«Научиться дышать»

Научиться дышать (fb2) - Научиться дышать [СИ] 1366K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья Светлова

АВТОР: Светлова Наталья

АННОТАЦИЯ: Бедность не порок. А богатство вполне может им быть. Иван Волков знает об этом не понаслышке, порой с трудом сводя концы с концами. Болезнь не приговор. Но зачастую самые близкие именно так и считают. Ирина Вересова окружена толпами разных людей, но почему же тогда так одиноко? И они оба осознают: пока дышишь - живёшь, ведь каждый вдох заставляет сердце биться, вопреки всему.

РЕЙТИНГ: 18+ (не могу гарантировать, что рейтинг будет оправдан)

СЛОГАН: И он сможет положить к ее ногам весь мир, ведь он измеряется не только деньгами.

Часть 1

1

Случай — псевдоним Бога, когда он не хочет подписаться

своим собственным именем.

Анатоль Франс

Осень подкрадывается незаметно, тихой поступью приминая яркие рваные лоскутки-листья под твоими шагами, напуская на деревья золотую пыльцу, позже превращая ее в рубиновую, устраивая на некогда сухой, богатой насекомыми и растениями земле, мокрые разводы луж. Порой в этих мутных океанах на расхлябанных дорогах можно увидеть свое отражение в мельчайших подробностях.

Прекрасная осень, предвестница бурь и гроз, плещется за окном, наполняя дом ароматом хвои и листвы. Крики птиц раздаются уже реже, лес словно смолкает, приказывая дирижеру остановить ласкающую слух мелодию лета. Осень скрадывает жизнь, забирая из нее краски и благоухание летних месяцев, приглушая рокот сверчков и жужжание кровопийц-комаров.

Волков встал сегодня еще до первых лучей уже не такого теплого и приветливого солнца. Важный день обещал много возможностей для будущего, счастливого будущего, о котором он уже так долго мечтает. Некогда спать, иначе можно проморгать счастливые шансы, на которые жизнь так часто скупится.

— Ба, ты спишь? — окликнул бабушку он, но из соседней комнаты раздался громкий старческий храп, и все стало понятно без слов.

Накинув на себя майку и натянув домашние штаны, Иван на цыпочках прошел к бабкиной комнате. Спертый воздух, затхлый, веет смертью и разложением. И этого запаха он так боялся. Это страшное амбре не вязалось с хвойным ароматом осени. Словно бы осень забирала у него самое дорогое, самое ценное и любимое. Вновь.

Делать нечего — надо пробежаться по улице, исполнить ежедневный, рутинный алгоритм оздоровительной зарядки и сделать шаг навстречу новым возможностям, которые пока только тихонько постукивали в его окно. Но он обязательно распахнет его и схватит удачу за шкирку, притащит ее к себе в дом и посадит на цепь, чтобы эта своенравная, взбалмошная мадам никуда не делась. Чтобы она больше не оставила его одного с невзгодами и потерями.

— Волчара! — разнесся по всей округе бас Мишки, среди своих Михалыча.

— Михалыч, не выводи меня из себя с утра пораньше. Укушу!

Иван закончил с тридцатью отжиманиями от влажной, еще блестящей робкими росинками травы и начал приседать. Он любил физические нагрузки. Однако никогда раньше и не подумал бы, что это станет его личным наркотиком. Спорт помогает гнать паршивые мысли из головы, жаль, что не из души. Они, точно порывистый осенний ветер начала ноября, прячутся за углами и, когда ты наиболее уязвим, налетают на тебя, оглушают, заставляют ежиться и молить о пощаде. Такими всегда были мысли о родителях.

— Матушка всегда говорит, что пока я встану, Ваня Волков уже пробежит пять километров и дров бабке наколет.

— Передай матушке, что я с радостью загляну к вам на блинчики вечерком. С меня варенье! — пропыхтел Волков и скинул уже пропотевшую майку.

— Она не любит твое покупное, — отмахнулся Мишка, — бабушка делала лучше.

— Это точно.

«Поскорее бы он ушел, — думал про себя Иван, — только душу травит, черт!»

Бабушка уже долгое время хворала, так она выражалась. А он думал совсем иначе: любимая ба болела, притом серьезно. Волков долгое время откладывал деньги на квартиру в городе, на новую жизнь, но, если нужно, он отдаст все сбережения на лечение бабушки. Только ей это было не нужно. Они редко заговаривали на тему болезни, но Иван знал без лишних слов: бабушка не хочет накидывать на его шею удавку – и так нелегко живется.

Однако есть в его жизни незыблемая истина, которой не страшны время и смена идеологий: ради близких людей можно и последнюю рубашку отдать, не замерзнешь. А таких близких людей у него остался всего один — бабушка.

— Михалыч, ты никогда не задумывался о том, что жизнь чертовски быстро течет? Как будто еще позавчера мне было десять, и мать помогала делать уроки, а отец отводил на тренировки; как будто вчера еще бабушка была здорова и топила печь, по дому разносился аромат ее булочек и прочей стряпни. Но ничего этого нет: родители мертвы, только венок на могиле говорит о том, что они когда-то ходили по этой земле; бабушка слегла, и воздух в доме тошнотворный, пугающий.

— Не кисни, дружище. Идем со мной дрова колоть! — бодро предложил друг и потянулся, с легкой завистью наблюдая за разминкой Волкова, который никогда не отличался ленью.

— Сейчас никак, Михалыч. Сегодня важный день: могут дать хорошую работу.

— Ты у нас и так единственный с новеньким телефоном, ноутбуком и машиной. Куда еще лучше иметь работу, Волчара?

— Да хватит меня так называть! Что подумают незнакомые люди? Что я придурок какой-нибудь неуравновешенный?

Иван закончил зарядку, ощущая натяжение всех мышц и постепенное их расслабление, вместе с которым обычно приходит подъем настроения и заряд бодрости. Правда, Лыков его уже достал! Договорится он со своим «Волчарой» до тумаков. Хотя Волков не поощрял насилие, он мог его применить по отношению к тем, кто заслужил такого.

— Мы же все любя тебя так называем. Ты у нас гроза всей нашей деревушки!

Лыков рассмеялся и, пожелав Ивану отличного дня, оставил его в покое. Не то чтобы он Волкова бесил… Нет смысла прятаться за красивыми словами — бесил, еще как! Выбиться бы в люди наконец-то. Уехать из этой деревни, перевезти бабушку в город, зажить по-человечески. О жене и детях он старался особо не думать, в его случае это то же самое, что раскатать губу до такой степени, что она уже отдавливает тебе пальцы на ногах.

Кому нужен работяга-строитель? Пусть и с зарплатой восемьдесят тысяч. Для Москвы и московских барышень этого на маникюр и SPA с трудом хватит, к тому же он деревенский. Они сразу воротят нос от него, как от заразного. Поэтому Волков вгрызался зубами в любую высокооплачиваемую работу, не успевал отдыхать, бегая по собеседованиям и выполняя поручения. Он также был ведущим тренером по боксу в московской школе. Если ты хочешь чего-то достичь и перестать видеть презрительные ухмылочки девушек из высшего общества, придется пролить немало пота и крови (на боях, в которых он порой принимал участие, и такое происходило) в погоне за своими целями.

Иван вернулся в дом, принял душ и навестил бабушку, которая уже проснулась и просто лежала на постели. Страх — это чувство одолевало его душу, когда он смотрел на ее изможденное возрастом и болезнью лицо.

— Ба, давай съездим к врачу? Сегодня меня, возможно, возьмут на крупную стройку прорабом. Деньги будут, нет нужды умирать только потому, что мы не Абрамовичи и ты хочешь оставить мне все до последней копейки!

— Прекрати, Ваня. Видит Бог, что молодой парень должен жить в городе, завести семью и растить детей, а не сидеть в деревне с бабкой. Ты уж не гневайся на него, что так произошло с родителями…

Она закашлялась и замолчала. Только влажные, выцветшие от тяжелой жизни глаза как всегда смотрели на единственного внука с нескончаемой любовью и угнетающим Волкова чувством вины. Словно это она виновата в смерти родителей или в собственной бедности!

— На него ― это на Бога? Я не гневаюсь на него, ба, он тут совершенно ни при чем. Иначе представь, сколько гнева на него обрушивается каждый день? Ведь хорошие люди мрут как мухи, такова их доля. А наши жирные политики не успевают засовывать свои рыла в новые денежные корыта.

— Ваня, не надо, — промычала бабка и протянула к нему руку, — не злись. Я чувствую, что рука Господа уже гладит тебя по голове; что-то случится, Ваня, что-то изменит всю твою жизнь.

Волков усмехнулся. Не надо ему этих божьих подачек, он всего добьется сам. Его пот окропит фундамент нового дома, и только его! Рука Ивана с силой сжала иссохшую ладонь бабушки.

— Я клянусь тебе, ба, что устроюсь сегодня на работу! Там обещают сто двадцать тысяч прорабу. Как только подпишу договор, тут же отвезу тебя в больницу. И даже слушать не стану твои речи!

Он поцеловал бабушку в лоб, приоткрыл ей окошко и позвонил Василиске — соседской девчонке, которая за небольшую плату соглашалась сидеть с бабушкой, пока он работал. Иван достал свой лучший костюм, которого боялся касаться лишний раз. Специально купил в престижном бутике, а еще ботинки и кожаный портфель. Все восемьдесят тысяч и ушли, пришлось даже залезть в долг до следующей зарплаты. Но каждый знает, что внешний вид определяет человека в большом городе.

Машина тоже стояла, поблескивая на солнце чистотой. Автомобиль у него был самый простой, взятый в кредит, иначе невозможно попасть из их Терехово в Москву на работу. Руки сжали руль, нога вдавила педаль газа. Лишь бы у госпожи Удачи было сегодня хорошее настроение. Пусть впервые в жизни она улыбнется ему.

***

— Мама, ты позанимаешься со мной?

Дочь как всегда некстати со своими занятиями! Женщина накладывала макияж, не отрывая зорких глаз от губ. Немного дрогнет рука – и карандаш выйдет за контур губ.

— Так что, мам? — спросила Ирина, аккуратно спускаясь на коляске по специально оборудованному на каждой лестнице пандусу. — Я хочу позаниматься хоть раз с тобой.

Таких лестниц, которые отец оснастил всем необходимым после произошедшей с дочерью бедой, было не пересчитать в их доме.

Когда-то мать гордилась состоянием своей семьи и тем, что они жили на Рублевке. А теперь даже все эти столетние китайские вазы стали важнее.

— Ира, ты же знаешь, что я не могу! Мне нужно уходить.

Еще штрих, и еще — готово! Красная помада идеально лежит на губах и сочетается со стрелками на веках. Долинская умрет от зависти, увидев ее новое платье от Dolce и этот макияж.

— Снова какая-то светская тусовка? — понимающе вздохнула девушка, а горло сдавило тисками удушья от чувства ненужности матери.

Больше она не была нужна никому. Ведь ее ноги были прикованы к коляске, на них не наденешь высоченные «Лабутены», не примеришь юбочку от Carolina Herrera. Действительно, для светской тусовки несчастный инвалид — уже отработанный материал. Ладно бы для тусовки – для родной матери.

Дочь больше не может вместе с маленькой собачкой дополнять ее образ, а значит, от нее можно отмахнуться? Цокот каблуков раздался где-то вдалеке сознания Ирины и удалился по ступеням вниз. Мать ушла. Естественно, дочь отныне только портит имидж.

Девушка подъехала к окну и с тоской посмотрела на отсыревший сад. Больше он не играет бликами баловня – летнего солнышка, не пышут цветом и жаром цветы, не играет птичий оркестр. Наступила осень — пора уныния и дождей. Но садовник все равно будет возиться в саду до самой зимы – такова прихоть матери. Раздался шум из кухни. И слуги будут вечно носиться по дому.

«Слуги тоже важнее меня», — горько подумалось Ирине.

Они же могут приготовить еду, убрать в доме… А она больше ни на что не годна. Ни сумку Gucci, ни швабру она больше держать в руках не могла.

Ирина отогнала непрошеные слезы, которые стали наворачиваться на глаза все чаще, и выдохнула. Напрягла каждую мышцу тела, пытаясь оторвать застывшее тело от коляски. Бороться! Встать на ноги! Чтобы снова жить!

С громким вздохом разочарования и слезинкой, упавшей с ресниц, она снова оказалась в коляске. Ничего не выходит. Девушка со злостью ударила стену кулаком и стерла слезы со щек. В таком дорогом, роскошном доме не принято плакать. Здесь все всегда счастливы. Кроме нее.

— Ира, ты что там делаешь? Пыталась опять встать? — обеспокоенно спросила старшая сестра, появляясь в комнате. На кивок сестры продолжила: — Ты же знаешь, только с врачом можно это делать! Когда он уже придет для занятий с тобой?

— Не знаю. Я так хочу, чтобы мама со мной позанималась, или ты.

Молящий взгляд Ирины поднялся к лицу Дарины, тем самым смутив ее. Тратить время на упражнения с сестрой, когда этим занимаются специально обученные и получающие за это деньги люди!

— Ира, тренер появится через минут пятнадцать, потерпи.

Сестра выстукивала нервный ритм дрожи нетерпения и смущения рядом с коляской Ирины. Ее всегда смущало присутствие некогда горячо любимой сестренки рядом. Нет, конечно, она и сейчас ее любила, но болезнь поставила крест на их активной жизни. А только походы по магазинам и тусовки и сближали их… В мире, где они живут, только дорогие покупки и постоянные «ярмарки» своего богатства соединяют людей, проводят между ними связующие ниточки. И если вдруг ты больше не такой богатый и идеальный, ниточки рвутся без возможности завязаться когда-нибудь снова.

— А ты что сейчас собираешься делать? — голос Иры нарушил ровное, монотонное течение мыслей Дарины.

— Хотела съездить в бутик Chanel. Светка вернулась оттуда с потрясными сумочками.

— Можно с тобой?

Она сама не знала, зачем напросилась к сестре в компанию, явно же будет пятым колесом. Но так сильно иногда душа тянется к близким людям в поисках их тепла и любви, их веры в тебя. Так остро порой ощущаешь потребность в человеческом участии. И так одиноко порой — взгляд Ирины переместился на посеревшую природу за окном — встречать осень совсем одной.

— Ну-у, — Дарина лихорадочно металась в душе, ища слова для мягкого отказа, но фантазия подвела, — хорошо. Занятия с тренером закончатся – и поедем.

— Не хочу с ним заниматься, — тихо, но решительно сказала Ирина.

Этот человек, который скоро станет ей роднее, чем мать и сестра, уже осточертел. Почему какой-то посторонний мужчина делал все, чтобы она встала на ноги, а родная мать убегала на новую встречу похвастаться своим подружкам в возрасте и в ботоксе платьем?! Ответ опять не сложен: он получает за это деньги. За то, что избавляет ее близких от парализованного балласта.

— Ира, что значит «не хочу»? Ты должна, чтобы встать на ноги и…

— Не хочу, Дарина! И сегодня заниматься не буду! — взвизгнула она, теряя терпение, а слезы снова сдавили горло неслышными рыданиями.

— Ладно, ладно, – пошла на попятный сестра, дивясь странному поведению обычно тихой Иры.

Тихоня Ира, оказывается, тоже была живой и умела чувствовать.

***

Волков уже начал закипать от злости, когда стрелка часов неумолимо ползла к назначенному часу. Он ударил по рулю, пытаясь обуздать рвущуюся наружу ярость. На кого он злился? Если бы знал. На московские пробки! На эти длинные потоки таракашек-машин всех цветов и марок, которые просто стояли на месте безо всякого движения. Так и вся человеческая жизнь проходит в бесполезной возне бытовых дел и суеты.

Сколько он мог сделать за время, потерянное в пробке! Радовала музыкальная программа по радио. Музыка помогала ему накидывать намордник на волчару, который уже изошел ядом от нетерпения. Такой день! Возможно, день всей его жизни. Иван поймал отражение в зеркале заднего вида. Голубые глаза, аккуратно подстриженные волосы (он на дух не переносил неряшливости), свежее лицо, костюм мерцает своей дороговизной.

Наверное, у него слишком агрессивная внешность, точно волчара. Поэтому девушки редко, но бросают на него плотоядные, алчные до мужской силы и плоти глаза. Откуда такие познания в женских взглядах? Деревенские девчонки проявляют свою страстную симпатию к нему именно через такие взгляды.

«Нет, — заключил про себя Волков, — дело не во внешности. Живут же молодые и красивые с толстяками, стариками и женатыми. Дело в деньгах, которых у меня нет».

Наконец-то этот массив вхолостую работающих двигателей и умирающих от скуки людей начал движение. На более свободных участках дороги он давил на газ со всей силы. Вересов не простит ему и минутного опоздания, а конкурентов на такое жирное место хоть отбавляй!

— Час парковки триста рублей! — восклицание вырвалось из Ивана раньше, чем он смог его удержать в себе.

Выглядеть старой бабкой, считающей каждый рубль, он не хотел. Уж точно не в таком костюме и кожаных ботинках. Но, черт возьми, это грабеж среди белого дня! Не подчиниться прожорливой системе – значит не получить шанса на новую работу, поэтому он отдал купюроприемнику свои кровно заработанные и припарковал машину в свободном секторе.

В окно требовательно, даже сердито и недовольно, забарабанил дождь, словно бы схватив машину своими водяными лапами и сотрясая ее. Капли стали больше и стучали все резче и резче в стекло. Иван подождал, пока мимо пройдут мужчины из дорогих иномарок и только потом вышел, раскрывая зонт.

Да, было стыдно выходить из такого, мягко говоря, непредставительного автомобиля. Волков не унывал под стать грустной песне дождя: цели намечены, и он дойдет до них, даже если придется прогнуть спину, работая, но он реализует все свои стремления и мечты! Дождь на секунду-другую показался ему предвестником бури. Как сказала бы бабушка: «Ой, не к добру этот дождь проклятущий, Ваня!».

В сторону суеверия только расчетливый ум и трезвый подход к делам! С таким настроением Волков направился к бизнес-центру, где через (он сверился с наручными часами) одиннадцать минут его ожидал Анатолий Вересов. Ивану приходилось задирать голову, чтобы различить среди этих построек нужную ему. Дождь злорадно хлестал по лицу, когда зонт немного отклонялся и делал его уязвимым перед непогодой.

Когда он в очередной раз посмотрел ввысь, на уходящее в разверзшееся слезами небо и здание бизнес-центра, ноги наткнулись на какую-то преграду, и Иван ощутил толчок от столкновения с чем-то. И женский крик возмущения.

— Извините, ради бога! — поспешил загладить свою неосторожность он. — Надеюсь, я не причинил вам боли?

Перед ним в коляске сидела наполовину вымокшая девушка неимоверной красоты. Мокрые сосульки-волосы глубокого каштанового цвета облепили сочное, точно цвета персика, лицо, и только яркие карие глаза улыбались посреди этой чавкающей лужами улицы, по которой неслись деловые люди, ненавидя дождь.

— Ничего страшного, можете идти дальше, — вполголоса ответила она, робкая улыбка согнала с лица возмущение его оплошностью.

Волков уже хотел было так и сделать, ведь осталось девять минут до встречи. Но ноги примерзли к мокрому асфальту. Совсем вымокла! Он не мог просто пройти мимо, когда девушка промокла до нитки под ливнем, да еще и инвалид.

— Я пережду с вами дождь, — предложил он, ясно осознавая, что на встречу опоздает, если только ему не подвернется колесница Гелиоса.

Иван раскрыл над головой девушки черный зонт и неловко мялся рядом. Она молчала, словно бы дождь смывал с языка все слова, которые хотели вырваться изо рта. Ей бы и хотелось крикнуть ему: «Спасибо! Вы необычайно добры!», но язык отсох.

Однако глазам не запретишь украдкой поглядывать на незнакомца. Высокий, подтянутый, под строгим кроем пиджака соблазнительно играют мышцы, черные волосы в идеальном порядке. Лицо заслуживает отдельного рукоплескания мастерице-природе: волевое, с яркими глазами-нефритами, нос с горбинкой, добавляющей пикантности его мужественной внешности.

— А вы почему под дождем стоите? Или, может, вам нравится мокнуть? — вывел ее из кажущейся ему задумчивости Иван.

— Нет, — улыбнулась она. — Просто сестра зашла к отцу в офис, а до этого мы пытались ходить по магазинам… Вот, жду ее.

Ему почудилось, или у нее голос на секунду натянулся, словно готовая лопнуть струна гитары, при упоминании сестры?

— Дарина! — крикнула его новая знакомая и помахала девушке в дверях бизнес-центра.

— Прости, Ирочка, что оставила тебя под дождем! — залепетала та. — Спасибо за помощь, — это уже было адресовано Ивану.

Ирина хотела что-то сказать незнакомцу, хотя бы имя узнать, но сестра так быстро затолкала ее в машину, что она и подумать не успела, что бы такого ему сказать. Волков проводил лоснящийся роскошью внедорожник и побежал по лужам, не заботясь о чистоте брюк, на судьбоносную встречу.

Секретарь пропустила его к Анатолию Викторовичу, но окинула жалостливым взглядом, будто бы ей была известна его трагичная, без проблесков удачи и благословления высших сил, судьба. Иван не счел нужным расшифровывать этот знак, но и его, как и дождь, он посчитал дурным.

И не зря. Его даже слушать не стали.

― Сегодня вы опоздали на собеседование, а завтра и послезавтра опоздаете на объект. Я должен терять из-за вашей безалаберности деньги? ― спросил солидный мужчина в возрасте и в явно сшитом на заказ костюме.

― Нет, конечно. Такого не повторится впредь, я клянусь.

Дыхание сбилось и вырывалось рваными выдохами из его рта, сердце штурмовало грудную клетку, надеясь выпрыгнуть из нее и ускакать куда-нибудь, нервно колотясь от напряжения.

― Ваши клятвы мне ни к чему, мы не у алтаря стоим. Вы свободны, господин Волков.

― Но…

Что он хотел сказать, Волков и сам не понял. О девушке, над которой он держал зонт на улице? О его глупом добросердечии? Иван развернулся и покинул кабинет, у порога которого осталась смердящая кучка его умерших надежд.

А разве бывает добросердечие глупым? Нет! Он был в этом уверен. Отмотайте время назад, ничего не изменится. Лучше помочь несчастной девушке, имеющей все шансы усложнить свое и без того не завидное положение простудой, чем выслужиться перед каким-то толстосумом. И пусть это сто двадцать тысяч в месяц. Быть человеком важнее.

Над самой крышей бизнес-центра раскинулась яркая шалунья-радуга, которая показывала свое пестрое лицо после ненастья, словно бы говоря: «Эй, прохожий, подними свой понурый нос в этот день непогожий! После дождя всегда выходит солнце. Таков закон природы».

«А природа совсем не любит посмеяться над тобой», ― с такой мыслью Волков завел двигатель своего автомобиля и снова направился в Терехово, обратно в родные места, опять ни с чем.

2

У людей теперь нет времени друг на друга.

Рэй Брэдбери

Из-за темных штор доносится лишь легкое постукивание дождя по крышам. Он будто бы носится по ним, как мальчишка-сорванец, спасаясь бегством, заметая следы своих преступлений. Он смывает грязными разводами пыль с дорог после жаркого лета, собирает опадающую листву в разноцветные вихри и уносит прочь. Далеко. До следующего лета.

Ирина подъехала к окну и немного отодвинула штору. Барабанная дробь дождя приобрела видимые очертания капель. Дождь лился стеной, каскадом с неба, словно невидимый Бог проливал слезы. Но по кому же плачет небо? Кого зовет громкими всхлипами сентябрь?

Сердце не помещалось в груди, просясь бежать вслед за дождем, еще дальше, чем на край света. Туда, где никто не посмотрит на тебя косо, не ухмыльнется, показывая этим свое отношение. Деньги не имели никакого веса после того, как она перестала ходить. Пачки купюр не удержали рядом с ней бывших заводных друзей, не смогли поддержать пыл былой любви, были не в состоянии помочь ей остаться любимой младшей дочкой своих родителей. Теперь ее любила только эта дорогая ультрасовременная инвалидная коляска.

Трудно вспомнить еще одну такую безликую, полную душевной боли осень. Раньше она и не знала, что в сентябре идет дождь. Часто с друзьями или семьей они ездили по всему свету: Таиланд, Эмираты, Египет, Марокко… В загранпаспорте скоро не хватит места для проставления печатей о ее путешествиях. Ей всегда казалось, что она видела этот мир, многие уголки света, а вышло так, что мир она совсем и не знала.

— Ира! — позвала мать и вошла к ней в комнату. — Скоро ужин, будь готова через полчаса.

— Да, мама, — ответ на автомате, даже не поворачивая головы, все так же скользя взглядом по стеклу вместе с умирающими капельками дождя.

— Почему ты опять грустишь? — решила все-таки проявить участие в жизни дочери Оксана Дмитриевна.

— Все хорошо, мам. Просто дождь навевает грусть.

Что-то сказав, Ирина даже не пыталась слушать мать, та ушла. Просто дождь навевает грусть. И в подобную ложь все всегда верили и будут верить. Так проще. Это словно детская игра: закрыл глаза – и ты в домике, ничто тебя не касается. Но если все постоянно будут закрывать глаза на своих близких, мир ослепнет?..

Просто дождь, просто слишком жарко, просто голова болит… Все очень просто. Просто никто и не хочет услышать ее честный ответ. О том, как не хватает любви семьи, хотя она уже стала сильно сомневаться, что вообще знала что-то об этой любви.

Больше медлить и предаваться угнетающим думам не было времени, пришлось ехать вниз, в столовую. В последнее время Ирину стала раздражать изживающая себя традиция собираться всей семьей за обедом. Незнакомые люди рассаживаются за овальным столом, накрытым лучшим поваром Москвы, хрусталь и фамильное серебро начищены до зеркального блеска, все в праздничном. А на лицах только и написана скука, иногда читается голод.

— Дарина, помоги спуститься! — крикнула Ирина, зная, что сестра в соседней комнате наводит красоту.

— Ира, ну ты же можешь сама. Я занята!

— Я… я плохо себя чувствую… — пробормотала себе под нос девушка и проглотила горькие слезы вкуса пережженного миндаля.

У нее правда болела голова от дождя и всех этих переживаний, и руки немного дрожали. Внезапно накатил страх перед лестницей. Но это же хорошо ей знакомый пандус. Все будет в порядке.

Ирина съехала вниз и выдохнула. В этот момент из комнаты как раз вышла сестра, сверкая и переливаясь, точно ограненный алмаз на свету. Громко стуча тонкими каблучками, она модельной походкой спустилась с лестницы и прошла мимо Ирины, подарив ей короткую ослепительную улыбочку.

— Что-то отца долго нет, — пожаловалась мать, следя за тем, как слуги расставляют посуду.

«Словно в восемнадцатом веке живу. Рабы накрывают нам стол, вся семья ждет хозяина поместья», — думалось Ирине, когда она снова подъехала к окну, в этот раз французскому и незашторенному.

Дождь не прекращал унылую песнь ни на минуту, заливая все вокруг своими слезами. Земля превратилась в грязевые топи, ухоженные деревья и кусты поникли, сам дом казался вымокшим, жалким кирпичным чудовищем.

Пришел отец. Мать кинулась к нему с расспросами о том, что его задержало, но он лишь отмахнулся, будучи не в настроении. Они удалились для приватной беседы, но обрывки фраз все же долетели до ушей Ирины: любовница, я все знаю, как ты смеешь мне лгать.

— Ира, доченька, как ты себя чувствуешь? — мимоходом поинтересовался отец, разглядывая столовые приборы на предмет чистоты и усердия домашнего персонала.

— Хорошо, пап, только устала дома сидеть.

— А что же ты хочешь, дорогая? Ни на море, ни на горнолыжный курорт мы не можем поехать…

Он не договорил, что из-за неходячей калеки, которая стала черным, склизким, расползшимся по фамильной биографии пятном.

— Нет, нет, не думай об этом, пап. — Ее прервало появление матери и сестры, которые заняли свои места за столом. Осталось дождаться брата. — А у тебя как дела?

— Ничего хорошего, солнышко. Вчера сорвалась встреча с прорабом из-за его опоздания, найти ему замену оказалось довольно проблематично. Никто меня больше так не устраивает, — раздраженно сказал он и, не дожидаясь нужного момента, отпил вина.

— Ты же можешь позвонить ему и сказать, что все-таки возьмешь его на работу?

— Думаешь, я могу так поступить?

— Может, мы не будем говорить о работе за столом? — прервала их мать недовольным и нетерпеливым взмахом руки.

— Да, пап, думаю, можешь. К чему проявлять губительную для тебя же гордость? Дай возможность этому человеку заработать денег и сам получи качественную работу. Иногда нужно идти на уступки даже в бизнесе. Мы же не знаем, почему он опоздал, вдруг что-то важное его задержало.

— Ну все, хватит о работе! — снова фыркнула Оксана Дмитриевна и принялась за отбивную. — Вы слышали последнюю новость о Долинских?

Дарина вяло ответила, что нет, но всем это очень интересно. Оказалось, что ее «подруга» разводится с мужем. У того любовница. При этом взгляд матери красноречиво метнулся к отцу, однако он встретил его равнодушно. Будь у него хоть тысяча любовниц, точно у шейха, деньгами обеспечивал ее именно он, а значит, посягать на его свободу она не имеет никакого права.

Ирина хмуро ковырялась в салате. Брат опаздывает. Это в его стиле. Скорее всего, не придет, как он любит делать. Мать болтает о всякой гламурной ерунде и передает замусоленные светские сплетни, будто бы всем так хочется копаться в действительно грязном белье соседей. Дарина молчит, хотя иногда и она вставляет пару слов о модных показах и нью-йоркских тусовках, куда ее приглашают друзья.

И только один человек всегда хранит молчание и старается не слушать общего шума. Дождь за окном становится реже. Кап-кап-кап. И вот Ирина уже полностью поглощена его резким, идущим на убыль ритмом.

— Сегодня же у всех выходной? Никто никуда не поедет? — решилась заговорить она, когда остальные члены семьи исчерпали бездонный колодец пустой болтовни.

Молчание. Видимо, в знак согласия.

— Тогда, возможно, кто-нибудь из вас сможет позаниматься со мной?

Столько мольбы и надежды в голосе, что он аж звенит. А как робко притаилась в душе эта скромница-надежда. Спрятала головку и не дышит, зная, что все равно откажут. Но вдруг… Есть у нее такая скверная черта характера — продолжать верить до конца.

— Я, наверное, буду общаться по скайпу с Рэймондом, — тут же нашлась сестра.

«Друг из Америки важнее меня», — с некоторой обыденностью пронеслась в голове Ирины мысль.

— А я… думаю, все-таки съежу к Долинской, успокою ее.

«Долинская, Храмовы, Ковалевы… Какие еще она вспомнит люксовые российские фамилии, наводняющие Рублевку и всегда встающие выше родной дочери по важности?» — и эта мысль не удивила девушку.

На отца Ирина даже не посмотрела. Его ответ она знала: работа. Тем более с прорабом проблема.

«Проблема с прорабом…» — думала она, когда поднималась обратно к себе.

Зашторив окна, чтобы не видеть мерзко-сырой погоды за окном, где лужи блестят от выбивающегося из-за рваных облачных клочков солнца, девушка подъехала к столу и взяла плеер. Тихая мелодия Баха заполнила душу, отрезая от неприветливого внешнего мира. Симфониям нет дела до того, полноценная она или нет.

***

Где-то вдали заурчал гром, и бабахнуло на всю округу. Иван отодвинул тоненькую занавеску от окна и вгляделся в природу, которая сейчас бесновалась и сходила с ума, стреляя куда попало молниями. Серебристая вспышка осветила прилегающую к дому местность, и снова землю сотрясло от раската грома.

Резко все прекратилось, и воцарилась молчаливая тишина, прорезаемая лишь звуком его дыхания да сопением бабки из соседней комнаты. Бунтарский дух природы угас.

— Ба, ты как там? Вставать будешь?

— Немного погодя, Ваня, встану.

Он неодобрительно качнул головой, ему совершенно не нравилось, что бабушка замуровалась в этой комнатке и не выходит из нее. Волков все понимал, и осознание истинных мотивов ее поступков больно ранило. Она не хотела быть обузой для внука.

Самопожертвование, столь редкое во все времена качество, в их время совсем утратило свое великое значение. Люди скрываются друг от друга за новомодными мониторами и девайсами, вводят логины и пароли, только чтобы не встречаться друг с другом взглядами. И если гаснет значок «онлайн», человек будто бы умирает. И никому нет ни до кого дела в настоящей жизни. А в реальности мы все чахнем от одиночества и задыхаемся без общения, без рукопожатий и дружеских похлопываний по плечу, без улыбок и смеха. Смайлики стали нашими губами: они грустят за нас, злятся и смеются.

У Ивана, наверное, единственного в деревне, был интернет. Но друзей в сетях он не заводил. Не видел смысла в этих страницах с аватарками. Это же не люди, а роботы. Настоящий человек, проживший долгую трудную жизнь, поставивший его на ноги, давший ему все, несмотря на бесчисленные потери и неудачи, жил сейчас рядом с ним и не высовывал носа из своей каморки, дабы не отягощать внуку жизнь.

— Ба, так не пойдет! — проорал Волков, пытаясь перекричать маленький древний телевизор, который заработал, стоило только непогоде отступить. — Я сейчас приготовлю нам поесть, и тебе придется выйти!

— Ладно, — проскрипела она.

Готовить он научился отлично, выбора просто не было. Как любили шутить деревенские парни: «Волк должен прокормить себя сам!» Этим Иван и занимался. Куриный суп возбуждал аппетит своим сочным ароматом и томился на медленном огне до полной готовности. Чайник был готов вот-вот засвистеть и запрыгать на старехонькой плите (руки не дойдут обновить технику в доме), чайные пакетики отложены в сторону. Бабушка терпеть не могла такое новшество, как чай в пакетике. Ей больше по душе был рассыпной, крупнолистовой, заваренный и настоянный в специальном керамическом чайничке. Печенье покупное, так как до выпечки пока Волков не дорос. Не выходили у него пироги, будь они прокляты! Только тесто изводил.

Когда все блюда расточали манящий аромат, красуясь на столе, и Иван понял, что гордится своими кулинарными способностями, он отправился за бабушкой. Встретить ее сопротивление он был готов, поэтому никакие увещевания не помогли, и ей пришлось пройти с ним. Волков поддерживал бабушку, ведя в кухню. Усадил ее за стол и расставил столовые приборы.

— Ваня, какой ты стал самостоятельный, — тихо проговорила она, стирая слезинку из уголка глаза. — Мать бы гордилась своим сыном.

— Да, супчик у меня получается не хуже, чем у нее.

Он до сих пор помнил этот запах детства: куриный бульон. Предвестник сытного, вкусного обеда и поцелуя мамы в лоб. А потом бежать во двор к мальчишкам и проводить свое детство так, как и положено ребенку: за играми и весельем. Однако в один ужасный день его детство навсегда закончилось – и не осталось больше ни мамы, ни куриного бульона.

— Ты скучаешь по ней, — утвердительно сказала бабушка. — И я тоже. Настя очень хотела ребенка. Ты был желанным сыном. А суп действительно выше всяких похвал, Ваня. Ты прости меня, старую, что я забросила дом совсем, оставила все на тебя. Но… но ты пойми, что…

— Нет, ба, не надо этих слов. Устал я все понимать. Слышишь, устал? Не хочу ничего понимать.

— Я умру, Ванюша, это дело времени. Смерть уже точит свою косу, я чувствую ее могильное дыхание.

Волков с раздражением встал и, пнув стул ногой, стал расхаживать по кухне. Как же он устал все понимать… Понимать, что жизнь такова, что постоянно все у него отбирает, как старший ребенок в песочнице отнимает все у маленьких. Так и он, Волков, был не ровня высшим силам, которые из раза в раз оставляют его в одиночестве и печали. Но ведь ничего особенного он и не просил никогда у Господа. Только чтобы бабушка прожила дольше, раз у него забрали родителей. Чтобы удача хоть чуть-чуть улыбнулась. Все тщетно. Святые духи оставались глухи к его мольбам. Они словно бы закрывали уши, мотали головами и кричали: «Мы не слышим тебя, Ваня Волков! Мы не слы-ы-шим!».

— Ба…

— Ш-ш-ш, — Антонина Григорьевна приложила палец к губам, поднимая на внука любящий, ласковый взгляд. — Не будь ребенком, Иван. Мы оба понимаем, к чему все идет, поэтому бери все деньги прямо сейчас и переезжай в город. Надо бы к тридцати годам иметь свой очаг, Ваня.

— Если ты опять просишь меня бросить тебя здесь, то…

Гневное начало Волкова было прервано взмахом руки бабушки. Пусть дослушает ее, нечего перебивать.

— Время не вернуть, Ваня. Оно нас не ждет и с нами не считается. Можно сколь угодно долго смотреть ему вслед и постоянно спрашивать: «Почему?», ничего не изменится. Время не дает нам шанса внести коррективы в прошлое, оно ведет эту безжалостную игру на выживание. Поэтому отпусти мысли о родителях, они тянут тебя вниз, внучек. Перестань думать днями обо мне; я уже старая, свой век повидала, своего счастья вкусила, горя тоже хлебнула. С меня хватит, я не жалуюсь. Пришла твоя очередь наполнить свою жизнь воспоминаниями, а не жить с бабкой в глуши.

Пожилая женщина видела, как Ивана разрывают на части противоречивые чувства. Так и должно быть. Молодость ведь бывает раз в жизни. Старость кажется тягучей, как резина, долгой, некончающейся. А молодость вспыхнет, точно спичка, и погаснет. Нельзя дать ему упустить шанс пожить в свое удовольствие, так, как хочется именно ему, ее любимому Ване. Она приняла твердое решение и была намерена довести его до конца.

Волков остановился возле маленького столика у выхода из кухни, взгляд его привлекла небольшая рамочка на нем. Он часто видел эту пожелтевшую от прошедших лет фотографию, хранившую на себе магию многих годов. На ней была запечатлена улыбающаяся Антонина Волкова. Молодая, прямо как он сейчас, полная жизни и огня. Иван посмотрел на бабушку. Годы забрали свое, забрали то, что сами же ей и дали: знойную красоту и густые волосы, сверкавшие ярче любых камней; озорной блеск в глазах, какой бывает у молодости, когда все горизонты еще открыты; стройное, гибкое тело.

А рядом фото матери. Она навсегда осталась молодой и здоровой, полной сил женщиной, ждущей новый день и новый восход солнца. Только вот солнце больше для нее никогда не взойдет.

— Твоя мама красавица. Уверена, они с отцом сейчас в лучшем месте, чем мы с тобой, Ванюша. Спасибо тебе за вкусную еду, да только зубы уже не те, все съесть не могу.

Иван кинул взгляд на стол и увидел, что почти вся еда осталась нетронутой. Он вернулся к столу и сел рядом с бабушкой. Голову уронил на сложенные руки и протяжно выдохнул. Усталость скоро сожрет его, точно безжалостный огонь. Морщинистая, но все же теплая и нежная ладонь бабушки погладила его по волосам.

— Я опоздал на ту встречу вчера, ба. Там у входа в здание девушка-инвалид мокла под дождем, я… я не смог оставить ее так, укрыл от дождя под зонтом. И опоздал. Меня даже слушать не стали, сразу указали на дверь.

— Разве же ты не знаешь, Ваня? — в голосе Антонины Григорьевны искрились доброта и любовь.

— Что, ба?

— Что добро всегда возвращается к нам сторицей. Твое большое сердце иногда может толкнуть тебя на глупый поступок, который, кажется, перечеркнет все мечты и надежды. Но где-то совсем близко тебя уже ждет награда. Ее просто не нужно ждать, и она сама отыщет тебя, где бы ты ни был.

— Это все классно, — скептически произнес Волков, не веря словам, а веря фактам (на работу-то не взяли, и никакая награда не выпрыгнула неожиданно из-за угла), — но почему-то так ни разу и не повезло.

Бабушка не успела ответить, так как зазвонил телефон Ивана. Он нащупал его в кармане домашних штанов и достал, вглядываясь в экран. Номер незнакомый.

— Господин Волков? — раздался твердый, уверенный голос мужчины. — Вас беспокоит Анатолий Вересов.

У Волкова дыхания как не бывало. Такой человек, и сам звонит…

— Добрый день, господин Вересов, — спустя пару секунд нашелся он.

Дальше ему было коротко предложено встретиться еще раз. Только да или нет, никаких церемоний и уговоров. Волков согласился, не раздумывая. Над такими предложениями не раздумывают.

Были даны указания, куда подъехать и где его заберут люди Вересова и доставят к нему домой. Такой поворот событий удивил Ивана, но он решил не придавать этому большого значения. У сильных мира сего свои причуды, с которыми явно не ему спорить.

— Ба, похоже, удача снова со мной! — Он стиснул бабушку в объятиях и поцеловал в щеку. — Знай, что я вернусь с хорошими новостями!

Отведя Антонину Григорьевну обратно в ее комнату, Волков спокойным, размеренным шагом достиг своей комнаты и принялся одеваться. Никаких дорогих костюмов и кожаных ботинок. В этой одежде его вышвырнули, как котенка за шкирку, значит, она не работает. Он будет собой. Это самая верная тактика.

Темно-синие джинсы, черные замшевые ботинки, рубашка и куртка. «Хоть сейчас на выданье!» — привычная реакция Лидии Игоревны, их соседки, при виде его. Волков всегда снисходительно улыбался от ее слов, но сейчас, разглядывая себя в зеркале, согласился с ними. Мы все такие, какие есть. Каждый индивидуален, а эти однотипные деловые костюмы крадут нашу самобытность, подменяя ее официальными условностями и масками. Он всего лишь Ваня Волков, не магнат и не видный бизнесмен. Ни к чему тогда устраивать маскарад.

***

— Господин Вересов уже ожидает вас, — отчеканил сидевший рядом с ним человек.

Иван на это только кивнул и продолжил смотреть в окно. За рулем сидел водитель, рядом с ним еще какой-то человек в костюме (возможно, охранник?), а возле самого Волкова, как он понял, доверенный человек Вересова.

«И вся эта компания собралась в дождливый, промозглый день для того, чтобы сопроводить меня, точно принца марокканского до апартаментов Вересова», — думал про себя Иван, удивляясь происходящему.

Дождь настойчиво что-то пытался сказать ему, выстукивая азбуку Морзе на стекле. Ветер усилился, затягивая свою свистящую песню за окном. Ивана пробрала дрожь холода.

Они ехали по смолкшему шоссе, по которому проносились редкие машины. Как мог заметить Волков, автомобили были не такими, как большинство в городе. На этом шоссе даже не пахло бедностью и провинцией. Ему стало неуютно, ведь именно оттуда, из бедности, он и происходил.

Место назначения оказалось роскошным особняком в современном стиле с пристроенным гаражом. Чего-то подобного Иван и ожидал. Осталось только не сделать лишнего движения в этом дворце, чтобы ему снова не указали на дверь. Водитель заглушил мотор у подъездной дорожки, и Волков вышел в сопровождении того самого доверенного лица, которое теперь раскрыло над ним зонт.

«Какие почести, надо же», — не переставал изумляться он.

При подходе к дому взгляд Ивана привлекла какая-то суета в саду. Человек в коляске застрял в размокшей земле. На нем был дождевик, на голове капюшон, поэтому Волков решил, что это, возможно, мужчина.

— Подождите минутку, — бросил своим спутникам и побежал в сад, забрызгивая штанины сзади грязью.

— Ну, давай же! — кричала девушка и хлопала ладонью по стали коляски. — Выезжай!

Ее голос отдался в голове Волкова знакомой частотой и высотой. Где-то он уже его слышал… А еще в нем было столько ярости, просто не вяжущейся с миниатюрной фигуркой в коляске.

— Стойте, — мягко сказал Иван и наклонился к колесам коляски, вытаскивая по одному из мокрого грунта. — Все, теперь можно трогаться с места.

Он взялся за ручки коляски и выкатил ее из сада. Вот нелепость — застрять в мокрой земле в этом дивном саду! Волков закатил девушку в дом и остановился у порога, чтобы не занести в этот внушающий благоговейный страх дом грязи.

— Вы как? — спросил он, помогая ей снять дождевик. — А мы с вами уже виделись…

На него смотрели уже знакомые глаза цвета плавящегося шоколада, а из-под капюшона выскочила грива объемных шелковистых волос. И эта малышка чуть не сломала со злости коляску…

— Я просто хотела выйти из дома, а никто… все были заняты…

Она огорченно опустила взгляд, чтобы не видеть его насмешки над ней. Глупая калека, до которой никому нет дела, застряла в садовой грязи! Отличный заголовок для желтых газетенок и антипиар для ее семьи.

— А меня один раз корова гнала через все поле. Думал, забодает насмерть, дьяволица! — рассмеялся Иван. — И гуси как-то хотели покусать, а сколько раз собаки вешались на меня, точно на батон колбасы! Меня Ваня зовут, кстати, — протянул ей руку для пожатия.

— Ирина, — тихо сказала девушка и вложила свою ладошку в его большую шершавую ладонь.

«Много работает, раз имеет такие крепкие руки», — решила она.

«Какие нежные ручки с красивым маникюром, не то что мои наждачные ладони», — восхищенно подумал Волков.

— Господин Волков, Анатолий Викторович сейчас занят. Он примет вас минут через десять, — доложил человек без имени, которого Иван окрестил про себя «доверенный».

Волков кивнул, а Ирина пригласила его пока выпить чаю. Он проследовал за ней в кухню, но ступал осторожно, боясь касаться своими ногами их напольной керамической плитки.

— Вы и есть тот прораб, который опоздал на встречу? — поинтересовалась девушка, согреваясь за чашкой «Эрл Грей».

— Да, — смутился Иван. — Спасибо за чай.

— Спасибо за то, что не дали мне заболеть от переохлаждения под дождем и вытащили сегодня из грязи.

— Вы бы поменьше одна рассекали по опасным местам. А в дождь сад становится опасным местом для коляски, можно здорово забуксовать.

Легкая улыбка на губах Вересовой сменилась натянутым грустным оскалом. Если бы кто-то хотел с ней проводить время! Тогда бы, наверное, она не попадала в такие дурацкие ситуации.

— Вы бы стали возиться с инвалидом? — задала неожиданный вопрос она и уже хотела было вернуть слова обратно, но Волков успел ответить.

— Не с любым инвалидом, естественно, но если это мой родственник или просто близкий человек, то конечно. Все же я считаю, что человек человеку не волк, иначе как бы наше общество смогло так долго продержаться? Моя бабушка сейчас болеет, я не отхожу от нее, когда у меня выходные. А уходя на работу, присылаю к ней сиделку.

— Ваши родители могут гордиться вами, — вновь улыбнулась Ирина, не заметив скользнувшей по лицу Ивана тени.

— Надеюсь, что они гордятся.

Они допили чай с печеньем, и Волков отметил про себя, как скромна и хороша была эта девушка. Не было в ней этого серого налета буржуазности, ржавчины, которую оставляют в душах людей деньги. Так просто угощает незнакомого парня чаем и болтает с ним обо всем на свете.

— Вас без костюма и не признать, — произнесла Ирина, удобно устраиваясь в своей коляске. — Я тогда подумала, что вы бизнесмен.

— Ничего подобного. Я всего лишь Ваня, прораб. Пытался в тот раз быть кем-то другим, но только не собой самим.

В кухне появился «доверенный» и велел следовать за ним в кабинет Вересова. Он помахал своей новой знакомой и услышал тихо вслед:

— Ваня мне нравится больше.

***

Дом Вересовых Иван покинул со счастливой улыбкой на губах. Анатолий Викторович предложил ему желанную должность и немного поднял зарплату, чтобы загладить тот небольшой инцидент.

Волков шагал к машине, которая должна была доставить его обратно, и не мог нарадоваться своей удаче. Она стреляет редко, но метко.

Из окна на втором этаже на него смотрели карие глаза. Ирина махнула ему на прощание и улыбнулась. Иван подмигнул ей и скрылся в салоне автомобиля.

Новая работа. Большие деньги. Большой город. Наконец-то он построит свой дом, посадит дерево и остепенится. Теперь-то с такими деньгами отбоя от поклонниц не будет. Возможно, и повышение дадут, если хорошо себя зарекомендует…

3

Не изобрели еще таких денег, которые могли бы согревать человеку душу так, как согревают любовь и теплота человеческого сердца.

Владимир Эдуардович Казарян

Все знают эту противную разновидность погоды: смесь ушедшего, но все еще тянущего к жизни слабые теплые руки лета и только вступившей в свои права осени, уже не щадящей и яростно бьющей тебя по щекам резкими порывами ветра. На улице блестели дороги пятнами луж, точно мазутные очаги на поверхности зеркального озера, подогреваемые по-летнему лучистым солнцем.

Ирина вздохнула и зашторила окно, напуская в кабинет отца темноты. Теперь так будет целый месяц: то дождь, то солнце. Одним словом ― противная слякоть. Но какое дело ей? Ее ноги в любом случае не коснутся холодных луж, шелковистой травы, подошва сапога не наберет на себя листьев. И даже прибежать домой, кляня погоду на чем свет стоит, она не сможет… Мысли отмотали пленку времени назад и вызвали в памяти недавний инцидент с Иваном. Вот стыд какой!

— Дочка, о чем задумалась? — спросил отец, с головной болью растянувшийся на диване в кабинете. — Грустишь из-за болезни? Не печалься, милая, все образуется, это дело времени.

Девушка подъехала к дивану, который хранил так много чудесных мгновений детства. Она всегда была папиной дочкой. Еще малышкой, когда все ее любили и щипали за пухлые щечки, она частенько просиживала часами на этом диване цвета зрелой сливы, наблюдая за работой отца.

— Я верю, пап, — вздохнула она и сжала его ладонь. — Но порой так трудно верить. Кажется, что уже даже мама и Дарина поставили на мне крест. Даже… — Ирина с полсекунды колебалась, но все же сказала: — Даже Иван, твой новый прораб, ко мне лучше относится.

Мужчина приподнялся на диване, складывая руки за головой, и устроился на подлокотнике. Взгляд его мудрых глаз, повидавших достаточно, устремился к дочери. Он не мог не приметить юношеский румянец смущения на ее щеках или того пьянящего блеска в глазах, который она старалась скрыть от него.

— Что там с этим Иваном? Вы уже успели пообщаться?

— Только тогда, перед бизнес-центром, и в доме, когда он приехал к тебе на встречу. Он сказал, что не оставил бы своего родственника-инвалида одного.

— Милая, разве тебя кто-то оставил? — рука Анатолия Викторовича коснулась мягких волос дочери и задержалась на них на минуту, передавая ей всю свою силу и непоколебимую веру в лучшее.

— Мама не хочет со мной заниматься, — против воли пожаловалась Ирина, хотя она наказывала себе молчать и не распускать нюни. — И у Дарины всегда дела, даже когда она просто валяется в постели с планшетом.

Отец встал, хмурясь от подступающего громкими шагами стука пульса в висках, и подошел к столу. Плеснул в стакан воды и осушил его залпом, точно его мучило похмелье. Так оно и было. Это похмелье затянулось на всю жизнь, вызванное одним неправильным выбором.

— Что уж скрывать, ошибся я, дочка, энное количество лет назад. Ошибся…

— Ты о чем, папа?

— О твоей матери. Она всегда такой была: не от мира сего, избалованная дочка богатых родителей, капризная, легкомысленная. Не припомню и момента, чтобы в голове твоей матери хоть раз были серьезные мысли и намерения.

Ирине стало неловко оттого, что она явилась невольным свидетелем подобных откровений отца.

— Пап, не надо…

— Нет смысла скрывать очевидное. Родители мне буквально навязывали день и ночь ее кандидатуру: умная, красивая, богатая, лучше тебе не найти. И нам такой союз выгоден. Из всего этого на деле оказалось правдой последнее и про богатство. И то богатство постепенно пошло на убыль, когда я стал ее полностью обеспечивать как мать своих детей.

Отец поднял дочь с коляски и очень аккуратно переместил на диван. Ей полезна смена декораций, так сказать. Диван жалобно поскрипывал под весом хрупкой Ирины, которая не могла найти покоя ни в одной позе и постоянно ерзала и суетилась, выслушивая нелицеприятные высказывания о родной матери. От обивки дивана до сих пор исходил тонкий запах кожи, щекоча своим дорогим, изысканным ароматом ноздри. Ирина провела рукой по темной коже и про себя вздохнула: грустно.

— И что же делать, пап?

— Ничего, моя хорошая. С твоей матерью мы как-нибудь разберемся, твоя головка не должна печалиться из-за нас. Разве с тренером вы не делаете успехов?

— Делаем, но я не могу так. Он совершенно чужой мне человек. С ним не поболтаешь, не посмеешься, не пошутишь… Словно я на оздоровительной зарядке в концлагере.

— Ну что ты такое говоришь, Ира! Это же лучший тренер Москвы, его услуги обходятся мне в круглую сумму.

Стыдливый румянец вспыхнул на щеках девушки, и она потупила взгляд. Как, должно быть, некрасиво выглядит ее нытье со стороны! Жаловаться на жизнь, когда ты обеспечена всем самым лучшим — вздор. Но так оно и было. Порой деньги говорят тише простого касания нежной руки. Порой золотой блеск — ничто по сравнению с блеском любимых глаз. Порой наконец-то осознаешь, что же все-таки значит фраза: «Никакие деньги не заменят счастья».

— Прости, пап, мне стыдно, — прошептала Ирина и переместила взгляд на нервно теребившие друг друга пальцы.

Мужчина опустился на диван рядом с дочерью и крепко обнял ее, целуя в макушку. Его младшая дочка, вторая, но самая любимая. Самая искренняя и непорочная. Белоснежный ландыш среди колючих роз в саду их семьи.

— Не смей такого говорить, никогда, Ириша. К черту этого тренера, найдем другого, такого, который заставит тебя улыбаться. Обещаю, что найду время в своем нечеловеческом графике и позанимаюсь с тобой сам.

Девушка улыбнулась и прижалась к отцу, желая слышать стук его сердца, знать, что любимый папа рядом. Он всегда любил ее особой любовью, пусть и был занят работой двадцать три часа в сутки. Последний час отводился для сна. Она не могла упрекать его в этом. Дворец, в котором она живет; брендовые вещи в гардеробной (от которых правда больше не было толку), дорогие ноутбуки и телефоны; короче говоря, все дал ей он. В мире больших денег нет места любви.

— Вот и теперь эта минутная слабость в виде непредвиденного лежания на диване будет дорого стоить. Она не была внесена в ежедневник, — рассмеялся он и, еще раз поцеловав дочь в лоб, встал.

— Ты бы следил за здоровьем тщательнее, пап! А то так, не дай бог, что посерьезнее приключится.

Анатолий Викторович снова впустил в комнату солнечный свет, и Ирина зажмурилась, встречая яркий луч солнца, который словно был недоволен тем, что от него посмели скрыться за этими плотными стенами штор. Солнце любит подглядывать за людьми, заглядывать им прямо в лицо и светить в глаза, проверяя на стойкость нервы, когда рука раздраженным взмахом водрузит на глаза очки.

— Я не дам твоей маме лишнего повода для улыбок, — отшутился он, но, заметив расстроенное лицо дочери, исправился. — Все со мной будет отлично, милая. Пока ты снова не побежишь своими ножками, моя хорошая, не позволю никакому недугу одолеть меня.

Ирина заметила, что отец что-то искал, но никак не мог найти. Он перелистывал блокноты и ежедневники, страницы которых были сплошь покрыты черными чернилами дат и событий (ни минуты отдыха!), просматривал телефон на десятый раз, в итоге остановился и задумчиво оглядел помещение.

— Что-то потерял, папа?

— Хотел бы сказать, как в анекдотах: «Покой», но скажу лишь, что не могу найти телефон Волкова, парня, принятого на должность прораба. Видимо, мигрень ударила по старческой памяти и я его просто не записал!

На щеках Ирины снова проступили красные пятна смущения, и она протянула отцу своей телефон с номером Ивана на дисплее. На вопросительный взгляд отца поторопилась объяснить:

— Мы обменялись телефонами… Вот, возьми.

Анатолий Викторович ухмыльнулся, но номер переписал. Этот Иван его настораживал. Точно волк, настоящий хищник. Уже успел, сам того не ведая, расставить капкан для бедной козочки. Нежно-розовое смущение и отведенный в сторону взгляд говорили опытному мужчине о многом.

— Придется снова вызвать его на дом, на работу не могу ехать в таком разбитом состоянии.

— Он рассказывал, что живет с бабушкой и ухаживает за ней.

— Да, он из Терехово. Это на другом конце Москвы, можешь считать, совершенно отличный от нашего мир.

— Наверное… — пробормотала девушка, будучи очень поверхностно знакомой с деревнями, если не считать одной элитной французской деревушки, где она однажды была на курорте. — А все-таки, должно быть, там сейчас такой воздух свежий, так хорошо там!

Отец видел, как девочка истосковалась по солнцу и воздуху, по людям и природе. В его голове созрел план, о ненарочной губительной силе которого он еще даже не догадывался.

— Да, вы мне нужны прямо сейчас. Моя машина заберет вас, — распоряжался в разговоре с Волковым Анатолий Викторович. — Мне все равно, в каком вы виде и где. Жду вас у себя. — Он отключился и повернулся к дочери: — Нес какую-то чушь про то, что я не оценю его внешний вид! Что за юношеский вздор!

***

В дверь позвонили, и Ирина, крикнув слугам «отбой», понеслась во весь опор открывать. Знать бы, что ею двигало, какие чувства и душевные порывы. Она остановилась перед дверью и глубоко вдохнула, жалея, что поблизости нет зеркала.

«Ты все равно калека, сколько ни прихорашивайся», — невесело подумалось девушке, и она открыла дверь с уже остывшим пылом и совсем не таким настроем, как всего пару секунду назад.

Ветерок залетел в дом, продолжая напевать свои холодные осенние песни. Этот негодник с лицом сентября и прикосновениями начала декабря вскружил воздух вокруг Ирины и резко утих, когда дверь за гостем закрылась.

Иван был смущен еще больше девушки. Его внешний вид оставлял желать лучшего. Гораздо лучшего.

— Я, конечно, всегда за то, чтобы быть собой… Но порой быть собой не очень-то уместно, — пробормотал он, сконфузившись от спортивного костюма и мокрой насквозь майки. Взгляд его упал на найковские кроссовки, и молодой человек еще больше смутился. — Точнее, совсем неуместно.

— Вы были заняты, когда отец вас выдернул? — спросила она и, предложив ему сесть в гостиной, поехала туда.

— Был на своей второй работе. — Волков осторожно присел на диван, так, словно он был не в спортивном костюме, а в защитном, для работы с отходами. — Я тренер по боксу в московской школе. Мы как раз усиленно занимались с бойцами, когда ваш отец позвонил мне.

Оба чувствовали крайнюю степень неловкости от этого чванливого «вы». Он так обращался к ней ввиду того, что глаза были ослеплены богатством этого дома, которое автоматически ставило Ирину на уровень выше его в любой иерархии. Она не решалась говорить с ним на «ты», так как смущение при виде такого хорошо сложенного, симпатичного, да еще и доброго мужчины, украли у нее всю девичью легкость и кокетство.

— Он себя сегодня скверно чувствует, поэтому не смог поехать в город и предупредить вас заранее… — словно бы оправдывалась за отца Ирина. — Давайте я провожу вас к нему в кабинет.

Анатолий Викторович пришел в недоумение при взгляде на Волкова. Не этого он ожидал, услышав про его неподобающее для встречи одеяние. Потная майка — это действительно чересчур.

— Извините, господин Вересов, — твердо сказал Иван, прогоняя стеснение с лица. Все же не он виноват, его вынудили приехать.

— Ничего страшного, эта проблема решаема. Ира, проводи Ивана до ванной комнаты. Потом зайдешь ко мне.

Она кивнула отцу и выехала из его кабинета.

— Может быть, я вам помогу? Вы мне указывайте дорогу, а я вас прокачу с ветерком, — улыбнулся Волков и взялся за ручки ее коляски.

Ирина от неожиданности совсем оробела. Дар речи словно бы и никогда не был ей свойственен. Проглотив невысказанные слова, девушка просто сделала легкое движение головой, которое можно было расценить как согласие.

Дом оказался огромным, поэтому пока они шли к ванной, Волков успел о многом подумать. Например, о том, что эта девушка, подобно магнитам, создавала вокруг него мощное поле и тянула к себе. Возможно, в нем взыгрывала каждый раз жалость при виде потрясающе красивой женщины, прикованной к инвалидному креслу. Мужчина в нем не мог примириться с мыслью, что такой редкой красоты бриллиант пропадает без подходящей огранки. Человек в нем негодовал от несправедливости судьбы, что в некотором смысле приравнивало их друг к другу.

Оба не любимчики удачи. Оба родились под темной звездой, которая не освещает их путь. И деньги не делают между ними какого-либо значительного различия.

— Здесь можно принять душ, а я пока узнаю у отца насчет одежды.

Она оставила молодого человека в просторной ванной, сверкающей белизной и издающей аромат свежести. Сказать, что Иван был поражен открывшимся ему великолепием, не сказать ничего. Даже как-то неудобно ступать на их узорчатую плитку…

Ирина тем временем вернулась к Анатолию Викторовичу и получила указания добыть гостю одежду в гардеробной отца. Перебирая костюмы и рубашки, она думала о нем, о человеке, который не поводил презрительно плечом, находясь рядом с ней, не отводил жалостливо глаза в сторону. Жалость невозможно скрыть, и она унижает похлеще любых обидных слов.

— Что же это творится со мной? — вполголоса задала вопрос сама себе девушка, останавливая выбор на темно-синей рубашке и джинсах.

Ответа, естественно, не последовало. Ирину пугала эта внезапно появившаяся, громогласная, бурная симпатия к незнакомому мужчине. Она, точно легкие волны пенящейся морской воды, омывала ее сердце, овевая приятной прохладой и заставляя строить воздушные замки.

Когда-то ей были совсем не знакомы мысли о том, что парень может не посмотреть в ее сторону. Дочь Вересова, красавица, всегда в центре внимания. Но свет софитов погас, стоило ей лишиться красоты своих стройных ножек. А ведь она всегда была одной из самых лучших, красивых, … Видимо, фортуна решила, что она злоупотребляет ее добротой и низвергла девушку в пучину зыбкого, затягивающего в себя одиночества и все нарастающего отчаяния.

Она вернулась к ванной, где Иван принимал душ, и постучала. Волков разрешил ей войти, и дверь открылась. Из горла девушки вырвался растерянный вскрик, и она смутилась так сильно, что щеки покрылись ярким пунцовым румянцем.

На нем были одни боксеры. За то короткое мгновение, пока она передавала ему вещи, Ирина успела разглядеть и мускулистые ноги, в меру покрытые темными волосами, и рельефный торс с четко выделяющимися кубиками пресса, и сильные руки. И даже выпуклость на боксерах не укрылась от ее жадного взгляда.

— Спасибо, — губы Ивана дрогнули в улыбке, когда он забирал одежду из ее рук. Несомненно, ее алчный до его тела взгляд не укрылся от Волкова. — Подождёте меня снаружи?

— К-конечно, — промямлила Ирина и выехала из ванной.

Какой позор! Какое непотребство! Пялиться на обнаженного мужчину без всякого стыда! Девушка закрыла глаза и часто задышала. Она скучала не только по семейному теплу и уюту, но и по мужской силе, крепким объятиям, словам любви и поцелуям. Чего греха таить, молодое тело еще не забыло, что такое секс.

Волков вышел из ванной другим человеком. Прилично одетым. Солидно выглядящим. Этакий молодой олигарх, одетый с иголочки. Он зашел в кабинет Вересова, куда его сопроводила вконец оробевшая Ирина, и устроился в кресле.

— Здесь все, что касается нашей стройки. Я буду ждать вас завтра в десять на объекте, — сказал Анатолий Викторович и положил перед Иваном толстую папку.

— Понял. Одежду я вам верну завтра, — с запинкой ответил тот, чувствуя всю глупость и нелепость ситуации.

— Не нужно, я вам ее подарил. Господин Волков, у меня к вам есть еще одно предложение, довольно любопытное и…, — он сел в кресло и сложил руки домиком, — высокооплачиваемое.

— Я весь внимание, Анатолий Викторович.

Волков ожидал всего: любую сложную работу, сверхурочную нагрузку, даже что-то нелегальное, но последовавшее далее предложение вышибло из Волкова весь дух.

— Предлагаю вам хорошую сумму денег за то, чтобы вы свозили мою дочь к себе в деревню. Девочка чахнет в этих стенах, ей нужен свежий воздух. Обеспечьте ей полный положительных эмоций день – и получите за это деньги.

На столе возникла пачка тысячных купюр. Глаза Ивана шокировано взирали на откуп отца от своей дочери.

— Вы, должно быть, шутите. Я нянькой не нанимался. — Вересов хотел возразить ему, но Волков был шустрее: — Ваша дочь не вызывает у меня неприязни или отторжения, почему бы мне не провести для нее экскурсию в Терехово бесплатно. Заберите, пожалуйста, эти деньги. Они выглядят довольно оскорбительно.

— Хорошо, — пошел на попятную Анатолий Викторович, в душе испытывая удовольствие от мужского стержня его нового сотрудника. — Возьмите деньги на карманные расходы, вдруг Ире что-нибудь понадобится.

— Спасибо, но я смогу купить ей мороженое сам, — произнес Иван и, взяв документы, вышел из кабинета.

Вересов смотрел ему вслед с нескрываемой гордостью. Прирожденный лидер. Волк. Вожак стаи. С ним его дочь будет в абсолютной безопасности.

Волков спустился в кухню и встретил там Ирину в компании какого-то щеголя. Точно франт! Рядом с ней за столом расположился молодой парень очень респектабельного вида, лоснящийся, ухоженный, в дорогом костюме.

— Марк, это Иван, работает на отца, — представила его девушка. — Иван, это Марк, мой брат. Все-таки приехал, а ведь мы ждали тебя на семейный обед!

Иван уселся рядом с девушкой и с интересом посмотрел на нового (конечно же, только для него) члена семьи.

— Сама понимаешь, Ирэн, — ответил Марк, картавя на звуке «р» на французский манер, — не очень-то хочется вылетать из Парижа на этот дурацкий обед, на который все собираются с кислыми лицами и едят этих уже надоевших устриц.

Ирина смутилась. Что Иван подумает о них, что они зажравшиеся богачи? Так оно и было, сколько ни моргай, а бревно из глаза не уйдет, его никак невозможно не заметить.

— Дорогая моя, я оставлю вас на время, поднимусь к papa, поприветствую его, — сказал брат и, чмокнув ее в щеку, удалился.

— Он любит меня, — нерешительно произнесла она, — наверное, потому, что редко видит, и я не доставляю ему много неудобств. Вы простите за все эти ненужные подробности…

— Предлагаю заново познакомиться, — Иван ближе пододвинулся к ней и наклонился, беря ее руки в свои. — Меня зовут Ваня, и на «ты». А вас?

Солнышко подмигнуло ей в окно, и девушка расплылась в игривой улыбке. Сжала его ладони, получая самое настоящее женское удовольствие от этих касаний. Только женщина поймет, каково это — ощущать его шершавую ладонь, которая словно гавань дает приют ее маленькой ладошке, защищает от всех ветров и бурь; в которой она тонет в теплоте и ласке.

— Меня зовут Ира, тоже только на «ты».

― Замечательно, Ира! Предлагаю съездить на экскурсию по диким местам, ― он загадочно помолчал, нагоняя интриги, ― моей деревни. С меня ― транспорт и гарантия безопасности, с тебя ― хорошее настроение. По рукам?

Это предложение удивило девушку, но она постаралась не подать виду. Негоже молодой девушке показывать, насколько она уже разуверилась в своей женской неотразимости. Ее женская суть невероятно страдала. А черт, время от времени поднимавший голову и сардонически улыбавшийся, нашептывал ей, что никогда впредь она не побывает не то что на свидании, а даже в обществе достойного мужчины. Но дьявол ошибся. Именно такой мужчина сейчас и звал ее пусть не на свидание, но хотя бы на прогулку. Его внимание к ней, точно глоток кислорода. Не дает задохнуться.

― Иван, Ирина! ― окликнул их Анатолий Викторович, появившийся в кухне. ― Вы куда-то собрались? ― притворился ничего не знающим он.

― Да, пап. Ваня позвал меня к нему в деревню. Это лучше Альп и Сейшельских островов! Я позвоню, когда меня забрать.

― Нет нужды, я верну вашу дочь обратно в целостности и сохранности, ― вставил Волков, который привык нести ответственность за свои действия до конца. ― Вы можете положиться на меня.

― Я верю вам, Иван, но все же незачем заставлять вас тратить бензин и простаивать в пробках. Мои люди позаботятся о возращении Иры. И вашу машину тоже доставят в пункт назначения.

Взгляд Ивана стал на секунду растерянным, будто бы ему уже об этом говорили, а он забыл, поэтому теперь попал в некомфортную ситуацию. Однако его машину вроде бы не отвозили на штраф-стоянку, и ничего больше не случалось…

― Это ключи от моего «ягуара», ― Вересов протянул ему черный брелок с элитным знаком. ― Ира, подожди Ивана на улице.

По тону отца девушка поняла, что дальнейшие слова не предназначены для ее ушей, и тихонько оставила их наедине. Воздух снаружи пропитался сыростью и осенью, природа словно делала натужные вдохи и выдохи, выдыхая из себя воронки листьев и моросящие ручейки дождя, лившиеся с неба.

― Ни в коем случае не имею цели обидеть вас, господин Волков, ― холодно-официальным тоном начал Вересов, ― но моя дочь привыкла к комфорту класса «люкс», и я не могу позволить ей передвигаться на вашей машине.

― Но это дикость, ― гнул свое Иван, в душе приведенный в бешенство сегодняшним поведением этого любящего папаши. ― Я хожу в вашей одежде, как какой-то побирающийся нищий, вы предлагали мне деньги за прогулку с вашей дочерью. Теперь вот – машину свою даете. Неужели ей станет противно со мной общаться, если я буду в спортивных штанах (кстати говоря, «Адидас» и прочих марок; на спортивных принадлежностях и одежде Волков не экономил), на своей машине и с не провисающими под тяжестью денег карманами?! Вы слишком низко цените душевные качества своей дочери.

Поначалу Анатолий Викторович вознамерился поставить дерзкого юношу на место, но после минутного обдумывания его слов пришел к выводу, что тот прав. Но все же его любимая дочь не будет трястись в ведре с колесами, поэтому он настоял на своем.

― Транспортный вопрос не обсуждается. Ключи, ― с нажимом сказал мужчина и настойчиво протянул брелок Волкову.

Иван насупился, но ключи взял. Чертовы богачи! Не знают пределов своего влияния и могущества.

Вересов проследил в окно, как Волков поднял Ирину на руки и усадил на переднее сиденье его «ягуара». Пристегнул ремнем. Голова отца качнулась в одобряющем его действия кивке. Автомобиль выехал в открывшиеся ворота, и мужчина отошел от окна.

«Волчара», ― эта мысль была последней, которую Вересов позволил себе в этот день о Ване Волкове, его новом прорабе.

4

О, женщина!.. Создание слабое и коварное!..

Бомарше П.

Осенний воздух дышал шелковистым, нежным летним настроением. Бабье лето вовсю пустилось в пляс по улицам городов и по проселочным дорогам деревень. Солнце расправило свои слепящие крылья и порхало по небосклону, точно важная персона, подсвечивая последние признаки лета: скачущих в пока еще не потерявшей свой насыщенный цвет траве кузнечиков; голосистых птиц, подхватываемых попутным ветерком; цветы с гордо поднятыми головками.

Ирина провела ладошкой по кусту лавандовых хризантем и поймала на запястье бегунок-луч солнышка. Она махнула рукой водителю, давая понять, что он может ехать по делам дальше, и вернулась к поющим свои ароматные песни цветам, что росли у дома Вани.

Сегодня они умудрились доехать рекордно быстро, поэтому девушка оказалась у дома Волкова на двадцать минут раньше назначенного. Позвонить ему она не решалась, постучать тоже. У человека есть своя жизнь, а она постоянно напрашивается к нему в гости. Внезапный приступ стыда взметнул в душе Ирины чувство вины. Она беспомощно обернулась, но машины уже и след простыл.

— Привет! — Волков вышел из дома, завидев переливающиеся перламутром каштановые волосы в окно. — Почему не звонишь? Если бы не твои волосы, ослепившие меня даже через стеклопакет, я бы мог еще долго просидеть за работой.

— Это шампунь из Таиланда, — улыбнулась Ирина и дотронулась до волос, польщенная его комплиментом. — Я не хотела тебя отвлекать, я же раньше приехала.

— Боже мой, откуда в тебе столько ненужной скромности? Я не настолько выдающаяся личность, чтобы приходить ко мне ровно в назначенное время. Открою тайну: ты могла даже опоздать, я бы тебя принял на аудиенцию.

Ирина рассмеялась, широко улыбаясь, так, что даже ее белоснежные зубы ловили на себя блики солнца. Губы, подчеркнутые нежно-персиковым блеском, сомкнулись в прежнем положении, играя отсветами глянца.

«Он самая что ни на есть выдающаяся личность», — подумала девушка, стараясь не впиваться в мужчину глазами.

Точнее, в его обнаженный торс. Видимо, Иван вышел к ней навстречу, позабыв о полуобнаженном виде. Ох уж эти стальные мышцы, но, она была уверена, теплые и приятные на ощупь. Эти темные волосы на груди и манящая заглянуть в запретное дорожка волос, ведущая к паху.

— Подождешь меня здесь или в доме? Мне нужно закрыть документы, с которыми я работал, и проверить бабушку. Потом я весь твой.

— Я подожду здесь, грех в такую погоду забиваться в темные углы дома.

Он подмигнул ей и ушел.

«Потом я весь твой…»

Ирина выдохнула и сжала в руках свой кожаный клатч. Что он делал с ее душой? Рвал ее на части! Нещадно, безжалостно, без возможности оправиться. Он сам не знал, что заставлял ее женскую сущность биться о железные прутья, точно птичку о клетку. Лучше бы он не соглашался ее «выгуливать» в погожие дни, лучше бы отказался и снисходительно посмотрел на ее ноги. Так было бы проще, чем трепетать теперь от мыслей о нем, о том, что она увидит его; и даже надеяться на то, что он снова будет без футболки.

На крыльце появился Волков в еще лучшем виде: короткие спортивные шорты и кроссовки. Он сделал сальто и оказался внизу, перепрыгнув несколько ступеней.

— Предпочитаю двигаться быстро, — пояснил на испуганный взгляд девушки.

— Можно только не так быстро? Боюсь, мое сердце откажет быстрее, чем ты закончишь прыжок.

Они оба рассмеялись, и Иван откатил ее коляску немного дальше, к открытой местности. Трава гремела тихим оркестром всевозможных звуков. Под ногами сновали муравьи, занятые рутинными делами, возле медовых цветков кружились пчелки, жужжа свои мелодии, точно возле сандалии Ирины прополз жук-пожарник.

Молодой человек наклонился к ней, чтобы взять на руки и пересадить на обросший сорняком пень, именуемый скамейкой, и она обвила его шею руками, держась. Прикосновение к его сильной шее, на которой виднелись вены и проступал кадык, послало по ее пальцам искорки тока. Девушка размяла пальцы, пытаясь погасить огоньки легкого возбуждения на подушечках пальцев.

— Похоже, я идиот, — пробормотал Волков, оглядывая пень. — Твое платье может испачкаться.

— И пусть. У меня этих платьев целый огромный шкаф. А носить все равно некуда.

Чистейшая правда. Когда ее жизнь ограничилась коляской и местами, куда можно на ней проехать, платья от Dior и Balmain запрудили шкафы за ненужностью. Но сегодня она не смогла противостоять искушению покрасоваться перед ним в этом произведении искусства от Gucci. Даже уговорила Дарину красиво ее накрасить и уложить волосы.

С настоящим мужчиной женщина расцветает, как подснежник под слоем снега и поступью лютого мороза. Рядом с таким мужчиной женственность рвется наружу, и никакие цепи самоуничижения не в силах ее удержать.

— Разве красивой девушке нужен повод, чтобы надеть сексуальное платье?

Солнце ударило Ирине в глаза и высветило густой румянец у нее на щеках. Она никак не могла совладать с собой, точно школьница, впервые услышавшая комплименты от главного ловеласа школы.

— Мне да, нужен. Теперь…

Волков ходил по поляне и разминался, принимая заодно солнечные ванны и украдкой рассматривая эту Афродиту в теле смертной девушки, которая постоянно смущалась. Он пытался понять, что такого непристойного говорил, раз она так реагировала? Однако ее последние слова совсем ему не понравились.

Переведя дыхание, молодой человек опустился на корточки перед Ириной и заглянул ей в глаза.

— Ира, ты говоришь ерунду. Коляска ни в коей мере не сделала тебя менее красивой и уж точно не отобрала у тебя право носить сексапильные платья.

— На меня никто не смотрит, чтобы надевать их. Все видят меня как продолжение этой коляски, будто я ничего не значащая вещь, — прошептала она, стараясь прекратить говорить, остановить эту лавину не красящих ее жалоб.

— Значит, они просто идиоты. Глаза людей (так же как и их сердца) бывают слепы. Каждый видит то, что он сам хочет. Ты видишь только коляску и свои неходящие ноги, а я — красивую молодую женщину с завидными волосами и точеной фигурой, созданной именно для подобных платьев.

Иван умолчал тот факт, что он еще и грудь ее приметил. Он понимал, что у девушки появились комплексы из-за трагедии, пытался быть с ней максимально обходительным и вежливым, пять раз думал, прежде чем что-то сказать. Но мужчину в себе он никуда не мог деть, не мог накинуть ему на голову черный мешок и заставить перестать воспринимать ее в первую очередь как женщину, а не инвалида. Наверное, обмолвиться о ее в меру большой и по-летнему сочной груди (особенно в декольте этого платья) будет слишком пошло в данной ситуации. Поэтому он оставит этот факт для личного пользования.

— Я еще хотела извиниться за то, что отнимаю у тебя время. Просто тут так спокойно и хорошо. Как только наступит плохая погода, я больше не потревожу тебя, — выпалила Ирина, решив поделиться с ним всеми своими страхами и волнениями до конца.

— Откуда в тебе это? — спросил Иван, убирая с ее лица прядь гладких волос. — Откуда в тебе такое стойкое чувство ненужности другим людям?

Девушка титаническим усилием воли подавила в себе желание закрыть глаза и приласкаться к его ладони. Как же грубая кожа его рук возбуждала ее нервные окончания, как же теплы были его касания. Она, словно бездомный котенок, тянулась к ласке прохожего.

— Не имеет значения, откуда в тебе это. Мы будем бороться с заразой.

— Как это?

— Будем чаще видеться, и ты привыкнешь к тому, что кто-то тебя всегда ждет и всегда тебе рад.

«Это плохо, — подумала Ирина, — ведь при таком раскладе я влюблюсь в него болезненно, глубоко, безоглядно».

— Зачем тебе эта возня с калекой? — не удержалась от вопроса она и, поняв, какой бестактный вопрос задала, буквально смяла сумку в руках.

Волков отошел от нее и стал расхаживать по поляне, сцепив руки за спиной. Тяжелый случай. Он просто не может позволить такой божественно красивой девушке утонуть в комплексах. Ведь она встанет на ноги, он был в этом уверен, но что останется от нее самой? Какую забитую серую мышку будут носить эти ноги?

— Давай установим некоторые правила, — начал он с важнецким видом, — которые ты будешь строго соблюдать при мне.

— А если не буду? — дерзко спросила Ирина, что порадовало Волкова, но он не показал ей этого.

— Интересный вопрос… Первое, что пришло мне в голову — это «отшлепаю». Но учитывая сложность ситуации, немного модифицируем мою идею. Я дождусь, когда ты встанешь на ноги, и тогда твою пятую точку ничто не спасет.

Его слова подействовали на девушку как укол адреналина. Все внутри заискрилось от его слов. Пусть диктует правила, ни одно не выполнит!

— По рукам, — воскликнула она, светясь от положительных эмоций.

— Ага, я понял. В тебе живет маленькая негодница, которая прячется за этими красными от смущения щеками. Тогда наоборот: если ты выполняешь мои правила, я тебя отшлепаю.

Девушка рассмеялась и закрыла лицо руками, стыд накрыл ее мощным цунами. Она оттопырила один пальчик и посмотрела на Волкова. Он глядел на нее с добродушным умилением. Убрала руки от лица и склонила голову, подтверждая его победу.

— Диктуй свои правила, — губы Ирины приоткрыли в полуулыбке выбеленные лучшим стоматологом Москвы зубы.

— Итак, первое и самое главное: слова «калека», «инвалид» и любые их производные, унижающие твою личность, теперь «табу».

— Но это же правда…

— Первое неподчинение! — Волков загнул палец. — Я запомнил.

— И что, прям за каждое неповиновение — шлепок?

— Именно!

«Класс!» — пронеслось у нее в голове.

— Отныне, когда тебе захочется сказать: «Я калека», ты говоришь: «Я красотка». Понятно?

Девушка кивнула, точно пионер на торжественной линейке. Это правило ей нравилось.

— Дальше: ты перестаешь считать себя никому не нужной. Я напрашиваюсь к тебе в друзья, возьмешь?

— Конечно.

— И еще кое-что: мне чертовски нравится, как ты смущаешься.

У нее уже губы болели улыбаться, благодаря ему морщинки от улыбки врежутся в носогубные складки! Но иметь такие морщинки — мечта каждой женщины, разве нет?

— Я вижу твои алые щеки и вспоминаю реакцию на «отшлепать». Этакая порочная непорочность.

— Это все? — поинтересовалась Ирина.

— Пока да. Главное, чтобы ты прекратила принижать себя в своих же глазах. И не думай, что я, как ты выразилась, вожусь с тобой из-за каких-то корыстных целей или из жалости. Я не из тех людей, кто не может сказать «нет», и я бы отказал тебе в этих мини-свиданиях, если бы мне это было неприятно.

Он решил умолчать тот факт, что ее отец настойчиво продолжает пихать ему деньги. Богачи мыслят слишком материалистично. Они меряют деньгами даже доброе отношение, милосердие, отзывчивость. Они оценивают человека, как какую-то акцию на рынке ценных бумаг.

― Хорошо, я верю тебе, ― тихо ответила девушка, слушая его с неизмеримым удовольствием. ― Спасибо, Ваня.

― Да пока не за что. С тебя поцелуй в щечку, когда выздоровеешь.

― Есть за что, ― упрямо продолжила она. ― За то, что у меня опять появился друг. Можешь наклониться? Я кое-что скажу тебе по секрету.

Волков приготовился к сенсациям, ему нравилось слушать ее тонкий, истинно девичий голосок, точно трель раннего жаворонка, пролетающего над спящими лесами и опушками.

― Для этого я не обязательно должна быть здоровой.

Конец фразы слышался уже нечетко, когда ее пухлые губки коснулись его щетины в мягком, словно перина, и невесомом, как пушинка, поцелуе. Поцелуй длился дольше положенных для дружеского чмока пары секунд. Но ощущение его приятно колючей щетины и запаха пены для бритья, смешавшейся с одеколоном, заставляло колени предательски дрожать.

― Ммм, для такого мне щек не жалко. Я выбрею их начисто, чтобы твоим губам было приятнее.

― Нет! ― скоропалительно выкрикнула она и осеклась. ― Не нужно бриться, мне нравится твоя щетина.

Ассоциативный ряд сработал немного неверно в ее голове, и Ирина невольно провела параллель со своим бывшим парнем. У него всегда лицо было свежее, отполированное профессиональной косметикой для мужчин – ни единого лишнего волоска. Он даже за бровями следил в салоне! С Ваней и его жесткой щетиной, выдубленной от постоянного пребывания на природе кожей, этот мальчик даже не сравнится. И он бросил ее, когда в постели она больше не могла вытворять всякие шалости, не могла удовлетворять его, а только просила вечной помощи в передвижении и прочем. Авария отняла у нее не только ноги, но и все, что она имела в жизни.

― Как пожелает дама, ― сказал Иван и по-рыцарски красиво поцеловал ее ладошку. ― У меня есть одна идея, но туда не проедет коляска. Ты же посидишь тут пару минут, пока я схожу в одно тайное место?

Ирина кивнула, и Волков припустил во весь опор в лес, на особую опушку, где росли прелестные цветы. Его мысли бегали, словно сумасшедшие, вокруг этой девушки. Она радовала его глаз, однозначно, это так. Наверное, в нем играли гормоны, когда он смотрел на ее девственно чистую красоту и робость. Но вопрос о том, зачем он проводил с ней так много времени, оставался открытым.

Жалость? Точно нет. Он не позволит себе даже в душе унизить ее этим гадким чувством. У него нет повода жалеть эту молодую, красивую, полную жизненных сил девушку. Проблема с ногами временная; ее отец говорил о занятиях с тренером, о прогнозах врачей. Возможно, Ире мешала встать отчужденность близких и вообще людей. Ведь так важно знать, что самые родные люди держат кулаки за тебя до конца.

Симпатия мужчины к женщине? Этот вариант Волков не позволял себе рассматривать всерьез. Он не наивный мальчик, и влюбиться в девушку из другого мира, куда путь ему заказан ― глупо. Вересов дал ясно понять, на каких машинах привыкла ездить его дочь, каких мужчин видеть рядом с собой. Увы, он, Ваня Волков, даже именем и фамилией не вышел для их семьи. Слишком простецкие.

Он нарвал яркий букет разнообразных цветов и услышал знакомое тявканье. Собака! Она кинулась на него, довольно виляя хвостом и пытаясь закапать его всего слюной.

― Побежали к Ире! Эй, Собака, беги за мной!

Ирина ахнула, когда из-за кустов выбежал Волков с цветистым букетиком, а за ним очертя голову неслась лохматая темная собака. Зверь подбежал к девушке и запрыгнул грязными лапами на ее белое платье.

― Собака! Черт, испортила платье! Прости, я возмещу ущерб, ― произнес Иван и почесал затылок, уже прикидывая, во сколько его месячных зарплат обойдется это платье от кутюр.

― Успокойся, что за глупости! Пусть пачкает, только бы не укусила, ― Ирина боязливо коснулась спутанной шерсти собаки и погладила ее, наблюдая за лихорадочно высунутым языком и частым дыханием. ― Это твой друг? И как его зовут?

― Собака.

― Ну, я поняла, что это не кот, ― усмехнулась она. ― А имя-то у него какое? ― спросила, почесывая это чудо за ухом.

― Я и говорю, Собака. К сожалению, я не поэт, а всякие Барсики и Шарики звучат как-то несолидно. Моя фантазия остановилась на «Собаке».

― Барсик ― кошачье имя! ― хихикнула девушка.

― Неважно. Все равно заезженное. А Собакой собаку еще никто не называл! ― гордо сказал он и ударил себя в грудь, вызывая новый приступ смеха у Ирины. ― Кстати, это тебе, ― протянул ей маленький кусочек пестрого лета.

Девушка отпустила собаку и взяла букетик, ощущая в душе волнующееся море переживаний. Над головой просвистела птичка, вторя своей подруге или своему другу, и Ирина замерла, вдыхая аромат живых, только что сорванных для нее цветов.

― Как будто я вчера родилась, ― вздохнула она. ― Все такое новое и непривычное, будто я жила до этого за каменной стеной, знаешь, как в великих антиутопиях.

Волков сел прямо на траву и слушал ее с нескрываемым интересом. Пусть этот соловей поет и радует его уши своим голоском.

― Цветы для меня не в новинку. Дома у нас на каждом столике всегда стоит свежий букет, и поклонники часто дарили. Раньше повод был не нужен. Прямо как с платьями, ― горько улыбнулась Ирина. ― Стоит стать кале…

― Кому-то совсем не жаль свою красивую филейную часть, ― кашлянул в кулак Иван.

― Стоит стать красоткой, ― поправила себя она, скользя по Волкову лучистым взглядом, ― и звонят тебе только по праздникам, цветы дарят по особенным датам, а не просто так… Но сейчас я держу в руках простые полевые цветы, а радости они доставляют мне несравнимо больше сотни голландских роз.

― Не всё то золото, что блестит. И не все те люди, что ими называется, ― изрек Иван и, сорвав травинку, покрутил ее между пальцами.

― И к собакам я всегда относилась крайне спокойно. У Марка в Париже живет доберман, но я всегда старалась его обходить. А твоя Собака такая милая и живая, хочется с ней бежать играть.

— Подожди еще немного, будешь быстрее нее рассекать по лугам, — ободряюще сказал мужчина и улыбнулся, видя, как его слова действуют на нее.

Как часто люди теряют веру не то что в чудо, а в самих себя только потому, что другие люди в них не верят. Как мы зависимы от чужого одобрения или порицания. Мы сами запираем себя в клетки со стальными прутьями, сами заточаем себя в тюрьмы, из которых не можем сбежать.

Волков хотел спросить ее по поводу занятий с тренером, но не успел, так как из-за дома с громкими криками выбежал Михалыч, а за ним, громко лая, Собака.

— Мишаня, спокойно, — осадил его пыл Иван. — Здесь девушка, не пугай ее. Откуда вы мчитесь?

— Там пацаны уже собрались на поле! Ты играть будешь или нет? Только тебя ждут! Миледи, — послал донжуанскую улыбочку Ирине.

— Я совсем забыл! — хлопнул себя по лбу Волков. — Мы договорились с парнями погонять мяч. Скажи им, что я не могу сегодня.

— Нет, нет! — запротестовала девушка. — Идем на поле. Я с радостью посмотрю на вашу игру.

— Там не совсем поле…

Михалыч с Собакой рванули обратно, оповестить всех, что Волчара с ними. А Волков взял Ирину на руки и понес к «полю».

— Коляска не продерется туда. Под «полем» мы понимаем кусок не сильно заросшей травой местности, а ворота у нас самодельные. Деревенский футбол. Лига чемпионов.

Воспользовавшись моментом, она прильнула к Ивану, закрывая глаза от изысканного удовольствия быть на руках такого сильного мужчины. Подлинно женское счастье — чувствовать его руки на своей талии, слышать уверенные шаги и его размеренное дыхание. Ее кожа касалась его обнаженного торса, и это соприкосновение заставляло нервные окончания бесноваться в лихорадочном танце, завывать от помутнения рассудка. Он погубит ее, неосознанно, ненамеренно, но точно погубит.

— Эй, Волчара! — закричали такие же полуобнаженные парни, собравшиеся вокруг футбольного мяча.

Иван смутился, проклиная этого долбанного Волчару! Он даже не догадывался, как его спутнице нравится Волчара, какой эффект на нее производит его сила и репутация среди друзей.

— Какая крошка, — подал голос Димон, самый распутный из их компании. — Она с тобой, или можно пригласить на свидание?

Ирина сильнее сжала его шею, пряча лицо. Она же калека, какие ей свидания! Так неловко и неприятно от своей убогости как женщины.

— Закрой рот, — рыкнул на него Волков, и вся компания резко притихла, точно шакалы, опуская глаза.

Мишка что-то шепнул на ухо Димону, и тот чертыхнулся про себя. Надо бы хоть иногда держать язык за зубами.

— Поболеешь за меня? — спросил Иван, усаживая девушку на пенек. Рядом с ней устроилась на земле Собака.

Она кивнула и чмокнула его в щеку. Невозможно сдержать себя. Она стала поступать как маленькая девочка! Хочет целовать его — целует. А ведь знает, что это неправильно. Знает, что он не выказывал к ней романтической симпатии. Но так хотелось ощутить те волшебные искорки в пальцах, когда его щетина колет ее губы…

Волков бросил на нее короткий взгляд, по которому нельзя было понять, осуждает ли он ее за фривольное поведение или требует добавки, и убежал на поле. Игра началась, и Ирина не успевала следить за бегающими туда-сюда фигурами. Собака тявкала, приподнимаясь на лапах, словно понимая правила и смысл игры.

Идиллия! Девушка улыбалась, иногда трепля животное за шерстку, и думала о том, как она была в Бразилии на чемпионате мира по футболу. Сам футбол ее никогда не интересовал, но ее тогдашний молодой человек потащил туда своих друзей, ну и ее прихватил. Однако тот чемпионат не сравнится с тем, что она видела сейчас. Настоящий задор, настоящая мощь, азарт, даже ее пенек удобнее бразильских трибун.

В ее ногу что-то ударилось, и Ирина увидела мяч у своей ноги. Жаль, не сможет подать его ударом ноги.

— Я нечаянно! — крикнул кто-то из ребят, опасливо косясь на Волкова, как бы не получить по шапке.

— Принесешь им мяч, а, Собака? — прошептала Ирина на ухо животному и подала ему мяч.

Собака схватила зубами мяч и, размахивая хвостом на своей волне, принесла его на поле. Парни похвалили ее и отпустили обратно. Ирина обняла ее, целуя в лоб. Какое умное животное! Через какое-то время вся местность огласилась дикими взрывами криков и улюлюканья.

— Мы победили! — подбежал к ней, вереща, Волков и подхватил на руки. — Мы их сделали!

Девушка смеялась и обнимала его, не обращая внимания на пот, катившийся градом по телу молодого человека. Даже с волос срывались капли пота и падали на лицо.

— Фу, какой я мокрый, — сказал он и понес ее к дому. — От твоего платья вообще уже ничего не осталось. Твой отец привезет меня в лес и будет пытать, чтобы узнать, что я такого делал с тобой.

— Когда он увидит мои счастливые глаза, поверь, он одарит тебя чистейшим золотом, — ответила Ирина, чувствуя в себе бушующий океан радости. Волны поднимались, затопляя ее блаженством с головой, и отходили, давая вдохнуть воздуха. — Я не шучу!

— Я тебя сейчас отвезу в дом, а сам отойду на некоторое время. Если сама справишься в кухне, можешь разогреть нам обед. Скоро уже за тобой приедут.

Она кивнула, раздосадованная тем, как быстро пролетело время. Пусть бы стрелки часов замедлили ход по всему земному шару, чтобы она смогла подольше побыть с ее Волчарой! Хорошо, что Ваня не знает, что она уже про себя так его называет, считая своим. Ее ручной волк. Эти мысли заставляли в ее душе расправлять крылья целые стаи птичек и щебетать, напевая радостный мотив.

Волков ушел, а девушка осталась одна в доме. В одной из комнат жила его бабушка, но Ирина не решалась заехать к ней. Она нашла кухню и обосновалась там, выискивая еду, чтобы накормить Ваню. Готовить она сама никогда и не умела, все слуги да слуги. Теперь, оказавшись в обществе небезразличного ей мужчины, стало стыдно за свою неприспособленность к хозяйствованию.

— Ванюша, внучек! — раздался слабый женский голос.

—Это не Ваня. Меня зовут Ира, я у него в гостях, — представилась девушка, въезжая в комнату бабушки.

— А, да, он про вас говорил. Милая, а где Ваня?

— Я не знаю… Он куда-то ушел, сказал, здесь его подождать. Вам что-то нужно? Я могу сделать. Вы не смотрите на коляску, я все могу!

Старуха улыбнулась, рассматривая сквозь щелки глаз эту девушку. Хорошая. Борется, не опускает руки.

— Принеси тогда из предбанника связку хвороста, холодно моим старым костям, печку затопим.

Ирина выехала из дома и направилась к бане с непостижимым рвением. Наконец-то можно оказаться полезной! Ей уже долгое время не доверяли что-либо делать, она начала превращаться в овощ. В предбаннике было трудновато разворачиваться на коляске, и колесики то и дело норовили застрять в дощатом полу.

Она перевернула там все вверх дном, но не нашла никакого хвороста. Вот незадача! Но нет, уйти с пустыми руками, когда ей доверили важное дело, она не сможет! Может, в самой бане посмотреть? Вдруг там что-то будет?

— Дурацкая коляска, — ругала ее Ирина, когда та застревала по пути.

От двери бани исходило тепло, но это не остановило ее. Городская девушка с Рублевки не привыкла к таким древним способам принятия душа и была уверена, что там пусто, а где-то в доме найдется нормальная ванная комната. Ирина дернула тяжелую дверь и, проехав чуть-чуть вперед, застряла в расщелине между досками.

— Кто там, черт возьми! — недовольно произнес Волков и обернулся, вставая как вкопанный.

Девушка побледнела до предсмертной белизны, увидев его. Голый.

— Ба-буш-ка, — по слогам промямлила она и покраснела, точно рак, задержавшись глазами на его гениталиях.

Видимо, горячая вода так подействовала, но его достоинство эрекцией было направлено прямо на нее. Какого адского труда ей стоило отвести глаза от его члена! Ирина дергала коляску и готова была уже заплакать от своей оплошности.

— Что бабушка? — спросил, как ни в чем не бывало, Волков и подошел к ней.

Он вытащил застрявшее колесико и выкатил коляску из жаркой бани. Девушка развернулась к нему и держала взгляд строго на уровне его лица, аж глаза заболели, так хотелось скосить их вниз. Ей определенно понравилось то, что она там увидела.

— Извини, но тут нечем прикрыться. Думаю, мы оба взрослые люди и видели все эти непристойности на картинках, поэтому ни у кого не случится сердечного удара. Так что там с бабушкой?

— Она просила принести связку хвороста.

Ее голос немного дрожал, как она ни пыталась взять себя в руки.

— Я перенес его в другое место. Скажи ей, что я помоюсь и все сделаю. Ты можешь отдыхать, ничего делать не нужно. Хорошо?

Ирина кивнула головой, про себя уже догорев дотла от смятения и замешательства. Иван развернулся обратно в баню, а девушка сжала до боли кулаки, выдыхая. Она буквально держала себя за руки, чтобы не повернуть голову и не посмотреть на него сзади. Аполлон. Идеальная мужская фигура, обещающая жаркие ночи и дни, полные силы.

И она… Калека. Ничем не может его больше привлечь. Невыплаканные слезы затянули удавку на шее Ирины, и, понурив голову, она поехала в дом. Нечего и мечтать об Аполлоне: она не Афродита.

5

Изменение — это процесс, который происходит, если боль от того, что ты остаёшься тем же, превышает боль от того, что ты изменяешься.

Филипп Берг

Легкая позолота конца сентября большими любопытными глазами смотрела в окно. Ирина отвечала ей таким же интересом в карих, цвета крепкого какао, глазах. Этот сентябрь был наполнен чувственным ожиданием, невесомым духом романтики, предвкушением чего-то остро-сладкого. Так она ощущала то, что каждый раз поднималось в ее душе при мыслях о Ване.

«О Волчаре», — тут же поправила себя девушка.

От этого Волчары у нее кровь стыла в жилах, но в самом хорошем из возможных смыслов. Это необъяснимая магия, которая появилась еще до их с Волковым рождения, задолго до появления первых мужчины и женщины. Сначала возникло неодолимое притяжение, сверхмагнетизм полов, сумасшедшая тяга мужского к женскому, и наоборот. Волчара звучал грозно и в то же время так успокаивающе и умиротворяюще. Словно у нее появился клыкастый, могучий защитник. И защищал он ее в первую очередь от нее же самой, не давая потопить себя в мутном, вязком болоте зарождающихся комплексов и пожирающего душу одиночества.

— Пап, я не знаю! Чего ты заладил все одно и то же! — кричала Дарина, активно жестикулируя руками и кипя от недовольства.

Ирина кожей чувствовала это бурление в крови сестры. Чем-то отец довел ее до ручки…

Семья собиралась к ужину. Снова ожидался приезд Марка, хотя на самом деле все понимали, что он не горит желанием (как и все остальные) здесь находиться. Она сама с тревогой, тихой сиреной завывающей в душе, смотрела в окно. Вот уже неделю приходилось торчать дома и смотреть телевизор, слушать музыку или очередные вереницы сухих, трескающихся от своей прогнившей сути, сплетен.

— Ира, доченька, — отец обнял ее и погладил по волосам. — Ты изменилась, моя хорошая. Будто розочка распускаешься. Или мне кажется?

— Не знаю, — прошептала девушка, первым делом думая об Иване. Он стал тем солнечным лучом, который дал ее расцвету толчок. — Наверное, это осенняя перестройка организма.

— Насчет перестройки, — сказал Анатолий Викторович и повернулся, выискивая глазами Дарину, но той нигде не было. — Твоя сестра собирается лететь в Майами.

— Майами? — улыбнулась Ирина, вспоминая целую гамму приятных впечатлений от пребывания в Штатах.

— Вижу, ты не будешь против слетать с ней.

— Конечно, нет! Классная затея, пап!

— Вот и славно, милая. Скоро ужин.

Он поцеловал ее в лоб и ушел. На губах Ирины радостными бликами заиграла улыбка от мыслей о предстоящей поездке. Ну ничего себе, Дарина хочет взять ее с собой! В душе разлилось невиданное доселе тепло, и, сжав от неожиданного восторга подлокотники кресла, девушка поехала в кухню.

Мать, облаченная в темно-синее бархатное платье в пол, поправляла золотые сережки и придирчиво разглядывала себя в зеркальце. Девушка негромко вздохнула. Иногда она так сильно уставала от этой наигранности и чопорности членов ее семьи, словно они были английской знатью королевских кровей. Эти званые ужины и обеды, платья, украшения. Хотелось однажды очнуться в простой однокомнатной квартирке с котом или собакой (можно и с Собакой, больно понравилась ей та дворняжка), любимым мужчиной…

Раньше помпезность и вычурность были ей по душе, когда она сама играла в этом театре абсурда. А теперь, отойдя на второй план, став трагикомической декорацией, Ирина начала воспринимать все иначе — через призму своей неполноценности. Когда теряешь все, прожитая жизнь кажется фарсом.

— Ну что, Марк опять опаздывает? — произнес отец, садясь во главу стола.

— Не припомню дня, чтобы твой сын пришел вовремя, — брюзжала Оксана Дмитриевна. — Твоя любовница не привила ему чувство пунктуальности и элементарной вежливости. Благо, мои дети воспитаны как следует.

Ирина и Дарина опустили глаза в тарелки, рассматривая кулинарные произведения искусства в миниатюре, усиленно фокусируя взгляд на спарже и других овощах.

— Оксана, не будем об этом, — строго сказал Анатолий Викторович, чувствуя натяжение нервов, ставшее постоянным гостем его нервной системы в обществе жены.

— Почему же не будем? Может, девочкам тоже неприятно, что на семейных, слышишь, семейных ужинах присутствует бастард?

Кулак мужчины с глухим эхом опустился на стол, заставляя вилки и ножи танцевать лязгающий вальс. На жену, кажется, этот жест не возымел никакого действия. Слишком упрямая и своенравная она была, чтобы мужчина мог принудить ее силой склонить перед ним голову.

— Я люблю Марка, — пробормотала Ирина, оказываясь носом все ближе к несчастной спарже, которая, если бы могла, покраснела, смущенная столь пристальным вниманием к ее скромной персоне.

Ее брат точно обладал даром появляться в нужном месте и в нужное время, потому что именно в момент назревающего кровавого конфликта между всей семьей раздался звонок в дверь.

— Бонжур, — сказал Марк, проходя в кухню. — Приношу тысячу извинений за опоздание, но мы с Элен были заняты.

Элен — француженка, жена Марка. Он всегда прилетал в Россию с ней, но никогда не приводил ее на ужины в их дом. Как-то Ирина не удержалась и все-таки спросила его, почему. Ответ ее удивил: чтобы она не узнала, что такое антипод нормальной семьи.

— Вы всегда заняты, мсье. Вы точно принц или король целой страны, — сострила мать с унизительной ухмылочкой на губах.

Как же она терпеть не могла это вечное напоминание об изменах мужа! Начал ходить налево в молодости, этот его отпрыск даже старше Иры! Еще и в семью его притащил, все ему дал и звал на их ужины! Она не хотела, чтобы ее чистокровные дочери якшались с этим ошибочным плодом, результатом разгульных сперматозоидов мужа.

— Что вы, maman, — с французским акцентом проговорил Марк и сел напротив нее, — просто не хочется заставлять вас пить желчегонное после моих визитов.

Несколько пар глаз уставились на него в немом изумлении. Спаржа на тарелке Ирины уже бы давно свернулась от такого накала страстей за обеденным столом, имей она душу. Но вместо этого ее неловко терзали вилкой, вымещая свои чувства.

— Не будем о плохом, — прервал затянувшуюся и переходящую в активную холодную войну отец и обратился к Дарине. — Ну что, дорогая, Ире готовиться к полету в Майами?

Замученная вконец спаржа была оставлена, и Ирина подняла на сестру взгляд, полный счастья. Майами с Дариной и ее друзьями! Возвращение былого веселья.

— Я не знаю, пап, — пробурчала себе под нос Дарина, краснея от злости и от того, что отец намеренно ставит ее в такое неудобное положение при всех. А почему, черт возьми, ей должно быть неудобно?! Почему ей навязывают Иру в поездку, куда она ее брать не хочет? В чем ее вина? — И вообще, пап, Ира инвалид! — взорвалась после долгого дня споров с отцом она. — Мы летим не на частом самолете, а на обычном! Как ты прикажешь с ней быть? Что ей там делать?

— Самолет не проблема, мы все организуем, — ответил Анатолий Викторович, не смотря на младшую дочь, чтобы не видеть выражения ее лица.

За столом повисла гнетущая тишина. Даже у острого на язык Марка не нашлось что сказать.

— Я не инвалид, — голос Ирины, точно струйка холодного воздуха, разрядил накалившуюся добела обстановку за обеденным столом, — я красотка.

Ее улыбка, подобно светящимся в темноте точкам-сверчкам, озаряла душную атмосферу обоюдной и вездесущей, проникающей во все поры ненависти. Девушка потупила взгляд, но не смогла спрятать в недрах души эту мимолетную, живую, полную неуловимого ребячьего куража улыбку. Такой кураж испытывают молодые девчонки, когда мысли, словно рой обезумевших пчел, кружат вокруг одной соты с медом — его имени.

— Прости? — бровь матери вопросительно поднялась.

— Ваня не разрешает мне называть себя калекой или инвалидом, — объяснила она, стараясь погасить все страстные, пылкие нотки в голосе. — Он велел мне заменять эти слова «красоткой».

Дарина красноречиво фыркнула и вернулась к своим блинчикам с черной икрой. Какая чепуха! Лишь бы только Ира поняла, что она не является желанным гостем в их шумной компании. Вечно младшая сестра висит на хвосте, как репейник! Почему старшие должны отдуваться за эгоистичные решения родителей родить еще одного ребенка?! Вот пусть сами с ней и таскаются!

— Ваня? — продолжала допрос мать. — Тот бедный парень из деревни? Прораб у отца?

— Да. К чему напоминать про то, что он бедный? Ты могла сказать, что у него глаза цвета чистого льда. Это более выгодная характеристика, — все-таки вступила на защиту Волкова Ирина.

Оксана Дмитриевна отложила приборы, и взгляд ее обычно слепых к дочери глаз заскользил по ней в порыве отчаянного любопытства. Уж не изменяет ли ей рассудок…

— Ты ли это, Ира? Совсем тебя не узнаю. Или ты уже забыла, как раньше выражалась о таких молодых людях? — Видя смущение девушки, она решила надавить на этот нарыв и выдавить гной сразу. Пусть больно, но отрезвит. — Ты называла их бесполезными нищебродами, а одного, этого… Петра, назвала вообще нищим щенком, помнишь?

— Оксана, хватит, — мягко попросил отец, не имея веских возражений против Волкова, но имея недовольство видеть дочь в таком растерянном, униженном состоянии. — Ирина взрослый человек, у нее вполне могло произойти переосмысление ценностей. Нет нужды понукать ее прошлыми мыслями и идеями. Всем свойственно заблуждаться. А молодости тем более.

Он знал, о чем говорил. Главная ошибка его молодости, плавно перетекшая в ошибку всей жизни, сейчас сидела рядом и отчитывала его дочь. Молодость — прекрасная пора цветения тела, когда груди девочек наливаются силой, точно бутоны живительным нектаром, а нескладные, угловатые фигурки приобретают соблазнительные формы со всеми волнующими мужской взгляд выпуклостями и изгибами. Однако молодость, в противовес физическому благоуханию, также пора страшных предрассудков, зачастую непоправимых ошибок, неверных суждений. Молодость сочетает в себе и черное, и белое. К сожалению, имея великолепное время для свершений, люди, совсем недавно вставшие на путь взрослой, порой тяжелой жизни, не могут распорядиться ей верно, набредают на постоянные тупики стереотипов и клише.

— Это абсолютно ложное переосмысление, если оно вообще имело место. Ты слишком много времени проводишь с этим парнем. Нужно найти тебе какое-нибудь занятие, — упорствовала в своем Оксана Дмитриевна.

— У меня уже есть, мам. Мне нравится проводить время с Ваней. Я помогала ему топить печку для бабушки, он познакомил меня с Собакой, выиграл при мне футбольный матч…

— Вздор! Этот Ваня, — лицо женщины приняло форму глиняной маски, каждое движение лицевых мышц грозило тем, что она просто рассыплется, — совершенно нам не подходит.

— Он подходит мне, — с нажимом, но все же тихо сказала Ирина.

— А ты что же, уже не из нашего круга?

Так и хотелось крикнуть: «Да! Не из вашего!» Но ведь это не так. Слова матери, точно удар молнии, пришлись по самому сердцу. В погоне за своим новым «я», робким и всех боящимся, она напрочь забыла, какой дрянью была совсем недавно. Однако сейчас казалось, что вся семья — это отдельный от нее синдикат, а сама она разительно изменилась, чтобы быть с ними заодно.

Но, как ни крути и ни рассматривай под разными углами — смыть, затереть жесткой губкой, точно темно-ржавые узоры налета на белой поверхности кухонной плиты, удалить пятна на своей биографии невозможно. Вчера и сегодня — это не разные эпохи, как многие любят говорить. Вчера всегда будет влиять на сегодня, либо укрепляя, либо расшатывая его фундамент. А сегодня всегда будет опираться на вчера, как бы тщательно человек не скреб наждачной бумагой свою прошлую жизнь.

— Maman, papa, расскажите о вашей жизни. Чего мы всё про Иру? Будто нет тем интереснее, — встрял в разговор Марк, напоказ принижая значимость сестры, чтобы отвести от нее внимание стервятницы — матери.

Сославшись на плохое самочувствие, Ирина откланялась этому параду замшелости и верному следованию седовласых, изживших себя традиций и уехала в свою комнату. Рассказать о творившейся в душе войне с легкостью могли дрожащие пальцы, которыми она сейчас перетряхивала вещи в поисках волшебного ключика.

В одном из ящиков шкафа она спрятала сигареты, которые раньше были символом принадлежности к элитной молодежи. Когда Ирина поняла, что не может больше ходить, депрессия заронила в ней семена, и со временем они проросли в перекрывающий дыхание плющ. Пришлось избавиться от сигарет, закрыв их под замок, чтобы не убить себя постоянным пыхтением никотиновым дымом, лишь бы ублажить нервную систему и не свихнуться.

Ящик был вскрыт, абсцесс тоже. Первая затяжка в открытое окно, и по нервным нитям потек целительный яд.

***

Путы сна, точно врезающиеся в тело канаты, не отпускали Волкова. Он устал и морально, и физически. Его тело было сильным и закаленным: спорт и тяжелая работа не давали ему спуска. Пыхтеть как паровоз, пытаясь выжить, стало нормой в его жизни. Порой не хватало дыхания, но никто за него дышать не будет, поэтому приходилось делать вдох поглубже и продолжать свой путь.

Глаза Ивана распахнулись и встретили натяжной потолок. Ясно, где он и почему тело, словно бы провалилось в сахарную вату или нежнейшие клубы облаков. Мужчина повернул голову и увидел то, что ожидал — Лилию. В доме бабушки такой мягкости не сыщешь ни на одной перине.

Видимо, он остался у нее, чтобы не ехать поздно ночью в Терехово и на одну-единственную ночь забыться в женских объятиях. Которые отнюдь не были ласковыми и нежными, дарящими мужскому телу свои пронзительно трепетные касания. Лилия была статуей, выдолбленной в камне, жесткая и внутри, и снаружи. Но другой альтернативы он не имел.

Вставать Волков не торопился. Его мышцы горели праведным огнем после долгих тренировок в школе, каждый вдох отдавался болью в торсе. Кубики пресса порой становятся кошмаром. Слишком много сил и энергии они у него забирают. Мысли снова вернулись к спавшей рядом (и он был уверен, голой) Лилии. Он к ней никогда не испытывал высокой страсти, любовь так и не воспламенилась между ними синим пламенем, не сожгла их дотла, так, чтобы ничего не осталось. Возможно, этот секс можно было назвать безмятежной привязанностью…

— Доброе утро, — проворковала девушка, медленно открывая глаза.

Она перекатилась ближе к нему и положила голову на его грудь, рассеяв по ней свои длинные пшеничного цвета волосы. Неосознанно, повинуясь каким-то внутренним силам, он втянул носом аромат ее волос. Ничем не пахнут. Абсолютно. Не то что волосы Иры, всегда издающие тонкий, изысканный аромат, словно окутывая ее аурой женственности, причем настоящей. От Лилии порой исходили вульгарные ароматы духов или резкие отзвуки шампуней и масок для волос, но они были жеманные, прециозные, наигранные, будто бы подражающие шарму и беззаботности, с какими носила очарование дочь Вересова. Именно носила, как аксессуар — шарфик, небрежно, но в то же время точно выверенно, накинутый поверх тонкой шейки.

— Ва-ань, — протянула она и поцеловала его сосок на правой груди, — может, ты не будешь мужем на ночь? Жить одной в квартире скучно, переезжай.

— Мы это уже обсуждали, Лиля. Какой смысл в том, чтобы начинать еще раз? Я не хочу быть художником, который один раз изорвал холст в клочья, а потом снова пробует его восстановить.

— Зато в эту постель ты возвращаешься регулярно! Я тебе не держатель борделя и единственная его работница, понял? Либо возвращайся на официальных правах, либо ищи другую койку!

Девушка вихрем подлетела с кровати, давая Волкову лицезреть свою скульптурную, спортивную фигуру. Ни грамма лишнего веса или даже лишней кожи. Совершенно сухое, выстроенное по лучшим канонам бодибилдинга тело. Крепкие ягодицы, которым так не хватало порой мягкости и некоторой пружинности; отчетливо проступающие мышцы рук, которые по определению не могли ласкать, только сдавливать в захватах; мощные бедра, во время прикосновения к которым не испытываешь щекочущего возбуждения и желания осыпать их поцелуями, поскорее поднимаясь к заветному месту, которое пряталось между ними.

Иван застонал и откинулся на подушку головой, потирая лицо ладонями. Запустил лицо — уже заросло щетиной. А щеки-то помнили и до сих пор хранили на себе горячие печатки — поцелуи Иры, так стеснявшейся проявления своих чувств. Волков не заблуждался насчет природы этих ее эмоций. С первого взгляда на ее смущение и красные щечки становилось понятно, что она невинный цветочек. Поэтому ее так тянет к нему; он не мог не ощущать эти сбивающие с ног флюиды сексуальности. Он мужчина, а ее женская сущность изнывает от жажды раскрыться, вступив в близкий контакт с противоположным полом.

Он не мог привлекать ее как мужчина: слишком не похож на то, что эта девушка должна видеть каждый день в своем обществе. Красивые, ухоженные мальчики, последователи куклы Кена, на дорогих автомобилях и в костюмах от именитых дизайнеров. В нем же не было ничего из этого. Только грубая, но знающая свои границы сила; любовь к жизни, хоть порой она и была недостойна этого преклонения; простая машина, но заработанная своим трудом, каждая копейка была только его.

— Волков, ты кофе будешь? — окрикнула его хриплым голосом Лиля.

«Волков, — усмехнулся он. — Ясно. Ночной секс забыт, теперь только дневная формальность».

— Буду. Ты знаешь, какой я люблю. А я в душ!

— Знаю я, да. Я все про тебя, козла, знаю, но ты воротишь от меня нос.

В своем стиле. Поэтому они и расстались когда-то. Слишком Лилия мужественная, в ней просто взрывается маскулинность, мужские повадки и модели поведения стали ее собственными. Она работает с ним в школе, преподает бокс девушкам и занимается бодибилдингом. Сначала его привлекла ее грубость, но с возрастом душа стала требовать заботы и понимания, нежной женщины рядом, хрупкой, точно фарфоровая ваза. Любому нормальному мужчине хочется чувствовать себя стеной, охраняющей маленькую пышную алую розочку, давать ей покровительство и тепло от всех северных ветров. Накачать мышцы и прокурить голос он и сам может. В женщине должна быть сладкая обольстительность и немного горьковатая пленительность. Она должна манить мужчину, как одинокого путника манит маяк. Как огонь подзывает к себе мотылька.

— Держи свой кофе, Волчара, — встретила его Лиля в кухне.

— Имя мое ты уже ввиду дурного характера забыла?

— Ваней ты станешь, когда мы снова будем парой. А для парня, который приезжает переночевать у меня и потрахаться, сгодится и Волчара.

Мегера! Уже не в первый раз он ощущал тупую боль разочарования от того, что вообще с ней связался. А что делать? Он ведь живой: дышит, чувствует, в конце концов, хочет. Невозможно убить в себе чувства работой, они все равно дотошно сверлят мозг просьбами найти лучик женского тепла, частичку женской заботы, крупицу женской любви. Вот и кинулся на первую попавшуюся и согласившуюся встречаться и жить с бедным, но чертовски привлекательным (ее слова) парнем.

— Больше этого не повторится, Лиля. Ты знаешь, я верен своему слову.

— Это все знают. Ты прям эталон мужского характера. Не устаешь быть идеальным? — поддразнила его она.

— Не устаю быть мужчиной, каким был рожден и каким мать хотела меня видеть.

Лилия закатила глаза. Волчара такой Волчара! Всегда непреклонный, строго следующий своим принципам, которого просто невозможно сбить с пути истинного.

— Мы изжили себя, Лилия. И этот обрывочный секс, не подкрепленный больше никакими чувствами, причиняет только боль наутро нам обоим. Не будем себя растрачивать впустую.

Он оставил кофе недопитым и ушел одеваться, чтобы уйти из этой квартиры раз и навсегда.

— Как ты заговорил! Сраный философ, — донесся ее недовольный голос из кухни. — Так и скажи: «Появилась другая, но компас иногда сбивается, и я оказываюсь в твоей постели».

Волков промолчал. Никто у него не появился. Да и пора бы уже ей знать, что его компас никогда не сбивается на измены и предательства. Еще одна причина порвать все связи и сжечь мосты с этой девушкой: она так и не узнала его за прошедшее время.

***

— На улице уже не так тепло и солнечно, — сказал Иван, усаживая Ирину в коляску, — поэтому мы переместимся в здание. Ты не против?

Девушка посмотрела на небо: серо-синее, точно разводы гуаши по альбомному листу. Тяжелые капли дождя уже свисали с этих серых комков ваты. Наверное, она не против испортить прическу и макияж.

— Я ждала, когда мы снова сможем встретиться. Дома так скучно. Дарина улетела в Майами, теперь в комнатах стоит тишина похуже, чем на похоронах.

— Не могу гарантировать, что сегодня будет очень весело, — улыбнулся Волков и вкатил ее в помещение, где проходила тренировка. — Я работаю, а значит, у тебя будет незапланированный матч по боксу.

Ирина ответила ему безропотной улыбкой. Пусть делает, что хочет, лишь бы изредка уделял и ей внимание. Видеть его уже было счастьем.

На ринге она увидела несколько пар молодых людей, вероятно, школьники старшего возраста. Такая атмосфера была ей непривычна. Пристальным взглядом, врезаясь в его быстрое, ловкое тело, девушка следила за Волковым. Он то учил кого-то из ребят, то сам вставал в пару и принимал бой. Ее завораживала его сила, тело гудело, настраиваясь на частоту Ивана, точно радио.

Он сошел с ринга и скинул с себя мокрую майку. Ирина слегка прикусила губу, ею овладело огромное искушение. И откуда же появилась эта похоть под личиной томного возбуждения? Откуда все эти первобытные желания обладания? Девушка тряхнула головой, словно отгоняя постыдную, бессовестную мошкару мыслей. Она никогда такой не была: трепещущей перед мужчиной, краснеющей и стесняющейся голого торса. Да она девственности лишилась на какой-то пьяной вечеринке с сыном одного из богатых друзей отца!

Этот первый секс, который должен стать знаковым и запомниться навсегда, она совсем не помнила. Он просто предложил покувыркаться, когда они уже не соображали ничего от неустанно сменяющихся бутылок дорого алкоголя. Почему нет? Секс и секс. Все из ее круга уже им занимались, некоторые партнеров меняли в геометрической прогрессии: чем толще кошелек, тем привлекательнее кандидатура.

— Ну что, Ванюша, еще не передумал насчет нас? — спросила подошедшая к нему мужеподобная девушка.

Ирина с интересом вытянула шею, точно любопытный гусек, и стала прислушиваться. Дыхание перехватило, когда эта девушка без всякого стеснения повисла у него на шее и буквально вдавила губы в его. Кровь застучала в висках, а сердце просто напропалую кидалось в бой, разбиваясь о грудную клетку изнутри. Она быстро отвернулась от них, чтобы ее не уличили в подглядывании, а глаза уже плавали в соленых озерах слез.

В голове стоял такой шум из кричащих наперебой мыслей о том, как она глупа и наивна, что Ирина не слышала разговора Волкова и Лилии. Ее пальцы побелели от силы, с которой она сжимала подлокотники коляски. Встать бы сейчас и убежать! Проклятые ноги!

— Эй, Ира! — перед ней возникло лицо Ивана. — С тобой все хорошо?

Она сморгнула слезы и то ли мотнула головой, то ли кивнула, но Волков не понял, что это означает. Подняв ее, стройную, как ивовая веточка, на руки, он переместил эту пушинку на диван.

— У меня есть немного свободного времени, решил поболтать с тобой. Ты точно хорошо себя чувствуешь?

— Да, — слабым голосом ответила она.

А в голове, точно сверхскоростная торпеда, пронеслась мысль: «Это твое наказание». Когда-то у нее не было тормозов, и она делила постель с несвободными мужчинами, плюя на их вторых половинок с высокой колокольни. Считала, что преград для нее в принципе не существовало. Она красива, богата, в постели открыта к экспериментам. Любой мужчина (и не так важно, есть ли на его шее удавка в виде жены или девушки) будет не против отдаться во власть ее лукавых чар. Что было с ними дальше, ее не интересовало.

— Послезавтра в это время я буду на объекте твоего отца. Если хочешь, можем съездить туда вместе. Только обязательно спроси у него разрешение.

— Хорошо. Эти «Вересковые поля» уже поработили всю Москву, а отцу все мало.

— А еще он явно любит себя, — по-дружески подтрунивал Волков, намекая на название сети гипермаркетов и фамилию их семьи.

— Это точно.

Теперь она не знала, как с ним общаться, когда выяснилось, что Ваня Волков уже занят другой девушкой. Намерений переспать с ним наперекор тому, что он не свободен, даже не возникло. Ирина уже достаточно хорошо изучила его тип личности. Волчара не будет изменять своей любимой, даже если Вересова осыплет его алмазами и золотом. Его душа явно не продавалась, и в торгах не было смысла.

— С твоим настроением что-то случилось. И мне это не нравится. Сейчас попробуем одну классную штуку.

— Какую? — встрепенулась Ирина.

— Такую, — сказал он и протянул ей руки. — Раз уж ты выбрала мое общество, я не имею права праздно тратить драгоценное время. Будем вставать, сколько можно передвигаться на колесах. Такие ножки должны стучать каблуками и собирать шлейф свернутых мужских голов.

Воздушная одухотворенность окрылила Ирину. Умел он найти слова, способные залечить царапинки и ранки на ее душе, которая перерождалась из гусеницы в бабочку.

— И что… мне вставать?

— Да, как ты делаешь с тренером.

Ее ладошка легла в его сильную руку, и тепло закружилось воронкой под кожей. Она сильнее сжала его руки, чтобы чувствовать, как кожа плотно прижата к коже, как ток пульсирует в ее пальчиках. Было тяжело вставать, она уже долгое время отказывалась от услуг тренера, потеряв веру в себя.

— Не смей опускаться так быстро, — произнес Иван, держа ее крепко, как филигранную ювелирную статуэтку. — Думай о том, что ты получишь взамен, если заставишь себя терпеть боль. Красивые платья, Ира!

Ирина зажмурилась и привстала, чувствуя онемение в ногах и свинцовую тяжесть, которая тянула ее к земле.

— Высокие каблуки!

Еще чуть-чуть, ведь он верит в нее. Еще немного, ведь он смотрит. Она не может показать ему, как слаба духом.

— Походы на светские мероприятия! — продолжал вдохновлять ее Волков, но он даже не догадывался, как мало стали значить перечисленные им вещи.

«Ты!», — подумала девушка и встала на ноги, продержалась ровно секунду и опустилась в коляску.

По ее лицу если только пот не катился. Как же это было сложно! Иван опустился перед ней на корточки и сказал:

— До нашей следующей встречи найди причину, которая будет достаточно сильно тебя мотивировать, и мы продолжим занятия. Договорились?

Девушка кивнула, а про себя подумала о том, что уже нашла такую причину. Это был он.

6

В великой игре, которая зовется жизнью,

самыми несчастными оказываются те,

кто боится рискнуть стать счастливым.

Гийом Мюссо

Желания очень часто противоречат возможностям. Наверное, всем хорошо знакомо чувство душевной жажды встречи с дорогим для тебя человеком, когда все внутри покрывается трещинами, как поверхность пустыни. И только его взгляд, его обворожительная улыбка, пузырьки его смеха, разряживающие воздух, могут наполнить полость внутри тебя животворным кислородом, напоить освежающей водой.

— Думаю, еще чуть-чуть ты можешь побыть на улице, если хочешь. Дождь начнется минут через пятнадцать, — с видом знатока природы сказал Волков, подкатывая коляску ближе к дому. — Мне нужно зайти к ба, а ты решай, со мной пойдешь или тут останешься.

Ирина посмотрела на него снизу вверх, отмечая, как октябрьский настойчивый ветерок трепал его темные волосы цвета зрелого каштана. Этот ветерок вел себя довольно агрессивно, забираясь под куртку, продувая ноги в кроссовках, взметая пряди волос в бушующем беспорядке. Он был предвестником крикливых холодных ветров, которые чуть позже начнут колотиться в двери и окна, запугивая своими завываниями. Природа почти избавилась от летнего дурмана, начиная замораживать свои лучшие творения, готовясь к зиме, чтобы сохранить их до следующей цветущей поры.

— Я тут еще погуляю, — ответила девушка, чьи легкие не успевали вдыхать эту колкую свежесть и наслаждаться ею после душных стен родного дома. — Не беспокойся обо мне, я сама смогу въехать в дом.

— Ты как скажешь иногда, Ира, — Волков опустился перед ней на корточки и накрыл ее ладони своими, согревая их, точно пушистыми варежками. — Не беспокоиться о тебе я не могу, пока ты доверена мне. Не замерзла?

Сейчас бы кивнуть, сказать, что замерзла, но совсем не телом, а душой. Иногда ей достаточно реалистично казалось, что от Вани исходит лучами тепло, которое она не видит, но точно чувствует. Ветер не переставал наносить свои подлые удары под одеждой, но его прикосновения давали телу температурный скачок в сто градусов. Или это самовнушение, которым часто занимаются влюбленные?

— Нет, — тихо произнесла она и, стеснительно протянув к нему руки, обвила его шею, таким образом обнимая Ивана. — С тобой мне тепло.

Волков не сопротивлялся. Он относился к ней как к младшей сестренке. Классной, красивой, по-детски наивной малышке. И старался всеми силами не позволять себе плотских мыслей в ее адрес, ведь негоже испытывать сексуальное влечение к сестренке. Однако напор ее чувственности, которым девушка накрывала его, точно воздухонепроницаемым куполом, пошатывал твердость намерений Ивана. С ней он задыхался похлеще, чем в самых интенсивных спаррингах.

— Твой обогреватель будет близко, зови, если понадоблюсь, — усмехнулся мужчина и выскользнул из объятий ее тонких ручек.

Девушка проводила его тоскливым взглядом. Когда Волков скрылся, она достала свои любимые тонкие Vogue и затянулась, судорожно щелкая зажигалкой. Что-то душевный покой навсегда покинул ее, словно бесплотный призрак отделился от тела и улетел скитаться по бескрайним просторам мира. Так всегда происходит, когда в жизни женщины появляется тот самый мужчина: ее. Он забирает покой, все осени и зимы, краски, запахи. Он заполняет собой все, чем дышишь, чувствуешь, осязаешь. Этот мужчина становится кем-то большим, чем ты сама.

Ирина курила и стряхивала пепел на поблекшую траву и промерзшую почву, ощущая пепел чем-то чужеродным на этой земле. Как и она сама была чужой в жизни Волкова. Неправильно было тянуть к нему руки и ставить его в неловкое положение, ведь он не может (а она была уверена, что хочет) скинуть ее руки с себя и тем самым обидеть. В Москве его ждет Лилия; на вкус Ирины слишком уж дубовая и аляповатая, но судить не ей, а Ване, который нашел что-то в этой огрубелой женщине.

Впервые в жизни ее посетила дельная мысль, которая раньше, при ее-то образе жизни, не могла и вовсе родиться: встречают по одежке, а провожают по уму. Скорее всего, в Лилии были такие душевные качества, которые брали верх над ее мужеподобностью. Наверное, сердце действительно мышца непредсказуемая, и просчитать наперед его ходы просто нельзя. Оно сумасбродно и своенравно, влюбляется и не спрашивает твоего мнения. А ты мучайся.

— Ира, черт побери, что это такое?! — взревел Волков, появляясь на крыльце дома.

Он подошел к ней и, когда ее губы уже обхватили сигарету, отобрал дымящуюся никотиновую палочку. На ней рубиновыми пятнами перекатывались следы от помады сердоликового цвета. Подошва кроссовка Ивана перекрыла гадости кислород, и, издав последний ядовитый вздох, сигарета потухла.

— Еще раз увижу у тебя в руках (а еще хуже в зубах) сигарету, и сюда можешь больше не приходить!

Ирина растерялась и не нашлась, что ему ответить, а он уже закатил ее в дом.

— П-прости, Ваня, — забормотала девушка, не понимая, что его так разозлило.

Волков вкатил коляску в кухню, где разогревались различные вкусные блюда. Воздух стал невидимым панно из запахов: овощи, курица, специи, что-то сладкое. Запах уютного уголка, где тебе всегда рады и о тебе позаботятся.

— Ира, сигареты для девушки — это ужасно, — сделал серьезный выговор он. — Лилия тоже курит, терпеть не могу этой вони от нее. От такой красавицы должны исходить только ароматы духов и любви, но никак не запах табака, который красит, пожалуй, только уголовников.

После слов о Лилии Вересова уже слушала его тираду вполуха. Она не будет олицетворением негативных черт его девушки, она будет лучше!

— Я ни в коем случае не указываю тебе, как жить. Думаю, никто не вправе этого делать, но я предупредил: ко мне и близко не подходи с сигаретами в руках. Вообще, зачем ты куришь? Чтобы делать глупости, тоже нужна причина, — подмигнул ей Волков и отошел к плите.

— Это модно, — пожала плечами девушка. — По крайне мере было, когда я начинала курить в школе. Тогда еще было круто хвастаться тем, какие дорогие сигареты удалось достать через более взрослых друзей.

Иван усмехнулся. В его школьные годы считалось крутым выше всех перепрыгнуть через козла на уроке физкультуры, пробежать быстрее всех кросс, отличиться в день учебной тревоги. Теперь ясно, откуда в этих золотых и платиновых детях из элитных школ столько дерьма — его вливают в них с детства ложными ценностями.

— Ты не подумай, что я… — запальчиво начала Ирина, но осеклась. Что она хотела сказать? Что она не такая уж и плохая, как по всем параметрам могло показаться? — Ну, не подумай, что я такая…

Господи! Какой стыд! Она закрыла лицо руками и почувствовала на щеках жар раскаленной печки, она задыхалась от своего конфуза. Руки Волкова легли ей на плечи, он наклонился к ней и сказал:

— Иринка-пушинка, перестань, — его голос овеял ее ушко теплым воздухом. — Я ничего худого о тебе не подумал. Наверное, я как бабка тебе выговаривал. Не хватало только слов о том, что на тебя Сталина нет.

Перед ней появилась тарелка горячего ароматного супчика. Ирина втянула носом этот потрясающий мясной запах с нотками укропа, петрушки и перца. Желудок заурчал, словно кит, издающий брюзгливый, голодный клич.

— У меня столько недостатков, — пролепетала она, все еще дыша внутри лавой от смущения.

Волков устроился напротив нее, получая удовольствие от ее багряных щечек. Он не помнил, чтобы Лилия хоть раз проявила такие женские качества, как стеснение, заигрывание, флирт. Не было в ней этой женской чертовщинки, которая заставляет мужской гормональный фон сходить с ума. Ира же дарила ему такие ощущения сполна.

— Пока заметил только один: курение. Прекращай. Красные следы помады классно смотрятся на мужской груди, но не на сигаретах.

В ее глазах, которые при скудном освещении кухни казались караковыми, завились атласные пятнышки хмеля.

— Ты так думаешь? — спросила она и посмотрела на него хищным взглядом лисицы, у себя в воображении рассыпая по его груди карминные отпечатки своей алой помады.

Иван еще раз убедился в том, что она до сих пор безгреховный цветочек. Ему и в голову не приходило, что ее реакция может быть обусловлена не тем душевным ажиотажем, какой возникает у людей при разговорах о клубничке, а неподдельной симпатией. Комплексом неполноценности Волков никогда не страдал, но в случае с Вересовой ему не доставало мужества убедить себя в том, что он ей нравится как мужчина.

— Абсолютно. Девушка должна быть нежной, точно шелк, певучей птичкой, грациозной ланью. В общем, полной противоположностью нам, грубым, неотесанным мужчинам. Но у каждого свои вкусы, конечно. Кому-то и волчицы по душе.

— Тебе, например.

Волчара выбрал себе волчицу под стать. От одного вида Лилии коленки начинали ходить ходуном в такт зубам. Такой точно отдашь победу без боя, больно уж пугает ее бравость. Да уж, подумала Вересова, никогда еще в жизни она не боролась за мужчину. Слишком мелкий приз, чтобы за него драться. Этих мужиков в ее жизни было пруд пруди, просто ткни пальцем и получишь. Проще, чем купить мороженое.

— С чего ты это взяла? — удивился Иван, принимаясь за чай и пирожное. — Я нормальный парень и люблю ощущать под своими руками покладистую и сговорчивую изящность, а никак не заскорузлую, черствую бесчувственность.

— Ну-у, Лилия не то чтобы такая бесчувственность, как ты сказал, но… Как бы маловыразительная…

Волков просиял улыбкой; до него дошло, почему Ира окончательно потерялась в волнении после того случая в зале. Лилия без тормозов, он уже привык к подобным ее выходкам.

— Она не моя девушка, больше не моя.

— Но вы целовались тогда…

— Это она целовалась. Я даже не успел среагировать. Ты же видела Лилю, попробуй окажи ей сопротивление, — рассмеялся Иван.

— Опасно для жизни, — вторила ему Ирина, прямо на его глазах как будто скидывая с себя груз ненужных тревог.

В душе стало больше места после того, как она вытащила на мусорку Лилин скарб из своего сердца. Ее Волчара свободен! Только дает ли ей это хоть какое-то преимущество?

— Дождь, — констатировал факт Волков.

На улице заморосил дождик, впиваясь своими жидкими руками в стекла, словно зовя на помощь. Ирина посмотрела на решето дождевых капель, каким стало окно кухни, и подумала о том, как замечательно она себя сейчас чувствовала. Только в дождь можно отведать эту магию тишины и некой ностальгический грусти. Полыхнула молния, и девушка вздрогнула.

— Не бойся, — успокоил ее Иван и погладил по костяшкам пальцев.

— Я бы погуляла сейчас под дождем, побегала по мокрым полям, была бы такая возможность.

— Уверен, что на ледяной горке ты точно покатаешься! К зиме мы поставим тебя на ноги. Это стало делом чести — увидеть тебя бегающей и прыгающей.

— Скажи, Вань, зачем это тебе? Зачем ты гуляешь со мной, не даешь мне скиснуть, развлекаешь меня, вообще, носишься со мной?

Она боялась его ответа и одновременно нуждалась в нем. Может, он скажет, что ему до слез ее жаль? Тогда она сможет избавиться от наваждения по имени Ваня, стряхнуть с себя, как катышки с одежды, эти липкие чувства. Возможно, он признается, что она ему небезразлична? В таком случае она сможет открыть ему душу в ответ, облегчить свою тайную ношу.

— Ты задаешь прямой вопрос, поэтому и я отвечу честно: не знаю. Вроде для всего в этой жизни должна быть причина, но я пока не могу ее сформулировать.

— Тебе… тебе жалко меня, да?

Ирина наклонила голову так, чтобы волосы шторкой прикрыли часть лица. Услышать положительный ответ на этот вопрос было боязно.

— Ни капли. А что, есть повод тебя жалеть?

— Но как же мои ноги…

— Ты сама рвешь себе душу и накручиваешь проблему, точно моток ниток. Все люди болеют: у кого-то горло болит, у кого-то рука сломана, кто-то вообще прикован к постели. Конкретно ты временно обездвижена. Прими это как некий урок, извлеки из него свою истину.

— Я уже это делаю, — прошептала она.

— Вот и молодец. Ты в курсе, что жизнь не такая уж сложная? Мы постоянно ковыряемся в ней, выискивая изъяны и дефекты, а потом решаем всю эту кучу проблем с видом вконец уставшего от трудностей бытия мученика. А еще мне порой бывает одиноко, ты скрашиваешь мои сиротливые часы покинутости всеми.

И Ваня Волков мог быть одиноким. Для нее это стало откровением. Ирине казалось, что такому дивному мужчине не приходится страдать от одиночества. Все-таки что-то в этой жизни идет не так, если она со всеми своими деньгами была жутко одинока, и он со всей своей душевной красотой вел аскетичный, отшельнический образ жизни.

В окне показались мокрые лапы и стали его царапать. Ирина вскрикнула и обернулась. Подпрыгивая, в стекло билась промокшая до нитки Собака.

— Ваня, может, впустим ее?

— Я потом дом не отмою от грязи. К тому же она уже вымокла вся.

Ей так хотелось впустить бедное животное, которое уже стало похоже на плюшевую, истрепанную игрушку, в дом. Надо как-то уговорить Ваню…

— У меня есть один аргумент, который может поколебать твою уверенность, — таинственно сказала она. — Только я могу поделиться им с тобой на ушко.

Разве может мужчина устоять перед такой заговорщической, многозначительной интонацией, которая клубами вырывается из уст миловидной девушки? Он приблизился и наклонился к ней, заинтригованный этим аргументом.

— Пожалуйста, — попросила Ирина, и ее губы бархатом полелеяли его щеку.

Волков покачал головой и ушел впускать животное.

— У женщин есть самое мощное из всех оружий мира, — улыбнулся он. — Мы, мужчины, за ваш поцелуй в щечку повернем время вспять.

Собака вбежала в дом и, проделав ряд сверхбыстрых манипуляций, забрызгала их водой. Ирина засмеялась и погладила ее влажную, сбившуюся в комки шерсть, когда та подбежала к ней в поисках ласки.

— Я еще могу тебя поцеловать, если ты дашь мне немного колбасы, — закусила губу она и часто заморгала глазками, прижимая к себе животное.

— Собака, Собака, — вздохнул Иван, но достал из холодильника вареную колбасу. — Ба нас выгнала бы отсюда, увидь она это безобразие. В детстве я часто таскал котов, собак и даже мышей в дом. Ух, мне прилетало веником, и мы вместе с животным катились кубарем из дома.

— А сейчас она не увидит? Или, может, ты спрячешь веник? — хихикнула девушка, скармливая куски колбасы собаке.

Ее теплый шершавый язык сметал у девушки с ладони еду, а большие глаза светились благодарностью. Забрать бы к себе этого зверя! Жаль, нельзя. Мать хватит удар. Это же негигиенично, нестерильно, грязно и вообще противно.

— Она совсем сдала, — тихо сказал Волков, трепля собаку по голове. — Я… я боюсь, что однажды здесь останусь только я. А к фотографиям умерших родителей добавится фото бабушки.

— Мы можем поговорить об этом, — нерешительно сказала она, поглаживая Собаку и смотря на Ивана.

— Зачем тебе это, Ира? Теперь у меня назрел логичный вопрос. Зачем тебе собирать все эти жалостливые истории из моей жизни, точно мух на липкую ленту?

— Ну, я хотела просто поддержать тебя… Не подумай… Ладно, все, извини.

Его реакция выбила все пробки у нее в голове. Она просто хотела отплатить ему добром, выслушать, может, что-то утешающее сказать. Хотя кого она обманывает? Рублевская девочка не может даже толком посочувствовать, ибо ей не знакомы такие перипетии жизни.

Иван не стал объяснять ей причины своей реакции. А они довольно банальны: мужчина не должен обременять женское сердечко своей болью и своим горем. К чему делиться грустью? Этим Ира была богата и сама. Лучше он будет раздавать ей радость и веселье, сколько сможет их у себя найти.

— Ты готова к самой тяжелой части нашего бездельничества?

Собака, видимо, решив, что вопрос был адресован ей, громко тявкнула. Ирина залилась смехом, сильнее почесывая эту милую псину за ухом.

— А ты, бездельница, получишь, если будешь вмешиваться в чужие разговоры, — пожурил ее Волков и переключил внимание на Иру, которая светилась как солнышко на небосводе. — Так что, идем?

— Куда нас зовет Ваня? — спросила она, обращаясь все так же к животному.

— Ко мне в комнату.

Волков повез девушку к себе. В душе он немного стеснялся того, что она там увидит, но что сделаешь? Это ее выбор — прозябать в его бедности и невзрачности днями.

— В общем… — замялся мужчина, — тут ковер на стене, считай, классика. Ковер на полу… Телевизор старый, так как я эту штуку стараюсь избегать.

Девушка огляделась: старехонький диван цвета табачной жвачки, заматорелое дерево мебели, пестрые ковры, пыль на телевизоре. Точно параллельная ее дому вселенная, где каждая поверхность натиралась до блеска прилежными слугами.

Собака запрыгнула на диван; запах старины щекотал ее ноздри, как острый запах перца. Животное высунуло язык и часто дышало, уставившись на Волкова и Ирину. Эти двое нравились ей: кормят хорошо, по бокам не пинают, как любят делать дворовые мальчишки, в дом пустили в дождь. Растянувшись на диване, оставляя на нем мутные влажные пятна, собака приготовилась к чему-то интересному или… спать.

— Ты нашла мотивационную причину для наших занятий? О чем будешь думать сейчас? — задал вопрос Иван, и девушка сглотнула.

Не говорить же ему, что это он…

— Нашла… Это один мужчина. Можно не называть его имени?

— Конечно. Только не забывай называть его имя про себя. И пусть он окажется достаточно сильным вдохновением, чтобы встать.

Она кивнула, а Волков усмехнулся про себя: розочка по кому-то страдает. Это отлично. Ничто так не воодушевит молодую девушку, как возможность станцевать вальс с любимым мужчиной.

Первозданное слияние разнозаряженных энергий мужского и женского закружилось и заискрилось, когда их руки вновь соединились. Ирина с легкостью оторвала тело от коляски, оно словно вибрировало, тянулось к Волкову. Его большие (по сравнению с ее точно) и крепкие пальцы держали ее тонкие, как будто музыкальные, пальчики, и голову девушки посетили совсем неприличные мысли. Что он может делать такими пальцами…

— Ты чего? — губы Ивана дрогнули в улыбке, пока он держал ее, отсчитывая про себя время, которое она выстояла. — О каких пошлостях думаешь?

Не ожидая от него такой проницательности, Ирина уселась обратно в кресло и выдохнула, сдувая прилипшие ко лбу прядки волос.

— Почему пошлости? Ты плохо обо мне думаешь, Волчара! — деланно возмутилась она.

— Волчара? Ну точно о пошлостях думала. Знаю я такие масленые улыбочки, меня не проведешь.

Девушка снова встала, чтобы отвлечь его от опасной темы. Сделала крохотный шажочек, и он отступил от нее. Приходилось напрягать все тело до звона скрипящей струны, форсировать движение каждой мышцы, выжимать из себя всю душу, чтобы делать эти шажки. Ровно два микроскопических шага, и она была готова упасть. Ваня подставил свою грудь, и Ирина прижалась к ней лицом.

— Молодец, — похвалил ее он и поцеловал в лоб, не подразумевая под этим поцелуем совершенно ничего романтичного. — В следующий раз твои шаги будут больше и смелее. Договорились?

Он отнес ее на диван, согнав оттуда спавшую собаку. Недовольно проворчав что-то полурычанием, та устроилась на полу и тут же засопела, потихоньку закрывая правый глаз, когда левый уже давно закрылся. Волков удобно устроил Ирину и, освободив ее ноги от шелковых носочков, погладил щиколотки.

— Сильно болят?

— Нет. Эта боль стоит того, чтобы ее терпеть.

— Правильно, Ира. Любовь многого стоит. Парень-то хоть достойный, а?

Иван начал массировать ее ступни, а Ирина в это время закрыла глаза и уплыла в нирвану. Под аккомпанемент дождя, под сопение Собаки, под расслабляющий массаж его на удивление нежных рук. Господи, стыдно признаться, но внизу живота все заполыхало, огонь заструился по внутренностям, разнося по венам возбуждение, подменяя клетки крови.

— Это ты, — выпалила она, находясь в полуадекватном состоянии эйфории.

— Чего я?

— Ты тот парень, моя мотивация.

Массаж резко прекратился. Девушка открыла подернутые дымкой глаза и посмотрела на него. Будь ее ноги сейчас ходячими, они могли бы заняться животным сексом хоть на полу.

— Сними майку, Вань.

— Ира, я все понимаю. В твоем состоянии этого очень хочется, но ты не дури. Нельзя будет вернуть назад то, что ты хочешь сделать.

— А что я такого хочу сделать? И в каком таком состоянии? С головой у меня все в порядке!

Волков рассмеялся. Ох, эти девственницы. Несутся напролом, сшибая все на своем пути! Теряют контроль над собой, стоит только сексуальным ноткам закрасться в голос парня.

— Мне неловко говорить на такие темы с тобой. Но в моей коллекции еще не было девственниц, я не знаю, как себя вести с вами. Однако знаю, что случайный секс на эмоциях всегда будет казаться утром ошибкой.

— Вань, — Вересова выдержала паузу, про себя недоуменно переваривая его слова, — я не девственница. Даже мягко говоря, не девственница.

— Мягко?

— Ну… Я многое умею… умела раньше.

Иван встал с дивана и отошел от нее на некоторое расстояние. Зачем она это сказала? Зачем разбила его зеркало иллюзий вдребезги? Смотреть на такой неиспорченный цветочек и понимать, что он может задать ему ту еще сексуальную трепку — ад для любого здорового мужчины!

— Сними майку, Волчара! Ну сними! — в шутку заканючила Ирина.

А, черт с ним, с целомудрием. Он стянул с себя майку и услышал вздох наслаждения.

— Ложись рядом, — девушка похлопала по свободному месту рядом.

Волков подчинился ей, но со стиснутыми зубами. Неужели она не понимает, как хороша? Как созревший, спелый плод на дереве? Который так и манит сорвать его, но ты понимаешь, что нельзя. Дерево растет не на твоей территории. Иван закрыл глаза и призвал всю свою выдержку, когда ее деликатные, мягкие ладони накрыли его грудь.

Никто не произносил ни слова. Только тела говорили без слов. Но иногда тишина кричит невысказанными словами. Непроизнесенными признаниями. Душераздирающими стонами. И сейчас тишина говорила им так много, только успевай слушать.

Ирина дотрагивалась до его горящей кожи; ее дыхание сбилось. Черные завитки волосков на груди и внизу живота приятно электризовали ее ладони, запуская через них цепную реакцию по всему телу. Девушка задержалась внизу живота на секунду дольше приличного (если в этой ситуации хоть что-то вообще было приличным); его пульс бился в такт с ее.

Она обязательно встанет, только чтобы провести с ним одну упоительную ночь, зажигающую звезды в темноте ее души. Обязательно…

Иван, до этого не решавшийся даже дышать, перевел взгляд на девушку и увидел, что она уснула. Дождь сморил ее. На полу слышалось отрывистое дыхание Собаки, рядом с ним негромко дышала Ира. Наверное, это лучшее время, которое видела эта комната за все его годы.

7

Да, не забудьте снять маску — у вас под ней клыки.

«Гостья из будущего»

Небо потеряло свой колоритный, насыщенный окрас. Середина октября — пора выцветшей, палой сухой травы; бледных туч, словно бы постиранных при неправильной температуре; лютого, ехидного ветра, любящего играть с прохожими в игры, где те заведомо проиграют в своих пока еще не утепленных курках и плащах. Словно бы румяна стерли одним точным движением руки, оставив природу без присущей ей розовощекости начала сентября.

Густой полумрак комнаты создавался за счет плотных штор, которыми Ирина скрыла себя от зрителей, словно бы находилась в театре. Пусть не глядит на нее высохшая, замученная, будто бездомный котенок в холода, природа через витражные окна.

По проводам наушников текла тихая, успокаивающая ее воспаленную душу музыка. Классическим симфониям и сюитам не нужны слова, им нет надобности пустословить и словоблудить. Они заставляют говорить до сих пор молчаливую душу, которая захлебывается в неслышных словах. Тишина бывает так звучна, так красочна, так оглушительна. Потому что в тишине ты говоришь сам с собой, а себе всегда есть что сказать.

Воспоминания плутали по закоулкам ее расслабленного сознания, как сбившиеся с пути странники. Вот она у дома Вани, скоро за ней приедет машина, а на улице пошел дождь. Эти иголки — дождевые капли — впиваются в лицо, и нет мгновения лучше. Так не хочется уезжать, прятаться от дождя в машине. Но одежда уже вся вымокла, и мать снова будет ругаться. Опять пристанет с расспросами, что они такого делают с этим парнем, который так не подходит их семье.

Но что знает она о прикосновениях к его стальным, крепким мышцам, дарящим чудотворное тепло? А что известно ей о том, как бьется пульсом жилка на его шее? С какой горячностью кровь носится по его венам, когда она устраивает голову на его груди? Знает ли ее мать вообще о том, какие сводящие с ума, душераздирающие, невыносимые чувства можно испытывать к мужчине? Сгорала ли она сама когда-нибудь от прикосновений к волосам на груди мужчины, который, точно Дьявол, расставил ловушки, сам не ведая того, а она попалась в них?

Глаза девушки распахнулись, совершенно неразличимые по цвету в этом полумраке. Кофейные. Светло-коричневые. Каштаново-бурые. К таким выводам они пришли с Ваней, рассматривая ее глаза под разным освещением. А когда она плачет, глаза становятся фисташково-коричневыми или оливково-коричневыми. Но Ваня пока этого не знает, при нем она не плакала. А так хочется.

Он не пытается проявлять к ней мужское внимание, к которому она так привыкла. Постоянные ухаживания, романтика, подарки, намеки. Волков даже не старался намекать ей на постель, как делали многие в прошлой ее жизни. Если жизнь вообще делится на прошлую и настоящую. Если есть черта, раскалывающая ледяную поверхность жизни пополам, оставляя между половинами бездну. Никакого напора мужественности, пошлости, грубой ласки с его стороны. Словно она не представляет для него интереса.

В дверь раздался стук.

— Ира, дочка, можно к тебе? — спросил отец.

— Да, пап, минуту!

Отложив айпод с наушниками на диван, Ирина пододвинула тело к краю кровати и потихоньку встала, опираясь на прикроватный столик. Каждое самостоятельное движение, каждый судорожный вдох при шевелении пальцев ног отдавался в голове именем Волкова. Она вставала сейчас сама только потому, что он научил ее верить в себя. Верить до конца, даже когда весь мир поставил на тебе крест.

Кое-как, опираясь на стену и делая малюсенькие шаги, девушка достигла двери. А на глазах блестели росинками слезы. Смогла! Сама дотащила свое тело до двери! В скором времени будет ходить все более уверенно, шаг за шагом вернет прежнее здоровье, а с ним и потерянную жизнь.

— Моя хорошая! — воскликнул Вересов и поднял дочь на руки. — Сама открыла мне дверь!

Он усадил ее на шампиньонного цвета диван и прижал к себе, искренне радуясь за дочь. Такая худосочная, совсем потеряла все округлости из-за чертовой коляски.

— Я вижу, у тебя уже огромные успехи, Ириша?

— Да. Сейчас я покажу тебе, что могу на данный момент.

Ирина встала при поддержке отца и сделала шажок. Уже свинец не тянул ее вниз, мышцы ног словно бы расправлялись, распрямлялись, вытягивались, как застарелая резина. Со скрипом, болью, тяжело, но процесс был запущен. Девушка остановилась возле плазмы, прислонясь к стене. Совершить даже такой небольшой переход от стенки к стенке было пока сложновато. Но дорогу осилит идущий, поэтому прекращать движение нельзя ни на минуту.

— Ты можешь поверить в это, пап? Получается, еще чуть-чуть – и я снова пойду.

— Могу, отчего же нет, моя девочка. Это заслуга Волкова?

Несмелый кивок дочери сказал ему в стократ больше любых слов. Слова так мало значат, хотя их придуманы миллионы: самых разных оттенков толкований, синонимов и антонимов. Однако так часто наши мимика и жесты красноречивее любого существительного или глагола. Все это условности, которые люди надевают на себя, точно маски.

— Садись ко мне и расскажи, что у тебя происходит. Ничего не таи, твои глаза все равно тебя выдадут.

Тоненькая полоска улыбки обнажила жемчужные зубы девушки, но при детальном рассмотрении лица отца улыбка быстро сползла с ее губ.

— Почему ты такой бледный, пап? Плохо себя чувствуешь?

Он действительно выглядел неважно. Как небо за ее окном: прозрачный, чуть ли не белый как мел. Кожа даже немного обвисла местами, стала более дряблой, точно сушеный чернослив.

— Работа, милая, стала моей второй женой. Пилит и пилит, скоро задушит своей «заботой», — рассмеялся мужчина, вкладывая в голос бодрость и уверенность, насколько позволяло самочувствие.

— Хватит пропадать в офисе днями. У нас же все есть, незачем себя загонять в гроб работой, — сказала Ирина и прижалась к отцу, ощущая его сильное плечо под своей щекой.

— Мне кажется, Дарина скоро попросит купить ей частный самолет или яхту для личного пользования. Так что нет времени на праздношатание. Радует, что Марк сам зарабатывает деньги и живет самостоятельной жизнью.

— Я тоже буду, пап. Обещаю! Только встану и начну снова рисовать. Я буду сама зарабатывать деньги.

— Тише, Ирочка, — прошептал он и поцеловал ее в волосы. — Я же не упрекаю тебя ни в чем, и Дарину тоже. Вы мои дети, и я обязан обеспечивать вас всем, даже если вы в итоге отсидите мою шею напрочь. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Последние слова отца прозвучали так тихо и непостижимо загадочно, что волоски на шее Ирины встали дыбом. Но почему? Он не сказал ничего мистического или сверхъестественного.

— Я… учусь быть счастливой, пап. Оказалось, что раньше я так мало знала о счастье. Ты бы видел Собаку Вани! И его комнату с кучей ковров, — прыснула от смеха она. — Я никогда не думала, что… что такие, как он…

— Что бедные парни тоже могут быть хорошими?

Ирина кивнула и сжалась в комок в объятиях отца. Ей было стыдно за свои мысли, видит Бог, она корила себя за них. Но ведь Ваня правда бедный и живет в деревне… Как ей потом представить его своей тусовке? Они же будут смеяться над ним.

— Это вопрос выбора, — произнес Анатолий Викторович и встал (Ирине показалось, что с трудом) с дивана, отходя к зашторенному окну. Отодвинул портьеру и позволил скудному дневному свету залить комнату своим холодным сиянием. — С годами глаза видят все хуже, а душа становится все чувствительнее. Это так, Ира. И то, что ты ощущаешь в своей душе — нормальное явление.

— А что я ощущаю? — задала вопрос она, боясь и одновременно желая разговора по душам, без купюр.

— Ты стоишь на развилке, и у тебя два выбора: прошлая жизнь и новая. В прошлой все хорошо знакомо, этакое насиженное местечко, я прав? — Кивок дочери. — Но это гнездышко больше не воспринимается как родное. Ты понимаешь, что глаза тебя обманывают. Они показывают внешнюю красоту, а о духовном тлении умалчивают.

— Да, пап, — прозрачный голос Ирины звучал, точно хрусталь. — Я боюсь, что Ваня не впишется в мое прежнее окружение. Или не захочет туда вписываться вообще. Он такой не похожий на них всех, совсем другой. Я таких еще не встречала.

— Это тяжелый выбор, Ириша. Новый путь всегда испещрен ухабами и ямами, и ты обязательно в них попадешь. Твоя нога непременно соскользнет с гладкой поверхности и угодит в выбоину. Будет больно и страшно, будет острое желание повернуть назад и бежать без оглядки. Это называется «последствиями выбора».

— И по-другому никак?

— Нет. Если ты боишься что-то менять, то, может, лучше остаться на старом месте? Или сильно хочешь двигаться вперед?

Девушка испустила протяжный вздох и откинулась на спинку дивана головой. Деревья за окном танцевали синхронный танец покачивания ветвистых голов, порывы ветра бродили в ветках, заставляя их принимать причудливые формы. Так и мысли в голове Ирины качались в разные стороны, то склоняя чашу весов в сторону Вани, то в сторону прошлой жизни.

— Он не говорил, что я ему нравлюсь. Мне кажется, что Ваня не испытывает ко мне никаких чувств, кроме жалости. Ждет, наверное, когда я поправлюсь, и можно будет вернуться к своей жизни.

— А сейчас ты отнимаешь у него его жизнь?

Она динамично затрясла головой, не имея желания произносить эти слова вслух. Да, отнимает. Да, просиживает у него в доме, забирая время. Да, жалость принуждает его к занятиям с ней. И да, хотелось до дрожи в пальцах услышать, что она ему нравится.

Мужчина опустился на диван рядом с дочерью, и его усталое лицо осветилось очаровательной отцовской улыбкой. Так отец улыбается, когда он гордится своим ребенком, делающим первые шаги в жизнь. Правильные шаги.

— Я не хотел тебе этого говорить, но нарушу данное себе же обещание.

Любопытство факелами загорелось в ее тускло-коричневых глазах. Секреты всегда интересно слушать, даже если ты уже давно не ребенок.

— Грех на моей душе, но я предлагал Ивану деньги за то, чтобы он проводил с тобой время.

Таинственное выражение лица девушки изменилось на осунувшееся и шокированное. В голове, словно квадрат в круг, не укладывалась картина Волкова, с алчным блеском в глазах пересчитывающего деньги после каждой их встречи. Слишком это скабрезно для него, словно слякотные пятна на душе.

— Но он не взял, Ирочка. И по сей день удивляюсь, что он не кинул мне эти купюры в лицо.

Ирина не удержалась от радостного возгласа и кинулась на шею отцу. Ваня не мог, она знала! Она достаточно его узнала, чтобы понять кодекс чести этого мужчины. Чтобы осознать, что же стоит за этим растиражированным и таким популярным термином «настоящий мужчина». У ее настоящего мужчины имя Вани и волчья хватка.

— Ты думал, что он побрезгует мною, да?

Этот вопрос она задала так тихо, что отец скорее интуитивно понял его, нежели хорошо расслышал.

— Дело не в тебе, дочь, а во мне. Моя душа уже слишком цинична и материалистична, в ней не осталось места идеалистическим мечтам. Поэтому я и не думал, что этот Иван окажется, скажем так, выдающимся человеком.

— А это уже вопрос веры в людей, пап.

— Ты права, малышка. — Он прижался губами к ее виску и закрыл глаза. В такие моменты вся жизнь должна пробегать перед глазами, но в голове стояла лишь неестественная тишина, словно в фильме ужасов перед кровавой кульминацией. — Я горжусь тобой, Ира. Постарайся не потерять то, что ты начала приобретать.

Больше не требовалось слов или пояснений. Она поняла, о чем говорил отец. Не потеряй себя — вот что он имел в виду. Ей определенно недоставало прошлых увлечений, порой постыдных и бесславных, но и новые горизонты казались сейчас такими близкими и кристально чистыми, точно поверхность озера. Коснись рукой, и пойдет рябь. Увидь свое отражение, и реши, что для тебя важнее.

***

Волков снова слышал тиканье бомбы замедленного действия — времени. Пробки выворачивали его душу наизнанку, к психологу не ходи. Когда время вокруг тебя застывает, словно желе, только и остается, что думать о жизни и, несомненно, сожалеть о чем-то. Должно быть, нет таких людей, кому не было бы о чем сожалеть. Всем хочется вернуть что-то назад, переиграть, обмануть судьбу, показать ей, что ты не так глуп и можешь поступить иначе. Да вот только жизнь — это кино, которое невозможно поставить на стоп-кадр и отмотать назад.

Собака стала постоянно стучать лапами в его окна и таскать из холодильника колбасу после того, как Ира дала ей карт-бланш делать все, что она захочет в его доме. Это животное обустроило себе будку в его комнате. Порой даже на его диване.

Бабушка все реже заговаривала с ним; он скоро забудет ее некогда мелодичный голос. Было ощущение, что темно-синие сумерки сгущаются над ним, вовлекая в этот водоворот дневной свет и васильковое небо. Словно еще миг – и на него падет тьма.

— Чушь суеверная, — презрительно отмахнулся от своих глупых мыслей Иван и прибавил звук радио.

Какая-то группа исполняла очередной хит, ведущий призывал отправлять на короткий номер свои вопросы, а все его мысли, точно голодная стая гиен, кружили вокруг Ирины Вересовой. Все продолжалось так же: работа на объекте, бокс, свободное время с Ирой. Но что-то кардинально изменилось в их отношениях. После ее откровений он чувствовал себя должным ей. Будто ее симпатия обязывает его действовать, отвечать взаимностью.

Черта с два, он бы ответил! Только не плюнет ли ее семейка на него сверху? Не притопчет своим дорогим башмаком? У них есть власть, сила, деньги. А он всего лишь один из рабочих, которые поддерживают комфорт их люксовой жизни. И сама Ира, не поймет ли она со временем, что он не устраивает ее? И отсутствие вилл, яхт, путешествий по всему свету, шелковых платьев. В ней играют гормоны после долгого воздержания вследствие болезни, вот и положила глаз на первого парня с бицепсами. Физиология вполне объяснима.

Иван почти достиг дома Ирины, про себя гадая причину, по которой Вересов в ультимативной форме приказал ему явиться. Насколько мог судить Волков, по работе вопросов не должно было возникнуть. Ну хоть позволили явиться на своей непрезентабельной машине, и на том спасибо.

В доме Вересова не оказалось.

«Забавно», — подумал Иван.

— Здравствуйте, — нехотя, словно оказывая ему великую честь, произнесла Оксана Дмитриевна. — Толик сказал, что ты приехал к Ире.

Значит, к Ире… Неужели здесь его уже считают собачкой на поводке у их дочери? Прихоть богатой девочки?

— Поднимайся наверх, — изящно повела рукой в сторону лестницы.

Волков поднимался, а спину прожигал ненавидящий взгляд Вересовой. У него в сознании уже образовался калейдоскоп из непонятных, затейливых фигур. Он ввязался в довольно хитроумную игру (со множеством хитросплетений и витиеватых ходов) с этим семейством. Только дело все в том, что сам он не хотел ни во что и ни с кем играть. Но, видимо, богатые не задают вопросов, а поступают, как им заблагорассудится.

Наугад выбрав дверь, которая разительно отличалась от других своими замысловатыми узорами, Иван постучал. Высокий голос Ирины разрешил ему войти.

— Привет, — улыбнулся он и, войдя в комнату, замер. — Ничего себе хоромы, как половина моего дома.

Масштабы ее комнаты впечатляли. В ней помещался мини-дом, не хватало только кухни и ванной. Кожаный диван, огромная кровать в стиле барокко (или в другом; он не знаток искусств), плазма, стереосистема, колонки, мудреного вида шкафы, витражные окна… Всего не перечислить, да и не всему Иван знал название.

— А ты к отцу приехал? Его кабинет дальше по коридору. Ну, ты должен помнить.

Она говорила спокойно, как если бы их встреча была запланирована. А в душе, словно о стекло маленькой банки, бились многоцветные, радужные бабочки.

— Да нет, я вроде как к тебе… Твой отец вызвал меня в срочном порядке, но его самого дома нет.

— Все ясно, — усмехнулась Ирина. — По всей видимости, он решил сделать мне сюрприз. Проходи, садись на диван. И закрой дверь на ключ; терпеть не могу, когда входят без стука.

Волков так и поступил, но его одолевали мысли о том, что ей сделали сюрприз. То есть он все же мелкая сошка в их игре? Сюрприз, который можно сделать дочери?! Как подарить маленькую лысую собачку!

— Смотри, что я могу, — отвлекла его внимание от неприятных размышлений девушка и встала. Она направилась в его сторону, сияя радостью и счастьем.— Скоро пойдем гулять в парк!

Она дошла до него и плюхнулась на диван, точно в объятия Волкова. Прижалась к его груди лицом и беззвучно выдохнула. Пахнет кожей, мускатным орехом, березой. Вся эта гамма ароматов ассоциировалась в ее сознании с Волчарой.

— У нас есть кинотеатр. Если хочешь, можем фильм посмотреть. Ты обалдеешь от того, какое качество фильмов там! Отец поставил самую дорогую технику.

— Классно. Но я и в настоящий-то редко хожу, — рассеянно ответил Иван, у которого настроение, словно температура во взбесившемся термометре, скакало вверх и вниз.

— А еще у нас по выходным проходят вечеринки, на которые приглашаются видные друзья матери и отца. Тогда повар готовит такие блюда, какие только у английской королевы поешь! Я могу договориться, отец позволит тебе прийти.

— Спасибо, но не по таким я мероприятиям. Обязательно толкну официанта с подносом и оболью светскую львицу шампанским.

Ирина рассмеялась, не чувствуя в его словах скрытых эмоций. Ее сердце осталось глухо к интонации Волкова, оно не читало между строк. А он между тем все больше и больше неприятно удивлялся. Ира-то, как выясняется, не благонравный цветочек. Хвастовство является ее знаковой чертой. Теперь он очутился на ее территории, значит, можно приспустить маску.

― Еще что-то интересное? ― задал вопрос Волков, намереваясь посмотреть, продолжится ли восхваление ее богатства.

― У отца в гараже две машины, но у него есть еще парочка на платных стоянках. Мы с Дариной катаемся на каких захотим. Правда, не думаю, что я решусь когда-нибудь сесть за руль…

Отныне дорога пугала ее. Вселяла липкий страх своей протяженностью и опасностями, которые ждут буквально на каждом углу.

― У тебя настроение плохое, да? ― Взгляд девушки приласкал его бархатистым обаянием. Ее губы нежнейшим шелком приголубили его шею. ― Ты какой-то хмурый.

Иван слишком резко, как будто отчаянно, встал с дивана и отошел к окну. Его иссера-голубые глаза изучали узор витражного окна, насыщались глубокими цветами росписи. Он старался отгонять это полчище ос, жужжащих ему на ухо о том, что он непростительно ошибся в этой девушке.

― Потрясающие окна. Я смотрю, у тебя все очень экстравагантное, необычное. Любишь выделяться из серой массы?

― Да, это еще из-за моего образования…

Ирина не договорила, так как в дверь постучали. Затем дернули ручку, еще раз и еще. Кто-то действовал не в меру напористо.

― Дочь, открой дверь! ― прикрикнула Оксана Дмитриевна, совершенно безосновательно выходя из себя.

Иван быстрее Иры оказался у двери и открыл ее. Лицо матери исказило недовольство, и даже читался некий испуг. Увидев, что внутри комнаты все пристойно, все одеты и выглядят безобидно, она успокоилась.

― Что случилось, мам?

― Марк звонил, просил передать, что через полтора часа тебя ждут в доме у Арины. Он заедет.

Глаза Ирины вспыхнули, точно буйное пламя. В доме у Аринки! Неужели она снова в их тусовке? Бабочки в душе уже почти стерли крылья в кровь, беснуясь от предвкушения. Какой прелестный день!

― Я тогда пойду, созвонимся, Ира. До свидания, ― кивнул матери и двинулся к выходу.

― Нет, нет, Ваня! Идем со мной. Я хочу представить тебя своим друзьям. Ты уже стал частью моей жизни, ― послала воздушный поцелуй взглядом ему девушка.

― Ира, нужно поговорить, ― вмешалась мать, и ее глаза ясно указали Волкову на дверь и приватность беседы.

Не успел он отойти на достаточное расстояние, как услышал не самые приятные вещи в своей жизни.

― Ты что, серьезно собираешься привести этого парня в дом своей подруги?! Что подумают твои друзья, Ира! ― всплеснула руками Оксана Дмитриевна. ― Господи, они же начнут судачить! Пусть он едет домой, а ты хорошо отдохни с ребятами.

Иван ухмыльнулся про себя: его не удивила развернувшаяся сцена нисколечко. Не дожидаясь лепечущих ответов дочери и ее капитуляции перед матерью, он спустился на первый этаж. А ведь Ира прекрасно знает, что он не богач. Он не совершил ошибку, прикрывшись ложной историей, лишь бы завладеть ее сердцем. Ничего подобного, как в истории «Зимние мечты» Фицджеральда. Она не Джуди Джонс, и он не умолчал о своей бедности, тем самым введя ее в заблуждение. Следовательно, такое отношение матери не то чтобы обижало, но было непонятно.

― Ваня! Стой! ― окрикнула его Ирина и медленно спустилась по лестнице. ― Куда это ты собрался? Мы едем на вечеринку. Уверена, тебе понравится!

Волков вздохнул, но остался. Доиграет роль послушной собачки до конца, порадует маленькую избалованную девочку Иру. Предстоящий вечер обещал стать открытием для него. И отчего-то в душе зародилось ощущение надвигающейся беды.

***

Полтора часа он то скитался по дому, чувствуя себя нищим мальчонкой среди роскоши какого-нибудь дворца, то помогал Ире с гардеробом. Она спрашивала его совета, но оделась в итоге так, как захотела сама. В вульгарное короткое кожаное платье, туфли на чрезвычайно высоком и тонком каблуке, от которых у Волкова голова закружилась.

― Скажи, чумовой образ? ― покрутилась перед ним девушка, выбрав для опоры дверцу шкафа с платьями.

Ее волосы стали лаковыми, отливая густым коричневым цветом, не хватало только аромата кофе. Душу Вересовой сейчас освещали тысячи маяков. Снова в платье от Gucci, на высоченных каблуках… Жаль, походить не придется, так как ног она совсем не ощущала в этих убийственных туфлях. Ну хоть посидит в отпадном аутфите.

― Подтверждаю, ― кивнул Иван, хотя его не возбуждал этот образ распутной пантеры.

Коляску уже упаковали в «ягуар», за рулем которого Ирину ждал Марк, поэтому Волкову пришлось ехать на своей машине. Не хотел мешать семье.

Ему казалось, что колеса плохо сцепляются с дорогой, так он не хотел туда ехать. «Туда» предстало перед ним внушительным особняком и парковкой на целую тучу машин, стоящих бешеных денег. Люди, выходившие из них, поражали своей помпезностью и высокомерием, сквозившим даже в том, как мужчины поправляли золотые запонки.

«Занесло тебя, Волчара, в серпентарий!», ― подумал он и вышел из своего скромного автомобиля.

Дав Ире и Марку знак, что задержится, он позвонил сиделке, чтобы узнать о состоянии бабушки и предупредить, что приедет позже. Когда разговор закончился, Волков понял, что остался единственным гостем на улице. Весь бомонд уже собрался внутри. Ноги двигались через силу, одеревенев, разучившись ходить. Кое-как пришлось доковылять до входа во дворец.

― Ребят, чья это там колымага? ― донеслось до его ушей.

Несколько роскошно одетых молодых людей высматривали его машину в окно.

― Реально рухлядь. Кто-то решил приколоться и приехал на ведре с колесами?

Взрыв смеха потряс барабанные перепонки Ивана. Но отступать было поздно, позади Москва.

― Я приехал на этом ведре, и это не прикол, ― его голос, точно скинутая с неба бомба, заставил всех закрыть рты разом.

От Волкова флюидами исходили сила и уверенность в себе. Никакого стыда или страха. Себя он стыдиться не станет. Уж точно не перед зажравшимися детками, уплетавшими кашу в детстве золотыми ложками. Выкинь их в реальную жизнь, а не в ту иллюзию, в которой они живут, огороженные со всех сторон деньгами родителей, и их спеси как не бывало.

― Друзья! ― перетянул внимание на себя Марк. ― Мы здесь сегодня собрались… потому, что моя любимая сестра Ирочка скоро встанет со своей коляски!

Словно иллюстрируя его слова, Ирина встала с коляски и сжала руку брата, чтобы удержаться на каблуках. Иван следил за всей этой показухой с нескрываемой жалостью. Вот сейчас ему было жаль ее. Впервые. Пытается показать этим шакалам, что она такая же, мол, не теряйте меня.

Шампанское, вино, коньяк, мартини полились рекой. Иван не пил, он вообще забился в дальний угол и только наблюдал за этим скотным двором. Как он мог заметить, руки Иры никогда не пустовали: в ладони постоянно сменялись бокалы. Глаза ее захмелели, она непрестанно смеялась, даже над идиотскими шутками. Пьяная женщина ― самый унизительный облик для бывшей Афродиты. Похоже, это действительно ее среда обитания ― то место, где Ира была своей. А ему хотелось бежать отсюда прочь, только пятки бы сверкали.

― Ну, давай, Ирка! ― раздался массовый призыв к чему-то. Волков повернулся в ее сторону, до этого увлекшийся живописью на стенах, и застал не самую аристократическую картину. ― Как раньше, делай затяжку! Ты же не забыла, как курить Машку!

В руках девушки дымился косячок марихуаны, и она боролась с собой. На одной чаше весов был Ваня и желание не упасть в его глазах, на второй ― целая орава друзей и нужда остаться своей среди них, а не никчемной калекой. Волков отвернулся от нее, когда гранатовые губы сомкнулись вокруг этой гадости. Почему его это так задевало?

Глупый. Слепил у себя в голове образ идеальной девушки, недосягаемой мечты и дал ей имя Ирины Вересовой. Но сегодня она раздробила эту статую, расколотила ее кувалдой. Убила ту Иру, которую он боготворил про себя.

Дальнейшие действия Иры и ее друзей были предсказуемы: танцы, алкоголь, снова танцы. У него уже голова кружилась от этого обилия дергающихся в такт музыки пьяных тел. И как поразительно быстро он стал ей не нужен, стоило появиться рядом этим сливкам общества. Но если эти люди — свет нашего общества, то Волков предпочел бы темноту.

— Вань! — позвал его нетрезвый голосок Ирины. Ее придерживал за руку какой-то парень, пока она пыталась что-то сказать и отпить из бокала. — Расскажи им про эту Лилию, — прыснула от смеха. — Она правда выглядит как мужик.

Режущий слух гогот заполонил голову Волкова. Ублюдки богатенькие!

— Может, она и выглядит мужеподобно, — сказал Иван, смотря на Вересову, но в то же время мимо нее, — зато душа у нее не загажена, как у тебя, Ира. До свидания.

— Ваня, подожди! Постой!

Волков большими шагами уже достиг выхода, но остановился. Его спина была напряжена, как тетива лука, руки сжаты в кулаки. Он остановился только по одной причине: честь не позволяла трусливо сбежать от женщины, которая пока не может ходить. Она хотела что-то сказать ему, и он выслушает.

— П-прости, Вань, — заикаясь от количества выпитого, пробормотала она, — п-пожалуйста.

— Нет нужды извиняться перед каким-то нищим уродом, Ира. Главное, чтобы ты никогда не забывала о своей душевной красоте. Внешняя тебя не спасает, увы.

Крутанувшись, он вышел, громко хлопая дверью. По крыше застучал дождь, словно хихикая над ней. Оливково-коричневые глаза Ирины уставились в дверь.

***

Чертов дождь! Проклятый день, который он провел как слуга богатых господ! Но судьи кто? Этот вопрос грыз Волкова, когда он, уставший и выдохшийся морально, прислонился к косяку входной двери своего родного дома.

— Как она, Василиска? — поинтересовался здоровьем бабушки у сиделки.

—Я заглядывала к ней — спит, да и только, — пожала плечами та.

Он отпустил девушку и прошел в комнату к бабушке.

— Ба, ну и денек сегодня был. Сущий ад, — пожаловался мужчина и подошел ближе к кровати. — Ба, проснись хоть на пять минут. Ба!

Он легонько толкнул ее в плечо. Никакой реакции.

— Ба, — нотки паники закрались в его голос. — Ба!

Иван прислушался к ее дыханию. Его не было. На слабых ногах он отошел от ее кровати и осел на стул. Закрыл лицо руками, сдерживая слезы. А дождь не прекращал шлепать своими босыми ногами по крыше. Он смоет и жизнь, и смерть — для него нет разницы.

8

Сущность человека складывается из его поступков, она — результат его выбора, точнее, нескольких выборов за всю жизнь.

Виталий Вульф

Любой физик скажет, что пустота невесома, боль невидима, горе неслышимо. Волков внес в серенькую, типичную для Москвы, да и для всей России, однокомнатную квартиру последние сумки. Чушь — вот что бы он ответил всем физикам мира.

Пустота давит на тебя, точно железные плиты, пропахшие насквозь парами ртути и мышьяка. Она расплющивает светлую часть тебя своей легкостью и воздушностью. Но за кажущейся эфирностью прячется коварный враг, который точит ножи, чтобы перерезать тебе глотку, выпустить фонтаны крови.

Тело Ивана тяжелым камнем опустилось на стул в кухне. Унылый пейзаж кремовых обоев с каким-то дурацким орнаментом из кружков, что сейчас двоился у него в глазах. Кисло-скучный интерьер квартиры не добавлял его меланхоличному, элегичному и понуро-минорному (если подумать о музыке) настроению бодрости.

Увидеть боль человеку не по силам. Но прочувствовать ее можно каждым наномиллиметром клеток своего тела. Сначала чертова горечь концентрируется где-то в одном месте и пульсирует, пульсирует, словно прострел в позвоночнике. Кажется, в теле образовалась дырка, однако, ощупав себя руками, приходишь к выводу, что порвалась твоя душа. И нитками тут не поможешь.

Накипь на чайнике. Скорее всего, внутри тоже. Хозяйка, милая бабуля, оставила ему этот древний чайник со словами, что молодому и холостому чайник пригодится. Придется пользоваться уксусом. И эта пожилая женщина, сдавшая ему квартиру, умрет. Все умрут. Все дороги ведут… нет, не в Рим (если бы туда) … в смерть.

Говорят, горе нельзя услышать. Ложь. Рыдания бывают очень громкими, точно остро заточенным лезвием вспарываешь нервные клетки. А они орут, срывая глотку, сливаясь в одну дребезжащую, омерзительную трель. Грусть затягивает свои тошнотворные песни, не попадает в ноты и разрывает вены, заливая твои руки кровью.

— Господи, что за идиотские мысли! Хватит жалеть себя, тряпка, — пробормотал Волков, вставая со стула и отшвыривая его раздражительным движением ноги.

Пепельное небо расстилалось старым, вытертым временем и невзгодами одеялом, над Москвой. Над миром. Сколько уже в этом ахроматичном, бездушном небе человеческих душ? И не тяжело ли бремя? Живешь, умираешь, снова живешь, снова умираешь. Так мыслит это варварское, бесцветное небо. Оно в сговоре с дождем — ему плевать на всех.

Ба больше нет. Ее могила теперь присоединилась к родительским. Осталось ему двинуть кони — и цикл справедливости для их семьи завершится.

Его взгляд буравил, сверлил глазами ставшее вмиг ненавистным небо. Волков был трезв физически: ни капли спиртного, чтобы не уйти в разгул и не вернуться, погрязнув в своей боли. Но душа его захмелела, как если бы здорово накидалась водкой. Мужчина облокотился руками с обеих сторон оконной рамы и закрыл глаза. Нужно жить дальше: обживать эту квартирку, работать, пытаться найти жену. Прям пятилетка для выполнения.

Вот он и переехал в город, оставил деревню позади. И все счастливые, радостные, безоблачные дни. Все улыбки, взгляды, надежды и мечты. И утренняя роса навсегда умерла в том, уже далеком прошлом. И садящееся за горизонт солнце цвета красного бургундского. И лиловые сумерки. Все скончалось и никогда не вернется.

Закон жизни: она забирает все, что тебе дорого. Поэтому нужно обеими руками держаться за любимых людей, целовать их и осыпать сладкими признаниями в любви. Ведь однажды для сладости признаний не останется места. Когда ты будешь участвовать в их похоронной процессии.

Телефон затрезвонил в кармане, оглушая Волкова, который был немного дезориентирован.

— Как ты, брат? Мы переживаем за тебя, — раздался голос Михалыча.

— Все отлично. Все родные умерли. Есть повод для грусти? — огрызнулся Иван, не контролируя сейчас свой мозг, а значит, и язык тоже.

— Не кипятись. Я был на похоронах, я тоже ее любил. И ел ее печенье со сгущенкой, когда мы были мелкими! Поэтому не смей думать, что только тебе больно.

— Мишка, ты больше не попробуешь ее печенья со сгущенкой, всего-то, — голос Волкова надломился, но он заставлял себя дышать, хотя легкие горели в агонии, — а у меня нет семьи. Нет ничего и никого.

— У тебя есть мы, все пацаны со двора. Приезжай к нам, если, конечно, городскому будет не стыдно общаться с деревенскими. Все коты и собаки нашей деревушки — твои друзья. Тебе всегда есть, к кому вернуться.

В ушах послышался лай Собаки, ее миролюбивое тявканье. Грязная, спутанная шерсть, уши-лопасти, которыми она водит во все стороны, точно радарами. И даже это животное осталось в прошлом.

Такое страшное слово — «прошлое». Оно говорит о безнадежности, утрате, невозвратимости. Особенно если ты что-то навеки там оставил. У каждого есть призрачный груз мечтаний и лучших мгновений жизни, которые не повторятся вновь. Никогда. Ведь в беспощадной игре со временем победитель определен заранее.

— Мих, прости за грубость. Но сейчас не время для разговоров, еще раз прости, — сказал он и отключился.

Тоскливая утренняя пелена рассеивалась, занимался дождливый день. Волков подошел к плите и, движимый каким-то нездоровым любопытством, поднял крышку чайника. Накипь.

Однако предаться долгим, вязким размышлениям о накипи ему не дал звонок – уже в дверь.

«Господи, неужели соседи с утра пораньше?!»

— Лиля? — глаза мужчины округлились.

— Я, я, Волков, — произнесла она и повертела перед ним бутылкой водки. — А тут, — показала небольшой пакет, — закусон.

— Но что это…

— Слушай, Волков, — девушка встала подбоченившись и глянула на него с нескрываемым негодованием, — во-первых, впусти меня в дом. Я не вампир – просить разрешения не буду.

— Ну да, — ответил он, впуская ее, — ты просто зарядишь мне хук справа, зачем тратить время на слова. И у меня имя есть, Лиля. Я не Волков.

— Ага, ты Лисичкин, — фыркнула она и прошла в кухню. — Во-вторых, чего такая рожа кислая? Сейчас мы с беленькой это исправим!

Ее зоркий глаз осматривал обстановку кухни, оценивал сваленные друг на друга в бесформенную кучу пакеты и сумки. Мрак. Волков же мужик, так все и останется в беспорядке до конца его дней, если она сейчас за него не возьмется.

— Лиль, у меня нет причин для веселья, — его голос прозвучал приглушенно, когда Иван опустился на стул и обхватил голову руками. — И я не для того дал тебе свой новый адрес, чтобы ты доставала меня, когда я еще не успел отойти от похорон.

Лилия села рядом с ним. Наигранная жизнерадостность и фальшивый задор сошли с ее лица. Это не то, что ему сейчас нужно.

— Лисичкин, поэтому я тут, с тобой. Чтобы ты не рехнулся в одиночку в этой пустой квартире.

Волков медленно поднял на нее искаженное злостью лицо и рассмеялся. Бестия! Очень ему подходит, но они оба относились к категории «Ян», а ему требовалось женское начало рядом.

— Я не Лисичкин, Лиля. Ты нарываешься на неприятности. Я Ваня!

Она тем временем открыла банку соленых огурцов и уже хрустела одним.

— Я уже говорила, когда ты станешь Ваней. Или ты таким образом намекаешь на сожительство?

Он застонал, и пришел черед Лили смеяться.

— Не кисни, а то все цветы завянут. Тащи стопки или стаканы, как сам захочешь. Я пока открою бутылочку с волшебным Джином.

— Джином? — переспросил Волков, роясь в посуде.

— Да, выпьешь пару стопок, и волшебный дядька исполнит любое твое желание.

— Не любое, — почти беззвучно сказал он.

Хлынул ливень. Лиля отвлеклась на дождь, полившийся стеной с неба, и забыла слова ободрения, которые так кстати сложились у нее в голове.

— Задолбал дождь, тебя тоже? — обратилась к севшему обратно Волкову. Тот кивнул, и она продолжила: — За дождь!

Они чокнулись и осушили по первой стопке. Иван потянулся за огурцом, но Лиля ударила его по рукам.

— После первой не закусывают!

— Вот почему я не хочу с тобой серьезных отношений, Лиля. Ты классная, с тобой хорошо, но ты не даешь мне быть мужиком в нашей паре.

— Яйца у меня не выросли, поэтому мужик в нашей паре все так же ты.

Выдохнув, они опрокинули еще по одной. Для непьющего Волкова две стопки водки были чересчур, поэтому он все же закусил. А Лиле хоть бы что.

— Лиля! — Он отставил от себя водку, так как это огненное пойло только горло жгло. — Не в яйцах дело. Ты перекрываешь мне кислород, понимаешь? У тебя мужской склад ума. Ты не позволяешь мне взять контроль над нашей жизнью: зарабатывать деньги, за всем следить, решать проблемы.

— А еще ты латентный гомик, — выдала она, хрустнув огурцом, и мужчина подавился.

Пришлось Ивану в срочном порядке искать стакан воды.

— Что? — хрипло спросил он и прокашлялся.

— Ну, знаешь, есть теория, что такие девушки, как я, нравятся скрытым гомосексуалистам.

— Такие, это какие?

— С кубиками пресса, накачанные, с бицухами. В общем, недалеко ушедшие от вас, которые с яйцами.

Волков расплылся в улыбке и откинулся на спинку стула. Лиля такая Лиля. Не изменяет себе ни на минуту.

— Я привык к спорту и спортивным телам. Меня постоянно окружают качки и дородные парни. Девушки тоже крепкие у нас в школе. Наверное, в этом дело. Для меня это привычно. Но я никогда не думал в таком ключе о мужиках.

— Если я пообещаю, что буду женственней и отдам тебе управление кораблем, вернешься?

— Зачем ты так настойчиво пытаешься вернуть наши отношения, Лиль? Могла бы не тратить время попусту, а найти себе нового парня.

— С тобой секс был клевым, — улыбнулась она. — Вообще, мне нравилось жить с тобой.

Волков вспомнил о Вересовой. Такую девушку ему хотелось: чувственную, изнеженную, словно сахарную. Только характер ее, выкованный годами богатой жизни во вседозволенности, где унижать других людей считается нормой в ее окружении, его не устраивал. С такой женщиной жить еще хуже: она тоже не даст ему быть мужчиной. Он предвидел эти анекдотические скандалы по поводу того, что он мало зарабатывает, зачем она потратила на него лучшие годы своей жизни; капризы, истерики. Итог: типичный среднестатистический брак, в котором муж и жена друг друга ненавидят, но деться уже некуда.

— Лиль, ты режешь меня без ножа. Мне трудно каждый раз заново тебе говорить: «Нет!», но ты вынуждаешь меня это делать, — сказал Иван и покрутил в руках стопку, понимая, что легче ему от прихода Лили не стало.

Воцарилась громкая тишина. Каждый думал о своем, горел в собственном аду, пока минуты беззвучно тикали в воздухе. Волков не мог не признать, что все-таки Лиля разрядила обстановку своими разговорами. На душе у него точно посветлело, ведь столько дней проходило в полном забвении, высасывающем жизнь одиночестве. Он скучал по ней… и по Ире. Однако ни одной из них не мог позвонить ввиду имевшихся сложностей.

«Придурок ты, Волков! Не умеешь общаться с женщинами», — мысленно ругал сам себя он.

— Это из-за отца, — нарушила молчание Лилия. — Бесит! Он никогда ни во что меня не ставил, считал слабой девчонкой, синонимом тряпки. Всегда говорил, что место женщины на кухне. А хер ему, понял, Волков? После его постоянных разговоров у меня появилось желание превзойти вас, чертовых самцов! В физической и духовной силе. Поэтому я не могу быть нежной и хрупкой малышкой, перед которой ты бы мог играть тестостероном. Прости.

— Да ты заядлая феминистка, а, Лилька?

— И что такого? Не нужно уступать мне место в автобусе и относиться ко мне как к слабовольному существу без имени, кухарке и обслуге великого рода мужского! Мы, женщины, еще поведем этот мир к победам. Вот увидишь. Когда-нибудь свергнем ваш мировой патриархат.

Иван видел, какие страсти разгорелись в ее душе, как быстро сменялось выражение лица. Хорошенько, по всей видимости, папаша прошелся по ее женской сущности. Волков встал и подошел к девушке, обнял ее сзади за плечи и прошептал на ухо:

— Лилька, Лилька, я с радостью пойду на баррикады под твоим предводительством. Но для мужчины надо становиться мягкой губкой и впитывать его любовь, понимаешь?

— Понимаю, Вань, — вполголоса ответила она и повернулась к нему, — и обещаю, что попробую стать такой, как ты хочешь.

— Лиль, не нужно становиться…

Его слова оборвались, когда Лилия притянула его к себе и поцеловала. Глубоко, эмоционально, на срыве, как и надо целовать Волчару. Волков уже сходил с ума от этой карусели, где его то подбрасывало вверх, то резко кидало вниз головой.

— Нет, Лиль… Черт! — пытался увернуться от ее пламенных губ со вкусом водки, но этот жар уже опалил горло и потек по венам.

Как же он устал от одиночества. И Лиля прет как таран… Как всегда, в общем. Их губы отрывались друг от друга не больше, чем на секунду, чтобы глотнуть воздуха, и снова сливались в первобытном танце неприрученной ярости, сатанинской похоти, исступленного желания.

Плевать на правила и условности, они сами их создают и сами рушат. Потом будет неловко смотреть Лиле в глаза, но она большая девочка, должна понимать, что делает и на что толкает его своими поступками. Волков подхватил ее на руки и отнес в комнату.

— Ну что, обживем этот диванчик?

Девушка засмеялась, и он начал расстегивать ее кофточку…

***

Фуф, добралась. Сделала это. Ирина выдохнула и потерла вспотевшие ладони, готовясь позвонить в его дверь. Охранник помог ей въехать на этаж Волкова, а теперь предстояло встать с коляски и показать ему, как многого она достигла благодаря ему. И извиниться.

— Можете быть свободны, Вадим Викторович, — отпустила сопровождающего она. — А теперь надо собраться с духом…

Девушка оперлась на стену и встала. С Ваней они не виделись уже больше недели, она скучала. Часто шел дождь и напоминал о тех бесценных минутах тепла и нежности, которые дарил ей Волчара. И она сама все жестоко разбила, разломала своими руками. Ира нажала на звонок и стала ждать.

В ногах ощущалось легкое покалывание, так как после их немого разрыва с Волковым, когда они даже не созванивались, она не занималась. А врач советовал не делать перерывы, заниматься регулярно. Дверь не открывали, Ирина уже было решила, что не застала его дома, но за дверью раздался шум.

Встретил ее Иван в трусах и с беспорядком на голове. Какой-то запыхавшийся, как будто бегал только что. Наверное, спал сегодня долго…

— Ира? — его удивление было не то что неподдельным, а самым искренним из всех возможных. — Вы решили меня сегодня убить своими сюрпризами.

— Кто мы?

— Женщины.

— Волков, мать твою, послать соседа можно и меньше, чем за минуту! — прокричал женский голос из глубины квартиры. — Где ты там?

Лицо Вересовой побледнело, посерело и позеленело разом. Нет, он голый не потому что… Из комнаты вышла такая же растрепанная Лилия, завернутая в простыню. Сердце Ирины ухнуло вниз. Именно поэтому он и голый.

— Привет, подруга! А ты что тут забыла в такую рань? — обратилась к ней Лиля, повисая у Волкова на шее.

Руки девушки задрожали, и Ирине пришлось прижаться к стене, чтобы не упасть. Волков подставил ей плечо, и она ухватилась за него. Он усадил ее обратно в коляску, и от его взора не укрылась усиливающаяся дрожь в ее руках.

— Я хотела поговорить с тобой, — прошептала она и опустила лицо в каскад бронзово-шоколадных волос.

— Прости, Ира, сейчас не лучшее время для разговоров. — Было паршиво вот так выгонять ее, но лучше им больше не видеться. — Прости.

— У меня кое-что важное, — твердо произнесла Вересова, но голос ее дрогнул, и послышался всхлип.

— Проезжай в кухню, — показал в нужную сторону он, а сам отвел Лилию в комнату.

Через какое-то время голоса смолкли, и одетая Лиля ушла из квартиры Волкова, пообещав позвонить. Иван оделся и прошел в кухню. Ирина, робко улыбнувшись, встала с коляски и дошла до стула. Пока она делала это, он успел подметить изменения в стиле ее одежды: черные вельветовые брюки, кожаные сапоги без всяких узоров, серый пуловер. Сама скромность. Только его отныне так легко не проведешь.

— Быстро делаешь успехи. Молодец! — из вежливости похвалил ее Волков, не зная, что еще можно сказать.

— Это не быстро. Я почти полгода занималась с тренером до тебя… Недавно была у врача на приеме, сказал, что еще чуть-чуть – и побегу. Спасибо тебе.

— Не стоит благодарности.

И вновь в стенах кухни забулькала неудобная, неуклюжая, какая-то угловатая тишина, которой было сложно развернуться в маленьком пространстве, поэтому она зверски давила на присутствующих. Волков чувствовал себя еще хуже: голова болела от плохой погоды, тело ломило от прерванного секса с Лилией, душа металась в клетке от лицезрения Иры.

— Я не люблю, когда женщины плачут, — сказал Иван, и Вересова подняла на него матовый взгляд своих больше не блестящих хмелем глаз. — Терпеть этого не могу. И меня невозможно купить на слезы, Ира. Это я говорю к тому, чтобы ты не думала, что можешь в любой момент прийти ко мне домой, заплакать, и я буду расстилаться перед тобой ковриком.

Его суровая интонация, режущие по живому слова больно задели девушку. Он не будет с ней мягок и добр, только не сегодня. Но она все заслужила.

— Сейчас я пошел у тебя на поводу, но только единожды, сам согласился быть ведомым. Однако впредь прошу сначала звонить и выяснять все вопросы по телефону, а не врываться ко мне в дом.

И лицо у него осунулось, глаза запали, черная щетина ярким колючим ковриком покрывала мятое, словно бумага, лицо. Ему не хватало дымящейся сигареты в руках для полноты образа.

— Я не могла набраться смелости тебе позвонить, — произнесла Ирина, теребя пальцы и еле удерживаясь от нервного ерзанья на стуле. — А ты сам не звонил.

— Неужели ты серьезно, Ира? — впервые за эти черные дни на его лице появились живописные эмоции. — Да, женщины – существа странные, но страстно нами, мужчинами, любимые. Вы капризные, прихотливые, своенравные, красивые, ласковые, фееричные. Вы разные, точно хамелеон. Постоянно сбрасываете шкуру, и на ее месте появляется новая. И я люблю женщин, Ира; на многое готов ради нее, той самой. Но с чего ты взяла, что я буду твоей половой тряпкой, о которую ты сможешь вытереть грязь со своих дорогих сапожек в дождливый день?

Верхняя губа Вересовой задрожала, Ирина усиленно боролась со слезами. Никто никогда не позволял себе так с ней разговаривать. Все всегда трепетали перед ней, боготворили ее, обожествляли. А он!..

— Я вижу все по твоему лицу: твои эмоции слишком элементарны, банальны, — пошел в разнос Волков, продолжая свой смертоносный для ее ломающейся души монолог. — Шок, удивление, неверие. Никто раньше такого себе не позволял, правда?

— Да, — выдохнула она и вся скукожилась под его чутким взглядом, который, точно скальпель, выворачивал внутренности ее души наизнанку.

— А ты не задумывалась, Ира, почему? Что в тебе такого, чтобы все люди подстраивались под тебя, стелились?

Вопросы Ивана выбивали из девушки дух. Он бил ее словами сильнее, чем если, к примеру, вместо них были кулаки. Ирина вконец растерялась и уже пожалела, что предприняла это рискованное путешествие к нему домой. Лучше бы, как и раньше, ждала его звонка, а не делала, как дура, первый шаг. Шаг к жестокому монстру, в которого превратился ее Волчара.

— Я им нравлюсь…

У Волкова снесло крышу бесповоротно, и он сорвался. Не дают ему убиться горем утраты, постоянно снуют в его квартиру и из нее! Он не звал никого из них, черт бы всех побрал! Не нужны ему тут высокомерные девочки, приехавшие за его извинениями, сделавшие ему царское одолжение!

— Нравишься, — проворчал он. — Им нравятся деньги твоего отца, его статус в обществе. Одним словом, то, что можно будет оттяпать у тебя при удачном стечении обстоятельств. Ну и конечно, ты не дурна собой. Почему бы не уложить тебя в постель? Тебе же этого явно достаточно.

Она бы дала ему пощечину! Обязательно оставила бы на его щеке красный след от своей ладони раньше, тогда, давно. А сейчас все, на что ее хватило — это тоненькие ручейки слез по щекам.

— Ты назвал меня сейчас шлюхой? — звенящим от напряжения голосом спросила Ирина.

— Нет. Шлюха — это женщина, продающая свое тело. Ты как считаешь, у тебя есть цена?

Молчание протянулось от обоих во все стороны пространства белыми нитями. Водка туманила Волкову мозг, подменяя его обычно спокойный, рассудительный нрав каким-то сорвавшимся с цепи животным. Он ненавидел ее за то, что она оказалась не той Ирой, в которую он чуть не влюбился! Этой девушке больше подходило имя Ирэн, и она не стоила того, чтобы сходить по ней с ума.

— Откуда ты узнала, что я живу тут? — сменил тему он, ощутив стойкий прилив омерзения от унижения Ирины.

— Отец сказал. Я звонила ему, он куда-то пропал, — она запнулась, стерла слезы и продолжила: — и мне даже не с кем было поговорить.

Из него так и рвались наружу слова о том, что она достойна своей семейки. Вересов действительно запропастился, даже на работе не появляется. Иван уведомил его в должном порядке о смене своего адреса, но сердце чуяло, что что-то здесь не так.

— О чем ты хотела поговорить со мной? Из меня сейчас плохой собеседник.

— Потому что я обидела тебя, да?

— Нет, потому что в тот момент, когда я упивался зрелищами в цирке уродов, умерла моя бабушка. И вместо того чтобы просидеть у ее кровати в этот последний день, я смотрел на то, как ты куришь травку, бухаешь и унижаешь Лилию.

Третий круг тишины, и у Волкова уже бил в голове набат. Ему бы очень хотелось, чтобы ее такие гладкие, приятные на ощупь ручки приласкали его, погладили по голове, а пухлые, конфетные губы произнесли слова утешения. Посидеть бы еще на диване под стук балбеса-дождя, вечно трезвонящего по крышам, наслаждаясь тишиной и ощущением родной души рядом. Но как поет «Ария»: «Жизнь разбивает все надежды и мечты».

В итоге жизнь оказывается ложью, сплошным разочарованием. Она является нагромождением иллюзий, на которые у тебя хватило фантазии.

Ирины слезы отрезвили его.

— Прости меня, больше не скажу ни слова. Прости, пожалуйста, — пошел на попятный Иван. — Мне надо выспаться, напиться хорошенько и выспаться, а потом уйти с головой в работу. Сейчас я разбит и не могу мыслить рационально. Эмоции взяли верх, прости.

— Мне очень понравилось общаться с тобой, гулять, заниматься… Я хочу вернуть это обратно, — тихо, на границе своего диапазона сказала она, боясь собственного голоса. — Я была очень неправа тогда, черт меня дернул ляпнуть про Лилию. Я… я ревновала к ней.

— Зачем меня ревновать? Я не твой мужчина, Ира.

— А я хочу, чтобы был моим, — эти слова совершенно потонули в пуловере, в который она почти зарылась, чтобы скрыться от вездесущего, осуждающего взгляда Волкова.

Иван вздохнул. Таких разговоров боится любой мужчина. Обижать ее он больше не хотел, но их миры настолько разные, что при столкновении у них есть лишь один выход — аннигилировать.

— Ира, я могу стать твоим только при единственном условии, непосильном для тебя.

— Что за условие?

— При условии, что ты сделаешь выбор. Я не буду жить с тобой и есть еду, купленную на твои деньги. Если я не могу позволить себе есть икру поварешками, то я не буду ее есть вообще. А значит, и ты тоже. Выбирая жизнь со мной, ты автоматически выбираешь эту квартиру и этот район. Ты выбираешь работу. Не каторжную, конечно, но сидеть у меня на шее и менять платья может и любая другая.

— Мне придется отказаться от всей жизни, если я захочу встречаться с тобой?

— В каком-то смысле. Не только же я один должен идти на компромиссы и сносить лишения. Пожертвуй и ты чем-то, если хочешь что-то изменить. Нельзя только получать, Ира. Отдавать тоже нужно. И это гораздо сложнее сделать.

— Но я не хочу выбирать между своей семьей и тобой… Я бы хотела, чтобы вы объединились.

— Я не прошу бросать семью. Перед тобой стоит другой выбор. Никаких платьев от кутюр, если твой мужчина, то есть я, не может себе позволить их приобрести. Или ты сама на них не заработала. Никаких дорогих машин, сумочек, вечеринок и травки. Полы придется мыть самой, протирать пыль, стирать и мыть посуду. Слуг, как у вас дома, у нас не будет. Мы слуги для себя, Ира, и никто нас, взрослых, дееспособных людей, обхаживать не должен.

Девушка молчала. Она думала, что все будет проще. Он мог бы просто согласиться быть с ней, зачем же такие рамки?

— К чему это, Ваня? Ты продолжаешь издеваться надо мной?

— Видишь, моя жизнь кажется тебе издевательством. Все, что я перечислил ранее, составляет мою жизнь. Я так живу.

— Но почему я не могу тратить свои деньги?

— Не свои, — поправил ее Волков, — а папины. По-моему, одна из задач мужчины — снять с шеи отца финансовую удавку и взять обеспечение его дочери на себя, я не прав? Хорошую жизнь среднего класса я тебе гарантирую, а вот о роскоши нужно будет забыть, как о страшном сне.

Ирина тяжело сглотнула. Ситуация приняла неожиданный поворот. Какой-то выбор, лишения… чушь!

— Я не хочу выбирать, Вань. Ты не имеешь права меня заставлять. Я уже скоро начну твердо ходить, мы можем попробовать… Без всех этих глупостей…

— Ира, ты, точно маленькая девочка, не понимаешь истины. Наша жизнь — это выбор. Это скопление множества выборов, которые мы делаем на протяжении всего существования. Не всегда верных, поэтому зачастую жизнь не приносит счастья. Если ты не готова ни на что ради меня, я могу ответить тебе только взаимностью. Захочешь секса без обязательств? Пожалуйста, могу даже сделать это на твоей люксовой кровати. А нечто большее можно получить, лишь приложив несравнимо большие усилия.

— Опять ты про секс, — вскинула голову она. — Скажи уже, кем ты меня считаешь!

— Я ничего не считаю, но ты очень сильно меня разочаровала. И пока не реабилитировалась. Наверное, в своих разочарованиях я виноват сам. Не надо было принимать тебя за божественную Афродиту, когда ты простой, грешный человек.

Его слова вспарывали керамическим ножом ее душу. Буквально ковырялись в оголенных нервных проводах. Божественная Афродита… Осознание того, как же низко она пала и какой стервой всю жизнь была, мучительно било ее кулаками под дых. Первый мужчина, отказавший ей, стал мужчиной, которого она так желала. Его не купить. Не разжалобить. Не провести никакими трюками.

Девушка встала и размеренными шажками дошла до коляски. Без лишних слов выехала из его квартиры и услышала, как хлопнула дверь.

Жизнь — это выбор. Его никто не в силах нам навязать. Только мы сами. Его никто не в состоянии у нас отобрать. Только мы сами можем выбросить эту возможность в урну, притворившись жертвой обстоятельств.

Что ж, придется ей сделать выбор. Однако в чью пользу он будет, Ирина пока решить не могла.

9

Все умирают. Отличаются только время и способ.

«Спартак: Кровь и песок»

Шквал студеного ветра обрушился на окно – и Ирина вздрогнула. Ну и погодка. Воздух с каждым днем становится все холоднее и злее. Для пущей убедительности, чтобы люди не вздумали перестать его бояться, вспышками проносится за окнами и рвется внутрь, стоит только приоткрыть форточку или входную дверь.

В комнате негромко играла музыка, а сама девушка неторопливо прохаживалась по помещению с цветастой щеткой-метелкой для пыли и стирала ее со всех поверхностей. Конечно, это все наглое притворство, ведь в их доме и пылинке некогда задержаться. Слуги выполняют свою работу качественно – придраться невозможно.

Из головы Вересовой не выходил разговор с Ваней. Он, словно текст из сломанного радиоприемника, повторялся и повторялся в ее сознании. Порой его тормозили помехи в виде ее собственных мыслей, но в основном она слушала наставляющий голос Волкова и видела его глаза — потемневшие в исчерна-синих морских пучинах айсберги.

Как он был зол и недоволен ею. Такой глубокой досады, яростного негодования в свою сторону она даже от родителей в детстве не видела. Наверное, это случилось с ней впервые: кто-то показал свою разочарованность в прелестной младшей дочке Вересова. Описать ее состояние можно было одной короткой, но емкой фразой – брожение ума.

Все менялось, поворачивалось с ног на голову и обратно. Представления об этом мире рассыпались на пиксели, а затем соединялись в новые картинки. И те в свою очередь трещали по швам, и в итоге от них оставалась горстка клочьев. Ирина металась, точно насекомое, попавшее в торнадо. Все, что раньше было неоспоримой правдой и непреложной истиной, сегодня не имело ценности. Произошла полная и необратимая вспять девальвация ее жизни.

— Привет, пап! — радостно воскликнула она, когда отец наконец-то ответил на десятый звонок. — Куда ты пропал?

— Привет, моя хорошая, Ириша, — его голос звучал слабо, будто все на том же радио шли какие-то ремонтные работы, влияющие на качество звука. — Я скоро буду дома, не переживай.

Вересова прислушалась: доносились приглушенные звуки, точно надоедливый фон, а потом все смокло, осталась лишь стерильная тишина. Все в ее жизни происходило впервые. И вот сейчас отец был, по всей видимости, далеко, а ей так его не хватало. Как никогда прежде. А ведь он и раньше частенько надолго пропадал в своих деловых поездках.

— Я… я думала, что ты ушел от нас, — поделилась с ним самой смелой, причиняющей боль догадкой она и сжала свой смартфон до треска.

— Куда же я уйду, Ирочка? Мой дом там, где мои дети. Расскажи лучше, как у тебя дела, пока есть возможность. Хочу знать, что ты счастлива.

— Ты так странно говоришь… Ну ладно, я сегодня все придумываю что-то себе. Погода так действует. У меня все не так хорошо, как хотелось бы.

— Что случилось? Мать запрещает с Волковым общаться? Или… — его голос поднялся до громоподобных высот в этом чистейшем вакууме звуков, — Иван тебя обидел?

— Нет, нет, пап. Наоборот. Он как будто нажал на невидимую кнопку, и мотор моей жизни забарахлил. Машина теперь не едет, я просто не знаю, как быть.

— Давай подробно расскажи о каждом своем страхе, о каждой проблеме. Что там за кнопки Волков нашел, волшебные?

Ирина выдохнула, готовясь к признаниям, которыми никто не любит делиться с родителями.

— Я обидела его недавно на вечеринке, и он не хотел со мной общаться…

— Опять ты присоединилась к этому сборищу золотой молодежи? Дочь, ты же рассуждала об изменениях, так хотела сделать жизнь лучше.

— Я не смогла… Они позвали, и… — Девушка зажмурилась, гася в себе пожар эмоций. — Они не виноваты, пап. Я сама пошла, потому что этого хотела. И вела себя недостойно и унизительно только потому, что я такая, а не мои друзья плохие.

Она будет выше жалких самооправданий, выше ничтожного выгораживания себя любимой перед отцом. Ване бы не понравилось, пустись она сейчас в пляс обвинений и нападок на друзей. Все хороши, но виновата в собственном отвратительном поведении только она, Ирина Вересова.

— Вижу, что процесс изменения запущен. Очень медленно, но ты борешься с собой, Ириша. Это похвально.

— Как же борюсь, пап? Ничего подобного. Я же его обидела.

— Малышка, ты видишь мир как одну большую глыбу камня. И тебе кажется, что Вселенная начнет меняться, только если от этой махины отвалится огромный кусок. Но ведь все в нашей жизни складывается из мелочей. Дорога, по которой ты идешь, вымощена миллионами мелких камешков. Убери один — и процесс разрушения будет не остановить. Сейчас ты взяла вину на себя, и ты права. Если винить в своих бедах себя, ты научишься не повторять ошибок впредь.

— Мне так не хватает твоей мудрости, пап, — грустно произнесла Ирина и, подложив под спину подушку, откинулась на нее, сидя на диване. — И тебя, чтобы ты увидел, как я сбегу по лестнице тебе навстречу. Приезжай скорее, ладно?

На том конце трубки тишина стала клейкой, засасывающей, топкой, точно трясина. Она напоминала Вересову сироп или кисель, а он сам себе — бедную мушку, застрявшую в этом липком месиве.

— Конечно, Ириша, только закончу все дела, — ложь, ставшая правдой для его воспаленного мозга. — Вернемся к Волкову. Ты его обидела, а он что? Оскорбил тебя? Что-то сделал тебе плохое?

— Ничего такого и в помине не было. Это же Ваня, пап! — голос девушки завибрировал от услады разговора о Ване, ведь он правда такой образцово-положительный. — Он просто перестал со мной общаться.

— Ты же понимаешь его, ведь так? Не слышу в твоем голосе порицания, только женскую обиду. Умом ты осознаешь, моя девочка, что он прав.

— А еще я к нему приехала в ту квартиру… сама… первая. И ты не сказал, что у него бабушка умерла, а я вломилась в его дом!

В воздухе крыльями бабочки трепетало безмолвие. Отец не мог поверить в услышанное. Его ли эта Ира?..

— Как же много я пропустил, Ириша. Ты сама поехала к Волкову?! Я даже не думал… – мужчина усмехнулся и выдержал паузу, — даже не мог представить, что ты сама поедешь в эту квартиру. Ты, моя гордая дочь, всегда вертевшая этих парней на указательном пальчике.

— Пап, — голос Ирины упал до самых низких частот, — гордость – такая плохая штука, как оказалось. Когда ты любишь, гордость превращается в убийцу. Раньше я не любила, поэтому могла позволить себе швырять дорогие букеты ухажерам в лицо, уходить от них по-английски, вести себя как зазнайка. Но Ваня… он не будет подобное терпеть, и я не хочу быть перед ним гордой.

Все знаменитые актрисы, деятели искусства, моды и всевозможных сфер жизни вечно твердят о гордости. Женщина должна быть гордой, это ее стержень, ее основа. «Будь гордой с мужчинами! С другими женщинами! Со всеми на свете!» — типичные лозунги современных журналов и телепередач о саморазвитии. Но порой гордость душит ту самую женскую благодать, чарующую харизму, на которую так падки мужчины. И именно тот самый, единственный, ради которого ты готова отказаться от многого, без принуждения и агрессии заставит этот цветок гордости склонить свою велеречивую головку к его ногам.

— И не надо, Ирочка. Жизнь бывает очень капризной и непостоянной. В ней могут уживаться огонь и лед, черное и белое, жизнь и смерть, любовь и ненависть. Однако для любви и гордости одновременно места нет, и никогда не будет. Это твой ход, милая, твое решение. На что ты поставишь? Черное или красное? Какая ставка сулит больший выигрыш?

— Вот я и не знаю, пап, какая, — вздохнула девушка, неосознанно выводя на гладкой обивке дивана узоры. — Он поставил условие, мол, если я хочу остаться с ним, я должна отказаться от всех денег и удовольствий моей жизни. А я не хочу ходить в одежде с рынка или питаться сосисками! Я просто хочу встречаться с Ваней, но жить как сейчас!

В голосе Ирины появились визгливые нотки, так как эта тема играла на измочаленных вконец струнах ее души. И уже сейчас, спустя некоторое количество времени, ее так сильно задевал не факт поставленного Волковым условия, а то, что она чувствовала в себе готовность сказать ему «да». Ее вековой камень начал расшатываться, и каждый скачок напряжения пугал ее до чертиков.

— Ты думаешь, Волков не сможет обеспечить тебя даже едой? Ириша, у него довольно высокая зарплата, а еще он в своей школе работает. Ты сильно утрируешь, дорогая, насчет сосисок и одежды с рынка.

— И работать, он сказал, я должна!

— А почему бы и нет? Уверен, он не сказал тебе идти в шахты или стоять с утра до ночи у дороги и продавать семечки, верно? Работа – очень полезная для души и тела вещь, если подобрать ее правильно. Ты можешь рисовать, разве тебе не будет это приятно?

Девушка надулась, приобретая схожесть с хомяком. Она ждала, что отец поддержит ее, а не Ваню, тогда можно будет повернуть назад и не меняться…

— Ты что, за него, пап? Не за меня? — с замиранием сердца спросила она.

— В этой войне я за счастье, дочка. Ни за тебя, ни за Волкова, ни за кого-то еще. Выбирай ту жизнь, в которой ты будешь счастлива, никто тебя не упрекнет в твоем выборе. Но помни, что ты еще не знаешь, что тебя ждет по ту сторону реки, что тебе сможет дать Волков. Возможно, это стоит того, чтобы рискнуть? К тому же ты всегда можешь вернуться назад, двери нашего дома для тебя никогда не закроются.

Протяжный вздох свидетельствовал о явном поражении дочери. Быть может, она сама до сих пор не осознала, но белый флаг уже реял над ее головой.

***

Во второй половине дня Ирина валялась на кровати и глядела в потолок. Мамы и Дарины дома не было, поэтому спросить их совета не представлялось возможным. Разговор с отцом буквально вывел из строя всю ее четко налаженную навигационную систему, и теперь она плавала во взбаламученных омутах своего разума. Какая-то сила давила изнутри, призывая к действиям.

Она перевернулась на живот и скрестила на весу ноги. В руках покоился телефон. Ирина открыла номер Ивана и прожигала его взглядом. Позвонить или нет? Вдруг он со своей Лилей опять? Или у него плохое настроение?

«Или еще тысяча разных причин!» — мысленно гаркнула на себя Вересова и с болезненным усилием воли набрала его.

— Привет, — сдержанно сказала она. Вдруг он не хочет, чтобы она звонила? — А ты сейчас свободен?

— Можно так сказать: не занят.

Ясно… не в восторге от ее звонка. В голове девушки происходила чехарда, гадание вслепую. Может, бросить трубку и больше никогда его не тревожить? Или перебороть себя, быть сильнее страхов и условностей? Порой нам не хватает совсем немного смелости, щепотки храбрости, чтобы ступить из тьмы в свет.

— Ваня, я хочу с тобой встретиться, если ты не против, — слова все же покинули ее рот, и тело мгновенно бросило в удушливый жар.

— Могу предложить завтра встретиться или на неделе…

— Сегодня! — выпалила Ирина, словно выстрелила дрожащей потной рукой из пистолета. — Я бы хотела встретиться прямо сейчас, если ты свободен.

— Хорошо. Мне заехать за тобой или тебя доставят ко мне?

— Заехать.

Вот и поговорили. Волков про себя удивился, что за ней можно заехать. А как же держать марку? Как же дорогие тачки, которых достойна ее пятая точка? В нем еще догорали слабые очаги злости.

Ирина пыталась передвигаться по гардеробной быстро, искала подходящий наряд и косметику. В ее мозгу уже стоял такой шум и гам, что она своих мыслей не слышала. Как по мановению волшебной палочки или волшебному щелчку пальцев все застыло. Воцарилась тишина внутри ее черепной коробки.

— Не совершай очередную ошибку, — сказала она сама себе и аккуратно вернула теплое пальто из эксклюзивной коллекции Burberry в шкаф.

Никаких брендов, вычурных марок, пестрых ярлыков на ней. Она хочет побыть с Ваней, а не со своим неумным тщеславием и бьющим через край высокомерием. Перестав суетиться и из кожи вон лезть, чтобы добиться смутного эффекта своей неотразимости, девушка облачилась в темно-синюю водолазку с горлом, черные джинсы, стилизованные под старые, ботинки на шнуровке и черное полупальто.

Так даже ощущаешь себя легче, точно птица, не обремененная заботами этого мира. Расправь крылья и обнимай весь белый свет! Такой делал ее Ваня, но, должно быть, и не догадывался об этом.

Он скоро оказался у ее дома и посигналил. Слава богу, матери дома нет. Страшно представить, какой скандал она бы закатила.

— Пойдем, я покажу тебе, где стоит коляска, — позвала его в дом Ирина, но Волков не отошел от машины.

— Давай уже своими силами? Ты ведь ходишь, нужно надавить на себя, выжать все силы, Ира. Обойдемся без коляски. Надевай верхнюю одежду и выходи.

Ответив ему кивком, она быстро оделась, накинула на шею вязаный шарф, на голову натянула черную шапку и вышла из дома. Ох, этот ноябрь. Злостный нарушитель природного спокойствия, баламут.

«Он маргинал, — думала Вересова, шаг за шагом подходя к машине Ивана. — Колючий, холодный, ерепенится весь, хочет быть зимним месяцем, но по календарю осень пока правит бал».

— Тебе идут темные тона, — сделал ей комплимент Волков, и автомобиль тронулся в путь.

— Спасибо, — удовлетворенно улыбнулась Ирина; комплименты от него стали малиновым джемом на бездушном куске хлеба.

— Как ты? Немного легче стало? Время лечит.

Рука Волкова переместилась на коробку передач, и девушка не преминула воспользоваться моментом — накрыла ее своей ладонью.

— Про время люди себе придумали байку, чтобы жить стало более сносно, а то так и сойти с ума можно.

— Ты не веришь в то, что время уносит с собой все горести и облегчает боль?

— Возможно, оно притупляет боль, делает твою душу не такой чувствительной, царапает ее, словно гвоздями по стеклу. Время пролетает быстрокрылой птицей, многое уносит с собой, это правда. Но шрамы оставляет навсегда. На память. Чтобы никогда не забыть о том, что довелось испытать.

Ирина сидела тихонько, слушая его. Он говорил как человек, видевший в этой жизни слишком много всего. Его губы были плотно сжаты, стали тонкой сердитой полоской. Он не верит в магию времени. Время, точно хорошее лекарство, лечит раны, но не в силах залатать шрамы. И так всегда происходит: чем ты старше становишься, тем больше твоя душа похожа на папье-маше из старых рубцов.

Волков по большей части молчал; он по-прежнему был взмыленный и вымотанный. К тому же сам себе на шею добавил петель: Лиля поняла, что зажегся зеленый свет в борьбе за его чувства, и начала активно атаковать его укрепления. А он не почувствовал к ней ничего нового после того секса. Совсем ничего. Зато к Вересовой приехал, гонимый к ней, точно глупый мотылек на бушующее пламя. Знает, что это пламя сожрет его своей необузданностью, но все равно стремился на верную смерть.

Они въехали в парк, который казался безлюдным. Никому уже нет дела до парков в такую погоду. Деревья воплощали собой апогей уныния и запустения. Листочки с них осыпались почти все, оставив бывшие когда-то пышными клены с залысинами. А скоро они и вовсе поседеют под меховой шапкой снега. Редкие листочки-рыбки казались фантомными, будто тронь их — и рассыплются в незримую пыльцу.

— Здесь так грустно в ноябре, — говорила Вересова, идя с Иваном под руку по дорожке. — Уже не солнечно, но и не снежно. Какое-то промежуточное, жалкое состояние.

— Тебе идти не тяжело? Как только станет, сразу скажи.

Ей было не тяжело. Только не тогда, когда его рука обвивает ее. Дни стали короче; вечера, оправленные серебристо-синим пушком облаков, завораживали. Что-то было во всем этом природном поражении перед свирепой зимой чародейственное. На Ирину ливнем нахлынули чувства; вспыхнул ветер и взметнул копну ее волос, бросая их прямо ей в лицо. Она резко остановилась и сжала локоть Волкова, смотря ему прямо в глаза.

— Прости меня, Вань. Я себе места не нахожу все эти дни. Я очень виновата. Прости за то, что обидела Лилию. Я не имею на это права, это все-таки твой выбор, он не должен мне нравиться. Больше никаких тусовок, я тебя не потащу туда. И… и сама не пойду, обещаю.

Слова скороговоркой вылетали из ее губ, оттененных сегодня легким фиолетовым светом, в тон погоде. Волков слегка улыбнулся.

— Ира, ты предъявила меня конклаву судей на растерзание, но даже не представила. Ты ведь не сказала просто: "Это Ваня, вы можете не обращать на него внимания, но знайте, что он Ваня".

— Все как-то завертелось там, и… и… — Ирина перевела дыхание и подняла на Волкова свой потухший взгляд. — Прости меня, я совсем тогда голову потеряла.

Иван поднял ее на руки и усадил на скамейку, предварительно проведя по ней ладонью, дабы не запачкать ее красивое, цвета ночного неба, пальто.

— Я простил тебя, Ира. Долго обижаться и дуться — прерогатива женщин. Со стороны мужчины это будет выглядеть странно.

— Холодно, — произнесла она, чувствуя, как ледяное дерево скамейки пощипывает ее за кожу даже через слои одежды.

— Тогда не будем долго прохлаждаться в этом неприветливом месте. Ты ведь не просто так позвала меня на прогулку?

— Да, — выдохнула девушка и собралась с силами для следующих слов.

— Садись на колени и продолжай свою речь.

— К тебе?

Волков помог ей без лишних слов пересесть к нему на колени, и Ирина не удержалась от того, чтобы обнять Ивана, прижимаясь головой к его шее. Он же пытался убедить себя, что все дело в том, что она может заболеть, если будет сидеть на холодном, поэтому он так поступил. Но от голоса совести и разума, как и от налоговой, не скрыться. Хотел почувствовать ее невесомое тельце рядом, знал, что она обнимет его, жаждал ее тончайших флюидов симпатии.

— Я хочу попытаться создать с тобой отношения. Я отказываюсь от своей прежней жизни, от платьев и машин, слуг в доме, вообще от всего. Твое предложение еще в силе?

Она сжалась, словно собака, увидевшая поднятую для удара руку. Сердце Ивана дрогнуло. Разве может он ей отказать, когда и сам хочет ее ласки и тепла? Чего греха таить — хочет ее.

— Ты все обдумала, Ира? Потому что если ты переедешь ко мне жить, скажем, завтра или послезавтра…

— Сегодня! — снова выкрикнула она и виновато опустила голову, усиленно высматривая в сером, испещренном трещинами и отколотыми кусочками асфальте что-то неведомое даже ей самой.

— Тем более, — продолжил Волков. — Тебе придется завтра с утра мне уже завтрак готовить, убирать дома, ломать голову, что же приготовить на ужин…

— Я согласна на все твои условия. И завтрак готовить, и работать, и без платьев жить. На все!

Иван смотрел на нее с доброй усмешкой в глазах. Сейчас она виделась ему девочкой, напуганной лесным чудищем, которое решило отобрать у нее все любимые игрушки, а взамен предлагает себя, уродливое исчадье ада.

— Ну ты дуреха, — ласково пожурил он ее и чмокнул в красный, замерзший носик. — Я тогда был очень зол. Очень. Я погорячился со своими условиями.

— То есть платья можно будет взять? — замерцала счастьем она.

— Можно. И мужчина, любящий свою женщину, всегда приложит все усилия, чтобы покупать ей лучшие платья. Поэтому не думай, что я заставлю тебя ходить в лохмотьях, как Золушку, и чистить ковры в своей квартире. Просто наша жизнь будет немного отличаться от твоей, прежней, но только по количеству выкидываемых на ветер денег.

Ирина хлопала в ладоши и громко радовалась. Не так все оказалось и страшно! Пока. Она перестала ликовать и посмотрела на Волкова. К черту платья! Разве сравнятся они с его глазами — яркими голубыми, нефритовыми точками, с его щетиной, чернеющей на бледном лице, с ним всем, ее Волчарой?

Их лица оказались на одном уровне, и ее губы накрыли его, точно сладкую мякоть персика или сливы, втягивая в себя все наслаждение, эйфорию, смакуя удовольствие целовать его. Ветер кружил вокруг них, обрушивая на их головы свои проклятия, но поцелуй не прекращался. И словно весь мир замер. Вымер. Исчез и растворился.

Волков сильнее сдавил ее узенькую талию и притянул к себе, ощущая, как разрываются ветхие канаты самообладания в душе. Ирина еле слышно застонала и потерлась об него, слетая с рельсов, словно высокоскоростной поезд. Она знала, что прощена. Его губы не целовали бы ее так требовательно и глубоко, не пускали бы ее язычок хозяйничать на чужой территории.

— Может, домой, на чашечку чая? — прошептала Ирина, имея в виду его квартиру, которая обязательно станет ее домом.

— Можно и так. Только на десерт я хочу что-то повкуснее пирожного…

Девушка хихикнула, понимая его сексуальные намеки. Как же стало под одеждой жарко и тесно. Каждая клеточка ее тела горела, раскалилась добела, вымаливая его касаний.

Их романтическую идиллию прервал звонок матери, которая с ног сбилась в поисках ее. Господи, совсем забыла про реальную жизнь, улетев в мечты о жизни с Ваней. Пообещав матери заскочить домой, она отключилась.

— Заедем ко мне сначала? Я поставлю мать в известность о своем решении.

Решение было принято, и она гордилась собой. Было стыдно признаться, но глубоко в душе, в самых-самых ее далеких пластах, вертелось предательское: «Ты всегда сможешь вернуться назад».

Окрыленная своей смелостью, которая открыла ей дверь в мир жарких поцелуев и пламенных прикосновений Вани, она и не думала о том, что дома может встретить непонимание со стороны матери. Отец поддержал ее, этого было достаточно. А вот Волков не был так наивен и всю дорогу до особняка Вересовых репетировал речь о том, что он сможет сделать Ирину счастливой. Но кто же знал, что сказать ему не дадут…

— Почему ты с ним, дочь?! — накинулась на нее как волк на молодую овечку мать. — Что вы делали? У тебя щеки горят!

Как же далека была головокружительная, сумасбродная, шальная юность ее матери. Как же сильно годы стирают людям память о том, какими они были, какие чудачества вытворяли. Годы пожирают все на своем пути, съедают оригинальность идей, дерзость поступков, новизну слов и признаний. Ее мать уже и не помнила, что когда-то была точно такой же: влюбленной, парящей в облаках, не желающей спускаться вниз ни при каких обстоятельствах. Как говорится: «И пусть весь мир подождет».

— Я с ним потому, что хочу, мам, — просто ответила Ирина. — И я переезжаю к Ване.

Лицо Оксаны Дмитриевны перекосилось в праведном гневе. Она не верила услышанному. Да что за чертовщина происходит в голове ее дочери?!

— Ирка чудит в последнее время ужасно, — усмехнулась с верхнего этажа Дарина и скрылась в комнатах.

— Ира, прекращай дурить. Проходи в дом, потом поговорим, — настаивала мать, упрямо игнорируя слова дочери.

Волков даже не пытался что-то сказать: явно его мнение не имеет здесь авторитета. Ему было очень любопытно, как поступит Ира. Во второй раз жизнь ставит ее перед тяжелым выбором. Станут ли ее слова в итоге поступками или все так и зависнет на уровне «хотелок»?

— Нет, мам, я переезжаю к нему сейчас. Возьму только самые необходимые вещи, — с нажимом повторила девушка, прокручивая в голове фразу «ты всегда сможешь вернуться назад».

Женщина поняла, что от молодой влюбленной девчонки сейчас ничего не добьешься. Она за ним под пули пойдет, пока эта анестезия чувств не пройдет, и снова не заработает рациональный мозг, а не глупое сердце.

— Хорошо. Воля твоя. Ступай, Ира, — произнесла мать и вскинула голову, лукаво прищурившись. — Надеюсь, ты поставила своего избранника в известность о причинах твоей обездвиженности.

Иван перевел взгляд на Ирину. Еще сюрпризы? Та побледнела, потом позеленела, в конечном счете лицо стало напоминать грязную палитру художника.

— Ваня, помоги мне собрать вещи, пожалуйста.

Они сделали это быстро и молча. Но он не мог не заметить ее дрожащих рук и того, как Ирина отводила каждый раз глаза, когда они оказывались в непосредственной близости. Ему совсем не понравились слова ее матери… Уж не делает ли он ошибку, заключая этот союз?..

***

Вечер в квартире Волкова прошел спокойно, они просто мало разговаривали. Ирина понимала, что он ждет ее откровений, но решиться на них было очень трудно. Уже поздно лгать и умалчивать правду.

Девушка проснулась посреди ночи, терзаемая угрызениями совести. Ваня имеет право знать, с кем собрался жить. Снова шел дождь. Лил свои последние слезы перед зимней спячкой.

Под ночной шепот дождя она легонько растолкала Волкова ото сна.

— Вань, — неуверенно начала она, — я хотела рассказать об аварии…

Иван проснулся и включил ночник. Такая взволнованная, того и гляди — удар хватит. Не будет он ее порицать и учить жизни. Либо истина дойдет сама до сердца и души человека, либо эта истина ему не нужна. Так он считал, поэтому в ее исповедях не было такой уж нужды. Пусть извлекает уроки из произошедшего сама, без его указки, бьющей по пальцам за каждый неправильный ответ.

— Говори. Сделай это быстро, как руку вправляют или выдергивают зуб. Будет не так больно.

— Мы были в наркотическом опьянении, когда набились в ту машину и погнали по ночной Москве. Так что… так что инвалидная коляска мною заслужена.

Чего-то такого он и ожидал. Ира смотрела на него как котенок, над которым уже занесена нога в тяжелом ботинке, готовая к удару в любую минуту.

— Иди ко мне, — нежно произнес он и отодвинул одеяло, приглашая ее к себе.

Девушка потянулась к нему, но зазвонил телефон, и пришлось уже тянуться за ним. Мать. Так поздно собралась на нее кричать и звать домой?

— Ира, отец умер, — бесцветный, будто полинялый голос матери.

Ирина вскрикнула, будучи ошарашенной этой новостью. Почва была выбита из-под ног, пространство и время размылись, стали несуществующими понятиями. Волков прижал ее к себе, пока она не потеряла сознание, и стал укачивать.

«Богатые, бедные, а умирают все, — пронеслось у него в голове. — Смерть забирает всех. У нее нет прейскуранта».

10

Нас бьют — мы летаем от боли всё выше.

Джахан Поллыева

— Ира, смотри на меня, — гипнотическим голосом произнес Волков, и Ирина подчинилась, сосредотачивая на нем взгляд цвета прогорклого шоколада. — Дыши глубже, хорошо? Хорошо, Ира?

Она обессиленно кивнула и прильнула к нему в поисках живительного тепла. От ее Вани всегда исходят лучики добра, в его душе всегда сияют звезды, к которым она так неистово тянет руки. Девушка всхлипнула, и слезинки градом, толкая и обгоняя друг друга, покатились по впавшим щекам.

— Все образуется, милая. Твой отец просто изменил место постоянного жительства. Мы остались здесь, а он… он, я надеюсь, в лучшем месте. Я верю, что оно есть.

— Сначала твоя бабушка, теперь отец… Какое-то проклятье. Почему все так?

Он не стал ничего ей отвечать, так как ответа не было. Смерть — истинное проклятье для одних, избавление для других. А вопрос «Почему?» вообще должен быть забыт людьми, как риторический. Порой лучше не задавать его, ведь никто не даст ответ.

Полночь окутала улицы тяжелым черным одеялом, иногда им подмигивали редкие звезды. В такие моменты Волков вскидывал голову и смотрел на эту бескрайнюю черную дыру. Что там дальше, за горизонтом? Иногда все житейские проблемы кажутся лишь колебанием воздуха, когда думаешь о вечном безмолвии космоса, его пугающей тишине и бездонности. Но злоупотреблять любованием ночного неба не стоит, иначе бездна начинает вглядываться в тебя.

— Я даже не знала, что он болен, — прошептала девушка, сжавшись в комок на переднем кресле автомобиля. — Теперь ясно, куда он пропал.

— Ира, твой отец был мудрым человеком, — сказал Иван и услышал более громкий вздох, предшествующий новым рыданиям.

— Был, — эхом вторила она и плакала.

— Уверен, у него имелись веские причины сохранить свою болезнь в тайне. Мы можем не ехать прямо сейчас к тебе домой, приедем утром.

— Нет, едем сейчас.

Ирина притихла, превратившись в жалкий комочек, как бумага, которую мнут в руках и ради забавы бросают в мусорное ведро на дальность попадания. Так она себя и чувствовала: будто ее швыряли от стены к стене.

Волков не владел даром красноречия в полной мере, поэтому смутно представлял себе, что нужно говорить в таких ситуациях. Он понимал, что разница в том, что чувствует сейчас она и что чувствовал он, когда умерла бабушка — огромная. Ира — папина дочка, привыкшая жить под его большим крылом. Принять факт его смерти она не сможет еще долгое время. А он рано стал самостоятельным, и душа его закалилась тоже слишком рано, как он бы, наверное, ни хотел, но никто не спрашивал.

— Все меняется, кроме природы, — неожиданно ожила Ирина, поднимая голову, прилипшую лбом к боковому окну. — Ты замечал когда-нибудь, как все меняется, а она будто усмехается над любым техническим прогрессом?

— Какие-то мысли интересные пришли в голову? Поделись своими наблюдениями.

— Мы живем всего лишь в отведенный нам срок: тратим деньги и время, оставляем после себя мусор и свалки металла.

— Да, Ира, люди не ценят природу. Не всегда можно научить человека мусор выкидывать в урну, а не на асфальт.

— И мы с тобой умрем, а эти деревья, которые мы сейчас проезжаем, будут тут стоять еще век.

Иван распознал сигнал тревоги в ее словах. Подобные размышления всегда являются предвестниками депрессии, в течение которой она будет генерировать все новые и новые антиутопические идеи бессмысленности жизни.

— Они тоже умрут в свое время. Человек убьет их.

— Мы все убиваем и разрушаем, Вань, — прошептала она, уже вовсю отданная во власть хандры. — Смысл жить, если все равно умрем, и все нами сделанное исчезнет?

— Ира, ты еще ничего не сделала, чтобы это могло быть заметено песками времени. Пока что смерть не может у тебя ничего отобрать и оставить твое пребывание на этой земле бесследным.

На него в непонимании уставилась пара потухших глаз, напоминавших Волкову горячий, тающий шоколад. Ее лоб прорезала хмурая вопросительная морщинка. Все в нем восставало и бунтовало, требуя укрыть эту малышку, которая сейчас сливалась с темнотой ночи в своем черном пальто, от любого горя.

— Но это не значит, что ты ничего уже не создашь. Твоя жизнь теплится прямо сейчас в твоих же руках. Никто не может отнять у тебя право выбирать, никто не в силах повернуть вспять последствия этого выбора. Ты видишь жизнь в данный момент без прикрас, без красивой шляпки и бутоньерки в кармашке. Она сбросила маски, обнажила свое уродливое лицо. Теперь ты знаешь, что жизнь может отнять у тебя все, ты ни над чем не властна.

— Да уж, за этой дурацкой жизнью тянется только траурный шлейф, — обиженно пробубнила Ирина, готовая, как маленький ребенок, тотчас же поджать губы и тыкать пальцем в весь белый свет и винить его в своих неудачах.

— Зачем же тогда что-то создавать, Вань, если годы смоют любое твое достижение, точно песок у морского побережья?

Знал бы он ответ на этот каверзный вопрос. Нет более неудобных и ставящих в тупик вопросов, чем те, что касаются жизни. Настолько она многогранна и неизведанна, настолько глубокая и простирающаяся во все стороны, что ее просто невозможно охватить человеческим умом.

— Не знаю, Ира, правда. Я никогда не спрашивал себя, с какой целью я пытаюсь заработать больше денег, работаю на двух работах и мечтаю о создании семьи. Так надо. Мы для этого были кем-то созданы. Мы, люди, творим и вытворяем, а время решает уже само, что ему пощадить, а что бесцеремонно разрушить. Но уйти из этой жизни и ничего не оставить… Получается, ты даже не смогла реализовать потенциал своего существования. То же самое, как купить соковыжималку, но так ей ни разу не воспользоваться, продолжая пить сок из пакетов.

Люди часто делают странные вещи: приобретают соковыжималку и не перестают употреблять покупные вредные соки; имеют в распоряжении целую жизнь, но не могут ее достойно прожить.

Вересова слушала его с открытым про себя ртом, внешне оставаясь все тем же утопленником в океане своей печали. Она рухнула в горькие воды отчаяния, и, кажется, спасательный круг уже не поможет. Хотелось уйти под воду с головой, утонуть, захлебнуться пузырьками лопнувшей мечты… Что теперь будет? Отца больше нет, а значит, и дела до нее тоже никому нет.

— Только папа был за наш с тобой союз, — всхлипнула девушка, думая о злодейке-смерти с накипающей в душе злостью.

— Ты клонишь к тому, что нам придется расстаться?

— Нет, нет, конечно. Я знаю, что мать будет наседать и давить на меня сильнее, теперь, когда я лишилась покровительства отца.

— Не забивай голову ерундой, она не посмеет в такой трудный для тебя момент жизни все усугублять. Поспи лучше; я разбужу, когда приедем.

Дважды ее просить было не нужно. Сон, точно агатовое крыло гигантской птицы, накрыл ее и унес в безгласное царство с угольными стенами; и все в этом царстве было молчаливым, словно щели и окошки плотно замазали сажей и приказали даже шаловливым ветеркам не совать сюда нос. Аспидно-черное небо тяжелым сапогом надавливало на мерно вздымающуюся грудь Ирины, засасывая в свою черноту. В чумазой, цвета воронового крыла, быстрине облаков угадываются все скрытые страхи и переживания.

Волков бросал на нее мимолетные взгляды, позволяя себе на пару секунд отрываться от ночной дороги. Думал ли он когда-нибудь, что судьба подкинет ему такой сюрприз? Ира Вересова слишком дикая для его тихой, пустынной жизни. Она словно пиратский корабль в его штилевом море. Нарушает покой. Врубает на всю мощность тревогу. Заставляет бояться собственных эмоций. Разгадать коварные планы судьбы невозможно, но можно сделать все, чтобы выйти из этой передряги с наибольшим выигрышем.

— Ира, просыпайся, — легонько толкнул ее в плечо Иван, — мы почти у твоего дома.

— Уже?..

Открыв глаза, она стала свидетельницей все того же нагло смотрящего на нее скорбными глазами землисто-черного неба. Так и хотелось показать ему язык, пусть знает, что она со всем сдюжит!

Навстречу им вышла Оксана Дмитриевна.

— Мамочка, ты как? — Ирина прижалась к ней и только сейчас заметила обилие марок и форм автомобилей на парковке дома. — А что это за машины?

Не начались ли у нее галлюцинации? Может, уже похороны? Она ведь только что узнала…

— Это родственники и папины друзья, Ириша. Пройдем в дом. И вы здесь, — одарила презрительным кивком Ивана.

— И вам «здравствуйте», — ответил он.

Слова утешения были явно излишни. Мамаша Иры не страдала от горя и не пила бутыльками валокордин. Похоже, что смерть мужа стала для нее чем-то вроде избавления. Прямо миссис Мэллард из «Истории одного часа» Кейт Шопен: точно получит сердечный удар от «радости», если вдруг муж вернется с того света.

«Приносим свои соболезнования», «Очень сочувствуем вашей утрате» и так далее — эти (по большей части лживые) сочувствия обрушились на Волкова, стоило только переступить порог дома Вересовых. Куча людей обосновалась в гостиной, точно собрание аристократии конца девятнадцатого века.

«Бокалов шампанского и цветка в петлицах не хватает этому соболезнующему цирку богачей», — с отвращением подумал Иван.

— Ваня, пройдем в кухню. Мама позже к нам присоединится, — голос Ирины пробился к нему сквозь толпу, и она потянула его в сторону кухни.

— Что здесь творится? Какая-то благотворительность посреди ночи?

Девушка налила себе полный стакан воды и с ним села за стол. Слава богу, хоть тут можно было уединиться от этого роя стервятников, слетевшихся поклевать еще не успевшую остыть печень отца.

— Я не знаю, — натянуто улыбнулась она. — Это дело рук матери. Я не в курсе ее затей.

— Но ты же понимаешь, что это не нормально, Ира? Это омерзительно.

— Что именно, Вань? — повысила голос Ирина; ее лицо было изможденной фреской красивой когда-то женщины. — Что они хотят поддержать нашу семью в час утраты?

— Ты прекрасно осознаешь, что поддержка, если и будет, то сугубо материальная и с рассчитанной заранее выгодой. Твоя мать позвонила нам около часа назад, а все эти господа уже здесь! У вас что, есть тревожная кнопка для таких ситуаций?

Накалившуюся обстановку разрядил приход Оксаны Дмитриевны, которая имитировала всхлипы и слезы, но Волков видел, как сияло свежим макияжем ее лицо, а глаза сверкали запеченными тенями темно-синего цвета.

«Идеал скорбящей жены и неутешной матери…» — никак не мог успокоиться он; желание унести из этого ужасного дома ноги с каждой минутой все возрастало.

— Мам, кто все эти люди? Ваня говорит, что их нахождение здесь сейчас мерзко, — произнесла девушка и утонула в объятиях матери.

— Много он понимает, — отмахнулась от него Оксана Дмитриевна, — в наших традициях. Он же из другого общества.

— И знаете, очень этому рад, — вставил Иван. — Думаю, что ваш муж сейчас закрывает лицо ладонью на небе, чтобы не видеть этого.

— Как ты смеешь, щенок безродный, говорить такие вещи в моем доме?! — прошипела она, и Волков отшатнулся, явственно увидев ядовитую гадюку.

— Мама! — вскрикнула Ирина.

— Лучше быть безродным щенком с гордо поднятой головой, чем каким-нибудь тибетским мастифом, ставшим безголосым слугой своей низменности.

На этих словах бесполезная перепалка с матерью Иры прекратилась, и Волков вышел из кухни. Он слонялся среди этих безликих костюмов, говорящих одним голосом на одни и те же темы. Он больше ни ногой не ступит в этот проклятый дом денежной похоти и несдержанности!

Через какое-то время он увидел выходящую из дверей кухни Оксану Дмитриевну с Ирой под руку. Передав дочь служанке, она подошла к Волкову.

— А куда повели Иру? Нам уже домой пора. Я привезу ее завтра, если нужно.

— Ира уже дома, мальчик мой. Дай ей прийти в себя, бедняжке, а то давишь своей пятерней ей на горло, совсем уже запудрил мозги девчонке! А ей много, что ли, надо? Красивое мужское тело, и больше ничего не волнует!

— Спасибо за комплимент моему телу, смею предположить, вы бы сами от такого не отказались, по мужу-то не очень горюете, — съязвил Волков, чувствуя паленый запах своего сгоревшего дотла самообладания.

Его речь была прервана пощечиной. Стерпит, иного выхода нет. Женщины знают, что рукоприкладство с их стороны — вещь допустимая и пользуются этим без зазрения совести.

— Вон из этого дома, хам! — крикнула она. — И чтобы я даже не видела твой виляющий хвостик возле моей дочери!

Уже скатился до звания собаки. Тоже можно пережить.

— Я никуда без Иры не пойду, — стоял на своем Иван. — Давайте спросим ее мнения?

Оксана Дмитриевна подала кому-то знак рукой, и Волкова подхватили под мышки охранники. Он бы мог затеять драку и выйти из нее победителем. Звание КМС по боксу он не за красивые глаза получил. Но есть ли смысл оставаться там, откуда тебя упорно выпинывают?

***

Дымчатое, тихое утро постучало в окно комнаты Ирины. А она не спала. Уже который день подряд. Ее душа была словно огрета раскаленным железом: сон пропал; сны превратились в белые полотна без картинок; глаза застилала пелена слез. Оказалось, что пережить смерть отца не так-то и легко, и быть сильной не хочется. Хочется только одного — вернуться в детство, когда у него еще было на нее время.

Действительность состоит из вечных потерь и эпитафий. Люди исчезают из нашей жизни, словно заклепки на некачественном пальто. Мы идем, делаем шаг за шагом вперед, в бесконечную неизвестность, а заклепки одна за другой остаются позади. Все теряется, отваливается, сдается под гнетом времени и обстоятельств. И самое страшное — это не потерять любимого человека, а понять в конце его пути, что у тебя никогда не было времени, чтобы сказать ему «люблю», «скучаю», «не уходи, побудь еще чуть-чуть со мной». Но однажды у каждого без исключения (это непреложный закон Вселенной) наступает в жизни момент, когда произносить эти слова становится слишком поздно.

Вот и Ирина тоже давилась всеми непроизнесенными признаниями в любви отцу. Как мало было его в ее жизни. Да и у нее не находилось времени для простых бесед или прогулок по парку. Кому нужны прогулки, когда светское общество не ждет, когда бурлят второсортные, несвежие сплетни, а ты обязан подхватить их и обглодать, как собака кость? Иначе выбьешься из стройного безликого ряда…

— Прости, Бах, но сегодня я хочу послушать слова, — сказала себе под нос она и включила Кристину Агилеру «Hurt».

За шторами дрожит неуверенная заря, словно боясь разразиться на глухом небосводе и испепелить тьму ночи своим светом. Скоро уже морозец конца ноября перейдет в полноценный мороз декабря и умертвит природу. Хорошо бы и ее чувства тоже…

Ваня ни разу не звонил и не заезжал, ему нет дела до нее. Быстро же испарилось его желание быть с ней в любые невзгоды. Гордость не позволяла нажать кнопку вызова и позвонить ему первой, она даже не брала телефон в руки. Много чести – звонить ему первой, когда он бросил ее наедине с таким страшным горем! Обида на Волкова терзала ее поколоченную до синяков и кровоподтеков ударами судьбы душу.

Девушка поднялась с кровати, на которой уже отпечатался силуэт ее тела, ведь почти сутки напролет она валялась на постели и сходила с ума, ожидая двух вещей: папа вдруг зайдет в комнату и скажет, что его похороны были розыгрышем, или Ваня позвонит.

— Доброе утро, госпожа Вересова, — приветствовала ее кухарка, удивленная таким вопиющим нарушением условностей.

Обычно приемы пищи происходили в столовой за уже накрытым столом по заранее предоставленному на кухню меню…

— Прошу вас, Лидия Антоновна, не нужно этого. Ну какая из меня госпожа? Я просто родилась в правильном месте, но госпожой меня это не сделало. И слава богу.

Женщина улыбнулась ей и поставила на стол чашку дымящегося предвкушением бодрого утра чая и блюдце с вишневым пирогом. Только слепой не заметил бы осунувшегося, умаянного, исхудавшего лица этой молодой девочки. Смерть всех нас делает взрослее и мудрее. Увы, от уроков жизни никуда не деться.

— Не убивайтесь так сильно; Господь ведает, что творит.

— И, пожалуйста, ко мне на «ты» и только по имени – Ира, — улыбнулась Ирина, сконфуженная общением напрямую с кухаркой и какой-то каламбурной церемониальностью.

— Хорошо, Ира, — согласилась Лидия Антоновна и села к ней за стол, за что бы барыня Оксана Дмитриевна давно бы уж ее покарала. — У меня тоже муж уже десять лет как покинул наш мир; и слез я лила целое море, но со всем можно справиться, все проходит, только на сердечке твоем оставляет шрамы.

— У отца был рак, — поддалась откровенному порыву Вересова и рассказала незнакомому человеку правду, — а он никому не сказал. Вроде матери только, когда в больницу лег, то есть перед самым концом. Не понимаю, почему он так сделал, почему не дал нам побыть с ним в последние дни.

— Ах! Эта напасть окаянная! Никому от нее нет спасенья, — всплеснула руками пожилая женщина и покачала головой. — Все-таки нет ничего могущественнее смерти. Любовь и ту можно купить, подменить суррогатом, а смерть… Нет, ничто не будет сильнее ее.

— Но ведь он мог поделиться с нами! Отец говорил со мной за несколько часов до смерти и лгал мне внаглую, что все хорошо, и мы скоро встретимся!

— Твой отец хотел покинуть наш мир спокойно, а не выслушивая причитания и не стирая слезы со щек своих детей, — ласково сказала она и накрыла холодную руку Ирины своей, еще теплой от готовки. — И, наверное, не хотел видеть победной улыбки вашей матери.

На этих словах Лидия Антоновна запнулась, поняв, что язык опередил разум. Но все в доме были свидетелями этого так называемого семейного благополучия. А цирк, устроенный в день известия о смерти Анатолия Викторовича!..

— Простите, Ирина, меня за эти слова. Брякнула, не подумав.

— Вы правы, чего уже прятаться под маскарадными масками. Любовь в этом доме так и не поселилась. Годы не навели здесь порядок, двое детей не примирили родителей с их ролями супругов.

Как же ей было безотрадно. И как же не хотелось иметь такую же карикатуру на настоящую семью, где даже кухарка будет в курсе «любви» членов семьи. Всю эту нелицеприятную изнанку их жизни не запрячешь в джинсы, точно выбившуюся рубашку, не затолкаешь поглубже на антресоли.

Дверь кухни ушераздирающе грохнула, и в кухню влетела мать Ирины. Бросила нервным движением руки сумку на диван цвета чибисова яйца и, распахнув дверцу шкафа с алкоголем, плеснула себе первую попавшуюся огненную жидкость — виски.

—Этот адвокатишка еще пожалеет, что связался со мной, — крикнула она и осушила стакан. Налила еще один и отпила уже половину. — Мы еще повоюем, если он не хочет мира.

— Что случилось, мам?

— Ничего хорошего! Ты что здесь уши развесила?! — накинулась на кухарку. — Иди работать!

Не проронив ни слова о том, что она как раз-таки на своем рабочем месте, где хозяйка устроила попойку, Лидия Антоновна тихонько ретировалась. Ирина хотела вступиться за хорошую женщину, но остановить поток злости матери не представлялось возможным.

— Не хочет показывать мне завещание отца! Проклятый бюрократ, чертов бумажный червь! Вдруг он оставил все деньги какой-нибудь любовнице, а не нам? — со страхом произнесла Оксана Дмитриевна и опять приложилась к бокалу.

Девушка задумалась. Завещание… Она даже не помнила о нем. Какое завещание, если ее глаза не просыхают от слез по отцу?! А у матери уже руки чешутся пересчитать сорванный куш.

— Не переживай, мам. Кому он мог оставить эти деньги, если не своим детям?

— Вот именно! Еще этому бастарду наверняка перепадет хороший кусок из общего котла! — гаркнула мать и вылетала из кухни, прихватив с собой сумочку и свою злость.

Только не это. Только не семейные распри в погоне за наследством умершего отца. Допив чай и не тронув пирог, Ирина поднялась к себе, чувствуя слабость в ногах. Ваня исчез, а с ним и все ее занятия…

***

Она убивала время как только могла, но оно было непотопляемым. Сидеть в четырех стенах и быть заложницей скорби — невыносимо. Все ее мысли были об отце и Ване. Первого не вернуть никакими ухищрениями, а второго… Второму она могла просто позвонить и узнать, почему он ее оставил. И перестали ли для него что-то значить их планы на совместное житье или нет?

Ирина пролистала телефонную книгу в своем смартфоне, но номера Волкова там не оказалось. Пролистала еще раз, и даже третий, чтобы убедиться в своих галлюцинациях. Она не могла перепутать, у нее был только один Волчара в телефоне…

Эмоции взяли верх над ее израненной душой, и девушка заплакала в голос, прямо завыла, точно белуга. В комнату вбежали мать и Дарина.

— Ира, что случилось? — требовательно спросила Оксана Дмитриевна.

— Ноешь как сумасшедшая, — скривилась сестра и вышла, оставляя эту заботу матери.

— Мне пора лечиться, — шмыгнула носом Ирина. – В телефоне нет номера Вани, у меня галлюцинации. Или я в порыве бреда стерла его номер.

— Его номер удалила из твоего телефона я. Так будет лучше, — твердым голосом, полным уверенности в собственной правоте, ответила мать.

— Но… но зачем, мам? Я хочу переехать к нему, мы…

— Никаких мы. Кстати, номера твоих друзей остались, позвони им, устройте шумную вечеринку. Тебе нужно развеяться.

— Ты что, не слышишь меня, мам?! Я не хочу к друзьям, я хочу к Ване! — истошно закричала девушка и подскочила с кровати. — Немедленно верни его номер!

— Откуда у меня номер этого паренька? — презрительно фыркнула Оксана Дмитриевна.

— Он не паренек, он Ваня Волков, мой парень! Тогда я поеду к нему сама!

— Прости, Ира, надеюсь, со временем ты поймешь меня.

Оставив дочь в ошарашенном состоянии, она скользнула за дверь и заперла ее. Ирина подбежала к двери и стала колотить ее кулаками. Ее мать совсем умом тронулась!

— Открой! Открой, я тебе говорю! — плакала и барабанила в дверь. — Открой…

Девушка осела на пол возле двери и разревелась, взрываясь, словно столетний вулкан, извергая из себя жгучие слезы, точно лаву. Нет уж, никто не будет за нее решать, кому звонить и кого любить! Она мокрыми от слез пальцами открыла вкладку браузера и нашла сайт школы, где работает Ваня. Номер, по которому можно записаться на занятия!

Ей ответила девушка с довольно роботизированным голосом, будто это был уже миллионный звонок за час.

— Могу я поговорить с тренером Волковым? — как можно спокойнее спросила Ирина, хотя ее рвали на части чувства.

— Вы можете прийти на беседу с любым интересующим вас тренером в назначенный день. Общение по телефону не предусмотрено. Какой день будет вам удобен?

Пальцы уже побелели, так сильно она сжимала проклятый телефон.

— Скажите ему прямо сейчас, что звонит Ирина Вересова! — снова перешла на истеричный крик девушка, стоя на краю своего самообладания.

Еще шаг – и сорвется со скалы вниз, в водоворот хаоса.

— Алло, Ира? — у телефона был ее Ваня, и Вересова облегченно улыбнулась, а слезы с тройной силой покатились по щекам.

— Почему ты бросил меня и не звонил? — пошла в атаку она. — Почему, Ваня?

— Ира, — осадил ее мужчина одним только тоном своего умиротворяющего и заставляющего подчиняться голоса, — если ты хоть раз заглянешь на дно своего тщеславия, то ужаснешься. Потому что дна у него нет.

— О чем ты, Вань?

— О том, что меня вытурили из твоего дома как жалкую псину. Только в грязь лицом не кинули, и я должен был первым тебе звонить? Навязывать свою позорящую твой семейный род личность?

— Я… я не знала. Это все мама, она вообще с катушек слетела в последнее время.

— Какая разница кто? Почему ты сама мне не позвонила, если я был тебе нужен?

Ирина сглотнула комок в горле, но промолчала. Он, как всегда, прав, а ей и возразить нечего.

— Зачем ты возводишь гордость на пьедестал, Ира? Если я тебе нужен, ты набираешь меня в любое время дня и ночи. Даже если мы поссорились, а тебе необходимо мое присутствие рядом, ты все равно звонишь мне. Пора уже решить, с кем ты будешь общаться: со мной или своей гордостью.

— Конечно, с тобой, Волчара, — вполголоса ответила она, и редкий в последние дни гость — улыбка — промелькнула на ее лице.— Забери меня отсюда, Ваня, мать заперла в комнате и не пускает к тебе.

— Жди через час.

Он повесил трубку, а Вересова запрыгала от счастья. Такой он, ее Ваня: не слово, а дело. Просто «Жди через час», а она уже знает, что он не подведет, спасет ее, вырвет из матушкиных когтей.

За оставшееся время Ирина собрала имевшиеся в комнате вещи и стала ждать приезда Волкова. Когда внизу раздались крики и шум, она поняла, что он тут.

— Выпусти меня, мам! Ваня приехал за мной!

Дверь на удивление быстро открылась, и Ирина вышла. На первом этаже развернулась страшная картина: Волков с разбитой в кровь губой стоял перед ее матерью, окруженный двумя здоровенными охранниками.

— Вы… вы что делаете? — заикаясь, крикнула девушка и побежала по лестнице, насколько ей позволяли ослабшие ноги.

— Вот, приехал горе-любовник, — сказала мать, и ее губы искривились в оскале.

— Я ему позвонила. Нашла способ обхитрить тебя! — ответила Ирина и прижалась к Ивану в поисках его силы.

— Даже так… Тогда тебе придется сделать выбор: или твой дом или этот Ваня.

— Ваня!

Лицо Оксаны Дмитриевны напоминало лютый шторм: оно метало грозы и молнии, испепеляло все вокруг, дробило вековые камни своей яростью.

— Не позволю своей дочери променять жизнь королевы на нищенское существование простолюдинки! — топнула ногой она и, схватив дочь за руку, рванула на себя.

Сумка с вещами выпала из руки Ирины, а ноги подогнулись, не удержав ее хрупкое тельце, и она распростерлась на полу. Волков было кинулся ей на помощь, но мать жестом остановила его при помощи охраны.

— Отпустите его, — заплакала Ирина и, отвергнув руку матери, кое-как сама встала. — Отпустите! Именем своего отца приказываю вам отпустить его!

— Именем твоего отца… Он уже не в силах ни на что повлиять, моя хорошая. Распустил тебя своим сюсюканьем! Ничего, я помогу тебе вернуться в наш мир, доченька, и ты забудешь этого паренька скоро.

В этот момент звериный гнев буквально разорвал вены Волкова, умоисступление овладело им. КМС по боксу у него не просто так… Одного охранника он повалил на пол, пользуясь эффектом неожиданности, а справиться со вторым уже оказалось сложнее. Глыбы стероидные, а не люди!

— Ваня! Нет! Скажи, чтобы они не били его! Скажи! — надрывала горло девушка, сотрясаясь в безудержных рыданиях.

Весь дом собрался посмотреть зрелище. Охрана была повержена, Волков нетвердо стоял на ногах, но все же не падал. Половина его лица была неузнаваема: кровавое месиво. Глаза, налитые неукротимым неистовством, прожигали Оксану Дмитриевну насквозь.

— Ира сказала, что хочет уйти со мной, — по слогам произнес он; каждый звук отдавался болью в голове.

Мать усмехнулась, а в дверях появились еще двое охранников с улицы. Теперь Ване точно не выстоять.

— Мама, остановись! Или пусть они дерутся и со мной тоже!

— Отойди, Ира. Пускай твой мужчина покажет, на что способен ради любимой.

Волков улыбнулся алой улыбкой и сплюнул кровь прямо под ноги Оксаны Дмитриевны.

— Деремся до последней капли крови? Отлично. У меня ее много.

Шатаясь, он развернулся к направлявшимся к нему мужчинам и приготовился к драке. Скорее всего, живым ему не покинуть этот дом. Ну что ж, как стерве-судьбе угодно; он ее раб.

— Не позволю! — выкрикнула Ирина. Оттолкнув Ивана, она встала перед охраной. — Бейте и меня тоже, ублюдки. Давай, мама, смотри, как польется моя кровь. Ведь именно этого ты хочешь — чтобы лилась моя кровь!

Мать дала охранникам знак остановиться и вперила взгляд в дочь.

— Не буду марать руки об это незначительное дельце, — многозначительно посмотрела на Волкова. — Делай выбор прямо сейчас, Ира.

— Я ухожу с Ваней.

— Милости прошу.

Девушка подхватила сумку с вещами и подставила Ване плечо, но голос матери не дал им так легко уйти.

— Уходя из этого дома, ты лишаешься всего, что было тебе здесь дано. Поставь сумку на пол, и можешь быть свободна.

— Но здесь мои вещи!

— Твоего в этом доме нет ничего. Даже пыль здесь не твоя. Или я чего-то не знаю, и ты работала все это время?

Глаза защипало от слез, но сумка была кинута на пол. Ирина потащила изрядно подбитого Волкова к выходу, торопясь уйти отсюда, пока им еще что-нибудь не сделали.

— Дороги назад не будет, как только ты переступишь порог, — сделала прощальное напутствие мать.

Дверь за Ириной захлопнулась, и она расплакалась снаружи. Иван стиснул ее в объятиях и поцеловал в макушку.

— Нам не нужен путь назад, мы пойдем вперед.

11

Вот и наступил момент выбора, когда что ни сделай, все плохо.

Энн Бенсон

Белое утро струилось сквозь щель между шторами. Его пугливые лучики плясали на ковре, борясь за право осветить жилище первыми. Ирина проснулась от тяжелого, нехорошего сна, но глаза не открыла.

Она ощущала створожившуюся темноту вокруг себя, мелкозернистую печаль, жирное сожаление. Такая смесь образовалась в ее душе после скандала в родном доме. Отчего же ей казалось, что родной дом перестал таковым быть после смерти отца? Анатолий Вересов был истинным мужчиной, хозяином дома: держал их, разнузданных и стремящихся разлететься в разные стороны атомы в пределах одной молекулы. Именно отец не дал их странной семье развалиться много лет назад. А теперь его нет…

Рядом слышалось размеренное, успокаивающее дыхание Вани. Медовая улыбка подсластила сухие от бездолья губы Вересовой, и она распахнула глаза. Он спал рядом, но его руки покоились строго при нем: никаких поползновений в ее сторону, случайных касаний, попыток использовать подходящее для совращения ее души положение. Волчара. Никогда не воспользуется слабостью женщины, чтобы проявить силу.

Лицо девушки, бывшее погасшим еще минуту назад, осветилось пылкой страстью. Искушение пронзило ее мгновенно, заползло под кожу, точно вирус, и начало перестраивать генные коды и хромосомы, превращая ее в запущенную бомбу. Тик-так. Все меньше времени до взрыва. А он так сладко дышит, аж хочется ловить каждый вздох…

Фиолетово-синие уродливые синяки и разбитая губа скалились на нее и шипели, угрожая, вселяя страх, обвиняя в их появлении. Ирина задержала дыхание, пытаясь запустить пожарную сигнализацию, но огонь ее чувственности распространялся со скоростью света и подчинял себе клетки мозга быстрее.

Пододвинувшись ближе к Волкову, она припала губами к его щеке, улыбаясь от щекотки колкой щетины. Она втянула носом воздух, и все внутри задрожало, затрепетало, застонало от его мужского запаха. Это не аромат, тонкий и деликатный, а именно запах, резкий и настойчивый, который ни с чем не спутаешь. Сила. Воля. Мужественность. Так пахнет он, ее ручной Волчара.

— Ира? — спросонья прошептал Иван, ощущая непривычные нежные касания к своему лицу.

— Я не могу удержаться, — повинилась она и лукаво улыбнулась, словно кот, знающий, что сметана нужна на оладьи, но жажда съесть ее всю сильнее любых запретов и здравого смысла. — И не хочу.

Ее губы теплого пастельного цвета шелковыми поцелуями приголубили его шею. Каждый миллиметр кожи был удостоен краткой вспышки острого удовольствия, а руки девушки тем временем, повинуясь только безрассудному возбуждению, заскользили вниз по его груди. Кровь обожгла кожу Вересовой, бросившись ей в лицо, когда она достигла самого низа, там, где начинается резинка его боксеров. Она закрыла глаза и оторвала руку от самого желанного, не считая правильным форсировать их первый контакт и сводить его к банальному сексу. Такое у нее было много раз, это ей хорошо известно. С Ваней же она привыкла открывать для себя новые грани и горизонты.

— Ты точно этого хочешь? — спросил он, оставаясь джентльменом до конца.

Но как это было трудно! Только он знал, как до боли натянуты его жилы, как вот-вот разорвутся кровеносные сосуды и треснет по швам самообладание. Хладнокровие покинуло его тотчас же, стоило ей пробежаться своими воздушными пальчиками по его груди. Кровь кипела, бурлила, клокотала в нем гейзером. Волчара уже встал на дыбы и рвался из оков сдержанности и приличия, истекая по ее телу жгучим ядом желания.

— Даже больше чем точно, — томно ответила Ирина и накрыла его губы в яром, знойном, азартном поцелуе.

— На тебе моя футболка, — прохрипел Волков, поворачиваясь и нависая над ней своим могучим, сильным телом. — Но сейчас она олицетворяет красную тряпку для быка.

Да, у нее нет одежды, кроме одного-единственного комплекта белья и вещей, в которых она ушла из дома, поэтому пришлось примерить кое-что из его гардероба. Женщина в мужской рубашке или футболке наутро — смесь Молотова. Поражает точно в цель, не оставляет в живых никого и ничего. И он сейчас тоже сходил со всевозможных путей выдержки и флегматичности, видя, как его большая футболка, точно пышное облако, скрывает все ее девичьи прелести.

Руки Ивана пробрались под футболку и нащупали гибкое, молодое, мягкое тело, от прикосновений к которому у него воспламенялись подушечки пальцев. Ему некуда было бежать, он не мог остановиться, как она перед резинкой боксеров, точно перед шлагбаумом. Ее сочные, налитые опьяняющим цветением среднего размера груди удобно устроились в его ладонях, идеально подходя под них.

Из губ Вересовой вырывались частые обрывки воздуха; она выгибалась под ним дугой, сходящей с ума мартовской кошкой. Он был ее провокационным, сумасшедшим, заставляющим гормоны отрывать себе головы мартом, а она — его дикой кошечкой. Если бы воздух имел цвет, он бы раскалился сейчас докрасна.

— Сними ее уже, — попросила Ирина, ненавидя этот кусок хлопка на себе. — Хочу чувствовать тебя.

Футболка была стянута через голову, и восхитительная фигура девушки ударила своим пронзительным, ослепляющим светом в глаза Волкову. Он удерживал вес на кулаках, вены вздувались на руках и шее, так он хотел ее. А сейчас, когда она лежала перед ним открытая и обнаженная, как чистый лист… Черт возьми, бери и ставь на ее теле жаркие поцелуи! Клейми своими губами!

Но ему не хватало терпения на прелюдии — черта, свойственная мужчинам, испытывающим неподдельную страсть к женщине. Он не осыпает ее потрясающее тело, словно выточенное искусным скульптором, поцелуями не потому, что не хочет, а потому, что вены скоро прорвут кожу напрочь, забрызгивая также и ее кипящей магмой; он не в состоянии дарить ее молочной коже ласку, ведь внутри уже все близится к планетарной катастрофе: суда тонут, самолеты с ревом несутся вниз, прямо на скалы, поезда срываются в обрывы. И всему этому безумию, лихорадке, болезни имя — женщина.

— Вань, я сейчас умру, — прохныкала она, теряя остатки былого смирения, разрывая покорность в клочья. Без всякого стеснения Ирина стянула с него боксеры, и женская рука сомкнулась на его давно ждущем этого твердом достоинстве. — Я слишком нескромная, да?

— Ты просто распутница, — рассмеялся Волков и оставил на ее шее засос, сильнее прикусывая кожу, когда ее хватка усиливалась. — Но и я не старомодный граф, чтущий какие-то устаревшие традиции.

— Тогда чего ты ждешь?

Он видел, как раскрываются ее сдобные, точно вкуснейшие булочки, губы. Видел, как она облизнула языком верхнюю, как сверкнули ее белоснежные зубы. Девушка немного приподнялась, и яркие точки-горошинки ее сосков разорвали его уравновешенность, посылая к черту любые правила и устои.

Господи, он не помнил еще такого ни разу в своей жизни. Не помнил, чтобы простой секс так волновал его душу, превращал в хищника, вышедшего на охоту и не желавшего пощады своей жертве. Ирина застонала, принимая всю его ярость и неистовость в себя, отвечая на его остервенелые призывы быть одержимой. Эта бешеная одержимость сейчас вспарывала ее кожу рваными, хаотичными надрезами, высвобождая мегатонны энергии.

— Мне никогда не было так хорошо, — призналась девушка, отчаянно цепляясь за его шею, скользя ладонями по потной, напряженной спине.

— Аналогично, — все, на что хватило Ивана.

Ее лоно сжималось вокруг него, пульсировало, точно черная дыра вытягивало все силы и жизненные соки. И ему нравилось быть высушенным, опустошенным этой коварной Дюймовочкой, таившей в себе целую Вселенную загадок.

— Господи! — закричала она, когда он вошел в нее слишком глубоко, слишком свирепо, фанатично, словно пытаясь преодолеть горизонт событий в черной дыре и зайти за черту. — Вань, — всхлипнула Ирина, впиваясь в его спину своими красивыми ноготочками, — уже почти…

Оргазм не был для нее новинкой, просто логичное завершение секса, которое неоспоримо должно быть, если партнер не профан в этом деле. Но сейчас… Это были те самые звезды, которые он для нее зажигал, и она до них дотянулась. Никогда еще наслаждение не неслось по артериям цунами, сбивая все преграды на своем пути, не взрывалось смерчами и торнадо, заставляя волоски на затылке стоять колом. Никогда еще ее тело не сковывала такая приятная судорога, не били конвульсии, точно разряды тока. Никогда еще она не находилась в экзальтации.

Придя немного в себя, когда перед глазами перестали плясать цветные пятна, Ирина поцеловала его в щеку, ощущая капельки пота под губами, слыша его сбивчивое дыхание. Стоны и рычание ее Волчары она запомнит навсегда, на всю жизнь. Его крепкие захваты, атлетические руки, властные объятия. Впервые она чувствовала себя именно женщиной, которую любят, которой не дают права говорить, пока мужчина не вознесет ее на пик удовольствия.

— Я бы сейчас не отказался от сигаретки, хотя никогда не курил, — тихо произнес он, откатываясь на свободную часть постели. Он не сможет посмотреть ей в глаза, увидеть ее раскрасневшиеся щеки, зная, что между ними было. — Ты толкаешь меня завязать дружбу с никотином, потому что иначе не пережить этот секс.

— А что, раньше у тебя не было такого секса? — осторожно поинтересовалась Вересова, натягивая на себя простынь, понимая, что нужно идти в ванную, но так хочется остаться в его горячих руках.

— Это смешно, но мне неловко говорить с тобой на такие откровенные темы, — признался Волков, подставляя под голову локоть и смотря на нее влажными от веселого блеска глазами. — Учитывая, чем мы только что занимались, это более чем странно.

— Ты бы хотел, чтобы я была девственницей?

Она опустила глаза на его грудь и стала мысленно пересчитывать завитки черных волос, обрамлявших соски, чтобы не смотреть ему в глаза, когда он скажет «да». Это действительно один из парадоксов жизни, когда девушка лишается девственности потому, что общество требует, чтобы не было старых двадцатилетних дев, не пробовавших запретного плода с мужчиной. А когда появляется тот самый, для которого нет запретов, так хочется вернуть все назад и подарить себя только ему единственному. Глупо, но в ее душе скакали как обезумевшие именно эти мысли. О том, что она совсем не загадка для Вани.

— Нет, конечно. Девственность вообще очень условное понятие, Ира, не считая того, что это кусочек ткани в организме женщины. Можно не иметь связей с мужчиной, но быть куртизанкой в душе. Да и хорошо, что не пришлось тебя долго уговаривать и убеждать, что все будет в порядке и тебе понравится, — рассмеялся он и встал.

Голый. Даже не прикрылся ничем. Девушка зажмурилась, но к чему это лицемерие? Она хотела видеть его фигуру, словно отлитую скульптором с древнегреческого бога. Волков достал из шкафа полотенце и хотел повязать его на бедрах, когда, поддаваясь минутному порыву, Ирина воскликнула:

— Не надо! Иди так. Тебе идет, — в этот раз ее голос не дрожал и не слабел, а был полон всех оттенков чувственной любви.

С его губ сорвалась усмешка, но полотенце все же оказалось на бедрах и скрыло все, что так ей нравилось, точно ширмой. Ну вот, блистательное утро заканчивается и плавно перетекает в рутинный день.

— Я приготовлю нам завтрак, а ты можешь выбрать себе любую футболку, и марш в душ.

Так и сделав: выбрав однотонную синюю футболку, Вересова ушла в ванную. Воду она включила принципиально максимально холодную, которую может выдержать, и закрыла глаза. Перед мысленным взором в киноленте ее сознания вновь и вновь прокручивался их секс. Все предельно ясно. Секс становится не просто сексом, когда ты позволяешь себе добавить в это блюдо еще один ингредиент — чувства.

В голове образовалась гулкая пустота, которая стучала отбойным молотом по вискам. С Ваней хорошо. С Ваней потрясающе. Но сможет ли она жить с ним в шалаше, имея одни лишь чувства? Сейчас у нее даже банально трусов своих не было. Материальный мир никогда не даст им дышать, будет душить все духовное, что они создадут.

Резина повседневности будет тянуться так лениво, вяло, инертно. В итоге они сами станут комьями этой прожеванной жвачки, что выплюнут в урну. Ей хотелось иметь все, что было в прошлой жизни, затащить туда Ваню. Но как это сделать, если Ваня и ее прежняя жизнь ополчились друг на друга?

— Прошу к столу, — пригласил ее Волков и подал ароматный кофе и яичницу.

— Ммм, что за сорт?

— А кто его знает. Я уже выкинул пакетик, но помню точно, что это «Нескафе».

— А-а, растворимый… — сразу поникла Ирина, привыкшая пить свежемолотый кофе каждое утро.

В их доме бывали такие сорта!.. Со всего света. Конечно, запах этого суррогатного кофе тоже был ничего, но ведь это подделка, как сумка от Gucci, купленная за три тысячи рублей на рынке. Девушка вздохнула и отодвинула чашку. Ни сумки, ни кофе больше в ее жизни не было.

— Не очень люблю кофе. Но спасибо, Вань, ты заслужил поцелуй в щечку за такой прекрасный завтрак.

— И обязательно заберу свою награду после завтрака! — улыбнулся Иван и сел напротив нее за стол; чуткость покинула его, и он не заметил ее расстройства по поводу кофе.

— А мы можем с твоей зарплаты купить кофемашину? Все же лучше, чем этот «Нескафе» по двадцать рублей.

— Можем. Скоро конец месяца и зарплата. А еще у нас в школе зимние премии всегда есть, так что купим все, что захочешь. Ну, — он осекся, вспомнив, что говорил с девочкой, понимающей его слова буквально, — не совсем все, но большую часть точно.

— Будет здорово, — теперь и ее лицо просветлело, и она принялась за яичницу. — Классно. Очень вкусно! Холостяки всегда готовят лучше всяких кухарок, — хихикнула Ирина.

— Холостяки находятся в самом незавидном положении. Никто им борщ не приготовит, только они сами. Но я буду не против, если ты возьмешь эту обязанность на себя.

— Я бы готовила, с радостью, но я не умею… А мультиварки у тебя тоже нет? — Глаза Вересовой быстро прошлись по его кухне. — Ни комбайна, ни блендера, ни хлебопечки… Ничего.

— Я буду учить тебя в выходные дни, не переживай. Это же природой заложено в любой женщине, мы вытащим из тебя такого шеф-повара, что все элитные рестораны вздрогнут!

— Ну ладно, по рукам, — она подставила ему ладошку для хлопка, и оба рассмеялись, когда дали друг другу «пять».

— Ир, почему ты спрашивала про девственность? — неожиданно сменил тему Иван.

— Сама не знаю. Ты как-то сказал, что думал, будто я невинна. И после этих слов я каждый раз чувствую себя испорченной. Наверное, мне бы хотелось быть идеальной.

— Да ну, брось, — отмахнулся Волков, — вздор. У идеальности уродливое лицо, у нее несметное число аляповатых, безвкусных масок. Мы, люди, вообще не идеальны: ассиметричны, полны ошибок, глупости. В этом наша прелесть — в том, чтобы жить в многомерном пространстве, а не в идеальной плоскости.

— Тебе нравится совершать ошибки, Волчара?

— Не всегда, но иногда это необходимо. Разве Эдисон изобрел бы свою лампу накаливания, не соверши он тысячу ошибок? А многие другие великие вещи были бы у нас, если бы ученые не стерли свой мозг в пыль ошибками и промахами, пока искали решения? Род человеческий изначально идет по дороге, устланной оплошностями, заблуждениями и грехами. А идеальный мир таков: холодный, невзрачный, все имеющий с зари мироздания, равнодушный. Нет, я бы не хотел в таком жить.

— Вань, иногда тебя слушать — просто чудо! — сказала Ирина, сидевшая, подперев щеки руками и внимательно слушая его. — Ты такой мудрый.

— Хочешь не хочешь, а жизнь эту мудрость тебе в подкорку зашивает, — он слегка постучал себе по лбу. — Только совсем уж никчемный человек не вынесет ничего из этой жизни, прожив почти тридцать лет.

«Похоже, я одна из таких людей», — подумала Вересова, все чаще ощущая себя глупенькой красивой девочкой на фоне этого зрелого, рассудительного мужчины.

С завтраком давно было покончено, но никто не двигался с места. Волков наслаждался видом Иры в его собственном доме, в его же футболке, такой по-утреннему свежей и румяной. Ирина же хотела поговорить с ним на важные темы, но не хватало смелости.

— Говори уже, о чем хотела, — помог ей Иван, читая все по лицу.

— Как ты понял?

— Я еще и тонкий психолог, дорогая моя. Я с довольной улыбкой на лице разглядываю тебя, поэтому все еще сижу за столом, хотя уже поел. А ты смотришь в эту пустую тарелку так усердно, будто пытаешься открыть там месторождение нефти. Явно тебя что-то тревожит, но ты не решаешься заговорить первой.

Девушка выдохнула, поражаясь ему все больше. Он так не похож на всех, с кем она имела дело раньше. Он совсем другой, точно с неизвестной ей планеты. И, похоже, на той планете классно.

— Мне не очень нравится твоя квартира, — призналась она. — Такое ощущение, будто мы пенсионеры. Я бы сделала ремонт, больше косметический, ничего особо дорогого и затратного…

— Я и на это согласен. Мне больше не на кого тратить деньги, только на тебя и квартиру. Тогда вы с ней решайте, что хотите изменить, а я позвоню на работу. Почему-то у меня уже второй незапланированный выходной.

Он ушел с телефоном в комнату, а Ирина собрала тарелки и отнесла их в раковину. Никто не помоет посуду, кроме нее. Теперь она заправляет домом. Надо будет узнать у Вани насчет его прошлого, его жизни, расспросить его о нем самом. Нельзя жить вместе, ничего не зная о человеке. Она закончила с тарелками и кружками, протерла столешницу, разложила полотенца в красивые стопки, а его все не было. В комнате слышался голос Волкова, и, если ее не подводил слух, он был зол.

Девушка тихо прокралась к комнате, и в этот момент Иван отключился и бросил телефон на диван. Желваки ходили ходуном, глаза то сужались, то расширялись, руки сжимались в кулаки. Ее ждут плохие новости…

Он заметил ее в дверях и пригласил войти в комнату.

— Прости, Ир, но, возможно, ремонт отменяется.

— Что-то случилось?

— Ничего, кроме того, что твоя мать уволила меня без зарплаты за отработанный почти месяц.

Каких нечеловеческих сил ему стоило не скатиться до сквернословия в адрес ее матери! Видит Бог, ничего хорошего он не мог сказать об этой мелочной женщине, которая вставляла палки в колеса собственной дочери!

Ирина обняла его сзади и прижалась щекой к спине Волкова. Ей хотелось кричать, ругаться, плакать, но она не будет. Она станет достойной парой для Вани. Ведь он не осыпает ее мать проклятиями, не рвет на себе волосы, не закатывает истерик, значит, и ей не положено себя так вести.

— Ну и ладно, у тебя все равно есть другая работа.

Он подхватил ее на руки и отнес на диван, где усадил себе на колени.

— Есть и другая, но ты должна понимать, что без работы, которую дал мне твой отец, у нас не будет многого из того, что я тебе наобещал.

— Ну раз так… — Ирина запнулась на полуслове и, сорвавшись с места, понеслась куда-то. Вернулась, размахивая перед лицом Ивана какой-то карточкой. — Господи, как я могла забыть! Вот я дура!

— Что это?

— Моя карта! Здесь немного денег, так, на карманные расходы, но после того, как я куплю косметику и одежду, остальное можно отложить на ремонт!

Она прыгнула ему в объятия, и они покатились по дивану, смеясь и обнимаясь. Был все-таки выход в конце этого длиннющего темного тоннеля!

— И сколько там денег? — спросил Волков, не ожидая от карманных денег большой пользы. — Тысяч двадцать?

— Должно было остаться сто пятьдесят.

Молодой человек подавился, в который раз сравнивая масштабы своей жизни и ее. Так, на карманные расходы… Его месячная зарплата с двух работ. Вопрос о том, сможет ли он обеспечить ей достойную жизнь, оставался открытым…

— Тогда да, должно хватить и на косметику с одеждой, и на ремонт. Ир, что насчет того, чтобы и ты тоже работала? Тогда мы сможем позволить себе в два раза больше всего. Расскажи о своем образовании.

― Я творческая личность, училась на графического дизайнера. Могу быть также преподавателем творческих дисциплин.

― Не хочешь устроиться в художественную школу или студию? Или поискать заказы?

― Можно, ― неохотно согласилась Вересова, которая никогда и не планировала извлекать практическую пользу из своего диплома.

― Но если не хочешь… ― его прервал звонок ее сотового.

Ирина унеслась отвечать на звонок, радуясь возможности отложить этот разговор. Не хочет она работать учителем ни в какой школе! Звонила Карина, давняя подруга, уже долгое время жившая в Канаде.

― Вань, дай ноут, пожалуйста, ― прошептала она, одновременно слушая рассказы подруги и говоря с ним. ― Сейчас открою инсту, не была там со вчерашнего дня, Каринка, ― шутила Ирина, но в душе стокилограммовыми гирями висела тяжесть.

Волков выглядывал из-за ее спины, следя за тем, как летают Ирины пальчики по клавиатуре. Должно быть, ей привычнее пользоваться ноутбуками Apple, а не такими дешевыми устройствами среднестатистического человека. На экране открылся Instagram и появились сотни гламурных фото.

― Это откуда такая аппетитная еда? ― спросила Ирина, листая фото с диковинной едой.

― Мы с Антонио только что с Бали. Через пару дней будем в России, ты просто обязана выбраться со мной куда-нибудь!

Девушка сглотнула, явственно представляя себе ценники в ресторанах, куда ходит ее подруга. И что она ей скажет? Что в ее меню теперь только пельмени «Борейко» и лапша «Роллтон»? Стыд просочился в поры ее души, там стало мерзко и сыро. Ей было стыдно за свою новую жизнь перед подругой, и ей было стыдно за свой стыд перед Ваней.

Иван разглядывал фотографии с немым удивлением. Еда, чьи-то загорелые ноги, туфли, платья, пальмы… Какая чепуха. И вот на это тратят свою жизнь богатые и всемогущие? На заполнение этого онлайн-альбома абсурдными фотками еды, одежды и всего прочего? Неужели им больше не из чего составить свою жизнь, имея столько возможностей?

Сколько человеку не дай денег и возможностей, а научить его рационально и с пользой тратить эти ресурсы невозможно. Чем больше денег, тем больше недалекости. Чем больше возможностей, тем меньше места для маневра. Геометрическая прогрессия. Уроки жизни.

― Конечно, дорогая, до встречи! Жду тебя с нетерпением. Целую, ― улыбнулась Ирина и сбросила звонок.

Ее взгляд еще раз метнулся к страничке с фотографиями, и сердце кольнуло тихой болью. Ваня хороший, но через два дня ее ждет фирменный позор, когда подруга узнает, в каких условиях она живет, что ест, в чем ходит.

― Ира, не забывай, что ты сравниваешь не меня и свою прошлую жизнь. Ты сравниваешь меня и вещи. Меня и вот эти тарелки с чудной едой, ― указал на черный экран ноутбука, где недавно были фотографии, ― меня и дорогие туфли, меня и машины. Но ты еще ни разу не сравнивала меня ни с одним человеком из своего прошлого. Я тебя не держу, ты вольна закрыть за собой дверь этой квартиры в любой момент. Только сделай правильный выбор. Люди все же будут подолговечнее вещей.

На этих словах Волков вышел из комнаты. Он не имел права вести себя как капризная девчонка, дуться и обижаться, но ему было чертовски неприятно чувствовать себя виновником всех ее бед. Иногда человека просто невозможно изменить: над ним довлеет прошлое так сильно, что не продохнуть в настоящем. Возможно, он зря ввязался в это заведомо провальное состязание с деньгами. Еще никому не удавалось выйти из подобной борьбы победителем.

12

Любовь как ртуть: можно удержать ее в открытой ладони, но не в сжатой руке.

Дороти Паркер

Первая половина следующего дня была наполнена животрепещущей радостью, которая смотрелась нелепой кляксой на последних черных листах ее жизни. Ирина устроилась в удобном кораллово-бежевом кожаном кресле в ресторане торгового центра. Она носилась по нему с самого утра, а учитывая, что лимит на покупки в этот раз был строгий, пришлось выбирать вещи тщательнее, а не брать абсолютно все, что понравится.

Это было так незнакомо и непривычно, словно для нее открылся портал в другую Вселенную. Потакать своим желаниям, замасливать свое тщеславие, приносить дары в виде несметных покупок и огромных трат своему эго — это было хорошо ей известно. Так строилась ее жизнь с самого детства, когда на что ни укажи пальцем, все твое. Ведь ты любимая дочка своих родителей. Ирочка, которая получала все.

— «Коретто», будьте добры, десерт позже, — сделала заказ она, дожидаясь подругу.

Вчера ее игривое настроение пройтись по магазинам улетучилось, как пары какого-нибудь химического вещества после реакции с другим веществом. Она была натрием, а Ваня хлором, и все свои электроны она отдала ему, поэтому былой душевный подъем в итоге скатился до мрачных сомнений и накатившей усталости. Семейная жизнь ей виделась иначе…

—Иринка! — воскликнула потрясающей красоты мулатка, подходя к столику и раскрывая объятия для нее.

Девушки обнялись, и по коже Вересовой прошлись тысячи мельчайших иголочек, в душе заполыхало лето, изысканный букет запахов из тропиков и моря окутал ее тончайшим шлейфом несуществующих ароматов. Такой в ее памяти останется Карина после отъезда. Летом. Взгляд девушки невольно скользнул к окну. Хлопья облаков были куцыми, редкими, грязно-темными, и плыли они по небу так лениво, будто их гнали палкой.

—Ты такая… летняя, в твоих глазах еще светит солнце, которого у нас и в помине уже нет, — улыбнулась Ирина, отпуская подругу, и они сели за столик.

—Это все острова, Ирочка. Ко мне, наверное, естественный цвет кожи никогда не вернется. Мы с Антонио не вылезаем из моря, солнца и коктейлей.

Подошел официант принять заказ, и глаза девушки жадно впились в подругу, которая смотрелась экзотически среди заурядности и безжизненности торгового центра, а ведь он был полон людей даже в такой ранний час. Так и в жизни всегда происходит: мы бываем полны идей и вдохновения, любви и энтузиазма, но ощущаем в себе лишь пустоту. Парадокс человеческой жизни: иметь сразу все или ничего.

—Куда потом собираетесь? — поинтересовалась Ирина, с неохотой принимаясь за пирожное.

Она вообще не любила есть после шопинга. Страх не влезть в юбочку размера «XS», только что купленную, был сильнее перспективы остаться голодной.

—Пока не знаю, но знаю точно, что получу рак кожи, если мы еще раз махнем на острова. Сейчас здесь хочу увидеть всю нашу тусовку, потом, возможно, на родину Антонио, с его родителями повидаться. Куда понесет ветер. Знаешь, как я себя ощущаю?

—Как же?

—Свободной. Эта свобода развевается лентами в волосах, играет скрипками и виолончелями в душе, заявляет о себе отовсюду. Есть что-то в наших путешествиях по свету от приключений Керуака «В дороге», за исключением бензедрина и пустых карманов. Деньги порой дают такую же свободу, как и бедность.

Это точно. Какао-смуглые округлости глянцевого от загара и различных питательных масел тела подруги выглядели распаляющим аппетит, манящим, пикантным щербетом с вкраплениями той самой свободы. Ее кожа стала цвета чуть темнее карамели, но еще светлее шоколада. Медовый оттенок страсти и возбуждения. Кокосовых деревьев и гамаков, зыбкого песка под ногами и гремящего волнами прибоя.

—Не представляю, какую свободу может дать бедность, — усмехнулась Вересова, считавшая, что уж она-то хлебнула безденежья и мизерности сполна.

—Как же! — эмоционально отреагировала Карина, пытаясь побороть акцент, который стал неотъемлемым атрибутом ее речи. — Когда ты беден, тебе терять нечего. Не в этом ли суть свободы? Не быть связанным ничем по рукам и ногам? Не иметь навигатора и лететь в любую сторону, куда тебе заблагорассудится?

—Ты так говоришь, будто понимаешь, о чем идет речь.

—Конечно, Ира. Родителям же не понравился тот факт, что я решила выйти за Антонио, бедного итальянского обувника. Так они его называли. Пришлось сделать выбор. Обувник мне нравился куда больше, чем наши мажоры на золотых «Ламборджини».

—Подожди, ты уехала в Италию против воли родителей? — Ирина была потрясена. — Почему никто не знал? И сейчас, похоже, не знает.

—Это было решением родителей. Они позволили мне уйти из дома тихо и без скандалов, пустив слух о том, что я уехала туда жить. На самом деле меня посадили на самолет с небольшой сумкой вещей и пятью долларами в кармане и дали образный пинок под зад. Ты же понимаешь, какой был бы скандал, узнай вся их любимая элита о моем «обувном позоре».

Что на это ответить? Шок от откровений подруги запечатал ее рот клеем, она пыталась переварить теперь не только съеденное вопреки всем запретам пирожное, но и новую информацию. Сколько же в их мире лжи и лицемерия. И глупости.

— Ирка, — Карина подалась к ней ближе и сжала ее мертвенно-бледную (по сравнению с ее бронзовой) руку, — ты не можешь себе вообразить, какой это был кайф. Жить без денег постоянно невозможно, но время, проведенное с Антонио в его маленькой квартирке, выходящей окнами на Большой канал, было волшебным. Я жила в вихре его сумасшедших идей с обувью, его амбиций, площади деи Синьори, Пьяцца Дуома, площади Архимеда… Господи, это было нечто! Мы исходили и исколесили (когда появлялись лишние деньги на транспорт) всю Италию вдоль и поперек. Ничто не могло нас остановить. Мне некуда было возвращаться, а перед ним лежал только путь вперед — на полки самых дорогих бутиков обуви в мире.

—Антонио повезло, верно? — спросила Ирина, потягивая вишневый сок через трубочку. — А если бы нет?

—Нет, ему не повезло, — девушка покачала указательным пальчиком с огромным нефритовым перстнем на нем. — Удача выбирает смелых. А он был больше, чем смелым, больше, чем напористым и наглым. Он просто заставил этих модных воротил оценить его работы. Первая партия туфель разлетелась на «ура», мы стали обеспечены регулярной едой и приличным жилищем. Вторая партия сделала нас богатыми, и мы переехали в Канаду, хотелось мне именно туда. Ну а теперь сама видишь: летаем птицами по свету, и никто нас не удержит.

—Сколько Антонио сейчас лет?

—Тридцать один недавно исполнилось.

А ее Ване двадцать семь… У него еще есть время «выпустить свою партию обуви».

—Я поняла одну вещь, пока мы питались самой дешевой пастой и макаронными приправами, — продолжила Карина. — Удача плевать на нас хотела с… как мы говорим?... Останкинской башни, вот! Ей нет дела ни до кого в этом мире, ибо людей слишком много, чтобы возиться с нами. Либо ты решителен и настырен, зубами вырвешь свое, либо это сделает кто-то другой. Звездный час никем не был и никогда не будет назначен. Нужно действовать без лишних сантиментов. Мой Антонио смог.

Вересова слушала подругу с неподдельным интересом, словно книжку читала. Как же неожиданно было узнать такие подробности. А все думали, что Каринка просто бросила всех и укатила в другую страну, жить на вилле. Что же мать скажет друзьям про нее саму? Что она умерла? Сослана в Сибирь? Как она выпутается из этой неудобной ситуации?

—Ты так им гордишься. За это нужно выпить, — провозгласила тост Ирина и, подозвав официанта, заказала коньяк.

—Я не горжусь им, Ир. Я люблю его. Дышу им. Страдаю им. Задыхаюсь без него. Никогда не знаешь, когда оступишься, когда судьба решит подкинуть тебе яму на дороге, в которой ты завязнешь, но если следовать за сердцем, то обязательно придешь в верное место.

—Выпьем за любовь!

Девушки чокнулись и выпили. Карина пила за любовь-искусительницу, которая обжигала ее внутренности так же, как этот коньяк. Ирина ощущала лишь жжение, такое же, как и ее нынешние чувства к Ване. Как понять, зовет ли ее сердце к нему или нет?

—Карин, вот расскажи мне, как понять, что он тот самый? Как ты общаешься со своим сердцем?

—Дурашка ты, Ирка, раз такие вопросы задаешь. Никогда ты не любила, потому что в противном случае мне не пришлось бы тебе ничего объяснять. Любовь — это одержимость, помешанность, маниакальность, в конце концов, но это и тихая гавань, куда ты всегда можешь вернуться. Это огонь и лед, буйство и спокойствие, неистовость и благоразумие. Любовь — это больше, чем трехмерное пространство. Она вбирает в себя так много всего: все чувства, какие есть на свете, все жесты – все абсолютно. Это вечное путешествие в неизведанное и хорошо знакомое тебе место. Это что-то новое, но и уже тебе известное. Это инь и ян, столкновение белого и черного, шахматная доска, где можно сделать неверный шаг и получить пулю в висок, а можно ходить осторожно и получать постоянно золотые горы. Как еще описать, что такое любовь, я не знаю. Ее нельзя описать, да и не надо, нужно ее чувствовать.

Изумительно. С Ваней у нее тоже так: шахматная доска, танец на ножах, прогулка по раскаленным углям, белое и черное уже стало неотделимым друг от друга. И да, он был тихой гаванью, где ее судну всегда было тепло и уютно, но и он был безбашенной каруселью, на которой дух захватывало. Он был для нее многим. Но достаточно ли многим — вот в чем вопрос.

— С твоих слов звучит все очень просто, — усмехнулась Вересова, взбалтывая на дне бокала мутно-коричневые остатки коньяка.

— Звучит все всегда просто, — Карина склонила голову набок и внимательно посмотрела на подругу, — а на деле оказывается гораздо сложнее. Счастливые пары всегда говорят лишь о том, как они влюблены, как счастливы, но у медали две стороны. Любовь — это труд: каторжный, порой неблагодарный, да просто адский. Но кто не работает, тот не ест, правильно? Не хочешь прилагать усилия, ну и кукуй одна. Каждый делает свой выбор. Никакой Купидон не приносит любовь на блюдечке, все это россказни библейские, ну, или откуда они пошли.

— Ваня тоже вечно твердит про выбор. Не жизнь, а какая-то лотерея.

— Ваня? Кто этот Ваня? — поймала, точно ворона сыр, неосторожно брошенную Ириной фразу она.

— Черт, не уследила за языком. Ну, это мой парень вроде как. У нас все сложно.

— Звучит как статус в «ВКонтакте», подруга. Он тебе изменил, когда ты была беременна? — Вересова недоуменно мотнула головой. — Оставил тебя с тремя детьми в хрущевке? Оказался главой мафии, и теперь вас должны убить?

— Что за бред, Карин!

— Тогда ничего сложного между вами нет. Или любишь или нет. Не самый трудный выбор в жизни.

Взгляд девушки опустился на сплетенные на коленях пальцы. Вечно мы что-то усложняем, собираем пирамидку из проблем, как ребенок башню из кубиков. Насаживаем, накручиваем, нанизываем, а потом с видом мучеников страдаем от собственных путаных умозаключений и лабиринтов самообмана, которыми застроили всю свою жизнь. Иногда нам не хватает всего-то капельки смелости, грамма риска и пары крошек уверенности в себе.

— Он помог мне, когда я была обездвижена. Это было очень тяжелое время.

— Иринка! — в сердцах крикнула Карина, привлекая внимание всех посетителей заведения. — Господи, прокляни мою дырявую голову, в которой плавают зонтики от коктейлей! Я совсем забыла извиниться перед тобой.

— Это за что еще?

— За то, что даже не знала о случившейся с тобой беде! Я была отрезана от старого мира полностью: номера все изменены, профили в соцсетях удалены, ни с кем не общалась. Мне сообщили о твоей трагедии, когда я уже сюда вылетала. Прости меня, ради всего святого.

— Нет никакой трагедии, Карин. Уже все хорошо.

— И про отца твоего я знаю. Как-то все неправильно…

— Давай не будем о плохом. Когда мы еще увидимся? Не будем тратить эти минуты на грусть.

Карина кивнула, но сжала руку Ирины обеими горячими ладонями. И опять Вересова подумала о том, как искрится кожа подруги цветными сомбреро, загорелыми туристами, прозрачными сизо-голубыми волнами океана. А здесь так невесело, так панихидно, мрачно и скучно.

— Значит, с Сережей ты уже давно рассталась?

— Да, как только я потеряла возможность ходить, ну и заниматься с ним сексом. Иначе я не понимаю, почему он бросил меня.

— Все, все, моя дорогая, никаких плохих воспоминаний. Только pazza gioia! Что с итальянского переводится как «большая радость», Ирочка!

Они закончили с десертом и встали из-за столика. Карина стиснула подругу в объятиях еще раз, чувствуя некую ее отчужденность.

— Встречаемся сегодня в восемь в «Пьяцца Росса» в «Национале», — произнесла Карина с широкой улыбкой на губах. — Тянет меня в Италию, не могу сопротивляться этому соблазну.

Третий по дороговизне ресторан Москвы… Сейчас ей там даже воду будет выпить не по карману.

— Ух, уже хочу познакомиться с твоим рыцарем Ваней. Я знаю его? Какая у него фамилия? Благо, еще помню все знатные фамилии элитных домов.

— Волков, — машинально ответила Ирина, уже сооружая в голове небоскреб изо лжи, — но он не из наших элитных домов. Ты его не знаешь. Он… он недавно вернулся из Чехии, там его семья очень влиятельна.

— Тогда прихвачу с собой русско-чешский разговорник, — рассмеялась Карина.

Девушки расцеловали друг друга в щечки и расстались до вечера. Ирина вызвала такси до квартиры Волкова, и всю дорогу ее мучила одна-единственная мысль: «Что же она такое творит?»

***

Ваня должен вернуться через час, а поэтому времени рассматривать и примерять покупки не было. Нужно было попытаться стать хозяйкой и приготовить обед. Оценив содержимое холодильника и свои кулинарные умения, она пришла к выводу, что можно начать с блинов. Такая-то мелочь просто обязана у нее получиться.

Мука, сахар, яйца, масло, соль и молоко. Так просто! Смешав все ингредиенты в нужных пропорциях, следуя подсказкам на экране планшета, Ирина подключила сковороду и дала ей пару минут нагреться.

А в это время вся ее мозговая деятельность крутилась отнюдь не вокруг блинов и не вокруг предстоящего фиаско за ужин, а… вокруг имени бывшего парня. Ей казалось, что она уже забыла его давным-давно, что все, что между ними было, покрылось пылью времени. Но с ним было не так уж плохо. Даже очень неплохо: поездки в разные страны, головокружительный секс (тут Ваня его даже превосходил), дорогие подарки, сюрпризы, шумные вечеринки… Много чего было прекрасного между ними, пока он не оставил ее, ничего не сказав. Просто исчез из ее жизни, как хлопок — хлоп, и нет человека.

— Дурацкая сковорода – уже перегрелась. Ну и ладно, — пробубнила себе под нос девушка и, вылив еще масла на сковороду, плюхнула туда целую поварешку теста, получая не блин, а лепешку.

Может, у Сережи были веские причины? Они ведь не общались. Она ему не звонила из соображений гордости, а о его мотивах ничего не известно. Вдруг опять мать вмешалась? Вдруг что-то случилось, не зависящее от него? Но разве можно оправдать такое его поведение, даже если и случилось и веское, и весомое?

— Чертов блин! — воскликнула Вересова, заметив, что лепешка снизу почернела.

Что ж, первый блин комом. Он отправился в мусорное ведро. Как и все последующие черные, дырявые и прочие уродливые блины, пока не закончилось тесто. Ей всегда думалось, что готовить легко! С раздражением отбросив лопаточку, Ирина уселась на диван и потянулась к пакетам.

В двери раздался скрежет ключа, и она открылась.

— Чувствую, декабрь будет в лучших традициях русской зимы, — бодро сказал Волков, вытирая ботинки о входной коврик. — Будем лепить снеговиков с детьми наперегонки?

Он прошел в кухню и увидел легкий дымок, какой бывает, когда умелая хозяйка заболтается с подругой по телефону и передержит цыпленка в «солярии». Он посмотрел на сковородку, потом в мусорное ведро, и по-доброму улыбнулся.

— Хозяюшка ставила опыты? — ласково пожурил ее он, и Ирина, обвив его шею руками, повисла на нем. — Нужно будет купить огнетушитель. На всякий случай.

Она показала ему язык, и он воспользовался моментом. Захватил его губами и втянул ее в поцелуй. Жар и холод столкнулись в воинственной схватке. От Волкова пахло последними днями ноября, наполненными карканьем ворон, лихим ветром и щекочущим нос морозным воздухом. От Вересовой исходили флюиды домашнего тепла, характерный запах газа от конфорки, пережаренных блинов, женщины. Инь и ян. Зима и лето. Стужа и зной. Мужское и женское.

— Прости, но эти блины чуть не довели меня до психушки, — поджала губы, словно ребенок, девушка.

— Ничего страшного. Я сам себе что-нибудь приготовлю.

— А я покажу тебе свои обновки! Они такие классные!

Ирина подхватила пакеты и убежала в комнату, а Иван только покачал головой, смотря ей в след. Какие все-таки женщины задорные, забавные. Как маленькие куколки. Ему нравилось такое распределение ролей в природе: мужчина и женщина. Разве есть что-то более прекрасное, чем она, радостно скачущая по дому с кучей пакетов с каким-то юбочками и блузочками? А есть ли что-то более потрясающее, чем ее лучезарная улыбка? Пожалуй, нет. Пожалуй, без женщин мир был бы холоден и угрюм.

Волков приготовил себе яичницу и салат, поставил чайник и устроился за столом. В кухню впорхнула, точно танцующий лебедь, Вересова. Ее плавные изгибы и грациозные линии тела украшала белая полупрозрачная блузка в цветочек, а ноги были облачены в черные брюки строгого кроя и кожаные туфли на толстом каблуке.

— Красотка, я еще могу тебя кое-чем порадовать, — сказал Иван, не очень-то сосредотачиваясь на одежде; она ведь и так красива, без обилия тряпок, ой, фасов и цветов. — Я много думал над ремонтом и принес тебе несколько вариантов кухни и ванной комнаты. Давай начнем с них?

— Давай, Вань, стоит с кухни и ванной начать.

— В общем, я покажу тебе примерные эскизы. Если мы не будем транжирить деньги, сможем уложиться тысяч в семьдесят-восемьдесят. У тебя же как раз столько должно было остаться после покупок.

Лицо девушки мгновенно потеряло весь кураж. Иван отложил салат и пристально посмотрел на нее.

— Что такое, Ир?

— Ну-у… у меня осталось всего тридцать тысяч.

В горле у Волкова запершило, и он прокашлялся. Новость об оставшихся деньгах встала в буквальном смысле комом в горле.

— Ты шутишь. Как можно потратить сто двадцать тысяч на одежду?

— И на белье, и на косметику.

— Даже если еще и на это.

Ирина молчала, и через пять минут ему перестало казаться, что она его разыгрывает. Он совсем забыл, что у нее сто пятьдесят тысяч — это так, пшик, на карманные расходы.

— Ир, ты что, серьезно? Ты головой думала, когда столько денег тратила? И на что? Покажи мне, на что можно спустить столько денег. Я правда не понимаю.

Она встала перед ним и расправила блузку.

— Ну, я вижу. Блузка. Кусок ткани. Сколько она стоит?

Наверное, он думал где-то тысячи три. Это же сколько надо таких блузок купить на сто тысяч?

— Двадцать четыре тысячи.

Глаза молодого человека упали в салат. Он за такие деньги даже машину редко чинит, а она покупает блузки по тридцать тысяч, которые наверняка через два дня отправляются в урну за то, что вышли из моды!

— Что в ней на такую сумму? — спросил Иван и потрогал ткань. — Пуговицы из алмазов? Может, мы их продадим тогда?

— Это чистый шелк, ручная работа. Если ты не знаешь, то качественные вещи стоят именно столько, — надменно произнесла Вересова и пронзила его обиженным взглядом.

— Ладно, — еле сдерживал себя Волков. — Что еще ты купила?

— Белье, но я хотела показать тебе его вечером. Всего две пары обуви и косметику.

Волков быстро перебрал в голове знакомые названия баночек и скляночек, которые являются для женщин средствами колдовства, и поинтересовался наугад:

— И за сколько ты купила румяна?

— Румяна от Guerlain стоят пять тысяч.

— Ясно, — пожал плечами мужчина. — Не думаешь головой, и не надо. Будем жить в такой квартире, мне-то все равно. Деньги твои, и ты вольна ими распоряжаться как угодно. Даже так глупо.

— Сам ты глупый! — крикнула она, с трудом сдерживая слезы. — Нет, ты жадный!

Девушка убежала в комнату, громко стуча каблуками и всхлипывая. Через минуту ее голова показалась из-за стенки, и она бросила ему:

— В восемь мы идем на ужин с моей подругой. И надень, пожалуйста, не спортивные штаны.

Наверное, будь он более вспыльчивым и агрессивным, по дому бы уже летали тарелки, и стоял крик и визг. Наверное, он бы не позволил ей себя оскорблять и унижать, будь он более неуравновешенным. Но для того мужчина и создан, чтобы поддерживать баланс сил и остужать слишком горячую женскую кровь.

«Женщины могут быть не только прекрасными, благоухающими цветами, но еще и мегерами, фуриями, живущими на волне своих капризов и причуд», — к такому выводу пришел он, выдавливая моющее средство на губку, чтобы помыть тарелку от еды, которую он сам же себе и приготовил.

***

Волков под руку с Ириной поднялся на второй этаж «Националя» и сразу понял, какой это будет вечер. Гонка тщеславия, соревнование самодурства. Видимо, будет очень сложно перевоспитать Иру и силой заставить ее вырасти во взрослую женщину из маленькой девочки.

Его взгляд привлекла девушка с кожей цвета темного янтаря в платье бутылочно-зеленого цвета. Какой контраст золотистой кожи и густо-зеленого оттенка платья!

Познакомился с Кариной и ее молодым человеком Антонио, который по-русски не говорил, и ему приходилось переводить хотя бы на английский. Интересная компания. Ему такое в новинку.

— Предлагаю пока не заказывать ничего, а просто поговорить, — сказала Карина, и на Волкова дыхнуло щедростью тропического солнца. Захотелось лета! — Ваня, а скажи что-нибудь по-чешски. Так интересно послушать еще один язык. Я на трех говорю с горем пополам: русский, английский, итальянский.

— По-чешски? — не понял он.

— Давайте все же закажем меню, — спасла ситуацию Вересова. — Есть охота – сил нет.

Иван открыл меню и увидел примерно то, что и ожидал. И часто будут приезжать ее богатые подружки? Сможет ли он обеспечить все ее (пусть уж простит) придури?

Девушки выбирала блюда и вино, а он не мог примириться с мыслью о том, что сейчас прокручивается какая-то дешевая театральная сцена перед его глазами. Почему он играет другого человека? Почему Ира ведет себя так, словно он может себе позволить всю эту роскошь?

— Ир, ты с ума сошла? — прошептал ей на ухо Волков, делая вид, будто целует ее за ушком. — У нас теперь точно ремонта не будет.

— Плевать на этот ремонт, — прошипела она. — Не позорь меня, я умоляю.

Даже так. Волков с шумом захлопнул меню и положил его на столик. Он не будет играть в этом театре абсурда, увольте. И позорить Иру он тоже не будет.

— Ваня, тебя что-то не устраивает в меню? — спросила Карина, следя за ходящими на его лице желваками.

— Да.

— И что же?

— Цены.

Ирина толкнула его ногой под столом, но он не отреагировал. Это будет последнее, в чем он ее опозорит. Надо же иметь разнообразные воспоминания в этой жизни. Пусть он станет не самым приятным воспоминанием для нее.

— В Чехии дешевле или дороже? — не понимала его недовольства Карина.

— В какой, к черту, Чехии?!

— Как же… Ты ведь оттуда?

Лицо Вересовой покраснело хуже вареного рака. Карина ахнула, все поняв. И Волков все понял.

— Ира, можно тебя на минутку? — позвал ее он.

Они отошли в полумрак коридора, где бы их не было слышно, и он дал своим эмоциям выход.

— Ты просто… дура! Больше мне тебе нечего сказать.

— Я дура?! — закричала девушка. — Это ты жадный и… и даже подыграть не можешь! — Она заплакала. — Уйду от тебя к Сереже, он хороший!

Переживания затуманили ее мозг, накачали его, словно алкоголем.

Иван сжал ее плечи несильно, немного надавливая пальцами, чтобы ей не было больно. Он не хотел обижать ее. Не ее вина, что он нищий и не подходит под стандарты, закладываемые таким детям с пеленок.

— Возможно, я жадный, Ир. Но я отдал тебе все, что имел: меня избили в доме твоей матери, так что тебе пришлось сегодня замазывать синяки на моем лице тональным кремом; я лишился работы, на деньги от которой жил, не только хотел покупать тебе все, что ты захочешь, но и жил на них сам; твоя мать разослала отличное рекомендательное письмо во все крупные фирмы Москвы, пользуясь былым авторитетом твоего отца – теперь меня никуда не берут. — Он выдохнул, переводя дыхание, и продолжил: — Даже обед я сегодня сам себе приготовил. Ломал голову над дурацким ремонтом, хотя мне он не нужен. Ты не знаешь ничего об отношениях. Не знаешь о главном принципе, на котором они строятся.

— Что за принцип? — всхлипнула девушка.

— Компромисс. Ты не имеешь понятия о том, что это такое. И к Сереже этому, кем бы он ни был, можешь уходить. Я тебя не держу.

— Вот именно! Не держишь! Тебе вообще все равно, рядом я с тобой или нет.

— Нет, это не так. Мне не все равно, но я не Отелло, чтобы душить тебя. Любовь не терпит полумер, а в нашем случае ей даже нет шанса появиться. Потому что я лишь полумера в твоей жизни. Ты раскидываешься мной, как десятирублевой купюрой: уйду к Сереже, ты меня позоришь, ты жадный. Ты, Ира, вывалила сегодня на меня целое ведро помоев, но не ценю тебя я. Двери моего дома для тебя открыты, но мне кажется, что лучше тебе будет вернуться к матери. Оказывается, вы с ней похожи.

Волков развернулся и вышел, оставляя Иру и свои глупые надежды в том коридоре.

13

Некоторые люди часто жалуются на то, что розы имеют шипы. Я же благодарю шипы за то, что у них есть розы.

Альфонс Карр

Закатно-красные стены элитного отеля, пучеглазые и такие дотошные, когда смотришь в одну точку на них долгое время, стали пялиться на Вересову в ответ. Ее взгляд скользил по изысканному интерьеру: тяжелым жаккардовым шторам, расписному ковру с утонченным рисунком, элегантным красавицам-люстрам.

Так дорого и так дешево одновременно. Ее жизнь раскололась на «до» и «после». Как было «до» уже не будет никогда, даже если она вернется к матери, приоткроет эту филигранную дверь в прошлый мир. Деньги все так же составляют девяносто процентов атмосферы ее планеты. Но теперь появился Ваня, занявший оставшиеся десять, и как без него жить тоже было неясно. Никогда еще ей не приходилось ставить на чаши весов человека и деньги. Кто же подскажет, что важнее?

Последние дни фланировали перед ее глазами, умирали в праздности и бесцельности. Казалось, что время стало осязаемым феноменом: прогуливалось перед ней туда-сюда, покуривая сигаретку и выпивая по бокальчику виски, смиренно дожидаясь от нее решительных действий. Взмах руки, всего одно решение — и либо идти бесстрашно вперед, либо трусливо повернуть назад. Время все стерпит, любую нерешительность и апатию, ведь оно всегда сможет отыграться на тебе, в любой момент прижать тебя к стенке.

Ирина вскочила с дивана телесно-персикового цвета и направилась к выходу. Дошла до номера подруги и тихо постучала. Получив разрешение войти, зашла внутрь.

— Можно к тебе на часик? Не могу больше общаться со стенами и первым декабрьским днем за окном.

— Иногда погода – плохой собеседник. Отвратный. Она не понимает наших переживаний.

Номер Карины был мрачнее, даже готичнее. Этакий полуночно-синий с вставками цвета «электрик». Подходит под ее темперамент. Девушка бросила быстрый взгляд в окно: небо цвета индиго одарило ее холодным, безразличным взглядом. Ему так же, как и стенам, никакого дела до ее бытовых трагедий нет.

— Зато коньяк понимает, — улыбнулась Ирина, доставая из мини-бара бутылочку. — Антонио не будет против?

— Нет, он исследует московские увеселительные заведения, открывающиеся после десяти, — улыбнулась Карина и взяла из рук подруги бокал.

— Ты отпустила его одного шляться по клубам?!

Ее настолько это удивило, что она плеснула себе двойную дозу напитка. Каринка не перестает поражать ее своей тропической, слишком вольно трактующейся философией.

— Да. Я так понимаю, ты пришла за советом, а не только за поддержкой в выпивке?

Вересова кивнула и сделала крохотный глоток коньяка. Согревает. Наверное, это самое худшее до чего может дойти человек: когда тебя согревает лишь коньяк.

— Тогда слушай. Жизнь — это игра на выживание. Здесь только одно правило: учись. Всегда, каждую минуту, не переставая. Учись и запоминай все, что выучил. Экзамены не заставят себя ждать. Особенно любовь. Она такая сучка, ты себе даже представить не в состоянии. Она вечно требует показывать свою мудрость и опыт. Иначе махнет хвостом — и ищи ее с семью ветрами.

— И что же тебе нашептал мудрый учитель? — спросила Ирина, скрещивая под собой ноги на ковре и подкладывая под поясницу цветастую вышитую подушечку.

— Любовь — это не собачка на поводке, которую ты дергаешь из стороны в сторону и приказываешь ей не идти туда, не делать то и так далее. Не-ет, — она покачала головой и потрясла перед лицом подруги указательным пальчиком с матовым розовым маникюром и новым колечком из гавайского коа, — с этой плутовкой все гораздо сложнее. Любовь и не воздушный змей, которого ты запускаешь в небо, давая ему мнимую свободу, а потом тоже дергаешь за ниточку. Любовь, чертовка, своевластная, норовистая, анархистка! Она не потерпит подделки, ей нужна настоящая свобода.

— Ты про доверие? Поэтому отпускаешь Антонио везде одного?

— Именно так, Иринка. Нет никакого смысла бросаться громкими словами и называть любое более-менее приятное чувство любовью. Либо ты доверяешь человеку на все двести, либо это не любовь. Она не станет мириться с тоталитаризмом, она не деспот, не тиран. Любовь бывает необузданной, капризной, с выкрутасами, короче, но никогда деспотичной, авторитарной и властолюбивой. Я так считаю. Я уверена, что истинная любовь дарует так много свободы, что ты в ней тонешь. А суррогат только душит и давит, не дает дышать.

Чернильные глаза Карины в полутьме комнаты влажно поблескивали возбуждением, как коньяк в бокале. В ее голосе не было слышно и тени сомнения, словно она говорила о хорошо выученном предмете, проверенном годами.

— Про дыхание ты попала в точку, — сказала Ирина. — Ваня, точно кислородная маска, нескончаемый поток живительного кислорода. С ним легко: он принимает любые мои недостатки, помогает стать лучше, дышать глубже, в полную силу. Он решает сам проблемы, не жалуется и не обвиняет меня ни в чем, не попрекает ничем…

— Скажи уже это. Он настоящий мужчина, каких мы ищем днем с огнем, а, найдя, не ценим.

Пылающее от смущения лицо Вересовой выдало ее с головой. Подруга была права, и скрыть свое позорное поражение было невозможно.

— Ир, это на самом деле нормально. Венец творения природы бывает непроходимо глуп, — шелковое мерцание иронии в голосе Карины заставило Ирину поднять на нее взгляд. — Только человек может что-то упорно искать, чего-то неистово желать, а получив это — растоптать и разбить, как китайскую вазу какой-нибудь древней эпохи в приступе злости из-за не вынесенного мусора. Так и живем — в глупости и душевной бедности.

Каждое слово о ней. Резало и кололо. Глупость и душевная бедность — это о ней. О богатой девочке с нищей душой.

— Жизнь — это не какая-то сложная штука. Не кубик Рубика точно, — продолжила Карина, используя момент для удобрения почвы души подруги, пока та была к этому более всего восприимчива. — Это вопрос твоего мировоззрения. Кто-то видит только дождь и лужи, а солнца и радуги не замечает. Кто-то видит только бедняка-художника в метро в потертой, выношенной одежде, а его великолепных картин не запоминает даже. Выбор только твой: смотреть вниз, себе под ноги, но идти всегда ровно, обходя каждый камушек; или же идти, высоко задрав голову и смотря на бескрайнее небо, порой спотыкаясь и падая, но видя яркие, сияющие звезды.

Они были почти ровесницами, но как же она, Вересова, отстала от своей подруги в развитии…

— Зачем ты соврала о Ване? Это было лишним.

— Не знаю, я тогда не думала головой. Только этими династическими устоями и традициями. Как бы не опустить планку, не показать свою несостоятельность. — Ирина вздохнула и закрыла лицо руками. — Так обидела его. Господи, он был прав, назвав меня дурой.

— Да он у тебя ангелок, — издала смешок Карина. — Другой на его месте еще бы тебя за волосы оттаскал. Мужики бывают придурками.

— Бабы, как ты видишь, тоже, — насупившись, ответила девушка. — Теперь не знаю, вернуться к нему или нет. Не получается у нас ничего.

— Ты не даешь этому чему-то получиться. Научись слышать своего мужчину, думать о нем, а не только о себе. Научись жить в мире, где есть не только ты. Убив эгоизм, ты дашь жизнь кое-чему новому и прекрасному внутри себя.

— Думаешь, я смогу научиться жить по новой? С Ваней мне не светят поездки на Бали и дорогие рестораны.

— А они тебе так нужны? Прекращай. Ты за свою жизнь уже полмира объездила и отобедала во многих крутых местах. Надо и меру знать, а то будет передозировка роскоши и богатства. А такого Вани у тебя еще не было. И вообще, Ир, твоя мать выгнала тебя из отчего дома и безапелляционно закрыла его двери. А твой Волков даже после вашей ссоры в ресторане позволил тебе при желании вернуться.

— Он тот еще Волчара, — горделиво усмехнулась Ирина. — И ты во всем права.

— Ирка, надо рисковать. Точно тебе говорю: надо. Жизнь – тот еще риск. И в шампанском в итоге купаются кто? Смелые.

Слишком много всего сказано. Услышано. Принято к сведению. Нужно взломать рамки этого раболепства перед светским обществом. Сломать себя, по косточке, пошагово, но сломать. За окном клочья перистых облаков наперегонки носились по небу. Такие же сновали сейчас по темному простору души Вересовой.

Это вопрос отношения. Либо видеть дождь, либо радугу…

***

Волков пинал дома балду, выражаясь образно. Он ненавидел выходные. Теперь. Дни, бывшие раньше днями отдыха от тяжелых трудовых будней, стали днями инерции и ничегонеделания.

Скоро новогодние праздники, а значит – куча выходных в спортивной школе. Другой работы нет, и, видимо, благодаря Вересовой-старшей, и не будет. Семейка эта… Угораздило же его вообще так вляпаться!

Это все неудачное или, иными словами, судьбоносное стечение обстоятельств. Простой он тогда, когда ехал в первый раз на собеседование, чуть дольше в пробке, Иру бы уже отвезла домой сестра. Они бы не встретились. Он бы все так же опоздал на встречу, но хотя бы не началась эта заведомо провальная история «любви». Вся наша жизнь состоит из маленьких шагов, ходов домино, так что мы никогда не знаем, что нам готовит судьба. Переставь фишки — и твоя судьба накренится, точно корабль в шторм, возьмет новый курс. Или все же наша судьба — это плод только наших решений и ошибок?..

Позвонили в дверь. Вялости Волкова дали пинка под зад, и он побрел открывать. Что там на этот раз: картошку продают или проповедуют новую религию?

— Привет, — тихо поздоровалась Ирина, неспокойно переминаясь с ноги на ногу. — Можно войти?

— Конечно.

Он пропустил ее и, закрыв дверь, пошел следом в комнату. Что-то в образе роковой красотки было сегодня не так. Будто бы сделали копию с шикарной Ирины Вересовой и раскрасили ее в черно-белые тона, смахнув легким движением руки пафос и спесь.

— Ты странно выглядишь. Не могу только понять, что не так, — задумчиво произнес Иван, всерьез взявшись за эту головоломку.

— На мне нет блузки за тридцать тысяч, только румяна за пять, — деланно равнодушно пожала плечами она. — Хуже выгляжу без дорогих тряпок, да?

Она старалась говорить естественно, полушутя, словно ей все равно, что он скажет, она и так самодостаточна в своем мнении о себе. Но его не проведешь. Он видел душевные метания, страх, боязнь быть «голым королем», когда карты открыты и не спрячешься за лоском и фальшивым блеском ценников и брендов.

— Наконец-то ты поняла, что это всего лишь тряпки, — ответил Волков и откинулся головой на диван, разглядывая девушку из-под полуопущенных век. — И цена не имеет значения. Люди возводят вещи в культ, приносят им жертвы, как богам. Еда, одежда, устройства — все это стало нашей новой языческой верой.

Пока он говорил, его голову мучил довольно прозаичный вопрос: «Что такое симпатия и откуда она берется?» Он долгое время жил с Лилей, делил с ней быт и бюджет, секса с ней у него было во много раз больше, чем с Ирой. Но в который раз он подставляет голову под взбесившуюся катану именно ради Вересовой. Дело явно не в сексе, а в чем-то большем. Необъяснимом, но тем не менее остающемся фактом.

— Ты прав, поэтому вот, — голос Ирины дрожал, как если бы чьи-то неумелые пальцы тянули за гитарную струну. Она подала ему конверт. — Это почти вся сумма, которую я потратила на одежду. Пришлось купить такие простые вещи в каком-то магазине… Но это недорого.

— Деньги? — глаза Ивана распахнулись, в удивлении смотря на содержимое конверта. — Но зачем? И как? Такие дорогие вещи можно просто вернуть в магазин?

— На ремонт нашей квартиры. Если ты не против, конечно, делать его со мной.

Она сказала это так тихо, что даже мушка в более теплое время года не услышала бы ее. Девушка внимательно изучала линии на своих ладонях, как гадалка, пытаясь вычитать за эти несколько болезненных минут его молчания свою судьбу. Волков не смотрел на деньги, ему хватило беглого взгляда на них. Все его внимание было устремлено на Ирину. В ее одежде преобладают темные, пасмурные тона. Волосы собраны в высокий хвост. Лицо не пестрит всеми цветами и текстурами. Такой же она приходила к нему, когда еще была прикована к коляске, после той вечеринки, где обидела Лилию. Судьба циклична.

— Почему ты не выносишь уроки из злоключений, которые с тобой случаются, Ира? — спросил он, чем озадачил ее.

— О чем ты?

— О том, что ты знаешь, что такое одиночество и чувство ненужности никому. Ты знаешь, как легко тебя все могут бросить, если неправильно распределить свое доверие между людьми. Ты знаешь, что нужно думать, прежде чем что-то делать, иначе придется извиняться. А это больно бьет по самолюбию, правда? — Она кивнула. — Тогда почему ты снова и снова бегаешь по кругу?

— Я глупая? Можешь не отвечать, я глупая. Отцу стыдно за меня на небе. Лучше бы он не видел, что я сейчас делаю.

Ирина совсем сникла. Он явно завел такие речи в качестве прелюдии к словам: «Проваливай из моего дома, испорченная богачка».

«Волков, рано или поздно катана перестанет оставлять на тебе порезы, а просто снесет голову», — подумал мужчина, а вслух сказал:

— Уже есть идеи, что бы ты хотела сделать с комнатами?

Стены зашатались и заскрипели от ее радостных криков и прыжков на месте. Девушка подбежала к Ивану и обняла его. Так они и стояли несколько минут. Она снова была неправа на его счет. Сердце Вани не знает границ, раз он в который раз ее прощает.

— Может, чай? Я провел контрольную закупку всего и сразу, чтобы лишний раз не выходить из дома, — улыбнулся он.

— Ты – и не выходишь из дома?

Волков поднял ее на руки и понес в кухню. Там в самом деле все было заставлено едой и новой посудой.

— В последнее время лень бежит впереди меня. Работы нет, в школе я уже давно не устаю, мышцы стали железными. Вот, готовлю днями, пробую рецепты.

— Прости. Я виновата в этом. Надо обязательно позвонить матери и поговорить с ней, пусть отстанет от тебя.

— Не будем о плохом. — Чайник поставлен, печенье на столе. Время поговорить о важном. — Как ты провернула эту аферу с вещами? И где ты была все эти дни?

— Карина сняла мне номер в отеле, где они остановились с Антонио. И вещи я тоже продала Карине, она согласилась дать за них ту же цену, какую отдала я.

— Ого, да твоя подруга святая. А ты бы смогла так, поменяйся вы с ней местами?

— Не знаю… Наверное. Деньги не проблема, но вряд ли я бы смогла дать такие мудрые советы, как она. Я в сравнении с ней – та еще дурочка.

— Жизнь из всех делает мудрецов со временем. Никто не умирает дураком.

Свист чайника прервал их философскую беседу. Волков налил им по чашке ароматного чая, от которого пряным туманом исходил сочный запах лесных ягод.

— Начнем с туалета и ванной, как хотели? — спросила Ирина, согревая руки о горячую чашку.

За окном расстилался, как у себя дома, мстительный декабрь. Он помнит все радости людей от теплого лета, их загар и всплески волн на пляже. Он за все отомстит своими бесчувственными холодами и суровыми морозами. Кустистые облака подмигивали синеватым холодом на ледяном небе и продолжали гулять над улицами Москвы дальше.

— Да, можно. Кстати, по поводу работы…

В дверь опять позвонили, и он не успел досказать свою мысль. Ирина подумала, что сейчас опять начнется уговаривание ее пойти на работу. Она уже смирилась про себя с этой необходимостью, поэтому сегодня же сядет за поиск вакансий.

— Волчара, ты совсем обленился, хренов лежебока, — в коридоре раздался беззаботный, приправленный доброй насмешкой голос Лилии. — Почему не бегаешь? Не дышишь свежим воздухом? Как со мной расстался, так и поехал по наклонной вниз!

— Лиля, я не один, — прошипел Иван, но поздно.

Девушки встретились в кухне и обе замерли. В руках у Лили поблескивала бутылка вина, а в глазах — огоньки страсти. Она явно не ожидала увидеть здесь другую женщину.

— У тебя гости, Вань? — обернулась она к нему.

— У него девушка, его девушка, — немного зло и напыщенно ответила за него Вересова, испытывая прилив нездорового возбуждения от присутствия соперницы. — А Ваня разве не сказал вам об этом?

Глаза Лили буравили Волкова с такой яростью, что он интуитивно понял ее посыл. Она показывала ему средний палец глазами. Вполне в духе Лили.

— И часто вы встречались за последние дни? — поинтересовалась Ирина.

Она сжала руку молодого человека и провела его за стол поближе к себе. Все трое уселись, испытывая неловкость. Только Ирина, казалось, активизировалась. Еще один простейший закон жизни: когда кто-то еще покушается на то, что тебе вроде бы и не так сильно нужно, ты вырвешь это клыками из его рук. Иначе говоря: ни себе ни людям.

— Нет. Попробуй затащи Волкова в постель. Он у нас рыцарь, у которого меч не встает на принцессу просто так. Чувства нужны, — фыркнула Лилия, и Волков стал пунцовым от смущения.

— Решила еще раз испытать его меч на стойкость? Нет необходимости. Уже все исправно работает, — едко произнесла Ирина, и они с Лилей стали играть в гляделки. Кто кого первый убьет взглядом. — Правда, Ванюша?

Он на автомате кивнул, но был удивлен. Ира назвала его Ванюшей? Ира проявляет так яро собственнические инстинкты? Надо будет почаще звать Лилю, когда Ира начнет забывать о своих горячих чувствах к нему.

— Успокойся, подруга. Я не собираюсь стаскивать с него трусы, — Лилия засмеялась и встала, чтобы найти бокалы и штопор. — Просто выпьем.

— Ты знаешь, где и что здесь находится? — Вересова следила за тем, как она быстро и точно все находит. — Видно, все-таки часто заглядывала.

— Даже если и так. Тебя-то здесь не было, значит, можно.

Волков сжал руку Ирины под столом, ощущая, как воздух вокруг нее сгустился и вибрирует от испускаемого ею гнева. Женщины — львицы! Может, и лев ей не так сильно пока нужен, но раз другая помечает территорию, нужно схватить льва за загривок и тянуть в свою сторону.

Бокалы были расставлены на столе, вино открыто. Того и гляди — кто-нибудь кому-нибудь вцепится в глаза.

— Ваня, что ты хотел сказать о работе? — нашла удобную тему Вересова.

Сейчас он скажет, что ей было бы неплохо найти работу, а она согласится с ним. Как и должно быть. Женщина слушается своего мужчину. И утрет этой накачанной Лиле нос.

— Точно! Я встретил старого друга, с которым мы начинали в строительстве. Он по крупному контракту уехал в Германию работать. Суть такая: мы хотим с ним заняться ремонтом квартир.

— Клевая идея, Волчара, — поддержала Лиля и чокнулась с ним бокалом. — В Москве с твоими знаниями и опытом можно разбогатеть на ремонте.

— Спасибо, Лилька. Ир, а ты как к этому относишься?

Что же ей ответить? Должно быть, кислая улыбочка на губах все сказала за нее. Это не то, что она ожидала услышать. Это ей вообще не нравится. Ваня будет штукатурить кому-то стены?! И как он собрался на этом деле разбогатеть, интересно? Но раз Лиля поддержала его, значит, и она должна.

— Отлично отношусь. Думаю, ты знаешь, что делаешь.

— А что ему еще делать? В школе платят не так уж много, с хорошей работы турнули. Он же мужик, и работа должна быть мужской, — сказала Лилия, даже не догадываясь, что виновница его бед сидит перед ней.

Дальше разговор перешел на более безопасные темы о жизни и всяких мелочах, и Вересова выдохнула. Однако мысль о том, что Ваня не представил ее друзьям как свою девушку, причиняла боль. Но и в этом некого винить, кроме себя самой. Брать вину на себя, быть достаточно смелым, чтобы сделать это — уже огромный шаг к свету из тьмы, из своей зашоренности.

***

Сегодня выпал первый снег. Белый налет покрывал асфальт улиц, искрясь на солнце и негромко хрустя под ногами. Деревья красовались новообретенными меховыми шапками из снега. Снегири перелетали с ветки на ветку, удобнее устраивая свои устойчивые к холоду красные брюшки.

Все это великолепие зимней природы Ирина созерцала по дороге в родной дом. Мать позвонила и попросила приехать. Тон ее голоса был до необычного ласков и мягок, без свойственных ему приказных ноток. Ее забрала машина с водителем, все как в старые добрые времена, и везла сейчас по знакомой, устланной снежным покровом дороге в элитный поселок.

Узнает ли она это место, бывшее когда-то родным? Уже давно родным гнездышком для нее стала квартира Вани. Они начали ремонт, и это было весело. Ничто так не сближает, как разделение мелких бытовых тягот друг с другом. Это как делить одну общую тайну: о ней знаете только вы, а значит, вы в одной связке. Так она себя ощущала: в одной связке с Волчарой.

Дом не изменился, даже чуть-чуть. Все осталось каким и было, не считая белесого сада и сверкающей снежными хлопьями крыши. И отца здесь больше не было. Один из столпов этого дома погиб. Не хотелось прикасаться к прошлому, дотрагиваться до все еще пульсировавших болью воспоминаний, ходить по режущей пятки памяти. Но выстоять придется. Шрамы с души нельзя стереть или вытравить кислотой, они сами кислота — жгут тебя, разъедая кожу до мяса, обнажая оголенные нервы.

— Ирочка, как же давно я тебя не видела, — воскликнула Оксана Дмитриевна и обняла дочь. — Боже мой, на кого ты стала похожа!

— Я тоже скучала, мам, — сухо ответила девушка. — А что со мной не так?

— Ты… во что ты одета? — мать брезгливо прикоснулась к ее зимней куртке. — Какая уродливая вещь.

— Пуховик купила на рынке. В чем ты ожидала меня увидеть, закрыв Ване все пути в большой строительный бизнес? Думала, я буду, как и раньше, в редких мехах ходить?

— Девочка моя, я ничего не делала. Клянусь! Возможно, временное руководство компании пришло к выводу, что твой Ваня им не походит. Может, отец держал его из жалости, а специалист он плохой.

— Хватит этой гнусной лжи, мам! Ничего-то не меняется. Ты, — она недовольно скривилась, — не меняешься. А мне в этом пуховике хорошо. Не умру. Ваня обязательно заработает свой первый миллион. Сам!

— Да, да, конечно. Все мы сами всего добиваемся, — пробормотала женщина и направилась в сторону кухни. — Выпьем чаю?

Ирина прошла за матерью в кухню, оживляя по пути воспоминания о роскошных обедах и ужинах. Как много всего здесь было. И как мало осталось теперь. Как мало это все имеет теперь значения.

— Мам, я могу чай и дома попить.

— Ну а ты дома, где же еще? Куда же она чай поставила… Кухарку уволила, даже чай не могу найти.

— Уволила? За что?

— Не за что, а почему. Мы больше не можем себе позволить содержать такой штат прислуги.

— Не мы, а вы, — поправила ее Ирина. — Не надо никакого чая, мам. Лучше скажи, зачем звала.

— Как же не надо? Сейчас я найду его. Отец твой непонятно чем думал, когда в своей больнице завещание составлял!

— Мам, не смей говорить об отце плохо.

Ей все больше не нравилась эта встреча с матушкой. Есть в ее внезапно возникшем желании повидаться какой-то подвох.

— А как еще о нем говорить?! Имеющиеся на счетах деньги заканчиваются! Дарина снова улетела с друзьями в Америку. Зима ей, видите ли, не по душе. Завещание так и не появилось. Как прикажешь понимать последнюю прихоть твоего отца?

— Все, мам, прости, но я уезжаю обратно.

Девушка развернулась к выходу, но убежать из дома ей помешал звонок в дверь. Что за незваный гость?

— Я открою! — Оксана Дмитриевна с несвойственной ей прытью побежала к двери. — Ирочка, смотри, кто к нам пришел!

Сергей с собакой. Невозможно красивым хаски! Ирина опустилась на колени погладить собаку и была зачарована глубоким цветом глаз животного — чистый лед.

— Ира, привет, — поздоровался мужчина и поцеловал ее ладонь. — Рад снова видеть тебя.

— Дети мои, мне нужно идти, дела не ждут. Сергей, проходи, Ирочка нальет тебе чаю.

Что происходит? Ирина не успела подумать, что ей делать, а мать суетилась вокруг них, не зная, как лучше обставить это свидание. Нет уж, в этот капкан она не попадет! Не попадет!

— Прости, мам, но дважды в одну реку не ступают. И ты, Сереж, прости, но я больше тебе не верю. Кто сказал, что ты не бросишь меня где-нибудь умирать, если со мной что-то случится?

Девушка попятилась назад, подальше от этого сводничества. Не нужен ей никакой Сережа в его сшитых на заказ костюмах и ботинках из лакированной кожи какого-нибудь вымирающего вида крокодила. Ничего ей этого не надо!

Она не замечала, что делает все как робот. Вызвала такси, назвала адрес Вани и, натянув капюшон посильнее на голову, прильнула к окну машины. Только бы забыть теперь бывшего, его собаку, все то, что между ними было. Нужно думать о том, что будет между ней и Ваней. Только об этом!

Вересова влетела в квартиру, точно метеор. Волков даже не успел среагировать, когда она запрыгнула на него.

— Вань, поехали в твою деревню? Ну поехали, Вань!

— Зачем, Ир? И почему ты в таком взъерошенном состоянии?

— Заберем оттуда Собаку! Не жить же ей на улице. Давай ее возьмем к себе, ну давай, — канючила она, зная, что верный детский способ сработает.

— Ты понимаешь, что тебе придется мыть за ней полы? И ее саму? И гулять? Ухаживать за собакой придется тебе.

— Почему только мне?

— Ты же ее просишь.

На секунду она надулась, но в следующий момент уже сжала руку Ивана и потянула за собой.

— Я согласна! Поехали скорее, пока снег не пошел.

Волков тащился за ней, гадая, что такое случилось с его Ирой. Откуда это желание сеять вокруг себя добро? Вересова же шла, подпрыгивая, счастливая оттого, что козни матери не возымели над ней никакого действия. Но она даже представить себе не могла, что все же зерна темноты, которые заронила в ней встреча с бывшим парнем, прорастут совсем скоро.

14

Похоже, что жизнь - это выбор между двумя ошибочными ответами.

Шерин Маккрам

Блестящие капли воды разлетались во все стороны, покрывая предметы и людей вокруг сверкающими, точно алмазные точки, пятнышками. Собака на свой манер чихнула и последний раз тряхнула головой, содрогаясь всем телом, чтобы наконец-то избавиться от гнета этой чудовищной воды. Да еще и со специальным собачьим шампунем. Еще и холодной воды: зимний период, видите ли!

— Ну хватит тебе, злюка, — скривилась Ирина, стирая с лица воду. — Мы просто тебя помыли. Пора привыкать: ты теперь в доме живешь.

Животное, заслышав ласковый голос хозяйки и ощутив прикосновение ее теплых рук, несущих ему только добро и заботу, доброжелательно зарычало, больше поскуливая от удовольствия быть любимым и обхоженным людьми.

— Какая ты теперь красивая, — продолжала девушка, аккуратно расчесывая шерсть. — Точно породистая!

Собака посмотрела на нее умными глазами, в которых развевались черные локоны хозяйки, переливались цветом фундука глаза, ослепительно отражало свет лилейное лицо. Она понимала комплименты и чувствовала искренность человека, от этого в сердце собаки зимние стужи сменялись летними цветистыми кустами роз.

Животные ведь совсем как люди: ударь его — и он озлобится на весь белый свет, даже на своих. Приласкай и подари любовь — не сыщешь существа добрей и преданней. Выбор внутри каждого из нас: бить или любить.

— Не понимаю, как она жила столько времени на улице, — пожаловалась Ира вошедшему в комнату Волкову.

— А как люди живут? Это извечное «справедливое» распределение ролей: кто-то подбирает объедки на улице и спит в коробке, а кто-то мучается от несварения желудка после килограмма черной икры и спит под шелковым балдахином. Знаешь, как говорят? Чтобы где-то было богато, в другом месте должно быть бедно.

— Ты о чем сейчас?

В ее душу закрались тонко пищащие сомнения, уж не о ней ли его измышления? Вересова никак не могла привыкнуть к этой его черте характера: говорит как есть, не прислуживая и не выслуживаясь. Наверное, такой мужчина и нужен каждой женщине: который скажет правду, смотря в глаза, и бровью не поведет. А с другой стороны, правда бывает так горька, что ты предпочтешь запить ее с подслащенной пилюлей. Но Волков не даст ей пилюлю: не его методы лечения.

— О том, что, — Иван наклонил голову, рассматривая собаку и Иру, — должны быть бездомные и угнетенные, чтобы были богатые и с крышей над головой. Так и с собаками происходит. Чем они не люди? Порой они даже лучше людей.

Как говорится: «Человек человеку волк», но он еще ни разу не слышал, чтобы говорили так о животных. Человек — вот главное животное, сотворенное природой. На которое нельзя положиться, которому нельзя доверять, которое не умеет любить и сострадать. Случается и среди людей найти честную, живую душу, как и среди собак встречаются бешеные, злые, исходящие ядовитой слюной. Что человек, что собака — оба живые и разумные существа, но кто из них животное — вопрос открытый.

Ирина нахмурилась, водя щеткой по спине собаки. Он точно имеет в виду ее образ жизни, ее окружение. И… он прав. Скорее всего, раньше она бы обиделась и не простила ему таких явных намеков, только имя ее не назвал. А сейчас… сейчас Ваня Волков стал для нее дороже любых условностей и пережитков прошлого. Обиды теперь относились к пережиткам. Ведь если он прав, пусть даже правда колет ей глаза, обижаться глупо. Лучше протереть эти самые глаза, чтобы они впредь видели жизнь под правильным углом.

Девушка оставила собаку в покое, давая ей такую желанную от «мучений» передышку (все-таки бывшая вольная птица, уличный пес, гроза всех подворотен и темных переулков) и направилась к Волкову на диван. Забралась к нему на колени и уткнулась носом в его шею.

— Так бы и сказал, что твоя речь обо мне, испорченной богачке, — тихо произнесла Ирина, наслаждаясь щекочущим ноздри остро-мятным запахом лосьона после бритья. — Я же все поняла.

Ее улыбка нежной кремовой глазурью растеклась по малиновым губам. Пальчики не удержались от поглаживания его гладкого подбородка и шеи. Скала. Камень. Мужчина. Ее сводил с ума этот резкий, терпкий, даже неотесанно-пронзительный мужской запах. Такой запах заложен в генных кодах любой женщины, они запрограммированы на его поиск в течение всей жизни. А ей повезло. Она нашла.

— Нет, я не говорил о тебе, — ответил Волков. — Так вышло, что каждый человек попадает в ту или иную социальную группу. Ты попала в группу богатых, увидела себя в ней. Моей вины в этом нет.

— Я уже давно не богатая, Вань, — вздохнула она и устроилась в его пламенно-холодных, неистово спокойных объятиях. — И не хочу ею быть.

Он поцеловал ее в облепиховые волосы, удивляясь тому, каким мощным и в то же время ненавязчивым может быть аромат шампуня. Ирина проследила за завистливыми тучами, скалящимися на нее из зимних окон. У них с Ваней так по-семейному уютно, словно всю квартиру согревает невидимый камин. Но порой не нужны камины и обогреватели, чтобы было тепло. Люди и есть источник тепла в этом мире. Если каждый откроет свое сердце для другого, в мире точно станет на пару градусов теплее.

— Горячий шоколад? — спросил Иван, гадая, не уснула ли она на его груди.

— Было бы неплохо. А то потом снова за ремонт, — зевнула Ирина и потянулась, покидая его могучую грудь, на которой он ее пригрел.

Волков нехотя оторвался от нее, сразу теряя частички душевности и той непритворности чувств, что царили между ними в такие моменты, и ушел в кухню. Девушка подобрала под себя ноги и позвала собаку, которую не пришлось долго ждать. Она запрыгнула к ней и лизнула руку.

— Ты заметила, как мы с тобой похожи? — поинтересовалась у нее Ирина. — Меня выгнали из дома, тебя, наоборот, подобрали с улицы. А приютил нас обеих Ваня.

Стыдно признаваться даже самой себе, но иногда она ощущала себя такой же собакой. Недавно обретшей кров и любовь. Однако ее и сравнивать нельзя с Собакой. Вересова зажмурилась, отгоняя крамольные мысли, неуступчиво ее одолевавшие. Она гораздо хуже этого милого животного.

Из ее головы не выходил Сергей и его хаски. Конечно, хаски благородная, красивая… Собака ей и в подметки не годится. Словно распознав тревожные сигналы в переменившемся настроении хозяйки, животное издало жалобный вой и лизнуло несколько раз ее руку.

— Ты хорошая, Собака, даже не думай ничего такого, — потрепала ее по шерсти девушка, и та успокоилась.

Сережа не оставлял в покое ее телефон – пришлось переименовать его в Марину, чтобы Ваня ненароком не заметил этого потока смс и звонков. Хотя он и не пытался залезть в ее жизнь, не совершал никаких поползновений к ее телефону, профилям в социальных сетях, не ломился в дверь ее приватности.

Приватность. Она живет с мужчиной и имеет какую-то там приватность от него в виде переименованного в женщину мужика в своем телефоне. Ирина снова закрыла глаза, вступая в бой со своей совестью. Она же не делает ничего плохого, не изменяет ему. Просто общение. С просто бывшим.

— Мадмуазель, кусочек лета в это зимнее утро, — бодро провозгласил своеобразный тост Иван, внося две бурлящие жаром, точно жерло вулкана, кружки.

— Кусочек лета – это про Карину, — мечтательно закатила глаза она. — Которая, кстати, скоро уезжает.

— Да, от нее лето исходит волнами. Нам еще до июня так долго ждать. Зря ты напомнила мне о ней: захотелось на речку.

— Можем покупаться в ванной, — прыснула от смеха Вересова. — Только ты слишком большой, там твои ноги с трудом поместятся.

— Твои тоже, — сально улыбнулся Волков, пробегая пальцами по ее облаченным в домашние штаны ногам. Забрался под ткань и насладился ощущением гладкой кожи. — Слишком длинные и красивые.

Она хотела уже отпустить только что пришедшую в голову шуточку и подыграть ему в этой похотливой сценке, которая могла закончиться чем-то очень горячим, но смс сбило весь настрой.

От Сережи. Ирина засуетилась и, быстро ответив, спрятала телефон. Зовет гулять. Сейчас она точно не может. Ее взгляд быстрыми перебежками двигался то от телефона к Ване, то наоборот. Однако спокойствие мужчины привело ее в ступор.

— Ты даже не спросишь, кто мне пишет? — вздернула носик она и посмотрела на него с вызовом.

— И кто же? — изобразил ленивый интерес на лице он.

— Подруга.

— Вот и славно, что она пишет. Это же хорошо, когда друзья пишут?

Девушка насупилась и несильно толкнула его в плечо.

— Ты меня совсем не ревнуешь. Тебя вообще не волнует, с кем я общаюсь.

— Я не из тех людей, кто ставит жучки на телефон своей пары или навешивает скрытые камеры в каждой комнате. И детективов я не нанимаю, чтобы собрать компромат.

— А как же тогда чувства? У тебя их, получается, нет ко мне?

Иван про себя громко и протяжно вздохнул, предчувствуя очередной тяжелый разговор, столкновение двух идеологий, которым, видимо, не суждено понять политику друг друга.

— Ира, твои суждения из раза в раз заставляют меня удивляться, — сказал Волков и отставил наполовину пустую кружку. — Если я не сжимаю твое горло в порыве ревности, значит, ты мне не нужна? Читай поменьше дешевых романчиков, тогда научишься понимать нормальных мужчин.

— Я и так не читаю никакие романчики дешевые. Но ведь ты не показываешь мне свои чувства, совсем! Даже спросить, кто мне пишет, тебе лень.

— Это не так…

— Я пойду прогуляюсь с подругой, раз зовет. Ты не против? — настроение Ирины сменилось так быстро, что она сама не успела за ним уследить.

— Ты не обязана спрашивать у меня, можно ли тебе куда-то пойти. У нас нет договора «хозяин-раб».

— Ну и хорошо. А ты, Ваня, — она посмотрела на него сверху вниз обиженными глазами, — истукан.

Стройная фигурка девушки скрылась в коридоре, и Волков позволил себе взъерошить волосы на голове, хотя хотелось после некоторых разговоров с Ирой вырывать их клочьями.

Глупая. Он ревнует. И он собственник, как любой мужчина. Но она не его женщина, чтобы он заявлял на нее права. Он же не слепой, видит, как она мечется, словно в клетке зверь, между ним и другим мужчиной. Эти звонки и смс, ее реакция на них выдает с головой. Это было совершенно не в стиле Волкова: давить на женщину своей силой, принуждать ее к выбору, ставить ей ультиматумы своей ревностью. Действительно, он никогда не будет душить ее, проявляя собственнические инстинкты. Пусть она делает свой выбор сама.

А ее требования яро ревновать — лишь детские капризы. Она еще девочка в душе, которой кажется, что мужчина должен проявлять силу везде и всюду, раз уж ею наделен. Даже по отношению к ней. Однако для Ивана это было неприемлемо. Мужчину делает мужчиной не сила, а то, как он этой силой распоряжается.

***

Игристый, точно пузырьки шампанского (пусть будет «экстра-брют»), под подошвами ботинок и сапог скрипел снег. Ирина прислушивалась к его скрипу, а в ее сознании он моментально вызывал странный ассоциативный ряд.

Их с Ваней постель. Воздушное утро, наполненное невесомостью, потоками студеного воздуха, омывающее их своей бодростью и зарядом энергии. А у них тепло, они согревают друг друга — и зима не страшна. И кровать так тихо, еле различимо поскрипывает, когда она слегка изменит позу сна или Ваня немного пододвинется к ней, чтобы его рука охватывала ее талию.

Но откуда берутся такие дурацкие сравнения? Возможно, все дело в «объективном корреляте», на который ссылается Треслав из «Вопроса Финклера», а вполне возможно, ответ еще проще: ее мучают частые и глубокие укусы взбесившейся совести, которой не очень-то нравилось обманывать Ваню.

— Ира, рад тебя видеть, — голос Сергея буквально разрезал стискивающую духоту ее мыслей. — Выглядишь прекрасно. Впрочем, как и всегда.

Если и есть слова более банальные и клишированные, чем «Ты прекрасно выглядишь», которые можно сказать женщине, то это точно будет «Привет!» и «До встречи!». Девушка скептически сморщила носик, оглядывая себя снизу вверх: бледно-тусклая расцветка простенькой одежды, вязаные варежки, купленные на рынке, сапоги не из настоящей кожи. Да и шапка смешная, но болеть не хотелось.

— Ты так и не научился врать, — ответила она, стараясь не смотреть на него слишком долго и слишком упорно. Красивый и богатый, черт этакий! — Прости, вранье не в твоем стиле. Твой стиль — сбегать, не удосужившись даже соврать любимой девушке.

Она умоляла себя прекратить этот разговор, клялась себе не бить его розгами за то, что он оставил ее, тем самым показывая свою слабость перед ним. Но невидимая рука уязвленного женского самолюбия сама поднималась из раза в раз и наносила ему шрамы плетью по лицу. Оскорбление, причиненное его бегством, гнойными пятнами расползалось в душе. Ей нужны были его лепечущие извинения и нелепые отговорки. Как они нужны любой обиженной женщине, чтобы придавить эту самодовольную морду каблуком прямо к земле.

— Прости, Ира, я сам не знаю, как так вышло. Ты во всем права, все твои слова обо мне являются правдой. Я предатель, даже не лгун, а просто гнусный дезертир. Покинул поле боя, струсил!

Ирина старалась не улыбаться слишком широко, наверное, это было неуместно. Однако она задыхалась про себя, слушая, как хрустит снег, напоминавший ей о каждом утре с Ваней, точно она держала мизинцем хрустальную вазу, и эту честь доверили ей, и одновременно с этим выслушивая, как искариот-бывший линчует себя на ее глазах.

Только женщина может с сахарной улыбкой на губах вкушать мед и кровь, впитывать в себя радость и боль. Только женщина способна наблюдать за смертью одного гладиатора и соблазнительно манить к себе пальчиком другого. Все в ней, в женщине: и страсть с огнем, и хладнокровие со льдом. Коктейль смерти, в котором ингредиенты каждый раз смешиваются заново, неся жизнь или погибель. Лотерея, где никогда не угадаешь, какой лот вытащишь.

— Ну подожди, остановись, — воскликнул Сергей и сжал ее плечи. — Не будь такой категоричной, Ира. Я же прошу у тебя прощения, валяюсь у тебя в ногах. Как мне доказать, что я все осознал и каюсь?

— Очень просто. Верни время назад и не брось меня, а каждый божий день помогай мне спускаться с лестниц и ходить в туалет. Слабо, правда?

— Такое никому не под силу, и ты это знаешь!

— Знаю. Зато любому из нас под силу сделать выбор в той или иной ситуации, вот тогда-то маски слетают с лиц, как листва во время засухи. Ты свой сделал, разве не так?

Они забирались друг другу взглядами под кожу, под сеть голубых ниточек-вен, в самую сердцевину нервной системы. Один неправильный выбор может поставить перед тобой тупик, который невозможно обойти. Остается только молотить по нему избитыми в кровь руками, но дверь в стене не появится.

— Я очень сожалею о нем, милая, — ласково произнес мужчина и наклонился ближе к лицу девушки. — Давай вернем все назад. Наш Париж, Панган, Юкатан, Маврикий, Дубай. Вспомни, сколько всего было в каждом из этих и сотне других мест. Просто прости меня один раз, зайка.

Ирина собиралась накричать на него и уйти, но его губы опередили ее решения. Иссиня-белые щеки, ставшие белее мела на жестоком, бессердечном морозе, запылали точно угли, стоило ему захватить ее вишневые от гигиенического бальзама губы в горячий поцелуй. Должно быть, лед у них под ногами начал давать трещину…

Звонок мобильного Ирины прервал это вероломство по отношению к Ване. Она чувствовала себя вандалом, покусившимся на памятник чистых, бескорыстных эмоций, которыми он делился с нею. А она…

— Я вас слушаю, — ответила девушка и воспользовалась моментом, чтобы отойти от Змия подальше, хотя уже было поздно клясться, что она не любит запретные плоды.

— Госпожа Вересова? Вас беспокоит Юрий Станиславович, юрист вашего отца.

— Что-то случилось? Почему вы звоните мне?

— Потому что основной пункт завещания вашего отца касается именно вас.

***

Ириша, дочка, прошу, не затаивай на меня обиду. Я уверен, что ты встретила достойного молодого человека в лице Ивана. Жаль, мне не суждено увидеть, как ты снова резво бегаешь и заливисто смеешься. Но это и не самое главное: чтобы я видел. Главное, чтобы ты жила в достатке и свободе. Деньги обеспечат тебя ими сполна.

Московский филиал своей фирмы я оставляю тебе, моя хорошая. Поскольку ты не разбираешься в вопросах бизнеса и строительства, я закрепил за тобой право выбрать того, кто возьмет на себя управление главным офисом. Надеюсь, ты рассудишь правильно. Юридические подробности изложены ниже. Юрий Станиславович всегда к твоим услугам.

P.S. Волков мне глубоко симпатичен. Если ты с ним сейчас, передай ему, что я внимательно слежу за ним со своего места в небесном кинотеатре. Пусть даже не думает о том, чтобы обидеть тебя. Уверен, он и не собирался об этом думать.

Ирина дочитала концовку длинного письма отца и расплакалась, сминая листок в руке. Волков стоял рядом и дышал как можно тише, пока она читала это письмо. Грусть пропитала сам воздух в комнате. Он не смел помешать ей плакать, поэтому просто переварил информацию.

— Он знал, что умрет и составил это завещание, — всхлипнула девушка и прижалась к молодому человеку, — а мне ничего не сказал! Ушел, так сказать, по-английски!

— Он объяснил тебе мотивы своих поступков в письме. Я его понимаю, Ира. Твой отец принял мудрое решение: не каждому хватит сил на такой шаг.

— Да что мудрого в том, чтобы бросить свою семью?!

— Анатолий Викторович в любом случае бы умер, это ты должна принять как данность. Но он был волен распорядиться своей жизнью, пока она еще была у него. По-моему, он поступил правильно, не омрачив ваши жизни своей болезнью. Иначе как бы вы жили? В вечном страхе услышать звонок с новостью о том, что рак победил.

Иван обнимал ее, понимая, что девушке сейчас не нужны его здравые размышления. Ира хочет, чтобы он тоже накинулся на ее отца и тем самым помог ее боли выйти наружу. Однако это плохой способ. Самообман не лечит. Пусть смотрит действительности в глаза, а не прячется за спину своей боли.

— Теперь у нас есть шанс купить дом и ездить отдыхать. Ты же справишься с фирмой отца? Я так поняла, он нам оставил самую большую долю бизнеса. Наверное, начнутся проволочки в офисе и грызня, но мы сможем с помощью его юриста все уладить.

Глаза девушки алчно заблестели, разглаживая на лице морщинки печали. Волков покачал головой, думая о том, что ее отец очень им «подсобил» со своим завещанием. У них и так все шиворот-навыворот, неустойчивый мир, так еще сейчас вспыхнет конфликт из-за денег.

— Я не приму от него этот подарок, — без анестезии отрезал Иван, выпуская ее из объятий.

— Это не тебе подарок, а мне. И я прошу тебя помочь мне с ним.

— Ира, ну как это будет выглядеть? Кем я буду в глазах общественности? Альфонсом? Жигало? Подкатил к девочке богатого отца с тонким расчетом на золотишко после его смерти?

— Ты говоришь ерунду, Вань. Никто и подумать не мог, что отец оставит такое завещание.

— Можешь относиться к моим словам, как тебе угодно. Это не меняет моего решения. Жить за счет многолетних трудов и каторжной работы твоего отца в этой фирме? Увольте. Это как жить в доме, построенном на костях.

— Так и скажи, что боишься осуждения общества! Боишься, как будешь выглядеть в глазах других людей. Сам так сказал.

— Я забочусь лишь о том, как буду выглядеть в своих собственных глазах. Общество волнует только тебя, Ира, иначе ты бы не заставляла меня пойти против принципов. Это тебе неуютно быть обычным человеком, на которого окружающие не смотрят с восхищением и завистью.

Когда после минуты молчаливой перестрелки глазами она ничего ему не ответила, Волков развернулся и вышел. Ирина сжала от раздражения руки в кулаки и выпустила пар, выдохнув. Поедет к матери. Дома должно твориться что-то невообразимое после этого завещания.

***

— Я так и знала, что он выкинет какой-нибудь фокус, — причитала Оксана Дмитриевна, накапывая себе пустырник.

— Ничего страшного же не случилось. Остальные филиалы перешли в руки достойных управленцев, а наша семья будет получать огромный процент от сделок компании. По миру не пойдете, мам.

— Вся беда в том, что у него нет сына, которому он мог бы оставить бизнес. Ты бы видела, сколько миллионов долларов он завещал этому сосунку из Франции!

Снова про Марка. Ожидаемо, что мать будет ненавидеть его даже за оставленную ему копейку. А тут – миллионы.

— Да какая разница, что и сколько он оставил ему, мам? Вас с Дариной же он не обделил.

— Еще бы он нас обделил! Но нам нужно все!

Жадность опережает в людях все другие чувства и помыслы. Деньги стали двигателем не только промышленного мира, но и душевных порывов. Чем больше в сумме нулей, тем шире жесты твоего добросердечия.

— Успокойся, мам. Возможно, Дарине придется меньше путешествовать в течение года, посетить не двадцать, а пятнадцать стран и с друзьями не летать в Майами, как только в Москве пойдет дождь. Всего-то.

— Легко тебе говорить — оттяпала самый вкусный кусок!

— Я оттяпала?! Отец так решил, я тут ни при чем!

Это чертово завещание! Лучше бы отдал все на благотворительность, чем кинул стае голодных шакалов кусок мяса. Не хватает только надписи на завещании: «Да прольется кровь».

— А ты что будешь делать? — придя в норму, насколько это было возможно, поинтересовалась мать. — Кому передаешь правление компанией?

— Ясно кому — Ване. Только он пока отказывается, но я уговорю его.

— Ирочка, дочь, ну какой Ваня? Что этот простак понимает в бизнесе? Заселит все объекты коровами да курами вместо рабочих. Нужен знающий человек из нашего круга.

— У тебя есть кто-то на примете?

— Сережа. Он разбирается в бизнесе, если что, его отец подскажет ему, что делать. Он любит тебя, в конце концов! Ирочка, заживете вы лучше королей.

— Ой, мам, — отмахнулась она, — вечно у тебя какой-то пунктик на королях и королевах.

— Скажи еще, что тебе бы не хотелось переехать в просторный особняк где-нибудь в Испании? И путешествовать снова не хочется? А носить одежду только что с подиумов? Мелькать в журналах? Неужели ты не думала об этом? Сережа сможет тебя этим обеспечить.

Слова матери через тончайшую иглу лести и игры на низменных, потаенных желаниях вливали ей в вены яд.

— С чего ты взяла, что Сережа согласится? Мы с ним не вместе, вспомни… так, на минуточку.

Снова дрожь в пальцах при мыслях о нем!..

— Это все только твой выбор, солнышко. И Сережа, и деньги – все на свете выбираешь только ты. Подумай хорошо.

Опять этот выбор! Да сколько можно выбирать?! Ирина подскочила с места и понеслась к выходу. У нее уже волосы кипели на голове! Выбор, снова!

Она задыхалась от бега рывками и снежинок, которые то и дело попадали в рот. Нужно отдышаться и успокоиться. Она хочет, чтобы Ваня принял фирму, и ей придется его уговаривать. А уж если он категорично откажется… Об этом она пока думать не желала.

15

Умыв руки, нечистую совесть не отмоешь.

Владимир Леонтьевич Гавеля

Пуфик поистине ласково касался ее усталых пальчиков, а его мягкость ощущалась тающим облаком… Ирина распахнула глаза, поняв, что засыпает. Вот что значит пробегать полдня с Кариной по магазинам, готовясь к отъезду последней!

Душный воздух гостиничного номера лился изо всех распахнутых дверей. Или это температура ее собственного тела так подскочила? Последние деньки были трудными. Она воевала с Волковым, постоянно проигрывая. Каждый бой. Каждое сражение. Его было не сломить. Ничто не действовало на этого мужчину: ни крики и слезы, ни поцелуи и объятия.

— Как тебе моя прическа? — спросила Карина, энергично встряхивая головой.

Копна черно-каштановых локонов, идеально завитых в пружинистые пряди, подскочила в воздухе и опала ароматным облаком душистых волос ей на спину. Кожа цвета солодового виски завершала этот летний парад кокосов, песка и ракушек. А еще, находясь рядом с Кариной, невозможно было не услышать многоголосую трель бубнов, гонгов и дудок в сочетании с нестройным хором колибри, туканов и фазанов. Одним словом, лето!

— Очень по-летнему. Мне даже стало неловко от своих редких перьев, — сморщилась девушка и потянула свои волосы в разные стороны.

— Тебе сделай такую макаронную фабрику на голове, станешь волосато-о-ой прям как я и все туземки, — рассмеялась Карина. — Понюхай, потрясающий крем.

— Ммм, чудесный запах. — Вересову окутала аура джунглей и лиан, диких растений и сладких плодов. Господи, у нее в декабре случится аллергия на такое желанное лето. — Что это? Не могу догадаться.

— Крем из манго. Девяносто процентов! У меня еще есть такой из клубники. И с алоэ для кожи вокруг глаз. Хочешь, привезу потом и тебе?

Ирина вздохнула и, закрыв глаза, чтобы не видеть эту летнюю роскошь, откинулась головой на диван. В Карине словно бы бурлил поток сияющего вдохновения, безграничного энтузиазма и неподдельной любви к жизни. Она являлась символом не причиняющего вреда огня. Ей самой этого не хватало: быть такой же легкой на подъем.

— Ты куда-то собираешься вечером?

— Да, мы с Антонио хотим оторваться напоследок. А завтра все: самолет умчит нас в далекие края. Идем с нами?

— Я бы пошла, но у меня нет денег, чтобы отрываться. Хватит только чтобы надорваться, — пошутила Ирина, но искреннего смеха не вышло. — А вообще, я могла бы уже быть не такой бедной! Все Волков!

— Так и не соглашается принять подарок отца?

Карина выдавила на ладонь немного светоотражающего крема для загорелой кожи и теперь аккуратными движениями распределяла его по своей темно-янтарной коже. Ноготки пальцев ног улыбались ярким цветным педикюром, со щиколотки левой ноги свисал тоненький, сверкающий сотнями бликов анклет. Ведь все прекрасно!

Наша жизнь — это тесто, которые мы вольны превратить либо в румяный пирожок с деликатесной начинкой, либо в черствую, трудно перевариваемую лепешку. Зачем же постоянно портить себе пищеварение этой гадостью, если можно просто изменить рецепт? Она на самом деле не понимала подругу, которая уперлась лбом в свои лепешки и плевалась от них, не желая что-то менять.

— Я не могу на него повлиять. Видите ли, его воспримут как альфонса! — рвала и метала Вересова. — Бесит! Что в этом такого страшного? У нас может все быть, а он!..

— Что ты имеешь в виду под «все», Ириша?

— Ну, деньги, путешествия…

— Это, по-твоему, все, что в жизни надо? А что тогда у вас есть сейчас?

— Я не понимаю, если честно, к чему ты клонишь.

— Ира, — Карина подкрутила ресницы, подмигнула себе в зеркало, — я о том, что все мы мечтаем о богатстве и нескончаемых путешествиях. Но в последнее и самое долгое путешествие мы бы взяли не золотые слитки и не сумки, набитые брендовыми джинсами. Каждый бы выбрал любовь и заботу, доброту и ласку. Твой Волков предлагает тебе нечто более дорогое, чем Гоа и Бали, чем Gucci и Louboutin. То, что он дает тебе, порой люди не могут купить ни за какие деньги, и им только и остается, что наслаждаться люксовыми тряпками на мировых курортах. А одиночество всегда с ними.

Похоже, Вересова и так была одинока. Очень часто мы захламляем свои жизни, как кладовку ненужными вещами, людьми, чувствами, капризами. А вычистив это вещехранилище, понимаем, что в погоне за скоротечным ширпотребом упустили из виду гений чистой красоты — любовь, оставив себе лишь бессрочный абонемент в одиночество.

— Он тот еще философ, — улыбнулась Ирина, — слышу его слова в твоих. Недавно рассуждал о том, что не может быть богатых без бедных и все в таком духе.

— Ваня твой прав. — Запах эвкалипта заполнил комнату своей благоуханной прохладой, когда Карина подушечками пальцев нанесла крем на шею. — Не бывает радости без боли. Войны без мира. Звук не рождается без тишины. Без белого невозможно черное. Таков баланс сил природы: кто-то страдает, значит, кто-то другой счастлив.

— Никогда не задумывалась о таких вещах.

— А мы и не задумывается, пока у нас все есть. Людей слишком много вокруг, правда? Еще о каждом несчастном думать — так и жизнь свою упустишь. К сожалению, такую философию практикует большинство людей.

Карина выбирала блеск для губ из радужной палетки, прикидывая, какой цвет пойдет ее тропической коже: ферраллитное омбре или румяный фрез?

— Карин, как мне надоели все эти умные слова. Складывается впечатление, будто я живу с философом, подруга моя философ. Все философы, и только я ни черта в этой жизни не смыслю, — сердито произнесла Вересова.

— Мы не философы, милая. Если только популисты, не более. Только тебе выбирать, как жить и как поступать. Отдай эту долю кому-нибудь другому, если он не хочет. Какая разница, кто будет приносить тебе деньги?

— Есть разница в том, как это будет выглядеть. Я стану богатой, а Ваня… Как это будет смотреться?

— Наверное, не очень. Но угодить одновременно и совести, и тщеславию невозможно. Ты душишь его свободу, о которой мы уже говорили. Твой мужчина не хочет брать эти деньги, словно бы засунутые ему в карманы как взятка за жизнь с тобой. Смирись с этим. Пойди на компромисс.

— Ваня тоже талдычит об этом компромиссе вечно. Но я не хочу жить в нищете! — взорвалась Ирина и встала с дивана.

Сидеть дальше было невыносимо. У нее все тело затекло, а кровь не поступала к конечностям, пульсируя в мозгу и пытаясь сгенерировать какую-нибудь стоящую идею.

— Тебя никто не заставляет в ней жить. Пройдись по улицам, по рынку и посмотри, какие формы принимает нищета. Ты бесишься с жиру. Перестала намазывать французский багет черной икрой, вместо него теперь у тебя на столе черный хлеб и паштет. Для некоторых и это божий подарок.

Они не могли понять друг друга. Северному и южному континентам никогда не узнать средних температур оппонента. Карина мерила жизнь градусами чувств, только они имели в ней значение. Ирина ко всему прикладывала денежную линейку, считая, что только условные единицы стоят того, чтобы их брать в расчет. Жизнь дана на всех одна, но каждый отмерит сам для себя.

— Ладно, оставим вопрос с деньгами. Я еще попытаюсь вразумить Ваню.

Карина покачала головой так, что большие кольца золотых серег качнулись в такт с украшением на волосах, издавая легкое послезвучие хрусталя. Ничего не понимает, сколько ей ни говори. Нельзя человека научить быть человеком. Человек — животное, которое понимает только силу и боль. Значит, придется оставить эту малышку на растерзание жизни. Уж та-то сможет ее всему научить.

— Я хотела еще кое в чем признаться, — тихо сказала Ирина; весь пыл из нее будто выдули, оставив тлеть лишь догорающие угли.

— Ну, и что еще страшного случилось?

Не надеясь на действительно стоящие откровения (очередная жалоба на деньги, точнее их отсутствие), Карина наполнила бокал ромом, желая взбодрить и без того горячую кровь перед предстоящей вечеринкой.

— Я целовалась с Сережей.

Ее признание, как метко выпущенная стрела, попало точно в цель. Бокал подруги, подрагивая от нанесенного оскорбления, лежал на ковре. Запах свежести и бамбука, пиратов и моря расстелился плотным облаком над местом катастрофы.

— И мне понравилось, — на одном дыхании выпалила девушка и закрыла глаза руками.

— Ты говоришь правду? — ошарашенно задала вопрос Карина, даже не думая ликвидировать последствия откровений Вересовой. Переступив через разбитый бокал, она приблизилась к ней до расстояния указательного пальца. — Ты битый час клюешь мой мозг тем, какой Волков плохой, а у самой на сердце измена?!

Негодование Карины обрушилось на Ирину штормом, стометровыми волнами цунами. Оно подхватило ее в вихрь торнадо и размололо на сотни мельчайших частиц.

— Нет, подруга, прошу меня уволить из этого кино. Я не стану пособницей изменницы, уж прости. Не буду участвовать в этих сексуальных эскападах!

— Да не было никакой измены! Всего лишь один поцелуй.

— Dio mio! (Боже мой!), — в сердцах воскликнула Карина. — Как же это не измена? Если любишь, то даже предательская мысль делает тебя ренегатом. Pensati! (Только подумать!)

В ее голове это не укладывалось, совсем никак и ни под каким углом. Не выходило собрать паззл, как она ни пыталась! Если любишь, разве глаза могут смотреть на других людей? Когда страстно желаешь, неужели могут мысли быть обращены в другую сторону? Любовь не оставляет места сомнениям и дурным поползновениям щупалец измены. Измена убивает любовь, потрошит ее нутро, размазывает солдатским сапогом ее достоинство по грязному, липкому асфальту. Измене оправдания нет.

— Ты слишком драматизируешь, Карин, — пискнула Ирина, сбитая с толку такой острой реакцией.

— Это ты слишком занижаешь ценность любви, Ира. Твой Сережа не больше, чем жалкая фаршмачная морда! Да гордость вообще не должна была тебе позволить подойти к этому предателю. Incredibile! (Невероятно!), — фыркнула она.

Вересова понимала масштабы трагедии, глубину своего падения на самое дно презрения подруги. Ведь она переходит на итальянский, когда в ней уже не помещаются чувства и становится все труднее вспоминать слова на русском.

— Ты просто обязана все рассказать Ивану, — топнула ножкой Карина. — Он должен решить, достойна ли ты прощения.

— Еще чего. Не буду я ему ничего рассказывать. Это был случайный поцелуй, а ты уже навоображала, будто я замуж тайно вышла.

Ирина скрывала свое унижение за беспечными словами, как за огромной стеной. Но ни бетон, ни кирпич не могли выдержать сокрушительный тайфун негодования подруги.

— Чего тебе в нем не хватает? Он ведь красавец! И глаза у него такие голубые, точно египетские, как у бога солнца Ра или плодородия Осириса. А ты Монту!

— Кто я?

— Монту! Бог войны.

Ирина вздохнула, понимая, что все бесполезно. Карина не простит ее, хотя это ее прощение вообще никому не требовалось. Однако ей в любом случае стало стыдно перед подругой. А самое главное — перед собой.

***

До Нового Года оставались считанные дни, и Москва тяжело дышала, точно спринтер после забега. Машины без устали носились по улицам, наполняя легкие города выхлопными газами. Люди закупали еду и подарки, украшения и наряды. Во всех ежедневниках и на планерках ставились либо пропуски на тридцать первое число, либо делалась запись о предстоящем корпоративе.

— Давай эту! Смотри, какая большая, — весело рассматривала елки Ирина. — И настоящая!

— Давай, только она займет большую часть комнаты. Готова поделиться жилплощадью с елкой?

Девушка радостно кивнула, и они оформили покупку. Осталось только получить ее дома и установить. Рука Волкова крепко сжимала руку Иры в варежках, пока они проталкивались на рынке.

Теперь она видела в этой жизни все. И самую ее верхушку, облаченную в золото и бриллианты, восседающую всегда только в партере и видящую жизнь в ее лучших нарядах и украшениях. И самый ее низ, робко выглядывающий со своих местечек в галерке, желающий хотя бы вдохнуть этот изысканный аромат достатка и изобилия.

— Спасибо за елку. У нас будет самый лучший Новый Год, — сказала она, прижимаясь к мужчине в хлынувшем на них потоке людей.

— Одним «спасибо» не отделаешься, — ответил Иван и остановился. — Елка, как минимум, обязывает тебя поцеловать меня в щечку.

Смеясь, она поцеловала его в холодную щеку, оживляя под кожей ток крови. Волков улыбнулся ей, получая кроткое удовольствие от касаний ее бархатных губ. Она еще не сделала свой выбор, он знал это, читал в ее глазах.

Их отношения находились в стадии натянутой тетивы лука, то есть в ожидании того, куда полетит стрела. И у него не было уверенности, что стрела упадет у его ног. Пронзит сердце — вполне возможно.

— Какой ты хитрый махинатор. Даже за елочку поцелуй требуешь.

— Твоих поцелуев не бывает много, так отчего же не пожульничать ради благого повода?

Ирина шла дальше с неослабевающей улыбкой на губах. А в душе громкими, фальшивыми симфониями играл стыд. Свою оперетту завели и угрызения совести. Итого: кошмар, озвученный самыми противными чувствами. Монту! Монту! Это слово стало ее личным клеймом, ярлыком, символом ее гнусности.

Она обнимала Ваню, делала с ним предновогодние покупки, радовалась и смеялась, кидалась в него снежками и не уставала целовать его в щечку. А в это время в телефоне неустанно велась переписка с Сергеем. Просто беседа, ничего больше. Но в голове, словно пляска диких чертей, стучала мысль: «Продажная шкура! Изменница!»

Или как сказала бы Карина: «Traditore!».

Дома на них с порога набросилось тепло, как уютный плед на плечи. Эта квартира уже стала ее домом, где-то в голове, в душе, в сердце, но неугомонный разум с его неугасающим стремлением ко всему рациональному твердил, что нужны деньги для их будущего, а уют всегда можно создать.

— Собака, моя хорошая, — девушка погладила животное, наконец-то дождавшееся их прихода.

— Чай или кофе? — до нее донесся голос Волкова из кухни.

— Чай. И много сладостей.

— Не боишься растолстеть? — усмехнулся он, доставая пирожные. — Не сможешь еще в своей школе развернуться и выльешь на кого-нибудь краску.

Она показала Ивану язык и взяла себе «Микадо» — удивительное пирожное со вкусом кофе, которое можно купить в обычном магазине. Оказывается, пирожные могут быть вкусными и без трехзначного ценника.

— Кому я там нужна, в этой школе? — махнула рукой в пустоту Вересова.

До Нового года она проходила короткую практику в художественной школе. Будет работать с детьми. Правда, удовольствия эта мысль ей не доставляла. Убивать свою молодость на этих непослушных детей! Только чтобы заработать какие-то копейки. Но у них с Ваней была четкая договоренность, по которой он не потерпит ее безделья.

— Детям. Я любил в детстве рисовать. Только ходил не в художку, а в обычный кружок.

— А я думала, ты сразу родился Джеки Чаном, — хохотнула девушка.

— Намекаешь на то, что я с детства был тупым качком? А до Джеки мне как до Луны — никогда таким не стану.

— Ты для меня в сто раз лучше него. — Ирина дотянулась до него и чмокнула в губы шоколадными губами. — На него можно только в телеке смотреть, а ты многофункциональный.

Чай и пирожные были противопоставлены холоду за окном, который так и старался своими загребущими промерзлыми руками дотянуться до них.

— Это первый Новый Год, который я встречаю не с семьей, — сказала девушка.

— И мой первый праздник, который я отмечаю не с бабушкой.

— Ты всегда жил в деревне? Точнее, вы с семьей жили в том доме?

— Нет, пока отец и мать были живы, мы обитали здесь, в Москве. Я был тогда еще городским мальчишкой, с которым общаться было не стыдно.

— Так, а где тогда ваша квартира сейчас?

— Она только через несколько месяцев станет моей. Родители взяли ее в ипотеку, и это проклятие перешло на меня. Никакие органы, политики и прочие бездари в погонах и дорогих костюмах не смогли решить проблему. Пока я не достиг совершеннолетия, бабушка выплачивала деньги.

— Ничего себе.

— В этих словах вся наша страна и жизнь в целом.

Игривое настроение Волкова как рукой сняло. Он не любил разговоры о прошлом и терпеть не мог вспоминать квартиру, из которой его, говоря не образно, пнули с ускорением, не посмотрев даже на то, что он еще ребенок, а бабушка не сможет тянуть на себе этот груз.

Люди так и будут топтаться на месте, ходить по кругу с завязанными глазами, пока не научатся протягивать друг другу руку помощи. Ведь если нам даны руки, почему бы ими не помогать?..

— Может, ты согласишься взять управление фирмой отца? Чтобы с нами никогда не приключилось такой беды, — нашла, как она думала, удачный момент для возобновления этого разговора.

— Ира, ну сколько можно? Ты пилишь меня сутками этой темой! Нет. Мой ответ не изменится.

— Откуда в тебе склонность к мазохизму? Я не пойму, Вань. Почему ты хочешь мыкаться в этой квартирке с жалкими псевдоудобствами, когда у нас может быть все самое лучшее?

— У меня и так оно есть. Это тебе чего-то не хватает, и я никак не могу понять чего.

— Денег! — крикнула она. — Денег мне не хватает! И мы можем их получить, но ты уперся рогом!

Слезы уже подступили к глазам. Она не сможет так жить… Завещание отца навсегда встанет между ними берлинской стеной, разделит их навечно. Перед ее глазами маячит будущая жизнь со всей ее возможной роскошью, но он не хочет ей этого дать!

— Неужели тебе нравится так жить? Почему даже ради меня ты не согласен принять фирму? — всхлипнула девушка.

Волков расстроенно оглянулся вокруг себя. Он не считал, что живет так уж плохо. На его непритязательный вкус всего хватало для счастливой жизни. Однако в ее словах так и рвалось наружу презрение, словно бы он жил в пещере и стучал камнем о камень в поисках огня. Таким она считал его про себя — варваром.

Когда он собрался с духом и словарным запасом, чтобы сказать ей об этом, раздался звонок телефона. Ирина бросила на экран беглый взгляд и скинула звонок.

— Ира, сделай свой выбор сейчас. — Иван твердо смотрел ей в глаза, считывая ее сущность в легких колебаниях мимики, в том, как нервно она заправила выбившуюся прядку за ухо, во всей ее позе. — Не мучай себя. Я этого не хочу. Если для тебя нет здесь счастья, а лишь голые стены и нищета, тогда уходи туда, где есть то, что тебе нужно. Нет смысла себя насиловать и убеждать, что завтра станет лучше.

Она слушала его с подрагивающими на ресницах слезинками. Он читал ее мысли. Знал все ее неозвученные тайны. Хотелось бежать отсюда, гнаться за возможностью устроить жизнь лучше. Только она не знала, как это «лучше» выглядит, какое оно и где его искать.

— И не лги себе, что между нами что-то изменится, как только я приму фирму твоего отца, — произнес Иван, выходя из кухни. — Все останется прежним, потому что на моем лице нет лика так тобою любимого Франклина. И никогда не появится.

***

Тридцать первое число ознаменовалось сгущением туч в ее душе. Квартира Волкова казалась ей тюрьмой, хоть она и думала, что любит этого мужчину. Наверное, на самом деле деньги она любит больше.

Дом был украшен, включая Собаку, которая бегала, потявкивая, обмотанная мишурой. Но никто не ощущал праздника. Все ждали того абстрактного взрыва пробки от шампанского, которая уже ударит одному из них в глаз и поставит точку в этом вопросе.

Сообщения от Сережи сыпались градом и уже почти засыпали ее своей сладостью и признаниями в любви.

— Хватит названивать, — прошипела она в трубку. — У меня праздник, и не с тобой.

— Ир, я же вижу подтекст твоих сообщений, их интонацию. Ты хочешь ко мне.

— У тебя психическое расстройство, и ты видишь то, чего нет. Или то, что ты хочешь видеть, не более.

— Я вижу то, что мы оба хотим видеть. Я предлагаю тебе встретить этот Новый Год со мной, в моем загородном доме, который полностью готов для фееричного празднования. А на завтра я уже заказал самолет до Лондона.

Вересова мучительно прикусила губу. До Лондона! Загородный дом! Господи, змей предлагает слишком вкусные плоды, от которых слюнки текут.

— Нет, я не могу… Я обижу Ваню.

— Он взрослый мужик. Ты не должна оставаться с ним против воли. Я уверен, что плакать он не будет.

Собака подбежала к ней и потерлась о ногу. Какая же она предательница! В этом доме ей не место. Она даже эту собаку предала, делая сравнение с хаски не в ее пользу. Она просто отравляет жизнь Вани своим присутствием. Он дает ей кислородные маски, в том числе и свои, а она их срывает, оставляя и его задыхаться. Раз уж ее так тянет бежать прочь, слиться с попутным ветром, возможно, стоит оставить его для лучшей женщины.

— Я перезвоню тебе, если передумаю, — протараторила девушка и отключилась.

— Кто звонил? — поинтересовался Волков, входя в комнату.

Решил проявить ревность, как ей нравится. И в очередной раз посмотреть, насколько искусной будет ее ложь. Как она думала, во благо.

Все мы лжем во благо. Только кто-нибудь когда-нибудь отвечал себе на вопрос: «Чье благо его волнует больше: собственное или чье-то еще?»

— Да так… Дарина.

— Классно, что сестра не забывает о тебе. Поддержка близких людей очень важна.

Ее передернуло. С сестрой они не общались с того момента, как мать выгнала ее из дома.

— Вань, ты примешь фирму моего отца?

Волков стоял к ней спиной, поэтому она не видела его горькой усмешки. Но он понял по тону ее голоса, что значил этот вопрос. Мне уходить от тебя или еще есть шансы, что ты станешь человеком?

— Нет. Ты можешь уходить к нему с чистой совестью.

— Что? — резко выдохнув, застигнутая врасплох спросила она.

— Ты выбрала отличный предлог, чтобы меня оставить. Как будто я виноват в нашем разрыве, а не твои шашни на стороне. Пусть так.

Она с трудом заглатывала воздух, который превращался в комья в горле. Он все знал, обо всем догадывался. Она была для него детской книжицей с ребусами, которую любой ребенок раскусит за минуту. И он просчитал ее ходы и мысли на миллион шагов вперед. Этим Волков ее и пугал. Тем, что от него ничего не скроешь.

Но разве не для того и нужна семья, чтобы ничего не скрывать, а выложить карты раз и навсегда?

***

За полчаса до боя курантов Ирина вынесла последнюю сумку со своими вещами. Сейчас она стояла на пороге квартиры Вани, и ей казалось, будто она навсегда покидает свой дом. Но уже было поздно делать шаг назад и окончательно ронять свое достоинство.

— Желаю тебе счастья, — произнес Иван, рукой поглаживая бок собаки. — Искренне, без намека на злорадство или месть.

— Я знаю тебя уже достаточно хорошо, — улыбнулась Ирина. — Знаю, что без злорадства.

Внизу ее ждал Сергей, и они еще могут успеть встретить Новый Год вместе. Это будет ее худший год. И встретит она его в худшей компании на свете — с самой собой. Сомнения и метания не покидали ее ни на секунду, тревожными гудками умоляя не совершать такой ошибки.

— Я… отдам завещание отца Сереже. Он сможет справиться с компанией, — неловко сказала она, так как уходить не хотелось.

— Верю в него.

— Ну, я пойду, да?

Он кивнул. Слов для нее не было. Достаточно уже наговорился. Все равно, его слова – что горох о стену. Так зачем тратить силы? Открывать рот, произносить звуки, артикулировать только для того, чтобы она в очередной раз закрыла уши?

За Вересовой захлопнулась дверь. Они так и стояли с Собакой, смотря ей вслед. Раздался бой курантов. Новый год вступил в силу.

Часть 2

1

Судьба и впрямь жестока, поскольку даже в мелочах любит посыпать раны солью.

Джорджио Фалетти

Пламенеющее багряным закатом небо не переставало удивлять, меняя свою колоритную расцветку с каждым пройденным часом. И вот уже оно не алеет пролившейся кровью, а хлещет в окно серой обыденностью, напоминая о том, как долго и скучно может идти день и как мало в итоге люди сделают полезного за пройденные сутки.

Люди слеплены по такой технологии, что им вечно кажется, будто время играет против них. Его постоянно мало – оно улетучивается, стоит только глазом моргнуть. Но ведь находится же откуда-то время посидеть перед телевизором с глупой программой на экране или поплевать в потолок, философствуя о скоротечности времени? Но виновата не лень человека, никогда – только неумолимое время.

Так было и с ней: жизнь превратилась в трудноперевариваемое нечто, отчего неустанно мутило каждое утро. Работа без удовольствия — классика восьмидесяти процентов населения. Однако, испытав это на собственной шкуре, в восторг не приходишь.

— Джордан! — девушка умиленно воскликнула, когда белый котенок запрыгнул к ней на постель. — Я тоже тебя люблю, мой хороший.

Непослушный малыш что-то промяукал, скорее всего, выражая требование плотно поесть. Похоже, что это основное требование котов, цель их существования — поглощать все на своем пути и в как можно больших количествах.

— Ну сейчас, лапочка. Дай мне хоть проснуться.

Она потянулась, ощущая тяжесть в мышцах. Не ту, которую испытывают люди, занимающиеся до седьмого пота в спортзале. Нет-нет, это особый вид ломоты и тяжести во всем теле, о которых знают люди, ненавидящие проспаться по утрам. Усталость наполняла вены свинцовыми шариками вместо красных телец-эритроцитов. Руки тяжелеют, веки и вовсе не открываются. А о том, чтобы встать с постели и храбро встретить новый, ничего не обещающий день, и речи быть не может!

Однако сделать это нужно. Это «нужно» ставит крест на жизнях многих людей. Разве для того дана нам жизнь, чтобы подчинять ее только тому, что нужно сделать? И кто вообще придумывает правила этой большой, нечестной игры?

— О нет, господи, фу! — вскрикнула она, когда пятка коснулась мокрой тапки. — Не-ет. Джордан, козел, как и все мужики!

Тапка разбухла под действием жидкости, которой котенок обильно одарил обувь, но характерного запаха не издавал. Коварные котята! Можно даже и не догадаться, что они сделали свои нечистые дела.

Каждое утро начинается с одного и того же вступительного акта пьесы — с неприятности. Сработал вовремя будильник? Жди подлянки от кота. Нет от него новостей ни в тапках, ни в кроссовках, ни за диваном? Значит, кофе закончится.

— Никакого тебе корма, Джордан, пока не запомнишь, где находится туалет! И зачем ты мне нужен был за пять тысяч? Породистый! Точно так же и уличный мог нагадить мне в тапки.

Очищая обувь в раковине, она сдувала прядки с лица и проклинала наставший день. Снова школа, работа, дети и возвращение в одиночестве домой. Пути все одни, ведут в одно и то же место — туда, куда ты сам ни за что бы не пошел. Но если ты сам совершаешь ошибки, жизнь берет бразды правления в свои руки, делая тебя Фаэтоном в огненной колеснице Гелиоса.

— Конечно, я шучу. Иди сюда, — она подозвала котенка и налила ему молока в дополнение к куриному паштету от «Вискас».

Пора собираться! Еще один рабочий день – и впереди выходные. Стоит того, чтобы сегодня не сломаться, а оставить эту незавидную участь на субботу и воскресенье.

— Черт.

Банка из-под кофе дерзко показывала ей язык, улыбаясь жестяным дном. Она символизировала пустоту, которую каждый хотя бы раз в жизни чувствовал. Мы испиваем свою жизнь до дна, как кофе, слишком быстро, оставляя после себя лишь пустые банки. Безжизненные. Никому не нужные. Исчерпавшие себя так рано.

Пришлось лакомиться, если не сказать давиться, чаем «Золотой корень» бургундского цвета и совершенно безвкусного. Цвет — его единственное достоинство. Или это девушка настолько потеряла вкус к жизни, что любой напиток ощущается на языке всего лишь водой?

— Ничего страшного, — успокаивала она сама себя, ведь больше некому. — Тапки просохнут, сбрызну их лимонным соком, все с ними будет хорошо. И кофе куплю после работы. Все сносно.

Но как бы она ни утешала себя, ясно было одно: каждый день казался пыткой. Даже бежевые стены изливали на нее свое презрение. Скучная, бесполезная жизнь, ведущая к отупению и физическому разложению. Рутина убивает быстрее любого вируса или микроба. Она пожирает нутро души, выключает насос жизненных сил, оставляя только исступленную механику действий.

В маршрутке было негде встать. Утро. Москва. Улицы кишат людьми: они размножаются в чреве планеты со скоростью света. Машину тряхнуло на ухабе, и девушке пришлось посильнее вцепиться в поручень и несколько раз извиниться перед бабулей, недовольно зашипевшей на нее.

— И волосы свои собери! Нечего таскаться по автобусу с такими космами. Как проститутка, ей богу, — фыркнула пожилая женщина и отвернулась к окну.

Да у нее волосы всего-то до плеч! Во всем теле запузырилась ярость. Бабки ее бесят все больше с каждым проездом в метро или автобусе. Словно бы в людях специально заложено природой стареть и становиться глыбой шипящей ненависти и фыркающего раздражения. Вот и поверь после такого, что и эта бабка была когда-то молодой.

Осень грязными потоками луж разлилась под ногами и хлюпала, хлюпала, пачкая сзади брюки и туфли. Небо досадливо смотрело на шуршащих и копошащихся в своих земных делах людей, иногда выдавливая из себя пару редких слезинок, а то и целый водопад. Посмотрев на небо, девушка выдохнула: дождь сегодня минует ее. Она опустила голову и хотела перейти дорогу к школе, где работала. За секунду до того как она поставила ногу на «зебру», из-за поворота выскочил джип. Помойная жижа огромной лужи оказалась вся на ней.

— Смотри куда едешь, ублюдок! — завопила на всю улицу. Руки сжались в кулаки, а на глазах уже блестели капельки слез. — Смотри, черт бы тебя побрал!

Как ни странно, машина затормозила, и из нее вышла миловидной внешности блондинка. Одета она была в тоне «нюд», что совершенно не вязалось с окружающей обстановкой. Ей бы в таком наряде на неделю высокой моды в Париж! Осторожно ступая тонкими каблуками светлых кожаных туфель, девушка приблизилась к потерпевшей.

— Вы уж простите меня. Давайте я оплачу вам химчистку?

И голос у нее, точно отзвуки арфы, нежный, мелодичный, приятный на слух. Пусть катится в Преисподнюю со своей красотой, изумительным голосом и крутой тачкой!

— Спасибо, все в порядке. Будьте просто внимательнее. Сегодня это моя одежда, а завтра может быть человек.

Стряхнув с себя грязь, насколько это было возможно, и подобрав, словно упавшую на асфальт сумочку, свою гордость, она прошла дальше к школе.

— Еще раз извините!

Слова незнакомки не достигли ее сердца. Конечно, легко сказать «извините» такой богатой красотке. А у нее уже день наперекосяк. Пришлось задержаться у дверей школы и дать слезам просохнуть на глазах. Осталось только подводке не выдержать этих треволнений и потечь черными ручьями по щекам.

— Опаздываем! — крикнула ей директор.

—Знаю, Мария Петровна. Простите. Не день, а череда сплошных злоключений.

— Дети уже ждут тебя в кабинете. Но для начала хочу познакомить тебя с нашей новой ученицей.

Новенькая? Хм, группа же уже набрана. Она занималась с детьми рисованием и разными развивающими играми, что-то вроде подготовительной школы. Только это была частная школа, для детей обеспеченных родителей.

В комнату ввели малышку лет шести с роскошными белыми кудрями и зелеными глазами. Какая хорошенькая! Девочка заправила прядь волос за ухо, и перед девушкой предстал довольно массивный слуховой аппарат.

— Привет, — поздоровалась с ребенком она и присела на корточки перед малышкой. — Тебя как зовут?

— Света, — тихо, невнятно ответила девочка.

— А меня Ирина Анатольевна. Я буду твоей учительницей на какое-то время. Готова учиться и весело проводить время?

Она кивнула, и девочку отпустили в класс. Директор села за свой стол и, сняв очки, сложила их на столе.

— У Светы средняя степень потери слуха. Обойтись без слухового аппарата она не может, воспринимать чужую речь на фоновом шуме для нее проблематично. Речь плоская и невыразительная, интонация отсутствует.

— Почему она учится у нас, а не в специальной школе?

— Ее родители богатые люди и хотят, чтобы ребенок не чувствовал себя ущемленным или каким-то особенным, в плохом смысле этого слова. У нашей школы безупречная репутация – нам оказали доверие.

— Я поняла. Постараюсь сделать все, чтобы девочке было у нас комфортно.

Дети расселись все по своим местам, осталось найти место для Светы.

— Класс, у нас новенькая. Познакомьтесь со Светой Демьяновой.

Девочка совсем оробела, когда на нее уставились десять пар глаз. Группа из десяти человек была оптимальным количеством учеников для наиболее продуктивного занятия. Свету определили за первую парту, к сожалению, одну, так как число учеников до ее прихода было четным.

Во время занятия, когда дети рисовали свою семью, Ирина Анатольевна подсела к девочке, чтобы та не чувствовала себя одинокой.

— Это твоя мама? — показала на женщину, нарисованную желтым карандашом. — У нее правда такие красивые большие губы?

— Да, она самая красивая мама на свете.

— Конечно, милая. Мамы всегда самые лучшие.

«Если бы так, — пронеслось в ее голове. — Если бы все мамы были лучшими».

— А это твой папа?

— Да, только у него другая фамилия. И я скоро не буду Демьяновой, — поделилась ввиду детской открытости и наивности малышка.

— Но он любит тебя, ведь так?

— Очень. А еще он очень сильный. Вот такой, — девочка обхватила руками воздух, светясь от гордости за отца.

— Тогда и не важно, какая у него фамилия. Главное, чтобы он тебя любил, — сказала учительница и погладила девочку по голове, ощущая к ней расположение с первой минуты знакомства.

Семья — нечто гораздо большее, чем кровь и генетика. Красная жидкость в наших венах и сходные элементы ДНК не делают порой нас семьей с нашими ближайшими родственниками. Ненависть и антипатия разделяют людей, несмотря на все громкие заявления генов. Преданность, любовь и забота так часто связывают совершенно незнакомых ранее людей теснее и крепче, чем сходные черты лица.

***

В ресторане играла тихая музыка. Мягкий дневной свет отбрасывал блики на пастельную обивку стульев и столы из светлого дерева. Сырая атмосфера улицы сюда не проникала, если только с пением ветра, когда открывается и закрывается дверь.

— Дорогой, прости ради бога за опоздание! — девушка подбежала к нужному столику, устраивая чечетку каблуками. — Случайно окатила прохожую из лужи.

— Ничего серьезного? Сама не пострадала?

Она села на мягчайший стул, который, как ей почудилось, принял форму ее тела. Рестораны класса «люкс» — это нечто! До сих пор было непривычно в таких появляться.

— Я-то? Не смеши. Меня ничто не возьмет, я дубовая. Жаль только одежду той девушки.

— Отстирает. Это всего лишь одежда.

— Да, но мне надо быть аккуратней. В следующий раз могу сбить человека, а это...

— Тише, котенок. Успокойся, все уже позади, и все живы, — сказал мужчина и поцеловал пальчики девушки, успокаивая ее.

— Никогда не имела даже машины, поэтому привыкнуть к этому джипу будет сложно, — нервная улыбка тронула ее губы, но его глаза переливались умиротворяющими океанами во всех отражающих поверхностях.

— Привыкай. Теперь все будет по-другому. Нет, не так, — он сделал паузу, — все уже стало иначе.

Их руки были сплетены, образуя узор крепкого союза любви и верности друг другу. Такие гнездышки из двух любящих ладоней мечтает свить каждый из нас. Увы, стойкости хватает не всем, поэтому зачастую можно увидеть совсем не гнездышки на улицах, а развалившиеся, трещащие по швам, хлипкие хибарки — временное пристанище фальшивых чувств.

— С тобой я почти и не помню, как было «до».

Очутиться бы сейчас в другом месте, где нет стольких людей! Прижаться к нему, к его теплой груди, в которой бьется гигантское сердце. Бьется за троих. Оглядываясь назад, имея за спиной слишком тяжелый багаж из ошибок и проступков, оттянувший плечи, она могла с уверенностью сказать, что настоящий мужчина не тот, который имеет много денег, а тот, который имеет много места в своем сердце. Наверное, так можно сказать и про человека в общем. Не имей сто рублей, а всего лишь одно большое сердце.

— А где, кстати, твой друг? — только сейчас вспомнила, зачем пришла сюда.

— Пашка не придет. Зараза, вечно так поступает. Ну ничего, так даже лучше — устроим романтический обед.

— Романтический обед? Да ты заделался последователем Шекспира!

В этот момент к их столику подошел официант с легкими закусками и шампанским. Такая и есть жизнь женщины с настоящим мужчиной – праздник. Игристый, перламутровый, упоительный, сказочный. Ее переполняла нежность к этому человеку, вытекала из пор, заражала воздух вокруг. Не придумали еще поэты слов, чтобы описать любовь. Любые слова ничтожны перед могуществом любви.

— За судьбу? — предложил тост мужчина и, расценив счастливую улыбку на губах спутницы за согласие, чокнулся с ней бокалами.

Судьба — штука своенравная. Порой приходит к тебе голая, в неприметной одежде, не сияя огнями и не трубя фанфарами. Порой ее трудно узнать: так хорошо она себя гримирует. Но она всегда приходит к тебе в тот момент, когда ты готов принять ее. Останется только не побояться поцеловать жабу, чтобы перед тобой предстала принцесса.

— Ты моя судьба, и другой мне не надо! — нараспев сказала девушка и потянулась к нему за поцелуем.

— Бесстыдница.

— И пусть смотрят. И завидуют.

Когда ты счастлив, хочется взять громкоговоритель и кричать, нет, орать, срывая глотку, о своем счастье. Но не для того, чтобы похвастаться, вовсе нет. Ведь счастьем нужно делиться, рассыпать его конфетти в воздухе, открывать его, точно бутылку шампанского, для всех. Счастье для тебя одного никогда не будет значить так много, как счастье для всех.

— Наши планы на театр не меняются? Идем на кукольное представление?

— Конечно. Она только про это и говорит! Спасибо тебе за... ты знаешь за что.

Щеки девушки вспыхнули, словно головка спички, и тут же потухли. Пальцы крепче сжали его широкую ладонь. С ним ее жизнь никогда не станет прежней, не вернется к тому кошмарному состоянию, в котором он подобрал ее и выходил, точно котенка. Дал приют в своей безграничной душе двум несчастным созданиям.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Ксюша, — голос мужчины, словно кружевная, ажурная вьюга, потрепал ее волосы, прошелся в ласковых касаниях по шее и подарил невесомый поцелуй в щеку. — И мне не нужна твоя пожизненная благодарность. Не она была моей целью.

— Я знаю, милый. Все знаю. И за это я тебе признательна тоже — за то, что ты не требуешь моей благодарности.

***

— Как прошел учебный день, Светочка? — поинтересовалась девушка, помогая девочке застегнуть куртку и надеть шапку поверх аппарата на ухе. — Понравилось у нас?

— Очень, Ирина Анатольевна.

Такая маленькая девчушка, но уже знает, что представляет собой несправедливость. Жизнь, словно разверзшаяся на две части земля. Одни остаются на светлой стороне, в безопасности и достатке, а другие... другие влачат жалкое существование на обратной, темной стороне. Ее сердце грело знание того, что у малышки есть любящие родители.

— Вон мой папа! — пальчик малышки показывал в окно на белую «мазду». — И мама с ним.

Точно обеспеченные родители. Женщина кажется ей знакомой...

— Добрый день, — раздался из дверей женский голос, и все взоры устремились на его обладательницу. — А мы с вами уже виделись, увы, при не самых приятных обстоятельствах. Еще раз приношу вам свои извинения.

— Ничего страшного, все уже высохло, — с трудом выговорила она, узнавая в девушке ту сучку, облившую ее грязью из лужи.

— Вы Светочкина учительница?

— Да, Ирина Анатольевна Вересова.

— Оксана Демьянова, можно на «ты».

Девушки пожали друг другу руки, и напряжение между ними спало. В самом деле, лужа не такой уж и веский повод для ненависти и обид.

— А это мой будущий муж, Иван Волков.

Голова Вересовой слишком резко крутанулась в сторону вошедшего мужчины, желая убедиться, что она не увидит того самого Волкова. В глазах замигали пятна всех цветов, она была вынуждена проморгаться.

— Папа! — малышка кинулась к нему на руки.

«У ее папы другая фамилия», — ее осенило только сейчас, кого девочка называла своим отцом.

— Ира? — Волков был поражен не меньше ее, но ему не пристало выказывать бурные эмоции при своей семье от встречи с бывшей девушкой. — Ксюша, Света, это моя давняя знакомая, с которой мы не виделись три года.

Все еще раз познакомились, только уже в более неформальном стиле. Так казалось Оксане. Для Вересовой же никакой легкости и в помине не было в этом знакомстве.

— Ну, мы в театр собираемся. Времени болтать "за жизнь" нет. До встречи... как-нибудь, — открестился от общения с ней Иван и, подняв девочку на руки, вышел из здания школы.

Волчара... Глаза Ирины были прикованы к двери, из которой он только что вышел. С чужим ребенком на руках.

«Со своей дочерью», — поправила она себя.

2

Каждый убежден, что другие ошибаются, когда судят о нем и что он не ошибается, когда судит о других.

Моруа Андре

Чайник закипел, оповещая об этом свою хозяйку противным свистом. Или это ей свист казался противным? В последнее время даже малейший писк или неназойливое жужжание (да любой на свете звук) могли вывести ее нервную систему из строя. А была ли она вообще в строю?

Можно ли назвать полностью одинокого, оставленного гнить в паутине своих ошибок и прегрешений человека нормальным? Общество отворачивается от таких людей. Оно видит, чует их непригодность. Другим людям достаточно и взгляда, чтобы осознать, что с тобой не все в порядке. Но как все может быть в порядке, если все твои собеседники отныне лишь скучные, дотошные, совершенно невоспитанные стены? Так и лезут во все щели со своими нравоучениями.

Девушка вздохнула, оглядываясь вокруг себя. Она сама все потеряла. Рука коснулась собственного отражения в зеркале. В чистом, отполированном, натертом до рекламного блеска зеркале. Так одинокие люди, которым нечем больше заняться, проводят время: натирают зеркала до безукоризненной чистоты. Бытовая рутина заменяет праздники и любые увеселительные мероприятия. И самое печальное, что каждый сам волен решать: закопать себя в яму опустошенности и покинутости всеми или же быть сильнее страха и слабостей.

— Привет, кофе. А еще говорят, что «Нескафе» дарует заряд бодрости, — уныло сказала Ирина, насыпая растворимый кофе в кружку.

Ветер ударил своим кулачищем прямо в окно, предвещая надвигающуюся грозу. Порывы его усиливаются с каждой минутой, гонят рябь по серым, таким же унылым лужам, срывают листья с деревьев. Погода напоминает густую серую гуашь, когда чья-то неумелая рука делает мазки, разбрызгивая грязь и дождь по полотну города.

Это уже не первая осень, которая наполнена безнадежной болью и безраздельным властвованием сожаления. Траурная вуаль была накинута на ее жизнь, плечи покрывала черная накидка, а веки слиплись от слез. Что ж, погода рано или поздно изменит свое настроение с ля-минора на до-мажор. После дождя всегда выходит солнце. Испокон веков так было, и так всегда будет. А значит, сейчас самое время привести себя в порядок.

Когда она потянулась за косметичкой, которая больше не пестрела брендами и эксклюзивной профессиональной косметикой, в дверь постучали. Сердце на секунду учащенно забилось от засилья глупых мыслей в голове, но это оказалась всего лишь Любка — соседка.

— Привет, подруга. Не одолжишь соли? — спросила женщина и, не дожидаясь ответа, прошла внутрь. — Может, по чайку?

Вересову всегда удивляла подобная бесцеремонность соседки. Бесцеремонность — это о людях. Главная их черта. Они владеют лишь двумя техниками существования друг с другом в этом мире. Либо мы живем, руководствуясь постулатами политики невмешательства, не считая нужным принимать участие в жизни других людей. Эгоизм правит бал. Либо применяем жестокую политику вторжения, действительно веря в то, что наша агрессивная забота кому-то нужна. Беспардонность берет в руки дирижерские палочки.

— Я уже позавтракала, а тебе чаю налью. Вот соль.

— К черту эту соль! Задолбал он меня, понимаешь? Сил моих больше нет – с этим упырем жить! — воскликнула Любка. — Вот он где у меня, кровопийца, — провела указательным пальцем по шее.

— Ты о ком? — без особого интереса спросила Ирина, мечтая отделаться от очередного дурацкого разговора.

— О Витьке, о ком еще. А сто грамм не найдется?

Девушка отрицательно мотнула головой. Больше в ее доме спиртное не найдется. Никогда.

— Жаль. Такая молодая девка, а нет даже коньяка?

— Я не пью.

— Антибиотики? — понимающе хмыкнула женщина.

— Нет.

Люба окинула ее подозрительным взглядом, удивляясь, что у девчонки ее возраста нет бутылочки. Так не бывает!

— А с подружками запить раздражение на этих козлов? Посидеть девочками, так сказать?

— Я не употребляю спиртное, и точка. Может, закроем эту тему? Я, честно говоря, немного занята.

Недовольство начало щекотать Вересовой ноздри, словно пары этого пресловутого алкоголя. Невозможно оставаться в здравом рассудке в окружении людей, вечно засовывающих свой нос в самую гущу твоих личных дел и выворачивающих там все вверх дном. Когда же люди, черт бы их побрал, поймут, что у каждого человека есть зона неприкосновенности под названием «личная жизнь»?!

— И чем таким ты занята? Явно не работаешь. Мать, от тебя мужик случайно не ушел?

Ирину как обухом по голове ударило. В этой провинциальной, если не сказать сельской женщине, любящей выпить и похаять своего мужа, проснулся ясновидящий? Или все без труда читают ее, точно дешевый романчик о любви или бульварный журнальчик? Наверное, у нее на лице идет бегущая строка «Неудачница».

— С чего ты это взяла?

— На лицо свое посмотри.

Видимо, действительно написано. Девушка достала зеркальце и осмотрела себя со всех сторон.

— Круги под глазами, как у этой... у панды. Не знаю, зачем придумывают такие сравнения. У моей тетки из Подмосковья такие же, когда с дядькой подерется. И лицо какое-то землистого цвета, осунувшееся. Спишь мало, точно говорю.

Соседка занялась чаем, заодно приканчивая запасы печенья. А Ирина тем временем внимательно смотрела на свое лицо, не узнавая его. Оно стало таким острым, как стрелки на отутюженных брюках. Морщинки заострились и стали ярче, так и крича: дотронься до них — и порежешься. Глаза впали, очерченные фиолетово-синими полукружьями. Кожа под глазами истончилась от недосыпа и слез. И губы потеряли свою прежнюю сочность и припухлость. Она вся потеряла что-то очень важное от себя прежней. Возможно, душу.

— Просто в жизни не самая светлая полоса.

— У всех у нас эта полоса одного цвета — черного, — с набитым ртом выговорила Любка. — Что делать? Жизнь такая.

Кажется, ее не очень-то заботили все эти жизненные полосы. Лишь бы была возможность посплетничать. Обычная жизнь обычного среднестатистического человека: устремления в никуда, задыхающиеся амбиции, пустота. Иметь так много жизни в своем распоряжении и сделать так мало: оставить после себя еле заметный след, который будет занесен первым же попутным ветерком. Большинство так и вовсе никогда не поймет, зачем живет.

— Мы сами, Люба, выбираем цвет своей жизни. Если он черный, значит, проблема в нас.

— Да конечно! Еще чего. Этот придурок мне мозг выносит каждый день, а я виновница того, что в жизни черная полоса? Это все он! Нищеброд несчастный, алкоголик.

— Зачем ты вышла за него замуж? Зачем родила ему двоих детей?

Господи, зачем мы все делаем какую-то дрянь, а потом сетуем на свое скудоумие и свою ограниченность? То, что каждый получает на выходе в своей жизни — только его собственная заслуга. Его силы воли, мужества и смелости. Или же его узколобия и недалекости. Выбор в руках каждого из нас: можно смять его, как ненужную бумажку, и запустить в урну, а можно написать на этом клочке целую историю счастья и любви. Ведь дело не в размере листа и не в качестве чернил, а только в твоей решимости и готовности к переменам.

— Черт уже разберет. Порывалась ведь уйти от него кучу лет назад, а так и зависла в этом болоте. Теперь эти оболтусы подрастают, его копии. Чего я заходила-то. — Она подняла глаза от чашки с чаем, и Ирина увидела в них то, что видит каждый раз в своих — петлю, виселицу, эшафот, приговор. — Нажрался вчера, урод, с дружками. А сегодня соли в борще мало, и дома закончилась. Разорался на весь дом!

— Сочувствую, — все, что смогла выдавить из себя Вересова.

— Уже поздно сочувствовать. Слишком поздно. Потопаю я к этому монстру. Соль верну позже.

— Можешь не возвращать, — простила ей этот невеликий долг Вересова и закрыла дверь. — Соль я могу купить и сама.

Теперь у нее нет никого, кроме Джордана. Поэтому денег на соль много. Соль и зеркала — вот и все описание ее нынешней жизни. Котенок, словно прочитав ее мысли, прибежал из комнаты и потерся о ногу хозяйки.

«Кошка — самый ярый анархист», — подумалось Ирине, когда наполняла миску кота кормом.

Хемингуэй абсолютно прав. Приобщившись к жизни с котенком, она стала чувствовать себя иначе. Человек действительно пакостит и не прибирает за собой, в отличие от свободных и своеобычливых котов. Люди неизменно проигрывают в любых сравнениях с животными. Им еще учиться и учиться у котов. Пожалуй, стоит перечитать «По ком звонит колокол». Решив так, девушка принялась за сборы. Скоро выходить.

***

На улицах Арбата зацвели лужи, точно цветы в маковом поле. Хлюпанье и шлепанье обуви создавало неповторимую, встречающуюся только осенью мелодию. Творческим людям она навевала новые идеи, вдохновляла на передачу новых чувств.

Ирина устроилась с небольшим переносным холстом в довольно укромном местечке, не горя желанием быть увиденной полицией и выгнанной с этого места. Она получала удовольствие, рисуя тут, порой совершенно безвозмездно, в любую погоду.

Когда-то, кажется, в прошлой жизни, она и не представляла себя, сидящей среди обычных людей, спешащих по своим делам, в обычной одежде с самыми обычными помыслами в голове.

— Здравствуйте, — к ней подошел мальчишка лет десяти. Шапка сбилась набок, куртка и штаны заляпались грязью. — Можно у вас заказать портрет?

— Можно. Кого рисовать будем? Тебя?

Он кивнул, и девушка помогла ему правильно устроиться на стуле. Ребенок не мог усидеть спокойно, и в этом не было его вины. В нем она видела еще одну закономерность жизни. Все мы так суетимся, возимся на пустом месте, дергаемся. И в итоге картина всей нашей жизни выходит смазанной и нечеткой, разительно отличаясь от желаемого результата.

— Как тебя зовут, малыш? — спросила Ирина, смешивая краски и меняя кисти.

— Дима.

— Портрет для себя хочешь или в подарок?

— Маме подарить. Она болеет, — с некоторой запинкой ответил мальчик, — но я очень люблю ее.

— Все так и есть, Дима. Мы любим маму, несмотря ни на что. Мы должны ее любить. Ты молодец.

Сердце сжалось от тянущей, колющей, режущей боли одновременно. Когда болит душа, боль нельзя классифицировать. Она становится цельной, вбирает в себя все разновидности и понятия страданий. Боль срастается с тобой, становится неделимым единством.

Над головой начали сгущаться тучи, словно водоворот, что вот-вот втянет в себя людей с их заботами и делами. Она даже незримо ощущала капли дождя на лице. Так и хотелось закрыть глаза, подставив лицо под ливень. Больше ей нечего опасаться: дождь не смоет нарисованную дорогой косметикой маску, не испортит одежду из тончайшей, деликатной ткани. Дождь отныне не причинит ей вреда, ведь ее самой нет.

— А еще долго? — не мог усидеть ребенок, словно весь на шарнирах.

— Потерпи еще чуть-чуть. Ради мамы.

Мысли о матери всколыхнули в душе размышления о полосах жизни. Светлые ли полосы, темные ли они — все это наш собственный выбор. О чем бы ни заходил разговор, в чем бы человек ни винил судьбу, все в итоге сводится к выбору. Свет и мрак. Счастье и горе. Смех или слезы. За чем протянешь руку, то и получишь.

Как порой мы любим плакаться в жилетку подруги о том, какая судьба несправедливая и как мы устали топтаться на черной полосе. Но разве кто-нибудь может расстелить под нашими ногами мягчайший ковер или застелить землю опилками? Разве кому-нибудь дана такая власть, чтобы раскрашивать жизнь в зебру? Да. Человеку. Каждый волен в своей жизни творить или вытворять.

— Кажется, сейчас дождь пойдет. — Мальчик поднял голову к небу. — Может быть, даже ливень.

— Не волнуйся, осталось совсем немного.

Последние штрихи телесного и темно-коричневого для шапки, характерно сбившейся набекрень; капля лучезарно-синего для неба, чтобы показать лучик надежды и кусочек неяркого солнца, чтобы малыш всегда знал, что оно непременно появится. Даже после ливня.

— Ну держи, оценивай работу, — она повернула к нему холст, и в глазах мальчишки замерцали огоньки радости.

Затем за долю секунды его глаза потухли, словно бы огонь в них залили ледяной водой. Ирина не на шутку забеспокоилась. Ему не понравился портрет? Или ребенок думает о больной матери? Ни то, ни другое не было приятным для нее, но первый вариант был бы предпочтительнее.

— Простите, тетенька, — тихо произнес мальчуган, опустив глаза к сырой земле. — Я соврал вам.

— Мама у тебя не болеет? — укоризненно спросила она, уже имея желание отчитать сорванца за шутки с непростительными вещами.

— Болеет, — Дима расклеился окончательно, как подошва некачественных ботинок в такую погоду: с треском, жалобно, неожиданно. Слезы потекли по его перепачканным щекам, нос зашмыгал, и вот уже весь Арбат слушал эту грустную песню. — У меня нет денег, тетенька. Только эти, — он протянул ей в маленькой ладошке несколько монеток десяток. — Но я могу выполнять ваши поручения вместо денег.

Девушка горько усмехнулась, горечь так и смазывала ее губы кислым бальзамом. Бедный мальчик. Так на нее похож. Сеть трещинок покрыла ее сердце, все внутри зазвенело от жалости к ребенку. Она обняла его, крепко прижимая к себе, ощущая первые капли холодного дождя на лбу.

— Знаешь, Дима, я тоже много лгала в этой жизни, — ее шепот теплым дыханием коснулся щек мальчика. — И не бывает лжи во благо, хотя нам так часто порой кажется. Главное, чтобы рядом с нами всегда были люди, готовые простить нам нашу ложь.

— Вы простите меня?

— Мне тебя не за что прощать, мой хороший. — Ирина отпустила мальчика и завернула картину в бумагу, спасая ее от влажности. — Забирай и порадуй маму.

— Что я должен сделать взамен?

Она подумала с минуту; неприветливый дождь подгонял мысли, точно хилое суденышко по реке. Мальчишка выглядит не лучшим образом: грязный, промокший, шатается по улицам, возможно, не ел, готов выполнять любую работу взамен денег. К тому же мать болеет. Ему должно быть нелегко.

— Я тебе сейчас скажу адрес, а ты должен будешь прийти по этому адресу завтра в четыре часа. Сможешь?

Ребенок охотно согласился, испытывая симпатию к незнакомке, которая так с ним добра. Вересова продиктовала ему адрес, еще пару раз переспросила, чтобы убедиться, что он запомнил, и отпустила мальчишку. Смотря вслед ему, несущему картину, она помнила огоньки в этих детских глазах. Пусть всегда в глазах наших детей будут лучами сиять добро и радость, пусть никогда они не познают всей боли этого мира.

Она собирала принадлежности, натянув на голову капюшон, когда сзади раздались голоса.

— Как жаль, что вы уже собираетесь. Мы хотели заказать портрет, — вздохнула женщина.

— Дождь, — пожала плечами Ирина. — Приходите завтра в... Добрый день, — промямлила она, увидев за собой Волкова, стоящего под руку с Оксаной.

— Добрый, — неохотно поздоровался он, тоже не ожидавший встретиться с ней.

— Ирина, здравствуйте! — Оксана дружелюбно пожала ей руку, будучи действительно искренней. — Не знала, что вы тут рисуете.

— Балуюсь иногда.

— Должно быть, у вас много клиентов? Работы выставлены красивые.

— Это не для денег, — с некоторой заминкой ответила Вересова, избегая даже краем глаза смотреть на Ивана. — Для души.

Деньги, деньги. Кажется, в этом мире не осталось ничего, что бы не исчислялось деньгами. Наличность уже бежит впереди человека. За деньги продается любовь. Условные единицы скоро повесят свой ценник на небеса, устанавливая прейскурант на посещение рая.

Ей было не понаслышке знакомо тлетворное влияние денег на личность. Они разрушают изнутри, подгрызают твой стержень, завладевают всеми идеями. Девушка скривилась незаметно для собеседников и продолжила упаковывать кисти и краски. Жизнь достаточно воздала ей за эгоизм и алчность. Больше забирать было нечего.

— Давайте мы вас подвезем? — предложила Оксана.

— Милая, думаю, нам не по пути с Ириной Анатольевной, — сказал Волков, который не хотел, чтобы его не самое приятное прошлое хоть каким-то образом касалось светлого настоящего.

— Да-да, мне еще надо по делам заехать, — отмахнулась Вересова, и так не спавшая несколько дней подряд, видя когда-то своего Волчару чужим мужчиной.

— Ничего не хочу слушать. Заедем в ресторан, пообщаемся! А то мне до сих пор неловко за наше «грязное» знакомство.

Иван про себя вздохнул, зная о мягком характере Оксаны. Она будет чувствовать себя виноватой теперь до конца жизни. Но действовать ей наперекор он не хотел. Лишь бы только Ира не повела себя как обычно; с Оксаной он уже и забыл, что такое стыд за свою женщину.

***

Жизнь перевернулась с ног на голову и вверх тормашкам строила глумливые рожицы. Об этом Вересова думала, рассматривая содержимое меню. Когда-то цены с тремя нулями ее не пугали и не заставляли сжиматься до состояния точки, чувствовать себя никчемной. Все ее нынешнее существование сводилось к лозунгу: «А когда-то...»

— Ира, предлагаю перейти на «ты», все-таки мы ровесницы. — Оксана улыбнулась ей и закрыла меню. — Я буду легкий салат, и можно бокальчик белого вина. Вань, а ты что будешь?

Ему ни кусок, ни глоток в горло не лез.

— То же, что и ты, дорогая.

— Ирочка, тогда и тебе давай салатик?

Ирина согласилась; ей вообще было все равно, что есть, только бы эта встреча быстрее закончилась. Оксана ей нравилась, она не могла этого не признать. Приятная, жизнерадостная, искренняя девушка. Ни тени лукавства или подхалимства. Тот инцидент на дороге можно списать на козни судьбы.

— Ну и что вы сидите, точно истуканы? Три года не виделись! Неужели не о чем поговорить?

— Как мать и сестра поживают? — задал вопрос Иван, не зная, что еще можно спросить у своей бывшей девушки.

Он будет лицемером, если скажет, что его совсем не интересовала ее личная судьба. Как сложились отношения с Сергеем? И почему она тут, в таком непривычном для нее виде? Куда делись лоск и блеск, которыми бывший парень должен был одарить ее с ног до головы? Однако он обуздает свое любопытство и постарается выкинуть из головы прошлое. Как однажды Ира выкинула его из своей жизни.

— Я не знаю... Надеюсь, что у них все хорошо, — ответила Ирина, все больше смущаясь.

Ясно. Все же их дорожки с Оксаной Дмитриевной и Дариной разошлись... Чутье подсказывало Волкову, что в жизни Вересовых все совсем не так гладко, как было в прежние времена. Он не чувствовал злорадства или ехидства, никакой радости над поверженным врагом. Их семья никогда не была для него вражеской, это его они почему-то считали своим самым главным врагом.

— И я не вижу магазинов твоего отца. Куда подевались «Вересковые поля»?

— Ох, эти супермаркеты принадлежали твоему отцу? — в разговор встряла Оксана. — Я очень любила эту сеть!

— Да, принадлежали. Он умер несколько лет назад, а с ним... с ним и все остальное.

Ирина старалась дышать равномерно, не позволяя демонам вырваться наружу. Нужно быть спокойнее. Они говорят о каком-то там далеком прошлом, которое к ней не имеет никакого отношения.

Официант принес салаты и бутылку дорогого вина.

— Ванюш, разольешь дамам по бокальчику?

— Конечно, Ксюша. — Он наполнил ее бокал и потянулся к бокалу Ирины, но она вовремя накрыла его ладонью. — Ира?

— Не нужно. Я не пью.

— По бокальчику такого вина можно. Оно потрясающе. Или тебе нельзя?

Что-то в ней щелкнуло, буквально разорвался боевой снаряд. Как же надоели эти вечные вопросы! Почему нельзя просто понять с первого раза, что она не пьет?! Зачем лезть со своими расспросами?

— Мне все можно, но я не хочу, — на нервном выдохе процедила Вересова и встала. — Спасибо, Ксюш, за обед и прости, что он не состоялся.

Она убежала, даже не попрощавшись. Не надо никаких «до встреч» и «до свидания». Если понадобится, она сожжет мосты: бросит эту школу, уедет жить в Питер, но сбежит от них всех навсегда.

На улице Вересова обхватила себя руками; дождь и студеные порывы ветра избивали ее лицо своими колючками. Она глотала слезы и шлепала по лужам. Возле ресторана красовалась та самая «мазда». Девушка заплакала еще сильнее. Все, что было правдой вчера, сегодня стало искусной ложью. Она пыталась утопить своих демонов, но вот незадача — они умели плавать.

Мы сами вершим свои судьбы. Мы собственные Боги и Дьяволы. Наша религия в нас и не зависит от каких-либо мифических существ. Верить в хорошее или плохое, быть хорошим или плохим. Каждый имеет право на выбор, как и на ошибку. Лишь бы она не стала непоправимой.

3

У каждого святого есть прошлое. У каждого грешника есть будущее.

Уоррен Баффет

Мерцающей позолотой нового дня, новых свершений, мыслей и идей, это утро ворвалось в жизнь Волкова. Уходящее тепло сентября скупо проливалось на его лицо тонкими лучиками света, которым удавалось выбиться из-за штор. Мужчина потянулся и встал.

Даже в выходные он мало спит. Сон для слабаков. Отоспаться возможность будет и на том свете, а на этом неплохо было бы потрудиться. Ведь именно труд сделал из обезьяны человека. Человеком он стал, но этого было мало. Хотелось быть человеком достойным, просто людей сейчас и без него хватает.

Стройный силуэт Оксаны, словно прозрачная дымка, приятно дополнял спокойный интерьер их спальни. Нежно-розовый пеньюар из тончайшего шелка очень подходил к ее лицу, к ее румяным, точно земляника, щечкам. Такой он ее и видел: хрупкой ягодкой в терновнике. Но он вырвет терн голыми руками, если это понадобится.

— Вань, — спросонья сказала она, — ты куда?

В ее голосе слышатся нотки паники и страха. Девушка резко распахнула глаза, но не повернулась к нему, делая вид, что спит. Тревога и вечное ожидание подвоха стали ее личными спутниками, как Деймос и Фобос. Они вращались вокруг нее, точно стая черных воронов, притягиваемые страхом остаться одной, быть снова обманутой, вернуться назад и заново начать бег по кругу.

— Я на работу, Ксюша. А ты спи. — Он наклонился к ней и запечатлел на лбу кроткий поцелуй. — Не надо вставать, чтобы проводить меня.

Иван тихо вышел из спальни, и Оксана тоже встала. Ей было плохо. Жизнь — это вечная ходьба по спирали. Она снова и снова, из раза в раз возвращает тебя в этот ненавистный день сурка. Стоит только один раз оступиться, показать свою слабость — и жизнь непременно запомнит это, занесет в свою базу данных и будет каждый раз использовать против тебя.

«Жизнь — то же заседание суда. Все, что вы скажете без адвоката, может быть использовано против вас. Уж лучше тогда помалкивать», — думала она, в мягких, донельзя уютных ее пяточкам тапках спускаясь вниз.

— Ксюша! — голова Волкова высунулась из ванной. — Я же сказал, что не надо вставать.

— Какая же я тогда жена, если мой муж работает днями, а я даже чая не могу ему налить с утра? — прошептала она и поцеловала его, свежего, пахнущего пеной для бритья и легким мужским одеколоном.

Ваня никогда не выливал на себя эти ужасные, зловонные, ядовитые одеколоны советского производства. Боль разлилась в каждой клеточке ее тела, взрывая пласты самообладания, которыми она обложила очаг памяти, вечно тлеющий и никогда не остывающий. Тот одеколон с металлическим запахом, соленый, режущий, грубый, она запомнит навсегда. Этот запах олицетворяет ее прошлое.

Как удивительно может прошлое задерживаться в настоящем, ненавязчиво цепляться за любую ниточку, лишь бы остаться. Запахи, музыка, слова из кинофильмов — все это мостики в ад, проложенные нами. Порой заслышав только звук давно забытой песни, погребенной с былыми чувствами и печалями, ты будто бы снова там, в том времени, ты другой человек. И ты все помнишь и знаешь, но фантомные ощущения сильнее. Вещи — бесплатные машины времени, доступные каждому.

— Мужчина должен работать. Это не значит, что женщина должна чувствовать себя ему обязанной. Мы же сами выбираем, ради кого хотим вставать с утра пораньше и приходить домой после заката солнца. Меня никто не заставляет, — произнес он и вышел из ванной, обнимая девушку за талию, — но от чая рыцарь, так и быть, не откажется. А еще ты мне не жена.

— Мужики так обычно говорят, когда женщина начинает заявлять на них права. А я всего лишь чай предложила, ничего серьезного, — пошутила она и, смеясь, они дошли до кухни.

— Мы скоро это исправим. — Сильное тело Волкова касалось ее сзади, но в этом не было эротизма или каких-либо пошлых намеков. Только комфорт, размеренность, уют. — Так что можешь начинать уже задумываться о серьезном.

— Я подумаю над твоим предложением. Оно очень заманчиво. А пока завтрак? Дай мне десять минут, и сама Высоцкая позавидует твоей трапезе.

Иван улыбнулся, словно уже вкусил сладчайших плодов, и устроился за столом. Словами не передать, как он любил шум шкварчащих сковородок, бульканье закипающего чайника, тихое гудение холодильника, звонок таймера в духовке. Но самое главное, что вдохновляло его на подвиги, это женщина, которой подчинялся весь этот кухонный балаган. Путь к сердцу мужчины лежит не через желудок. Кто-то, озабоченный едой, придумал эту ерунду. Не так важно, что ты ешь, как то из чьих рук. Приласкают ли они тебя и приголубят, или же дадут пощечину наотмашь.

— Милая, это райский завтрак. Спасибо.

Перед ним были выставлены, словно напоказ гастрономических мод, свежие фрукты, каша, кофе, омлет. Черт возьми, к хорошему так легко привыкаешь!

— Ничего он не райский, самый обычный, земной. Приготовлен на плите BOSCH.

— Да разве имеет значение, на плите он сделан или на углях? Твои ручки придали еде такой изысканный вкус.

— Ой, Волков, с тобой все как обычно, — отмахнулась Оксана, но скрыть лоснящуюся счастьем улыбку было трудно. — Только и нахваливаешь меня. О тебе, наверное, мечтает каждая женщина планеты.

— Ой, сама ты как обычно, почти Волкова. Так и не научилась принимать комплименты, хотя ни один из них не передает твою красоту, как душевную, так и физическую, в полной мере.

— И как только я вытянула этот счастливый билет? — мечтательно вздохнула она и отщипнула виноградинку от грозди.— Ну точно, весь женский пол на меня ополчится.

— Поверь мне на слово, но нет. Каждому подавай что-то особенное, будут и те, кто от меня заворотит нос.

И сразу же в голове всплыло лицо Вересовой. Свалилась же ему на голову эта весточка из прошлого. Вот ей уж точно не поймешь, что надо. Похоже, Ира сама толком и не поняла этого, раз от ее прежней жизни остались лишь руины. Мужчина мысленно тряхнул головой, позволяя всем (до последней) мыслям о ней вывалиться из головы, точно мусору. Это дорожки, по которым он может зайти в тупик, от лукавого. Не думать о ней. Ничего не вспоминать. Не растирать пальцами поставленную точку в истории про них.

— Ну и дурочки. Вань, — Оксана обошла стол и обняла его сзади, — ты у меня такой хороший. Банально звучит, знаю, как из сериала какого-нибудь по «Первому», но это настолько правда, что аж голова кружится.

— Да, дорогая, иногда сериальные сюжеты впору применять в жизни. Я наелся, и как теперь работать? Спасибо за завтрак.

Волков собрал все необходимые вещи и направился к выходу. Оксана за ним.

— Почему ты решил лично участвовать в ремонте?

— Офисная волокита превратит меня в планктон. Не могу я сидеть в кресле весь день и только бумажки с места на место перекладывать.

— Хочешь дышать пылью и краской, слушать визг дрели и стук молотка, да? — покачала головой она, узнавая в этом Волкова, с которым когда-то при таких обстоятельствах и познакомилась.

— Ага. Это лучше, чем протирать задницу, сидя на месте. А у вас со Светой какие планы?

Дочь сегодня осталась дома, так как у нее поднялась небольшая температура. Осень – сейчас начнет косить без разбора с насморком, чиханием, кашлем.

— Думаю, мы сначала наведем порядок дома, потом решим, что будем готовить папочке на обед и... прогуляемся в игрушечный, может быть?

— Ты у меня святая. — Он поцеловал ее, обожая целовать чистую, «не заштукатуренную» кожу. — И, кстати, этот пеньюар — подарок богов.

Дверь за ним закрылась, и девушка прислонилась к стене. Запустила руки в волосы и вздохнула. Она святая. Вздор. Если только святоша. Для святой у нее слишком запятнанное прошлое. Никакой отбеливатель не берет.

Вернувшись в ванную, Оксана умылась. Отражение в зеркале не отпускало ее. Как и чувство неправильности происходящего. Это был ее неверный выбор, только ее, и она повесила эту удавку с утяжелением на шею Ване. Она согласилась позволить ему нести всю тяжесть ее жизни на своих плечах.

Видимо, это то, что мы так яро ищем в этой жизни. Заглядываем во все углы, отодвигаем пыльные диваны, вытрясаем мусор из шкафов столетней давности. Именно с этой целью мы бродим по людным улицам, посещаем светские мероприятия, сбиваемся в кучки по интересам — лишь бы найти то единственное плечо, которое без лишних слов и уговоров подставит себя под удар наших проблем и переживаний.

— Ксюша, Ксюша, такие мысли до добра не доведут, — пробормотала она и взяла в руки крем.

Рука зависла в воздухе. Стремительный хлопок, визг — и зеркало разлетается в крошки. Оседает на полу осколками ее трепета перед ним, боязни, заискивающего подчинения. А в ноздрях свербит этот чертов прожженный дешевый запах.

Девушка сильно потрясла головой, разбивая картинки подсознания на куски, возвращаясь в реальность. Пальцы коснулись стекла. Это другая реальность, в которой нет того враждебного одеколона, подобострастия, низменности. На запястьях мужчины кровь. Его правая кисть вся в крови. Еще один сомнамбулический кивок головы – и запястье растаяло.

— Господи, не дай ему вернуться в мое настоящее, — слезно молила Оксана, таращась на себя в зеркало.

Она знала, что он вернется. Ваня не сможет быть сильнее ее мозга и искалеченной души. Он не сможет быть могущественнее ее памяти и видений, преследующих ее по пятам, точно ищейки. Но она сама выбрала этот путь много лет назад, поэтому перекладывать вину сейчас не на кого.

— Мама, — тихо позвала ее дочь, появляясь в дверном проеме ванной.

— Светочка, ты так рано проснулась? — громко спросила она, зная, что ночью Света спит без слухового аппарата.

Оксана точным движением руки закрыла кран, словно душа свои воспоминания, и промокнула лицо полотенцем. Дочь рядом, а значит, она не имеет никакого морального права раскисать и растекаться липкими лужицами своего самобичевания под ногами дочери.

— Горло болит, — прохрипела девочка, выглядя бледной и нездоровой.

— Это все осень, Светуся, но ничего, мы победим любую простуду, правда?

Она подхватила дочь на руки и отнесла обратно в детскую. Маленькое худое тельце прижималось к ней так сильно, так тесно, что на глаза наворачивались слезы. Ее дочь плохо слышит с самого рождения. И только с появлением Вани забрезжила надежда хоть как-нибудь победить этот недуг. Во всем виновата она сама. Она дала жизнь этой крохе, получается, только она виновата в том, какую жизнь получил ее единственный ребенок.

Мы в ответе за тех, кому даем жизнь. Это наш собственный выбор, наше решение. Только мы отвечаем за своих детей, за их радость и их боль. Ни судьба, ни жизнь, ни высшие силы, которым вообще дела ни до кого нет, — только мы сами. И в наших руках возможность сделать жизнь наших детей сказкой, которую они днями вычитывают в книжках, или адом, какой не пожелаешь и врагу.

— Открывай ротик, моя хорошая, выпьем сироп.

— Сладкий.

— Конечно, — Оксана погладила ее по голове и укрыла одеялом. — Для моей Светочки только все самое вкусное.

— Ты плачешь, мама?

Голос дочери звучал слабо, словно еле пробивался в эфир сквозь множественные шумы и помехи. Девушка легла рядом с ней, притягивая ее к себе, и закрыла глаза. За внешним сиянием невозможно скрыть потухший блеск глаз, а она очень сильно устала. Улыбка спасает в какой-то степени, можно забыть о том, что тебя так сильно гложет, пока делишься с другими людьми с трудом собранной по закоулкам души радостью. Но маски неизменно спадают в полночь, тогда же и кареты превращаются в тыквы. От себя не сбежишь, какими хитрыми и извилистыми путями ни беги; себя не обманешь, каким бы искусным лжецом ты ни был.

— Нет, Светочка, с чего бы мне плакать? А ты спи, еще очень рано. Я папу провожала на работу, а все малышки должны еще спать.

— Я люблю папу, мам.

Глаза девочки быстро закрылись, и быстрокрылая птица — сон — накрыла ее своими уютными, теплыми крыльями. Оксана заплакала еще сильнее, не успевая глотать соленые слезы, чтобы Света не почувствовала на своих щеках влагу.

Какой же бог или кто другой, возомнивший себя кукловодом, имеющим власть издеваться над слабыми, награждает наших детей слепотой, глухотой и врожденными болезнями? Какой бог из этих сотен религий в ответе за страдания малюток, ни в чем еще даже не успевших провиниться? Какой же бог преждевременно выносит им приговор и помещает в тюрьму строгого режима, делая без вины виноватыми.

***

Небо на какое-то мгновение просветлело, словно бы устало нести это бремя из туч и гроз. Ирина выглянула в окно, пока дети заканчивали аппликации, и выдохнула. Неужели она сегодня доберется до дома в том же виде, в каком его покинула? А не со слипшимися от дождя волосами и запятнанными грязью штанинами? Не то чтобы она так не любила дождь...

Осень значит для нее очень многое, является сосудом великого множества чувств и событий. В прошлой жизни, которой уже никогда не появиться в ее настоящем, каждая осень была наполнена однообразными эмоциями от посещения разных стран мира. Никогда она не куковала в России под проливным дождем. Индия, Греция, Швеция. Многие люди только мечтают туда попасть хотя бы раз за свою жизнь, а для нее полет в любую из стран был сродни походу в продуктовый.

Потом появилась инвалидная коляска. Девушка зажмурилась, вспоминая о самом светлом времени своей жизни. Оно было именно тогда, когда ее ноги отказали и отмели всех лживых людей из ее жизни. Оставив только одного. Того, чье имя произносить даже мысленно было больно.

— Ирина Анатольевна, у меня отклеивается небо, — нарушил ход ее мыслей голос мальчика.

— На улице так часто льет дождь. Боюсь, настоящее небо скоро тоже отклеится. Давай помогу.

Ребенок рассмеялся, находя ее шутку про небо смешной, а Ирина смотрела на него и недоумевала, как же она решилась прийти работать в школу. И как до сих пор выдерживала эту каждодневную пытку. Смех детей, их голоса, милые личики... резали ее сотней мечей одновременно. Но ей нужна эта боль, чтобы снова не вернуться к алкоголю и чему похуже. Порой только боль и заставляет нас двигаться вперед, поддерживает на плаву.

— Так теперь проверяй. Держится? — спросила она, заканчивая клеить небо; видимо, клей испортился.

В этот момент громыхнуло, и с неба полился холодный душ. Дети покатились со смеху, наперебой шутя о том, что небо сейчас свалится с картинки.

— На сегодня все, шутники. Не забудьте дома сделать вторую картинку. Завтра устроим выставку.

Дети разошлись, а она сделала пару записей в журнале. Светы Демьяновой не было, и родители не звонили. Какая же судьба шутница. У нее пояс по черному юмору. Отправляет в нокаут одним взмахом своей тонкой, изящной ручки. Она любит сталкивать тебя с твоим прошлым в самых неожиданных местах, совершает настолько непредсказуемые ходы, что о том, чтобы избежать столкновения с самим собой, нечего и говорить.

Собрав вещи и закрыв класс, Ирина заглянула в учительскую и отправилась к выходу. А там ее уже ждал Дима, нервно переминаясь с ноги на ногу возле поста охраны.

— Ирина Анатольевна, сказал, что к вам, — оповестил ее Владимир Ильич, охранник.

— Да, это так. Спасибо. Промок? — она опустилась перед ним на корточки и застегнула до конца куртку, поправила шапку, по традиции оказавшуюся на боку.

— Нет, я привык.

— Буду отучать тебя от плохих привычек. Далеко живешь, Дима?

Мальчишка назвал свой адрес, и девушка нахмурилась. Пешком они не дойдут в такую погоду. Она вызвала такси и аккуратно усадила Диму туда, чтобы не испачкал все вокруг.

— Почему ты вечно такой грязный и мокрый? По лужам прыгаешь?

— Нет, просто гуляю.

— В дождь? — Он кивнул, будто бы закрываясь от нее с каждым словом. — А школа? Ты ходишь в школу?

— Нет.

Видя, что ребенок сейчас совсем отрежет все нити взаимопонимания, их связывающие, она притянула его ближе к себе и заставила посмотреть на себя.

— Выкладывай всю правду, пока мы едем. Почему не в школе?

— А зачем мне туда ходить?

— Чтобы потом найти хорошую работу и зарабатывать деньги...

— Моя мама скоро умрет, мне не нужна никакая школа, — дрожащим голосом выговорил он, и на глазах мальчика заблестели слезинки. — Без мамы и я скоро умру. Что толку от этой школы?

Рот девушки шокированно приоткрылся, но она сумела справиться с эмоциями. Такой маленький, а понимает, что представляет из себя смерть. Смерть — женщина жадная. Она забирает не только физическую оболочку самых дорогих людей, но и всасывает в себя все, что тебя окружает, если ты слаб, чтобы противостоять ей. Она будет опустошать твою жизнь до тех пор, пока не насытится или не получит сдачи. Чаще всего смерть отступает, оставив после себя сплошное одиночество и пустоту, которую невозможно заполнить.

— Не говори глупостей. Если будешь думать о хорошем, то все и будет хорошо. — Она стянула с него шапку и погладила по голове. — Обещай, что не станешь больше так говорить.

— Обещаю.

Жил Дима в маленькой однокомнатной квартирке, где в этой самой комнате и помещались они с мамой. Ирина осторожно вошла внутрь, не зная, как отреагирует его мать на вмешательство в их жизнь постороннего человека. Она не могла даже себе ответить на вопрос, зачем делала это. Зачем связалась с этим мальчиком, зачем полезла в чужую жизнь, зачем это милосердие. Вся правда в том, что люди слишком часто спрашивают себя: «Зачем?», вместо того чтобы действовать. Может, пора перестать прятаться за увиливающими вопросами и ответами, дабы только не шевелить пальцем, а начать оправдывать свое существование?

Стены были обшарпанными, в некоторых местах обои и вовсе слезли. Этакие рваные улыбки горести и нищеты. Обычное дело для обычных людей. Запах в квартире стоял затхлый, было очень душно. Это задыхается жизнь простого человека, у которого нет другого выхода, кроме как умереть, протащив обузу собственной жизни до самой смерти на своей шее.

— Дима, это ты? — хворый женский голос донесся из комнаты в коридор.

— Мамуля, я пришел не один. Это тетя Ира, это она нарисовала портрет для тебя.

На стене висел тот самый портрет. Ирина сделала вдох поглубже и подошла к кровати. У женщины явно был жар, наверное, ломота и боли. Но почему она здесь, а не в больнице?

— Извините, пожалуйста, если я мешаю вам, но я беспокоюсь за Диму. Он не ходит в школу, слоняется по улицам и, как я думаю, занимается всякой ерундой.

— Это моя вина, но я не могу его сейчас контролировать. Спасибо вам, девушка, я постараюсь следить за ним.

— Чем вы болеете? Почему не обратитесь в больницу? Ведь мальчик тоже может заболеть.

— Поэтому пусть лучше гуляет. — Женщина прокашлялась и положила на лоб руки. — Голова раскалывается, словно ее молотом бьют. Не знаю, что со мной, но напасть эта сразила неожиданно. Мы не местные и не прикреплены ни к одной больнице, а денег на лечение нет. За квартиру бы заплатить. Хотя уже скоро и платить за нее не смогу: не работаю.

Девушка отошла к окну и уставилась на дождь. Она уже пришла в эту квартиру. Значит, это было нужно? Иногда и впрямь судьба ведет нас куда-то, как слепых котят. Она еще может уйти и не брать на себя всю тяжесть положения этой семьи. Но ее ноги уже не смогут просто переступить порог этой квартиры. Совесть не сможет жить дальше этой невзрачной, тоскливой жизнью, оставив мальчика и его маму наедине с бедой. Да и чем ей еще заниматься?

Дождь резким порывом ударился в окно, словно хотел расшибиться насмерть. За свою грешную жизнь она заплатила сполна, отдала все, что имела и могла бы иметь. Однако у нее еще остался шанс на светлое будущее, несмотря на все, что было. Оно прошло, и нужно двигаться дальше.

— Я сейчас схожу в магазин и приготовлю вам еду. Повар из меня не самый лучший, но что-нибудь простое сделать смогу. Потом позвоню своей знакомой медсестре, возможно, она сможет помочь. Дима, а это тебе, — Ирина достала школьный набор для аппликации, — завтра покажешь мне все картинки отсюда. И надо решать вопрос со школой.

— Можно с вами в магазин пойти? — робко спросил мальчишка, давно уже не бывавший в магазине. А ларьков, в которых можно поглазеть на вкусности, нет.

— Дима! Ну как ты себя ведешь.

— Ничего страшного. Конечно, идем.

В супермаркете поблизости она оставила половину своей зарплаты, не удержавшись при виде голодного взгляда мальчика. На что ей эти деньги тратить? На одежду и косметику? Она и так дома сидит днями. Или на Арбате. Никого не волнует ее аутфит. Ирина фыркнула. Слово «аутфит» стало архаизмом в ее новой жизни. На еду себе и Джордану хватит денег.

— Смотри, это будильник. — Девушка поставила его на стол. — Я покажу тебе, как эту штуку заводить и выключать. Будешь сам вставать и ходить в школу. Завтра к вам зайду, посмотрим, что с уроками и прочим. Главное, появись в школе, хорошо?

Дима кивнул. Казалось, у него открылось второе дыхание. Надежда замерцала в конце этого темного и длинного тоннеля.

— А это мой номер. У тебя есть телефон? — Он показал ей старенький мобильник, но и этот сгодится.— Звони, как только что-то понадобится.

Приготовив мальчику еды и пообещав попытаться помочь матери, Ирина ушла. Правильно ли она поступает? Это так не похоже на все то, что она делала раньше. Точнее, не делала. Ничего она не делала. Все мы проживаем так свои жизни. Ищем постоянно оправдания, чтобы не уступить место старушке в автобусе, чтобы не накормить бездомного котенка... чтобы не быть человеком. Видимо, пришло время смести все жалкие оправдания и поступить так, как велит сердце.

Закутавшись теплее в шарф, девушка набрала номер, к которому мечтала бы никогда не прикасаться, не звонить, не знать его. Этот номер, точно послание из Преисподней. Придется выстоять в этой схватке с бесами.

— Алло, Таня?

— Ира?! Это ты?

— Да, я. В общем, тут такое дело...

— Опять кровотечение? Почему не в больнице? Бегом...

— Нет же! — раздраженно воскликнула Вересова и сдавила телефон со всей яростью, обезумевшими ветрами бушевавшей в ее душе. — Я звоню не по этому поводу. Со мной все в порядке. Мне нужна другая помощь. Можем встретиться?

— Если только завтра. Я сегодня дежурю.

— Подходит. Спасибо.

— Ира, — успела позвать ее девушка, пока та не отключилась. Сколько в этом голосе было заточено памяти о выгрызавшем ее нервы отчаянии, о пожиравшей плоть боли. Этот голос знал так много о ней. — С тобой точно все в порядке?

— Да, и не нужно больше об этом никогда не спрашивать.

Ирина отключилась, дыша часто и неровно, как будто поднялась на сотый этаж невидимого небоскреба. Этим небоскребом была ее жизнь. И спускаться всегда проще, чем подниматься. Упасть на самое дно всегда легче, чем прыгнуть вверх, набравшись смелости и решимости.

Наконец-то скоро уже будет дома. После этих нескольких часов она поняла, как скучала по дому. Пусть никогда вслух и не признавала эту квартирку своим домом, но другого у нее было. Лифт остановился на нужном этаже, и в душе разлилось предвкушение горячего чая, мяукающего Джордана и одиночества. Ее походной набор «счастливого» человека.

— Ира, добрый день, — встретил ее у двери Волков.

— Привет, — остолбенела она. — Какими судьбами?

Девушка повернулась к нему спиной и стала открывать дверь. Ох уж эти вспотевшие ладони! И он стоит за спиной. День сюрпризов, чтоб его.

— Привез твои художественные принадлежности. Ты забыла их тогда у нас в машине.

— Проходи, не стой на пороге.

Иван разулся и прошел в кухню, надеясь не задержаться здесь дольше, чем на пять вежливых минут.

— У тебя есть котенок? — поинтересовался он, встречая Джордана и беря его на руки. — Милаш.

От этого зрелища у нее кровь начала окисляться. Ее возможное счастливое прошлое, от которого она сбежала как дезертир, и настоящее, в которое она вложила все свое одиночество. Господи, сил нет никаких. Чтобы не сорваться, нужно успокоиться. Сигарета задымилась в руках Вересовой, она достала пепельницу.

— Ты куришь?!

— Да, меня больше не волнует мнение окружающих. Красиво это или нет, пусть разбираются с красотой своей жизни.

Она вовремя замолчала, хотя так и рвались слова: «Моя слишком уродлива».

— Почему Светы сегодня не было?

— Она болеет. Кашель.

— Осенью это частое явление.

Волков кивнул. Они ощущали себя чужими донельзя людьми: просто учительница и отец ученицы. Прошлого нет, и не было. Или каждый делал вид, что это так.

— Что с тобой произошло, Ира? — все-таки решил задать мучивший его вопрос.

— Ничего хорошего, как можешь видеть. Спасибо, что занес вещи. Нет лишних денег покупать новые.

Взгляд Ивана выражал крайнюю степень изумления. Слышать такое от Иры было, как минимум, непривычно. Молчание между ними говорило о том, что ему пора. Никто не хотел лезть в дебри истории. Она развела их по разным сторонам, пусть так и будет.

Когда Волков был у выхода, ею овладел неожиданный приступ искренности. Захотелось сказать именно ему эти слова. Ни стенам, ни котенку, ни подушке посреди ночи — ему.

— На улицах новой России можно было купить что угодно. Ящик израильских апельсинов, американский телевизор, женские ласки. Возможности повсюду – умей лишь копнуть и воспользоваться. Сметливые и талантливые пользовались. — Она сглотнула. — Теперь я знаю, о чем эти слова.

Вересова подтолкнула застывшего мужчину к выходу и закрыла дверь. Да, она помнила цитату из «Жатвы» наизусть. Порой авторы великолепных книг в точности отражают наши сокровенные мысли. Может, и правда люди не такие уж разные, как им хочется думать? И мучает их одно и то же. И жизнь им подкидывает одни и те же испытания. Просто нам самим удобнее думать, что мы невероятно далеки, чтобы не встречаться глазами, не принимать участия в чужой жизни. Люди сами строят между собой барьеры, которые не могут преодолеть. И виной всему страх быть непринятым или заваленным ответственностью за другого.

4

Если знаешь, где искать, то найдешь скелет в любом шкафу.

Чак Паланик «Бойцовский клуб»

Дождь устал затягивать свою нетленку, подпевая ветру и хмурым тучам. Бессолнечный, ненастный, словно хмельной от прошедших дождей день реял за окнами недорогого кафе в центре Москвы. Теперь только такие были ей по карману, но и в них выбираться хотелось все реже и реже.

Пристанища массового скопления людей стали для нее камерами пыток без окон и дверей. Людей слишком много вокруг, и кажется, что каждый из них так и норовит заглянуть в твою душу, докопаться тонкими иголками до правды, вытянуть ее из тебя просто так, забавы ради. Но каждый раз думая так, она забывала о самом главном: людям уже давно плевать друг на друга.

— Здравствуйте, вы уже выбрали, что будете заказывать? — к столику подошла молодая девушка-официантка.

Сделав заказ в виде легкого ланча, Ирина расслабленно откинулась на спинку стула. Осталось дождаться Таньку и выстоять встречу с ней. Она знает, что без боя этот разговор ей не дастся. Без боя с самой собой. Похоже, что мы первые, с кем нам приходится бороться каждый день и каждый час на пути к чему-то светлому и высокому в этой жизни. Человек свой первый и самый страшный враг.

За соседними столиками в основном располагалась молодежь. Себя к молодому поколению она уже давно не относила. И дело не в возрасте — в жизненном опыте. Порой жизнь делает из двадцатилетних сопляков матерых знатоков жизни, экспертов во всем, что касается ее темной стороны. Хочешь не хочешь, а курс жизненного обучения идет непрерывно и совершенно бесплатно. Если, конечно, не считать шрамов на память.

Телефоны в руках, планшеты, ноутбуки — и глаза обязательно вниз, впиваются в сенсорный экран, поглощают вредное излучение, пальцы бегают по невидимым кнопкам до ощущения усталости в кисти. Это двадцать первый век. Мы сидим друг от друга на расстоянии вытянутой руки, но рукам нет возможности соприкоснуться — они заняты высокими технологиями в компактных корпусах и стильных чехлах. Человеку отныне не нужны тюрьмы, он и так себя в них заточает ежечасно.

— Хэй, Иринка! — в кафе ворвалось весеннее солнышко Танькиных веснушек и желтого зонта. Девушки обнялись. — Ты сильно изменилась. Но в лучшую сторону.

— Ты это определила по внешнему виду? Не верь. Я волосы крашу, — улыбнулась Вересова, пытаясь понять, все же рада она видеть давнюю знакомую или нет.

— Цвет твоих волос не имеет значения. А вот блеск глаз — да. Он хотя бы чуть-чуть появился.

Вересова вздохнула и вернулась на свое место, наблюдая за тем, как целый хоровод цветов пронесся перед ее глазами. Лиловое кашемировое пальто с большими пуговицами цвета фуксии было дополнено тонким баклажановым шарфиком и пурпурным беретиком. Иногда так утомляет разбираться во всех цветах и оттенках. Приходится волей-неволей видеть мир цветным, а не черно-белым, как хотелось бы.

— Один твой лимонно-желтый зонт заставляет настроение подниматься, — произнесла Ирина, смотря на этот зонт, как на нечто дикое или диковинное.

В ее новом гардеробе преобладали в основном темные и холодные тона. Такой медный, густой желтый цвет вообще не водился среди ее одежды и аксессуаров. Зонты почти все черные или темно-синие, из головных уборов только обычная черная шапка на зиму, ремни, шарфы... Скука смертная.

Что уж тут говорить, бывает и так, что жизнь, выбрасывая нас на неизведанные берега, отнимает прежнее зрение, чтобы мы могли начать все с начала. Иначе говоря, делает нас дальтониками. Способность учиться видеть разные цвета после падения, как и мужество снова встать на ноги, зависит только от нас. От силы воли. От храбрости. От стойкости. Но не от мифического художника, который однажды расщедрившись, вернет весь спектр красок в нашу жизнь.

— Боже, эти потрясающие пирожные толкают меня на грех, — пробормотала Татьяна, втягивая носом аромат тирамису. — А еще чаек, и... грехопадения не избежать.

— Это ты о чем, грешница? — повела бровью Ирина.

Ей было смешно слышать о грехах и расплате за них от таких невинных миловидных девочек вроде Тани. Уж кто знал о грехах не меньше адских церберов, так это она сама.

— О своей фигуре. Видишь? — Она покрутилась перед подругой верхней частью туловища. — Это просто ужасно.

— Вопрос остался тот же: «Ты о чем?».

— О том, что я, выражаясь толерантно, толстушка. Кость широкая, — искренне рассмеялась девушка и принялась за пирожное. — На самом деле не могу отказаться от вкусной еды.

Вот у людей проблемы. Пара лишних килограммов. Ей бы так. У нее тоже есть пара-тройка лишних кило, только на душе. И почему нельзя так же сходить в какой-нибудь спортзал и скинуть с сердца всю боль и тоску? Прокачать его, как мышцы живота, высушить, не оставить ничего лишнего? Почему человек рожден емкостью, все в себя вбирающей, но очень редко отдающей назад?

— Перестань. Жизнь не вертится вокруг фигуры или еще чего-то там. Дураки те, кто живут глазами, а не сердцем. Глаза, как это ни парадоксально, слепы. Их обмануть проще простого.

— Ничего себе, — Татьяна отложила вилку и пристально посмотрела на так хорошо ей знакомую девушку, которая сейчас – она готова биться об заклад – делает все, чтобы не выдать себя. — Бесподобные слова. Особенно ценными их делает то, что произнесла их ты.

— Типа преступник наконец осознал свою вину? — усмехнулась Вересова.

— Не о вине и не о преступлении речь, а о тебе. Ты же не просто так сейчас выдала ширпотребную философскую фразочку, прочитанную в социальных сетях. Ты опираешься на выстраданные знания.

Лучше бы она не начинала стрелять философией, чтобы не давать поводов для гордости. Гордиться нечем. Ей точно. Ирина достала сигарету и зажгла ее под недоумевающий взгляд Татьяны.

— Это же не то, о чем я подумала...

— Не то. Просто сигареты. Можешь под микроскопом проверить.

— Что случилось? В твоей жизни появился нежелательный человек?

— Говоришь, как заядлый киллер. Хочешь убить его?

Ну и шуточки у нее. Про Ваню. Про Волчару. Девушка тяжело сглотнула и затянулась сильнее. Боже, всегда храни табачную индустрию на плаву. Было такое ощущение, будто она поднялась бегом на десятый этаж с больным сердцем и астмой и теперь захлебывалась в долгожданной воде. Жаль, никотиновым дымом не напьешься. Самообман. Мираж, который растает, как только яд испарится из мозга, и тот начнет вопить, прося еще и еще.

— Говорю как человек, который боится за тебя. Выкладывай всю правду до последней крошки, даже если она невкусная. Не только же пирожные мне сегодня есть.

— Нет, — отрезала Ирина.

— Ира...

— Нет, и точка. Больше никаких разговоров, никакой терапии. Ничего.

— Ассоциации с... — Татьяна вовремя замолчала, видя быстро меняющееся настроение подруги. — Как здоровье? Ты давно к нам не заходила.

— И никогда больше не зайду. Прости, ничего личного.

— Ты должна появляться на плановых обследованиях хотя бы иногда, чтобы не случилось...

Пальцы Вересовой сильно сдавили запястье девушки. Разжать бы пальцы. Злость душила, наступая ногой на горло. Зачем они все лезут со своей заботой к ней?! Чтобы услышать, как ей чихать на здоровье? Да пожалуйста.

— Мне плевать, и я сейчас выражаюсь максимально вежливо, на последствия и рецидивы. Мне больше это все ни к чему, незачем так яростно следить за здоровьем. Поэтому, если ты еще раз задашь вопрос, касающийся моего прошлого, я больше не обращусь к тебе за помощью.

— Я поняла. — Татьяне не было страшно. Ей было больно от того, что чувствовал небезразличный ей человек, отгородившийся километровыми стенами от внешнего мира. — Что с женщиной, ради которой ты мне позвонила?

— Не знаю. У нее температура и боли. Началось все внезапно. А еще у нее маленький сын, который уже пошел по наклонной из-за болезни матери.

— Сын? — ее взгляд многозначительно метнулся к Вересовой. Ирина уже начала недовольно вздыхать, когда она опередила ее: — Ладно, не суть. Что ты хочешь от меня? Я работаю в гинекологии.

— Ты же все равно понимаешь что-то в общей медицине. Посмотри ее, вдруг что поймешь.

— Хорошо. Сейчас пойдем?

— Да.

Девушки молча расплатились за обед и оделись. Ирину трясло от этого легкого касания к прошлому, словно к тоненькой ширме, отделяющей две комнаты. В ее случае обе темные. Прошлое таким и является: тонкой ширмой, сквозь которую всегда просвечиваются нелепые карикатуры и гримасы былых событий, отбрасывая тень на настоящее. Вся жизнь — это театр теней, и люди в нем марионетки.

— Ира, — неожиданно рука Татьяны накрыла ее руку, — ты лжешь. Все произошедшее не есть твое прошлое, это подлинное настоящее. Будь оно прошлым, ты бы открылась мне, тебе бы нечего было скрывать. Но ты несешь в душе эту ношу, удерживая ее на волоске от того, чтобы раздавить тебя. И ты понимаешь, что рано или поздно все стены будут снесены, и тебя затопит. Это вопрос времени.

Она толкнула дверь, позволяя капелькам уюта кафе просочиться на холодную улицу, и Вересова вышла за ней. Озябшая и подавленная.

***

В квартире Димы уютом и не пахло. Пахло сыростью, страхом, болью. Отопление, видимо, отключили за неуплату. Да и кому оно здесь нужно? У матери постоянный жар, а ребенок днями шатается по улицам.

От этой атмосферы древнего склепа у обеих девушек кожа покрылась мурашками. И такая жизнь скрывается за многими дверьми обычных квартир. Проходя мимо очередной двери, мы никогда не задумываемся о том, что за ней может умирать человек. Может голодать или страдать от жажды. Спасаться от холода. Но главное, чтобы за твоей собственной дверью было тепло и сытно. Остальное приложится.

— Дима, ты дома? — спросила Ирина, открывая дверь своим ключом.

— Он еще в школе. Скоро должен вернуться. Ира, это вы?

— Да, я, а со мной та самая медсестра, о которой я говорила.

Ничего не изменилось. Ни одна вещь не поменяла свою локацию. Жизнь в этом месте словно бы остановилась. Должно быть, это дико и страшно. Она всегда думала, что самое страшное уже видела, все ужасы мироздания приключились с ней, но... Но каково было этому мальчишке, чья жизнь только началась и должна была цвести, возвращаться каждый вечер в эту комнату и видеть мать в таком состоянии? Понял ли этот малыш, что нужно любить свою маму самой большой любовью на свете?

Мама — самое милое и родное сердцу слово. Не родина, не отец — мать. Сколько бы мы ни искали убежища для себя в этом мире, ни скитались по странам и городам, ни набивали кошельки и карманы деньгами — наш дом там, где живет мама. И каждый всегда мечтает вернуться в детство, где мама будет неизменно рядом, неизменно молодая и здоровая. Однако время заберет у любого из нас годы, красоту и здоровье. Нам не всегда будет двадцать, и кожа не всегда будет гладкой, ноги не всегда будут так резво бегать. Мама не всегда будет жить на этом свете. Тогда, может, стоит не скупиться на слова, ведь они ничего нам не стоят, и просто говорить ей хотя бы раз в день о своей любви?

— Ира, ты можешь пока заняться чем-нибудь. Я проведу осмотр.

Татьяна разложила медицинские принадлежности на столике, а Вересова вышла. На лестничной площадке открылись двери лифта, и через пару секунд дверь уже открыл Дима.

— Мама?

— Привет, непоседа. С мамой все хорошо, к ней пришел доктор. Раздевайся и проходи в кухню.

Руки сами вспомнили, как готовить. Казалось, эти навыки стали уже давно забытыми. Однако в памяти всплывали даже картинки из ее бывшего родного дома, где кухарка готовила невероятные блюда. По всей видимости, пришло время дать выход своему женскому началу, которое она так старательно подавляла.

Дима помыл руки и устроился за столом. Ему до сих пор не верилось, что незнакомая тетя уже второй раз пришла в его квартиру. И накормила его. И помогла маме. Столько добра он видел впервые за всю свою короткую жизнь.

— А я «пять» сегодня получил. Учительница даже не поверила, что я смог. Но я знал, что мама обрадуется, поэтому старался.

— Конечно, обрадуется. Твои победы сейчас для мамы самое лучшее лекарство. Вообще, Дима, победы детей для матерей всегда самое лучшее, что может дать им жизнь.

А она сама принесла своей семье поражение. Позорное. Сокрушительное. Скандальное. Наверное, поэтому мать так легко о ней забыла.

— По какому предмету «пятерку» получил?

— По истории. Вы думаете, это правда, что во время Второй мировой войны было убито почти тридцать миллионов человек?

— Да, это так, — с тяжелым сердцем ответила девушка.

— Хорошо, что сейчас войн нет, — ответил мальчишка и принялся за суп.

Ирина не стала говорить ему, что у войны нет конца. Пока жив человек, жива и она. Очаги конфликтов вспыхивают постоянно в разных точках мира. Все эти идеологии, доктрины, стремление разделить мир пунктирными границами и завладеть землями... И не важно, что вот такие же малыши гибнут под градом осколков от мин, сгорают заживо в домах и погибают под колесами танков. Когда одна влиятельная сволочь решает устроить бойню только ради собственных интересов, жизни детей превращаются в разменную монету.

— Ира, на минутку, — в дверях появилась Татьяна. Она вышла и приготовилась к не самым приятным новостям. — У женщины воспаление легких, уже начавшее переходить в запущенную стадию. Ей нужно срочно в больницу, пока есть шанс спасти ее.

— Как она получила его?

—Да кто ж знает. Возможно, иммунная система была ослаблена, а кто-то больной чихнул на нее. Это же лотерея. Не нужно ехать в Африку в самое опасное племя, можно неудачно прокатиться в метро. Я вколола ей жаропонижающее и болеутоляющее, но это все временные меры. Нужно в больницу на рентген и бронхоскопию, анализы и диагностику.

— На дому никак нельзя провести лечение?

— У меня есть знакомый интерн из пульмонологии, но, Ир, не будем обманываться. Чтобы не приблизить смерть женщины, нужно провести полное обследование и выписать правильные лекарства. И... в общем, Ир, лечение обойдется явно в круглую сумму.

— Ясно.

— Но выбор всегда есть. Ты можешь закрыть на все это глаза и уйти сейчас, все-таки эта семья не имеет к тебе никакого отношения. А можешь разориться на лечение. Решать тебе.

Пока подруга одевалась, Вересову одолевали навязчивые мысли: а выбор ли это? Бросить мать и ребенка на верную смерть. Чем тогда она лучше солдат Третьего рейха? Чем тогда ее душа отличается от прогнивших душ эсэсовцев? Почему люди всегда считают зло выбором? Закрой глаза, плюнь, перешагни, забудь. Это ведь твой выбор, ты имеешь на это право. Нашептывания Сатаны на ушко. И да, мы имеем право на зло, как и на добро. И только мы выбираем, а не святые духи или дьявольские прихвостни, куда поставить ногу: на черное или на белое.

— Я тебя поняла, я подумаю.

— Думай. Мой телефон у тебя есть, если что, звони.

Ирина вернулась в кухню и застала Диму за книжкой. Лучшее в мире зрелище. Сможет ли она распрощаться с этим славным мальчишкой? Сможет ли знать, что на земле есть квартира, где она оставила трупы? Но решиться на активные действия она пока не могла. Слишком это добро было велико, чтобы принять его. Для нее такое незнакомое, она такого никогда не делала. Не была доброй и всем помогающей.

— Держи. Это тебе на столовую и мелкие вкусности, — положила перед Димой немного денег. — Домашку сам сделаешь?

— Ага, там не сложно. А вы еще придете?

— Я... да, наверное, — неоднозначно ответила Вересова, пока еще не пришедшая к окончательному решению.

Рука мальчика дотронулась до ее руки. Дыхание перехватило, в грудной клетке ударила сломанным крылом птичка и затихла. Маленькие пальчики передавали ей невидимыми нитями тепло. Боль и наслаждение могут уживаться в раненой душе одновременно, и именно этот коктейль, вспарывающий на скорую руку зашитые раны, сейчас будоражил ее мозг.

— Я обязательно вернусь, — девушка обняла его, сдерживая слезинки. — Обязательно.

***

Мутный океан туч разинул пасть над детской площадкой, готовый излиться на нее дождем. Взбаламученное непогодой небо, мглистое от наступающего теперь раньше вечера, устало взирало на происходящее со своего места в этом театре.

— Светочка! — крикнула Оксана. — Возможно, дождь скоро пойдет. Готовься убегать домой.

Девочка кивнула и вернулась к другим детям в песочницу.

— Незачем ей убегать, я донесу до подъезда, — сказал Волков и прижал девушку к себе. — Ксюша, ты мне не нравишься в последнее время.

— Это как-то связано со свадьбой? — шутливо прищурилась она.

— Нет, ничто не может быть связано со свадьбой, кроме приготовлений к ней. Я о твоем состоянии. Или мне кажется, или что-то не так.

— Может, на погоду так реагирую? Вроде со мной все хорошо.

Лгать ему было непростительно, это как смотреть в свое отражение и строить самой себе саркастические гримасы. Хотелось бы притвориться, что ее поведение не больше, чем искусная аффектация, но ведь это не так. Складывалось впечатление, будто она в сговоре со своим подсознанием, все эти грязные инсинуации ее трусливой души не доведут до добра.

— Ты отвез Ирине ее вещи? — быстро сменила тему на, как ей казалось, менее опасную. — С ней все хорошо? За ее состояние я бы беспокоилась.

— Почему это?

— У нее явно какие-то проблемы с алкоголем, а такие проблемы не возникают на пустом месте. Да и вид у нее был усталый, изнуренный, несчастный, что ли.

Иван удрученно посмотрел на ехидную рожицу облаков и вздохнул. Говорить об Ире ему хотелось меньше всего сейчас. И когда бы то ни было вообще. Его волновали мысли о ней, нет смысла притворяться Иванушкой-дурачком. Он думал о ней, сначала как о своем прошлом, но с каждым прошедшим днем все больше как о настоящем.

— Скорее всего, она устала. С детьми нелегко работать. Насчет алкоголя я не в курсе, но не обязательно ее отказ выпить с нами означает проблемы вселенского масштаба. Плохое настроение было.

Он говорил о ней довольно сухо, словно бы и не имело это вовсе значения. Алкоголь, ее усталый вид, ее жизнь в целом. Но, черт бы все это побрал, имело! И Волков отдал бы все, чтобы это изменить. Чтобы не помнить о том Новом годе в компании Собаки и о своих вновь разбитых мечтах. Порой лучше не раскатывать губу слишком далеко — могут оттоптать.

— Ты видел ее квартиру? Как она живет?

— Хорошо, как обычный человек.

«Как обычный несчастливый человек», — добавил Иван про себя.

Одинокая, необустроенная квартира, котенок, сигареты, ноутбук. Лучших декораций для спектакля об одиночестве в современном мире не найдешь. Стены являются воплощением грусти, они не родные. Котенок всего-навсего бутафория, притворство, что в жизни есть смысл. Сигареты убивают нервы, хотя бы на время. И этого достаточно, когда о большем не попросишь. Ноутбук создает иллюзию общения и бьющей ключом жизни. Жаль только, что при вскрытии окажется, что душа такого человека пуста, как вакуум космоса.

— Ты так странно говоришь о ней, — Оксана посмотрела на него и заметила задумчивое выражение лица. — Вы же были друзьями?

— Дружили три года назад, потом она сбежала в самый Новый год, вдруг решив, что я не гожусь ей в друзья, — нехотя рассказал он, замаскировав правду в невинную ложь.

— Я не знала, Ванюш. Прости.

Девушка поцеловала его в щеку и прильнула к нему. Он стал ее каменной стеной между их теплым, счастливым домом и остальным миром. Остальной мир превратился в абсолютное ничто – он был ей не нужен. Но он ворвется в ее жизнь обратно. Не оставит ее в покое просто потому, что она ухватила свой кусочек счастья. Кому-то это может очень сильно не понравиться.

— Все в порядке. Я на нее не злюсь и не держу обид. Все-таки каждый имеет право выбирать друзей, правда?

В этом он точно ей не соврал. Обиды не было, злости тоже, желания отомстить – и подавно. Больно, когда тебе предпочитают других людей те, в кого ты верил, кого любил, но незаменимых нет. Его заменили. Значит, так ей было лучше.

Волков смотрел на играющую и смеющуюся Свету, уже почти выздоровевшую. У него есть эта малышка и Ксюша, которые стали его семьей, а он гадал, встретит ли мужчину в доме Иры или нет. Гадал, как отреагирует, если да. И будет ли рад, если нет. Сложно было сказать сейчас о его эмоциях: какие они, что из себя представляют. Совершенно неожиданно из размеренной и спокойной жизнь превратилась в клокочущую трясину, зовущую сделать к ней шаг.

Иван поднялся, почувствовав капли дождя на лице. Просвистел, подзывая к себе Собаку, и взял Свету на руки. Он и Собака остались, изменился весь мир вокруг них. Он улыбнулся им широкой улыбкой. И он будет последним ублюдком, если ударит свое счастье с размаху кулаком прямо в челюсть. Значит, не то что Ире, а даже мыслям о ней места в его жизни нет, и не будет.

5

Секрет двоих остается секретом, если один из них мертв.

Джон Ле Карре

Тихим перешептыванием крон ветер срывал стоны с поредевших деревьев. Они сбросили свою яркую листву слишком рано, словно подчиняясь невидимой силе, будто бы желая сказать: «Нам нечего стесняться!»

Думая о том, что ей тоже нечего стесняться в своей новой жизни, Ирина открыла дверь. Ветер носился по этажам как оголтелый, залетая в двери и окна, пробуждая сквозняк ото сна.

— Ну вот, — неуверенно сказала она, обводя свое безотрадное жилище рукой.

Такая маленькая квартирка… В ней даже Джордану будет мало места, когда он вырастет. Но разве имеет значение размер квартиры, когда ты одинок? Одиночество коварно, оно подменяет восприятие реальности на угодное ему. Огромный особняк? Уменьшит его до размера точки. Крохотная квартирка? Станет еще более жалкой. Ведь когда ты отшельник, пространство точно сжимается вокруг тебя, давя со всех сторон, осуществляя наглую интервенцию.

— У вас так… — Дима замялся, подыскивая правильное слово, — как у нас.

— Ты о чем?

Девушка провела мальчишку внутрь и закрыла дверь. Пальцы на секунду задержались на дверной ручке. Уже нельзя повернуть назад. Сделан решающий ход — и из игры не выйти.

— У вас тоже грустная квартира. Не знаю, — он пожал плечами, — будто темная и нерадостная.

— Ты так воспринимаешь свой дом? Как темный и грустный?

— Да, там всегда так было.

Вересова с болью посмотрела на ребенка. Ей уже скоро тридцать, а ему, наверное, лет одиннадцать. Но они оба считают свои дома мрачными и сиротливыми. Безнадежность знакома каждому: и молодому, и старому. Она не делает скидку на возраст, не предоставляет льготы. Вопрос лишь в том, кто виноват в твоем унынии? Ребенок не в ответе за жизнь, которую получает. А вот взрослые… Пожалуй, взрослые сами рушат то, что имеют.

— Давай сначала займемся чаем, а потом распаковыванием вещей? Как ты смотришь на это?

— Я за.

Дима робкими шагами, точно ступал по тонкому льду, прошел в кухню. Ей даже стало неловко за то, что она вытащила ребенка из мрака обратно во мрак. Что она может дать хоть кому-нибудь? Тот же кот только и делает, что ест да посматривает на нее равнодушно.

— Любишь какао? Я, оказывается, целую банку купила. Тут еще всякие печенья, хлопья, шоколадки, — говорила Ирина, разбирая пакет.

— А маму вылечат? — неожиданно задал вопрос напрямую Дима.

— Я не знаю наверняка, но верю, что да. Больница хорошая, и врачи тоже знают свое дело.

— Мама всегда говорила, что в этих клиниках люди выздоравливают как мухи. К чему бы она так говорила?

Общаться с ребенком было делом нелегким. Как объяснить ему, что это аллюзия на Гоголя? Как сказать о том, что наши врачи и правда зачастую только калечат, а не лечат?

— А ты как думаешь? Зачем ей так говорить?

— Даже не знаю, — мальчик подпер подбородок руками. — Папа умер вроде бы в больнице. Мама часто что-то бормотала себе под нос, когда ей становилось плохо, что их бы засадить, что это они оставили нас гнить в нищете.

В полнейшем шоке Вересова уставилась на кухонные предметы, находящиеся перед ней. Теперь все ясно. Понятно, почему они живут одни в таких условиях, почему нет денег на лечение в платной клинике. Рука дрогнула, и ложка с шоколадным порошком опрокинулась на стол.

— Я вам помогу! — Дима тут же соскочил с места.

Настоящий мужчина. И им нельзя родиться, нет таких генов, отвечающих за честь, за справедливость, за личностный стержень. Настоящим мужчиной можно лишь стать. Этот мальчик уже стал. И она видела в нем копию Вани Волкова — образца скопления наилучших черт человеческой души.

— Какао готово, закуску выбирай сам на столе. Бери побольше – заслужил, — улыбнулась девушка и, оставив его наедине со сладостями, ушла на балкон.

Холодный воздух ящерицами ползал под кожей, но пальцы твердо держали сигарету. Она конкретно к ним пристрастилась. Уже и дня не мыслила без дозы собственного яда. Кажется, вместе с никотином она вдыхает пары собственной былой алчности и низменности.

— Тетя Ира!

Мальчик появился у нее за спиной, и пришлось прятать сигарету, словно преступнице.

— Да, Дима. Что-то случилось?

— Я хотел сказать вам спасибо.

— Да пока не за что, мой хороший.

Ребенок подошел к ней ближе и стиснул ее в объятиях, чем привел девушку в еще большее недоумение и душевное волнение. Сигарета была расплющена в кулаке с такой силой и яростью, словно там находилась не она, а вся ее прошлая жизнь.

— Беги, а то какао остынет.

Когда Дима ушел, Вересова позволила себе всю полноту эмоций. Глубоко выдохнула и часто задышала, слыша неистовый стук сердца, будто бы оно бежало наперегонки с ее собственными мыслями. Кто будет быстрее: разум или сердце? Мозг понимал, что это просто детская искренняя благодарность, но вот сердце… Оно чуть не остановилось.

Ирина проморгалась, сбрасывая влажную пелену с глаз. Открыла окно и выкинула помятую сигарету. Достала всю пачку и повертела в руках.

— Вы тоже отправитесь в мусорку. Простите, подруги, но я порываю с вами все отношения.

Можно купить шикарные апартаменты с выходом на роскошные пейзажи Нью-Йорка, можно стать обладателем яхты, можно владеть всеми акциями мира. Но как же непередаваемо классно просто иметь человека, который обнимает тебя не за что-то, не в ожидании чего-то, а потому что любит тебя. Иметь в своей жизни человека, наполняющего ее таким долгожданным смыслом — бесценно.

Вернувшись в кухню, она застала Диму с пустой кружкой. Взгляд ребенка блуждал по пятнистому дну, словно выискивая там какую-то тайну. Но тайны никакой нет. Это просто доброта, которую не нужно дополнительно объяснять, писать к ней инструкции, искать подвох. Однако в наше время доброта настолько удивляет, даже шокирует, что поверить в нее так же сложно, как во встречу с НЛО.

— Ты можешь тут не сидеть. Все комнаты, то есть комната, в твоем распоряжении. Есть идеи, чем заняться? Если нет, то я предложу домашнюю работу на завтра.

— Хорошо, я прямо сейчас примусь.

— Мне нужно через полчаса уйти на работу. Ты справишься один тут?

Мальчик уверенно кивнул и ушел в комнату, таща за собой портфель. Ирина устало присела на стул и вздохнула. Как она на это решилась? Оплатила все анализы и обследования для его матери, приютила у себя Диму на время лечения… Господи, как она только решилась…

Это будет испытание для ее нервов похлеще любого стресса. Зато ее больше не мучили мысли о правильности сделанного выбора. Зачастую правильные решения буквально запрыгивают к нам в голову, как экстремалы-любители на товарные поезда. Они штурмуют нашу крепость нерешительности, разбивают по кирпичику наш эгоистический страх помощи другим людям. Правильное решение мы просто принимаем, и все тут. Никаких долгих разговоров и причитаний.

***

Факультативные занятия в школе, иными словами, кружки для ленивых родителей, стали также дополнительным заработком. Дети уже по большей части собрались в коридоре. Ирина быстро поднялась по ступенькам, чувствуя, что опаздывает. Задумалась на остановке и упустила нужную маршрутку.

— Дети, маршрутки ужасны, — сказала она, сдувая влажные прядки волос с лица и открывая дверь. — Учитесь сейчас хорошо, чтобы потом не ездить в таких автобусах.

— А вы плохо учились? — спросила Маша Драгунова.

Вересова усмехнулась. Есть что-то в детской наивности и любознательности. Но эта девочка права. Она действительно мало и плохо училась, когда было для этого время. А потом жизнь взяла учебу в свои руки и заставила выучить все нужные уроки. Так всегда: не хочешь учиться жить сам — тебя научат насильно.

— Я училась средне, были и тройки. Вы же старайтесь в школе получше моего. Договорились?

Дети разом кивнули, но она знала, что так не будет. Обязательно у кого-то из них жизнь пойдет наперекосяк, отыграется на ком-то из этих милых детей за свое настроение. Не будут их судьбы лучше. Каждому достанется по пинку от судьбы.

Класс разошелся по своим местам, Ирина стала вытаскивать нужные для занятия книги и тетради. Кто бы мог подумать, что она будет в выходные вкалывать в кружках или рисовать на Арбате. Вечно жизнь сводится к словам: «Кто бы мог подумать…»

— Наша тема сегодня: «Домашние животные».

Потянувшись в сумку за новой упаковкой мела, она нащупала телефон, который никогда обычно не клала на стол. Звук всегда выключен, чтобы не мешал уроку. Вересова сжала его в ладони и положила на стол. Теперь ей есть от кого ждать звонка. Да уж, в ее доме живет ребенок. Кто бы мог подумать…

Раздался стук в дверь, и через секунду показалась взъерошенная голова Оксаны Демьяновой.

— Господи, мы опоздали. Машина сломалась на полпути, вот мы и… — Она выдохнула, беря себя в руки, и пропустила вперед дочь. — Можно Свете тоже остаться на занятие?

— Конечно. Сегодня у нее как раз пара есть. Светочка, проходи к Игорю за третью парту.

Девочка почти на цыпочках прошла к нужной парте и тихо села. Вся она излучала робость и стеснение, некую боязнь мира и других людей. Заметив, что Оксана хочет ей что-то сказать, Ирина дала детям задание и вышла.

— Вы что-то хотели?

— Ты, — улыбнулась Оксана. — Давай на «ты».

Вересова кивнула и стала ждать продолжения разговора.

— Я хотела поговорить насчет Светы, если бы у тебя нашлась минутка.

— Найдется. Только детям дам задание.

Вернувшись в класс, она попросила детей нарисовать ферму их мечты. Уже будучи у выхода из класса, вспомнила про телефон и забрала его. Сейчас эта вещица являлась ее связью с самым дорогим, что у нее было. Чужой ребенок стал для нее так много значить. Уже и смешно даже повторять: «Кто бы мог подумать». Ирина вышла в коридор, оставив дверь в класс открытой, и присела на скамейку рядом с Оксаной.

Сидит с будущей женой Волчары. Кто бы… А, к черту ...

— Света еще маленькая, — начала Оксана, — но ведь много лет в запасе и не надо, чтобы понять, что мир может быть жесток?

— Точно не надо.

— Она довольно замкнутая, нерешительная. Я понимаю причины такого ее состояния, но оно меня беспокоит. Дети же именно в таком возрасте должны начинать познавать мир и общество, в котором живут.

— Я бы не сказала, что у девочки есть какие-то критические проблемы. Возможно, она стеснительна, но в новом коллективе всегда поначалу так. Дай ей время.

— У нее везде так. Она плохо слышит, поэтому осознает свое отличие от других детей.

Оксана вздохнула, и Вересовой послышалось столько неозвученной боли в этом вздохе, что она поежилась. Лицо Оксаны было изможденным, хотя после их первого знакомства Ирина ни за что бы не подумала, что невеста Волкова может быть несчастна. Как вообще с таким мужчиной можно быть уставшей и измотанной?

«Только если по ночам», — стрелой пронеслась в голове мысль и вонзилась прямо в мозг. Неловко поерзав на месте, застигнутая врасплох собственными крамольными мыслями, девушка успокоилась. Ваня уже женатый мужчина, у него есть ребенок. Обязательно родится и родной от Оксаны, а ей только и остались дымчатые воспоминания, которые уж и за правду никто не примет.

— Я бы хотела попросить присматривать на уроках за Светой. Возможно, как-то подбадривать ее, помогать ей адаптироваться.

— Безусловно. Об этом и просить не нужно, я так работаю со всеми детьми. Это и есть цель нашей школы — помочь детям вступить во взрослый мир.

Какой-то разговор у них холодный, точно бутылка дорогого шампанского. Лежит себе без дела холодная, а к ней боятся прикоснуться. Ирину мучило ощущение наличия такой темы, о которой ее собеседница не решается упомянуть. И, конечно же, этой темой может быть только Волков.

— Ваня рассказывал о том, что мы были знакомы когда-то? — помогла ей Ирина, чтобы уже расставить все точки над всеми имеющимися буквами.

— Да, — кажется, с неким облегчением ответила Оксана. — Ситуация не самая приятная. Думаю, он до сих пор что-то чувствует по этому поводу.

— Он говорил с тобой об этом?

Она удивилась, но потом вспомнила, что это в стиле Вани — быть честным всегда и везде. Этакий герой нового века. Должно быть, уже все обсудил со своей невестой, во всем покаялся и сказал, что сделал ошибку с выбором три года назад. Естественно, куда ей до Оксаны.

— Вскользь обмолвился о вашей дружбе и о том, что… что ты бросила его одного на Новый год. А потом ваша дружба прекратилась.

Вот это поворот. Вересова чуть не выдала себя с головой собственной реакцией, но успела вовремя поймать убегающую челюсть. Ну ничего себе, мир изменился. Если уж Волчара больше не герой, то страшно подумать, какие еще ее открытия могут ждать. Он – и не сказал правду? Так не бывает.

— К сожалению, я ошиблась в свое время. Друзьями нужно дорожить, а я позволила себе думать, что мне все сойдет с рук.

— Поэтому я и завела этот разговор. Мне кажется, все можно исправить. По крайней мере избавить Ваню от плохих чувств. Вам бы встретиться и пообщаться. Уверена, с ним диалог обязательно получится.

— Даже не знаю… Он должен решить сам. Мы не можем знать наверняка, нужно ли ему это. Может, лучше оставить меня в его прошлом, а не сталкивать нас лбами?

— Нет-нет, никто не говорит о столкновении. Просто разговор, чтобы облегчить душу. А уж если вы станете снова друзьями, как раньше, будет идеально!

Ирина посмотрела на открытую в класс дверь и представила ее дверью в ад. Ее словно манят сейчас сделать опасный шаг. Она пристально посмотрела на Оксану. Та может улыбаться, светиться от счастья и распевать райские мелодии в разгар дождливого дня, но рыбак рыбака видит издалека. И обе они потерпели собственное кораблекрушение.

— Давай начистоту, Ксюша. Зачем тебе это? К чему это излишнее добродушие?

— Разве оно…

— Да-да, оно излишнее. Я сомневаюсь, что Ване нужна встреча со мной. Ставлю все, что он мечтает меня никогда впредь не видеть. Ты зачем пытаешься быть вездесущим добром и позитивом?

Оксана перевела дыхание и решила быть откровенной. Какая, в конце концов, разница.

— У меня есть в этой жизни всего два желания, самых заветных желания: знать, что Света жива и здорова, что она счастлива и довольна своей жизнью, и видеть счастливым Ваню, потому что он как никто другой это заслужил.

Теперь все абсолютно точно ясно. Она не ошиблась. Они правда из одной тонущей лодки, только тонут по разным причинам. Но одно общее у них все же есть: одиночество. Иначе Оксана не стала бы тут сидеть и тратить время на пустые разговоры. Ей хочется с кем-то поговорить, на любую тему, о чем угодно. Иногда одиночество толкает нас в руки самых разных людей. Только бы нас услышали, поговорили с нами, сделали вид, что мы кому-то нужны.

И это желание сделать Ваню счастливым любой ценой, даже такой, которая больше навредит ему, нежели осчастливит. Видимо, она сама не в состоянии дать ему это.

— Ксюша, в моей жизни ничего не изменится от разговора с ним, а вот в его может, и очень многое. Взвесь все за и против, поговори с ним, чтобы действовать наверняка, а не вслепую.

— Хорошо. Спасибо тебе.

— Да мне не за что, — произнесла Ирина и, попрощавшись, направилась обратно к детям. — Уж точно не за что, — пробубнила себе под нос.

К концу урока она проверяла у детей рисунки и проводила викторину на оставшиеся в голове знания.

— Света, покажешь свой рисунок?

Девочка охотно показала ей ферму своей мечты. И на рисунке было все то же, что и у других детей, за исключением одной детали. Она единственная, кроме свиней и коров, нарисовала родителей. В ее идеальной ферме есть мама и папа.

— Сильно любишь папу?

— Очень. Папа Ваня самый лучший. Скоро они с мамой поженятся, и тогда у нас будет настоящая семья.

Ирина погладила ее по голове, чувствуя невообразимую гордость за Волкова. И пусть к этому чувству восхищения примешивалась боль, но это неважно. Он за такой короткий срок стал совершенно чужому ребенку отцом. Наверное, его маленький грешок в виде лжи об их истинных отношениях можно не задумываясь простить.

— У вас уже настоящая семья, Светочка.

Наконец-то и этот рабочий день закончился. Когда счастья в жизни нет, каждый день становится рабочим, утро — безрадостным, а вечер — усталым. Проводя взглядом отъезжающую машину Оксаны и Светы, Вересова неожиданно изменила свое мнение насчет поступка Вани.

— Это же не только твой секрет, Волчара, — сказала она пустоте, — это наш секрет.

А ей бы не хотелось нести крест лжи в своей душе.

***

В доме вовсю шла подготовка к «семейному дню». Это они с Ваней придумали специально для Светы, чтобы раскрасить ее жизнь радостью и любовью. Да и разве может быть семейный день лишним?

— Ксюша, мы не можем найти детское шампанское, — крикнул Волков из кухни. — Интересно, мама не решила сдать нас в полицию за спаивание маленьких детей?

— Это же детское, папа, — послышался смех дочери.

Оксана зажмурилась. Папа. Она оперлась руками о зеркало, оставляя на нем пятна. Папа… Да, он бы мог стать лучшим отцом и мужем. Но ему не повезло с выбором жены. В последнее время депрессия все чаще поднимала голову и вглядывалась в нее так, словно была бездной. Бездной ее подсознания.

И Свету она навязала Ване, а он полюбил ее. Он переживает за нее, он зарабатывает деньги для них, оплачивает все обследования и лечение. Она во всем виновата. Она!

— Мама, ты поможешь платье застегнуть? — в дверь постучала дочь.

— Правда, Ксюш, помоги ребенку. Сколько можно в ванной торчать? Или ты там под плиткой клад нашла, а с нами делиться не хочешь? — пошутил Иван, и Света снова прыснула от смеха.

«Я бы отдала вам все. Все, что имею», — мысленно ответила мужчине она и открыла дверь.

Света прошла внутрь, и Оксана помогла ей с нарядом и прической.

— Я так люблю семейные дни, мама. Во всей стране его празднуют?

— Нет, этот праздник папа придумал только для нас. И мы никому его не отдадим, он только для нашей семьи.

— Супер! Собственный праздник!

Девочка убежала к себе в комнату, а Оксана, еще раз проведя экспресс-дыхательную гимнастику, вышла к будущему мужу.

— Так что, клад там или просто засмотрелась на себя, красотку, в зеркало?

Он обнял ее и притянул в свои объятия.

— Ни то, ни другое, — прошептала девушка и оставила на его губах невесомый воздушный поцелуй.

— Пап, мам, смотрите! Учительница сказала обязательно вам показать!

Света принесла им тот самый рисунок с фермой. Волков шутливо дернул ее за косичку и похвалил за красивый рисунок. Конечно же, ему польстило свое изображение на этой картине. У него есть семья. Все, о чем он мечтал.

— Кстати, я разговаривала с Ирой, — произнесла Оксана, донося к праздничному столу оставшиеся угощения. — Похоже, она не очень хочет возобновления вашей дружбы.

— Что? — Иван был слишком резок в интонации, но не успел совладать с собой. — Зачем ты с ней вообще говорила?

— Она учительница Светы, если ты не забыл. А почему ты злишься? Сам говорил, что обиды нет, а реагируешь как ребенок. Так вы будете мириться или нет?

Каких же сил ему стоило не испортить праздник! Либо он разозлится, потому что вмешательство Оксаны в их отношения с Ирой ему не было нужно, либо расскажет ей правду — и точно все испортит.

И почему правда всегда все портит? Наверное, потому что люди слишком много лгут. Или, выражаясь политкорректно, умалчивают о чем-то.

— Не знаю пока. Оставь это, Ксюша. Не самая большая беда, которую нужно решать. Жизнь сама нас расставит на нужные ей шахматные позиции.

— Хорошо, Вань, я не буду лезть в твои отношения с другими людьми. Это разумно.

Он поцеловал ее в лоб, чтобы снять между ними напряжение. Оксана слабо улыбнулась ему, но все ее мысли о дружбе и ненависти тут же угасли, когда телефон известил о новом сообщении. Остались только о ненависти.

— Ваня, Света, мне нужно уехать. Вы же с папой справитесь со всей этой едой? — вымученно и совсем не смешно пошутила она.

— Куда ты, Ксюша? — Волков прищурился.

— К подруге нужно срочно заехать. Вы уж не обижайтесь на меня. Мы такие дни ведь можем всегда проводить, устроим еще.

Иван смотрел на то, как она быстро собралась и уже стояла у выхода. Он не идиот, хотя кто-то мог так думать. Он понимает, что с определенного момента в их семейной жизни начала образовываться трещина. Неужели это Ира что-то ей рассказала или дала намеки? Неужели она взяла на мушку их отношения? Трудно было в это поверить, но зная семейство Вересовых… Скорее всего, так все и есть.

— Ты к той же подруге, что и пару дней назад?

Вопрос Волкова заставил Оксану споткнуться. Она скажет ему часть правды.

— Да.

И на этом «да» все закончилось. Дверь захлопнулась, оставляя ее чудесное настоящее вдали от омерзительного прошлого.

6

Судьи всегда предпочитают осудить десять невинных, лишь бы не помиловать одного виновного.

Мэри Шелли «Франкенштейн, или новый Прометей»

Конец октября выдался на удивление теплым, но дождливым. Улица шелестела всплесками луж и характерным кваканьем ботинок по грязи. То и дело с неба срывались капли, сначала по одной-две, с каждой минутой наращивая темп, – и вот уже льет, точно в последний раз. Дождь шел рывками, словно у него было скверное настроение, и он никак не мог решить, лить ли ему или успокоиться.

В очередной раз закрыв зонт, проклиная этот мечущийся дождь, Ирина шла в направлении частной клиники, где проходила лечение мама Димы. Наверное, ей казалось, но ноги будто бы сами застывали в очередной луже, не желая идти вперед. Но сделать это было нужно. Порой человеку приходится буквально сражаться с самим собой, чтобы не останавливаться на полпути. Ведь так важно сделать шаг вперед, а не два назад

Будут ли ей там рады? Уместно ли вообще ее появление? Она же не родственник и не знакомый. Девушка помотала головой, сбрасывая невидимые капли своих сомнений, точно дождевые росинки с волос. У нее в квартире живет сын этой женщины, как-никак, а отношение к этой семье она теперь имеет самое прямое.

Вересова заблаговременно узнала часы посещения и пришла как раз к самому началу «открытых дверей» в палатах пульмонологии. Больничный запах свербел в носу, напоминая о неизбежных ужасах детства — всем знакомых коридорах стоматолога или кабинета забора крови. Что, интересно, такого в составе этого запаха, раз от него мурашки прячутся под кожу даже в зрелом возрасте?

— Здравствуйте, я бы хотела увидеть Марину Топольскую, — оповестила о цели своего визита медсестру. — Мое имя Ирина Вересова.

Через пару минут ее провели к палате, где лежала женщина. По традиции, это было стерильное помещение в светлых тонах. Ирину оно угнетало, напоминая о скоротечности жизни. Только в больницах мы осознаем, что наше здоровье не вечно, только на кладбище ощущаем себя смертными.

— Ирина, рада вас видеть, — с улыбкой на уже не таких потрескавшихся и сухих губах встретила ее Марина. — Правда, вы стали лучиком света для нас с сыном.

— Думаю, мы можем перейти на «ты».

—Уверена, можем. Мне всего-то тридцать три, хотя выгляжу на все пятьдесят, да?

Ирина с некоторой опаской ступала по полу палаты, думая о том, что однажды доведется и ей тут лежать. А возможно, и нет. Возможно, она умрет в своей даже летом холодной квартире и тоже будет выглядеть на десять лет старше фактического возраста. Каждому из нас доведется дойти до конца жизненного пути, вопрос лишь в том, умрем ли мы в чужой нам квартире, окруженные одиночеством, или нас проводят в последний путь опечаленные глаза людей, которым мы были небезразличны.

— Нет, — Ирина усмехнулась, чувствуя к ней искреннее расположение, — всего-то на тридцать пять. Мы, женщины, даже в такой ситуации волнуемся о красоте. Мне это знакомо.

В памяти начали, точно грибы в поле, выскакивать воспоминания о прошлом. Коляска, безысходность, серые будни при всем великолепии ее бывшего дома и богатства отца. Ваня… И только для него ей снова захотелось быть красивой. А сейчас его рядом нет, по ее вине.

— Не знаю, почему я волнуюсь о своем внешнем виде. — Голос Марины звучал помехами и шумами на общем фоне стерильной тишины палаты. Ее голосок был трещинами на гладком, отполированном полотне. — Мне не для кого быть красивой. Моя женская суть никому больше не нужна.

— Ты зря так говоришь. Женская красота не может быть никому не нужной, даже если мы порой отчаиваемся до такой степени, что маникюр кажется лишь пустой тратой лака и денег, — попыталась разрядить обстановку шуткой Вересова, но она знала, о чем говорит эта женщина.

После ее возвращения из загула, если так можно назвать трусливый и глупый побег от Вани в неизвестность, ложь и лицемерие, маникюр надолго пропал из ее списка неотложных дел. Никаких красных ногтей «а-ля женщина-вамп». Красный стал символизировать только кровь. Причем, в прямом смысле этого слова…

Неосознанно Ирина дотянулась рукой до руки подруги по несчастью и стиснула ее. Люди так не похожи друг на друга, если смотреть поверхностно и оценивать только длину носа и разрез глаз, но, вглядываясь глубже, в душу, можно заметить, как похожи наши боль и печаль, как одинаково мы порой страдаем, даже если причины различаются.

— Спасибо тебе за все, — прошептала Марина. Ее глаза влажно блеснули. — И самое главное — за Диму.

— Вот видишь, а ты говорила, что не для кого быть красивой. Может, твоему сыну и не нужна твоя красота, но ему точно необходимо видеть тебя здоровой. Поэтому когда соберешься окончательно сдаться, вспоминай, что у тебя есть ребенок. И ради него ты просто обязана каждый раз бороться за жизнь заново.

Мы обязаны вставать с колен ради наших детей. Даже если нам плохо, хочется со всем покончить и бросить все на самотек, мы должны. Должны поднимать голову к солнцу каждый раз, когда одолеет сильнейшее желание опустить ее и уставиться в землю. Родители обязаны быть более стойкими, чем любой Бетмэн и Супермен; ведь у них нет суперсилы, чтобы вновь и вновь противостоять судьбе, но тем не менее они это делают. Ради своих детей. Ради тех, кто наполняет смыслом солнечный свет, бьющий по утрам в окно.

— У него только я и осталась, — сказано это было так тихо, но так громко трубила боль, будто со всей мощностью легких музыкант вырывал звуки из тромбона. — Мой муж… он… Его больше нет.

Голос женщины затих, а Ирина не смела пошевелить даже ресничкой, чтобы не спугнуть этот момент откровения. Всхлипывания раздавались со стороны койки Марины, тихие-тихие, но до невозможного горькие. Когда нам поистине плохо, тошно, до смерти надоело жить, слезы не бывают громкими. Громко плачут напоказ, устраивая шоу самобичевания. Настоящая боль всегда только твоя, и ты никому не позволишь на нее пялиться, как на выставочное чучело.

Мысли Вересовой кружили над странным в данном случае вопросом: «А можно ли назвать Марину женщиной?» Ей всего тридцать три года — лучший возраст для женщины. Однако она ощущает себя и выглядит на десяток лет старше. Ее лицо должно быть красивым, по крайней мере глаза и черты лица говорят об этом, но болезнь будто бы измяла его, как непригодную для носки рубашку. Ее тело просто обязано быть здоровым и полным жизненной и материнской энергии (в таком-то возрасте), но заболевание испило тонус этой вполне еще молодой девушки.

Мы можем потерять все так быстро: красоту, молодость, здоровье. Многие путают эти одолженные нам на время дары с данностью, что будет у них вечно. Но это не так. Рано или поздно лицо даже неземной красоты превратится лишь в маску старости и изможденности, двадцатилетняя пора цветения перейдет в старческое увядание, а некогда такое подвижное и гибкое тело закостенеет и очерствеет. Все в этом мире не вечно, но человек — самое недолговечное создание.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — наконец заговорила Ирина. — Поверь. Несколько лет назад умер мой отец, единственный, кто меня любил по-настоящему. А потом по собственной глупости я потеряла и всю остальную семью. — Девушка на миг застыла, ясно осознав, что произнеся слова о семье, она подумала не о матери и Дарине, а о… Волчаре. — Вообще всю.

— Неужели они все умерли? — всхлипнула и затихла Марина.

«Если бы», — на удивление злое и саркастичное замечание залетело сквозняком в ее голову.

— Нет, мать и сестра, а также куча бабушек и дедушек, тетенек и дяденек живы-здоровы. Просто мне не место в стае лебедей.

— Как ты можешь быть гадким утенком, Ира? Ты уже столько сделала для незнакомых тебе людей. Я не верю!

— Иногда не стоит верить даже поступкам. Сейчас я помогла тебе потому, что стала совершенно другим человеком. Нет, даже не так: я просто стала человеком. А раньше я им не была. Раньше я бы плюнула на вас с Димой с высокой колокольни, ведь вы никаким боком ко мне не относитесь.

Правда вылетала из ее уст какими-то клочками. Но как же становится легко на сердце после того, как сам скажешь о себе истину.

— Подойди ко мне, пожалуйста, — попросила ее Марина, — и сядь рядышком. — Вересова так и сделала, и та взяла ее за руку, сжала все еще холодные после улицы пальцы. — Все мы грешники, но не каждый может быть судьей для самого себя. Только действительно смелые и раскаявшиеся могут взвалить это бремя себе на плечи — бремя осознания своей вины и ответственности за нее. И почему-то мне кажется, что ты не просишь для себя помилования, ты не перекладываешь вину на других людей, только бы облегчить свою душу. Это о многом говорит.

Пришел черед Ирины сдерживать слезы. Все так и есть. Она стала своим самым строгим судьей, палачом с самой тяжелой рукой. Каждый день она казнила себя за совершенные ошибки, за прошлый эгоизм и бывшую когда-то ее кредо бесчувственность к другим людям.

— Как проходит лечение? — сменила тему, пока тут не начался потоп.

— Отлично. Температура появляется редко, и то небольшая. Я всем сердцем стремлюсь скорее оказаться рядом с сыном, поэтому думаю, что пойду на поправку быстрее. Только я не знаю, как скоро смогу рассчитаться с тобой за лечение… Дом запущен, Дима тоже, работы нет…

— Прекрати, — Ирина махнула рукой, словно отрезая ненужный разговор. — Что это за помощь такая от чистого сердца, если требуешь взамен грязных денег?

Искренняя благодать не ждет компенсации в ответ. Подлинная доброта не стоит в уголке в ожидании, когда же ей позолотят ручку за то, что она такая хорошая существует. Если уж взялся помогать безвозмездно — так и делай.

— За Диму не переживай. Ест за троих, бегает, прыгает, с котом моим играет, уроки делает. У него всего хорошо.

— Спасибо тебе. Господи, спасибо, — шептала Марина, не веря, что это происходит на самом деле, а не в ее задыхающемся от лихорадки мозгу.

— Думаю, Господь тут сыграл самую ничтожную роль. Не возноси ему молитвы, а сама борись за свое здоровье. Кстати, я принесла тебе гостинцы.

Она достала из сумки классику в виде апельсинов и других фруктов, а также рисунок Димы для мамы. Этот неумелый, детский портрет тронул и ее сердце тоже, ведь любовь не требует искусно выполненных картин, драгоценных камней в золотой оправе, блестящих фантиков и оберток от подарков. Любви требуется только искренность.

***

Дома Ирина оказалась ближе к обеду. Посещение больницы опустошило девушку. Целый рой жужжащих и норовящих укусить побольнее воспоминаний буквально атаковал ее. Больничные стены, эти противные запахи, выворачивающая наизнанку боль, признания, кровь. Вот чем была для нее любая больница, отныне и навсегда.

Скоро придет Дима, и нужно было приготовить ему обед. Хотя бы какое-то разнообразие в этом столпотворении безликих дней. Есть о ком заботиться, есть, в конце концов, чем заполнить пустоту в душе и слишком громкий, ненужный гул в голове.

Накормив Джордана и приступив к приготовлению котлет (что было для нее впервые, а значит, потенциально опасно), девушка отключилась от всех мыслей, оставив только те, что касались напрямую блюда. Но приготовить его ей было не суждено, так как раздался звонок в дверь, принесший нежданного гостя.

— Ваня? — удивилась она, встречая его на пороге.

— Да, я, — кисло ответил Волков и спросил разрешения войти.

Он вошел внутрь, однако весь его вид говорил о том, что делать это ему было неохота. Ирина скривилась в ухмылке. Каков страдалец! Так и гонит его судьба в ее обитель, а ему совсем не хочется быть здесь.

— Знаешь что, Волков? — надоело видеть его скисшую мину. Она знает, что виновата перед ним, но корить себя за это каждый день не станет и терпеть его неприязнь тоже. — Пришел — будь добр улыбнуться хотя бы для галочки. Или нечего заявляться ко мне и вовсе.

— Говоришь прямо как Лиля. — Иван прошел в кухню и подивился витавшему там духу хозяйственности. — Готовишь? Не похоже на тебя.

— А ты меня и не знаешь, чтобы говорить, что похоже на меня, а что нет.

— Я в самом деле тебя никогда не знал. Или же, наоборот, знал очень хорошо, но закрывал на это глаза.

Она стояла к нему спиной, поэтому Волков не мог видеть, с какой скоростью менялись эмоции на ее лице. Незачем напоминать о прошлом, когда она не сует свой нос в его настоящее! Иван и сам не мог себе объяснить, к чему были все эти разговоры, но одно ему было понятно: находиться с ней рядом и делать вид, что он нашел способ стирать память, невозможно.

— Если ты пришел поплакаться, то дверь психолога не на моем этаже, — грубо ответила она, но пальцы, сжимавшие лук, дрожали.

— Я пришел попросить не лезть в наши отношения с Ксюшей. Хочешь, чтобы и она меня оставила?

Сначала Вересова хотела повернуться и надавать ему словесных оплеух, чтобы не городил ерунды, но потом отчаяние, тонкими нитями пронизывающее его голос, ее остановило. Драться с ним ей не по зубам. Да и не хочется.

Ирина отложила овощи, которые все равно просто мусолила в руках, и села рядом с ним на диван. Он ей не враг, и никогда не будет. Может, и не друг, но только не враг.

— Вань, я не лезу в ваши отношения. Клянусь. Оксана решила выступить послом милосердия и примирить нас, она спрашивала моего совета и все. Что такого случилось, что заставило тебя приехать сюда и накинуться на меня?

Лицо ее Волчары было уставшим, но она не могла не улыбнуться, снова видя его. Черная щетина, еще более мужественный взгляд, сталь в глазах. Одно изменилось: ему так шли дорогие костюмы.

— Я не знаю, что с ней, с нами. Она изменилась вскоре после того, как ты объявилась в моей жизни. Такое ощущение, будто между нами выросла стена, и она увеличивается с каждым днем.

— А я-то тут при чем? Чуть что – сразу я виновата? Только потому, что нахожусь поблизости?

— Я подумал, что ты могла с ней поговорить и что-то рассказать…

— Ну да, ты ведь ей соврал. Не парься, я подыграла тебе в этом низкопробном спектакле.

Иван вздохнул, понимая правоту Иры. Он соврал, и вина уже автоматически ложится на него.

— Я не ожидал тебя снова когда-нибудь увидеть, поэтому…

— Поэтому у идеального Вани Волкова не нашлось плана лучше, чем навешать дешевой быстрорастворимой лапши на уши своей невесте?

Такая она, эта «идеальность», — не готова к неожиданностям. Легко быть идеальным, когда играешь по своим правилам. А когда жизнь их меняет слишком непредсказуемо, образ всегда правильного человека растрескивается, как плохо застывшая глина.

— Какого черта ты меня обвиняешь, как будто сама лучше?!

— Я небезразлична тебе, — без всякого самодовольства и гордости произнесла она.

— Бред.

— Не бред, Ваня, не бред. Твоя почти жена терзается чем-то, ищет пути осчастливить тебя в обход самого прямого — стать самой твоим счастьем. С ней что-то творится за твоей спиной, но ты не в курсе, что именно. И самый верный способ решить проблему ты нашел в том, чтобы спустить всех собак на меня. А знаешь почему?

Волков молчал. Противопоставить ей нечего.

— Да потому, что тебе проще обвинить кого угодно в своих личных проблемах: меня, соседей, инопланетян! Только бы не простить… Не простить, что я ушла от тебя! Признайся, Волчара, что это так, покажи, что ты все тот же Волков, а не лгущий трус. Ты не можешь даровать виновному прощение, поэтому точишь топор для невинных!

Ирина выдохнула, словно бы со всеми этими словами вышло все ее сожаление о содеянном. Она не хотела с ним ругаться, а дело уже дошло до кровавой бойни. Но ей было обидно, что он подозревает ее в каких-то гнусных вещах! Нет ей дела до его семьи, его жены и всего прочего. Своих забот столько, что на других, банально, времени нет.

— Да, ты права. Я, наверное, до сих пор где-то глубоко в душе тебя не смог простить. Или отпустить.

— Вот и признай, что я тебе небезразлична. Тогда будет проще от этого избавиться. Пока не диагностируешь болезнь, как можно подобрать лечение?

— Нет, Ира, я не болен тобой. Не льсти себе. У меня есть невеста, которая станет женой в декабре, и дочь. Они мне небезразличны, но не ты.

Зачастую люди не чувствуют меры и продолжают сыпать соль на рану неосторожными словами, лишь усугубляя собственное положение. Вересова уже не смогла выносить его слов.

— Да уж, мечта поэта. Жена, которая невесть что от тебя таит и которая совсем не так счастлива с тобой, как хочет показать. Она выдает за правду фальшивую монету. И дочь, которая тебе не дочь.

— Замолчи, — прошипел Волков, ибо правда уже посыпалась на его раны солью. — Света моя дочь, хоть тебе этот факт и не нравится. Не имеет значения, чья кровь течет в ее венах. Важно лишь то, кого она называет папой, кто в ее сердце значится родным человеком. Скажи мне, где твоя мать, а сестра? Где твоя семья, люди, в чьих жилах протекает такая же точно кровь, как у тебя?

Лицо Ирины осунулось, точно она уже век все это слушала и смертельно устала. Но так и было. Она старалась не вспоминать о матери и сестре, об их гадкой подлости, о предательстве. Теперь вот Волков скальпелем кромсал ее сердце на куски.

— Может, ты скажешь, где твой Сережа, обещавший тебе местечко в раю за красивые глаза? А с ним же и дело всей жизни твоего отца, — все говорил и говорил Иван; его словно заклинило.

Пластинка, которая с назойливой частотой прокручивалась в его голове, убеждая его, что он забыл ее, забыл все мечты, что связывал с ней, забыл, как пусто и холодно было в его жизни после ее ухода, к чертям слетела с проигрывателя и, разломанная на части, валялась на полу. Сил обманывать себя не осталось.

— Сережа где-то в хорошем месте, — только и ответила Ирина.

Он забрал у нее так много. Не только материальные вещи в виде фирмы отца. Господи, он забрал у нее так много! Забрал то, что уже никогда не вернешь. Время в кухне, да и во всей квартире замерло на половине второго дня. Иван перевел дыхание и успокоился. Надоело быть трусом перед самим собой.

Да, она небезразлична ему. Да, он все помнит, и от этого больно. Но нет, он бы не хотел ничего возвращать назад. Люди никогда не могут забыть других людей, даривших им тепло и свет, а потом неожиданно заточивших в ледяной мрак. Ничего нельзя забыть, прошлое живет своей жизнью внутри каждого из нас.

— Ир, прости. Выдались тяжелые деньки, и я не нашел другого способа, кроме как и твой день тоже испортить.

— Все нормально, Вань. Мой день не по силам испортить даже тебе. Лучше, чем я сама все испортила, никто не сможет.

Он пытался найти нужные слова, но они все разом пропали. Избавила Волкова от этой участи открывшаяся дверь.

— Тетя Ира, я дома, — сказал Дима.

Мальчик и мужчина встретились глазами. Такие разные по возрасту, по взглядам на жизнь, разные во всем, но их объединяла хозяйка этой квартиры. У Ивана не было даже догадки, кто этот мальчишка.

— Прощайте, господин Волков, — произнесла Вересова, и он, все поняв, двинулся к двери.

— Мне жаль, что так вышло, — обронил уже на лестничной площадке Волков.

— Ты про сегодня? Забей.

— Я про жизнь в целом.

Дверь закрылась, а Ирина под непонимающие взгляды ребенка убежала в комнату. Там вышла на балкон и расплакалась. Паршивый у нее язык! Сказать такую мерзость про Свету только она могла. У девочки появился весомый шанс на счастливое будущее, а она сказала, что Ваня ей не отец. И он прав, приведя в пример ее мамашу, так легко пнувшую родную дочь куда подальше. Как же родство крови?!

Она не выдержит этого долго. Не сможет. Неужели опять записываться к психологу? Но он вряд ли поможет, так как нельзя решить проблему просто замазав ее сверху тональным кремом. А разговоры с этими мозгоправами и есть душевный тональный крем. Только маскирует, но не убирает боль.

В сознании загорелась нехорошая идея, но неоднократно спасавшая ее на какое-то время. Только Таня поможет ей достать этот ханаанский бальзам.

7

Если бы человек мог снять с себя боль утраты — это сделало бы его неполноценным человеком.

Олдос Хаксли «Остров»

Ноябрь разлился пятнами грязных луж под ногами, каждому шагу прохожих сопутствовало типичное кряканье промокших ботинок и порой злые короткие замечания о том, как уже достал этот ненавистный дождь. Редкие яркие лучики желтых, красных, зеленых зонтов украшали серость приближавшихся к зиме дней.

Взглянув на свинцово-серое причудливое небо, которое вызывало у нее ассоциации с красками, Ирина вздохнула и закрыла зонт. Казалось, будто незадачливый ленивый художник подобрал самый дешевый, незатейливый холст с плохим покрытием и просто вбухал на него серо-буро-малиновой краски, накапав еще сверху белого для разнообразия. Затем неаккуратно прошелся старой кистью — и осеннее небо готово!

Ноги несли ее в направлении городской больницы. Похоже, больница снова стала тем страшным местом, каким когда-то зарекомендовала себя для нее — адом, тюрьмой без выхода, собственным непрекращающимся кошмаром. Когда-то ей небезосновательно казалось, что она не выберется из этих стен, не избавится от удушающего запаха лекарств, не сможет потом отмыть себя от больничного смрада. Именно так ощущаешь себя в психиатрическом отделении любой, даже самой дорогой клиники.

Таня сегодня работала, но согласилась встретиться в небольшой перерыв. Ирина устроилась на мягком кожаном диванчике в коридоре, но диван ощущался жесткой лежанкой, к которой ее могут приковать в любой момент. Девушка тряхнула головой и нервно скрестила пальцы. Она ощущала себя змеем в райском саду. Таня хорошая девушка, действительно светлая и добрая, хотя порой (пример с мамой Димы тому доказательство) расчет и цинизм берут верх и над ней. И она пришла сейчас к ней, чтобы просить о запретном.

Человек и есть свой собственный искуситель. Ему не нужны никакие Змии, он сам возьмет запретный плод и все, что захочет к нему вдобавок. Людям только кажется, что их вечно кто-то соблазняет и толкает на грех. Бес попутал, так мы говорим? Но этот бес живет в каждом из нас, у этого беса наше лицо. Человек являет собой самую страшную инфекцию зла и стремится заразить всех вокруг себя.

— Ира, минутку, — ее солнечная голова со светящимся улыбкой лицом высунулась из двери кабинета.

— Хорошо, я жду.

Так похожа на Карину, если не брать в расчет незначительную разницу в тональности их внешности. Таня жизнерадостная красотка, но отдающая холодом России; Карина же помесь жарких тропиков и итальянского солнца. Ирина застыла, завязнув в своих зыбких воспоминаниях. И почему все они, как одно, были негативными?! Почему мы, люди, делаем со своими жизнями что угодно, просто все, что только возможно, лишь бы не быть счастливыми?..

— Ну, как ты? Что-то с той женщиной? — Татьяна освободилась и присела рядом с подругой.

— Слава богу, с ней все в порядке. Она в больнице сейчас лежит.

— А ее сын?

После секундной заминки, зная, что последует после ее ответа, она сказала:

— Живет со мной, но это пока мать не выздоровеет.

— С тобой?! И ты смогла? Ира, я тобой горжусь.

Сейчас она скажет следующие слова, и гордиться будет нечем. Только человек может сочетать в себе и честь, и бесчестье; и прошлое, и настоящее; и радость, и боль. Человек — самая настоящая монета о двух сторонах. Переверни лицевой стороной — он сияет и излучает свет. Но можно открыть для себя и другую его сторону: трусливую, лживую, боящуюся собственной гнусной тени. Человек — это самый великий обман природы.

— В общем, Тань, мне нужна твоя помощь. Только ты сразу не отказывай, ладно?

— С чего бы я вдруг отказала тебе в помощи? — Татьяна прищурилась и все поняла по виноватому виду Вересовой. — Ты пришла просить не помощи, а чего-то, не имеющего с помощью ничего общего. И что нужно?

— Транквилизаторы или антидепрессанты, — на выдохе выпалила Ирина, воровато оглядываясь по сторонам.

— Нет, сразу нет. И думать тут нечего. Тебе не кажется, что ты обратилась не в то крыло клиники? У нас тут гинекология. Где я тебе достану эту наркоту? Прокладки — пожалуйста, а траликов у нас нет.

— Но ты же можешь. Попроси своего врача, пусть выпишет рецепт…

— Ира! — Девушка сжала ладони Вересовой, искренне за нее волнуясь. — Рецептурные препараты из области психиатрии приравниваются к наркотикам. Ты от них овощем станешь через месяц. Я знаю, — она подняла указательный палец, чтобы Ирина ее не перебила, — что ты их уже пила и овощем не стала. Однако ситуации разные. Тогда ты стояла на краю, таблетки тебя буквально за шкирку оттащили от бездны. Сейчас ты на краю не стоишь, поэтому они тебя туда столкнут. Борись с собой, черт возьми, сама!

Гнев так и исходил сокрушительными волнами от Татьяны. Люди любят примерять роль жертвы на себя и превращать свою жизнь в дефиле показной слабости. Сжечь легкие дотла сигаретами, покрыть свой мозг коррозиями от психотропных лекарств, загубить эндокринную систему, бесконтрольно поедая сладости всегда проще, чем встать с колен, отряхнуть штанины и вытащить себя из этого болота самостоятельно. Потому-то и говорят, что рожденный ползать никогда не сможет летать. Мы сами отрезаем свои крылья, сами с наслаждением вдыхаем запах сырой земли. Только мы сами решаем, стереть колени в кровь, ползая, или покорить вершины, воспарив высоко в небо.

— Тебе что, сложно помочь? Ты же работаешь в медицине, а она должна помогать! — с отчаянием воскликнула Ирина.

— Странные у тебя понятия о помощи. Возможно, поэтому ты до сих пор куришь и глотаешь «колеса» пачками? Потому что не можешь себе помочь… или не хочешь?

Ирина молчала. Она хочет себе помочь, но сил больше нет. Нет! Жить каждый день с Димой, работать каждый день с детьми… Боже, она уже не то что на краю, а давно ступила за край. Просто внешне все остается как прежде очень долгое время, а внутри ты уже покрылся трещинами и ссадинами, разваливаешься на части, но люди видят лишь верхушку айсберга. И она всегда улыбается.

— М! — Татьяна о чем-то вспомнила. — Ты помнишь, что когда-то свело нас друг с другом? Что именно проложило между нами мостик в больнице?

— Эм… Наверное, нет. Я помню только мрак и кровь из того времени.

— Книги! Нас объединила любовь к литературе в тот период. Ты рассказывала, что с недавних пор увлеклась чтением, так как больше ничего не осталось в жизни, а я со школы много читаю.

— И что? Это значит что-то важное?

— Очень важное, Ира. Книги — величайшие плоды человеческого разума. И тот, кто их не читает, никогда не проживет полноценную жизнь, никогда не расширит сознание. Зачем наркотики, когда есть библиотеки книг? Бесплатная эйфория в твердом переплете для мозга и души, бездонный кладезь мудрости мироздания. Только не читай современщину, по-моему, она губит любую светлую душу.

— Я не пойму, к чему ты это…

Татьяна сорвалась с места и скрылась в кабинете, из которого вышла. Вересова смотрела на ее удалившуюся фигуру с недоумением. Ей сейчас будут книжку читать, что ли? Но зачем, если между наркотиком и книгой она выбрала первое? Не проще ли оставить человека с его выбором наедине и дать последствиям сожрать его целиком? Ведь каждый имеет право на свободу.

— Вот, смотри. Я сейчас читаю эту книгу, — девушка вернулась с пухлой книгой карманного формата.

— Хаксли «Остров», — прочитала Ирина. — Я знаю его по «О дивный новый мир». Там, конечно, описано жуткое будущее для человека, но вполне им заслуженное. Интересно?

— Очень, но суть не в этом. Эту книгу невозможно читать быстро, можно просто-напросто захлебнуться идеями автора. Поэтому я читаю медленно и делаю пометки интересных цитат.

— Я вся внимание.

Татьяна пролистала книгу до нужной страницы и отыскала требуемый абзац:

— Вы находите, что наша медицина чрезвычайно примитивна?

— Нет, она не примитивна. Она ужасающа; ее и медициной-то нельзя назвать. Да, ваши антибиотики превосходны. Но лучше бы научиться повышать сопротивляемость организма, чтобы не приходилось к ним прибегать. Вы умеете делать фантастически сложные операции, но не умеете объяснить людям, как надо себя вести, чтобы прожить без них. И так абсолютно во всем. Если ваше здоровье подорвано, вам поставят заплату, но ничего не делается ради его поддержания. Помимо канализационных стоков и искусственных витаминов, профилактика почти отсутствует. А ведь у вас бытует пословица: лучше предупредить, чем лечить.

— В этом твоя проблема, Ира. Ты думаешь, что антидепрессанты поставят заплатку на порвавшихся местах твоей души, и все будет ок. Но ок не будет. Как насчет профилактики? Обратись к психиатру еще раз.

— Не-ет, с меня хватит. Я не стану по-новой все кому-то рассказывать в надежде, что мне выпишут таблетки.

Она понимала, что никакие беседы уже не помогут. Невозможно залечить рану мазью, если болит сама душа. Боль идет изнутри, и как сильно и много не заливай ее водкой — прижечь не получится. Но так хотелось убежать от нее хоть на неделю-две. Так хотелось.

— Расскажи о своем состоянии. Это из-за мальчика, да? Ты не можешь справиться с нагрузкой. И в школу зачем пошла работать? Знала же, что не сможешь.

— Я хотела попробовать выбить клин клином, и вроде бы получалось.

С ее губ чуть не сорвались слова: «Пока не появилась Света Демьянова, и я не узнала о скорой свадьбе Волчары». Но Вересова предпочла сохранить это нытье при себе.

— Тань, я чувствую себя чокнутым страховщиком, героем «Бойцовского клуба» Паланика. Я почти не сплю, бросила курить — у меня крыша едет и плывет. Скоро появится свой клуб и самое страшное — Тайлер Дерден.

— А чем тралики помогут? Обеспечат тебя иллюзией сна на пару дней? Твое сознание будет медленно подыхать от них, а сон будет нужен для забытья. Но потом и он пройдет.

— Пусть так. Это лучше, чем то, что есть сейчас. Я скоро стану походить на Джейн из «Желтых обоев», стану видеть ползающих женщин в стенах и в конце концов сама встану на четвереньки.

— Этого автора я не читала.

— А вывод таков: все из-за этих козлов — мужиков!

Татьяна горько усмехнулась. Как она и думала, Иру мучили мысли о мужчинах. Не повезло ей со всем мужским полом, какой был в ее жизни. Или… ей не повезло с самой собой, раз она выбирала уродов и бросала хороших парней.

— Может, тогда тебе пока завязать с литературой? Боюсь, она пагубно на тебя действует.

— Литература тут ни при чем. Дело все в том, что моя убогая жизнь находит отражение в таких вот страшных, психоделических работах, а не в мелодрамах и милых романчиках. Ладно, я тогда пойду.

— Только, пожалуйста, не пытайся достать эту отраву. Ты разрушишь себя.

— А это уже мой выбор. Если я всю жизнь делала неправильный, зачем менять традицию?

Шаги Вересовой утихли у двери, когда Татьяна снова кое-что вспомнила. Она понеслась за подругой и успела ее догнать еще в здании больницы.

— Ир, я еще хотела зачитать тебе короткую строчку из этой книги.

— Валяй, — пожала плечами Ирина, которой было уже глубоко все равно на любые мудрые слова.

Девушка открыла потрепанную страничку с загнутым уголком и помеченными ручкой полями:

— Оба мы — жертвы чумы двадцатого века; но в данном случае это — не Черная Смерть, а Серая Жизнь. Далее дело за тобой, подруга.

Эти слова отпечатались в памяти Вересовой, словно отлитые стальным клеймом, выбитые на наковальне. Серая жизнь и есть чума их мира, когда одиночество правит бал, погоня за деньгами определяет все цели, а счастье стало слишком материальным и меркантильным — его можно даже потрогать и взвесить. Ранее невесомое, парящее чувство, которое невозможно схватить ручищами и сгрести в охапку, стало лишь кучкой жалких плотских удовольствий, на которые люди тратят свои жизни.

Путь домой лежал через аптеку. И, может, она бы уже распрощалась со своими бунтарскими мыслями, но они снова подняли мятеж, стоило ей завидеть такую желанную вывеску: «Аптека». Словно рекламный баннер на вратах Эдемского сада: «Яблоки со скидкой. Успей купить сейчас!»

Но все это отговорки. Никакое подсознание не руководило ее действиями, это она сделала шаг по направлению к аптеке, и она сама приняла такое решение. Легче всего списать свой дурной поступок на демонов, но как быть, если кровожадный и хищный демон — это ты сам?

— Добрый день, — с легким волнением, которое уже начало разрастаться в душе, поздоровалась с фармацевтом Ирина. — Я бы хотела узнать о приобретении лекарства.

Она назвала хорошо знакомые ей таблетки, которые уже имели честь побывать в ее жизни, мозге, даже в ее кошмарах. Они сводили ее с ума в первые дни, чуть не довели до суицида, но потом мозг привык к допингу. И стал получать кайф. Только люди, крепко сидящие на успокоительных средствах, знают, что чувства спокойствия и блаженства, сгенерированные таблетками, не поддаются простому описанию. Это тот самый покой, о котором каждый мечтает. Жаль только, что чем больше мечта, тем больше расплата за нее.

Ей ответили категорическим отказом, разглагольствуя о возможном наказании, но Вересова помнила свое прошлое. И кое-какие уроки она никогда не забудет.

— А если мы немного изменим тему нашего разговора? Скажем, вот так, — вкрадчиво сказала девушка и показала аптекарю пятитысячную купюру в кошельке. — Всего-то таблетки. Раньше мне их выписывал врач, а сейчас мне не хочется к нему идти. Помогите мне, а заодно и себе.

Женщина перед ней сомневалась. Как-никак она надела белый халат, а значит, он наделял ее особой ответственностью. Но ведь деньги на дороге не валяются, никогда. Да и ответственность эту легко с себя снять… вместе с халатом. А потом его застирать – и будто ничего не было.

— Подождите меня здесь, — все-таки сдалась перед такой заманчивой купюрой она и ушла на склад. — Одну пачку я могу вам продать.

— Пока и одной хватит,— Ирина схватила эту заветную упаковку, содержащую внутри себя спасение, и положила деньги перед кассиром. — Сдачи не надо.

Ветер не уставал хлестать ее по щекам, словно в наказание за столь низкие поступки. Она чувствовала себя мерзко. И Вересова вполне четко осознавала, что люди и есть наркоманы. Они готовы пойти на все, лишь бы избавиться от боли на какое-то время. Увы, навсегда это было сделать невозможно.

Мы рождаемся в боли. И умираем с ней же. Она единственная делает наше одиночество сносным, как бы глупо это ни звучало. Если человек не чувствует боли, скорее всего, он мертв. Живым такой привилегии не дано.

***

Работа впервые перестала быть средством ухода от реальности или клином, вышибающим другой клин. Таблетки подействовали сразу, и сегодняшнее утро принесло ей невиданную доселе порцию бодрости и энергии. И кофе был, и Джордан не нагадил в тапки, Дима тоже порадовал ее своим настроем.

Ирина старалась не думать о том, какой ценой она купила себе этот билетик в райские кущи. Может же грешник позволить себе кратковременное удовольствие?

— Доброе утро, класс, — почти пропела она, входя в кабинет. Дети ответили таким же радостным дружным хором. — Давайте начнем с выявления отсутствующих. — Она пробежалась глазами по классу и поняла, что отсутствует всего лишь один ребенок — Света Демьянова. — Что ж, нас сегодня много, почти все. Жду ваши рассказы о любимых зимних играх.

Дети выходили по одному к доске и рассказывали что-то о зиме, показывали рисунки… А мысли Вересовой крутились, как заевшая песня, вокруг Светы, Вани и Оксаны. У них в декабре свадьба. У Волкова есть дочь. Грусть пыталась пробиться сквозь броню наигранной душевной веселости, но как бы не так.

Ирина понимала головой, что ей становится дико печально от мыслей о Волчаре, но прочувствовать сейчас эту печаль каждым своим нейроном она не могла. В этом и состояла цель ее контрабанды таблеток: запереть это чудовище — боль — на замок. Она скучала по тем вечерам в деревне, когда были только он, она, Собака и непередаваемое ощущение правильности происходящего, когда все идет точно так, как и должно идти.

Но однажды она променяла деревню на дорогие апартаменты, Ваню на Сережу, Собаку на хаски и… правильность происходящего на абсолютное искажение и искривление собственной жизни.

Так, за размышлениями и гляделками в окно на пасмурную, чем-то недовольную погоду, подошел к концу ее рабочий день. Таблетки не переставали поддерживать в ней тонус, поэтому Вересова настроилась на поход по продуктовым магазинам и вкусный вечер в компании Димы. Отдохнет – впервые за много дней. Все с этими таблетками стало впервые. То, что у обычных людей и так является нормой.

На улице словно бы лежала тень чего-то огромного. День стал короче, темнело теперь раньше. А у Волчары свадьба через месяц… И ветер, как колючий репейник, цепляется за одежду и открытые участки тела. У Волчары есть дочь…

— Ира! — голос Оксаны вырвал ее из параллельной вселенной. — Привет.

— Привет, Ксюша.

— Я заехала сказать, что Светочка опять заболела. Холода ей тяжело даются.

— Хорошо. Я поняла.

— Хочешь, я подвезу тебя до дома?

Оксана не внушала ей доверия. Она что-то таила в душе. И этот ее визит никак не связан с желанием сообщить новости о Свете. Ирина была в этом уверена.

— Давай я сяду в машину, а ты расскажешь мне, что хочешь от меня на самом деле, — произнесла Вересова и открыла дверцу джипа.

Как же там было хорошо! Особенно после этого ветра-человеконенавистника.

— Я ничего не хочу от тебя, Ир. Просто… я подумала, что мы могли бы подружиться.

— Что за странная тяга к дружбе? То с Ваней меня пыталась заново подружить, то теперь сама решила. Скажи честно, что с тобой происходит.

— Мне одиноко. С подругами не сложилось, а ты кажешься мне хорошей девушкой. Да, у вас с Ваней были какие-то проблемы в прошлом, но кого волнует прошлое?

«Тебя бы волновало, знай ты правду», — про себя произнесла Ирина.

— Ладно, мне делать сегодня особо нечего. Есть предложения?

Оксана кивнула, а в ее глазах загорелся энтузиазм альпиниста, который снова, после серьезной травмы, может забраться на высоченную скалу. Пока они ехали в неизвестном для Вересовой направлении, она не переставала гадать, что не так с этой холеной блондинкой. Машина, квартира, добившийся успеха Ваня, дочь, у которой появился шанс на выздоровление. Этого уже достаточно, чтобы не искать дружбы у незнакомых людей. И почему людям всегда мало того, что они имеют? Даже если, на объективный взгляд, они имеют все.

Через какое-то время они оказались на стоянке бара. Не дешевой шарашки, в какие она иногда забредала, чтобы снять нервное напряжение стопочкой-другой, а достойного заведения.

— Я угощаю, — произнесла Оксана и подозвала бармена.

— Я не против, только мне сок. Или минералку. Что угодно, только не алкоголь.

— Так неинтересно, но договорились.

Когда ее спутница залпом выпила первый бокал мартини, Ирина поняла, что ее роль в сегодняшней пьянке самая минимальная — что-то вроде декорации.

— Почему ты не пьешь? — обратилась к ней Оксана, делая новый заказ.

— Почему Ваня не в курсе твоей пьянки? — парировала Вересова.

Обе девушки усмехнулись и ничего не ответили. У них оказалось много общего и, к сожалению, это общее было не самым приятным. Когда тебя с человеком объединяют тайны, пусть и разные, эта связь будет прочнее, чем дружба.

— Где твои подруги? — спросила Ирина, потягивая сок через трубочку и чувствуя себя на седьмом небе от счастья, а то и выше. — Не представляю, чтобы у такой девушки не было подруг.

— Они были, и много. Я любила своих девчонок. Но жизнь – безжалостная сучка – всех у меня забрала.

— Господи, умерли все?!

— Нет. Ну, почти — остались в прошлом.

— Ясно…

Что же она скрывает? Что у этой ангельски милой блондинки случилось в прошлом? И как они познакомились с Ваней? В Ирине пробудился действительно сильный аппетит на смачные подробности их жизни.

— А твои друзья тут? — уже захмелевшие глаза Оксаны смотрели на нее в упор.

— У меня их вообще никогда не было. Только Ваня, да и того потеряла.

Нестерпимо захотелось выпить, но ни в коем случае нельзя. Иначе ее буквально разорвет на куски от смеси психотропных и алкоголя.

— Ир, ведь ты неплохая девчонка, — Оксану пробрало на откровенность, и она придвинулась ближе. — Почему он не хочет с тобой мириться? Я не понимаю.

— А я не понимаю, чего ты к нему пристала. Взрослый мужик — сам решит.

— У Вани тоже друзей не так много. Есть парочка коллег по бизнесу, с кем он близок, но не настолько, чтобы они могли зваться друзьями. Когда мы познакомились, у него была только Собака.

Сердце Вересовой защемило. Она знала, что Волчара одинок, как истинный волк. После того как он покинул деревню, друзей не осталось. Похоже, он не горел желанием их заводить. Друзья — опасная штука. Ты к ним привязываешься, а они оставляют тебя. Ты готов отдать им последнее, и они заберут его у тебя. Найти настоящего друга — то же самое, что найти подлинную золотую монету, а не позолоченный медяк.

— А, есть у него интересная знакомая. Он с ней по выходным в спортзале тренируется.

— Дай угадаю. Лилия?

— Да. Прикольная она.

И Лилия осталась в жизни Волкова. Только она, единственная глупая дурочка, сбежала из самого безопасного и уютного места в мире.

— Оксан, возможно, Ване хватает и такого количества людей в жизни. Не в людях счастье, а в их отношении к тебе. Можно завалить свою жизнь знакомыми и приятелями, но какой от них прок, если ты им нужен только чтобы выпить? А можно иметь одного человека и быть самым любимым и счастливым. Выбирать просто надо не по одежке.

— Я хочу… хочу, чтобы у него кто-то был, кто дорог ему.

— Ты же у него есть. Зачем еще ему пихать под нос женщину?

Она не ответила, и Вересова совсем растерялась. Что-то здесь не так… Неужто Оксана хочет оставить Ваню? Да быть такого не может. Но все ее речи настолько выбили почву из-под ног Ирины, что она была убеждена совершенно точно в том, что тайны у ее собеседницы совсем не детские.

— Оксан… Черт.

Видимо, ей не приходилось раньше столько пить. Оксана лежала головой на барной стойке, тонкий аромат ее духов превратился в алкогольный флер.

И что же ей теперь делать? Вересова набрала Волкова, но он не ответил. Повезло ей, ничего не скажешь. Придется везти Оксану домой, а там наверняка будет Волчара… Незаслуженного нагоняя ей не избежать.

Ирина уложила девушку на заднее сиденье автомобиля и, закрывая дверь, поняла, что у них есть еще кое-что общее:

— Обе мы — жертвы чумы двадцатого века; но в данном случае это — не Черная Смерть, а Серая Жизнь.

8

Я предпочитаю мужчину, нуждающегося в богатстве, богатству, нуждающемуся в мужчине.

Джованни Бокаччо «Декамерон»

Ирина бегом поднялась на пятый этаж высотки, в которой жил Волков, и остановилась перед его дверью. Да уж, беготня по этажам явно не для нее. Кажется, сердце сейчас выпрыгнет прямо из горла, и в ушах стучало так, будто какой-то великан приказывал гномам бить в бубны у нее в голове.

— Ира? — Иван сам открыл дверь, заслышав шум на лестничной площадке. — Ты что здесь делаешь?

— Не переживай, не тебя соблазнять пришла. Твоя жена валяется пьяная в собственной машине. И что с твоим телефоном?!

— С телефоном… Не знаю, может, разрядился. Подожди, где Оксана? И причем тут ты?

— Господи, Волков, прекращай болтать и иди вниз за своей женой.

— Папа, градусник! — голос Светы слишком громко и хрипло раздался из комнаты.

Кашель девочки нарушил стоявшую в доме плотную тишину. Атмосфера больницы на дому… По коже Вересовой табуном протопали мурашки, но растерянный взгляд Волкова вернул в реальность.

— Ну у вас тут и дом вверх дном, Волчара, — вздохнула она. — Иди вниз, я помогу Свете.

— Ты точно…

— Проваливай! — пришлось подтолкнуть его.

Девушка быстро скинула с себя обувь и верхнюю одежду и устремилась в детскую. Света лежала закутанная в одеяло, у нее явно был жар.

— Тетя Ира, — слабо пискнула она, снова удушаемая кашлем.

— Привет, Светочка. А я к вам в гости зашла. Дашь градусник посмотреть?

Она кивнула и вытащила градусник. Ого, тридцать девять и один. Вересова посмотрела на кучу лекарств, расставленных на столике, но не решилась дать что-то ребенку на свое усмотрение. В коридоре снова воцарился шум и гам: Ваня пытался доставить тело невесты в квартиру.

— Тетя Ира, у меня горло болит, — пожаловалась Света и сжала ее руку.

— Сейчас твой папа придет и скажет, что тебе можно выпить.

Их ладони коснулись друг друга, и кожа Вересовой буквально запылала. Такая маленькая детская ручка, а сколько несправедливости этого мира она познала. И она, такая взрослая тетя Ира, которая вела себя большую часть сознательной жизни как глупый ребенок.

И сейчас в ее сознании словно черное столкнулось с белым. Кому-то жизнь дает так много и так незаслуженно. А кто-то приговорен к жалкому существованию с рождения, к мукам и обидам, а всего-то дело в том, кто твои родители. Наверное, если бы люди с умом подходили к рождению детей и не закрывали глаза на тот факт, что в этом мире больше шансов выжить и жить достойно только у тех, кто изначально родился с большим запасом всего и сразу, не было бы такого количества обездоленных, обиженных, затаивших злобу людей.

В другой комнате Вересова могла слышать невнятные звуки, издаваемые Оксаной, и призывы Волкова к ее разуму, который сейчас утопал в первичном океане алкогольных паров всех видов. Ее взгляд переместился на Свету, которая закрыла глаза и беспокойно спала. Нет, она точно не думает, что не нужно рожать детей. Надо делать это с головой. Почему нынешние женщины считают, что родить ребенка — это верх успеха, верх самореализации, самое большее, на что они способны? Что в этом такого трудного и заслуживающего оваций? Каждая может родить, ума для этого много не надо. Но далеко не каждая мать может обеспечить своего ребенка максимальным количеством благ, чтобы он никогда не знал лишений. Зачем же рожать детей в нищете и неблагоустроенности? Чистой воды глупый, опасный эгоизм.

— Ир, мы можем пройти в кухню? — Волков, запыхавшийся и растерянный, заглянул в детскую.

— Можем, только ты разбуди дочь и дай ей нужные лекарства. У нее температура огромная.

— Тогда ты иди в кухню, там чай сама найдешь и печенье… А я пока разберусь с этими баночками.

Кивнув, Ирина вышла из комнаты, выпуская теплую ладошку Светы. Спасибо таблеткам за то, что это мимолетное касание рук не искорежило ее и так побитую нервную систему. В кухне девушка остановилась у вечернего окна, смотря в засасывающую темноту. Для многих людей дети лишь игрушки или стереотип, навязанный обществом. Нас же с младых ногтей учат тому, что семья превыше всего и у каждого должен быть ребенок, а уж у девушки тем более. Потому-то столько молодых девчонок, которые сами не встали на ноги, не стали личностями, не всегда даже умеют мыслить разумно и по-взрослому имеют детей, выполняя недальновидный заказ общества. Так просто надо. А о благополучии детей они думают в последнюю очередь. Какая разница, что ребенок вырастит с завистью к другим детям, живущим в лучших условиях, какая разница, что ребенок лишится счастливого детства только из-за беспечности родителей. Не так важно, какую жизнь получит ребенок, в трущобах или трехкомнатной квартире, лишь бы взрослые тети и дяди наигрались в живых кукол.

— Вань, а ведь Оксана, получается, была молодой, когда родила Свету? — спросила Ирина, слыша его шаги за спиной.

— Да, это так. А что?

— Просто интересно, зачем она это сделала, если ты стал единственным шансом этой девочки.

— Я не понимаю, к чему ты клонишь, — насторожился мужчина.

— Да я не клоню, а говорю прямо. Считаю эгоистичной безмозглостью рожать в двадцать лет. Родить только ради того, чтобы родить. Вот же бред. Люди вполне достойны той жизни, которой живут, если они сами каждый раз выбирают безрассудство и ограниченность.

— У тебя самой-то что есть, чтобы ты имела право кого-то осуждать?

— У меня ничего нет, но лучше так, чем иметь несчастного ребенка на руках и ничего за душой. Прости за правду.

Волков был шокирован ее откровениями. Они больно резанули по нему. Он знал, что Оксана родила в двадцать, а потом отец ребенка ушел от нее. Бывают и такие скоты. Но он никогда не думал об этом в том ключе, в каком преподнесла ему это Ира. Действительно, рожать, не имея на руках собственной квартиры, хорошо оплачиваемой работы эгоистично. Однако он не мог винить Ксюшу в эгоизме, так как мало что знал о ее прошлом и старался не лезть туда без приглашения.

— Ладно, Вань, не обижайся. Правда всегда колет толстой иголкой, но иногда нужно чуток мазохизма, а то можно сгнить во лжи и притворстве.

— Ну да, ты никогда не притворялась.

Обоим стало ясно, что через секунду-другую начнется новый раунд этого непрекращающегося боя. И Вересова была к нему готова. Таблетки делали ее неуязвимой перед ним.

— Я не притворялась. Я всегда была собой. Когда мы общались во время моей инвалидности, я была другой Ирой, той девушкой, какой мне не позволило стать мое окружение. Потом во мне проснулся прежний монстр, и я бросила тебя. Я все знаю, я варюсь в этом котле уже три года. Так что не надо пытаться сделать мне больно. Больнее, чем есть, уже не будет.

Иван сохранял молчание. Она действительно никогда не носила маски, он сам видел в ней то, что хотел видеть. И в Оксане сейчас видит то, что ему хочется, а не то, что есть на самом деле. Видимо, таков удел человека: обманывать себя всегда и во всем.

— Почему ты не можешь простить меня, Вань? Даже сейчас, видя, на какое дно я упала. Заметил, сколько во мне появилось крутой философии? Так всегда случается, когда падаешь на дно глупым человеком. Невозможно вернуться назад, не став взрослее и мудрее.

— Хочешь правду? — устало произнес Иван и сел за стол. — Ну слушай тогда. Я не смог тебя забыть и простить где-то в самых глубоких и беспросветных слоях души. Это не поддается объяснению, но мы так сделаны, что порой совсем не те люди врезаются в память, в сердце, в саму душу. Вот и я влюбился, как несмышленыш лет шестнадцати в девочку, которой со мной не по пути, и убеждал себя, что смогу удержать ее. Но чем мне было тебя удержать? Так, Ира?

— Так, Вань. Тогда той идиотке не хватило ума понять, что у тебя было все, чтобы она осталась.

— И этот самый образ, эта мечта, которую я слепил у себя в голове из розовых облаков, помутила мой мозг. Мне бы не было так тяжело видеть тебя сейчас, будь ты для меня тогда девкой на раз, сменным постельным бельем для кровати.

В кухне послышался тихий скулеж, и к компании присоединилась Собака. Сердце девушки снова было на грани побега из грудной клетки. Она встала на колени рядом с собакой и обняла ее за морду. Та лизнула лицо Ирины и весело завиляла хвостом, признавая в ней давнюю знакомую.

— Прости, что я бросила вас, — самым тихим шепотом сказала Вересова и почувствовала обжигающие слезинки на глазах. — Степень моего идиотизма не поддается исчислению.

— Она тебя простила, как можешь видеть, — сказал Иван.

Животное и вправду оказало ей радушный прием, запамятовав о ее поступке. А может, собака просто не поняла, что девушка сбежала с поля боя, бросила их с Ваней ради мнимых благ. И ничего не получила взамен.

— Да, — всхлипнула Ирина, разрывая эти канаты-транквилизаторы на своей шее, освобождаясь от душевной анестезии, — я ушла потому, что у тебя не было денег. Я выбрала мужчину с деньгами, но у него не оказалось человечности.

Чертовы таблетки имеют одно подлое свойство: если ты сбросишь с себя морфийные чары и хотя бы одним пальчиком вступишь в это море горя и боли, они усилят их в стократ. Поэтому сейчас на нее обрушилась лавина из эмоций такой силы, что Вересова имела все шансы быть погребенной под ней. Она спустилась вниз по стене и уселась на пол рядом с собакой.

— Я плачу на полу в кухне твоего дома – в соседних комнатах твои жена и дочь. Как думаешь, жизнь достаточно меня потрепала за мою ошибку? Я в полной мере расплатилась за то, что оставила тебя?

— Ты расплатилась не за то, что оставила меня. Не нужно перекладывать даже часть вины на мои плечи. Ты поплатилась за то, что выбрала не того человека. Он не обещал тебе ничего, кроме денег. Но скажи мне, Ира, кто просто так принесет нам золото на блюдечке? Кому нужно безвозмездно одаривать нас шелками? Почему ты не подумала о корысти этого человека, прежде чем бросать якорь и бежать с судна?

— Почему, почему… Потому что дура я. Что не ясно?

— Ты жалеешь?

Волков и сам толком не понимал, зачем задал такой вопрос. Ответ ничего не решит и не изменит в его жизни. Но где-то в закоулках души ему страстно хотелось знать, что да, она жалеет.

— Что за тупой вопрос, Волчара.

Значит, да.

— Садись за стол, я чай налью. Оксана испекла яблочный пирог. — Ирина собралась с силами, чтобы совсем не упасть в его интеллигентных глазах, и переместилась за стол. — Давненько меня Волчарой никто не называл. Ты была последняя.

— Знаешь, на кого я похожа? Почти точная копия.

— На кого?

— На Руфь Морз. Такая же глупая дура и сучка.

В кухне начали пританцовывать поистине душевные ароматы воскресного вечера, тепла и посиделок у камина в компании пледа и горячего чая. То, что пропало когда-то навсегда из ее жизни. Мороз пробежался по коже Ирины, ей стало так тошно от собственного нахождения в этой квартире. Ей здесь не место. Она словно грязное мазутное пятно на этом островке любви.

— Это из какой книги? — поинтересовался Иван, ставя на стол ароматные чашки и отрезая пирог.

— Джек Лондон «Мартин Иден». Не читал?

— Эту книгу нет, увы. В школе, помню, были его рассказы из сборника «Любовь к жизни».

— Тоже отличные работы пера великого писателя, — пробубнила девушка, с каким-то остервенением накидываясь на пирог. Наверное, гормоны шалят под действием таблеток. — А главное, название такое вдохновляющее на подвиги. Жаль, что мне уже эта любовь к жизни не светит.

— Почему ты так категорична?

— Потому что уже почти три года я не живу, а существую. С чего бы мне надеяться на лучший исход?

— Что за мальчика я видел у тебя в квартире? Родственник?

— Родственник? — вслух рассмеялась Ирина. — Я в черном списке всех Вересовых и маминой родни. Не знаю, что будет, если приближусь к ее дому. Может, выпустят по мне залп из винтовки.

— Ты говоришь ужасные вещи, — скривился Волков, считая, что она в любом случае преувеличивает.

— Такова ужасная реальность. Мои мать и сестра меня ненавидят, ведь я лишила их всего. Причем с их указки! — Вересова выдохнула и снова взялась за пирог. Он успокаивает. — Будь они прокляты. Иногда не везет с родственниками.

— Не говори так. У меня их вообще нет. Это хуже.

— Как знать.

В комнате наступила тишина. Они оба ощущали себя странно. Никто не ожидал, что эта встреча может когда-нибудь состояться. Каждый попытался похоронить другого в глубоких водах времени, но они оба всплыли в жизнях друг друга. Все, что им оставалось — это чувствовать себя неловко.

— Что со Светой? Слабый иммунитет? — нарушила уже начавшую скисать тишину Ирина.

—По всей видимости. Из-за этой простуды встало лечение слуха. Не можем вывезти ее в больницу с температурой и кашлем.

— Вань, прости, пожалуйста, за те слова в моей квартире. Ты отец Светы, никто даже не сможет этого оспорить. Я говорила на эмоциях, желая обидеть тебя. Ведь у тебя есть все, а у меня ничего, хотя когда-то было наоборот.

— Я все понимаю и уж точно не держу зла за твои слова. Не имеет никакого значения, что скажет кто-то обо мне как об отце этой девочки. Я люблю ее и сделаю все, чтобы ее слух хотя бы немного приблизился к нормальному, чтобы она могла снять чертов аппарат.

Вересова не могла не улыбнуться, смотря на этого мужчину с большой буквы. Которому не нужны признания на весь свет, какая-то шумиха. Он просто берет и делает своих женщин счастливыми. Одну так точно. Настоящему мужчине не должно быть нужно много слов. Хватит минимума действий.

— Расскажи об Оксане. Ее внезапный, отчаянный запой мне не кажется нормой.

— Мне тоже, но меня не ставят в курс происходящего. Просто уезжает куда-то, прикрываясь подругами. Просто едет напиваться в бар.

— Подругами? Она мне сегодня сказала, что у нее нет подруг, мол, они остались в прошлом.

— Раньше я не замечал у нее желания проводить время с кем-то, кроме меня и Светы.

— Вань, я, как и ты, не догадываюсь, что происходит с Оксаной, но одно я точно знаю: я не причастна к этому всему вообще. Меня задело осколками от взрыва, не больше. Она сама ищет дружбы у меня, какой-то поддержки, словно есть что-то, о чем она не может сказать тебе. Кстати, у тебя тоже такое есть.

— Я скажу ей о нас, обещаю.

— И сделай это до свадьбы, ладно?

***

Неделя, прошедшая после общения с Волковым, казалась ей парящей легкостью. Ирина сделала глубокий вдох, ощущая щекотку холодного воздуха внутри горла и носа. Так приятно дышать в открытое окно. Она снова училась это делать — дышать без помощи богатых родителей, денег, чьего-то покровительствующего плеча.

Они поговорили с Ваней, раскидали все точки и тире в их отношениях, расставили буквы и предложения на свои места. Знание того, что она была для него кем-то важным, больно скручивало внутренности, но она сама вышвырнула из своей жизни все светлое. Нужно отпустить его, так будет правильно. Вдруг и правда ее появление каким-то магическим образом влияет на Оксану и их отношения?

«Бред, — одернула себя Вересова, — Ксюша сама плетет паутины из лжи. Ты тут ни при чем».

Зачем мы всегда так делаем? Усердно извращаемся, ухищряемся во лжи себе и окружающим людям. И однажды найдя свой труп, пойманный и съеденный этой паутиной, недоумеваем, как так вышло, что вся наша жизнь покрылась пылью и осколками разбитого бытия. Как так вышло, что мы не увидели вовремя край своей лжи? А конечный пункт есть у всего. Абсолютно у всего.

— Ирина Анатольевна, уже можно? — в класс заглянул Артем Минчук.

— Да, заходите. Уже проветрился кабинет.

Остался последний урок второй смены, и можно будет отправляться домой. А ей так хотелось туда. Впервые. Не к Джордану, не к пепельнице, не к облезшим в углах обоям. К Диме. Она обожала проводить с ним время, задушенный материнский инстинкт поднимал голову рядом с этим мальчиком. Читать с ним книжки, делать уроки, готовить ему ужин и ждать, когда выздоровеет его мама.

Господи, почему ей казалось, что как только Марина выздоровеет, у нее отнимут родного ребенка? Все указывает на то, что ее ждет новый круг этих беснующихся каруселей и новая упаковка антидепрессантов. Какое решение ни прими, все плохо.

— Ирина Анатольевна, Дашу родители забрали с последнего урока. Можно я сяду к Мише? — к ее столу подошла Света Демьянова.

— Конечно, Светочка. Садись куда хочешь. Как дома дела?

— Папа с мамой ругаются часто, — пожала плечами девочка, но Ирина видела по глазам ребенка, что это доставляет ей боль.

Видимо, терпение Волкова сдало после той пьянки Ксюши… Взрослые никогда не думают, что последствия их глупых поступков отразятся не на них самих, а на детях. Почему бы матери, прежде чем напиться, не подумать о том, какую боль этот поступок заронит в душу ее ребенка?

— Не переживай, все люди иногда ссорятся. Иначе нельзя.

Девочка опять пожала плечами и с невеселым видом ушла на свое новое место.

«Что же ты делаешь, Ксюша? Пора бы опомниться. Уже даже твоя дочь попала в эти жернова обмана», — думала Вересова, часто бросая взгляды на Свету.

Последний урок прошел быстро. На часах было около пяти, скоро вся школа закроется. А она наконец-то пойдет домой. Дождавшись пока всех детей заберут, Ирина стала одеваться в учительской.

— Ира, а что это за девочка сидит возле твоего кабинета? — спросила учительница детей помладше.

— Какая девочка? Разве не все ушли?

Пришлось вернуться к кабинету, чтобы удостовериться в том, что кто-то остался.

— Света? Ты почему еще тут? Я проворонила тебя в куче детей. Думала, за тобой уже приехали.

— Мама обещала меня забрать. Наверное, опаздывает.

Вересова посмотрела на наручные часы: полчаса до закрытия школы. Делать нечего, придется сидеть со Светой, пока кто-то из родителей не приедет. Ответственность за подопечных — штука серьезная.

Полчаса прошли не то что заметно, они просто пронеслись перед глазами, стоило один раз моргнуть.

— Ирина Анатольевна, школа закрывается. Что у вас случилось?

Директор уже собралась на выход, а они все сидели на лавочке и болтали.

— Родители опаздывают.

— В школе оставаться нельзя, охранник делает обход и через десять минут ее закрывает. Заберите девочку к себе и позвоните горе-родителям.

Рот Ирины изумленно приоткрылся. Забрать к себе?! Еще чего! Сейчас она наберет Волкова и выяснит, где его черти носят. Абонент временно недоступен. Шикарно.

— Светочка, пойдешь ко мне в гости? Отсюда нас выгоняют.

— Да, — робко ответила она, видимо, тоже чувствуя себя неловко.

Вересова одела ребенка, потеплее закутала ее в шарфы, помня о недавней простуде, и вызвала такси. На небе сгущались тучи, предвещая темную ночь. Местность казалась готически пугающей в наступающих синеватых сумерках. Как же ей не нравилась вся эта ситуация в семье Волчары. Что-то у них сбилось в настройках.

Квартира встретила их уютом и теплом. Так и хотелось обнять воздух руками и прижать к себе, чтобы прочувствовать полностью всю прелесть детских улыбок, голосов, жизни. Особенно после трехлетнего заточения в этом карцере с окнами и дверью, с бытовой техникой и мебелью.

— Дима, чем занят? — окликнула подопечного девушка.

— Я читаю Тома Сойера, тетя Ира.

— Молодец какой. А я тебе гостей привела. Почитаете вместе со Светочкой?

Она ввела Свету в общую комнату, где на диване сидел Дима с книжкой. Самое лучшее и приятное глазу зрелище. Дети слишком увязли в планшетах и телефонах, жестоких, отупляющих компьютерных играх. На смену Тому Сойеру и Геку Финну пришел «Warсraft». Наверное, когда эти бравые ребята навсегда забудутся детьми, можно будет говорить о конце света.

Дети дружно расположились вместе за книгой, и Вересова отметила про себя еще раз, какой Дима все-таки воспитанный мальчик. Будущий мужчина уже смотрит на мир глазами мальчика. Ни слова о слуховом аппарате Светы, никаких унижающих взглядов и реплик. Никакой присущей детям жестокости.

— Света, ты голодна? Если да, то я тебе суп налью. А если нет, то можешь с Димой горячий шоколад и булочки взять.

Конечно, она даже выбора ребенку не оставила. Горячий шоколад и булочки! Ноль минут на раздумья.

Приготовив детям угощение, она поняла, что самой ей делать нечего. Читать сейчас не хотелось, поэтому «Декамерон» Бокаччо и «Пир во время чумы» были оставлены до более подходящего времени.

— Можно к вам? — Ирина тихонько подсела к ним.

— Конечно, — хором ответили они.

Густой аромат шоколада и пряностей вскружил ей голову. И дело не в самом шоколаде, в нем она не находила ничего удивительного. Самые простые вещи приобретают некий магический смысл, когда мы их делим с другими людьми. И пусть человек рождается в одиночестве, но он не рождается эгоистом. Эгоистами становятся по собственной воле.

— Ты до какого места дошел? — поинтересовалась Вересова, пытаясь вспомнить сюжет книги из детства.

— До того, как они с Геком пришли на кладбище.

Скоро будет убийство… От погружения в процесс чтения ее отвлек звонок телефона. Волков. Наконец-то папаша объявился.

— Ира! — его голос словно в панике метался по линиям передачи связи. — Где Света?

— Волков, ты смеешься надо мной? Вопрос в том, где ты? А твоя дочь у меня дома булочки ест и книги читает.

— Буду через пятнадцать минут.

Должно быть, он мчался на незаконно высокой скорости, раз действительно через пятнадцать минут оказался в ее квартире. Света побежала к нему на руки, и Иван закружил девочку, прижимая к себе.

— Светуля, моя хорошая, — приговаривал он, — а где же мама?

— Не знаю, папа.

— Ты пока одевайся, а я с тетей Ирой поговорю.

— Светочка, забирай конфеты, если хочешь, — крикнула ей Ирина и повернулась к Волкову. — Что с твоим телефоном? И что это вообще было?

— Оксана должна была забрать Свету, но ее телефон не отвечает. А я был на деловой встрече, то есть о телефоне думал в последнюю очередь. — Иван набрал жену еще раз. — Ответь, Ксюша, — процедил он сквозь зубы. — Черт!

— Не кипятись, Волчара. С ребенком все хорошо.

— Спасибо, Ира, человеческое спасибо.

— Человеческое не за что.

— Готова, Света? — мужчина помог ей завязать шарф и взял за руку.

Внезапно Света вырвалась из рук Волкова и подбежала к Ирине. Обняла ее так, что у той чуть слезы не брызнули от умиления.

— Спасибо, тетя Ира.

Иван с девочкой ушли, а Вересова еще долго смотрела на дверь. Нет, в их семье не сбой настроек произошел. У них произошла беда.

9

...Прошлое часто романтизируют… когда оно было настоящим, оно обладало той же странной пустотой, которую мы ощущаем сегодня.

Джон Апдайк «Иствикские ведьмы»

Вересова с неподдельным интересом разглядывала аккуратный газон и уже сникшие цветы. Когда-то они явно благоухали и цвели ярче яркого. Но всему в этой жизни приходит конец. Это самая непреложная из всех истин. Солнце может не подняться на заре, Тихий океан — выйти из берегов, да что угодно может случиться. Однако конец предсказуем для каждого живого существа.

Этот прекрасный вид замершей природы, которая словно бы ежилась на ветру и просила накинуть на нее теплый пуловер, заряжал ее нервную систему новой силой. Казалось, будто прошлое здесь, рядом. А этот садик лишь тонкая стена между ней и прошлым. Коснись — и один из тех волшебных дней в Терехово вернется в ее жизнь.

Но нет, она сама приблизила свой конец. Заступив однажды за край, пути назад нет.

— Ира, как тебе наш садик? Сейчас, конечно, ничего тут нет красивого, — вздохнула Оксана, — но я все своими, — она подняла руки вверх, — руками здесь делала. И Ваня помогал.

— Вы молодцы, — отвлеченно ответила Ирина, находясь сейчас явно не в этом месте и не с этими людьми.

Она помнила до мельчайших деталей цветы и круживший вокруг нее теплый воздух, мошкару и жуков, Собаку. Помнила ту баню и свой конфуз… Господи, только руками человека можно сломать идеальную картину мира. Только его руки настолько жестоки, а разум расчетлив, что он ломает хребет всему хорошему, что сам же и создает.

— Ира, добрый день, — поздоровался Волков, вынося мангал. — Дима с тобой?

— Да, я отправила его в дом. Может, со Светой поиграет.

Как это было странно. Сюрреалистический бред, какой не под силу изобразить даже Сальвадору Дали. Частички в калейдоскопе сошли с ума и прыгали, разбиваясь друг о друга. А сумасшедший фокусник тряс им и тряс.

— Вань, — девушка отвела его в сторонку, пока Оксана занималась едой, — это все, — обвела рукой прилегающую местность, — ну как бы сказать…

— Кажется полной ерундой?

— Ага.

— Я сам не в восторге, но Ксюша чувствует свою вину за то, что забыла про Свету в школе, и вот — решила устроить этот пикник.

— Вина за ней определенно есть. Но она заглаживает ее действительно своеобразно. Ты поговорил с ней? Вытряс из нее правду? И рассказал о нас? Это волнует меня больше всего.

— На все вопросы нет.

— Волков!

Их едва успевшую начаться перепалку прервал голос Оксаны, которая уже почти закончила.

— Дети сейчас придут, и можно приступать. Ира, спасибо большое за то, что согласилась прийти и за то, что приютила Светочку в тот день.

Щеки девушки зарделись стыдливым румянцем, но не таким, каким пылают щеки девственницы при виде хорошо сложенного мужчины. Уж Вересова-то знала все виды стыда и его проявлений. Это стыд за что-то, что она утаивает от Волчары. И по этой же причине она не забрала дочь из школы.

— У тебя новая прическа. Как ты решилась остричь волосы? Наверное, сложно было, — сменила тему разговора Ирина, чувствуя себя неловко из-за этой Ксюшиной доброты. Маниакальной доброты.

По лицу Ивана молниеносно пробежала тень и скрылась. Ирина это заметила и нахмурилась, удивленная его реакцией. Не нравится каре жены? И правда, есть в нем что-то дешевящее ее внешность.

— Нет, это же просто волосы, — немного нервно ответила та, поведя плечами.

— И то верно.

Волков переводил взгляд с Иры, очевидно мечтавшей сбежать с бала на корабль, на Ксюшу, ставшую для него загадкой. Женщина должна быть загадкой, легким ребусом, разгадывание которого возбуждает кровь, но уж точно не черным ящиком с тайнами и секретами.

Зачем, на какой черт она обрезала свои белокурые локоны?! Просто пришла однажды с этим каре, которое выглядело точно парик манекена. Девушка, обожавшая свои волосы и тратившая на уход за ними кучу денег, пошла в салон и обрезала их почти под корень? Ну уж нет, он не мальчик — дурачок.

— Папа, мы начали Гека Финна читать! — сказала Света, вместе с Димой проходя за стол.

— Вы самые настоящие молодцы. Дима, передавай маме, что у нее вырос отличный сын, — ответил Иван.

— Хорошо, — после некоторых колебаний отозвался мальчик.

Взгляд Волкова недвусмысленно намекнул Ирине, что можно было бы и пояснить ситуацию с ребенком. Света была в восторге от общения с этим мальчишкой, а уж они с Оксаной — счастливее некуда от того, что наконец-то у малышки появился друг. Но история умалчивает историю появления этого мальчика в доме Вересовой.

— Мама Димы сейчас проходит лечение в клинике, а Дима живет со мной. Но уже совсем скоро ее выпишут, и он передаст твои слова, так ведь? — обратилась она к ребенку и погладила его по волосам.

— Обязательно.

Похоже, судьба решила убить его мелкими выстрелами в голову в последние дни. То Ксюша чудит, будучи спокойной и здравомыслящей девушкой, то Ира совершает добрые дела, обычно плюя на всех и вся, у кого нет вшитой в лоб золотой монеты. Кавардак какой-то.

— Как тебе наша дача? Маленькая, конечно, но мы и не хотели особняков. Летом здесь чудесно. Ваня днями любит торчать с комарами на пекле, — рассмеялась Оксана. — И речка есть там, дальше.

— Только не начинай про то, как ты терпеть не можешь рыбалку, — вставил Волков.

—И я! — вздернула подбородок Света. —Я только купаться там люблю.

Все рассмеялись и принялись за еду. Шашлык, салаты, картошка, много угощений для детей и алкоголь. Куда ж без него. Вересова не могла не признать, что повеселиться в такой компании — мечта всей ее жизни. В теплой беседке, словно со старыми друзьями, которых у нее никогда не было. Жаль, что все это преходяще и с течением времени станет неправдой.

— Знаете, я ведь любила рыбалку, давно еще, когда жила с родителями, — неожиданно даже для самой себя разоткровенничалась Оксана. — Только тогда, в подростковом возрасте, жизнь мне казалось отстойной штукой, и рыбалка не спасала.

Что-то подсказало Ирине, что сейчас мало что изменилось.

— У меня тоже в прошлом были хорошие вещи, которые в тот момент казались барахлом, ненужным хламом, обузой счастливой жизни. К сожалению, когда настоящее становится прошлым, ты изо всех сил стараешься вернуть все назад: чувства, людей, поступки. А если случается наоборот, и прошлое возвращается в настоящее, клянешь все это на чем свет стоит. Люди сами не знают, чего хотят, поэтому и не могут это получить.

— Звучит как тост, — произнес Иван, и они с Оксаной выпили.

Вересова пила сок, и все уже с этим смирились и не лезли к ней с нравоучениями и ненужной заботой. Забота нужна каждому, но когда она становится слишком агрессивной и нахальной, ее воспринимаешь как акт нападения.

Кажется, Оксана услышала в ее словах нечто очень личное, сокровенное. Ирина следила за ее реакцией на каждое слово, и с каждой минутой убежденность в том, что скелеты этой девушки очень древние и очень опасные, росла.

— Ира, Ваня, ведь вы друг для друга прошлое, но можете стать счастливым настоящим. Почему бы не зарыть топор войны?

«Началось», — мысленно обхватил руками голову Волков.

Он бы уже себя при помощи этого топора похоронил.

— Ксюша, мы не враги с ним, мы не воюем. У нас совершенно нормальное, нейтральное человеческое общение, — сказала за него Ирина. — Ни мне, ни Ване не нужна дружба с пьянками, гулянками и посиделками допоздна за разговорами. Жизнь слишком далеко нас разбросала за это время.

— Ерунда это все! Ваши отговорки.

— Вот именно ерунда. Расскажи лучше о вашей свадьбе. Как все будет проходить?

— А зачем тебе знать наперед? Там все и увидишь.

Волков подавился водой, и Света полезла к нему через весь стол, чтобы похлопать по спине.

— Ира что же, с нами пойдет в ЗАГС? — прохрипел он больше от шока, нежели от попавшей не туда воды.

Ему уже мерещилось, что Ира стала третьей нелишней в их постели. Оксана так упорно тянула ее в их жизнь, что становилось не по себе.

— Света, милая, вы идите с Димой в дом, а то еще заболеете. Все корзинки с конфетами ваши, — отправил детей он и пристально посмотрел на Оксану. — О чем ты, Ксюша? Что она увидит?

— Ванюш, я хочу, чтобы у меня была свидетельница. Пусть ею станет Ира.

— Нет! — слишком громко и грубо отрезал он, но ему все это уже поперек горла встало.

— Вань, — к нему повернулась Вересова, — я думаю, пора. Не медли, отрежь эту гниющую конечность – и покончено с ложью.

Когда Волков открыл рот, чтобы сделать признание, зазвонил телефон Ирины.

— Вы говорите, а я сейчас вернусь.

Разговор с солнечной сеньоритой длился недолго, но переехал ее поездом. Буквально. Раздавил к чертовой матери и проехался сверху по мякишу из ее души, чтобы наверняка. Через пару дней Карина приезжает в Москву, специально, чтобы навестить ее и Ваню. Боже, что же говорить… что врать… Но больше всего прострелила ее сердце насквозь другая радостная информация, которой Карина с ней поделилась. Взгляд девушки переместился на разговаривавших Оксану и Ваню.

Упал бы на нее сейчас кирпич. Или сосулька, хоть и не зима. Да что угодно, только бы провалиться сквозь землю. Навсегда. Порой жизнь становится волком, а ты овечкой, и она потрошит тебя до тех пор, пока в тебе не останется одна лишь пустота. Ну и может, чуток безысходности. Но она точно никому не прощает ошибки.

— Ну что, Ваня все рассказал о нас? — безо всякого интереса, так как появились трагедии поважнее, спросила Ирина, возвращаясь к столу.

Оксана кивнула. Кажется, ее эти откровения не задели за живое.

— У каждого из нас есть собственный груз из прошлого. Всем нам попадаются разные люди на жизненном пути, не со всеми складываются отношения. Так бывает. Не вижу смысла теперь тебя ненавидеть. Вы с Ваней решили между собой свои отношения, значит, так было лучше для всех, — сказала девушка совершенно искренне. — Ира, ты не становишься моим врагом. Наверное, больше я не буду так активно тебе досаждать с дружбой, но ничего не меняется кардинально.

— Я рада, что все всё выяснили. Мне пора идти. Спасибо за теплый прием. И прости, Ксюш, за такое долгое молчание.

— Уже уходишь? Из-за этого разговора? — Иван посмотрел на нее многозначительным взглядом, в котором Вересова не смогла разобраться.

Намекает, что она трусиха? Да ей пофиг на их страсти-мордасти. Приключилось кое-что похуже этих любовных мелодрам. Кое-что, что проверит ее на прочность. И не факт, что она сможет выдержать проверку.

***

У Волкова скоро свадьба. И Ксюша подстриглась в стиле дешевой проститутки. Ирина сама не знала, почему связывала именно эти два события друг с другом, но все виделось ей каким-то неправильным. Зачем накануне свадьбы себя так уродовать? Слов нет, как Оксане не идет этот парик. А волосы стали именно париком, смотрящимся неестественно в сочетании с ее лицом.

Семейка Адамс. Угораздило же Ваню в нее попасть. А с другой стороны, чем она лучше: критиканша, знающая, как и где живется хорошо? Сама сейчас сидит в кафе и неустанно пачкает сумку потными пальцами, дергая ее туда-сюда. В лучшей жизни она точно не эксперт.

— Иринка, — прощебетал сзади сахарный голос, тягучий, как карамель или нуга, оставляющие приятное послевкусие. — Господи! Как долго я тебя не видела.

— Карина!

Вересова очень аккуратно, словно касаясь древней китайской вазы, обняла подругу. Все тот же аромат путешествий, просто эклектизм какой-то! В ней было всего по чуть-чуть от разных стран, мировоззрений и культур различных народов. У этой девушки не было родины, она везде была своей.

— Я так счастлива за тебя, — выдавила из себя Вересова, чувствуя, как горький ком обжигает горло, и совсем воздушным прикосновением дотронулась до живота Карины. — Антонио отец?

— Ну и вопрос, — фыркнула она. — Мы же не в мексиканском сериале, где по последней серии не поймешь, кто отец.

— Не обижайся, красавица. Я не слежу ни за какими новостями. Вдруг у тебя уже новый обувник, — улыбнулась Ирина.

— Мне другой не нужен. У Антонио дела идут в гору, нет, не так: они уже взобрались на эту гору и машут нам оттуда рукой. Бизнес идет прекрасно. Он нанял всяких управленцев, открыл большое производство. Сейчас все время со мной проводит.

— Как ты решилась на малыша? Теперь путешествия вам надолго заказаны.

— Да и черт с ними! Можно всю жизнь растратить, мотаясь по белому свету. Надо же и куда-то к кому-то в итоге вернуться. Ко мне это осознание пришло неожиданно. Мы были в Индии и встретились там с древнейшим человеком. Ему уже под сотню лет. И представь себе: у него никого нет. Меня это поразило в самое сердце.

— Буддист, наверное?

— Не важно, кто он и что проповедует. Но остаться одному, вот совсем одному в этой пещере? Брр.

— И ты решила срочно беременеть? — усмехнулась Вересова, но горечь во рту лишь усилилась.

Нужно было оборвать все до одного контакты, перерубить все узлы с внешним миром. Она сама оставила себе капкан в виде Карины. Незачем было выходить с ней на связь. Теперь придется расплатиться за это.

— Почему мне кажется, что ты себя плохо чувствуешь, Ира? — поинтересовалась Карина, замечая болезненную бледность подруги и круги под глазами. — У тебя все хорошо? Где ты так долго пропадала? Я вообще не в курсе твоей жизни. Как Ваня? В Чехию не переехал? — прыснула от смеха девушка.

— Он тут живет.

— Поссорились, что ли? А ты когда собираешься карапуза заводить? Уже бы пора.

— Никогда. Ненавижу детей. Они противные, — выпалила Ирина, чувствуя, как таблетки уступают власть эмоциям.

— Ммм… Это была шутка? — задала вопрос Карина и откинулась на спинку стула, чтобы снять напряжение со спины. — Ты же в школе работаешь. Ничего не понимаю.

— Я сама столько же понимаю.

Вересова копалась зонтиком в коктейле, представляя, что это ее мозг. Пыталась найти ответы на свои вопросы. Карина же смотрела на нее с толикой недоумения. Все перевернулось с ног на голову после ее отъезда.

— Ладно. С Ваней вы явно расстались. Ну это дело житейское, нечего тут обсуждать. Как мама, Дарина?

— Не знаю я, как они. И честно, мне плевать.

— Поделишься со мной, что произошло?

Наверное, нет. Ни к чему беременной, жизнерадостной Карине выслушивать ее исповеди. Не в церкви.

— Ириш, не смотри на то, что я с животиком. Мы с малышом крепкие, сможем выдержать. Но на тебя взглянуть без слез нельзя. Как ты живешь? Чем живешь? Что сейчас составляет твой день?

— Что может составлять мой день? Серость и пустота. Все то, что я и заслужила. Только знаешь, черт возьми, осознание своей вины не делает наказание менее болезненным!

— Это понятно. О какой вине ты говоришь? Уж или все выкладывай, или не дразни нас. У меня же гормоны, еще как расплачусь из-за того, что ты не все рассказываешь.

Девушки рассмеялись. Вересова с нежностью смотрела на Карину, на ее круглый живот, спрятанный под водолазкой. Даже в такой теплой одежде она сияла. А что будет с ней, если ее раздеть догола? Никакого сияния ни в тряпках, ни без них. Только полная дефективность души и неприглядность внутреннего мира. Ее внутренний мир просто-напросто сдох.

— Не хочешь выпить по бокальчику чего-нибудь крепкого? Я только сок, а ты можешь и взбодриться коктейлем от восемнадцати лет.

— Нет, спасибо. У меня бодрости завались, — «очень бодро» ответила Ирина.

— И почему я тебе не верю?

Алкоголь она теперь обходила не за милю, а за три, поэтому пришлось напиваться соками. Свежевыжатый сок прелесть! Как будто она беременна, а не Карина. Но в ее жизни давно не было никаких напитков, кроме кофе и воды. Водой запивать таблетки, с кофе спасаться ото сна, который стал наваливаться на нее тяжелым одеялом все чаще.

Душа рвалась куда-то вне этих стен ее сознания. Ей хотелось поделиться наболевшим. Именно с Кариной. С человеком, который верой и правдой пытался предотвратить катастрофу, уберегал ее от ошибки. Но если человек хочет ошибиться, наступить на грабли и заработать гематому — никто ему не сможет помешать.

— Я бросила Ваню, — резко нарушила размеренный гул кафешки Вересова, привлекая внимание подруги. — Мне было мало денег, и у меня было много зависти. К тебе. К тому, что ты имеешь. И я не могла требовать этого от него.

— Поэтому ушла?

— Да.

— Но в итоге-то получила, что хотела? Все было не зря?

— Ты же видишь меня сейчас. Можешь и сама ответить на свой вопрос.

Карина вздохнула, все понимая. Порой жадность и зависть приводят нас в самый настоящий тупик. Ерунда это все про то, что зависть помогает добиться новых высот. Завидуя кому-то, человек автоматически признает свою ничтожность. А разве ничтожество может чего-то добиться?

— Ты ушла к бывшему, я так понимаю?

— К нему самому, уроду. Знаешь, как хочется напиться. Все бы отдала, чтобы уйти в запой до конца жизни, — пожаловалась Ирина, ощущая себя связанной канатами, которые больно впиваются в тело и которые до крика хочется снять с себя.

У Карины зазвонил телефон, и пришлось прервать беседу.

— Подруга, поехали ко мне? Антонио просит заехать в номер, зачем-то я ему нужна.

— Где ты остановилась?

Остановились они в одном из самых шикарных и, соответственно, дорогих отелей. Ей даже не хотелось ступать по полу этого места, быть здесь, дышать этим дорогим кондиционированным воздухом.

— Мы в Италии завели кошечку. Бенгальскую, — говорила Карина, пока они шли к лифту. — Жуть какая дорогая, но зато породистая.

— Везде-то люди проводят границы. Бедные и богатые, породистые и нет. Даже котов умудрились сделать одних лучше, других хуже. Одним по праву рождения жить на шелковой лежанке, другим — умирать с голоду на улице.

— Ну не ворчи. Это всего лишь коты.

— Всего лишь… Всё всегда всего лишь.

— За всё, что делает животное, в ответе человек, — промямлила себе под нос Вересова.

Номер был огромным, как бы в нем не потеряться. Антонио встретил Карину, и они скрылись в соседней от Ирины комнате. Она осматривала дорогую обстановку, чувствуя лишь безразличие. Только сейчас до нее дошло, что все эти дорогие ковры и чехлы на диванах только вещи, и значат они так же мало, как и все в мире вещи. А вот люди… Людей иногда так не хватает.

Ее взгляд словно нарочно остановился на мини-баре. Алкоголь… Вот чего ей так страстно хотелось. Не транквилизаторов, не сигарет, не человеческого участия — алкоголя. В горле пересохло, как бывает, когда сильно хочешь пить и видишь перед собой стакан холодной, вкусной воды. Вересова тяжело сглотнула, проталкивая в горле булыжник. Может, ничего не случится от пары капелек… А если и случится, кому какое дело?

Она достала коньяк и сняла крышечку. Райский аромат. Если в раю пахнет так же, она, безусловно, хочет туда. Поднесла бутылочку к носу. Руки задрожали от непосредственной близости запретного плода, который сейчас возглавлял топ десять запретных плодов в ее жизни.

— Была не была, — выдохнула она и чуть-чуть отпила.

Но каждый наркоман знает, что остановиться не то что сложно — нельзя. Когда Карина обсудила все дела с мужем и вышла к подруге, то застала ее лежащей на полу в полусознательном состоянии.

— Господи! Боже мой! Энтони, скорую! Ира!

Вокруг нее началась сумасшедшая паника, но никакой скорой не надо. Транквилизаторы без рецепта — это же подсудное дело! Для фармацевта, продавшего ей таблетки, точно.

— Не надо, — прохрипела Ирина, — все хорошо. Помоги… в ванную...

Антонио перенес ее в ванную, и Карина велела ему уходить. Нечего смотреть на женщину в подобном состоянии. Вересову вырвало. Раз пять. Она уже потеряла этому безумию счет. Когда агония прошла или успокоилась на некоторое время, она села на пол и закрыла глаза.

— Расскажи мне все, Ира, — потребовала Карина.

Ее лицо, бывшее и так бледным, истончилось еще больше. По нему катился пот, и то и дело казалось, что она вот-вот рухнет без сознания.

— Что тут рассказывать? — через силу прошептала Ирина и подползла ближе к Карине. Обняла ее животик и расплакалась. Невозможно больше носить это в себе. Невозможно. — Я не могу иметь детей.

10

Тот, кто приходит учить, получает горчайший из уроков, а те, кто пришел учиться, не научатся ничему.

Джон Кутзее «Бесчестье»

Воздух тяжелыми каплями сероводорода висел на мебели, стекал с потолка, сочился из стен. Реальность превратилась в тяжелый кислый ком, застрявший костью в горле. Со всех сторон наваливалась усталость, головокружение стало диким аттракционом с заевшим механизмом, от которого начало нестерпимо тошнить.

— Ира! Ира! Господи!

Голос Карины (вроде ее, пробиться сквозь дымку в голове было сложно) метался слепящими лучами внутри ее черепной коробки и отражался прямо в глаза. А они слезились… Уж не умирает ли она?

— Сейчас я вызову скорую! Или 911… Тьфу ты, черт, тут нет такой службы! — паника заставляла руки Карины дрожать, а голос срываться. — Ира, очнись! Умоляю, прошу!

— Не надо скорой, — слабый хрип вылетел из онемевших губ Вересовой. Она сжала руку подруги с такой силой, что костяшки пальцев побелели. — Нельзя…

— А что надо? Говори!

— Воды и марганцовку, наверное.

— Ириша, ну где я возьму тебе марганцовку в номере отеля?

Сознание снова махнуло хвостом и уплыло. Ирина была на грани обморока, на сто процентов уверенная, что уже не проснется. Не надо было мешать таблетки с алкоголем. Или надо… Кому будет грустно от ее смерти? Внезапно ее голову насквозь, словно железным ломом, пробила догадка о том, что Карина беременна. Какой же это, должно быть, стресс для нее!

Глаза Вересовой снова открылись. Не ради себя. Ради Карины и ее ребеночка. Чтобы не умереть на руках беременной женщины.

— Принеси воды, — бульканье вылилось в слова из ее горящего в агонии горла.

Карина принесла бутылку воды и стала поить ее. Когда та напилась, прижала голову Ирины к себе и стала раскачиваться вместе с ней. По щекам Карины текли слезы. Она яростно стирала их со щек, но новая армия соленых солдат снова брала ее лицо штурмом.

— Ирочка, Ириша, зачем ты это сделала? И что конкретно ты сделала? Я не понимаю.

— Это все войны… Насилие… Человеческая жестокость, — бормотала Вересова, вспоминая картинки из телевизора, которые мелькают каждый день.

Кровь, мусор, боль — все это наш мир. Люди плюют на асфальт. Люди убивают других людей. Люди предают и изменяют. И самое страшное состоит в том, что этому безумию невозможно положить конец. Ее мозг в нынешнем, желеобразном состоянии взорвался, выплескивая наружу все, что копилось в его глубинах так долго.

— Какая война, Ира? Какая жестокость? О чем ты?

— Просто любая. Они же вечно воюют, убивают детей, стариков, женщин. Ради чего?

Вересова расплакалась, не в состоянии обуздать свои чувства. Яд из алкоголя и транквилизатора мясным остро заточенным ножом вспарывал ее нервные клетки и ковырялся там. Карина плакала вместе с ней, гладя подругу по голове. Ей не хотелось думать ни о каких войнах и смертях, хотя бы не сейчас, когда у нее под сердцем теплится жизнь.

— Ириша, войны всегда будут, — прошептала она на ухо подруге. — Потому что люди – алчные животные, и им жизненно необходимо отрывать куски мяса от своих же, давить хребты соплеменников танками и сбрасывать на таких же точно людей бомбы, пускать в толпы яд. Человек и есть война. Его невозможно остановить. Но давай не будем сейчас думать о баталии, которая нас не касается?

— Нет таких войн, которые бы кого-то не касались, — мотнула головой Ирина, все еще в плену помешательства. — Мы все люди, и убийство человека даже на другом конце света является убийством, которое касается и нас тоже. А черный дым Хиросимы… Не хочу никогда слышать о таком, — опять слезы побежали по ее щекам.

Карина сидела на полу ванной, удерживая на себе половину веса Вересовой. Кто бы мог подумать, что ее встретит в России такая драма.

— Ирочка, пожалуйста, давай встанем? Мне холодно и тяжело. Я боюсь за малыша.

— Да… Да, прости.

Кое-как совладав со своим телом, Ирина поднялась. Комната вращалась с такой скоростью, словно Вересова была на космическом корабле. Она знала, что нужно сделать в такой ситуации.

— Карина, выйди.

— Зачем? Ты что собралась делать? — испугалась та.

— Мне надо избавиться от этого наркотика в организме, хоть как-то, — глаза Вересовой скользнули к унитазу, и Карина все поняла.

Время не застыло. Оно шло, но таким медленным, тягучим шагом, что казалось, будто оно насмехается над ними. Карина приготовила воду и крепкий чай с лимоном, принесла целую аптечку, взятую у администратора. Ее руки все еще дрожали, ей было страшно.

Наконец-то дверь ванной открылась – и оттуда вышла Ирина с более здоровым цветом лица и меньше качаясь.

— Все хорошо, Ира?

— Ну-у лучше точно. Я полежу?

— Еще спрашиваешь?

Вересова устроилась на диване, подложив под голову подушку, и закрыла глаза. После трех подходов к белому другу в ней, наверное, только внутренние органы и остались. И то не факт, что все.

— Чай будешь? Или воду. Тут вот таблетки есть какие-то…

— Кариш, все хорошо. Не переживай.

— Хорошо?! Если это, по-твоему, хорошо, то побоюсь представить, как выглядит плохо. Колись, что ты принимала.

— Транквилизаторы.

— Это такие опасные штуки, которые только психиатр может выписать?

— Точно.

— И тебе их никто не выписывал?

— Точно дубль два.

Карина вздохнула и потерла переносицу. Сумасшедшая. Пить такие лекарства по собственному предписанию!

— Рассказывай, что произошло. Явно же ты сделала с собой такой ужас не из-за войн. Это глупо. Война всегда была, есть и будет. Доведением себя до смерти ты не прекратишь их. В чем настоящая причина? И почему ты не можешь иметь детей? Так, — девушка руками развела в стороны воздух, словно бы это были ее мысли, — давай с самого начала, с того момента, как вы расстались с Волковым.

— Я не хочу…

— А мне все равно. Я тоже не хотела видеть тебя в полумертвом состоянии, но ты не спросила меня.

Ирина подтянула к себе ноги и переместила подушку под поясницу. Наверное, надо это сделать. Может, если один раз выговориться, во второй не понадобится пить успокоительные.

— Что я могу сказать в качестве начала… На момент отношений с Ваней жизнь казалась мне легкой штукой, и я искренне не понимала, почему кому-то может тяжело житься. Знаешь, сейчас, когда я пытаюсь кого-то чему-то учить, я вижу в этих людях себя. Человека невозможно научить. Он дикое животное. Пока не ударишь, не поймет. Пока жизнь не надает под дых, не осознает, как нужно относиться к другим людям.

— Я пока не пойму самого главного. Куда и почему исчез Ваня из твоей жизни? Он не принял наследство, и ты его выкинула из своей жизни?

— Я ушла к Сереже, — беззвучно сказала Вересова, будто только губами лениво пошевелила – так ей было стыдно в этом признаваться.

— Ну и дела. И чего ты ждала от такого козла? Ириша, ну ведь если человек тебя один раз предал, значит, для него это в порядке вещей. Его ничто не остановит от второго, третьего и сто третьего предательства.

Карина опечаленно покачала головой. Ей самой повезло с мужем, тут и говорить нечего. Она не знает, что такое предательство. Но в ее голове никак не укладывалась модель поведения большинства женщин. Почему женщины прощают изменников и предателей? Почему, когда им дана всего лишь одна жизнь, они бегают по кругу за уродами, которых не то что мужчинами, а даже людьми назвать сложно? Почему так повелось, что женщина стерпит все: и унижения, и насилие, и других женщин у своего мужчины? Почему бы просто уже не выйти из этой пещеры времен неолита и не заявить о себе громко, с достоинством. Почему бы не любить себя так, чтобы не прощать предателей никогда и идти дальше, к счастливой жизни?

— Что ты хочешь услышать от меня сейчас, Карин? Ты думаешь, я не поняла всей ошибочности своего поступка? Всей своей низости и гнусности? Поверь, поняла. Я захлопнула дверь перед ним за полчаса до Нового года, — всхлипнула девушка. — Оставила в той квартире все самое лучшее, что имела. Свалила в кучу, полила бензином и бросила в нее горящую спичку. Вот что я сделала со своей жизнью.

— Ты бы хотела к нему вернуться?

— Да, но я не имею на это никакого морального права. Я такая же, как Сережа. Оставила один раз, оставлю и еще.

— Ты слишком строга к себе. Кажется мне, что в отличие от своего бывшего ты многое усвоила. А как он сейчас живет?

— В целом хорошо. У него невеста и приемная дочь.

Глаза Карины округлились. Действительно, такого она не ожидала, когда вылетала из Италии…

— Все так серьезно?

— Насколько я знаю, да. У них скоро свадьба. И, Карин, это же Ваня Волков. Если он взял на себя опеку над этой девочкой, значит, он будет с ней до конца. Если решился на узаконивание отношений с этой женщиной, значит, все более чем серьезно.

— Да, Ваня твой в наши дни герой, — пробормотала Карина. — Ну хорошо, с ним все ясно. Жизнь на месте не стоит, и он не стал стоять, а пошел дальше. Имеет право, ведь так?

— Конечно. Я на него не злюсь и не обижаюсь. Какое я вообще имею право на любые чувства в отношении его?

— Ты имеешь право на чувства, но только про себя, а не вслух. Если уж сам отпустил когда-то человека, нечего следовать за ним навязчивой тенью. То есть ты из-за него накачала себя всякой дрянью?

— Нет. Из-за всего подряд. У них с Ксюшей (это его невеста) скоро свадьба, у Светы (дочь) лечение проходит успешно. Она плохо слышит, но появился шанс это исправить. А что я имею? — голос Ирины дрожал, как тонкая, рваная ниточка на ветру. Перережь ее — и замолкнет навсегда. — Все, что у меня сейчас есть, можно назвать одним словом — «ничего».

Порой это «ничего» включает в себя целую массу всего: мириады несбывшихся надежд, несметное число падений, после которых ты так и не встал, легионы собственных глупых решений и эгоистичных помыслов. Человек не не имеет ничего, он имеет множество того, что когда-то безвозвратно потерял.

— Не унывай, подруга. Ты, как я вижу, уже гроб и место на кладбище себе заказала. А как насчет того, чтобы попытаться двигаться, хотя бы пошевелить пальцем ноги? А? Ведь это тоже движение.

— Не хочу. Любое мое движение взывает к жизни катастрофы и катаклизмы. Не хочу вообще жить.

— А я не хочу подобное слышать. Сколько много дурости ты бы не натворила, сколько бы не напортачила, ты все равно остаешься моей Ирочкой, от которой я не отвернусь. В этом и заключается смысл существования — не поворачиваться спиной к нашим близким.

Вересова глотала слезы, уже не ощущая их вкуса. Она ими пресытилась. Пододвинувшись ближе к Карине, она положила голову аккуратно на ее животик и прильнула к ней, чувствуя тот невообразимый мягкий и нежный свет, какой дают нам родные люди. Они могут не жить с нами в одной квартире, не делить с нами ванную комнату, могут вообще обитать на другом конце этого цветного, полного воды шарика. Но ведь близкими людей делает не расстояние, вовсе нет, а готовность в любой момент поплакать и посмеяться вместе.

— Ненавижу их. Ненавижу, — зло выплюнула Ирина, размазывая слезы по промокшим, точно картонка, щекам.

— Кого, милая?

— Свою якобы семью! Папа не видит этого кошмара, того, что они со мной сделали. Папа ничего не видит.

— Он все видит, Ириша. Только не может никак тебе об этом сказать, и помочь тоже не в силах. Что там с твоей семьей?

— Думаю, с ними все прекрасно. Мать так и осталась змеюкой, с которой яд стекает литрами. Дарина… не знаю, ей, скорее всего, все так же по барабану мое существование.

— Почему ты сейчас одна? Где они?

— Где они могут быть? В особняке, как и полагается богатым и всемогущим. А меня она сплавила, как какую-то шлюху, Сереже! Все шептала мне на ухо, что он тот, кто нужен, что он все сможет. Он возглавит фирму, поведет нас к небывалому успеху. Да она продала меня этому махинатору забесплатно!

Ее тело сотрясалось в душевных рыданиях. Щеки обсохли, глаза словно выцвели. Карина такая теплая, родная, такая близкая. Пусть она никогда не покинет ее жизнь. Пусть живет на каком угодно острове, но останется в ее жизни лучиком средиземноморского солнца.

— У меня в голове мыслей даже никаких не осталось. Вообще голое поле было. Я будто наслушалась проповедей сектантов, только вместо квартиры, переписала на них свою жизнь. Мамаша моя, конечно, не ожидала, что разложенный пасьянс принесет ей проигрыш, а не победу. Но Сережа оказался не таким дураком, как она думала. Ему ни я, ни благополучие моей стервозной семейки даром были не нужны.

— Что он сделал?

— Точно не знаю, так как несведуща в этих делах. Однако сети магазинов и дела всей жизни моего отца не стало. Сергей захватил власть в компании и провел, как это говорится, реорганизацию. Смел к чертям все, что было построено годами моим отцом! — Кулаки Вересовой хрустнули и разжались. В своей ярости она была абсолютно беспомощна. — Все, Карина! Все! Больше нет «Вересковых полей». Не знаю, что он сделал с бизнесом отца. Вроде какие-то клубы или рестораны хотел. Плевать. Он построил свой бизнес на моих костях.

— Ты сегодня сильна в выражениях как никогда.

— А это не образное выражение, не литературный прием. Это правда. Он заложил в фундамент мое здоровье, мою жизнь.

— Ты про бесплодие? — задержав дыхание, спросила Карина.

У нее кровь стыла в жилах при мыслях об этом… об этом ужасе. В ней сейчас жил маленький человечек. Кто бы что ни говорил, а это не плод и не какой-то там ничего не значащий эмбрион, а человек! С первого дня зачатия это человек внутри нее, живой и имеющий право на жизнь. А Ира не могла отныне никогда узнать этого волшебного чувства единения с частичкой себя. Ей уже никогда не почувствовать особыми материнскими рецепторами биение маленького сердечка, движение крохотных ручек и ножек. Страшнее наказания для женщины еще не изобрели.

— Мы приехали во Францию. Он хотел объединиться с Марком. Слава богу, брату хватило ума не делать роковой шаг к этому подлому зверю.

— У Марка все хорошо? Почему ты тогда не попросила у него помощи?

— Мне не хватило смелости прийти со своей грязью к порогу его чистого дома. Он не обязан подметать за мной, если я дура.

— Ты правда дура. Близкие люди на то и нужны, чтобы прикрывать тылы, когда мы проиграем свой бой. Ничего постыдного нет в том, чтобы обратиться за помощью. Всем нам рано или поздно придется отправлять сигналы SOS. Жизнь всех потопит.

— В общем, я опять не знаю, как это произошло. Я как бестолковый ребенок, выброшенный в жизнь. Самой страшно и тошно (от себя же). Я забыла о контрацепции, или что-то в моей голове сдвинулось, или кусок мозга отвалился. Я не знаю, но я забеременела от него почти сразу же. Можешь представить себе его реакцию? Странно, что глаза не вывалились из орбит. Ему явно орущая обуза в памперсах была не нужна. Как и я, собственно.

—А ты как отреагировала?

— Как и любая девушка — наивно. Все мы матери от рождения, и ненависть к ребенку в любом случае пройдет. А мужикам… им плевать на детей. Они же самцы, черт бы их побрал, полигамные ублюдки. Их дело засеять поле и лететь дальше, а урожай собирать уже приходится женщине.

— Он заставил тебя сделать аборт?! — шокированно прошептала Карина, и ее рука метнулась к животу. Дыхание участилось; она воспринимала все слишком близко к сердцу.

— Нет. Но поскольку ему было фиолетово на меня, его занимало только отжатие бизнеса моей семьи – о ребенке он не думал. У меня был постоянный стресс, плитами давивший на меня. Его рядом не было вообще, только равнодушие, которое он и не пытался скрывать. В общем, моей первой беременности было не суждено закончиться хэппи-эндом. Случился выкидыш, — она почти не дышала, не нуждаясь в воздухе, так как внутри, где-то в горле, чертов кислород взрывался едким пламенем. — Кое-как этого ребенка выскоблили из меня, — речь девушки прервалась; нехватка воздуха жгла легкие до слез. — А я думала, что сейчас подходящее время, что у нас все будет: будет семья. Однако все, что у меня в итоге осталось — это боль воспоминаний о том, как врачи по кусочкам выбрасывали в медицинскую урну моего первого и последнего ребенка.

Боль жгла ее раскаленной кочергой, хлестала плетьми с шипами, колола наспех заточенными палками. Она произнесла это во всеуслышание, сказала в первую очередь себе самой то, от чего бежала со всех ног три года.

— Я сама убила своего ребенка. Не он, — всхлипнула Ирина и отодвинулась от Карины. — Надо было думать головой, от кого беременеть. Думать головой! Я не имею права сидеть рядом с тобой. Я отброс. Чудовище. Монстр.

Никто на этом свете не обладает таким могуществом, чтобы вложить в нашу ладонь пистолет и выстрелить. Только мы сами. Ни один демон не будет сильнее нас, если только мы сами не наделим его силой.

Карина, несмотря на шок и потрясение, все равно притянула подругу к себе и стерла слезинки со своих щек.

— Не говори так, Иринка. Я скоро утону в слезах. Боюсь думать, как больно тебе сейчас.

— Как бы то ни было, а я все заслужила. Заслужила смерть, такую же страшную, какой умирал мой ребенок.

— Врачи что-то напутали, совершили ошибку? Почему бесплодие?

— Потому что это была моя первая беременность, которую прерывать крайне нежелательно. Даже естественным путем, так скажем. Ну и врачам было глубоко все равно на очередную идиотку, которой жалко десяти долларов на презервативы или лишних пяти минут, чтобы хорошенько обдумать свое решение рожать.

Ни один мужик не будет думать о контрацепции заранее. Им чихать на это. Ребенок навсегда останется с матерью. Или боль от убийства, как сейчас модно цинично говорить, плода.

— Я впала сначала в легкую депрессию, но никому не было дела до меня. Сережа бросил меня, открыл все двери и окна, приглашая покинуть его счастливую, беззаботную, полную денег жизнь. Конечно, он не законченный урод — дал мне денег. И я улетела в Россию. Снова в Москву. Здесь начался ад на Земле. Моя Земля горела в пожирающем все вокруг огне; я была уверена, что долго не протяну. Открылось кровотечение, в больнице сказали, что я больше не могу иметь детей.

— Какой ужас… Я сегодня не усну, — на полном серьезе произнесла Карина.

— Я лежала в гинекологии, и каждый день у меня в голове крутилась мысль о том, что я не могу иметь детей. Депрессия больше не была легкой, она сожрала меня без остатка и выплевывала по косточке. Там я познакомилась с медсестрой по имени Таня. Она вытащила меня из этого безобразия. Только вообрази себе: она сидела у моей койки и читала мне книги. «Вино из одуванчиков» Брэдбери заставило меня снова раскрыть глаза навстречу жизни. Я отчаянно захотела увидеть лето глазами маленького Дугласа. Подышать им, почувствовать его. Мне захотелось жить, — Вересова протяжно вздохнула, облегчая душу. — Но лучше бы я все-таки свела счеты с жизнью. Лето уже никогда не будет таким, как у Дугласа Сполдинга.

Ирина слабо улыбнулась. Танюха… Спасибо ей за все.

— Дальше более-менее все предсказуемо. Я ударилась во все тяжкие: алкоголь, сигареты, иногда травка. Меня утащило на самое дно, и я не хотела с него подниматься. Меня поставили на колени и еще для верности сзади ударили по ногам дубинкой. И опять же Таня вытащила меня. Она святая. За шкирку приволокла к психиатру, там долго рассматривали помойку в моих мозгах под микроскопом и в итоге выписали транквилизаторы. Вот и все.

— Почему ты сорвалась сейчас? Дети в школе допекли? Додумалась же выбрать себе работу.

— Другой не было с моим образованием. И на первых порах это помогало. Боль накладывалась на боль – и становилось легче. А потом появился Ваня, как гром среди ясного неба. Просто оглушил меня своим появлением.

— Теперь все окончательно ясно, разобрались. У меня нет вообще никаких идей, как тебе помочь и что посоветовать, поэтому не буду лезть в чужую душу со своими «мудростями». Пока я тут, я буду следить за тобой. Больше никаких экспресс-средств по лечению души. А то ее так и вытравить можно – всякими таблетками.

Карина обняла ее, делясь всем своим теплом, какое у нее только было. На всех хватит. Любви точно. И на малыша, и на мужа, и на друзей в беде.

— Мы справимся со всем, я обещаю, Ириша. Только и ты мне пообещай, что хотя бы мешать не будешь.

Ирина кивнула, и, положив голову на плечо подруги, закрыла глаза. Ее клонило в сон. Не в забытье, а в спокойный сон. Можно спать тихо и мирно, зная, что о тебе позаботятся. Наконец-то позаботятся.

***

Вот и настал тот светлый день, которого они так долго ждали. Для Волкова штамп в паспорте уже не был так важен, как раньше. Это тому молодому парню, каким он когда-то был, казалось, что без соответствующей печати в паспорте семья не семья. Но когда он обрел семью по-настоящему, условности перестали что-то значить.

Зима в этот раз запаздывала. Улицы покрывал легчайший ковер из снега, небо расцвело серостью, ветерок носился от дерева к дереву. Мужчина посмотрел на наручные часы: время их регистрации наступит с минуты на минуту. Оксана сказала, что у нее важные дела и она приедет в ЗАГС сама. И почему он вечно все ей разрешает? Даже в такой знаменательный день позволил ей решать какие-то посторонние дела.

Гостей много не было. Пара друзей, партнеров по бизнесу, с которыми он мог сходить в баню или на рыбалку. На этом и все. Оксане звать было некого, по крайней мере так она ему объяснила. Куда делись ее подруги, ему было невдомек. Почему-то именно сейчас все происходящее показалось Ивану грустным представлением перед незаинтересованной публикой. Не такой он представлял свою свадьбу.

— Иваныч, вас зовут, — вывел его из ступора мыслей Олег.

И правда, регистратор уже подзывала их. Волков обреченно оглянулся на входную дверь. Где же она? Не может быть, чтобы Оксана бросила его вот так, перед всеми, на посмешище.

— Мы можем еще немного подождать? Невеста опаздывает, — оправдывался он. — Пожалуйста.

Сшитый на заказ костюм. Цветы. Кольца. Он так старался. Пусть народу на их свадьбе немного, пусть здесь нет папарацци и газет. Но это его свадьба, и он хотел быть лучшим женихом для своей невесты.

Через час с ним остался только один друг, остальные разъехались по делам, грустно пожав плечами и сказав пару банальных слов сожаления. Мол, бабы, что с них взять.

— Вань, ты прости, но я тоже не могу больше здесь находиться. У меня жена беременная, я бы лучше к ней поехал, — простился с ним и последний друг — Игорь.

Жаль, что мужчины не плачут. А так хотелось. Иван вышел из здания дворца бракосочетаний и уселся прямо на замерзшие ступеньки. Цветы полетели в близстоящую урну. Ничего страшного, опыт у него есть. Не под Новый Год, так за пять минут до свадьбы бросят. Надо будет написать книгу.

Во внутреннем кармане зазвонил телефон. Волков лениво и очень долго его доставал. Он был не готов услышать о том, что она уходит. Ушла от него.

Номер оказался незнакомым. На душе и полегчало, и потяжелело одновременно.

— Слушаю.

— Вам звонит сотрудник ГИБДД Абрамов. Демьянова Оксана Михайловна вам знакома? Ваш номер стоит у нее в быстром наборе.

— Да, знакома. Это моя невеста. Должна была стать женой, я сейчас в ЗАГСе, — тараторил сбитый с толку таким звонком Волков. — Где она?

— Машина погибшей врезалась в дерево. Приношу вам свои соболезнования.

11

Кто знает, может, проклятия и не было. Может, мы сами, все мы, посчитали себя заслуживающими всяческих проклятий.

Энн Фортье «Джульетта»

— Декабрь выдается просто чудесным, — улыбка игривыми бликами отразилась от губ Ирины. — Пока.

— Ага. Через две недели Новый год. Кто как собирается праздновать? — спросила Татьяна и пригубила совсем чуть-чуть вина.

Девушки делились планами на ближайшее время. Карина пока не определилась, у Тани был выбор праздновать с родителями или с кем она сама захочет, а у нее… выбора-то и не было. Дима и Джордан. Вересова еще раз улыбнулась своим мыслям. Что-то с ней произошло, что-то просто открутило голову той, прежней Ире, и взамен поставило новую. Новую голову без глупых мыслей и суицидальных наклонностей.

— Ну а ты чего молчишь? Только и улыбаешься, как лиса, — шутливо толкнула ее Карина.

— Я не знаю, что сказать, — пожала плечами та. — Я никогда этого не испытывала. Это мне в новинку. И так хочется улыбаться.

— Не испытывала чего?

Две пары любопытных глаз уставились на нее в ожидании ответа. А ответ был так прост и так сложен одновременно.

— Счастья.

Счастье такое тихое, родное, что ты носишь его под сердцем. Ей всегда казалось, что когда она наконец-то станет счастливой, то захочется кричать, петь и танцевать, взять за руку весь мир и втянуть в этот танец. А на деле… на деле ты укрываешь эту трепетную голубку в ладонях, подальше от прожорливых взглядов, и бережешь только для себя. И лишь улыбка не сходит с лица, делая тебя подозрительным для других людей.

— Я верю тебе, — сказала Татьяна. — Ты правда чувствуешь счастье. Люди так любят кичиться тем, что они счастливы, орать об этом на каждом углу, лукаво строить глазки прохожим, намекая, что у них есть то, чего нет у других. А ведь искренние чувства никогда не выставляются напоказ. Именно поэтому и имеют такую высокую цену.

— Девчонки, — выдохнула Вересова, соскребая со стенок души всю-всю смелость, какая была, — я так вас люблю. Вас обеих. Мои солнце и луну. Тропики и тайгу. — Она сжала ладони подруг. — Если бы не вы, болталась бы я сейчас в петле. И образно, и нет.

Карина была так растрогана, что пришлось стирать слезинки из уголков глаз.

— Ты же знаешь, что мне нельзя такое говорить. Нам, — она поправилась, — нельзя такое говорить.

— У тебя будет чудесный малыш, Карина. Как и ты. Такой же волшебный и добрый лучик света, как его мама.

— Может, тогда ты согласишься стать его крестной мамой?

Улыбка слетела с губ Ирины, как последний зеленый листик с голого дерева, оставив ее в изумлении. Вот это предложение!

— Ты правда этого хочешь? Я же, — ее глаза опустились на колени, — нестабильная немного. Проблемная.

— Дурочка, ты не пациентка психдиспансера, чтобы говорить о своей нестабильности, — встряла Татьяна. — Поверь, видела я нестабильных в нашей гинекологии. Ты не такая. А проблемные мы все. Нет людей без проблем и забот. Нет, есть. Но вот загвоздка — они обычно мертвы.

— Танька! — рассмеялась Вересова и повернулась к Карине. — Я согласна, если ты хорошо все обдумала.

— А что тут думать? Не имущество же на тебя переписываю, — пошутила Карина и погладила ее по костяшкам пальцев. — Конечно же, я шучу. Ребенок важнее любого в мире имущества. Но я в тебя верю, крестная мамочка Ира.

— Вам не кажется, что здесь слишком душно? — Ирина обмахнулась рукой. — Или это я от счастья задыхаюсь?

Она глянула на детскую площадку, чтобы убедиться, что у Димы все хорошо. Она взяла его с собой в торговый центр, а то скучает днями дома в ожидании мамы. Ее сердце уже так прикипело к этому мальчишке, как к своему. Похоже, у нее под сердцем всегда будет два крестных ребенка. И не обязательно ставить какие-то печати и подписывать бумаги: любовь довольно простая штука. Любишь, и все тут.

— Как его мама? Поправляется? — поинтересовалась Татьяна.

— Думаю, Рождество уже Дима встретит с ней.

— Говоришь с грустью в голосе.

— А как же еще? Я уже полюбила этого мальчугана. Ну, вы обе в курсе, какие у меня проблемы. Неудивительно, что я сроднилась с ним душой.

— Зачем ставить на себе крест? Находи хорошего мужчину и пробуй забеременеть! Сколько было случаев…

— Нет, — отрезала Татьяна и покачала головой. — Нет. Она не сможет иметь детей. Чудо не восстановит ее женские органы. Если только машина времени, чтобы сохранить первого ребенка и кастрировать того ублюдка.

— Да и как будто найти хорошего мужчину то же самое, что сходить в булочную — вся витрина ими пестрит, — произнесла Ирина. — У меня уже был такой, хороший, но я красиво повернулась к нему спиной.

— Забудь уже Волкова, Ира. Он навсегда остался в прошлом. Отпусти его. Пусть летит себе свободно.

— Я и не держу его за веревочку. Он летает. Эх.

Вересова допила вино и отставила бокал. Она снова употребляла алкоголь, но на этот раз все укладывалось в четкую систему. Никаких запоев и накачивания себя нервным паралитиком. Пить можно, но только так, чтобы чувства оставались живыми. Чтобы было больно, горько, тошно или радостно и весело. Отныне убивать эмоции нельзя. Можно с ними только бороться, но не стрелять на поражение.

— Кстати, ты мне не скажешь, в какой аптеке купила тралики? Я сообщу куда надо, и того фармацевта отправят утки выносить. Это будет ее потолок в медицине.

— Не скажу, Тань. Она все-таки мне помогла.

— Помогла?! — вскипела девушка. Ладно, ты более-менее делала это осознанно. — А если бы на твоем месте был дурной подросток, какая-нибудь брошенная парнем девчонка? Она бы не дожила до сегодняшнего дня.

Если бы каждый человек просто честно выполнял свою работу, будь то дворник, машинист или фармацевт, мы бы жили в гораздо более чистом и цивилизованном мире. Если бы не жульничали, не отлынивали, не проявляли халатность… Каким бы был наш мир, если бы каждый нес ответственность за свои поступки? Если бы каждый стал взрослым не только физически, но и духовно?

— Таня, не будем об этом. Я не стану стучать на эту женщину.

— Ну и зря.

Вересова усмехнулась, поражаясь Таниному стремлению к справедливости. К утопии. Идеальному миру, которому не бывать на Земле, пока здесь царит беспредел, сотворенный руками человека. Она явно перечитала Хаксли.

— Ты прости, что спрашиваю. А Ваня женился? Ты не знаешь? — задала вопрос Карина, потягивая свежевыжатый яблочный сок.

— Не знаю. Я взяла отпуск на две недели в школе, чтобы окончательно привести себя в порядок по всем фронтам. Ни о Ване, ни о ком-либо из его семьи не слышала. Но думаю, что он уже в браке. Почему нет? Если честно, я подумываю об уходе из этой школы.

— Из-за девочки?

— Да, видеть Свету и не вспоминать о прошлом трудно. Я себя ощущаю грязной предательницей рядом с этой малышкой. Надо уйти с горизонтов жизни Волкова.

— Поддерживаю тебя, — кивнула Татьяна. — Разорви все связи и начни по-настоящему с чистого листа. Смени имя. Как тебе идея?

— Я уже давно не Вересова. Мать бы отобрала у меня фамилию, если бы могла. Но я хочу быть Ирой Вересовой в память об отце.

Вся троица замолчала. Мимолетная тишина символизировала своеобразную минуту молчания по ее отцу и всему тому, чего она лишилась.

— Девчонки, я тут подумала, — снова заговорила Ирина, — что никто ни в чем не виноват. Никакой Бог не обрекал меня на вечные мучения, никакая судьба не стала бы уделять мне так много внимания. Я сама посчитала, что живу слишком хорошо, слишком много удовольствия приносит мне жизнь. Я сама посчитала себя заслуживающей проклятья – вот и ушла от него. Вся наша жизнь построена нашими руками, вот этими ладонями, пальцами. И если где-то вышло криво и косо, то очевидно, что вина лежит только на нас.

— Ирка-Ирка, издай свой сборник цитат, — вздохнула Татьяна. — Вернемся к Новому году. Кто за то, чтобы отпраздновать вместе? Втроем. Как вам идея?

— Со мной еще Дима будет в это время, — ответила Вересова и отвлеклась на звонящий телефон.

— Ничего страшного. Пристроим и его куда-нибудь с детским шампанским и мандаринами. Ну, что скажете?

— Тише, девочки. Директор школы.

Она ответила на вызов и обомлела. Директор не церемонилась. Никаких вопросов о ее отпуске, разговоров за жизнь… Сразу кирпичом по голове.

— Ир, все в порядке? — заволновалась Карина. — С тебя прям вся краска сошла.

— Еще бы она не сошла, — прошептала Ирина. Ее пальцы била мелкая дрожь. — Оксана разбилась насмерть.

***

Холод колючей проволокой опутывал руки, поднимая даже самые маленькие волоски. И этот лютый мороз шел изнутри, а не накидывался на нее снаружи. Ей было страшно. Дико страшно.

Ирина медленно шла к дому Волкова, попинывая снег под ногами. Чтобы успокоиться. Ее нервная система снова била тревогу, предупреждая, что для нее-то уже слишком. Слишком — узнать о смерти Оксаны. Вересова обхватила себя руками, даже не надеясь согреться, и смело двинулась дальше.

Кто знает, может, Ваня прогонит ее с порога. Она явно не тот человек, которого хочется видеть в час утраты. Если бы она не взяла отгул в школе, то узнала бы сразу о случившемся.

«Господи, лучше бы я вообще уехала отсюда, чтобы не знать об этом вовсе», — подумала девушка, чувствуя, как с каждым шагом, приближающим ее к дому Волчары, учащается сердцебиение.

Сбежать бы на край света, улететь, уехать, да хотя бы уползти! Что угодно, только бы не встречаться со смертью лицом к лицу. Ее лицо невыносимо страшное, особенно когда в нем появляются черты наших близких и родных. У смерти нет одной личины, каждый в ней видит что-то свое.

Звонок в домофон. Гудки, гудки, и никто не открывает. Возможно, его нет дома…

— Кто, — раздается грубый, уставший, отяжелевший голос Волкова.

— Это я… Ира. Я хотела…

Ее неловкое бормотание было прервано писком домофона. Выдохнув, Ирина потянула на себя дверь и вошла в дом. Черт, а теплее-то не стало. Ни на сотую долю градуса.

Перед дверью его квартиры она была уже готова спасовать. И она бы точно сделала шаг назад, если бы дверь сама не открылась. Он как будто читал ее мысли. Наверное, это было нетрудно.

— Привет, — поздоровалась Вересова, выглядя смущенно. — Я…

— Проходи, — снова оборвал ее Иван.

Она все никак не могла придумать, что сказать ему. Зачем она здесь, с какой целью, что забыла в его доме? Самой бы найти ответы на эти вопросы.

В квартире ничего не изменилось, но внутренности опалял запах сырости и промозглости. В коридоре ничем таким не пахло, но у каждого дома есть свой запах. Раньше она ощущала эту квартиру цветущим садом, сейчас же ее ноздри не успевали морщиться от этого зловония разлагающейся печали, от этого душка угасшей жизни. На стенах навсегда отпечатается смерть Оксаны. И переклейка обоев не поможет.

— Ты хотела что-то конкретное? — спросил Волков, и она не узнала его голос.

Что с ним стало? Взгляд Ирины перебирал нежными касаниями его волосы, обычно находившиеся в порядке, а теперь растрепавшиеся во все стороны, как после запойного сна. Щетину теперь дополняли углубившиеся морщины на лице, сетка грустных линий очерчивала потускневшие глаза. Он смотрел вроде бы на нее, но, она чувствовала, словно сквозь нее.

Из комнаты донесся частый обрывочный кашель Светы.

— Света опять болеет?

— Света опять болеет, жизнь опять пошла наперекосяк. Все когда-нибудь случается опять, — буквально выплюнул он. — Ты за этим пришла? Посочувствовать? Я растроган. Спасибо.

— Это ты мне тактично говоришь: «Пошла вон из моего дома»?

— Нет. Я не это имел… В общем, извини.

Она не обижалась на него. Да и как можно обижаться, когда он весь осунулся, словно бы гравитация стала работать вспять для него одного. Это был не Ваня Волков, а какой-то мужчина на десять лет старше и на двадцать лет мудрее. Потери прибавляют нам возраст похлеще неумолимо убегающих из жизни лет.

Ирина скинула ботинки и зимние вещи и, поддаваясь минутному порыву, истошной, душераздирающей вспышке, обняла его. Камень. Холодная глыба бесчувственности. Волков попытался отстраниться от нее, но сейчас физическое преимущество было на ее стороне. Она хотя бы все эти дни питалась, чего не скажешь о нем.

— Да успокойся ты, — сказала Вересова, начиная злиться на него. — Я не для того пришла, чтобы быстренько занять место в твоей освободившейся постели.

— Что?!

— А то! Дергаешься, как на электрическом стуле. Я не посягаю на твою свободу, не претендую на тебя как на мужчину. Или я похожа на дешевую шлюху, которая согласится заниматься сексом на костях?

— Ира, что ты несешь, я не понимаю.

Он стал таким потерянным котенком. Точно его вышвырнули на улицу из теплого дома, из любящих рук хозяйки. Глаза Ирины застилала пелена слез. Волчара не говорил и не делал ничего такого, из-за чего бы она плакала и жалела его изо всех сил, но его вид молил о помощи, о том, чтобы кто-нибудь протянул этот спасательный жилет утопающему. Ведь порой собственных сил оказывается мало, чтобы вынырнуть.

— Я пришла, чтобы оказать тебе моральную поддержку. Поэтому иди сюда, черт возьми! И забудь, что я когда-то была в твоей жизни, — прикрикнула она.

Наверное, он бы поборолся с ней, обязательно воспротивился бы. Но не сейчас. Вересова обняла его, гладя по голове. Он не был для нее в этот момент привлекательным, вызывающим романтические чувства мужчиной. Просто человек, которому плохо и которому она в состоянии оказать посильную помощь. Иван позволил себе расслабиться, отпустить сковывающее мышцы напряжение, позволил себе выдохнуть.

— Будь ты девушкой, я бы сказала: «Не сдерживайся, поплачь», но поскольку ты не поддающийся уговорам упрямый мужик, то хотя бы дай себе передышку. Подумай о чем-нибудь другом, отпусти боль буквально на минуту. Она не убежит, поверь мне, — прошептала Ирина.

Его лицо находилось в какой-то паре миллиметров от ее, его дыхание обжигало ухо. Волчара снова в ее объятиях, но это не та встреча, не те объятия, о которых она мечтала. Жизнь умеет виртуозно издеваться, у нее этого мастерства не отнять.

— Спасибо, Ира. Правда, спасибо. Ты первая, кто действительно пришел меня утешить, — ответил Волков, отходя от нее. — Пойдем в кухню.

— Неужели никто больше не приходил?

— Друзья звонили, выражали сочувствие, предлагали помощь с похоронами. Лиля приходила, но у нее разговоры короткие обычно. Бутылка водки и не закусывать.

Вересова усмехнулась. Как же от его слов веет прошлым. Добрым прошлым, милой сердцу ностальгией.

— Что со Светой? Серьезно болеет?

— Да. — Иван устроился на диване и закрыл лицо руками. Дневной свет своей ласковостью выжигал ему глаза. — Смерть Ксюши стала для нее страшным ударом. Все пошло прахом: и здоровье, и попытки вылечить слух, и вообще вся жизнь.

— Здоровье можно поправить, со временем любая боль притупляется. Не знаю, как ребенок сможет пережить такую трагедию, но ей придется это сделать. А тебе — ей помочь.

— Как, Ира? Как я могу помочь маленькой девочке пережить смерть матери? К тому же, я не родной отец. По сути, Света осталась с чужим ей дядькой в этой жизни. Она снова слегла с температурой и кашлем. Иммунитет, видимо, совсем в плохом состоянии. Стресс сказался и на слухе. Все, чего мы достигли в восстановлении слуха, смело ураганом, оставив лишь пеньки да развалины. Врач говорит, что теперь из-за сбоя в нервной системе, слух может вообще никогда не восстановиться. — Иван провел по лицу ладонями и уставился в пол. Он уже столько дней варится в этом адовом котле боли и переживаний за будущее, что скоро сойдет с ума. — Света почти не разговаривает. А если что-то и говорит, то сильно заикается и плачет. Господи.

— Как ты смеешь такое говорить? — девушка села рядом и ощутимо ударила его в плечо. — Как у тебя язык повернулся сказать, что Света осталась c незнакомым дядькой? Ты дурак, Волков?

— Так оно и есть.

— Оно не так есть, понятно тебе? Света мне лично столько раз говорила, что любит папу, то есть тебя! Ты для девочки остался самым родным и любимым человеком. — Ирина развернула его лицо к себе и продолжила, глядя ему прямо в глаза, не давая отвести взгляд. — Вань, она еще слишком маленькая, чтобы понимать все так же, как понимаешь ты. Ей невдомек, что родной отец мог оставить ее. Он же оставил ее? — Волков кивнул. — Ей еще долго не понять отношений взрослых людей, всей паршивости их поступков. Так и не навязывай ей это понимание, которое пока ребенку не по годам.

— И что ты предлагаешь? — спросил он, магнитами притянутый к шоколадным вихрям в ее глазах.

— Ничего нового. У тебя есть всего один путь и один выбор, от которого ты не вправе отказаться. Света отныне и навсегда твоя семья, она твоя дочь. Ты сам взял за нее ответственность, будь добр – неси ее до конца.

Губы мужчины тронула улыбка. Вересова заметила в его глазах пляшущую огоньками нежность и неподдельную искренность.

— Я люблю ее, Ира. Конечно же, не стоит вопрос о том, останется ли она со мной. Она моя дочь, ты права. Но являюсь ли я для нее отцом? Оксана ей навязала меня, вдруг теперь, после всего случившегося, она поймет, что я ей чужой?

— Вань, прекращай. Ты как будто напился хорошенько. С какой стати ей вдруг тебя разлюбить? Только не смей при ней опускать руки и распускать сопли, тогда она сможет выкарабкаться. Но для начала это должен суметь сделать ты. Взрослый мужчина должен показать маленькой девочке пример мужества и стойкости.

— Да, ты во всем права. Я не имею права раскисать, что бы ни случилось.

— Как умерла Оксана? Что послужило причиной ДТП?

— Точно не знаю. Говорят, у нее в крови нашли какие-то гормоны, которые вроде от стресса вырабатываются. В общем, или алкоголь, или наркотики, или у нее что-то случилось накануне. Это и не имеет значения. Оксана мертва. Расследование причин не вернет ее.

В очередной раз послышался кашель Светы.

— Давай-ка займемся лечением. Лекарства есть? — поспешно ухватилась за другую тему Вересова.

— Да, у меня в кабинете на столе должен лежать тетрадный лист, где Ксюша писала, что и в каких количествах давать Свете. Можешь принести, а я пока к ней пойду?

Он показал ей, где находится кабинет, и Ирина отправилась на поиски листка. В кабинете у Волкова царил полнейший хаос.

— Интересно, у него всегда безукоризненный порядок? Или только сейчас? — бормотала она, перекладывая какие-то бумаги и папки.

Ваня стал деловым человеком. У нее уже от этих листов с таблицами и каких-то договоров рябило в глазах. Ирина поднесла один из листов к носу и втянула аромат печатной продукции. Боже, как напоминает запах, стоявший в кабинете отца. И почему ее везде сопровождает смерть? Либо напрямую, либо косвенно, но так или иначе касается ее.

Наконец-то в общей куче однообразных листов показалось что-то, отличное от отчетов и смет. Конверт с одной лишь надписью: «От Ксюши». Она повертела конверт в руках, и когда собралась выходить, в комнату зашел Иван.

— Тебя тут черная дыра не засосала? Куда пропала?

— Черная дыра засосала порядок в твоем кабинете, — ухмыльнулась Ирина. — Держи. Это все, что отдаленно напоминает послание от Ксюши.

— Что это? Первый раз вижу этот конверт.

— Вопрос явно не ко мне. Посмотри, что там внутри.

Волков раскрывал конверт медленно, ощущая прилив нарастающей тревоги. Что это за послание такое у него на столе всплыло? Зачем, если она могла сказать ему все лично? Значит, знала, что не скажет…

— Я не знаю, как начать это письмо. Мысли путаются, я сама уже окончательно застряла в паутине собственной лжи и скрытности. Начну, пожалуй, банально и по-киношному. Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Скорее всего, меня нет, — прочитал вслух Иван и запнулся.

— Мне выйти?

— Не надо.

Он снова вернулся глазами к тексту, который не сулил ему ничего, кроме агонии после прочтения, и начал читать, но уже про себя.

«Ванюша, я виновата во многом. Перед тобой моя вина в том, что я умолчала о своем прошлом. И когда оно коснулось нашего настоящего, я оказалась не готовой дать ему отпор в одиночку. Я трусиха. Мне не хватило смелости обнажить перед тобой душу. Было стыдно. Знаю, перед любимыми не может быть стыдно, но, видимо, такова моя любовь. Такая же не заслуживающая жизни стерва, как и я сама.

Я не знаю, прочитаешь ли ты это письмо будучи в браке со мной или судьба спасет тебя от проклятой печати в паспорте. Ты заслуживаешь большего, чем такую жену. Мой первый муж был подонком и мразью, как раз по мою душу. С таким мужчиной я должна была остаться навсегда. Только судьба ведает, почему решила поглумиться над тобой.

Ты стал для нас со Светой всем. Нашим маяком в этом опасном море жизни. Мы прибились к тебе, как несчастные путники, потерявшие дорогу. Я не уверена, что знаю хоть что-то о любви. Но если я когда-то и любила, то только тебя. Ты единственный, кто относился ко мне по-человечески, видел во мне женщину, а не вещь для мужской утехи. Я благодарна тебе за помощь моей дочери и всегда буду где-то рядом с вами, наблюдать за вами сверху. Прошу тебя, не думай, что все было хитро спланированной акцией. Никогда. И ни за что. Мы со Светочкой полюбили тебя, как самого родного человека на свете. Ты все, что у нас есть. Моему последнему слову ты можешь верить.

Я выросла в хорошей семье. Хорошей с первого взгляда. Мать моя кроткая женщина, пожалуй, никогда отцу ни в чем не перечила, и он слепил из нее себе куклу под стать. Меня он всегда любил (но сейчас, почти в тридцать лет, я стала задаваться вопросом, а была ли это любовь) и всем обеспечивал. Рыбалки, дачи, огороды, различные развлечения. У меня было все, а у него была любовь к азартным играм. И однажды, когда мне было уже лет пятнадцать, любимый отец нашел способ выходить из долгов с минимальными потерями для себя. Разменной монетой стало мое тело».

В некоторых местах бумага просвечивала пятнами слез, была измята наверняка дрожащими пальцами.

«Папочка говорил, что все хорошо, все в порядке вещей. Он убеждал меня, что я уже взрослая, а девочки для того и нужны — чтобы ублажать мужчин. Я ублажала одновременно и его страсть к азарту и наживе, и похоть тех игроков, кто оказывался умнее и ловчее его. Ваня, когда я выросла духовно, я осознала всю мерзость происходящего, но сбегать было поздно. Он утопил меня в этой грязи, я захлебнулась в этих нечистотах.

Андрей, так зовут моего бывшего мужа, выиграл меня. И решил, что молодое, послушное тело сгодится ему в рабстве на официальных правах. Он душил меня психологическими веревками каждый день, образно наступал ботинком на горло и в прямом смысле таскал за волосы по дому. На этом физическое насилие заканчивалось, но моральному не было конца и края. Прости за то, что я оскорбила твой дом и твою постель собой. Я не имела права прикидываться приличной женщиной, когда на самом деле я грязная, омерзительная, гнусная… Ты знаешь это слово, мне опять не хватает духу сказать о себе правду.

Случайно наткнулась в сети на цитату из книги Кутзее «Бесчестье»: «Возможно, нам полезно время от времени падать. Пока мы не разбиваемся». Кажется, она подходит как нельзя лучше. Я разбилась.

Андрей оставил меня с ребенком на руках, обозвав бракованной несушкой, порождающей лишь уродцев. Он назвал мою девочку уродцем! Если бы не малышка на руках, я бы убила его, всадила ему нож в горло. После его ухода я осталась совершенно одна. Ни одной подруги, знакомой — он всех отогнал от меня, чтобы никто не мешал дергать за ниточки. Но мы выжили, мы выжили, чтобы встретить тебя. Он вернулся, чтобы «его сучка не забыла, кто ее хозяин». Ему не понравилось то, что он увидел: счастливую меня, Свету, тебя. Ему не понравилось, что у меня появилась настоящая семья.

Он извел меня шантажом, измучил угрозами раскрыть мое прошлое перед тобой. Последние дни стали самыми тяжелыми. У меня случаются галлюцинации от усталости, изможденность порой отключает навигатор в моей голове, я плохо воспринимаю реальность. Он снова таскал меня за волосы, вырвал целый клок! Пришлось состричь почти всю длину. Ты так расстроился, увидев на мне эту дешевую уличную прическу. Но такова я.

Рука устала писать. Мне кажется, я прямо сейчас испущу дух, за этим письмом. Пожалуйста, прости меня за ложь, за это проклятье, которым я тебя наградила. И… пожалуйста, не бросай мою дочь. Прости за то, что я испортила твою жизнь, но не бросай ее, умоляю. Она не выбирала такую жизнь и таких родителей. Я во всем виновата.

Только Богу известно, что будет дальше. Но либо он убьет меня в приступе ярости, либо я сама сойду с ума. Конец мне известен, каким бы путем я к нему не пришла.

Я люблю тебя, Ваня.

Прости и прощай».

12

Я отверг то, что ненавидел, но не нашел предмета любви и потому делал вид, что ничто в мире любви не заслуживает.

Джон Фаулз «Волхв»

Потемневшие глаза крошили черно-лиловые сумерки за окном, так пальцы растирают пенопласт. Он вглядывался в эту проклятую бездну, но она молчала в ответ. Это исчерна-синеватое небо, в некоторых местах оставшееся бледно-янтарным, отводило от него взгляд. Пальцы Волкова уже превратили листок с письмом Оксаны в рваный лоскут, ладони давили прессом ненавистную бумажку.

Это же просто лист бумаги, всего-то лист, а на нем шариковой ручкой написаны слова. Просто лист, просто слова, но они ледоколом разрубили спокойные льды его жизни, размололи все к чертям, раскидав осколки холодных кусков во все стороны. Таким он ощущал свое сердце: треснутым, расколотым, раскрошенным в прах. А всего-то лист и слова, написанные шариковой ручкой.

Спина напряжена, будто готовая лопнуть тетива лука.

Она уверена, что его нервы уже близки к тому, чтобы порваться от натяжения. Ирина сидела на диване позади него и смотрела в спину Ивана. Он был в футболке и спортивных штанах, но даже сквозь одежду мелькали эти яркие вспышки, заряды боли, которые сейчас скручивали его разум в тугой узел.

— Принести воды, Вань? — подала голос она, чувствуя, как мужчина утопает в желейном воздухе.

Воздух, будто молоко, скис и створожился. Только запашка не хватало.

— Нет.

Ей было неловко, как только может быть неловко в жизни. Видеть слабость сильного мужчины, которого она считала несгибаемым… Глаза с трудом выносили этот трагичный вид его, Волчары, на грани помешательства. Наверное, она бы хотела, чтобы он заплакал. Тогда бы ей самой стало легче. А то стоит, как неживой, даже не дышит, и варится в собственной агонии.

Вересова поняла, что в этом письме Оксана раскрыла карты, и этот ход уничтожил ни в чем не виновного игрока — Ваню. Тайны не приводят ни к чему хорошему. Если только в могилу. Для кого-то деревянный ящик, зарытый под землей, становится спасением. Ты сам умрешь, а твоя ложь продолжит отравлять жизнь живых и дальше. Так кому же лучше: ушедшему навсегда или оставшемуся жить под завалами чужой лжи?

Ирина медленно встала, еле волоча ноги и передвигая все тело, и подошла к нему. Казалось, коснись его — и ударит током. Такое мощное поле удерживаемой энергии застыло вокруг него. Положила ладони на его плечи, и Волков слегка дернулся.

— Не закрывайся, Вань, от всего мира. Если сейчас сдержишь все в себе, оно никогда не вырвется наружу и будет тихонько поедать тебя изнутри. Ты же понимаешь, в конце концов эта боль доест тебя и с довольным видом сложит вилку и нож на тарелочку.

— Теперь многое стало ясно, — тихо ответил Иван и швырнул письмо в урну под столом. — Кроме того, почему я так и не стал близок настолько, чтобы поделиться своими тайнами со мной.

— На то они и тайны, чтобы ими ни с кем не делиться. Иногда мы не можем признаться в каких-то вещах даже самым любимым. Видимо, такие вещи были и у Оксаны.

Были… Почему она промолчала?! Почему не сказала про отца, про этого бывшего мужа, про все вообще? Он бы поехал на очередную встречу вместе с ней и убил бы его там. Своими руками. С особой жестокостью.

— Говори, Вань. Я же слышу, как в твоей душе гремят цепями тысячи заточенных в темницу чувств. Давай, поделись со мной тем, чем ты можешь поделиться.

— Я не буду рассказывать тебе всего, что было написано в письме. Это то, что Оксана хотела бы унести с собой, и я не стану предавать память о ней отвратительными сплетнями.

— Хорошо. Умолчи о том, о чем нужно умолчать. Я тебя не прошу устраивать «Дом-2», где у людей ни совести, ни чести, и трубить во всеуслышание о сокровенных вещах твоей… невесты.

— Невесты, — эхом отозвался Иван. — Представляешь, она не доехала до ЗАГСа совсем чуть-чуть. Словно бы жизнь решила поставить точку в нашей с ней истории и оборвала рассказ на самом интересном месте.

— Причины ДТП прояснились после письма? Пойдем на диван; не нравится мне твой полуобморочный вид.

— А Света… надо дать ей лекарства.

— Не переживай. Пока ты читал письмо, я уложила ее спать.

— Как она отнеслась к тебе?

— Хорошо, правда ничего не сказала. Даже не поздоровалась. Смотрела огромными глазищами, точно в трансе. Решим проблему с тобой сначала, потом возьмемся за Свету. Ты нужен мне в строю, а не на больничной койке.

Волков плашмя упал на диван, не чувствуя под собой ничего. Куда-то делись его сила, стойкость, способность выживать в любых условиях. И ему не было стыдно за свою слабость. Мужчины не плачут, так твердит со всех телеэкранов нам общество. Но когда в дом приходит беда, деление на мужчин и женщин становится неактуальным — все мы оказываемся в итоге просто-напросто людьми.

— У Оксаны был сложный первый брак. Тотальный контроль, муж законченная мразь, когда родилась Света, он смылся побыстрее, да еще и оскорбив ее перед этим.

— Девочку?

— Обеих.

Руки Вересовой сжались в кулаки. Оскорблять собственного ребенка? За то, какими он родился?! Похоже, иногда родители забывают, что уродство и красоту дают своим детям они. А значит, и спрос с них.

— Я правильно понимаю, что этот недочеловек вернулся?

— Да. Унижал ее, таскал за волосы, поэтому она их обрезала.

— Почему Ксюша с тобой не поделилась? Ты бы что, не справился с каким-то придурком?

— Возможно, боялась, что я как раз и убью его. Но еще ее держало прошлое, о котором ее муженек бывший мог мне рассказать. Прочитав сейчас об это в письме, я не пришел в ярость из-за того, что она скрыла неприглядные факты о себе. Мне все равно. У каждого из нас есть грязные делишки и грешки за душой.

— Скажешь, о чем конкретно речь? — спросила Ирина, молясь в душе, чтобы он не сказал. Ей чертовски не хотелось вешать на свою и так сломленную душу еще и чужую боль.

— Нет.

Она про себя выдохнула. Слава Богу. Если Оксана зарыла эти кости прошлого, пусть они и останутся в земле. Раскапывать могилы она не станет.

— Я понимаю ее, Вань. Как женщина. Знаешь, у меня тоже целая связка этих грешков за душой. Висит и воняет, уж прости. И я бы тоже с тобой не поделилась этим, оно только мое, пусть отравляет своим смрадом только меня. Нам, женщинам, бывает невыносимо трудно признаться мужчинам в темных пятнах своей жизни. Вы ведь ждете идеальную умницу и красавицу, как с какого-нибудь пин-ап постера. Готовит, убирает, в постели не бревно, да еще и красивая. Но порой за все это жизнь просит невозможно высокую цену.

— Тебе не кажется, что все какое-то извращенное, неправильное? Мы опять остались вдвоем, и опять окружены лишь смертью и печалью.

— Это точно. Мы парочка, как на подбор. Есть только между нами разница: я сама все рушу и уничтожаю, а ты терпишь лишения по чужой вине.

— Как будто тебе проще от этого.

Волков встретился с ней глазами и не узнал ту Иру, с которой когда-то был знаком. Эта Ира умела сочувствовать, понимать, видеть не только то, что она хочет видеть, но и то, что предоставляет жизнь. Значит, не только розовых пони и мармеладные луга, еще и всадников смерти и протухшие болота. Эта Ира сильно повзрослела.

— Даже не могу представить, чтобы мы так говорили с тобой три года назад, — произнес он и улыбнулся. — Тогда мы были оба не способны на такие разговоры.

— Да, пожалуй, тогда я хотела только спать с тобой и тратить деньги отца. Говорить о серьезных вещах я еще не умела. Такие люди, какой была я, и есть отсталые в развитии, а совсем не бедные детишки, не поспевающие понять мир вовремя. Они рождены с нарушениями в психике, они имеют право не понимать окружающий мир. А я, взрослая девка с мозгами, имела такое право, Вань? Имела ли я право закрывать глаза на реалии этого мира и жить в своем, без оправдывающих причин?

— Когда живешь в своем, выдуманном мире, оправдания и не нужны. В этом вся суть.

— Слава Богу, я из него выбралась. Реальный мир ни на йоту не показался мне лучше, но зато он настоящий. Просто настоящий.

— Хочешь рассказать о чем-то? — Бездонные океаны его глаз не кидали ей спасательных жилетов и кругов, не давали возможности спастись в этих приливных волнах. — Я выслушаю.

Вересова смотрела на него с материнской нежностью. Женщина в ней больше не была только стервой, гоняющейся за плотскими удовольствиями. Отныне она не видела в нем только кусок мужской, хорошенькой плоти, которым можно насытиться. Не чувствовала она также и эгоистичных порывов заклеймить понравившегося мужчину просто потехи ради. Теперь ее глазами видело и сердце тоже. И ей так хотелось приласкать его, сказать, что все обязательно образуется. Наконец-то женщина в ней стала человеком, способным на иные чувства.

— Нет. — Она подумала еще раз. — Точно нет. Не та ситуация, чтобы просить тебя взяться за роль психотерапевта.

— Сама хочешь им побыть?

— Я не против, но при условии, что пациент откроется.

— Я откроюсь. Мне это нужно, иначе мой мозг тонкими серыми струйками выльется из ушей. Но не жди, что я буду плакать, — он пригрозил указательным пальцем, и оба рассмеялись.

— Как скажете, Волков. Попрошу вас пройти в палату за чаем и печеньками. Водку без закуски пока уберем в ящик.

В кухню они вошли уже другими людьми. Ирина чувствовала, как он распрямился духовно, поднял голову, готов к диалогу. Главное не совершить сейчас какую-нибудь ошибку, не ляпнуть ерунды. Ей казалось, что она на цыпочках пытается перейти горящую пропасть по канату толщиной с волосинку. Не удержишь равновесие — и потери будут колоссальными.

— Признаться честно, Лилины методы не по мне. Не понимаю, как можно заливать боль водкой. Протрезвеешь, белочка отпустит – и все вернется на круги своя. Только себя уважать перестанешь.

— Узнаю речи прежнего Вани Волкова. Тебе надо на советские плакаты — призывать к трезвости и труду, — пошутила она.

— Мне так стыдно за то, что я лгал ей, — произнес Иван и откинулся на спинку дивана, буквально расползаясь молекулами по сиденью. Усталость выходила пузырьками воздуха из каждой поры его кожи. — У нее была причина, по крайней мере она так думала. Я могу понять Ксюшу и не осуждать. А какая причина была у меня? Я лгал Ксюше и винил во всем тебя. Придурок.

— Мне кажется, ты иногда забываешь (или вовсе не знаешь), что ты человек. Вань, тебя, безусловно, хорошо воспитали. Нареканий нет, но бабушка не вложила в твою голову понятие того, что ты грешен и смертен, как и все люди. Все мы любим потыкать пальцем и пообвинять кого-то во всем на свете. Любим, и ничего тут не поделаешь. Все мы обожаем лгать, это идет у нас изнутри. Ну да, так, и никак с этим не побороться. Наравне с недостатками у человека есть неоспоримое достоинство — признавать их.

— Признал я — и что толку? Ксюши нет, а я ощущаю себя предателем. Лучше изначально не совершать ошибки, чтобы потом их не признавать.

— Не поспоришь, ты прав. Но ты же в курсе про историю?

— О чем именно?

— О том, что она та еще дурная тетка и не терпит сослагательного наклонения. Поэтому нечего рыдать о совершенном, надо думать, как разобраться с настоящим. Расставь правильно приоритеты.

— Я никогда не смогу забыть о том, что прочитал в этом письме. Слава Богу, она не указала данные отца. Я бы не удержался от кровопролития.

— Забудь о ее рассказе в этом письме. Сожги лист и вместе с ним все, что там прочел. Уверена, она изливала душу на этой бумаге с другой целью, не чтобы испортить тебе жизнь. Оксана не хотела уйти по-английски, оставив тебя в дураках. Она хорошая девушка.

Вересова говорила все это искренне, удивляясь тому, что вообще способна на искренность. После того, как Карина силком вытащила ее из пасти адских церберов, все изменилось. Словно бы весь негатив, вся чернота остались в прошлом, там, где она давится транквилизаторами и набивает свои легкие сажей.

— Расскажи все с самого начала. Скажи мне сейчас в лицо, что было, что ты чувствовал после моего ухода. Представь, что я не живая, а это психологический трюк — горячий стул. Потом расскажи о знакомстве с Оксаной. Убей двух зайцев сразу.

— И ты хочешь это все слушать? Но зачем, Ира? — Волков смотрел на нее больше с любопытством, чем удивленно, как человек, желающий докопаться до истины.

— А что, должна быть обязательно причина? Раньше я бы стала выслушивать исповеди только за деньги, сейчас же нет причин, по которым я хочу это сделать. Есть просто желание, душевный порыв, осознание правильности этого поступка. А мотивов и причин нет. Не в этом ли заключается искренность? В отсутствии корыстных причин и личной заинтересованности.

Она бы сказала ему, что стала так одинока, как не был даже Робинзон Крузо, и что разговор по душам с ним, ее болезненным прошлым, доставляет израненной душе хоть какое-то спокойствие. Просто поговорить с человеком, выслушать его, помочь ему. Это стало иметь огромный смысл в ее новой, серой и безотрадной жизни.

— Ладно, — мужчина пожал плечами, отчего-то веря ей. — Когда ты ушла, я остался один. Во всех смыслах. Ты была так важна для меня еще и потому, что осталась единственной в моей жизни. Больше не было никого вообще. Ты как будто приютила одинокого мальчика Ваню. Да, сильного и смелого, не показывающего свою слабость и свое желание прижаться к кому-то ночью, обнять кого-то утром.

— По-моему, обнимать ты мог и Лилию. Причем, вполне успешно, — вставила Ирина, вспоминая его в полуобнаженном виде, вытащенного из постели с Лилей. До сих пор ревность того дня острыми специями жгла ноздри.

— Лилия никогда не была и не смогла стать той девушкой, которая мне нужна. Это глупый разговор, сравнивать кого-то и подсчитывать достоинства и недостатки. Ты же понимаешь, что покрывало на постели неприхотливое — на него можно уложить кого угодно, а утром его застирать. С сердцем сложнее. В него не запихнешь абы кого, как бы ни был фантастичен секс. В этом вся и проблема. Секс и любовь далеко не равнозначные понятия.

— И… и ты испытывал ко мне настоящие чувства?

— Да. Не знаю, как так вышло. Я бежал от Лили, которая любила меня по-настоящему, которой я был нужен. И я бежал к тебе, девушке, которая относилась к людям, как к дешевой рыночной бижутерии. Не понравилось колечко — выкинула к черту и нацепила новое. И так всю жизнь, пока на пальцах не образуются мозоли, а в душе одиночество, что не вытравишь.

— А затем и меня кто-то выкинул на помойку, не удосужившись даже сказать: «До свидания». Бумеранг не дремлет. Напакостишь — и он тут же разобьет тебе нос, прилетев прямо в лицо. Я пакостила слишком долго, и он разломал меня пополам. Со мной все ясно: тварью я была последней. Тут не в чем долго копаться. Что с твоей жизнью стало дальше?

— Я ненавидел тебя, первые дни просто сгорал, точно уголь в печи, от ненависти. Когда надоело днями придумывать тебе оскорбительные эпитеты, я решил взять жизнь за поводок и заставить эту стерву работать на меня. Я начал заниматься ремонтом квартир. Спасибо твоей матери, которая после нашего разрыва отстала от меня и сняла запрет на мою трудовую деятельность. Меня снова стали брать в разные компании.

— Спасибо ей, — выплюнула Вересова. — Надеюсь, бумеранг все-таки долетит и до ее королевской резиденции рано или поздно.

— Совсем с семьей плохие отношения?

— У меня нет семьи. Продолжай.

— Через некоторое время разжился кое-какими деньгами, вкалывая дни напролет, лишь бы пореже бывать в квартире. По сути, я туда возвращался только чтобы урвать пару часов сна и накормить Собаку.

— Где она сейчас? Дома?

—На балконе спала. Она все еще помнит тебя и любит.

— Собака не заслуживает быть на поводке у человека. Все должно быть наоборот, — качнула головой девушка и прислонилась к стене, вытягивая ноги под стол, за которым сидела. — И как появился твой бизнес?

— Спонтанно, очень неожиданно. Я тебе говорил тогда о друге, вернувшемся из Германии, помнишь? У нас были небольшие деньги для старта, и мы рискнули. Создали маленький штат работяг и ремонтировали квартиры. Слухи о нашей хорошей работе и человеческих ценах распространились со скоростью света. Люди стали чаще звонить, дела пошли в гору. Меня заставили засесть за бумажки, — усмехнулся Волков, — но я не мог выдерживать эту бюрократию. Все же я человек физического труда, а не бесконечной писанины. Ну и на данный момент наша фирма лидирует среди ремонтников. Подумываем о расширении бизнеса. Пока мы занимаемся только квартирами, но можно еще и особняками, и прочими объектами.

— Ты молодец, Вань. Только сильный человек мог не упасть на самое дно ненависти и похоронить себя там.

— Я тогда понял, что нужно было найти что-то взамен тебя. Взамен любви и ненависти к тебе. Этим чем-то стала пыль, штукатурка, валики, дрели и молотки.

— И появилась Ксюша?

— Да. Они со Светой сняли квартиру. Правда, я бы не назвал то жилище квартирой — квартирка больше. Квартирка была в ужасном состоянии, Оксана заказала у нас косметический ремонт. Когда я приходил к ней, Светы никогда в квартире не было. Видимо, гуляла, чтобы не дышать краской и пылью. Мы болтали с ней обо всем подряд, пока я выполнял свою работу. И так за месяц я к ней прикипел. Но Оксана казалась мне тогда какой-то суетливой, словно оглядывающейся назад, находящейся в бегах. Она была неспокойной, тревожной, это было невозможно не заметить. Естественно, в то время я не придал этому никакого значения. Мало ли какой характер у человека.

— Теперь все пазлы встали на свои место?

— Встали, черт бы их побрал. Ксюша понравилась мне сразу после того, как я пригласил ее на первое свидание. Угадай, что она ответила на мое приглашение?

— Ммм… я согласна? — рассмеялась Ирина, понимая, что ей ни за что не угадать.

— Нет. Она сказала: «У меня есть дочь с потерей слуха третьей степени. Так что ты сам можешь ответить на свое приглашение: или да, или нет». Не могу знать, какое у меня тогда было лицо. Но я понял, что она хотела сказать: что мне решать, хочу ли я впутываться в такие отношения. Она не действовала подло и грязно, не влюбила меня в себя, не затащила в постель, а потом показала ребенка. У нее была честь. Всегда.

— И ты, как уже ясно, захотел впутываться?

— Ага. — Иван сидел с закрытыми глазами, и только губы были растянуты в улыбке. — Я люблю детей и всегда любил. Они никогда меня не пугали, я всегда хотел своего. Потеря слуха не делает Свету уродцем или неполноценным человеком. В моем видении, неполноценный человек — это убийца, вор, живодер, изменник. Но никак не маленькая девочка, которая плохо слышит.

— Я согласна с тобой.

— Сложно точно описать наши отношения и то, что я к ней чувствовал. Мы с Оксаной были близки духовно. Оба тяготились одиночеством, оставленными в прошлом людьми. Мы могли и говорить, и молчать. Мне было тепло на душе, когда я возвращался в квартиру, а там горел свет, и в кухне готовила женщина, а в другой комнате разговаривали мультяшные персонажи. Собака всегда была накормлена и приласкана. Это то, что я всегда хотел видеть в своей жизни. Я возвращался в то место, из которого мне отныне не хотелось уходить.

— Ты любил ее? — задала ключевой вопрос Вересова, перекатывая в ладони яблоко, чтобы усмирить эмоции.

— Да, однозначно. Но какой любовью и сам пока не могу понять, и вряд ли пойму. Она была мне сестрой и подругой, которая всегда на моей стороне, всегда выслушает, подбодрит, окажет поддержку. Она всегда хлопала меня по плечу и говорила: «Дерзай! Открывай этот проект, тот закрывай и не бойся рисковать. Мы в любом случае будем ждать тебя к ужину, даже если не выгорит очередная затея». Она была моей любовницей, так как мы делили постель. И я сейчас понимаю, что секс меня интересовал в последнюю очередь. И ее тоже. Мы были уже в том возрасте (это больше относится к психологическому возрасту, конечно же), когда секс не прельщает, не является связующим элементом между людьми, когда нужно нечто большее. Она же была мне матерью: накормит, постирает одежду, приведет дом в порядок, подарит частичку своей женской любви.

— Идеальные отношения?

— Думаю, да. Иногда людям не требуется любовь в страстном понимании. Такая любовь не всегда может удержать людей рядом, она слишком переменчивая. Мы стали опорой друг для друга, каждый отдавал что-то другому и получал что-то взамен. И я полюбил Свету всей душой. Уже не мыслил своей жизни без этого прекрасного ребенка. Меня не отталкивали от нее проблемы со слухом. Я, наоборот, стал работать еще больше, чтобы оплатить консультации и лечение у дорогих врачей.

— У нас с тобой была страсть, и из этого не вышло ничего хорошего. Наверное, ты прав. Оставим жаркие поцелуи и горячий секс молодняку.

— Оставим, старушка, оставим, — Иван улыбался ей, как человек сбросивший тяжелые сумки невысказанных слов с плеч. Она все знает, ему больше нечего носить под сердцем. — Конечно, я не старый дед, который уже и забыл, что такое секс, а потому он ему и не нужен. Но выбирая между желаниями тела, которое постоянно чего-то жаждет, и нуждами души, я выбрал второе. И не прогадал. Только Ксюша сглупила, не посчитала меня надежной башней, стенам которой можно обо всем поведать.

— Я тебе говорила про тайны и секреты. Отпусти эту обиду на нее. Почему раньше не поженились?

— Время закрутило так, что штамп в паспорте не играл важной роли. Мы строили свой быт, лечили Свету, думали о будущем. Никому не хотелось этих банальных действий со свадьбой. К тому же Ксюша уже была замужем, и я знал об этом. Мне показалось правильным не давить на нее и не тащить за локоть в ЗАГС. У нее уже была печать, но не было семьи. Мы попробовали все сделать иначе.

— Света твоя дочь официально?

— Да. Но мне еще предстоит разобраться с фамилией. Отец добровольно лишен родительских прав. Я добровольно их принял, однако Ксюша решила оставить свою фамилию девочке, пока мы не в браке. Займусь этим вопросом после праздников.

— Да уж, праздники. Я бы подобрала к ним нецензурный синоним, — вздохнула девушка и оставила яблоко в покое. — А у меня после того, как я все потеряла, не осталось ничего, чтобы это любить. Или я делала вид, что любить больше нечего. Я не смогла быть сильной, как ты.

— Останься с нами на Новый Год? Свете будет полегче.

— Тут все сложно, но я подумаю. У меня тоже на руках ребенок, к которому, кстати, мне нужно возвращаться. Зайду к Свете и потопаю домой.

Волков проводил ее взглядом, восхищаясь силой воли этой некогда бесхребетной девушки. Она сделала себя лучше, смогла стать достойней себя прежней. Он безмерно гордился ею.

— Светуля, к тебе можно? — голова Вересовой показалась в дверном проеме детской. Девочка не ответила. — Ну я зайду, хорошо?

Ирина прошла к кровати, на которой сидела в обнимку с плюшевым медведем Света, аккуратно села рядом и притянула к себе девочку.

— Я знаю, что ты любишь читать книжки, но книжку, о которой я тебе расскажу, ты еще не читала. Ты послушаешь меня, правда? — Ответом ей была тишина, но она знала, что девочка слушает. — Книга называется «З5 кило надежды». Она малюсенькая, но в ней заключена огромная сила. Там рассказывается про мальчика, который совсем не мог учиться в школе, но зато мастерил чудесные вещи руками. Над ним смеются в школе, издеваются, затем выгоняют, а дома еще и родители не дают продохнуть. Отец иногда колотит его, мама плачет, когда он не может сделать ни одного урока. Представляешь, в каком аду живет Грегуар, так зовут мальчика?

— Да, — еле слышно ответила Света, но в этом слове из двух букв было столько страшного понимания.

— Единственный человек, который любит его по-настоящему и помогает ему — это дедушка. Грегуар вырастает и хочет поступать в университет, но он должен сдать важные экзамены. Ему дали всего один шанс, и он не имеет права его упустить.

— Он сдал? — с надеждой спросила девочка, прижимаясь к Вересовой и стискивая в волнении мишку.

— В день экзамена дедушка оказывается в больнице, Грегуар сломлен. Ведь это самый любимый его человек, — произнесла Ирина и почувствовала, как малышка в ее объятиях сжала мишку еще сильнее. — Но он сдал экзамен. Ради дедушки. Ради себя и своего будущего, где больше не будет боли. — Девушка развернула к себе ребенка и убрала с личика волосы. — Грегуар сделал это ради своего дедушки, одного только дедушки, а ты должна справиться со своими трудностями ради папы Вани, ради мишки, он же твой друг, можешь даже ради меня. И главное, Светочка, ты должна это сделать ради мамы.

Глаза девочки блеснули слезами. Маленькие озерца жизни, еще только-только образовавшиеся, но уже успевшие впитать в себя горечь этого мира.

— Мама умерла. Ей все равно.

— Ничего она не умерла. Она просто больше не живет сейчас с тобой, как было раньше. Но она рядом. — Вересова протянула руку в пустоту комнаты. — Она здесь, Света, всегда с тобой. Мама не может от тебя уйти, ведь она мама.

Света заплакала и уткнулась лицом ей в грудь. Ирина гладила ее по голове и ощущала, как тьма готова накрыть и ее тоже.

— У меня умер папа несколько лет назад, — сказала она, и девочка подняла на нее опухшие глазки. — Я знаю, как тебе больно, милая, как не хочется верить в это. Но я всегда знала, что папа рядом, что он смотрит на меня. Ты главное смотри не глазами, а сердечком. Оно увидит маму.

Как жаль, что такую истину приходится постигать ребенку. Смерть не конец. Пока живые помнят о погибших, смерть не станет концом ни для одной ушедшей души.

Ребенок устроился в ее объятиях так, что Ирина не могла сдвинуться даже на миллиметр, чтобы не потревожить заснувшую малышку, что уж говорить о том, чтобы уйти от нее. Не имея другого выхода, девушка тоже закрыла глаза, позволяя усталости забрать ее в царство морфея.

Волков приоткрыл дверь в спальню Светы, намереваясь выяснить, куда опять пропала Ира, и остолбенел, увидев их уснувшими на детской кровати. Ира в обнимку со Светой и Света в обнимку с медведем. Личико дочери было припухшим от слез, мишка бы застонал от боли, с такой силой ее маленькие пальчики впивались в игрушку. Иру тоже было не узнать.

Он подошел к этому сонному царству и сел рядом, будя девушку.

— Что я… — пробормотала Ирина, просыпаясь.

— Тише, — Иван приложил палец к губам. — Расскажи мне о себе все. Я хочу знать правду.

Вересова посмотрела на стенку, с которой ей улыбались прекрасные принцессы Диснея. Пусть он знает, что ей было ничуть не лучше, чем ему. Придется пережить заново этот рассказ, но она сдюжит.

— Хорошо. Я расскажу.

13

Мы оба лежали, глядя в потолок, и думали, что же Господь наделал, когда сотворил жизнь такой печальной.

Джек Керуак «В дороге»

Три месяца, прошедшие с момента наступления Нового года, принесли с собой не только прохладный, оттаивающий, начинающий дышать полной грудью апрель, но и целую плеяду маленьких звездочек — изменений в жизнях сразу нескольких семей.

— Кариша, как ты себя чувствуешь? — задала вопрос Ирина, весело болтая ногами в кроссовках под столиком в уличном кафе.

Как же ее ноги устали от тяжелых сапог, а она сама – от неудобных пуховиков, шапок… С приходом весны словно сбрасываешь с себя лишние слои, как капуста. Остается только кочерыжка, самая суть. Солнце ласкающими лучиками прыгало по ее лицу, иногда отражаясь блеском в волосах и стеклянных поверхностях. Девушка глубоко вздохнула, буквально расправляя застоявшиеся в зимней спячке легкие. Так легко дышалось сейчас, когда, кажется, жизнь взяла наконец-таки правильный курс и выбралась из глухой степи ошибок и губительных решений.

— Еще совсем чуть-чуть – и у меня появится крестный сын или крестная дочка. Уже представляю себе эту милаху, — улыбнулась девушка, рисуя в голове яркие, полные жизни и радости картины. — У меня все хорошо, дорогая. Жду в кафе Диму с мамой. Кажется, это будет трудная встреча. Да, я до сих пор скучаю по мальчишке. Мой дом снова стал одинокой, неприступной крепостью. — Вересова завидела приближающихся к ней Марину и Диму. — Кариночка, я тебя целую. Созвонимся потом.

— Ира, привет!

Девушки обнялись, и объятия продолжались ровно на секунду дольше положенного. Обеим казалось, что они знакомы не около полугода, а полжизни так точно. Случается порой в нашей экстремальной жизни, когда не знаешь, что принесет новый день, поставит ли он тебя на колени или даст хорошего ускорительного пинка к новым открытиям, так что порой незнакомые люди подают руку помощи, которую родственники скорее себе отрубят, чем протянут тебе.

— Тетя Ира, здравствуйте, — почти отрапортовал Дима и тоже обнял ее.

— Все, садимся, а то я сейчас затоплю кафе слезами, и вам придется вызывать катер, чтобы нам отсюда смыться, — усмехнулась Ирина; ее глаза приобрели зеленоватый оттенок, они были влажными.

— Ирочка, мы так тебе рады. Ты для нас стала кем-то очень родным. Честное слово, посрываю я эти дурацкие иконы со стен и повешу твой портрет. Ты наш ангел-хранитель.

— Да нет же, какой из меня ангел. Если только с подпаленными крыльями и перегоревшим нимбом. Просто жизнь… она довольно проста и даже банальна. Я тоже была в похожей ситуации, когда не осталось никого, а я висела на краю скалы и почти разжала пальцы. Мне пришел на помощь единственный человек. Все мы рано или поздно будем барахтаться над пропастью, всех жизнь туда заведет. Поэтому почему бы не помочь кому-то, если есть такая возможность? Вдруг потом помогут тебе? Бумеранг добра и зла не дремлет, он только делает вид.

— Ты права, — согласно покачала головой Марина. — Вот уж никогда не думала и не гадала, что так будет. Конечно, выходя замуж за Женьку, я понимала, что определенные трудности возникнут. Но они есть у всех… Но что мы однажды с его сыном окажемся на краю могилы…

Она замолчала, не желая говорить подобные вещи при сыне. Он и так достаточно увидел взрослой жизни, увидел то, что дети просто не должны видеть раньше срока. Проклятая жизнь отобрала у ее сына детство.

— Димочка, мы сейчас закажем мороженое и сок, все, что захочешь. А ты пока, может, погуляешь у фонтана?

Мальчик кивнул и убежал к голубям. Вересова смотрела на девушку, которая еще совсем недавно была женщиной с глубокими морщинами и впалыми щеками, с опухшими мешками под глазами. Теперь же на нее широко раскрытыми глазами глядела цветущая, снова свежая, как морской бриз или сад с благоухающими розами, девушка. Цикламеновые, кремовой текстуры губы больше не были сухими и потрескавшимися, глаза снова украшал легкий макияж, а щеки подмигивали здоровым румянцем.

— Почему родители не помогли? — поинтересовалась Ирина, хотевшая выяснить до конца подробности этой чуть не ставшей трагической истории.

— Потому что их нет, — призналась Марина. — Я детдомовская, а с Женькиными родителями не сложились у нас отношения. Мать у него суровая и непреклонная женщина. Она хотела для сына хорошей пары, а он привел с дом оборванку — сироту.

Как же знакомо звучит. Родители иногда перегибают палку в своем стремлении дать детям все самое лучшее. Отнять свободу выбора и навязать свою жизненную доктрину не самый эффективный способ помочь чаду устроить свою судьбу. Зато очень даже действенный способ вырастить идеального солдата в собственном семейном полку. Только для чего мы рожаем детей: чтобы дать им жизнь или отнять ее вместе со свободой?

— Матери такие… Мне кажется, что многие женщины, родив детей, превращаются в монстров. У них в головах появляются какие-то ведомые только им планы и схемы жизни их детей, и эти зачастую провальные, надуманные в бреду идеи силком впихиваются в головы отпрысков. Моя такая же. Возомнила себя всезнающей и… Ладно, не хочу портить нашу встречу. Как Дима?

— Оправился полностью. Гуляет с ребятней, кучу друзей уже завел. Успеваемость в школе повысилась. В общем, молодец он. Горжусь его силой воли.

— Марин, ты вырастила настоящего мужчину. Говорю как очевидец его настоящих мужских поступков. Что с работой? Может, помощь нужна?

— У меня образование бухгалтера, но сейчас нет времени искать работу по профессии. Устроилась в магазин, потихоньку восстанавливаем жилье. И… даже не знаю, стоит ли об этом говорить, — засмущалась девушка.

Вересова приметила засветившиеся в глазах огоньки и ставший маковым румянец на щеках. Ну понятно, о чем пойдет речь… Амурные дела.

— Говори уже.

— К нам в магазин заходил мужчина… Мы разговорились, как-то так получилось, что… не знаю, как и описать.

— Химия закипела?

— Не то слово. Я после смерти мужа женщиной-то быть перестала. Превратилась в какую-то депрессивную размазню. Ни жена и ни мать. Расклеилась по полной. Только меня терзают сомнения, имею ли я право?

— На отношения с новым мужчиной? — Она кивнула. — А почему нет? Мертвому изменить невозможно, так что незачем свою жизнь распускать по нитке из-за самобичевания. Не ты виновна в смерти мужа.

— Я тоже так думаю, но каждый раз, как думаю о Жене, становится не по себе.

— Это нормально. Мужа ты никогда не отпустишь из своего сердца, и не надо. Оставь ему там местечко, но не давай заполнить все пространство. Димке нужен отец, поэтому мужчину выбирай тщательно.

— Как будто на рынке курицу выбираю, — рассмеялась Марина.

— Мужик та же курица. Съешь плохую — отравишься.

Заливистый смех дополнил красоту погоды, оплетавшей их пробивающейся зеленью и бликами солнечного света. Бабочка пролетела в каком-то миллиметре от Вересовой, быстро размахивая полосатыми крылышками. Так и хотелось поймать ее на руку и просто насладиться великолепным творением природы. Природа создала злых и жестоких людей, и она же является матерью пестрых малышек-бабочек. Ирина вздохнула, погруженная в собственные мысли.

— Артем кажется мне хорошим мужчиной. Но пока только кажется. Нужно время, чтобы понять, с кем имеешь дело.

— И мозг, — ухмыльнулась Вересова.

Ей не хватило именно мозга, чтобы все понять о Сереже. Времени было навалом, а вот серого вещества…

— Главное, чтобы он еще Димке понравился. Хотя ему сейчас все кажется малиной. Радуется каждому дню. Ир, я уже и не помню, когда видела сына таким. — Марина хотела стиснуть ее в объятиях и не отпускать. Порой благодарность не умещается в словах. — Спасибо тебе.

— Хватит меня благодарить. Не поверишь, но встреча с вами была более чем судьбоносной. Она многое изменила и в моей жизни тоже. Поэтому взаимное спасибо. — Ирина посмотрела на часы. — А теперь мне пора. Вы же разберетесь с мороженым без меня?

Марина подозвала Диму, а сама обняла Вересову на прощание. Иногда человеку нужен просто другой человек, чтобы жить. Какими бы одинокими мы ни были рождены, а одиночество в нас не заложено.

— Звони, если что-то понадобится. Или просто захочется поболтать. Просто звони, ладно? — прошептала Марина.

— Аналогично. Жду звонка с любовными подробностями, — подмигнула ей Ирина. — Береги Димку и себя. До встречи!

***

Следующим пунктом назначения была детская больница, где Света проходила курсы психотерапии. Звучит страшно, но на деле очень помогает ей окончательно прийти в себя. К тому времени, как она дошла до клиники, на улице распогодилось до такой степени, что впору снимать и куртку.

Все ее естество не желало делать шаг из дышащей жизнью, стрекочущей голосами тысяч птиц и насекомых улицы во вселяющую панику прохладу больницы. И снова вступать в мир психологии и терапии. Когда же этот ад навсегда останется позади в ее жизни и жизнях дорогих ей людей?

Ваня работал, поэтому обещал присоединиться к ним позже. Вересова опустилась на скамейку и закинула нога на ногу. Черт, ее аж всю колотит от этого противного, вязкого запаха, оккупировавшего ее мозг целиком и полностью. Звонок телефона помог отвлечься от острозубых мыслей, уже искусавших ее в кровь.

— Привет, Волчара. Света еще не вышла, а я уже на месте. Не переживай, папочка.

— Мне не нравится, когда ты так меня называешь, — послышался притворно грозный голос Волкова.

— Все вы хотите быть отцами, но ты же знаешь, если у тебя дочь, то… Ты максимум папуля, — рассмеялась девушка. — Как на работе? Нам ждать тебя?

— Да, как и договаривались. Я не сильно тебя обременяю своими просьбами?

— Как можно обременять человека, у которого в жизни ничего нет? Моя жизнь, Волков, как пустая комната, без мебели, без обоев. Только окна и дверь есть, а толку от них… Я рада, что могу общаться с тобой и Светой. Не сойду с ума в этой хижине с евроремонтом.

— Я тебя понял. Встретимся позже.

Ирина хмыкнула, удивившись резкости его последних фраз, и убрала телефон. Всем пришлось непросто, всех жизнь отдубасила хорошенько: и виновных, и невинных. Под раздачу в конечном счете попадают все.

Она не могла перестать восхищаться Ваней. Он полностью оправдал ту веру в него, которую она себе позволила еще далекие три года назад. Он совсем не изменился. И его ложь Оксане, беспричинные нападки на нее саму не подорвали его авторитет перед ней. Все мы люди, и все не без изъяна. И тот, у кого хватит наглости замахнуться камнем в ближнего своего, сам не без греха.

— Тетя Ира!

Свету вывели из кабинета, и девочка сразу бросилась к ней на руки.

— Моя сладкая, как дела? Все в порядке?

— Да.

Поговорив с врачом не более пяти минут, она взяла девочку за руку, и вдвоем они покинули это совсем не радостное здание. Путь их лежал к зоопарку, и они решили идти пешком. Кто же согласится в такую погоду задыхаться в машине?

— Рассказывай, что доктор спрашивал.

— Он спрашивал, как мы ходили с папой на кладбище.

От этих слов у девушки мурашки подохли на коже, не успев разбежаться в разные стороны. Ей было больно каждый раз заново слышать о том, что малышку пытают темой смерти ее матери.

— Ты не плакала?

Света подняла на нее поистине взрослый взгляд, взгляд человека, который уже не плачет, и ответила:

— Нет. Папа говорит, что мама на небе, и чтобы ей там было всегда хорошо, мы никогда не должны забывать приходить к ней с цветами.

— Да, милая, мама на небе. Папа твой во всем прав, — сказала Вересова, а сердце так и заныло.

Она запрокинула голову и посмотрела на лазурное, чистое, словно стеклышко, небо. Нет там никого и ничего. Но ребенку знать об этом не обязательно. Иногда ложь вселяет надежду, которая единственная и держит на плаву, и, наверное, стоит взять грех на душу, если другая душа будет спасена. Ирина мысленно пожала плечами: кто знает, ложь ли это. Для нее загробная жизнь была сказкой, какой пудрят мозги слабым, не могущим жить без запасного пути людям.

— Я люблю папу, — произнесла Света, и ее пальчики сжали ладонь девушки. — И вас тоже.

Пожалуй, улыбка, которая сейчас освещала ее лицо, была самой лучшей улыбкой в мире. Услышать от ребенка, что он любит тебя, бескорыстно, сердцем, а не головой, без межстрочных мотивов, несравненно больше, чем бесценно. Они вышагивали по весенней улице самой настоящей летней походкой счастливых людей.

Ваня потратил много времени и сил на бумажную возню с фамилией Светы, но в итоге, отныне и навеки малышка стала Волковой.

«Ну не навеки, конечно, — усмехнулась себе Ирина, думая о возможном нескором замужестве девочки. — Хотя с таким папой многие современные женишки будут забракованы точным хуком справа».

— Тетя Ира, смотри! — завопила Света и рванула в совсем другую от зоопарка сторону.

— Света, стой! Света!

Сердце Вересовой чуть не двинуло кони прямо в грудной клетке. После тонкого намека Вани на прошлое Ксюши она порой оглядывалась, идя по улице. Вот и сейчас первой мыслью была догадка о том, что где-то рядом их подкараулили бандиты. Даже сцены из фильмов с Джеки вспомнились — пригодится.

Нарушителем спокойствия и виновником ее учащенного сердцебиения оказался… котенок.

— Света, ты что делаешь? Никогда от меня не убегай! — пожурила ее Ирина. — Что у тебя там?

— Котенок, — ответила девочка и показала ей сидящего в траве котенка, который тоненько пищал, настороженно растопырив уши. — Его здесь, наверное, обижают.

— Почему ты так решила?

— Люди всегда обижают котят на улицах: бьют их и пинают.

Вересова не знала, что ответить на правду. Все так и есть. Время от времени она ловила себя на мысли, кого ей больше жаль: бездомных котов или людей? И ответ всегда был очевиден: котов. Человек сам в ответе за свою жизнь, а кота никто не спрашивает, хочет ли он быть выкинутым на улицу из теплого дома, горит ли он желанием получать пинки ботинком в подъездах и на улицах.

— Светочка, с ним все хорошо. Вон он живой, грязный только. И смотри, глазик немного заплыл. Для уличного это еще сносное состояние. Ну что, пойдем? Папа уже ждет нас.

Девочка дала ей руку, и они стали медленно отдаляться от животного. А он мелкими шажками, все еще ожидая подлого удара, какой способен нанести только человек, пошел за ними. Света выдернула руку и подбежала к котенку.

— Тетя Ира, а можно его взять домой?

Этот вопрос всегда ставит взрослых в тупик. Самый неприятный вопрос, какой только можно придумать. Вопрос, от которого всем родителям охота идти за веревкой и мылом. Ответить «да» нельзя, ведь у ребенка никакой ответственности. Ответить «нет» тоже, ибо начнется Армагеддон из слез и причитаний.

— Светуля, это не ко мне вопрос. Я же не живу с вами.

— Позвони папе, ну пожалуйста!

Малышка уже схватила котенка и прижала к себе, пачкая блузку. Он так и ластился к ней, мяукая своим голосочком все яростнее, будто прося, нет, упрашивая не бросать его на верную смерть. Ирина набрала Волкова.

— Папа Ваня, у нас ЧП. Просто нечто страшное. Беги к нам скорее, мы близко. Я тебя встречу, — специально нагнала на него страху она и отключилась.

И не зря. Через пять минут Иван был рядом, готовый наподдать ублюдкам, которые обижают его девчонок.

— Ира, что случилось?! — запыхавшись, спросил он. — Где Света? Ира!

— Идем.

— Ира, что за шутки?

— Да не ори ты так. Все живы. Ну вот…

Она привела его к месту «трагедии». Света так и стояла с котенком на руках и покачивалась в своих лаковых туфельках.

— У вас котейка, папаша, — прыснула от смеха Вересова.

Волков, ожидавший чего-то похуже, перевел дыхание и уставился на дочь.

— Света, что с котом? В чем, собственно, ЧП?

— Можно взять его домой? Папа, пожалуйста! Я буду убирать за ним, кормить его! Все буду делать! Ну па-па!

Ирина стояла в сторонке и еле сдерживала смех. Вот и проверка папочке на стойкость. Она поспорила сама с собой: не устоит. Не суровый он отец, не гроза всех малюток. Не устоит…

— Зачем он тебе, Света? У нас же Собака есть. А если они подерутся? Что тогда? И он грязный и больной. Пойдем в зоопарк, Света, — пытался выйти победителем в этой заранее предрешенной схватке Иван.

— Я уговорю собаку быть доброй, папа.

Мужчина беспомощно оглянулся на Вересову. Та ему слегка кивнула, засчитывая себе очки за победу.

— Ладно, бери… Отмечу этот день в календаре, как тот, о котором я рано или поздно пожалею.

***

— Не кисни ты так, папуля, — все еще веселилась Ирина, отпивая фруктового чая. — Она принесла в твой дом кота, а не чуму.

— Да я люблю животных. Я же деревенский. Коты, собаки — я не против. Но не дома, где надо за ними убирать!

— Вань, — стала серьезной девушка, — очень хорошо, что она нашла его и захотела принести домой. Коты — одно из лучших лекарств от одиночества и любой тоски. Он станет ей лучшим другом на многие годы. Помоги малышке сейчас, как помогал после смерти Ксюши. Не умрешь, если уберешь лоток.

— Легко тебе говорить… А-а, у тебя тоже есть котенок. Хорошо, корабль уже потонул, мне деваться некуда.

— Вот и не будь дезертиром. Мы все котику купили, я расскажу, как приучить его к лотку, как кормить и вывести блох — все расскажу.

Зоопарк пришлось отменить. Вместо него они поехали к ветеринару за консультацией, а затем и в зоомагазин. Света даже согласилась пожертвовать на кота сумму, которую ей обещали потратить на кукол. Конечно, и куклы будут, но тест она прошла.

Тяжелая ладонь Волкова накрыла руку Ирины. Она вздрогнула, уже не помня его прикосновений. И не хотелось вспоминать.

— Спасибо тебе, Ира. Ты столько для нас сделала. Я не могу описать это словами.

— Ну и не трать словарный запас. Я все понимаю без слов.

Ей было боязно говорить с ним на подобные темы. Она даже не помышляла о возвращении былых чувств. К черту их, они были продажными. Она такой была. Лучше в одну и ту же реку два раза не заходить: утопит точно.

— Я хотел поговорить о том, что ты тогда мне рассказала…

— Нет, — отрезала Вересова и встала из-за стола. — Пойду руки помою, а то липкие после сладостей.

Ее и след простыл, стоило ему заговорить о тех откровениях. Три месяца она бегает от него, слова не вытянешь! Он и не хотел делать ей больно нарочно, лишь бы знать, что она эту боль чувствует. Он не законченная сволочь, чтобы причинять боль женщине, спасшей его семью, бросившей им со Светой тросы в ту пропасть, куда они упали. Но он безумно хотел помочь ей в ответ.

Иван прошел к ванной и понял, что вода там не течет. Спряталась, значит.

— Папа, Мурка играет с Собакой! Катается на ней, — на весь дом раздался смех Светы.

— Замечательно, моя хорошая!

Он снова обратил все свое внимание на дверь ванной. Все, что он имеет сейчас, заслуга девушки, скрывшейся за этой дверью. Здоровая дочь, покой в новой квартире, его собственный душевный покой. Ира чуть ли не каждый день приходила к Свете, выполняя неоплачиваемую роль нянечки. Она спасла его девочку в момент, когда он сам не мог справиться со своей жизнью. Она спасла и его, не дав наломать дров с горя. Если он и помнил их прошлое, то только то, что началось после смерти Ксюши. Другого совместного прошлого у них не было.

— Открой дверь, Ира. Я же не маньяк, не урод какой-нибудь. Почему ты убегаешь постоянно?

— Потому что я урод, — всхлипнула дверь, и Волков приложил к ней ладонь.

— Скажи мне это в лицо. Бормотать себе под нос, закрывшись на сто замков, каждый может. Открой дверь и скажи, глядя мне в глаза, что ты урод.

— Нет.

— Слабачка ты, Ирка, — решил спровоцировать ее он. — То убегаешь от меня то заграницу, то в ванную. Слабачка…

Сработало! Дверь отворилась, и на него в ярости уставились два заплаканных глаза. Она бы заорала на него и даже поколотила, если бы мужчина не отреагировал быстрее: прижал ее к себе и погладил по голове. Поколотила бы… ведь его можно. Он Волчара, ее Ванька, который все стерпит, который сильный.

— Будешь бить меня? Чувствую, что хочешь. — Она мотнула головой. — Зря. Если хочешь, всегда пожалуйста. У меня не пресс, а сталь — скорее, пальцы сломаешь, — пошутил Иван.

— Тебя-то за что? Не ты сделал меня уродом.

Он взял ее за плечи и заставил смотреть себе в лицо. Глупышка. Что-то ему это слово напомнило о прошлом, которого не было.

— Почему ты урод? Обоснуй свое заявление.

— Я не могу иметь детей, что еще надо для женщины, чтобы быть уродом? А про меня так вообще можно кучу всего еще рассказать…

— Давай эту кучу отходов навсегда похороним там, где ей и место — в прошлом. Зачем ты тащишь сюда этот мусор? Сейчас другое время, другая жизнь, другая ты.

— Волков-Волков… ты такой Волков.

— Поясни.

Она плакала, не отрывая взгляда от его замораживающих льдин — глаз.

— Логично было бы, если бы ты меня обзывал и ругал, но ты как всегда… Как всегда, ты слишком хороший. Даже сейчас на моем фоне ты идеальный рыцарь.

— Да прекрати ты нести ахинею, Ира. Просто я справедлив к тебе, а ты к себе нет.

Сама атмосфера подталкивала его сделать это — то же самое, что для сапера не знать, какой провод перерезать. Он рискнет, а рванет или нет, сейчас узнает. Рука Ивана приподняла футболку девушки и коснулась кожи живота. Вересова громко, ошарашенно вздохнула.

— Что… ты что…

— Ты решила, что будет правильней навсегда отказаться от жизни, раз одну ты потеряла? Так? — Девушка кивнула, сдерживая целый флот рыданий в себе. — А почему бы не попытаться вернуть ее, прожив достойно жизнь? Почему бы не пойти вперед вместо того, чтобы упорно шагать назад? Ну почему тебе проще отказаться от жизни, чем взять ее в свои руки?

Ирина прижалась лбом к его груди. Она выдохлась. Полностью.

— Я слабачка, ты раскусил меня. Я не смогла быть сильной.

— Переезжай к нам, на время.

— Чего?

— Чего слышала. Света в тебе души не чает, и мне ты тоже здорово помогаешь. Я сам не всегда могу накормить ребенка нормально.

— Но, Вань…

— Ну и самое главное: будешь убирать за котом, ты у нас опытная.

Она хихикнула, поддаваясь нервам.

— Нет, Ваня, не могу. Прости. Мне одиноко у себя, да, не скрываю. Но с тобой будет еще хуже. Мне не нужны эти надежды на что-то, и это что-то тем более не нужно.

— Я тебя сейчас плохо понимаю, — усмехнулся Волков.

Девушка сделала от него шаг к двери. Не надо ее искушать. Не надо.

— Я не хочу мучить себя надеждами на то, что у нас может быть будущее. Его не будет, ни при каких условиях. Мне очень грустно, но пусть все будет так, а потом я и вовсе постараюсь исчезнуть из вашей жизни.

— Ира, но я ничего такого не имел в виду.

— Ты — нет, а я имею. И не допущу, чтобы мои тараканы перебрались в твой дом. Начинай тоже жизнь заново, Волчара, а не возвращайся назад, к прошлому.

Вересова быстро втиснулась в кроссовки, подхватила куртку и была такова. Он не стал бежать за ней. Нет смысла бежать за человеком, упорно от тебя убегающим. Лучше дать ему шанс вернуться к тебе, когда он будет готов к этому.

14

Какая тюрьма может быть темнее собственного сердца? Какой тюремщик неумолимее к нам, чем мы сами?

Натаниэль Готорн «Дом о семи фронтонах»

Жалюзи работали на славу и не пропускали в квартиру много солнечного света. Правда, духота все равно одолевала. Ирина сдула упавшие на лицо прядки, чтобы не задействовать занятые работой пальцы, и сосредоточилась на поделке. Оригами явно создавали не для нее.

— Слушайте, я сейчас психану, — сказала она и отложила бумагу. — Мне нужна какая-нибудь китайская техника для успокоения нервов.

Света хихикнула, держа в руках цветную бумагу и выделывая из нее причудливые фигуры. Для нее это была лишь забава. Не так важен результат, как время, проведенное в кругу самых близких людей.

— Мурка! — воскликнула Вересова, но было поздно. — Дракончик помер, — вырвала из пасти котенка зажеванную бумагу.

— Я еще принесу. Бумаги много, — со смехом девочка убежала в свою комнату.

— Еще бы. — Волков отложил ножницы и прочие приспособления для творчества, наконец-то имея возможность передохнуть от самодеятельности. — Вы всю комнату завалили канцелярскими принадлежностями. Можем уже свой киоск открыть.

— Школа через месяц, папаша. Ты пока даже не представляешь себе, какие траты тебя ждут. Формы школьная и спортивная, обувь на все случаи и времена года, бантики, заколочки, сумочки, портфели…

— Ладно-ладно, я понял. Вручу тебе карту, — усмехнулся мужчина.

— Светочка, как настоящая девчонка, балдеет от шопинга. Бегает из магазина в магазин с такой скоростью, что скоро мне придется ноги лечить. Не в том я состоянии, чтобы поспевать за такой резвой малышкой. И не люблю я шопинг.

— Ты не любишь шопинг?! Ничего не перепутала?

— Ничего, Волков, ничего. Когда из моей жизни исчезли пафосные мероприятия и такие же люди, беготня по бутикам перестала что-то значить. С вами я могу посидеть и в обычных джинсах с рынка, котам тоже все равно, какие тряпки на мне рвать когтями, — улыбнулась она. — Да и денег у меня больше нет, чтобы получать удовольствие от шопинга. А с тремя копейками — это так, душу потравить.

Нет более постоянной истины в нашей жизни, чем та, что гласит: все меняется.

— Ир, я ведь предлагал тебе уже. Моя карта постоянно пополняется, там хватит денег на любой шопинг, какой захочешь. Можешь хоть в Милан слетать.

— Вань, ты предлагал, да. А я отказывалась и продолжаю это делать. Когда ты уже прекратишь?

— Когда ты сдашься.

— С какой стати ты штурмуешь мое самообладание? Ставишь какие-то опыты по проверке меня деньгами и соблазнами?

— Ир, ну что за…

— Да ничего, — буркнула девушка и отодвинулась от него подальше. — Надоел ты мне, понял?

— Не понял. Чем это? — подвинулся ближе к ней.

— Не надо, Вань. Не провоцируй очередную ссору. Мое терпение не всегда будет резиновым.

В комнату вернулась Света с целым складом бумаги. Девочка была настроена на ошеломительный творческий результат.

— Светуль, принеси нам по стаканчику сока. Сделаешь? — попросил ее Иван.

— Да, папа, — кивнула она и убежала, свистом подзывая за собой мирно наблюдавшую за людской деятельностью собаку.

— Так чем я тебе надоел, Ира?

— Господи! Я больше не приду к вам, Волков. Сам объясняй дочери, почему ты такой упрямый и непонятливый, как ребенок.

— Я непонятливый потому, что ты бросаешь мне в лицо обвинения и не можешь их обосновать.

— Прикидываться дурачком ты хорошо научился. — Терпение и правда оказалось не резиновым, оно раздулось внутри грудной клетки и лопнуло, точно перекачанный воздушный шар. Ирина резко развернулась, оказываясь с ним лицом к лицу. — Что ты творишь, Волков? Эти вечные предложения взять твою карту и потратить твои деньги, предложения съездить на отдых в любое место мира, машина, квартира, дача, да весь мир мне готов купить! Какого черта ты покупаешь каждый мой шаг?!

— Да не тебя я покупаю, дурочка. Я просто не знаю, как еще помочь тебе. Ты отказываешься от переезда к нам, избегаешь близкого общения со мной. Ты живешь в каком-то невидимом панцире. Делаешь вид, что открыта, а на самом деле только и ждешь момента, чтобы засунуть голову в раковину и спрятаться.

— По-моему, ты совсем с ума сошел. Я не хочу к вам переезжать. Просто не хочу! Не надо меня спасать от одиночества. Я тебя не просила.

— А что, надо обязательно просить, чтобы к тебе пришли на помощь?

— Тебя, конечно, нет. Ты у нас даже не рыцарь, а МЧСник какой-то. Тут как тут, предотвращаешь взрыв еще до того, как у террориста появится мысль его произвести.

— Намекаешь на то, что я неискренен?

В этот момент вернулась Света со стаканами сока и вафлями. Собака семенила за ней. Мурка тихонько замяукала и начала игриво кидаться на взрослую подругу. Воспользовавшись суматохой, Вересова переместилась с пола на диван и села к Ивану спиной. Сил ее больше нет видеть этого мужчину.

Действительно, с виду их посиделки выглядели семейной идиллией, но для нее это было не так. Она все больше с каждым днем понимала, что нужно бежать отсюда. Без предупреждения. Без намеков.

Она понимала поведение Волкова. Понимала, и от этого оно не нравилось ей все сильнее. Он пытается отблагодарить ее, как будто дать взятку за оказанную помощь. Но ведь за доброту взяток не берут? Не открывают для нее банковских счетов и не пополняют ее карту благодарными взносами. Доброты за деньги не бывает. Это уже хитрый расчет какой-то получается.

— Ир, — позвал ее Иван и, пока дочь была занята зоопарком, присел на диван рядом к Вересовой.

— По тону твоему слышу: хочешь все испортить окончательно. Не надо, — ответила она.

— Ты так изменилась.

— Представляешь, люди, прошедшие ад, немного, совсем капельку, — большим и указательным пальцами Ирина показала ему степень своих изменений, — меняются.

— Я просто хочу…

Невозможно. Просто нет сил. Девушка вскочила с дивана и ушла в кухню. Не успела она захлопнуть дверь, как Волков оказался рядом с ней. Да что ж он тенью ее стал! Ирина толкнула его к стене, ощущая всполохи злости, витки огненной ярости, что лизала стенки ее души.

— Ты не Красный крест, а я не раненый боец, чтобы меня спасать. Поэтому закрой свой чемоданчик первой душевной помощи и отвали от меня!

— Почему ты не хочешь принять мою помощь? Почему ты такая холодная?

Девушка выдохнула, кажется, весь запас воздуха из себя. Опять он находится так близко к ней и заставляет задыхаться. Похоже, Волков и есть ее личный каратель с лицом спасителя: рядом с ним она учится дышать, но он же и выбивает из нее весь воздух до последней капельки. Вересова встала к стенке по левую сторону от него, и так они и стояли, как у стены расстрела.

— Да теплая я, теплая. Ты не понимаешь, Вань. Я провела для себя сигнальную черту, заходить за которую ни в коем случае нельзя. А ты подходишь ко мне сзади и толкаешь в спину со всей дури, прямо туда, за черту.

— Я и есть твоя черта? Ты запретила себе относиться ко мне как мужчине?

— Не в шопинге и деньгах дело, ты же осознаешь это. Как к мужчине не значит как к кошельку. Я запретила себе не деньги от тебя брать, а чувства. Не лги себе, Волчара, это не делает тебе чести. Ты предлагаешь мне не просто тратить твою карту, ты предлагаешь мне растрачивать усердно похороненные чувства.

— Ира, клянусь, это не какой-то план по соблазнению. Я не хочу затащить тебя в свой дом только для того, чтобы потом приоткрыть дверь в свою спальню. Я не знаю, чего точно хочу, но я желаю тебя видеть рядом. Это мне предельно ясно.

— Ничего тебе не ясно. Сам не знаешь, чего хочешь, но мне пытаешься это втюхать. Не самый лучший из тебя торгаш. А я знаю, чего я на все сто не хочу: тебя и чувств к тебе. Я не хочу позволить себе купиться на ложные надежды и умирать потом, когда… когда любовь к тебе начнет обматывать мою шею веревками.

— Света любит тебя. Ты заменила ей мать.

— Я не буду заменять ей мать никогда. Я просто тетя Ира. Не способствуй тому, чтобы девочка приняла меня за человека, которым я для нее не являюсь.

Иван повернул голову в ее сторону. Она осталась стоять смирно, смотря прямо перед собой. Хотя ресницы дрожали, и пальцы колотило. Казалось, что ток паутинками, тончайшими ниточками тянется от него к ней. Опутывает сетью кожу, рисует свой зловещий рисунок. Надо убегать от него… Убегать в последний раз. Далеко, чтобы не вернуться назад.

— Откуда в тебе столько стремления к самосуду? — задал вопрос Волков. — Почему ты решаешь за всех вокруг, как им к тебе относиться? Моей причастности к тому, что Света тебя любит, нет. Я не могу заставить ребенка любить кого-то, подув в дудочку. Ты сама боишься ее привязанности, вот и отрицаешь ее.

— Все так. Сейчас я это не отрицаю.

— А что толку-то? Зачем признавать свою слабость, когда можно ее победить?

— Слушай, Вань, я устала от этих игрищ с тобой. Зачем тебе роль спасителя? Зачем ты пытаешься сделать меня мамой Светы?

— Зачем ты задаешь все эти вопросы, словно ищешь скрытый подтекст моих действий, когда его нет? Со смерти Ксюши прошло полгода. И мы со Светой должны двигаться дальше, и ты вместе с нами.

— Ничего я вам не должна. Если ты не отстанешь от меня, Волков, клянусь, я выкину что-нибудь.

— Выкинь. Глупость из своей головы, — он постучал пальцем по виску.

— Выкину-выкину.

Вересова налила себе полный стакан воды и залпом осушила его. Горло саднило, точно раскаленную землю пустыни.

— Признайся честно, Волчара, в мотивах своих поступков, — сказала она и сполоснула стакан, подставляя руки под шквал ледяной воды, чтобы смыть эту нервную дрожь. — Ты хочешь оставить меня здесь только по одной причине.

— И какой же? Просвети, если ты в курсе.

— Ксюши нет, а быт остался. Тебе не нужна я сама, тебе нужна кухарка, уборщица, няня. Ты хочешь восстановить то, что было при ее жизни: уют и комфорт.

— Ты ошибаешься, — покачал головой Иван. — И обижаешь меня своими словами.

— Только не плачь, — с какой-то отчаянной злостью бросила ему Ирина и, промокнув руки полотенцем, откинула его в сторону.

Господи, как же все надоело. Надоело строить воздушный замок из прозрачных кубиков и знать, что на деле-то она никому не нужна. Ему необходим дом. Волчаре нужна атмосфера семьи. Он рано этого лишился, поэтому всеми способами пытается восполнить утрату. Готов дать ей любые деньги, только бы она подыграла ему в этом спектакле.

Девушка забрала свою сумку и уже стояла у выхода.

— Тетя Ира, ты уходишь? — Ее догнала Света с котенком на руках.

— Надо идти, Светочка.

— А ты еще придешь?

— Конечно, никуда я не денусь, — улыбнулась она, а про себя поняла, что эти слова вполне могут оказаться ложью.

— Света, иди в комнату, собери бумагу, а то по всему полу раскидана, — к ним подошел Иван. — Опять сбегаешь?

— Ага. Можешь хоть триллион раз сказать, что я слабачка. Я не малолетка, чтобы брать меня на «слабо».

— Вот именно: ты не малолетка. Так, может, останешься и поговорим?

— По-моему, наши разговоры неизбежно заходят в тупик.

— Ты их туда заводишь.

— Да, да, все я.

— Ира!

Темно-голубые в скудном освещении прихожей глаза Волкова схлестнулись со ставшими цвета крепкого кофе глазами Вересовой. Победителей не судят, а в их схватке победителей и вовсе не будет.

— Твоя невеста делала все, чтобы оставить тебя в хороших руках после своей смерти. Делала все, чтобы свести нас. Но она ошиблась. Я не та девушка, которая наполнит твою жизнь уютом. Во мне самой нет этого уюта, так как тогда я могу подарить его твоей дочери и тебе?

— Не нужно ничего мне дарить, Ира. Я не нуждаюсь в подарках. Я в состоянии оплатить услуги нянь и кухарок, но в этом нет нужды, — ответил ей Волков и замолчал.

Она чувствовала, как между ними протянулись проводами невысказанные слова. Воздух потяжелел, неся в себе бремя сокрытых чувств.

— Говори уже, и я пойду, — подначила его Ирина.

— Ты мне нужна, — все-таки сказал он. — Я ведь в курсе, что ты не умеешь готовить, навряд ли ты стала более хозяйственной, чем была. Не так-то много проку выходит от моих хитрых попыток получить бесплатную рабочую силу.

В его словах был смысл… Она правда была не самой хозяйственной девушкой на свете. Порой макароны не получалось сварить.

— Ира, не лги себе. Не подменяй правду своими вымыслами.

— Окей. Я постараюсь следовать твоему совету.

Отмахнувшись от него таким образом, она пулей проскочила в дверь. Пока что она была не готова принять решение. Когда уже жизнь освободит ее от этой ноши — вечно что-то решать и нести за это ответственность? Видимо, так начинается взросление человека: когда он не просто принимает решения, а еще и несет за них ответственность.

***

Август выдался упоительным. И конкретно этот день, этот неповторимый день ощущался тающим мороженым во рту. Чарующий аромат лета пропитал ее эмоциями насквозь, а лучи солнца, что перебегали по телу туда-сюда, дарили роскошь летнего тепла.

Ирина лежала на полотенце, закрыв глаза под очками, и ни о чем не думала. В голове просто проносились бессвязные мысли о лете, о солнце, об озере и деревьях, что смотрели на нее сверху вниз.

— Ты еще не сгорела? Не пора перевернуться? — голос Таньки рассеял зеленые кроны и цветные крылышки бабочек в ее сознании.

— Ты нарушаешь мою медитацию, — буркнула Вересова.

— Карибские острова себе представляла?

— Нет, всего лишь покой и ничто, где летают бабочки и шумят деревья.

— Ну, это уже не ничто, а что-то, — рассмеялась подруга, поглядывая на нее из-под полей шляпы.

Наконец-то они смогли выбраться на отдых. Озеро, лето, всплески воды и радостные вопли детей. Рай. Пролежать бы тут всю жизнь, под солнышком и машущим всем своей лазурной пятерней добряком — небом.

— Тань, как там дети?

— Дима вовсю копает какие-то траншеи, а Света брызгает в него водой.

— Отлично, — вздохнула Ирина и поправила очки.

Марина не смогла отпроситься с работы, поэтому она взяла ответственность за мальчика на себя. Ее и так нарекли его крестной мамой, ну хоть не ангелом-хранителем. Слишком тяжкая для нее роль.

— Почему Ваня не присоединился к нам?

— Сплюнь, а то еще придет.

— Ты, что ли, запретила ему?

— Ну-у…— девушка перевернулась на бок и посмотрела на Татьяну. — Я сказала ему, что ты стесняешься ходить в купальнике перед ним.

— Чего?!

— Не злись, Танька. Он, конечно, посмотрел на меня, как на дуру, но подтекст понял: его никто тут видеть не хочет.

— Тебе не кажется, что под «никто» ты понимаешь только себя?

Ирина вернулась на спину и насупилась.

— Да, только себя. Давай не будем об этом?

— Нет, будем, а то опять сдержишь все в себе, а потом расхлебывай.

— Все хорошо. Расхлебывать нечего.

— Это пока. А завтра тебе взбредет в голову, что жизнь не стоит того, чтобы жить, и ты наглотаешься таблеток!

Татьяна говорила слишком громко, не заметив, как эмоции повысили тон ее голоса. Вересова поймала на себе заинтересованный взгляд женщины, расположившейся рядом.

— Тань, можно потише? Или так принципиально орать на весь пляж, что я несостоявшийся самоубийца?

— Ну извини, Ира. Я погорячилась. Ты обещала больше ничего не скрывать, а сама втихаря запихиваешь в черные сумки новые тайны, подальше от наших глаз.

— Что ты хочешь знать? Прицепилась, точно следователь.

— Сейчас будем отпечатки пальцев брать! — Татьяна сложила пальцы пистолетом и шуточно выстрелила в нее. — Знать я хочу только одно: что у тебя с Волковым?

— Ничего.

— Ясно. Расследование зашло в тупик.

— И ты про тупики!

Видимо, она и правда настроила целую кучу тупиков в этом лабиринте. Ирина села на полотенце и сняла очки. Разговор по душам так разговор по душам. Этому человеку она может открыться.

— Тань, он зовет меня уже долгое время жить с ним и Светой, а я не хочу. Ты не видела всего этого ужаса. Сует мне свои деньги вместе с излишней заботой, вечно что-то предлагает. Иногда мне кажется, что у Вани слегка крыша поехала после трагедии с Оксаной.

— Ты перестань ерунду говорить. Может, он хочет вернуть назад ваши отношения?

— Возможно. Но я не хочу. А он не хочет этого понять!

— Все вы чего-то не хотите. Это я поняла.

Смешинки сверкнули в глазах обеих девушек, и они рассмеялись.

— Понимаешь, Тань, я чувствую себя глупо в этой ситуации. Я как будто на линии огня. Ну как я могу к нему вернуться после всего, что было? И не только у меня с ним, а и у него с Ксюшей. Это некрасиво, что ли. Так не делается.

— Он же в любом случае найдет себе женщину, один не будет жить постоянно.

— Я понимаю. Пусть находит, но это буду не я.

— Почему бы и нет? Сама Марине советовала идти дальше, а не зарывать свою жизнь возле могилы погибшего мужа. Так не делается, деточка. Уж если даешь людям советы, изволь и сама им следовать. А то грош цена твоим словам.

— А если я не люблю Ваню? Никто не думал об этом?

Татьяна красноречиво фыркнула, и Вересова закатила глаза. Как можно внаглую врать людям, для которых ты прозрачная гладь реки? Все видно, как на ладони.

— Хорошо. Он… нравится мне. Но какие-то внутренние барьеры не позволяют мне подпустить его к себе. Мы уже пробовали и оказались у разбитого корыта. Зачем опять что-то ломать?

— Как насчет того, чтобы что-то построить? Мы сами выбираем, ломать или строить. И не надо тыкать пальцем в судьбу. У нее роль не такая уж и большая: стоять в сторонке и покуривать, наблюдая за тем, как мы проезжаемся по своей жизни бульдозером.

— Я знаю, что моя судьба в моих руках. — Девушка вздохнула и взъерошила волосы. — Не знаю, я просто ничего не знаю!

— Все ты знаешь, только прикидываешься. Как дела у девочки с лечением слуха?

— Вот тут действительно все хорошо. Психолог успел вовремя помочь малышке со стрессом из-за смерти матери, поэтому мы смогли вернуться к лечению. На сентябрь назначена операция. Думаю, у нее есть все шансы восстановить большой процент слуха.

— Я рада за ребенка. Ваня совершил маленькое чудо для этой девочки.

— Не такое уж и маленькое. О таком отце каждый ребенок мечтает.

Татьяна согласно кивнула и посмотрела на резвящихся в воде детей. Ну не сказка ли, как все обернулось? Осталось только главную героиню этого спектакля осчастливить.

— Побегаем еще под осенним дождичком вместе! — воодушевленно воскликнула подруга, но Вересовой это воодушевление не передалось.

— Боюсь, что нет.

— Почему?

— Я хочу уехать.

— Не дури, Ира…

— Хватит советовать мне не дурить! Хочу и дурю! Отстаньте вы все!

Она сорвалась с места и убежала ближе к воде. Никто не узнает о ее отъезде, она никому не скажет своего нового адреса. Пришла пора сжечь мосты до состояния пепла.

15

Любовь не знает логики, она выше разума.

Джек Лондон «Мартин Иден»

Чихающий последними летними деньками сентябрь всыпал в нее по крупинке тоску. Небо больше не было хрустальной поверхностью бирюзовой речки. Отныне на нем поселился синдикат грозных туч, то и дело закрывавших солнце. Глаза Ирины поднялись вверх.

Осень стала каким-то недобрым предзнаменованием в ее жизни. Осенью она познакомилась с Ваней, осенью он снова объявился в ее жизни, распинывая в разные стороны коробки с хламом, в которые она расфасовала свое бытие. И опять на дворе осень, а она собирается улизнуть от него, не по-английски — по-свински.

Однако какая-то магия, энергия, снующая вокруг каждого человека на протяжении всей его жизни, тянула ее за руку, как капризного ребенка, к нему. Увидеться в последний раз, поговорить, послушать его голос… Дезертиры так не поступают. Не оглядываются назад и не идут к своим товарищам на прощальный чаек перед тем, как оставить часть и трусливо сбежать. Но она не могла остановиться, поэтому ноги сами несли ее по разбитому асфальту и свежевыкрашенным бордюрам к дому Волкова.

Шаг, шаг и еще один. Кроссовки приминают малахитовые травинки под ногами, собирают на себя остатки их жизни: смарагдовые и цвета биллиардного сукна обрывки травы прилипают к подошве, превращая ее в душистую резину.

Она и не замечает, как оказывается перед дверью его квартиры. Самое желанное, соблазнительное, манящее место на свете, но и самое опасное, роковое, жуткое в то же самое время. Здесь ей и плохо, и хорошо одновременно, и горько, и сладко сразу, и хочется и колется разом.

— Тетя Ира, привет! — ее встретила Света.

— Папа дома?

— Да, — девочка приложила указательный палец к губам, — но он спит.

Спит? Волков спит в почти полдень? Как бы сегодня ее поезд не сошел с рельсов.

— Пойдем в кухню, Светуля. — Они расположились за столом, на котором красовалась только сахарница. По всей видимости, у Вани не было времени даже булочками закупиться. — Как твои дела? Как в школе?

— В школе классно! Со мной там все дружат.

Губы девочки зацвели улыбкой цвета парнасской розы, когда она начала говорить о школе. Вересова слушала ее рассказы о первых учебных днях с неподдельным интересом. Ей хотелось знать, что малышка счастлива. Судьба достаточно наказала это невинное существо за отсутствие грехов. Пора бы и вернуть должок.

— Значит, у тебя все прекрасно, моя хорошая?

— Да, тетя Ира. Только я боюсь операции, — призналась Света, и в ее глазах короткой молнией сверкнул страх.

— Ну, иди ко мне. — Она обняла ребенка и погладила по голове. — Бояться совсем нечего. Папа записал тебя в самую хорошую клинику в нашей стране, и доктор будет делать операцию самый-самый лучший. Зато подумай о том, что сможешь снять эту штуку, — Ирина дотронулась до слухового аппарата.

— Я очень хочу снять ее, — голосок девочки затерялся в футболке девушки, и она прижала малышку к себе сильнее.

— Вот и думай о хорошем, моя золотая. Договорились?

— А ты будешь рядом со мной?

На нее посмотрели два доверчивых, полных любви и сопутствующей ей наивности берилловых глаза. Так похожи на парижскую синь глаз Волкова. Вот и говори потом о родстве на уровне крови. Вздор.

— Я не знаю, Светочка. Возможно, мне придется уехать. Но ты же и сама справишься? Ты у меня сильная девочка.

— Я справлюсь, ради мамы, — прошептала она.

— Правильно, Света, все правильно. А папа давно спит? Или с ночи не просыпался?

— Он уезжал рано утром, я не спала и слышала. Потом приехал и спит. Ты его не будешь будить?

— Клянусь, — отрапортовала Ирина и потрепала малышку за косички.

— Ну ладно. А мы с Собакой пойдем гулять. К нам во двор должен Дима прийти и девчонки из моего класса.

— Повеселитесь там хорошо!

Сияющий сотнями блесток смех девочки унесся аурой вместе с ней из кухни. Порой так сложно уйти, оставить все, побросать все чемоданы, набитые разным старьем, ветошью и рухлядью из прошлой жизни и просто сделать этот первый и самый тяжелый шаг. Оставить все, что тебе дорого, все, что греет сильнее тысячи солнц, и отправиться в холодные степи неизвестности. Но иногда это нужно сделать, чтобы не застрять, как колесо машины в грязи, в топи из собственных бестолковых желаний, которые никому не принесут счастья.

Когда в квартире стало тихо, и только котенок бегал по разным углам и шумел, Вересова позволила себе достать билет. Москва — Красноярск. Купе. Пять часов вечера. Черт его знает, почему Красноярск. Методом тыка выбрала город и туда заказала билет. Чем дальше от Москвы, тем лучше.

Самый невероятный обман, которому человек доверяет, тот, что уверяет его, будто расстояние стирает память. Как далеко ни беги, а воспоминания всегда будут на шаг впереди.

Что ж, времени на сантименты нет. Некогда растекаться по полу в лужицах сожаления. Ирина тихонько прошла к комнате, где спал Иван, и заглянула туда. Может, уйти, да и все? Что за дурацкая прихоть обязательно увидеть его? Как будто в суде: нужно урвать свое последнее слово.

Она зашла внутрь и без единого звука уселась на краешек дивана, на котором спал мужчина. Боялась даже шевелить пальцем ноги, дабы не потревожить его сон, а пальцы руки сжимали в кармане спортивной кофты билет.

Иван спал, небрежно накрытый каким-то странным пледом. С мишками. Скорее всего, Света накрыла его, когда застала спящим. Усталость может свалить с ног и сильного волка. Не всегда же ему быть сильным, и на слабость время найдется.

Его губы были слегка приоткрыты. Они, обрамленные авантюриновой густой щетиной на излучающей здоровье коже, были самым сексуальным зрелищем, которое она когда-либо видела. Истинной сексуальности не нужны броские наряды и пошлые жесты, плевать она хотела на тривиальную вульгарность и грубоватую низменность. Оголенное плечо, острый взгляд, слегка приоткрытые губы любимого человека и вырывающееся из них горячее дыхание — зачем усложнять, когда все гениальное действительно просто?

Купоросные глаза Волкова, словно тающие айсберги в королевско-синем бушующем море, уставились прямо на нее. Вересова смотрела на него, не отрываясь даже на моргание. Взгляд цвета жженного хлеба, в котором еще вьются струйки подгорелого аромата выпечки, пронзал насквозь гигантские волны в этом заливе.

— Ира? — неуверенно спросил он, плохо различия сон и реальность.

Ирина быстро затолкала билет поглубже в карман и посмотрела на него как ни в чем не бывало. Не будь он сонный, наверняка бы заметил некоторое беспокойство в ее антрацитовых при слабом освещении комнаты глазах, которые смотрели на него то ли с мольбой, то ли с призывом совершить что-то.

— Да, зашла узнать, как дела.

— Ты уже несколько дней у нас не была. Я решил, что ты правда обиделась на меня.

— Почему не позвонил? Или кодекс чести ниндзя тебе не позволяет интересоваться делами небезразличных людей? Из оперы: «Я ни на кого не давлю, ни к чему не принуждаю, сама позвонит, если надо».

Слова буквально выскакивали из ее рта, как свихнувшиеся. Разговаривает с ним, как обиженная подружка на одну ночь! Это в ней подняла голову другая Ира — та, что мечтает, чтобы он схватил ее в охапку, наорал и порвал билет, запрещая даже думать о переезде. Сколько бы раз мы ни уходили, ни сбегали, а цельными нам уже не остаться. В каждом месте, которое мы превращаем в пепелище после своего побега, остается часть нашей души. И однажды мы придем в свое самое последнее пристанище, но уже бездушные и пустые.

— Ммм… — промычал Иван, не то чтобы сбитый с толку, но немного растерянный. — Я боялся тебе звонить. С тобой же, как с самодельной бомбой. Дернешь не тот проводок, и все — голову снесет. Ты сама-то чего хочешь: чтобы я звонил или отвалил от тебя? Прошу принять к сведению: была прямая цитата твоих же слов.

— Вот чего ты такой идеальный?! — в который раз взорвалась одним и тем же вопросом девушка. — На все-то у тебя имеется ответ, как у адвоката, блин! Все цитаты помнишь, даже дату, наверное, когда я это говорила?

— Ты это говоришь каждый день по пять раз в час, чего тут запоминать, — ухмыльнулся Волков и замолчал.

Что-то тут нечисто. Надо дать ей остыть, а то так и полыхнет пожарищем. У него было ощущение, будто он забыл выключить в квартире газ и теперь она вся пропиталась им. Зажги спичку — всем конец.

— Света дома? Мне бы не хотелось, чтобы она все это видела и слышала.

Его слова отрезвили ее легкой образной пощечиной. Действительно, устроила прощальный базар. Не так легко оказалось бросить его, совсем не так, как представлялось в начале…

— Она ушла с собакой и детьми гулять, — уже спокойно ответила Вересова. Девушка усмехнулась. — Светочка счастлива. Я так рада, что в школе ее приняли хорошо. Она боится предстоящей операции, но я верю, что все пройдет хорошо.

— Ир, — настороженно начал мужчина, — ты не одержима? Пугаешь меня.

— Нет, все в норме. Извини.

— Опять что-то принимаешь? Мне позвонить Тане? Или это тоже попадает под статью об идеальности?

— Прости меня. Я сама не своя.

— Да нет, ты как раз своя. Такое поведение в твоем стиле. Только я не очень понял, чем оно вызвано. Тем, что я не искал тебя эти дни? Ну так ты сама отправила меня в интересное путешествие, вот я и выдвинулся в путь.

— Прости еще раз. Мне стыдно.

Он внимательно оглядел ее с ног до головы. Не та Ира, которую он знает. С этой Ирой что-то не то происходит. Понять бы еще что. Его мозг, уставший и не выспавшийся, отказывался открывать учебник по женской психологии.

— Я хочу, чтобы ты был счастлив, — слова выплыли из губ, словно подгоняемые свирепым ветром облачка.

— Ты сейчас говоришь, как Ксюша перед смертью. Это у вас, женщин, такой способ сообщить о своем побеге? — пошутил Иван, даже не представляя, как он близок к правде. — Желаете счастья, а потом бежите так, что вас не догнать. Какое-то странное у вас понятие о счастье.

Вересова хранила молчание и просто скользила по мужчине глазами. Надо запомнить его таким, занести его фоторобот в базу данных. Она осядет в Красноярске и больше никуда не сунется. Танька согласилась взять Джордана на попечение, а она там себе еще кота купит. Кошки — те же женщины, потому этим созданиям так легко вместе. И те и те взбалмошные, капризные, своенравные, сами по себе. Махнут хвостом — и ищи-свищи, а след их уже и простыл.

— Да, каждому свое счастье, Вань.

— Иди сюда, ближе.

Волков указал кивком головы на диван, но Ирина не сдвинулась. Ее взгляд впивался в жасминовые, с узорами цвета чайной розы обои, искал спасения в серо-бежевом ламинате, в оливковом встроенном шкафе. Только бы не смотреть в эти прозрачные васильковые глаза.

— Иди, говорю. Обещаю не кусаться.

— Умеешь ты уговаривать, искуситель.

Она осторожно переместилась ближе к нему и села так, чтобы можно было дотянуться до него рукой. Но она этого не сделает. Прикоснуться к нему – значит капитулировать. Поднять белый флаг и истошно молить взять предательницу назад. Мысль о билете в кармане подогревала ее уверенность в собственном решении. Не выкидывать же деньги на ветер. Купе нынче дорого стоит.

— Ну так что с тобой творится? Поделишься? — Иван повернулся к ней, крепко цепляя ее взгляд, не давая отвести глаза.

— Эти дни, сам понимаешь. Сносит крышу, — брякнула Вересова первую чушь, залетевшую в форточку ее сознания.

— Уважительная причина, — хмыкнул он, — чтобы набрасываться на меня чуть ли не во сне с какими-то претензиями.

— Прост…

— Не надо этих извинений. Лучше честно ответь на вопрос.

—Какой?

— Чего ты хочешь: чтобы я принуждал тебя или отпускал? Как тебе больше нравится: быть свободной в своих действиях или связанной по рукам и ногам? Ты из тех женщин, которым нужно обязательно устраивать сцены непримиримости и гордости перед мужчиной, видеть, как он расстилается входным ковриком под твоими ногами? Тебе кровь из носу необходимо, чтобы за тобой бегали и доказывали, что ты нужна?

— Это уже не один вопрос, — усмехнулась девушка.

— Это один вопрос с подпунктами.

— Ничего мне не надо. Я же объяснила причину своего дурацкого поведения.

— Ничего ты не объяснила, а просто отмахнулась от меня.

— Что ты ко мне испытываешь, раз приходится бегать и уговаривать? Ты сам зачем это делаешь?

Иван задумался. Вся эта ситуация с подозрительными разговорами не внушала ему доверия. Но он будет с ней откровенным, какой бы ситуация ни была на самом деле.

— Я не могу сказать тебе, что люблю. Сомневаюсь, что все еще способен на любовь. Любовь бывает разной, у нее столько ролей, столько костюмов — порой черта с два ты ее узнаешь. Она может маскироваться под дружбу, а может натягивать на себя камуфляж ненависти. Но одно несомненно: она не подчиняется никаким командам и приказам, не желает иметь никакого дела с разумом и посылает логику куда подальше. Вот и то, что я чувствую к тебе — алогично.

— Я пока не совсем поняла, что ты чувствуешь. Назови это чувство, потом решим, насколько оно разумно.

— Точной формулировки у меня нет. Но ты стала мне самой близкой в мире. У меня нет, кроме тебя, никого. У Светы, по большому счету, тоже. Ты влюбила меня в себя по новой тем, что подарила моей девочке надежду. Ты не хочешь возвращать прошлое, а я считаю, что мы уже при всем желании не сможем его вернуть. Ты ведь совсем другая. Такую тебя я никогда не видел и не знал. Ты, как гусеница, в итоге, в конце этого сложного пути, переродилась в ту бабочку, за которую я тебя изначально принял.

— Стала достойной твоей любви?

— Звучит немного пафосно, соглашусь, но вообще да. И я стал достоин твоей любви. Мы оба в чем-то изменились, оба больше не те люди, которыми познакомились. Для нас обоих отношения больше не укладываются в рамки секса и размытых мечтаний о будущем. Я твердо стою на ногах, теперь мне есть, что предложить своей женщине. И это правильно: мужчина должен предлагать женщине не только себя — красавца, но и что-то большее. Ты тоже встаешь на ноги: работаешь, заботишься о братьях наших меньших, обрела столько замечательных друзей и любовь Светы. Ты не можешь иметь детей, Ира, — специально надавил на мозоль он, чтобы снять боль быстро, — но у тебя уже есть ребенок. Который любит тебя искренне, всем сердцем, по-настоящему. И почему бы тогда нам не попробовать? Не притереться друг к другу душами, а не телами?

— Такое ощущение, что ты предлагаешь мне взаимообмен, — буркнула Ирина, не подавая виду, как его слова задели ее. Буквально забросали ее душу осколками, изранили в кровь. — А как же Оксана?

— Ее нет с нами, и никогда не будет. Она бы хотела видеть меня счастливым, а главное — свою дочь. Я всегда буду помнить ее. Пока я жив, ее могила не останется без цветов. Я не хочу распрощаться со своей жизнью только потому, что меня преследуют потери одна за другой. Нужно жить дальше и хранить светлую память о людях, покинувших нас. Тогда и они будут жить.

Вересова посмотрела на баклажановый натяжной потолок. Его слова, как и всегда, разумны и верны. А ей, как обычно, не хватает смелости их принять на веру. Словами уже ничего не исправишь. И не надо.

— Я подумаю над твоими словами, Вань. А сейчас пойду.

— Куда пойдешь?

— К Каринке зайду. Проверю, как мой крестный сыночек поживает.

Что-то ему упорно не нравилось в ее интонации. Совершает какие-то обходы всех своих друзей, устраивает задушевные разговоры…

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — в последний раз попытался Иван, стоя у двери и наблюдая за тем, как она шнурует кроссовки.

— Нет.

На этом «нет» их последний разговор закончился. Дверь за ней закрылась, а он и не догадался о ее наполеоновских планах.

***

На вокзале не было людно. Ирина сидела, сгорбившись в кресле, и невидящими глазами перебегала от одной трещины в полу к другой. Она побыла совсем недолго в гостях у Карины, поделилась с нею своими планами и… теперь сидела с дрожащими коленками на вокзале.

Какой-то битый час — и она навсегда покинет столицу. Навсегда оставит здесь всю свою жизнь, от рождения и до самой смерти. Живой она уже точно не будет, когда очутится в чужом городе, среди незнакомых людей.

Мысли метались внутри головы в лихорадке, наверное, в мозгу уже жар поднялся. То лица Карины и ее младенца всплывали перед глазами, то снова этот мутно-лазуритовый пол вокзала. Или ей уже чудился фиолетово-синий металлик? Прямо как натяжной потолок в спальне Волчары …

Завыть бы сейчас в голос и остаться! Но нужно быть сильнее себя самой. Ваня все сказал правильно, но ведь поздно разворачивать ракету назад, когда она устремилась в необъятный космос? Вересовой казалось, что низ живота скручивает ноющей болью. Так бывает, когда чертовски страшно что-то делать, но не хватает храбрости все переиграть.

— Девушка, с вами все хорошо? — женский голос вдребезги разбил витражи ее кошмара.

— Да, да, — промямлила она, разгибаясь. — Голова немного болит. Все хорошо, спасибо.

Света, Ваня, Танька, Марина с Димкой, Кариша с семьей… Как много она оставляет здесь. Эти призраки никогда не отпустят ее, будут бродить в ее голове, как в заброшенном замке. Ее личные кентервильские привидения.

Карина яростно уговаривала ее остаться и дать Волкову еще один шанс. Она так и не поняла, что шанс нужно дать не ему, а ей самой. Быть снисходительным к себе – самое сложное. Для себя всегда хочется быть палачом. Может, повезет, и она когда-нибудь подержит в руках маленькое чудо, которое последний раз видела только завернутым в вишневое с милыми узорами одеяло для новорожденных. Каринкин Мирошка. Или Мирослав. Красивое имя — под стать всей семье.

Зазвонил телефон, снова вырывая ее из этой черной пучины.

— Кариша, что-то случилось?

— Ко мне Волков только что заходил. Тебя искал. Ты на его звонки не отвечаешь?

— Я занесла его номер в черный список, — призналась Ирина, — чтобы он не смог дозвониться до меня.

Осуждающий вздох и тишина.

— Уж не потому ли ты так быстро бежишь, подруга, что хочешь остаться?

— Не понимаю, о чем ты.

— Это не Ваня тебя достал своей заботой. А ты сама себя достала тем, что жаждешь этой заботы всем своим естеством, но какая-то упрямая сучка в тебе не позволяет принять ее от него.

— Я тебе уже говорила…

— Объяснять свои причуды ты мастер, Ирка, не спорю. Оправдания и отговорки находишь умело, но когда начнешь уже набираться смелости в жизни, а не глупости?

— Ты сказала ему, что я уезжаю?

— Нет, как ты и просила.

Девушка облегченно выдохнула. Слава Богу.

— Как бы тебе не пожалеть об этом потом.

— Некогда жалеть, Кариш, пора идти на поезд. Мы с тобой на связи, помни.

— Помню. И ты помни, что тебя ждут люди, любящие тебя просто за то, кто ты есть.

Они распрощались, и с тяжелым сердцем Вересова потащилась в свой вагон. Может, под поезд кинуться? Вздохнув, понимая, что и на это у нее тоже не хватит духу, она прошла в поезд до своего купе. Там уже находились женщина и мужчина.

Девушка побросала на свою койку сумки и отошла к окну. Кажется, будто уходит в далекое плавание, и неизвестно, что принесут новые берега. Новую боль или освобождение. Пальцы сошли с ума и дергались, как заводные. Что люди подумают? Что она сумасшедшая?

До отхода поезда осталось всего ничего. Скоро тронется… Она метнулась взглядом к выходу, сердце подпрыгнуло до самого горла. Бежать или нет? Но ноги остались стоять на прежнем месте, только сердце билось головой о стенки грудной клетки.

— Вересова! Вересова! — окликнула ее проводница. — Вересова!

— Я! Это я! Что-то случилось с документами или с багажом?

— Случилось. А ну на выход, живо, — приказала ей женщина лет сорока пяти, довольно грузная с виду.

Не подчиниться было опасно для здоровья.

— Но что я сделала? Скажите, пожалуйста! — недоумевала Ирина, покорно продвигаясь к выходу под удивленные взгляды пассажиров.

— Вот, что вы сделали, — сказала проводница и показала ладонью на Волкова, стоявшего на перроне. — Разбили мужчине сердце, а он тут все готов крушить. До отправления поезда десять минут! Значит, у вас на все разговоры — пять.

— Нет, уходи! Уходи, Вань. Не забирай у меня эти десять минут душевных терзаний. Помучаюсь и успокоюсь, а ты уходи.

— Дай мне руку, — спокойно произнес он и протянул ей свою сильную, обещающую поддержку всегда и при любых обстоятельствах руку. — Дай, Ира. Пойдем домой. У нас теперь есть дом. Глупо покидать его.

— У меня его нет, — всхлипнула она и заплакала.

— Обманываешь себя опять. Есть у тебя дом, и семья тоже, и друзья. У тебя есть все, наконец-то.

— Нет, Вань…

— Вересова, обратно в купе! Всем зайти в поезд, через пять минут отъезжаем! — вмешалась проводница.

— Прощай, Волчара, — прошептала Ирина и начала разворачиваться.

Не успели ни она, ни проводница ахнуть, как Волков схватил ее за руку и резко рванул на себя. Девушка не удержалась и повалилась прямо на него, точнее, в его объятия. Проводница ухмыльнулась и зашла внутрь. Еще минута — и поезд тронулся.

— Мои вещи!

— Да плевать на твои вещи. Пусть переезжают в Красноярск. Надеюсь, в тех сумках ты и свою глупость оставила.

Он обнимал ее, не разжимая рук. Она и не хотела бежать. Хватит, так можно всю жизнь пробегать от собственной тени. Пора принять бой с ней.

— Что ты делаешь? — сквозь слезы и улыбку спросила Ирина. — Это же не в твоем стиле. Ты же не отбираешь свободу выбора.

— Я наконец-то понял, что руководствоваться доводами разума не всегда… разумно. Ты думала головой, когда садилась в этот поезд, а я сердцем, когда тебя стянул со ступенек. И да, я заставил, принудил тебя остаться. Если ты сейчас скажешь отпустить тебя и навсегда скрыться с твоих глаз — я сделаю это. Слово мужчины.

Стрелки природных часов остановились. Выбор всей ее жизни, прямо здесь и сейчас. Выбор, последствия которого нельзя будет повернуть вспять.

— Остаюсь, — шепнула, словно стыдясь этого слова, она.

— Не слышу, — прикинулся дурачком Волков. — Уходить мне?

— Остаюсь! — закричала на весь перрон.

Иван подхватил ее на руки и закружил. Ирина закрыла глаза и позволила себе только чувствовать. А в голове крутилась единственная мысль, как итог всех пережитых страданий: «Мы рождаемся без ничего, с пустотой в руках. Но мы можем умереть, имея все. Выбор только за нами».

Дорогие читатели, приглашаю вас в свою группу!

И на свою страничку на Леди

Буду рада вас видеть!

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg