«Одного раза недостаточно»

Пролог

ОН

Он ворвался в театральный мир Нью-Йорка в 1945 году. Его звали Майк Уэйн; он был рожден для побед. Он заслужил славу лучшего картежника ВВС, и тринадцать тысяч долларов, вывезенные под мундиром, подтверждали эту репутацию.

В юности он понял, что биржа и шоу-бизнес — две самые азартные игры на свете. В двадцать семь уволился из ВВС. Большой поклонник женского пола, он выбрал шоу-бизнес. Вложив свои тринадцать тысяч, за пять дней аншлага в «Акведуке» превратил их в шестьдесят.

Инвестировав заработанное в бродвейскую постановку, он стал сопродюсером. Спектакль имел успех, и он женился на Викки Хилл — самой красивой статистке.

Викки мечтала стать звездой, и он предоставил ей шанс. В 1948 году создал свой первый большой мюзикл с Викки в главной роли. Шоу стало хитом, несмотря на плохую игру его жены. Критики хвалили Уэйна за то, что он окружил Викки талантливыми исполнителями, удачно выбрал пьесу и обеспечил высокую прибыль. Но все сошлись в том, что Викки — весьма посредственная актриса.

Когда спектакль прекратил свое существование, Майк забрал жену со сцены. («Детка, надо уметь вовремя отойти от стола. Я дал тебе возможность испытать себя. Теперь роди мне сына».)

В первый день 1950 года она подарила ему девочку. Он назвал ее Дженюари, что означает «январь». Когда медсестра протянула ему сверток с дочерью, он поклялся, что преподнесет Дженюари весь мир.

Когда Дженюари было два года, он здоровался прежде с ней, а потом с женой.

Когда ей исполнилось четыре, он отправился в Каллифорнию и стал продюсером своего первого фильма.

Когда ей было пять, он выпустил за год два боевика и был выдвинут на присуждение «Оскара».

Когда ей исполнилось шесть, он получил «Оскара», и его имя связывали с именами нескольких кинозвезд. (Именно тогда его жена стала пить и завела любовника.)

Когда Дженюари исполнилось семь лет, он назвал ее именем свой личный самолет, а Викки убила себя, пытаясь сделать себе аборт.

Так они остались вдвоем.

Майк пытался объяснить дочери ситуацию по дороге в престижную школу, расположенную в Коннектикуте.

— Теперь, когда мамы нет, воспитатели сделают из тебя настоящую леди.

— А почему мне нельзя остаться с тобой, папа?

— Потому что я часто уезжаю. И вообще, воспитанием маленьких девочек обычно занимаются женщины.

— Почему мама умерла?

— Не знаю, милая… Возможно, потому, что она хотела быть кем-то.

— Это плохо?

— Да, если тебе не дано стать кем-то. Тогда что-то гложет тебя изнутри.

— А ты сам — кто-то?

— Я? Я — суперкто-то, — рассмеялся он.

— Тогда я тоже буду кем-то, — заявила она.

— О'кей. Но прежде ты должна стать леди.

Так она попала в школу мисс Хэддон. Когда Майк прилетел в Нью-Йорк, они проводили уик-энды вдвоем.

Его известность росла и, как все хорошие игроки, он знал, когда можно испытывать судьбу, а когда не стоит рисковать. Он мог одной ставкой изменить весь расклад на ипподроме. Однажды он проиграл свой самолет, но встал из-за стола с улыбкой на лице, потому что знал — завтра удача вернется к нему.

Если бы Майка спросили, когда фортуна оставила его, он смог бы назвать точную дату.

Рим, 20 июня 1967 года.

В этот день он узнал о том, что случилось с дочерью.

ОНА

Если бы ее спросили, когда удача изменила ей, она не смогла бы ответить на вопрос. Она всегда думала о себе как о его дочери. А быть его дочерью — это уже самое большое везение на свете.

Она с самого начала приняла школу мисс Хэддон как нечто временное. Девушки держались дружелюбно. Они все относились к одной из двух категорий. Ученицы постарше поклонялись Элвису Пресли, а младшие входили в свиту Линды. Линде Риггз было шестнадцать. Она умела петь и танцевать; ее жизнелюбие было заразительным. (Спустя годы, наткнувшись на школьную фотографию Линды, Дженюари поразилась ее сходству с Ринго Старром.) Но когда Линда была признанной звездой школы, никто не замечал, что, у нее жесткие, недостаточно густые волосы, слишком широкий нос и толстая серебряная шина на зубах. Все знали, что по окончании учебы Линда станет звездой бродвейских музыкальных комедий.

За год до выпуска Линда сыграла главную роль в школьной постановке отредактированной версии пьесы «Энни, возьми свой револьвер». Когда начались репетиции, Линда сделала восьмилетнюю Дженюари «своей самой близкой подругой». Она выполняла мелкие поручения Линды, подсказывала слова и текст песен. Дженюари никогда не входила в свиту Линды, но их близость доставляла ей радость, потому что Линда постоянно говорила о Майке Уэйне. Она была его поклонницей. Пригласила ли Дженюари папу на школьный спектакль? Приедет ли он? Он обязательно должен приехать! Разве не Линда добилась участия Дженюари в шоу?

Майк действительно прибыл в школу, и после спектакля на глазах у Дженюари звезда «Энни, возьми свой револьвер» превратилась в заикающуюся, пунцовую от волнения старшеклассницу — Майк Уэйн пожал ей руку.

— Правда, она великолепна? — сказала отцу Дженюари, когда они остались вдвоем.

— Она бездарность. Ты в хоре более эффектна, чем Линда в главной роли.

— Но она такая талантливая.

— Линда — толстая уродина.

— Правда?

— Конечно.

Но когда Линда покинула школу, там вдруг стало пусто и скучно. Главная роль в спектакле на следующий сезон досталась красавице Анджеле, но все сошлись во мнении, что ей далеко до Линды.

Спустя два года ученицы снова заговорили о Линде. Одна из девушек прибежала в класс с номером журнала «Блеск». На первой странице, рядом с выходными данными, стояли имя и фамилия Линды Риггз, младшего редактора. Новость произвела впечатление на всю школу, но Дженюари втайне испытала разочарование. А как же Бродвей?

Когда она рассказала отцу о Линде, Майк, похоже, не удивился.

— Странно даже, что ее взяли в журнал мод.

— Но Линда так талантлива, — не сдавалась Дженюари.

— Для школы — да. Но сейчас конец шестидесятых, и девушки с внешностью Лиз Тейлор и Мэрилин Монро обивают пороги театров в поисках работы. Я не утверждаю, что красота — это все… но она очень помогает.

— А я буду красивой?

Он усмехнулся, коснувшись ее густых каштановых волос.

— Ты будешь не просто красива. Тебе достались бархатные карие глаза твоей мамы. На них-то я и обратил внимание в первую очередь. Она не сказала отцу, что предпочла бы иметь его глаза — ярко-голубые, резко контрастировавшие с постоянным загаром и черными волосами. Она никогда не могла привыкнуть к его необыкновенной красоте. Ее одноклассницы также восхищенно поглядывали на Майка Уэйна — они часто видели своих отцов небритыми, усталыми, боящимися потерять волосы или работу, постоянно ругавшимися с женами и сыновьями.

Но Дженюари проводила уик-энды в Нью-Йорке с привлекательным мужчиной, который жил для того, чтобы сделать дочь счастливой.

Из-за этих уик-эндов Дженюари не сближалась с другими ученицами. Дружба с ними означала бы праздничные обеды в их семьях, иногда — визиты на пару дней на взаимной основе. Дженюари не хотела делить с кем-то свои уик-энды с отцом. Конечно, иногда он улетал в Европу или на Западное побережье, но их встречи компенсировали временное одиночество. Субботним утром лимузин увозил ее в Нью-Йорк… в большой угловой «люкс» «Плазы», который Майк арендовал круглый год. В момент появления дочери он обычно завтракал. Секретарша иногда делала какие-то записи под его диктовку; помощник информировал о недельных доходах; пресс-агент показывал рекламный анонс; постоянно звонили телефоны, иногда три сразу. Но когда Дженюари входила в «люкс», вся деятельность останавливалась, и девочка попадала в объятия отца. От него пахло хвоей… В сильных руках Майка она чувствовала себя защищенной.

Она что-нибудь ела, а он быстро расправлялся с делами. Эта картина всегда очаровывала Дженюари. Его хитроумные комбинации, отрывистые распоряжения, которые он бросал в телефонную трубку. Она наблюдала за отцом, прижимавшим плечом телефонную трубку и что-то писавшим… Она испытывала удивительно приятное чувство, когда он вдруг подмигивал ей — это означало: «Чем бы я ни занимался, я всегда помню о тебе».

После ленча не было посетителей и звонков. Остаток дня принадлежал ей. Иногда он вел ее в «Сакс» и опустошал прилавки. Иногда — на каток в Рокфеллеровский центр. Там он сидел в баре и потягивал спиртное, пока тренер занимался с Дженюари. Если Майк работал над новой постановкой, она посещала репетицию. Они пересмотрели все спектакли на Бродвее; порой за один день успевали посетить и утреннее и вечернее шоу. А заканчивался день неизменно в «Сарди», за престижным столом перед сценой.

Но она ненавидела воскресенья. Как бы весело ни проходил их совместный обед, после него всегда появлялся большой черный лимузин, который увозил ее обратно к мисс Хэддон. Дженюари понимала необходимость отъезда — отца ждали телефонные звонки, очередная постановка.

Но его коронным шоу бывали ее дни рождения. Когда ей исполнилось пять лет, он нанял небольшой цирк и пригласил туда весь детский сад. Еще была жива ее мама — кареглазая женщина с отсутствующим взглядом наблюдала за представлением без интереса. Шестилетняя Дженюари отправилась на санях в Сентрал-парк, где ее ждал Санта-Клаус с подарками в мешке. Другой раз она попала на кукольный спектакль и познакомилась с настоящим волшебником.

Но ее восьмой день рождения они отмечали вдвоем. Это был первый день рождения Дженюари после смерти матери. Он пришелся на середину недели. Лимузин доставил девочку из школы в «Плазу». Дженюари смотрела, как отец откупорил бутылку шампанского и налил дочери четверть бокала.

— Это — лучшее шампанское на свете, детка. Он поднял бокал.

— За мою даму… единственную, которую я люблю и буду любить.

Так он приобщил ее к «Дому Периньону» и икре.

Потом он подвел дочь к окну и указал пальцем на воздушный шар, проплывавший мимо «Плазы». Обычно на нем была реклама «Гудьир». Но сейчас они увидели огромную красную надпись: «С днем рождения, Дженю-ари!» С тех пор «Дом Периньон» и икра стали неизменными атрибутами всех важных событий.

В день тринадцатилетия он повел ее в «Мэдисон-сквер-гарден». В вестибюле было темно, и она решила, что они опоздали. Отец взял Дженюари за руку и повел в зал. К ее удивлению, никто не подошел к ним, чтобы провести на места. Она не увидела ни зрителей, ни служащих, ни огней. Майк зашагал вдоль прохода в пугающий мрак. Рука об руку они спускались все ниже и ниже, в самое чрево пустого зала. Наконец Майк остановился и негромко произнес:

— Загадай желание, детка, большое желание — сейчас ты находишься на том самом месте, где стояли знаменитые победители — Джо Луис, Шуга Рей, Марсиано.

Он поднял вверх ее руку, точно рефери, и, пародируя звучный голос судьи, произнес:

— Леди и джентльмены, позвольте представить вам самого величайшего победителя, мисс Дженюари Уэйн, которая сегодня прощается с детством.

После паузы Майк добавил:

— Это означает, что теперь ты выступаешь в тяжелой весовой категории.

Она обняла его. Он склонился, чтобы поцеловать ее в щеку, но в темноте их губы встретились и на несколько мгновений слились… Перед рампой вспыхнула надпись: «С днем рождения, Дженюари!» На столе стояло шампанское и икра, возле него вытянулся в струнку официант. Заиграл оркестр, хор запел «С днем рождения».

Потом музыканты стали исполнять любимые мелодии Дженюари. Отец и дочь потягивали шампанское. Майк пригласил Дженюари на танец. Сначала она немного нервничала, но после первых робких шагов прильнула к отцу, и внезапно ей показалось, что она танцевала с ним всю жизнь. Двигаясь под музыку, он прошептал:

— Скоро ты станешь совсем взрослой леди. В твоей жизни появится молодой человек, который будет значить для тебя больше, чем что-либо на свете… он возьмет тебя в свои объятия… вот так… и ты узнаешь, что такое любовь.

Дженюари ничего не произнесла, потому что она уже находилась в объятиях единственного мужчины, которого любила.

Когда она закончила школу мисс Хэддон, Майк делал кинокартину в Риме. Его отсутствие на выпускной церемонии не огорчало Дженюари. Она сама охотно избежала бы ее, но девушке предложили выступить с прощальной речью. Лето ей предстояло провести в Риме с отцом.

Она одержала верх в споре о колледже.

— Папа, я столько лет провела в школе.

— Детка, колледж — это важно.

— Почему?

— Ты там многое узнаешь, познакомишься с интересными людьми, подготовишься к — черт возьми, я не знаю, к чему. Так надо. Не зря твои одноклассницы отправляются в колледж.

— Но у них нет такого отца.

— Хорошо, что ты хочешь делать?

— Наверное, стать актрисой.

— Но для этого тоже надо учиться!

Так все и решилось. После съемок в Риме его ждала картина в Лондоне. Ему удалось устроить Дженюари на осенний семестр в Королевскую академию драматического искусства. Дженюари не рвалась туда… Она даже не была уверена в том, что действительно хочет стать актрисой…

Но она поедет в Рим! Осталось только сдать два последних экзамена. Под мантией выпускницы на ней было голубое платье из льна. Билет на самолет и паспорт лежали в сумочке, а багаж — в лимузине, ждавшем ее возле школы. Она произнесет речь, получит диплом и умчится!

Когда все кончилось, она заспешила вдоль прохода, выслушивая поздравления родителей ее одноклассниц, прощаясь с подругами и обещая писать. Сняла с себя мантию, бросила шапочку мисс Хикс из драмкружка. Прощайте все! Скорее в лимузин, в аэропорт «Кеннеди»!

«Боинг-704»… полупустой первый класс… Волнение мешало ей сосредоточиться на еде или фильме. Многочасовое перелистывание журналов, грезы, кока-кола… и наконец приземление, семь часов утра по римскому времени. Вот он… стоит с каким-то важным чиновником… прямо на летном поле… возле личного автомобиля. Вниз по трапу… в объятия самого потрясающего мужчины на свете… принадлежащего ей!

Длинный черный лимузин подвез их к таможне… в ее паспорте поставили штамп… два красивых молодых итальянца в облегающих костюмах ждали прибытия ее багажа.

— Они не говорят по-английски, но они отличные ребята, — сказал Майк, вручая им хрустящие купюры. — Они получат твои вещи и доставят их в отель.

Он подвел ее к приземистому красному «ягуару». Крыша машины была опущена. Майк улыбнулся, заметив восторг дочери,

— Я решил, что мы получим большее удовольствие, если поедем одни. Садись, Клеопатра. Рим ждет тебя.

В это ослепительное июньское утро состоялось ее знакомство с Римом. Ветер был теплым, раннее солнце грело лицо Дженюари. Лавочники неторопливо поднимали жалюзи. Молодые парни в фартуках подметали тротуар между столиками уличного кафе. Порой вдали раздавался сигнал автомобиля — в час «пик» он бы слился с хором подобных гудков.

Майк остановил машину возле небольшого ресторана. Выбежавший хозяин заведения обнял продюсера и заявил, что лично подаст им яйца, сосиски и булочки, только что испеченные его женой.

К тому времени, когда они добрались до квартала на Виа Венето, где находился отель «Эксельсиор», уровень городского шума заметно возрос. Дженюари разглядывала многочисленные кафе со столиками под открытым небом, туристов, читавших «Нью-Йорк тайме» и парижское издание «Трибьюн».

— Это и есть Виа Венето? — спросила Дженюари. Майк усмехнулся:

— Да, она самая. Извини, я не смог устроить так, чтобы ты увидела идущую по ней Софи Лорен. На самом деле ты можешь простоять тут целый год и не встретить Софи Лорен. Зато за один час здесь можно увидеть всех американцев, находящихся в городе.

«Люкс» в «Эксельсиоре» потряс Дженюари своими размерами. Красивые мраморные камины, столовая, две большие спальни — настоящий дворец.

— Я оставил для тебя комнату, выходящую окнами на здание американского посольства, — сказал Майк. — По-моему, там тише.

Он указал на ее принесенные в номер чемоданы.

— Разложи вещи, прими душ и поспи. Часа в четыре пришлю за тобой автомобиль. Ты сможешь посмотреть студию, а назад поедем вместе.

— А не могу я отправиться на студию сейчас, с тобой?

Он улыбнулся:

— Послушай, я не хочу, чтобы тебя клонило в сон в твой первый римский вечер. Кстати, мы здесь обедаем не раньше девяти-десяти часов.

Он направился к двери, затем остановился. Пристально посмотрев на дочь, покачал головой:

— Знаешь что? А ты чертовски красива!

Когда она прибыла на студию, съемки еще не закончились, Дженюари встала поодаль от темной площадки. Она узнала Митча Нелсона, американского актера, которого рекламировали как нового Гэри Купера. С гранитной челюстью и почти неподвижными губами, он играл любовную сцену с Мельбой Делитто. Дженюари видела Мельбу лишь в зарубежных фильмах. Она была очень красива, но говорила с сильным акцентом и иногда сбивалась. При каждой ее ошибке Майк улыбался, подходил к Мельбе, успокаивал актрису, и съемки возобновлялись. После пятнадцатого дубля Майк закричал: «Годится!», и в павильоне зажегся свет. Увидев дочь, он улыбнулся так, как улыбался только ей, и подошел к Дженюари. Взял ее под руку.

— Давно здесь стоишь?

— В течение последних двенадцати дублей. Я не знала, что ты еще и режиссер.

— Понимаешь, это у Мельбы первая роль на английском языке, и начало съемок было кошмарным. Она делала ошибки… режиссер кричал на нее по-итальянски… она отвечала ему… он еще больше повышал голос… она убегала с площадки вся в слезах. Час уходил на то, чтобы наложить новый грим, и полчаса — на примирение с режиссером. Я понял, что, если я подойду к актрисе и успокою ее, похвалю за хорошую игру, мы сэкономим массу времени и получим приличный дубль.

К ним подошел радостно улыбающийся молодой человек.

— Мистер Майк, я освободился два часа тому назад, но я ждал, потому что очень хотел познакомиться с вашей дочерью.

— Дженюари, это Франко Меллини, — сказал Майк.

Франко, похоже, было чуть больше двадцати лет. В его голосе присутствовал акцент, но юноша был рослым и весьма красивым.

— О'кей, Франко, я тебя представил. А теперь исчезни, — довольно резко произнес Майк, но когда парень, поклонившись, ушел, продюсер улыбнулся. — У этого малыша пока что маленькая роль, но он может стать известным актером. Я нашел его в Милане, когда подбирал натуру. Он — поющий официант в одном погребке. У него артистический талант. Он уже очаровал всех женщин на съемочной площадке. Даже Мельбу.

Майк покачал головой:

— Итальянец, да еще с шармом, — это нечто.

Они шли, держась за руки. Студия опустела; Дженюари казалось, что господь внял ее мольбам. Она мечтала об этом моменте, ждала его. Идти рядом с ним… быть частью его жизни… работы… делить трудности.

Внезапно он произнес:

— Да, кстати, для тебя тоже есть маленькая роль. Всего несколько слов.

Майк попытался освободиться из ее объятий.

— Ты меня задушишь!

Позже, пробиваясь сквозь дорожные заторы, он заговорил о своих проблемах, связанных со съемками. О плохом английском Мельбы… о ее антипатии к Митчелу Нелсону… о языковом барьере, отделявшем его от некоторых членов съемочной группы. Но больше всего его возмущало уличное движение. Дженюари сидела, слушая отца и говоря себе, что все это не сон… она действительно здесь… это не суббота… завтра лимузин не увезет ее от него… она будет рядом с ним каждый день… пусть автомобиль движется медленно… она с ним в Риме… они вдвоем!

Когда они наконец добрались до отеля, в вестибюле их встретил другой стройный молодой красавец, который ждал их с несколькими большими коробками. «Как итальянским мужчинам удается не полнеть? — подумала Дженюари. — Или они ничего не едят?»

— Это Бруно, — сказал Майк, когда улыбающийся итальянец пошел вслед за ними к их номеру. — Я подумал, что ты, наверно, не запаслась одеждой, и послал его в магазины. Он делает покупки для многих важных персон. Возьми, что понравится, или все. Я приму душ, сделаю несколько звонков в Штаты — если мне удастся объясниться с телефонисткой. Иногда мы застреваем на «Алло».

Он чмокнул ее в щеку.

— До встречи в девять.

Когда в девять часов она вошла в гостиную, Майк ждал ее там. Он негромко свистнул:

— Детка, вот это фигура… Майк улыбнулся:

— Да ты сложена лучше, чем самые знаменитые манекенщицы.

— Ты хочешь сказать, что у меня недостаточно развит бюст — засмеялась она. — Поэтому я выбрала «Пуччи». Оно обтягивает фигуру, в нем я выгляжу…

— Потрясающе. — продолжил он.

— Я взяла это платье, юбку, несколько блузок и брючный костюм.

— И все?

Он пожал плечами.

— Может быть, ты получишь больше удовольствия, самостоятельно отыскивая все эти маленькие магазинчики, о которых говорят женщины. Я попрошу Мельбу объяснить тебе, где их искать.

— Папочка, я приехала сюда не за нарядами. Я хочу смотреть, как ты снимаешь фильм.

— Ты шутишь? Господи, детка… тебе семнадцать лет. Ты в Риме! Ты не захочешь находиться на раскаленной съемочной площадке.

— Именно это я и хочу. А также сыграть ту маленькую роль, которую ты мне обещал. Он рассмеялся:

— Может быть, ты и правда станешь актрисой. Во всяком случае, ты уже говоришь, как актриса. Идем. Я проголодался.

Они отправились в ресторан, расположенный в старой части Рима. Дженюари восхищалась древними зданиями… тихими улочками. Заведение называлось «У Анджелино». Обед подавали при свечах на веранде; бродячие музыканты услаждали слух посетителей. Вечер казался сказочным. Дженюари откинулась на спинку кресла, наблюдая за тем, как Майк наливает ей вина. Она поняла, что еще одна ее мечта осуществилась… она была наедине с Майком среди фантастических декораций… он наливал ей вино… женщины восхищенно поглядывали на него, но он принадлежал только ей. Его не отвлекали телефоны, ее не ждал черный лимузин. Она смотрела, как он зажигает сигарету. Когда официант принес кофе, в ресторан вошли Мельба и Франко. Майк, махнув рукой, пригласил их к столику и заказал еще одну бутылку вина. Мельба заговорила об одном эпизоде фильма. Когда ей не хватало запаса английских слов, она помогала себе жестами. Франко, смеясь, повернулся к Дженюари:

— Я плохо владею английским? Ты мне поможешь?

— Ну, я…

— Твой папа постоянно говорил о тебе. Он считал часы, оставшиеся до твоего приезда.

— Правда?

— Конечно. Точно как я считал часы, оставшиеся до знакомства с тобой.

Он коснулся ее руки. Дженюари отодвинула свою руку и повернулась к отцу, который что-то шептал на ухо Мельбе. Актриса захихикала и потерлась своей щекой о щеку Майка.

Дженюари отвела взгляд в сторону, но Франко улыбнулся:

— Похоже, любовь не нуждается в словах, верно?

— По-моему, ты прекрасно владеешь английским, — сухо заявила девушка.

Она старалась не смотреть на руку Мельбы, лежавшую на бедре Майка.

— О, я изучал его с помощью моих дядюшек, американских солдат, — засмеялся Франко. — Мой отец погиб на войне, мама овдовела очень рано… она была красавицей… сначала она не говорила на английском, но потом овладела им и выучила меня. Американские дядюшки помогали маме. Но потом она располнела; я посылаю ей деньги, потому что теперь у нее нет никого, кроме Франко.

Дженюари испытала облегчение, когда Майк попросил счет. Он оставил на столе несколько купюр, и все поднялись. Майк с улыбкой повернулся к дочери.

— Думаю, я тебе уже порядком надоел, детка. И вообще, красивая молодая девушка должна провести свой первый вечер в Риме с красивым молодым итальянцем. Во всяком случае, это происходит во всех моих фильмах.

Он подмигнул Франко и, обняв Мельбу, направился к выходу.

Они остановились на узкой улице, вымощенной булыжником. Майк произнес:

— О'кей, Франко. Можешь показать моей дочери ночную жизнь Рима. Но не переусердствуй. Мы пробудем здесь еще два месяца.

Он взял Мельбу под руку и зашагал к машине. Дженюари проводила взглядом отъехавший автомобиль. Все случилось так быстро, что Дженюари не успела поверить в реальность происходящего. Ее отец исчез, а она стояла на незнакомой римской улице с красивым молодым итальянцем, любезно предоставленным ей Майком Уэйном.

Франко взял ее за руку и повел по улице к микролитражке. Они втиснулись в нее; он принялся ловко лавировать в плотном потоке машин. Дженюари молчала. Сначала она хотела попросить его отвезти ее в гостиницу. Но что потом? Сидеть там и ждать… думая о том, чем они сейчас занимаются? Нет! Пусть Майк ждет и гадает, что сейчас делает она. Он бросил ее… оставил с этим парнем. О'кей. Пусть он узнает, что она чувствует.

— В Риме можно ездить только на маленьких машинах, — сказал Франко.

Они остановились на извилистой улочке возле кафе-мороженого под открытым небом.

— Спустимся вниз, — предложил Франко. Они выбрались из автомобиля, и он повел ее по темной узкой лестнице.

— Тебе тут понравится… это лучшая дискотека в Риме.

Здание выглядело так, словно его собирались снести; в подвале находился просторный зал, заполненный парами, танцевавшими под грохот музыки и яркие вспышки стробоскопа. Франко, похоже, знал здесь всех, включая официанта, который провел их к удобному столику в нише. Итальянец заказал вина и потащил сопротивляющуюся Дженюари танцевать. Она испытывала смущение, так как не знала новых танцев. Дженюари осмотрелась по сторонам. Все девушки покачивали бедрами, не обращая внимания на партнеров. Площадка для танцев напоминала скопище извивающихся червей. Она никогда так не танцевала. Последний год у мисс Хэддон Дженюари не ходила на свидания — Майк был в Нью-Йорке, и она все уик-энды проводила с ним.

Но Франко смехом развеял ее неуверенность. Музыка была ритмичной, и Дженюари, ведомая итальянцем, стала двигаться медленно, как бы примериваясь. Франко одобрительно кивнул головой. Его улыбка выражала восхищение и вселяла в девушку уверенность. Дженюари обнаружила, что она начинает сдержанно подражать другим девушкам. Франко снова кивнул… его руки двигались в воздухе… бедра покачивались… она следила за партнером… музыка зазвучала еще громче… Вскоре Дженюари танцевала совершенно раскованно. Когда песня кончилась, они упали в объятия друг друга. Франко отвел ее к столу, и она залпом выпила бокал вина. Франко заказал бутылку и наполнил бокал Дженюари. Несколько его друзей подошли к столику, и вскоре образовалась большая компания. Большинство молодых людей не говорили по-английски, но все танцевали с Дженюари, непринужденно улыбаясь, и даже девушки держались с ней приветливо и дружелюбно. Она чувствовала бы себя превосходно, если бы ее не мучили мысли о Мельбе и отце. Она заметила, как Майк смотрел на Мельбу… как встречались их глаза. Она выпила еще один бокал вина. Мельба ничего не значит для отца. Она просто исполняет главную роль в его картине. Он хочет, чтобы она была счастливой. Для этого он подходил к актрисе и шептал что-то на ухо в промежутках между дублями. Но что он шептал ей? Дженюари отхлебнула вино и кивком головы приняла приглашение на танец. Красивый юноша повел ее на площадку. Музыка гремела. Дженюари двигалась так же уверенно и изящно, как другие посетители. (Наверно, Мельба и отец сидят сейчас где-нибудь в спокойном уютном месте и слушают скрипичную музыку для влюбленных.) Внезапно она перестала танцевать и покинула площадку. Юноша поспешил за ней, заговорив по-итальянски и недоуменно разведя руки в стороны.

— Скажи ему, что я устала, — обратилась она к Франко.

Дженюари села, слушая итальянскую речь. Юноша вдруг перестал хмуриться, улыбнулся, пожал плечами и пригласил танцевать другую девушку. В час ночи компания начала расходиться. «Дома ли Майк? — подумала Дженюари. — Не беспокоится ли о ней? Возможно, он еще не вернулся в отель». Она допила содержимое бокала и потянулась к бутылке. Она была пуста. Франко тотчас заказал новую, но официант покачал головой. Разгорелся жаркий спор. Наконец Франко встал и бросил на стол деньги.

— Они закрываются. Пойдем в другое место. Она зашагала за ним по ступеням лестницы.

— Куда теперь все пойдут? — спросила девушка. — Я имею в виду тех, кто еще хочет погулять? Есть тут такое место… ну, вроде «Пи Джи» у нас в Нью-Йорке…

— Нет, допоздна здесь веселятся только американцы. Итальянцы не ходят в ночные клубы. Их светская жизнь больше протекает дома.

— Но…

Оказавшись на улице, она остановилась. Значит, Майк сейчас возвращается в гостиницу.

— Вот что, — сказал Франко. — Мы отправимся ко мне.

Он повернулся к паре, стоявшей возле них.

— Вы тоже поедете с нами, Винченте и Мария.

Винченте, подмигнув, покачал головой и удалился, обнимая девушку. Франко повел Дженюари к машине. Внезапно она заявила:

— Мне, наверно, тоже пора ехать домой. Я получила большое удовольствие, Франко… честное слово. Все было замечательно.

— Нет. Мы выпьем перед сном. Если я доставлю тебя в отель так рано, твой папа решит, что я оказался плохим эскортом.

Она засмеялась:

— Вот ты кто, оказывается? Эскорт? Любезно нанятый моим отцом?

Франко помрачнел. Он нажал педаль газа маленькой машины, и она помчалась по улицам, поворачивая на бешеной скорости.

— Франко, мы разобьемся. Пожалуйста. Я обидела тебя?

— Да. Ты назвала меня жиголо.

— Нет… я пошутила… правда… Он затормозил на узкой улочке.

— Давай внесем ясность в ситуацию. Твой папа — влиятельный человек. Но я — хороший актер. Прекрасно выгляжу на экране. Я видел проявленные куски. Я это знаю. Дзефирелли просит меня пройти пробу на роль в его новом фильме. Я получу ее. Почти все эпизоды с моим участием уже сняты, так что мне от него ничего не нужно. Я езжу с тобой, потому что ты прекрасна. Я хочу находиться возле тебя. Твой папа много рассказывал о тебе, но я ему не верил. Увидев тебя сегодня днем… я понял, что он говорил правду.

— О'кей, Франко. Она засмеялась:

— Кстати, жиголо больше нет. Нельзя быть таким обидчивым.

— Как бы ты назвала мужчину, которого можно купить? — спросил он. Она пожала плечами:

— Мужчин не покупают… и не содержат. А те, кто… по-моему, их называют эскортом, или проститутками мужского пола.

— Я не проститутка.

— Никто тебя так и не называл. Он завел мотор и поехал медленно.

— Я родом из Неаполя. Там мужчин учат драться за то, что им дорого. За женщин, за право жить. Но мы не продаем себя женщинам. У нас развита мужская гордость.

Он улыбнулся:

— О'кей… я тебя прощу… если ты зайдешь ко мне выпить вина.

— Хорошо. Один бокал вина.

Франко повел машину по петляющим улицам… по каменным мостовым… мимо массивных темных зданий с двориками. Наконец он остановил автомобиль перед большим старым домом.

— Когда-то этот особняк принадлежал одной богатой даме. Здесь останавливался Муссолини со своей любовницей. Теперь здесь сдают квартиры.

Она прошла вслед за ним в темный двор с потрескавшимися мраморными скамейками и неработающим фонтаном. Франко вставил ключ в массивную дубовую дверь.

— Заходи. Это моя квартира. Тут не прибрано, зато уютно… правда?

Гостиная поражала резким контрастом между современным беспорядком и античным интерьером. Высокие потолки… мраморный пол… диван, заваленный газетами… пепельницы, полные окурков… крохотная кухня с грязной посудой… приоткрытая дверь спальни… незастеленная постель. Типичный холостяцкий хаос.

Его, похоже, не смущал вид квартиры. Он включил стереопроигрыватель. Внезапно музыка полилась буквально отовсюду. Нехватка мебели компенсировалась избытком динамиков. Пока Франко возился с пробкой от бутылки, Дженюари разглядывала лепнину и мраморные украшения.

— Это то же самое вино, которое мы пили, — сказал он, подойдя к девушке с бокалами. Он подвел ее к дивану, смахнул газеты на пол и жестом предложил сесть. Некоторые пружины и набивка вываливались снизу, но Франко с гордостью заявил:

— Вся мебель подарена мне друзьями.

— Это отличный диван, — сказала Дженюари. — Если бы ты починил его… Он пожал плечами:

— Когда я стану звездой, я, возможно, заново обставлю квартиру.

— Возможно?

— Если я стану очень известной звездой, меня пригласят в Америку. Там делают большие деньги, верно?

— Мельба Делитто — известная звезда, но она остается здесь.

Он засмеялся:

— Мельба уже очень богата. К тому же ей тридцать один год… это много для Голливуда.

— Но она заработала все эти деньги здесь.

— Нет. Она получила их от любовников. У нее их было много… Фильмы принесли ей немало денег, но любовники — больше. Понимаешь, для женщины все обстоит иначе. Твой папа уже подарил ей брошь с крупными бриллиантами.

Дженюари встала:

— Пожалуй, мне пора в отель.

— Ты только переступила порог. Еще не выпила вина. Я открыл бутылку.

— Франко, уже поздно, и… Он заставил ее сесть на диван.

— Сначала допей вино.

Итальянец протянул ей бокал. Она принялась потягивать вино. Рука Франко упала со спинки дивана на плечи девушки. Она сделала вид, будто не заметила этого, хотя рука была тяжелой. Пальцы Франко заиграли на шее Дженюари.

Девушка заставила себя сделать глоток и поднялась.

— Франко, я хочу поехать домой. Он встал и протянул к ней руки:

— Давай потанцуем. По-старому.

— Я не хочу…

Но его руки обхватили ее; Франко привлек девушку к себе и начал медленно танцевать. Она ощущала мускулистость его тела… нечто твердое в брюках… он прижимался к ней, двигаясь под музыку. Ее тонкое платье «Пуччи» казалось бумажным. Внезапно он поцеловал Дженюари. Его язык раздвинул ей губы. Она попыталась отстраниться, но одной рукой он держал голову девушки, а другой начал ласкать ее груди. Он засмеялся над попыткой Дженюари освободиться. Одним быстрым движением поднял ее на руки, отнес в спальню и опустил на незастеленную кровать. Не успела она прийти в себя, как он задрал ей платье и принялся стягивать с нее трусики. Почувствовав его руки на своих ягодицах, она закричала.

Он удивленно уставился на нее.

— В чем дело? Что-то не так?

Она вскочила с кровати, одернула платье. Дженюари была слишком рассержена, чтобы заплакать.

— Как ты смеешь! Как ты смеешь! Она бросилась в гостиную, схватила сумочку и побежала к двери. Он преградил ей путь.

— Дженюари, я что-то сделал не так?

— Что-то не так! — гневно повторила она. — Ты пригласил меня выпить, а сам попытался изнасиловать меня.

— Изнасиловать?

Он изумленно посмотрел на девушку.

— Я хочу любить тебя.

— По-твоему, это одно и то же.

— Вовсе нет. Насилие — это преступление. Любовь — это когда тела двух людей жаждут друг друга. Ты же согласилась прийти сюда, верно?

— Чтобы выпить… я боялась, что ты обидишься.

— Может быть, я поспешил, — сказал он. — Но ты ведешь себя, как капризная американка.

— Да, я действительно американка.

— О да. Но еще ты — дочь настоящего мужчины. Это очень важно. Понимаешь, считается, что американские девушки придерживаются определенных правил. Первое свидание… возможно, поцелуй на прощание. Второе — немного ласк. Третье — более смелые ласки. Но никакого секса до четвертой или пятой встречи. И американские мужчины следуют этим правилам. Но Майк Уэйн живет по своим собственным законам. Я подумал, что его дочь похожа на него.

— Ты хочешь сказать… ты думал, что я тотчас лягу с тобой в постель! Он засмеялся:

— Ну… ты пошла ко мне выпить. Танцевала со мной. Все естественно и прекрасно. За этим следует любовь. Франко погладил ее груди.

— Видишь, соски отвердели. Это чувствуется даже через платье. Твои прелестные маленькие груди хотят Франко… даже если ты его не хочешь. Почему бы тебе не позволить мне любить их?

Она оттолкнула его руки.

— Франко, отвези меня домой.

Он наклонился и поцеловал девушку, прижав ее к двери. Она стала отчаянно сопротивляться… ударила его… вцепилась ему в волосы, но он лишь смеялся, словно это было частью игры. Одной рукой он обхватил запястья Дженюари сзади над ее головой. Другой попытался расстегнуть «молнию» на платье. Охваченная страхом, она успела подумать о том, что длина «молнии», слава богу, всего пятнадцать сантиметров. Франко безуспешно дергал «флажок». Внезапно он опустил руку и задрал подол платья, собираясь снять его через голову девушки. Ткань заглушала ее крики и сковывала руки. На Дженюари не было лифчика. Его губы касались сосков. Несмотря на охвативший ее гнев, девушка испытала странное ощущение в паху. Он сунул руку ей под трусы.

— Видишь, моя маленькая Дженюари, ты уже влажная от желания… ты ждешь меня.

Собрав все свои силы, она вырвалась. Опуская платье, выдохнула сквозь слезы:

— Пожалуйста… пожалуйста, отпусти меня.

— Почему ты плачешь? — искренне удивился Франко.

Он попытался обнять девушку, но она закричала.

— Дженюари, в чем дело? Я — хороший любовник. Пожалуйста, сними платье и ложись в постель.

Он расстегнул свой ремень, снял брюки. Его усмешка была мальчишеской, он словно уговаривал упрямого ребенка.

— Посмотри, как сильно я хочу тебя. Пожалуйста, посмотри.

Он стоял перед ней в трусах.

Дженюари старалась не опускать глаз… но она была словно под гипнозом. Он застенчиво улыбнулся.

— Франко — настоящий жеребец. Ты останешься довольна. Идем…

Он протянул руку.

— Давай займемся любовью. Твое тело ждет меня. Почему ты отказываешь в радости нам обоим?

— Нет, — жалобно простонала она. — О господи, нет… не так.

Он, похоже, растерялся. Бросил взгляд на спальню.

— Это из-за кровати? Слушай, я не занимался любовью на этих простынях. Я только спал на них.

— Пожалуйста, отпусти меня.

Слезы застилали ей глаза. Она инстинктивно сжалась, обхватив себя руками и стараясь не смотреть на Франко. Внезапно он пристально поглядел на девушку, протянул руку, коснулся ее щеки, словно не веря в реальность слез. На его лице появилось удивленное выражение.

— Дженюари... ты уже занималась любовью? — тихо спросил он.

Она покачала головой.

Он помолчал несколько мгновений. Потом шагнул к ней, поправил ее платье, стер слезы с лица девушки.

— Извини, — прошептал Франко, — мне это и в голову не приходило. Сколько тебе… двадцать один… двадцать два?

— Семнадцать с половиной.

— Mama mia!

Он ударил себя ладонью по лбу.

— Ты выглядишь так… словно имеешь большой опыт. Дочь Майка Уэйна — девственница! Он снова шлепнул себя по лбу.

— Пожалуйста, отвези меня домой.

— Обязательно.

Франко надел штаны, схватил куртку и открыл дверь. Взяв девушку под руку, провел ее через двор к машине. Они молча поехали по пустынным улицам. Он не раскрывал рта, пока они не добрались до Виа Венето.

— Ты кого-то любишь в Штатах, — произнес итальянец.

— Нет.

Он повернулся к ней.

— Тогда позволь мне… нет, не сегодня… не завтра… когда ты захочешь меня. Я не коснусь тебя, пока ты сама не попросишь меня. Обещаю тебе это. Она ничего не ответила, и он сказал:

— Ты мне не веришь?

— Нет.

Он рассмеялся:

— Слушай, прелестная американская девственница. В Риме полно красивых молодых итальянок. Актрис, фотомоделей, замужних женщин. Все хотят Франко. Они даже убирают мою постель, готовят мне, приносят вино. Знаешь почему? Потому что Франко — превосходный любовник. Так что если Франко приглашает тебя на свидание и обещает, что ничего не произойдет, ты должна ему верить. Ха! Мне не приходится силой добиваться любви. Ее полно вокруг. Но я хочу извиниться. Мы начнем все сначала. Словно ничего не было.

Она молчала, не желая обижать его. Они уже подъезжали к отелю. Дженюари хотелось поскорее выйти из машины и остаться одной.

— Очень печально, что ты не хочешь меня, — тихо произнес он. — Тем более что ты — девственница. Понимаешь, моя маленькая Дженюари, когда девушка отдается впервые, это не всегда доставляет радость… ей и мужчине. Если только он не проявит большое умение и нежность. Я бы овладел тобой очень бережно. Сделал бы тебя счастливой. Даже сам дал бы тебе пилюли.

Он говорил таким серьезным тоном, что ее испуг стал рассеиваться. Он действительно был убежден в том, что не совершил ничего плохого.

— Я сегодня зря проявил настойчивость, — продолжил он. — Я думал, что это часть игры. Одна американка заставила меня гоняться за ней по ее номеру в «Хасслере», а затем заперлась в спальне. Я собрался уходить, а она закричала: «Нет, Франко, ты должен выбить дверь и сорвать с меня одежду».

Он снова хлопнул себя по лбу, уже усмехаясь.

— Ты когда-нибудь пыталась высадить дверь в итальянском отеле? Она словно сделана из железа. Наконец американка открыла дверь, я снова бегал за ней и наконец сорвал с нее одежду. Господи… пуговицы отлетели… кружева… трусики… все было в клочьях… мы занимались любовью всю ночь. Она замужем за известным американским актером, поэтому я не стану называть ее имя. Он тоже так с ней забавлялся. Понимаешь… я джентльмен… я никогда не называю имен женщин, с которыми спал. Это непорядочно. Да?

Дженюари поняла, что улыбается. Взяв себя в руки, посмотрела вперед. Это безумие — парень только что срывал с нее платье, пытался изнасиловать ее, а теперь он ждет, чтобы она одобрила его прежние выходки. Очевидно, Франко прочитал мысли Дженюари, — он улыбнулся и почти снисходительно похлопал ее по руке.

— Ты еще попросишь меня любить тебя. Я знаю. Даже сейчас я вижу, как твердеют твои соски под платьем. Ты очень сексуальна.

Она обхватила свой бюст руками. Ей следовало надеть лифчик. Она не замечала, что платье такое тонкое.

— У тебя не очень большие груди, — сказал он. — Мне это нравится.

— Франко… прекрати! Снова удар ладонью по лбу.

— Господи… как может дочь Майка Уэйна быть такой скромницей?

— Я не скромница.

Наконец она почувствовала себя в безопасности — автомобиль подъехал к «Эксельсиору».

— Завтра я свободен, — сказал он, выскочив из машины, чтобы открыть дверцу.

Франко помог Дженюари выйти из микролитражки.

— Мы увидимся… да?

— Нет.

— Почему? Ты ведь не сердишься?

— Не сержусь? Франко, ты обращаешься со мной, как…

— Как с красивой девушкой, — улыбаясь, произнес он. — Выспись хорошенько. Завтра я позвоню тебе, и мы проведем день вместе.

Он развел руки в стороны.

— Клянусь, я до тебя не дотронусь. Мы покатаемся на моем мотоцикле. Я покажу тебе Рим.

— Нет.

— Я позвоню завтра. Чао.

Повернувшись, она направилась в опустевший вестибюль. Было почти три часа ночи. Майк рассердится… сейчас, вероятно, он ждет ее и волнуется. Она скроет от него правду. Скажет только, что Франко немного приставал к ней и что она не хочет больше с ним встречаться. Дженюари думала об этом, поднимаясь в скрипучем лифте вместе с сонным лифтером.

Она воткнула большой ключ в замок. Майк, похоже, не спал. Она увидела под дверью полоску света. Вошла в номер.

— Майк…

Дженюари осмотрелась. Дверь спальни была закрыта. На столике под лампой лежали купюры и записка.

«Принцесса, я ждал тебя до двух. Надеюсь, ты хорошо провела время. Спи подольше. Помни, что с часу до четырех магазины закрыты. Так что днем займись осмотром достопримечательностей. Посети испанские Ступени. В маленьком домике неподалеку от них человек, которого звали Аксель Мунт, устроил когда-то приют для бездомных животных. Ты можешь увидеть его квартиру. После четырех сходи на Виа Систина. Мельба утверждает, что там есть отличные магазины. Если кончатся наличные, оформи доставку в гостиницу наложенным платежом. Спокойной ночи, ангел. С любовью, папа».

Она уставилась на письмо отца… затем на закрытую дверь. Он спит! Он даже не беспокоился о ней! Но он и не подозревал, что Франко позволит себе такое.

Дженюари прошла в свою спальню. Ее обида немного улеглась. Если Майк ждал до двух… значит, он вернулся в отель около часа… или раньше. Возможно, он правда только выпил с Мельбой перед сном. Ничего больше. Их роман — фантазия Франко. Мельба уже немолода… во всяком случае, для актрисы… ей за тридцать лет… она нуждается в сне. Она не может позволить себе лечь слишком поздно. Карьера для нее важнее всего. Дженюари зашла в ванную и пустила воду. Но чем объяснить брошь с бриллиантами? Хотя Майк всегда делал дорогие подарки исполнительницам главных ролей в его фильмах. Ну конечно… это все домыслы Франко. Весь вечер показался ей сном. Она сняла платье и посмотрела на груди. Нет, этот вечер действительно был. Франко касался ее грудей… целовал их. Его пальцы находились меж ее ног. Она легла в ванную и принялась тщательно мыться.

Позже, лежа на кровати в новой обстановке, она почувствовала, что ей совсем не хочется спать. Она поглядела на темные очертания двери. За ней находилась гостиная… а дальше — его дверь. Он лежал в своей спальне. О господи, если бы она могла зайти туда и прильнуть к нему — она всегда поступала так в детстве, когда ей снился страшный сон. Почему она не может устроиться в его объятиях и рассказать ему о гадких вещах, которые случились с ней сегодня? Он бы успокоил ее, сказал, что все будет хорошо. Он по-прежнему был ее отцом. Что здесь плохого? И все же… она чувствовала, что не может это сделать. Не в том ли причина, что она хочет почувствовать тело Майка рядом с собой? Да. Но в самом целомудренном смысле. Она нуждалась в силе его рук, дарующих покой. Хотела поцеловать его в ямочку на щеке. Услышать, как он скажет: «Все в порядке, детка».

В этом нет ничего дурного. Она тихо встала с кровати и открыла дверь. Пересекла большую гостиную и осторожно повернула ручку двери. Она легко открылась. Сначала девушка увидела одну темноту. Потом появились неясные контуры кровати. Она подошла к ней на цыпочках, касаясь рукой стены. Откинула простыню и легла в постель. Простыни на ее половине кровати были прохладными, хрустящими. Дженюари потянулась к отцу. Но ее рука коснулась подушки. Постель была пуста!

Она села и включила ночник. Кровать была нетронутой… простыни — свежими. Его тут не было! Она встала и прошла в гостиную. Посмотрела на деньги и записку.

Все сказанное Франко — правда… он был с Мельбой. Но почему он не сказал ей… почему солгал, написав, что ждал ее? Она приблизилась к столу и перечитала записку. Он не сказал, что ждал ее один. Ну конечно… он ждал ее до двух с Мельбой… затем они ушли. Сейчас, вероятно, они занимаются любовью.

Она вернулась в свою спальню. Он имел полное право быть с Мельбой. Почему она так расстроилась? У него всегда были женщины. Но по-настоящему любил он только ее одну. Их любовь выше секса… люди занимаются сексом без любви. Как животные… не знающие любви. Они просто совокупляются. Когда Дженюари было пять лет, у них жил пудель, девочка. К ней привели кобеля. После акта она даже не посмотрела на партнера. А когда появились щенки… собака заботилась о них… пока им не исполнилось три месяца. Дженюари удивилась, когда мама сказала ей, что она отдала щенка-кобеля, потому что для сучки он теперь был уже не сыном, а обыкновенным кобелем. Точно так же Мельба для отца — всего лишь партнер по сексу.

Дженюари забралась в постель и попробовала уснуть. Она обняла подушку руками, как делала в школе, когда ей было одиноко. Но потом вдруг оттолкнула ее от себя. Подушка всегда символизировала собой Майка, служила источником покоя. А сейчас в его объятиях лежит Мельба… Надо выбросить из головы эти мысли. В конце концов, чем он занимался все эти годы после смерти матери? Но она, Дженюари, находилась далеко. Теперь это происходило рядом. Она должна приучить его к мысли, что она уже взрослая, что она может быть ему отличным товарищем и помощницей. Он так долго был один.

Когда она наконец заснула, ей стали сниться странные, обрывочные сны. Она находилась в комнате смеха на Кони-Айленде, куда отец водил ее в детстве. Только теперь там гремела музыка из дискотеки. Она посмотрела на себя в зеркало и засмеялась… сначала она стала длинной и тонкой… затем короткой и толстой… увидела у себя за спиной Мельбу… однако лицо Мельбы не было искажено… оно было красивым… Мельба смеялась… ее лицо увеличивалось в размерах, пока не заняло все зеркало. Мельба продолжала смеяться… Дженюари услышала смех Франко… его лицо появилось в зеркале рядом с лицом Мельбы, они оба показывали пальцами на гротескное отражение Дженюари и смеялись. Почему она выглядела в зеркале так комично, а они оставались красивыми? Она поискала глазами Майка. Он находился в тире. Мельба подошла к нему и положила руку Майку на бедро. «Папочка, — закричала Дженюари, — уведи меня от зеркала». Но он засмеялся и сказал: «Пусть тебе поможет Франко. Я стреляю по глиняным утятам. Я делаю это ради тебя, детка. Хочу положить все призы к твоим ногам». Он продолжил стрельбу. При каждом попадании раздавался звонок.

Она открыла глаза. Кони-Айленд и комната смеха исчезли. Солнечный луч, пройдя сквозь щель в шторах, упал на ковер. Окончательно проснувшись, она услышала знаменитую какофонию римских улиц. Сигналы всевозможных тональностей требовательно пронзали воздух. Сопрано., бас… На их фоне по-прежнему звенел звонок. Он доносился от телефона, стоявшего в гостиной. Дженюари неуверенной походкой отправилась туда. Часы в мраморном корпусе тихо отбивали одиннадцать утра. Она подняла трубку.

— Это Франко, — прозвучал бодрый голос.

Она положила трубку.

Позвонив дежурному, Дженюари заказала кофе. Дверь отцовской спальни была приоткрыта. Зажженный ею ночник по-прежнему горел. Она выключила его и, поддавшись внезапному порыву, смяла постель. Она не захотела, чтобы горничная знала, что отец не ночевал в отеле. Однако это смешно! Вероятно, он часто проводит ночи в других местах. Или Мельба спала здесь.

Телефон зазвонил снова. «Пусть это будет Майк», — подумала Дженюари. Она не должна выдать голосом свое настроение. Он должен звучать радостно, словно ничего не случилось. Или сонно. Да, сонно. Она прекрасно провела вечер. Дженюари сняла трубку.

— Это Франко. Нас разъединили.

— А…

Она даже не попыталась скрыть свое разочарование.

— Бестолковая телефонистка. Она нас разъединила.

— Нет, это я положила трубку.

— Почему?

— Потому что я еще не выпила кофе и… Она замолчала.

— И вообще, почему я должна с тобой говорить?

— Потому что сегодня чудесный день. Я за тобой заеду. Мы отправимся в уютное маленькое кафе…

— Послушай, Франко… вчера ты вел себя отвратительно, — рассерженно произнесла Дженюари, — и я не желаю тебя видеть.

— Но вчера вечером я не знал, что ты еще ребенок. Сегодня я буду обращаться с тобой, как с маленькой девочкой. Согласна?

— Нет.

— Но ты сердишься, когда я обращаюсь с тобой, как с красивой женщиной. Слушай, я уже два часа навожу блеск на мою «хонду». Она великолепна… Вот что… Мы не поедем в уютное маленькое кафе… Отправимся в «Дони». Как туристы. Будем сидеть под открытым небом. Ты выпьешь кофе, и мы поедем кататься. Чао.

Он опустил трубку, прежде чем она успела возразить.

Когда Франко позвонил из вестибюля, ей еще не принесли кофе, и она решила, что вполне может съездить с ним в «Дони». В конце концов, она нуждается в чашке кофе. Дженюари взяла деньги, оставленные Майком. Потом вдруг положила их обратно… возле записки. Позвонила горничной и попросила ее срочно убраться в номере. Пусть Майк, вернувшись в отель, поломает голову над тем, спала ли она здесь ночью.

Долго сердиться на Франко было невозможно. Он заказал для нее кофе и рогалики. Он был предупредителен и забавен. Казалось, каждый второй житель Рима останавливался у их столика, чтобы поговорить с молодым итальянцем. Его неиссякаемое жизнелюбие сломило ее холодность. Она обнаружила, что смеется и получает удовольствие от завтрака. Этот смеющийся, общительный паренек почти заставил ее забыть о вчерашнем Франко. Она поняла, что он пытается заслужить прощение, хочет порадовать ее. Будет любопытно посмотреть с ним Рим. Она была в брюках из дангери — значит, надевая их, она подсознательно решила поехать с Франко на мотоцикле.

«Хонда» была ярко-красной. Франко дал девушке огромные очки и предложил сесть позади него.

— Теперь ты должна обнять меня, — засмеялся он. Франко лавировал в автомобильном потоке, указывая на церкви и интересные здания.

— На следующей неделе мы осмотрим Ватикан, — сказал итальянец. — И я свожу тебя в некоторые церкви. Ты должна увидеть мраморные скульптуры Микеланджело.

Вскоре они покинули город и направились к Аппиевой дороге. Франко не увеличивал скорость. Он давал Дженюари освоиться на сиденье, привыкнуть к ветру, развевающему волосы и холодящему лицо. Он обращал ее внимание на роскошные виллы… античные развалины… дома кинозвезд. Затем он свернул на извилистую сельскую дорогу. Они остановились у маленького семейного ресторана. Все, включая залаявшего пса, радостно приветствовали Франко, обращались к нему по имени… восхищенно смотрели на Дженюари. Перед молодыми людьми поставили хлеб, сыр и красное вино.

— Аппиева дорога ведет к Неаполю, — сказал он. — Мы должны как-нибудь туда съездить. И на Капри. Он поцеловал свои пальцы и поднял их к небу.

— Завтра у меня съемки, но в воскресенье я отвезу тебя на Капри. Ты увидишь Лазурный грот… О, здесь столько потрясающих мест.

Позже, возвращаясь к «хонде», он обнял Дженюари за плечи, точно брат. Когда они собирались сесть на мотоцикл, девушка внезапно повернулась к парню.

— Франко, я хочу, чтобы ты знал — это был замечательный день. Просто чудесный. Огромное спасибо.

— Вечером я поведу тебя обедать в отличное место. Ты когда-нибудь пробовала моллюсков Поссилипо?

— Нет… но я не смогу пообедать с тобой.

— Почему? Я обещаю, что не прикоснусь к тебе.

— Дело не в этом. Я… хочу побыть с папой.

— Что?

— Я не видела папу со вчерашнего вечера.

— О'кей, ты встретишься с ним сейчас, когда вернешься в отель. А в девять поедешь обедать со мной.

— Я хочу пообедать с папой.

— Возможно, у твоего отца другие планы. Он забрался на мотоцикл.

— Нет. Я уверена, что он собирается обедать со мной.

— До твоего приезда… он каждый вечер обедал с Мельбой.

— Но теперь я здесь.

— И ты собираешься ежедневно обедать с отцом? Франко перестал улыбаться.

— Возможно.

Он начал заводить мотор.

— Садись. Мне все ясно.

— Что тебе ясно?

— Ни одна девушка не обедает с отцом. У тебя есть другой парень.

— Франко, у меня никого нет. Он сжал ее запястье.

— Тогда пообедай сегодня со мной.

— Нет.

Он отпустил руку Дженюари.

— Едем, — выпалил парень. — Я отвезу тебя домой. Ха! Я еще поверил, что ты девушка. Теперь я знаю: просто тебе не нравится Франко.

Они помчались по загородной дороге. Франко ехал быстро, «хонда» подпрыгивала на ухабах. Несколько раз Дженюари едва не вылетела с сиденья. Франко свернул на Аппиеву дорогу; Дженюари крепче прижалась к нему. Навстречу «хонде» ехал автобус с туристами из Японии. Франко проскочил перед ним, едва не задев его. Водитель разразился бранью… Франко погрозил ему кулаком и прибавил газу. Дженюари закричала, прося итальянца ехать осторожнее. Но рев мотора и свист ветра заглушили ее голос. Девушка испугалась. Его езда была опасной. Она умоляла Франко сбавить скорость, пока не охрипла. В конце концов, ей осталось только прильнуть к нему и начать молиться. Оказавшись перед поворотом, она увидела автомобиль, пытавшийся обогнать другую машину. Франко решил уйти на обочину. «Хонда» поднялась на дыбы, словно конь… Дженюари поняла, что летит по воздуху… и за мгновение до того, как она потеряла сознание, девушка успела удивиться тому, что, врезаясь в каменную стену, она не испытывает боли.

Открыв глаза, Дженюари увидела отца. Двух Майков… трех. Она сомкнула веки — изображение расплывалось. Она попыталась коснуться отца, но рука была свинцовой. Она снова открыла глаза. Сквозь пелену увидела неясные очертания своей подвешенной ноги. Вспомнила аварию. Бешеную гонку… белую каменную стену… она в больнице со сломанной ногой. Лето испорчено, но, слава богу, она осталась жива. Теперь, кажется, научились делать так, что человек может передвигаться с гипсом на ноге. Она попробовала пошевелиться, но ее тело было точно бетонным. Она заставила себя снова открыть глаза, но от яркого света они заслезились. Почему ее тело такое скованное? Почему она не чувствует своей правой руки? О господи, возможно, она не только сломала ногу.

Майк стоял в дальнем углу палаты, разговаривая с врачами. Возле них находилась медсестра. Люди что-то обсуждали шепотом. Дженюари хотела сообщить отцу, что она жива.

— Папа, — позвала девушка, — папа…

Ей казалось, что она кричит. Но Майк не сдвинулся с места. Никто не шагнул к ней. Она кричала беззвучно. Ее губы оставались неподвижными. Никто не слышал Дженюари. Она попыталась пошевелить левой рукой… пальцами. Все исчезло в мягкой серой пелене.

Когда она снова открыла глаза, в углу палаты светился огонек. Сиделка читала журнал. Была ночь. Дверь отворилась. Ее отец и сиделка зашептались.

Он отпустил женщину и придвинул стул к кровати. Погладил руку дочери.

— Не волнуйся, детка. Все будет хорошо. Она попробовала пошевелить губами. Напрягла мышцы, но из ее рта не вырвалось ни единого звука.

— Мне говорят, что даже с открытыми глазами ты меня не видишь, — продолжил Майк. — Но они ничего не знают. Ты выживешь… сделаешь это ради меня!

«Выживешь!» Что он говорит? Она хотела сказать ему, что обязательно поправится. Сломанная кость срастется. Дженюари сильно переживала — она причинила ему столько хлопот. Он потерял, вероятно, целый рабочий день из-за того, что Франко разозлился. Странно, что Майк так встревожен. Но почему она не говорит? Ей удалось пошевелить пальцами левой руки. Она попробовала поднять ее. Получилось! Она протянула руку и коснулась отцовского плеча. Он едва не свалился со стула.

— Дженюари! Сестра! О, детка… ты двигаешься! Шевелишь рукой! Сестра!

Дженюари попыталась сказать ему, что она чувствует себя неплохо, но внезапно провалилась куда-то вниз… сквозь пространство… ее хотел захватить в плен густой серый сон. Она не хочет спать! Дженюари боролась с забытьем. В палате вдруг стало многолюдно. Девушка увидела двух склонившихся над ней мужчин в белых халатах. Один из них поднял руку Дженюари, потом опустил ее. Другой уколол предплечье Дженюари иглой. Она ничего не почувствовала. Третий человек воткнул иглу в ее левую щиколотку. Ой! Она ощутила боль. И тотчас погрузилась в сон.

Открыв в очередной раз глаза, она увидела висевший над кроватью сосуд с жидкостью. Доктора ушли, но над ней склонился отец.

— Кивни, если ты меня слышишь, детка. Она попыталась кивнуть. О, господи, они что, привязали ее голову к постели? Она была чугунной.

— Моргни, Дженюари, если понимаешь меня. Она моргнула.

— О, детка…

Он уткнулся головой в ее плечо.

— Обещаю тебе, все будет хорошо.

Дженюари почувствовала влагу на своей шее. Слезы. Его слезы. Она никогда еще не видела Майка Уэйна плачущим. Никто не видел его плачущим. А сейчас он плакал из-за нее. Внезапно она испытала небывалое счастье. Забыла о ноге и руке. Он любит ее… очень сильно… она поправится… скоро… они проведут лето вместе… на костылях… с гипсом… это неважно.

Она протянула руку, чтобы дотронуться до отца… погладить его… неверно оценила расстояние и коснулась собственной головы. Она показалась ей каменной. Майк поднялся. Его лицо было спокойным.

Ее голова! Что с ней? Возможно, лицо тоже повреждено. Дженюари охватила паника. К горлу подкатил комок. Но она заставила себя коснуться рукой лица. Майк мгновенно понял ее испуганный жест.

— С лицом все в порядке, детка. Тебе обрили голову, но волосы отрастут. Ей обрили голову! Он увидел ужас в глазах дочери, сжал ее руку.

— Слушай, я скажу тебе все, потому что тебе предстоит борьба. Нам обоим предстоит борьба. Последствия аварии таковы: у тебя трещина в черепе и сотрясение мозга. Они сделали операцию, чтобы выпустить кровь. Боялись, что образуется сгусток. Теперь с этим все в порядке. Операция прошла успешно. Сломан позвоночник. Повреждены два позвонка, но это дело поправимое. Еще — множественный перелом ноги. Ты вся в гипсе… поэтому не можешь двигаться. Правая рука парализована из-за травмы головы. Но это, по словам врачей, временное явление.

Он попытался улыбнуться.

— Все остальное, детка, в полном порядке. Склонившись над Дженюари, он поцеловал ее.

— Ты не представляешь, как это здорово, когда ты глядишь на меня. Сегодня ты посмотрела на меня впервые за десять дней…

Десять дней! Столько прошло с тех пор, как она вылетела с мотоцикла!

Что с Франко? Как долго она будет находиться здесь? Она попробовала снова заговорить, но из горла не вырвалось ни единого слова. Держа дочь за руку, Майк произнес:

— Это последствия сотрясения мозга, детка. При ударе задет головной центр, отвечающий за речь. Не пугайся. Все восстановится. Клянусь тебе…

Она хотела сказать, что ей нестрашно. Пока он рядом, все хорошо. Дженюари хотела отправить его на киностудию… Майка ждет картина… Он должен знать… для нее нет ничего невозможного, пока они вместе… пока она знает, что сможет увидеть его в конце каждого дня, что он любит ее и думает о ней. Она пошевелила левой рукой. Ей нужен карандаш. Она должна сообщить ему все это. Слезы отчаяния потекли по ее лицу. Ей нужен карандаш. Но Майк не понимал Дженюари.

— Сестра! — закричал он. — Скорее сюда… может быть, ей больно!

(Папочка, мне не больно… я хочу получить карандаш.)

Медсестра была воплощением компетентности. Дженюари почувствовала, как игла входит в ее руку… она начала погружаться в сон… откуда-то издалека донесся голос отца… «Отдохни, детка… все будет хорошо…»

Глава первая

Сентябрь, 1970

Когда Майк Уэйн вошел в зал, отведенный в аэропорте «Кеннеди» для особо важных лиц, дежурная решила, что он — какой-то известный киноактер. Ей показалось, что она не раз видела его лицо, но она не могла вспомнить, кто он.

— Самолет авиакомпании «Свиссэйр», следующий рейсом номер семь, прибывает в пять? — спросил он, расписываясь в книге посетителей.

— Я проверю, — отозвалась женщина, одаривая его приветливой улыбкой. Он улыбнулся ей в ответ, но опыт подсказал дежурной, что это была улыбка мужчины, у которого уже есть девушка. Девушка, прилетающая рейсом номер семь. Возможно, она из тех швейцарских красоток, что заполонили Штаты в последнее время. Они отнимали все шансы у стюардессы со скромной внешностью.

— Опаздывает на полчаса. Прибытие ожидается в пять тридцать, — виновато улыбнулась она.

Кивнув, он прошел к одному из кожаных кресел, стоявших у окна. Женщина посмотрела на его роспись в книге. Майк Уэйн. Она слышала эту фамилию и видела его, но не могла вспомнить где. Может быть, в одном из телесериалов, который она смотрела в субботний вечер, не занятый свиданием. Мистер Майк был старше мужчин, с которыми она встречалась, возможно, ему перевалило за сорок. Но ради этого человека с голубыми глазами Пола Ньюмена она охотно забыла бы о разнице в возрасте. Предприняв последнюю попытку обратить на себя его внимание, она подошла к нему с несколькими журналами, но он покачал головой и снова уставился на самолеты, стоявшие на летном поле. Вернувшись к своему столу, женщина вздохнула. Никаких шансов! Этот человек был погружен в свои мысли.

Майку Уэйну было о чем подумать. Она возвращается! После трех лет и трех месяцев, проведенных в клиниках… наконец-то!

После аварии, в которую попала Дженюари, началось и его падение. Картина с участием Мельбы принесла убытки. Он обвинял в этом только себя. Нельзя думать о вестерне, когда твой ребенок лежит разорванный на части. Врачи не обещали ничего утешительного. Сначала никто из хирургов не надеялся, что она сможет ходить.

Паралич был связан с сотрясением мозга и требовал немедленной физиотерапии. Неделями он изучал непонятные ему рентгенограммы… электроэнцефалограммы. Снимки позвоночника.

Он доставил на самолете двух хирургов из Лондона и знаменитого невропатолога из Германии. Они согласились с римскими специалистами — промедление с началом курса физиотерапии снизит шансы устранения паралича, однако до сращения костей ничего нельзя предпринимать.

Майк проводил большую часть времени в больнице, появляясь на киностудии, лишь чтобы убедиться в том, что почти все эпизоды с участием Франко вырезаны из ленты. Он не поверил Франко, заявившему, что Дженюари сама просила его увеличить скорость. Когда Майк рассказал об этом дочери, она отказалась подтвердить или опровергнуть слова итальянца. Майк прогнал Франко со съемочной площадки и предоставил режиссеру заканчивать картину. Он хотел уехать с Дженюари из Рима.

Но через три месяца она еще была в гипсе и не могла говорить. После римской премьеры фильма в газетах появились убийственные рецензии. Финансовые дела обстояли не лучше.

В Нью-Йорке престижные кинотеатры сняли картину с проката через неделю, и она попала на Сорок вторую улицу. Европейская пресса назвала Майка Уэйна первым режиссером, сумевшим лишить Мельбу Делитто сексапильности.

Он пытался отнестись к неудаче по-философски. Каждый может потерпеть однажды крах. Ему долгое время везло. Он находился на гребне удачи с 1947 года. Он говорил это себе. А также репортерам. Однако когда Майк сидел возле кровати дочери, его преследовали грустные мысли. Что это — случайный прокол или удача изменила ему?

Он должен был сделать еще две картины для «Сенчери». Прибыль от них может покрыть убытки от вестерна. Следующий фильм казался ему застрахованным от провала. Это была шпионская лента, основанная на бестселлере. Он начал снимать в Лондоне, в октябре. Каждый уик-энд он летал в Рим, заставляя себя входить в палату с такой же улыбкой, какой его встречала дочь. Он пытался сохранять присутствие духа, несмотря на то что прогресса в излечении не было. Она поправится! Обязательно поправиться! В день рождения, когда Дженюари исполнилось восемнадцать лет, она удивила его, сделав через силу несколько шагов с помощью врача и костылей. С правой рукой дела обстояли неплохо, но правая нога еще волочилась. Девушка начала говорить. Правда, иногда она еще запиналась, произнося какое-то слово. Но он знал, что это дело времени. Черт возьми, если она может говорить и пользоваться правой рукой, что задерживает исцеление ее правой ноги? Несомненно, сотрясение мозга тут ни при чем. Но ее улыбка была радостной, торжествующей. Ее волосы немного отросли — она напоминала худенького мальчика. У Майка пересохло в глотке. Он заставил себя улыбнуться. Горло сдавил спазм. Ей восемнадцать лет, а уже столько месяцев потеряно.

После дня рождения Дженюари ему предстояло отправиться в Штаты и снять там в Нью-Йорке и Сан-Франциско сцены погони. Затем — монтаж и озвучивание в Лос-Анджелесе. Майк возлагал большие надежды на эту картину — она обещала быть прибыльной. И почему-то он связывал ее судьбу с выздоровлением Дженюари. Он как бы загадал: будет фильм иметь успех — Дженюари скоро встанет на ноги.

Благотворительная премьера состоялась в Нью-Йорке. Вспышки блицев, знаменитости, интервью. Аудитория аплодировала и смеялась вовремя. Когда в зале зажегся свет, боссы «Сенчери» стали подниматься по проходу, похлопывая Майка по спине… улыбаясь. Затем — обед в «Американе», где они услышали о том, что первая телевизионная рецензия оказалась плохой. Но все сказали, что это не имеет значения. Важна реакция «Нью-Йорк Таймс». В полночь стало известно, что отклик «Нью-Йорк Таймс» будет убийственным. (К этому моменту боссы «Сенчери» уже покинули прием.) Глава рекламного отдела «Сенчери», оптимист Сид Гофф, невозмутимо пожал плечами. Кто читает «Таймс»? Когда речь идет о фильме, важно мнение «Дейли ньюс». Еще через двадцать минут они узнали о том, что «Дейли ньюс» отметила картину всего двумя звездочками, но Сид Гофф не терял оптимизма. «Я слышал, парню из „Пост“ она понравилась. И вообще, главное — это мнение публики».

Но рецензия «Пост» и реакция публики оказались неважными. Картина продавалась плохо, но Сид Гофф не расстраивался. «Подождите, когда она пройдет по стране. Людям она понравится. Только это имеет значение».

Фильм был прохладно принят в лос-анджелесском «Чайниз». Вяло прошел в Детройте. В Чикаго потерпел полное фиаско. А в Филадельфии и других ключевых городах его не пустили в кинотеатрах первого показа.

Майк отказывался верить в происходящее. Он был уверен в успехе фильма. Два провала подряд. Его охватило суеверие, распространенное в шоу-бизнесе. Все плохое случается трижды. Смерти… авиакатастрофы… землетрясения — и убыточные фильмы. Несомненно, руководство «Сенчери» разделяло его страх. Когда он звонил в кинокомпанию, все «оказывались» на совещании или только что вышедшими из кабинета. Последним ударом стало известие из Нью-Йорка — на третью картину ему выделили только два миллиона долларов, включая расходы на рекламу.

Он мог уложиться в такой бюджет, лишь пригласив малоизвестных актеров и начинающего режиссера либо опытного, но потерпевшего ряд неудач. Но у Майка не было иного выхода. Контракт обязывал его сделать третью картину. Ладно, если ему достаются такие карты, он сделает третий фильм, вернется в Нью-Йорк и поставит сногсшибательный спектакль на Бродвее. Чем больше он думал об этом, тем сильнее росла его уверенность. Возвращение Майка Уэйна на Бродвей станет событием. Деньги — не проблема. Черт возьми, он вложит свои средства. У него есть несколько миллионов. Что такое несколько сотен долларов? Нужна только превосходная пьеса.

С такими мыслями летом 1968 года он приступил к съемкам третьего фильма. Он летел в Рим повидать Дженюари с прекрасным настроением, но когда она заковыляла навстречу ему, волоча ногу, Майк впервые испугался, что она никогда не сможет нормально ходить. Дженюари хотела знать о его новой картине все. Почему он пригласил неизвестных людей? Кто занят в главной роли? Когда она сможет прочитать сценарий? Он заставлял себя фантазировать с воодушевлением, которое давалось ему нелегко. Он сдерживал панику до встречи с врачами. Тут его страх и ярость выходили наружу. О каком медленном улучшении они говорят? Чего стоят обнадеживающие сообщения, которые он получал последние месяцы? Он не видел никакого прогресса.

Доктора соглашались, что двигательные функции восстанавливаются медленнее, чем они полагали вначале. Но он должен понять… Они не могли начать физиотерапию достаточно рано. Врачи не стали скрывать от Майка свой прогноз: Дженюари всегда будет прихрамывать и, возможно, пользоваться тросточкой.

В эту ночь он крепко напился с Мельбой Делитто. Когда они наконец оказались в ее квартире, Майк, расхаживая по комнате, проклинал больничных врачей, безнадежность ситуации.

Мельба пыталась его успокоить:

— Майк, я тебя обожаю. Я даже не держу на тебя зла за мою единственную неудачную картину. Но сейчас ты еще раз принес компании убытки. Ты не должен позволить несчастью, случившемуся с дочерью, погубить твою жизнь. Следующая картина должна иметь успех.

— Что ты мне советуешь? Работать, забыв о Дженюари?

— Нет, не забыв. Но у тебя есть собственная жизнь. Перестань мечтать о несбыточном.

Злость внезапно отрезвила Майка. Он всегда добивался невозможного. Его мать бросила сына, когда ему было три года. Отец, боксер-ирландец, погиб на ринге, пропустив удар третьеразрядного спортсмена. Майк взрослел один на южной окраине Филадельфии. В семнадцать лет пошел служить в ВВС — лучше армия, чем тот мир, который его окружал. Затем война… самое пекло… гибли под пулями парни, рядом с которыми он спал… Почему кто-то погиб сегодня, а он остался жив? Их возвращения ждали родные и возлюбленные, присылавшие продукты и длинные письма. Постепенно рождалась мысль — ты остался живым, потому что тебя ждет какое-то дело. Твой долг — вернуться на родину и выполнить его. Он чувствовал, что фортуна покровительствует ему — он должен осуществить нечто невозможное. Заслужить прощение погибших. Он не был религиозен, но верил в предназначение. В оплату долга. Такова была его философия.

— Моя девочка будет ходить, — тихо произнес он. Мельба пожала плечами.

— Тогда свози ее в Лурд. А если хочешь истратить много денег, отправь Дженюари в «Клинику чудес».

— Что это?

— Швейцарская больница, расположенная в Альпах. Она очень дорогая, но врачи там добиваются великолепных результатов. Я знаю одного автогонщика, разбившегося в Монте-Карло. Говорили, что он останется парализованным на всю жизнь. В «Клинике чудес» его поставили на ноги.

На следующий день Майк полетел в Цюрих, затем добрался до роскошного дворца, спрятавшегося в горах. Он встретился с доктором Петерсоном, хрупким человечком, не похожим на чудотворца.

Это была еще одна отчаянная попытка. Майк осмотрел клинику с доктором Петерсоном. Он увидел стариков, переживших инсульт и ковыляющих на костылях, — они радостно приветствовали врача. Майк проследовал за доктором в комнату, где пели маленькие дети. Сначала он не увидел в этом зрелище ничего удивительного… но потом понял, что каждый ребенок здесь бросает вызов судьбе. У одного была «волчья пасть»… у другого слуховой аппарат на ухе… у третьего — лицевой парализ. Но все они улыбались и заставляли себя петь. В другом крыле находились малолетние жертвы талидомида с искусственными конечностями. Они осваивали хитроумные протезы, радуясь малейшему прогрессу. Майк почувствовал, что его настроение меняется. Сначала он не понял причину. Потом его осенило. Здесь не было места пессимизму. Пациенты боролись изо всех сил. Стремились к недостижимому.

— Видите, — пояснил доктор Петерсон, — каждая минута тратится на лечение. На борьбу за здоровье. У нас здесь находится один мальчик, попавший на ферме под трактор. Потеряв обе руки, он научился играть на гитаре с помощью протезов. Каждый вечер у нас концерт. Иногда мы ставим спектакли и балеты. Все это — часть терании. Но у нас нет телевизоров и радио.

— Почему вы отрезаны от внешнего мира? — спросил Майк. — Кажется, пациенты и так выпали из обычной жизни вследствие своих недугов.

Доктор Петерсон улыбнулся:

— Клиника — это целый мир. Мир, где пациенты помогают друг другу. Новости из внешнего мира напоминают о войнах, забастовках, загрязнении окружающей среды, переворотах… Если все это приносит несчастья здоровым людям, зачем нашим пациентам бороться изо всех сил за возвращение в такой мир? Ребенок, родившийся без ног и научившийся за шесть месяцев делать два шага, может упасть духом, столкнувшись с жестокостью и равнодушием людей, которым больше повезло в жизни. «Клиника чудес» — это мир надежды и желания выздороветь.

Майк, похоже, о чем-то задумался.

— Но здесь нет никого, с кем моя дочь могла бы подружиться. Тут одни старики… и младенцы.

— С кем она общается в палате римской больницы?

— Ни с кем. Но она не окружена больными и калеками. Теперь задумчивым стало лицо доктора Петерсона.

— Иногда присутствие более несчастных помогает человеку встать на ноги. Однорукий мальчик, попавший сюда, видит безрукого сверстника и внезапно понимает, что потеря одной руки — это еще не конец жизни. А безрукий вырастает в собственных глазах, помогая лишившемуся ног. Вот что здесь происходит.

— Один вопрос, доктор Петерсон… Вы действительно считаете, что можете помочь моей дочери?

— Сначала я должен изучить историю ее болезни и заключение лечащего врача. Мы берем только тех пациентов, которым в состоянии помочь. И даже тогда не гарантируем полное излечение.

Спустя три недели Майк зафрахтовал самолет и доставил Дженюари в «Клинику чудес». Он решил не щадить дочь. Рассказал ей заранее о том, каких пациентов она увидит. Но зато здесь у нее появлялся шанс окончательно поправиться. Майк скрыл от дочери, что у доктора Петерсона были некоторые сомнения насчет возможности ее полного выздоровления.

Ближайшая деревня находилась в пяти милях от больницы. Майк остановился в гостинице и провел там неделю, наблюдая за дочерью. Если Дженюари и испытывала отвращение, она его не демонстрировала. Ее улыбка всегда была приветливой, радостной; девушка с восхищением говорила о своих новых знакомых.

Майк вернулся на Западное побережье и занялся третьей картиной. Она была обречена на провал, ничто не могло ее спасти. Но он уже начал рекламировать свое возвращение на Бродвей. Агенты, актеры и режиссеры звонили ему. Каждый вечер он запирался в своем коттедже «Беверли Хиллз» и читал сценарии известных драматургов, начинающих авторов и любителей. Он читал все подряд, включая дайджесты новых романов. В Швейцарию Майк полетел с портфелем, набитым рукописями. Дженюари провела в клинике уже два месяца. Ее речь стала идеальной, правая рука — сильной, как прежде. Но нога по-прежнему представляла проблему. Девушка ходила лучше, но все же заметно прихрамывала.

Съемки закончились в декабре. Майк предоставил режиссеру монтировать и озвучивать ленту. Он провел длительное совещание со своим консультантом по бизнесу. Продал личный самолет и часть ценных бумаг. Но отказался сдать «люкс» в «Плазе».

В канун рождества он полетел в Швейцарию, доплатив за избыток багажа пятьсот долларов. Три чемодана были набиты игрушками для детей. Он подарил Дженюари стереопроигрыватель и комплект пластинок с мелодиями из кинофильмов последнего десятилетия.

Они отпраздновали ее девятнадцатилетие в маленьком ресторане при гостинице. Она говорила о грамзаписях, о том, как они понравились ей, сожалела о пропущенных ею за последний год спектаклях. Потом ее лицо стало серьезным; она взяла отца за руку.

— Вот что, папа. В твой следующий приезд я смогу танцевать с тобой. Это обещание.

— Не спеши. Он засмеялся:

— Я уже давно не танцевал.

— Тогда восстанови форму. Я буду ждать. Она улыбнулась.

— Я не имею в виду то, что танцуют в дискотеках. Возможно, медленный вальс.

Кивнув, он заставил себя улыбнуться. Как раз в этот день он беседовал с доктором Петерсоном, которого беспокоило отсутствие прогресса с ногой. Врач предложил пригласить из Лондона ведущего ортопеда для консультации.

Через несколько дней Майк встретился с доктором Петерсоном и Артуром Райлендером, английским хирургом. Изучив рентгеновские снимки, Райлендер заявил, что кость срослась неправильно. Ее следовало сломать и установить заново.

Когда Майк сообщил новость Дженюари, девушка решительно сказала:

— Мы это сделаем. Я всегда считала, что гипс в Альпах — это модно. В одной твоей картине героиня сидит с гипсом на фоне гор и выглядит прекрасно.

— Это было даже в трех моих картинах, — засмеялся Майк. — И все мои героини поправлялись. Помни это.

Операцию сделали в Цюрихе. Через две недели девушка вернулась в «Клинику чудес». Воодушевленный мужеством дочери, Майк вернулся в Штаты. Она заслуживала, чтобы по возвращении ее ждало царство. Теперь ничто не могло остановить Майка Уэйна.

Прибыв на Западное побережье, он очистил свой кабинет в «Сенчери пикчерс» и отправился на скачки в Санта-Аниту. Сделал ставку наугад. Лошадь пришла первой. Он выиграл пять тысяч и не удивился этому — он знал, что фортуна снова повернулась к нему лицом. Вечером он прочитал сценарий неизвестного автора и понял, что нашел свою пьесу. Он решил вложить в постановку собственные средства. Отправился в Нью-Йорк, установил дополнительные телефоны в своем «люксе», арендовал роскошный офис в здании Гетти и провел пресс-конференцию. Майк Уэйн возвращается на Бродвей!

В течение нескольких следующих месяцев он был сгустком неиссякаемой энергии. Обсуждения с театральными художниками, режиссерами, актерами, интервью в «Сарди», выступления на телевидении, обеды в «Пристанище Дэнни», знакомства с комедиантами, полночи, проведенных с Джоном Нибелом на радио у микрофона. Его возвращение будоражило всех. Пресса любила Майка… его энтузиазм и грубоватое обаяние заражали окружающих. Когда начались репетиции, он стал посылать Дженюари ежедневные отчеты. Он отправил ей сценарий, газетные статьи, описывал репетиции. Информировал о том, как осуществляется «их» проект. Он скрыл от дочери лишь то, что после первой недели репетиций одна молоденькая инженю перебралась в его «люкс».

Премьера состоялась в октябре в Филадельфии. Спектакль получил различные оценки. Его доработали, инженю лишилась двух своих лучших сцен и перестала разговаривать с Майком. В Бостоне рецензии были великолепными. Спустя две недели спектакль показали в Нью-Йорке. Зрители неистово аплодировали, но отклики в прессе оказались убийственными. Мнение газет было единодушным: «Старомодно… громоздко… неудачный актерский состав». Драматург заявил в телевизионном ток-шоу, что Майк изменил его исходный замысел, убрал всю мистику. Инженю сказала телерепортеру, что сценарист — гений, а Майк загубил его творение. (К этому времени она уже покинула «Плазу» и перебралась к драматургу.)

Майк отказывался снять спектакль. Труппа получала мизерные гонорары. Он потратил двести тысяч долларов из своих сбережений на рекламу, размещенную на автобусах, вагонах метро, полосах «Нью-Йорк тайме», радио и телевидении, в журнале «Эстрада». Переиздал бостонские рецензии в ряде других газет. Заполнял театр контрамарочниками и создавал вокруг спектакля шумиху, всегда сопровождавшую его прежние «хиты». Полетел в Швейцарию и сказал Дженюари, что спектакль пользуется небывалым успехом, будет идти всегда и он уже готовит к отправке на гастроли три труппы.

Спустя два месяца, после долгого совещания с бухгалтером, ему пришлось снять спектакль. На бирже был спад, но он продал еще некоторое количество ценных бумаг и прибыл в Швейцарию на двадцатилетие дочери с улыбкой победителя и обычным превышением нормы багажа — его чемоданы были забиты подарками.

И когда Дженюари вышла в комнату для посетителей без костылей и следов хромоты, он действительно почувствовал себя настоящим победителем. Он стиснул челюсти, кадык перекатился на его шее. Она была так прекрасна. Эти большие карие глаза, волосы, падающие на плечи…

Когда она оказалась в его объятиях, они оба заговорили и засмеялись одновременно. Позже, обедая в гостинице, она спросила:

— Почему ты сказал, что спектакль имел успех?

— Он действительно имел успех… у меня. Он оказался слишком хорош для публики.

— Но ты вложил в него свои деньги…

— Ну и что?

— Ну, у тебя уже было три убыточных фильма…

— Кто тебе это сказал?

— Я читала «Эстраду».

— Где, черт возьми, ты нашла «Эстраду»?

— Ты сам оставил прошлый раз номер. Доктор Петерсон отдал его мне, думая, что он тебе нужен. Я прочитала там все статьи. Но почему ты сказал мне, что спектакль стал «хитом»?

— Он стал им… в Бостоне. Слушай, забудь о нем. Поговорим о более важных делах. Доктор обещает, что ты сможешь уехать отсюда через шесть месяцев.

— Папочка…

Подавшись вперед, она заглянула ему в глаза.

— Помнишь, когда мне исполнилось тринадцать, ты сказал, что это особенный вечер. Так вот, сегодня я уже не тинэйджер. Мне двадцать лет. Я — взрослая девушка. Я знаю, что больница обходится тебе ежемесячно в три тысячи долларов. Эрик, маленький мальчик, который учил меня играть на гитаре, уехал отсюда из-за дороговизны… Я подумала…

— Единственное, о чем ты должна думать — это о выздоровлении.

— Как у тебя с деньгами?

— Черт возьми, я заработал на убыточных картинах. Я получал процент от общих расходов и неплохо обогатился.

— Честно?

— Честно.

Он сел на самолет, горя желанием добиться невозможного. Беседа с доктором Петерсоном встревожила его. («Мистер Уэйн, вы должны подумать о будущем Дженюари. Тут требуется большая осторожность. Она очень красива, но совершенно лишена жизненного опыта. Она говорит, что хочет стать актрисой, — это естественно при вашей работе. Но вы должны понимать, что клиника оберегала ее от внешнего мира. Дженюари следует постепенно впускать в ваш мир, девушку нельзя сразу бросать туда».)

Майк размышлял об этом в самолете. Ей предстояло войти в его мир в неудачный момент. Когда за бортом лайнера разразилась гроза, Майк подумал, что авиакатастрофа могла бы избавить его от всех проблем, но тут же вспомнил, что уже обратил страховку в наличные.

Единственным решением могла стать прибыльная картина. Возможно, после трех неудач в кино его полоса невезения закончилась. Он вернулся в Лос-Анджелес и снова уединился в отеле «Беверли Хиллз», погрузившись в чтение сценариев. К удивлению Майка, он почти сразу нашел то, что искал. Вещь была написана автором, произведения которого не имели успеха в последние десять лет. Но в пятидесятых годах по его старым книгам был снят ряд нашумевших фильмов. Тогда он получил несколько «Оскаров». И этот сценарий принесет ему премию. В нем было все: большая любовь, действие, отчаянная погоня. Майк встретился с автором и заплатил ему тысячу долларов за месячный опцион.

Уэйн отправился к руководителям известных студий

Его удивило то, что никто не брался финансировать съемки и не проявлял интереса к сценарию. Везде он слышал одно и то же. Киноиндустрия переживает кризис. Сценарий — это ерунда. Вот если бы у него был бестселлер… тогда, возможно… Киностудии завалены сценариями. Все пребывали в состоянии тихой паники. Везде происходили перемены. Менялись боссы кинокомпаний. В некоторых студиях он даже не знал новых руководителей. Ведущие независимые продюсеры также отказывались поддержать его. Они считали, что автор потерял конъюнктурное чутье, находили риск неоправданно большим. По истечении месяца Майку пришлось отказаться от прав на сценарий, который через три дня был куплен двумя совсем еще молодыми людьми, год назад сделавшими посредственный фильм. Они немедленно получили необходимые средства от одной крупной студии.

Майк вернулся в Нью-Йорк, отчаянно пытаясь найти для себя какое-то дело. Он вложил сотню тысяч долларов в спектакль, создаваемый одним из ведущих продюсеров. Неприятности начались на второй неделе репетиций, когда исполнитель главной роли покинул труппу. Обкатка пьесы за пределами Нью-Йорка обернулась кошмаром — после восьми недель истерик, споров, замен Майк принял решение снять спектакль до бродвейской премьеры.

Он потратил две недели, вкладывая деньги в разработку идеи телесериала. Сам оплатил съемки пилота — пробной постановки, израсходовав триста тысяч долларов. Шефы телекомпаний смотрели пилот, но не брались финансировать сериал. Майк мог вернуть часть средств, сняв короткий телефильм, предназначенный для эфирного «окна» в летнем межсезонье.

Спустя несколько недель он отправился на закрытый просмотр картины, снятой по упущенному им сценарию. Зал был заполнен длинноволосыми бородатыми молодыми людьми в футболках. Девушки были в коротких майках, без лифчиков, с прическами в стиле «афро» или с длинными нерасчесанными волосами. Глядя на экран, Майк испытывал тошноту. Они загубили великолепный сценарий. Поменяли местами начало и конец, дали массу ретроспекций и нерезких кадров. Превратили любовную сцену в психоделический бред, снятый в стиле «синема верите» удерживаемой в руках камерой. Конечно, им пришлось пойти на это, располагая теми уродливыми бездарностями, которые сегодня назывались актерами и актрисами. Куда-то исчезли люди с такими лицами, как у Гарбо и Кроуфорда, актеры вроде Гейбла и Кэри… Мир захватили уроды. Майк не понимал, что происходит вокруг него.

Неделей позже он отправился на другой предварительный показ, состоявшийся на Восемьдесят шестой улице. Увидел тех же зрителей, а также студентов из колледжей и молодых семейных служащих. Аудитория принимала фильм на «ура».

Премьера состоялась через три недели. Фильм ставил рекорды кассовых сборов по всей стране. Майк испытал серьезное потрясение. Значит, он не понимает, что требуется сегодняшнему кинорынку. Три года назад его суждения были безошибочными. Студии верили ему… а главное, он сам верил в себя.

Пришло время отойти от стола. Майк Уэйн оказался вне игры. Как быстро изменились правила! Он выглядел неизменно, думал по-прежнему. Возможно, в этом все дело. Он не пошел на поводу у моды, не принял наготу, спектакли и фильмы без сюжета, новомодную бесполость. Что ж, ему уже пятьдесят два. Он знал неплохие времена. Мог идти по Бродвею, не опасаясь грабителей. Помнил Нью-Йорк ночных клубов и красивых девушек, вместо которых появились порнофильмы и массажные салоны. Но сильнее всего Майка печалило то, что Дженюари возвращалась в этот мир.

Он сидел в зале для особо важных лиц и смотрел на серое небо. Она летит домой сквозь эту свинцовую мерзость. Он всегда обещал ей яркий сверкающий мир. Черт возьми, он сдержит свои обещания.

Улыбающаяся дежурная вернулась. Она объявила о прибытии самолета. Майк организовал торжественную встречу для дочери. Официальный представитель аэропорта проведет ее через таможню. Что может включить в декларацию ребенок, который три года провел в больнице? Майк вышел из зала ожидания, не заметив, как дежурная вскочила со своего стула, чтобы попрощаться с ним. Прежде он обязательно очаровал бы ее своей улыбкой, потому что женщина была симпатичной. Впервые в жизни Майк Уэйн испытывал страх.

Он заметил дочь в тот момент, когда она входила в здание аэропорта. Да, он не мог пропустить ее. Загорелое лицо, развевающиеся волосы — он обратил бы на нее внимание, даже если бы она не была его дочерью. Дженюари, казалось, не замечала, что мужчины оборачиваются, глядя на нее. Маленький человек едва поспевал за мчавшейся вперед девушкой. Она всматривалась в толпу встречающих. Наконец она увидела Майка. Объятия, поцелуи, смех, слезы на глазах.

— О, папочка, ты великолепно выглядишь! Мы не виделись с июня! Как замечательно снова оказаться дома… рядом с тобой.

— Ты тоже выглядишь отлично, детка.

— Это мистер Хиггинс.

Она повернулась, представляя маленького человека.

— Он очень любезен. Мне даже пришлось открыть сумку…

Майк пожал руку таможеннику, который нес сумку девушки.

— Я вам очень признателен, мистер Хиггинс. Он взял сумку.

— Теперь, если вы скажете мне, где находится остальной багаж моей дочери, я договорюсь, чтобы его доставили к машине.

— Это все, мистер Уэйн. Рад был помочь вам. И познакомиться с мисс Уэйн.

Он пожал им обоим руки и исчез в толпе. Майк поднял сумку.

— Это все?

— Да! Я надела свой лучший костюм… он тебе нравится?

Она отступила на шаг назад и повернулась на триста шестьдесят градусов.

— Я купила его в Цюрихе. Услышала, что тут все носят брючные костюмы. Он обошелся мне в триста долларов.

— Он превосходен. Но…

Майк посмотрел на небольшую сумку, которую держал в руке.

— Других нарядов нет? Она засмеялась.

— О, там полно одежды. Три пары джинсов, пара блузок, свитера, кроссовки… потрясающая ночная рубашка, которую я приобрела в Цюрихе. У меня кончились деньги, не то я бы еще купила платье. А вообще я полностью экипирована для любых мероприятий.

— Завтра мы займемся твоим гардеробом.

Она взяла Майка под руку, и они направились к выходу.

— В самолете я увидела на женщинах юбки различной длины. Майк, что теперь носят?

— Майк?

Он удивленно посмотрел на дочь.

— А почему не «папа»?

— О, ты слишком великолепен, чтобы называть тебя папой. Тебе известно, что ты — красавец. Мне нравятся твои баки… с проседью.

— Они уже белые, а я — солидный стареющий джентльмен.

— До этого еще далеко. Смотри, на той девушке индейский наряд. Она участвует в каком-то шоу? Лента на голове, косички…

— Знаешь, сейчас все сошли с ума, — сказал он.

— Откуда я могла об этом узнать? Все мои подруги ходили в халатах.

Он внезапно остановился и посмотрел на дочь.

— Господи, верно. У вас же не было ТВ?

— Нет.

Он подвел ее к машине.

— Сегодня все одеваются, точно они идут на маскарад. Ну, я имею в виду молодежь.

Но Дженюари не слушала его. Она уставилась на автомобиль. Тихо свистнула.

— Вот это да!

— Ты уже ездила на лимузинах.

— Я провела в них всю жизнь. Но это не просто лимузин — это нечто.

Она восторженно улыбнулась.

— Серебристый «роллс-ройс» — только в таком автомобиле и подобает ездить девушке, — сказал Майк. Дженюари села в машину и кивнула.

— Красота… форма водителя под цвет салона… телефон… бар… все для удобства пассажира, если он — Майк Уэйн.

Она обняла отца.

— Папочка… я так за тебя рада.

Девушка откинулась на спинку сиденья, — автомобиль устремился вперед. Она вздохнула.

— Как здорово вернуться домой. Если бы ты только знал, как часто я мечтала об этом моменте. Даже когда он казался мне несбыточным. Хотела снова оказаться в твоих объятиях, вернуться к тебе в Нью-Йорк. Мои мечты осуществились. Тут все по-прежнему.

— Ты ошибаешься. Многое изменилось. Особенно — Нью-Йорк.

Она указала на поток машин. Автомобиль выехал на скоростную полосу.

— Это не изменилось. Я люблю нью-йоркское движение, шум, толпу, даже смог. Здесь так здорово после стерильного швейцарского снега. Я не могу дождаться того момента, когда мы пойдем в театр. Хочу погулять по переулку Шуберта… увидеть грузовики, выезжающие из Таймс-билдинг… хочу набрать грязного городского воздуха в мои чистые легкие.

— Это сделать ты успеешь. Нам предстоит многое наверстать.

Она прильнула к нему.

— Конечно. Я хочу посидеть за нашим столом в «Сарди»… мне не терпится увидеть «Волосы»… пройтись по Пятой авеню… посмотреть новые наряды. Но сегодня я хочу остаться дома и исполнить наш ритуал с шампанским и икрой. Я знаю, сегодня — не день рождения. Но, согласись, повод для торжества немалый. А больше всего не свете я хочу услышать о твоей потрясающей картине.

— О моей потрясающей картине? Откуда у тебя такая информация?

— Ниоткуда. Но я тебя знаю. Когда я получила прошлым летом из Испании твои открытки с таинственными намеками на большой новый замысел… я поняла, что речь идет о фильме и что ты боишься сглазить проект рассказом о нем. Но сейчас… когда я увидела все это.

Она махнула рукой.

— Расскажи мне о нем.

Он посмотрел на дочь. На сей раз без улыбки.

— Лучше ты расскажи мне что-нибудь. Надеюсь, ты осталась самой стойкой и жизнерадостной девушкой на свете. Тебе предстоит увидеть, что здесь многое изменилось, и…

— Мы вместе, — сказала она. — Все прочее не имеет значения. Скажи мне — это фильм или спектакль? Я смогу работать с тобой? Я согласна играть роль без слов, печатать, выполнять мелкие поручения…

— Дженюари, тебе не приходило в голову, что в жизни есть вещи поважнее театра и общения с отцом?

— Назови.

— Ну, ты можешь встретить приличного молодого человека… выйти замуж… сделать меня счастливым дедушкой…

Она рассмеялась.

— Это произойдет нескоро. Слушай, возле тебя сидит девушка, которая целых три года заново училась ходить и говорить.

Она подняла руку и нежно коснулась его лица.

— О, Майк…

Дженюари счастливо вздохнула.

— Я хочу вместе с тобой заниматься тем, о чем мы всегда мечтали.

— Иногда наши мечты меняются. Или мы меняем их.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Тебе известно, что я был в Испании, — медленно произнес он. — Но моя поездка не связана с кино.

— Телесериал, — сказала она. — Я угадала? Он посмотрел в окно, взвешивая слова.

— Я совершил несколько правильных шагов в моей жизни. Мой последний поступок — самый верный из всех. У меня есть для тебя сюрприз. Сегодня вечером ты…

Она перебила отца.

— О, Майк, пожалуйста, обойдемся сегодня без сюрпризов. Мы двое и шампанское. Если бы ты знал, сколько месяцев я мечтала оказаться в нашем «люксе» в «Плазе» с видом на парк, где находится моя горка желаний…

— Тебя устроит «Пьер»?

— Что случилось с «Плазой»?

— Мэр Линдси отдал ее бездомным. Она улыбнулась, но он заметил разочарование в глазах Дженюари.

— Вид почти тот же, — быстро добавил Майк. — Но боюсь, тебе придется забыть о горке желаний. Ее захватили пьяницы и наркоманы. Вместе с собаками, устроившими там туалет. Теперь у всех тут большие псы. Их держат для безопасности.

Он почувствовал, что разболтался. Умолкнув, посмотрел на темнеющий горизонт, на городской пейзаж, затянутый смогом и привлекательный своей хаотичностью. В маленьких прямоугольных окнах появлялся свет… нью-йоркский вечер.

Вскоре линия горизонта скрылась. На Шестидесятой улице Майк обратился к водителю:

— Остановитесь у табачного магазина напротив «Блумингдейл».

«Роллс-ройс» затормозил; прежде чем шофер успел выйти из машины, Майк уже выскочил на улицу.

— У меня кончились сигареты, — пояснил он и повернулся к водителю. — Здесь нельзя стоять во втором ряду. Прокатите мисс Уэйн вокруг квартала. Я к тому времени выйду.

Когда лимузин обогнул квартал, Майк уже стоял на углу. Сев в машину, он закурил. Внезапно протянул пачку дочери.

— Куришь?

— Нет. Ты успел?

— Что?

— Позвонить.

— Куда?

Она засмеялась.

— О, Майк… тут в баре целый блок. Его лицо окаменело.

— О'кей… и куда же я звонил? Она взяла его под руку.

— Ты заказал шампанское и икру. Я прочитала на твоем лице, что ты забыл это сделать заранее. Он вздохнул.

— Возможно, я многое забыл. Она закрыла пальцами его рот.

— Скажи мне только одно. Я правильно угадала насчет звонка?

— Да.

— Майк, ты ничего не забыл, — нежно произнесла она.

Открыв глаза, она решила, что находится в больнице. Но комната была непривычно темной, мебель выглядела иначе. Окончательно проснувшись, она поняла, что лежит в новой спальне, в отеле «Пьер». Девушка включила ночник, стоящий на тумбочке. Полночь. Значит, она спала только два часа. Потянувшись, Дженюари обвела взглядом комнату. Она была очень красивой. Вовсе не походила на гостиничную спальню. «Люкс» был огромным, роскошным. Более просторным, чем любой гостиничный номер Майка. Он объяснил, что отель состоял из квартир, сдаваемых в поднайм постоянными съемщиками. Похоже, эти апартаменты арендовались людьми, обладавшими вкусом. Гостиная сразу произвела впечатление на Дженюари. Свечи, икра, шампанское в ведерке со льдом, бархатная темнота парка далеко внизу. Они произносили тосты друг за друга, ели икру… После первого бокала Дженюари охватила сонливость. Майк тотчас это заметил.

— Слушай, детка, здесь только девять часов, но по швейцарскому времени уже два или три часа ночи. Ложись в постель. Я немного пройдусь… куплю газеты… посмотрю ТВ и тоже лягу.

— Но мы еще не поговорили о тебе… о твоих делах…

— Завтра, — решительно сказал он. — Встретимся в девять утра в гостиной и побеседуем за завтраком.

— Но, Майк…

— Завтра.

Снова его голос прозвучал как-то странно. С непривычной твердостью. Так Майк говорил с фотографом, снявшим их в вестибюле — симпатичным молодым человеком, проследовавшим за ними к лифту и сказавшему: «Мистер Уэйн, как ваша дочь чувствует себя в…»

Но он не закончил фразу. Майк Уэйн подтолкнул дочь в лифт и выпалил: «Довольно. У нас нет времени на интервью».

Сейчас она вспомнила этот инцидент. Это было так непохоже на отца. «Паблисити» всегда было неотъемлемой частью жизни Майка Уэйна. В возрасте девяти лет она попала с отцом на обложку известного журнала. Дженюари пожалела молодого репортера.

Когда она спросила отца, почему он так поступил, Майк пожал плечами.

— Возможно, на меня подействовал Рим. Не люблю этих парней. Фотографии могут появиться в любом дешевом журнале. Предпочитаю давать авторизованные интервью и позировать, зная, что снимок будет сопровождать текст. Терпеть не могу, когда щелкают камерой из-за угла.

— Но он ждал тебя в вестибюле. У него очень приличный вид.

— Забудь об этом. (Снова этот сухой решительный тон.)

Он открыл шампанское. Дженюари, подняв бокал, сказала:

— За нас…

Майк покачал головой:

— Нет… за тебя. Пришло твое время, и я прослежу за тем, чтобы ты получила все.

Она лежала в темной спальне. Впереди была целая ночь. Она постарается снова заснуть. Но сон улетучился. Ей хотелось пить. После икры ее всегда мучила жажда. Вода из крана была почти теплой. Она не стала пить ее и забралась в постель. Настроила приемник на волну музыкальной станции. Погружаясь в дремоту, услышала рекламное объявление. Восторженный голос взахлеб расхваливал новую диет-колу. Дженюари нестерпимо захотелось холодной воды.

Она встала. В «люксе» была большая кухня. Она найдет там лед… Дженюари шагнула к двери и остановилась. Она была в короткой прозрачной ночной рубашке. Осторожно открыв дверь спальни, Дженюари произнесла:

— Папа?

Гостиная была пуста. Девушка на цыпочках вышла из своей комнаты. Уставилась в темноту столовой… заглянула в просторный кабинет… пошла по длинному коридору в комнату для прислуги. Потом Дженюари приблизилась к спальне отца и постучала. Открыла дверь. Пусто. На мгновение она вспомнила Рим… Мельбу. Нет, он не поступил бы так в первую ночь после ее возвращения. Наверно, он отправился погулять и встретил друзей. Она прошла на кухню. Холодильник был забит кока-колой, «Семеркой», имбирным элем и диет-колой с содовой. Девушка налила в бокал кока-колу и вернулась в гостиную. Уставилась на парк. Маленькие мерцающие огоньки придавали ему рождественский вид. Не верилось, что эта бархатная чернота может таить в себе опасность.

И вдруг она услышала звук. Ее отец вставил ключ в замок. Сначала Дженюари испытала желание броситься к нему. Затем она посмотрела на свою короткую прозрачную ночную рубашку. После трех лет, проведенных во фланелевых пижамах, эта рубашка была символом. Она ознаменовала собой выздоровление… и отъезд. Ладно, она попросит отца закрыть глаза и дать ей свой халат.

Дверь открылась, и Дженюари услышала женский голос. О господи… он не один. Дженюари бросила испуганный взгляд через всю гостиную. Чтобы попасть в свою спальню, ей придется пройти через холл мимо них. Ближайшая дверь вела в его спальню. Она прошмыгнула туда в тот момент, когда они вошли в гостиную. В спальне Майка было темно. Господи, где же выключатель? Она провела рукой по стене.

— Майк, это смешно — я пробираюсь сюда тайком, — недовольным тоном заявила женщина. — В конце концов она — не ребенок.

— Ди, — твердым, но просящим тоном сказал Майк. — Ты должна понять. Она три года мечтала о том, как проведет первый вечер дома.

Женщина вздохнула.

— Что, по-твоему, я испытала, когда ты позвонил и предложил мне покинуть квартиру после всех моих поисков нужного шампанского и икры? В этот вечер должно было состояться мое знакомство с Дженюари? Вместо этого меня удалили со сцены, точно какую-то статистку. Слава богу, я застала Дэвида дома. Мы просидели несколько часов в «Шерри». Уверена, я утащила его из объятий какой-нибудь юной красотки…

— Иди сюда, — тихо произнес Майк.

В квартире стало тихо. Дженюари догадалась, что отец целует женщину. Девушка не знала, что ей делать. Стоять в темноте и подслушивать — это неприлично. Если бы на ней был халат…

Ее отец негромко произнес:

— Утром я позавтракаю с Дженюари. Я хочу до вашего знакомства погулять с ней. Поверь мне… я поступил сегодня правильно.

— Но, Майк…

— Никаких «но». Слушай, мы теряем время. Женщина засмеялась.

— Майк, ты испортил мне прическу. Будь добр, принеси мою сумочку… Я оставила ее на столике в холле.

Дженюари замерла. Сейчас они войдут в спальню! Дверь открылась, и в комнате вспыхнул свет — женщина щелкнула выключателем. Долю секунды они рассматривали друг друга. Лицо женщины почему-то показалось Дженюари знакомым. Она была высокой, стройной, с волосами, окрашенными «под седину», и невероятно красивой кожей. Спутница отца первой пришла в себя.

— Майк… иди сюда. У нас гостья.

Дженюари замерла. Ей не понравилась любопытная улыбка на сдержанном лице женщины, которая, похоже, чувствовала себя хозяйкой ситуации и обдумывала свой следующий ход.

Первой реакцией Майка было удивление. Затем в его глазах появилось выражение, которое Дженюари видела впервые. Досада, раздражение.

— Дженюари, что ты здесь делаешь?

— Я… я пила кока-колу.

Она указала на гостиную, где остался ее бокал.

— Но что ты делаешь здесь… в темноте… без напитка? — спросила женщина.

Дженюари посмотрела на отца, надеясь, что он положит конец этой тягостной сцене. Но он стоял возле женщины, ожидая ответа дочери.

У нее пересохло в горле.

— Я услышала, как открывается дверь… голоса… Она с трудом произносила слова.

— Я была без халата, поэтому спряталась здесь.

Только сейчас они оба посмотрели на ее прозрачную ночную рубашку. Отец быстро прошел в ванную и вернулся оттуда с одним из своих халатов. Он бросил его дочери, не глядя на нее. Надев халат, Дженюари шагнула к двери. Женщина негромко обратилась к девушке:

— Подожди, Дженюари. Майк, ты не должен отпускать дочь, не познакомив нас.

Девушка замерла спиной к ним, ожидая, когда ее отпустят.

— Дженюари, — устало промолвил Майк. — Это Ди. Дженюари заставила себя слегка кивнуть женщине.

— О, Майк, — Ди взяла его под руку. — Ты плохо меня представил.

Посмотрев на дочь, он тихо произнес:

— Дженюари… Ди — моя жена. Мы поженились на прошлой неделе.

Девушка услышала, как она поздравляет их. Ее ноги налились свинцом, но ей все же удалось выйти из комнаты… скрыться в своем убежище-спальне. Только там ее колени задрожали… она бросилась в ванную. Дженюари вырвало.

Глава вторая

Остаток ночи она просидела у окна. Не удивительно, что лицо женщины показалось знакомым. Ди была не просто Ди. Она была Дидрой Милфорд Грейнджер, занимавшей, если верить прессе, шестое место в списке самых богатых женщин мира! На самом деле никто не знал, шестой она была или шестидесятой. Этот титул родился под пером какого-то репортера и пристал к ней. Ученицы мисс Хэддон частенько подшучивали над ним, когда фото появлялось в газетах или журналах. В ту пору частые замужества Дидры делали женщину постоянной героиней светской хроники. Первый ее муж был оперным певцом. Второй — писателем. Затем она вышла замуж за модного дизайнера. Этот брак освещался в «Моде», когда Дженюари была подростком. Дизайнер погиб четыре года назад при автокатастрофе в Монте-Карло. Безутешная, плачущая Дидра в черном платье на похоронах, показанных по ТВ, заявила, что этот человек был единственным мужчиной, которого она любила, и поклялась, что больше не выйдет замуж. К несчастью, она передумала.

Возможно, изменить свое решение ее заставил Майк! Ну конечно! Она была его новой большой задумкой. Открытки из Испании. У Ди был дом в Марбелле — Дженюари видела его в «Моде». А еще Ди владела поместьем в Палм-Бич с прислугой из сорока человек. Дженюари читала об этом в «Женском журнале». Ее яхта швартовалась в Канне — пресса вспомнила о ней, когда Карла гостила у Ди на море. Карла перестала сниматься в 1960 году. Она любила уединение больше, чем Гарбо или Говард Хьюз. Любила настолько сильно, что ее появление в качестве гостьи на яхте Ди тотчас стало сенсацией. Все девушки, учившиеся в школе мисс Хэддон, были поклонницами польской актрисы. В 1963 году Дженюари стала школьной знаменитостью, когда ее отец предложил Карле миллион за возвращение на съемочную площадку. Карла не приняла приглашения и не отклонила его, но известность Майка возросла еще больше. Позже отец признался Дженюари, что безумно хотел познакомиться с актрисой.

Что ж, теперь он встретится с ней. Возможно, это уже произошло.

Значит, его большим новым проектом была Дидра Грейнджер, фарфоровая красавица. Она казалась бескровной и хрупкой. Мог ли Майк действительно любить ее? Ди производила впечатление человека холодного, не способного испытывать чувства. Возможно, этим она и привлекла Майка, всегда обожавшего вызов.

Дженюари сидела у окна до тех пор, пока первые лучи света не начали пробиваться сквозь темноту. Черное небо серело на ее глазах. Она знала, что солнце уже золотит верхние этажи высотных домов на Пятой авеню. Город безмолвствовал в короткий промежуток между ночью и утром.

Она надела джинсы, свитер, кроссовки и выскользнула из квартиры. Лифтер зевнул, здороваясь с девушкой кивком головы. Консьерж поглядел на нее устало, без интереса. Человек в комбинезоне мыл щеткой пол в подъезде. Он остановился, пропуская Дженюари.

Перед девушкой лежал полутемный город — пустой, безлюдный. Ранним утром улицы казались на удивление чистыми. Она направилась к «Плазе». Замерла на мгновение перед окнами углового «люкса». Перейдя улицу, оказалась в парке. Женщина в драном мужском пальто рылась в мусорном контейнере. Ее распухшие ноги были обмотаны грязным тряпьем. На скамейках возле валявшихся на земле бутылочных осколков спали пьяницы. Бродяги, свернувшись клубочком, лежали на газоне. Дженюари заспешила к зоопарку, в сторону карусели. Солнечные лучи пробивались через смог, пытаясь расчистить небо. По дорожке бежали два молодых человека в майках. Голуби в поисках завтрака ворковали на траве. Белка приблизилась к Дженюари, сложила передние лапки. Ее блестящие глаза просили орех. Дженюари, пожав плечами, протянула пустые ладони. Белка убежала. Три молодых негритянки на велосипедах показали знак «победа». Дженюари шла, не останавливаясь. Пьяницы начали шевелиться, просыпаясь. Женщина принесла в парк старую таксу. Она бережно опустила ее на землю и сказала: «Детка, сделай ка-ка». Ни женщина, ни собака не поглядели на Дженюари. Такса сделала свое дело, хозяйка похвалила ее, взяла на руки и ушла.

Пьяницы уже заставляли себя встать на ноги. Тем, кому это не удавалось, помогали приятели. Внезапно парк заполонили собаки: Дженюари увидела человека, выгуливавшего за плату сразу шестерку чужих псов разных пород, мужчину с ризеншнауцером, женщину с бигуди на голове и коккер-спаниелем на поводке. Парк, казавшийся ночью бархатным, становился неприветливым, грязным. Солнечные лучи высвечивали банки из-под пива, разбитые бутылки и обертку от бутербродов. Ветер раскачивал деревья, и мягкий шелест опадающих листьев казался предсмертным стоном на фоне рева автобусных моторов. Чудовище просыпалось, сигналя клаксонами, скрипя тормозами, визжа резиной.

Теперь в парке стали появляться дети. Бледные, усталые матери толкали прогулочные коляски с малышами. Иногда рядом трусила собака с привязанным к коляске поводком — ревнуя, она вспоминала дни, когда безраздельно находилась в центре семейного внимания. В других колясках младенец спал, а двухлетний ребенок сидел на откидном сиденье, пока мать везла детей к детской площадке.

Затем с Пятой авеню хлынул поток широких английских колясок с крошками, завернутыми в пеленки из чистого шелка с вышитыми на них инициалами. Няньки в накрахмаленных форменных платьях катили их к ближайшей скамейке, чтобы собраться там и поболтать, пока подопечные спят.

Дженюари смотрела на детей с завистью. Эти маленькие живые комочки чувствовали себя в парке, как дома. Каждый имел имя, семью.

Она вдруг поняла, что идет к горке желаний. Это был невысокий холмик. Но в детстве он казался Дженюари большой горой. В пять лет она, торжествуя, сама забралась на вершину. Отец поднял ее руку и сказал: «Отныне это твоя гора. Закрой глаза и загадай желание… Оно обязательно сбудется». Дженюари молча помечтала о кукле. Потом отец повел ее в «Румпелмайер» пить горячий шоколад, а перед уходом купил дочери самую большую куклу, какая там продавалась. С того дня холмик стал для Дженюари горой желаний.

Но сейчас горка была голой и неприглядной. Вороша ногами мертвые листья, девушка забралась на вершину. Присела на корточки, подтянув колени к подбородку, обхватила их руками и закрыла глаза. К удивлению Дженюари, звуки, доносившиеся до нее, усилились — грохотали машины, лаяли собаки. Она услышала хруст листьев и поняла, что кто-то приближается к ней. Возможно, человек с ножом. Она не пошевелилась. Наверно, если она не станет открывать глаза, все произойдет быстро и безболезненно.

— Дженюари…

Возле нее стоял отец. Он протянул руку, и девушка поднялась на ноги.

— За последние полчаса я уже третий раз подхожу к горке, — сказал он. — Я догадался, что ты придешь сюда.

Он взял ее за руку и повел из парка. Они пересекли улицу. Майк остановился перед зданием «Эссекс-Хаус».

— Здесь варят отличный кофе. Давай позавтракаем.

Они молча сели за столик. Перед ними поставили яйца, но они не притронулись к ним. Внезапно Майк произнес:

— О'кей. Можешь злиться… но скажи что-нибудь. Она собралась заговорить, но тут появился официант. Он спросил, все ли в порядке с яйцами.

— Да. Просто мы не голодны, — ответил Майк. — Унесите их. Мы только выпьем кофе.

Когда официант отошел, Майк повернулся к дочери:

— Почему ты отправилась в парк? Почему? Тебя могли убить.

— Я не могла уснуть.

— А кто мог! Даже я приняла лишнюю таблетку снотворного. По Нью-Йорку не гуляют до рассвета. Я просидел всю ночь в ожидании утра. Выкурил две пачки сигарет…

— Тебе не следовало этого делать, — упавшим голосом произнесла она. — Сигареты тебе вредны.

— Слушай, оставим сейчас в покое мое здоровье. Я чуть не сошел с ума, обнаружив, что твоя комната пуста… Ди проснулась, когда я звонил в полицию. Она успокоила меня, сказав, что ты, вероятно, вышла погулять и обдумать ситуацию. Тогда я вспомнил про горку желаний.

Она молчала. Он сжал ее руку.

— Дженюари, давай все обсудим. Она ничего не сказала, и он добавил:

— Пожалуйста, не заставляй меня упрашивать тебя.

— Вчера ночью я не следила за вами и не подслушивала нарочно.

— Знаю. Я растерялся. Рассердился на себя, а не на тебя. Я…

Поколебавшись, он взял новую сигарету.

— Я хотел написать тебе о Ди.

— О, Майк, почему ты этого не сделал?

— Потому что до самого последнего момента не был уверен, что женюсь на ней. А когда о наших встречах стали писать в газетах, я испугался, что слух дойдет до тебя. Спасибо доктору Петерсону, изолировавшему вас от внешнего мира. Эту новость я хотел сообщить тебе лично. Собирался сделать это по дороге из аэропорта. Но когда ты сказала, что так долго ждала меня и хочешь побыть со мной наедине, боже, я почувствовал — ты заслужила, чтобы первый вечер прошел, как ты хотела. Я позвонил Ди и попросил ее уйти. Я решил все рассказать тебе за завтраком.

— Когда ты влюбился в нее?

— Кто говорит о любви? Он в упор посмотрел на дочь.

— Запомни — единственная девушка, которую я любил и буду любить — это ты!

— Тогда почему? Почему?

— Потому что я сел на мель. Крепко!

— Что ты имеешь в виду?

— Кончился как продюсер. После трех неудачных лет не мог раздобыть и цента на новую пластинку. На Западном побережье от меня шарахались как от прокаженного. И тут новость из клиники. В сентябре ты выходишь оттуда. Господи, мы жили ради этого дня… а я уничтожен. Знаешь, где меня застало радостное известие? Я гостил в доме Тины Септ-Клер на Западном побережье.

— Ты однажды снимал ее.

— Да, когда ей было семнадцать. Красивая бездарность. Таланта у нее сейчас не прибавилось, но она снимается в сериале, который попал в первую десятку и будет идти на ТВ еще долго. У Тины большой дом, полный слуг и прихлебателей. Вот кем я стал — почетным прихлебателем. Почему бы и нет? Все, что от меня требовалось — это ублажать Тину.

Он помолчал.

— Отец не должен так разговаривать с дочерью, но у меня нет времени на генеральную репетицию. Я выдал тебе неотредактированный сценарий. Без купюр.

Майк потушил сигарету.

— О'кей. Вот так, я загорал у Тины возле бассейна, впитывая в себя солнечные лучи, точно пляжный мальчик. Слуга-китаец подавал мне напитки, я расслаблялся в сауне. Я получал там все — кроме наличных. Это было в июле. Я узнал, что ты выходишь в сентябре. Как я уже сказал, я загорал и думал, что мне делать. В тот же вечер Тина навела меня на мысль. Прожектора давно не производят на меня впечатление, но тут организаторы постарались. Я шел по ковру, чувствуя себя отвратительно в роли эскорта Тины. Она села в кресло рядом со мной и принялась говорить о том, что ей без меня не обойтись. Жаловалась, что мужчину найти очень трудно, что у нее месяц до моего приезда никого не было. И вдруг заявила: "Мы прекрасно смотримся вдвоем, и у меня денег хватит на нас обоих. Как насчет женитьбы? Тогда я хотя бы буду знать, что кто-то будет сопровождать меня в следующем году на церемонию вручения «Эми». Он посмотрел мимо дочери.

— В этот момент я осознал, как низко я скатился. Ей еще не было тридцати, и она хотела содержать меня. Я вспомнил «Бульвар Заходящего Солнца». На следующий день я занял мое кресло у бассейна и попытался найти ответ. Если уж идти на содержание, то не за еду и бассейн. Если я прибыл на конечную станцию, то пусть она будет высшего класса. Я задумался. Барбара Хаттон замужем. Про Дорис Дьюк я ничего не знал. Баронесса де Фаллон — стерва… И тут я вспомнил о Дидре Милфорд Грейнджер. Нас познакомили, когда я находился на гребне успеха; она была красивой, хотя и не молодой, женщиной.

Майк замолчал.

— Славная история, да? Обойдемся без вранья типа «Я встретил ее, безумно влюбился и решил оставить карьеру, чтобы сделать эту женщину счастливой». О, нет… я действовал обдуманно. Узнал, что она находится в Марбелле. Продал всю свою собственность. Автомобиль… часы «Патек Филипп»… остатки акций «Ай-Би-Эм». Всего набралось сорок три тысячи долларов. Я сделал свою ставку и положил деньги на кон. Я отправился в Марбеллу ухаживать за леди…

Он нахмурился, вспоминая.

— Я не знал, что после моего появления она справилась о моем финансовом положении у «Дана и Брэдстрита». Она невозмутимо смотрела, как я давал по двадцать долларов официантам на чай… оплачивал восьмисотдолларовые счета в ночном клубе за компанию ее друзей. За три недели мне не удалось ни поцеловать ее вечером на прощанье, ни пообедать с ней вдвоем при свечах. Нет, мы везде ходили с сопровождающими. Днем я готовил напитки для гостей и смотрел, как она играет в триктрак. И вот, когда меня уже начал преследовать страх перед неудачей, я прибыл на ее виллу в час коктейля, ожидая увидеть обычную толпу, но Ди была одна. Протянув мне бокал, она сказала: «Майк, по-моему, тебе уже пора сделать мне предложение, потому что у тебя осталось на счету всего две тысячи шестьсот долларов». Он улыбнулся, увидев изумленное лицо Дженюари.

— Да, она знала мой банковский остаток с точностью почти до пенни. Затем она сказала: «Но я хочу, чтобы ты знал — я никогда не стану финансировать твои проекты — ни фильмы, ни спектакли. Ну, ты еще хочешь жениться на мне?»

Он закурил новую сигарету.

— О, я даже испытал облегчение, — сказал Майк, пытаясь улыбнуться. — Когда леди дала мне понять, что презирает шоу-бизнес и все связанное с ним, я без труда произнес свои строчки: «Слушай, Ди, возможно, это было у меня на уме в самом начале, но сейчас я действительно влюбился в тебя. Я бы хотел, чтобы у меня сегодня шли три хита на Бродвее — тогда я бы мог сделать тебе предложение».

Майк замолчал.

— Тебя тошнит от этого? Меня тошнит даже сейчас, когда я рассказываю.

— Продолжай, — попросила Дженюари. — Она поверила тебе?

— Во всяком случае, она не стала ухмыляться и кокетничать. Она — весьма своеобразная особа. Улыбнувшись, Ди сказала: «Мистер Майк Уэйн, если бы у вас шли эти хиты, я бы, вероятно, даже не назначила бы вам свидания».

Он умолк в задумчивости.

— Я не знаю причину, но у нее предвзятое отношение к шоу-бизнесу. Может быть, когда-то ее бросил актер или дело в снобизме. Мне пришлось дать ей обещание после женитьбы не возвращаться на Бродвей и в Голливуд. Я сидел, а она ставила условия. Прежде чем я принял их, я сказал ей о тебе. Она, конечно, многое уже знала. Я объяснил, что твое будущее для меня важнее всего.

— Где была свадьба?

— В Лондоне. Мы поженились в конце августа, тихо и тайно. Но новость попала в прессу, и в нашу честь начали устраивать вечеринки. Внезапно «Бульвар Заходящего Солнца» превратился в фильм Феллини. Нас приглашали княгини, члены королевской семьи, знаменитые фотомодели, несколько настоящих принцесс. Мы вращались среди худых элегантных женщин и подтянутых мужчин без животов. В Нью-Йорке Ди общается с такой же компанией. Никто не играет в гольф, в моде теннис; джин «рами» — забава для крестьян. Главное развлечение — триктрак.

Он вздохнул.

— Так мы и живем. Есть еще вопросы?

— Только один. Мы оба будем становиться по пятницам в очередь за пособием?

Их глаза встретились, и он сказал:

— Где ты научилась бить так жестоко?

Она сдержала слезы и не отвела взгляда от его глаз.

— Это правда, верно? Ди содержит тебя, как ты сам говоришь, по высшему разряду.

— По высшему, дорогая, — жестким тоном произнес он. — Но она делает это элегантно. Назначила меня директором одной из ее компаний. Конечно, это только титул. Что я смыслю в недвижимости или танкерах? Но раз в неделю я подписываю бумаги; все в конторе делают вид, будто я им необходим.

Он улыбнулся.

— Каждому мужчине нужен офис, чтобы ходить туда. Ты не представляешь, как это помогает скоротать время. Я прихожу в кабинет и закрываю за собой дверь, чтобы секретарша думала, что я занят. Затем читаю театральные газеты. В пятницу выходит «Эстрада», это мой любимый день. Чтение занимает целое утро. Потом я захожу в брокерскую контору, расположенную в том же здании, чищу туфли и отправляюсь в клуб «Монах», где ем ленч и играю в джин. Я получаю зарплату — тысячу долларов в неделю. Раньше у меня больше уходило на чаевые, ^ но это прекрасная жизнь. У меня квартира в Нью-Йорке, дома, шофер… все, что нужно мужчине.

— Прекрати, — взмолилась она. — Ради бога, прекрати! Я жалею о своих словах. Я знаю, что ты сделал это ради меня.

Она почувствовала, как к горлу подкатил комок, но заставила себя продолжить:

— Разве мы не могли снять небольшую квартиру? Я бы нашла себе работу.

— Какую?

— Ну, играла бы где-нибудь… помогала бы продюсеру… читала сценарии. Он покачал головой:

— Весь этот бизнес изменился. Известные авторы отказываются писать для театра. Ради чего корпеть два года? Чтобы какой-нибудь рецензент из «Таймс» убил постановку в день премьеры? Конечно, есть Нил Саймон, который не знает провалов. Но даже звезды становятся в очередь, чтобы попасть в его пьесу. Да, есть еще экспериментальные внебродвейские театры… и даже авангардистские… но это другая цивилизация. Я ничего о ней не знаю. Это не то, о чем я мечтаю для тебя.

— О чем ты мечтаешь?

— Хочу подарить тебе весь мир.

— Женитьба на Дидре Грейнджер поможет тебе в этом?

— Во всяком случае, я предлагаю тебе прекрасную жизнь среди людей, которые не говорят постоянно о доходах от фильмов и спектаклей. Для тебя шоу-бизнес может быть прекрасным десертом. Приносить удовольствие несколько раз в неделю. Но он не должен стать всей твоей жизнью. К тому же ты смотрела на него глазами дочери Майка Уэйна. Видела за кулисами лишь гримерные звезд. Не бывала в продуваемых сквозняками уборных Балтимора и Филадельфии. Ты видела успех, детка. Светлую сторону луны. Для тебя естественно считать этот мир своим. Что еще я тебе показал:

— Но зачем мне другой мир? Ты любил шоу-бизнес. Я это знаю.

— Я любил лошадей не меньше. Любил элемент азартной игры в работе продюсера. Любил деньги, славу, женщин. Не думай, что я водил тебя в театр по субботам, потому что был без ума от него. Просто я не знал, что еще с тобой делать. Не сердись, — сказал он, заметив вспыхнувшее лицо Дженюари. — Но как может мужчина занять маленькую девочку каждый уик-энд? У меня не было настоящей светской жизни. Только девушки, с которыми я спал. Среди них были разведенные с детьми твоего возраста, называвшими меня дядей Папой. Тебе бы это понравилось, а? Я даже удивлен, что у меня выросла такая чудесная дочь. Потому что я не дал тебе ничего. Теперь все изменилось. Я хотя бы могу дать тебе другую жизнь. Я прошу тебя об одном — попробуй.

— Что именно?

— Посмотри, как живут другие люди. Познакомься с друзьями Ди. Сделай попытку. Если ты не согласишься, значит, я во всем потерпел фиаско.

Она заставила себя улыбнуться.

— Конечно, я попробую.

— И дай Ди шанс. Она славная женщина. Не знаю, зачем я понадобился ей.

— Затем же, что и Тине Сент-Клер, — отозвалась Дженюари. — И Мельбе Делитто… и, вероятно, любой женщине, с которой ты встречался.

Он покачал головой.

— Секс не столь важен для Ди. Майк задумался.

— Мне кажется, она хочет получить от меня нечто большее. Близость… общность… партнерство. Я плохо знаком с такой жизнью. Но, пожалуйста, дай Ди шанс. Если бы ты знала, сколько сил она потратила, готовясь к сегодняшнему обеду. Ди пригласила в качестве твоего кавалера своего двоюродного брата, Дэвида Милфорда.

— Дэвид Милфорд тоже входит в шестерку самых богатых людей?

— Нет. Деньги были у отца Ди. И…

— И он умер, когда Ди исполнилось десять лет, — продолжила Дженюари. — А еще через шесть месяцев мать Ди, молодая красавица, от горя покончила с собой. О, папочка, мы у мисс Хэддон перечитывали биографию Ди каждый раз, когда она выходила замуж. Журналы называли ее «одинокой маленькой принцессой, вечно ищущей счастья».

Она замолчала.

— Я не хочу злословить. Но в школе мисс Хэддон девочки много говорили о Дидре Милфорд Грейнджер. Матери некоторых учениц имели с ней общих знакомых. Я росла, зная об этой женщине все — кроме того, что однажды мой отец женится на ней.

Майк, ничего не говоря, жестом попросил у официанта счет. Дженюари попыталась улыбнуться.

— Папа, извини, — ласково произнесла она, коснувшись пальцами отцовской руки. — Расскажи мне о Дэвиде. Ты его уже видел?

— Несколько раз, — медленно произнес он. — Красивый молодой человек. Ему еще нет тридцати. Ди бездетна. Ее мать была родной сестрой отца Дэвида. У Милфордов нет большого состояния. Нет, они живут неплохо. Даже очень неплохо. Он расплатился с официантом.

— Дэвид работает в брокерской конторе. Занимается делами Ди. У его отца своя юридическая фирма. Дэвид — главный наследник Ди и…

— О, — тихо протянула Дженюари, — ты заключил комплексную сделку. Дама для тебя… молодой человек для меня.

Его глаза вспыхнули.

— Черт возьми, ты в самом деле моя дочь. Всегда бьешь в лоб. Но только Дэвид мне не подчиняется. Думаю, он сам решит, на ком ему жениться. Но было бы нечестно с моей стороны отрицать, что я надеюсь, что с помощью Ди ты познакомишься с каким-нибудь стоящим молодым человеком. У Дэвида, наверно, немало друзей. Он представит тебя им. Возможно, так ты встретишь парня, который тебе понравится, и выйдешь за него. Я бы хотел иметь внука… возможно, двух, трех. Да, я был бы рад этому. Но я не хочу, чтобы ты стала женской версией меня самого.

— Очень жаль, — тихо сказала она. — Именно этим я и являюсь. Более того, сама стремилась к этому.

— Почему? Что я за образец? За всю жизнь я не принес счастья ни одной женщине. Но я не намерен обманывать Ди. Пора возвращать старые долги. Между нами говоря, их накопилось немало.

Дженюари помолчала. Потом заговорила, не глядя на отца:

— Но я-то никому ничего не должна, кроме тебя. Возможно, я принесла бы нам удачу. Мы могли бы побороться вдвоем.

Девушка улыбнулась:

— Но уже поздно. Я уверена, что мне понравится Дэвид Милфорд, я постараюсь очаровать его, чтобы он познакомил меня со своими друзьями. Значит, прежде всего мне надо купить к вечеру нечто сногсшибательное.

Она вдруг замолчала.

— Не беспокойся. Все подготовлено. Нет, ты не то подумала.

Он сунул руку в карман и вытащил оттуда карточку.

— Вот, сходи в этот банк и обратись к мисс Анне Коул. Ты должна подписать бумаги. Там есть для тебя деньги. Ты можешь в любое время открыть счет.

— Майк, я не…

— Это не деньги Ди, — выпалил он. — Когда твоя мать умерла, она оставила небольшую страховку — пятнадцать тысяч долларов. Я положил их в банк на твое имя. Слава богу, что я так поступил… иначе я бы истратил и их тоже. Сейчас, вместе с процентами, тебя ждет около двадцати двух или двадцати трех тысяч долларов. А теперь отправляйся в «Бонвит» или «Сакс» и опустоши там прилавки.

Они вышли на улицу и вскоре остановились перед «Пьером». Невольно подняли головы, подсознательно ожидая увидеть в окне Ди. Майк засмеялся.

— Когда я уходил, она приняла еще одну таблетку снотворного. К тому же она редко встает раньше полудня. Вот ключ от номера. Ты здесь зарегистрирована, так что спрашивай у администратора, нет ли для тебя сообщений.

Она засмеялась.

— Майк, ты единственный человек в Нью-Йорке, которого я знаю. Так что, возможно, тебе следует оставить мне сообщение.

— В этом нет нужды. Ты его уже получила. Повернувшись, он направился к двери отеля.

Глава третья

В «Пьер» она вернулась обессилевшей около четырех часов с одной большой коробкой. И эту одежду выбрать было непросто! Она не знала, что надеть к обеду Ди. В «Бергдорфе» продавщица сказала ей, что в моде миди-юбки, а мини уже устарело. Но в полдень, когда девушки хлынули из контор на ленч, Пятая авеню изобиловала мини и микромини. На Лексингтон-авеню Дженюари увидела индейскую бахрому, джинсы, спортивные костюмы и длинные юбки в стиле ретро. Это был парад мод. Она остановила свой выбор на длинной юбке, сшитой из кусочков материи, и красной блузке из джерси, которую видела на манекене, выставленном в витрине «Блуминг-дейла». Продавщица заверила девушку, что этот костюм подойдет для любого случая.

Вернувшись в отель, Дженюари подошла к стойке и спросила, нет ли сообщений. К ее удивлению, клерк протянул два листочка. Придерживая коробку одной рукой, она принялась читать по дороге к лифту. Одно послание поступило в три, другое — в половине четвертого. В обоих содержалась просьба позвонить в «Плазу»… номер 36. Внезапно она улыбнулась. Ну конечно… это, вероятно, офис Майка.

Когда Дженюари открыла дверь «люкса», горничная вытирала пыль с нефритовых слоников, стоявших на камине. При дневном освещении апартаменты выглядели еще красивее. Солнце отражалось в серебряных рамках с фотографиями, расставленных на пианино. Их было много. Дженюари узнала сенатора, Нуреева, посла и восхитительную Карлу. Подойдя ближе, разглядела выцветшую чернильную надпись. «Дидре от Карлы». Дженюари посмотрела на высокие скулы, потрясающие глаза. Горничная подошла к девушке.

— Слева — три принца. И раджа. Дженюари кивнула.

— Я смотрела на Карлу.

— Да, она очень красива, — сказала женщина. — Меня зовут Сэди. Рада с вами познакомиться, мисс Дженюари.

Девушка улыбнулась. Женщина лет шестидесяти пяти напоминала уроженку Скандинавии. Ее светлые блеклые волосы были стянуты на затылке в маленький тугой узел. Чистое лицо немного блестело. Крупная, ширококостная, сильная горничная сказала:

— Мисс Дидра велела мне развесить ваши вещи. Я взяла на себя смелость переставить полки в вашем шкафу. Когда привезут чемоданы?

— Их нет, — ответила Дженюари. — Вы видели все вещи. И вот кое-что из «Блумингдейла».

— Я поглажу. Мисс Дидра сейчас ушла, но если вам что-то понадобится, возле кровати есть кнопка. Она соединена с кухней и моей комнатой. Я услышу звонок. Не знаю, курите ли вы, но я положила сигареты в вашу спальню. Если вы предпочитаете какую-то определенную марку, сообщите мне.

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, приму ванну и отдохну.

— Звоните, если вам что-то понадобится. Я также оставила в вашей комнате свежие журналы мод. Мисс Дидра подумала, что они вам пригодятся. Она сказала, что вам предстоит многое наверстать.

Сэди покинула комнату с коробкой из «Блумингдейла». Через секунду она вернулась назад.

— Да, в шесть часов придет Эрнест.

— Эрнест?

— Это парикмахер мисс Дидры… Он появляется ежедневно в шесть вечера.

Дженюари вспомнила о сообщениях, которые она держала в руке. Пройдя в свою комнату, села на кровать и назвала телефонистке номер. После трех гудков на коммутаторе сняли трубку. Дженюари попросила соединить ее с абонентом 36.

Пауза… щелчок… другой голос:

— Офис мисс Риггз.

— Что? Дженюари встала.

— Кто вы? — прозвучал раздраженный голос.

— Я — Дженюари Уэйн. Кто такая мисс Риггз?

— О, я — секретарь мисс Риггз. Один момент, мисс Уэйн. Соединяю вас.

Снова щелчки. Затем кто-то удивленно протянул:

— Дженюари, это действительно ты?

Голос был вкрадчивый, аристократический, сдержанный.

Дженюари попыталась вспомнить, кому он принадлежал.

— Кто это? — спросила она.

— Господи, Дженюари. Это я… Линда. Линда Риггз!

— Линда… из школы мисс Хэддон?

— Ну конечно. Что, есть еще одна?

— О, сколько лет прошло! Как твои дела, Линда? Как ты нашла меня? Чем занимаешься? Линда засмеялась.

— Это я должна задать тебе эти вопросы. Но сначала о работе. Почему твой отец так обошелся с Китом Уинтерсом?

— С Китом?

— С Китом Уинтерсом… фотографом…

— О, вчера вечером? (Боже, неужели это было всего лишь вчера?)

— Да, я послала его сфотографировать тебя для нашего журнала.

— Какого журнала?

Линда, помолчав мгновение, произнесла с недовольным оттенком в голосе:

— Я — главный редактор «Блеска», и…

— Главный редактор!

— Дженюари, ты что, с луны свалилась? Я была звездой шоу Майка Дугласа в прошлом месяце. И меня пригласили выступить в шоу Мерва Гриффина, когда я следующий раз приеду на Запад.

— Понимаешь, я была в Европе и…

— Но все знают, что я сделала для «Блеска». Я — самый молодой и самый известный главный редактор в мире. Конечно, я не Хелен Герли Браун. Но и «Блеск» — это не «Космополитен». Дай мне время. Я собираюсь сделать этот журнал самым популярным.

— Чудесно, Линда. Помню, мне было тогда лет десять; после твоего ухода из школы мисс Хэддон мы все обезумели, узнав, что ты…

— Младший редактор, — закончила фразу Линда. — Возможно, эта должность производила впечатление на учениц мисс Хэддон, но за звучным титулом скрывалась рабская работа. Боже, я носилась по городу шестнадцать часов в день. Выискивала бриллианты для демонстрации мод… варила кофе фотографам… выполняла поручения сотрудников художественного отдела… привозила серьги, забытые редактором отдела моды, — и все за какие-то семьдесят пять долларов в неделю. Но в восемнадцать лет это захватывало. Я спала четыре часа в сутки и еще успевала ходить каждый вечер на танцы в клуб. Господи, я уже устала от одного рассказа об этом. Кстати… сколько тебе лет?

— В январе исполнится двадцать один.

— Отлично. Мне двадцать восемь. Забавно, как исчезает разница. Я о возрасте. Когда мне было шестнадцать, а тебе восемь, я едва замечала твое существование. Вспоминаю, ты была одной из малышек, что ходили за мной в школе мисс Хэддон, да?

— Вероятно.

Дженюари не сочла нужным объяснять, что никогда не принадлежала к толпе поклонниц Линды.

— Поэтому я и отправила Кита Уинтерса в «Пьер». Отдел светской хроники узнал, что ты прибываешь из Европы, и я решила напечатать в «Блеске» фотографии Дженюари и Майка Уэйнов, сопроводив снимки статьей о твоей встрече с новой женой отца. Твой папа обошелся с Китом сурово, но снимок удался. То ли ты исключительно фотогенична, то ли и правда превратилась в настоящую красавицу. Слушай, почему бы тебе не заглянуть к нам завтра… часа в три? Я сочиню сопроводительный текст, и мы сделаем хорошие фотографии.

— Буду рада увидеть тебя, Линда, но насчет статьи не знаю.

— Поговорим об этом завтра. Знаешь, где находится здание «Мослера»? Это на Пятьдесят второй, возле «Мэдисон». Мы занимаем три верхних этажа. Поднимайся в пентхаус. До встречи. Чао.

Дженюари наполнила водой ванну, легла в нее и закрыла глаза. Только сейчас она поняла, как сильно устала. Подумала о Линде — некрасивой, живой, энергичной… Теперь она была… судя по ее тону, важной особой. Дженюари почувствовала, что засыпает. Ей показалось, что голос Сэди прозвучал всего через несколько секунд.

— Мисс Дженюари, проснитесь.

Она подняла голову, села. Вода была чуть теплой. Боже, уже шесть!

— Мисс Дидра говорит, что вам пора одеваться к обеду, — объяснила Сэди. — Я выгладила ваше платье. Оно висит в шкафу в спальне.

Дженюари уже оделась, когда Дидра, постучав, вошла в ее комнату. Мгновение они смотрели друг на друга. Дженюари смущенно протянула руку.

— Поздравляю вас. Боюсь, я забыла сделать это ночью.

Ди коснулась своей щекой щеки Дженюари.

— По-моему, мы обе многого не сказали вчера. Мы познакомились не в самых удачных обстоятельствах.

— О, боже…

— Что случилось? — спросила Ди.

— Я забыла купить халат. Ди рассмеялась:

— Оставь себе халат Майка. Ты выглядишь в нем превосходно. Некоторые женщины неотразимы в мужской одежде. Я не отношусь к их числу.

Дженюари решила, что Ди более красива, чем ей показалось сначала. Сегодня она уложила свои пепельные волосы в стиле Гибсон. Дженюари поняла, что в ушах Ди — настоящие бриллианты. Она была очень женственна в черных шелковых шароварах, и Дженюари вдруг засомневалась в уместности своей юбки, сшитой из кусков материи.

Ди отступила на шаг назад, оценивающе разглядывая девушку.

— Мне нравится… только тут нужны драгоценности. Она позвонила Сэди, и горничная тотчас появилась в комнате.

— Принеси мою шкатулку с украшениями, Сэди.

Сэди вернулась с большим кожаным футляром, и Ди стала примерять на Дженюари золотые цепочки. Она настояла на том, чтобы девушка повесила в уши серьги в виде золотых обручей. («Дорогая, они великолепно подходят к твоему загару… ты похожа на цыганку».)

Дженюари едва не сгибалась под тяжестью четырех цепочек, нефритового кулона и львиного клыка в золотой оправе. (Ди пояснила, что сама застрелила этого льва во время сафари.)

— Мне нравится твой макияж, — сказала Ди, приблизившись к девушке. — У тебя фантастические собственные ресницы. Отсутствие помады на губах подчеркивает твою молодость. Твои волосы просто восхитительны. Сегодня вы, молодежь, не обременяете себя укладкой. Длинные распущенные волосы в моде. В твоем возрасте я стриглась и делала перманент. В начале пятидесятых все сходили с ума от итальянского стиля. Я всегда говорила Джине, что готова убить ее за то, что она ввела его. У меня от природы прямые волосы, и, кажется, я полжизни провела под феном с бигуди на голове. А теперь в моде длинные прямые волосы… хотя, бог видит, Карла не меняла свой стиль с восемнадцати лет.

— Какая она?

Ди пожала плечами.

— Карла — одна из моих самых старых и близких подруг… один господь ведает, как я терплю ее эксцентричные выходки.

— У мисс Хэддон, — сказала Дженюари, — мы все смотрели по ТВ ее фильмы. Для меня она — более великая актриса, чем Гарбо или Дитрих, потому что обладает грацией балерины. Сколько требует мужества, чтобы уйти из кино в сорок два и больше туда не возвращаться!

Ди закурила сигарету.

— Она никогда не любила сниматься. Всегда обещала уйти, как только заработает достаточно денег. Постоянно копила их.

— Где она сейчас? — спросила Дженюари.

— Кажется, вернулась в Нью-Йорк. Она скоро позвонит. У нее квартира на Ист-Ривер. Великолепные апартаменты, но, кроме нескольких подаренных ей картин и неплохих ковров, в доме ничего нет. Карла панически боится тратить деньги. Я ждала ее в Марбелле. Твой отец испытал разочарование… я знаю, что он хочет познакомиться с ней. Боже, до этого лета она всегда бывала у меня. Прошлой весной Дэвид устал постоянно выводить нас куда-то. Она обожает балет. До сих пор придерживается своего прежнего артистического режима — подъем в семь, четыре часа у станка, в десять — сон. Но она может отправиться на обед с близким человеком и обожает смотреть ТВ. На самом деле стоит только узнать ее получше, как она начинает казаться весьма скучной. Ее коронный номер — исчезновения. Например, прошлым июнем она пропала, просто сказав мне «До свидания» и ничего не объяснив. Лично я, — Ди понизила голос, — думаю, что она уезжала сделать подтяжку. Кожа Карлы стала чуть провисать… хотя господь не допускает, чтобы черты ее лица, ставшие бессмертными, как-то менялись. Дженюари засмеялась:

— Теперь я боюсь знакомиться с Дэвидом.

— Почему?

— Ну, если Дэвид устал выводить ее в свет по вашей просьбе, то мое общество покажется ему еще более тягостным.

Ди улыбнулась:

— Милая детка, посмотри на себя в зеркало. Карла разменяла шестой десяток, а Дэвиду — двадцать восемь. Она потушила сигарету.

— А сейчас мне пора заглянуть к твоему отцу. Насколько я знаю его, он сейчас смотрит новости и еще не побрился. Почему мужчины не любят бриться два раза в день? Женщины накладывают макияж гораздо чаще. Да, кстати, я сказала всем, включая Дэвида, что в Швейцарии ты училась в «Международном институте». Это отличный колледж.

— Но зачем?

— Ты говоришь по-французски?

— Да, но…

— Дорогая, доверься мне. Ни к чему упоминать тот несчастный случай. Люди подумают, что ты могла повредить голову. Кое-кто насторожится, узнав, что ты лечилась в клинике. Ты должна познакомиться с лучшими людьми и жить в свое удовольствие… не стоит оповещать всех о твоих прошлых болезнях.

— Но сотрясение мозга и переломы костей — это не болезни…

— Дорогая, все связанное с мозгом отталкивает людей. Я помню Курта… я собиралась выйти за него замуж, пока он не сказал мне, что у него в черепе после горнолыжной травмы стальная пластина.

Она передернула плечами.

— Я не смогла бы прикоснуться к голове, внутри которой металл. В этом есть что-то от Франкенштейна. К тому же, если металл соприкасается с мозгом, он, очевидно, влияет на них каким-то образом. Послушайся меня, дорогая. И еще… я попросила Дэвида прийти на двадцать минут раньше остальных гостей. Оставайся до его прибытия в своей комнате. Я дам тебе сигнал, когда выходить. Появление всегда должно быть обставлено подобающе.

Шагнув к двери, она повернулась.

— Ты влюбишься в Дэвида. Как и все женщины. Даже Карла нашла его не просто интересным. А Карла не способна влюбляться. Не потеряй голову от его красоты. Будь сдержанна и излучай обаяние. Я уверена, тебе его не занимать. В конце концов, твой отец обладает им в избытке.

Открыв дверь, Ди замерла в тот момент, когда Дженюари собиралась сесть на кровать.

— Нет… нет. Ты не должна садиться. На юбке появятся складки. При первом появлении человек должен выглядеть безукоризненно. Теперь я должна спешить. Эрнест ждет меня, чтобы зафиксировать мою прическу лаком. Оставайся здесь… пока не придет время познакомиться с Дэвидом.

Глава четвертая

В половине седьмого Дэвид поспешил домой, чтобы переодеться. Он воткнул бритву в розетку. Будь проклята Ди! Но кузина Дидра получала все, что хотела. Он полностью осознал ее могущество, став вице-президентом фирмы «Герберт, Чейзен и Артур». При спаде на фондовой бирже, когда брокерские конторы сокращали штаты, он был повышен в должности. Пока Дэвид занимался ценными бумагами Ди, он мог не беспокоиться о будущем. Будь прокляты Ди и его отец, не имевший собственного состояния. Нет, он так не думает. Старик трудится, не щадя своих сил, и зарабатывает в год почти сто пятьдесят тысяч. Но пока матери требуется десятикомнатная квартира на Пятой авеню, штат прислуги из трех человек и дом в Саутгемптоне… ему не приходится рассчитывать на наследство. Они и пытались сколотить капитал — у кузины Дидры хватит средств на всех.

Ее брак с Майком Уэйном поверг родственников в смятение. Мать три дня плакала и глотала «либриум». Прежние мужья Ди не представляли угрозы. Все они принадлежали к одной категории очаровательных воспитанных легковесов. Но Майк Уэйн — отнюдь не легковес. Его прежние пассии были вдвое моложе Ди. Но самое серьезное беспокойство вызвало то, что Ди не совершила своей обычной процедуры, связанной с завещанием. Ею прежде занимался отец. Ди составляла документ, который семья называла «открытым завещанием». Перед очередным браком она приезжала в офис отца вместе с женихом и диктовала новое завещание, весьма выгодное для ее избранника. В день свадьбы он получал копию. На следующий день Ди возвращалась в юридическую фирму одна и оформляла другое завещание, по которому новому мужу выделялась символическая сумма, если к моменту смерти Ди их брак не будет расторгнут.

Она была замужем за Майком уже почти месяц. И фамилия Майка не была упомянута в «открытом завещании». Дэвид, его отец и Клифф (младший брат матери, также служивший в юридической фирме) были ее душеприказчиками. Каждому из них предстояло получить несколько миллионов. Львиная доля капитала должна была составить «Грейнджеровский фонд»; Дэвида ждала должность президента с годовым окладом в сто тысяч долларов.

Конечно, Ди еще не собирается умирать. Пятьдесят лет — это не старость. Но вряд ли она сумеет стать долгожительницей. В последние годы пресса уделяла много внимания ее болезням. Ди преследовали обмороки. Врачи находили у нее врожденный шум в сердце и гипертонию. (Но она продолжала принимать таблетки, убивающие аппетит, и радовалась своей модной худобе.) Ей сделали несколько операций… женские дела. Однажды она чуть не умерла от «гриппа». (На самом деле она наглоталась снотворного из-за какого-то таинственного любовного романа.) Странно. Дэвид считал Ди неспособной на сильные чувства. А почему бы и нет? Он тоже раньше думал, что не способен испытывать подлинные эмоции.

Он вытащил бритву из розетки и освежил лицо туалетной водой. Надо уметь видеть во всем положительные стороны. Что касается завещания — возможно, Майк действительно влюблен в Ди и не строит корыстных планов. Возможно, он не стремится завладеть ее деньгами. Если Майк не проявит чрезмерной жадности, их хватит на всех. Однако наличие у него дочери усложняет ситуацию. Никто не знал о ее существовании до звонка Ди. «Дэвид, дорогой. Ты должен выручить меня и вывести ее в свет. Я буду счастлива, зная, что о ней заботится близкий мне человек. Ты окажешь мне этим большое одолжение».

Одолжение? Это был приказ!

Он снова ругнулся себе под нос. Будь проклята Ди! Черт возьми, последние дни он ненавидел всех и вся. Его отрывали от Карлы!

Карла! На мгновение он замер перед зеркалом, разглядывая себя. Невероятно! Он, Дэвид Милфорд, — любовник Карлы! Он хотел поведать об этом всему миру, кричать на улице о своем счастье. Но он знал, что сохранение тайны — непреложный закон в его отношениях с Карлой.

Карла! В четырнадцать лет он мастурбировал перед ее фотографией. В шкафчиках его одноклассников висели портреты Дорис Дэй, Мэрилин, Авы Гарднер и других красавиц пятидесятых годов. Но он восхищался одной лишь Карлой. У первой девушки, с которой он переспал в семнадцать лет, было лошадиное лицо, но ее волосы напоминали волосы Карлы. В последующие годы он находил партнерш, имевших какое-то сходство с Карлой. Повзрослев, он стал воспринимать собственную индивидуальную привлекательность каждой девушки, а образ Карлы обрел характер мистической мечты.

И вот, спустя восемь лет, он наткнулся на газетную фотографию — Карла стояла на борту яхты Ди. Дэвид немедленно отправил своей кузине страстное письмо. Он умолял ее познакомить его с Карлой. Ди оставила просьбу без внимания. Но Дэвид стал напоминать о ней Ди при каждой очередной встрече. И вот прошлой весной, когда он уже потерял надежду, Ди как бы между прочим сказала: «Кстати, Дэвид, Карла сейчас в городе. Ты не хочешь сводить нас на балет?»

В тот вечер он совершенно потерял голову. За весь день ничего не сделал в офисе. Примчавшись домой, трижды поменял костюм, не зная, на каком остановить свой выбор. А потом… небрежное представление Ди… сильная рука Карлы… он стоял, уставившись на это поразительное лицо… слушая низкий голос, так хорошо знакомый ему по фильмам. Находясь в состоянии ступора, не в силах поверить, что сидит рядом с Карлой, и сконцентрировать внимание на балете, он изумился той непринужденности, с которой Ди держалась в обществе этой потрясающей женщины. Вероятно, человек, обладающий таким богатством, какое было у Ди, не способен испытывать трепет. Очевидно, Ди воспринимала Карлу как еще одну забавную личность, чьим портретом в серебряной рамке можно пополнить уникальную коллекцию, стоявшую на пианино.

На следующий день после балета он послал Карле три дюжины роз. На визитной карточке был его служебный телефон, но он дописал номер домашнего, не значащийся в справочнике. Она позвонила, когда он собирался покинуть офис. Поблагодарила его сдержанным низким голосом и твердо попросила никогда не присылать ей цветы — они вызывают у нее аллергию. Она уже отправила их назад с горничной. Когда он начал, заикаясь, что-то говорить, она сказала: «Однако я угощу вас бокалом виски. Приходите ко мне домой в пять часов».

Нажимая кнопку ее звонка, он дрожал, как школьник.

Она сама открыла дверь и встретила его, разведя руки в стороны.

— Мой такой молодой поклонник. Входите же, не стойте. И, пожалуйста, не нервничайте так, потому что я хочу, чтобы вы любили меня".

Она провела его в квартиру. Он не отводил взгляда от ее лица. Но все же заметил пустоту комнаты. Несколько картин, телевизор, большой диван, камин, которым, похоже, никогда не пользовались, лестница, ведущая на второй этаж. Ничто в квартире не отражало личность Карлы, словно она сняла ее на время. Они посмотрели друг на друга. Карла протянула к нему руки, и школьник исчез. Когда их тела слились, Дэвид вдруг понял разницу между любовью и сексом. В этот вечер его единственным желанием было доставить удовольствие Карле… сделав это, он, к своему изумлению, сам испытал неведомую ему прежде радость.

Позже, когда они лежали рядом, она изложила ему правила. «Ди не должна знать. Если ты хочешь встречаться со мной, никто не должен знать». Он принял условие. Прижав ее к себе, заверял в преданности, давал обещания. «Все будет, как ты пожелаешь, Карла, — услышал он свой голос. — Видишь, я влюблен в тебя». Она вздохнула.

— Мне пятьдесят два года. Слишком много для любви… и для тебя.

— Мне двадцать восемь. Я тоже уже не мальчик. Карла рассмеялась:

— Двадцать восемь! И ты такой красивый. Она погладила его щеку.

— Двадцать восемь — это очень мало. Но… вероятно, мы сможем быть счастливы какое-то время. Если ты будешь хорошо вести себя.

— Как я должен вести себя?

— Я уже сказала. Также ты должен обещать, что никогда не будешь преследовать меня. Я не дам тебе номер моего телефона, и ты не должен приходить сюда без приглашения.

— Как тогда мы будем встречаться? — улыбнулся он.

— Я буду звонить тебе, когда захочу тебя увидеть. И ты не должен говорить о любви. Не должен внушать себе, что любишь меня, в противном случае ты будешь очень несчастлив.

Дэвид снова улыбнулся:

— Боюсь, это случилось, когда мне было четырнадцать…

Он замолчал. Черт возьми, ему не следовало напоминать о разнице в возрасте. Но она улыбнулась.

— Ты любил Карлу, которую видел в кино. Ты не знал настоящую Карлу.

Он прижал ее к себе и ощутил странное волнение. Небольшие груди Карлы касались его тела. Ему всегда нравились крупные женские груди, но сейчас его не огорчало то, что у Карлы их почти не было. Ее тело было упругим, сильным. Он читал, что в юности она готовилась стать балериной, затем ей пришлось бежать во время войны из Польши в Англию, где Карла быстро сделала карьеру в кино. Писали, что она до сих пор ежедневно проводит четыре часа у станка. Она часто меняла квартиры, потому что фотографы, узнав адрес, начинали караулить ее возле подъезда. Дэвид также слышал, что в молодости она была лесбиянкой. Все это он вспомнил, держа ее в своих объятиях. Но то было частью легенды о загадочной женщине, которую до сих пор преследовали фоторепортеры. Сейчас она, казалось, полностью принадлежащей ему… Занимаясь любовью, она льнула к Дэвиду с жаром и страстью молодой девушки. Однако когда все было кончено, занавес падал, и возвращалась Карла-легенда.

Той весной они провели вместе потрясающий месяц. Все, кроме свиданий с Карлой, казалось Дэвиду нереальным. Каждый день он просыпался, не веря, что это чудо происходит с ним. Но всегда оставалась неудовлетворенность — он не мог ей позвонить, боялся отойти от телефона и пропустить ее звонок. С нетерпением ждал его во время работы и деловых разговоров.

И наступил день, когда она не позвонила. Он старался не поддаваться панике. Возможно, ей нездоровится. Или начались месячные. Черт возьми, бывают ли еще месячные у пятидесятидвухлетней женщины?

На следующий день он увидел знакомые фотографии в газетах. Карла отворачивается от репортеров в аэропорте «Кеннеди». Она улетела куда-то в Европу. Дэвид пытался узнать пункт назначения, но она, очевидно, взяла билет на чужую фамилию. Один предприимчивый газетчик, ссылаясь на служащего трансагентства, утверждал, что она улетела в Южную Америку. Но это были только домыслы. Она исчезла — вот все, что он знал.

Он попытался не выдать голосом своего волнения, разговаривая вечером по телефону с Ди. Говорил о ценных бумагах, погоде, о предстоящей Ди поездке в Марбеллу… Когда наконец он заставил себя упомянуть исчезновение Карлы, Дидра засмеялась.

— Дорогой мой, она всегда так поступает. Карла не хочет пускать корни. Поэтому в ее квартире минимум мебели. При наличии комфорта ей бы казалось, что она действительно живет там.

— Она всегда была такой?

— Всегда, — скучающим тоном ответила Ди. — Я познакомилась с Карлой в Калифорнии, когда она находилась в зените своей славы. Я была тогда замужем за Эмери, киностудия Карлы купила его книгу. Разумеется, Эмери, как и многие, мечтал познакомиться с ней. Тебе это должно быть понятно. Эмери знал одного режиссера, который, в свою очередь, знал Карлу. В один незабываемый для Эмери день Карла появилась у нас на ленче. Это было, кажется, в 1954 году. Известность и красота Карлы достигли своего расцвета. Я должна признать, что она действительно обладает каким-то магнетизмом. Я почувствовала это, когда она вошла в комнату. Она отличалась патологической застенчивостью…

Ди засмеялась, и Дэвид почувствовал, что тема оживила кузину.

— Но она тянулась ко мне в тот день. У нее развита интуиция; Карла видела, что лишь я одна не теряю головы от восторга в ее присутствии. Это Карлу забавляло. Я любезничала с ней ради Эмери. И на следующей неделе она действительно пригласила нас к себе выпить.

Ди вздохнула.

— Ты знаешь «Соколиное гнездо»? Там она жила. Не в престижной части «Беверли Хиллз», а среди забытых богом гор, в доме, обнесенном трехметровым забором, почти без мебели. Ее жилище выглядело так, точно она только что в него въехала. Клянусь, в холлах лежали коробки, хотя она прожила там пять лет. Никто не видел все комнаты. Я догадывалась, что обставлены были лишь гостиная и спальня. Она не стала сниматься в картине, основанной на романе Эмери; через несколько лет мы развелись, Карла ушла из кино. Мы встретились с ней и подружились. Но ее надо принимать такой, какая она есть. Три "С" — скрытность, скупость и слабоумие — ключ к ее личности. Поняв это, ты можешь считать, что знаешь Карлу.

Ди отбыла в Марбеллу, а Дэвид попытался выбросить Карлу из своей головы. Он снова начал встречаться с фотомоделями. Завел роман с Ким Ворен, эффектной голландской фотомоделью, которая обожала Дэвида, однако считала его плохим, эгоистичным любовником. Это заявление девушки потрясло Дэвида. Он всегда был отличным любовником. Но теперь, когда его преследовали воспоминания о Карле… возможно, он потерял какие-то прежние достоинства. Вдобавок на него свалилась весть о замужестве Ди. Всю семью охватила паника. Дэвид отчасти вернулся на землю от потрясения. Ди была гарантом их будущего. Карла отсутствовала, и он должен был думать о бизнесе.

Он погрузился в работу. Обворожил Ким. Через несколько дней она переменила мнение о его мужских достоинствах. Вернувшись к прежней размеренной жизни, он почти радовался тому, что всегда знает, что принесет день. Начал ценить покой. Теперь у него не было безумных взлетов… и мучительных падений. Он мог не ждать часами, когда зазвонит личный телефон, стоящий в офисе.

И вот, восемь дней назад, он зазвонил вновь. Во время важных переговоров. Низкий голос с сильным акцентом. Она вернулась! Через десять минут Дэвид уже звонил в дверь ее квартиры. Когда она здоровалась с ним, ему не удалось скрыть свое изумление. Она словно только что сошла с экрана, на котором демонстрировался ее старый фильм. Она выглядела максимум лет на тридцать. Великолепное лицо без морщин… гладкая кожа на скулах. Она засмеялась, стиснув его руки.

— Я не стану врать, что долго отдыхала, — произнесла она. — Скажу тебе правду. Меня так раздражало, что лицо не соответствует еще крепкому телу. Я кое-что сделала. Один бразильский волшебник…

Карла не позвонила Ди и велела Дэвиду не говорить кузине о ее приезде.

— Я не готова отвечать Ди на вопросы насчет моего лица. Не хочу, чтобы она сплетничала с подругами.

Потом все было так, словно она и не уезжала. Они виделись ежедневно. Он либо приходил к ней домой в пять часов, либо они встречались в городе и шли смотреть балет или зарубежный фильм. Вернувшись в квартиру, занимались любовью. Потом смотрели телевизор и ели бифштексы, которые вместе жарили на кухне. У Карлы не было прислуги — она не терпела возле себя чужих. Лишь раз в несколько дней домработница с девяти часов до полудня убирала квартиру.

Карла обожала ТВ. В каждой комнате у нее стояло по телевизору. Она не интересовалась новостями… ненавидела войны… сцены насилия заставляли ее содрогаться. Дэвид вспомнил, что во время второй мировой войны она находилась в оккупированной стране. Карла отказывалась говорить об этом, и Дэвид никогда не настаивал. Ему не хотелось лишний раз напоминать ей о том, что в 1939 году его еще не было на свете.

Одевшись, Дэвид посмотрел на часы. Без четверти семь. Он прошел в гостиную и смешал себе мартини. Меньше чем через час ему следовало прибыть к Ди, чтобы познакомиться с доставшейся ей падчерицей. Ди пригласила его на обед только вчера. Вечером он сказал об этом Карле. Она понимающе улыбнулась. «Не беспокойся. Я съем твой завтрашний бифштекс со старой подругой».

Сегодня она не позвонила. Для звонка не было повода. Она велела ему прийти завтра в обычное время. Если бы он мог ей позвонить! Это в их отношениях огорчало его сильнее всего. Мог ли он чувствовать себя мужчиной, будучи вынужденным сидеть у аппарата, точно влюбленная девушка? Он откинулся на спинку кресла и отпил мартини. Дэвида что-то тревожило. Он не мог понять, что именно — то ли отмена их сегодняшнего свидания, то ли безразличие, с которым она восприняла его слова. Если бы он мог позвонить Карле и сказать, что он скучает без нее, что, возможно, обед завершится рано и они еще смогут встретиться! Он допил спиртное. Ужасное положение. Она даже на всякий случай убрала из аппарата картонку с номером. Лишила их связь элемента человечности, теплоты. Какая теплота? Он ублажал ее, она получала удовольствие. Он один испытывал эмоциональную вовлеченность. Она ничего не брала в голову. Ладно, это неважно. Он жил ради свиданий с ней, а сегодня их встречу пришлось отменить из-за Ди, которая вряд ли поняла бы его чувства. Будь она проклята!

Он по-прежнему пребывал в плохом настроении, когда зазвонил в дверь Ди. Марио, совмещавший обязанности шофера и дворецкого, когда Ди находилась в Нью-Йорке, открыл дверь. Майк поздоровался с Дэвидом, и Марио отправился готовить гостю мартини.

— Ди укладывает волосы, — сказал Майк. — К ней ежедневно приходит один из этих молодых людей в брюках в обтяжку.

Затем дверь открылась, и Ди стремительно вошла в комнату. Она подставила щеку Майку, послушно поцеловавшему жену, подплыла к Дэвиду и сказала ему, что он прекрасно выглядит. Дэвид тоже чмокнул кузину в щеку, сделал ей комплимент и сел на край дивана. Поддерживая светскую беседу с Майком, он думал: «Черт возьми, где же его дочь?»

Дэвид почти допил мартини, когда Дженюари появилась в комнате. Он услышал, как их представляют друг другу, а также свой вопрос о перелете. Как она перенесла разницу во времени? Но он знал, что пялится на нее, как болван. Боже! Она была потрясающе красива.

Дэвид услышал произнесенное им обещание сводить ее в «Клуб», «Максвелл», «Одуванчик Дели» — во все места, где она еще не была. Боже, он сказал, что достанет билеты на «Волосы». Закурил сигарету и внезапно спросил себя, как ему теперь освободиться от всех этих приглашений, которые он вдруг сделал. Он разболтался от волнения. Да, совсем потерял контроль над собой. Откинувшись на спинку дивана, попытался обрести трезвость мыслей. Да, Дженюари — исключительно красивая девушка. Но она — не Карла. Однако однажды Карла снова исчезнет. Он должен понимать это. Роман с Карлой был удивительным безумием, ставшим частью его жизни.

Внезапно он заметил, что просто молча разглядывает девушку. Ему следовало что-то сказать.

— Ты играешь в триктрак? — спросил он.

— Нет, но хочу научиться, — ответила Дженюари.

— Отлично. Я с радостью помогу тебе в этом.

Дэвид допил мартини. (Великолепно! Теперь ему придется еще и обучать ее триктраку!) Лучше не раскрывать рта и не налегать на мартини. Он решил придать беседе безличный характер и заговорил о турнирах по триктраку, проходивших в Лас-Вегасе, Лондоне и Лос-Анджелесе. Ди была семейным чемпионом. Всегда выходила победителем. Дэвид услышал свой рассказ о правилах соревнований, о ставках… Внезапно Дэвид замолчал. Ему показалось, что тема не интересует девушку, что она слушает из вежливости. Невероятно. Он любит Карлу. И все же Дженюари взволновала его. Наверно, своей исключительной сдержанностью. Эта легкая полуулыбка заставляла его болтать всякую ерунду.

Раздался звонок. Марио впустил две пары, прибывшие вместе. Дэвид обнаружил, что берет еще один протянутый ему бокал. Он знал, что ему не стоит пить; девушка смущала его своим присутствием. Он отметил, как непринужденно она знакомится с гостями. На ее губах постоянно играла улыбка…

Он также увидел, что в фокусе ее внимания находится отец. Девушка провожала его взглядом, когда он двигался, время от времени они подмигивали друг другу, словно обмениваясь только им понятными шутками.

Гости Ди источали Дженюари экстравагантные комплименты. Она выслушивала их невозмутимо. Дэвид чувствовал, что они не трогают ее. И тут ему пришло в голову, что и он, возможно, не произвел на Дженюари большого впечатления. Это было новое ощущение. Сходное с тем, которое он испытал, когда голландка сказала ему, что он — неважный любовник. Неужели он позволил Карле поглотить его целиком? Убить в нем индивидуальность? Остаток вечера он умышленно старался не думать о Карле и сконцентрироваться на Дженюари. Время шло, а он чувствовал, что его обаяние не действует на падчерицу Ди.

На самом деле при Дэвиде девушка испытывала сильное смущение. Своей сделанной Дэвиду «рекламой» Ди заранее вызвала у Дженюари антипатию к молодому человеку. Однако познакомившись с ним, нашла его очень красивым и вовсе не поглощенным исключительно самим собой. Он был весьма высок. Обычно ей не нравились блондины, но Дэвид был от природы шатеном, его волосы выгорели на солнце. У него была смуглая кожа и карие глаза.

Он нравился ей. Очень. Она пыталась скрыть это с помощью маски, роль которой играла смущавшая Дэвида полуулыбка. Мышцы ее лица болели от этой полуулыбки, когда она наблюдала за тем, как Майк играет роль мужа Ди. Для друзей Ди, даже для официантов и метрдотелей, судя по их отношению, она по-прежнему оставалась Дидрой Милфорд Грейнджер… а Майк был просто ее последним мужем.

Они отправились обедать в «Лотерею» — ресторан с дискотекой, находящийся рядом с «Пьером». Ди разместила гостей за большим круглым столом по своему усмотрению. Майк оказался между Розой Контальба, испанкой средних лет, содержавшей своего спутника, художника-югослава, и еще одной женщиной, полной и неинтересной, зато с крупными бриллиантами. Ее муж отличался огромными габаритами. Он сидел по левую руку от Дженюари и считал себя обязанным развлекать девушку светской беседой. Его рассказ об их ранчо в Монтане казался ей бесконечным. Сначала она пыталась изобразить интерес, но вскоре поняла, что соседу вполне хватает ее замечаний типа «О, правда?» и «Как интересно». Общий разговор касался летнего отдыха и планов на зиму. Роза отправлялась на фотосафари в Африку. Полная женщина слишком устала от летнего сезона, проведенного в Истгемптоне, чтобы думать о зиме. Все спрашивали Ди, когда она откроет свой Зимний дворец в Палм-Бич.

— В ноябре. Но гостям придется учесть, что мы будем уезжать на все турниры по триктраку. Конечно, праздники мы собираемся проводить дома. Вероятно, Дженюари приедет на рождество и Новый год, но, думаю, она найдет себе работу-развлечение в Нью-Йорке на большую часть времени.

Работу-развлечение? Прежде чем Дженюари раскрыла рот, крупный мужчина сказал:

— Ну, Ди, только не говори мне, что это очаровательное создание будет работать. Ди улыбнулась:

— Стэнфорд, ты не понимаешь. Сейчас молодежь хочет что-то делать…

— О, нет, — простонал Стэнфорд. — Не уверяй меня, что она из числа тех, кто хочет переделать мир, участвует в демонстрациях и маршах протеста, требует вернуть индейцам их земли, уравнять в правах всех, включая женщин и цветных.

— А как вам нравятся религиозные фанатики с раскрашенными физиономиями и обритыми головами? — спросила полная женщина. — Я видела их поющими под бой барабанов. Прямо на Пятой авеню, перед «Даблдэй».

— Самое противное — это занудные типы в университетских городках, которых нам показывают в новостях, — вмешалась Роза. — Они тоже маршируют, обняв друг друга… парней можно отличить от девушек только по бородам.

— О, это кое-что мне напомнило, — полная женщина подалась вперед, и все поняли, что их ждет пикантная сплетня. — Пресси Мэтьюз вовсе не пьет на курорте минеральные воды. Она угодила в какую-то коннектикутскую лечебницу с полным истощением нервной системы. Похоже, этим летом ее дочь сбежала из дому с каким-то молодым евреем. Они купили подержанный грузовик, взяли с собой продукты и отправились в путешествие по стране, собираясь останавливаться в молодежных общинах. Психиатр Пресси посоветовал ей смотреть сквозь пальцы на выходку дочери, которая, по его словам, подобным образом протестует против системы. Но осенью Пресси-младшая не вернется домой. Она собирается родить от этого еврея. Они не намерены жениться до появления ребенка — Пресси-младшая хочет, чтобы малыш присутствовал на свадьбе. Вы представляете! Пресси-старшую едва не хватил удар… Они решили держать эту историю в тайне… так что пусть она останется между нами.

Крупный мужчина сказал:

— Ладно, тут обошлось хотя бы без гитар и тяжелого рока. Посмотрите лучше на Дженюари.

Все согласились, что Дженюари — настоящая красавица, но Ди подчеркнула то обстоятельство, что девушка получила образование за границей. Роза спросила Дженюари о ее специализации, и Ди поспешила ответить: «Языки. Дженюари свободно говорит по-французски». Потом принялась рассказывать о какой-то школе-яслях, где малышей обучают иностранным языкам чуть ли не с пеленок. Дженюари заметила, что отец щелкал своей золотой данхилловской зажигалкой каждый раз, когда одна из его соседок вытаскивала сигарету. Он даже кивал и улыбался, повернувшись лицом к художнику-югославу, который рассказывал какую-то историю. Майк добросовестно платил по счетам. Дженюари смотрела на отца, склонившего в позе слушателя свою красивую голову — полная женщина болтала без остановки. Один раз Майк перехватил обращенный на него взгляд дочери, и их глаза встретились. Он подмигнул ей, и Дженюари заставила себя улыбнуться. Затем Майк вернулся к своим обязанностям. Внезапно девушка услышала голос Ди:

— Дженюари охотно возьмется за это.

За что она возьмется? (Тут нельзя отвлекаться ни на секунду.)

Ди, улыбаясь, разъясняла подробности, связанные со школой-яслями.

— Основная идея — обучение надо начинать в раннем возрасте. Дети вырастают двуязычными. Вот почему «Маленький лицей» Мэри Энн Стоке пользуется таким успехом. Мы с Мэри Энн вместе учились в «Смите». Бедняжка заболела полиомиелитом на первом курсе. Ее семья потеряла все… безденежье и высохшая рука… Естественно, у Мэри Энн не было шанса на приличное замужество. Несколько лет тому назад она задумала открыть школу, и я согласилась финансировать ее. Сейчас «Маленький лицей» практически окупает себя.

— О, Ди, дорогая, — взревела полная женщина, — ты так скромна. Я и не знала, что ты помогла Мэри Энн встать на ноги. Это чудесная школа. Там учится мой внучатый племянник.

Ди кивнула.

— И, естественно, как только я сказала ей о том, что французский — второй язык Дженюари, она подпрыгнула от радости. В конце концов, это часть замысла — красивые светские девушки обучают малышей. Они полюбят Дженюари.

— Вы хотите, чтобы я преподавала? Дженюари заметила, что ее голос дрогнул. Дэвид внимательно наблюдал за девушкой.

— Когда она начнет? — спросил он. Ди улыбнулась.

— Я сказала Мэри Энн, что нам потребуется пара недель, чтобы привести в порядок гардероб Дженюари. Она сможет приступить к занятиям в октябре. Завтра Мэри Энн приедет к нам на чай. Тогда все и обсудим.

Рок сменился медленной музыкой. Дженюари посмотрела на Майка. Их глаза встретились. Он еле заметно кивнул ей и встал. Но в тот же момент поднялась Ди.

— О, Майк… а я испугалась, что ты не вспомнишь. Это наша песня.

Майк немного смутился, но потом заставил себя улыбнуться. Направляясь с мужем к площадке, Ди повернулась к столу.

— «Три монеты в фонтане». Эту вещь исполняли в ресторане Марбеллы, когда мы встретились.

Все проводили их взглядами. Внезапно Дэвид встал. Он коснулся плеча Дженюари.

— Эй, я — твой кавалер.

Он повел ее к площадке. Теснота практически не позволяла танцевать. Они двигались среди других пар. Прижав Дженюари к себе, он прошептал:

— Скоро все кончится, и мы куда-нибудь сбежим.

— Наверно, я не смогу.

Она посмотрела на отца, что-то шептавшего Ди на ухо.

— А ты постарайся, — невозмутимо сказал Дэвид.

Когда мелодия смолкла, он отвел девушку к столу. Гости выпили кофе, затем спиртное, еще поболтали, и обед подошел к концу. Люди, вставая, говорили Ди, что все было великолепно.

— Я угощу Дженюари перед сном, — сказал Дэвид.

Быстро поблагодарив Ди и Майка за вечер, он усадил Дженюари в такси, прежде чем она успела возразить. Они поехали в «Клуб».

Там было многолюдно. Гремела музыка. Дэвид знал почти всех посетителей. У бара стояли его друзья с девушками. Дэвид предложил Дженюари присоединиться к ним.

— Мы ненадолго, поэтому нам не нужен столик.

Дженюари знакомилась с людьми, танцевала с приятелями Дэвида. Цепочки Ди болтались на шее, но у многих девушек здесь их было даже вдвое больше, и им, они, похоже, не мешали. Длинные волосы танцующих хлестали из стороны в сторону, украшения звенели в ритме музыки. Дженюари оказалась на площадке в тесных объятиях парня с женственной внешностью, который пытался назначить ей свидание на завтрашний вечер. Она отвечала уклончиво, но тут вмешался Дэвид.

— Мне пришлось спасти тебя от Неда, — заявил Дэвид. — Он — гомик, но считает необходимым встречаться с красивыми девушками для отвода глаз.

Внезапно зазвучала музыка Бакара. Они приблизились друг к другу. Дэвид почувствовал, что Дженюари расслабилась. Он прошептал:

— Мне тоже нравится эта мелодия. У меня дома много пластинок с песнями Бакара. Она кивнула. Дэвид гладил ее спину.

— Я бы хотел лечь с тобой в постель, — сказал он.

Они продолжали танцевать. Ее поразил его будничный тон. В нем не было страстной мольбы и обещаний Франко. Просто утверждение. Кажется, девушка должна оскорбиться, услышав такое от мужчины в первый день знакомства. Это было бы естественно у мисс Хэддон. Но сейчас она находилась не у мисс Хэддон, а в «Клубе». Дэвид был искушенным парнем, несомненно, имевшим успех у девушек. К тому же фраза прозвучала не как предложение, а как комплимент. Она решила, что ей следует промолчать.

Подведя Дженюари к бару, он принял участие в общей беседе. Заговорили о предстоящих спортивных турнирах. Девушки обменивались впечатлениями от летнего отдыха, обсуждали начало сезона и стоимость переделки соболиной шубы — «Женская одежда» утверждала, что эпоха «мини» окончательно ушла в прошлое.

Дженюари улыбалась, пытаясь демонстрировать интерес, но ее вдруг охватила усталость. Она испытала облегчение, когда Дэвид допил коктейль и предложил уйти. В такси она воздвигла между ними барьер из потока слов: «Как весело было в „Клубе“… У тебя очень милые друзья… Почему музыка звучала так громко?» Дженюари смолкла, лишь увидев козырек «Пьера». Дэвид попросил водителя подождать и проводил ее до двери.

— Я прекрасно провела время, — сказала Дженюари.

— У нас еще многое впереди, — отозвался он, неожиданно привлек ее к себе и крепко поцеловал. Она почувствовала, что он языком раздвигает ее губы. Заметила, что консьерж тактично отвернулся в сторону. Дженюари, как и всегда, когда мужчина пробовал целоваться с ней, испытала отвращение, которое испугало девушку.

Отпустив Дженюари, Дэвид улыбнулся.

— У нас все будет отлично. Я в этом уверен. Повернувшись, он зашагал к такси.

Войдя в квартиру, она застала Майка и Ди склонившимися над столиком для триктрака.

— Я у нее выиграл! — закричал он. — Первый раз!

— Он опроверг все законы вероятности, — пожаловалась Ди. — Ему поразительно везло.

— Я всегда нарушаю законы, — усмехнулся Майк. Ди полностью переключила свое внимание на Дженюари.

— Правда, Дэвид, — просто прелесть? Майк встал.

— Пока вы, дамы, обсуждаете вечер, я выпью пива. Хотите что-нибудь? Кока-колу, Дженюари?

— Нет, спасибо.

Она начала снимать с себя украшения.

Когда Майк вышел из комнаты, Ди произнесла:

— Я оказалась права насчет Дэвида? Он очень красив, правда? Когда ты с ним встречаешься снова?

Дженюари вдруг поняла, что он не назначил ей следующего свидания. Она протянула Ди серьги и принялась снимать цепочки.

— Большое спасибо за драгоценности…

— Они всегда в твоем распоряжении. А теперь расскажи мне, какое впечатление произвел на тебя Дэвид. Где вы были?

— В «Клубе».

— О, это забавное место. О чем вы, молодежь, говорили?

Дженюари засмеялась:

— Ди, в «Клубе» почти не разговаривают. Разве что с помощью жестов. Мы танцевали. Я познакомилась со многими его друзьями.

— Я рада. Дэвид знает всех стоящих молодых людей и…

— Ди, я хочу поговорить с вами насчет малышей. Майк вернулся в комнату.

— Каких малышей?

Ди отошла к столику для триктрака.

— У нас с Дженюари есть один замысел. Майк, наведи порядок на столе, я должна перед сном обыграть тебя, чтобы ты понял, что ничего не смыслишь в триктраке. Спокойной ночи, Дженюари. Завтра мы сможем вдоволь поболтать.

Дженюари послала воздушный поцелуй отцу и ушла в спальню. Посмотрела на закрытую дверь. Майк Уэйн… играет в триктрак. Она вспомнила о Дэвиде. Возможно, он просто хотел сделать ей комплимент, сказав «Я бы хотел лечь с тобой в постель». А она смутилась. Он даже не лапал ее.

И все же это неприлично!

Или она не права?

Многое изменилось со времени учебы у мисс Хэддон. Майк стал другим, и весь мир — тоже.

А Дэвид такой милый. И красивый. Может быть, она оттолкнула его. Вероятно, он почувствовал, как она внутренне напряглась, услышав его признание. Но он же поцеловал ее на прощание. Однако она почти не ответила ему. Возможно, он этого не заметил.

Или заметил?

Он не пригласил ее на следующее свидание. Возможно, просто забыл. Она сама заметила это, лишь услышав вопрос Ди.

Зазвонил телефон. Она поспешила снять трубку и едва не опрокинула лампу.

— Привет, детка, — раздался приглушенный голос Майка.

— Привет, папа.

— Ди в ванной. Я решил, что нам есть о чем потолковать. Выпьем кофе в гостиной в девять утра?

— О'кей.

— И не грусти. Обещаю тебе — ты не будешь учить сосунков.

— О…

Она заставила себя рассмеяться.

— Я всегда рядом с тобой, ясно?

— Да.

— Спокойной ночи, детка.

— Спокойной ночи, папа.

Утром, когда она вошла в гостиную, Майк сидел на диване, пил кофе и читал «Тайме». Он молча налил кофе в чашку и протянул ее дочери.

— Сэди оставляет термос перед сном, — пояснил он. — Ди обычно спит до полудня, так что завтрак здесь не подают.

— Ты всегда встаешь так рано? — спросила она.

— Только со дня твоего возвращения. Она села и отпила кофе.

— Майк, нам надо поговорить.

Он улыбнулся:

— А зачем, по-твоему, я здесь сижу? Дженюари безотрывно смотрела на чашку.

— Майк, я…

— Ты не хочешь преподавать в «Маленьком лицее». Она поглядела на отца.

— Ты знал об этом?

— Только со вчерашнего вечера. Я все уладил с Ди. Никакого «Маленького лицея». Что еще?

— Я не могу здесь жить. Его глаза сузились.

— Почему?

Она встала и подошла к окну.

— Смотри, отсюда видна моя горка. Большой пудель сидит на ней и…

Он приблизился к дочери:

— Почему ты не можешь жить здесь? Она попыталась улыбнуться.

— Возможно, потому, что не способна делить тебя с кем-то.

— Слушай, ты прекрасно знаешь, что мы полностью принадлежим друг другу.

— Нет.

Она покачала головой:

— Из этого ничего не получится. Я не могу видеть, как…

Дженюари замолчала.

— Что ты не можешь видеть? — тихо спросил он.

— Как ты играешь в триктрак.

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Майк посмотрел на дочь и заставил себя улыбнуться.

— Это неплохая игра… правда. Он взял ее за руки.

— Слушай, Ди заново отделала для тебя спальню — новые обои, специальные вешалки в шкафу, все прочее. Думаю, она обидится, если ты даже не предпримешь попытку. В начале ноября мы улетаем в Палм-Бич. Шесть недель вся квартира будет в твоем распоряжении. Хотя бы попытайся. Если потом захочешь уехать — о'кей. Договорились?

Она улыбнулась через силу:

— Хорошо, Майк.

Он налил себе еще одну чашку кофе.

— Как тебе Дэвид?

— Он — очень красивый молодой человек. Она заметила растерянность на его лице.

— Ты же хотел, чтобы он мне понравился, верно?

— Конечно. Наверно, я такой же, как все отцы. Знаю, что однажды ты влюбишься — я хочу, чтобы это произошло, — но, услышав об этом, наверно, ужасно расстроюсь.

Он засмеялся:

— Не обращай на меня внимания. Я всегда по утрам болтаю глупости. Какие у тебя планы? Хочешь встретиться со мной за ленчем?

— С удовольствием… только не сегодня. Мне надо кое-что купить из одежды. Дэвид порекомендовал мне магазины на Третьей авеню. Я иду туда. А в три часа у меня свидание с Линдой Риггз.

— Кто такая Линда Риггз?

— Она училась в школе мисс Хэддон — мы все считали ее будущей звездой. Все, кроме тебя. Сейчас она — главный редактор журнала «Блеск».

— О'кей. Значит, тебе есть чем занять день. Ди пригласила гостей на коктейль к семи часам, потом мы идем в «21». Хочешь составить нам компанию? Или у тебя свидание с Дэвидом?

Она засмеялась:

— Вчера мы ходили в «Клуб». Там было многолюдно… музыка гремела… Дэвид знал всех посетителей. Беседовать в зале невозможно. И мы… забыли договориться о свидании. Представляешь?

Он закурил сигарету.

— Это бывает.

Помолчав, Майк продолжил:

— Слушай, детка, не увлекись им чересчур сильно. Не теряй головы.

— Майк, ты хотел, чтобы Дэвид мне понравился. Тебя что-то беспокоит. Что именно?

— Ну, сейчас, по-моему, ты недостаточно защищена. Ты вернулась в незнакомый тебе Нью-Йорк… у меня новая жена… ты предоставлена самой себе… словом, ты можешь стать легкой добычей первого смазливого парня, который тебе подвернется. Я рад, что он тебе понравился, но в этом городе масса красивых девушек, а Дэвид для многих желанный жених.

— И?

— Возможно, он не забыл назначить тебе свидание. Он может быть сейчас занят.

— Майк, тебе что-то известно? Он встал и подошел к окну.

— Я ничего не знаю. На прошлой неделе я видел, как он выходил из кинотеатра с Карлой. Должен признаться, она произвела на меня впечатление. С этой женщиной я бы хотел познакомиться. Я не придал сначала этому значения. Но два дня тому назад я заметил его стоящим на Пятьдесят седьмой улице возле «Карнеги-холл». Ди говорила мне, что Карла арендует там зал. И точно — она вышла из подъезда, и они уехали вместе. Он меня не видел. А я ничего не сообщил Ди.

— Ты хочешь сказать мне, что он встречается с Карлой?

— А еще есть эффектная фотомодель из Голландии — Ким Ворен. Ее портрет украшает обложку последнего номера «Моды». Ты могла решить, что мы подносим тебе Дэвида на блюдце с голубой каемочкой. Это — желание Ди. Но Дэвид сам себе хозяин. И я не хочу, чтобы ты испытала боль. Я бы хотел положить весь мир к твоим ногам. Ночью я много думал — наверно, потому, что впервые увидел в тебе красивую девушку, у которой свидание с молодым человеком. Красивую и уязвимую. Я не хочу, чтобы ты сидела у телефона и ждала звонка.

— Я не собираюсь это делать. Я собираюсь работать. Он налил себе еще одну чашку кофе и закурил сигарету.

— Чем ты намерена заняться?

Дженюари пожала плечами.

— Раньше я всегда думала, что буду работать в шоу-бизнесе — как ты. В каком-то смысле мне казалось, что вся моя жизнь проходит в нем. Думаю, я могу играть. Но у меня нет опыта. И сейчас мало вакансий. Но существуют экспериментальные театры-студии. Возможно, мне удастся получить должность помощника продюсера… или дублерши… роль без слов… что угодно. Ди права в одном — я хочу что-то делать.

Он, похоже, задумался.

— Большинство продюсеров и режиссеров, которых я знаю, сейчас на Западном побережье. В экспериментальных театрах царит новое поколение. Я позвоню в агентство «Джонсон — Харрис». Это солидная фирма. Ее вице-президент по кинобизнесу — Сэмми Тибет. Я попрошу его представить тебя шефу театрального отдела.

Майк посмотрел на часы:

— Позвоню туда через час.

— Это было бы замечательно. Может быть, они встретятся со мной сегодня. Она встала.

— А сейчас я намерена опустошить прилавки нью-йоркских магазинов — ты еще вчера велел мне сделать это. Майк улыбнулся:

— Однако у тебя самой такое желание появилось только сегодня. Она кивнула:

— Это свидетельствует лишь о том, как много значит хорошо выспаться.

Глава пятая

Третья авеню оказалась целым миром. Дженюари забросила в «Пьер» коробки с брюками, длинными рубашками, юбками — ей едва хватило массивных латунных вешалок, чтобы разместить одежду в шкафах. Теперь ее гардероб был не хуже, чем у любой другой нью-йоркской модницы.

«Блеск» был центром моды; там постоянно кипела бурная жизнь. Секретарша отправила Дженюари в конец коридора. Сотрудники разглядывали макет журнала, куда-то спешили молодые люди с папками для рисунков. Девушки бегали с эскизами в руках. Яркий «дневной» свет заливал помещения, почти не имевшие окон. У худых девушек с длинными волосами и чуть затемненными стеклами очков и молодых людей с ухоженными бородами был очень современный вид. Дженюари обрадовалась тому, что она надела один из своих новых костюмов.

Она остановилась в конце коридора перед большой блестящей белой дверью с впечатляющими деревянными буквами: «Линда Риггз». Секретарша, сидевшая в тесной конторке, провела Дженюари в шикарный угловой кабинет с окнами от пола до потолка. За столом сидела красивая молодая женщина. Прижав плечом телефонную трубку к уху, она слушала и писала. Интерьер кабинета был ультрасовременным. Белые стены… оранжевый ковер на черном паркетном полу… картины, напоминавшие цветные тесты Роршаха… кресла, обтянутые белой кожей… черный бархатный диван… стеклянные столики… и везде — экземпляры «Блеска». Несмотря на роскошь обстановки, атмосфера здесь была вполне рабочая. Дженюари села и стала ждать, когда женщина закончит разговор. Трудно было представить Линду с ее комичным лицом среди этого великолепия. Женщина улыбнулась и дала Дженюари понять, что пытается освободиться. Дженюари ответила ей понимающей улыбкой и посмотрела на рукописи, лежавшие на подоконнике. Стол был завален изданиями конкурентов — экземплярами «Женского журнала», «Космополитен», «Моды».

Женщина положила трубку.

— Извини. Этот разговор мог длиться бесконечно. Взглянув на Дженюари, она улыбнулась.

— О, ты стала настоящей красавицей. Хотя иначе и быть не могло — при таком отце, как Майк Уэйн.

Дженюари вежливо улыбнулась и подумала: «Где же Линда?» Эта приветливая красивая дама разглядывала ее с явным любопытством.

— Мисс Риггз назначила мне свидание на три часа, — встав, сказала Дженюари. Женщина рассмеялась:

— Дженюари! А кто, по-твоему, я? Девушка испытала смущение. Но Линда снова засмеялась:

— Я забыла, сколько прошло лет.

— Около десяти, — удалось наконец произнести Дженюари.

Линда кивнула:

— Верно! Не думала же ты, что я останусь с таким лицом на всю жизнь? Шину убрали, поставили несколько коронок, подправили нос — это был подарок к окончанию школы, — к тому же я сбросила восемь лишних килограммов.

— Невероятно, — сказала Дженюари. — Линда, ты чудесно выглядишь. Я хочу сказать… ты всегда обладала такой яркой индивидуальностью, что все находили тебя красивой, но теперь…

— Моя внешность тогда отличалась своеобразием — это было еще до того, как нестандартность вошла в моду. Теперь, когда я проделала все это, люди стали находить в уродстве особый шик. Клянусь, порой мне хочется вернуть себе прежний нос. Кстати, Кит не знает о пластической операции, зубах и прочем.

Она нажала кнопку, и из динамика донесся голос секретарши.

— Норма, когда придет Кит Уинтерс, отправь его ко мне.

Линда повернулась к Дженюари.

— Я бы предпочла, чтобы ты была одета поярче. Мне нравятся твои брюки, и замшевая куртка великолепна… но этот бежевый цвет… Кит снимает на цветную пленку.

— Линда, я пришла сюда не для того, чтобы фотографироваться. Я хотела увидеть тебя. Узнать побольше о твоей жизни и о журнале. По-моему, это просто чудо.

Линда вышла из-за стола и села на диван. Взяла пачку сигарет из большой стеклянной вазы.

— У нас тут есть сигареты всех сортов… кроме тех, с травкой… так что угощайся.

— Я не курю.

— Завидую тебе. Как ты умудряешься оставаться такой изящной без сигарет? Иногда меня беспокоит опасность заболеть раком, но, говорят, до климакса риск невелик — какие-то гормоны защищают женщин от этой болезни. Кстати, о климаксе — расскажи мне о Дидре Милфорд Грейнджер.

— Теперь она — миссис Майк Уэйн.

— Конечно, — улыбнулась Линда. — Я бы хотела дать материал о ней и твоем отце. Нашим читателям — от двадцати до тридцати лет, но очень богатые люди интересуют всех. Мы неоднократно пытались подобраться к ней, но она всегда нам отказывала. Я удивлена, что Хелен Герли Браун и Ленора Хершли еще не обращались к тебе. Хотя подобная статья больше подошла бы «Космо», чем «Женскому журналу». Боюсь, Хелен Герли Браун заставит меня вновь обратиться к психоаналитику.

— Почему?

— Она добилась большого успеха. А все началось со статьи о том, как одинокая девушка подцепила потрясающего мужа. Самое странное, никто больше не вступает в брак… разве что пожилые люди. С этого наблюдения я и начну. Сейчас материал не приходит в руки сам. Его надо найти… раньше других. Поэтому я торчу в офисе с восьми утра до восьми вечера. Это нелегко. Но другого пути нет. Я хочу, чтобы «Блеск» заткнул за пояс «Космо» и все прочие журналы.

— Ты не веришь в брак? — спросила Дженюари.

— Конечно, не верю. Я живу с Китом, мы очень счастливы. Нас интересует только сегодняшний день. Потому что на свете нет ничего вечного… даже сама жизнь — временное явление.

— Он — фотограф? Линда улыбнулась:

— На самом деле он — актер. Подрабатывает в качестве фотографа. Я даю ему все заказы, какие могу. Он очень талантлив. Конечно, он не Хальцман и не Скавалло. Кит мог бы добиться большого успеха как фотограф, но он мечтает стать Марлоном Брандо семидесятых. Он по-настоящему одарен. Я видела его в «Трамвае», поставленном "Библиотекой «Эквити». Но сейчас нет вакансий. Ему до сих пор не удалось попасть на Бродвей.

— Я думала, что ты будешь знаменитой актрисой, — сказала Дженюари. — Вся школа так считала. Линда покачала головой:

— Я пыталась. Но даже после пластической операции… ничего не вышло. Девушки работают официантками по вечерам, чтобы иметь возможность днем учиться и искать себе место в театре. Я некоторое время жила так. Устроилась официанткой в кафе. Потом однажды встретила тридцатилетнюю актрису, которая искала работу. Тогда я и ушла… Меня взяли в «Блеск» Журнал находился на грани закрытия, у меня появилась масса идей, как его спасти. Но никто не желал меня слушать. Я выполняла мелкие поручения целых два года. Кто-то из рекламного отдела сказал мне, что Джон Хамер собирается ликвидировать «Блеск». Он — председатель совета директоров компании «Дженроуз», которой, наряду с другими изданиями, принадлежит «Блеск». Все сотрудники уже подыскивали себе новую работу. Я решила использовать свой шанс — пошла к Хамеру и выложила ему свои идеи. Заявила, что «Блеск» не должен конкурировать с «Модой» в области «от кутюр»… ему следует переориентироваться на более молодых женщин… работающих и домохозяек… больше рекламировать новые бюстгальтеры… покупать статьи не только со счастливым концом. Публиковать материалы о браках, которые не могут быть спасены пастором или психологом… истории о «другой женщине», которая страдает, пока законная жена живет в свое удовольствие и плюет на все. Хамер решил рискнуть и назначил меня редактором по спецтематике. За год мы увеличили тираж вдвое. Потом я стала главным редактором. Мы первыми опубликовали фотоочерк о нудистском пляже на Ривьере. Я писала статьи в поддержку сторонников естественных родов и кесарева сечения, приводила аргументы в пользу деторождения и против него… Мы выбрались из ямы, теперь наш тираж постоянно растет. Но чтобы побить «Женский журнал» и «Космо», мы должны во всем опережать соперников. Если мне не удается взять интервью у Дидры Милфорд Грейнджер, я должна представить читателям Дженюари Уэйн. Я хочу дать в январском номере фотоочерк о тебе под заголовком: «Дженюари — не название месяца, а девушка, у которой есть все».

— Линда, я не хочу, чтобы ты публиковала материал обо мне.

Линда изумленно уставилась на собеседницу:

— Тогда зачем ты пришла ко мне?

— Я… я надеялась, что мы станем подругами. Я… я никого не знаю в Нью-Йорке.

— Одинокая маленькая принцесса? Слушай, это амплуа твоей мачехи. Во всяком случае, до ее вступления в брак с Майком Уэйном. Он, должно быть, потрясающий мужчина. Знаешь что? Я всегда была к нему неравнодушна.

Дженюари встала, но Линда схватила ее за руку:

— О, ради бога. Не обижайся. Слушай… о'кей, значит, ты одинока. Все одиноки. Единственный рецепт от одиночества — это лечь в постель с любимым мужчиной, а утром проснуться в его объятиях. Кит дает мне такую возможность, и поэтому я хочу сделать фотоочерк о тебе. Тогда я смогу хорошо заплатить ему. Понимаешь, я чувствую, что если его работа получит признание, он будет относиться к ней более серьезно. Тогда я смогу не опасаться того, что он отправится на полугодовые гастроли с какой-нибудь труппой.

Чувства Линды меняли ее лицо, и внезапно Дженюари увидела перед собой старшеклассницу из школы мисс Хэддон. Неистовую Линду. Линду из спектакля «Энни, возьми свой револьвер».

Они обе помолчали. Затем Дженюари сказала: Линда, если ты так сильно любишь Кита, почему вы не женитесь?

— Я тебе объяснила — мы не верим в брак. Эти слова произнесла Линда Риггз — главный редактор «Блеска».

— Он — мой товарищ, мы живем вместе, все чудесно, и…

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Кит Уинтерс. Дженюари тотчас узнала фотографа с длинными жесткими волосами, караулившего их в вестибюле «Пьера». Сейчас он был в футболке, армейской куртке, брюках из дангери, кроссовках, голландской шапочке.

— Извини, Кит, — сказала Линда. — К сожалению, задание отменяется. Леди возражает.

Он пожал плечами и передвинул назад камеру, которая болталась у него на плече. Другой аппарат висел на шее Кита. Дженюари испытала легкое чувство вины.

Кит взял из вазы пачку сигарет и повернулся к Линде:

— Слушай, не жди меня к обеду.

— Но сегодня к нам приходит убираться Эви. Я попросила ее приготовить бифштекс — такой, какой ты любишь.

Он покачал головой:

— Я в половине шестого встречаюсь с Милошем Докловым.

— Кто это? — спросила Линда.

— Один из лучших режиссеров-авангардистов. Его дважды выдвигали на «Оби». Он посмотрел на Дженюари.

— Это авангардистский аналог «Тони». Дженюари улыбнулась:

— О, я не знала.

— Пустяки. Линда — тоже.

— Кит, я ничего не имею против авангардистского театра.

— Еще бы. Ты никогда там не была.

— Я пойду на премьеру этой постановки.

— Для тебя она чересчур авангардистская. Но пьеса достаточно хорошая для того, чтобы Милош за нее взялся, а я — сыграл в ней.

— Замечательно, — с напускным энтузиазмом в голосе произнесла Линда. — Расскажи мне о ней. Какая у тебя роль? Когда состоится премьера?

— Спектакль уже идет и имеет успех — по меркам авангардистского театра. Исполнитель главной роли приглашен в другое место. Я могу заменить его.

— Что ж… великолепно. Я положу бифштекс в холодильник и буду ждать тебя. У меня есть паштет из гусиной печенки и вино, мы отметим это событие.

— Я не люблю паштет из гусиной печенки. Кит взглянул на Дженюари:

— Жаль, что ты нас подводишь. Я теряю заказ, а моей подружке нужен материал. Она не спит ночами, ломая голову над тем, как поднять тираж.

Линда почувствовала, что они на грани размолвки. Улыбка Линды была натянутой; она дрожащей рукой поднесла огонь к кончику сигареты. Внезапно Дженюари поняла, что Линде позарез нужен этот материал — и не только для журнала.

— Линда, возможно, если я позвоню папе и спрошу его…

— О чем?

Линда смотрела на Кита.

— Насчет статьи… ну, которую ты собиралась написать обо мне…

Линда оживилась:

— О, Дженюари, сделай это. Позвони ему сейчас. Воспользуйся телефоном, который стоит на столе.

Дженюари вспомнила, что она не знает рабочий телефон отца. Вероятно, он известен Сэди. Она позвонила в «Пьер». Сэди сообщила номер и сказала, что кто-то прислал Дженюари две дюжины роз. Сэди прочитала фамилию на визитной карточке.

— Это от мистера Милфорда. Деловая карточка. На обороте написано: «Спасибо за чудесный вечер. Позвоню тебе через несколько дней. Д.».

Поблагодарив Сэди, она позвонила отцу. Секретарша посоветовала поискать его в клубе «Монах». Дженюари думала о цветах, пока Майка подзывали к аппарату. «Позвоню тебе через несколько дней». Значит, Майк прав. Дэвид не скучал в ожидании ее приезда. Он с кем-то встречается. С помощью цветов он давал Дженюари понять, что помнит о ней.

Майк взял трубку и, не успев перевести дыхание, спросил:

— Что случилось, детка?

— Я оторвала тебя от чего-то важного?

— Да. От азартной партии и бокала двойного бербона.

— О, извини.

— Слушай, дорогая, стоя у телефона, я вижу, как мой противник пытается заглянуть в мои карты. У тебя что-то важное? Или это звонок вежливости?

— Я нахожусь в редакции журнала «Блеск». Линда хочет публиковать материал обо мне.

— И что?

— Ты разрешаешь?

— Пожалуйста… Он замолчал.

— Если статья будет посвящена тебе. Я не хочу, чтобы там фигурировало имя Ди. Пусть тебе дадут расписку в том, что материал не пойдет в номер без твоего одобрения.

— О'кей.

— Да… слушай… завтра в десять утра ты встречаешься с Сэмми Тибетом в офисе «Джонсон — Харрис».

— Спасибо, Майк.

— До встречи, детка.

Она положила трубку и передала им требование Майка. Линда кивнула.

— Разумное условие. Я сейчас подготовлю письмо. Статью напишет Сара Куртц. Кит, можешь начинать. Она нажала кнопку переговорного устройства.

— Пришли мне Рут, нужно кое-что записать. Линда нажала другую кнопку.

— Джени, не соединяй меня ни с кем, кроме Вильгельмины, если она отзвонит. Я хочу разыскать для февральской обложки новую фотомодель-немку, которую она знает… ее зовут Шотци какая-то… тебе известно, что у меня плохая память на фамилии. Как? Нет. И скажи Леону, чтобы он оставил иллюстрации для отрывка из нового романа. Я должна посмотреть их до ухода. Да, кажется, все.

Линда подняла голову — в кабинет застенчиво вошла с блокнотом в руке некрасивая девушка, похожая на птичку. Линда кивнула ей и положила трубку.

— Садись, Рут. Это Дженюари Уэйн. Рут — превосходная стенографистка. Я буду задавать вопросы, поскольку я знаю, что должна представлять из себя статья. Через несколько дней Дженюари встретится с Сарой…

Кит уже зарядил фотокамеры. Он вытащил экспонометр, поменял лампу, сделал снимок «Поляроидом», чтобы проверить композицию. Изучив фотографию, удовлетворенно кивнул и стал работать другим аппаратом.

На лице у Линды была улыбка деловой женщины.

— О'кей, Дженюари. Где ты училась после школы мисс Хэддон?

— В Швейцарии.

— Как называется колледж?

Дженюари увидела, как Рут выводит забавные крючки на листе блокнота. Она заколебалась. Девушка не могла вспомнить, какой колледж назвала ей Ди. Одно дело — то, что Ди говорила своим друзьям. Но Дженюари не желала публиковать ложь. К тому же это может навредить Линде. Ее растерянность усилилась, когда Кит принялся ходить по комнате, фотографируя Дженюари со всевозможных ракурсов. Она повернулась к Линде.

— Слушай, давай сосредоточимся на настоящем. Я не хочу, чтобы в статье упоминалась школа мисс Хэддон, Ди и Швейцария. Завтра я займусь поисками работы… пусть это будет отправной точкой.

— Поисками работы? — засмеялась Линда. — Ты? Кит приблизился к Дженюари и снял крупным планом ее лицо. Дженюари вздрогнула.

— Не обращай на меня внимание, — попросил он. — Продолжайте беседовать. Мне так легче снимать.

— Если ты хочешь работать, — сказала Линда, — иди ко мне.

— Сюда?

Дженюари охватило беспокойство. Щелканье камеры действовало ей на нервы.

— Конечно, твоя фамилия украсила бы список моих сотрудников. Ты могла бы стать младшим редактором. Но ты бы не была «шестеркой». Я бы платила тебе сто двадцать долларов в неделю за подготовку заметок.

— Но я не умею писать!

— Я тоже не умела, — отозвалась Линда. — Но научилась. А теперь мне не приходится этим заниматься. У меня есть много сотрудников с хорошим слогом. Ты будешь только организовывать интервью, встречаться с людьми, записывать беседы на магнитофон. Затем я поручу кому-то правку текста.

— Но зачем тебе я?

— Мне нужны твои возможности, Дженюари. Например, в прошлом году Сэмми Дэвис-младший был в городе, но мне не удалось выйти на него. Если бы ты работала у нас, звонок твоего отца снял бы проблему. Майк Уэйн хоть и отошел от дел, но у него остались связи с нужными нам людьми, до которых мы не в состоянии добраться сами. Сейчас мы хотим сделать журнал популярным среди светской молодежи. Ты бы могла вести ежемесячную колонку — рассказывать о людях из мира шоу-бизнеса. Твоя мачеха знакома с великой Карлой. Если бы нам удалось сделать статью о ней!

— Карла не дает интервью, — напомнил Кит.

— Верно, — согласилась Линда. — Но кто говорит об интервью? Если Дженюари встретит ее на одном из обедов, которые устраивает Ди, и запомнит какие-нибудь перлы, сорвавшиеся с красивых польских губ…

— Дженюари, ты получишься хмурой на шести последних снимках, — сказал Кит. — Дай мне другое настроение.

Дженюари встала и отошла от камеры.

— Это невероятно… как вы оба действуете. Я пришла повидать старую подругу, а встреча закончилась интервью. Я говорю, что хочу работать, а мне предлагают стать Матой Хари. Никаких шансов, Линда!

— Чем бы ты хотела заниматься? — спросила Линда.

— Играть.

— О, боже, — простонала Линда.

— Есть опыт? — спросил Кит.

— Честно говоря, нет. Но я всю жизнь смотрела и слушала, как это делают другие. А в Швейцарии много читала вслух. По два часа ежедневно. Шекспира… Марлоу… Шоу… Ибсена.

Пока Дженюари говорила, Кит щелкал затвором камеры.

— Пойдем сегодня со мной. Я познакомлю тебя с Милошем Докловым — у него всегда есть свежие замыслы. Он, возможно, знает кого-то, кто готовится к новой постановке и будет рад взглянуть на тебя. Ты поешь, танцуешь?

— Нет, я…

— Это отличная идея, — сказала Линда. — Кит, постарайся сделать несколько снимков Дженюари с этим Милошем. И несколько портретов на фоне Виллиджа.

Кит начал закрывать фотокамеры, и Линда добавила:

— Я свяжусь с тобой, Дженюари, через день или два. Отпечатаю письмо, которое просил твой отец, и сообщу тебе время вашей встречи с Сарой Куртц.

Она посмотрела на Кита:

— Я буду держать бифштекс на плите до восьми часов. Постарайся успеть.

— Хорошо. Но я не обещаю, — сказал он. — Идем, актриса.

Кит взял Дженюари за руку.

— У тебя все впереди.

Когда они вышли из здания, Кит сказал:

— Ну, богачка, тебе предстоит передвигаться по городу, как это делают безработные актеры.

— То есть?

— На метро. Каждый платит за себя. Есть тридцать центов?

— Да, конечно. Знаешь, я еще никогда не была в «подземке».

Он засмеялся, ведя ее вниз по ступеням.

— Ври больше, детка. Так я тебе и поверил.

Она сидела возле Кита, борясь с подступающей тошнотой. Поезд, громыхая, мчался в центр города. Дженюари решила, что в бедности нет ничего романтичного и колоритного. От ее соседа, пожилого мужчины, дурно пахло. Женщина, сидевшая напротив Дженюари, держала между ног большую хозяйственную сумку и сосредоточенно ковыряла пальцем в носу. В вагоне было грязно, масса надписей и рисунков украшали его стены. Дженюари старалась не демонстрировать свое отвращение Киту, болтавшему под шум «подземки». Он чуть не сломал себе шею, встав на противоположное сиденье, чтобы сфотографировать Дженюари. Поезд дернулся, и Кит упал на пол. Камера улетела в дальний конец вагона. Дженюари вскочила, чтобы помочь Киту. К ее удивлению, никому не пришло в голову сделать это. Она испытала облегчение, когда они вышли из метро.

Они миновали два квартала и оказались возле неказистого здания. Одолели пять пролетов лестницы.

— Милош устроил себе офис на чердаке, — пояснил Кит.

Они несколько раз останавливались, чтобы перевести дыхание, прежде чем оказались перед стальной дверью. Кит нажал кнопку звонка.

— Входите, открыто, — прогремел чей-то мощный бас.

Облик Милоша Доклова отнюдь не гармонировал с его голосом. Это был худой, неопрятный маленький человечек с длинными редкими волосами, прикрывавшими лишь часть блестящего черепа. Под ногтями у Милоша Доклова чернела грязь. Улыбнувшись, он обнажил гнилые зубы.

— Привет, дружище. Кто эта крошка?

— Дженюари Уэйн. Дженюари, это Милош Доклов.

— Значит, ты все же вернулся к папочке, — сказал Милош Киту, не обращая внимания на Дженюари.

Кит вытащил камеру и сфотографировал девушку, которая с нескрываемым изумлением рассматривала комнату.

— Я не получил роль у Хола Принца, если ты имеешь в виду это, — отозвался Кит, разрывая зубами обертку новой фотопленки.

— Детка… детка…

Милош с кошачьим проворством вскочил на ноги.

— Эта бродвейская клоака загубила бы твой потенциал. Освоившись здесь и поняв, что такое авангард, ты сможешь сезон поработать в традиционном театре и подкопить деньжат. Но всегда помни: настоящее искусство создается здесь.

— Не набивай себе цену, Милош… я принимаю предложение.

Милош грустно улыбнулся.

— Ты мог исполнять эту роль с самого начала… получить блестящие отзывы прессы. Смотри, что произошло с Бакстером — его пригласили в «Пепел и джаз».

Кит снова щелкнул камерой.

— Это все равно не Бродвей.

— Да, но ему светит «Оби».

— Слушай, я же сказал, что беру эту роль.

— Расстался с модной дамой?

— Нет.

— Тогда почему ты передумал? Мне казалось, что она была единственной причиной твоего отказа.

Кит начал перезаряжать вторую камеру. Посмотрел на экспонометр.

— Я надеялся на контракт с Холом Принцем. Хватит об этом. Когда состоится репетиция?

— У нас будет всего два дня. Вероятно, понедельник и четверг на следующей неделе. Смотри спектакль каждый вечер — учи слова, движения. Не волнуйся!

— О'кей, Милош.

Кит сделал последний снимок.

— Зачем ты фотографируешь ее?

— Готовим очерк о леди.

— Ты — фотомодель? — спросил Милош.

— Нет, — сказал Кит, убирая камеру в сумку. — Она — актриса. Не знаешь, кому нужна девушка с такой внешностью?

— Ты можешь играть? — спросил Милош.

— Думаю, да. Я это чувствую, — ответила Дженюари.

Милош потер подбородок.

— Слушай, одна из Муз уходит вместе с Бакстером. Я собирался пригласить Лайзу Киландос. Там всего десяток фраз, а гонорар… ты — член «Эквити»?

— Еще нет.

— Отлично. Посмотри сегодня спектакль с Китом. Эту роль сейчас исполняет Ирма Дэвидсон. Он протянул Киту сценарий.

— Учи слова, дружище. А ты, Дженюари, приходи завтра к четырем на пробу.

Когда они вышли на улицу, она схватила Кита за плечо.

— Он не пошутил? Возможно, я получу работу? Правда, это было бы чудом?

Погода изменилась. Внезапно загремел гром. Кит посмотрел на небо.

— Дождь будет сильным, но недолгим. Пойдем выпьем кофе.

Он повел ее в маленький подвальчик.

— Мы можем съесть здесь по бутерброду и убить время до начала спектакля. Нет смысла уезжать из центра. Тебе надо предупредить кого-то, что ты задержишься?

Она позвонила в «Пьер». Отца не было дома, а Ди отдыхала.

— Скажите им, что я не буду с ними обедать, — попросила девушка Сэди. — У меня свидание.

Это было не совсем верно. Но Дженюари не хотелось пускаться в длинные объяснения.

Она вернулась к столу. Дождь хлестал по тротуару. Они сидели в маленькой кабине и смотрели на мокрую серую улицу. Заказав гамбургеры, Кит еще несколько раз сфотографировал Дженюари.

— Линда говорит, что ты — хороший фотограф, — сказала Дженюари.

— Сносный.

— Она утверждает, что ты мог бы стать одним из лучших.

— Слушай, я бы охотнее согласился быть последним актером, чем первым фотографом в мире. Дженюари помолчала. Кит произнес:

— Леди зарабатывает тридцать тысяч в год. Больше я не стану брать эти благотворительные задания!

— Но она сказала, что ты очень хорош.

— Да, но не с камерой.

Дженюари поняла, что краснеет, и стала сосредоточенно поливать гамбургер соусом и сыпать приправу. Кит принялся рассказывать о своей карьере — о нескольких приличных ролях, сыгранных им в летних театрах… о роли в экспериментальном театре… о рекламных клипах… один ролик на ТВ дал ему средства к существованию на целый год.

— Но эти деньги кончились… пособие по безработице — тоже… и у меня нет желания заткнуть за пояс Аведона и других.

— Но ты бы мог учиться, — сказала Дженюари. Он посмотрел на нее.

— Зачем?

— Зачем?

— Да. Зачем? Зачем гробить себя, пытаясь овладеть профессией, которая не приносит радости? Конечно, театр многих отвергает. Это все равно что получить отказ у девчонки, которая тебе нравится. Но ты продолжаешь добиваться своего — есть шанс, что, в конце концов, она скажет «да». Это лучше, чем ухаживать за девчонкой, которая тебя не заводит. Поняла?

— Но тогда ты бы находился рядом с Линдой. Он посмотрел на чашку кофе.

— Нет закона, по которому я не смогу быть с ней, став актером.

— Но… я хочу сказать… актеры часто уезжают на гастроли.

— Слышала о такой штуке — самоуважение? Мне нужно, чтобы человек, с которым я сплю, меня уважал. А чтобы он уважал меня, я должен сам себя уважать. Я знаю многих актеров, которые продаются… спят с мужчинами, чтобы получить роль… позволяют себя содержать… И знаешь что? Такие люди никогда не поднимаются высоко — в их душе что-то умирает.

Дженюари помолчала. Внезапно Кит произнес:

— А как насчет тебя? Что скажешь о себе?

— Ты о чем?

— Ты кого-то любишь?

— Да. То есть нет.

— Как это так — и да, и нет?

— Ну, я люблю моего папу. Я это знаю. Но это же не роман, верно?

— Надеюсь, что да.

— Я встретила одного человека. Но когда я думаю о любви…

Она покачала головой.

— Я не знаю точно, что испытывает влюбленная девушка. Он мне нравится, но…

— Ты не влюблена. Это мой случай. Я никогда не влюблялся.

— Никогда?

Он покачал головой.

— Любовь для меня — это стоять на сцене и знать, что вся эта чертова аудитория пришла сюда лишь для того, чтобы увидеть мою персону. Это настоящий оргазм. А чувства к девушке…

Он пожал плечами.

— Это как хороший обед. Я люблю вкусную пищу… жизнь… новые ощущения. Кит замолчал.

— Слушай… не делай круглые глаза. Линда свободна от иллюзий. Мы с ней вместе уже довольно давно, но она знает, что я могу уйти в любой момент. Если я так поступлю, то не ради любви к другой девушке. Ради нового опыта. Ради новой жизни, ясно?

— Нет.

— Ты меня обманываешь, да? Что тут неясного? Я влюблен в жизнь. Хочу взять от нее все. Линда же только делает вид, будто обожает жизнь. На самом деле это не так. Она живет ради своего журнала. Да, я ей нравлюсь. Но я не первый мужчина в ее жизни. Думаю, для Линды страшнее потерять отличный материал, чем парня. Понимаешь?

— Дождь кончился, — сказала она. Он встал.

— С тебя девяносто центов. Это значит, что мы оставляем тридцать центов чаевых — по пятнадцать с человека. О'кей?

— О'кей.

Улица была мокрой, с деревьев капало. Они молча прошли несколько кварталов. Дженюари ломала голову в поисках слов, способных настроить Кита более романтично в отношении Линды. Он казался таким холодным… Может быть, это только поза. Вероятно, Кит просто немного волнуется. Люди часто говорят не то, что думают, когда нервничают. Он весьма привлекателен; Линда, вероятно, действительно любит его. Возможно, получив роль, он изменится. Майк всегда говорил, что он становится гораздо спокойнее, когда дела идут хорошо.

Внезапно снова пошел дождь. Кит схватил Дженюари за руку, и они побежали, прячась от капель под навесами и деревьями. Когда Кит остановился возле какого-то дома, они оба задыхались.

— Это здесь.

— Но… где же театр?

— Иди за мной.

Он повел ее через зал, где стояли дощатые столы с лимонадом и сухим арахисовым печеньем, заготовленными для антракта. За маленькой конторкой находилась девушка-билетерша. Она помахала рукой Киту. Они прошли мимо нее в длинную узкую комнату с рядами жестких кресел. Впереди была сцена без занавеса. Кит усадил Дженюари в третьем ряду.

— Места для своих, — с усмешкой сказал он.

— Это театр? — спросила она.

— Раньше здесь был магазин. Но его превратили в театр. Уборные наверху. Милош устроил на третьем этаже ночлежку для бедствующих актеров. Они живут там бесплатно, когда у них нет работы.

К восьми часам зал заполнился, и, на удивление Дженюари, все свободное пространство была заставлено дополнительными стульями.

— Настоящий аншлаг, да? — спросила она.

— Шоу имеет успех… о нем говорят. Я вижу много людей с Бродвея. Возможно, им заинтересуются продюсеры.

Зал погрузился в полумрак. Все актеры вышли на сцену. Представляясь, они кланялись и уходили. Остались только три девушки.

— Ты заменишь ту, что слева. Это греческий хор.

Девушки были в серых комбинезонах. Они пропели несколько строк. Появился молодой человек, похожий на Кита. Он разразился гневной обличительной речью, смысл которой Дженюари едва поняла. Изредка вмешивался греческий хор: «Аминь, брат». На сцену вышла девушка. Разгорелся жаркий спор. Актеры сели и принялись сосредоточенно курить. Над площадкой повис искусственный дым.

— Это эпизод с галлюцинациями, — пояснил Кит. — Они используют дымовую завесу. В этой сцене герои переносятся в мир грез.

Когда дым рассеялся, исполнители двух главных ролей оказались обнаженными, греческий хор — тоже. Молодой актер стал по-настоящему заниматься любовью с девушкой. Сначала медленно… они точно танцевали… пение греческого хора сменилось музыкой, доносившейся из динамиков… актеры двигались быстрее… медленный танец сменился неистовой пляской, молодой человек запел, лаская груди актрисы и девушек из хора. Его партнерша тоже ласкала всех. Девушки начали поглаживать друг друга. Все запели: «Двигайся, трогай, чувствуй… Это любовь».

Сцена погрузилась в темноту, в зале зажегся свет — действие завершилось.

Дженюари поднялась с кресла:

— Я ухожу.

— Но после антракта начнется второе действие. Там будет большая сцена с твоим участием. Он засмеялся.

— Ты должна произнести десять фраз.

— В одежде или без? — спросила она.

— Ты застенчива?

Дженюари двинулась вдоль ряда кресел. Кит схватил ее за руку.

— Нагота — это же естественно. Нас приучают прятать тело после рождения. Эта идея привнесена в наше сознание. Думаю, все началось с того момента, когда Ева вкусила яблоко. У ребенка есть половые органы… однако все обожают малышей с голыми попками. Наше тело есть выражение любви. Разве мы скрываем лица из-за того, что наши глаза излучают сигналы любви, а рот говорит о ней? Наши языки ласкают чьи-то губы… ты стесняешься своего языка?

— Мы видим глазами и говорим посредством языка, — отозвалась она.

— Да… писаем нашими членами и пиписками. Но еще занимаемся с их помощью любовью.

Она вырвалась и побежала из театра. В холле толпились люди, они стояли в очереди за лимонадом. У входа были запаркованы лимузины. На улице Кит сжал плечо Дженюари.

— О'кей, я тоже не горю желанием трахаться на сцене. Почему, думаешь, я не взялся сразу за эту роль? Я знал, что Линда взбесится. Но сегодня это нормально. Если меня не смущает нагота, то и акт не должен смущать. Это — обыкновенная функция организма.

— Как и рвота, однако никто не станет платить деньги за то, чтобы посмотреть, как люди блюют!

— Слушай, Дженюари, спектакль имеет успех. Это мой шанс. К тому же этим занимаются все. Знаменитые актеры снимаются обнаженными. Они неизбежно будут делать перед зрителями все — это вопрос времени. Если Кит не согласится, найдется другой человек. На сцене появляется Кит-актер. Я скорее соглашусь жить в ночлежке Милоша и играть в жестком порно, нежели сидеть в пентхаусе на Парк-авеню и щелкать фотоаппаратом.

Они прошли половину квартала. Моросил мелкий дождь. Деревья отчасти защищали их от капель. Кит попытался улыбнуться.

— Пойдем. Сейчас начнется второе действие. Давай вернемся.

Она продолжала удаляться от театра. Кит на мгновение заколебался. Потом закричал:

— Ну и иди. Беги домой. Возвращайся в свой «Пьер», к своему папе, которого содержит женщина. Я хотя бы пытаюсь что-то сделать! Если бы такие люди, как твой отец, не выбросили на ринг полотенце, нам бы не пришлось пачкаться в дерьме. Но парни вроде него отказываются экспериментировать и рисковать. Ну и черт с ними! И с тобой тоже! И с Линдой!

Повернувшись, он побежал назад к театру. Дженюари замерла на мгновение. Сквозь его злость проступали слезы. Ей хотелось сказать Киту, что она понимает его… и не сердится. Но он уже исчез. Люди возвращались в театр. Начиналось второе действие. Внезапно Дженюари осталась одна на улице. Нигде не было видно такси. Она подошла к театру и посмотрела на номера лимузинов. Кое-где стояла буква "X", указывавшая на то, что машины взяты напрокат. Дженюари приблизилась к одному водителю.

— Спектакль закончится только через час. Вы бы не могли…

— Отвяжись, хиппи!

Он включил радио.

Лицо Дженюари вспыхнуло. Она порылась в сумочке, вытащила десятидолларовую купюру и подошла к другой машине.

— Сэр…

Дженюари показала деньги.

— Вы не отвезете меня домой? Вы успеете вернуться до окончания спектакля.

— Где ты живешь?

Шофер уставился на банкноту.

— В отеле «Пьер».

Кивнув, он взял десять долларов и отпер дверь.

— Садись.

Выезжая из центра города, он спросил:

— Что случилось? Поссорилась с приятелем или спектакль не понравился?

— И то, и другое.

— Сюда идут посмотреть на голые груди. Там ведь это показывают?

— Кое-что похлеще, — тихо сказала Дженюари.

— Правда? Знаешь что? Я женат, у меня трое детей. Но когда-то я хотел стать артистом. До сих пор пою иногда на свадьбах друзей в Бронксе. Ирландские баллады. У меня отлично получаются песни Роджера и Хаммерстайна. Но больше такие вещи не сочиняют. Сейчас нет нового Синатры, Перри Комоса. Это были певцы… а моя дочь крутит какую-то ерунду

Наконец они остановились возле «Пьера». Водитель подождал, пока Дженюари не скрылась в здании, затем автомобиль поехал назад. Девушка испытала облегчение, обнаружив, что квартира пуста. Она прошла в свою комнату и остановилась в темноте, делавшей обстановку менее реальной. Вспомнила о Линде, для которой журнал был символом ее личного успеха, олицетворял жизнь. Подумала о Ките, вернувшемся на этот ужасный спектакль… о водителе, когда-то мечтавшем стать артистом… об отце, сидящем, вероятно, в ресторане с Ди и ее друзьями.

Дженюари стояла, не двигаясь. Куда все исчезло? Веселье и счастье, на которые она надеялась? Ради чего она упорно трудилась длинными снежными днями? Девушка включила свет. Спальня показалась ей такой пустой. Вся квартира была пустой. Она увидела розы на туалетном столике.

Она вспомнила о Дэвиде — и внезапно грязный театр, весь вечер забылись. Есть еще мир чистых красивых людей. Бродвейские театры с изумительными декорациями и талантливыми актерами.

Она попадет туда и заставит Майка гордиться ею… Дэвид станет гордиться знакомством с ней, как он гордится Ди и голландской фотомоделью. Потому что отныне она будет не новой падчерицей Ди и не просто дочерью Майка Уэйна. С этого момента она будет Дженюари Уэйн.

Самостоятельной девушкой.

Глава шестая

Сэмми Тибет встретил ее тепло, радушно. Он спросил о Майке. Назвал его счастливчиком, которому удалось оставить крысиные гонки. Сказал, что такой красивой девушке, как Дженюари, следует найти приличного парня, выйти замуж и забыть о шоу-бизнесе. Но если она настаивает, он сделает все, что в его силах.

Он повел Дженюари по коридору и представил ее энергичному молодому человеку, который сидел в своем кабинете за большим столом. У него был телефон с пятью кнопками. Каждый раз, когда одна из кнопок загоралась, замотанная секретарша, по возрасту годившаяся ему в бабушки, выглядывала из-за двери и произносила умоляющим тоном: «Мистер Коупленд, пожалуйста, снимите трубку. Это Западное побережье». Он с улыбкой бросал: «Не волнуйтесь, Рода», смотрел на Дженюари, нажимал кнопку и, источая голосом напор и силу, погружался в деловое обсуждение, насыщенное многозначными цифрами.

Между этими звонками он организовал несколько встреч для Дженюари. Он сказал, что сейчас набираются актеры для двух спектаклей. Она слишком высока для роли инженю, но ей все же следует сходить на пробную читку. Может быть, вакансия дублерши свободна. Вторая постановка — мюзикл. Она поет? Нет… Все равно туда стоит заглянуть. Иногда режиссеры берут красивую девушку без голоса, и ее дублирует талантливая, но некрасивая певица. Если там не получится, расстраиваться не надо. Она познакомится с Мерриком. Он может вспомнить о ней, готовя следующую постановку. Мистер Коупленд дал Дженюари список продюсеров, которых ей следовало посетить, — «просто для знакомства». Он также договорился о том, что Дженюари примут в рекламном агентстве. Вообще-то реклама — не его профиль, но вчера он случайно встретил в «Пи Джи» режиссера, который ищет девушек с красивыми волосами. Когда Дженюари поблагодарила молодого человека, он величественно поднял руку. «Пустяки, милая. Меня попросил об этом Сэмми Тибет. Сэм — отличный парень. Поблагодари его. Он сказал, что твой отец и Дэвид Меррик когда-то нам здорово помогли. Надеюсь, ты сумеешь сделать так, чтобы старик мог тобой гордиться. В этом — одна из радостей успеха. Дать родителям смысл жизни. Заходи ко мне раз в неделю и оставь Роде свой телефон». Он снова взялся за свой аппарат с лампочками, а Дженюари продиктовала номер истеричной Роде.

Она посетила всех людей, перечисленных энергичным молодым человеком. Прочитала вслух отрывок из роли. Поняла, что сделала это неважно. Ее отпустили со словами: «Большое спасибо». Добравшись на такси до рекламного агентства, прождала час в приемной вместе с тридцатью другими девушками. У всех претенденток волосы доходили до талии. Встретившись наконец с режиссером, она узнала, что речь идет о рекламе сигарет. Хорошие волосы должны были помочь в создании образа молодого, здорового курильщика. Ее волосы понравились; Дженюари предложили научиться курить в затяжку и прийти через два дня. Она купила пачку сигарет, вернулась в «Пьер» и, запершись в своей комнате, стала упражняться. После нескольких затяжек спальня поплыла. Лежа неподвижно на кровати, Дженюари чувствовала, что ее сейчас вытошнит. Но через некоторое время ей стало лучше, и она снова попыталась курить. На сей раз она едва успела добежать до ванны. Потом она вытянулась на кровати и подумала: «Почему людям нравится курить?»

Ди и Майк пригласили ее на обед. Дженюари отказалась, сославшись на то, что утром у нее пробная читка и ей надо подучить текст. Она провела вечер, пытаясь затягиваться дымом и борясь с приступами тошноты.

В одиннадцать вечера она уже стояла перед зеркалом, делая затяжку и умудряясь не испытывать головокружения. И тут, точно подводя черту под ее достижением, зазвонил телефон.

Это был Дэвид.

— Я уже собрался оставить сообщение. Не надеялся застать тебя дома.

— Я училась затягиваться.

— Что?

— Курить сигареты взатяжку.

— Какие сигареты?

Она посмотрела на пачку.

— «Истина».

— О… почему?

— Почему «Истина»? Просто мне понравилось название.

— Нет, почему ты учишься затягиваться? Дженюари рассказала о предстоящих съемках рекламного ролика.

Дэвид внимательно ее выслушал.

— Постарайся не втягивать дым дальше горла. Внешний эффект будет тот же. Не стоит загрязнять легкие. После съемок выбрось сигареты.

Она засмеялась:

— Наверно, ты считаешь меня сумасшедшей, которая борется с тошнотой ради какой-то рекламы.

— Нет, по-моему, ты — девушка с характером. Мне это в тебе нравится.

— О… наверно, да.

Она почувствовала, что ее голос прозвучал нетвердо.

— Ты занята завтра вечером? — спросил Дэвид

— Нет.

— Пообедаешь со мной? Я поучу тебя курить. Может быть, даже пускать кольца.

— Отлично. В какое время?

— Я оставлю тебе сообщение днем.

— Хорошо… до вечера, Дэвид.

Утром она встала рано. Рода позвонила ей и сказала, что она должна прибыть на прослушивание к продюсеру в одиннадцать часов. Дженюари не на шутку разволновалась. Рода сообщила, что, по мнению мистера Коупленда, Дженюари создана для этой роли. Возможно, сегодня действительно ее день. Она запасется оптимизмом. Она получит роль. В конце концов, кому-то же она достанется. Почему бы не ей? И сегодня ее ждет встреча с Дэвидом.

Одеваясь, Дженюари думала о вечере. Дэвид уже видел ее в цыганском наряде. Что надеть сегодня? Длинную замшевую юбку с сапогами? Или черные брюки и пиджак, которые она видела в «Моде»? Продавец на Третьей авеню назвал этот костюм сногсшибательным. Что ж, у нее еще целый день впереди на обдумывание этого вопроса.

Хорошее настроение не покидало Дженюари, когда она ждала продюсера в многолюдной приемной. Но Кит был прав. Вакансий мало, а актеров — много. Актеров с опытом. Сидя, она слушала их беседы. Они говорили о пособиях, о страховке по безработице. Некоторые веселили соседей рассказами о том, как они работали натурщиками в студиях, где расписывают человеческие тела. Никакое занятие не унизительно, если оно позволяет актеру платить за квартиру, искать работу и учиться. Их мужество восхищало Дженюари. Никто не впадал в отчаяние из-за отказов. Все неудачи и разочарования воспринимались ими как естественная часть актерской профессии. Они могли порой голодать, но ходили на занятия. Все имели при себе фотографии с перечнем сыгранных ролей на обороте, а также еженедельники с датами и временами встреч, прослушиваний и уроков.

Спустя два часа Дженюари наконец впустили к утомленному человеку, который посмотрел на нее и вздохнул:

— Кто направил вас сюда?

— Мистер Коупленд. Снова вздох.

— Зачем Шелдон это делает? Я сказал ему вчера — мне нужна блондинка лет тридцати с усталым лицом. Он только отнял время у вас и у меня. О'кей, милая, желаю удачи в следующем месте.

Он повернулся к секретарше.

— Сколько еще ожидающих?

Выходя из кабинета, Дженюари столкнулась в дверях с высокой рыжей девушкой. «Наверно, ее тоже послал сюда Шелдон», — подумала Дженюари. Он, вероятно, думал, что знакомство с продюсером пригодится в будущем. Она вышла на улицу. Порыв ветра занес соринку ей в глаз. Она стала тереть его и размазала тушь. Дженюари подняла руку, пытаясь остановить такси, но машина проехала мимо. Похоже, на всех такси висела табличка «Работа окончена». Она пошла пешком в сторону «Пьера». Майк был прав. Этот мир непохож на тот, сверкающий, который она видела во время уик-эндов, учась в школе мисс Хэддон. Она шагала по Бродвею. Приближался вечер. Проститутки в пышных париках занимали позиции на панели. Собака-поводырь вела слепого. Молодые японцы фотографировали улицу. Дженюари хотелось закричать: «Так было не всегда». Но, возможно, просто мир казался ей иным, когда она сидела в лимузине рядом с Майком. Сейчас, после двухдневных поисков работы, она вдруг осознала, что ей безразличен театр, если рядом нет Майка.

В половине пятого Дженюари добралась до «Пьера». Она ляжет в ванну, смоет с себя все дневные разочарования и грязь. Она обретет свежесть и хорошее настроение для обеда с Дэвидом. Дженюари почувствовала себя лучше, вспомнив о предстоящей встрече. Она хотела побеседовать с Дэвидом в каком-нибудь тихом уютном месте, при свечах. Узнать побольше о Дэвиде. Ей казалось, что он способен понять ее смятение. Майк бы лишь сказал: «Я тебя предупреждал». Он оказался прав.

Ее ждало сообщение. Она удивленно уставилась на него. Оно было от Дэвида. Он заедет за ней в пять тридцать. Почему в пять тридцать? Возможно, он собрался на коктейль. Да, скорее всего. Она поспешила в квартиру, быстро приняла душ и надела длинную юбку. Дэвид позвонил снизу, когда девушка красила губы.

— Поднимайся, — сказала она. — Я не умею готовить мартини. Но здесь есть Марио. И Майк вернется с минуты на минуту.

— Нет. Нам надо торопиться. Спускайся. Она схватила платок и спустилась к Дэвиду. Посмотрев на нее, он нахмурился.

— Я дурак. Я должен был сказать тебе, чтобы ты надела джинсы.

Она заметила, что на Дэвиде были старые вельветовые брюки, куртка и спортивная рубашка. Он взял ее за руку.

— В «Баронете» идет отличный боевик. Мне редко удается посмотреть то, что я хочу. За билетами на эту картину всегда очередь. Я подумал, что мы попадем на шестичасовой сеанс. Перекусим позже.

Вечер прошел неудачно. Она думала об этом, лежа в ванне. Дэвид был в восторге от фильма. Когда картина закончилась, они отправились в «Максвелл». Там было многолюдно, но Дэвид знал метрдотеля, и их тотчас усадили за маленький столик у стены. Дэвид также знал посетителей, сидевших за соседним столом. Он представил Дженюари, заказал гамбургеры и весь вечер проболтал со своими друзьями. В десять Дэвид и Дженюари покинули ресторан.

— Ты поедешь ко мне домой? — спросил он.

— Что?

— Поехали ко мне.

Он взял девушку за руку и проголосовал.

— Почему тебе не зайти в «Пьер»? — сказала она.

— Там могут быть Майк и Ди. Я бы чувствовал себя неловко, занимаясь с тобой любовью и зная, что они находятся в квартире.

Такси остановилось, прежде чем она успела открыть рот, и Дэвид помог ей сесть. Подавшись вперед, он сообщил водителю свой адрес — Дэвид жил в районе Восточных Семидесятых улиц.

— Дэвид, я не буду спать с тобой! — возмущенно сказала Дженюари и тихо добавила: — Пожалуйста, отвези меня домой.

— Наши планы меняются, — обратился Дэвид к таксисту. — Едем в отель «Пьер».

Он повернулся к Дженюари с натянутой улыбкой:

— О'кей. Поговорим о более важных вещах. Как обстоят дела с рекламой? Ты получила эту работу?

— Это станет известно завтра. Дэвид, не сердись. Но я… я не могу лечь в постель с человеком, которого почти не знаю.

— Забудь, — тихо сказал он. — Я просто предложил тебе это, и все.

— Ты мне нравишься. (Почему она извиняется? В конце концов, речь идет не о приглашении на танец.)

— Хорошо, Дженюари. Я понимаю, — сухо произнес он. — Ты приехала.

Когда он, проводив Дженюари до двери, поцеловал девушку в лоб, ей показалось, что ее ударили по лицу.

Она легла в постель, включила приемник и настроила его на волну музыкальной станции. Дэвид ей нравился. То есть мог бы понравиться, если бы дал Дженюари шанс узнать его. Она хотела испытывать к нему симпатию, потому что вдруг испытала чувство одиночества.

Когда зазвонил телефон, Дженюари показалось, что она только что заснула.

— Я тебя разбудила? — бодро произнесла Линда.

— Который час?

— Половина восьмого… на улице двадцать градусов… уровень загазованности в пределах нормы… Я уже позанималась йогой в течение часа и сижу за столом.

Дженюари включила лампу.

— У меня зашторены окна. Здесь темно, как в полночь.

— Дженюари, мне надо тебя увидеть. Это важно. Голос Линды по-прежнему звучал бодро, но в нем появились тревожные ноты.

— Можешь надеть слаксы и прийти на завтрак ко мне? Я пошлю за едой.

— Нет. У меня в девять встреча в агентстве Лэндиса. Поздравь меня. Я научилась курить.

— Бросай, пока не втянулась.

— О, я это делаю только для рекламного клипа. Хотя, должна признать, сигареты помогли мне скоротать вчерашний вечер. Когда ты смотришь в пространство перед собой, а твой спутник болтает с людьми, сидящими за соседним столиком… сигарета — лучший друг девушки.

— Дженюари, я должна тебя увидеть.

— По поводу статьи?

Помолчав секунду, Линда сказала:

— Конечно! Слушай, а обеденное время у тебя занято?

— Нет.

— Отлично… тогда приходи в редакцию к половине шестого. Мы посидим с Сарой Куртц и обсудим будущую статью. Затем отправимся к Луизе. Это неплохой итальянский ресторан, куда две дамы могут пойти, не опасаясь, что их примут за проституток. До встречи…

Когда Дженюари вошла в кабинет, Линда заканчивала редакционное совещание. Она жестом предложила девушке сесть на диван. Линда сидела за столом. Редакторы и помощники располагались перед ней полукругом.

— Вот, кажется, и все, что я могу сказать о наших планах в отношении февральского номера, — подвела черту Линда.

Задвигав стульями, люди стали подниматься. Внезапно Линда сказала:

— Кэрол, свяжись с Джоном Уэйтцем. Он обещал заказать зал в «Колони» и организовать вечеринку в день святого Валентина. Проверь, выполнил ли он мое поручение. Возможно, мы сделаем там заранее несколько снимков для февральского номера. Узнай, составил ли он список приглашенных… Понимаю, до двенадцатого февраля еще много времени, но ему уже пора определиться с именами десяти-двенадцати гостей.

Она встала, давая понять, что совещание официально закончено. Тень усталой полуулыбки должна была намекать на то, что на настоящую улыбку у нее не осталось сил. Обведя глазами группу сотрудников, спешивших на свои рабочие места, Линда спросила:

— Где Сара Куртц?

— Говорит по телефону с Лондоном, — ответил молодой человек. — Она пытается найти доказательства того, что группа «Боу Белл Бойз» — не английского происхождения.

— Это нелепо, — выпалила Линда. — Они — самая большая сенсация в Штатах со времен «Роллинг Стоунз». Молодой человек кивнул почти виновато.

— Да, но Сара клянется, что видела их вокалиста в 1965 году в Кливленде — он якобы работал там диск-жокеем. Она уверяет, что он родом из Шейкер Хейтса. У Сары поразительная память на лица.

— Ладно, пришли ее сюда. Она мне нужна. Сотрудники редакции покинули кабинет. Линда подошла к Дженюари и села на диван.

— Это еще легкий день, — вздохнула она и посмотрела на Дженюари, которая закурила сигарету.

— О, я вижу, тебя взяли сниматься в рекламном клипе.

— Нет. Меня отвергли на самом последнем этапе отбора. Кажется, я отлично затягиваюсь… но над выдохом еще надо поработать.

Линда, засмеявшись, вернулась к столу. Нажала кнопку переговорного устройства.

— Скажи Саре Куртц — пусть она немедленно идет сюда. Я не могу ждать до вечера, пока она будет разыскивать корни своих комплексов.

— Ты думаешь, парень действительно из Кливленда? Линда пожала плечами.

— Сара питает слабость к диск-жокеям. Вероятно, этот тип когда-то послал ее к черту. И она не может успокоиться, не расквитавшись с ним. Да поможет ему господь, если он действительно из группы «Боу Белл Бойз».

— Похоже, она — страшный человек.

— Верно. В этом я с тобой согласна.

Спустя несколько секунд невероятно высокая девушка, удивительно похожая на Крошку Тим, ворвалась в комнату. Линда представила Сару Куртц, которая чуть ссутулилась, пожимая руку Дженюари. Сара извлекла помятый блокнот из потертой джинсовой сумки и начала что-то писать. Она проявила особый интерес к тому, как пишется имя Дженюари. Удивилась, узнав, что имя совпадает с названием месяца. Задав еще несколько вопросов, поднялась и вышла из кабинета.

— Она — настоящая стерва, — сказала Линда. — Кит говорит, что с ее ростом она могла бы играть за «Нью-Йорк Нике»; ее отец был хорошим журналистом, и она унаследовала его слог. Мы бережем Сару для наших «раздевающих» статей — она испытывает оргазм от такой работы. Я сказала ей, что эта публикация должна носить позитивный характер, поэтому у Сары такой печальный вид.

— Почему она любит «раздевать» людей? — спросила Дженюари. — Как она может потом смотреть им в глаза?

— Возможно, будь у тебя внешность Сары, ты бы тоже всех ненавидела.

— Кажется, ты сказала, что быть некрасивым модно.

— Да. Но не всякое уродство в моде. Сарино — определенно нет. Не беспокойся. Без твоего одобрения статья не пойдет в номер. Вот гарантийное письмо.

Она протянула Дженюари конверт.

— Скажи папе, пусть он не волнуется. Дженюари убрала письмо в сумочку. Линда пристально посмотрела на девушку.

— Эй, ты что, расстроилась, упустив этот рекламный клип?

— Конечно, нет. С чего ради?

— В какой-то момент ты выглядела так, словно это для тебя конец жизни.

Дженюари заставила себя улыбнуться.

— Ерунда. У меня есть все основания быть счастливой. Я снова в Нью-Йорке… у моего папы замечательная жена… Я живу в красивой комнате, заново отделанной для меня.

— Вранье!

— Что?

— Я говорю, вранье! Дженюари, кого ты пытаешься обмануть? Тебе неприятно жить там и видеть отца с Дидрой Милфорд Грейнджер.

Дженюари пожала плечами.

— Неправда. К тому же я редко их вижу. Но я действительно испытываю странное чувство, живя в «Пьере». Это ее квартира, я кажусь себе там посторонней.

— Так уйди оттуда.

— Отец возражает.

— Слушай, если ты будешь пытаться угодить всем, то в конце концов разочаруешь всех. Дженюари погасила сигарету.

— Проблема заключается в том, что я сама не знаю, чего я хочу. Наверно, это потому, что всю жизнь мечтала лишь об одном — всегда быть рядом с папой. И теперь, отправляясь на свидание, не знаю, что делать, как себя вести.

Линда свистнула.

— О, тебе срочно требуется психоаналитик.

— Я устала от них в клинике.

— Где?

— О, Линда… это долгая история. Понимаешь, если ребенок растет без матери, отец становится для него самым главным человеком. Тем более, когда это такой человек, как Майк.

— Я с тобой согласна, — сказала Линда. — Твой отец очень красив. Но Дэвид Милфорд тоже весьма привлекателен. Ронни Вулф сообщил в своей колонке, что ты была с Дэвидом в «Лотерее». Я не люблю эту среду. Но если ты принадлежишь к ней, Дэвид Милфорд — неплохой вариант.

— Ди познакомила нас на обеде. Вчера мы еще раз встретились. Он пригласил меня к себе, но я отказалась. Расставаясь со мной у отеля, он даже не попытался поцеловать меня в губы на прощание.

Линда встала.

— Идем в «Луизу». Нам обеим не помешает выпить.

Ресторан понравился Дженюари. Луиза оказалась приветливой, «домашней» женщиной, которая принесла им блюдо с куриной печенкой. Она поздравила Дженюари с возвращением в Нью-Йорк и сказала девушке, что она похожа на кинозвезду. Здесь царила семейная атмосфера, и Дженюари расслабилась. Она заказала себе бокал белого вина, а Линда попросила подать ей двойной мартини со льдом. Несколько секунд они посидели молча.

Отпив мартини, Линда спросила:

— Какое впечатление произвел на тебя Кит?

— Он очень славный.

— Ты видела его с тех пор?

— Я? С чего ради?

— Я — тоже, — выпалила Линда и сделала еще один глоток. — Пожалуйста, скажи мне правду. Он к тебе приставал?

— Что?

— Ну, предлагал тебе переспать с ним?

— Конечно, нет! Мы смотрели спектакль и…

— И что?

— Мы расстались после первого действия. Они помолчали.

— Слушай, Линда, может быть, я отстала от жизни. Но я была шокирована и…

— Я ничего не имею против наготы, — заявила Линда. — Но…

Она сделала паузу.

— Что за чушь я несу? Похоже, мне уже успели промыть мозги, как Киту. Конечно, мы — раскрепощенное поколение. Тело прекрасно — так покажи его. Я была там вчера вечером. Кит сидел в зрительном зале. Он меня не видел. Но скажи мне — что красивого в том, что несколько безобразных людей трутся друг о друга на давно не мытой сцене? У актеров ноги черные от грязи. Отвратительное зрелище. И не думай, что господа в лимузинах приезжают туда ради встречи с искусством! Они хотят видеть голодных, унижающих себя актеров. Господи, актер за свою жизнь получает достаточно пинков… оставьте ему хоть что-то личное. Нет же, человеческое достоинство больше не существует. Разве что для провинциалов и мещан. Мы — новое поколение. Мы свободны… Семья — отживший институт, внебрачные дети в моде…

— Но вчера ты сказала, что не веришь в брак. Линда покачала головой.

— Я не знаю, во что я теперь верю. Слушай, у моей матери было четыре мужа, сейчас она пытается подцепить пятого. Отец имел трех жен. У меня семь сводных братьев и сестер, с которыми я едва знакома. Они все находятся в школах, подобных заведению мисс Хэддон. Но они рождены в законном браке, так что приличия соблюдены. По крайней мере, так полагает моя мать — это ей внушали с детства. Но наше поколение против брака — нас так воспитали.

— Кто?

— Люди, с которыми мы общаемся. Наши близкие.

— Линда, ты же хочешь выйти замуж за Кита, да?

— Вероятно. Но если бы он об этом узнал, я бы его потеряла. Боюсь, это уже произошло.

— Но что случилось?

— Он не вернулся домой в тот вечер. Позвонил и сказал, что хочет какое-то время пожить в этой грязной ночлежке и все обдумать. Ему известно, что я против его участия в этом спектакле. Находясь здесь, он не сказал мне, что это за пьеса. Если нагота важна для сюжета, если она дает ощущение реальности происходящего — черт с ней. Но то, что происходит в этом спектакле…

Она покачала головой.

— Я знаю, что действительно мучает Кита. То, что я зарабатываю тридцать пять тысяч в год, не считая рождественской премии, а он получает три с половиной тысячи, включая пособие по безработице. Для него я — олицетворение истеблишмента. Я запуталась. Я пыталась подлаживаться под него. Сидела с друзьями Кита. Пила пиво вместо мартини. Носила вместо слаксов брюки из дангери. Но нет закона, обязывающего меня жить, как свинья. Я плачу четыре сотни в месяц за мою квартиру. Она находится в приличном доме со швейцаром и лифтерами, который расположен в хорошем районе. Я прихожу каждое утро в мой офис до восьми часов и покидаю его иногда не раньше полуночи. Я заслужила право жить в комфортабельной квартире. Почему я должна все бросить и работать в какой-то андеграундной газете, где платят пятьдесят долларов за статью?

— Он этого от тебя хочет?

— Скажу одно — он постоянно высмеивает меня, «Блеск» и все статьи, темы которых я придумываю. Но восхищается своим знакомым, продающим порнографические стихи газетам с изображением члена на первой полосе. Кит утверждает, что его приятелю есть что сказать и он не ищет дешевой славы. Я устала от всех этих споров. Но я люблю его, он мне нужен. Я вовсе не заставляю Кита делать все по-моему… если бы мы могли найти компромисс! Я знаю, мы бы были счастливы. Я хочу этого. Боже, как я этого хочу!

— Это, наверно, здорово — знать, чего ты хочешь, — сказала Дженюари.

— А ты этого не знаешь? Разве тебе не дали четких ориентиров в этом швейцарском институте? Кстати, как он точно называется? Сара захочет хотя бы увидеть твой диплом.

— Линда, я расскажу об этом… после обеда.

Они пили кофе. Линда молча слушала рассказ Дженюари о клинике и о себе. Когда Дженюари закончила, Линда отхлебнула виски, на глазах у нее появились слезы.

— Господи, — тихо произнесла она. — Ну и досталось же тебе. Три года жизни… три года ожидания того момента, когда ты вернешься к своему папе — мужчине из мечты. И узнать, что он женился…

Дженюари удалось улыбнуться.

— Ну, он ведь не бросил меня. Он мне не любовник.

— Да?

— Линда!

— Послушай, Дженюари. Ты отказала тому очаровательному итальянцу, который помог тебе разбиться. Отвергла Дэвида Милфорда. Любой психиатр скажет, что во время второго свидания с Дэвидом ты пыталась охладить ваши отношения, потому что он понравился тебе слишком сильно. У тебя возникло чувство вины. Ты словно изменила отцу.

— Это неверно. Посмотри, как он организовал свидание. Нашу первую встречу наедине. Без свечей и вина… без спокойной беседы… он появляется в половине шестого… звонит из вестибюля… не поднимается выпить. Мы мчимся за пять кварталов в кино. Он тащит меня в «Максвелл». Там все ходит ходуном… это не то место, куда следует пойти с девушкой, с которой хочешь поговорить и познакомиться получше. Затем он вдруг приглашает меня к себе домой. Линда задумалась.

— Я с тобой согласна. Перед тем как лечь в постель, надо побеседовать. И если мужчина приглашает тебя к себе, то обычно он делает это с определенной целью. Другое дело, когда ты приглашаешь его в свою квартиру выпить перед сном. Ты остаешься хозяйкой положения, и если что-то происходит, то это выглядит незапланированным. Но ты не можешь пригласить Дэвида в «Пьер». Прежде всего, Дженюари, тебе следует подыскать себе собственную квартиру.

— Я бы охотно это сделала, но…

— Что «но»? Понимаешь ты это или нет, но ты испытываешь страдания каждый раз, видя отца с Ди. Это жестоко по отношению к тебе… и им. Поверь мне — у тебя не будет романа, пока ты не уедешь от отца. Что касается твоей карьеры в театре… тут не мне давать тебе советы…

— Я — не Кит. Я поняла, что не достаточно серьезно отношусь к театру, — сказала Дженюари. — Но я хочу что-то делать. Участвовать в чем-то. Не желаю походить на мою мать.

— Почему? В чем она провинилась, кроме того, что умерла, когда ты была маленькой?

— Она… она сидела за кулисами… наблюдая своими большими карими глазами за проходящей мимо нее жизнью. Наблюдала… а Майк действовал! Я тоже хочу действовать!

— Я же сказала — для тебя есть вакансия в «Блеске».

— Я не хочу, чтобы меня брали на работу только из-за моей фамилии.

— Дело не в ней. Я действительно загружу тебя.

— Ты говоришь серьезно? Линда кивнула.

— И что ужасного в том, что я попросила бы тебя связаться с нужными людьми или собрать материал? Я сама этим занимаюсь. Сестра моей матери замужем за профессиональным гольфистом. Я обратилась к ней, чтобы получить аккредитацию на серию турниров. Написала статью о том, как живут жены игроков. Сначала твой оклад будет не слишком велик.

— У меня есть больше пятнадцати тысяч, — сказала Дженюари. — И ты права — я уеду из «Пьера».

— Слушай, — Линда щелкнула пальцами, — в моем доме живет холостяк. Эдгар Бейли. По-моему, он гомик. Он преподает в Колумбийском университете. Собирается в академические каникулы на год в Европу. Он недавно спрашивал меня, не нужна ли квартира кому-нибудь из моих знакомых. Там одна комната типа студии. Хочешь, я узнаю цену?

Дженюари посмотрела на часы.

— Сейчас еще только девять. Позвони ему. Может быть, мы заглянем туда.

Эдгар Бейли был очарован Дженюари. Его привело в восторг ее имя. Он показал ей большой встроенный шкаф, кладовку, огромный диван-кровать и кухню с окном. Он сказал, что платит сто семьдесят пять долларов в месяц, но со своей мебелью просит двести семьдесят пять.

— Послушайте, мистер Бейли, — вмешалась Линда. — Вы платите сто тридцать девять долларов в месяц. Я узнала это у домовладельца. Дженюари будет платить вам двести двадцать пять — большего квартира не стоит. Из мебели тут нет ничего приличного. Этому дивану уже больше десяти лет.

Он на мгновение поджал губы, потом вытащил бутылку шерри и три рюмки.

— За мою новую жиличку. Я знаю, что мог бы получить больше, но мне приятно сознавать, что за моим домом будет присматривать такая прелестная девушка.

Линда подняла рюмку.

— А я знаю, что вам надо уезжать через десять дней и вы уже занервничали.

Дженюари подняла рюмку и улыбнулась.

— За ваше путешествие, мистер Бейли. И за тебя, Линда.

Линда покачала головой.

— Нет, эту рюмку пьем за тебя. За мисс Дженюари.

Глава седьмая

Дженюари, опираясь на подушки, сидела на кровати, заваленной старыми выпусками «Блеска». Она работала над своим первым заданием — статьей под названием «Завтрак КТЖ». Аббревиатура КТЖ означала — Красивые Тонкие Женщины. Ей не удалось связаться с Бейби Пейли и Ли Радзивилл. Но Ди позволила процитировать ее слова: «Кто встает с постели до ленча! Завтракают только дети». Дженюари также записала сентенции на эту тему, высказанные тощей поэтессой, худой начинающей актрисой и писательницей — воинствующей феминисткой. Девушка пыталась выйти на Бесс Мейерсон и Барбару Уолтермс. Когда завтракает Барбара Уолтермс — до или после передачи «Сегодня»? Поймать таких людей было нелегким делом, требовавшим времени.

Дженюари тщательно изучила массу статей из ведущих журналов и заметила, что публикации, привлекшие ее внимание, уже первой фразой интриговали читателя. Она сочинила с десяток завязок, но ни одна из них ей не нравилась. Конечно, Линда собиралась отдать материал одной из «переписчиц», но Дженюари хотела удивить ее, написав статью самостоятельно. Работа в редакции позволила Дженюари осознать себя независимой личностью. Маленькая кабинка без окон была кабинетом девушки. Квартира мистера Бейли — ее домом. Она платила за жилье деньгами, которые сама зарабатывала.

Первые три недели дались Дженюари нелегко. Но это были первые три недели самостоятельной жизни. Она сама принимала решения. Особенно тяжелой была первая неделя. Дженюари едва заставила себя сообщить новость Майку и Ди. Глаза Ди сердито сузились, но не успела она возразить девушке, как вмешался Майк.

— Я подозревал, что ты захочешь снять себе квартиру. Многие девушки так поступают. Если ты действительно этого хочешь… ты имеешь на это право.

Ди настояла на том, что они осмотрят квартиру, прежде чем Дженюари подпишет договор. Эдгар Бейли остолбенел, когда Дидра переступила порог его жилища.

— О, мисс Грейнджер… то есть миссис Уэйн… я понятия не имел, что Дженюари — ваша дочь.

Дженюари поняла, что он едва не упал в обморок из-за того, что согласился на двадцать пять долларов в месяц.

— Здесь что, только одна комната? — спросила Ди.

— Но она такая просторная, — сказал Эдгар Бейли. — Я рад, что среди моих вещей, у меня дома, будет жить такая девушка, как Дженюари.

Ди прошла мимо него, раздвинула шторы и застонала.

— Боже, Дженюари, окно выходит во двор.

— Точнее, в сад, — робко уточнил Эдгар Бейли.

— Только одна комната и мало солнечного света. Наверно, таковы вкусы нынешнего поколения, — вздохнула Ди. — Эти апартаменты — для бродяг.

Эдгар Бейли оживился.

— Миссис Уэйн, это очень хороший дом. Ди только отмахнулась.

— Ну, мы можем сделать интерьер более радостным. Убрать эти ужасные шторы… сменить ковер… купить новые подушки на диван…

— Миссис Уэйн…

Судя по дрожащему голосу, Эдгар Бейли был близок к истерике.

— Тут нельзя ничего менять. Эти шторы были сделаны специально для меня…

Но Ди уже удалилась на кухню. Дженюари проследовала за ней, поспешив успокоить мистера Бейли обещанием оставить все в нынешнем виде и сказав, что ей очень нравятся его расшитые цветами занавески.

Она подписала договор поднайма и переехала первого октября. Дэвид прислал ей драцену в горшочке. Мистер Бейли оставил букет так и не распустившихся роз и короткую записку с пожеланием удачи. Линда подарила ей блокнот из «Бергдорфа» с выгравированным именем и адресом Дженюари. В пять часов Майк принес бутылку шампанского. Они охладили его и выпили, потом Майк, улыбаясь, осмотрел квартиру.

— Знаешь что? По-моему, это отлично. Ты всю жизнь жила с людьми. В школе, в больнице. Пора побыть наедине с собой.

Ди заехала за ним в семь. Они отправились на вернисаж. Ди прихватила с собой корзинку с деликатесами.

— Это тебе пригодится… тут несколько банок копченых устриц… не хмурься. Дэвид их обожает. Просто положишь устрицы на эти маленькие импортные крекеры. Еще Дэвид любит то, что я называю крысиным сыром. Порежешь его кубиками и воткнешь в них зубочистки — Дэвид будет счастлив. Кстати, как дела у вас двоих?

— Он прислал этот цветок, — ответила Дженюари. Ди улыбнулась.

— Мы с Майком слетаем ненадолго в Европу. Я приму участие в лондонском турнире по триктраку. Мы скоро вернемся. Нам очень жаль, что ты останешься в этой мрачной маленькой квартире и будешь работать. Я могу до отъезда сделать для тебя что-нибудь, кроме признания в том, что я не завтракаю? Дженюари заколебалась.

— Карла… сейчас в городе?

— Почему ты спрашиваешь?

— Я бы хотела взять у нее интервью. Ди сухо засмеялась.

— Она никогда не дает интервью. Не потому, что подражает Гарбо либо Говарду Хьюзу. Просто она — глупая полька. О, Дженюари, только не говори мне, что все нации равны по уму. Я знаю Карлу, она действительно глупа. Она не читает книг. Никогда не голосует. Ее не интересует ничто, кроме личного комфорта. Да, она в городе. Звонила мне вчера. Честно говоря, я была слишком занята, чтобы встретиться с ней. У Карлы есть некоторые странности. Она не ест ленч на людях. Собираясь на обед, требует представить ей заранее список гостей. Это смешно. Можно подумать, что она — Нуреев или принцесса Грейс. Карла — всего лишь бывшая актриса, которая по каким-то необъяснимым причинам до сих пор пользуется вниманием прессы.

Прощай интервью с Карлой.

Дженюари поблагодарила в записке Дэвида за цветок. Позвонив, он сообщил, что уезжает из Нью-Йорка по делам на несколько дней. Обещал по возвращении тотчас связаться с ней по телефону. С тех пор прошло десять дней. Она обедала с Линдой или с кем-нибудь из девушек в редакции. С удовольствием возвращалась домой, чтобы поработать над статьей и почитать. Купила портативную пишущую машинку и научилась печатать двумя пальцами. Линда периодически виделась с Китом, но он не вернулся к ней по-настоящему. Он проводил большую часть времени в ее квартире, но держал свои вещи в «коммуне».

— Мне кажется, что он приходит ко мне, потому что ему нравится мой душ, — призналась Линда. — Мы снова вместе… но все не так, как прежде.

Она отказывалась смотреть спектакли авангардистского театра, но вместе с Китом стала уделять большое внимание своему физическому состоянию. Натуральная пища, двадцать разных витаминов, принимаемых ежедневно, плюс витаминные уколы, которые дважды в неделю делал доктор, — Кит называл его гением. Похоже, инъекции действовали неплохо: Линда, всегда излучавшая энтузиазм и энергию, сейчас казалась просто сгустком электричества. Она, похоже, вовсе обходилась без сна. Могла, позвонив Дженюари в три часа утра, закричать в трубку: «Эй, только не говори мне, что ты спишь! По девятому каналу идет потрясающий фильм с Богартом».

Майк сообщил открыткой, что Ди вышла в финал. Было нечто противоестественное в том, что Майк, величайший игрок, стоит возле жены и смотрит, как она бросает кость.

Сейчас, сидя в своей кровати и сочиняя первый абзац, Дженюари задумалась. Можно ли написать интересную статью без сарказма и яда? Дженюари смотрела на высказывание фотомодели с простоватым лицом, которая только что снялась в своем первом (и последнем) фильме. Ее роль была урезана до минимума из-за плохой игры, но девушка не жаловалась. «О, ко мне относились просто чудесно. Давали на завтрак бычью печень — я никогда не была такой тонкой». Боже, как обыграла бы подобные слова Сара Куртц!

Вздохнув, она подошла к пишущей машинке. Даже заявление Ди казалось фальшивым. Однако когда она произносила эти слова небрежным, ленивым тоном, они звучали забавно.

Дженюари заправила в машинку чистый лист бумаги и попыталась придумать новое начало. Возможно, если она напишет, что фотомодель страдает анемией и вынуждена есть печенку… или так: «Сохранять свою красоту Дидре Уэйн помогает…» Нет. Она вырвала лист из машинки. Можно придумать гораздо лучшее начало.

Она вставляла новый лист, когда зазвонил телефон. Все в комнате задрожало. Она забыла убавить громкость. Возможно, Линда хочет излить восторг от картины Богарта. Дженюари не поверила своим ушам, услышав знакомый голос:

— Привет, детка!

— Папа! Ты где?

— В «Пи Джи Кларк».

— Что?

— Мы недавно спустились с самолета, и мне ужасно захотелось мяса с перцем. Прямо из аэропорта приехали сюда. Присоединишься к нам? Я пришлю за тобой машину.

— О, я бы сделала это с радостью. Но я не одета и работаю над статьей, которую надо сделать до конца недели.

— Ты сама ее пишешь?

— Да. По-моему, получается.

— Это отлично. Мне пора возвращаться к Ди. Она заняла третье место и получила пятнадцать тысяч долларов. Как насчет ленча завтра утром? Только ты и я.

Он пытался перекричать шум ресторана.

— С удовольствием, Майк.

— Подумай, куда ты хочешь пойти. Позвоню тебе в редакцию в полдень. О, одну секунду. Сюда идет Ди. Наверно, она хочет поздороваться с тобой.

— Дженюари… — в трубку прозвучал бодрый голос Ди.

— Поздравляю! Я восхищена, — сказала Дженюари.

— О, мы чудно провели время. Ты приедешь сюда?

— Нет. Я сказала Майку… Я завалена работой. Ди засмеялась:

— Деловая девушка. Майк… Ди заговорила в сторону:

— Тебе лучше вернуться к нашему столику, не то его могут занять. Закажи себе мясо с перцем, а мне — салат из шпината. Дженюари, ты еще здесь?

— Да, и у меня разыгрался аппетит.

— Тут сегодня столпотворение. Все почему-то уставились на дверь. Наверно, кто-то пришел. Возможно, Онассис и Джеки. Скажи мне, Дженюари. Тебе нравится твоя жизнь деловой девушки?

— Я наслаждаюсь ею, Ди. Мне кажется, я могу писать… немного.

— Это чудесно, и…

Внезапно голос Ди пропал. Одновременно Дженюари услышала в трубке шум, доносившийся из зала «Пи Джи»

— Ди… вы еще здесь?

— Да… — В голосе Ди звучало напряжение.

— С вами все в порядке?

— Да… Скажи мне, Дженюари, когда ты последний раз виделась с Дэвидом?

— Ну, я…

— Тут массовые волнения — он только что вошел в ресторан с моей старой подругой Карлой.

— Карла в «Пи Джи»?

— Да, она иногда выкидывает такое — появляется там, где ее не ждут, — небрежным тоном произнесла Ди. — Но ты не бойся, дорогая. Карла для тебя не соперница.

— Я и не боюсь. Дэвид произвел на Меня впечатление.

— Ладно, возвращайся к своим делам, ангел. Я обо всем позабочусь. Теперь, когда я вернулась, мне понадобится всего несколько дней, чтобы навести тут порядок. Почему бы нам не устроить ленч… в воскресенье… около часа дня?

Дженюари положила трубку. Ее не задело то, что Дэвид был с Карлой. Но почему он не позвонил, вернувшись в город? Она снова села за машинку, но не смогла сосредоточиться на статье. Встала и пошла на кухню за кока-колой. Увидела лейку, которую она купила, чтобы поливать драцену, подаренную Дэвидом. Она уже поливала растение утром. Цветочник сказал ей, что драцену следует поливать два раза в неделю. Дженюари наполнила лейку. Возвратившись в гостиную, вылила воду в горшок с цветком.

— Захлебнись, негодяй, — сказала Дженюари. — Захлебнись! Захлебнись!

Выйдя из телефонной будки, Ди сумела как бы случайно столкнуться с Дэвидом и Карлой, шедших к маленькому столику, расположенному в глубине зала.

— Карла, это невероятно. Ты решилась прийти в «Пи Джи», — легкомысленным тоном произнесла Ди. Карла улыбнулась.

— В кинотеатре, что находится неподалеку отсюда, идет «Красная туфелька». Я видела эту картину много раз, и она всегда меня завораживает. Сегодня прекрасный вечер, мне захотелось прогуляться. Потом я почувствовала, что голодна.

Карла, повернувшись, посмотрела на Майка, который отошел от столика и приблизился к Ди.

— А это — твой новый красавец муж?

— Да, а вы — та леди, с которой я давно хотел познакомиться, — сказал Майк. Карла протянула ему руку.

— Видите, как легко это сделать.

— Как долго ты пробудешь в городе? — спросила Ди.

Карла пожала своими широкими плечами.

— В этом прелесть отсутствия работы. Я нахожусь там, где хочу, и столько, сколько хочу.

— Дней через десять мы открываем дом в Палм-Бич. Если ты захочешь приехать в гости, я отдам тебе, как прежде, восточное крыло.

Карла улыбнулась.

— Прекрасно. Возможно, я и правда… если не поеду кататься на лыжах в Гстаад. Кто знает? Десять дней — большой срок. Сейчас я способна думать только о своем желудке и еде.

Она повернулась к Майку.

— Рада была с вами познакомиться.

Улыбнувшись, она в сопровождении Дэвида направилась к столу.

Ди села рядом с Майком и поискала в сумочке сигареты.

— Майк, я не хочу влезать в чужие дела, но тебе не кажется, что Дженюари оттолкнула Дэвида? Он улыбнулся:

— С Карлой трудно конкурировать.

— Ерунда. Она по возрасту годится ему в матери. Ди вздохнула.

— А я думала, что Дэвид потеряет голову из-за Дженюари. Они прекрасно смотрятся вдвоем.

— Ди, я давно понял, что если по внешним данным актер подходит для какой-то роли, это вовсе не означает, что он сумеет ее сыграть.

— Но Дженюари должна дать ему надежду. В конце концов, она не ребенок. Через несколько месяцев ей исполнится двадцать один год.

Майк рассмеялся:

— Это еще не зрелость. К тому же современные девушки не спешат с замужеством. Половина из них не верит в брак.

— Дженюари не относится к числу современных девушек. Она застряла на полпути между двумя мирами. Изолированным, который она покинула… и новым, куда не может войти. Если она по-настоящему влюбится, а потом отношения сложатся неудачно, она может сойти с ума.

— Она не сойдет с ума. Мне кажется, она прекрасно адаптируется. Дженюари нашла работу, квартиру. Чего еще желать? Она здесь чуть больше месяца. Слушай, нельзя преподносить людей, точно рождественский подарок. Это справедливо в отношении их обоих. Он посмотрел в конец зала.

— Карла — восхитительная женщина.

— Она — глупая неотесанная крестьянка. Майк покачал головой.

— Вы, дамы, меня поражаете. Она гостила у тебя в Марбелле, была на твоей яхте, ты только что позвала ее в Палм-Бич…

— Дорогой, у меня всегда кто-то гостит. Приятно иметь в доме знаменитость. К тому же мне ее жалко. Она действительно одинокая заблудшая душа.

Майк засмеялся.

— Что показалось тебе забавным? — спросила Ди.

— Вы, женщины, интересно расходуете свою жалость. Ты беспокоишься о Дженюари, об одинокой заблудшей Карле. Слушай, моя дочь найдет себя. Что касается Карлы, она вовсе не одинока. Нетрудно понять, что находит Дэвид в ее обществе.

— Правда? — сухо произнесла Ди. — Тогда объясни, что ты нашел во мне, пожилой некрасивой женщине. Он похлопал ее по руке.

— Дорогая, я перепробовал самых знаменитых красоток Голливуда. Ты — нечто особенное. Вопрос в другом… почему ты выбрала меня?

— Потому что… — Ее глаза смотрели куда-то вдаль.

— Почему?

— Потому что я полюбила тебя, — серьезно произнесла она. — О, я знаю, мы могли быть вместе без брака. Но это дурной тон. Я вовсе не консервативна. Сегодня человека называют архаичным, если он придерживается хоть каких-то норм. Если у тебя есть деньги, ты должен это скрывать. Если ты живешь в роскошном доме — ты совершаешь преступление. Но что плохого в том, что человек обладает просторной недвижимостью? Я круглый год содержу большой штат прислуги. Даю людям работу. Пилоты моих самолетов имеют семьи. Я должна предоставить их детям возможность пойти в колледж. Капитан моей яхты и все члены команды получают зарплату пятьдесят две недели в году. Устраивая большие приемы в Палм-Бич, я обеспечиваю работой поставщиков провизии, музыкантов, дизайнеров… Я обожаю элегантные туалеты… люблю смотреть на хорошо одетых людей. Мне нравится сидеть за изящно сервированным столом с красивыми людьми. Я ненавижу это заведение и подобные ему, хотя оно считается модным. И когда я вижу входящую сюда Карлу, я понимаю, что это для нее не обычный вечер с Дэвидом. Даже такая женщина, как Карла, может быть одинока. Жить одной — небольшая радость. Дэвид может дать Карле развлечения, секс, приятное общество — все то, что я желаю твоей дочери. Майк бросил взгляд на Карлу. Дэвид что-то шептал ей на ухо.

— Похоже, Дэвид сам знает, что ему нужно. Ди посмотрела прямо перед собой

— Все зависит от Дженюари.

— Правда?

— О, Майк, неужели ты не знаешь, что женщина способна заставить мужчину разделить ее взгляды, считать их своими?

— Действительно?

— Я уверена, ты полагаешь, что завоевал меня, — сказал Ди.

— Если это не так, значит, я напрасно истратил массу денег в Марбелле.

— Раскрою тебе один секрет. Я решила выйти за тебя замуж во время второго вечера, который мы провели вместе. Но я хотела, чтобы ты проделал все, как полагается.

Майк засмеялся и жестом попросил счет.

— Я до сих пор не понимаю, почему мне так повезло. Перегнувшись через стол, он взял ее руки.

— Почему, Ди? Почему ты выбрала меня? Их глаза встретились.

— Потому что я хотела тебя. Я всегда стараюсь получить то, что хочу.

В час дня Дэвид прибыл в «Берег басков». Ди позвонила ему в десять утра.

— Дэвид, дорогой, я хочу увидеть тебя. Как насчет ленча сегодня?

Остаток утра он испытывал симптомы язвенной болезни.

Они сидели за банкетным столом. Дэвид вежливо расспрашивал Ди о турнире по триктраку, о Лондоне, о новых спектаклях, которые она посмотрела в Уэстэнде. На лице Дэвида была натянутая улыбка, он словно ждал порки. Но когда они съели ленч и Ди заговорила о нынешнем состоянии биржи, он закурил сигарету и успокоился. Может быть, ей просто было не с кем пойти в ресторан. Может быть, его страх был вызван чувством собственной вины. Он просил счет. Еще несколько минут, и все будет кончено. Он выйдет через эту дверь на солнечную улицу. Она нанесла удар, когда он подписывал счет.

— Дэвид… что у тебя с Карлой?

Его рука не дрогнула. (Два доллара метрдотелю… четыре — официанту.) Дэвид почувствовал, как пульсирует жилка на шее. Интересно, заметила ли это Ди? Он затратил больше времени, чем это было необходимо, на то, чтобы убрать ручку. Дэвид заговорил нарочито легкомысленным, небрежным тоном.

— С ней забавно общаться… Мы много смеемся.

— О, не сочиняй, мой дорогой мальчик. Карла — ужасная зануда.

Ди покачала головой.

— Я понимаю тебя, когда ты встречаешься с этой прелестной голландкой — кажется, ее зовут Ким, — несмотря на то что она ходит в «Лотерею» в прозрачной блузке. Ей хотя бы есть что демонстрировать. Но когда молодого человека видят с пожилой женщиной… люди начинают сплетничать.

— О…. что они говорят?

— Что она содержит его, что он импотент и играет роль ее эскорта — или что он гомосексуалист. Ди улыбалась почти печально.

— Думаю, я могла бы и не перечислять все то, что мы говорим о других людях.

— Это чушь, — сказал он.

— Ты знаешь, что это чушь, и я это знаю. Но люди…

— Мы развлекаемся вдвоем, и все. Ей нравится общаться со мной, — упрямо заявил Дэвид.

Ди весело засмеялась, но ее глаза были холодны.

— Не смеши меня. Она не способна наслаждаться общением. Но может проявлять интерес к молодому человеку, которого, по ее мнению, ждет большое наследство.

Ди раскрыла портсигар и подождала, пока Дэвид торопливо зажигал спичку. Она медленно затянулась и посмотрела на сигарету.

— Мне действительно следует бросить курить… Я слышала, у Нины Креополис эмфизема… да, кстати, какого ты мнения о фирме «Беккер, Нейман и Бойд»?

— Это солидная юридическая контора. Почему ты спрашиваешь?

— Я собираюсь воспользоваться ее услугами. Хочу оформить новое завещание.

— Почему? Мне казалось, папа неплохо обслуживает тебя. Я говорю так не потому, что он мой отец… но фирма «Беккер, Нейман и Бойд» не идет ни в какое сравнение с папиной.

— Ты предубежден, дорогой. Она похлопала его по руке.

— Но мне это нравится. Господь ведает, как я предана семье. Но мне нужно мнение специалистов со стороны. Это изменение моего завещания — не такое, как прежние. Мне требуется совет по очень сложному вопросу. В конце концов, у меня есть муж и падчерица. Я люблю их, Дэвид. По-настоящему. Я должна позаботиться об их интересах.

— Конечно. — (О боже, его голос дрогнул. Теперь она знает, что он испугался.) Дэвид повернулся к Ди, придав лицу самое очаровательное, молодое и серьезное выражение, на какое он был способен.

— Ди, тебе известно, что ты разобьешь папе сердце, обратившись в другую фирму.

— А твое сердце будет разбито, если я воспользуюсь услугами другой брокерской конторы?

Он даже не попытался ответить. Дрожащей рукой зажег сигарету. Игра в кошки-мышки закончилась. Мышка попалась в лапы кошки, которая принялась мучить ее.

Ди подалась вперед и поцеловала его в щеку.

— Пока что я ничего не предпринимаю. Только думаю.

Он проводил Ди до машины, и она сделала вид, будто не заметила, как ее сфотографировал репортер из «Женской одежды». Она подставила Дэвиду щеку для поцелуя и сказала:

— Я получила удовольствие от ленча, Дэвид. Хорошо, что мы вот так поддерживаем связь. Я хочу, чтобы мои родные были счастливы… чтобы семья не распадалась.

Он проводил ее взглядом. Автомобиль исчез в транспортном потоке. Дэвид направился к ближайшей телефонной будке и позвонил Дженюари.

Глава восьмая

Когда Дженюари пришла в «Пьер» на воскресный ленч, Майк готовил «Кровавую Мэри». Она уже видела отца, но это была ее первая встреча с Ди после их возвращения из Лондона. Ди отложила номер «Тайме» с кроссвордом и подставила щеку Дженюари.

— Сама не знаю, почему я ломаю голову над этой ерундой, — сказала Дидра. — Начала вчера вечером и заснула. И разгадав полностью кроссворд, нечем гордиться. Я знала скучнейших людей, которые делали это мгновенно. Конечно, большинство пользовалось словарем. Но это обман. Ну… садись и расскажи нам о своей работе. Ты получаешь от нее удовольствие?

— Да. Мою статью взяли. Я ужасно рада. Конечно, ее отредактируют — я слаба в пунктуации, — но Линда и другие редакторы одобрили мой материал. Думаю, он и вам понравится.

Ди улыбнулась:

— Надеюсь, ты не настолько серьезно относишься к своей работе, чтобы пренебрегать из-за нее светской жизнью.

— Да, я встаю каждое утро в семь. И редко ухожу из редакции раньше семи вечера.

— Это рабский труд, — сказала Ди.

— Ты похудела, — заметил Майк, протягивая бокал дочери. — Наверняка забываешь поесть.

— О, я не голодаю. Вчера вечером я съела грандиозный обед… с вишневым пирогом. Я была с Дэвидом. На лице Ди появился лишь вежливый интерес.

— И как поживает мой красивый молодой кузен?

— Хорошо. Мы ходили в «Сент-Реджис» смотреть Веронику.

— Веронику? Она еще выступает со своей жалкой имитацией Эдит Пиаф? — спросила Ди. Дженюари пожала плечами.

— Я никогда прежде ее не видела. У Вероники превосходный номер. С нею выступают три русских танцовщика. Молодые люди. И одному из них сделали операцию по изменению пола. Он был девушкой, а стал мужчиной.

— Послушай, Дженюари…

В голосе Ди прозвучал мягкий укор.

— Не стоит пересказывать грязные сплетни подобного рода. Я знаю, твой журнал обожает их смаковать, но…

— Вы правы. Я бы хотела написать о превращении Нины в Никласа. Вчера я сделала для этого все!

— Не говори мне, что ты беседовала с этим существом!

— Конечно. Наверху, в «люксе» у Вероники. Ди поставила свой бокал.

— Но как ты туда попала? Дэвид знаком с Вероникой?

— Нет… она — подруга Карлы.

— Карлы! — повысила тон Ди.

— Да. Понимаете, Дэвид заказал столик на двоих, и он оказался расположенным за колонной. К нам подошел молодой грек. Представившись, он сказал, что сидит со своим другом и Карлой. Она предложила нам присоединиться к их компании. У нее был чудесный стол в нише, откуда прекрасно видна сцена. Карла так красива. Я засмотрелась на нее и едва не пропустила Нину-Никласа. После шоу Карла повела нас к Веронике. Там был Нина-Никлас. Она… он… говорит об этом без стеснения. Линда обещала повысить мой оклад, если я возьму у него интервью для «Блеска». Но Нина-Никлас сказал, что многие журналисты просили об интервью… даже предлагали заплатить.

— Я думаю, тут надо сыграть на тщеславии. Пообещай ему или ей, что ведущий фотограф сделает цветной фотоочерк и отдаст снимки и негативы. Предложи Нине-Никласу костюм от Кардена… существует много способов соблазнить человека.

Дженюари вздохнула:

— Наш бюджет это не позволяет.

— Дженюари, — вмешалась Ди, — скажи мне, что было после шоу?

— Мы выпили в «люксе» у Вероники и…

Сэди, войдя в комнату, сообщила, что ленч готов. Они прошли в столовую. Подавал еду Марио. Майк настоял на том, чтобы Дженюари взяла себе сосиски.

— Они пойдут тебе на пользу. Ты слишком худая. Ди добродушно улыбнулась и произнесла:

— Ты рассказывала нам о Веронике.

— А… да…

Дженюари проглотила кусочек сосиски.

— Мы словно перенеслись в другую страну. Все говорили с разными акцентами. Вероника — с французским, Карла — с каким-то восточноевропейским, Нина-Никлас — с русским, двое молодых людей — с греческим. Поэтому мы пользовались французским. Меня это устраивало. Только бедный Дэвид не понимал ни слова.

— Куда вы отправились потом? — спросила Ди.

— Никуда. Карла ушла с греками, а Дэвид отвез меня домой, потому что в девять утра он играет в сквош.

Ди мгновение помолчала. Воткнула вилку в яйцо, потом отложила ее в сторону.

— Я так возмущена, что не могу есть.

— Что случилось?

Майк продолжал намазывать масло на тост.

— Дэвид избавился от твоей дочери до полуночи, чтобы поехать с Карлой в Уэстпорт.

— Почему ты так считаешь? — спросил Майк.

— Я вчера говорила с Карлой. Она сказала мне, что уезжает вечером в Уэстпорт на последний уик-энд перед наступлением холодов. Неужели тебе не ясно… все было запланировано заранее. Карла никогда не ужинает в клубе. Она вообще никуда не ходит. Конечно, она знает Веронику… но однажды отказалась пойти даже на прием в честь Нуреева, которым действительно восхищается, из-за нелюбви к скоплению людей. Но поскольку Дэвид чувствовал, что он должен встретиться с Дженюари, они обо всем договорились между собой. Нашли способ одним выстрелом убить двух зайцев. Карла встретилась со своей старой приятельницей Вероникой, а Дэвид вывел в свет Дженюари. Затем девушку бросили, а эта парочка укатила в Уэстпорт.

Мышцы на лице Майка напряглись, но он продолжал есть.

— Если Дэвид решил куда-то уехать на уик-энд, это его личное дело.

— Он сделал дуру из твоей дочери ради женщины, вдвое превосходящей ее по возрасту.

Майк оттолкнул от себя тарелку. Его голос прозвучал тихо и ровно.

— Ди, я полагаю, ты должна предоставить людям право самим решать за себя и жить, как они хотят.

Дженюари захотелось куда-нибудь исчезнуть. Ди рассердилась не на шутку; челюсть Майка окаменела. Пытаясь разрядить атмосферу, девушка сказала:

— Слушайте меня оба… я чудесно провела время. У нас с Дэвидом прекрасные отношения, и…

— Тогда почему ты позволила этой польке увести его у тебя из-под носа? — спросила Ди.

Дженюари сжала пальцами стол так сильно, что костяшки побелели. Она получила удовольствие, проведя вечер с Дэвидом… он был ласков и внимателен. А теперь Ди все портила. Ей, Дженюари, и в голову бы не пришло, что Карла и Дэвид провернули этот трюк намеренно. Дэвид искренне удивился, увидев Карлу, и актриса была предельно внимательна к девушке. Она поинтересовалась работой Дженюари и разрешила ей написать в статье, что каждое утро на завтрак ест овсяную кашу.

Теперь в голове Дженюари зародились сомнения. Не влюблен ли он на самом деле в Карлу? Эта мысль посетила Дженюари, когда она заметила напряженность, возникшую между Ди и Майком. Внезапно девушка поняла, что хочет уйти отсюда. Ей и так было крайне неприятно узнать, что Дэвид встретился с ней из вежливости. Но стать причиной ссоры между Майком и Ди! Они говорили о ней, как об отсутствующем человеке. Кем она стала в глазах Майка? Полным ничтожеством!

Гнев ее отца заставил Ди отступить. Губы миссис Уэйн дрожали, но она попыталась улыбнуться. В голосе Ди зазвучала мольба.

— Майк… я все делаю ради нее. Разве не о ней ты думал в первую очередь, когда женился на мне? Разве ты не говорил мне, что Дженюари должна иметь все, потому что она прошла через тяжкие испытания? Потеряла много времени?

— Это не значит, что ты имеешь право распоряжаться ее жизнью, заставлять встречаться с парнем, у которого другие планы.

— О, боже. Дэвид сказал мне, что Дженюари — одна из самых красивых девушек, каких он видел. Она вздохнула.

— Может быть, я перестаралась. Пока что все мои усилия ни к чему хорошему не приводят. Я подготовила для Дженюари прекрасную спальню, а она убежала из нее. Я запланировала для нас всех отдых в Палм-Бич. Решила послать самолет за Дженюари и Дэвидом. Встретить рождество в семейном кругу. Хотела, как много лет назад, устроить на Новый год большой бал. Пригласить Питера Дучина, мэра Линдси, Ленни, Рекса… всех интересных людей. Я надеялась, что к тому времени Дженюари и Дэвид объявят о помолвке…

— Все чудесно, — сказал Майк. — Но, может быть, Дженюари хочет чего-то другого.

— Откуда ей знать, чего она хочет? — холодным тоном произнесла Ди. — Ей еще следует объяснять, что она должна желать себе.

— Три года ее учили ходить и разговаривать, — повысил голос Майк. — Отныне она сама себе хозяйка. Ди прищурилась.

— Отлично! Путь она работает в этом жалком журнале. Пусть живет в дрянном доме. Я больше ничего не делаю. Почему я должна разбиваться в лепешку, коль вы оба такие неблагодарные? Вы даже не умеете наслаждаться комфортом. Пусть она замерзает этой зимой в Нью-Йорке. Я не собираюсь умолять ее, чтобы она приехала в Палм-Бич.

— Может быть, я тоже не поеду в Палм-Бич, — заявил Майк.

— Правда? — вкрадчиво произнесла Ди. — Скажи мне, Майк, как же ты поступишь? Съедешь отсюда? Найдешь большую квартиру для себя и дочери? Поставишь на Бродвее хит? Сколотишь для Дженюари состояние с помощью блестящих спектаклей? Желаю удачи. Зачем мне утруждать себя попытками выдать ее замуж? Ты можешь преподнести ей мир. Действуй! Поставь шоу… сделай фильм… воплоти в жизнь ее мечты.

Дженюари увидела, что лицо отца побелело. Она встала из-за стола.

— Майк… ты уже превратил мои мечты в реальность. Ты можешь больше ничего не делать. Я — взрослая девушка. Мне нравится моя работа в редакции. Отныне я буду сама реализовывать мои мечты. Я с радостью приеду на рождество в Палм-Бич. С нетерпением жду этого времени. Ди… честное слово… я ценю все, что вы сделали. Мне понравилась комната, которую вы мне предложили. Просто я… хочу обрести самостоятельность. Дэвид — славный молодой человек. Один из самых приятных людей, с кем я встречалась… и вы не должны ссориться из-за меня.

Она замолчала. Они сидели, не двигаясь, и смотрели друг на друга. Дженюари отошла от стола.

— Мне пора идти. Я обещала Линде помочь в составлении списка новых статей для журнала.

Она поцеловала отца. Ей показалось, что щека Майка стала каменной. Дженюари выбежала из квартиры.

Майк не проводил ее взглядом. Застыв от ярости, он смотрел на Ди. Когда Майк заговорил, его голос был тихим и сдержанным.

— Ты только что унизила меня в присутствии моей дочери.

Ди нервно засмеялась.

— О, прекрати, Майк… не будем ссориться. Мы никогда этим не занимались.

— И никогда не будем впредь!

Она подошла к нему, обняла. Ее голос был шелковым, но в глазах затаился страх.

— Майк, ты знаешь, что я люблю тебя… Он оттолкнул ее, встал из-за стола и направился в спальню. Ди побежала за ним.

— Я собираю вещи. Через час меня здесь не будет.

— Майк!

Она схватила его руку — он вытаскивал чемодан из шкафа. Майк освободился, тряхнув рукой.

— Майк, — взмолилась она. — Прости меня… пожалуйста… не уходи! Пожалуйста, не уходи!

Он замер, с любопытством посмотрел на нее.

— Скажи мне кое-что, Ди… почему ты вышла за меня?

— Потому что я люблю тебя. Она обхватила его руками за шею.

— О, Майк… это наша первая ссора, и виновата в ней я. Прости меня. Пожалуйста, ангел. Мы не должны ругаться. Это произошло из-за твоей дочери.

Он оттолкнул ее, но она снова бросилась к нему.

— Майк, у меня никогда не было ребенка… я, вероятно, иногда теряю чувство меры из-за моего стремления относиться к Дженюари так, словно она — моя дочь. Я, наверно, поступаю неправильно… говорю не то, что следует… утомляю ее своей чрезмерной опекой… так же я вела себя с Дэвидом. У меня нет родных братьев и сестер… он мне вроде сына. И теперь с Дженюари… я перегнула палку. Только из-за того, что хочу видеть ее счастливой. Нелепо ссориться из-за этого. Мы оба говорим не то, что думаем. Я рассердилась на Карлу и Дэвида… не на тебя.

Ее паника усилилась — он продолжал бросать вещи в чемодан.

— Майк… не надо… пожалуйста! Я люблю тебя. Чем я могу доказать это? Я позвоню Дженюари и извинюсь перед ней. Сделаю все!

Он замер. Посмотрел на нее.

— Все?

— Да.

— О'кей. Я никогда у тебя ничего не просил. Даже подписал добрачное соглашение. В случае развода я не получу и цента. Верно?

— Я порву эту бумагу, — сказала она.

— Нет, сохрани ее. Мне не нужно ни гроша. Прекрати говорить о своей любви к Дженюари. О том, как ты озабочена ее будущим. Пусть место слов займут деньги!

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу знать, что если однажды я умру, наблюдая за тем, как ты играешь в триктрак, мою дочь будет ждать состояние.

— Обещаю. Я сделаю это завтра. Выделю ей миллион долларов в виде доверительной собственности. Он уставился на нее жесткими глазами.

— Это мелочь.

— Сколько ты хочешь?

— Десять миллионов.

Поколебавшись мгновение, она медленно кивнула.

— Хорошо… обещаю. Десять миллионов. Он слегка улыбнулся.

— И оставь в покое Дэвида. Это приказ. Если у него есть чувства к Карле, пусть их роман закончится сам по себе, без твоего вмешательства. Но в любом случае я не позволю подсовывать ему Дженюари. Запомни это!

— Обещаю.

— И больше не подыскивай ей нелепую работу. Черт возьми, она старается изо всех сил. У нее есть честолюбие. Потеряв его, человек уже ни на что не способен.

— Я обещаю, Майк.

Она обняла его и поцеловала в шею.

— Прошу тебя… улыбнись. Не сердись на меня.

— Ты перестанешь вмешиваться в ее жизнь?

— Я никогда не упомяну имя твоей дочери при Дэвиде.

— И ты дала слово положить на ее счет десять миллионов.

Она кивнула.

Он посмотрел на Ди, потом поднял жену на руки и бросил на кровать.

— О'кей. Теперь загладим нашу первую ссору в постели.

Дэвид прибыл в клуб «Ракета» за пять минут до назначенного часа. В голосе отца, звучала тревога, сулившая неприятности. Именно сейчас, когда все шло так хорошо. Он обычно не любил понедельники, но сегодня проснулся с таким чувством, будто ему принадлежит весь мир. Его свидание с Дженюари в «Сент-Реджисе» прошло гладко. Она поверила в случайность их встречи с Карлой. Даже обрадовалась, увидев Карлу. Девушка не заподозрила, что в полночь он отправился с Карлой в Уэстпорт. Даже сейчас он ликовал, вспоминая свою проделку. Дэвид впервые провел с Карлой целую ночь. Он испытал потрясение, увидев ее утром на кухне готовящей ему завтрак с ветчиной и яйцами. Это были лучшие двадцать четыре часа в его жизни. Она сняла у подруги загородный домик; их уединение было полным. Коттедж окружали угодья площадью в два с половиной гектара. Даже погода стала их союзником. Это был один из тех осенних дней, которые обычно воспеваются поэтами. Для Дэвида осень всегда означала приближение зимы. Ранние сумерки; мокрая от дождя Уолл-стрит; ветер с пылью и отсутствие такси на улице. Но осень в Уэстпорте радовала багрянцем листьев, хрустевших под ногами, чистым воздухом и полной изоляцией от внешнего мира.

Понедельник выдался хорошим. Город также встретил их отличной погодой. Даже нью-йоркский воздух казался менее загрязненным, чем обычно. Усредненная котировка акций на бирже поднялась на три пункта. В три часа Карла сообщила Дэвиду по телефону, что он может пойти с ней к Борису Гростоффу. Это означало, что Дэвид допущен в узкий круг ее друзей. Борис был любимым режиссером Карлы, его маленькие интимные обеды были в числе немногих светских мероприятий, в которых участвовала Карла.

Он увидел вошедшего отца и встал, чтобы поздороваться с ним. Джордж Милфорд подождал, когда подадут напитки. Затем заговорил, не тратя времени на пустую болтовню.

— Как выглядит Дженюари Уэйн? Вопрос удивил Дэвида.

— Дженюари? Почему ты… Она очень красива.

— Правда?

Отец, похоже, изумился. В задумчивости отпил виски.

— Тогда почему Ди так волнуется о ней?

— Не понимаю, сэр.

— Она приехала утром в мой офис, чтобы переписать завещание. Похоже, теперь ее главная забота — это выдать падчерицу замуж. Я решил, что дочь Майка Уэйна, вероятно, дурнушка.

Дэвид покачал головой.

— Она — одна из самых красивых девушек, каких я видел.

Его отец сунул руку в карман и вытащил оттуда тонкий кожаный блокнот.

— Я выписал некоторые изменения, которые она намерена внести в завещание. Сейчас готовится новый текст.

— Они затрагивают меня?

— Еще как. Ты больше не являешься ее душеприказчиком.

Кровь прилила к лицу Дэвида.

— Она меня выбросила!

— Я тоже пострадал. Наша контора назначается теперь исполнителем завещания совместно с Нейлом Беккером из фирмы «Беккер, Нейман и Бойд». Но у тебя остался шанс, мой мальчик, — там есть оговорка: если Дэвид Милфорд до смерти Дидры Уэйн женится на девушке, чья личность получит одобрение завещателя, то он станет единоличным душеприказчиком и председателем фонда.

— Стерва, — тихо промолвил Дэвид.

— Это еще не все, — продолжил отец. — Дженюари получит миллион долларов, когда выйдет замуж, и еще десять миллионов будут положены на ее имя в форме доверительной собственности; они перейдут к ней в случае смерти отца или Ди.

— Я не могу в это поверить, — сказал Дэвид.

— Я — тоже, — произнес его отец. — Конечно, это распоряжение может быть отозвано. Ди всегда может изменить его. Странно, что это не пришло в голову Майку Уэйну. Очевидно, он не имеет опыта по части завещаний. Его доверчивость вызывает у меня улыбку — я-то знаю Ди. Но пока что, по-моему, она оправдана — Ди, похоже, действительно любит этого человека. Поразительная щедрость Ди послужит надежным залогом того, что Майк не уйдет от нее. Ясно одно — в этом браке командует Майк Уйэн. Странно, что он ничего не просит для себя. Только это невероятное наследство для дочери. Поэтому-то я и подумал, что у девушки нет шансов выйти замуж без денег.

Дэвид нахмурился.

— Она с самого начала стала подсовывать мне Дженюари. Ди хочет, чтобы девушка вышла замуж и скрылась из виду. Думаю, Ди впервые в жизни по-настоящему влюбилась. Она любит быть хозяйкой положения, чувствовать свою силу. Но у нее нет власти над Майком — разве что через его дочь.

— И она решила, что, выдав ее за тебя, она заслужит благодарность Майка?

— Нет. Думаю, она хочет выдать Дженюари замуж, чтобы не делить с нею любовь Майка.

— Дэвид, господь с тобой, о чем ты говоришь?

— Я не берусь утверждать с определенностью, — медленно произнес Дэвид. — Но еще в первый вечер я несколько раз заметил, как они смотрят друг на друга — Дженюари и ее отец. В их взглядах была какая-то интимность… это не близость отца и дочери. Я был кавалером Дженюари и чувствовал, что он — мой соперник. Ди, очевидно, ощущает то же самое.

— Но почему она отказалась от твоих услуг в качестве своего душеприказчика? Дэвид улыбнулся:

— Она хочет, чтобы я устранил ее соперницу. Она ставит мне условие…

— Господи. У тебя есть шанс? Ты понравился девушке?

— Не знаю. Я встречался с нею. Но…

— Ты не хочешь пригласить ее к нам на обед?

— Позволь мне действовать моими методами. Он вздохнул:

— Наверно, ради десяти миллионов долларов мужчины жертвовали и большим.

— Чем жертвуешь ты? — спросил его отец.

— Карлой.

Отец Дэвида изумленно уставился на сына.

— Господи! Я восхищался ею, находясь в твоем возрасте. Не пропускал ни одного ее фильма. Мечтал о ней двадцать пять лет назад… Но сейчас… боже мой… она — ровесница твоей матери.

— Карле только пятьдесят два.

— Твоей маме пятьдесят исполнится лишь в феврале.

— Находясь с Карлой, я забываю о ее возрасте. И я не собираюсь жениться на ней. Послушай, папа… Я знаю, что когда-то это должно кончиться. Я проснусь и внезапно почувствую, что мне надоело есть бифштекс у нее на кухне. Ходить с Карлой на фильмы, которые ненавижу. И тогда я брошусь к Дженюари Уэйн с такой скоростью, что установлю рекорд в беге на пятьдесят метров.

— Ты полагаешь, она будет тебя дожидаться? Дэвид вздохнул:

— Я стараюсь поддерживать контакт с ней. Но сейчас я не в силах порвать с Карлой.

— Как много людей знают о твоем романе с ней?

— Никто. Она почти не выходит в свет. Сегодняшний вечер — редкое исключение. Я сопровождаю ее на обед к одному режиссеру.

— Именно такую репутацию ты приобретешь, если эта связь продлится. Эскорт бывшей кинозвезды. Отец Дэвида подался вперед:

— Дженюари не удовлетворит то, что ты всего лишь поддерживаешь контакт с ней. Пока ты занят с Карлой, она встретит другого парня, который устроит Ди. Допустим, брокера из конкурирующей конторы. Скажи — эта женщина, Карла, доверит тебе свои деньги? Позволит распоряжаться ее состоянием?

Дэвид покачал головой:

— Она имеет репутацию исключительно скупого и осторожного человека. Его отец кивнул:

— Значит, она не представляет интереса для твоей брокерской фирмы. Дэвид кивнул:

— Я тебя понял. Я предвижу, что, если я не начну всерьез ухаживать за крошкой Дженюари, следующим шагом кузины Ди будет смена брокерской конторы.

Отец поднял бокал:

— Поторопись, сын. Поторопись.

Глава девятая

На площадке для танцев в «Клубе» было тесно. Дэвид, прижимая Дженюари к себе, медленно двигался с девушкой по залу. Он только что пообедал с ней в «Мистрале». Несколько раз брал ее руку и с радостью отмечал, что она реагирует на его пожатие. Меньше чем через неделю Ди и Майк отправятся в Палм-Бич. Дэвид решил добиться того, чтобы Дженюари сообщила Ди об удивительном повороте в их отношениях. После отъезда будет гораздо труднее держать Ди в курсе того, сколько замечательных вечеров молодые люди провели вместе. Она должна знать, что он делает все от него зависящее.

Конечно, многое зависело от реакции Дженюари. Он должен по-настоящему влюбить ее в себя. Она — не Ким Ворен. Для Ким он был не только хорошим партнером по сексу. Он мог обеспечить ее будущее и дать положение в обществе. Дженюари не нуждалась ни в том, ни в другом. Он должен здорово ублажить ее в постели. Если в этой области полный порядок, остальное — не проблема. Он забывал о Ким на десять дней, и она все равно была рада его звонку.

Время — вот все, что ему требуется. Он сказал Карле, что Ди заставляет его периодически выводить Дженюари в свет. Карла отнеслась к этому с пониманием. Он пережил неприятный момент, намекнув ей, что ему, возможно, придется поехать на рождество в Палм-Бич. Карла сказала:

— Да, Ди пригласила и меня.

На мгновение он запаниковал. С этой ситуацией ему не справиться. В присутствии Карлы он терял голову. Ди и Дженюари это тотчас бы заметили.

— Ты поедешь?

— Нет. Рождество — не мой праздник. Я так и не привыкла к нему, хоть и стала американской гражданкой. Это очень американский праздник — как Четвертое июля.

Но позже он отметил в ее поведении легкое беспокойство. Когда она заговаривала о Европе, а последнее время Карла делала это довольно часто, его охватывали недобрые предчувствия. В глубине души он понимал, что его может спасти лишь внезапное исчезновение Карлы с лица земли. Он осознал, что его чувство к ней не иссякнет само собой. Иногда он даже мечтал о ее смерти. Если бы она пропала безвозвратно, он смог бы начать жить собственной жизнью.

Даже сейчас, держа в своих объятиях эту красивую девушку, он думал о Карле. Это было… болезнью. Прежде он всегда управлял своими чувствами. Ни одна женщина не имела над ним власти. Его самые бурные увлечения длились не больше нескольких недель… в этом и заключалась прелесть нового романа, но, в конце концов, он всегда одерживал верх, женщина хотела его больше, чем он ее, и он остывал к ней. Но с Карлой этого не происходило. И не произойдет, знал Дэвид.

Он должен стать для Дженюари всем. Заставить ее хотеть его, нуждаться в нем, ждать встреч. Ему потребуется еще некоторое время. Он посмотрел на нее и улыбнулся. Она была по-настоящему красива, возможно, даже более красива, чем Ким. Если он сегодня совершит попытку… не спугнет ли он ее? Не спугнет ли? Уже ноябрь. Они знакомы почти два месяца. Ким легла с ним в постель в первый вечер. Карла — на следующий день. Он запланировал событие на сегодняшний вечер. Даже купил пластинки с ее любимой музыкой.

Внезапно он слегка занервничал. Он давно не добивался близости с девушкой. Они всегда бегали за ним! Он почувствовал, что не знает, как ему следует себя вести. Возможно, он потерял практику. Или дело в том, что Дженюари была повыше классом обычных светских девушек. Она не клала ему руку на бедро под столом и не говорила: «Давай поедем домой и займемся любовью».

Он вздрогнул, сосредоточиваясь. Она задала ему какой-то вопрос.

— Я слышала, в кассе их не достать, но если тебе это сложно, Кит Уинтерс — это друг Линды — знает актера из «Волос», который может дать нам контрамарки.

«Волосы»! Господи, он еще в первый день их знакомства обещал сводить ее на спектакль. Дэвид улыбнулся.

— Я куплю билеты на следующей неделе. Нашу контору обслуживает хороший агент. Не беспокойся.

Он должен поставить с ней точку над i… сегодня вечером. К моменту отъезда в Палм-Бич их отношения должны обрести определенность. Отец сказал, что новое завещание Ди оформлено и подписано в присутствии свидетелей. Конечно, если он женится на Дженюари или они хотя бы обручатся, все, вероятно, изменится. Он с тревогой осознал опасность промедления. Взяв девушку за руку, увел ее с площадки для танцев.

— Здесь невозможно говорить, — сказал Дэвид. — Нам почему-то никогда не удается побеседовать. Мы всегда на людях.

Он помог ей сесть. Она сказала:

— Мы можем пойти к Луизе. Дэвид засмеялся:

— Нет. Мы с барменом — футбольные фанаты. Все кончится обсуждением последнего матча. Слушай, почему бы нам не отправиться ко мне домой? У меня есть пластинки с твоими любимыми записями. Много Синатры и Элла. Мы будем пить шампанское и вдоволь наговоримся.

К его удивлению, она легко согласилась. Он подписал счет и повел девушку из зала. Несколько знакомых Дэвида посмотрели на нее, выражая взглядами одобрение. Еще бы! Она была очень красива. Высокая, стройная, молодая — да, молодая! Он должен перестать думать о Карле. Иначе сегодня окажется не на высоте. Ему, конечно, придется заочно выдержать серьезную конкуренцию. За годы учебы в Швейцарии у нее, разумеется, было немало опытных любовников-европейцев. И до колледжа, вероятно, тоже. Девушка, которая росла возле Майка Уэйна, должна быть искушенной в любви. Она без промедления обзавелась своей квартирой. И эта претенциозная компания из редакции, в которой она вращается… подобное общество напоминало ему клубок червей, — в конце концов, выходило так, что каждый переспал со всеми остальными.

Да, он трахнет ее сегодня. Затем, наверное, сумеет устроить так, чтобы они встречались два-три раза в неделю. И, возможно, к весне они неофициально обручатся. Но он будет тянуть с бракосочетанием как можно дольше… Хотя почему, черт возьми? Карле наплевать на его будущее. Дженюари — вот его будущее! Решено. Но прежде всего… Сегодня он должен показать класс. Он сохранит Карлу. Главное — не терять рассудка.

Дженюари сидела возле него в такси, ехавшем по Парк-авеню. Она знала, что Дэвид попытается овладеть ею. Она позволит ему сделать это. Она испытывала любопытство. Была уверена в том, что, когда окажется в его объятиях, произойдет чудо. Между ними проскочит искра… и, может быть, она по-настоящему влюбится. Он нравится ей, и Линда уверяла, что, когда они станут любовниками, все изменится. Линда изумилась, узнав, что Дженюари — девушка. Судя по взглядам других сотрудниц редакции, девственностью не стоило гордиться. Это было все равно, как если бы тебя никто не приглашал танцевать. Дженюари провела свое тайное исследование: в «Блеске» все, кроме нее, имели сексуальный опыт. Исключение, возможно, составлял тридцатилетний театральный критик: он говорил с немецким акцентом, всегда появлялся на людях с восемнадцатилетней спутницей, но Линда намекнула, что он — онанист.

Сама Линда спала теперь с художественным редактором. Кит уже неделю не звонил ей. Как выразилась Линда, она испытывала потребность ощущать присутствие возле себя человеческого тела.

Такси остановилось на Семьдесят третьей улице. Когда они оказались возле квартиры, Дэвид, немного нервничая, принялся вставлять ключи в скважины замков. Наконец он впустил девушку в прихожую и зажег свет. Она сняла пальто и огляделась. Гостиная была красивой; там стояли камин и множество динамиков. Дверь спальни была приоткрыта… о, господи! Круглая кровать и красные обои на стенах. Пародия на бордель.

Он включил стереопроигрыватель, и комната наполнилась бархатным голосом Нэта Кинга Коула. Дэвид подошел к бару и торжествующе поднял над головой бутылку «Дома Периньона».

— Узнав, что это твое любимое шампанское, я на следующий же день купил бутылку. Она ждала тебя с тех пор.

Он занялся пробкой.

— Я не был уверен, что сегодня ты окажешься у меня, поэтому не охладил его — мы добавим лед. Он поднес ей бокал.

— Ну, как тебе моя квартира? Нет, не отвечай. Я знаю. Гостиная — в стиле Парк-авеню, а спальня — декорации к фантазиям молодого человека.

Он замолчал, вспомнив, что Карла никогда не была у него дома и что самые чудесные его грезы воплощались в пустой спальне актрисы на простой узкой кровати из клена. Он прогнал из головы мысли о Карле и заставил себя улыбнуться.

— Знаешь, я рос в типичной мальчишеской спальне, обставленной моей матерью. Вымпелы на стенах, двухъярусная кровать до двенадцати лет, хотя я был единственным ребенком, и вторую койку использовали, лишь когда у нас гостил мой кузен.

Он подвел ее к дивану, и они сели. Сейчас Нэт Кинг Коул пел нежно и вкрадчиво: «Дорогая, я без ума от тебя». Дженюари посмотрела на бутылку. «Дом Периньон» — шампанское для самых важных событий. Она сделала глоток. Черт возьми, это особый случай, не так ли? Она станет женщиной!

Она снова отхлебнула шампанское из широкого старомодного бокала, который наполнил Дэвид. Он сам пил из небольшого бокала. Она испытала чувство разочарования. Он не скрывал своего намерения напоить ее. Нет, ей не следует так думать. Она не хотела убивать свою симпатию к Дэвиду. Но Майк никогда бы не повел себя с женщиной столь прямолинейно. О боже! Подходящее время думать о нем. Она все испортит. Девушка увидела перед глазами хмурящегося отца: «Дженюари, я бы хотел видеть тебя с мужчиной, а не с этим…» Она испытала желание убежать. Франко был красивее Дэвида, однако, когда он прикоснулся к ней, она испугалась. Боже! Что она здесь делает? Еще можно уйти… Но что потом? Остаться девственницей на всю жизнь? Признаться Линде в том, что она убежала от Дэвида, Нэта Кинга Коула, «Дома Периньона», круглой кровати и красных стен? Она допила содержимое бокала. Дэвид вскочил, чтобы вновь наполнить его. Это нелепость. Неужели она ляжет в постель с Дэвидом только потому, что Линда считает это правильным? Или чтобы доказать Майку, что она способна конкурировать с Карлой. Почему она это делает? Очевидно, не потому, что влюблена в Дэвида. Линда сказала, что такая любовь, какую ищет она, Дженюари, случается только в кино между Ингрид Бергман и Боги. В современной жизни ей нет места. Даже отец сказал, что он никогда не любил женщину — только секс. А она — его дочь. Дженюари взяла бокал из рук Дэвида и стала медленно потягивать шампанское. Дэвид красив. И когда она совершит это… она получит удовольствие… полюбит его… и… Улыбнувшись, она протянула Дэвиду пустой бокал. Он хочет, чтобы она опьянела, верно? Дэвид радостно налил ей шампанского. Но он, похоже, немного нервничал. Допив содержимое своего бокала, он взял другой, большего размера, и наполнил его до краев.

Когда песня Бакара в исполнении Дионн Уорвик сменила Нэта, бутылка была пуста. Дженюари откинула голову на спинку дивана и закрыла глаза. Она почувствовала, что Дэвид целует ее в шею. Дионн пела: «Помолись за меня». Да, Дионн. Пой это для меня… для Дженюари… девочки, с которой в 1965 году познакомил тебя Майк Уэйн. Мне было тогда всего пятнадцать. Ты сказала отцу, что я очень хорошенькая. Скажи мне, Дионн, ты была влюблена в своего первого мужчину? Наверно, да, если ты можешь так петь…

Дэвид склонился над ней. Он оставил в покое ее шею. Принялся за ухо. О боже… он засовывал в него язык. Ей это должно нравиться? Язык был холодный и влажный. Затем Дэвид переключился на ее рот, попытался раздвинуть языком губы. Дженюари испугалась, поняв, что его поцелуи ей неприятны. Его язык был твердым, жестким. Руки Дэвида сжимали ее груди, он нащупывал пальцами пуговицы блузки. Как бы он не оторвал их… это ее новая рубашка от Валентине. Может ли девушка сказать мужчине, что она сама расстегнет пуговицы? Она ведь должна в порыве страсти забыть обо всем и не замечать, что он делает.

Когда же она что-то почувствует? Она попыталась ответить на его ласки… погладила волосы Дэвида… они оказались жесткими. Он пользовался лаком! Она не должна сейчас думать о таких вещах. Она открыла глаза и посмотрела на Дэвида. Он был красив. Но выглядел комично с закрытыми глазами, растянувшись на диване. Почему они не могут действовать разумно… пойти в эту ужасную спальню, раздеться и… что дальше? Он должен страстно обнимать ее, говорить о своей любви, а не кусать ее губы и рвать лучшую блузку. Она заметила, что золотой пряжкой на туфлях «Гуччи» он порвал шелковую обивку. Это почему-то ее обрадовало. О чем она думает… Дженюари сомкнула веки., ей хотелось испытывать романтические чувства… слава богу, он наконец расстегнул ей блузку, не оторвав ни одной пуговицы. Теперь он занялся застежкой ее лифчика. Чувствовалось, что у него есть опыт… только теперь бюстгальтер оказался где-то возле шеи. Следует ли ей как-то выразить протест? Или сдаться и помочь ему? Она решила освободиться от объятий Дэвида.

— Расслабься, детка, — прошептал Дэвид, опустив голову к ее бюсту. Он начал целовать соски. Дженюари почувствовала, что они твердеют… в нижней части живота возникло странное ощущение. Он поднял ее с дивана, одной рукой снял с девушки блузку, а другой взялся за «молнию» на юбке. Тут он тоже проявил ловкость… юбка упала на пол. Он снял с Дженюари лифчик. Она стояла в туфлях и трусиках. Он поднял ее на руки и понес в спальню. Она бы предпочла пройти туда самостоятельно. При росте сто семьдесят сантиметров она весила пятьдесят килограммов. Модная худоба. Но пятьдесят килограммов плюс туфли могут показаться тонной для парня, играющего роль Ромео. Она старалась не думать о своей длинной шелковой юбке, лежащей на полу гостиной. Что она сделает, когда все закончится? Выйдет голой из спальни и подберет вещи? Он положил ее на кровать. Снял с девушки туфли и трусы.

Она лежала на кровати нагишом, а он вслух восхищался ее красотой. Потом начал раздеваться. Она смотрела, как он снимает брюки… увидела выпуклость под трусами. Он едва не задушил себя, срывая галстук с шеи. Скинул рубашку и трусы. Самодовольно улыбнулся и шагнул к кровати. Дженюари уставилась на его большой член, возбужденно прижатый к животу.

— Красавец, правда? — спросил он.

Она не смогла ему ответить. Такой мерзкой штуки она еще не видела в жизни. Красная… вся в венах… казалось, она вот-вот лопнет.

— Поцелуй его…

Он поднес член к ее лицу. Она отвернулась. Дэвид засмеялся:

— О'кей… Ты еще захочешь его поцеловать, прежде чем мы кончим…

Она справилась с охватившим ее страхом. Где то романтическое чувство, которое она якобы должна испытывать? Почему в ее душе лишь отвращение и паника?

Он лег на Дженюари, опираясь на локти и колени, стал целовать ее груди. Рука Дэвида скользнула к бедрам девушки. Дженюари непроизвольно сжала их. Он удивленно посмотрел на нее.

— Что-то не так?

— Здесь очень светло и… Он засмеялся:

— Ты не любишь заниматься любовью при свете?

— Нет.

— Желание леди — закон для меня.

Подойдя к выключателю, он погасил свет. Она посмотрела на приближающегося Дэвида. Неужели все это происходит на самом деле? Она действительно лежит на кровати и ждет, когда этот незнакомец овладеет ее телом. Внезапно она вспомнила, что так и не сходила к доктору, которого ей рекомендовала Линда, не приняла пилюли и не поставила спираль.

— Дэвид, — произнесла Дженюари, но он уже уткнулся в ее промежность своим пульсирующим членом. Надавил… еще сильнее… она ощущала его пальцы везде… на груди… меж бедер… он раздвигал ее ноги… входил в нее…

— Дэвид, я не принимаю пилюли, — выдавила из себя она, когда он попытался поцеловать ее.

— О'кей. Я вытащу, — пробормотал Дэвид, тяжело дыша. Его грудь была влажной от пота. Он все еще старался ввести свой огромный член в Дженюари. Она ощущала периодические толчки. Каждый раз пенис упирался в прочную стену из ее мышц. Неужели ему не ясно, что у них ничего не получится? Но его орган становился все более требовательным и настойчивым… Он разрывал ее внутренности. Боже, она сейчас умрет. Стиснув зубы, чтобы не закричать, она вцепилась ногтями в его спину. Услышала бормотание Дэвида:

— Отлично, детка. Трахни меня… ну же… трахни меня!

Нестерпимая боль пронзила Дженюари — Дэвид проник-таки в ее тело. Девушке казалось, что он ломает ей кости, рвет ткани. Внезапно он вытащил член, и она почувствовала, как струя горячей жидкости ударила ей в живот. Дэвид, задыхаясь, перевалился на спину. Сморщенный член висел между ног неподвижно и бездыханно, точно мертвая птица.

Наконец его дыхание стало ровным. Он повернулся к Дженюари и взъерошил ее волосы.

— Ну… тебе понравилось, детка?

Он взял с тумбочки салфетку «Клинекс» и положил ее девушке на живот.

Она боялась пошевелиться. Боль была такой сильной, что Дженюари испугалась. Возможно, он повредил ей что-то. Линда говорила, что вначале будет небольшая боль. Но не такая же агония! Она машинально вытерла живот. Он был липким. Ей хотелось броситься под горячий душ. Но больше всего — поскорей уйти отсюда. Дэвид погладил ее волосы.

— Как насчет минета, детка? Тогда мы сможем продолжить.

— Минета?

— Ну, возьми в рот.

Он притянул ее голову к своему опавшему члену, безвольно покоившемуся меж ее бедер. Она вскочила с кровати:

— Я еду домой!

Заметив кровь, Дженюари остановилась. На простыне были алые пятна. Кровь текла по ногам девушки. Дэвид сел.

— Господи, Дженюари, что же ты не сказала, что у тебя месячные!

Дэвид вскочил с кровати и сорвал с нее простыню.

— Боже мой… протекло до матраса.

Она стояла неподвижно, зажав руки между ног. Ей казалось, что стоит убрать руки, как ее внутренности вывалятся наружу. Он повернулся и посмотрел на нее.

— Ради бога, не испачкай ковер. В медицинском шкафчике есть тампоны.

Она бросилась в ванную, заперла за собой дверь. Отняла руку. Ничего не произошло. Кровь остановилась. Девушка взяла полотенце и стерла кровь с ног. Ей казалось, что внутри у нее все разорвано. Яркий свет лампы, висевший над медицинским шкафчиком, придавал желтый оттенок лицу Дженюари. Она уставилась на свое отражение в зеркале. Тушь на глазах расплылась, волосы спутались. Надо одеться и уйти отсюда. Она смыла тушь с век. Завернувшись в другое полотенце, открыла дверь ванной и бросилась в гостиную. Дэвид даже не посмотрел на Дженюари. Он все еще был голым и сосредоточенно тер матрас тряпочкой, смоченной в пятновыводителе.

Она схватила свою одежду в гостиной, взяла из спальни туфли и трусы, вернулась в ванную. Когда она вышла оттуда, кровать еще была не застелена, но Дэвид уже оделся.

— Придется подождать — до полного высыхания не поймешь, удалось вывести пятна или нет, — сказал он. — Возможно, придется вызвать человека из химчистки. Я отвезу тебя домой.

Он молчал, пока они не сели в такси. Устроившись на сиденье, Дэвид обнял Дженюари. Она невольно отодвинулась в сторону. Он взял ее за руку.

— Слушай, извини, что я заговорил о простыне. Но это настоящий «Портхолт», и тебе следовало сказать насчет месячных. Я знаю, ты жила в Европе. Там некоторым мужчинам это даже нравится. Но я не люблю кровь. Ты нашла «Тампакс»?

— У меня сейчас нет месячных, — сказала Дженюари. В первый момент он не понял. Потом Дэвид откинулся на спинку сиденья.

— О, боже! Дженюари, неужели ты… господи! Но кто слышал о двадцатилетней девственнице? Особенно с твоей внешностью. У тебя там очень тесно, но я решил, что дело в твоей конституции… Ты такая худенькая…

Он буквально застонал.

Они проехали несколько кварталов. Дэвид молча смотрел в пространство перед собой.

— Почему ты разволновался? — спросила она.

— Потому что, черт возьми, я не лишаю девушек невинности.

— Кто-то же должен это делать, — заметила она. — Помню, один итальянец сказал мне то же самое.

Когда они доехали до угла, он попросил водителя остановить машину.

— Давай зайдем в бар и выпьем перед сном по бокалу. Я хочу с тобой поговорить.

Они оба заказали виски. Она не любила его, но оно поможет ей уснуть. Боже, как ей хотелось погрузиться в сон!

Дэвид подвигал бокал по салфетке.

— Я все еще в шоке. Но… слушай… я горжусь тем, что ты выбрала меня в качестве первого мужчины. Ты не пожалеешь. Следующий раз я сделаю тебя по-настоящему счастливой. Дженюари… ты мне очень нравишься.

— Правда?

— Да.

— Это хорошо. Я польщена. Он взял ее за руку.

— Это все, что ты чувствуешь?

— Дэвид, я…

Дженюари замолчала. Она собиралась сказать: «Я мало тебя знаю». Это бы прозвучало нелепо. Она только что была с ним в постели.

— Дженюари… я хочу жениться на тебе. Ты это знаешь, да?

— Нет.

— Что «нет»?

— Нет, я не знала, что ты хочешь жениться на мне. Я знаю, что это — желание Ди. Но что ты сам хочешь на мне жениться — этого я не знала. Все немного странно, правда, Дэвид? Мы — чужие друг другу. Мы переспали, но остались незнакомцами. Мы сидим здесь и пытаемся поговорить, но все должно быть иначе. Я полагаю, девушка должна испытывать желание кричать… петь… впервые познав любовь. Когда она влюблена, с ней происходит что-то восхитительное. Глядя куда-то мимо нее, он произнес:

— Скажи мне, какие чувства ты ждала?

— Не знаю. Но… ну…

— Вроде желания, чтобы ночь длилась вечно? — спросил он.

— Да, наверное, это.

— А расставаясь с человеком, испытывать страх… стремиться сделать его своей собственностью… желать его общества каждую секунду.

Она улыбнулась:

— Похоже, мы смотрим одни и те же фильмы по ТВ.

— Дженюари, ты выйдешь за меня замуж? Она посмотрела на бокал. Сделала большой глоток. Растерянно покачала головой:

— Не знаю, Дэвид. У меня нет чувств к тебе и…

— Слушай, — перебил ее он. — Того, о чем мы сейчас говорили, нет в реальной жизни. Испытать это могут подростки, накурившиеся марихуаны, и то один раз… или люди, переживающие тайный внебрачный роман… или…

— Или? — спросила Дженюари.

— Или… ну… если совсем юная девушка знакомится со своим любимым артистом… человеком, которого всегда обожала. Думаю, у каждой девушки есть мужчина ее мечты… то же самое бывает и у мужчин. Большинство людей так и проходит по жизни, не отыскав свой идеал.

— А мы должны найти его? Он вздохнул:

— Вероятно, так даже лучше. Потому что, найдя свой идеал, ты не сможешь существовать без него. А удержать мечту навсегда невозможно. Брак — нечто иное. Два человека имеют общие устремления, симпатизируют друг другу.

Дженюари помолчала, и он добавил:

— Я… я люблю тебя, Дженюари. Вот… я все сказал. Она улыбнулась:

— Сказать и действительно чувствовать — не одно и то же.

— Ты не веришь мне?

— По-моему, ты пытаешься убедить в этом себя самого еще в большей степени, чем меня.

— Ты меня любишь?

— Нет.

— Нет? Тогда почему ты пошла ко мне сегодня?

— Я хотела полюбить тебя, Дэвид. Думала, секс мне в этом поможет. Но у меня не вышло…

— Слушай… я сам виноват. Я не знал, что ты девушка. Следующий раз все будет иначе. Клянусь тебе.

— Следующего раза не будет, Дэвид.

На его лице появилось растерянное выражение.

— Ты не хочешь меня больше видеть?

— Мы можем встречаться… но я не лягу с тобой в постель.

Он подозвал официанта и оплатил счет.

— Послушай, это нормальная реакция на событие. Она встала; он подал ей пальто. Они пошли по улице. Дэвид держал девушку за руку.

— Дженюари, я не собираюсь навязываться тебе. Не стану добиваться близости с тобой. Я готов ждать месяцы. Может быть, ты права… давай узнаем друг друга лучше. Но я обещаю тебе — ты выйдешь за меня. Будешь любить и хотеть меня… Нам некуда спешить. Мы будем сближаться постепенно. Проведем вместе рождественские каникулы в Палм-Бич. Эти четыре дня и четыре ночи станут хорошим началом. Обещаю не просить тебя спать со мной. Это случится только тогда, когда у тебя возникнет такое желание. Засыпая сегодня, думай о том, что я люблю тебя.

Войдя в свою квартиру, она пустила воду и сбросила с себя одежду. Легла в теплую ванну… попыталась обдумать слова Дэвида.

И лишь позже, пытаясь заснуть, она осознала, что он даже не поцеловал ее на прощание.

Проснувшись утром, она обнаружила, что ночью у нее шла кровь. В первый миг у Дженюари возникло желание позвонить Линде. Но она почувствовала, что не может сейчас говорить с ней. Девушка представила себе, какое выражение появится на лице Линды, когда она услышит рассказ о происшедшем. Едва не разорвав справочник, Дженюари нашла телефон доктора Дэвиса — гинеколога, о котором говорила Линда. Когда девушка объяснила врачу, что у нее кровотечение, он велел ей немедленно приехать к нему.

К удивлению Дженюари, подвергнуться осмотру оказалось для нее делом более легким, чем сидеть перед столом в одежде и объяснять врачу причину ее беспокойства. Она испытала облегчение, когда доктор сказал, что, хотя такая кровопотеря случается довольно редко, она не представляет опасности для здоровья. Он выписал Дженюари противозачаточные пилюли, а также успокоительное. Рекомендовал провести остаток дня в постели.

Вскоре после ее возвращения домой в дверь квартиры позвонили. Посыльный принес маленькую коробочку от Картье. Расписавшись в получении, она вернулась в комнату. В посылке лежала роза ручной работы, вырезанная из слоновой кости и инкрустированная золотом. Она висела на массивной золотой цепи. К подарку прилагалась записка: «Настоящие умирают. Эта сохранится дольше и будет напоминать о неизменности моих чувств. Дэвид».

Она убрала розу в шкаф. Украшение было чудесным, но сейчас Дженюари не хотелось думать о Дэвиде. Она выполнила указания врача. Однако настроение не располагало к принятию пилюль. Она положила их рядом с розой от Картье, но приняла успокоительное. Затем позвонила Линде и сказала, что не приедет в редакцию, сославшись на необходимость визита к стоматологу.

Она легла в постель и попыталась читать… вскоре таблетки подействовали. В пять часов телефонный звонок вывел ее из состояния глубокого сна. Это был Дэвид. Она поблагодарила его за розу.

— Мы можем выпить где-нибудь сегодня? — спросил он.

— Боюсь, что нет. Я… я завалена работой, — ответила Дженюари.

Дэвид помолчал.

— Через несколько недель на Западном побережье состоится совещание брокеров, сейчас в Нью-Йорк приехали руководители ряда фирм. Боюсь, следующие несколько вечеров мне придется потратить на деловые встречи.

— Не беспокойся, Дэвид.

— Но я буду звонить тебе каждый день. И в первый свободный вечер мы пообедаем вдвоем. Я возьму билеты на «Волосы» на следующую неделю.

— Хорошо, Дэвид.

Она опустила трубку и полежала в полумраке, находясь в состоянии сладостной полудремы. К девяти часам действие успокоительного закончилось. Дженюари села и зажгла свет. Впереди была целая ночь. Девушка вспомнила о еде, хотя она и не испытывала сильного голода.

У нее был готов список тем для будущих статей. Дженюари собиралась передать его Линде сегодня. Заглянула в бумагу снова. Возможно, ей следует начать работу над какой-то статьей. Одна тема казалась ей особенно интересной: «Есть ли жизнь после тридцати?»

Эта идея посетила Дженюари, когда Линда отказалась от услуг секретарши с блестящими рекомендациями и взяла на работу девятнадцатилетнюю девушку, едва владевшую стенографией. «Дженюари, „Блеску“, не нужна сорокатрехлетняя секретарша. Мне плевать, что она проработала двадцать лет у президента нефтяной компании. „Блеск“ — экстравагантный молодежный журнал. Я хочу, чтобы мой офис украшали привлекательные молодые сотрудники».

Когда Дженюари искала работу в рекламных агентствах, она заметила, что возраст секретарш и девушек, принимавших посетителей в этих фирмах, находился в пределах от девятнадцати до двадцати пяти лет. Конечно, это не касалось специалистов. Линда приближалась к тридцатилетию, но для своей должности она была молода.

Линда нравилась Дженюари. Но, несмотря на объединявшее их восторженное и преданное отношение к журналу, они принадлежали к разным мирам. В редакции Линда олицетворяла власть. Когда она шла по коридору, все вытягивались перед ней в струнку. Линда, которая вела еженедельное совещание, была сдержанной и красивой. Ей подчинялись беспрекословно. Все старшие и младшие редакторы восхищались почти классической элегантностью одежды и безупречным внешним видом их шефа. Однако вне стен офиса, в общении с мужчинами — любыми мужчинами — она теряла свой апломб и уверенность. Дженюари не могла принять ее потребности в «чьем-то лежащем рядом теле». Как можно получать удовольствие, занимаясь сексом с нелюбимым человеком? Прошлая ночь была ужасной… даже до боли. Дженюари не испытывала физического влечения к Дэвиду. Может быть, с ней не все в порядке?

Она должна обсудить это с кем-то. Только не с Линдой! Линда тотчас порекомендует обратиться к психоаналитику или начать принимать витамины.

Внезапно Дженюари почувствовала, что ей необходимо увидеть Майка. Может быть, они встретятся завтра за ленчем. Она не могла рассказать ему, что произошло. Но беседа с ним поможет ей. Сейчас еще только половина десятого. Его, наверное, еще нет дома, но она оставит сообщение.

Дженюари удивилась, когда он снял трубку. (О боже, может быть, она помешала им с Ди…) Она попыталась придать своему голосу легкомысленное звучание:

— Я перезвоню позже, если вы с Ди играете в триктрак.

— Нет. На самом деле ты меня разбудила.

— О… прости. Извинись перед Ди.

— Нет, погоди. Который сейчас час?

— Половина десятого.

— Я уже окончательно проснулся и хочу есть, — сказал Майк. — Как ты смотришь, если я поймаю такси и заеду за тобой? Съедим по гамбургеру?

— Где Ди?

— Я застрелил ее. Она повесилась в шкафу.

— Майк! Он засмеялся:

— Через пятнадцать минут спускайся и жди меня у подъезда. Я расскажу тебе все в деталях.

Они отправились в ближайший бар. Дженюари преднамеренно обошла стороной столик, за которым они сидели вчера вечером с Дэвидом.

— Твой отец стареет, — сказал Майк. — Я прошел восемнадцать лунок, вернулся с поля для гольфа в пять часов и заснул, как убитый. Ди хотела пойти в ресторан и кино, но я не мог пошевелиться. Наверно, она пыталась меня разбудить… но безуспешно. Она оставила записку: «Ушла к подруге играть в триктрак». Она, очевидно, решила, что я не проснусь до утра.

— Я разбудила тебя. Извини.

— Нет, я рад.

Официант принес гамбургеры. Майк с жадностью откусил кусок.

— Я зверски проголодался… теперь ты видишь. Мой желудок разбудил бы меня в полночь, и я не встретился бы с тобой.

Внезапно его глаза сузились:

— Почему ты сидела дома вечером?

— О… вчера у меня было свидание с Дэвидом. Сегодня у него какая-то деловая встреча. Майк кивнул.

— Перевожу: у вас есть проблемы.

— Он подарил мне цепочку от Картье, — внезапно сообщила Дженюари.

Майк отодвинул от себя бокал с пивом. Закурил сигарету и небрежно произнес:

— Рановато для рождества, верно?

— Он хочет жениться на мне.

Лицо Майка расслабилось. Внезапно он улыбнулся:

— Это совсем другое дело. Почему ты не сказала мне сразу самое главное?

— Я не люблю его.

— Ты в этом уверена? Вы ведь познакомились совсем недавно. Ты твердо знаешь, что у вас ничего не получится?

— Да.

Она протянула руку и взяла сигарету из его пачки. Брови Майка удивленно взлетели вверх.

— С каких это пор?

— Я научилась курить, готовясь к съемкам рекламного ролика.

Помолчав, она добавила:

— Мне жаль насчет Дэвида. Майк засмеялся:

— Скажи это ему… не мне. Черт возьми, еще не произошло ничего непоправимого. Значит, ты встречалась с ним и он сделал тебе предложение. Верни ему подарок и поставь на этом точку.

Она посмотрела на недоеденный гамбургер. Внезапно поняла — он отказывается поверить в то, что она была близка с Дэвидом. Предпочитает видеть в цепочке обычный презент, преподнесенный во время ухаживания. Многоопытный, искушенный Майк оказался совсем наивным в отношении своей дочери.

— Майк… я сексапильна?

— Что за странный вопрос?

— И все же?

— Откуда мне знать? Я могу сказать, что ты красива… у тебя великолепная фигура… но сексапильность всегда избирательна, индивидуальна. Она связана с сугубо личным восприятием. Девушка, которая кажется сексапильной мне, может не быть таковой для другого мужчины.

— Я нахожу тебя очень привлекательным, — заявила Дженюари.

Он посмотрел на нее и покачал головой:

— А Дэвида — нет?

— Да, Дэвида — нет.

— О, господи… Майк тихо свистнул.

— Этот парень способен понравиться любой нью-йоркской красотке, включая знаменитую кинозвезду. А тебе он не кажется привлекательным… зато я — кажусь.

Она постаралась заговорить легкомысленным тоном:

— Что ж, возможно, мне следует найти мужчину, похожего на тебя.

— Не говори так, — резко произнес он. — Ты вела себя так, будто Дэвид тебе нравится.

— Он мне нравился, — сказала Дженюари. — И сейчас нравится. Но что касается романтических отношений… меня не тянет к нему.

Она засмеялась:

— Может быть, все дело в том, что у него светлые волосы.

Он снова отодвинул от себя пиво.

— Чудесно! Любой парень в последний момент получит отказ из-за меня… да?

— Послушай, почему тебя волнует то, что я изменила свое отношение к Дэвиду?

— Если мы не разберемся с этим, ты всегда будешь менять свое отношение подобным образом. Даже подойдя к алтарю. Это может случиться… уже случилось. А кончится все несчастьем.

Он понизил тон:

— Не придумывай меня. Не создавай образ, которому не могут соответствовать другие мужчины. Я не представляю из себя ничего особенного. Ты знаешь меня как своего отца… видишь перед собой воображаемый идеальный образ. Пора тебе узнать, что папа Майк далек от Майка — мужчины.

— Я вижу в тебе мужчину и люблю его.

— Ты видишь только то, что я позволяю тебе видеть. Но теперь откроюсь тебе полностью. Я был плохим отцом и еще худшим мужем. Ни одну женщину не сделал счастливой. Я любил секс… но не женщин. И сейчас никого не люблю.

— Ты любил меня… всегда.

— Верно. Но я не сидел дома по вечерам и не качал твою колыбель. Я жил своей жизнью. И сейчас — тоже.

— Поэтому умерла мама.

— Умерла? Черт возьми, она убила себя!

Дженюари покачала головой… и все же она почему-то знала, что он сказал правду. Майк отхлебнул пиво и уставился на бокал.

— Да… она была беременна, а я погуливал. Однажды вечером она напилась и написала на листке, что хочет отплатить мне. Вернувшись домой, я нашел ее на полу в ванной. Она воткнула в себя кухонный нож, пытаясь избавиться от ребенка. Он тоже лежал там… в крови. Он еще не сформировался полностью… это был пятимесячный мальчик. Мне с трудом удалось избежать шума, представить дело так, будто случился самопроизвольный выкидыш… но…

Замолчав, он поглядел на дочь.

— Теперь ты знаешь…

— Зачем ты сказал мне это? — спросила она.

— Я хочу, чтобы ты стала сильней и жестче. Научилась владеть собой, быть моей дочерью. Если ты так любишь отца, принимай меня таким, каков я есть. Не таким, каким я тебе казался. Тогда ты сможешь найти своего мужчину и полюбить его. Черт возьми, ты будешь влюбляться много раз. Если только научишься смотреть в глаза реальности. Добиваться того, чего ты хочешь. Жить не в придуманном мире. Не быть слабой, как твоя мать. Она бродила по дому, смотря на меня своими большими карими глазами, никогда ни в чем открыто не обвиняя и в то же время распиная мужа молчаливыми взглядами. Господи, я даже зауважал ее, узнав, что она завела любовника. Слегка заревновал, попытался ухаживать за ней, как когда-то, — и тут мне стало известно, что она не смогла удержать его. Встречаясь с ним, она напивалась и плакала ему в жилетку, жалуясь на меня. Каждый раз, когда я глядел на нее, она жалобно вздыхала.

Майк посмотрел на дочь.

— Никогда не вздыхай. Это — последнее дело. Видит бог, сейчас иногда я готов вздохнуть… но я тотчас напоминаю себе о том, что ввязался в эту историю ради нас.

— Ради нас? — сказала Дженюари. — Сначала это было только ради меня.

— О'кей… о'кей. Возможно, это и для меня было единственным выходом. Но я попытался дать тебе все. Отличные апартаменты, прислугу, машину… ты от этого ушла. Но ты знаешь, что можешь вернуться в любой момент. Делать ставки, не испытывая страха. Ди познакомила тебя с парнем, но тебе не понравился цвет его волос. Он сделал тебе предложение. Но нам обоим известно — это еще не означает, что он безумно влюблен в тебя. По-моему, он не умирает сейчас от тоски по тебе. Я не очень-то верю в деловое свидание вечером. Я сам не раз пользовался такой отговоркой.

— Думаешь, он с Карлой? Майк пожал плечами:

— Если ему повезло… то да. Мне кажется, парень, хоть раз побывавший с Карлой, должен крепко ею увлечься. Я знаю, что со мной бы это случилось.

Замолчав, он поглядел на дочь.

— Возможно, ты не влюблена в Дэвида, потому что он сам этого не хочет… сейчас. Скажем прямо — зачем ему прочно привязывать тебя к себе в тот момент, когда их с Карлой роман в самом расцвете?

Он усмехнулся:

— Ты об этом думала? Может быть, он сознательно сохраняет дистанцию между вами. Если парень не питает к девушке романтических чувств, как она может в него влюбиться?

Майк, похоже, испытал облегчение, проанализировав подобным образом ситуацию.

— Подожди, пока он обрушит на тебя все свое обаяние. Ручаюсь, тогда все изменится.

— Ты бы мог увлечься Карлой? — спросила Дженюари.

— Что?

— Ты сказал, что увлекся бы ею.

— Ты не слышала все, что я сказал после этого? Она кивнула.

— Слышала. Но я задала тебе вопрос.

— Конечно, мог бы. Он допил пиво.

— Ты действительно считаешь, что я не могу соперничать с ней?

Улыбнувшись, Майк похлопал дочь по руке.

— Ты — девушка, а она — женщина. Не беспокойся. Дэвид сделал предложение тебе. Это значит, что на самом деле нужна ему ты. Только позже.

Он усмехнулся:

— Когда он сочтет, что время пришло. Она засмеялась:

— О, Майк, ты правда считаешь, что Дэвид еще не старался всерьез покорить меня, и… Он ударил кулаком по столу:

— Этот негодяй что-то пытался сделать? Его лицо окаменело.

— Я убью его. Не говори мне, что он добивался… близости с тобой.

Дженюари не поверила своим ушам. Майк, имевший столько женщин… рассказывавший ей о Тине Сент-Клер и Мельбе… этот самый Майк вдруг превратился в разгневанного отца, разговаривающего со своей невинной дочерью. Это казалось нелепостью… безумием… и все же что-то заставило Дженюари скрыть правду.

— Дэвид вел себя как настоящий джентльмен, — сказала она. — Но я знаю, что все зависело от меня.

— Любая женщина может получить любого мужчину, для этого ей достаточно раздвинуть ноги, — сухо заявил он. — Но ты не такая. Дэвид это тоже понимает.

— Дэвид! — Она словно выплюнула это имя. — Ди знакомит меня со своим кузеном, симпатичным и перспективным молодым человеком, а я должна сыграть роль куклы Барби. Полюбить его и счастливо жить с ним до старости. И знаешь что? Я попыталась поступить так. Почти внушила себе, что это произойдет. Скажи — этого ты желал мне? Хотел, чтобы я влюбилась в заурядного пластилинового человека, надела подвенечное платье, возможно, вырастила бы дочь, потом подыскала ей какого-нибудь Дэвида? Помнишь, как поется в песне — «Неужели это все, мой друг… неужели это все?»

Он попросил официанта дать счет. Потом встал, оставив на столе несколько купюр. Они вышли на вечернюю улицу. Их обогнали двое длинноволосых парней с красными бабочками, вышитыми на брюках из дангери. Возле фонаря молодые люди остановились и начали целоваться.

— Похоже, сейчас всюду любовь.

— Это Красные Бабочки, — пояснила Дженюари.

— Кто они?

— Это канадская прокоммунистическая ассоциация гомосексуалистов. Они борются за права сексуальных меньшинств. Несколько парней из этой организации вербуют сейчас в Нью-Йорке новых членов в свои ряды. Линда собиралась написать о них. Но не для «Блеска».

Майк покачал головой:

— Знаешь что? Ты сказала: «Неужели это все?» Я не могу ответить на этот вопрос. Потому что не знаю, есть ли что-то другое… Не знаю, что происходит сейчас… в жизни, в шоу-бизнесе — везде. Весь мир переменился. В моих фильмах, в кинокартинах моей молодости… злодей должен был умереть. Герой выигрывал схватку, и если бы десять лет тому назад у меня была двадцатилетняя дочь, встречающаяся с каким-то Дэвидом, я бы сказал ей: «Куда спешить? Я подарю тебе весь мир. Он будет принадлежать тебе». Но я уже не тот, что прежде, и сам мир изменился. Возможно, я тороплюсь найти для тебя уютную надежную колыбель. Потому что, когда я смотрю на сегодняшний мир вседозволенности, меня начинает тошнить. Но я могу позволить себе отвернуться от него, поскольку мне уже пятьдесят два года. Я прожил большую часть моей жизни. Но ты не можешь так поступить — у тебя все впереди. И я не в силах возвратиться в прошлое. Угловой «люкс» в «Плазе» занят кем-то. В помещении театра «Капитолий» находится какая-то контора. На месте клуба «Аист» — «Пэли-парк». Прежний мир ушел. Ты можешь увидеть его лишь в «Передаче для полуночников». К сожалению, тебе придется принимать сегодняшний мир таким, каков он есть. Постарайся получать от этого радость. Потому что в один прекрасный день ты проснешься и поймешь, что игра подошла к концу. Это произойдет очень скоро. Так что бери от жизни все — когда ты оглянешься назад, она покажется тебе очень короткой.

Майк обнял дочь.

— Смотри, упала звезда. Загадай желание, детка.

Они стояли перед ее домом. Она сомкнула веки, но не решила, чего же она по-настоящему хочет. Открыв глаза, Дженюари не увидела рядом с собой отца — Майк шел по улице. Она посмотрела ему вслед. У него по-прежнему была походка победителя.

Позже, лежа в темноте, она вспомнила слова отца. Он боялся современной жизни — боялся за дочь… и за себя. Что ж, теперь это был ее мир — единственный, которым она располагала, — и от нее зависело, найдет ли она в нем свое месте. Она станет победителем… докажет ему. что успех достижим.

Она улыбнулась, лежа в темноте.

— Папа, — прошептала Дженюари, — когда Ди вернется после триктрака, вы оба не беспокойтесь обо мне и моем будущем. Потому что, папа… я улыбаюсь… я не вздыхаю.

Глава десятая

Но Майку было не с кем обсуждать дома проблемы Дженюари. Увидев, что муж заснул, Ди прошла в кабинет и сделала короткий телефонный звонок. Затем написала записку, в которой сообщала Майку, что она пыталась разбудить его, но он спал так крепко, что, в конце концов, она решила оставить его в покое и ушла играть в триктрак.

Сев в машину, она велела Марио отвезти ее в «Уолдорф».

— Я побуду в гостях у подруги несколько часов. Подъезжай в одиннадцать к тому подъезду, что выходит на Парк-авеню.

Она скрылась в здании «Уолдорфа», пересекла вестибюль и вышла через другое парадное на Лексингтон-авеню. Остановила такси. Ей предстояло проехать всего несколько кварталов; она могла пройти пешком, но Ди не терпелось поскорей оказаться там, где ее ждали. Было только шесть часов вечера. Она сказала, что приедет к половине седьмого. Они проведут вместе лишние полчаса.

Когда Ди прибыла к большому зданию, швейцар укладывал вещи какого-то жильца в багажник машины. Она прошла в подъезд и шагнула в кабину лифта. Ди увидела нового лифтера; он лишь кивнул ей, когда она назвала номер этажа. Никаких мер безопасности в этих роскошных современных домах!

Выйдя из лифта, она прошла в сторону лестничной площадки и нажала кнопку звонка. Лифтер даже не потрудился проследить, к какой квартире она направилась. Ди позвонила еще раз. Потом посмотрела на часы. Четверть седьмого. Куда можно уйти в такое время? Она вытащила из сумочки ключ. Зашла в квартиру, включила свет в гостиной. Закурив, налила себе спиртное.

Подойдя к зеркалу, она причесалась, включила свет в гостиной. Закурив, налила себе спиртное.

Подойдя к зеркалу, она причесалась. Слава богу, сегодня Эрнест постриг ее под «пажа», — прическа в стиле Гибсон теряла вид в постели. Как она завидовала современным девушкам с их прямыми, развевающимися волосами! Ди посмотрела на свои новые накладные ресницы, изготовленные на заказ Элизабет Арден. Да, они были великолепными. Ди погасила одну из ламп, вернулась к зеркалу и посмотрела на себя снова. Так лучше…

Усевшись в глубокое кресло, она принялась потягивать напиток. Сердце ее билось учащенно. Сколько бы раз ни приходила сюда Ди, она всегда испытывала трепет предвкушения, точно школьница.

Часы показывали пять минут восьмого, когда она наконец услышала, как отпирают ключом дверь. Ди смяла недавно зажженную сигарету и поднялась с кресла.

— Господи, где же ты пропадала? — спросила Ди. Карла сбросила сумку с плеча на кресло и сняла плащ.

— Я опоздала? — невозмутимо произнесла она.

— Да, и отлично это знаешь. Где ты была? Карла улыбнулась:

— Просто гуляла. Люблю бродить по вечернему городу. К тому же я сегодня только два часа работала у станка. Мне было необходимо подвигаться.

— Ты не нуждалась в движении. Ты сделала это нарочно. Чтобы заставить меня сидеть здесь и ждать!

Ди замолчала, почувствовав, что тон ее голоса повысился:

— О, Карла! Почему ты делаешь все, чтобы пробудить во мне мои худшие черты!

Медленно улыбнувшись, Карла распростерла объятия. Поколебавшись мгновение, Ди бросилась к ней. Возмущение Ди растаяло в поцелуе Карлы.

Позже, прижимаясь в прохладной полутемной спальне к Карле, Ди сказала:

— Господи, если бы только мы могли всегда быть вместе.

— Вечной бывает только смерть, — отозвалась Карла.

Освободившись из объятий Ди, она потянулась к сигаретам своей подруги. Открыла портсигар и восхищенно уставилась на него.

— Какая прелесть!

— Это презент Майка… иначе я бы отдала его тебе. Но я уже подарила тебе три портсигара. Ты вечно теряешь их.

Выдохнув дым, Карла пожала плечами.

— Наверно, какой-то инстинкт велит мне бросить курить. Я уже обхожусь десятью сигаретами в день…

— Ты так заботишься о своем физическом состоянии. Эти прогулки, балетные упражнения… Ди замолчала, прикуривая сигарету.

— Да, кстати, — я написала новое завещание. Карла засмеялась:

— Ди, ты никогда не умрешь. Ты слишком скупа.

— А еще я положила сегодня на твой счет десять тысяч долларов.

Карла снова засмеялась:

— Общий счет Конни и Ронни Смит. Конни кладет деньги… Ронни снимает. Я уверена, все служащие банка в курсе дела.

— Они меня не узнают, — быстро произнесла Ди. Карла вскочила с кровати и сделала «ласточку».

— Но что делать мне — я так эффектна, что меня все узнают! — с иронией в голосе заметила Карла.

— Сумасшедшая, — засмеялась Ди. — Иди сюда.

Карла надела халат и включила телевизор. Снова забралась на кровать, села по-турецки и с помощью пульта нашла канал, по которому показывали художественный фильм. Это был «Гранд-отель» с Гарбо, Бэрримором и Джоан Кроуфорд.

— К какому часу ты должна вернуться домой, Ди? — спросила Карла.

Ди прильнула к ней.

— Когда захочу. Майк наигрался в гольф и заснул — наверно, до утра. На всякий случай я написала ему, что иду играть в триктрак с Джойс.

— Кто такая Джойс?

— Я ее придумала, чтобы он не мог проверить.

— Майк Уэйн очень красив, — медленно произнесла Карла.

— Я вышла за него из-за тебя. Карла откинулась назад и засмеялась:

— О, Ди, я знаю, что газетчики считают меня не очень умной, потому что я не даю интервью. Но неужели ты думаешь, что я способна поверить твоим словам?

— Это правда! Я говорила тебе еще до моей свадьбы, что намерена выйти замуж. Что должна выйти замуж. Все прошлую весну, когда Дэвид сопровождал нас повсюду… я знала, что люди начинают удивляться, почему я постоянно хожу с тобой. Всем известна твоя необщительность. Тяга к одиночеству. Но пресса часто упоминает мое имя в связи с открытием сезона в опере, премьерами бродвейских шоу, благотворительными акциями… балами… я — член трех благотворительных комитетов… к тому же мне принадлежит ряд компаний. Я — председатель правления двух корпораций. Я вынуждена посещать торжественные обеды. Мне нужен представительный спутник. Я должна появляться в обществе с мужчиной. В Испании я построила больницу, которая носит мое имя. Следующей весной, когда я приеду туда, ее посвятит Монсеньор. Неужели ты не понимаешь — я не могу допустить скандала.

— Почему тебе не жертвовать деньги, оставаясь в тени? — спросила Карла.

— Отвернуться от мира? Как пытаешься делать ты? Ди посмотрела на Карлу.

— Если бы я пошла на это, ты бы переехала ко мне навсегда?

Карла тихо засмеялась:

— К сожалению, единственный человек, с которым мне придется жить всегда, — это я сама.

— Но тебе нравится твое одиночество. Я его боюсь, ненавижу. Когда ты исчезла в первый раз, я проглотила целую упаковку секонала. До сих пор страдаю, когда ты пропадаешь… сейчас я хотя бы не одна.

— Этот страх мне непонятен, — сказала Карла, глядя на телеэкран.

— Наверно, дело в том, что я росла с подобным чувством. Мои родители умерли рано, меня окружали адвокаты и поверенные. Я знала, что с годами не превращусь в красавицу, но это не будет иметь значение благодаря моему богатству. Ты понимаешь, что это такое — чувствовать, что каждый мужчина, с которым ты встречаешься, делает комплименты и изображает любовь из-за твоих денег?

— Ди, это ерунда. Ты очень красива. Ди улыбнулась:

— Моя красота обретается с помощью денег, ухода и диеты. Я не родилась красавицей, как Джеки Онассис или Бейб Пейли.

— Я с тобой не согласна.

Карла взглянула на снятое крупным планом лицо Джоан Кроуфорд.

Ди посмотрела на телеэкран и сказала:

— Она прекрасна. Красота принесла ей деньги и любовь мужчин. А мне деньги дали красоту и мужчин, которые уверяли, что любят меня. В глубине души я ненавижу мужчин. Женщины разительно отличаются от них. Я всегда выбирала состоятельных женщин. Хотела быть уверенной в том, что нужна им сама по себе. Так оно и было. Но я никого из них не любила. До встречи с тобой считала себя неспособной любить. Карла… ты понимаешь, что я никого в жизни не любила, кроме тебя?

— Знаешь, эта картина не устарела до сих пор, — заявила Карла.

— Господи, да выключи ты этот ящик! Карла убрала звук и улыбнулась Ди:

— Ну, теперь ты счастлива? Ди посмотрела на подругу:

— Знаешь что? Кажется, встретив тебя, я ни дня не была счастливой.

— Но, кажется, ты говорила, что любишь меня. Карла смотрела фильм без звука.

— Именно поэтому я и несчастлива! О, Карла, как же ты не понимаешь? Мы хоть и близки… как сейчас…

Ее рука скользнула под халат Карлы. Ди погладила тело подруги.

— Касаясь тебя, я не чувствую, что ты принадлежишь мне… что мои слова и поступки доходят до твоей души.

— Сейчас ты заставляешь меня испытывать возбуждение… мне хочется снять халат и заняться любовью.

И снова Ди пережила неописуемый восторг от их физической близости, гармоничной и совершенной. Когда все кончилось, она прильнула к Карле и сказала:

— Карла, я боготворю тебя. Пожалуйста… пожалуйста… не заставляй меня страдать.

— А я-то думала, что только что сделала тебя счастливой.

Ди отвернулась от Карлы.

— Я говорю не о сексе. Неужели ты не понимаешь, что ты делаешь со мной? Твои исчезновения…

— Но теперь ты знаешь, что я всегда возвращаюсь, — сказала Карла.

— Как я могу быть в этом уверена? И мне никогда заранее не известно, в какой момент ты пропадешь. Карла, тебе приходило в голову, что за девять лет моей любви к тебе мы провели вместе не более нескольких месяцев?

Карла включила звук. Любовная сцена между Гарбо и Бэрримором достигла кульминации.

— Ты бы устала от меня, если бы я не уезжала, — заметила Карла.

— Никогда.

Карла не отводила глаз от экрана.

— Моя милая маленькая Ди. Ты не любишь оставаться одна. А Карла нуждается в одиночестве.

Ди, потянувшись, схватила пульт и выключила телевизор.

— Карла… тебе известно, что после твоего первого исчезновения я наглоталась таблеток. Я поклялась себе никогда больше так не поступать. Я страдала после каждого твоего отъезда… но говорила себе, что я становлюсь сильнее… что ты вернешься… Но прошлой весной, когда ты снова пропала, я… я вскрыла себе вены. Это удалось сохранить в тайне от прессы. Я была тогда в Марбелле, у меня там есть друзья-врачи. После этого я поняла, что… должна выйти замуж… чтобы сохранить психическое здоровье.

Большие серые глаза Карлы смотрели на Ди с сочувствием.

— Ты рассказываешь страшные вещи. Мне становится грустно. Возможно, мне следует раз и навсегда уйти из твоей жизни.

— О, боже! Как же ты не понимаешь? Я не могу жить без тебя. И я знаю, что если я буду часто заводить подобные разговоры, ты оставишь меня. Это — еще одна причина, подтолкнувшая меня к браку с Майком Уэйном. Он не похож на других мужчин. Я не могу топтать его, командовать им, как мне вздумается. Я должна исправно играть роль жены, уступая ему. Эта дисциплина не позволяет мне сойти с ума из-за тебя. Я знаю, что он не уйдет от меня, пока я буду вести себя так, как подобает жене, потому что у него нет денег… а я только что отписала дочери Майка десять миллионов в форме доверительной собственности.

— Правда, это совсем непохоже на тебя? — сказала Карла. — Обычно ты не выпускаешь из рук ниточек, с помощью которых можно управлять человеком.

Ди улыбнулась:

— Это распоряжение может быть аннулировано. Я всегда могу его изменить.

Она умоляюще посмотрела на Карлу.

— Ты должна приехать в Палм-Бич. Майк будет целыми днями играть в гольф… мы сможем быть вместе… даже проводить вместе вечера… как сейчас. Там много комнат… он нас не найдет.

Карла засмеялась:

— Что ты говорила о внешней благопристойности? Мое проживание с четой молодоженов породит всевозможные разговоры.

— Этого не произойдет, если ты приедешь на рождественские каникулы. В эти дни все принимают гостей… а если ты потом останешься, это будет выглядеть естественно.

— Посмотрим.

Карла забрала у Ди пульт и включила телевизор. Нашла на одном из каналов фильм Кэри Гранта. Обрадованно откинулась назад.

— Удивительный человек… однажды я едва не снялась у него. Мы не сошлись в условиях.

Ди легла на спину и залюбовалась безукоризненным профилем Карлы. Увидела свежие рубцы за ушами подруги и внезапно поняла причину ее недавнего отсутствия. Почему Карла сделала это? Ди подверглась косметической подтяжке семь лет назад. Она пошла на это, чтобы оставаться красивой для Карлы. Год тому назад повторила операцию, чтобы удержать Карлу. Последней весной заметила маленькие морщинки под глазами Карлы… легкое провисание кожи на подбородке. Ди захотелось, чтобы Карла скорей постарела… чтобы, утратив свою красоту, стала никому не нужной. И вот за время своей последней отлучки Карла сделала подтяжку. Зачем? Она не собиралась возвращаться в кино. Отвечала отказом на все периодически поступавшие предложения. Тогда почему она сделала операцию? Внезапно у Ди сжалось сердце. Неужели Карла серьезно относится к Дэвиду? До этого момента Ди считала, что постоянное присутствие возле Карлы двадцативосьмилетнего молодого человека льстит ее самолюбию. Но сейчас в душу Ди закрался страх. Да, это вполне возможно, поняла она. Карла говорила Ди, что считает себя лесбиянкой. Однажды призналась, что поняла это еще в юности. Она никогда не делилась подробностями, но Ди полагала, что первый подобный опыт подруга приобрела в какой-нибудь балетной труппе. Но у Карлы было также несколько гетеросексуальных романов, освещавшихся прессой. И Карла признавалась в том, что ей нравятся мужчины. Ди закрыла глаза — ее охватило отчаяние. Двадцать лет тому назад Карла едва не убежала в Голливуде с актером Кристофером Келли, который был очень похож на Дэвида. Может быть, ее привлекали мужчины с определенным типом внешности. Она посмотрела на подругу. Карла ослепительно улыбнулась ей и снова сосредоточила внимание на телеэкране. Ди хотелось кричать. Они лежали рядом… и все же она не осмеливалась спросить Карлу о ее чувствах. Она знала, что физическая близость не дает ей права вторгаться в личный мир Карлы. В душе Карлы существовала область, куда нельзя было проникнуть с помощью слез, угроз и денег. Много лет назад Ди заметила патологическую жадность Карлы. Эта женщина владела миллионами… однако Карла проявляла какое-то подобие эмоций, лишь получая крупные суммы денег. Однако сегодня десять тысяч долларов, поступившие на счет Карлы, заставили ее лишь вежливо улыбнуться. Она казалась поглощенной чем-то. Может быть, Карла действительно влюблена в Дэвида. Испуг, охвативший Ди, заставил ее забыть обо всех правилах; она постаралась придать голосу спокойный тон:

— Карла, ты часто видишься с Дэвидом?

— Да, — не отводя взгляда от телевизора, сказала Карла.

— По-моему, он симпатизирует моей падчерице. Карла улыбнулась:

— Кажется, ты хотела, чтобы она ему понравилась.

— Он ничего не значит для тебя, да?

— Конечно, значит. Иначе почему бы я стала с ним встречаться?

Ди вскочила с постели:

— Ты стерва!

Откинувшись на спину, Карла засмеялась:

— Ты простудишься, если будешь стоять голой, Ди; тебе следует заняться гимнастикой. Твои бедра располнели.

Ди бросилась в ванную, а Карла прибавила громкость ТВ. Она казалась полностью сосредоточенной на фильме, когда Ди вышла из ванной. Молча одевшись, Ди приблизилась к кровати.

— Карла, зачем ты мучаешь меня?

— Чем я тебя мучаю? — сухо спросила Карла. — Ты имеешь мужа… и большое состояние. Тебе нравится распоряжаться жизнью, других людей, манипулировать ими, нагонять на них страх с помощью твоих денег. Но ты не в состоянии управлять мною или испугать меня. Ди села на край кровати.

— Ты знаешь, как тяжело жить, обладая моими деньгами?

Карла вздохнула:

— О, моя бедная Ди. Ты страдаешь, сомневаясь в бескорыстности твоих близких. Говоришь, что подобные подозрения глубоко ранят твою душу. Но у каждого из нас есть шрамы.

Карла выключила телевизор.

— К несчастью — или к счастью, — ты никогда не знала боли, которую испытывает актриса, прежде чем она становится звездой… и адского труда, который позволяет ей оставаться наверху… постоянно помня о том, что такое безденежье…

— Но в этом есть вызов и радость.

— Радость? — улыбнулась Карла.

— Ты никогда не говорила о днях своей молодости. Но я читала все написанное о тебе. Да, ты росла в Европе, охваченной войной. Это, конечно, было тяжким испытанием. Мне исполнилось двадцать, когда японцы напали на Пирл-Харбор. Я работала в различных комитетах, вязала для англичан и русских — да, тогда они были нашими союзниками, — но мы лишь читали о сражениях. Тогда ТВ не вносило войну в наши гостиные, как сейчас. Это ужасно.

Она вздрогнула.

Взгляд Карлы стал отсутствующим.

— Ты вздрагиваешь из-за того, что ТВ вносит войну в твою гостиную. Но в Польше война сама входила в наши дома.

— И в твой дом тоже? Карла улыбнулась:

— Мне было двадцать, когда Германия стала союзницей России. В тысяча девятьсот тридцать девятом году Гитлер частично оккупировал Польшу. Ее территория была разделена между Германией и Россией.

— Тогда ты и отправилась в Лондон?

— Нет… сначала в Швецию… потом в Лондон… но это не постельный разговор. Я сейчас вдруг почувствовала, что очень устала.

Ди поняла, что ей следует уйти. Карла прогоняла ее. Ди заколебалась. Она могла хлопнуть дверью, пообещав Карле, что больше не придет сюда. Но Ди знала, что обязательно приползет к Карле. Они обе это знали.

— Карла, на следующей неделе мы отправляемся в Палм-Бич. Пожалуйста, приезжай.

— Возможно.

— Прислать за тобой самолет? Карла потянулась.

— Я с тобой свяжусь.

Ди поняла, что Карла уже засыпает.

— Я позвоню тебе завтра. Карла… я люблю тебя.

Подъехав к «Пьеру», Ди увидела возвращающегося в отель Майка. Он обнял ее за плечи.

— Я выходил съесть гамбургер. Хорошо поиграла? Он открыл дверь квартиры. Ди бросила плащ на диван. Майк подошел к ней и снова обнял.

— Извини, что я заснул. Он усмехнулся:

— Но сейчас я полон сил… Она отстранилась.

— Нет… не сегодня, Майк… пожалуйста! Он на мгновение замер. Потом заставил себя улыбнуться.

— Что случилось? Ты проиграла?

— Да. Немного. Но я еще отыграюсь. Я должна это сделать…

Ди повернулась к мужу с натянутой улыбкой на лице.

— Понимаешь, это вопрос гордости.

Глава одиннадцатая

В полночь, во вторник, перед Днем благодарения, Линда сидела на своей кровати, рассуждая вслух о лицемерной сущности этого праздника перед внимательно слушавшей ее Дженюари.

— Что мы отмечаем? — спрашивала Линда. — Тот факт, что несколько психически неуравновешенных людей, называвших себя поселенцами, прибыли сюда, встретили здесь дружелюбных индейцев и постепенно отняли у них всю страну.

— О, Линда, они действительно дружили с индейцами. Сражения начались позже. На самом деле День благодарения — это праздник сбора урожая и дружбы с индейцами.

— Чушь. К тому же каким, верно, кретином был тот поселенец, которому пришло в голову устроить праздник в четверг, посреди рабочей недели. Ладно бы это было лето, когда можно поехать в Гемптон. Но что мне делать с длинным уик-эндом в ноябре?

— У тебя есть семья? — спросила Дженюари.

— Семья? Новой жене моего отца двадцать пять лет, она только что родила еще одного ребенка. Меньше всего ему сейчас нужна в доме дочь, которая старше его жены. Я бы напоминала ему своим присутствием о том, сколько ему лет. А моя мать на грани очередного развода. Она застала во время вечеринки своего супруга, лапающего в ванной ее лучшую подругу. Так что ей не до индейки. Тебе повезло… четыре великолепных дня в Палм-Бич… ты полетишь туда на личном самолете Ди… двое мужчин будут развлекать тебя на солнечном берегу… папа и Дэвид. Или тебе по-прежнему нужен только папа, а Дэвид станет помехой?

Дженюари подошла к окну. Она уже собиралась лечь в постель, когда Линда, позвонив, стала настойчиво приглашать подругу к себе; она сослалась на какое-то важное и срочное дело. Однако Линда уже двадцать минут разглагольствовала о Дне благодарения.

Дженюари с нетерпением предвкушала радость от путешествия. Майк покинул Нью-Йорк десятью днями ранее. После того ужасного вечера Дэвид дважды выводил Дженюари в свет. Они сходили на «Волосы» (ему спектакль не понравился, а она пришла в восторг). Второй вечер они провели в кино и «Максвелле». Оба раза он отвозил ее домой на такси и, не отпуская машину, провожал до двери с улыбкой на лице, которая означала: «Я буду ждать, когда ты сама меня попросишь».

Она поняла, что замечание Линды насчет отца и Дэвида было порождено одиночеством подруги. Линда сидела сейчас в некогда принадлежавшей Киту старой пижаме. Внезапно она поняла, что Дженюари смотрит на нее. Линда улыбнулась.

— У каждой девушки хранится пижама бывшего любовника, которую она надевает в особых случаях… чтобы помнить о том, что в глубине души мужчина — подлец и предатель.

— Послушай, — Дженюари хотелось поднять Линде настроение, — для Кита важна карьера. Тут дело в этом.

— Я говорю не о Ките, — отозвалась Линда. — Я имею в виду Леона… вот ведь мерзавец. Сегодня ровно в пять часов дня он заявил, что возвращается к своей жене. Он любит меня, но психоаналитик утверждает, что я его кастрирую. Также ему не по карману платить алименты и водить меня в рестораны. И, конечно, трижды в неделю отстегивать деньги своему психоаналитику.

Она пожала плечами.

— Ну и черт с ним — он мне никогда по-настоящему не нравился.

— Тогда зачем ты спала с ним?

— Дорогая моя, Леон — талантливый художественный редактор. Он мог бы зарабатывать гораздо больше в другом журнале.

— Ты хочешь сказать, что он остается в «Блеске»?

— Конечно. Мы будем друзьями. Возможно, даже будем иногда спать с ним. Понимаешь, отчасти я завела этот роман, чтобы удержать Леона в редакции. Сейчас он бросил меня ради своей жены. И я достаточно общалась с психоаналитиками, чтобы правильно разыграть сцену расставания. Я плакала… говорила ему, что люблю его… пожелала Леону счастливого праздника… сказала, что все понимаю… помню о том, что у него есть ребенок… Короче, внушила ему комплекс вины — он никогда не уйдет из «Блеска».

— Журнал — это все, что имеет для тебя значение? Линда закурила сигарету.

— Когда я училась в школе мисс Хэддон, девчонки обожали меня, потому что я всегда была в форме, никогда не вешала носа. А парни встречались со мной, потому что я шла на все до конца. Но даже при этом никогда не была уверена в том, позвонит ли мой кавалер снова. Не знала, как долго я смогу удерживать его. Я боялась, что всегда найдется другая девушка, которая тоже пойдет на все, но сделает это лучше, чем я. Уйдя от мисс Хэддон, сделав пластическую операцию и попытавшись стать актрисой, я увидела, как унижают себя девушки, проходя многочисленные прослушивания. И я была в их числе — пела, стараясь изо всех сил, на пустой темной сцене и слышала равнодушный голос «Спасибо, достаточно». И если тебе удалось получить работу… в следующем сезоне ты снова ползаешь по полу, умоляешь, обиваешь пороги, молишь бога… чтобы тебе позволили встать на пустой сцене и услышать «Спасибо, достаточно». Но когда меня взяли в «Блеск», я поняла, что мне придется бегать, выполнять мелкие поручения, приносить, покупать что-то — до тех пор, пока я не поднимусь наверх. И если я буду исправно выполнять мои обязанности «Блеск» никуда не уплывет от меня. В отличие от шоу, которое когда-то заканчивается… или мужчины, который поднимается с твой кровати и уходит. Будет еще много Леонов… может быть, даже Китов.

— Кит… я думала, он — твоя большая любовь. Линда улыбнулась.

— О, Дженюари, неужели ты решила, что он — первый мужчина, из-за которого я страдаю? Я относилась к нему иначе, нежели к Леону.

— Но ты говорила, что хочешь выйти за него. Что Кит…

— Тогда он играл важную роль в моей жизни, — перебила подругу Линда. — На следующей неделе мне исполнится двадцать девять. Дерьмовый возраст. Когда ты называешь эту цифру, никто тебе не верит. В двадцать семь — верят. Но двадцать восемь и двадцать девять звучит подозрительно. В двадцать девять следует иметь за плечами хотя бы неудачный брак. Но для главного редактора «Блеска» я вполне молода. Я — самый молодой главный редактор в Нью-Йорке. Так что могу не плакать все ночи напролет из-за того, что Кит навсегда оставил меня.

— Почему ты так считаешь?

— Он живет с женщиной, которая старше его. Намного старше. Представляешь, это Кристина Спенсер.

Не увидев на лице Дженюари никакой реакции, Линда пояснила:

— Она весьма богата… нет, ей далеко до Ди, «Мода» не тратит на нее целых разворотов. Но иногда фотографии Кристины мелькают в «Женской одежде». У этой женщины есть несколько миллионов.

Линда вытащила изо рта сигарету.

— Господи, эти богачки покупают себе молодые лица, молодых мужчин… Несколько дней тому назад я увидела фотографию Кита в новом костюме от Кардена. Он сопровождал Кристину на благотворительный бал в «Плазе». Снимок занял всю полосу в «Женской одежде», только половина Кита осталась за кадром; репортер назвал его неустановленным спутником Кристины.

— Но зачем она ему нужна? — спросила Дженюари.

— Кристина Спенсер последние десять лет финансирует бродвейские постановки. Сегодня утром я прочитала в «Таймс», что она — основной спонсор нового рок-мюзикла «Гусеница» с Китом Уинтерсом в главной роли.

— Тебе это неприятно? — тихо спросила Дженюари. Линда покачала головой.

— Мне не было по-настоящему больно после Тони.

— Тони?

— Да, это был мужчина. Когда он бросил меня, я приняла пять красных капсул и две желтые. Мне было тогда двадцать, я верила, что наша любовь будет вечной. Ладно, я все это пережила. И уход Тони, и отравление «куколками». Затем последовала череда непродолжительных связей. Я цеплялась за кого-то, оказавшегося под рукой, желая доказать Тони, что жива, несмотря ни на что, самоутверждаясь в этом. Но эти романы были быстротечными. Никто не мог заменить Тони. Несколько месяцев, максимум год. Внезапно, почувствовав твое негативное отношение, человек перестает звонить. Он даже забывает про оставленные им у тебя дома три рубашки, выстиранные и отглаженные в прачечной за твои деньги. Наверно, тогда я стала искать мужчин, нужных журналу. Часто у нас даже не было секса. Например, недавно я вышла на крупное рекламное агентство, закупающее журнальную площадь для своих клиентов. Президент этой фирмы, Джерри Мосс, живет в Дерине, у него очаровательная жена и двое детей. Всю жизнь он был тайным гомосексуалистом. Год назад он влюбился в Теда Гранта — мужчину, которого я знала. Тед — профессиональный манекенщик. Я — их ширма. Иногда мы появляемся на людях втроем. Естественно, жена Джерри думает, что нас связывают дела. Я даже была на рождество у них дома в Дерине как девушка Теда. Я сидела с женой Джерри в гостиной и сорок минут болтала с ней о пустяках, пока мужчины занимались любовью в туалете на втором этаже. Затем появился художник. Он — голубой, а его жена — лесбиянка. У нее есть девушка, у него — парень. Мы иногда проводим время впятером, что вызывает недоумение окружающих. Художник очень помог мне с журналом. Его жена устраивает чудесные обеды, где я знакомлюсь с интересными людьми. Да… я люблю «Блеск». Он принес мне удачу. Его тираж растет в моих руках лучше, чем какой-нибудь вялый мужской член. О, такое тоже случалось. У парня не встает, он лежит со своей поникшей пипиской и смотрит на тебя так, словно это ты сделала его импотентом. «У меня на тебя не стоит», — говорит его взгляд. Таких полно. Затем появляется какой-нибудь Кит, и ты начинаешь думать… а вдруг… внушаешь себе, что все будет прекрасно. Обманываешь себя, зная в глубине души, что ничего не выйдет. Когда он отваливает, ты даже не плачешь.

— Извини меня, — Дженюари направилась к двери.

— Садись, дурочка. Я пригласила тебя сюда не для того, чтобы обсуждать с тобой мою половую жизнь. Или оплакивать уход Кита. Я — сильная. Вчера я занялась астрологией. Если верить звездам, в 1971 году со мной произойдет нечто значительное. Поэтому сегодня, когда Леон сообщил мне новость, я вернулась домой, вытащила из морозилки мясо молодого барашка и, пока оно оттаивало, начала читать верстку нового романа Тома Кольта.

— Он так же хорош, как его предыдущие вещи?

— Лучше. Более коммерческий. Прежние вещи Кольта были слишком изысканными по стилю. Он увлекался техникой письма. Им восхищались только критики. Романы продавались неважно. Но этот станет настоящим бестселлером. Вот почему я — фаталистка. Если бы Леон остался у меня, мы бы легли с ним в постель, и я бы не добралась бы до верстки.

— Что ты хочешь сделать? — спросила Дженюари. — Купить права на публикацию?

— Ты шутишь? Я слышала, «Женский журнал» заплатил двадцать пять тысяч за два отрывка из книги. Роман нам не по карману, но сам Том Кольт представляет для нас интерес. Ты меня понимаешь?

— Линда, я устала. К тому же мне еще надо собрать вещи. Не загадывай мне загадки. Я ничего не понимаю. Глаза Линды сузились.

— Слушай, в последнее время ты стала медленней соображать. Советую тебе с кем-нибудь потрахаться… еще немного, и у тебя испортится кожа.

— Это ошибочное мнение, и… Дженюари замолчала.

— И что?

Линда посмотрела на девушку.

— А ты покраснела. Да ты уже сделала это с Дэвидом! Ну, слава богу! Ты принимаешь пилюли? Все чудесно? Недаром ты с таким нетерпением ждешь поездки в Палм-Бич — четверо долгих суток любви на берегу океана…

— Линда! Мы занимались этим только один раз, и все было ужасно. Линда помолчала.

— Ты хочешь сказать, у него не стоял член?

— Нет… с ним все было в порядке. Просто мне не понравилось.

Линда с облегчением рассмеялась.

— Так всегда бывает в первый раз. У женщины… не у мужчины. Насколько мне известно, эти мерзавцы первый раз кончают, как сумасшедшие, даже если это происходит в тринадцать лет в темном подъезде с местной шлюхой. Она может и не кончить, но они кончают, еще не успев полностью засунуть член во влагалище. И никакая организация феминисток ничего тут не изменит. У девственницы влагалище всегда сжато, даже если ее трахают мизинцем. Молодая девушка, будь она мисс или миссис, редко кончает, если ее не ублажить по-настоящему. Рада за тебя. Жаль только, что это был Дэвид.

Дженюари кивнула.

— Мне тоже так кажется… наверно, мне следовало подождать.

— Конечно. Я бы нашла тебе кого-нибудь. Может быть, даже Леона.

— Ты с ума сошла!

— Никогда не следует делать это первый раз с человеком, который тебе дорог. Первый опыт всегда неприятен, так можно потерять парня. Ты оттолкнула от себя Дэвида окончательно?

— Наверно, нет… Он говорит, что любит меня. Хочет на мне жениться.

Линда уставилась на Дженюари.

— Тогда почему мы сидим здесь и оплакиваем твою девственную плеву? Фортуна всегда улыбается вам, неотразимым красавицам. Прими мои поздравления. Но вернемся к Тому Кольту. Насколько мне известно, он нуждается в деньгах и намерен отправиться в большое рекламное турне.

— Но он очень богат, — возразила Дженюари. — Я видела его в детстве. У Тома была квартира в Нью-Йорке, где жила одна из его жен. Мой отец купил права на экранизацию его романа. Кольт — автор примерно пятнадцати произведений… у него куча денег.

— У твоего отца тоже была когда-то куча денег. Может быть, удача отвернулась от Тома Кольта. Он сейчас женат… выплачивает алименты трем женам… отдал немалую сумму четвертой. Его последняя жена недавно родила мальчика. Представляешь, в его-то возрасте… у него до сих пор не было детей. Но, как я уже сказала, последние книги Кольта расходились плохо. Трудно долго оставаться платежеспособным после трех неудачных в коммерческом отношении книг, если содержишь просторный дом в «Беверли Хиллз» с большим штатом прислуги.и «роллс-ройс». При таком-то количестве женщин, сидящих у него на шее. К тому же последняя экранизация его романа состоялась в 1964 году — именно кино, а также издания в мягкой обложке приносят большие деньги. Но в этой новой вещи он вернулся к своему старому жесткому стилю. Он заявил, что хочет писать для читателей, а не для критиков. Несколько месяцев тому назад в интервью «Парис ревью» Том сказал, что ему наплевать на снобов, которые сочтут его продавшимся публике — он хочет занять первое место и заключить контракт с Голливудом, поэтому…

— Что поэтому?

— Ему нужна реклама. Он может запросить большую сумму за право публикации куска из романа. Но он бесплатно окажет нам помощь в подготовке статьи, посвященной ему лично.

— А почему бы этой идее не прийти в голову Хелен Герли Браун, если это уже не случилось? — спросила Дженюари.

— Это вполне возможно… но у нас есть ты!

— Я?

— Ты знаешь Тома Кольта.

— О, Линда… Я встречалась с ним, когда мне было пять лет. Как я поступлю? Пошлю ему мою детскую фотографию с надписью: «Угадайте, кто это? Давайте встретимся в память о прошлом». К тому же ты сказала, что он живет в «Беверли Хиллз».

— Если понадобится, я отправлю тебя туда. Первым классом. Слушай, книга выйдет только в феврале или марте. Ты лишь попросишь его дать нам интервью… ради папы.

Дженюари поднялась на ноги.

— Линда, я устала. Я должна собрать вещи…

— О'кей. Желаю хорошо провести время. В промежутке между солнечными ваннами и любовью обдумай письмо Тому Кольту. Может быть, твой папа согласится добавить несколько строк…

Глава двенадцатая

Майк ждал в аэропорте посадки реактивного самолета. Он увидел Дженюари, идущую по ступеням трапа. Дэвид держал ее под руку. Девушка еще не заметила отца, и в течение короткого момента он тайком залюбовался ею. При каждой следующей встрече ее облик едва уловимо менялся. Красота Дженюари приобретала новые грани. Он одобрил современный стиль, которого она придерживалась. Широкие слаксы, шляпа с мягкими полями, прямые длинные волосы. Она походила на фотомодель последнего поколения. Увидев Майка, девушка бросилась к отцу и закричала:

— Папа… о, папа… я так рада видеть тебя. Он улыбнулся, отметив, что в самые эмоциональные моменты она называла его не Майком, а папой.

— Я оставил Марио дома готовить напитки. Я — ваш шофер, — объяснил Майк, когда Дэвид уселся на заднем сиденье, зажатый чемоданами.

— Сколько гостей на сей раз? — спросил молодой человек.

— Кажется, восемь или десять. Я сбиваюсь со счета — Ди каждый день устраивает ленчи на тридцать-сорок персон. Я ухожу играть в гольф в девять утра и, возвращаясь к четырем, застаю дома половину приглашенных. А затем к семи часам люди прибывают на коктейль. Но Ди решила, что рождественский обед пройдет в узком кругу. Только два столика, двенадцать гостей. Попросим господа, чтобы солнце не скрылось. Вам обоим не мешает немного загореть.

Хорошая погода продержалась весь уик-энд. Возле бассейна за двумя или тремя столиками постоянно играли в триктрак. Бесчисленное количество слуг выкатывало горячие и холодные закуски. Майк и Дженюари загорали рядом, гуляли по пляжу, плавали вместе. Когда девушка играла в теннис с Дэвидом, Майк наблюдал за ней с изумлением: она легко обводила соперника при розыгрыше каждого мяча. Где она научилась так хорошо играть? В его голове мелькнули воспоминания о тех теннисных турнирах, на которых он так ни разу и не побывал. Он получал короткие послания в Лос-Анджелесе, Мадриде, Лондоне: «Участвую в розыгрыше Кубка юниоров. Хотела бы видеть тебя здесь». «Выступаю за школу мисс Хэддон в турнире Восточного побережья. Если бы ты мог приехать!» «Я победила». "Отправила кубок в «Плазу». «Заняла второе место». «Я победила». «Ты получил мой приз? Это настоящее серебро». «Я победила».

Господи, как мало своего времени он отдавал ей. Внезапно Майк задумался — что же сталось со всеми этими кубками и призами? Она никогда о них не спрашивала. Наверно, хранятся в каком-то чулане вместе с пишущей машинкой, пианино, резными шкафчиками и офисной мебелью, которую он покупал, возвращаясь в Нью-Йорк. Майк даже не помнил, где хранятся квитанции от камеры хранения.

Он пропустил большую часть ее детства. И теперь она потеряла несколько лет юности. Сейчас входит в лучшие года. Их он тоже пропускает. Он женат… брак — это не неудача в работе, о которой можно забыть, захлопнув за собой дверь кабинета.

Глядя, как дочь играет в теннис, он вдруг испугался посетившей его мысли. Он подумал о своем браке как о постигшей его неудаче. Однако на самом деле ничего не произошло. Ди каждый вечер улыбалась ему через стол. Встречала гостей, держа его под руку. Он по-прежнему спал с ней пару раз в неделю… Вот! Именно это! Он коснулся обнаженного нерва. Он спал с ней. Последнее время ему казалось, что она лишь терпит его. Она больше не играла. Когда Ди в последний раз стонала, прижималась к нему, говорила, как ей хорошо с ним? Возможно, тут есть его вина. Может быть, она чувствовала, что он только исполняет супружеский долг. Такие вещи не скроешь. Да, он сам виноват. Бедная Ди, вероятно, огорчалась, что он столько времени проводит в клубе. Он уделяет ей мало внимания. Все утро играет в гольф, затем — в джин (он нашел неплохих партнеров)… Он возвращался к ней лишь в час коктейля. А вечера всегда заполнены приемами.

Ладно, отныне все будет иначе. Как только Дженюари улетит, он окружит Ди прежним вниманием. Будет меньше играть в джин. Не мешает несколько часов днем проводить с Ди. Но он будет не с ней. Ему придется присутствовать на ленчах с ее друзьями, смотреть, как они играют в триктрак. Нет, уж лучше находиться в гольф-клубе. К тому же благодаря джину он выиграл пять тысяч долларов. Открыл свой счет в банке. Пять тысяч, конечно, ерунда. Но это были его собственные деньги. Заработанные, или выигранные, им. Они давали ему такую же радость, как и деньги, заработанные любым другим способом. Но он должен чаще заниматься с ней любовью. Возможно, он был невнимателен к Ди в постели. Ладно, в воскресенье, после отлета Дженюари, он займется созданием новой романтической атмосферы. Внезапно его настроение поднялось. Время от времени необходимо производить оценку ситуации. Ему казалось, что их отношениям недостает чего-то важного, а ведь он сам в этом виноват. В Марбелле, в Греции, куда они отправятся в следующем августе, в любом другом месте их будет окружать одна и та же толпа. В лондонском «Дорчестере» они пили коктейли в обществе не менее двадцати человек. Это был ее образ жизни. Он понял это, соприкоснувшись с ним. Ему отводилась роль кавалера, любовника. Он играл ее, когда они встретились, и снова вернется к ней, начиная с воскресенья.

Но последующие несколько дней он наслаждался общением с дочерью. Видел, как становится золотисто-коричневой ее кожа (Ди оставалась белой), любовался чудесной фигурой Дженюари, ее свободно развевающимися волосами (волосы Ди всегда были тщательно уложены). Девушка носила голубые джинсы — на Ди были ослепительно белые брюки из акульей кожи. Тонкие серебряные колечки на пальцах Дженюари — и бриллиантовые перстни от Дэвида Уэбба, украшавшие руки Ди. Эти две женщины во всем казались антиподами. Ди была красива. И все же Майка радовало, что Дженюари непохожа на нее.

В облике Дженюари была чистота, девушка точно светилась. Майку нравилось, что она проявляет ко всему интерес. Живой — к «Блеску». Небрежный — к Дэвиду. Вежливый — к рассказам Ди о последних любовных романах представителей местного света. Эти имена ничего не говорили девушке, но она слушала внимательно.

Ему не удавалось понять, что представляет из себя Дэвид. Молодой человек постоянно улыбался, был идеальным кавалером для Дженюари. Он и Ди действительно походили на двоюродных брата и сестру. Они были сделаны из одного материала. Их аристократизм чувствовался во всем. Дэвид обладал безупречными манерами. Он без устали играл в триктрак с гостями Ди, его одежда всегда соответствовала ситуации. Теннисные шорты были модного покроя, свитер — элегантным; даже маленькие капельки пота на лбу придавали его облику особый шик — солнце, поблескивая в них, подчеркивало загар. Но был ли он тем человеком, о котором Майк мечтал для Дженюари? Задолго до встречи с Ди Майк понял, что желает дочери чего-то лучшего, нежели жизнь в мире шоу-бизнеса. Поэтому он отправил ее в эту престижную школу, расположенную в Коннектикуте. Он прислушался к совету своего брокера: «Она должна познакомиться с девушками из лучших семей, с их братьями — так это происходит. Для этого и существуют такие школы».

Единственное, что она получила благодаря мисс Хэддон, — это множество кубков и работу в журнале. Из всех девушек, учившихся там, Дженюари сошлась с Линдой, настоящей акулой, каждую следующую ночь проводившей в новой постели. Но разве это не является частью нынешней вседозволенности? Он поглядел на дочь, бегавшую по корту. Переступила ли она уже эту черту? Нет! Он не рассчитывал на то, что она вечно будет хранить невинность. Похоже, Дженюари принадлежит к тому типу девушек, что совершают это после помолвки. Или перед ней… чтобы проверить свои чувства. Сейчас она вся в своей работе. Но, как сказала Ди, вероятно, Дженюари поиграет недолго в деловую девушку и затем благополучно выйдет за Дэвида.

Почему его охватила грусть? Он же сам желал ей этого, не так ли? Но хотел ли он, чтобы Дженюари превратилась в молодую Ди? Почему нет? Такая судьба была бы гораздо лучше той, что выпала на долю многих девушек. Статус замужней женщины, дом в Иствиллидж. А что, если она похожа на него и мечтает стать суперзвездой? Что тогда? Допустим, она добьется своего. Несколько горячих лет на седьмом небе и неизбежный для всех, включая его, финал — одиночество и поражение. Если у мужчины есть деньги, он может протянуть немного дольше. Но к женщине, даже богатой, одиночество приходит быстрей. Возраст — главный враг женщины, приносящий ей поражение. Даже такая живая легенда, как Карла, — что за жизнь она ведет? До сих пор занимается у станка! Но без этих упражнений чем бы могла она заполнить свой день? Далеко не всем суперзвездам повезло, как Карле, родиться глупыми. Они не способны довольствоваться прогулками и упражнениями. Наиболее чувствительные истекают кровью в своих калифорнийских особняках, держась лишь на успокоительных пилюлях или снотворном, стараясь выбросить из жизни ночи, за которыми начинается новый бесконечный день с ленчами и обедами, подаваемыми прислугой, с долгими, одинокими, многочасовыми просмотрами по ТВ мыльных опер. Нет, Дженюари избежит этой участи. Мисс Хэддон заложила в ней некий фундамент, а теперь он, Майк, обеспечил остальное. Такое вот место для отдыха — солнце летом, снег зимой. Все, что ей будет угодно.

Он получил это для нее. Майк посмотрел на Дженюари, покидающую корт с Дэвидом. Она снова выиграла у него. Это была его дочь — победительница. Но Дэвид тоже рожден для побед. Умение проиграть с достоинством и изяществом — нелегкое искусство. И Дэвид владел им. Он бросился к сетке, чтобы поздравить Дженюари, положил ей руку на плечо, пока другие гости аплодировали девушке. Но особенно Майка восхищало обаяние и жизнерадостность, которые Дэвид излучал на бесконечных ежедневных вечеринках.

Дженюари, похоже, тоже получала удовольствие от уик-энда. Вероятно, он поступил правильно. Возможно, все сложится именно так, как он хотел. Их отношения станут серьезными, чувства окрепнут. Ди это обрадует. Но, черт возьми… не сейчас. Ей только в январе исполнится двадцать один год. Она еще имеет право быть свободной.

Свободной для чего? Она — девушка… он судил по себе. Многие девушки не испытывают потребности погулять. Они готовы довольствоваться всю жизнь одним мужчиной. Дженюари была не из тех жалких девиц, что становились феминистками. Он не верил в искренность их заявлений. Иногда, видя их на экране ТВ, он мысленно произносил: «Да, детка… достанься тебе один классный самец, и ты запоешь по-другому». Это были одинокие девушки. А его дочери подобная участь не грозит.

В воскресенье он встал рано. Он обещал дочери позавтракать с ней возле бассейна. Она уезжала в четыре часа. Он останется вдвоем с Ди. Майк был полон решимости сдержать данное себе самому слово. Он уже неделю не спал с Ди. Интересно, заметила ли она это? У них здесь были отдельные комнаты. Комнаты! Его спальня с видом на океан имела площадь более ста квадратных метров. Еще у Майка была сауна и ванная, отделанная черным мрамором. Ее спальня находилась неподалеку от его, но добраться туда можно было, лишь пройдя через гардеробную и ванную Ди, обшитую белым и позолоченным мрамором, с вечнозеленым деревом и аквариумом во всю стену, которая служила также стеной ее спальни; эта комната была чуть меньше той, где спал он, но примыкавшая к ней терраса размерами напоминала танцплощадку. Иногда они завтракали там под тентом.

Сегодня он занялся своей физической формой — никаких «Кровавых Мэри» за ленчем, никаких мартини в час коктейля. Этой ночью он будет любить ее со своим давнишним жаром.

Он провел утро с Дженюари. Она полистала страницы «Таймс», посвященные журналам, а он заглянул в спортивный раздел. Они могли общаться без слов, и это было замечательно. Просмотрев спортивный и театральный разделы, он заметил, что Дженюари читает какую-то верстку.

— Интересная книга? — спросил он.

— Очень.

Подняв голову, она сдвинула солнцезащитные очки на лоб.

— Помнишь Тома Кольта?

— Как я могу забыть его? Я заработал три миллиона с помощью картины, снятой по роману Кольта.

— Я имею в виду, ты помнишь, как водил меня к нему в гости?

— К нему в гости? А, конечно. Он жил в особняке из песчаника где-то в районе Восточных Семидесятых.

— «Блеск» хочет опубликовать статью о нем. Что он за человек?

— В те дни он переживал роман с самим собой. Первая книга принесла ему Пулитцеровскую премию. Это не произвело на Тома впечатления. Он говорил мне, что мечтает о Нобелевской. К тому моменту он написал шесть романов и планировал за десять плодотворных лет добиться поставленной цели. Но, думаю, его браки и схватки в барах убили мечту.

Вид у Майка стал задумчивым.

— Насколько мне известно, его последняя книга расходилась неважно. Но, полагаю, он не настолько напуган этим обстоятельством, чтобы дать интервью «Блеску».

— Майк! Ты когда-нибудь читал «Блеск»?

— От корки до корки, когда ты сказала, что будешь работать там. Этот журнал — не для Тома Кольта. Слушай, детка, ты помнишь, как шесть лет тому назад все газеты рассказывали о его схватке с акулой? Лодка, с которой Том ловил рыбу, перевернулась, и он кулаками отбивался от акулы, пока не подоспела помощь.

— Серьезно?

— Еще он сражался с быком в Испании. Нокаутировал в баре профессионального боксера. Когда его самолет упал на землю, Том со сломанной ногой проделал путь длиной в милю до города. Он может перепить любого и одолеть Мохамеда Али одной рукой.

— Это правда? Майк засмеялся.

— Нет… но это — часть имиджа, создать который он стремится. Он на самом деле побил многих парней в барах, но никто не знает, действительно ли Том нокаутировал профессионального боксера. История с акулой — подлинная… с быком — тоже. Говорили, что бык был уставшим, но Том действительно вышел на арену и схватился с ним. Я хочу сказать следующее — он ищет подобной рекламы. И я не могу представить себе Тома дающим интервью «Блеску».

— И все же мы надеемся взять его.

— То есть пока что у вас нет материала? Дженюари посмотрела на свои загорелые ноги.

— Я должна написать ему письмо.

— И между прочим упомянуть, что я — твой отец?

— Да… между прочим. Ты мог бы черкнуть постскриптум.

— Не получится, — сказал он. — Дело не в моем нежелании помочь тебе. Ради тебя я согласен ползать на брюхе. Но упоминание обо мне только снизит твои шансы получить интервью.

— Почему?

— Как я уже сказал, в те годы, когда мы общались, он мечтал о Нобелевской премии. Чтобы сделать коммерческий фильм по его роману, я выбросил ряд важных эпизодов и персонажей. В противном случае у нас вышла бы шестичасовая лента. Он не простил мне этого.

— Но если фильм принес прибыль…

— Да — мне и киностудии. Он получил только гонорар — около двухсот тысяч — и никаких процентов. Поэтому его интересовала только художественная сторона. Скажем так… мы не враги, но и друзьями нас не назовешь.

— Сколько ему лет? Майк наморщил лоб.

— Он на пять-шесть лет старше меня… вероятно, ему сейчас пятьдесят семь или пятьдесят восемь. Но, насколько мне известно, он по-прежнему много пьет и встречается с молодыми девушками.

Майк вздохнул.

— Знаешь что? Нет ничего хуже старого бабника. Такой тип — все равно что сорокалетняя женщина, пытающаяся выглядеть, как девушка-подросток.

— Что, по-твоему, я должна сделать, чтобы получить у него интервью?

— Забудь об этом…

Дворецкий позвал всех на ленч, гости направились к бассейну; Ди появилась в развевающемся платье и широкополой шляпе; изысканная трапеза началась.

После нее Майку больше не удалось поговорить с дочерью. Количество гостей перевалило за полсотню. Некоторые молодые люди соперничали с Дэвидом за внимание Дженюари. Майк заметил это. И еще — спокойную уверенность Дэвида. Ну конечно. Весь обратный путь она проведет в его обществе. Но у Майка появилась симпатия к парню. Они несколько раз беседовали за эту неделю, и Майк почувствовал теплоту, которой он прежде не замечал в Дэвиде. Возможно, длительное общение с Дженюари помогло ему раскрыться. А может быть, дело было в том, что Майк подсознательно хотел симпатизировать Дэвиду, который мог стать постоянным кавалером дочери. Сейчас Майку не хотелось анализировать свои чувства. Она скоро улетит, вся толпа рассосется — вечером он останется наедине с Ди. А с завтрашнего дня — снова ленчи… До Нового года потянется череда вечеринок. Ди что-то сказала насчет поездки в январе в Палм-Спрингс — там состоится турнир по триктраку, и они погостят у ее друзей. Потом, возможно, вернутся в Нью-Йорк. Он любил солнце и гольф. Но всего должно быть в меру. Хотя в Нью-Йорке Майк лишь играл в джин и бездельничал, все равно там он чувствовал себя иначе, нежели в Палм-Бич. Атмосфера Нью-Йорка тонизировала Майка. Это был его город. Он мог, идя по Пятой авеню, встретить знакомого… поболтать о шоу-бизнесе в клубе «Монах»… посмотреть бродвейскую постановку… пообедать с Дженюари в «Пристанище Дэнни», пока Ди играет в триктрак. Он вспомнил прежние дни, когда «Дэнни» был его вторым домом. Он сидел за столом у сцены с очередной девушкой, зная в зале почти всех. Но последнее время… он нигде не видел знакомых лиц. Куда они исчезли? В «21» и у «Дэнни» новые люди сидели за престижными столами… телезвезды, певцы, светские знаменитости. Но Майка все равно тянуло в Нью-Йорк. Вечером он будет ухаживать за Ди, сделает ее счастливой, зависимой от него — и затем предложит после Палм-Спрингс на несколько недель задержаться в Нью-Йорке.

Он отвез Дженюари и Дэвида в аэропорт, посмотрел, как они поднимаются в самолет. Вернулся назад к машине. Они были такими молодыми и красивыми. Когда он успел постареть? На обратном пути Майк поглядывал на свое отражение в зеркале заднего вида. Скоро ему исполнится пятьдесят три. Черт возьми, это еще не старость. Он в расцвете сил. И хорошо выглядит. У него не было ни одного лишнего килограмма. Женщины по-прежнему посматривали на Майка. Конечно, это были гости Ди, всем им перевалило за сорок, — но в клубе на Майка поглядывали и более молодые дамы, игравшие в гольф. Но он всегда улыбался открыто и дружелюбно, ничего более, несмотря на то что некоторые женщины ему нравились… например, дочь банкира Ди… Моника. Да, разведенной Монике около тридцати двух лет. Она вдруг начала ежедневно брать уроки гольфа. Один из его друзей по джину сказал, что она делает это из-за Майка. Моника… да… Это было бы здорово. Но он бы не пошел на такое. Он дал себе слово — если он женится на Ди и она положит приличную сумму на счет Дженюари, он не станет обманывать ее. К тому же Ди выглядела прекрасно. Она сохранила стройность. Кое-где ее тело стало мягким… но оно еще было красивым. Черт возьми, многие мужчины отдали бы все, чтобы обладать ею… а он «хотел» ее лишь дважды в неделю. Это плохо. Она не могла предлагать ему себя. Ди — не Тина Сент-Клер, которая способна заявить: «Эй, дорогой, давай-ка потрахаемся». Нет, такие, как Ди, ждут. И они не трахаются… они предаются любви. За ними надо ухаживать. Он пренебрегал Ди. Пора менять свое поведение. Если это его жизнь, ему следует хотя бы сделать ее интересной.

Он вернулся в дом около шести часов. Все ушли. Один из дворецких заново наполнял спиртным бар на террасе.

— А где миссис Уэйн? — спросил Майк.

Дворецкий недоумевающе посмотрел на него. Майк мысленно выругался — для этого кретина она оставалась «мисс Грейнджер». Нет, он ни за что не скажет: «Где мисс Грейнджер?», даже если они будут так глядеть друг на друга весь день. Старый дворецкий моргнул, на его лице появилась радостная улыбка, словно он что-то вспомнил.

— Мадам наверху. Кажется, она отдыхает.

Кивнув, Майк направился к широкой лестнице. Посмотрев на ступени, повернулся и спустился на лифте в винный погреб. Выбрал бутылку шампанского, отнес ее на кухню, подождал, пока прислуга даст ему бокалы и положит икру на охлажденное блюдо.

Когда Майк вошел в комнату с подносом в руках, Ди лежала в шезлонге. На коленях у Ди была телефонная книга. Он понял, что жена назначает время приемов на следующую неделю. Он приблизился к ней с подносом и поставил его на столик.

— У нас какое-то событие? — спросила Ди.

— Да… мы остались одни… и я люблю тебя.

Он убрал справочник с ее коленей. Сел на край кресла.

— Сегодня мы никуда не идем, да?

— Если хочешь, мы можем пойти на одну из нескольких вечеринок. Вера сейчас в городе, и Арденсы устраивают прием в ее честь. Еще…

Наклонившись, он поцеловал Ди.

— Предлагаю послать всех к черту…

Он запустил руку под платье жены. Она убрала ее.

— Майк, еще только шесть часов. Он засмеялся:

— Разве есть закон, разрешающий заниматься сексом только в определенные часы? Давай немного выпьем… и предадимся любви на этой большой кровати, откуда виден океан. Если нам повезет, мы увидим луну. Трахаться в сумерках — это восхитительно, Ди.

— Майк!

Она вскочила с кресла и зашагала по комнате.

— С кем, по-твоему, ты разговариваешь… с одной из статисток, с которыми ты встречался?

— О, Ди… это часть любовной прелюдии. Я не хотел тебя обидеть.

— Это вульгарно. Он усмехнулся.

— Послушай. Я же произносил это слово, когда мы были в постели.

— Это другое дело. Я хочу сказать, когда мы этим занимаемся, я не могу запретить тебе выражаться подобным образом… но мне это не нравится. О, я знаю, что некоторые мужчины получают удовольствие от использования такого лексикона… но почему? Он возбуждает их, позволяет им почувствовать себя более мужественными? У одного из моих мужей эрекция происходила лишь после того, как он заставлял меня произнести это слово, сказать, что я хочу, чтобы он меня… ты понимаешь.

Майк заставил себя улыбнуться.

— Хорошо. Я постараюсь следить за своим языком в постели…

Он подошел к ней, но она отвернулась.

— Теперь, может быть, мы…

— О, Майк, ты меня удивляешь. Сейчас не время для…

Он взял шампанское и направился к двери.

— Майк… не сердись. Просто я не в настроении.

— О'кей. Я понимаю. Он поднял бутылку.

— Я выпью шампанское один. Потому что это действительно особый случай. Впервые я получил отказ. Все когда-то происходит в первый раз…

Он закрыл за собой дверь.

Когда Майк покинул комнату, Ди замерла. Она совершила ошибку. Ей следовало уступить ему… но она не смогла. Она обессилела. Устала от необходимости улыбаться, спешить с одной вечеринки на другую, играть роль невозмутимой красавицы Ди Милфорд Грейнджер Уэйн. Везучей Ди Милфорд Грейнджер Уэйн, жены такого привлекательного мужчины. Несчастной Ди Милфорд Грейнджер Уэйн, страдающей из-за того, что эта необязательная полька так и не прилетела в Палм-Бич. Карла почти обещала погостить тут. О боже, как она мечтала о том, чтобы Карла появилась здесь! Особенно Ди хотела, чтобы Карла увидела Дженюари и Дэвида вместе. Танцующими вдвоем, плавающими, играющими в теннис… увидела и поняла, что они, молодые, принадлежат и подходят друг другу. Разговаривая с Ди во вторник, Карла сказала: «Возможно». Она даже обещала, что если решит полететь, то прибудет в аэропорт к четырем. Ди велела пилоту ждать до половины пятого.

Ди скрыла свое разочарование, когда Дженюари и Дэвид появились одни. Она была довольна, что они прекрасно ладят. Лишь это обстоятельство порадовало ее за уик-энд. Дэвиду, похоже, Дженюари действительно нравилась. Если бы только это увидела Карла! Почему она не прилетела? Верно, из упрямства. В конце концов, все покинули на эти дни Нью-Йорк. Что она делает в этот длинный уик-энд?

Дэвид тоже думал о Карле. Весь уик-энд. И сейчас, сидя в самолете, приближающемся к «Батлеру», частному летному полю аэропорта «Ла Гуардия». Внезапно он понял, что в течение всего полета почти не говорил с Дженюари. Но она читала какую-то верстку. Потом смотрела в окно. О чем она думала? Но Дэвида на самом деле это не очень-то интересовало.

А Дженюари думала о Дэвиде. Она дочитала роман и решила послать Тому Кольту письмо. Представиться помощницей главного редактора «Блеска». Она не станет объяснять Линде, что Майк не способен помочь им. Дженюари увидела загорелое лицо Дэвида. Он смотрел в окно на яркие огни города. Он был так мил и внимателен весь уик-энд. Всегда проявлял готовность поплавать с ней или сыграть в теннис. Та ужасная ночь убила зародыш ее чувства к нему. Возможно, оно еще возродится. Вероятно, после принятия спиртного и неторопливой беседы они смогли бы снова заняться любовью. И на этот раз все, возможно, все было бы хорошо. Но она не сможет переступить порог его кошмарной красной спальни… никогда.

Дэвид заказал автомобиль. Машина уже ждала их в аэропорту. Они уложили чемоданы в багажник и поехали к дому, где жила Дженюари. Дэвид помог шоферу передать ее вещи консьержу. Девушка улыбнулась.

— Я получила удовольствие от наших четырех дней, — сказала она.

— Я тоже…

Дженюари посмотрела на часы.

— Еще только девять. Хочешь подняться ко мне и выпить? Ты еще не видел мои роскошные апартаменты. Он улыбнулся:

— Обещаешь пригласить меня в следующий раз, когда будешь свободна? Я должен сделать ряд деловых звонков из дома… я знаю, что меня ждет куча сообщений. Позвоню тебе завтра. Как только проснусь.

Она проводила его взглядом. Он сел в машину. Да! Теперь она знала, какие чувства испытывала Линда… вот что такое отказ.

Дэвид и не подозревал, что только что отказал Дженюари. Он счел ее приглашение проявлением вежливости. И не хотел тратить час на пустую болтовню за бокалом спиртного. Возле своего дома он отпустил машину и немедленно справился насчет сообщений. Их оказалось несколько. Ким отправилась на вечеринку к Монике — пожалуйста, приезжай. Звонила принцесса Дельманио — у нее собирались любители триктрака. Горничная предупредила, что вместо понедельника придет во вторник… она оставила номер своего телефона. Еще несколько сообщений показались ему не стоящими внимания. Ни слова от Карлы. Почему она должна была позвонить? Она знала, что он возвратится лишь сегодня вечером. Она позвонит ему завтра на работу.

Почему-то он ударил ногой корзину для мусора. Какая нелепость. Часы показывали лишь половину десятого. Карла — та женщина, которую он любит. Он располагает целым свободным вечером. Они могли провести его вдвоем. Однако он не может связаться с ней. Он больше не в силах терпеть это. Сидеть, точно девушка, в ожидании звонка. Он схватил пальто, выбежал из дома и остановил такси. Он отправится к ней… будет колотить кулаками в ее дверь. Потребует, чтобы она дала ему номер своего телефона. Плевать, если она сейчас спит. Он должен проявить характер. Если он хочет, чтобы она относилась к нему, как к мужчине, то ему следует вести себя соответствующим образом. Сегодня он добьется своего. Пусть даже ценой их первой ссоры. Но больше всего на свете ему хотелось обнять Карлу… посмотреть ей в глаза… почувствовать прикосновение ее сильных рук… услышать хрипловатый смех.

Такси остановилось. Расплатившись с водителем, Дэвид выскочил из машины. Эрнест, приветливый и вежливый консьерж, стоял на своем посту. Он, как всегда, по-дружески кивнул Дэвиду, но вместо обычного «Добрый вечер, мистер Милфорд» спросил его: «Куда вы идете, мистер Милфорд?»

— К мисс Карле.

— Но она уехала в пятницу утром.

— Уехала.

— Да… с двумя чемоданами.

— Куда? В другой дом? Или… Консьерж заметил испуг на лице Дэвида.

— Послушайте… не волнуйтесь. Нет, не в другой дом. Вы знаете мисс Карлу. Она иногда внезапно исчезает. Никто из нас до последнего момента не знал, что она куда-то собирается. В пятницу в девять утра она спустилась вниз. На ней была меховая шуба и темные очки. Но только вместо обычной прогулки до балетной студии она попросила найти такси. Как я уже сказал, при ней были чемоданы. Она сказала мне, что просит забирать ее почту и приостановить доставку «Уолл-стрит джорнэл». Это единственная газета, которую она читает… Затем попросила водителя отвезти ее в аэропорт «Кеннеди». Вот все, что мне известно.

— Я… я сам отсутствовал, — сказал Дэвид, пытаясь прийти в себя. Он не мог видеть сочувственное лицо консьержа. — Я был в Палм-Бич… смотрите, как я загорел… и не прочитал все полученные мной сообщения. К сожалению, я улетел, не предупредив об этом мисс Карлу. Позвонил ей из аэропорта. Мне никто не ответил… вы знаете, как плохо работает сейчас телефон… никогда нельзя быть уверенным… и я решил приехать сюда. Теперь я, вероятно, найду у себя ее сообщение.

— Конечно, найдете.

Дэвид повернулся и ушел. Она уехала. Консьерж не будет встречать его словами: «Добрый вечер, молодой человек». Боже, какие у них были вечера! Он приходил, уверенный в себе и счастливый, кивал лифтеру, который знал, что Дэвида ждут. И теперь она снова пропала. На какой срок? И почему? На улице уже зажглись фонари… Дэвид побежал. Она исчезла… даже не попрощавшись с ним. Он продолжал бежать… только бег спасал его от истерики. Он остановился лишь возле своего дома. Войдя в квартиру, закричал, оборачиваясь к стенам: «О боже… Карла… почему?»

Он стоял и рыдал… громко, надрывно… впервые с того дня, когда его вывели из состава футбольной команды в Эндовере.

Глава тринадцатая

Карла сидела в одном из передних кресел самолета. Обзвонив все авиакомпании и заручившись обещанием, что соседние места в салоне будут пустовать, она забронировала билет до Лондона на одиннадцатичасовой рейс «Транс Уолд Эйрлайнс».

Огромные солнцезащитные очки закрывали ее глаза. Пока что молодая стюардесса не узнала Карлу. Она, конечно, была еще ребенком, когда актриса ушла из кино. Но некоторые сверстницы бортпроводницы возродили культ Карлы, увидев ее в «Передаче для полуночников». Она наблюдала за тем, как они смеются, готовя блюда и напитки, улыбаются, обслуживая авиапассажиров. Они были так молоды. И счастливы. Была ли она когда-то такой молодой? Смеялась ли так? Нет… это невозможно. Она росла в деревне под Вильно.

Вильно. Отец совершил роковую ошибку, перебравшись сюда… как и многие другие поляки. В 1920 году Польша, воюя с Россией, захватила Вильно, столицу Литвы. Крестьяне, мечтавшие о новых землях, хлынули сюда. В 1921 году под Вильно прибыл Анджей Карловски с женой, грудной дочерью и двумя маленькими сыновьями. Он покинул деревню, расположенную возле Белостока, в надежде разбогатеть под Вильно и отправить сыновей, когда они подрастут, в университет. Но новая земля оказалась проклятой. Его соседями стали украинцы, которые сохранили свои национальные черты. В ближайшей деревне была католическая церковь и государственная школа, где учились монахини. Анджею и его жене не оставалось ничего другого, как работать на голой земле по пятнадцать часов в сутки. Им некогда было тосковать по прежней жизни и старым друзьям. Ферма отнимала у них все силы — они мечтали отправить сыновей в университет. В этой безрадостной атмосфере росла Наталья Мария Карловски.

Ее детство было спокойным и скучным. Она взрослела без смеха и фантазий, с убогой мечтой выйти замуж за парня, у которого будет большой надел.

Карловски были истовыми католиками. Единственный день, когда мать Натальи не чистила картошку, было воскресенье — семья ходила к мессе. Тогда жена Анджея Карловски надевала на голову вместо платка черную шляпку, меняла привычный фартук на блестящее черное платье, и в ее грубых натруженных руках вместо картофелечистки появлялись четки. Отец надевал свой единственный черный костюм, в котором он ходил в церковь, на свадьбы и похороны.

Наталья посещала государственную школу. Года текли для нее размеренно и однообразно. Ей было девять лет, когда сестра Тереза своим появлением внесла красоту и радость в скучную жизнь учениц.

Сестра Тереза была родом из Варшавы. Она видела Москву и Париж. Она училась балетному искусству и вдруг услышала «зов». Все бросила и ушла в монастырь. Маленькая школа стала ее первым заданием. Она рассказала об этом своим притихшим подопечным как о чем-то заурядном и естественном. Они смотрели на нее, оцепенев от изумления, впервые видя перед собой красивую женщину, кожа которой не огрубела от ветра, а руки не были красными от ежедневной стирки. Суровые польские зимы отнимали у молодых девушек их привлекательность прежде, чем она успела расцвести.

Все ученицы почитали сестру Терезу. Но маленькая Наталья боготворила ее. Когда сестра Тереза предложила девочкам заниматься с ними балетом в школьном спортзале, Наталья стала работать там с демонической энергией. В своей тесной комнатке она часами делала упражнения, зная, что сестра Тереза радуется, когда кто-нибудь из девочек демонстрирует изящество пластики. Заслужив похвалу сестры Терезы, Наталья возвращалась домой взволнованной и задумчивой. Однажды сестра Тереза попросила ее задержаться после занятий. Ладони у Натальи увлажнились, а сердце выпрыгивало из груди. Сестра Тереза подошла к ней с улыбкой.

— Наталья, у тебя есть задатки настоящей балерины, я говорила с матерью-наставницей. Если твои родители дадут свое согласие, я постараюсь выхлопотать для тебя место в Празинской балетной школе. Тебе придется жить и учиться там, но ты сможешь заниматься балетом по пять часов в день.

Ее мать и отец тотчас дали свое согласие: предложенное монахиней не может быть дурным. Наталья разрывалась на части. Она понимала, что это — ее великий шанс, но тогда она расстанется с сестрой Терезой. Монахиня пообещала раз в неделю навещать Наталью и следить за ее успехами; девочка немного успокоилась. Все воспитанницы школы выбирали себе сценические псевдонимы. У Натальи не было воображения. Она осталась Натальей Карловски.

Следующие семь лет центральные места в ее жизни занимали балет и сестра Тереза. По субботам учащиеся танцевали днем в маленьком театре. Выручка от продажи билетов окупала затраты на постановку. Первые несколько лет Наталья занималась декорациями, гримом, шитьем костюмов для балерин. Когда ей исполнилось двенадцать, она вошла в кордебалет. Каждую неделю сестра Тереза сидела в зрительном зале, и Наталья танцевала, изо всех сил стараясь заслужить ее похвалу.

Родители пришли на первую репетицию в своих «церковных» костюмах. Они испытывали смущение, им было жарко в зале. Отец заснул во время второго действия, и матери пришлось ущипнуть его, чтобы он перестал храпеть. Больше они здесь не появлялись — слишком долгим был путь из дома, где их ждала масса дел…

Когда Наталья получила свою первую сольную партию, девушки настояли на том, чтобы она взяла себе псевдоним. Сестра Тереза предложила ей назвать себя Карлой. После выступления она бросилась в объятия монахини, и сестра Тереза прошептала: «Поздравляю тебя… Карла». С тех пор Наталья забыла о своем первом имени. Она словно родилась и была окрещена заново.

Однажды после репетиции сестра Тереза попросила у Карлы разрешение нанести визит ее родителям.

— Тебе уже девятнадцать. Пора подумать о будущем. Могу я прийти в следующее воскресенье… после мессы?

Карла навсегда запомнила этот день. Она покинула школу и села на первый утренний поезд. Когда она добралась до дома, родители еще были в церкви, но до нее донеслись запахи жареного гуся и яблочного пирога. Она замерла посреди маленькой гостиной. Внезапно комната показалась ей жалкой. Она была безупречно прибранной, но… очень бедной. За окном стоял июнь, и Карла бросилась во двор. Нарвала весенних цветов. Расставила их по комнате. Попыталась прикрыть салфетками потертую обивку стульев. Но когда сестра Тереза прибыла в дом, она, казалось, не заметила его бедности. Монахиня восхищалась литой подставкой для дров… оловянными кружками… она двигалась, точно прекрасная фарфоровая богиня. Сестра Тереза похвалила приготовленного гуся, цветную капусту и кнедлики. Круглое лицо матери засветилось от радости, и впервые Карла заметила ямочки на ее щеках… а также то, какими красивыми становились глаза у отца, когда он улыбался. Девушка сидела молча, а сестра Тереза объясняла родителям Карлы, что она хотела бы отправить ее в Варшаву.

— Моя семья очень богата, — тихо сказала Тереза. — Брат матери, дядя Отто, живет в Лондоне. Он — крупный коммерсант. Мои родные сделают для Натальи то, о чем мечтали для меня. Она поживет у них, пока будут идти просмотры. Позже сможет остановиться у дяди Отто, если захочет попытать счастья в лондонском «Сэдлерс Уэллс»… Могу я рассчитывать на ваше согласие?

Отец и мать дружно кивнули. О таком они и мечтать не смели. Варшава… Лондон… Они были согласны с любым предложением сестры Терезы — но чем они отблагодарят ее?

Потом Наталья и сестра Тереза отправились на прогулку. Выйдя во двор, девушка сказала:

— Я не поеду в Варшаву. Не хочу расставаться с вами.

Сестра Тереза засмеялась:

— Ты будешь счастлива там. Скоро наш маленький Празинский балет не сможет больше ничему научить тебя. Ты почти созрела.

Внезапно монахиня указала на дерево:

— Что это?

Карла покраснела. Вокруг ствола были прибиты доски, они образовывали сиденье. Дерево было обнесено штакетником. Карла смущенно засмеялась:

— Вы внесли в мою жизнь не только балет, но и поэзию. Однажды в школе вы рассказывали о живописной беседке… я почти видела вас сидящей в ней. Придя домой, я построила ее. Я мечтала когда-нибудь показать ее вам — а теперь я вижу, какая она уродливая.

Сестра Тереза вошла за ограду и села на сиденье.

— Она прелестна, моя маленькая Карла. Посиди со мной.

От монахини пахло душистым мылом и фиалками. Внезапно Карла обняла сестру Терезу и сказала:

— Я люблю вас. Я полюбила вас с первого взгляда.

Сестра Тереза осторожно освободилась из объятий девушки.

— Я тоже тебя люблю.

— Правда? О, тогда позвольте мне поцеловать вас… Она коснулась кончиками пальцев щеки монахини, взяла ее за руку.

Но сестра Тереза снова отстранилась.

— Ты не должна дотрагиваться до меня. Это дурно.

— Что плохого в любви?

— Любовь не бывает плохой, — сказала сестра Тереза. — Но физическая любовь между нами порочна. Тебе не следует целовать и касаться меня.

— Но я хочу это делать. Как вы не понимаете? О, сестра, я ничего не знаю о том, как люди занимаются любовью. Я мало разговариваю с девушками в школе. Но иногда, ночью, лежа в своей комнате, я слышу, как они забираются тайком в постели друг к другу и предаются ласкам. Ко мне тоже подходили… но я всех отвергала. Для меня существуете только вы. Я лежу одна, во сне вы приходите ко мне в ночной рубашке, обнимаете меня, и…

— И что? — спросила сестра Тереза.

— Я прижимаюсь к вам, целую вас… ласкаю… Девушка замолчала.

— О, сестра, я хочу прильнуть к вам. Это правда дурно?

Сестра Тереза коснулась пальцами четок, висевших у нее на шее.

— Да, Карла, это дурно. Знаешь, в варшавской школе я тоже по ночам уединялась с девушками. Иногда подобное случается… девочки созревают… их окружают только подруги… встречаться с молодыми людьми нет времени. Поэтому они влюбляются друг в друга. Со мной это тоже было, но я сознавала греховность такой любви… мучилась. Также я знала, что я не самая лучшая балерина, что меня приняли в школу из-за богатства и положения моей семьи. Однажды, когда мне досталась партия, которую сначала собирались дать другой девушке, я услышала чей-то шепот: «Она получила эту роль благодаря своему лицу, а не ногам». Девушка, которой не дали эту партию, убежала вся в слезах — она сказала, что моя красота недобрая, с ее помощью я получаю то, чего не заслуживаю.

Печать страдания появилась на лице сестры Терезы, когда тягостные воспоминания обрели форму слов.

— В ту ночь я упала на колени и стала молить Бога помочь мне. И внезапно я словно вырвалась из темноты. Я поняла, что не хочу стать знаменитой балериной. Осознала, что мое главное желание — служить Господу и любить его… моего дорогого Иисуса. Я проводила дни, постоянно думая о нем. Читала жития святых, узнавала, как открывалось их признание, и вдруг, изучая жизнеописание «Маленького цветка» — святой Терезы, — я поняла, что должна стать монахиней. Я знала, что не совершу никакого чуда… но я могла радовать людей своими добрыми делами. Впервые это произошло, когда я оставила балет. Девушка, которая плакала, получила мою роль. Поверь мне, Карла, — тогда я впервые испытала подлинное счастье. Приехав сюда и увидев серьезные детские лица, я поняла, что годы учебы прошли не зря… что теперь благодаря им я смогу помочь детям Вильно… тебе, моя маленькая Карла. Ты должна упорно овладевать балетным искусством… и всегда помнить, что Он смотрит на тебя. Заниматься любовью с женщиной — тяжкий грех. Однажды ты встретишь мужчину… и испытаешь истинную любовь.

— Тогда почему вы не встретили такого мужчину?

— Я встретила его. Это Иисус Христос.

Они покинули беседку и больше никогда не говорили о любви. Когда лето подошло к концу, сестра Тереза изменила свои планы насчет поездки Карлы в Варшаву.

— Мы должны отправить тебя в Англию…

— Когда?

— Немедленно. Я написала дяде Отто о тебе. Сегодня получила ответ. Он и тетя Боша будут рады, если ты поживешь у них, пока тебя будут смотреть в «Сэдлерс Уэллс».

Карла попыталась возразить.

— Не сейчас. Может быть, на следующий год. Но сестра Тереза проявила настойчивость.

— Ты должна уехать не позже, чем через десять дней. Вот твой авиабилет до Лондона.

Карла уставилась на билет, который протянула ей сестра Тереза, и покачала головой.

— Нет… нет… я не хочу лететь.

— Карла, послушай меня. Война начнется со дня на день. Германия заключила пакт о ненападении с Россией. На прошлой неделе фон Риббентроп был в Москве. Почему, по-твоему, я раздумала посылать тебя в Варшаву? Только в Лондоне ты будешь вне опасности.

— А как же вы? Если оставаться здесь опасно… почему вы не уезжаете?

— Я нахожусь под защитой церкви. Даже во время войны церковь — надежное убежище. Господь защитит меня. Он всех нас видит.

— Тогда пусть он присмотрит и за мной.

— Нет. У тебя есть свое собственное предназначение.

На следующий день занятий не было — все учащиеся и преподаватели, сгрудившись возле радиоприемника, слушали сводки новостей. Гитлер уведомил Францию и Англию о своих претензиях на Данциг и «польский коридор». Девушки шептались — как война отразится на балете? Прошел день, и воспитанницы вернулись к станку; репетиции возобновились. Но реальная жизнь и страх обрушились на Празинский балет тридцать первого августа, когда Гитлер выдвинул Польше ультиматум из шестнадцати пунктов, который она отказалась принять. Внезапно вся Празинская школа пришла в движение. Занятия прервались. Люди вытаскивали из шкафов чемоданы. Преподаватели пытались заказать железнодорожные билеты, чтобы попасть домой. Вечером все шептались, сбившись в небольшие группы. Девушки, которым предстояла разлука со своими любовницами, не таясь, держались за руки. Карла сидела одна, думая о сестре Терезе. Что она сейчас делает? Молится вместе с другими монахинями? Думает ли о своей воспитаннице?

На рассвете без всякого объявления войны Германия вторглась на территорию Польши. Ученицы решили не ждать своих поездов и отправились пешком на вокзал, чтобы сесть на любой попутный состав. Карле улыбнулась удача — ее согласился подвезти фермер, живший по соседству с родителями девушки.

Войдя в свой дом, она застала отца и мать сидящими перед радиоприемником в состоянии ступора. Их сыновья покинули университет и вступили в армию… все мечты, ради осуществления которых работали старики, рухнули в один день. Карла никогда не читала газет, но тут она отправилась в деревню, чтобы купить дневной выпуск. Она прочитала его и ничего не поняла. Внезапно она отдала себе отчет в том, как скудны ее познания во всем, что не связано с балетом. Она знала все о Нижинском — о его жене, менеджере, педагогах — и ничего о жизни, окружавшей ее. Она слышала об опасности, исходившей от Гитлера… но по-настоящему война до последнего момента не воспринималась как реальность в стенах Празинской школы.

Теперь самыми важными моментами дня стали сводки варшавского радио — их трансляция начиналась несколькими первыми аккордами шопеновского «Полонеза до-мажор». Когда Карла узнала о том, что механизированные немецкие части достигли окраин Варшавы и открыли огонь по столице, она поняла, что пора уезжать. Она должна попасть в Лондон к дяде Отто. Девушка собрала свой чемодан, поцеловала на прощанье родителей и прошла пешком три километра до монастыря, где находилась сестра Тереза.

Она застала монахиню сидящей возле радиоприемника и теребящей пальцами четки. Глаза женщины смотрели в пространство. Всю ночь она пыталась дозвониться до своих родителей в Варшаву, но линия, очевидно, была повреждена. Увидев чемодан Натальи и услышав о намерении девушки отправиться в Лондон, монахиня покачала головой с печальной улыбкой на лице.

— Слишком поздно. Самолеты не летают… поезда тоже не ходят… больше не будет балета… прекрасный сон кончился.

Карла втайне обрадовалась, что ей не придется покинуть Вильно и расстаться с сестрой Терезой. В течение следующей недели она то сидела у радиоприемника с родителями, то навещала сестру Терезу. Радио стало центром, вокруг которого вращалась жизнь. Отец и мать не могли связаться с родственниками, оставшимися в Белостоке… очевидно, они уже покинули свой дом. Теперь путь к спасению лежал только через Румынию. Из деревни началось массовое бегство. Люди несли на себе узлы с вещами, ценную мебель, даже домашнюю птицу, надеясь прорваться в Румынию. Польская армия мужественно сражалась с врагом, но семнадцатого сентября с востока началось вторжение русских. Анджей велел жене и дочери спрятаться в монастыре. Мария, голубые глаза которой остекленели от страха, отказалась покинуть мужа и свою землю. Но она настаивала на уходе Карлы. Смотрела на дочь так, словно видела ее впервые.

— Ты высокая… ты будешь сильной красивой женщиной. Иди в монастырь. Даже русские не трогают церковь.

Карла поняла, что прежней жизни настал конец. Эти два человека были ее родителями… она совсем не знала их. Она прижалась к ним, но они едва ответили на ее объятия. Они стояли, точно высохшие мумии. Они не умели выражать свои эмоции… и отвечать на проявления чувств. Они растили детей, потому что жили с ними. Обрабатывали землю, потому что она была у них. Теперь сыновья ушли из университета… а вместе с их уходом погибли надежды на лучшее будущее. Ничего не осталось, кроме земли.

Сестра Тереза охотно приютила Карлу в обители. Люди, убегая, бросали на улицах своих собак, кошек и даже ягнят. Каждый день Карла подбирала бездомных животных и приводила их в монастырь. Проходили дни, русские приближались, и однажды мать-наставница велела удалить живность из обители. Запасы продовольствия иссякали… Старшая монахиня сказала, что Господь позаботится о животных, которые были его созданиями. Карла умоляла ее… в ней с детства воспитали любовь к собакам и кошкам. Карла просила разрешить ей оставить в монастыре самых маленьких тварей, но мать-наставница проявила непреклонность. Одна из монахинь выбросила животных за ворота обители. Войдя в комнату Карлы, сестра Тереза застала девушку плачущей. Подняв голову, Карла сказала сквозь слезы:

— Я никого не буду любить… даже зверей. Слишком больно, когда их у тебя отнимают.

Сестра Тереза погладила ее по голове.

Люби Господа. Он не оставит тебя, и никто не отнимет его у нас. Он пребудет с тобой вечно.

— Он никогда не покинет меня?

— Никогда. Эта жизнь — то, через что нам всем надо пройти как можно достойнее. Она — всего лишь приготовление к истинному миру — к жизни после смерти рядом с Ним.

— Возможно, я могла бы стать монахиней, — заявила Карла.

Сестра Тереза серьезно посмотрела на девушку.

— Это слишком ответственное решение, чтобы принимать его второпях. Мне не кажется, что служение Богу — твое призвание. Тебя толкает к этому решению страх. Молись… проси его указать тебе твой путь.

Карла проводила долгие дни с сестрами, ела с ними, ходила к утренней мессе, пока польская армия продолжала бороться с противником. После отчаянного девятнадцатидневного сопротивления, оказанного превосходящим силам врага, измученные защитники Варшавы сдали город немцам. До последнего часа радио Варшавы напоминало о себе тремя первыми нотами «Полонеза».

Спустя несколько дней прибывшие в обитель русские офицеры заявили монахиням, что теперь они находятся на оккупированной территории. Школы были закрыты, и оставшиеся жители уведомлены о немедленном начале советизации этого края. В монастырь стали просачиваться слухи о ночных расстрелах, производимых русскими. Сначала предлогом для них служило обвинение в неподчиненности советским властям. К тридцатому сентября президент Мокшицкий бежал в Румынию со всем кабинетом; в Париже появилось польское правительство в изгнании.

Эмигрировавший генерал Сикорски действовал через высших польских офицеров, оставшихся в стране, и постепенно сформировалось польское сопротивление. Это было мощное подполье, которое росло и ширилось, несмотря на жестокие, варварские репрессии. Оно приобрело известность под именем Армии Крайовой. Поляки упоминали А. К. шепотом.

Никто не трогал монахинь, но поскольку люди рассказывали об изнасилованиях, совершаемых пьяными солдатами, ради безопасности мать-наставница разрешила Карле надеть рясу. Каждый уик-энд Карла ездила на видавшей виды монастырской машине к родителям на ферму и возвращалась к сестрам с услышанными ею новостями. А еще она привозила монахиням свежие яйца. Русские вновь открыли начальную и среднюю школы. Монахиням было запрещено преподавать, а польские университеты во Львове и Вильно превратились в центры по обращению граждан в коммунистическую веру. Хотя церкви и монастыри продолжали функционировать, новые власти смотрели на них косо.

В один из уик-эндов перед Новым годом Карла, отправившись на ферму, увидела, как два русских офицера сажают ее родителей в джип. На девушке была ряса; она собралась броситься к родителям, но мать только кивнула ей и равнодушно произнесла: «Здравствуй, сестра. Забери яйца для обители. Они на кухне». Карла проводила их взглядом, страх в глазах отца послужил для нее предупреждением не раскрывать рта. Русские солдаты не обратили на нее внимания, обменялись шутками насчет уродливого черного балахона Карлы и уехали на джипе с родителями девушки. Она испытывала чувство бессилия. Но если бы она бросилась вслед за ними, призналась бы в том, что это ее родители… что тогда? Она попала бы вместе с ними в трудовой лагерь.

Карла поехала обратно в обитель. Выходя из автомобиля, заметила, что красивый русский офицер разглядывает ее. Она скрылась в монастыре, заперла за собой дверь. Вечером, смотря на себя в зеркало, она поняла, что хотя клобук скрывал ее волосы, он подчеркивал красоту высоких скул и больших глаз. Она изучила свое лицо со всех сторон. Да… она была красивой… не просто хорошенькой, как сестра Тереза… русский офицер пожирал ее взглядом… она знала, что желанна для любого мужчины. Но теперь она всерьез хотела постричься в монахини; в своих ежедневных молитвах Карла просила Господа направить ее, молила о том, чтобы он помог ей любить его сильнее, а сестру Терезу — слабее. Но по мере того как аресты учащались, у Карлы оставалось все меньше свободного времени мечтать о сестре Терезе. Половина монастыря была превращена в приют для детей, бродивших по улицам… их родителей арестовали и увели ночью из дома. В библиотеке, служившей кабинетом для матери-наставницы, разместили пять колыбелей для малюток. Матери, знавшие о предстоящем аресте, прятали детей в шкафах, запретив им подавать голос. Иногда они укрывали малышей в саду, надеясь, что за ними присмотрят более удачливые соседи. Но люди приносили детей в монастырь. Поток их рос с каждым днем. Если сначала арестовывали «политических врагов», то позже репрессии обрушивались на обитателей Вильно только за то, что они были поляками. Их использовали в качестве рабов.

Слухи об изнасилованиях все чаще проникали в обитель, и женщины стали носить очки с толстыми линзами, чтобы казаться русским солдатам непривлекательными. Некоторые постоянно имели при себе носовой платок и перочинный нож. Увидев приближающегося оккупанта, они резали себе палец, и капли свежей крови окрашивали платок. Если солдат собирался напасть на женщину, она подносила платок ко рту, делала вид, будто кашляет, показывала алые пятна и произносила: «Туберкулез». Это была эффективная уловка, она заставляла многих солдат тотчас отказаться от своих намерений.

Сестра Тереза и Карла обзавелись очками с толстыми линзами, которые им дали дети. Малыши являлись в монастырь с дорогими им вещами. Локон материнских волос… отцовские очки… семейная Библия.

В 1939 году зима началась рано. В октябре земля уже покрылась снегом. Вечерами монахини слышали, как русские солдаты поют песни своей родины. Но, напившись, они часто горланили хриплыми голосами, разгуливали возле обители. Многие монахини дрожали от страха, но сестра Тереза постоянно напоминала им: «Они тоже дети Господа. Не забывайте — они на чужой земле… вдали от своих близких. Победители могут быть самыми одинокими людьми».

Прошло несколько недель. Как-то вечером Карла сидела в детской спальне, слушая, как молятся малыши. Она уже собиралась выключить свет, как вдруг до нее донесся снизу грохот — кто-то ломился в дверь обители. Дети заплакали, услышав голоса русских и шум. Карла быстро надела толстые очки и велела детям не шуметь. Потом выскользнула из спальни и на цыпочках спустилась по лестнице. То, что она увидела в приемной монастыря, заставило девушку оцепенеть от ужаса. К горлу подкатилась тошнота; Карла зажала рукой рот, чтобы из него не вырвался вопль. Ей хотелось убежать, но испуг парализовал ее. Она прильнула к стене, скрывшись в спасительной темноте. Карла испытывала желание закрыть глаза, но потрясение сковало девушку, точно паралич.

Мать-наставница была голой. Прежде, расхаживая по монастырю в толстой черной рясе, с массивным серебряным распятием на полной груди, она всегда казалась крупной, сильной и властной женщиной. Оставшись без рясы, она превратилась в костлявую старуху с висящими высохшими грудями и венозными ногами. Сейчас она была дрожащим объектом насмешек пьяных солдат, которые гоготали, поглядывая на нее. Она молилась, сжавшись в углу комнаты, а русские шумно и методично насиловали остальных монахинь, которые лежали на полу без одежды, беспомощно раскинув в стороны руки и ноги под грузом безжалостных захватчиков.

И тут Карла увидела сестру Терезу. Один из русских слез с нее; бедра женщины были измазаны кровью. Другой солдат поднял ее за шею и принялся неистово целовать. Затем он стал поочередно сосать груди монахини, засунул свой грязный палец меж бедер женщины. Он обслюнявил бюст монахини; тем временем его товарищ зашел сзади, раздвинул ягодицы сестры Терезы и вставил свой член между ними. Солдат, стоявший спереди, расстегнул брюки и тоже овладел женщиной. Карла не верила своим глазам — монахиню насиловали сразу двое мужчин… один спереди, другой сзади! Слава богу, сестра Тереза потеряла сознание.

Карла простояла так в темноте с полчаса. Она насчитала десять солдат, надругавшихся над сестрой Терезой. Внезапно она услышала за своей спиной шаги. Это была Ева — тринадцатилетняя девочка, помогавшая ей укладывать малышей. Карла попыталась жестом остановить ее, но опоздала. Увидев на полу обнаженные тела, девочка закричала. Солдаты посмотрели в сторону темного коридора.

— Беги, Ева, — приказала Карла. — Беги и ложись в постель.

Но Ева окаменела от страха. К ним приближался солдат.

Он схватил Карлу и девочку за руки и потащил их в комнату. Другой солдат посмотрел на Карлу, увидел толстые линзы очков и с отвращением пожал плечами. Однако все же сдернул с нее накрахмаленный белый фартук и разорвал рясу. Поглядев на плоскую грудь девушки, оттолкнул ее в сторону. Схватил кричащую Еву. Карла бросилась к ней, желая защитить девочку, но отлетела через всю комнату к голой дрожащей матери-наставнице и упала на пол. Карла укрылась остатками своей рясы, встала перед пожилой женщиной и стиснула зубы — вопли Евы заполнили комнату. Господь пощадил сестру Терезу — она лежала без сознания.

Спустя полчаса кошмар начал утихать. Солдаты удовлетворили свою похоть. Заправив гимнастерки в брюки и подтянув ремни, они смотрели на голые тела, точно люди, досыта наевшиеся на банкете, но все же неохотно оставляющие пищу на столах. Один из них, очевидно старший по званию, указав на сестру Терезу, Еву и трех монахинь, отдал какую-то команду. Женщин завернули в простыни; солдаты закинули их на плечи, точно мешки с картошкой, и понесли на улицу. Карла вырвалась из ледяных рук матери-наставницы.

— Куда вы их тащите?

Один солдат, говоривший по-польски, произнес:

— В наш лагерь. Вы, уродки, можете не волноваться. Нам нужны только хорошенькие. Мы оставляем вас заботиться о детях.

Карла беспомощно застыла в дверях. Джип уехал в холодную ночь. Когда затихли отголоски хриплого смеха, мать-наставница начала двигаться, точно лунатичка. Она подняла с пола части своей рясы. Другие монахини подбирали разлетевшиеся по всей комнате четки. Молитвенники, вырванные из рук сестер, валялись на полу. Карла увидела молитвенник и четки сестры Терезы возле того места, где недавно лежала монахиня. Опустившись на колени, она прикоснулась к кровавому пятну. Поднесла пальцы к губам. Прижала молитвенник к щеке. Затем принялась помогать изнасилованным монахиням. Мыла их, прикладывала лед к опухшим губам, молилась. К рассвету им удалось навести подобие порядка. Облачившаяся в новую рясу, мать-наставница, казалось, вновь обрела некую тень былой силы.

Через неделю те же самые солдаты вернулись в монастырь. Они держались еще более шумно и нагло, чем в прежний раз. И тут уже Карле не удалось спастись. С нее сорвали очки и одежду. Бросили на пол. При этом она ударилась головой о стул. Острая боль пронзила тело девушки, когда солдат раздвинул ей ноги и вонзил в нее свой член. Ритмично, безжалостно Карлой овладели по очереди восемь солдат… кровь смешалась со спермой… они искусали ее губы и груди.

Наконец она увидела, как к ней приближается самый крупный солдат. Гигант навалился на Карлу… его дыхание было зловонным… он обслюнявил ее губы… она молила Господа даровать ей смерть… Вдруг Карла услышала скрип двери и новые голоса. О Боже, еще кто-то… Внезапно насильника стащили с нее. Чей-то голос прозвучал возмущенно… солдаты вскакивали с женщин. Офицер помог ей подняться. Это был тот самый молодой русский капитан, которого она видела на улице. Светловолосый, с карими глазами… Ей показалось, что в них была грусть. Он подал Карле разорванную рясу, чтобы она могла прикрыться ею. Потом что-то приказал солдатам… Другой офицер увел их из монастыря. Капитан обратился к Карле на польском языке.

— Извините меня за то, что сделали солдаты. Они будут наказаны. Мы — воины, а не скоты. Я вернусь сюда завтра и постараюсь возместить вам ущерб.

Когда русские ушли, монахини поднялись с пола. Их движения были медленными… осторожными… бесшумными. Некоторые сестры отправились молиться в маленькую часовню, занимавшую одну из комнат. Карла легла в постель и замерла. Ей хотелось лишить себя жизни… но тогда она навеки попадет в ад. Она подумала о сестре Терезе. Охваченная страхом и чувством одиночества, вспомнила о матери. Услышала сквозь темноту ночи плач, доносившийся из соседних келий… Монахини взывали к Господу… И внезапно Карла поняла, что не верит в Бога.

На следующее утро молодой светловолосый капитан опять прибыл в обитель. Извинившись еще раз, он гарантировал монахиням полную безопасность. Его звали Григорий Сокоин. Он был сыном генерала Алексея Сокоина… и недавно женился на красивой девушке, отец которой занимал важный пост в правительстве. Григорий тосковал по молодой жене. Он стал несколько раз в неделю навещать вечерами Карлу. Сидя в гостиной монастыря возле занятой шитьем Карлы, он рассказывал истории из своего детства, говорил об их с женой планах завести детей.

Она вежливо слушала. Он нравился ей и был первым молодым человеком, с которым она познакомилась. Он не приставал к ней и всегда приносил монахиням продукты, а также печенье для детей.

В конце ноября Карла заметила, что ее талия увеличивается. Месячные у девушки всегда отличались нерегулярностью, но внезапно она поняла, что у нее задержка. Она испугалась, но продолжала работать, как обычно. Дети гуляли за пределами монастыря. Когда Карла заметила, что солдаты с интересом поглядывают на девочек десяти-одиннадцати лет, она немедленно отрезала им волосы, стянула тканью груди и одела их, как мальчиков. Каждый вечер, уединившись в келье, Карла выполняла самые трудные балетные упражнения, чтобы у нее произошел выкидыш. Спустя некоторое время Карла потеряла надежду. Ее живот рос, талия становилась все толще.

Однажды утром капитан неожиданно принес в монастырь теплые одеяла и несколько килограммов муки. Карла помогла ему освободить сумку, когда девушку вдруг затошнило. Она бросилась к раковине. Капитан стоял возле Карлы, поддерживая ее.

— Ты больна. Тебе следует лечь в постель, — сказал он.

Сев, она заставила себя улыбнуться.

— Все прошло. Мне уже лучше.

— В чем причина болезни?

— В русских солдатах, — бесстрастным тоном пояснила она.

Он посмотрел на ее живот, прикрытый просторной рясой.

— Ребенок? Капитан помолчал.

— Ты хочешь его?

— Хочу ли я его? Как я могу его хотеть… зная, что он — от одного из этих зверей?

— Но ведь он и твой тоже. Он растет в твоем теле… в нем течет твоя кровь… это может быть девочка, похожая на тебя. Она стиснула руки.

— Что я смогу дать ей? Как буду воспитывать? И вдруг это будет мальчик, похожий на Рудольфа, или Леопольда, или Игоря, или Свирского…

— Ты знаешь их имена?

— Когда ты лежишь на полу, а они обращаются друг к другу по именам… их нетрудно запомнить. Как и дурной запах изо рта, волосы, торчащие из ноздрей, гнилые зубы. О Боже — если он только существует, — как мне избавиться от ребенка?

Он слегка покраснел.

— Я знаю способ, который может помочь. Я… я видел, как это произошло однажды вечером на прошлой неделе. Солдаты обыскивали дом… пытаясь найти беглецов из трудового лагеря. Внезапно я услышал крик… бросился наверх… солдат насиловал женщину.

Он вздохнул.

— Ты должна понять. Среди этих людей есть грубые неотесанные крестьяне… они страдают от одиночества… они никогда прежде не покидали своих деревень… никогда не пили так много… внезапно дорвались до польской водки… тут много хорошеньких женщин. И…

Капитан пожал плечами.

— Они стали насильниками. Этот человек… он изнасиловал женщину, которая была в том же положении, что и ты. Только она ждала желанного ребенка… от мужа. Она умоляла солдата… говорила, что находится на третьем месяце… что может потерять ребенка.

Он вздрогнул.

— Я услышал ее мольбы… но когда поднялся на второй этаж, было уже поздно… с ней случился выкидыш. Я застрелил солдата.

Капитан встал.

— Подумай об этом… я приду вечером к одиннадцати часам. Ты сообщишь мне свое решение.

Когда Григорий вернулся, обитель уже погрузилась в темноту, но Карла ждала его у двери. Она тихо провела капитана в свою маленькую спальню. Деловито, без смущения сняла платье. Он быстро разделся. В полумраке она увидела его молодое тело. Капитан сказал:

— Сестра Карла, ты твердо решила? Это может быть мальчик с серыми глазами, как у тебя.

— Давай покончим с этим, — отозвалась она.

Он лег рядом с ней на кровать и погладил ее бюст. Карла замерла. Когда губы Григория коснулись груди девушки, она оттолкнула его.

— Пожалуйста… сделай свое дело и уходи.

— Нет… сначала я поласкаю тебя.

Он снова нежно прикоснулся к ней… поцеловал в губы… шею… грудь. И внезапно Карла почувствовала, что она расслабилась. Когда он лег на девушку и с нежной страстью овладел ею, она вдруг испытала незнакомое прежде ощущение. Карла прижалась к Григорию, и в ее теле словно что-то взорвалось. Она испустила крик радости, решив, что избавилась от ребенка. Когда Григорий поднялся с Карлы, она встала с кровати и отошла в угол комнаты, закрыв лицо руками.

— Не говори мне, что это было… убери все, чтобы я ничего не видела, — попросила она.

— Посмотри… тут ничего нет.

— Нет… убери… если я увижу некое подобие человека, я буду чувствовать, что совершила убийство.

— Послушай, сестра… Очевидно, Господь хочет, чтобы ты родила. Тут ничего нет. Ребенок по-прежнему в тебе.

— Но мне показалось… что меня точно вывернуло наизнанку.

Он улыбнулся:

— Ты испытывала оргазм, моя милая Карла. Потом, лежа возле нее, он сказал:

— Теперь ты должна думать о будущем… своем и ребенка.

— Наверно, такое случилось не только со мной. Что делают другие?

— Беременных отправляют в русские трудовые лагеря. Доктора принимают у них роды. Дети попадают в приюты. Их будет растить государство. Сибири нужны рабочие руки… когда дети вырастут, их пошлют туда.

— А что будет с детьми, живущими в обители?

Капитан вздохнул.

— Пока я здесь, им ничего не угрожает. Но в любой момент меня могут откомандировать в другое место. Как долго продлится наш мир с Германией? Уже сейчас появляются взаимные претензии…

— Значит, мне следует поискать А. К. Он закрыл ей рот рукой.

— Я не хочу ничего слышать. Но я дам тебе немного денег. Я не должен знать о твоих планах.

— Мне следует прежде всего вывести из страны детей.

— Пожалуйста, Карла, ни о чем мне не рассказывай.

Каждый день он приносил деньги. Она никогда не спрашивала, где он доставал их, а он не интересовался, что она с ними делала. Если капитан и замечал, что количество детей в обители уменьшалось, то он не говорил об этом. Однажды вечером он застал Карлу одну. Она сама приготовила еду и поставила на стол свечи. Сменила рясу на платье. Он изумленно уставился на девушку, протянувшую ему бокал вина.

— Тебе разрешают ходить без рясы? — спросил он.

— Я — не монахиня, — ответила она. — Садись, Григорий. Я хочу многое рассказать тебе.

Во время обеда она поведала ему о событиях, предшествовавших ее приходу в обитель. При пересказе биография Карлы казалась такой короткой и бедной событиями… И вот она сидит в монастыре с красивым молодым русским и ребенком, зреющим в ее чреве.

— Как ты решила поступить с ребенком? — спросил он.

— А. К. позаботится о нем. Я постараюсь пробраться в Швецию… рожу там… оставлю малыша в какой-нибудь семье.

— И что дальше?

— Поеду в Лондон. У сестры Терезы там есть брат. Дядя Отто. Я знаю его адрес.

— А ребенок?

Она пожала плечами.

— Он поживет в Швеции. Я буду посылать деньги на его содержание.

— Но к чему тебе лишние хлопоты, если ты не хочешь этого ребенка? Родив малыша здесь, ты сможешь сдать его в приют.

Глаза Карлы сверкнули.

— Наполовину он мой. Мир так жесток. Я должна дать ребенку какой-то шанс. Он не будет знать, что я — его мать. Я буду лишь посылать деньги.

— А потом когда-нибудь заберешь ребенка к себе? Она покачала головой.

— Я стану балериной. Это тяжелая работа. Буду давать ему деньги… а не любовь. Тогда он не будет тосковать по тому, чего никогда не имел.

Она с печальным видом коснулась своего живота.

— Ребенок не должен расти, зная, что он был нежеланным. Пусть считает, что его родители умерли.

Этой ночью он постоянно обнимал ее. И она внимательно смотрела на Григория, словно стараясь запечатлеть в памяти его образ.

— Я никогда не забуду тебя, Карла, — сказал он, когда они занимались любовью.

Она прижалась к нему. Карла уже знала, что никогда не сможет полюбить мужчину, но она испытывала к Григорию чувство благодарности… и у него было такое молодое, сильное тело.

Карла закрыла глаза; самолет начал снижаться перед лондонским аэропортом «Хитроу». Она направила Джереми телеграмму. Но приедет ли он? Он так постарел. При каждой очередной встрече ей казалось, что он еще немного усох. Что она будет делать, когда Джереми не станет?

Самолет приземлялся… На летном поле толпились фоторепортеры. Карла закрыла лицо и вслед за сотрудником аэропорта направилась к лимузину. Джереми Хаскинс ждал ее в машине. Сев рядом с ним, она сжала его руку.

— Как любезно с твоей стороны встретить меня. Старик заставил себя улыбнуться.

— В следующем месяце мне исполнится восемьдесят, Карла. Пока я еще дышу, я буду считать за честь встречать любой самолет, корабль или поезд, который доставит тебя сюда.

Она откинулась на спинку сиденья и сомкнула веки.

— Мы проделали вместе большой путь, Джереми. Он кивнул.

— Я понял, что нас ждет, когда впервые встретил тебя…

Они познакомились в бомбоубежище. Карла дрожала от страха. Это был ее первый день в Лондоне. Улыбчивый дядя Отто привез девушку к себе домой. Она расположилась в уютной комнате. Тетя Боша оказалась ласковой и приветливой женщиной. Они все утро говорили о Польше, об опасностях, которым подвергалась Карла во время бегства. Она старалась уменьшить их, хотя дядя Отто и тетя Боша интересовались подробностями. Карла опустила наиболее страшные эпизоды — изнасилование русскими солдатами, ее беременность. Она охотно описывала подвиги А. К. Дядя Отто не слышал о сестре Терезе и ее семье. Ничего не сказав конкретно, Карла дала понять, что сестра Тереза, другие монахини и дети находятся в безопасном месте.

Вечером она отправилась на прогулку. Дядя Отто посоветовал ей не уходить далеко от дома. В любую минуту мог начаться налет. Германия безжалостно бомбила Лондон, и англичане привыкли проводить ночи в бомбоубежище. После октября нацисты отказались от дневных рейдов — королевские ВВС заставили люфтваффе дорого заплатить за свою наглость. Но ночные бомбежки Лондона продолжались. Они порождали панику и приносили заметные разрушения, не имевшие большого военного значения.

Пройдя с десяток кварталов, она услышала вой сирены. Карлу точно парализовало. Люди бежали мимо нее из домов к ближайшей станции метро. Она поспешила назад к дому, но потом остановилась, поняв, что не успеет добраться туда до начала налета. Дядя Отто и тетя Боша, вероятно, прячутся в бомбоубежище. Повернувшись, Карла последовала за людьми. Выбрав себе укромный уголок и закрыв уши руками, чтобы не слышать грохот, она села.

— Детка, похоже, это твой первый воздушный налет. Она посмотрела на улыбающегося человека. Поняла, что сама улыбается ему в ответ.

— В каком-то смысле — да.

— Откуда ты?

— Из Вильно… это в Польше. Мой английский так плох?

— Он ужасен. Но я ни слова не знаю по-польски. Так что у тебя есть преимущество. Как тебя зовут? Я — Джереми Хаскинс.

Ему удалось разговорить ее под грохот взрывов. Она поведала Джереми о дяде Отто и тете Боше… о своем намерении поступить в балетную труппу «Сэдлерс Уэллс». Конечно, ей потребуется время… она давно не упражнялась… сначала ей придется найти работу на фабрике или где-нибудь еще… заниматься каждый день балетом, чтобы восстановить форму.

— Я плохо вижу тебя в темноте, — сказал он. — Ты красива?

— Я хорошая балерина, — ответила Карла.

После сигнала отбоя все вышли на улицу. Джереми Хаскинс проводил девушку и рассказал о себе. Он работал в рекламном отделе киностудии «Джей Артур Рэнк». Его жена была инвалидом, а дочь погибла во время бомбежки. Когда они подошли к дому дяди Отто, Карле показалось, что она ошиблась адресом. Улица, на которой час тому назад стоял ряд особняков, превратилась в скопище дымящихся руин. Пожарники заливали водой обугленные скелеты зданий. Машины «скорой помощи» возили стонущих раненых… кричали дети… женщины, рыдая, разыскивали среди развалин дорогие им вещи.

Внезапно она увидела дядю Отто; он держал тетю Бошу за руку. Карла бросилась к ним. Слезы текли по лицу дяди Отто.

— Наши деньги… все осталось там. Сгорело… пропало. Драгоценности Боши…

Убитый горем, дядя Отто посмотрел на Джереми.

— Мы привезли с родины такие красивые вещи… я собирался продать их, чтобы помочь родственникам, когда все закончится. Гобелены… кружева… картины… все погибло. Полотно Гойи! Никакими деньгами это не возместить.

Он поднял глаза к небу.

— Зачем? Здесь нет военных объектов… это вандализм… бессмысленное разрушение.

Внезапно он словно вспомнил о Карле.

— Твои наряды… тоже погибли. Завтра я возьму деньги в банке… сегодня переночуем у знакомых в соседнем квартале… у них нет свободной комнаты для тебя, но я спрошу людей — возможно, кто-то приютит тебя.

— Она может пойти к нам… комната нашей дочери свободна, — произнес Джереми Хаскинс.

Дядя Отто нахмурился. Посмотрел на Джереми Хаскинса так, словно видел его впервые. Затем поглядел на обгоревшие руины своего дома, испустил печальный вздох, давая понять, что кажется себе слишком старым и уставшим, чтобы брать на себя ответственность за поведение и мораль незнакомой польской девушки. Он кивнул головой, и Карла покорно направилась вслед за Джереми Хаскинсом к станции метро. Они сели в переполненный вагон и молча поехали. Спустя некоторое время Карла почувствовала, что Джереми разглядывает ее. Покраснев, она посмотрела на свои огрубевшие руки. Он похлопал по ним своей ладонью.

— Им не повредит маникюр. Знаешь, а ты по-настоящему красива.

Она продолжала смотреть на свои руки. Этот симпатичный человек, успокаивавший ее во время налета, убедивший дядю Отто в искренности своих намерений, — кто он на самом деле, куда они едут? Возможно, у него и не было умершей дочери… больной жены. Вероятно, он везет ее в какую-то ужасную тесную комнату и… она поглядела на свои забрызганные грязью туфли. Какое это имеет значение? Куда ей еще пойти? И после русских… что мог сделать с ней этот несчастный маленький англичанин? Заставить ее раздвинуть ноги… ну и что с того?

Внезапно он заговорил:

— Слушай, моя девочка, в фильме моего друга-продюсера есть роль. Она маленькая, но подойдет тебе. Это немецкая шпионка, и я подумал, что твой акцент придется весьма кстати. Ты умеешь играть?

— Не знаю… я плохо говорю по-английски.

— Конечно. Но для роли это и требуется. Завтра я познакомлю тебя с ним. Это не «Сэдлерс Уэллс», но гораздо лучше, чем фабрика.

Он жил в славном маленьком доме с женой-инвалидом, красивой женщиной по имени Хелен. У нее была прозрачная кожа, и когда она смотрела на мужа, заваривающего чай, ее глаза переполнялись благодарностью и ощущением скорой смерти. Она обрадовалась появлению Карлы. К ее гордости примешивалась печаль, когда она предложила Карле спальню своей дочери. У Карлы еще никогда не было такой красивой комнаты, и она заснула, чувствуя себя в безопасности… она знала, что снова нашла людей, которые будут думать за нее.

Она получила роль… И внезапно темп ее жизни резко увеличился, точно в кинокартине, запущенной с удвоенной скоростью. Подбор грима, примерки костюмов, работа по ночам над языком… спор из-за ее имени. Она хотела остаться просто Карлой… без фамилии. Карла.

Арнольд Малколм, продюсер, в конце концов, согласился. Он тоже чувствовал, что в упрямой польке есть нечто способное засверкать на экране. Предсказания Арнольда Малколма сбылись. Газеты назвали Карлу открытием. После выхода фильма она стала маленькой сенсацией, и лишь смерть Хелен, происшедшая через неделю после премьеры, огорчала девушку. Карла снова осознала, как опасно привязываться к кому-то. Она полюбила хрупкую женщину, которая молчаливо несла свои страдания, помогала Карле в английском и постоянно воодушевляла ее. Они похоронили Хелен тихо и без слез. В тот же день Карла поехала на метро в киностудию. Она стоически сидела на сиденье, а поднявшись с него, сказала Джереми:

— Ненавижу съемки. Ненавижу английский. Никогда не сумею освоить его. Ненавижу ожидания, яркий свет прожекторов, но больше всего — этот поезд.

Джереми вымученно улыбнулся.

— Когда-нибудь ты будешь свободно говорить по-английски и ездить в лимузине.

Он продал дом и снял для себя и Карлы квартиру в Кенсингтоне. Ушел из кинокомпании «Джей Артур Рэнк» и стал личным менеджером девушки. Газеты намекали, что он был ее любовником, но на самом деле они переспали лишь однажды. Джереми понимал, что она сделала это из чувства благодарности.

— С моей стороны было глупостью надеяться… я для тебя слишком стар. Он вздохнул.

— Нет, — возразила она. — Дело не в тебе. Знаешь, я — лесбиянка.

Она сообщила это таким будничным тоном, что Джереми воспринял услышанное как еще один факт из ее биографии. Лежа в темноте и держа его за руку, точно хорошего друга, она рассказала Джереми все о себе. О солдатах, изнасиловавших ее… О Григории… о ребенке, жившем у шведской четы. Теперь она ежемесячно посылала им деньги. И когда Джереми спросил, почему она не хочет, чтобы ребенок знал, кто его мать, Карла ответила:

— Нельзя потерять то, чего у тебя нет. Ребенок был совсем маленьким, когда мы расстались. Он не помнит меня, а я — его. Никто из нас двоих не испытает боли от разочарования друг в друге. Зачем ему, повзрослев, ломать голову над тем, кто его отец, или страдать из-за разлуки со мной?

Когда Джереми попытался расспросить ее о Григории и заставить Карлу признаться в том, что она действительно любила его, девушка пожала плечами.

— Возможно, любила. Теперь уже я этого никогда не узнаю. Я была полна ненависти к русским за то, что они сделали с матерью Терезой… я не позволяла себе любить.

Карла рассказала англичанину о коротком, но прекрасном романе, который был у нее с женщиной из польского сопротивления, сражавшейся в Армии Крайовой. Красивая, отважная и добрая, она помогла Карле бежать с ребенком в Швецию. Карла любила женщин за их нежность. Нет, она никогда не сможет увлечься мужчиной.

Они с Джереми стали друзьями. Вместе работали над ее английским и ролями, которые она исполняла. В своей четвертой картине Карла получила главную роль. Каждый вечер она сидела в темном зале с Джереми, просматривая отснятые днем эпизоды. Ей с трудом верилось, что эта восхитительная, волнующая женщина на экране — она, Карла.

Решение отказаться от любых интервью родилось у Джереми.

— Твой английский еще далек от совершенства, ты можешь не понять какой-то вопрос, тебя неправильно процитируют, и…

— И еще я глупая и неразвитая.

— Неправда. Ты очень молода. Тебя видит весь мир… ты — женщина-загадка. Но ты еще ребенок.

— Нет, Джереми. Я глупа. Я знаю это. Тебе нет нужды притворяться. Я слышала, как говорят другие актрисы. Они цитируют Шекспира… Рассуждают о книгах Моэма, Колетт, Хэмингуэя. Меня спрашивали о польских писателях. Я никого из них не знаю… а другие — знают. Разбираются в искусстве… Я ничего не знаю.

— Ты недостаточно образованна, — согласился Джереми. — Но ты не глупа. То, что ты отдаешь себе отчет в ограниченности своих познаний, только доказывает наличие у тебя ума. Если хочешь, я помогу тебе расширить твой кругозор.

— Это поможет мне зарабатывать больше денег?

— Нет… но…

— Тогда забудь об этом.

Карла боялась ехать в Калифорнию, но Джереми подписал контракт с «Сенчери». В тот день, когда ей предстояло отправиться в Голливуд, шведская чета сообщила телеграммой о том, что она больше не хочет держать ребенка у себя. Джереми отправил Карлу в Калифорнию одну, вопреки ее протестам, а сам остался, чтобы организовать переезд ребенка в Лондон. Ему не хотелось оставлять Карлу на шесть недель — столько времени ушло на то, чтобы уладить все проблемы и перевезти ребенка в Англию. Прибыв в Калифорнию, он обнаружил, что его дурные предчувствия были небеспочвенными. Карла жила в огромном частично меблированном особняке, который ей подыскала киностудия. У нее был бурный роман с Хейди Ланц.

— Карла, нельзя допускать, чтобы о тебе ходили подобные слухи. Они погубят твою карьеру. Хейди — знаменитость, у нее есть муж и трое детей. Публика во всем обвинит тебя.

— Расскажи мне о моем ребенке.

— Все в порядке. Я нашел замечательную пару — Джона и Мэри. Они думают, что ребенок — мой дальний родственник, а твой интерес к нему объясняют нашей дружбой. Ребенок немного отстает в развитии — доктора говорят, что это связано с кислородным голоданием при родах, но я полагаю, причина этого — в шведской чете. Они почти не разговаривали. Джон и Мэри — чудесные люди. Все будет хорошо. Конечно, они считают нас любовниками.

— Подожди, скоро ты увидишь Хейди…

— Карла, ты должна быть более осторожной.

— Я стану звездой после этой американской картины. Всемирной звездой. Меня уже сравнивают с Гарбо и Дитрих… говорят, что я возрождаю утраченные блеск и красоту. Посмотри на мои снимки — в «Фотографии», «Современном экране», «Зеркале кино». Вспомни статьи о великолепной Карле. Не волнуйся — у меня безукоризненный имидж. Я следовала твоим указаниям с точностью до буквы. Никаких интервью, закрытая съемочная площадка, ленч в одиночестве гримерной. Я ни с кем не встречаюсь, кроме Хейди.

Он вздохнул.

— Карла, в Лондоне уже публиковали фотографии, где вы с Хейди прячетесь от репортеров, будучи в одних трусиках.

Карла пожала плечами.

— Здесь все носят трусики, и многие скрываются от фотографов.

— Ты копишь деньги для ребенка? Хочешь послать его в лучшую школу… дать ему все, чего не имела сама…

— Коплю ли я?

Карла откинула назад голову, и ее грудной смех заполнил комнату.

— За семь недель, проведенных мною здесь, я оплатила лишь один счет. За все платит Хейди!

Роман Карлы с немецкой кинозвездой длился недолго. Но Джереми изумился, увидев, каким успехом пользовалась Карла среди знаменитых лесбиянок киногородка. Ему казалось, что их связывают невидимые лучи радаров, что на лбах этих женщин светятся неоновые знаки, воспринимаемые лишь посвященными. Но Карла никого не подпускала к себе.

В своей третьей американской картине она играла с Байроном Мастерсом. Обворожительный красавец сам, без дублера, выполнял все трюки, трижды женился и был бисексуалом. Карла находила в нем удивительное внешнее сходство с Григорием. Она вдруг стала смущаться, общаясь с Байроном. Узнав, что он живет с другим известным актером, увидела в этом вызов для себя. Внезапно испытала желание обнять сильное тело молодого человека.

Начались съемки, и через неделю Байрон съехал от своего друга… безумно влюбился в Карлу… позволил ее героине стать главным персонажем фильма. Карла стала настоящей звездой, и все журналы, посвященные кино, описывали перипетии их романа.

Несколько месяцев она предавалась любви с Байроном. Они обедали в ее скудно обставленном доме. Готовили бифштексы и ели их на кухне. Джемери деликатно перебрался в меблированную квартиру и стал проявлять интерес к разведенной женщине — брокеру по недвижимости.

Но Байрон обожал голливудские развлечения — вечеринки, премьеры. Карла отказывалась посещать их. Когда она брала у себя дома бифштексы руками, он смеялся — они были детьми на пикнике. Но она знала, что ее манеры оставляют желать лучшего (Джереми уже перестал умолять ее чавкать за столом); Карла боялась общества, остроумных злых разговоров. Она также испытывала страх, что люди будут смеяться над ее акцентом. Постепенно роман с Байроном закончился, и актер увлекся своей новой партнершей.

Актриса отнеслась к этому по-философски. Под рукой у нее всегда была какая-нибудь инженю, мечтавшая попасть в дом великой Карлы. На съемочной площадке актриса словно не замечала девушку… так что, если бы ее очередной пассии вздумалось поведать кому-то об их романе, ей бы просто не поверили. Иногда Карле попадался какой-нибудь молодой человек, чем-то напоминавший Григория, и она позволяла ему приходить в ее дом, заниматься с ней любовью и есть бифштексы на кухне. Пресса всегда уделяла много внимания этим связям. Журналы для любителей кино мечтали взять интервью у Карлы… Но ее романы обычно заканчивались прежде, чем посвященные им статьи выходили в свет.

В 1952 году партнером Карлы по очередному фильму стал Кристофер Келли. В его жилах текла голландская и французская кровь. У него были светлые волосы и карие глаза — подобное сочетание всегда привлекало Карлу. Слава Кристофера находилась в зените. Он начал есть бифштексы в ее кухне с первой недели их совместных съемок. В течение трех месяцев работы над фильмом их роман набирал силу.

Она узнала о том, что беременна, за неделю до окончания съемок. Восприняла новость сухо, равнодушно. Самым разумным было избавиться от ребенка и Кристофера. Но Карла впервые обнаружила, что не может оставить любовника. Она растерялась. Она никогда не увлекалась мужчиной так сильно, чтобы дорожить им. Как ни странно, она с большей легкостью контролировала свои романы с женщинами. Сама диктовала правила игры. Не боялась испытать боль. Ее любили. Легко расставаясь с женщинами, Карла старалась сделать так, чтобы они при этом страдали как можно меньше. И большинство мужчин также падали к ногам Карлы, охваченные почти женским желанием угодить ей… во всем соглашаться с нею… лишь бы она осталась с ними.

Но Кристофер был другим. Он почти насильно привел ее в свой дом-дворец с многочисленной прислугой и стал учить плавать. Он давал ей уроки тенниса, но самое большое, что ей удавалось — это отбить мяч через сетку.

И теперь фильм был почти готов. Через шесть недель Карла должна была приступить к съемкам следующей картины. Она могла сделать Кристофера своим партнером. «Сенчери» уже подписала контракт с другим актером. Хозяева киностудии считали излишним платить гонорары сразу двум звездам. Карла и одна могла вытянуть фильм. Но если бы она потребовала, они бы взяли Кристофера.

Его устраивал любой вариант. Он принадлежал к новому поколению звезд, работавших без контракта с киностудией. Его гонорар за участие в фильме составлял двести тысяч, и он работал с «Двадцатым веком», «Метро», «Сенчери» — любой компанией, готовой заплатить ему такую сумму, дать главную роль и право выбора партнерши.

Она дождалась окончания съемок. Однажды вечером во время автомобильной прогулки Карла сказала Кристоферу о своей беременности.

— У меня семинедельная задержка. Он едва на загнал машину в кювет.

— Карла… это великолепно! Мы немедленно отправимся в Тихуану… поженимся там… будем держать это в тайне… затем примерно через неделю сообщим всем, что мы вступили в брак еще до съемок. Твой друг Джереми все организует.

Она согласилась. Кристофер развернул автомобиль, и они помчались в горы.

— Все будет отлично. Мы оставим наши дома… снимем огромную виллу… может быть, построим дом. На улице Полумесяца продается великолепный особняк. Я плачу алименты на двух детей. Ну и что… мне платят двести тысяч за картину… плюс твои гонорары… мы заживем как короли. Назовем наш дом Карл-Кел… будем принимать гостей. Карл-Кел станет вторым Пикфейром, а мы — новой королевской четой. Заживем на широкую ногу!

На широкую ногу!

— Едем назад, — резко потребовала она.

— В чем дело?

— Разверни машину. Я не поеду в Мексику. Если ты увезешь меня туда насильно, я заявлю, что была похищена тобой.

Они молча вернулись к ее дому. Жить на широкую ногу! Родить еще одного ребенка! Как она могла позволить себе такое? Она уже содержала одного ребенка… несла перед ним ответственность. Карла никогда не смогла бы жить так, как хотелось Кристоферу — сидеть и смотреть, как гости пьют ее спиртное… едят ее пищу. Ей бы казалось, что они забирают у нее деньги, заработанные нелегким трудом.

На следующий день Джереми договорился насчет аборта, и Карла сменила телефонный номер. Спустя неделю Кристофер попытался совершить самоубийство. Он уцелел, но даже это драматическое событие не заставило Карлу ответить на его телеграммы.

Она потратила много денег, пытаясь разыскать сестру Терезу, но не обнаружила следов монахини и ее семьи. Сдавшись в конце концов, сосредоточилась на работе.

В середине пятидесятых годов она окончательно утвердилась в качестве «живой легенды». Но доходы актрисы не соответствовали ее славе. Изначально она подписала контракт с «Сенчери» на пятьсот долларов в неделю. С прибавками и вычетами последние два года получала по три тысячи в неделю. Она знала, что ей недоплачивают, но срок действия контракта должен был истечь в 1960 году. Джереми сказал, что тогда уж она будет получать настоящие деньги.

Джереми был богат. Он вкладывал деньги в ценные бумаги и за эти годы увеличил свое состояние в несколько раз. Он умолял Карлу позволить ему вложить ее деньги во что-нибудь или поручить это специалисту по инвестициям. Но она клала их на разные счета, следя за тем, чтобы сумма, лежащая в одном банке, не превышала десяти тысяч долларов.

В 1957 и 1958 годах она снялась в ряде неудачных картин. Но известность Карлы помогла ей пережить этот период. Избегая общения с руководством киностудий, она понятия не имела о том, насколько прибыльны или убыточны фильмы с ее участием. Джереми умел делать так, чтобы публика не подозревала о падении истинной популярности Карлы. Заявление об ее уходе из кино, сделанное в 1960 году, замелькало в газетах и вызвало потрясение в мировой киноиндустрии. Карла не собиралась навсегда покидать кинематограф. Ее отказ сниматься был связан с заключением Джереми нового контракта.

— Я слышала, Элизабет Тейлор получает за «Клеопатру» миллион, — заявила Карла. — Я хочу миллион и сто тысяч. Скажи боссу «Сенчери», что я подпишу контракт на три фильма; общая сумма должна составить три миллиона триста тысяч.

Пока Джереми вел переговоры, занявшие несколько недель, Карла установила в одной из пустых комнат своего дома балетный станок и стала делать упражнения по четыре часа в день, а также совершать длительные прогулки.

Однажды вечером Джереми пришел на обед к Карле. Он сказал ей, что контракт подписан, но они обсудят его только после обеда. Она кивнула с обычным равнодушием. Они сидели на кухне; он смотрел, как Карла поглощает бифштекс. Подливка текла по ее прекрасному лицу, восхищавшему так много людей.

— Карла, ты слышала о романе, который называется «Император»?

Задав вопрос, Джереми вздохнул. Откуда ей знать о нем? Им обоим было известно, что она не читает книг.

— Он занимает первое место в списке бестселлеров, — продолжил он. — Глава «Сенчери» пытается заполучить Марлона Брандо или Тони Куина на роль Императора.

— И что?..

Она сосредоточенно ела бифштекс.

— Тебе собираются предложить роль Императрицы.

— Эта роль подходит для Карлы?

— Она великолепна.

— А деньги?

— Гонорар будет маленьким. Карла перестала жевать.

— Я думала, мы получим миллион.

И тут в ярко освещенной кухне он объяснил ей, что последние фильмы с ее участием принесли убытки. Но легенда, созданная вокруг Карлы, обладала такой силой, что никто, кроме боссов киноиндустрии, не догадывался об этом. Карла могла получить за фильм сто тысяч долларов и два с половиной процента от чистой прибыли… что могло составить заметную сумму лишь при общем доходе от проката, превышающем десять миллионов долларов.

Она молчала. Джереми произнес:

— У нас нет выбора.

Карла отодвинула от себя тарелку.

— Если я соглашусь, все поймут, что я потерпела крах. Но если я уйду сейчас из кино, это останется тайной.

Джереми удивленно посмотрел на нее.

— Тебе сорок два года… ты в расцвете сил.

— О, я уйду… лишь на год. Меня позовут назад. Вот увидишь. И каждое следующее предложение будет более выгодным, чем предыдущее.

Он уставился на Карлу. Это был блестящий ход… но хватит ли ей денег, чтобы осуществить его?

— У тебя всего лишь двести пятьдесят тысяч долларов, — напомнил Джереми.

— Вложи их в шестипроцентные облигации. Я не трону эти деньги.

— Но на что ты собираешься жить?

Карла пересекла комнату и поглядела через окно на высокую каменную ограду, которую она возвела вокруг дома.

— Сегодня сыро. Но я все же прогуляюсь. Надев пальто, она вышла.

Когда Карла вернулась домой, Джереми смотрел выпуск новостей.

Он выключил телевизор.

— Ты приняла решение? Она кивнула.

— Ты слышал о женщине, которую зовут Блинки Джайлс?

— Да… она — миллионерша из Техаса или откуда-то еще.

— Блинки Джайлс — известная лесбиянка. Год тому назад она пустила слух, что готова бросить к моим ногам сто тысяч долларов за одну ночь, проведенную со мной. Я скажу Соне Кинелле… по субботам у нее собираются на ленч лесбиянки… что согласна принять Блинки в ближайший уик-энд.

Блинки Джайлс… толстая, задыхающаяся корова. Она пришла к Карле и положила к ее ногам сто тысяч долларов, сидя возле Джереми. Вслед за Блинки у нее появилась Княгиня…

После ухода из кино Карла стала еще более легендарной личностью. Посыпались предложения — одно выгодней другого. Наконец через три года Джереми принес актрисе контракт на миллион долларов плюс десять процентов от прибыли.

К его удивлению, она отказалась. Карла не скрывала своего страха. Она только что познакомилась с Ди Милфорд Грейнджер, занимавшей в списке самых богатых женщин мира шестое место. Ди была влюблена в Карлу-легенду. Вдруг фильм окажется неудачным? Легенда рухнет! Зачем рисковать? Пока она остается легендой, всегда найдутся женщины вроде Ди, которые дадут Карле все, лишь бы находиться рядом с ней. За последние три года Карле удалось скопить почти полмиллиона, не работая. Ди имела личный самолет, яхту и мужа — гомика, которого не интересовало, чем занимается жена. Ди была скупее других. «Докажи, что ты любишь меня, а не мои деньги» — эта позиция Ди была типичной для определенной категории богатых людей. Но Ди обладала привлекательностью и содержала Карлу. Актриса не подписала контракт на миллион долларов. И все последовавшие за ним — тоже. Она чувствовала себя защищенной, зная, что Ди привязана к ней… что она сможет удерживать Ди на любых условиях сколь угодно долго. И все шло в соответствии с ее планами… пока этот гомик, муж Ди, не разбился на автогонках. Это событие заставило Ди сделать Дэвида их постоянным спутником.

Дэвид… Она уже считала, что стара для всего этого. У Дэвида были светлые волосы и карие глаза. Дэвид, молодой, как Григорий… а она такая старая. Но душа женщины никогда не стареет. Лишь набегают года. Душа Карлы оставалась восемнадцатилетней… В обществе Дэвида Карла чувствовала себя молодой, легкомысленной и счастливой.

Автомобиль приближался к Парк-лейн. Джереми говорил о последнем предложении. (Они поступали до сих пор, уже не на миллион долларов, но все же ей давали большие деньги и выигрышные главные роли.) Сейчас речь шла о половине миллиона за двухнедельную работу и тысяче долларов в день на расходы. Улыбнувшись, она покачала головой. Зачем утруждать себя? Что она этим докажет? Она никогда не считала себя талантливой актрисой… и балериной тоже. Она училась танцевать, чтобы заслужить похвалу и расположение сестры Терезы. Возможно, поэтому продолжала работать у станка, подсознательно пытаясь вернуть долг монахине. Карла не была религиозна, никогда не ходила к мессе, однако каждый вечер, опустившись на колени, произносила молитву на польском языке, которую помнила с детства. Часто ощущала в темноте, что Бог где-то рядом… прятала голову под подушку и мысленно оправдывалась перед ним.

Карла вошла в отель «Дорчестер» и закрыла свое лицо воротом соболиной шубы, подаренной ей Ди. Она знала, что Ди — ее будущее… что роман с Дэвидом зашел слишком далеко. Пора оборвать его и решить некоторые финансовые вопросы… Спасибо Господу, что у нее есть Джереми.

Но ночью, когда Джереми ушел, она долго смотрела на Гайд-парк. Карла поняла, что Джереми заметил исчезновение морщин с ее лица. Покинув Дэвида, чтобы сделать операцию, она молилась о том, чтобы он дождался ее. Потому что впервые осознавала, что она на самом деле — не лесбиянка. В его объятиях она испытывала счастье и покой. После каждого свидания с Дэвидом ей становилось все трудней встречаться с Ди. После стройного и сильного мужского тела мягкая женская плоть вызывала у Карлы отвращение. Преклонив колена для своей обычной молитвы, Карла поняла, что она просит Господа сделать так, чтобы Дэвид снова дождался ее…

Глава четырнадцатая

Дженюари, сидя в кабинете Линды, пила теплый кофе из пластикового пакета. Линда пребывала в подавленном настроении. Она всегда грустила по понедельникам, а уж дождливый февральский понедельник был для нее сущим бедствием. Дженюари чувствовала себя прекрасно вопреки погоде. В конце концов, в феврале только двадцать восемь дней. А двадцать первое марта — официальное начало весны. Так что достаточно пережить февраль, и с зимой почти покончено.

Дженюари всегда ненавидела зимы. Зима — это учеба в школе, лето — отдых с Майком. Но сейчас каникулы — это поездка в Палм-Бич. Она прожила там с рождества по Новый год. Но до Палм-Бич…

О, эта неделя перед рождеством в Нью-Йорке!

Сотрудники редакции работали над апрельским номером среди множества настоящих и искусственных елочек.

Весь обслуживающий персонал особняка, где жила Дженюари, казалось, точно подменили. Консьерж вскакивал со своего стула, чтобы открыть дверь подъезда. Лифтер умудрялся останавливать лифт вровень с полом лестничной клетки. Под дверь квартиры сунули листок с полным списком всех работавших в доме людей — уборщиц, горничных, сантехников; многих Дженюари никогда не видела.

Люди под дождем с огромными пакетами в руках тщетно пытаются поймать такси, проносящиеся мимо с табличками «Работа закончена». Мрачные мужчины в костюмах Деда Мороза судорожно подергивают руками, заставляя звенеть свои маленькие колокольчики. «Счастливого Нового года. Помогите нуждающимся».

Давка в «Саксе» — посеребренном «дождем» сумасшедшем доме. Кашемировый шарф для Дэвида; подъем на эскалаторе на третий этаж за сумкой «Пуччи» для Линды, которую она немедленно вернула Дженюари, — "Я же объясняла тебе миллион раз — сейчас в моде «Гуччи», а не «Пуччи».

Проще всего оказалось выбрать подарок Майку. Две дюжины шаров для гольфа с выгравированным на них его именем. Но Ди! Что можно преподнести такой женщине, как Ди? (Дженюари еще не знала, что хрустальные сосульки, висевшие на елке Ди, были от «Стьюбена».) Ей бессмысленно покупать духи — ими у нее заставлены два шкафчика. Один в Палм-Бич, другой в «Пьере». И, вероятно, в Марбелле тоже. Продавщица в «Бонвите» порекомендовала выбрать что-нибудь забавное, например, красные вязаные башмачки. В конце концов, Дженюари купила в магазине на Мэдисон-авеню носовые платки из хлопка — их Ди всегда сможет кому-нибудь передарить.

Новый год в Палм-Бич!

Четырехметровая новогодняя елка. Пышная, сверкающая серебристыми шарами и хрустальными сосульками. Гигантское дерево, точно сердитый страж, стояло в застекленной комнате, выходящей к бассейну. Заблудшее, лишенное корней, всем своим серебристо-холодным видом оно протестовало против тропической атмосферы.

Майк… загорелый, красивый. Белокожая эффектная Ди. Вечеринки… триктрак… сплетни. Полуторанедельное продолжение Дня благодарения. Поход с Майком на ипподром. Дженюари едва не заплакала, когда отец с наигранно-равнодушным видом направился к окошечку, где принимались десятидолларовые ставки. Она помнила прежние дни, когда Майк снимал трубку и велел поставить за него пять тысяч на один заезд. Да, она это помнила. И он — тоже. После первой вечеринки все последующие казались ей повторением. Затем — неожиданный прием, который Ди устроила в честь совершеннолетия Дженюари — девушке исполнился двадцать один год. Пять тысяч долларов на цветы; танцплощадка, закрывавшая пятидесятиметровый бассейн. Два оркестра: один — в доме, другой — под открытым небом. Дэвид прилетел поздравить ее. Они танцевали вдвоем, изображая для Ди влюбленную парочку. В гостях были те же самые люди, которых Дженюари видела в течение недели. Их было только больше. Все они принесли «маленькие сувениры» из новогодних запасов. (Теперь она была обеспечена на всю жизнь шелковыми шарфами.) Кто-то привел худосочную дочь или замкнутого сына. Вездесущие репортеры фотографировали людей, которых они снимали на предыдущей вечеринке и будут снимать на следующей…

После Нового года — обратно в Нью-Йорк!

Она обнаружила в ванной первого таракана. Он был мертв, но его братья и сестры наверняка бродили где-то рядом. Не мог же он быть совсем одиноким.

Испуганный звонок Линде.

— Успокойся, Дженюари. В Нью-Йорке они везде. Вызови управляющего. Ты сделала ему на рождество шикарный подарок. Он договорится насчет дезинсекции.

Управляющий поблагодарил ее за врученные ему двадцать долларов, но сказал, что человек, проводящий дезинсекцию, отправился на праздники в Пуэрто-Рико и вернется лишь через десять дней.

Дэвид несколько раз выводил ее в свет. Каждый раз они вместе с другой парой или целой компанией отправлялись в «Лотерею» или в «Клуб», где оглушительная музыка не позволяла беседовать, поэтому все танцевали, обменивались улыбками и махали руками знакомым через зал. Однажды вечером он проводил Дженюари домой и отпустил такси. Мгновение они постояли перед ее подъездом. После неловкого молчания он произнес:

— Ты не хочешь хотя бы пригласить меня к себе посмотреть на тот цветок, что я подарил тебе?

— О, с ним все в порядке. Мне сказали, что весной его следует подрезать.

Ее дыхание на холоде превращалось в белый пар. Снова возникла неловкая тишина.

— Слушай, Дэвид, ты мне нравишься, — сказала Дженюари. — Честное слово. Но то, что произошло в тот вечер между нами, было ошибкой. Как говорят в кино — «Давай останемся друзьями». Он улыбнулся.

— Я не собираюсь тебя насиловать. Ты тоже мне нравишься. Даже больше, чем нравишься. Я… я… в данный момент я замерзаю… нам за весь вечер не удалось поговорить.

Дженюари не понимала, почему этот вечер должен отличаться от всех остальных.

— О'кей, но моя квартира — это всего лишь одна большая комната.

В молчаливом смущении они поднялись на лифте. Она внезапно поняла, что им нечего сказать друг другу. Совершенно нечего. И по какой-то странной причине она волновалась. Открывая дверь, Дженюари принялась нервно болтать.

— У меня беспорядок. У нас с Линдой общая горничная. У нее бурная личная жизнь. Она часто приходит с синяком под глазом. Это — в тех случаях, когда все хорошо. Когда все плохо, она вообще не показывается. Линда говорит — это означает, что он ушёл и она сидит дома, пьет и ждет его.

Дженюари знала, что Дэвиду нет дела до ее горничной.

— Ну… вот. Взгляни на драцену. Она подросла на пять сантиметров, у нее появились три новые веточки.

— Почему ты не избавишься от нее? — спросил Дэвид, остановившись в центре комнаты.

— От чего?

— От горничной.

Он расстегнул пальто и снял шарф, подаренный ему Дженюари.

— Понимаешь, Линда сочувствует всем, кому не везет в любви. А я жалею тех, кто ходит с синяком под глазом.

Она села на диван; Дэвид расположился возле нее в кресле, глядя на пол и зажав руки между коленей.

— Дженюари… я хочу поговорить с тобой о… Дэвид поднял голову.

— Эта штука обязательно должна гореть?

— Тебе не нравится люстра мистера Эдгара Бейли?

— Тут так светло, что мне кажется, будто я в кегельбане.

Она щелкнула выключателем.

— Налить тебе вина… или кока-колы? Это все, что у меня есть.

— Дженюари… сядь. Я не хочу ничего пить. Поговорим о нас с тобой.

— Хорошо, Дэвид.

— Наверно, кое-что вызвало у тебя недоумение, — начал он. — Так вот, у меня были некоторые личные проблемы…

Она улыбнулась.

— Дэвид, я сказала тебе: мы — друзья. Ты не обязан мне ничего объяснять.

Он встал и поискал в кармане сигареты. Потом внезапно повернулся к Дженюари и посмотрел на нее.

— Мы — не друзья. Я… я люблю тебя. Все, что я сказал в тот вечер — правда. Мы обязательно поженимся. Но… чуть позже. Я должен уладить кое-какие дела… это касается работы. Я был бы признателен тебе, если бы ты не говорила об этом Ди.

Он попытался улыбнуться, потом пожал плечами.

— Она старается опекать меня, как мать. Я ценю ее заботу, но хочу, чтобы она сама наслаждалась своей жизнью с твоим отцом. Он — великолепный мужчина, а я способен самостоятельно справиться со своими проблемами. Верь мне, Дженюари… и наберись терпения. Мы в конце концов поженимся. Ты обещаешь всегда помнить это… даже если я не звоню?

Она посмотрела на него и медленно покачала головой.

— Я сойду с тобой с ума! Я не шучу! Что еще я должна сказать, чтобы ты понял — я не собираюсь выходить за тебя замуж? Но если ты хочешь, я постараюсь сделать так, чтобы Ди и отец думали, что мы с тобой часто встречаемся

Он рассерженно посмотрел на нее.

— С чего ты взяла, будто для меня важно, что они думают?

— Потому что это правда. И мне будет легче. Поскольку мы действительно периодически встречаемся… они считают, что у нас роман… Зачем их разубеждать?

Дэвид поглядел в пространство перед собой. Он напоминал сейчас огромную резиновую игрушку, из которой выходит воздух. Дженюари буквально видела, как его тело сдувается.

— Сейчас неудачный момент, — вздохнул он. — Если бы мы встретились в другое время, все было бы чудесно.

Он посмотрел на пол, потом поднял голову и улыбнулся через силу.

— Знаешь что? Ты отличная девущ.ка, Дженюари. О'кей. Позволим им считать, что мы с тобой часто встречаемся, если это тебе удобно. А когда ты немного повзрослеешь, мы прекрасно подойдем друг другу.

Дэвид позвонил Дженюари в конце недели и сообщил, что уезжает в Калифорнию на совещание, о котором он уже говорил ей. Она не была уверена в том, что это правда… Дженюари знала, что Карла прилетела в Лос-Анджелес из Европы. В газетах публиковались фотографии, на которых Карла прикрывала лицо журналом, прячась от объективов. Один из репортеров упомянул, что Карла прибыла в гости к Соне Кинелле, богатой светской даме итальянского происхождения, писавшей стихи. Они дружили еще с той поры, когда Карла начала сниматься в кино.

Но у Дженюари не было времени размышлять о Дэвиде или Карле. Тома Кольта ждали пятого февраля на большом приеме, который устраивал в честь писателя его издатель. До этой даты оставалась неделя; в понедельник Дженюари, потягивая теплый кофе, слушала, как Линда возмущается высокомерием некоей мисс Риты Льюис, не отвечавшей на ее звонки.

— За последние три дня я звонила ей пять раз, — сказала Линда, бросив трубку. — Я даже говорила с секретаршей мистера Лоуренса.

— Кто это?

— Издатель. Я сказала ей, что «Блеск» не получил приглашения на прием в «Сент-Реджис», и спросила, не произошло ли это по случайной оплошности. Она ответила мне таким тоном, будто ее босс — президент страны: «Знаете, мисс Риггз, это мероприятие проводится не для прессы. Конечно, там будут репортеры, но на самом деле это торжественная встреча мистера Кольта в Нью-Йорке. Придет мэр… многие знаменитости». У меня сложилось впечатление, что для нее «Блеск» — недостаточно престижный журнал. В конце концов, она обещала сообщить мисс Рите о моем звонке.

— У нас еще четыре дня в запасе, — оптимистично заметила Дженюари. — Может, она позвонит.

Прошло четыре дня, но Рита Льюис молчала. Дженюари, сидя в кабинете Линды, пыталась приободрить подругу.

— Послушай, Линда. Он проведет в Нью-Йорке какое-то время. Наверняка есть какой-то другой способ добраться до Кольта.

Линда вздохнула. Посмотрела на серую мглу за окном.

— Там что, все еще идет дождь?

— Нет, это снег, — сказала Дженюари.

— Хорошо! — бодро произнесла Линда. — Я надеюсь, что поднимется буран. Тогда, возможно, половина гостей не придет… а вторая половина промокнет и будет в плохом настроении. Все мои знакомые, встречавшие твоего отца, говорят, что с ним было исключительно приятно работать… называют его яркой личностью… отзываются о нем с любовью… все, кроме Тома Кольта!

— Вероятно, они оба — слишком сильные личности, чтобы сработаться. Или дело в том, что Том Кольт — это Том Кольт. Слушай, я сделала все от меня зависящее. Отправила ему письмо в ноябре. Не упомянула о моем родстве с Майком, потому что знала — это убьет все наши шансы. Подписалась просто Дж. Уэйн. Через две недели послала второе письмо. Не получив ответа, позвонила Джею Аллену, его лос-анджелесскому пресс-агенту. Джей когда-то работал на моего отца; он любезно дал мне адрес пляжного домика, принадлежащего Тому Кольту. Я отправила письмо туда. Безрезультатно! Затем — новогодняя открытка с такой фразой: «Надеюсь увидеть Вас, когда Вы прилетите в Нью-Йорк». Еще через три недели я послала письмо, в котором написала, что его новый роман, прочитанный мною в верстке, ожидает большой успех.

Дженюари подалась вперед.

— Линда… оцени ситуацию трезво. Том Кольт не пожелал присутствовать на награждении отца «Оскаром» за фильм, снятый по его книге. Картина получила премии по пяти категориям. Конечно, сценарий писал не Том… он счел ниже своего достоинства делать это. Можешь сама судить о том, какой он сноб. Разумеется, ему не понравился сценарий. Майк рассказывал мне о том, как все упрашивали Кольта прийти на церемонию. Но он отказался. Знаешь почему? Он заявил, что считает себя серьезным писателем и не хочет участвовать в цирковом представлении, а также иметь что-то общее с коммерческой картиной, которую Голливуд сделал из его романа. Как мы можем надеяться, что он даст нам интервью?

Линда медленно кивнула.

— Ты абсолютно права. Но кто бы поверил, что он отправится в рекламное турне? Это — натуральный цирк. Возможно, он не понимает, во что ввязался. Наверно, ему никогда не попадалась журнальная рецензия на серьезный роман. Конечно, он ждет, что «Лайф» посвятит ему статью. «Тайм» и «Ньюсуик» — тоже. Но «Блеск»? Он скорее всего не слышал о нем. Или думает, что это — название новой зубной пасты. Но я не собираюсь сдаваться. Пусть даже для победы мне понадобится танковая дивизия. Так было с доктором Бловачеком из Югославии. Я напала на его след раньше других. Та статья помогла мне занять пост главного редактора. Дженюари, «Блеск» — это моя жизнь. Я расту вместе с ним. Я должна взять у Тома Кольта интервью для «Блеска»". Должна!

На ее лице появилось выражение мрачной решимости. Кровь отхлынула от щек. Линда вздохнула.

— Материал о докторе Бловачеке возвысил меня в глазах издателя. С тех пор я подготовила много статей, способствовавших росту журнального тиража и популярности «Блеска» среди рекламодателей. Теперь пора поискать материалы, которые поднимут авторитет журнала в издательском мире. Если я опубликую интервью с Томом Кольтом или напишу о нем статью, это повысит престиж «Блеска». Поэтому я не могу смириться с его молчанием. Он проведет в Нью-Йорке какое-то время, и «Блеск» должен добраться до него раньше конкурентов. Очень важно попасть на этот прием. Кольт обожает молодых красоток. Именно поэтому Рита Льюис не прислала мне приглашение. Она не хочет, чтобы он дал интервью «Блеску». Ее больше всего интересует литературная сторона дела… она предпочла бы посвященный Тому абзац в «Нью-Йорк бук ревью» большой статье о нем, напечатанной в «Блеске». Вот почему я хочу пойти на этот прием. Я считаю, что при личной встрече мы сможем убедить его.

— Тогда идем, — сказала Дженюари.

— Ты хочешь сказать, мы прорвемся туда?

— Почему бы нет? Линда покачала головой.

— Это слишком серьезное мероприятие. Охрана у дверей будет сверяться со списком приглашенных.

— Давай попытаемся, — не сдавалась Дженюари. — Наденем наши лучшие платья, закажем лимузин, и…

— Лимузин? Дженюари, это идея!

— Другого способа нет. В такую погоду такси не поймать. Все приедут такими, как ты сказала — мокрыми и слегка растрепанными. Если мы хотим прорваться туда, нам следует сделать это эффектно.

Линда нервно засмеялась.

— Ты действительно думаешь, что лимузин обеспечит должный эффект?

— По определению Хэмингуэя, стиль — это аристократизм, навязанный обстоятельствами. Наше прибытие в лимузине — шаг в нужном направлении.

Прием проходил в небольшом зале для балов. Судя по уровню шума, ненастная погода никого не испугала. Людской поток не иссякал. Гости образовывали маленькие группы. На столике перед входом одиноко лежал список приглашенных. Фамилии стояли в алфавитном порядке. Линда оказалась права — они поступили разумно, прибыв с опозданием. После появления самых важных персон дежурившие у дверей люди вошли в зал, чтобы покрутиться среди знаменитостей и выпить на халяву.

Линда и Дженюари протиснулись в зал. Дженюари узнала нескольких писателей, журналистов, бродвейских звезд и других завсегдатаев подобных приемов.

У дальней стены находился бар. Девушки тотчас заметили Тома Кольта. В жизни он выглядел гораздо лучше, чем на книжной обложке. У него было сильное лицо боксера и темные волосы. Казалось, он сам прошел через испытания, о которых писал.

— Он внушает мне страх, — прошептала Дженюари. — Подойди к нему сама, если хочешь… я постою здесь, в сторонке.

— Он великолепен, — прошептала Линда.

— Конечно. Как гремучая змея, пока она сидит в стеклянной клетке. Линда… такому человеку нельзя говорить о «Блеске».

— Однако я собираюсь это сделать… и ты пойдешь со мной. Вперед!

Она схватила Дженюари за руку и потащила ее сквозь толпу к бару.

Том Кольт был окружен почитателями, которые, казалось, хотели разорвать его. Но он стоял очень прямо с бокалом «Джека Дэниэлса». Сделав большой глоток, он посмотрел на маленького пухлого человечка, написавшего пять лет тому назад бестселлер. С тех пор он не создал ничего нового и сделал своим ремеслом участие в телепередачах и посещение подобных приемов. Также он стал алкоголиком. Внезапно писатель хлопнул Тома своей толстой рукой по плечу.

— Я прочитал все написанное вами, — пропищал он, восторженно причмокнул и закатил глаза. — Я восхищен вашими книгами. Но не увлекайтесь телевидением. Это — крысиные гонки.

Он захихикал.

— Смотрите, в какую шлюху ТВ превратило меня.

Кольт убрал с плеча руку писателя и обвел взглядом людей, собравшихся вокруг него. Темные глаза Тома казались сердитыми. Внезапно он увидел Дженюари и Линду.

— Извините меня, — сказал Том пухлому писателю, — но сюда только что вошли две мои кузины из Айовы. Они проделали весь путь на автобусе.

Он взял изумленных девушек за руки и повел их через зал.

— Спасибо Господу, что он послал мне вас, кем бы вы ни были. Я скучаю с этим занудой уже двадцать минут, и никто не приходит мне на помощь — видно, все считают, что он меня развлекает.

Линда смотрела на него остекленевшими глазами. Дженюари нашла, что Том подавляет своей силой. Освободив руку, она сказала:

— Я рада, если мы смогли помочь вам, и… Линда наконец пришла в себя.

— А теперь вы можете помочь нам. Его глаза сузились.

— Кажется, мне следовало остаться у бара.

— Я — Линда Риггз, главный редактор журнала «Блеск», а это моя помощница, Дженюари Уэйн. Она несколько раз писала вам насчет интервью.

Том повернулся к Дженюари.

— Господи! Вы — та самая Дж. Уэйн, которая прислала мне несколько писем и новогоднюю открытку?

Кивнув, Дженюари почувствовала, что почему-то краснеет. Он засмеялся.

— Значит, вы — Дж. Уэйн. А я думал, что эти письма приходят от какого-нибудь тощего гомика. Рад с вами познакомиться, Дж. Уэйн. Это чудесно, что вы не гомик… но я не дам вам интервью. Мой издатель и так уже организовал слишком много интервью.

Повернувшись, он снова посмотрел на Дженюари.

— Но почему вы подписывались «Дж. Уэйн»? Возможно, я бы ответил вам, если бы знал, что вы — девушка.

— Имя Дженюари ничего не сказало бы вам о моем поле.

— Да, верно. Странное имя…

Он замолчал. Затем обвиняюще выставил вперед палец.

— Нет, вы не можете быть дочерью этого негодяя Майка Уэйна!

Дженюари собралась отойти в сторону, но он удержал ее, схватив за руку.

— Слушайте, он изуродовал одну из моих лучших книг.

— — Не смейте так говорить о моем отце! Он получил за этот фильм премию Академии.

— Дженюари… — умоляюще прошептала Линда.

— Не останавливайте ее, — засмеялся Том Кольт. — У меня шестимесячный сын. Когда-нибудь, услышав, как кто-то критикует мою книгу, он врежет обидчику.

Том, улыбнувшись, протянул руку.

— Мир?

Посмотрев на него, Дженюари тоже протянула руку. Потом он взял девушек под руки.

— Теперь, раз мы — друзья, давайте сбежим отсюда. Где тут можно выпить?

— «Элейн» находится неподалеку, — сказала Линда. — Туда ходят многие писатели, и…

— Да, я слышал об этом заведении. Не сегодня. Толстячок возле бара сказал мне, что позже отправится туда. Пойдемте в «Туте»!

— Куда? — спросила Линда.

— «Туте Шор» — единственное место, где можно по-настоящему напиться.

Держа девушек под руки, он двинулся к двери. Встревоженная молодая женщина с длинными волосами подскочила к нему.

— Мистер Кольт, вы куда?

— На улицу.

— Но вы не можете уйти. Еще не пришел Ронни Вулф, и…

Он потрепал ее по голове.

— Успокойтесь, леди. Вы славно потрудились. Спиртное течет рекой. Я провел здесь два часа и поговорил со всеми нужными вам людьми. Я обещал прийти на этот прием. Но как долго я должен тут находиться — это мое дело. Да, кстати… вы знакомы с моими кузинами из Айовы?

— Я знаю Риту Льюис, — сказала Линда, не скрывая своего торжества. — Правда, нас не представляли друг другу. Но она, несомненно, получала на этой неделе мои сообщения.

— Я велела секретарше послать вам приглашение, — официальным тоном заявила Рита. — Вижу, вы его получили.

— Нет, мы прорвались сюда просто так, — радостно сообщила Дженюари.

— Но вы можете возместить нам моральный ущерб, — добавила Линда. — Мы хотим взять интервью у мистера Кольта. За это мы предоставим вам нашу обложку.

— Нет, — возразила Рита Льюис. — У мистера Кольта вся неделя расписана по часам. Он дает интервью ведущим журналам, «Ассошиэйтед Пресс», «Юнайтед Пресс Интернейшнл»…

— Но наш материал будет отличаться от всех прочих, — взмолилась Линда.

— Да, — подтвердила Дженюари. — Мы сделаем нечто вроде ток-шоу, поедем с. ним в другие города.

— Забудьте об этом, — сказала Рита. — Я не хочу, чтобы он попал в «Блеск».

Посмотрев на Линду, Рита добавила:

— И не беспокойте его телефонными звонками. Том Кольт, наблюдавший за их спором, словно это был теннисный матч, вмешался в него:

— Одну минуту! Рита, вы кто — нацистский генерал? Почему вы запрещаете им звонить мне?

— Что вы, мистер Кольт! Я не хотела этого сказать. Но я знаю, какой настойчивой может быть Линда. И я уверена, Дженюари прошла ее школу. Просто ваш график интервью уже составлен… «Блеска» там нет. Меня не касается ваша личная жизнь… но вы не должны давать им интервью. Я заключила соглашения, которые могут быть расторгнуты в том случае, если «Блеск» опубликует материал о вас.

Он жестко посмотрел на пресс-агента:

— Слушайте, детка. Давайте сразу внесем ясность в ситуацию. Вы договариваетесь о моих встречах… и я, как дрессированная собачка, проделываю все трюки. Я всегда держу мое слово. Но не говорите мне, чего я не могу делать.

Он покровительственно обнял Дженюари.

— Я знаю эту девушку еще с той поры, когда она была ребенком. Ее отец — мой лучший друг. Он сделал потрясающий фильм по одной из моих книг. А вы стоите тут и заявляете, что я не могу дать интервью для ее журнала!

Рита Льюис умоляюще посмотрела на Линду.

— Ну… пусть оно будет небольшим, Линда… пожалуйста. Иначе я потеряю «Мак-Колл» и «Эсквайр». Не ходите за ним по пятам…

— Они могут отправиться со мной хоть в туалет, если пожелают, — взорвался Том. — А сейчас мы собираемся напиться.

Он взял обеих девушек за руки и вывел их на улицу.

Дженюари медленно открыла глаза. Она заснула в кресле. Почему она не расстелила постель? Почему не сняла с себя одежду? Девушка встала, но пол начал уходить из-под ее ног. Она упала обратно в кресло. Семь часов утра! Она проспала лишь два часа.

Поднявшись снова, Дженюари попыталась раздеться. Несколько раз схватилась за кресло, чтобы не потерять равновесие. Раскрыв постель, побежала в ванную. Девушку вырвало. Вернувшись в комнату, она рухнула на кровать. События вчерашнего вечера стали медленно всплывать в памяти Дженюари. Том Кольт внезапно изменил свое отношение к ее отцу… Они отправились втроем в «Сент-Реджис» на глазах у взбешенной Риты Льюис. Он удивился, узнав, что их ждет лимузин. Ему это понравилось… Он сказал, что впервые видит незваных гостей, прибывших в лимузине. Затем — его появление в «Туте Шор»… Туте, похлопывающий Тома по плечу… сидящий с ними за столиком у сцены. Никто не вспоминал о еде. Они постоянно пили «Джек Дэниэлс». Когда Том заявил, что его друзьями могут быть только люди, пьющие «Джек Дэниэлс», девушки, поколебавшись долю секунды, заявили, что обожают бербон.

Дженюари справилась с первым бокалом не без усилий, но второй прошел гораздо легче. После третьего в ее голове появилась странная легкость. Она испытала расположение ко всему миру. А когда, наклонившись, Том поцеловал своих спутниц в щеки и назвал их еще шоколадной и ванильной девушками (у Дженюари еще сохранился загар, приобретенный в Палм-Бич, а Линда в этом месяце высветлила на голове отдельные пряди), Дженюари почувствовала, что они — великолепная троица. Люди подходили к их столу. Тома похлопывали по плечу — «Сиди, бродяга» (это был Туте); к ним подсаживались спортивные репортеры, знавшие ее отца; Том то и дело наполнял бокалы. В полночь Кольт настоял на том, чтобы они выпили перед сном в «21». После закрытия ресторана они отправились в «Пи Джи Кларк». В четыре утра вывалились оттуда — это она еще помнила. Но все, о чем они говорили и что делали после «Пи Джи», было сделано в тумане.

Она, спотыкаясь, добралась до ванной и приняла аспирин. Вернувшись в кровать и закрыв глаза, почувствовала, что комната вращается. Она открыла глаза и попыталась сконцентрировать внимание на каком-то неподвижном предмете. Выбрала лампу мистера Бейли. В конце концов, она, очевидно, заснула, потому что вдруг увидела сон. Дженюари понимала, что это сон. Над ней склонился человек. Он собрался овладеть ею. В любой момент он мог войти в нее, но она не испытывала страха. Она хотела его, хотя лицо мужчины было размытым… Она присмотрелась… это был Майк. Когда его губы коснулись ее рта, она поняла, что это Том Кольт. Только его глаза были не темными, как у Тома, а голубыми. Но не такого оттенка, как у Майка. Они были цвета морской волны. Она протянула руку, чтобы коснуться его… и проснулась. Полежала, откинувшись на подушки и пытаясь решить, чье лицо она видела — Майка или Тома. Она помнила лишь необычный цвет глаз.

Она заставила себя снова заснуть, надеясь увидеть эти глаза. Но ей больше ничего не приснилось. Телефонный звонок разбудил Дженюари. Это была Линда.

— Дженюари, ты уже встала?

В затылке пульсировала жилка, но желудок не беспокоил девушку.

— Который сейчас час? — медленно спросила Дженюари, боясь сделать резкое движение.

— Одиннадцать. У меня ужасное похмелье.

— Это так называется? — спросила Дженюари. — Мне казалось, будто я умираю.

— Выпей немного молока.

— О господи…

Дженюари вдруг испытала приступ тошноты.

— Слушай, съешь кусочек хлеба и запей его молоком. Прямо сейчас! Хлеб поглотит оставшееся спиртное. Сделай это и позвони мне. Мы обсудим наши планы.

— Какие еще планы?

— Насчет Тома Кольта.

— О господи… это необходимо?

— Вчера вечером ты сказала мне, что обожаешь Тома.

— Это было, наверно, после того, как я познакомилась с его другом Джеком Дэниэлсом.

— Сегодня мы не будем этого делать, — заявила Линда.

— Что именно?

— Напиваться с ним. Проявим твердость. Будем потягивать виски. Он может пить сколько ему угодно. Но если мы хотим подготовить наш материал, нам следует оставаться трезвыми. Мы не скажем ему этого. Просто не будем пить наравне с ним.

— Мы это делали?

— Пытались.

— Линда… меня сейчас вытошнит. — Съешь хлеб. Я надену слаксы, приду к тебе, и мы обсудим нашу стратегию.

Ей удалось выпить полстакана молока. Дженюари смотрела, как Линда готовит кофе. Наконец Линда устроилась в кресле и улыбнулась.

— Теперь сядь… вернись к реальной жизни… позвони Тому Кольту.

— Почему я?

— Потому что, хотя я собиралась вчера переспать с ним, я чувствую, что утром он не вспомнит мое имя. Но твое ему не забыть. Особенно после большой любви, которой он вдруг воспылал к твоему папе.

— Мне кажется, он не очень-то жалует моего отца. Просто Том бы ч взбешен тем, что какая-то Рита Льюис пытается им командовать.

Линда зажгла сигарету и отхлебнула кофе.

— Дженюари, этот быстрорастворимый порошок ужасен. Ты должна научиться варить настоящий кофе.

Дженюари пожала плечами.

— Меня он устраивает. Линда покачала головой.

— Но он не понравится твоему мужчине.

— Какому мужчине?

— Любому, который останется у тебя на ночь. Единственное, что они требуют утром, — это приличный кофе,

— Ты считаешь себя обязанной варить его?

— Иногда еще и яйца. А если твой друг помешан на здоровой пище, как Кит, тебе придется готовить ему «Гранолу» — подслащенную овсянку с орехами, изюмом и витамином Е… О господи, слава богу, я избавлена от этого.

— Ты думаешь о Ките… скучаешь по нем? Линда покачала головой.

— После премьеры «Гусеницы» я едва не послала ему телеграмму. Но потом передумала. Все кончено. Я рада за Кита — спектакль стал хитом. Он дорого заплатил за успех, согласившись спать с Кристиной. К тому же, пообщавшись с таким человеком, как Том Кольт, начинаешь понимать, что Кит — просто мальчишка.

— Но, Линда… он женат, у него шестимесячный сын.

— Жена и ребенок Тома на Западном побережье… а я здесь. Я не собираюсь уводить его от семьи.

— Тогда зачем он тебе?

— Он меня заводит… он красив… я хочу с ним переспать. И ты — тоже. Во всяком случае, вчера ночью ты вела себя так, словно хочешь этого.

— Неужели?

— Дженюари, тебе следовало родиться под знаком Близнецов, а не Козерога — ты настоящий Близнец. Выпив, ты превращаешься в совсем в другого человека. Вчера он целовал нас в «Пи Джи»… по-настоящему… взасос… поочередно… называл меня ванильной девушкой, а тебя — шоколадной.

— Он целовал нас в «Пи Джи»?

— Ну да.

— По-настоящему?

— Я чувствовала его язык в своей глотке. Насчет тебя не знаю.

— О, боже.

— А как тебе понравилось возвращение домой в машине? — спросила Линда.

— О чем ты? — выпрямилась Дженюари.

— Он засунул руку тебе под блузку и сказал: «Малышки. Но они мне нравятся».

Дженюари зарылась головой в подушку.

— Линда… я этому не верю:

— Не сомневайся… Он целовал мои груди и уверял, что они просто потрясающие.

— А как реагировал на это водитель?

— Наверно, не отводил взгляда от зеркала заднего вида. Но эти шоферы, я слышала, всякого насмотрелись, включая изнасилования.

— Линда, — тихо промолвила Дженюари. — Теперь я все постепенно вспоминаю. Когда он засунул руку под мою кофточку, мне это показалось самым естественным поступком на свете. О боже… как я могла?

— Ты наконец становишься нормальной девушкой.

— Это нормально? Чтобы мужчина, с которым ты только что познакомилась, трогал тебя в присутствии другой девушки?

— Послушай, я никогда не занималась любовью втроем. Не смогла бы трахаться при свидетелях. Вчерашняя ночь прошла очень весело. Тебе нечего стыдиться.

Выбравшись из кровати, Дженюари побрела по комнате в поисках сигарет. Закурив, сделала глубоко затяжку, потом повернулась к Линде.

— Я знаю, что долгое время жила в изоляции от внешнего мира. Тут многое изменилось. Например, можно жить с любимым человеком, не регистрируя брак… спать с ним. Теперь все так считают. Но никто не может заставить меня принять все это. Моя девственность породила во мне комплекс. Я буквально уговорила себя отдаться Дэвиду. И это было ужасно.

Она передернула плечами, гася недавно зажженную сигарету.

— Линда, я хочу влюбиться. Господи, как я хочу влюбиться. Я даже готова согласиться с тем, что регистрация — необязательная формальность. Но если я влюблена и мужчина, которого я люблю, касается меня… я хочу, чтобы у нас происходило нечто удивительное, а не просто было забавно.

— Дженюари, когда люди пьянеют… от бербона, вина или наркотиков… все, что они делают, кажется им естественным, правильным. Спиртное снимает запреты. Если ты позволила Тому Кольту ласкать себя и это в тот момент показалось тебе нормальным, значит, в глубине души ты желала этого.

Дженюари закурила новую сигарету.

— Неверно. Я восхищаюсь его произведениями… силой характера… Господи, что он подумает о нас? Две девушки ворвались на прием без приглашения, приехали на лимузине… позволили ему…

Замолчав, она погасила сигарету.

— Линда, что он мог подумать о нас?

— Дженюари, перестань изводить себя подобными мыслями. Ты отдаешь себе отчет в том, сколько бокалов бербона он выпил и скольким женщинам ласкал груди? Он, вероятно, успел забыть твои прелести. Боже, уже полдень. Звони ему.

— Нет.

— Пожалуйста… ради меня. Пусть он сводит нас куда-нибудь, а в середине вечера ты скажешь, что тебе стало плохо… и уйдешь. Но, пожалуйста, позвони. Я действительно хочу его. Я не вижу вокруг себя никого, способного сравниться с ним. Порой его лицо становится злым. Однако от его улыбки или ласкового взгляда у меня подгибаются колени.

— Ты готова переспать с Томом Кольтом, зная, что у вас нет будущего, что у него хорошая, прочная семья?

— Что ты хочешь вбить в мою голову? Чувство вины? Если Том Кольт нравится мне, а я — ему, что плохого в том, что мы проведем вместе несколько восхитительных ночей? Кто от этого пострадает? Тут нет соседей, которые будут смеяться над его женой, когда она выйдет во двор развешивать белье. У Тома молодая красивая жена, которая развлекается в Малибу среди голливудских знаменитостей, отдав ребенка на попечение няни. Что я у нее краду? Она находится далеко отсюда, верно? Ну… ты позвонишь ему?

— Нет. Даже если бы он не был женат, я бы не позвонила ему.

— Почему?

Дженюари подошла к окну и раздвинула шторы.

— Похоже, настоящий снег. Слава богу, вчерашняя слякоть кончилась.

— Почему ты не позвонила бы ему, даже если бы он не был женат?

— Потому что… девушки не звонят мужчинам. Они сами должны звонить нам.

— О, боже… я не верю своим ушам. Ты говоришь, как героини фильма с Присциллой Лейн в главной роли. Субботнее свидание, букетик гардений, приколотый к корсажу. Сегодня женщины не ждут, когда им позвонят. К тому же Том не просто мужчина. Он — суперзвезда, и мы готовим статью о нем.

Линда сняла трубку и позвонила в «Плазу».

— В конце концов, нам придется отправить к нему эту уродину Сару Куртц, чтобы она почувствовала его стиль… Алло… мне нужен мистер Кольт.

— Почему Сару Куртц? — спросила Дженюари.

— Потому что эта публикация будет иметь первостепенное значение для «Блеска». Сара — лучшая журналистка, какой я располагаю. Алло… что? Это звонит мисс Дженюари Уэйн. Да… Дженюари… как месяц.

— Линда!

— Здравствуйте, мистер Кольт… Нет, это не Дженюари. С вами говорит Линда Риггз. Но Дженюари сидит возле меня. Да, мы чувствуем себя хорошо. Да, немного… Мы обе хотим увидеть вас. Кто? Хью Робертсон? Правда?… Великолепно. Это было бы здорово. Отлично. У вас в семь часов. Десятый этаж.

Она записала на листке номер «люкса».

— Договорились.

Линда со счастливой улыбкой опустила трубку.

— Днем к нему зайдет выпить Хью Робертсон. Мы пообедаем вчетвером. Том пришлет за нами свой лимузин.

— Почему ты назвала его мистером Кольтом? — спросила Дженюари.

— Это звучало странно? Но я вдруг испугалась. Сначала у него был такой сухой тон. Но сегодня вечером, после двух бокалов, он снова станет Томми. Представляешь, Хью Робертсон составит нам компанию. Вот было бы любопытно позаниматься любовью с космонавтом.

— Похоже, ты намерена воспользоваться таким шансом, — сказала Дженюари. — Он хотя бы разведен.

— Ты берешь себе Хью… а я хочу Тома.

— Почему ты отказываешься от Хью? — спросила Дженюари. — Он тоже суперзвезда в своей области. Его фото появлялось на обложках «Тайм» и «Ньюсуик».

— Слушай, Дженюари, я не из тех, кто охотится за знаменитостями… Если хочешь знать, я никогда еще не спала со звездой, тем более с суперзвездой. Кита взяли в «Гусеницу» после того, как мы расстались, и он еще не стал звездой. Его имя почти не упоминается в прессе. Если я хочу Тома Кольта… то лишь потому, что в нем есть нечто особенное… он волновал бы меня, даже если бы был безработным бухгалтером. Он такой сильный, независимый… А иногда в нем проявляется мягкость и меланхолия. Разве ты этого не заметила?

— Нет. К сожалению, я увлеклась «Джеком Дэниэлсом» и после этого уже не могла видеть ничьи глаза. Но я загляну в них сегодня.

— Нет, ты сегодня будешь смотреть в глаза Хью Робертсона. Оставь Тома мне. Подумать только… завтра в это время я, возможно, буду завтракать в его постели в «Плазе».

Глава пятнадцатая

Они прибыли в «Плазу» в пять минут восьмого, напоминая радостных школьниц, отправившихся на пикник. Когда они вошли в вестибюль, Дженюари внезапно замерла. С этим местом было связано столько воспоминаний. Линда потащила ее к лифту.

— Идем. Мы опаздываем.

— Линда, я не была здесь с…

— Дженюари, это не вечер воспоминаний. Живи сегодняшним днем! Том Кольт… Хью Робертсон… Не забыла?

Она втянула Дженюари в кабинет.

Хью Робертсон открыл дверь. Дженюари узнала его по фотографиям. Представившись, он пригласил девушек в «люкс».

— Том разговаривает из спальни со своим мюнхенским агентом насчет уступки авторских прав. Я приготовлю напитки. Не спрашиваю вас, что вы предпочитаете — тут есть только «Джек Дэниэлс».

Линда взяла бокал, но Дженюари отказалась от спиртного. Она подошла к окну. Невероятно… Том Кольт в том самом номере, который Майк арендовал круглый год. У окна стоял тот же столик. Она прикоснулась к нему, словно проверяя, не видение ли это. Сколько раз она сидела здесь, наблюдая за работающим отцом! Иногда все телефоны звонили одновременно. Дженюари отвернулась. Это было ужасно — сейчас все телефоны снова звонили разом. Том Кольт вошел в комнату и сказал:

— А пошли все… пусть звонят… я не обязан работать в субботу.

Он шагнул к Дженюари и взял девушку за руки.

— Привет, принцесса. Как чувствуешь себя после вчерашней ночи?

— Хорошо.

Она внезапно смутилась, занервничала, увидев, как Том идет через комнату к Линде, чтобы поздороваться с ней.

Они отправились в «21». Том оставался относительно трезвым. Заметив, что Дженюари не пьет бербон, который он заказал для нее, Том спросил у официанта список имеющихся в наличии вин.

— Белое вино? Я угадал?

— Но вчера вечером вы сказали… — начала Линда.

— Сегодня новый день, — сказал Том. — Я каждый день говорю разные вещи.

Это был спокойный вечер, но Дженюари внезапно поняла, что не может направлять беседу с Томом. Она взвешивала каждое слово, прежде чем произнести его, затем тщательно шлифовала фразу и наконец обнаружила, что момент упущен, а она так ничего и не сказала. Она чувствовала себя идиоткой. Линда непринужденно болтала, рассказывала о том, как началась ее карьера в «Блеске», какое чудо ей удалось совершить. Дженюари пыталась придумать, что она может сказать. Почему ее охватывает смущение и она отводит взгляд в сторону всякий раз, когда Том смотрит на нее? Наверно, следует сказать ему, что ей понравилась его книга. Но какими словами? «Мистер Кольт, я думаю…» Нет. «Том, я в восторге от вашего романа». Нет, это звучит глупо. «Том, ваша книга займет первое место в списке бестселлеров» — слишком самоуверенно. Откуда ей знать, как примет роман публика? Может быть…

— О, Том, — сказала Линда. — Вы должны надписать мне вашу книгу. Она просто потрясающая.

Теперь Дженюари уже не могла использовать книгу как завязку беседы.

Том пообещал достать им обеим по экземпляру в «Даблдей».

— Они работают допоздна. Я рад, что она вам понравилась. Лоуренс сообщил мне, что на следующей неделе роман займет шестое место в списке «Нью-Йорк Тайме». На самом деле эта книга — далеко не лучшая из написанных мною. Но она коммерческая… сегодня это — главное. Желая сменить тему, он повернулся к Хью и потребовал, чтобы космонавт объяснил, почему он скрывается в Уэстгемптоие.

— Наверно, тут замешана дама, — сказал Том.

— И очень большая, — отозвался Хью. — Мать-природа.

— Вы занимаетесь экологией?

— Нет, меня беспокоит тело нашей доброй старой Земли. Оно вполне может развалиться в любой миг от сотрясений. Я изучаю подземные пустоты. Наиболее известная называется Сан-Андреас. Астрологи предсказывают, что в этом году Калифорния может стать дном океана. Я считаю, в Лос-Аджелесе уже давно должно было произойти землетрясение, но вряд ли приливная волна превратит его во вторую Атлантиду. Я исследую другие пустоты — их очень много. Особенно меня интересует вопрос, образуются ли они в последнее время. Я получил субсидию от правительства и теперь пытаюсь найти подтверждение нескольким моим теориям, которые, в конце концов, могут помочь нашему шарику просуществовать на несколько лет дольше.

— А я считала, что, если мы не воспользуемся атомной бомбой и прекратим загрязнять атмосферу, мир будет существовать вечно.

Хью улыбнулся.

— Линда, вчера ночью, когда я лежал среди дюн в спальном мешке и…

— Вы лежали среди дюн в феврале? — удивилась Линда.

— У меня есть домик на побережье с одной спальней, — пояснил Хью. — Но за день я провожу в нем не более нескольких часов. Надеваю белью с подогревом, залезаю в спальный мешок. Я устраиваюсь в ложбинке между двумя дюнами, и они защищают меня от ветра. Конечно, летом там гораздо приятнее, но небо завораживает в любое время года… оно как бы ставит тебя на место. Особенно если ты понимаешь, что наша Земля — песчинка в масштабах Вселенной. Вы только представьте себе — там есть миллионы солнц, под которыми развиваются какие-то формы жизни. Глядя на небо, понимаешь, что вполне могут существовать цивилизации, опережающие нас на миллионы лет.

— Во втором классе я узнала, что звезды весьма велики и могут быть другими мирами, — сказала Дженюари. — До этого я считала их крошечными теплыми точками… божьими фонариками.

Она замолчала.

— Не помню, кто сказал мне об этом, но я испытала тогда ужасный шок, узнав правду. Я жила в постоянном страхе, боялась, что они упадут и раздавят нас. Потом отец объяснил мне, что каждое небесное тело занимает свое определенное место, что после смерти люди отправляются на другие звезды.

— Чудесная теория, — сказал Хью. — Похоже, ваш отец — прекрасный человек. Отличное объяснение для маленькой девочки. Оно вселяет веру в вечную жизнь и избавляет от страха перед неизвестным.

Он заговорил о Солнечной системе и своей твердой убежденности в том, что когда-нибудь между планетами будет установлена связь.

Том, казалось, был заворожен рассуждениями Хью и забрасывал его вопросами. Дженюари слушала космонавта с интересом, но Линда скучала. После нескольких попыток придать беседе более личный характер она, сдавшись, откинулась на спинку кресла. Когда Дженюари задала Хью вопрос, за которым последовало длинное объяснение, Линда бросила на девушку негодующий взгляд.

Но Дженюари действительно было интересно. Она обнаружила, что ей легко разговаривать с Хью. Беседуя с ним, она также общалась с Томом. Обращаясь к Хью, она иногда заставляла смеяться обоих мужчин. Однако когда Том говорил что-то непосредственно ей, она испытывала скованность, с трудом подбирала слова, смущалась.

Она украдкой следила за Томом, пока Хью объяснял что-то про Луну и приливы. Сосредоточенный Том казался высеченным из гранита. Однако Дженюари ощущала его уязвимость — качество, отсутствовавшее в Майке. Отец был прирожденным победителем. Одного взгляда, брошенного на Майка, было достаточно, чтобы понять — этому человеку невозможно причинить боль. При всей мужественности Тома он знал страдания. Том не был таким сильным, как Майк. Хотя в чем-то он превосходил по стойкости Майка. Он признался, что его лучшие книги, последние четыре романа, не имели успеха у публики. Однако он взялся за следующее произведение и создал его. Майк вышел из игры, убедив себя в том, что фортуна ему изменила. Том Кольт явно не верил в удачу.

— Вы игрок? — внезапно спросила Дженюари.

Мужчины замолчав, посмотрели на девушку. Ей захотелось спрятаться под столом. Вопрос невольно сорвался с ее уст. Спустя секунду Том ответил:

— Если мои шансы достаточно велики. Почему ты спросила об этом?

— Просто так. Я… вы напомнили мне одного человека.

— Старую любовь? — сказал Том.

— Да… ее отца! — вставила Линда. Том засмеялся:

— Прекрасный способ отрезвить любого мужчину. Человека, приближающемуся к своему шестидесятилетию и развлекающему двух красивых молодых девушек, следует вернуть на землю.

— Вам не может быть столько лет, — сказала Линда.

— Не утешайте меня, — с улыбкой сказал Том. — Да, мне пятьдесят семь, я на несколько лет старше Майка Уэйна. Верно, Дженюари? А ты, Хью, достаточно молод, чтобы понять, что дамам надоел наш разговор о звездах. Единственные звезды, которые их интересуют, это Пол Ньюмен и Стив Мак-Куин.

— Мне вовсе не было скучно, — возразила Линда. — Это захватывающая тема.

Они покинули «21» в одиннадцать часов. Погода стояла отличная, почти безветренная.

— Проводим девушек пешком, — сказал Том. — Они живут вместе.

— Мы живем в одном доме, но у каждой своя квартира, — уточнила Линда.

Том отпустил автомобиль, и они направились в «Даб-лдэй». Продавцы приветствовали писателя; он купил книги для Дженюари и Линды, надписал их, потом неохотно оставил автографы еще на нескольких экземплярах для магазина и поспешил на улицу. Они зашагали на восток. Держа Тома под руку, Линда пыталась вытолкнуть Дженюари и Хью вперед, но Кольт говорил с космонавтом, и там, где это было возможно, они шли рядом. Оказавшись на узком тротуаре, они разбились на пары. Том и Линда двигались впереди. Дженюари увидела, что писатель держит Линду за руку. Внезапно она поняла, что Хью о чем-то спросил ее.

— Извините… я не расслышала, — сказала Дженюари. — От этого такси столько шума… Он улыбнулся.

— Не завидуйте подруге. Том женат… а вы не производите впечатление любительницы скоротечных романов.

— Я ей вовсе не завидую. С чего вы взяли?

— Вы смотрели, как они идут, взявшись за руки, пока я говорил. Такси ехало тихо.

— Правда? Наверно, я о чем-то задумалась. У меня есть такая дурная привычка. На самом деле, Хью, я счастлива, что иду с вами.

— Мы оба… устали от романов… Том и я. У меня есть теперь звезды и океан… а Том завел себе новую жену и малыша. У него до сих пор не было ребенка… вы это знали? Четыре брака и первый ребенок в пятьдесят семь лет. Так что если у вашей подруги серьезные намерения в отношении Тома…

— Нет, Линда знает правила игры.

— Такие слова вам не подходят, — заметил Хью.

— Откуда вам известно, что мне подходит, а что — нет?

— Я знаю, кто вы и что из себя представляете. И прекрасно вижу Линду. Тому всегда достаются Линды. Он даже был женат на паре таких Линд. Почему, думаете? Потому что он никогда не добивается девушек сам — он берет тех, кто охотится за ним. Так проще. К тому же, по-моему, он не способен влюбиться… разве что в героев собственных книг. Он довольствуется женщинами, которые выбирают его. Но теперь у Тома есть сын… поэтому он никогда не разведется со своей молодой женой.

— Какая она? — спросила Дженюари.

— Красивая… с рыжими волосами… последние годы снималась в кино. Правда, в небольших ролях. Но она очень хорошенькая. Познакомившись с Томом, всерьез взялась за него… бросила кино и родила ему сына.

— Как ее зовут… под каким именем она снималась? Хью, остановившись, посмотрел на девушку.

— Дженюари, — ласково произнес он. — Вы позволите дать вам совет? Оставьте Тома Линдам. Вам будет больно.

Не успела она что-либо ответить Хью, как вдруг Том закричал:

— Эй, Хью, ты еще не хочешь, чтобы я завтра приехал к тебе и провел день на побережье?

— Конечно. У меня холодильник забит бифштексами.

— Не хочешь пригласить туда девушек? Мы попросим их заняться бифштексами.

— Это было бы чудесно, — произнесла Линда. — Я никогда не была на побережье в феврале.

Они подошли к дому. Линда посмотрела на Тома.

— Я могу пригласить вас выпить перед сном? Правда, у меня нет бербона, но есть ржаное виски…

— Нет, мы хотим выехать рано утром, — сказал Том. — Я обожаю берег океана в пасмурную погоду… даже в холод. Тогда он целиком принадлежит тебе. В Малибу мне пишется лучше всего, когда за окном прохладно, а над землей стелется туман.

Воскресенье выдалось прохладным, обещали дождь. Они выехали в половине одиннадцатого. Все были в зимних слаксах, свитерах и куртках. Том Кольт, похоже, впервые за эти дни полностью расслабился.

Дождь действительно пошел, но в доме было тепло. Они весь день поддерживали огонь в камине. Когда Дженюари сидела, глядя на пламя, ей казалось, что они — единственные люди на земле. Маленький, но крепкий коттедж Хью состоял из гостиной, кухни, спальни, расположенной на втором этаже, и солярия.

— Идеальный дом холостяка, — сказал Хью.

— Гнездышко для влюбленной парочки, — произнесла Линда, глядя на Тома. — Надеюсь, наше нью-йоркское побережье нравится вам не меньше, чем Западное, Томми?

Улыбнувшись, писатель слегка дернул ее за волосы.

— Линда, можешь называть меня как угодно… негодяем… сукиным сыном… только не Томми.

В десять вечера лимузин прибыл за ними, чтобы доставить их в город. Хью оставался на побережье. Уходя, Том прихватил с собой бутылку бербона.

— Это для дороги.

Линда взяла Тома под руку, и они направились к машине. За ними шли Хью и Дженюари. Мелкие капли дождя падали на их лица.

— Похоже, у них все на мази, — заметил Хью. — Так что тебе придется присматривать за ними во время турне.

— Какого турне?

— Линда сказала, что вы поедете с Томом и напишете о нем статью. Это турне… совсем не для Тома. Он будет пить слишком много. На самом деле он застенчив. Я знаком с ним только последние шесть лет, и мне известно, что за демон сидит в нем. Видит бог, женщины и мужчины одинаково любят Тома и тянутся к нему. Но кажется, что Тому ежесекундно приходится что-то доказывать самому себе. Возможно, в этом причина его пристрастия к алкоголю. Может быть, после каждой книги он чувствует, что полностью выговорился, а нужно писать дальше. Это турне может нанести вред его психике. Поэтому я сказал, что ты должна приглядывать за ним. Он нуждается в человеке, который следил бы за тем, чтобы Тома не заносило по части выпивки.

Дженюари улыбнулась. Линда и Том уже сели в машину.

— Вы мне нравитесь, мистер Робертсон, — сказала она.

— Ты мне — тоже, Дженюари Уэйн. По-моему, ты — нечто особенное.

— Спасибо.

Он пожал ей руку.

— Я вкладываю в эти слова наилучший смысл. Я — твой друг.

Она кивнула.

— Да, друг.

Они обменялись улыбками, и она забралась в автомобиль. Том открыл бутылку и сделал большой глоток. Протянул ее Линде, которая отхлебнула бербон. Том предложил спиртное Дженюари. Их глаза встретились… и задержались друг на друге… на мгновение все остановилось как в кино, когда рвется пленка. Дженюари медленно протянула руку к бутылке… они по-прежнему смотрели друг на друга. Внезапно Том резким движением убрал бутылку.

— Нет. Я передумал. Больше пить не будем. Завтра рабочий день.

Момент прошел. Они обсуждали интервью, которые ему предстояло дать, выступления в телепередаче «Сегодня» и в шоу Джонни Карсона, короткие поездки в Бостон, Филадельфию и Вашингтон, ждавшие Тома перед большим турне по стране.

— Наверно, нам лучше не присутствовать на ваших интервью, — сказала Линда. — Рита что-нибудь выкинет, если мы там появимся. Но если вы позволите, мы будем освещать ваши выступления на ТВ и пресс-конференции.

— Согласен. Но я не уверен, что вы соберете интересный материал.

— Вы прежде участвовали в подобных турне?

— Конечно, нет. Линда улыбнулась.

— Обещаю вам, оно будет очень интересным.

Когда автомобиль остановился перед их домом, Том проводил девушек до двери подъезда. Наклонившись, поцеловал Дженюари и Линду в щеки и зашагал к машине. Линда на секунду онемела… затем прошипела сквозь зубы:

— Заходи же, Дженюари… скорей. Она втолкнула подругу в парадное и бросилась назад к лимузину. Том уже садился в него.

— Том… я знаю, что завтра вы даете интервью для «Лайфа»… но в какое время…

Остальное Дженюари не услышала. Она, не задерживаясь, прошла к лифту и поднялась к себе. Она запуталась в своих чувствах.

Раздевшись, девушка легла в постель. Вернулась ли Линда в «Плазу»… в спальню, некогда принадлежавшую Майку? Она старалась не думать об этом.

Если Линда хочет завести роман с Томом Кольтом, что в этом дурного? Дженюари взбила подушку и попыталась усилием воли заставить себя уснуть. Она слышала тиканье часов… звук телевизора, работающего в соседней квартире… крики ругающейся во дворе семейной пары. Вдруг зазвонил телефон.

От неожиданности она подскочила. После второго звонка сняла трубку.

— Я не разбудил тебя?

Она уставилась на телефон, потеряв от изумления дар речи. Это был Том Кольт.

— Дженюари… ты меня слышишь?

— Нет… то есть да, слышу… нет, вы не разбудили меня.

— Слава богу. Я уже собирался отдать указание портье разбудить меня утром и вдруг понял, что мой завтрашний вечер не занят. Ты видела «Позолоченную леди»?

— Нет.

— Я — большой поклонник Морин Степлтон. Достану на завтра три билета. Предупреди Линду.

— Возможно, она уже видела этот спектакль.

— Ну и что? А мы — нет. Два голоса обеспечивают большинство. Мы будем решать все споры подобным образом. Заеду за вами в семь. Спокойной ночи.

Услышав щелчок, она посмотрела на телефон и медленно опустила трубку. Значит, он не с Линдой. Лежа в темноте, Дженюари думала об этом. Он не с Линдой! Но почему она так обрадовалась этому? Она сама хочет Тома Кольта! Она замерла, потрясенная сделанным открытием. Но это правда… Она влюбилась в человека, который старше ее отца. В мужчину, имевшего жену и ребенка! И он неравнодушен к ней, Дженюари! Ведь он позвонил ей, а не Линде, насчет «Позолоченной леди». Неужели он действительно испытывает к ней какие-то чувства? Но Хью сказал, что он ленив… и позволяет девушкам ухаживать за ним… не прилагает усилий, чтобы завоевать кого-то! А разве Линда не сделала шаг навстречу Тому? Однако он позвонил ей, Дженюари. Потянувшись, она разрешила себе помечтать. Вдруг его жена внезапно попросит развод или… неожиданно умрет и… это плохо… она не должна желать ей гибели. Допустим, он действительно влюбится и сам подаст на развод… нет… он не бросит сына. Том Кольт-младший значит для него очень много. Предположим, красивая молодая жена заявит Тому, что это не его ребенок… что она родила его от какого-то парня с пляжа… что она хочет развода. Тогда он будет избавлен от чувства вины… Конечно, Том будет давать ей деньги на содержание ребенка, носящего его фамилию, но он сможет жениться на Дженюари… они заживут вдвоем в доме на побережье… она займется перепечаткой его рукописей… все будет чудесно.

Безумие!

Да… это безумие… но она сжала подушку и начала погружаться в сон, вспоминая, как Том смотрел на нее в машине.

Глава шестнадцатая

Она спала плохо, но, услышав звонок будильника, бодро вскочила с постели, приветствуя новый день. Стоя под душем, запела: «Я влюблена, я влюблена в чудесного парня!» Потом вспомнила другую песню Роджера и Хаммерстайна: «Этот человек совсем мне не подходит, но почему я плачу оттого, что он принадлежит другой?» Однако она не плачет, а поет, как идиотка, стоя под душем, и чувствует себя лучше, чем когда-либо.

Но он женат. Она думала об этом одеваясь. Где ее совесть? Посмотри, как страдала мать, когда у отца были романы. Но она не собиралась спать с Томом Кольтом. Так приятно испытывать нежные чувства к мужчине… жаждать его общества и восхищения. Неужели это дурно — просто находиться рядом с ним? Тем более что никто не знает о том, что происходит в ее душе.

Ей трудно удавалось сохранять спокойствие, говоря с Линдой.

— Что значит мы идем на «Позолоченную леди»? — закричала Линда. Я бы охотнее посмотрела «Нет, нет, Нанетт». И вообще, почему он позвонил тебе?

— Не знаю… может быть, потому, что мы все время были втроем. Возможно, он не хотел, чтобы приглашение выглядело как имеющее личный характер.

— Что ж, скоро от троицы останется только пара… наверно, это произойдет сегодня вечером!

— Разве мы не собирались работать над статьей втроем?

— Все изменилось. Я освобождаю тебя от этого задания.

— Но почему?

— Слушай, Дженюари, все равно Сара Куртц будет переписывать текст. А когда придет время ехать в турне, мы отправимся в поездку вдвоем с Томом. Я скажу ему об этом позже… объясню, что мне пришлось поручить тебе новую работу. Я даже познакомлю Тома с Сарой и скажу ему, что буду отсылать пленки ей. После одного взгляда, брошенного на нее, он не захочет взять Сару в турне.

Дженюари заколебалась.

— Линда, позволь мне самой писать статью. Я чувствую, что у меня получится. Разреши поехать с вами. Обещаю, я не буду тебе мешать.

— Дорогая, ты уже мне мешаешь. К сожалению, сегодня вечером я буду вынуждена с этим мириться… так что наслаждайся минутой. Скоро третий будет лишним.

Они сидели в затемненном зале. Том признался, что Морин Степлтон — его идеал актрисы. Дженюари видела Морин в нескольких постановках и соглашалась с ним. Но впервые ей не удавалось сконцентрироваться на пьесе. Она слишком остро чувствовала присутствие Тома. Хотя все его внимание было сосредоточено на спектакле, Дженюари испытывала ощущение близости с человеком, сидевшим возле нее в полумраке театра. Несколько раз, когда их локти соприкасались, Дженюари с трудом преодолевала желание снова коснуться его. У Тома были такие сильные, чистые руки… ей нравилась форма его ногтей. От Тома исходил какой-то знакомый запах. Она принюхалась, пытаясь определить название туалетной воды. Том повернулся к девушке.

— Это «Шанель номер пять». Я всегда пользуюсь этим одеколоном после бритья. Кое-кто понимает это превратно.

— Нет, мне нравится.

— Отлично. Я достану тебе флакон.

Он снова стал следить за ходом спектакля.

По окончании его они прошли за кулисы к мисс Степлтон, которая присоединилась к их компании в «Сарди». Том сказал, что если бы ему взбрело в голову написать пьесу, он обязательно сочинил бы что-нибудь для Морин. Они заговорили о спектаклях… старых и современных… принялись сравнивать постановки. Дженюари, удивив Тома, вспомнила несколько названий.

— Но ты не могла видеть их, — заметил он. — Они шли, наверно, еще до твоего рождения. Девушка кивнула.

— Да… но с восьми лет я не только смотрела все бродвейские спектакли, но и слушала, сидя в ресторане, как обсуждали пьесы, шедшие в сороковых и пятидесятых.

Она поняла, что они вели беседу, в которой Линда не могла участвовать. Дженюари попыталась втянуть подругу в общий разговор.

— Мы с Линдой учились в одной школе. Она была нашей звездой. Вы бы видели ее в «Энни, возьми свой револьвер».

Линда оживилась, а позже заговорила с мисс Степлтон об интервью для «Блеска».

Когда Том привез девушек к их дому, Линда не попыталась пригласить его к себе.

— Я решила подождать до турне. По-моему, он тоже так настроен. Там все произойдет совершенно естественно.

Утром дверной звонок зазвонил одновременно с будильником. Накинув халат, Дженюари посмотрела в «глазок». Это был посыльный с пакетом. Она приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Расписавшись в журнале, попросила мужчину положить посылку на пол. Дженюари сняла цепочку, лишь когда мужчина зашел в лифт. Этому правилу Дженюари научил Майк — оно входило в тот минимум знаний, который необходим девушке для выживания в Нью-Йорке. Когда кабина поехала вниз, Дженюари открыла дверь и схватила посылку. Внеся ее в квартиру, осторожно открыла. Там находился самый большой флакон «Шанель номер пять», какой она когда-либо видела. Записки не было. Девушка прижала подарок к щеке — значит, Том действительно думал о ней. Где ему удалось в восемь тридцать утра раздобыть такой огромный флакон? Он послал один флакон или два? Не понесет ли сейчас посыльный аналогичный подарок Линде?

Благоухая, Дженюари прибыла в редакцию. Линда тотчас уловила запах.

— Что это?

— «Шанель номер пять». Дженюари ждала реакции Линды. Та едва пожала плечами.

— Я положила тебе на стол один рассказ. Прочитай его… Мне он понравился. Скажешь свое мнение. Тема слишком близка мне. Девушка меняет форму носа, чтобы удержать парня… выходит из клиники красавицей… а он бросает ее ради другой, похожей на нее до операции. Забавная вещица… из самотека.

— Из самотека?

— Без рекомендации агента… я ее не заказывала… никогда не слышала об этом авторе… рукопись поступила с вложенным конвертом, на котором был написан адрес отправителя… где-то в Бронксе. Страницы весьма потрепанные, видно, мисс Дэбби Меллон получила немало отказов… думаю, она послала нам рассказ уже после того, как его отвергли в «Женском журнале», «Космо» и «Красной книге». Посмотрим, что скажешь ты.

Придя в свой кабинет, Дженюари закурила сигарету и начала читать рукопись.

Он не послал «Шанель» Линде…

Она перечитала первый абзац рассказа. Ей не удавалось сосредоточиться. Дженюари снова вернулась к началу.

Но, возможно, он тоже считает, что третий будет лишним… и это прощальный подарок.

Дженюари в очередной раз прочитала первую фразу. Посмотрела на часы. Вчера Том позвонил ей домой… утром. Сейчас почти десять… может быть, он снова звонил. Ей следует пользоваться службой передачи сообщений. До сих пор в этом не было необходимости. Майк всегда знал, где найти ее. Он обычно звонил ей в редакцию ежедневно после гольфа. Даже Дэвид мог отыскать Дженюари. Если бы Том захотел поговорить с ней, он догадался бы позвонить в «Блеск». Он ведь нашел ее домашний телефон, не значащийся в телефонной книге. Очевидно, ему пришлось обратиться в справочное бюро. Возможно, он позвонил Линде, и она сказала ему, что Дженюари занимается другой статьей и у нее нет времени ехать с нами в турне.

Она уставилась на рукопись. «Пластическая операция». Дэбби Меллон. Похоже, история, пережитая автором лично. Скорее всего, так… рассказ бедной Дэбби Меллон, отданный Дженюари для оценки. Она испытала укор совести. Она должна прочитать про нос Дэбби Меллон, иначе Бог от нее отвернется и не заставит Тома позвонить. Ерунда! Конечно, Господь не на ее стороне. Почему он должен сочувствовать ей? Способствовать звонку женатого мужчины? «Но я хочу просто побыть рядом с ним, — прошептала девушка, глядя в потолок. — Может быть, подержать его за руку. Это уже плохо?» Она заставила себя уткнуться в рукопись. «Я была похожа на попугая, но Чарли любил меня. Чарли выглядел, как Уоррен Битти. В подобной ситуации у любой девушки появился бы комплекс…»

Она велела себе читать дальше. Дэбби описывала операцию в технических подробностях. Рассказывала о каждой игле, воткнутой в нос. Дженюари поежилась. И подбородок… с ним тоже что-то сделали. Столько мучений, чтобы потерять Чарли на десятой странице. Дженюари остановилась на середине операции. Четверть одиннадцатого. Может быть, он звонил Линде. Она не может вернуться в кабинет Линды, не дочитав рассказ.

К половине одиннадцатого она добралась до последней строки. Дженюари колебалась. Почему не дать Дэбби шанс? Она положила рукопись обратно в большой конверт и направилась по коридору к Линде.

— Мне понравилось, — сказала Дженюари, протягивая Линде.

Молодая женщина кивнула.

— У Сары самый большой нос в Нью-Йорке. Если она даст «добро», мы поставим «Пластическую операцию» в августовский номер. Нам пригодится рассказ начинающего автора — в этом месяце пойдет статья о Томе Кольте. Я хочу сделать во время турне много снимков Тома… черт возьми, если бы Кит не играл в «Гусенице»…

— Ты бы взяла его в турне!

— Да… только потому, что он мне не по карману. Любой другой фотограф заломит такой гонорар… О, придумала. Позвоню Джерри Коулсону. Он весьма талантлив, но еще не знает себе цену. Возможно, я с ним договорюсь.

— Том согласен фотографироваться?

— Я его не спрашивала. И не собираюсь это делать. Слушай, к тому времени у нас будет бурный роман. Вчера вечером в театре он постоянно прижимал свою ногу к моей. И то же самое он делал в «Сарди», когда вы говорили о театре.

— О… ну, я, пожалуй, пойду к себе.

— Садись. Сейчас принесут кофе.

— Нет. Я должна заняться статьей о кошках знаменитостей. Тебе известно, что знаменитостей, имеющих кошек, весьма немного? Они предпочитают собак.

— Ерунда. У одной только Памелы Мейсон тысяча кошек.

— Но она живет в Калифорнии! Как ты думаешь — у Морин Степлтон есть кошка? (Дженюари чувствовала, что говорит слишком быстро.)

— Не знаю…

Зазвонил телефон.

«Вдруг это Том? Я спрошу у него телефон Морин».

Линда нажала кнопку.

— Алло… что? Конечно, Шерри… Ты шутишь! Я хочу услышать подробности. Зайди ко мне в кабинет и все расскажи.

Она опустила трубку.

— Не уходи, Дженюари. Тут пахнет жареным. Шерри сообщила, что Рита из-за чего-то в ярости. Я уже дважды звонила Тому, но там никто не отвечает.

Шерри Марголис, красивая девушка, возглавлявшая отдел по связям с общественностью, вошла в кабинет. Линда жестом предложила ей сесть.

— Говоришь, Рита Льюис разозлилась на меня? Линда приторно улыбнулась. Шерри кивнула.

— Она спросила, не знаешь ли ты, где Том. Она в полной растерянности. Рита приехала в «Плазу» к семи часам, чтобы отвезти его на телевидение — он должен был выступить в передаче «Сегодня». Ей пришлось разбудить его — он спал. Тома ждали в студии к восьми. По его словам, он не знал, что речь шла об этом вторнике. Она едва не упала в обморок от волнения, ожидая Тома в вестибюле, — он спустился с невозмутимым видом за десять минут до восьми. У нее был автомобиль; они чудом не опоздали. После передачи Том задержался, чтобы поговорить с Барбарой Уолтере. Рита воспользовалась этим, чтобы сходить в туалет. Вернувшись, она обнаружила, что Том исчез. Кто-то сказал, что он в редакции новостей. Она увидела его возле телефона. Рита решила, что он звонит тебе. Вскоре Том выбежал из комнаты. Она окликнула его… бросилась догонять, но двери лифта захлопнулись перед ее носом. Она не стала паниковать, подумав, что он отправился в отель. Он знал, что в десять у него интервью за завтраком. Но в «Плазе» Тома не оказалось. Ей пришлось полчаса успокаивать репортера из «Плей-боя», выпившего за это время три «Кровавых Мэри». Еще один коктейль, и журналист не смог бы взять интервью, даже если бы Том появился. Его «люкс» не отвечал; Рита поднялась наверх и постучала в дверь. Горничная сказала, что она только что прибиралась в пустом номере. Рита намекнула, что у тебя с ним роман, она думает, что ты можешь знать, где он…

Линда снова улыбнулась:

— Она совершенно права. Скажи Рите, что вчера вечером я оставила его в номере «Плазы» целым и невредимым.

Шерри с нескрываемым волнением восхищенно уставилась на Линду.

— Да, теперь Рите не поможет и групповая терапия… она занимается ею четыре раза в неделю. Я охотно передам ей твое сообщение.

Когда Шерри вышла из кабинета, Линда, посмотрев на Дженюари, подмигнула ей.

— Это прикончит Риту. Она с самого начала положила глаз на Тома. Подожди еще, сегодня вечером она попадет на свою групповую терапию и услышит там, что ее никто не отвергает… что они любят ее… что она должна быть счастлива их любовью.

— Откуда это тебе известно?

— Сама играла в эти игры. Слава богу, теперь я могу позволить себе три визита в неделю к личному психоаналитику.

Дженюари покачала головой.

— Честно говоря, Линда, я кое-что не понимаю. Зачем ты даешь Шерри понять, что спишь с человеком, если на самом деле это не так? По-твоему, иметь много любовников престижно? Это как число поверженных в бою врагов?

Линда зевнула.

— Когда я сплю с каким-нибудь Леоном, я это не афиширую. Но роман с Томом Кольтом выносится на первую полосу.

Внезапно Шерри стремительно ворвалась в кабинет:

— Линда, включи телевизор. В Калифорнии землетрясение. Серьезное!

— Ты позвонила Рите и передала ей то, что я тебе сказала? — спросила Линда.

— Да. Ее реакция была великолепной — она ахнула, потом трижды всхлипнула.

Шерри включила телевизор. В кабинет стали заходить сотрудники редакции.

Через несколько секунд все столпились у экрана. Потрясенные люди слушали диктора, сообщившего, что первый подземный толчок с эпицентром, находящимся в семидесяти километрах от Лос-Анджелеса, произошел в пять часов пятьдесят девять минут по местному времени… или в восемь пятьдесят девять по нью-йоркскому. Его сила — шесть с половиной баллов по шкале Рихтера. Землетрясение захватило территорию с радиусом в пятьсот километров, расположенную по широте от Фресно до мексиканской границы и протянувшуюся на восток до Лас-Вегаса. Толчок эквивалентен взрыву миллиона тонн тринитротолуола.

Они пробежались по всем каналам. Передачи прерывались экстренными сообщениями о новых сотрясениях… пожарах. Нью-йоркский аэропорт «Кеннеди» напоминал сумасшедший дом. Репортер носился по залу… задавал вопросы… какой-то человек сказал, что его дом полностью разрушен, но, слава богу, жена и дети уцелели.

Внезапно Шерри закричала:

— Это Том Кольт!

Репортер тоже заметил писателя. Протиснувшись через толпу, он поднес микрофон к лицу Тома Кольта.

— Почему вы спешите в Лос-Анджелес, мистер Кольт?

— Там моя жена и ребенок. Том отвернулся.

— Они не пострадали? — спросил репортер. Писатель покачал головой.

— Нет, я позвонил жене сразу после выступления в передаче «Сегодня». Это было уже после основного толчка. Пока мы говорили, произошел еще один.

— Вы прибыли на восток рекламировать свою книгу?

— Книгу? — с недоумением в голосе повторил Том. — Слушайте, сейчас происходит землетрясение. У меня есть жена и сын. Я должен убедиться, что они живы и невредимы, — это все, о чем я сейчас думаю.

Внезапно встав, Линда выключила телевизор.

— Ладно… нас ждет работа. Худшее позади. В Лос-Анджелесе, возможно, пострадала недвижимость, но город не оказался на дне океана.

Сотрудники редакции быстро покинули кабинет Линды. До Дженюари донесся шепот: «Приходите в мою комнату… у меня есть радио. Узнаем подробности во время ленча в баре». Оставшись наедине с Дженюари, Линда произнесла:

— Я отказываюсь поверить в это! Повернувшись вместе с креслом, она добавила:

— Я действительно не могу в это поверить! На моей личной жизни лежит проклятье. Даже природа против меня. И обычной конкуренции достаточно, когда речь идет о мужчине. Так надо же было еще случиться землетрясению!

Она вздохнула:

— Ну, поскольку я сегодня вечером явно свободна, как насчет обеда у Луизы?

— Нет, я задержусь в редакции. Хочу поработать над статьей о кошках.

Дженюари поспешила в свой кабинет. Том улетел. Пятница, суббота, воскресенье и понедельник. Четыре вечера в ее жизни… четыре вечера с Томом Кольтом. И хотя у них ничего не было, это время показалось ей чудесным. И сейчас она испытывала радость оттого, что ей было о ком думать. Даже если он не вернется назад…

На следующий день она попросила подключить ее к службе передачи сообщений. Прошла неделя; от Тома не было вестей; даже Линда утратила надежду.

— Кажется, все потеряно. Его книга на четвертом месте. Наверно, его выступления по ТВ пойдут из Калифорнии. Почему бы и нет? Джонни Карсон привозит туда свое шоу достаточно часто. Мерв Гриффин — тоже. Стив Аллен… У Тома там дел минимум на месяц. Но он мог хотя бы позвонить мне оттуда и сказать это.

Дженюари решила выбросить Тома из головы. Она сказала себе, что случившееся — знак свыше. Возможно, Господь говорил ей: «Остановись, пока ничего не произошло.» Вероятно, таким образом он выражал неодобрение. Дженюари не отличалась религиозностью. Но иногда она мысленно обращалась к Богу из своего детства, доброму старику с длинной белой бородой, восседавшему на небесах с большой книгой наподобие гроссбуха, — он вел счет хорошим и греховным поступкам, фиксируя их на разных страницах.

Каждый день она звонила в службу передачи сообщений и уклонялась под разными предлогами от обедов с Линдой. Дженюари провела еще один скучный вечер с Дэвидом в «Клубе». Все говорили о турнире по триктраку, который должен был состояться в Гстааде. Ди собиралась туда… на три дня… Дэвида держала в Нью-Йорке работа… но он завидовал Майку… Гстаад прекрасен в это время года… все соберутся в «Палас-отеле»… затем в клубе «Орел».

Дэвид отвез Дженюари домой в половине двенадцатого и даже не предложил выпить у нее напоследок. Но у девушки было прекрасное настроение. Если Ди и Майк отправляются в Гстаад, сначала они прилетят в Нью-Йорк. Она увидит Майка. Она нуждалась в долгом ленче с отцом, в неторопливой, спокойной беседе. Она расскажет ему о своих запутанных чувствах к Тому Кольту. Он поможет ей разобраться в них, все поймет. В конце концов, он сам столько раз попадал в подобные ситуации.

На следующее утро она позвонила в Палм-Бич. Когда дворецкий сказал, что мистер и миссис Грейнджер три дня тому назад улетели в Гстаад, Дженюари положила трубку и уставилась на аппарат. Значит, Майк был в Нью-Йорке и не позвонил. Очевидно, для этого существовали причины. Она говорила с Майком всего несколько дней назад… Внезапно ее охватила паника. Возможно, что-то случилось. Ерунда. Ничего не могло случиться. Она узнала бы об этом из газет. А что, если он заболел… Вдруг он лежит сейчас в больнице с сердечным приступом? А Ди играет в триктрак. Дженюари заказала разговор с «Палас-отелем». Потом оделась и стала ждать, когда ее соединят с Гстаадом. Через несколько минут в трубке зазвучал голос Майка. Казалось, он говорил из соседней комнаты.

— Как ты себя чувствуешь? — прокричала она.

— Прекрасно. У тебя все в порядке?

— Да…

Она вздохнула.

— Майк, я испугалась.

— Чего?

— Дэвид сказал мне вчера вечером, где ты. Я знала, что ты летишь через Нью-Йорк. Позвонила в Палм-Бич. Мне сказали, что ты уже уехал… я решила, что…

— Погоди, — перебил ее Майк. — Мы прибыли в аэропорт в пять часов утра. Сделали посадку только для заправки самолета. Я не хотел будить тебя. Решил, что на обратном пути все равно остановлюсь в Нью-Йорке на несколько дней. Слушай, у меня потрясающая новость — я наконец освоил все премудрости этой игры. За последние недели выиграл в Палм-Бич несколько тысяч. В этом турнире я еще не участвую. Но в Калькутте найму себе профессионального игрока. Это увлекательная игра, детка… погоди, ты еще заболеешь ею.

— Да, Майк…

— Слушай, мы тратим твои деньги. Скажи телефонистке, чтобы счет прислали сюда.

— Нет, Майк. Я хочу так.

— О'кей. Слушай, мне пора бежать. Я нашел себе партнера для джина. Пока заправляли самолет, я трижды выиграл у Фредди. Он полетел на этот турнир с нами, и я заставляю его играть со мной каждый день.

— Кто этот Фредди?

— Молодой человек, женатый на богатой женщине. Ты, несомненно, видела его в Палм-Бич… ну конечно.

— О'кей, Майк. Желаю тебе обставить Фредди.

— Пока, детка. До скорой встречи.

В этот вечер она приняла приглашение Линды пообедать с ней, ее другом и еще одним молодым человеком. Они отправились в маленький ресторан на Пятьдесят шестой улице, и Линда предупредила Дженюари, что из меню следует выбирать самые дешевые блюда.

— Мой платит алименты двум женам, а твой — одной, зато его сын посещает дорогого психоаналитика.

Дженюари решила, что ее кавалер похож на длинную тощую свинью. Он был высоким и худым; в его внешности отсутствовало что-либо мужское. Лицо имело розовый оттенок, а нос напоминал пятачок поросенка. Редкие белесые пряди едва прикрывали череп, а бачки отказывались расти. Он говорил о своем увлечении сквошем, бегом трусцой и выматывающей работе на Мэдисон-авеню. Мужчины служили в одном рекламном агентстве, большую часть вечера они обсуждали свои профессиональные дела и обменивались сплетнями о сотрудниках фирмы. По разговору было ясно, что они ежедневно вместе ходят на ленч. Зачем тогда касаться этих тем сейчас? Дженюари поняла, что они нервничают… Майк назвал бы их прирожденными неудачниками. Они хотели произвести впечатление на девушек с помощью беседы о «большом бизнесе». Все происходящее казалось Дженюари нереальным. Смотрят ли они на себя в зеркало, когда бреются? Даже если бы «поросенок», отзывавшийся на имя Уолли, владел рекламным агентством, он все равно не пробудил бы в Дженюари интереса к собственной персоне. Она жалела о том, что приняла приглашение. Сейчас она с большим удовольствием обедала бы дома перед телевизором или читала хорошую книгу. К половине одиннадцатого обед наконец подошел к концу. На улице было холодно, но «поросенок» сказал, что сегодня еще не бегал, и они пошли пешком. Линда пригласила всех к себе на последний бокал, но Дженюари отказалась, сославшись на усталость.

«Поросенок» пожелал зайти в дом и проводить Дженюари до двери квартиры. Когда она вставила ключ в замок и повернулась, чтобы попрощаться, молодой человек изумленно уставился на девушку.

— Ты, верно, шутишь?

— Нет. Спокойной ночи и спасибо за прекрасный обед.

— Но как насчет нас?

— Что насчет нас? — спросила она.

— Ты что, фригидная?

— Нет… просто сейчас я устала.

— Ну, это поправимо.

Наклонившись, он тотчас засунул свой язык едва ли не в горло Дженюари… его руки ласкали ее тело… он запустил их под пальто девушки… попытался задрать ей блузку. Разозлившись, Дженюари резко подняла колено. Это подействовало на парня. Он отпрянул, испустив стон. На долю секунды в его поросячьих глазках от боли появились слезы. Затем он грязно выругался. Дженюари, испугавшись, попыталась быстро отпереть дверь и спрятаться в квартире, но он оттащил ее от двери и ударил ладонью по лицу.

— Подлая сука! Меня тошнит от «девственниц» вроде тебя. Ладно, я тебе сейчас покажу.

Он схватил ее. Злость помогла Дженюари победить страх. Собрав все свои силы, она оттолкнула парня от себя, открыла дверь, бросилась внутрь и тотчас захлопнула ее перед его носом. С мгновение постояла, дрожа от гнева и потрясения. Он полагал, что она ляжет с ним в постель за четырехдолларовый обед!

Медленно раздевшись, Дженюари пустила в ванной воду. Она испытывала желание смыть с себя этот вечер. Девушка собиралась забраться в ванну, когда раздался телефонный звонок. Она услышала приглушенный голос Линды.

— Дженюари… Уолли у тебя?

— Нет, конечно!

— Слушай меня. Стив в ванной. Я только что говорила со службой передачи сообщений. Представляешь, звонил Том Кольт!

— Правда?

— Да. Он сейчас в Нью-Йорке. Мне сказали, он звонил в половине одиннадцатого. Позвони ему сейчас. Он в «Плазе».

— Я? Но ведь он звонил тебе.

— Дженюари… я не могу. Я сплю со Стивом — то есть буду спать, когда он выйдет из ванной. Скажи Тому, что ты звонишь по моей просьбе… что у меня позднее совещание… выясни, собирается ли он встретиться со мной завтра.

— Не могу. Честное слово, Линда.

— Сделай это. Сейчас. Слушай, ладно, ты тоже сможешь пойти на наше свидание.

— Нет.

— Пожалуйста! О… Стив… я говорю со службой передачи сообщений.

Помолчав, Линда добавила равнодушным тоном:

— Хорошо, мисс Грин. Спасибо. Пожалуйста, позвоните туда за меня.

Дженюари сидела на кровати. Вода в ванной остывала. Прошло двадцать минут; она все еще не позвонила. Не могла сделать это. Как она может звонить Тому? Но это ее долг перед Линдой. Она решила задавить свои чувства. Сняла трубку.

Ночной портье «Плазы» сказал, что мистер Кольт просил его не беспокоить.

— Передайте ему, что звонила Линда Риггз, — сказала Дженюари.

Положив трубку, она попыталась понять, испытала ли она разочарование из-за несостоявшегося разговора… или радость от того, что Том не узнает, кто на самом деле звонил ему.

Линда позвонила прежде, чем сработал будильник.

— Дженюари… проснись. У меня есть одна секунда. Стив в туалете. Потом он будет трахать меня. Скажи… ты говорила с Томом?

— О боже… который час?

— Семь. Ты говорила с ним?

— Нет, он отключил телефон, но я попросила портье передать Тому, что ты звонила ему.

— Славная девочка! Поговорим позже. В половине двенадцатого Линда вызвала Дженюари к себе в кабинет.

— Я только что говорила с ним, — сказала она. — И я держу свое слово. Вечером мы втроем идем смотреть «Нет, нет, Нанетт».

— О…

— Ты не хочешь поблагодарить меня?

— Линда, я не могу пойти. На самом деле мне не хочется этого делать.

— Нет. Не беспокойся. Он сказал: «Прошлый раз я выбирал спектакль… Что ты хочешь посмотреть теперь?» Когда я назвала «Нет, нет, Нанетт», он произнес: «Отлично, я обожаю Пэтси Келли». Потом он спросил: «Ты хочешь, чтобы Дженюари пошла с нами?» Я ответила: «Да, по-моему, это будет выглядеть лучше. В конце концов, вы женаты. В турне это не будет иметь значения, поскольку все узнают, что я пишу о вас статью». Так мы и договорились. Только сегодня вечером я форсирую события. Поэтому мы не пойдем в «Сарди». Отправимся куда-нибудь, где он сможет по-настоящему напиться. Когда придет время, ты оставишь нас. Или если я уговорю его подняться ко мне выпить по последнему бокалу, ты откажешься…

— Линда, а если он пригласит Пэтси в «Сарди»…

— Черт возьми! Тогда мы будем трепаться о театре, и все будет пристойно, как в прошлый раз.

— Он, видно, большой театрал.

— Ладно, будем действовать по обстоятельствам. Мы должны встретиться в шесть в его «люксе». Он сказал, что угостит нас перед спектаклем спиртным и какими-то деликатесами. Если мне удастся заставить его пить на пустой желудок, я точно добьюсь своего.

Они прибыли в «Плазу» к шести часам. Там уже находились Рита Льюис и сдержанный молодой человек из «Лайфа». Том, держа в руке бокал бербона, представил гостей друг другу. Рита испытала потрясение, увидев Линду и Дженюари. Том налил девушкам спиртное, и они сели. Интервью продолжилось. Дженюари заметила, что Том несколько раз поглядел на часы, стоявшие на камине. За пятнадцать минут до семи часов писатель сказал:

— Сколько еще времени это займет? У нас билеты на спектакль.

— Мистер Кольт, — в голосе Риты звучала едва сдерживаемая истерика. — Это интервью для «Лайфа». Мистеру Харви требуется время. А в половине девятого придет фотограф.

— Похоже, нам придется прервать эту встречу, — сказал Том.

Он повернулся к репортеру.

— Извините, молодой человек, но… Рита вскочила на ноги.

— Мистер Кольт… вы не можете так поступать. Вы уже отстали от нашего графика на две недели. Мне пришлось обо всем договариваться заново — шоу Майка Дугласа, Кап в Чикаго…

— Следующий раз, запланировав интервью на пять вечера, предупреждайте меня заранее.

— Но я вчера вечером оставила вам конверт с расписанием мероприятий. Там ясно написано: «Репортер и фотограф из „Лайфа“… пять часов… первая беседа». Любому человеку ясно, что беседа — это несколько часов. И фотографа нельзя торопить. Мы пригласили Рок-ко Джараццо. Он — один из лучших.

— Извините, дорогая, — сказал Том. — В другой раз. Напитки уже налиты. Угощайтесь.

— Мистер Кольт… — Голос Риты дрогнул, в ее глазах заблестели слезы. — Из-за вас я потеряю работу. Издатель скажет, что я проявила беспомощность. И я не смогу найти другое место — обо мне пойдет слух, что я не справилась с известным автором. Также оборвутся мой личные контакты… например, с журналом «Лайф»… потому что ваше поведение оскорбляет репортера. Он тоже пишущий человек… как и вы…

— Ладно, — тихо сказал Кольт. — Я вас понял. Он повернулся к Линде:

— Билеты оставлены на мое имя. Вы, молодежь, идите в театр. А потом возвращайтесь сюда. Воспользуйтесь моим автомобилем. Он стоит перед отелем.

Сняв пиджак, Том налил себе неразбавленного бербона и обратился к репортеру:

— О'кей, мистер Харви. Извините меня. Сделаем несколько глотков, и я буду в вашем полном распоряжении.

По дороге в театр Линда не скрывала своей радости по поводу такого поворота событий.

— Он пьет. И теперь нам не грозит поход в «Сарди». Но я вернусь в «Плазу» одна. Я чувствую, что момент благоприятный.

После спектакля смелость Линды поубавилась.

— Может быть, Рита и люди из «Лайфа» до сих пор у Тома. Пойдем вместе. Если он там один, после первого бокала ты оставишь нас. Я подам тебе сигнал. Когда я произнесу: «Дженюари, по-моему, твоя статья о кошках получится превосходной», ты сможешь сказать: «Да, теперь я вспомнила — мне необходимо вечером поработать над ней. Я, пожалуй, пойду». Договорились?

— О'кей. Но, Линда, ты… Она замолчала.

— Мне кажется, ты добиваешься мужчины, а все должно быть наоборот… Линда рассмеялась:

— Дженюари, готова поспорить: ты полагаешь, что парень, переспав с тобой, обязан утром прислать тебе цветы.

— Ну… именно так поступил Дэвид.

— Возможно, поэтому он и появляется раз в десять дней. Но мне известно, что фотомодель, с которой он трахается, не только не получает от него цветов, но и готовит ему завтрак и подает его в постель. А сама Ким, чтобы оставаться стройной и сексапильной, ест, вероятно, только салат из сельдерея, и то через день… не так-то легко, голодая, смотреть на парня, поглощающего ветчину с яйцами.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что все стереотипы мужского и женского поведения рухнули. Девушка может проявлять любую степень активности. Может позвонить парню. Предложить ему переспать с ней. Сегодня, в семидесятые годы, это нормально. Пятидесятые ушли в прошлое.

— Меня вот что интересует — если тебе так нравится Том Кольт, почему ты переспала со Стивом?

— Вчера вечером я узнала о возвращении Тома уже после того, как сказала Стиву, что хочу его. Не могла же я потом прогнать парня. И вообще, он хорош в постели, а я давно не занималась сексом.

— Но разве ты не должна испытывать какие-то чувства, ложась в постель с мужчиной?

— Да… желание.

— Линда!

Линда посмотрела на подругу в полумраке лимузина.

— Знаешь что, Дженюари? Тому Кольту пятьдесят семь, но он вполне современный человек. Это ты отстала от своего поколения.

Когда Линда и Дженюари вернулись к Тому, Рита и репортер уже покидали номер писателя. Том радостно встретил девушек, спросил, понравился ли им спектакль, и заставил всех, включая заволновавшуюся Риту Льюис, выпить по бокалу. Рита заявила, что ей необходимо идти, и покинула «люкс». Журналист из «Лайфа», осушив бокал, сказал:

— Теперь и мне пора. Я обещал жене быть дома к десяти. Она приготовила обед. Том огорченно покачал головой:

— Что же вы молчали? Я забываю о еде, когда пью. Господи, я морил голодом вас… и эту даму из издательства. Где же вы живете?

— Возле Грамерси-парк.

— Машина стоит внизу. Возьмите ее. Потом отправьте автомобиль сюда. Девушки уедут на нем домой.

— Дженюари, я в восторге от вашей статьи о кошках, — произнесла Линда.

Дженюари шагнула к двери.

— Она еще требует правки. Я собиралась поработать… Я поеду с мистером Харви… Он может высадить меня по дороге.

— Бедняга умирает от голода, — сказал Том. — И он живет в противоположной стороне. Из-за какой-то статьи о кошках ему придется сначала ехать от центра города, а потом возвращаться обратно. Неужели это так срочно?

— Я действительно должна…

— Дженюари лучше всего работается по ночам, — быстро вставила Линда.

— Как и всем нам. Но сегодня статья подождет. Поезжайте, Боб.

Молодой человек заколебался.

— Пустяки, я охотно…

— Довольно, — добродушно возразил Том. — Отправляйтесь к вашей жене и обеду.

Повернувшись к Линде, он протянул ей свой бокал.

— Не наполнишь его, детка? И налей имбирного эля нашей кошатнице.

Сделав два глотка, Том заметил на столе конверт. Взял его.

— Инструкции на завтра от Риты.

— Прочитайте, — сказала Дженюари. — Вдруг у вас ранняя встреча.

— О, я знаю. Это Филадельфия… шоу Майка Дугласа. Затем Вашингтон.

— Вы уезжаете? — спросила Линда.

— Всего на два дня. Вернусь сюда на неделю. Потом Чикаго, Кливленд, Детройт… Снова несколько дней в Нью-Йорке, после чего улечу в Лос-Анджелес.

— В какое время вы завтра уезжаете? — поинтересовалась Линда.

Он кивнул в сторону конверта.

— Открой, посмотрим. Линда разорвала конверт.

— В полдень. Лимузин заберет вас отсюда. Но в девять утра вы завтракаете с Дональдом Зиком.

— Да. Он из Лондона… пишет обо мне статью для «Дейли миррор». Том встал.

— Мне пора ложиться. Не хочу клевать носом, беседуя с Дональдом. Он мой старый приятель. Он направился в спальню.

— Дженюари, мне кажется, твоя статья о кошках…

— Я ухожу. Возьму такси, — сказала Дженюари. Том повернулся к девушкам:

— Вы обе уедете на лимузине. Я сейчас разденусь, а потом позову вас. Вы сможете подоткнуть мне одеяло, и мы выпьем напоследок.

Он скрылся в спальне. Дженюари посмотрела на Линду и беспомощно пожала плечами. Линда была в ярости.

— Я должна узнать, когда он едет в Чикаго, Кливленд и Детройт. Потому что я собираюсь сопровождать его в этом турне. Я не могу ехать в Филадельфию и Вашингтон… поздно бронировать гостиничный номер. К тому же, думаю, с ним будут люди из «Лайфа».

Внезапно она бросила взгляд на Дженюари.

— Слушай… уходи… прямо сейчас.

— Прямо сейчас?

— Да. Я объясню ему, что тебе действительно надо было уйти.

— Но, Линда, это так грубо…

— Ты на самом деле не нужна ему здесь. Он проявил вежливость. И ты не продемонстрировала твердости. Боб Харви согласился сделать крюк, но ты не настояла на своем.

— Линда, я не хочу, чтобы Том решил, что он мне неприятен. Если я приняла его приглашение в театр, я не могу поступить так, словно внезапно узнала о том, что он болен заразной болезнью. Он решит, что я дурно воспитана.

— Какое тебе дело до того, что он подумает? Оказавшись в постели со мной, он не будет ни о чем думать. Ну же, Дженюари, надень пальто и уходи.

Внезапно из спальни донесся голос Тома:

— Эй, девушки, несите сюда бутылку и три бокала.

— Уходи, — прошипела Линда.

— Линда, ты скажешь ему, что мне действительно надо поработать? Пожалуйста.

— Да… иди, ради бога!

Вдруг Том вошел в комнату. Он был в халате, явно надетом на голое тело.

— Ну что вы стоите, как статуи? Берите выпивку и заходите.

Линда с ненавистью посмотрела на Дженюари и взяла бутылку. Все прошли в спальню. Том устроился на кровати, не сняв с нее покрывала.

— Ну, выпьем перед сном. После этого вы сможете тихонько выйти отсюда и погасить свет.

Увидев у Линды только два бокала, он указал на ванную.

— Там есть стакан. Я хочу, чтобы на этот раз Дженюари выпила. За успех моего турне.

Она отправилась в ванную и послушно принесла стакан. Том налил девушкам щедрые порции, затем плеснул себе полбокала неразбавленного бербона.

— Ну… сядьте по обеим сторонам от меня. Он похлопал рукой по кровати. Девушки сели. Том шутливо взъерошил Линде волосы.

— Ну, выпьем за великого писателя, который собирается пойти по свету и продавать себя, как ветчину к завтраку. Люди, приходите поглазеть на живого автора… смейтесь над ним… освистайте его… делайте все что угодно… только купите написанную им книгу.

Он отхлебнул одним залпом половину бокала. Налив себе еще, посмотрел на Дженюари. Она пригубила напиток… потом внезапно осушила бокал. Усмехнувшись, Том снова наполнил его. Горло у Дженюари горело. «Вот что испытывают люди, глотая яд», — подумала девушка. Жжение в глотке прошло. По телу разлилось тепло. Она снова пригубила бербон… теперь оно пошло, легче. Она стала потягивать его мелкими глотками. Интересно, знает ли Том, что они обе еще не обедали? У нее закружилась голова. Дженюари казалось, что она видит себя как бы со стороны. Она передвинулась на край кровати. Линда положила голову на грудь Тома. Он почти рассеянно погладил ее волосы. Поднял подбородок Линды. Глаза у обоих были закрыты. Дженюари спросила себя, может ли она сейчас уйти. Том, склонившись над Линдой, поцеловал ее в лоб.

— Ты — красивая девушка, — медленно произнес писатель.

Дженюари чувствовала, что ей следует покинуть «люкс»… но ее словно парализовало. Линда смотрела Тому в глаза. Она выглядела так, словно вот-вот растает.

— Линда, — проговорил Том. — Ты должна мне помочь.

Линда покорно кивнула.

Он снова погладил ее по голове.

— Линда… я, похоже, увлекся Дженюари. Что мне делать?

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Все застыли, точно восковые фигуры. Время, казалось, остановило свой бег. Линда, изогнувшись, по-прежнему глядела в глаза Тому. Дженюари сидела у изножья кровати с бокалом в руке. Секунды бежали. Вдруг Дженюари ожила. Она вскочила с кровати.

— Мне надо в ванную, — внезапно пробормотала девушка.

Бросившись туда, она опустилась на пол, склонила голову над ванной. Картина, только что стоявшая перед ее глазами, казалась ей нереальной. Возможно, Линда все еще безотрывно смотрит на Тома. Как он мог произнести такое? Или это шутка?.. Ну конечно. Все ясно! Сейчас они, обнявшись, смеются над тем, что она не поняла розыгрыша, приняла все за чистую монету. Нет… она не поверила Тому. Она сделает вид, будто сразу поняла, что он шутит. Пусть они подумают, что ей действительно понадобилось выйти в ванную. Она несколько раз спустила воду в унитазе. Открутила кран и вымыла руки, шумно плеская воду. Потом открыла дверь и решительными шагами направилась в спальню.

Том сидел, опираясь на подушки. Он посмотрел на Дженюари. Линды нигде не было видно. Мгновение они глядели друг на друга. Затем Том с почти печальной улыбкой жестом предложил ей сесть. Она медленно опустилась на край кровати.

— А где Линда? — спросила Дженюари.

— Я отправил ее домой.

Она начала подниматься, но он мягко потянул ее за руку, и она снова села.

— Расслабься. Я не собираюсь насиловать тебя. Я не каждый день увлекаюсь девушками, отцы которых моложе меня. Я могу иметь столько девушек, сколько захочу… раскованных, без комплексов. Иногда я даже женюсь на них. Слишком часто… В этом моя беда. Думаю, современная молодежь поступает правильно, отвергая брак. Люди должны быть вместе, пока они любят друг друга; их не следует удерживать с помощью закона. Брак — это не тюрьма. Объясню тебе кое-что. Я вовсе не влюблен без памяти в мою жену. Этого у нас никогда не было. Она дала мне ребенка, которого я хотел. Если я уйду от нее, она заберет с собой малыша. Этого я никогда не допущу. То, что я увлекся тобой — безумие. С Линдой все было бы проще. Никаких вопросов… побаловались, и все. Я старался захотеть Линду… но ты помешала. Я обнаружил, что постоянно думаю о тебе. На самом деле я мог и не возвращаться сюда ради одной только восточной части турне. Книга расходится отлично — уже продано более пятидесяти тысяч экземпляров. Печатается новый двадцатипятитысячный тираж. Но я вернулся в Нью-Йорк и согласился продолжить турне из-за тебя.

Он привлек Дженюари к себе и нежно поцеловал девушку в губы.

— Сегодня ничего не произойдет, Дженюари. Ничего вообще не произойдет, пока ты не почувствуешь то же, что и я…

— Том, я… О, Том, ты мне действительно дорог… я пришла в ужас, поняв это… ведь у тебя жена и ребенок.

— Чувства, которые связывают нас, не имеют никакого отношения к моему сыну. Насчет жены я уже объяснил тебе.

— Том, мне будет мало одной недели… или сегодняшнего дня… понимаешь?

— Дженюари… любовь не бывает вечной. Лови момент и благодари судьбу.

Она посмотрела на него в упор.

— Ты любишь меня, Том? Его лицо стало задумчивым.

— Это слишком тяжелое слово. Признаюсь, я часто произносил его без должных оснований. Но признаться тебе в любви, не испытывая ее, я бы не смог.

— Да… я тоже…

Она отчаянно пыталась отыскать нужные слова.

— Понимаешь, меня преследует чувство вины… оно мучает меня и сейчас, когда я сижу вот так, говорю с тобой, зная, что ты женат, что у тебя ребенок. Мы поступаем плохо… очень плохо… Но если бы я знала, что ты действительно любишь меня… что никто не может пострадать… кроме нас… тогда у нас появился бы шанс. Мне кажется, Господь не рассердится на истинно любящих.

Она поняла, что краснеет, и поглядела на свои руки.

— Знаю, что я кажусь тебе идиоткой… и… Он поднял голову Дженюари. Его глаза были ласковыми.

— Дженюари, ты еще прекрасней, чем я думал.

Обняв девушку, он погладил ее по голове, точно ребенка. Через несколько мгновений медленно разомкнул объятия, встал с кровати и повел Дженюари в гостиную. Взял ее пальто. Внезапно она бросилась ему на шею. Уронив пальто, он крепко прижал ее к себе и поцеловал. Она впервые поняла, какое ощущение близости может дать настоящий поцелуй. Их тела касались друг друга. Она прильнула к Тому, желая стать его частью. Внезапно зазвонил телефон. Водитель доложил, что он уже вернулся.

— Тебе пора, — сказал Том, поднимая пальто.

— О, Том, я не хочу тебя отпускать.

— Это всего несколько дней. Может быть, это даже к лучшему… мы оба сможем подумать.

Он поцеловал Дженюари и проводил ее взглядом. Девушка, пройдя по коридору, исчезла в кабине лифта.

Она испытывала большой душевный подъем… страх и волнение. Все будет хорошо. Верно, сама судьба распорядилась так, поселив Тома в прежний номер Майка. Она впервые узнает настоящую любовь в кровати Майка.

Дженюари думала об этом, откинувшись на спинку сиденья. Она заново переживала каждое мгновение вечера… восстанавливала в памяти каждое слово Тома. Что тревожило ее? Сначала назойливая мысль разрушила ощущение счастья. К дому Дженюари подъехала почти в панике. Что он имел в виду, сказав, что они смогут подумать в течение двух дней? О господи, означает ли это, что его отношение может измениться? Не отпугнула ли она Тома, заговорив о любви и чувстве вины? Не скажет ли он, вернувшись: «Я все обдумал, Дженюари… Будет лучше, если ничего не произойдет». Нет, он так не поступит. Он любит ее. И вдруг в темноте лимузина она отдала себе отчет в том, что, когда она прижималась к Тому, у него не было и намека на эрекцию. О господи, возможно, она не возбуждала его… наверно, она на самом деле отпугнула Тома!

Глава семнадцатая

Она не спала всю ночь. В каком-то отношении эта ночь была еще мучительней той, когда она узнала о женитьбе Майка. Тогда она просто сидела у окна в оцепенении, не испытывая ничего, кроме чувства утраты. Эта бессонная ночь была другой. Дженюари выкурила целую пачку сигарет. «Это всего несколько дней. Может быть, это даже к лучшему… мы оба сможем подумать». Его слова неотвязно преследовали девушку. Подумать о чем? О том, не стоит ли все кончить, прежде чем что-либо началось. Как она могла поступить так глупо? Потребовать любви… Что он сказал? Он много раз лгал, объясняясь в любви, но не смог бы обмануть ее. Ну конечно, она отпугнула Тома. Нельзя сразу спрашивать мужчину, любит ли он тебя, если ты сама испытываешь к нему чувства. Но она действительно неравнодушна к Тому. Она не хочет играть с ним. Если между ними и правда что-то есть, достаточно и того, что он женат… тут уж не до игры. Она хотела честности в их отношениях, испытывала желание поведать ему о своих чувствах, сказать, как сильно любит его…

В девять часов она заставила себя пойти в редакцию. Дженюари поигралась с мыслью, не сослаться ли на болезнь, чтобы избежать встречи с Линдой. Но рано или поздно ей все равно придется увидеть Линду… Она решила сразу покончить с этой проблемой и отправилась в кабинет Линды.

К удивлению девушки, Линда встретила ее улыбкой.

— Садись. Выпей кофе и расскажи восхитительные подробности.

— Линда… вчера вечером… я…

— Дженюари, я не в обиде, — добродушно сказала Линда. — Во всяком случае, сейчас. Ночью я размышляла о различных способах самоубийства. Но утром пошла к психоаналитику. В половине восьмого уже ждала его в приемной. Я заставила врача уделить мне двадцать минут, несмотря на то что к нему явилась истеричная дама климактерического возраста. К тому моменту, когда я выложила ему все, я всхлипывала громче, чем эта женщина. Он сказал мне: «Линда, обычно я жду, когда вы найдете решение. Но сейчас я скажу вам — Том Кольт не влюблен ни в вас, ни в Дженюари. Когда человек его возраста имеет много женщин, это означает, что он постоянно доказывает себе что-то. Он выбрал Дженюари из-за ее отца». Психоаналитик объяснил, что Том хочет, переспав с тобой, отомстить твоему отцу.

— Господи, — тихо произнесла Дженюари. — Чтобы я когда-нибудь обратилась к психоаналитику…

— Ты же общалась с таким врачом в Швейцарии, верно?

— Да, но мы никогда не говорили о чем-то личном. Он лишь вселял в меня уверенность в том, что я смогу ходить, вернусь к нормальной жизни и снова буду с отцом. Вот и все. Как ты можешь делиться своими самыми сокровенными чувствами с посторонним человеком, пусть даже психиатром?

— Доктор Галенс — не посторонний. Он — фрейдист и верит в терапию ситуационных проблем. Например, порожденной тем, что меня выкинули из кровати ради тебя. Позже он все разъяснит в свете фрейдизма, докажет, что происшедшее обусловлено моим прошлым. Понимаешь, даже после пластической операции я осталась в душе некрасивой маленькой девочкой, которая постоянно рвется наружу. Поэтому мне необходим секс — чтобы доказать мою привлекательность. А у тебя… все связано с отцом. Даже тот несчастный случай с мотоциклом. Ты села на него, чтобы наказать отца за роман с Мельбой.

— Ты рассказывала ему обо мне!

— Да. Он утверждает, что у тебя комплекс Электры. Поэтому ты не можешь влюбиться в Дэвида. Он слишком молод и красив.

— Линда, неужели ты поведала доктору и об этом?

— Ну конечно. Он — мой психоаналитик и должен знать все не только обо мне, но и о людях, с которыми я связана. Как видишь, он — просто гений. Вообще-то я весьма скрытна… Да, не удивляйся. Я это знаю. У меня комплекс суперзвезды. К сожалению, я не умею петь, как Барбара Стрейзанд. Из меня не вышла бы вторая Гленда Джексон. И я не составлю конкуренции Энн-Маргарет в качестве секс-символа. Но я могу стать суперзвездой с помощью «Блеска». Доктор Галенс заставил меня признать, что моя преданность журналу вызвана отнюдь не любовью к нему… а тем, что «Блеск» — это я. Если «Блеск» имеет успех, я разделяю его. Я не отношу себя ни к демократам, ни к республиканцам. Но в семьдесят втором году, что бы ни говорил издатель, «Блеск» выступит в поддержку кандидата от партии демократов, потому что я хочу участвовать в политическом процессе. Не знаю, кто им станет — Маски, Линдси, Хэмфри или Тед Кеннеди. Но меня ничто не остановит. Она улыбнулась:

— К черту все это. Я плачу доктору Галенсу за то, что он наводит порядок в моей голове: Расскажи мне о вчерашней ночи. Все прошло прекрасно?

— Ничего не было. Мы только говорили.

— Что?

— Линда, я не хочу обсуждать это. Линда понимающе улыбнулась:

— Не расстраивайся. Он, вероятно, слишком много выпил.

Ее тон изменился, стал деловым.

— Слушай, ты умеешь обращаться с магнитофоном?

— Да.

— О'кей. Забирай.

Она протянула Дженюари портативный аппарат.

— По-моему, очевидно, кто поедет в турне с Томом. Каждый вечер, или каждое утро, или… фиксируй на пленке свои наблюдения. Говори о том, что видишь. По твоим записям Сара сделает статью. Относись к магнитофону, как к дневнику. Ничего не упускай…

— Линда, я не могу…

— Я не имею в виду твою сексуальную жизнь. Об этом расскажешь мне. Хотя, учитывая твой прежний опыт, ты можешь потерпеть полный крах.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вспомни историю с Дэвидом.

— Но я его не любила. Я… влюблена в Тома Кольта. Линда вздохнула.

— Если ты любишь мужчину, это еще не гарантия того, что вам будет хорошо в постели. Некоторые великие куртизанки были лесбиянками, однако они умели делать так, чтобы мужчины сходили с ума от наслаждения. Для этого требуется умение, а не просто любовь. А ты имеешь дело не с обыкновенным человеком. Этот Том Кольт — живая легенда.

— Я жила с легендой. Таким людям не чуждо все человеческое.

— А, вот оно что. Ты влюбилась в Тома, потому что твой папа потерял свой блеск, и ты ищешь кого-то, кто сильнее его. Тебе нужен свой личный супермен. Верно?

— Линда… знаешь что? По-моему, ты слишком часто ходишь к психоаналитику.

— Ладно. Но все же возьми магнитофон. Может быть, прослушивая потом записи, мы не только поймем, кто такой Том Кольт… но и отыщем настоящую Дженюари Уэйн.

Она пыталась говорить в микрофон — о Томе… о первом впечатлении, которое он произвел на нее… о том приеме… о его силе характера… мягкости. Но когда Дженюари прослушала запись, она показалась ей похожей на дневник старшеклассницы.

Она провела мучительный день. Что, если Том никогда больше не позвонит? Вдруг он решил не встречаться с ней? Наверно, она сама все испортила. Вероятно, усевшись перед чистым листом бумаги или пишущей машинкой, она смогла бы бесстрастно описать свою встречу с Томом… а потом наговорить текст на магнитофонную пленку. Она решила дойти до дома пешком, чтобы ее голова прояснилась. Дженюари пыталась убедить себя в том, что все будет хорошо. Но она постоянно слышала его слова: «Может быть, это даже к лучшему… Мы оба сможем подумать».

Подумать. Что это означало? То, что он хочет уйти? О господи, если бы Майк был здесь, если бы она могла с кем-то поговорить…

Придя домой, она связалась со службой передачи сообщений. Никто ей не звонил. Внезапно комната показалась Дженюари тесной. Пустые бутылки из-под кока-колы, пепельницы, полные окурков… Везде были следы тяжелой ночи. Она начала прибирать квартиру. Вдруг почувствовала, что хочет уйти отсюда. Ей надо с кем-то поговорить.

Бросившись к телефону, она позвонила Дэвиду. Он снял трубку после второго гудка.

— Дженюари, какой приятный сюрприз. Важное событие в моей жизни. Ты впервые звонишь мне.

— Я… я писала рассказ и, боюсь, зашла в тупик. Мне нужен мужской взгляд. Дэвид… ты не пригласишь меня сегодня пообедать? Я должна с кем-то побеседовать.

— О, мой бедный ангел… какая накладка. Сегодня в семь тридцать я обедаю с клиентом. Слушай… до этого часа я свободен. Хочешь, выпьем у тебя дома? Сейчас лишь половина шестого.

— Нет, давай встретимся где-нибудь. Я хочу вырваться из этих стен.

— Дженюари… что-то стряслось? Нет, просто я так долго писала в этой квартире, что устала от нее. Дэвид рассмеялся.

— Я заинтригован. Слушай, в половине восьмого я должен быть в Истсайде. Встретимся в «Единороге»? Тогда в нашем распоряжении будет больше времени.

— Хорошо, Дэвид. Через десять минут.

— Лучше через пятнадцать, — усмехнулся он. — Я только что пришел домой и хочу побриться.

Они сидели за маленьким столом в «Единороге». Дэвид изумленно посмотрел на Дженюари, заказавшую себе «Джек Дэниэлс». Она не любила бербон, но он странным образом сближал ее с Томом.

— Ну, — Дэвид улыбнулся, — скажи мне, какие проблемы появились у новой и красивейшей американской писательницы.

— Я пытаюсь сочинить небольшой рассказ. Я поняла, что смотрю на ситуацию глазами женщины. Хочу услышать мнение мужчины.

Он серьезно кивнул.

— Разумная мысль.

Дэвид бросил взгляд на часы.

— Рассказывай.

— Моя героиня влюблена в женатого человека, который ее значительно старше…

— У него уже есть внуки?

— Нет… маленький ребенок и жена. Внуков нет.

— Сколько ему лет?

— Больше пятидесяти.

— Тогда ты допустила ошибку. В таком возрасте он должен иметь внуков, а не ребенка. Замени ребенка внуком. Это сделает историю более трогательной.

— Это несущественно. Главное в рассказе — отношения мужчины и девушки.

— Сколько ей лет? Она отхлебнула бербон.

— Ей… я еще не решила.

— Пусть ей будет около двадцати двух лет. Если мужчина, разменявший шестой десяток, женится на еще более молодой девушке, такой брак редко оказывается удачным. А если у него ребенок от другой женщины… пусть лучше твоей героине будет за тридцать.

— Почему ей не может быть двадцать с чем-то?

— Это правдоподобно, если мужчина — законченный подлец. Тогда ты можешь сделать ее и четырнадцатилетней. Но если у него есть жена и ребенок, твоя героиня должна быть женщиной, а не юной девушкой.

— Хорошо, пусть ей за тридцать, они влюбляются друг в друга, она испытывает чувство вины перед его женой и малышом… отказывается от романа на одну ночь. Но она потеряла голову от любви. Говорит ему, что не хочет разрушать его брак… что их отношения имеют смысл, только если они основаны на взаимной любви.

— Так в чем загвоздка?

— Ты считаешь, ей не следовало говорить ему все это?

Он посмотрел на свой бокал.

— Почему? Любая девушка говорит это, даже если это роман на одну ночь.

— Я не имела в виду это, Дэвид. Представь себе — они провели вместе несколько дней… без секса… просто вместе… затем расстались. А когда он вернулся и сказал девушке, что хочет ее, она ответила: «Ты должен сказать, что любишь меня, и…»

— О, нет, — простонал Дэвид. — Дженюари, для кого ты пишешь? Для «Мелодрамы в кино»? Ни одна разумная девушка не потребует от мужчины признания в любви.

— Серьезно?

— Ну конечно. Это самый верный способ отпугнуть его.

— Ладно. Моя героиня — одна из таких идиоток. Более того, она заявляет это перед его деловой поездкой. Говорит ему, что не согласна довольствоваться ничем, кроме любви, и признается, что будет тосковать по нем. Он же отвечает ей: «Это всего несколько дней. Может быть, это даже к лучшему… мы оба сможем подумать».

Помолчав, Дэвид улыбнулся:

— Превосходно! Дженюари, похоже, ты действительно можешь писать. Какой финал! Я уже вижу его. За твоей последней фразой следует многоточие. Предоставь читателю гадать… вернется он к ней или нет!

Она отхлебнула бербон.

— А что думаешь ты?

Он засмеялся, жестом попросив счет.

— Она все испортила. Она его больше не увидит.

— Все читатели так решат? Подписав счет, он покачал головой.

— Нет, в этом-то и прелесть рассказа. Женщины, вероятно, решат, что он вернется, но мужчины поймут героя. Эта фраза — «Мы оба сможем подумать» — великолепный финал.

— Ты отнимаешь надежду, — сказала Дженюари. Встав, он подал ей пальто.

— Дорогая, ты сама так написала.

Глава восемнадцатая

Следующим вечером она приняла приглашение Неда Крейна, скучного, но красивого молодого человека, с которым ее познакомил Дэвид. Нед несколько раз звонил Дженюари, и она всегда отказывала ему. Но внезапно любое свидание показалось ей предпочтительней длинного бессонного вечера. Они отправились в «Клуб», встретили там его друзей; на короткое время Дженюари почти обрадовалась шуму и бурной активности. Она потягивала белое вино, позволяла водить себя в танце по площадке и даже пыталась участвовать в общей беседе. К одиннадцати часам она вдруг обессилела. Стараясь скрыть зевоту, задумалась о бегстве. К счастью, в половине двенадцатого кто-то предложил отправиться к Вере и сыграть в триктрак. Дженюари сказала, что она не знакома с Верой и не умеет играть в триктрак. В конце концов, она убедила Неда в том, что может самостоятельно добраться домой на такси.

В полночь она легла в постель. Дженюари так устала, что тотчас заснула. В половине девятого ее разбудил телефонный звонок.

— Мисс Уэйн, — сказала девушка из службы передачи сообщений, — я только что заступила на дежурство и обнаружила, что вчера вечером вы нам не позвонили. Вы не прослушали оставленные вам сообщения.

— О господи. Я так устала… даже забыла завести будильник. Спасибо за звонок. Мне уже пора вставать.

— Вас интересуют сообщения?

— Да… конечно…

— Звонила Сара Куртц. Она ждет от вас днем какие-то записи. Она сказала, вы поймете.

— Да, спасибо.

— Мистер Кольт звонил из Вашингтона.

— Что?

— Мистер Кольт звонил из Вашингтона дважды, в половине девятого и в десять вечера. Он просил вас отзвонить ему в отель «Шорхэм».

— Спасибо. Огромное спасибо!

— Извините, если я разбудила вас.

— Нет… это отлично. Я должна вставать. Большое спасибо!

Она застала Тома, когда он уже собирался уходить.

— О, Том… я вернулась домой в двенадцать и забыла справиться о звонках. Извини.

— Одну минуту. Он засмеялся.

— Прежде всего… как ты там?

— Все чудесно… нет… я соскучилась по тебе. А как ты? Скучаешь по мне?

— Да… еще как.

— Когда ты вернешься?

— Вечером в пятницу. Пообедаешь со мной?

— Да, конечно… с удовольствием.

— О'кей. Я позвоню тебе, когда приеду.

— Хорошо. Слушай, Том, может быть, мне стоит позвонить тебе в «Плазу»… Ты можешь приехать в тот момент, когда я буду добираться из редакции домой.

— Я найду тебя, Дженюари. Не беспокойся.

Он опустил трубку.

Все утро она пыталась записать на магнитофон бесстрастный отчет о приеме, устроенном в честь Тома Кольта. Писатель в роли почетного гостя, ощущающий себя зверем в капкане. Его отношение к происходящему, к собравшимся людям.

Прослушав запись, Линда кивнула.

— Похоже, годиться. Я передам это Саре. Она посмотрела на Дженюари.

— Что с тобой? Ты выглядишь ужасно. Помолчав, Дженюари сказала:

— Линда… я не знаю, что мне делать… я боюсь.

— Чего?

— Завтра приезжает Том…

— Не говори мне, что ты снова собираешься разыгрывать из себя девственницу.

— Нет… я… я хочу лечь с ним в постель. Но вдруг он не возбудится со мной…

— Такой мужчина, как Том Кольт, обязательно возбудится. Не беспокойся.

Дженюари посмотрела на свои руки, лежавшие на ее коленях.

— Линда, когда в тот вечер он прижал меня к себе в «Плазе»… под халатом у него ничего не было… и…

— И?

— Я не почувствовала эрекции, — закончила Дженюари.

Линда свистнула.

— Я забыла. Ну конечно. Ему под шестьдесят, он пьет. Смертельное сочетание. Тебе придется вначале сделать минет.

— Я, наверно, не сумею. Я… я даже не знаю, как это…

— Представь себе, что ты сосешь фруктовое мороженое на палочке… вообще-то тут нужна практика. Внушив себе, что это мороженое, я делаю лучший минет в Нью-Йорке. Все мужчины так считают. Но тебе следует это освоить. Тут многое подсказывает инстинкт. Такой мужчина, как Том, сам научит тебя…

— Но… а вдруг он кончит?

— Тогда глотай сперму.

— Что?

Линда простонала.

— Дженюари, если ты по-настоящему любишь человека, подобный акт приносит огромное удовлетворение и становится наиболее полным выражением твоих чувств. Мужчина извергает семя… ты принимаешь его… и проглатываешь. Проглатываешь его часть.

— Линда, меня может вытошнить! Я никогда не слышала ничего более отвратительного! Линда рассмеялась.

— Слушай, леди из каменного века. Сперма полезна для тебя. Она насыщена гормонами и улучшает кожу. Я при малейшей возможности делаю из нее «маску».

— Что?

— Использую ее в качестве «маски». Когда Кит жил со мной и мы занимались сексом каждый вечер, я трижды в неделю дрочила ему член рукой и перед оргазмом подставляла стакан. Затем переливала сперму в бутылочку и ставила в холодильник. Из спермы получается прекрасная «маска». Вроде яичного белка… только лучше. Оставляешь ее на лице минут на десять, до подсыхания, потом смываешь холодной водой. Почему, думаешь, я оставила у себя того типа из рекламного агентства… я получила от него полстакана.

— Линда, это ужасно. Я не смогу, меня вытошнит. Это…

— Ладно, если не сможешь проглотить, тогда подставь лицо… размажь сперму по коже и… Дженюари вскочила.

— Линда, я не могу это слушать! Я…

— Сядь! Господи, я помню, что ты провела три года в полной изоляции от внешнего мира. И школа мисс Хэддон — не то место, где Мастере и Джонсон стали бы проводить свои исследования. Никто не говорит, что ты обязана делать эти вещи. Но тебе пора узнать, что люди, занимающиеся этим, вовсе не дегенераты или извращенцы… Тебе следует хотя бы выслушать меня!

— Хорошо. Но я не хочу сосать член и глотать эту гадость.

— О'кей. Но ты не можешь лежать, как бревно, просто позволяя мужчине трахать тебя. Тут важна активность обоих партнеров.

— Но что я должна делать?

— Реагировать и отвечать!

— Как?

— Господи!

Линда, поднявшись, заходила по комнате. Склонившись над столом, посмотрела Дженюари в глаза.

— Ты отвечала на его поцелуй, верно?

— Да.

— Умница! Так вот, когда он станет, лежа в постели, целовать твои соски, начни ласкать его.

— Какие места?

— Господи, Дженюари… любые. Погладь сзади шею. Поцелуй ее… его уши… щеки… дай ему почувствовать, что ты живая. Что тебе нравится то, что он делает. Постанывай от удовольствия, кусай его…

— Кусать?

— О, не до крови… как бы играя… точно котенок… царапай ему спину… ласкай его тело руками… языком…

Дженюари откинулась на спинку кресла.

— Линда, а что, если я не смогу?.. Вдруг почувствую себя в постели скованно?

Линда посмотрела на подругу.

— Придумала!

Она щелкнула пальцами.

— В какое время вы встречаетесь завтра?

— Когда он вернется из Вашингтона. Перед обедом.

— В четыре часа тебе сделают витаминный укол.

— Витаминный укол?

Линда заглянула в календарь. Найдя нужную страницу, списала с нее имя и адрес.

— Вот. Доктор Саймон Альперт. Он и его брат Престон — настоящие волшебники. Кит водил меня к Саймону несколько раз, когда был помешан на своем физическом состоянии. Наверно, он и сейчас пользуется его услугами, чтобы лучше ублажать Кристину Спенсер.

— Но каким образом витаминные уколы повысят мою сексуальность?

— Слушай, я знаю одно — когда Кит заставлял меня сделать укол, весь мир точно расцветал… становился ярче. Я работала по двадцать часов в сутки. Оргазм, казалось, длился целый час. Я была потрясающим партнером по сексу, не проявляя агрессивности. Кит всегда утверждал, что я слишком агрессивна и командую в постели. Тут проявлялся его мужской шовинизм. Что плохого в том, что я говорила ему: «Передвинься левее… быстрей… медленней»? Некоторые мужчины считают, что если они полижут клитор, то мы должны испытывать к ним вечную благодарность. Такие типы меня убивают. Представь себе… коснувшись на мгновение языком твоей пипки, они смотрят на тебя так, словно ты получила в подарок бриллиант «Кохинор». И за это ты должна делать минет в течение часа… даже если член напоминает спагетти. Однако после витаминного укола мне нравилось все, что делал Кит, и я не вела себя, как режиссер. Это чудодейственное средство — комплекс витаминов В и Е. Доктор Альперт смешивает их в твоем присутствии. Постарайся попасть к доктору Саймону Альперту — у него легкая рука. Это средство — настоящий динамит. За двадцать пять долларов оно не может быть плохим. И если Кит тратил такие деньги… ну, понимаешь. Я сделала себе три укола. По-моему, в этом составе есть какое-то средство, подавляющее аппетит, — после укола я не притрагивалась к еде. Все женщины с лишним весом ходят туда. На самом деле многие доктора делают подобные инъекции. Я знаю, что есть один врач, который обслуживает известных звезд, больших шишек из Вашингтона, знаменитого композитора и нескольких голливудских продюсеров.

— Почему ты перестала делать уколы?

— Они недешевы. Инъекции хватает на три дня. Одна женщина, с которой я познакомилась в приемной, сказала мне, что ей делают четыре укола в неделю. Но теперь, когда я рассталась с Китом, мне не нужно столько энергии. Во всяком случае, для Леона.

— Но это не опасно?

— Слушай, Дженюари, тебе двадцать один год, у тебя был один неприятный контакт с мужчиной. С великолепным парнем… которого ты не любила. Ты от него отказалась. Теперь у тебя появился шанс с Томом Кольтом… а ты сидишь здесь и говоришь мне, что боишься оказаться не на высоте. Боже, если бы мне предстояло свидание с Томом, я бы бегала по Мэдисон-авеню в поисках какого-нибудь потрясающего платья, а не сидела, думая о том, удастся ли мне вызвать у него эрекцию и как это сделать. Уж в этом-то я бы не сомневалась.

Дженюари улыбнулась:

— Рядом с тобой я чувствую себя отсталой… в смысле секса.

— Твои проблемы можно снять хорошим сексом, — засмеялась Линда, — а теперь позвони доктору Альперту и попроси его принять тебя сегодня днем. Ты не захочешь вылезать из кровати. Да, еще… зайди в офис к Леону и попроси у него «бомбу».

— Что это?

— Барбитурат. Вставишь капсулу в ингалятор и положишь его на тумбочку возле кровати. Перед оргазмом вы оба вдохнете препарат. Эффект потрясающий!

— Линда, можно у тебя кое-что спросить? Скажи мне, разве люди, любящие друг друга, ложась в постель, не получают удовольствия без всех этих ухищрений?

— Конечно, дорогая, — ты его уже получила с Дэвидом!

Уйдя из редакции в пять часов, Дженюари помчалась домой. Полежала в ванне. Надушилась. Выложила два костюма. Один состоял из слаксов и рубашки. Другой — из длинной юбки и шелковой блузки. Она наденет один из них в зависимости от планов Тома. Дженюари надела новый бюстгальтер фирмы «Пуччи»; Линда, конечно, сказала бы, что лифчики «Пуччи» вышли из моды. Линда вообще считала эту часть туалета излишней.

В семь часов Дженюари еще сидела в лифчике перед телефоном. Она выкурила полпачки сигарет и отхлебнула немного «Джека Дэниэлса». Девушка купила бербон на тот случай, если Том поднимется к ней. Она также взяла в магазине натуральный кофе и яйца.. Она не знала, чего следует ожидать, но хотела быть готовой ко всему.

К восьми часам она уже трижды звонила в «Плазу». Каждый раз ей отвечали: «Да, для мистера Кольта забронирован номер, но он еще не приехал».

Он позвонил в девять.

— Дженюари… извини меня. Самолеты не летают из-за плохой погоды. Мне пришлось сесть на поезд. Он должен был прибыть в Нью-Йорк к шести. Поэтому я не стал звонить. Но мы простояли час в Балтиморе. И, представляешь, на полчаса задержались в Трентоне — одна женщина вздумала рожать.

— О, Том… неужели!

Она испытала такое облегчение, услышав его голос, что даже засмеялась,

— Слушай, я буквально валюсь с ног. (У нее екнуло сердце.) Ты не возражаешь, если я попрошу подать обед в номер?

— Том, если ты слишком устал, чтобы встретиться со мной, я не обижусь. (Что она говорит!)

— Нет, я должен поесть. Умираю от голода… а для тебя это не поздно?

— Я сейчас приеду.

— Отлично. Моя машина стоит возле твоего подъезда.

— Значит, ты знал, что я захочу приехать.

— Конечно. Ты же сказала, что не хочешь играть. Он ждал ее у двери номера. Она бросилась в его объятия. Том поцеловал девушку.

— Боже, ты выглядишь потрясающе… — произнес Том. — Заходи же… сейчас принесут бифштексы. Я решил, что влюбленная девушка не будет слишком привередливой в еде.

Мысленно он еще был в своем турне. Каждая минута поездки раздражала Тома. Он казался себе дрессированной обезьянкой, особенно на ТВ. Ведущие называли себя почитателями его таланта; Тома восхищала непринужденность, с которой они вели передачу под слепящим светом прожекторов. Находясь перед камерой, он ощущал себя динозавром, громадным, не вписывающимся в окружение и эпоху. Хозяева шоу помогали ему, и, в конце концов, он освоился.

— Каждая проданная книга — это тяжкий труд, — заметил Том и добавил, что его роман уже на третьем месте в списке бестселлеров «Нью-Йорк Тайме».

Они пообедали и сели на диван перед телевизором. Том пил бербон и смотрел вечерний выпуск новостей. Дженюари медленно потягивала спиртное. Том удивился, когда она попросила налить и ей. Но она хотела чувствовать себя раскованно, когда они отправятся в спальню. Внезапно он повернулся к ней и сказал:

— Слушай… не хочешь поехать на побережье?

— В Уэстгемптон?

— Да. Хью приглашает нас к себе. Мы можем остаться там. Он все равно полночи проводит на берегу. Он сказал, что будет спать на диване, если вернется в дом.

— Когда? — спросила Дженюари.

— Завтра. Мы выедем в три. Утром у меня два интервью.

— С удовольствием, — сказала Дженюари.

Он встал, обнял девушку и нежно поцеловал ее. Его руки скользнули под рубашку Дженюари, затем под лифчик. Она вспомнила слова Линды — «Делай что-нибудь! Покажи ему, что любишь его». Осторожно провела рукой по спине Тома… коснулась его брюк спереди. Вдруг он отстранился.

— Слушай, уже поздно. Я смертельно устал. Мы проведем вместе уик-энд.

Он подал ей пальто и проводил до двери.

— Дженюари, ты за весь вечер не сказала…

— Что?

Он улыбнулся:

— Любишь ли ты еще меня.

— О, Том… ты знаешь, что люблю. Снова улыбнувшись, он быстро поцеловал ее в губы. Слова Тома удивили девушку. Она посмотрела на него.

— Том… а ты любишь меня? Он медленно кивнул:

— Думаю, да… правда, люблю.

Утром, в девять часов, сидя в приемной доктора Альперта, заполняя карточку, которую ей дала медсестра, Дженюари испытывала смущение. Но она понимала, что нуждается в помощи. Вечером Том освободился из ее объятий… потому что у него не было эрекции. Он не хотел, чтобы она это узнала. Она не возбуждала его. Духи «Фракас», бюстгальтер «Пуччи» — все старания оказались тщетными.

В полдень она позвонила Линде. Когда Линда закричала: «Ну, что?», Дженюари ответила: «Ничего не было». Линда посоветовала ей сходить к доктору Альперту, если она не хочет испортить весь уик-энд.

— Может ли мужчина любить девушку и не хотеть ее?

— Господи, Дженюари, если бы ты знала, как часто парни добиваются меня, стремятся к близости, а в постели их член становится похожим на вареную макаронину, и мне приходится буквально запихивать его в себя.

— Линда!

— Перестань кричать «Линда» и смирись с этим. Том Кольт спал с самыми разными женщинами. Ему пятьдесят семь лет, он слегка истаскался. Ты должна завести его. Ему мало просто видеть твое тело нимфетки. Ты должна что-то сделать.

Она наконец заполнила все графы карточки. Медсестра отвела девушку в маленькую кабинку со столом для обследования пациентов. Таких кабинок в офисе врача было семь. Они все были постоянно заняты. Когда Дженюари покидала приемную, комната уже была заполнена людьми. Медсестра протянула ей бумажный халат и сказала:

— Снимите все и пройдите в конец коридора.

Облачившись в шуршащий халат, Дженюари отправилась в комнату, расположенную в конце коридора. Там ее ждала девушка с кардиографом. Медсестра попросила Дженюари лечь на кушетку и приложила электроды к ее груди.

Закончив обследование, медсестра повела Дженюари в другую комнату.

— А теперь, мисс Уэйн, мы возьмем у вас кровь для анализа.

— Но я пришла сюда только, чтобы мне сделали витаминный укол. Я сказала об этом утром доктору Альперту по телефону.

— При первом визите к доктору Альперту пациент всегда проходит полное обследование.

Дженюари протянула руку. Она поморщилась, когда медсестра ввела иглу в вену. Потом девушка уколола ей палец. Дженюари немного успокоилась. Похоже, этому доктору можно доверять. Он весьма педантичен. Неудивительно, что его уколы дают эффект.

Наконец она снова оказалась в кабинке. Села на край стола и стала ждать. У врача было много пациентов. Дженюари специально пришла пораньше, объяснив, как ее научила Линда, что она спешит на самолет и должна освободиться к полудню.

Минут через пятнадцать в кабинку вошел человек средних лет со стетоскопом на шее. Он приветливо улыбнулся.

— Я — доктор Саймон Альперт. Какие проблемы? Нервы шалят? Я посмотрел анализ крови — у тебя десять единиц. Это легкая анемия. Для серьезного беспокойства нет оснований. Но должно быть двенадцать.

Она заметила, что у него застиранный воротничок и не совсем чистые ногти. Казалось невероятным, что этот человек имеет роскошный офис на Парк-авеню с умелыми, антисептическими медсестрами. Он напоминал Эйнштейна, который никогда не причесывался и ходил в кроссовках. Его зубы пожелтели от никотина. Дженюари заметила, что десны у врача тоже неважные. Похоже, он сам нуждался в витаминах.

— А теперь расскажи — что привело тебя сюда? Ты, кажется, пришла ко мне по рекомендации мисс Риггз, моей бывшей пациентки.

Она посмотрела в сторону, потом на свои ухоженные ногти.

— Я… я познакомилась с одним человеком…

— Мы здесь не делаем аборты… и не даем пилюли.

— Нет, совсем другое. Понимаете, это необыкновенный человек, он нравится всем женщинам, и я…

— Достаточно. Можете больше ничего не говорить. Он сочувственно улыбнулся.

— Все ясно. Он тебя оставил. Ты в депрессии. Подавлена. Посиди здесь.

Врач вразвалку вышел из комнаты. Меньше чем через пять минут вернулся назад со шприцем.

— Это поможет тебе почувствовать себя новой женщиной. Ты вернешь его. Я знаю.

Доктор закрепил иглу. «Надеюсь, он вымыл руки», — подумала Дженюари.

— Такие юные создания, как ты, влюбляясь, целиком отдаются своему чувству. Мужчину это утомляет… и тогда вы начинаете звонить ему… верно?

Не дав Дженюари раскрыть рта, он продолжил:

— Ну конечно, обычная история… названивая, умоляя, ты отталкиваешь его от себя еще больше. Вечно одно и то же.

Доктор развязал пояс ее халата, и он соскользнул на бедра девушки. Врач почти не замечал наготы девушки. Он приложил стетоскоп к ее груди и, похоже, остался доволен тем, что услышал. Протер ватой, смоченной в спирте, ее предплечье возле локтя.

— Послушайся меня, не звони ему. Обещай дядюшке Саймону… не звони подлецу.

Она почувствовала, как игла входит в вену. Дженюари отвела взгляд. У него действительно была легкая рука… девушка почтя не ощутила боли. Повернув голову, Дженюари увидела, как кровь заполняет шприц… затем она стала постепенно уходить из него в руку вместе с витаминным раствором. Врач улыбнулся и прижал ватку к месту укола.

— Согни руку в локте и подержи так минуту. У тебя отличные вены.

Она не могла поверить в происходящее. Инъекция подействовала мгновенно. Дженюари точно поплыла… у нее закружилась голова… но это было приятное ощущение. Внезапно внутри девушки разлилась теплота… как в Риме, когда ей давали центотал натрия… тело обрело удивительную невесомость. Только вместо чувства пустоты и сонливости, которые вызывал центотал натрия, сейчас ее переполняла энергия. Ей захотелось потрогать себя между ног — в ее паху что-то пульсировало.

Доктор Альперт улыбнулся:

— Тебе уже лучше?

Он покрутил ее сосок, и она засмеялась, потому что это не было жестом старого развратника. Это был жест дружбы, сделанный добрым дядей Саймоном.

— Все будет отлично, — заверил он. — Мы быстро поднимем твой гемоглобин до двенадцати-тринадцати единиц. Вероятно, тебе потребуется один укол в неделю… или целый курс. Сообщи это мисс Саттон, моей помощнице. Некоторые люди делают два укола в неделю… или семь, но с меньшими дозами. У меня есть пациент с уровнем гемоглобина пятнадцать единиц, он приходит ко мне ежедневно. Он — знаменитый композитор, работает по восемнадцать часов в сутки. Отдает творчеству все свои силы и нуждается в частых инъекциях. Как и вы, худенькие девчушки, работающие днем и занимающиеся любовью по ночам.

Он снова покрутил ее сосок и заковылял из кабинки.

Дженюари соскочила со стола для обследований, и белый халат упал на пол. Она провела рукой по своим грудям. Потом еще раз. Соски отвердели. Она испытала божественное ощущение внизу живота. Коснулась половых губ, клитора. Восхитительно! Доктор Альперт с грязными ногтями и удивительными витаминами — настоящий волшебник. Она с ясностью осознала, что до сих пор функционировала только наполовину. Возможно, всегда страдала анемией. То есть после несчастного случая. Ну конечно… до этого, общаясь с Майком, она чувствовала, что живет полной жизнью. И теперь снова ожила… проснулась. Ее ждал весь мир!

Она быстро оделась, подписала счет на сто двадцать долларов за кардиограмму, анализ крови и инъекцию. Помощница врача объяснила девушке, что в дальнейшем каждый укол будет стоить двадцать пять долларов — это в том случае, если она не решит пройти курс из двадцати инъекций. Тогда ей придется заплатить сразу четыреста долларов. Дженюари улыбнулась. Она будет делать уколы по мере необходимости за двадцать пять долларов.

Заглянув в «Сакс», Дженюари купила Тому галстук. Потом зашла в «Гуччи» и попросила отослать Линде пояс, которым восхищалась ее подруга. Девушка написала на открытке: «Спасибо за доктора Альперта». Бросилась домой собирать вещи. В три часа раздался звонок. Шофер сообщил, что автомобиль ждет ее. Дженюари ехала в лифте, предвкушая удовольствие от уик-энда.

Ей не терпелось поскорей увидеть Тома. И Хью… он тоже был замечательным человеком. Весь мир был прекрасен!

Глава девятнадцатая

Тому галстук понравился.

— Я буду надевать его, отправляясь на телевидение, — сказал писатель.

В машине была бутылка. Том предложил Дженюари выпить. Она покачала головой.

— Я пьянею от тебя, — заявила девушка.

Когда они прибыли в Уэстгемптон, Дженюари бросилась в объятия Хью Робертсона. Если он и удивился раскованности ее приветствия и избытку чувств, переполнявших Дженюари, то ничем не выдал этого. Она так часто вспоминала день, который они провели в Уэстгемптоне, что ей казалось, будто она вернулась к себе домой. Огромная кровать и камин были именно такими, какими они сохранились в ее памяти. Шум прибоя, казалось, доносился издалека, хотя Дженюари видела берег через окно гостиной. Они сидели на диване возле камина. Том потягивал спиртное, а Хью жарил мясо. Она прижималась к Тому, время от времени помогая Хью готовить. В десять часов Хью сказал:

— Мне пора отправляться в дюны.

— Вы замерзнете, — произнесла Дженюари.

— Сегодня я побуду там недолго. У меня за кухней есть уютный кабинет. Иногда мне лень подниматься по лестнице, и я сплю там. Так что пользуйтесь верхней комнатой со спокойной совестью.

После ухода Хью Дженюари и Том остались сидеть возле камина, глядя на огонь и слушая треск поленьев и шорох волн, набегающих на берег. Дженюари никогда не надоедало наблюдать за волнами — они упрямо поднимались из океана, разбивались о сушу и, собравшись с новыми силами, снова накатывались на нее. Они напоминали ей шаловливых детей, подбегающих к воде и оттаскиваемых от нее матерью.

Она теснее прильнула к Тому и провела кончиком пальца по его профилю. Склонившись, он поцеловал девушку. Потом, прихватив бутылку бербона, взял Дженюари за руку и повел ее наверх.

Комната представляла из себя реконструированный чердак. Прежний владелец дома был, очевидно, ярым патриотом. Он выкрасил стены в белый цвет, а мебель покрыл голубой и красной эмалью. В центре мансарды стояла гигантская кровать с периной. Дженюари, скинув туфли, бросилась на нее.

— Том… иди сюда… тут нет пружин. Я просто утопаю здесь.

Соскочив с кровати, она подошла к Тому.

— Я люблю тебя, — сказала Дженюари, расстегивая блузку.

Их глаза встретились. Джинсы девушки соскользнули на пол. Она медленно расстегнула лифчик и сняла трусики.

— Вот я, — нежно произнесла Дженюари. С мгновение он рассматривал ее, улыбаясь. Она обвила рукой его шею.

— Ну же, ленивец, — прошептала Дженюари, расстегивая рубашку Тома. — Давай ляжем в постель.

Он повернулся к комоду и налил себе бербона. Быстро выпил его, протянул руку и погасил свет. Дженюари с кровати наблюдала за тем, как он раздевается в полумраке. Увидела белые ягодицы, резко выделявшиеся по сравнению с загорелой кожей спины и плеч. У Тома были мускулистые бедра… повернувшись, он прыгнул в кровать, и она заскрипела. Засмеявшись, они обнялись. Том опирался на локти, находясь над Дженюари. Погладив ее волосы, он прошептал в темноту:

— Детка, я хочу сделать тебя счастливой.

— Я счастлива, Том.

Она обвила руками его шею и притянула Тома к себе, чтобы поцеловать. Он перекатился на бок, не выпуская девушку во время поцелуя из своих объятий. Она провела рукой вдоль его спины. Дженюари чувствовала себя легко и раскованно, словно их тела всегда были рядом. Ей хотелось касаться Тома… принадлежать ему.

Вдруг она почувствовала его язык на своем теле… грудях… животе… сжала руками голову Тома… ощущения, которые она испытывала, были восхитительными. Но ей хотелось делать приятное ему… исполнять все его желания… язык Тома ласкал ее бедра… его палец проник внутрь Дженюари… каждый нерв ее тела отзывался на ласку… казалось, язык Тома был повсюду… и вдруг она испытала потрясающее ощущение… она не верила, что это происходит с ней… такого еще не было в ее жизни. Дженюари застонала. Тело растворялось, охваченное экстазом… она затрепетала, стиснув голову Тома… и наконец, обессилев, распласталась на кровати. Том лег рядом с ней, коснулся ее грудей.

— Я сделал тебя счастливой?

— Господи, Том… я никогда не испытывала ничего подобного… но… мы же не сделали этого… я имею в виду, ты…

— Я хотел сделать тебя счастливой, — сказал он.

— Силы возвращались к Дженюари. Сейчас он войдет в нее.

— А теперь мы просто полежим рядом, обнявшись. Она замерла. Что-то было не так. Он прижал ее к себе… но Дженюари охватил испуг. Она не возбуждала его. Девушка принялась целовать шею Тома… гладить его тело. Она не была уверена в том, что делает это правильно, но старалась подражать ему. Легла на Тома сверху и стала целовать его грудь. Затем спустилась ниже. Но не обнаружила большого пульсирующего члена, который вонзил в нее Дэвид… меж ног Тома покоилось нечто вялое, безжизненное, размером с большой палец. Она не верила своим глазам. Возможно ли, чтобы у такого крупного и мужественного человека, как Том Кольт, был столь маленький пенис? Она начала ласкать его, но реакции не последовало. Дженюари поднесла к нему свои губы. Ее охватила нежность к Тому, желание заботиться о нем, защищать. У Тома Кольта, чьи романы насыщены сексом… у этого любимца женщин… живого символа мужественности… был член, как у мальчика! Господи, как это, наверно, всегда омрачало его жизнь! Она сама волновалась в школе оттого, что ее груди росли недостаточно быстро… но все же что-то у нее была. Но для мужчины не иметь ничего… пенис — его единственный половой орган. Боже, вот в чем причина всех драк, в которые ввязывался Том… увлечения подводным плаванием со скубой… участия в теннисных турнирах и соревнованиях по гольфу. Она стала ласкать его с еще большей нежностью. Бедный, несчастный Том… вынужденный изливать свои сексуальные фантазии на бумагу, не имея возможности реализовать их в жизни. Он внезапно притянул ее к себе.

— Дженюари… не думай, что ты разочаровала меня. Я получаю удовольствие, делая тебя счастливой.

Она лежала, не двигаясь. Скольким женщинам он говорил то же самое? И вдруг она решила сделать так, чтобы он почувствовал себя мужчиной. Принялась ласкать его. Провела языком по руке… бедрам Тома… Дразня его, приблизилась к члену… коснувшись пениса, тотчас отстранилась… увидела, как его маленький орган начинает твердеть… продолжила игру… снова задела член губами… переключилась на другую часть тела… ее пальцы трогали его мошонку… внезапно он навалился на Дженюари… начал двигаться… увеличивая темп… она услышала его стон… тело Тома обмякло. Он несколько секунд полежал на девушке. Посмотрев ей в глаза, сказал:

— Спасибо, Дженюари.

— Спасибо, Том.

Он вытащил из девушки свой член и обнял ее.

— Я люблю тебя, Дженюари.

— И я люблю тебя, — прошептала она. Он погладил ее волосы.

— Знаешь, что ты для меня сделала? У меня это получилось впервые за десять лет.

— Я рада, Том.

Она поцеловала его в щеку, которая оказалась мокрой. Заметила слезы в глазах Тома.

— Что-то не так?

Он уткнулся лицом ей в шею; она прижала его к себе, успокаивая, как маленького ребенка. Через несколько минут Том встал с кровати и подошел к комоду. Отхлебнул бербон и, стоя спиной к Дженюари, произнес:

— Дженюари, извини, я…

Вскочив с кровати, она подбежала к нему.

— Том… я люблю тебя. Повернувшись, он поглядел на нее:

— Мне неловко, что я расслабился. Это первые слезы за последние двадцать лет.

— Я вызвала их?

Он погладил ее по голове.

— Нет, детка…

Том отвел девушку обратно к кровати, и они легли рядом. Обняв Дженюари, он сказал:

— Ты сделала меня очень счастливым. Наверно, эти слезы — по нам обоим. Я нашел чудесную девушку… а тебе достались руины Тома Кольта. Нет, мой аппарат всегда был такого размера… тут уж что бог дал… но раньше он функционировал. Последние десять лет я спал с проститутками, принимал возбуждающие средства — ничто не помогало. Только сегодня, с тобой…

— Но, Том… у тебя же есть ребенок.

— Я хочу, чтобы ты знала правду. Понимаешь, женщины всегда прощали мне мой недостаток… мирились с тем, что я отнюдь не половой гигант. Им нравилось появляться со мной в свете. И я, черт возьми, мог удовлетворить их другими способами. Но несколько лет назад я задумался… после стольких лет труда, кому я все оставлю? У меня никого не было. Два моих брата погибли на войне. У старшей сестры нет детей. Внезапно я понял, что хочу ребенка. И я решил усыновить какого-нибудь малыша. Но для этого нужно быть женатым человеком. Я стал присматриваться к знакомым женщинам, пытаясь определить, из кого получится наилучшая мать. Никто не подходил на эту роль. У одних уже были собственные дети, другие признавались, что ненавидят их. Я не видел приемлемой кандидатуры, пока полтора года тому назад не познакомился на вечеринке в Малибу со «звездочкой», которую звали Нина Лу Браун. Для начинающей актрисы она была старовата… ей тогда уже исполнилось двадцать семь… она почти потеряла надежду на настоящий успех. Снималась в рекламных клипах для ТВ. Я понравился ей, и мы разговорились. Нина Лу сказала мне, что она родом из Джорджии. У нее десять братьев и сестер. До двенадцати лет она бегала босиком. Нина Лу любила детей и подумывала о браке с одним оператором, потому что хотела родить — годы уходили. Все было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой… но я понимал, что она не притворяется, — Нина Лу не знала о моем желании иметь ребенка. У хозяина дома, где мы встретились, было двое маленьких сыновей. Днем младшему в ногу попала заноза. Пятилетний мальчик не подпускал к себе мать, которая хотела вытащить занозу. За дело взялась Нина Лу. Она затеяла игру. Сказала мальчику, что он в силах помочь ей извлечь занозу. Попросила бокал виски. Дала ребенку самому окунуть иглу в спиртное. Сказала, что собирается напоить виски его ногу, чтобы она опьянела. И он, хочешь верь, хочешь нет, позволил ей вытащить занозу, сидевшую очень глубоко. Когда все было закончено, малыш поцеловал Нину Лу. И я тогда же решил, что она станет матерью моего ребенка.

Мы встречались в течение месяца. Я ни разу не переспал с ней. Я сделал Нине Лу предложение и объяснил, в чем состоит моя проблема. Она сама нашла решение. Искусственное осеменение. Мне это и в голову не приходило. Поженившись, мы отправились к врачу… она забеременела не сразу, лишь через шесть месяцев. И полгода тому назад родила мне сына.

Дженюари лежала, не шевелясь. Том прикурил сигарету и передал ее девушке.

— Теперь ты знаешь историю моей жизни.

— Да, — тихо промолвила Дженюари. — Ты, наверное, должен по-настоящему любить Нину Лу.

— Я ей благодарен. Я никогда не был влюблен в нее. Но я люблю Нину Лу за то, что она дала мне. В обмен я предоставил ей сексуальную свободу… она должна лишь соблюдать приличия. Иногда к ней приходит молодой актер и удовлетворяет ее потребность в сексе. Она — прекрасная мать для Тома-младшего. Ей нравится быть миссис Том Кольт — она ценит престиж, дом в Малибу, любит приемы. Так что наш брак функционирует, если его можно назвать таким словом. Я не вправе требовать от двадцатидевятилетней женщины, чтобы она до конца жизни отказалась от нормального секса. Она любит малыша и…

— Том… сегодня у нас все получилось. Ты когда-нибудь пытался с ней? Мне показалось, что ты даже не собирался предпринять попытку…

Он покачал головой.

— Конечно, я пробовал. Она была уверена, что способна сотворить чудо. Я испытывал унижение, разрешая ей… ночь за ночью… пока мы не 'сошлись на том, что шансов нет. Я не предполагал, что у нас что-то получится сегодня… ты мне дорога, и я не счел возможным скрывать от тебя правду…

Он еще сильнее прижал ее к себе.

— Дженюари, ты видишь, что ты для меня сделала. Даже если это не повторится… я буду испытывать к тебе благодарность до конца жизни.

— Это повторится.

— Дженюари, я не могу получить развод. Нина Лу никогда не оставит мне сына. Я боюсь потерять его. Хочу дать ему все. Поэтому-то и согласился на это турне. Мне хватило бы денег, чтобы прекрасно провести остаток жизни. Но я хочу оставить приличную сумму ей и сыну.

Поднявшись с постели, он принес бутылку.

— Выпьем перед сном? Она покачала головой.

— Я и так счастлива, — прошептала Дженюари. Он сделал большой глоток.

— Я не могу выразить это словами… я люблю тебя… никого так не любил. Я никогда не открывался перед женщинами, кроме Нины Лу и тебя. С ней я был вынужден это сделать, а с тобой мне этого хочется. Я вел себя, как негодяй, с большинством женщин. Говорил им, что у меня на них не стоит. Держался так, словно с кем-то, кто подходит мне, мой член становится двухметровым. Слушай, я не знаю, когда ты потеряешь ко мне интерес, но пока это не произошло, все будет по-твоему… никаких игр. Я буду любить тебя… если тебе нужне то, что осталось от меня, я — твой.

Она прильнула к нему.

— О, Том… я люблю тебя. И хочу тебя… буду с тобой, пока нужна тебе… мы всегда будем вместе. Клянусь.

Они полежали рядом некоторое время, и вскоре по ровному дыханию Тома она поняла, что он заснул. У нее ни в одном глазу не было сна; ей захотелось покурить и все обдумать. Она любила его — сила чувства не зависит от размера члена. Она должна убедить его в этом. Осторожно выскользнув из кровати, чтобы не разбудить Тома, она надела халат и на цыпочках спустилась по лестнице вниз. В гостиной было пусто, огонь догорал. Она бросила в камин газеты и полено. Вскоре дрова снова затрещали, стало теплее. Она села на диван, подобрала под себя ноги и, глядя на пламя, стала думать о Томе. Она всегда считала, что у всех мужчин члены примерно одного размера. Конечно, у кого-то он больше, у кого-то меньше… но она не представляла, что мужской орган может быть таким маленьким, как у Тома. Внезапно она подумала об отце. Был ли его пенис так же велик, как у Дэвида? Несомненно. Бедный Том. Она сочувствовала ему и в то же время испытывала нежность и желание. В ее душе царило смятение. Дженюари хотелось оказаться в его объятиях, прикоснуться своим бюстом к груди Тома, почувствовать близость возлюбленного… вкус его губ.

Она услышала скрип двери. Поняла, что Хью стоит у нее за спиной. Он обошел диван и посмотрел на Дженюари. Затем бросил взгляд на лестницу.

— Том спит, — сказала девушка. — Он прикончил бутылку бербона.

Хью шагнул к деревянному столику, служившему баром, и налил себе виски.

— Будешь?

Она покачала головой.

— Я выпью кока-колу. Он протянул ей бокал.

— Хочешь холодного мяса? Ты, наверно, проголодалась. Ничего не съела за обедом. Дженюари потянулась.

— Я чувствую себя прекрасно. Просто прекрасно. Мне не нужна еда.

На его лице появилось озабоченное выражение.

— Дженюари, не знаю, насколько удачен его брак, но он любит ребенка, и…

— Хью, я понимаю, что он никогда на мне не женится. Не беспокойтесь.

— Ты влюблена в него?

— Да.

Он сел рядом с Дженюари.

— Мне уже доводилось видеть, как девушки влюблялись в Тома. Все они говорили, что добьются своего. Но когда он принимал решение уйти… кое-кто травился пилюлями.

— Хью… насколько хорошо вы знаете Тома?

— Разве кто-то может знать его до конца? Мы познакомились с ним шесть лет тому назад, когда в одной из своих книг он писал что-то о космосе. Том приехал в Хьюстон за нужной ему информацией. Мы подружились. Потом я оказался в Лос-Анджелесе в тот момент, когда Том разводился. Он предложил мне остановиться у него. Познакомил меня с одной из брошенных им девушек, и мы славно провели время. Мой брак развалился, но у меня было отрицательное отношение к разводу… знаешь, «подождем, пока подрастут дети». Черта с два, они никогда не понимают… даже став взрослыми и заведя собственных детей. У моей дочери, да благословит ее Господь, трехлетний ребенок, и она мне заявила: «Папа, почему вы с мамой расходитесь… после стольких лет!» Да, да, — он вдруг умолк. — Что-то я разболтался. Ты задала мне один вопрос, а я вываливаю на тебя историю моей жизни… когда тебя на самом деле интересует жизнь Тома. О'кей. Насколько хорошо я знаю Тома? Его узнать нелегко. Мы друзья, хорошие друзья — я всегда могу рассчитывать на его помощь, а он — на мою. Мы во многом похожи. Такой человек, как Том, растворяется в своих произведениях, он прочно связан с героями его книг: он создает их, а они, в свою очередь, влияют на Тома. Моя работа тоже поглощает меня целиком… я даже не знаю толком моих детей…

Он заговорил о детях, о том, как начал летать. Дженюари слушала внимательно, понимая, что он освобождается от груза вины, обусловленной крушением брака, потерей контакта с детьми. Она сказала Хью, что он не должен упрекать себя — он следовал своему предназначению.

— Ты действительно считаешь, что самое главное для человека — делать свое дело? — спросил он.

Дженюари кивнула; ей не показалось странным и нелепым, что она дает совет Хью Робертсону, — сейчас ей казалось, что она способна решить любую проблему. Они беседовали о происхождении жизни… Солнечной системе… бесконечности. Хью сказал, что существование разумных существ за пределами нашей Солнечной системы уже является научным фактом. Он был убежден в том, что в ближайшие столетия между галактиками будет установлена связь. Цепь искусственных спутников гигантским мостом соединит планеты.

— Но как мы будем общаться с маленькими зелеными человечками?

— Почему ты полагаешь, что они окажутся зелеными? Если планета занимает такое же положение относительно центра своей Солнечной системы, что и наша Земля, то ее обитатели должны быть такими же, как мы.

— Вы хотите сказать, что может существовать другая планета, подобная Земле? С развитой цивилизацией?

— Не одна, а множество. С цивилизациями, опережающими нашу на биллион лет… и, конечно, отстающими от нее.

Они помолчали. Дженюари грустно улыбнулась.

— Тогда все, что мы делаем и о чем думаем, начинает казаться незначительным. Стоит только представить себе, что в других мирах есть люди, подобные нам, молящиеся Богу… как я, просившая его помочь мне заново научиться ходить…

— Ходить?

Они обернулись — по лестнице спускался Том. На нем был халат; писатель держал в руке пустую бутылку.

— Проснувшись, я обнаружил, что моя девушка исчезла, а спиртное кончилось. Он сел возле Дженюари.

— Я не ослышался — вы говорили о ходьбе? Сейчас почти два часа ночи.

— Нет, — отозвался Хью. — Дженюари рассказывала, как она когда-то молилась о том, чтобы Господь помог ей научиться ходить.

— Я не могла заснуть, — сказала Дженюари, прижавшись к Тому. — Мы с Хью беседуем о звездах.

— Почему ты заново училась ходить? — спросил Хью.

— Это длинная история.

— Кажется, я сегодня рассказал тебе несколько Довольно длинных историй. Теперь твой черед, — заявил Том.

Она начала говорить, сначала неуверенно. И вдруг обнаружила, что заново переживает те долгие печальные месяцы. Огонь догорел, но мужчины, казалось, этого не замечали. Темные глаза Тома излучали сочувствие и восхищение. Она поняла, что никому еще не говорила о том, как много ей довелось страдать. С Линдой она лишь делилась фактами. Даже Майк не знал о том отчаянии, которое она испытывала. При нем она всегда сохраняла бодрый вид. Но сейчас, когда она сидела в темноте рядом с обнимавшим ее Томом, все пережитые Дженюари мучения и боль одиночества выплеснулись из души девушки. Когда она закончила, мужчины долго не могли нарушить тишину. Наконец Том встал.

— По-моему, нам всем не помешает выпить. Хью налил себе виски.

— — Это вас устроит? Бербон кончился.

— Я основательно подготовился, — сказал Том. — Водитель отнес на кухню коробку. Я сейчас вернусь.

Том вышел из комнаты; Хью проводил его взглядом. Подняв бокал, он посмотрел на Дженюари, свернувшуюся калачиком на диване.

— Я увидел в тебе нового человека. Знаешь, мне начинает казаться, что у вас с Томом все будет хорошо. Похоже, он обрел наконец в лице худенькой девчонки настоящую женщину.

Входная дверь открылась так бесшумно, что они не заметили, как в дом проникли двое мужчин. Дженюари обернулась в тот момент, когда чья-то рука зажала ей рот. Она увидела, как блеснул нож у ее горла. Второй незнакомец направил луч фонаря в лицо Хью.

— О'кей, мистер… если не хочешь, чтобы мы убили твою девушку, выкладывай деньги и драгоценности. Закричишь — мы перережем твоей подружке горло.

— У нас нет денег и драгоценностей, — глухо произнес Хью.

— Послушай, мистер… Двухметровый гигант застыл над Хью.

— На прошлой неделе мы бомбили тут неподалеку одну парочку. Чтобы заставить даму снять кольца, нам едва не пришлось отрезать ее мужу яйца. У вас, приезжающих сюда отдохнуть на уик-энд, всегда есть при себе деньги и цацки.

— На ней ничего нет, — произнес бандит, державший нож у горла Дженюари.

Хью вывернул свои карманы. Оттуда выпали две пятерки… несколько долларовых бумажек… монеты и ключи.

— Это мелочь, — сказал великан и посмотрел на лестницу. — Держи девку, — приказал он своему напарнику. — Я отведу его наверх. Может быть, сумею убедить этого типа показать мне, где он хранит ценности.

Дженюари осталась наедине с мужчиной, у которого был нож. «Где же Том? Я должна закричать», — подумала Дженюари. Она посмотрела на мужчину. Он тяжело дышал, на лице его блуждала самодовольная ухмылка. Он был коротышкой и едва доставал Дженюари до плеча. Но он держал у горла девушки нож.

Одной рукой он развязал пояс ее халата. Уставился на полоску кожи. Ухмылка превратилась в злобную усмешку.

— Кажется, я помешал тебе побаловаться с твоим дружком.

Она закрыла глаза и постаралась сдержать крик, когда его рука грубо коснулась ее груди. Коротышка расстегнул «молнию» на своих брюках и вытащил из ширинки член.

— Неплохой агрегат для такого маленького парня, как я. Каждый человек должен быть хоть в чем-то силен. Мой друг, — он кивнул в сторону лестницы, — думает только о деле. Но я совмещаю работу с удовольствием. Так что мы с тобой немного потрахаемся.

Он сорвал халат с Дженюари:

— А ну, повернись!

— Пожалуйста… — взмолилась она.

— Вероятно, ты предпочитаешь более романтичный вариант — на мягкой кровати и чтобы я лежал сверху. Тогда ты попытаешься вырвать у меня нож. Нет уж, сестренка. Займемся любовью по-собачьи. Стоя в такой позе, ты не бросишься на меня. Ну-ка, повернись! — рявкнул он.

— Пожалуйста… я не стану отнимать у вас нож. Пожалуйста…

— Конечно, не станешь. А ты, однако, разболталась. Я найду другое применение твоему ротику. А ну, живо встань на колени.

Заставив девушку опуститься на колени, он поднес свой член к ее лицу. Отвращение оказалось сильнее страха, и Дженюари, внезапно вскочив, побежала по комнате. Коротышка тотчас догнал ее, ударил по щеке, повалил на пол.

— Быстро на колени, сука. Только попробуй что-нибудь выкинуть. Сейчас я засажу мой член тебе в задницу так глубоко, что он выйдет через твое горло.

Он склонился над ней, и она закричала. Коротышка невольно отпрянул. Она почувствовала холодное лезвие ножа у своей шеи.

— Надеешься разбудить соседей? Никого нет… с обеих сторон. Мы забрали там радиоприемники. Ничего ценного не нашли. Если ты будешь сопротивляться, я не получу никакого удовольствия и порежу тебя.

Она увидела в дверном проеме очертания Тома. Он услышал ее голос! Собрав все свои силы, она вырвалась из лап бандита. Но коротышка снова схватил ее. Тяжело дыша, он попытался овладеть девушкой. Она знала, что Том приближается к ним. Еще одно усилие, и Дженюари снова освободилась. Коротышка в ярости схватил ее за грудь, пытаясь притянуть к себе. Том находился за его спиной. Девушка услышала, как Том ударил коротышку бутылкой по голове. Грабитель ахнул, выпустил Дженюари и упал на пол. Том заключил Дженюари в свои объятия.

— О, Том! Он пытался меня… О, боже! Если бы ты опоздал…

Он поднял ее халат и помог ей надеть его. У Дженюари стучали зубы, но она указала на мансарду.

— Там второй. Он с Хью…

Том посмотрел на человека, лежавшего без сознания на полу. Протянул Дженюари бутылку.

— Слушай, если этот подонок шевельнется, ударь его. Не жалей эту сволочь. Помни, что он хотел сделать с тобой.

Он отправился по лестнице вверх. Со второго этажа доносился шум. Очевидно, гигант избивал Хью. Том двигался медленно, перешагивая через ступени. Одна из них скрипнула. Дженюари затаила дыхание. Коротышка чуть пошевелился. Дженюари, держа бутылку в руке заколебалась. Но грабитель, простонав, снова впал в забытье. Дженюари испытала облегчение. Она чувствовала, что не смогла бы ударить беспомощно лежащего на человека. Если бы он нападал на нее, тогда другое дело. Она посмотрела на него. Перед ней был безобразный коротышка с двухдневной щетиной на физиономии. От него дурно пахло. Сейчас, с закрытыми глазами и чуть отвисшей нижней челюстью, он казался жалким и безобидным.

Повернувшись, она увидела, как Том медленно продвигается по лестнице. Со второго этажа донесся грохот. Там падала мебель. Дженюари показалось, что сейчас на нее обрушится потолок. Том перешагнул сразу через две ступеньки. Он уже оказался в самом конце лестницы, когда дверь открылась и в проеме появился великан. Он замер на мгновение, растерявшись при виде Тома. Перевел взгляд с Тома на своего лежащего без сознания сообщника. Выругавшись, бросился на Тома; мужчины покатились вниз. Том первым вскочил на ноги, но гигант тотчас бросился к нему.

— Я оставил твоего друга полумертвым в спальне, — проревел бандит. — Но с тобой я разберусь до конца.

Его кулак врезался Тому в живот. Том согнулся пополам, но не упал. Следующий удар великан собрался нанести в челюсть, но Том увернулся. Он хотел выиграть время, чтобы восстановить дыхание. Но гигант не дал ему шанса. Сокрушительный удар в живот свалил писателя. Оцепенев от ужаса, Дженюари наблюдала за тем, как великан приближается к ней. Она увидела валявшийся на полу нож. Схватив его, побежала по комнате. Гигант засмеялся.

— Собралась поиграть? Хочешь, чтобы Большой Генри отнял ножичек у девочки?

Он шагнул к ней. Она метнулась за диван. Великан попытался догнать ее, но она обогнула диван.

— Том.. Хью… помогите!

— Кроме нас двоих, тут все спят, цыпленок.

Человек раскатисто засмеялся над своей шуткой, приближаясь к Дженюари. Она заколебалась. Если она ударит его ножом и промахнется, все будет кончено. Она снова обогнула диван. Великан смеялся.

— Слушай, а ты хорошенькая. Жаль, что у меня нет времени заняться тобой.

Он приблизился к ней. Она отпрыгнула от него, едва не споткнувшись о тело коротышки. Дженюари услышала, что Том пошевелился. Гигант тоже заметил это. Улыбка исчезла с его лица.

— Хорошо, сучка. Мне надоело играть в кошки-мышки.

Перепрыгнув через диван, он схватил Дженюари. Она попыталась ударить его ножом наотмашь, но он вывернул ей руку, Дженюари закричала от боли. Нож упал на пол. Бандит подобрал его, отшвырнул девушку' в дальний угол комнаты и направился к Тому, который уже стоял на ногах.

— О'кей, мистер. Ты пожалеешь, что пришел в себя.

Он попытался пырнуть Тома ножом в шею, но писатель увернулся и заехал великану кулаком в челюсть. Но грабитель едва почувствовал это. С ухмылкой на лице он шагнул к Тому. Писатель отступил назад. Потом пригнулся, выжидая. Великан приближался к нему, поигрывая ножом. Том не двигался. Бандит подошел совсем близко. Внезапно Том бросился вперед, точно пантера, и нанес ребром ладони удар по горлу противника, после чего заехал великану кулаком в челюсть. Все произошло, так быстро, что Дженюари не поверила своим глазам. Гигант рухнул на пол. Том бросился по лестнице к Хью. Дженюари последовала за ним. Хью лежал на полу. Он уже приходил в сознание. Его челюсть начала опухать. Один глаз Хью не открывался, но космонавт заставил себя улыбнуться.

— Я выживу… похоже, от меня было мало проку, я потерял форму.

Они спустились вниз. Коротышка уже приходил в себя. Хью направился к телефону. Том останови друга.

— Что ты собираешься сделать?

— Вызвать полицию. Это наркоманы. Посмотри на его руку — она вся в следах уколов.

— Положи трубку, — приказал Том. — Мы найдем веревку и свяжем их. Я отвезу этих подонков на расстояние мили от дома и брошу их там. Обратившись в полицию, мы впутаем в это дело Дженюари. Ты знаешь, обыграют ситуацию газетчики.

Хью отправился за веревкой, а Том стал приводить гиганта в чувство, шлепая его ладонью по] щекам. Когда Хью вернулся, Том энергично массировал; бандиту заднюю часть шеи. Но тот лежал, как тряпичная кукла.

— Мы не можем бросить их в таком состоянии, — сказал Том. — Они не выживут. Замерзнут.

— Выживут, — возразил Хью, связывая грабителей. — Это же наркоманы… они не боятся холода.

— Хью, мне кажется, он мертв.

Поднявшись, Том посмотрел на обмякшее тело гиганта.

Хью склонился над грабителем, прикоснулся к его запястью, шее.

— Есть слабый пульс.

— Тогда мы должны доставить его в больницу. Хью, ты отвезешь Дженюари в Нью-Йорк. Дженюари, быстро оденься.

Это был приказ. Девушка побежала вверх по лестнице.

— Но что будешь делать ты? — спросил Хью.

— Когда вы уедете, я позвоню в полицию и попрошу их прислать «скорую помощь». Скажу, что собирался тут поработать над книгой, а ты предоставил мне дом. Объясню, что вышел на кухню, а вернувшись, застал их врасплох…

— Почему тебе самому не поехать с Дженюари в город? Я вызову «скорую» и расскажу ту же историю. Думаю, Дженюари предпочла бы этот вариант.

— Я тоже, — произнес Том. — Но, дружище, в тебе нет и ста восьмидесяти сантиметров. Ты смог бы ударить его в горло или челюсть, лишь если бы он для этого нагнулся.

Том посмотрел на свой разбитый кулак.

— И эти костяшки послужат подтверждением того, что я говорю правду.

Дженюари спустилась с сумкой. Ее лицо было белым, она прижалась к Тому. Хью вышел из дома, чтобы завести машину.

— Я слышала ваш разговор. Что, если грабители заговорят? Скажут, что видели здесь троих людей?

— Эти наркоманы могут говорить все что угодно — поверят мне, а не им. Не беспокойся.

Они услышали, как Хью посигналил. Том повел Дженюари к двери.

— О, Том…

Она прильнула к нему.

— Я надеялась, что мы весь уик-энд будем вместе. Не только одну ночь.

Он посмотрел на нее и заставил себя лукаво улыбнуться.

— Знаю. Но согласись, это была необычная ночь.

Глава двадцатая

Погруженные в свои мысли, Дженюари и Хью всю дорогу молчали. Когда они подъехали к Нью-Йорку, уже начало светать. В машине работал обогреватель, но Дженюари внезапно поежилась. Город казался угрюмым и серым. Уэстгемптон и случившееся там перестали быть реальностью. Хью остановил автомобиль перед домом Дженюари. Улицы были пусты. Холодный ветер гонял по тротуару обрывки газет. Настроение у Дженюари было таким же мрачным и тяжелым, как испачканные копотью уличные диванчики, стоявшие перед зданиями.

— Дома без швейцаров выглядят мертвыми, — сказала девушка.

Улыбнувшись, Хью похлопал ее по руке.

— Отдыхай, Дженюари.

Он помог ей выйти из машины; они остановились перед подъездом. У Дженюари зуб на зуб не попадал от утреннего холода.

— Вы устали. У вас, вероятно, затекли ноги, — сказала она. — Я умею готовить только растворимый кофе… но если вы хотите…

— Нет. Полиция в Уэстгемптоне вежливая, но весьма! дотошная. Том способен выпутаться из любой ситуации, но будет чувствовать себя лучше, если я вернусь туда.

Наклонившись, он поцеловал ее в щеку.

— Слушай, я хочу взять назад все мои советы-предостережения, которые я так охотно давал вначале. Между тобой и Томом произошло нечто такое, чего у него не было с другими девушками. Я говорю это не потому, что ты — влюбленная женщина. Я наблюдал за Томом и видел, как он смотрит на тебя, чувствовал его отношение, — тут все другое. А теперь отдыхай. Уладив наши проблемы, мы немедленно позвоним тебе.

Когда Дженюари вошла в квартиру, ей показалось, что время остановилось. В комнате валялись вещи, оставшиеся при сборах. На кресле лежали слаксы, на кровати — рубашка. Неподвижные следы далекого прошлого. Эти двадцать четыре часа были целой жизнью.

Подойдя к холодильнику, она налила себе кока-колу. Внезапно Дженюари вспомнила, что она ничего не ела Хью шутливо заметил, что ей, видно, не нравится его стряпня. Наверно, ей следует сварить яйца. Но почему-то мысль о еде вызывала у нее отвращение. Голова была совершенно ясной… ей не хотелось спать… энергия переполняла Дженюари. Девушке хотелось выйти на улицу и погулять. Она высунулась из окна. В воздухе стоял густой туман. Ей казалось, что она идет… она могла рассеять дымку… точно волшебница… взмахнуть руками и залить округу солнечным светом. Она сильнее тумана… сильнее природы… потому что она, как сказал Хью, — влюбленная женщина. Но Дженюари боялась покинуть квартиру, она ждала звонка Тома.

Она курила одну сигарету за другой, пила кока-колу… Звонить Линде было еще слишком рано, и она не хотела занимать телефон. Дженюари включила телевизор. По одному каналу выступал проповедник, по другому показывали мультфильм. Затем начался утренний фильм — старая картина Вана Джонсона с таким плохим звуком, что Дженюари не могла слушать — сейчас она не могла слушать ничего. Она выключила телевизор. Внезапно вспомнила о службе передачи сообщений. Она забыла справиться о звонках, не ожидая ничего важного.

Сотрудница службы заговорила сердитым тоном.

— Мисс Уэйн, не забывайте про нас. Или хотя бы оставляйте нам ваш телефон, если уезжаете надолго. Ваш папа очень недоволен. Он говорил так, словно мы виноваты в том, что не можем найти вас. Мы, в конце концов, всего лишь служба передачи сообщений, а не…

— Когда он звонил? — перебила ее Дженюари.

— В пятницу в десять вечера. Он остановился в «Плазе» и хотел, чтобы вы ему позвонили. (В это время она была в «Плазе»… и, конечно, забыла справиться насчет звонков.) Потом еще раз в субботу утром, в половине десятого, — продолжила женщина, — он хотел пригласить вас на ленч. (В это время она была у доктора Альперта.) Затем в полдень (Она бегала по «Саксу», покупая подарки)… в пять… семь… и последний раз вчера в десять вечера. Он улетел в Палм-Бич. Позвоните ему туда.

Она посмотрела на часы. Десять минут девятого. Дождавшись девяти, Дженюари позвонила в Палм-Бич.

— Где ты пропадала? — спросил Майк. Она заставила себя засмеяться.

— Майк, ты не поверишь, я забыла позвонить в службу передачи сообщений. Утром ходила по магазинам. Совсем вылетело из головы. Днем снова вышла из дома и, вероятно, пропустила твой звонок. А вечером отправилась обедать. Ужасно обидно… извини. Как Гстаад?

— Отлично. Ди заняла второе место. Она сразу полетела в Палм-Бич, а я остановился в Нью-Йорке, чтобы повидаться с тобой. И вместо того чтобы пойти к нам в «Пьер», снял номер в «Плазе». Подумал, что ты этому обрадуешься. Я не смог получить мой прежний «люкс»… угадай, кто в нем живет…. Том Кольт! Но мне дали точно такой этажом ниже. Я сидел там, как жених у алтаря, брошенный невестой, и ждал мою девочку.

— О, Майк… Он засмеялся:

— Все в порядке. Слушай, я не сказал Ди, что мы разминулись. Не хотел выглядеть дураком.

— Конечно, Майк.

— Мы пробудем здесь до пасхи. На праздничный уик-энд ждем вас с Дэвидом в гости. Ди устроит напоследок роскошный прием. А потом… у меня есть для тебя настоящий сюрприз.

— Какой?

— Каннский кинофестиваль.

— Что?

— Помнишь, мы говорили о нем в Швейцарии, ты еще мечтала туда попасть? Так вот, примерно в одно время с фестивалем состоится турнир по триктраку в Монте-Карло, и я уговорил Ди поехать. Мы остановимся в каннском отеле «Карлтон» — тебе уже есть двадцать один год, так что я смогу повести тебя в казино, обучить «железке», «баккаре»… Мы посмотрим картины… увидим моих старых друзей… Возможно, я преподнесу тебе и другие сюрпризы…

— Майк, когда это произойдет?

— Начало в мае. Если мы прилетим числу к пятнадцатому, то нам хватит времени на все. Ди успеет вернуться в Нью-Йорк из Палм-Бич, навести порядок в «Пьере» — сейчас там все в чехлах и пыли. А я смогу посмотреть новые постановки. Может быть, ты походишь со мной, если Дэвид согласится провести несколько вечеров без тебя. Но я должен научить тебя играть в триктрак. Я делаю большие успехи и, в конце концов, буду играть по-крупному. Сейчас играю по пять долларов за очко. Но это дело времени…

— Ты счастлив, Майк?

— Я играю, и мне везет — из этого состоит жизнь, во всяком случае, для меня.

— Я рада.

— Как у тебя с Дэвидом?

— Он очень славный молодой человек.

— Это верно.

— Боюсь, что…

— Появился кто-то еще?

— Да… Майк…

Внезапно она поняла, что готова рассказать ему все. Он поймет.

— Майк… я познакомилась с одним человеком… кажется… нет, я знаю…

— Кто он?

— Майк, у него семья.

— Продолжай.

Его голос вдруг стал жестким.

— Не говори мне, что это шокирует тебя.

— Это вызывает у меня отвращение. Я развлекался с девками. Считал их шлюхами, даже если они были звездами, потому что они шли на это, зная, что у меня есть жена и ребенок. Поэтому когда ты… в двадцать один год… имея все… и даже такого влюбленного в тебя поклонника, как Дэвид…

— Любовь должна быть взаимной, Майк.

— Из всех мужчин, с которыми ты могла бы встречаться, ты выбрала женатого. И, конечно, у него есть дети.

— Один ребенок.

— Он может развестись?

— Не знаю. Он…

— Не говори. Мне все ясно. Он из рекламного агентства… разменял четвертый десяток… ему надоела девушка, на которой он женился в начале карьеры… он упрятал ее в Уэстчестер…

— Майк… все не так.

— Дженюари, скажи мне одну вещь. Ты… ты была близка с этим человеком?

Она уставилась на телефон, не веря своим ушам. Ее поразила эта фраза: «ты была близка…» и его смущенный голос. Он напоминал проповедника… это был не Майк. Она не могла сказать ему. Потрясенная необходимостью что-то скрывать от Майка, она услышала, как произносит:

— Ну, Майк, все не так серьезно. Я просто сказала, что познакомилась с одним человеком. И…

— Дженюари, я когда-либо дал тебе дурной совет? Выслушай меня сейчас… пожалуйста. Не встречайся с ним больше. Он не может уважать тебя… ведь ты знаешь, что он женат.

— Майк, ты говоришь, как человек, отставший от жизни на три поколения.

— Я говорю со своей дочерью. И мне плевать, что все изменилось. Конечно, сейчас больше сексуальной свободы. Я не был бы шокирован, узнав, что ты переспала с Дэвидом… скажем… за несколько месяцев до вашей свадьбы. Или что ты уже переспала с ним и он не подошел тебе. Это сегодняшний день. Новая свобода. Все стало иным. Но чувства мужчин не меняются. Позволь заметить — они не уважают девушек, которые спят с ними, зная, что у них есть жены. Потому что какую бы историю он тебе ни рассказал… о том, что они спят в разных спальнях… что между ними существует соглашение — в любом случае в те вечера, когда мужчина не встречается с любовницей и остается дома, он ложится в постель с женой. Даже если он трахает ее из жалости. Я это знаю… по собственному опыту. И они относятся к своим женам с уважением, потому что чувствуют себя виноватыми перед ними. И чем лучше девушка в постели, тем сильнее чувство вины. Когда оно становится очень сильным, а девушка не желает довольствоваться несколькими вечерами в неделю… редкими тайными путешествиями… начинает предъявлять большие претензии — ее бросают, чтобы на несколько недель, пока не найдется замена, вернуться к жене. Избавь меня от этой чепухи о свободе отношений. Женатый мужчина всегда остается женатым мужчиной — в пятьдесят девять, шестьдесят или семьдесят. Меняются закон и мораль, но не отношения между людьми.

— О'кей, Майк. Успокойся. Со мной все в порядке…

— Хорошо. Возвращайся к Дэвиду или найди кого-нибудь вроде него. Порадуй отца. Я поговорю с тобой позже на неделе. Пора идти в гольф-клуб. Я играю по-крупному — когда везет, надо рисковать.

Дженюари услышала щелчок. Положив трубку, она бесцельно уставилась на пустой двор. Она, верно, потеряла разум, если решила, что Майк поймет ее. Даже если бы он не остановил Дженюари своими словами, она не смогла бы рассказать ему все. А не объяснив отцу ситуацию, она не сумела бы убедить Майка в том, что Кольт по-настоящему любит ее, что их отношения отличаются от его прежних романов. Она подумала о Томе… От любви и нежности у нее защемило в груди. Большой, сильный, удивительный человек… она способна сделать его счастливым.

Зазвонил телефон. Она едва не подвернула ногу, бросившись к нему.

— Алло…

Дженюари замолчала. Она собиралась произнести: «Алло, Том». Но это был Майк.

— Слушай, я не могу идти играть в гольф, закончив так разговор с тобой. Если этот тип, который нравится тебе, на самом деле порядочный малый, хочет развестись с женой и ты действительно его любишь, тогда…

— О, Майк… все обстоит иначе.

— Я старался говорить легкомысленно, чтобы скрыть свое волнение. Извини.

— Все в порядке, Майк.

— Я люблю тебя, детка. И помни — ты можешь рассказать своему отцу все. Ты это знаешь, да?

— Да, Майк.

— Ты любишь меня?

— Конечно.

— О'кей. Позвоню тебе на днях.

Остаток дня она провела у телефона. Том позвонил в пять.

— Я послал за тобой автомобиль. Ты приедешь в «Плазу»?

— Конечно, Том. Как ты себя чувствуешь?

— Я почувствую себя хорошо, увидев тебя.

Поток машин в городе был плотным. Дженюари нервничала, метр за метром продвигаясь к «Плазе». Добравшись до отеля, она побежала по коридору к номеру Тома.

Он выглядел усталым, осунувшимся, но когда Дженюари оказалась в объятиях Тома, его улыбка посветлела. Сев на диван и отпив бербон, он обрисовал ей ситуацию. Грабитель находится в коме, но против Тома не выдвинуто обвинение. У преступника длинный послужной список. Полиция разбирается сейчас с его сообщником.

— Не представляю, как тебе удалось справиться с ним, — сказала девушка. — Ты много пил. Он печально улыбнулся.

— Когда я ввязываюсь в драку, я бьюсь не на жизнь, а на смерть.

— Ты когда-нибудь терпел поражение?

— Я потерял несколько зубов. Но у меня инстинкт убийцы, который помогает мне побеждать. Иногда я чувствую, что способен убить, и мне становится страшно. Я свалил верзилу ударом карате. Старался не попасть в дыхательное горло. Слава богу, удалось. Иначе он был бы мертв. Однажды я дал себе слово использовать этот прием только в тех случаях, когда моя жизнь в опасности.

— Она действительно была в опасности.

— Нет, я мог одержать верх с помощью кулаков. Человек, владеющий карате, — он показал ей, как наносится удар ребром кисти, — способен убить противника одним точным движением.

Она провела с Томом весь вечер и сумела возбудить его настолько, что они совершили полноценный акт любви. Благодарность Тома не имела границ, и когда он, обняв Дженюари, сказал, что любит ее, она поняла, что он говорит правду.

На следующий день Тома осадили репортеры. Все газеты рассказывали о происшествии в Уэстгемптоне. Эта история относилась к разряду тех, что пресса связывала с Томом Кольтом. К полудню полиция установила личность коротышки. Чикагские власти разыскивали его по подозрению в изнасиловании и убийстве трех женщин. Событие обрело общенациональную огласку. В Нью-Йорк прибыли полицейские из Чикаго. Телефоны в «люксе» не умолкали. Номер Тома был полон детективов и газетчиков.

Рита Льюис радостно регулировала поток репортеров. Дженюари выскользнула от Тома утром, в половине девятого, как раз перед первым запланированным интервью… пока новость еще не просочилась в прессу. Днем Том позвонил девушке в редакцию и сказал:

— Тут сумасшедший дом. Вмешалось ФБР. Возможно, завтра мне придется отправиться в Вашингтон и дать там показания насчет коротышки и его сообщника, которого зовут Генри Морс. Представляешь, у Генри есть гражданская жена и двое детей; она наняла адвоката, который вчинил мне иск на миллион долларов.

— Она ничего не добьется? — спросила Дженюари.

— Нет. Только отнимет время. В конце концов, согласится на несколько сотен долларов.

— Но почему ты должен ей что-то платить? Этот человек собирался убить нас.

— Легче откупиться, чем пройти досудебное разбирательство. Ее адвокату это известно. К сожалению, так устроена правоохранительная система. Тот, кто располагает избытком свободного времени и кому нечего терять, знает, что ты заплатишь, чтобы избавиться от лишних неудобств… и ты идешь на это.

— О, Том… какая несправедливость.

— И вообще, в любом случае ближайшие несколько дней нас не должны видеть рядом. Коротышка — его зовут Бак Браун — уже заявил, что видел в доме темноволосую девушку. Никто ему не верит. И не поверит, если мы не будем появляться на людях вдвоем до тех пор, пока шум не затихнет.

— Когда это произойдет?

— Через несколько дней. Мой издатель на седьмом небе от счастья. Он, кажется, уверен, что я сам организовал этот инцидент ради успеха книги. За последние двадцать четыре часа заказано более восьми тысяч экземпляров. Они делают допечатку. Все убеждены, что книга займет первое место.

— О, Том, это замечательно!

— Она и так заняла бы его.

В голосе Тома прозвучали злые ноты.

— На этой неделе она уже третья. Мне бы не хотелось думать, что я поднялся наверх с помощью кулаков.

— Если бы книга не была превосходной, никакая драка не помогла бы ее продаже. Тебе это известно.

— Дженюари, скажи мне — как я жил без тебя?

— А я думаю о том, как мне прожить сегодняшний день без тебя.

— Мы будем держать связь по телефону. При первой возможности встретимся.

Днем он отправился в Вашингтон и позвонил ей в полночь.

— Я проведу здесь несколько дней. Попутно собираю материал для книги, так что оборачивается к лучшему. Этот коротышка, Бак Браун, — тот, что держал нож У твоего горла, — он бы тебя убил. Это его стереотип поведения — изнасиловав женщину, прикончить ее. Он сошелся с великаном несколько недель назад на почве наркотиков. Они оба продавали зелье и сами кололись. Но коротышка к тому же параноик. Говорят, он зарезал шестерых женщин, список его жертв постоянно пополнялся. Он признался, что после изнасилования всегда убивал свою жертву.

Том понизил голос.

— Знаешь, детка, наверно, мне следует прекратить пить. Если бы я накачался сильнее… и все проспал… Ты бы…

Он замолчал.

— Слушай, я вернусь в конце недели. Мы проведем уик-энд вдвоем.

— Только не в Уэстгемптоне, — сказала она.

— Да. В «Плазе». В надежном и безопасном Городе Развлечений. Дженюари, ради бога, не признавайся Линде, что ты там была во время происшествия. В конце концов… я поклялся на Библии.

Выполнить просьбу Тома оказалось нелегко. Когда газеты сообщили о нападении грабителей, Линда превратилась в Торквемаду.

— Где ты была, когда все это случилось? Я думала, что проводишь с ним уик-энд в Уэстгемптоне.

— Нет, я была там только днем. Потом он отправил меня в Нью-Йорк; он хотел поработать.

— Так ничего и не случилось?

— Без меня тут произошло многое.

— Я имею в виду… постель.

— Линда, все чудесно.

— Дженюари, ты говоришь правду?

— Да.

— Когда вы это сделали?

— Линда, ради бога! Я находилась там до десяти вечера.

— Он оказался хорошим любовником?

— Да…

— В твоем голосе не слышно восторга.

— Просто я устала… мало спала.

— Ты выглядишь неважно. Слишком похудела, Дженюари.

— Знаю. Сегодня я основательно пообедаю и рано лягу спать.

Но она не стала обедать. После разговора с Томом Дженюари долго не могла заснуть. Целая неделя без него… Радостное настроение пропало. На следующее утро, проснувшись, она почувствовала боль в спине и шее при движении. Дженюари пошла в редакцию и к трем часам решила, что у нее грипп. Линда отправила подругу домой.

— Дженюари, большинство девушек, влюбляясь, расцветают… а ты чахнешь!

Она легла в постель. Дженюари знобило, она начала дрожать. Но девушка не знала ни одного терапевта и не хотела беспокоить Линду. Она вспомнила о докторе Альперте. Ну конечно. Он, несомненно, хороший врач. Как тщательно обследовали ее перед уколом! Она позвонила ему, но помощница врача сказала, что он не ходит к пациентам, и посоветовала ей немедленно приехать в офис.

В приемной было многолюдно, но медсестра сразу же провела Дженюари в маленькую комнату для обследований.

— Я сейчас приведу его к вам, — пообещала она.

Через пять минут в кабинет ввалился доктор Альперт, Посмотрев на Дженюари, он кивнул, вышел из комнаты и тут же вернулся назад со шприцем.

— Вы не хотите измерить мне температуру? — спросила Дженюари. — Я… я знаю, что витамины помогают всем. Но я плохо себя чувствую. Похоже, подцепила вирус.

Он приложил руку к ее лбу.

— Не спала… не ела… потратила много сил. Когда ты последний раз принимала пищу?

— Я…

Она задумалась. Позавчера вечером Том поругал ее за недоеденный бифштекс, а сегодня утром она проглотила маленький кусочек тоста.

— Наверно, в пятницу. С тех пор лишь слегка перекусывала. Но я не голодна. Он кивнул.

— Это тебе поможет, обещаю.

Дженюари сидела в брюках из дангери и рубашке. Она закатала рукав и протянула врачу предплечье, но он покачал головой.

— Сними штаны… это внутримышечная инъекция.

Она спустила брюки и легла на бок. Игла легко вошла в ягодицу. Но Дженюари не испытала немедленного прилива сил. Она села и натянула на себя брюки.

— Я ничего не чувствую, — сказала девушка.

— Ты пришла сюда не для того, чтобы что-то почувствовать. Ты пришла потому, что заболела, — проворчал доктор.

— Да, но прошлый раз после укола я сразу почувствовала себя великолепно.

— Когда ты здорова, после укола ты испытываешь душевный подъем. При недомогании инъекция просто улучшает твое состояние.

Она посмотрела на врача, сидя на краю стола. Дженюари была вынуждена признать, что боль в спине и шее исчезла. Но на прежнюю эйфорию не было и намека. Она прошла в приемную и заплатила помощнице врача двадцать пять долларов. Идя домой, Дженюари заметила, что озноб прекратился. К ней вернулись силы, болезненные ощущения в спине и шее больше не появлялись. Но сейчас Дженюари не казалось, что она способна завоевать весь мир.

Том вернулся в пятницу днем; она помчалась к нему в «Плазу». Вид у него был уверенный, почти спокойный. Открыв бутылку «Джека Дэниэлса», он настоял на том, чтобы Дженюари выпила с ним.

— Помню, я сказал, что мне следует с этим завязывать, и я действительно стал пить меньше… но сегодня мы должны кое-что отпраздновать. На этой неделе мой роман занял первое место. И, похоже, я неплохо продам права на экранизацию. Уже сейчас есть предложения от «Коламбии», «Метро», «Сенчери», «XX века» и нескольких независимых продюсеров. А самая приятная весть — верзила вышел из комы и будет жить, так что мне не придется нести груз этой вины.

Сунув руку в карман, он вытащил оттуда сверток, перевязанный лентой.

— Это не подарок. Просто вещь, которую я увидел в витрине и захотел купить тебе.

Она вскрыла сверток. Там лежал изумительный шелковый шарф с вышитым словом «Козерог».

— О, Том... какая прелесть… но самое ценное — это то, что тебе пришла в голову такая мысль.

Ночью, когда они легли в постель, Дженюари не удалось возбудить Тома. Прижав девушку к себе, он скрыл свое огорчение.

— Я слишком устал, — произнес Том. — И, возможно, я недостаточно уменьшил суточную дозу спиртного. Давай хорошенько выспимся. Завтра все будет в порядке.

Утром она сказала, что ее ждет стоматолог. Том попросил отменить визит к врачу, но Дженюари пообещала вернуться к середине дня.

Она побежала к доктору Альперту без предварительного звонка. К счастью, в приемной было малолюдно; врач, улыбнувшись, заявил девушке, что она стала выглядеть лучше. Дженюари сказала, что теперь регулярно питается и соблюдает режим. Она словно отчитывалась перед учителем за выполненное домашнее задание. (Посмотрите, какая я умница. Теперь вы сделаете мне настоящую витаминную инъекцию?) Она ждала с надеждой, когда он вернется в кабинет. Сердце Дженюари забилось чаще — врач вошел в комнату с большим шприцем. Она не сменила свою одежду на халат для обследования. Мгновенно сняв блузку, Дженюари протянула врачу руку.

— Ты обещаешь мне есть… даже если у тебя не будет аппетита?

Она радостно кивнула; он стянул ей плечо резиновым жгутом. Дженюари увидела, как игла вошла в вену. Снова кровь заполнила шприц… затем вернулась в руку. И опять Дженюари точно получила заряд энергии. Ей показалось, будто она родилась заново. Дженюари еще не испытывала такой бодрости… ее чувства обострились… краски стали ярче… запахи — сильнее. Но над всем превалировало ощущение силы… для нее не было невозможного… тело Дженюари трепетало… внезапно девушке показалось, что она испытала оргазм. Ей безумно захотелось вернуться к Тому. Она быстро надела блузку… обняла доктора, подписала счет и выбежала на улицу. Там было холодно, но она знала, что весна приближается. Чувствовала это. Впереди много хорошего… «Плаза» находилась всего в нескольких кварталах, но Дженюари остановила такси. Она не могла дождаться того момента, когда снова окажется в объятиях Тома.

Она вошла в номер; Том говорил по телефону. Это было интервью; Дженюари терпеливо сидела, пока писатель отвечал на обычные вопросы. Периодически он поглядывал на девушку и улыбался ей. Репортер поинтересовался мнением Тома о литературном уровне современных романов. Том старался отвечать вежливо. «Знаете, мне бы не хотелось влезать в эту область. Я никогда не критикую других писателей. Написать даже плохой роман — это большой труд». Но журналист проявлял настойчивость. Дженюари встала и обняла Тома за шею. Он был в халате. Она начала целовать его в шею. Устроилась у него на коленях. Ее руки скользнули под халат Тома. Он улыбнулся, обнял ее одной рукой и попытался продолжить интервью. Дженюари принялась целовать Кольта в щеку. Наконец он произнес: «По-моему, мы охватили все; у меня сейчас весьма срочная встреча, так что, если вы не возражаете, поставим здесь точку».

Положив трубку, он заключил Дженюари в свои объятия.

— Ты только что погубила интервью.

— Ты сам пытался его закончить.

— Я пытался… но положила ему конец ты. Она обхватила руками его обнаженную талию… расстегнула блузку и лифчик… прижалась бюстом к Тому.

— Я люблю тебя, Том. Действительно люблю. Она встала и повела его в спальню. Позже, когда они лежали рядом, он сказал:

— Как я отблагодарю тебя?

— За что?

— За то, что теперь могу не беспокоиться из-за вчерашней ночи. За то, что завела меня сегодня… сейчас… так хорошо нам еще не было.

Она страстно поцеловала его.

— Боже мой! Это было чудесно!

— И для тебя тоже? Для меня — потому что я функционировал нормально… но с тобой ничего не произошло.

— Ты ошибаешься, Том.

— Дженюари…

Он склонился над девушкой и пристально посмотрел на нее.

— Разве мы не договаривались о том, что будем честны друг с другом? Никогда не лги мне… Она прижалась к нему.

— Том, женщина отличается от мужчины. Мне не нужно всякий раз испытывать оргазм. Держа тебя в моих объятиях и зная, что я делаю счастливым любимого человека, я чувствую себя женщиной больше, чем когда-либо.

Его темные глаза блеснули в полумраке спальни.

— Дженюари, я не смогу теперь обойтись без тебя… никогда.

— Тебе не придется, Том. Я всегда буду ждать… приду к тебе в любой момент. Он шлепнул ее по ягодице.

— О'кей. Примем душ вместе. Скажи, ты умеешь ездить на велосипеде?

— Не знаю… никогда не пробовала.

— Сегодня научишься.

Они взяли напрокат велосипеды и провели день в Сентрал-парке. Она мгновенно научилась не падать. У нее было хорошее чувство равновесия, и вскоре она уже носилась мимо Тома по дорожкам. Они посмотрели кинофильм на Третьей авеню… поели пиццу… вернулись в «Плазу». И когда снова легли в постель, все было чудесно; Том любил Дженюари до тех пор, пока из ее горла не вырвался крик счастья.

На следующий день они поехали на велосипедах в сторону центра. Том показал ей Ирвингплейс, дом Марка Твена и особняк из песчаника, в котором останавливался Оскар Уайльд во время своего турне по Америке. Сидя с Дженюари в маленьком французском ресторане, писатель развлекал ее историями про Синклера Льюиса — «Красный» Льюис проявлял бурную активность в те годы, когда Том был молодым. Том делился своими впечатлениями от встреч с Хэмингуэем и Вулфом — с последним он познакомился, когда преподавал в нью-йоркском университете. Писатель также рассказывал о начале своей литературной карьеры. Он родился в Сент-Луисе. Приехав в Нью-Йорк, нашел себе работу в редакции газеты «Сан». Затем провел короткий отрезок времени в Голливуде. Познакомился там со многими коллегами. В те годы магнаты кинобизнеса смотрели на писателей свысока.

— Поэтому я никогда не пишу сам сценарии по моим книгам, какие бы гонорары мне ни предлагали. В сороковых годах я сочинил столько барахла, подгоняя его под определенных звезд, что дал себе обещание — если стану романистом, никогда не буду работать для кино.

Две последующие недели слились для Дженюари в один чудесный сон. Она пыталась сосредоточиться в редакции. Но ее жизнь обретала полноту только с Томом. Утренние пробуждения в его объятиях, быстрый завтрак вдвоем, бегство из «люкса» до появления Риты Льюис, переодевание у себя дома, каждый третий день — визит к доктору Альперту, работа в редакции. Она выполняла дневное задание за два часа. После витаминного укола за один день пять записей, которыми оставалась довольна даже Сара Куртц. Дженюари рассказывала об одиночестве такого писателя, как Том Кольт… о посягательствах на его время… об отношении автора к рекламной кампании, своей атмосферой напоминавшей ему цирковое представление, к изменениям в области средств массовой информации — когда-то в Нью-Йорке выходили всего три газеты. Она нарисовала точный портрет Тома Кольта без упоминания его фамилии. Набросок назывался «Эхо львиного рычания». Она сравнивала писателя со львом, выходящим из джунглей в цивилизованный мир. По прошествии двух недель Сара сказала, что материала хватит на хорошую статью.

Но настоящая жизнь Дженюари начиналась вечером. Полная новой невероятной энергии, она мчалась в свою квартиру, принимала душ, переодевалась и спешила в «Плазу». Иногда они отправлялись смотреть спектакль, после которого заглядывали в «Сарди». Однажды Том повел девушку пообедать в «Пристанище Дэнни». Их посадили за столик, стоявший перед сценой., где когда-то сидел Майк. Иногда, в особенно тяжелый для Тома день, они заказывали обед в номер, и она выслушивала его жалобы по поводу интервью… телепередач… требований агентов. Все заканчивалось взаимными ласками и объятиями в постели. Иногда он говорил вечером: «Детка, мне пятьдесят семь. Я сегодня устал. Но я хочу, чтобы ты осталась со мной». Такие ночи были ничуть не хуже других. А когда у нее начались месячные и она спросила Тома, не лучше ли ей спать дома, он с удивлением посмотрел на девушку.

— Я хочу обнимать тебя ночью… пусть даже не занимаясь сексом… потому что люблю тебя. Хочу, проснувшись, увидеть, что ты здесь… иметь возможность посреди ночи коснуться тебя рукой — разве не это самое чудесное?

И бывали ночи, когда он хотел удовлетворить ее… он любил Дженюари, пока она не засыпала, обессилев от блаженства.

Линда постоянно задавала ей вопросы. Наблюдала за Дженюари. Девушка искусно уходила от прямых ответов, вызывая у главного редактора «Блеска» легкое раздражение.

В конце марта Тому предстояло совершить еще одну короткую рекламную поездку. Детройт, Чикаго, Кливленд.

— Мне кажется, тебе не стоит ехать со мной, — сказал он. — Зачем порождать ненужные разговоры? Я забочусь не о себе, а о тебе. Это займет всего пять дней.

Увидев слезы в глазах Дженюари, он заключил ее в свои объятия.

— Дженюари, господи, конечно, ты можешь поехать. Пожалуйста, не плачь, детка. Она покачала головой.

— Дело не в этом. Конечно, ты прав. Это только пять дней. И ты вернешься назад. Но я внезапно осознала, что когда-нибудь тебе придется покинуть меня на большой срок и ты не вернешься ко мне…

— Я тоже об этом не раз думал, — медленно произнес Том. — Чаще, чем ты полагаешь. Я должен решить этот вопрос за время моего отсутствия. Я однажды сказал, что не могу обойтись без тебя. Это правда. Также я думаю о новой книге, которую собираюсь написать. Ее замысел наконец выкристаллизовался в моем сознании. А когда это происходит, мне не терпится приняться за работу. Но сейчас все происходит несколько иначе. Я думаю о книге… а перед моими глазами стоишь ты. Прежде работа вытесняла все прочее. Я забывал про окружающий меня мир, книга становилась моей новой любовницей. Сейчас все по-другому.

— Том, ты должен начать писать.

— Знаю… мне надо многое обдумать. Слушай, мы поговорим об этом, когда я вернусь.

Он уехал, и Дженюари показалось, что из воздуха исчез кислород. Она перестала ходить к доктору Альперту. Через два дня ее охватила нервозность, но она заставляла себя обедать с Линдой, у которой был теперь роман с Дональдом Оуклендом, обозревателем нью-йоркской телекомпании. Они ходили в «Луизу», и Дженюари слушала подругу, делившуюся подробностями своей сексуальной жизни.

— Он не умеет лизать… потому что он — еврей. У них это считается неприличным. Но он учится. Я поручила Саре подготовить материал о нем, — сказала Линда, пожевывая сельдерей. — Сейчас он ведет выпуск местных новостей, но после нашей статьи Дональд войдет во вкус настоящей известности и поймет, что я могу для него сделать. Тогда уж он точно бросит жену и переберется в мою квартиру. Мне уже надоел такой режим — три вечерних и одно дневное свидание в неделю.

— Ты хочешь выйти замуж?

Линда пожала плечами.

Мне скоро перевалит за тридцать — почему бы и нет? Во всяком случае, я бы хотела, чтобы он жил со мной. И я многое узнаю от него. Интеллектуальный коэффициент Дональда равен ста пятидесяти пяти — это близко к гениальности. Только благодаря ему я поняла, как мало смыслю в политике. Я не смею признаться Дональду, что никогда не голосовала. Он дает мне массу книг для чтения. Дональд — страстный сторонник демократической партии. Я хочу чувствовать себя уверенно, общаясь с ним и его друзьями, поэтому читаю «Нью рипаблик» и «Нейшн» так, словно это «Космо» или «Мода». Прежде я лишь постоянно следила за конкурентами и пыталась помочь «Блеску» обойти их. Но внезапно поняла: «Блеск» растет, а я сама — нет. Я не разбираюсь в вещах, не связанных с журналом. Дональд высокого мнения о «Женском освобождении», так что я, возможно, вступлю в эту организацию…. Она засмеялась:

— Правда, оставаясь у меня, он забывает об эмансипации и даже ждет, что я выстираю его белье.

— И ты делаешь это? — спросила Дженюари.

— Конечно. Я даже купила Дональду новую зубную щетку и любимую зубную пасту, чтобы они лежали у меня дома. Готовлю ему завтрак… хороший завтрак, лучше того, что он получает дома. Его жена мечтает стать профессиональной поэтессой, так что половину ночи она пишет стихи и еще спит, когда он уезжает из Ривердейла. Иногда я готовлю вечером обед по высшему разряду — он не может каждый раз водить меня в ресторан. Он еще выплачивает за дом в Ривердейле… его жена затеяла строительство бассейна… он помогает брату закончить колледж и…

— Линда, ты можешь найти себе приличного свободного человека?

— Нет. А ты можешь?

Глава двадцать первая

Том звонил каждый вечер. Они обсуждали его выступления по телевидению, спор, в который он ввязался с критиком во время шоу Капа, бесконечные интервью, рецензии на книгу. Она по-прежнему занимала первое место, но Тома беспокоили романы, которые должны были выйти весной. Он не касался своих планов на будущее.

К середине недели Дженюари охватило беспокойство. Том должен был вернуться вечером в пятницу. Он как-то сказал, что не может обойтись без нее. Но сейчас он был без Дженюари. И он признавал, что работа для него всегда важнее всего остального. Не изменилось ли его отношение к ней, Дженюари, за время этой недолгой разлуки?

Утром она примчалась в офис доктора Альперта раньше самого врача. Снова медсестра без предварительной записи отвела девушку в кабинку. Вскоре туда, ковыляя, зашел доктор. Когда игла вошла в вену девушки, Дженюари тотчас перестала сомневаться в их с Томом будущем; она выплыла из офиса, переполненная чувством радостной уверенности в себе.

Том приехал вечером в пятницу. Он поднялся к Дженюари домой без телефонного звонка. Она испустила счастливый крик восторга и бросилась в его объятия. Они постояли, прижавшись друг к другу, говоря одновременно, споря, кто из них соскучился больше. Сейчас, когда он обнимал Дженюари, все опасения казались ей беспочвенными. Он никогда не оставит ее.

Выпустив Дженюари из своих объятий, он повернулся и обвел взглядом комнату. Том был таким большим, что она казалась слишком тесной для него.

— Ты надолго сняла эту квартиру?

— До августа она моя. Мистер Бейли сообщил, что остается в Европе еще на год, и я могу продлить договор поднайма.

— Отдай ее. Я куплю для нас квартиру. Ты сама выберешь ее. Я хочу что-нибудь на берегу реки, с камином, гостиной и кабинетом для работы — я собираюсь писать там мою новую книгу.

— А как же Калифорния?

— Ты о чем?

— Разве ты не должен вернуться туда?

— Да. Мы летим на следующей неделе.

— Мы?

Он серьезно посмотрел на Дженюари.

— Не знаю, как для тебя… но мне эти пять дней показались пятью годами. Я много думал. Через пару лет мне будет шестьдесят. А ты… ты еще останешься ребенком. Поэтому у нас есть только настоящее. Не знаю, как долго оно продлится. Но давай не будем упускать его. Я люблю тебя. Хочу, чтобы ты была со мной. Я еще должен потратить две недели на рекламную кампанию в Калифорнии. Пробыть так долго без тебя для меня непозволительная роскошь. Я позвонил Нине Лу и рассказал ей о тебе. Не назвал твоего имени, но честно объяснил, какие у нас отношения. Сообщил ей, что привезу тебя… что не расстанусь с тобой, пока ты сама этого не захочешь. Я сказал, что остановлюсь в отеле «Беверли Хиллз» — коттедж оплачивает издатель. И чтобы соблюсти приличия, возьму для тебя номер, которым ты не будешь пользоваться. Для посторонних ты едешь в Калифорнию, чтобы написать обо мне статью для твоего журнала. Я буду ездить на побережье к моему малышу. Но не более того. Нина Л у согласна. У нее роман с актером, и если она не будет выглядеть смешно в глазах знакомых, ей нет дела до моей личной жизни.

Все происходило слишком стремительно для Дженюари. Но у нее голова кружилась от счастья — она не расстается с ним.

— Мы проведем в Нью-Йорке еще одну неделю, — продолжил он. — Ты подыщешь квартиру с обстановкой, чтобы по возвращении мы смогли сразу туда въехать. Понимаю, что срок невелик, но хорошему квартирному маклеру его хватит. Посмотри все варианты. Когда остановишь свой выбор на двух-трех квартирах, я сам погляжу их. И мы вместе примем решение.

— Но, Том, если ты будешь жить со мной в Нью-Йорке, как ты сможешь видеть своего сына?

— Я буду летать на побережье два раза в месяц. Не беспокойся. Все образуется. Я знаю, что не могу жить без тебя.

Она занималась поисками квартиры по восемь часов в день. Линда загорелась этой идеей. Велела Дженюари считать поездку в Калифорнию оплачиваемым отпуском.

— Это премия. Ты ее заслужила. И помни… ни о чем не волнуйся, только делай гения счастливым. И мы найдем тебе самую лучшую квартиру в Нью-Йорке. Дженюари, ты только представь себе — в качестве возлюбленной Тома Кольта ты сможешь стать хозяйкой салона. К такому писателю, как он, будут приходить знаменитости. Мы организуем нечто новое. Возможно, воскресные ленчи. Я буду писать о них для «Блеска». Потрясающе! Мы создадим модное общество. Обретем известность… будем задавать тон. Мои шансы на успех с мистером Дональдом Оуклендом подскочат! На него и так произвело впечатление то, что я знаю Тома Кольта. Но когда он придет в наш салон и увидит там важных людей, с которыми я смогу познакомиться… Дженюари, момент самый подходящий. Нью-Йорк ждет нечто подобное. Твоя квартира должна иметь просторную гостиную, желательно соединяющуюся со столовой, и…

Энтузиазм Линды забавлял Дженюари, девушка решила, что ей не следует прерывать болтовню подруги. Квартира будет для Тома крепостью. Никаких гостей, вечеринок — только они двое. Но она позволила Линде посмотреть с ней несколько квартир — Дженюари слегка побаивалась женщины-маклера, водившей их по городу. Через четыре дня Дженюари показалось, что она побывала во всех больших домах Нью-Йорка; по сути, оставалось сделать выбор между квартирой на площади Объединенных Наций и апартаментами с верандой над рекой на первом этаже особняка в Саттон-плейс. Линде понравилось здание на площади, но Том пришел в восторг от квартиры в Саттон-плейс.

Стоимость апартаментов, составлявшая сто десять тысяч долларов, похоже, не смущала Тома. Он остался доволен сравнительно невысокой месячной платой за содержание дома, девяностолетним сроком аренды; Том постоянно кивал, слушая, как маклер перечисляет достоинства квартиры. Наконец он произнес:

— Я беру. Составьте контракт и пошлите его моему юристу на Западное побережье. Он отправит вам чек.

Том продиктовал довольной женщине все необходимые адреса и телефоны. Затем повел Дженюари в ближайший бар. С печальной улыбкой он поднял бокал, предлагая выпить за их новую квартиру.

— Мне понравились ее слова насчет девяностолетнего срока аренды. Дженюари, в моем возрасте ожидать, что роман с таким ребенком, как ты, продлится…

Он покачал головой.

— Я знаю, что сошел с ума… но давай действительно попытаемся. Сколько бы ни продлилось наше время, пусть оно будет счастливым.

— Том, мы никогда не расстанемся. Он поднял бокал.

— За вечность. Я согласен на пять хороших лет.

За оставшиеся дни она купила одежду для Калифорнии, завершила срочные дела в редакции… И каждый вечер, переполненная радостным возбуждением, Дженюари спешила в «Плазу». Ее энергия казалась неиссякаемой.

Они должны были вылететь на Запад в пятницу днем. Утром Дженюари нанесла визит доктору Альперту. Увидев ее, он, похоже, удивился:

— Ты была у меня два дня назад… я ждал тебя только завтра.

— Я сегодня отправляюсь в Лос-Анджелес, — пояснила девушка, глядя на врача, готовящего шприц для инъекции. — Доктор Альперт, я буду отсутствовать не меньше недели. Вы можете сделать мне укол с длительным сроком действия?

— Где именно ты остановишься?

— В отеле «Беверли Хиллз». Он улыбнулся.

— Тебе повезло. Мой брат, доктор Престон Альперт, неделю назад вылетел туда. Там находится известный певец, он выступает в престижном клубе и нуждается в ежедневных витаминных инъекциях, поэтому брат до конца гастролей пробудет в Л.-А. Позвони ему, он живет в «Беверли Хиллз».

— Доктор Альперт…

Внезапно Дженюари охватил страх:

— Эти уколы вызывают привыкание?

— С чего ты взяла?

— Ну, если певец каждый день испытывает в них потребность…

— Он выпивает в сутки два литра бренди… почти не ест… все ночи проводит с женщинами — конечно, ему необходимы витаминные инъекции. Тебе они тоже нужны. Скажи мне, до твоего прихода ко мне… у тебя были травмы?

Она улыбнулась:

— Я провела три года в больнице… а потом испытала потрясение. Но это было в сентябре. С тех пор все уладилось.

Он покачал головой:

— Запоздалая реакция. Послушай, моя малышка. Происшедшее двадцать лет тому назад может сегодня вызывать душевную боль. Так почему пациенты считают, что события полугодовой давности не способны стать причиной физического недомогания? Если ты истощена, что плохого в том, что ты получаешь в неделю три витаминные инъекции, которые позволяют тебе нормально функционировать и прекрасно себя чувствовать? Ты ведь снимаешь камень с зубов раз в несколько месяцев? Чистишь их щеткой три раза в день? Протираешь лицо перед сном кремом? Почему не помочь уставшей крови? Сегодня вы, девушки, так питаетесь… или, точнее, не питаетесь…

Он был прав. Славный добрый человек, он потратил время, чтобы объяснить ей это, пока в его приемной толпились пациенты. Врач добродушно улыбнулся.

— Желаю хорошо провести время. Позвони моему брату. Когда вернешься, запишись заранее по телефону.

Дженюари дошла до дома пешком. Она знала, что сумеет собраться мгновенно. Это был один из редких апрельских дней — ясный, прохладный, с небом цвета веджвудского фарфора. Почему Новый год начинается в середине зимы, когда все мертво? Новый год должен начинаться в апреле, в день, подобный сегодняшнему, когда жизнь пробуждается. Она видела ее везде — дама вела на поводке крошечного щенка, переваливающегося на своих лапках из стороны в сторону; маленькие почки пробивались из голых веток молодых деревьев, подвязанных к вбитым в землю палкам, — обернутая вокруг тонких стволов мешковина помогала побегам выжить на кусочке нью-йоркской земли. Дженюари заметила старушку со спущенными чулками, она выгуливала собачку с подгибающимися ногами; они вдвоем ковыляли по тротуару. На глазах у Дженюари появились слезы. Она жалела всех, кто не был молод, кто не летел в Калифорнию и не знал такого человека, как Том Кольт.

За день ее эйфория только усилилась. Она никогда не испытывала такого ощущения полноты жизни и не воспринимала все окружавшее ее так остро. Дженюари сидела в «Боинге-747» рядом с Томом. Самолет летел плавно, сервис был безукоризненным. Все шло идеально, пока стюардесса не принесла глазированные пасхальные яйца на десертной тарелочке.

Пасхальные яйца!

Сегодня пятница.

В воскресенье начинается пасха!

Завтра самолет Ди будет ждать Дженюари в аэропорту, чтобы доставить ее на пасхальный уик-энд в Палм-Бич.

Прибыв в гостиницу, Дженюари тотчас отправила отцу телеграмму. «Я в Лос-Анджелесе, в отеле „Беверли Хиллз“. Пишу статью о Томе Кольте. Не смогу прилететь на пасху. С любовью, твоя деловая девушка».

«Он решит, что это — внезапно свалившаяся на нее командировка, и не упрекнет дочь в забывчивости», — подумала Дженюари. Она зарегистрировалась в «собственном» номере главного корпуса, но ее багаж доставили в коттедж Тома.

— Я буду каждый день ходить к себе и мять постель, — сказала девушка.

Том засмеялся и покачал головой.

— Тут все спят с кем попало, звезды, не таясь, заводят внебрачных детей… Неужели ты полагаешь, что кому-то есть дело до того, где ты проводишь ночи?

— Мне — есть, — ответила она.

Издатель предложил Тому плотное расписание на ближайшие два дня. Интервью за завтраком и ленчем, шоу Мерва Гриффина, обзор новостей на ТВ, семичасовая утренняя передача. Дженюари сопровождала Тома, повсюду, с блокнотом в руке играя роль репортера из «Блеска».

В субботу Том отправился в Малибу к своему сыну, а Дженюари послал загорать у бассейна. Красивый молодой человек, присматривавший за кабинками, поставил для нее на солнце удобное кресло. Он принес девушке лосьон для предотвращения ожогов и журналы. Но она не могла расслабиться. Через час ее охватило беспокойство. Она заставляла себя сидеть у бассейна; ей не помешает немного загореть. Том восхищался цветом ее кожи, когда они познакомились. Она сжала пальцами подлокотники. Дженюари испытывала потребность ухватиться за что-то прочное. У нее разгулялись нервы. Девушка сказала себе, что причина этого — в отъезде Тома. Но скоро она ощутила боль в позвоночнике и голове. Знакомые симптомы… пора звонить брату доктора Альперта.

Она направилась в свой личный номер. Он был красивым, но человеку, вошедшему в него, сразу становилось ясно, что тут никто не живет, хотя в ванной и висели халат и платье. Интересно, что думает горничная. Дженюари закурила сигарету, сняла трубку и попросила соединить ее с доктором Альпертом. Телефонистка сказала, что врач должен вернуться к шести часам из Малибу. Господи, все уехали в Малибу!

Было только три часа. Как дотянуть до конца дня? Она легла на кровать в надежде, что молоточки, стучащие в голове, затихнут. В четыре часа склонилась над ванной, подставив затылок под струю холодной воды. Ждать осталось два часа. Она отправилась в коттедж. Переоделась в слаксы и рубашку. Дрожащими руками плеснула в бокал бербон. Заставила себя отпить спиртное; ее едва не вытошнило. Бербон всегда так помогал Тому; может быть, он избавит ее от головной боли. Она сделала еще один глоток. Горло у Дженюари горело, но боль в голове немного ослабла. Девушка положила бутылку в сумку-мешок и возвратилась в свой номер. Вытянувшись на кровати, стала потягивать бербон. В комнате было тихо, спокойно. Обидно иметь такой номер и не использовать его.

— Извини, комната, — произнесла она вслух. — Не обижайся… мой возлюбленный живет в коттедже.

Она продолжала пить бербон. Он притуплял боль, но девушка чувствовала, что пьянеет. Она не хотела, чтобы Том застал ее в таком состоянии. Может быть, ей поможет теплая ванна. В любом случае она убьет время. Дженюари заставляла себя лежать в воде до тех пор, пока кожа ее пальцев не начала морщиться. Выйдя из ванны, освежила макияж и посмотрела на часы. Четверть шестого. Она подняла трубку и снова услышала, что доктор Альперт вернется к шести часам.

Ее голова разболелась еще сильнее, чем прежде. Дженюари казалось, что у нее распухли миндалины. Господи! Теперь она, вероятно, действительно нажила себе анемию. Она сегодня за весь день ничего не съела, только утром выпила с Томом кофе. Доктор Альперт предупредил ее, что она должна есть. Она похудела. Слаксы сваливались с бедер.

Следующие полчаса показались ей вечностью. Дженюари бросило в жар, и она включила кондиционер. Потом ее охватил озноб, и она выключила аппарат. В пять часов сорок пять минут оставила врачу еще одно сообщение с просьбой срочно отзвонить. В четверть седьмого его снова не оказалось в номере. О боже, что, если он вовсе не вернется? Вдруг он решил провести весь уик-энд в Малибу? У нее кончились сигареты, и она принялась за окурки. Том должен был возвратиться к семи. Она хотела к его приезду чувствовать себя превосходно. Жена Тома, вероятно, очень красива. Она ведь была актрисой. Дженюари налила себе еще спиртного. Какой там актрисой! Нина Лу играла в эпизодах! Только и всего! Немолодая женщина, исполнявшая второстепенные роли. У нее, Дженюари, нет оснований для беспокойства. Но даже женщина, снимавшаяся в маленьких ролях, может быть весьма привлекательной. Посмотри, сколько таких актрис стали телезвездами. Но это глупо… Том поехал посмотреть на ребенка. Но что можно делать целый день с восьмимесячным малышом? Он ведь много спит, разве не так?

К половине седьмого она докурила последний приличный бычок. Аптека находилась внизу, но Дженюари боялась покинуть номер и пропустить звонок. Она попросила посыльного принести ей пачку и дала ему доллар на чай. В шесть сорок пять снова попыталась связаться с доктором Альпертом. Занято! Она сидела у телефона, барабаня пальцами по столику. Почему у него занято? Разве она не просила врача срочно отзвонить ей? Через пять минут повторила попытку.

— Да? — прозвучал в трубке спокойный, сонный голос.

— Это доктор Престон Альперт?

— Кто звонит? — негромко и тягуче спросил он.

— Дженюари Уэйн.

— По какому вопросу?

— Господи! Вы — доктор Альперт?

— Я спрашиваю, по какому вопросу вы звоните?

— Я — пациентка доктора Саймона Альперта. Он сказал мне, что вы находитесь здесь, помогаете…

— Это вас не касается.

Голос внезапно стал твердым, жестким.

— Что вам угодно?

— Мне нужен витаминный укол.

— Когда вам делали его последний раз?

— В пятницу утром.

— И вам так скоро требуется новая инъекция?

— Да, доктор… очень… честное слово… Он помолчал.

— Сегодня я буду говорить с моим братом. Позвоните мне завтра в девять утра.

— Нет! Пожалуйста… мне сейчас требуется укол. Понимаете, я работаю в редакции журнала «Блеск». Пишу здесь статью о Томе Кольте, и…

— О Томе Кольте?

Похоже, имя писателя произвело на врача впечатление.

— Да. Я должна постоянно иметь свежую голову, все подмечать и запоминать… я не владею стенографией.

— О… понимаю… хорошо… я узнаю у брата, какие витамины вы получаете. Мистер Кольт остановился в пятом коттедже, да?

— Да… но я в другом месте… в номере 123.

— Так вы не та девушка, которая живет с ним?

— Никто с ним не живет!

— Дорогая моя, если вы действительно интервьюируете его, вы должны знать, что он здесь с юной красоткой… она годится ему в дочери. Весь отель это знает.

Она замолчала. Потом произнесла:

— Спасибо. Но я перестану быть красивой, если, вы сейчас не придете сюда. Ради бога… уже без пяти семь.

— Я иду к вам.

Спустя десять минут он постучал в ее дверь. Врач с первого взгляда не понравился Дженюари. У высокого, с густыми русыми волосами и носом, напоминавшим клюв ястреба, Престона Альперта была плохая кожа и длинные, бескровные, костлявые пальцы с чистыми ногтями. Она бы предпочла иметь дело с его братом. В докторе Саймоне хотя бы чувствовалась какая-то теплота. Он, возможно, не имел такого стерильного вида, как Престон, но был приветливым, ласковым. Брат Саймона напоминал холодную продизенфицированную рыбу. Пока он готовил шприц, Дженюари закатала рукав. Не глядя на нее, врач сказал:

— Ложитесь на бок и спустите брюки.

— Мне делают внутривенную инъекцию.

Он, похоже, удивился. Стянул ей руку резиновым жгутом, начал готовить раствор. Дженюари поморщилась, когда игла вошла в вену. Откинулась на подушку. Такого укола ей еще не делали. У нее кружилась голова; Дженюари точно парила в небе. Сердце билось отчаянно… ей будто сдавили горло… она поднималась все выше и выше. Потом ей почудилось, что она попала в воздушную яму… бездонную… ее охватила паника. Спустя мгновение падение прекратилось; живительный солнечный поток пронизывал все тело Дженюари. Врач прилепил к руке кусочек пластыря, и девушка опустила рукав рубашки.

— Сколько я вам должна?

— Это подарок.

— Что?

— Избранница Тома Кольта заслуживает бесплатного витаминного укола.

— Спасибо… большое спасибо.

— Как долго вы оба здесь пробудете? — спросил врач.

— Еще неделю. Он очень много работает. Ему предстоит дать несколько интервью, затем два дня в Сан-Франциско, возвращение в Нью-Йорк, и он…

Дженюари замолчала.

— Вернется к своей жене?

Она собиралась сказать этому неприятному человеку, что они покупают квартиру. В этом заключалась опасность укола — человек испытывал эйфорию, становился болтливым, излишне доверчивым и расположенным к людям.

— Я, пожалуй, пойду обратно в коттедж, — сказала девушка.

Врач кивнул.

— Такому человеку, как мистер Кольт… много работающему… необходим курс инъекций. Дженюари улыбнулась.

— Он не нуждается в них. У него есть «Джек Дэниэлс».

— Ты знаешь, что я помогаю певцу?

Она подошла к зеркалу и сделала вид, будто причесывается. Его вкрадчивые манеры раздражали ее. Но она боялась настроить его враждебно… он мог понадобиться ей снова.

— Я также обслуживаю одного знаменитого композитора; он получает инъекции ежедневно. Ко мне ходят люди с телевидения. У Тома Кольта весьма мужественная внешность, но любой человек его возраста нуждается в витаминах, если он живет в таком ритме — пишет книгу, рекламирует ее, занимается любовью с молодой девушкой.

В его серых остекленевших глазах мелькнула похоть.

Дженюари захотелось вышвырнуть его из номера, но она повернулась и заставила себя улыбнуться.

— Я предложу ему, — сказала она. — А теперь… мне надо одеваться.

Он уложил шприц в чемоданчик и покинул комнату. Подождав, когда он исчезнет из виду, Дженюари бросилась в коттедж. Том еще не вернулся. Она чувствовала себя восхитительно. Укол доктора Престона Альперта оказался более сильным, чем инъекция его брата. Она налила себе бокал бербона. Том обрадовался бы, увидев ее пьющей бербон. Господи, бутылка почти опустела. Когда Дженюари взяла ее в свой номер, она была заполнена на три четверти.

Подойдя к бару, девушка открыла новую бутылку. С мыслью о Томе поднесла ее ко рту и сделала большой глоток. Дженюари подташнивало, но жидкость прошла в желудок. Девушка отхлебнула еще спиртного. Внезапно вся комната поплыла. Дженюари поняла, что сильно опьянела. Это показалось ей забавным. Она начала смеяться. Девушка смеялась до тех пор, пока слезы не покатились по ее щекам. До коликов в животе. Она хотела остановиться… но не могла. Дженюари казалось, что ее тело стало легче воздуха. Когда зазвонил телефон, она еще смеялась.

Дженюари посмотрела на часы. Почти восемь. Это, должно быть, Том… Сейчас он станет объяснять, почему так задержался. Она протянула руку, но тут же передумала. Нет. Она прождала весь день. Пусть Том и телефонистка приложат некоторые усилия, чтобы отыскать ее. Она знала, что они будут делать. Позвонят в бар «Поло», потом обратятся к портье… Ладно. Она позволит им найти ее. Дженюари сняла трубку.

— Алло… оператор, это мисс Уэйн. Мне звонили? Она снова стала смеяться. Ситуация забавляла ее. Возникла пауза — оператор осуществлял соединение. Наконец девушка услышала голос Майка.

— Дженюари…

— Майк!

Ее смех усилился. Это был Майк… а не Том. Она продолжала смеяться. Не могла остановиться. Хотела, но не могла.

— Дженюари, в чем дело? Что тебя рассмешило?

— Ничего.

Она перегнулась пополам.

— Ничего. Просто мне только что сделали укол, я выпила бербона и чувствую себя восхитительно… Она снова захохотала.

— Какой укол?

— Витаминный. Это просто чудо.

Смех отпустил ее. Дженюари казалось, что она летит на облаке. Витамины одолели бербон. Постель была облаком, летевшим по небу…

— Дженюари, ты здорова?

— Да, мой ненаглядный папочка… я никогда не чувствовала себя лучше. Никогда… никогда… никогда…

— С кем ты сейчас?

— Я одна. Жду Тома.

— Скажи мне, — произнес он. — Почему брать это интервью послали именно тебя? С каких пор ты стала ведущим репортером «Блеска»?

Она снова засмеялась. Майк говорил таким серьезным и строгим голосом. Знал бы он, как она счастлива. Как счастливы должны быть все. Она желала ему счастья. Хотела, чтобы он тоже испытал ощущение полета.

— Майк… ты счастлив?

— О чем ты говоришь?

— О счастье. Это единственное, что имеет значение. Ты счастлив с Ди?

— Не беспокойся обо мне. Что ты там делаешь? О каких уколах говоришь?

— О витаминных. Божественные, волшебные витамины. О, Майк, здесь такие пальмы, они красивее, чем во Флориде. Коттедж номер пять — мой дом. Ты когда-нибудь жил в пятом коттедже «Беверли Хиллз»? Уверена, что жил… вы очень похожи. Он ведь жил в нашем «люксе» в «Плазе».

— Я хочу, чтобы ты немедленно покинула Лос-Анджелес, — сурово произнес Майк.

— Это исключено. А после Лос-Анджелеса я отправлюсь в мою большую новую квартиру с садом на террасе, выходящей на реку, и…

Внезапно она забыла, что хотела сказать.

— Что я сейчас говорила? — спросила она"

— До свидания, Дженюари.

— До свидания, мой великолепный папа… мой бог… мой красавец… мой…

Но он уже положил трубку.

Когда Том в девять часов вошел в коттедж, Дженюари лежала на кровати без одежды. Посмотрев на девушку, он улыбнулся.

— Вот это я называю достойной встречей. Она протянула к нему руки, но он покачал головой, сев на край кровати.

— Я ужасно устал. Поездка оказалась нелегкой. Я попал в настоящий бедлам.

— Ты хочешь сказать, что устал играть с ребенком? Он засмеялся.

— Я подержал его на руках ровно двадцать минут. Потом малыш срыгнул, няня бросила на меня сердитый взгляд и унесла ребенка. Я видел сына еще только раз, когда его выкупали.

— Тогда что ты делал все это время? Он, встав, снял пиджак.

— Ты говоришь, как ревнивая жена, хотя у тебя нет оснований для этого. Я сказал тебе, что должен поддерживать видимость брака — это часть нашего соглашения. Поэтому сегодня мне пришлось быть любезным со многими людьми, которые приходили к Нине Лу на ленч, на коктейль… Весь день гости шли поприветствовать известного писателя.

— Я чувствовала себя брошенной, — внезапно произнесла Дженюари. — Мне показалось, что у тебя есть другая жизнь. А ты для меня — все.

Он снова опустился на край кровати.

— Слушай, детка, писательский труд — моя жизнь. Ты в значительной степени вошла в нее и сможешь оставаться со мной так долго, как пожелаешь. Я люблю тебя. Но ни одна женщина не способна заполнить мою жизнь целиком. Разве что сейчас, когда я участвую в этом рекламном цирке. Все это время ты была для меня единственной реальностью. Но когда я начну писать, тебе придется смириться с тем, что книга будет для меня на первом месте.

— Но не другая женщина.

— Это я обещаю.

Она радостно усмехнулась и вскочила с кровати.

— Я принимаю твои условия… а теперь выслушай мои… на сегодняшний вечер.

Она заставила Тома подняться и начала расстегивать его рубашку.

— Теперь, когда ты исполнил свой супружеский долг, тебя ждет твоя любимая гейша.

Она погладила его грудь, пробежала пальцами по спине Тома. Он взял ее за руки.

— Детка… сейчас я не в форме. Слишком устал. Но если хочешь, я буду любить тебя.

— Нет… Давай просто проведем ночь вместе, будем разговаривать, лежа в объятиях друг друга.

— Отлично. Но позволь мне прежде заказать для тебя обед.

— Мне не нужна еда… у меня есть ты. Он улыбнулся.

— Интересно, чем ты подкрепилась. Я бы охотно перекусил.

— Витаминами, — сказала она. — Ты должен их попробовать.

Том засмеялся.

— Господи, как замечательно быть молодым. Можно подзарядить себя. Я тоже мог это делать, когда был в твоем возрасте.

Он тяжело вздохнул.

— Обидно стареть. Я никогда не думал, что такое случится со мной. Мне казалось, что я всегда буду сильным… молодым… способным много пить и мало спать. Принимал здоровье и выносливость как нечто само собой разумеющееся. Но старость подкрадывается незаметно…

Он снова вздохнул.

— Чертовски неприятно сознавать, что ты вот-вот разменяешь седьмой десяток.

— Ты вовсе не стар, — сказала Дженюари. — И я действительно принимаю витамины. Мне делают инъекции… сюда… в вену.

Она протянула руку и сорвала пластырь. Он увидел следы уколов.

— Что ты делаешь, черт возьми? — спросил Том.

— Это витаминные инъекции.

— Витамины вводят в ягодицы.

— Один раз меня укололи в ягодицу… но такого результата, как при внутривенном вливании, не было.

— О'кей, доктор. Теперь скажи мне кое-что. Кто делает тебе эти инъекции?

— Доктор Престон Альперт. Он сейчас здесь. В Нью-Йорке мною занимается его брат.

— И что дают тебе эти уколы?

— После них я чувствую себя так, словно мне принадлежит весь мир.

Они разыскали доктора Альперта в баре «Поло». Через четверть часа он прибыл в коттедж. Знакомство с Томом явно взволновало его — у врача дрожала рука, когда он насаживал иглу на кончик шприца. Дженюари сидела на кровати в одном из халатов Тома. Писатель был в одних белых трусах. Он загорел на побережье. Склонившийся над шприцем врач напоминал тощего зеленого кузнечика. Том внимательно следил за доктором Альпертом. Дженюари отвела глаза в сторону, когда Престон Альперт воткнул иглу в руку писателя. Но если Том и испытывал боль, он ничем это не выдал. Он молча ждал, когда инъекция закончится. Взглянув на кусочек пластыря, Том сунул руку в карман.

— Сколько я вам должен?

— Сто долларов.

— Сто долларов! — закричала Дженюари. — Это безумие. Ваш брат берет с меня двадцать пять.

Доктор Альперт неприязненно посмотрел на девушку.

— Вы сами ходите к нему. Это вызов на дом. К тому же в нерабочие часы.

Том протянул ему купюру.

— Забирайте ваши деньги. И если я еще раз увижу вас около нее, я перебью все склянки, что лежат в вашем чемодане.

Доктор Альперт, похоже, изумился.

— Вы не удовлетворены инъекцией? Ничего не почувствовали?

— Даже очень многое. Слишком многое для простого витаминного укола. В вашем растворе присутствует какой-то амфетамин.

Доктор Альперт шагнул к двери. Том, догнав врача, схватил его за грудки.

— Помните, вы не должны приближаться к ней, иначе я вышвырну вас из этого города.

Доктор Альперт изобразил на лице возмущение.

— Мистер Кольт, если бы вам сейчас сделали анализ крови, там обнаружили бы лишь большие дозы витаминов А, Е, С и В.

— И я уверен, метамфетамина. Не сомневаюсь, что вы добавляете к нему витамины. Но пациент чувствует себя превосходно благодаря амфетамину.

Доктор Альперт, споткнувшись о порог, покинул коттедж. Том повернулся к Дженюари.

— Давно ты сидишь на этом зелье?

— Я ни на чем не сижу, Том. Я получила всего несколько инъекций… мне рассказала о них Линда…

Дженюари поведала Тому о Ките и многих известных людях, которые пользовались услугами братьев Альпертов.

Том обнял ее, прижал к себе.

— Слушай, детка, сейчас мне кажется, будто я способен любить тебя всю ночь. Что могу сесть за новую книгу и закончить ее, не вставая из-за стола… нырнуть в океан с высочайшей скалы Акапулько… поймать течение, как профессиональный мексиканский ныряльщик. Это потрясающее ощущение. И оно мне знакомо. В годы второй мировой войны я был военным корреспондентом. Принимал для бодрости бензедрин. Пилоты бомбардировщиков, совершавшие ранние утренние рейды, глотали эти капсулы, как леденцы. Возможно, они мало спали в ночь перед полетом, боясь, что он может оказаться последним. Но они принимали бензедрин в четыре утра и через час, садясь за штурвал, пребывали в полной уверенности, что ни один снаряд не попадет в них. Каждому второму казалось, что ему уже не нужен самолет. То же самое я чувствую сейчас. Я мог бы… черт возьми, не будем упускать время действия инъекции.

Он повалил ее на кровать.

К утру эффект от укола у Тома, кажется, прошел. Но в Дженюари энергия по-прежнему била ключом; радость переполняла девушку. Том попытался объяснить Дженюари грозящую ей опасность.

— Слушай, мой рост — сто восемьдесят восемь сантиметров, а вес — восемьдесят шесть килограммов. Мой организм полностью поглотил препарат. Но ты весишь не больше сорока пяти килограммов. Ты, несомненно, получила изрядную дозу метамфетамина. Это вещество не вызывает привыкания… в отличие от других наркотиков… но когда его действие заканчивается, человек испытывает нечто похожее на тяжелое похмелье.

— Но это не опасно для здоровья?

— В случае постоянного применения амфетамин способен убить тебя. Возникает тахикардия… сердце бьется с утроенной частотой… Слушай, если хочешь взбодриться, ограничься спиртным. Сейчас ты не сможешь выпить дозу, способную причинить тебе вред. Я — могу, и делаю это, но моя жизнь уже прожита. Больше не колись… обещаешь?

— Обещаю.

Вечером они заказали обед в номер. Едва расправившись с едой, Том вскочил и потянул Дженюари в спальню.

— Том…

Она засмеялась, следуя за ним.

— Сюда придет официант…

— Ну и пусть. Мы закроем дверь спальни. Возможно, это бербон активизирует остатки инъекции. Но в чем бы ни была причина, я не хочу упускать это состояние.

Они не услышали ни звонка, ни звука открываемой двери. Дженюари не сразу поняла, что происходит. Вспыхнул свет. Кто-то стащил с нее Тома. Чей-то кулак врезался ему в челюсть. Том покачнулся и плюнул кровью. Дженюари обомлела. Это был Майк! Он стоял здесь со стиснутыми кулаками… уставясь на дочь и писателя.

— Майк!

Крик застрял в ее горле.

Том пришел в себя и бросился на противника, но Майк встретил его ударом в лицо. Том ответил прямым в голову, но Майк пригнулся, как опытный уличный боец. Тому не удалось попасть в него, и Майк кинулся на писателя с маниакальной яростью. Его кулак несколько раз угодил в лицо Тома. Дженюари попыталась закричать, но из ее рта не вырвалось и звука. Том встал на ноги, но Майк продолжал усиленно молотить его. Писатель попробовал отразить атаку, но время было упущено. Лицо Тома превратилось в кровавое месиво. Кулак Майка снова врезался в челюсть Тома… в живот… снова в лицо… еще раз в челюсть — Дженюари и не подозревала в отце такого неистовства. Она следила за происходящим в состоянии оцепенения, словно не веря в реальность этой сцены. Все случилось так быстро. Том закачался… начал оседать под градом безжалостных ударов… Майк поднял его… Кулак Уэйна снова и снова достигал цели. Изо рта Тома текла кровь. Его бровь была рассечена. Дженюари увидела, как он, пошатываясь, прислонился к стене и выплюнул зуб. Она метнулась к отцу.

— Оставь его в покое… прекрати! Прекрати! — закричала девушка.

Майк отпустил Тома, и писатель сполз по стене на пол. Дженюари присела возле него на колени. Посмотрела на отца.

— Сделай же что-нибудь… помоги ему… боже, ты выбил ему все передние зубы.

Майк шагнул к дочери и поднял ее с пола.

— Это коронки. Зубы ему выбили раньше. Он словно только что заметил ее наготу. Его лицо помрачнело от смущения. Он отвернулся.

— Оденься. Я подожду в соседней комнате.

— По-твоему, все просто! — закричала она. — Ты врываешься сюда, избиваешь до полусмерти человека, которого я люблю… и затем отдаешь приказы. Почему? Ты ревнуешь?

Дженюари подскочила к отцу.

— Верно? Я же никогда не врываюсь в твою спальню, чтобы избить Ди. Я прилетела в Палм-Бич и улыбалась, как паинька.

— Он — старый развратник! Слезы текли по ее лицу.

— Я люблю его. Неужели ты не понимаешь? Люблю его… и он любит меня.

Майк посмотрел на часы.

— Одевайся. Меня ждет самолет.

— Почему ты прилетел сюда? — всхлипнула она.

— Потому что во время нашего телефонного разговора ты показалась мне невменяемой. Я испугался, что ты принимаешь наркотики. Помчался сюда сломя голову. Теперь я об этом жалею. Но я здесь. Давай забудем случившееся. Вернемся в Палм-Бич вместе.

— Нет, — сказала она. Он взглянул на часы.

— Я посижу в «Поло» полчаса. Если к этому времени ты не придешь, я улечу один. Но если ты не потеряла разум, ты сложишь свои вещи и скажешь ему, чтобы он вызвал сюда свою жену. Она заберет его домой. Я буду ждать в баре «Поло» ровно полчаса.

Майк хлопнул дверью коттеджа.

Она посмотрела вслед отцу. Том уже добрался до ванной. Дженюари бросилась к нему, намочила полотенце и приложила его к лицу Тома. Он надел халат и с помощью девушки вернулся в спальню.

— Том… твои зубы…

Он попытался улыбнуться, подмигнул ей.

— Как сказал твой отец… это коронки. Я могу поставить их заново. Кажется, у меня сломана челюсть…

— О, Том!

— Не беспокойся… мне ее уже ломали. У твоего отца хороший удар.

— Извини.

— Я его ненавижу, — сказал Том. — Но, наверно, будь ты моей дочерью, я поступил бы так же.

— Ты не злишься? Он покачал головой.

— Нет. Он просто потерял контроль над собой. Я всегда подозревал, что заменяю тебе его. Теперь я это знаю точно. Так что одевайся и иди к нему.

— Том… я люблю тебя. Я сказала ему, что люблю тебя.

— Этой фразой насчет его жены ты себя выдала.

— Какой фразой?

— Проехали. Он отвернулся.

Она надела слаксы и рубашку. Посмотрев на Дженюари, Том кивнул.

— Прощай.

— Я вернусь, — сказала она.

— Вернешься?

— Да. Я только хочу увидеть его… сказать ему, что остаюсь с тобой.

— Если ты не появишься в течение получаса, он сам это поймет.

— Но я должна сказать ему. Он схватил ее за руку.

— Слушай, детка, сейчас тебе предстоит сделать выбор. Или я, или папочка… кто-то один. Если ты пойдешь к нему, считай, ты приняла решение.

— Я только скажу ему… я не могу отпустить его так. Не могу, чтобы он сидел и ждал.

— Если ты пойдешь, назад пути не будет, — медленно произнес он.

— Том, я должна поговорить с ним. Как ты не понимаешь?

— Ты любишь меня, да? Она энергично закивала.

— О'кей, — продолжил Том. — Человек вошел сюда и избил меня за то, что ты любишь меня. Если ты теперь бросишь меня — даже на десять минут, — чтобы помириться с ним, — я попаду в идиотское положение.

— Но это не просто человек… он — мой отец.

— Сейчас он просто человек, который избил меня… а ты — моя девушка. Майк знает правила игры. По какой бы причине ты ни оставила меня здесь, это — еще один удар по моей челюсти.

Он посмотрел на часы.

— У тебя осталось двадцать минут.

Она заколебалась. Представила себе Майка, ждущего ее в баре. Посмотрела на избитого мужчину, сидевшего на кровати. Кивнув, медленно подошла к нему. Он обнял ее; лежа неподвижно, они слушали, как тикают часы.

Покинув пятый коттедж, Майк отправился в туалет и подставил руку под струю холодной воды. Кисть уже опухала… кожа на костяшках, рассеченная в нескольких местах, горела. Майку не хотелось думать о том, в каком состоянии находится челюсть Кольта.

Он зашел в бар «Поло» и заказал виски. Посмотрел на часы. Прошло десять минут. Она придет. Она, вероятно, организует медицинскую помощь. Он не хотел изувечить Тома. Но он видел его в драках прежде. Никому еще не удавалось победить Тома. Поэтому Майк знал, что останавливаться даже на мгновение нельзя. Он все время ждал от Тома сокрушительного удара, который свалит его, Майка, и это придавало ему энергии. Если бы он сразу оценил опасность, то не стал бы связываться с Томом. Но когда он увидел его лежащим на дочери… в голове что-то щелкнуло, и он уже не мог остановиться.

Майк удивился, что вышел из этого инцидента всего лишь с разбитой рукой. Но человек, принявший изрядную дозу спиртного, теряет бойцовскую форму. У Майка защемило сердце, когда он представил себе Тома с Дженюари. Ее стройное, прекрасное тело… слишком чистое и красивое для такого типа, как Кольт.

Он взглянул на часы. Пятнадцать минут. Она, вероятно, собирает вещи. Он заказал еще один бокал виски. Официант смотрел на него с сочувствием. Нет… это игра воображения. Никто, вероятно, не знает, что она — его дочь. Мужчина, одиноко сидящий в баре «Поло», всегда кажется брошенным. Но его не бросят. Она вбежит сюда с минуты на минуту… он улыбнется и не станет обсуждать происшествие. Черт возьми, в свое время он совершил немало ошибок. Он не будет читать ей нотацию.

Двадцать минут. Почему она медлит? Главное — чтобы она пришла. Отныне все будет иначе. В мае он повезет ее в Канн. Они обсудят это, летя в Палм-Бич. Он расскажет ей о своем везении, о том, что удача возвращается к нему.

Двадцать пять минут! Господи, неужели она может не появиться? Нет… Она придет. Она — его дочь… и принадлежит ему. Но что она сказала про Ди? Неужели ревнует к ней? У Дженюари нет для этого оснований… Она отлично знает, что он не любит Ди. Он же не ревновал ее к Тому Кольту… его просто едва не вытошнило оттого, что он увидел ее с таким типом, как Кольт. Старым… женатым… выпившим… переспавшим бог знает с какими девками. Он был недостоин прикасаться к Дженюари.

Истекла половина часа. Майк посмотрел на часы, не веря своим глазам. Бросил взгляд на дверь. Он даст Дженюари еще пять минут. Майк заказал третью порцию спиртного. Господи, он никогда не выпивал три бокала за полчаса. В его разбитой руке пульсировала кровь, но душа болела еще сильнее. Теперь он знал, что она не придет. Но он должен допить виски… это был предлог для того, чтобы задержаться на десять лишних минут.

Он растянул бокал на четверть часа и заказал следующий. Решил дать ей час. Черт возьми… он не мог двинуться от потрясения. Он должен все обдумать. Его маленькая Дженюари предала отца ради Тома Кольта. Он всегда считал, что ради него, Майка, она откажется от целого мира. И он ради нее сделал бы то же самое. Так было всегда… было! Но сейчас угловой «люкс» в «Плазе» принадлежал Тому Кольту. И пятый коттедж «Беверли Хиллз». Книга Тома Кольта заняла первое место. Том Кольт был победителем… а Майк Уэйн — всего лишь мужем Ди Милфорд Грейнджер.

О'кей. Она не придет. Сейчас она принадлежит Тому Кольту. Но когда их роман исчерпает себя — это происходит всегда, — как он сможет восстановить прежние отношения с дочерью? Простит ли она его за то, что он ворвался к ним? Будет ли уважать отца так, как этого пьяного бродягу? Чтобы остаться с человеком, которому выбили зубы… надо любить его. Или испытывать к нему жалость. Нет. Дженюари не осталась бы из жалости. Она — его дочь, а он никогда не оставался с женщиной из жалости. Она была с Томом Кольтом, потому что уважала его. А почему бы и нет? Он — первый номер. И, вероятно, превосходный любовник. Майк поморщился, подумав об этом применительно к своей дочери. Но заставил себя посмотреть правде в глаза. Том Кольт всегда пользовался успехом у женщин. Несомненно… по этой части он был мастер. А Дженюари... она ведь его дочь. Вероятно, тоже обожает секс. Он стиснул пальцами бокал так сильно, что раздавил его. Теперь и ладонь Майка была в порезах. Он обернул кисть носовым платком, бросил на столик двадцатидолларовую бумажку и покинул здание отеля. Он прождал в баре час с четвертью.

По дороге в аэропорт Майк думал. Как вернуть ее? Его еще никогда не бросала женщина. И ему не забыть, как дочь смотрела на него. Как на чужого человека.

Он закурил сигарету, пытаясь найти решение. Прежде всего ему следует снова завоевать ее уважение. Он сможет это сделать. Удача вернулась к нему. Пока что он выиграл в гольф, джин и даже триктрак более ста тридцати пяти тысяч долларов. Если это везение продолжится… Он потушил сигарету. Так он ничего не добьется! Если фортуна улыбается тебе, надо испытывать ее. В прежние дни на этой волне везения он сделал бы пару миллионов. Почему он сидит, как женщина, на своем выигрыше… положив деньги в банк на имя дочери? Какая от них польза, если Дженюари презирает его? Если он будет хранить эту мелочь без употребления, он никогда не вернет уважение дочери.

Приехав в аэропорт, он направился по летному полю к своему самолету.

— Назад в Палм-Бич? — спросил пилот.

— Нет, — выпалил Майк. — Получите разрешение на вылет в Лас-Вегас. Мы проведем там несколько дней.

Полет проходил неспокойно, машину болтало. Майк вспомнил время, когда он каждую неделю летал с Западного побережья в Лас-Вегас. Одно хорошо — маркеры будут внимательны к мужу Дидры Грейнджер. Он устроит нечто сенсационное. Сорвет банк на поездку в Канн. Он снова играет по-крупному… возможно, он еще не ставил на кон так много. Выигрышем будет Дженюари.

Глава двадцать вторая

Дженюари проснулась от шума дождя. О боже… снова. Нет ничего хуже, чем Калифорния в дождь. Часы, встроенные в радиоприемник, показывали тринадцать минут восьмого. Она закрыла глаза и попыталась снова уснуть. Дождь шел третий день. Монотонно барабанящие по крыше коттеджа капли стали для Дженюари такой же неотъемлемой частью дня, как и треск пишущей машинки Тома. Месяц, проведенный в Калифорнии, показался ей вечностью. Когда светило солнце… его сияние казалось вечным. И дождь тоже казался нескончаемым.

Но в дождливую погоду она становилась узницей пятого коттеджа. Сейчас Том еще спал. Она посмотрела на него сквозь утренний полумрак. У Тома осталась только ссадина под глазом. Ее поразило, как быстро он поправился. Лицо зажило меньше чем за две недели. Через три дня у него уже стояли новые зубы. Том объяснил, что его стоматолог всегда держал наготове комплект коронок. Как ни странно, больше всего Тома беспокоили сломанные ребра… но он стоически терпел боль и относился ко всему по-философски. Он участвовал в слишком многих ресторанных драках, чтобы падать духом из-за нескольких сломанных ребер.

— Когда у тебя перебит нос и на челюсти стоит шина, тогда есть на что жаловаться. Он засмеялся.

— В тех схватках я одержал победу.

К тому же он заявил, что нуждается в отдыхе и теперь пробудет в Калифорнии до подписания контракта на экранизацию. Когда эта сделка будет оформлена, они отправятся в Нью-Йорк и отпразднуют ее.

Он заключил договор, и они отметили это событие, но именно из-за Дженюари до сих пор оставались в пятом коттедже.

В день подписания контракта Том ликовал. Он носил ее на руках по комнате.

— Пятьсот тысяч плюс двадцать пять процентов от чистой прибыли. Ты понимаешь, что это значит? Они собираются потратить на съемку два миллиона. Если картина принесет пять миллионов дохода, все будет чудесно. В случае успеха фильма я смогу получить миллион.

— Он будет иметь успех, если его поставят точно по роману, — сказала Дженюари. — Но я столько раз видела, как кинематографисты отходят от бестселлера… и губят его.

— Будем надеяться, что они найдут хорошего сценариста и опытного режиссера. Сегодня мы пойдем в «Маттео» и отпразднуем. Завтра я навещу сына. А послезавтра полетим в Нью-Йорк, где я подпишу договор об аренде квартиры.

— Том, почему ты не хочешь заняться сценарием?

— Я уже говорил тебе — я не пишу сценарии.

— Почему?

Он пожал плечами.

— Непрестижное занятие.

— Это предрассудок, оставшийся у тебя с молодости. Многие романисты пишут сценарии по своим книгам. Посмотри на Нила Саймона… Он всегда сам адаптирует свои книги для кино. К тому же, если бы мне пообещали двадцать пять процентов от прибыли, я бы хотела иметь уверенность в том, что мои деньги защищены качественным сценарием.

Он посмотрел на Дженюари.

— Знаешь что? Ты заставила меня задуматься. Я никогда еще не получал процент от прибыли.

Том позвонил агенту. Следующие несколько дней телефон не умолкал. В конце недели они уже сидели в «Поло» с агентом Тома, Максом Чейзом, и отмечали подписание договора. Том должен был получить пятьдесят тысяч за разработку сюжета. И по его одобрении — еще сто пятьдесят за окончательный вариант сценария.

— Эти деньги пойдут на оплату квартиры в Нью-Йорке, — сказал он. — За вас, Макс… контракт великолепен. И за Дженюари, заставившую меня взяться за эту работу.

— Какой квартиры в Нью-Йорке? — спросил Макс Чейз.

— Я приобретаю квартиру. Мой юрист уточняет детали в присланном нам договоре. Закладные и прочее. Но вопрос практически решен. Насколько мне известно, мы получим ее в июне, Дженюари купит мебель, и я быстро напишу первый вариант. Затем, наверно, мне придется вернуться сюда для обсуждения окончательного сценария.

Макс Чейз улыбнулся:

— Я все предусмотрел. Мне удалось включить в контракт некоторые дополнительные пункты. Я заставил «Сенчери» оплачивать этот коттедж, а также предоставить вам машину на время работы над сюжетом и сценарием. Так что забудьте о Нью-Йорке на время. Вам удобнее писать на Западе. Вы сможете поддерживать контракт с киностудией. Будете знать, кого из режиссеров они пригласят, кто сыграет в фильме… Находясь здесь, сможете высказать свое мнение по этому поводу… не окажетесь перед свершившимся фактом.

Том с усмешкой на лице повернулся к Дженюари.

— Ты вытерпишь еще несколько месяцев в пятом коттедже?

Она кивнула.

— Я скажу Линде, что ухожу из редакции.

— Зачем? — возразил он. — Она может дать тебе задание, чтобы ты не скучала без дела. Линда обрадовалась новости.

— Конечно. Напиши о Дорис Дэй… о Джордже С. Скотте… Дине Мартине… возьми интервью у Барбары Стенвик, узнай, как она относится к ТВ, к сегодняшнему Голливуду… Я слышала, Мелина Меркури сейчас там… найди ее. И собери материал о светском обществе Малибу, где у Тома дом…

Но все оказалось весьма непросто. Связавшись с агентами звезд, она узнала, что многие из них сейчас отдыхают в других местах. После нескольких звонков Дженюари оставила попытки. Ее охватила странная летаргия. Когда действие последнего укола закончилось, она два дня страдала от головной боли и приступов тошноты. Но Том, всегда находившийся рядом, заставил ее перетерпеть это состояние. Сейчас она чувствовала себя хорошо, хотя и испытывала странную растерянность. Дженюари казалось, что ей ампутировали руку или ногу. Она знала, что это ощущение, как и потеря интереса к «Блеску», каким-то образом связаны с Майком. Дженюари поняла, что ее работа была лишь средством привлечения его внимания к дочери… она искала похвалы Майка. А теперь она никогда не услышит ее. Она не могла забыть, как он посмотрел на нее, уходя. Теперь она могла жить только ради Тома… Майк бросил ее… А Том по-прежнему любил.

Первые дни она сидела у бассейна и читала новые романы. Книга Тома по-прежнему занимала первую строку в списке бестселлеров. Сейчас Том был поглощен работой. Дженюари заставляла себя до вечера не заходить в коттедж и не придавать значения тому, что ночью у них ничего не происходило. Конечно, первые две недели он чувствовал себя слишком избитым для секса, и ребра, по его словам, срастались медленно. Но Дженюари ощущала, что между ними стоит его работа. Когда девушка входила к нему, он часто отправлял ее жестом в соседнюю комнату. Он не хотел нарушать свой трудовой ритм даже словом приветствия. Иногда Том жаловался, что телевизор работает слишком громко. Вечером они обедали в номере, и он читал написанное за день.

Сейчас, лежа в постели и прислушиваясь к дождю, Дженюари задумалась о причине своего уныния. Все было так, как и должно было быть. В определенном смысле она работала вместе с Томом, находясь рядом с ним, слушая его. Но что-то отсутствовало. Протянув Руку, она коснулась его плеча. Он что-то пробормотал во сне и отвернулся. Дженюари почувствовала, что к глазам подкатились слезы. Даже во сне он отвергал ее. Почему она внушила себе, что помогает ему? Все это происходило в ее воображении. Она вовсе не помогает ему! Она не нужна Тому! Девушка выбралась из кровати и стала бесшумно одеваться.

Сев за стойку бара, она взяла себе кофе и горячую булочку. Все места за столиками были заняты. Похоже, в восемь утра весь Лос-Анджелес уже бодрствовал. Некоторые посетители читали газеты. До Дженюари доносились обрывки разговоров… стоимость проката… зарубежный показ… план Иди… В теннис не поиграешь из-за дождя. Она оплатила счет, поднялась в вестибюль и вызвала машину Тома. Дождь не прекращался. Автомобили подруливали по одной дороге, а уезжали по другой; Люди шутили о знаменитом калифорнийском солнце. Кто-то произнес: «Это просто густой туман». Дженюари увидела доктора Престона Альперта, садившегося в машину со знаменитым певцом, только что прибывшим из Лондона для записи нового альбома. Боже мой! Он тоже колется? Наконец прибыл ее автомобиль, и она поехала по бульвару Заходящего Солнца в сторону Санта-Моники. Выйдя к безлюдному пляжу, села на скамейку и стала смотреть на дождь.

Вероятно, Том почувствовал ее настроение, — когда она вернулась, он перестал писать и предложил ей выпить с ним. Начав работу, он воздерживался от принятия спиртного, но теперь налил себе двойную порцию, настоял на том, чтобы Дженюари тоже выпила, и повел ее обедать в «Бистро».

Его появление вызвало в зале оживление. Похоже, Тома знали в ресторане все. К их столу постоянно подсаживались актеры и режиссеры — они рассказывали истории, советовали, кому следует отдать ту или иную роль. Дженюари чувствовала себя еще более одиноко, чем прежде.

Том вернулся в коттедж воодушевленным. Когда они легли в постель, он совершил попытку… но ничего не произошло. В конце концов он полюбил ее пальцем. Удовлетворив девушку таким способом и решив, что она заснула, он встал с кровати и отправился в гостиную. Выждав несколько минут, Дженюари заглянула в комнату. Том перечитывал страницы, написанные днем. Она вернулась в постель. Разве он не обещал вначале, что будет работать четыре часа в день, а остальное время проводить с ней? Первые дни он часто подходил к бассейну, чтобы немного поплавать. Но быстро возвращался к пишущей машинке. В чем ее, Дженюари, вина? Куда исчезла радость их общения?

В понедельник снова шел дождь. Дженюари попыталась смотреть мыльные оперы. Во вторник дождь не прекратился. Девушка попробовала читать. В среду начала писать очерк под названием «Густой туман», но из этого ничего не вышло. В четверг наконец выглянуло солнце; Дженюари обняла сидящего у пишущей машинки Тома за плечи.

— Сходим вместе к бассейну… погуляем… сделаем что-нибудь.

— Почему бы тебе не брать уроки тенниса? Том не отводил взгляда от листа бумаги, заправленного в пишущую машинку.

— Том, я хорошо играю в теннис. Мне не нужны уроки.

— Тогда я попрошу Макса Чейза подыскать тебе партнеров.

— Том, я осталась в Калифорнии, чтобы быть с тобой… не ради тенниса.

— Ты и так со мной.

— Да, но ты не со мной.

— Я писатель.

Он по-прежнему смотрел на страницу.

— Господи, это только заготовка для сценария. Не «Война и мир».

— Это моя работа. Ты должна это понимать.

— Мой отец снимал фильмы, но он находил время для близких.

— Дженюари, ради бога, пойди куда-нибудь и развлекись. Купи что-нибудь из одежды в магазине при отеле. Попроси прислать счет в коттедж.

— Мне не нужны новые наряды. Том, еще только одиннадцать часов… Мне одиноко… я чувствую себя брошенной… скажи, что мне делать.

— Я разрешаю тебе делать все что угодно, только оставь меня в покое.

— Я возвращаюсь в Нью-Йорк, — тихо промолвила она.

Том повернулся, его лицо стало жестким.

— Зачем? Чтобы упасть перед ним на колени?

— Нет… чтобы спасти то, что есть у нас. Я вернусь в редакцию. Смогу хотя бы гулять по Нью-Йорку… говорить со слепым стариком, торгующим карандашами… ходить в парк, рискуя стать жертвой грабителя, — все что угодно. Но тогда я оставлю тебя в покое! Он схватил ее за плечи.

— Я не хотел так сказать. Пожалуйста, детка. Ты мне нужна. Я хочу, чтобы ты оставалась здесь. Слушай, ты раньше не жила с писателем. У нас прекрасные отношения. Я никогда не был так счастлив. Никогда мне не писалось так хорошо. Если ты бросишь меня, я буду чувствовать, что не оправдал твоих надежд. Не поступай так со мной сейчас… когда конец близок. Слушай, скоро я завершу эту работу. И мы извлекли урок. Мы не сможем жить в Лос-Анджелесе, когда я сяду за новую книгу. Теперь мы знаем, что нам подходит, а что нет. Но главный вывод заключается в том, что мы должны быть вместе. Верно?

— Не знаю, Том. Правда, не знаю. Мне одиноко. Он отвернулся от девушки.

— Понимаю. Это Майк, верно?

— Том, я бы обманула тебя, сказав, что не думаю о нем… хотя бы подсознательно. Я… любила его… и люблю сейчас. Любила всю жизнь. Я бы хотела, чтобы того вечера не было. Но я приняла решение. Осталась с тобой… и потеряла его.

— Почему ты считаешь, что потеряла его?

— Том, если бы я завтра улетела в Нью-Йорк, я бы потеряла тебя?

— Да, — тихо произнес он. — Потому что я бы знал, почему ты покидаешь меня.

— Ты не думаешь, что Майк тоже понял, почему я осталась?

Он медленно кивнул.

— Наверно, я эгоист. Слушай, дай мне закончить этот набросок. Я отдам его на студию, мы сядем в машину и на десять дней уедем в Сан-Франциско. У меня там масса друзей. Они тебе понравятся. Мы устроим себе праздник. И я обещаю — отныне я буду работать только четыре часа в день.

— Тогда я подожду, и в два часа мы сможем пойти поплавать. Сейчас только одиннадцать.

— Мне не хочется плавать. Но ты иди. Возможно, я присоединюсь к тебе позже.

Он пришел к бассейну. И весь следующий день до восьми вечера провел за пишущей машинкой.

В субботу снова пошел дождь. Утром Том уехал в Малибу к сыну. Он обещал вернуться к пяти и повести Дженюари куда-нибудь обедать. Может быть, они сходят в кино. Том позвонил в девять вечера. Дженюари услышала музыку, смех, голоса людей. У Тома слегка заплетался язык, и она поняла, что он выпил.

— Слушай, детка, тут настоящий ливень. Пожалуй, мне лучше заночевать здесь. Закажи обед в номер. Увидимся завтра.

Дженюари замерла. Он отлично проводит время в доме своей жены. И не торопится к ней, Дженюари. Зачем ему спешить? Она только жалуется. Куда пропало счастье, ее жизнелюбие, хорошее настроение? Она была девушкой, которая когда-то помогла ему вновь стать мужчиной. Теперь он даже не пытался заниматься с ней любовью по-настоящему. Только удовлетворял ее рукой, когда чувствовал, что она нуждается в этом. Линда назвала бы это благотворительностью. А теперь он остался на ночь в Малибу. Вернется сюда завтра. Но если она стерпит это, однажды он вовсе не придет назад. Внезапно девушку охватило отчаяние… Она не может потерять Тома… не может! Он — все, что у нее есть. Она должна сделать так, чтобы они вновь обрели былое счастье, чтобы их жизнь вновь засверкала яркими красками.

Она просидела без движения еще несколько минут. Затем подняла трубку и позвонила доктору Престону Альперту.

Глава двадцать третья

Дэвид стоял у бара в «21», ожидая отца, опаздывавшего на десять минут. Это было на него непохоже. Молодой человек взглянул на пустой столик у стены, который держали для них. Зал постепенно наполнялся посетителями. Питер сверялся со своим списком; какие-то важные персоны явились без предварительного заказа. Уолтер тотчас поставил дополнительный столик в проходе, разделявшем два зала. Марио преподнес белые гвоздики трем красивым женщинам. Дэвид допил спиртное и решил сесть за стол. Слишком много людей, стоявших У двери, алчно поглядывало на незанятые места.

Дэвид потягивал второй мартини, когда появился отец. Заказав напиток, он принялся многословно извиняться.

— Боже мой, эти женщины просто невыносимы, — вздохнул он.

Дэвид засмеялся:

— Не говори мне, что у тебя снова роман. Отец слегка покраснел.

— Дэвид, я всегда очень уважал твою мать. Но ее не назовешь страстной женщиной. Однако я никогда не заводил, как ты говоришь, романов. Конечно, иногда вступал в мимолетные связи. Но никогда не увлекался всерьез.

— Так с кем же у тебя теперь мимолетная связь? — спросил Дэвид.

— Я опоздал из-за твоей матери. Через три недели мы отправляемся в Европу. Впервые за последние шесть лет. Поэтому нам нужно обновить паспорта. Ты не поверишь — мы проторчали в паспортном отделе с одиннадцати утра, и мать до сих пор там.

— Большая очередь? Отец пожал плечами.

— Не очень. Туристский сезон кончился. Но она забраковала две фотографии и снимается в третий раз. Отказалась клеить плохой снимок на паспорт. Кто будет рассматривать его, кроме таможенников и гостиничных клерков?

Дэвид засмеялся:

— Если это имеет для нее такое значение, ей следует сделать подтяжку. Тогда она будет выглядеть великолепно.

— Господи, зачем?

— Ради собственного тщеславия. Многие это делают, ты знаешь.

— Эта процедура не для нас. Она впадает в панику, отправляясь к стоматологу. К тому же…

Он замолчал — по залу прокатилась волна шепота. Все уставились на вошедшую женщину.

— Это Хейди Ланц! — воскликнул Джордж Милфорд. — К вопросу о подтяжке — она, верно, делала ее раз десять. Боже мой, ей под шестьдесят, а выглядит она на тридцать.

Дэвид посмотрел на актрису, которую обнимал владелец ресторана. Метрдотель пожимал ее руки. Женщину сопровождали двое мужчин; она здоровалась с людьми, идя к своему столику. Актриса выглядела великолепно и, в отличие от Карлы, никогда не бросала работу. Когда ее акции в Голливуде упали, она появилась в мюзикле на Бродвее. Хейди Ланц делала ежегодную сольную передачу на ТВ.

— Не представляю, как ей удается сохранять такую фигуру, — сказал Джордж Милфорд. — Ты не видел ее по ТВ месяц тому назад в облегающем платье? У нее тело двадцатилетней девушки.

Дэвид кивнул.

— Я смотрел эту передачу с Карлой. Она сказала, что Хейди, несомненно, надела корсаж.

— Ну, Карле видней, — сказал Джордж Милфорд.

— Почему? — обиженно произнес Дэвид. — У Карлы потрясающая фигура. Но она работает над ней, она…

— Успокойся, сынок. Я имел в виду лишь то, что Карле известно, какая на самом деле фигура у Хейди. Ты ведь знаешь, они были любовницами.

Дэвид, покраснев, отхлебнул мартини.

— Это голливудские сплетни.

— Возможно. Но я помню посвященные им строки светской хроники. В сороковых годах газеты публиковали фотоснимки, на которых они были изображены бегущими вдвоем в лифчиках и трусиках — по тем временам это было смело. Тогда твоя Карла не пряталась от фотографов, как сейчас. Она только поднималась наверх, а Хейди уже была звездой.

— Карла также едва на убежала с одним исполнителем главной роли в ее фильме, — напомнил Дэвид.

— Верно.

Джордж Милфорд не отводил взгляда от Хейди.

— Не будем забывать, что Хейди замужем, у нее внуки. Говорят, она и сейчас встречается с юными девушками.

— Карла любит только мужчин, — сказал Дэвид.

— Ваш роман продолжается? — спросил Джордж Милфорд.

Дэвид кивнул.

— Я вижусь с ней почти каждый вечер.

— Дженюари все еще на Западном побережье?

— Да. Не беспокойся. Я держу руку на пульсе. Мы переписываемся.

— Не пора ли тебе прийти к какому-то решению? Дэвид, поглядев на бокал, кивнул.

— Боюсь, что да. Особенно теперь, когда Ди вернулась. По возвращении Дженюари в Нью-Йорк мы объявим о нашей помолвке. Не беспокойся. Я приложу все усилия, чтобы влюбить ее в себя. Дальше откладывать нельзя. Ее поездка в Калифорнию была для меня подарком. Кажется, развязка близка. Поэтому я не могу насытиться напоследок Карлой.

— Брак — это еще не конец всего, — заметил отец.

— Только не для нас с Карлой. Чтобы уговорить Дженюари выйти за меня замуж, мне придется всерьез поухаживать за ней. А Карла не такая женщина, которой можно сказать: «Мы будем встречаться каждый второй четверг».

— Вступая в брак, всегда чем-то жертвуешь, — сказал его отец. — Ладно, давай выпьем еще по бокалу. Я всегда замечал, что спиртное проясняет горизонт.

Расставшись с отцом, Дэвид заглянул в магазин мужской одежды «Бонвит» и купил себе спортивную рубашку, на которую положил глаз еще неделю назад. Шестьдесят долларов. Но она отлично подходила к серым слаксам. Он наденет ее вечером. Карла подчеркнула в программе ТВ передачу «Фильмы недели». Она приготовит бифштексы. Это был один из немногих случаев, когда она обещала ему, что он сможет остаться у нее на ночь. «Фильм длинный. Мы посмотрим его, лежа в кровати. Потом позанимаемся любовью. Поскольку будет уже поздно, я разрешу тебе заночевать у меня».

Придя домой, он заново побрился, хотя в этом не было необходимости. Десять минут посидел перед кварцевой лампой. Она помогала сохранять загар, приобретенный в Палм-Бич. Примерил новую рубашку с серыми слаксами. Повязал под воротник шейный платок. Смешал мартини. Карла пила только вино. А он все еще нуждался в мартини, придававшем ему смелость в общении с ней.

Он думал об этом, потягивая спиртное. Удивительное дело! Через несколько дней исполнится год с начала их романа. Однако перед каждым свиданием с ней он волновался, как старшеклассник.

Черт возьми! Он — ее любовник! Сейчас она готовит салат… для него. Своими собственными руками! Для него! И позже, оказавшись в его объятиях, будет стонать и прижиматься… к нему!

Настанет ли такое время, когда он будет воспринимать их связь спокойно, относиться к ней как к чему-то само собой разумеющемуся? Боже, если он сохранил остроту ощущений спустя год, как он сможет оборвать этот роман и начать ухаживать за Дженюари?

Он не сумеет сделать это! Но он выбросит из головы подобные мысли. К тому же в письме Дженюари даже не намекала на скорый приезд. Она может задержаться там ради еще одной статьи. Он взглянул на часы. У него есть минут тридцать. Он успеет пропустить еще один бокал. На сей раз — неразбавленной водки. Сегодня у него расшалились нервы. Он терял рассудок, думая о том, что ему предстоит расстаться с Карлой.

Дэвид не спеша потягивал спиртное. Водка согревала его. Он знал, что пьянеет. Но это не пугало Дэвида..Он любил встречаться с Карлой в легком подпитии — тогда он чувствовал себя спокойнее. Опустошив бокал, Дэвид немного расслабился. Возможно, отец прав. Брак с Дженюари не обязательно означает конец всего. Может быть, ему удастся объяснить ситуацию Карле, даже рассказать о десяти миллионах. Нет, она будет презирать его. Дэвида охватила депрессия. Но это смешно! Дженюари находится в пяти с половиной тысячах километров отсюда. Она может пробыть там еще месяц или больше. Это время принадлежит им с Карлой. Он не станет думать о следующем месяце… даже неделе. Будет наслаждаться каждым днем. И сегодня он встретится с Карлой.

Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Вскочив, он поднял трубку.

— Дэвид, как хорошо, что я застала тебя, — еле слышно, чуть задыхаясь, произнесла Карла.

— Я уже собирался уходить, — радостно сказал он.

— Сегодня свидание отменяется.

— Почему?

— Неожиданно прилетел один мой друг.

— Не понимаю.

Впервые он не сумел проявить выдержку в подобной ситуации.

— Карла, мы же договорились.

— Дэвид…

Ее голос звучал ласково, почти умоляюще.

— Я тоже огорчена. Но это очень старый друг, из Европы… мой менеджер… он прилетел внезапно… Это связано с делами. Я должна встретиться с ним.

— О, так это Джереми Хаскинс, о котором ты рассказывала?

— Да, он — мой старый друг.

— Это, конечно, не займет всего вечера, верно? Я могу прийти позже.

— Нет. Я устану.

— А если нет? Разреши мне позвонить. Продиктуй твой телефон, Карла.

— Дэвид, я должна положить трубку.

— Черт возьми, Карла! Дай мне твой номер.

Он услышал щелчок. На мгновение запаниковал. Он перегнул палку. Она рассердилась. Может не позвонить завтра. Может вообще больше не позвонить! Он попытался взять себя в руки. Для паники нет оснований. Она позвонит завтра, и они посмеются вместе. Он плеснул себе щедрую порцию водки и добавил в бокал каплю вермута. Еще немного, и он напьется. Почему бы и нет? Почему не надраться всерьез? Он почувствовал, что слегка обжег кожу лица кварцем. Посмотрелся в зеркало. Рубашка выглядела отлично, к загару добавился красноватый оттенок. Дэвид никогда не выглядел лучше, чем сейчас. Спасибо родителям!

Он допил коктейль и приготовил себе следующий. Может быть, позвонить Ким? Он был пьян и знал это. Дэвид налил себе неразбавленной водки. Сидя в темноте, он пил медленно и методично. Он был в новой рубашке, его лицо горело, и ему не хотелось никуда идти. Кроме дома Карлы…

Что ж, настанет завтра… Может быть, ему следует снять рубашку и приберечь ее к следующему дню. Но он почему-то знал, что больше не наденет ее. Она приносила ему неудачу.

Закурив сигарету, он попытался разобраться в ситуации. Ничего страшного не случилось. Он спросил у Карлы номер телефона, даже потребовал его. И она положила трубку. Большое дело. Они даже не ссорились. Завтра все будет чудесно. В конце концов, этот Джереми — старик. Она рассказывала, как он стал ее агентом. Как нашел Карлу в бомбоубежище во время налета. Эта история была одним из немногих фактов ее биографии; которыми она поделилась с Дэвидом. Джереми тогда уже был в возрасте. Ее старый друг. Дэвид вспомнил слова Карлы: «Джереми — чудесный, добрейший человек. Вы должны когда-нибудь познакомиться».

Он медленно опустил бокал. «Вы должны когда-нибудь познакомиться». Тогда почему она не предложила пообедать втроем у нее на кухне? Она могла не отменять свидания. Деловой разговор с Джереми мог состояться утром…

А что, если она не с Джереми? У Дэвида сжалось сердце. Но у нее нет другого мужчины! Они встречаются почти ежедневно, за исключением тех вечеров, когда Карла была уставшей. Тогда она звонила ему и говорила, какую телепередачу смотрит. Нет. У нее нет другого мужчины.

Внезапно перед его глазами появилась Хейди Ланц, входящая в «21». Красавица Хейди! Лесбиянка Хейди! Она только что прибыла в город!

Невероятно! Он налил себе еще спиртного. Поднял бокал, мысленно произнес тост. За Дэвида Милфорда! За круглого идиота! Влюбленного в пятидесятидвухлетнюю женщину, сделавшую себе подтяжку лица… которая скрывает от него свой телефон.

Но она была не просто женщиной. Она была Карлой! И сейчас она проводит (Время с Джереми Хаскинсом, а он, Дэвид, напившись, сочиняет бог знает что…

Проклятье! И надо же было ему увидеть сегодня Хейди Ланц в «21». Зачем только отец подбросил ему эту идею? Конечно, до него и прежде доходили слухи о Карле. Но тогда он считал, что многие европейские женщины имеют подобный опыт. Нет, Карла не способна по-настоящему любить женщину. Она так страстно отвечала на его ласки, льнула к нему… нет. Она сейчас с Джереми.

Дэвид почувствовал, что не может больше оставаться в квартире. Выскочив на улицу, зашагал по Парк-авеню. На воздухе голова прояснилась. Он свернул на Лексингтон-авеню. Дэвид знал, что идет к дому Карлы. Черт возьми, а почему бы и нет… почему бы и нет! Он может просто прийти к ней. Консьерж и лифтер решат, что его ждут. Он позвонит в дверь. Если там окажется Джереми и она рассердится, он, Дэвид, извинится и скажет, что у него день рождения. Да, это хорошее оправдание. Он объяснит, что должен был обязательно увидеть ее, хотя бы на мгновение. И затем, если она пригласит его, выпьет бокал в честь дня рождения и сразу же уйдет. Тогда, вернувшись домой, он сможет заснуть.

Дойдя до ее квартала, Дэвид потерял смелость. Он свернул на Первую авеню и зашел в бар. Выпил двойную порцию водки. Почувствовал себя лучше. Ему нечего бояться. Он представил себе, как все произойдет. Она, вероятно, посмеется, подумает, что он молод, очарователен и горяч. Дэвид зашагал по улице. Консьерж кивнул молодому человеку, и он взбодрился. Дэвид успокоился еще больше, когда лифтер, поднимая его на пятнадцатый этаж, заговорил с ним об очередной победе «Янки».

Дэвид пошел по коридору. Подождал, когда закроется дверь лифта. Остановился перед квартирой Карлы. Из нее не доносилось ни звука. Даже телевизор молчал. Дэвид заколебался. Еще не поздно повернуться и уйти; тогда она ничего не узнает. Он направился к лифту. Но что подумает лифтер? И консьерж? Им известно, что она дома.

Дэвид вернулся к ее двери и нажал кнопку. Он чувствовал, как сердце выпрыгивает из груди. Снова позвонил. Услышал шаги. Карла осторожно приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Когда она увидела Дэвида, ее большие серые глаза потемнели от гнева.

— Что тебе надо? — сухо произнесла она.

Он не поверил в реальность происходящего. Карла, всегда распахивавшая перед ним дверь, смотрела на него через щель, точно на незнакомца.

— Сегодня мой день рождения.

Его голос прозвучал глухо, а не легкомысленно, раскованно, как он хотел.

— Уходи, — сказала она.

Он просунул ногу в щель.

— Сегодня мой день рождения. Я хотел только выпить один бокал с тобой… и Джереми.

— Я сказала тебе — уходи!

— Не уйду.

Дэвид попытался улыбнуться, но его охватил страх. Он растерялся. Она действительно сердится. Он не знал, как отступить, сохранив лицо. Он должен попасть в квартиру, объяснить Карле, что безумно любит ее… что не может жить так, не имея возможности позвонить ей.

— Если ты не уйдешь, я позову кого-нибудь на помощь, — сказала она.

Боже, он все испортил!

— Карла, прости меня. Я виноват…

Он отступил на шаг назад, и она тотчас захлопнула дверь перед его лицом.

Он стоял, не веря своим глазам. Карла так обошлась с ним! Стерва! Конечно, там не Джереми. Она, вероятно, с Хейди Ланц. Он снова позвонил. Ударил в дверь кулаком.

— Открой! — закричал Дэвид. — Открой и докажи, что у тебя твой старый менеджер. Открой, и я уйду. Докажи мне, что говоришь правду!

Он подождал несколько секунд. Услышал, как кто-то из соседей выглянул в коридор. Его лицо горело. Соседняя дверь наконец закрылась. Он снова нажал кнопку.

— Впусти меня, черт возьми… впусти меня. Он пнул дверь ногой. Вытащив спичку, воткнул ее в кнопку.

— Я буду стоять и ждать, — прокричал Дэвид. — Хоть всю ночь. Хочу увидеть, кто выйдет из квартиры.

Он еще раз сильно заехал в дверь ногой. Дэвид знал, что полностью потерял контроль над собой, но не мог остановиться. В коридоре открылось несколько дверей.

И тут он услышал, как открывается дверь лифта. Две пары крепких рук схватили Дэвида. Его старые улыбчивые друзья — консьерж, всегда охотно бравший чаевые, и лифтер, обсуждавший с ним победы «Янки», — принялись оттаскивать вырывающегося Дэвида от двери.

— Уберите руки, — закричал он. — Мисс Карла не слышит звонка. Она ждет меня!

— Успокойся, сынок, — сказал консьерж. — Она позвонила вниз и попросила нас увести тебя. Пожаловалась, что ты причиняешь беспокойство.

Дэвид был потрясен. Карла велела выгнать его прочь! Он посмотрел на мужчин, потом на дверь. В последний раз ударил ее ногой.

— Лесбиянка, — крикнул Дэвид. — Подлая лесбиянка. Я знаю, кто у тебя там — Хейди. Хейди Ланц! Хейди. Не Джереми. Хейди Ланц!

В коридоре стали открываться двери. Из них выглядывали удивленные люди. Жильцы, завидовавшие прежде молодому человеку, которого принимала их знаменитая соседка, теперь видели, как консьерж и лифтер волокут его по коридору к лифту. Он вырывался и кричал. Раздался треск — Дэвид понял, что это порвалась новая рубашка. Карла вышвырнула его вон! Это не может происходить на самом деле. Это кошмар.

В кабине лифта консьерж разжал пальцы, отпуская Дэвида.

— Послушай, сынок. Похоже, ты сегодня перебрал. Разреши мне посадить тебя в такси и отправить домой. Завтра будет новый день. Ты пришлешь ей цветы, и все забудется.

Дэвид вышел на улицу и остановился, стараясь не качаться.

— Не будет никакого завтра. И я не пришлю цветы этой стерве — лесбиянке. Не беспокойтесь насчет такси. Я не нуждаюсь в вашей помощи. Ноги моей здесь больше не будет.

Подняв голову, он посмотрел на окна пятнадцатого этажа.

— Ненавижу тебя, сука… — пробормотал Дэвид и, шатаясь из стороны в сторону, побрел по улице.

Карла, стоя у окна, провожала Дэвида взглядом, пока он не скрылся из виду. Потом она подошла к ванной и постучала в дверь. Ее лицо было бледным.

— Все в порядке, Ди. Можешь выходить. Дэвид больше не будет нас беспокоить.

Глава двадцать четвертая

Ди вытянулась в ванне, заполненной пеной. Из приемника доносились прекрасные песни Синатры. Весь мир был прекрасен. Май — прекрасный месяц в Нью-Йорке. Апрель тоже был прекрасным. Любой месяц прекрасен, когда Карла рядом. Их зимняя разлука была самой длинной. Пять долгих месяцев, проведенных Ди в Палм-Бич. Она едва пережила их. Иногда ей приходилось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не поднять трубку и не позвонить Карле. Она была готова умолять Карлу, чтобы та приехала в Палм-Бич. Возможно, ее выдержка принесла пользу — когда Ди вернулась в Нью-Йорк, Карла по-настоящему обрадовалась их встрече.

Конечно, они пережили тот ужасный вечер, когда Дэвид ломился в дверь, точно разъяренный бык. Она бы никогда не поверила, если бы ей сказали, что Дэвид способен до такой степени потерять самообладание. Но он здорово напился. Она многого не расслышала — когда инцидент начался, она, испугавшись, бросилась в ванную. Но теперь, несомненно, Дэвид потерял Карлу. Он перестал быть одним из ее «симпатичных молодых людей», водивших бывшую актрису на балет или в кино.

Как ни странно, Дэвид не слишком сильно страдал из-за своей потери. В колонках светской хроники писали, что он периодически встречается с голландской фотомоделью. В разговорах с Ди он постоянно упоминал Дженюари.

Дэвид расстроился, когда девушка не смогла прилететь в Палм-Бич на пасху. Конечно, подготовка статьи о таком человеке, как Том Кольт, — весьма важное задание. Дженюари уже довольно долго находится в Калифорнии. «Любопытно, происходит ли между ними что-то», — подумала Ди. Нет, ерунда! Том Кольт женат и слишком консервативен для Дженюари. Майк проявлял странное равнодушие к работе дочери. Он пожелал слетать к ней, отсутствовал неделю и вернулся в хорошем настроении. Да, она может изменить завещание. Теперь, когда Дэвид не представлял угрозы в отношении Карлы, ей, Ди, все равно, женится он на Дженюари или нет.

Выйдя из ванной, она позвонила Джорджу Милфорду. Он тотчас подошел к телефону.

— Ди… я уже собрался уходить. Рад слышать тебя.

— Джордж, я хочу переписать завещание.

— Хорошо. Это срочное дело?

— Нет, но давай встретимся завтра днем.

— Хм, именно поэтому я и спросил о срочности. Завтра мы с Маргарет отправляемся в Париж. Ее племянница выходит замуж, и мы уже давно не отдыхали за границей. Мы плывем на корабле… будем отсутствовать целый месяц.

— О… — Ди в задумчивости прикусила губу.

— Если это не терпит отлагательства, я могу подождать тебя сейчас в моем офисе. Мы сформулируем новые пункты. Я готов задержаться тут на несколько часов… если ты свободна. Мы все обсудим, и я сделаю нужные записи. Завтра утром отдам машинистке новый текст, и если ты придешь, скажем, часам к десяти, мы нотариально засвидетельствуем документ.

Карла ждала ее к половине седьмого. Доработка завещания займет много времени.

— Нет, Джордж, это не настолько срочно. Я дождусь твоего возвращения. Желаю вам приятного путешествия. Передай привет Маргарет.

Она положила трубку и начала одеваться. Майк был в клубе «Монах». Она сказала ему, что идет на встречу бывших одноклассниц; Ди настояла на том, чтобы он остался в клубе пообедать и сыграть в карты.

— Я должна пойти. Я посещаю это собрание каждый год. Нас осталось только двадцать человек; мы сидим и часами вспоминаем нашу жизнь в школе мисс Брайерли. Если вернешься домой раньше меня, не жди моего возвращения, ложись спать.

Брак мешал ей. Теперь, когда Карла была рядом, Ди страдала, проводя время с Майком. После возвращения Ди из Палм-Бич Карла охотно проводила с подругой все часы, когда та была свободна. Не уклонялась от встреч под разными предлогами. («О, Ди, маэстро пригласил меня на обед. Он давно не работает и скоро отправится в дом ветеранов кино».) Аргументы Карлы всегда были вескими. Но она приводила их слишком часто, и Ди теряла душевное равновесие. Однако после Палм-Бич Карла ни разу не отказала Ди в свидании. Когда Ди, позвонив ей, говорила: «Я сегодня вечером свободна», Карла искренне радовалась. «Жду тебя, дорогая». Или: «Меня пригласили пообедать у Бориса, но я отменю встречу».

Конечно, Ди могла видеться с Карлой и днем, если бы была согласна подстраиваться под режим подруги и во всем уступать ей. Но Ди считала, что ходить повсюду с Карлой, сидеть в студии и смотреть, как бывшая актриса работает у станка, унизительно для нее. Ди шла на это в первые несколько лет их знакомства, когда просто видеть Карлу, иметь возможность появляться с ней в обществе было привилегией. Как ни странно, спустя годы, каждый раз при виде Карлы у Ди от волнения слегка кружилась голова. Но после того как их отношения приобрели стабильный характер, Ди стала считать неприемлемой для себя роль поклонницы, завороженно смотрящей на своего кумира. Она не соглашалась гулять в дождь и снег. Если Карла выглядела великолепно со снежинками на волосах или капельками влаги на лице, то у Ди в холодную погоду слезились глаза и текло из носа. Карла могла постоять под душем, потом вытереть полотенцем волосы и выглядеть превосходно. Ди требовалась ежедневная укладка.

Нет, Ди могла видеться с Карлой и поддерживать, равенство в их отношениях, лишь когда полька была гостьей в одном из ее домов… или когда они встречались в Нью-Йорке по вечерам. Женщина после сорока лет не в силах выглядеть великолепно при дневном освещении. Ди испробовала все. Пудра, которую она применяла, казалась либо слишком розовой, либо слишком желтой, либо бледнила ее. Но вечером она смотрелась восхитительно. Особенно перед камином или обедая с Карлой при свечах. Ди решительно отказывалась есть на кухне. В этом не было романтики. К тому же при таком свете она выглядела неважно. Карла не нуждалась в тональной пудре, ее кожа всегда была немного загоревшей. Карла была Карлой — никто не мог сравниться с ней. Даже спустя восемь лет Ди казалось невероятным, что Карла принадлежит ей. Нет… не принадлежит. Карла никогда никому не принадлежала. Даже Джереми Хаскинсу, которого она называла своим менеджером и близким другом. Она призналась Ди, что они однажды предприняли попытку стать любовниками, но из этого ничего не вышло. Ди познакомилась с Джереми в 1966 году, когда он приехал в Штаты; увидев сутулого старика с седыми волосами, она испытала такое облегчение, что устроила обед в его честь. И каждый год на рождество отправляла ему подарок.

Поддавшись внезапному порыву, она взяла чековую книжку и выписала чек на десять тысяч долларов. Она давно перестала делать Карле презенты. Карла никогда не носила драгоценности. А соболиную шубу, подаренную Ди, носила как обычное утепленное пальто. Ходила в ней во время снегопада до студии и обратно. Карла оживала, лишь получая деньги. Этот феномен был непонятен Ди. В конце концов, у Карлы приличное состояние. Господи… она столько лет снималась в кино. А теперь если и тратит средства, то лишь на содержание квартиры. Это были великолепные апартаменты в смысле планировки и размеров. Хороший дизайнер мог бы превратить их в настоящий дворец. Но Ди была уверена в том, что общая стоимость мебели не превышала пяти тысяч долларов. Разумеется, там поддерживались идеальная чистота и порядок. Карла могла своими собственными руками мыть полы и окна. На стенах висели картины — один Моне, два Рауля Дюфиса, Вламинк, этюды Домье. Это были подарки. На вопрос Ди: «Зачем тебе нужна двухэтажная десятикомнатная квартира, если ты пользуешься только тремя комнатами?» Карла, пожав плечами, ответила: «Мне ее подарили… с тех пор цена удвоилась». Ди перестала искать рациональное объяснение странностям Карлы. Полька отличалась удивительной скупостью. На рождество она дарила Ди кружку для пива с надписью «Сувенир из Нью-Йорка»… красную фланелевую ночную рубашку… польскую елочную игрушку. Ди объясняла это потрясением, связанным с войной. У всех беженцев есть какие-то странности.

В шесть с четвертью Ди вышла из дома. Сегодня она отпустила шофера. Она села в такси; машина пробиралась по городу рывками, но ничто не могло омрачить настроение женщины. Это был прекрасный весенний вечер; через несколько минут она увидит Карлу. О боже, если бы можно было остановить время. Сделать так, чтобы сегодняшний вечер длился вечно. Она затеяла игру со светофором. Когда автомобиль останавливался на красный свет, Ди начинала считать. Один… затем по буквам… О — Д — И — Н. Два… Д — В — А. Сколько цифр она успеет произнести до зеленого света, столько месяцев они с Карлой будут вместе. На первом светофоре она добралась до шестнадцати… но ко Второй авеню Ди уже наловчилась и досчитала до тридцати пяти. Она нахмурилась. Только три года. Нет, это ее не устраивает. Они будут вместе всегда. О боже, если бы она была уверена в том, что Карла никогда ее не оставит, то не вышла бы замуж за Майка. Но даже в моменты их близости Ди сознавала, что Карла не способна по-настоящему кем-то увлечься. Если бы Карла догадалась о том, что была для Ди всем, она бы могла исчезнуть… вероятно, навсегда. Нет, Майк — ее страховочная сетка, залог психического здоровья. Но он сам порождал сложности… ей приходилось постоянно лгать, чтобы иметь свободные вечера. В июле она настоит на приезде Карлы в Марбеллу. Но сейчас только начало мая. Значит, впереди шесть недель в Нью-Йорке. Ди подумала, что поступила умно, — проявив энтузиазм в отношении их с Майком поездки в Канн. В Монте-Карло не было никакого турнира по триктраку, и она с самого начала не имела ни малейшего намерения отправляться туда. Но ей следует тщательно подготовиться. Пока что все шло по плану. «Люкс» в «Карлтоне» был забронирован с четырнадцатого мая. Тринадцатого мая она сообщит ему, что турнир отменен. Уговорит его поехать без нее — «люкс» забронирован; он, Майк, заслуживает двух великолепных недель в обществе старых друзей по кино. Она просто отдохнет в Нью-Йорке и обновит свой гардероб к лету. Она заранее подготовила свою речь. Он должен поехать один. Она получит две потрясающие недели с Карлой… они будут вместе каждую ночь!

Когда Ди прибыла к Карле, полька ждала ее, сняв косметику с лица и закрепив убранные назад волосы заколкой. Обняв Ди, Карла повела ее к столу, стоящему у окна. Он был накрыт для обеда; Карла указала на свечи.

— Смотри, я купила их сегодня. Они не нуждаются в подсвечниках… не дают потеков. О, это было чудесно! Коротышка продавец в славном маленьком магазине не узнал меня. Я понравилась ему сама по себе. Он принялся с энтузиазмом демонстрировать мне свечи с разными запахами. Сегодняшние источают аромат гардений. Ди, ты любишь гардении? Я их обожаю… надеюсь, ты тоже.

— Конечно.

При свечах, когда на Ист-Ривер опускались сумерки, Карла выглядела, как на одной из своих лучших фотографий. На ее лицо падали тени, подчеркивая ямочки под скулами. Внезапно Ди поняла, что любуется Карлой. Она раскрыла свою сумочку.

— Карла, я принесла тебе маленький подарок. Карла даже не взглянула на чек. Улыбнувшись, она убрала его в ящик стола.

— Спасибо, Ди. А теперь садись. Я приготовила салат из креветок и омаров. Смотри… графин сангрии. Мы устроим настоящий пир.

Ночью, когда они предавались любви, Карла бурно проявляла испытываемую ею радость. Она находилась в более приподнятом настроении, чем обычно. Позже, лежа в постели с Ди, она запела знакомую ей с детства польскую песню. Потом, словно смутившись оттого, что открыла свою новую грань, вскочила с кровати и включила телевизор.

— Сегодня идет хороший фильм, но я знаю, что ты предпочитаешь обзор новостей. Я приму душ. Если в нашем грустном мире произошли какие-то важные события, ты расскажешь мне о них.

Ди стала смотреть новости. Из ванной доносилось пение Карлы. Полька была счастлива. И она, Ди, тоже была счастлива. И все же к ощущению счастья примешивалось отчаяние. Скоро ей придется вернуться к Майку. Она протянула руку к тумбочке, решив попробовать крепкие английские сигареты, которые курила Карла. Когда она взяла пачку, на пол упал конверт. Это был счет за телефонные разговоры. Внезапно Ди охватило любопытство. Сумма должна быть минимальной. Карла редко звонила кому-либо, а если и делала это, то лишь лаконично излагала свой вопрос или просьбу. Долгие телефонные беседы были не в стиле Карлы. Ди вынула счет из конверта. Увидев сумму, Ди изумленно подняла брови. Четыреста тридцать один доллар! Она снова поглядела на цифру. Как могла Карла проявить такую расточительность? Ди внимательно изучила счет. Местных звонков было немного. Гораздо чаще Карла звонила в Англию. Шестнадцать звонков в Боствик по номеру 3322! И каждый разговор длился более трех минут. Еще три звонка в Ловик и два — в Белгравию. Шестнадцать разговоров с Боствиком! Она записала номера на клочке бумаги, спрятала его в сумочку и положила конверт со счетом под пачку сигарет. Карла вернулась из ванной; они снова стали заниматься любовью, и этот маленький инцидент совершенно вылетел из головы Ди. Она не вспоминала о нем до тех пор, пока, вернувшись домой, не обнаружила у себя в сумке кусочек бумаги. Убрала его в шкатулку с драгоценностями. Вероятно, у Карлы какие-то дела в Лондоне. Возможно, она постоянно поддерживает связь с Джереми. Ее счет за телефон мог быть столь солидным ежемесячно. Люди, известные своей скупостью, часто в чем-то одном проявляют экстравагантность. Наверно, такой странностью Карлы были звонки за океан.

На следующий день, к удивлению Ди, она не смогла связаться с Карлой. Звонить утром не имело смысла; Карла в это время гуляла. В час дня, когда Карла обычно возвращалась домой, Ди была занята — в «Плазе» проходил благотворительный ленч, на котором собирались средства на строительство лечебницы для беременных наркоманок. Этот проект не слишком интересовал Ди, но он гарантировал частое упоминание ее имени в прессе и способствовал созданию хорошего имиджа. Оргкомитет состоял из известных людей.

Она позвонила Карле в пять, но снова не застала ее. Позже собралась еще раз набрать номер подруги, но тут пришел Эрнест укладывать Ди волосы. Она пыталась сочинить объяснение для Майка, чтобы освободиться на вечер. Другие дни были расписаны, но сегодняшний вечер оставался свободным. Майк что-то сказал насчет двух фильмов, которые можно посмотреть один за другим. Ему, похоже, нравилось сидеть в грязных кинотеатрах и поглощать кукурузные хлопья. Он уговаривал ее устроить в одной из комнат Зимнего дворца кинозал. Кинокартины нагоняли на Ди скуку. Она обожала старые ленты Карлы, но современные фильмы не трогали ее. Она ненавидела картины о рокерах и наркоманах в голубых джинсах. Она еще помнила то время, когда на экране можно было увидеть последнюю моду. Но теперь фильмы стали отвратительными, вульгарными. Ее жизнь была гораздо более красивой и увлекательной.

Ди пролистала газеты. Ее снимок, сделанный на вчерашнем ленче, попал в «Женскую одежду». Удачная фотография — она покажет ее Карле. Но сейчас надо изобрести способ отделаться от Майка на вечер. Триктрак больше не годился для этого. Он полюбил эту игру. Господи, зачем она обучила его? Ди посмотрела на часы. Может быть, посоветовать ему сходить в клуб и поиграть в гольф, сказать, что она хочет… что хочет? Ее бесила необходимость лгать, придумывать оправдания. Она — Ди Милфорд Грейнджер. Она его содержит. Почему она не может просто сказать: «Сегодня мне надо уйти»? Особенно теперь, когда он перестал волноваться о своей дочери. Последнее время Майк не вспоминал о ней. Возможно, десять миллионов, отписанных Дженюари, успокоили его. Что ж, вернувшись домой, он узнает, что это завещание обратимо. Она перепишет его заново. Опять назначит Дэвида своим душеприказчиком. Эти десять миллионов перейдут к Дженюари… если Майк останется мужем Ди Милфорд Грейнджер до ее смерти. Она улыбнулась. Ну конечно… тогда она сможет уходить из дома в любой вечер. Но сегодня надо что-то придумать. Несуществующие подруги, партнерши по триктраку, уже не годились. Он знал всех ее знакомых. Невероятно! Всю свою жизнь она делала то, что хотела, а теперь вынуждена хитрить ради свиданий с самым дорогим ей человеком.

Может быть, Карла подкинет идею. Хотя она не отличается изобретательностью. Ди безумно любила Карлу, но считала ее туповатой полькой. Часы показывали еще только десять минут двенадцатого; она позвонила Карле. Иногда Карла возвращалась домой рано. Никто не снимал трубку. Ну да… сегодня четверг. У прислуги выходной. Как можно при такой квартире обходиться горничной, которая приходит трижды в неделю!

Она взяла номер «Дейли Ньюс» и полистала его. Княгине была посвящена половина колонки. Упоминались имена Ди и Майка. Но максимум внимания уделялось сенатору. Ди бросила газету на пол. Она упала центральным разворотом вверх. Ди уставилась на полосы издания. Вскочила с кровати, схватила газету. Там была фотография Карлы… она прятала лицо от камеры в аэропорте «Хитроу».

Карла в Лондоне!

Ди смяла газету в комок и запустила им через всю комнату. Все это время, пока она строила планы, придумывала, как провести время с Карлой, эта стерва находилась в Лондоне.

Лондон!

Она вскочила с кровати, бросилась к шкатулке с драгоценностями и нашла бумажку с тремя телефонами. Подошла к аппарату. Полдень. Значит, в Лондоне пять часов дня. Заказала разговор с Энтони Пирсоном. Фирма «Пирсон и Метленд» вела дела Ди в Лондоне. Меньше чем через пять минут раздался звонок, и ее соединили с, Энтони Пирсоном. Он обрадовался звонку Ди. Они поговорили о том, какая чудесная погода сейчас в Лондоне, о ее инвестициях. Потом она произнесла небрежным тоном:

— Я знаю, что это не входит в ваши прямые обязанности… но я хочу узнать, кому принадлежат три лондонских телефона. Нет, это касается не меня, а моей падчерицы. Она живет с нами. Я наткнулась на телефонный счет и поняла, что она звонила по трем лондонским номерам. Ей только двадцать один год. Естественно, я беспокоюсь. Знаете, как это бывает… ваши рок-звезды прилетают сюда, и девушки ее возраста придумывают себе любовь…

Она засмеялась:

— Да… именно так… я не хотела бы, чтобы она выставляла себя на посмешище или связалась с дурными людьми. Так что если бы вы установили, чьи это телефоны… Тони, я бы была вам очень признательна.

Продиктовав номера, она спросила:

— Сколько времени это займет? Только час? О, Тони, вы просто чудо.

Ди легла в ванну; она не спускала глаз с зеленой лампочки телефона, стоявшего на туалетном столике. Она посматривала на нее, накладывая макияж. Ровно в час огонек вспыхнул, и она услышала голос Энтони Пирсона.

— Я получил нужную вам информацию. Но она меня немного озадачила. Боствикский телефон установлен в частном доме в Эскоте. Номер в Ловике принадлежит Джереми Хаскинсу, пожилому джентльмену, другу Карлы… его часто видят с ней, когда она приезжает сюда. Вы, кажется, ее знаете. Кстати, сейчас она здесь и остановилась в отеле «Дорчестер». Телефон в Белгравии принадлежит известному психиатру. Это показалось мне странным — что общего у девушки, которой двадцать один год, с этими людьми?

— Кто живет в том доме в Эскоте?

— Семейная чета Харрингтонов. У них есть дочь. Я представился почтовым клерком и сказал, что должен доставить им неточно адресованную корреспонденцию. По-моему, я проявил большую находчивость… вы согласны?

— Сколько лет дочери?

— Я не спросил, но, судя по голосам, Харрингтонам около шестидесяти.

— Тони, я хочу узнать о них всех как можно больше. Особенно о психиатре.

— Это не совсем по моей части… но я знаю одного человека… Дональда Уайта… он — частный детектив… ему можно доверять.

— Да… пожалуйста… разузнайте все. Не беспокойтесь о Джереми Хаскинсе. Мой муж был продюсером, так что падчерица может знать его. Но наведите справки о Харрингтонах и их дочери.

Опустив трубку, она попыталась совладать с охватившей ее паникой. Может быть, Харрингтоны были старыми друзьями Карлы… ее мог познакомить с ними Джереми…

Шестнадцать звонков за один месяц!

Шестнадцать раз за месяц Карла могла звонить только своей новой возлюбленной. Возможно, девушка богата и тоже звонит Карле шестнадцать раз в месяц. Может быть, они разговаривают ежедневно… или дважды в день. Карла, похоже, ведет двойную жизнь. Эскот — прекрасное место. Подруга Карлы, очевидно, весьма состоятельна. Вероятно, именно к ней тайно летает Карла.

Возможно, девушка решила оборвать их связь… Это объясняет шестнадцать звонков в месяц. Карла умоляла ее вернуться к ней. Тогда становились понятными теплота и нежность Карлы, проявляемые в последнее время к ней, Ди. Нет, она не могла представить себе Карлу умоляющей кого-то. Но эти шестнадцать звонков в месяц!

Когда Майк вернулся вечером домой, Ди уже приняла решение. Она узнает, чем занимается Карла в Лондоне, и представит ей доказательства! Но она должна быть осторожной с Майком.

Она сходила с ним на два фильма… позже, сидя в «Сарди», сделала первый ход. Глядя в пространство, тяжело вздохнула.

Они ели бифштексы. Майк почти расправился с мясом. Он посмотрел на тарелку Ди, к содержимому которой она едва прикоснулась.

— У тебя нет аппетита?

— Нет… я… о, Майк… я чувствую себя идиоткой.

— Из-за чего?

Он переложил себе часть ее бифштекса.

— Я сделала дурацкую ошибку.

— Какую? Это не может быть концом света.

— Майк, турнир по триктраку состоится в Лондоне.

— Когда?

— О… кажется, пятнадцатого, шестнадцатого и семнадцатого.

— Что за проблема! Мы отправимся в Канн несколькими днями позже. Ты будешь есть остаток? Она подвинула ему тарелку.

— Майк, я подумала… Слушай, я вовсе не рвусь в Канн… это твой город. Ты знаешь там всех… захочешь побыть с друзьями… заглянуть в казино. Я не играю в эти игры, и…

Он пристально посмотрел на Ди.

— Перестань ходить вокруг да около. Что ты хочешь мне сказать?

— Майк… я бы хотела полететь в Лондон и…

— Я же сказал, что согласен.

— Но я буду каждый день испытывать чувство вины, зная, что отрываю тебя от кинофестиваля. У меня есть друзья в Лондоне. Я бы провела там неделю. Затем купила бы в Париже кое-что из одежды. А остаток нашего путешествия провела бы с тобой в Канне.

— Отлично.

— Что ты сказал?

— Я говорю — отлично. Мы вылетим четырнадцатого, я оставлю тебя в Лондоне и отправлюсь дальше в Ниццу. Потом самолет вернется за тобой в Лондон, и ты присоединишься ко мне, когда пожелаешь.

— О, Майк… ты — ангел.

— Слушай, детка, мы же должны идти друг другу навстречу. Ты не обязана интересоваться кинофестивалем. Думаю, ты прекрасно проведешь время в Лондоне.

— Вряд ли прекрасно, — сказала она. — Но, во всяком случае, интересно.

Глава двадцать пятая

Ди сидела в кабинете Энтони Пирсона и разглядывала фотографии. Она еще чувствовала себя дискомфортно из-за разницы во времени. Она прибыла в Лондон в десять часов вечера днем ранее; по нью-йоркскому времени это было только пять дня. Ди позвонила Тони Пирсону домой. Он сообщил, что полный отчет готов, но выразил сомнение в том, что полученные данные имеют отношение к падчерице Ди. Она сказала, что придет в его офис в одиннадцать утра. Затем заснула с помощью трех таблеток секонала. Она не вынесла бы одинокую бессонную ночь в Лондоне. Здесь не было ночной телепрограммы, и она не могла сосредоточиться на чтении. Ди остановилась в «Гровенор-Хаус», потому что Карла жила в «Дорчестере». Ди не хотела столкнуться с подругой раньше времени.

Сидя в тихом консервативно обставленном кабинете Энтони Пирсона, она почувствовала приближение мигрени. Ди удавалось сохранять внешнее спокойствие.

Она просмотрела все снимки, врученные ей Энтони.

— Они великолепны, — равнодушным тоном заметила Ди.

Энтони Пирсон кивнул.

— Мой знакомый, Дональд Уайт, проводивший это, скажем, расследование, в течение нескольких дней наблюдал за домом в подзорную трубу. Бедняга сидел на дереве. Психиатр в отпуске… уехал отдыхать два дня назад… так что о нем мы ничего не узнали. Но фотографии Карлы и этой девушки просто потрясающие, верно? Конечно, я забрал негативы… это было оговорено заранее. Уайт — ведущий специалист в своей области и абсолютно надежен, но поскольку Карла — весьма известная личность, я счел эту меру предосторожности необходимой.

— Помилуйте, — раздраженно произнесла Ди, — он не застал их вдвоем в постели! Энтони Пирсон кивнул.

— Совершенно справедливо. Но эта фотография… девушка обнимает Карлу за шею… здесь они целуются… посмотрите на этот снимок… они идут, взявшись за руки. Нет, он не застал их в постели… но эта информация достаточна для какого-нибудь журнала, публикующего сплетни.

Ди уставилась на снимки. Ее голова начала раскалываться. Могла ли она, Ди, соперничать с такой молодой и прелестной девушкой?

— Она очень красива, — медленно промолвила Ди.

— Восхитительна, правда? Уайт установил, что Харрингтоны не являются ее родителями. Они обслуживают девушку. Ее зовут Зинаида Джонс. Дом арендован; он красив, невелик, стоит в пустынном месте и окружен участком земли. Карла ездит туда ежедневно. Трижды ночевала там.

Ди дрожащей рукой вытащила сигарету из пачки. Снова поглядела на девушку. Сильно увеличенный снимок был не очень резким. Она сделала глубокую затяжку.

— У вас найдется аспирин, Тони? Я не могу адаптироваться к временному сдвигу.

— Конечно.

Он направился к медицинскому шкафчику, висящему в ванной. Когда Энтони Пирсон вернулся, Ди все еще изучала фотографии.

— Все выглядит немного странно, да? — сказал он. — Похоже, великая Карла нашла себе новую молодую любовь. Но ведь о ней всегда ходили подобные слухи, верно?

— Да, — согласилась Ди. — Но я знаю Карлу. Она бывает у меня дома, и я никогда не замечала за ней ничего такого, что могло бы их подтвердить.

— За исключением этих фотографий, — сказал Энтони Пирсон. — Они весьма убедительны. Почему люди не могут выражать свои чувства в уединении спальни? Зачем ей понадобилось гулять в обнимку с этой девушкой?

— Она ведь не знала, что мистер Дональд Уайт сидит на дереве с фотокамерой. Вы говорите, это безлюдное место?

— Дом окружен участком площадью в сорок соток. Моя дорогая миссис Уэйн, при чем тут ваша падчерица? Ди покачала головой.

— Ну… возможно, она знакома с Зинаидой.

— О…

На мгновение Энтони Пирсон слегка покраснел.

— Понимаю. Все эти звонки… вы полагаете, что ваша падчерица… дружит с этой Зинаидой Джонс? Ди пожала плечами.

— Почему бы и нет? Она училась в Швейцарии. В женском колледже.

Она встала.

— У вас есть точный адрес?

— Да. Вот он. Это в часе езды от города.

— Спасибо. Вы пришлете мне завтра в «Гровенор» счет от мистера Уайта? По понятным вам причинам я не хочу, чтобы он пришел в Нью-Йорк.

По дороге в пригород она обдумывала план своих действий. Шофер знал, как проехать к поместью; они покинули Лондон и оказались среди роскошных зеленых пейзажей. Автомобиль приближался к Эскоту… Но что дальше? Она не может нажать кнопку звонка и сказать Зинаиде Джонс: «Слушайте, она моя!» Она попытается увидеть их обеих со стороны. Ситуация казалась Ди такой отвратительной, что она, втянув голову в плечи, удрученно откинулась на спинку сиденья. Но она была полна решимости покончить с этим делом. Сколько лет беззаветной любви она отдала Карле… сколько сделала подарков. Не на эти ли последние десять тысяч помчалась Карла к своей молодой любовнице? Впервые Ди поняла, что испытывает мужчина, становясь рогоносцем. Рогоносец! Как она смогла даже мысленно произнести это слово? Но оно точно отражало ее положение. Она не могла сказать, что Карла ей изменила… несомненно, полька делала это и прежде. Ди никогда не задавала Карле вопросов, а полька не расспрашивала ее об ее жизни с Майком. Однажды она попыталась поделиться с Карлой… объяснить, что их брак — видимость… что она испытывает облегчение, переспав с ним… потому что это означало, что на двое или трое последующих суток она избавлена от близости с мужем. Теперь Ди вспомнила об этом. Любопытно… в течение последних месяцев Майк неделями не дотрагивался до нее. Она только сейчас заметила это, и сделанное наблюдение встревожило Ди. Она сама не хотела, чтобы он касался ее… но неужели она так непривлекательна? Она знала, что ее тело теряло упругость… на бедрах, животе. Ди обращала на это внимание, лежа рядом с Карлой. У польки не было ни единого лишнего грамма. Ди не переживала из-за того, что ее тело стало немного мягким… находясь с Карлой, она казалась себе более женственной. Но почему Майк избегал ее? Может быть, причина в чрезмерном у влечении гольфом? Последнее время он много времени уделял азартным играм. Много ли он выигрывает?

Но ей нет до этого дела. Сейчас Ди интересовалась Карлой… и ее новой девушкой. Но, может быть, она вовсе не новая. Они, вероятно, вместе уже какое-то время. Возможно, Карлу потянуло к молодым. Сначала Дэвид… теперь эта девушка…

Водитель подъехал к густой живой изгороди.

— Вот этот дом, мадам. Вход чуть дальше. Но вы просили остановиться здесь.

— Да. Я хочу сделать сюрприз старым друзьям. Если автомобиль подъедет к дому, сюрприза не получится, верно?

— Да, мадам.

Поверил ли он ей? Англичане, когда хотят, могут быть непроницаемыми. Он, вероятно, подумал, что она хочет застать врасплох любовника. Он прав.

На маленьких железных воротах не было замка. Она открыла их и пошла по дороге. Начал накрапывать дождь. На Ди был плащ, она обвязала голову платком. Территория имела ухоженный вид. Перед домом в стиле Тюдоров стояла английская малолитражка.

Ди медленно приближалась к зданию. Есть ли у Зинаиды пес? Будет ужасно, если какой-нибудь английский мастифф вцепится ей в глотку. Ди представила себе заголовки: «Собака бросается на Ди Милфорд Грейнджер, вторгшуюся в чужие владения». Боже, как она объяснит это? В доме горел свет. Вероятно, Зинаида находится там… или она гуляет на природе, обняв Карлу за талию, как на фотографии? Карла любит гулять в любую погоду. Ди была готова поспорить, что Зинаида притворяется, будто тоже обожает это.

Она на цыпочках приблизилась к окну. Увидела уютную гостиную без претензий; в комнате никого не было. Возможно, если она обойдет дом… Карла всегда любила кухни…

— Почему ты не заходишь… на улице дождь.

Ди вздрогнула, услышав голос. Обернулась… увидела Карлу. Полька была в платке и пальто, на ее лице блестели капли дождя.

— Карла… я…

— Зайдем в дом. Здесь холодно и сыро.

Карла открыла дверь. Ди заметила, что у нее есть ключ. Это конец… Ей не следовало приезжать. Лицо Карлы напоминало маску. Она, вероятно, едва сдерживает ярость и сейчас скажет, что все кончено. О боже, зачем она это сделала? Однажды Ди видела пьесу, в которой любовница прилагала максимум усилий к тому, чтобы жена все узнала… потому что после предъявления доказательств мужу не останется ничего иного, как признаться в адюльтере. Если Карла признается в измене, Ди придется уйти. Даже если частица ее души умрет при этом… Она уйдет, чтобы сохранить свою гордость. Потому что без гордости… нет отношений. Однако ей хотелось броситься на колени перед Карлой… попросить ее забыть о том, что она приехала сюда… забыть весь нелепый инцидент.

Карла повесила пальто на вешалку, стоявшую у двери, и осталась в габардиновых слаксах и мужской рубашке. Ее волосы были прямыми, незавитыми. Она выглядела великолепно, несмотря на усталый вид.

Ди стояла не двигаясь. Карла, повернувшись, указала на вешалку.

— Снимай пальто. Оно мокрое.

Ди сняла пальто; она знала, что испортила прическу, задев ее шарфом. Она, вероятно, никогда еще не выглядела так плохо. И где-то в доме Карлу ждало эффектное молодое создание.

— Сядь, — сказала Карла. — Я принесу бренди.

Она исчезла в другой комнате.

Ди осмотрелась. На стене висел портрет Карлы. Возле него — снимок немецкой овчарки, очевидно, давно умершей, потому что рядом с псом стояла маленькая девочка. Видно, овчарка была любимицей Зинаиды. Где сейчас девушка? Вероятно, наверху; похоже, она, как и все, уступала переменчивым настроениям Карлы, считалась с ее потребностью в одиночестве.

Карла вернулась с бутылкой бренди и наполнила спиртным два бокала. Ди с изумлением увидела, что полька опустошила свой бокал одним залпом. Карла села.

— Хорошо, Ди… не стану спрашивать, как ты разыскала меня. Избавлю тебя от этого унижения.

На глазах Ди выступили слезы. Она поднялась и подошла к камину, в котором тлели головешки.

— Я бы отдала десять лет моей жизни, чтобы вернуть назад сегодняшний день.

— Я так много значу для тебя? — почти ласково спросила Карла.

Ди повернулась к ней, с трудом сдерживая слезы.

— Много ли ты для меня значишь? О, господи… Она прошла по комнате к своей сумке и взяла сигарету. Закурив, повернулась к Карле.

— Нет… не много. Но достаточно, чтобы сходить с ума при каждом твоем исчезновении… чтобы врать мужу… отправить его одного в Канн… а самой тем временем позвонить в Лондон другу… установить твое местонахождение… узнать о Зинаиде. Я, должно быть, мазохистка. Вместо того чтобы выбросить тебя из моего сердца, я приезжаю сюда… чтобы увидеть ее своими глазами… чтобы… Почему я терзаю себя подобным образом? Я знаю, что она гораздо моложе меня… очень красива… я так жалею о своем поступке… мы бы были вместе, если бы я не совершила его.

— Где ты ее видела? — спросила Карла.

Ди открыла сумочку и бросила фотографии Карле на колени.

Карла рассмотрела их. Бросила на Ди изумленный взгляд.

— Это работа наемного соглядатая. Ди беспомощно покачала головой.

— Его зовут Дональд Уайт. Он — англичанин. Не беспокойся… негативы у меня. Послушай, Карла… меня ждет автомобиль… Я, пожалуй, пойду.

Она направилась к двери. Протянув руку к пальто, повернулась к Карле.

— Скажи мне одну вещь… как долго длится эта связь? Карла перевела взгляд с фотографий на Ди. С печальной улыбкой покачала головой.

— Да… понимаю… фотографии… Что еще тебе известно?

— Я знаю, что ты провела здесь несколько ночей.

— Да, твой человек весьма дотошен. Но все же недостаточно дотошен… верно?

— Тебе нравится эта игра?

Ди сорвала пальто с деревянной вешалки.

— Нет… ты не поверишь, как болит моя душа. Но раз ты проделала столь длинный путь… обременила себя такими хлопотами… думаю, перед уходом ты должна познакомиться с Зинаидой.

— Нет.

Ди стала надевать пальто. Внезапно подбежав к подруге и толкнув ее, Карла заставила Ди сесть в кресло.

— Ты шпионила за мной… а теперь хочешь поскорей уйти отсюда. Соглядатай заслуживает того, чтобы узнать развязку. Возможно, она послужит тебе уроком на будущее.

Подойдя к лестнице, Карла крикнула:

— Миссис Харрингтон!

Невысокая седая женщина выглянула из-за балюстрады.

— Скажите Зинаиде, чтобы она оторвалась от телевизора и спустилась вниз. Я хочу познакомить ее с моей подругой.

Карла налила себе бренди. Указала на полный бокал Ди.

— Выпей. Тебе это не помешает.

Ди не отводила глаз от лестницы. Наконец она увидела девушку. В жизни она была еще лучше, чем на фотографиях. Высокая Зинаида только немного уступала в росте Карле. Светлые волосы девушки падали на плечи. На снимках она выглядела старше. Ди решила, что Зинаида — ровесница Дженюари.

Карла ласково улыбнулась.

— Иди сюда, Зинаида. У нас гостья. Это миссис Уэйн. Девушка улыбнулась Ди и посмотрела на Карлу.

— Можно мне попробовать шоколадное печенье, которое миссис Харрингтон приготовила сегодня днем? Она не разрешает мне брать его до обеда.

— Мы слушаемся миссис Харрингтон, — медленно произнесла Карла. — Вероятно, она хотела сделать нам сюрприз.

— Но теперь, когда ты знаешь, сюрприза не получится. Можно мне взять одну штуку? Пожалуйста. Мне так надоели овсяные пряники, которые она вечно печет.

— Ступай обратно к телевизору, — сказала Карла. Девушка огорченно вздохнула. Затем указала на Ди:

— Она останется обедать?

— Мы пригласим ее? Зинаида улыбнулась:

— Обязательно, если ты расскажешь мне перед сном сказку про Красную туфельку.

Она выбежала из комнаты.

Ди проводила ее взглядом. Потом посмотрела на Карлу.

— Она очень красива… но в чем дело? Это какая-то игра? Мне показалось, что она ведет себя, как двенадцатилетняя девочка.

— На самом деле как десятилетняя.

— Что ты имеешь в виду?

— Ее интеллект соответствует десятилетнему возрасту.

— И она — твоя большая любовь?

— Она — моя дочь.

Ди на мгновение потеряла дар речи.

— Выпей бренди, — сказала Карла. Ди осушила бокал одним залпом. Карла снова налила спиртное им обеим.

— Сними пальто и останься пообедать. Если любишь шоколадное печенье.

— Карла, когда ты родила ее?

— Тридцать один год тому назад.

— Но она выглядит так молодо. Карла пожала плечами.

— Они всегда выглядят молодо. Возможно, потому, что не ведают «взрослых» проблем.

— Ты… хочешь рассказать мне о ней?

— После обеда. Но сначала я предлагаю тебе отпустить машину. Я сама отвезу тебя назад в город.

Это был непринужденный обед. От такого поворота событий Ди испытала облегчение, ее душу переполняла любовь к очаровательной девочке-женщине, которая с аппетитом поглощала еду и болтала, не умолкая ни на минуту. Мистер и миссис Харрингтон были, очевидно, семейной парой, ухаживавшей за Зинаидой. Ди заметила, что Зинаида называет Карлу «крестной». По завершении обеда девушка, вскочив из-за стола, сказала:

— А теперь крестная расскажет мне про Красную туфельку.

Ди сидела, затаив дыхание, пока Карла разыгрывала сказку — она говорила, танцевала. Ди никогда не видела, чтобы Карла так отдавала себя. Но ее любовь к Зинаиде была заразительной. В девять часов появилась миссис Харрингтон.

— Идем, Зинаида… у крестной гостья, пора принимать ванну и ложиться в постель.

— Ты придешь потом послушать молитву?

— Конечно, — обещала Карла, целуя дочь. Карла подбросила дров в камин. Печально уставилась на огонь.

— Она очаровательна, правда?

— Она выглядит потрясающе, — согласилась Ди. — У нее твои черты лица… а глаза темные. Наверное, отец Зинаиды был очень красив.

— Я не знаю, кто он.

Ди молчала. Она не двигалась, боясь разрушить настроение. Карла неуверенно заговорила.

— Понимаешь, меня в один вечер изнасиловала почти дюжина русских солдат. Кто-то из них стал ее отцом.

Сев, Карла снова уставилась на пламя. Медленно заговорила, не отводя глаз от огня. Тихим бесстрастным голосом принялась рассказывать о своем детстве в Вильно… о сестре Терезе… о занятиях балетом… войне… русской оккупации… изнасиловании. Она объяснила, что не могла покинуть Вильно до рождения ребенка. Поведала о Григории Сокоине, принявшем у нее роды… она не могла кричать в ту ночь, потому что в обители спали дети… терпела невыносимую боль в течение девятнадцати часов… Григорий не отходил от нее… В последний момент, когда они поняли, что с нею что-то не так… ребенок выходил попкой вперед… Григорий преодолел страх и помог Зинаиде родиться, буквально вытянув ее из Карлы. Она до сих пор видела Григория, склонившегося под тусклым верхним светом… шлепающего залитую кровью малышку по ягодицам до первого жалобного крика.

Карла посмотрела на Ди.

— В фильмах и больницах мы всегда видим мать, получающую душистый белоснежный сверток. Но моя крохотная спальня напоминала в ту ночь бойню. Ребенок был залит моей кровью… свисала длинная пуповина… Григорий сделал все необходимое, пока из меня выходил послед.

Она слегка вздрогнула.

— Я никогда не забуду ту ночь… мы обмыли малышку… уничтожили окровавленные простыни… в первый раз приложили ребенка к моей груди. Мне не приходило в голову, что у меня может родиться девочка с золотыми волосами. Я всегда думала, что ребенок будет уменьшенной копией русского солдата с носом картошкой и запахом перегара изо рта. Взяв девочку на руки, я поняла, что никогда не смогу бросить ее.

Она тихим голосом рассказала об опасном путешествии, проделанном с двадцатью воинами Армии Крайовой… Днем они прятались в сараях… ночью перебирались по крышам и подземным туннелям… Ребенок был привязан платком к ее животу… Когда рядом находились русские, она заглушала крики девочки с помощью водки.

— Так все и произошло. Здоровой красивой малышке было около трех месяцев… мы приближались к «коридору»… нас окружали фашисты… и тут девочка заплакала. Что мы только ни делали — не помогала ни водка, ни шоколадное печенье — наш НЗ. Ее крики звучали все громче. Я приложила девочку к груди… но у меня было мало молока. Нам не удавалось успокоить ее. Вдруг один из мужчин вырвал Зинаиду из моих рук и прижал подушку к лицу девочки, другой в это время зажал мне рот, чтобы я не закричала. И когда немцы ушли… Зинаида была мертва. Боже! Я никогда не забуду этот момент… Мы все смотрели на безжизненное крохотное тельце. Я всхлипывала. У мужчины, державшего подушку, по лицу текли слезы. Внезапно он начал делать Зинаиде искусственное дыхание. Мы все стояли, не шевелясь. Двадцать грязных замерзших людей, путешествовавших вместе, спавших, прижавшись друг к другу, снимавших вшей со своих товарищей, в течение трех долгих недель жили двумя мыслями — как сохранить жизнь и вырваться из ада. У всех в глазах стояли слезы, пока мужчина занимался Зинаидой. Даже маленькие дети с осунувшимися лицами — некоторым исполнилось всего пять или шесть лет — понимали, что происходит. И когда Зинаида издала первый писк, отдаленно напоминавший крик ребенка, все упали на колени и стали благодарить Господа. Зинаида ожила. Она была мертвой в течение пяти или десяти минут — этого времени хватило, чтобы отсутствие кислорода причинило вред ее голове. Но тогда я не знала об этом. Мы добрались до Швеции; Зинаида казалась нормальным ребенком, только более красивым, чем другие. Я оставила ее в семье Ольсонов. Они думали, что Зинаида была подкинута в обитель и взята мною. Отправляясь в Лондон, я обещала присылать им деньги на содержание девочки… и забрать ее сразу по окончании войны. Понимаешь, я собиралась пожить у дяди Отто. Я не могла обременять его ребенком и надеялась поступить в балетную труппу. Тогда бы я смогла содержать дочь.

Остальное тебе известно. Джереми нашел меня в бомбоубежище, и я стала сниматься. Это звучит легко и просто, но я попала в чужой мир с незнакомым языком, которым должна была овладеть… Я смущалась и думала, что все смеются над моим английским. Не верила в свои актерские способности. Умела только танцевать. Но я получила возможность отправлять миссис Ольсон приличные деньги каждую неделю; она была очень добра и постоянно присылала мне фотографии Зинаиды. Девочке исполнилось три года, когда появились первые симптомы беды. Письма миссис Ольсон становились все менее радостными. Зинаида плохо ходила… почти не говорила… отставала в развитии от сверстников. Сначала я успокаивала себя тем, что многие дети сначала отстают в развитии — ты знаешь, как это бывает. Все твердят тебе, что Эйнштейн не говорил до пяти лет… и ты выбрасываешь тревожные мысли из головы. Ребенок догонит своих ровесников. И наконец миссис Ольсон присылает письмо с просьбой разрешить ей отдать ребенка на гособеспечение. «В конце концов Зинаида — не ваша дочь, она — сирота. Зачем вам тратить на нее деньги?» Карла зашагала по комнате.

— Представляешь мои чувства? Я настояла на том, чтобы девочку привезли в Лондон… Хотела растить ее как свою дочь. Но Джереми оказался весьма практичен. К этому времени я уже обрела известность в Лондоне. Джереми объяснил, что незаконнорожденный умственно отсталый ребенок погубит мою карьеру. Ты должна учесть, это был не 1971 год, — сейчас общественность посмотрела бы на это обстоятельство сквозь пальцы. В 1946 году актрису с бастардом выкинули бы из бизнеса. Джереми сам отправился в Швецию и доставил девочку в Лондон. Он также раздобыл английское свидетельство о рождении и придумал фамилию Джонс. Мы поместили Зинаиду в психиатрическую больницу, где девочку подвергли всевозможным обследованиям. Все заключения были одинаковыми. Повреждение мозга. Она способна к обучению… Но никто не мог сказать с определенностью, что будет с ее интеллектом.

Карла налила себе еще бренди.

— В одном, пожалуй, нам повезло — ее умственное развитие соответствует десятилетнему возрасту, а эмоциональное — шести годам.

— Но десятилетний ребенок способен натворить многое, — заметила Ди. Карла кивнула.

— К сожалению, ты права. Она беременна. Полька подошла к лестнице.

— А сейчас я должна подняться наверх и послушать, как она читает молитву.

Когда Карла вернулась вниз, Ди ждала ее, стоя у лестницы.

— Карла… что мы предпримем?

— Мы?

В глазах Ди стояли слезы.

— Да… мы. Боже мой, Карла… теперь я все поняла… почему ты исчезала… почему была такой…

— Скупой?

— Не скупой… но…

— Скупой, — с печальной улыбкой произнесла Карла. — Ди, у меня нет состояния, которое мне приписывают. Я ушла из кино, имея четверть миллиона. Эти деньги вложены. Я живу на проценты и подарки, которые получаю.

Она посмотрела на Ди со слабой улыбкой.

— Джереми стареет. Он не всегда может вовремя позвонить мне, когда случаются неприятности. Я приехала сюда и нашла для Зинаиды компаньонку. Профессиональную медсестру. Но она не станет надевать белый халат. Будет жить с Зинаидой и держать связь со мной. Харрингтоны — замечательные люди… они ведут хозяйство… делают все, что в их силах. Но они не могут неотлучно находиться при ней. Мисс Роберте после своего прибытия сюда будет постоянно приглядывать за Зинаидой — ездить с ней верхом, играть в шашки, читать ей… Медсестра обойдется мне в триста долларов в неделю, но я обрету покой. Я не могу надолго оставаться здесь и ухаживать за Зинаидой… она боготворит меня. Если я задерживаюсь здесь, она привязывается ко мне. Однажды ночью она… попыталась заняться со мной любовью.

Встав, Карла воздела руки к потолку.

— Почему бы и нет? Господи, у нее тело женщины. Оно требует секса… жаждет его. Сейчас мы держим ее на транквилизаторах. Но мне не следует жить тут долго. Психиатр, следящий за ней, договаривается насчет легального аборта.

— Кто сделал ее беременной?

— Мы думаем, посыльный из магазина. Кто знает? Харрингтоны вдруг заметили тошноту по утрам, утолщение талии… они стали расспрашивать Зинаиду. Она ничего не скрывала. Негодяй сказал Зине, что, если он засунет свой член в ее пиписку, она получит удовольствие. Но ей это занятие не понравилось, она испытала боль. Мы велели Зине никогда больше этого не делать, и она дала нам обещание… но мне будет спокойнее, когда на следующей неделе приедет мисс Роберте.

— Карла, я хочу тебе помочь.

Карла, улыбнувшись, взяла Ди за руку.

— Ты уже помогла. Твои чеки были мне очень кстати.

— Нет… я хочу сделать больше. Многие люди с моими средствами создают фонды и благотворительные организации. У меня есть такие фонды. Но я хочу приносить добро сейчас, пока я жива. Вернувшись в Нью-Йорк, я немедленно перепишу завещание. Положу десять миллионов в необратимый фонд, предназначенный для тебя и Зинаиды. При желании вы сможете получить эти деньги сейчас. Одни только проценты будут ежегодно составлять более полумиллиона долларов. Мы создадим в Штатах фонд Зинаиды… построим школу и назовем ее именем твоей дочери… Вместе все обдумаем… Возможно, перевезем Зинаиду в Америку. Она сможет жить с медсестрой в домике для гостей, стоящем в моем имении недалеко от Зимнего дворца. Я оборудую проекционный зал, чтобы она могла смотреть фильмы… Все равно Майк мечтает о нем… возможно, мы добьемся прогресса… разучим с Зинаидой небольшую речь. Пусть люди увидят, сколь прекрасным может быть умственно отсталый ребенок. А ты сможешь вернуться в кино и сказать всем, что удочерила Зинаиду… наше время не будет уходить без пользы. Я перестану посещать бессмысленные ленчи, а ты — работать у этого чертова станка. Наши дни заполнит настоящее дело. Карла… мы будем работать вместе.

Увидев, что Карла плачет, она заключила ее в свои объятия.

Ночью, лежа с Ди в постели, Карла зашептала:

— Я люблю тебя, Ди. Никогда тебя не покину. Не буду больше внезапно уезжать. Теперь мне дышится легче. У Зинаиды нет никого, кроме меня. Я всегда беспокоилась — что, если я заболею? Вероятно, поэтому уделяла столько внимания своему здоровью. Мои деньги позволяют мне неплохо жить. Но их не хватит на старость или продолжительную болезнь; что тогда ждет Зинаиду? Я не могу даже подумать о государственной больнице. Я умру раньше Зинаиды — тех средств, которые останутся после меня, ей не хватит до конца жизни. Но теперь, благодаря тебе, я смогу жить без страха перед будущим.

Ди ездила в Эскот из «Гровенор-Хаус» до аборта Зинаиды, потом отправилась в Канн. Карла собиралась задержаться еще на неделю, по истечении которой подруги договорились встретиться в Нью-Йорке.

Сидя в своем самолете, Ди думала о том, испытывал ли кто-нибудь такое счастье, какое охватило ее сейчас. Она даже сделает вид, что ей нравится Канн. Она может проявить душевную щедрость. Потому что по возвращении в Нью-Йорк начнется ее настоящая жизнь…

Глава двадцать шестая

Майк сделал три семерки подряд. Он попал в такую же полосу везенья, как и на той неделе в Лас-Вегасе. За его спиной в казино Монте-Карло собралась толпа. Оставив выигрыш, Майк снова бросил кости. Сделал четверку, пятерку, девятку и десятку. Снова метнул кости. Четверка. Сохранил ставку и с криком «числа» кинул кости. Сделал девятку. Потом две шестерки, четверку, три девятки, десятку и еще раз четверку. Еще один бросок — одиннадцать! Фортуна улыбалась ему. Следующая цифра — шесть. Он продолжал играть, называя числа. Выкинул восьмерку, четверку, десятку… Сделав восемь «порядков», получил свой выигрыш франками. В долларах он составил почти двадцать пять тысяч. Майк обменял десять тысяч франков на фишки и отправился дальше по казино.

Это был хороший вечер. Но Майк чувствовал, что он еще не кончился. Подойдя к столу с «железкой», закричал «банк» и проиграл. Дождавшись следующей игры, снова закричал «банк» и выиграл. Дождавшись своей очереди, забрал весь банк. Через час он отошел от «железки» с сотней тысяч франков. Приблизился к столу с рулеткой, где играла Ди. Она поставила на тридцать шесть, Майк протянул руку и окружил ее фишку с обеих сторон своими. Выигрыш выпал на тридцать пять. Ди в изумлении увидела, как крупье пододвигает все фишки к Майку. Он забрал их со стола и отошел от него. Направился к кассиру. Сегодня пора уходить.

Пора уходить. Точка. Он провел в казино целую неделю, ни разу не оставшись в проигрыше. Он нашел картину, которую искал. Правдивую историю женщины, готовящейся разменять четвертый десяток и зарабатываюшей на жизнь участием в конкурсах красоты. Она никогда не занимает первое место, но всегда выходит в финал и получает призовые. Потом — переезд на автобусе в другой город… очередной конкурс. Посмотрев фильм трижды, он принял решение.

Картина была снята на техасской натуре двумя молодыми независимыми продюсерами. У них кончились деньги, и они взяли в банке кредит размером в триста тысяч долларов, чтобы завершить работу над лентой. Потом в поисках прокатчиков приехали в Канн. Майк обеспечил себе шестьдесят процентов прибыли от картины, погасив задолженность банку и взяв на себя рекламные расходы. Встретив Сирила Бина из «Сенчери Пикчерс», уговорил его посмотреть фильм. Не успела картина закончиться, как они пожали друг другу руки. «Сенчери» должна была получить тридцать пять процентов от проката; кинокомпания брала на себя частичное финансирование рекламы. Майк Уэйн возвращался в кинобизнес.

Он собирался устроить премьеру в престижном кинотеатре и поддержать ее мощной рекламной кампанией. Исполнительница роли усталой конкурсантки была актрисой экспериментальной внебродвейской студии; ее имя ничего не говорило публике. Некоторые критики, посмотревшие ленту в Канне, отзывались о ней восторженно. Он не может проиграть. Даже если фильм не побьет рекорды по кассовым сборам, его, Майка, затраты обязательно окупятся. Но самое главное — он снова действует. Актриса имела все шансы получить премию Академии. Все было решено. У Майка в гостиничном номере лежал подписанный контракт. После того как Майк расплатился с банком, у него осталось полмиллиона долларов наличными… и несколько вечеров в казино. Затем обратно в Нью-Йорк…

И тогда он позвонит Дженюари. Он готовился ночами к предстоящему разговору. Он знал, как ему следует повести его. Он даже не упомянет имя Тома Кольта. Сообщит дочери, что снова занят бизнесом и предложит ей работать у него. Он откроет свой офис. Она может помочь ему в проведении рекламной кампании, ездить вместе с ним в разные города на местные премьеры картины. Если она откажется… он предпримет другую попытку. Проявит выдержку… спокойно отнесется к ее решению. Спустя несколько дней позвонит снова и попросит дочь об одолжении. Скажет ей, что ему нужно, чтобы в прессе появились отклики на фильм. Не согласится ли она подготовить статью для «Блеска»? Осветить премьеру… сфотографировать его в офисе, во время поездок. (Меньше всего он нуждался в статье «Блеска». Он нанял ведущее пресс-агентство и дал ему большое задание, но он скроет это от дочери. Сделает вид, что ему необходимо ее содействие.) Майк был уверен в том, что, встретившись и проведя вместе некоторое время, они восстановят старые отношения. Все будет, как раньше. Их охватит прежнее радостное волнение. Потому что отныне он снова будет излучать энергию. Он провернул несколько ловких махинаций в вестибюле каннского отеля «Карлтон». Практически украл права на прокат в Штатах превосходной итальянской картины, снятой молодым режиссером. Также приобрел половину американских прав на чешскую ленту, которая не принесет прибыли, но будет завоевывать призы на всех фестивалях. И в ее титрах будет стоять его имя. В 1972 году Майк восстановит свои позиции.

Он собирался расстаться с Ди. Он даст ей развод. Поблагодарит за попытку создать семью и объяснит, что она потерпела крах. Конечно, это будет означать, что она перепишет завещание и Дженюари не получит десяти миллионов. Но он многое понял, прожив год с Ди. Он женился на Ди, чтобы обеспечить будущее Дженюари. И что с ней теперь? Она живет с немолодым прожженным бабником в коттедже «Беверли Хиллз». Какое будущее ожидает ее с Томом Кольтом? Она, несомненно, знает, что самое важное для Тома — работа… а любовница, в конце концов, займет третье по значению место, после семьи. Она пошла на эту связь, понимая, что ей отведено лишь третье место. Она приняла правила игры. Не пожелала брать у жизни подарки. Как и он, Майк. Он не вынесет еще одну такую зиму в Палм-Бич… лето в Мар-белле… светскую болтовню за званым обедом… невозмутимую вежливость Ди… Не удивительно, что у нее нет морщин на лице — она не ведала никаких чувств. Жила в мире пустых бесед, триктрака, хождения по магазинам… Жизнь одноклеточных. Она, вероятно, даже не устроит сцены из-за их развода. Возможно, он нарушит частично ее планы в отношении Марбеллы — особенно в части размещения гостей за столом, — но она не испытает ощущения большой утраты. И Дженюари ничего не потеряет из-за того, что не станет наследницей. По возвращении в Нью-Йорк он застрахует свое здоровье, и ни при каких обстоятельствах не станет аннулировать полис. Арендует свой прежний «люкс» в «Плазе»… с двумя спальнями. Предложит Дженюари перебраться к нему. Нет, он скажет ей, что комната свободна, и она может занять ее в любой момент.

Несколько раз он едва не позвонил ей в «Беверли Хиллз», но вовремя одергивал себя. Майк принял меры к тому, чтобы его сделки по приобретению прав на картины были подробно освещены в «Эстраде». Он отправил журнальные вырезки Дженюари без комментариев.

Они собирались вылететь в Нью-Йорк в пятницу. В среду Майк совершил короткое путешествие в Швейцарию и положил полмиллиона наличными на анонимный кодовый банковский счет. Отбил телеграмму в «Плазу» с просьбой забронировать для него старый «люкс» с субботы, двадцать восьмого мая. Он дождется их возвращения в «Пьер»… там сообщит новость Ди и отправится в «Плазу».

Днем в четверг Ди бегала по Рю Антиб, покупая духи и подарки для друзей. Майк встретил продюсера, которого всегда недолюбливал. Знакомый пригласил Уэйна в свой «люкс» сыграть в джин. Майк заколебался. Продюсер славился своим везеньем. Майк кивнул. Почему бы и нет? Он окончательно испытает судьбу.

Он покинул «люкс», став богаче на тридцать тысяч долларов, и тут же купил в магазине «Картье» изящный портсигар из платины. Ему удалось сделать срочную гравировку. На следующий день по дороге в аэропорт он бросил вещицу на колени Ди. На портсигаре было выведено: «Дорогой Ди, вернувшей мне удачу, с благодарностью от Майка». Она поцеловала его в щеку. Может быть, ему следует сейчас сказать ей о разводе и покончить с этим делом… Но он решил подождать. Шестичасовой перелет обернется пыткой — им не останется ничего другого, как обсуждать неудачный брак. К тому же тут нет ее вины. Она купила себе законного спутника. Эскорт. А теперь пришло время подыскать ему замену. Этот мужчина возвращался к нормальной человеческой жизни.

Они покинули Канн и в Ницце сели в свой самолет. Майк занял кресло, отделенное от Ди проходом. Он принес на борт шампанское и икру, оплаченные им самим. Сначала он колебался — этот ритуал был привилегией Дженюари. Но сейчас он действовал ради дочери. Он возвращается к ней и свободе.

Поднявшись в воздух, они открыли шампанское и икру. Их обслуживал новый стюард — молодой француз, исполнявший обязанности их водителя в Канне. Он мечтал увидеть Америку. Майк предложил ему лететь с ними, а Ди сказала, что в Зимнем дворце найдется комната для садовника или шофера. Его звали Жан-Поль Валлон, и все свои девятнадцать лет он провел в Канне. Никогда не был даже в Париже. Его провожали мать, тетя, три кузена, сестра и шурин. Никто из них не летал на самолете — роскошный салон личного лайнера Ди ошеломил родственников Жан-Поля.

Подняв бокал, Ди улыбнулась Майку.

— За Канн… и твоих друзей. Он поднял бокал.

— За Марбеллу… за твою жизнь и твоих друзей.

Улыбнувшись, она отпила шампанское. Майк поднес бокал к губам… но не смог заставить себя выпить. Внезапно ему показалось кощунством пить «Дом Периньон» с кем-то, кроме Дженюари. Держа бокал в руке, он посмотрел в окно. Нелегко будет объявить о своем решении Ди. В конце концов, она не совершила ничего плохого… всего лишь была сама собой. Просто она создана не для него.

Открыв портсигар, Ди взяла сигарету. Поглядела на плывущие внизу облака. Надпись на портсигаре прелестна. Майк так добр… обходителен… он действительно любит ее. Но она не может больше жить так. Не намерена и впредь лежать ночами без сна, изобретая предлоги, чтобы побыть с Карлой. Нет, переписав завещание, она поговорит с ним. Объявит о решении жить своей жизнью. И он сможет делать то же самое, если пообещает избегать скандалов и быть при ней в случае необходимости. Приняв эти условия, он сохранит наследство для Дженюари.

Ди посмотрела на его мужественный профиль. Она унизит Майка своим предложением. Но другого выхода нет. Она уставилась на портсигар. Впервые мужчина сделал ей дорогой подарок. Она прикоснулась к нему пальцем. Майк потратил на портсигар большую сумму. Вероятно, все выигранные им деньги. Пелена слез заволокла глаза Ди. Господи, почему всегда кто-то должен страдать? Она сделала глубокую затяжку. Потушила сигарету о маленькую пепельницу. Она подарила ему хороший год… сделала все для его дочери… Дженюари станет богатой женщиной, если Майк согласится с ее предложением. Но все же совесть мучила Ди. Она снова поглядела на портсигар. Только любящий мужчина способен сделать такую надпись: «Дорогой Ди, вернувшей мне удачу, с благодарностью от Майка». Но у нее нет оснований чувствовать себя виноватой. Проявил бы мужчина, оказавшись на ее месте, подобную щедрость? Конечно, нет! И он бы не испытывал чувства вины. Карла три дня тому назад вылетела из Лондона в Нью-Йорк… они разговаривали по телефону почти час. Зинаида привыкла к мисс Робертмс, и Карла поспешила в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Ди.

Голос Карлы звучал тихо:

— Ди… пожалуйста, возвращайся скорей.

Вспоминая это, Ди таяла от счастья. Закрыв глаза и откинувшись на спинку сиденья, она пыталась удержать в голове визуальный образ Карлы. Теперь Карла будет принадлежать ей. По-настоящему принадлежать!

Самолет тряхнуло, но Ди не открыла глаз. Шампанское пролилось из бокала Майка, и Жан-Поль поспешил промокнуть лужицу. Майк смахнул спиртное с поверхности кейса, который держал на коленях. В «дипломате» лежал контракт на фильм. И сто пятьдесят американских долларов наличными. Их хватит, чтобы открыть офис и начать рекламную кампанию.

Жан-Поль долил шампанское в бокал Майка, хотя тот жестом показал, что в этом нет необходимости. Взяв бутылку из рук парня, он наполнил бокал Ди.

— А это тебе, Жан-Поль. Сегодня — особый день… твое первое путешествие в Америку. Отныне, при всех важных событиях, покупай себе шампанское. Сделай это традицией. Ритуалом удачи.

Парень внимательно следил за Майком, наполнявшим для него бокал. Самолет снова тряхнуло, и шампанское пролилось на новые темные брюки француза. Майк засмеялся.

— Это к удаче, Жан-Поль.

Лайнер снова вздрогнул и провалился в воздушную яму… затем закачался. Глаза парня остекленели от страха. Майк улыбнулся:

— Пристегни ремень, малыш. Похоже, мы попали в грозу.

Откинувшись назад, Майк закрыл глаза. Самолет снова тряхнуло… Думая о Дженюари, Майк услышал перебои в работе двигателя. Подавшись вперед, Майк замер. Ди вопросительно поглядела на мужа. Отстегнув ремень, Майк отправился в кабину к пилотам. Оба летчика отчаянно манипулировали органами управления. Из одного двигателя валил дым. Лайнер стал сильно крениться.

— Отсоедините двигатель. Пусть падает, — глухо произнес Майк.

— Не могу, — закричал пилот. — Замок заклинило. Радируй сигнал бедствия, — обратился он к своему напарнику. — Мистер Уэйн, вам лучше сесть в кресло. Похоже, нас ждет вынужденная посадка.

Майк вернулся в салон. Ди изучающе посмотрела на него. Молодой француз вытащил четки. Лицо парня было пепельным. Он поглядел на Майка, вымаливая глазами ободрение.

Майк заставил себя улыбнуться.

— Все будет в порядке… У нас небольшие неполадки с двигателем. Придется сесть и починить его. Успокойтесь.

Один из пилотов вышел в салон.

— Мистер и миссис Уэйн, нам предстоит вынужденная посадка. Пожалуйста, отстегните ремни. Снимите обувь и опуститесь на колени в проходе. Обхватите голову руками.

Жан-Поль заплакал.

— Я никогда не увижу Америку. Мы все умрем…

Ди молчала. Ее лицо окаменело, стало белым. Господи! Такое случается с другими людьми, а ты сам лишь читаешь об этом. Не может быть, чтобы это произошло с ней… нет, только не сейчас… когда ее жизнь обрела смысл… пожалуйста, не сейчас.

Майк опустился на колени, крепко держа в руках кейс. Наклонившись, подобрал с пола бутылку. Приложил ее горлышко ко рту и сделал долгий глоток. Сейчас был особый случай… еще какой особый. В тот миг, когда самолет взорвался в воздухе, Майк думал о Дженюари. Он уже никогда не сможет извиниться перед ней и сказать дочери, как сильно любит ее. Еще он успел вспомнить номер своего счета в Швейцарии и пожалеть о том, что фортуна изменила ему именно сейчас…

Глава двадцать седьмая

«Боинг-747» начал снижаться над аэропортом «Кеннеди»; Дженюари закрыла глаза. Она не могла смотреть на Нью-Йорк, зная, что Майк не встречает ее. И никогда не будет встречать.

Меньше чем через час после падения обломков самолета в Атлантический океан новость появилась на экранах нью-йоркских телевизоров, прервав программу. К счастью, Джордж Милфорд связался с Дженюари, находившейся в «Беверли Хиллз», прежде чем она узнала о несчастье из экстренного выпуска.

Происшедшее казалось нереальным. Когда Дженюари положила трубку, солнечные лучи по-прежнему проникали в номер. В соседней комнате стучала пишущая машинка Тома. Майк мертв… а мир живет своей жизнью.

Она спокойно выслушала рассказ Джорджа Милфорда об обстоятельствах трагедии. Молчанием отреагировала на соболезнования Дэвида. Должны ли они приехать за Дженюари и забрать ее? Заказать церковную службу? Должны ли?.. Где-то посреди этих вопросов она опустила трубку. Замерла, удивляясь тому, что птицы поют по-прежнему… и она еще дышит.

Дженюари не помнила, в какой момент она закричала. Девушка лишь знала, что она кричит и не может остановиться… Том держал ее в своих объятиях и умолял объяснить, в чем дело. Внезапно телефоны зазвонили во всех комнатах сразу; Том велел оператору никого с ним не соединять. Она поняла по его лицу, что он все знает… Солнце продолжало сиять, птицы заливались, человек обслуживал отдыхающих у бассейна.

Она помнила, что приехал добрый доктор Катлер; он сделал ей укол. Не такой, какой Дженюари делал доктор Альперт. После инъекции девушка перестала кричать. Все стихло… даже солнце светило менее ярко… Дженюари казалось, что она плывет…пение птиц доносилось как бы издалека. Дженюари заснула.

Проснувшись, она подумала, что ей все приснилось, что это был безумный кошмар. Но Том не печатал на пишущей машинке. Он сидел у кровати; когда она спросила его, сон ли это, он отвернулся.

Он весь вечер не выпускал ее из своих объятий. Она не плакала. Она боялась заплакать, чувствуя, что если это произойдет, она не сможет остановиться.

Сдерживая проявление эмоций, она как бы отказывалась признать реальность происшедшего.

Том, в конце концов, отключил все телефоны. Линда успела прорваться к ним. Она предложила приехать и забрать Дженюари в Нью-Йорк. Но такое же предложение сделали Джордж и Дэвид Милфорды. Дженюари не хотела, чтобы за ней приезжали. Том, взяв дело в свои руки, заказал билет на самолет авиакомпании «ТВА», вылетавший на следующий день в полдень. Телеграфировал Милфордам номер рейса и время прибытия. Отвез девушку в аэропорт и получил разрешение посадить ее в авиалайнер до появления других пассажиров. Оказавшись в переднем кресле огромного пустого самолета, Дженюари запаниковала.

— Полетим вместе, Том. Я не переживу этого одна.

— Ты не одна, — тихо сказал он. — Я всегда с тобой. Думай об этом постоянно. Джордж и Дэвид Милфорды встретят тебя в аэропорту.

— О, Том, я не хочу, чтобы все было так. Он заставил себя улыбнуться:

— Дело не только в наших желаниях… существует еще и необходимость. Назовем вещи своими именами, моя милая… я — женатый человек. Дэвид и его отец считают, что ты на самом деле пишешь обо мне статью. Мне неважно, что они думают — я забочусь о тебе. В «Кеннеди» тебя будут ждать репортеры.

— Репортеры? — удивилась девушка.

— Да… твой отец был в свое время весьма яркой фигурой, а Ди Милфорд Грейнджер относилась к числу богатейших женщин мира. Это новость, и публика безжалостна…

— Том…

Она сжала его руки.

— Пожалуйста, полетим вместе.

— Я бы этого хотел, детка. Но ничем не могу помочь. Мне бы пришлось прятаться в отеле, пока ты договаривалась бы обо всем. Мы не можем преподнести такой подарок прессе — дочь Майка Уэйна прилетает с любовником, чтобы заказать церковную службу. К тому же я выбился из своего графика. Киностудия торопит меня. Последнее время я был любовником в большей степени, чем писателем.

Она прижалась к нему. Том заверил девушку, что будет ждать ее.

— Звони мне… в любое время… когда захочешь… я здесь.

Самолет делал круг над «Кеннеди» в ожидании разрешения на посадку. Дженюари раскрыла сумочку, взяла вырезку из «Эстрады» и перечитала ее. Снова спросила себя — почему он послал заметку без сопроводительного текста? Потому что еще сердился? Но тогда он вовсе не стал бы отправлять ее. Таким способом он хотел сообщить, что у него все о'кей. Конечно! Господи, несомненно.

Самолет коснулся колесами посадочной полосы. Приземление было мягким. Пассажиры отстегнули ремни… поднялись с кресел, несмотря на просьбу стюардессы оставаться на своих местах до полной остановки самолета. Люди потянулись к ручной клади… в заднем салоне плакал ребенок… к авиалайнеру подъехал трап… стюардесса уже стояла у открытой двери… она с приветливой улыбкой на лице прощалась с пассажирами… благодарила их за то, что они пользуются услугами «ТВА». Дженюари вместе со всеми направилась к выходу. Невероятно — мир может гибнуть, а она функционирует как ни в чем ни бывало, делает обычные вещи. Четыре с половиной часа высидела в самолете… даже ела… теперь сходит по трапу с другими пассажирами. Она увидела фотографов, но Дженюари не приходило в голову, что они ждут именно ее, до тех пор пока вспышки не замелькали ей в лицо. Девушку окружили газетчики, но Дэвид и его отец прорвались через толпу и повели ее в отдельную комнату аэропорта; тем временем шофер занялся багажом девушки.

Потом она ехала по Нью-Йорку, как когда-то с Майком. Той же дорогой, мимо тех же павильонов, оставшихся от Всемирной ярмарки. Все было по-прежнему… только без Майка.

— …и поэтому мы считаем, что лучше всего… — говорил Джордж Милфорд.

— — Лучше всего. Что лучше всего? Дженюари посмотрела на мужчин.

— Тебе лучше всего остановиться в «Пьере», — ласковым голосом произнес Дэвид. — Утверждение завещания займет какое-то время. В конце концов, Зимний дворец, вилла в Марбелле и апартаменты в «Пьере» будут проданы, но сейчас ты можешь жить где угодно. Лучше всего тебе будет в «Пьере».

— Нет… у меня есть своя квартира.

— Но в «Пьере» тебе гарантировано уединение.

— Уединение?

— Боюсь, газетчики уймутся лишь через несколько дней, — пояснил Джордж Милфорд. — Понимаешь, когда новость долетела до Нью-Йорка, пресса стала пытать меня насчет наследства Ди. К сожалению, я, кажется, невольно проболтался о том, что ты получишь десять миллионов.

— Десять миллионов?

Дженюари поглядела на Милфордов.

— Ди оставила мне десять миллионов долларов? Почему? Мы с ней были едва знакомы. Джордж Милфорд улыбнулся:

— Она любила твоего отца. Я уверен, что Ди сделала это, чтобы порадовать Майка. Она говорила мне о том, как он тебя любит… поэтому тебе следует пожить в «Пьере». Твой отец хотел этого.

— Откуда вам известно, чего хотел мой отец? — спросила она. — Вы плохо знали его.

— Дженюари, я узнал Майка достаточно хорошо… под конец, — тихо произнес Дэвид. — Мы много беседовали в Палм-Бич во время того пасхального уик-энда, когда ты не прилетела к нам. Он выразил надежду, что мы, в конце концов, поженимся… я рассказал ему о своих чувствах к тебе. Он посоветовал мне набраться терпения и не форсировать события. Это его слова. Он ни в чем не хотел давить на тебя. Он страдал оттого, что ты жила в этой скромной квартире. Но не подавал виду. Скрыл от тебя разочарование, когда ты покинула «Пьер».

Она почувствовала, что по ее щекам текут слезы. Кивнула в полумраке.

— Хорошо, Дэвид… Я поживу в «Пьере».

В течение следующих четырех дней с помощью «либриума» и снотворного Дженюари функционировала, как заведенный механизм. За день до авиакатастрофы Альперт сделал ей укол. Его действие закончилось в Нью-Йорке. Душевная боль заглушала любые физические ощущения. Дженюари даже радовалась тому, что у нее раскалывается голова, саднит горло, ломит в костях, — такую боль она принимала, зная, что это временное явление. Но она не могла смириться с невероятной пустотой окружающего мира, в котором не было Майка.

Сэди преданно заботилась о девушке. Она тоже осиротела без Ди. Она, казалось, постоянно прислушивалась, не раздастся ли четкий приказ Ди. Сэди прожила с ней тридцать лет. Она испытывала потребность «присматривать» за кем-то и перенесла ее на Дженюари — подавала девушке пищу, которой та едва касалась, отвечала на звонки, отгоняя от Дженюари всех, кроме Милфордов, охраняя ее покой, точно великан-часовой… молчаливый, печальный, ждущий.

Дэвид сидел возле Дженюари во время церковной службы. Лицо девушки оставалось бесстрастным, она точно спала с открытыми глазами. Отец Дэвида сидел с другой стороны от Дженюари. А его мать занимала кресло рядом с мужем, сжимая пальцами платок. Она выглядела подобающе подавленной. Церковь была переполнена, присутствие верхушки света и знаменитостей привлекло сюда всю прессу. Международная элита была представлена членами королевских семей. Европейские друзья Ди наняли самолет, чтобы прилететь в Нью-Йорк. Многие известные деятели шоу-бизнеса, предвидя наплыв телеоператоров, внезапно сочли нужным отдать последний долг Майку. Но самую большую сенсацию произвело появление Карлы. Толпа любопытных зевак едва не прорвала полицейское оцепление, когда бывшая кинозвезда прибыла в церковь.

Дэвид не видел ее. Но он слышал доносящиеся с улицы крики поклонников — они произносили имя актрисы. Он знал, что она сидит где-то сзади, и не хотел сталкиваться с ней. После того мучительного вечера он заставил себя выбросить Карлу из головы. Он даже прибег для этого к самогипнозу. Вспоминая о ней, тотчас мысленно произносил: «Ненавижу». Затем думал о том, что вызывает отвращение у всех людей — о Гитлере, изнасиловании детей, нищете. И постепенно его мозг переключался на другие объекты. Он взял себе новых клиентов и дополнительную работу. Следил за тем, чтобы никогда не оставаться вечерами в одиночестве. Встречался поочередно с Ким и Валери, эффектной евразийкой. Узнав об авиакатастрофе, тотчас бросил всех и принялся «заботиться» о Дженюари и оказывать ей «моральную поддержку».

Отныне для него существует только одна девушка — Дженюари. Стройная, бледная, красивая наследница. Телеоператоры замучили ее, когда она подъехала к церкви. Растерявшись, девушка бросилась к нему. Она действительно была очаровательна. Прекрасная одинокая обладательница десяти миллионов. Он протянул руку и коснулся ее перчатки. Она подняла голову, и Дэвид изобразил на лице сочувствие и ободрение.

Церковная служба шла своим ходом. Дэвид знал, что церковь переполнена. Сзади люди стояли в три ряда. Кто-то сказал, что там находится губернатор. Где сидит Карла? Он удивился, осознав, что сегодня впервые позволил себе думать о ней. Попытался прогнать из головы мысли о Карле, но ему не удалось это сделать. Он ощущал ее присутствие в многолюдной церкви. Это было удивительно. Но он действительно чувствовал, что она здесь. Внезапно даже самовнушение не сработало. Дэвид сидел и безвольно думал о Карле. Она приехала одна? В сопровождении Бориса? Кого-то из ее старых надежных спутников? Или с новым человеком? Он должен положить этому конец! «Думай о Дженюари», — приказал себе Дэвид. Думай о семье. Он находился здесь в качестве ближайшего родственника Ди. Ближайший родственник, выброшенный из завещания. Боже, почему этот самолет упал? Почему он не мог разбиться после составления нового завещания? Ди хотела изменить текст. Почему она позвонила отцу всего лишь за день до его отплытия в Европу? Ди телеграфировала с юга Франции о своем намерении внести в документ значительные изменения. Почему?

Восстановлены ли были бы его права? Выкинула ли бы она из завещания имя Дженюари? Но теперь гадать было бессмысленно. Завещание способно выдержать любую проверку. Дженюари станет новой нью-йоркской миллионершей.

Он услышал звуки органа и шепот — люди произносили слова молитвы. Он машинально встал вместе со всеми и склонил голову. Мать и отец Дэвида тоже поднялись; молодой человек взял Дженюари за руку. Склонив голову, повел девушку вслед за родителями из мрачной полутьмы храма к светлеющему выходу, за которым стояли зеваки и телевизионщики с камерами.

Проходя мимо предпоследнего ряда, он увидел Карлу. Ее голова была обвязана черным шифоновым платком. Карла собиралась направиться к двери. И в этот момент, пока она еще не успела надеть свои вечные черные очки, их глаза встретились. Затем Карла пошла вдоль ряда кресел, надеясь ускользнуть от прессы через боковую дверь. Держа Дженюари за руку, Дэвид неторопливо зашагал к лимузину. Ему удалось придать лицу печальное выражение, когда телеоператоры снимали их для шестичасового выпуска новостей.

Он отвез Дженюари обратно в «Пьер». В течение следующих трех часов в гостиную прибывали знаменитости. Звенели бокалы. У дверей стояли охранники. Отдание последнего долга превратилось в прием с коктейлями. Дэвид стоял возле Дженюари, пока ее усталость не стала заметной. Тогда Сэди увела девушку в спальню, но прием продолжался. Приходили новые люди. Дэвид наблюдал за матерью, игравшей роль хозяйки. Даже отец, похоже, отлично проводил время. Во всем ритуале было нечто варварское. Дэвид посмотрел на блестящие серебряные рамки, которые стояли на пианино. Большинство изображенных там знаменитостей находилось сейчас в просторной гостиной «Пьера». Недоставало одного человека. Взгляд Дэвида замер на снимке Карлы. Подойдя ближе, он принялся рассматривать фотографию. Ее глаза глядели куда-то вдаль, в них чувствовалось одиночество — как сегодня в церкви.

Он увидел Сэди, на цыпочках выходящую из спальни. Женщина подошла к Дэвиду и сказала, что Дженюари заснула, приняв снотворное. Поняв, что никто не заметит его ухода, он выскользнул из квартиры. Дэвид знал, куда он отправится. Прежде он думал, что никогда больше не пойдет туда, не сможет посмотреть на консьержа или лифтера. Но внезапно все это потеряло значение. Увидев ее глаза, он понял, что сможет встретиться с ними. И с армией подобных им. Он должен увидеть Карлу!

Однако Дэвид испытал огромное облегчение, заметив возле дома нового консьержа. Ну конечно, он же никогда не приходил к ней в полдень. Мужчина остановил его, произнеся: «Обо всех посетителях сообщают по телефону». На мгновение Дэвид заколебался. Если Карла откажется принять его, он вторично испытает унижение, свидетелем которого станет новый консьерж.

Но сейчас это казалось маловажным. Он назвал свое имя; человек направился к внутреннему телефону. Этот неуклюжий чужак обладал привилегией говорить с ней… а он, Дэвид, — возможно, нет. Ожидая консьержа, Дэвид закурил. Время тянулось медленно. Вероятно, она еще не вернулась домой. Если консьерж скажет, что ее нет, это может быть правдой. Но он, Дэвид, никогда не узнает истину.

Консьерж вышел из дома осторожной походкой человека, страдающего радикулитом. Дэвид раздавил ногой сигарету.

— Квартира пятнадцать А, — сказал мужчина. — Передний лифт.

Дэвид мгновение постоял неподвижно. Затем быстро вошел в подъезд, ничем не выдав своих чувств. Сейчас нельзя позволить нервам разгуляться. Он обрадовался, увидев, что лифт ждет его. Когда Дэвид вышел из кабины, Карла встретила его, стоя у открытой двери своей квартиры.

— Входи, — тихо произнесла она.

Он проследовал за ней. Солнечный свет окрашивал сейчас воды мрачной Ист-Ривер в желто-серый цвет. Дэвид увидел плывущую баржу, от которой расходились волны.

— Я не замечал, что из твоего окна открывается такой вид, — сказал молодой человек.

— Возможно, потому, что ты бывал здесь только вечером, — тихо произнесла она.

— Или никогда не смотрел внимательно. Мгновение они помолчали. Потом Дэвид произнес:

— Карла… я не могу жить без тебя. Она села. Закурила английскую сигарету. Протянула ему пачку. Он покачал головой. Сел рядом с Карлой.

— Ты веришь мне? Она медленно кивнула.

— Я верю, что тебе действительно так кажется… сейчас.

— Карла, прости меня за тот вечер, — смущенно произнес он. Внезапно его точно прорвало. — Боже, я, верно, лишился тогда рассудка. Я даже не могу объяснить свой поступок опьянением — я нарочно напился. Чтобы обрести смелость, прийти сюда и устроить сцену.

Он посмотрел на свои руки.

— Меня многое угнетало. Постоянные мысли о времени, о том, как долго мы будем вместе, боязнь, что ты вдруг снова исчезнешь. Но сегодня, когда я увидел тебя, у меня словно наступило просветление в голове. Я понял, что все это значит. Я люблю тебя. Хочу быть с тобой… не таясь, открыто. Хочу жениться на тебе — если ты согласишься. Однако готов и просто сопровождать тебя повсюду, если ты предпочтешь это. Я всю жизнь мечтал унаследовать деньги Ди, волновался из-за них; теперь, похоже, меня ожидала охота за деньгами Дженюари. Я был готов пойти на это, пока не увидел в церкви тебя. До этого момента v меня не было надежды на нечто лучшее. Увидев тебя, я…

Она поднесла руку к его губам.

— Дэвид, я рада нашей встрече. Прости меня за тот вечер.

Он взял ее за руки и поцеловал их.

— Нет. Во всем виноват я один. Забудь те мои слова. На самом деле я так не думал. Я…

Он почувствовал, что его лицо горит.

— Я не думал то, что говорил о Хейди Ланц. Не верил, что она у тебя.

— Все это неважно, — сказала Карла. — Хейди… Она улыбнулась:

— Я знала ее очень давно, когда впервые приехала в Америку. Не видела Хейди много лет, разве что на телеэкране, в старых фильмах.

— Конечно. А я заметил ее в тот день в «21», и мне пришло в голову…

Она приложила пальцы к его губам и улыбнулась.

— Пожалуйста, Дэвид. Все это не имеет значения. Хейди или…

— Ты права, — согласился Дэвид. — Все неважно. Кроме нас.

Она встала и прошла по комнате. Улыбнулась с оттенком печали в глазах.

— Нет, Дэвид, мы — это не самое важное на свете. Я жила очень эгоистично. Всегда собиралась многое сделать, но мне казалось, что впереди еще масса времени. Когда Ди умерла, я поняла, что ошибалась. Мы не знаем, сколько нам осталось прожить. Джереми Хаскинсу, моему старому другу, скоро стукнет восемьдесят. Каждый раз, когда телефонистка сообщает мне о звонке из Лондона, мое сердце замирает. Кому бы пришло в голову, что Джереми переживет Ди?

Он подошел к ней, попытался обнять, но она отвела его руки. Взяв Карлу за плечи, заглянул в ее глаза.

— Карла, именно поэтому я здесь. Мы говорили о нашей разнице в возрасте. Сейчас все это кажется пустяком. Важно одно — мы вместе и принадлежим друг другу.

— Нет, Дэвид, это не самое важное.

Она отвернулась от него. Указала Дэвиду на диван.

— Сядь. Я хочу, чтобы ты меня выслушал. Да, мы замечательно проводили время вдвоем. Но это — прошлое. Теперь я тебе расскажу о том, что для меня важнее всего. Расскажу тебе о девушке по имени Зинаида…

Дэвид смял пустую сигаретную пачку. Он смотрел на Карлу, стоящую у камина. Несколько раз во время ее рассказа о том, ценой каких тягот и усилий она растила дочь, Дэвид чувствовал, что к его глазам подкатываются слезы. Сдержанность, с которой она поведала об изнасиловании монахинь в обители, только усилила впечатление от услышанного. Под конец она произнесла:

— Теперь ты видишь, как незначительно то, что связывает нас. Много лет я не слишком обременяла себя заботой о Зинаиде, перекладывая этот труд на других. Но теперь все изменится.

— Ди знала, что у тебя есть ребенок? — спросил Дэвид.

Карла заколебалась. Потом заставила себя улыбнуться.

— Конечно, нет. Почему она должна была знать о ней? Мы были не настолько близки. Я была для нее лишь портретом в серебряной рамке.

— Если бы она знала, она могла бы оставить кое-что Зинаиде.

Карла пожала плечами,

— Нам хватит моих денег. Но я должна изменить образ жизни. Я продаю эту квартиру. Она принесет мне много денег. Есть такой восхитительный греческий остров — Патмос. Немногие туристы добираются до него. Там спокойно. Я куплю на Патмосе дом и буду жить в нем с Зинаидой и Харрингтонами.

— Привези ее сюда, — взмолился Дэвид. — Мы сможем жить все вместе.

— О, Дэвид, ты не понимаешь. Зинаида очень красива. Но она — ребенок. Она будет носиться по проезжей части. Или расплачется в «Шварце», если ты не купишь ей какую-то игрушку. Она — ребенок, которому исполнился тридцать один год! Я люблю уединение. Ты знаешь, как мне приходится бороться за него. Фотографы устроят охоту на Зинаиду. Ее жизнь превратится в ад. Но на Патмосе… мы сможем плавать вдвоем с ней, гулять вместе, играть. Никто там не будет знать, кто я. Мы обретем полное уединение. Джереми послал туда человека, поручив ему обо всем договориться. Завтра я уеду на Патмос выбирать дом.

— Карла… выходи за меня! У тебя достаточно денег, чтобы содержать Зинаиду. Нам хватит на жизнь того, что зарабатываю я…

Она ласково потрепала его по щеке:

— Мы бы прожили замечательный год.

— Годы, — поправил ее он.

— Нет, Дэвид. Максимум год. Затем ты бы узнал о замужестве твоей прелестной крошки Дженюари, Стал бы думать о десяти миллионах, о том образе жизни, который ты мог бы вести… Нет, Дэвид, наш брак продлился бы недолго. Мое место — возле Зинаиды. Я должна многому научить дочь. А прежде всего объяснить, что я — ее мать. Она так одинока. А твое место — рядом с Дженюари. Я видела ее сегодня. Она тоже одинока и очень нуждается в тебе.

— Мне нужна ты, — сказал Дэвид.

Она раскрыла свои объятия, и на мгновение он крепко прижал к себе Карлу. Покрыл ее лицо поцелуями. Затем она освободилась.

— Нет, Дэвид…

— Карла… — взмолился он. — Если ты расстаешься со мной, побудем вместе в последний раз… Она покачала головой:

— Тогда нам обоим будет только тяжелей. Прощай, Дэвид.

— Ты снова гонишь меня прочь? Она кивнула:

— Но теперь я делаю это любя.

Он направился к двери. Внезапно она бросилась к Дэвиду, прильнула к нему.

— О, Дэвид. Будь счастлив. Пожалуйста… Ради меня… будь счастлив.

Он понял, что она плачет, но не повернулся и вышел из квартиры, не оглядываясь, потому что знал, что его глаза тоже полны слез…

Глава двадцать восьмая

Принявшая большое количество успокоительного, Дженюари не помнила церковную службу. В памяти девушки сохранилось лишь то, что рядом с ней сидел Дэвид. Но все остальное запечатлелось как немой киножурнал. Доктор Клиффорд, личный врач миссис Милфорд, дал девушке транквилизаторы, и она проглотила тройную дозу. Она знала, что церковь переполнена, и ей пришла в голову мысль: «Майк обрадовался бы аншлагу». Но ее почему-то увели от фотокамер, мелькавших возле церкви, а также от любопытных зевак, выкрикивавших ее имя.

Дженюари поразило количество людей, набившихся в квартиру; она не понимала, почему должна принимать их как желанных гостей. Устав от толпы, она скрылась в спальне и проглотила еще пару таблеток успокоительного.

Следующие несколько дней прошли точно во сне. Во время важных встреч и подписания документов в офисе Джорджа Милфорда Дэвид постоянно находился возле Дженюари. Ди оставила ей десять миллионов. Но эта огромная сумма не вызывала у девушки никаких эмоций. Она не поможет вернуть Майка или тот вечер в пятом коттедже.

Дни сменяли друг друга. Дэвид каждый вечер забирал ее на обед в дом родителей. Ей удавалось поддерживать беседу с Маргарет Милфорд, нервно пытавшейся предугадать любое желание Дженюари. Она испытывала смутное чувство благодарности к Дэвиду. Дженюари терялась в окружении незнакомых лиц и вездесущей прессы и охотно льнула к Дэвиду… успокаивалась в обществе близкого человека. Сэди постоянно ждала ее в «Пьере». Девушка спала теперь в основной спальне, на той половине кровати, которую, по словам Сэди, занимал Майк. Сэди знала это точно — по утрам она подавала Ди кофе в постель.

Сэди выдавала девушке каждый вечер снотворное доктора Клиффорда и стакан теплого молока. К концу недели Дженюари обнаружила, что смесь из молока и «Джека Дэниэлса» мгновенно усыпляет ее. Она постоянно звонила Тому… в разное время, не помня, в какой уже раз. Звонила ему сразу после пробуждения… утром… посреди ночи. Почувствовав себя одиноко, хватаясь за трубку. Том всегда успокаивал ее, хотя иногда его голос звучал слегка раздраженно или сонно. Несколько раз он мягко упрекнул ее в том, что она выпила.

Но больше всего она любила спать. Из-за сновидений. Дженюари видела их каждую ночь. Расплывчатое лицо красивого мужчины с глазами цвета морской волны. Он уже снился ей однажды, когда она впервые встретила Тома. Тот сон смутил ее, потому что мужчина чем-то напоминал Майка. Она забыла этот образ, когда они с Томом стали любовниками. Начав получать инъекции доктора Альперта, Дженюари перестала видеть сны, потому что сон ее был неглубоким. Но выпив молоко с «Джеком Дэниэлсом» и проглотив секонал, она снова увидела сон. Он был странным. Она находилась в объятиях Майка, он говорил ей, что жив… что произошла ошибка… взорвался другой самолет… а с ним, Майком, все в порядке. И внезапно он куда-то проваливался…. падал в океан… вниз… вниз… она собиралась броситься вслед за ним, но тут ее подхватила пара сильных рук. Это был Том. Он держал Дженюари и говорил ей, что никогда не оставит ее. Прижавшись к Тому, она сказала ему, что нуждается в нем… но вдруг увидела, что это вовсе не он. Человек походил на Тома… и Майка… только глаза были другие. Она еще не видела таких красивых глаз. Когда Дженюари проснулась, эти глаза все еще были перед ней.

Она попросила у доктора Клиффорда новую упаковку снотворного, и он посоветовал ей обойтись без лекарства.

— Если бы вы были вдовой или пожилой женщиной, оставшейся без близких, я бы прописал снотворное на более длительный срок, чтобы помочь справиться с одиночеством. Но вы — молодая красивая девушка, у вас есть любящий жених, вы должны вернуться к полноценной жизни.

Она провела бессонную ночь; охваченная отчаянием, с болью в голове и горле, Дженюари в поисках аспирина подошла к медицинскому шкафчику Ди и обнаружила там множество склянок снотворного. На ярлыках не было фамилии доктора Клиффорда. Очевидно, снотворное Ди выписывал другой врач. Там находились пилюли, отбивающие аппетит (Дженюари сразу узнала их, потому что ими иногда пользовалась Линда), две баночки с желтым снотворным, три — с секоналом, одна — с тиуналом и несколько коробочек с французскими свечами. Дженюари быстро вытащила все лекарства из шкафчика и спрятала их в другом месте.

Теперь она видела сны каждую ночь. Иногда это были одни глаза. Они, похоже, пытались успокоить ее, сказать, что перед ней — весь замечательный мир. Но после пробуждения Дженюари ждало одиночество в темной комнате и пустая кровать. Она звонила Тому… говорила с ним, пока у нее не начинал заплетаться язык… снова проваливалась в сон.

В середине третьей недели снотворное перестало действовать. Она засыпала мгновенно… но через несколько часов пробуждалась. Однажды она проснулась и поняла, что ей ничего не снилось. Она просто несколько часов пребывала в темной пустоте. Подойдя к шкафу, где она хранила лекарства, Дженюари взяла секонал и одну желтую капсулу. В голове Дженюари был туман, но она не могла заснуть. Она позвонила Тому. Он снял трубку после нескольких гудков. Том еле ворочал языком.

— Дженюари, помилуй… сейчас два часа ночи.

— Значит, я хотя бы не оторвала тебя от работы.

— Нет, но ты разбудила меня. Милая, я отстаю от своего графика. Киностудия торопит меня. Я должен закончить работу.

— Том… я освобожусь через несколько дней и вернусь к тебе.

Промолчав, он произнес:

— Слушай, я думаю, будет лучше, если ты немного подождешь.

— Чего?

— Завершения моей работы над сценарием. Если ты прилетишь сейчас, ты не сможешь жить со мной…

— Почему?

— Господи, ты что, не читаешь газеты?

— Нет.

— Твоя фотография — в каждом издании. Эти десять миллионов мгновенно сделали тебя знаменитостью.

— Ты говоришь, как Линда. Она… она… постоянно твердит… что я…

Дженюари замолчала. У нее заплетался язык, она не могла вспомнить, что хотела сказать.

— Дженюари, ты что-то приняла?

— Снотворное.

— Сколько?

— Только две капсулы.

— Тогда спи. Слушай, я скоро разделаюсь со сценарием. Тогда мы все обсудим.

Она заснула с трубкой в руке. Когда на следующий день в двенадцать часов Сэди разбудила Дженюари, девушке не удалось вспомнить, о чем она говорила с Томом. Но у нее осталось чувство, будто что-то было не так.

Через несколько дней она пригласила Линду пообедать. В апартаменты «Пьера» подавали превосходную пищу. Сэди охладила бутылку лучшего вина из запасов Ди. Но что-то изменилось в отношениях подруг. Линда отрастила волосы ниже плеч; она ела без аппетита: платье в обтяжку делало ее еще более худой, чем обычно.

— Я хочу быть тонкой, как спичка, — сказала она. — Это мой новый имидж. Как тебе нравятся мои очки?

— Они отличные. Но я не знала, что ты нуждаешься в них.

— Я всегда носила контактные линзы. Но такой образ мне нравится больше. Сейчас я встречаюсь с Бенджаменом Джеймсом.

Она замолчала в ожидании реакции Дженюари. Не увидев ее, сказала:

— Слушай, дорогая. Он, конечно, не Том Кольт. Но он получил много премий. Критики считают его книги слишком сложными для большого успеха. Последний томик стихов Бенджамена разошелся в количестве девятисот экземпляров. Но в кругу модной богемы он слывет гением. К тому же он прекрасно подходит мне в настоящий момент.

— Линда, тебе не хочется завести постоянного мужчину?

— Уже нет. Увидев твои фотографии в газетах… Она обвела взглядом комнату.

— Когда я вижу эту обстановку, я только укрепляюсь в своем мнении. Есть только два средства — деньги, и слава. Обладая одним или другим, можно иметь любого мужчину, которого ты пожелаешь. А когда я обрету известность, мне не нужен будет постоянный спутник.

— Почему?

— Когда я заберусь на вершину, рядом со мной не будет места для второй звезды. А пока что я нуждаюсь в Бенджаменах, они мне помогают. Но, добившись успеха, я не стану церемониться с мужиками. Я хочу быть Линдой Риггз, а не частью чьей-то жизни. Поэтому сейчас стираю Бенджамену носки и готовлю ему еду — он талантлив и знаком со многими известными людьми. В настоящее время он нужен мне. До партийного съезда. В сентябре я начну работать на моего кандидата. Расшибусь в лепешку.

— На кого?

— Маски. Бенджамен утверждает, что Маски не может проиграть. Да, — вдруг вспомнила Линда, — как у тебя с Томом?

— Он заканчивает работу над сценарием.

— Ты возвращаешься к нему?

— Нет.

— Не говори мне, что у вас все кончено. Правда, теперь он тебе, по сути, и не нужен.

— Нет, не кончено. И он нужен мне больше, чем прежде, — сказала Дженюари. — Пресса уделяет мне много внимания, и он считает, что при моей теперешней известности… я не могу приехать в Калифорнию и жить с ним под одной крышей.

— Тогда арендуй там дом. Особняк. Господи, для тебя нет ничего невозможного. Найми пресс-агента, и ты будешь получать приглашения на самые престижные вечеринки. Устрой сама несколько приемов. Теперь, когда у тебя есть десять миллионов, он охотнее пойдет на развод.

— Развод?

— Слушай, Дженюари, посмотрим правде в глаза. Ты по натуре домашняя кошечка. Тебе нужен постоянный мужчина, и в глубине души ты хочешь, чтобы все было законно. Ты пытаешься примириться с простым сожительством. Но это тебе не по душе. Ты сказала мне, что он взялся за сценарий ради процентов с прибыли, чтобы оплатить стоимость квартиры. Другими словами, из-за денег. Теперь он может не беспокоиться об этом. Ты способна сама купить ему квартиру. И если ты хочешь прославиться своей щедростью, отвали его жене такую сумму, чтобы она поднесла тебе Тома и ребенка на блюдечке с голубой каемочкой. Коли он так жаждет сыграть роль папочки, роди ему ребенка. Ты ведь об этом мечтаешь, верно?

— Я хочу выйти замуж. Да, действительно хочу. И могу дать Тому ребенка. Почему бы и нет? Линда, ты права. Я поговорю с ним об этом вечером.

Линда взяла сумочку и поглядела на фотографии, стоящие на пианино.

— Ди действительно знала всех этих людей?

— Да.

— Похоже, я права. Богачи и знаменитости владеют миром.

— Мне не нужен весь мир. Я просто хочу иметь что-то, ради чего есть смысл каждое утро вставать с постели.

Когда Линда ушла, Дженюари задумалась. Ночью она плохо спала. Девушка ждала сновидений, но ничего не увидела. Проснулась с таким чувством отчаяния, словно ее бросили. Последнее время сны были более реальными, чем мысли, посещавшие Дженюари наяву. Прекрасный незнакомец с глазами аквамаринового цвета был нежен и сочувствовал ей. Она не помнила, разговаривали ли они… касались ли друг друга… она лишь знала, что, заснув, увидит его. Последнее время Дженюари ловила себя на том, что, лежа днем на кровати, она пытается погрузиться в грезы. Доктор Клиффорд прав. Она должна посмотреть в глаза реальности. Том жил в реальном мире. Он трудился в пятом коттедже над сценарием, чтобы заработать на квартиру. Она могла бы уже подбирать мебель, делать что-то! Иметь цель, ради которой стоит подниматься утром с постели!

Сняв трубку с телефона, она начала набирать номер. Вспомнила о разнице во времени. Одиннадцать часов в Нью-Йорке — это восемь в Лос-Анджелесе. Том приступает сейчас к вечерней работе. Он всегда писал с восьми до одиннадцати. Три часа ожидания…

Она попробовала смотреть телевизор. С Джонни переключилась на Мерва, потом на Дика. Нашла фильм. Ничто не могло удержать ее внимания. Раздевшись, она приняла ванну. Это заняло время. Потом Дженюари вытянулась на кровати. Она понимала, что заснула и видит сон. Но это был кошмар. Вода и лунный свет. Падающий самолет Майка. Лайнер кувыркался в воздухе, пока не исчез в серебристой дорожке, образовавшейся на поверхности океана. Ей стало страшно, словно она тоже падала вместе с отцом. Затем какая-то сила подхватила Дженюари и спасла ее. Она увидела синие глаза. К ней издалека приближался мужчина. Черты его лица были размыты, но она знала, что он прекрасен…

— Ты действительно хочешь приехать ко мне? — прошептал человек и исчез прежде, чем Дженюари успела ответить; она проснулась.

Сон был слишком жизненным. Она обвела взглядом спальню, словно ожидая увидеть здесь этого человека — самого красивого на свете. Однако она ни разу не видела его лица. Она чувствовала, что оно прекрасно. Но это смешно. Он же не существует в реальности. Он живет только в ее снах. Возможно, так это и происходит. Человека начинают преследовать видения, звуки. Она не на шутку испугалась. Она до сих пор слышала его голос… резкий звон, доносившийся из темноты.

Спустя мгновение она поняла, что это звонит телефон. Вполне земной звук. Он разбудил ее. Светящиеся стрелки часов-приемника показывали без пяти два. Кто мог звонить ей в такое время? Только Том!

Она схватила трубку и, услышав его голос, не испытала удивления. Только душевный подъем. Сейчас она нуждалась в нем больше, чем когда-либо. Ей требовалась поддержка реального человека, а не воображаемого.

— О, Том, я так рада твоему звонку. Я сама собиралась позвонить… когда ты закончишь вчерашнюю работу. Он засмеялся:

— Чем объясняется такая деликатность? Она нащупала в темноте сигареты.

— Не понимаю тебя.

— Дженюари, последние три недели ты звонила мне по двадцать раз в сутки с девяти утра по местному времени до пяти утра, и вдруг такой комендантский час.

— О, Том, извини, я не подумала. Я звоню тебе всегда, когда мне грустно или одиноко. Том, я больше этого не вынесу. Я вылетаю. Завтра.

— Не утруждай себя, Дженюари. Тебе надо только перейти улицу.

— Не понимаю.

— Я в «Плазе». Только что вошел в номер.

— Том!

Она села на кровати и зажгла свет.

— О, Том, я надеваю слаксы и мчусь к тебе.

— Погоди, детка! Я валюсь с ног. К тому же в девять утра у меня встреча в издательстве.

— Когда же мы увидимся? Я не в силах ждать!

— За ленчем.

— За ленчем? О, Том! Зачем нам ленч? Я хочу побыть с тобой наедине, Том. Хочу…

— Детка, в издательстве меня будет ждать юрист. Мы обсудим условия договора на следующую книгу. После этого мне потребуется отдых и несколько бокалов спиртного. Так что давай встретимся в «Туте Шор». Скажем, в половине первого.

— Том, — упавшим голосом произнесла Дженюари. — Я хочу видеть тебя сейчас. Не могу смириться с тем, что нас разделяет улица. Пожалуйста, разреши мне прийти.

Он вздохнул.

— Детка, ты сознаешь, что ты разговариваешь с пятидесятивосьмилетним человеком, еще не адаптировавшимся к смене часовых поясов и нуждающимся в сне?

— С пятидесятисемилетним, — возразила она.

— Нет. Мне уже пятьдесят восемь. Пока ты находилась в Нью-Йорке, у меня был день рождения.

— О, Том… тебе следовало сказать мне об этом. Он засмеялся:

— Я не афиширую мой возраст. До завтра, детка. До половины первого. И, Дженюари… не вздумай принести пирог со свечами…

Он стоял у бара, окруженный людьми, когда Дженюари вошла в «Туте Шор». Том уже успел встретить нескольких старых приятелей и угощал их спиртным. Увидев девушку, он распростер объятия, и она бросилась в них. Он нашел для нее место у стойки, потеснив соседей. Познакомив Дженюари со своими друзьями, посмотрел на нее и усмехнулся:

— Теперь я занят, парни.

Том ласково поцеловал Дженюари в щеку.

— Тебе белого вина?

— Нет. Я буду пить то же, что и ты.

— «Джек Дэниэлс» для дамы. И добавьте содовой.

— Том, ты выглядишь великолепной. Загорел и…

— Я закончил сценарий. То есть первый вариант. И провел последние несколько дней возле бассейна продюсера, который убеждал меня в том, что финал должен быть иным.

— Том! Ты не должен менять конец.

— Тогда они наймут другого человека, который сделает это.

— Ты хочешь сказать, что твое слово не имеет значения?

— Никакого. Раз я продал права на экранизацию, книга принадлежит им. Если я получаю гонорар за сценарий, я должен написать то, что удовлетворит их.

— А что произойдет в случае твоего отказа?

— Ну, во-первых, они откажутся мне платить. А во-вторых, поручат работу человеку, который сделает в точности то, что они хотят.

Допив бербон, он сказал:

— Не печалься. Таковы правила игры. Я знал, на что иду, подписывая договор. Я только не предполагал, что это будет столь мучительным.

Он жестом дал понять официанту, что готов сесть за столик.

Когда они сели за стол и Том заказал спиртное, девушка произнесла:

— Откажись, Том. Пусть работу закончит кто-то другой. Она не стоит твоих переживаний. Он покачал головой:

— Сейчас не могу. Так я хотя бы смогу на что-то повлиять. Отдельные куски вышли отлично. Если компромисс неизбежен, я хочу хотя бы отчасти спасти конечный результат.

— Но ведь ты взялся за сценарий только для того, чтобы заработать на квартиру в Нью-Йорке.

— Я пошел на это, потому что мне принадлежит доля прибыли. Помнишь? Я должен защитить книгу.

— Но ты также сказал, что гонорар покроет затраты на квартиру. Теперь ты можешь об этом не беспокоиться… Я хочу сказать… ну…

Он коснулся ее руки.

— Дженюари, я отказался от квартиры.

— Что?

— Я много думал, оставшись один. Выполнил без тебя большую работу. Понял, что не смогу по-настоящему писать, живя с тобой.

— Том… не говори этого!

Официант положил перед ними меню. Том принялся изучать его. Дженюари хотелось закричать. Как он может думать о еде? Или о чем-то еще, когда речь идет об их жизни?

— Попробуй устриц, — сказал он. — Они здесь очень маленькие — ты такие любишь.

— Я ничего не хочу.

— Два гамбургера, — обратился Том к официанту. — И принесите горячую подливку. Мне не очень острую. А тебе, Дженюари?

— Мне все равно.

— Даме тоже не очень острую.

Как только официант ушел, Дженюари повернулась к Тому:

— Что ты хочешь сказать? Конечно, ты сможешь писать, живя со мной. Возможно, тебе было трудно работать при мне в коттедже. Но в просторной нью-йоркской квартире я не помешаю твоей работе. Буду держаться тихо, как мышка. Даю слово.

Он вздохнул.

— К сожалению, твое присутствие меня отвлекает, детка. У меня в свое время было много женщин. Я думал, что всегда смогу заниматься любовью и пить спиртное. Но с каждым годом работа отнимает все больше сил, а любовь становится менее важной. Мне стукнуло пятьдесят восемь лет, а я еще не написал и половины того, что обещал себе написать. Отныне любовь для меня — непозволительная роскошь.

Она старалась сдержать слезы. Но они сделали ее голос более низким.

— Том… ты не любишь меня?

— Господи, Дженюари… я так благодарен тебе. Ты подарила мне нечто замечательное. Я никогда это не забуду. То, что было у нас — прекрасно. Но оно все равно бы когда-то кончилось. Может быть, на несколько месяцев позже. Вероятно, лучше поставить точку сейчас.

— Том, однажды ты сказал, что ты не сможешь жить без меня. Это были только слова?

— Ты же отлично знаешь, что в тот момент мне действительно так казалось.

— В тот момент?

Официант подошел к ним, чтобы наполнить их бокалы водой. Они помолчали, пока он не удалился. Том взял Дженюари за руки.

— Теперь слушай меня… Я действительно верил в то, что говорил. В то время. Мои слова были не из разряда тех, что произносят, лежа в постели. Я действительно так считал. Но многое изменилось.

— Ничего не изменилось, — подавленно произнесла она.

— О'кей. Значит, изменился я. Постарел на год. Милая, у тебя вся жизнь впереди. Ты располагаешь временем. Боже, какая великая вещь время. Оно у тебя есть. Время для любви, грез, безумств… И наш роман был одним из этих безумств.

— Нет!

— Может быть, он покажется тебе важным безумством, когда тебе будет достаточно лет, чтобы оглянуться. Может быть, самым важным. Но, детка… ты только представь себе — тебе будет столько лет, сколько мне сейчас, лишь в 2008 году.

Замолчав, он улыбнулся.

— Тебе это кажется невероятным, да? Я приведу тебе еще несколько невообразимых фактов. В 2008 году, если я еще буду жив, мне исполнится девяносто пять!

Официант принес два гамбургера и положил их перед ними. Дженюари заставила себя улыбнуться. Как только официант отошел от стола, Том принялся за гамбургер. Дженюари коснулась его руки. Ее голос прозвучал глухо, тревожно:

— Том, ты сказал, что если нам отпущен год или два… мы должны воспользоваться ими. Он кивнул.

— Да, я так говорил.

— Тогда давай сделаем это. Не отталкивай меня, пока наше время не истекло.

— Черт возьми, Дженюари, оно уже истекло. Больше у нас ничего не получится. Как ты не понимаешь? Я должен вернуться в коттедж и сесть за работу. Написать несколько книг. Я должен…

— Том, — она старалась не повышать голоса, потому что ей казалось, что люди, сидящие за соседним столом, прислушиваются к их беседе, — пожалуйста, я сделаю все, что ты захочешь — только не ставь на этом точку. Я не могу жить без тебя. Ты — все, что у меня есть. Все, чем я дорожу.

Он посмотрел на нее и грустно улыбнулся:

— Тебе двадцать один год, ты обладаешь состоянием, красотой, здоровьем — и я — это все, что у тебя есть?

— Все, что мне нужно. Слезы заполнили ее глаза. Он помолчал. Потом кивнул:

— О'кей. Мы совершим попытку. Но она будет нелегкой. Однажды я обещал тебе, что мы не расстанемся, пока ты сама этого не захочешь. И я сдержу свое слово.

— О, Том…

— А теперь ешь гамбургер. Потому что тебе придётся отправиться сейчас домой и собрать свои вещи. Завтра я должен быть в Лос-Анджелесе.

Она стала рассеянно есть гамбургер. Ресторан постепенно заполнялся посетителями. Знакомые Тома останавливались у их стола, поздравляли с успехом книги, по-прежнему занимавшей первое место в списке бестселлеров. Кто-то интересовался экранизацией, актерским составом… Все это время она заставляла себя улыбаться, знакомясь с людьми. Некоторые мужчины шутливо задевали Тома, спрашивая ее, что она нашла в таком уродливом старике. Но Дженюари знала, что их шутки порождены симпатией к Тому.

Когда им принесли кофе, они остались одни. Первым заговорил Том:

— Ну, если ты готова, мы вернемся в пятый коттедж. Она положила свою кисть ему в руку.

— Там по-прежнему дождливо?

— Нет. Во всяком случае, когда я улетал, было сухо. Он снова вздохнул.

— На самом деле ты не хочешь, чтобы я полетела с тобой.

— Не в этом дело. Проклятый сценарий.

— Брось его, Том.

— Возможно, ты не слушала меня, когда я объяснял почему…

— Я помню каждое твое слово. Ты сказал что тебе уже пятьдесят восемь лет, что ты хочешь написать все задуманное тобой. Так зачем тратить еще шесть месяцев на кромсание собственного произведения? Возьмись за то, что считаешь важным.

— Есть еще такой пустячок, как семьдесят пять тысяч долларов.

— Том, я многое обдумала за время нашей разлуки. Послушай, у меня есть десять миллионов долларов. Я дам твоей жене миллион, и она согласится на развод. Еще один миллион отпишу твоему ребенку. Это избавит тебя от чувства вины. Мы сможем быть вместе, завести своего ребенка… или даже нескольких — как ты захочешь… И ты сможешь писать.

Он с любопытством поглядел на нее.

— Ты впервые заговорила, как миллионерша.

— Что ты имеешь в виду?

— Все продается. Все имеет свою цену. Один миллион, два миллиона. Желания человека, которого ты покупаешь, не имеют значения. Если ты заплатишь нужную сумму, он — твой.

— Том, все не так! Я хочу, чтобы ты стал моим мужем. Хочу постоянно быть с тобой. У меня достаточно денег, чтобы избавить тебя от необходимости запираться с пишущей машинкой и выполнять указания продюсера или режиссера. Я хочу дать тебе возможность писать то, что ты хочешь. А в первую очередь — быть с тобой. Хочу, чтобы мы любили друг друга и были счастливы.

Он печально покачал головой.

— Дженюари, как ты не понимаешь! У нас ничего не получится. Прошлое не вернуть. Ты появилась, когда я бездельничал. Я нуждался в тебе. И очень сильно. Ты дала пожилому человеку последний шанс снова почувствовать себя мужчиной. За это я всегда буду испытывать к тебе чувство благодарности. Мы оба обрели в подходящий момент нечто очень ценное. Ты дарила мне теплоту, спасала мою гордость, пока я продавал себя во время турне. А я, в свою очередь, заменял тебе отца. Так что мы квиты. Я возвращаюсь к своей работе, а ты — к деньгам, добытым для тебя твоим папой. Тебя ждет жизнь молодой девушки… Возьми же ее.

— Нет! Том, ты не можешь на самом деле так думать. Просто у тебя депрессия. Мне не нужна никакая другая жизнь. Я только хочу быть с тобой и…

— Но моя жизнь — это писательский труд. Неужели тебе это не ясно? Работа для меня — на первом месте. И всегда будет занимать его.

— Отлично. О'кей. Ты сможешь писать. Я хочу, чтобы ты писал. Я куплю для нас дом на юге Франции, вдали от всех. Тебе не придется заниматься сценариями, Не придется делать то, к чему у тебя не лежит душа. Я не буду шуметь. Прислуга обеспечит тебя всем необходимым. Если ты пожелаешь работать в Нью-Йорке, я куплю тебе самую большую квартиру из всех, какие тебе доводилось видеть. Я…

— Довольно, Дженюари! Ты говоришь с Томом Кольтом. Не с Майком Уэйном.

Она смолкла на мгновение. Потом, уставясь на стол, глухо произнесла:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что сказал. Я — не твой отец. Не пойду на содержание к богатой женщине.

Она вскочила, оттолкнув от себя стол. Дженюари знала, что она пролила кофе, но, не оглянувшись, направилась к выходу из ресторана.

Глава двадцать девятая

Дженюари спала почти непрерывно в течение трех дней. Сэди прилежно привозила ей пищу на сервировочном столике и пыталась уговорить девушку поесть. Дженюари отказывалась жестом или невнятным бормотанием. Ссылалась на плохое самочувствие. Когда Сэди пообещала вызвать доктора Клиффорда, Дженюари немного поела, объяснив, что у нее тяжело проходят месячные. Это успокоило Сэди, и она в свою очередь сказала Дэвиду: «У мисс Дженюари больные дни».

Она достигла той точки, когда снотворное уже перестало погружать ее в мягкий глубокий сон. На четвертый день она лежала в полудреме, будучи не в силах читать; отравленная чрезмерной дозой успокоительного, девушка не могла заснуть. Она помнила, что завтра вечером ей предстоит пообедать у Милфордов с Дэвидом. Ни у кого не бывает больше пяти «больных дней» подряд.

Протягивая в очередной раз руку к пилюлям в надежде обрести забытье, она говорила себе, что это временная мера, которая должна помочь ей пережить боль, причиненную Томом. Она не хочет умереть. Дженюари просто не могла преодолеть депрессию, охватившую ее, когда она поняла, что произошло и в каком положении она оказалась. Майк и Том оставили ее… теперь она даже не видела свой сон.

Она прокручивала в памяти последние недели, проведенные с Томом. В чем ее ошибка? Что она сделала? Она помнила, как искренне звучал голос Тома, какая нежность была в его глазах, когда он сказал: «Я не могу жить без тебя». Как он мог сказать такое в феврале, а в июне заявить, что у них все кончено? Дженюари мысленно обратилась к тем дням, когда с таким трудом училась ходить — а сейчас она лежит в постели, пытаясь каждый день умереть на какое-то время с помощью снотворного. Она сказала себе, что Господь накажет ее за это. Потом уткнулась лицом в подушку; Господь уже достаточно наказал ее за двадцать один год…

У нее есть здоровье… и деньги. Но сейчас это были просто слова. Она услышала звонок и подождала, когда Сэди снимет трубку со второго телефона, но аппарат не умолкал. Она подняла трубку одновременно с Сэди. Дженюари услышала, как Сэди говорит кому-то, что мисс Уэйн не подходит к телефону. Внезапно девушка узнала голос звонившего.

— Сэди, я буду говорить. Хью! Где вы?

— Лежу в дюнах. Мой телефон подключен к звезде. Ей удалось засмеяться. Его голос был полон жизни…

— Вы шутите… Где вы?

— В вестибюле «Пьера». Проходил мимо и подумал, что ты, возможно, согласишься выйти и перекусить со мной.

— Нет… я лежу в постели… поднимайтесь ко мне.

Вскоре Хью уже сидел на стуле возле ее кровати. Его бодрость подчеркивала мрачную атмосферу уныния, царившую в комнате.

— Хотите что-нибудь? — спросила девушка. — Я могу попросить Сэди, она нальет вам спиртное или быстро приготовит мясо. У нее всегда полный холодильник.

— Нет. Но почему бы тебе не одеться и не съесть где-нибудь гамбургер?

Она покачала головой и потянулась к сигаретам.

— Я неважно себя чувствую. Ничего серьезного. Просто такие дни месяца.

— Неправда.

— Честное слово, Хью.

— Последние месяцы, пока ты была с Томом, ты ложилась в постель только для того, чтобы позаниматься с ним любовью.

Он заметил, что Дженюари поморщилась, точно от боли, но продолжил:

— Я выпил с ним перед его отлетом на Западное побережье. Он рассказал мне о вашей встрече в «Туте Шор».

Дженюари молча разглядывала пепел на сигарете.

— Это должно было закончиться, Дженюари, — тихо добавил Хью. — У вас ничего бы не вышло. Ты должна понять, что для Тома его работа всегда на первом месте. Лично я думаю, что он не способен по-настоящему любить.

— Он любил меня, — упрямо заявила Дженюари. — Он… он даже заставил меня поссориться с моим отцом. Хью кивнул.

— Он говорил мне. Назвал это своим худшим поступком. Жалел о нем впоследствии, когда все обдумал. Понял, что в тот момент взял на себя обязательства в отношении тебя. А он не терпит никаких обязательств — за исключением тех, что касаются его работы. Он сказал, что ты сама все оборвала, ушла от него.

— У меня не было выбора.

— О'кей. Но он почувствовал себя свободным, когда ты покинула ресторан.

— Хью… Том любит меня! Я это знаю. Он говорил мне, что не может жить без меня.

— Охотно верю. И в тот момент он, вероятно, действительно так считал. Я сам не раз говорил это женщинам. И всегда искренне. Мужчины всегда верят в то, что произносят в данный момент. Если бы женщины понимали это, они не считали бы многие слова пожизненным обязательством. Том — писатель… к тому же пьющий. Ты сделала его всей своей жизнью. Он не способен вынести это.

— Почему вы говорите мне все это?

— Потому что ты мне небезразлична. Я подумал, что ты, возможно, тяжело переживаешь разрыв. Он обвел взглядом комнату.

— Но я не предполагал, что ты лежишь тут как труп. Господи, при всех этих цветах недостает только тихой органной музыки.

— Том вернется, — упрямо заявила Дженюари.

— Все кончено, Дженюари. Кончено! Разумеется, Том может вернуться, если ты встанешь на колени и пробудишь в нем чувство вины. Если ты согласна получить его назад такой ценой… тогда действуй. Но в таком случае я скажу, что здорово ошибся в тебе. Забудь о нем. У тебя есть все, о чем может мечтать девушка.

— У меня есть десять миллионов долларов, — сказала она. — Я живу в этих роскошных апартаментах, мой шкаф набит нарядами.

По ее лицу потекли слезы.

— Но я не могу спать с десятью миллионами. Не могу обнять эту квартиру.

— Верно. Но ты можешь доказать, что действительно любила своего отца.

— Доказать, что действительно любила своего отца?

— Именно.

Он наклонился к ней.

— Слушай, эта Ди Милфорд Грейнджер была привлекательной женщиной. Но, насколько мне известно, Майк Уэйн всегда жил с самыми эффектными красавицами. Рядом с ним Том Кольт выглядит любителем. Внезапно Майк Уэйн женится на этой богачке, и теперь ты унаследуешь десять миллионов долларов. Скажи мне… ты полагаешь, она ставила тебе эти деньги, потому что ей нравились твои большие карие глаза? Она покачала головой.

— Нет… я до сих пор не знаю, почему она это сделала.

— Господи! Ты так поглощена жалостью к самой себе, что не потрудилась все обдумать. Послушай, милая леди. Твой отец заработал для тебя эти десять миллионов. Возможно, это заняло у него только год, но я ручаюсь, что никакие деньги не доставались ему так тяжело, как эти.

Он посмотрел на слезы, катившиеся по щекам Дженюари.

— А теперь перестань плакать, — приказал он. — Ты не вернешь этим отца. Встань с кровати, пойди куда-нибудь, найди себе какое-то развлечение. Если ты не сделаешь это, окажется, что Майк Уэйн потратил последний год своей жизни напрасно. Ему сейчас еще хуже, чем тебе — он видит, что ты лежишь тут и оплакиваешь потерю человека, которому ты не нужна.

Она обняла Хью.

— Хью, сегодня уже поздно… перед вашим приходом я проглотила две таблетки снотворного. Но как насчет завтра… вы сводите меня куда-нибудь пообедать?

— Нет.

Она удивленно посмотрела на него.

— Я сегодня предложил тебе сходить куда-нибудь, потому что хотел поговорить с тобой, — объяснил он. — Я уже все сказал.

— Но ведь мы остаемся друзьями…

— Друзьями… да. Я — твой друг. Но не пытайся заменить мною своего отца и Тома.

Она улыбнулась и произнесла кокетливым тоном:

— Почему бы и нет? Вы — весьма привлекательный мужчина.

— Я здоров и полон сил. Я встретил очень славную и симпатичную сорокалетнюю вдову, которая готовит для меня обед три раза в неделю. Я вожу ее в Нью-Йорк на спектакли и считаю, что мне повезло.

— Почему вы сообщаете мне это?

— Я вижу, что ты все еще тонешь и цепляешься за проплывающее мимо тебя бревно… Из этого ничего не выйдет. Если ты когда-либо попытаешься стать для меня кем-то иным, нежели другом, я могу не устоять, и это еще раз убьет твоего отца. В конце концов, он пошел на этот брак не для того, чтобы его дочь оказалась со стареющим экс-космонавтом.

— Мне кажется, он хотел, чтобы я вышла за Дэвида.

— За Дэвида?

— Эти цветы, — она обвела взглядом комнату, — от него.

— Он тебе симпатичен?

— Не знаю… я не давала себе шанса сблизиться с ним. Сначала мне казалось, что да. Потом, после встречи с Томом…

— Дай себе этот шанс. Дай себе много шансов. С Дэвидом… Питером… Джо… С кем угодно… встречайся с парнями… ходи на свидания… весь мир принадлежит тебе. Твой отец позаботился об этом. Возьми то, что даровано тебе, тогда душа Майка Уэйна обретет покой.

Она стала каждый вечер выходить в свет с Дэвидом. Его мать уверяла, что ни Ди, ни Майк не захотели бы, чтобы Дженюари долго пребывала в трауре. Девушка заставляла себя сидеть под грохот музыки в «Клубе»… улыбаться сквозь шум «Максвелла» и «Единорога»… пару раз ходила в «Джино»… знакомилась с новыми людьми — девушками, приглашавшими ее на ленчи, и молодыми людьми, друзьями Дэвида, слишком крепко прижимавшимися к ней во время танца. Она постоянно улыбалась, поддерживала беседу, принимала приглашения… и все время ждала момента, когда вечер кончится и она сможет проглотить две красные пилюли и заснуть.

Один день сменялся другим. Ей звонили красивые девушки; они приглашали ее на ленчи; она заставляла себя соглашаться. Дженюари сидела в «21», «Орсини», «Лягушке»… слушала сплетни… рассказы о модных магазинах… престижных курортах Ее звали в Саутгемптон, в круиз к греческим островам (три пары собирались зафрахтовать яхту; Дэвид сказал, что может взять четырехнедельный отпуск). И конечно, девушку всегда ждал дом в Марбелле с огромным штатом прислуги.

Да, ее ждали целый мир и лето, сверкающее яркими красками.

Пришла середина июня, и Дженюари следовало определиться в отношении своих планов. Все твердили ей, что она не может сидеть все лето в городе. Ни один цивилизованный человек так не поступает. Она слушала знакомых, не спорила с ними и знала, что Дэвид терпеливо и заботливо ждет ее решения… любого решения — и не жалуется. Он звонил ей ежедневно. Они встречались каждый вечер.

Другие молодые люди тоже звонили Дженюари каждый день. Князь, красавец киноактер, молодой итальянец из очень хорошей семьи, брокер, работавший в фирме, которая конкурировала с конторой Дэвида.

Все они звонили… присылали цветы. Она благодарила их в открытках за букеты, но поклонники вызывали у нее глубокую апатию. Она прочитала, что Том завершил работу над сценарием и отправился на десять дней заниматься серфингом. Интересно, взял он с собой жену или кого-то еще?

Даже Линда уезжала. Она арендовала на июль домик в Куоге. Она собиралась проводить там длинные уик-энды с Бенджаменом; он будет жить там весь месяц… писать.

Все куда-то отправлялись. Она прочитала, что Карла купила дом на греческом острове Патмосе. Да, все пережили случившееся, мир продолжал существовать без Майка и Ди. Все так же светило солнце. Люди, изображенные на фотографиях в серебряных рамках, по-прежнему улыбались, действовали, испытывали чувства..

Дженюари хотела что-то чувствовать. Мечтала про снуться утром с желанием начать новый день. Иногда, открыв глаза… первые секунды перед окончательным пробуждением чувствовала себя хорошо. Затем на девушку наваливались воспоминания, и ее охватывала депрессия. Майка не было… Тома — тоже… даже сон больше не снился. Мужчина с красивыми глазами исчез вместе с отцом и Томом…

Несколько раз звонил Хью. Он пытался ободрить ее. Говорил Дженюари, что сегодня прекрасный день, что она должна выйти из дому, быть счастливой. Но одно дело — предпринять попытку, а другое — добиться желаемого результата.

Ее шкаф был забит нарядами для Марбеллы и Сен-Тропе. Каждый день она ходила с подругами по магазинам и покупала то же, что и они. Носила кулон на шее… туфли от «Гуччи»… золотые серьги от Картье в виде обручей… сумочку фирмы «Луи Вуиттон». Она понимала, что начинает выглядеть и одеваться в точности как Вера, Пэтти и Дэбби, — однажды Вера показала Дженюари фотографию в «Женской одежде», и ей пришлось отыскать свое имя под групповым снимком, чтобы найти себя на нем.

Она вытянулась на кровати. Сказала Сэди, что отдохнет полчаса. Но Дженюари не удавалось заснуть. Куда поведет ее Дэвид обедать? У нее есть наряды, которые она еще не носила. Возможно, сегодня она наденет нечто особенное.

Девушка увидела вспыхнувшую на телефоне лампочку. Она всегда забывала включить звонок. Сняв трубку, услышала" как Дэвид просит Сэди не беспокоить ее, если она отдыхает.

— Передайте ей, что наша сегодняшняя встреча отменяется. У нас в конторе запарка. Скажите, что я позвоню завтра.

Она прошла в ванную. Было пять часов. Можно полежать в воде и перекусить. Она пустила воду, насыпала в ванну немного пенного порошка. Действительно ли у Дэвида запарка… или он просто решил избежать очередного скучного вечера с ней?

Она замерла. Очередного скучного вечера с ней… Это мысленно произнесла она! До настоящего времени Дженюари всегда называла это очередным скучным вечером с Дэвидом… но сейчас она как бы прочитала его мысли.

Конечно, с ней было скучно. Она лишь пыталась дотянуть до конца вечера, не зевая. Зачем ему проводить все вечера с ней? Дженюари вспомнила, что Пэтти не звонила уже два дня, и Вера сегодня сказала, что у нее нет больше времени на ленчи — она занята подготовкой к путешествию. С ней, Дженюари, скучно. Она — зануда. И скоро все ее покинут.

Она вернулась в спальню и посмотрела на парк. Весь мир лежал перед ней. Мир, который Майк принес на блюдечке. Она не могла заставить себя взять его. Куда делась та неиссякаемая энергия, что заставляла ее работать в редакции… общаться с Линдой… Томом?

Она снова замерла. Ну конечно! Почему ей не пришло это в голову раньше? Вместо снотворного ей требовался укол! Том сказал, что инъекции таят в себе опасность. Что ж, не большую, чем снотворное и состояние глубокой апатии. Она взглянула на часы… пять тридцать. Доктор Альперт еще у себя в офисе. Она спустила воду из ванны, нашла в шкафу джинсы, которые Сэди пыталась выбросить. Надела их, майку, темные очки, схватила сумку и выбежала из дома.

Она решила не звонить доктору Альперту — вдруг он предложит ей прийти завтра. Он должен принять ее сегодня.

В первый момент Дженюари показалось, что она ошиблась адресом. Офис напоминал клуб рокеров. В приемной сидели парни и девушки в джинсах и майках без рукавов. В комнате стоял запах марихуаны. Помощница врача удивленно посмотрела на Дженюари, затем радостно улыбнулась и протянула девушке руку.

— Поздравляю. То есть… сожалею о гибели вашего отца… но поздравляю с состоянием. Я читала о вас.

— Обо мне?

— Ну конечно. О вас пишут ежедневно. Вы едете в Марбеллу или Сен-Тропе? Я слышала, что вы фактически обручены с Дэвидом Милфордом.

Дженюари не знала, что сказать. Она не заглядывала в газеты после возвращения из Калифорнии. Она знала, что похороны подробно освещались прессой. Но почему репортеры уделяют внимание ей? Неужели десять миллионов пробуждают в людях интерес к тому, где она обедает и куда собирается поехать?

Она обвела взглядом многолюдную приемную.

— Я не назначена, — сказала девушка.

— О, конечно, мы вас примем, — отозвалась помощница врача. — Этот час всегда напряженный. Видите, это актеры, занятые в бродвейском спектакле. Они приходят каждый вечер.

Она кивнула в сторону молодежи, сидевшей в приемной.

— Но мы найдем для вас время. Доктор Престон вернулся с Западного побережья. Так что оба врача сейчас здесь.

— А как же его важные калифорнийские пациенты?

— У него нет там офиса. Он отправился на Запад потому, что Фредди Диллсон не может петь, если за кулисами нет доктора Престона.

— Но на прошлой неделе… я видела по телевизору, как Фредди несли на носилках к машине «скорой помощи».

Девушка печально кивнула.

— Он упал в обморок… нервное истощение… во время выступления… Доктор Престон уделял Фредди много внимания — провел там семь недель, помогая ему сохранять форму, но певец сорвал голос.

— Он так замечательно пел, — сказала Дженюари. — Я постоянно слушала его записи в Швейцарии.

— Видели бы вы Фредди, когда он пришел сюда два года назад. Его бросила жена — вы знаете, что он игрок. Он находился в глубокой депрессии. Доктор Престон взялся за Фредди, и скоро он вернулся на сцену. Устроил замечательную премьеру в «Уолдорфе». Потом отправился петь в Лас-Вегас и снова сломался. Доктор Престон вылетел туда и поставил его на ноги перед лос-анджелесской премьерой… Но он не мог постоянно сопровождать Фредди. Доктор Престон — не нянька.

— Но если Фредди постоянно нуждается в уколах? Помощница врача пожала плечами.

— Моя дорогая, доктор Престон научил двух важных сенаторов делать себе внутривенные инъекции, но Фредди не может сам пользоваться шприцем. В конце концов, люди, больные диабетом, обходятся без посторонней помощи. Не надо бояться иглы.

— Я бы хотела увидеть доктора Саймона, если это возможно, — сказала Дженюари.

— Он принимает артистов… посмотрим, что можно сделать. Следуйте за мной, я отведу вас во внутреннюю комнату. Мы всегда приглашаем туда наших самых важных посетителей.

Она прошла по коридору за девушкой. Из кабинета появился молодой человек, опускавший рукав. Увидев Дженюари, он замер. Они уставились друг на друга. Парень обнял Дженюари.

— Привет, наследница. Что ты здесь делаешь?

— Кит!

Она обхватила его за плечи. Он похудел и отпустил волосы. Дженюари обрадовалась встрече.

— Кит, а ты что здесь делаешь?

— Я прихожу сюда каждый вечер. Я играю в «Гусенице». Ты, конечно, видела наш спектакль.

— Нет… я была в отъезде.

— Я читал о тебе. Ты, похоже, счастливица! Зачем тебе поднимать настроение уколами? Она пожала плечами.

— Кажется, у меня малокровие.

— Ну, если захочешь посмотреть мюзикл… Замолчав, Кит покачал головой.

— Нет… забудь об этом.

— О чем?

— Сегодня у нас грандиозная вечеринка. В городском доме Кристины Спенсер. Она будет счастлива, если ты придешь… Но у тебя, наверно, расписан каждый вечер

— Нет… я буду свободна

— Весь вечер?

— Как только сделаю укол.

— Хочешь пойти на спектакль?

— С удовольствием.

— Отлично! Я подожду. Посажу тебя впереди, только не смогу сидеть с тобой рядом.

— Сегодня я не сбегу, — сказала она.

— Там есть сцены с обнаженными актерами, — предупредил он.

— Я уже взрослая девушка, Кит.

— О'кей. Делай свой укол. Я постою на улице.

Глава тридцатая

Она сидела, загипнотизированная фантастическим действом. У Кита была одна песня, он исполнял ее речитативом. К удивлению Дженюари, не очень хорошо. Почему-то она ожидала от него большего блеска. Но витальность его личности не раскрывалась в шоу. В спектакле была одна сцена с фронтальным «ню». Кит участвовал в ней вместе с большей частью труппы. Дженюари вдруг заметила, что у всех актеров были примерно одинаковые члены — такие же, как у Дэвида. Возможно, это норма. Точно все мужчины сошли с одного конвейера. Все, кроме Тома. Бедный Том! Она была способна сочувствовать ему. Под влиянием укола? Или она наконец посмотрела на ситуацию трезво? Дженюари засмеялась. Множество пенисов, плавающих над сценой, навело ее на философские размышления.

Она подумала о Майке. Она знала, что он ушел из жизни… но вдруг отказалась поверить в это. Впервые Дженюари обрела способность думать о Майке без горечи в душе. Майк жил полной жизнью. И погиб стильно — так он сам бы сказал. Майк жил на широкую ногу и наслаждался каждой минутой… за исключением, возможно, последнего года. Как сказал Хью, этот год он прожил ради нее… чтобы она имела в будущем много счастливых лет.

Спасибо Господу за Хью. И за доктора Альперта. Вероятно, инъекции действительно вредны для здоровья — это утверждал Том. Но вряд ли они опаснее «Джека Дэииэлса», который пил он. Ему исполнилось пятьдесят восемь лет, но даже несмотря на большое количество поглощаемого им бербона, он писал и оставался, как говорит Линда, суперзвездой. Несмотря на свой маленький член, мог позволить себе роскошь расстаться с ней. Внезапно это показалось ей забавным. Как она могла испытывать отчаяние из-за их разрыва? Она сидела в зале, полная жизни. Отбивала ритм пальцами. У нее была ясная голова. Она смотрела с третьего ряда «Гусеницу» и испытывала удовольствие. Не лежала больше в своей постели, наглотавшись снотворного. Перед ней простирался весь мир, мир, в котором люди порхали над сценой, девушки с обнаженными бюстами исполняли неистовый танец в стиле рок… все казалось прекрасным.

Они решили пройти пешком до дома Кристины Спенсер. Он находился в районе Восточных Шестидесятых; вечер был теплым, ясным, Дженюари держала Кита под руку. Ей хотелось прыгать, бегать… Она поглядела на темное небо.

— О, Кит, как замечательно иметь хорошее настроение.

Он кивнул.

— Похоже, доктор Альперт вкатил тебе щедрую дозу. Он сам был сегодня навеселе и, вероятно, принял тебя за актрису.

Она засмеялась.

— Поэтому он даже не поговорил со мной? Я огорчилась — он не счел нужным сказать мне, что рад моему возвращению, не произнес: «Добро пожаловать, блудная дочь».

Кит, улыбнувшись, посмотрел на Дженюари.

— Тебе хорошо, да?

— Мне кажется, что я слышу, как растут деревья, ощущаю запах приближающегося лета… я действительно вижу, как увеличиваются в размере листья. Кит, посмотри на это дерево — ты видишь, тот лист растет на глазах.

Он улыбнулся.

— Ну конечно. Очень важно видеть и слышать все это. Сегодняшний июньский четверг больше не повторится. Завтра наступит пятница. Этот четверг — единственный и неповторимый.

— Почему ты ушел от Линды? — внезапно спросила она.

— Линда требовала от меня слишком многого.

Она кивнула. Нельзя никем владеть полностью. Поэтому Том позволил ей уйти из его жизни. Остановившись, она посмотрела на небо. Почувствовала, что в эту минуту находится на грани чего-то… она словно заглядывала в будущее… все понимала… Дженюари повернулась к Киту.

— Кит, к этим уколам можно привыкнуть?

— Нет, но человеку становится плохо, когда их действие заканчивается. Ты падаешь на самое дно… краски пропадают. Ты видишь пятна на солнце, пожелтевшие листья, дерьмо на улице. Если ты согласна постоянно жить в усталом грязном мире, перестань колоться. Каждый имеет право жить так, как хочет. У христиан есть Иисус… у пантеистов — свой бог… я держусь за зелье: оно делает мир зеленым, оранжевым… ярким. Когда-нибудь я устану от этих красок и завяжу. Но не сейчас.

Они остановились перед особняком из плитняка. Возле дома были запаркованы лимузины. Кит провел Дженюари внутрь. Она увидела в холле известного рок-певца. Они оказались в гостиной, заполненной людьми со знакомыми лицами. Поп-артистами, звездами альтернативного кино, певцами, молодыми киноактрисами. Все были в голубых джинсах, бархатных костюмах, прозрачных блузках, полосатых пиджаках, причудливых индейских нарядах.

Дженюари увидела Кристину Спенсер. Она подплыла к ним; в жизни ее лицо казалось более хищным, чем на многочисленных фотографиях, а фигура — более эффектной. Ей было под шестьдесят. Она явно сделала не одну подтяжку. На Кристине был облегающий костюм из пестрого шелка с глубоким декольте, из которого выглядывали большие груди. Она обладала телом двадцатилетней девушки.

Кристина радушно поздоровалась с Дженюари.

— Я знала твоего отца, моя милочка. Мы провели с ним несколько потрясающих ночей в Акапулько. Это было незадолго до встречи с моим дорогим Джеффри.

Кит повел Дженюари дальше.

— Лично я считаю, что она убила Джеффри, — прошептал он. — Она трижды выходила замуж, все мужья умирали, оставляя ей деньги. Теперь она финансирует «Гусеницу». Спектакль пользуется большим успехом.

— Я считала, что ты — ее любовник, — сказала Дженюари.

— О, я действительно трахал Кристину. Но она — любвеобильная натура. Она нуждается в новом любовнике каждую неделю, чтобы всякий раз убеждаться в том, что бразильский хирург, подтягивавший ей кожу лица, неплохо поработал. Но она — славная женщина. Не мешает никому жить своей жизнью. Возможно, я для нее — первый номер, но сегодня она решила, что ты — моя девушка… и не рассердилась…

К Киту подошла молодая женщина.

— Милый… сангрия наверху, в кабинете.

Кит повел Дженюари по лестнице в затемненную комнату. Там все сидели на диванных подушках. Потянув Дженюари вниз, он вытащил из кармана тонкую сигарету. Зажег ее и передал девушке. Дженюари глубоко затянулась и выпустила из себя дым.

— Господи, детка, это же не «честерфилд».

— Я сделала затяжку, — отозвалась Дженюари.

— Когда куришь «травку», не надо выдыхать дым. Задержи его в легких.

Он зажал сигарету между большим и указательным пальцами и показал, как надо делать. Дженюари попыталась повторить… но все же выпустила дым. Внезапно Кит произнес:

— Погоди. Я тебе помогу.

Он наклонился, словно решил поцеловать Дженюари, и выдохнул дым ей в рот, зажав девушке нос.

— Теперь сделай вдох.

Она закашляла, но большая часть дыма попала внутрь. Кит повторил процедуру еще пару раз, и у Дженюари слегка закружилась голова. Кит зажег новую сигарету, и теперь Дженюари все сделала правильно. Красивая девушка поднесла им графин сангрии.

— Вот бумажные стаканчики. Хотите выпить классного зелья?

Кит кивнул и взял протянутые ему стаканчики.

— Дженюари, это Арлен.

— Пейте вино… оно прочистит вам головы… Анита уже лежит в соседней комнате. Дженюари отпила вино.

— Отличное, — сказала она.

— Потягивай не спеша, — посоветовал Кит. — Забористая штука.

— Что?

Она опустила стаканчик.

— Успокойся. Кислоты там ровно на хорошее путешествие. Доверься мне. Нам всем завтра предстоит играть в спектакле. Я же пью… Только не торопись.

Она огляделась. Сладковатый аромат марихуаны стоял в воздухе. Музыка разносилась по всему дому. Все потягивали сангрию. Дженюари пожала плечами… почему бы и нет? Гости делали это раньше… и охотно пили зелье сейчас. Видно, оно давало приятные ощущения. К тому же, как сказал Кит, этот июньский четверг — единственный и неповторимый.

Она допила вино. Отдала Киту пустой стаканчик. Прильнула к его плечу. Она не чувствовала никакой реакции… только полную расслабленность. После укола она испытывала возбуждение… прилив бодрости… Теперь ее охватил покой. Забавное слово… покой… весь мир казался неподвижным… по телу Дженюари разливалось тепло… она увидела солнце… яркую радугу, повисшую над водой. Перед девушкой появились волны, океан… нежный, голубой… и внезапно с поразительной ясностью она поняла, что Майк не испытывал страха, когда самолет падал… отец почти радостно погружался в ласковую бирюзовую воду… чтобы обрести там покой… как она сейчас, положив голову на плечо Кита… и Майк не умер… ничто не умирает… жизнь вечна… люди добры… у Кита теплые губы… он целует ее… расстегивает ей рубашку, под которой нет лифчика… но это не имеет значения… все медленно движется… может быть, она поступает неправильно, целуя Кита… ведь его когда-то любила Линда… когда-то… это было так давно… все когда-то кончается.

Она откинулась на подушку. Губы Кита касались ее груди. Она увидела обнаженную девушку, которая танцевала одна… два голых молодых человека тоже танцевали, обняв друг друга. Арлен прошла по комнате и повернула выключатель… по стенам поплыли яркие огни. Дженюари положила голову на колени Кита. Он смотрел в пространство, лаская ее груди. Она поглядела на его лицо и поняла, что он не видет ее… он прислушивался к звукам, рождавшимся в его голове. Ей казалось, что волосы Кита темнеют на глазах… все замерло, и сквозь музыку она услышала биение своего сердца, внезапно почувствовала, что может заглянуть в прошлое и будущее. Будущее без Майка. Господь словно на мгновение открыл перед ней занавес. И она увидела Майка… его голубые глаза. Он вернулся. Она протянула к нему руки. Он так долго отсутствовал… а теперь возвратился, и это не сон. Его глаза были ярко-голубыми… возможно, это все же Бог. Какие глаза у Бога?

Она слышала голоса… они доносились издалека. Один из голосов принадлежал молодому человеку, стоявшему над Китом. Это Нортон… у него большой номер в мюзикле. Нортон улыбался ей… но она смотрела мимо него… Куда исчез Бог? У Нортона были карие глаза… янтарно-карие… золотистые…

— У нее груди маленькие, но очень красивые… с крошечными розовыми сосками… обожаю розовые соски. Я могу их коснуться?

Нортон принялся ласкать один ее сосок, Кит гладил второй. Они поцеловали их… все было мило, по-дружески, она обнимала их головы. Все любили друг друга… везде царил покой… к ним подошла Кристина… она сняла с себя верхнюю часть костюма… ее груди висели. Почему они висят? Они были такими красивыми, округлыми, когда выглядывали из разреза. Кристина нагнулась и потянула Нортона за руку.

— Нортон, пойдем-ка со мной и Арлен… Она подняла Нортона. К ним приблизился другой молодой человек. Он улыбнулся Киту.

— Привет, дружище. Она великолепна… Опустившись на колени, он заглянул Дженюари в глаза.

— Меня зовут Рикки… Улыбнувшись, она коснулась его ног.

— Ты исполнял танец…

Рикки был без одежды… в шоу он выступал почти обнаженным… но сейчас снял с себя все… его тело пришло в движение… он начал исполнять танец из мюзикла… протянул руки к Дженюари… он хотел танцевать с ней. Она медленно поднялась… она чувствовала, что для нее нет невозможного… она способна даже полететь по комнате… над головами людей.

— Нельзя танцевать в одежде, — сказал Рикки.

Улыбнувшись, она сняла джинсы и бросила их на пол. Потом избавилась от трусиков. Он провел руками вдоль ее тела, и она снова улыбнулась. Она ощущала себя свободной… стала делать чувственные движения… в одном ритме с ним… Их разделяла треть метра. Глаза Рикки и Дженюари встретились. Он приблизился к ней. Все начали хлопать ладонями. Она подняла руки над головой и тоже стала хлопать. Хлоп… хлоп… хлоп… Рикки щелкал пальцами в том же ритме. Кит, подойдя сзади, поднял ее… она была легче воздуха. Кто-то раздвинул ей ноги… Все хлопали… медленно… ритмично… Хлоп… хлоп… хлоп… Она тоже хлопала. Дженюари увидела приближающийся к ней молодой сильный член. Хлоп… хлоп… хлоп… Это был пенис Рикки… хлоп… хлоп… хлоп… зазвучал хор… член Рикки проник в нее… все пели… фак… фак… фак… Кит двигал ее тело взад — вперед… Рикки тоже держали в воздухе. Фак… фак… фак… В этом нет ничего дурного… Молодой пенис входил в Дженюари и выходил из нее… входил и выходил… Хлоп… хлоп… хлоп… фак… фак… фак… все — друзья… фак… фак… фак… Огни плыли по комнате… Кристина целовала ее груди… ласково… по-дружески… бедная Кристина с длинными висящими грудями… Дженюари увидела в дальнем углу комнаты раздевающихся девушек… все двигались в едином медленном ритме. К Дженюари подошел молодой парень… он поцеловал ее грудь… Все любили друг друга… это было чудесно… Хлоп… хлоп… хлоп… ритуальные хлопки… фак… фак… фак… все целовали ее. О господи, как здорово… Она плыла… никогда не испытывала ничего подобного… пенис Рикки… чьи-то губы одновременно касаются ее бедер и члена Рикки… Кристина сосет грудь… Дженюари почувствовала приближение оргазма… Кит поднес что-то к ее носу… фак… фак… фак…

— Втягивай сильней, Дженюари… это «бомба».

Она потянула носом воздух… ей показалось, что голова ее сейчас взорвется… оргазм длился целую вечность. Она хотела, чтобы он никогда не кончался.

— О, Майк, я люблю тебя, — закричала Дженюари и потеряла сознание.

Открыв глаза, Дженюари увидела, что лежит на пушистом ковре, свернувшись в клубочек и прильнув к Киту. Ее рубашка и джинсы лежали на полу. Она села. Голова у нее была ясная; Дженюари вспомнила увиденный ею странный сон. Она посмотрела на свое тело. Она была голой! Обнаженный Рикки тоже спал на полу. Поднявшись, она натянула на себя джинсы. Так это был не сон! Она принимала участие в безумном ритуале. Взяв свою рубашку, она пошла по комнате среди спящих людей. Она должна найти туфли. В холле пробили часы… она направилась туда… там обнимались две голые девушки. Увидев ее, они замерли и улыбнулись. Дженюари ответила им улыбкой. Они подошли к ней и поцеловали ее в щеки. Она улыбнулась… это был жест любви и дружбы… перед ее глазами струился свет… она увидела яркие пятна… по телу Дженюари разлилось тепло… но она чувствовала, что должна вернуться домой. Везде валялись сандали… надо найти пару подходящего размера. Отыскав свою сумочку, девушка перекинула ее через плечо.

К Дженюари подошел Кит.

— Куда ты?

Она улыбнулась, надевая рубашку.

— Домой…

Он протянул ей кусочек сахара.

— Съешь… отличная штука.

Кит сунул конверт в сумочку, висевшую на плече Дженюари.

Она пососала сахар.

— Что ты мне положил?

— Подарок, — сказал он и начал расстегивать ее рубашку. Дженюари снова почудилось, что она плывет… в голове что-то зажужжало. Она с улыбкой отстранилась.

— Нет… ты принадлежишь Линде.

Она вернулась в холл. Девушки, все еще обнимавшие друг друга, посмотрели на нее. Протянули к Дженюари руки, обняли ее. Поцеловали Дженюари. Расстегнули ей рубашку. Губы одной из них скользнули вниз к груди Дженюари. Они начали вдвоем ласкать девушку. Это было чудесно… она никогда прежде их не видела… они хотели доставить ей удовольствие… она почувствовала, что ей расстегивают «молнию» на джинсах… нежная рука коснулась ее… нет… это дурно… это должен делать только мужчина… Она отодвинулась… улыбнувшись, покачала головой. Девушки тоже улыбнулись. Одна из них застегнула ее рубашку, другая помогла справиться с «молнией» на джинсах. Помахав Дженюари рукой, они снова стали вдвоем предаваться любви. Она понаблюдала за ними… Это было прекрасно, как балет… потом Дженюари направилась к двери.

Она вышла на улицу, в прохладную ясную летнюю ночь. Сейчас голова у нее кружилась еще сильнее, чем прежде. Она могла видеть сквозь время и пространство… сквозь здания… сквозь этот особняк из плитняка, который она только что покинула, где счастливые красивые люди занимались любовью.

Это был удивительный, чудесный мир, и завтра она расскажет о нем Майку. Нет, Майк исчез. Ну, значит, когда увидит его в следующий раз… она обязательно увидит его опять… люди вечны… он узнает о том, что она любит его. Потому что все должны любить всех и все… даже дерево способно отвечать на любовь. Остановившись возле дерева, она обхватила ствол руками.

— Ты — молодое, тоненькое дерево… но не бойся… когда-нибудь ты станешь большим. И я люблю тебя! Она прильнула к дереву.

— Такое слабенькое деревце… на всей улице слабенькие молодые деревца… Но знаете что, маленькие деревья? Вы будете стоять здесь, когда мы умрем. И, возможно, кто-то другой скажет вам, что любит вас. Вы ведь надеетесь на это? Признайся, дерево, если бы соседнее дерево сказало тебе, что хочет принадлежать тебе вечно… обвить твои ветви своими… слиться с тобой в единое целое… ты бы этому, верно, обрадовалось? Вы бы стали одним сильным, могучим, счастливым деревом.

Она вздохнула.

— Но нет, ты обречено стоять в одиночестве… и, возможно, ветер пригонит твои листья к ветвям соседа… с помощью ветра вы можете шептаться и разговаривать… быть вместе… и все же порознь. Так и задумано в природе? Тогда, возможно, это и наш удел. Но, дерево… все же как приятно принадлежать кому-то…

Отойдя от дерева, она пошла по тротуару зигзагом. Она отдавала себе отчет в том, как идет: сейчас она напоминала ребенка, который старается не наступать на промежутки между плитами. Дженюари посмотрела на небо. Звезды тоже существовали каждая сама по себе. Испытывают ли они чувство одиночества? Внезапно она увидела падающую звезду. Сомкнув веки, загадала желание. Может быть, в эту минуту ее отец смотрит на звезду из океана. Или сам находится на одной из звезд, начинает там новую жизнь.

— Свети, свети, маленькая звездочка.

Она засмеялась. Какая глупость, звезда вовсе не маленькая. Звезда — это большое солнце. Дженюари сконцентрировала внимание на той, что, похоже, подмигивала ей. Она горела ярко, но девушка заметила, что бархатное небо светлеет… скоро утро… единственный и неповторимый июньский четверг закончился. Его уже никогда не вернуть. Сегодня — единственная и неповторимая пятница. Дженюари зашагала дальше… иногда она шла зигзагом… иногда скакала. Красный свет на Мэдисон-авеню был таким красным… а зеленый — таким зеленым. Эти огни говорят людям и машинам, что им делать… когда идти… когда стоять. Это был мир огней, говоривших «иди» и «стой». Но кому они нужны? Люди не станут причинять никому вред. От чего все стараются защитить ее? Почему хотят вселить в душу страх? Бойся незнакомых… бойся машин… слушайся светофоров! Кому нужны светофоры? Мир был бы гораздо лучше без запрещающих огней. Люди сами бы останавливались, когда нужно, потому что они любят и берегут друг друга. На середине улицы она подняла голову и посмотрела на небо. Там не было сигналов «стой»… такое огромное небо… оттуда упал самолет Майка… с нежного неба в нежную воду… и сейчас Майк тоже смотрит на небо… ничто больше не причинит вреда ему… и ей тоже… никто не ударит ее… потому что она — частица мироздания. Плохое не может случиться… даже смерть — не конец… это просто часть другой жизни. Теперь она в этом уверена. Дженюари глядела на небо и ждала, когда оно ответит ей… услышала скрип тормозов… в нескольких десятках сантиметров от нее остановилось такси. Из него выскочил водитель.

— Пьянь безмозглая!

— Не говорите так, — улыбнулась Дженюари и обвила руками его шею. — Не сердитесь, ведь я люблю вас. Он отстранился от Дженюари и посмотрел на нее.

— Ты могла погибнуть. Боже… одна из этих. Совсем обалдела от наркотиков.

— Я люблю вас, — она прижалась головой к его щеке. — Все должны любить всех. Он вздохнул.

— У меня две дочери твоего возраста. Я работаю ночами, чтобы дать им образование. Одна ходит в педагогический колледж… вторая учится на медсестру. А ты, дитя-цветок… чему, черт возьми, учишься ты?

— Любить… чувствовать…

— Садись в машину. Я отвезу тебя домой.

— Нет… я хочу ходить пешком… плыть… чувствовать.

— Садись… я не возьму с тебя денег. Она улыбнулась.

— Видите, вы все же любите меня. Он потянул ее за руку и усадил на сиденье рядом с собой.

— Сзади ты еще что-нибудь выкинешь… Ну, где твой дом?

— Там, где мое сердце.

— Слушай, я закончил работу в четыре, но у меня еще вызов в аэропорт. Сейчас без четверти пять. Я живу в Бронксе. В эту самую минуту моя жена сидит без сна перед чашкой кофе, ждет меня и рисует себе страшные картины: ей кажется, что грабитель приставил нож к моему горлу. Так что поторопимся. Куда тебе?

— В «Плазу». Там живет мой отец. Они поехали в сторону «Плазы». Через несколько кварталов она коснулась его руки.

— Нет… не в «Плазу»… теперь он в другом месте. Там жил человек, которого я любила… сейчас он в отеле «Беверли Хиллз».

— Слушай… куда тебе надо?

— В «Пьер».

— Ты что, перепутала отели? Ну… куда тебя отвезти? Она посмотрела на его регистрационную карточку.

— Мистер Айседор Кохен, вы — очень красивый человек. Отвезите меня в «Пьер». Он поехал по Пятой авеню.

— Как тебя зовут, дитя-цветок?

— Дженюари.

— Ну конечно.

Айседор Кохен проводил ее до двери «Пьера». Начинался дождь. Дженюари посмотрела на хмурое, затянутое облаками небо.

— Где звезды? Куда делась моя прекрасная ночь? — спросила девушка.

— Она превратилась в утро, — проворчал водитель. — Противное, дождливое утро. А теперь ступай к себе.

Она махнула рукой вслед идущему к машине шоферу. Он отказался взять у нее деньги, но она оставила на сиденье двадцатидолларовую бумажку. На цыпочках прошла в спальню и сдвинула шторы. Сэди еще спала. Весь мир спал, кроме доброго мистера Кохена, ехавшего сейчас домой в Бронкс. Он был замечательным человеком. Любой человек — замечательный, если ты найдешь время понять его. Например, Кит, — узнав его, она поняла, что он тоже чудесный парень. Девушка медленно разделась и бросила сумку на стул. Она соскользнула на пол. Нагнувшись, Дженюари бережно подняла ее.

— Слушай, миссис Сумка «Луи Вуиттон», по-моему, ты безобразна. Но люди говорят, что ты очень модная.

Она принялась разглядывать сумку. Купить ее в «Саксе» Дженюари уговорила Вера. («Но я редко ношу коричневые вещи», — сказала тогда Дженюари. «Сумка „Луи Вуиттон“, — заявила Вера, — подходит ко всему».)

Да, стотридцатидолларовую сумку она будет носить с чем угодно. Дженюари засмеялась. Что такое сто тридцать долларов, если у нее есть десять миллионов? Но она не могла представить себе, что владеет десятью миллионами. Так же, как и этой квартирой. Все это в сознании Дженюари по-прежнему принадлежало Ди. Интересно, ощущал ли Майк, что эта собственность — его? Но сумка «Луи Вуиттон», стоившая сто тридцать долларов, несомненно, принадлежала ей, Дженюари. Такая сумма была для нее осязаемой. Сев на край кровати, она погладила сумку. Положила ее на подушку и забралась в постель.

Ей не хотелось спать. Не принять ли снотворное? Дженюари взяла склянку из тумбочки… убрала ее назад. Зачем глотать пилюли? Ей очень хорошо… Кит сказал: «Этот четверг — единственный и неповторимый». Сегодня пятница — второй такой не будет. Лежа без движения, Дженюари ощущала приятную невесомость своего тела. Она знала, что не заснет… не могла сделать это… однако она должна увидеть сон. Прежде всего — ясные синие глаза. Лицо оставалось расплывчатым… оно всегда было нечетким, однако она знала, что оно красиво. Человек был незнакомцем, однако Дженюари инстинктивно ощущала, что это кто-то, с кем ей хочется находиться рядом. Он протягивал к ней свои руки… и она знала, что должна пойти к нему. Она чувствовала, что встает с кровати, чтобы оказаться в его объятиях… одновременно сознавая, что ей следует остаться в постели и пережить сцену во сне. Да… это сцена… потому что она видит себя встающей с кровати… идущей навстречу протянутым к ней рукам. Каждый раз, приблизившись к незнакомцу, она ощущала, что их снова разделяет расстояние. Он ждал ее. Она прошла за ним в гостиную… к окну. Он уже за окном! Она раскрыла его… на темном небе мерцали звезды. Она решила, что это сон, потому что несколько минут тому назад, когда она засыпала, уже был рассвет… пасмурный сырой рассвет… значит, она еще в постели и не стоит у окна, глядя на звезды и таинственного незнакомца. Но на сей раз она обязательно рассмотрит его лицо. Она высунулась из окна.

— Я нужна тебе? — закричала Дженюари. Он протянул к ней руки.

— Если я приду к тебе, ты должен будешь любить меня по-настоящему, — произнесла Дженюари. — Пусть ты всего лишь видение, но я не переживу, если влюблюсь в тебя, а ты исчезнешь.

Он молчал. Но его глаза говорили Дженюари, что он никогда не причинит ей боли. Внезапно она поняла: все, что ей надо сделать, это выпрыгнуть из окна и прилететь в его объятия. Она перекинула ногу через раму. Почувствовала, что кто-то тянет ее назад. Не пускает к нему… Она стала вырываться. И тут проснулась — Сэди с криком оттаскивала ее от окна. Дженюари посмотрела на улицу… она едва не выпала из окна!

— Мисс Дженюари! О, мисс Дженюари! Почему? Почему? — всхлипывала испуганная Сэди.

Девушка на мгновение прижалась к Сэди, заставила себя улыбнуться.

— Все в порядке, Сэди. Это сон.

— Сон! Вы собирались броситься из окна. Слава богу, я была на кухне и услышала, как вы его открывали.

Дженюари посмотрела в окно. Увидела темное небо и звезды.

— Который час?

— Десять. Я наливала себе чай и собиралась посмотреть вечерние новости по ТВ. В полдень пыталась разбудить вас, но вы пробормотали что-то насчет бессонной ночи. В семь позвонил мистер Милфорд, и я сказала ему, что вы еще спите. Он очень беспокоится. Звонит каждый час.

— Не волнуйтесь, Сэди. Я… я приняла утром снотворное. Мне не удалось поспать прошлой ночью. Похоже, я проспала весь день.

— Так вы позвоните мистеру Милфорду? Он очень тревожится.

Кивнув, она отправилась в свою комнату.

— Принести вам что-нибудь, мисс Дженюари?

— Нет… я не голодна.

Сняв трубку, она набрала номер Дэвида. Внезапно в комнате стало темно. Перед глазами Дженюари замелькали яркие огни… она снова увидела его… только на мгновение… синие глаза… они почти смеялись над ней… словно стыдя ее за трусость.

— Ты хотел убить меня! — закричала она. — Убить меня! Ты этого желал?

В спальню вбежала Сэди. Дженюари смотрела на телефон, из которого доносились сигналы, напоминающие о том, что трубка снята с рычагов слишком долго.

— Мисс Дженюари, вы кричали!

— Нет… я просто повысила голос… телефонистка дважды соединила меня неправильно. Не беспокойтесь, Сэди… пожалуйста. Я звоню мистеру Милфорду. Идите спать.

Она набрала номер. Когда Дженюари произнесла: «Привет, Дэвид!», женщина бесшумно покинула комнату.

В голосе Дэвида звучала искренняя тревога. Дженюари попыталась говорить легкомысленным тоном. Но комната снова погрузилась в темноту, потом вспыхнула яркими красками.

— Я была на вечеринке, — сказала она и поморгала, стараясь избавиться от цветных пятен.

— Она, похоже, затянулась до утра, — заметил он. — Ты спала весь день.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть радужных вспышек.

— Да… там были друзья отца… актеры… режиссеры. Видение исчезло, Дженюари почувствовала себя лучше, ее голос окреп.

— Вечеринка началась поздно… в полночь. Когда я пришла домой, мне почему-то не хотелось спать. Я читала до утра. Потом приняла две таблетки снотворного… остальное тебе известно.

— Как ты сможешь теперь уснуть?

— Почитаю скучную книгу и приму снотворное. К завтрашнему дню мой обычный режим восстановится.

— Дженюари, мне не нравится твое увлечение снотворным. Я против всяких таблеток. Обхожусь даже без аспирина.

— С завтрашнего дня я перестану принимать их.

— Это моя вина. Я оставил тебя одну. Тебе нельзя быть одной сейчас… и никогда. Дженюари, давай не будем ждать лета. Сделаем это сейчас.

— Что?

— Поженимся.

Она помолчала. После того первого раза он никогда не предлагал ей переспать с ним. Но после авиакатастрофы Дэвид изменился. Стал более мягким, внимательным… заботливым.

— Дженюари, ты меня слышишь?

— Да…

— Ну… ты выйдешь за меня замуж?

— Дэвид, я…

Она заколебалась. Но почему? Чего она ждет? Второго Тома, который окончательно уничтожит ее? Романа с Китом… с кем-то из его друзей? Только сейчас она испытала потрясение от происшедшего у Кристины Спенсер. Даже сон представлял опасность. Она едва не выпрыгнула из окна. Внезапно ее охватил страх. Что с ней происходит? Где та девушка, которой она когда-то была… и остается сейчас? Она позволила незнакомому парню любить ее в комнате, заполненной чужими людьми. Однако в тот момент все казалось абсолютно естественным. Она задрожала… показалась себе грязной… изнасилованной.

— Дженюари, ты где?

— Да, Дэвид. Я… я думаю…

— Пожалуйста, Дженюари. Я люблю тебя… хочу о тебе заботиться.

— Дэвид…

Она стиснула трубку.

— Я действительно нуждаюсь в тебе. Да… да. Нуждаюсь!

— О, Дженюари! Обещаю, ты никогда не пожалеешь об этом. Послушай, мы сегодня отметим событие обедом. Я приглашу друзей. Веру и Теда… Харриет и Пола… Мэриэл и Берта… Бонни и…

Он замолчал.

— Куда мы отправимся? В «Лафайет»? В «Голубь»?

— Нет. Пойдем в «Лотерею». Там прошло наше первое свидание, верно?

— Дженюари, я и не подозревал, что ты сентиментальна!

— Нам еще много предстоит узнать друг о друге, — сказала она. — Дэвид, ты понимаешь, что, по сути, мы едва знакомы.

— Это не моя вина, — сказал он. — Я… ну… я не приглашал тебя снова к себе и не просил разрешения остаться в твоей квартире, потому что мне казалось, что ты не расположена к…

— Дэвид, я имела в виду другое. Люди могут спать вместе и оставаться чужими.

— Наверно, я слишком сдержанный человек, — сказал Дэвид. — Испытывая чувства, не умею их демонстрировать. Но и ты, Дженюари, похожа в этом на меня. Знаешь, как называют тебя мои друзья? «Ее ледяное высочество». Даже газеты это подхватили… вчера один репортер назвал тебя так.

— Я кажусь холодной?

— Иногда как бы отсутствующей, — сказал он. — Но ты имеешь на это право. После всего, что случилось с тобой за год…

— Да, ты прав. Произошло многое.

Она вдруг вспомнила тот первый вечер в «Лотерее». Все показалось ей нереальным. Неужели она действительно сможет провести всю оставшуюся жизнь с Дэвидом… спать с ним в одной постели? Ее охватила паника.

— Дэвид, я не могу! Это нечестно по отношению к тебе.

— Что нечестно?

— Выйти за тебя. Я… я на самом деле не влюблена в тебя.

Помолчав мгновение, он спросил:

— Дженюари, ты когда-нибудь любила кого-то по-настоящему?

— Да.

— Кроме отца?

— Да…

Он помолчал.

— Это кончилось?

— Да, — тихо промолвила она.

— Тогда не рассказывай мне об этом.

— Но, Дэвид… если я знаю, как сильно могу любить и не испытываю подобного чувства к тебе, будет ли честным?.. Не знаю, как это выразить…

— Я понимаю. Потому что тоже любил кого-то. Не так, как люблю тебя. Но нельзя любить одинаково дважды. Ни одна любовь не похожа на другую. Если ты будешь искать всякий раз прежнюю любовь, ты никогда не сможешь полюбить снова по-настоящему, потому что новый роман станет продолжением первого.

— Откуда тебе это известно? — спросила она.

— На вечеринке у моей матери я беседовал с крупным психоаналитиком, доктором Артуром Эддисоном. Моя мать стала ходить к нему, когда с наступлением климакса ее стала мучить депрессия. Я не верю в психиатрию — если речь не идет о законченных психах, — но должен признать, что он помог матери и с тех пор стал другом семьи. Дженюари, та любовь, о которой мы говорим, бывает у человека лишь однажды. И поскольку мы оба пережили ее… то, что связывает нас, представляет из себя нечто новое. Мы можем создать новую жизнь и забыть о прошлом.

— Думаешь, нам удастся сделать это?

— Конечно. Только неврастеники цепляются за ушедшее. Ты производишь впечатление уравновешенного человека. А теперь усни и постарайся увидеть меня во сне.

Опустив трубку, она принялась обдумывать их разговор. Дэвид прав. Ей не воскресить Майка и не вернуть того, что было у нее с Томом. Эта часть жизни закончилась. Но как она сможет прогнать из головы все воспоминания? Наверно, мужчине легче это сделать. Господи, если бы она могла забыть хотя бы последнюю ночь! Чувство любви ко всем исчезло. Она испытывала лишь ненависть и отвращение. К Киту, к его друзьям… но в первую очередь к себе самой. Она пыталась выпрыгнуть из окна. Не появись вовремя Сэди, она бы уже была мертва. Или нет? А вдруг ее действительно кто-то звал? Она посмотрела в окно… на звезды… подбежала к шкафу и нашла новые джинсы. Надела рубашку, взяла свитер, схватила сумочку. Сейчас только половина одиннадцатого… она поедет на побережье и все обсудит с Хью. Расскажет ему обо всем. Об уколах, дарующих хорошее настроение… о вечеринке… оргии… о человеке с синими глазами. О том, как едва не выбросилась из окна.

Она тихо покинула квартиру, не разбудив Сэди. Она знала, что Ди держала свои машины в гараже на Пятьдесят шестой Западной улице. Отправилась туда пешком.

На Пятьдесят шестой было несколько гаражей. Она нашла нужный с первой попытки и сочла это добрым предзнаменованием. Ночной сторож узнал девушку и дал ей «ягуар». Дженюари поехала в сторону центра. Она помнила, что водитель Тома выбирался на скоростную магистраль, ведущую на Лонг-Айленд, через Центральный городской туннель. Автомобиль подчинялся ей великолепно.

Машин на дороге было мало. Она попадет в Уэстгемптон к часу. Вероятно, ей следовало позвонить Хью… Но он мог попросить ее подождать до завтра, а Дженюари хотелось поговорить обо всем сейчас. Она съехала с шоссе и подрулила к бензоколонке. Служащий заправил машину и объяснил, как добраться до Уэстгемптона. Все ее деньги ушли на бензин, она отдала свою последнюю четверть доллара в качестве чаевых. Но бак полон топлива, дорога отличная, и скоро она увидит Хью. Она почему-то чувствовала, что их разговор разрешит все проблемы.

В час пятнадцать она подъехала к дому. Нажала кнопку звонка… звук показался ей гулким, раскатистым. О господи, неужели эту ночь он проводит с вдовой? Она снова села в автомобиль. Она дождется Хью. Дженюари посмотрела на дюны. Они казались далекими, высокими и неприветливыми. Ерунда… это всего лишь песчаные холмы. Хью часто спит среди них. Ну конечно! Вероятно, он там. Выйдя из машины, она направилась к берегу.

Идти было тяжело. Побережье заросло осокой. Несколько раз она споткнулась о выброшенные из воды бревна. Песок набился в ее сандали, но она продолжала шагать. До дюн она добралась обессиленной. Дженюари встала на вершине самого высокого холма и обвела взглядом пляж. Не увидела признаков жизни. Даже океан казался необычно спокойным. Волны с шелестом накатывались на песок. Возможно, Хью находится на другой дюне…

Она стояла и выкрикивала его имя. Ответа не было… над побережьем звучал лишь ее голос. Даже чаек не было слышно. Куда они прячутся на ночь? Днем птицы разгуливают по пляжу, покрикивая друг на друга. Дженюари села на землю, зачерпнула рукой песок, и он потек меж ее пальцев. Действительно, где ночуют чайки? Она бросила взгляд на темный одинокий дом. Тихая ночь, яркие звезды, вздохи волн — все казалось более приветливым, доброжелательным, чем пустой коттедж.

Она скатала свой свитер и положила его под голову вместо подушки. Лежа на спине, уставилась на небо. Оно приблизилось к девушке, накрыло ее, точно одеяло. Ей показалось, что земля является всего лишь полом раскинувшегося перед ней мира. Что там, наверху? Другие планеты? Она снова посмотрела на дом. Похоже, Хью остался у своей женщины.

Она может вернуться к машине и поспать в ней до его возвращения. Но Дженюари не хотелось спать, и в дюнах под звездами было так спокойно. В ночь, когда родился Иисус, волхвы глядели на эти же звезды. Галилей смотрел на них… Колумб, ища новый путь в Индию, ориентировался по ним. Сколько людей занимались под ними любовью? Сколько детей загадывали желание, когда они падали и молились сидящими над ними Богу, как делала она сама, когда была маленькой? Божьи огоньки — так называла их мать. Ее мать! До этого мгновения она была лишь смутным воспоминанием. Тихая, спокойная, постоянно «отдыхающая» женщина. Всегда красивая… с большими карими глазами, восхищенно глядящими на отца… но не на дочь. Дженюари не могла вспомнить себя смотрящей в эти глаза… Нет! Однажды… теперь она вспомнила. Прильнув к матери, она увидела большие карие глаза; мать глядела на нее с нежностью. Маленькой Дженюари приснился страшный сон, и она заплакала. Тотчас прибежала няня. Но на сей раз мать тоже подошла к дочери. Это был один из тех редких случаев, когда именно она, а не няня успокоила Дженюари. Девочка объяснила, что боится снова остаться в темноте и увидеть продолжение страшного сна… Мать обняла ее и сказала, что ночью с ней не может произойти ничего плохого, что иногда свет таит в себе опасность, а ночь всегда нежная и ласковая. Они сидели у окна, смотрели на звезды, и мать произнесла: «Это маленькие божьи огоньки… они напоминают нам о том, что Господь всегда глядит на нас… готов в любую минуту прийти на помощь… он любит тебя».

Сейчас, смотря на звезды, она вспомнила ту ночь. Прекрасная сказка для маленькой испуганной девочки. Какой была мать? Внезапно Дженюари пожалела о том, что была тогда ребенком и не могла утешить ее. Мать любила Майка… но у него были другие девушки. Боже, как она, вероятно, страдала! Дженюари вспомнила свое состояние в тот день, когда Том отправился на побережье к жене. В ее глазах появились слезы. Бедная, бедная мама. Влюбленная в Майка… остававшаяся одна с дочерью во время его поездок в Калифорнию. Вероятно, он занимал со своей девушкой пятый коттедж. Внезапно, лежа здесь, она увидела себя как бы в двух лицах. Она была девушкой Майка и жила в пятом коттедже… и одновременно — своей беспомощной матерью… слишком часто остававшейся без мужа… слишком часто плакавшей. Дженюари закричала:

— Мама, тебе не следовало этого делать. Его девушка тоже страдала. Ты хотя бы знала, что он вернется к тебе. И у тебя была я. Почему ты покинула меня? Разве ты не любила меня?

Ее голос тонул в ночи… звезды смотрели на Дженюари. Но они уже казались не теплыми и ласковыми, а твердыми, холодными… они словно сердились на Дженюари за то, что она нарушила их уединение. Надменные, высокомерные… они знали о том, что они вечны и посмеивались над крохотным кусочком живой плоти, лежащим на берегу. Никакие они не божьи огоньки… они — миры, солнца, метеориты. Космическая пыль плыла сквозь бархатную темноту. Дженюари увидела падающую звезду… затем вторую… луна висела так низко. Она напоминала мать, приглядывающую за небом, по которому гуляют ее дети — звезды. Грустно знать, что она вовсе не серебристая и яркая. Что ее поверхность — пустыня, изуродованная кратерами… Что она — всего лишь пылинка мироздания. Человек, высадившись на нее, лишил луну всякой загадочности, уничтожил романтику.

Чувства Дженюари были обострены, краски казались яркими. Она различала синие и пурпурные оттенки в черноте неба.

Девушка поглядела в сторону коттеджа Хью. Над ним висела луна, ее блестящий диск освещал темные окна дома. Может быть, он повез вдову в Нью-Йорк.

Она раскрыла сумочку и поискала рукой сигареты. Нащупала конверт. Вытащила его. Это был обыкновенный пухлый конверт. Кит сунул его в сумочку, когда Дженюари собралась уходить. Она разорвала бумагу. Там лежали маленькая пластмассовая бутылочка с двумя кусочками сахара и записка. Дженюари щелкнула зажигалкой. Огонь осветил текст: «Я люблю тебя. Я не могу повезти тебя в Марбеллу или на юг Франции. Но если ты станешь моей девушкой, я смогу брать тебя с собой в путешествия по всей галактике. Для начала прими от меня эти два кубика. С любовью, Кит».

Она открыла бутылочку и положила кусочки сахара на ладонь. Собралась выбросить их, но что-то остановило ее. Почему не попробовать? Тогда, возможно, депрессия пройдет. Она сможет дотянуться рукой до звезд. Она убрала сахар в бутылочку и бросила ее в сумку. Нет, ЛСД не решит всех проблем. Они останутся с ней, когда «путешествие» закончится. Но в чем решение? Попытаться приспособиться? Заставить себя полюбить Дэвида? Освоить триктрак? Каждый день отправляться на ленчи? Покупать наряды? Нет! Ей не нужна жизнь без взлетов, мгновений подлинного счастья. Ради них можно терпеть депрессию. Только если это настоящее счастье. Она испытала его, когда Майк бежал к ней по летному полю римского аэропорта, когда Том сказал, что не сможет жить без нее…

Но они оба ушли. Том и Майк…

Она снова вытащила бутылочку. Что произойдет, если она воспользуется обоими кубиками сразу? Возможно, тогда «путешествие» будет бесконечным. Она не вернется из него.

Дженюари вздрогнула. Откуда-то подул ветер. Девушку охватил озноб. Песок летел ей в лицо. Она встала и стряхнула его с одежды. Ветер усилился. Она надела свитер. И тут ветер стих так же внезапно, как появился. Воцарилась поразительная тишина — как однажды в Калифорнии перед незначительным землетрясением. Тогда смолкли кузнечики, и даже листья перестали шелестеть. Она посмотрела на океан. Он был как стекло; луна висела над ним, отражаясь серебристой дорожкой в темной воде. Невероятно! Она только что находилась за спиной у Дженюари, над домом Хью, Повернувшись, девушка поглядела назад. Ну конечно. Она по-прежнему там… Бледный ласковый свет струился на прибрежные коттеджи. Она снова посмотрела на океан… там тоже была луна! Четкая, ясная… вторая!

У нее галлюцинации! Это действие кусочка сахара, который Кит дал ей на вечеринке. Вскочив, она повернулась спиной к новой луне. Побежала, но, точно в кошмаре, осталась на месте. Сейчас это происходило с ней в жизни. Ее ноги двигались, она тяжело дышала, но оставалась на вершине дюны… меж двух лун.

Она оглянулась. Новая луна исчезла. Океан был черным и пустынным. Звезды куда-то отодвинулись. Она испугалась. Опять побежала. Сейчас ее ноги двигались. Она споткнулась и упала в темноте. Господи, ЛСД действительно опасен. Он едва не заставил ее прыгнуть из окна. Из-за него она увидела вторую луну. Это, видно, то, что называют вторичными галлюцинациями. Или она съела второй кусок сахара? Оба куска? Господи… Она оглянулась. Сумочка лежала на дюне там, где она ее оставила. На нее падал свет луны. Свет второй луны! Она снова появилась!

Вероятно, она действительно съела сахар. Но ей казалось, что она клала его обратно в сумочку. Или нет? Это уже неважно. У нее галлюцинации, она видит две луны… С ней может случиться все что угодно. Видения способны затащить ее в океан. Если она решила, что может полететь, выпрыгнув из окна… Боже, она никогда больше не станет ничего принимать. Она выйдет замуж за Дэвида и родит ребенка, которого будет любить. Вероятно, она никогда не испытает к Дэвиду такое чувство, какое внушал ей Майк. Нет… Том. Но она хотя бы выйдет замуж за человека, которого Майк хотел видеть ее мужем. Она родит сына, похожего на Майка. И еще девочку. Будет любить их, станет хорошей матерью. Обязательно! Боже, только помоги мне добраться до этого дома.

Почему он кажется таким далеким? Она спустилась с дюны и уже поднималась на следующую…

Луна висела на своем прежнем месте. Повернувшись, Дженюари увидела ее двойника — светлый диск парил над океаном. Внезапно он взмыл по небу вверх, вернулся вниз, описал круг; он словно исполнял для Дженюари какой-то причудливый танец. Уносился вдаль, превращаясь в точку, которую Дженюари принимала за звезду. Потом снова обретал свои обычные размеры, отбрасывал на воду ровную серебристую дорожку.

Она уставилась на нее. Это не галлюцинация! Это реальность. Когда у человека галлюцинации, он не догадывается об этом. Собираясь прыгнуть из окна, она думала, что видит сон. Но, может быть, сейчас она тоже видит сон. Может быть, она вовсе не на берегу океана, а дома, в постели. Не в «Пьере» — это тоже было сном, — а по-прежнему с Томом, и Майк не погиб. Может быть, инъекции вызвали у нее один долгий страшный кошмар. Она проснется в пятом коттедже, возле Тома, оставит его, помчится к Майку, помирится с ним. Или, возможно, они вовсе не ссорились — тогда ей не придется покидать Тома. Но, может быть, она вовсе не знакома с ним. Все еще находится в Швейцарии, поправляется, скоро приедет к Майку, который не встретил Ди, и ничего на самом деле не произошло… Может быть, не было и Франко, и несчастного случая. Она не родилась. Дженюари не знала, когда именно начался кошмар.

Но это не всегда был кошмар. Она пережила чудесные минуты. Во время учебы в школе мисс Хэддон ее ждали замечательные уик-энды; по субботам она бросалась в объятия Майка. Даже в клинике было нечто приятное — его визиты, надежда на выздоровление, особенно последний месяц, перед возвращением к Майку…

У нее был хотя бы этот месяц грез. Нельзя назвать кошмаром месяц замечательных грез. Месяц, закончившийся мгновением счастья — она встретилась с отцом, ждавшим ее в аэропорту. Она еще не знала о Ди. Несколько часов он принадлежал ей, как в Риме до появления Мельбы. На ее долю выпали счастливые минуты. Мама тоже, вероятно, испытала однажды счастье, пока не столкнулась с реальностью, не смирилась с тем, что подлинное, самое острое счастье приходит лишь один раз…

— Нет! — закричала Дженюари. — Одного раза недостаточно! О, мама, как ты могла так долго мириться с этим!

Она замерла. Она кричала, обращаясь к призрачному свету. Смотрела на серебристый диск, висевший над океаном. Этот диск походил на вторую луну, только на нем не темнели пятна.

И тут ей пришла в голову новая мысль. Возможно, все происходящее имеет разумное объяснение. Может быть, она видит один из тех НЛО, сообщения о которых мелькают в прессе. Если это правда, она не может быть единственным человеком в Уэстгемптоне, видящим летающий объект. Она посмотрела на темные дома. Кто-нибудь там бодрствует? Где бы ни находился Хью, он ведь видит НЛО? За все ночи, проведенные им в дюнах, он не наблюдал подобного явления. Она же в первую ночь стала свидетельницей таких чудес!

Дженюари стояла одна на берегу, купаясь в странном свете. Ей казалось, что если она не будет двигаться, ее не заметят. Какая глупость! НЛО находится в тысячах миль отсюда.

Наверно, ей следует все запомнить. Размеры, удаленность, направление движения. Может быть, надо сообщить куда-то об увиденном. Ну конечно!

НЛО висело перед Дженюари. Она закричала:

— Люди, проснитесь! Вам известно, что над Уэстгемптоном появилась вторая луна?

В ответ — тишина. Бесполезно бежать — она прикована к этому месту. Она упала на мягкий прохладный песок. Она ощущала падающий на нее серебристый свет новой луны. Теплый, ласковый, он почти напоминал солнечный. И вдруг она увидела Его. Он шел навстречу ей от кромки берега. Он закрыл собой лунную дорожку, и его лицо оказалось в тени. Но она совсем не удивилась, успев разглядеть поразительные синие глаза, которые уже не раз видела прежде.

Она не испытывала страха, наблюдая за его приближением. Внезапно вспомнила строчки из стихотворения Джона Берроуза, которое называлось «Ожидание». Она учила его в Швейцарии…

Сплетя свои руки, в спокойствии жду я

Без страха пред ветром, приливом и морем, Не сетуя на скоротечное время И судьбу, что постигнет меня.

Впервые она почувствовала, что ожидание закончилось. Он подошел ближе, и у Дженюари перехватило дыхание. Это Майк!

Но это был не Майк. Он походил на Майка, улыбался, как Майк… но не был им. Остановившись перед девушкой, он протянул к ней руки. Она вскочила на ноги и бросилась к нему. Он прижал ее к себе.

— Я рад нашей встрече, Дженюари, — произнес он.

— Майк, — прошептала она. Он погладил ее волосы.

— Я не Майк.

— Но ты похож на Майка.

— Только потому, что ты этого хочешь. Она прильнула к нему.

— Слушай, это галлюцинация. Поэтому все будет, как я хочу. Кем бы ты ни был, я мечтала о тебе всю жизнь. Наверно, знала, что ты придешь. Возможно, любила Майка за то, что он похож на тебя. Может быть, люблю тебя за твое сходство с ним. Может быть, вы едины. Это не имеет значения…

Она упала на песок, и Он поднял ее на руки. Их губы встретились; все происходило именно так, как она всегда представляла. Она поняла, что всю жизнь ждала этого момента. Его ласки были нежными, но уверенными. Она прижималась к нему все сильней и сильней… они слились воедино, как песок и волна, уносящая его в океан.

— Пожалуйста, не покидай меня никогда, — прошептала она.

Крепко обняв Дженюари, он пообещал, что никогда не оставит ее.

Нью-Йорк, Ассошиэйтед Пресс, 29 июня, 1972.

Сегодня истек год с момента исчезновения Дженюари Уэйн, унаследовавшей миллионы Дидры Милфорд Грейнджер. Нам не удалось взять интервью у бывшего жениха девушки, Дэвида Милфорда, ввиду того, что в настоящее время он проводит отпуск на греческом острове Патмос. По свидетельству его друзей, он не теряет надежду увидеть живую Дженюари. Доктор Джерсон Клиффорд, личный врач мисс Уэйн, сообщил, что его пациентка находилась в состоянии депрессии, вызванной гибелью отца и мачехи. По мнению доктора Клиффорда, мисс Уэйн могла зайти в океан и утонуть, поскольку на следующее утро после исчезновения девушки ее машину нашли возле входа на пляж. Тем же утром, чуть позже, два мальчика — девятилетний Эдвард Стивенс и восьмилетний Томми Кэрол — нашли на берегу сумочку, принадлежавшую мисс Уэйн. В ней лежали бумажник с кредитными карточками и пластмассовая бутылочка с двумя кусочками сахара…

Оглавление

Пролог

  ОН

  ОНА

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Нью-Йорк, Ассошиэйтед Пресс, 29 июня, 1972.