкой. По стенам заплясали красно-желтые блики пламени. Вознесенский осторожно раздел Леру. При таком освещении она казалась ему танцующей в огне. Лера, чувствуя душой и телом знакомую приближающуюся боль, всеми силами пыталась воспротивиться ей. Но тщетно. Роковая черная бездна уже манила ее, притягивая словно магнитом, и она рухнула туда без памяти, каждой клеточкой ощущая ее беспощадную глубину. Это было похоже на полет в пространстве, где перемешались тела, времена, планеты. Неразрывная связь жалила душу сильнее, чем тело, обрекая на долгую, неутоляемую страсть.

— Что ты делаешь со мной? — спросил тихо обессиленный Вознесенский спустя несколько часов.

— А ты со мной? — эхом отозвалась Лера.

Оба не могли уснуть. Лера свернулась клубочком на краю кровати.

— Скажи, это ты послал тех людей в джипе? Только честно!

— В каком джипе? О чем ты говоришь?

— В черном, который пытался меня сбить… Это ты?

Видя, что Стас не понимает, о чем речь, Лера вкратце рассказала ему эту историю. Вознесенский похолодел. У него в мозгу пронеслась нехорошая мысль о том, что либо Лера настолько хитра и убедительна и он полностью в ее власти, либо здесь кроется что-то еще, чего он совершенно не понимает… Но думать о чем-то серьезном в такие моменты было невозможно. Он крепко обнял Леру. Ему было все равно, даже если она и сейчас собирала на него досье.

— Я бы никогда не сделал тебе ничего дурного! — прошептал он.

— Я знаю…

У них было еще несколько счастливых дней. Таких, ради которых стоило бы все остальное время стоять на коленях в благодарственной молитве. Вознесенский чувствовал себя окрыленным. Лера осталась у него. С утра она целовала его и уходила на работу. Он снова начал посещать спортивный зал. Даже в работу захотелось погрузиться с головой. Из дальних шкафов были извлечены наряды, которые он когда-то дарил Лере — он сохранил их все! Теперь они показались им обоим нелепыми и смешными. Каждый вечер они встречались так, будто не виделись сто лет. Каждую минуту, проведенную вместе, они медленно пили до дна, как будто это был божественный напиток бессмертия.

В квартире снова появился уютный, домашний запах, с книжных полок исчезла пыль. Они вместе готовили ужин, потом Лера учила Вознесенского танцевать. Они были только вдвоем за плотной пеленой снега, и эта зима принадлежала им двоим, и свечи, зажженные в комнате, умножали тепло их тел. Ночью ласки Леры были настолько пронзительны, что Станиславу казалось — время должно остановиться, не в силах вынести такого накала чувств. Пресытиться друг другом было для них просто невозможно.

— Я хочу, чтобы это не кончалось никогда!

— Не кончится, не бойся! Но это еще не предел! — горячо шептала она ему. — Я чувствую, что скоро начну летать!

Странно, но у него было точно такое же ощущение. Это были дни, которые кто-то назвал однажды «нездешними». Он не помнил, сколько их было: может быть — семь, может быть — семнадцать, но все они слились в его душе в единый сгусток энергии, который обладал такой плотностью и полнотой, что мог бы рождать Вселенные. Ему все больше хотелось рисовать.

— Нарисуй мой портрет! — как-то вечером попросила Лера.

— Обязательно нарисую. — Он согласился неожиданно легко и даже припомнил, где у него лежали краски.

— Я хочу скорее, прямо сейчас! — Лера уже как будто слышала в воздухе приближающуюся грозу.

— У нас с тобой будет теперь так много времени. — Вознесенский прижал Леру к груди. Иногда ему казалось, что она — это часть его самого.

— Я теперь уже ничего не знаю… Иногда счастье бывает таким коротким, что похоже на сон! Но тебе все равно обязательно нужно рисовать! Обязательно, слышишь? — повторяла Лера, гладя его по лицу своими тонкими пальчиками. — Пообещай мне! Что бы ни случилось…

Он взял ее за руку. Она дрожала.

— Конечно, обещаю. Только не волнуйся так, что с тобой? Я и сам об этом много думал в последнее время. Но так плохо себя чувствовал, что просто из рук все валилось. Теперь у меня наконец есть силы… Много сил!

На следующее утро их разбудил телефонный звонок.

— Не бери трубку, пожалуйста, — просила сонная Лера, прижимаясь к Вознесенскому. Но телефон все звонил и звонил. Станислав не выдержал и ответил.

— Ах вот ты где! — прозвучал в трубке хриплый голос Свенцицкой. — Я тебя по всему городу ищу, телефоны оборвала, а ты у себя отсыпаешься!

— Я перезвоню тебе позже, — упавшим голосом сказал Станислав.

— Ах так ты там еще и не один, красавец! Надоело притворяться импотентом?

— Мы поговорим позже, — повторил Вознесенский и повесил трубку. — Лера, ты куда?

— Мне пора на работу, — тихо сказала она, одеваясь.

— Иди сюда!

В этот момент телефон зазвонил снова. И Лера поняла, что счастливые дни закончились.

— Нет, я не буду брать трубку, не буду… — бормотал Станислав, как зачарованный глядя на телефон.

— Ты не расстался с ней? — Лера подошла и присела на кровать.

В голове у Вознесенского застучали маленькие злые молоточки, перед глазами поплыли разноцветные круги. Он разом посерел и осунулся, как если бы давно и долго болел.

— Я не могу ее бросить, не могу, ты понимаешь? Я не могу ей все объяснить, она не поймет, — шептал он одними губами.

— Почему? — тихо спросила Лера. — Разве ты с ней счастлив?

— Счастлив — не счастлив? Какая разница? Ты с самого начала знала, что у нас ничего не получится! Я же тебе говорил — это все сон, не имеющий к реальной жизни отношения. Это фантазия, наш с тобой бред. Ты мой сон, и я тебе тоже снюсь. Мы просто снимся друг другу. Счастливые сны так скоро заканчиваются! А реальная жизнь — она совсем другая. И в ней нет места снам.

— И мне нет места в твоей жизни?

— Лера, прости. Я хотел сказать совсем не то. То есть ты вполне можешь прожить без меня. У тебя ведь есть друзья, работа, своя жизнь… Я не хочу тебе мешать… Мы просто снова случайно встретились. Я идиот!.. — не поднимая на нее глаз, сбивчиво говорил Вознесенский.

— Стас, ты меня любишь?

— Что ты имеешь в виду? — взвился он.

— Если ты меня любишь, то я, наверное, смогу все выдержать. Мне важно это знать.

— А что такое любовь? Для каждого это свое. Мое понимание любви может отличаться от твоего… Я не знаю, я не могу тебе сказать. У меня очень болит голова!

— Хорошо. Пока, Стас.

Лера вышла очень медленно, словно ожидая, что Станислав ее остановит. Но Вознесенский не видел этого, он, застонав, повалился на кровать, сжав руками голову. Ему было очень плохо.

Свенцицкая примчалась к нему через полчаса. Она с порога залепила Стасу звонкую пощечину.

— Что ты себе позволяешь? Думаешь, стоит мне уехать, и ты уже свободен? Не выйдет, дружок.

— Ирена, не кричи, пожалуйста. Голова болит…

— Еще не так болеть будет, кобель проклятый. — Свенцицкая лихорадочно оглядывалась в комнате, ища следы чужого присутствия. Их было предостаточно. Вдруг она замерла, пораженная внезапной догадкой.

— Ты что, опять с ней встречался?

— С кем — с ней? Я что, маленький ребенок, должен тебе обо всем докладывать? — возмутился Вознесенский. — Я же не спрашиваю, с кем ты там была в Лондоне. Нисколько не обижусь, если тебя там сопровождал какой-нибудь молодой красивый араб. Даже рад буду, что ты развлеклась…

— Подонок! В Лондоне я приходила в себя от тебя! Ты даже не позвонил мне ни разу! — Ирена отшвырнула ногой Лерину футболку, которая так и осталась лежать на кровати после ее ухода.

Раздражение переполняло ее. Именно в этот момент она поняла, что от ее былой мечты о любви не осталось и следа. Была ли она вообще, эта любовь? Как ей хотелось отомстить ему за это — ударить, избить, растоптать, но Ирена сдержалась. Она придумает для него другое наказание. Чтобы он пережил и прочувствовал на своей шкуре все то, что пережила она.

— Вот что, Вознесенский, — сказала Свенцицкая с каменным лицом, — ты завтра же выставляешь эту квартиру на продажу. Я не потерплю, чтобы мой муж (она особенно выделила это слово) содержал притон. Это мое первое условие. Второе условие: ты никогда больше не встретишься с ней.

— Ирена! Ты не имеешь права так говорить. Квартира принадлежит мне. Наши с тобой отношения…

— С завтрашнего дня еще более укрепятся. А если ты будешь сопротивляться — придется мне рассказать кое-кому об одной давней истории, о которой ты уже давным-давно предпочел забыть в силу твоей патологической трусости. Напомнить? — И Свенцицкая коротко и спокойно изложила ему то, что Станислав забросил на самые задворки своей памяти и действительно ни под каким предлогом старался не вспоминать.

А дело было в том, что Вознесенский начинал свой деловой путь в самые «дикие» российские времена. Тогда еще деньги на самом деле валялись под ногами, нужно только было придумать, как подобрать их побольше. Жизни бизнесмена красная цена была — копейка, поэтому и в Москве, и в регионах гремели взрывы, раздавались автоматные очереди, а на кладбищах появлялись массивные постаменты с трогательными надписями.

Когда Вознесенскому надоело разгружать вагоны, а совместный с Меер бизнес был еще только в проекции, Станислав с товарищами перепробовал массу способов заработать денег, но все полученные средства моментально спускались в следующих операциях.

Партнеров по бизнесу у Вознесенского тогда было трое: два выпускника его же факультета и перебравшийся в Москву, поближе к бывшим сослуживцам, Матвей, человек из группировки воинов-«афганцев». Через него, кстати, Вознесенский познакомился и с Иреной, тогда еще просто Ириной, которая в то время была женой Матвея. Она носила мини-юбки, пышные парики и вела себя чрезвычайно вульгарно. За плечами у нее на тот момент было какое-то швейное ПТУ. Станислава она соблазнила в один из первых дней знакомства, объясняя этот факт тем, что она очень давно скучает по образованному, интеллигентному мужчине. Супруг нередко поколачивал ее, ночами кутил по кабакам с девицами, а она сидела дома с маленьким ребенком.

А Ирина, между прочим, с самого начала была уверена в том, что достойна совсем другой, лучшей доли, и в частности — красивой жизни.

Связи Матвея и благоволение его супруги открыли перед Вознесенским новые возможности для заработка. На первых порах всем казалось, что «афганцы» — люди туповатые, которые стреляют лучше, чем считают деньги, а потому не грех слегка на них сэкономить. Станиславу тоже так казалось, — он больше всех общался с Матвеем и мысленно его жалел и презирал.

Но довольно скоро «афганец» почуял неладное. Если выражаться яснее — Вознесенский и компания переоценили свои возможности по красивому уводу финансовых средств мимо Матвея, который, собственно, и являлся источником их возникновения. Бывший военный «кидалова» не простил. Возник конфликт, в который оказались втянуты еще несколько «обиженных» из группировки Матвея. Станиславу с помощью Ирины удалось убедить Матвея, что он здесь абсолютно ни при чем и про махинации с деньгами ничего не знал. Именно Вознесенский, предчувствуя дурное, организовал встречу «обиженных» с «виноватыми», которая закончилась спонтанной перестрелкой. Партнеры Вознесенского были убиты. В этот же вечер Вознесенский убрался из города. На него пало подозрение в совершении двойного убийства.

Через несколько дней некто настучал в милицию на Матвея как на главного виновника недавнего преступления. На него также были повешены еще несколько не менее тяжелых статей. Матвея и нескольких его друзей арестовали.

Ирина моментально уехала отсиживаться на Канарские острова, где взяла себе фамилию эмигрировавшей в двадцатых годах бабушки, которая вроде бы была из дворян. Именно этим фактом жена Матвея часто козыряла еще до встречи с Вознесенским: чай, не под забором родилась, кровь голубая! Она также сменила имя Ирина на Ирена, которое казалось ей более звучным и современным.

Вознесенский с самого начала показался ей очень перспективным парнем, которого стоило держать в поле зрения. И действительно — уже через два года он стал совладельцем успешно работающей компании. Матвей между тем при странных обстоятельствах умер в тюрьме, не дождавшись приведения в исполнение смертного приговора. Еще один бывший член их группировки был расстрелян, двое отсиживали срок. Именно из-за этого самого случая несколько лет спустя с Вознесенским пытались свести счеты оставшиеся на свободе участники этой истории, но у Станислава уже была к тому времени своя служба безопасности и совсем другие возможности: рядом с Меер он чувствовал себя как у Христа за пазухой. Через некоторое время все эти события стали казаться ему далеким сном. Боль и угрызения совести, которые он чувствовал, после того как все случилось, довольно быстро притупились. Кроме того, рядом с ним была Ирена, которая изо всех сил утешала Вознесенского, говорила, что не случилось ничего страшного. Такова жизнь — побеждает сильнейший, а он, Станислав, ни в чем не виноват.

В благодарность за поддержку Станислав тоже стал помогать Ирене чем мог, — преимущественно деньгами. Их отношения укреплялись. Незаметно Свенцицкая стала важной частью его жизни. В те времена она частенько с тоской разглядывала модные журналы, мечтала о подиумах и высокой моде. Вознесенский помог ей открыть дизайн-студию одежды в Москве. Свенцицкая оказалось дамой на редкость хваткой и пробивной. Довольно быстро она освоилась в столице, а вскоре познакомилась с модельерами на Западе, начала ездить то в Париж, то в Лондон, с энтузиазмом изучала языки и все, что связано с модным бизнесом. Тогда она кардинально изменила имидж, начала покупать вещи в дорогих магазинах, приобрела первую недвижимость за рубежом. В девяносто пятом она окончательно перебралась во Францию и теперь встречалась со Станиславом лишь несколько раз в году. Главным смыслом ее жизни стала работа. Свенцицкая мечтала об успехе и была уверена, что достигнет его. Станислав после отъезда Ирены вздохнул с облегчением — последний свидетель его грязной истории был далеко. Ради этого он готов был платить ей очень большие деньги.

— …Что ты хочешь сказать этим, Ирена? — голос Вознесенского дрожал. Он меньше всего ожидал такого поворота событий. Ему казалось, что вся эта история давно закончилась.

— А то, что у тебя есть все шансы расплатиться за то, что ты совершил двенадцать лет назад, мон амур.

Станислав вскочил с кровати и забегал по комнате:

— Что ты несешь? У всех уголовных дел есть срок давности… Да я ведь и не виноват ни в чем, ты сама знаешь… Это просто была цепь случайностей. Я здесь абсолютно ни при чем…

— Что мне в тебе особенно нравится, котик, — сказала Свенцицкая, закуривая, — так это твоя фантастическая способность верить в то, что ты сам говоришь. У меня так не получается. А как поглядишь в твои честные глаза — невольно усомнишься: может, это я ничего не помню? Может, все было именно так, как ты рассказываешь, и вовсе не из-за тебя погибло столько народу? Но нет, милый, я помню все, до самых мелочей. Знаю, как ты за шкуру свою тогда трясся, как готов был на что угодно, лишь бы жизнь свою беззаботную сохранить да имя свое не испачкать! Кроме меня, кстати, есть еще несколько человек, которые будут счастливы тебе обо всем напомнить… По-своему, конечно… Так что не вздумай меня пугать: тебе же хуже будет!

— Нет-нет, Ирена… Не говори так, я не желаю это слышать! Что еще ты хочешь от меня? — Станислав поднял на Свенцицкую полные слез глаза. В его лице не было ни кровинки.

— Я всегда знала, что ты разумный человек, Стас, — Ирена потрепала его по плечу, — мы вполне сможем договориться, как обычно. Ты сейчас просто продаешь эту квартиру и никогда в жизни больше не делаешь мне больно. Женишься на мне, и мы живем как нормальная семья. И никаких больше эксцессов, неожиданностей, слышишь? Иначе в одно прекрасное утро к тебе в дверку позвонят — и тю-тю… Гуд-бай, май лав, гуд-бай!

— Господи, да прекрати ты! Ты ненормальная, Ирена. — Вознесенский уже почти рыдал. Свенцицкая медленно и с удовольствием рвала Лерину футболку.

— Оревуар, мой друг. До встречи дома! — Свенцицкая ослепительно улыбнулась и вышла, швырнув в лицо Станиславу остатки футболки. — У твоей дурочки не было и никогда не будет вкуса!

Уже на следующий день квартира Вознесенского вместе со всей мебелью была выставлена на продажу. Ее довольно быстро приобрел неизвестный покупатель.

Глава 12 СПЛОШНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ

В конце зимы Свенцицкая решилась навестить Селену. То, что происходило в их совместной жизни с Вознесенским, было за гранью ее понимания, и чаша терпения Ирены была переполнена. Ежедневные скандалы и разбирательства стали единственной реальностью жизни. Несколько раз дело доходило даже до драк и битья посуды. Ирена стала еще более резкой и нервной. Она раздражалась от каждого его действия: ее тошнило, когда он жевал, бесило, что он валяется со страдальческим видом на диване, глотает таблетки, храпит ночами. Хотелось вышвырнуть его из своей квартиры, сделать ремонт и начать все сначала.

Свенцицкая продолжала пить. Сначала понемногу, потом все больше — чтобы отключаться от изматывающей душу реальности. Остановиться было трудно, практически невозможно. В Москве Ирена так и не прижилась, друзей здесь у нее не было. Местные тусовщики быстро утолили свой интерес к Свенцицкой и стали ее избегать. В российском мире моды слишком часто зажигались новые звезды! Ирена затосковала по своей модельной студии в Париже, комфортной жизни, старым друзьям. Она вдруг поняла с оглушительной ясностью, что и в России ей уже нет места. Проведенные в Европе годы легли глубокой пропастью, перешагнуть которую не хватало сил. К тому же серая февральская слякоть, грязные улицы, несчастные люди вокруг вгоняли Свенцицкую в состояние депрессии. Это было совсем не то, ради чего она согласилась тогда перелезть через кладбищенскую ограду.

Вечерами ей иногда звонил Эжен. Это происходило все реже. Он стал несколько отстраненным, далеким и совсем взрослым. Ирена узнала, что он готовил свою молодежную коллекцию «Jenka» для участия в каком-то европейском дизайнерском фестивале. Он был весь в этом, Ирена улыбалась грустно, слушая его, как будто смотрела на себя, недавнюю, со стороны. Она немножко завидовала ему, но боялась в этом признаться даже себе. Кто-то, очевидно, помогал Эжену деньгами, но Свенцицкая не спрашивала — кто. Мальчик вырос и имел полное право распоряжаться своей жизнью так, как хотел. Она перестала настаивать на его переезде в Россию, смирившись с тем, что он уже не приедет.

Однажды утром, проснувшись с тяжелой головой, Свенцицкая, как обычно, долго лежала в постели, потом встала и сварила себе кофе. Она ощущала, что внутри нее скопилась энергия, искавшая выхода. Скоро будет взрыв! Ирена хорошо знала такие свои состояния и хотела упредить неприятности. Все надоело до чертиков! Надо возвращаться в Париж, начинать нормальную жизнь, работать. Эжен в этом смысле был для нее отличным стимулом.

С коллекцией «весна — лето» она, конечно, уже опоздала, но еще можно успеть разработать следующую «осень — зиму». Придумать новую марку, раскрутиться быстро! Тем более что остались какие-то наброски арабской коллекции, которую она так и не завершила. Этника всегда в моде! Конечно, с этой коллекцией были связаны печальные воспоминания о Мухаммеде, но что делать… Она вспоминала о нем все чаще. И зачем только она тогда, бросив все, поехала в Москву? Как будто через этот день пролег разлом ее судьбы, после которого все пошло наперекосяк.

Но червячок сомнения продолжал точить Свенцицкую изнутри. Если она оставит Стаса и уедет в Париж заниматься модой — не будет ли это знаком ее поражения? Она развяжет Вознесенскому руки, и он в тот же день бросится к своей девчонке или еще к кому-нибудь. Он ее снова унизит! Даже мысль об этом казалась нестерпимой. Ирена сделала большой глоток из бутылки. Она вдруг прочувствовала, сколь глубоко увязла в ситуации, казавшейся ей поначалу совершенно примитивной. Словно крепкие ремни были на ее руках и ногах — и врезались в ее плоть еще сильнее в те моменты, когда она мучительно хотела вырваться. Совсем иной она представляла себе жизнь со Станиславом! Но нельзя мириться с поражением. Может быть, еще можно что-то предпринять…

Ирена бросилась к телефону. Номер Селены молчал. Пять минут, десять… Свенцицкая начала лихорадочно одеваться. Сегодня же она должна все для себя выяснить и узнать, что ей делать! Ирена прыгнула в автомобиль. Он завелся не сразу — московская слякоть действовала депрессивно не только на Ирену. Наконец Ирена рванула с места и понеслась по знакомому маршруту. Минут пять она простояла, зябко переминаясь с ноги на ногу, у металлической двери в магический салон. На ее звонки никто не отвечал. Наконец с противоположной стороны здания вышел сонный милиционер:

— Вам чего?

Свенцицкая смутилась:

— Мне бы надо войти сюда… в салон…

— К Селене, что ли?

— Да! — обрадованно закивала Ирена.

— Так ее тут нет давно, — лениво сообщил милиционер, — вы что же, не знаете? Она умерла еще в конце осени, кажется в ноябре. А без нее тут все развалилось… Жаль, столько было дураков!

— Как — умерла? — Свенцицкая едва удержалась на ногах от этой новости. — Не может быть!

— Передозировочка вышла, а рядом никого не было. Ночами она тут одна сидела, колдовала и кокаин нюхала. Когда нашли ее — была уже холодная… А вы идите лучше отсюда, — сказал не слишком доброжелательно милиционер, — место тут стало какое-то нехорошее. Въезжать никто не хочет… На прошлой неделе еще и пожар был. — Он еще раз зевнул и повернулся к Ирене спиной.

На ватных ногах Свенцицкая дошла до машины. Селена умерла! Это было похоже на бред. Ирене сразу вспомнилась их последняя встреча, когда ведьма с холодным спокойствием говорила, что ей осталось уже совсем мало времени… Значит, была права, все знала! А тогда это воспринималось как излишнее кокетство… Свенцицкой казалось, что ее ударили по голове тяжелым мешком. В прострации она дважды проехала на красный свет и едва не врезалась в идущий навстречу трейлер.

— Успокойся! Ты должна успокоиться! — говорила она себе. Но все тело била крупная дрожь. Ирене снова было страшно.

Из дневника Леры

Скоро снова весна. Вспоминаю прошлую весну — как будто прошло сто лет. Я совсем другая, и мир вокруг меня другой. Этот год вместил в себя лет двадцать — не меньше. Как будто граница прошла: это было до, а это — после.

Я думаю, что я правильно поступила, когда уехала. Странно, что Ню на этот раз меня отговаривала. Помню, как она сама стремилась разорвать этот круг, а теперь — умоляла меня остаться. Говорила, что смена обстоятельств не изменит главного. Мне кажется, она не права. С ней что-то происходит… Можно ли было вообразить, что такая великолепная, талантливая женщина, как она, вдруг начнет разводить лошадей? Когда я была у нее, на меня это произвело совершенно неизгладимое впечатление. Разговаривает с ними, как с людьми. Она и сама изменилась. Стала еще жестче, что ли… Все время проводит в конюшне со своим гнедым арабским жеребцом Жоффрэ. Правда, ездит верхом как богиня! Просила меня привезти ей из Германии особый крем от мух. Мне кажется, она не слишком счастлива с этим своим Жаком…

Но и я не лучше. Хотя совершенно не жалею, что сбежала из Москвы. Там я испытывала такую боль, что просто не находила себе места. Каждая улица мне постоянно о чем-то напоминала. А то я вдруг оказывалась прямо под окнами того дома, где мы были так счастливы с С. (или мне так казалось). Мелодии песен, которые мы вместе слушали, названия фильмов, которые вместе смотрели, — все это причиняло мне адские муки. Я иногда думала, что я и сама — всего лишь кусок этой разрушающей боли. Она была как цунами, — обрушиваясь на меня всегда внезапно, перекручивала душу, выворачивала наизнанку, а когда отступала, внутри обнаруживалась абсолютная пустота и полное бессилие что-то изменить. Поэтому когда мне предложили уехать на год в командировку в Мюнхен, я ни секунды не сомневалась. Дождалась визы — и сбежала. Подальше от всего, что могло напоминать мне о прошлом. Новые места и впечатления освежили меня. Я решила сделать все, чтобы вычеркнуть из своей жизни этот досадный и болезненный эпизод. В конце концов, мало у кого первая любовь бывает счастливой. Но дальше все станет на свои места.

Здесь я познакомилась с Маркусом, он владелец картинной галереи, профессор и очень интересный человек. В прошлом занимался каким-то другим делом, но оставил его ради занятий искусством. С ним я поняла, насколько спокойной может быть жизнь. Ему сорок лет, он высокий и уже немного седой. Мне с ним хорошо и уютно. К тому же мне нравится то, чем он занимается, — это совсем не похоже на безумный российский бизнес, где большая часть работы — теневая, опасная. Я начала переводить книгу Маркуса об особенностях древнегреческой скульптуры. А еще удивительно, что у него русские предки! Оказывается, его бабушка сбежала после революции из России и осела в Германии. Он никогда не придавал этому значения — до встречи со мной…

Наверное, мама права, и я тоже найду свое спокойное, тихое счастье и совсем не буду жалеть о том, что любовь не сложилась… Только иногда по ночам меня до сих пор мучают кошмары, мне кажется, что я протягиваю руки к С., а он их отталкивает. Точно невидимая упругая преграда натянута между нами. Маркус говорит, что мне надо пройти несколько сеансов психотерапии, чтобы окончательно избавиться от мешающей мне жить зависимости. Наверное, надо…

Это промозглое мартовское утро стало для Вознесенского роковым, как предательский удар ножом в спину. Сначала он не смог снять в банкомате деньги с нескольких кредитных карт.

Чертыхаясь, поехал в офис без копейки с твердым намерением перевести счета в другие банки. Через несколько часов, в самый разгар рабочего дня, к нему в кабинет нагрянул УБЭП с ордером на обыск и постановлением о выемке документов. Чужие люди шарили по шкафам и компьютерам, вынесли из сейфов все наличные деньги и забрали жесткие диски. Помещение опечатали. По офису с важным видом прогуливался гражданин в штатском, представившийся следователем Козловым. У него были редкие волосы и совершенно бесцветные глаза. Серый костюм Козлова почти сливался с цветом стен в коридорах.

— В чем дело? — пытался разобраться потрясенный происходящим Станислав.

— Имеется информация о том, что ваша компания и вы лично производите противоправные действия по следующим статьям УК… — Гражданин в штатском зачитал длинный список. — Надо перепроверить. А вас мы сейчас доставим в прокуратуру для дачи показаний. Вот соответствующее постановление.

Следователь ткнул Вознесенскому в лицо какую-то бумагу с печатью. Буквы расплывались перед глазами, превращаясь в серое месиво.

— Вызовите Петрина! — простонал он.

— Вашего заместителя сейчас нет в офисе, мы уже установили это, — констатировал следователь, — к тому же разбираться нам в первую очередь предстоит с вами. Вы генеральный директор всей этой лавочки. Так что готовьтесь! Ваши сотрудники уже дают показания.

Вознесенский плохо помнил, что происходило дальше. Его в машине с решеткой привезли в прокуратуру. Допрос длился более пяти часов. Несколько следователей по очереди задавали Станиславу вопросы и удовлетворенно переглядывались.

— Здесь какая-то ошибка! — поначалу робко возражал Вознесенский. — Вызовите моего заместителя, я уверен, он все вам разъяснит! Он отвечал у меня за все финансовые вопросы.

— Нам нет никакого дела до вашего заместителя. Под всеми документами стоят исключительно ваши подписи, гражданин Вознесенский, вы один за все и отвечаете, — удовлетворенно потирал руки следователь, — все ваши действия подпадают под статью Уголовного кодекса об отмывании «грязных» доходов в особо крупных размерах. А мы сейчас как раз проводим борьбу с отмывом «грязных» денег. Кстати, как вам удалось так быстро обнулить все известные нам личные зарубежные счета?

Зарубежные счета? Отмывание денег? Что за чушь? Станислав смотрел в распечатанные копии банковских платежек, где стояла его подпись. А вот документы из офшорных компаний, через которые из России уходили сотни тысяч долларов. Что происходит? События развивались как в театре абсурда. Каждое мгновение тянулось тысячу лет. Вознесенский очень устал. Как в бреду, Станислав подписал все протоколы допроса. Он даже не догадался вызвать адвоката. Мысль об этом пришла позже, когда он уже сидел в камере. Но что могло произойти? Ведь Петрин, которому он полностью доверял, не мог бы допустить такого безобразия. А что, если мог? Вознесенский даже вспотел от этой мысли — и тут же отогнал ее прочь.

На следующее утро его повели на встречу с адвокатом.

— К сожалению, ваши шансы минимальны, — с порога огорошил он Станислава, — бумаги против вас просто убийственные. Я уже ходатайствовал о выпуске под залог. Не проходит.

— Найдите Петрина! — просил Вознесенский. — Он один в курсе всего этого. Я вообще не понимаю, что произошло! Только он может сразу все объяснить…

Адвокат как-то странно посмотрел на Станислава.

— Ваш заместитель тут абсолютно ни при чем. Уголовное дело заведено по нескольким статьям исключительно против вас. А вот то, что в прокуратуру поступил сигнал от кого-то, — это мне подтвердили.

— Что же мне делать?

— Пока ждать. Я сделаю все, что в моих силах.

Адвокат захлопнул папку и вышел. Вознесенский снова оказался в камере. Состояние шока и отупения не проходило.

На следующий день к нему пришла Свенцицкая. Несмотря на запрет, ее пропустили. По ее поведению Станислав понял, что она сильно напугана. Ирена нервно курила одну сигарету за другой.

— Что, допрыгался, милый? — язвительно поинтересовалась она. — Ты знаешь, что тебе светит в контексте повсеместной борьбы с олигархами? Да ты дни свои тут закончить можешь! А обо мне ты подумал, когда так подставлялся? — Ее голос сорвался на визг.

Вознесенский молчал, опустив глаза в пол.

— Тебя отказались выпустить под залог. Все, кто называл себя твоими друзьями, не подходят к телефону или уже сменили номера. Ты понимаешь, что мне тут даже обратиться не к кому? За столько лет жизни ты умудрился растерять абсолютно все, что у тебя было! — Ирена начала всхлипывать.

— Ну не стоит. Все образуется… У меня хороший адвокат…

— А платить чем твоему адвокату? Ты уже и так находишься в нормальных условиях, в одиночной камере — это высочайшая мера комфорта, которая здесь возможна! Другие сидят в лучшем случае по четверо, в камере с уголовниками, без телевизора. А что дальше? Я проверила все твои карточки и счета, которые знала, — там пусто!

— Этого не может быть! Позвони в Швейцарию Баумгартнеру, моему распорядителю, он разберется…

— Уже звонила… — размазывая косметику по лицу, прохлюпала Ирена, — он сказал, что от тебя, как обычно, несколько раз приходили подтверждения о переводе средств на другие счета… С твоими кодами и паролями. За последние несколько месяцев все деньги были переведены…

— А что Кипр, Германия?

— То же самое… Как я буду дальше жить, как? Если тебя посадят…

Вознесенский не спрашивал больше ни о чем, только почти умоляюще посмотрел на Ирену:

— Найди мне Петрина! Пожалуйста…

Свенцицкая ушла, не прощаясь.

Дальше время полетело как спортивная машина — с невероятной скоростью. Это миф, что тюремные дни на первых порах кажутся бесконечными — для Вознесенского они проносились мгновенно. Сутки напролет он думал о случившемся и не мог разобраться, что же произошло на самом деле. Вызовы на допросы, одиночная камера и тюремные стены казались ему бутафорией. Этого не могло быть в его жизни! По определению. Еще немного — и все выяснится. Да, его компания не была белой и пушистой: финансисты всегда искали новые пути минимизации налоговых отчислений, большинство прибылей уводилось за границу. Но так делали все! К тому же Станислав припомнил, что периодически даже отчислял деньги на какую-то благотворительность, жертвовал на церковь, чтобы на душе спокойнее было. Да, в документах на самом деле неразбериха, и везде стоят его подписи, но нужно хорошенько вдуматься, что и как. Наверняка все можно объяснить, стоит только постараться… Ведь не могли его финансовый и юридический отделы, а к ним в придачу и Петрин, быть такими идиотами и наработать столько бумаг против него! А если могли?

На связь с Иреной, узнав об аресте Вознесенского, немедленно вышла Маргарита Ивановна Меер. Она единственная сама предложила помощь, перевела из Франции деньги, чтобы по делу Станислава продолжал работать один из известнейших российских адвокатов. Именно благодаря ее участию Станислав сидел в одиночной камере с телевизором и холодильником. Меер собиралась приехать в Москву, но в последний момент, посоветовавшись со знающими людьми, не рискнула. Мало ли что еще может произойти… Сейчас никто не может быть уверенным ни в чем. Меер регулярно звонила и передавала через адвоката, чтобы Станислав держался.

Остальные друзья и бывшие партнеры по бизнесу делали вид, что вообще не были знакомы с Вознесенским. Несколько человек из тех, с кем Станислав общался довольно близко, в течение месяца перевели все свои активы на Запад и тихо уехали. Как можно вести бизнес в такой непредсказуемой стране, да еще в самый разгар очередной предвыборной кампании?

А один из тех, кто ему по старой памяти нередко помогал из уважения еще к Меер, человек, бывший не последним лицом в кремлевской администрации, Александр Соколов, вообще исчез при странных обстоятельствах. Конечно, его положение после известных перемен было очень непрочным, он и сам работал во враждебной в целом среде, но, по представлениям Станислава, еще мог как-то повлиять на ситуацию. Вознесенский просил адвоката связаться с ним. На следующий день адвокат принес ему удивительные вести о том, что Соколов в один прекрасный день оставил жене и сыну все нажитое имущество, раздал нищим на паперти несколько тысяч долларов и, ни с кем не прощаясь, уехал и поступил послушником в какой-то удаленный монастырь. Говорил, что хочет что-то понять. Все, кто его знал, включая сына и жену, разводили руками: Соколов всегда был более чем благополучен. Недоброжелатели поговаривали, что он просто сошел с ума. А как еще можно объяснить такое? В любом случае его исчезновение скоро перестало быть скандальной новостью — разворачивались события поважнее.

Адвокат приходил к Вознесенскому с неизменно оптимистичным выражением лица и убедительно говорил, что благодаря его титаническим усилиям удастся сократить срок до шести лет, а потом уйти под амнистию… Конечно, это будет очень непросто — из дела «Фининвеста» и лично его руководителя готовят показательный процесс, документов у обвинения уйма, но не все еще потеряно. Станислав непонимающе смотрел на адвоката. Амнистия, срок… Все это звучало бредово, нереально и было по другую сторону его восприятия. Сознание Станислава отказывалось воспринимать такую информацию. Большую часть дня он сидел уткнувшись взглядом в стену и не думал ни о чем. В голове была удивительная звонкая пустота. Одиночество засасывало, окутывая тишиной, как мягкая вата.

— Вы же столько лет в бизнесе! Зачем вы все это подписывали? Неужели вы не видели, что вас планомерно подставляют? — удивлялся адвокат. — Подумайте, кому это может быть нужно!

Вознесенский продолжал хранить равнодушное молчание. У него не было никаких предположений на этот счет.

«Может, и вправду идиот?» — думал адвокат.

Незаметно пролетели несколько месяцев, наступил день суда. Его провели при закрытых дверях и очень быстро. Воспаленный взгляд Вознесенского выхватывал из толпы знакомые лица: Ирена, адвокат, бывшие сотрудники… Один за другим выступали свидетели против него. Он прекрасно знал их всех, половине из них он платил зарплату.

Приговор прозвучал почти фатально: шесть лет с полной конфискацией имущества. Прокурор был очень расстроен, что не удалось дать больше, и даже сокрушался по этому поводу вслух. Вознесенский был на удивление спокоен. Что-то глобально изменилось у него в сознании за прошедшие месяцы. Он отказался от последнего слова и отвернулся уже было от присутствующих, как вдруг его окликнул знакомый голос. Станислав равнодушно посмотрел в зал и внутренне вздрогнул от радости: Людмила! Он не видел ее с того самого дня, как она, по неизвестным для него причинам, неожиданно уволилась. Она подошла к клетке, в которой сидел Вознесенский, он привстал ей навстречу.

— Станислав Георгиевич, я знаю, кто вам все это устроил, — прошептала она очень быстро, — я знаю, что вы не в курсе того, что произошло. Я сделаю все, чтобы вы тоже узнали об этом…

Охрана оттеснила Людмилу от Вознесенского. Что она все-таки имела в виду?

Через несколько дней после суда Станислав внезапно осознал, что вынесенный ему приговор не шутка. Он был снова заперт в тесной тюремной камере, и никаких перемен не предвиделось. Дни потянулись медленно и тоскливо — как жевательная резинка. От всего этого можно было сойти с ума! Он тупо смотрел телевизор. Рассказывали об очередных успехах Генпрокуратуры в борьбе с крупным бизнесом. Теперь уже была другая жертва, гораздо более состоятельная. Наверно, и она не последняя…

Пелена, последние полгода закрывавшая от Вознесенского реальность, неожиданно спала, и он увидел всю неприглядность и безысходность своего положения. Придавило отчаяние. Несколько дней он рыдал, бился головой об пол и в результате провел потом две недели в тюремной больнице с сильнейшим нервным срывом. Его способность чувствовать стала в тысячу раз острее. Окружающая обстановка, запахи, люди — все действовало на Станислава так, точно вспарывало вены, задевало каждый нерв, оглушая мозг ударной волной. Вытерпеть это не было никаких сил. Хотелось одним движением оборвать свои муки, но под рукой не было даже лезвия. Вознесенский серьезно задумался о самоубийстве.

Однажды на свидание пришла Свенцицкая и, пряча глаза, скороговоркой сообщила, что уезжает в Париж. Голос ее выдавал, хотя она и старалась улыбаться.

— Это совсем ненадолго, я просто по Женьке соскучилась, надо там какие-то дела доделать…

Но Вознесенский уже в этот самый момент точно знал, что это навсегда. И никакого сожаления или горечи по этому поводу не было. Ирену он не осуждал.

После того как суд вынес приговор, Станислав не то чтобы смирился с ним, скорее — осознал неизбежность происходящего и свое бессилие что-то изменить. Известие об отклонении апелляции в Верховном суде он воспринял уже совершенно спокойно. Настоящим кошмаром стали мысли и воспоминания, которые бешеным потоком нахлынули на Вознесенского. Память беспорядочно выхватывала какие-то эпизоды из разных лет жизни, и Станислав против своей воли вынужден был переживать заново то, о чем он, как ему казалось, и думать забыл.

Ему снился полуживой, похожий на скелет, Матвей, который грозил ему из-за решетки костлявым кулаком и обещал скорое возмездие; отец с матерью, которые долго и пристально смотрели на него с безмолвным укором, и хотелось провалиться под землю от этого взгляда, Лера… Где она сейчас? Наверное, вышла замуж, может быть — даже родила… Прошло достаточно времени. Наверное, у нее все хорошо. У нее должно быть все хорошо! Она тоже ни разу не пришла на свидание, как и многие другие…

Думая о Лере, Вознесенский готов был рыдать от бессилия. Зачем он поступил с ней так, идиот? Почему он не удержал ее в последний раз, когда она уходила, ожидая, что он ее остановит? Соленые, едкие слезы закипали в глазах. Несколько раз он садился писать ей письмо, но не мог дописать даже первой строки, бросал ручку и рвал бумагу в мелкие клочья. Слов не было. Его охватывала боль, какой он не испытывал никогда в жизни.

Иногда его посещали видения. Мерещилась Алинка — как перевертыш: то девушка — то мужчина. Мрачной тенью проносилась Свенцицкая — постаревшая, с одутловатым от чрезмерного потребления алкоголя лицом, истеричная, какой она была все последнее время. И глубоко несчастная…

Вознесенский вдруг начал смутно понимать, сколько боли он принес людям. Прежде он никогда не задумывался об этом — даже в голову не приходило. Жил как жил, совершенно обычной жизнью, день за днем, считал себя нормальным, даже слишком.

Вдобавок ко всему, каждую ночь его преследовал один и тот же кошмар: стоило Стасу смежить веки, в камере появлялся уже давно знакомый ему господин неопределенного возраста. Но на этот раз он не предлагал Стасу мольберт и краски, а лишь жестоко напоминал ему различные неприглядные эпизоды его жизни, причиняя Вознесенскому еще большую боль. Станислав вскакивал с нар, скрежетал зубами, умолял, угрожал, пытался изгнать из камеры, но руки неизменно проходили сквозь воздух.

— Я не Раскольников и не сумасшедший! Не надо сводить меня с ума, я ни в кого не верю! И в тебя тоже не верю! Ты мой бред, мой кошмарный сон! — кричал он, размахивая кулаками.

А незнакомец только посмеивался из противоположного угла камеры и обвиняющим голосом зачитывал из пухлой книги какой-нибудь новый эпизод, от которого у Вознесенского мурашки бежали по коже и хотелось заткнуть уши, чтобы ничего больше не слышать о себе. Он пробовал это делать — затыкал уши руками, ватой, но голос упорно раздавался в самом центре его измученного мозга и отчетливо произносил слова, от которых кровь стыла в жилах. Ночами из его камеры периодически раздавались душераздирающие крики, а иногда соседям слышалось, как будто за стеной громко разговаривают, спорят разные голоса… Станислава считали сумасшедшим.

— Вот до чего доводят деньги, так ему и надо! — переговаривались, усмехаясь, надсмотрщики.

— Совсем спятил, делаша! Посмотрим, долго ли протянет! — потирали руки заключенные.

Никто в России не любит богатых людей, и когда с ними происходит несчастье — это ли не повод для радости?

Чтобы как-то отвлечься, Станислав попросил, чтобы ему приносили книги. Он впервые в жизни запоем читал что-то из древней философии, и кошмары на время отступали. Но ответов на его вопросы в книгах не было. Вознесенскому вдруг подумалось о том, что в мире могут существовать силы, влияние которых он не в состоянии осмыслить. В душе было по-прежнему пусто и холодно. Тем не менее ему стало казаться, что еще чуть-чуть, и он поймет смысл событий, произошедших с ним.

Когда Свенцицкая вернулась в Париж, то почувствовала, как с ее души свалился тяжелый камень. Она наконец ощутила себя освобожденной от внутреннего безумия, в котором пребывала последние несколько лет. Неожиданно захотелось с головой окунуться в творчество, триумфально вернуться в мир моды, забыть все, что было в России. В конце концов, у нее действительно есть другая жизнь кроме Вознесенского и его проблем. Она сама все еще неплохо обеспеченная, состоявшаяся женщина. Как жаль, что почти три с половиной года ее жизни оказались вычеркнутыми! Но теперь можно все изменить, освободиться, тем более что Станислав сидит в тюрьме и кто знает, выйдет ли он оттуда живым… Делать ставку на него дальше бессмысленно. Так думала Ирена, подъезжая в такси к своей квартире в респектабельном парижском квартале.

Ее ожидал сюрприз. Из-за двери раздавались шум, смех, чужие голоса. Свенцицкая вошла и увидела до неузнаваемости изменившееся свое жилье. Огромная квартира полностью была превращена в модельную мастерскую. Повсюду стояли манекены, разложены чертежи, валялись обрезки тканей, бумаги, элементов декора. На чудесных мраморных подоконниках и на полу стояли чашки с остывшим кофе и пепельницы, полные окурков. По квартире деловито слонялись неопределенного пола и возраста субъекты с длинными волосами. Играла музыка.

— Ирена? — Из гостиной вышел Эжен, держа в руках лоскут черной кожи. За ухом у него торчал карандаш. — А ты почему без звонка? Ты надолго?

Впервые Свенцицкая обратила внимание на то, какой сильный у него акцент.

— Эжен, я вернулась, — со слезами на глазах сказала Свенцицкая, — вернулась совсем…

Через десять минут квартира опустела. Эжен дал несколько распоряжений, и все разошлись обедать. Он сварил кофе.

— Что это у тебя тут происходит? — тихо поинтересовалась Ирена.

— Через две недели показ коллекции на очередном фестивале молодых европейских дизайнеров, — с гордостью сообщил Эжен, — вот готовимся.

— А почему здесь?

— А где же еще? — недоуменно пожал плечами молодой человек. — Ты же продала тогда все, что у тебя было. Помнишь, как я возражал? И до сих пор считаю, что это было самое идиотское решение в твоей жизни. Студию выкупили конкуренты и прекрасно ею пользуются. А мне теперь все здесь приходится выстраивать заново… К тому же ты сказала, что уезжаешь навсегда и квартира остается в моем распоряжении. Я вообще собирался ее продать в ближайшем будущем и купить студию для работы в Марэ. И квартиру там же поблизости…

— Все изменилось, Эжен. Я приехала, чтобы вернуться в моду! — неуверенно произнесла Свенцицкая.

Эжен смотрел на мать. В нем боролись обида и жалость. Ирена очень постарела за эти годы, растолстела, совершенно перестала за собой следить. Давно не крашенные волосы свисали паклей. Похожа теперь на обычную русскую бабу. Глаза заплывшие — то ли пила, то ли плакала…

— Как?

— Ну не знаю. Меня еще, надеюсь, помнят, у меня был такой успех на миланской коллекции прет-а-порте, правда? Ты же помнишь, сам все видел, ты мне рассказывал! — Ирена заглядывала в глаза сыну, словно ища поддержки. Эжен неловко отвел взгляд.

— Не знаю, что тебе сказать. Надо, конечно, попытаться…

— Но ты же веришь в меня, Женька, сыночек! — У Свенцицкой начиналась обычная для последних лет истерика.

Эжен помолчал, потом сказал сухо:

— Хорошо, попробуем что-нибудь придумать. А сейчас извини — вернутся ребята, нам надо работать. Еще очень многое нужно сделать… Поживи пока, пожалуйста, в гостинице… Ты видишь, тут совсем нет свободного места. Они и ночуют здесь, у меня. Мы как одна большая семья.

Ирена уехала от Эжена подавленная. Ее мир трещал по всем швам, но она все еще не теряла надежды. Она не умеет проигрывать, она всегда победитель, львица! Вот и сейчас все образуется обязательно, стоит только захотеть и напрячься…

Деньги между тем были на исходе. Движимая минутным импульсом, Свенцицкая продала за бесценок свою давно пустовавшую квартиру в Лондоне, чтобы было на что жить в шикарной парижской гостинице. Дурацкое решение, но что ж поделаешь! Денег в последние десять лет всегда было так много, что она придумывала поводы, чтобы их потратить. Теперь она вдруг оказалась в ситуации, когда приходилось задумываться о том, как жить дальше. Но это были неприятные мысли. Ирена гнала их прочь, лихорадочно пытаясь что-то изменить. Когда коллекция ее сына неожиданно для нее заняла второе место на престижном конкурсе молодых дизайнеров и получила еще несколько призов, она рыдала целый вечер. И в этих слезах смешались гордость за сына, которого она вырастила, и ненависть к нему за то, что он мог позволить себе заниматься творчеством, когда она не могла.

По прошествии нескольких месяцев в Париже Свенцицкая поняла несколько важных вещей. Во-первых, за последние годы имя ее было основательно забыто. Ее звезда просияла один раз на небосклоне европейской моды и мгновенно закатилась. Бывшие подруги общались с ней настолько прохладно, что второй раз прийти к ним в гости у Ирены не хватало решимости. Пылкие некогда любовники не желали даже встречаться с ней, многие удачно женились. В конце концов Свенцицкая купила себе небольшую квартирку в стороне от центра Парижа и жила там затворницей. Телефон молчал сутками. В шкафу висели десятки выходящих из моды нарядов, которые ей было некуда надеть. Ирена начинала терять самообладание. Однажды вечером в полном отчаянии она приехала к Эжену поговорить.

— Неужели ты не понимаешь, что без денег ты не сможешь раскрутиться, Ирена? Вспомни, как все у тебя было раньше — ты же не знала цены франку! Деньги появлялись из ниоткуда по первой твоей просьбе! Ты никогда не думала о том, откуда они берутся. Теперь все иначе. Значит, в этих условиях ты должна проявляться в творчестве, мастерстве, совершенствоваться, брать другим, не деньгами, понимаешь? Хорошо быть гламурной дамой, когда ты можешь все это оплатить, но сейчас не твоя ситуация…

— Что мне делать, Эжен?

— Давай попробуем что-то сделать вместе, Ирена, — озабоченно предложил сын, — кстати, ты ужасно выглядишь. Что, снова пьешь?

Ирена отрицательно помотала головой, потом расплакалась.

— Тебе нельзя пить, ты помнишь, чем это может кончиться, — поежившись, продолжал Эжен. — Тебе надо лечиться. Обещай, что прежде всего ты займешься именно этим. А все остальное — потом.

Ирена униженно кивнула головой.

— Но если хочешь, давай помоги мне в работе над коллекцией. Я сейчас как раз разрабатываю этническую арабскую линию… Ту, которую ты когда-то забросила,

— Арабскую? — как зачарованная повторила Ирена. — А почему именно ее?

— Я тебе не говорил, — сказал Эжен после паузы, явно колеблясь, — ты помнишь Мухаммеда?

— Да-да, конечно! — оживилась Свенцицкая, и ее глаза заблестели. Перед внутренним взором мгновенно встал смуглокожий красавец араб. — Ты о нем что-то слышал? Где он сейчас?

— После того как ты бросила меня тут одного, он мне сильно помог. Он часто бывает у меня. Мы друзья. Только он очень просил, чтобы ты об этом не знала. Он не хочет тебя видеть, даже слышать не может. Ты разбила его веру в женщин. И мою тоже… Он единственный из всех поверил в маня, понимаешь? Когда я остался тут совсем один! Помог сделать первые шаги, поддержал. Когда ты говорила, что я бездарность и не обращала на меня никакого внимания, поглощенная своим Вознесенским! Так что ты не имеешь права меня осуждать! — Последние слова Эжен почти выкрикнул.

— Осуждать? — искренне удивилась Свенцицкая. — За что?

А Эжен продолжал говорить так же быстро и взволнованно:

— Он стал моей опорой и поддержкой. Он тормошил меня, заставил работать, когда я проваливался в депрессию. С ним я впервые прыгнул с парашютом и погрузился с аквалангом. Он дал мне силы, сделал так, чтобы я снова жил, имел возможность работать!

— Да что ты так разволновался, успокойся! — попробовала смягчить ситуацию Ирена. — Это хорошо, что у тебя есть друг. Скажи, а я могу с ним встретиться?

— Ты опять ничего не поняла, Ирена! — горько сказал Эжен. — Ничего…

— Ты обижаешься на меня? Прости, я не хотела тебя огорчить. — Свенцицкая потянулась было к сыну, чтобы обнять, но он отстранился.

— Я не обижаюсь, Ирена. Это совсем другое. Все так, как есть, ничего не изменишь. Но я хочу тебе помочь чем смогу. Есть несколько женских моделей, которые еще нужно доделать. Я не успеваю. — И он подробно описал Ирене, что именно ему нужно.

Ирена смотрела на сына. Как изменился он за последние годы! В нем по-прежнему была какая-то хрупкость и беззащитность, утонченность, но одновременно появились сила и дерзость, которых не было раньше. Он выглядел немного старше своих лет. Зеленые глаза на смуглом лице были грустными и серьезными. Или она просто раньше этого не замечала? Сын за эти годы стал для нее незнакомцем…

Выпив в баре неподалеку несколько порций виски, Ирена отправилась домой. Машина была ее утешением в горькие минуты. Великолепный серебристый «порше», подаренный чувствующим свою вину Вознесенским. Сверкающий осколок прежней беззаботной жизни, которая теперь так далеко. В нем она иногда чувствовала себя той, другой Свенцицкой — уверенной в себе и счастливой. Ирена нажала на педаль газа и полетела в сторону дома. Иногда ей так и хотелось — замереть в этом полете.

Глава 13 РАЗВЯЗЫВАНИЕ УЗЛОВ

Однажды утром в камеру Станислава принесли письмо. Простой белый конверт, на котором написана его фамилия — ничего больше. От кого? На секунду сердце Вознесенского дрогнуло: вдруг Лера?..

Станислав долго держал в руках конверт, не распечатывая. Как будто пытался еще на несколько минут сохранить его тайну. Сердце стучало быстро и гулко, как всегда бывало у него при сильном волнении. Наконец Вознесенский осторожно надорвал краешек. И вытащил несколько сложенных листков бумаги, плотно исписанных неровным, стремительным почерком. Как будто писавший очень куда-то торопился и боялся не успеть дописать.

«Дорогой Станислав, когда ты будешь читать это письмо, я уже буду очень далеко. То есть меня уже не будет. Я не верю в жизнь после смерти. Сейчас я лежу на кровати на трехэтажной белой вилле на одном из Карибских островов. Жара… В ванне уже пенится вода. Через полчаса я выпью еще немного холодного рома и медленно лягу в ванну… Я не боюсь смерти. В любом случае я выиграл в нашем поединке и получил все. Я хочу навсегда остаться в этом дне, поскольку это пик моего триумфа. Ради этих мгновений я мучился все эти годы. Ты оказался еще глупее, чем я мог себе представить. Хотя чего еще можно было ожидать от избалованного маменькиного любимчика?..»

Вознесенский вытер со лба пот. Он еще не понял до конца, что это такое, но определенно — письмо, скорее всего, содержало ответы на измучившие его вопросы. Он лихорадочно продолжил читать дальше.

«Уже в пять лет я принял решение, что обязательно разыщу своего отца. Старая бабка Константиновна, Царствие ей Небесное, довольно рано рассказала мне об обстоятельствах моего рождения. Я не мог поверить, что отец на самом деле мог меня бросить. Позже она назвала мне его имя и город, в котором он жил. Я долго готовился к встрече с отцом. Ты, наверно, не знаешь, чем она закончилась для меня, эта встреча. Меня выгнали взашей, как паршивого щенка, и сказали, чтобы ноги моей не было больше в этом благополучном доме! А я так надеялся, что хотя бы в отрочестве обрету наконец то, чего мне так не хватало: нормальную семейную жизнь, которая была у всех окружавших меня детей. Я все время чувствовал себя паршивой овцой, жертвой, несправедливо обделенной с первого дня своего рождения. Я не верю в Бога потому, что он не допустил бы подобной несправедливости: чтобы у одних (как у тебя) с самого начала было бы все, а у других — ничего. Твой отец посылал мне потом иногда жалкие денежные подачки. Но он не мог понять, что главное, в чем я нуждаюсь, — это его любовь.

И тогда я решил мстить. За то, что оказался отвергнутым и ненужным. За то, что моя мать — прекраснейшая женщина на свете — выплакала все глаза из-за такого подонка, как наш отец, который несколько лет клялся ей в любви, а потом исчез в одно мгновение, узнав о моем рождении. Я никогда не прощу ему ее смерти. Будь он рядом — все могло бы быть по-другому.

Я поставил целью доказать ему, тебе и себе, что я не хуже остальных и смогу сам всего добиться в жизни, стать богатым, счастливым, знаменитым. Я по крупицам собирал информацию о твоих профессиональных успехах, карьерном росте, женщинах, с которыми ты встречаешься. Не поверишь: все твои любовницы отказывали мне, только усугубляя мою боль. Даже та, твоя последняя и, может быть, лучшая девушка, с которой ты обошелся так по-скотски: она, представь себе, тоже мне отказала!..

Я мечтал о том, чтобы ты почувствовал хотя бы сотую часть той боли, которую ежесекундно чувствовал я на протяжении тридцати лет своей жизни. Сейчас справедливость восторжествовала. Все твои активы находятся в моих руках. Тебе не принадлежит ничего из того большого дела, к которому ты был причастен на протяжении последних почти пятнадцати лет и которое умудрился так быстро развалить. Ты даже не замечал, как все рушилось! Признайся теперь, что ты, а не я на самом деле полное ничтожество! Просто ты с самого начала был везунчиком, любимцем фортуны: все давалось тебе легко, стоило только пожелать, — деньги, женщины, успех! Все потому, что у тебя была нормальная, благополучная семья, которая дала тебе отличный старт в жизни. Ты же с первых дней был обласкан всеми вокруг, и тебе было легко идти по жизни! А я всего добивался сам, медленно и упорно, шаг за шагом, вопреки всем возможным обстоятельствам, противостоя этому враждебному миру на каждом шагу. Это по моей жизни можно изучать все теории Фрейда!

Я разработал скрупулезный план отмщения тебе, и я выполнил его! Ты даже ничего не почувствовал: ведь ты всегда был в душе лентяем и никогда ни во что не вдавался по-серьезному. За тебя все исполняли те, кто любил тебя. А ты только позволял им делать это, устраивал соревнования: кто полюбит тебя сильнее и лучше докажет свою любовь? Победителя ждал приз в виде какого-нибудь «порше»! Ведь на большее ты просто не способен, потому что ты конченый эгоист.

Наконец суд свершился. Мы поменялись местами. Ты теперь в таком же положении, в каком я был все эти годы. У тебя нет ничего, твоя репутация хуже, чем у дворовой собаки, все твои женщины бросили тебя, друзья отвернулись. Каково тебе, а? Хочешь знать, как я всего этого добился?

Пока ты был поглощен только собой и не интересовался больше ничем происходящим, я за несколько лет полностью подчинил себе коллектив твоей преуспевающей компании. Все ключевые должности заняли мои люди, — ты даже не заметил этого. Остальным я приплачивал немного, и они готовы были не только делать то, что я говорю от твоего имени, — руки мне целовать от счастья. Были, конечно, несколько человек, оказавшихся более внимательными, чем ты. Людмила уволилась одной из первых, как ты знаешь. Я всего лишь аккуратно пригрозил ей. Она была сильная и умная баба, с принципами. Уважаю таких. Руководители департаментов ушли сами, понимая, что с документооборотом начинает происходить что-то не то… В последний момент тебе собрался все рассказать Орлов, этот трус несчастный. Испугался слишком большой ответственности, даже денег брать не захотел! Но и на него нашлась управа. Жаль, конечно, но другого выхода не было. Я не обвиняю этих людей: они просто не знали о том, что движет мною. Едва не испортили мне игру твои англичане: их смутили результаты фальшивого аудита, которые я им предоставил. «Фининвест» получил от них отповедь, которой ты теперь уж точно никогда не увидишь… А ты продолжал упиваться собой! В то время как Гвоздюк и его люди следили за каждым твоим перемещением.

Твоя секретарша и по совместительству его любовница фиксировала все твои переговоры и встречи. В машине постоянно работал микрофон. Наш человек вел за тобой наблюдение во внерабочее время. Ты сам отдал мне ключи к своим зарубежным счетам. Остальное было очень легко: ты же называл меня финансовым гением, помнишь?

В мой план вмешался по-серьезному только один человек. Это твоя Лера. Я видел, как она смотрит на тебя. Таким женщинам все равно, где жить с любимым мужчиной: во дворце или в шалаше. Она просто ненормальная. У нее ведь все могло сложиться совсем по-иному, если бы она только меня послушала… Но она решила иначе. А я не мог допустить того, чтобы с тобой остался хоть один искренне любящий тебя человек. И поэтому я разыграл небольшую комедию вместе со Свенцицкой, которая больше всего на свете опасалась остаться без твоих денег и потому бегала по магическим салонам, и Гвоздюком, которому эта недотрога Лера тоже в свое время отказала. О, это было так забавно! Ты повел себя в точности как твой трусливый отец по отношению к моей матери. Я наслаждался каждой секундой этого действа. Правда, девчонка и на этом не успокоилась. Пришлось ее серьезно припугнуть. Бедняжка потеряла твоего ребенка. Но это и к лучшему. Ты не достоин быть продолжателем рода Вознесенских, ты его тупиковая ветвь.

Теперь все свершилось, и моя совесть чиста. Леночка с Гвоздюком в Испании. Не сомневаюсь, что она бросит этого старого сластолюбца при первой возможности и сбежит к какому-нибудь волосатому мачо со всеми деньгами — она очень сообразительная! Сестра твоя Алина, ой, пардон, наш брат Алексей (ха-ха!), знать тебя не желает — ты же не принял ее такой, какая она есть. Хороша семейка! Вот каких монстров порождает чрезмерная любовь! Свенцицкая мается одиночеством в Париже. Твоя Лера бросила тебя и уехала работать в Германию, наверняка нашла там кого-то получше, чем ты. Этим женщинам ты, похоже, как следует искалечил жизнь, и на смертном одре они будут проклинать тебя. А ты, братец, сидишь взаперти и не имеешь за душой ни гроша. Перспектив у тебя никаких. Дальше будет только хуже!

Странно, но я вдруг понял, что не испытываю того удовлетворения, на которое рассчитывал. Как будто из меня разом вышел воздух, а жизнь потеряла смысл… Твоих денег мне хватило бы, чтобы безбедно прожить до конца дней, но они мне совершенно не нужны. Покой ко мне так и не пришел. Поэтому сегодня все закончится. Ладно, прощай. Я нисколько не жалею о том, что сделал.

Теперь я наконец могу подписаться моим настоящим именем, которое вы все пытались у меня отобрать еще до рождения — Андрей Георгиевич Вознесенский».

Станислав не верил глазам. Письмо показалось ему слишком страшным, чтобы быть правдой. Петрин — его брат! Родители никогда не говорили ему об этом… Перед глазами Вознесенского всплывали сценки из детства, ночные скандалы отца с матерью, которым он тогда не придавал особого значения. Точно, они говорили про какую-то женщину из Ленинграда… Мать настаивала, чтобы отец с ней расстался. Если бы только был жив отец, он смог бы рассказать, что там происходило на самом деле!

Станислав нахмурился. У него было такое ощущение, что Петрин больно отхлестал его по щекам. А может быть, это только злой розыгрыш, шутка? Неужели он на самом деле покончил с собой? Вознесенский не спал целую ночь, угрюмо бродя по камере взад-вперед. В голове теснились мысли, сплетаясь в огромный змеиный клубок: Свенцицкая, Петрин, Гвоздюк, Лера… Лера! Ей-то за что?

Вознесенский испытывал жуткие приступы стыда и отчаяния, вспоминая обо всем. Значит, не было никакой магии, других мужчин, передачи данных конкурентам… Значит, она не врала ему о своей любви! Она потеряла его ребенка? Когда? Он даже не знал, что она беременна. Вот если бы она сразу сказала, он бы повел себя иначе… Да, она что-то упоминала тогда про людей на джипе, или одно совершенно не связано с другим? Надо ее найти и все узнать. Возможно, еще не все так плохо, Петрин мог нарочно преувеличить. Возможно, это такая высшая форма цинизма…

Мысли лихорадочно разбегались. Что теперь? Ясно, он найдет Леру, и если она на самом деле любит его настолько, как пишет Петрин, то согласится остаться с ним, несмотря ни на что! Да, так и поступит. И все будет хорошо, а все последние события забудутся как кошмарный сон. Они, поедут с ней на море, в Грецию, и будут лежать вдвоем на песке под звездами, слушая шорох волн… Станислав немного успокоился и начал засыпать. Но стоило ему прикрыть глаза, как в углу камеры соткался из воздуха хорошо знакомый ему гражданин и, усмехаясь язвительно, сообщил: «Дорогой, это еще не конец!»

Лера читала Гете, дожидаясь возвращения Маркуса с работы. Она по старой, институтской еще привычке сидела на широком деревянном подоконнике, вытянув ноги в теплых носках. Время от времени она смотрела на мрачное, низкое небо, затянутое облаками.

Под окнами по-осеннему тревожно шумели деревья, стучали ветками в стекла. Отчего-то на душе было тоскливо. Наверное, она просто не привыкла еще быть одна в этом огромном, гулком доме.

В принципе Лера была довольна абсолютно всем в ее новом житье-бытье. С обывательской точки зрения придраться было совершенно не к чему. За два года пребывания в Мюнхене жизнь ее приобрела размеренный ритм и четкий немецкий распорядок, который был ей по душе. Никаких катаклизмов. Вчерашний день был в точности похож на сегодняшний и завтрашний. Лера по-прежнему работала в рамках различных европейских программ сотрудничества. Принимала, когда случалось, российские делегации, готовила документы для различных культурных программ, встречалась с людьми. В целом это было интересно и не слишком утомительно — она делала это только тогда, когда ей самой хотелось. Годовой контракт закончился, и Лера отошла от рутинной ежедневной работы.

Ее вообще перестала всерьез занимать работа: после того как она переехала к Маркусу, она чувствовала себя моллюском за плотными створками раковины. Началась какая-то другая жизнь, дать определение которой Лера пока не могла. Это было похоже на погружение куда-то в глубь себя… Колебания волн на поверхности жизни перестали затрагивать ее душу.

Отношения с Маркусом постепенно переросли в удивительно теплые и дружеские. Наверное, именно такого мужчину видит в мечтах большинство женщин. Добрый, спокойный, уверенный, он осторожно сумел завоевать доверие и уважение Леры, хотя она поначалу сопротивлялась их близости. Они просто тихо жили вдвоем в огромном, уютном доме, где никогда не бывало гостей. Никаких страстей, никакого безумного секса — все ровно и упорядоченно. По воскресеньям они вместе ездили в Альпы, где у Маркуса был маленький деревянный дом на самой вершине горы. Там он писал свои научные работы. Если стоять на крыльце этого дома и смотреть прямо перед собой, кажется, что ты летишь между горными склонами. Лере особенно нравилось бывать там осенью, когда горы на глазах становились золотисто-красными. Ей казалось, что она попадала в сказку. Прямо рядом с домом бежал удивительно прозрачный ручей, вода в котором даже летом была такой холодной, что было больно опускать в него руки. Зимой они с Маркусом катались здесь на лыжах под ярким альпийским солнцем. Лера даже не представляла, что воздух может быть настолько чистым! Она очень привязалась к этому месту.

Иногда они вместе выбирались куда-нибудь подальше от Мюнхена — в Зальцбург, в Шварцвальд, в Эльзас. Маркус хотел показать ей все, что видел и знал сам, снова пережить давно забытые ощущения вместе с ней. Но Лера не очень любила путешествовать. Любая перемена внешних обстоятельств вызывала у нее необъяснимую внутреннюю тревогу, какое-то беспокойное ожидание новых событий. Это делало ее раздражительной и нервной. Лера сейчас совсем не хотела перемен, более того — она боялась их. Тихая, уютная мюнхенская жизнь успокаивала ее сердце лучше любого лекарства. По крайней мере, Лера впервые за последние годы ощутила себя действительно любимой и защищенной от неожиданностей, от истрепавшей всю душу, разящей, всепоглощающей боли. Дни были ровными и длинными, как предзакатные тени. Она как будто глубоко погрузилась в приятный, ласкающий душу сон.

— Ну что ты все время ходишь как сонная муха! — дружески журил Леру энергичный, деятельный Маркус, возвращаясь с бодрящей утренней пробежки. — Ну займись хоть чем-нибудь! Познакомься с соседками, сходи в парикмахерскую, в кино. Развейся! Сколько можно сидеть дома и думать непонятно о чем!

Но Лера пропускала его замечания мимо ушей. Она слишком ценила свое нынешнее состояние и опасалась неосторожным движением разбить хрупкий сосуд с трудом обретенного спокойствия. Были, однако, и в этой жизни моменты, когда становилось очевидно, что и сегодняшнее состояние — всего лишь иллюзия, миг, а пробуждение неизбежно, как смена времен года, но Лера с завидным упорством гнала свои опасения прочь, не позволяя воспоминаниям и предчувствиям заполонять собой сознание. Она научилась почти полностью абстрагироваться от боли…

О том, что предшествовало ее отъезду в Германию, она старалась не думать. Лера спрятала подальше старые дневники, сожгла фотографии. Все, что могло причинить ей боль или взбудоражить память, осталось в России. Ехать туда в ближайшее время Лера категорически не собиралась, хотя ее новый друг уже давно высказывал настойчивое желание познакомиться с ее родителями.

— Пригласим их сюда в следующем году, если тебе так не терпится их увидеть, — отмахивалась Лера, — я ни за что не поеду в Россию! Нечего мне там делать.

Внимательный, чуткий Маркус не спрашивал ни о чем, а Лера не рассказывала ему ничего о своей прежней жизни. Он замечал порой у нее на лице какое-то особенное выражение внутренней сосредоточенности, когда все остальное как будто переставало для нее существовать. Он очень боялся таких мгновений и старался всячески отвлекать Леру от грустных мыслей. Где-то в глубине души он тоже чувствовал, что, несмотря на редкую человеческую близость, Лера совершенно не принадлежит ему ни телом, ни душой.

С телом все обстояло гораздо проще — его можно было заключить в кольцо объятий, поцеловать в густые темные волосы, но что делать с душой, которую невозможно приручить — околдовать?.. Маркус как мог старался преодолевать расстояние, разделявшее их души. Это получалось далеко не всегда…

Уже полтора года он безуспешно пытался сделать Лере предложение выйти за него замуж. В свои сорок с хвостиком он имел за спиной несколько болезненных несчастливых романов с женщинами, которые неизменно стремились разбить его сердце. На его рабочем столе до сих пор стояла фотография яркой черноглазой испанки с разметавшимися по плечам волосами. Он очень любил ее лет пятнадцать назад… Она вдохновила его на занятия искусством, но она же своим внезапным бегством причинила Маркусу огромную боль. Лера не ревновала его к этой Кармен: наоборот, она часто подходила к этой фотографии, брала ее бережно в руки, разглядывала. Знойная испанка вызывала у нее чувство глубокой симпатии, даже несмотря на то что она причинила Маркусу столько боли, неожиданно покинув его в самый разгар их романа. Наверно, это была потрясающая женщина!

— Я же совсем не такая! Что ты нашел во мне? — смеялась Лера.

— Ты вправду не такая. Ты ярче! — отвечал Маркус совершенно серьезно.

По его мнению, в Лере было что-то необыкновенное, манящее, чему он не мог найти рациональное определение. Именно это заставило успешного бюргера средних лет, убежденного холостяка, поверить, что у этой молчаливой русской женщины нет цели завладеть его состоянием или подчинить себе его волю. Наоборот, он с первых минут почувствовал, что ей в принципе все равно, будет он рядом или нет — она не подпускала к себе слишком близко, от чего казалась еще более притягательной… Вскоре после знакомства он, неожиданно для себя, предложил ей выйти за него замуж, чтобы попробовать удержать неуловимое, боясь, что оно исчезнет так же загадочно, как появилось. Она так и не ответила на его предложение. То есть Лера не сказала ему «нет», только улыбнулась настолько печально, что у него возникло смутное ощущение скорой неизбежной потери. Невосполнимой потери. Раньше с ним такого не бывало.

— Почему ты молчишь? Тебе со мной плохо или у тебя есть кто-то другой? — периодически допытывался Маркус, отчаявшись добиться от Леры согласия.

— Нет, мне с тобой очень хорошо. Спокойно. Лучше, чем с кем бы то ни было, — отвечала она совершенно искренне, — я живу с тобой, и никого, кроме тебя, у меня нет, ты сам прекрасно знаешь.

Маркус об этом знал. Лера почти все время проводила дома или в саду у бассейна, а когда она уходила по делам, он всегда был в курсе, где она и чем занимается. Но от этого не становилось легче. Наоборот, с каждым днем он все больше опасался потерять ее, не спал ночами, все думал, уткнувшись лицом в подушку. Он бы отдал все на свете за то, чтобы хоть на миллиметр глубже проникнуть в эту загадочную русскую душу, понять, что чувствует Лера, каждую ночь доверчиво опуская голову на его плечо. И каждое утро ему больно было будить ее, потому что она никак не хотела выходить из своих снов, в которых видела что-то такое, о чем никогда не рассказывала ему. Она читала странные книги по астрологии, философии, мистике, которые находила в местной библиотеке. Это немного раздражало его: он предпочел бы, чтобы она читала на немецком, и он мог понимать то, о чем она думает. Он понимал, что Лера пытается отыскать в этих книгах ответы на вопросы, которые мучают ее. Но что это были за вопросы, Маркус не имел ни малейшего представления.

— Зачем ты читаешь такие книги? — искренне удивлялся он.

— Я пытаюсь лучше понять себя и людей, узнать, зачем мы приходим сюда, живем, страдаем, встречаемся, — отвечала она серьезно. — Вот ты, например, знаешь, зачем мы встретились? И где встречались раньше?

Маркус понимал, что люди обычно встречаются, чтобы вместе работать, жить, растить детей. Но это было явно не то, что его подруга имела в виду. А что значит, «где встречались раньше», он вообще не представлял. Маркус никогда не задумывался о проблемах реинкарнации.

Чтобы стать Лере ближе, что-то понять в ее туманном внутреннем мире, он взял в библиотеке несколько книг, которые пролистывал когда-то, еще будучи студентом: «Братья Карамазовы», «Война и мир», «Преступление и наказание». Сейчас он читал их совсем по-другому: внимательно, вдумчиво, то и дело возвращаясь к уже прочитанному. Даже начал потихоньку учить русский язык. Несмотря на это, он мало что понял, кроме, пожалуй, того, что многие русские имеют, вероятно, какую-то чудинку, толкающую их на гибельные поступки и в водоворот роковых страстей… Никакой логики — только необъяснимые проявления чувств, взрывы эмоций! Он узнавал эту странность в Кандинском, по которому уже больше сотни лет сходила с ума Европа, в негармоничной музыке Шостаковича, в огненном танце Нуриева… Было отчего сломать голову!

Лера и Маркус сходились только в одном — в их общей любви к античному искусству, древней истории, мифологии. У Маркуса была великолепная подборка книг по этим темам, к тому же в этой области он был действительно знаток и редкий специалист. Вечерами он часто рассказывал Лере об особенностях древнегреческого скульптурного портрета или об архитектуре Древнего Рима, о фресках, камеях, барельефах… Лера слушала очень внимательно, что-то уточняла, переспрашивала. Это были редкие моменты, когда Маркус был спокоен. Вместе они ездили в Париж, чтобы рассматривать в Лувре великолепные образцы древнего искусства.

Нащупав эту тонкую ниточку эмоциональной связи, Маркус стремился всячески поддерживать интерес Леры.

— Мечтаю, чтобы в моей галерее был твой портрет, написанный каким-нибудь известным современным мастером, который останется на века, как шедевр искусства, — признавался он, — вот только не знаю, кто бы мог нарисовать тебя так, чтобы передать твою истинную суть, а не внешнюю оболочку. Нарисовать твою загадку…

— Наверное, где-то есть такой мастер, — смеялась она, — но всему свое время.

Каждый день Лера встречала его, приходящего с работы, с неизменной застенчивой улыбкой и горячим, вкусным ужином, хотя он строго запрещал ей готовить, убираться в доме, долго работать за компьютером. Маркус хотел, чтобы его любимая женщина цвела, не омрачая свою жизнь бытом и пустыми проблемами. На день рождения он купил ей новый красивый автомобиль и настоял на том, чтобы Лера научилась водить. Она сначала упиралась, а потом ей даже понравилось. Несколько раз в неделю Маркус приносил в дом охапки свежих цветов, как это принято у русских. Он дарил ей самые изысканные серебряные кольца и браслеты, которые только мог найти. Золота она не переносила. Раз в несколько месяцев он разрешал ей уезжать в горы к ее странной подруге, которая жила во французской провинции жизнью затворницы и предпочитала общество лошадей человеческому. Каждый день он говорил Лере много романтических слов и устраивал дома вечера с шампанским при свечах. Он сочинял красивые стихи, устраивал розыгрыши, делал все, что было в его силах, чтобы только любимой было хорошо с ним. Но ее улыбка оставалась такой же загадочной и печальной, как будто глубоко внутри она хранила какую-то тайну, которую он никогда не сможет постичь.

— Лерка, это я. У меня горе. — Голос в трубке прозвучал бесцветно и пронзительно одновременно.

— Ню, что случилось? — Лера опустила книжку на колени и озабоченно посмотрела в окно. Как и во времена Гете, там было ветрено и сумрачно, накрапывал дождь. Тоска еще сильнее сжала сердце.

— Гала умерла…

— Что? Как? Не может быть… — От волнения Лера едва не выронила трубку. Первым порывом было бросить все и бежать к Ню, как это было когда-то в институтские времена, в Москве. Но Анна только глубоко вздохнула и помолчала. К удивлению Леры, она не рыдала, не билась в истерике, наоборот, говорила очень спокойно и сухо. Только слова подбирала гораздо медленнее, чем обычно. И была какой-то отстраненной, как будто не о Гале говорила, а о ком-то постороннем.

— Позвонила мама. Ей сообщили… Гала уже несколько месяцев жила с дочкой и няней в Египте. Ты же знаешь, она неугомонная… Начала заниматься подводным плаванием: акваланги, снорклинг. Влюбилась в подводные рифы, рыб, морские растения. Ты представляешь, она же всегда панически боялась воды, даже тонула на юге в детстве… — Анна всхлипнула и помолчала. — А тут — подводное плавание! Как преодоление, очередное доказательство себе, что ли? И утонула… Тела не нашли, говорят, унесло течением в море… Видели только, как она заходила в волны с аквалангом, где-то на коралловых рифах… Кислорода было минут на сорок. Так и не вернулась.

— А ты? — Лера очень боялась этого вопроса.

— Поеду в Москву. Там собираются родственники. Привезут ее дочку…

— Я могу тебе чем-то помочь? Хочешь, поеду с тобой?

— Нет, не стоит. Хочу побыть одна. Пожить немного в Москве… Так давно не была там! Я не могу в это поверить. Мне кажется, это все неправда… — Тут Анна наконец расплакалась. — Я тебе позвоню, когда вернусь.

— Хорошо… Дай знать, если что-то будет нужно!

После разговора Лера некоторое время сидела не двигаясь, потрясенная новостями. Известие о смерти Галы было похоже на удар молнии прямо в сердце. За десять лет знакомства с Анной Гала стала полноправным членом их маленького братства, постоянным спутником любых затей и разговоров. В памяти всплыла ее единственная фотография, которая хранилась у Анны: задорный чертенок с хитрыми блестящими глазами. Вечная беби-вумен. Не может быть, чтобы ее больше не было… Лера тихо заплакала. Ей почему-то снова вспомнился Вознесенский, о котором вот уже несколько лет не было ни слуху ни духу. Она намеренно не интересовалась его судьбой, хотя среди приезжавших из России наверняка могли быть общие знакомые, которые знали, как у него дела. Жив ли он вообще? Какой-то внутренний голос с уверенностью отвечал утвердительно, хотя сердце при любом напоминании о Станиславе начинало ныть и стремительно колотиться. Он часто снился ей в последнее время. Как будто протягивал к ней руки, но неизменно не мог дотянуться… Точно невидимая ниточка все еще продолжала их связывать, вопреки всем попыткам Леры ее оборвать.

Две недели Ирена была в состоянии, близком к отчаянию. Она не находила в себе сил выйти из дома в магазин. Она не могла заставить себя даже встать с постели, чтобы умыться и причесаться. Она только медленно пила одну бутылку виски за другой и не находила ни в чем утешения. У кровати уже выстроилась целая батарея бутылок, которые Ирена ненавидела и выбросить которые не хватало сил. По всей комнате были разбросаны изорванные в клочья листы бумаги, незаконченные чертежи, сломанные карандаши, сигаретные окурки. Ирена пыталась нарисовать несколько эскизов моделей для арабской коллекции Эжена — и не могла.

Сначала ей казалось, что это просто случайность, она вслух и про себя призывала вдохновение, заливая в себя очередную дозу алкоголя. Она вспоминала по очереди всех святых, богов, умерших родителей, пророка Мухаммеда — но никто не слышал ее молитв. На бумаге оставались только жалкие каракули. Рука отказывалась повиноваться приказам ее истощенного мозга. Впервые в жизни Ирена настолько остро почувствовала оглушительное чувство абсолютной творческой пустоты, оно наваливалось черным комом, давило изнутри, начисто лишало эмоций. Нарисованные линии оставались бездушными, в них не было самого главного — искры, находки, превращающей обычный кусок материала в затейливую дизайнерскую вещицу.

Свенцицкая билась днями напролет, пыталась рисовать ночью, мучительно вызывала в воображении силуэты моделей, чтобы по велению фантазии одеть их в затейливые восточные наряды, но ничего не получалось. Как будто у нее перегорел внутренний экран, на котором прежде совершались рождения великолепных и причудливых моделей.

Но однажды ночью карандаш в измученной, дрожащей руке Ирены заплясал требовательно и уверенно, ненадолго она ощутила в себе искорку прежнего творческого пламени и легко начертила несколько силуэтов. Это была победа над собой! Свенцицкая торжествовала, потрясая в воздухе листами бумаги. На следующий день она с самого утра отправилась к Эжену. Она была очень взволнованна — бессонные ночи давали о себе знать.

Не дожидаясь лифта, Свенцицкая взбежала на второй этаж, запыхавшись, нетерпеливо позвонила в квартиру. Ей открыл незнакомый молодой человек, который молча кивнул и тут же куда-то исчез. В квартире царила знакомая Ирене творческая суета, сопровождающая подготовку любой новой коллекции. Туда-сюда сновали люди с тканями, на стенах висели рисунки вычурных орнаментов, на столах повсюду лежали эскизы будущих моделей. В гостиной шла примерка. В одной из дальних комнат стучали швейные машинки. Свенцицкая жадно втянула ноздрями до боли знакомый запах новых тканей, сигаретного дыма и парфюма.

Из гостиной вышел озабоченный Эжен. Увидев мать, он нахмурился еще больше:

— Ирена, я же просил! Твои эскизы должны были быть готовы еще неделю назад…

От этих слов Свенцицкая словно погасла. Опустив глаза, она что-то неуверенно пробормотала в свое оправдание.

— Что с тобой? Ты плохо себя чувствовала? — Эжен пристально посмотрел на мать и увидел на ее лице все следы бессонных ночей и чрезмерных возлияний. — Тебе пора браться за себя. Ты же мне обещала! Только посмотри, как ты выглядишь! Я сегодня же позвоню в клинику. Ну ладно, покажи, что ты сделала!

Ирена с готовностью извлекла из папки несколько помятых листков. Глаза ее снова лихорадочно заблестели.

— Вот! — с гордостью произнесла она, разворачивая бумаги.

Эжен глянул на рисунки мельком через очки и небрежно отдал их назад Свенцицкой.

— Ирена, что ты принесла! И это все, что тебе удалось сделать? Ты издеваешься надо мной? Все это уже давным-давно было. Это мне совершенно неинтересно. Я хочу сказать новое слово, сделать свой стиль… — И Эжен отвернулся, быстро переговариваясь с кем-то из портных.

Ирена стояла как громом пораженная, продолжая держать бумаги в вытянутой руке.

— Ты посмотри, ну может быть хоть что-то… Несколько элементов… Может быть, этот орнамент? Давай, я попробую что-то еще… Неужели совсем ничего не подойдет? — лепетала она.

В этот момент распахнулась дверь — и в квартиру стремительно вошел Мухаммед. В одной руке он нес дорогой кожаный чемодан. Через другую было перекинуто роскошное кашемировое пальто. Он очень изменился за время, пока они не виделись: еще больше возмужал, в нем появилась уверенность в себе и солидность. Даже не взглянув в сторону потрясенной Ирены, которая продолжала стоять посреди коридора, он подошел к Эжену и порывисто поцеловал его. Ни один мускул не дрогнул в его загорелом лице, как будто он не узнал бывшую подругу. Потом Эжен и Мухаммед удалились в комнату, что-то деловито обсуждая на ходу. Вслед за Мухаммедом в квартиру впорхнули несколько хрупких и высоких восточных девушек в платках.

— Какие шикарные модели будут у Эжена на показе! — восхищенно вздохнул рядом кто-то из портных.

Через несколько минут Эжен выскочил из комнаты и побежал куда-то по коридору, почесывая в затылке карандашом. Ирена заглянула в гостиную, где Мухаммед расположился на диване, разговаривая по-арабски с кем-то по телефону. Она осторожно подошла ближе, заглядывая ему в лицо. Мухаммед по-прежнему делал вид, что не узнает ее.

— Эй! — Ирена осторожно притронулась рукой к его плечу. — Как я рада тебя видеть!

Мухаммед взглянул на нее и, ничего не отвечая, спокойно продолжил разговор. Ирена постояла так еще какое-то время.

— Послушай, прости, я не хотела тебя обидеть! — прошептала она по-французски.

Молодой араб отключил телефон и пристально посмотрел на Ирену. Она сделала попытку улыбнуться, но осеклась под его презрительным взглядом.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросил Мухаммед холодно.

— Ну не обижайся, пожалуйста, — Ирена снова сделала попытку приблизиться, — я так хорошо все помню. Может быть…

— Каждый помнит только то, что хочет помнить, — выдержав длинную паузу сказал араб, раскуривая сигару, — вероятно, я помню нечто другое. Я полагал, что вы кокетничали пять лет назад, говоря, что скоро будете выглядеть как моя мать. На самом деле она сейчас выглядит гораздо моложе вас…

Свенцицкая замерла как от удара. Потом, втянув голову в плечи, она медленно пошла в сторону коридора. Ноги не слушались.

— Ваш сын — это ваше главное достижение в этой жизни, мадам, — донеслось до нее.

Минут через тридцать Эжен случайно заметил Ирену, которая по-прежнему стояла, прислонившись к стене в коридоре, и глядела в пустоту, словно заблудилась в стенах собственной квартиры.

— Иди домой, Ирена. Нам тут некогда. Позвоню тебе завтра или послезавтра, как справлюсь. Ты сама понимаешь, дел очень много. Постараюсь договориться с клиникой, будь готова! Пока! — И молодой человек снова умчался.

Свенцицкая точно вышла из дурмана и растерянно огляделась по сторонам. Никто не обращал на нее внимания. В коридоре курили, что-то возбужденно обсуждая, несколько человек. Она постояла еще несколько минут в прихожей и потихоньку вышла. Ее ухода никто не заметил.

Поздно вечером Эжену позвонили из полиции и сообщили, что его мать в состоянии тяжелого алкогольного опьянения разбилась на своем серебристом «порше» где-то в дальнем пригороде Парижа, в районе аэропорта. Что она там делала в такое время — никто не знал. Машина на сумасшедшей скорости врезалась в бетонное ограждение. Кроме Ирены, никто не пострадал.

— Она умерла так, как всегда хотела: мгновенно, — сказал Эжен Мухаммеду, после того как миновал первый шок. Араб закрыл глаза и ничего не ответил.

…Лера ехала во Францию со смешанным чувством волнения и горечи. Она не знала, в каком состоянии подруга вернулась из Москвы, что она была намерена делать дальше. Смерть Галы должна была стать точкой, после которой не могло быть возвращения к прошлому. Чем Анна будет жить теперь? По телефону она разговаривала, в общем, как обычно спокойно и сдержанно, но что в этот момент происходило в душе — даже страшно было представить.

«Дворник» методично размазывал влажный снег по лобовому стеклу: вправо-влево. По обе стороны дороги причудливо изгибались, теряясь в белой пелене, альпийские склоны. Совершенно фантасмагорическое ощущение! Только очень холодно. Лера включила обогреватель в максимальный режим: ее бил озноб.

Отчего-то в этот раз Лере хотелось отправиться к Анне именно на машине, хотя дорога была дальняя, а водила Лера еще не слишком уверенно. Маркус пытался отговорить ее, убеждая, что куда разумнее и быстрее полететь на самолете, но у него ничего не вышло. В конечном счете он рассудил, что поездка будет хоть каким-то развлечением для Леры, и сдался, отпустив ее, взяв с нее слово, что она будет ехать спокойно, остановится на ночь в Страсбурге и будет звонить ему каждые два часа. Лера обещала. Конечно, Маркус не находил себе места и сам звонил гораздо чаще…

Для Леры эта поездка стала шансом подольше побыть одной, как-то осмыслить происходящее. Машина давала ей обманчивое ощущение временной свободы и независимости от окружающего мира. Это было состояние, в чем-то родственное танцу, когда ты как будто не принадлежишь до конца земному притяжению, а способен преодолеть его ровно настолько, чтобы почти лететь, оставляя позади горы и города. Несколько часов — или дней! — находиться между землей и небом, переключая скорости, — вот оно, измененное состояние сознания, которое многие ищут в наркотиках и алкоголе. Все становится совершенно другим, словно меняется ракурс зрения. Приходят совсем другие мысли, а старые приобретают новую глубину. Многие важные для себя решения Лера принимала именно за рулем.

В этот раз все было точно так же. Как теперь Ню будет без Галы? Ее уход воспринимался Лерой как совершенно невосполнимая для подруги потеря, жестокий рубеж. Как будто не Гала вовсе, а живая часть Анны исчезла, растворилась в волнах. Можно только вообразить, в каком она сейчас состоянии. Это покруче, чем их глупая детская разлука.

Гала умерла! Именно в этот момент Лера особенно отчетливо осознала всю необратимость смерти, предопределенность ее выбора. Почему так произошло? Почему именно с Галой? Для этого должны были быть очень серьезные причины. Подъезжая к дому Анны, Лера была готова к худшему и мучительно придумывала фразы сочувствия и поддержки, которые ей предстояло произнести.

В поместье Леру встретила на удивление оживленная Анна. Она очень похудела и казалась просто тростиночкой, готовой чутко улавливать малейшее движение ветра. Анна выбежала встречать подругу без пальто, накинув лишь теплый платок, помогла ей выйти из машины. Они обнялись.

— Ну как ты? — Лера вглядывалась в лицо Анны. Под глазами у нее были огромные черные круги, лицо осунулось, но красные от бессонницы глаза сияли. — Пойдем скорее! Ты замерзнешь. Всю дорогу был такой ветер! Блоковская метель!

— Ты не представляешь, кого я привезла! — Это было первое, что взволнованно сообщила ей Анна. Лера непонимающе посмотрела на нее. Невысказанные слова сочувствия застряли в горле. — Я все тебе сейчас расскажу…

«Слава богу, не в депрессии!» — только и подумала Лера, поднимаясь в дом вслед за подругой, продолжая приглядываться к ней. Может быть, это и есть одна из крайних форм истерии и отчаяния?

— Кстати, а где Жак?

— В библиотеке. Сейчас позову, он тебя тоже ждал. Только не шуми тут. Диана спит.

— Кто? — Лера непонимающе посмотрела на сияющую подругу. С ней определенно что-то происходило.

— Пойдем, покажу. — Анна за руку потянула Леру на второй этаж. В небольшой комнате горел ночник. На столике стояли детские бутылочки и большой портрет Галы, тот самый, который Анна в самый первый раз показала Лере и который навсегда запомнился ей до малейших деталей. Анна приложила палец к губам и на цыпочках подошла к стоявшей у окна маленькой кроватке. — Смотри!

В кроватке в обнимку с пушистым медвежонком спала хорошенькая девочка. Черные кудряшки разметались по подушке. Длинные загнутые ресницы подрагивали — ей явно снился какой-то сон. Она была похожа на куколку, но вместе с тем кого-то Лере неуловимо напоминала.

— Кто это? — спросила Лера шепотом. Она уже не знала, что и думать.

— Диана. Дочь Галы…

Немая сцена длилась минуты три. Лера осмысливала сказанное.

— Пойдем вниз, расскажу тебе все. — Анна, видя потрясение подруги, тихонько увела Леру из комнаты.

В гостиную уже вышел Жак. Это был невысокого роста лысоватый мужчина лет шестидесяти пяти, полный чувства собственного достоинства. Он радостно приветствовал Леру.

— Хорошо, что у нас гости! Жизнь становится веселее, — пробормотал он, крепко пожимая ей руку. — Как доехали?

— Нормально. Только сильный снег был всю дорогу… Мне казалось, меня заметет вместе с машиной.

— Да, у нас бывают метели в декабре, хотя редко. Хотите выпить?

— Не откажемся! — Анна устало опустилась на диван. Круги под ее глазами казались при таком свете еще темнее.

Жак принес девушкам из погреба бутылку вина. Потом лукаво посмотрел на Анну.

— Вам, наверное, о многом надо поговорить? Удаляюсь в библиотеку, не буду вам мешать… Но перед этим взгляну, как там девочка… — Он деликатно вышел.

— Какой он у тебя хороший! — Лера тоже уселась на диван, поближе к подруге, ей не терпелось понять, что происходит в этом доме. — Ну, рассказывай!

Анна, достав изящный портсигар, закурила тонкую сигаретку, но, спохватившись, потушила ее.

— Мне же теперь нельзя, все время забываю!

И продолжила после паузы:

— В общем, Галы больше нет. Хотя нет, она есть, но поменяла место обитания — теперь она в море. Наверно, превратилась в наяду или русалку. Будет скликать запоздалых путников, петь им песни, завораживать… У нее это всегда хорошо получалось. Ты знаешь, это удивительно и, наверно, неправильно, но я совершенно не чувствую потери. Гала по-прежнему рядом со мной, как и была все эти годы. По большому счету, ничего не изменилось… Я прежде думала, что не переживу ее ухода. Отказывалась верить в смерть, ведь тела так и не нашли. А потом оказалось, потери нет. Я несколько ночей провела в Подмосковье в комнате, где она жила с малышкой, пока ее не понесло в Египет. Говорила я ей еще сто лет назад, что Восток погубит ее. Не слушала… Ты знаешь, — продолжала Анна, — она же приснилась мне там в первую же ночь. Такая веселая, очень красивая… Шла по кромке моря в развевающемся платье. Она сказала мне, что мы очень скоро встретимся, что она меня никогда не забывала и очень ждет встречи. Только просит позаботиться о дочери. И представь, я ей поверила! Хотя это был только сон…

Глаза Анны блестели как-то по-особенному. Лера не видела в них горя и безнадежности, скорее, наоборот — они как будто уже видели то, чего еще была не способна увидеть она. Что-то совсем другое…

— А как родители, муж? Он, кажется, футболист?..

— Не спрашивай! — сразу сникла Анна. — Мать совсем плоха. Приступ за приступом. Считает, что это она во всем виновата. Казнит себя бесконечно. Хотя — за что? Сказала мне, что, если бы я была с Галой, этого бы не случилось. Вот уж не ожидала таких откровений! Откуда она знает, что случилось бы тогда?.. Отец держится, но для него это тоже страшный удар. Все-таки единственная дочь. Я старалась им помочь как могла. А муж… Я вообще не знаю, зачем он женился. Это был какой-то идиотский поступок, затмение. Прилетел на несколько дней из Штатов, сказал, что дольше задерживаться не может: у него там ответственный матч. Сказал еще, что дочь не может забрать… Да он и до этого видел ее всего несколько раз. Зачем ему ребенок? По нему видно, что у него совсем другие проблемы и интересы. А мне моя мама сказала по секрету, что у него там, в Штатах, есть подруга, американская певичка. А Гала — так, мимолетное увлечение, отчего-то закончившееся браком. Я думаю, ее мать из-за того себя и казнит, что это она настояла на этом браке, хотела, чтобы у Галы все было как у людей, да еще и муж был богатым…

— Известная история… — усмехнулась печально Лера. Ее родители просто мечтали, чтобы она вышла замуж за Маркуса, и говорили ей те же слова. — А как же так с дочерью получилось?

— Для меня это был шок, — призналась Анна, — я когда ее увидела… Она просто фантастически на нее похожа. Понимаешь, она еще совсем крошка, но, когда она улыбается или удивляется, а она это делает все время, у нее на щеках появляются такие же смешные ямочки, как у Галы, и глаза у нее такие же хитренькие. Уже сейчас! Как будто это ее продолжение в дочери.

Анна была явно взволнована. Она прослезилась, снова потянулась за сигаретой, потом нервно хлопнула себя по руке.

— Как же ее тебе отдали?

— Если честно, я предполагаю, что ее рождение — такая же случайность, как и сам брак Галы с этим юнцом. Хотя я понимаю — случайностей не бывает… Но все же Гала вряд ли готова была стать матерью, вряд ли действительно этого хотела. Она всегда была увлечена только собой, своей жизнью, ну еще мужчинами. Она кружила голову, мучила, сводила с ума, бросала и от этого получала самое большое удовольствие. Я читала потом, это такой психологический комплекс… А дочь вряд ли вписывалась в такую ее жизнь. Отец Галы рассказал мне, что в Египте она общалась с факирами, заклинателями змей, принимала участие в каких-то священных обрядах на берегу Нила, под конец была увлечена каким-то египетским волшебником. Он научил ее разным фокусам. Но и этого было мало! Она экспериментировала с сексом, наркотиками. Чтобы куда-то сбрасывать свой сумасшедший адреналин, она в конце концов начала нырять с аквалангом. В общем, как всегда у нее — смута, калейдоскоп. А дочь была все время с няней, она ею почти не занималась. Сейчас мать Галы болеет, отец пытается ухаживать за ней. Они вспомнили, что, когда Диана только родилась, Гала частенько говорила в шутку, что я бы справилась с воспитанием ее дочери лучше, чем она, потому что я ответственная, а она ветреная и непостоянная. В общем, был семейный совет. Родственников у них больше нет, друзей тоже. С деньгами не очень хорошо. В общем, мы все решили, что для девочки будет лучше, если она поживет пока у меня. Тут все есть для того, чтобы растить ребенка, — свежий воздух, климат, условия. Можем ездить с ней на океан или к тебе в гости — в горы. Для Жака это вообще нечаянная радость, он, бедолага, и мечтать не мог, что в нашем доме когда-нибудь появится ребенок, ведь у нас с ним чисто дружеские отношения… А уж какое это счастье для меня — передать не могу. Как будто время начало обратный отсчет… Я всегда была абсолютно равнодушна к детям. Мне казалось, что рядом со мной их не будет никогда, они меня страшно раздражали. Понимаешь, никакого умиления, сюси-пуси и прочее… Но когда я взяла Диану на руки — все изменилось за доли секунд! Такая странная жизнь… Она пока еще, конечно, скучает по Гале. Спрашивает, где она. Я говорю, что уплыла в далекую страну, за синее море. Я вряд ли заменю ей мать, но по крайней мере смогу рассказать, какой замечательной она была!

— А как дела у Александры? — Лера выслушала монолог Анны и попыталась сменить тему, чтобы как-то переварить полученную информацию.

— У мамы? Все хорошо! — Анна снова улыбнулась, как будто вспомнила о чем-то приятном. — Она уже два раза ездила в Италию. Словно тянет ее в эту страну. Воодушевилась, настроение великолепное. Кажется, с кем-то там даже познакомилась… А вот у отца плохо. Мама что-то говорила, что он по пьяному делу где-то с корабля прыгал, но его вытащили. Продолжает маме звонить. Кстати, его с работы уволили…

— Девочки, вы не забыли про ребенка? — Жак в который уж раз поднимался наверх, чтобы посмотреть, все ли спокойно в комнате Дианы.

Лера обратила внимание, что на диване вперемешку с игрушками и детскими вещами были разбросаны книжки «Вы и ваш малыш», «Как воспитывать ребенка», «Молодая мама» на русском и французском языках. Лера улыбнулась. Она и представить себе не могла, что Анна так серьезно погрузится в процесс воспитания ребенка. Сама мысль об этом какое-то время назад казалась кощунственной. А ведь у них со Станиславом тоже мог быть ребенок… Лере стало очень грустно.

Проболтав, как это обычно бывало в России, до самого утра, подруги наконец разошлись по разным комнатам. Лера растянулась под теплым шерстяным одеялом и мгновенно уснула. Слишком много впечатлений для одного дня.

Она проснулась утром от детского смеха под самыми окнами. Откинув занавески, она долго смотрела, как Анна и маленькая Диана бегают наперегонки по глубокому снегу, падают, кувыркаются, и даже толстый неуклюжий Жак, весело хохоча, бросает им снежки и резвится, как ребенок. Эта картина стала для Леры сильнейшим эмоциональным потрясением. Она увидела подругу совершенно с иной стороны.

После обеда поехали кататься на лошадях. Анна скакала очень быстро, грациозно держась в седле. Лера — медленно, почти шагом, стараясь не упасть, она еще плохо владела этим искусством. Диана спала, за ней с невыразимой кротостью и заботой приглядывал Жак. Он был категорически против нянь. Для него на склоне лет Диана стала то ли дочкой, то ли внучкой, но существом, которое он принял и полюбил сразу и навсегда, полюбил даже больше, чем своих породистых лошадей, старинную библиотеку и фамильную коллекцию вин. Лера видела, что в жизни этих двоих начался какой-то новый этап, и даже друг с другом они стали общаться по-иному, не как прежде. Кроме взаимного уважения в их отношениях теперь чувствовалась нежность и близость, принесенная в жизнь требовательным маленьким существом, невесть откуда появившимся в этом старом родовом поместье, где уже лет шестьдесят не было детей.

— Ой, Лерка, чуть не забыла! — воскликнула Анна за ужином и выскочила из-за стола. Она вернулась со стопкой газет. — Тут про твоего этого… Вознесенского написано. Ты знаешь, что он сидит уже несколько лет? Это моя мама собирала для тебя… Но не решилась передать сама.

Лера похолодевшими руками взяла газеты и вышла из-за стола. Перед ней запестрели заголовки, в каждом из которых была фамилия Станислава. Статьи обвинений звучали убийственно. Срок заключения казался невообразимо долгим.

— Господь все видит, — тихо обняв подругу за плечи сказала подошедшая сзади Анна, — это ему за тебя, и то мало будет. Ты не горюй, ему ты сейчас точно не поможешь. Небось уже в Москву собралась? Смотри у меня!

— Ты думаешь, не стоит? — Лера подняла на подругу встревоженные глаза.

— А что ты ему скажешь сейчас? Что он скажет тебе? Прошло слишком много времени. Не стоит, подружка. Ты уже отстрадала свое, пусть теперь помучается и он. Скажи мне лучше, ты сейчас счастлива? Только честно.

Лера отрицательно помотала головой и заплакала. Через несколько секунд она пришла в себя и попыталась оправдаться:

— То есть нет, у меня, конечно, все хорошо… Маркус меня так любит. Мы собираемся пожениться, только я еще не знаю когда. Но Станислав…

— Не печалься, — тихо произнесла Анна, — разные люди приносят разный опыт. Может быть, тебе сейчас и не нужна вовсе эта разрушительная, безумная любовь. Посмотри на меня. Могла ли я такое представить? Да я дня без Галы не мыслила. А ведь прошло столько лет… Думала, глупая, что если она умрет раньше, чем я, застрелюсь, не выдержу. Но нет… Все снова изменилось.

— Да, ты во всем права, Ню. Во всем… — Лера уткнулась подруге в грудь и всхлипнула.

В этот момент в комнату притопотала дочь Галы в ярко-красной пижамке и требовательно подергала Леру за руку, привлекая внимание.

— Леа, мне еще не хочется спать, — сказала она, кокетливо опуская длинные ресницы, — почитай мне сказки.

Отказать этому чудному созданию было невозможно. Лера невольно подняла голову и рассмеялась.

— Представь, эта капризница уже любит красное белье, — вслед за ней весело расхохоталась Анна, — отказать ей действительно невозможно. Иди почитай. Только недолго…

Как ни странно, Лера уезжала от Анны в очень хорошем настроении. В старинном особняке семнадцатого века наконец появилась жизнь!

— До свиданья, Леа! — махала ей вслед маленькая девочка с обольстительными черными глазами, сидя на руках у очень бледной, но бесконечно счастливой Анны.

Единственное, что тяжким грузом легло Лере на сердце, — дошедшие до нее наконец из России новости про Вознесенского. Такого развития событий она предположить не могла. Что это? Судьба или снова случайность? Обратная дорога показалась слишком короткой из-за нахлынувших мыслей.

Маркус встретил Леру дома, внимательно заглядывая в глаза. Он словно чувствовал что-то неладное — как-то неспокойно ему было все эти дни. Он нервничал и почти не спал.

Вернувшись в дом, Лера постаралась коротко ответить на все его вопросы, в двух словах рассказала о Диане и, сославшись на дорожную усталость, сразу отправилась спать, не притронувшись к ужину. Ей совершенно не хотелось ничего обсуждать. Чем дальше, тем больше думала она о Вознесенском и о том, как ей быть в такой непростой ситуации.

Из дневника Леры

В Альпах весна. Удивительная, теплая весна. Начали зеленеть луга, сегодня я снова видела радугу — как будто знак свыше, предвестие. Прошло четыре года с такой же точно весны, рассыпавшей знаки. Теперь кажется, что это все так далеко… Сейчас все другое. Вокруг меня другие люди. Маркус очень хороший, добрый, понимает меня во всем. А я все еще думаю о С., думаю против воли, и от этого мне мучительно, горестно.

Когда я узнала от Ню о том, что он в тюрьме, первой мыслью было — лететь к нему очертя голову. Но была и следующая мысль: а что потом? Все у нас с ним уже было: разлуки, ссоры и встречи. И тюремный опыт, наверно, сильно меняет людей. Он стал другим человеком за это время, да и я сильно изменилась. К тому же, если бы он хотел меня видеть, он нашел бы способ дать мне знак. Я не знаю… Мне страшно думать об этом. Здесь почти ничего не рассказывают о России, а когда рассказывают — только плохое. Я не знаю, что там сейчас происходит, что стряслось с С.

Стараюсь жить обычной жизнью, как будто ничего не произошло. Но чем дольше я пытаюсь это делать, тем явственнее ощущение, что я делаю что-то не то, что все мои движения по жизни — суета, а я неизменно упускаю нечто главное. Как будто стою на обочине дороги, по которой проносятся автомобили. Все рядом — надо только шагнуть, но нет возможности сделать решающий шаг, и я продолжаю оставаться сторонним наблюдателем, которому по большому счету абсолютно нет дела до всего происходящего.

Мы с Маркусом после моего возвращения от Анны наконец решили, что поженимся осенью. Я уже знаю, что клином не выбивают клин, но наличие каких-то формальных обязательств должно меня как-то изменить. Быть может, все проходят такие периоды в молодости, а потом все меняется… Ню вдруг нашла себя в дочке Галы. У каждого свой жизненный путь и свое открытие, миссия. Но что я должна сделать в этом мире, зачем я здесь? Этот подростковый, по сути, вопрос продолжает меня мучить. Мне кажется, что я никак не понимаю того — самого главного, и от этого все другие мои действия бесплодны…

А может быть, все-таки нужно было тогда бросить все и поехать к С.?

Глава 14 ОТКРОВЕНИЕ

Вознесенский, закутавшись в одеяло, сидел у крошечного столика под зарешеченным окном и карандашным грифелем бессмысленно чертил что-то на бумаге. Это погружало его в странное медитативное состояние, которое стало привычным за эти годы. Вопреки его собственным ожиданиям, тюремная жизнь не сломала его. Как сказал ему однажды заключенный из соседней камеры, тюрьмы ломают сталь. А трава все равно пробивается через асфальт, гнется, прибивается к земле — но растет. Вознесенский чувствовал себя именно такой травой. Три года с лишним — достаточный срок для того, чтобы многое переосмыслить. Времени у него для этого было предостаточно. Именно в тюрьме к нему пришло смутное поначалу, а потом все более ясное понимание того, что всю жизнь он менял маски, шуршал мишурой, занимал себя чем-нибудь, чтобы только быть вечно в самом центре шторма, глубоко погруженным в суету… Выпадение из привычной круговерти стало главным ударом.

Одиночество — очень серьезное испытание, он даже не подозревал об этом. Стрелки на часах теперь изменяли свой ход в зависимости от его настроения. Первый год в борьбе и противостоянии с реальностью пролетел почти незаметно. Второй полз настолько медленно, что вместил как будто несколько жизней. Третий двигался по своей параллельной траектории, не задевая души. Четвертый был самым длинным и мучительным. Сколько было прочитано книг, передумано! А ответа на мучившие вопросы все не находилось. Почти каждый день Станислав перечитывал письмо Петрина, и каждый раз оно вызывало в нем одну и ту же, бьющую в самое сердце боль. Он просил адвоката попробовать разузнать что-то о своем сводном брате, но никакой информации не было.

Однажды Вознесенский собрался с мыслями и написал письмо Алине, то есть Алексею (даже в мыслях он не мог ее так называть). Просил о встрече. Ответа он так и не получил…

Смерть Свенцицкой не стала для него тяжелым ударом. Она исчезла для Стаса в тот день, когда сообщила о том, что ненадолго уезжает в Париж. Ее отъезд был, по сути, бегством и означал для Вознесенского фактическую смерть их отношений. Он переживал тоскливыми ночами, в сотый раз перебирая события своей жизни, не понимая, в чем была движущая сила этой многолетней связи. Неужели их связала только та кошмарная история, о которой он отчаянно старался забыть? О смерти Ирены его деликатно известила Людмила, которая изредка навещала его — одна из немногих…

— А что Женька, ее сын? — отстраненно поинтересовался он.

О сыне Ирены Людмила ничего не знала. Станислав умолял ее найти координаты Леры. Людмила, в который уже раз, пообещала помочь. Она по-прежнему была предана ему безгранично, эта скромная и достойная женщина.

А в мае пришло неожиданное счастливое известие. Вознесенского освобождали из заключения в связи с очередной предвыборной амнистией…

Бывают дни, когда нечто судьбоносное разлито в воздухе и люди тонкие способны ощущать это и беспокоиться, предчувствуя скорые перемены. Лера с мокрыми после утреннего душа волосами сидела на подоконнике, вытянувшись в своей излюбленной позе, и смотрела в окно. Теплые солнечные лучи скользили по ее темно-каштановым волосам, отчего они светились изнутри и казались золотыми. Лера радостно подставляла солнцу лицо, впитывая его энергию, и сердце ее замирало от близкого предчувствия чего-то очень важного. Оно билось неровно, точно проваливаясь временами в воздушные ямы, отчего перехватывало дыхание. На карнизе деловито щебетали два воробья. Телефонный звонок спугнул их, и они улетели, продолжая задорно насвистывать.

— Алло? — Лера сняла трубку, еще провожая глазами птиц. — Алло, я не слышу вас…

— Лера, это я. — В трубке прозвучал знакомый хриплый голос. Настолько знакомый, что Лера не сразу поняла, кому он принадлежит.

— Ты? Ты где?

— Я… все это время был в тюрьме. Меня выпустили вчера…

В комнату заглянул Маркус и вопросительно-обеспокоенно посмотрел на Леру. Она нервно показала ему знаком, чтобы он закрыл дверь.

— Лера, я хочу тебе сказать… Я не могу без тебя. Я должен тебя увидеть… Я много думал. Я понял, что был не прав, во всем не прав… Не молчи, почему ты молчишь?

— Думаю…

— Ты приедешь ко мне? Или я приеду к тебе, сегодня же. У меня еще остались деньги, о которых они не знали. — Голос Вознесенского был взволнован и сбивчив.

— Это исключено, — тихо сказала Лера.

— Ты не понимаешь! Я должен тебя увидеть! Мне столько нужно тебе сказать, Лера! Может быть, ты единственная, кто остался у меня на земле.

В комнату опять заглянул Маркус. Насколько же он все чувствует! Лера беззвучно плакала.

— А ты не думаешь, что за эти годы у меня появилась своя жизнь, семья? Быть может, я не хочу уже возвращаться к прошлому?

— Лера, я люблю тебя. Я понял, что люблю. Ты приедешь?

— Я не знаю…

Она повесила трубку. К ней подошел Маркус и присел рядом, обняв Леру:

— Кто это был?

Лера не проронила ни слова, только спрятала лицо в ладони и наклонила голову.

— Это был он?

Она молчала еще несколько минут. Потом подняла на Маркуса заплаканные глаза:

— Маркус, я должна поехать в Москву.

Это были именно те слова, которые он панически боялся услышать все эти годы. И знал, что рано или поздно они прозвучат. И тогда уже для нее не будет возврата. Он был прав, во всем прав! Ее сердце принадлежало кому-то в далекой странной России, о ком он не имел ни малейшего понятия — даже имени не знал. И сейчас этот кто-то властно призвал ее к себе, и она пошла, как лунатик, на зов, не разбирая пути. Она уходила от него, а он не мог ничего изменить!

Маркус наклонился и бережно поцеловал тоненькую руку Леры:

— Милая, я прошу тебя, не уезжай. Хочешь, мы поедем с тобой в Швейцарию на озера, или полетим в далекую Индию, как ты хотела, или в Штаты! А может быть, тебе хочется на острова, на ослепительно белые пляжи? Только скажи! Но не уезжай в Москву, не нужно. Я предчувствую что-то плохое…

Но Лера осторожно освободилась из его объятий и встала. Душой она была уже далеко. Маркус видел это и только отчаянно сжимал кулаки.

— Не волнуйся, Маркус, — спокойно произнесла она, точно отвечая на его незаданный вопрос, — я поеду только на несколько дней. Мне действительно надо поехать. А потом я вернусь, и мы с тобой поженимся. Мы можем даже не дожидаться осени. Зачем дожидаться? Я приеду — и поженимся…

— Да-да, поженимся, — как зачарованный повторял Маркус, не в силах отвести глаз от хрупкой фигурки Леры, почти прозрачной в солнечных лучах, — мы обязательно поженимся…

В аэропорту Леру никто не встречал. Она решила, что остановится на несколько дней у Александры, которая по-прежнему жила одна в своей огромной квартире на Тверской. Обратный билет у Леры был с открытой датой. Может быть, она пробудет здесь всего пару дней, в крайнем случае — неделю, но никак не дольше. Она четко приняла для себя такое решение.

Александра еще похорошела. Стройная, веселая, с кудрявыми светлыми волосами, она легко порхала по квартире, непрерывно что-то рассказывая. Видно было, что она очень рада приезду Леры. За полчаса Лера уже знала, что Александра работала теперь вице-президентом по персоналу в крупном производственном холдинге, получала приличные деньги и была довольна жизнью.

— Представляешь, от мужчин отбоя нет! — шутя, жаловалась она. — И на работе, и на улице. И муж мой бывший звонит часто-часто, иногда даже ходим с ним вместе ужинать. Всякий раз спрашивает меня, а не попробовать ли нам начать сначала. У него там полный разлад с его новой женой. Но куда там! Столько воды утекло! Все хорошо в свое время! А в Италии я познакомилась с таким интересным мужчиной! Он архитектор…

Поболтав еще немножко, Александра чмокнула Леру в щечку и умчалась на какие-то переговоры. Во дворе ее уже ждала служебная машина.

Лера побродила какое-то время по квартире, задумчиво посидела на диванчике в комнате, где когда-то они столько времени провели вместе с Анной. Нужно было что-то решать. Движимая давно сдерживаемым порывом, Лера подошла к телефону. Удивительно, но пальцы сразу набрали знакомый номер. А она была уверена, что давным-давно забыла его! Раздались длинные гудки. Наверно, он живет совсем в другом месте… Подождав какое-то время, Лера собралась уже повесить трубку, как вдруг на том конце провода гудки оборвались — и повисло пронзительное молчание. Лера тоже молчала. Сердце готово было выпрыгнуть из грудной клетки. Минуты через две тишины до боли знакомый голос тихо спросил:

— Лера, ты?

— Как ты узнал, что это я?

— Сюда больше никто не звонит. Я ждал только тебя…

Еще через полтора часа Лера уже поднималась по ступенькам дома, в котором так давно не была. У нее не было никакого плана действий, она забыла все фразы, заготовленные для поддержания разговора. Она только чувствовала, что в этот момент ее снова ведет проклятая фатальная сила судьбы, сопротивляться которой было бессмысленно — как и плыть против течения. Так жертва идет прямо в руки убийце. Так кролик смотрит прямо в глаза голодному удаву, не в силах броситься наутек. Так делают последний шаг прямо в пропасть…

Он ждал ее с открытой дверью целую вечность. Минуту они стояли, глядя друг на друга через порог. Боже мой, как он постарел! Глаза стали такие темные. Волосы поседели… Ах, как она хороша! Но совсем другое лицо — как будто все черты стали резче, острее… Летящий облик, почти прозрачный. Не говоря ни слова, он взял ее на руки и отнес в комнату.

— Сколько у тебя живых цветов…

— Я думал о тебе и разговаривал с ними…

Время завертелось бешеным колесом и вдруг остановилось. Не было никаких лет разлуки, тюрьмы, Германии — ничего не было! Только глаза, отражающиеся в других глазах, только руки, расплести которые невозможно. В эту бархатную безлунную ночь полностью обнаженная Лера, обернувшись ярко-алым платком, впервые за последние годы танцевала в комнате, где горели три тонкие свечи. На стены и потолок ложились длинные, изломанные тени. Этот танец был похож на танец саламандры в беспощадном огне.

Во второй половине следующего дня пришедшая в себя Лера внезапно вспомнила, что надо бы позвонить Александре. Ей катастрофически не хотелось возвращаться к реальности, но по опыту она уже знала, что чем резче и бесповоротнее шаг, тем меньше потом будет боли. Решение было давно принято. Бесполезно продлевать боль. Она выскользнула из объятий спавшего еще Станислава и потянулась к телефону.

— Мне надо позвонить…

— Кому? Зачем? Не надо, — проснулся и сразу насторожился, почуяв неладное, Вознесенский.

— Маме Ню. Она волнуется…

— Ну нашлась, душа пропащая! — с облегчением вздохнула Александра в трубку, — а то я уже не знала, что и думать. То есть я догадывалась, конечно, куда ты отправишься, но…

— Не беспокойтесь, я скоро буду. А как можно подтвердить дату вылета Люфтганзы в Мюнхен?

Станислав весь сжался, как пружина.

— Какого вылета? Зачем? — прошептал он.

Но Лера строго приложила палец к его губам.

— Я хочу улететь домой сегодня вечером…

— А еще тебе вчера ночью звонил твой Маркус. Как могла, попыталась объяснить ему, что ты уже спишь…

— Спасибо…

Лера повесила трубку, вздохнула и огляделась. Никаких перемен в спальне не было, как будто она вышла из нее только вчера. Она даже узнала голубое белье в цветочек, которым была застелена кровать. Только повсюду стояли цветочные горшки, из которых пробивались зеленые листья. Чудеса! Лера быстро накинула на плечи кофточку и начала собираться.

— Куда ты? Мы же еще даже не поговорили… Почему ты не спрашиваешь, как я провел все эти годы?

— И как?

— Я страшно тосковал по тебе. Я пытался тебя забыть и не мог. Я решил, что нам надо быть вместе… Я с трудом сохранил эту квартиру, чтобы только помнить о тебе, хранить тебя здесь. Все думали, что я ее продал, а я всего лишь переоформил документы на другого человека, на Людмилу…

Долгие годы Лера тайно мечтала услышать эти слова Станислава. А теперь они прозвучали так просто и обыденно, как будто он говорил их всегда.

— А что Свенцицкая? — поинтересовалась Лера.

— Она умерла, — тихо ответил Вознесенский.

— Да ты что! Как это случилось? — Этого Лера даже предположить не могла. Вторая смерть совсем рядом! Как странно…

— Когда меня посадили, она уехала в Париж. А потом там разбилась на машине, которую я ей подарил… Наверное, я приношу несчастья.

— Наверное, — согласно кивнула Лера.

У нее не хватало мужества уйти, и она так и продолжала стоять посредине комнаты, глядя через окно куда-то в небо. Лежащему Вознесенскому она казалась продолжением солнечных лучей. Ей не хотелось уходить отчаянно, до крика.

— Люди умирают так неожиданно. Но от судьбы не уйдешь…

— Прости меня. Я только в тюрьме понял все, что произошло. Узнал про ребенка, про весь этот чудовищный обман. Не могу представить, что поверил в это. Я был идиотом, ничего не видел вокруг, ничего не понимал. Я сделал несчастными очень много людей. А Петрин, оказывается, был моим братом, который мстил мне и моей семье.

— Петрин? — подняла брови Лера. — Мне кажется, я совсем ничего не понимаю. Зачем ему это нужно было?

— Он был просто лишен любви и всю жизнь страдал из-за этого. Если бы я только знал раньше! Но он умер…

— И он? — Лера была потрясена и несколько мгновений стояла безмолвно. — А с ним что произошло?

— Самоубийство… Я лишь недавно понял, что к чему. Прости, что тебе пришлось пройти через все это.

— Слишком поздно, Стас, — Лера покачала головой, — я давно все простила. Не думала, что это так трудно — прощать. Ненавидеть гораздо проще. Я постаралась отпустить то плохое, что было. Ты не виноват в том, что произошло со мной, — ты жил как жил. Это я ворвалась в твою судьбу и захотела изменить что-то в тебе и твоей жизни, хотя не имела на это никаких прав. Нам вовсе не нужно было встречаться. Я просто боялась за тебя, как ты все это пережил… Я знала, что ты тоже это чувствуешь. Но я все же очень рада, что мы повидались…

— Да пойми же ты! — Вознесенский вскочил с постели и схватил Леру за плечи. — Я изменился. Я прошел через такое… Ты и представить себе не можешь! После этого люди или ломаются, или становятся другими. Понимаешь, я теперь другой! Я принял для себя все решения! У меня есть немного денег… Я знаю, как мы сможем заработать еще…

— Перестань. Я всего лишь… не важно. Через меня тебе послали испытание. Ты же сам говорил много раз, что я только сон. Так оно и есть, я долго думала об этом. Ты был прав. Я как лунный свет — холодный и прозрачный. Мне нет места на земле, я всегда прохожу мимо. И ты первый очень доходчиво объяснил мне это. Теперь мне все равно, с кем жить, как жить. Моя душа стала холодной и ясной!

— Нет, нет! — Станислав держал Леру за руки и почти кричал. — Ты мой огонь, ты мой свет! Ради тебя я хочу жить дальше. Я хочу семью, детей. Я знаю, что и ты этого хочешь! Я люблю тебя, Лерка, с первого дня люблю!

Все перевернулось в душе Леры. Она почему-то поверила Вознесенскому, даже после всего того, что произошло. Но допустить повторения боли она не могла. Одним сильным движением Лера вырвалась из рук Станислава, схватила свою одежду и выбежала из комнаты:

— Отпусти! Мне надо одеться!

— Я не отпущу тебя! Больше не отпущу! Никуда не отпущу! — Вознесенский побежал за ней.

Лера быстро одевалась в кабинете.

— Прости. У нас нет будущего. Ты тоже это сам понимаешь, — скороговоркой повторяла она чьи-то чужие слова. В голове билась одна мысль: бежать! Бежать скорее, пока еще не стало нестерпимо больно!

— Лера, нет! — Вознесенский, рыдая, стал перед ней на колени. — Нет!

— У тебя все будет хорошо. Ты встретишь девушку, с которой тебе будет лучше, легче, проще, чем со мной. С которой у тебя не будет такого невыносимого прошлого… Такой боли.

— Нет! — ревел Станислав. — Я хочу быть с тобой, только с тобой! И я знаю, что у тебя никогда не будет другого мужчины, кроме меня. Ты же меня любишь! Так же немыслимо и фатально, как и я тебя все эти годы!

— Да, — Лера на секунду остановилась и посмотрела в глаза Вознесенскому, — я тебя всегда любила и буду любить. Ты единственный. Но мы не можем быть вместе. Я буду смотреть на тебя как Артемида на Ориона — и думать о тебе. Но это уже совсем другая любовь…

Лера поправила волосы и повернулась, чтобы выйти из кабинета.

— Нет! — Вознесенский, рыдая, всем телом устремился вслед за Лерой. — Нет. Ты не можешь уйти!

От резкого движения открылся ящик стола. Станислав нащупал правой рукой пистолет.

— Не уходи!

Лера обернулась на пороге. В последний раз их глаза встретились.

— Прощай!

В этот момент раздался выстрел. Обезумевший Вознесенский увидел, как время снова изменило свой ход, и, как в замедленном кино, Лера слегка покачнулась, приложила руку к груди и медленно опустилась на пол. По ее бледной кисти побежала ярко-алая струйка. Лера почему-то улыбалась. Последнее, что она видела, это то, как картины Станислава, висевшие прямо над ней, приблизились, засияли необыкновенно яркими красками и как будто впустили ее в свой мир.

Вознесенский подскочил к Лере и обнял ее.

— Нет, нет! Ты не можешь оставить меня! — рыдал он, осыпая ее поцелуями. — Ты же не умираешь, нет!

Его руки, лицо, губы были в крови. Через час он позвонил в «скорую помощь» и вызвал милицию.

— Приезжайте! — отстраненно сказал он в трубку. — Я только что убил человека, которого любил больше всех на свете!

Когда Леру увозили, Вознесенский катался по полу и рыдал.

Дальше время точно спрессовалось и отчаянно ускорило свой бег. На похороны Леры собрались все, кто ее знал. Не так уж много людей. Из Германии приехал Маркус. Из Франции — Анна с ребенком. Атмосфера была очень тяжелая.

— Я не понимаю, как он мог, — в сотый раз повторяла Александра дочери дома, — но он по жизни — убийца. Он начал убивать ее с самой первой встречи.

Анна молчала, думая о чем-то своем. Говорить не было сил.

Против Вознесенского возбудили уголовное дело. На первое заседание суда из Парижа приехал Эжен.

— Этот человек сначала убил мою мать. Он мучил ее всю жизнь, а потом убил. Все, что с ней случилось, вовсе не было несчастным случаем. Я сейчас пишу о ней книгу. Обо всем, что она не сделала из-за него. Она будет называться «Развеянная легенда». Сейчас он убил еще одну женщину. Я требую, слышите, требую, чтобы его наказали по всей строгости закона, — говорил он по-русски, сильно волнуясь, даже не пытаясь справиться с акцентом.

Родители Леры тоже требовали самого сурового приговора. Только Анна, глядя на измученное, почти черное лицо Станислава, на его глаза, устремленные в одну точку, отчего-то сильно жалела его. Каким-то внутренним локатором она настроилась на его волну, и ее душу точно обожгло — любовью и болью. Хотя шок, который она пережила, узнав о смерти Леры, и все, что последовало потом, было неизмеримо сильнее. Смерть самого близкого человека! Анна заставляла себя ненавидеть Вознесенского.

— А вы кто ему? — спросила она в зале суда интеллигентного молодого человека, который сидел рядом и все время плакал, стряхивая слезы из-под тонких очков.

— Брат.

— Брат? А Лера всегда говорила мне, что у него сестра…

— Была — сестра. Это долгий разговор… Мы не виделись несколько лет…

Анна пожала плечами. Все это было очень странно.

Вознесенскому назначили психиатрическую экспертизу, хотя он отказывался от нее, заверяя, что сделал все в здравом уме. Он также отказался от адвоката и требовал для себя обязательной смерти, и как можно скорее. Невооруженным взглядом было видно, что с ним не все в порядке.

— Это он прикидывается, аспид! Не верьте ему! Он все рассчитал! — кричала мать Леры. — Его нужно убить!

Тем не менее, по решению суда психиатрическая экспертиза должна была состояться.

После заседания Анна и брат Станислава вышли вместе.

— Может, выпьем по чашечке кофе? — нерешительно предложил он.

— Хорошо, — Анне было все равно, куда идти. С малышкой дома сидела мама. Нельзя же общаться с ребенком в таком состоянии. К тому же разговор с братом Станислава мог что-то прояснить в этой странной гибели Леры… Анна старалась узнать все, что только было возможно.

Они проговорили несколько часов. К удивлению для самого себя, Алексей очень быстро рассказал Анне свою историю. Она была первой женщиной, которая не стала смеяться над ним, не ушла с оскорбленным видом, а внимательно все выслушала.

— Мне кажется, я уже вас где-то видела, — задумчиво сказала она, силясь вспомнить. Но в памяти маячил неопределенный образ, который никак не желал конкретизироваться.

— Вот странно: у меня такое же ощущение. Но тоже не могу вспомнить где, — отозвался Алексей.

— А как пришло решение вот так, радикально все изменить? Это же очень нелегкий шаг. Общество у нас не слишком терпимо к таким вещам…

— Это долгая история… Лет десять или уже больше назад я зимой отдыхал, то есть еще тогда отдыхала… Не важно. В общем, были мы с родителями в Ялте. Матери надо было подлечиться. У нее сердце болело.

— В Ялте? — грустно усмехнулась Анна. — Представьте себе, в моей жизни тоже была своя зимняя Ялта…

— Так вот. Мы жили в санатории. С нами рядом жила одна московская девушка с родителями. Мне было очень одиноко, мои родители постоянно ссорились, я решил с ней познакомиться. Она мне сразу понравилась, с первого взгляда. У меня такого раньше никогда не было — чтобы настолько сильно. Ее очень странно звали… — Алексей помедлил.

— Как, как ее звали? — уже предчувствуя нечто, взволнованно спросила Анна.

— Не знаю, как ее звали на самом деле. Но все вокруг называли ее Гала.

— Господи! — Анна уронила голову на стол и зарыдала.

— Анна, что с вами? Что я сделал не так? — Алексей готов был провалиться сквозь землю. Через пару минут Анна взяла себя в руки:

— И что было дальше?

— Она улыбалась, заигрывала со мной, когда не видели родители. Говорила о том, что она — роковая женщина, la femme fatale, что в ее жизни уже была большая любовь, ради которой стоило родиться. Еще она говорила, что где-то на свете есть Ню, которая будет любить ее всю жизнь и к которой она когда-нибудь обязательно вернется…

— Ню — это я! Будем знакомы. — Анна протянула ему руку.

Алексей смотрел на собеседницу расширившимися от удивления глазами.

— Ты третий человек, который знает мое тайное имя. Значит, ты здесь тоже неслучайно.

Некоторое время они молча пили кофе, каждый погруженный в свои мысли. Молчание нарушила Анна:

— А что было потом, в Ялте? Я ведь так и не узнала этого до сих пор…

— Однажды за ужином она познакомилась с каким-то молодым человеком. Он приехал недавно. Мне показалось, что ей доставляет удовольствие кокетничать с ним у меня на глазах. Ей как будто нравилось играть, мучить…

— О да, да, как ты прав! Я так хорошо знаю это, — перебила его Анна.

— Она ходила с ним гулять, ее родители были очень этому рады. А потом она рассказала мне, что стала с ним женщиной…

— Боже мой, Гала! Так это все случилось тогда! Я предчувствовала!

— И ей это несильно понравилось. Она сказала, что знает совсем другие чувства!

— Еще бы!

— Однажды я подошел к ней и спросил, что надо сделать, чтобы она обратила на меня хоть капельку внимания. Она долго смеялась, потом поцеловала меня в губы и сказала, что я должна стать мужчиной. Мол, с женщинами ей уже все понятно, а мужчины — это совсем другое. Она сказала, что хочет обязательно выйти замуж и родить детей.

— И ты тогда… — Анна уже все поняла.

— Да, решение было принято. Я долго готовился к этому, копил деньги, работал. А когда все произошло, я много лет искал ее, переехал в Москву окончательно. А потом нечаянно узнал, что она замужем. Это было очень тяжело. Я с тех пор не видел ее. Был только на поминках или не знаю, как назвать… Зимой. Ты там тоже была, Ню…

— Что, что ты сказал? — Сердце Анны дрогнуло.

В ее памяти отчетливо нарисовалось заплаканное лицо Алексея, сидящего на самом уголке стола, за которым собрались родственники и друзья. Ню! Это был новый привет сразу от Галы и от Леры, пульсирующая вечная нить беспроводной космической связи.

— Значит, еще раз свиделись, — тихо сказала Анна. Приветы из прошлого уже давно стали ее реальностью.

После этого разговора они стали встречаться каждый день. Сначала Анне казалось, что только их общая тайна, Гала, попытка разобраться в прошлом, которая их неожиданно связала, влечет ее к нему. Но кроме этого было еще нечто особенное в их общении. Алексей стал третьим человеком в ее жизни (после Галы и Леры), с которым она могла говорить так — не завершая предложений, поскольку ее понимали без слов. Третьим, кто называл ее Ню… Как узнала Анна, после окончания института Алексей избрал для себя довольно тяжкий и неблагодарный труд — открыл центр психологической помощи гомосексуалистам и транссексуалам.

— Неужели это возможно в России? Особенно сейчас? — поражалась Анна.

— С большим трудом, — отвечал Алексей.

Сначала центру не давали помещения. Потом около него накануне выборов стали выстраиваться пикеты с требованием «уничтожить рассадник зла», «содомитский притон». Приходили церковники и требовали прекратить растление. Один раз ночью был поджог. Но Алексей пока держался. Он сам прошел через весь кошмар нетерпимого общества и знал, насколько необходима помощь тем, кто похож на него… В центре постоянно действовала горячая линия, вели прием несколько психологов и врачей, включая и его самого. Но денег катастрофически не хватало, специалисты отказывались работать за гроши, а поток обращений был очень велик… Наблюдая, как Алексей бьется почти в одиночку, Анна начала невольно уважать своего нового знакомого.

Для Вознесенского наступили дни тьмы. Если ад существовал, то он провалился в самые сокровенные его глубины. Его способности воспринимать что-либо из внешнего мира полностью атрофировались. Непроницаемая для слуха и взгляда мгла накрыла его с головой. Он сутками лежал на жесткой пружинной кровати без движения, не притрагиваясь к еде. Тело не воспринимало прикосновений, уколов, лекарств. Зато внутренняя, ни с чем не сравнимая боль накатывала и плющила все изнутри, вызывая судороги и озноб. Вокруг его безжизненного тела периодически суетились врачи, но ему не было до них никакого дела. Как будто он, а не Лера умер вместе с этим выстрелом. Сон окончательно спутался с явью, Станислав разговаривал сам с собой, кричал, звал Леру, периодически пытался найти что-то в своей палате, чтобы покончить с собой. С персоналом больницы он не разговаривал. В нем сначала слабенько, а потом все сильнее начала разрастаться какая-то мысль, уловить которую он никак не мог, и от этого страшно мучился. По его представлениям после смерти Леры должен был наступить хаос и полнейший распад его души, но этого не произошло. И как ни странно — на месте любимой не образовалось пустоты. Станислав с ужасом ожидал, когда же он осознает свою потерю во всем масштабе. Но этого не происходило.

Однажды утром к нему в палату в сопровождении врачей пришли двое. Вознесенский, как обычно, лежал на кровати с закрытыми глазами и никак не отреагировал на посетителей. Они тихо присели рядом, перешептываясь.

— Стас, это я. Открой глаза, — издалека прозвучал как будто знакомый голос. Он не желал ни с кем общаться. Голос тихо продолжал: — Стас, посмотри, я пришел к тебе. Я тебя люблю. — Вознесенский открыл глаза и тяжело повел ими в сторону голоса. Перед ним качнулись две серые, незнакомые тени. Он снова отвернулся.

По щекам Алексея текли слезы. Анна взяла его за руку и крепко сжала. Она смотрела на Станислава. Перед ней, абсолютно больной и отрешенный, лежал человек, которого так сильно любила Лера. Который тоже ее любил, — в этом Анна больше не сомневалась. И который убил ее от собственной слабости. Анна пыталась понять, прочувствовать, что сейчас происходит в его душе. Но между ними как будто стояла темная, глухая стена. Какое-то время посетители помолчали, потом Анна крепко взяла за руку плачущего Алексея и вывела его из палаты. Отчего-то она почувствовала свою непосредственную ответственность за все, что происходило вокруг.

— Скажите, какие у него шансы? — тихо спросила Анна идущего навстречу врача. Она особенно остро осознала вдруг, что Вознесенский на самом деле тяжело болен. Возможно — неизлечимо.

В ответ врач неопределенно пожал плечами:

— Это очень трудный случай. К тому же кажется, ему больше не хочется жить. Деструктивное, аутичное поведение… Пока прошло слишком мало времени, чтобы делать какие-то выводы, извините.

— Пожалуйста, позвоните мне, если вдруг произойдут какие-то перемены. Если ему что-то будет нужно, — Анна суетливо достала из сумочки листок и написала свой номер, — мы, конечно, будем его навещать, но если вдруг…

Врач кивнул и пошел дальше по коридору. Алексей стоял рядом молча, пораженный увиденным.

Еще несколько раз он навещал брата, но тот по-прежнему не узнавал его и отказывался общаться. Тем временем у Вознесенского происходила экспертиза за экспертизой. Его состояние анализировали психологи, криминалисты, психиатры, специалисты по девиантному поведению. Ему было все равно. Просто наступил момент, когда физическое существование совершенно перестало его волновать. Иногда он просто не слышал вопросов, которые ему задавали, иногда — нехотя отвечал на них, рассказывая какие-то бредовые истории из жизни древних цивилизаций. Пару раз он начинал говорить на языках, которые не мог идентифицировать никто из присутствующих. Диагноз всех специалистов был однозначен: убийство Леры было совершено Вознесенским в состоянии аффекта, а сам подсудимый уже давно страдает тяжелой формой психического расстройства. Вероятно, дали о себе знать годы, проведенные в тюрьме. А возможно — все произошло гораздо раньше… Бывшие подчиненные вспоминали случаи странного поведения своего бывшего руководителя. Родители Леры и Маркус пытались оспорить результаты экспертизы и назначить повторное обследование, но им было отказано… В дальнейшем Станислав подлежал принудительному лечению в психиатрической больнице.

Через месяц Анне перезвонили из больницы. Как раз в этот момент Диана с распущенными волнистыми волосами уютно устроилась у нее на коленях и что-то нежно лепетала. Анна причесывала девочку, и ей казалось, что все трудности последнего времени уже позади, что самое тяжелое она пережила. И ставшая почти привычной едкая, ноющая боль чуть-чуть отпустила душу…

Все было сломано, как стекло, одним звонком.

— Вы знаете, с вашим родственником происходит что-то странное…

Сердце Анны взволнованно стукнуло и упало в пятки. Инстинктивно она крепче обняла девочку, точно пытаясь ее защитить от неведомой опасности.

— Что такое? Ему стало хуже?

— Нет, нет, наоборот… — голос врача звучал как-то неуверенно, — но мне кажется, вам лучше приехать.

Анна поставила Диану на ножки и мгновенно поднялась с мягкого дивана.

— Что случилось? Ты обещала завязать мне бантики, — обиженно надула губки девочка.

— Диана, Саша тебе сейчас все завяжет. Прости, мне нужно бежать. У меня очень срочное дело. Я все тебе потом объясню…

— Я буду тебя ждать, — вздохнув, серьезно ответила Диана.

Уже рванув с места на машине, Анна позвонила Алексею. Через пятнадцать минут она подобрала его у одной из станций метро. Он был бледным и испуганным.

— Что там?

— Не знаю, скоро увидим, — ответила Анна. Ей и самой было не по себе.

В больнице их встретил врач, которому Анна оставляла свой телефон.

— Как хорошо, что вы приехали! А то ему уже собирались сделать укол, чтобы он успокоился и уснул. Но я решил немного подождать… Вот смотрите.

Анна заглянула в небольшое окошечко на двери в палату. От удивления она чуть слышно вскрикнула. По палате туда-сюда быстро ходил взволнованный, всклокоченный Вознесенский. Он размахивал руками и громко разговаривал с кем-то вслух. Анна прислушалась, но почти ничего не разобрала, кроме имени Леры.

— Уже несколько часов так, — сказал доктор, — сначала он кричал, что убил потому, что не мог отпустить. Потом рыдал и говорил, что всю жизнь искал любовь. Потом смеялся, как ребенок… Потом затих, мы думали, что приступ закончился, а он подошел к двери и начал стучаться, требовать принести ему мольберт с красками… Он же даже с постели не вставал несколько недель! Мы решили, что нужно вам сообщить. Налицо какая-то динамика… Возможно, подействовали лекарства…

Потрясенные Алексей и Анна наблюдали за изменениями выражения лица Вознесенского, который продолжал ходить по палате, что-то бормоча. Вдруг он снова бросился к двери, начал неистово колотить в нее изнутри. Анна невольно вздрогнула и отпрянула.

— Мы зайдем к нему!

— Может, лучше потом? Сейчас сделаем ему укол, он выспится, успокоится…

— Нет-нет, сейчас! Хотя бы ненадолго. Это важно!

Врач удивленно посмотрел на Анну:

— Что ж, заходите. Мы присмотрим за вами. Только постарайтесь его ничем не волновать. Кто знает, что у него на уме. В конце концов, одну-то он уже укокошил…

Анна очень строго посмотрела на врача, и тот осекся. Алексей и Анна вошли внутрь. Вознесенский с горящими глазами бросился к ним:

— Вы принесли? Вы принесли мне мольберт и краски?

— Ш-ш-ш… Тихо! — Анне вдруг стало страшно, но она преодолела себя. — Ты знаешь, кто мы?

Вознесенский сначала отрицательно замотал головой, потом отвел глаза куда-то в сторону, помолчал и уже гораздо более приветливо и заинтересованно посмотрел на вошедшую парочку.

— Здравствуйте!

— Меня зовут Анна, а это Алексей, твой брат.

— Брат? — Лицо Станислава выразило крайнюю степень изумления, он снова посмотрел по сторонам, точно ища ответа, но тут же отвлекся. — Мне нужны мольберт и краски! — выпалил он, и его глаза снова лихорадочно сверкнули. Затем лицо Вознесенского приняло сосредоточенное выражение. — Сейчас я объясню, где их найти. Позвоните Людмиле…

Через пятнадцать минут врач попросил посетителей покинуть помещение.

— Только привезите мне все, пожалуйста, — жалобно попросил Станислав. На миг Анне показалось, что перед ней вовсе не безумец.

— Ну что, бредит? — поинтересовался доктор, запирая палату.

— Не знаю… — задумчиво протянула Анна.

Как ни странно, ключ от квартиры Вознесенского Анна с Алексеем действительно нашли у Людмилы, в точности как он сказал. Оказывается, эта женщина регулярно бывала в квартире Станислава и поливала там цветы. За время заключения Вознесенского они очень разрослись.

Перед входом в жилище Станислава Анна долго колебалась. Очень непросто было переступать порог дома, в котором произошло убийство Леры. С другой стороны, их приход мог привести к пониманию истинных причин произошедшего, того, что никто из них так и не смог до конца осмыслить.

— Я боюсь, — сказала Анна, закрыв глаза.

— Зачем мы все это делаем? — вздохнул Алексей. — Быть может, он на самом деле сумасшедший, буйный? Он же в психушке! Ты видела, как он вчера по палате ходил?

— Нет-нет, я чувствую, тут что-то другое, — отвечала Анна, поворачивая ключ, — скоро увидим.

Она понимала, что должна войти первой. Алексей робко последовал за ней. Обычная московская квартира без излишеств. Как будто в ней давно никто не жил. Гулкая пустота вокруг. Влажный запах растений. Алексей включил свет. Стало не так страшно.

Молодой человек, сняв очки, задумчиво и робко прошел в гостиную.

— Представляешь, я лет десять не был в этой его квартире. Столько всего знакомого! Детские игрушки, книги… Но откуда столько цветов? Он их раньше ненавидел просто! Надо же, кто-то еще ходит, ухаживает…

Алексей начал бережно снимать с полок книги и предметы, внимательно разглядывать их, близоруко щурясь. Анна тем временем, в соответствии с указаниями Станислава, решительно вошла в кабинет. Она помнила по материалам дела, что именно на его пороге была застрелена Лера. У девушки на мгновение закружилась голова, она присела в кресло. Отдышавшись и придя в себя, она приступила к поискам. Все было обнаружено на удивление быстро: мольберт и холсты — за шкафом, краски и кисти — под стареньким кожаным диваном. Ползая на коленях по полу, Анна неожиданно наткнулась на распечатанное письмо в измятом конверте. Оно завалилось за обивку дивана и, вероятно, поэтому осталось незамеченным, когда производился обыск. Секунду Анна колебалась. Но женское любопытство и желание найти ответы взяло верх. Анна быстро вытащила из конверта засаленные листочки и пробежала их глазами.

— Алекс, ты только посмотри! — закричала она. — Посмотри же.

На крик прибежал встревоженный молодой человек:

— Что еще произошло?

— Вот, — Анна передала ему листки, — почитай.

Алексей читал, и по мере прочтения лицо его выражало все большее изумление.

— Господи, так у меня был еще один брат! И тоже такой несчастный, — только и произнес он. — У нас действительно какая-то проклятая семейка. Что, что мне теперь с этим делать, Ню?

Он обнял девушку и заплакал. Анна, сама еле удерживаясь от слез, гладила его по светлым волосам и успокаивала как могла.

— Наверное, надо принять все так, как есть. Ты же уже все равно ничего не сможешь изменить.

— Если бы я только знал, что он есть, все могло бы быть иначе и у меня, и у Стаса тоже… Если бы я тогда был рядом с ним… Кто виноват во всем этом, кто?

Анна только печально качала головой. Что тут скажешь! Внезапно ее внимание привлекли картины на стенах. От них шел такой свет, что на минуту она оставалась неподвижной, не в силах отвести глаза.

— Алекс! — тихо обратилась она к другу. — Смотри! Что это?

Молодой человек поднял красные от слез глаза и застыл, очарованный.

— Я ведь совсем забыл, что он когда-то рисовал! — выдохнул он. — Это как будто привет из другого времени, из моего детства! Мне тогда так нравилось то, что он делал! Оказывается, он их хранил все эти годы… Я и не предполагал!

Алексей бережно притронулся к картинам. Они мерцали глубоким, загадочным светом.

Посещение квартиры дало обоим больше вопросов, чем ответов. Вместе с красками, кистями и холстами Алексей унес и письмо Петрина, которое перечитывал многократно.

Несколько дней ушло у Анны и Алексея на то, чтобы договориться с врачами о передаче найденных предметов Станиславу.

— Да вы понимаете, что он псих, убийца с суицидальными наклонностями! На днях у него был припадок, — кричал главврач, — а что, если он отравится этими самыми красками или убьет еще кого-нибудь этой деревяшкой? Да мало ли что он еще придумает! Он сумасшедший! Я не позволю!

Дело решил запечатанный пухлый конверт, который Алексей догадался наконец передать врачу. Тот сразу смягчился:

— Смотрите только, если что случится — будет на вашей совести! И не говорите никому.

— Ничего больше не случится! — уверенно отвечала Анна.

Две недели Вознесенский просидел перед мольбертом, не отрываясь глядя на пустой холст. Врачи опасались худшего, поэтому довольно скоро вздохнули спокойно. У всех сумасшедших свои симптомы и течение болезни. Но однажды утром Станислава застали за тем, что он начал рисовать. Он делал это так умело, почти профессионально, как будто занимался живописью всю жизнь. Быстрые движения руки превращались в тонкий, прекрасно выверенный рисунок. Из пустоты холста вырывалась наружу танцующая в лунном свете грация, увлеченная бешеным ритмом танца. Станислав рисовал двенадцать часов подряд. Встревоженные врачи стояли рядом с успокоительным наготове, но он не обращал на них ни малейшего внимания. И они отчего-то не смели прекратить этот внезапный творческий порыв, как будто это было самым большим в жизни кощунством.

Приехавшая к Вознесенскому через несколько дней Анна нашла в палате абсолютно завершенную картину, которая потрясала всех, кто ее видел. Но для Анны в ней было большее, чем просто художественное произведение: она с первого же мгновения знала, кто именно танцует в ослепительно белой тунике, протянув руки к лунным лучам. Лера! Анна переводила взгляд с холста на необыкновенно сосредоточенного и молчаливого Станислава и силилась понять. Недоставало еще одного маленького звена, которое было самым главным в цепочке жизненно важных для нее событий.

Врачи только разводили руками — они не могли ничем ей помочь. Дескать, выдают иногда психи нечто этакое, даже выставка в их больнице специальная существует, но серьезно воспринимать их художества нельзя. А Вознесенский между тем уже рисовал снова, не обращая внимания ни на кого. Он рисовал каждый день, изредка прерываясь только на еду и короткий сон. Он не разговаривал ни с кем из персонала, зато почти все время слышали, что он говорит вслух сам с собой. Он только попросил Анну привезти из его квартиры живые цветы. Теперь в его палате кисти и краски мирно соседствовали с цветочными горшками, расставленными повсюду, как в зимнем саду. В течение месяца появилось еще три картины, на одной из которых был изображен великолепный средиземноморский пейзаж и белый храм в глубине оливковой рощи, а на двух других — неизвестные Анне античные богини.

— Он же никогда не интересовался мифологией. И море не любил. Да он и не смог бы так нарисовать! Это не его стиль, — поражался увиденному Алексей, — что бы все это могло значить?

— Пока не знаю, — отвечала Анна, — но это что-то очень важное.

Они, с молчаливого согласия главврача, продолжали снабжать Вознесенского необходимыми материалами. Иногда Станислав сам коротко и четко излагал то, что именно ему нужно для работы. Еще через месяц появилась картина, увидев которую, чуть не потеряли сознание разом сразу два человека. С холста задумчиво улыбалась Гала. Ее лицо было прописано до мельчайшей черточки. Она была одета в голубую тунику, украшенную белыми цветами, и сидела на краю мраморного бассейна, печально глядя в темную воду.

— Откуда это, Стас, скажи, откуда! — трясла Вознесенского взволнованная Анна. — Я умоляю, скажи!

— Я часто видел ее в последнее время, — неожиданно отозвался Вознесенский, не отрывая глаз от картины и продолжая рисовать какой-то древний храм, — она приходила ко мне вместе с Лерой. Они давно знают друг друга, еще оттуда, и были рады новой встрече. Гала велела передать тебе, Ню, что ей сейчас очень хорошо. Вы не расстались там, не расстанетесь и после, потому что в мире не бывает разлук. Теперь я это точно знаю. Какая разница, в каком теле дух, если связи остаются прежними? Да и проблема пола существует только в головах, не правда ли, брат?

Вознесенский снова умолк, как будто забыл о присутствующих. Анна побледнела и рухнула в обморок. Пока с ней возились медсестры, Алексей подошел к Станиславу и крепко его обнял.

— Я тебя всегда очень любил! — тихо сказал он Вознесенскому. У того увлажнились глаза, но он продолжал рисовать.

…В декабре в Москву приехал Маркус. Вместе с родителями Леры он был намерен добиваться повторной экспертизы для Вознесенского и изменения приговора, который казался ему необоснованно мягким. Маркус очень сдал за последние месяцы, но упорно продолжал учить русский язык и читать русские книги в память о Лере. С Анной они встретились в маленьком ресторанчике в центре Москвы.

— Я по твоей просьбе привез дневники Леры. Мне пока трудно их читать, но я думаю, вдруг там есть что-то, что позволит как-то объяснить произошедшее. Я до сих пор не понимаю, почему это случилось. Со мной, с ней… Зачем она поехала в Москву? Кто для нее был этот Вознесенский? Мы были так счастливы вместе целых три года… — Маркус снова не мог сдержать слез.

Анна понимала, что ее предложение будет для него громом среди ясного неба, но все-таки озвучила его.

— Марк, ты все еще занимаешься галереей? — осторожно спросила она.

— Да, — махнул он рукой, — там все идет как идет… Почти без моего участия.

— Я тебе хочу кое-что показать, — максимально мягко сказала Анна, — это связано с Лерой и еще кое с кем. Что ты скажешь об этом?

Услышав имя Леры, Маркус сразу согласно закивал головой. Они поехали к Анне домой. Там мама нянчилась с маленькой Дианой. Девочка сразу подбежала к Маркусу и насмешливо посмотрела на него.

— Привет! Ты кто? — озорно спросила она и протянула ручонку.

И печальный, погруженный в свое горе Маркус не смог не улыбнуться:

— Я Марк. А тебя как зовут?

Малышка кокетливо поправила кудрявую прядь и томно повела глазками:

— Меня зовут Диана, как древнюю богиню. Она была очень красивая. А почему ты так странно говоришь?

— Я из Германии.

— Понятно, — удовлетворенно кивнула девочка, — а мой дедушка Жак живет во Франции. Он по-русски вообще не говорит. Я скоро поеду к нему в гости кататься на лошадях. Можно я посижу с тобой, Марк?

Маркус кивнул. Девочка, мгновенно сориентировавшись, забралась к нему на колени.

— Вот странно-то, — сказала заглянувшая в комнату Александра, — обычно она не идет на руки к чужим…

— Марк не чужой. Он друг Анны, — серьезно пояснила девочка.

В этот момент Анна сняла покрывала и открыла перед Маркусом несколько картин. В первое мгновение ему показалось, что он задыхается и слепнет. Он зажмурился, потом приоткрыл глаза и снова зажмурился. Краски горели, как будто картины были написаны светом. С нескольких из них смотрела на него живая, ослепительно прекрасная Лера.

— Что это? — сдавленно прохрипел Маркус, от волнения перейдя на немецкий.

— А что ты скажешь?

— Красота! Это живая красота! — прервала молчание Диана.

— Это невыносимо прекрасно, — через несколько минут медленно выдавил из себя Маркус, — художник просто гениален. Кто это?

— Смотри, это моя мама, — Диана спрыгнула с коленок Маркуса и подошла к одной из картин, погладила ее нежно, — она сейчас далеко за синим морем, но ко мне часто приходит и поет песни. Она вся светящаяся, совсем как тут… Ты тоже знаешь мою маму?

— Я? Нет, девочка, я не знаю ее, — удивился Маркус.

— Она умерла, — тихо прошептала Анна Маркусу, чтобы Диана не слышала.

— Знаешь, — уверенно сказала девочка, — я тебя тоже уже видела. Ты будешь хранить эти картины… Ты будешь хорошим хранителем!

Диана спрыгнула с колен Маркуса и побежала на кухню, напевая что-то на ходу. Анна закрыла лицо руками, вспомнив мгновенно, что как раз накануне ей снилась Гала. Из ниоткуда нахлынула музыка. Анна машинально подошла к роялю и пробежала пальцами по клавишам. Маркус между тем от волнения не находил себе места.

— Кто, кто это рисовал? — снова спросил он, подходя к Анне.

— Говори, умоляю.

— Вознесенский.

— Вознесенский? Как? Не может быть! — Лицо Маркуса исказила гримаса боли.

— Он просил нас принести ему мольберт и краски…

Маркус обхватил голову руками и, продолжая стонать, выбежал из комнаты.

На следующее утро он позвонил Анне:

— Едем к Вознесенскому.

Всю дорогу Маркус отчаянно волновался. Его лоб покрывался испариной, он тяжело дышал. Еще вчера утром он готов был своими руками убить Станислава и понести за это самое тяжелое наказание. Сегодня он ехал к нему, чтобы что-то понять. Эти русские ненормальные! Где еще в мире может случиться подобное? Маркус клял себя отчаянно, но все равно ехал. Имя Леры казалось ему ключом к разгадке, ради этого он был готов почти на все, даже на встречу с ее убийцей.

Когда все трое вошли в палату, Вознесенский, как обычно, сидел у окна перед мольбертом и сомнамбулически водил кистью по холсту. Он не слышал прихода гостей. Чтобы справиться с волнением, Маркус осмотрелся в палате. Вдоль стены стояло несколько почти законченных работ. Им не хватало только какого-то финального штриха, чтобы быть завершенными и абсолютно гармоничными. С первого взгляда опытный знаток живописи Маркус не мог не признать их бесспорной художественной ценности. Если называть вещи своими именами, перед ним в больничной палате обычной российской психиатрической больницы стояли на полу несколько шедевров, достойных любой картинной галереи мира. Но в этом он еще не мог себе признаться. На Станислава Маркус старался не смотреть.

В течение всех последних месяцев каждой ночью он представлял себе в подробностях обстоятельства их возможной встречи с Вознесенским. Он представлял, как сначала ударит его прямо в лицо, чтобы во все стороны брызнула кровь… А потом… Тут фантазии Маркуса варьировались в зависимости от настроения. Иногда он поднимал пистолет и в упор стрелял Станиславу в грудь. Иногда — расстреливал из автомата Калашникова, всаживая в него обойму патронов. Иногда — бил до потери сознания… Сейчас все смешалось у него в голове. В трех шагах от него сидел худой, ссутулившийся человек с седой, колючей бородой, почти старик, который не обращал никакого внимания на него, сосредоточенно вглядываясь куда-то в пространство, которое, очевидно, имело для него большее значение, чем все окружающее. Он вызывал какие угодно чувства, только не желание мстить. Это потрясло Маркуса до глубины души. Он неловко приблизился к Вознесенскому. В этот момент Станислав повернул голову куда-то в сторону, и Маркусу удалось разглядеть его получше. На вид ему было лет пятьдесят, хотя Маркус точно знал, что он гораздо моложе. Его лицо изрезано глубокими морщинами, как будто этот человек очень долго и тяжко страдал. У него были седоватые всклокоченные волосы, бледная кожа и ясные, сосредоточенные глаза. На губах Вознесенского играло некое подобие блуждающей улыбки. В нем кипела какая-то другая жизнь, не имеющая ничего общего с больничной, — это Маркус как-то сразу понял.

— Зачем, зачем ты ее убил? — Он все-таки не выдержал, схватил Вознесенского за руку, в которой тот держал кисть, и попытался развернуть его к себе. — Зачем?

Краска разбрызгалась по комнате, кисть выпала из руки. Станислав заплакал.

— Я не мог по-другому, — сказал он на удивление связно и отчетливо, — я ее очень любил.

— Нет, ты лжешь! Ты не любил. Это все притворство. Если бы ты любил ее, ты не убил бы! Ты бы ее отпустил… — Маркус тоже начал всхлипывать часто и громко, как будто у него начиналась истерика.

— А ты бы отпустил? — так же тихо спросил Вознесенский. В этот момент он совсем не походил на сумасшедшего. Глаза у него были ясные и безмерно печальные.

Маркус замотал головой от боли и опустился на пол рядом со Станиславом.

— Прости меня, — вдруг попросил Вознесенский и попытался неловко обнять Маркуса, — Лера тоже простила, я знаю… Она теперь часто приходит ко мне, и мы разговариваем. Она совсем рядом, даже сейчас! Послушай!

Дымное исчадье полнолунья, белый мрамор в сумраке аллей… Роковая девочка, плясунья, лучшая из всех камей!

Я когда-то давно не смог удержать ее, когда она танцевала там, на берегу моря в лунном свете. Я, кажется, понял, к чему все это… Все, что было у меня раньше, — это только сон. Я всю жизнь спал и только сейчас проснулся… Любовь — это самое главное! Если б только я тогда удержал ее!..

Маркус раскачивался из стороны в сторону и стонал. Это было невыносимо, все, что говорил этот безумный Станислав. Как будто он не чувствовал ее смерти, как будто на самом деле жил в другом мире, где все существовало по иным законам.

Анна тихо вышла из палаты и попросила медсестру принести успокоительного. Алексей вышел вслед за ней, не в силах быть свидетелем этой душераздирающей сцены. Через десять минут вышел и Маркус, бледный, как полотно. О чем еще они говорили с Вознесенским, когда остались наедине, — и говорили ли — так никто и не узнал. На следующее утро Маркус улетел в Мюнхен, забрав с собой несколько картин.

— Анна, здравствуй! — Он позвонил через две недели. — Мы можем поговорить?

— Конечно, Марк! — Анна в этот момент купала свою девочку в ванной. Но голос Маркуса звучал очень озабоченно и взволнованно.

— Я показал картины нескольким специалистам… — голос в трубке дрогнул, — это на самом деле что-то необычное. Мы можем перейти на французский?

— Да… — Анна плотнее прижала трубку к уху.

— Я принял решение… Я куплю несколько картин. И Лерин портрет… Он останется в моей галерее… Тут такое вокруг них творится!

— Марк, ты все очень правильно решил. — Анна тоже была взволнована, как будто от Маркуса ей передалось невидимое напряжение.

— Я приеду в Москву. Мы должны что-то делать!

В этот напряженный момент Маркус неожиданно услышал в трубке сдавленный смех Анны и какую-то возню.

— Что там у тебя происходит? — спросил он недовольно.

— Пока мы с тобой разговаривали, — собеседница продолжала смеяться, — Диана съела кусок мыла и теперь пускает пузыри…

Неожиданно для самого себя Маркус тоже начал смеяться, очень живо представив эту картину. Несколько минут они хохотали вдвоем.

— Жизнь продолжается! — шепнула Анна в трубку. — Приезжай!

И действительно, несмотря ни на что, жизнь продолжалась. Анна все больше времени проводила с Алексеем, помогая ему в работе. Иногда она даже сидела на «горячей линии», принимая звонки тех, кому больше некуда было звонить.

— Господи, да что же это такое! Я и представить себе не могла, что вокруг столько людей, стоящих на самой грани! Беспросветное одиночество кругом! — поражалась она.

Чужие проблемы помогали ей переживать и собственные утраты. В свободное время она листала дневники Леры. Анна была безмерно благодарна Маркусу за то, что он привез их ей. Чем дальше, тем ярче проступал между строк тонкий, ранимый образ души подруги. Дымное исчадье полнолунья… Откуда это у Вознесенского? Читая исписанные бисерным почерком странички, Анна иногда плакала, иногда улыбалась. Как будто вся их жизнь с Лерой оказалась сфотографированной в этих дневниках… А любовь — она никуда не исчезает, Лера любила Вознесенского, любила до самого последнего момента жизни, хотя искренне пыталась уверить себя и окружающих в том, что это не так. Теперь Анне показалось совершенно ясным то, о чем она и так смутно догадывалась, ловя настроения подруги.

— Я напишу когда-нибудь об этом роман, — решила она про себя.

Вечерами она задумчиво перебирала клавиши старого рояля. Музыка незаметно исцеляла ее душу.

Неожиданностей в жизнь Анны каждый день добавляла Диана. Этот чертенок ни минуты не мог усидеть спокойно. Просто какая-то пружина в юбке! Она покоряла и обескураживала всех — от сюсюкающих старушек до зрелых, уверенных в себе мужчин. Поэтому любые шалости и проделки довольно легко сходили ей с рук — стоило только улыбнуться застенчиво и медленно повести ресницами. В свои пять лет она уже читала книжки, пыталась красить губки помадой Анны и примеряла туфли Александры.

— Буду самой красивой в мире! — безапелляционно заявляла она.

Диана обожала музыку, танцы, неплохо рисовала. Свободно болтала с Жаком по телефону по-французски. В общем, скучать с ней Анне было некогда. Вот только считать девочка категорически отказывалась.

— Зачем считать? — пожимала она плечиками и кокетливо опускала ресницы.

— Но Диана, тебе же надо будет самой ходить в магазин. Чтобы ты могла правильно посчитать деньги — хотя бы для этого, — исчерпав все аргументы, пыталась влиять на нее Анна.

— Но мужчины будут давать мне карточки, — безапелляционно заявляла девочка, — мне ничего не нужно будет считать!

И это в ее нежные годы! Анна только руками всплескивала. Однажды она застала Диану за тем, что малышка тихонько сидела в углу и что-то приговаривала куклам. Это было явлением удивительным — девочка всегда предпочитала игрушкам живое общение.

— Ты играешь? Во что? — Анна подошла на цыпочках и склонилась над ней.

— В Ромео и Джульетту! — последовал мгновенный ответ. Откуда? Анна просто опешила. Эта девочка преподнесет ей еще такие сюрпризы…

Заезжали они с Дианой время от времени и к родителям Галы. В их квартире царило уныние и безнадежность. Мать Галы постоянно болела, отец пытался ухаживать за ней как мог. Они постоянно ссорились, ворчали друг на друга. И это понятно — за всю свою жизнь они не проводили столько времени на одном месте. Отец все время порывался уехать куда-нибудь, но не получалось — возраст уже был пенсионным, командировок не давали. От этого он мучился и страдал. Анне все время казалось, что эту печальную, чопорную пару ужасно раздражает детский смех и беготня, хотя они стараются не показывать вида. Да и сама Диана не сильно любила навещать дедушку с бабушкой, постоянно восторженно рассказывала всем про ее настоящего «гран-пер Жака» и старалась поскорее улизнуть из этого дома.

Несколько раз они навещали Жака во Франции. Он очень скучал по девочке и подарил ей на день рождения свою самую красивую лошадь. Он учил маленькую Диану ездить верхом, и девочка уже весьма неплохо держалась в седле, хотя Анна и не слишком одобряла такое раннее ее увлечение. Но в Диане жила сумасбродность матери — изменить это было невозможно! Так сложилось, что Жак уже не настаивал на том, чтобы Анна жила с ним постоянно — просил только почаще привозить Диану, которую без памяти любил. В один из приездов Анна узнала, что он завещал малышке все свое имущество…

Александра тоже не чаяла в девочке души. Она разрывалась между нею и возможностью попробовать начать новую жизнь в Италии. После нескольких встреч серьезный итальянский мужчина Джованни, по уши влюбленный в нее, сделал ей предложение…

— Мама, поезжай, — однажды сказала Анна, как-то ночью увидев, как мать в очередной раз мучается от бессонницы на кухне, — у каждого из нас своя жизнь, и не надо подменять ее жизнью близких людей, приносить никому не нужные жертвы. Мне будет гораздо лучше, если ты будешь счастлива. А мы с Дианой будем приезжать к тебе в гости…

Александра долго плакала, целовала дочь и Диану, а потом купила билет и улетела во Флоренцию. Она звонила каждый день, и голос у нее был спокойный и счастливый. Они с Джованни много путешествовали по стране. Но особенное впечатление на нее произвела поездка на развалины древнего храма Неми в окрестностях Рима.

— Дочь, ты обязательно должна это увидеть! — рассказывала по телефону взволнованная Александра. — Там есть что-то особенное, чего я не могу передать!

— Я тоже поеду в храм Неми. Он очень красивый! — заявила Диана, подслушав разговор.

Через несколько месяцев состоялась тихая свадьба, на которой со стороны невесты были Анна с Дианой, Алексей, Жак и Маркус. Александра была очень элегантна в свадебном наряде. Когда-то Файнберг женился на ней «по-быстрому», чтобы состоялась перспективная загранкомандировка, и ей даже не пришлось надеть белое платье невесты. Теперь она лучилась счастьем в великолепном белоснежном наряде с кринолином. А Диана, не теряя времени даром, в самом начале церемонии умудрилась стащить с невесты шляпку с белой вуалью и щеголяла в ней весь вечер, необыкновенно довольная собой. Все были рады за Александру, только в глазах Маркуса временами пробегали темные тени: во всем происходящем он видел то, что так и не осуществилось у него с Лерой.

Между тем картины Вознесенского неожиданно для всех произвели в Европе настоящий фурор. Крупнейшие мировые газеты писали о «новом русском открытии». Специалисты спорили, какому стилю и направлению принадлежат картины, и не могли прийти к единому мнению. Массу вопросов вызывала и техника письма. Коллекционеры с удовольствием покупали картины Стаса, некоторые из них были проданы с крупных аукционов.

Небольшая галерея Маркуса в Мюнхене стала местом паломничества. Посоветовавшись с Анной, Маркус основал фонд имени Леры, в котором аккумулировались средства от продажи картин.

Часть этих денег была направлена на развитие центра адаптации, который возглавлял в Москве Алексей. Центр наконец-то получил возможность переехать в другое помещение, принять на работу высокооплачиваемых специалистов. Там теперь можно было получить не только оперативную консультацию, но и пройти амбулаторно психологический реабилитационный курс. В центр пошли не только люди со сложными сексуальными проблемами, но и потенциальные самоубийцы, наркоманы, брошенные жены… Все, кому было отчаянно одиноко в холодном и неуютном окружающем мире. Маркус помог центру наладить связи с аналогичными учреждениями в Германии. Появилась возможность непосредственного обмена опытом с зарубежными специалистами, получения новых методик работы. Алексей был счастлив.

Однажды вечером они с Анной возвращались после очередной встречи с теми, кто уже прошел курс адаптации в центре. Такие встречи за чашкой кофе с обсуждением всего, что произошло у бывших пациентов в жизни за последнее время, стали для центра традиционными. По дороге Анна и Алексей оживленно болтали, обсуждая последние новости.

Оказалось, что уже более ста человек получили необходимую психологическую помощь и стали после этого жить нормально. У некоторых из них даже появились семьи! Как-то незаметно Анна и Алексей оказались в квартире Файнбергов на Тверской. Так же спокойно и естественно Алексей остался там на ночь.

— Ты знаешь, я наконец стала женщиной! — со смехом сказала Анна наутро. — И представь, мне это понравилось!

Так Алексей просто остался у Анны навсегда. Диана приняла его с радостью — она всегда была неравнодушна к молодым мужчинам — хотя и ревновала его немного к Анне.

В больнице у Вознесенского с некоторых пор стало неспокойно. Почти каждый день за ворота пытались под различными предлогами прорваться журналисты, чтобы взять интервью у внезапно ставшего очень популярным душевнобольного художника или в крайнем случае — хотя бы сфотографировать его. Врачи держали оборону. Маркус и Анна строго-настрого запретили пускать к Станиславу посетителей, чтобы не волновать его. И только самому Вознесенскому было на самом деле все равно, что происходит вокруг. Навещающая его Анна время от времени приносила газеты и журналы с восторженными отзывами о его творчестве, но он равнодушно просматривал их и тут же откладывал в сторону, как будто это его совершенно не занимало. Он по-прежнему не реагировал ни на кого, кроме Анны и Алексея. С ними иногда он сам заговаривал о чем-то, глядя в пространство.

Однажды утром Анне позвонили из больницы обеспокоенные врачи и рассказали, что пациент несколько дней отказывался принимать пищу, а всю предыдущую ночь бегал по палате, громко с кем-то разговаривал, падал, плакал и беспокоился. Анна незамедлительно приехала, вошла к нему и поздоровалась. Вознесенский не поднял головы. Он лежал на кровати, закрыв глаза, совершенно обессилевший и исхудавший, но с блаженной улыбкой. У него было очень светлое лицо. Думая, что он спит, Анна на цыпочках подошла к мольберту. При первом взгляде на холст ее точно током ударило: на холсте проступили такие краски, которые заставили ее зажмуриться от пронзительной боли и отпрянуть, как будто обожгли изнутри.

Анне показалось, что в палате начался пожар, все ее тело горело. Она медленно присела на край кровати Станислава и обхватила руками голову. В этот момент Вознесенский положил свою ладонь на ее колено. Боль мгновенно отступила.

— Знаешь, — тихо сказал он, — теперь я знаю, почему все так было. Я не мог прежде понять. Есть только свет и любовь. Через всю жизнь я должен был нести это… И еще. Ничего не кончается, даже если уходит. Все связано, и у каждого есть своя миссия. Я нашел свой путь к свету…

Станислав устало закрыл глаза. Анна посмотрела на Вознесенского: во всем его облике было нечто такое, что без слов говорило о том, что он уже перешел какую-то неизвестную ей грань.

Вечером Анна села к письменному столу. Перед собой она положила дневник Леры и стала что-то быстро набирать в компьютере. Я тоже знаю! Я все поняла… Буквы быстро возникли на экране. Набрав на одном дыхании несколько страниц, Анна в изнеможении откинулась на спинку кресла, прикрыв руками воспаленные глаза. Боже мой! Как все связано в этом мире! И как иногда непросто понять, что не случай, а судьба стоит над всеми нами, безжалостно карая отступничество. И вечные нити тянутся через тысячи лет и никогда не рвутся… Важно только почувствовать свою вечную встречу, только отдаться до конца свету и бесконечной созидающей силе любви!

Плыла тихая лунная ночь в самом конце нежного месяца таргелиона. Жара уже спала, воздух дышал прохладой и свежестью. Легкий ветер приносил издалека дурманящие ароматы цветущих садов. Мужчина в светлом хитоне, с небольшой котомкой за плечами, медленно шел по кромке моря, неся в руках сандалии. Теплые, ласковые волны с тихим шелестом касались его босых ступней. Звезды были настолько яркими, что казалось — они совсем близко, можно только протянуть руки и набрать их целую корзину, как виноградных гроздьев.

Странное чувство причастности к вечному овладело странником от созерцания этой гармоничной картины, — ему вдруг захотелось впитать в себя эту удивительную красоту летней ночи, запечатлеть ее в самом сердце, а потом поделиться со всем миром нечаянно обретенным богатством. Как будто это был самый значимый момент его жизни.

Вдруг до его ушей донеслось звонкое пение. Пела женщина. Ее голос звучал чисто и радостно, как бронзовый колокольчик. Путник прислушался — это был гимн Артемиде. Голос доносился из оливковой рощи неподалеку. Стараясь ступать тихо и осторожно, он преодолел полосу прохладного мелкого песка и начал пробираться между деревьями.

И почти сразу увидел ее.

В нескольких шагах от него в лунном сиянии танцевала полуобнаженная девушка в белой прозрачной тунике. Она была дивно сложена, движения ее были легки и пластичны, как у лучших афинских танцовщиц, густые темные волосы разметались по плечам. Она казалась ему частью этой удивительной ночи, нежной, как налетающий с моря ветер, ласковой, как набегающие волны, волнующей, как глубокое небо. Может быть, это наяда вышла из воды и танцует, укрытая густыми ветвями от чужих глаз? Мужчина невольно залюбовался ею. Она была прекрасна, точно ожившая статуя Фидия в лунных лучах. Сердце вдруг сладко защемило от нахлынувшего неведомого чувства.

Внезапно под неловкой рукой хрустнула ветка. Танцовщица замерла и огляделась. Предчувствие всколыхнулось в ее душе.

— Прости, я нарушил твое уединение, но я не хотел этого…

— Кто ты? И как попал сюда? — Девушка вышла из-за деревьев, смущенно поправляя тунику. Ее дыхание все еще было слегка прерывистым, на щеках алел румянец. Мужчина разглядел на ее волосах небольшую диадему в виде змейки.

— Я бродил по берегу моря и услышал, как ты поешь…

Незнакомка покачала головой:

— Ты не должен говорить со мной. Я жрица Артемиды. И если ты прикоснешься ко мне — тебя настигнет проклятие богини.

Странник молчал. Робость охватила его. Он смотрел на удивительную девушку и не мог отвести глаз. Она была еще совсем юной, но казалось, что печаль уже коснулась этих глаз своим невидимым крылом.

— Пойдем к морю! — позвала она его.

Это было похоже на видение: гибкая, стройная фигурка, идущая навстречу лунной дорожке к темному, вздыхающему морю. Девушка опустилась на песок у самой воды. Лунный свет холодным серебром обливал ее с головы до ног. Такой невероятной силы, должно быть, исполнена луна в ночь своего могущества.

— Ты еще здесь? — спросила она, не оборачиваясь.

— Да. Мне очень понравилось, как ты танцевала. — Мужчина подошел поближе.

Девушка вздохнула:

— Мне нельзя танцевать, как и нельзя разговаривать с незнакомцами. Но иногда я нарушаю запреты…

— Почему ты танцевала в священной роще в такой час?

— Я уже сказала тебе, что служу Артемиде. Это великая богиня. Я поддерживаю огонь в ее храме и участвую в жертвоприношениях и ритуалах богини. Я постигаю ее мудрость, и скоро меня ждет первое посвящение. Но иногда мне просто хочется побыть с ней наедине — вне храма, как сейчас. И тогда я начинаю петь, танцевать, и моя душа словно становится частью ее. Понимаешь?

Мужчина кивнул и в задумчивости посмотрел на море. Бескрайняя гладь завораживала, как черное обсидиановое зеркало. Они помолчали.

— А чем занимаешься ты?

— Все еще занимаюсь поисками себя. Я пробыл много лет в Афинах в Академии Платона, сначала учеником, а потом и учителем. А сейчас брожу в поисках смысла своей жизни. Всей мудрости философии, которая есть в Элладе, мне оказалось недостаточно, чтобы понять это. Слова греческой философии шелестят как листья, но не помогают постичь главного. Истина так и не открылась мне. Возможно, я был нерадивым учеником. Порой мне кажется, что все в этом мире только иллюзия, фантазия, сон. Слишком много теней застят глаза. Но ведь у каждого в мире есть свое предназначение… Я достиг успехов в философии и риторике, овладел тайнами цифр и знаков, освоил разные науки, но теперь хочу найти что-то свое, единственное, чтобы наконец наступило пробуждение души. И порой мне кажется, что я уже близок… Как сегодня ночью.

— У тебя очень мудрая душа…

— Мне бы хотелось, чтобы твои слова были правдой, но лучше скажи, а что ты будешь делать дальше.

— Останусь жрицей до конца своих дней, как велит мой долг. Если богиня за меня выбрала мое предназначение — я не могу ей перечить.

— Неужели ты думаешь, что такая красивая девушка, танцующая как нимфа, должна на всю жизнь оставаться в храме? Не видеть людей и других мест, не любить мужчин? Посмотри на себя: в танце ты похожа на саму Афродиту!

Красивые глаза гневно сверкнули.

— Думай, что говоришь, дерзкий незнакомец! Кровь таких, как ты, орошает алтарь богини!

— Ты хочешь сказать, что твоя богиня презирает и любовь, и песни, и танцы — все, что так свойственно любить женщине? Разве лук и стрелы — сакральные предметы твоей богини — когда-нибудь заменят тебе возможность вот так танцевать среди ночи?

Девушка пожала плечами. Ей с самого начала беседы казалось, что эта ночь, и встреча с незнакомцем, и разговор были ею уже пережиты однажды. Может быть, во сне? Старшая жрица говорила, что такое бывает…

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Потому что знаю, твоя Богиня бывает разной. В Бравроне она похожа на медведицу, и жрицы там надевают медвежьи шкуры во время ритуалов. В Эфесе богиня была многогрудой и покровительствовала амазонкам. Но она прогневалась на людей, и храм был разрушен. Еще я знаю, что Артемида Лимнатис, которой служишь ты, влажная и холодная, как сама Луна… Она не знает любви, а если и любит, то убивает своих любовников, потому что они причиняют ей невыносимую боль. Только мне кажется, что ты не такая, как остальные — в тебе течет не только лунная кровь, как у всех других жриц. Я чувствую в тебе скрытый огонь…

— Ты очень мудр, незнакомец! — Румянец снова тронул щеки девушки, и лицо ее уже не казалось таким мертвенно-бледным в лунных лучах. — Еще в детстве случайный астролог предсказал мне, что у меня в жизни есть два пути: Артемиды и Афродиты. И выбор будет зависеть от бога Кайроса, точнее, от того, сумею ли я узнать то мгновение, когда он откроет мне тот самый выбор. Но выбор давно уже свершен за меня… Я служу великой Артемиде.

— Но все же предсказание все не дает тебе покоя, дева, как будто ты не можешь понять чего-то, для тебя очень важного. Иногда тебе кажется, что у тебя должен быть совсем другой путь, не правда ли? И это доставляет тебе немало страданий.

— Ты многое знаешь обо мне, незнакомец… — Голос девушки трепетал от волнения.

— Я пришел сюда сказать тебе, что бог Кайрос именно сегодня ночью откроет тебе поворотный момент судьбы. Но он откроет его и для меня. Глядя на твой танец среди олив, я понял, чего не хватало всей мудрости философии в Академии. Живой любви! Бог, которого я мучительно искал всю жизнь в словах и цифрах, и есть любовь, как космос, обнимающая все вокруг. Все в ней, и все из нее. Встретив тебя здесь, я осознал еще и то, что мое предназначение — сказать тебе сейчас об этом моем прозрении. Именно сейчас ты еще можешь изменить все в твоей жизни, как и я в моей. С первой минуты я понял, что люблю тебя. Как будто в поисках шел к тебе через тысячу жизней — и наконец нашел…

Мужчина взял девушку за руку. Она не сопротивлялась. Маленькая, твердая ладонь танцовщицы была очень горячей.

— Я тоже почувствовала, увидев тебя, как будто уже переживала этот момент своей жизни. Сегодня, выходя ночью в рощу, я знала, что меня ждет что-то очень необычное, и, когда я танцевала и пела, мне казалось, что сама Афродита танцует со мной… Но предчувствия так часто обманывают!

— Только не сегодня…

Небо на востоке из черного постепенно стало пепельно-серым.

— Нам пора! — Мужчина решительно взял девушку за руку. — Скоро проснется старшая жрица и, если увидит нас, захочет принести в жертву…

— Как Геллу… Они с Эридой полюбили друг друга и нарушили клятву. Эрида на быстроногом жеребце ускакала назад в Афины и исчезла где-то, я больше никогда не слышала о ней. А Геллу жрицы утопили в море как нарушившую клятву богине… Я не хочу повторить их судьбу.

— Любовь не кончается на земле. Смерть — это гибель, но что в космосе подвержено гибели? Но нам еще нужно многое сделать здесь — я вижу это! Идем скорее!

Мужчина и девушка поднялись с холодного песка и пошли дальше вдвоем вдоль кромки моря, навстречу пробивающимся из-за горизонта солнечным лучам.

Из-за ветвей за странной парой наблюдал знакомый нам вестник, на сей раз в облике странствующего халдейского астролога. Полог его накидки лениво шевелил ветер. Он облегченно смахивал пот со лба, что-то торопливо записывая в свою пухлую тетрадь и, задумчиво глядя на гаснущие звезды, радостно бормотал: «Теперь она станет лучшей танцовщицей Афин!»

Сколько любви принесет она в этот коварный город! Пракситель, после разлуки с Фриной, которая сейчас больше озабочена изготовлением крема от морщин, чем более важными вещами, оставшийся без вдохновения, создаст наконец свою великую Артемиду, Апеллес завершит бессмертные фрески, и даже придворный Лисипп, который интересуется больше не женщинами, а государственными мужами, получит свою порцию вдохновения! А там — Рим, потом, глядишь, родятся художники Кватроченто — и она придет к некоторым из них во сне неповторимой музой… Но главный шедевр гораздо позже создаст тот, кто только что совершил наконец самый важный шаг навстречу своей судьбе… Сколько же столетий и повторов понадобилось для этого! Им кажется, все так разнесено во времени, а на самом деле все только миг, в котором и нужно успеть сделать главное. Как же трудно с ними — с людьми, даже сам Бог не знает. Пока разбудишь их души, пока вдохновишь на что-нибудь настоящее… Эх!

Вестник устало махнул рукой и исчез в рассветной дымке. У него впереди еще было много дел.

Над просыпающейся Аттикой восходило знойное летнее солнце.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Глава 1 НЕПРИЯТНЫЕ ИЗВЕСТИЯ

Глава 2 ПРОБЛЕМЫ С ПЕРЕВОДОМ

Глава 3 НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ

Глава 4 СЛИШКОМ МНОГО СЧАСТЬЯ

Глава 5 АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИ

Глава 6 ПОПЫТКА ВСЕ ВЕРНУТЬ

Глава 7 КРУШЕНИЕ ИЛЛЮЗИЙ

Глава 8 ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Глава 9 ПОСТОЯННЫЕ ПЕРЕМЕННЫЕ

Глава 10 НОВЫЕ ВСТРЕЧИ

Глава 11 ЗНАКИ ИЗ ПРОШЛОГО

Глава 12 СПЛОШНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ

Глава 13 РАЗВЯЗЫВАНИЕ УЗЛОВ

Глава 14 ОТКРОВЕНИЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg