«Полночное солнце»

Полночное солнце (fb2) - Полночное солнце [Litres] (пер. Мария Владимировна Николенко) 747K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Триш Кук

Триш Кук Полночное солнце

© М. Николенко, перевод, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

Глава 1

В диснеевских мультиках героиня всегда преодолевает серьезные препятствия, прежде чем находит своего принца, а потом они «живут долго и счастливо». Например, Рапунцель в «Запутанной истории», помните? Ее похищают и запирают в башне, а как сбежишь, если за тобой тянется коса длиной в семьдесят футов? Или возьмем Анну из «Холодного сердца». Ее родители погибли, и некому было помочь ей справиться с магической снежной силой. А русалочка Ариэль? Она мечтает превратиться в земную девушку, и мечта ее сбывается, но за пару ножек Ариэль расплачивается своим прекрасным голосом, а значит, не может ни поговорить с парнем, в которого влюблена, ни заворожить его песней. Плюс ко всему у нее проблемы с отцом: у того страшно испортился характер, с тех пор как маму убил пират.

Ну и у меня то же самое. Не совсем, конечно, но вроде того. Я нарочно вспомнила героинь мультиков, чтобы вам легче было представить мою ситуацию. Провела культурную аналогию. Думаете, я ботаник? Да, я люблю занятия по английскому, и вообще мне нравится учиться. А беда моя в том, что у меня редкое генетическое отклонение – пигментная ксеродерма, или ПК. Мой организм, по сути, не справляется с ущербом, который наносят ему ультрафиолетовые лучи. Если я выйду на солнце, это может обернуться раком кожи, потерей слуха или умственных способностей. Мне станет трудно глотать, ходить и вообще двигаться. Я могу потерять дар речи, забиться в припадке и даже умереть. Поэтому в светлое время суток я сижу дома, как Рапунцель в башне под тяжестью длиннющих волос. Рапунцель в конце концов становится невмоготу, и она сбегает с каким-то типом. Прекрасно ее понимаю.

К тому же я сирота, как и многие сказочные героини. Правда, отец, слава богу, жив. А мамы нет. Она погибла в автокатастрофе, когда мне было семь лет. Папа изо всех сил старается заменить мне ее. Не знаю, что бы я без него делала. Если бы у меня были сверхспособности, остудила бы солнце и стала бы свободно передвигаться по миру. Думаю, я похожа на тебя, Анна.

Хотя нет, погодите-ка. Как и Ариэль, я люблю петь, но обстоятельства не позволяют мне делать это тогда, когда больше всего нужно или просит душа. По очевидной причине я не хожу в обычную школу, не могу записаться в хор или акапельную группу, не могу участвовать в ежегодных постановках мюзиклов. Сама я считаю, что у меня хороший голос. И папа тоже так думает. Но его послушать, так я все делаю просто потрясающе, лучше всех на свете. Он, конечно, необъективный критик, а за объективной оценкой мне обратиться не к кому. Правда, иногда я играю и пою на нашей маленькой железнодорожной станции, но в то время, когда мне можно выходить, там бывает пусто и темно, как в мертвом сердце морской ведьмы Урсулы. Поэтому я сама себе аккомпаниатор и сама себе слушатель. Откуда мне знать, есть у меня настоящий талант или нет?

В общем, я хочу сказать вот что. У меня, как и у сказочных принцесс, проблем хватает. Но я, как и они, буду верить и бороться. Тогда для меня тоже наступит счастливый финал. Может, моя жизнь окажется короче, чем у других, но это не значит, что она будет менее яркой.

Глава 2

Ну вот. Опять меня понесло. Из-за этой своей болтливости я порой попадаю в неприятные истории. Скоро сами увидите. Но расскажу все по порядку. Итак, привет! Меня зовут Кэти. Если бы вы заглянули снаружи ко мне в комнату… хотя на самом деле этого сделать нельзя, потому что у нас на всех стеклах специальное солнцезащитное покрытие, не пропускающее в дом ни капли ультрафиолета. Так вот, если бы вы могли ко мне заглянуть, я бы, наверное, показалась вам бедненькой больной девочкой, которая все время пялится в окно. Смотрит, как жизнь проходит мимо. Но я такая же, как другие люди. Просто на солнце выходить не могу.

Я играю на гитаре, пишу стихи, сочиняю музыку и сама балдею от того, как хорошо у меня получается петь в ванной. Интересуюсь астрономией, мечтаю стать астрофизиком. Терпеть не могу брюссельской капусты, люблю китайскую кухню, обожаю мопсов: по-моему, они самые милые собачки в мире! Ужасно боюсь пауков. Мою лучшую подругу… Ладно, мою единственную подругу зовут Морган. Кроме нее и отца, я ни с кем по-настоящему не общаюсь. Она круче всех! Если не согласитесь с этим, ждите от нее пинка под зад.

Да! Еще я со страшной силой влюбилась в парня по имени Чарли. Он ходит в бассейн мимо моего окна, и я каждый день смотрю на него с тех самых пор, как мне поставили диагноз и заперли дома, – это случилось в первом классе. Чарли рос на моих глазах и с каждым годом становился все симпатичнее. Сейчас он заканчивает школу. Высокий, худощавый. У него чудесные волосы, он так небрежно встряхивает ими, а глаза… Глаза могут растопить айсберг быстрее глобального потепления. Только одно мне в нем не нравится: он не подозревает о моем существовании. Должно быть, это звучит слегка сопливо. Ну и пусть. Что тут поделаешь? У меня редкое заболевание, которое дико осложняет жизнь. Я не могу выйти утром на улицу и как бы случайно встретиться с Чарли, потому что тогда солнце зажарит меня до смерти. Мне позволительно немножко распустить нюни.

Кстати, сегодня я, может быть, сделаю то, о чем раньше и подумать не могла. Правда, пока не знаю как. Допустим, постучу в стекло, когда увижу Чарли, – главное, чтобы папа в этот момент на меня не смотрел. Предложу подняться в мою комнату – только бы папа не пошел следом. Ха! Мечтать не вредно… А потом я проведу рукой по чу́дным волосам Чарли. И поцелую его.

Ну да, да! Этого никогда не произойдет. Знаю. Но я, по крайней мере, могу смотреть ему вслед, пока он не скроется за деревом, которое выросло в таком неудачном месте. А когда появятся звезды, я попрошу у них всего самого хорошего для Чарли. Пусть он благополучно окончит школу и начнет новую увлекательную жизнь. Пусть исполнятся все его желания. Он этого заслуживает. Все мы этого заслуживаем. Я, увы, не получу того, чего хочу больше всего… то есть нормальной жизни у меня никогда не будет, и с этим придется смириться… но Чарли во всем должно повезти. Очень надеюсь.

Открываю ноутбук и включаю трансляцию выпускного, который мог быть моим, если бы все эти годы я не просидела на домашнем обучении. Школьный уровень я, конечно, уже переросла и даже успела набрать зачетных баллов не меньше, чем у студентки второго курса. Мне нравится учиться. К тому же в моем распоряжении гораздо больше времени, чем у других. И все-таки выпускной есть выпускной. Переломный момент в жизни большинства людей. Последнее ура перед новым этапом. Ну а для меня перемен не предвидится. Все останется по-старому. Я, как и раньше, буду брать уроки онлайн и всячески избегать солнца, вместо того чтобы поехать в какой-нибудь сказочный университет, где должна была бы учиться. И все-таки я вздыхаю, прощаясь со школьными годами.

Директор называет имена, и ребята один за другим выходят на сцену, чтобы пожать ему руку. В другой руке у них новенькие аттестаты. Вот и Морган получила свой. Вместо того чтобы спуститься, она подходит к камере, встает в позу и одними губами произносит: «Видали, суки?!» Ее быстро возвращают в строй, но я уже успела расхохотаться до икоты.

С нетерпением жду, когда дойдут до буквы «Р». Ра… Ре… Рид! Наконец-то названо имя Чарли! Я уже предвкушаю, как вот-вот увижу его в мантии, красивого и торжественного. Представляю себе, как чудесные глаза посмотрят в объектив из-под четырехугольной шапочки. Но в эту самую секунду в комнату врывается мой отец.

– Кэти Прайс! – грохочет он.

На лице у него дурацкая улыбка, а в руке свернутый в трубочку лист. «Уф! Давай не сейчас, ладно?» – фыркнула бы на моем месте другая девчонка, но я только смеюсь. Ведь я понимаю: папа пытается сделать так, чтобы мне было весело и я не чувствовала себя отрезанной от сверстников. Как водится, он перестарался, но огорчать его мне не хочется. Не он же виноват, что я сижу на кровати, а не стою на сцене вместе с одноклассниками.

Хотя нет. В некотором смысле он виноват. И мама тоже. У них обоих был рецессивный мутировавший ген, из-за которого развилась моя болезнь. Но они не нарочно передали его мне.

– Чего это ты вырядился?

– Так положено всем преподавателям и выпускникам, – отвечает папа, подавая мне шляпу.

Я беру ее и надеваю. Отец протягивает мне от руки заполненный аттестат. Теперь я выпускница средней школы, прошедшая курс обучения на дому. В сноске даже указано, что мною набрано двадцать четыре вузовских зачетных балла. Я улыбаюсь папе и жму его руку. В такие минуты я особенно ценю то, как хорошо он меня знает. Он понимает, насколько для меня важны успехи в учебе. Ведь приобретение знаний – это то немногое, в чем солнце не может мне помешать. И я хотела бы выделяться среди других умом, а не только болезнью, которая поражает одного человека из миллиона. Папе не нужно этого объяснять.

– Как лучшая ученица выпуска, вы, вероятно, подготовили прощальную речь? – спрашивает он.

Я поправляю на голове шляпу и думаю, что бы сказать по случаю этого дня, который, если честно, не такой уж и особенный.

– В первую очередь я бы хотела выразить признательность директору школы, – начинаю я.

– Не стоит благодарности, – говорит папа, и глаза его весело поблескивают.

– Спасибо преподавателю испанского языка…

– De nada[1]. – Отец дотрагивается до полей воображаемой шляпы.

– И преподавателю английского языка…

Папа делает легкий поклон:

– Учить вас было одно удовольствие!

– А еще я официально заявляю: учитель гимнастики не ведал, что творил.

Отец прижимает руку к сердцу:

– Нечестный ход! Я собирался вручить тебе это, но теперь…

Он машет у меня перед носом открыткой, а когда я пытаюсь ее схватить, отдергивает руку. Я пожимаю плечами, как будто мне ничуточки не интересно. Он признает поражение и, бросив конверт мне на колени, плюхается рядом со мной на кровать. Я достаю огромную открытку с банальной мультяшной звездочкой в шляпе выпускника. Цветистая надпись, сделанная тем шрифтом, который используют в комиксах, гласит: «На STARт взрослой жизни!» Я закатываю глаза:

– Никогда не видела более дурацкой открытки!

– Знаю, – кивает отец без улыбки. – Три магазина обошел, чтобы найти такую. Готова получить подарок?

Это неожиданность! Я хлопаю себя ладонью по рту и, не убирая пальцев, спрашиваю:

– Какой?

Отец вскакивает и выбегает в коридор, а через секунду возвращается с потертым гитарным футляром, к которому прилеплен красный бантик. Внутри самый замечательный инструмент из всех, какие я когда-нибудь видела. Корпус, темный по краям и светлый в центре, украшен перламутровым орнаментом. Я беру гитару и легко провожу рукой по гладкой поверхности, пока пальцы не натыкаются на маленькую неровность. Оказывается, это инициалы: «Т. Дж. П.».

– Мамина? – спрашиваю я, расширив глаза.

Папа кивает:

– Та, детская, уже маловата для тебя. – Он показывает в угол, где висит гитарка, на которой я играю, сколько себя помню. – Но эта, конечно, старая. Если хочешь поновее…

Я покачала головой, не дав ему закончить. Чушь какая-то. Мамина гитара – все равно что частичка ее самой, которая теперь всегда будет со мной. Мне показалось, что брешь, оставленная маминой смертью в моем сердце, стала чуть-чуть меньше. Хотя полностью она, наверное, никогда не зарастет.

– Какая красивая… Спасибо!

Папа обнимает меня, я обнимаю его. Несколько секунд мы сидим, прижавшись друг к другу, и оба чуть не плачем. Наконец я высвобождаюсь. Воцаряется неловкое молчание.

– Ну ладно… Постарайся уснуть, – говорит отец, целуя меня в лоб. – Я горжусь тобой, Орешек.

Еще совсем светло, но тому, кто может выходить на улицу только ночью, имеет смысл спать днем. Я не жалуюсь: большинство моих ровесников мечтают о таком распорядке. Я это точно знаю, ведь очень многие подростки выходят в Интернет именно в ночные часы, и совсем не потому, что у них такая же проблема, как у меня.

Гуляя в «Фейсбуке», «Снэпчате», «Инстаграме» и блогах, я вижу: ребята моего возраста стараются жить так, чтобы ничего не пропускать. Они боятся оказаться в стороне. Ну а я иногда думаю, что можно бы познакомиться с кем-нибудь, если у нас на первый взгляд много общего. Иногда добавляю комментарии. Но сама никогда ничего не выкладываю и никому не посылаю личных сообщений. Будет ужасно неловко и обидно, если человек, с которым я связалась, отреагирует на мою болезнь так же, как дети в начальной школе.

Хуже всех была девочка по имени Зои Кармайкл. Когда мне поставили диагноз, она пустила слух, что я вампир. Ну и началось. Меня все стали бояться, приклеили мне кличку Кровопийца. Никто, кроме лучшей подруги Морган, больше не разговаривал со мной. Потом мы с папой начали выезжать в соседние города, чтобы посмотреть кино и поесть мороженого. Там не нужно было терпеть таких, как Зои, которая показывала на меня пальцем, если вечером мы отваживались выйти на прогулку. Эта традиция сохранилась до сих пор, так что можете представить, какие неизгладимые впечатления я тогда получила.

Вот почему я предпочитаю все знакомое и не ищу новых друзей. Не хочу подпускать к себе тех, кто будет надо мной издеваться. Сегодняшний день не исключение. Вместо того чтобы погрузиться в мир, в котором активно живут мои сверстники, я засыпаю в обнимку со своей чудесной старой новой гитарой.

Мой «ночной» сон прерывает шум за окном: машины гудят, девчонки и парни гикают, все веселятся. В этом могла бы участвовать и я, если бы у Морган были хорошие отношения с кем-нибудь из класса. А она ни с кем не дружит. Особенно плохо они ладят с Зои, с чьей легкой руки меня прозвали Кровопийцей. Морган говорит про нее: «Она все такая же стерва с поганым языком. Удивляюсь, как она до сих пор не схлопотала по своей противной физиономии. При ее-то загрязненной карме!» Ну так вот. Если моя подруга сегодня ни к кому не идет праздновать, то и я не иду.

Вот как выглядела бы вечеринка без Морган:

Зои. Ты кто такая?

Я. Я… Э-э-э…

Подпевала Зои. Ты здесь вообще училась?

Я. Так вышло, что… училась я дома… Такие обстоятельства… Но если бы не они, я бы сегодня тоже была на выпускном в этой школе.

Зои (пристально меня разглядывает). Погоди. Я вспомнила. Ты Кровопийца, верно?

Подпевала Зои вопит как резаная. Потом воцаряется тишина. Все хватаются за шеи, пытаясь защититься от моего укуса. Я смываюсь домой, чтобы в папиной компании заесть обиду ужином из китайского ресторана.

Как видите, без Морган мне идти нельзя. А она уперлась и бубнит: «На кой мне сдались эти фифы и мажоры! Видеть их не хочу! Особенно язву Зои Кармайкл». И все-таки мне кажется, что хорошо было бы отпраздновать окончание школы вместе со всем классом. От Зои и ее компании мы бы просто держались подальше. Есть ведь, наверное, и неплохие ребята. По крайней мере, должны быть. Хотя бы несколько. Разве не так?

Вот как выглядела бы вечеринка с Морган:

Зои. Ты кто такая?

Я. Я… Э-э-э…

Морган. Моя лучшая подруга. И потрясная девчонка, какой тебе никогда не стать.

Подпевала Зои. Она здесь вообще училась?

Я. Так вышло, что…

Морган (закрывает мне рот рукой). Ты сама-то в школе появлялась раз в месяц, еле-еле аттестат получила! Молчала бы лучше!

Зои (пристально меня разглядывает). Погоди. Я вспомнила. Ты Кровопийца, верно?

Морган (раньше, чем я успеваю что-нибудь произнести в свою защиту). Совершенно верно. Еще одно слово – и ты зомби.

Мы идем играть в пиво-понг, я встречаю Чарли Рида, между нами вспыхивает бешеная любовь. А папа даже не подозревает, что я пошла на вечеринку, вместо того чтобы сидеть дома у Морган и смотреть фильм, как собиралась.

Вздохнув, я сбрасываю с себя одеяло. Мой взгляд падает на гитару, и я решаю пойти на станцию. Попробовать сыграть несколько новых песен. Буду петь одна. Сама для себя. Осталось только папу уговорить, чтобы разрешил.

Надеюсь, он понимает, как мне сейчас нужна свобода. Годами отец водил меня туда, куда дети обычно ходят с друзьями: в кино, в торговый центр, в боулинг, в кафе есть йогуртовое мороженое. Все это только доказывает, что моя болезнь сделала меня очень стремной. Конечно, папа из кожи вон лезет, чтобы я жила нормально, и я ему благодарна, и все-таки, как бы он ни старался, моя жизнь ненормальна и никогда нормальной не будет. Даже если он оставляет меня в кинозале одну, чтобы я его не стеснялась, а сам идет на другой фильм, ничего от этого не меняется. Кто в моем возрасте будет смотреть кино без компании? Правильно, только суперстремный лузер или я. Для большинства окружающих это одно и то же. Но сегодня я хочу быть просто Кэти – обычной девчонкой, которая не страдает редким заболеванием и за которой беспокойный отец не ходит как хвост.

Кое-как собрав волосы в пучок, я беру гитару и спускаюсь по лестнице. Заглядываю в отцовскую каморку. Пусто. Заглядываю на кухню: может, папа решил перекусить. Нет, и там никого. Осталось только одно место. Я спускаюсь в подвал. Из щели под дверью папиной фотолаборатории сочится свет. Я стучу.

– Входи! – отвечает папа.

Я перешагиваю порог, и в нос мне ударяет сладковато-горький запах. Стены лаборатории увешаны снимками для журнальных обложек, которые отец сделал в разных экзотических местах. Вот улица в индийских трущобах, вот айсберг, вырастающий из бурного серого моря, вот жираф бродит один по пустынной саванне. Эти фотографии – привет из прежней папиной жизни. Я горжусь тем, чем он раньше занимался, и мне жаль, что из-за моего «состояния» мы не можем больше путешествовать и он впустую тратит свой талант, сидя в нашем вшивом городишке.

На бельевой веревке висят новые снимки. Несколько пейзажей и куча моих портретов. На одних я выгляжу естественно, для других папа уговорил меня позировать. Вот последняя фотография, сегодняшняя: я играю на маминой гитаре. На остальных снимках я себе не нравлюсь, но здесь, по-моему, я получилась хорошо.

– Вот эта удачная, – говорю я.

Папа указывает на мое лицо, склоненное над великолепным инструментом:

– Только девчонка тут какая-то странноватая.

Я шутливо тычу его кулаком в плечо, он, смеясь, увертывается. Хорошо, что отец сейчас немного расслабился: проще будет уговорить его, чтобы отпустил меня одну и не увязывался следом. Разве можно получить правдивый отклик на свои песни, когда рядом стоит папочка?

– Такую прекрасную модель трудно снять неудачно, – произносит отец.

Я подхожу, чтобы поглядеть на свою любимую фотографию: пакистанские девочки в школьной форме стоят перед обшарпанным зданием.

– Вот где действительно прекрасная натура, – говорю я, оборачиваясь. – Тебе, наверное, не хватает всего этого…

– Бесконечных командировок? – фыркает папа. – Это было сплошным мучением.

Когда он возится в своей лаборатории, его движения легки и красивы. Можно подумать, что нет ничего проще, чем делать и проявлять такие потрясающие снимки. Но я-то знаю правду: если бы он не был трудягой, не стал бы одним из самых востребованных фотографов в мире. На лице у меня написано: «Брось! Ты же знаешь, что я все равно не поверю!» Папа это замечает и, кивнув на фотографию, перед которой я стою, продолжает гнуть свое:

– Я серьезно. Там, в Пакистане, у меня украли багаж, и я целую неделю ходил в одном и том же. Ночевал у своего гида на полу – без матраса, без одеяла. От холода не мог заснуть. Просто лежал и ждал, когда встанет солнце.

Что бы он ни говорил, я вижу, как светятся его глаза. Естественно, он скучает по той жизни. Любой на его месте скучал бы. Я бы все отдала, чтобы иметь возможность поехать куда захочу и увидеть то, чего на самом деле никогда не увижу. А хуже всего, что и папа из-за меня вынужден отказываться от своей мечты.

– Мне гораздо больше нравится ночью спать в собственной постели, а днем учить молодых паршивцев не бояться грязи.

– Ну ты и врун!

Папа смотрит на меня так, будто маска никогда не унывающего оптимиста, которую он носит ради меня, вот-вот спадет. Но нет, он вовремя берет себя в руки. Да уж, открывать эту банку с червями не имеет смысла, ничего хорошего оттуда не выудишь, и все-таки я хочу когда-нибудь открыто поговорить с папой о том, как моя ПК изменила почти все в нашей жизни. И не в лучшую сторону.

– Что-то случилось? – спрашивает он.

Я делаю глубокий вздох и быстро все выкладываю. Чем труднее ему будет вставить слово, тем меньше вероятность, что он скажет «нет». Мой вопрос: «Я тут подумала… Не отпустишь ли ты меня на станцию опробовать мой выпускной подарок?» – прозвучал так: «Ятутподумаланеотпустишьлитыменянастанциюопробоватьмойвыпускнойподарок?» В заключение я прибавила широкую улыбку, которая означала: «Я уже не школьница, я самостоятельна и уверена в себе. Вполне могу сама пройти полмили до станции, чтобы сыграть несколько песен для тех, кто задержался на работе. Может, и народу совсем не будет, разве что Фред, которого ты знаешь с детства. Поэтому не беспокойся за меня, все будет хорошо, обещаю. Только, пожалуйста, не говори, что тоже пойдешь!»

Папино лицо опадает, как испорченное суфле. Он постукивает пальцем по часам. Видимо, мы с ним за последние годы слишком много пересмотрели ужастиков и это не обошлось без последствий для его психики. Уж и не знаю, какие такие страшные опасности он себе воображает, но вообще-то у нас в городишке преступность почти нулевая. Со мной ничего не может случиться, но папа не хочет этого признавать и ищет какой-нибудь предлог, чтобы отказать мне.

– Уже десять. Может, Морган составит тебе компанию? Или поиграешь здесь, для меня?

Выступать перед своим самым большим фанатом – это, конечно, здорово. Какую бы песню я ни спела, реакция одна и та же: «В жизни ничего подобного не слышал!» Или: «Первая строчка хит-парада!» Но мне хочется иметь больше одного слушателя, и желательно, чтобы аудитория не была заранее убеждена в том, что я новая Тейлор Свифт, только намного лучше. А еще я, честно говоря, с удовольствием отдохнула бы от дома и от самого папы, хотя понимаю, на какие жертвы он ради меня идет, и ценю это. Я люблю его так же сильно, как он меня. Просто жить в четырех стенах тяжело, и мне надо снять напряжение.

ПК научила меня быть терпеливой, и я знаю, что идти напролом нельзя: с папой эта тактика не прокатит. Зато на него действуют хорошо продуманные логические аргументы.

– Морган сейчас с родителями, – отвечаю я таким милым тоном, на какой только способна. – Играть для тебя я обожаю, но мне же надо расширять аудиторию! А то на моей страничке всего три «лайка»: твой, доктора Флеминг и Морган. Пора и еще кому-нибудь меня увидеть. И это ведь не по-американски – отказывать человеку, окончившему школу, в свободе передвижения!

Отец молчит. Колеблется. Сейчас возьмет ключи и скажет, что только довезет меня до станции. А потом начнется: «Ну дай я послушаю всего одну песню…» Так он и будет торчать все время рядом. Нужно как-то предотвратить такое развитие событий.

– Там будет Фред, он за мной присмотрит, – продолжаю я. – К тому же, если тебе не хотелось, чтобы я играла, зачем ты подарил мне такую прекрасную гитару в таком роскошном футляре? Он как будто специально создан для четвертаков и долларовых бумажек, которые в него полетят!

Отец хмурится. Ясное дело: хочет меня защитить. Даже чуть перегибает со своей опекой. И я знаю, я понимаю почему. Тем не менее он иногда меня бесит. Терпеть не могу, когда на меня смотрят как на хрупкое существо, которое может упасть замертво, едва выйдет из дому. Слава богу, папа хочет, чтобы я была не только жива, но и счастлива, и потому надеюсь склонить чашу весов в свою пользу.

– Ну ладно, – сдается отец, – комендантский час переносится. Но в двенадцать…

– Спасибо! – взвизгиваю я, пока он не передумал. – Спасибо, спасибо! Ты лучший папа на свете! Спасибо!

Далее следует инструктаж. К этому я уже привыкла: отец перечисляет правила, которые я должна соблюдать во время своего сольного выхода в мир, а я с серьезным видом киваю, хотя и не слушаю. Нет необходимости, ведь папа всегда говорит одно и то же:

– Каждый час жду от тебя эсэмэску. Не пришлешь – я не просто Фреду позвоню, а приеду сам и такую сцену устрою! Весь город будет детям рассказывать, чтобы неповадно было по ночам гулять!

Я хватаю гитару и направляюсь к двери, пока мне на руку не нацепили маячок.

– Каждый час, Кэти! – кричит папа мне вслед.

Я оглядываюсь через плечо и широко улыбаюсь:

– Люблю тебя!

С этими словами я выхожу из дому. Легкие наполняются прохладным ночным воздухом. Я выдыхаю и, подняв голову, гляжу на звезды. Они подмигивают мне, как будто знают: должно произойти что-то волшебное. Папа смотрит на меня с порога:

– А я тебя люблю еще больше!

– Это невозможно! – отвечаю я и ускоряю шаг.

Глава 3

Фреда я нахожу там же, где и всегда, – в маленькой конторе за окошком билетной кассы. Он один из самых старых папиных друзей: старых и в смысле продолжительности знакомства, и в смысле возраста. Их родители жили по соседству, и Фреда иногда приглашали присмотреть за моим папой, когда тот был малышом.

– Эй, Фред! – кричу я и машу рукой перед стеклом.

Он поднимает голову. Копна седых волос серебрится в лунном свете.

– Выпускница! А я все думал, придешь ты сегодня или нет?

– Разве могу я разочаровать моих поклонников? – отвечаю я, указывая на пустую платформу.

Фред слышит эту шутку уже не первый год, но все равно смеется. Потом замечает мой потрясающий старый новый инструмент, так не похожий на прежнюю детскую гитарку, и его выразительное лицо буквально расплывается от восторга и удивления, превращаясь в смайлик с глазами-сердечками.

– Новая?

Я гордо киваю, поглаживая футляр. Потом выбираю место на платформе, прошу у самой яркой звезды, чтобы в этот вечер со мной наконец-то произошло какое-нибудь чудо, и, достав гитару, запеваю одну из своих новых песен – задушевную композицию, которая называется «В ожидании солнца». В это время с поезда сходят два усталых полусонных пассажира: парень, видимо пьяный, который чуть было не падает на меня, и женщина в красном, как сигнал светофора, брючном костюме. Эта точно трезвая. Торопливо проходит мимо, стараясь не смотреть в мою сторону.

Следующие полчаса станция пустует. А я все пою и играю, как будто у меня концерт в Карнеги-холле. Наконец к платформе подкатывает следующий поезд. Выходит девушка, которая, как мне кажется, может быть одной из многочисленных подружек Зои. С любопытством меня оглядев, она бросает в мой футляр полупустую пачку «Скиттлз».

– Большое спасибо! – кричу я ей вслед.

Она оборачивается и только слегка пожимает плечами, но сколько презрения ей удается выразить! Ну и плевать. Я не из тех, кто бросает начатое. Запеваю следующую песню собственного сочинения.

На лестнице появляется какой-то хипстер лет тридцати или старше, с бородой, как у дровосека. Жертвует мне несколько монеток. Этого недостаточно, чтобы оплатить парковку, но я, к счастью, пришла пешком. Папа говорит, я «еще не готова» сама водить машину. Неужели боится, что я сяду за руль и сразу помчусь навстречу закату? Не знаю, может, я и сбежала бы, как Рапунцель, да некуда. Поэтому ругаться с отцом из-за водительских прав смысла нет.

Я уже начинаю думать, что вечер выдался самый обыкновенный – такой, когда время еле ползет, – и вдруг замечаю маленького мальчика с ангельским личиком. Он тянет маму за руку, и оба останавливаются прямо передо мной. Ребенку явно пора спать, но моя песня его как будто заворожила. Он не шелохнувшись слушает ее до конца, а потом изо всех сил хлопает в ладошки.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я, когда аплодисменты стихают.

Жаль, что он еще маленький и не может зарегистрироваться на «Фейсбуке». А то у меня наверняка появился бы четвертый официальный фанат.

– Томми, – отвечает малыш. – Я еду ночным поездом.

– Это здорово, – говорю я.

Он сжимает пухлые кулачки и упирает их в бока:

– А ты тоже поедешь?

Я улыбаюсь и качаю головой:

– Нет. Я просто здесь играю.

– А почему так поздно?

Нельзя не признать: вопрос логичный. В утренний час пик и тех, кто не обратил бы на меня особого внимания, и тех, кто кинул бы мне полпачки драже, было бы гораздо больше. Соображает мальчик. Я решаю сказать ему правду.

– Мне нельзя выходить на солнце.

Томми оценивающе прищуривается и быстро приходит к тому выводу, который сделали все дети вокруг меня, когда я была в его возрасте:

– Ты вампирка?

Я смеюсь. Превращение в вампира, пожалуй, многое бы для меня упростило. Ожидаемая продолжительность моей жизни возросла бы на несколько веков, и я не испытывала бы огромного напряжения из-за того, что должна успеть сделать нечто мощное и потрясающее, чтобы доказать сам факт своего недолгого существования.

– К сожалению, нет. Хотя было бы прикольно. У меня что-то вроде очень сильной аллергии.

Мальчик кивает:

– У меня аллергия на клубнику. Сыпь. И нос сопливится.

– Это паршиво, – говорю я, поднимая глаза на мать ребенка.

Может, ей не нравится, что я грубовато выражаюсь? Но нет, ложная тревога: она что-то строчит у себя в телефоне и, скорее всего, не слышала моих слов.

– А что будет, если ты выйдешь на солнце? – спрашивает Томми.

Я морщусь и пожимаю плечами. Конечно, ни к чему ребенку знать, что ультрафиолетовые лучи могут меня обуглить. Пугать его лекцией о раке кожи я тоже не собираюсь. Поэтому отвечаю расплывчато:

– Будет кое-что похуже сыпи.

Томми опять кивает. Похоже, я его впечатлила. Ну да, он ведь еще ничего в жизни не видел.

– А знаешь, – говорю ему я, – у меня есть песенка про тебя и твою аллергию.

Он удивленно раскрывает рот, а я начинаю импровизировать:

– Мы с Томми друзья, у него аллерги-и-и-ия! Когда он ест клубнику, его носик чешется дико! А мне целый день нельзя выходить из дому. Как хорошо, что мы дружим с Томом!

Мальчик хохочет.

– Нравится? Погоди, ты еще припев не слышал. – И я затягиваю: – Ду-да-ду-да-дия! Ду-да-ду-да-дия! У нас с Томми аллергия!

Когда мама его уводит, он улыбается мне во весь рот. На прощание оборачивается и машет, все с той же улыбкой. Этот маленький чувачок наверняка был моим первым и последним слушателем сегодня. Больше уже точно не от кого ждать внимания. Значит, пора «обкатать» мою самую последнюю песню: я проверю, не нужно ли что-нибудь поменять, а если собьюсь, никто не услышит.

Достаю свой видавший виды блокнот, густо исписанный текстами песен. Это мой лучший друг после Морган. Открыв страницу, на которой нацарапан новейший шедевр, я делаю глубокий вздох и начинаю петь. Поется так хорошо, так легко, что на какое-то время я совершенно обо всем забываю. Из-за своей чертовой болезни я торчу здесь одна, а не веселюсь на обалденном выпускном вечере – ну и пусть. Сейчас все это для меня не имеет значения.

Когда я отрываю взгляд от струн своей гитары, мне кажется, что наступил апокалипсис: мир навсегда изменился. Прямо перед собой я вижу Чарли Рида. Он смотрит на меня с интересом. Слушает песню, которую я, откровенно говоря, сочиняла, думая о нем. Меня совершенно переклинивает, и я скрипучим голосом произношу:

– О господи!

– Привет! – говорит Чарли, смеясь над моим замешательством.

Привет… Может, это и не слишком оригинальное начало, ну да какая разница! Я до сих пор не могу прийти в себя оттого, что передо мной действительно стоит он – тот, за кем я так долго наблюдала издалека. Сердце бешено колотится – лишь бы не потерять сознание. Вскочив, я пытаюсь запихнуть гитару в футляр. Пачка драже вываливается на пол. «Скорее бежать отсюда!» – думаю я. У меня так мало жизненного опыта, что я совершенно не представляю, как разговаривать с самым классным парнем на планете. Да и вообще с любым парнем, красивым или страшненьким, если он старше Томми – моего фаната номер один. С Чарли Ридом я поболтаю в другой раз, когда у меня не будет такой паники.

– Не хотел тебя напугать, – говорит он, поднимая конфеты и протягивая их мне.

Наши пальцы соприкасаются. По моей руке разливается щекочущее тепло. Когда адреналин, подстегивающий меня к безоглядному бегству, немного понижается и в мозгу перестает стучать, я понимаю, что нужно успокоиться.

– Что? Э-э-э… Да нет… Напугать? Я не пугливая… То есть вовсе непуганая…

Трудно сказать, на каком языке я забормотала, но точно не на английском. Совсем не так я представляла нашу с Чарли встречу. Полнейший облом! Все-таки надо уйти: это логично, хотя… Мне наконец-то выпала возможность познакомиться с парнем, которого я десять лет пожирала глазами, и теперь я отказываюсь с ним говорить. Тактика – просто супер!

К моему ужасу, Чарли идет за мной.

– Ты куда?

– Домой. Мне пора.

Это правда. Папа, наверное, уже определил местоположение моего айфона и не сводит глаз с маленькой точечки, обозначающей меня. Может, он следит за мной с того самого момента, как я пришла на станцию. Или вообще попросил Фреда транслировать мой «концерт» в «Фейсбуке». С него станется!

Чарли с любопытством меня разглядывает, слегка склонив голову набок. Он похож на самого очаровательного щенка в мире. Даже еще очаровательнее, чем милейший из мопсов. Вот уж не думала, что такое возможно!

– Где ты живешь? – спрашивает он. – В нашей школе я тебя не видел.

У меня все никак не получается защелкнуть застежку на футляре. Если я произвела на Чарли неудачное первое впечатление, то второе и третье будут еще хуже. Надо поскорее убраться.

– Не-не-не-не… Я ходила в другую, – бормочу я (вы уже знаете, что у меня есть такая плохая привычка). – Сегодня выпускной, а папа вечно переживает из-за меня, ну и…

Наконец-то гитарный футляр закрыт. Ухожу сейчас же. Может, мы еще встретимся с Чарли как-нибудь в другой раз. К тому времени он уже забудет, как нелепо я вела себя сегодня. Начнем все сначала, и дело обойдется без жалкого блеяния с моей стороны.

Но вдруг застежка опять раскрывается, и мой замечательный подарок к выпускному падает на землю! Мамина гитара вот-вот разлетится на мелкие обломки! В последнюю секунду Чарли подхватывает инструмент, аккуратно кладет на место и надежно застегивает футляр. Потом во второй раз подбирает и подает мне «Скиттлз».

При этом он так смотрит на меня, что я утрачиваю твердое агрегатное состояние и превращаюсь в лужицу, которую осталось только вытереть с перрона. Если бы все это происходило в кино, мы бы сейчас обязательно поцеловались, а вокруг начали бы вспыхивать фейерверки. Но кино и жизнь – разные вещи. Поэтому Чарли просто говорит:

– А… у меня тоже был выпускной сегодня.

Я вовремя удерживаюсь от ответа: «Знаю! Я наблюдала за тобой, сидя за ноутбуком в своей комнате со странными затемненными окнами». Но то, что я говорю вместо этого, еще ужаснее:

– Тогда на старт взрослой жизни! – Через секунду я, скорчив гримасу, прибавляю: – О боже!..

– Никогда не слышал более дурацкого пожелания! – смеется Чарли.

Теперь уже точно надо уматывать. Без вариантов.

– Я дура и есть.

– Куда ты так торопишься? – спрашивает Чарли, не отставая от меня.

Говорю первое, что приходит в голову:

– К своему коту.

Никакого кота у меня, конечно же, нет и не было. Если бы отец разрешил, я завела бы песика. Мопса. И назвала бы Мистер Макмопсон. Но папа считает, что жестоко на целый день запирать собачку в четырех стенах. Он боится, что я начну выходить с ней из дому и поджарюсь на солнце. Тупиковая ситуация.

– К коту, – повторяет Чарли и улыбается так, словно видит меня насквозь.

– Да, – выпаливаю я, будто совершенно не стесняясь того, что несу дичь. – Он… умер.

Чарли трогательно хмурит брови. Я его озадачила.

– Ну тогда тебе некуда спешить, – произносит он.

– Нет, мне нужно… организовать похороны… кота, который умер.

Я безнадежна. Поняв это, предпринимаю новую попытку бегства. Иначе можно брякнуть что-нибудь еще глупее прежнего. Теперь я, кажется, действительно избавилась от парня моей мечты.

– Погоди! Как тебя зовут? – кричит он мне вслед.

Я не отвечаю. Если он узнает мое имя, я уже не смогу отрицать, что Кэти Прайс и есть та сумасшедшая, которая при первой встрече несла какую-то чушь о смерти никогда не существовавшего кота. Шагаю не оборачиваясь.

Благополучно вернувшись домой, я вру папе про оглушительный успех моего концерта, ложусь в постель, уютно устраиваюсь под одеялом и только теперь начинаю ужасно жалеть о том, как все получилось. Мне выпала такая возможность познакомиться с Чарли Ридом, а я спустила ее в унитаз! Это был самый нелепый вечер в моей жизни!

Глава 4

На следующий день перед пробежкой Морган заходит ко мне, чтобы узнать подробности сенсации, пока я не легла спать. Я уже написала ей в общих чертах, как прошла моя встреча с Чарли. Даже вкратце писать об этом было стыдно. Но Морган настаивала на доскональном пересказе, желая услышать эту ужасную историю непосредственно из уст хозяйки покойного кота.

– Кот?! – взвизгивает она, глядя на меня расширенными глазами.

Я со стоном накрываю голову подушкой. Может, надо просто зарыться поглубже и лежать тихо, а когда я проснусь, окажется, что все это был только страшный сон?

– Кошачьи похороны! – фыркает Морган и принимается так хохотать, что чуть не падает с крутящегося стула.

– Обязательно вслух повторять?! – кричу я из-под своей подушки.

Если подруга не перестанет мусолить все те глупости, которые я наговорила, я точно не сумею убедить себя в том, что все это мне приснилось.

Морган встает, подходит к кровати и плюхается рядом со мной. Я не вижу ее, но чувствую, как матрас сотрясается от смеха. Она кладет руку мне на плечо:

– Все нормально, Кэти. Я где-то слышала, что смерть домашних животных многих возбуждает.

Открываю лицо, сажусь и спрашиваю:

– Как я должна была ему ответить?

– Как угодно. Буквально любым другим сочетанием английских слов.

Я не спорю: история про кота дебильная. Но по-моему, это был все же не худший вариант ответа.

– Любым? «Привет, я Кэти. Я каждый день наблюдаю за тобой из окна вот уже десять лет». Так, что ли, надо было сказать?

– Ну прямо с этого я бы начинать не стала…

– Или, может быть, так? – продолжаю я, скрестив руки и в упор глядя на подругу, – «Мы с тобой учились вместе в начальной школе. Тогда все звали меня Кровопийцей».

Морган закатывает глаза:

– Все давно про это забыли.

Вздохнув, ударяю кулаком по подушке.

– Я всегда мечтала поговорить с ним, увидеть его близко, не из окна. И вот, когда все сбылось, мое тело превратилось в деревяшку. Оно меня предало. Ты предала меня! – кричу я, с отвращением оглядывая себя.

– В следующий раз все исправишь, – утешает меня Морган.

Ее голос стал мягче, она уже не смеется надо мной. Она знает, как много для меня значила прошлая ночь и как мне фигово, оттого что я все испортила. Я поднимаю глаза:

– Ты читала мою запись в «Твиттере»?

Я имею в виду ту, что сделала ночью, когда вернулась: «Уф!.. Больше я из дому ни ногой. Серьезно».

– Кэти, на самом деле все это к лучшему. Вот увидишь. Теперь ты знаешь, что выходить из дому и встречаться со сверстниками дело обычное. Не все вокруг тебя сволочи. И ты очень даже можешь нравиться людям. Даже если пытаешься впарить самому сексуальному парню в школе какую-то лабуду про мертвого кота.

– Не напоминай! – говорю я, ударяя себя ладонью по лбу. Кажется, вот-вот расплачусь. – Кроме прочего, последняя ночь показала, что за годы сидения взаперти я совершенно разучилась общаться с людьми. Больше я не собираюсь так позориться.

Морган треплет меня по колену:

– Ну да, ты немножко заржавела. Тем более тебе надо пойти туда опять. Кто знает, какие увлекательные приключения тебя ждут в следующий раз?

– Следующего раза не будет, – угрюмо бормочу я. – По крайней мере, не с Чарли.

– Откуда такая уверенность? – начинает Морган, собираясь вывалить на меня кучу надуманных аргументов, неубедительно доказывающих, что в будущем у меня все получится.

Я останавливаю ее:

– Один раз попыталась, и хватит. Больше я его не увижу. В этом сомневаться не приходится, потому что из дому я теперь и носа не высуну. Пускай папа вздохнет с облегчением.

– Перестань. Ты ведь несерьезно.

Я скрещиваю руки на груди:

– Серьезнее некуда.

Тут Морган вдруг замолкает. Вместо того чтобы дальше бубнить, что у меня все еще получится (и с мальчиками, и в жизни вообще), она утыкается в свой телефон и через несколько секунд у нее отвисает челюсть, а глаза становятся огромными, как два блюдца:

– Ты проверяла колонку Гэбби?

Сердце включает высшую передачу. Уже довольно давно я написала нашему любимому психологу в рубрику «Дорогая Гэбби…», но отослать письмо все не решалась. Отправила несколько недель назад, когда чувствовала себя особенно слабой и одинокой и от этого мне не спалось. Получить ответ я, честно говоря, не рассчитывала, потому-то и растерялась теперь. Мои мысли, высказанные так откровенно, даже шокирующе, опубликованы на общедоступном форуме, и любой может их прочитать! Прямо не знаю, как реагировать… Попробую все отрицать.

– Нет, – бормочу я, с трудом сдерживая желание вырвать из рук Морган телефон, чтобы поскорее оценить масштаб бедствия, – колонку Гэбби я в последнее время не читаю.

Морган, скривив рот, награждает меня самым нахальным взглядом из своего арсенала:

– Хочешь сказать, что это письмо написала не ты, а какая-то другая девчонка, у которой тоже ПК и которая выражается точь-в-точь твоими словами?

Стараясь не смотреть подруге в глаза, я начинаю сосредоточенно обирать катышки со своего детского одеяльца.

– Ладно. Допустим, это не ты, – говорит Морган и начинает вслух читать то, что я знаю наизусть.

Сердце бьется о ребра, как будто хочет выскочить из груди, убежать и не слышать всего этого.

Дорогая Гэбби!

Начну с плохой новости: у меня опасная болезнь – пигментная ксеродерма. Это значит, что я не переношу ультрафиолетовых лучей. Теперь хорошая новость: не считая того, что день и ночь у меня поменялись местами (выходить на солнце мне нельзя, а гулять под звездами можно), я могу вести вполне нормальную жизнь. Увлекаюсь музыкой, общаюсь с подружкой, учусь (недавно окончила школьный курс с максимальным средним баллом и теперь занимаюсь по программе колледжа), а еще у меня лучший в мире папа.

Только одного мне не хватает. Как и все другие люди, я мечтаю встретить кого-то особенного, с кем меня будет связывать глубокое волшебное чувство. Но вампиры, которые родились несколько веков назад, для меня староваты, а какой парень, кроме них, согласится разделить со мной мой образ жизни? Не говоря уж о том, что я никогда не смогу провести с ним каникулы на море.

Несмотря на все эти обстоятельства, есть человек, которого я хотела бы узнать поближе. Мы никогда не встречались, но я с детства наблюдаю за ним из окна. По-моему, он добрый и веселый. И ужасно симпатичный. Только вот о моем существовании даже не подозревает.

Гэбби, скажите прямо: я должна выкинуть из головы мысли о любви вообще и об этом парне в частности? Или имеет смысл как-то привлечь его внимание и надеяться, что он с пониманием отнесется к моей болезни?

Загорающая под звездами

Морган отрывает взгляд от телефона. Я, покраснев до корней волос, яростно мотаю головой:

– Нет-нет-нет-нет! Это не я!

– Значит, ответ Гэбби ты услышать не хочешь? – спрашивает Морган, и на ее губах играет легкая улыбка.

Я все еще пытаюсь себя не выдать:

– Ну если ты думаешь, что мне это может быть полезно, то читай. Если хочешь, конечно.

Морган ухмыляется:

– Ты будешь недовольна, но мой тебе совет на сто процентов совпадает с советом Гэбби. Хотя она, разумеется, имеет в виду не тебя, а другую девчонку с ПК, которая живет параллельной жизнью с тобой. Короче, ты должна… пардон, та девушка должна опять пойти на станцию и еще раз попробовать завязать знакомство с Чарли.

– Не могла Гэбби такого сказать! – кричу я, выхватывая у Морган телефон.

Она отдает мне его, и я читаю:

Дорогая Загорающая под звездами!

У меня есть друг родом из Нью-Джерси, который однажды сказал мне: «У каждого свой сэндвич с дерьмом». Однако некоторые предпочитают это отрицать. Поверь, когда я говорю, что к началу отношений все приходят с собственным багажом, я имею в виду всех без исключения. У кого депрессия, у кого болезнь, у кого долги, у кого сомнения – всего не перечислишь. У тебя есть клетки, неспособные воспринимать солнечный свет. Ну и что? Чем твой сэндвич с дерьмом хуже тех, которые достались другим? Очень многие мои молодые знакомые обожают бодрствовать всю ночь, а потом весь день спать. Ты ведешь такой образ жизни не по собственному желанию, но это не делает тебя саму менее желанной. Став постарше, ты убедишься: в светлое время суток большинство людей заняты работой. На свидания они ходят поздно вечером. Это значит, что встречаться с парнями ты сможешь точно так же, как и другие девушки, – и в ближайшем будущем, и когда совсем повзрослеешь. Уверяю тебя, милая!

К тому же ты, по-моему, бежишь впереди паровоза, заранее огорчаясь из-за того, что мальчик, который тебе понравился (и в котором ты видишь столько достоинств!), отвергнет тебя из-за обстоятельств, от тебя не зависящих. Да, ты не можешь разгуливать по улицам днем. Но он-то может выходить из дому после наступления темноты! Так отправляйся туда, где ты можешь его встретить, и дай ему возможность доказать тебе, что ты заблуждалась. Заговори с ним. Посмотри, к чему это приведет. Веди себя естественно, будь спокойна и собранна. Пусть попробует тебя удивить.

Пожалуйста, подумай над моими словами. То, что я тебе предлагаю, непросто, но очень важно. Не позволяй болезни (которая ни в коем случае не определяет тебя как личность) вставать на пути твоих желаний, даже самых смелых! Постарайся развить в себе веру в собственные силы и в людей. В то, что мы способны любить и прощать друг друга, несмотря ни на какие проблемы.

Итак, попробуй подружиться с тем мальчиком. Вообще, пробуй в этой жизни все, что хочешь. Надеюсь, ты получишь то, о чем мечтаешь, и даже больше.

С любовью,

Гэбби

Я получила на свой вопрос обстоятельный разумный ответ, но сосредоточиться на нем не могу. Меня переполняет чувство неловкости, оттого что я выставила себя на всеобщее обозрение. Только бы это не прочитала Зои Кармайкл со своими подружками! А то теперь они начнут мучить меня еще сильнее.

– Насчет веры в себя и в других и про способность любить и прощать, несмотря ни на что, хорошо сказано, правда? – говорит Морган, когда я возвращаю ей телефон. – Я чуть не прослезилась, а ты знаешь, как нелегко меня до этого довести.

– Прикольное сравнение с сэндвичем. – Я слегка улыбаюсь, ведь Гэбби такая классная: все просекает и дает правдивый ответ, даже если тебе это может не совсем понравиться. – Но по-прежнему утверждаю: я ей не писала.

Морган выразительно закатывает глаза:

– Ну конечно… Что касается Чарли, то от тебя действительно не убудет, если ты еще раз с ним поговоришь. Положи в коробку какую-нибудь прикольную мягкую игрушку, сфотографируй и пошли ему. Мол, теперь похороны позади и ты готова к общению! Ну, или что-то в этом роде…

Я качаю головой:

– Не вариант!

– Но он же был такой милый! Ему понравился твой голос, понравилась твоя песня. И ты сама.

Подумав, я понимаю, что Морган не так уж и не права. Чарли действительно держался очень приветливо, несмотря на мою неловкость. Слушал песню и, похоже, в самом деле ее оценил. Даже когда я, чтобы от него отделаться, начала нести всякий бред, у него не пропало желание со мной пообщаться. «Он идеален. Не стоит ему связываться со мной и с моими проблемами», – быстро заключаю я, а вслух говорю:

– Чарли Рид и я? Нет, не судьба!

Морган встает с кровати, хватает мою гитару и передает ее мне:

– Чем препираться со мной, лучше знаешь что сделай? Напиши песню про вчерашний вечер! Тейлор Свифт всегда так поступает: выставит себя дурой перед парнем, а потом выдает новый хит!

Может, и в самом деле нет худа без добра. Неудача в любви – мощный источник вдохновения.

– Ну, слушай, – говорю я. Беру гитару и начинаю импровизировать: – Я ненормальная, не знаю почему… Слабо` мне было поглядеть в глаза ему… Казалось, что вот-вот стошнит меня. С такой, как я, никто не выдержит и дня…

– Хм… На твоем месте я бы поработала над этим еще.

Я встаю и открываю гитарный футляр. У меня зреет идея: напишу-ка я песню в стиле кантри под названием «Мой мертвый кот приглашает вас на свои похороны» и посвящу Чарли Риду. Он услышит ее в эфире, рассмеется, решит, что моя неловкость очаровательна, и мы начнем все сначала… Стоп. Моего блокнота, куда я записываю тексты, нет на месте.

– Господи! Блокнот! – охаю я, и сердце начинает стучать в режиме паники. – Неужели я на станции его оставила?! Там ведь все мои песни до единой! Может, ты сходишь его поискать?

– Я бы с радостью, но у меня скончался попугайчик, и теперь я должна его оплакивать, – шутит Морган.

Я хлопаю ее по коленке:

– Ну я же серьезно! Пожалуйста!

Она смеется:

– Да поищу, поищу. Сегодня же после обеда.

Морган уходит, а я снова погружаюсь в печальные мысли о том, что могло бы случиться, да не случилось. Чертов Чарли Рид! Если бы ты меня разочаровал, мне было бы плевать, какое впечатление я на тебя вчера произвела. Но ты, к несчастью, оказался еще лучше, чем я себе представляла.

Глава 5

Этот день преподносит мне еще два сюрприза. Сначала я замечаю, как мой отец тайком пробирается в дом, после того как без меня побывал у моего врача. Такое происходит уже не в первый раз.

– Папа! – кричу я и, протирая глаза, сажусь на кровати.

Меня разбудил скрип половиц, когда отец крадучись шел мимо моей двери. На часах шесть вечера. Прием был назначен на четыре. Предполагалось, что мы пойдем туда вместе. Черт возьми!

– Ты выключил мой будильник?

– Признаю себя виновным, – отвечает папа, понурив голову. – Ты так мирно спала, и я подумал, что вчерашняя ночная прогулка тебя переутомила. Вот я и принял руководящее решение: дать тебе отоспаться.

– Ты просто не хочешь выводить меня днем из дому, хотя мы оба знаем, какие меры предосторожности нужно принимать. – Я укоризненно смотрю на отца, вздернув бровь. – Не говоря уж о том, что ты терпеть не можешь, когда доктор Флеминг беседует со мной начистоту.

Папа беспомощно пожимает плечами:

– Она такая пессимистка! Зачем тебе слушать ее безрадостные рассуждения? Особенно сейчас. Ведь у тебя в жизни все так хорошо складывается…

Я хлопаю по кровати рядом с собой. Пару секунд отец стоит, молча глядя на меня, потом нехотя садится. Он напоминает ребенка, которого поймали за кражей печенья из банки.

– Так что она сказала? – требовательно произношу я.

– Да ничего. Спрашивала, нет ли у тебя проблем с моторной функцией и не выходила ли ты на солнце. Я, разумеется, ответил, что нет.

Я протягиваю ему раскрытую ладонь, как бы говоря: «Знаю, это не все. Выкладывай».

– А как насчет исследования в Вашингтонском университете?

По папиному лицу расползается широкая улыбка:

– Дело продвигается! Результат может появиться в любой момент!

Я понимаю, что это значит. Такое бывало уже не раз. Институт не осаждают толпы желающих спонсировать исследования, направленные на борьбу с болезнью, которая поражает одного человека из миллиона. Сейчас разрабатывается новое лекарство, но деньги уже наверняка закончились. То есть испытания вряд ли перейдут во вторую фазу – ту, в которой могла бы участвовать я. Если средства найдутся и проект не свернут, это будет чудом. Но еще большее чудо произойдет, если меня выберут и пригласят. Тяжело жить с заболеванием, до которого никому нет дела. Даже кричать хочется. Но если борьба с болезнью ведется, а я не могу внести свою лепту, это делает мою жизнь еще более бессмысленной. Все бессмысленно. Заколдованный круг.

– Не волнуйся, я не особенно жду результата, – успокаиваю я папу. – Доктор Флеминг наверняка напомнила тебе о том, что любая доза ультрафиолета может меня убить и что такие детки, как я, редко живут дольше двадцати лет?

Улыбка сходит с папиного лица.

– Нет, конечно! А если бы она и сказала что-нибудь в этом роде, я бы слушать не стал. Кэти, у тебя не только болезнь, которая поражает одного из миллиона, – ты и сама одна на миллион. Никакая статистика к тебе отношения не имеет. Мы справимся. Вместе.

– Справимся, – говорю я.

Ужасно, что в лечении ПК ничего не меняется. Нет даже проблеска надежды. Никаких новых лекарств. Тебе твердят одно и то же: «Держитесь подальше от солнечных лучей, пока болезнь вас не доконает». Я заложница своего дурацкого генетического кода.

– Кэти, обещай мне не сдаваться, – произносит папа дрогнувшим голосом.

Я поднимаю глаза и вижу, с каким трудом он сохраняет самообладание. А мне бы хотелось поговорить о том, сколько мне осталось по статистике и чего я могу достичь за это время. По-моему, стоило бы сосредоточиться на качестве жизни, раз уж количество, то есть продолжительность, от нас с папой не зависит. Но папа, видимо, не готов к такому разговору.

Я тоже рада бы об этом не думать. О дате окончания моего срока годности. О том, каково это – умирать. И все-таки иногда я думаю. Темной-темной ночью, когда все, кроме меня, давно спят. Неужели после смерти меня ждут такая же темнота и такое же одиночество? Очень надеюсь, что нет. Это было бы слишком жестоко по отношению ко мне – заставить меня жить прежней жизнью, только в вечности.

Через силу улыбнувшись, я заявляю:

– Ты знаешь, что я не сдамся. Мы же борцы. Никуда я от тебя не денусь.

Отец пытается ответить на мою улыбку, но лицо у него по-прежнему бледное.

– Да ладно тебе, – прибавляю я. – Мое общество тебе еще надоест, ты не сможешь от меня избавиться.

– Хорошо. Потому что этого я, наверное, не переживу.

В папином ответе прозвучала та честность, которой я ждала. И мне, и ему она причинила нестерпимую душевную боль.

Пока я борюсь с собой, чтобы не разрыдаться, приходит эсэмэска от Морган: «Блокнот у меня, но надо бежать на работу. Оставила в кассе». Я вздыхаю. Как это похоже на мою подругу – не довести дело до конца! По моей теории, пока не подтвержденной, у нее запущенный синдром дефицита внимания при гиперактивности. Эта девчонка никогда не сидит на месте (плюхнется на стул перед моим рабочим столом – и крутится, и крутится), тем не менее умудряется везде опаздывать. Сама Морган со мной категорически не согласна. Говорит, что она просто суперэнергична и пытается провернуть за день целую кучу дел, а сутки слишком коротки. Мы давно бросили спорить об этом, поскольку понимаем, что к единому мнению все равно не придем.

А вообще я довольна: тексты всех песен, которые я написала за свою жизнь, не потеряны. И как бы я ни ворчала из-за того, что придется опять топать на станцию, в этом тоже есть свой плюс. Мне не помешает прогуляться, проветрить голову. Свежий воздух лечит почти все. Он прогонит мысли о том, какое горе переживает из-за меня отец, и о том, как я облажалась при встрече с парнем своей мечты.

Я надеваю джемпер с эмблемой уже не существующего баскетбольного клуба «Сиэтл суперсоникс», фанатом которого папа когда-то был, натягиваю старенькие джинсы и зашнуровываю черные кеды. Спускаюсь. Папа одновременно работает за ноутбуком (должно быть, проставляет оценки за последнее задание, которое дал своим ученикам), смотрит по телевизору бейсбольный матч, покрикивает на игроков и уплетает сэндвич с трехдюймовым слоем мяса.

– Можно, я схожу на станцию за своим блокнотом? Забыла его там вчера. Он у Фреда.

Папа так увлечен своим сэндвичем, что едва поворачивает голову в мою сторону.

– Как придешь туда, напиши. Будь осторожна. Сразу возвращайся. Люблю тебя, – шепелявит он, не переставая жевать ветчину с сыром.

Для него это характерно: ненадолго, туда и обратно, он отпускает меня не моргнув глазом, но не находит себе места, если я отсутствую чуть дольше и получаю шанс хотя бы немного пожить той жизнью, которой живут нормальные подростки.

– А я люблю тебя еще больше, – говорю я.

Он проглатывает здоровенный кусок и, прежде чем откусить от сэндвича в очередной раз, изрекает:

– Это невозможно.

Я ухожу. В голове быстро мелькает: «Где сейчас Чарли? Что делает? С кем?» После этого я опять начинаю мысленно пилить себя за бред про кошачьи похороны. Не важно, что делает Чарли, где и с кем находится. Я с ним в ближайшее время точно не пересекусь.

Поднявшись по ступеням на платформу, я направляюсь к билетной кассе. Фреда в конторе нет. Может, он оставил блокнот на скамейке напротив облюбованного мной места? Я заглядываю за угол: действительно, блокнот на лавке. Но не просто на лавке, а в руках Чарли Рида, который на ней сидит. Он перелистывает страницы так, будто просматривает старый номер какого-нибудь дрянного таблоида.

Даже не знаю, по какой причине сильнее расстраиваться: оттого, что при прошлой встрече с парнем наболтала глупостей, или потому, что сейчас он копается в моих самых сокровенных мыслях и переживаниях. Никогда еще я не чувствовала себя настолько униженной. Как бы заполучить блокнот обратно так, чтобы Чарли меня не увидел? Вот только решу эту задачку – и домой.

Я прячусь за стеной, звоню Морган на работу и, как только она берет трубку, шепчу:

– На помощь!

– Кафе-мороженое! Здравствуйте! – весело откликается Морган. – Как проходит второе свидание с Чарли?

От удивления я разеваю рот:

– Что-о? Откуда ты знаешь, что он здесь?

– Я отдала Чарли твой блокнот на хранение, – отвечает она так, будто сделала нечто само собой разумеющееся.

Я ударяю себя ладонью по лбу:

– Морган, я тебя убью! Как ты могла так со мной обойтись? На мне старый отцовский джемпер, и я даже не причесалась!

В ответ моя подруга смеется:

– Кэти, не знаю, как объяснить, но я, хотя тебя сейчас не вижу, точно знаю: ты суперсекси!

– Если б ты меня видела, ты бы так не говорила, – шиплю я.

– Кэти, повиси секунду, – бросает Морган, а потом я слышу ее крик: – Я по телефону разговариваю! Не видишь?!

Надеюсь, она не на покупателя наорала. Для того чтобы поехать в колледж, ей нужны деньги, и увольнение было бы некстати. Найти другую работу будет непросто: во-первых, вакансий – раз-два и обчелся, во-вторых, городок маленький и все быстро узнают о том, что с прежнего места человек ушел не по собственному желанию.

– Это ведь не покупатель был? – спрашиваю я, когда Морган опять берет трубку.

– Он самый. Сначала. А потом еще Гарвер – этот зануда, с которым я работаю. Задает мне миллион вопросов за смену: «Что ты любишь делать в свободное время, Морган? Какое мороженое тебе больше нравится, Морган? Есть ли у тебя братья или сестры, Морган? Какая твоя любимая телепередача, Морган?» Лепечет без умолку, как двухлетний.

– Вообще-то, это называется «человек проявляет к тебе интерес». Он пытается завязать с тобой разговор. Что тут такого?

Морган почему-то терпеть не может, когда парни интересуются ею. Она предпочитает «плохих мальчиков», которые говорят только о себе.

– Плевать, как это называется. Меня его вопросы раздражают, и все. А насчет Чарли… Кэти, будь собой. По-моему, он душка. И ты ему нравишься, вот уж точно. Просто пообещай, что постараешься не нести околесицу.

Теперь у меня нет выбора: придется заговорить с Чарли, если я хочу получить обратно свой блокнот.

– А ты постарайся не рявкать на этого твоего Гарвера, – вздыхаю я. – Жалко беднягу.

– Вот уж нет! – фыркает Морган. – Жду твоего звонка.

Прежде чем я успеваю ответить, она бросает трубку. Делать нечего. Набрав в легкие побольше воздуху, я направляюсь к Чарли. Когда я подхожу совсем близко, он поднимает голову и вознаграждает меня самой открытой и приветливой из всех улыбок, какие я видела в своей жизни. Губы у него идеальные: не слишком пухлые и не слишком тонкие. Они, наверное, никогда не обветриваются и не трескаются. Зубы ровные, белые. Глаза такие теплые и дружелюбные, что мне кажется, будто я тону в океане доброты. Минуту назад я злилась на Чарли за вторжение в мое личное пространство, но теперь совершенно об этом забыла.

– Так ты настоящая! – восклицает он. – А я думал, ты мне приснилась или что-то вроде того…

– Ты был в фазе быстрого сна?

Он смотрит на меня, не зная, как реагировать на дурацкую шутку. Я пытаюсь поправить положение:

– Забей. Конечно, ты не спал, я это и хотела сказать. Мы ведь разговаривали. А быстрый сон – это такая фаза, во время которой возникают сновидения. Активность мозга высокая, и глаза под веками постоянно бегают. Очень странно. Похоже на пишущую машинку…

Я резко замолкаю, понимая, что меня опять понесло. Чарли усмехается. Но не зло, а как-то мило. Весело.

– Спасибо, что нашел мой блокнот, – говорю я, протягивая руку.

Но он не торопится выпускать свою добычу.

– Я до сих пор не знаю, как тебя зовут.

– Кэти.

Видимо, это был пароль. Теперь Чарли передает мне блокнот. Я перелистываю странички, проверяя, все ли в порядке. Вроде бы да. Тем не менее спрашиваю:

– Ты ведь не читал?

– Разве что немножко… – признается Чарли.

Я опять в ужасе и ярости. Может, в школе девчонки все ему спускают с рук, потому что он красавчик, но со мной этот номер не пройдет.

– Надеюсь, ты пошутил.

– Почему? – Чарли широко раскрывает глаза, как будто действительно не понимает.

– Нельзя читать чужие записи! – говорю я, размахивая блокнотом. – Это что-то вроде дневника. Думаешь, если ты красивый, тебе можно совать нос в чужую личную жизнь? Улыбнулся – и все? Такой у тебя приемчик?

На лице Чарли снова появляется обворожительная усмешка:

– Ты считаешь меня красивым?

Я вспыхиваю от стыда. Щеки и уши горят. Не хватало еще вспотеть. Остается надеяться, что в темноте все это не очень заметно. Чарли поднимает руки:

– Послушай, мое вмешательство в твою личную жизнь было минимальным и необходимым. Я просто хотел узнать, кому этот блокнот принадлежит, а ты очень быстро убежала…

Я молчу. Так легко Чарли не отделается.

– Мне нравится, что ты пишешь от руки, – прибавляет он мягко. – Это так старомодно. И прикольно.

Тут я снова по уши в него влюбляюсь и ничего не могу с этим поделать. Маленькая обида – ерунда по сравнению с тем, как сильно он мне нравится. Я начинаю улыбаться:

– Спасибо. За то, что нашел блокнот.

А вдруг Морган и Гэбби были правы? Может, действительно стоит дать шанс Чарли и другим моим сверстникам? Пусть удивят меня! Вероятно, все не так уж и безнадежно? Сегодняшняя встреча, по крайней мере, прошла более или менее гладко. Довольная тем, что на этот раз сумела разрулить ситуацию без вранья про кошачьи похороны, я собираюсь уйти.

– Еще один кот скончался? – кричит Чарли мне вслед.

Я оборачиваюсь и смеюсь:

– Нет, просто иду домой.

– Можно тебя проводить?

– Думаю, да.

У меня голова кружится от счастья, но я не собираюсь это демонстрировать. Что-то подсказывает мне: Чарли Риду никогда не приходилось лезть из кожи вон, чтобы привлечь внимание девушки. Пускай увидит, что я не такая, как все. И дело не в моей ПК. Просто я – это я.

– Пошли, – бросаю я через плечо.

Мы не спеша шагаем прямо по дороге и разговариваем. Машин нет, можно не опасаться. Кругом все тихо, и эхо наших шагов отражается от спящих домов, мимо которых мы идем. Мне хорошо. Спокойно.

Когда я говорю, что была на домашнем обучении, Чарли переспрашивает:

– На домашнем обучении? Клево!

Я вспомнила те ночи, когда папа гонял меня по Периодической системе, созвездиям или латинским глаголам. Чарли до смешного неправильно представляет себе, каково это – учиться дома.

– Ничего не клево. Совсем наоборот. Мой отец излишне меня опекает, – прибавляю я, хотя это и кажется мне очевидным.

Чарли смотрит по сторонам, потом вверх, потом снова на меня и говорит:

– Он сейчас за нами, случайно, не наблюдает?

– А как же! Наверняка где-то тут кружит беспилотник.

Чарли хохочет. Я тоже смеюсь – не оттого, что в восторге от собственной шутки, а потому, что смогла его рассмешить. Кто бы мог подумать?! Еще двадцать четыре часа назад я была на дне глубокой ямы, а сейчас поднялась так высоко!

– Ну и… может, выскажешь свое мнение?

– О твоем папе с беспилотником? Пожалуй, это перебор. А ты как считаешь?

Я опять начинаю смеяться:

– Да нет! Я про песни, которые ты прочел без моего разрешения.

Чарли пожимает плечами:

– Даже не знаю. Читать песни я не умею. По-моему, их надо слушать.

Я останавливаюсь. Мы почти у дома. Готова поспорить, что отец сейчас стоит в гостиной и смотрит то в приложение, при помощи которого он отслеживает местонахождение моего айфона, то в окно и ждет, когда я войду. А мне меньше всего хочется объяснять ему, кто такой Чарли и почему мы шли вместе.

– Ты здесь живешь?

– Нет, вон там, повыше. – Показываю вглубь квартала. – Папа чутко спит, а я не хотела бы его будить.

Чарли внимательно смотрит на мое жилище.

– Странно, что мы до сих пор не пересекались. Я ездил мимо твоего дома на скейте. На тренировки.

– На тренировки? – переспрашиваю я, хотя, конечно же, знаю, о каких тренировках речь.

Разве я могу не знать? Он каждый день проезжал у меня под окнами с доской для плавания и прочей плавательной всячиной под мышкой, а на рюкзаке красовалась эмблема команды. Да еще местная газета чуть ли не еженедельно писала о том, как Чарли установил на сборах очередной рекорд.

– Да, я занимался плаванием, участвовал в соревнованиях.

Искорки в глазах Чарли, делавшие его таким привлекательным, вдруг погасли.

– Занимался? А сейчас не занимаешься?

Чарли пожал плечами:

– Долгая история.

Я переключаю передачу, надеясь вернуть ему хорошее настроение.

– Действительно странно, что ты знаешь мой дом. Правда?

– Да…

Он по-прежнему грустит. Волшебство, которое нас окутывало, испарилось. Может, в следующий раз (если следующий раз будет) оно вернется. А пока мне лучше исчезнуть.

– Ну, я пойду. Спасибо за компанию, – говорю я и, сделав два шага, слышу, пожалуй, самые приятные слова, когда-либо звучавшие на английском:

– Кэти?.. Как насчет того, чтобы куда-нибудь пойти?

Я резко оборачиваюсь:

– Вместе?

Он смеется, превращаясь в прежнего беззаботного Чарли.

– Нет, вообще. По отдельности. Вместе, конечно же!

Я начинаю нервничать. Как рассказать Чарли про мою болезнь? Согласится ли папа меня с ним отпустить? Если да, то не напорю ли я опять какой-нибудь чепухи? Но вдруг до меня доходит: это же Чарли Рид – парень моей мечты! Я должна попробовать. Ради Морган и Гэбби, а главное, ради себя самой.

– Я… весь день буду занята. Освобожусь только поздно вечером, – говорю я, стараясь обходить трудные темы.

– Я тоже к вечеру освобожусь, – отвечает Чарли, опять слегка пожимая плечами.

Как мило это у него выходит!

– Тогда напиши свой номер вот здесь. – И я подхожу к нему, листая блокнот в поисках страницы, не исписанной стихами или аккордами и не исчирканной каракулями.

Вот, нашла. И что я вижу? На первом же свободном листке Чарли уже вывел аккуратными печатными буквами свое имя, а рядом номер телефона.

– Ого! Ловко! – восклицаю я и перестаю теребить блокнот.

Чарли в очередной раз растапливает мое сердце улыбкой:

– Это еще один мой приемчик. Я опытный.

Несколько секунд мы оба просто стоим и улыбаемся. Наконец мне становится немножко неловко, я прощаюсь, теперь уже по-настоящему, и бегу к дому.

У меня свидание! С Чарли Ридом! Оглянувшись, я вижу, что он не ушел. Смотрит на меня и улыбается. Я машу ему, уже не чувствуя неловкости. Мне тепло и приятно. Как будто внутри меня зажегся огонек.

Чарли Рид хочет со мной встретиться! Со мной! Это для меня пока непривычно – думать о живом, настоящем Чарли, а не о картинке, которую я видела из окна. Он, кажется, отвечает мне взаимностью. Становится чуточку страшно. В хорошем смысле. По-моему, мне это нравится.

Глава 6

Едва я успела встать с постели, как Морган ворвалась ко мне с криком: «Выкладывай все начистоту!» Я, конечно, уже послала ей эсэмэску, но моя подруга требует устного отчета. Растянулась на моей кровати и приготовилась слушать. Я подбираю слова, чтобы правильно передать все подробности: как лунный свет танцевал между нами, когда мы шли домой, как Чарли пригласил меня на свидание, а его имя и телефон оказались уже записанными в блокноте. Значит, он заранее решил, что хочет со мной встречаться. С его стороны это не было секундной прихотью или ошибкой. Мы с Морган улыбаемся друг другу, и я чувствую себя такой глупой… такой до глупости счастливой…

– Романтично – аж тошнит, – говорит она наконец.

Я вздыхаю и прикладываю ладонь к сердцу: оно бьется быстрее обычного. Хотя прошло уже много часов.

– Знаю. Это было как в сказке.

Морган садится и берет меня за руку:

– Значит, он нормально отнесся к твоей ПК? Я чувствовала: так и будет. Знала, что он не козел какой-нибудь. Иначе не передала бы твой блокнот в его загребущие лапы, честное слово.

Я принимаюсь грызть ногти. Пытаюсь сохранить невозмутимый вид, чтобы не пришлось говорить правду, но подруга слишком хорошо меня знает.

– Нет, Кэти! – стонет она. – Неужели ты ему не сказала? Думаешь, он ничего не заметит, когда ты начнешь таять у него на глазах, как ведьма из «Волшебника страны Оз»? Пацаны, конечно, туго соображают, но не настолько же!

Я морщусь:

– Как-то повод не подвернулся…

– Что значит «не подвернулся»? – переходит на крик Морган.

Я зажимаю ей рот. Моему папе совершенно ни к чему знать а) о том, что мне понравился мальчик; б) о том, что он пригласил меня на свидание; в) о том, что я не сказала ему про свою болезнь. Морган высовывает язык и лижет мне руку, пока я не отнимаю ладонь.

– Это значит: он не поинтересовался, страдаю ли я генетическим заболеванием, которое не позволяет выходить на солнце, и я не ответила «да», – шепчу я, надеясь, что она поняла намек и теперь будет говорить тише.

Подруга пытается возражать, но я, пока она снова не задала мне жару, наношу упреждающий удар:

– Послушай! Когда люди узнают о твоей болезни, ты перестаешь быть для них человеком и становишься медицинским случаем. Это все рушит.

Впервые в жизни Морган не может придумать хлесткого ответа. Только легонько пинает мою ногу. Я знаю, что она имеет в виду. Да, черт возьми! Паршиво… Я вяло улыбаюсь, ведь она меня понимает – по крайней мере, насколько способна понять. Она видит, как мне тяжело, оттого что я не могу заниматься тем, чем хочу. И мы обе осознаем: ни мне, ни ей не под силу это изменить.

– Я обязательно скажу ему. При следующей же встрече. Годится? Обещаю. Как только узнаю, когда мы увидимся…

– Я это тебе хоть сейчас скажу, – говорит Морган, вскакивая с кровати. – Помнишь зануду, который работает со мной в кафе?

– Того ботаника, которого ты ненавидишь? И который от тебя без ума?

– Перестань! – возмущается Морган. – Ну да, он самый. Гарвер. Так вот, его предков сейчас нет в городе. Он устраивает вечеринку и попросил меня привести друзей. Я приведу тебя, а ты приведешь Чарли.

Прямо сегодня? Нет, я не готова. Необходимо время, чтобы решить, что надеть, еще, может быть, постричься, ну и… не знаю… купить какую-нибудь косметику и разобраться, как ею пользоваться. Мне нечасто бывает нужен вечерний макияж, поэтому даже не соображу, с чего начать…

– Что? Нет-нет! Я не могу, я не… Разве я не должна ждать, когда он сам меня куда-нибудь пригласит?

Морган кивает:

– Всенепременно. Его оруженосец пришлет тебе голубя с запиской, мол, не согласна ли ты объединить ваши королевства? У нас что, восемнадцатый век? Ты молодая, сексуальная, смелая женщина, хозяйка собственной жизни! И ты, черт подери, пошлешь ему эсэмэску тогда, когда тебе нужно! – Она бросает мне телефон. – Не рассусоливай. Сразу к сути дела.

Я пялюсь на погасший экран. В голове у меня сейчас так же пусто. Нет, я не могу!

– Если ты не напишешь ему, напишу я, – угрожает Морган.

Зная, что это не пустая угроза, я начинаю набирать текст. Первый, какой приходит в голову, без раздумий и поправок: «Привет! У моего друга сегодня вечеринка. Приходи, если хочешь». Нажимаю «отправить», пока не струсила и не передумала. Как только сообщение уходит в стратосферу, Морган говорит:

– Слегка набей себе цену.

Я пишу: «Мне все равно, придешь ты или нет». Отправляю. Вот. Так лучше.

– И пусть не думает, что ты идешь туда только из-за него, – продолжает моя подруга.

«У меня много друзей», – быстро добавляю я.

Господи! Неужели обязательно так усложнять? Морган выхватывает у меня телефон и читает мой шедевр. Стонет.

– Чего?

– Мертвого кота помнишь?

Я киваю.

– Это то же самое, – заявляет она.

– Да нет же! – взвизгиваю я.

– Он решит, что не просто не нравится тебе, а ты его прямо-таки ненавидишь.

– Помоги исправить.

Морган берется за дело, но мобильный вдруг сигнализирует о том, что получено сообщение. Подруга смотрит на экран, потом на меня. Она улыбается.

– Наплюй. Все хорошо. Сработало.

– Что? – Я уже ничего не понимаю. – Что сработало? И как?

Морган показывает мне мой телефон. Чарли ответил: «Приду». Теперь с моего лица не сходит улыбка. Действительно получилось, хотя я и не знаю почему.

– Осталось уговорить папу, чтобы он меня отпустил, – шепчу я, показывая большим пальцем на закрытую дверь.

– Это я беру на себя, – отвечает подруга и выбегает из комнаты.

Когда я догоняю Морган, мой отец уже говорит ей:

– По-моему, это неудачная идея. Родителей я не знаю, мы оба не в курсе, что там будет за вечеринка. А Кэти вовсе незнакома с теми ребятами.

Он мечется по кухне и хватается за все подряд: разгружает посудомоечную машину, убирает посуду в шкаф, открывает и закрывает ящик с приборами, – лишь бы только не смотреть моей подруге в глаза.

– Я знаю Гарвера! – возражает она. – Мы вместе работаем. Он тихоня. Все будет спокойно и прилично – как при родителях.

Папа на секунду перестает суетиться, и его лицо, которое только что выглядело встревоженным, озаряет улыбка.

– Какая скукотища! Может, я лучше закажу еды из китайского ресторана и посмотрим кино?

– Папа! – кричу я.

Получается грубее, чем я хотела. Отец снова мрачнеет. Это просто невыносимо: все свои силы он направляет на то, чтобы защищать меня от самых безопасных вещей на свете! Я уже выпускница школы, а не карапуз, который может наскочить на стеклянную столешницу или скатиться с лестницы, если его слишком долго оставляют без присмотра! Меня можно отпустить на вечеринку ботаников, и никакой катастрофы не случится. Нужно, чтобы папа это понял.

– Ты же знаешь: я хорошая девочка и не собираюсь делать глупости, – продолжаю я менее резким тоном. – Но если я еще одну ночь просижу взаперти, слушая, как за окнами идет нормальная жизнь, я просто сойду с ума!

Мой голос срывается, и я с трудом сдерживаю слезы. Обычно я работаю над собой, чтобы быть благодарной судьбе за то, что имею, и поменьше себя жалеть. Но стоило мне попробовать крошечный, совсем малюсенький кусочек «полноценной» жизни – и назад дороги нет. Теперь для счастья мне недостаточно четырех стен моей спальни. Я хочу жить по-настоящему.

– Пожалуйста, пожалуйста, разреши мне почувствовать себя нормальной! Я каждый час буду тебе писать. А завтра закажем столько чоу-мейна[2], что хватит на целый киномарафон!

Когда речь идет об осуществлении мечты, можно выпрашивать, я не гордая. Только бы увидеться с Чарли Ридом! Отец вздыхает. Сейчас что-то скажет. Наверняка из добрых побуждений выдумал какую-нибудь чушь, чтобы не отпускать меня от себя ни на шаг. Пока она не сорвалась у него с языка, я заключаю отца в медвежьи объятия:

– Спасибо! Спасибо! Ты лучший папа на свете!

– Раз ты так говоришь, значит я точно делаю ошибку, – бормочет он себе под нос.

И все-таки он не сказал «нет»! Я хватаю Морган за руку, и мы бежим в мою комнату, пока отец не передумал. Телефон вибрирует.

– Чарли пишет, что будет ждать нас у Гарвера в восемь, – сообщаю я подруге.

– Ой! Собирайся скорее!

Я смотрю на часы:

– Сейчас еще только пять.

– Боже! Так мы уже опаздываем!

Морган меня удивляет. Вообще-то, она не из тех, кто подолгу вертится перед зеркалом. Надела джинсы, простецкую футболку, нахлобучила вязаную шапочку – и вперед. Сейчас я просто не узнаю ее.

– Кто вы такая и куда подевалась моя лучшая подруга? – иронизирую я.

– Слушай, ты встречаешься с парнем, которого страстно желала десять лет…

– Я бы не сказала, что очень уж страстно желала его, когда мне было семь, – возражаю я, приподняв брови. – У детей и мыслей-то таких не бывает…

– Не цепляйся к словам, – отмахивается Морган. – Сегодня ты трахнешься с парнем, которого любишь уже десять лет…

– Что-о? У меня в таких делах ноль опыта. И если папа наконец-то отпустил меня на вечеринку, это не значит, что надо бросаться из одной крайности в другую!

– Конечно, ты не должна соглашаться, если не хочешь. Но по-моему, такой красотке, как ты, ужасно обидно помереть девственницей.

– Господи, Морган! – яростно шепчу я. – Не стану я терять девственность с парнем, с которым разговаривала два раза! И спасибо, что приободрила, но помирать я в ближайшее время тоже не собираюсь.

– Я одно скажу: сегодня очень важный вечер. Сбудется то, о чем ты всегда мечтала. Ты же сама заявила отцу, что хочешь наконец-то «почувствовать себя нормальной»! И я даже думаю, что ты ждала этого слишком долго, чтобы быть «нормальной». Эта вечеринка должна быть потрясной, как и ты сама.

– Да? Я потрясная?

Морган кивает:

– Даже не сомневайся.

Подруга заходит в мою гардеробную и начинает перерывать содержимое полок. Долго трудиться ей не приходится. Честно говоря, обычно я целыми днями просиживаю в трикотажных кофтах и легинсах. Зачем носить стесняющую одежду, если никуда не выходишь?

– Это все, что у тебя есть? – кричит Морган, и ее голос эхом отдается от стен.

– Да. Хотя есть еще два платья, которые я заказала, когда хотела поехать с тобой на концерт в Сиэтл. Папа не разрешил – сказал, что придется выезжать из дому засветло. Но я их сразу назад не отправила, надеялась, что папа передумает, а потом забыла…

– Где они? – требовательно спрашивает Морган, высовываясь из гардеробной. – И зачем тебе понадобились два? Собиралась переодеться на ходу, чтобы папарацци не видели тебя дольше часа в одном и том же?

– Нет, – смеюсь я. – Хотела оставить себе то, которое лучше сядет, а второе вернуть. Но выбирать не пришлось, и про возврат я тоже забыла.

Я достаю из-под кровати коробку и передаю ее Морган. Внутри черный супероблегающий комбинезон с открытой спиной (неужели я думала, что папа выпустит меня в таком виде из дому?) и кружевное платье кремового цвета – короткое и тоже сексуальное, но не настолько откровенное. Именно его Морган мне и бросает:

– Если так уж трясешься над своей девственностью, надевай это.

Правильно. Для моего плана – заставить Чарли Рида по уши в меня влюбиться – лучше не придумаешь. Я иду в ванную, стягиваю свой повседневный наряд, влезаю в новое платье и застегиваю молнию. Смотрюсь в зеркало, надеясь увидеть супермодель. Ничего подобного. Никакого чудесного превращения. Все та же Кэти, только в красивом платье. В общем, все не то… Я выхожу, чтобы показаться подруге, и, скорчив физиономию, говорю:

– Чувствую себя по-дурацки. Как маленькая девочка, которая залезла в мамин шкаф.

Морган пристально смотрит на меня, склонив голову набок:

– Идеально!

– Ой, не надо, пожалуйста! Я какой была, такой и осталась. Только в красивой упаковке.

– Выбрать платье – еще далеко не все! – Морган фыркает. – А прическа? А макияж? Сейчас мы всем этим и займемся. Потом ты себя не узнаешь.

Забавно такое слышать. Как я уже говорила, Морган одевается без особого шика и ведет себя как типичная крутая пацанка. Кто бы мог подумать, что она умеет так мастерски наносить тон, рисовать стрелки, пользоваться контурным карандашом, блеском для губ и всем таким прочим? Я даже о существовании этих штуковин едва подозревала, а моя подруга орудует ими, как профессиональный визажист. Минуту назад я смахивала на какое-то экзотическое животное с разноцветными полосами на щеках и на лбу, а теперь все растушевано, и я выгляжу офигенно естественно, хотя и гораздо красивее, чем в тот момент, когда выкатываюсь из постели.

– Ты носишь весь этот арсенал с собой? – спрашиваю я изумленно. – Всегда?

– Предпочитаю быть ко всему готовой, – пожимает плечами Морган.

Я опять перевожу взгляд на свое отражение. Да, впечатляющая работа!

– И где ты всему этому научилась?

Морган небрежно машет рукой:

– Когда я не продаю мороженое и не сижу у тебя, смотрю иногда мастер-классы в Интернете. Ничего сложного. Теперь займемся волосами.

Вспоминаю, что у меня есть выпрямитель для волос, которым я почти никогда не пользуюсь. Морган втыкает его в сеть, включает, и мы ждем, когда он нагреется.

– Сама-то что наденешь? – интересуюсь я.

– А вот это! – Морган оттопыривает край своей растянутой футболки. – Косметичка, конечно, всегда при мне, но из одежды я с собой ничего не ношу.

– Надевай. – Я протягиваю подруге новый черный комбинезон. – Он как будто создан для тебя.

– Не могу, ты же его должна отослать.

Я качаю головой и пихаю комбинезон ей в руки:

– Не буду я его сдавать. Ну, бери! Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать, после того как ты уговорила папу меня отпустить.

– Нет, Кэти, это чересчур. Серьезно. Для кого мне наряжаться? Для Гарвера, что ли? – отнекивается Морган, возвращая мне комбинезон.

Я отталкиваю ее руку:

– Значит, так: ты это наденешь. А то получится, что ты такая крутая, все тебе пофиг, и я рядом с тобой буду выглядеть полной неудачницей. Скажут: «Дорвалась до школьной вечеринки первый раз в жизни и вырядилась как на парад!»

– Ну ладно. Надену. Но только потому, что случайная потеря невинности в объятиях Гарвера для меня совершенно исключена.

Бросив свою одежду прямо на пол, Морган натягивает комбинезон. Он сидит на ней отлично. Я молчу, чтобы ее не смутить, но, черт возьми, это секс-бомба! Многие парни наверняка даже не подозревают, какая Морган классная, потому что она никогда не подчеркивает свою привлекательность. Но сегодня истина откроется. Как только Гарвер увидит Морган, у него кровь отхлынет от головы и прильет совсем к другому месту. Бедняга отключится, побив все рекорды по силе страсти в сантиметровом выражении.

– На что ты так внимательно смотришь? – спрашивает Морган, делая макияж себе, как и мне, – странноватым, но эффективным способом.

Несколько секунд я молча наблюдаю, пытаясь запомнить последовательность действий, потом говорю:

– На тебя. Ты красавица. И большая мастерица по части всех этих штучек.

– Не выдумывай. Рядом с тобой меня никто даже не заметит.

– Гарвер заметит точно.

– В последний раз тебе говорю, – произносит Морган, откладывая щеточку с тушью, – даже имени его при мне не упоминай. Он тот еще придурок, вот увидишь!

– «Эта женщина слишком щедра на уверения, по-моему»[3].

– Чего-чего? – откликается Морган, принимаясь красить ресницы вторым слоем.

– Реплика из «Гамлета». Ее часто цитируют, когда человек чересчур настойчиво убеждает других в том, что противоположно истине. Так говорит Гертруда, после того как Гамлет показывает ей и Клавдию пьесу «Мышеловка»…

Морган прерывает мою лекцию:

– Кэти…

– А?

– Пожалуйста, постарайся на вечеринке не умничать.

А у меня ведь есть и более странные увлечения: астрономия, химия, античная литература. Мысленно вычеркиваю все это из списка тем для беседы с Чарли.

– Поняла, – киваю я. – Только… о чем же тогда можно говорить?

Морган смеется:

– Нашла кого спрашивать! Я же не хожу на вечеринки! Думаю, ни о чем. Просто танцуй. Флиртуй. В общем, живи. В кои-то веки.

С этими словами она берет выпрямитель и плавными уверенными движениями проводит им по прядкам своих волос. Несколько минут – и она само совершенство. Наступает моя очередь.

– Но у меня же и так прямые волосы! – удивляюсь я.

– Я в курсе.

– И все равно лезешь ко мне с этой штукой?

– Все равно лезу.

Я вздыхаю, но не сопротивляюсь. Однако процесс затягивается. Вместо того чтобы пару раз провести утюжком по моим волосам, Морган неизвестно что вытворяет с моей головой. Я начинаю нервничать: вдруг моя подруга хороший визажист, но плохой парикмахер?

– Не вертись! – рявкает Морган.

– Извини. Просто немножко волнуюсь перед вечеринкой.

Она откладывает выпрямитель, опускает руки мне на плечи.

– Послушай, все будет хорошо. Обещаю, – говорит она.

Киваю. Я верю ей и немедленно успокаиваюсь. Морган разворачивает меня лицом к зеркалу, и я всплескиваю руками: на меня глядит если не супермодель, то уж точно не маленькая девочка, перерывшая мамин шкаф. Мои волосы падают ниже плеч красивыми мягкими волнами, макияж безупречен. В кружевном платье я выгляжу по-девичьи мило и в то же время женственно. Взвизгнув от восторга, бросаюсь к подруге на шею:

– Ты волшебница!

– Работать с тобой одно удовольствие.

– Ты говоришь прямо как мой папа.

– Значит, он прав. Нам пора. Идем.

Морган опять сбегает по лестнице первой, я иду за ней. Отец стоит в холле. Глядя на нас, он приоткрывает рот. Надеюсь, это значит: «Ты выглядишь прекрасно!» а не «Марш обратно в комнату смывать боевую раскраску, юная леди!»

– Позвольте представить вам Кэтрин Прайс Вашингтонскую! – объявляет Морган, как будто мы на великосветском маскараде.

Папа по-прежнему молчит и смотрит на меня расширенными глазами. Дурной знак.

– Что? У меня глупый вид? – спрашиваю я. – Могу переодеться.

– Ты выглядишь великолепно, Орешек, – говорит папа, прокашлявшись. – Совсем как твоя мама.

Я улыбаюсь: это лучший комплимент, какой он только мог мне сделать. Именно такие слова нужны мне сейчас. Мы выбегаем из дому и шагаем через газон. Папа смотрит нам вслед. Я оборачиваюсь и широко улыбаюсь ему. Все будет хорошо – я точно знаю. И папа, кажется, наконец-то тоже это понял. Я хватаю Морган за руку, и мы скрываемся из виду, пока он не передумал.

Глава 7

Гарвер живет недалеко от нас. Мы с Морган шли медленно, по дороге обсуждая план моих действий относительно Чарли, и все равно за десять минут добрались до места, то есть до старого дома в викторианском стиле с верандой. Как хорошо, наверное, сидеть здесь на садовых качелях, впитывать тепло солнышка и наблюдать за жизнью, которая неторопливо идет своим чередом! Меня бесит, что многие люди имеют такую возможность, но не пользуются ею.

Не успели мы постучать, как Гарвер вышел нам навстречу. Он среднего роста, не тощий и не полный. Волосы темные, кудрявые, довольно длинные, лицо по-детски милое, чистое. На мой взгляд, ничто, кроме, пожалуй, футболки с надписью: «Зачем я здесь?» – не выдает в нем занудного ботана. Уж точно он не такой придурок, как говорит моя подруга. При ее появлении у него загораются глаза.

– Ты пришла!

– Давай-ка потише, – бурчит Морган, – а то уйду.

Я наступаю ей на носок: дескать, будь приветливее. Она высвобождает ногу, игнорируя намек.

– Клевая у тебя подружка! Может, вы знаете, как бочонок с пивом открыть?

Морган отпихивает Гарвера и, волоча меня за собой, топает прямиком на кухню. На пороге останавливается. Двое друзей Гарвера ковыряют кег столовым ножом. Один с бабочкой, стрижен под горшок, у другого брови вразлет, как у Спока из сериала «Звездный путь», а горчичного цвета штаны едва доходят до щиколоток. Морган скептически смотрит на Гарвера и спрашивает:

– Купить кран не додумался?

Он поднимает руки и пожимает плечами:

– Откуда я знал, что эта штуковина продается отдельно? Зачем им было впаривать мне кег, который я не смогу открыть?

Морган быстро обводит глазами кухню, потом заглядывает в гостиную. Уныло смотрит на меня и одними губами произносит: «Извини». Потом обращается к Гарверу, не скрывая крайнего недовольства:

– Какого черта?! У тебя здесь реально «все спокойно и прилично – как при родителях».

– Разве при родителях бывает столько мороженого? – Гарвер указывает на кухонный стол, где стоят несколько ведерок с пломбиром, упаковка взбитых сливок, банка с карамельными крошками и бутылка шоколадного сиропа.

Морган хлопает его по руке. Я разглядываю парней: судя по виду, все они метят в конструкторы ракет, но открыть кег им пока не удается. Видимо, до сих пор они не снисходили до таких простых вещей, а раздумывали над тем, как заселить Марс. От этой мысли я начинаю громко смеяться, а потом говорю:

– Всё супер!

– Не слушай ее, – бросает Морган Гарверу и, схватив меня за руку, тащит к выходу. – Она на нормальных вечеринках никогда не была, поэтому не понимает, какой это отстой. Мы сматываемся.

Гарвер забегает вперед, пытаясь задержать Морган:

– Ты уходишь? А я наготовил столько чили!

Морган смотрит на него, вытаращив глаза:

– Чили на вечеринках не готовят!

Кто-то стучит в дверь. На лице Гарвера появляется улыбка облегчения.

– Вот видишь! Туса набирает обороты! – Посмотрев в глазок, он удивляется: – Погодите-ка! Ого! Откуда здесь Чарли Рид?

Прежде чем я успеваю объяснить, что Чарли явился по моему приглашению, Гарвер распахивает дверь, здоровается с ним, как со старым приятелем, и, похлопав по спине, вводит его в дом, а Чарли, едва посмотрев на хозяина вечеринки, ищет взглядом меня. Вот это да! Нас как будто заклинило друг на друге. Все, что вокруг, потеряло смысл. Перестало существовать.

– Вау! – шепчет Чарли. – Привет.

Выражение его лица подсказывает мне: я много должна Морган за услуги визажиста. Она подталкивает меня локтем и усмехается, глядя, как мы улыбаемся друг другу. Я понимаю, что она хочет сказать. Трудно не заметить, какие между нами флюиды.

– Привет, – отвечаю я.

Смотреть на Чарли все равно что смотреть на солнце, а мы знаем, как оно для меня опасно. Нужно поостеречься. Я поворачиваю голову в сторону кухни. Парня с бровями Спока посетила блестящая идея – продавить пробку скалкой. Но скалка соскальзывает (ведь кег сделан из чего-то вроде титана), и гений получает прямо по физиономии. Синяк у него, может, и будет, а вот пива – ни капли.

Я вдруг начинаю радоваться тому, что не попала на крутую тусовку, где нет ни мороженого, ни чили, зато все умеют открывать кеги. «Спокойная, приличная вечеринка, как при родителях» – на большее я в данный момент совершенно не способна.

Теперь ребята хватают деревянный молоток, что-то острое и моток скотча. Все эти выбранные наугад предметы, не имеющие друг к другу никакого отношения, раскладываются на столешнице, как хирургические инструменты. Я вздыхаю: это надолго.

– Может, посидим на крыльце, пока парни решают проблему? – предлагаю я.

Чарли выходит вместе со мной, садится рядом на качели, и мы начинаем тихонько раскачиваться взад-вперед. Я смотрю на небо. Он – на меня.

– Ты выглядишь потрясающе.

– Это все Морган, – говорю я, пытаясь отмахнуться от комплимента, а заодно скрыть смущение.

– Нет. Это все ты.

Я открываю рот, чтобы возразить, но тут на крыльцо выскакивает Гарвер. В руках у него две миски с чили. Мне не хочется его обижать, но и дышать на Чарли острым перцем я тоже не желаю.

– Это вам, сэр, – говорит Гарвер, – а это вам, мадемуазель.

– О, спасибо большое, но мне нельзя. У меня… аллергия, – отвечаю я.

Чарли подмигивает мне:

– У меня аллергия на дохлых котов, но это же не мешает мне тусить с тобой, верно? Попробуй, тебе понравится.

Он сует вилку в рот и показывает Гарверу поднятый большой палец:

– Первый сорт, старик!

Гарвер снова пытается всучить мне мою порцию, но я делаю протестующий жест:

– Спасибо, но нет. Правда.

– Уверена?

Я киваю. Тогда Гарвер сам принимается за еду. Чарли кривится и, наклонившись ко мне, шепчет:

– Мудрое решение. Гадость редкостная.

Я смеюсь. В этот момент выходит Морган. Гарвер замирает с набитым ртом. К его подбородку прилип кусочек мяса.

– Вообще-то, я ждал больше народу, – шамкает он. – Зато так нам больше пива и чили достанется, правда?

Приятель Гарвера просовывает голову в дверь.

– А я тебя предупреждал: не тягайся с этой чирлидершей! – ехидничает он.

– С какой еще чирлидершей? – спрашивает Морган.

– Со стервозной блондинкой, у которой кабриолет, – отвечает Гарвер, жуя.

– Зои Кармайкл? – вскрикивает Морган.

«Слава богу, что мы здесь, а не там», – думаю я.

– Ага, Зои, – кивает Гарвер. – Она сегодня тоже вечеринку устраивает. Видно, все у нее.

– Так давайте и мы к ней завалимся, – предлагает Чарли.

Я ощущаю выброс адреналина. К Зои Кармайкл я однозначно пойти не могу. Но как быть, если туда идет Чарли? Да уж, есть над чем поломать голову.

Гарвер стоит понурившись. Невооруженным глазом видно, как важно для него произвести впечатление на Морган. Конечно, у него ничего не выходит, но он хотя бы пытается. Если мы все сейчас уйдем, он вовсе лишится шансов на успех.

– Значит, кидаете меня, ребята?

– Никто тебя не кидает. Я просто подумал, почему бы нам всем не передислоцироваться? – говорит Чарли, внимательно глядя на меня.

Я прячу от него глаза и смотрю на Морган: мол, что теперь делать? Она качает головой. Я поворачиваюсь к Чарли и тоже качаю головой.

– Я же тебе говорила, какой у меня строгий папа, – импровизирую я. – Если я сказала, что буду у Гарвера, значит надо здесь и сидеть. А то он меня до конца лета под домашним арестом продержит.

– Так, может, ты напишешь ему? Скажешь, что планы поменялись? – спрашивает Чарли.

Я пожимаю плечами:

– С моим отцом это не пройдет. Говорю же: он ужасно меня опекает.

– Тогда давай вместе к нему сходим и объясним, в чем дело.

Я трясу головой еще энергичнее. Папа не знает о существовании Чарли. Объяснять, кто это такой, как мы познакомились и чего ради хотим сейчас вместе завалиться на крутую вечеринку? Ну уж нет!

Проходит еще полчаса. Кег с пивом так и стоит неоткрытым. Гости поели чили, смели содержимое роскошного пломбирного «бара». Теперь мы просто глядим друг на друга, не зная, о чем говорить. А мне страшно не хочется, чтобы мое первое свидание с Чарли стало последним. Такое вполне возможно, если вечер будет продолжаться в том же духе.

– Ну ладно, – вдруг выпаливаю я. – Пойдемте к этой вашей Зои… как ее там… Отец не узнает, а значит, и пилить не будет.

Подруга взглядом сигнализирует мне: «Совсем с ума сошла?» Я морщусь: чрезвычайные обстоятельства – чрезвычайные меры.

– Ладно! – говорит Морган и смотрит на меня так свирепо, что ее глаза становятся похожи на два шара, ощетинившиеся ресницами. – Дайте только паспорт захвачу. Ведь Зои Кармайкл – сущий дьявол, а дом ее – наверняка врата ада.

Гарвер гогочет.

– Заткнись, не смешно, – одергивает его Морган, будто ей не нравится, что он оценил ее шутку. – А ты, Кэти, точно поняла, о какой Зои Кармайкл идет речь? О той, которая испоганила…

– Все будет нормально, я уверена, – быстро прерываю я подругу, пока она не произнесла «всю твою жизнь» и не упомянула мое прозвище.

– Зои безобидная, – успокаивает нас Чарли. – Она просто комар на дорогой тачке.

Морган хватает меня за руку, поднимает с качелей и тащит в дом, бросая:

– Парни, мы на минутку.

Я ухожу вместе с ней, оглянувшись на Чарли через плечо. Судя по выражению лица, он в полном недоумении. Я пожимаю плечами, как будто тоже ничего не понимаю.

– Ты не должна идти к Зои только потому, что так хочет Чарли, – шипит Морган, когда мы скрываемся за дверью.

– Знаю, – говорю я, глядя на свои туфли и тихонько чертя носком по полу. – Мне просто интересно посмотреть на настоящую вечеринку выпускников. Не хочу обидеть Гарвера: он хороший парень и мороженое было вкусное. И все-таки, по-моему, здесь довольно тоскливо. Немногим веселее, чем смотреть кино с отцом.

Морган берет меня за подбородок и пронзает взглядом:

– Ты не боишься, что Зои отмочит какую-нибудь гадость, если тебя узнает? Ты же с четвертого класса ни с кем не общаешься из-за ее выходок! Забыла?

Понимаю, подруге кажется, будто я сошла с ума, раз мне вдруг захотелось участвовать в том, чего я до сих пор сторонилась. Но я чувствую себя румспрингой – подростком, который, прежде чем решит, оставаться ли в общине аманитов, должен познакомиться с внешним миром. Стоило мне одним глазком взглянуть на то, какой была бы моя жизнь, если бы не болезнь, и я уже не могу насытиться. Чтобы этот сон не прекращался, я готова выдержать столкновение со злейшим врагом.

– Знаешь, я думаю, мне будет даже полезно с ней встретиться, – говорю я подруге. – Чтобы покончить со всем этим раз и навсегда. Но без тебя я не справлюсь!

– Серьезно? – выкатывает глаза Морган. – Думаешь, с моим участием этот номер пройдет?

Затаив дыхание, я киваю и хватаю ее за руки:

– Да. Гэбби дала мне надежду. Не хочу поддаваться болезни.

– Ох и врешь же ты!.. – вздыхает Морган, подбоченившись.

– Если ты откажешься, я тоже не пойду.

– Ты засранка, Кэти!

– Я не нарочно. Просто ничего не могу с собой поделать. Почувствовала себя нормальной, и мне понравилось. Извини.

Наградив меня сердитым взглядом, Морган выходит на крыльцо. Я за ней.

– Ну? – спрашивает Чарли, завидев нас.

– Мы толком не решили, – отвечает Морган. – Гарвер накрыл такую поляну…

Хозяин вечеринки вскакивает на ноги и выпаливает:

– Мы тут с Чарли все обсудили. Наверное, нам лучше потусоваться в другом месте.

– Не притворяйся, Гарвер, – говорит Морган. – Ты же хочешь, чтобы мы остались. Мы согласны. Правда.

Парень качает головой:

– Да нет же, честное слово! Давайте двинем отсюда!

Морган по-прежнему смотрит на него с сомнением. Ее иногда еще труднее уломать, чем моего отца. Чарли начинает скандировать:

– Мор-ган! Мор-ган! Мор-ган!

Мы с Гарвером присоединяемся. Она наконец-то уступает:

– Ну ладно! Только потом не плачьте, если Зои обеспечит вам адские муки.

Все ликуют. Я обнимаю Морган и шепчу ей:

– Ты такая подруга, что лучше и придумать нельзя!

– Очень надеюсь, что ты об этом не пожалеешь, – отвечает она, тоже шепотом. – Но знай: я всегда буду рядом. Чтобы убить любого, кто тебя обидит, и напомнить тебе, что я тебя предупреждала.

Классическое высказывание в стиле Морган. Я отстраняюсь и с улыбкой говорю:

– Заметано.

– Парни! Пошли отсюда! – присвистнув, кричит Гарвер своим друзьям.

Они выкатывают на крыльцо кег, который так и не смогли открыть, и сталкивают его со ступеней. Он набирает скорость и с металлическим звоном врезается в древний «шевроле-малибу». Гарвер открывает багажник и вместе с двумя своими приятелями пытается поднять бочонок, но у них ничего не выходит. Тогда Чарли, слегка помассировав плечо, подходит, берет кег с двух концов, поднимает его и аккуратно кладет в машину.

– Пожалуй, физиотерапевт был прав. Вообще не больно. Кажется, я снова в строю, – говорит Чарли очень тихо, как будто сам себе.

Гарвер с друзьями взирают на него как на супермена. Лицо Чарли озаряет широкая улыбка. Трудно сказать, чему он так рад: тому, что со скучной вечеринки Гарвера поедет туда, где наверняка веселее, или тому, что в одиночку поднял кег и теперь чувствует себя крутым.

– Поднимать тяжелые предметы нужно при помощи ног, а не спины, – поясняет он все еще не пришедшим в себя ботанам, хотя настоящая причина его успеха ясна: у него просто есть мышцы там, где у них нет и в помине.

Мы вшестером набиваемся в развалюху одного из друзей Гарвера и едем. У меня внутри все ходуном ходит от страха, как на «русских горках». С одной стороны, Зои может меня узнать и начать издеваться надо мной, как в детстве. С другой – я чувствую своим бедром ногу Чарли, а его рука лежит у меня на плече. Никогда прежде я не казалась себе такой – юной, свободной… нормальной. Еще одна неоднозначная ситуация.

Прежде чем я успеваю раскаяться в том, что приняла необдуманное решение, мы подъезжаем к огромному особняку, который выходит фасадом на набережную. Перед ним стоит блестящий белый «кадиллак-эскалейд» с номером «2LIT4U»[4]. Да, Зои, похоже, не меняется. Я действительно начинаю жалеть, что согласилась сюда приехать, но уже поздно.

Чарли вытаскивает кег из багажника так же легко, как туда положил, и ставит на землю. Гарвер и ботаники катят бочонок к шикарному дому, который весь гудит: музыка играет громко, но возбужденные голоса ее заглушают. Чем ближе мы подходим, тем медленнее ребята катят кег. Наконец они совсем останавливаются. Гарвер нервно покашливает:

– Может, зря мы? Мы ведь эту Зои даже не знаем…

– Я знаю, – заявляет Морган. – Она дрянь. Согласна с Гарвером, давайте уматывать отсюда.

– Расслабьтесь, ребята, – говорит парень в бабочке, стриженный под горшок. – Я с ней общался на прошлой неделе.

– Когда она чуть не сбила тебя своей тачкой и назвала оленем? – парировал Гарвер и посмотрел на друга, будто изумляясь его тупости. – Это не общение.

– А вот и нет! – запротестовал Горшок-с-бабочкой. – Я сказал: «Извини». Мы обменялись репликами, значит диалог состоялся.

– Все будет пучком, пошли, – успокаивает их Чарли, протягивая мне руку.

Я беру ее и поднимаюсь вместе с ним по ступенькам крыльца. Морган хватает меня за вторую руку и тянет назад:

– Уверена, Кэти?

Я, сглотнув, киваю:

– Да. Кажется.

– Запомни: если кто-нибудь хотя бы косо посмотрит на тебя, будет иметь дело со мной.

– Слава богу, что я твоя подруга. А то страшно представить, каково это – быть с тобой в плохих отношениях.

Морган, смеясь, отпускает меня. Теперь мы все стоим перед дверью. Чарли берется за массивное медное кольцо с головой льва и громко стучит. Оттого что он держит меня за руку, мне хорошо и спокойно, словно ничего плохого случиться не может. Кажется, с ним я вошла бы не только сюда, но и в настоящие врата ада.

На пороге появляется Зои. Воспоминания об издевательствах накатывают на меня с такой силой, что я прикусываю губу, чтобы не вскрикнуть. Она почти не изменилась. Только повзрослела, конечно, и стала еще красивее.

Зои не замечает меня, будто я пустое место. Зато при виде Чарли ее глаза загораются. Ощущаю укол ревности, хотя это нелепо: ведь я на этого парня не претендую. У нас просто свидание, а не свадьба.

– А я все думаю: ну где же ты? – мурлычет Зои явно не тем голосом, каким разговаривает обычно, и виснет на плече Чарли, словно они стоят на палубе тонущего «Титаника».

Чарли осторожно высвобождается.

– Извини, что опоздал. Мы вроде как разогревались у Гарвера.

Хозяйка вечеринки морщит нос, оглядывая тех, кого Чарли предпочел ей: меня – девчонку, которую, как, наверное, кажется Зои, она видит первый раз в жизни; Морган, сверлящую ее взглядом, будто она готова при первом же неосторожном слове выцарапать Зои глаза; троих парней, на которых та никогда не обратила бы внимания.

– Прошу прощения, а кто эти люди?

Чарли пожимает плечами:

– Мои друзья.

Зои застыла на пороге. Лицо ее выражает нечто очень близкое к отвращению, и похоже, что она сейчас захлопнет дверь прямо у нас перед носом. Но именно в эту секунду Чарли говорит:

– Мы принесли пива.

Гарвер хочет для наглядности приподнять кег и, как ему советовал Чарли, сгибает не спину, а колени. Но это не сильно помогает. К нему присоединяются друзья, и втроем им таки удается при помощи той же тактики оторвать бочонок от пола. Зои хмурится, однако делает шаг в сторону, чтобы их пропустить.

Я медленно выдыхаю. Кризис миновал. По крайней мере, на какое-то время. Похоже, Зои не узнала ту самую Кровопийцу, которую мучила в начальной школе.

Гарвер и его друзья кое-как втаскивают кег на кухню. Их встречают радостными возгласами. Три ботаника становятся героями вечеринки: им рады до тех пор, пока пиво не кончится.

Мы с Чарли идем в гостиную. В красиво обставленном доме нет ни одного свободного уголка: везде народ. Из невидимой стереосистемы, как из насоса, бьет струей хип-хоп. Гости пьют из красных пластиковых стаканов, смеются, флиртуют, пытаются разговаривать, перекрикивая музыку, и проливают напитки на восточные ковры – наверное, дорогущие. Чем не сцена одного из фильмов Джона Хьюза восьмидесятых? Мы с папой столько раз их смотрели! Неужели я в кои-то веки провожу время, как все люди моего возраста? Это так тупо, так банально и… так прекрасно.

Мы пробираемся в гущу толпы. Чарли на ходу здоровается со знакомыми. Кто-то говорит ему: «Дай пять!» – кто-то хлопает по спине. Похоже, он здесь всеобщий любимец. А девушку, которая идет позади него, если и замечают, то вида не подают.

Постепенно мой восторг сменяется беспокойством. Мысли лихорадочно путаются. Понятия не имею, как вести себя с этими людьми и как отвечать на их неизбежные вопросы о том, где я пряталась до сих пор. Чарли, видимо, чувствует, что мне не по себе, и обнимает меня за талию. Я расслабляюсь, круговерть в мозгах прекращается. Морган, от которой ничего нельзя скрыть, замечает это.

– Пойду… разведаю обстановку. В общем, оставлю вас, – говорит она и, наклонившись ко мне, шепчет: – Я горжусь, что у меня такая смелая подруга! Слабак не заявился бы сюда на твоем месте. И еще раз говорю тебе: ты нравишься Чарли. Ну а если что, мигни мне – и я спалю этот вертеп!

Морган уходит. Какой-то парень протягивает ей красный стакан. Она, не останавливаясь, берет и отпивает. Интересно, есть ли здесь что-нибудь, кроме пива, от одного запаха которого меня тошнит? Стоит ли вообще пить или лучше не искушать судьбу? До сих пор я только один раз пробовала алкоголь. Это случилось у Морган. Ее родителей дома не было, и мы решили пропустить по рюмочке странной зеленой жидкости – мятного ликера. После этого меня рвало, а потом я навсегда разлюбила мятный пирог мамы Морган, который мне раньше так нравился. В это пойло, видно, добавляют какой-то секретный ингредиент. Потому-то оно и кажется таким вкусным. Поначалу.

Я поднимаю голову и смотрю на Чарли, а он смотрит на меня. Мы подходим к столу, приспособленному под бар. Застенчивость обрушивается на меня, как цунами.

– Морган веселая, – говорит Чарли, оглядываясь через плечо. – Давно вы дружите?

– Сколько себя помню, – отвечаю я. – Хотя нет. Есть у меня и более ранние смутные воспоминания. Например, как я объясняла кукле, что нельзя есть бумагу, и в процессе сама сжевала целый блокнот. Дело кончилось вызовом «скорой». Мне было года два. А в другой раз я смотрела мультик и до того увлеклась, что засунула туфлю Барби себе в нос. Мама не углядела, потому что готовила мне обед. Так я опять попала к дяденькам в белых халатах… А-а-а-а-а… Опять меня понесло. Извини. Я болтаю без умолку, когда нервничаю.

Чарли с усмешкой протягивает мне стакан с чем-то розовым, похожим на сок. На вкус в тысячу раз приятнее, чем мятный ликер. Я глупо улыбаюсь.

– Уже заметил, – сухо произносит Чарли. – А почему ты нервничаешь?

Я выдаю упрощенную версию:

– Потому что никого здесь не знаю.

– А я знаю всех этих идиотов. Тебе не из-за чего переживать.

– Да ладно! Всех знать невозможно.

Чарли оглядывает комнату и осторожно указывает на громогласного высокого рыжего парня, который одну за другой опрокидывает в себя стопки с чем-то крепким.

– Видишь этого чувака? Изображает отморозка, а в школе занимается по программам повышенной сложности. Собирается в Йель, но косит под тупицу.

Я киваю. Йель… Человек туда едет и не хочет, чтобы об этом знали!

– Это действительно тупо. В смысле – Лига плюща…[5] это ведь лучше некуда! На его месте я бы футболку с логотипом не снимала! Как бы мне тоже хотелось туда поехать…

– Так поезжай. Разве они могут не взять лучшую выпускницу твоей крутой домашней школы?

Я слегка прижимаюсь к Чарли. Он теплый, но твердый. Нежный, но сильный. Мне нравится это сочетание. На долю секунды мелькает мысль, что надо все рассказать. Дескать, никуда я поехать не могу из-за своей пигментной ксеродермы. Пожалуй, попробую пошутить: «Если только откроется ночной университет…» Но нет. Не нужно портить вечер, который может стать таким чудесным. Для правды время еще не настало.

– Все довольно сложно… – начинаю я и внезапно спрашиваю, указывая на девушку в суперобтягивающем платье с суперглубоким вырезом – А это кто такая?

– До десятого класса носила брекеты с дугами, торчащими изо рта, а теперь, видимо, пытается наверстать упущенное. А вот он, – Чарли кивает на прыщавого коротышку, – описался на экскурсии в шестом классе. Вон та девчонка подсела на таблетки. А того парня видишь? У него офигенно длинные пальцы. Входит в десятку лучших виолончелистов штата. Он классный.

Чарли как будто бы не придает большого значения тому, о чем говорит, а у меня в голове так и вертятся две мысли. Первая: я слишком многое пропустила; вторая: человеку никогда не удается окончательно избавиться от своего прошлого. Даже когда эти же люди соберутся на пятидесятилетний юбилей своего выпуска, они по-прежнему будут друг для друга девчонкой с брекетами, мальчиком в мокрых штанах и так далее. Поэтому разговор, в результате которого может выясниться, что я Кровопийца, лучше отложить на неопределенный срок.

Какой-то парень, возникший из ниоткуда, прыгает Чарли на спину. Тот вздрагивает и застывает – кажется, вот-вот сбросит шалуна на пол, но, поняв, кто это, улыбается.

– Ура! – кричит парень. – Чарли вернулся! Куда ты от нас слинял? Мы… – Заметив меня, он замолкает.

Еще один друг Чарли направляется к нам и тащит столько стаканов, что непонятно, как они уместились у него в руках.

– Кто это с тобой, Чарли? – интересуется прыгун.

– Оуэн, Уэс, знакомьтесь, это Кэти, – говорит Чарли, указывая на каждого из них, чтобы я знала, кто есть кто.

Уэс целует мне руку влажными от пива губами:

– Кэти, ты волшебница. Открой нам свой секрет.

Я смотрю на Чарли, потом на его друга:

– Ты о чем?

– Тебе удалось притащить этого парня на вечеринку, и он вроде бы улыбается! Давненько мы его таким не видели! – поясняет Оуэн, обнимая Чарли за плечи.

Мы болтаем и смеемся, как старые приятели, и я совсем не чувствую неловкости. Никто не спрашивает, почему целых восемнадцать лет меня никто не видел, и мне не приходится отвечать. Это огромное облегчение. Я и не надеялась, что все будет так просто. При моем появлении ничего страшного не произошло. Мне меньше всего хотелось кому-либо объяснять свое длительное отсутствие. Подобная перспектива тревожила меня, из-за этого я не делала более настойчивых попыток жить как все. Теперь, чтобы запереться в четырех стенах, нужно искать новую отговорку.

Но едва обретенная уверенность в себе улетучивается, когда к нам подплывает Зои, которая, естественно, тут же приклеивается к Чарли.

– Мне та-а-ак пить хочется! – воркует она и, таращась на него, хлопает накладными ресницами, похожими на перья (я всерьез думаю, что она вот-вот взлетит). – Не принесешь для меня чего-нибудь?

Чарли высвобождается из ее объятий и делает шаг ко мне:

– Сейчас не могу, собирался устроить Кэти экскурсию.

Зои встает так, что мы не можем ее обойти.

– Кэти? – произносит она, с подозрением меня разглядывая. – А почему я до сих пор тебя не видела?

Раскрываю рот, но Чарли опережает меня, прежде чем я успеваю что-нибудь соврать.

– Кэти в программе защиты свидетелей, – говорит он с милой непринужденностью. – Если бы она тебе это сказала, ей пришлось бы тебя убить.

Зои издает фальшивый смешок, продолжая сверлить меня глазами.

– Кажется, я тебя где-то видела, – говорит она. – Мы встречались?

Я качаю головой:

– Вряд ли.

– Я вспомню, не сомневайся.

Под злобным взглядом Зои беру протянутую руку Чарли, надеясь, что он не почувствует, как я разволновалась.

– Пошли? – спрашивает он.

Я иду за ним, а взбешенная хозяйка вечеринки остается одна. На ступенях помпезной лестницы, по которой мы поднимаемся, я оглядываюсь через плечо. Зои стоит на том же месте и смотрит на меня так, будто желает мне сгореть заживо. Вот бы она обрадовалась, если бы узнала, что из-за моей болезни такое вполне возможно!

Глава 8

Чарли вводит меня в какую-то комнату и зажигает свет. У стен от пола до потолка высятся стеллажи, набитые книгами в твердых переплетах, – похоже, они старинные.

– Это библиотека.

– Ого! – говорю я, не скрывая зависти. – Если бы это был мой дом, я бы здесь буквально жила.

Чарли смеется:

– Готов поспорить, что Зои сюда никогда не заходит. Во всяком случае, не для того, чтобы читать.

То, что он как будто очень хорошо знает привычки и вкусы Зои и прекрасно ориентируется в ее доме, тревожит и пугает меня. Даже желудок в узел завязывается. Что же такое между ними было? Остались ли в прошлом их отношения или продолжаются до сих пор? Если Зои нравилась Чарли, то как ему могла понравиться я? Ведь трудно найти двух девушек, менее похожих друг на друга! С трудом сглотнув, я поворачиваюсь к своему спутнику.

– Ты, похоже, с ней близко знаком? – Задаю этот вопрос равнодушным тоном, хотя внутри все замирает. – А судя по тому, что происходило в гостиной, у Зои на тебя есть виды. Вас что-то связывает?

Чарли выставляет вперед ладони, словно хочет, чтобы мой вопрос вернулся ко мне рикошетом.

– Эй, с чего ты вообще все это взяла?

– Ну просто ты водишь меня по ее дому, как по своему собственному. А она с удовольствием оторвала бы мне голову за то, что я пришла с тобой. Не хочу быть третьей лишней.

Чарли берет мои руки в свои и смотрит мне прямо в глаза:

– Ты не можешь быть лишней, клянусь.

Я отвечаю ему внимательным взглядом. Такого объяснения мне недостаточно. «Что-то» между ним и Зои есть точно. Или когда-то было. Я вопросительно приподнимаю бровь.

– Ну ладно. Раньше мы с ней время от времени встречались, – сдается Чарли. – Я был тогда мистер Крутой Пловец. Этими свиданиями я не горжусь и не хотел бы повторения.

Я киваю. За честность я ему благодарна, но представлять себе, как они целуются, мягко говоря, не очень приятно. Не скоро мне удастся выбросить эту картинку из головы. Передергиваю плечами.

– Замерзла? – спрашивает Чарли. – Если хочешь, надень мой джемпер.

– Нет, спасибо, мне и так нормально.

– А как насчет тебя и меня? У нас тоже все нормально?

Секунду помолчав, я отвечаю:

– Да. Порядок.

Чарли выключает в библиотеке свет и выводит меня в длинный коридор.

– Может, партию в пиво-понг?

– Я раньше никогда не играла. Но готова попробовать, хотя пиво терпеть не могу, – признаюсь я, чувствуя, как ослабевает напряжение, возникшее из-за столкновения с Зои.

– Я тебя научу, – говорит Чарли. – Могу даже пить вместо тебя.

– Было бы классно.

Мы возвращаемся в эпицентр праздника. Игра уже началась. Насколько я понимаю, суть в том, что люди по очереди бросают маленькие белые мячики в красные пластиковые стаканы с пивом, составленные треугольником на другом конце стола. Если попал – противник опустошает стакан. И так до тех пор, пока все не будет выпито.

Вряд ли из меня получится хороший игрок, но, раз уж Чарли согласился поглощать пиво, предназначенное мне, я с удовольствием попробую. Ребята кидают мячики и пьют. Пьют и кидают мячики. Наконец против победившей команды выходим мы с Чарли. Он показывает мне, как нужно бросать:

– Вот так, легонько. Шарик должен лететь по дуге. Здесь важна точность, а не сила броска. Ну давай, попробуй.

Я кидаю. Мячик чертит в воздухе белую кривую и решительно плюхается в стакан.

– Молодец! Дай пять! – говорит Чарли в ответ на мой изумленный взгляд.

Парень на другом конце стола выпивает пиво и тоже делает бросок. Мимо.

– Давай опять ты, – подталкивает меня мой напарник.

Мой второй мяч попадает в цель. И третий, и четвертый, и пятый… Я ни разу не промахиваюсь, а наши противники, наоборот, постоянно мажут. Дело ясное: под конец игры они накачаются пивом до предела, а Чарли будет как стеклышко.

– Во дает! Зверь! И откуда эта девчонка только взялась?! – кричит Чарли после моего последнего броска.

Не могу сдержать улыбку. Мои отношения со спортом до сих пор складывались так плохо, что я всерьез считала своего отца бездарным тренером. Теперь я нашла то, в чем сильна. Это пиво-понг! Жаль, нельзя похвастаться перед папой таким спортивным достижением. Думаю, ему приятно было бы узнать, что я после стольких лет наконец освоила какую-то игру и даже приобрела статус звезды.

Морган, наблюдавшая за моим восхождением на олимп, вызвалась сыграть с нами следующую партию.

– Берегись! – поддразнивает она меня через стол. – У нашей команды тоже есть козырь в рукаве. Открывать кеги с пивом он, может, и не умеет, но бросать в пиво мячи мастер!

С этими словами моя подруга ободряюще хлопает Гарвера по спине. Он делает бросок, а когда шарик погружается в один из наших стаканов, обнимает Морган и начинает прыгать. Такой бурный восторг кажется ей излишним. Она снимает руки напарника со своей шеи, делает шаг назад и просто стукается с ним костяшками.

– Получите! – вопит Гарвер. – Пей, Кэти!

– Я выпью, как и обещал, – говорит Чарли и поднимает стакан.

Он выручает меня таким образом весь вечер – с тех пор как я сказала, что ненавижу запах пива.

Прицеливаюсь и опять делаю бросок, достойный чемпиона, – впрочем, я теперь и есть настоящий профи. Сегодня мне везет необычайно! Кажется, не смогу промахнуться, даже если постараюсь. А вот от Гарвера удача отвернулась после первого попадания. Он глотает пиво, берет мяч и бросает, но тот ударяется о край стакана, отскакивает на пол и закатывается под диван. Гарвер становится на четвереньки, чтобы его достать.

– Чувак! – досадует Морган, обращаясь к его заднице, которая едва не вылезает из штанов. – Ты же говорил, что играешь хорошо!

– Я действительно играю хорошо, – парирует Гарвер и, подтянув джинсы, передает шарик мне, – но Кэти лучше.

Снова моя очередь. Я поражаю мишени одну за другой, противники чаще мажут, чем попадают. Я бы даже пожалела их, если бы мне не было так весело. Похоже, мне нравятся вечеринки старшеклассников. Хотя нет, погодите: я уверена, что они мне нравятся!

Вскоре мы побеждаем. Опять. Гарвер пожимает руку Чарли, а мне в знак мира показывает пальцами букву «V». После этого делает последний глоток и смахивает с губ пену. От выпитого пива у него явно прибавилось храбрости: он поворачивается к Морган и, широко улыбаясь, спрашивает:

– Потанцуем?

Она хмурит брови и смотрит так, будто готова его убить:

– С какого перепугу ты вообразил, что я стану с тобой танцевать?

Я посылаю ей многозначительный взгляд. Она закатывает глаза. «Танцуй», – говорю я, беззвучно шевеля губами.

– Ладно, – вздыхает Морган. – Видно, без этого никак.

Физиономия Гарвера снова сияет. Он хватает мою подругу за руку и, петляя среди многочисленных гостей, ведет на импровизированный танцпол. Может, мы с Морган сейчас думаем об одном и том же? О том, что школьные вечеринки – это весело и зря мы все эти годы на них не ходили.

Пока я любуюсь Гарвером, бешено скачущим вокруг Морган, которая стоит как скала, у меня возникает чувство, что за мной тоже кто-то наблюдает. За углом я замечаю Зои: она шепчется с какими-то девчонками. Я смутно помню их лица по начальной школе. Опять начинаю бояться, что меня раскусили. Но вдруг им просто интересно, кто я и откуда взялась? Или не одна только Зои считает Чарли своей собственностью и недовольна тем, что он проводит время с незнакомкой не из их круга? А может, я напрасно забиваю себе голову? Трудно сказать.

– Мне кажется или на нас смотрят? – спрашиваю я у Чарли и очень осторожно киваю в сторону Зои и компании.

– Они не на нас смотрят, а на тебя. – И сам не сводит с меня глаз.

Мои щеки вспыхивают.

– Именно так я представляла себе дискотеки в средних классах, на которые не ходила.

Сходство в самом деле есть: я болтаю с самым симпатичным парнем в классе, а Зои вынашивает план мести. Хочет напакостить мне, пока я с ним танцую. Например, облить меня свиной кровью, как в ужастике «Кэрри»[6].

Чарли непринужденно усмехается. Взгляды девиц его как будто совсем не беспокоят, и я тоже стараюсь расслабиться.

– Ну нет. В средних классах было немного по-другому. Тогда все девочки стояли у одной стены, а все пацаны – у другой, и никто ни к кому не прикасался.

Я медленно отпиваю из стакана с розовой жидкостью и пристально смотрю на Чарли:

– Ой, уж ты-то наверняка со многими девчонками перетанцевал. Например, с Зои и ее подружками.

– Может быть, но танцем это назвать трудно. Скорее, мы просто терлись друг о друга.

– Фу! – восклицаю я. – Даже представлять себе не хочу, как это выглядело.

Чарли слишком хорош для этих безмозглых кукол, и мне противно думать о том, что какая-то из них о него терлась.

– А по-моему, нельзя лишать себя таких развлечений, – отвечает Чарли и ставит мой стакан на стол. – Идем, восполним пробелы в твоем домашнем образовании.

Он выводит меня на танцпол, кружит за руку и притягивает к себе почти вплотную. Тут же забыв и про Зои, и про ее козни, я кладу ладони ему на плечи. Он обнимает меня за талию и начинает покачивать бедрами. Я повторяю его движения. Мы смеемся.

– Вот что ты пропустила!

– Ужас! – говорю я, хотя на самом деле не очень-то ужасаюсь: танцевать по-настоящему – наверняка круто, но стоять так близко к Чарли Риду – еще круче.

– Это мое движение всегда имело успех, – негодует он. – А тебе не нравится?

– Я думала, в танцах нужно больше кружиться, – замечаю я.

Ну и ну! Я с ним заигрываю! Чудеса все-таки существуют. Чарли медленно и плавно разворачивает меня на триста шестьдесят градусов. Очень может быть, что при этом я выгляжу грациозно. Потом он снова прижимает меня к себе. Мое сердце так и скачет в груди, и его сердце тоже – я это чувствую. Все вокруг прыгают, а мы медленно переминаемся с ноги на ногу, и мне плевать, что у нас глупый старомодный вид. Еще никогда в жизни я ни с кем и ни с чем так не срасталась. Разве только с музыкой. Ни Зои, ни ее друзей как будто больше не существует.

Чарли смотрит на меня, на мои губы. Боже мой! Сейчас он меня поцелует. Он наклоняется. Я делаю вдох. Закрываю глаза. Жду. И… Гарвер заключает нас обоих в свои объятия.

– Это лучший вечер моей жизни! – От парня разит пивом, он весь вспотел и кажется совершенно счастливым. Указывая на Морган, он орет: – Она меня поцеловала!

Я отыскиваю взглядом свою подругу. Та энергично трясет головой и при этом накручивает прядь волос на палец. Она всегда так делает, когда врет. Может быть, ее «нет» означает «да»?

– Еще раз такое скажешь – убью! – ревет Морган.

Гарвер, улыбаясь, подбегает к ней. Она глядит на него так грозно, будто сейчас ударит. Но он опять принимается за свой сумасшедший танец, и она начинает смеяться. Пару куплетов стоит и смотрит на его идиотские прыжки, а потом танцует с ним. Вид у Гарвера такой, словно он попал в рай.

Когда я поворачиваюсь, Чарли снова наклоняется ко мне. И целует. Этого поцелуя я ждала всю жизнь. Хочется в мельчайших подробностях запомнить эти секунды, чтобы хранить в памяти всегда.

Нет, самую последнюю секунду я запоминать не хочу. Губы Чарли отрываются от моих, и прямо у меня над ухом раздается голос Зои.

– Кажется, я знаю, где тебя видела, – говорит она, многозначительно усмехаясь. – Ты, случайно, не училась в первом классе у мисс Эзлингер?

Да, мы обе там учились. Зои наверняка поняла, что я и есть Кровопийца. Но признавать это я не собираюсь. Не дождется. Я расскажу Чарли про свою ПК тогда, когда буду готова, а не тогда, когда этого пожелает Зои Кармайкл. Я мотаю головой, но ничего не говорю, потому что боюсь голосом выдать охвативший меня страх.

– Хм! – произносит она, впиваясь в меня взглядом. – Забавно. Ты просто копия той бедняжки, которая заболела и больше в школу не вернулась. Болезнь у нее была какая-то странная: она не могла выходить на солнце. Забыла, как называется. Мы еще звали ту девочку Кровопийцей.

Чарли смотрит на Зои круглыми глазами, потом поворачивается ко мне и смеется:

– Так вот почему, когда мы танцевали, ты глядела на мою шею как на вкусный стейк! Думал, я тебя завожу, а ты просто хотела заморить червячка!

– А что я могла с собой поделать, если ты такой притягательный? Особенно для нас, вампиров, – отвечаю я шуткой на шутку.

Шея у него действительно хороша. И пахнет, по-моему, неотразимо – поджаренным миндалем и еще чем-то неуловимо привлекательным. Я бы ее и вправду с удовольствием куснула. А Зои Кармайкл пускай поглядит.

Зои открывает рот, чтобы еще что-то сказать, но замечает, что Чарли обнимает меня за плечи, а моя ладонь уютно устроилась в заднем кармане его джинсов. Тогда она разворачивается и уходит без единого слова. Кажется, пар валит у нее из ушей.

– Что это значит? – спрашивает Чарли.

Я пожимаю плечами:

– Твоя бывшая девушка какая-то странная.

– Никогда она не была моей девушкой! – протестует Чарли, но потом видит мою улыбку и прибавляет: – Смеешься надо мной, да?

– Ну если только чуть-чуть, – хихикаю я.

Он снова ко мне наклоняется, я перестаю дышать, закрываю глаза и жду. Ничего. Губы Чарли, вместо того чтобы дотронуться до моих губ, касаются уха.

– Хочешь, сбежим куда-нибудь? – шепчет он.

Я открываю глаза, улыбаюсь и киваю. Как будто я могу сказать «нет»! Я бы даже на Луну прямо сейчас согласилась полететь, если бы Чарли Рид меня позвал. Мы уходим с этой вечеринки, чтобы устроить свою собственную.

Глава 9

Преимущество маленьких городов в том, что из одной точки в другую всегда можно попасть быстро и чаще всего пешком. Все рядом: железнодорожная станция, кафе-мороженое, где работают Зои с Гарвером, школа (для тех, кто учится не в собственной спальне), пристань. Надо отдать Чарли должное: он выбрал самое романтическое место во всем городке.

Мы бродим вдоль причала, держась за руки. Вода блестит в лунном свете. Лодки покачиваются на волнах, позвякивают снасти. Над нашими головами сверкают звезды. Чарли показывает на судно с голубым флагом и красивой золотой надписью «Калифорния».

– Вот что прикольно, – говорит он. – Я выиграл стипендию для пловцов и должен был ехать в Беркли[7]. Сейчас как раз открылась вакансия, которой я ждал.

Самое время ответить: «Вот что еще прикольнее. Зои не ошиблась: я действительно та самая бедняжка со странным заболеванием. Называется пигментная ксеродерма. Я не могу выйти на солнце, потому что боюсь поджариться». Но, посмотрев в глаза Чарли, я понимаю, что ему и без меня тяжело.

– Должен был? – спрашиваю я. – А теперь не поедешь?

– Нет. Мне сделали операцию, и неизвестно, смогу ли я снова плавать. Поэтому денег на обучение не выделили.

Я смотрю на свое отражение в покрытой рябью воде и вспоминаю письмо Гэбби. Действительно, у каждого свой сэндвич с дерьмом. Оказывается, он есть даже у Чарли Рида, который производит на меня впечатление самого совершенного человеческого индивида на планете.

– А ссуду взять нельзя?

Чарли пожимает плечами:

– В принципе можно, но у отца сейчас и так бизнес шатается. Не хочу напрягать его дополнительно. К тому же плавание было для меня главным в жизни. Теперь, когда это отвалилось, я перестал понимать, кто я такой. Эгоистично было бы тратить по шестьдесят штук родительских баксов в год, если я даже не могу определиться, какой предмет хочу изучать.

– Ой… Я правда очень тебе сочувствую. – Печально слышать, что Чарли потерял стипендию, но еще печальнее другое: он считает, будто без плавания у него нет права на университетское образование. – А как это произошло? Я имею в виду – как ты получил травму?

Больше минуты мы шагаем молча. Я уже начинаю думать, что Чарли не слышал моего вопроса, но он наконец отвечает:

– Дурацкое происшествие. Упал с лестницы и… – Он останавливается и замолкает. Потом поворачивается ко мне, делает глубокий вдох и начинает заново: – Я всем так говорю, но вообще-то это неправда. На самом деле я был дома у Оуэна. Напился. Он подбил меня на спор прыгнуть с крыши в бассейн. Я прыгнул и ударился о борт. Я идиот.

Так вот, значит, что печальнее всего: Чарли Рид разрушил свое прекрасное будущее, сделав глупость по пьяни, и вместо диплома прославленного университета получил сплошную неуверенность в себе. Свой сэндвич с дерьмом он приготовил сам. Что же он теперь будет делать вместо учебы в Беркли?

– Ты не идиот, ты суперидиот, – говорю я ласково, хотя и качаю головой с укоризной. Зачем сыпать соль на рану? Ему и без этого плохо. – Спасибо, что рассказал мне.

– Тебе спасибо за «суперидиота», – смеется Чарли совсем не так весело и беззаботно, как обычно. Его смех напоминает звон пустого сосуда. – А знаешь, что самое обидное? В тот вечер я и пить-то не собирался. Ужасно глупо вышло… Не хочу больше быть тем парнем.

– Ну так не будь.

Я уже достаточно хорошо изучила его, чтобы понять: он не часто позволяет людям видеть себя таким. Уязвимым. Ему привычнее быть королем. Королем вечеринки, класса, бассейна. Наверное, со мной ему проще, ведь я человек со стороны. И все-таки я польщена, что он доверился мне.

Это наводит на мысль о том, что я тоже должна ему довериться. Сейчас как раз подходящий момент. Но прежде чем я успеваю заговорить, тишину нарушает Чарли:

– Нравится мне здесь. Особенно когда никого нет. Ночью лучше всего.

Нет, пожалуй, я расскажу ему не о своей болезни, а о другом. Об очень важном для меня. Я храню это в своем сердце, но от такого признания наши отношения не окажутся под угрозой, как в том случае, если я назову свой диагноз.

– Когда я была маленькой, меня сюда приводила мама.

– Правда? – произносит Чарли с вежливым интересом, не подозревая, что я скажу дальше.

– Да. Я хорошо помню, как она сажала меня к себе на колени и показывала, как играть на гитаре.

Эта картина встает у меня перед глазами настолько отчетливо, что дыхание перехватывает. Мы с мамой недолго были вместе, она давно умерла, но я все равно так сильно по ней скучаю! Я дотрагиваюсь до циферблата маминых часов: это всегда помогает почувствовать связь с ней. Я думаю о том, что мама сейчас на небе, среди звезд, и нас разделяют световые годы, но она видит и оберегает меня.

– Это были ее часы. Она играла на гитаре, а я сидела, смотрела на них и все думала: «Вот бы и мне научиться так же!» Она умерла, когда мне было семь лет. Погибла в автокатастрофе.

Чарли молчит. Вдруг я слишком его напугала и теперь он не хочет связываться с девушкой, пережившей такую трагедию? А он ведь еще не знает про ПК.

– Ой… Это ужасно, – говорит Чарли наконец. – Я тут жалуюсь тебе на свою травму, которую получил по собственной вине, а ты маму потеряла… Я действительно идиот.

Я качаю головой и улыбаюсь:

– Да нет, все нормально. Правда. Я рада, что сегодня на этом месте у меня появятся новые воспоминания.

Чарли берет меня за руку:

– Позволь мне загладить свою вину.

Мы идем вдоль причала, пока не останавливаемся перед роскошной сверкающей яхтой. Если я и видела такие раньше, то только по телевизору, в сюжетах о том, как провела отпуск Ким Кардашьян. Чарли взбирается на борт, потом помогает подняться мне.

– Она твоя? – спрашиваю я.

Глаза у меня становятся как две луны. В голове не умещается: парень говорит, что бизнес отца не в порядке, а яхта, судя по всему, стоит несколько миллионов!

– Нет, – отвечает он, внося в ситуацию некоторую ясность. – Летом я просто помогаю за ней ухаживать. Это моя работа. Теперь ты знаешь, чем я бываю занят днем. Твоя очередь.

– А ты до сих пор не догадался? Зои права: я та самая девочка по прозвищу Кровопийца.

Так сказать, в шутке доля шутки. Может, надо было подчеркнуть, что я говорю серьезно? Чтобы уж сразу и наверняка. А то потом может оказаться поздно. Если я позволю себе слишком сильно привязаться к Чарли, мне будет слишком трудно перенести вероятные последствия моего признания.

– Я подозревал, – усмехается Чарли. – А какая, черт возьми, разница? Неужели из-за этого я тебя упущу?

Да, похоже, он действительно думает, что я шучу. Нет, я все-таки не буду его разубеждать. Может, завтра. Но точно не сейчас.

Чарли проводит для меня подробную экскурсию по яхте:

– Это судно фирмы «Йесперсен». Грот армирован кевларом. Палуба из бирманского тика с бамбуковыми вставками.

Я дотрагиваюсь до всего, что Чарли называет. Каждый предмет на борту источает аромат богатства, изысканности.

– Мне все эти детали ни о чем не говорят, но посмотреть приятно! Откуда ты так много знаешь о яхтах?

Чарли обнимает меня за плечи, я прижимаюсь к нему.

– Помнишь, я говорил тебе про стипендию?

Я киваю. В свете луны и звезд Чарли кажется мне ангелом с нимбом над головой. Моим персональным ангелом-хранителем.

– Ну так вот, мистер Джонс, хозяин этой яхты, – выпускник Калифорнийского университета. Занимался плаванием, как и я. Когда узнал про стипендию, то взял меня под свое крыло и всему научил.

– Хорошо, – тихо говорю я, – если есть человек, который в тебя верит. Особенно вне семьи.

Чарли делает глубокий вдох и медленно выдыхает.

– Ага. Зато разочаровывать такого человека паршиво. В семье-то тебя простят, а вот мистер Джонс после того случая стал смотреть на меня по-другому. Хорошо еще, что по-прежнему доверяет мне работать на яхте.

– Наверняка он не разочаровался в тебе, просто… – начинаю я, но Чарли не дает мне закончить мысль.

– Еще как разочаровался. Но все нормально. Не в воде, так на воде… Спасибо мистеру Джонсу. В последнее время эта яхта стала для меня единственным местом, где я в состоянии думать.

– А о чем ты думаешь? – спрашиваю я и беру Чарли за руку.

Он смотрит на луну:

– Да так… О том, что теперь делать, если прежние планы порушились. Куда я хочу поехать. Кем быть. Ну, о всяких таких мелочах.

Я мягко усмехаюсь:

– Прекрасно тебя понимаю. Сама постоянно об этом думаю.

Чарли смотрит на меня удивленно:

– Серьезно? Ты тоже?

– Да, – улыбаюсь я. – Чаще, чем ты можешь себе представить.

– Хм… – Он, похоже, размышляет над моими словами. – А знаешь что? Как-нибудь, в один из ближайших дней, мы с тобой поплаваем по бухте, полюбуемся закатом.

– Супер, – тихо говорю я.

Предложение действительно звучит заманчиво. Жаль только, что для меня эта прогулка – фантазия, которой не суждено сбыться. Но сейчас это нереальное «как-нибудь» ласкает мой слух.

Наши взгляды встречаются. Шикарная яхта, ночное небо, нежный плеск волн – казалось бы, что может быть прекраснее? Но в довершение всего этого Чарли наклоняется и целует меня. По-настоящему.

На секунду я теряю способность двигаться, думать, даже дышать, потому что все, о чем я мечтала, сбылось, как по волшебству. Но вскоре инстинкт приходит мне на помощь, и я начинаю все-все чувствовать. Ощущения обострились, мозг горит, сердце чуть не разрывается. Я обнимаю Чарли за шею. Он еще теснее прижимает меня к себе. Наш поцелуй все длится и длится.

Наверное, мы никогда не смогли бы друг от друга оторваться, если бы не таймер моих часов. Мы вздрагиваем от звука, напоминающего набат. Я нажимаю на кнопку выключения и качаю головой. Почему, ну почему мой комендантский час начинается так рано? Я ведь редко выхожу из дому, и для этих особых случаев папа вполне мог бы делать исключение из правил.

– Тебе пора домой? – спрашивает Чарли.

Я упираюсь лбом ему в грудь и слышу, как сильно и четко стучит сердце. Этот звук кажется мне родным.

– Иногда я ненавижу свои часы, – говорю я, хотя, конечно, понимаю: часы не виноваты в том, что отец излишне меня опекает; мамы, когда-то их носившей, нет в живых, а мне самой редкая болезнь никогда не позволит совершить вместе с Чарли ту морскую прогулку на закате, о которой он говорил.

Мы идем по городу, держась за руки. Примерно в квартале от моего дома Чарли останавливается.

– Ты чего?

– Ты говорила, твой отец чутко спит.

Мне не хочется, чтобы этот чудесный вечер заканчивался, и я пытаюсь растянуть разговор:

– Когда ты выходишь на яхте в море и начинаешь думать, тебе удается придумать что-нибудь хорошее на будущий год? Я имею в виду: чем ты займешься, если не поедешь в Беркли?

Чарли кивает и расплывается в улыбке:

– Все по порядку. Сначала я куплю новый грузовик.

Я хмурюсь: вместо того чтобы ехать куда-нибудь волонтером, учиться в муниципальном колледже или поступать в какую-нибудь фирму стажером, Чарли Рид собрался покупать грузовик. Грузовик – это ведь не план на будущее, это просто вещь.

– А чем тебе твой нынешний не нравится?

– Новый будет гораздо круче! – Глаза Чарли загораются. – Полуторная кабина с лифт-комплектами, хромированные колесные диски, матирование…

– Звучит классно. И дорого, – отвечаю я, а про себя думаю: «Мечтать о грузовике – не твой уровень. Ты должен стремиться выше. У тебя же такой потенциал!»

– Как я уже говорил, ты не одна бываешь днем занята. Я ношусь как электровеник, и к концу лета деньги на грузовик должны появиться. А относительно того, что будет потом, определенного плана нет. Может, поеду колесить по стране. Я ведь всю жизнь из бассейна не вылезал и поэтому очень многого не видел.

Я киваю. Знакомая ситуация. Сама я вообще ничего не видела за пределами штата Вашингтон.

– А что ты собираешься делать…

Я прерываю Чарли, чтобы он не успел спросить о чем-либо конкретном. Не хочу врать или недоговаривать. Ведь он был со мной откровенен.

– Я? Ничего. То есть никуда не еду, – тараторю я и как будто бегаю по кругу, но надеюсь, что Чарли этого не заметит, – буду учиться онлайн по университетской программе, но уезжать не собираюсь…

Чарли смеется:

– Это хорошо, но вообще-то я спрашивал о твоих планах на завтра.

Я выбираю самый простой ответ:

– А… Ну… днем я занята, а вечером свободна.

– Тогда буду ждать тебя здесь.

Я поднимаюсь на цыпочки и быстро целую его в щеку. Потом разворачиваюсь и бегу к дому, но далеко убежать не успеваю: что-то меня беспокоит. Может, совесть; может, сверчок из «Пиноккио»; может, ангел на плече, – как ни назови это «что-то», оно мне твердит: «Чарли заслуживает того, чтобы знать правду!»

Я возвращаюсь. Чарли стоит на том же месте. Делаю глубокий вдох и начинаю:

– Мне нужно тебе кое-что сказать…

На этот раз я настроена решительно, и название моей болезни почти слетает у меня с языка. Честное слово. Но у Чарли такое искреннее, открытое лицо, он смотрит на меня и видит ту, кем я очень хотела бы быть, – совершенно нормальную девушку. И я опять не могу заставить себя признаться.

– Кота у меня никогда не было, – говорю я.

Чарли заливается смехом:

– Да ты что? Офигеть!

Глава 10

После вечерних событий мне никак не хочется спускаться на землю. До самого утра я сочиняю новую песню – «Скалы любви». Мне кажется, это лучшее, что я написала за всю свою жизнь. Песня получается сложной, глубокой и тонкой. Наконец-то я достигла того, к чему всегда стремилась. По крайней мере, очень на это надеюсь. Я засыпаю с широкой улыбкой на лице, когда солнце уже встает.

После ужина заходит Морган. Мы валяемся на моей кровати. Потом я беру гитару. Мнение подруги очень важно для меня; интересно, что она скажет о моей новой песне. Итак, я пою, изливаю всю душу. Но когда поднимаю глаза, чтобы посмотреть, как Морган мне сопереживает, вижу: она где-то далеко. Улыбается, глядя в телефон, пальцы бегают по клавиатуре. Я перестаю петь и откладываю гитару.

– С кем ты переписываешься?

Она отрывается от телефона, морщится и прячет его под одеяло.

– А? Ни с кем. Извини.

– Морган! – произношу я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более угрожающе.

Она пожимает плечами и бормочет что-то невнятное.

– Чего-чего?

Снова бормотание.

– Ни слова не могу разобрать. Можешь говорить четче?

– Гарвер! – выкрикивает она наконец. – Я с Гарвером тискалась!

Не могу сдержать улыбку.

– Заткнись! – рычит Морган.

– А я ничего и не говорю! – отвечаю я, улыбаясь еще шире.

– Заткнись! – повторяет она.

Я прыскаю со смеху:

– Да я же ни слова не сказала!

Морган краснеет как свекла и прячет голову под одеяло. Оттуда доносится:

– А он типа ничего, да?

– Он очень милый! И вкус у него хороший, раз он влюбился в тебя. Мне даже его чили-кон-карне понравилось.

– Вот тут ты врешь, и мы обе это знаем. Чили было невозможно проглотить, – возражает Морган под одеялом.

– Зато все остальное точно правда.

Значит, моя подруга дала Гарверу шанс. Я искренне рада, но эту радость перевешивает беспокойство: как отец воспримет то, что у меня появился парень? Который, между прочим, не знает о моей пигментной ксеродерме. Наверное, папа захочет немедленно с ним увидеться и как пить дать выдаст мой секрет. И не будет у меня больше никакого парня. Уродливая тень болезни повиснет над нашими головами и все разрушит. У Чарли и так сейчас проблем предостаточно. Не хватало ему только меня с моим стремным диагнозом. Нет, нельзя допустить, чтобы все пропало, едва зародившись.

У меня созрел план, для реализации которого понадобится помощь Морган. Вчера я вполне успешно изображала нормальную девчонку: играла в пиво-понг и тайком целовалась с парнем на яхте, не принадлежащей ни мне, ни ему. А раз так, то почему бы не продолжить игру?

– Можно, я скажу, что пойду сегодня вечером к тебе? На самом деле мы с Чарли договорились встретиться.

Морган сбрасывает одеяло с головы и выпрямляется:

– Хочешь, чтобы я помогла тебе обманывать отца, пока ты проводишь время с парнем? – Готова поклясться: она еле сдерживает слезы, хотя обычно ее нелегко заставить плакать. – Горжусь тобой.

– Странное дело, но я как будто тоже собой горжусь, – улыбаюсь я.

– Иди. Иди проверни это прямо сейчас, – Морган подталкивает меня ногой, пытаясь спихнуть с кровати, – пока у тебя запал не кончился.

Я делаю глубокий вдох и спускаюсь по лестнице. Отец у себя в каморке. Перебирает портфолио фотографов. У меня возникает странное и неприятное чувство: как будто он может видеть, что делается в моей голове.

– Чем занимаешься? – спрашиваю я, решив начать издалека.

– Оцениваю работы.

Он берет фотографию летящей птицы и рассматривает ее на свету. Мне нравится. Я бы поставила «A».

– Ты же не любишь ставить оценки за творческие работы, – говорю я, повторяя то, что слышала от него самого тысячу раз.

Прежде чем врать, нужно не спеша подготовить почву.

– Для меня это ужасная пытка, а куда деваться? – улыбается он, откладывая снимок. – Как вчерашняя вечеринка?

– Хорошо, отлично! – начинаю я, но вовремя торможу: незачем ему знать, что я веселилась от души. Будет больше вопросов, а значит, придется больше врать. – Хотя, пожалуй, скучновато. Неплохо, но ничего особенного.

Папа смотрит на меня как-то странно. Лучше не пытаться расшифровать этот взгляд.

– Познакомилась с кем-нибудь?

– Что? Нет… в смысле, да. Много было интересных ребят, – мямлю я. – Но чтобы кто-нибудь особенно интересный – нет. Все одинаковые. Значит, по логике, ничего интересного…

Папа приподнимает бровь, но, как ни странно, непохоже, чтобы он что-то заподозрил. Я приклеиваю на лицо улыбку до ушей и перехожу к делу, пока нервы не сдали окончательно:

– Не возражаешь, если я сегодня схожу к Морган?

– Конечно иди, – беспечно говорит отец и снова погружается в изучение фотографий.

Я направляюсь к двери, пока все не сорвалось.

– Здорово! Тогда я пошла. Прямо сейчас. Пешком. На мне как раз кеды. Для прогулки самое то. Морган сейчас идет. Она душ принять решила: перепачкалась мороженым у себя в кафе. Теперь отмыться нужно. Быть чистой хорошо. Я-то хорошая. Во всяком случае, чистая. Люблю тебя!

– А я тебя еще больше! – кричит папа мне вслед.

Обычно в таких случаях мы отвечаем друг другу: «Это невозможно!» – но теперь я возвращаюсь и вместо стандартной фразы говорю:

– Я тебе врала.

– Ты несла такую ахинею, что я догадался.

Я сажусь рядом с папой на диван.

– У меня свидание с парнем. Его зовут Чарли Рид. Он очень милый. Ты его не знаешь, но, когда узнаешь, он тебе понравится. А мне он уже нравится. Очень.

Отец стискивает зубы. Трудно сказать, злится он или просто взволнован. Возможно, и то и другое.

– Ты сердишься? – спрашиваю я мягко.

– Не очень-то приятно, когда дочь тебя обманывает.

У меня екает в животе. Ненавижу разочаровывать папу, ведь он буквально от всего в жизни ради меня отказался.

– Ты же знаешь, мне можно говорить обо всем, – прибавляет он.

– Да, знаю, – отвечаю я, опуская голову. – Извини.

Папа немного смягчается:

– Спасибо, что хоть теперь сказала. Позволь спросить: ты точно ему доверяешь?

Я киваю. Чарли я доверяю целиком и полностью. Вчера он провожал меня и, вспомнив, что папа чутко спит, остановился в квартале от моего дома. А на вечеринке ни на шаг от меня не отходил, чтобы я не чувствовала себя брошенной среди незнакомых людей. В какую бы игру мы ни играли, он избавлял меня от необходимости пить. Всем этим Чарли и заслужил мое доверие. А еще тем, как смотрел на меня – до и после того, как мы целовались.

– На сто процентов.

Долгая пауза.

– Думаю, он мне не понравится.

Я мотаю головой:

– Не может быть!

– А он знает о…

Я опять мотаю головой. Папа открывает рот, но я, опережая его, вскрикиваю:

– Я ему еще не сказала! Потом скажу!

Папин голос опять становится твердым, даже еще тверже, чем прежде:

– Меня беспокоит то, что он не в курсе.

В горле разбухает ком. Нет, я не должна себя жалеть. По крайней мере, сегодня, когда все может сложиться так хорошо.

– Я скажу ему, папа. Обещаю. Просто мне нужно еще немного времени. Еще немного побыть человеком, а не просто медицинским случаем.

– Ох, Кэти!

Сейчас у отца такой вид, будто он и сам вот-вот заплачет. Я понимаю, что он хочет меня защитить: от болезни, от душевной травмы, если Чарли, узнав мой диагноз, меня бросит. От смерти, наконец. Но мы оба, и я, и папа, также понимаем, что он бессилен перед всем этим. Он чувствует себя беспомощным, не способным спасти свою маленькую девочку. Думаю, для любого отца ничего не может быть хуже.

Я пожимаю плечами. Глаза у меня на мокром месте. Папины челюсти словно превратились в камень. Мы смотрим друг на друга.

– Я знаю, что ты не просто медицинский случай.

– Ну а кроме тебя, об этом не знает почти никто, – шепчу я, безуспешно стараясь подавить горькое чувство.

Папа вздыхает и качает головой:

– Как ты понимаешь, я должен с ним встретиться.

– Встретишься обязательно, только через несколько дней. Как будто ты отец нормальной девушки, – говорю я и жду: господи, лишь бы он согласился!

Он кивает. Я кидаюсь ему на шею. В эту секунду спускается Морган.

– Привет, мистер Пи! Вы не против, если мы с Кэти потусим у меня допоздна? – спрашивает она, как бы невзначай улыбнувшись.

До чего же она убедительно врет! Определенно нужно брать у нее уроки.

– Я раскололась, – говорю я.

– Уже? – Она смотрит на часы. – И десяти минут не продержалась!

Я пожимаю плечами:

– Что тут скажешь? Я в этом деле новичок.

Морган качает головой:

– Кэти, ты безнадежна. Ладно. Хорошо тебе повеселиться. А мне нужно на работу.

Глава 11

Через несколько часов я запрыгиваю в грузовик Чарли.

– Ну? Куда? – спрашивает он.

Теперь мне становится понятно, почему парень копит на новую машину: одометр показывает больше ста пятидесяти тысяч миль, матерчатое покрытие на сиденьях протерлось почти до дыр, а двигатель тихонько пыхтит, явно намекая, что с ним не все в порядке.

– Поехали в город, – предлагаю я.

Прежде чем Морган ушла, мы с ней разработали отличный план. Думаю, Чарли понравится.

– Твое желание для меня закон, – с улыбкой отвечает он и жмет на газ.

Чуга-чуга-чуга-чуга… Трогаемся с места. Когда Чарли паркуется и мы вылезаем из машины, на часах только без пятнадцати десять. Но наш крохотный городишко уже почти опустел. Мы бродим по улицам, смотрим на окна, болтаем о том, как прошел день. А вот и кафе-мороженое. Я останавливаюсь:

– Пришли.

– А зачем мы сюда пришли? – удивляется Чарли.

Я заглядываю в окошко и машу Морган. Кроме нее, в кафе никого из сотрудников не осталось. Клиенты тоже давно разошлись по домам. Я уверена, что почетная обязанность закрывать заведение обычно возлагается на Гарвера, но сегодня Морган каким-то образом уговорила его уйти.

– Как странно! – произносит она неестественным тоном, впуская нас. – Я не видела, чтобы кто-то пробрался внутрь после закрытия. Клянусь вам, мистер Боссман!

Чарли удивленно глядит на меня:

– Ого! А ты ловкая, Кэти!

– Ребята, не подведите, – говорит Морган, передавая мне ключи. – Уберите за собой все, выключите свет и заприте дверь, когда будете уходить.

– Можешь быть спокойна, – заверяю ее я.

– Утром зайду за ключами, – обещает она и, наклонившись ко мне, шепчет: – Веселитесь, детишки! Ни в чем себе не отказывайте!

Все стулья перевернуты ножками кверху, поэтому мы направляемся к стойке. Чарли садится на высокий табурет, а я надеваю фартук и дурацкую бумажную шапочку, которую должны носить продавщицы. Это помогает мне войти в роль.

– Что желаете, сэр?

– Двойное банановое с горячей помадкой, взбитыми сливками, орехами и всем таким прочим.

– Фу! – отвечаю я, не двигаясь с места. – Орехи! Они не сочетаются с мороженым. Это всем известно.

Чарли притворяется возмущенным:

– А как насчет того, что покупатель всегда прав?

– Только не тогда, когда он требует орехов к мороженому! – дразню его я.

Чарли щелкает пальцами:

– Орехов!

– Перебьешься!

Он подается вперед и касается лбом моего лба. Я тону в его глазах. Он мягко меня целует. Движения губ, движения языка, длительность – поцелуй идеален, как и сам Чарли. Потом мы смотрим друг на друга. Улыбаясь во весь рот, я беру ложку и большую миску для нас двоих. Кто бы мог подумать, что влюбиться – это так круто! А я столько лет просидела одна в своей комнате – какая обидная трата времени!

– Вернемся к предмету нашего спора, – говорю я. – Орехи мы уже исключили. Может, теперь обсудим бананы?

Чарли качает головой:

– А в чем дело? Ты что-то имеешь против калия?

– Мне просто не нравится, как бананы выглядят. А в тех, которые привозят из Центральной и Южной Америки, могут и пауки прятаться. Огромные, волосатые, с твою ладонь величиной.

– Больше слушай всякую ерунду!

– Нет, я провела собственное исследование. Гляди. У банана листья растут вверх пучком, а соцветие свисает вниз, – объясняю я, помогая себе жестами. – Это идеальное место для пауков. Пауки блуждающие, из инфраотряда аранеоморфных, когда им что-то угрожает, поднимаются на задние ноги и демонстрируют челюсти.

– Вот так? – спрашивает Чарли, скаля зубы и растопырив пальцы. – Ррррр!

– Почти, – смеюсь я. – Правда, вряд ли пауки рычат. Рискну предположить, что они вообще никаких звуков не издают.

– Это мелочи. Ну а какие еще пауки прячутся в бананах?

– Пауки-охотники. Они даже страшнее блуждающих. Бегают везде, как крабы, и больно кусаются.

Губы Чарли сжаты, а в глазах так и пляшут черти. Он с трудом сдерживает смех.

– Что это с тобой? – спрашиваю я.

– Ты просто прелесть. А еще – эрудитка! Как ты умудряешься все знать?

Я слишком поздно спохватываюсь: Морган не советовала мне вываливать на Чарли свой ботанический багаж. Но ничего не могу с собой поделать. Я люблю научные факты, люблю природу, небо, звезды, бесконечность и то, что за еe пределами.

– Я не все знаю, далеко не все, – говорю я, запуская ложку в мороженое с печеньем. – По крайней мере, пока. Но хотела бы. Знать всего нельзя, ну а стремиться к этому, по-моему, очень даже можно.

– На мой взгляд, ты знаешь очень много. Школу буквально вчера окончила, а зачетных баллов столько, что на первые два года колледжа хватит. Я, к примеру, тоже получил аттестат, но умею лишь плавать и приводить в порядок яхту, больше ничего.

Плюхаю шарик с хрустящим ирисом поверх шарика с печеньем и шоколадной крошкой, а потом добавляю еще один – со вкусом соленого карамельного бублика. Вместе с банкой взбитых сливок и двумя ложечками ставлю все это на прилавок между нами.

– Послушай, тебе же только восемнадцать лет. Ты и не должен знать всего, – говорю я, украшая каждый шарик мороженого большой сливочной шапкой. Теперь наш десерт похож на сказочный замок. – Да и вообще, век живи – век учись, как говорится.

– Просто иногда мне кажется, что все лучшее позади, и от этого становится страшно, – вздыхает Чарли, окуная ложку в мороженое с печеньем и задумчиво ее облизывая. – Сейчас я как в тумане. На расстоянии вытянутой руки ничего не вижу. Еще никогда будущее не казалось мне таким неопределенным. Это странно?

– Странно? Нет. Это естественно. Очень по-человечески. А с чего ты взял, что лучшее позади? Жизнь только начинается. Она может быть такой, какой ты захочешь ее сделать.

Чарли зачерпывает мороженое с соленой карамелью и вздыхает:

– Закончилась довольно большая часть моей жизни. За это время я стал самим собой… или тем, кем был всегда. Таким меня знали в школе. Но теперь я уже не тот. И не пойму, куда мне деваться и что делать.

Эти его слова я в некотором смысле могу отнести и к себе. Как сложилась бы моя жизнь, не будь я девочкой, которая примечательна главным образом своей редкой и опасной болезнью? Ясно, что по-другому. Может, и мне сейчас было бы трудно выбрать для себя путь.

– Ты считаешь, что после того происшествия люди стали иначе к тебе относиться?

Чарли кивает.

– Извини, если тебе неприятно об этом слышать, но возьмем, к примеру, Зои Кармайкл. На вчерашней вечеринке она впервые со мной заговорила с тех пор, как я получил травму. И то, наверное, потому, что увидела меня с тобой. Зои из тех девочек, которые никому не отдают свои игрушки, даже если уже расхотели с ними играть.

– Мне кажется, это ты точно подметил. Так, значит, ты думаешь, она тебя использовала и ее привлекали главным образом твоя известность и большие перспективы? А когда ты перестал каждую неделю бить рекорды и газеты о тебе замолчали, она тебя бросила?

– Да, пожалуй. – Вдруг выражение его лица меняется. – Погоди-ка. А откуда ты знаешь про рекорды и про газеты?

«Осторожнее надо быть! – мысленно ругаю я себя. – А то еще проболтаешься, что всю жизнь следила за парнем, как маньяк!»

– Мы, ботаники, умеем отыскивать нужную информацию, – говорю я.

Он улыбается:

– Загуглила меня, что ли?

– Mais oui[8]. Должна же я знать, с кем связалась, верно? – отвечаю я, пожав плечами, и целую Чарли.

У его губ вкус сахара, сливок и чистого блаженства. Этот поцелуй длится дольше предыдущего. В жизни не чувствовала себя такой забалдевшей. Когда мы все-таки отстраняемся друг от друга, Чарли говорит:

– Знаешь, что мне напоминает этот наш вечер? «Шестнадцать свечей». Особенно ту сцену в конце, где Саманта и Джейк целуются над тортом.

Я киваю. Чарли даже не представляет себе, насколько метко попал в цель. «Шестнадцать свечей» Джона Хьюза – мой самый-пресамый любимый фильм. О таком поцелуе, как там, я мечтала лет с десяти. А теперь появился Чарли, и мои мечты сбываются.

– Я всегда думал, что круто было бы, если бы такое случилось в реальной жизни. И оно случилось, – говорит он и тянется ко мне.

Мы снова целуемся. Неужели я тоже помогаю сбываться его мечтам?

Все вечера этой недели начинаются и заканчиваются одинаково: я прошу папу, чтобы он разрешил мне прожить еще один день так, как живут нормальные девушки, и он неохотно соглашается. Потом я запрыгиваю в машину Чарли, и мы едем развлекаться: сегодня – боулинг, завтра – прогулка мимо витрин закрытых магазинов, послезавтра – поздний киносеанс в торговом центре соседнего городка.

Мы разговариваем, смеемся, целуемся без конца. Потом Чарли привозит меня домой и, перед тем как со мной расстаться, спрашивает, когда мы увидимся снова. Я каждый раз говорю, что освобожусь только вечером, и он принимает этот ответ, не задавая новых вопросов. Раньше я и не думала, что моя жизнь может превратиться в такую идиллию. Наверное, так себя чувствовали мои родители, когда познакомились: они были молоды, свободны и невероятно счастливы.

Все настолько идеально, что я начинаю себя обманывать: пожалуй, можно вообще не говорить Чарли о моей болезни. Но папа выводит меня из этого заблуждения. Когда я в очередной раз затягиваю свою песню: «Пожалуйста, разреши мне еще денечек пожить нормально!» – его губы складываются в прямую линию.

– Я соглашаюсь в последний раз, Кэти, – отрезает он. – Потом я встречусь с этим молодым человеком. Я должен узнать его, а он должен узнать о твоей ПК.

Эти слова для меня как удар тупым предметом по голове. Я так не хочу, чтобы сказка заканчивалась. А она закончится, если я скажу парню, в которого, похоже, всерьез влюбилась, что все обстоит не совсем так, как я позволила ему думать. Если приподнять занавес и вместо волшебника страны Оз увидеть дядьку с микрофоном и комплексом Наполеона, будет, наверное, тот же эффект: все изменится.

– Ладно, папа, – говорю я, надеясь найти выход, но зная, что выхода нет. – Завтра я рассказываю Чарли про мою ситуацию и ты с ним знакомишься. Ну а сегодня я обычная девчонка.

Папа улыбается, и я вдруг вижу, что морщинки вокруг его глаз стали глубже, заметнее. Я не хочу, чтобы мой отец преждевременно состарился. А сердце все равно просит чуда, и остановиться я уже не могу, даже если бы захотела.

В этот раз мы с Чарли идем на пляж. Там тихо и никого, кроме нас, нет. Чарли собирает сухие палочки и листья и разводит костерок в центре круга из камешков, который кто-то сложил. Мы сидим на одеяле. Я прижимаюсь к Чарли, кладу голову ему на плечо. Кажется, все у нас хорошо, все правильно: мы можем разговаривать о чем угодно или молчать, не чувствуя неловкости, наши руки соединяются, как две частички мозаики, мы никогда не раздражаем и не утомляем друг друга, хотим проводить вместе как можно больше времени.

Чарли показывает на небо. Он уже знает, что я интересуюсь созвездиями и мечтаю стать астрофизиком.

– Какая это звезда?

– Альтаир. Если не ошибаюсь, до него шестнадцать световых лет. То есть свет, который мы сейчас видим, возник, когда нам было по два года.

– С ума сойти! – смеется Чарли. – А вон та как называется?

– Сириус.

– Как радио?

Я шутливо подталкиваю его локтем:

– Входит в созвездие Большого Пса. До Сириуса девять световых лет.

Чарли замолкает. Я почти слышу, как он переключает передачи у себя в голове. Мое сердце начинает биться учащенно: вдруг он все про меня узнал? Может, Зои втихаря навела справки и сообщила ему эсэмэской, что я серьезно и опасно больна. Трудно самой сказать Чарли правду, но будет ужасно, если его просветят другие. Доверию, которое возникло между нами за несколько дней нашего знакомства, придет конец. Я собираюсь с силами и осторожно спрашиваю:

– О чем ты думаешь?

Чарли отвечает не сразу. Видимо, ему тяжело говорить об этом.

– Мне позвонил тренер из Беркли. Кто-то из пловцов переводится в другой колледж, значит освобождается место.

Я выдыхаю.

– Серьезно?! Ты все-таки можешь поехать?!

Я безумно рада за него. Если кто и достоин счастливого шанса попасть в колледж, так это Чарли Рид. Он умный, милый, внимательный, трудолюбивый – всех его достоинств не перечислишь. К счастью, судьба оказалась к нему справедлива. Конечно, из-за одной ошибки нельзя отнимать у человека его мечту.

Чарли пожимает плечами:

– Теоретически – да. Через месяц сборы, и там будет тот тренер из Беркли. Нужно успеть восстановить форму и выступить так, чтобы все видели, что я полностью реабилитировался. Это почти невозможно.

Я хватаю его за плечи:

– Возможно! У тебя получится!

Чарли смотрит на костер, будто надеется увидеть в его пламени ответы на свои вопросы.

– Не знаю… У меня есть кое-какие причины никуда в этом году не уезжать.

Пожалуй, это самое приятное, что мне когда-либо говорили.

– Ты же приедешь на каникулы. Я буду здесь. Обещаю.

Весь вечер мой телефон вибрировал в кармане как сумасшедший, но я до сих пор не обращала на это внимания. Когда я встречаюсь с Чарли, предпочитаю быть с ним наедине. Чтобы никто нам не мешал. Но уже поздно, я должна была вернуться несколько часов назад, – скорее всего, об этом отец и хочет мне напомнить. Вздохнув, лезу проверять входящие эсэмэски. Пять от папы и двадцать пять от Морган.

– Черт!.. – произношу я вполголоса.

– Что-то случилось? – спрашивает Чарли. – Отец сердится, что ты еще не дома?

– Нет… То есть он, конечно, не в восторге, – говорю я, качая головой. – Но сейчас я беспокоюсь из-за Морган.

Начинаю просматривать сообщения: в каждом из них уровень психоза возрастает. Оказывается, с ней самой ничего не случилось. Она волнуется за меня. Моя тревога уступает место раздражению. Морган мне не мать, а лучшая подруга. Если я гуляю допоздна с парнем своей мечты, она должна радоваться за меня, а не гнать меня домой.

«Ты где?»

«Ты должна была вернуться к 11».

«Твой папа делает вид, что спокоен. На самом деле сходит с ума. Спрашивает, знаю ли я, где ты».

«Час ночи. Кэти, спускайся с небес на землю!»

«Два часа. Ты знаешь, где твоя лучшая подруга? Я не знаю, где моя».

«Три. От тебя ни слуху ни духу».

«Ок, начинаю сходить с ума!»

«Ты умерла? Да или нет? Ответь!»

«До восхода два часа. Кейти, ты рискуешь!»

«Домой!!!»

«Живо!!!»

Непонятно, с чего это Морган так на меня напустилась: она ведь и сама все эти дни до утра гуляла с Гарвером. Я помню, что скоро нужно возвращаться домой. Неужели подруга держит меня за круглую дуру?

– В чем дело? – спрашивает Чарли.

– Да так, пустяки, – говорю я, и у меня возникает идея. – Видимо, Морган просто не привыкла меня с кем-то делить. Я ведь провожу так много времени с тобой! Завтра надо будет побыть с ней, чтобы она не чувствовала себя брошенной.

– Ох, девчонки! – вздыхает Чарли, закатывая глаза. – Ну а сейчас, наверное, я должен отвезти тебя домой, да?

Мне хочется этого меньше всего, но я соглашаюсь. Чарли встает, отряхивает песок и подает мне руку:

– Жаль, что мы не можем заночевать прямо здесь. Здорово было бы проснуться, обнимая тебя, а не старого плюшевого медведя.

Мне тоже хочется проснуться рядом с ним. Но мне понравилась эта картинка: Чарли тискает мягкую игрушку – друга своего детства.

– Как-нибудь, перед тем как ты… займешься тем, что решил делать осенью, мы обязательно здесь заночуем.

– Договорились, – отвечает он. – Ну а завтра я веду тебя на свидание по всей форме, ладно?

Кивнув, я сбрасываю бомбу:

– Отлично. Завтра ты познакомишься с моим отцом.

Глава 12

Чарли останавливает машину, я выхожу, иду к дому, а отец уже ждет меня на пороге. Волосы у него всклокочены, как будто он всю ночь нервно их ерошил. Глаза ввалившиеся, усталые. Он обнимает меня так, что я чуть не задыхаюсь.

– Извини, – говорю я, уткнувшись ему в плечо.

Он отстраняется и в упор смотрит мне в глаза:

– Никогда больше не пугай меня так, Кэти! Я думал, ты умерла. Я понятия не имею, кто этот мальчик и чего ради он вздумал всю ночь продержать тебя на улице…

– Чарли не виноват. Это все я.

– Еще чуть-чуть – и ты попала бы под действие ультрафиолетовых лучей! – Теперь, увидев, что я жива и здорова, папа начинает сердиться. – Ты сама должна прекрасно знать, к чему это может привести!

– Пап, остынь. Посмотри на меня. Все же в порядке.

– Просто на этот раз тебе повезло! – Сейчас он так взвинтился, что прямо-таки выплевывает слова: – Поверь мне, Кэти, ты играешь с огнем! А я делаю все, чтобы ты не обожглась.

Я глубоко вздыхаю. Отец обращается со мной как с ребенком. Это становится невыносимо.

– Папа! Послушай. Я уже выросла и могу сама принимать решения. Мне жаль, что мое позднее возвращение заставило тебя переживать, но со мной все хорошо. – Чем сильнее я нервничаю, тем выше и громче становится мой голос. – Нет, мне не просто хорошо. Я еще никогда в жизни не была так счастлива! Можешь ты это понять?

Папа грустно качает головой:

– Я могу понять только одно: моя девочка готова отбросить все, над чем мы так упорно работали, ради какого-то мальчишки, который не уважает правила нашего дома и легкомысленно относится к ее здоровью.

– Перестань осуждать Чарли! Ты его даже не видел! – кричу я. – Он лучше всех, кого я встречала! Он добрый, и я не знаю парня, который был бы лучше воспитан. Проблемы у тебя не с ним, а со мной, твоей дочерью. Если ты не заметил, я уже взрослая, папа! Это когда я была маленькой, ты мог увеличить фотки, которые сделал на сафари, и устроить для меня в подвале искусственную африканскую саванну. Но теперь мне этого недостаточно. Я хочу выйти на свободу и жить по-настоящему!

У отца глаза на мокром месте. Я так разнервничалась, что тоже вот-вот заплачу. Подумать только! Ночь была чудесной, но за считаные минуты сказка обернулась кошмаром.

– Доктор Флеминг предупреждала меня, что в определенном возрасте это может начаться, – говорит папа так, будто обращается к самому себе. – Но до сих пор ты была такой дисциплинированной, что я ей не верил.

Я подхожу, обнимаю его и кладу голову ему на плечо:

– Папа, все в порядке. Более того, все замечательно. Пожалуй, с того дня, как мне поставили диагноз, я ни разу не чувствовала себя так прекрасно. Позволь мне быть нормальной. Пожалуйста.

Отец немного расслабляется и тоже обнимает меня:

– Я просто хочу защитить тебя, Орешек. Ты же моя девочка. Мне даже думать невыносимо о том, что с тобой может случиться беда.

– Знаю. Я люблю тебя. В следующий раз, когда задержусь, обещаю прислать эсэмэску. И еще обещаю, что ты полюбишь Чарли, как только его увидишь. Он хороший парень, папа. Напоминает мне тебя.

– Дай бог, чтобы ты была права. Надеюсь, Чарли воспримет известие о твоей болезни как воспитанный и зрелый молодой человек, каким ты его считаешь. Не испугается и не убежит.

Значит, папа думает, будто Чарли может бросить меня из-за моего диагноза… Это больно задевает меня, и я вру так бессовестно, как не врала еще никогда:

– Он уже знает. Его отношение ко мне нисколько не изменилось.

Папины морщины разглаживаются. Сейчас он действительно за меня рад:

– Отлично! Именно этого я всегда желал для тебя.

Я чувствую себя мерзко, оттого что солгала, но отказываться от своих слов не буду. Уверена: ложь станет правдой, как только я наберусь смелости и наконец-то все расскажу своему парню.

Вхожу к себе в комнату и сразу же отправляю эсэмэску Морган: «Я дома. Жива-здорова». В ответ получаю отточие. Набираю еще одно сообщение: «Не сердись! Даже папа не сердится!» Три кружочка появляются и исчезают, снова появляются и снова исчезают. Наконец приходит ответ: опять одни точки. Кажется, Морган разозлилась на меня в первый раз за все время нашей дружбы.

«Знаю, ты привыкла, что во внешнем мире у меня, кроме тебя, никого нет. Но хотя бы постарайся порадоваться за меня, пожалуйста!» – пишу я. Опять всплывающие и исчезающие пузырьки. А потом это: «Издеваешься, черт возьми?! Не завидую я тебе! Целуйся со своим дурацким парнем на здоровье! Только, если бы ты зажарилась, тебе было бы уже не до него. Прости за заботу».

Я набираю пресловутую реплику Гертруды из «Гамлета» – намек на то, что моя подруга много на себя берет. Отправлять это я, конечно, не собираюсь. Но случайно нажимаю на кнопку, и эсэмэска улетает. Ответ приходит быстро: «Очнись! И не беги ко мне плакать, если он окажется свиньей, когда узнает про твою ПК. Не все могут относиться к этому, как я».

Ну вот. Сперва папа, а теперь Морган считает, что Чарли меня бросит. Если я совру во второй раз, это, наверное, будет считаться как одна ложь? Ведь я повторяю то же самое. Итак, я пишу: «Чарли может. Воспринял совершенно нормально». Морган отвечает: «Рада за него. И за тебя. Выключаю телефон: всю ночь не спала. Пока».

Оказывается, отношения – это так сложно! Я ворочаюсь в постели и думаю, думаю… Как извиниться перед подругой. Как убедить отца в том, что мне действительно нужно больше свободы. Как на самом деле рассказать Чарли о том, о чем он якобы уже знает. Ко мне приходит беспокойный сон.

– Жду его сегодня, – говорит папа.

– Угу, – откликаюсь я, грызя ноготь.

По идее, я не должна нервничать. Разве Чарли может не нравиться? Он же идеальный. Идеальный джентльмен. И все-таки мне неспокойно: от того, какое у отца сложится мнение о Чарли, слишком многое зависит. Для меня очень важно, чтобы все прошло хорошо.

Звонок в дверь. Как мы договорились заранее, папа открывает сам. Я, согласно плану, должна пойти в свою комнату и ждать, когда меня позовут. Но нет, неизвестность для меня невыносима. Я замираю на середине лестницы и прислушиваюсь. Вот Чарли поздоровался и назвал свое имя. Папа ведет его в свою каморку.

– Садись. В полицию когда-нибудь попадал?

Да уж, умеет отец завязать беседу. Я в шоке!

– Нет, сэр.

Дальше вопросы сыплются как из пулемета. Наконец огонь начинает потихоньку ослабевать.

– До какого времени тебе разрешают находиться на улице?

– До часу ночи.

– Во сколько возвращаешься на самом деле?

– Около двух, – признается Чарли. – Иногда позже. Как в прошлый раз. Извините, сэр, что так поздно привез Кэти. Мы совсем забыли о времени.

– Больше так не делай. Теперь скажи мне: почему ты не едешь учиться?

Ой! Наверное, зря я сказала отцу, что, на мой взгляд, Чарли следовало бы не разъезжать по стране на новом грузовике, а вложить деньги в образование. Его сбережений хватило бы на двухгодичный курс в местном колледже. Потом можно было бы перевестись в Вашингтонский университет. Если учишься в своем штате, обучение частично оплачивается из бюджета, к тому же существуют займы и гранты…

– Я получил травму и потерял стипендию, – отвечает Чарли.

Интересно, смотрит ли он моему отцу в глаза или разглядывает собственные ботинки, как обычно делает, когда ему грустно или не по себе?

– Сколько раз в неделю ты бреешься?

– Раза четыре…

В голосе Чарли слышится замешательство. «Какая разница?» – думает он.

– Не верю, – говорит отец.

Ну я не могу! Это что – инквизиция? Не все ли равно, как часто Чарли бреется?

– За какую команду болеешь? – продолжает папа.

– За «Морских ястребов».

Такой ответ должен подкупить моего отца.

– Почему?

– Они классные, а еще я как-то раз встретил Ричарда Шермана в нашей бургерной, он ел мою картошку фри.

Чарли получает еще несколько бонусных баллов. С минуту, а то и больше оба молчат. Чарли наверняка нервно ерзает. Ужасно хочется поскорее его спасти. Я не свожу глаз с телефона. Жду, когда мне напишут, что я могу спускаться. Наконец отец прерывает молчание:

– Это замечательно. Это важно.

Я прямо вижу, как он улыбается. И я счастлива. Но мое счастье длится только секунду, до следующей папиной реплики:

– Чарли, я знаю: Кэти кажется сильной. Но на самом деле она хрупкая. Она…

Ждать больше нельзя. Надо помешать этой бомбе взорваться. Я вприпрыжку спускаюсь по лестнице и на бегу кричу:

– Привет! О чем вы там, ребята, болтаете?

Чарли встает с дивана, чтобы меня обнять.

– Ни о чем, просто знакомимся, – отвечает папа.

– Вау! – произносит Чарли и смотрит на меня так, будто не может поверить, что я существую.

Забавно. Я ведь особенно не наряжалась. На мне футболка, джинсы и старенькие белые кеды. Правда, я причесалась и накрасилась, как показывала мне Морган. Видимо, дело в этом.

Широко улыбаясь Чарли, я беру стоящую в углу гитару. Он зачем-то просил, чтобы я ее взяла. Зачем – не знаю, но голос у него был такой веселый и такой взволнованный, что я не смогла сказать «нет». Свободной рукой обнимаю отца.

– Береги себя, ладно? – говорит папа.

– Люблю тебя сильно-пресильно, – киваю я.

Чарли протягивает моему отцу руку, тот ее жмет.

– Спасибо, что разрешили встречаться с Кэти, мистер Прайс. Я буду о ней заботиться.

Когда мы уже собираемся уйти, отец нас окликает:

– Погодите! Дайте-ка я вас сфотографирую!

Я резко оборачиваюсь:

– Папа!

Но Чарли этот каприз как будто нисколько не смутил. Довольный тем, что может угодить моему отцу, он обнимает меня сзади и провозглашает:

– Примем позу «выпускник и выпускница»?

Я смеюсь. Папа держит фотоаппарат наготове:

– Снимаю!

Я вскидываю глаза на Чарли, а он глядит на меня. Мы улыбаемся друг другу, и в наших улыбках нет ни капли притворства. Загорается вспышка, мы убегаем.

Глава 13

Когда мы поднимаемся по ступеням станции, Чарли завязывает мне глаза. Интересно – для чего? Почему бы мне не смотреть нормально по сторонам?

– Я, вообще-то, знаю, где мы.

– Ты знаешь, где мы, но не знаешь зачем, – отвечает Чарли, ведя меня за руку.

Я мотаю головой:

– Надеюсь, ты не заставишь меня сегодня играть на перроне? А то в тот раз, когда мы с тобой встретились, было ужасно неловко…

Чарли смеется:

– Помню-помню. Разве я могу забыть кота, чье погребение ты собиралась организовывать?

Мы останавливаемся. Мои глаза снова открыты, и я вижу, что стою прямо перед окошком кассы. Фред с улыбкой протягивает мне два билета. Я перевожу взгляд с него на Чарли.

– Куда мы едем?

Чарли пожимает плечами и улыбается. Тогда я обращаюсь с тем же вопросом к Фреду. Он отвечает еще более энергичным пожатием плеч:

– Ничего не знаю.

– Ну, Фред… – упрашиваю я, состроив милое и невинное лицо.

– Даже не пытайся, – говорит он, изображая, что закрывает рот на замок и выбрасывает ключ. – Я нем как рыба.

Подходит поезд, который повезет нас навстречу приключениям, не знаю куда. Я так взволнована! Двери открываются, и кондуктор приветствует меня улыбкой до ушей. Раньше, когда я играла здесь на гитаре, мы с ним здоровались, но пассажиром я никогда не была.

– Все на борт! – командует он.

Мы с Чарли заходим. В вагоне почти пусто. Только мы, тусклый свет и стук колес. Чарли указывает мне на пустой ряд:

– Ваше место, мадемуазель.

Я опускаю гитару и проскальзываю к окну. Чарли садится напротив и начинает раскладывать на столике салфетки, бумажные тарелки и пластиковые приборы.

– Весь день ради этого пахал, – говорит он, доставая из рюкзака большой пакет еды из моего любимого китайского ресторана.

Я качаю головой. Подумать только: сколько ему пришлось хлопотать, чтобы устроить для меня этот идеальный ужин! Здесь все мое самое любимое: лапша ло-мейн, курица в апельсиновом соусе, жареный рис.

– Что это было? Ты достал китайскую еду из рюкзака? – смеюсь я. – Ты всегда носишь с собой горячие блюда?

– У нас романтический пикник, – поясняет Чарли, стараясь сохранять серьезное выражение лица, но это ему совершенно не удается. – Внести еду в поезд можно только в рюкзаке.

– Я раньше никогда не ездила на поезде, – говорю я.

– Я тоже.

– Серьезно?

Мне казалось, я одна такое ископаемое! Прикольно, что эта поездка для нас обоих первая. Мы «чокаемся» палочками и принимаемся за дело.

– Знаешь, о чем я часто думаю? – спрашивает Чарли, когда еда почти вся сметена. – Поразительно, что мы с детства живем рядом, но я ни разу не видел, как ты катаешься на велике или, например, продаешь лимонад. Я бы купил у тебя лимонаду!

Сердце мое замирает. О том, из-за чего мы до последнего времени не встречались, мне сейчас совсем не хочется говорить. Хочется просто наслаждаться этим ужином, этой поездкой, этим свиданием. Пусть все как можно дольше остается так, как есть. Но при расставании я ему обязательно скажу. Когда он высадит меня из машины перед дверью моего дома, я сразу выпалю: «У меня редкая болезнь: мне нельзя выходить на солнце. Именно поэтому я встречаюсь с тобой только поздно вечером. Надеюсь, это ничего не изменит в наших отношениях». Вот так. Раз – и все. Без тягомотины. Не могу себе представить, чтобы после этих слов Чарли с воплями убежал, оттолкнул меня или просто перестал со мной разговаривать. Мои опасения не должны оправдаться. Такой хороший человек не может струсить из-за какого-то дефекта ДНК. Ну а сейчас я говорю ему:

– Я не люблю лимонад.

Чарли пристально смотрит на меня, поджав губы:

– Ты ведь знаешь, что я знаю правду, да?

Вот тут я перехожу в режим панической атаки. Ясное дело: это Зои до него добралась. Что мне сейчас делать? Сразу извиняться или сначала ждать, когда он подтвердит мои подозрения? Энергично набивая рот лапшой, я пытаюсь придумать, как ему объяснить, почему я до сих пор молчала. Он не заслуживает этого. Он заслуживает, чтобы я была с ним правдива.

Чарли слегка наклоняется вперед, смотрит влево, вправо, потом опять на меня и шепотом говорит:

– Вы с твоим папой действительно в программе защиты свидетелей. Давали показания против гангстеров или что-то вроде того.

Я с облегчением вздыхаю: он просто шутит. Но до настоящего разговора осталось совсем недолго. Не исключено, что он состоится еще до того, как закончится этот вечер. Может, содрать пластырь прямо сейчас – и будь что будет. Реальность есть реальность, ее не изменишь.

– Это не так уж далеко от истины. На самом деле…

Я снова пытаюсь представить себе, как Чарли воспримет новость, и замолкаю. Моя уверенность в том, что он выслушает меня совершенно спокойно, куда-то исчезает. Возможно, он в самом деле скажет: «Все нормально, твоя болезнь не помеха нашим отношениям». Но потом мы начнем встречаться все реже, пока не окажется, что теперь он свободен днем, а по ночам занят. Так закончатся лучшие дни моей жизни.

Я подаюсь вперед, опершись на локти, и зондирую почву. Выдаю половинчатый ответ:

– Моя цель – ты. Мне строжайше запрещено показываться на людях, особенно при свете дня, но я много лет слежу за тобой из укрытия. То есть из своей комнаты.

Проходит секунда. Чарли моргает. Потом улыбается мне:

– Так я и знал! Классическая легенда для свидетеля!

Собрав и выбросив пустые коробки из-под китайских блюд, Чарли садится рядом и обнимает меня за плечи. Поезд едет, а мы смотрим на звезды, проплывающие в небе.

– Так, значит, тебе было пять лет, когда умерла твоя мама? – спрашивает Чарли мягко.

Я часто думаю о том, что случилось с мамой, после того как она попала под машину. О чем она подумала? Увидела ли свет? Спустились ли ее бабушка с дедушкой, чтобы проводить ее на небеса? Придет ли она за мной, когда настанет моя очередь? Или я просто провалюсь в огромную черную дыру? Занавес опустится, и все – меня как будто никогда и не было. Этого я боюсь больше всего, хотя и не могу объяснить почему. Прежде чем покинуть этот мир, я должна оставить в нем след. Чтобы жизнь была прожита не зря.

– Ужасно, – говорит Чарли, прерывая мои мрачные размышления. – Ты помнишь, как это произошло?

Пару секунд я молчу. Смерть мамы мы с папой переживали в общем-то так же, как нынешнюю ситуацию: улыбку на лицо – и вперед. Можно подумать, беда рассосется, если делать вид, что ее нет.

– Главным образом я помню папу. Я смотрела, как он притворяется счастливым, чтобы я была счастлива. А я притворялась счастливой, чтобы был счастлив он. И знаешь, в какой-то степени мы действительно делали друг друга счастливыми. Мы вместе научились тосковать по ней так, чтобы горе не захлестывало нас с головой.

Чарли кивает:

– Да. Мне кажется, вы с твоим папой действительно очень близки.

Я пожимаю плечами, глядя в окно на Кассиопею. Древние греки верили, что она привязана к трону в наказание за тщеславие. Может быть, я тоже заслужила ПК, сделав что-то ужасное, и теперь сижу в заточении в своем доме, в своей комнате, каждый день до захода солнца?

– Да. Временами мне даже хочется, чтобы он знал меня не так хорошо, – говорю я.

Это не совсем правда. Я понимаю, как мне повезло, что мой папа так меня любит и понимает. Но мне не хватает любви и понимания других людей, моих сверстников. Я бы очень хотела тоже поехать осенью в колледж, вместо того чтобы просто смотреть, как чужие вселенные расширяются, а моя сжимается. Мое положение угнетает меня, особенно в последнее время. Недавно я поняла, что из-за моей болезни даже самые близкие люди никогда не будут относиться ко мне как к взрослому человеку. Никогда не перестанут пасти и нянчить меня.

– Ну? Теперь десерт? – спрашивает Чарли.

Я киваю.

– Протяни руки и закрой глаза.

– Только не это! – вздыхаю я, но все-таки выполняю команду.

Чарли высыпает что-то мне в ладони.

– Можешь смотреть.

Это разноцветное драже из такой же пачки, которую Чарли несколько раз подбирал и возвращал мне в день нашего знакомства, перед тем как я убежала хоронить несуществующего кота. Я улыбаюсь.

– Почти приехали! – сообщает Чарли.

Я выглядываю в окно и вижу на горизонте небоскребы Сиэтла. Даже не знаю, чего я ожидала, но это потрясло меня до глубины души: впервые в жизни я приехала в большой город! Хочу увидеть все: и башню Спейс-Нидл, и другие достопримечательности. Любопытно, каково это – жить и работать в мегаполисе, гудящем день и ночь?

– Сиэтл?! Круто!

Поезд останавливается, мы выходим. Куда мы идем, не знаю. Думаю, у Чарли тоже нет определенного плана. Наверное, он решил: «Приедем, а там видно будет. Сориентируемся по ходу». Мы просто гуляем и оказываемся у моря. Здесь все так ново, так интересно! Мне нравится любоваться огнями, которые как будто никогда не гаснут! Честное слово: ничего большего и не нужно.

Улицы вьются бесконечным лабиринтом, на каждом шагу кафе. Я кручу головой, разинув рот. Детям, по-моему, уже пора спать, но многие до сих пор сидят за столиками вместе с родителями. Парни в узких штанах, с хипстерскими усами и бородами попивают кофе, уткнувшись в свои гаджеты. Влюбленные чокаются бокалами с шампанским.

Но что меня особенно поражает, так это количество уличных артистов. В нашем городке я была одна. Здесь, в Сиэтле, чуть ли не у каждого второго какой-нибудь талант. Вот фокусник рвет на мелкие клочки стодолларовую бумажку. Опля! Она опять целая. А вон там, в парке, парни, раздевшись до пояса, танцуют самый крутой брейк, какой я только видела: закручиваются кренделями, вертятся на головах, делают сальто назад, перепрыгивая друг через друга. Попадаются люди, наряженные и загримированные под статуи: что с ними ни делай – и пальцем не пошевелят. Проверено на собственном опыте: мы с Чарли изо всех сил пытались рассмешить Майкла Джексона, выкрашенного серебрянкой, а у него на лице ни один мускул не дрогнул. Мы просто сфотографировались с ним и оставили ему несколько долларов.

Ну и конечно же, здесь много певцов. Причем с прекрасными голосами. Если бы я жила здесь, мне приходилось бы выдерживать жесткую конкуренцию. Наверное, следовало бы радоваться, что я от этого избавлена, но мой мозг сверлит мысль: «Давай! Расчехляй гитару! Покажи, что тоже умеешь дергать струны! Пусть и твоя песня вольется в это многоголосье!» Я вдруг почувствовала себя так, словно оказалась в кругу своих. Среди людей, с которыми можно до рассвета петь, играть, разговаривать о музыке и о стихах. Все это ждет меня здесь!

Мы с Чарли, не скрывая восхищения, осматриваем Олимпийский парк скульптур, Пайонир-сквер и рынок Пайк-Плейс-маркет, куда рыбаки целыми контейнерами свозят огромных скатов, окуней и лососей. Потом находим притулившуюся в уголке старенькую фотокабинку, уютно устраиваемся, и аппарат щелкает четыре раза: мы улыбаемся, корчим рожи, ставим друг другу рожки и наконец целуемся. Лента со снимками появляется через несколько долгих минут, но оно того стоит! Я сразу же присваиваю фотографии.

– Буду хранить их вечно! – заявляю я совершенно серьезно.

Чарли берет меня за руку, и мы идем по какой-то людной улице, а потом по пустынному переулку. Останавливаемся перед ветхим зданием со старомодной маркизой над входом. Никакой вывески, никакой афиши. Ничего не понимаю. Чарли смотрит на меня, улыбаясь от уха до уха.

– Что это за место? – спрашиваю я.

– Твой сюрприз, – отвечает он, подавая вышибале два билета и деньги.

Вообще-то, на двери написано, что вход разрешен только лицам старше двадцати одного года, но верзила не спрашивает у нас документов. Это хорошо. Ведь фальшивых у меня нет, а настоящее удостоверение я оставила дома на кухонной столешнице. И там указано, что мне всего восемнадцать.

– Я думала – Сиэтл и есть сюрприз!

Чарли мотает головой и улыбается еще шире. Мы входим. Он отдает гитару и мой жакет гардеробщице. Другой верзила открывает перед нами следующую дверь. Внутри бухает музыка, вспыхивают огни. Помещение, которое раньше, похоже, было складом, набито зрителями до отказа. А на импровизированной сцене – одна из самых моих любимых групп, играющих альтернативный рок. Потная и счастливая толпа движется в такт музыке.

– Это закрытый концерт! – кричит Чарли мне в ухо. – Я вчера о нем узнал и взял для нас билеты. Ты вроде говорила, что тебе нравятся эти ребята!

– Еще как!

– Твое первое живое шоу!

– Боже мой! Здесь так здорово!

Само по себе это огромное, продуваемое сквозняками помещение ничем не примечательно, но люди, но атмосфера… Я никогда еще не видела столько разноцветных шевелюр, столько татуировок, столько серег на разных частях тела. Такое ощущение, будто я попала на страницы одного из тех музыкальных журналов, какими я зачитываюсь у себя в комнате. Я нашла родное племя креативщиков. Кто знал, что все эти годы люди, близкие мне по духу, были совсем рядом!

Озираюсь, не веря собственным глазам. Вокруг полно того, чего мне не хватало в четырех стенах, в моем маленьком городке, в моей маленькой жизни! Здесь все подлинное, и это гораздо интереснее, чем те замечательные композиции, при помощи которых мой любящий папа пытался знакомить меня с миром: саванна в подвале или пляж на чердаке, где вместо моря горячая ванна, резиновые игрушки, огромные фотографии чаек, дельфинов, акул и китов. Сейчас же, не сходя с места, даю себе клятву хвататься за все, что предлагает жизнь. Больше я ни дня не буду заложницей болезни.

Мне становится ясно: я не только с Чарли должна поговорить. Я уже давно должна была поговорить с отцом, причем очень серьезно. Теперь я знаю, что мне доступно гораздо больше, чем я представляла себе до этого вечера. Может быть, даже настоящий колледж вместо лекций онлайн. Как говорится, была бы воля, способ найдется. А воля у меня железная.

Пока я обдумываю грандиозные планы, наслаждаясь картинами и звуками этого потрясающего места, Чарли пробирается сквозь толпу, таща меня на буксире. Лавируя, как опытный лоцман, он отыскивает лазейки между людскими островками, куда можно проскользнуть. Так мы вскоре оказываемся прямо перед сценой. Пришлось потихоньку подвинуть целую кучу народу, но никто ничего не заметил, и никто на нас не наезжает.

Сияя, оборачиваюсь к Чарли. Он кладет руки мне на бедра, и мы танцуем что-то вроде школьного танца, который он показывал мне на вечеринке, только еще круче. Вокруг все меняется, как в калейдоскопе, но вижу я только Чарли. В этот момент больше никто и ничто не имеет для меня значения.

Под следующую взрывную рок-композицию все начинают прыгать. Разношерстная толпа подчиняется единому ритму. Мы с Чарли тоже скачем как ненормальные. Я наэлектризована музыкой и энергетикой этого места. Я никогда не ощущала такой остроты жизни, и мне внезапно становится ясно, что это, может быть, уже не повторится. Нужно сохранить в памяти все до мельчайших подробностей. До последней секунды.

Музыка заканчивается гораздо раньше, чем я бы хотела. Забрав в гардеробе жакет и гитару, мы возвращаемся на набережную. После концерта я как пьяная. Кажется, что под ногами не тротуар, а вода.

– Это было потрясно! – кричу я, пожалуй, чересчур громко: в ушах все еще гудит и мне трудно регулировать звук.

– Знаю, – улыбается Чарли.

Я запрокидываю голову и ору еще сильнее:

– Живая музыка – это супер!

Чарли смеется.

– Да! – кричит он в ответ.

Я останавливаюсь и беру его за руку. Трудно выразить, до какой степени Чарли изменил мир вокруг. Еще недавно мне не верилось, что больная девушка вроде меня может понравиться парню, а теперь я возлагаю на будущее огромные надежды! Пытаюсь найти нужные слова и в итоге просто говорю:

– Спасибо.

Растрепанные волосы и веселые глаза придают Чарли сходство с любопытным щенком. Обожаю, когда он так на меня смотрит. Он не может прочесть мои мысли, но как будто знает, о чем я думаю.

– Пожалуйста. Теперь твоя очередь.

Чарли бережно ставит мою гитару на землю и раскрывает хитроумные замочки. Потом укладывает открытый футляр, чтобы в него можно было бросать монеты, а инструмент передает мне. Я делаю шаг назад и выставляю перед собой ладони:

– Что? Нет! Ни в коем случае!

– Ты задолжала мне песню.

Я мотаю головой:

– Не могу… играть здесь.

Мы ведь не в нашем городишке. К дебюту в большом городе я не готова. По крайней мере, сегодня. Сейчас.

– Давай! – не успокаивается Чарли. – Сама же говорила: живые концерты лучше всего!

– Ты есть не хочешь? Я хочу, – говорю я, похлопывая себя по животу. – Помнишь, сколько симпатичных кафе мы видели?

– Кэти, – произносит Чарли так искренне и серьезно, что я замолкаю. – Мы в новом для нас городе под звездным небом. Для того чтобы эта ночь стала лучшей в нашей жизни, не хватает только твоей песни.

Он пожимает плечами. Черт! Какой же он милый! Я начинаю колебаться. Вообще-то, я обязана ему гораздо большим, нежели трехминутным пением под гитару. Так что останусь должна, даже если спою.

– Подумай о себе, – продолжает Чарли. – Забудь об остальных. Не важно, чего хочу я или хочет кто-нибудь еще. Важно только то, чего сейчас хочешь ты.

Я хочу одного: доставить радость этому потрясающему парню. Так и быть. Взяв гитару, набрасываю на шею ремень. Вот инструмент уже ждет, когда на нем заиграют. Ждет и Чарли. Его лицо так и светится. Я перебираю струны и подкручиваю колки. Гитара настроена. Чарли включает камеру в телефоне и направляет на меня. При мысли о том, что эти несколько минут будут запечатлены навсегда, я начинаю смущаться и нервничать.

– Чарли, не надо…

Он улыбается, указывая на несуществующую толпу. На самом деле поблизости нет никого, кроме какого-то стремного чувака, который остановился завязать шнурки.

– Мы ждем!

Я понимаю: терять нечего. Позориться не перед кем. Здесь только Чарли и я. А когда мы вдвоем, для нас нет ничего невозможного. Итак, я начинаю наигрывать. Сначала тихо, неуверенно. Но потом включается что-то вроде мышечной памяти, и я совершенно забываю про камеру, которая меня снимает. А если бы я оказалась сегодня не в толпе фанатов моей любимой группы, а прямо на сцене? Что бы я чувствовала? Смущение сменяется твердой уверенностью в собственных силах.

Закрыв глаза, запеваю свою новую песню – ту, которую на днях показывала Морган. После того как мы обсудили ее отношения с Гарвером, она несколько успокоилась и все-таки послушала мое творение. Сказала, что это моя лучшая вещь. Надеюсь, подруга больше на меня не сердится. Когда вернусь домой, надо будет обязательно извиниться. Ну а сейчас я пою от всего сердца: для Чарли, для Морган, для папы, но в первую очередь для себя самой.

Открываю глаза и вижу улыбающегося Чарли с телефоном в руках. Этот парень – мой талисман. Для успеха мне нужен лишь он один. Однако, взяв последний аккорд, обнаруживаю, что не только Чарли оценил мое исполнение. Я и не заметила, как вокруг собралась целая толпа. Раздаются аплодисменты и возгласы одобрения. Конечно, мне еще очень далеко до того, чтобы мои фанаты заполонили какой-нибудь ангар, и все-таки как здорово, что моя музыка нравится не только папе, доктору Флеминг и Морган. Успех воодушевил меня, и я обязательно буду продолжать в том же духе.

Какой-то чувак до сих пор хлопает, хотя почти все уже разошлись. Чарли обнимает его за плечи:

– Давай, дружище! Поддержим Кэти! У-у-у-у-у!

Он тормошит беднягу, будто тот из команды, только что выигравшей чемпионат. Парень озадаченно смотрит на Чарли, бросает пару баксов в мой гитарный футляр и уходит. А я смотрю на него и улыбаюсь.

На обратном пути ничего не происходит, но нам очень хорошо. Всю дорогу мы целуемся. В вагоне, кроме нас, никого нет, никто на нас не смотрит, и мы рады уединению.

По сравнению с Сиэтлом наш городок кажется мне крошечным, еще меньше, чем на самом деле. Стою на перроне и понимаю, что еще не готова прощаться с этой ночью. Как и обещала, отправляю отцу эсэмэску: «Мы приехали. Скоро буду дома». «Как поездка?» – спрашивает он. «Лучше быть не может!» – отвечаю я. К моему удивлению, папа пишет: «Гуляй сколько хочешь, Орешек. И правда, ты уже взрослая. Я верю, что ты будешь осторожна. А Чарли – везучий парень». Со слезами на глазах отвечаю: «Спасибо».

Мы с Чарли садимся в его грузовик. Я переключаю телефон в беззвучный режим и выхожу из приложения, при помощи которого папа отслеживал, где я. Наконец-то я завоевала его доверие и обрела независимость. Сегодня ночью я поняла: именно к независимости надо стремиться. Я должна сама принимать решения, сама делать ошибки, сама искать свой путь в этом огромном удивительном мире. Так и будет.

Подъезжаем к морю, Чарли паркует машину. Медленно бредем по пляжу. Нам некуда торопиться.

– Сегодня ты была великолепна, – говорит Чарли.

Видимо, он решил потеснить папу с должности моего фаната номер один. Это мило и в то же время немного обидно.

– Серьезно, – продолжает он, не замечая моей досады. – Я не просто так говорю. Мне правда кажется, что тебе надо что-то делать с твоими песнями.

Я и сама все время думала о том же. У меня стал складываться грандиозный план: я переезжаю в большой город, поступаю в колледж (может, хожу только на вечерние занятия, а может, пользуюсь уловками, к которым прибегают другие ребята, больные ПК, чтобы вести более или менее нормальную жизнь и учиться, как все остальные). Я стану играть на каждом свободном углу и участвовать во всех шоу, куда приглашают непрофессионалов. Если повезет, меня заметят, а если нет, останется возможность так же кайфовать, как час назад, во время моего дебюта на набережной Сиэтла.

Музыка встроена в мою ДНК вместе с маркерами болезни. Я хочу делиться своими песнями с миром. Теперь я уверена, что родилась именно для этого. Это моя миссия. Это будет доказательством моего существования, даже когда меня не станет.

Ну а самая прекрасная часть моего плана связана с Чарли. Надеюсь, он все-таки получит стипендию и поедет в Беркли. Звучит смело, но почему бы и мне там не учиться? У меня высокие школьные оценки и баллы по тестам, у них обалденные программы обучения и условия для занятий музыкой. Наверняка там учтут мои специфические потребности и что-нибудь придумают. Идеальный план.

– Готов? – спрашиваю я, останавливаясь.

– К чему?

– К тому, чтобы поплавать.

Чарли удивленно моргает:

– Что? Нет, я больше не плаваю.

– Плаваешь, просто у тебя был перерыв. А вот я действительно никогда здесь не купалась, поэтому ты должен меня поддержать.

– Я правда не хочу, – мотает головой Чарли.

Я подбочениваюсь. Так легко он от меня не отделается. Я не позволю ему испортить эту прекрасную ночь.

– Ты же заставил меня петь, а я сначала тоже не хотела.

– Это другое, – бурчит Чарли, глядя в песок.

Я топаю ногой:

– Ничего подобного.

Чарли смеется:

– Полегче, детка. Ты ведь даже не знаешь, какая сейчас температура воды.

Я действительно не знаю. Смотрю на черный океан, потом на Чарли. Нет, отступать поздно. Слишком многое зависит от того, что сейчас должно произойти.

– Чарли, мы вдвоем на пляже, под звездами. Для того чтобы лучшая ночь нашей жизни продолжилась, нам не хватает только купания в море. Подумай о том, чего ты хочешь. Прямо сейчас.

Ну да, я использовала против Чарли речь, которую он сам же и придумал. Пускай. Как говорится, в любви и на войне все средства хороши.

– У меня нет плавок, – говорит Чарли и усмехается, думая, что выиграл бой.

– А у меня нет купальника.

Я стягиваю футболку и остаюсь в джинсах и лифчике. Чарли смотрит на меня круглыми глазами, но с места не двигается. Надеется, что я блефую. Я сбрасываю кеды и вылезаю из джинсов. Отступать поздно. Раз уж начала, нужно сделать так, чтобы он согласился.

– Идешь? – спрашиваю я и бегу к воде в одном белье.

Волна лизнула пальцы ног, они сразу онемели. И как я сумею войти в воду целиком? Ну не знаю. Однако придется. Я оборачиваюсь. Чарли уже снял рубашку и теперь воюет с шортами. Я смеюсь, видя, какой энтузиазм вдруг в нем проснулся.

Делаю глубокий вдох и с разбегу погружаюсь. Волны сразу же подхватывают меня и начинают подбрасывать, как тряпичную куклу. Я теряю ориентацию в пространстве и уже не соображаю, где верх, где низ. Море накрывает меня ледяным одеялом, придавливает и куда-то тянет. Я начинаю паниковать, потом заставляю себя расслабиться. Я много раз слышала, что нужно стараться плыть по течению, а не бороться с ним. Меня охватывает странное чувство неземного покоя: плавать, как в невесомости, под водой – это по-своему умиротворяет. Кажется, будто я попала в царство света и любви. Я моргаю. Соль щиплет глаза. Вдруг я вижу ее – русалочку. Она берет меня за руку, и я выныриваю на поверхность.

Глотаю воздух, радуясь, что осталась жива, и поражаясь тем глубинам, которые показало мне море вместе с моим собственным воображением. «Русалок не существует», – твержу я сама себе. Мои легкие благодарно поглощают кислород. Внезапно рядом появляется Чарли: он весь мокрый, глаза расширены.

– Ты меня напугала! Я потерял тебя на несколько секунд.

– Все нормально, – говорю я, брызгая на него. – Меня спасла русалка.

– Ну разумеется, – отвечает он, тоже окатывая меня брызгами.

– Холодно! – взвизгиваю я.

– Знаю! – кричит Чарли, запрокинув голову.

Океан эхом подхватывает нашу радость, будто утверждая, что мы созданы друг для друга.

– Любишь плавать? – спрашивает Чарли. – Я – да. По крайней мере, раньше любил.

Я пожимаю плечами:

– Наверное. А вообще, у меня опыта маловато.

Чарли раскрывает рот, не веря, что я до сих пор лишала себя такого удовольствия.

– Так давай это исправим. Прямо сейчас. Я покажу тебе несколько движений.

Мое сердце начинает биться учащенно.

– Это такая форма приставания?

– Нет, честное слово, – обещает Чарли.

Он хватает меня, укладывает на воду и держит нежно, но крепко. Поверить не могу: раньше я себе даже не представляла, как это классно – ощущать одновременно физическую и духовную близость с кем-то. Иногда, когда мы с Чарли лежим рядом и целуемся, мне кажется, что мы оба готовы растаять и слиться друг с другом. Этого еще не произошло, но, пожалуй, если когда-нибудь в недалеком будущем возможность представится, я не скажу ему «нет».

– Ну вот, это называется вольным стилем, – говорит Чарли, показывая, как нужно грести. – Основное движение такое.

Я пытаюсь повторить, но, вместо того чтобы скользить по воде, беспомощно барахтаюсь на месте.

– Правильно?

Чарли смеется:

– Это у нас называют «плавать по-собачьи».

– Ладно. Тогда покажи что-нибудь еще.

Чарли показывает:

– Погружаем руки, разводим вот так, вытягиваем вдоль бедер. Это баттерфляй.

Когда Чарли проводит ладонями по моему телу, я могу думать только об одном: о том, чтобы мы вылезли из воды, развели огонь, завернулись в одеяло и «когда-нибудь» случилось сегодня. Но я еще не выполнила задачу, которую себе поставила. Нужно сосредоточиться.

– Слишком сложно. Поехали дальше!

– Брасс. Гладим воду грудью.

– Все-таки пытаешься меня соблазнить? – кокетливо спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Чарли, притягивая меня к себе. – Впрочем, может быть.

Я обнимаю его за шею и улыбаюсь:

– Видишь? Все не так плохо. Водобоязни у тебя нет.

Он смотрит на меня так, как никогда еще не смотрел. Как будто тонет в моих глазах.

– Рядом с тобой я вообще ничего не боюсь, – говорит он.

Я отвечаю ему таким же долгим взглядом. Я верю ему, верю всему, что он говорит. Звезды подмигивают нам, словно благословляя наш союз. Губы Чарли тянутся к моим губам, и мы целуемся так, будто всю жизнь тосковали друг по другу. Мое влечение к нему становится сильнее и сильнее, жар разгорается. Кажется, стать ближе уже невозможно. Невозможно удовлетворить нашу взаимную жажду. И все-таки это происходит.

Глава 14

Мы с Чарли лежим в обнимку под плюшевым пледом, который он возит в своем грузовике. Я смотрю на часы. Уже поздно, и вообще-то мне давным-давно полагается быть дома, но время пока есть. До восхода солнца еще несколько часов. Я рада, что отец наконец-то позволил мне самой решать, когда возвращаться домой.

– Тебе, наверное, уже пора? – спрашивает Чарли.

– Скоро, но не сейчас, – отвечаю я, жалея, что не могу сказать: «Нет, я останусь здесь с тобой навсегда».

Мы теснее прижимаемся друг к другу.

– Ты подумал о Беркли? – шепотом спрашиваю я.

– Я все думаю о том, – говорит Чарли, глядя на звезды, – как изменилась моя жизнь после операции, когда я не смог больше плавать. Я вдруг совершенно перестал понимать, кто я. И другие тоже. Для тех, с кем мы пятнадцать лет вместе учились, я всегда был пловцом. А когда ушел из спорта, как будто вообще превратился в пустое место. Какого черта? Если я больше не ставлю рекордов, это еще не значит, что я ноль без палочки. Разве я обязан всю жизнь не вылезать из бассейна?

– Понимаю тебя, – киваю я.

Я действительно понимаю Чарли, но, по-моему, он недоговаривает. Возможно, ему мешают страх поражения или уязвленная гордость. Но эти чувства бесполезны. Я не хочу, чтобы из-за них он упустил возможность расширить свои горизонты.

– А еще я знаю, – продолжаю я, – каково со стороны наблюдать за полноценной жизнью, которой живут другие люди. Тебе это тоже не понравится. Должно быть, обидно быть только пловцом, но еще обиднее не бороться за свое будущее. Может, ты и не попадешь в команду, но разве тебе не хочется себя испытать? Мне бы хотелось.

Мои собственные слова вдруг задевают меня за живое. Я понимаю, что опускать руки нельзя: ни Чарли, ни мне самой.

– Сделай все, что можешь, сейчас, – говорю ему я, – а потом решишь, нужно ли тебе это. Не откладывай жизнь на завтра.

Чарли целует меня в плечо. Похоже, он глубоко задумался.

– Пожалуй, позвоню тренеру, – говорит он. – Кстати, насчет завтра. Готова встретить самый потрясающий рассвет на планете?

У меня внутри все цепенеет от резкого прилива адреналина. Я поднимаю глаза и вижу, что небо из черного стало бледно-сиреневым. Снова смотрю на часы: 1:42. После секундного облегчения понимаю, в чем дело: стрелки не двигаются и, похоже, уже давно.

– Чарли, который час? – шепчу я испуганно.

– Без десяти пять.

– Они не водоупорные, – говорю я сама себе, помертвев.

– Что?

Я вскакиваю как ужаленная, хватаю одежду и телефон. Отключаю беззвучный режим и вижу четырнадцать пропущенных вызовов от папы. И как я могла подумать, что могу обойтись без его опеки?! Да он каждую секунду должен за мной следить!

– О господи!

Можно ли теперь это исправить? Я идиотка! Отец не должен был мне доверять! Обливаясь слезами, бегу в сторону дороги. Может, успею добежать до дому? Я же молода и полна сил.

Слышу торопливые шаги Чарли: он меня догоняет.

– Погоди немного, пока солнце не…

– Не могу! – кричу я. – Мы должны сейчас же уехать! Пожалуйста!

– В чем дело?

Я не отвечаю: мешают слезы, к тому же время слишком дорого.

– Кэти, объясни, что случилось!

Мчусь не останавливаясь. Небо уже голубеет. Нет, я не успею попасть домой до восхода, но попробовать нужно. Ради меня самой. Ради папы. Ради Морган. Ради Чарли. Когда он узнает, что произошло, он себе этого не простит, хотя ничего плохого не сделал. Во всем виновата я одна.

У меня из-под ног разлетается гравий. Я вбегаю на парковку. Чарли залезает в грузовик и открывает окно:

– Кэти, ты меня пугаешь! Что, черт подери, происходит?

Я тоже запрыгиваю в кабину и кричу: «Поехали!»

Он заводит двигатель, и мы летим по дороге, набирая скорость. Но никакое транспортное средство, за исключением машины времени, не способно обогнать солнце. А уж у этой старой консервной банки точно нет шансов. Над вершиной холма, который находится позади нас, вспыхивает золотой гребень. Свирепая желтая звезда распускает пока еще неяркие лучи. Вот так, схематично, дети рисуют солнце – круг с расходящимися от него черточками. Никогда в жизни я не видела ничего более прекрасного и ужасающего.

– Скорее домой, Чарли! – умоляю я, хотя знаю: он и так старается.

Старается изо всех сил. Вдавливает педаль газа в пол, и грузовик несется на максимальной скорости, но этого недостаточно, чтобы меня спасти. Через несколько минут мы шумно тормозим возле моего дома. Не дожидаясь, пока машина остановится, я выскакиваю из кабины и бегу. Солнце уже поднялось над холмами, и его лучи пронизывают листву нашего сада. Я чувствую их кожей лица и рук. Я беззащитна перед ними. Сначала мне становится тепло, потом жарко. Я горю.

Ворвавшись в дом, падаю на пол. За мной захлопывается дверь. Единственное, на что я сейчас способна, – это дрожать, плакать и молиться о том, чтобы ущерб, который я себе нанесла, не оказался непоправимым. Надежда еще есть. Ведь всякое бывает, правда? Может быть, я отделаюсь сильным солнечным ожогом и длинной отцовской нотацией. Чудеса иногда случаются.

– Кэти, хотя бы поговори со мной! – кричит Чарли, колотя в дверь.

Но я не могу с ним говорить. Как? Что я ему скажу? А он все продолжает стучаться и звать меня:

– Кэти!

Я убегаю наверх. Прочь от объяснений и от него самого. Я все разрушила. Все. Ничего уже не восстановишь.

Выглядываю из окна своей комнаты. Чарли стоит на крыльце. У обочины, взвизгнув, тормозит отцовская машина. Папа выглядит так, будто побывал на том свете. Кажется, он постарел на миллион лет. С ним Морган. Она плачет и зовет меня. Я что угодно сделала бы, чтобы избавить близких от причиненной мною боли. Принять ее на себя. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой.

– Она здесь?! – Папа хватает Чарли за плечи и начинает трясти, как будто таким образом можно повернуть время вспять. – Она у себя?

Не дождавшись ответа, отец бросается в дом. Морган, оставшаяся в саду, орет на Чарли:

– Как ты мог такое допустить?!

– Что, что допустить?

Он в замешательстве теребит волосы, и вскоре они становятся дыбом, как иглы дикобраза, а лицо бедного Чарли выражает детское недоумение. До Морган доходит:

– Так она тебе не говорила? А клялась, что сказала!

Чарли бледнеет:

– Не сказала о чем?

– О болезни. Кэти больна.

– Что с ней?

– У нее пигментная ксеродерма. Кэти нельзя бывать на солнце. Ни секунды. Иначе она может умереть.

Морган убегает в дом следом за папой, а Чарли остается за дверью. Наедине с ужасной новостью, с которой ему рано или поздно придется смириться. Я не та, за кого он меня принимал. Совсем не та.

Глава 15

– Простите меня, простите. Я просто чудовище, – шепчу я.

– Никакое ты не чудовище, – отвечает Морган.

Видимо, люди становятся снисходительными к тем, кого едва не потеряли.

– Мы любим тебя больше всего на свете, Орешек, – говорит папа.

Оттого что на меня не злятся, мне становится еще хуже. Легче видеть отца и подругу рассерженными, нежели встревоженными, печальными, измученными. Это все моя вина. Сидим втроем: папа, Морган и я – на жестких пластиковых стульях в приемной больницы, где работает мой врач. У меня совершенно нет сил, хотя трудно наверняка сказать, какая это усталость – физическая или скорее эмоциональная.

Лицо горит. Руки пылают. Морган уверяет меня, что со здоровыми людьми бывает то же самое, если они пересидят на солнце. Но мне в это мало верится. У меня дурное предчувствие. И оно только усиливается, стоит мне посмотреть на папу. Зубы стиснуты. Брови сдвинуты так, что слились в одну линию. Он сидит, подперев голову обеими руками, как будто шея уже не выдерживает ее тяжести.

– И почему здесь такие неудобные стулья? – возмущается Морган. – Люди ведь приходят сюда лечиться, а не синяки на заднице зарабатывать.

Папа пытается изобразить улыбку, получается гримаса. Я пробую усмехнуться, но вместо этого всхлипываю. Пожалуй, я за всю жизнь столько слез не выплакала, сколько за последние несколько часов.

– Я уверена, что все хорошо. – Морган кладет руку мне на колено. – Ты ведь всего пару секунд побыла на солнце. Ничего страшного.

Она хочет успокоить меня, однако обе мы смотрим на другую пациентку, сидящую в приемной. Она примерно моего возраста. Голова и руки у нее трясутся, вся кожа покрыта темными болячками. И мне, и Морган ясно, что вскоре я, вероятно, буду выглядеть так же.

Из кабинета выходит моя любимая медсестра и говорит:

– Мы готовы принять тебя, Кэти.

Папа привстает со стула, но я его останавливаю:

– Сегодня я пойду одна.

Если я достаточно взрослая, чтобы чуть не загнуться из-за собственного раздолбайства, то его последствия я тоже должна расхлебывать самостоятельно. Папа кивает.

В сопровождении медсестры иду в кабинет, и тут в отделение врывается Гарвер. Обняв его, Морган начинает сотрясаться от рыданий.

– Кэти в порядке? – спрашивает он.

Она не отвечает. Просто плачет, уткнувшись ему в плечо. Наверное, я кажусь ей ходячим трупом. Может быть, я действительно почти труп.

Доктор Флеминг обнимает меня, затем отстраняется, чтобы окинуть взглядом, и произносит:

– Давно мы не виделись, Кэти. Ты превратилась в красивую юную леди.

– Извините, что в последнее время пропускала визиты, – говорю я, на тяжелых, деревянных ногах подхожу к столу и взбираюсь на него.

Доктор Флеминг понимающе улыбается:

– Иногда мне кажется, что родители переносят ПК еще тяжелее, чем сами больные. Папа просто хотел тебя защитить.

– А я вот так отблагодарила его за все жертвы, на которые он ради меня пошел.

Мне хочется заплакать, но слез как будто уже не осталось.

– Не будем оглядываться назад, Кэти. Давай лучше постараемся вместе справиться с тем, что ждет нас впереди.

Кивнув, принимаюсь разглядывать яркие картинки на стене, чтобы не смотреть, как медсестра Джейн одну за другой наполняет пробирки моей кровью. За многие годы я усвоила, что мне лучше не видеть ни иглы, ни темно-красной жидкости, которая из меня вытекает. Такой вот из меня вампир.

Следующий этап – кабинет компьютерной аксиальной томографии. Меня отвозят туда, хотя я утверждаю, что могу дойти сама. Но если честно, ходить мне сейчас действительно тяжело. Под жужжащим светящимся аппаратом я лежу неподвижно, и меня одолевает сон. Просыпаюсь, когда Джейн говорит, что пора возвращаться в смотровую.

Там врач и медсестра вооружаются огромными очками, похожими на гарнитуру виртуальной реальности, и начинают изучать каждый дюйм моего тела, зашифровывая все, что видят: «Диспластический невус, четыре миллиметра. Врожденный невус, наблюдается рост. Вот здесь высыпали лентиго».

И все такое прочее. Я слушаю и гадаю, что все это значит. Интересно, о чем в эту минуту думает Чарли. Простит ли он меня? Увижу ли я его когда-нибудь? Если смотреть на вещи объективно, вряд ли. Во-первых, папа не допустит, а во-вторых, зачем Чарли нужно со мной встречаться после того, как я обманула его доверие? «Все! – заключаю я. – Мне повезло, какое-то время мы были вместе. Я испытала то, чего и не надеялась испытать. Но теперь я снова Рапунцель и никогда больше не выйду из своей башни. Как это было глупо – думать, что я могу поступить в колледж и завести серьезные отношения с парнем, как нормальная девушка!»

– Ладно, Кэти, – говорит наконец доктор Флеминг. – Ты одевайся, а я пойду позову твоего папу. Как будешь готова, приходи в мой кабинет.

Я натягиваю легинсы и футболку, засовываю ноги в кеды, плетусь по длинному коридору и усаживаюсь перед внушительным столом красного дерева. Папа уже сидит в соседнем кресле, напряженно глядя на доктора.

– Воздействие солнечного света минимальное, – начинает она. – Те последствия, которые видны сейчас, пройдут.

Папа кладет ладонь на мою руку, мы оба улыбаемся. Может, все не так уж плохо.

– Но… – продолжает врач.

На папином лице появляется болезненное выражение. У меня подводит живот.

– Как ты знаешь, Кэти, у тебя особая разновидность ПК. Болезнь не проявляется, пока не произойдет то, что способно сыграть роль спускового механизма. Случилось это или нет, мы сможем понять не раньше, чем будут готовы результаты анализов.

Отец подается вперед:

– А если случилось?..

Я, затаив дыхание, жду ответа доктора Флеминг.

– Не будем торопить события, – говорит она. – Обещай, Кэти, что немедленно известишь меня, если заметишь симптомы: дрожание, боль в мышцах, проблемы с моторной функцией.

Я киваю. Руки у меня уже трясутся. Это симптом или просто усталость? Сейчас все кажется дурным знаком.

– Слышно ли что-нибудь о новом препарате?

– Пока нет. Я узнавала на прошлой неделе.

Надеюсь, что в нашем случае отсутствие новостей действительно хорошая новость. Плохих мой папа и так уже выслушал слишком много. Он такого не заслуживает.

Добравшись до дому, я падаю без сил. Проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений и теряюсь в нем, как в черной дыре. Словно готовлюсь к настоящей смерти. Если она будет такой, то я сделаю все возможное, лишь бы избежать этой давящей тоскливой темноты.

Просыпаюсь я поздно, вялая и раздраженная. Не хочется ни есть, ни смотреть кино, ни разговаривать. Приходит Морган. Она знает: достаточно быть со мной рядом, а приставать ко мне ни к чему. Пусть каждая занимается своим делом. Я рассеянно извлекаю из гитары нестройные звуки, а Морган якобы читает психологическую колонку Гэбби, но я-то вижу, что она ни разу не прокрутила текст дальше.

Мой телефон постоянно вибрирует. Я не отвечаю. Все равно ничего хорошего не выйдет. Результат в любом случае известен заранее. Чем тянуть, лучше сразу рубить с концами.

– Конечно, изобразить недотрогу иногда полезно – я сама тебе это советовала, – говорит Морган, – но ты хотя бы посмотри, что парень хочет сказать.

Телефон снова вибрирует, я мотаю головой. Морган хватает его и начинает читать эсэмэски.

– Он спрашивает, можно ли ему прийти поговорить…

– Не читай, – отмахиваюсь я. – Просто удали.

– Кэти…

Я поднимаю голову и смотрю Морган прямо в глаза:

– Если я прочту сообщения, то начну отвечать, он ответит мне, и в итоге мы встретимся, а этого не должно быть. Нет.

– Почему? Ты не обязана становиться мученицей и оберегать его ранимую душу. Он большой мальчик. Уверена, он справится…

Я прерываю Морган на середине фразы. Впервые за все время нашей дружбы она не понимает, что я чувствую.

– Зато я не справлюсь! – кричу я, и слезы градом катятся по моим щекам. – Не могу. Ему будет больно, а я не хочу причинять ему боль. Пожалуйста, просто возьми и удали все эсэмэски.

Морган выполняет мою просьбу с явной неохотой. Вижу, ей тяжело, оттого что тяжело мне. Она прощает меня, хотя я на ровном месте наорала на нее, повела себя как стерва.

– Ладно, – отвечает она тихим голосом. – Удаляю, удаляю и удаляю.

Я, благодарно кивнув, опять беру гитару. Но сегодня она плохо звучит в моих руках. Секунду Морган смотрит на меня, потом снова утыкается в свой телефон. Я понимаю, что тренькаю не по тем струнам, зажимаю не те лады. Даже самые простые аккорды в ре мажоре – их я освоила первыми – не получаются.

Поднимаю руку. Пальцы дрожат. Отпихиваю гитару в сторону, стараясь не привлекать внимания Морган.

Но я уже знаю.

Знаю.

Глава 16

Не могу спать, несмотря на усталость. Не могу есть, несмотря на голод. Ворочаюсь с боку на бок, то натягивая, то сбрасывая одеяло, потому что мне то холодно, то жарко. Перед домом хлопает дверца машины. Через несколько секунд раздается звонок. Я встаю с кровати и подхожу к окну. Это доктор Флеминг. За все те годы, что я у нее наблюдаюсь, она ни разу не приезжала сюда. Мы всегда встречались в больнице: для домашних визитов она слишком занята.

Отец выходит на крыльцо и закрывает за собой дверь. Что говорит доктор, я не слышу. Но слышу, как папа кричит: «Надо переделать анализы! Может, результат будет другим?!»

– Ее мозг начал сокращаться, – произносит доктор Флеминг, на этот раз достаточно громко. – Когда проводящие пути центральной нервной системы…

– А как же исследования?! – восклицает отец. – Должно же быть…

Доктор Флеминг кладет руку ему на плечо:

– Проект закрыли. Я сегодня утром узнала. Второй фазы не будет.

Эта новость становится для папы последней каплей. Он всегда был таким сильным. Ни разу при мне не плакал, даже когда мама погибла. А теперь силы его оставили. Из-за меня. Из-за того, что я натворила.

– Я же все делал правильно, – выдавливает он: у него, должно быть, перехватило дыхание. – Как бы Кэти ни плакала и ни упрашивала, не выпускал ее из дому. Ни на пляж, ни в парк поиграть. Она так просила! А я отказывал ей в том, на что имеет право каждый ребенок. И ради чего? Ради этого? Я-то думал, что защищаю ее…

Доктор Флеминг похлопывает отца по спине, пытаясь утешить его.

– Ничего не поделаешь, – вздыхает она. – ПК – это болезнь, которая лишает детства. Но я давно знаю Кэти и ни разу не слышала от нее жалоб. Она никогда не дулась, всегда во всем видела только хорошее. А как она говорит о вас! Я не знаю ни одного другого подростка, который так обожал бы отца и нисколько этого не стеснялся.

Сейчас она плачет вместе с папой. И я не могу сдержать слез, глядя на них. Они обнимаются.

– Кэти не только сама умеет радоваться жизни, она и другим дарит радость. Пожалуй, она самая светлая, самая яркая из всех, кого мне доводилось лечить. Это потому, что ее очень любят. Вы хороший отец, Джек.

Папа кивает, вытирая лицо рукавом.

– Сколько ей осталось?

– Трудно сказать наверняка.

– Дни? Недели? Месяцы?

– Вероятнее всего, что-то из этого. – Ответ вполне в духе доктора Флеминг.

Я вся немею, как будто меня заморозили. В голове только одна мысль: я разрушила жизни всех, кого люблю, и свою собственную. Как я могла быть такой неблагодарной?! Я не ценила того, что имею, требовала большего. И вот наступила расплата. У меня отнимают все. Моя жизнь оказалась еще короче, чем я предполагала. Нужно потратить оставшееся время с толком.

Сижу с папой в его темной фотолаборатории. Он погружает снимки в раствор, сушит их и развешивает. Занимается тем, что получается у него лучше всего.

– Ты ведь знаешь, что я знаю, да?

Он отрывается от работы. Смотрит на меня. Прокашливается.

– О чем ты?

– Я слышала, как вы с доктором Флеминг говорили на крыльце. Когда думали, что я сплю.

Папины руки ласково обхватывают меня.

– Прости, прости, – повторяет он, а я в ответ без конца твержу:

– Все нормально, это ты меня прости.

Весь день я размышляла о том, как вести себя в этой ужасной ситуации, как извлечь максимальную пользу из оставшегося времени. И вот что я придумала: нужно постараться отплатить близким людям любовью за любовь. Внезапно я поняла, чем могу помочь папе.

– Пойду наверх, – говорю я ему. – А ты, когда тут закончишь, может, закажешь какой-нибудь еды?

Он слегка пожимает плечами, подняв ладони:

– И это все, Кэти? У тебя больше нет никаких вопросов?

Я качаю головой:

– Нет.

Через час папа поднимается в свою каморку. Я сижу на диване с ноутбуком на коленях и печатаю. Шедевр, над которым я трудилась все это время, почти готов.

– Я ужасно проголодался, – говорит отец. – Звоним в «Хунань»?

– А? – откликаюсь я и, добавив последний штрих, поднимаю голову.

– Я спрашиваю, будешь ли ты китайскую еду. Чем это ты так увлеклась?

– Буду-буду, ты же знаешь: от китайских блюд я никогда не отказываюсь, – отвечаю я и поворачиваю к нему экран. – Вот твой профиль на сайте знакомств.

Отец замирает как вкопанный:

– Что-о?

По правде говоря, давно пора было это сделать. Никто не должен оставаться один. Каждый человек должен найти свою половинку. Благодаря Чарли я поняла, что это главный ключ к счастью.

– Какой аватар выберешь? – спрашиваю я, показывая папе две фотографии для профиля. – На этой фотке мне прическа больше нравится, зато вот здесь ты с фотоаппаратом.

Отец пытается захлопнуть ноутбук.

– И речи быть не может! Нет!

– Да! – отвечаю я непреклонно. – Тебе нужно встречаться с женщинами. Давай-ка лучше помоги мне. Садись.

Папа не соглашается, но я смотрю на него так, чтобы он понял: это не шутка и отступать я не намерена. Он плюхается на диван рядом со мной.

– Погляди, что я успела написать: «Лучший в мире отец и самый классный фотограф…»

– Протестую!

Я невозмутимо продолжаю:

– «Познакомлюсь с искательницей приключений, которая интересуется искусством, в частности фотографией, и ностальгирует по „Сиэтл суперсоникс“».

– «Суперсоникс» – это важно, – кивает папа.

– Поехали дальше: «Требуется компаньонка для путешествий по миру».

Я поднимаю глаза, чтобы проверить папину реакцию. Он уставился прямо перед собой – на фотографию, которую они с мамой сделали во время одной из поездок.

– Я больше не путешествую, – наконец отвечает он, покачав головой.

– Скоро будешь, – говорю я и мысленно продолжаю фразу: «Ты опять сможешь ездить по миру, когда меня не станет».

Папа как будто прочитал мои мысли. Из комнаты словно выкачали весь воздух.

– Ну все, хватит, – произносит отец, встает и поворачивается к двери.

Я хватаю его за рукав:

– Пожалуйста. Я этого хочу. Мне это нужно.

Он останавливается. Медленно и шумно выдыхает, как старый радиатор. Я похлопываю по дивану, приглашая его сесть рядом.

– Раньше мы были друг у друга… – Мой голос обрывается. Нелегко сказать то, о чем мы оба до сих пор не решались говорить вслух. – Ты потерял маму – и меня тоже потеряешь.

– Нет! Всегда есть надежда…

Я прерываю его.

– Знаю, это тяжело. Может быть, для тебя еще тяжелее, чем для меня. Но правда есть правда. Мы всегда понимали, что это произойдет. Вопрос только в том – когда. Оказывается, скоро. Ничего не поделаешь.

Нет в мире других слов, которые было бы так же больно произносить. А если судить по папиному лицу, то и слов, которые было бы так же больно слышать, тоже нет. Но мы должны поговорить об этом, пока не поздно. Папа должен знать, как я люблю его и как ценю все, что он для меня сделал. Набрав в легкие побольше воздуху, я продолжаю:

– Я хочу, чтобы ты снова стал путешествовать и снимать. Пускай люди любуются твоими фотографиями.

В этот момент он начинает плакать. В моем присутствии. Впервые в жизни. Я даже горжусь им. Много лет мы делали вид, что для счастья нам вполне хватает друг друга. Пора признать, что это не так. Пусть папа увидит оборотную сторону медали: после моей смерти он сможет вернуться к своим мечтам. Конечно, если позволит себе это. Больше всего на свете я хочу, чтобы он стал прежним, цельным. Он сможет – даже без меня и без мамы. Должен постараться, иначе я не вынесу того, что меня ждет.

– Нет, – говорит папа сквозь слезы. – Не могу…

Как ни тяжело мне видеть его горе, я продолжаю наступать:

– Я хочу, чтобы у тебя была замечательная жизнь, такая же, как та, которую ты подарил мне. Мне важно знать, что ты постараешься стать счастливым: опять начнешь путешествовать, причем не один – это самое главное.

Папа успокаивает себя несколькими глубокими вдохами и выдохами, как на видеоуроке медитации, который мы с ним однажды смотрели. Видя, что он почти готов согласиться, я решаю поскорее закрепить успех:

– Просто сходи на одно свидание. Выбери любую женщину и куда-нибудь ее пригласи. Пожалуйста.

Он наконец кивает:

– Хорошо.

Я хватаю его за руку:

– Обещай!

– Обещаю.

Я обнимаю папу, мы стоим, крепко прижавшись друг к другу. Наши слезы смешиваются. Утыкаюсь ему в плечо, оно быстро становится влажным. Отстраняюсь первая и, вытирая глаза рукавом, говорю:

– А теперь давай организуем какой-нибудь ужин.

Папа с улыбкой подходит к телефону, нажимает кнопку ускоренного набора и заказывает в китайском ресторане все наши любимые блюда. У меня такое ощущение, будто мое разорванное сердце снова сшили. Пока я жива, я еще могу что-то значить. Может, сумею и потом, если сейчас как следует постараюсь.

Глава 17

Через сорок пять минут, как и обещано, раздается звонок в дверь.

– Откроешь, милая? – спрашивает папа, не отрываясь от бейсбольного матча, который показывают по телевизору. – У меня тут сложный момент: три аута, два игрока на базе.

– Конечно. Наверное, заказ из ресторана наконец привезли, – откликаюсь я, посмеиваясь над тем, как напряженно отец следит за обычной отборочной игрой.

Я открываю. Нет, это не еда. Разинув рот, захлопываю дверь и прислоняюсь к ней.

– Папа! По-моему, будет лучше, если ты подойдешь!

Можно было не кричать: отец уже стоит прямо передо мной.

– А по-моему, будет лучше, если ты впустишь Чарли, – говорит он, беря меня за руку.

– Откуда ты знаешь, что там Чарли?

– Это я его позвал. Ты же сама мне объясняла: главное, чтобы было с кем разделить свою жизнь.

– Но я не могу с ним видеться! – шепчу я. – Или могу?

– Иди. – Папа открывает дверь и выпихивает меня наружу. – Поболтайте.

Чарли улыбается, будто ему совсем не тяжело и он не испытывает неловкости. Вид у него беззаботный, зато я не знаю, куда деваться. Я словно опять встречаюсь с ним впервые.

– Ты настоящая! А я уже действительно начал думать, что ты мне приснилась.

Мне хочется улыбнуться, но я вовремя себя одергиваю: я вышла не для того, чтобы флиртовать, а для того, чтобы завершить отношения. Позволить Чарли спокойно жить дальше, отпустить его. Это мой ему подарок.

– Извини, что не сказала тебе. Я вела себя непростительно. Я бы очень хотела все исправить, но это невозможно. К сожалению, наши встречи… придется прекратить. – Мои слова звучат сухо и высокопарно. Я делаю глубокий вдох и продолжаю, стараясь говорить естественно: – Мы не должны больше видеться, потому что это… плохая идея. И…

Поднимаю глаза. Чарли покусывает нижнюю губу. Кажется, он готов рассмеяться, а не заплакать, как я боялась. Никогда еще я не чувствовала себя такой тупой. Делаю новую попытку:

– Послушай, любовь не бывает честной. Ну а в нашем случае она вообще основана на сплошной несправедливости, как Книга рекордов Гиннесса. Надо остановиться. Кончено. Дело не в тебе, а во мне. – Говоря это, я морщусь: получается еще более натянуто, чем раньше. – Прощай, – закругляюсь я и протягиваю Чарли руку.

Он смотрит на нее, потом вскидывает глаза, и его лицо озаряется широченной улыбкой:

– Это худшая прощальная речь из всех, какие я только слышал.

То есть как? Я с ним порываю, а он не желает этого признавать? Быть такого не может!

– Что ты имеешь в виду?

Чарли закатывает глаза:

– Даже «D c минусом»[9] не поставишь. Нули от всех судей. Полный провал.

– У меня совсем нет опыта, – защищаюсь я – и вдруг понимаю, к чему этот шуточный разнос: Чарли действительно не хочет со мной расставаться, несмотря на все то, что уже произошло и что неизбежно в ближайшем будущем. – Я серьезно: мы не можем больше встречаться.

– Можем.

Ничего не говоря, я смотрю в его глаза, излучающие тепло, и моя решимость тает. Мне хочется поверить, что продолжение отношений действительно возможно. Но как? Словно услышав вопрос, который я задала мысленно, Чарли пожимает плечами и повторяет:

– Можем. Чего я не могу, так это перестать видеться с тобой. Я попробовал. Получилось паршиво. Значит, «эксперимент придется прекратить». – Последнюю фразу он закавычивает взмахом пальцев и произносит тем официальным тоном, которым пару минут назад говорила я.

Мне больно, хоть я и смеюсь. Если я раню Чарли еще тяжелее, чем уже ранила, это убьет меня раньше моей дурацкой пигментной ксеродермы.

– Чарли…

Он не дает мне возразить:

– Кэти, за прошедшие несколько недель ты изменила мою жизнь и стала очень дорогим мне человеком. Теперь выбирай: или после всего этого ты бросаешь меня и я стою, как пенек на газоне, или мы продолжаем наслаждаться нашим лучшим летом.

Я качаю головой: он с ума сошел. Другой парень прыгал бы от радости и благодарил судьбу за то, что я позволила ему так легко соскочить с крючка. А он стоит тут и уговаривает меня не разрывать отношений, которые обречены.

– Я все разузнал и теперь представляю себе, что такое ПК. – Сейчас голос Чарли звучит совершенно серьезно. – Я понимаю, что происходит. Но нельзя же сдаваться без борьбы. Ты сама мне это внушила.

Наконец сковывавшие меня сомнения разлетаются вдребезги – и я начинаю смеяться и плакать одновременно. Зачем выбирать, если и смех, и слезы соответствуют моему теперешнему состоянию?

– Я не могу просто расслабиться и со стороны наблюдать за тем, как это происходит, – говорит Чарли. – Я хочу быть с тобой. Я так решил.

Утираю мокрое лицо, смотрю ему в глаза, обнимаю его за шею и целую так, как будто от этого поцелуя – настоящего, страстного – зависит моя жизнь. Может, она и правда в каком-то смысле от него зависит. Люди десятилетиями ждут подобного момента. Мне повезло: для меня он уже настал.

Мы целуемся до тех пор, пока не является курьер из китайского ресторана. Я понимаю, что даже в самые тяжелые времена не гаснет лучик надежды. Мой лучик – это Чарли.

Чуть позже, уплетая ло-мейн, я думаю: «Да, мне достался огромный сэндвич с дерьмом. И все-таки в моей жизни много хорошего. Особенно я благодарна ей за Чарли. Тем более теперь, когда я знаю, что мы друг для друга не просто летнее увлечение. Наше чувство будет длиться вечно, и ничто нас не разлучит. Ничто. Даже смерть».

Мне приходится долго уговаривать папу, но в итоге он признает, что мы непременно должны присутствовать при торжественном возвращении моего парня в спорт. После того нашего купания – на границе лучшей ночи и худшего дня моей жизни – Чарли тренировался, не жалея сил. Я просто обязана прийти и поддержать его вместе со всеми, кто за него болеет: с друзьями, родителями, бывшим тренером и, надеюсь, новым тренером из Беркли.

Подготовка к выходу из дома – процедура муторная. Надо густо намазаться солнцезащитным кремом высочайшей эффективности и, невзирая на жару, напялить многослойную плотную одежду. Папа заклеивает стекла машины пленкой, не пропускающей ультрафиолетовые лучи, и устанавливает между передним и задним сиденьями стекло со специальным напылением. Он может сквозь него видеть, а я нет, и свет ко мне не проникает. Странное ощущение. Как будто я суперзвезда, которая из снобизма отгородилась от водителя своего лимузина.

– Ну же, папа! – весело говорю я, пытаясь прогнать страх, который вижу в отцовских глазах.

Долгие годы он боялся вывозить меня из дому днем, но теперь ему придется преодолеть эту фобию. Тем более что все меры предосторожности, в общем-то, уже бесполезны.

– Чего нам опасаться? Спусковой механизм сработал, теперь можно расслабиться.

– Не смешно, – цедит папа, сжав губы в тонкую линию.

Я пожимаю плечами:

– Юмор висельников.

Трудно мириться с переменами, которые происходят со мной. Я чувствую себя дряхлой и жалкой. Болезнь постепенно отнимает привычки, способности, черты, составлявшие мою личность. Скоро от моего прежнего «я» останется одна скорлупка. Самым ужасным был тот день, когда мне пришлось попрощаться с гитарой. Как я тогда плакала! Ведь моя музыка – это для меня не только источник удовольствия и предмет гордости. Я всегда надеялась, что песни, которые я сочиняю, станут моим прощальным подарком этому миру. А теперь надежда рухнула.

Только Чарли помогает мне иногда забывать о том, во что я превращаюсь. С ним я по-прежнему чувствую себя самой красивой, талантливой и здоровой девушкой на свете. Он словно не замечает, как я становлюсь совсем беспомощной. А оказавшись одна, я опять балансирую на грани панической атаки. С ужасом думаю, что же болезнь отберет у меня завтра и что случится, когда отнимать будет уже нечего. Не хочу я покидать эту планету. Я не готова. И наверное, не буду готова никогда.

После той ночи на пляже со мной творятся жуткие, чудовищные, кошмарные вещи. Единственная перемена к лучшему заключается в том, что перемены к худшему со временем перестают меня удивлять. Такие дела.

– При полной безнадеге остается лишь смеяться, – говорю я отцу. – Теперь поехали, посмотрим, как Чарли отвоюет свою стипендию.

– Тебе правда нравится этот мальчик? – спрашивает папа, внимательно глядя мне в лицо.

– Он нравится мне, я его люблю и верю в него всеми фибрами души!

– Пожалуй, это достаточно веское основание. Тогда на старт, внимание, марш!

Папа хватает ключи, а я затягиваю тесемки капюшона, так что он почти полностью скрывает мое лицо. Только глаза едва видны. В игру «Раз, два, три – беги!» мы с папой начали играть, когда я была еще маленькой. Так он сажал меня в машину, чтобы везти на прием к врачу. Сегодня мы отдаем дань этой традиции.

Как всегда, приготовления к поездке отнимают больше времени, чем сама поездка. Не прошло и десяти минут, а мы уже у бассейна. Папа паркуется в первом ряду, после чего мы быстро прорываемся в здание. Там душно и влажно. Я сразу же начинаю потеть под своей многослойной одеждой. Хочу снять хотя бы худи[10], но папа меня останавливает, указывая на большие окна напротив. Через них в зал льется полуденное солнце, в лучах которого лужицы у бассейна переливаются всеми цветами радуги.

– Не надо, это небезопасно.

– Что может быть хуже, чем… – начинаю я, но замолкаю, заметив тревожные морщинки на папином лбу, – за последние несколько недель их стало больше и они углубились. – Хорошо, пап.

Мы пробираемся на переполненные трибуны и садимся на самом верху, в уголке, где солнце не сможет меня достать. В первом ряду я вижу родителей Чарли. Там же сидит и Зои со своими подпевалами. Она оборачивается и, фальшиво улыбаясь, машет мне:

– Привет, Кэти!

– Новая подруга? – спрашивает папа.

– Старый враг, – говорю я, отвечая на приветствие еще более фальшивой улыбкой.

Как ни странно, я совершенно спокойна. Зои утратила надо мной власть. Что бы она ни сделала, это не сравнится с теми ужасными вещами, которые уже происходят.

А вот и спортивный мужчина в рубашке поло с эмблемой Калифорнийского университета в Беркли. Из-за него-то мы и собрались здесь. На шее у тренера секундомер, в руках большой блокнот, в котором он постоянно чиркает. Оторвавшись от записей, замечает, что я смотрю на него. Я улыбаюсь и показываю большие пальцы. Углы его губ приподнимаются почти незаметно, но, по-моему, это добрый знак.

– Последний старт этого соревновательного дня! – объявляет комментатор, и его голос эхом отражается от выложенных кафелем стен. – Мужской заплыв на двести метров вольным стилем! Финал!

Трибуны ревут. Весь зал как будто наэлектризован. Пловцы выстраиваются в ряд, потом занимают свои места на старте. «Черт возьми! В плавках, шапочках и очках они все одинаковые!» – думаю я и вытягиваю шею, ища взглядом Чарли. Он написал мне, что поплывет по первой дорожке, но там никого нет. Его родители сидят, вцепившись друг в друга. Мой папа смотрит на меня, вопросительно приподняв брови. Я пожимаю плечами и качаю головой. Мол, ума не приложу, в чем дело: Чарли должен быть здесь. Тренер из Беркли перестал писать и нервно поглядывает на часы. Я едва дышу.

Вдруг, как по волшебству, появляется Чарли, такой сильный и такой красивый, что мне хочется соскочить с трибуны и обнять его. Другие пловцы брызгают на себя водой или потряхивают руками и ногами, сбрасывая нервное напряжение. Только Чарли спокоен и сосредоточен. Улыбнулся родителям и высматривает нас, ряд за рядом оглядывая зрительские места. Папа поднимает руку и указывает на меня. Я скидываю капюшон (на этот раз без возражений с папиной стороны) и машу. На лице Чарли появляется широкая улыбка. Он прикладывает ладонь к сердцу. Я делаю то же самое. Это наш тайный знак, означающий: «Amor vincit omnia – любовь побеждает все».

Чарли кивает. Он готов. Раздается предупреждающая команда, затем сигнальный гудок. Пловцы ныряют. Каково же им, если я, даже сидя на трибуне, замираю от волнения! Проплыв под водой чуть ли не половину бассейна, все вдруг выныривают. Напряженная тишина сменяется энергичными ударами рук и ног по воде. Все участники заплыва идут вровень, и кажется, будто они связаны между собой невидимой нитью.

Родители Чарли сидят не шелохнувшись и не разнимая рук. Тренер из Беркли смотрит на табло, потом опять переводит взгляд на пловцов. Начинается второй отрезок дистанции. Парень, плывущий по второй дорожке, вырывается вперед. Остальные пока по-прежнему держат линию. Я изо всех сил свищу с помощью двух пальцев, подгоняя Чарли.

Пловцы отталкиваются от края бассейна, переворачиваются и устремляются в обратном направлении. Это третий отрезок. Лидер еще больше отрывается от группы. «Давай же, Чарли! – мысленно восклицаю я. – Тебе выпал шанс, от которого зависит твое будущее. Выложись на сто процентов!»

Осталась последняя часть дистанции. Чарли на третьем или четвертом месте. Я вскакиваю и ору так, как, наверное, никогда раньше не кричала. Надеюсь, Чарли меня слышит. Я знаю, как долго он тренировался, чтобы восстановить форму. Знаю, что, готовясь к этому соревнованию, он не жалел себя. Знаю, что он может победить. И он сам это знает.

Вот оно, наконец-то! Чарли начинает прибавлять скорость. Его руки работают все активнее. Он скользит по воде. Ускоряется, напирает. Опережает парня, который шел третьим, а потом и того, который был вторым. Однако до лидера ему по-прежнему далеко. Победа кажется невозможной, и все же Чарли не сдается. Да, это происходит! Его рука первой касается стены. Он выиграл! Я кричу во все горло. Ничего более увлекательного, чем этот заплыв, я в своей жизни, скорее всего, уже не увижу. Так что охрипнуть не жалко.

Чарли вылезает из бассейна, невольно демонстрируя мышцы плеч, рук и живота, потом снимает очки и направляется к трибунам. Я бегу к нему, не в силах усидеть на месте. Прямо навстречу лучам. Папа бросается вдогонку.

– Не выходи на солнечные участки! – кричит он.

Тренер из Беркли похищает Чарли у меня из-под носа. Они ненадолго выходят из зала. Потом победителя перехватывают родители. Мы с папой ждем. Наконец-то Чарли высвобождается из кольца поздравляющих и обнимает меня, отрывая от земли.

– Какой же ты молодец! – восклицаю я.

– Я молодец? – переспрашивает он, радостно улыбаясь, и ставит меня на пол.

– Еще какой! Что сказал тренер из Беркли?

– Я произвел на него впечатление. Он со мной свяжется.

Я тоже улыбаюсь, вне себя от счастья:

– Здорово! Я так тобой горжусь!

Папа втискивается между нами и от души колошматит Чарли по спине:

– Слухи не врут: в бассейне ты просто зверь! Поздравляю!

– Благодарю, мистер Прайс. И спасибо, что разрешили Кэти приехать.

Папа с улыбкой смотрит на меня:

– Ну разве она согласилась бы пропустить такое событие?

– Мистер Прайс, можно, я украду у вас Кэти завтра вечером?

Я молитвенно складываю руки и умильно заглядываю папе в лицо. Он, поколебавшись, кивает:

– Думаю, можно.

Мы в последний раз обнимаемся с Чарли, после чего я опять затягиваю тесемки капюшона и бегу к машине. Все остальные как будто тоже очень торопятся. На парковке суета. Проходит пять минут, а мы с папой все никак не можем отъехать. Я устало смотрю в окно. Замечательно, что я была свидетельницей успеха моего парня. Но теперь я могу думать только об одном: как бы поскорее добраться до дому и лечь в постель.

Я уже начинаю клевать носом, когда из здания выходит Чарли с родителями. Он подбегает к нашей машине и прижимает ладонь к затемненному стеклу. Я делаю то же самое. Он не видит меня, но наверняка чувствует, что я здесь.

Мистер Рид стучит в переднее окно, и папа опускает стекло.

– Я хотел бы поблагодарить вас и вашу дочь. Ваша поддержка очень важна для Чарли.

– А его поддержка важна для меня! – кричу я, хотя меня никто не слышит.

– Он замечательный молодой человек, – отвечает папа.

– А ваша Кэти просто чудо…

Мне так хочется выйти из машины и поговорить с родителями Чарли, но солнце жарит прямо у нас над головой. Даже в моем нынешнем положении это слишком рискованно.

– Я рад, что наши дети встретились, – продолжает мистер Рид. – В жизни каждого человека есть такие моменты и такие люди, которые его меняют. Кэти навсегда оставит след в душе Чарли, а он будет жить в ее сердце. Даже если они не смогут быть вместе долго. Я так сказал сыну: «Будь благодарен за то, что узнал Кэти, ведь она обогатила тебя».

Я торопливо достаю телефон и пишу отцу: «Скажи ему: „Amor vincit omnia!“» Папа читает эсэмэску и, подняв глаза на мистера Рида, смеется:

– Кэти просит передать вам, что любовь побеждает все.

Мистер Рид тоже смеется:

– Я в этом не сомневаюсь.

Он стучит в стекло, к которому мы с Чарли прижимаем ладони, представляя себе, что соприкасаемся друг с другом.

– Держись, Кэти!

Я прикладываю руку к сердцу, а потом опять к стеклу. «Amor vincit omnia, – думаю я. – Любовь побеждает все».

Глава 18

Вечером Чарли приезжает за мной ровно в назначенный час. На мне новый наряд, заказанный по Интернету с папиного одобрения. Я причесалась и накрасилась, хоть это было нелегко. Сейчас даже самые простые вещи даются мне все труднее и труднее. Тем более нужно цепляться за каждый шанс почувствовать себя молодой и красивой. Почувствовать себя живой.

Папа опять фотографирует нас, как на выпускном, но на этот раз я не возражаю. И даже не смущаюсь. Я стараюсь хранить благодарность, о которой говорил мистер Рид. Тревога, в последнее время ни на минуту не отпускавшая меня, отступает на второй план. Душа уже не стенает, а тихо напевает печальную песню.

Чарли открывает передо мной дверцу машины, я сажусь. Папа машет нам с крыльца. У меня дрожат руки. Я хочу спрятать их под себя, но Чарли берет мои пальцы в свои, подносит к губам и каждый по очереди целует. Я тихонько улыбаюсь: только Чарли умеет устранять неловкость подобных моментов. От его доброты, конечно, не легче мириться с болезнью, зато я понимаю, как мне повезло, что он у меня есть.

Откидываюсь на спинку кресла и с любопытством думаю о том, какой же сюрприз ждет меня сегодня. Через полчаса мы останавливаемся возле непримечательного здания, похожего на склад. Мое лицо расплывается в улыбке:

– Еще один рок-концерт?

Чарли мотает головой:

– По-твоему, я не умею мыслить творчески? Не угадала. Пойдем, сама увидишь.

– Что увижу? – нетерпеливо спрашиваю я, следуя за ним.

– Придем – узнаешь.

Чарли вводит меня в помещение, похожее на кабину звездолета из научно-фантастического фильма. На микшерном пульте размером с автомобиль – миллион кнопок и рычажков плюс рекордеры для нескольких звуковых дорожек и цифровые рабочие станции. За стеклом стоят музыканты, настраивающие свои инструменты.

Не верю собственным глазам: неужели сейчас я увижу, как происходит профессиональная звукозапись? Может, я сплю?

– Кого мы здесь услышим? – спрашиваю я.

– Ты имеешь в виду этих парней? – Чарли указывает большим пальцем на музыкантов. – Они будут играть для тебя.

Не успеваю я переварить то, что он сказал, ко мне уже подходит какой-то бородатый чувак.

– Ты Кэти? – интересуется он. – Можем начинать?

– О боже! Нет-нет-нет… – бормочу я, вытаращив глаза.

Мне опять хочется срочно заняться кошачьими похоронами, и я поворачиваюсь к двери, но Чарли ее заслоняет.

– Да-да-да-да! – заявляет он.

– Что это… Как ты… Ты с ума сошел? – запинаюсь я. – Чем мы будет платить?

Чарли пожимает плечами:

– Об этом не беспокойся.

Такой ответ может означать только одно: Чарли потратил на меня все свои сбережения. Все, что тяжелым трудом заработал за это лето, и за прошлое, и за позапрошлое. Я знаю, сколько стоит профессиональная запись. Очень и очень дорого. Я потрясена такой щедростью. Слезы, которые в последнее время вообще не заставляют себя долго ждать, застилают мне глаза.

– Нет, Чарли! Ты же на новый грузовик копил! Эти деньги так тяжело тебе достались! Я не допущу, чтобы ты так ими распорядился!

– Дело уже сделано, – улыбается он. – Кстати, многие университеты не разрешают первокурсникам разъезжать по кампусу на машинах.

– Из Беркли звонили? – спрашиваю я, дотрагиваясь до его щеки.

– Пока нет. Но я уверен, что позвонят.

– Позовут ли тебя в Беркли или куда-нибудь еще, ты все равно перевернешь этот мир! Я даже не сомневаюсь, Чарли Рид!

– А ты уже его перевернула, Кэти Прайс! А теперь давай, вперед! Ты помогла мне ухватиться за мою мечту. Я просто возвращаю долг.

Чарли ласково подталкивает меня. Я показываю ему свои руки. Они дрожат.

– Я больше не могу играть, – шепчу я.

Кажется, что внутри у меня все горит от страха и стыда.

– Просто пой. Как будто, кроме меня, здесь никого нет, – говорит Чарли, глядя мне в глаза и накрывая мои руки своими.

Я киваю, стараясь зарядиться его энергией. Он разворачивает меня и направляет в отгороженную стеклом часть студии. Иду туда. Нервничаю ужасно. Пожалуй, мою трясучку можно списать на волнение и неуверенность в себе, а о настоящей причине помалкивать. Не хочу, чтобы все жалели бедную умирающую девочку и говорили ей, что ее песни классные, даже если на самом деле никто так не думает. Эти люди – профессиональные музыканты. Им виднее, у кого есть талант, а у кого нет. Может, от них я наконец-то услышу объективную оценку.

Парни кивают мне в знак приветствия. Инструменты настроены. Инженер за стеклом включает громкую связь:

– Если ты готова, Кэти, поехали.

В принципе, я готова, осталась самая малость – выбрать песню. Я в растерянности.

– А что мы играем?

Гитарист, накачанный парень, весь в татуировках и пирсинге, передает мне ноты. У остальных они уже есть. Я читаю заглавие: «Песня Чарли».

– Это же мое! – удивляюсь я.

Чарли с улыбкой глядит на меня из-за стекла.

– Откуда у тебя эти ноты?

– Опять украл твой блокнот, – отвечает он по громкой связи.

– Песню написала ты? – спрашивает гитарист, а когда я киваю, смотрит на меня с некоторым недоверием. – Неплохо, – улыбается он.

Я тоже улыбаюсь и надеваю наушники. Ударник задает ритм, группа играет. Мою песню, песню Чарли. Первые такты звучат даже лучше, чем я представляла. Музыка обволакивает меня. Пора вступать. Я делаю шаг к микрофону и начинаю. Сначала мягко. Потом, с каждой нотой, во мне крепнет уверенность, какой я в себе даже не подозревала.

Закрыв глаза, я пою для всех, кого люблю. Я вижу папу: он проявляет потрясающие фотографии из путешествия, которое ждет его в недалеком будущем. Вижу Морган и Гарвера: они разъехались по разным колледжам, но не расстались. Чарли легко скользит по воде огромного бассейна в Беркли. Здесь он тоже бьет рекорды, как и в нашем маленьком городке. А вот моя мама. Она играет свою любимую песню фолк-рок-группы «Кросби, Стиллз, Нэш энд Янг».

Я бродила одна под печальной луной, Я бродила одна – только звезды                                            со мной. А теперь мы вдвоем, смело в ночь                                          я смотрю: Пусть вокруг все темно, я живу                                         и люблю…

Музыка смолкает, и я понимаю: это было супер! Чарли снимал меня на айфон. Он подталкивает сидящего за пультом инженера, тот кивает. Кажется, в их глазах я вижу изумление. Да я и сама изумлена. Даже не знала, что могу так петь!

Мы с Чарли едем обратно. Оба очень взволнованы и еще не совсем пришли в себя. Как всегда, нам не хочется, чтобы ночь заканчивалась. Задолго до въезда в наш городок Чарли сворачивает с шоссе.

– Куда мы едем? – спрашиваю я, положив голову ему на плечо.

Мне сразу становится уютно и спокойно, как дома. Кажется, что в мире все хорошо, все правильно, хотя моя жизнь и катится под откос.

– Я покажу тебе место, куда иногда приезжаю, чтобы подумать.

Грузовичок ползет вверх, пока Чарли не съезжает на обочину и не глушит мотор. Выскочив из кабины, он обходит ее, открывает дверцу и помогает мне вылезти. Потом показывает на небо. Я раскрываю рот от восхищения: прямо на нас смотрят миллионы звезд. Как будто мы стоим на пороге неба.

В кузове приготовлены подушки, одеяла и термос с горячим шоколадом. Чарли наполняет две чашки, накрывает их крышечками и одну подает мне. Я удобно устраиваюсь, прислонившись к нему, и, сделав глоток, указываю на небо:

– Знаешь, как называется вот та звезда?

– Чарлиниум, – смеется он. – Потому что это светило большое и мощное.

Я закатываю глаза и показываю на другую звезду:

– А вон та?

– Бурриториум. По форме похожа на буррито.

– Это Процион, дурачок. Одиннадцать световых лет от нас.

Чарли заглядывает мне в лицо:

– Значит, нам было по семь, когда загорелся этот свет?

Я киваю:

– С математикой у тебя хорошо. В том году тебе подарили первый скейтборд, верно?

Глаза Чарли расширяются:

– Откуда ты знаешь?

Пора рассказать ему правду. И на этот раз всю. Потому что нам недолго осталось быть вместе.

– Чарли, в тот вечер, когда мы встретились на железнодорожной станции… я тебя уже знала.

Хотелось бы понять, что он сейчас чувствует. Ему просто странно слышать мои слова или они ему неприятны? По лицу не поймешь. Он смотрит на меня так невозмутимо, будто я сказала что-то совершенно невинное, например: «Завтра пойдет дождь».

– Как это?

Я поднимаю глаза к небу:

– В начальной школе ты каждый день рано утром шел мимо моего окна в бассейн. – Украдкой поглядев на Чарли, я вижу, что он вроде бы не шокирован. Можно продолжать. – В четвертом классе ты начал кататься на скейте. В шестом целый месяц не вылезал из бейсбольной формы с фамилией «Гриффи» на спине. В девятом побрился налысо. Я сидела у окна и ждала. Те несколько минут, когда я тебя видела, были главным событием моего дня. Еще до того, как мы встретились, ты стал частью меня.

Заканчиваю свою исповедь и сижу затаив дыхание. Несколько секунд Чарли молчит. Я не тороплю его: разумеется, то, что я сейчас сказала, нужно сперва переварить. Наконец он говорит:

– Не могу поверить! Ты видела меня лысым – и я все равно тебе нравлюсь?

Я смеюсь. Да, Чарли такой. Он может рассмешить меня, когда мне тяжело, как теперь. Он не судит меня, а просто любит такой, какая я есть. И его чувство не изменится, даже если я признаюсь в том, что следила за ним, как самый стремный в мире маньяк.

– Жаль, что я не заглядывал в твое окно. Тогда мы были бы вместе все те годы.

Чарли пока не понимает той истины, которую я поняла уже давно…

– А мы и так были вместе. – Я делаю глубокий вдох и бросаюсь в омут с головой. – Я люблю тебя, Чарли.

Он дотрагивается до моего лица. Заглядывает мне в глаза. У него самого в глазах стоят слезы, но это слезы счастья.

– Я тоже тебя люблю.

Он привлекает меня к себе и целует. Столько раз, сколько на небе звезд. Мы сейчас потратим все те поцелуи, которых лишимся в будущем. Я знаю, что ночи мои сочтены, а дни становятся все короче. Нужно хвататься за каждую оставшуюся минутку. Я прижимаюсь к Чарли изо всех сил, какие у меня еще есть.

Глава 19

Прошло несколько недель. Мы играем в покер у нас дома. Я стала еще более слабой и хрупкой. Мне едва хватает сил, чтобы держать карты, не показывая их остальным игрокам: Чарли, Гарверу, Морган и папе.

Да, и доктору Флеминг. Или Джессике, как папа зовет ее теперь. Звучит странно, но мне нравится. Когда она стала приходить к нам через каждые два-три дня, меня это сначала напрягало. Было очень неудобно отнимать у нее столько времени. Ведь я далеко не единственная, кто в ней нуждается. У доктора Флеминг много других пациентов.

Но вскоре я заметила, как папа ждет ее прихода. Ведь перед визитом врача обычно не надевают нарядную рубашку и лучшие туфли, не причесываются у зеркала. Я обратила на это внимание раньше, чем он сам, и однажды сказала:

– Ты к ней неравнодушен.

– Что? Не понимаю, о чем ты, – ответил папа, и по его щекам разлился румянец.

– Все ты прекрасно понимаешь. И знаешь что? Я одобряю твой выбор. Действуй.

После того как отец отважился пригласить доктора Флеминг, то есть Джессику, на ужин, она стала бывать у нас в доме постоянно. Папа ужасно рад, что ему не придется встречаться с первой попавшейся женщиной, зарегистрированной на сайте знакомств. А я рада, что передаю его в хорошие руки. Доктор Флеминг прекрасно заботилась обо мне все эти годы. Уверена, она и о папе позаботится, когда я умру.

Мысли о смерти пугают меня гораздо меньше, чем раньше. Получилось как с Зои: я осознала, что бояться уже бессмысленно, и страх утратил надо мной власть. Теперь я просто намерена прожить каждую оставшуюся мне секунду как можно насыщеннее. Я ни за кого не беспокоюсь: у всех все будет хорошо. Наверняка. Иначе я просто не смогу уйти.

Чарли видит, как я мучаюсь, и протягивает мне свою руку в качестве картодержателя. Я вкладываю карты в его ладонь.

– Поддерживаю ставку! – объявляю я с улыбкой, зная, что сейчас всех разорю.

Морган сгребает мои чипсы на середину стола. Я выхватываю карты из руки Чарли и выкладываю их на стол:

– Фулл-хаус. Три туза, два короля.

Все стонут. Джессика, качая головой, вскрывается:

– У меня всего одна пара. Две двойки. Плакали мои чипсы!

Морган придвигает ко мне весь чипсовый банк:

– Все, Кэти, в мое казино тебе путь заказан.

Мы шестеро – папа, доктор Флеминг, Морган с Гарвером, Чарли и я – собираемся несколько раз в неделю. Играем в карты, смотрим фильмы, задаем друг другу каверзные вопросы из моей старой книжки «То или это?» – в общем, развлекаемся. Приятно видеть, что папа спокоен и что ему есть с кем провести время, кроме меня. Хотя я не совсем понимаю, какие у них с Джессикой отношения. Однажды, после того как гости разошлись по домам, я собираюсь с духом и прямо спрашиваю:

– Так вы с ней… что-то замутили или она держит тебя во френдзоне?

Папа смотрит на меня озадаченно:

– Я даже не понимаю, Кэти, на каком языке ты говоришь.

– Ну… я хотела спросить, что между вами происходит: у вас романтические отношения, вы друзья или как?

– Или как.

– Папа! – Стараюсь говорить сурово, ведь мне очень-очень нужно докопаться до истины. – Твоя умирающая дочь заслуживает, чтобы ей ответили.

– «Или как» – это и есть мой ответ. Другого у меня пока нет, Кэти. Джессика недавно развелась. А я двадцать лет не ходил на свидания. Поэтому мы не гоним. Просто присматриваемся друг к другу.

Я открываю рот от удивления и выпаливаю:

– Уж не хочешь ли ты сказать, что вы ни разу не целовались?! Женщина встречается с тобой три недели и до сих пор не удостоилась того, чтобы ее чмокнули на прощание?

Папины щеки слегка розовеют.

– Я веду себя как джентльмен.

– Просто сделай это! – призываю я, повторяя рекламный слоган фирмы «Найк», а потом глаза у меня закрываются сами собой. В последнее время я постоянно чувствую усталость. – Пап, она мне нравится. И тебе она нравится. Я хочу, чтобы ты был счастлив. И мама бы этого хотела.

Уже засыпая, я слышу, как он говорит:

– А знаешь? Она ведь действительно чем-то напоминает мне твою маму. Может, ты и права.

Через несколько дней мы с папой и Морган смотрим по телевизору бейсбол. Я укрыта любимым одеялом, ноги лежат на коленях у подруги. Папа сидит на подлокотнике дивана и гладит меня по голове. Я совсем ослабела, даже глотать тяжело. Теперь отец от меня не отходит. Спит на надувном матрасе возле моей кровати, на случай если мне потребуется помощь. А она требуется мне все чаще и чаще.

Во время седьмого иннинга в комнату врывается Чарли.

– Компьютер! Где компьютер? – кричит он.

Папа указывает ему на обеденный стол, за которым недавно работал. Чарли бежит туда, на секунду притормозив, чтобы поцеловать меня в макушку. Хватает ноутбук, плюхается на пол перед диваном и стучит по клавиатуре.

– Поглядите-ка на это!

Он пристраивает ноут на журнальном столике и размашисто ударяет клавишу ввода. Сейчас мы наконец-то увидим, отчего Чарли так завелся. На экране появляется видеоролик: я пою «Песню Чарли» в студии. Признаю без ложной скромности: мой голос звучит хорошо. Да и выгляжу я очень даже неплохо. Морган ахает:

– О боже! Что это? Кэти, ты просто супер!

Чарли улыбается и пожимает плечами:

– Это материал, который я снял во время записи.

Мой пульс ускоряется, и у меня как будто прибавляется сил.

– Ты поешь великолепно! – восторгается папа. – И ты такая красавица, Кэти! Всегда была красива – и внешне, и внутренне.

Я улыбаюсь. Повезло мне с отцом. Надеюсь, он знает, как я ценю его самого и все, что он для меня сделал.

– Поглядите на комментарии! – кричит Морган. – «Я подсела на эту песню!», «Классный голос!», «Она секси!» Упс! Пардон, мистер Пи.

Я так улыбаюсь, будто вот-вот лопну от счастья.

– Погоди-ка, а это что? – спрашиваю я, заметив среди множества положительных отзывов один-единственный, возле которого нарисована рука, показывающая большим пальцем вниз.

– Это? Да так, ничего, – бормочет Морган, прокручивая страницу дальше.

Я ее останавливаю:

– Если мои песни скоро услышат все, я должна научиться принимать критику. Я справлюсь. У всех моих любимых певцов были не только фанаты, но и ненавистники.

– Ну ладно, – вздыхает Морган, – слушай: «Эту песню все хвалят, потому что жалеют бедненькую умирающую девочку». Но ты же понимаешь, Кэти, это чушь собачья!

Хоть я и настаивала на том, что хочу видеть отрицательные отзывы, сейчас у меня такое ощущение, будто я получила кулаком в живот. Неужели это правда? Люди слушают и хвалят меня из жалости?

– А ты видела, чей это комментарий? – спрашивает Чарли.

Я мотаю головой. Морган прокручивает страницу обратно и улыбается, показывая мне подпись: «2LIT4U». Где-то я это уже видела… Точно! Это номер машины Зои!

– Никак не угомонится, сучка! – вспыхивает Морган. – Извините за выражение, мистер Пи, но она и правда такая. Уж на нее-то, Кэти, ты можешь смело наплевать. Она тебе просто завидует.

– Вы лучше сюда посмотрите, – говорит Чарли, сияя.

Он щелкает ссылку в боковой части экрана, и появляется новое видео: девочка-подросток сидит в своей комнате и что-то наигрывает на гитаре. Пробренчав вступление, начинает петь. Это же «Песня Чарли»! Я изумленно смотрю на папу.

Другая ссылка. Мою песню поет еще одна девочка, подыгрывающая себе на синтезаторе. А вот парень сидит на подоконнике и поет просто так, без сопровождения.

– Посмотри, скольких людей ты зацепила! – произносит Чарли взволнованно. – Теперь весь мир тебя слышит!

Его волнение мне понятно: он хотел сказать: «Успела зацепить, пока твоя жизнь не оборвалась».

Превозмогая боль, я медленно тянусь к нему. Он берет мою руку, целует и крепко удерживает в своей. Не хочет отпускать.

– Мне нужно сбегать на пристань, Кэти, – говорит он. – Но я вернусь примерно через часик.

– Хотела бы я посмотреть на эту звездную яхту, которую ты надраиваешь все лето, – заявляет Морган.

– Боюсь, не получится. Разве что поедешь со мной прямо сейчас. Завтра мистер Джонс уплывает и вернется только осенью, когда ты будешь уже в колледже. Мне нужно в последний раз там все проверить.

– Вот облом! – Морган разочарована.

Чарли склоняется надо мной:

– Я скоро, ладно?

– Конечно, иди, – шепчу я.

Он направляется к двери, и в эту секунду я вдруг чувствую, что должна пойти с ним. Ведь я могу не дождаться его возвращения. Всю неделю, причем не только во сне, я то и дело видела вспышки света и руку, которая ко мне тянулась. Несколько раз я хватала ее, и тогда мне казалось, будто я уплываю от собственного тела. Боль отпускала меня, и мир становился таким прекрасным, таким невесомым. Но, испугавшись, я заставляла себя вернуться.

Нет, я не хочу ждать смерти, лежа на диване. Та прогулка на закате, которую Чарли мне обещал, должна состояться. Я сама напишу финальную часть своей истории.

– Погоди, – говорю я шепотом. – Я с тобой.

– Куда, милая? – встревоженно спрашивает папа.

– На яхту. Прямо сейчас. – И я с трудом сажусь.

Я больше не позволю болезни мною командовать. Все будет кончено, когда я скажу: «Все кончено». А пока говорю: «Я готова».

Все застывают в испуге. Морган смотрит на моего отца, и я не пойму, хочет ли она, чтобы он согласился. Чарли тоже ждет ответа. Папа думает.

– Может, ты еще немного полежишь? – произносит он наконец.

Но я слабею с каждым часом, с каждой минутой. Этот шанс последний. Никакого «завтра» у меня, вероятно, не будет, даже если я останусь здесь.

– Все нормально, папа. Я так хочу.

Отец смотрит на меня не мигая. Понимаю: он не был готов к этому. К тому, что я напоследок заявлю свое право на свободу и независимость. И все-таки ему придется смириться.

– Я действительно хочу поехать, – повторяю я настойчиво.

Морган и папа еле сдерживают слезы. Мы все знаем, чем закончится моя поездка. Но я не боюсь. Правда.

– Пожалуйста, – говорю я.

Папа, с усилием сглотнув, опускает веки и кивает в знак согласия.

Глава 20

Мы выходим на пирс все вместе. Морган плачет в три ручья и яростно смахивает слезы. Знаю, она сердится на себя за то, что не смогла быть стоиком до конца. А я рада ее искренности. Чувства Морган совпадают с моими. Я тоже не хочу ее покидать, ведь она не покидала меня ни разу. Была рядом, даже когда все другие дети от меня отвернулись. Надеюсь, она не думает, что, исполняя свое последнее желание, я предаю нашу дружбу.

– Больно? – спрашивает папа.

Не знаю, какую боль он имеет в виду: от солнечных лучей или от того, с какой силой он в меня вцепился. На самом деле ни свет, ни папины пальцы не причиняют мне дискомфорта. Я раскидываю руки и подставляю лицо солнцу. Оно омывает меня.

– Мне хорошо. Замечательно. Даже не думала, что так может быть, – отвечаю я отцу и поворачиваюсь к Морган. – Я очень-очень тебя люблю.

Она стискивает меня в объятиях:

– По сравнению с тобой все такие отстойные… Я в полной заднице! Ты меня убиваешь!

– А ты меня всю жизнь спасала. Спасибо, что не поверила Зои. Она говорила, что я вампир.

Морган смеется сквозь слезы:

– Поверить этой шлюхе? Я же всегда говорила тебе: она дьявол. Да я бы ни за что от тебя не отступилась.

– Ты и не отступалась.

– И в будущем не отступлюсь.

– Знаю!

Я беру папину руку. Вглядываюсь в его лицо. Стараюсь запомнить каждый изгиб, каждую черточку, каждый волосок. Я благодарна ему за жизнь, которую он мне подарил. За все, что я люблю, чем дорожу.

– Обещаешь?

Я могу покинуть его и подняться на борт этой яхты только при одном условии: он не поставит крест на собственной жизни. Позволит себе любить и быть любимым. Будет следовать за своей мечтой в самые дальние уголки земли, и, надеюсь, не один. Может быть, Джессика станет его половинкой. А может, и не она. В любом случае это будет женщина, достойная такого фантастического мужчины.

Мы крепко обнимаемся. Вот он, кульминационный момент. Собрать бы все то, что мы чувствовали друг к другу и что друг для друга делали, и распространить это по всей планете! Пусть мир попробует, какое оно – настоящее счастье!

– Я не знаю, Кэти, как устроена вселенная, – говорит папа, давясь слезами. – Но спасибо, что выбрала меня своим папой. Я наслаждался каждой секундой.

– Люблю тебя, – говорю я ему на ухо.

– А я тебя еще больше.

– Это невозможно, – улыбаюсь я, покачав головой, и целую его в щеку.

Чарли берет меня на руки и поднимается по трапу. Я машу отцу и Морган отяжелевшей рукой.

– Я буду здесь. На причале. Дождусь тебя! – кричит папа.

– Я знаю.

Чарли поднимает паруса, и яхта, подгоняемая бризом, скользит по воде. Мы стоим у руля на корме. Одной рукой Чарли правит, другой обнимает меня. Он выглядит великолепно: сильный, уверенный в себе. Сбылось все, о чем я мечтала, и даже больше. От усталости у меня подкашиваются ноги.

– Не бойся, я тебя держу, – говорит Чарли, глядя на меня сверху вниз и улыбаясь.

Я смотрю на горизонт и вдыхаю чудесный дневной воздух, которого так долго была лишена. Купаюсь в нем. Купаюсь в солнце. А берег все удаляется и удаляется. Вдруг я вижу женщину, бегущую вдоль кромки моря. Она машет нам, и я почему-то начинаю непреодолимо стремиться к ней.

– Чарли, погляди, – говорю я, указывая в ту сторону. – По-моему, она хочет нам что-то сказать. Давай спросим.

– А? – Чарли козырьком подносит руку к глазам, осматривает берег и в недоумении поворачивает голову ко мне. – Ты о ком?

Я закрываю глаза и вижу эту женщину еще отчетливее. Лицо у нее совсем как у той русалочки, которая вытащила меня из-под воды. Она светится на солнце, серебрится, как звездочка. Чарли берет меня за плечи и легонько встряхивает:

– Кэти? Ты в порядке?

Теперь его голос звучит будто издалека. Я чувствую, как меня тянет на берег. К свету и к той прекрасной женщине. Мне приходится собрать все силы, чтобы сказать ей: «Подожди. Я только отдам кое-что Чарли и тогда приду».

– Чарли? – произношу я, с трудом поднимая веки. – Открой мою сумку. Там что-то для тебя есть.

– А что? Я вижу только твой блокнот…

Я мягко усмехаюсь:

– Он-то тебе и нужен. Ты столько раз у меня его похищал, что я решила избавить тебя от хлопот: забирай просто так. Только обещай мне, что прочтешь последнюю страницу.

Чарли улыбается:

– Ладно. У меня тоже кое-что для тебя есть: я все-таки еду в Беркли. Сегодня утром тренер позвонил и официально предложил мне место.

Я киваю. Голова ужасно отяжелела.

– Я рада… – бормочу я. – Всегда знала, что так и будет.

– Это одна из тех вещей, за которые я тебя люблю, Кэти, – говорит Чарли и смотрит мне в глаза, будто пытаясь удержать меня, чтобы я снова не ускользнула. – Ты верила в меня, даже когда я сам в себя не верил. Ты вернула мне веру и приумножила ее. Всю жизнь буду тебя за это благодарить.

Я хочу погладить его по щеке, но беспомощно роняю руку.

– Ты дал мне гораздо больше, Чарли. Ты научил меня жить. Любить. Поверь: это не ты у меня в долгу, а я у тебя.

– Я так и не сказал… – Его голос прерывается, но он заставляет себя успокоиться и продолжает: – Я так и не попросил прощения. За то, что не привез тебя вовремя домой. Это моя вина. Из-за меня все так вышло…

Теперь он плачет. Его плечи вздрагивают. Нет, я не могу уйти, позволив ему думать, будто он причинил мне какой-то вред. Ни в чем он не виноват, ни в чем. И я не допущу, чтобы он всю жизнь терзался. Пусть будет счастлив, пусть в его жизни случится еще тысяча чудес. Он этого заслуживает.

– Перестань, – говорю я, стараясь придать голосу твердость. – Твоей вины тут нет, и ты это знаешь.

Он качает головой:

– Есть. Никогда себя не прощу. Встреча с тобой – самая большая удача в моей жизни, а я собственными руками взял и все разрушил.

– Это… это… – Не могу подобрать слов, чтобы выразить, насколько глупым мне кажется его раскаяние. Наконец нашла. – Бред сивой кобылы! Вот что!

Чарли знает: ругаться просто так я не буду. Если в ход пошли резкие выражения, значит я говорю искренне и совершенно серьезно.

– Правда? – спрашивает он, и лицо его проясняется.

– Правда. Виновата только я. А может, и никто не виноват. Я ведь всегда знала, что каждый день, который мне удается прожить, нужно ценить, как подарок.

– Я хотел сделать тебя счастливой…

– Тебе это удалось, – шепчу я. – Я тоже хотела сделать тебя счастливым.

Чарли прижимает свободную руку к сердцу:

– Amor vincit omnia.

Я слабо улыбаюсь:

– Так и есть. Клянусь твоей обалденной задницей.

Я чувствую, как меня поднимают чьи-то руки. Сильные, теплые, манящие. Кругом свет. Я парю в облаках, взлетаю до самого солнца и поднимаюсь еще выше, к звездам. Оттуда я смотрю вниз, на яхту и Чарли. Ух ты!..

«Ух ты!..» – К этому, пожалуй, ничего уже не прибавишь. Я знаю, что все получилось так, как должно было получиться. Все правильно. Вселенная позаботится о Чарли, папе и Морган. Но издалека до меня все еще доносится знакомый голос:

– Кэти! Пожалуйста! Открой глаза! Я должен кое-что тебе сказать!

Теперь мне приходится сделать невероятное усилие, чтобы снова сосредоточить внимание на Чарли. Кажется, будто веки заложены кирпичами. Он продолжает меня теребить:

– Слушай! Слушай, Кэти! У тебя получилось!

С трудом удерживаясь на земле, я слышу голос диджея:

– О песне, которая сейчас прозвучит, вы, наверное, много услышите в ближайшее время. Этот новый хит распространяется в Сети со скоростью вируса. Итак, Кэти Прайс. «Песня Чарли»!

Из радиоприемника начинает струиться мой голос, а женщина, которая бежала по берегу, теперь стоит надо мной, лучезарная и такая знакомая. Она словно говорит мне: «Я всегда знала, что у тебя есть дар». – «Я тоже», – мысленно отвечаю я. Мы обе улыбаемся, я протягиваю к ней руку, мне трудно оторвать от нее взгляд.

– Скажи Морган и папе, что я успела это услышать, – говорю я Чарли. – Скажи, что это было мое предназначение – радовать людей своими песнями. Я сделала то, для чего родилась.

Про себя я прибавляю: «Можно умереть спокойно». Этим я обязана Чарли Риду.

И вот я опять среди звезд, рядом с женщиной, излучающей серебристый свет. Она протягивает мне гитару. Мою гитару. Свою гитару.

– Хочешь, научу тебя играть?

– Спасибо, мама, – улыбаюсь я. – Но я уже научилась, пока ты была не с нами.

– Тогда давай споем какую-нибудь из твоих песен. Они замечательные. У тебя талант.

– Ты правда так думаешь?

Она кивает:

– Я не думаю, я знаю.

Я беру несколько аккордов и начинаю петь. Она подхватывает мотив. Наши голоса чудесно гармонируют друг с другом. Я знаю, что меня любят, всегда любили и будут любить.

А теперь мы вдвоем, смело в ночь                                    я смотрю: Пусть вокруг все темно, я живу                                    и люблю…

Дорогой Чарли!

Мне всегда было проще писать стихи, чем письма. В любом случае писать лучше, чем говорить: как бы я ни нервничала, я не заболтаюсь и от сути не уйду.

Не могу выразить, как много ты значил для меня с того самого момента, когда мы встретились, и сколько радости ты мне принес, с тех пор как я впервые увидела тебя из окна.

Ты подарил мне целый мир.

Ты научил меня жить.

Мы были вместе недолго, но каждую секунду звезды ярко светили над нашими головами. Свет тех мгновений будет гореть еще тысячу лет. Надеюсь, что изредка смогу тебя видеть. Буду любоваться счастливыми моментами твоей жизни и ждать, когда ты придешь ко мне. А ты иногда поглядывай на небо. И вспоминай тот свет, который мы излучали вместе.

Amor vincit omnia.

Я люблю тебя, Чарли Рид.

Примечания

1

Не за что (исп.). – Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Чоу-мейн – китайская лапша с мясом и овощами.

(обратно)

3

Шекспир У. Гамлет. Акт III, сцена 2. Перевод М. Лозинского.

(обратно)

4

Эта комбинация цифр и букв совпадает по звучанию со словосочетанием «too lit for you» – «слишком клевая для тебя» (англ.).

(обратно)

5

Лига плюща – ассоциация восьми наиболее престижных высших учебных заведений США, в которую входит Йельский университет.

(обратно)

6

«Кэрри» – экранизация одноименного романа Стивена Кинга.

(обратно)

7

Беркли – город, в котором располагается один из кампусов Калифорнийского университета.

(обратно)

8

Ну да (фр.).

(обратно)

9

В большинстве учебных заведений США действует шестибалльная система оценивания «A – F», где «A» – «отлично», «F» – «неудовлетворительно».

(обратно)

10

Худи – кофта с капюшоном (от англ. «hood» – «капюшон»).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg