«Завещание Казановы»

Завещание Казановы (fb2) - Завещание Казановы 1213K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вера Александровна Колочкова

Вера Колочкова Завещание Казановы

Помолчи меня, полечи меня, поотмаливай.

Пролей на меня прохладный свой взор эмалевый.

Умой меня, замотай мне повязкой марлевой

Дурную не остывающую башку…

Вера Полозкова

© Колочкова В., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Стоило повернуть ключ в замочной скважине и открыть дверь квартиры, как состояние головокружения отступило, словно испугалось и не захотело дальше плестись за бедной головой в родные стены. Но сладковатая тошнота, верная подруга головокружения, никуда не делась, переступила-таки порог. Да и бог с ней, с тошнотой. Пережить можно. Тоже ничего хорошего, но… Все проходит, и это пройдет. И надо перетерпеть и приготовиться к тому, что дальше еще веселее будет, если судить по первому опыту. Васька, помнится, из нее все жизненные соки вытянул. Но когда это было, двадцать лет назад! Уже и забыть пора. И приготовиться пережить новый счастливый опыт. Долгожданный, неуклюжими молитвами выпрошенный. Тайный пока. Сюрприз для мужа Родиона и сына Васьки. Двадцать лет! Двадцать лет, с ума сойти.

Проходя из прихожей на кухню, Арина усмехнулась, представив их лица. Не ждали? Понятно, не ждали. А я вам, нате! Ждите приплода в семью. Можно выдохнуть и начинать удивляться, громко восклицать и буйно радоваться.

Ну Васькиного удивления она потом испробует, это успеется. Ваську сначала подготовить надо, чтоб не огорошить себя непредсказуемой сыновней эмоцией. Юноша уже и не юноша, а вполне себе зрелый мужик, но хвостик детского эгоизма все никак не отвалится. Ладно, с Васькой потом.

Сегодня пусть муж узнает – давно пора. Муж Родя. Родечка. Родион. Любимый, родной.

Взгромоздив пакет на стол, Арина не спеша принялась выкладывать купленные продукты – буханку черного хлеба, зеленые перья лука, тугие головки чеснока, подсолнечное масло в стеклянной бутылке, которое еле нашла в одном из магазинчиков на рынке. Большая редкость теперь. Хотя, конечно, вряд ли оно такое же, как прежде, с оглушающе сытным запахом… Жди, любимый, забытого счастливого угощения! Помнишь?

Родя смеяться будет, наверное. Скажет – чего придумала.

Да, придумала! Вернее, вспомнила. А ты? Помнишь тот вечер, милый? Когда в доме ни копейки не было, и ты пришел растерянный, с пустыми руками? Помнишь, с каким отчаянием на меня глянул? Что ж делать, мол, надо признать, наша война проиграна. Двое влюбленных потерпели поражение в этой войне. Двое сопливых влюбленных, не дотянувших пару месяцев до восемнадцати, но радостно объявивших себя счастливой семьей и осмелившихся плыть по бурному течению жизни в утлой лодчонке самонадеянности. Да еще и с приплодом, вскорости ожидаемым.

Помнишь, конечно. И наверняка помнишь, как я улыбнулась и ушла на кухню. Как плеснула остатки подсолнечного масла на сковороду, натерла чесноком хлеб, обжарила до хрустящей корочки…

Только я одна знаю, чего мне это стоило. Только я одна помню, как скрутилось мое нутро от запаха подсолнечного масла – того самого. Только я одна почувствовала, как возмутился в животе Васька, пихнул маленькой пяткой – ты что, мать, издеваешься надо мной, что ли? Вместо нормального ужина, положенного беременной женщине, – черный жареный хлеб?! Что за фигня на подсолнечном масле?!

Но не было в мире ничего вкуснее этого ужина – помнишь, Родя? Ели за милую душу, глядели друг на друга, блаженно сверкая глазами. Утлая лодчонка снова была трехпалубным кораблем в синих морских просторах. А еще было счастье вприкуску – вместо вина. И Васька притих и не пинался больше. Понял, наверное, что не надо сейчас. Уловил момент.

Говорят, подобные моменты счастья нельзя повторить, они сами по себе уникальны. Возникают ниоткуда, уходят в никуда. Но отчего ж не попробовать? А вдруг получится – еще раз? Тем более повод есть… Как предисловие к сюрпризу.

Арина присела на кухонный стул, провела рукой по животу, вздохнула счастливо – эй, сюрприз, как ты себя чувствуешь? Все хорошо? Переживешь запах подсолнечного масла на раскаленной сковороде, не погонишь меня в туалет с выпученными от непереносимой тошноты глазами? Даже если погонишь, это ничего. Я потерплю, я вполне благополучно перенесу эту прекрасную непереносимость. Сейчас посижу, немного отдохну и приступим…

Арина подняла голову, привычно задержала взгляд на стене, и так же привычно мелькнула мысль: да, есть в этом что-то. Ерунда, конечно, и даже названия этому безобразию не подберешь, но есть, есть! Домашняя инсталляция, результат скороспелого творческого порыва. Синий цветок-мозаика, нагло, самоделковый и вызывающе-хулиганский, собранный почти наугад из осколков бабушкиных кобальтовых чашек. Она тогда махом все чашки грохнула, в один присест.

А как было, если вспомнить? Да, в тот вечер свекровь заявилась, редкая гостья. Захотела на внука Васеньку посмотреть. Вот они с бабушкой и расстарались, с перепугу чашки нарядные из буфетных закромов на свет выволокли. Свекровь ушла, чаю напившись и на внука Васеньку наглядевшись, а она собрала все чашки на поднос, понесла на кухню… и в один присест грохнула. Руки дрожали от пережитого волнения, наверное. А как же – свекровь все-таки. Бабушка рукой махнула: на счастье, мол, Ариш, бог с ними! – но Арина все равно расстроилась. Осколки собрала, отложила в сторону. А потом они сами на глаза попались. И не дала дурная голова ногам покою. Арина сбегала в магазин, купила убойный клей, и понесло… Взяла и выложила на стене эту самоделковую мозаику – одним духом, будто песню спела. Все так слепилось удачно в ярко-синий цветок! Наверное, так и бывает в жизни – когда стараешься что-то придумать, наброски-планы рисуешь, пыжишься изо всех сил, а ничего путного не выходит. А когда вот так, одним духом… И красиво! И необычно! И глаз радуется! Когда солнце на кухню заглядывает, острые края сверкают синими искрами, словно предупреждают – не подходи, не трогай руками. А тронешь – порежу к чертям собачьим. Сама, мол, налепила, сама и смотри на меня всю жизнь. И помни, и сохраняй дух счастливого времени.

В общем, не простой цветок получился, а цветок-символ. Потом, когда в лучшие времена с ремонтом затеялись, Родя хотел убрать самоделку. А она не дала. Грудью на защиту встала:

– Что ты, нельзя. Надо же сохранить, это наш символ.

– Символ чего?

– Символ нашей любви, нашей смелости! Нашей отчаянной счастливой юности!

– А я думал – символ нищеты. Лучше и не вспоминать, как мы жили – почти впроголодь.

– Ну да, впроголодь. Но, согласись, не все так могут, как мы, чтобы лихо обмануть эту «проголодь» и быть ужасно счастливыми! А мы смогли… Потому что любили друг друга. Правда?

– Правда, правда. Хотя не вижу логики. Да, любовь и нищета часто оказываются в одном флаконе, но зачем уж так романтизировать?

– Ну что ты, Родя. По-моему, наоборот. Чем труднее жить, тем она веселее! Особенно, когда любишь!

– Ой, Аришка… Может, ты и права, конечно. А только не люблю я всех этих побасенок. С милым рай в шалаше. В тесноте да не в обиде. Или, как моя бабушка приговаривала по каждому случаю, голь на выдумки хитра. Терзала старую замшевую сумку, пытаясь выкроить заплатки на рваные локти моего пиджака и приговаривала: ничего, мол, Родя, нынче так модно. А мы от моды ни на шаг…

– Ой, а я помню твой школьный пиджак! И заплатки помню! Но ведь и правда здорово получилось. Вполне стильно.

– Да ладно! Я ж не о том.

– А о чем?

– А о том, что цветок на стене – та же заплатка из прошлой жизни. Глупо ходить в заплатанном, если можно купить новое!

– Но сейчас и на новые вещи такие заплатки пришивают. Специально. Это модно. Давай оставим цветок, Родя! Я так привыкла к нему! Пусть как символ, как память.

– Да чего символ-то?

– Как чего? Я ж тебе объясняю: нашей юности, нашей счастливой любви, несмотря ни на что!

– Голь на выдумку хитра? Из той же серии, да?

– Ну… Пусть будет так, если хочешь. Да, юная голь была и хитра, и влюблена, и счастлива.

– Ой, да делай, как знаешь.

– Спасибо, Родь.

– Да ну… Вечно я тебе во всем уступаю.

– На том и держимся, милый. И я тебе во всем уступаю. Потому что сильно тебя люблю.

Цветок на стене остался жить своей жизнью. Как же она быстро бежит, эта жизнь! Оттого, наверное, что счастливая. В любви. Месяц – как один день. Год – как один месяц.

Арина вздохнула, улыбнулась. И мысленно поторопила себя: хватит пялиться на стену, надо за дело приниматься. Сегодня у нас романтический ужин, черный хлеб с чесноком, жаренный на масле. На том самом – уж прости, счастливая память! – зловонно подсолнечном. Да, надо бы на всякий случай вентиляцию на полную мощность включить.

Повязывая за спиной тесемки фартука, Арина вдруг поежилась, внезапно ощутив внутри непонятный испуг. Словно ящерка вильнула хвостом и тут же исчезла. И потом, когда Арина резала хлеб, когда натирала его чесноком, ощущение возвращалось и снова убегало, подразнивая. Вот уже и сама себя принялась уговаривать – ну что, что тебя беспокоит, в конце концов? Дух острый чесночный? Запах масла? Или боишься реакции мужа на приготовленный для него сюрприз? Ну это уж совсем глупо. Родя будет просто счастлив, это же ясно! Иначе и быть не может! Оторопеет, конечно, от неожиданности. Да все будет хорошо, господи! Неожиданность – тоже счастье!

Наверное, беременным теткам все время лезет в голову что-нибудь этакое, тревожно-трагическое на пустом месте. Ишь, гормоны как расплясались. Отыскали «пустое место» и наяривают гопака, и дергают за тревожные веревочки! Уже и сама не знаешь, как их унять.

Ладно. Придется звонить Роде, ничего не поделаешь. Если сомневаешься, если невтерпеж – надо звонить. Просто голос его услышать и успокоиться. Давай, давай! Самой же потом будет стыдно за плохие тревожные мысли. Нашла, чего бояться и в ком сомневаться. Это же Родя!

Так, уговаривая себя, Арина выудила со дна сумки телефон, кликнула номер мужа. Родион ответил не сразу, пришлось слушать несколько длинных гудков.

Ох, уж эти гудки в ожидании ответа… Как петлей горло затягивают. Ну откуда, откуда взялась такая тревожность? Довольно странные капризы беременного организма. Когда Ваську носила, ничего подобного не было. Наоборот, радость наружу так и перла, и улыбка с лица не сходила. Арина тут… Наверное, девочка будет, если все по-другому!

– Да, Арин… Слушаю…

– Ой, Родя! Ты почему долго не отвечал?

– Не слышал.

– А, понятно… Я уже волноваться начала…

– Чего тебе? Говори, у меня сейчас батарея сядет.

– А?.. А ты где сейчас, Родя?

– С работы вышел, домой иду. Пешком. Машина в ремонте, ты же знаешь. Да и где мне еще быть?

– Значит, скоро придешь. Очень хорошо. Я тебя жду! Очень жду!

– Погоди… Я что-то пропустил, да? Уж больно у тебя голос торжественный.

– Да нормальный у меня голос.

– Понятно… Опять праздник придумала? Сто лет фонарному столбу, под которым первый раз целовались?

– Родь…

– Ладно, извини. Устал сегодня, как собака. Скоро приду, не трезвонь.

Все, отключился. Но тревога меньше не стала, наоборот, легонько дала под дых. Голос у мужа показался раздраженным… И ощущение такое, будто не с любимой женой разговаривает, а с чужой женщиной.

Говорят, нельзя полагаться на ощущения, а надо полагаться на здравый рассудок. А что мы имеем со стороны здравого рассудка? Да кучу всего самого замечательного имеем! Счастливую долгую любовь – это раз. Счастливый и долгий брак – это два. Сына двадцатилетнего Ваську, умницу и красавца – это три. Мало, что ли? Мало? А если мало – еще и сюрприз добавим. И вообще… Нельзя требовать от человека, чтобы он всю жизнь одинаковым оставался. Человек меняется с возрастом. Не может он быть в тридцать восемь таким же, каким был в восемнадцать.

Тридцать восемь – страшно сказать… Неужели ей и Роде по тридцать восемь лет? Двадцать лет жизни вместе – как один день, взявшись за руки…

В школе у них смешное прозвище было – Арина Родионовна. Родя сердился, а Арина смеялась, говорила ему: да они же просто завидуют… особенно девчонки. Я ж самого красивого парня в классе отхватила!

Да, все считали, что они красивая пара. И что похожи, как брат и сестра. И что рановато еще играть в серьезные отношения, всему свое время, мол. И рановато, и опасно.

А им было смешно. Кто знает, когда рано, а когда поздно? Если они жить друг без друга не могут… Ни одной минуты… Просто не могут, и все! Единое целое они! Одна суть! Арина Родионовна, сами ж прозвище придумали! Тем более у этой сути еще одна суть в перспективе пряталась, как выяснилось весной, перед выпускными экзаменами. Тоже большое счастье. И никакого испуга – ни-ни! Только вместе! Теперь уже – втроем!

Родителям про «перспективу» решили до поры до времени не говорить. Зачем? Они ж все равно не поймут… А когда были получены аттестаты и отгремел школьный выпускной бал, вся правда выползла наружу.

Мама в тот день, помнится, глянула на нее с явным подозрением.

– Арин, ты почему такая бледная? Все утро в туалете провела – отравилась, что ли? Почему тебя рвало все утро?

– Мам… Ты только не пугайся, ладно? Мы с Родионом решили пожениться. Мне ж осенью восемнадцать исполнится. Успеем до Нового года.

– Погоди, погоди… Я не поняла… – испуганно потрясла головой мама. – Что значит – пожениться? А институт? Ты что, учиться не собираешься? И при чем тут Новый год, я не поняла?

– Как это – при чем? Я рожу к Новому году.

– Что? Что ты сделаешь к Новому году?

– Рожу… Мальчика или девочку…

– Что?! Я не ослышалась, Арина?

– Мам… Мам…

Конечно, у мамы был шок. Мама была против всего. Против Родиона, против женитьбы, против ребенка. Тем более в этот момент мама переживала личную драму – папа ушел к другой женщине. А тут еще и дочка подарок преподнесла… Понять можно, что ж. Истерику можно понять, нервный срыв, безжалостно выставленный в сторону дочери указательный палец. И безжалостные слова, сопровождающие этот указательный палец:

– Я знать этого не желаю! Я не хочу… Я не могу, в конце концов! Мне этого просто не вынести!

– Мам, но уже все случилось. У меня будет ребенок. А у тебя – внук или внучка.

– Да что ты? Правда, что ли? Мне надо припасть к твоему плечу и разрыдаться от счастья, да?

– Нет, но…

– Ты что, совсем ничего не понимаешь? Все сама решила, да? Ты у меня такая самостоятельная, такая умница, да? И мое будущее тоже по своему разумению обозначила?

– Почему же твое?.. При чем тут твое будущее?..

– А как по-другому? Ты ведь хочешь сказать, чтобы я уволилась с работы и сидела с ребенком?

– Да почему?.. Я сама буду с ним сидеть. И Родион тоже.

– Ах, Родион! Значит, и он в нашей квартире намерен поселиться! А к себе домой он тебя не приглашает, нет?

– Они с мамой в однушке живут… И с бабушкой…

– И что? Вы же о чем-то думали, прежде чем… Или ни о чем не думали? А может, Родион с мамой наперед все запланировали, пытаясь таким образом решить свой жилищный вопрос? Может, нам всю семью Родиона здесь поселить, а? Вместе с мамой и бабушкой?

– Ну зачем ты так? Его мама еще и не знает ничего… Мы решили позже сказать, чтоб не травмировать…

– Ага. Его мама не знает, потому что ее нельзя травмировать. А мне можно кулаком под дых! Понятно… Я ж таковская была… В общем, так, дочь, слушай меня внимательно: не надо мне твоего Родиона, и мамы его не надо. Ни под каким видом. Слишком много всего и сразу, мне не по силам! Я еще от одного удара не оправилась, а ты… Ты такая же, как твой отец… С ножом из-за спины…

– Да я все понимаю, мам… Прости… Хорошо, мы к бабушке уйдем жить.

– А! Понятно! К бабушке! Это ты правильно все решила, да! И это будет еще одно предательство, конечно! Моя дорогая свекровушка вас обязательно приютит, конечно же! Главное, чтобы мне в пику! Она добрая и сердечная, а я тварь бездушная, плохая мать и жена. Давайте, предавайте меня все. Предательства мало не бывает. Предавайте!

Она тогда на маму не обиделась. Знала, как она любила отца. И вовсе не мама говорила эти слова, а оскорбленная в ней женщина. Когда женщина переживает сильное унижение, строго с нее спрашивать нельзя. И судить нельзя. Тем более мама потом успокоилась и смирилась. Ну или почти смирилась. Родиона она до сих пор недолюбливает. Правда, скрывает это…

У бабушки была двушка-распашонка в спальном районе. Арине с Родионом досталась маленькая комнатка с окном во двор – десять квадратных метров счастья. Да им большего и не надо было. Засыпали вдвоем, просыпались вдвоем. Бабушка часто гостила в деревне у сестры, а когда бывала дома, поднималась рано и сразу вставала к плите, и они просыпались от запаха бабушкиных оладушек. Родион с удовольствием тянул носом, а Арина в этом удовольствии Родиону была не помощница – ее желудок от запаха тут же сводило судорогой. Бабушка лишь посмеивалась, выглядывая из кухни, кричала в спину внучке, пока та неслась в ванную:

– Терпи, Аришка, терпи! Захотела замуж – терпи! Сытный завтрак для молодого мужа важнее токсикоза!

Арина и не спорила – конечно, важнее. Тем более с работой у Родиона все никак не устраивалось. Кому нужен вчерашний школьник? Но он каждое утро уходил из дома, искал, бегал по объявлениям… В конце концов устроился грузчиком в мебельный магазин. Деньги небольшие, но на необходимые потребности хватало. Тем более что такое – эти «необходимые потребности»? Понятие весьма относительное – на фоне безумного счастья-то.

Бабушка их поддерживала, как могла. Она вообще такая была – веселая оптимистка. И немножко хулиганка. И так же весело хулигански воевала с трудной безденежной жизнью, относилась к ней не очень серьезно. На любую трудность у нее был в запасе всегда один и тот же ответ, сопровождаемый гордо плавным движением ладони: «…передайте Ильичу, нам и это по плечу». Откуда она взяла эту дурацкую фразу, одному богу известно! Наверное, из какого-то бородатого анекдота трудных советских времен.

Иногда Арине казалось, что жизнь в бабушкином доме напоминает игру под названием «как из ничего сделать что-то». Да, это и впрямь была увлекательная игра. Искренний неподдельный азарт – взять трудную жизнь «на слабо». Идешь, например, в магазин, а денег у тебя в кошельке кот наплакал. И начинаешь соображать, что бы такое изобрести – недорогое, но вкусное. И вот ведь какой парадокс получается, когда поневоле включаешь творческий подход вместо унылой безнадеги! Такая фантазия взбредет в голову, что диву даешься. Не зря же говорят, что суп из топора самый вкусный! А какие у бабушки получались пироги с капустой!.. А борщ, в котором нет мяса, но будто бы и не надо! А картофельные драники – это же отдельная песня с припевом!

Пеленки из старых пододеяльников бабушка сшила такие, что залюбуешься. Распашонки, чепчики с кружевами – как произведение искусства. И так во всем… Бабушка весело играла безденежьем, превращая его в инструмент, в лукавые шарики в руках жонглера – всего лишь. Не делала акцента на безнадеге. Наверное, она была сильным человеком. Сильным, смелым и талантливым. И немного легкомысленным, как ее сын… Аринин отец. А кто сказал, что мыслить легко – это плохо?

Он заходил к ним иногда, очень редко. И сразу, в первый приход, честно предупредил, чтобы они на его помощь не рассчитывали. Сказал, что и сам чувствует себя, как восторженный молодожен… У его второй жены ребенок подрастает, его тоже кормить нужно было.

Мама к бабушке не приходила. У нее и без того со свекровью были натянутые отношения, а после развода совсем испортились. Хотя Арина не понимала, хоть убей, их претензий друг к другу. Но были, были претензии. Бабушкин веселый настрой к жизни сразу куда-то исчезал, когда речь заходила о маме. Губы поджимались обиженной скобкой, выражение лица становилось отстраненным: не слышу, мол, и слышать ничего не хочу о твоей матери.

Так и жили. Арина ходила к маме сначала одна, потом с маленьким Васькой. Мама не желала видеть у себя Родиона, бабушка не желала видеть в гостях бывшую невестку. Арина приносила домой мамины покупки для внука – бабушка равнодушно откладывала их в сторону. Мама давала деньги, Арина брала… Но когда говорила об этом Родиону, лицо его становилось примерно таким, как у бабушки: слышать, мол, ничего не хочу. Твоя мама денег дала, сама с ними и разбирайся. Я тоже гордый. Не хотят меня, и не надо.

А мама Родиона, Галина Петровна, вообще поставила вопрос ребром: не ждите, мол, от меня никакой помощи. Принципиально. Так и говорила сыну – какой толк в тебя вкладываться, если все равно разведешься? Родион ей хамил в ответ, конечно… Хотя он мягкий по натуре человек и к маме был привязан вполне искренне. Просто для него стала большой неожиданностью такая перемена в матери после его женитьбы.

Но по большому счету ему и некогда было вникать во все подробности отношений, потому что работал много. Где придется, там и работал. Времена тогда были трудные, середина девяностых. Тут вам и денежная реформа с либерализацией цен, и деноминация с экономическим кризисом… Денег в кармане – кот наплакал.

В те времена бабушкин оптимизм и веселая игра в жизнь-выживание пришлись как нельзя кстати. На упорстве Родиона да на бабушкином оптимизме и держались.

Когда Ваське исполнился год, бабушка настояла на том, чтобы Арина поступила в институт, на вечернее отделение. Так и постановила: хватит, мол, дорогие мои, дурака валять, это еще слава богу, что высшее образование в стране никто не отменил. Сначала, мол, Аришка выучится, потом Родя. Пока я в силах и с внуком могу помочь.

Когда Арина объявила маме, что поступила в институт, та хмыкнула, повела плечом, глянула скептически. Потом проговорила тихо:

– Да уж… Свекровушка в своем репертуаре, конечно. Без высшего образования ты и не человек и даже не женщина. А специальность тоже она тебе посоветовала – бухучет? Сама всю жизнь бухгалтером была, и тебя туда же? Хоть бы чего поинтереснее выбрала.

– Мам, ну при чем здесь бабушка? Ты ведь тоже хотела, чтобы я в институт после школы поступила.

– Да, я хотела. Но я хотела другого. Я хотела, чтобы у тебя была нормальная студенческая жизнь, а не так, через усталость и сбоку-наскоку. Профукала свою счастливую юность и радуешься, дурочка. А твой Родион что? Тоже учиться пойдет?

– Да, но позже.

– Бабушка так решила?

– Мам, ну хватит!

– Господи, да мне-то что! Живи, как знаешь. Ты ж свою жизнь самостоятельно определила, я нынче для тебя не авторитет. Вот бабушка с отцом. Они для тебя важнее, да. Кстати, как он? Ты его видишь?

– Да, он заходит, но редко.

– А, ну что ж… Понятно… – За саркастической усмешкой мама все равно не могла скрыть обиды и слез. – Понятно, ему сейчас не до тебя. У него жена молодая, ребенок новенький. На свою дочь ему наплевать, он чужого ребенка воспитывает.

– Меня уже не надо воспитывать, мам.

– Что ты к словам придираешься? Я ж не о тебе. Все только о себе думают, обо мне никто и не вспоминает, как будто меня вообще нет. Была жена, была мать, а теперь я никто. Никому нет дела, как я переживаю, что я чувствую.

– Мам…

– Да ладно… Молчи лучше. – Мама вяло махнула рукой, села на стул, опустила вниз полные покатые плечи. Помолчав, проговорила тихо, с тоской: – Ты знаешь, как я его любила, Ариш. Как любила!.. Да я и сейчас его люблю. Никак не могу снова начать жить, представляешь? Моя жизнь – сплошные слезы. Депрессия замучила, сил нет. Ты прости меня, ладно? Наверное, я ужасная мать.

– Что ты, мамочка. Я же все понимаю.

– Нет, ты не можешь понять. И не дай тебе бог такого понимания.

Со временем, конечно, и депрессия отступила, и мамина одинокая жизнь как-то наладилась, вошла в колею. Потом мама даже смеялась со злорадным удовольствием, когда узнавала про последующие браки отца. Про третий брак, четвертый… Чем дальше, тем громче смеялась. Но слышалось в ее смехе что-то истерическое.

Бабушка умерла в то лето, когда Арина перешла на пятый курс. Тихо умерла, во сне, никого не потревожив. Говорят, будто такая смерть дается безгрешным людям. Наверное, оно так и есть, а только все равно было ужасно жалко бабушку. Растерялись они с Родей, почувствовали себя сиротами. Все-таки на бабушке многое в доме держалось.

И опять любовь их спасла. Любовь-ответственность друг за друга и за маленького Ваську. Территория их любви оставалась чистой и незамутненной желаниями и претензиями, которые проникают в любой, даже самый благополучный дом извне, как уличная грязь на подошвах обуви. Наверное, это высшая точка счастья, когда живешь внутри безусловной взаимной любви, словно в теплом коконе, когда мчишься вечером после занятий домой, как безумная, не замечая своего старого пальтеца и растоптанных сапог, и думаешь об одном: скорей бы. И счастлива предвкушением – у меня это есть, есть!

Хотя последний курс, преддипломный, ей тяжело дался, надо признать. Родион после работы поздно возвращался, Ваську не с кем было оставить. Хорошо, подруга школьная выручала, Ольга Верещагина. Собственно, в школе они и не были такими уж близкими подругами. В школе у нее Родя был – и друг, и подруга. А Ольга – так, серая мышка из группы поддержки.

По-настоящему они подружились после школы, когда встретились в супермаркете в том районе, где жила бабушка. Арина Ольгу сразу и не узнала – так она изменилась. Была серая мышка – стала уверенная в себе молодая леди в стильных очках и дорогом пальто. И похудела… И ростом выше стала, как показалось…

Обрадовались друг другу, обнялись, раскудахтались. Выяснилось, что Ольга живет недалеко – квартиру снимает. Ушла от родителей в самостоятельную жизнь. Как объяснила она сама – сейчас все так делают. Надо быть в тренде, надо строить свою жизнь так, как принято. Институт престижный за плечами иметь. В потенциале – высокооплачиваемую работу. И строить серьезные планы на жизнь. А замужество – это, Ариша, потом. Это как составляющая серьезного плана, не более того. Что ты, какая любовь… Замужество и любовь – вещи практически несовместимые. Или одно, или другое. А что поделаешь – надо быть в тренде, Ариш. Жизнь требует.

Обе торопились куда-то, но номерами телефонов обменялись. Ольга ей первая позвонила, сама в гости напросилась. Ну и пошло-поехало, завязалось в крепкий узелок. Бывают такие странные дружбы у женщин – вроде и характеры разные, как и установки жизненные, но стоит зацепиться языками на кухне… И ведь ни в чем друг с другом согласия не было! Не дружба, а всплеск эмоций!

– …Не понимаю я, Арин, хоть убей… Не понимаю! Ты же в школе хорошо училась, ты могла все по-другому сделать. Оно тебе надо было – это скороспелое замужество? Зачем? Куда бы оно от тебя делось, что за спешка? Не понимаю.

– Да что тут понимать, Оль? Я люблю Родю, вот и все объяснение. И я счастлива и ни о чем не жалею.

– Но ведь жизнь – это не только муж, семья и кухня с борщом. Это более выпуклое понятие, Арин. И даже любовь, о которой ты с такой страстью толкуешь, тоже более выпуклое понятие. Любовь на кухне с борщом сильно отличается от любви в Парижском отеле, к примеру, с окнами на крыши Монмартра. Ты же не будешь отрицать, что прогулка с любимым по парку в нашем спальном районе сильно отличается от прогулки с тем же любимым по Елисейским Полям, где на каждом углу кафешки, шампанское, устрицы. Неужели ты никогда не мечтала ни о чем таком, а? Честно скажи?

– Не-а. Не мечтала. Мне и так хорошо.

– Да не ври.

– Чес-слово!

– Нет, я все-таки не понимаю… Наверное, я из другого материала сделана. Для меня все равно сначала Париж, Монмартр и устрицы, а потом уже любовь. Да и вообще, фиг с ней, с любовью. Я давно уже поняла, что одно с другим совместить нельзя.

– То есть?.. Или Париж с устрицами, или любовь?

– Ну да.

– И ты выбираешь первое?

– Да, Арин, да! Твой Родя, к примеру, никогда на Париж и устрицы не заработает.

– Да мне и не надо, я ж тебе объясняю.

– Это ты сейчас объясняешь. А потом, лет через десять…

– И через десять тоже!

– Не зарекайся, не надо. Посмотрим.

– Конечно, посмотрим. Разве я против?

– Нет, подруга… чтобы я замуж вот так, как ты… Да никогда. Мне такого Родю в мужья не надо, если даже с ума сойду и влюблюсь. Я буду выходить замуж обстоятельно, как по бизнес-плану.

– То есть обязательно предусмотришь устрицы и Париж?

– А как же. Но это не самое главное, конечно. Я все, что надо, предусмотрю. И дом с лужайкой, и здоровых детей, и положение в обществе.

– Значит, любовь все-таки исключаешь?

– Ну почему? Это уж как получится. Хотя, если с бизнес-планом не выйдет… Тогда придется довольствоваться любовью, что ж.

Наверное, по большому счету можно было на Ольгу обидеться, но Арине обижаться не хотелось. И спорить дальше не хотелось, тем более на кухню Родя зашел, чаю попросил. А Ольга обещала на завтрашний вечер с Васькой остаться.

Странно, сейчас-то зачем всплыл в памяти тот разговор на кухне? Столько лет прошло, Васька давно вырасти успел. Или подсознание напомнило? Но какая связь? Ох, уж эта Ольга со своими амбициями.

И кстати, об амбициях. Как бы там ни было, а ведь все у Ольги сложилось именно так – по ее жизненному бизнес-плану. И замуж вышла за человека состоятельного, и дом с лужайкой у нее есть, и дети здоровые и счастливые. Правда, муж ее, Алексей, всегда был молчалив и угрюм и в общении неуютен, если не сказать хуже… Но Ольга все равно выглядела счастливой. Да, и Париж ей был доступен легким щелчком пальцев, и устрицы. А дружба их продолжалась, как ни странно. Крепла с годами. Казалось бы, где Ольга и где они с Родей? Но, видимо, и такое бывает, как счастливое исключение из правил. Даже угрюмый Алексей к ним привык и смирился с частым присутствиям в доме. Ольга любила домашние праздники, любила зазывать в гости.

Хлопнула дверь в прихожей – Родя пришел. Арина выглянула из кухни, улыбнулась:

– Привет… Сейчас ужинать будем.

– Чем у нас так воняет, Арин? Даже на лестничной площадке слышно. Такая жара на улице, я весь мокрый. Устал… еще и воняет…

– А это я, Родя… Я…

Родион не дождался объяснений, сразу прошел в ванную. Было слышно, как вскоре забарабанили по стенам душевой кабины упругие струи воды.

Не в настроении, значит, подумала Арина, наверное, зря она этот ужин затеяла. Ведь было, было предчувствие, что не надо сегодня…

И тут же одернула себя: да что такое! Какая разница – сегодня или завтра… И нет никаких поводов для тревоги! Откуда им быть? Подумаешь, устал человек на работе! И вообще, все у них отлично в семье и всегда было так. И будет. И как не стыдно сомневаться в муже! Это любимый муж! Родя! А она – любимая жена! Забыла? Забыла?

Нет, не забыла. Но черт ее побери, эту странную, недавно поселившуюся в душе тревогу. А может, и впрямь что-то шло не так, а она не замечала? Но что? Может, Родиона раздражает, что ее опять продвинули по службе? Что зарплата больше, чем у него? Так она давно больше зарабатывает… И все уже привыкли к этому обстоятельству, как ей казалось.

Хотя свекровь, помнится, недавно бросила такую фразу: бедный, мол, Родя, в жертву себя принес. Жену выучил, а сам без диплома остался. Арина проглотила, конечно, смолчала вежливо. Ей ведь не объяснишь, как она уговаривала мужа учиться! Но он сам не захотел. Ни в какую! Упорно стоял на своем – не хочу, не буду! Пять лет из жизни вычеркивать – да ни за что!

Хотя ее мама по-другому истолковала такое упорство:

– А что ты от него хочешь, Ариш?.. Уж честно бы заменил свое «не хочу» на «не могу», и голову бы не морочил. Ты вспомни, он и в школе был двоечником. Ты вышла замуж за двоечника, раскрой глаза, наконец. Эта малогабаритная двушка в спальном районе – все, что тебе светит в жизни. И то – бабушке спасибо скажи.

Арина тогда с мамой спорила, конечно. Защищала Родю. Защищала свою семью. Потом тема учебы сама собой сошла на нет. А жизнь покатилась дальше – клубком безусловного счастья. И ничего ей не надо было… И в малогабаритной двушке прекрасно жилось, и Васька подрастал, здоров был и смышлен не по годам. Что еще нужно, господи? Может, свеженького ребеночка? Жаль, долго не получалось… Но теперь-то!.. На тебе свеженького, радуйся! И мужа обрадуй, пора, пора… Вот он, уже нарисовался в дверном проеме. В халате. Лица не видно – полотенце свисает вдоль щек. Поднял руку, поелозил полотенцем по макушке, сбросил на плечо. Тряхнул головой, отгоняя мокрые пряди.

– Чего ты? – Поймал он взгляд Арины, удивленно подняв брови. – Чего так смотришь?

– Ничего… Просто ты очень красивый. А с годами все лучше становишься. Все-таки несправедливо природа устроила женскую и мужскую зрелость, правда? У меня морщинки на лице вылезли, а тебя хоть в кино снимай.

– Так я не понял… Это что сейчас было? Комплимент в мою сторону или недовольство?

– Да комплимент, комплимент.

– А чем у нас все-таки пахнет, а? Чем-то таким… Отвратительным…

– Это подсолнечное масло, я хлеб с чесноком жарила.

– Не понял… Какой хлеб?

– Черный… С чесноком…

– Зачем жарить хлеб да еще и с чесноком?!

– Ну как же, Родя… Ты забыл, наверное! Конечно, забыл…

– Что я забыл?

– Ну помнишь тот вечер?.. У нас тогда ничего не было, и денег совсем не было… Ты пришел домой весь в отчаянии, а я… То есть мы вдвоем… Мы жарили черный хлеб с чесноком на жутком подсолнечном масле… Помнишь?

– Ну, помню… И что? Сегодня у нас вечер плохих воспоминаний? Вообще-то я голодный. Я с работы пришел и рассчитываю на нормальный ужин.

– Родь, ты чего?.. Я ж хотела…

– Чего ты хотела? Чтобы я сел за стол, прослезился от умиления и начал жевать корочку хлеба? Что ты выдумываешь все время, а? Ну ладно, раньше… А сейчас! В детство впадаешь, что ли? Так рановато вроде!

– Родь… что с тобой?..

– Да ничего! Просто надоело, Арин, правда! Ну нельзя так жить, пойми, наконец. Что умилительно в сопливой девчонке, то смешно в зрелой женщине. Ну какой хлеб с чесноком, какие воспоминания? Сама подумай! Нельзя же все время нырять в прошлое, это смешно и глупо выглядит, поверь мне.

– Смешно? Глупо? Наше прошлое – это смешно и глупо, по-твоему? И наша с тобой любовь – тоже смешно и глупо?

– Ну, пошло-поехало… – с раздражением воздел он руки к затылку. – Чуть что – сразу любовь. У нас же великая любовь, я же забыл! Просто неземная любовь! У нас же ничего больше нет, кроме любви! Мы едим черный хлеб с чесноком, пучим друг на друга глаза и мычим французскую мелодию из этого старого придурочного кино… Как его… Забыл, черт!

– «Шербургские зонтики». В тот вечер мы слушали пластинку с той самой мелодией, Родя. Значит, все-таки помнишь. У нас была большая такая пластинка – оркестр Поля Мориа исполняет музыку Мишеля Леграна…

– А, ну да, конечно. Нет, а чего ты сейчас-то оплошала, интересно? Где? Где знакомые мелодии? Почему не звучат? Надо же их присобачить к воспоминаниям! Давай! Я требую музыку нашей любви!

Арина стояла спиной к окну, ухватившись сзади за подоконник. Так сильно ухватилась, что онемели пальцы. Казалось, они совсем чужие… И рука чужая. И плечо. И ноги, вдруг задрожавшие в коленях.

Нет, обиды почему-то не было. Были испуг и удивление, приправленные подступающей тошнотой. В конце концов, она на этом и сосредоточилась – чтобы отодрать онемевшие пальцы от подоконника и шагнуть в сторону двери. Да, молодец, правильно… И рот зажать рукой… До ванной совсем немного осталось!

– Куда ты? – послышался за спиной голос мужа, то ли по-прежнему раздраженный, то ли уже испуганный. – Тебе плохо, что ли? Я ж говорю – отвратный запах…

Желудок долго исходил тягучими спазмами, словно испуг и удивление были теми самыми чужеродными субстанциями, которые он хотел исторгнуть. Наконец, плеснув в лицо холодной водой, Арина села на край ванны, отерла мокрые щеки дрожащими руками.

Господи, что это было? Это что, у них с мужем сейчас такой хамоватый разговор был? С Родей? С любимым?! Не может быть…

– Эй, Арин… С тобой все в порядке?

Арина вздрогнула от легкого стука в дверь.

– Да нормально… Я сейчас… – проговорила она тихо и не узнала своего голоса.

Выходить было страшно. По спине все еще шел холодок от снов Роди и от его взгляда.

У Роди были другие глаза. Чужие. Но ведь так не бывает, чтобы выражение глаз поменялось в один момент? Или бывает?

А может, не заходить на кухню вообще, сразу шмыгнуть в постель, сказаться больной? Лечь, отвернувшись к стене, перетерпеть, перемолчать… А завтра все само собой устроится, и никто из них не вспомнит о черном жареном хлебе…

Но, черт возьми, что такого страшного она сделала? Откуда взялись раздражение и холод в глазах любимого мужа? Надо выяснить, надо поговорить откровенно. Никогда они камней за пазухой не держали, чтобы кидать их друг в друга… Тем более она же ему главного не сказала! Из-за чего затеяла весь сыр-бор!

Арина поднялась с бортика ванны, оправила на бедрах юбку, глянула на себя в зеркало. Бледная, как смерть. Ну и ладно.

Арина вскинула вверх подбородок, лихо сдула упавшую на лоб тонкую прядь, даже попыталась улыбнуться. Нет, улыбка не получилась…

Родион жарил яичницу с колбасой. Когда она шагнула в кухонный проем, муж глянул на нее настороженно, мотнул головой в сторону сковородки:

– Будешь?

– Нет… Не хочу.

– А чего так? С хлебом-то с жареным вприкуску… Зря старалась, что ли? Не пропадать же добру! Вот садись и ешь свой хлебушек…

– Родь, я не понимаю… Откуда взялись издевательские нотки в голосе, а? Такое чувство, будто ты от них удовольствие получаешь! А мне, знаешь, как-то непривычно… Я не умею в такой тональности разговаривать, тем более с тобой. Давай напрямую – у тебя, наверное, что-то случилось, да? Что-то из ряда вон?

– Почему ты так решила?

– Потому, что ты никогда со мной так не разговаривал. Ни разу в жизни.

– Ну, всегда что-то бывает в первый раз.

– Прекрати хамить. И давай поговорим, наконец.

– Что ж, поговорим, если хочешь. Только я сначала поем, ладно? Ужин, конечно, не ахти, но уж какой есть. Хоть червячка заморить.

Он ловко выложил яичницу на тарелку, сел к столу, начал есть с аппетитом и немного торопливо. Ей даже показалось, с излишней демонстрацией аппетита и торопливости – глянь, мол, неумеха-жена, какой я голодный. Она пожала плечами, проговорила с тихой досадой:

– Между прочим в холодильнике борщ есть… И котлеты… Мог бы нормально поужинать, если уж такой голодный. Я ведь не ради еды этот жареный хлеб затеяла, а чтобы… Чтобы…

– Да ладно, не объясняй, Арин. Я ж все твои романтические затеи наперед знаю, чего там. А только, знаешь… И в самом деле – надоело. Вот надоело, и все! Нет, как тебе самой-то не противно, а?

– Что мне должно быть противно, Родь?

– Ну черный хлеб этот, масло с запахом… Где ты его только раздобыла, интересно… Не противно романтизировать всякую убогость из прошлого? Все нормальные люди забыть пытаются, а ты…

– Я не убогость романтизирую, Родь. Я хотела тебе напомнить, как мы боролись с трудностями. Если бы мы не любили друг друга так сильно… И особенно в тот злополучный день… Ты вспомни, как мы были счастливы в тот день, когда ели этот хлеб!

– Не знаю. Может, и счастливы. А что нам оставалось делать, как не быть счастливыми? И вообще… Тебе никогда не приходило в голову, что я, может, ужасно комплексовал тогда… Когда заставил тебя, беременную, есть этот черный хлеб… Оттого что заработать не смог… Не приходило в голову, нет?

– Нет… Не приходило… Я не думала об этом. Да я и предположить не могла.

– Вот видишь!

– Но ты бы сказал, Родь… Объяснил как-то… А ты раздражаться начал. Я испугалась. И глаза у тебя были чужие и злые. Мне даже в какой-то момент показалось, что ты меня разлюбил.

Она замолчала, глядя на мужа с надеждой. Бросила мостик-провокацию через обрыв, мысленно протянула руки – ну же… Ты должен шагнуть на этот мостик по всем канонам и правилам, должен! И опровергнуть сомнения должен, и сказать банальные, в общем, но такие необходимые слова, которые я от тебя жду и которые являются фактическим приложением к немудреной провокации – бог с тобой, дорогая жена, что ты всякую чушь несешь, как я могу тебя разлюбить.

Родион молчал – сосредоточенно поддевал на вилку скользкий недожаренный яичный белок, и ничего не получалось.

Арина тоже молчала. Вдруг поймала себя на том, что ничего не чувствует, лишь взглядом помогает мужу справиться с ускользающим комочком яичного белка на тарелке, будто наблюдает со стороны, как ее мостик летит вниз, на дно обрыва.

Наконец, Родион решительно отодвинул от себя тарелку, отер губы салфеткой, глянул Арине в глаза холодно и так же холодно произнес:

– А если я и впрямь разлюбил, Арин? Или ты такой вариант в принципе не допускаешь?

Она вяло пожала плечами, подняла брови, улыбнулась испуганно. И ответила почти автоматически:

– Да, я не допускаю… Такого не может быть, что ты… Просто не может быть…

– Да отчего же, Арина? Отчего ты так думаешь? Только, умоляю тебя, не говори сейчас о вечной любви, не надо! А то знаю я твой привычный репертуарчик. Погоди, как там? Дай-ка, я вспомню… Вечная любовь, верны мы были ей, но время зло для памяти моей… – пропел он смешливо, подняв глаза к потолку. Глянул на Арину коротко и продолжил, наддав еще трагической смешливости в голос: – …чем больше дней, тем глубже рана в ней…

– Не надо, Родь… Прекрати.

– Почему? Я смеюсь над святым, да?

– Это не ты, Родь…

– Да я это, Арин, я! Очнись, пожалуйста, не впадай в транс! Все кругом изменчиво, и люди, и время. И я уже другой. А ты осталась там, на розовом облаке вечной любви! Не бывает вечной любви, Арин… Не бывает, не верь в эту сказку. И отнесись, пожалуйста, здраво и благоразумно к тому, что я тебе сейчас скажу. Я полюбил другую женщину и ухожу к ней.

– Нет! Нет… Погоди… Ты не можешь… Ты же еще не знаешь… Я беременна, Родь!

– Ты это сейчас придумала, да?

– Я не придумала… Это правда…

– Правда, неправда… Что это меняет? Не мне же тебя учить, что надо делать со случайной беременностью. Не хочешь же ты мне сказать, что…

– Да, я хотела этого ребенка. Я и сейчас его хочу…

– Ну, сейчас… Я понимаю, что сейчас ты в шоке. Завтра все будет по-другому, поверь мне. Все наладится, Арин. Нам обоим пора начать другую жизнь… И спасибо тебе за все, конечно. Пойду я, ладно?

Вставая из-за стола, он улыбнулся, проговорил задумчиво, глядя на нее:

– Надо же, как все получилось… А я не знал, как и подступиться к этому разговору. Я самое необходимое сейчас возьму, ладно? А вещи мои сама собери, пожалуйста… Я потом заберу…

Он поднял плечи, попятился вон из кухни, глядя на Арину настороженно. Ждал, наверное, что она бросится за ним вслед. Она бы и бросилась, если бы силы были. Но Арина ощутила лишь страшное удивление. Сердце колотилось толчками: не может быть, не может быть…

Через какое-то время Родион, уже одетый, с большой спортивной сумкой в руках, заглянул на кухню:

– Я пошел, Арин… Ключи не беру, они в прихожей, на тумбочке. Да, вот еще что… Ваське я сам скажу, ладно? Прямо сегодня и скажу. И не смотри на меня так, ничего страшного не случилось! Вставай, живи дальше… Посуду вон помой… Пока! Счастья тебе…

И торопливо отступил в прихожую. Так торопливо, будто боялся, что вслед ему полетят чашка и тарелка – те самые, которые он оставил на столе после ужина. Те самые, которые Арина должна была помыть, следуя его совету «жить дальше».

Хлопнула входная дверь, Арина запоздало вздрогнула. И только в эту секунду поняла, что случилось. Разумом поняла, но сердце продолжало биться часто и сильно, сопротивляясь горькому пониманию – нет, нет, нет! Этого просто не может быть.

* * *

Она не помнила, сколько так просидела на кухонном стуле, глядя в заплывающее сумерками окно. Долго, наверное. Очнулась от боли в затылке – спина оставалась напряженной, словно каменная. Словно тело готовилось в любую минуту скользнуть со стула и ринуться в прихожую на зов дверного звонка… И открыть дверь вернувшемуся Родиону. И увидеть его виноватую улыбку. И услышать объяснение случившемуся, любое, пусть даже самое нелепое.

Звонка не было.

Тишина в квартире была монотонной, изматывающей. Тишина хуже ожидания.

Как он сказал? Вставай, живи дальше? Посуду на кухне помой?

Да, все правильно. Нужно встать, помыть посуду. А потом что? Как, как дальше жить? Если она не может без него… Если любит. Если всегда будет любить.

Вечная любовь, верны мы были ей. Но время зло для памяти моей. Чем больше дней – глубже рана в ней.

Еще и дня не прошло – да что там, и часа не прошло! – а рана уже глубокая. Глубже некуда. Господи, за что? Почему?

Вместо дверного звонка тоненько задребезжал ее мобильник – в сумке. А вдруг это Родя звонит?

Скользнуть со стула не получилось, ноги затекли. Бегом в прихожую тоже не получилось. И вообще, какая-то потеря ориентации произошла на собственной обжитой территории – Арина шибанула плечом дверной косяк, бедром ударилась об острый угол тумбочки…

А телефон все звонил. Давай, давай, я сейчас… Еще немного, и я до тебя доберусь… Я сейчас, Родя…

Пальцы не слушались. Дрожали. Сколько барахла лишнего в сумке, надо все выбросить!

Арина увидела имя, высветившееся на экране дисплея, разозлилась. Да чтоб тебя, Ольга… В другое время позвонить нельзя? Именно сейчас надо, сию минуту? Хотя – какая разница…

Нажала на кнопку включения, прошелестела невнятно:

– Да, Оль…

– Привет, Ариш! Я на минуту! Дел много! – весело затараторила в трубку подруга, любимая и единственная. – Я просто напомнить, чтобы вы с Родькой не забыли про субботу! Мы вас ждем часам к пяти, форма одежды парадная! Только не пугайся, шучу… Ты же знаешь, у меня в доме полная демократия насчет одежды. Тем более это мой день рождения. Эй, ты меня слышишь? Чего молчишь?

– Слышу, Оль.

– А чего голос такой? Я тебя разбудила, что ли?

– Нет… Я не сплю… А может, и сплю, не знаю. Плохо мне как-то… Совсем плохо…

Арина и сама не узнавала своего голоса.

– Арин… Что с тобой? Говори! Не молчи. Что случилось? – бушевал в трубке растревоженный Ольгин голос.

– Ничего не случилось, Оль… Просто Родя ушел.

– Куда ушел?

– Сказал, к другой женщине. А я сижу и ничего не понимаю. Как так?.. А еще он сказал, чтобы я жила дальше. И чтобы посуду помыла.

– О господи… – тихо выдохнула Ольга и замолчала. Но молчала совсем недолго, тут же переспросила тихо: – Ты сейчас дома?

– Дома, конечно. В прихожей стою.

– Хорошо. Я сейчас приеду. Я быстро. Жди меня, никуда не уходи.

– Из прихожей не уходить?

– О, господи… Ты, мать, и впрямь больная, не соображаешь ничего. Вот беда так беда. Для тебя, по крайней мере… Ладно, иди на кухню, чайник включи. Хотя не надо чайник… Ничего не трогай, не хватало еще, чтобы ты кипятком ошпарилась. Просто сиди и жди, поняла?

– Да, Оль…

– Вот и умница. Я быстро приеду! Я уже к машине иду! Жди!

После Ольгиного звонка Арине стало немного легче. По крайней мере, квартирное пространство снова раздвинулось до привычных размеров, она смогла без ушибов дойти до кухни. И снова сесть на стул. И ждать. Ожидание – уже какое-то действие, за которое можно зацепиться сознанием.

Вновь подал голос телефон, зажатый в ладони, и Арина вздрогнула, как от сильного испуга, чуть не уронив его на пол. И снова диафрагму свело судорогой – Родя…

Нет, не Родя. Сынок звонил. Васенька.

– Мам… Ты как? Мне приехать? Я прямо сейчас могу.

Голос жалостливый, непривычно сюсюкающий. Значит, Родя ему позвонил… А сынок, значит, моментально проникся сочувствием.

– Чего ты молчишь, мам? Не плачь.

– Я не плачу, сынок.

– Ну, вот и не плачь… Ты у меня самая красивая и самая умная, слышишь? Я сейчас приеду, и мы поговорим, ладно? Ты мне скажи только… Женьку с собой брать? Или лучше одному приехать? Вообще-то она тут, рядом…

Арина хотела спросить – какую еще Женку, да вовремя одумалась. Ну да, конечно… Женька, то есть Женя… Но зачем ей сейчас Женя? Хорошая девушка у сына, но… она – чужой человек. Нет, не надо Женю…

– Извини, сынок, но мне сейчас Ольга звонила… Она ко мне едет. Чего тебе с нами, бабские разговоры слушать?.. Давай с тобой завтра, ладно?

– Как скажешь, мам. А тетя Оля – это хорошо, это как раз то, что сейчас нужно. Она тебе лучше мозги вправит, чем я. А мы с Женькой утром к тебе подскочим, ага? Купить что-нибудь?

– Нет, ничего не надо.

– А как ты вообще?

– Нормально, сынок, нормально…

– Тогда до завтра. Но я позже еще позвоню.

– Звони. Женечке привет передай.

– Передам.

Ольга ворвалась в прихожую, бросилась к ней с крепким объятием, но в следующую секунду выпустила из рук, заговорила громко и сердито:

– Все, Арина! Никаких слез, никакой бабьей паники, договорились?

– Да нет у меня никаких слез…

– Вот и хорошо. И правильно. А то я боялась… Знаешь, с какой скоростью по улице мчалась? А ты, смотрю, молодцом… Кофе мне можешь сделать?

– Могу.

– Ага. Тогда дуй на кухню, вари кофе, я сейчас… Так испугалась, когда твой голос по телефону услышала, чуть не описалась, как собачонка!

Ольга засеменила по коридору и сначала скрылась в туалете, потом зашла в ванную. После встала в кухонном проеме, уперев ладони в косяки, глянула исподлобья:

– Нет, почему такая тишина в квартире, а? Надо все, все включить!.. Телевизор на кухне, в комнате, и громко, и чтоб разные каналы… И музыку! И окна открыть настежь! Пусть еще с улицы шум идет!

– Зачем, Оль? – спросила Арина. Она следила за кофе на плите и не отрывала взгляда от пенки, поднимавшейся в турке.

– Чтоб не оглохнуть… Нельзя тебе сейчас в тишине. Нужны отвлекающие раздражающие маневры, чем больше, тем лучше. Где пульт от телевизора?

– Вон, на подоконнике.

Ольга шагнула к окну, цепко ухватилась за пульт и направила его к телевизору, как дуло пистолета. По всему было видно, что она полна решительности. Той самой решительности, какая бывает у женщин, когда они абсолютно растеряны и не знают, что предпринять в сложившейся ситуации и чем помочь любимой подруге.

Кухня тут же наполнилась визгливыми голосами популярного ток-шоу, и Арина невольно втянула голову в плечи, содрогнулась внутренне.

– Ничего, ничего… – проговорила у нее за спиной Ольга. – Так лучше… А это что, Арин?

– Где? – обернулась Арина от плиты.

Ольга, наклонившись к столу, рассматривала блюдо с кусочками жареного хлеба, на лице ее проступало слегка брезгливое недоумение.

– Что это, а? Еще и воняет…

Арина вдруг почувствовала внутри волну горечи. И эта туда же – с брезгливостью!

– А это, Оля, черный хлеб, жаренный с чесноком! – произнесла она с вызовом. – Изысканное, между прочим, блюдо! Ты не знала, да? Берешь кусок ржаного хлеба, натираешь его чесноком и обжариваешь в подсолнечном масле. Но вся фишка в том, чтобы масло было настоящее, нерафинированное, со специфическим запахом. Попробуй, это вкусно, Оля.

– Чего ты?.. Я же просто так спросила… – опешила Ольга. – А я думаю, откуда в квартире такой запах убойный. Значит, ты Родю решила этим шедевром удивить, да? – Она села за стол.

– Нет, я не удивить, я напомнить хотела, – поставив перед Ольгой чашку с кофе, Арина села напротив нее и вздохнула. – Я напомнить хотела, как мы… Много лет назад… У нас в тот вечер совсем ничего не было, ни копейки… Холодильник пустой. И мы этот хлеб ели… И так были счастливы… Оль, я неисправимый романтик, да? Восторженная идиотка? Ты тоже так считаешь?

– А еще кто так считает? Родя?

– Ну да. Я ему этот хлеб, а он… Он сказал, что ему надоело. И что уходит к другой женщине. Нет, ты мне объясни, я не понимаю! Я что, слепая? Я глухая, да? Я дура? Почему я считала, что у нас все замечательно? А наша любовь не кончится никогда. Ты же помнишь, как мы любили друг друга, Оль!

– Ты не дура, Арина. Ты очень умная, верная и добрая. Но ты… Как бы тебе объяснить… Ты иногда мне напоминаешь глухаря на токовище. Глухарь же ничего вокруг себя не видит и не замечает, когда песню любви поет. Пусть хоть небо на землю свалится, ему все равно. Он счастливым внутренним чувством живет, поет и поет… И по фигу ему, что его глухарица, или как там ее… Ну в общем, баба его глухариная… Что она давно в другую сторону смотрит. Туда, где солнца больше, еда сытнее и гнездо красивше. Хотя раньше исправно ему подпевала, было дело.

– То есть?.. Ты хочешь сказать… что Родя мне просто… подпевал?

– А что ему оставалось делать? Ты понимаешь, твой Родя другой, совсем другой… Нет, он не плохой человек, не лицемер и не циник, но… Вот скажи, тебе нравится эта квартира? Тебя здесь все устраивает?

– Ну да… А что меня здесь может не устраивать?

– И твоя жизнь тебя устраивает, да?

– Ну да…

– И заработок? И достаток?

– Я хорошо зарабатываю, Оль. Нам всегда на все хватало, мы ни в чем не нуждались, все необходимое у нас было.

– Вот. Во-о-о-т… Ты сказала ключевые слова – все необходимое у нас было. И ты считаешь, что это венец жизненного успеха – чтобы необходимое было? Тебя такая жизнь устраивает – с присутствием необходимого и достаточного?

– Ну да.

– Что ж, тогда я открою тебе большую тайну: Родион ненавидит такую жизнь.

– Какую – такую?

– Да вот такую! С присутствием необходимого и достаточного! Скучно ему в такой жизни. Тоскливо. Неуютно. Неужели ты сама этого никогда не замечала, Арин?

– Нет… Я вообще не понимаю, о чем ты.

– Да ладно! Не может быть, чтобы не понимала! Давай-ка, включи трезвый взгляд на жизнь, перестань быть глухарем! Вспомни хотя бы его реакцию, когда я вас впервые пригласила в наш с Алексеем новый загородный дом. Как он ходил тогда по комнатам, как трепетно трогал все руками. А как долго стоял у окна, глядел на зеленую лужайку! И как у него глаза горели – недоступностью и вожделением. И тоской…

– Я не помню этого, Оль. Правда, не помню.

– Ну да, где тебе. Ты ж по себе людей судишь. Если тебе хорошо в необходимом и достаточном, значит, и Роде тоже должно быть хорошо. А иначе и быть не может.

– Господи… неужели это правда, Оль? Неужели я ничего не видела, не замечала?

– Да, ты ничего не видела и ничего не замечала. Даже если бы я тебя носом в это наблюдение ткнула, ты бы не поверила, отмахнулась. Ты – это ты, Арин. И знаешь… может, я сейчас ужасную вещь скажу… Но я Родю в чем-то понимаю. Мы все в первую очередь люди, мы все хотим комфортной красивой жизни, а не только необходимого и достаточного… Ну, пусть не такой суперкомфортной и суперкрасивой… Но пусть в ней присутствует нечто большее, чем это пресловутое необходимое и достаточное! Потому что сейчас все такие, Арин! И с этим ничего не поделаешь, в такое время живем!

– Времена всегда одинаковые, Оль… Это человек может идти за временем, а время за человеком – нет.

– Ну, не скажи… Да ты оглянись, оглянись вокруг, присмотрись, как люди живут! Кого сейчас удивишь необходимым и достаточным? Нет, что ты… Всех с головой поглотило агрессивное бытоустройство, именно туда жизненная романтика и переместилась! И вся любовь там, и глухариные песни! Нет, я не спорю, иногда и до смешного доходит… Время и реклама сделали свое черное дело… Как у этих придурков в телевизоре, например. Нет, ты погляди на их рожи, погляди!

Арина нехотя подняла голову к экрану, всмотрелась в лица на экране. Пожала плечами:

– Да что там такого?.. Обычная реклама… Я никогда не вникаю…

– Ну и зря! Думаешь, что они там рекламируют?

– И что?

– Туалетную бумагу, вот что! С новой втулкой, которая растворяется в воде! Суперважный элемент креативного бытоустройства! Да ты глянь на эту бабу с мужиком, глянь… С каким счастьем они с этой втулкой возятся! И в банках с водой ее размешивают, и в унитаз опускают, потом около унитаза всем семейством собираются и внимательно наблюдают, как она там себя ведет, полностью растворилась или нет… А лица какие любознательные, какие заинтересованные! У бабы с мужиком больше проблем никаких нет, представляешь? Какая любовь и романтика, какие глухариные песни, о чем ты! Главное, чтобы втулка в унитазе растворилась. Погоди, погоди, сейчас она еще и со спины ее в унитаз кидать будет, как свадебный букет.

– Да ну тебя, Оль… Не смешно даже.

– Согласна. Не смешно. Но это жизнь. Всю романтику победила телевизионная реклама, рассказывающая о комфорте жизни.

– То есть о туалетной бумаге?

– Да при чем тут бумага!.. Ты же понимаешь, что я о глобальной проблеме говорю, а не о бумаге. Все повелись на мечту о красивой жизни. Все. Ну, или почти все… И Родя твой – не исключение.

– Оль, но у нас же все было… Квартира, машина… Сына вырастили… Мы не бедствовали, у нас все было! Может, и бумагу в туалет я именно такую покупала, с растворимой втулкой… Не знаю, не вникала как-то… У нас все было, Оль!

– Да что ты заладила – было, было! Было, да не то, что в телевизоре показывают. И даже в этой дурацкой рекламе. Ты видишь, какой у них в рекламе дом? У вас что, такой же? Чтобы в гостиной окно во всю стену, откуда видно зеленую лужайку? Из вашего окна, к примеру, что видно? Кусок двора и облезлую стену соседнего дома? И какие ощущения, когда смотришь?

– Да нормальные, Оль… Я и не думала никогда…

– Так и я о том же, Арин. Это ты не думала. Ты другая. И Родя другой. Да, вы счастливо прожили много лет, но вы не виноваты, что слеплены из разного материала. Ты смотришь в окно и радуешься этой жизни, а Родя и смотрит, и раздражается от бессилия и злобы на себя, что ничего в своей жизни изменить не может…

– Да никогда он не раздражался и не злился! Я бы увидела!

– Да ни черта бы ты не увидела!

– Почему?

– А потому, что пропускала его ощущения через свою собственную радость, как мясо через мясорубку, лепила котлетки и радовалась. Хорошо живем, у нас все есть! Ремонт сделали, новый телевизор купили! Да чего там, и новую стиральную машину можем себе позволить, и даже путешествие в Турцию в отель четыре звезды! И вообще, все это ерунда по сравнению с нашей великой любовью!.. Ну, чего на меня так смотришь? Обижаешься, да?

Нет, Арина не обижалась. Наверное, Ольга была права… Наверное, она и впрямь жила так, закрыв глаза, и пела свою счастливую песню, как глухарь на токовище. Ей и в самом деле казалось, что они живут замечательно, лучше всех. И денег вполне хватало… После того как она получила повышение и стала начальником финансового отдела, зарплата стала до неприличия высокой! В два раза больше тех денег, что Родя домой приносил…

Ему вообще как-то не везло с работой в последние годы. То одна фирма, то другая. И нигде ему не нравилось, все было не так, как надо. То на фирме «полный бардак», то начальник «неправильный, держит его за дурака». Так и оставался вечным перебегающим менеджером без перспективы служебного роста, как ефрейтор в армии. Зря он тогда не пошел учиться, зря… Хотя мама на своем настаивала, говорила, что не в учебе дело, а просто Родион человек такой…

– Арин, да брось ты горевать, господи… – глотнув остывший кофе, тихо произнесла Ольга. – Возьми и забудь. Черт с ним, не нужен он тебе. Ты умная, красивая, еще лучше найдешь. Забудь.

– Я не смогу забыть, Оль! О чем ты?

– Но все равно рано или поздно придется… Время пройдет и забудешь.

– Нет. Я беременная, Оль.

– Ну и что? Подумаешь, проблема! А Родиону ты об этом сказала, кстати?

– Да.

– И он что?

– Ничего… Сказал – сама знаешь, что делать, не мне тебя учить…

– Ага. Ну да. Нет, ну он сволочь, конечно… По большому счету он прав, но мог бы как-то… Да ты не бери в голову, я тебя в два счета в хорошее место устрою.

– Нет. Не надо. Я буду рожать.

– Ага, рожать… С ума, что ли, сошла? В такой ситуации?

– Я буду рожать. Это не обсуждается.

– Да? А жить на что станешь? На какие шиши ребеночка растить? С работы тебя в два счета попрут, и даже с твоей начальственной должности, не сомневайся. Это же частная фирма, а не государственная контора, где беременной бабе отдай положенный чай с сахаром и не греши перед конституцией. Попрут, как миленькую! В лучшем случае сунут в зубы приличное выходное пособие и – за дверь. Допустим, первые полгода ты на это пособие как-то сможешь перекантоваться, а потом? Будешь за алиментами бегать и натыкаться на Родионову ненависть? Фу, Арин… Согласись, как-то не комильфо.

– Но это же его ребенок… Неужели он?..

– А я еще раз объясняю тебе, что ничего другого, кроме ненависти, ты от него не получишь. Ну такой он, что ж поделаешь. Типаж такой. Зря ты его любила. Лучше бы другому кому эта песня досталась. Жалко. Таких баб, как ты, сейчас по пальцам пересчитать… Чтобы любовь была такая вот безусловная, в чистом виде. Это же счастье особое, богом данное!

– Да ну, Оль… О чем ты…

– Правда, правда! Это ж не все так могут, чтобы видеть от мужа фигу и быть счастливой одним духом-любовью… Как дева Мария… Еще и рожать собралась под сороковник, надо же…

– Да, я буду рожать. Я очень хочу этого ребенка. Ничего, справлюсь как-нибудь. И все, и хватит об этом.

– Да как скажешь, хватит, так хватит. Может, ты и права. Кстати, как себя чувствуешь-то? Не тошнит?

– Тошнит… И голова кружится.

– Витамины для беременных принимай. И фрукты ешь. И творог. Ну, в общем, сама знаешь… Кстати! А как же мой день рождения? Придешь?

– Приду…

– Точно придешь? Не испугаешься? Я ведь Лерку обязана пригласить, сама понимаешь… Семья, общий бизнес… Она там какой-то родственницей моему Алексею приходится, троюродной сестрой, что ли. А Лерка с собой обязательно Родю притащит.

– Погоди, Оль, я не поняла… при чем тут Родя и твоя Лерка?

– Здрасте, приехали!.. – всплеснула руками Ольга, глядя во все глаза на подругу. – А ты что, не знаешь разве?

– Нет… А что я должна знать?..

– Правда, не знаешь?

– Да нет же!

– О господи… А я все сижу и думаю – какой-то странный у нас разговор получается, будто мы друг друга не слышим. Ты не в курсе, значит! А я бисер мечу, объясняю про Родино неприятие необходимого и достаточного… Ну, теперь понятно…

– Это… Лерка, да? Это он к ней ушел?

– Да. Она его просто купила, Арин. Говорю же, он сволочь… Он не достоин твоей любви, забудь его, забудь!

– Значит, Лерка… Но как же так, Оль… Нет, я не могу в это поверить. Когда они успели?

– Да ладно, чего ты, как бабка старая – когда успели, когда успели! Дурное дело не хитрое. Да ведь практически у тебя на глазах все закрутилось! Не помнишь, что ли?

– Нет… А когда?

– Два месяца назад… У нас очередная годовщина свадьбы была, помнишь?

– Помню, конечно. Мы с Родей вам немецкий сервиз подарили.

– Хм, сервиз… Про сервиз ты помнишь, а про мужа забыла.

– Нет, почему… я помню… Он все время с Леркой танцевал. Она напилась, прямо с ног валилась, почти висела на нем. Но я как-то не придала значения, Оль. Подумаешь, напилась женщина. Он ведь мужчина, он должен слабую женщину поддерживать.

– Ну да, должен, конечно. Кто спорит. Теперь он только и делает, что ее поддерживает, а ты со мной на кухне сидишь. Меня умиляет твоя доверчивость и наивность, просто плакать хочется.

– Но я действительно не придала значения! Мне и в голову не пришло… Наоборот, я ужасно жалела этого мужчину, Леркиного друга… Думала, как ему неприятно на Лерку смотреть.

– Ой, нашла, кого жалеть! Ивана жалеть не надо, он сам по себе. Да и Лерке не по зубам этот мужик… Она давно это поняла, потому и на Родю твоего глаз положила. Да ты же знаешь эту рыжую стерву, там клейма негде ставить.

– А мне казалось, ты с ней дружишь.

– Дружу, да… Как бы дружу. А что мне остается делать? Я ж тебе объясняю, она родственницей Алексею приходится, крепкий семейный клан, один за всех и все за одного… Иногда в жизни очень и очень приходится лицемерить, Арин.

– Да, я понимаю…

Ольга глянула на нее сердито, встала из-за стола, проговорила тихо:

– Я еще кофе сварю… Будешь?

– Нет… Расскажи мне о ней еще что-нибудь, пожалуйста.

– О ком? О Лерке? Зачем?

– Не знаю…

– Ладно. Давай посплетничаем, если тебе от этого легче. В общем, Лерка не так молода, как старается выглядеть… Две пластические лицевые операции, силиконовая грудь, что-то она с задницей себе делала, не помню уже… Но выглядит хорошо, ты сама видела. Если еще прибавить эти повадки молодой капризной бабы… Но истинный возраст, я думаю, на полтинник тянет.

– Да ну… Я думала, она моложе нас.

– Нет, ошибаешься. Как тонко заметил классик – молодая была совсем не молода. Вот и у нашей молодой за плечами сколько всего, знаешь? У-у-у… Три раза успела замуж сходить, и все за богатеньких старичков! Она и сейчас в статусе свеженькой вдовы пребывает, и довольно состоятельной вдовы. Видимо, нажилась со стариками… А когда сама состарилась, на молодое мясо потянуло, в качестве компенсации, наверное. Причем не просто так за здорово живешь компенсироваться, а чтобы замуж, чтобы красиво, как у молодых баб. Думала Ивана цапнуть – не вышло. И тут вдруг такой подарок – наш Родя на глаза попался. Молодой. Красивый. С прорехой в области необходимого и достаточного. А Лерка, она такая… У нее нюх особый, собачий, сразу эту прореху почуяла… Знаешь, я даже представляю этот Леркин хмуреж незамысловатый! Что она ему обещала, интересно? Роскошный семейный дом, лужайку, уик-энд в Париже? Ах, как хорошо мы смотримся вместе? Ты достоин лучшей жизни, милый? Ты можешь себе это позволить, поскольку сына вырастил и долгов в прежней жизни не оставил?

– Все, Оль, хватит…

– Ну хватит, так хватит. Сама ж просила.

– Я устала. Голова опять кружится. Я лечь хочу.

– Прогоняешь меня, да? Хорошо, я уйду. Кофе вот попью и уйду. Но имей в виду – на моем дне рождения ты просто обязана появиться.

– С ума сошла? После всего, что я узнала?

– Да, именно так. Да, Лерка тоже придет и обязательно с собой Родю притащит, хотя бы для того, чтобы расставить и укрепить все акценты. И ты тоже придешь.

– Да ни за что.

– Так надо, Арина.

– Почему?

– Потому! Если испугаешься и не придешь – сразу на себе крест поставишь. Ты поневоле примешь Родино предательство как собственное унижение, понимаешь?

– Ну и пусть… Господи, да какая разница теперь.

– Есть! Есть разница! Если ты сейчас испугаешься и не придешь, ты и потом в мой дом не придешь, и так, постепенно, выпадешь из моего круга. Оно тебе надо – друзей и знакомых терять? Все наши тебя давно знают и любят… Ой, да сейчас все так делают, Арин! Это раньше при разводе друзей делили, а сейчас вовсе не повод.

– Я все понимаю, Оль, но я не смогу. Мне тяжело будет.

– Перетерпи. Так надо! Ну хочешь, я Ивана тоже позову, Леркиного бывшего?

– Зачем?

– Ну… хотя бы для равновесия?

– Какого равновесия? На одной чаше весов – двое брошенных, на другой – двое счастливых?

– Ну, Ивана, допустим, уж никак брошенным не назовешь. Он мужик такой, себе на уме. Знаешь, как Лерка долго его окучивала? У них ведь поначалу просто деловые отношения были, он ее наследством занимался, как поверенный.

– Он что, нотариус?

– Да нет… Не знаю точно, кто он. Знаю только, что у него свое детективное агентство есть… Еще какая-то фирма… В общем, он мужик деловой и не бедный. Давно разведен, один живет. Я ж говорю, для Лерки он завидный жених был. А только на ней он все равно бы не женился, он же не сумасшедший.

– А Родя, значит, сумасшедший?

– Да нет, Родя тоже не сумасшедший. Родя хочет другой жизни. Чтобы как на картинке. Чтобы в белых штанах босиком по лужайке на фоне красивого дома. И если твоего Родю, как говорил известный сатирик, в тихом месте прислонить к теплой стенке… Одеть, огламурить, облагородить… И создать для себя «милого», как папа Карло создал для себя Буратино. Что ж делать, если мир так устроен – все бабы хотят иметь рядом с собой «милого», как атрибут женской состоятельности. Вот и попался твой Родя, да… Хотя посмотрим еще, каков он будет в роли «милого», какие песни запоет через пару месяцев! Лерка – та еще пьяная вишенка…

– Ой, хватит, Оль… Правда, не могу больше этого слышать. Плохо мне.

– Все, не буду! Сама вижу, что ты раскисла. Слишком большой поток информации на твою больную голову. Но куда ж от нее денешься, от информации. Ладно, я пойду, а ты спать ложись. Говорят, с бедой нужно переспать. Завтра суббота, отдохнешь, в себя придешь… А в воскресенье – ко мне! Все, ничего больше слышать не хочу. Так надо, Арина. Скажи, что придешь.

– Ладно, я приду.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Арина готова была обещать что угодно, лишь бы Ольга скорее ушла. Сил не было на разговоры. Хотелось лечь, укрыться с головой одеялом и пропасть в темноте… И дышать тихо-тихо…

Когда легла и закрыла глаза, показалось, будто услышала над ухом спасительный шепоток – не верь, это неправда, все будет как прежде. Никуда Родя не ушел, он просто не мог уйти! Утром вернется и сам будет страшно удивлен – как же так…

И поверила отчего-то. Вздохнула легко, уснула… Может, ангел-хранитель прошептал? Бывают минуты, когда человеку нужна спасительная ложь, даже от ангела… Хотя бы на первую ночь.

* * *

Под утро Арина проснулась – за окном уже рассвело. И навалилось тяжестью осознание – все это правда, правда! И нечего себя обманывать. И надеяться не на что. Надо жить, надо привыкать, надо приспосабливаться к новым обстоятельствам. Но как?

И снова будто шепнул кто на ухо: «Да очень просто, как. Все привыкают, и ты привыкнешь. Не ты первая, не ты последняя. Смирись».

Наверное, ей ангел-хранитель с противоречивым характером достался. Сначала одно шепчет, потом другое. Ренегатствующий ангел-хранитель. Смирись, главное…

Если б еще рассказал, как смириться! Как уговорить себя, если каждая клеточка организма протестует, если страшно повернуть голову и увидеть пустую половину кровати? Если так плохо, что хочется завыть в рассветное окно, чтобы не слышать раздражающе веселого птичьего гомона?

А если не завыть, так хоть в подушку заплакать…

Нет, и плакать нельзя. Никаких отрицательных эмоций – маленькому вредно. Наоборот, надо его успокоить… Перевернуться на другой бок, закрыть глаза, устроиться поудобнее и тихо начать бормотать – все, что в голову взбредет. А еще лучше спеть, сочиняя на ходу колыбельную:

Все пройдет, и наш папа вернется… Он знает, что ты есть. Он испугается и вернется. Потому что мы с папой очень любим друг друга… Он знает, что ты есть.

Странная колыбельная получилась. Как чей-то подстрочник. Или японская танка. Не важно. Главное, что вынырнула и к берегу поплыла, и даже снова спать захотелось…

Разбудил телефонный звонок. Васькин голос в трубке звучал виновато и чересчур деятельно:

– Мам, доброе утро! Как ты?

– Нормально…

– Когда нам приехать? Сейчас рано еще, да? У тебя голос непроснувшийся… Мой звонок разбудил, наверное?

– Да, разбудил… Но ничего страшного. А который час?

– Уже половина девятого. Ты же в это время всегда встаешь, вот я и подумал… А оказывается, разбудил! Но я беспокоился, мам, правда…

– Спасибо, сынок. И правильно, что разбудил. Все равно мне пора вставать.

– Мам, так мы едем? Женька блинчики с мясом на завтрак делала, мы тебе привезем…

– Не надо. Я не хочу блинчиков с мясом.

– Мам, но она же старалась… Я все хотел слопать, а она не дала… Чтобы тебе…

– Ладно, извини. Это я еще не до конца проснулась. Везите свои блинчики.

– Ага, мы скоро…

Арина села на постели, представила Женины блинчики на тарелке. Поджаристые, лоснящиеся, свернутые аккуратными конвертиками. Первая волна тошноты пощекотала желудок, прошла по гортани, вызвав неприятие и судорожный глотательный рефлекс. Васька сказал, они еще и с мясом… О-о-о… Что ж наша девушка так старается с завтраком, а? Могла бы и с творогом свои блинчики замастрячить, хлопот меньше. Или с повидлом каким на худой конец…

Все, надо вставать, надо взбодриться, надо встретить ребят в нормальном виде, хотя бы умытой и причесанной, и желательно с улыбкой. Надо задавить на корню все нехорошие ощущения в эпигастральной области, будь они неладны. И даже блинчик в себя впихнуть, если получится. Все-таки старалась девушка. Нельзя обижать девушку.

Васька открыл дверь своим ключом:

– Мам, это мы…

– Да, я слышу, сынок! – ответила Арина из кухни. – Доброе утро! Я как раз и кофе сварила.

Вася и Женя прошли на кухню, ступая осторожно, как по минному полю, сели за стол. Женя аккуратно поставила в центр стола пластиковый контейнер, открыла крышку:

– Вот блинчики, Арина Игоревна… Теплые еще…

Боже, а голос-то какой трагический. И взгляд. Будто она блинчики умирающей принесла. Смешно, честное слово.

– Спасибо, Женечка, – Арина улыбнулась приветливо. – Я очень люблю блинчики, с удовольствием съем. Я забыла – ты какой кофе пьешь, с молоком, со сливками или черный?

– Черный… И без сахара…

– Жень, ты опять худеешь, что ли? Зачем? По-моему, тебя и без того ветром качает.

– Вот-вот, и я про то же, – подхватил тему Васька. И сразу будто расслабился: откинулся на спинку стула, продолжил со смешком в голосе: – Скоро не под ветром качаться будет, а летать по ветру. А что, очень даже удобно! Послюнявила пальчик, выставила вверх, поймала нужный ветер и полетела… Красота! И в пробках стоять не надо! Правда, Жень?

– Да ну тебя, – смутившись, опустила глаза девушка.

– А мне, мам, со сливками, с сахаром и в большую кружку, ту, мою любимую. Ну, ты знаешь.

– Да знаю, знаю, Вась. А тебе, Жень, и правда худеть не надо. Куда еще худеть? – ставя перед ней чашку с кофе, пожала Арина плечами, выразительно глянув на Ваську.

– Да ей бесполезно объяснять, мам, – отмахнулся тот, весело подмигнув Жене. – Пусть делает, что хочет. Пусть смотрит на мир голодными грустными глазами. Ежик у нас мазохист… Ежики бывают разные: черные, белые, красные… Но всем одинаково хочется на что-нибудь заморочиться! Да, Ежик?

Арина улыбнулась, повернулась к шкафу, стала искать любимую Васькину чашку. Про себя же подумала – и впрямь Ежик. Очень подходит Женечке это смешное прозвище, придуманное Васькой.

Вообще, странная девушка, надо сказать. И отношение к ней сложилось странное, ни туда, ни сюда. И что Васька в ней нашел? Нет, если нравится она ему, и слава богу, тут уж без вопросов…

В школе, например, ему нравились блондинки-веселушки, Оксанка с Дашенькой. И на первом курсе девушка Света была – тоже яркая блондинка. Потом еще Леночка… И еще какие-то подружки бело-плюшевой масти – всех не упомнишь…

А тут Ежик. Худой, длинный, неуклюжий. Черные вихорки на голове. Тонкая шея, выпирающие ключицы. И не улыбнется никогда. Сидит, вся скукоженная. Стесняется, что ли?

А еще заметно, что она старше Васьки. Пять лет разницы – не пять месяцев. Не сказать, конечно, что у нее за плечами Крым и Рим с медными трубами, но переживание какое-то все равно чувствовалось. Неспроста же она такая молчунья.

Хотя это и неплохо, что молчунья. Может, привыкла молчать, потому что одна живет. Вернее, жила… Да, это как в сказке – жил грустный одинокий Ежик в маленькой однушке на окраине города, потом влюбился и перестал быть одиноким. Надо у Васи расспросить о ее прошлом, в какой семье выросла. Почему она одна, где родители… Не сирота ли? Другая девчонка уж давно бы все выболтала о себе, а эта молчит. И смотрит на Ваську так, будто он ее от неминуемой гибели спас.

– Мам, ешь блинчики.

Васька подвинул к ней тарелку, а Арина подумала: может, признаться Ваське? Прямо сейчас. Все равно тайное когда-то становится явным.

– А вообще, мам… Ты как? Сильно переживаешь?

– Не знаю, сынок. Я не поняла еще. Не успела. Тем более, не могу себе позволить переживания, потому что… потому…

– Да понятно. Переживаешь, конечно. Ты это… Держись как-то… Если честно, я и сам от отца в шоке. Я ему так и сказал. С ума сошел, говорю? Куда? Зачем? И слышать, говорю, не хочу…

Васька подскочил со стула, подошел к окну, постоял немного, сунув ладони в карманы джинсов и нервно тряся коленкой. Потом вернулся за стол, отхлебнул кофе, глянул на Арину исподлобья.

– Так и сказал, мам… Слышать, мол, не хочу.

– А отец что тебе ответил?

– Не помню точно… Ну, что для него и для меня ничего не изменилось, мол… Он отец, а я сын, и это навсегда и навеки. Да все отцы в такой ситуации говорят одно и то же, я думаю. Потом он про учебу еще заговорил…

– А что про учебу?

– Да он спросил, когда надо вносить оплату за следующий год. Что он будет помогать в этом смысле. А я ответил, что ничего мне не надо, раз так. Уж как-нибудь обойдемся без его помощи.

– А он что?

– Да ничего. Он сказал, что я веду себя, как пацан. Мам, но мне и впрямь ничего не надо, раз так! Я и сам себе на учебу заработаю. Ни у тебя, ни у него ничего не возьму.

– А на меня ты за что обиделся, сынок?

– Да я не обиделся… Но если так получилось, я тоже… Я заработаю, ты не волнуйся.

– И я помогу, Вась… Я могу тебе дать на первый семестр… – тихо встряла в разговор Женя. Арина и Васька удивленно повернули к ней головы.

– Нет, а чего такого? – произнесла Женя, опустив глаза. Потом подняла их, взглянула на Васю, прошептала с интимной хрипотцой: – Мы же не чужие, Вась… Правда?

Арина поторопилась встать. Захотелось как-то разрядить ситуацию, чтобы не смущать сына и его девушку.

Хорошо, хоть Ваську на сегодняшний день любят. Про свою тайну она позже расскажет. Успеется.

– У вас какие планы на выходной, ребята? – спросила Арина беззаботно, со звоном складывая в мойку кофейные чашки. – Наверняка были какие-то планы?

– Да мы на дачу собирались к моему однокурснику, он всю группу на шашлыки позвал… – сказал Васька.

– Вот и езжайте на дачу. И отдыхайте.

– Но, мам… А как же ты? Мы решили не ехать…

– А у меня своих дел полно! Работу по дому никто не отменял, в супермаркет сходить надо, холодильник пустой… Война войной, а обед всегда должен быть по расписанию! Тем более надо все сегодня успеть, завтра некогда будет.

– А что у тебя завтра, мам?

– На день рождения к Ольге пойду. Обещала.

– Может, не стоит, мам? Там же… А вдруг там…

– Я знаю, сынок. Отец тоже может прийти. С Лерой. Или наоборот, Лера с твом отцом. Но я все равно пойду. Я Ольге обещала.

– Мам… Ты уверена? По-моему, не стоит все-таки.

– А почему? Во-первых, Ольга моя подруга, и у нее день рождения. Во-вторых… Мне что теперь, паранджу надеть и спрятаться от стыда? В-третьих, я хочу сама, своими глазами посмотреть. Потому что я не верю… Хоть убей меня, но я не верю. Когда увижу, тогда и поверю.

– Да я сам не верю, мам… А хочешь, я с тобой завтра пойду? Как группа поддержки?

– Нет, не надо… Я сама, сынок. Спасибо.

– Ну, как знаешь…

– Идите, ребята, идите! Отдыхайте! На природе сейчас красота… Я в полном порядке, за меня не волнуйтесь, правда.

– Точно, мам?

– Ну, я ж говорю. Идите, вас друзья ждут…

Вася глянул на Женю, будто искал у нее поддержки. Она не ответила, опустила глаза. И правильно сделала – чем она может его поддержать в данном случае?

– Что ж, мам… Тогда мы пойдем.

– Давайте, давайте… Иначе потом из пробок не выберетесь.

В окно Арина видела, как они садились в машину. Да, у Ежика не только своя жилплощадь имеется, но и своя машина, довольно симпатичный красный «Рено». И модель не из дешевых… Надо же, как хорошо сынок устроился с любовью-то.

И сама испугалась противной мыслишки. Скрипучий внутренний голос аж задохнулся возмущением – как не стыдно, мамаша бессовестная! Как не стыдно! Вместо того чтобы радоваться сыновнему счастью…

Прости меня, внутренний голос. Прости, дуру глупую. Радуюсь я, радуюсь. Очень даже радуюсь. Я и сама радость люблю, и радовать люблю… Я и мужа вчера собиралась обрадовать, да не получилось чего-то. И я теперь не знаю, что делать, как дальше жить и кого радовать своей тайной радостью…

Слезное облако тут же подкатило, накрыло с головой, ласково огладило плечи – поплачь, поплачь. Едва расслышала через облако зов мобильника.

Ольгин голос из трубки прозвучал резко, чуть насмешливо и оттого немного обидно:

– Ты что? Ревешь, что ли? Опять? Мы вроде договорились…

– Ой, Оль… Не надо. Прошу тебя.

– Ладно, ладно, не буду. Реви на здоровье, только особо не усердствуй, тебе нельзя.

– Да я знаю… Я чуть-чуть.

– Если чуть-чуть, то можно. Завтра приедешь? Надеюсь, за ночь не передумала?

– Да. Я приду.

– Точно?

– Ну, я же сказала.

– Молодец. А что наденешь?

– Ой, да… Надо же платье купить…

– Вот и займись полезным и приятным делом, вместо того чтобы реветь. А то завтра глаза будут, как у пьяного тоскливого поросенка.

– Да, прямо сейчас поеду и куплю платье.

– Давай… До завтра.

– Пока, Оль.

Не поехала она за платьем. Собралась, но передумала. Зачем деньги тратить? Они еще на другие дела пригодятся… Что там с работой будет дальше – пока неизвестно. Что ее ждет?

Если только представить, как «обрадуется» шеф, когда узнает про ее интересное положение… Сразу уволит или даст до декретного отпуска доработать? Вообще-то он хороший мужик… но не настолько. Там, где начинается бизнес, понятие «хороший мужик» заканчивается. Ольга права, в лучшем случае он согласится выплатить хорошие декретные «отступные», а потом уволит. А в худшем…

А вот про худшее не надо. Как сказал один герой из недавнего умного сериала – прошлое лучше не помнить, будущего лучше не знать. Молодец мужик. Наверное, так и надо. Ну, и мы тоже как-нибудь… Бог не выдаст, свинья не съест.

От искусственного нагнетания оптимизма Арине стало еще хуже – ну как можно не помнить прошлое? Тем более если там было хорошо. А если прошлое вдруг ушло, и ничего взамен, кроме душевной паники, не осталось… То и зацепиться не за что…

Не давая себе отчета, Арина вдруг схватила телефон, кликнула номер мужа. Пока шли длинные гудки, лихорадочно готовила в голове первую фразу. Или вопрос какой-нибудь, не важно. Но чтоб тональность была спокойная, деловая.

Родион сбросил звонок. Телефон захлебнулся короткими гудками в знак солидарности с ее возмущением: что, даже поговорить не хочешь? Как же так, Родя? Ведь я просто поговорить хотела… Голос услышать…

Чтобы снова не впасть в отчаяние, Арина быстро пошла в спальню, отодвинула дверцу платяного шкафа. Платье надо выбрать. Что-нибудь из старого и забытого… Для всех забытого, а для Роди – памятного. Да, вот это… Шелковое, темно-вишневое, с открытыми плечами. Она в нем была в ресторане, когда всей семьей отмечали Васькино поступление в институт и пили шампанское. Васька тогда сказал тост: за моих родителей, самых красивых, самых счастливых.

Как ей в тот вечер было весело, как приятно кружилась голова! Родя с Васькой смеялись – наклюкалась мать… И снова наполняли ее бокал, и танцевали с ней по очереди. А еще Родя подарил ей цветы – большой букет белых роз. Теперь она точно знает, каким бывает счастье. Оно кружит голову, как шампанское, и пахнет розами. Одурманивает, оглупляет и ослепляет.

Интересно, Родя помнит это платье? Наверняка помнит.

Вот в нем и пойду…

* * *

А воскресным утром накатила паника – зачем обещала Ольге! Нельзя туда идти, лучше остаться дома. Ужасно глупая затея – дать себе пережить заново боль, унижение и отчаяние… Она ж не мазохист, в конце концов. Нет, не права Ольга. Надо беречь себя и не вылезать на белый свет из темной норки… Зачем, зачем обещала!

К тому же все валилось из рук. И задумка с платьем показалась не совсем удачной. Рядом с женщиной в таком платье должен быть мужчина, который бы держал за руку, оберегал… Незащищенность открытых плеч этого требует. А без мужчины рядом женщина в таком платье слишком вызывающе смотрится.

Надо же, подумала Арина, она никогда раньше не задумывалась над этими неписаными правилами – что может надеть на вечеринку женщина с «тылами» и женщина «без тылов»… Или это не правила никакие, а ее собственные на данный момент панические ощущения? Вдобавок и прыщ на лбу за ночь выскочил – полная дисгармония – открытые плечи и прыщ на лбу! И волосы феном пересушила, легли не так, как задумывала. Да плюс тошнота… Непреходящая, мучительная, вытягивающая последние силы.

И все же Арина как-то собралась. Ругая себя, на чем свет стоит, вызвала такси, подошла к окну.

Ах, ну конечно. Еще и небо заволокло тучами, гроза собирается. Такой день, значит… Все к одному… И отступать некуда. Нет, можно, конечно, отступить в последний момент… Позвонить Ольге, сказаться больной.

На телефон пришло сообщение: такси прибыло. Что ж, ладно. Пусть будет, что будет. Но все равно – затея ужасно глупая и жестокая! Зачем?! Зачем…

Гроза так и не началась – решила мимо пройти. Покапал редкий дождичек, пока ехали, потом небесная хмарь и вовсе исчезла, оставив после себя радугу. И дышать стало легче. И как хорошо на радугу смотреть! Хорошо, но ужасно грустно. Хотелось плакать по той жизни, которой уже не будет. Но плакать нельзя – нарисованное лицо потечет.

Наконец приехали.

Ольга махнула Арине издалека, пошла по дорожке навстречу, придерживая платье. Сногсшибательное, кстати! Хороша, чертовка. Больше тридцати не дашь.

– С днем рождения, Оль! Чудесно выглядишь!

– Спасибо, подруга. Молодец, что приехала.

Они обнялись, расцеловались. Арина выудила из пакета подарок – расписной дизайнерский шарф ручной работы.

– Ой, спасибо, Арин! Какая прелесть! Мне ужасно нравится! Ты же знаешь – я обожаю батик… Ну, опять угодила…

– Я старалась, Оль. Да, тебе идет… И даже к этому платью… Сегодня все для тебя, подруга! Смотри, даже гроза стороной прошла! Устыдилась тебе праздник испортить.

– Ну да… А ты? Как ты себя чувствуешь, Арин?

– Да так себе, если честно.

– Что, градус достоинства упал?

– Ой, упал, Оль… Практически до нуля. Я и ехать не хотела.

– Ладно, не дрейфь, прорвемся. Кстати, они уже здесь, вместе нарисовались. У Лерки такой вид… Нагло торжествующий. А у Роди, наоборот, слегка обалдевший. Смотрит по сторонам, любопытные взгляды ловит. Я думаю, они оба уверены, что ты не придешь.

– Действительно, зачем я здесь?

– Затем! Все ты правильно сделала! Улыбнешься, поздороваешься, как ни в чем не бывало. Ты же сильная женщина, Арина! Ты цельная, ты умная! Уж я-то знаю, какая ты. Как в песне – любить так любить, стрелять так стрелять!

– Не, я стрелять не умею.

– Научишься, делов-то. Представь, что у тебя за пазухой пистолет, и ты в любое время можешь его достать и направить в Родю. Не чтобы убить, а так, чтобы боялся. Заодно и романтики в себе поубавишь, а то она тебя назад тянет, градус достоинства понижает. Без романтики легче, Арин. Ишь, втемяшила себе в голову – люблю, люблю! Столько лет втемяшивала, и для чего, спрашивается?

– Но я действительно…

– Ладно, знаем твои песни, слышали. Забудь. Понимаешь, так ты быстрее забудешь, чем станешь по квартире вдоль стен в одиночестве мотыляться. Это что-то вроде шоковой терапии. Ничего, ничего! Подойдешь к ним, как ни в чем не бывало. Привет, мол, как дела.

– А мне к ним обязательно подходить?

– Ну можешь не подходить. Можешь кивнуть издали, чуть равнодушно – вижу, мол, вижу. Подумаешь, удивили. Погоди, я сейчас Ивана тебе организую! Пусть он тебя опекает, пусть Лерка от этого бесится!

– Да не надо, Оль. Оставь человека в покое.

– Нет, почему же? Я только что его видела, погоди.

Ольга уже рыскала взглядом по группке гостей, расположившихся в креслах вокруг небольшого фонтанчика. Потом схватила Арину за руку, повела к фонтану, на ходу решительно окликая:

– Иван! Можно тебя на минуту?

И пока Иван поднимался из кресла, торопливо шепнула ей на ухо:

– Чего напряглась-то? Улыбайся. Плечи расправь.

– Фу, как неловко, – поежилась будто от холода Арина. – Видишь, он с каким-то мужчиной разговаривал? А ты…

– Да ладно, расслабься. Мне сегодня все можно, даже прервать разговор двух мужчин. Пусть даже и очень деловой разговор.

Иван шел к ним навстречу с выражением вежливой готовности к любой просьбе. Впрочем, и с капелькой досады тоже. Видимо, разговор, категорически прерванный Ольгой, был действительно важный.

– Иван, у меня к тебе дело. Безотлагательное.

– Я готов, Оленька. Я весь твой. Слушаю.

– Вернее, не дело, а просьба…

– И к любой просьбе тоже готов.

– Ты ведь с Ариной знаком, да? Вас не надо друг другу представлять?

– Да, конечно… И даже более того… как я понимаю, в данный момент мы товарищи по несчастью? – с улыбкой повернулся он к Арине.

Арина кивнула, улыбнувшись в ответ. Судя по смешливым искоркам в его глазах, никакого «несчастья» Иван в данный момент не испытывал. Арина даже подумала с завистью: мне бы так.

– Молодец, Вань, ты совершенно верно просек ситуацию, – наклонившись к нему, тихо проговорила Ольга. – Тебе-то данная ситуация, как я понимаю, хрен по деревне да два по селу, а Арине… Поможешь ей, ладно?

– Да пожалуйста. Все, что могу. Только мою задачу обозначьте более конкретно, девочки. Что я должен делать?

– Да ничего, просто быть рядом с Ариной. Просто морально поддержать. Видишь, ее колбасит немного. Надеюсь, тебе это нетрудно?

– Да ничуть. Наоборот, я рад быть полезным красивой женщине.

– Вот-вот! Уже хорошо! Это я относительно красивой женщины, ты понял, да? И дальше давай в том же духе. Не скупитесь на комплименты, гусар. И ножкой шаркайте шибче, шибче.

– Оль, прекрати… Ну что ты прям… – смущенно опустила глаза в землю Арина.

– А что? Кто скажет, что ты не красивая, пусть первый бросит в меня камень. Тем более не я это сказала. Это мужчина сказал. Ну ладно, ребята, мне бежать надо. В общем, не скучайте тут. Иван, я на тебя надеюсь, ага? Ты обещал.

– Да, Оль. Я помню.

Ольга развернулась, быстро пошла в сторону дома, придерживая подол платья. Иван и Арина молча смотрели ей вслед… Арина первая нарушила неловкую паузу:

– Иван, я снимаю с вас все гусарские обязательства и отпускаю на волю. Вы можете вернуться к своему собеседнику. Извините, что…

– Да бог с вами, Арина! Этот собеседник – страшный зануда, и я не знал, как от него избавиться. Наоборот, я вам с Олей страшно признателен.

– И все равно… Вы не обязаны…

– Не обязан, да, в этом я с вами согласен. Всю жизнь только этим и занимаюсь, что избегаю всяческих обязательств. Но то, что обещал, всегда исполняю исправно.

– А это не одно и то же – обещать и быть обязанным?

– Нет. Обещать и выполнить всегда легче, чем обязаться и влачить. Степень ответственности разная. Но не будем спорить… Давайте лучше выпьем чего-нибудь. Идемте на террасу, там фуршет. На большой обед еще не скоро пригласят, я думаю.

– Ой, а я не пью.

– Что, совсем?

– Совсем.

– А с закусками как? Тоже плохо?

– Я… Не знаю. Вообще надо бы… Ничего не ела с утра.

– Чего так? Переживания одолели?

– Да, если хотите. Меня, знаете ли, впервые в жизни муж бросил. Я и представить себе не могла, что такое может произойти.

– А сколько вы прожили?

– Двадцать лет. Двадцать лет – как один день. По крайней мере, для меня.

– Счастливый брак, так надо понимать?

– Да, я была очень счастлива. И сейчас не вполне понимаю, что происходит. Как всякий человек, у которого земля под ногами разверзлась, и он летит в пропасть, и тоже в первые секунды не ощущает, что с ним происходит. Просто летит, и все.

– Хм… Вы, наверное, в школе хорошо писали сочинения на свободную тему. А может, и стихами баловались, да? Вы романтическая натура, Арина?

– Да при чем тут!.. Это что, нонсенс, по-вашему, если женщина двадцать лет счастлива в браке? Если любит все двадцать лет одного мужчину? Любит, как в первый и последний раз… Сердцем, душой… Телом, в конце концов… Нонсенс, да?

– Нет, почему же… Ради бога. Извините, если я вас обидел.

– Да ладно… Это вы меня извините. Разбежалась вдруг с идиотскими откровениями.

– Да можете и дальше бежать, я вам не чужой в некотором смысле. Если формально, то я и впрямь прихожусь вам товарищем по несчастью. Меня тоже девушка бросила ради вашего мужа. Правда, я не имел долгого счастья и долгой любви… Как вы давеча выразились? Сердцем, душой и телом? Да, очень забавное сочетание… Жаль, я не могу так же похвастаться. Даже не знаю, был ли мальчик-то. Может, никакого мальчика и не было, показалось мне…

– Вы ее не любили?

– Почему же, любил. Насчет сердца и души отвечать не берусь, но телом – точно. Вот, один компонент в списке присутствует.

– Вы издеваетесь надо мной, Иван?

– Да бог с вами! Ничуть… скорее, завидую…

– Но сочувствуете?

– Нет.

– А почему?

– Я же сказал – завидую. А сочувствие и зависть – вещи несовместимые. Уж лучше я буду тайно злорадствовать, можно?

– Можно… – тихо рассмеялась Арина. – А вы забавный, Иван. С одной стороны, вроде как нахамили, а с другой – градус достоинства подняли. Как это у вас получается, интересно?

– Не скажу. Секрет. Теперь ваша очередь.

– Не поняла? Какая очередь?

– Теперь вы моими градусами займитесь. Только я в дополнительном достоинстве не нуждаюсь, мне бы другие градусы поднять… Я бы от хорошей порции виски не отказался, к примеру. И от бутерброда с рыбкой. Идемте на террасу? Я видел, там красивые бутерброды дают… М-м-м… Рыбка малосольная, розовая лососина, сверху лучком посыпана.

– Боже, как вы вкусно рассказываете! Что ж, идемте! Я тоже рыбки хочу! С лучком!

Он смешно подставил ей локоть кренделем и повел по дорожке, старательно изображая угодливого кавалера. И это у него получалось тоже смешно… И вообще, она как-то расслабилась. Ушло напряжение, даже тошнота отступила. И есть захотелось.

Наверное, эта временная расслабленность и сыграла с ней злую шутку. Наверное, с напряжением было бы лучше, не потеряла бы контроль над собой…

На террасе было много гостей, в том числе Родион с Лерой. Арина сначала увидела его, потом Леру. Вернее, ее руку, по-хозяйски расположившуюся на Родином плече, как жест демонстрации – смотрите, это мой мужчина. И взгляд, приглашающий к оценке – как он вам? Красив? Молод? Сексуален? И как хорошо сложен, посмотрите… И оцените моего нового мужчину по достоинству!

Да, именно этот взгляд радостной собственницы ее и добил. Потому что Родя не вещь, чтобы его оценивать. Не новая шуба, не новая машина. Он человек. Он ее муж, в котором живет ее сердце, ее душа… И тело, в конце концов…

Вдруг сделалось так больно внутри, что стало трудно дышать. Боль росла с каждой секундой, горячо обволакивая голову, пульсировала вместе с толчками крови. Боль-негодование, боль-отчаяние, боль-ярость. И уже не понимала, что делает, не отдавала себе отчета… Шагнула к нему, сбросила с плеча эту чужеродную руку, проговорила резко:

– Пойдем, нам надо поговорить.

– Арина, прекрати. Мы уже поговорили, я все решил. Зачем ты пришла, Арина? Ты что, скандал хочешь устроить? Не надо, прошу тебя, – в тихом ужасе лепетал Родя.

– Я всего лишь хочу поговорить. Идем, – тянула она его за рукав к выходу.

– Постой, Арин… Я никуда не пойду. Да опомнись ты, ради бога, люди же смотрят. Ну что, что ты от меня хочешь?

– Чего я хочу? Я ничего не хочу… Но ты не можешь… Ты не можешь со мной так поступить! Со мной и с нашим ребенком!

– Да с каким ребенком, опомнись, Арина!.. – услышала она злой Лерин голос. – Отпусти его, слышишь? Чего вцепилась? И правда решила скандал устроить?

– Нет! Я просто хочу поговорить с мужем!

– А я не хочу! И он тоже не хочет! Все, Арина, все! Смирись, у тебя больше нет мужа. Да отцепись ты, наконец… Не драться же мне с тобой – здесь и сейчас.

Лера придвинула к ней злое лицо, проговорила насмешливо:

– Нет, я могу тебе по щекам дать, это пожалуйста, если просишь. Да нельзя здесь, слышь, ты? Подруга? Может, не будем Ольге праздник портить? Остынь, а. Еще и ребенка приплела, надо же! Да твой сынок скоро своих детей заделает, вот и будешь с внуками нянчиться! Отпусти его, слышишь?

– Родион, скажи ей… Скажи, что у нас будет ребенок! Что я беременна! Почему ты ей не сказал? – чувствуя, как иссякает гневный слепой порыв, отчаянно выкрикнула Арина.

– Да тихо ты… Замолчи… Я же тебе сказал – не мне объяснять, что делают в таких случаях.

Арина вдруг встала соляным столбом, пропустив через себя его злобный голос. Она смотрела ему в глаза – чужие, серые, злые.

– Арина, прошу вас, не надо… Кто-нибудь, позовите сюда Ольгу… – услышала она рядом голос Ивана.

– Да отцепись от него, наконец! – снова мелькнула перед глазами рыжая Лерина грива.

Арина вдруг обнаружила, что изо всех сил тянет Родиона к себе, уцепившись не за рукав, а за лацканы пиджака. Когда успела перехватить, и не вспомнить… Пиджак был незнакомый, новый, наверное. Из дорогих. Из тех, которые хорошо смотрятся на фоне зеленой лужайки и большого окна во всю стену. Значит, Лера уже и приодеть успела… Обиходить и приспособить к себе новую вещь.

Арине вдруг стало ужасно стыдно за себя. Нет, как так получилось? Уж чего меньше всего хотелось, так это скандала. И не собиралась вовсе. Первый раз в жизни устроила публичный скандал! Сама себя не помнила!

Разлепила пальцы, опустила руки, глянула еще раз на мужа. Теперь уже точно – бывшего. И произнесла четко, только ему одному:

– Знаешь что, Родя? Мне плевать, что делают в подобных случаях. Я знать этого не хочу. Я рожу этого ребенка. Это будет мой ребенок, только мой. Не твой. Освобождаю тебя, живи.

Развернулась, пошла куда-то, сама не понимая, куда. Кто-то из гостей шарахнулся в сторону, кто-то уронил бокал, и тот разбился со звоном. Рука нащупала гладкое дерево, потом какие-то листья… Наконец, услышала рядом спасительный голос Ольги:

– Арин, сюда… Иди сюда. С тобой все в порядке? Идем, я тебя провожу, такси я уже вызвала.

Впрочем, не таким он был и спасительным. Что-то было чужое в Ольгином голосе, похожее на недовольство. Ах, да, она же ей праздник испортила. Но она не хотела, видит бог…

– Оль, извини… Сама не знаю, как вышло. Я их увидела, во мне будто сознание отключилось. Никогда раньше такого не было, ты же знаешь.

– Да знаю, знаю. Идем… Если честно, не ожидала от тебя.

– Я и сама от себя не ожидала!

– Но мы же договаривались вроде… Все заранее обсудили, все решили… Я не понимаю, Арина. Я хотела, как лучше для тебя. А ты…

– А я тебя подвела.

– Да, ты меня подвела. Могла бы в себе гневные эмоции удержать, куда тебя понесло?

– Не знаю… Не могу объяснить. Прости, Оль.

– Да мне что, я-то как раз могу понять… А как Алексею объяснить, не представляю. Ты же знаешь, он терпеть не может скандалов в доме. Ладно, поезжай домой, Арин… Да где это чертово такси?!

– Не надо такси, я ее отвезу.

Они обернулись вместе на голос Ивана, и Ольга проговорила слегка раздраженно:

– Иван, а ты куда смотрел? Я же просила тебя. Просто быть рядом, просто поддержать.

– Он не виноват, Оль. Он поддерживал. Это я… Не справилась… Извини.

– Да хватит вам извиняться, Арина, – тихо, но сердито проговорил Иван, исподлобья глядя на Ольгу. – Вы ничего плохого не сделали, в конце концов. Здесь ведь не прием в Букингемском дворце. И ты, Оля, не королева Елизавета, правда?

Ольга ничего не ответила, резко развернулась, пошла прочь.

– Обиделась… – сказала Арина, вздохнув.

– На обиженных воду возят. Знаете такую поговорку? Идемте в машину, она за воротами.

Иван почти грубо схватил Арину за локоть, поволок по дорожке, не оглядываясь и продолжая бормотать себе под нос:

– Терпеть не могу, когда лежачего добивают. И вы тоже хороши – вас добивают, а вы все извините да простите, я вам праздник испортила! Ничего вы никому не испортили. В конце концов, так этим сытым мордам и надо. Садитесь в машину. И говорите, куда вас везти. И ремень пристегните. Хорошо, что я не успел выпить.

Арина точно во сне назвала адрес, пристегнула ремень. Пока Иван устраивался на водительском сиденье, она сидела тихо, как мышка. И всю дорогу они ехали молча, Иван в ее сторону не глядел, будто забыл о ней. Арина успокоилась. Вздохнула пару раз глубоко и не смогла сдержать слез.

Она старалась плакать потихоньку, чтобы Иван не слышал. Но получалось плохо, потому что слез было много, словно плотину прорвало, только успевай со щек смахивать. Однако это были уже другие слезы, из другой жизни. Из той, в которой больше нет Роди. И никогда не будет. Если даже на коленях приползет – все равно не будет. Вот сейчас, сию минуту она оплачет прошлую жизнь, и все. И будет жить в новой жизни. Может, несчастливой, может, очень трудной, но другой. Отдельной. Без Роди. Все, все…

– Сейчас куда? Налево? – тихо спросил Иван.

– Да… Можете у супермаркета остановиться, чтоб во дворы не заезжать. Там всегда машин много.

– Нет уж, я до подъезда довезу. А то пойдете зареванная вся, людей пугать.

– Спасибо… Тогда мимо этой пятиэтажки и сразу направо. Да, приехали. Сколько я вам должна?

– Я не извозчик. Тем более не беру денег с плачущих женщин.

– Но я больше не плачу. Я успокоилась уже.

– И правильно. И не надо плакать. Хотя кто его знает, что правильно и как правильно. В любом случае – удачи вам, Арина.

– Спасибо, Иван. И вам тоже – удачи.

– Да, вот еще что… Возьмите-ка на всякий случай, – протянул он ей плотный прямоугольник визитки.

Арина взяла визитку, медленно начала читать:

– Частное детективное агентство… Лунин Иван Борисович… Это вы, что ли, Лунин Иван Борисович?

– Да, я. Вдруг вам понадобится моя помощь. Когда-нибудь, мало ли.

– Мне не понадобится ваша помощь, Иван Борисович. Ну чем вы можете мне помочь? За мужем проследить? В частные агентства в основном по таким делам обращаются, да?

– Нет. Не только.

– Да не важно, в общем. Все равно мне за мужем следить не надо, у меня нет мужа. Вот если бы раньше. Да и то я бы к вам не пошла, в любом случае. Господи, что я несу, сама не знаю! Не обращайте внимания.

Арина снова смахнула со щеки слезу, открыла дверцу машины, собираясь выйти. Иван проговорил ей в спину тихо, вполне доброжелательно:

– Арина, успокойтесь, правда… Не плачьте больше.

– Да это ничего, это нормально, что вы. Это бывает с беременными женщинами. Гормоны, знаете ли… Ну все, прощайте, Иван. Еще раз спасибо…

Пошла к подъезду, не оглядываясь. Слышала, как зафырчал за спиной мотор машины, как зашуршали колеса по асфальту. Открыла дверь подъезда, поднялась по лесенкам к лифту. И только сейчас обнаружила, что все еще сжимает в ладони визитку. Глянула еще раз – Лунин Иван Борисович. Адрес, телефоны… И лифт подошел. Не выбрасывать же ее в лифте… Ладно, пусть в сумке болтается, много места не займет. Спасибо тебе, Иван Борисович, что пожалел беременную женщину, до дому подвез. Удачи тебе и твоему частному детективному агентству.

* * *

Дома опять дала волю слезам, решив для себя, что плачет в последний раз. И потому надо выплакаться основательно, с чувством, с толком, с расстановкой, чтоб ни одной слезинки не осталось.

Трудно? Да, трудно. Невыполнимо? Да отчего ж… Если начать правильно выкарабкиваться, если не бежать впереди паровоза, то можно все пережить, даже то, что с ней случилось. А что? Если со стороны посмотреть – ситуация вполне житейская. Подумаешь, муж бросил…

Ну, любила. Когда сильно любишь, пережить трудно, кто спорит. Но ведь ребенок будет. Не ляжешь и не умрешь вместе с ним, в этом собака и зарыта, что надо продолжать жить. Вставать по утрам, идти на работу. Всякие домашние дела делать. Кормить себя правильной едой, полезной для малыша. В женскую консультацию сходить, в очереди посидеть. Дел много! Главное – их делать…

А в первые дни можно автопилот включить, если уж совсем невмоготу. Вот завтра, например, понедельник… С утра у шефа оперативка. Нужно себя в порядок приводить. А у нее лицо такое… Как поднявшееся на опаре тесто, все распухло от слез.

А про автопилот – хорошая мысль… Надо составить план дел на неделю и автоматически эти дела исполнять, не отклоняясь от курса. Шаг вправо, шаг влево – расстрел. Чтоб руки были заняты и голова тоже. Чтоб ни одной мысли о муже-предателе, ни капли отчаянного удивления, ни секунды уничижительного самоанализа… Много, много дел надо придумать!

И ведь получилось, как ни странно. Хорошая штука – автопилот. Включаешь его и живешь, и день бежит по часам и минутам, утекает в расписанных по плану делах, как песок сквозь пальцы. Так до пятницы, глядишь, дотянула… И если оглянуться назад – загляденье! На работе все отложенное «на потом» сделано, дом чистотой сверкает, одежда в шкафу отдыхает после химчистки. А субботнее утро отдано походу в консультацию, чтобы все не спеша, чтобы с высоким градусом достоинства.

Пятница, пятница. Как она раньше любила вечер пятницы! Летела домой, весело стуча каблуками. Родю с ужином ждала, с планами на выходные.

Так, стоп, куда тебя понесло! Тпру, родимая. Включаем автопилот. Что у нас на вечер по плану? Какое-то дело есть, забыла уже… В плане каждый вечер подробно расписан. На каждый час есть полезное дело. А вот и родной подъезд…

– Добрый вечер, Арина Игоревна.

Вздрогнула, оглянулась. Женя сидела на скамеечке у подъезда, обхватив себя руками за плечи, будто мерзла. Подняла на Арину темные, заплаканные глаза, жалко улыбнулась.

– Женя? Ты почему здесь сидишь? А Вася где? Что-то случилось? Говори!

– Нет, нет, не волнуйтесь, с Васей ничего не случилось. Просто… Просто он меня бросил, Арина Игоревна. Можно мне с вами поговорить? Мне очень нужно поговорить.

– Идем… Идем, конечно. Да ты дрожишь вся. Сейчас поднимемся в квартиру, я тебе чаю горячего сделаю.

– Он меня бросил, Арина Игоревна. Собрал свои вещи и ушел… Я думала… Вы не знаете, куда он ушел?

– Нет. У меня он тоже не появлялся. Но вчера звонил, и голос такой веселый был! Похвастался, что два экзамена пересдал, чтобы на стипендию вытянуть.

– А про меня что-нибудь сказал?

– Нет… А когда он ушел, Жень?

– Позавчера… Я ждала, думала, что вернется. Думала, к вам уехал.

– Вы поссорились, что ли?

– Нет! В том-то и дело, что нет!

– Но у тебя есть какие-то догадки, где он может быть? Хотя чего я спрашиваю, я сейчас ему позвоню и все узнаю!

– У него телефон отключен. Я все время его набирала, ему надоело, наверное.

Телефон у Васьки и в самом деле был отключен. Арина хмыкнула, с обидой отложила его в сторону, подумав про себя – мог и предупредить мать о переменах. Вот ведь поганец! Мать таковская была, да? Пусть нянчится с осколками его разлетевшейся вдребезги личной жизни, цветочки из нее клеит? Матери не привыкать, да?

– Вы простите меня, Арина Игоревна, что я к вам. Просто мне некуда больше… Если б вы знали, как мне сейчас тяжело!

– Я понимаю, Жень.

– Нет, вы не понимаете.

– Я понимаю. Очень даже хорошо тебя понимаю. А свое горе, знаешь, оно всегда горше, чем у других. Ты пей чай, пей, пока горячий… Тебе согреться надо.

– Да я не от холода дрожу. Просто мне очень плохо… Я ведь беременна, Арина Игоревна.

– Что?!

– Да, я беременна. От Васи. В том-то все и дело.

– А он знает?

– Да… Я ему сказала. Но он все равно ушел. А может, поэтому ушел… Я сказала, что очень хочу от него ребенка.

– Ничего себе, новости!.. Погоди, я сяду, чего-то ноги не держат. И что ты собираешься делать, Жень?

– Я ж вам говорю – я очень хочу этого ребенка. Я буду рожать. Что еще?

– Ну да, ну да… Но ты хорошо подумала?

– Я и не думала. Если он уже есть – о чем еще думать? Вот вы бы на моем месте… Ну, если предположить, допустим, что вы…

– Да не надо ничего предполагать и допускать, Женечка. Потому что я тоже беременна, и тоже буду рожать…

– Вы… Тоже?! Вы это серьезно?

– Конечно. Разве такими вещами шутят?

– Ничего себе!.. Нет, я вас поздравляю, конечно… Но с другой стороны… Уж извините меня, но это как-то…

– Что? В моем возрасте неприлично рожать?

– Нет, не в этом дело.

– А в чем?

– Выходит, вам уже не до внука будет.

– Какого внука?

– А Васин ребенок разве не ваш внук?

– Ой… Что-то я совсем растерялась, Жень, и не сообразила сразу. Конечно же, внук… Да, я поняла, у меня будет внук.

– Или внучка…

– Да, или внучка. Но я должна поговорить с Васей, Женя. Может, он не понял, не осознал до конца… Понимаешь, он еще не созрел для семьи, для детей. Ну что такое двадцать лет? Ему надо просто объяснить… Я поговорю с ним, обещаю! Ведь ты за этим ко мне пришла, правда?

– Нет… Я не знаю, зачем я пришла, Арина Игоревна. Просто мне очень одиноко… И обидно. И горько. И когда все это вместе – просто невыносимо. А еще я есть хочу. Можно я съем чего-нибудь, Арина Игоревна?

– Да, конечно… Рассольник будешь, я вчера варила? Котлеты куриные еще есть… Да у меня полный холодильник еды, я каждый вечер готовлю!

– Зачем?

– Чтобы себя занять, по плану… Да это не важно, в общем. Что ты будешь есть, рассольник или котлеты? А еще салат крабовый есть…

– Я все буду. Я со вчерашнего дня ничего не ела. А с вами поговорила, и будто меня отпустило. Ему ведь тоже надо много есть, правда?

– Кому?

– Ребеночку…

– А, ну да… Что-то глупею с бешеной скоростью, аж голова закружилась. Так что мы хотели сделать? Ах, да… Сейчас мы с тобой будем ужинать… Включаем автопилот…

– Что?

– Да это я так, сама себе бормочу, не обращай внимания. Растерялась от твоих новостей. Сейчас, сейчас все будет.

Пока Арина хлопотала с ужином, Женя сидела за столом, глядела в окно. Лицо ее было рассеянным и в то же время сосредоточенным, глаза блестели темным огнем. А когда Арина поставила перед ней тарелку с рассольником, вдруг произнесла тихо:

– Я ведь очень Васю люблю, очень… Вы не думайте…

– Я поняла, Жень. Я обязательно с ним поговорю. Ешь суп. Сейчас еще котлеты разогрею. Я в них тыкву добавила, вкусно получилось. И полезно.

– Ему какая-то девчонка в последнее время часто названивала… Он говорил – однокурсница. Обманывал, наверное.

– Ешь, остынет…

– Да, я сейчас. Какая вы хорошая, Арина Игоревна… Добрая… Другая бы погнала меня из квартиры в три шеи. Вы не переживайте, я сейчас поем и уйду…

– Ты на машине сюда приехала?

– Ага. Думала, не доеду, сильно руки дрожали.

– А как обратно поедешь?

– Да нормально уже… Мне легче стало. Правда.

– Может, останешься? Я тебе на диване в гостиной постелю.

– Нет, я домой… Вдруг Вася вернется?

– А он… Просто ушел или с вещами ушел?

– С вещами. Без меня собирался, я на работе была. Ушел, ключи в почтовый ящик бросил… Потом позвонил и сказал…

– Погоди… Ты что, по телефону ему про свое интересное положение сообщила? Постфактум?

– Нет, еще до того… Я вечером сказала, а на следующий день он ушел.

– Значит, просто испугался. Он ничего не понял и не осознал. Просто испугался, и все. Такое бывает с мужчинами, особенно с молодыми. Но пройдет какое-то время… Ладно, не будем загадывать. Поживем, увидим… Ах, Васька, Васька!

– Да вы не расстраивайтесь, Арина Игоревна. Вам нельзя. Такое чувство, будто вы за него извиняетесь… У вас очень хороший сын, правда. Наверное, я сама виновата. Как-то по-другому надо было.

– Не знаю, что тебе и сказать, Жень.

– Да ничего не говорите. Ладно, мне ехать пора. Спасибо за ужин, все было очень вкусно, особенно котлеты с тыквой.

– Да ты же не съела ничего!

– Я больше не хочу, спасибо. Мне уже лучше, правда.

– Я тебе обязательно позвоню, Жень. Завтра. Или послезавтра…

– Ладно. Или я вам позвоню.

– Или ты.

– Не провожайте меня, я дверь захлопну.

– Пока, Жень. Езжай осторожно. Береги себя.

Женя ушла, а Арина осталась сидеть за столом: новая информация с трудом укладывалась в голове. Внук, значит, у нее будет. Или внучка. А еще – сынок. Или дочка. Все по закону сохранения, ни убавить, ни прибавить. В одном месте убыло, в другом прибыло. Но Васька… Васька каков! Сбежал, нет его в зоне доступа!

Возмущение в сторону сына хоть и присутствовало, но было каким-то ненастоящим, будто Арина сама себя уговаривала, что надо бы возмутиться. Оно и понятно, материнский инстинкт волевым решением не отменишь. А если уж совсем быть честной – жалко было Ваську. Ну какое отцовство может быть в двадцать лет? Нет, если оно желанное и осознанное, какое было у Родиона, когда они…

Так, опять она за старое. Все, нет никакого Родиона. И не было. Есть Василий Родионович, который вляпался в трудную ситуацию, и надо помочь ему из этой ситуации как-то вырулить. И девушка Женя есть. Ежик беременный. Внука ей родит. Или внучку.

Арина снова потянулась к телефону, кликнула Васькин номер.

Не отвечает… Где ты, сынок, отзовись! В какую норку заполз, куда спрятался? Страшно тебе, да? Не хочется во взрослую жизнь? А мы с твоим отцом в свое время не испугались, шагнули смело. И были счастливы…

Нельзя, нельзя без дела сидеть, иначе от прошлого не отмахнешься. Накроет с головой, задушит слезами, выбьет из колеи. Надо встать из-за стола и заняться чем-нибудь. Жить надо. Вон, посуду после ужина помыть. И вообще, где расписанный по дням и часам план полезных дел? Надо встать и заняться делами…

Но встать Арина не успела – телефон в ладони вдруг ожил, и она с надеждой глянула на дисплей… Нет, не Васька. Отец звонит. Надо же, вспомнил вдруг…

– Да, пап, слушаю!

– Привет, Ариш. Да, это я.

– Уже твой голос забыла, правда! Куда так надолго пропал? Звоню, а ты не отвечаешь…

– Дела были, доченька. Много дел. Но видишь, я появился! Давай, докладывай, как живешь? Как дела?

– Ну как, как… Тебе стандартно ответить или в занудных подробностях?

– Если хочешь, можешь и в подробностях. И даже в занудных. С удовольствием послушаю.

– Нет, не хочу.

– Чего тогда спрашиваешь? А у меня, Ариш, новости… Я опять женился.

– Ух ты, поздравляю… Жена молодая, надеюсь?

– А то. У меня все по мужскому стандарту – чем старше становлюсь, тем новая жена моложе предыдущей.

– А какая она по счету?

– Не считай моих жен, детка. Лучше считай своих мужей.

– Так у меня один… Вернее, уже ни одного…

– Это как же?

– Да вот так, пап.

– Судя по трагической интонации, он тебя оставил?

– Да… И не спрашивай меня больше ни о чем! Иначе реветь начну…

– Да брось, Ариш… Ты женщина красивая, другого найдешь. И чем быстрее, тем лучше. Не вздумай драматизировать, слышишь? Легкомыслие спасает нашу жизнь, детка. Только легкомыслие.

– Не получится, пап… Я беременна.

– И что, будешь рожать?

– Да. Ты снова будешь дедушкой, пап. А еще ты будешь прадедушкой. А я бабушкой.

– Погоди, не так споро… Насчет дедушки я понял, да. А про остальное с трудом. Объясни, будь добра.

– Да что объяснять, пап… Женя беременна. Это Васина подруга. Я тебе про нее рассказывала, помнишь?

– Если честно, не помню… Мало ли у Васьки подружек было… А что, он жениться собрался? В таком юном возрасте?

– Нет. Он от нее сбежал.

– А чего ж она?.. Эта Женя?..

– А Женя решила рожать.

– Сумасшедшая девка.

– Ну почему же? От меня, например, тоже муж сбежал, и я тоже решила рожать. Но, скорее всего, ты прав. Мы обе с Женей сумасшедшие. Растить ребенка одной – удовольствие по нынешним временам дорогое.

– Это ты сейчас на что намекаешь? Денег, поди, станешь просить? Учти, я много не дам. У меня жена молодая, сама понимаешь. Может, чуть позже.

– Пап, ну о чем ты?.. Я уже большая девочка, мне тридцать восемь лет. И вообще, я хоть раз… Хоть когда-нибудь… Просила у тебя денег?

– Да ладно, не обижайся. И не хвались. Просила, не просила… Могла бы и попросить, не переломилась бы!

– Вот весь ты в этом, пап… Иногда и хочется на тебя обидеться, но не получается. Наверное, потому что я тебя очень люблю. Такого люблю, какой есть.

– И я тебя люблю, Ариш… Но ты все равно не думай, что я законченный эгоист. Потому что я не законченный. Я тебя в завещание вписал, имей в виду. Так-то вот.

– В завещание? Ух ты, как мило с твоей стороны…

– Да, в завещание. И оставь, пожалуйста, свою насмешливую интонацию, ты же не в курсе…

– Не в курсе – чего?

– Вот когда помру, тогда и узнаешь. Тогда и будет тебе сюрприз.

– Пап, ну какой сюрприз?.. Ты лучше не умирай, пожалуйста, живи долго и счастливо. Не надо мне сюрпризов. И вообще, что за глупый разговор.

– Ничуть не глупый. Все мы смертны, доченька. Мне уже за шестьдесят перевалило, а грешные мужики на этой грешной земле долго не задерживаются. Но это я так, к слову… И конечно, я тебе помогу, если одной трудно придется. Я ж тебе отец, а не ехидна, правда?

– Правда, пап… Спасибо на добром слове. Мне приятно.

– Да ладно… Я ведь раньше не помогал, потому что не мог. А теперь могу и старые грехи компенсировать. Авось, мне на том свете зачтется.

– Пап, ну что ты опять.

– Да сам не знаю. Хотя… Чего не знаю-то? Вон, третьего дня так сердце прихватило, едва отдышался.

– С сердцем не шутят, пап. Сходи к врачу.

– Да не могу, видишь ли! У меня жена молодая! А это значит, и я молодой и здоровый, понятно? А иначе никак?.. А поход к врачу с жалобами на сердце всю эту картину насквозь перечеркивает, понимаешь? И вообще, хватит об этом! Что ты меня в старики записываешь, мне всего каких-то шестьдесят с хвостиком!

– Ладно, ладно, не кипятись…

– Ну все, Ариш, не могу больше говорить. Моя красавица, вижу, идет. Сейчас поедем ужинать. Я вас познакомлю при случае, хорошо? Вы должны друг другу понравиться.

– Хорошо, пап. Спасибо, что позвонил, рада была тебя услышать.

– Все, дочка, все. Я тебя люблю. Очень люблю.

Арина зажала телефон в ладони, будто поймала последнюю торопливую фразу, как птицу, и не хотелось ее отпускать. Казалось, она трепыхается там, и слышно, как стучит маленькое птичье сердечко.

И я тебя люблю, папа…

Папа. Обаятельный улыбчивый эгоист. Красавец. Вечно влюбленный. Мужчина, который «навсегда и навеки весь твой, любимая». И он не врет, он честен патологически. Он просто не знает, сколько отмерено этому «навсегда и навеки»… Появилась другая любимая – с ней тоже «навсегда и навеки» и снова «весь твой» с тем же накалом искренности. Новые отношения так сильны и честны, что полностью перечеркивают предыдущие, будто их не было. Тоже «навсегда и навеки». Ну, такой он, что поделаешь. Так устроено его легкомыслие – как защитная функция организма. Бабушка говорила – кто не понимает, пусть обижается.

Арина была из понимающих – никогда у нее не было обиды на отца. Мама имела право на обиду и жила потом в обнимку с этой обидой долгие годы… Как и другие отцовы жены, наверное. Для них он предатель, это понятно. Но для нее – отец. Обаятельный и улыбчивый папа…

Разомкнула ладонь – птица-фраза вспорхнула и улетела. Кликнула номер сына – не отвечает. Да что такое, в конце концов?!

* * *

Васька появился поздним вечером – открыл дверь своим ключом, спросил громко из прихожей:

– Мам, ты дома?

– Вася, ну наконец-то! – вышла она его встретить, всплеснула руками. – Ты где пропадаешь? Я дозвониться до тебя не могу! Почему домой не идешь?

– Сколько вопросов, мам… Я ж не пятиклассник, я почти пятикурсник, ты не забыла? Есть разница?

– Нет, я не забыла. И разница есть, это да. Во-первых, до пятого курса тебе еще семь верст киселя хлебать, а во-вторых, мог бы поберечь мои нервы.

– Я берегу, мам. И потому отвечаю на все вопросы детально, подробно и с пояснениями. Во-первых, я никуда не пропал, я вот он, живой и здоровый. Во-вторых, телефон не отвечал, потому что батарея села, а зарядку я у Женьки в квартире оставил.

– Да, да… Я как раз хотела об этом.

– А в-третьих… Уж извини, перебью. В-третьих, мы с Женей расстались, и я теперь живу у Яны, моей однокурсницы.

– То есть как – живешь у Яны? Вот так взял, приехал к ней с вещами и живешь? Так сразу? В один день?

– Почему же сразу? Не сразу. Но это уже не обязательные подробности, а факультативные. Это моя личная территория, мам. Я тебя скоро с Яной познакомлю, потерпи немного.

– Да что значит – потерпи! Можно подумать, я сгораю от любопытства и нетерпения! И вообще… ты извини меня, конечно, сынок, мне все это ужасно не нравится.

– Что тебе не нравится?

– Мне не нравится, как ты себя с девушками ведешь.

– И как?

– Да как сказочная Огневушка-поскакушка! Помнишь, я тебе в детстве читала? Там поскачу, там попрыгаю, золото покажу, золота поищу… Зачем ты так жестоко поступил с Женей?

– О, уже успела нажаловаться. Ай-ай, Арина Игоревна, ваш мальчик плохо себя ведет, он меня обидел! Когда домой вернется, нашлепайте его по попке и поставьте в угол.

– Ну зачем ты так? И вовсе она не жаловалась.

– А как надо? Думаешь, мне приятно, что ты меня отчитываешь? И вообще, мам… Хочешь дельный совет? Не люби себя в материнстве, люби лучше материнство в себе.

– О как… То есть ты мне советуешь быть белой и пушистой, не задавать лишних вопросов и принимать все, как есть? Я правильно тебя поняла?

– Да, в принципе правильно. Я уже взрослый, мам. А ты меня все еще воспитывать пытаешься, как мама-начальник. Давай, ты не будешь мамой-начальником, ладно? Будешь просто мамой. И чаю мне сделаешь, и бутербродец выдашь какой-никакой. Ну, мам, не хмурься, тебе не идет.

– Ладно, пойдем на кухню. Там поговорим.

– Так и я о чем! Нет, чтобы сразу обрадоваться, да хлопотать, да сына кормить!

Зайдя на кухню, Васька первым делом шагнул к холодильнику, распахнул дверцу и застыл, рассматривая его содержимое. Потом протянул задумчиво:

– Офигеть, сколько еды… Для кого наготовила? Гостей ждешь? А сладкое что-нибудь есть? Печеньки, конфетки, вафельки?

– Это называется – накормить?

– Да я не голодный в принципе. Я к чаю всякие плюшки люблю, ты же знаешь.

– Там, в шкафу, на верхней полке, есть коробка конфет. Доставай.

– Ага, понял… Ура, конфетки нашлись.

– И все-таки, Вась, с Женей ты нехорошо поступил! – решительно повторила Арина, ставя на стол Васькину любимую кружку с чаем. – Очень жестоко поступил. Так с женщиной не расстаются. Она ж тебе ничего плохого не сделала, она тебя любила, как умела, блинчики по утрам пекла… Тем более она… Ты ответственности испугался, что ли?

– Какое старомодное выражение – испугался ответственности. Это из бабушкиной комсомольской юности, да? Наверное, бабушка так же тебя ответственностью пугала?

– Не хами, сынок.

– Да я не хамлю… И ничего я не испугался, мам. Просто понял в одночасье, что Женя не мой человек. Не моя женщина… Я с ней будто исчезаю куда-то, понимаешь? Проваливаюсь в эту ее непреходящую тоску, вечную депрессию. Какая-то ерунда у нас получилась, а не отношения. Нет, мы не ругались, все было нормально, но… Со временем и я бы, наверное, превратился в депрессивного Ежика, жил бы в этом тумане, привык бы к нему. Ну не могу я все время доказывать ей, что жизнь прекрасна!

– Но ты уже доказал… И она тебе поверила. Поверила, понимаешь?

– Ага. Скажи еще, что мы в ответе за тех, кого приручили.

– Да, скажу! Именно в ответе за тех, кого приручили.

– Дурацкое выражение… Что она, кошка, чтобы ее приручать?

– Она беременна, сынок.

– И что?

– Она хочет оставить ребенка.

– Хм, она хочет… А она не хочет согласовать это «хотение» со мной?

– А надо?

– Конечно! Или ты по-другому считаешь?

– Ну, знаешь… Если бы женщины согласовывали всякий раз эти вопросы… Жизнь бы на Земле давно иссякла, я думаю.

– Мам, да ты не переживай. Я думаю, она успокоится и сама все решит и сделает все, как надо. Не идиотка же она, в самом деле.

– А если идиотка?

– Значит, это ее проблемы. Нет, я не отрекаюсь от отцовства, конечно… Все, что в моих силах… Но не надо меня брать за ухо, вести силой обратно и тыкать носом! Потому что я не хочу обратно. Я уже все решил.

– Да никто тебя не тычет, сынок. Просто мне больно это слышать, только и всего. Потому что я тоже, как Женя… То есть такая же идиотка с проблемами.

– В каком смысле? Не понял…

– А чего тут понимать? Я беременна, Вась. Кстати, твой отец тоже мне посоветовал, чтобы я сделала все, как надо. А мне не надо, я буду рожать. Такие дела, сынок.

Васька так и не донес до рта очередную конфетку, пристроил ее обратно в пластиковое гнездо раскрытой коробки. Сложил на столе руки одна на другую, как примерный школьник, уставился на нее недоверчиво. Потом улыбнулся, трусливо отвел глаза.

– Я даже не знаю, что тебе сказать, мам… Я не готов как-то…

– Я понимаю, Вась. Понимаю, что не готов. Но что делать, придется тебе этот факт осознать, смириться и даже обрадоваться. Ничего, я подожду, когда ты радоваться начнешь.

– Мам… Неужели ты решила таким способом отца вернуть?

– Обижаешь, Вась. Все гораздо проще. Просто я его очень люблю.

– Кого? Отца?

– Да ребенка люблю, дурень!

– А… Ну да, конечно. Да, я понимаю… Хотя, если честно, совсем не понимаю, мам… Как же ты будешь? Одна, без отца… Нет, я буду тебе помогать, конечно… Это без вопросов…

– Ты бы лучше Жене помог. Ей тоже сейчас трудно.

– Мам… Не надо сейчас про Женю, это совсем другое. С Женей я сам разберусь, ладно? Это мое дело и только мое.

– Нет, сынок, и мое тоже. Потому что это мой внук!

– Да какой внук?.. Давай не будем торопить события, ладно? И вообще, тебе нельзя волноваться.

– Да я не волнуюсь. Это ты больше меня волнуешься.

Васька кивнул головой, будто соглашался с материнскими словами. Потом повернул голову к окну, поднял брови, произнес грустно:

– Как быстро стемнело… Надо идти. Можно, я пойду, мам? Ты не обидишься?

– Куда ты пойдешь? Поздно уже.

– Пройтись надо. Воздухом подышать. Осознать все… В себя принять… А еще меня Яна ждет. Я обещал.

– Какая Яна?

– Мам, ну ты чего? Я ж тебе только что сказал, забыла? Яна, моя однокурсница. Мы решили жить вместе. У Яны…

– Она одна живет?

– Нет, с мамой.

– И мама не возражает?

– Нет… Наоборот… Сегодня утром сырниками меня кормила. Говорит, наконец-то мужчина в доме появился.

– Ой, Васька, Васька… И в кого ты у меня такой легкомысленный?

– Я нормальный, мам. Обыкновенный. Как все. Это у тебя завышенные требования.

– Я думаю, легкомыслие тебе от дедушки в наследство досталось. Такой же обаятельный эгоист… Не оглядываешься, что за спиной оставил. Так нельзя, Вась.

– Мам, ну ты опять! Все образуется, вот увидишь… Да Женька про меня через неделю забудет! И я уверен, что беременность она сама себе придумала. Почти уверен… Ей ведь нравится нагнетать ситуацию, придумывать драму.

– А если нет?

– Я ж говорю – поживем, увидим. И не думай об этом, пожалуйста! Что ж ты у меня такая – всем на свете обеспокоенная? Беспокойся лучше о себе. А кстати, кто у нас намечается, мальчик или девочка?

– Не знаю еще. А кого ты хочешь?

– Хм… Хм! Знаешь, я сейчас пятилетним пацаном себя ощущаю… Васенька, Васенька, кого ты хочешь, братика или сестричку? Я не хочу ни братика, ни сестричку, мамочка, я собачку хочу…

Арина рассмеялась грустно, и Васька снова хмыкнул, откинулся на спинку стула, потом произнес тихо:

– Не знаю я, мам… Если честно, ничего внутри не ощущаю, никакой радости. Я больше за тебя волнуюсь, чем… Как у тебя со здоровьем, кстати? Нормально себя чувствуешь?

– Ты так спрашиваешь, будто я старушка с потенциальным Альцгеймером. А я еще вполне ничего себе, молодая здоровая тетка.

– Конечно, молодая. И красивая. И умная. Да лучше тебя никого нет! И все-таки… Как себя чувствуешь?

– Все хорошо, Васенька. Спасибо за комплименты и заботу.

– Да какое там… Тебе ведь сейчас волноваться нельзя, я так понимаю. А как не волноваться, если отец такое выдал. Ты же не можешь не думать, не переживать ситуацию? Я это имею в виду…

– Я стараюсь не думать, сынок. Пока живу на автопилоте, а там, глядишь, и на посадку пойдем, и приземлимся куда-нибудь.

– Молодец… А знаешь, я горжусь тобой, мам. Горжусь твоим решением. Да, ты молодец! И я буду заботиться о тебе, помогать… Ты только говори, что надо делать, ладно? Я сам не догадаюсь.

– Хорошо. Спасибо, сын. Вот за эти слова отдельное и большое-большое спасибо! Да ну тебя, прямо до слез довел! Такая сентиментальная стала…

– Это ничего, мам. Тебе идет быть немного сентиментальной.

– Ладно, не подхалимничай. Иди уже, если собрался!

– Я тебе утром позвоню, хорошо?

– Звони, только не очень рано. Иди…

– Все, пошел. Береги себя, мам.

Васька ушел, по привычке чмокнув Арину в щеку. Она подошла к окну, дождалась, когда он выйдет из подъезда. Вот он шагнул в сумерки, пересек двор, свернул за угол…

Какой длинный сегодня день. Устала. Надо идти спать. Надо себя беречь, как посоветовал Васька. Иногда этот формальный совет звучит весьма и весьма к месту.

* * *

Женя позвонила через два дня вечером, и Арина вздохнула, принимая вызов – а что делать, не отмалчиваться же.

– Здравствуйте, Арина Игоревна. Вы дома сейчас?

– Да, Жень, дома.

– Можно, я приеду? Не могу сидеть в четырех стенах. Невыносимо… Я ненадолго, я просто посижу рядом с вами. Хотя бы полчаса… Можно?

– Жень, ну что ты спрашиваешь! Приезжай, конечно. Я тебя ужином накормлю. Правда, обрадовать мне тебя нечем.

– Да я понимаю. Это ничего, не переживайте, я посижу немного и уеду. И ужинать не буду, чтобы вас не напрягать. Я вам не буду мешать, занимайтесь своими делами, молча посижу и все.

– Приезжай, Жень. У меня нет никаких срочных дел, что ты будто извиняешься все время. Давай, жду…

Она и в самом деле «просто посидела немного», зажав ладони меж колен и слегка покачиваясь. Даже от чая отказалась, резко мотнув головой. Арина не стала мучить ее расспросами – да и о чем тут спрашивать, и без того все ясно… Переживает Ежик. Мучается своей неприкаянностью. Решает извечную бабью проблему случайного «залета» – быть или не быть. Хотя вроде и решила, и даже объявила о своем решении в прошлый раз.

Может, она хочет, чтобы ее отговорили от принятого решения? Не хочет на себя брать ответственность? А что, иногда так бывает, когда чаша весов начинает клониться в одну сторону, и не хватает легкого нажатия чужого пальца.

– Ты себя плохо чувствуешь, Жень? – нарушила напряженное молчание Арина.

– Да нет, все нормально. Вы не обращайте на меня внимания, это я так от себя убегаю. У меня идиосинкразия к самой себе образовалась в последнее время. Будто вижу себя со стороны – унылую, несчастную, неприкаянную. И знаете, какие мысли в голову лезут?

– И какие же?

– Мазохистские мысли. Вася правильно сделал, что меня бросил. Ему рядом со мной плохо было. Я понимаю, потому что мне от самой себя тоже плохо.

– Жень, у тебя сейчас просто состояние такое… Это пройдет, правда. Это у всех так бывает после расставания.

– Я не расставалась, Арина Игоревна. Меня бросили.

– Ой, ну какая разница.

– Большая разница, Арина Игоревна. Впрочем, не будем спорить. Оно вам надо – силы на меня тратить? У вас и самой наверняка с этим делом напряженка. Силы для себя экономить надо. Ладно, я пойду. Спасибо, что на звонок ответили, что разрешили приехать.

– Ну о чем ты… Звони в любое время. И приезжай… Можешь и без звонка… Я вечерами всегда дома. Одна…

– У вас что, подруг нет?

– Почему же? Есть… Но у всех свои семьи, свои дела. Знаешь, когда женщина долгое время живет в счастливом браке, у нее и подруги образуются такие же – семейно-счастливые. Как-то само собой так выходит. А потом, когда счастливый брак распадается, образуется вакуум. Новые подруги пока не нашлись, а старые шарахаются, как от чумы, заразиться боятся. Хотя и не всегда так происходит, бывают исключения… У меня есть близкая подруга, Ольгой зовут, но мы с ней поссорились. Я сама виновата, я ей вечеринку испортила.

– Вы? Да ну… Не может быть. А как так получилось?

– Не хочу рассказывать, Жень… Вернее, вспоминать не хочу…

– А, ну ладно.

– Не обиделась?

– Я? На вас? Да вы что… У меня на сегодняшний день ближе вас нет никого, уж так получилось. Ладно, я пойду, еще раз извините.

Она быстро встала со стула, быстро шагнула в прихожую, будто сбегала от собственного неловкого откровения. Арина едва успела бросить ей в спину:

– В любое время, Жень…

Она и заявилась в «любое время», причем весьма неудачное. Кто любит принимать гостей ранним субботним утром? Да никто. Это какую настырность надо иметь, чтобы собраться в гости ранним субботним утром, когда не чувствующий подвоха чужой организм расслаблен свободным сном, когда не ждет подлого позывного будильника и валяется в любимой постели, прокручивая в голове обрывки сновидений и лениво удивляясь – привидится же такая ерунда!

И вдруг нате вам – звонок в дверь. Встаешь, чертыхаясь, идешь открывать, с трудом попадая в рукава халата. Голова нечесаная, глазки на мир не глядят, вся расслабленность перетекла в досаду – кто там в такую рань?..

А там Женя. Бледный несчастный Ежик. Виноватый взгляд исподлобья, неловкое удивление на лице:

– Ой, Арина Игоревна… Вы еще спали, да? Я вас разбудила?

– Да ничего, Женечка, заходи… Я не спала, просто валялась, не хотелось подниматься. Иди на кухню, вари кофе. Я сейчас… Я только в ванную.

– Да не торопитесь, Арина Игоревна! Куда торопиться, сегодня же выходной. Может, мы вместе его проведем? Сходим куда-нибудь, погуляем. Погода сегодня хорошая. А хотите за город, на природу? Я на машине…

– А что, это мысль, между прочим! Сейчас все обсудим, только я себя в порядок приведу.

– Ага… А я пока завтрак соображу какой-нибудь.

Когда Арина вышла на кухню, Женя стояла у плиты, выкладывала на тарелку яичницу-глазунью. Выражение ее лица было слегка брезгливым.

– Я сама не люблю яйца, это для вас. Так, на всякий случай. Вдруг будете.

– Спасибо, я буду. Я очень люблю глазунью. А чем ты завтракать будешь? Там, в холодильнике, сыр есть, йогурт…

– Я не хочу есть. Не могу. Пробовала, не получается.

– Но так нельзя, Жень… Надо себя как-то заставить. Давай-давай, съешь чего-нибудь! Так надо, слышишь?

Женя села за стол, придвинула к себе чашку с чаем, подняла на Арину больные глаза. Улыбнулась, проговорила тихо:

– Спасибо вам, Арина Игоревна…

– Господи, да за что? За что ты меня благодаришь все время?

– Не знаю… У вас в голосе столько искренней заботы, правда! Я когда слышу, меня внутри будто теплые ладони оглаживают. Вы очень добрая и сами даже не догадываетесь, какая вы добрая.

Глаза у Жени так подозрительно заблестели, что Арина испугалась и заговорила немного сердито:

– Ну что ты выдумаешь, я самая что ни на есть обыкновенная! А глядя на твой заморенный вид, любой скажет, что тебе надо срочно поесть! Тем более учитывая твое состояние… Сама можешь голодать, сколько хочешь, но ребенка кормить надо. Нам, беременным девочкам, о себе думать нельзя, сама ж понимаешь.

– Хм… Как вы смешно сказали – беременные девочки.

– А что, неправда? Конечно, девочки! Тебе сколько? Двадцать пять? Ну мне, подумаешь, тридцать восемь… Тринадцать лет разницы – ерунда какая, и не считается за разницу. И вообще, говори мне «ты», пожалуйста! Тем более какая я тебе Арина Игоревна? Просто Арина.

– Но я же из уважения.

– Чтобы уважать, не обязательно расшаркиваться именем-отчеством. Разве не так?

– Да, так. Но мне все равно неудобно.

– А мне удобно.

– Ну, если так… Если хотите…

– Хочу.

– Хорошо, я постараюсь. А вы?.. А ты?.. Почему ты глазунью не ешь? Не вкусно?

– Хм… Как странно звучит про яичницу – вкусно или не вкусно… Не находишь?

– Ну да. Глазунья, она и в Африке глазунья. Хотите, зеленью сверху присыплю? Я видела, в холодильнике петрушка есть.

– Не надо, я и так съем. Я же хорошая беременная девочка. А вот ты не очень хорошая… Нет, чем бы тебя накормить, а? Давай, подумай, что бы ты съела?

– Не знаю…

– Хорошо подумай! Загляни в себя, прислушайся.

– Ну, если прислушаться… Шарлотку хочу. Чтобы много яблок. И корочка чтоб румяная была. И хрустящая…

– Так сейчас изладим, делов-то! Яблоки у меня есть! И до румяной корочки запечем! Ах, черт, как вкусно на языке стало, даже самой захотелось! Все, делаем шарлотку, немедленно! Начинай резать яблоки, я позже к процессу присоединюсь!

В самый разгар их кулинарного воодушевления раздался звонок в дверь. Сердце у Арины тревожно забилось – вдруг Васька пришел? Не вовремя… Хоть бы позвонил, предупредил.

Это был-таки Васька. И не один. Из-за его плеча выглядывала рослая девица, тот самый типаж – светловолосая ягодка, вкусная, гладкая, кровь с молоком. А еще про таких говорят – сладкий сахарок, белый хлебушек. Полные губы растянулись в улыбке, глаза блестят радостью знакомства с мамой.

– Мам, привет. Это Яна, знакомься. Почему на звонки не отвечаешь? Я тебе все утро звоню.

– Ой, я не слышала. Телефон в спальне остался, на тумбочке. Здравствуй, Яна. Очень приятно познакомиться. Проходите, пожалуйста! А мы тут как раз шарлотку к чаю затеяли.

– Кто это «мы»? – весело спросил Васька, заглядывая на кухню.

Женя стояла, отвернувшись к окну. Васька пробурчал ей в спину, не скрывая удивленного разочарования:

– Привет… А чего ты здесь?..

– Вась, веди Яну в гостиную. Займи чем-нибудь… – Арина потянула сына за локоть. – Иди, иди… Мне надо шарлотку в духовке проверить, вдруг сгорит. Ну, иди же!

– Да не переживайте, Арина Игоревна… – полуобернувшись от окна и не глядя в сторону Васьки, холодно произнесла Женя, – не переживайте, я сейчас уйду…

Васька нервно дернул уголком рта, повернулся, вышел из кухни. Из гостиной долетели обрывки веселого голоса его новой подруги. Женя напряглась, вид у нее был такой, будто она собиралась шагнуть на подоконник и сигануть вниз.

– Перестань, Жень… Держи себя в руках, пожалуйста, – тихо попросила Арина, заглядывая в духовку.

– Нет, мне лучше уйти. Я не смогу.

– Сможешь. Ну что ты, в самом деле? Ты же ко мне пришла, не к Ваське. Знаешь, как мне говорила моя подруга Ольга, когда я оказалась в похожей ситуации? Если, мол, испугаешься и будешь сидеть, как мышка в норке, – сразу на себе крест поставишь. Потому что поневоле примешь чужое предательство как собственное унижение. И она права!..

– Да ничего я не должна, ерунда все это, Арина Игоревна, – повернувшись от окна, раздраженно перебила ее Женя. – Все равно ведь все понятно. Чего зря трепыхаться?

– Жень… а на меня ты за что сердишься?

– Я на вас не сержусь.

– А откуда снова взялась Арина Игоревна? Мы же договорились на «ты»!

– Да, извини. Просто я растерялась.

Из коридора послышался приглушенный Васькин голос:

– Мам, можно тебя на минуту?

– Да, иду! – с досадой бросила Арина. Сняв с руки варежку-прихватку, протянула ее Жене: – За шарлоткой приглядишь, ладно? Я сейчас.

Васька стоял в дверях спальни, ждал. Арина мельком заглянула в гостиную – девушка Яна скромно сидела в углу дивана, листала журнал. Подняла голову, улыбнулась ей радостно. Так радостно, что нельзя было не улыбнуться в ответ.

– Почему она не ушла, мам? – недовольно зашептал Васька, прикрывая дверь спальни. – Она же хотела уйти, как я понял?

– Я ее не пустила, Вась.

– Ну и зря.

– Понимаешь, нельзя так с человеком. Тем более ты виноват перед ней.

– Я ни в чем не виноват. Я ничего ей не обещал. Я сам решаю, как мне жить и с кем жить.

– Да, но…

– Ты опять хочешь напомнить мне о беременности? Не надо, мам… Мы же договорились – пусть время пройдет. Со временем все выяснится, что есть, а чего нет. А сейчас было бы лучше, чтобы она ушла. Ну как ты сама этого не понимаешь?

– Я понимаю, Вась. Но и ты пойми – Жене сейчас очень плохо… Нельзя так с человеком, нельзя.

– Ну да. С Женей нельзя, а с Яной можно. Как я объясню Яне, кто такая Женя? Вообще-то она ревнивая.

– А не надо ничего объяснять. Женя ко мне пришла, Вась, вот и все объяснение. А с Яной сам разбирайся, как хочешь. Меняешь девушек, как перчатки, а у меня должна голова болеть, да? Могу я провести выходной так, как мне хочется? Да мы с Женей хотели весь день провести вместе! На природу съездить! Я же не знала, что ты придешь. Хотя бы заранее предупредил, что ли!

– Да я тебе все утро звонил, говорю же! Волновался, как дурак, думал, случилось что.

– А я тебе говорю – не слышала.

– И что теперь делать?

– А что делать? Ничего не делать… Сядем все вместе за стол, чай будем пить с шарлоткой.

– Вот не люблю я этого, мам, правда. Неправильно это. И по отношению к Яне нечестно. Да и к Жене тоже, если по большому счету. Пусть она уйдет, мам…

– Васька, Васька… А я еще думала-гадала, в кого ты такой. Да ты весь в своего дедушку, моего папу! Второй Игорь Владимирович Каратов, ни дать, ни взять. Патологически честно влюбленный эгоист, у которого новые отношения так сильны, что полностью перечеркивают из памяти предыдущие, будто их совсем не было.

– Но ведь у всех так, мам?

– Нет, не у всех. Некоторые умеют выходить из отношений так, чтобы другой стороне не было больно.

– Это невозможно, мам. Всем бывает больно. И лучше отрезать сразу, чем по кусочку.

– Да, может быть… Если после себя ничего не оставил.

– Это ты про ребенка? Мам, но мы же договорились, пусть время пройдет! Я думаю, она все придумала… Да я почти уверен. Тихо, погоди! Слышишь? Они что, разговаривают? Не хватало, чтоб она и с Яной начала откровенничать.

Вася открыл дверь, быстро вышел из спальни. Арина последовала за ним, не успев ничего возразить.

Женя стояла в проеме гостиной, привалившись к дверному косяку. Лицо ее было искажено вежливой страдальческой улыбкой, рука в прихватке неуклюже заведена за спину, будто она ужасно стеснялась этой руки. Яна крутилась в гостиной у зеркала, щебетала взахлеб:

– …Это платье мы вчера вечером купили… С Васей… Ой, он такой зануда в этом смысле, и то ему не нравится, и это… А мне кажется, сзади плохо сидит, посмотри, Жень?

Увидев Васю, Яна распахнула глаза, улыбнулась и пояснила веселой скороговоркой, указывая рукой на Женю:

– Вот, мы уже познакомились… Я попросила Женю оценить мое новое платье! Чего она одна, на кухне? Я здесь одна, она там… Нет, правда, Вась! Мне кажется, сзади плохо сидит, слишком обтягивает! Впереди складка, и потому незаметно! А сзади…

Она снова повернулась к зеркалу спиной и старательно выгнула назад шею, привстав на цыпочки. Увидев в зеркале Арину, ойкнула и застеснялась, прижав кончики пальцев к пухлым губам. Потом перевела взгляд на Женю… Потом на Васю…

– Шарлотка! – испуганно вскрикнула Арина, потянув носом. – Шарлотка горит!

И скрылась на кухне. Можно сказать, сбежала. Проявила минуту слабости. Заглянула в духовку, стала глядеть на шарлотку, ругая себя за трусость. Потом подумала отстраненно – еще пять минут, и надо вынимать, иначе и впрямь сгорит.

Хлопнула дверь в прихожей. Не сильно, зато с чувством горечи. Арина вздрогнула, выглянула в коридор – ага, Женя ушла. Даже не попрощалась. Ладно, что ж… Ее можно понять…

Когда она доставала шарлотку из духовки, на кухню тихо вошел Вася, произнес недовольно:

– Мы не договорили, мам… Я так и не понял – зачем ты Женю в гости зовешь? Зачем это все, мам? Кому от этого лучше, скажи? Тебе лучше? Я, например, себя неловко сейчас ощущаю.

– Да отчего же, сынок? По-моему, ты очень даже счастлив. А счастливому человеку минутка неловкости – это же тьфу, ерунда на постном масле. Но вот каково Жене сейчас…

– Да тебе-то какое дело до Жени, мам! Что у вас может быть общего!

– Есть дело. Кто-то же должен ее поддержать. Почему не я?

– Потому что я твой сын, ты меня поддерживай. А она тебе – никто.

– Она мать твоего ребенка, Вась. Мать моего внука. Пора это уже осознать, наконец. Неужели ты ничего не понимаешь и не чувствуешь?

– Ой… Не усложняй, а? В конце концов, если она действительно беременна и решила оставить ребенка, это ее выбор. Значит, она все понимает, осознает и чувствует ответственность, как ты любишь говорить. А я не чувствую, да! Что меня, убить за это? Мне всего двадцать лет, и я не созрел еще, чтобы такими категориями чувствовать!

– А я бы по-другому сказала… Тебе не всего двадцать лет, тебе уже двадцать лет! Между прочим, нам с твоим отцом не было двадцати, когда мы…

– Да слышал, знаю! Не надо преподносить свою историю как подвиг! Родили меня и спасибо. И что теперь? Ты от меня требуешь такого же подвига?

– Да ничего я не требую…

– Вот и не требуй. И правильно. Потому что я буду жить своей жизнью, мам, и не пытайся мне ничего навязать. Я сам разберусь, где я должен, а где мне должны.

– Тогда и ты, будь любезен, мне ничего не навязывай. Я тоже сама разберусь, с кем мне провести выходной.

Васька хотел что-то ответить, но сдержался, смолчал. Вошедшая на кухню Яна глянула на них с испугом, спросила тихо:

– Что-то случилось, да? Мне показалось, вы ссоритесь.

– Нет, все хорошо… Ничего особенного не случилось, – ответила ей с улыбкой Арина. – Сейчас будем чай пить.

– А почему Женя ушла? Это из-за меня, да?

– Нет, что ты. Просто она очень торопилась.

– А она кто? Она ваша приятельница, Арина Игоревна?

– Яна, идем! – ухватив ее за руку, сердито проговорил Вася.

– Но куда, Вась?.. Мы даже чаю не попили, – пролепетала Яна, обиженно подняв брови домиком.

– Идем, я сказал!

– Значит, вы все-таки поссорились? – спросила Яна.

– Вась, останься! Ну что ты, в самом деле… – тихо попросила Арина, пытаясь поймать взгляд сына.

– Да все нормально, мам… Правда, все хорошо. Только с чаем – в другой раз, ладно? Когда мы заранее созвонимся и тихо-мирно посидим. А сейчас я что-то не в духе. Мы пойдем, правда. Отдыхай, как задумала. Я уверен, твоя приятельница вернется, если ты ей позвонишь. Не обижайся на меня, ладно?

– Хорошо, Вась. И ты на меня не обижайся.

– Я тебя люблю, мам.

– И я тебя…

Казалось, Яна не дышала, слушая их диалог. Напряженно вглядывалась в их лица, прикусив губу и подняв брови домиком. И Арина нисколько бы не возражала, если бы девушка в какой-то момент усмехнулась лукаво и произнесла что-нибудь насмешливое, очень подходящее к неловкой ситуации – высокие, мол, отношения… Как в том кино. И глаза бы так же смешно закатила. Но Яна была не из тех девушек. И кто знает, хорошо это или плохо. Что лучше – присутствие смешливого интеллекта, хотя бы мало-мальского, или приоритетно представленная во всей красе ягодная спелость, вкусность и кровь с молоком? На данном этапе Васька предпочел последнее…

Дверь за ними захлопнулась, Арина села за стол, сжала виски ладонями. Расстроилась. Плохая она мать, хуже некуда! Но что в данной ситуации можно сделать, что? Дитя выросло, характер не переменишь, тем более новые гены не присобачишь… А Женю жалко. Если вспомнить, с каким лицом она стояла в проеме гостиной, как смотрела на Яну…

Надо ей позвонить, вот что. Позвать обратно.

Женя ответила сразу:

– Да, Арин… – В голосе чувствовались слезы.

– Ты плачешь, что ли? Ты где?

– Да нигде… Просто еду, кружу по улицам.

– Вся зареванная – за рулем? С ума сошла?

– Я уже не реву… Все нормально со мной.

– Жень, давай, возвращайся. Они ушли.

– Да ну…

– Возвращайся, говорю. Что я, одна должна всю шарлотку слопать? А она такая аппетитная получилась, с румяной корочкой… М-м-м…

Женя хмыкнула, потом проговорила грустно:

– Ты меня так уговариваешь, Арин… Век бы слушала, как ты меня уговариваешь… Еще скажи, что если я поем, ты меня в зоопарк отведешь!

– Нет, в зоопарк не пойдем. Но ты меня за город обещала свозить, воздухом подышать.

– Точно, обещала.

– Ну так и в чем дело? Давай, возвращайся!

– Хорошо, еду. Жди. Сейчас только на заправку заскочу.

Они провели вместе весь день. Уехали за город, бродили по лесу, потом обедали в уютном кафе у озера. Говорили о чем угодно, боясь коснуться болезненной темы. То есть болезненной темой было, конечно же, утреннее столкновение с Васей и его девушкой. Но Женя сама затронула тему как-то вдруг, без дополнительного предисловия.

– Знаешь, Арин… я поняла, что ждать больше не буду. Вася ко мне уже не вернется. Поняла, когда эту Яну сегодня увидела. И правда, как-то легче стало. Только я вас очень прошу… Очень… Вы меня совсем не бросайте, ладно?

– Жень… Мы что, опять на «вы» перешли? Почему вы все время путаетесь в местоимениях, Штирлиц?

– Пардон… Ты меня не бросай, ладно?

– Не брошу. И ты меня не бросай. Будем держаться вместе, что бы ни случилось.

– И пусть весь предательский мир подождет?

– Да, пусть подождет… Жень, а можно еще спросить? Хотя, если тебе сложно, можешь не отвечать…

– Ты можешь спросить о чем угодно, Арин.

– Я ведь ничего о тебе не знаю. Ты никогда не рассказывала. У тебя родители есть? Кто они? Где твоя семья?

– Ты потому спросила, что моя просьба должна быть априори адресована матери? Ведь матери детей не бросают. Но это не всегда так, к сожалению. Моя мать меня бросила, уехала с мужем в Америку. Давно…

– Ты что, в детском доме выросла?

– Нет, нет… Я с мамой жила. Понимаешь, она очень красивая женщина. И все время носилась со своей красотой, как дурень с писаной торбой, хотела как можно комфортнее в жизни устроиться. А я ей мешала, под ногами путалась. Нет, не сказать, чтобы она совсем не занималась мной… У меня все было. Только любви маминой не было. Так часто бывает с красивыми женщинами… Почему-то природа вкладывает в них большой ресурс любви к мужикам, а на детей такого ресурса не хватает. Ну не получается у них детей любить.

– Не суди мать строго, Женечка. И ты права, не всем дано.

– Да я не сужу. Я знаю, что не всем дано. Когда она собралась в Америку, я даже рада была. Правда. И когда она трехкомнатную квартиру в центре города продала и купила мне однушку на окраине, тоже не возражала… Пусть едет и будет счастлива. Дальше я сама. Одной лучше.

– Сколько тебе было лет, когда она уехала?

– Восемнадцать исполнилось. Мама ждала, когда мне восемнадцать исполнится, чтобы навсегда уехать.

– Да, грустно…

– Ничего, нормально. Я работала, в институте на вечернем отделении училась. Машину в кредит взяла… Только все равно – смысла нет одной жить. Глупо как-то. А с мужчинами мне не везет, они от меня сбегают. Наверное, потому, что я неформатная. Вот эта Яна – она да, она полный формат. Даже лишку. Такая уютная, комфортная, жизнью довольная… А я – нет. У меня психический настрой другой, более минорный.

– Но, как ни обидно, люди с таким настроем гораздо больше нуждаются в любви…

– Ага. И гораздо меньше ее получают. Или не получают совсем. И есть только один выход – любить самой. То есть на себе тянуть необходимый и средневзвешенный баланс. Любви ведь все равно, в миноре она происходит или в мажоре, это же по сути величина абсолютная, правда?

– Ой, совсем ты меня запутала, Жень… – Арина с грустной улыбкой посмотрела на Женю: – Даже не знаю, что сказать.

– А ты и не говори ничего. Ты просто слушай. Ты так хорошо умеешь слушать. В общем, я решила, что буду любить сама. И не кого-нибудь, а своего ребенка. Хотя и говорят, что нельзя ребенком решать проблему одиночества. Получается, что ты на него заранее ответственность взваливаешь.

– Да ерунда, Жень… Ведь ты любить его собираешься, а не договор с пунктами об ответственности подписывать.

– Ну да… Ты права.

– Хотя и трудно нам придется, Жень… Одним, без мужского плеча… Но ничего, мы будем друг друга поддерживать. Так легче. А сейчас попьем чаю вон в той симпатичной кафешке на берегу и поедем домой, потому что скоро темнеть начнет и дождик собирается. А нам нельзя под сырость, нам вредно, мы девочки беременные.

– Да, идем пить чай… Как же мне хорошо с тобой, Арина! Ты сама не понимаешь, что ты со мной делаешь! Ко мне никто и никогда так не относился. Даже Вася. Ой, да что говорить! С Васей я только и делала, что ждала, когда он меня бросит… Но ты ведь не бросишь меня, правда?

– Жень, перестань. Перестань себя обесценивать. И мне ужасно не нравится тональность подобных вопросов, чувствую себя неловко.

– Да мне и самой не нравится, но что делать? Раньше я к одиночеству нормально относилась, даже свыклась как-то, а теперь боюсь.

– Ничего, Женечка, прорвемся. Еще и с колясками вместе нагуляемся, и потом… Ой, погоди, у меня мобильник.

Она не успела сказать, что будет «потом». Наверное, никогда нельзя заглядывать за грань этого «потом». Потому что в следующую секунду жизнь может определить мгновенное «сейчас», жестокое и неотвратимое. Принимая вызов, Арина ощутила на себе ледяное дыхание этого «сейчас», тем более номер высветился незнакомый.

– Арина? Это вы? То есть я хочу спросить… Вы дочь Игоря Владимировича Каратова?

И голос тоже незнакомый. Молодой, женский, с горестным придыханием.

– Да, я… А что случилось? – ответила на выдохе, а вдохнуть отчего-то было страшно.

– Ваш отец умер, Арина. Сегодня. Я очень сожалею. Меня зовут Лена, я его жена. Отпевание и похороны будут завтра. Я вам позже сообщу и укажу точное место и время.

Голос из трубки звучал так, будто эта Лена боялась ее горестной реакции и оттого спешила ответить на все вопросы. И эта поспешность хлестала плетью по сердцу, не давая опомниться и вдохнуть в себя хоть немного воздуху. Хорошо, Женя вовремя подхватила ее под локоть и держала довольно крепко, и вскоре удалось вдохнуть и даже вытолкнуть из себя вопрос, который с трудом вписался в Ленину поспешность:

– Как?.. Как это произошло? Я же вчера с ним разговаривала.

– У Игоря обширный инфаркт. Сегодня утром его отвезли в больницу на «Скорой», но спасти не удалось, к сожалению. Примите мои глубочайшие соболезнования, Арина. Я вам перезвоню ближе к вечеру. Думаю, что отпевание будет в Михайловской церкви, но точно не знаю… Сейчас мой брат занимается всеми вопросами. Извините, у меня больше нет времени, отключаюсь. Ждите звонка.

Арина с трудом отняла телефон от уха, глянула на Женю, будто ожидала от нее каких-то пояснений.

– Что? Что случилось, Арин? – тихо спросила Женя, больно сжимая ей локоть.

– Отец умер. Обширный инфаркт. Нет, как же так, а? Я же вчера с ним разговаривала.

Женя ничего не ответила, посмотрела на нее молча. И вдруг поднесла ладонь к лицу, прикрыла глаза, всхлипнула горестно, как ребенок.

– Жень, отвези меня домой, пожалуйста. Я домой хочу, – попросила Арина.

Женя убрала ладонь от лица, посмотрела в сторону. Казалось, она ее не слышит.

– Жень… Отвези меня домой, пожалуйста!

Женя вздрогнула, медленно повернула к Арине бледное лицо.

– Прости, Арин… Прости. Мне всегда плохо, когда слышу о чьей-то смерти. Да, сейчас я тебя отвезу… Идем к машине. А когда похороны, Арин?

– Завтра… Мне надо еще маме сообщить. И Васе.

– Арин… А можно, я с тобой на похороны пойду?

– Жень, прекрати. Это совсем ни к чему.

– Пожалуйста!

– Зачем? Ну сама подумай – зачем ты со мной пойдешь? Ты никого не знаешь, тебя никто не знает.

– Ну и что? Зато я все время буду рядом. А вдруг тебе плохо станет?

– Рядом со мной будут моя мама и мой сын, Жень. Ты пойми, это же похороны.

– Ну, пусть они будут рядом. А я в сторонке постою, за тобой присмотрю. Пожалуйста, Арин! Мне так спокойнее будет.

– Нет, Жень.

Арина вдруг услышала, с какой злостью произнесла это «нет». Будто слово само сквозь зубы выскочило.

Они дошли до машины, уселись молча, и тут же по ветровому стеклу забарабанил дождь. Женя резко повернула ключ зажигания, включила дворники. Так и ехали под грустно однообразную и немного визгливую музыку дворников – вжик-вжик… Вжик-вжик… Молчали. Арина плакала, тихо всхлипывая. Наконец, Женя произнесла:

– Там, в бардачке, салфетки есть… И бутылка воды.

– Да, спасибо.

– И все-таки, Арин… Я пойду с тобой. Хотя бы издали тебя поддержу. Не прогонят же меня, правда? С похорон ведь никого не прогоняют.

И так у нее это грустно вышло, что Арина сдалась, улыбнулась сквозь слезы:

– Вот же ты липучка, а? Ладно, делай как знаешь…

– Ага. Я завтра утром к тебе приеду. И отвезу на машине, куда скажешь.

– Спасибо, Жень… Правда, спасибо. Ты прости меня за «липучку», ладно?

– Да брось. Липучка – хорошее слово. И нисколько не обидное. А хочешь, я ночевать у тебя останусь?

– Нет, лучше завтра с утра.

– Ладно, поняла. С утра так с утра.

Мама долго плакала в трубку, когда Арина сообщила ей горестную новость. Наплакавшись, проговорила деловито:

– Ладно, пойду платяной шкаф перетряхивать. Надо же придумать, что на себя надеть, чтобы достойно и прилично смотрелось. Наверное, все его жены придут, да?

– Не знаю, мам.

– А эта, которая последняя… Ты ее видела?

– Нет. Никогда не видела.

– Как так? Отец тебя разве не познакомил?

– Мам, перестань. Ты прекрасно знаешь, он меня ни с одной женой не знакомил.

– Да, знаю. И все-таки странно – почему.

– Просто не хотел. Принципы у него такие. Да я особо и не стремилась к знакомству.

– Да, ты хорошая дочь. Уважаешь отцовские принципы. Ты его больше любишь, чем меня, я знаю.

– Любила, мам. И вообще, давай не будем рассуждать на эту тему, ладно? Хотя бы сегодня.

– Ой, прости! Я и сама не понимаю, куда меня несет, не соображаю ничего. Никак не могу поверить. А как ты думаешь, эта его последняя жена… Она молоденькая?

– Какая разница, мам…

– Конечно, молоденькая. Сейчас так принято – чем старше муж, тем жена моложе. И наверняка эффектная, наверняка стройная. А я уже корова коровой. Что бы мне такое надеть, а? Чтобы лучше выглядеть?

– Да какая разница! Ну что ты прям…

И снова с трудом удержала на языке злые слова, рвущиеся наружу. Нашла на кого злиться – на маму! Стерпеть нельзя, что ли? Вон, она до сих пор отца ревнует… Даже мертвого…

– Да надевай, что хочешь, мам. Отцу уже все равно. И новая жена тебе не соперница. И вовсе ты не корова, ты красивая статная женщина.

– Ладно, не утешай, сама разберусь. Есть у меня одно темное платье, только боюсь, не влезу, я ужасно поправилась в последнее время. Коварная штука возраст – ни одна диета не помогает. Моришь себя голодом, и все зря. А в какой церкви его отпевать будут?

– Кажется, в Михайловской. Я позже уточню и тебе перезвоню.

– Ой, это далеко… Не знаешь, как туда добраться?

– Мы за тобой заедем, мам. Будь дома.

– Кто это – мы? Неужели блудный муж домой вернулся?

– Нет.

– Ну это понятно, можно было не спрашивать. Это ты с любовью носилась, как сумасшедшая Офелия, а я всегда от этого твоего Гамлета недозрелого подвоха ждала, всю жизнь. Как чувствовала. И оказалась права. Что ж…

– Мам, не надо сейчас. Пожалуйста.

– Хорошо, не буду. А ты что, сильно переживаешь по этому поводу? Хочешь, совет дам? Не надо, не переживай, не убивай себя. Я, когда Игорь ушел, очень долго страдала, и ни к чему хорошему это не привело. Делай, что хочешь, хоть на голове стой, но избавь себя от страданий.

– Я не страдаю. Я почти успокоилась.

– Да ну… Так быстро? Не ври. Так быстро не бывает.

– А у меня другого выхода нет. Нельзя мне страдать и нервничать. Иначе можно ребенку навредить. Я ведь беременна, мам.

– Что? Что ты говоришь, Арина? О, господи, ужас какой… Ужас, ужас…

– Давай без ужасов, просто прими к сведению. И все.

– Да приняла, уже приняла. И что? Когда пойдешь на аборт? У врача была? Что тебе сказали? На здоровье не отразится?

– Я буду рожать, мам. И все, не говори мне больше ничего. Я сейчас не в том состоянии, чтобы…

– Арина! Арина, опомнись! Что ты делаешь со своей жизнью? Нет, уж послушай меня, пожалуйста!

– Не буду слушать. Не могу. Я устала, мам.

– Ну хорошо, не сейчас… Давай позже…

– Нет, мы вообще не будем обсуждать эту тему. Ни сейчас, ни потом. Я сама со своей жизнью разберусь. Все, мама, все! Ты скажи лучше – за тобой заехать завтра или нет? Или сама доберешься?

– Заехать, конечно. Я могу спросить, с кем ты за мной заедешь?

– С подругой. Ее Женей зовут. У нее машина. Да ты ее знаешь… Это бывшая Васина девушка.

– О как! Значит, Васина бывшая теперь стала твоей подругой? У вас что сейчас, так модно?

– Да нормально, отчего ж нет. Мы общаемся.

– Не знаю, не знаю… Как-то странно все это… А Вася не против такого альянса?

– Мы разберемся, мам. Сами как-нибудь.

– Ты хочешь сказать – не твое дело, да? Так скажи, не стесняйся. Только не забывай – а вдруг мать еще пригодится. С ребеночком посидеть, например.

– А ты будешь с ребеночком сидеть?

– А почему нет? Я же на пенсии… Могу, если что… Уж не оставлю тебя одну в такой ситуации.

– Спасибо, мам. Но давай мы это потом обсудим. Значит, завтра утром жди моего звонка. Договорились?

– Ладно, ладно… Надо же, в голове не укладывается… Дочь беременна… Все, как двадцать лет назад. А Игорь не просто от меня ушел, он совсем ушел… Не думала, что его переживу! Наоборот, все время задавалась вопросом – придет он ко мне на похороны или нет… Как думаешь, пришел бы?

– Мам…

– Ну что ты все время мамкаешь! Да еще с такой досадой в голосе, будто я совсем из ума выжила! Неужели трудно ответить? Да, я сейчас болтаю всякую ерунду… Но это от горя, от неожиданности. Я ведь живой человек, я твоя мать, я твоего отца любила, а ты…

Мама всхлипнула и тут же проговорила торопливо, будто испугавшись своих обвинений:

– Ладно, не обращай на меня внимания. И впрямь, чего это я?.. Несу всякую ерунду. Прости… Давай, до завтра. Жду твоего звонка.

– До завтра, мам. Валерьянки выпей. Или пустырника.

Нажав на кнопку отбоя, Арина отложила в сторону телефон, заплакала тихо.

И как же их жалко! И отца, и маму…

Лена перезвонила ей поздним вечером. Осипшим холодным голосом сообщила о времени отпевания, спросила, нужно ли ей место в автобусе, который повезет всех на кладбище. И добавила зачем-то:

– Вы знаете, он ведь говорил со мной о своих похоронах… Как будто знал. Я сердилась, отмахивалась, а он все повторял: не хочу в крематорий, хочу, чтобы могила была. Теперь вот приходится следовать инструкциям… Странно, правда?

– Да, мне отец тоже звонил накануне, – сказала Арина. – Правда, мы не долго разговаривали… Он на сердце жаловался. Я говорила – иди к врачу, а он отшутился. И вот…

– Игорь всегда отзывался о вас хорошо, Арина. Он очень вас любил. И мне жаль, что нам придется знакомиться при таких обстоятельствах. Правда, жаль. А впрочем, не слушайте меня… Ведь нас ничего не связывает, абсолютно ничего.

Лена замолчала, и Арина растерялась немного, не зная, что ответить. Потом услышала странный звук – звон стекла о стекло, и опять Ленин холодный, но слегка плывущий голос:

– Не слушайте меня, Арина. Я не в себе. Слишком тяжелый и нервный день, пришлось коньяком себя вырубить. Иначе завтра не встану. Извините, мне надо еще несколько звонков сделать… До завтра.

– Да, Лена, до завтра. Спасибо, что позвонили.

Откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза, Арина подумала отстраненно: такая вот, значит, последняя молодая жена. Нервная. Коньяком себя вырубает. И курит, наверное, много – оттого и голос осип. И неудивительно, если красавица. Отец любил только красивых женщин.

А впрочем – какая разница… Лена права, их действительно ничего не связывает, абсолютно ничего. И вообще, надо идти спать… Заставить себя заснуть. Завтра трудный, тяжелый день. И как хорошо, что Женя приедет и будет рядом… Хотя она и обещала держаться в стороне.

* * *

– Арин, глянь-ка… Это не Филя там стоит? – быстро спросила мама, когда они выбрались из машины у церковных ворот.

– Да… Точно, дядя Филя… – присмотревшись к человеку, на которого указывала мама, удивленно подтвердила Арина. – Как он постарел, правда? Не узнала бы, если б на улице встретила. И кто это рядом с ним? Неужели тетя Сима?

– Да, это Симочка. Тоже постарела. Скажи, Арин… Я моложе ее выгляжу?

– Перестань, мам…

– И все-таки?..

– Да, ты выглядишь моложе. Намного моложе. Тебе лучше стало, да?

– Не груби матери. Здесь не место выяснять отношения.

– Так ты ж сама провоцируешь. Иди лучше, поздоровайся.

Дядя Филя был давним другом отца. Настолько давним, что и подумать страшно, как иногда говаривал дядя Филя. По его словам выходило, что дружба их началась чуть ли не с роддома и продолжилась в одном дворе, а потом в одной школе соседством по общей парте, совместной армейской службой и учебой в одном институте. Впрочем, отец всегда эти воспоминания опровергал и шутливо отбрехивался от крепкой дружеской привязанности, утверждая, что дядя Фима преследует его по жизни, как собачий хвост. И рад бы от него отвязаться, но ничего с этим атавизмом природы не поделаешь.

Дядя Филя на «атавизм» и не думал обижаться, дружил взахлеб, верно и преданно. Скорее, он сам примерил на себя роль «хвоста», и она ему очень нравилась. И жена его Симочка тоже ступила на эту стезю, глядела на мужниного друга с обожанием. Помнится, однажды мама смеялась, доказывая отцу, что дядя Филя страшно ревнует к нему Симочку, и этим обстоятельством, в сущности, объясняется вся дружба…

Вообще, дядя Филя и тетя Сима представляли собой странную, но весьма органичную пару. Оба маленькие, оба из породы альбиносов, только Симочка гораздо симпатичнее выглядела, потому что постоянно припудривала красноватые щечки и окрашивала волосы в светло-голубой цвет. Как говорила сама тетя Сима – другой цвет «хоть убей, не прилепляется». И даже сейчас из-под черной шляпки с вуалью выглядывала эта поблекшая и сильно поредевшая голубизна.

– Лиза?.. Неужели это ты, Лизочка? Господи, помилуй!.. – по-бабьи всплеснул руками дядя Филя и тронул Симочку за плечо, разворачивая ее к маме. – А я тебя сразу и не узнал.

– Да, это я, Филя. Неужели так постарела? – тихо спросила мама, наддав в голос порядочную порцию печального лукавства, призывающего дядю Филю тут же начать утверждать обратное. Собственно, дяде Филе ничего больше и не оставалось…

– Ну что ты, Лизочка, что ты! Наоборот, очень хорошо выглядишь! Это мы с Симочкой выглядим, как трухлявые белые грибы, которые и в корзинку взять побрезгуешь, а ты ничего еще… крепенькая… в соку…

– Лизочка, Лизочка… Сколько лет мы не виделись? – приобняла маму тетя Сима, с нежной грустью глядя в глаза.

– Двадцать лет, Симочка, двадцать лет. Арине около восемнадцати было, когда Игорь нас оставил. А теперь ей тридцать восемь. У меня внуку уже двадцать лет…

Обернувшись к Арине, мама проговорила с приказными нотками в голосе:

– Подойди, поздоровайся!

Дядя Филя и тетя Сима глядели на Арину с вежливым, печальным и немного восторженным любопытством. Так глядят на давно выросших чужих детей, стараясь доставить удовольствие родителям.

– Здравствуйте, дядя Филя, тетя Сима… – грустно улыбнулась им Арина.

– Здравствуй, деточка… Какая ты стала! И не узнать! В юности была красавицей, но теперь вообще… – закатил глаза и развел руки в стороны дядя Филя. – Игорехина порода, один в один!

– А вот и Вася приехал, мой внук… – глядя куда-то сквозь редкую печальную толпу, образовавшуюся в небольшом церковном дворике, проговорила мама. Подняла руку, махнула призывно ладонью в черной ажурной перчатке. – Ага, увидел, сюда идет.

Дядя Филя и тетя Сима встретили Васю с таким же восторженным любопытством, огладили по плечам, поцокали языками, будто покупали породистого жеребца на рынке. Вася улыбался вежливо, стараясь сохранить на лице положенную случаю печаль, косился на стоящую невдалеке Женю.

– Игорь всегда грустил, что внука почти не видит, – вздохнул дядя Филя, обращаясь к Арине. – Особенно в последние годы.

– Да… После смерти бабушки мы как-то выпали из общения, – подтвердила Арина, отводя глаза от недовольного Васиного взгляда. Хотя в его глазах больше удивления было, чем недовольства: Женю, мол, для чего сюда притащила? Ладно бы, к себе домой, но на похороны?

И что ему ответишь? Как объяснишь? Да и надо ли сейчас объяснять, в такой момент.

– А твой муж, Ариночка? Он тоже здесь? – некстати поинтересовалась тетя Сима, поправляя вуальку на шляпе.

– Нет, он в командировке… – торопливо ответила за Арину мама. – Так получилось, что не успел приехать.

Арина поморщилась, опустила глаза – стало неловко за маму, за себя… И за Васю тоже. Почему мама за них все решила? Наверное, думает, что прикрыла их ложью. Но никогда суетливая ложь не сумеет скрыть правды. Наоборот, выпячивает ее наружу, давая повод для грустной догадки тем, кому эта ложь была предназначена. Да и нужны ли эти догадки – здесь и сейчас? И какими они кажутся мелкими – здесь и сейчас.

– Что ты пристала со своими расспросами, – сердито накинулся на жену дядя Филя. – Тоже, нашла время. Вон, к Лене подойди, она тебя зовет.

Тетя Сима сжала мамин локоток, улыбнулась виновато – прости, мол, – и повернулась было, чтобы отойти, но мама успела быстро спросить:

– А Лена… Это последняя жена Игоря? Покажи мне ее…

– Да, Лизочка, да… Вон она стоит, на крыльце, видишь? Высокая такая, рыжая, в черном шелковом платье?

– Вижу… Да, красивая. И молодая. И цвет волос от природы шикарный. И платье дорогое… Похожа на меня в молодости.

– Ты и сейчас прекрасно выглядишь, Лизочка.

– Да ну, сейчас… Где мне…

– Я пойду, Лизочка, хорошо? Она ждет. Мы потом с тобой поговорим.

– Иди, Сима, иди.

Арина тоже с любопытством разглядывала Лену. Красивая высокая молодая женщина с крупными чертами лица. Взгляд уставший, тревожный и немного надменный. Яркий рыжий локон выбился наружу, и она заправила его под черный прозрачный шарф нервными пальцами. Потом наклонилась к подошедшей Симочке, что-то шепнула на ухо, постучав ногтем по циферблату часов на запястье. Симочка пожала плечами, заговорила о чем-то, засуетилась – шустро метнулась в толпу, отыскивая кого-то. Лена стояла, наблюдала за ней, взгляд ее был все таким же отстраненным и немного надменным.

Интересно, эта Лена любила отца или нет? Наверное, они прекрасно смотрелись вместе. Да, таким женщинам очень подходит мужская зрелая импозантность, на фоне которой молодость высвечивается особенными красками – нежными и трогательными. По крайней мере, очень трудно бывает понять со стороны, как обманчива эта нежность, за которой может скрываться холодный расчет. А за трогательностью – актерская игра. Впрочем, никто женщину не берется судить за это…

– Арин, глянь-ка… – вытащила ее мама из тягучих мыслей, – там Вася с Женей рядом стоят. Он у нее спросил что-то… Это ничего? Надеюсь, никаких эксцессов не будет?

– Ничего, мам. Они просто разговаривают.

– Но он какой-то нервный. По-моему, страшно недоволен, что она сюда пришла. Пойду-ка я к ним, как бы чего не вышло.

Мама отошла, а дядя Филя наклонился к уху Арины, прошептал грустно:

– А мамка твоя ничуть не изменилась за эти годы… Такая же командирша. Я раньше все время удивлялся – как это Игорек с ней живет?

– Она очень любила его, дядя Филя. И никогда не переставала любить.

– Ну да, это понятно, Игоря все бабы любили. А вон там, у ворот, еще одна жена стоит… С твоим братом, кстати.

– С Кириллом? Ой, покажите мне, пожалуйста. Я же его никогда не видела! Папа не захотел нас знакомить.

– Да это не папа виноват, Аринушка, это Соня так решила.

– Соня?.. Это его бывшая жена? Мать Кирилла?

– Ну да… Он с Соней мало прожил, через два года развелся. И сразу женился на Варваре, она потом умерла. А детей у них с Варварой не было. Она вообще не любила и не хотела детей. Так у Игоря и получилось – жен много, а детей всего двое, ты да Кирилл. А потом уж Лена в его жизни случилась.

– Да я все это знаю, дядя Филя. Вы мне лучше про Кирилла расскажите! Или мне самой к нему подойти? Как вы думаете, он будет со мной разговаривать?

– Не знаю. Может, и будет, он же не мальчишка уже, мамка запретить не может. Это раньше она категорически настроена была… Теперь-то чего делить?

– А сколько ему сейчас? – спросила Арина, разглядывая издалека парня в синей толстовке.

– То ли пятнадцать, то ли шестнадцать. Не помню. Соня его родила, когда Игорь еще со второй женой не расстался. Такой ведь был ходок, прости меня, господи.

– Понятно… Значит, он маленький еще.

– Да не такой и маленький. Нынешние пацаны рано взрослеют. Тем более без отца рос. Игорь с Соней недолго жил. Ушел, она так и не простила, и пацана против отца настроила. Игорь переживал, конечно. Говорил, вырастет и больше понимать станет… А чего он понимать должен, если мамка ему с малолетства внушила, что папа плохой? Я даже удивляюсь, чего Соня на похороны пришла. И Кирилла притащила.

– Просто захотела проститься, чего ж удивляться.

– Э-э-э, нет… Это ты, деточка, Соню не знаешь. Соня ничего просто так не делает.

– Я хочу с ним познакомиться, дядя Филя. Это же мой брат.

– Давай не сейчас, давай позже. На поминках я тебя сам к нему подведу. Видишь, какой мальчонка сердитый. И на мать волком смотрит.

– Хорошо, дядя Филя.

– А Таня, стало быть, не придет. Это его вторая жена, к ней Игорь от мамки твоей ушел. Я слышал, она в другой город уехала… А вообще, не знаю, Игорь как-то не вспоминал о ней. Даже телефона не нашли, чтобы сообщить.

– Что ж, не судьба, значит.

– Да, не судьба. О, а вот и катафалк с моим дружком прибыл… С твоим папкой. Пойдем, Аринушка, в церковь. Сейчас отпевание начнется.

Когда они с дядей Филей поднялись на крыльцо, Лена тронула ее за плечо, проговорила тихо:

– Вы Арина, да?

– Да…

– Я так и подумала. Вы очень похожи на Игоря. Простите меня, Арина.

– За что?

– Да сама не знаю… Игорь все время хотел меня познакомить с вами, а я как-то отнекивалась. Теперь думаю, зря. Но ничего уже назад не воротишь. А жаль. Ну, идемте.

Пока шла служба, Арина плакала. Мама тоже плакала. Женя стояла позади, все время пыталась подсунуть им то чистый платок, то бутылку с водой. Вася стоял чуть поодаль, поглядывал с неприязнью на Женю. А когда после отпевания вышли из церкви, Вася исчез. Мама прокомментировала со вздохом:

– Да ладно, отстань от него, Арин. Он же деда почти не знал. Да еще эта Женя ему на нервы действует. Отстань, он хороший парень. Они все нынче такие – лишнего переживания в голову не берут. Пришел на отпевание, простился, как полагается, и ладно. Пойдем в машину, Женя зовет. Выезжать надо, а ее машина автобусу проехать не дает.

Что было на кладбище, Арина плохо помнила. Наверное, ее организм, как и Васин, сработал на отключение от горестного переживания. Все, мол, дорогая хозяйка, нельзя много плакать, исчерпала лимит. Маленькому вредно. И тем не менее глаза все время выхватывали из толпы Кирилла – его длинную, падающую на глаза челку, хмурое прыщавое лицо. Не горестное, а именно хмурое, будто он был страшно недоволен происходящим действом. Впрочем, и у матери его, Сони, моложавой красивой женщины, лицо было таким же хмурым.

Когда приехали с кладбища и сели за поминальный стол, Соня оказалась рядом с Ариной, непонятным образом оттеснив маму. И после первой же выпитой рюмки за помин души проговорила ей тихо на ухо:

– Скажите, Арина… Вам известно, кого из детей Игорь включил в завещание? Я слышала, что он оформил завещание.

– Ой, а я не знаю, – растерялась Арина.

– Но я точно знаю, что он оформил завещание. И там должны быть его дети. То есть вы, Арина, и мой сын Кирилл. Но вот есть ли?..

– Я не знаю, Соня. Наверное, есть. Мне отец звонил накануне, и действительно что-то говорил про завещание. Но ничего конкретного.

– А вы спросите у его жены. Она должна знать.

– Что вы, Соня, мне неловко. Я не могу.

– Да отчего же? Я бы и сама спросила, но мне она не обязана отвечать. А Кирилл… Кирилл еще ребенок, чтобы иметь право задавать такие вопросы. Может быть, эта семейная пара что-то знает, друзья Игоря? Спросите у Филиппа Сергеевича!

– А кто это – Филипп Сергеевич? Ой, да, извините, это же дядя Филя…

– Для вас, может, и дядя Филя, а для меня Филипп Сергеевич. Чужой мне человек. Так что…

– Хорошо, я у него спрошу, если вас так волнует этот вопрос. Вот встанем из-за стола.

– Да уж будьте любезны. Даже странно, что вы так инфантильны в этом вопросе. Вам деньги не нужны?

– Да какие деньги, о чем вы?..

Соня перестала резать ветчину, подняла бровь, глянула на Арину с холодным удивлением. Арина поежилась под ее взглядом, потом решилась задать свой вопрос:

– А скажите, Соня… Вы не будете против, если я пообщаюсь с Кириллом?

– Да отчего же?.. Ради бога. Но вряд ли он горит желанием. Он у меня нелюдимый, лишнего слова из него не вытянешь. Ребенок с проблемами. Не знаю, что будет дальше, как он будет взрослеть. И где сможет учиться, не знаю. И потому мне бы хотелось материальной поддержки, чтобы хоть как-то его будущее обеспечить. А больше нам ниоткуда наследство не светит. Поймите меня правильно. Это не мне, это Кириллу нужно.

– Да, конечно. Я обязательно спрошу.

Потом она отыскала дядю Филю в другой комнате – тот курил у раскрытого окна. Увидев Арину, засуетился, быстро глянул на дверь:

– Ты одна, деточка? А то я без разрешения с куревом пристроился… Хотел на лестничную клетку пойти, но там дамы сигаретами балуются, куда мне со своей вонючей цигаркой… Ниже этажом спустился, и тоже занято. Там эта… которая с тобой девушка, черненькая такая, вихрастенькая. С Кириллом беседует.

– Женя?

– Ну, может, и Женя… А ты чего, спросить о чем хочешь?

– Да, дядя Филя, вы угадали, спросить хочу. Вернее, это не я хочу, это Соня. Она завещанием интересуется.

– А, хороший вопрос… Погоди, идет кто-то! Надо цигарку выбросить!

Он тяжело улегся пузом на подоконник и замер, сосредоточившись. Потом распрямился, произнес гордо:

– Надо же, попал… Прямо в урну попал. Руки-то вот они, родимые, целкость не потеряли… Зря Игореха надо мной подсмеивался, что я плохорукий, оттого и с одной бабой всю жизнь живу.

Хорошо, что вошедшая Симочка толкнула дверь секундой позже и не услышала эти слова. Она всегда ужасно сердилась на мужа за скверный язык и плохие манеры.

– Ты что, курил здесь? Да как тебе не стыдно, всю комнату провонял! А ну, иди отсюда! – накинулась на мужа Симочка.

– Да погоди меня гнать… Вишь, Арина завещанием интересуется. Вопрос такой, его одной минутой не разрешишь, ты понимать должна, Сима, большие деньги большого уважения требуют.

– Да я понимаю, что ж… – тихо и почти благоговейно произнесла Симочка, сложив маленькие ладошки на пухлом животе.

Арина в недоумении переспросила:

– Я не понимаю, о чем вы?.. Какие большие деньги? Откуда у отца большие деньги? Он что, в лотерею выиграл?

Теперь они уставились на нее в недоумении. Наконец, дядя Филя произнес тихо:

– А ты что, правда, ничего не знаешь? Отец тебе не рассказывал?

– Нет… А что он мне должен был рассказать? Правда, мы с ним давно не общались. На днях он позвонил, и я так обрадовалась! Ругала его, почему надолго пропал. И да, он говорил что-то про завещание. Но ничего конкретного, так, будто шутил. Сказал, что включил меня в это самое завещание. Сказал, что я потом все узнаю. Когда время придет.

– Ну да, это в духе Игоря, в общем, – тихо подтвердила Симочка, глядя на мужа.

– Значит, ты и правда ничего про эту историю не знаешь? – снова удивился дядя Филя. – Даже не представляю, как тебе ее преподнести. Вдруг в обморок от неожиданности грохнешься?

– Я не хочу в обморок. Мне нельзя. Так что преподносите с осторожностью, пожалуйста, – грустно усмехнулась Арина.

– А вот и зря усмехаешься… Послушай сначала, потом усмехаться будешь, деточка.

– Филя! Ну что ты тянешь кота за хвост! – опять рассердилась на мужа Симочка. – Давай, рассказывай, не томи. Ни в какой обморок она не грохнется.

– Ладно, деточка, слушай сюда… Сразу тебе скажу – ты с этой секунды не просто деточка, потерявшая любимого папу, а очень богатая деточка. Папа о тебе позаботился, папа включил тебя в завещание. Будешь теперь жить-поживать и горя не знать. Папа имел в последние годы большие деньги. Папа даже позволил себе молодую жену.

– Но откуда, дядя Филя? Какие деньги? Где он их взял?

– Не взял, сами пришли. Скажи, ты помнишь своего дедушку Володю, папиного отца?

– Конечно, помню… Но ведь он умер давно.

– Скажи, а дедушка Володя никогда не рассказывал тебе о своем брате Николае?

– Да не было у него никакого брата.

– Значит, не рассказывал. А брат был, Аринушка, был. Он двадцатилетним пацаном на фронт попал, его сразу в плен взяли. Так в плену всю войну и просидел. А когда союзники их лагерь освободили, на родину побоялся вернуться. И правильно сделал, в общем. Сгинул бы в таких же лагерях, и все дела. Уж не знаю, как он в Канаду попал, я в подробности той истории не вдавался. Но, видать, порода Каратовых по мужской кобелиной части шибко настырная, вот что я тебе скажу, деточка. Женился Николай в Канаде очень удачно, невесту богатую взял. Завод у них был какой-то… Сейчас не помню название. Ну и другого много чего из недвижимости. Когда родители у жены померли, она законной владелицей стала, даже делиться ни с кем не пришлось, потому как единственной дочкой у папаши-мамаши была. Потому, наверное, и постановила перед родителями по-своему, когда за русского голодранца замуж побежала – что для любимого дитя не сделаешь… А Николай при ней был управляющим, кем ему быть еще в мужнином качестве? Потом и она померла, царствие небесное. Тогда по закону все Николаю перешло, поскольку детей у них не было. Так он богатеем и стал, но тоже через пару лет помер. А по завещанию все брату Володе оставил, хотя и не знал, живой он или нет. Видать, тосковал по семье, хоть и не объявлялся никак. Володя, я думаю, знал о Николае всю правду, наверняка его в соответствующие органы вызывали, оттого и молчал, будто нет у него никакого брата. А может, и не знал. Теперь уж никто не узнает, как оно было…

Дядя Филя вздохнул, и тетя Сима воспользовалась паузой, произнесла сердито:

– Ну чего тебя в сторону опять повело, Филя! Кому это интересно? Давай по существу. Вечно тянешь кота за хвост, а девочка ничего не понимает!

– Так чего?.. Она ж не глупая, наверняка догадалась, – снова вздохнул дядя Филя, быстро глянув на Арину. – Канадский нотариус начал Володю разыскивать и на Игоря вышел, поскольку других наследников нету, и наказал ему приехать в город Торонто, как поднаследнику наследника… Или как там еще, хрен его знает, я в этих тонкостях не разбираюсь. Пришлось Игорехе всю недвижимость наследовать да покупателей канадских на нее искать, не сидеть же на ней, коль управляться не умеешь.

– Он что, ездил в Торонто? – тихо спросила Арина, недоверчиво глянув на дядю Филю.

– А ты как думала? И не один раз… Намотался туда-сюда, будь здоров.

– Странно… Почему он ничего мне не рассказывал?

– А то ты папу своего не знаешь, деточка! Кому он чего рассказывал? Он же всегда себе на уме был… К личной свободе стремился, к душевной неприкосновенности. Я ж говорю – страшно удивляюсь, как он с твоей мамой столько лет прожил! Она ж только и делала, что претендовала. Какая там, к черту, свобода, какая душевная неприкосновенность, ей все это по барабану было! Я думаю, что он тебя очень любил, оттого и не уходил… Ждал, когда вырастешь. Да и страшно, поди, первый-то раз от жены уходить… Мы ж все такие по молодости были – считали штамп в паспорте осознанной необходимостью, блюли долг перед законной женой. Я и сейчас блюду, но речь не обо мне, потому как однолюб по природе. А папа твой… Он не хотел жить долгом и статусом, он уходил сразу, не оглядываясь. Конечно, такое поведение обществом осуждается, кто спорит… Но его никто не понимал по-настоящему, даже ты, дочка родная и любимая.

– Не знаю, дядя Филя… Может быть.

Тетя Сима фыркнула возмущенно, но никак их диалог не прокомментировала. Дядя Филя скосил на жену глаза, потом улыбнулся, подмигнул Алине:

– Ну, ты хоть рада наследству-то? Или не поняла еще? Там ведь большие деньги по нашим-то меркам…

– Да, я еще не поняла. Я никогда о большом богатстве не мечтала. Мне и без него неплохо жилось.

– А что? Оно так и выходит, и неудивительно… Кто шибко мечтает – тому шиш с маслом, а кто не хочет – бери, не греши! У каждого в жизни свое испытание. У кого мечтой неисполненной, у кого неожиданным искушением. Так что сама думай, как свою жизнь менять.

– Да что думать, дядя Филя? Для меня это вовсе не искушение, а решение всех проблем. Я ведь ребеночка жду, а муж от меня ушел.

– Да ты что, деточка? – всплеснула руками тетя Сима. – Правда, что ли? Но как же так? А Игорь говорил, вы хорошо живете, что любовь у вас.

– Я тоже думала, что мы живем хорошо, тетя Сима, что у нас любовь. А оказалось… Но я не хочу об этом сейчас… Можно, я не буду?

– Да, конечно… А как же ребеночек?

– Да замечательно что ребеночек! Вот и рожу, и буду его растить… Каждому свое, тетя Сима.

– Ой, какая же ты умница, Аринушка! – Симочка умилительно сощурила глазки. – И впрямь замечательно, что ребеночек будет! Какая прелесть! Я так за тебя рада… Выходит, это папочка о тебе позаботился. Чтобы ты могла его растить себе на радость.

– Ну да… Игореха был из кобелиной породы, конечно, а детей своих любил. Вишь, завещанием озаботился, хоть и не собирался помирать. И тебя любил, и Кирюшку. Только вот Соня ему не простила, отвернула сына от отца… Поглядел я сегодня на парня, совсем никаковский вырос. Хмурый, волчонком на всех смотрит. Я уж грешным делом советовал Игорю, когда Варвара померла – вернись, мол, обратно к Соньке… Хоть парня нормально в люди выведешь… А тут Лена, как на грех, образовалась! Он с ней в самолете познакомился, когда из Торонто летел… И тут уж все, ничего не поделаешь. Последняя любовь, лебединая песня. А она, видать, на деньги клюнула. Денег-то всем хочется, что ж. А с другой стороны – не скажу, чтобы плохо она к Игорехе относилась. На другую молодайку только глянешь, и сразу видно, что не живет, а терпит старого мужа. А эта – нет… Не скажешь… Может, и притворялась, она вообще непонятная девка, темная лошадка.

– Значит, и Кирилл в завещании есть? Я правильно поняла? – уточнила на всякий случай Арина.

– Да есть, есть, конечно! – радостно подтвердила Симочка. – Если оно на троих написано, то, стало быть…

– Да цыц, женщина, раскудахталась! – вдруг рассердился на жену дядя Филя, оборвав ее на полуслове. – Не нашего ума это дело, сколько там народу прописано, поняла? Для этого нотариус есть. И завещание у него лежит, своего законного часа ждет. И они пусть ждут, потом и узнают, кому чего да сколько.

Глянув исподлобья на Арину, он ласково пояснил причину своего раздражения:

– На то ведь тайна завещания и есть, не обижайся. Папочка позвонил и сказал, что ты там прописана, и хорошо, на то его воля была. А если другим ничего не сказал, то пусть ждут своего часа.

– Но вам-то сказал, дядя Филя, правда? Вы же знаете? Если на троих, это ведь уже понятно… Это Лена, Кирилл и я…

– Все узнают со временем, пусть не торопятся. Всему свой срок… А пойду-ка я еще водочки выпью, помяну дорогого друга. Разболтался тут с вами, толком не помянувши…

Он быстро направился к двери, и Арина с тетей Симой пошли за ним. Соня сидела за столом, глядела на нее в ожидании. Арина вдруг испугалась, не зная, что ей сказать… И вообще, эта Соня в курсе, что там не просто так завещание, а на большие деньги завещание? Наверное, в курсе, если так трепещет надеждой.

– Вы узнали что-нибудь, Арина? – нетерпеливо спросила Соня.

– Да… Скорее всего, Кирилл есть в завещании. Но оно у нотариуса, надо ждать полгода.

– Я знаю, что надо ждать полгода. Я просто хотела уточнить. А можно, я запишу ваш телефон, Арина? Мало ли, вдруг пригодится.

– Хорошо, давайте.

– У вас телефон далеко?

– Нет… Вот он, в кармане.

– Тогда запишите мой номер, я продиктую… И кликните вызов. Я потом ваш сохраню… И вы мой тоже сохраните, может, пригодится. Нам же все равно придется рано или поздно общаться по поводу… Ну, сами понимаете… Мы же не знаем, что там, в завещании.

– Да, конечно. Диктуйте, Соня. А где Кирилл? Я его не вижу.

– А он ушел. Я не смогла его удержать. Он вообще стал в последнее время неуправляемый. То молчит целыми днями, то в компьютер уставится… И сказать ничего нельзя, сразу хамит… Очень трудно растить сына одной, Арина. Никому такой судьбы не пожелаю. Так вы кликнули мой номер со своего телефона, надеюсь?

– Да…

– Что ж, спасибо. Я тоже, пожалуй, уйду по-английски. Кстати, вас эта девушка искала… Черненькая такая…

– Женя? А где она?

– Не знаю. По-моему, на лестничной площадке, с курильщицами стоит. Она тут со всеми перезнакомилась… И даже с Кириллом поговорить успела… Хорошая девочка, только странная немного. А впрочем, это не мое дело… Всего доброго, Арина. Я ухожу.

– Идемте, я вас провожу.

На лестничной площадке стояли Женя, Лена и еще какая-то молодая женщина, очень похожая на Лену. Скорее всего, сестра. Лена курила, нервно затягиваясь, и, видимо, говорила о чем-то с Женей, пока они с Соней не вывалились из двери на лестничную площадку.

– Ой, а я тебя потеряла, Арин, – улыбнулась ей Женя, отмахиваясь от табачного дыма.

– Я с дядей Филей в другой комнате разговаривала. Ты бы не стояла здесь, Жень. Накурено. Тебе вредно.

Лена чуть сощурила глаза, дрогнула уголками губ, отвернулась к подоконнику, стряхнула пепел в железную банку. Потом произнесла тихо, с едва заметной издевкой:

– Да, Арина, так мы и живем… Курим на лестничной площадке. Собирались с Игорем дом за городом покупать, варианты искали… Но не успели. Простите.

– Лена, я ж не к тому… Просто Жене действительно нельзя дышать табачным дымом.

– Да ради бога. Нельзя – так нельзя, мне-то что.

Лена небрежно затушила сигарету, шагнула к двери, дернула ее на себя. Арине отчего-то стало неловко, будто она ее прогнала. Шагнула за ней и остановилась, махнув рукой. Ладно, пусть будет, как будет. Кто ей эта Лена, в конце концов? Подумаешь, пятая отцова жена… На всех жен не наздравствуешься.

Женя стояла, глядела на нее растерянно.

– А мама где, Жень?

– На кухне сидит, разговаривает с кем-то. Плачет… По-моему, она лишку в себя приняла от горя.

– А ты, говорят, с Кириллом поговорила?

– Ну да… было дело.

– И как он тебе?

– Да не поняла я. Странноватый парень, себе на уме.

– А о чем вы говорили?

– Не помню… Так, о ерунде какой-то.

– А почему ты сделала вывод, что он странноватый?

– По интонации ответов на вопросы. В основном я вопросы задавала, а он отвечал. И отвечал слишком раздраженно, можно сказать, хамил. Да оно и понятно – кто я ему? Чужая…

– А я не успела с ним пообщаться… Жаль…

– Ничего, успеешь еще. Он же твой брат. Чего вам теперь делить?

– Да нам и раньше делить нечего было… Ладно, разберемся. Что-то устала я, Жень… Может, домой поедем?

– Да как скажешь, Арин… Иди за мамой, а я вас в машине подожду.

– Нет, лучше пойдем за мамой вместе. Боюсь, я одна не справлюсь.

– Хорошо…

– Ой, я ж тебе не сказала! Оказывается, я скоро буду страшно богата, Жень…

– Да?

– Да, да… Папе досталось большое наследство, и через полгода завещание вступит в силу. Знаешь, он мне звонил и говорил про завещание, а я не придала значения.

– Вот как? Очень, очень интересно… Рада за тебя… – кивнула Женя, холодно улыбнувшись.

– Женя, ты не ухватила мою мысль! Я хотела сказать, что теперь мы все сможем, у нас все получится! Я и тебе смогу помочь, и ребеночку твоему.

– Спасибо. Спасибо, Арина. А что, твой отец был состоятельным человеком?

– Нет, совсем нет… Но так получилось – для него неожиданно. Я потом тебе все расскажу, ладно? А сейчас идем за мамой. Только при ней ни о чем больше меня не спрашивай, ладно? Тем более про наследство…

– Да конечно, конечно. Я и без того поняла суть ваших взаимоотношений. Идем…

* * *

Соня позвонила через два дня, проговорила в трубку едва слышно:

– Арина, я вам должна сообщить… Кирилл погиб… Вас, наверное, к дознавателю вызовут, я дала ваш телефон… Будьте готовы, Арина…

– Погодите… Погодите, Соня! Как это – погиб? Когда? Я не понимаю!

– Не кричите, ради бога, я едва держусь… Только на лекарствах… Не кричите, я все слышу. Кирилл погиб, он разбился. Упал с шестнадцатого этажа.

– Упал? Как упал?

– Это сейчас выясняют. Вам позвонят, и я вас прошу ответить на звонок… Имя дознавателя – Миронов Сергей Васильевич. Я, собственно, поэтому и решила вам сообщить… Вернее, предупредить… Чтобы вы не удивлялись.

– Господи, Соня, но как же это?.. Как мне жаль…

– Да ладно. Давайте будем честны друг перед другом, Арина. Вы же моего сына не знали, и знать не хотели. Ни вы, ни ваш отец. Что уж теперь…

– Но это же неправда, Соня… Отец хотел…

– Вы собираетесь обвинить меня в том, что я запрещала вашему отцу видеться с Кириллом? Да, запрещала, я не отрицаю. И это вполне объяснимо – я на него была обижена. Да, это женские эмоции, не спорю. Но когда человек желает общаться со своим сыном, он это делает, несмотря ни на какие запреты. Или я не права?

– Вы правы, Соня, правы… Скажите, а когда похороны?

– Вы что, хотите прийти?

– Да… Он же мой брат.

– Опять лукавите, Арина. Если бы вы были ему настоящей сестрой, вы бы… А впрочем, не важно. Простите, ради бога, у меня в сознании что-то повернулось от горя. Конечно, приходите, если хотите, теперь уже нет никакой разницы. О дне похорон я вам сообщу. Мне еще не разрешили его хоронить. Дознаватель сказал, что надо выяснить все обстоятельства. Ждите его звонка, Арина.

– Да, я поняла… Соня, я…

Она хотела произнести слова соболезнования, но никак не могла их придумать. Все крутились в голове какие-то дежурные фразы, которые обычно говорят из приличия и в которых не заложено ни грамма настоящего родственного сочувствия. Может, Соня это поняла и первой нажала на кнопку отбоя. И короткие гудки из трубки прозвучали продолжением Сониного упрека – если бы вы были ему настоящей сестрой…

Да, она не была ему настоящей сестрой. А он не был ей настоящим братом. Но от этого вовсе не легче воспринимать нелепую смерть.

Дознаватель Миронов Сергей Васильевич позвонил ей утром следующего дня, вежливо пригласил на беседу. Подробно объяснил, где находится здание прокуратуры, на каком транспорте лучше добраться. Назначил время, попросил не опаздывать.

Беседу Сергей Васильевич начал с весьма странных вопросов, как показалось вначале Арине. Это уж потом стало понятно, куда он клонит…

– …Значит, первый раз вы увидели своего брата на похоронах отца?.. А до этого не общались, как я понял.

– Нет, не общались.

– А почему?

– Потому что Соня, мать Кирилла, препятствовала общению. Но я знаю, что мой отец очень хотел…

– Понятно, понятно. Скажите, на кого ваш отец оформил завещание? И вообще, вы это завещание видели?

– Нет, не видела. Оно у нотариуса, как я понимаю. И только через шесть месяцев…

– Да я знаю. Но, может, он вам говорил…

– Да, отец говорил, что включил меня в завещание.

– А Кирилла?

– Я думаю, да… Скорее всего, оно на троих составлено – на жену и на двоих детей.

– А вы хорошо знаете жену отца?

– Нет… Совсем не знаю. На похоронах первый раз увидела.

– Да? Как странно у вас все устроено.

– Как есть, так и устроено. А почему вы спросили про жену отца? Или вы полагаете, что?.. Мы с Кириллом являемся конкурентами, да? И вы думаете, что его специально…

– Я ничего не полагаю и не думаю. Я просто спрашиваю.

– Но ведь Кирилл сам прыгнул с шестнадцатого этажа! Мне Соня так сказала, его мать! Или… Она чего-то не договаривает?

– Дело в том, что рядом с Кириллом, когда он заходил в подъезд злополучной шестнадцатиэтажки, видели женщину… Молодую высокую женщину. Свидетельница, проживающая на пятом этаже, дала показания. Она столкнулась с ними в дверях, когда выходила из подъезда.

– И эта свидетельница уверена, что видела именно Кирилла?

– Да… Она его опознала.

– И как она описала женщину? Ведь как-то описала? Цвет и длину волос, черты лица…

– Да никак не описала. Сказала, что женщина была одета в черные джинсы и серую толстовку, на ее голове был капюшон. Знаете, подростки сейчас такую одежку носят. Натянут капюшон на голову так, что лица совсем не видно… Цвет волос она тоже не рассмотрела.

– И вы полагаете… Что это могла быть Лена? Или… Или я, например? Кто-то из нас решил убить Кирилла, чтобы увеличить свою долю в наследстве?

– Ну, по крайней мере, вас я точно могу исключить, поскольку ваш рост никак нельзя назвать высоким. И подростковой худобой вы тоже не отличаетесь. А та женщина, которая видела Кирилла, утверждает, что его спутница выглядела как высокий худой подросток.

– Хм… Вы хотите сказать, что?.. Если Лену одеть в черные джинсы и серую подростковую толстовку?..

– Я ничего не хочу сказать. Повторяю, я просто с вами беседую.

– А с Леной вы тоже беседовали?

– Еще не беседовал. Ее нет в городе.

– Значит, у нее алиби?

– Не знаю. Будем проверять.

– А Соня вам сказала про завещание? Что там…

– Да, сказала. Как я понял, отец завещал вам порядочное состояние.

– Но если это Лена?.. Если предположить, что она хочет избавиться от нас как от наследников?.. Значит, я следующая?

– Ну, знаете… Как говаривала одна дама в старом добром кино: с таким аналитическим умом вам надо работать в бюро прогнозов! Экая вы быстрая в выводах!

– Но вы же сами меня на эту мысль натолкнули.

– Никуда я вас не толкал. Я с вами просто беседовал. И вообще… Высокая худая женщина в серой толстовке могла войти в подъезд сама по себе, а не вместе с Кириллом, чтобы толкнуть его с шестнадцатого этажа. Может, это почтальонша или курьер… Так что погодите бояться, живите спокойно. И детективов на ночь меньше читайте, здоровее будете.

– Я не люблю детективы, я беллетристику люблю. И вообще, ирония здесь неуместна, вы не находите? Все-таки мальчик погиб… Жалко мальчика…

– Да, мальчика жалко. Но знаете, сколько сейчас бывает подобных самоубийств? Такая странная мода на смерть пошла… И в Интернете по этой теме сайтов полно. Даже привыкать стали, как бы дико это ни звучало. Скоро и в протоколе будем писать – выбрал смерть, имел право. И никто глазом не моргнет, будто так и надо. Сайты ведь никто не убирает, свободно можно зайти.

– Да, я слышала об этих сайтах. А Кирилл что, туда заходил на эти сайты?

– Проверяем пока.

– Но все равно – как-то странно с этой женщиной в толстовке. Очень уж подозрительно.

– Вот мы и проверяем, что подозрительно, а что нет. И спасибо вам, что приехали и уделили мне время. Давайте ваш пропуск, я подпишу…

Арина вышла на улицу, глянула на часы. На работу возвращаться не было смысла. Да и не хотелось на работу после такой беседы. Хотелось пройтись, переосмыслить полученную информацию.

Этот дознаватель Миронов Сергей Васильевич… зачем он ее звал, чего «дознал»? Только сумятицу в душу внес. Душа и без того в обмороке после горьких событий, теперь еще и бояться надо. За жизнь свою опасаться. Жить-то, несмотря ни на что, хочется…

А вдруг Лена и впрямь таким образом на охоту вышла? Позаботилась об алиби, а сама… Заманила бедного Кирилла на шестнадцатый этаж, подтолкнула как бы нечаянно.

Фу, как ужасно звучит. Ерунда. Дикость. А с другой стороны – кто она такая, эта Лена? Откуда темная лошадка взялась? За отцовы деньги замуж пошла? И вообще… Как-то он умер слишком скоропостижно. Может, она организовала ему сердечный приступ? А теперь надо поскорее от наследников отделаться?

И ведь никто ничего не поймет и не докажет… Ясно же, что этот Миронов Сергей Васильевич в заключении напишет – подростковое самоубийство, и все дела. Мода у них нынче такая. Сайтов много в Интернете. Потом бумажка с выводами погуляет по инстанциям и в архив уйдет. И шито-крыто. И с другой наследницей что-нибудь такое произойдет, чему можно найти удобоваримое объяснение. Мало ли что может произойти с одинокой женщиной в большом городе… Тем более беременной…

Арина так ушла в свои мысли, что не увидела ту самую машину. Странно – будто из-под земли выскочила, мчалась прямо на нее со всей скоростью. И переулок был тихий, народу мало… На таких переулках даже светофоры не ставят. И бог знает, какой силой ее с дороги снесло, будто в спину толкнула невидимая рука… Отлетела на тротуар, грохнулась безобразно, с размаху, содрала в кровь колени. А машина просвистела мимо, скрылась за поворотом.

Какая-то бабулька подошла к Арине, запричитала над ней, потянула за локоть – вставай… Она поднялась на дрожащих ногах, доковыляла до ближайшего тополя, прислонилась спиной к шершавому стволу и, закрыв глаза, прислушалась к себе: как ты, малыш? Испугался? Понятно, что испугался. Я и сама едва жива… Ничего, малыш, все уже позади…

– Что ж ты, девонька, по сторонам-то не смотришь, сигаешь через улицу напрямки? Они ж, сволочи, так быстро ездют, ровно сумасшедшие. А я иду из магазина, гляжу… Ну, думаю, насмерть сшибли девку!

– А что это за машина была, бабушка? Марка какая?

– Да что я, в марках разбираюсь, милая? Ну, большая такая, черная… Окошки у ей темные были. Они, заразы нынешние, так и норовят за темными окошками наглые морды спрятать!

– А номер не разглядели случайно?

– Ну да… С моей катарактой только номера у машин разглядывать… Вот годков тридцать бы скинуть, тогда б я точно разглядела. Тогда я глазастая была.

– Ладно, спасибо… Пойду я.

– Может, тебя проводить? А то совсем зеленая с лица стала. Шибко испугалась?

– Да…

– Ну что, проводить?

– Нет, спасибо, сама дойду. Я здесь недалеко живу.

– Ну смотри…

Арина так и дошла до дома – едва держась на ногах. С разбитыми в кровь коленками. С наполненными слезой глазами. С дрожащим от слезного нетерпения горлом – скорей бы домой, скорей бы им волю дать…

Закрыла за собой дверь квартиры, всхлипнула пару раз… И все. Слезы куда-то делись. Зато прежние пугливые мысли вернулись с новыми доказательствами и предположениями.

Вот что это было сейчас, а? Откуда взялась эта резвая машина в тихом переулке? Тем более недалеко от ее дома… То есть по пути домой… Да, она часто этим переулком с работы пешком возвращается!

Может, ее хотели убить?

Да, ее хотели убить!

Какая-то добрая сила не позволила ее убить. Чья-то рука будто в спину толкнула! Папина рука, наверное. А что, бывает… Недавно такая передача была на одном из каналов, и там рассказывали…

Папе спасибо, конечно. А дальше что делать? Вдруг в следующий раз папа запоздает с волшебным пенделем?

Арина быстро выудила из сумки телефон, кликнула Женин номер. Не терпелось рассказать о своих подозрениях… И вообще, они с выходных не созванивались, все недосуг было.

Женин телефон отозвался механическим женским голосом – простите, мол, извините, вызываемый абонент не доступен. Арина пожала плечами – странно, чего это вдруг? Ну, ладно…

И снова захотелось поплакать, себя пожалеть – бедная, бедная! Даже поговорить не с кем! И пожалеть некому! Мужа нет, мама жалеть не умеет, старая подруга Ольга обиделась и давно не звонит, новая подруга Женя вне доступа… Может, любимый сынок расщедрится жалостью к матери?

Кликнула Васин номер, вздохнула слезно, прерывисто, с надеждой вслушиваясь в длинные гудки. Еще раз вздохнула – как малый ребенок. Но ведь все мы в такой ситуации напоминаем обиженных детей, правда? И много ли нам надо?.. Всего лишь пару минут заботливого бормотания в телефонную трубку – как на разбитую коленку подуть…

– Да, мам! Слушаю! Как дела? – оборвались гудки бодрым Васиным голосом.

– Ой, плохо, сынок…

– Что случилось, мам? Ты плачешь, что ли? Заболела? Я сейчас приеду!

– Да не надо… Не надо, Вась. Ты же еще не знаешь – Кирилл умер, мой брат. И я сегодня к дознавателю на беседу ходила. И вообще, у меня такое подозрение закралось… Что это Лена его убрала. Ну, Лена, помнишь? Последняя жена моего папы? Ты видел ее на похоронах! И потом, когда я домой шла, меня машина чуть не сбила… Я упала на тротуар, коленки разбила в кровь… Меня хотят убить, Вась, я уверена! Это было покушение! Теперь моя очередь! Я боюсь!

– Погоди, погоди, мам… Не тараторь, пожалуйста. Ты вообще… Как ты себя чувствуешь? Упала сильно? Голова не кружится? Сотрясения нет?

– Да нормально у меня с головой… Ты хоть понял, что я тебе сказала?

– Мам, ты просто устала. И это понятно – на тебя в последние дни столько всего свалилось! Но все равно нельзя быть такой рассеянной, надо смотреть по сторонам, когда через дорогу переходишь. И не надо пугать себя всякими глупыми мыслями… Иначе вообще можешь в депрессуху впасть и наделать больших глупостей. Не нагнетай панику, тебе нельзя, слышишь?

– Вась! Ты мне не веришь, что ли?

– Верю, мам, верю. Ты просто шла и витала в облаках, знаю я тебя. Ты переходила дорогу и не заметила эту машину, не придумывай себе всякой ерунды про покушение. И сходи к врачу, пусть он тебе успокоительное лекарство выпишет. Ну хочешь, мы с Яной приедем? Надеюсь, Женя у тебя навеки не поселилась?

– Нет, я лучше спать раньше лягу. Сейчас приму ванну и залягу. Наверное, ты прав, я просто устала… Сразу столько всего на мою бедную голову и беременный организм…

– Вот и правильно. Иди спать. Утром проснешься и почувствуешь, что всю панику как рукой сняло.

– Хорошо, сынок… Спасибо тебе. Успокоил.

– Ну и отлично. Спокойной ночи, приятных снов.

– Целую. Пока…

Она и в самом деле уснула быстро. И даже кошмаров не снилось. Вообще ничего не снилось, что было странно после пережитого. Значит, Вася прав – не надо нагонять панику. И организм прав, если плохими снами ни о чем плохом не предупреждает. Надо вставать с постели, надо жить. Встречать новый день, идти на работу. Скоро квартальный отчет, между прочим. Та еще нервотрепка.

День улетел незаметно – в рабочих делах и заботах. Возвращалась домой уже в сумерках, не торопясь, вальяжным прогулочным шагом. И даже не испугалась пройти по тому самому злополучному переулку. В переулке было тихо, как всегда – никаких тебе сумасшедших машин-убийц.

А когда вошла в родной двор, напряглась вдруг. И сама в первую секунду не поняла, в чем причина. Двор как двор, старый, заросший тополями и дикими кустами шиповника. Пустой почти. Только на скамейке напротив детской площадки мужчина сидит. Ну и пусть сидит, жалко, что ли? Устал человек…

Нет, не надо себя уговаривать. Не просто так он сидит. И не устал. И не «жалко, что ли». Он ее ждет…

Сердце забилось так часто, что стало трудно дышать. Голова же, наоборот, начала работать в паническом режиме, будто внутри загорелась красная сигнальная лампочка. И первой мыслью было – успеет ли до подъезда добежать… Расстояние от подъезда до скамьи, на которой сидел мужчина, и от того места, где она сейчас находилась, было примерно одинаковым.

И остановилась в нерешительности, начала суетливо рыться в сумке, пытаясь найти ключи. Потом почувствовала на себе взгляд мужчины, подняла голову…

Он тут же отвел глаза, вальяжно закинув ногу на ногу. Но слишком нарочитой была вальяжность, не подходила к его серому невнятному облику. Тем более Арина успела поймать интонацию его взгляда. Заинтересованная была интонация. Не та лениво кокетливая и оценивающая, с которой мужчина смотрит на женщину, а изучающая ее, как объект. Неприятная и жесткая, словно наждачная бумага.

Ключи нашлись, и Арина машинально стала перебирать их в пальцах, отыскивая самый маленький, круглый ключ от кодового замка на двери подъезда. Надо быстро попасть ключом в кнопку и дверь откроется. Скользнуть внутрь, быстро потянуть дверь на себя…

И решилась-таки, сделала несколько быстрых шагов вперед.

Мужчина тоже встал со скамьи. Тоже сделал несколько шагов в сторону подъезда. Страх ударил ее в солнечное сплетение, прошелся мурашками по животу, заставил остановиться. И развернулась, быстро пошла назад на дрожащих ногах, боясь оглянуться. И очень обрадовалась, когда различила в сумерках знакомую фигуру соседа по лестничной площадке – милейшего пенсионера Юрия Петровича, ведущего на поводке йоркширскую терьершу Нюшу.

Арина кинулась к нему, как заполошная курица. Нюша, не ожидающая от нее такой прыти, затряслась мелким бесом, зарычала и тявкнула упреждающе. Юрий Петрович натянул поводок, проговорил сердито:

– Цыц, окаянная… Чего расшумелась? Не узнала, что ли? Это ж свои… Это ж соседка наша… Добрый вечер, Ариночка!

– Ой, Юрий Петрович! Как хорошо, что я вас встретила… Вы домой идете? Можно, я с вами в подъезд войду?

– Да ради бога, конечно… А что случилось? Вас кто-то напугал, да?

– Да, напугал… Там, на скамейке, мужчина сидел, и у него такой взгляд был… Нехороший. Мне показалось, он хотел за мной в подъезд войти.

– Да что вы, Ариночка, не бойтесь! Вам наверняка показалось, у нас двор спокойный.

– Да… Но ведь нет никого, поздно уже… Мало ли… Видите, как у меня руки дрожат?

Она протянула вперед ладони, демонстрируя соседу последствия своего испуга. Тот глянул, вежливо кивнул головой, произнес чуть озадаченно:

– Да, конечно, идемте… Идемте, мы с Нюшей вас проводим. Правда, у нас время прогулочное еще не вышло, но это ничего… Идемте…

Напугавший ее мужчина по-прежнему сидел на скамье, равнодушно глядел в сторону. Когда вошли в подъезд и поднялись в лифте на свой этаж, Юрий Петрович произнес весело:

– Надо же, удивили вы меня, Ариночка! Не ожидал, что вы такая пугливая. Всегда думал, что вы, как та некрасовская женщина, которая и в горящую избу, и коня на скаку…

– Как видите, я не такая. Спасибо вам, Юрий Петрович.

– Да обращайтесь еще, милая. Мы с Нюшей всегда в вашем распоряжении, времени у нас хоть отбавляй. А вообще, советую вам принимать на ночь валерьянку, самое лучшее средство! Между прочим оно гораздо эффективнее новомодных и дорогих препаратов. Или пустырник можно заваривать, тоже очень хорошо нервы успокаивает. Вон какая вы бледная…

– Да, спасибо за совет. Всего вам доброго.

Войдя в квартиру, она торопливо закрыла дверь на все замки. Пожалела, что во время ремонта убрали щеколду – мешала она им, что ли? Сейчас бы пригодилась.

Вошла на кухню и, не зажигая света, подкралась к окну, выглянула осторожно. Скамья была пуста…

Потом долго стояла у двери, прислушивалась, глядела в глазок. Никого. Но все равно было страшно. Может, позвать кого-нибудь? Васю? Но Вася опять не поверит, поднимет ее на смех. Тем более наверняка он с Яной захочет приехать, и надо будет развлекать гостью, напрягаться общением.

Женя! Надо Жене позвонить! Она точно приедет и даже ночевать останется!

Забравшись с ногами на диван, она кликнула номер Жени, с недоумением прослушала ту же самую информацию – вызываемый абонент не доступен. Вздохнула тревожно – да что с тобой такое, абонент Женя? То звонишь, когда вздумается, то телефон отключаешь… А как же наши обещания во всем друг друга поддерживать? Грош им цена? Или что-то с тобой случилось плохое?

Последнее предположение еще больше ее напугало. И когда мобильный ожил и зазвонил в ее руке, Арина вздрогнула так сильно, что чуть не выронила его из ладони. Глянула на дисплей…

Оля! Оля, какое счастье! И как всегда, в тяжелую минуту.

– Да, Оль, слушаю… Как хорошо, что ты позвонила! Ты даже не представляешь, как я тебе рада…

– Эй, Арин… Ты ревешь, что ли?

– Нет, нет… Это я от неожиданности расслабилась. Вдруг увидела – ты звонишь… Хотя, если честно, плакать очень хочется. Мне так плохо, Оль.

– Что-то еще случилось, пока мы не общались?

– Да много чего… У меня отец умер.

– Да ты что?

– А потом еще и Кирилл…

– Кто такой Кирилл?

– Это мой брат, Оль. Я тебе говорила, что у меня есть брат, но ты не помнишь, наверное… Мы ведь с ним не общались, его мать, бывшая папина жена, была против. А еще… Ой, погоди, сейчас расскажу… Не знаю, с чего начать…

– Ты все-таки ревешь, Арина. Слышу по голосу. И состояние твое разбитое тоже чувствую. Причем вдребезги разбитое. Ладно, не рассказывай, я сейчас приеду.

– А ты можешь? Правда? Ой, Оль, приезжай…

– Еду. Жди. Через полчаса буду.

Арина так и просидела на диване, ожидая, когда позвонят в дверь. Когда звонок наконец расколол квартирную тишину, метнулась к двери на цыпочках, глянула в глазок, увидела Ольгу, и от радости даже не смогла сдержать слез.

– У-у-у… – тихо пропела Ольга, глянув на Арину. – Давненько я тебя в таком состоянии не видела… А если честно, вообще никогда не видела. Прими мои соболезнования, Арин… А от чего папа умер? Он ведь еще не старый был?

– От сердечного приступа.

– Да, жалко. Но ты давай, держись. Тебе ж нельзя, сама понимаешь.

– Я понимаю, Оль… Но у меня, как папу похоронили, такое чувство, будто я тоже… Будто меня…

– Что – тоже? Что – тебя? Да хватит рыдать, лучше налей мне чаю! И успокойся, расскажи все по порядку!

Арина кивнула, утерла слезы, поплелась на кухню. Сердитый голос подруги подействовал отрезвляюще, и, когда Арина поставила перед ней чашку с чаем, паника отступила. Глянув на Ольгу, она произнесла тихо:

– Меня хотят убить…

Ольга поперхнулась чаем, махнула рукой:

– Да ну тебя, зараза… Чуть на новую юбку чай не пролила! Кому ты нужна, чтобы тебя убивать?

– Неправильно ставишь вопрос, Оль. Надо спросить – кому я так не нужна. Кто-то хочет, чтобы меня совсем не было, понимаешь?

– Нет, не понимаю! Объясни! С чего ты вообще взяла, что тебя хотят убить? Что, были попытки?

– Да, были! Вчера меня хотела машина сбить, непонятно каким чудом я увернулась. А сегодня какой-то мужик у подъезда сидел, ждал меня. То есть хотел вместе со мной войти в подъезд. Он бы убил меня, если бы не сосед, Юрий Петрович. Ну что ты на меня так смотришь, Оль? Да, это правда… Я же не сумасшедшая, чтобы такое придумать.

– Да, ты не сумасшедшая. Но становишься ею прямо на моих глазах. Арина, да что с тобой? Очнись! Ты же никогда ничего не боялась и не придумывала себе страхов! Неужели уход Родьки так на тебя повлиял?

– Нет, нет… Я вообще о нем стараюсь не думать, гоню из головы все мысли, просто живу на автопилоте, и все. Ты же знаешь, я сильная. Помнишь, как моя бабушка говорила, когда случалось какое-нибудь душевное переживание? Передайте Ильичу, нам и это по плечу… Не знаю, откуда она взяла эту дурацкую фразу, но странным образом помогает. Нет, нет! Я натура хоть и романтическая, но сама с собой и с внутренним переживанием управиться как-то могу. А тут чего-то… Такой животный страх на меня напал…

– Вот это ты правильно определила – страх. Но любой страх – всего лишь наше ощущение, Арин. Им тоже надо уметь управлять, иначе он будет расти вглубь и вширь, это ж такая зараза, черт бы ее побрал! Если сразу не удавить, то будет подстерегать везде! Даже там, где и быть не должно, ты его сама придумаешь и будешь дрожать.

– Да ничего я не придумала, Оль! Дай мне рассказать всю подоплеку, а потом философствуй на здоровье!

– Да не психуй, чего ты… Я ж наоборот, успокоить тебя пытаюсь.

– Успокоить? А как ты думаешь, это в принципе возможно?

– Ну, если в принципе… Все равно ты молодец, я знаю, какая ты сильная.

– Да какая сильная! Что ты все повторяешь – сильная да сильная. Это не про меня, Оль. Ты ж видишь, в каком я состоянии.

– Вижу. Но знаешь, я бы посмотрела на других баб, если бы им столько досталось. Столько всего и сразу – чтобы и брошенная, и беременная, и почти убитая. Да твоей выдержке можно позавидовать, между прочим! Ну, или остаткам выдержки.

– Ты меня будешь слушать или нет, психоаналитик доморощенный?

– Давай, рассказывай, я слушаю. Перебивать больше не буду, честное слово.

За время всего рассказа лицо Ольги оставалось непроницаемым, лишь выгнулись удивленно брови, когда очередь дошла до истории с канадским наследством. Арине даже показалось, что в глазах подруги мелькнула искорка досады. Впрочем, наверняка показалось. А если не показалось – бог с ним. Так устроена Ольга – определяет себя в пространстве по количеству денег. И даже чужих и неожиданных.

– …А потом Соня мне позвонила и сказала, что Кирилл погиб. И что меня к дознавателю вызывают. А если он не сам прыгнул, если его убили? Ведь была с ним какая-то женщина. Теперь, выходит, моя очередь, Оль?

– Да ладно, хватит паниковать. Хотя я тебя понимаю, я бы и сама испугалась. А дознаватель что говорит про эту Лену? Он ее подозревает или как?

– Сказал, у нее алиби. Но якобы надо проверить.

– Так пусть проверяет быстрее! Хотя… Зачем ему лишние хлопоты? Ему ж надо, чтоб заключение было красиво написано. Чтобы начальник не заругал. Да если бы все алиби в уголовных делах проверялись, как надо…

– И что теперь делать?

– Завтра меня здесь не будет. Мы с Алексеем в Испанию улетаем. Но я попрошу кое-кого, чтобы за тобой присмотрел…

– Как это – присмотрел? И кого ты попросишь за мной присмотреть?

– А догадайся с трех раз.

– Ивана, что ли? Того самого, который на твоем дне рождения?..

– Ну да. Прости, других вариантов нет.

– Ой, не надо.

– Хм… Интересно, и чем тебя Иван не устраивает?

– Да при чем тут – устраивает или не устраивает. Понимаешь, мне так неловко, что я тогда… Ну, сама знаешь, что я вытворила.

– Хм, тебя не поймешь, подруга. То тебе животный страх жить мешает, то вдруг неловкость. Давай уж, определись как-нибудь. По-моему, лучше жить с неловкостью, чем вообще не жить. Да, еще я хотела спросить… А деньги наследственные – они какие? Прямо деньги-деньги или так себе деньжонки?

– Не знаю, Оль. Но я так поняла, что денег много. У папиного родственника в Канаде какой-то большой завод был.

– А! Тогда и впрямь деньги-деньги!

– Ну да… Иначе зачем наследников убирать?..

– Значит, богатая будешь, да?

– Кто? Я?

– Ты, Арина, кто же еще. Только не говори, что тебе все равно. Не поверю.

– Да я как-то не успела на эту тему подумать.

– А ты подумай. Твой Родя, например, точно на эту тему задумается. И начнет локти кусать. А покусавши их до крови, приползет к тебе, ободрав коленки. Примешь его такого, до крови ободранного?

Арина глядела на подругу, не зная, что сказать. Почему-то представилась эта картинка, как муж вползает в дверь квартиры, а за ним тянется от лестничной площадки кровавый след… И ничего, кроме короткой усмешки, эта картинка не вызвала. Да ну ее, Ольгу! Вечно выдаст чего-нибудь в этом роде.

– Улыбаешься, уже хорошо, – довольно кивнула Ольга. – Вот и расслабься, и осознай свое новое положение. Не у каждого такой поворот в жизни случается, поняла? Далеко не у каждого. Чтобы вот так, на блюдечке с голубой каемочкой… И не надо себя при этом выкручивать, и держать в нужном тонусе, чтоб не сорваться.

– Это ты о чем, Оль?

– Да так, о своем, о девичьем. И не спрашивай больше ничего, ради бога! Мне надо быть веселой и счастливой, я с мужем в Испанию еду.

– Оль… Ты что, совсем Алексея не любишь?

– Отвяжись, я сказала! Ишь, ухватила любимую тему – любишь-не любишь, плюнешь-поцелуешь! Знаю я тебя! Заведешь эту шарманку, не остановишься. Все, мне уходить надо. А ты давай спать заваливайся, сегодня уже ничего не случится. Будет день, будет и пища. Завтра жди звонка.

– От Ивана?

– Ну, не знаю… Может, не он сам за тобой приглядывать будет. Может, поручит кому.

– А за это, наверное, заплатить надо, да?

– Не знаю еще. Но не твоя проблема, я заплачу. Потом компенсируешь, когда наследство получишь. Все, я ушла. Уже ни минуты свободной нет! Идем, закроешь за мной.

В течение всего следующего дня Арина не расставалась с телефоном, ожидая звонка. И волновалась почему-то, не понимая природу этого волнения. Вернее, не хотела понимать… И ругала себя еще больше – совсем с ума сошла баба? Не понимает она, ага! Не хочет понимать! Да кто ты такая, чтобы волноваться подобным ожиданием? Отдай себе отчет, не в ту степь волнуешься! Подойди к зеркалу, глянь себе в глаза. Кто ты есть? Брошенка беременная? Объект для чужого заработка? Интересно, сколько этот Иван запросит у Ольги денег, чтобы за ее подругой приглядывать?

К концу рабочего дня так себя раздраконила, что приняла окончательное решение – не надо ей никакого пригляда. Как-нибудь сама справится. Тем более Иван так и не позвонил… Наверное, не смогла Ольга его уговорить. Наверное, у него и других дел много.

Так, вся насквозь раздраконенная, и выскочила из офиса на улицу после рабочего дня. Голова болела ужасно, очень хотелось домой…

– Арина! – толкнулся ей в спину знакомый мужской голос. – Обижаете, однако!

Обернулась… Иван стоит. Оказывается, она мимо него пробежала, глядя в землю.

Подошел, улыбаясь:

– Обижаете, да. Рабочий день давно закончился. Я вас сорок минут стою, жду… А вы мимо идете.

– Ой, извините… Вы бы позвонили, чтоб не ждать. Я же не знала. Я бы раньше вышла… Правда обиделись, да?

– Конечно. Идемте в машину, я буду рассказывать, как я обиделся.

Его тон показался Арине слегка издевательским. Еще и глаза прищурил – насмешливые и лукавые.

– Знаете что, Иван… Не надо за мной присматривать. Я понимаю, что вы Ольге не смогли отказать, но… не надо. А сорок минут ожидания я компенсирую. Сколько я вам должна?

– Это вы о чем? – чуть склонившись вперед, спросил Иван с насмешливой озадаченностью. – О какой компенсации идет речь, не понял?

– Ну, вы же не просто так… Я понимаю, это ваша работа. Ольга просила.

– Да, Ольга мне вчера звонила, и что? Да, я согласился вам помочь. Но ни о какой компенсации и речи не шло, что вы. А если вам так важно… Будем считать, я помогаю вам на общественных началах, в свободное от основной работы время. Звучит правильно, я ничего не напутал? Такой расклад вас устроит?

– А с чего бы вам на меня время тратить, свободное от основной работы? Не понимаю? И вообще… Однажды Оля уже просила за мной приглядеть, на дне рождения, помните? И что из этого вышло? Сплошное безобразие вышло.

– Ну, вы сами себе устроили это безобразие, я не виноват. Я ж не подозревал, что вы такая хулиганка, в рукопашной на кулаках бьетесь.

– И тем не менее… вы не ответили на мой вопрос.

– Арина, садитесь в машину. Вид у вас очень уставший и глаза лихорадочные. Садитесь, я вас до дому довезу! И до квартиры провожу… Вдруг в подъезде еще один маньяк подкарауливает?

Конечно, она могла бы обидеться на его насмешливый тон. А с другой стороны – пусть насмешничает, если хочется. Все равно в подъезд заходить страшновато – после вчерашнего.

– Да, спасибо. Большое спасибо, Иван, – смиренно произнесла она, улыбнувшись. – Я действительно устала и буду очень вам благодарна. Идемте, где ваша машина? Помните, где я живу?

– Да, помню.

Когда сели в машину, Арина удобно устроила затылок на подголовнике, закрыла глаза, давая понять, что разговаривать больше не хочет. Не навязывалась, мол, сам предложил довезти до дома. Вот и вези.

А Иван на общении и не настаивал, молча вел машину. Арина приоткрыла глаза, покосилась на его профиль.

Красивый профиль. И форма головы красивая. Темные блестящие волосы, волевой подбородок, крепкая шея, белый воротничок рубашки. Но к чему она ему? Для таких красавцев и моложе найдутся. И не брошенки. И не беременные. Да о чем это она, вообще?!

Когда Иван остановил машину у подъезда, Арина выскочила, быстро пошла к двери, на ходу доставая ключи. Народу во дворе было много. От детской площадки доносился ребячий визг, на лавочке сидели знакомые старушки, баба Валя и баба Люба.

Когда поднимались в лифте, Иван спросил осторожно:

– Как насчет чашечки кофе, Арина? А то я такой голодный. Не обедал сегодня. Могу в обморок упасть.

– Понятно. Суп из топора вас устроит?

– Вполне. И вы совершенно правильно пошутили, я действительно напрашиваюсь к вам в гости. Имею подлую цель проникнуть в дом. А еще я хочу скомпрометировать вас перед соседями. Каюсь.

– Да что уж теперь… Все равно пропала моя добрая репутация. Заходите, ужином накормлю.

– А что у нас на ужин? Ах, да, суп из топора.

– Борщ есть. Будете? Правда, ему уже три дня.

– Так борщу возраст на пользу. Чем старше, тем вкуснее.

– Да уж, повезло борщу.

Иван усмехнулся, глянул весело и слегка оценивающе.

Пока Арина возилась с ужином, он осмотрел квартиру. Потом пришел на кухню, встал у окна.

– Где, говорите, мужчина сидел, который вас напугал? На той скамейке?

– Да… Я иду к подъезду, а он сидит. Потом встал со скамьи и хотел за мной войти… Он меня убить хотел, я знаю. Я это сразу поняла. Только все равно мне никто не верит. И про наезд в переулке тоже никто не верит. Садитесь за стол, Иван, борщ остынет. Вы со сметаной любите?

– Да.

– Одну ложку?

– Можно две.

Он сел за стол, с удовольствием начал есть борщ, весело на Арину поглядывая. Потом попросил добавки. Осилив добавку, откинулся на спинку стула, проговорил тихо:

– Спасибо, Арина… За борщ вам пятерка с плюсом. Ублажили. А теперь садитесь напротив меня и рассказывайте все с самого начала. Нет, сначала давайте чай… Будем пить чай и беседовать о делах наших грешных. А к чаю конфетки есть?

– Есть.

– Ой, совсем хорошо. Давайте конфетки.

Иван слушал ее очень внимательно, отхлебывая чай и шелестя фантиком. Отправит конфетку в рот, потом разглаживает ладонью фантик, разглаживает… Потом свернет его вдвое, вчетверо, поелозит меж пальцев, опять развернет… И вдруг поднял голову, спросил резко:

– Как фамилия дознавателя, который с вами беседовал?

– Ой, я не помню… Кажется, Миронов. Да, Миронов Сергей Васильевич.

– Вы ему говорили, что ждете ребенка?

– Нет… А надо было?

– Отцовское завещание где? У нотариуса?

– Да… Дядя Филя сказал, что только через полгода.

– Понятно. А откуда ваш дядя Филя знает, что в завещании трое наследников?

– Да нет, это не он сказал. Это Соня сказала, по-моему. Я уж не помню. Сказала, что там его последняя жена и двое детей, я и Кирилл. Но Кирилл погиб… И я теперь боюсь…

– Да, я понял, что вы боитесь. На вас хотела наехать машина, на скамейке подозрительный мужик сидел… Понятно, понятно.

– Вы мне тоже не верите, Иван?

– Я вам этого не сказал.

– Но вы мне не верите, я же чувствую!

– Все-то вы чувствуете, Арина. Как вы живете с такими объемными чувствами? Мужика на скамейке тоже почувствовали.

– Да, именно так! Я знаю, он хотел меня убить!

– А может, вы ему просто понравились? Не исключаете такой вариант? И знаете, я где-то могу его понять…

– Это вы о чем?

Спросила так холодно, что самой неловко стало. Наверное, опять гиперболизировала эмоцию, как девочка-подросток. Но Иван, казалось, холода не заметил.

– Это я о том, что вы красивая женщина и не должны удивляться, когда вам смотрят вслед.

– Да он не смотрел мне вслед! Он сидел во дворе и ждал, когда я в подъезд войду! Есть разница или нет, по-вашему?

– По-моему, у вас паранойя, Арина. Мания преследования.

– Ну, знаете.

– Да вы не сердитесь, это бывает. Когда обстоятельства жизни меняются, психика тоже по-своему перестраивается, иногда сбои дает. Это нормально, Арина. Некоторые вообще с ума сходят, когда на них неожиданное наследство сваливается.

– Да? Тогда почему вы послушали Ольгу и согласились за мной приглядывать? Зачем вы со мной возитесь, Иван, если все так объяснимо и все просто? Зачем сюда пришли? Чтобы мне диагноз поставить? А когда меня убьют, что вы скажете? Она умерла от паранойи? Господи, господи, да будь оно проклято, это наследство. Я его боюсь, не надо мне ничего. Мою жизнь деньги никогда не определяли! А может, мне отказаться от него, а? Заранее сходить к нотариусу, чтобы все официально… Можно так или нет? Вы не знаете?

– Не вздумайте, Арина. Нельзя принимать решений от страха, потом жалеть будете.

– Да не буду я жалеть! Хотя, конечно, одной трудно растить ребенка. Но все равно, не в деньгах счастье! Да, я так считаю… Материнская любовь главнее денег. И можете смеяться надо мной, сколько угодно.

– Да я не смеюсь, что вы. Просто я полагаю, что одно не исключает другого.

– Как видите, исключает. И даже очень. Я еще и наследства не получила, а уже чувствую себя ужасно запуганной и несчастной. И моему ребенку от этого не очень комфортно, я думаю.

– Ну с испугом мы разберемся со временем. И хватит паниковать, я не дам вас в обиду.

Арина усмехнулась, вяло повела ладонью, будто отмахнулась от его слов. Потом произнесла тихо:

– Вот и Женя мне говорила – не дам в обиду… А сама…

– Кто такая Женя?

– Это моя приятельница. Вернее, она девушка моего сына, но он с ней расстался.

– А вы, значит, по-прежнему хорошо с этой Женей общаетесь?

– Ну да… И я не понимаю, чему вы удивляетесь. Она тоже беременна, и это мой долг. И вообще, надо помогать друг другу, если все так неказисто получилось. Я одна, она одна… Мы и собирались держаться вместе, но она в последние дни пропала куда-то, не звонит и на звонки не отвечает. И я очень беспокоюсь, не случилось ли с ней чего плохого.

– А зачем беспокоиться? Взяли бы да съездили к ней домой, все бы узнали. Может, она телефон потеряла. Или занята чем-нибудь важным. А может, у нее личная жизнь стремительно образовалась, и вы зря переживаете.

– Нет… Насчет личной жизни – это вряд ли. А вот съездить – это хорошая мысль. Ой, а вы не могли бы меня к ней отвезти? Я бы сама, но боюсь, что потом поздно возвращаться придется.

– Почему же нет? Отвезу… А куда ехать?

– Ой, а я не знаю… Но я у Васи спрошу! Сейчас ему позвоню.

Вася воспринял ее просьбу в штыки – другой реакции она и не ожидала. Но спорить не стала, лишь добавила сухой безапелляционности в голос:

– Я записываю, Вась. Давай.

Вася нехотя продиктовал адрес и что-то еще хотел сказать, но Арина проговорила быстро:

– Потом, сынок, потом… Я позже перезвоню. Пока, сынок.

– Пока… И когда ты угомонишься, мам, правда?

Приняв последний вопрос как риторический, она улыбнулась, нажала на кнопку отбоя. Иван тем временем встал из-за стола:

– Ну что, едем? Думаю, вечерние пробки уже схлынули.

Пока ехали по городу, Арина еще пару раз кликнула Женин номер. И вздыхала тревожно – не отвечает.

Женя жила в типовой панельной пятиэтажке на тихой улочке, взятой в плен старыми тополями. Облезлая скамья у подъезда на фоне зарослей шиповника, лестничная клетка с кислокапустным духом. Ну, и кошачий въедливый запах присутствовал, куда ж от него денешься. Не дом, а пристанище одиноких старушек, не Версаль и не Фонтенбло. Бедный, бедный Ежик…

Иван поднялся по лестнице вместе с Ариной. Но, несмотря на его присутствие, она страшно перетрусила, прежде чем позвонить в дверь квартиры. Отчего-то вспомнились сцены из детективных сериалов, когда киношный герой сначала звонит в дверь, потом случайно толкает, и она сама открывается, а там…

Дверь была заперта. Хоть звони, хоть толкай – не открывалась. Арина развернулась к Ивану, собираясь извиниться за беспокойство, но вдруг услышала, как поворачивается замок с той стороны.

Женя стояла в дверном проеме, глядела на нее, будто не узнавала. Да и саму Женю трудно было узнать… Лицо бледное, глаза, как у больной бездомной собаки.

– Жень… Что с тобой? Ты больна? Почему на звонки не отвечаешь? Я звоню, звоню… Приехала вот… – лепетала Арина, с удивлением ее разглядывая.

– Кто это? – хрипло спросила Женя, указав глазами на Ивана.

– Это Иван… Он меня привез.

– Ты заходи, если хочешь, а он пусть уйдет. Не надо мне… Никого…

Женя поморщилась, как от боли, повернулась, молча ушла в глубь квартиры. Арина быстро повернулась к Ивану:

– Подождете меня в машине, ладно? Я сейчас… Я только узнаю, в чем дело.

– Подожду, конечно. Если что – звоните.

– Ага…

Иван ушел вниз, Арина осторожно переступила через порог, пересекла крохотную прихожую, огляделась.

Квартира небольшая, но вполне комфортно обустроенная. Хотя и видно было, что здесь давно не убирались. Очень давно. Казалось, даже воздух был пропитан равнодушием к порядку, отчаянием и тоской. И как вызов – армия пустых бутылок в углу.

Глядя на эти бутылки, Арина онемела. Как-то не виделась ей Женя с этой стороны… Ну никак… И раньше в дурном пристрастии была не замечена, когда Вася здесь обитал.

Женя плюхнулась на диван, обхватила себя руками, посмотрела на нее молча. Потом проговорила тихо:

– Удивляешься, да? Не удивляйся, я действительно этим не грешу. Так, накатило что-то. Если б себя не оглушила, не справилась бы.

– Женя, но как же?.. Тебе ведь нельзя, ты понимать должна.

– Хочешь сказать – ребеночку вредно?

– Ну да…

– Не будет никакого ребеночка. Теперь все ясно?

– Ты что… Ты аборт сделала?

– Да, да! И хватит причитать, все равно ничего не услышу. Ты видишь, в каком я состоянии? И вообще… Уйди лучше. Уйди, Арина, уйди.

– Жень, давай, я тебе помогу. Ты скажи, чем помочь. Может, врача вызвать? Ты бледная такая… Плохо тебе, да?

– Да нормально мне. Просто видеть никого не хочу. И ты уйди. Ну, пожалуйста… Я так спать хочу… Я же спала, ты меня разбудила… Уйди, видеть тебя не могу, правда. Дверь за собой захлопни.

– Жень…

– Да уйдешь ты или нет?! Чего привязалась? Я спать хочу!

Арина отшатнулась, постояла еще несколько секунд, с удивленной обидой глядя Жене в глаза – они были мутные и гневные и будто совсем не Женины. Чужие глаза. И очень захотелось уйти…

Арина молча развернулась, вышла из квартиры, быстро сбежала вниз по лестнице. Села в машину, передернула плечами, как от холода, вздохнула грустно.

– Что? – спросил Иван. – Поговорили?

– Да ну… – махнула рукой Арина. – Наверное, я последняя на этой земле идеалистка – ничего в людях не понимаю. Быстро привязываюсь к человеку, наделяю его романтическими чертами, дорисовываю, воображаю. Собираю такой образ, какой мне хочется. Даже из осколков могу. Видели цветок на моей кухне?

– Да, видел.

– Я его слепила из того, что было. А потом, что было… Глупая фраза, глупая песенная строчка, но в ней что-то есть, не находите?

– Не знаю. Может быть. А цветок на кухне мне понравился. Оригинальный. Ни у кого такого нет.

– Да ну… – махнула Арина ладонью, поморщившись.

– Расстроились?

– Не то слово. Отвезите меня домой, Иван. Устала, спать хочу. Какой длинный сегодня день… Только, пожалуйста, до квартиры меня проводите, ладно?

– Провожу. И давайте на «ты» перейдем, Арина. Согласны?

– Что ж… Если вам так удобнее… Если тебе так удобнее… Спасибо тебе, Иван.

– Да я ж ничего не сделал.

– Почему же? Сделал. Мне спокойно было в твоем присутствии. Весь вечер.

– Ну, и то хлеб…

– Иван… Скажи мне еще раз – я тебя в обиду не дам.

– Я тебя в обиду не дам.

– Ой, спасибо! А чего стоим, кого ждем? Поехали.

Он рассмеялся, повернув ключ зажигания. И улыбался всю обратную дорогу. И до квартиры проводил, стоял рядом, смотрел, как она возится с ключами.

– Спокойной ночи, Арина. До завтра.

– Спокойной ночи, Иван.

Когда легла спать, подумала вдруг: с какой бешеной скоростью меняется ее жизнь. Какая плотность событий, горя и страхов, новых имен. Да кто бы сказал месяц назад, что, засыпая, она будет думать о мужчине по имени Иван! Да она бы рассмеялась тому в лицо! Какой Иван, если есть Родя, любимый, свет в окошке. Майский день, именины сердца. Я тебя слепила из того, что было.

Но ведь правда – было! Счастливые годы семейной жизни из головы не выкинешь! И самого счастья не выкинешь, оно было, было… Или Ольга права – это всего лишь ощущение? Нельзя доверять ощущению, нельзя дорисовывать его до состояния зримой плоти? Но вдруг и счастья не ощутишь, если не дорисуешь?

На этом и уснула, не додумав мысль до конца. И спала крепко. А глубокой ночью проснулась от странных шорохов. Села на кровати, прислушалась.

Ужас побежал холодком по спине – Арина поняла вдруг, откуда идут звуки. Кто-то копошится в замке с той стороны двери. Что делать, надо же что-то делать! Как страшно, господи… Сердце заколотилось в бешеном ритме…

Села на постели, обняла живот, будто приготовилась уберечь от нападения маленькую жизнь внутри себя. И вдруг опомнилась – нельзя так сидеть и ждать, глупая! Действовать надо! Пересилить свой страх!

А как действовать? В полицию звонить? Ивану? Васе? Да хоть кому… Все равно приехать не успеют. Надо самой.

Подскочила с постели, быстрым ветром понеслась в прихожую, встала у двери, заговорила громко и нервно:

– Але, полиция? Я вам звонила недавно, где вы? Через две минуты? Да, они еще не ушли! Я слышала, как пытаются взломать мою дверь! Да, у меня есть оружие. Дедушкин пистолет, именной… С патронами… Я стрелять буду, если вы не успеете! Але, полиция!

Она еще что-то кричала, и даже пустой кулак держала около уха вместо настоящего телефона – так вошла в роль. И никак не могла вспомнить, где оставила с вечера телефон. Скорее всего, он в сумке со вчерашнего вечера.

Нервными пальцами Арина нащупала телефон на дне сумки. И приложила его к уху – для правдоподобия. Настоящий. Будто те, кто был за дверью, могли ее видеть и удостовериться, что он настоящий.

Потом вдруг иссякла – силы оставили. Стояла, прислушиваясь к тишине. Никаких шорохов не слышно. Заставила себя глянуть в дверной глазок – никого… Пустая лестничная клетка выгнулась полусферой. Вдохнула, медленно выдохнула. Еще раз. Все, можно успокоиться…

Не тут-то было. Тело вдруг тряхнуло нервной судорогой, сначала бросило в жар, потом в холод.

На ватных ногах Арина дошла до постели, свалилась кулем, забралась под одеяло. Но тут же соскочила, бросилась обратно в прихожую, приникла к дверному глазку… Никого!

Так и бегала остаток ночи – от постели к двери. Ничего с собой не могла поделать. Когда зачирикали за окном первые утренние птицы, поняла – все на сегодня. Больше убивать не придут. Живи пока.

И провалилась в короткий сон, будто в обморок. А может, это и впрямь был обморок – послевкусие пережитого. Когда услышала бодрый зов будильника, поняла, что не встанет. Болел каждый мускул, каждая клеточка. И голова была подозрительно горячей.

С трудом перевернулась на другой бок, снова уснула. И проснулась от звонка мобильника, лежащего рядом с подушкой. Разлепила веки, глянула на дисплей, удивилась – Оля звонит… Из Испании, что ли?

– Доброе утро, подруга! Привет тебе от испанского солнышка! Надеюсь, ты жива и здорова? Как дела?

– Да не очень, Оль. Но я жива, и это уже хорошо. Как отдыхаешь?

– Отлично! А у меня для тебя новости есть. Тобой только что интересовались, прямо с утра названивают.

– Кто?

– Догадайся с трех раз.

– Оль, я ничего не соображаю. Очень голова болит. Я всю ночь не спала. У меня…

– Погоди, Арин! Потом расскажешь! Догадайся лучше, кто звонил, это легко… Помнишь, я тебя раньше предупреждала? Так оно и происходит, по моему сценарию.

– Родя, что ли?

– Ну да… Позвонил вдруг, про тебя спросил. Наверное, Лерка еще дрыхнет, при ней с вопросами не разбежишься. Пристал с ножом к горлу: как там Арина, да что там Арина… Смешно, правда? Наверное, очень услышать хотел, что ты умираешь от горя. Да только фиг ему. А впрочем, сама решай, не буду ничего советовать.

– Да что решать-то, Оль?

– Как – что? Будешь обратно по накладной свою любовь принимать или без нее обойдешься? Любовь-то с дрянцом оказалась. Я для того и звоню, чтобы предупредить. Видать, до Роди уже дошли слухи про твое потенциальное наследство.

– Да ну… Откуда?

– А ты как думала? Подобные новости, знаешь, со скоростью света распространяются. Кстати, Алексей тут интересуется – не хочешь к нему в дело со своей долей войти?

– Оль, да я еще ни сном, ни духом…

– Ну, Алексей так и сказал. Она, мол, еще не готова.

– Да, я не готова. Я вообще об этом не думала. Как-то не до того…

– А ты начинай помаленьку. К большим деньгам надо так же готовиться, как и к большим испытаниям, иначе неприятностей не оберешься. И вообще, это совсем другая жизнь… Знаешь, как говорят? Если у человека появляются большие деньги, с ним надо знакомиться заново.

– Это не про меня, Оль. Со мной не надо будет знакомиться заново. Да ты ж меня знаешь.

– А ты не спеши с утверждениями, не спеши. Я наблюдала в людях такие метаморфозы и знаю, как это происходит. У человека полностью меняются привычки, выражение лица, манеры, отношение к бывшим друзьям. Нет, он не ходит со спесивой мордой, хотя у совсем глупых и такое бывает, но спесь захватывает его изнутри, незаметно, как метастазы. Ты думаешь, что нет ее в тебе и быть не может, но она потихоньку делает свое дело.

– Ну, скажешь тоже.

– Да, да. Она, как хамелеон, разные формы принимает. Может и добротой прикинуться, и достоинством, и благотворительностью с меценатством. Да что говорить, ты через год сама себя не узнаешь.

– Я тоже буду спесивой, да? Не смеши, Оль. Не буду я меняться, как жила, так и буду жить. На работу ходить, ребенка растить. Меня все в жизни устраивает! И скромное жилье устраивает, и даже цветок-самоделка на кухонной стене устраивает. И я ничего менять не собираюсь, и не надо меня пугать. Ты же не изменилась, когда у тебя появились деньги, правда? Почему я должна измениться?

– Ну, сравнила… У меня ведь нет ничего своего, по сути. Я просто замуж вышла, стала частью состоятельной семьи, могу пользоваться ее благами. Это другое, Арин. Мое внутреннее ощущение мира осталось нетронутым. А твой Родя, к примеру… Он ведь убежал не от тебя, он убежал именно за спесивыми ощущениями, которые я тебе живописала. И ошибся, конечно же, и стал всего лишь моделью для чужих ощущений. Дорогое платье, которое напяливают на модель, ей вовсе не принадлежит… А теперь, видать, понял свою оплошность, уши навострил, засуетился. Успел нервной жизни хлебнуть, Лерка у нас девушка беспокойная, хочет из него крутого денди слепить, чтоб другие завидовали. Совсем задергала парня.

– Он сам этого хотел, Оль.

– Не знаю я, чего он хотел. Знаю только, что сейчас локти кусает. Так что решай – хочешь в долю? Или Родю обратно хочешь? Только честно, Арин.

– Я сейчас ничего не хочу, Оль. Я болею, встать не могу.

– А что с тобой?

– Да уже не хочется рассказывать… Совсем ты меня с толку сбила. Или я еще не проснулась. А который час, Оль? Погоди… Это что же, половина одиннадцатого! Меня ж на работе потеряли… Надо позвонить и сказать, что я не приду.

– Ладно, звони, потом про свои болезни расскажешь. Надеюсь, ничего серьезного не произошло, я тебя в надежных руках оставила. Ване от меня привет передавай…

– Какому Ване?

– Арин, ты что? Не пугай меня. Ваня – это Иван.

– А… Просто мне непривычно.

– А как ты его называешь? По имени-отчеству? Разрешите, мол, обратиться с вопросом?

– Нет, но…

– Да все я поняла про ваши высокие отношения, можешь не оправдываться.

– Я не оправдываюсь… Прости, Оль, но мне действительно на работу позвонить надо. Я ж тебе рассказывала, какой у нас генеральный директор строгий.

– Помню, помню. Как сказал известный поэт – чем незначительнее фирма, тем генеральнее директор. Не обижайся, шучу. Все, все, отключаюсь, звони своему генеральному. Пока.

– Пока, Оль…

Разговор с директором занял немного времени. К счастью, он оказался в добром расположении духа и вполне искренне посочувствовал ей, посоветовал принять аскорбинку, а в течение дня пить больше чаю с малиновым вареньем. Арина вежливо поблагодарила – не расскажешь ведь всей подоплеки недомогания.

Потом она долго лежала, глядя в окно и сжимая в ладони телефон. Ждала – сейчас Иван позвонит. Чем больше длилось ее ожидание, тем больше разрасталось внутри обиженное недоумение. Можно было, конечно, самой кликнуть его номер. Но не хотелось, и все тут. Потому что девочки первыми не звонят, это неправильно.

К обеду совсем извелась – ну что такое? Какие еще «девочки первыми не звонят»? Или жди, или не жди, или сама звони, других вариантов нет! И вообще… Что за лирические терзания на фоне нервного срыва? Надо бы настучать по голове этой «девочке» да ткнуть носом в сложившиеся обстоятельства, чтобы не воображала лишнего. И пусть перестанет романтизировать «мальчика», вовсе она ему не нужна… И правильно делает, что не звонит.

Хотя пребывать в терзаниях было приятнее, чем прокручивать в голове ночные страхи. Наверное, так работает инстинкт самосохранения – спасается в обманной кокетливой лирике. Ладно, пусть спасается. Пусть будет инстинкт… Но девочки первыми все равно не звонят. И точка.

Наконец, телефон в ладони ожил, и сердце Арины толкнулось маленьким торжеством – ага! Давно бы так! Даже не глянув на дисплей, быстро приняла вызов.

Звонил не Иван. Звонил Родя. И говорил почему-то шепотом, пугливым и осторожным. Никогда раньше не слышала в его голосе такой шелестящей интонации.

– Здравствуй, Арин. Как ты? У тебя все нормально?

– Да, нормально. Ты почему шепчешь? Горло болит? Если простудился, то надо принимать аскорбинку и пить больше чаю с малиновым вареньем. Так мне сейчас директор сказал. У тебя есть малиновое варенье?

– Что? Я не понял… Какой директор, какое варенье, Арин?

– Обыкновенное. Из ягод.

– Арин… Ты надо мной сейчас издеваешься? Ты обиделась, да, но пойми, Арин…

– Да нисколько я не обиделась, что ты! Живи дальше и будь счастлив!

– Ну все, хватит паясничать, прошу тебя.

– Паясничать? Ты и впрямь считаешь, что я паясничаю? Смейся, паяц, над разбитой любовью моей?

– Арина, послушай… Я виноват, я знаю. Но давай поговорим нормально, мы не чужие друг другу люди! В конце концов, ты носишь моего ребенка. И я чувствую за него ответственность.

– Насколько я помню, ты советовал мне сделать аборт. А про ответственность ничего не помню. Ты что-то путаешь, Родя.

– Арина, дай мне сказать… Дай объяснить…

– Да что тут объяснять? Я тоже очень хотела, чтобы ты объяснил. Помнишь, на дне рождения у Ольги? Очень хотела…

– Да я все понимаю. Прости. Я вел себя по-хамски. Но потом я долго думал…

– А ты не думай, Родь. Ты за вещами приезжай. Я их собрала, кстати.

– Да при чем здесь вещи! Слушай, Арин… Давай поговорим нормально, без истерики. Давай я вечером приеду, и мы поговорим. А может, пообедаем вместе? Ты сейчас где, на работе?

– Нет.

– Значит, дома?

– Нет.

– А где?

– Хм… Так и хочется одним емким словом сказать – где. Жаль, не умею. А то сказала бы. Так и пляшет на кончике языка.

– Арин… С тобой что-то случилось? Ты раньше другая была.

– Другая – это какая? Любящая, белая и пушистая?

– Да, именно такая. Может, я не знаю чего? Наверное, что-то произошло в твоей жизни, да? Я знаю, у тебя отец умер… Почему ты мне не позвонила? Я бы пришел на похороны.

– Ты бы не пришел, Родя.

– Да отчего же? Не надо так со мной, Арин. Проститься с умершим – это святое. Это нехорошо, неправильно, согласись… Ты же никогда не была жестокой. А сейчас у меня такое чувство, будто я с незнакомой женщиной разговариваю. Раньше ты не умела так… Что на тебя повлияло, Арин?

– Да, действительно странно, и что это на меня повлияло? Меня же, беременную, муж не бросал. Не советовал сделать аборт, не отрывал от себя на людях брезгливо. И что это на меня повлияло, интересно?

– Да, я плохо поступил с тобой! Но ты же умная женщина, ты умеешь быть снисходительной, мне ли не знать! Может, поговорим все-таки? В нормальной обстановке? Скажи, где и когда?

Родя уже не шептал, говорил звонким обиженным голосом. Арина вдруг почувствовала, как ей быстро осточертел пустой разговор. Еще и хитрое Ольгино лицо всплыло в памяти… Как она давеча смешно выразилась? Твой Родя начнет локти кусать? А покусавши их до крови, приползет к тебе, ободрав коленки? Да, смешно…

Хотя совсем не смешно, а грустно. Потому что жалко свою любовь к Роде. Ведь была любовь… Куда она делась-то? Сдулась, как воздушный шарик? И какой тут может быть смех – под занавес, как в пьесе Гоголя – чему смеетесь, над собой смеетесь?

– Так я не понял, где и когда, Арин? – продолжал упорно настаивать Родя.

– Я не буду с тобой встречаться, не буду ни о чем говорить.

– Почему?

– Потому. Мне некогда, Родя. Все, пока.

– Арина! Подожди…

– Пока, Родя, пока.

Сунула под подушку замолчавший телефон, прихлопнула сверху ладонью. Легла на спину, стала смотреть в потолок, постепенно успокаиваясь. Потом извлекла телефон из-под подушки, огладила нежно в пальцах. И стала думать об Иване. И не ругала себя за это. Потому что каждая «девочка» имеет право на свои думы. И на просьбы к его величеству мобильнику тоже имеет право – пусть организует нужный звонок… А что? Давно пора очеловечить эмоциями это чудо прогресса.

Наверное, мобильник ее услышал, затрепетал с радостной готовностью – на, получи, что хотела!

– Здравствуй, Арина. Это Иван. Не успела меня забыть?

– Нет… Здравствуй, Иван…

– Ты на работе? Утром собирался тебя подвезти, но закрутился с делами… Ты в котором часу по утрам из дома выходишь?

– В половине восьмого.

– Что ж, буду знать. А может, пообедаем вместе? Я в том районе, где ты работаешь, очень приличное кафе знаю.

– Я не на работе, Иван. Я дома.

– Почему?

Она не успела ответить – Иван опередил ее моментально принятым решением:

– Я сейчас приеду! Все мне расскажешь! Я скоро, через пятнадцать минут!

И отключился.

Из зеркала в ванной на нее смотрело бледно-зеленое привидение с темными кругами под глазами. Несчастная жертва ночного кошмара. Как недавно сказала Ольга – брошенная, беременная и почти убитая. Хотя – насчет брошенной… Это уже не статус, это всего лишь неприятное воспоминание. Да и само по себе слово ужасно противное – брошенная! Хуже, чем «почти убитая»! Ну его к лешему…

Да, ну его к лешему. Прости, Родя, так получилось, и сама от себя такой прыти не ожидала. И ты от меня не ожидал, понимаю. Вот и не верь после этого Ольге, когда она произносит слово «любовь» с насмешливой интонацией, имея в виду ее привязанность к Роде. Действительно – а был ли мальчик-то? Может, никакого мальчика и не было?

Арина плеснула в лицо холодной водой, провела расческой по волосам, улыбнулась зеркальному отражению – вроде на человека стала похожа. И вздрогнула от звука дверного звонка. Уже? Как быстро! Даже попудриться не успела, чтобы замаскировать круги под глазами.

Ладно, сойдет… Как бабушка в таких случаях говорила – не под венец же идти. Это под венцом в таком виде стоять не пристало, а вылезти из постели – сойдет.

Иван стоял в дверях, разглядывал ее с тревожным удивлением. Потом тихо проговорил:

– Боже мой… Что случилось, Арин? Ты заболела?

Она попыталась улыбнуться, но ничего с улыбкой не вышло, уголки губ сами собой поехали вниз. И глазам стало горячо. Всхлипнула, отерла кулаком щеку и тут же развернулась, молча побрела в спальню.

Вот зачем он спросил – именно так? Разве можно человеку испуганному и недавно плакавшему давать такую большую порцию искренней озабоченности? Получается – как новые сто грамм на старые дрожжи… Снова заплакать захотелось, но выглядеть это будет нелепо.

Арина еле добралась до кровати, чувствуя в ногах страшную слабость. Легла, закрыла глаза, а когда открыла, увидела Ивана, сидящего перед ней на корточках. Подумала: ему ж неудобно на корточках.

– Давай, рассказывай, что случилось, потом будешь меня рассматривать. Я слушаю.

– Вовсе я тебя не рассматриваю.

– Хорошо. Но все равно рассказывай.

– Ночью кто-то пытался открыть дверь. Я услышала, как двигается ключ в замочной скважине.

– Почему мне не позвонила?

– Да я от страха вообще ничего понять не могла! Я только понимала, что сейчас кто-то войдет в квартиру и меня убьет. И разве ты бы успел? Что ты мог сделать?

– Понятно, понятно… Дальше что? Ты в полицию позвонила?

– Нет… Я ж говорю – не соображала ничего! Встала у двери и начала дурака валять, будто я с полицией по телефону разговариваю. Такую чушь несла – сейчас и не вспомнить… Что-то про пистолет с патронами…

– Какой пистолет? У тебя есть пистолет?

– Да нет, конечно! Говорю же – чушь… Потом глянула в глазок – а там никого… Только не говори, что мне все это показалось! Я же не глухая, я слышала, что кто-то замок пытался открыть!

– А у кого ключи от квартиры еще есть?

– Только у сына… Родион, когда уходил, ключи оставил. Но дверь можно и без ключей открыть, правда? Какой-нибудь отмычкой… Мне было так страшно, Иван! Я так и пробегала к двери остаток ночи, все время в глазок заглядывала! А утром встать не смогла, все тело болит… И голова горячая, будто высокая температура.

– Да это нормальная реакция на стресс. Поболит и пройдет, – тихо проговорил Иван, трогая ее лоб тыльной стороной ладони. – Градусник в доме есть? Скажи где, я принесу?

– Да мне уже лучше. Утром совсем плохо было.

– Почему ты мне сразу не позвонила, а? Ну что такое, Арина? Мы же договаривались.

– Разве мы о чем-то таком договаривались? Я не помню. Тем более ты сам…

– Что – я сам?

– Ты сам только к обеду позвонил! Что я должна была…

Иван глянул озадаченно, слегка нахмурив брови, а она прикусила язык. И вовсе ему не надо знать про «девочковы» лирические терзания.

– Ты ела что-нибудь? Тебе поесть надо.

– Я не хочу есть. У меня еще страх не прошел. А вдруг следующей ночью опять…

– Хочешь, я у тебя останусь?

– Как это? На ночь, что ли?

– Ну да. В гостиной диван есть, большой и наверняка удобный, нормально высплюсь. А еще я тебя обедом и ужином накормлю и в аптеку схожу. Надо для начала температуру сбить парацетамолом.

– Мне же нельзя парацетамол…

– Почему? А, ну да. Парацетамол нельзя, ничего такого нельзя. Но я что-нибудь другое куплю, которое можно. Ты лежи, не вставай. Где у тебя ключи?

– В прихожей, на тумбочке…

– Я быстро, только до аптеки и обратно. Да, еще в магазин.

Иван ушел, и Арина задремала. Странная это была дрема, как морской штиль. Когда медленно входишь в теплое море, ложишься на спину, зажмурив глаза от солнца, и чувствуешь себя молекулой земного счастья. Что бы ни происходило там, на берегу… Лежишь – тебе хорошо…

Хлопнула дверь, и дрема ушла. Было слышно, как Иван, потоптавшись в прихожей, занес шуршащие пакеты на кухню. Потом появился в дверях спальни, покрутил в пальцах какую-то коробку.

– Я липовый цвет купил… Вспомнил, как мне бабушка в детстве липовый цвет заваривала, когда температурил. И еще мед… И лимон… Ты с чем будешь липовый цвет пить, с медом или с лимоном?

– И с тем и с другим, и в самой большой кружке, пожалуйста.

– Отлично! Сейчас изладим. Лежи пока!

Иван ушел на кухню, Арина опять задремала. Опять медленно вошла в воду, легла на спину, закрыла глаза… И чуть не застонала от досады, когда зазвонил телефон. Еще и номер незнакомый вывалился.

Не отвечать, что ли? А вдруг что-то срочное? Ладно, все равно задремать больше не удастся.

Женский голос в трубке и впрямь показался поначалу незнакомым. Тем более прозвучал с ужасно хамоватой интонацией:

– Родион тебе звонил сегодня? Чего молчишь, не узнала? Это Лера!

– Да… И впрямь не узнала, – проговорила в трубку Арина.

– Так звонил или нет? Только не ври! Я проверила его телефон, он тебе звонил!

– Ну, звонил… И что?

– Ничего! Что он тебе сказал?

– Тебе стенограмму разговора предоставить?

– Да ладно, хватит из себя насмешливую леди строить. Знаю я, какая ты леди, своими глазами видела плебейскую истерику на Ольгином дне рождения. Или ты успела забыть?

– Нет, не забыла. И сама удивляюсь, как это меня обнесло. Не быть мне леди в глазах твоих, о горе мне, горе.

– О чем ты с ним говорила? Опять беременностью пугала? Или про наследство рассказывала? Сколько ты ему обещала за то, чтобы вернулся?

– А за сколько он вернется, как думаешь?

– Ты… Ты что себе позволяешь, а? Кто ты такая вообще? Думаешь, если у тебя деньги появились…

– Тихо, Лера, тихо. Успокойся, пожалуйста. Даю тебе честное благородное слово, что на Родиона я никаким образом не претендую, ни просто так, ни за деньги. Пусть подает бумаги на развод, если вопрос в этом.

– Да, я уже занимаюсь этим вопросом. Я буду его женой, поняла?

– На здоровье, рада за тебя. Заранее поздравляю.

– И он мой. Запомни это раз и навсегда. Не путайся больше у нас под ногами. Не хватало мне позориться из-за тебя.

– В каком смысле – позориться? И почему из-за меня? – растерянно переспросила Арина, и тут же махнула рукой: – Ой, я поняла, кажется. Ты не можешь позволить себе статуса брошенки, правильно? Тебе гордость не позволяет? Или социальное положение?

– Да, он не бросит меня, ты правильно поняла. Я этого просто не допущу. И еще раз повторяю: не смей путаться у меня под ногами вместе с наследством и беременностью.

– Не надо столько эмоций, Лера. Зачем воздух сотрясать? Как говорится, я все свое ношу с собой и ни с кем делиться не собираюсь. Я ведь уже сказала.

– Нет, это я тебе говорю – не смей. Не зли меня. Иначе я сделаю так, что не будет у тебя никакого ребенка. И тебя тоже. И некому будет наследство получать. Ты меня плохо знаешь, я на все способна. Или ты этого еще не поняла?

На этом вопросе разговор оборвался. Арина долго глядела на телефон, будто ждала, что Лера снова позвонит и объяснит ей, что это было.

А впрямь, что это было? Угроза?

Иван заглянул в спальню, спросил с тревогой:

– У тебя все в порядке? Мне показалось, ты с кем-то разговаривала.

– Да, я разговаривала. И знаешь, с кем? С Лерой. Она решила разборку устроить по поводу моих покушений на обратный захват мужа. Сказала, что я его совращаю потенциальным наследством. И чтобы я думать о нем забыла, иначе меня… Со мной… Даже повторить боюсь, честное слово!

– Ну что я могу тебе на это сказать? – со вздохом произнес Иван. – Только банальную фразу: не обращай внимания. Лера любит разборки по любому поводу. Или ты на самом деле покушаешься на обратный захват мужа?

– Нет… На данный момент я покушаюсь только на липовый цвет с лимоном и с медом.

– Скоро все будет, потерпи пять минут. А про дурацкий разговор с Лерой забудь. Не надо было вообще с ней разговаривать.

– Ты знаешь, она еще довольно интересную фразу произнесла. Сначала сказала, что на все способна, а потом этот странный вопрос… Разве, мол, ты этого еще не поняла, что я все могу?

– Вот идиотка, – тихо и зло прошептал Иван одними губами.

Арина напряглась, будто ее тоже коснулась его злобно досадная интонация. Всего на секунду, но стало ужасно неуютно в его присутствии.

Да, он в эту секунду был чужой. Отстраненный. И, как ей показалось, немного растерянный. А еще подумалось вдруг – он ведь и впрямь чужой. Сколько они знакомы – всего ничего.

Но в следующую секунду наваждение как рукой сняло, и голос Ивана зазвучал с прежней доброжелательной уверенностью:

– Забудь. Не думай. Это как раз не тот случай, чтобы… Я сам с ней разберусь в ближайшее время. И даю слово, что она тебе больше не позвонит. А сейчас пойдем пить заваренный липовый цвет. Хочешь, сюда принесу?

– Нет, я лучше поднимусь.

– Тебе помочь?

– Я сама. Я вполне сносно себя чувствую. Только все время спать хочу.

– Это хорошо, что спать хочешь. Организм требует восстановления сил. Давай, жду тебя на кухне… И обедать будешь, я куриный бульон поставил варить.

После горячего бульона Арину совсем развезло, добралась до кровати, свернулась калачиком и тут же полетела в сонную пропасть с запоздалой мыслью: даже «спасибо» Ивану не сказала. Надо будет потом обязательно…

Когда открыла глаза, в комнате было темно. Портьеры на окне плотно задвинуты, так что не поймешь, ночь сейчас или день. Судя по глухой тишине в комнате, давно наступила ночь.

Арина поднялась с кровати, на цыпочках вышла в коридор, заглянула в гостиную. Иван спал на диване, по-сиротски накрывшись пледом. Арина с досадой подумала: даже постель человеку не постелила, хозяюшка гостеприимная!

Тихо подошла к окну, глянула на небо…

Рассвело почти. Первые птицы проснулись. Новое утро, новый день. Жизнь продолжается.

И потянулась, раскинув руки в стороны – хорошо-то как!

– Ну что, ожила? Горазда же ты спать.

Вздрогнула, обернулась. Иван смотрел на нее, улыбался.

– Да, ожила. И выспалась. Спасибо тебе.

– На работу сегодня не ходи, поваляйся еще денек. Договорились?

– Да… Тебе кофе сварить?

– Обязательно. Я бы и от завтрака не отказался, от яичницы с беконом, к примеру.

– И с помидорами!

– Можно и с помидорами… Я сейчас по делам уеду, а к обеду вернусь. И веди себя хорошо, пока меня не будет. В квартиру всех впускать, никого не выпускать. Пистолет в кармане держать в заряженном состоянии.

– Да ну тебя! – легкомысленно рассмеялась Арина.

И отправилась на кухню – готовить завтрак.

Потом стояла у окна, смотрела, как Иван садится в машину. Вот поднял голову, нашел взглядом окно, и она с радостной готовностью махнула рукой.

Иван уехал, а она так и стояла в прежней позе. И вдруг увидела себя со стороны – радостно застывшую и вытянутую в струнку. И тут же смутилась, села на подоконник, задумалась…

Ну что у нее за натура такая, как у доброй доверчивой собачонки? Наверное, нельзя так, чтобы сразу – и вся душа нараспашку. Ни дать, ни взять, чеховская Душечка, в любую секунду готовая к смене объекта любви. Это ведь смешной персонаж, даже немного презираемый – Душечка. Она каждый новый объект наделяла исключительными чертами, допридумывала и дорисовывала. А бывший объект исчезал из памяти, будто его не было.

Наверное, она бы любила Родю до конца жизни, как верная Душечка. Наверное, считала бы его самым лучшим мужчиной на свете. Наверное, в ней природой заложена огромная потребность – любить. Но что же тогда получается с этой природой? Прежний объект любви ее бросил, надо срочно найти новый объект и любить его? Да, любить можно, конечно, это всегда пожалуйста, но не дорисовывать же, не придумывать ответное чувство! Потому что его просто нет, опомнись, нелепая Душечка! Ты провела ночь с новым «объектом» в одной квартире, а он даже не покусился на тебя – даже попытки не сделал!

Да. Все правильно. Зачем ему беременная женщина? Он просто делает свое дело, его Ольга попросила.

Так что давай, Душечка, убирай подальше коробку с красками, приходи в себя… Нечего дорисовывать…

Арина вздохнула, собиралась уже встать с подоконника, как вдруг взгляд ее зацепился за въезжающую во двор машину. Знакомые до боли очертания, и цвет. Боже, да это же их с Родей синий «Рено»! Приехал, значит. Не хватило ему давешнего разговора.

Первым из машины вышел Вася, и брови у нее взметнулись вверх от неприятного удивления – еще и сына себе на подмогу позвал! Понятно! А вот и сам вывалился из машины, нежно встряхнул букет белых роз, красиво упакованный в целлофан. Ах, какой заботливый муж, он помнит, что супруга белые розы любит… Ах, как романтично и трогательно, умереть не встать! Баба Лиза и баба Люба на скамье у подъезда, завидуйте черной завистью!

Вася задрал голову, посмотрел на окна, увидел ее, стоящую, весело помахал рукой, сказал что-то отцу. Родя тоже поднял голову, но весело махать не стал, наоборот, неловко спрятал букет за спину. Арина отвернулась, отошла от окна. Разговаривать с Родей не хотелось. И видеть его не хотелось. Прости, Родя, но я больше не твоя Душечка. Сам виноват, потому что беречь надо глупых Душечек, днем с огнем их нынче не сыщешь! Чай, времена не чеховские…

Показалось, даже звонок в квартиру прозвучал с робкой просительной интонацией. Арина открыла, глянула молча Роде в лицо. За его спиной Вася делал ей какие-то знаки, шевелил бровями, – смотри, мол, мам, как хорошо все складывается! Папа одумался! Папа вернулся! И ты улыбнись, чего волком смотришь?

Она повернулась, так же молча ушла на кухню, встала у окна, сплела руки кралькой – извечно бабьим недовольным жестом.

– Мам, ты нас накормишь? Мы ужасно голодные, да, пап? – преувеличенно радостно сообщил Вася, войдя на кухню.

Он сел за стол, а Родя неловко пристроился рядом, потом спохватился, подскочил, сунул ей в руки букет:

– Это тебе, Арин.

– Спасибо, – сухо проговорила она, забирая букет.

– Мам, так обедать будем? – снова спросил Вася.

– Сынок… Еще время завтрака не прошло, а ты уже обедать собрался, – заметила она с насмешкой, не трогаясь с места.

– Да какая разница, мам. Давай позавтракаем. Хочешь, я кофе сварю? И яичницу сделаю? А вы с папой посидите. Садись, мам, что ты стоишь, как неродная.

Вася суетился изо всех сил, приглашая ее в картинку «у нас все по-прежнему». Все прекрасно, ничего плохого не было! А если было, надо его проскочить незаметно.

Арина молча вышла из кухни, ушла в спальню, села на кровать. Не хотелось при Васе разговаривать с Родей. Вообще ничего не хотелось, апатия вдруг напала.

Вася пришел вслед за ней, сел рядом, обнял за плечи, встряхнул слегка:

– Мам, ну ты чего? Ты же любишь отца, всегда говорила, что любишь. Неужели простить нельзя? Ну, ошибся мужик, с кем не бывает. Прости его, мам!

– Да не в этом дело, сынок.

– А в чем дело? Чего ты себе придумываешь? Тем более ребенка ждешь.

– Вась, не учи меня жить, ладно? Лучше в своих женщинах разберись! А то скачешь от одной к другой.

– Да я-то разобрался, мам. Кстати, хочу тебя предупредить… Мы с Яной в Питер уезжаем на три дня. Ее отец хочет со мной познакомиться.

– Ты что, жениться, собрался?

– Нет! Нет, что ты… Просто он очень любит дочь, и ему не все равно. Да и почему не съездить? Я давно в Питере не был. Погуляем, посмотрим. В общем, не теряй меня, если что. Но я буду звонить! И ты надолго не пропадай!

– Да куда я пропаду? Надеюсь, что не пропаду.

– Ладно, мам, я побегу, мне еще за билетами надо. Не буду вам с папой мешать. Сядьте, поговорите спокойно… Знаешь, как он переживает? Ну прости его, мам.

– Ладно, сынок, разберемся. Беги. Хотя ты же голодный.

– Да не голодный я! Это я так, болтал для снятия напряжения. Пытался твою женскую природу спровоцировать на жалость к голодающим, несчастным и раскаявшимся. Не задалась провокация, жалко. Да ладно, и без меня разберетесь я думаю…

– А ты когда уезжаешь, сынок?

– Завтра вечером.

– Хорошо. Удачной дороги. Идем, я тебя до двери провожу.

– Идем. Отца не обижай, ладно?

– Разберемся.

Хорошо сказать – разберемся. Но если не хочется разбираться – что тогда? Если самой страшно, как быстро пришло равнодушие, заменив собой любовь? Будто с обрыва прыгнула… И обратно наверх не вернешься, и летишь неизвестно куда. Может, и разобьешься насмерть.

– Арин… Ты сядь. Послушай меня, пожалуйста. Я тебе все объясню, – тихо проговорил Родя, подняв на нее печальные глаза. – Ариш, поверь мне, я и сам не понимаю, как это произошло. Вдруг ослепило в один момент. Я ведь никогда раньше… Ни разу тебе не изменил… Наверное, мужское самолюбие злую шутку со мной сыграло. Я ж не думал… Я решил – это другая любовь… Не могу же, мол, всю жизнь одну женщину любить, я ж не кретин. Ошибся я, Ариш. Только потом понял, как ошибся. Да если б я знал, что меня ждет!..

– Ой, только давай без подробностей, Родь!

– Нет, я не буду. Я только хочу, чтобы ты поняла… У меня ведь опыта донжуанского совсем нет, ни к чему мне было, сама знаешь. Был бы опыт, я бы такой глупости не сделал, не променял бы свое счастье на эту… Ладно, понял, не буду в подробностях.

– Вот и не надо… И вообще больше не будем говорить, Родь. Что сделано, то сделано. Чего попусту рассуждать?

– Нет, погоди… Дай мне сказать. Я понимаю, тебе обидно, но… ты вспомни, как мы были счастливы! Как спасались любовью! Как нам было хорошо вместе. Прости меня, Ариш, я виноват. Я предал тебя, заставил страдать…

– Я вовсе не страдаю, что ты.

– Но как же?..

– Вот так. Не страдаю, и все.

– Я понимаю, это гордыня в тебе говорит. Гордость брошенной женщины.

– Господь с тобой, Родя. Я тебя умоляю. Откуда в тебе столько пафоса взялось? Раньше вроде не было.

– Но ты ведь беременна, сама говорила!

– И что?

– Но как же?.. Я просто обязан тебя вернуть, это же мой ребенок!

– Ты настоятельно советовал мне сделать аборт, разве не так?

– Арина, остынь. Ты меня будто не слышишь.

– Да я холодна, как Антарктида, и я тебя прекрасно слышу. И я еще раз говорю: я вовсе не страдаю, мне и без тебя хорошо.

– А ты другая стала. Совсем другая, просто не узнаю тебя. Хотя, постой! Я догадался, кажется. У тебя что, есть другой мужчина?

– Да, есть.

– Кто он?! И когда успел появиться?

– Да какая разница, кто и когда.

– Но этого не может быть! Ты меня обманываешь! Зачем, Арин? Зачем это глупое вранье? Зачем ты все усложняешь? Или ты хочешь сказать, что это не мой ребенок?

Арина опустила голову в ладони, рассмеялась глухо. Потом снова глянула на мужа устало и чуть насмешливо:

– А если не твой, то что? Ты оскорбишься и уйдешь, да?

– Нет… Нет, я не уйду. Если даже и так… Что ж… Я тебя прощаю, Арин. Пусть мы будем квиты.

– Ага. Поквитаемся, на том и помиримся. А с ребенком что будем делать?

– Как ты решишь, так и будет. Я тебя никогда ни в чем не упрекну.

– Ну все, хватит. У меня такое чувство, что мы с тобой не говорим, а играем любительский спектакль по бездарной пьесе. Хватит, Родя, хватит. Надоело! Устала я! К тому же болею.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? Но погоди, мы же ничего не решили. Я люблю тебя, Арина, и я не могу…

– Что ты не можешь? Уйти не можешь? Давай только честно, Родь… Ты из-за моего наследства переживаешь, да? Была жена бедная и вдруг стала богатая, а ты не при делах, да?

Родя вскинулся было возмущением, потом усмехнулся горько, явно переигрывая.

– Зачем ты так, Арина?..

– Что, совсем не переживаешь, да?

– Почему же?.. Но я в хорошем смысле переживаю, Арин. То есть… Я за тебя беспокоюсь. Тебя просто обмануть могут, вокруг пальца обвести. Я же знаю, какая ты добрая и доверчивая. Разве Алексей, Ольгин муж, не предлагал тебе уже войти в его дело? Если не предлагал, то жди, скоро предложит. Но ему нельзя верить, Арин! Он обманет тебя! Тем более ты в бизнесе ничего не понимаешь! А деньги любят правильный расчет и твердую руку. Их грамотно надо вкладывать.

Арина вдруг увидела, какой страстью горят глаза Родиона. Вздохнув, покачала головой. Двадцать лет прожила рядом с человеком, а до конца не узнала… По верхам с любовью летала. Хотя… лучше летать, чем вглубь копать. Ну так уж она устроена, романтичная дурочка, ничего не поделаешь.

– Родь… А хочешь, я тебе денег дам? Получу наследство и дам… – тихо проговорила Арина, глядя на мужа с жалостью. – Ты будешь тогда счастлив, правда?

– Нет, но как же?.. – неловко пожал плечами Родя, взглянув на нее с недоверием. – Странно от тебя это слышать, конечно… я думал, мы вместе попробуем.

– А если не будем пробовать? Возьмешь от меня деньги?

– Прекрати… Что ты, в самом деле?.. В достоевщину поиграть решила? Тебе же хуже будет, если одна со всем этим останешься! Ты даже не подозреваешь, какие проблемы тебя с этим наследством ждут. А я знаю…

Он не договорил – отвлекся на звонок мобильного. Не сразу вытащил телефон из кармана, сидел, слушал его требовательные позывные. Арине даже показалось – осунулся и побледнел, втянул голову в плечи. И стал меньше ростом.

– Что, Лера звонит? Испугался? Да ты ответь, Родь… Когда не отвечаешь, еще хуже.

Родя лишь коротко мотнул головой, напряженно разглядывая столешницу. Телефон замолчал, и Арина увидела, как Родиона сразу отпустило… И проговорила вполне миролюбиво, без всякой насмешки в голосе:

– Беги, Родь. Иначе сядешь меж двух стульев. Оно тебе надо, а? Вещи свои прихвати, я чемодан собрала.

– Нет, я за вещами потом.

– Ну как знаешь. Иди. Счастливо тебе.

– Ариш, но я…

– Все, Родя, все. Поговорили, хватит. Иди.

Она закрыла за ним дверь, вернулась на кухню, потирая пальцами виски. Голова разболелась ужасно. Таблетку бы принять, но нельзя… Надо чаю попить, вот что. И не чаю, а липового цвету с лимоном и медом! И сразу полегчает.

Вспомнила, вздохнула, усмехнулась грустно. И вдруг услышала слабо доносящийся из комнаты голос мобильника, и пошла на его зов, как сомнамбула. И очень удивилась, когда увидела, кто звонит. Женя.

– Здравствуй, Арин. Говорить можешь?

– Да… А что случилось?

– Да ничего не случилось. Почему обязательно должно что-то случиться, если я звоню? Или мой звонок с неприятностью ассоциируется?

– Нет, но…

– Арин! Ты прости меня, очень прошу, ладно? Я себя такой виноватой чувствую! Просто места себе не нахожу… Прости, а?

Голос у Жени был слабый, Арина ее едва слышала. И еще ей казалось, что Женя с трудом сдерживает слезы.

– А ты сейчас где, Жень? Дома?

– Нет… Я у твоего подъезда стою.

– А отчего не заходишь?

– Но как же?.. Я ведь прогнала тебя… Теперь боюсь, что и ты меня прогонишь. Имеешь право, в конце концов.

– Господи, Женя! Ну что ты глупости говоришь? Какие страхи, я же не кусаюсь! Давай, заходи сейчас же!

– А ты одна?

– Да, я одна. Уже одна. Даже чаю попить не успела.

– В каком смысле?

– Да муж приходил… Но это не важно. Заходи, я тебе рада.

– Спасибо, Арин. Я сейчас…

Арина подошла к окну, увидела, как Женя выбралась из машины, как, ссутулившись, побрела к подъезду, сунув руки в карманы джинсов. И сердце кольнуло жалостью – бедный несчастный Ежик… Надо ее накормить первым делом, а все расспросы – потом. А еще лучше – вообще ни о чем не спрашивать. Захочет – сама расскажет.

Женя молча переступила порог, улыбнулась жалко. Выглядела она не ахти, конечно, но лучше, чем тогда, в своей квартире. Прошла на кухню, села за стол, опустив плечи и зажав ладони меж колен.

– Тебе кофе сварить? Есть хочешь? Яичницу будешь? Еще куриный бульон есть, – засуетилась Арина.

– Нет, я ничего не хочу. Погоди, дай мне объяснить… – остановила ее Женя, болезненно поморщившись. – Сядь, я тебе расскажу.

– Ладно. Давай, рассказывай. – Арина опустилась на стул напротив нее.

– Ты меня спросила тогда про аборт… Помнишь?

– Да.

– Не делала я аборт, Арин. Выкидыш у меня был. Как очередная пощечина. Ну почему так, почему, а? Почему меня судьба ненавидит? Почему меня никто не любит, почему я никому не могу свою любовь отдать? Почему, Арина?

– Тихо, тихо, Жень… Успокойся. Поплачь, если хочешь.

– Да я уж не могу плакать, слезы кончились. Пробовала напиться, но мне только хуже стало. Да что говорить, ты сама видела… Прости меня, ладно? Я не в себе была. Такая злость на весь мир… Еще и мужик с тобой какой-то приперся!

– Это Иван, Жень. Он хороший.

– А откуда он взялся вообще?

– Да долго рассказывать… Это Ольгин знакомый, тот самый, который на дне рождения меня опекал, когда скандал вышел… Помнишь, я тебе рассказывала?

– Ну, помню. А почему он снова появился?

– Да как – почему? Ой, да ты ж ничего не знаешь, что со мной приключилось! Я такое пережила. Сейчас расскажу, может, хоть ты мне поверишь. Мне же не верит никто, Жень! А меня убить хотели!

– Кто?

– Вопрос интересный, конечно. Я думаю, это из-за папиного наследства.

– Почему ты так думаешь?

– А меня к дознавателю вызывали, когда Кирилл погиб. Да, ты же не знаешь про Кирилла… Помнишь, на похоронах? Такой долговязый парень, мой брат, и ты еще с ним говорила на лестничной клетке. Помнишь?

– Да, конечно… – в ужасе прошептала Женя, прикрыв рот ладонью. – А что с ним случилось, Арин?

– Я тебе все сейчас расскажу.

Женя слушала очень внимательно, чуть покачиваясь на стуле. Лицо ее было несчастным и в то же время болезненно сосредоточенным. Арине это ужасно мешало – казалось, все ее переживания меркнут рядом с Жениной болью. И рассказ получился какой-то невнятный, и собственные доводы казались неубедительными. Наверное, каждый человек плохо умеет воспринимать чужие проблемы, пока душа своей болью болит.

– Понятно… – вздохнула Женя, когда Арина закончила свой грустный рассказ. – Следовательно, ты решила, что это Лена организована охоту на тебя? Сначала с Кириллом разобралась, а теперь, значит, твоя очередь?

– Ну да… А кто же еще? У меня нет других вариантов.

– Не знаю, не знаю. Мне эта Лена показалась вполне адекватной. По-моему, ты ошибаешься.

– Только не говори, что я все это со страху придумала. И что машина на меня случайно наехала, и мужик у подъезда просто так сидел, и дверь в квартиру никто не пытался открыть, что все это мне померещилось или приснилось.

– Вполне возможно, что и приснилось. У меня часто так бывает, когда ночью проснусь и путаю сон с явью. Про мужика, конечно, не знаю, чего он от тебя хотел. Может, он сам по себе маньяк, жертву свою подкарауливал. А про машину точно могу сказать – никакого наезда не было. Я и сама, когда в пустой переулок заезжаю, несусь на всей скорости, если тороплюсь. А когда на всей скорости едешь, можешь пешехода-одиночку и не заметить.

Арина вздохнула, помолчала немного. Потом вяло махнула ладонью:

– Вот все так говорят… А мне страшно, понимаешь?

– Понимаю.

– Еще и ты пропала… Знаешь, как я за тебя волновалась?

– Я больше не пропаду, Арин. Я всегда буду рядом, если хочешь.

Женя подняла глаза, глянула осторожно, будто сомневалась, что Арина не поверит в искренность ее намерения и откажет ей в желании быть рядом. Было в этом взгляде еще что-то… Слишком отчаянное, слишком болезненное. Так смотрят на врача в ожидании объявления смертельного диагноза.

– Ты такая бледная, Жень… Тебе правда поесть надо. Поесть и выспаться хорошенько.

– А можно, я у тебя посплю? Я всю ночь не спала.

– Конечно, можно. Иди, ложись на диване в гостиной. А пока ты спишь, я обед приготовлю.

– Ага…

Все время, пока занималась обедом, Арина думала о Жене. Как она это грустно сказала – почему, мол, судьба меня так ненавидит, и почему меня никто не любит, почему я никому не могу свою любовь отдать. И в самом деле не разберешься, черт возьми, какое обстоятельство горше – когда тебя не любят или когда самой любить некого! Бедная, бедная девочка… Ежик несчастный.

К обеду приехал Иван, как и обещал. Зашел на кухню, потянул носом, спросил громко:

– Чем у тебя так вкусно пахнет?

– Тихо… Сейчас обедать будем. Я в духовке курицу запекаю, с чесноком и лимоном, – ответила ему Арина шепотом.

– А почему тихо?

– В гостиной Женя спит.

– Та самая? Которая тебя выгнала?

– Да не выгнала она… Обстоятельства так сложились. Да мы уже поговорили и все выяснили, так что…

– Это вы обо мне говорите, да?

Женя стояла в кухонном проеме, моргала сонно. Потом посмотрела на Ивана исподлобья, добавила тихо и сердито:

– Арина правильно сказала – мы поговорили и все выяснили. Так что…

– Иван, иди, руки мой. Женя, помоги мне на стол накрыть. Все готово, садимся обедать, – весело проговорила Арина, желая разрядить обстановку. – Такая курица получилась – красота неземная! Это мое коронное блюдо, между прочим. И вкусно, и выглядит аппетитно, и доступно в любое время, даже самое безденежное. А еще я салат сделала – тоже по своему коронному рецепту – сырые овощи и жареная картошка. Вся фишка в том, чтобы картошка была горячей, прямо со сковороды, а масло не оливковое, а горчичное, получается даже не салат, а гарнир… Это меня бабушка научила. Ой, она такие рецепты забавные знала! Иногда мне казалось, она сама их придумывала. И так всегда вкусно получалось!.. Чем труднее жилось, тем активнее у бабушки фантазия работала.

Так она и болтала без умолку, пока обедали, потому что обстановка за обеденным столом все равно оставалась напряженной. Иван, хоть и ел с аппетитом, поглядывал на Женю изучающе – вспоминал, наверное, в каком расхристанном виде она была в тот вечер, когда открыла им дверь. Женя, наоборот, почти не ела, сидела с отстраненным видом, глядела в окно.

– Очень вкусно, спасибо! – отодвинул от себя тарелку Иван. – Я вижу, ты совсем поправилась, Арин. Это хорошо. Молодец.

– Да, мне гораздо лучше. Тебе чай? Или кофе? – спросила Арина, убирая тарелку.

– Нет, я побегу… Дел много. Но вечером обязательно позвоню. Ты ведь никуда не уйдешь из дома?

– Нет, не собираюсь.

– И не надо. Ну все, до вечера. Я позвоню. Не провожай меня, я дверь захлопну.

Уходя, он обернулся и, будто спохватившись, произнес нарочито вежливо, обращаясь к Жене:

– Всего доброго! Благодарю за приятную компанию. Надеюсь, еще увидимся.

Женя тихо фыркнула ему вслед. Едва дождавшись, когда захлопнется дверь, спросила сердито:

– Что ему от тебя нужно, Арин? Откуда он вообще взялся?

– Я же тебе говорила, Жень… Оля попросила его мне помочь…

– Да помню я, помню. Не понравился он мне, вот что.

– Почему?

– Он ужасно наглый. Он себе на уме. Есть в нем что-то… Не знаю, как объяснить. Двойное дно, что ли…

– Да ну, не придумывай. Он же не с неба свалился, мы давно знакомы.

– И где вы познакомились?

– У Ольги в доме. Его Лера привела…

– Лера – это та самая? С которой сейчас твой муж?

– Да. Ну и что? Не понимаю, какая связь. Ну да, так получилось. Оля говорила, что у Ивана с этой Лерой ничего серьезного не было.

– Оля, Оля! А своя голова у тебя на плечах есть? Какая же ты доверчивая, Арина, даже страшно за тебя. Сама лезешь в паутину, как муха.

– Да в какую паутину? Не придумывай. Первый раз видишь человека и уже такие выводы делаешь. Ты ошибаешься, Жень…

– А-а-а… Теперь я поняла, вот в чем дело, – задумчиво улыбнулась Женя, откинувшись на спинку стула и полоснув по ее лицу насмешливым острым взглядом, – теперь я поняла, от чего у тебя глаза горят… Он тебе понравился, да? Честно признайся, Арин? Понравился?

– Ну что ты опять… Из одной крайности в другую… – смутилась Арина. Встав из-за стола, она начала убирать посуду. – Я и сама еще не знаю…

– Да что тут знать, это же видно.

– Ну, допустим, понравился. Это что, преступление, по-твоему?

– Нет. Вовсе нет. Просто ты очень доверчивая, тебя легко обмануть. И он, подлец, это на раз-два вычислил.

– Да что, что он во мне вычислил?

– Да то самое… В тебе, Аринушка, так велика потребность любить, что твоя природа моментально откликается на любую предоставленную возможность. Да, один щелчок пальцами – и готово! Если один объект для любви исчез, обязательно должен появиться другой, и никакого горестного перерыва для страданий не требуется.

– Жень… Ты меня сейчас обижаешь. Не надо так обо мне, пожалуйста. Я же не кукла безмозглая.

– Да бог с тобой, что ты. Я нисколько тебя не обижаю, наоборот, завидую белой завистью. Хотя, говорят, белой зависти не бывает. В общем, завидую, и все тут! Да каждой бы женщине такую счастливую природу. При других обстоятельствах, конечно.

– Почему – при других обстоятельствах?

– А потому! Пусть хоть кто будет следующим объектом, но только не этот Иван! Ему нельзя верить, понимаешь ты это или нет?

– Не понимаю. Чего ты на него взъелась? Что он плохого сделал? Его попросили – он помог.

– Да ты же сама говоришь, что раньше этот Иван был с Лерой! Тебе этого мало, да? А то, что эта Лера могла попросить Ивана тебя контролировать и в нужный момент убрать… Такой вариант не допускаешь, к примеру? Что все эти наезды, мужики на скамейках… Это ее рук дело?

– Нет, не допускаю. Не может человек дойти до такой низости, что ты. Не допускаю, Жень.

– А ты абстрагируйся от своей природной доверчивости и допусти. Хотя бы на минуту. И сама подумай… Вот с чего ради он так старается, так тебя опекает, а? Прямо лоб расшиб от старания? Нет уж, по просьбам знакомых так не стараются. Или ты думаешь, что он в тебя влюбился? Кстати, ты ему говорила, что беременна?

– Да. Говорила.

– А-а-а… Какой замечательный объект. Он влюбился в беременную женщину! Можно снимать кино, можно плакать от умиления! Кстати, еще интересный вопрос… Он обозначил цену своих услуг? Ведь его помощь первоначально предполагалась услугой, правильно я понимаю?

– Нет. Ничего он не обозначил.

– Вот видишь! Значит, я все правильно думаю. Есть, есть у него свой шкурный интерес, точно есть. Только ты его видеть не хочешь и ведешь себя, как страус. Тебе так легче – чтобы головой в песок.

– Но так нельзя, Жень! Так можно всех кругом подозревать.

– А в твоей ситуации и надо всех кругом подозревать! Никому нельзя верить! Сколько можно! Тебя родной муж предал, которого ты сто лет знала, а тут какой-то Иван… Надо быть подозрительной, иначе точно убьют! Уж слишком ты мешаешь этой Лере, понимаешь? Под ногами путаешься! Разве не так?

– Хм, как странно, Жень… Ты сейчас Лерины слова повторила. Она мне так и сказала, что я под ногами путаюсь. Очень странно…

– Да ничего странного, это же все просчитывается на раз-два. Ты Лере действительно мешаешь. И ладно бы еще беременность, куда ни шло, но твое наследство! Она ж, бедная, успела всем предъявить Родиона как потенциального мужа, и что дальше? Обратно его отпускать? Нет, нет… Уж поверь, она этого делать не собирается. Ей не Родя нужен, ей важно гордыню свою ублажить. Это совсем другой мир, Арина, другие люди, другие привычки… Они же считают, что им все позволено… И Лера, и этот Иван… Не суйся в их мир, Арина, не иди на поводу! Я думаю, они вместе всю ситуацию придумали – сначала тебя напугать, потом контролировать. А потом и убрать, если ситуация выйдет из-под контроля.

– Господи, Жень… Да он бы давно это сделал, если бы…

– А вот не скажи! Он же не дурак, правда? Надо все тщательно подготовить, все продумать, чтобы ни одной оплошности не было. Тебя надо совсем близко подпустить, чтобы сама в паутину залетела. И подпустит, не сомневайся.

– И все-таки я не понимаю, Жень… Ну ладно, Лера. Но Ивану зачем?.. Какой у него интерес?

– Да обыкновенный. Денежный. Она обещала хорошо ему заплатить. Я тебе еще раз повторяю, Арин, ты людей из этого мира не знаешь, они на все способны… Очнись, распахни глаза.

Женя все говорила и говорила – казалось, будто присутствие Арины ей было уже не обязательно. Да и результат, в общем, был достигнут. Прежние страхи вернулись, легли на плечи холодной тяжестью, и память Арины заработала в тревожном режиме, подсунув недавнюю картинку.

Да, Иван тут же появился в дверях спальни, когда она закончила говорить с Лерой. И взгляд у него был такой… Отстраненный, чужой, колючий. Она тогда испугалась на секунду. Да, она точно помнила, что испугалась, будто холодок пробежал по спине.

Что это было? Лера позвонила, и ему это не понравилось? Испугался, что она своим звонком все испортит? И что-то он сказал такое… Вроде того – не бойся, она больше не позвонит… Нет, не так! Он сказал – даю слово, что она тебе больше не позвонит! Значит… Значит…

– … И я не удивлюсь, Арин, если он тебя позовет, например, куда-нибудь на природу, на дачу… – вплыл в ее тревожные мысли Женин голос. – Ну, типа в лес погулять или на лодке покататься. А потом скажет, будто ты сама заблудилась или утонула! Да придумает, как свое дело сделать, это ж понятно! Ни один следователь не подкопается!

– И что же мне делать, Жень? Как думаешь?

Арина не узнала своего голоса – такой он был напуганный, как у ребенка. Даже прокашлялась слегка, чтобы прийти в себя, и сплела пальцы в крепкий замок.

– Не знаю, Арин… Подумать надо, – проговорила Женя, глядя в окно. – Но ты не бойся, я тебя в беде не оставлю. Мы что-нибудь придумаем. Тут надо как-то по-хитрому. Обмануть их надо.

– Как – обмануть?

– Ну, то есть виду не подать. Надо тебе овечкой прикинуться, вот что. Он же думает, что ты овечка, правда? Вот и пусть думает. И когда позвонит, скажи ему, что я собираюсь у тебя ночевать. Если я здесь, у тебя, какой смысл ему приезжать? А за ночь мы что-нибудь придумаем.

Арина хотела ей ответить, но не успела – отвлеклась на телефонный звонок. Увидев на дисплее имя «Иван», прошептала тихо:

– Жень, вот он звонит… Будто все слышал…

– Да не мог он слышать. Ответь. Скажи, что я ночевать у тебя собираюсь. Ну же!

Арина приняла вызов, тихо проговорила в трубку, стараясь придать голосу приветливую расслабленность:

– Да, Иван, слушаю.

– Как ты? Все хорошо?

– Да… У тебя как?

– Да тоже нормально… Скоро освобожусь, осталось в одно местечко заскочить, и я свободен. А твоя подруга? Ушла уже?

– Нет… Женя у меня ночевать останется.

– Да? Ну, что ж… Хорошо. А у меня к тебе предложение есть.

– Какое предложение, Иван?

Арина быстро глянула на Женю, и та ей прошептала одними губами – включи, мол, громкую связь… Потом сама потянулась к телефону, выхватила его из холодных Арининых пальцев, нажала нужную кнопку, снова сунула ей в ладонь, показала жестом – говори!

– Прости, Иван, плохо слышно… Какое предложение? – переспросила Арина, едва не выронив телефон из ладони.

– На природу, говорю, хочу тебя вывезти! Завтра! У моего приятеля отличная дача в лесу… Тебе обязательно надо воздухом подышать, кислородом! Ты как? Сможешь завтра?

Арина глядела на Женю, в ужасе распахнув глаза и зачем-то показывая пальцем на телефон. Женя саркастически усмехнулась, развела руки в стороны – что, мол, и требовалось доказать… Потом кивнула, произнесла едва слышно:

– Соглашайся.

Арина подалась чуть вперед, испуганно помотав головой – нет, нет. Но Женя снова прошипела сердито:

– Соглашайся, говорю! Так надо.

– Так как? Сможешь? – тихо переспросил Иван.

– Да… Да, я смогу.

– Вот и замечательно! Лесной воздух – прекрасное лекарство от стресса, лучше всяких антидепрессантов. Тогда завтра в десять утра я за тобой заеду, договорились?

– Да… Да, спасибо.

– Купальник не забудь. Там озеро чудесное… Сама увидишь, тебе понравится!

– До завтра, Иван.

– До завтра.

Она аккуратно положила перед собой телефон, сглотнула вязкую слюну, глянула на Женю в отчаянии:

– И что теперь, Жень?

– Да все нормально, прорвемся. И перестань трястись, тебе нельзя.

– Но что делать, что?

– Не знаю, Арин… По-моему, у нас только один выход – удариться в бега. Ну не совсем в бега, конечно… Так, исчезнуть на время, выехать куда-нибудь на природу, совместить приятное с полезным.

– Да куда?.. Некуда нам бежать!

– Не паникуй. Если хорошо подумать, всегда можно найти место, где тебя никто не найдет и где можно с комфортом отсидеться. И я, кажется, знаю одно такое местечко. Чего Иван предлагал тебе – лесной воздух? Прекрасное лекарство от стресса? Вот и отлично! Будет тебе лесной воздух.

– Что за местечко, Жень? Далеко от города?

– Далековато, да. Полное захолустье. Но это и хорошо с одной стороны. Во-первых, никто тебя не найдет, во-вторых, свежего лесного воздуха там завались. И речка есть. Сиди себе на бережку, вдыхай свежий воздух на здоровье. И жди, когда гроза мимо пройдет.

– У тебя там знакомые живут, да?

– Нет. То есть да, жили когда-то знакомые. Купили дом в деревне лет десять назад, вроде как дачу, а потом забросили. Год назад они вообще в Германию на постоянное место жительства укатили, хотели дом продать, но никто не купил… Так он пустой и стоит. Они мне ключи оставили, разрешили пользоваться, если захочу. Но я там ни разу не была, как они уехали…

– А… Надолго мы уедем?

– Это уже второй вопрос, Арин. Давай будем действовать по обстоятельствам. Если надо бежать, то надо просто бежать, не оглядываясь, а рассуждать, что да как, потом будем. Главное, надо ближайшие планы им поломать… Тем, кто тебя контролирует. Согласна?

– Да… А что мне еще остается?

– Тогда давай, собирайся потихоньку, а я к себе съезжу, ключи от дома возьму. Еще на работу надо заскочить, расчет взять… Меня ведь уволили, так что я свободна, как ветер.

– За что тебя уволили?

– Так я ж прогуляла три дня… После того как… Ну, ты же меня видела тогда!

– Жень, но как же?..

– Все, не хочу об этом вспоминать!

– Да, извини. Мне тоже надо позвонить на работу?..

– Нет, Арин! Сейчас не надо. Потом, позже.

– Но меня же потеряют!

– Ничего, больше ценить будут. И вообще… Тебе свою жизнь спасать надо, а ты о работе думаешь! Далась она тебе, эта работа! Ты ж скоро наследство получишь, можешь вообще не работать!

– Ой, боюсь я чего-то, Жень… И не соображаю ничего, голова кругом идет…

– Все будет нормально, Арин. Сиди, жди меня, я к ночи вернусь.

– Мы что, ночью поедем?

– Нет… Ночью я дорогу не найду. Лучше завра с утра. Часов в шесть выедем, нормально.

– А долго ехать?

– Долго. Но к обеду точно приедем. Все, я ушла.

* * *

Утро было прохладным и влажным после ночного дождя. Пока Арина шла до машины, где сидела Женя, несколько капель с деревьев упали на плечи, и она поежилась, мельком оглядев двор. Вроде никого…

Села в машину, вздохнула. Состояние было вялым и сонным – за всю ночь так и не удалось уснуть.

– Ничего, не вздыхай! – повернувшись к ней, улыбнулась Женя. – Все идет по плану, мы девочки хитрые, нас голыми руками не возьмешь! И пристегнись, я по городу быстро поеду. Время раннее, дороги свободны.

Арина вяло улыбнулась, прикрыла глаза. Женя произнесла недовольно:

– Ну, ты совсем расклеилась… Все будет хорошо, Арин. За город выедем, переберешься на заднее сиденье, поспишь.

– Нет, я не усну.

– Почему?

– Не знаю. Я всю ночь не спала. Так на душе тревожно. Все ли мы правильно делаем, Жень?

– Ой, да что мы такого делаем, подумаешь! Всего лишь на природу едем. Считай, отдыхать! Совмещаем приятное с необходимым. Не понимаю, что тебя так беспокоит?

– Вася меня потеряет… Наверняка в той деревне сотовой связи нет.

– Так позвони ему и скажи, что тебя не будет несколько дней. Так, мол, и так, мамка отдыхать уехала, воздухом дышать. Мамке сейчас полезно.

– Я ему звонила вечером, он трубку не брал.

– Ну, понятно… Не до тебя ему… Все-таки новая любовь, понятно…

– Тебе все еще тяжело, да, Жень?

– Нет. Уже нет. Меня не первый раз бросают, я уже опытная. Когда возвращаешься в одиночество, оно радуется, как матушка блудной дочери, и раскрывает ласковые объятия. А потом ожесточается и бить начинает – железными кулаками по сердцу. И тут главное – вовремя увернуться.

– Бедная моя девочка… Как жаль, что я ничем тебе помочь не могу!

– Почему? Ты уже помогла… Но не будем о грустном, Арин! Смотри, какое небо красивое… Оранжевое с бирюзовым. Сегодня день будет хороший, теплый и безветренный.

– Да, хорошо бы… А если я сейчас Васе позвоню? Рано еще, наверное?

– Звони, если хочешь. Чего ты у меня-то разрешения спрашиваешь?

Арина достала телефон, кликнула Васин номер. Потом проговорила со вздохом:

– Нет, не отвечает… Может, сообщение отправить?

– Отправь…

– Я только напишу, что из города уехала, чтобы не терял… А как называется деревня, куда мы едем?

– Грязновка.

– Я напишу, что уехала отдыхать в Грязновку… Ничего?

– Ну, если тебе так спокойнее будет… Хотя не стоило бы…

– Да я потом предупрежу его, когда дозвонюсь! Чтобы никому не говорил, где я! Ни при каких обстоятельствах!

– Ну, если так…

Когда сообщение ушло по адресу, Арина вздохнула немного свободнее, бросила телефон в сумку, расслабила плечи. Подумала отрешенно – хорошо бы и впрямь настроиться на отдых… После всего пережитого. И выспаться бы на свежем воздухе! И в лесу погулять, и на бережку посидеть.

– А продуктовый магазин в деревне есть, Жень?

– Наверное…

– А если нет?

– Ничего страшного, в другую деревню съездим. А ты что, уже проголодалась?

– Нет… Я бутерброды взяла и термос с кофе. Хочешь?

– Нет. Потом остановку сделаем. Устроим пикник на обочине.

– Ага…

Долго ехали молча, и Арина успела задремать, удобно устроив затылок на подголовнике. В какой-то момент машину тряхнуло, Арина проснулась, глянула в окно, потом на Женю… И будто не узнала. Что-то изменилось в ней за то время, пока она спала. Будто невидимая стена появилась в узком пространстве меж сиденьями, энергетический холодный водораздел.

– Ты чего? – спросила Женя, глядя на дорогу.

– Нет, ничего.

– Что-то плохое приснилось, да?

– Нет…

Вроде и вопросы Женины звучали в заботливой интонации, а ощущение холода не уходило. Наверное, опять гормоны разбушевались, не к месту и не ко времени!

– Открой окно, Арин, подыши. Ты бледная. Плохо тебе? Может, остановимся?

– Нет, ничего… А который час?

– Десять минут одиннадцатого.

– Иван за мной уже приехал, наверное.

– Хм, Арин… Ты так это грустно сейчас сказала, будто жалеешь.

Арина не успела ничего ответить – в сумке зазвонил телефон.

– О, легок на помине, – насмешливо произнесла Женя.

Арина машинально достала телефон, глянула на дисплей. И впрямь, Иван.

И вдруг ясно увидела, как он стоит у машины, глядит на ее окна и ждет, когда она ответит. А может, и на этаж поднялся, и в квартиру успел позвонить.

– Дай-ка его сюда, – вдруг протянула руку Женя, цапнула из ее пальцев телефон. – Вдруг у тебя рука дрогнет и сдуру примешь вызов. Пусть он лучше у меня будет.

Телефон долго звонил. Потом замолчал. Через минуту зазвонил снова.

– Ага, засуетился! Потерял, да? Давай, давай, звони… Да только фиг тебе, понял? – злорадно произнесла Женя.

Когда телефон замолчал, Женя на секунду отвлеклась от дороги, сделала короткое движение пальцами, проговорила с видимым удовольствием:

– Все, я тебя отключила, больше не позвонишь. Фиг тебе, а не Арина, понял?

И вдруг хохотнула, откинув голову назад, – резко, коротко и надрывно. Арина глянула на нее сбоку и тут же отвернулась к окну, по-прежнему тихо недоумевая. И снова вернулось ощущение холода.

Конечно, можно на гормоны списать. Потому что ощущение – оно и есть ощущение. Нельзя ему доверять, надо следовать логике. Что, собственно, произошло, чего она так испугалась? Мифического ледяного водораздела? Нет, ну это совсем неправильно и даже бессовестно в какой-то степени по отношению к Жене…

– Скоро уже, скоро приедем, Арин, – произнесла вдруг Женя ровным и тихим голосом. – За тем перелеском свернем на лесную дорогу, там еще километров пять, и мы на месте. Потерпи, уже скоро.

* * *

Иван долго нажимал на кнопку звонка, потом припал к двери, прислушался. Тишина. И нечего зря надеяться, нет ее в квартире. И мобильник не стоит больше терзать – не отвечает. Уже час прошел, а он все торчит под ее окнами да совершает глупые телодвижения, как сейчас, например. Сосед какой-нибудь смотрит в глазок и думает: чего, мол, мужик ухом к двери припал? Сумасшедший, наверное. Или маньяк.

Только подумал про соседа, и дверь, которая рядом с Арининой квартирой, приоткрылась, явив пожилое мужское лицо интеллигентного вида, и выражение на нем было и впрямь такое – удивленное и настороженное.

– А вы что хотели, молодой человек? Арина ушла, ее нет дома.

– Куда ушла? Когда? Вы ее видели? – кинулся к нему, как к родному.

– Так на машине она уехала. Я в окно видел.

– Когда?

– Ой, это очень рано было. Мы с Нюшей на прогулку только-только собрались, еще и поводок не надели… Это собака моя – Нюша, – пояснил сосед, виновато улыбнувшись. – Она обычно рано меня будит, часов в шесть.

– Значит, вы видели в окно, как Арина в шесть утра села в машину и уехала?

– Ну да, видел. А что случилось, молодой человек? Вы кто?

– Я… Я ее знакомый. Мы договорились, что я приеду в десять часов.

– Ну что ж, всякое бывает, знаете ли. Может, она забыла, что вам встречу назначила да по своим делам и уехала. А вы, смотрю, в третий уж раз в дверь звоните. Нехорошо. Всякое можно подумать. Можно и полицию вызвать, к примеру.

– Да, можно. Вы правы… Как вас зовут, простите?

– Юрий Петрович.

– Да, вы правы, Юрий Петрович, веду я себя подозрительно. Но, понимаете, она не должна была никуда уехать. Она должна была меня дождаться.

– А вы ей кто, чтобы так вот прямо… должна?

– Вопрос резонный. Да и ответить мне на него особо нечем. А скажите, Юрий Петрович… Вы видели, кто был за рулем той машины, в которую села Арина?

– Нет, не видел. Я на секунду в окно выглянул, чтобы проверить, нет ли дождя. Нюша не любит в дождь гулять, капризничает, знаете ли. А потом, с мокрыми лапами возни много, приходится следы подтирать, а мне наклоняться вредно. Да, так о чем бишь я?.. Да, про Арину… Я выглянул, смотрю, дождь аккурат и закончился. Потом смотрю – она вышла из подъезда, в машину села. Я еще удивился – куда это в такую рань. Нам с Нюшей, понятно, гулять надо. Но соседка-то, думаю… Спала бы и спала…

– А как она себя вела? Вы ничего подозрительного не заметили?

– Нет… А что могло быть подозрительного? Вышла из подъезда, в руках пакет и сумка и через плечо… Прохладно было, так она кофточку запахнула, потом к машине пошла. Дверца была открыта, она и села. А что случилось, я так и не понял? Вы кто? Если вздумали вдруг поухаживать, так учтите – она замужем. Правда, я мужа ее что-то давненько не видел.

– А машина какая была? Марку запомнили?

– Нет, не могу сказать. Черненькая такая, обыкновенная. Сейчас много таких. А вы, мил-человек, учтите про мужа-то, не надо компрометировать хорошую женщину, мой вам совет.

– Спасибо, Юрий Петрович. Я учту. Спасибо, не буду больше вас беспокоить.

– Да пожалуйста…

Иван чувствовал на спине его полный осуждения взгляд, когда спускался по лестнице. Да и черт с ним, пусть глядит. Не до того сейчас. Очень уж подозрительным было Аринино бегство…

Почему не позвонила, не предупредила, что уедет? Понятно, планы могли измениться… Но могла бы предупредить! В конце концов, это даже невежливо с ее стороны. Знала, что он приедет к десяти.

С кем она уехала? С Женей? А если нет? А если ее выманили из дома обманом, увезли куда-то? Черт, черт… Почему он не придал значения ее страхам, почему не поверил ни в наезд, ни в подозрительного мужика у подъезда, ни в ночную историю и чью-то попытку открыть дверь ее квартиры. Дурак, дурак…

Не поверил, потому что не хотел верить. Женщина на грани нервного срыва, переживающая распад семьи, что с нее возьмешь? Обыкновенная женщина, каких много. Хотя, чего уж себя обманывать? Поздно себя обманывать. Когда Ольга позвонила и попросила «присмотреть» за Ариной, согласился с удовольствием. Даже настроение поднялось. Но он тогда не придал этому значения – мало ли, от чего оно поднялось… Настроение – штука такая, непредсказуемая.

Он только потом понял – отчего. Когда снова увидел и вспомнил ее заплаканное лицо в тот несчастный день, в машине. Оказалось, он его и не забывал.

А потому, чем дольше находился рядом с ней, тем ближе она ему становилась. И уже все равно было – где просьбы и где «пригляды», где настоящая опасность, а где пустые страхи. Что есть где-то бывший муж и бывшая подруга, претендующая на чужого мужа, и даже беременность есть, и это обстоятельство ничуть не мешало ему испытывать безумную радость. Подумаешь, беременность! Пусть будет! Пусть все, все будет. И хорошо. И прекрасно. Это же счастье, когда всего хочешь и не рассуждаешь, откуда что взялось. Главное – оно есть. Он и забыл, как все бывает по-настоящему, каково оно на вкус – ощущение безусловного и нелицемерного счастья.

А может, и не забыл. Может, и вовсе не знал. Принимал за счастье жизненную удачливость, окрашенную присутствием женщин. Да, был женат когда-то, но это обстоятельство ушло из памяти, как досадная оплошность. Зато умнее стал, капризам инстинкта больше не поддавался. Потому что свобода дороже. Свободой и деньгами можно разнообразить любой каприз.

Особенно ему стервы нравились. Жадные до любви, до красивой жизни, знающие правила игры. Иногда игра переходила в открытую войну – и такое было. А на войне все средства хороши.

Да, с такими женщинами ему было интересно. Адреналин зашкаливал. Но потом откуда ни возьмись появилась эта перепуганная тихоня, и вся привычная жизнь полетела вверх тормашками… А тихоне этой и невдомек.

Очень хотелось Арине рассказать об этом. Она бы поняла. И даже поездку на природу придумал, чтобы красиво рассказать. И кольцо купил, дурак. И на колено хотел опуститься, как в голливудских фильмах. Захлебнулся счастливыми ощущениями и пропустил что-то важное. И опасное. А вдруг ее и впрямь хотели убить из-за наследства? Ольга говорила, там большие деньги. А где большие деньги, там все может быть. Уж ему ли не знать.

Так, надо сосредоточиться. Думай, придурок влюбленный, думай! Рассуждай…

Там уже было одно убийство наследника. Или подозрение в убийстве… Арину же к дознавателю вызывали. После этого и начался весь сыр-бор! К Миронову Сергею Васильевичу! Надо же, хоть имя запомнил, и то хлеб… А вычислить этого Миронова – это мы сейчас, это всего пара звонков. И надо ехать к этому дознавателю. Надо узнать, что там к чему. Лишь бы на месте застать.

Миронов Сергей Васильевич был на месте и встретил Иван настороженно, всем видом демонстрируя страшную занятость. Процедил сквозь зубы:

– Ну да, помню такую… Да, Морозова Арина Игоревна… И что?

– Я бы хотел узнать, почему этот мальчик погиб. Ее брат. Он сам прыгнул или нет? Арина мне говорила, что с ним какая-то женщина была.

– Да, видели с ним женщину, но это ничего не доказывает, – раздраженно ответил Миронов. – Скорее всего, она просто вместе с ним в подъезд вошла.

– Вы это проверили?

Миронов отвел глаза от экрана компьютера, уставился на Ивана с неприязнью. Проговорил со смешком:

– А я вам отчитываться должен, да? Вы кто такой вообще?

– Я Лунин Иван, владелец частного детективного агентства.

– И что? Много вас нынче развелось, халявщиков. Чего вы от меня хотите? Я вовсе не обязан…

– Значит, вы остановились на версии, что мальчик сам прыгнул?.. – задумчиво проговорил Иван, глядя поверх головы Миронова.

– Конечно, сам. И оперативная проверка показала… Подросток был из тех, нынешних, у которых одна дурь в башке, которые с жиру бесятся. Увлекаются романтикой смерти, на специфических сайтах пропадают. Сейчас очень много таких случаев, словно под копирку. Но я не пойму… Вам-то какой в этом деле интерес? Чего вы от меня хотите?

– Да ничего я от вас не хочу… Просто Арина пропала. Я думал, может, у вас есть данные по той женщине, которая с ним в подъезд вошла.

– Значит, вы пропажу Арины Морозовой связали с борьбой за наследство? Понятно, понятно.

– Да ничего я не связал! Я просто беспокоюсь за нее – она пропала!

– А вы ей кто? Она вам докладывает о своих передвижениях, что ли?

– Нет, не докладывает. Но она обратилась ко мне за помощью, говорила, что ее хотят убить. Поначалу я думал, она просто нервничает. Ну, нафантазировала себе… Понимаете, она в положении…

– И что? – снова насмешливо спросил Морозов.

Иван вдруг подумал, что этот вопрос у него самый любимый, вон как насобачился его задавать – словно фигу сует под нос. Но взял себя в руки, повторил еще раз, как недоумку:

– Понимаете, она в положении, оттого нервничает больше обычного и боится лишнего шороха. И может наделать глупостей. И я не знаю, куда и с кем она уехала.

– Так и занимайтесь, и узнавайте на здоровье! К вам же она обратилась, а не к нам! Вот если бы она к нам пришла и написала заявление, как положено.

Иван вдруг понял – делать ему в этом кабинете больше нечего. Зря теряет время. И потому молча поднялся со стула, пошел к двери.

– Постойте! – вдруг услышал за спиной насмешливый голос Миронова.

Обернулся…

Дознаватель смотрел на него исподлобья, подперев кулаком щеку. Вздохнул тяжело, будто раздумывал, говорить или нет… И все же произнес нехотя:

– Только не думайте, что молодая жена всех детей умершего мужа убивает, чтобы наследством завладеть. Ее в завещании вообще нет, как выяснилось.

– Как это – нет? Арина говорила, оно на троих… На жену, на дочь и сына…

– Я ж говорю – жены там нет.

– Но завещание действительно написано на троих?

– Да, совершенно верно.

– А кто же тогда третий?

– Все, ничего больше не скажу. Это уже не моя компетенция, кто там есть, а кого нет, моя задача отчет написать. Вот я его и написал, и дело закрыли за отсутствием состава преступления.

– Но кто же тогда третий в завещании? Вдруг это он убил мальчика? И вдруг он охотится на Арину?

– Пусть ваша Арина придет и напишет заявление, что ж…

– Она не придет. Она исчезла.

– Послушайте… Я и без того вам достаточно много информации выдал! Что вы от меня хотите? Работы невпроворот, а вы меня отрываете. Идите уже… Идите, идите, иначе дежурного вызову!

После поворота дорога словно нырнула вниз, и машина затряслась по жутким ухабам. Женя тихо чертыхалась, выворачивая руль, Арина вжалась в спинку сиденья. Справа и слева наступал мокрый после ночного дождя лес, дышал древесными трухлявыми запахами. Казалось, он вовсе не доволен их появлением и торопится спрятать за старыми стволами молодую зеленую поросль. Даже солнце куда-то ушло, хотя его много было с утра…

– Как они ездят по такой дороге? – тихо проговорила Арина.

– Кто ездит? – повернувшись к ней, раздраженно переспросила Женя.

– Ну жители той деревни, куда мы едем. Они ж ездят куда-то, наверное.

– А может, и не ездят. Может, в деревне вообще никого нет.

– Что, совсем никого?

– Сейчас увидим…

Деревня открылась им со взгорка – унылое это было зрелище. Пара улочек жалась друг к другу в абсолютном безлюдье, заброшенные подворья поросли бурьяном с человеческий рост и наглым репейником. Кое-где на подворьях вместо домов зияли квадраты фундаментов – сбежавшие от безлюдья дачники разобрали, видать, на бревна, да пристроили куда-то, не пропадать же добру. Через реку перебегал хлипкий мосток, вился дощатой хребтиной. От реки тоже ничего не осталось, кроме мутной заводи, да и то она была, скорее всего, результатом пролившегося ночного дождя.

– Понятно… – тихо проговорила Женя, обозревая жалкое пространство. – Понятно, почему они все сбежали…

– Почему, Жень?

– Видишь, река высохла? Наверное, перекрыли выше плотиной, она и высохла.

– А как мы будем – без воды?

– Ничего, придумаем что-нибудь. Я съезжу, привезу. Давай для начала дом посмотрим.

Дом оказался такой же развалюхой, как и другие дома вокруг. И подворье сплошь заросло бурьяном. Они добирались до крыльца, отводя в стороны жесткие стебли, и первая ступенька скрипнула в истерике под Арининой ногой. Женя достала ключ, просунула в ржавый замок, и дверь нехотя поддалась.

В доме было жутковато. Все покрылось пылью. Убогий стол у окна, два венских рассохшихся стула, узкая кровать у стены с металлическими спинками, покрытая голубым байковым одеяльцем.

Арина прошлась по комнате, осторожно ступая по хлипким половицам. Подошла к окну, тронула пальцем грязное стекло.

– Жень, мне здесь не нравится. Давай уедем отсюда.

– Никуда мы не поедем. Сядь на кровать, пожалуйста.

– Зачем?

– Ну… Так надо. Сядь… Да, вот так, ближе к спинке… Дай-ка мне руку.

Арина послушно и с удивлением сделала то, о чем просила Женя. И с таким же удивлением продолжила наблюдать за ней, за тем, как она проделывает странные манипуляции с металлической штуковиной, которая вдруг оказалась у нее в руках. Штуковина легла на запястье, защелкнулась под Жениными пальцами, другая ее часть так же защелкнулась на металлической спинке кровати. Арина покрутила закованным в кольцо запястьем, подняла глаза:

– Что это, Жень?

– Это наручники, Арина.

– Наручники! Зачем?

– Чтоб ты не сбежала.

– Это что, шутка такая? Не пугай меня.

Арина продолжала глядеть Жене в лицо, чувствуя, как на губах застыла глупая улыбка.

– Да какие шутки, Арин? – грустно проговорила Женя, подтаскивая к кровати венский стул и брезгливо смахивая с него пыль краешком байкового одеяла. Села на него, медленно сложила ногу на ногу, снова глянула на Арину: – Страшно тебе, да? Не ожидала такого поворота?

– Конечно, не ожидала. Я не понимаю, Жень, объясни. Что ты от меня хочешь? Я что, твоя пленница?

– Да, ты моя пленница. Ты будешь сидеть на этом самом месте столько, сколько нужно. И ты будешь слушать меня.

– Но я могу и без наручников тебя послушать.

– Нет, мне так удобнее. Только не думай, что у меня с психикой не все в порядке, я знаю, что делаю. Я все продумала, Арина. Да, я специально завезла тебя в эту глухомань, заманила, обманула.

– Зачем?!

– Затем, чтобы ты отсюда не выбралась. Ты здесь умрешь, Арин. Тебя никто не найдет.

– Что я тебе сделала, Жень? За что?

– Погоди, не торопи события. Времени у нас еще много, я тебе все расскажу. А когда ты все узнаешь, я уеду, а ты останешься. Навсегда. Ты не бойся, это легкая смерть. Просто лежишь на кровати и медленно умираешь. Потому что никто не придет и не спасет тебя. Так легче, когда надеяться не на кого. Я знаю.

– Но Вася… Я ему сообщение отправила… Что мы с тобой в этой Грязновке…

– Не отправила, Арин. Васин телефон у меня в сумке лежит. Хочешь, покажу? Я его вчера украла. Твой сын такой же доверчивый и рассеянный, как и ты. Я ему позвонила, попросила прийти в кафе, якобы дело срочное и неотложное. Он пришел… И знаешь, у меня крышу снесло, я себя потеряла. Начала умолять его, чтобы он вернулся… Плакала… Если бы он услышал меня, Арин! Услышал, как я пытаюсь в последний раз как-то зацепиться за жизнь! Но он не услышал… Он пошел к барной стойке, чтобы мне воды принести. А я схватила его телефон и бросила в сумку. Он принес воды и сразу ушел… И про телефон не вспомнил.

– Ты меня из-за Васи решила убить? Но я же не виновата.

– Нет, не из-за Васи. Я ж тебе объясняю – я не сумасшедшая. А про Васю рассказала, чтобы ты не надеялась… Когда не надеешься, всегда легче. Я знаю.

– Тогда почему? Ведь должна же быть какая-то причина.

– Есть причина, Арин. И даже не причина, а следствие. И не торопись, пожалуйста, я тебе сейчас все расскажу.

– Рассказывай, я слушаю.

Арина говорила и удивлялась своему голосу – такой он был странно спокойный. Наверное, со стороны эта картинка тоже казалась довольно спокойной – сидят две подруги, мирно беседуют. Если бы не наручники…

– Да, я издалека начну, пожалуй… – Женя поерзала на стуле, положила ногу на ногу. – Да, издалека… Из детства… Я ведь рассказывала тебе про свою мать, что она меня мало любила? Да, я помню, рассказывала. Я была для нее обузой. Я думаю, она меня не бросила потому лишь, чтобы не лишиться имиджа порядочной женщины – та еще была актриса, я тебе скажу. И очень красивая, кстати. Мужики на нее западали – будь здоров. Но она, как я понимаю, очень хотела большой любви… И получила-таки в одночасье большую любовь, получила на блюдечке с голубой каемочкой! Разбила семью, чужое взяла…

Женя замолчала, погрузившись в свои воспоминания, потом усмехнулась, подняла на Арину глаза, тихо продолжила:

– Я помню, как он впервые к нам пришел… Высокий, красивый, улыбающийся. Куклу мне принес, в коробке, в розовом платье. Я вдохнула и выдохнуть не могла и смотрела на него, смотрела… И сразу полюбила, и папочкой называть стала. Мать сердилась – какой он тебе папочка! Зови дядя Игорь! Но я как-то все равно ухитрялась… При ней – дядя Игорь, а без нее – папочка. Вообще, я и сейчас удивляюсь, как его угораздило в мать влюбиться. Он ей совсем был не пара… Вот второй мой отчим – это да. Этот был пара, такой же холодный стервятник, я его ужасно боялась. Казалось, у него не нос на лице, а клюв… И ночью он меня заклюет… Слава богу, он в Америку вскоре свалил, а потом и мать туда уехала. Квартиру разменяла, купила мне однушку на окраине – живи и будь счастлива… Еще и гордилась своим благородным поступком – не на улице дочь оставила, надо же. А мне тогда едва восемнадцать исполнилось. Живи, как хочешь… Ты знаешь, что это такое, остаться совсем одной в восемнадцать лет?

Арина не стала ей отвечать – вопрос, скорее всего, был риторическим. Тем более Женя вздохнула и тут же продолжила:

– Вот я и жила, как умела… Выкарабкивалась, как могла. Хотела быть такой, как все. Модной, веселой, успешной. Чтобы никто не догадался, что я больна. С детства больна одиночеством… А это такая зараза, я тебе скажу, если с детства! Никак ее из себя не вытравишь и не скроешь, откуда-нибудь, да вылезет! Не зря нормальные люди стараются держаться в стороне от хронических больных… Я, пока это все не поняла, очень старалась быть, как все. Работать пошла, вечерами училась, машину в кредит купила. Вроде все, как у всех, да не то! Народу вокруг много крутится, но я все время одна. У одиночества энергия такая – отпугивающая. И родственников – никого. Ни-ко-го. Ты знаешь, что это такое? Нет, не знаешь. И если бы не папа… Вернее, если бы не память, что у меня когда-то был папа Игорь… Так уж получилось, что я его своим единственным родственником считала. Он ушел от матери и забыл меня, но я-то его помнила! Обиделась, но любить не перестала. Отец, дядя Игорь… Твой родной отец, Арина. Ты, наверное, и сама уже догадалась.

– Да, Жень, я догадалась. Отец действительно ушел от мамы к другой женщине, и у нее был ребенок… Стало быть, это ты и есть?

– Да, это я и есть. А ты очень похожа на отца, Арина. И внешне, и чертами характера. И природа у вас одинаковая, если уж любите, то всей сутью, какая есть. И быстро умеете разлюбить. Что, скажешь не так, да? Муж тебя бросил, а ты на раз-два переобулась, перелицевалась, уже Ивана любить готова! Смешно. Я ж говорю – природа одна… Вот у Кирилла, твоего брата, совсем другая природа…

– Это ты его убила, да, Жень?

– Нет! Нет… Я не убивала… Я не хотела, он сам… Я ничего не могла сделать.

– Расскажи, как это произошло?

– Да, я расскажу… Мне очень хочется рассказать, не могу в себе это носить, слишком тяжелая ноша. Но я его не убивала, Арин! И не собиралась даже! Наоборот… Я подружиться с ним хотела. Тогда, на поминках, мы познакомились, и мне показалось, что… Как бы это сказать, не знаю? Что мы одного поля ягоды, что он тоже вырос из одиночества…

Она замолчала, опустив руки и с трудом сглатывая слезы. Потом справилась с отчаянием, но голос все равно дрожал:

– Я ему позвонила, договорились встретиться… Потом пошли гулять в парк, и я ему призналась, что его отец – это и мой отец тоже, только не родной. Наверное, я зря это сделала, не знаю… Он как-то изменился сразу. Чужой стал, отвечал грубо. Потом сказал – пойдем, покажу что-то. Ну я пошла… Поднялись на последний этаж высотки, он показал вниз и говорит – там свобода. Ты сейчас увидишь, как я уйду на свободу, потому что знать не хочу ни тебя, ни отца. Если б ты знала, Арин, как я испугалась! Как я его уговаривала, как плакала! Разве может, говорю, нелепая смерть быть свободой? Свобода – это когда тебя любят! А если нет любви, то свободу могут дать деньги! А у тебя скоро будет много денег, Кирилл! И это совсем другая жизнь! Давай, говорю, вместе уедем куда-нибудь, в Гималаи, например, мы же брат и сестра! Сядем на вершине горы, весь мир перед нами… А он мне снова в ответ – ничего не хочу! Ни любви, ни дружбы, даже самой жизни не хочу. Потому что она без денег дерьмо, и с деньгами дерьмо. Я заплакала, руки к нему протянула… А он… Он взял и прыгнул…

Женя затряслась в сухом рыдании, плотно закрыв лицо ладонями. Арина смотрела на нее холодно, чуть прищурив глаза, потом произнесла почти равнодушно:

– Попей воды. Там, в пакете, есть бутылка с водой. А еще тебе поесть надо, нервы совсем сдали. Доставай термос, пакет с бутербродами… Поешь, и мы снова поговорим.

* * *

Иван слушал длинные гудки вызова, тихо приговаривая про себя:

– Оля, ответь, черт тебя подери… Ну ответь…

Это была уже третья попытка. Ольга не отвечала, телефон ее мужа Алексея вообще был отключен. Оно и понятно, на отдыхе люди. Наконец, гудок оборвался Ольгиным сонным голосом:

– Да, Иван, слушаю… Извини, не могла раньше ответить, сиеста у нас… Ты не вовремя.

– Да какая к черту сиеста, Оль! Проснись! Мне срочно нужен телефон жены Арининого отца! Срочно! Как ее зовут, я забыл?

– Лена, кажется… Да, Лена. Но я не знаю ее телефона…

– Позвони родственникам Арины, узнай!

– Погоди… Что случилось, Иван?

– Арина пропала. И мне нужно связаться с Леной. Срочно!

– Да что случилось?

– Не спрашивай меня ни о чем, времени нет объяснять. Узнай номер телефона Лены!

– Хорошо, я сейчас Васе позвоню. Хотя вряд ли он знает… Нет, лучше Арининой маме! Ей наверняка есть у кого выудить подобную информацию. Жди, я тебе на телефон скину!

Ждать долго не пришлось – вскоре телефон Ивана дал сигнал о полученном сообщении. Молодец Ольга, быстро задачу решила. Только бы эта Лена ответила. Только бы ответила…

Она ответила сразу. Проговорила резко и немного раздраженно:

– Да! Говорите быстрее! Я занята!

– Лена, добрый вечер. Меня зовут Иван Лунин, я…

– Вы можете в двух словах? Что вы хотите?

– Вы знаете Арину Морозову, дочь вашего покойного мужа?

– Ну, допустим…

– Дело в том, что она пропала. Я занимаюсь поисками. Вы могли бы мне очень помочь.

– Но чем я могу помочь? Все, я больше не могу говорить, извините… Вы лучше подъезжайте к моему дому, я выйду.

– Да, я сейчас подъеду.

– Нет, не сейчас. Раньше восьми я не могу.

– Хорошо.

– Запоминайте адрес.

Лена вышла из дома в девятом часу. Высокая молодая женщина, рыжеволосая, большеглазая. Про таких говорят – породистая. А еще – цену себе знает. Темно-вишневое открытое платье плотно облегало фигуру, и оттого походка ее была чуть скованной и немного странной для выхода во двор обшарпанной кирпичной пятиэтажки. Иван шагнул навстречу:

– Это я вам звонил. Добрый вечер.

– Иван? Я правильно запомнила? Так что там случилось с Ариной? А впрочем, у меня времени нет… Сейчас такси подойдет, я сразу уеду. Так чем я могу вам помочь? Что вы хотели узнать?

– Только один вопрос, Лена! Только один!

– Спрашивайте.

– Это правда, что вас нет в завещании вашего мужа?

– Правда. В завещании три наследника, но меня там нет.

– А кто третий? У вашего мужа двое детей… Кто третий?

– У Игоря была еще одна дочь, не родная. Он ее в детстве удочерил, а потом расстался с ее матерью и с девочкой больше не общался. Но в завещание почему-то включил. Наверное, факт удочерения чужого ребенка ему покоя не давал. Совесть замучила. Хотя по натуре он был человеком весьма и весьма легкомысленным.

– А как зовут девочку, которую он удочерил? Не знаете?

– Отчего ж не знать? Знаю. Ее зовут Женя.

– Женя?

– Ну да… А фамилия… Беликова, кажется. Она поменяла фамилию, когда паспорт получала. Игорь специально разыскал ее мать, чтобы уточнить фамилию и вписать в завещание. Нет, я действительно не понимаю, что на него нашло, откуда взялась такая совестливая скрупулезность, и тем не менее…

– А вы видели эту Женю?

– Да, она была на его похоронах. Странная девушка… Мне рассказала, кто она такая, но просила никому не говорить. Да где же такси? Мне по телефону сказали, через две минуты… А я ужасно опаздываю!

– Давайте, я вас подвезу!

– Нет, мне нужно подъехать на такси… Меня встречать будут, лишние ревнивые вопросы не нужны. Иначе мой поезд опять уйдет.

– Вам что, на вокзал надо?

– Да не в том смысле… – глянула она на него с усмешкой. – Такая у меня жизнь, что поделаешь, – надо все время на подножку вспрыгивать. Игорь меня хорошо на подножке прокатил, даже в вагон зайти не успела. Оставил ни с чем… Но теперь я буду осторожна, своего не упущу. А вот и такси…

– Желаю вам удачи, Лена.

– Да, спасибо, она мне нужна. Прощайте, Иван. Хотя… Погодите секунду! Очень уж интересно узнать, а какой у вас интерес во всем этом деле?

– Я же вам говорил – Арина пропала. Я ее ищу.

– И все?

– Нет, не все. Я люблю ее.

– Что ж, завидую Арине…

Лена села в машину, махнула ему рукой. Иван стоял, глядел, как отъезжает такси, обдумывал новую информацию.

Значит, Женя. Третья наследница. Теперь, стало быть, вторая. Но может стать и единственной, если…

Он вдруг вспомнил, какой она была, когда открыла им с Ариной дверь. Совершенно безумного вида девица. Может, и впрямь ненормальная? Да, что-то такое в ней было…

Сел в машину, вырулил со двора, на ходу соображая, как быстрее доехать до Жениного дома. Наверняка он ее не застанет, но все же… Надо проверить. А вдруг?

Дверь ему никто не открыл. Хорошо, что Женин сосед оказался рубахой-парнем, еще и достаточно нетрезвым, чтобы впустить его в квартиру и дать возможность перелезть на Женин балкон. И балконная дверь была открыта, но квартира пуста.

Рубаха-парень сочувствовал ему всей душой. Сказал, что Женька дура, стерва и грубиянка, и лишний раз не улыбнется и первой не поздоровается. И как таких диких баб вообще земля держат. Иван хоть и улыбался неопределенно, но в чем-то был с ним согласен.

Остальные соседи Женю тоже не жаловали. Никто не знал, где она работает, никто не видел ее в обществе друзей и подруг. Правда, все вспомнили про симпатичного парня, который жил у нее, но недолго, всего пару месяцев. Кажется, его Васей звали… А больше никого, все одна да одна. Нелюдимка, одним словом.

Потом Иван долго сидел в машине, разглядывал чужой неуютный двор. Очень хотелось есть, хотелось встать под душ, хотелось плюхнуться на диван в своей удобной и очень комфортно устроенной квартире и ни о чем не думать… Как раньше…

Но как раньше уже не получится. Он это совершенно точно знал. Потому что в его жизнь пришла женщина по имени Арина.

Пришла и ушла. Вот где она теперь, с кем? С этой сумасшедшей Женей? Куда она ее увезла, чем напугала?

А может, не увезла?.. Вдруг Арина дома? Вдруг он зря панику поднял, и она сидит себе дома, и пьет чай перед телевизором.

Но ведь не звонит. А кто он такой, собственно, чтобы она ему звонила? Может, успокоила свои страхи, перестала в нем нуждаться и забыла? Или надо перестать себя таким образом утешать?

Надо к ней съездить, проверить. Не сидеть же сиднем в убогом дворе.

Город окончательно сдался сумеркам, пока он ехал. Никогда огни витрин не казались ему такими зловещими, как сейчас. Казалось, мертвый неоновый свет преследует машину, тянет к ней свои холодные щупальца.

Въехал в знакомый двор, поднял голову.

Окна Арининой квартиры были темными. Устало потер ладонями лицо.

Почему ты не поверила мне, почему? Да, ты добрая и доверчивая, тебя легко обмануть… Я больше никому не позволю тебя обмануть, слышишь? Никому и никогда… Только бы найти тебя, глупая женщина!

* * *

Женя задумчиво жевала бутерброд, изредка всхлипывая и глядя в окно. Потом, будто опомнившись, повернулась к Арине, протянула пакет с бутербродами:

– Хочешь?

– Нет, спасибо… – осторожно произнесла Арина, боясь нарушить хрупкое спокойствие паузы.

Но все равно оно нарушилось. Проглотив последний кусок, Женя заговорила с прежним возбуждением:

– Да, я тогда чуть с ума не сошла, когда Кирилл собрался прыгнуть! Можно было его остановить, можно было… Но я растерялась! Никак себе простить не могу, что не смогла… Ведь можно было как-нибудь «на слабо» взять! Сказать, например, что он меня подставляет… Что сразу на меня подумают, будто я из-за наследства…

– При чем тут наследство, Жень? – тихо уточнила Арина.

– При том, что я тоже есть в завещании твоего отца. Нашего отца, Арин.

– Ты?

– Ну да. Или меня не должно там быть, по-твоему?

– Нет, почему… А Лена? Просто я думала…

– Лены нет, а я есть. Там только дети, понимаешь? Твой отец посчитал меня своим ребенком!

– Да, теперь мне понятно… Значит, Лена не наследница. А я думала…

– Ты не думала, ты боялась. А это разные вещи, Арин. Когда человек боится, он мыслить логически не способен, и потому его легко обмануть. Вот и я тебя обманула. И ты мне поверила.

– Это ты про Ивана, да? Ты все про него придумала?

– Ну да… Практически на ходу и придумала. Сама удивляюсь, как ты мне поверила. Тебя физиология подвела, смена гормонального фона и все такое. Говорят, все бабы в это время глупеют. Я бы тоже хотела так поглупеть, но мне не судьба. Выходит, завидую я тебе, Арин. Хотя уже не имеет значения…

– Значит, никто на меня не покушался? Погоди, а машина? Меня же чуть машина не сбила!

– Ну, знаешь… У каждого человека есть шанс оказаться под колесами чужой машины. И у каждой женщины есть возможность испугаться незнакомого мужика у подъезда. Я уж не говорю о шорохе ключа в замочной скважине, когда все нервы напряжены…

Арина опустила глаза, едва заметно кивнула головой, соглашаясь. Когда нервы напряжены – это да. Это бывает… Потом спросила тихо:

– Жень… А как ты узнала, что ты есть в завещании?

– Мне отец позвонил. Это ничего, что я его отцом называю? Тебя не коробит?

– Да ради бога… А когда он тебе звонил?

– Перед тем, как умереть… Представляешь? Никогда не звонил, а тут… Мы долго с ним разговаривали, он тогда и рассказал про завещание и про деньги, которые ему достались. А еще про Лену свою рассказал… Подозревал он ее, говорил, изменяет. Зря, говорил, женился, силы свои не рассчитал. Думал, это любовь… Привык, что его все бабы любят без денег, просто так. А потом еще рассмеялся очень грустно и говорит – ничего, ничего, устрою я ей сюрприз. Ничего она не получит. Я думаю, он слегка подшофе был, иначе не стал бы так откровенничать. А если б ты знала, что со мной творилось в этот момент, ужас просто! Как вспыхнула внутри любовь – как солнце! И обида ушла… Я еще подумала про себя – какая молодец, все правильно делаю…

– В каком смысле? Что ты делаешь правильно?

– Да ты же не знаешь… Сейчас все расскажу. Я ведь не только на отца была обижена все эти годы, но и на тебя тоже. Ревновала я отца к тебе. Ты родная дочь, а я – нет… Подумаешь, удочерил когда-то, и что? Родную дочь не забудешь, а про меня и забыть можно. И я тебя вычислила, нашла… Ходила за тобой хвостом, как ненормальная, все время про себя повторяла – вот папина дочь, вот папина дочь. Знаешь, я так и не могу до конца понять природу моей привязанности к отцу, но есть в ней что-то такое… Такая способность есть – щедро одарить любовью авансом, с запасом. И в тебе тоже есть… И еще я думаю, что вы с отцом несете ответственность за эту способность, вроде как обязаны ее до конца отрабатывать…

– Жень… Нет такой обязанности – любить. Никто сверху никаких обязательств не назначает, всегда одно из двух – или любишь, или нет. Вот я мужа любила, например, а он меня предал. И что? Не убивать же его за это.

– Да дурак он, твой муж. Сволочь зажравшаяся. Получил твоей любви сполна, так ею наелся, что в нем самом излишки образовались. Вот ему и захотелось другой жизни, где эти излишки за деньги купят. Я ж говорю – дурак.

– Ладно, не будем о моем муже.

– Да, не будем. Отвлеклись. На чем я остановилась, не помню?

– Что ты ходила за мной по пятам…

– Да, да… Я ходила, а ты меня не замечала. Ты все время с работы домой неслась, как подорванная. И ужасно счастливая. А если не одна шла, то с мужем… Неужели ты никогда не чувствовала, что я за тобой наблюдаю?

– Нет, не чувствовала.

– Да, ты такая. Ты только на своей счастливой территории жить умеешь. Остальное тебе по фигу… Но ладно, сейчас не об этом, слушай дальше. К тебе я не решилась подойти, зато с Васей очень просто познакомилась.

– Ты и за Васей следила?

– Не называй это слежкой, пожалуйста…

– Хорошо, извини.

– Он в клубе с однокурсниками отдыхал, я возле него крутилась. Потом как-то рядом у барной стойки оказались, то да се, хмельной разговор ни о чем. Нет, я честно хотела ему рассказать, кто я такая. Но потом поняла, что он мне ужасно нравится. И он на меня тоже повелся… И я подумала – пусть так и будет! Так даже лучше. И с тобой я все-таки познакомилась… И поняла, какая ты… Господи, Арина! Да если б ты знала, какое это счастье! Да я готова была за вас жизнь отдать! Но Вася меня предал.

– Я за Васю не могу отвечать, Жень. Я тебя не предавала. Наоборот, очень хотела тебя поддержать, когда ты сказала, что беременна. Помнишь?

– Да не верю я тебе, Арин… Потому что хоть башкой о стенку разобьюсь, но все равно мне от твоих природных запасов любви ничего не причитается. Ты сына любишь, ты его новую девушку любишь, ты этого нахального Ивана уже любишь, а меня – нет. Да ты моего ребенка готова была любить потому, что он твой внук! А я тебе на фиг не нужна! И стоило придумать этого ребенка, чтобы хоть немного твоей любви получить! Хоть так…

– Значит, ты не была беременной?

– Не была. Наврала я тебе. Чего так смотришь? Да, наврала! А иначе как бы я? Опять одна… Я больше не могу быть одна, Арина! Почему меня все обманывают, почему предают с детства! За что? Так же нельзя жить…

– Женечка, успокойся, у тебя просто истерика. Не говори ничего, просто помолчи. Дыши глубже…

Женя и впрямь замолчала, утирая щеки дрожащими ладонями. Потом протянула руку, достала из пакета бутылку минералки, сделала несколько жадных глотков. Арина наблюдала за ней осторожно, боясь сделать лишнее движение. Слишком угрожающим было Женино молчание.

Вот она аккуратно прикрутила пробку к бутылке, впихнула ее в пакет, сложила руки на коленях, вздохнула. Долго глядела в окно, за которым собирались сумерки. Когда снова заговорила, Арина не узнала ее голоса – таким он был жестким и решительным:

– А я тоже вас всех обману. Да, вот так. Я буду как героиня Островского, которая не нашла любви и решила искать золота. Ты умрешь, я одна буду наследницей. Да, я так решила. Назло вам всем. Вы все искали любовь, а я найду золото! Получу деньги, уеду куда-нибудь на теплое побережье, домик куплю. Буду сидеть у моря и вспоминать вас… Тех, кто не захотел меня любить. Других захотел, а меня нет. И это будет справедливо, я думаю.

– И как ты меня решила убить, Жень?

– Да никак… Сама умрешь. Я сейчас уеду, а ты останешься, тебя никто не найдет.

– Ты не сможешь этого сделать, Жень.

– Почему же?

– Потому что я ни в чем перед тобой не виновата. Ну хочешь, я отдам тебе свою долю в этом проклятом наследстве?

– Да дело не в наследстве, Арин… Вернее, не только в нем. Неужели ты ничего не поняла? Мы так долго с тобой говорили… Ладно, я пошла, не могу больше.

Женя поднялась со стула, решительно шагнула к двери, на ходу доставая ключи из кармана джинсов. Арина тихо проговорила ей в спину:

– Ты вернешься, Жень, я знаю. Ты не сможешь.

Женя не обернулась. Перешагивая через порог, проговорила сдавленно:

– Нет, я не вернусь, Арин. Я не вернусь… Не жди.

Дверь захлопнулась, ключ проскрипел в ржавой замочной скважине.

В комнате стало совсем темно. И тихо. Было слышно, как от ворот отъехала Женина машина. Внизу, под полом, слышалось какое-то шевеление, будто мышь скребла.

Арина вдруг почувствовала, как сильно затекла спина, как устали от напряжения плечи. Но страха почему-то не чувствовала. И приближения смерти тоже. Вот спать ужасно хотелось – это да. Предыдущая ночь была бессонной…

Почему она не спала предыдущей ночью, чего боялась? Неужели Ивана? И как давно была эта предыдущая ночь… Словно в другой жизни. А сколько ей осталось в этой? Хорошо, что Иван не узнает о том, что она ему не поверила. Жаль, что Иван не узнает о том, что она его любит…

Подняв ноги, Арина устроилась кое-как на кровати, чтобы не беспокоить лишний раз руку, скованную наручником. От байкового одеяла пахло застарелой плесенью и горькой травой, полынью. Ничего, терпеть можно. Надо спать… Будет утро и будет жизнь… Потому что Женя вернется…

Свободной рукой Арина обняла себя за живот, проговорила тихо:

– Давай будем спать, малыш, все у нас хорошо. Не бойся, она вернется, вот увидишь. Глупая девочка, злая от одиночества, не надо на нее обижаться. Когда человека никто не любит, он становится злым… Ты у меня не будешь злым, правда? Я тебя очень, очень люблю. Не бойся, малыш, она вернется. Она обязательно вернется…

* * *

Женя давно уже не разбирала дороги, просто ехала в темноте по трассе. Свернула куда-то, въехала в незнакомый городок, чуть не сбила юную парочку на переходе. Не остановилась, поехала дальше, вылетела на окраину, мелькнули за окном производственные постройки, серый бетонный забор…

И снова трасса. Справа и слева лес темной стеной. Машин почти нет. Подумала вдруг – надо сбавить скорость, впустить в голову хоть одну здравую мысль. Она же не зомби, а человек, у которого есть жизнь. Хоть какая-то, но есть. Или она все-таки зомби, если оказалась способна на убийство?

Но ведь ее тоже убивали… Долго и мучительно убивали. Давали немного вздохнуть, и даже любовью одаривали, а потом снова убивали. Наверное, это особенная убийственная пытка – когда появляется надежда, что тебя могут любить. Маленький ребенок не ведает осторожности, он верит, что его полюбили навсегда… И не умеет справиться с предательством. Носит потом его в себе, как болезнь.

Все-таки странная штука с ней случилась – обиды на отца не было, а душа все равно болела памятью. Даже само слово «отец» хранилось в потайной коробочке и практически не использовалось во внутренних мучительных монологах, которые были хоть каким-то подспорьем в навязанном судьбой отшельничестве. Просто когда думала о нем, видела свет, чувствовала тепло…

Да, он был светлым и теплым. Он удочерил ее, не раздумывая. Он мог дарить себя походя и легкомысленно, улыбкой или жестом… А еще он обращался к ней весело-панибратски – старуха. «Прости, старуха, я сегодня поздно с работы вернусь, ты уже спать будешь…» Или «выручай, старуха, надо маме немножко соврать, что я дома с тобой был, но это в последний раз, я тебе обещаю…»

Она с удовольствием его выручала. Она была на его стороне. Она готова была выполнить все, о чем он попросит. Она хотела, чтобы он больше принадлежал ей, чем матери.

Потом, став взрослой, она не раз и не два задумывалась о подоплеке своей детской привязанности к этому красивому легкомысленному мужчине, пытаясь отыскать в ней проблемки модных по нынешним временам сексуальных психологизмов, но ничего такого не обнаружила. Это была любовь в чистом виде, с наивной радостью принимающая другую любовь. Она же не понимала тогда, что этот мужчина именно так устроен, то есть искренне любит тех, с кем в данный момент общается. И никак не ожидала, что его круг общения может измениться… Что он в одночасье соберет чемодан и уйдет, подмигнув ей на прощание – «пока, старуха»! И что на его место придет другой мужчина, холодный и рассудительный, который посадит ее напротив себя и станет объяснять новые правила жизни, который будет ее ненавидеть, если она случайно нарушит эти правила.

О, это отдельная история! Мать лебезила перед отчимом, будто он был божеством. И ей хотелось узнать – зачем мать это делает. Зачем ей Аркадий Викторович с его холодным надменным взглядом, лысой головой и тихой ненавистью. Впрочем, его ненависть на мать не распространялась… А ей доставалось по самое «не могу». Но разве матери об этом расскажешь? Она и слушать не станет…

Внешне он ее никак не показывал – ни словом, ни жестом, ни эмоцией. Он просто смотрел в ее сторону и тихо стрелял ненавистью. И убивал. Она чувствовала, как душа взрывается от выстрелов и оседает внутри мелкой пылью. А человек не умеет жить без души. Он тогда не человек, он никто. Он обманчивый объект в виде человека, не способный постоять за себя и никому не нужный.

Он долго ее убивал. А потом ему надоело, наверное, – вообще перестал ее замечать. А вскоре уехал в свою Америку, и тогда началась другая жизнь – с мамиными психозами. «Ты всю жизнь камнем на моей шее висишь! Я к мужу уехать не могу, потому что тебе, видите ли, нет восемнадцати, и мне не дают визу! Пока я сижу здесь, он там другую жену найдет, и что мне тогда делать? Ну скажи, что мне делать, скажи?»

Ничего она не могла ей сказать. Если бы можно было провалиться сквозь землю, чтобы освободить от себя эту орущую женщину, то провалилась бы. Тогда бы ей дали визу. Но ведь не попросишь землю, чтобы она сама собой разверзлась и поглотила ее со всем потрохами! Хоть запросись!

Когда мать уехала, наконец, она обрадовалась. Если радостью можно назвать жалкие клочки эмоций, что остались после расстрелянной души. Но все равно – жизнь. Другая. Своя собственная. В своей маленькой квартире на окраине города. И работа какая-никакая нашлась. И в институт на вечернее отделение поступила. И даже на права сдала, машину в кредит купила. Живи, не хочу! А не жилось… Ни дружб не получается, ни отношений…

Однажды она отца как-то разыскала и подкараулила, решила ему просто на глаза попасть, как бы случайно. Иду, мол, по улице, а навстречу… Здравствуй, это я… Да, было бы здорово, но ничего из этой затеи не вышло. Потому что отец был с другой женщиной. И так на нее смотрел… И никого больше не видел… И конечно же, мимо прошел. Не узнал. Она потом долго плакала, целые сутки. Но все равно нашла объяснение его поведению – да, он такой, что поделаешь. Кого в данный момент любит, тому и принадлежит.

Проплакалась, размышлять начала. Ниточки вокруг любви-памяти вить, клубки сплетать. И вспомнила, что у отца родная дочь есть. Арина. А ей, выходит, сестра сводная. Или почти сестра… И вспомнила даже, в какой двор он ее водил, чтобы эту Арину навестить. С собой не брал, на скамейке возле подъезда оставлял. Говорил – «посиди, старуха, я быстро. Нечего тебе там делать…»

Вычислила она эту Арину. Да и чего там особо вычислять – она ж копия отец. Такая же легкая, светлая, теплая. Но подойти не решилась, испугалась чего-то. А Васи, ее сына, не испугалась.

Вася, Вася… Непривычное для нее счастье – Вася. Целых три месяца счастья в маленькой квартире на окраине города. По утрам просыпаешься, видишь его рядом, и щекочет внутри – это пылинки души в единое целое собираются. На работе сидишь – еле конца дня дожидаешься. Мчишься домой через магазин – ужин готовишь. И ждешь – сейчас придет… Или в кино с ним рядом сидишь, а фильма не видишь. Какой к черту фильм, жалко на него время растратить! И себя жалко растратить… Себя – только ощущению единения. Может, кому-то и странно все это, а ей – так нисколечки, потому что сытый голодного никогда не поймет.

И только однажды она выскочила из ощущения. На концерте это было, случайно они с Васей на этот концерт попали – там известная поэтесса читала свои стихи под музыку. И так ее проняло – до слез! Никогда раньше такого не бывало, чтобы от стихов заплакать! Она плакала, а Вася ее за руку держал. И смотрел удивленно и насмешливо. В самом деле – где вы видели плачущего Ежика?

Особенно понравилось одно стихотворение – она потом его в Интернете нашла, наизусть выучила. И повторяла про себя, повторяла, как заклинание…

Помолчи меня, полечи меня, поотмаливай. Пролей на меня прохладный свой взор эмалевый. Умой меня, замотай мне повязкой марлевой Дурную неостывающую башку…

Однажды Васе его прочитала, и он глянул так хорошо, и взял за руку, пальцы сжал нежно и сильно. И как взорвалась внутри душевная пыль надеждой! Вот оно, счастье! Выкарабкалась!

А он через две недели ее бросил…

Сейчас и не вспомнить, почему тогда пришла эта мысль в голову – Арине про беременность соврать. Наверное, инстинкт самосохранения сработал – хоть за что-нибудь зацепиться.

Арина повелась, конечно, это понятно. Она очень добра к тому человеку, который в круге общения на данный момент присутствует. Это у нее от отца. А выйди из круга – и фиг тебе. Но пока в круге… Да, и по спине гладила, и успокаивала, и слова всякие говорила… Как в том стихотворении…

Укрой меня, побаюкай, поуговаривай. Дай грога или какого другого варева; Потрогай: не кожа – пламя; у ока карего Смола закипает: все внутри пожгу.

Да, именно так и было – горело внутри. Но сидела рядом с Ариной – и проходило… От ее взгляда, от голоса, от прикосновения ладони к пылающему лбу. Арина и не думала гнать ее из круга. Наоборот…

Арина, Арина. Что ж я с тобой сотворила-то, а?

Женя резко остановила машину – взвизгнули тормоза. Какая-то птица в лесу крикнула заполошно – испугалась, наверное. А может, сама по себе крикнула, заранее радуясь предрассветному времени.

Женя подняла голову.

За кромкой леса небо было бледно-серым, с намечающейся полоской зари. Скоро утро, значит. И довольно светло, хотя солнца еще нет.

Вышла из машины, огляделась – куда это она заехала? Местность какая-то странная… С одной стороны лес, с другой – поле, за полем холмы какие-то. Или это не поле? О, да там обрыв… Река внизу, что ли? Надо пойти, глянуть, ноги размять…

Легкие кеды моментально намокли от росы, два раза споткнулась и чуть не упала. Дошла до края обрыва, глянула вниз… Да это не обрыв, это настоящая пропасть, оказывается! Никакой реки там нет… А на дне пропасти что-то странное… Что это?

Ой, да это машина. Кто-то разбился, наверное, упал сверху. Хотя от дороги довольно далеко… Специально, что ли, сиганул? Разогнался по полю до края обрыва…

Ее вдруг обожгло этой мыслью так, что перестала дышать. Вот он, знак… Не зря же именно здесь машину остановила. И вот он, выход! Пропасть, обрыв! Земля разверзлась! Просила когда-то, она и разверзлась! Специально для нее! А главное, можно уйти чистой, греха на душу не взять… И не надо никакого дома на морском берегу. Что – дом, что – берег, если от одиночества убежать невозможно?

Вытащила из кармана ветровки Аринин телефон, кликнула номер Ивана. Он ответил сразу, даже гудок не успел прозвучать, заорал в трубку, как ненормальный:

– Да, Арина! Да! Я здесь! Ты где, Арина?! Говори, не молчи, пожалуйста!

– Да тихо ты, разорался… – насмешливо поговорила Женя, отводя телефон от уха. – Это не Арина, это Женя.

– Женя? А где Арина? Ты знаешь, где она? Почему звонок с ее телефона?

– Да успокойся, дай сказать!

– Говори… Говори, я слушаю!

– Тогда так, слушай меня внимательно. Не перебивай больше. Дело в том, что я хотела ее убить. И я…

– Что ты хотела? Убить?!

– Да что ж ты нервный такой, господи боже мой!

– Почему ты хотела ее убить? За что?

– Долго рассказывать, да ты все равно не поймешь… Да и не важно, в общем. Ты лучше поезжай за ней прямо сейчас, она там одна.

– Где? Говори адрес…

– Деревня Грязновка, триста пятьдесят восьмой километр по Восточному тракту. Там на повороте от трассы указатель есть. Дом самый последний, на окраине, с черепичной крышей. Ключи возьмешь на притолоке, рукой нашаришь. Там же ключ от наручников к общей связке прицеплен.

– Она что, в наручниках?

– Да. Я ж тебе объясняю – хотела ее убить. В том смысле, что никто бы ее не нашел…

– Ты хотела стать единственной наследницей, я правильно понимаю?

– Да не важно теперь. Поезжай, она там одна. Да, вот еще что! Скажи ей… Скажи ей, что я не вернусь. Скажи, она поймет. Ну, все вроде бы…

– Женя, постой… Что ты задумала, Женя? Что значит – не вернусь?

– Да так и не вернусь… Оттуда не возвращаются.

– Откуда?

– А сам не догадываешься?

– Женя, остановись, не делай этого… Давай поговорим.

– Да ладно, хватит. Не буду я с тобой разговаривать. Скажи Арине – я не вернусь… А вы живите счастливо. Береги ее. А сейчас езжай, не теряй времени. Все, я отключаюсь…

– Женя! Женя, погоди, прошу тебя! Прошу…

Давая отбой, она с раздражением подумала – во дурак… Лучше бы спасибо сказал за то, что она хочет уйти. Ведь понял же. А если понял, зачем это лишнее трепыхание человечностью – погоди, не делай этого, прошу тебя… Дурак! И за что Арина его полюбила?

Хотя ладно, пусть любит. Пусть будет счастлива.

Она вздохнула легко, будто сбросила камень с души, подставила лицо ветру – как хорошо… И солнце уже вышло. И легкая зеленая тень бежит по холмам, и птицы в лесу дружно поют утренний гимн солнцу и новому дню. И надо не упустить этот короткий миг счастья, надо ловить момент… Надо разогнаться на машине и улететь туда, в солнце. Пусть ее душа знает, что улетела счастливой.

Телефон в ее ладони ожил, и она глянула на дисплей с досадой – ну чего тебе еще надо от меня, Иван, чего? Взял и ворвался в счастливое состояние, с мысли сбил! Да ну тебя…

Она размахнулась, бросила телефон в пропасть оврага, и жалкая музыка вызова всхлипнула издалека, потом исчезла. Отряхнула ладони, развернулась, пошла к дороге. Только бы не сбиться с ритма, не позволить душе испугаться. Не потерять счастливый настрой…

Как она сейчас понимала Кирилла! Наверное, он видит ее? И руку свою протягивает – давай, не бойся?

Машина стояла с распахнутой дверцей, ждала послушно. Женя плюхнулась на водительское сиденье, примерилась глазом, как ловчее перескочить довольно глубокую обочину. Ага, вон там чем-то присыпано, кажется. Наверное, отдыхающие-шашлычники себе переправу организовали – у края обрыва она видела большое кострище. А что, круто, наверное?.. Пикник у обрыва, нервишки пощекотать…

Ну что, вперед?

Рука не дрожала, когда она потянулась, чтобы повернуть ключ зажигания. Повернула… Еще раз… Еще раз! Да что такое, какого черта?!

Машина не заводилась. Никогда такого с ней не случалось, всегда была послушной и безотказной. Эй, девочка моя, ты что, боишься за свое полированное железное тело? Предлагаешь мне самостоятельно сигать в овраг, без тебя? Чтобы я поломала руки-ноги и в конечном итоге осталась живой немощью? Ну, нет… Все равно ты поедешь, моя дорогая…

Женя вышла, открыла капот, задумчиво уставилась внутрь, уперев руки в бока. Ну, и что дальше? В чем дело, где собака зарыта? Одной задумчивости тут мало, надо еще уметь… А с умением как раз и напряг. Придется просить о помощи, делать глупенькое растерянное лицо, может, кто и остановится. Жаль, она не блондинка… И машин как назло нет! Хотя вон, едет кто-то…

Дядька на старом «жигуленке» остановился, высунул из окна помятое лицо:

– Что, доча, сломалась? Помочь?

Интересно, что у возрастных дядек за манера – всех молодых девиц дочками называть? И нагрубить нельзя – обидится и уедет…

– Да, сломалась. Помогите, пожалуйста, если сможете.

– Отчего же не помочь?.. Помогу, конечно.

Дядька оказался кряжистый, одышливый, с пивным пузом. Склонился над капотом, потрогал что-то внутри, произнес деловито:

– Сейчас, девонька, изладим… Не переживай, уедешь. Я эту машину знаю, у моего зятя такая же. Вам же, молодым, обязательно выпендриться надо, а чтоб с ремонтом разобраться, это не… Я вон всю жизнь на «жигуленке» езжу и ничего, сам ремонтирую… Ездит, как новенький. Куда едешь-то, доча? Далеко?

– Да нет… К обрыву хочу подъехать.

– К обрыву? Это зачем к обрыву? Что за нужда?

– Есть нужда. Хочу с обрыва вниз сигануть.

– Да ну? Ишь ты, шутница… Да ты подойди, подойди к обрыву-то, глянь вниз! И сразу охота пропадет шутки шутить!

– Да подходила, глядела. Там до меня уже сиганул кто-то.

– Да, кому-то шибко невесело жилось, если такое удумал… А с другой стороны – бывает минута в жизни, когда очень уж хочется. Сам знаю, пережил. Из-за бабы чуть на тот свет не отправился.

– Что, несчастная любовь, да?

– Не… Баба-то не чужая была, жена родная. Взяла да изменила мне с Петькой, с моим дружком закадычным. Ну, я и того… Временно с глузду и съехал, все, думаю, руки на себя наложу. Я ж ее так любил, падлу!

– И что, передумали?

– Ага, передумал.

– Развелись?

– Не… Зачем развелись? Не… Я, когда успокоился да в здравый рассудок пришел, то подумал – ну изменила, ну и фиг с ним. Прощу ее, заразу, и все дела. Ну, дам в ухо пару раз, чтоб уж совсем успокоиться. Все равно она меня любит, а не Петьку, я точно знаю! И я ее люблю… Любовь, девонька, всегда на помощь приходит, если она есть, конечно. Или я не прав?

– Почему? Правы, конечно. Любовь – это да… Это здорово, когда любовь…

– Ну все, можешь ехать. Теперь заведется.

– Спасибо… Сколько я вам должна?

– Да ничего не должна, поломка пустяковая была. Может, тебя проводить на всякий случай? Куда едешь-то? Может, нам по пути?

– Нет… Вы езжайте, спасибо. А я посижу еще, на солнце посмотрю. Мне торопиться некуда.

– Ну ладно, бывай… Гляди на солнце, коли охота есть. Денек сегодня хороший будет… Бывай!

Дядька уехал, махнув рукой на прощание. Женя села в машину, повернула ключ зажигания. Мотор обреченно дрогнул, завелся…

* * *

Арина вдруг явственно услышала свой стон и проснулась, открыла глаза. Вспомнила, где она находится, тут же закрыла их от испуга. Тело затекло в неудобной позе, но дремота снова сморила ее, будто силой заставила окунуться в сон, досмотреть его до конца. Страшный, страшный сон… Сознание плавало в недоумении, отталкивая картинку, но она была столь явной, что пришло понимание – это не сон, это правда… И тем страшнее была ее беспомощность оттого, что изменить ничего невозможно.

Хотя, если еще немного… Если встать на колени у края пропасти и успеть ухватить Женину ладонь, удержать ее в сонной невесомости… Женя, посмотри на меня, дай руку! В глаза мне смотри… Я вижу, как шевелятся твои губы! Я слышу, как ты говоришь мне что-то! Что это? Я не понимаю! Хотя… Это же стихи! Да, это стихи! Причем довольно странные – как просьба о спасении, как заклинание, как требование любви… И ты уже кричишь криком, я слышу, как ты кричишь: «Полечи меня! Помолчи меня! Поотмаливай!»

Какие странные строчки. Но что я могу тебе ответить? Конечно, помолчу, и полечу, и поотмаливаю тебя, бедная девочка, хмурый несчастный Ежик… Я смогу, правда! Только поверь мне, только ухватись за руку… Помолчу, полечу, поотмаливаю… Ты ни в чем не виновата, ни в чем… Хватайся за мою руку, не падай! Ну же…

Осталось дотянуться совсем чуть-чуть, но сон оборвался неожиданными звуками – кто-то громко топал на крыльце, потом нетерпеливо чертыхался, просовывая ключ в замочную скважину. Наконец, дверь скрипнула, поддалась напору. Арина с трудом приподнялась, опираясь на свободную руку…

– Женя?! Женя, ты вернулась? Я же говорила, что ты вернешься, иначе и быть не могло! Как хорошо, что ты…

Иван ввалился в комнату, застыл на секунду, вглядываясь в полутьму, потом бросился к ней, обхватил руками, прижал к себе молча. Руки у него были очень горячие и дрожащие, дыхание сбившееся. Он прижимал ее все сильнее, сильнее…

– Мне больно, Иван… Рука… – пискнула она, еще до конца не осознавая, что произошло. И уточнила робко: – А как ты здесь оказался? Где Женя?

– Да, рука… Погоди, я сейчас! Потерпи немного. Ключ, она говорила, должен быть здесь…

Он отпустил ее, начал перебирать дрожащими пальцами связку ключей. Потом отстегнул наручники, взял в горячие ладони освобожденное Аринино запястье, зачем-то подул на него.

– Больно, да?

– Немного… Но это пройдет. А где Женя, Иван? Ты ее видел?

– Нет, не видел. Она позвонила мне с твоего телефона. Она хотела тебя убить, Арина… Как видишь, не смогла… Я тебя искал, я чуть с ума не сошел! Почему ты мне не позвонила?

– Что она сказала, Иван? С ней все в порядке?

– Арина, Арина… Она хотела тебя убить. И после этого ты спрашиваешь, все ли с ней в порядке?

– Не надо, Иван… Ты же ничего не знаешь. Она…

– Да все я знаю! Кстати, она просила тебе передать, что не вернется. Сказала, ты поймешь. Ты понимаешь, Арина?

– Да, я понимаю. Я видела сейчас…

– В каком смысле?

– Ну… Я тебе потом объясню. Я не успела протянуть ей руку, Иван! Я не успела! Боже мой, бедная девочка… Нужно ее срочно найти! Где она?

– Я не знаю, Арина. И успокойся, пожалуйста. Тебе и без того пришлось бог весть что пережить…

– Ее надо найти, Иван!

– Неужели она тебе так нужна? После всего?

– Да, она мне нужна! Нужна! Слышишь? Она мне нужна! Я ее предала, я не смогла, я не успела…

– Ты ни в чем не виновата, Арина. Перестань.

– Нет, я виновата. Мы все перед ней виноваты. Мы все умеем слышать только свою боль… Она мне нужна, Иван!

– Не надо, прошу тебя. Не плачь… Вставай, идем на воздух, здесь душно и пыльно. Погоди, я тебя на руках вынесу…

– Да не надо, что ты! Отпусти! – сделала она неловкую попытку к сопротивлению.

– Не отпущу! Я вообще больше не оставлю тебя ни на минуту! Никогда! Хочешь ты этого или не хочешь! Никогда, слышишь? Глупая моя любимая женщина… Я чуть с ума не сошел…

Он подхватил ее на руки, понес к двери. Она обвила руками его шею, тихо проговорила на ухо:

– Я тоже тебя люблю… Но давай найдем Женю…

Женя вырулила с дороги, удачно миновала обочину и стремительно помчалась к обрыву, до предела выжав скорость. Она знала – этот путь займет всего пару секунд.

Страшно? Нет, не страшно. Как можно испугаться за пару секунд? Но если страшно, можно вспомнить давешние стихи… Как там дальше… Как там дальше?! А-а-а-а! Забыла, забыла… Да к чему теперь! Все! Солнце ослепило глаза! Полетели! А-а-а-а…

Забытые строчки вспыхнули в голове в последнюю долю секунды, прогорели ярким коротким и мало осознанным пламенем:

И кажется – все растеряно, все упущено! Все тычешься лбом в людей, чтобы так не плющило!

Да толку…

Наверное, последняя доля секунды тоже способна каким-то чудом дробиться – если это кому-нибудь нужно, конечно. Иначе зачем так нахально пробивается сквозь пламя строк далекий знакомый голос – не менее отчаянный, зовущий – «…ты мне нужна, нужна»… Аринин голос. И вот она – последняя дробь последней секунды – всего лишь напрячь стопу на педали тормоза… «Ты мне нужна! Нужна!»

Машина взвизгнула у самой кромки обрыва, мотнулась в неуклюжем развороте. Женя ударилась головой о боковое стекло, застонала от боли…

Ее все еще будто несло по параболе – туда, на дно обрыва. Даже увиделось вдруг вполне осознанно, как это могло быть.

Вот машина врезалась капотом в дно обрыва, и раздался страшный грохот, и черное взрывное пламя охватило ее со всех сторон. А потом наступила страшная тишина. Жаром огня подняло со дна летящие вверх стихи, и они поплыли в мареве, уносимые ветром. Жалкие рваные клочья, неприкаянные, умоляющие:

Помолчи меня, полечи меня, поотмаливай… Помолчи меня, полечи меня…

Потом последние строчки поплывли над обрывом печальной надеждой, печальной просьбой, так и не исполненной:

Останься еще. Побудь со мной. Не отводи целительных глаз…

Женя застонала – голова болела ужасно. И очень хотелось пить. И жить очень хотелось. И непременно надо было узнать, что там с Ариной, вдруг ее не нашел этот влюбленный идиот. Вдруг заблудился, сбился с дороги. А еще кто-то упорно стучал в лобовое стекло.

Подняла глаза – парень какой-то. Глаза испуганные, губы шевелятся. Протянула руку, нажала на кнопку, и стекло с тихим шорохом поехало вниз, впуская тревожный мужской голос в салон:

– Девушка, что с вами? Управление потеряли? Я же видел, вы чуть в обрыв не упали!

– Да… Да, я потеряла управление…

– Но как же так, девушка?

– Сама не знаю. Потеряла и все… Бывает… Но больше никогда, никогда…

– Понятно. Помощь нужна?

– Да, мне нужна помощь. Очень нужна. Пожалуйста… Мне бы на дорогу выбраться… А дальше я сама.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg