«Там за облаками (СИ)»

Там за облаками (СИ) (fb2) - Там за облаками (СИ) 630K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Дмитриевна Квашнина

ТАМ, ЗА ОБЛАКАМИ...

   Памяти В.К. и его 7777777

   Предисловие.

   Хочу объяснить, что не несу никакой ответственности за действия, чувства и мысли моих героев, поскольку не выдумала их даже на одну восьмую. Повесть написана по настоятельному желанию героини и с её слов. Мне принадлежит лишь художественная обработка в описании реально происходивших событий. Главный герой действительно умер, и героиня захотела рассказать о нём с той стороны, с какой его никто, кроме неё не знал. Она считает, что у меня получилось. На том и остановимся. А была ли между героями настоящая любовь - решать читателю.

   Ночь была тяжёлой. Особенного, пепельного оттенка чернота, словно бусинами и стеклярусом, расшитая фонарями, подсветками, габаритными огнями проезжающих машин, колыхалась за окном.

   Чертовски тёплая выдалась зима. Такой Маша не могла припомнить. На улице - плюс два. Снега нет, солнца, впрочем, тоже. Атмосферное давление скачет. Природа свихнулась. Скоро, наверное, гикнется, как тридцать лет назад пел один известный бард. И Маша немного свихнулась, не спит уже которую ночь подряд. Удобнее всего обвинить климатическое бешенство, возвещающее глобальное потепление на земном шарике. Удобней, конечно, но не выходит, ибо причина бессонницы ясна. И к бабке ходить не надо. Которые сутки кряду тяжёлые мысли тяжело ворочаются в голове. Не успела. Так опоздать только человек и способен.

   Непонятные ей самой настроения заставляли Машу в последние годы свободное время тратить на блуждания по Интернету. Муж и сын претензий не предъявляли. Для обиды у них минуты свободной не находилось по той же причине - вечерами не отлипали от своих компьютеров. На каждого человека в семье по машине. Не новые, разумеется, компьютеры, бэушные. Новые семейный бюджет не потянет даже в рассрочку. И всё-таки грех жаловаться. Далеко не каждая средняя семья позволяет себе подобное компьютерное изобилие с "выделенкой".

   Маша ходила в сетевые библиотеки, осваивала энциклопедии, знакомилась с недоступными в реальной жизни произведениями искусства, околачивалась на различных гуманитарных форумах, заводила виртуальных друзей. Однажды случай занёс её на сайт "Одноклассники". Она зарегистрировалась, обзавелась собственной страничкой, погуляла по сайту, никого из знакомых не обнаружив. Сайтик был свежеиспечённым, маленьким и скучным. Она на несколько месяцев забыла про него, а когда вспомнила, удивилась. "Одноклассники" взлетели на пик популярности. Знакомый люд косяком пошёл к Маше в раздел. Лучше бы не шёл. В фотопотоке полузабытых лиц промелькнула фотография Шурика Вернигоры. И Маша не удержалась. Забежала на страничку к Шурику, обменялась несколькими осторожными фразами, боясь выказать откровенную радость. Слава богу, что поосторожничала. Шурик воспринял её виртуальный визит напряжённо, кажется, по старому обыкновению прикидывая в уме плюсы и минусы нечаянной встречи. Аккуратно спросил: "Ты про Стаса знаешь?" Маша легко отбрыкнулась, мол, что я должна знать? Что у него был инфаркт во время известной международной встречи? Это вся страна знала. Газеты писали, по телевидению о нём несколько сюжетов показали. Потом СМИ кратко отчитались, что он семимильными шагами пошёл на поправку после операции. Помнится, Маша тогда успокоилась. Операцию делали в Германии. Считай, качество гарантировано. В общем, она не стала обсуждать с Шуриком Стаса. Попрощалась до следующего дня, отговорилась необходимостью приготовить наконец своим мужчинам вечернюю трапезу. И действительно пошла на кухню, взялась чистить картошку. Прошлое, между тем, заворочалось, неповоротливо колыхнулось в памяти. Встало перед глазами насмешливое лицо Стаса. Нет, Славки. Никогда она его не называла Стасом. Только в первый год знакомства. Потом он ей разрешил называть себя Славой. Ей одной и разрешил, претензии других людей давил на корню. И насмешкой его лицо озарялось далеко не всегда.

   Руки проворно чистили картошку, память вибрировала с ускорением, выталкивая на поверхность сознания крохи воспоминаний. Вдруг ясно и резко подумалось, - а в каких случаях спрашивают "знаешь ли ты о..."? Сердце дёрнулось, замерло на секунду. Боже! Как правило, если человека уже нет. Неправда, не может быть! Просто Славка в очередной раз учудил. Женился на бомжихе, сбежал в экспедицию на Северный полюс или в Антарктиду, как сбежал однажды, доказывая не то себе, не то окружающим, что есть ещё порох в пороховницах. Заново полез на Джомолунгму. Или что-нибудь похлеще. В космос слетал, например. С него станется. Авантюрист в облике большого чиновника, мятущаяся душа в теле успешного карьериста. Успокоительные объяснения сами собой приходили на ум. Однако организм вёл себя подло. Руки ходили ходуном так, что нож над картошкой выписывал кренделя, того и гляди порежешься. Картофелины выпрыгивали из пальцев. Ноги противно ослабли. Маша не стерпела, помчалась к пока не выключенному компьютеру. Торопливо стучала по кнопкам клавиатуры, дёргалась на стуле, на вопросительные взгляды мужа и сына не реагировала. Вот, вот нужная опция. Сообщения. Да скорей же, чёрт! Есть. Короткая, сухая, враждебная фраза Вернигоры: "Маша, Стас умер два года назад, в апреле". В апреле? Два года назад? Значит, через три месяца после операции? Ведь писали, что поправился, что едет в Питер на празднование столетия чего-то там. О смерти не писали, по телевидению не заикнулись. Боялись празднование омрачить? Она идиотски прошляпила?

   Мир почернел и затих. Или Маша ослепла, оглохла? Огромная, непроницаемая извне пустота колоколом опустилась на неё, отрезала от всех проявлений жизни. А жизнь, как ни странно, продолжалась и требовала её, Машиного, участия.

   Без мыслей и чувств, отгороженная от реальности, Маша сварила картошку, соорудила салат, пожарила мясо, накормила своих мужчин, помыла посуду, добросовестно прибралась. Автоматически двигалась, автоматически отвечала на вопросы. Да, несчастье. Да, умер старый, близкий сердцу друг. Да, лучше не трогать, сама справится, хоть и не сразу. Тайком от мужа хлопнула стакан чистого "мартини" на помин души раба божьего Закревского Станислава, пусть земля ему будет пухом. Пустота закачалась, но не отпустила, цепко держала в коготках. Тогда Маша изобрела удобный для длинного субботнего вечера предлог. Ушла к матери, якобы ушить на маминой машинке излишне широкую юбку. Юбка и впрямь требовала доводки до нужной кондиции. Год руки не поднимались привести её в порядок. Кстати теперь вспомнилось.

   Маша ухитрилась залезть в бар и незаметно стащить бутылочку коньяка. Помянут с мамой Славика. Отец рано ложится спать. Десятый сон, наверное, уже смотрит. Никто не помешает напиться, отплакаться, прийти немного в себя.

   Родители жили рядом, в соседнем доме. Очень удобно, идти - всего ничего. На обратном пути можно погулять, проветриться, коньячные пары разогнать.

   Они пили с мамой коньяк, вспоминали, плакали. Пустота разжала коготки, отпустила. Нет, передала с рук на руки горю. Настоящему горю, глубокому. А хмель не брал, зараза, не давал желанного забытья. Потому, вернувшись домой, Маша добавила к выпитому ещё один стакан неразбавленного "мартини". Пустой водой пошло, хотя обычно с полстакана развозило в лоскуты. Читала раньше неоднократно, как люди в критические моменты пили и не пьянели, но не верила. Для красного словца написано. И она, и муж пили немного, по случаю. Вино, водка, коньяк в запаснике могли стоять долго, чуть ли не годами. Обычно хватало нескольких рюмочек, чтобы захмелеть. А тут... Одно было хорошо. Слёзы и спиртное вызвали страшную усталость. В ту, первую после смертельного известия ночь она уснула быстро и крепко, прося неизвестно кого, чтобы Славка приснился ей. И пусть бы он приснился так, как последний раз навестил её в сновидении.

   * * *

   Они познакомились случайно. Случайное знакомство переросло в дружбу. Так бывает иногда. В двух случаях из десяти. Как произошло у них? Элементарно.

   Не поступила девочка в институт. Почти отличница, а пролетела со свистом на первом же экзамене, на сочинении. Стыд, отчаяние, уязвлённое самолюбие, необходимость идти на подготовительные курсы, первая в жизни работа, которая пугала разными воображаемыми опасностями.

   Школа, в библиотеке которой она начала работать, находилась далеко от дома. Нужно было или автобусами добираться с двумя пересадками, или две-три станции электричкой ехать, а потом опять же автобусом. Измученная дорогой в утренний час пик, Маша по сторонам не глазела, торопливо бежала к белому трёхэтажному зданию, боясь опоздать, боясь нарваться на замечание чересчур строгого директора. Влетала в библиотеку, и через пять минут библиотечные дела накрывали её с головой. Какое тут к поступлению готовиться? Лишь непосвящённому может показаться, что работа в библиотеке - не бей лежачего, сиди и выдавай себе книжечки редко заглядывающим читателям. Столько разных дел навалилось, что выдача книг жаждущим отвлекала, сбивала с толку. Жаждущие, вопреки распространённому мнению о нелюбви школьников к чтению, валили толпой. Позже Машу озарило - это шли полюбопытствовать и заодно свести знакомство, лично понаблюдать поселившееся в библиотеке чудо-юдо.

   Старшеклассники её пугали. Неприятно, когда тебя рассматривают в упор. Зато с малышами было легко и просто. Очень быстро среди них завелись дружки и любимчики, которым она подсовывала детские книги непреходящего значения. Конечно, начальство предупреждало её о запрете на выдачу некоторых книг. Ни на "абонемент", ни в "читальный зал", представлявший собой пятую часть помещения библиотеки, уставленную дряхлыми партами. Эти особо ценные книги должны пылиться на полках в абсолютной целости и сохранности. Обложки, иллюстрации, качество бумаги, магазинная стоимость книжного дефицита существуют для украшения полок, а не мозгов. Книги для красоты, для видимости, не для чтения? Сей начальственной заповеди Маша понять не могла. Даже и не пыталась - не для средних умов. Спорить не стала. Делала втихаря по-своему. Отдельным избранным, любимчикам то бишь, на жёстких условиях шикарные издания выдавала. Вот один из любимцев, пятиклассник Миша Архипов, круглощёкий и рыжеватый, с усеянной веснушками хитроватой мордашкой, и решил отплатить взаимностью. Поделился, так сказать, своим огромным достоянием, дружбой с десятиклассником, красой и гордостью школы. Привёл его однажды в библиотеку.

   Маша, уже наслышанная о данном субъекте от того же Миши, вела себя настороженно. Слишком раскованно держался архиповский друг. Нет, хамства не наблюдалось. Одна сплошная непринуждённость и лёгкость в движениях, в манере общения. С незнакомой-то девушкой! С одной стороны, лёгкость подкупала, с другой - сигнализировала об опасности. Известно, как такие типчики проявляются на деле. Перелетают с цветка на цветок, подобно мотылькам, в процессе полёта делая людям гадости, мимоходом, небрежно, не замечая последствий.

   Мотылёк тем временем, продолжая щедро расходовать обаятельные улыбочки, заметил:

   - Маша, меня бояться не надо, я абсолютно безвредный.

   И кинул проницательный взгляд. Острый, рентгеновский. Чем добавил испуга. Мысли у Маши панически заметались. Неужели заметно? Неужели она не умеет скрывать свои чувства? И, словно отвечая на её думы, мотылёк объявил:

   - Свои чувства нужно уметь скрывать. И мысли. Ты знаешь, я ведь умею читать мысли.

   - Когда это мы успели перейти на "ты"? - буркнула девушка, отводя глаза, склонилась над стопкой книг.

   - А чего тянуть? Всё равно перейдём. Не сейчас, так через неделю, через месяц. Я вообще-то в библиотеку часто заглядываю. Выпускной класс как-никак, сама понимаешь.

   Если он и тянул на выпускника, то не школы, а ВУЗа. Высоченный парень - под два метра. Косая сажень в плечах. Гибкий, подвижный, уверенный в себе, с хорошо подвешенным языком. Едва заметное превосходство и насмешка сквозили во всём его облике.

   - Да, - на прощание предупредил он, - если кто обидит, ты мне сразу свистни.

   - Ты свистни, тебя не заставлю я ждать, - съехидничала Маша.

   - О! Бёрнса любишь? О Бёрнсе в следующий раз поговорим, сейчас мне некогда. Короче, если обидят, найди десятый "А" и спроси Закревского Стаса.

   - Я привыкла сама справляться с трудностями, - холодно отреагировала она.

   - Не зарекайся, - прозвучало из дверей. - Никто не знает... что день грядущий нам готовит.

   Последние слова он пропел, демонстрируя знакомство с классической музыкой. Фальшиво пропел, между прочим. Смешно получилось. Маша фыркнула. Хотела язвительно прокомментировать пение Стаса, но дверь захлопнулась, разлучив их.

   - Ну как? - почти прошептал Миша. - Правда, он классный?

   - Легкомысленный какой-то, - пожала плечами Маша. Душой при этом не кривила. Белобрысый, сероглазый, с малоподвижным плосковатым лицом парень сильного впечатления не произвёл, и восторга от явления Закревского в библиотеку она не испытывала. На душе остался нехороший осадок.

   - Это он так, выпендривался, - пояснил Архипов. - Он всегда перед красивыми девушками выпендривается.

   - Спасибо.

   - За что.

   - За красивую девушку.

   Архипов определённо не понял её слов. Пятиклассник, что с него взять? Маша всучила ему книгу о Баранкине, которого просили быть человеком, и выпроводила из библиотеки. Опасаясь повторного набега улыбчивого Закревского, заперлась изнутри на ключ.

   Она зря опасалась. Стас в ближайшие дни не появился. А вот ей пришлось, самой того не ведая, разыскивать его. Начальство потребовало списанные книги в течение недели сдать на макулатуру и посоветовало за помощью обратиться к комсоргу десятого класса "А". Она отправилась на поиски, начав с классной дамы десятого "А".

   Классная дама являла собой нечто трудновоспринимаемое, состоящее из противоречий. Звали её для тех времён совершенно уникально - Варвара Евдокимовна. Редкое имя и ещё более архаичное отчество, которые по представлениям Маши, плохо между собой сочетались. Имя Варвара ассоциировалось у неё с героиней фильма "Сельская учительница". Варя, Варенька - юное, женственное, светлое существо и одновременно честное, стойкое, открытое. Отчество подсказывало образ деревенского кряжистого мужика. На деле столкнулась Маша с дамой ужасающих параметров - высоченной, очень крупной, грубоватой в манерах. Копна жёстких крашеных волос и большие мужские руки. На ступни Маша не смотрела. Они впечатлили с одного взгляда: сорок второго размера "веерные ласты", не меньше.

   - Ну? - недобро спросила Варвара Евдокимовна. Маша, запинаясь, выговорила просьбу.

   - Вы новый библиотекарь?

   - Да.

   - Хорошо. Они сейчас как раз у меня, - дама заглянула в открытый кабинет, и Маша поразилась преображению лица этой пугающей тётки. Оно буквально засветилось. Голос прозвучал почти ласково:

   - Стасик, Закревский, пойди сюда, голубчик.

   Стас вылетел в рекреацию. Увидев Машу, просиял насмешливой улыбкой. Но обратился не к ней:

   - Да, Варвара Евдокимовна?

   Классная дама изложила просьбу директора и новой библиотекарши. Стас ухмыльнулся. И понеслось... Закревский ломался вовсю, остроумно и обаятельно, заставляя упрашивать себя. Варвара Евдокимовна уламывала его просто и примитивно, апеллируя к совести комсомольца. Маша молча смотрела первый в своей жизни спектакль с участием Закревского. Сколько впоследствии она их видела, не перечесть. Но тогда - впервые. То, что спектакль оба актёра, ученик и учитель, разыгрывали для неё, сомнений не вызывало. Вместо благодарности зрительница испытывала унижение. Найдя удобный момент, она вклинилась, поблагодарила за внимание, извинилась за причинённые неудобства и обещала больше просьбами не беспокоить. Кроме десятого "А" существует ведь десятый "Б". Туда-то Маша и направилась сразу, пока перемена не закончилась.

   Варвара Евдокимовна, облегчённо вздохнув, удалилась в свой кабинет. Позже Маша узнала, что Федоренко Варвара Евдокимовна, на протяжении многих лет бессменный парторг школы, выполняет лишь письменные приказы директора или его тайные личные указания. Странно, первое время Федоренко производила на Машу впечатление человека самостоятельного и независимого, правда, весьма ограниченного.

   Стас догнал Машу в коридоре. Пошёл рядом, заглядывая в лицо.

   - Ты обиделась, Мань? Не обижайся.

   - Я не давала разрешения называть себя Маней, - вспылила девушка.

   - А ты дай.

   - Не буду.

   - Обиделась, - констатировал Закревский. - Ладно, тогда я буду называть тебя Марусей. Тоже не нравится? Есть ещё много вариантов: Марья, Маняша, Манюня, Мария, Машура, Муся, Мура. Какой вариант больше подходит? Ой-ой-ой, не жги меня глазами, сгорю, угольками рассыплюсь. Пожалей бедненького. Гибну во цвете лет.

   С таким нахальным выпускником Маше сталкиваться не доводилось. И она не знала, как правильно себя вести, дабы не казаться глупой. Закревский-то выглядел чрезмерным умником.

   Умник успел за три минуты нахамить, попросить прощения, назначить встречу в библиотеке и ровно за пять секунд до звонка рвануть обратно в класс. Домчался вовремя. С распухшей от его болтовни головой Маша отправилась в библиотеку, успев увидеть, как за ним захлопнулась дверь кабинета. Уф-ф-ф...

   Называл он её всё-таки Маней. У него получалось добро, ласково, по-домашнему. Она скоро перестала на него сердиться за это. Бесполезно. Тем более, обещание Стас выполнил. Со сдачей макулатуры его класс помог. У них вообще образовался взаимовыгодный бартер. Стас помогал Маше, она ему. То книги из учколлектора надо приволочь, то спектакль поставить, то произвести в библиотеке перестановку, мелкий ремонт, мытьё окон, то спрятать на один-два урока прогуливающих друзей Стаса, чаще всего Шурика Вернигору. Прогуливающие друзья быстро и полностью оккупировали библиотеку. Почти ежедневно сидели там часов до пяти вечера, пока Маша не закончит работу. Болтали обо всём на свете, иногда гоняя мешавшую им малышню. Частенько прибегал и Закревский. Зима прошла весело.

   Зимнее веселье вышло девушке боком. Федоренко в приватной беседе поучала, что работник школы не имеет права заводить роман с учеником, тем более вступать с ним в интимные отношения. Особенно с таким учеником, как Закревский. У оскорблённой Маши вытянулось лицо. Варвара Евдокимовна ей не поверила, обещала серьёзные неприятности. По себе, что ли, мерила? Сама, говорят, в интимных подружках у директора ходила. Ещё Маша получила знатный нагоняй от директора за устройство в библиотеке притона для старшеклассников. Выговор, формулировка коего оскорбляла до глубины души. Безобидней посиделок придумать невозможно. Лучше пусть в библиотеке сидят, свежую официальную прессу листают, чем в подпитии по району шататься, девушек пугать. На счёт подпития она, конечно, палку перегнула. Новые друзья больше спортом увлекались, чем выпивкой. Футбол, волейбол, спортивная гребля. Выпивка, правда, тоже иногда случалась. Приобщались потихонечку мальчишки к взрослым развлечениям. Только Закревский не пил, не курил, спортивными танцами на льду почти профессионально занимался, тренировался у Тарасовой. Шурик Вернигора хвастал, будто раньше Закревского и в школе почти не наблюдалось, - сборы, поездки, - поскольку Стас в юношескую сборную страны входил, только партнёрш ему постоянно меняли. Хвастал Шурик особым манером, точно это заслуги самого Шурика. На деле и заслуги Стаса в том не было никакой. Его отец занимал серьёзную должность и имел солидные связи, пристроил сына в хорошее место ещё в детском возрасте. Аукнулась Стасу отцовская забота потом о-го-го как! На глазах у Маши драма разыгралась.

   В тот день всей компанией они долго гуляли вокруг школы, ждали Закревского. Компания уже составилась, плотно утрамбовалась и окончательно оформилась в составе шести парней и двух девчонок: её, Маши, и Тани Ярошевич, у которой с Закревским в восьмом классе случилась нежная весенняя история, заморочившая голову девочке на много лет вперёд. Таня особо и не скрывала, что влюблена в Стаса по уши, потому и затесалась в компанию. Ей снисходительно прощали грех ничем не пробиваемой влюблённости за весёлый нрав, за жизнерадостность, за моторность. Она заводила и подначивала, генерировала идеи и тащила за собой всю компанию, как маленький теплоходик тяжелогруженую баржу. То ей в кино надо - нашумевший фильм посмотреть, то в зоопарк японских мартышек привезли, то в парк Горького на коньках кататься. Идеи били фонтаном, источник казался неиссякаемым.

   В тот день они должны были ехать на банкет. Стас пригласил. Ему присваивали звание мастера спорта, и он хотел на банкете видеть не одни нужные лица. Отец пошёл ему навстречу. И вот они ходили кругами около родного учебного заведения, не решаясь присесть на излюбленные местечки, в боязни испортить свой парадный вид. А Стаса не было и не было. Они уже волновались, предполагая провал со званием мастера спорта, аварию и бог знает ещё какие катастрофы. К девяти часам вечера стало ясно - банкет отменяется. Может, Закревский передумал их видеть за праздничным столом. Может, ему в последний момент не разрешили таки повеселиться с друзьями. Ребята, уставшие, промёрзшие, февраль на дворе как-никак, с тоскливыми, разочарованными лицами распрощались до завтрашнего дня. Маша, завидуя им, - они через пять минут будут дома, - не дожидаясь редкого по вечернему времени автобуса, пешком отправилась к станции Ховрино. Любила иногда пройти через расположенный возле станции парк, который аборигены называли Грачёвкой. В Грачёвке всегда было тихо, спокойно. Входишь, делаешь несколько шагов и как будто в другой мир попал: глохнут звуки; тишина, ласкающая душу, обволакивает от макушки до пят; возникает умиротворение и разные проблемы начинают казаться несущественными мелочами, отдаляются.

   Почти пройдя через Грачёвку, Маша случайно заметила Стаса. Он сидел на большом спиленном дереве и странно раскачивался из стороны в сторону, подобно маятнику. Вот он где, голубчик федоренковский. Ну, сейчас она ему выскажет кое-что. Забыв о вреде сугробов для своих новых модных сапожек, Маша прямо по снежной целине направилась к Стасу.

   Непьющий Закревский был пьян и пьян неприлично. Увидев её, попытался подняться с деревянного насеста и не смог.

   - О! Маня! - с непонятным выражением пробормотал ей. - Домой идёшь?

   - Домой. Тебя-то мы не дождались. А ты, смотрю, праздничный-праздничный.

   - Ага, - икнул Стас. - Праздную. Праздник у меня сегодня.

   - Поздравляю, - сухо молвила она и собралась выплеснуть на Закревского всё своё возмущение. Но не успела.

   - Поздравляй громче, Маня. Я со спортом распрощался.

   - Что? - опешила она.

   - Что слышала. Я из спорта ушёл.

   - Как? - девушка растерянно села рядом с ним на промёрзшее дерево.

   - Очень просто. Ушёл и всё.

   - Тебе мастера не дали?

   - Почему не дали? Дали. Куда бы они делись? - пьяно хихикнул Стас.

   - Тогда я ничего не понимаю.

   Особого понимания и не требовалось. История оказалась простой и жестокой, как многое в так называемом любительском советском спорте. Вернувшись назад за какой-то забытой вещью, Закревский случайно поймал ухом кусок разговора о себе. Спортивный чиновник интересовался у тренера, для чего держать неперспективного юношу? Тренер, то бишь тренерша ответила, что из-за положения и связей отца неперспективного юноши. Коротко и доходчиво. Для Стаса в один миг привычная, простая и ясная жизнь рухнула, рассыпались в прах идеалы. Открытый миру мальчишка умер, а на обломках прежней жизни, из праха былых идеалов, подобно Фениксу из пепла, появился новый Стас, больше никогда никому не поверивший, лгавший о себе миру, вовсю беззастенчиво использовавший связи и положение.

   В Грачёвке тем вечером они сидели недолго, несмотря на нравившиеся обоим тишину, окружавшую их снежную белизну, таинственную уединённость. Маша подмерзала. Стас предложил походить по Зеленоградской, согреться. И они долго гуляли то по узкой улице, то во дворах между домами. Стаса бросало из крайности в крайность. Он плакал мальчишескими злыми и пьяными слезами, впадал в непонятное веселье, грозил в будущем показать своим обидчикам, где раки зимуют. Всё равно поступит в инфиз, только уже на педагогический факультет, дойдёт до степеней известных, вот тогда... Уточнений не следовало. Начинался скрежет зубами, за которым разражался новый приступ злых шуток вперемешку с пьяными слезами. Маша впоследствии никогда не возвращалась к больной теме, так и не узнав, чем закончилась история с банкетом, на который новоиспеченный мастер спорта явиться не изволил. Не узнала, объяснился ли он с друзьями. Не видела его на коньках. Нет, один раз видела. По её просьбе на дворовой "коробке" он откатал минут десять, после чего убрал коньки подальше. Она не настаивала. Ему действительно становилось плохо при разговорах, да при любых упоминаниях обманутых надежд.. Сама она ни словом не обмолвилась ребятам о случившемся. Она коротко отчиталась перед одной Татьяной, предварительно взяв с неё клятву молчать.

   Вечер ускоренного взросления Стаса превратился в вечер его душевного сближения с Машей. Между ними протянулась невидимая ниточка, соединявшая надёжней стального троса, возникли особые отношения, которые Стас с Машей не стремились демонстрировать миру, и которых сами, если честно, побаивались. Стас бессовестно и точно прочитывал многие мысли Маши, подсмеивался ехидно:

   - Я тебя предупреждал, что для меня большинство людей - открытая книга. Научись мыслишки прятать.

   Маша обижалась, не понимая, как Стасу удаётся рыться у неё в голове. Со временем сама научилась читать мысли Закревского. О, как он тогда занервничал! То-то, не всё коту масленица. И не всё Маше быть начеку. А с Закревским действительно приходилось держать ухо востро. Даже он не знал, что учудит через минуту, особенно в отношении Маши. Он мог прямо на вечеринке, у всех на глазах, излишне крепко обнимая её в танце, делиться сердечными тайнами, доверительно сообщать на ухо никому, кроме господа бога, неизвестные подробности. И мог наедине, когда никто не видит, осыпать её насмешками, доводить колкими высказываниями. Впрочем, сердечная его тайна, казалось, одна единственная, была известна всей школе. Девочка из параллельного класса. По совпадению, тоже Маша. Тоже Маша ещё осенью встала в позу принцессы из сказки "Король-дроздобород". С ней Закревский, не похожий ни на одного человека в мире, вёл себя обычным мальчишкой. Ломался, совершал разные глупости, высокомерничал и демонстративно ухаживал за другими девушками. Маше очень хотелось знать, кто из толпы девочек десятого "А" и есть гордая Маша Ножкина. Однажды Таня показала:

   - Вон она. Смотри, перед зеркалом.

   Перед зеркалом стояла невысокая крепенькая блондинка, по виду тихая, нежная и скромная. Накрученные локоны отливали золотом. И лишь в улыбке чуть-чуть проглядывали решительный характер и затаённая гордость.

   - Я думала, она брюнетка или шатенка, - разочарованно протянула Маша, разглядывая классически-ахматовский нос нежной блондинки. Впервые видела такое сочетание: блондинистость и горбоносость.

   - Почему? - удивилась Татьяна

&n

  - Ну, Стас у нас беленький, по идее ему должны нравиться тёмненькие.

   - Вроде тебя? - Ярошевич по-скорпионьи улыбнулась

   - Не ревнуй, рыжая, мы с ним просто дружим.

   - Так я и поверила, - из-за Стаса Татьяна была готова покусать любую, приблизившуюся к предмету её обожания сверх допустимой нормы.

   Маша не понимала, отчего Стас не замечал офигительной красоты Ярошевич. Невысокая, тоненькая, с изумительной фигурой, с красивой формы ногами от коренных зубов, она обладала копной длинных, до талии, медово-рыжих волос, синими глазами, чёрными, не требующими подкрашивания бровями и ресницами, белейшей кожей. Чуть-чуть портила картину нижняя челюсть, но это только если внимательно присмотреться. Рядом с Таней Маша всегда комплексовала, хоть была по-своему достаточно привлекательна. Ничего не поймёшь у этих парней. Явись Маша на свет мужчиной, она бы запала на Ярошевич. Может, не во внешности дело, в чём-то другом? Татьяна своей моторностью кого угодно была способна утомить в два счёта. Темперамент её переносился трудновато. Невозможно существовать в условиях перманентного землетрясения. Наверное, тишина, достоинство, спокойствие влекли к Ножкиной не менее Ярошевич энергичного, моторного и неуёмного Стаса.

   Маша не помнила, из-за чего у Закревского с Ножкиной произошла ссора. Стас исповедался ей однажды. Сущий пустяк, потому она и забыла. Но её потрясло признание, что он на восьмое марта лез по пожарной лестнице на шестой этаж - всунуть букет цветов в форточку любимой девушке. Мы перестали лазать на балконы к любимым женщинам? Помнится, персонаж известного фильма плакался на измельчание чувств людских. Как бы не так. Есть ещё в народе неизвестные герои. Она бы, Маша, за такой подвиг всё простила. Но та, другая, которая Ножкина, цветы не взяла. Они продолжали торчать, прикреплённые к форточке, больше недели, пока не засохли и не вывалились на асфальт под окном. Трудно верилось в геройское мальчишество Закревского, но она своими глазами видела засохший букетик на шестом этаже и пожарную лестницу, тянущуюся вверх неподалёку. Ей показал Шурик Вернигора. Однажды провожал к автобусу, помогая нести тяжёлую сумку, и показал.

   - Видишь? Стас развлекается. Ноги тренирует.

   - Врёт всё твой Стас.

   - Зачем врёт? Я сам видел. Я у него иногда тренером подрабатываю.

   - Так это твоя идея была?

   - Не-а, я на подстраховке стоял. И на стрёме...

   Получается, Стас необычным способом просил прощения и не дождался его. Ну-ну. Она тоже приняла от Стаса букет цветов на восьмое марта. Не столь помпезно и вызывающе. Наоборот, тайно от глаз людских, в обстановке полной секретности. Даря цветы, он так глянул на неё, что сердце замерло на секунду. Забыть его взгляд она не могла, долго ходила под впечатлением. К концу марта - с одурманенной головой, не понимая происходящего с ней. Весна, наверное.

   Весна, надо заметить, была хороша. С ослепительным солнцем на чистом синем небе, с пропитанным талой водой снегом, чавкающим и превращающимся в слякоть под ногами, с оглушительной перекличкой птиц. Весенний воздух, свежий, опьяняющий, путал мысли, заставлял дышать чаще и глубже, теснил грудь. Мерещились дальние страны, интересные, полные значительности годы, яркие события. Вся жизнь растилась впереди увлекательной и манящей широкой дорогой.

   В первый день каникул, - он пришёлся на воскресенье, - их компания в полном составе рванула в Царицыно. Хотелось весенней природы с красивым архитектурным антуражем. Но в парке ещё лежал крепкий снег, лишь местами подтаявший и кое-где красовавшийся тонким настом. К воде не спустишься. Ребята расползлись между недостроенными зданиями дворцового комплекса.

   Маша и Таня застряли на площадке перед Большим дворцом. Разглядывая галерею с аркой посередине, вдруг увидели идущего по верху галереи Стаса. Как и когда он успел туда забраться? Как спускаться будет? Стас шёл медленно, осторожно, балансируя руками. Было слышно похрустывание ледка у него под ногами. Зубчатый верх галереи местами обвалился, и прогулка Закревского по столь ненадёжной "тропке" представлялась дурной авантюрой. Стас избрал слишком опасное развлечение.

   - Стас! - взвизгнула Татьяна. - Осторожно!

   - Не ори, а то упаду, - донеслось сверху.

   - Правда, Стас, слез бы ты, - попросила и Маша.

   - Как? - он явно насмешничал. - Здесь только спрыгнуть можно.

   - С ума сошёл? - в один голос крикнули девушки.

   - Зачем прыгать? Раз где-то залез, значит, там и спуститься можно, - после краткой паузы рассудила Маша, сохраняя видимость хладнокровия. Стас немедленно показал им место, где карабкался наверх. Да-а-а, взобраться там можно было, но спуститься - весьма проблематично. В лучшем случае пальцы обдерёшь и ногти обломаешь. Как минимум.

   - Нет, девчонки, прыгать буду. Здесь всего-то метра три до земли. Подумаешь - высота! - и Закревский сделал вид, будто примеривается к высоте, готовится прыгать. Определённо, дразнил девушек, прыгать не собирался. Ах, так, - решила про себя Маша, - подыграю тебе, дружок. У неё имелся кое-какой детский опыт по прыжкам с платяного шкафа на диван и с крыш гаражей в сугробы. Она показала Стасу направо.

   - Вернись к стене и прыгай там. Под стеной сугроб есть, видишь? В него и прыгай.

   - Не надо, Стас, миленький, не прыгай! - заверещала Татьяна. - Потрать десять минут, но спустись осторожно.

   - Ну его, Тань. Пусть делает, что хочет. Пойдём, я тебе кое-что покажу, - потянула подругу за рукав Маша. И хотела в самом деле уйти.

   Стас, догадавшись, что девушки не собираются любоваться на него до вечера, переменил решение. Уже было развернувшись и начав движение к стене Большого дворца, остановился.

   - Кому прыжок посвятить, девочки? Таньке или Маньке?

   - Что я тебе, коза? - надулась Маша. - И вообще... Хотел бы прыгнуть, давно бы прыгнул.

   Стас внимательно, с ехидством во взоре, осмотрел подружек. Его глаза задержались на Маше. Такой долгий-долгий многозначительный взгляд, дающий понять, в честь кого совершится новый подвиг. Маша успела подумать, что Закревский разыгрывает очередной спектакль, до которых большой охотник. И в тот же миг, взмахнув руками, Стас прыгнул вниз. Сумасшедший, - мелькнуло в голове у Маши. Показалось, он спрыгнул нехорошо, неудачно. Неловко перевернувшись, упал на спину.

   - Вставай, актёр-неудачник, - порекомендовала Татьяна, лучше подруги знакомая с натурой Стаса. Любой спортсмен при падении правильно группируется автоматически. Закревский не отозвался, продолжал лежать с закрытыми глазами.

   - Притворяется? - неуверенно спросила Маша.

   - Само собой.

   Прошло десять секунд, двадцать. Стас не подавал признаков жизни. Татьяна забеспокоилась, шепнула:

   - Похоже, не притворяется.

   Девушки, не сговариваясь, в три шага очутились рядом с ним, наклонились. Стас не шевелился, не подрагивал ресницами, глазные яблоки под веками не двигались. Девушки разом плюхнулись на колени с намерением послушать, дышит ли, трясти его, шлёпать по бледному лицу, прикладывать к вискам снег. Страх и паника начали свою подрывную работу. Но тут Стас распахнул глаза. Сразу стало понятно - гениально притворялся. Глаза - чистые, не замутнённые болью, отражающие весеннее небо.

   - Ах ты, поросёнок! - оскорблённая Татьяна вскочила на ноги. - Нет, хуже. Ты настоящий свин!

   Она гордо удалилась, стараясь не оглядываться. Закревский продолжал лежать, и теперь разглядывал одну Машу. Она пока не верила, что можно столь искусно притворяться.

   - Больно, Стас? Ты ушибся?

   - До чего ты, Маня, доверчива. Бери пример с Таньки.

   Её ладонь лежала у него на груди, и он накрыл холодную ладошку своей рукой, большой и тёплой.

   - Ты не обманываешь? - продолжала сомневаться Маша, делая попытку осторожно освободить ладонь.

   - Нет.

   - А почему лежишь на снегу так долго? Простудишься, - она встала.

   - Пусть лежит, - крикнула со стороны прислушивавшаяся к их разговору Татьяна. - Пусть простудится и умрёт, поганец. Надо же думать, чем можно пугать, а чем нельзя.

   Маша направилась к Татьяне, запоздало проявляя женскую солидарность. Чувствовала себя при этом наиглупейшим образом. Подставилась, обманули, дурой выставили. Обернувшись с желанием сказать что-нибудь язвительное Стасу, увидела, как он легко, гибко, с грацией кошки поднимается на ноги. Ни разу не поморщившись. Действительно, свин. Через арку к нему бежали перепуганные и отходящие от испуга Шурик Вернигора, Петро, Лёлек с Болеком, Казимирыч. Ну, они ему сейчас вставят! Мало не покажется.

   - Пойдём отсюда, - предложила Татьяна. - Пусть без нас гуляют полчасика. Авось успеют вспомнить и соскучиться.

   Девушки прогулялись по мосту, слыша за спиной возбуждённые голоса. Но когда повернули назад, на площадке перед аркой никого не обнаружили.

   - Бросили нас, представляешь? - несправедливо и оттого чересчур горячо возмутилась Ярошевич. - Ну и не надо, без них как-нибудь... А что это там за павильоны? Впереди, слева?

   - Хлебный дом и Оперный.

   - Пойдём смотреть?

   - Ты иди, я позже. Я пока на лавочке посижу. Ноги как-то устали.

   Маше просто-напросто хотелось остаться одной, заново пережить те ощущения, которые вызвали долгий взгляд Стаса и прикосновение его руки. Жаждалось осмыслить происходящее.

   Татьяна спорить не стала, ушла осматривать павильоны и... пропала. Маша уже и надумалась, и начувствовалась вволю, а Татьяна и не собиралась возвращаться. Подозрение, закравшееся в душу, когда подруга поторопилась уйти на самодеятельную экскурсию, снова дало о себе знать. Не отправилась ли Ярошевич плакать в одиночестве? Она, наверное, заметила пылкие взгляды Стаса, адресованные не ей.

   Если Татьяна и плакала, то лихо замаскировала следы девичьей слабости. Она умылась. Маша обнаружила её на склоне горы возле Оперного дома. Павильон там имел квадратную нишу, образованную двумя кирпичными выступами, между которыми шумел водопад из капели. Настоящая весенняя Ниагара, сверкающая в косо падающих лучах полуденного солнца. Татьяна умывалась капелью, отчего ресницы и брови её казались ещё черней, а глаза нестерпимо синели. Она пропускала капель между пальцев и разбрызгивала вокруг себя. Заметив Машу, сказала взволнованно:

   - Посмотри, какое чудо! Настоящая сказка! Иди сюда, оттуда плохо видно.

   И Маша пошла к полосе солнечного света, пронизывающего уникальный водопад. И тоже умывалась, и смотрела сквозь веер радужных капель на небо, на солнце, на старые липы, на влажный кирпич стен. Татьяна, опьянённая весенней свежестью, затеяла читать стихи, расширенными глазами вбирая в себя неповторимость минуты. Она любила испанцев, потому начала поэтическую декламацию с Хименеса, продолжила виршами Лорки. Путалась, сбивалась, начинала заново. Девушки смеялись. Никогда потом у Маши не было таких счастливых весенних мгновений. И никогда больше не случилась такая удивительная капель. Не раз впоследствии она по весне приезжала в Царицыно, подгадывая к таянию снега. Шла к Оперному дому, к памятному месту, и в лучшем случае заставала тоненькую, скупую пунктирную линию капель, Ниагара не повторялась.

   - И меня обозвали свином? Сами-то кто? Нашли неземную красоту и никого не позвали, - Стас прошёл к Ниагаре, сурово зыркнув на замолчавшую Татьяну, подставил ладонь. И тоже умылся, посмотрел сквозь веер радужных брызг на небо, на солнце, на девчонок. Дочитал вслух недочитанное Таней последнее четверостишие:

   - Пустынны дворы Севильи,

   И в их глубине вечерней

   Сердцам андалузским снятся

   Следы позабытых терний.

   Невесты, закройте ставни!

   Брызнул на девушек капелью.

   - Ты знаешь Лорку? - вытаращилась Татьяна.

   - У меня его сборник есть. Дать на недельку? Лично я Пушкина предпочитаю.

   - Пушкина? - Маше показалось, что она ослышалась.

   - А что странного? Ты "Евгения Онегина" читала? Если нет, то попробуй. Увидишь, тебе понравится.

   - Мне "Евгения Онегина" на уроках литературы хватило выше носа, - вместо Маши ответила Татьяна. Маша же предпочла отмолчаться. Она любила пушкинский роман в стихах и знала из него наизусть по крайней мере половину текста. Но раскрываться не сочла нужным. Стас вполне мог дразнить девчонок. Обычно парни предпочитали рок в музыке и что-нибудь вроде Кафки в литературе, на худой конец, разнообразную фантастику. Классическая поэзия наводила скуку на подрастающее мужское поколение, и вызывало у него насмешки пополам с широкой зевотой. Плавали - знаем.

   Стас по её лицу понял, что с "Евгением Онегиным" не промахнулся. Втайне от Татьяны заговорщически подмигнул Маше.

   - Эй, вы там, куда попрятались? - прозвучал крик Вернигоры. И через краткое время шумно спустились Лёлек с Болеком, то есть Лешка Миронов и Борька Сапрыкин, прозванные именами героев чешского мультфильма за неразлучность и звуковое совпадение имён.

   - Идея есть. Гуляем ещё часик, допустим, стреляем в тире, а потом в кино. В "Варшаве" "Самраат" идёт. Любовь-морковь, страсти-мордасти и, главное, две серии фантастических индийских драк, - Лёлек с Болеком хитро посматривали на девушек. Они не обратили никакого внимания на водопад из капели, на особое настроение, витавшее над головами троицы. Хорошо, Шурик, Петро и Казимирыч не притопали, а то и вовсе бы испортили впечатление от весны, красоты, поэзии.

   В кино они пошли. Пока парни выстаивали километровую очередь в кассы, девушки сидели на скамейке перед кинотеатром, ели мороженое и делились впечатлениями. В основном, обсуждали Закревского.

   - Что у тебя со Стасом? - вдруг спросила Татьяна.

   - Ничего, - растерялась Маша.

   - Ну да, ничего. Думаешь, я не видела? - Ярошевич быстро съехала на прокурорский тон.

   - Что ты видела?

   - Как вы друг на друга смотрите.

   - А как мы смотрим?

   - Не отрываясь. Влюблено смотрите. И сегодня, похоже, только друг друга видите.

   - Серьёзно? - не поверила Маша. У неё не создалось такого впечатления. Да, хорошее настроение, хочется бегать, прыгать, петь, смеяться. Но разве это не замечательная весна дарит оголтелую радость жизни? Почему обязательно некие чувства?

   - Ты просто влюбилась и не хочешь сознаваться, - обвинила подруга.

   - Думаешь? - засомневалась Маша и поспешила обратиться к сердцу. Сердце слегка дрогнуло и замерло в томительном наслаждении. Оно, конечно, приятно, - нравиться Закревскому. Уж больно Стас выделяется вообще среди людей. Яркий, необычный, самостоятельный и самодостаточный, скорее всего. Опасный. Влюбляться в него тоже опасно. Слишком похож на киплинговскую кошку, ту, которая гуляет сама по себе. Никогда не поймёшь, что им движет, какие мотивы. Обидит, не глядя, и уйдёт по своим делам, не обернувшись. Но чуть-чуть помечтать о нём, наверное, можно.

   - Влюбилась, значит, влюбилась, - вздохнула она. Однако, почему-то настроение улучшилось, а радость усилилась.

   На следующий день Маша заболела и провалялась с температурой дома все каникулы. Простыла в парке. Ей не пришлось в дружеской кампании съездить на выставку авангардистов, ещё раз сходить в кино, просто пошататься по весенним улицам, наблюдая потоки коричневых ручьёв, бегущих к водостокам, слушая невозможно крикливое общение воробьёв. Татьяна со Стасом забежали к ней в среду, посидели часик, выпили по чашке чая. Стас выпросил и увёз новый, только изданный сборник Кира Булычёва с чудными рассказами - на грани фантастики и реальности. В последствии Булычёв никогда больше не писал столь чистых и нежных рассказов. Маша кое-что подчеркнула для себя в сборнике. То, что наиболее верно совпадало с её чувствами. Стас, не знавший, чем занять руки, листал сборник и увидел пометки. Заинтересовался. Расставаться с книгой Маше не хотелось, она не успела зачитать её до дыр, не насытилась особо понравившимися местами. Впрочем, Закревский так упрашивал, так умасливал. Вздохнула и согласилась. И... до четвёртой четверти она не видела ни его, ни Татьяну. Звонила им несколько раз, не заставая дома. Остальные члены компании и вовсе не давали о себе знать.

   В первый же день работы после болезни Маша получила и первый удар, нанесённый Стасом, сыгравший роковую роль в их дальнейших отношениях. На большой перемене в библиотеку влетела Ярошевич и, вытаращив глаза, страшным шёпотом оповестила:

   - Стас помирился с Ножкиной!

   Весна для Маши закончилась в ту же минуту. День померк, стало скучно жить. Она сопротивлялась, как могла. Ходила туда, куда приглашали. День рождения? Хорошо. Есть билеты в цирк на Цветном? Отлично. Впервые она столкнулась с необходимостью притвориться, скрыть свои истинные чувства. Новые её друзья были настроены против ничего не подозревающей Ножкиной. Компания сплотилась вокруг Маши. И она испытывала благодарность к ребятам за это. Стас в их обществе не появлялся. Складывалось впечатление, что он в другом измерении находился. Однажды девушки имели честь наблюдать забавную картинку.

   В тот день Татьяна забежала за Машей в школу к концу рабочего дня. Имелись планы отправиться на Левый берег, посмотреть освобождающуюся из-подо льда реку. Мальчишки обещали ждать девушек на станции Ховрино. И девушки торопились. Спустившись на первый этаж, заметили вдруг припозднившуюся Ножкину. Та застёгивала пальто, напяливала модную буратинью шапочку. Закревский стоял от неё в двух шагах и хмурился. Но, увидев подружек, просиял улыбкой, предназначенной Ножкиной. Подошёл и картинно её поцеловал. В лоб. Взял за руку и повёл на улицу, кинув исподтишка косой взгляд в сторону Тани и Маши.

   - В лобик клюнул, папаша заботливый, - презрительно фыркнула Татьяна, выйдя на крыльцо и наблюдая, как Стас на ходу поправляет Ножкиной шарф.

   - Давай забудем о нём, Тань, а? - тоскливо попросила Маша.

   - Забудешь о нём, как же, - пробурчала Татьяна.

   - Тогда не переживай. Особой любви в них что-то не заметно, - Маша не верила собственным словам. И переживала, скорее всего, не меньше подруги. Обман, коим Стас жонглировал, как набором теннисных мячиков, угнетал её с каждым днём сильнее. Настоятельно требовалось избавиться от непривычных её душе боли, тоски и пустоты.

   - Всю весну испортил, поганец, - по дороге к станции бухтела Ярошевич.

   - Весны ещё много осталось. Успеем найти себе достойные объекты и влюбиться, - успокаивала Маша.

   - Тебе искать не надо. Вон, Петро на тебя глаз положил.

   - Петька? Он же младше на целый год.

   - И Закревский младше. На тот же год, даже больше.

   - У Стаса как-то не чувствуется. Наоборот, мне всё время кажется, что он старше лет на десять. Он даже мысли мои читает.

   - В самом деле? Не повезло тебе, - вздохнула Татьяна. - А всё-таки присмотрись к Петро. Красивый парень, порядочный, основательный.

   - Соперницу устраняешь?

   - Маш, вот ты старше меня на год, а наивная-я-я. Какая ты мне сейчас соперница? Ты мне сейчас товарищ по несчастью.

   - Ага. У меня классный лозунг сочинился.

   - Какой?

   - Укрепим дружбу общими бедами! - с пафосом продекламировала Маша.

   - Ты не думаешь по комсомольской линии пойти? - язвительно усмехнулась Татьяна. - На одних лозунгах карьеру сделаешь.

   - За нас Стас на этом поле пахать будет. Типичный комсомольский вожак.

   - Точно. Он далеко пойдёт... если милиция не остановит.

   Девушки смеялись, шутили, хоть обеим было совсем не до смеха.

   Неизвестно, накапала на мозги Петро Татьяна или нет, только стал он после поездки на Левый берег навещать Машу в библиотеке один, без парней. По всему выходило, что Танька накапала-таки. Петро приносил апельсин или яблоко, интересно рассказывал о походах, о спуске по уральским рекам на байдарках, обещал взять с собой в дальние странствия. Да вот хоть бы и этим летом. С родителями он свой план успел обсудить. С родителями? - ужасалась про себя Маша. Она смотрела в его тёмные, честные глаза, страдала от безнадёжности ситуации и пыталась увлечь себя по крайней мере рассказами о неведомых ей краях. Иногда получалось, иногда не очень. Дважды после работы Петро возил её на велосипеде на Левый берег. Наступало тепло, лезла молодая весёлая трава, с треском лопались почки на деревьях, выпуская клейкие листики. Во вторую поездку Петро, улучив момент, целовал её. Пели птицы, шумели где-то рядом электрички, резвились на солнечной полянке дети. А Маша в руках у Петро тихо умирала от отчаяния. Ничего не обещала, ничем себя с ним не связывала, но получилось - связала. Словно о само собой разумеющемся, в императивной манере Петро ознакомил:

   - Мне восемнадцать в сентябре исполнится. На другой же день заявление подадим.

   Маша лишилась дара речи, растерялась, не зная, что сказать. От неожиданности промолчала сразу, а после не решилась что-либо менять. Влюблюсь в Петро, - думала про себя. Всё лучше, чем безнадёжно скучать по Закревскому. Клин клином вышибают. Поверила Стасу в Царицыно, обманул, поверила в его чувство к другой девушке, неужели опять обманет? Сомнительно. Вряд ли Стас бросит Ножкину и прибежит к Маше. Забыть его, не верить ему в будущем. Поэтому она предпринимала отчаянные усилия никого, кроме Петро, не видеть. Компания друзей и Татьяна наблюдали за её трепыханиями снисходительно, ничего не имея против. Наоборот, одобряли развитие действия.

   Петро везде водил её за руку, дальше, чем на два метра, от себя не отпуская. Он нравился Маше. И физически противен не был. Они красиво смотрелись в паре. Но она нервничала, дёргалась. Иногда наступали минуты, когда предлогом для разрыва отношений с самоназначившимся женихом могло послужить любое его слово. Особенно, если оно звучало о Стасе.

   - Закревский всегда мне завидовал, - небрежно толковал Петро. - Я начинаю что-нибудь делать, он сразу же повторяет. Взять хоть ту же Ножкину. Это я в прошлом году заметил, как она изменилась. Ты знаешь, что мы со Стасом с четвёртого класса дружим? Живём в одном подъезде. Я на шестом этаже, он на седьмом. Шурик совсем недавно между нами втиснулся. Да, про Ножкину. Я её разглядывал целую неделю, потом подкатился ближе знакомиться. Стаса за компанию прихватил. На свою голову. Тебя тоже я первый разглядел. Сказал ему: "Смотри, какая обалденная девушка к нам в школу пришла". Ну, теперь-то ему точно не обломится. А ведь он пытался тебя охмурить, да, Машенька?

   Его ласковое "Машенька" раздражало много сильнее, чем насмешливое "Маня" Закревского. Однажды она сорвалась.

   - Не хочу ничего. Не могу больше Петьку видеть, не могу, - Маша заливалась слезами.

   - С ума сошла? - вразумляла её Татьяна. - Он же тебя любит. Надышаться не может. Он с таким восторгом о тебе говорит. Если бы меня так любили.

   - Не могу, Тань, понимаешь?

   - Брось, это у тебя нервный срыв. У невест всегда такое бывает. Он тебя с родителями знакомил? Ну, вот. Всё с ними решили? Умничка. Сейчас откажешься, после локти кусать будешь. Я сама ему скажу, чтоб он зашёл к тебе.

   Татьяна уламывала её несколько дней. Уломала. Не оттого, что была Маша излишне внушаема. Просто с бегством Закревского, в принципе, безразлично стало, как дальше судьба сложится. Если Петро, по уверениям Ярошевич, и впрямь любит до чрезвычайности, разве можно убить его наповал своей нелюбовью? Притвориться-то Маша способна. И она притворялась.

   Закревский неизвестным науке органом почуял её нелады с Петро. Объявился громом среди ясного неба. Подгадал время, когда в библиотеке никого быть не могло. Оккупировал "читальный зал". Развалясь на стуле меж двух парт, критически осмотрел девушку и бесцеремонно выдал:

   - Как дела? Говорят, замуж собралась? Ну и дура.

   - Знаешь, что, Стас? - ощетинилась Маша, в глубине души обрадованная его возникновением рядом.

   - Ой, только не говори мне, что у вас с Петро неземная любовь, - лениво перебил он. - На Джульетту ты не тянешь. Да и не способен он тебя по-настоящему увлечь.

   - Это ещё почему? - Маша решила прикинуться равнодушной и невозмутимой.

   - Потому что тебе нравлюсь я. Он не тот человек, согласись.

   - А если не соглашусь?

   - Значит, соврёшь. Я-то знаю, что ты нарочно с ним встречаешься. Назло мне.

   - Больно надо. Ты не много о себе воображаешь?

   - Меньше, чем стоило бы. Я, Мань, лучше Петьки в тысячу раз. Но тебе не обломится. Всё достанется другой Маше.

   - И ты пришёл мне это сообщить? Зря старался. Кстати, для чего?

   - Нет, я так заглянул, от скуки, - Стас притворился, будто не услышал последний вопрос. - Ты мне как человек интересна.

   - Спасибо на добром слове. Оно, как англичане считают, и кошке приятно.

   - Да не за что. Лучше послушай добрый совет, порви с Петькой, пока не поздно. Ни себе, ни ему жизнь не калечь.

   - Ему?

   - Разумеется, - Стас сделался серьёзным. - Он ведь по Ножкиной второй год сохнет. Из нас двоих она меня выбрала.

   - Только не говори, - Маша передразнила Стаса, - что Петро тебе всегда подражал и всегда завидовал.

   - Что, он тебе поплакаться успел, как я у него с пелёнок в фарватере тащусь? - Стас развеселился.

   Надо посмотреть в словаре значение слова "фарватер", - решила она и улыбнулась Стасу.

   - Похоже, вы друг друга стоите.

   - Нет, я лучше.

   - Это почему?

   - Высокий, красивый...

   - Да? - весьма натурально поразилась Маша.

   - Хорошо, симпатичный. Обаятельный, - продолжил перечислять Закревский, смешинки прыгали в серых глазах. - Чертовски умный...

   - Скромненько, - резюмировала Маша.

   - Вот именно! Скромненько, но со вкусом. И, кроме того, я счастливчик. Мне всегда всё в жизни удаваться будет, - он верно оценил высоко поднятые брови девушки. - Видишь ли, Маня, меня при рождении бог в макушку поцеловал, а судьба благословила. Я в "рубашке" родился и под двумя семёрками. "Рубашка" у матери в шкафу хранится, не вру. Она и мои семёрки меня всегда и везде вывезут.

   Маша ничего не поняла из его похвальбы. Ну, про родившихся в "рубашке" она слышала. Дескать, такие особо удачливыми в жизни бывают, потому и пословица возникла. Самой сталкиваться с настоящими "рубашечниками", не просто с удачливыми, ей пока не доводилось. Врёт, наверное. А семёрки... Непонятно.

   - Что значит "под двумя семёрками"?

   - Это значит, что я родился седьмого числа седьмого месяца, в июле то есть.

   - И ты веришь в мистическое значение семёрок? - разочарованно протянула Маша. - Веришь, что они в жизни помогут? Не труд, не талант, семёрки?

   - Помогали, помогают и помогать будут. Разве ты не заметила, что у меня всегда всё получается? А как меня любят женщины!

   - Кто? - опешила Маша. Уж не ослышалась ли она?

   - Женщины, Маня, женщины. И самые маленькие, в пелёнках, и постарше, и даже старушки.

   Маша благоразумно промолчала, не решившись напомнить ему недавнее крушение спортивной карьеры. Не всё у него получалось. И семёрки не помогли. Вот не полюбила же его тренер Тарасова, восходящая звезда советской спортивной педагогики.

   - Может, не столько они тебя любят, сколько ты их?

   - Я, Мань, полюблю одну единственную и на всю жизнь. Мне так нагадали. Просто я женщин понимаю лучше, чем другие мужики. Всегда знаю, что им нужно, чего они в данную минуту хотят.

   - Хвалила себя калина...

   - Я не хвастаюсь. Сама позже узнаешь.

   - Вряд ли, Петро не захочет, чтобы мы общались.

   - Ой, не смеши мои подмётки. Не пойдёшь ты замуж за Петьку. И он на тебе не женится. Уж поверь мне.

   - Почему я должна тебе верить?

   - Я судьбу провижу! - театрально провозгласил Стас и воздел к потолку руки. Оба расхохотались, как могут люди хохотать только в юности, дивной весной, в состоянии невозможной влюблённости в саму жизнь, а не только в отдельных её представителей.

   Впоследствии Маше часто вспоминались некоторые реплики из того разговора. И везучесть Стаса, и бешеная любовь к нему женщин, и его умение порой верно предсказать какое-либо событие, точно смоделировать ситуацию, проникнуть в психологические хитросплетения души другого человека. Умел ведь не только в чужих мыслях рыться, но и душу от корки до корки прочитать. Опаснейший человек из него формировался на обломках его рухнувших идеалов.

   Татьяна каким-то бесом узнала о его визите в библиотеку. Позвонила вечером Маше домой.

   - Что, говорят, Длинный к нам вернулся? - с некоторых пор она именовала Стаса Длинным. Иногда прозвище звучало ласково, иногда враждебно, а случалось - и насмешливо.

   Стас действительно вернулся в компанию. Одно время умудрялся не пропускать чуть не ежедневные дружеские сборища, распределяя свой досуг таким образом, что хватало возможностей встречаться и с Машей Ножкиной. Он с ней вдруг заскучал. И это все непонятным образом поняли. Тем не менее, по начавшей складываться у него привычке, придя однажды в библиотеку один и в неурочный час, поболтав о ничего незначащих вещах, Стас грустно признался:

   - Мань, представь себе, я влюбился. Я так идиотски влюбился... Ни о чём и ни о ком не могу думать, только о ней.

   - Разве это плохо? - сразу попадая ему в тон, слегка улыбнулась Маша.

   - Плохо, - заключил он. - Я стал зависим и уязвим. Кроме того, она ко мне равнодушна.

   Ножкина к нему равнодушна? Новость звучала подозрительно. У Маши с Таней складывалось иное впечатление. Впрочем, далеко не всегда со стороны виднее. Не все девушки обязаны воспринимать Закревского принцем на белом коне. Вдруг Ножкина и впрямь лишь терпит его? Бедный.

   - Скорее всего, ты ошибаешься, Стас, и она попросту дразнит тебя.

   - Думаешь?

   - Тебя же все женщины любят.

   - Не все, как видишь.

   - Ты поссорился с Ножкиной? Она опять тебя прогнала?

   - Кто? Машенька? Да она лучшая девушка в мире. Ей и не взбрендит меня прогнать. А правда, она очень красивая, а, Мань? И женственная.

   - На вкус, на цвет, - пожала плечами Маша, переставая понимать Стаса. Кроме того, его признание причиняло ей острую боль, которую она едва терпела и скрывала. Пыталась направить свои мысли в безопасное русло, не дай бог, Закревский в очередной раз прочтёт их.

   - Мань, вот ты мой друг, посоветуй, что мне делать?

   - Что тут посоветуешь? Добивайся, удивляй её.

   - Но ведь насильно мил не будешь.

   - А ты семёркам помолись, - неуклюже пошутила она.

   - Издеваешься?

   - Нет, советы даю.

   - Глупый совет.

   - Каков вопрос, таков и ответ. Ну, попробуй в кого-нибудь другого влюбиться.

   - И как, помогает?

   - Кому помогает? - не сообразила Маша.

   - Тебе, например. Ты же пытаешься влюбиться в Петро? - Закревский стал напряжённым и внимательным.

   - Послушай, Стас, а почему вы все зовёте его Петро? - Маша начала уводить разговор в сторону от скользкой и неприятной ей темы.

   - Так он же хохол, - хмыкнул Закревский, как бы не заметив её манёвра. - Гарный украинский хлопец. И, как положено украинскому хлопцу, поступит в военное заведение, найдёт в медучилище или в педучилище, - без разницы, - кращую жинку, чем ты. А тебя бросит.

   Пока Петро бросать Машу не собирался. Напротив, ревниво оберегал от всяких там разных... возможных претендентов. Он крайне недоброжелательно отнёсся к возвращению Закревского в компанию, только виду не подавал. Изобретал разные предлоги, чтобы увести Машу подальше от друзей. Заявив об усиленной подготовке в институт, она сократила число встреч с женихом, тайно бегая к Татьяне или в компанию. Вообще-то она с напряжением ждала выпускного вечера. Стас пообещал пригласить на вальс маму и любимую девушку. Хотелось посмотреть, как он подойдёт к "равнодушной" Ножкиной, откажет ли та ему, и красиво ли они будут смотреться в танце.

   Как-то сидели на том самом спиленном дереве в буйно зазеленевшей уже Грачёвке. Точнее, сидели Маша и Шурик Вернигора. Татьяна и Стас стояли напротив. Ждали запаздывающих Петро, Лёлека с Болеком и Казимирыча. Маша случайно упомянула о возникающей традиции первым танцем на выпускных вечерах объявлять вальс. Стас моментально оживился и пустился в долгие рассуждения о вальсе. Мол, танец особенный, не каждому даётся, вот в девятнадцатом веке... Татьяна на месте под его лекцию демонстрировала повороты на счёт три. Маша слушала, опустив глаза, видя лишь розовые спортивные тапочки Татьяны, мелькавшие рядом с кедами Шурика.

   - Неправильно поворот делаешь, Тань, считаешь неправильно. И не рассчитывай, что я тебя на вальс приглашу. На вальс - только маму и любимую женщину, никого больше, - снисходительно пояснил Стас.

   Спортивные тапочки замерли. Возникла неловкая пауза. Маша подняла глаза. Шурик, глупо ухмыляясь, смотрел на растерявшуюся и обиженную Татьяну. Татьяна укоряющее смотрела на жестокого Стаса. Стас, с серьёзным и страстным выражением лица, страдающими глазами смотрел на Машу. Видимо, давно смотрел. Маша смутилась. Ни с того, ни с сего ляпнула:

   - Вальс - это хорошо. Но до него целый месяц. Скажи лучше, когда ты мне моего Булычёва вернёшь?

   - Жалко другу книжечку, да? - встряхнулся Закревский. Вновь стал свободен в движениях, в мимике, в интонациях. В голосе зазвучало привычное ехидство. Ох, любил же он дразнить.

   Стас вернул книгу через два дня. Остановил Машу на первом этаже возле раздевалки и протянул сборник. Спокойный, с удивительной тишиной во всех чертах. Спросил печально:

   - Ты хорошо помнишь те места, которые подчеркнула?

   - Ну-у... да... А что? - Маша не была твёрдо уверена. Подчёркивала несколько месяцев назад , когда возникло совпадение настроений её и автора книги, особенно в восприятии летнего утра. С тех пор настроения девушки изрядно переменились.

   - Я там тебе тоже кое-что пометил. Если не тупая, догадаешься, о чём я хотел сказать.

   - Странно. Это похоже на историю, случившуюся у Чехова и...

   - И Лики Мизиновой, - закончил за Машу Стас.

   - Ты начитан до безобразия, - вздохнула девушка. - Рядом с тобой иногда находиться стыдно, ощущаешь себя недоразвитой.

   - Только не говори об этом никому, хорошо? - хохотнул Стас.

   - Почему?

   - Засмеют. Мужиком перестанут считать, - он шутил. Ей казалось, он ничьих насмешек не боялся. Самоуверенным был до безобразия.

   Маша с трудом дождалась возвращения домой и возможности без помех закрыться в своей комнате, заняться поиском его отметок. Дело шло трудно. Стас подчеркнул фразы ручкой с пастой того же цвета. Линии не толще и не тоньше, чем у Маши. Словно всего один человек на страницах чирикал. Специально затруднил поиск. Но, пусть не сразу, она нашла. Первые же отмеченные Стасом слова поразили её, - "Я сошёл...", - заставили надолго погрузиться в размышления. Сошёл, значит, отказался? Или нет? Если да, то от чего он отказался? Может, от кого? От кого и от чего отказался? Дальше настолько явных пояснений не прослеживалось, одни туманные намёки. Почему-то Маше казалось, что намёки относились исключительно к ней.

   Она не стала делиться новой тайной с Ярошевич. Носила в себе. Сто вопросов заполняли её голову. Как же так, она ему нравится или нет? Если нравится, почему он ухаживает за Ножкиной? Почему играет, как кошка с мышью: то оттолкнёт, то притянет, то намекнёт на свои к ней чувства, то откажется от них? Ведь всё так просто решается сейчас, пока ни она, ни Стас не наделали глупостей. Неужели он предпочитает страдать поодаль, и таким образом возвышаться в собственных глазах? Могла ли она в который раз неверно понять его? Запросто. Скорее всего, он опять дразнит её и получает удовольствие. Пусть, пусть танцует вальс со своей Ножкиной, а она, Маша, снисходительно посмотрит на них. Недолго и как бы свысока. Не доставит ему радости видеть её мучения.

   Посмотреть на вальсирующих Закревского и Ножкину ей не удалось. Попала в больницу с сальмонеллёзом. Сальмонеллёз в те времена был штукой редкой. Его не сумели сразу распознать, спутали с дизентерией и поместили Машу в инфекционное отделение больницы на Соколиной горе. В результате вместо двух недель её продержали в больнице больше месяца, и на выпускной бал к друзьям она не попала.

   Петро навещал её ежедневно. Привозил самолично изготовленные сухарики. Стоял жаркий июнь, окно палаты, расположенной на четвёртом этаже дореволюционного здания, с утра распахивали настежь. Под окном росла очень старая, очень толстая и развесистая липа. Петро навострился лазать по этой липе. Устраивался на ближайшей к окну ветке. И Маша вынуждена была часами общаться с ним. Соседки по палате восхищались Петро, бурно завидовали Маше. А она не могла его видеть, не могла. Каждый раз после его отбытия с ней начиналась истерика.

   Друзья тоже навещали, тоже взбирались по липе к распахнутому окну. Но не так часто, как Петро. Шла пора выпускных экзаменов. Стас вообще ни разу не появился. Не хотел портить пятибалльный аттестат, сидел дома и зубрил. Для чего зубрить, имея блестящую память, схватывая науки на лету, Маша не понимала. Ей казалось, он не хочет её видеть, забыл, окончательно предпочёл Ножкину. Ну да, у него ведь "я сошёл...".

   Маша сама сходила. Сходила с ума от беспросветности положения, от лжи, которую лично породила и усиленно множила, от собственной трусости. Мечтала сказать Петро "давай расстанемся, не приходи больше, я тебя не люблю". Не поворачивался язык. Эти его ежедневные подъёмы по липе, эти его ежедневные собственноручно приготовленные сухарики. Все признаки настоящей любви. У неё не хватало духу рубануть по такой любви сплеча. Она совсем запуталась. Нервы оказались на пределе. Однажды сорвалась. Не глядя на Петро, тихо и твёрдо выговорила:

   - Не приходи ко мне больше, я не хочу тебя видеть.

   Это случилось через два дня после выпускного, незадолго до выписки из больницы. Спровоцировал Машу Петро. Получив аттестат, на следующий же день, сидя на ветке и болтая в воздухе ногами, он подробно отчитался о выпускном бале и в красках живописал, как всю ночь Стас танцевал с Ножкиной. Маша стоически выдержала, ничем не выдав бури, слепящей душу молниями и оглушающей громами. А через сутки явилась Татьяна без привычного хвоста из парней. Маше удалось тайком спуститься по чёрной лестнице и четверть часа посидеть с подругой в кустах, наслаждаясь летним полднем и ощущением крохотного кусочка свободы после нескольких недель заточения.

   - Врёт! - отрезала Татьяна. - Врёт Петро. Как сивый мерин. Стас за всю ночь только один танец станцевал. С мамой на вальс сподобился. Потом до утра по школе бродил. Заглянет в зал минут на пять и снова бродит. В раздевалке долго сидел. Я к нему сунулась, он меня так шуганул. Думала, убью поганца. Не верь Петьке. Это он специально.

   Маша легко поверила Татьяне. Обычно при размолвках подруги с женихом Ярошевич вставала на сторону Петро. Она давно и отчаянно болела Стасом, и не в её интересах было открывать Маше глаза на интриги Петьки. Значит, сейчас сказала правду.

   Маша дотерпела до вечера, до прихода Петро. Полчаса вглядывалась в наичестнейшую физиономию жениха и сорвалась-таки, запретила ему приходить. Он пожаловался Татьяне. Та прилетела на следующий день. И опять Маша выбиралась к ней по чёрной лестнице, и опять они сидели в кустах на траве. Маша рыдала, захлёбываясь слезами и словами, а подруга расписывала неземную любовь Петро, уговаривала - немного потерпи и всё наладится. Уговорила. Смущённый Петро нарисовался через несколько часов как ни в чём не бывало. Пел песни о походе, в который поведёт невесту сразу после выписки из больницы. Поход переключил внимание девушки. Неделя в безлюдных местах, у красивейшего озера, окружённого старинными и сравнительно новыми легендами. Ладно, сходят в поход, после поговорят.

   В поход пошли неполным составом. Татьяну не пустили мама с бабушкой. Стас отговорился неотложными делами. Дорогу до озера Глубокое и обратно к станции Тучково Маша потом всю жизнь вспоминала, как кошмарный сон: болото, чавкающее и хлюпающее под ногами и иногда дотягивающееся жидкой грязью до колен; еле переносимая сырая жара; заливающий глаза липкий пот - и не почешешься из-за накомарника; влажная, горячая одежда; тяжёлый рюкзак, неподъёмнее с каждой минутой; тяжёлые болотные сапоги, одолженные знакомыми; тучи комаров и прочей мошки, облепивших фигуры медленно идущих впереди друзей и тебя саму, плетущуюся последней. Но пять дней у озера показались волшебной сказкой. Один раз прошёл небольшой дождик, остальное время светило щедрое солнце. По утрам над кристально чистой водой расстилался розовато-зеленоватый туман, одуряющим тонким ароматом делились распускающиеся кувшинки, водяные лилии пластали белые, фарфорового качества лепестки. За две бутылки водки парни арендовали на биостанции лодку. Компания вовсю наслаждалась водными прогулками. Купались, ловили рыбу, играли в преферанс. Маша с Петро жили в отдельной палатке и, хотя между ними ничего особо интимного не происходило, считались у ребят состоявшимися мужем и женой. Маша отчаянно доказывала обратное, ей не верили. Она плюнула и перестала огорчаться. Смирилась и с тем, что скоро придётся по-настоящему выйти за Петро замуж. Когда рядом не отсвечивал Стас, сия перспектива не огорчала её до безумия. Планида, значит, такая. Как-нибудь проживём, приспособимся.

   За походом последовали вступительные экзамены. Все истинно желающие поступили. Татьяна даже с Ленинской стипендией в первом семестре. Поход сильно сблизил их. При малейшей возможности собраться вместе, друзья стремились собраться, чувствуя себя единым организмом. Институтская жизнь требовала иного, они пренебрегали, тянулись друг к другу, словно намагниченные. Маше облегчение вышло. Через краткий срок после похода, - о, Закревский, провидец! - Петро отбыл в Серпухов, поступать в военное училище. Назад уже не вернулся. Весь август у него шёл курс молодого бойца, отмеченный строгим карантином. В письмах врать ему было легче. Маша добросовестно съездила на присягу, осенью добросовестно наведывалась в училище по выходным с полными сумками домашней еды. Видела постепенное охлаждение к ней Петро и никак не могла отыскать предлог разорвать уже обоих тяготившие отношения. Петро сам от неё отказался, написав в письме "давай расстанемся", чем несказанно облегчил ей жизнь. Но это была совсем другая история, не имевшая отношения ни к друзьям, ни к продолжавшему терзать Машу бессовестному Закревскому.

   * * *

   Ночь прошла без сновидений. Спала Маша вглухую. Винные пары крепко оградили её от новых потрясений, то есть трансформировавшихся в сны воспоминаний. И хорошо, и правильно. Зря она просила неизвестно кого, чтобы Славка приснился. Если круглосуточно с ним существовать, свихнёшься за сутки. Тем более, что первой её мыслью утром было осознание - Славки больше нет и не будет никогда. Никогда - страшное слово, если понимаешь его значение. Маша понимала. Случались в её жизни горькие потери. И каждую она долго перебаливала, медленно возвращая себя в привычное русло бытия. Близкие, дорогие люди уходили, и Машин мир, кто бы что ни говорил, становился беднее, краски блекли, вкус, цвет, запах - всё оскудевало ещё немного, без надежды восстановиться. Это старило её, делало инертней. Шло подспудное привыкание к затасканной мысли "все там будем". Привыкать не хотелось, натура бунтовала.

   Утро представилось Маше серым, осенним, несмотря на лучи солнца, жизнерадостно бьющие в окна. Оживлённый говор мужа и сына, завтракающих, собирающихся на выход из дома, угнетал. Она терпеливо дожидалась, когда один отправится на работу, а другой в институт. Не успела за ними захлопнуться дверь, Маша метнулась к компьютеру. Где же этот чёртов сайт одноклассников? Вот, вот он. Теперь надо выйти в раздел Вернигоры. Пальцы шустро выстукивали сообщение для старого приятеля:

   "Шурка, будь человеком, отвези меня на могилу Славки. И чем раньше, тем лучше. Я его любила не меньше вас всех. Вас всех, вместе взятых. Про Татьяну ничего не знаешь? Ребятам привет передавай. Всех помню и люблю".

   Уже отправив сообщение, сообразила, что неправильно кое-что сформулировала. Хотела сказать одно, получилось другое. Имела в виду, что любила Славку не меньше, чем его любили ребята. Получилось, будто Славку она любила, а ребят не очень. Надо бы исправить, вдруг неправильно её поймёт Шурик? Поленилась, не стала исправлять. Ведь, по-честному, Славка всегда был ей дороже остальных. Здесь она не солгала. Но могла обидеть Вернигору, остальных. Славка, сам того не желая, всегда и везде оттирал их на второй план, и они на него втайне дулись. Принципиально говорили ему неприятную правду в глаза, ставили на место, одёргивали. И, удивительное дело, независимый Славка очень от них зависел. Больше ни от кого, пожалуй. Он добивался расположения друзей, ценил их и считал одной из основ своей жизни. А они считали себя вправе кое-какие вещи ему диктовать. Они и ей диктовать свою волю пытались. Добрые друзья немало им со Славкой поднагадили, из лучших побуждений, разумеется. Любя и его, и Машу. Взять того же Петро. Их не то содружество, не то братство потребовало от Маши отчёта: по какой причине произошёл разрыв отношений с Петькой, кто виноват и кого следует подвергнуть остракизму? Лично у неё имелся оправдательный документ. Шурик Вернигора долго и внимательно читал то злополучное короткое письмо. Когда по данному вопросу парни между собой провели совещание и сформировали общее мнение, Маша понятия не имела. Знала только, что её оправдали, а Петро постарались забыть, вычеркнув из списка лучших друзей. Он сам облегчил им задачу, впервые навестив бывших компаньонов года через два с лишком.

   Маша занималась хозяйственными делами, лила слёзы по безвременно покинувшему этот свет Славке и порой улыбалась сквозь слёзы нечаянно накатившим воспоминаниям. Петро, кстати, женился на Ножкиной, закончившей педучилище и ставшей учительницей начальных классов. После того, как получил офицерские погоны, зашёл к ней наугад в гости и через месяц женился. Прав был Славка, перечисляя военное училище и гарную жинку из "меда" или "педа". Помнится, новость о браке Петро и Ножкиной поразила не одну Машу. Парни высказывались неодобрительно, если верить Маргошке. У них в головах засело: Ножкина должна быть со Славкой, а Маша с Петро. Жизнь развела? Неправильно жизнь поступила, не по чести, не по совести. Закревский сам бросил Ножкину сразу после школы? Гад он, и мы его, как члена нашего дружного коллектива, лечить будем, даром, что уже один раз женат был. Петро, к сожалению, вне пределов досягаемости для строгих внушений и жёстких демонстраций. Маша, после сообщения Марго, обдумала и позицию ребят, и поступки Петро. Пришла к тривиальному выводу: чужая душа - потёмки, мужская - в особенности. Петро давно находился в свободном от старых друзей плавании, и чего заморачиваться его выходками? Вообще-то, с ребятами всегда надо было держать ухо востро, если не хочешь потерять их доброе расположение. Маша с Таней умудрились-таки его потерять, правда, не сразу.

   Маша периодически бегала к компьютеру, проверяла, не ответил ли Шурик. Вряд ли ответит раньше вечера. Но вдруг? Вспомнила о последней встрече с ним в начале девяностых, о том, как он сдержанно похвастался об устройстве на работу в солидный банк. У Маши как раз наблюдался крайне тяжёлый период: муж без работы, у самой зарплата мизерная, бесконечные подработки вымотали, серьёзные болезни одолели. Выглядела она не лучшим образом, одета была и того хуже. В глазах Шурика отсвечивали тайное злорадство, презрительное снисхождение. Весь из себя благополучный, в отличие от опустившейся ниже плинтуса Маши, которой так и надо, раз не могла в своё время правильный выбор сделать. Она почувствовала себя уязвлённой и, как бы между прочим, невинно поинтересовалась, не Славка ли ему с работой помог, в банк устроил? Шурик густо покраснел. Ясное дело, Славка.

   Кто ещё мог о ленивом Вернигоре хлопотать, кроме Славки? В институт Шурика за собой на прицепе протащил, тянул пять лет, помогая перебираться с курса на курс, дважды с работой помогал, квартиру организовал, когда Шурик женился. Славка своих не бросал. С ним нелегко приходилось, уж больно человек неординарный, да и покрасоваться любил. Друзья комплексовали. Но своих он не бросал никогда, это точно. Помогал, чем мог, если не сопротивлялись. А мог многое. Шёл вверх по карьерной лестнице легко, удачливо. В двадцать шесть докторскую защитил, в двадцать девять стал ректором будущей академии. Дражайшие семёрки вывозили.

   Маша разглядывала фотографии, размещённые у Шурика в разделе. Каким солидным стал. Шикарный костюм, приличный галстук. Кабинет внушительный. Брюшко тоже внушительное. И рожа самодовольная. Трудно поверить, что когда-то он серьёзно занимался академической греблей, был сухощавым, подтянутым, мускулистым. Чего Маша не постигала, так это, каким образом Шурик постепенно оттеснил от Славки остальных и превратился в первого его друга. В былые времена Славка предпочитал чаще видеться не с Шуриком, а с Казимирычем, с Серёгой Казимировым. Вернигора терпеливо ждал, подвигаясь вперёд мелкими шажками. Работал под недотёпу, требующего опеки и присмотра, под дурака непонятливого. Сам же... Сейчас Маша вдруг поняла, что Шурик именно работал под дурака, но дураком вовсе не был. Вот сейчас поняла, вспомнив последнюю встречу в троллейбусе, рассматривая фотографии респектабельного и самодовольного банковского работника.

   Пока она пребывала в озарении, отмечая для себя несущественные раньше мелкие детали, облитые сейчас пронзительным светом истины, на экране заморгал оранжевый прямоугольничек с надписью "на сайте". О как! Шурик тоже пялится в экран. Одновременно с ней. Наверное, следует подождать ответа, не стоит отходить от компьютера.

   Ответа не было. Маша уходила по делам и вновь возвращалась. Безнадёжно. Шурик молчал аж два дня. При том на сайте исправно засвечивался по нескольку раз в сутки. Маша, возмущённая его тупостью, - неужели не понимает, что его видят? - сама написала ему:

   "Вернигора, ты свин! Был эти дни на сайте тысячу раз, не мог не видеть моего сообщения. Но предпочёл молча и тайно удрать, пока за хвост не поймали. Или тебе надо было с ребятами посоветоваться, допускать меня на могилу Славки, не допускать? Какие теперь-то могут быть счёты, расчёты, Шура? Если ты по каким-то причинам не можешь, если, не приведи господь, тебя ломает проводить меня на кладбище, то хотя бы напиши: на каком он кладбище, номер участка, как найти могилу. Сама попытаюсь добраться. Для меня это очень важно. Если у тебя есть необходимая информация, то не зажимай, не скатывайся до детсадовских игр в песочнице".

   Написала и мысленно поздравила себя с тем, что припёрла Вернигору к стенке. Не отвертится теперь. Не захочет показаться мелочным и мстительным идиотом. Славки больше нет, и не имеет смысла лгать, притворяться, интриговать. Каким наивным и простым казался Шурик в их далёкой юности, ограниченная, но верная Славкина тень. Боже мой, а ведь точно. Точно по Шварцу, тень таилась и молчала, росла потихоньку, стремясь сравняться с человеком, кривлялась и плясала в скудном свете, караулила подходящий момент, ненавидя, завидуя, и при том не в силах существовать самостоятельно. Два года Славка не отбрасывает тени, поскольку мертвые её не имеют. Шурик свободен от многолетнего унизительного рабства, в которое продал сам себя за возможность быть рядом с блистательным Закревским и сиять отражённым светом, за те блага, коими удачливый друг щедро делился. Потому на фото Вернигора и выглядит самодовольным. Ну-ка, ну-ка, есть даты на фотографиях? Есть. Этого года кадрики. Теперь-то он может себя уверить, что всего сам достиг и добился. И остальным сию свежую идею внушить. Маша хорошо помнила историю с квартирой для Болека, для Борьки Сапрыкина. Слышала она её из разных источников. От своей младшей сестры, одно время безумно влюблённой в Славку и водившей дружбу с младшей сестрёнкой Болека Галкой, прежде всего. Марго гордо заявила, что Болек, работавший по комсомольской путёвке на МЖК за квартиру, к тому моменту оженившийся и ставший отцом, с квартирой чуть не пролетел. Обманули парня. Но Славка узнал, по своим каналам надавил, где нужно, и жильё Болек получил. Сапрыкин эту версию отрицал. Он твёрдо верил в победу справедливости, наивный. Знакомые из райкома подтвердили рассказ Маргошки. Маша не сочла нужным переубеждать Болека и Маргошке запретила. Хочет он чувствовать себя самостоятельным? Не желает быть обязанным другу? Всё сам? Ну и пусть, если Славка не возражает. Славка не возражал. Умный, как дюжина бесов, он отлично понимал, что в глубине души Болек отдаёт себе отчёт в истинном положении дел. Хорохорится скорее для окружающих, для жены в первую очередь. Правильно, кстати делает. Мужик должен ощущать себя мужиком.

   Ответ Шурика на колкое послание пришёл к вечеру. Всего две фразы:

   "Троекуровское кладбище, через цветочный магазин и прямо. Когда соберёшься, скажу поточней, но там просто найти".

   - Да что же это из него клещами тащить приходится? - час спустя жаловалась Маша своей матери. Она сбежала к родителям под удобным предлогом срочной необходимости обсудить кое-какие финансовые вопросы. Сама же имела в предмете немного поговорить о Славке с тем, кто его пусть немного, но знал лично и помнил, а именно с матерью.

   Мама неторопливо пила чай, внимательно слушала.

   - А может, Шурик не хочет, чтобы ты ехала на кладбище.

   - Само собой, не хочет. Это как раз понятно. Непонятно, почему?

   - Разные причины могут быть. Ты пей чай, а то он стынет, - мама не смотрела на дочь.

   - Какие разные причины? Человек умер. Какие могут быть причины? - Маша дёрнулась, расплескала чай.

   - Ты сама мне как-то говорила, что если перед кем-то и чувствуешь себя виноватой, то это перед Славой.

   Действительно, говорила. И не единожды. Чувство вины возникло без видимой причины. С годами росло и ширилось. Маша не могла определить, в чём непосредственно виновата перед Славкой, но точно знала - виновата и очень.

   - Ну и что? Перед ним же виновата, не перед Шуриком.

   - Шурик тоже способен считать тебя виновной и поэтому не пускать на могилу.

   - Разве он вправе решать?

   - Многие считают себя вправе судить, обвинять, выносить приговор и исполнять его. Шурик вообще исключением не является. Ни в чём.

   - Славка бы так никогда не поступил. Он был великодушен.

   - Он разным был, твой Славка. Для кого хороший, для кого плохой, для кого и то, и другое. Невозможный человек, несносный, скопище противоречий. Я бы сравнила его с театральной медалью. Парадная сторона - сплошное сусальное золото, фальшивое, чересчур блестящее. Другую сторону, кроме тебя, мало кто видел. Как ни странно, она-то и была неким показателем. Но, пожалуй, да, он был великодушным. Ты вот ещё о чём подумай. Все вы зависели от Славы, любили его, терпеть не могли. Все вы тяготились своей зависимостью. И Шурик наверняка тяготился. Но вот Слава умер. И всё. Всё кончилось. Можно не тянуться за вашим Закревским, свободен, сам себе хозяин, не хуже других. И тут появляешься ты, заявляешь, что даже мёртвый он лучше... - мама испытующе смотрела поверх очков, ожидая реакции дочери. Та переваривала намеченную мысль.

   - Мам, Славка, несмотря на чёртову тучу недостатков, несмотря на его кобелизм поганый и хамское отношение к женщинам, всё равно лучше. Шурику до него никогда не дотянуться, не доплюнуть даже. Он только ехал годами на Славке, как рыба-прилипала. Он хоть кому-нибудь помог?

   - Тебе один раз помог. Две книжные полки повесил, - улыбнулась мама.

   - Мне помогал несколько раз, и всё, мам, и всё. Никогда, никому и ни в чём. А Славка помогал. И ничего не просил взамен. Ты вспомни, твоей двоюродной сестры сына не он устраивал? Вы же все меня тогда унизиться перед ним заставили, на поклон идти.

   Случай был пренеприятнейший. Родители и родня предпочитали о нём не вспоминать. Очень некрасиво тогда они себя повели по отношению к Маше. Однако теперь, через много лет, она испытывала благодарность за то унижение, которому пришлось подвергнуться. Зато они в последний раз встретились со Славкой, провели вместе три часа, наслаждаясь общением, которого были лишены несколько лет. И уж потом не виделись никогда.

   - Есть ещё один вариант, - мама любила рассматривать проблемы с разных сторон. - Возможно, Шурик к тебе неровно дышал и теперь ревнует. Ему неприятно твоё отношение к Славе.

   - Мама, Славки нет и не будет. Какая, к чёрту, ревность?! Какое отношение? К умершему два года назад человеку?

   - Любить человека можно и когда его уже нет. Память о нём любить. И ревновать к покойному можно. Мне приходилось с таким сталкиваться. Неприятность здесь заключается в том, что с умершим соперничать невозможно. В твоём случае особенно, потому что юность всегда кажется прекрасной, лучшим временем в жизни.

   Маша отправилась домой, размышляя над словами матери. Ладно бы, в книге прочитать о страстях, растянувшихся на десятилетия, или в кино увидеть. В своём собственном огороде столкнулась и никак поверить не могла. Не укладывалось в голове.

   Она гладила, продолжая мысленно анализировать разговор с мамой. А по радио, словно по заказу, звучала старая-старая песня, бывшая хитом миллион лет назад. Славка утверждал, - это песня про комсомольского работника, выбравшегося на крепкую карьерную лестницу. Небрежно и красиво обосновывал своё мнение отдельными строчками текста, проводя забавные аналогии и уморительно комментируя. С ним почти не спорили, похохатывали дружно. Ему виднее, он же предпочёл по комсомольской линии карьеру строить.

   Отдельные фразы заставляли Машу прислушиваться.

   Шёл я к высокому небу не зря

   Спал, укрываясь, большими снегами,

   Но зато я узнал, что такое заря...

   Точно привет с того света. Точно Славка сам прошептал ей забытые строчки на ухо. Она взглянула в темноту за окном. Никакой тебе зари, никаких облаков. Ночь беспросветная.

   Я узнаю любовь, повстречаю тебя

   Там, за поворотом, там, за поворотом...

   Вот он и стремился за неведомые повороты, шёл по разным дорогам. Искал. Маша выключила утюг. Радио последний раз промурлыкало "там, за облаками, там за облаками, там-там-тарам-там-тарам...", и Маша выключила его. Ночь беспросветная и беспросветная тоска.

   Она села к компьютеру, отстучала очередное послание Шурику:

   "Спасибо, Шур. Поеду или в этот вторник, или в четверг. Сначала надо узнать, как до этого кладбища добираться. Я про него только слышала. Буду благодарна за уточнения".

   Ночью она внезапно проснулась от странного звука. Кто-то уронил на пол чашку или стакан? Звук померещился громким и немного стеклянным. Она встала, завернулась в халат и на цыпочках, стараясь не разбудить семью, с фонариком обследовала квартиру. Всё на местах, всё в порядке. Может, этот стеклянный звук ей приснился?

   Она забралась обратно в постель, укуталась в одеяло, готовясь погрузиться в тёплые глубины сна. Сон не шёл. Вместо него вокруг толпились воспоминания, оттесняя друг друга, назойливо гомоня, теребя память и душу.

   * * *

   Маша и Стас всячески изводили друг друга. Постоянно ссорились, обижались, молча, не высказывая вслух претензий. А зачем? Они отлично умели общаться без слов, глазами, читая мысли, понимая один другого, как никто. У обоих вечно возникали влюблённости на стороне. У Стаса, потому что он оказался бабником от природы, истовым ценителем женского пола. У Маши - как альтернатива постоянному ожиданию Стаса. Она хотела быть единственной для него. Раз её, такое вполне естественное, желание неосуществимо, нечего зря просиживать в заколдованной башне, надо искать свою судьбу. Но Закревский, поблуждав на стороне, поискав в очередной раз свой идеал, непременно возвращался к Маше. Появлялся не виноватым, а напротив, с сияющими глазами и откровенной радостью от встречи. При этом с упоением описывал новую возлюбленную: и красивая, и умная, и талантливая, и вот настолько лучше тебя, Машка, ты тоже ничего, конечно, но до Лилечки, Маечки, Светочки, Олечки не дотягиваешь. Маша тихо бесилась.

   - Он итальянец, - утверждала Татьяна. - Так и хочется крикнуть в форточку: Кобеллино, домой!

   Парни неопределённо хмыкали. Им не нравилась манера Закревского волочиться за "юбками". Тем более что любую "юбку" он охмурял за десять минут, не прилагая никаких усилий. Да, им не нравилась эта его манера, они к тому же и завидовали ей. У самих с девушками выходило туго. Хоть проституток ищи. Стас иногда приволакивал в компанию несколько девушек сразу. Или Таня с Машей приводили подруг. Бесполезно. Кто же отправится с Лёлеком или Казимирычем в тёмный уголок, когда есть надежда заполучить Стаса? Парни, разумеется, про себя негодовали, но, повязанные по рукам и ногам необъяснимой любовью к игнорирующему их нормы морали другу, стоически терпели. Как терпела и Маша. Частенько она забывала, в кого теперь влюблена, стоило Закревскому возникнуть на пороге. Одному или со всей честной компанией, которую волочил за собой подобно прицепному вагону. Забывать-то Маша забывала, но делала вид, будто нет ей дела до Стаса с его любовями, у самой очередной роман в разгаре. Стас в таких случаях насмешливо её разглядывал, и весь вечер изводил достигавшим цели ехидством. Бывало, он уводил с вечеринки одну из её подружек. Маша скрежетала им вслед зубами. А через некоторое время подруга пробалтывалась, что её только до метро проводили и замучили дорогой рассказами о смертельной и неразделённой любви к одной холодной девушке, самой красивой, самой умной, самой талантливой и вот настолько лучше всех девушек на свете. Причём имя любимой Стас не называл. То ли цену себе набивал, то ли дразнил её подружек, свин эдакий. Маша подозревала, что это всё о ней, но точно знать не могла, попасть впросак не хотела и баррикадировала сердце с переменным успехом.

   Иногда оба ненадолго сбрасывали свои доспехи. Тогда им было удивительно хорошо вдвоём, легко и просто, счастливо. Они прятались от посторонних глаз. Но, странное дело, выбираясь куда-нибудь одни, близко друг к другу не подходили, довольствовались всего лишь комфортным обществом. Ни одной попытки обняться. Вероятно, боялись полностью раскрыться и натолкнуться на эгоистично-жестокий приём, на подавляющую неординарность поведения, боялись боли, которую причиняли сами себе и без того сверхдостаточно. Мучительное и блаженное общение. В такие прекрасные периоды Стас любил делать ей подарки. Самые неожиданные.

   Первый подарок случился на первом курсе, в конце необыкновенно тёплого сентября. Маша выскочила в холл, посмотреть номер аудитории на третью "пару", и обнаружила возле расписания Закревского. Как будто он её специально вызвал.

   - Что ты тут делаешь? - растерянно спросила она вместо приветствия. Внутри постепенно разгорался огонёк радости.

   - Тебя жду, - ослепил он её улыбкой.

   - А почему ты не в институте?

   - Шлангирую, - беспечно пояснил он. - День сегодня исключительный. Жаль на учёбу тратить.

   - А меня зачем ждёшь? - Маша вовремя вспомнила его любимую игру "притяну-оттолкну", насторожилась.

   - Хочу взять тебя с собой, поделиться хорошим днём.

   - Куда взять? Ты что? Я не собираюсь прогуливать. Мне учиться надо.

   - Успеешь учиться. Расслабься, Маня, и получи удовольствие. Без тебя всё равно отсюда не уйду. Так что собирайся, едем, такси ждёт.

   - Такси? Какое такси? - возмущалась она, пока Стас забирал из раздевалки её плащ, напяливал его на девушку. - Куда едем? Отстань, а?

   Сопротивлялась, отдавая дань приличиям, зная о бесполезности трепыханий. Стас всегда добивался, чего хотел. Не мытьём, так катаньем. Не хватало, чтоб через плечо перекинул и понёс вроде шашлычного барашка. С него станется.

   Такси действительно стояло во дворе, счётчик тикал. На заднем сидении, куда Стас запихнул Машу, лежал букет хризантем. Сам Закревский расположился рядом с водителем, повернул голову к девушке и скомандовал:

   - Возьми цветы в руки, Маня, вцепись покрепче и не отпускай до самого дома, дома поставишь в вазу, поскольку цветы тебе.

   Маша послушно переложила цветы себе на колени.

   - Куда мы едем, Стас?

   - В ресторан, обедать. Время подходит, - коротко информировал он и менторским тоном добавил, - Питаться надо правильно, главное, вовремя.

   Маша, поражённая, захлопнула рот. В ресторане ей бывать не доводилось. В кафе-то ещё ни разу не заглядывала. Обычно столовками разными пробавлялась.

   Потом, со временем, она привыкла. Стас любил рестораны. Чаще всего они ходили в заведения на улице Горького. Маше нравился "Марс" с его строгостью и сдержанностью, Закревский предпочитал "Охотничий", но туда направлялся исключительно в мужском обществе, без женщин. Спецом на жульены. Всю компанию, как правило, водил в кафе. Если днём, то в "Космос", в "Белый медведь", по вечерам в "Север", в "Молодёжное", в "Синюю птицу" или в "Палангу". Однажды устроили набег на "Пекин", о чём долго не могли забыть, давились смехом. Но тогда он повёз её в "Огни Москвы", потребовал столик на воздухе, и Маша, пока им сервировали на открытой галерее, с замиранием сердца смотрела с последнего этажа гостиницы "Москва" на крыши города, на кажущиеся из-за высоты маленькими улицы, по которым бежали игрушечные машины и троллейбусы, а люди вовсе представлялись муравьиным потоком.

   Крахмальная скатерть, блестящие приборы, ваза, принесённая официантом для её цветов, рубиновое вино в бокалах - всё казалось Маше нереальным, всё туманило голову. Она терялась от смущения и расширенными глазами взирала на Стаса. Он, небрежно орудуя ножом и вилкой, говорил без умолку. Она слушала, пытаясь затуманенными мозгами отслеживать те идеи, которые он развивал. Отмалчивалась, пока речь не зашла о них двоих.

   - Мы с тобой, Маня, люди особенные, неординарные, непохожие на других. Таких во все времена мало, - Стас отпил вина, промокнул губы салфеткой.

   - Грубо льстишь, Стас. Меня-то хоть не забалтывай. Или тебе Татьяны недостаточно?

   - Отнюдь. Никакой лести. Одна констатация существующего факта, - он пропустил замечание о Татьяне мимо ушей намеренно. Чувства Ярошевич периодически его утомляли.

   - Ну, себя, любимого, ты никогда не обидишь, а я по какому случаю к лику святых причислена? - Маша ненароком уронила на пол вилку и старалась отвлечь внимание Стаса от своего промаха. Ей было невероятно стыдно. Она носком туфельки доставала вилку из-под стола, вилка упрямилась, хулиганила. Подскочил официант, нагнулся, выдернул вилку, зацепившуюся в процессе борьбы с туфелькой за каблук. Быстро переменил Маше прибор. Стас снисходительно и ласково усмехался. Отлично видел вилочную эпопею, она его позабавила.

   - Мы с тобой действительно похожи. Ты не заметила?

   - Оба самовлюблённые эгоисты?

   - Фу, как грубо, Маня. И не притворяйся, что не понимаешь меня. Отлично понимаешь.

   - Не уверена. Но если ты считаешь, что мы похожи с тобой и не похожи на остальных, - Маша вдруг решила обратиться к нему с просьбой, с которой давно хотела подъехать, но не знала, как, - можно, я буду называть тебя Славиком? Так ведь тебя никто не называет, верно?

   Стас растерялся. Он явно клонил в несколько иную сторону и не ожидал от Маши резкого поворота курса. Придя в себя, проворчал:

   - Нашла Славика. Какой я тебе Славик? Это для малыша хорошо, не для двухметровой дубины. Развели с Танькой уси-пуси: Шурик, Лёлек, Болек. Теперь ещё и Славик. Уволь, дорогая.

   - А просто Славой можно? Имя знаковое, говорящее. Разрешаешь?

   Стас несколько мгновений обдумывал. Заем вальяжно откинулся на стул и барственным тоном изрёк:

   - Разрешаю. Пользуйся хорошим днём и моим расположением. Но только тебе разрешаю, так всех и предупреди, особливо Татьяну.

   С той минуты он стал для неё Славкой, и больше никогда она не называла его Стасом, даже мысленно.

   Из ресторана они на такси поехали кататься по Москве. Шофёр нарезал кругов пять в историческом центре и обернулся к Славке:

   - Дальше куда ехать?

   Закревский, на сей раз устроившийся на заднем сидении рядом с Машей, державший её за руку и увлечённый разговором одновременно ни о чём и обо всём на свете, отстранённо спросил:

   - А где мы?

   - На набережной, - недовольно ответил шофёр. Пассажиры-юнцы, по всему, совершенно влюблённые, не нравились ему отчего-то.

   - Ну и езжайте вдоль набережной, - не глядя на сердитого дядю, сказал Славка.

   - В какую сторону?

   - В какую вам больше нравится.

   Сердитый дядя отвёз их к чёрту на куличики, туда, где закончилась одетая в камень набережная. И отказался везти назад, в центр.

   - Расплачивайтесь и выходите, не повезу, - зарычал он в ответ на просьбу Маши. Она чуть не плакала. Славка подмигнул ей одобряюще, расплатился по счётчику, из вредности словно забыв про чаевые, вышел сами и извлёк из машины её. Такси моментально рвануло с места.

   - Вот гад! - выдохнула Маша вслед. Она стояла на сырой глинистой земле, вокруг валялись ломаные доски, битые кирпичи, ржавая арматура. И только кромка невысокого берега радовала зелёной травкой. Между девушкой и тем местом, где начинался асфальтовый тротуар, раскинулась гигантская лужа, заполненная жидкой грязью - не перескочить.

   - Не переживай, Мань, что-нибудь придумаем. Я ему, правда, все деньги отдал, до копейки, - хохотнул Славка. Маша порылась в карманах плаща, побренчала монетками.

   - У меня копеек двадцать пять найдётся. На метро и автобус хватит. Только до метро ещё добраться надо. Вот куда теперь идти?

   - Доберёмся, - обнадёживающе пообещал Славка. - Пойдём в ту сторону, откуда приехали.

   - Пешком? - ужаснулась она.

   - У тебя есть другие варианты? Вот то-то.

   - Нет, ну какой всё-таки гад этот дядька! - Маша не умела сразу справляться с огорчениями. - Так всё хорошо было. За что он нас кинул?

   - Он позавидовал, Мань. Он дико позавидовал. У него никогда не было такой красивой девушки и такого чудесного дня. Пойдём, Мурзик?

   - Как? - чуть не заревела она. - Я же просто застряну посреди этой... этой... Туфли точно потеряю.

   Славка внимательно осмотрел лужу, прищурившись, смерил глазом расстояние. И, кажется, нашёл выход. Снял ботинки, носки, - Маша поёжилась, бр-р-р, - аккуратно закатал брюки до колен. Сунул свою обувь Маше в руки.

   - Подержи.

   - Зачем? - не сообразила девушка.

   - Подержи, сказал.

   Она послушалась. С интересом уставилась на стёсанные по внешнему краю каблуки его ботинок. Один знакомый, работавший в сапожной мастерской, умел точно определять характер человека по характеру и степени изношенности его обуви. Иногда делился с Машей своими знаниями. Не применить ли его уроки сейчас, - подумалось ей. И в тот же момент она вознеслась, не успев охнуть. Славка держал её на руках, крепко прижимая к своему телу.

   - Обними меня.

   - Что?

   - За шею обними, мне легче будет.

   О, как мешали его ботинки, букет, сумка с тетрадями, в конце концов оказавшиеся прижатыми к его затылку. Нет, сумка была на длинном ремешке, раскачивалась, равномерно стукаясь о его спину. Он ругнулся, одновременно нежно глядя Маше в глаза, и ещё крепче прижал к себе. Тело его, под слоем из куртки, рубашки, майки, казалось гладким, мускулистым, крепким и очень горячим.

   Медленно, осторожно нашаривая босыми ногами твёрдую почву в непролазной грязи, Славка преодолел лужу. Медленно же опустил Машу. Опустил, но не отпустил. Продолжал прижимать так тесно, что между их телами нельзя было лезвие бритвы просунуть. Ботинки и букет торчали над его головой тремя заячьими ушами. Он тяжело дышал. Но, странная штука, никто не поверил бы, не поцеловал Машу, ожидавшую поцелуя с закрытыми глазами. Ну да, она же пока числилась невестой Петьки.

   - Ноги мёрзнут, - незнакомым голосом сообщил он и, взяв у неё из рук свои ботинки, поспешил к Москве-реке. Пока он мыл ноги, обувался, приводил в порядок брюки, Маша определяла для себя, радоваться ей или огорчаться, и как воспринимать поступки Закревского? Ничего не решила, запуталась окончательно. Славка, повеселевший, потянул её за руку.

   - Пойдём. Выше нос, Маня. Всё впереди. И метро с автобусом там же. Хочешь, я тебе стихи почитаю?

   - Хочу, - согласилась Маша. - "Евгения Онегина" хочу. Кто-то хвалился, что всего наизусть знает.

   - За нефига делать, - просиял Славка.

   Они шли вдоль набережной, ориентируясь по золотящимся на солнце далеко впереди куполам Кремля, поочереди читали друг другу пушкинские строфы. Иногда Славка держал её за руку, а иногда забегал вперёд, поворачивался к ней лицом и так шёл, пятясь, глядя на неё сияющими глазами.

   Когда они добрались до станции метро "Площадь Свердлова", Маша уже передвигалась с трудом и ненавидела свои "взрослые" туфли на шпильках всеми фибрами души. Она зверски устала, хотела есть, спать. Славка проводил её до подъезда, домой к ней не пошёл. С её родителями и сестрой Маргошкой он к тому времени имел удовольствие быть знакомым, а для чего ещё нужно заходить? Заснуть у Маши на софе, дожидаясь чашки чая?

   Целую неделю Маша ходила сонная, погружённая в абсолютно весенние, не соответствующие сезону, мечты, пока не сообразила, что Славка после чудесного дня не позвонил ни разу. Пропал. Она пару раз звонила ему сама, не заставала дома. В следующую субботу они всей компанией провели вечер в гостях у Татьяны. Славка не появился. Шурик на все вопросы отделывался туманными фразами, неопределённо пожимал плечами с откровенно написанным у него на лице выражением "знаю, но не скажу, не велено". Маша рассердилась. Ах, так... Ну и ладушки. Не больно нуждаемся.

   Он позвонил через месяц. Маша отвечала ему сдержанно, холодновато. Славка не обратил внимании на её тон.

   - Ты никуда не уходишь? Дома будешь сидеть?

   - Для чего тебе?

   - Забегу на пять минут. Дело есть. Не прогонишь?

   - Какое дело?

   - На сто миллионов.

   - Хорошо, - сдалась она. - Приходи.

   - А я уже здесь. Я от аптеки звоню.

   Родители не вернулись с работы. Маргошка отправилась в дом пионеров на занятия драмкружка. Никто и ничто не помешает Маше устроить Закревскому хорошую баню.

   Помешал сам Закревский. Едва она открыла дверь на три коротких звонка, он протянул ей букет гвоздик.

   - Это тебе, Маня. Правда, пушистые? Ты их быстрее в воду поставь, а то они завянут. Я с ними с утра везде мотаюсь.

   Маша растерялась и цветы взяла. И дальше уже не знала, как приступить к прочистке ему мозгов. Он просидел у неё не обещанных пять минут, а полновесные два часа, и мозги прочищал ей. Вернувшаяся с занятий драмкружка Маргарита застала старшую сестру прикидывающей, действительно ли она годится в лучшие друзья такому человеку, как Славка, или другой статус предпочтительней?

   Цветы, принесённые Славкой, простояли три недели свеженькими, а на двадцать второй день не завяли, не осыпались - засохли, сохранив форму и цвет, точно их специальным образом приготовили для гербария. Вся семья дивилась чуду.

   - От души подарил, - высказалась мама.

   И впоследствии цветы, подаренные Славкой, всегда стояли ровно три недели, в первый день четвёртой недели засыхали. Мистика, да и только.

   Ещё, уже на втором курсе, он привёз ей пепельницу из Лейпцига. Он ездил в составе молодёжной делегации на какой-то конгресс демократических сил в ГДР. И ей одной из всей их компании приволок оттуда сувенир. Пепельница, выполненная из металла с золотым напылением, смотрелась слишком хрупкой, стеклянной. Маша, чуть не сразу в институте втянувшаяся в курение, воспользовалась подарком один раз. Побоялась испортить сувенир, вымыла и убрала в завет, на долгую память об их со Славкой странных отношениях.

   Татьяна любила подвергать критике эти их странные отношения. Она отчаянно завидовала, когда Маша и Славка при ней играли в изобретённую ими игру. Маша зажимала кулак, воображая себе некоторые вещи, допустим, что в руке у неё три маленькие звёздочки, и спрашивала Славку:

   - Что у меня в кулаке?

   - Три звёздочки, - без промедления отвечал Славка, помолчав, добавлял. - И почему-то ни одной луны.

   В следующий раз он совал кулак к её носу:

   - Что у меня в кулаке?

   - Сосновый лес, - не задумываясь, угадывала Маша. Самое интересное, что они почти никогда не ошибались, всегда верно определяя загаданное. Маша первоначально изредка промахивалась. Но со временем всё реже.

   - С вами рядом противно становится, - недовольно бубнила Татьяна. - Вы вообще кого-нибудь, кроме себя, драгоценных, замечаете? Нашли забаву, мысли друг у друга читать, телепаты бессовестные. А другие должны на вас любоваться и чувствовать себя лишними, да?

   Маше казалось, она понимает чувства Татьяны. Пока рядом нет Славки или пока у Славки новая девушка. Искала очередной объект для приложения сердечных сил не только себе, но и Татьяне. Клин клином вышибают. Поэтому они с Ярошевич дружили всё крепче, иногда напрочь забывая первопричину возникновения их дружбы.

   Парни обижались на девушек, периодически исчезавших из поля зрения на один-два месяца, чтобы закрутить с кем-нибудь роман. Романы у девушек вспыхивали, разгорались и угасали весьма быстро. Сравнения с Закревским не выдерживал никто. Особенно, если Славка считал нужным срочно внести коррективы. Таня с Машей в обсуждениях приходили к выводу, что Закревский портит им жизнь, держит на верёвочке, позволяя отходить лишь на определённое расстояние. Сам же месяцами пропадает, ведя жизнь, в которую никого из друзей не пускает, и о которой до них доходят неверные слухи. В недоступной им жизни Славка занимался спортом, получая звания мастера спорта по лёгкой атлетике, по плаванию, по каратэ, писал научные работы, собирал материал для будущей кандидатской, обтяпывал дела и делишки, успевал, словно Труффальдино, одновременно находиться в десятках разных мест. Это была сугубо мужская и личная сторона "юрты", куда вход близким людям являлся недоступным. За близких людей девушки почитали себя. Они возмущались, время от времени бунтовали и устраивали грандиозные заговоры, оказывающиеся на поверку мелкими интригами. Славка сии бунты и заговоры уничтожал за один вечер, не напрягаясь. Ехидно высказывал своё мнение на предмет умственных и прочих способностей подруг.

   После нового года посыпались вечеринки по случаю дней рождения и разных государственных праздников. Компания стала собираться чаще. Парни порой консервативничали, новых людей в тесный дружеский круг в тот период старались не допускать, разве девушек изредка. Говорили открытым текстом, что Тани с Машей за глаза хватит любой нервной системе. Девушки возмущались, одновременно жалея своих приятелей, на которых не реагировала юная женская поросль. В порядке аутотренинга, в порядке сублимации с подачи Славки нервные системы парней стали приобщаться к отдыху в бане под пивко. По воскресеньям. Само собой, без подруг. А подругам чем заняться? Таня и Маша демонстративно развлекались на стороне, копя обиды. Но стоило назначить дату очередной вечеринки, и девушки переносили свои дела, начинали усиленно готовиться. Странно, потому что развлечений в их маленьком коллективе больше не становилось, никакого разнообразия не предполагалось, если Закревский не изобретал что-нибудь свеженькое. Программа, как правило, сводилась к устроенному вскладчину праздничному столу, танцам, пению под гитару, псевдодиссидентским разговорам на кухне и освежающей прогулке по улице с возвращением к тому же столу. Скучно. На восьмое марта, совпадавшее с днём рождения Казимирыча, девушки неожиданно получили от парней в подарок по косынке. И Татьяна долго со вкусом комментировала сногсшибательное событие. Маша отмалчивалась. Завязывал ей на шею косынку на манер пионерского галстука Славка, успевший в праздничный вечер дважды поссориться с Машей и дважды помириться. Путаясь пальцами в тонкой ткани, тихо пообещал приехать к ней через день, и хотел застать её одну, без Ярошевич. Он приехал через неделю. Как в сентябре, скомандовал:

   - Собирайся, едем.

   И повёз её к... Нет, сначала, по складывающейся традиции, в ресторан, ужинать. Потом в исторический центр, на улицу имени 25-го Октября, ныне Никольскую. Вёл дворами, закоулками и привёл на поэтический семинар, в толпу молодых поэтов. Знал, что Маша любит поэзию и сама балуется рифмоплётством. Это был его личный подарок ей на восьмое марта.

   Месяцем позже или около того он подбил ребят отправиться глазеть на крестный ход. Опасное по тем временам развлечение. По слухам, милиция вовсю фиксировала разных экскурсантов, рассылая затем представления по местам работы и учёбы. У попавшихся на интересе к религиозным мистериям начинались неслабые неприятности. Для Закревского приключение грозило большими опасностями. Он являлся комсоргом своей институтской группы, метил в комсомольские вожаки факультета. Девушки его отговаривали, он отбрыкивался.

   - Один раз живём, надо всё успеть попробовать, - и потащил-таки всех на крестный ход к Елоховской церкви.

   Ничего они не увидели, не сумели пробиться сквозь плотную толпу не то истинно верующих, не то подобных им самим экскурсантов. Потолкавшись, сколько вытерпели, промёрзнув и проголодавшись, отправились восвояси. Завалились домой к Лёлеку, у которого мать лежала в больнице, а отец всегда с пониманием относился к молодёжи. Николай Петрович проснулся, выслушал путаный отчёт, достал им из серванта две бутылки кагора, сам нажарил гигантскую сковороду картошки с луком и ушёл досыпать. Стараясь не шуметь, не будить его, ребята быстро покончили с ночной трапезой и кагором и перебрались на балкон. Лёлек притащил баян. Он, оказывается, окончил музыкальную школу по классу баяна. Маша и не знала. Никто из них не знал.

   Рассвет вставал над железнодорожным мостом станции Моссельмаш, над уродливыми станционными конструкциями и крышами убогих стандартных домов. Нежный апрельский рассвет. Он красил розовым мир, загромождённый разнообразными продуктами человеческой деятельности. И мир казался прекрасным. Юным и свежим, как на заре времён. Начинали просыпаться птицы, ночной холод сменился утренней бодрящей прохладой. Ребята, очарованные миром, еле слышно разговаривали. Лёлек тихо нажимал на кнопки баяна, слегка растягивал мехи, выпускал в занимающееся утро незнакомую ребятам мелодию, красивую и печальную. А они под неё вслух мечтали. О чём? О разном. В итоге принялись гадать, кто кем станет в будущем. В прекрасном будущем, разумеется. Славка, настроенный непривычно тихо и ласково, всем предрекал высокий полёт. Татьяне пообещал карьеру профессора химии, Шурику - начальника большого строительства, Болеку - своё авиаконструкторское бюро, Лелеку - изобретение принципиально нового ракетного двигателя, Казимирычу - ежегодные зарубежные поездки.

   - А Маня у нас станет директором школы. Возьмёшь меня тогда к себе учителем физкультуры?

   - Возьму, - засмеялась Маша. - Но я не хочу быть директором школы. Мне бы в музей какой устроиться или в редакцию.

   - В союз писателей, - подначил Славка, намекая на её склонность к виршеплетению.

   Так хорошо, сердечно все вместе они никогда больше не сидели. Нет, ещё девятого мая они замечательно провели день. С утра поехали с цветами к Большому театру, затем в парк Горького. Раздаривали цветы ветеранам, слушали их воспоминания, подпевали и наблюдали, как, позвякивая медалями и посверкивая орденами, седые мужчины и женщины танцуют, поют, обнимаются, плачут. Потом, переполнившись эмоциями, отдыхали, катаясь на аттракционах. Ездили обедать к Маше домой, а от неё ближе к вечеру отправились домой к Болеку, где их ждал накрытый стол. В автобусе под гитару тихо и слаженно пели военные песни. Пожилые люди протискивались сквозь толпу к ним поближе, пели вместе с ними, благодарили.

   А дальше что-то пошло не так, что-то испортилось в них самих, в их подогнанном, притёртом коллективчике. Дурость попёрла. Маше казалось, она знает, когда и почему попёрла. Грешила на день рождения Болека.

   Как всегда, сидели за праздничным столом, курили под псевдодиссидентские разговоры на кухне, танцевали. Скучали неимоверно. Обязательная программа надоела до тошноты. И тут Шурик поверг всех в изумление, предложив:

   - Давайте, сыграем в "бутылочку"?

   - У тебя с головой всё в порядке? - саркастически поинтересовалась Татьяна. - Нам что, по четырнадцать лет?

   - Во-во, - поддержал Болек, зацикленный на моральном кодексе строителя коммунизма. - Ты ещё в "кис-мяу" сыграть предложи.

   Шурик немного смутился:

   - Да ладно вам, у меня в четырнадцать лет одни тренировки были и футбол во дворе. Надо же попробовать. А то все играли, а мы нет.

   Повисла напряжённая тишина. Лёлек забился в угол. Казимирыч оглядывал друзей внезапно заблестевшими глазами. Шурик вдохновенно менял на лице выражения от "просто недалёкий человек" до "полный придурок". Татьяна обалдело наблюдала за немой сценой. У Маши вообще все мысли из головы вылетели

   - Ну что такого? - прозвучало лениво. - Давайте сыграем, раз Шурику попробовать хочется. Убудет нас, что ли? Зато Шурику море удовольствия.

   Татьяна повернулась к развалившемуся на диване Славке.

   - Тебя не смущает, что на пять парней всего две девушки?

   - Нет.

   - И вы, мальчики, тоже друг с другом целоваться будете?

   "Мальчики" оторопело переглянулись. Казимирыч возмутился:

   - Зачем! Ещё не хватало! Думай, что говоришь! Будем пропускать, если выпадет.

   - Э-э-э, - Татьяна покрутила пальцем у него перед носом. - Хитрый какой. Не выйдет, дорогой товарищ.

   - Ты испугалась? - подначил Славка. - Невероятно, но факт. Танька Ярошевич чего-то может бояться.

   - Я ничего не боюсь, - огрызнулась Татьяна и мгновенно сообразила, как легко попала на крючок. Она прищурилась, подумала немного и озвучила свой вариант:

   - Хорошо. Я, например, согласна. Но при одном условии. Мальчики тоже будут между собой целоваться.

   Надо было видеть лица "мальчиков". Ай, да Татьяна! Как она ловко их подловила. Они спешно ретировались на кухню под предлогом перекурить встречное предложение. Вернувшись, объявили:

   - Мы согласны.

   Не согласна была одна Маша. Она, конечно, целовалась с парнями неоднократно и криминала в поцелуях не видела. Но то с кавалерами. С друзьями целоваться ей и в голову прийти не могло. Разврат натуральный. И плевать она хотела на сексуальную революцию, о которой начали поговаривать на московских кухнях. Её уламывали долго. Уломали. Славка на ухо пообещал:

   - Сейчас не порть компанию, а завтра я тебе за это кое-что подарю.

   Щадя несколько кривоватые, но реально существующие моральные устои Болека и Маши, разработали жёсткие правила - целоваться не долее трёх секунд. Секундомером себя назначила Татьяна. Она же взялась за контроль над освещением. Если выпадет жребий ей, на один раз передаст полномочия Шурику.

   Задёрнули плотные шторы, положили на пол пустую винную бутылку, расселись вокруг неё хороводом, вручили Татьяне маленькую настольную лампу. Включённую. При выключении в комнате воцарялась непроглядная темень. Выходить для поцелуйного действа в другую комнату всем оказалось лениво, целоваться на глазах у общества при свете никто не желал. Каждый раз при наступлении ответственного момента Татьяна выключала лампу, выжидала пару мгновений, - надо ведь людям дотянуться и найти в темноте друг друга, - громко считала:

   - Раз... два... три..., - дожидалась голосового сигнала от целовавшихся и включала свет.

   В Англии принято одаривать поцелуями под омелой, они же творили таинство над пустой бутылкой зелёного стекла. У парней хитро поблёскивали глаза и рожи выглядели невиннейшее. Маша подозревала, что они обманывают девчонок. Вообще, глупая игра, для подростков. Дважды ей выпадало целоваться со Славкой. Он, как и другие, точно соблюдал правила, и она перестала нервничать. За три секунды у неё ни с кем ничего выдающегося не происходило.

   Игра закончилась внезапно, по вине Закревского. Лампа периодически откочёвывала в руки Вернигоре. Он добросовестно проделывал те же манипуляции, что и Татьяна. Ярошевич успокоилась и оставляла лампу в его ведении на больший срок. Играть всяко приятней, чем руководить и контролировать. Почему произошёл сбой, Маша не поняла. Может, Славка незаметно подмигнул Шурику? Может, Шурик ради друга проявил заботливую самодеятельность? Но, когда она снова попала в пару с Закревским, Шурик, выключив свет, считать вслух не стал, молчал бессовестно.

   Славкины губы коснулись её губ и вобрали их в себя, сминая, приоткрывая. Настоящий электрический разряд полыхнул между ними, пронзил тело девушки. Да обоих словно током дёрнуло. Поцелуй из лёгкого, необязательного касания превратился в настоящий, глубокий. Кружилась голова, стучало сердце. У него тоже сердце громко стучало, она слышала. И ребята, наверное, слышали. Время шло. Все молчали, длили дивные мгновения. Славка не мог или не желал отрываться от Маши. Они были одним целым сейчас.

   - Э-э-э, так нечестно! - не выдержав напряжения, завопила вдруг Татьяна. - Вконец обнаглели! По-настоящему целоваться идите в другое место, чтобы остальным не завидно было. Шурик, верни мне лампу! Верни, кому говорю!

   Маша отпрянула, чувствуя, с какой неохотой Славка разомкнул губы. Возникло ощущение настоящей потери, холода, пустоты. Там, где его губы, настоящее место для Маши, оптимальное. Но ему же нельзя верить, этому прохиндею. Сколько раз он манил, намекал, давал понять, обольщая и отыгрывая назад? И ей, в результате, приходилось выглядеть размечтавшейся идиоткой.

   Свет вспыхнул. Всё внимание обратилось на Славку и Машу. У Закревского волнение проглядывало в лице. Он был встревожен и беспокойно смотрел ей в глаза, ища в них что-то. Маша сидела красная, как варёный рак, испуганная произошедшим, подавленная всеобщим пристальным вниманием и ещё более напуганная возможными последствиями.

   - Знаете, вы кто? - Татьяна буквально закипала негодованием. - Вы настоящие поросята!

   - Всё! - Маша резко поднялась. - Я больше в эти игры не играю!

   - В какие игры? - встрепенулся Славка. Он всегда придавал словам большое значение. Видел в каждом два, а то и три смысла, прямые намёки, тайные иносказания. И сам любил вкладывать в свою речь множество намёков.

   Маша не стала прояснять позицию. Ушла на кухню, нервно курила там. За ней на кухню пришлёпала Татьяна, тем самым лишив Славку возможности пойти следом, уточнить, что девушка имела в виду, какие конкретно игры.

   - Ну? - сурово начала Татьяна. - Ты опять повелась? Опять ему поверила? Ох, смотри, Машка, как бы потом плакать не пришлось.

   - Не придётся, - ответила Маша. - Я сейчас домой уеду.

   - Так рано же ещё. Время детское.

   - А что мне прикажешь делать? Я ребятам в глаза смотреть не могу. От Славкиного поцелуя, как желе на блюдечке. Стыдно. И со Славкой объясняться не собираюсь. Дурость, дурость какая-то. Ты сегодня про Алину слышала?

   Она и впрямь сразу же уехала, сославшись на головную боль и не позволив себя проводить. Дорогой думала про незнакомую Алину, о коей Славка больше часа ей и Татьяне пел хвалебные песни. Вообще-то, впервые он заикнулся на тему "О, Алина!" сразу после нового года. Выдал краткую информацию, из которой следовало: Алина на курс старше; необыкновенная девушка, настоящая королева; чертовски умная, сумасшедшее красивая, полная всевозможных достоинств, но отлично знающая себе цену; все стремятся быть допущенными в ограниченный круг её друзей. Маша впервые заметила у Славки беспокойство по поводу его состоятельности, как интересного человека и привлекательного парня. Достаточно ли умён, обаятелен, сексапилен? Видимо, божественная Алина особо манящих качеств в нём не наблюдала. На майские праздники Славка поделился новой информацией - его дважды приглашали в избранный круг, Алина читала придворным свои вирши.

   - Она тоже пишет стихи, - сообщил Славка. - Только значительно лучше, чем ты.

   Маша обиделась, но виду не подала, молча решив впредь никогда не показывать свои стихи Закревскому. И вот, сегодня, опять - о, Алина! Само совершенство! Пусть бы и целовался тогда со своей Алиной. Нечего думать о Закревском, имеются более привлекательные персоны.

   Маша старательно переводила свои мысли на более привлекательные персоны, и ей это почти удавалось. Но на следующий день после обеда прискакал Закревский. Немного смущённый, немного поскучневший. Привёз обещанный накануне подарок - большой диск "Белые крылья". Маша любила пластинки.

   - Только что вышел, - гордо информировал Славка. - Я за ним неслабую очередь в "Мелодии" отстоял.

   - В какой?

   - В центральной, на Маяковке. В других местах пока нет. Мне один знакомый стукнул. Я взял себе и тебе. Послушай обязательно.

   Маша вопросительно посмотрела на него.

   - Там есть одна песня, которая про меня совершенно. Сама найдёшь или подсказка требуется?

   - Конечно, сама найду. Но не обижайся, специально искать не буду.

   Он еле заметно сник. Перевёл разговор на любимые Машей литературные темы. Поделился планами на лето. Некие знакомые пообещали дать адресок в Крыму, в посёлке недалеко от моря, где можно очень недорого снять комнату. В планах наметилось повезти туда парней. Нет, ни в коем случае, никаких Тань и Маш. Чисто мужская компания. Скатиться к групповухе, значит, отдых испортить, компанию развалить. Маша рассердилась:

   - Ты за кого нас с Татьяной держишь?

   - Не вас, - поправил Славка. - Нас, мужиков. Пойми, глупая женщина, им давно пора с девушками плотней общаться. Дома, видишь ли, не получается. На югах всё гораздо легче и проще. Многие на юга специально за этим катаются. Про курортные романы слышала? Ну, вот. А вы с Танькой нам мешать будете, всех девушек отпугнёте, и мы к вам тогда полезем.

   - Зачем? - свредничала Маша. - Мы в сторонке походим и тоже романы закрутим. На равных с вами.

   - Ещё чего! - оскорбился Славка. - Ты думай, что говоришь. Романы ей на югах понадобились. Гонорея с триппером не нужны? Тебе дома романов не хватает?

   С полным основанием свои истории романами она бы не назвала. Возникал на горизонте приятный молодой человек, начинал ухаживать. Маша увлекалась им на короткий срок. Либо сам претендент на её сердце совершал ошибки, показывая себя дураком, жлобом, пустышкой, либо Закревский незримым локатором улавливал опасность, объявлялся, намекая на своё неземное к ней чувство, хамелеонил, пудрил мозги, снова влезал в душу и, успокоенный достигнутым результатом, растворялся в воздусях. В среднем у Маши выходило по три свидания на каждого ухажёра. Случались, надо признать, исключения, но редко.

   - Романов достаточно, - посетовала она. - Настоящего нет, такого, чтобы дух захватило.

   - Машка! Я не ревную, но предупреждаю!

   - Да?

   - Зарэжу! - с кавказским акцентом азартно пообещал Славка. - Сиди себе в заколдованной башне и жди.

   - Чего? - хмыкнула Маша. - У моря погоды?

   - Чего все девицы ждут? - уже тише проворчал Славка. - Прынца. На белой кляче. Наступит время, и он появится. Обещаю.

   Удивительно, как часто они совпадали в своём мировосприятии, в рождающихся спонтанно ассоциациях. Дом, в котором Маша жила, четырнадцатиэтажная одноподъездная башня, казался ей заколдованным. И она с самого верхнего пожарного балкона обречена выглядывать пресловутого прынца? Фигушки. А со второго, с Машиного, этажа ничегошеньки не увидишь. Одну железную дорогу, проходящую в ста метрах от её дома, от её заколдованной башни. Прынца надо искать. Мало ли что ей Закревский сейчас обещает, вновь намекая на некие туманные обстоятельства? Он своим обещаниям хозяин. Захотел - дал, настроение переменилось - назад взял. Были, были уже прецеденты.

   - Слюшай, дарагой! - в тон ему проворковала Маша. - Алаверды хочиш, да?

   И подарила большой диск "Поющих сердец", почти новенький, не запиленный, необычный. Винил, не винил. Пластинка была сделана из красного прозрачного материала.

   - Удавлюсь, никому слушать не дам, - шутовски поклялся Славка, приложив правую руку к сердцу. И пропал. Маша не переживала. Сессия началась, все временно заняты по маковку.

   Сразу по окончании сессии в её жизни случилось колоссальное ЧП. И поделиться не с кем, не к кому обратиться за помощью. Мама с папой первый раз за много лет одновременно пошли в отпуск, на радостях взяли путёвки в один из сочинских пансионатов и укатили к морю. Маргошка проводила лето в пионерском лагере. Татьяна уехала в Белоруссию. К десятой степени сестре на свадьбу. Да и не смогла бы Маша честно рассказать о случившемся ни родителям, ни подруге. Но плохо ей было очень. Она с трудом проживала день, с ещё большим трудом терпела ночные часы, заснуть не получалось. На третьи сутки в полночь раздался телефонный звонок.

   - Мань, у тебя всё в порядке? - деланно-беспечным тоном спросил Славка. - Тревожно мне почему-то из-за тебя.

   Маша намеревалась соврать, мол, всё "хоккей". Но, не успев поздороваться, хлюпнула носом.

   - Ты плачешь? - обеспокоился он. - Что случилось?

   Маша не плакала, только собиралась пустить пару слезинок. От явственно звучавшей в голосе Славки заботы внутренний барьер рухнул, и она зарыдала.

   - Та-а-ак, - протянул Славка. - Понятно. Рассказать не можешь, не получается. Тогда сиди дома и жди меня, я сейчас приеду.

   Маша хотела ответить, что по ночам гулять не привыкла, само собой, никуда из дома не уйдёт. И ему никуда ехать не надо. Автобусы не ходят, последняя электричка минуту назад прошла, а такси в их северном медвежьем углу и днём явление редкое. Не успела, Славка бросил трубку. Пришлось остановить солёный водопад, пройтись по квартире веником, кое-какие вещички позапихивать в шкафы, кое-где стереть пыль, помыть посуду и обследовать холодильник на предмет угощения Закревского ночной трапезой. Покончив с необходимыми делами, она села и стала ждать. Время шло, Славки не было. Нервозность в ней нарастала. Надо бы встретить человека. Стоп. Он велел сидеть дома, никуда не ходить. Разминуться можно. А она никуда и не пойдёт, возле дома на улице погуляет.

   Она добросовестно кружила возле заколдованной башни и с каждым витком беспокоилась сильнее. В итоге, не выдержала, пошла к станции. Что её дёрнуло пойти туда? Она не знала. Логичнее было к автобусной остановке прогуляться. Вдруг Славка такси сумеет поймать? Или до магазина "Белгородец" дошлёпать. Оттуда почти по прямой, - весьма, надо признать, извилистой, - пешком часа полтора идти. У Славки ноги длинные, он способен и за час дорогу осилить. Нет, её тянуло к станции и всё тут. Мысль о возможности разминуться настойчиво свербела в голове. Ноги приказов не слушались, упрямо несли Машу вперёд.

   Она подошла к станции удивительно вовремя. Из-под низкого, массивного железнодорожного моста, из темноты между опорами неторопливо вынырнул товарный состав. Локомотив свистнул, набирая скорость, таща за собой цепочку низких платформ с щебнем и песком. Маша подошла ближе и остановилась, провожая взглядом товарняк. Редкие фонари скудно освещали рельсы, шпалы, бурую утоптанную землю и свеженасыпанный гравий, призванный изображать откос. Зачем она пришла сюда? Славка, верно, уже добрался, ищет её, ругает за бестолковость.

   Из-под моста, из глубокой темноты, только что выплюнувшей товарный состав, явилась вдруг высокая, гибкая тень. Стремительно приближалась, обретая черты Закревского.

   - Ты что тут делаешь, ненормальная? Я тебе где сказал сидеть? А если пристанет урод какой-нибудь? - у Славки имелись веские основания сердиться. Время от времени к Маше действительно приставали всякие уроды. К счастью, эти приставания до сих пор благополучно для неё заканчивались.

   - Не ругайся, я тебя ждала. Ты как добрался? От Ховрино по шпалам?

   - Что я, заболел, по шпалам топать? Днём-то неудобно, уж тем более ночью. Я на платформе с песком доехал, а у моста спрыгнул.

   - А на платформу как попал?

   - На станции болтался, думал, может, какая запоздавшая электричка пойдёт. Смотрю, мимо платформа с песком едет. Я туда прыгнул и здесь сошёл, отряхнуться даже успел.

   Маша представила скорость проехавшего товарняка, прыжок на гравий, и у неё от ужаса помутилось в глазах. Она невольно пошатнулась, тут же очутившись в руках у Славки, крепко прижатая к мускулистой груди.

   - Никогда так больше не делай, слышишь? Иначе я умру от страха за тебя.

   - Брось, Мань. Я счастливчик. Меня мои семёрки вывозят. Лучше давай, говори, что у тебя стряслось?

   Запоздалый страх отступил немного. Она, продолжая утыкаться носом в тёплую грудь Закревского, где редко и сильно, очень отчётливо стучало сердце, поведала о своём ЧП.

   - Глупышка ты, Мань. Это такая чепуха. Через год ты смеяться будешь, вспоминая.

   - Тебе легко говорить! Не с тобой приключилось. А мне, знаешь, каково?! Я даже таблеток наглотаться хотела.

   - Каких?

   - Элениума.

   - У тебя есть элениум? Он же только по рецептам.

   - Папе год назад курс лечения назначили. Он уколы сделал, а таблетки пить не стал. У нас целых две пачки до сих пор валяются.

   - Так, они ещё и просроченные! Выброси их! Поняла? Как додумалась только?! И не смей никогда на себя руку поднимать! Нет в жизни ничего, что заслуживает самоубийства. Жизнь вообще штука замечательная. Она хороша и удивительна, даже когда тебе пинки отвешивает.

   - Как у тебя всё просто.

   - Манька ты, Манька моя, - он легонько поцеловал её в макушку. - Совсем ты ещё девчонка. Малыш лет пяти.

   - Ты у нас очень взрослый.

   - Повзрослей вас всех буду. Ну, что опять сырость развела? Совсем мне рубашку промочила. Мань, тебе на самом деле очень повезло. У тебя, в отличие от других, есть я. И если с тобой случится беда или просто станет хреново, тебе будет достаточно позвонить мне и сказать об этом. Я прибегу в любое время дня и ночи, в любое место. Ну, обещаешь?

   - Что обещаешь? - сглупила Маша.

   - Звонить в трудные моменты?

   - Да.

   Они наконец тронулись с места. По-прежнему крепко обнимаясь, медленно пошли к заколдованной башне. Ночь была душистой, тёплой, цикадистой. Тени их причудливо ломались в свете редких фонарей. Шаги звучали гулко. Вокруг ни души. Вдалеке лаяли собаки. Хорошо. И они не стали заходить к Маше домой. До рассвета гуляли по дворам, делясь разной чепухой. Славка отвлекал внимание от случившейся с Машей беды, рассказывал удивительные истории, свежие анекдоты. Вдруг поведал ей об отце и своём преклонении перед ним. Короче, всячески забалтывал. И заболтал-таки. Рассвет они встретили на скамейке перед заколдованной башней. Маша сидела отплакавшаяся, усталая и тихая. Славка плашмя лежал на скамье, согнув углом длинные ноги и положив голову на колени к девушке. Он рисовал перед ней картины счастливого будущего, а она перебирала его светлые, мягкие волосы, почти не слушая. Удивлялась, что ни разу не прозвучало сакраментальное имя Алина.

   Ни Татьяне, ни парням никогда она не рассказала о его ночном марш-броске ей на помощь, как молчала о его индивидуальных визитах к ней. О других случаях, когда он прибегал по её зову, тоже долго никому не рассказывала. Он не просил её молчать. Она сама не хотела посвящать посторонних в их тайный, странный и зыбкий мир, в котором не было места ни одному постореннему.

   Целое лето она не видела Закревского. Постепенно начала привыкать, что он, непоседа, не в состоянии долго находиться подле неё. Нет, он не скучал в обществе Маши. Но в нём вырабатывалось слишком много жизненной силы, слишком много весёлой и кипучей энергии, требовавших постоянного острого действия и смены декораций. Он ненавидел неизменную стабильность, ненавидел малейшее ограничение его свободы со стороны, ненавидел застывшие формы, унылость, бездействие. Человек-праздник, человек-фейерверк, Славка всегда ассоциировался у Маши с извергающимся вулканом при их ссорах и с бодростью, непрестанным движением, с целенаправленной созидательной деятельностью в мирные их периоды. Вечные проекты, планы, поездки, дела нужные и просто интересные. Успеть за ним порой не было никакой возможности. Торопился жить человек. Почти всегда оживлённый, он действовал на неё, как глоток шампанского. Увы, нечастого. Набегавшись где-то на стороне, всегда возвращался к ней, усталый, изредка и опустошённый. В её обществе отдыхал, набирался сил, оживая, и, восстановив необходимый градус жадности к жизни, вновь исчезал в неизвестном направлении на неопределённое время. Иногда Маша отождествляла себя с колодцем в пустыне, мимо которого Славкины верблюды никак не могли пройти. Пыталась свои представления зарифмовать:

   Не приходи - колодец старый пуст.

   Иссяк источник влаги не ценимой.

   А если нет, пусть не коснётся уст

   Вода живая, суть души гонимой.

   Ты столько раз куда-то уходил

   И возвращался, жаждою влекомый.

   И столько раз дыханием мутил

   Источник этот, хорошо знакомый.

   Ты целый караван мог привести.

   Верблюды жадно пили мою воду.

   Пятьсот идей ты мог изобрести.

   И я терпела всё тебе в угоду.

   Ты здесь, бывало, долго отдыхал

   В тени дерев, что выросли случайно.

   Но вспомни, что ты мне взамен отдал?

   Пусть ненароком, нехотя....

   Дальше у неё получалось уж вовсе коряво, и лишь слова "иди, мой друг, вода не твой удел" радовали точностью соответствия мыслям и чувствам.

   Татьяна её не понимала или не хотела понимать. Стремилась сохранить единство старой компании. Постоянно подбивая на совместные культурные вылазки и традиционные вечеринки. Маша шла у неё на поводу неохотно. Компания, в которой происходили необратимые изменения, по всему, разваливалась. На вечеринках парни стали сильно напиваться, зажимать девушек в мало-мальски удобных местах, точнее, где придётся: на кухне, в коридоре, в ванной комнате. Распускали руки, целовали припадочно. Доходило иной раз до спущенных дрожащими руками штанов. В трезвом состоянии парни обвиняли девушек в недопустимо вольном поведении, называли некрасиво, переваливая с больной головы на здоровую. Нормально держался один Болек. Татьяна негодовала:

   - Ты только посмотри на этих свинтусов! Мы, видите ли, нехороши. Можно подумать, мы их зажимаем и ремни им расстёгиваем!

   - Нет, конечно, - страдальчески скривилась Маша. - Но ведь позволяем себя целовать? Не бьём по морде, не кричим "пусти, придурок".

   - Может, лапать себя позволяем?

   - Нет, - вздохнула Маша.

   - Мы их жалеем, гадов. Им и целоваться пока не с кем.

   - Прав был Славка.

   - Да? - заинтересовалась Татьяна. - Ты обсуждала со Стасом эту проблему? Когда?

   - Давно. Весной ещё. И тогда проблемы не было. Она всего лишь предполагалась.

   - Ты не темни, не уводи в сторону, - потребовала Ярошевич. - Что тебе Стас говорил?

   - Боялся, скатимся к групповухе, и дело закончится плохо. Судя по всему, к групповухе мы все и придём. Лично я не хочу. Мне противно. Завязывать с вечеринками пора...

   - Ну да, - не дослушав подругу, рассудила Татьяна. - А Стас у нас чистенький. Учитель жизни. Парни на стену скоро без женщин полезут, а ему всё нипочём. Он на стороне пробавляется. Сам бабник невозможный. А мы рядом с ним грязными выглядим.

   - Он свою грязь в компанию не тащит, - заступилась за Славку Маша. - Друзья для него - святое. Он за нас переживает. Может, он прав, Тань, а?

   - В чём? - нахмурилась Татьяна.

   - Свой опыт надо получать на стороне и в гнезде не гадить.

   - Ну, милая, для этого надо хоть изредка из гнезда вылетать.

   - А я уже...

   - Что уже?

   - Вылетела. Я, Тань, влюбилась.

   - Да ты что? А как же Стас?

   - Славка здесь причём?

   - Он знает?

   - Пока нет.

   - Знаешь, что будет, когда он узнает?

   - Не знаю, и знать не хочу.

   - Он или тебя по стенке тонким слоем размажет, или сам непоправимых глупостей наделает.

   - Ты хочешь, чтобы я всю жизнь провела в ожидании, когда он решится на что-нибудь определённое? А если не решится? Вот сколько уже лет ты его дожидаешься? Он бегает, наслаждается, живёт на полную катушку. А мы с тобой под охраной парней, под строгим присмотром и с лимитированными развлечениями, лишний раз на дискотеку не сходить - обиды смертельные, с лимитированным кругом общения. Надоело. Человек я или...

   - Или, - перебила Татьяна.

   - Фигушки! У меня с прошлой субботы новая жизнь началась. И новые друзья появились.

   - Иди ты. Познакомишь?

   Маша познакомила. Татьяна без проблем втянулась в найденную подругой новую жизнь, надолго там не задержавшись. В чём-то у неё определённо имелось сходство с Закревским. Легкомысленность, вероятно, их роднила, стремление к новым, ярким впечатлениям. Маша не сожалела, что Татьяна недолго делила с ней радости новой жизни. Маша была влюблена. Взаимно. Мир окрасился во все цвета радуги. Новая история казалась красивой, как в кино, над ухом пели незримые флейты. Четыре месяца сплошного дурмана. Она не встречалась со своей компанией, ни разу никому не позвонила. Позвонил ей Шурик Вернигора.

   - Мань, ты куда запропастилась?

   - Шурик, не называй меня, пожалуйста, Маней. Терпеть не могу.

   - А Стасу, значит, можно?

   - Можно. У него особые заслуги.

   - Какие?

   - Не скажу.

   - Подумаешь! Больно надо!

   - Тогда тем паче не скажу, коли тебе всё равно не надо. Как твои дела, Шурик? Какие новости? Мы давно не виделись.

   - Во! Я потому и звоню, - обрадовался Вернигора. - Пора бы собраться. Тут у Казимирыча день рождения скоро. Пойдёшь?

   - А он зовёт?

   - Ясен пень. Куда мы без вас с Танькой? Подарочек Серёге мы присмотрели. С тебя пятёрка. За деньгами, если хочешь, я сам заеду, или с Танькой передай. В следующую субботу, к шести.

   - Договорились.

   - Может, тебя того... сопроводить? - неловко спросил Шурик.

   - Для чего? - не поняла Маша. - Сама как-нибудь доберусь. Где Серёжка живёт пока не забыла.

   - И это, Маш, я тебя попросить хотел, - смутился Шурик. - То есть, не один я, все ребята просят. Ты со Стасом, с одной стороны, помягче будь, а с другой - не морочь ему голову, ладно?

   - Чего-чего? - обалдела Маша. - Славка сам кому угодно голову заморочит. И вообще, я не поняла, что за наезды?

   - Чего там понимать?

   - Шурик, не мямли. Поясни кратко и чётко.

   - Мы, короче, тут посовещались...

   - Мы - это кто? - уточнила Маша, перебивая Вернигору.

   - Мы все. В общем, посовещались и решили, что не надо вам со Стасом никаких дел иметь. У него своя жизнь, у тебя своя. Ты сейчас нехорошо себя с ним ведёшь, Маш, некрасиво. Ты там по слухам в очередной раз замуж собралась?

   - Сбрендил, Шура? Никуда я не собралась. Клевета и грязные инсинуации. Нет, мне нравится - я себя нехорошо веду! А Славка - божий одуванчик?

   - Не, ну он тоже... Короче, Маш, я тебя предупредил.

   Бедный Шурик, верно, вспотел там, на другом конце телефонного провода. Но, собственно, что он себе позволяет? Что они все себе позволяют? Не их, в принципе, дело, не им решать. Предупредили они! А если она их не послушает? Они ей бойкот объявят, из компании выгонят? Так она и без того им четыре месяца на глаза не показывалась. И дальше без них обойтись способна. А Славка... Славка далеко не всегда хотел её видеть в окружении друзей. Чаще предпочитал бывать с ней наедине. Либо выдёргивал куда-нибудь, либо несколько часов кряду сидел у неё дома. Мама относилась к Славке с некоторой подозрительностью. Ей женский опыт и интуиция подсказывали не доверять Закревскому, этому мотыльку. Папа, наоборот, из всех приходящих в дом парней выделял только Славку. Встречал и провожал крепким рукопожатием, выходя для этих церемоний в прихожую.

   На день рождения Казимирыча Маша пошла. Вела себя тихо, мирно. Весь вечер просидела на диване, ни с кем особо не разговаривая. Наблюдая со стороны, крепилась во мнении, что компания уже не та и трещит по швам. Все они взрослеют понемногу, интересы начинают расходиться. Скоро разбегутся в разные стороны окончательно.

   Но второй курс они продержались и даже половину третьего, пока не женился Славка и не вышла замуж Татьяна.

   Честно говоря, Маша не заметила весну второго курса. Не знала, тёплая ли она, дождливая ли. Её четырёхмесячный любовный угар в один прекрасный день закончился. Иллюзия взаимности лопнула мыльным пузырём, умолкли невидимые флейты. Маша осталась одна, измученная бурным и некрасивым эпилогом взаимоотношений с предметов своих обманувшихся чувств. Ей было плохо до изнеможения. Шли дни, недели, легче не становилось. Славку звать в утешители она не хотела. Тогда надо честно рассказать ему о четырёхмесячном сумасшествии, а как раз на это она бы никогда не решилась. Боялась навсегда потерять его. Одно дело - лёгкие, необременительные романы, которые Славка всерьёз не принимал, подсмеивался. Другой коленкор - настоящие, как ей тогда казалось, чувства. Славка выслушает, утрёт слёзы и сопли, поддержит, после чего исчезнет навсегда, на глаза больше не покажется.

   Маргошка подтверждала опасения сестры. Она доросла до пятнадцати лет и весла самостоятельную политику. Для начала свела крепкую дружбу с сестрой Болека и влюбилась в Закревского. Со свойственным её поколению бесстыдством проявляла инициативу, вела на Славку загонную охоту, чуть не еженедельно назначая ему свидания. Маша ахала и возмущалась, читала младшей сестре лекции о чести, достоинстве и гордости, необходимых молодой девушке. Маргошка хихикала. Утверждала, что под лежачий камень вода не течёт, и продолжала баловать себя свиданиями с Закревским. Славка, к недоумению Маши, великодушно ходил к Маргошке на встречи. Зная беспринципность Закревского в отношении почти ко всем женщинам, то, как легко он заводил себе девушек, спал с ними и легко потом расставался, Маша очень боялась за сестрёнку. Тем более, Славка не умел бросать девушек красиво. За ним тянулся длиннющий шлейф из разбитых сердец, ночных слёз в подушку и, вероятно, пищала где-нибудь, суча ножками, парочка незаконнорожденных младенцев. Разбитого сердца для сестрёнки Маша не хотела. Младенца тем паче.

   - Не боись! - Маргошка, сравнявшаяся в росте с сестрой, покровительственно похлопывала её по плечу. - Подумаешь, пару раз целовались. Он способен только о тебе говорить, на остальное его не хватает. Импотент уже, наверное.

   - Господи, Маргошка! Где ты таких слов нахваталась? Тебе их по возрасту знать не положено.

   - Проснись, Маша, - дразнила её сестра. - На дворе восьмидесятые годы двадцатого века, не девятнадцатого.

   - Ты допрыгаешься, - обещала Маша. - Я молчу, молчу, а потом всё маме расскажу.

   - Ой, напугала. Я вся дрожу. О чём расскажешь-то? - насмешничала сестрёнка. - Не было у нас ничего. Не поддаётся он на мои провокации.

   - Ещё не хватало, - сердилась Маша. - Очень хорошо, что не поддаётся.

   - Слушай, Маш, - у Маргошки снова вспыхивали издевательские искорки в глазах. - Как ты принимаешь подарки?

   - С благодарностью, - терялась Маша, не понимая, куда клонит сестра.

   - Научи, а?

   - Чему? Подарки принимать? Ну, улыбаешься, спасибо говоришь.

   - Не то. Так и я умею, и все.

   - Тогда я не знаю, о чём ты.

   - Стас в прошлый вторник сказал мне, что никто не умеет принимать подарки так, как ты. Поэтому ему хочется делать тебе подарки ещё и ещё.

   Ах, вот о чём речь. Маша пожала плечами, притворившись непонимающей. Славка не стал объяснять Маргошке, всё равно она не поймёт. Ну и Маша не будет. Смысла нет. Для начала надо уяснить, что подарки бывают разными. Стремление человека сделать тебе приятное - уже подарок. Обычная прогулка по дворам микрорайона может превратиться в бесценный дар. Или не превратиться. Зависит от твоего восприятия, от твоей системы ценностей. Идею легко растолковать и пятнадцатилетней девочке, но в душу эту идею вложить невозможно. Как невозможно удачно имитировать радостный блеск глаз, счастье, бьющее изо всех пор при получении очередного "подарка".

   Памятуя о некоторых высказываниях Маргошки, Маша, разумеется, не могла себе позволить обратиться к Славке за утешением. Обещание обещанием, а плевать человеку в душу, да к тому же человеку, близкому и дорогому для твоего сердца, просто преступление. Она терпела, сколько могла.

   Как-то позвонил Вернигора, поинтересовался, куда обе девушки запропастились. Поделился разными незначительными новостями. Работая под дурака, вытянул из неё, насколько ей сейчас плохо. Не физически, морально.

   - Знаешь, кто лучший в мире утешитель?

   - Карлсон, - моментально откликнулась Маша, про себя подумав, что Славка.

   - Не, лучший в мире утешитель - вечер с друзьями. Собирайся и приезжай сейчас к Болеку. Посмотрим футбол, пивка попьём.

   - Я пиво не пью, - отказалась она.

   - А мы тебе винца купим, сладенького.

   - И пирожных полдюжины.

   - Это по-нашему сколько?

   - Шесть штук.

   - Не растолстеешь?

   - Да вы разве позволите? Почти всё сами и слопаете.

   С того дня и повелось. До сессии по субботам Маша тихо напивалась в компании друзей, постепенно приобщаясь к пиву. Остановить её было некому. Татьяну где-то носили черти, дома никогда не застанешь. Появлялась она редко, ненадолго, на расспросы отвечала уклончиво.

   Сессия заставила очнуться, прочухаться немного. На лето они обычно с ребятами расставались. Парни под водительством Славки отправлялись на юга за курортными романами. Девчонки катались друг к другу на дачи, гуляли по Москве, пролёживали бока в пляжной зоне Левобережья и Серебряного бора. Маша рассчитывала на летний отдых от пьянок в обществе друзей. Славка в субботних посиделках участия не принимал, она за апрель и май его ни разу не видела. Ребята объясняли, мол, у него куча неприятных хлопот, каких именно - не уточняли, уходили от прямых ответов. Но отсутствие в компании Закревского вовсе не означало его полной неосведомлённости в том, как стремительно Маша теряет лицо. Ей не хотелось с ним встретиться. Он ведь обязательно откомментирует недостойное поведение девушки, со стыда сгоришь. Потом когда-нибудь, позже встретятся, лучше осенью.

   Встретиться им пришлось раньше. Заехал Вернигора, попросил чаю с клубничным вареньем. Чаёвничая, поставил в известность:

   - У Стаса отец умер. Скоропостижно.

   Маша онемела, замерла, не донеся ложку с вареньем до рта. Славка отца обожал, преклонялся перед ним и старался во многом подражать. Мама её, неосведомлённая о некоторых сторонах жизни Закревского, напротив, заинтересовалась:

   - Отчего умер?

   - От инфаркта, кажется. Я в таких делах не разбираюсь.

   - Молодой?

   - Сорок два года.

   - Ой, какой молодой, жить ещё и жить. Болел, наверное?

   - Не-а, пришёл домой, стал в прихожей ботинки снимать, схватился за сердце и упал. Анастасия Михайловна подбежала, а он уже того... не дышит. В минуту умер, представляете? Маш, ты куда?

   - Звонить Славке, - крикнула девушка из прихожей.

   - Не надо. Ему сейчас не до тебя. Сама должна понимать. И ездить к нему не надо. Я тебе это, как его лучший друг, говорю. Всё равно мы сейчас тебя к нему не подпустим.

   - Кто это мы? - с неприязнью спросила Маша, вернувшись к столу. - Ты, Лёлек с Болеком, Казимирыч?

   - Ну, вот видишь, без подсказки догадалась. Пойдём лучше погуляем.

   - Куда? - Маша невидяще смотрела на его простое и симпатичное в этой простоте лицо.

   - Да хоть к вам в парк. Я при тебе эту неделю неотлучно буду. Меня ребята приставили на случай твоих выбрыков.

   Пожаром полыхнула в её душе злость. Опять они ей указывают, опять роль господа бога на себя берут.

   - Тогда сиди за дверью на коврике. Сторожи, чтоб не сбежала, - девушка встала и ушла из кухни в их с Маргошкой комнату, в раздражении громко хлопнув дверью.

   Шурик, по привычке кося под недалёкого парня, не уехал. Спокойно напился чаю в обществе Машиной мамы и вернувшейся с гулянки Маргошки. После чего, немного обиженный, притопал к ней в комнату извиняться, объясняться. И канифолил Маше мозги до позднего вечера. На следующий день Маша остыла, поразмыслила, выслушала аргументы мамы и сестрёнки и... решила подчиниться требованию друзей.

   Через неделю она ругала себя за внушаемость. Всякие там Шурики и Лёлеки-Болеки вообразили себя всё знающими лучше других и понимающими глубже других, уроды самодовольные. Татьяна, объявившись весьма неожиданно, потащила её в кино на поздний сеанс. Возвращалась домой Маша одна и уже в темноте. Возле подъезда на памятной скамейке её дожидался Закревский. Увидев девушку, тяжело поднялся и неуверенно пошёл на сближение. Пошатывался. Разочек его здорово занесло. Он был пьян до умопомрачения.

   - Маня, где ты ходишь? Почему, когда ты нужна, тебя нет?

   - Славка, мамочки мои, да ты на ногах не держишься! - выдохнула она изумлённо и вовремя подставила плечо пошатнувшемуся парню. Он всей тяжестью навалился на её узкое плечико. Обнял. Уткнулся носом Маше в волосы, пробормотал:

   - У меня отец умер, Маня.

   - Я знаю, Слав. Тише, тише, друг мой, осторожно. Вот так, молодец. Пойдём ко мне?

   Славка, услыхав её "я знаю", отшатнулся, чуть не упав, замахал руками. Маша едва его удержала.

   - Нет, - пьяно заупрямился он. - Пойдём на лавочку. Памятная лавочка, правда, Мань? Когда это было? Год назад?

   Он, шатаясь и делая неровные шаги, не прекращая обнимать Машу за плечи, трактором тянул её к скамейке. Она с трудом сопротивлялась.

   - Мы здесь сидели, помнишь? Мы были такими счастливыми. Разве нет? Год назад. Всего год назад, Маня! И куда счастье делось? Нет его, ку-ку. Все вокруг сволочи, я знаю. Хорошие люди уходят, а сволочи остаются жить. Почему?

   С пьяным полезней не спорить, полезней поддакивать и исподволь, незаметно направлять их в нужную сторону. Маша перестала сопротивляться, обняла Славку за талию и вместе с ним побрела к скамейке. Но он вдруг остановился, больно схватил девушку за плечо, резко развернул к себе, спросил почти трезво:

   - Если ты знала, что у меня отец умер, почему не приехала? Не позвонила даже. Мне было плохо, я никого не хотел видеть, но тебя я ждал. Тебя я ждал, Маня!

   - Меня не пустили. Мне запретили с тобой встречаться, - она стыдилась смотреть ему в глаза, рассматривала пуговицу на его ковбойке.

   - Кто? Кто тебе мог запретить? Мама с папой? Ты взрослый человек, Маня! Сама должна решать...

   - Наши с тобой друзья запретили, - Маша тихонечко разворачивала его в направлении подъезда, влекла за собой незаметно.

   - Врешь! - он опять остановился. - Не могли они запретить!

   - Ещё как могли. И не первый случай уже. Они Шурика ко мне приставили, караулить. Шурик мне, на правах твоего лучшего друга, несколько дней по ушам ездил, какая я для тебя отрава и как тебе существование порчу, - Маша незаметно перевела дух. Они миновали подъездную дверь и теперь находились перед лестницей. Подняться на второй этаж с неповоротливым, запинающимся Славкой представлялось ей титанической задачей.

   - Нашла лучшего друга! Шурик, ха! Мой лучший друг - Казимирыч. Неужели не знаешь? Не-е-е, знаешь ты всё, только врёшь зачем-то.

   - Да твой Казимирыч меня вообще едва терпит. Дай ему волю, он меня в порошок сотрёт. И первый к тебе не подпустит.

   - Это он ревнует. Меня к тебе. Или тебя ко мне? Тьфу, запутался... Как правильно-то?

   Они медленно преодолевали ступеньку за ступенькой. Остановились на площадке между маршами, отдышаться, передохнуть.

   - Какая разница кого он к кому ревнует? Главное, волю свою навязывает. А мы почему-то делаем по его хотению.

   - Не-е-е, разница есть. Одно дело, если ты ему мешаешь, и совсем другое, если он глаз на тебя положил...

   - Кто? - не поверила Маша. - Казимирыч?! Да в гробу он меня видел, в белых тапочках. Танька у нас вон, какая красавица. И вокруг полно обалденных девушек... - она не договорила, потому что ладони Славки обхватили её лицо, приподняли его.

   - Девушек много, а ты такая одна, - почти прошептал он и накрыл своими губами её губы. Целовал долго, нежно. Оторвался наконец, дав себе и ей возможность нормально подышать. Шепнул: "Молчи, не говори ничего". И снова начал её целовать. Нежно и бережно.

   Только невменяемому человеку приспичит целоваться с девушкой возле нижнего сектора мусоропровода. Запах спугнул их через некоторое время, погнал наверх. И сколько-то они ещё целовались перед дверью квартиры. А потом Маша затащила Славку к себе. Отец уже спал, он всегда рано ложился. Мама выглянула, поприветствовала, выразила соболезнование.

   - Мам, мы посидим тихонько на кухне? Нам со Славой поговорить надо.

   - Зачем на кухне? Сидите в маленькой комнате. Рита отпросилась, у Гали сегодня ночует, секретами делится, - улыбнулась мама и ушла спать.

   Они сидели долго. Не целовались, ждали, пока за стеной перестанет кряхтеть и охать старенький диван, мама закончит ворочаться с боку на бок, заснёт крепко. Пока ждали, беседовали тихо. Расположились на софе, как год назад на скамейке. Маша сидела в углу, Славка лежал, положив голову ей на колени. Вспоминал отца.

   - Он необычный человек был. Это все чувствовали. Ему прямая дорога на самый верх открывалась.

   Маша видела несколько раз Владислава Николаевича. Помнится, при первой встрече поразилась, какой он невысокий и щупленький, невзрачный. По отзывам сына, он представлялся гигантом. Славка его перерос головы на полторы и перемахнул в ширине плеч, в мускулатуре. Очень тихий на посторонний взгляд, очень спокойный, вежливый и скромный человек. По внешнему виду - ничего выдающегося. А ближе познакомиться с ним не довелось. Славка никогда и никого не звал к себе в гости.

   - Знаешь, он постоянно что-нибудь придумывал. Всегда неожиданно. Представь себе: вечер, уже довольно поздно, мама в халате перед зеркалом сидит, бигуди на ночь накрутила, лицо кремом мажет. Приходит с работы отец и командует: "Настя, собирайся. Я тут договорился, мы сейчас по Москве-реке на теплоходе поплывём, покатаемся. Ночная экскурсия. Машина внизу ждёт. Вино и фрукты в машине". И приходится маме в три минуты стирать крем, снимать бигуди, одеваться. Или в ресторан её везёт. Или в театр. Возил, - поправился Славка.

   - И цветы просто так дарил, не на праздники? - затаив дыхание, спросила Маша. Больно знакомую картину он ей нарисовал.

   - Вот именно, что дарил. Больше никогда не будет, - вместо выдоха у Славки получился тихий хрип.

   - Как же ты маму сейчас одну оставил? Ей ведь тяжело, наверное, плохо?

   - Я ей уколы снотворного делаю. За два дня научился. Снотворное с успокаивающим эффектом. Врач прописал. А медсестра только первые дни ходила, потом отказалась. Тяжёлых больных у них много. Можно было деньги ей заплатить. Денег не жалко. Но постороннего человека сейчас видеть не хочется. Я маме делаю укол, жду часик-полтора. Как лекарство действовать начинает, я маму - в постель, сам - шататься куда-нибудь. Не могу дома находиться. Куда взгляд ни кину, везде следы отцовские.

   Они и забыли, что собирались целоваться. Разговор по душам оказался важнее. И он долго продолжался, этот разговор по душам. Пока Славка не заснул, подборматывая что-то об отцовской бритве.

   Славка спал. Лицо его при свете настольной лампы выглядело совсем детским, доверчивым. Маша сидела, стараясь не шевелиться, не тревожить его. Чутко подрёмывала, в полусне прикидывая, когда теперь они снова увидятся с Закревским: через месяц, через два, через полгода? Не верила, что он способен хоть неделю пробыть рядом с ней. Трёхлетний опыт их общения не давал верить. Она не заметила, как заснула. Не трудно догадаться, что Славки не наблюдалось рядом при её пробуждении. Иначе и случиться не могло. Исчезнуть без объяснений - совершенно в его манере.

   На сей раз всё оказалось хуже. Он появился через день, к вечеру. Выставил Маргошку на улицу. Маргошка сопротивлялась, уходить не хотела. Она заводила старые пластинки и училась танцевать некоторые старые танцы. Вальс, например. Обнявшись со стулом, кружила по квартире под десятый раз заводимую "Там, за облаками". Маша тихо косела. Она уже слышать не могла нравившуюся до сего дня мелодию.

   - Маргарита! - строго оповестил Славка. - Тебе рассчитывать не на что. Из твоих знакомых танцевать вальс никто не умеет, кроме меня. А я его с тобой танцевать не буду.

   - Почему? - надулась Маргошка и оставила в покое несчастный стул.

   - Потому... Я его буду танцевать только с любимой женщиной.

   - Или с мамой, - напомнила Маша.

   - Или с мамой, - подтвердил он.

   - А может, я вырасту и сумею достучаться до твоего сердца? - бросила вызов маленькая нахалка.

   - Сначала найди его, - очень тихо проворчала Маша. Но Славка услышал, повернулся к ней и шутливо пропел:

   - Знай, что сердце моё ты отыщешь всегда там за облаками, там за облаками...

   Маша скривилась. Славке не медведь на ухо наступил, динозавр какой-нибудь потоптался. Врал он безбожно.

   - Фью-ить! - присвистнула Маргошка. - Это мне что, в лётчики теперь идти?

   - Пока только на улицу, - подтолкнул её Славка. - Иди, иди, нахальное дитя. После поговорим.

   - Обещаешь?

   Маша слушала их пикировку, не встревая. Испугалась намерения Славки серьёзно поговорить. Ничего хорошего для себя не ожидала. Так и случилось. Избавившись от настырной Маргошки, Славка замолчал, запыхтел, стал полностью сосредоточенным. Выдержав значительную паузу, негромко начал:

   - Третьего дня мы с тобой... перешли некую грань. Вышли за рамки дружеских отношений... - и замолчал. Маша похолодела. Не обнаружила в себе достаточно решимости подтолкнуть его. Молчание затянулось. Он, вероятно, ждал какой-то реакции от Маши. Если б знать, какой? Чего непосредственно ему хочется?

   - Я был пьян, - наконец продолжил он, уже несколько иным тоном, чуточку безжизненным. - Не соображал, что делаю. А ты меня пожалела, не отказала. Сама знаешь, я терпеть не могу, когда меня жалеют. В общем, Мань, давай забудем. Не было между нами ничего третьего дня. Никаких обязательств. Ты мне ничего не должна, я тебе. Хорошо?

   - Хорошо, - таким же, чуточку безжизненным, тоном откликнулась Маша. Про себя подумала, что он всегда был свободен от каких-либо обязательств, особенно перед ней. Ни к чему было напоминать.

   - Ну, я пошёл?

   - Иди.

   Он топтался в прихожей, не уходил. Вздыхал. Спросил с кислой улыбкой:

   - Значит, друзья? Как раньше?

   - Конечно. Мы всегда были друзьями, - Маша не хотела показывать свои истинные чувства, поэтому вложила в голос побольше беззаботности. - Что могло измениться?

* * *

   Они никогда не были друзьями. Но созналась себе в этом очевидном факте Маша только сейчас, сидя перед компьютером и набирая Шурику:

   "Уже собралась ехать. А что ты столь немногословен? Не рад со мной общаться? Или за что-то обижаешься? Я-то, дурочка, нашему пересечению обрадовалась. Ты только мне знак дай и тогда больше к тебе приставать не буду".

   Набрала и вернулась мыслями к Славке. Да, они казались друзьями окружающим. Верхушка айсберга. Они прикрывались дружбой, как щитом, от чужих глаз, от самих себя. Но по-настоящему - были заворожены друг другом, загипнотизированы. Кролики и удавы одновременно. Два эгоиста, страшно боявшихся боли и поражения, боявшихся услышать от другого "нет", боявшихся беспредельной зависимости и всё-ж-таки беспредельно зависимых друг от друга. Как хорошо им было, пока они находились в начале пути. Как невыносимо тяжело стало уже в середине дороги.

   Маша вспомнила их поход в музей имени Пушкина. В каком году это было? Тогда в Москву привезли "Джоконду" Леонардо да Винчи. И они всей компанией решили причаститься к высокому искусству. Очередь в музей составилась невероятная. На ночь Таню и Машу парни отпустили домой, а с утра девушки приехали их сменить. Парни ушли, но вскоре вернулись. И Славка бегал на Манежную к подземному переходу, именовавшемуся у молодёжи "трубой", приносил девушкам жареные пирожки, бумажные стаканчики с кофе. Немногим меньше суток они стояли в очереди, чтобы медленно, как в мавзолее, пройти мимо картины. "Джоконда" находилась за толстым бронированным стеклом, которое бликовало. Покинув музей, вся компания испытала страшное разочарование и опустошённость. Они тогда отправились в Александровский сад, где парни заснули на скамейках. Девушки сторожили их сон, разбираясь с милиционерами и поочереди отправляясь в ГУМ за лучшим в Москве мороженым. Да, в Питере, тогда ещё Ленинграде, они тоже спали на скамейках в ночь перед отъездом домой. Молодые, весёлые, не боявшиеся трудностей. Когда же они начали меняться? Когда появились обиды, недоразумения и почему?

   От Шурика ответ пришёл через два дня, которые дались Маше нелегко.

   "Маша, я медленно набираю, никаких обид".

   Маша вскипела. Тут же отстучала:

   "Что, каждое слово по полдня? Шур, ты меня за абсолютную дуру держишь? Ладно, проехали. Я завтра еду. Ответь подробненько, как от цветочного магазина до могилы идти, нужно ли сворачивать, по какой стороне могила, сколько до неё приблизительно метров и особые приметы, если есть, пли-и-из. Уж напрягись напоследок. И обещаю, я от тебя отстану, чесс слово. Ни разу не потревожу, если сам не захочешь. А ребятам всё-таки привет от меня при случае передай".

   К некоторому удовлетворению Маши Шурик среагировал через полчаса. То ли ругать его последними словами за неуместную в данном случае демонстрацию, то ли хохотать над тем, как легко наступить на самолюбие Вернигоре, прищемить это самолюбие хорошенько.

   "Вход на кладбище через цветочный магазин, это у здания администрации. Входишь, поднимаешься по ступенькам на пригорок, где начинаются собственно уже захоронения. Идёшь прямо 80-100 метров. Он лежит справа по ходу, кажется, во втором ряду. Особых примет нет. Пока".

   Попрощался, значит. Мавр сделал своё дело, мавр может уходить. Ну, и она попрощается.

   "Большое тебе человеческое спасибо. Не поминай лихом, Шура".

   Всё. Расплевались они с Вернигорой, получается. Окончательно и бесповоротно? Похоже на то. Маша крутилась по дому, обдумывая и так и сяк поведение Шурика. Попытки разобраться отвлекали от образа Славки, гасили истерику, сушили слёзы. Половина самостоятельной жизни прошла без него. Нормально прошла, между прочим. Если честно, не совсем без него. Уж раз в год какие-то известия о нём доходили. В основном из прессы. В депутаты Госдумы когда избирался впервые, по всему городу висели огромные плакаты с его портретом и слоганом "Выход есть". Иногда попадались заметки в газетах о его деятельности, как ректора известной академии. Хвалебные заметки. Количество присвоенных ему званий и наград неуклонно росло. Академик, профессор, доктор, член, почётный член, заместитель, председатель и прочая, и прочая. Несколько раз он мелькнул по телевидению. И Маша, вместо гордости за Славку, поразилась тому, как он нездорово выглядит. Лицо у него расплылось, обрюзгло, пошло неровными буграми. Живот он себе отрастил неслабый - типичный представитель старого номенклатурного слоя. Как с таким животом он мог лезть на всемирно известную вершину, в пику американцам?

   Однажды Маргошка примчалась без предварительного звонка, страшно возбуждённая. С порога выпалила:

   - Знаешь, кого я сейчас в метро видела? Стаса!

   - Славка? В метро? - усомнилась Маша. - Ты обозналась. Такие шишки, как он, исключительно на персональных машинах ездят. С шофёром. И живут в районе Рублёвки. Ножками только от машины до кабинета и обратно.

   - А я тебе говорю, это Стас был! Он мне кивнул издалека. Мы с ним в одном вагоне ехали. И я ему кивнула. Я на "Войковской" вышла, а он дальше поехал, точно к "Речному вокзалу". Но зачем?

   - Если это он был, значит, к матери ехал, - пояснила Маша.

   - Он, он, - аж подпрыгивала Маргошка. Фу, солидная женщина, мать семейства, уважаемый человек, - и прыгать шестнадцатилеткой?

   - Как он выглядит?

   - Лучше, чем по телику. Похудел, подтянулся, лицо сильно обветренное. Мешок какой-то у него. Или рюкзак на станке. Не рассмотрела издалека.

   Скорее всего, Маргошка не была абсолютно уверена, что видит Славку. Иначе бы проехала свою остановку, протиснулась сквозь плотную вагонную толпу и с радостными воплями рухнула на Славку всем своим немалым уже весом. И потом, мешок. Ну, пусть рюкзак...

   - Нет, не Славка, - вынесла приговор Маша. Перевела беседу в другое русло. Марго не настаивала, охотно затрещала на предложенную тему. Но, надо Марго знать, успокаиваться не думала. Вскоре специально привезла сестре относительно свежую газету с большой статьёй об экспедиции к Северному полюсу на лыжах и с собаками. Начальником экспедиции назывался Закревский, перечислялся километровый список его званий и заслуг.

   - Я же тебе говорила! - торжествовала Маргошка. - Посчитай по числам, в статье даты есть. Он как раз из экспедиции только вернулся, когда я его видела. И сразу к матери. Всё сходится.

   - Наверное, ты права, - согласилась Маша. - Сбегать на Северный полюс, проветриться немного, очень в его духе. Похоже на Славку.

   - Похоже? - хмыкнула Маргошка. - Да он весь в этом, с потрохами. Ты просто плохо знаешь Стаса. Ему обязательно нужно выпендриться. Но, согласись, выпендрёж высшего класса.

   С некоторых пор Маша считала, что хорошо знает Славку, лучше, чем кто бы то ни был. Знает тщательно хранимую, надёжно укрытую даже от глаз ближайших друзей глубинную суть его. Не выпендривался он. Что-то сам себе в очередной раз доказывал. Не кому-то, именно себе. Он однажды спрыгнул с её балкона на глазах у всей компании. Глупый спор вышел. О том, кто и на какой подвиг способен во имя дамы сердца. Имена, разумеется, не назывались. Татьяна заводила парней:

   - А слабо вам самим себе доказать силу любви?

   - На "слабо" не покупаемся, - язвительно ответил Казимирыч. - Тебе развлекалова захотелось? В другом месте ищи.

   - Ничего ты не понял, Серёж. Есть у тебя дама сердца?

   Казимирыч смутился, покраснел:

   - Ну, допустим, нет. Я пока активно ищу.

   - Тогда и не лезь с ценными указаниями, - отбрила Татьяна. - Когда она появится, на что ты будешь ради неё способен? В Сибирь, на рудники, пешком и босым пойдёшь? Да ты вот с такого балкона прыгнуть не сможешь, тем более залезть на балкон. Тысячу причин найдёшь, чтобы не дёргаться.

   - С какого балкона? - вмешался Славка.

   - Да вот хоть с такого, как у Машки, со второго этажа.

   Славка отошёл в сторонку. Татьяна продолжила втолковывать парням свою идею. Маша её не слышала. Смотрела на Славку. Тот посидел немного в уголке, подумал и тихо вышел на открытый балкон. Никто, кроме Маши, сначала внимания не обратил.

   - Ой, - растерялась Татьяна, обернувшаяся за поддержкой к подруге и случайно проследившая направление её взгляда. - Он ведь прыгнет, дурной.

   Все головы повернулись в сторону балкона. Славка этого не видел. Он залез на перила, примерился и прыгнул. Прямо на пышный и высокий куст сирени, росший под балконом. Ободрался, конечно, слегка, везунчик. В остальном прыжок сошёл благополучно. Маша бросилась открывать дверь, хотела бежать к нему, ощупывать. Не пустила Татьяна.

   - Совсем одурел, - выговорила она Славке, когда он вернулся в квартиру.

   - Дурак ты, Стас, и не лечишься, - прокомментировал Шурик. Казимирыч и Лёлек с Болеком краткими комментариями не ограничились. Они ему целую нотацию прочли, в которой фигурировали травмы рук, ног, перелом основания черепа и прочие ужасы. Сотрясение мозга не рассматривалось. Какое сотрясение, если мозгов нет? Славка, задрав подбородок, безмолвно выслушивал категоричные суждения друзей. Сам из-под опущенных ресниц украдкой посматривал на Машу. Ох, как легко она читала его взгляд и мысли в ту минуту. Нет, Славка не компании доказывал, не Маше, сам себе. Точно в соответствии с идеей Татьяны. Маша гордилась им. Он единственный из её знакомых был способен на поступок. Вот сейчас дурной, да, но поступок.

   Участие в экспедиции на Северный полюс - тоже поступок. Что он себе доказывал в этом случае? Что есть ещё порох в пороховнице? Совершал подвиг во имя новой любви? Посылал весточку Маше? Не узнать никогда. Одно время Маргошка подбивала сестру навестить Славку. Нового места его проживания они не знали. Могли лишь записаться на приём по личным вопросам к ректору академии. Маша сомневалась. Не придумывался веский личный вопрос. Выглядела она в то время ужасно, чувствовала себя плохо. Не могла же в таком виде явиться на глаза Славке? И слушать его насмешливые, барско-покровительственные замечания. Упаси, господи. Вот поправится, прибарахлится, тогда... Через некоторое время решила, если он её помнит, если захочет увидеть, пусть сам найдёт. Он способен. Она подождёт, ей не привыкать. Отчего-то была уверить, Славка непременно когда-нибудь захочет свидеться. У каждого человека есть время для разбрасывания камней, и однажды обязательно наступает потребность собрать, сколько можно, из разбросанного прежде. Особенно, когда есть вопросы не решённые.

   Потом в одной очень уважаемой многостраничной газете вышла громадная статья. На целых два разворота. В статье красочно описывались безобразия, происходящие на территории академии. Бандиты все известных в стране крупных группировок делили между собой упомянутую территорию. Ректор же был связан с группировками теснейшим образом, сам развёл в вверенном ему учреждении бандитский произвол. Убедительных доказательств у журналиста, автора статьи, хватало с избытком. Апломба поборника истины и справедливости - тоже. Маша читала, и сердце у неё падало. Славка, каким она знала и любила его, под пером поборника истины разрушался, переставал существовать. Ей было стыдно за Славку, стыдно, невозможно терпеть. Душа корчилась.

   Газету привезла Маргошка. Дождалась, пока Маша прочитает, обдумает. Спросила язвительно:

   - Ну, кто из нас лучше знает Стаса?

   - Это не мой Славка, - мёртво прошептала Маша. - Он перестал быть самим собой. Это теперь не мой Славка.

   Почему она тогда не подумала, что статья могла быть заказной? Допустим, шла борьба политических сил или серых кардиналов спортивной экономики, дрались за место ректора академии, за ту же пресловутую территорию, ещё за что-нибудь неизвестное простому народу? Примеров такого рода хватало с избытком. Может, у Славки, спасающего помирающую академию, не нашлось другого выхода, только лавировать между государством и организованными преступными группировками? Времена-то какие на дворе стояли. Воры в законе носили в карманах депутатские "корочки", высшие государственные чиновники воровали миллиарды, вывозили народное достояние из страны, никого не стесняясь и особенно не маскируясь. Нет, оправдательные мысли появились у Маши значительно позже. А тогда она сказала Маргошке, шевеля одеревеневшими губами:

   - Это теперь не мой Славка.

   - Твой, не твой, но его попрут из ректоров, - опечалилась сестра. - На второй срок в Думу не пустят.

   Пустили на второй срок. Без грандиозной помпы его первых выборов, тихонько, но пустили. Из ректоров, по выражению Маргошки, попёрли. Зато через некоторое время он всплыл заместителем российского представителя в очень значимом международном комитете, председателем федерации одного из восточных единоборств. Вышел на новый уровень? И теперь уже Маша сказала сестре:

   - Вот, а ты мне не верила. Ни в одно, ни в другое.

   "Другое", во что не верила Маргошка, казалось неожиданным. В первых кадрах популярного сериала про одинокого мстителя из бывших Ментов и его борьбы с бандитами показывали Славку. Он, в белом кимоно, сидел на татами. С плоским, невыразительным лицом, с опущенными долу глазами, и был удивительно похож не на себя нынешнего, а на прежнего, того, в юности. Маргошка, три раза посмотрев сериал, отказывалась признавать в спокойно сидящем, опустившем глаза борце Славку.

   - Зачем ему это?

   Маша улыбалась. В жизни надо всё попробовать, - давным-давно декларировал Славка. Всё и пробует.

   Совсем недавно, два года назад, на громкой, обсуждаемой по всему миру, международной встрече у него случился инфаркт. Маша с Марго страшно волновались, переживали, искали информацию о Славке, где только можно. Обе были готовы мчаться в Германию. Да только кто их к Славке пустит? Туда отправились его жена и сын. Какие именно, СМИ умалчивали. Сёстры терялись в догадках. Первые? Вторая жена и сын от первого брака? Вторая жена и её ребёнок? Маша успокаивала себя и Маргошку наиболее веским доводом. У них нет денег. И взаймы столько взять не у кого. Тем более, Славка пошёл на поправку. Он редко болел, всегда был крепким, здоровым. Его любимые семёрки вывезут. Он вообще в рубашке родился. А он возьми и умри через пару месяцев. В сорок два года, как его отец. Не помогли семёрки.

   Маша, после сообщения Шурика, читала добытые в Интернете краткие отчёты о смерти Закревского. Славку нашли утром, в гостинице, в его номере, уже мёртвым. Врачи констатировали смерть от сердечной недостаточности. Отчёты вызывали много вопросов своей краткостью и недоговоренностью. У Маши роилось в голове: сам умер, убили его, не было ли с ним ночью женщины? Без женщин он не мог, бабником был законченным. Всё искал единственную, только под него сотворённую. Вроде, находил, но и ей изменял, продолжал поиски. "Единственные" не выдерживали. Ещё бы. А кто на их месте выдержит?

   Маргошка, долго поддерживавшая связь с сестрой Болека Галкой, регулярно катавшаяся к подружке в гости, следовательно, имевшая свежую информацию, рассказывала:

   - Болек жалуется, что Стас замучил. На каждую вечеринку приводит новую девушку и громко объявляет её своей женой.

   - А вечеринки у них теперь часто бывают? - с интересом взглядывала на сестру Маша.

   - Как раньше. За исключением твоего дня рождения и Танькиного.

   - Значит, ребята не хотят его девушек жёнами признавать?

   - Болек говорит, в последний раз, когда Стас очередную девушку женой представил, они все не сдержались, загоготали. Девушка не поняла, расстроилась до слёз. Стас с ребятами поругался. А они ему в ответ бойкотом пригрозили. Они же правильные все. Казимирыч в туман свалил, всего два раза в год объявляется, так на его вахту заступил Болек, блюститель нравов. У него жена, дети. Не хрена, мол, его семье дурной пример подавать, и вообще, разлагать компанию. Погонят его к чёртовой матери, если не перестанет к ним своих шлюх таскать.

   - Узнаю Болека. И словечко узнаю. Что Славка? Перестал?

   - Не знаю. Посмотрим.

   - Тут и смотреть нечего. Перестанет, как миленький. А захотят ребята, так и женится по второму заходу. Друзья для него - святое. Высоко Славка забрался, совсем другой уровень, седьмое небо, а их не бросает, дорожит ими.

   - Они, жаль, не ценят.

   - С какой стати? Почему они должны ценить? В нашей компании всегда все были равны, у всех права и обязанности одинаковые. Никто не лучше и не хуже другого. Ни нос задирать, ни кланяться до полу некому. Ты только то, что ты есть - ни больше, ни меньше. Тебя любят не за успех, не за должность, не за деньги, не за талант. Просто потому, что ты - это ты. Вот что Славке дорого.

   - Да ну вас, все вы какие-то чокнутые.

   Не чокнутые. Сложились в компании неписанные правила, негласные нормы поведения, одно из которых Таня с Машей как-то на досуге сформулировали: в своём гнезде не гадить, грязь туда не тащить, уважать товарищей. Весь вопрос лишь в том, что они понимали под грязью. С юношеским максимализмом щедро лепили ярлыки: то - грязь, это - гадость, вот это - настоящая мерзость. Не удосуживались поближе рассмотреть, задуматься, торопились с вердиктами, основываясь на незначительных эпизодах, на обрывках информации.

   * * *

   В середине лета нарисовалась Татьяна с ворохом новостей. Для начала спросила совета, как лучше признаться парням, что давно бросила институт, в конце первого курса. На второй курс оформила "академку" и бездарно прогуляла её. Маша остолбенела. Год молчать, не сболтнуть случайно даже подруге. Где же она пропадала? Перечисление мест, где околачивалась подруга, вызвало новый шок, правда, меньший. Да-а-а, парни Татьяну по головке не погладят. Новостью номер три стала влюблённость Ярошевич в некоего товарища, с которым она познакомилась на очередной свадьбе у очередной сестры.

   - Надеюсь, не в Белоруссии? - всполошилась Маша.

   Слава богу, в Москве. За свадебным столом Татьяна сидела напротив огромного парня в больших очках. Обратила на него внимание не сразу, тем более, он присутствовал на свадьбе со своей гражданской женой. Когда обратила внимание, влюбилась смертельно. Сразу и бесповоротно. И он, вроде, на неё запал. Одна беда - у него жена есть, пусть и гражданская.

   - Больше я на Стаса не претендую, - объявила Татьяна. - Оставляю его тебе по наследству.

   Маша усмехалась. Обе отлично знали, что Закревского можно словить лишь определённым путём, одним единственным методом. Иначе - никак. Метод представлялся оскорбительным, поэтому тему закрыли вовсе. Зато до сентября Маша успела наслушаться от Татьяны охов, вздохов и сетований по поводу нового объекта. Того, в очках. Устав от стенаний Ярошевич, пародируя Ободзинского, пела ей:

   Эти очки напротив

   Калейдоскоп огней...

   Татьяна хихикала и тоже называла новый объект "очками". Она переживала лучший период влюблённости.

   На первом же сборище в сентябре, где один лишь Славка не подумал засветиться, они узнали от ребят, что Закревский женится. Сюрприз приключился, мало сказать, чрезвычайный, - как обухом по голове. У них обеих отвисли челюсти. Татьяна отошла от потрясения первой. Забила копытами, как старая полковая кляча, заслышавшая звук боевой трубы. Но Казимирыч и Лёлек с Болеком держались стойко, кремнь-парни, информации выдали минимум: красивая, вместе учатся, нет, не Алина, любовь офигенная. Раскололся "на раз" в опытных руках Ярошевич Шурик Вернигора.

   - Вы хоть видели её? - допрашивала Татьяна.

   - Видели, - буркнул он.

   - Интересно, где? Специально в кустах сидели при их свидании?

   - Чего сразу "в кустах сидели"? - обиделся Шурик. - Она с нами в Крыму была.

   - Как?! - рассвирепела Татьяна. - Нас никогда не брали. Групповухой пугали. А её взяли, да?! Кто вы после этого?!

   - Никто её с собой не брал, - перешёл к обороне Шурик. - Сама туда прикатила.

   - И как же вы догадались о неземной любви?

   - Да они ласкали друг друга у нас на глазах, - отбиваясь, Шурик не замечал собственных промахов. Однако, остальные, кремень-парни, были начеку.

   - Шура, язык придержи! - жёстко скомандовал Казимирыч. Ого, какой характер он тщательно скрывал от девушек!

   Маша и Таня прекрасно знали, что в компании они Серёге мешали с некоторых пор зверски. Отдыхать он предпочитал в мужском обществе и всячески своё предпочтение декларировал. Голубизной Казимирыч не страдал. Маша хорошо помнила один экстраординарный случай, о котором никогда никому, щадя мужское самолюбие Казимирыча, не рассказывала. Даже Славке. Казимирыч всё равно простить ей не мог своего унижения, постепенно придя к тихой ненависти. Существовали и официально выдвинутые причины. Во-первых, обе девушки не подпадали под его представления о порядочных особах - они курили, пили вино с парнями и имели наглость иногда целоваться с разными "объектами", не дожидаясь первого поцелуя с единственным, раз и навсегда избранным. Во-вторых, обе ничего не смыслили в футболе, рыбалке, охоте и прочих чисто мужских плезирах, только компанию портили капризами и претензиями. Славку вечно отрывали от разных интересных дел и настоящей мужской дружбы. Другом Казимирыч считал себя образцовым. Заявил:

   - Нечего им рассказывать. Это вообще не их дело. Пусть сами у Стаса спрашивают. Захочет, он им расскажет.

   - Им - это кому? - оскорблено уточнила Татьяна.

   - Тебе и Машке, - отрезал Казимирыч.

   Татьяна за словом в карман никогда не лезла. Поделилась с Казимирычем новеньким наблюдением:

   - Ты, смотрю, стал цепным псом на страже интересов Стаса. Ошейник подарить?

   Казимирыч не нашёл, чем отплатить адекватно. Пока искал подходящий ответ, встрял Лёлек.

   - Не, ну, девчонки, чего вы? Мы сами ничего не знаем. И не ставьте нас в дурацкое положение, будьте людьми, - хорошо попросил, по-доброму, жалостливо. Девушки переглянулись и... пожалели парней. Всех, кроме Казимирыча. Его они с тех пор на дух не переносили.

   Полученная скудная информация, тем не менее, будоражила девушек, не давая жить спокойно. Татьяна придумала заслать казачка в стан белогвардейцев. На роль засланного казачка идеально подходила Маргошка. И Маргошка блистательно справилась с полученным заданием. Правда, прежде чем передать им добытые сведения, потребовала немедленно, прямо сейчас купить ей торт "Абрикотин", виденный вчера в булочной. На уступки не шла. Получив вожделенный "Абрикотин", нахальная вымогательница сперва уплела добрую его половину и лишь потом поделилась новостями.

   По словам Маргошки, звали невесту Закревского Ирой. Они действительно учились в одной группе. То есть не в одной, в нескольких. Эта Ира влюбилась в Славку, как кошка, и прохода ему не давала. Допекла до такой степени, что он перевёлся в другую группу. Ира последовала за Славкой. Он вновь оформил перевод. Ира поспешила догнать. Когда Закревский пропрыгал через все группы, то перебрался на другой факультет. И через непродолжительное время встретился с ней и там. В новом переводе ему жестоко отказала администрация. Кое-как Славка дотерпел до конца года, в надежде, что за лето девушка остынет. Фигушки. Девушка выбрала время и, когда о ней благополучно забыли, явилась с чемоданом в маленький крымский посёлок, где парни отдыхали. Откуда адрес узнала? Да Славка сам случайно проболтался, ещё в Москве. Типа, меня летом в городе не будет, не ищи. Где будет? Да он с друзьями каждый год, в чисто мужской компании и так далее... Думал, юг, требующий денег, мужская компания и прочие предупреждения Иру остановят. Просчитался. Выгнать девушку рука не поднялась даже у Казимирыча. А Славка, припёртый к стенке, загнанный в угол, сдался. Если сама на шею вешается, отчего не попользоваться? Лето, юг, гормоны играют. В конце августа стало известно, что Ира забеременела. Вот ведь как случается, некоторые годами безрезультатно по врачам бегают, а для иных дурацкое дело нехитрое, с первого раза получается. Славка с перекошенным лицом повёл Иру в ЗАГС подавать заявление. Совсем уж подлецом считать себя не хотел.

   - Слушай, ну мы и дуры с тобой, - подвела итог Татьяна. - Нам надо было не разрешение у мальчишек спрашивать, а с чемоданами, как эта Ира, туда заявляться. Если её не выгнали, нас бы тем более не турнули.

   Ага, и спать с мальчишками в одной комнате? Учитывая лето, юг, игру гормонов. Ради чего? Маша вообще слушала рассказ Маргошки, как продолжение цикла "Тысяча и одна ночь". Не верила, будто всё так просто. Славку знать надо. Сочинил версию для доверчивых дураков, угостил друзей сказочкой.

   - Ну и что ты думаешь? - полюбопытствовала Татьяна. И она, и Маргошка, с нетерпением ожидая реакции, смотрели на Машу.

   - А что тут думать? За что боролся, на то и напоролся. Любишь кататься, люби и саночки возить, - недовольно отозвалась Маша.

   - Неужели, кроме набора поговорок, тебе сказать нечего? Неужели тебе не жаль Стаса? - поразилась Татьяна. Конечно, Славка был для неё своим, близким, Ира - чужой, захватчицей, оккупанткой. Не хотелось уступать ей Славку, не хотелось третьей представительницы женского пола в компании, тогда придётся изрядно подвинуться, делить внимание друзей не на два, а на три.

   - Он маленький? - вспылила Маша, второй раз преданная Славкой. - Он не знал, что делает? Не знал, откуда дети берутся? Или думал получить удовольствие по полной программе, а надоест - свалить в туман?

   - Так она сама его вынудила, - встряла в обсуждение по уши влюблённая в Славку Марго.

   - Ты-то чего лезешь? Не понимаешь ничего и помалкивай. Мала ещё эти вопросы обсуждать, - на правах старшей сестры одёрнула её Маша. - Э-э-э, голубушка, тебе с торта не поплохеет? Ты уже за вторую половину взялась. А нам?

   - Мой торт, - парировала Маргошка. - Хочу - ем, хочу - в помойку выбрасываю. С Танькой поделюсь, так и быть. Ей Стаса жалко. А тебе фигушки.

   Оттирая в сторону представления о чести, долге, порядочности, давя сочувствие к незнакомой Ире, жалость к Славке в глубине души у Маши присутствовала и незаметно росла. Машу раздирали противоречия. У неё была своего рода монополия на Закревского. Где бы он не бегал, всегда возвращался к ней. Монополия в одночасье рухнула. Больше того, теперь уже Маша не имела никаких прав на прежние отношения со Славкой, на некую особенность свою для него и наоборот. Отныне все поступки диктовались борьбой между реальностью и нравственными установками.

   Очень скоро Славка приволок будущую жену в компанию - для знакомства, притирки. Маша повела себя дрянно. Пошла на поводу у Татьяны, на поводу у своих, переставших поддаваться контролю чувств.

   Удобных причин для вечеринки не нашлось. Ни дня рождения, ни праздника. Однако, и представление "коллективу" новой дамы причиной выдвинуть не посмели. Так, празднество середины осени, дня защиты насекомых. Бедная "новая дама" сидела на диване между Лёлеком и Болеком, затравленно смотрела на девушек. Те её с определённого момента откровенно игнорировали, время от времени критически оглядывая с головы до ног. Кроме очарования молодости, в этой Ире не находилось ничего привлекательного или опасного. Некрасива, чем-то похожа на Ирину Роднину, известную фигуристку. Умом не блещет. Аккуратненькая. Одета в шёлковую кофточку южного происхождения и в модные брючки с лампасами, каковые у понимающих людей считаются вульгарными. Явно зациклена на Славке, смотрит на него восхищёнными и обиженными глазами.

   У Иры были причины обижаться. Будущий муж ничего не сделал для облегчения её положения в новом обществе. Привёл, представил, усадил на диван между Лёлеком и Болеком и сбежал, всё время держась подальше, в стороне. Ира была вынуждена беседовать со знакомыми по югу парнями.

   Первоначально девушки пытались с ней говорить. Она особого желания общаться не проявила. Им померещились даже некоторая заносчивость, пренебрежительность взглядов и осознание некоего превосходства, проявляющееся в интонации, в мимике. Вы, мол, обычные подружки, а я почти жена и не кого-нибудь, а Закревского. Ох, зря она сразу так. Татьяна закусила удила, Маша её поддержала. Небольшое превосходство быстро сменилось у Иры затравленностью. Противные девицы цену себе хорошо знали и умели её объявлять взглядами, жестами, отменной холодной вежливостью.

   Через час Ира стала походить на загнанного зверька. Славка, замечая всё, делал вид, что ничего не замечает. Непринуждённо общался со всеми, кроме невесты, словно её не было на вечеринке, подолгу пропадал в кухне. Через несколько лет он скажет Маше: "Она знала, что я её не люблю, и плевала на это. Главное, поскорей моей женой стать. Авось, стерпится, слюбится. Я решил, пусть привыкает нелюбимой женой быть, пусть терпит. Вдруг передумает?" Но то через несколько лет. Тогда он ничего не говорил, демонстрировал только, без пояснений.

   Перед застольем, учитывая беременность Иры, девушки выбрались покурить на лестничную площадку, к лифту. Следом за ними выскочил Болек и учинил натуральный разнос:

   - Девки, вы что, обалдели?! Вы что тут устроили? Ей и так тяжело, сами видите. Вместо помощи травить начали. Я не думал, что вы такие стервы. Самые настоящие мегеры. Тьфу, разговаривать с вами и то противно.

   - А чего она сама к нам через губу? - попыталась отбрехаться Татьяна.

   - Да она стесняется, неужели не понятно?

   Девушки, выслушав трёхминутную гневную отповедь, оставшись одни, выкурили не по одной, а по две сигаретки. Обсудили ситуацию, и пришли к выводу: Борька прав; они натуральные стервы; Ира ничего плохого им не сделала; Ире действительно тяжело, учитывая поганое отношение к ней Славки; надо срочно исправлять положение.

   Исправлять положение начали сразу, усевшись за стол. Ира немного расслабилась, начала посматривать с благодарностью. Но дело испортил Славка. Мало того, что сел не рядом с невестой, он к тому же подряд произнёс два взаимоисключающих тоста. Поднялся.

   - Выпьем за мою будущую жену! - опрокинул в себя содержимое рюмки, осмотрел присутствующих, сразу же сам наполнил все рюмки подряд и...

   - А сейчас, ребята, выпейте за мою большую любовь! - смотрел при этом не на Иру, на Машу. Особо смотрел, намекающее.

   Ребята, поставленные в неловкое положение, помрачнев, выпили неохотно. Татьяна с Машей, незадолго до гадкого эпизода капитально пристыженные Болеком, пить не стали, скрытно отставили свои рюмки. Дзынь-нь-нь! Громко звякнуло стекло. Ира пальцами случайно раздавила тонкие стенки бокала с минеральной водой, слишком крепко стиснула. Осколки посыпались на тарелки, на скатерть, на пол. С ладони бедняжки текли вода и кровь. Все засуетились, повскакали с мест. Быстро отодвинули стол. Пока парни собирали осколки, замывали кровь, девушки увели Иру на кухню и там оказывали ей необходимую помощь, успокаивали, разом подобрев, испытывая настоящее сочувствие к ней и негодование в адрес Славки. Бинтуя Ире руку, Маша слышала, как выскочившая в прихожую Татьяна шипела Славке:

   - Длинный, ты гад! Чем девчонка провинилась? Тем, что залетела? От тебя, между прочим, не от чужого дяди. Дождался бы, пока родит.

   - Не могу я, Танька. Тошно мне.

   - Тошно? А невесте твоей не тошно? Ещё и токсикоз по утрам, наверное. Беременных вообще на руках носить надо. А ты гладиаторские бои ей устроил. Гад ты и сволочь.

   - Она сама...

   Татьяна перебила:

   - Ой, только не говори мне, дескать, сучка не захочет, кобель не вскочит. Тебя к ней в постель насильно никто не укладывал. Изволь платить по счетам!

   - Не лезла бы ты не в своё дело.

   - А это моё дело. Это наше дело. Мы тебе друзья, не кто-нибудь с бока припёка. Имеем право своё мнение высказать.

   - Задолбали вы со своим мнением. Лёлек, Болек, Шурик, теперь ты. Серёги и Машки для полного комплекта не хватало.

   - На счёт Казимирыча не в курсе, а Машка тебе тоже самое скажет.

   - Ты уверена?

   - Абсолютно. Я её спрашивала.

   Дальше Маша отвлеклась. Испугалась, вдруг Ира тоже к их диалогу прислушивается? Заговорила сама, громко рассказывая покалеченной невесте разные анекдоты про Закревского, чаем её поила. И оставила-то девочку всего на пять минут - возникла необходимость сбегать в большую комнату, соорудить пострадавшей бутерброд. На столе ещё много всего оставалось.

   В большой комнате порядок уже восстановили. Готовились продолжить застолье. Как вдруг в прихожей послышались возбуждённые голоса, нечто вроде выяснения отношений, слов разобрать невозможно, зато интонации красноречивые.

   - Серёга, - Болек не то попросил, не то скомандовал, - сходи, погаси скандал. Боюсь, Стас дел наворотит.

   Тут сам Славка вошёл в комнату, а из прихожей донеслись громкие рыдания. И понеслось... Иру в маленькой комнате успокаивали девушки, впаривая, какой Закревский непростой тип, терпеть надо, приспосабливаться, и мало ли, что он спьяну наговорил, человек настроения, ничего не поделаешь, мужики все такие, - пока уламывают - города обещают, а уломают - им и деревеньки жалко, - Ире себя беречь надо, нервничать нельзя, всё наладится, всё обойдётся. Мололи без остановки. В большой комнате парни воспитывали Славку.

   Закончился скандал неожиданно просто. Славка, взяв Иру подмышку, отчалил с посиделок. Все облегчённо вздохнули. Помариновались за столом с часик, обсудили ситуацию, обругали Славку за скотское поведение, выпили для расслабухи раз, другой, третий. Затеяли танцы, в перерывах снова расслабляясь. Что выпили много, Маша поняла не сразу. Через некоторое время заметила - развезло всех. Её и саму пошатывало. Надо бы полежать, отдохнуть. Ребятам до дома три минуты по-пластунски ползти, а ей пилить и пилить. Недолго думая, она выговорила у друзей право покемарить в маленькой комнате без помех. Выключила там свет, легла на диван и закрыла глаза. Подрёмывала, вяло обдумывая нынешний вечер. Могла и уснуть, дело к тому шло. Её встряхнул чей-то визит. Она сквозь дрёму услышала звонок в дверь, звук отпираемого замка, тихие голоса в прихожей. Лениво было открывать глаза, вставать, высовывать нос в прихожую. Вслушиваться в негромкий разговор и то было лениво. Сон вовсю подбирался на мягких лапах. Шаги и голоса удалились влево, к столу с закусками и напитками. Маша приготовилась окончательно провалиться в тёмную, желанную глубину ночного забытья. Болек растолкает при необходимости. О, вот опять шаги. Не дадут покемарить, поросята.

   Дверь в маленькую комнату, скрипнув, приотворилась. Маша вздохнула и открыла глаза, щурясь на яркий свет, бивший из прихожей. В дверном проёме стоял Славка.

   - Я вернулся, - известил он, прошёл, захлопнув дверь поплотней, и, не спрашивая разрешения, сел на краешек дивана. Маша занервничала. Двусмысленное положение возникло. Вдвоём, в тёмной комнате, оба не совсем трезвые, она, ко всему, и лежит. Сердце быстро и гулко застучало. Она подтянулась на руках, села. На случай, если кто из друзей заглянет.

   - Как Ира? С ней всё в порядке?

   - Всё путём, не волнуйся. А ты чего здесь кантуешься?

   - Перебрала слегка, решила немного отдохнуть перед возвращением домой. Вечер не самый томный, согласись. Не знаю, как другие, лично я зверски устала.

   - Тогда чего села? Ложись. Я посижу рядом. Ты не против?

   - Сиди, если ребята не возражают.

   - Не, я им сказал, что поговорить с тобой хочу.

   - Поговорить? О чём?

   С каждой фразой их голоса звучали всё тише, интимней. Темнота в комнате создавала определённую атмосферу. Сердце у Маши уже не стучало быстрее, оно прямо-таки колотилось о грудную клетку, заглушая тиканье часов, стоявших на подоконнике.

   - Да ни о чём особом. Ты на меня сердишься?

   - Да. Хотя... Ты, друг мой, совершенно невыносим, но на тебя трудно сердиться долго.

   - Точно? Тогда... - он оборвал себя и крепко обнял Машу. Она не успела и пикнуть. Запрокинув ей голову, долго целовал. Не так, как прежде. Целовал тяжело, страстно, не давая ей ни одного шанса отстраниться, передохнуть. У Маши помутилось сознание, не хватало воздуха, нечем было дышать. Начинался форменный бред. Она впервые столкнулась с настоящей мужской страстью. Что-то тёмное, древнее, неподдающееся рассудку и неумолимое окутало их, против чего выступать бессмысленно.

   К счастью, непоправимого не произошло. Дышать тоже иногда надо. Когда Славка ненадолго оторвался, и она смогла сделать один глубокий вдох, другой, третий, голова начала яснеть, прочищаться. Тело требовало повторения, погружения в то тёмное и властное нечто, отступившее ненадолго и караулившее удобный момент. Одна совесть встала в оппозицию ко всему существу Маши. Славка опять начал целовать девушку, заваливая её на диван. Но... Совесть не позволила девушке второй раз потерять голову, настойчиво стучала единственной мыслью в пустом черепе: "Ты не имеешь права... вы подлость творите... на чужом несчастье...". Маша отлепила свои губы от Славкиных, уткнулась ему в плечо и призналась:

   - Я тебя люблю, Слав. Я тебя очень люблю. Сильно и крепко. Вот так, - она сама обняла его и стиснула изо всех сил, как маленькие дети стискивают, не умея иначе показать размах своих чувств. Мгновение помедлила и, сознавая непоправимость приготовленных для него слов, добавила:

   - Будь у меня родной брат, я не могла бы любить его сильнее. Слав, ты будешь мне братом?

   Славка ошеломлённо замер. Сердце у него стучало, пожалуй, сильней и громче, чем у Маши. О, ему не надо было ничего растолковывать. Он всегда чутко относился к произносимому другими людьми. В одном слове мог прочесть целую главу. Он мгновенно понял предложенный Машей сценарий на будущее. Тяжело перевёл дыхание, хрипло спросил, не обманувшись в её истинных переживаниях:

   - Струсила, да?

   - Да. Нет... не то... Не могу, не хочу причинять Ире боль. А ты и вовсе права не имеешь.

   - А себе боль причинять мы право имеем?

   - Себе - имеем. И ты ведь не хочешь считать себя окончательным подлецом?

   - Не хочу. Я дурак, согласен. Но не подлец. Мань...

   - Что?

   - Поцелуй меня.

   - Что?!

   - Поцелуй меня. Сама. Я прошу. Я очень тебя прошу. Хочешь, как брата? Поцелуй, как брата. В последний раз? Пусть так, в последний. Но поцелуй меня.

   Братское лобзание на братское не походило ничем и длилось бесконечно, а когда закончилось, то:

   - Значит, брат?

   - Брат.

   - Не пожалеешь?

   - Нет.

   - Удержаться сможешь?

   - Не знаю. Но постараюсь, сколько смогу. А ты?

   - И я постараюсь, сестрёнка, - он чмокнул её в лоб, покрытый испариной, разомкнул руки, резко поднялся и вышел.

   Через пару минут в комнату без стука ворвалась заинтригованная Татьяна.

   - Вы чем тут занимались, бессовестные?

   - Братались, - буркнула Маша, спуская ноги с дивана, всё равно подремать уже не получится.

   - Чего-чего? - Ярошевич, разумеется, и не поняла, и не поверила.

   - Побратались мы со Славкой. Решили, что он будет моим названным братом, а я его названной сестрой.

   - Хватит врать-то, - Татьяна плюхнулась рядом. - Ты знаешь, в каком непотребном виде он к нам вышел? Не только я, парни от его брюк глазки стыдливо отводили.

   - Чего это вы все на его брюки смотрели? Других предметов для обзора не хватало? Ладно, парни, но тебе для чего на некоторые места у Славки пялиться? У тебя свой объект для обозрения есть, "эти очки напротив", - за возмущением Маша старалась спрятать накатившую растерянность. К тому же она боялась, вдруг Татьяна захочет включить свет и увидит тогда подругу взлохмаченную, помятую, с горящими губами и щеками.

   - Никто не пялился. Зрелище оказалось во всех смыслах выдающееся, само всем в глаза бросилось, - обиделась Татьяна. - Хорошо же вы братались, раз Славка так сейчас оконфузился. А если серьёзно?

   - Серьёзно и говорю, - Маша прислонилась щекой к плечу подруги, подпустила задушевности в голос. - Я ему сказала, что очень его люблю, так сильно только брата можно любить, и спросила, не хочет ли он быть моим братом.

   Татьяна, приученная Славкой просекать намёки с пол-оборота, многое сразу уяснила.

   - А он?

   - Он согласился. Сестрёнкой назвал, - Маша подумала, что у них с Закревским, вероятно, новая игра появилась, не более.

   - "Я вас люблю любовью брата и, может быть, ещё сильней..." - процитировала Ярошевич задумчиво. - Вы со Стасом Пушкина начитались до полной одури. Может, ты и способна его братом воспринимать, а вот он тебя сестрой никогда не сможет. Бабник потому что, Кобеллино.

   - Ладно, Тань, чего теперь это обсуждать, - вздохнула Маша. - Дело сделано. Назад не повернёшь.

   И они действительно долго не говорили о Славке. Тем более, что Татьяна вскоре опять пропала, пропустив самое интересное и объявившись летом замужней дамой.

   Маша одна не осталась. Неожиданно рядом начал отираться Шурик Вернигора. Позванивал, заглядывал. То поможет книжные полки повесить, то сопровождает в магазин в качестве носильщика. Маша не удивлялась, воспринимая Шурика связным между собой и своей почти бывшей кампанией. Почти бывшая компания передавала ей через Шурика ценные указания:

   - Без Татьяны в обществе пяти молодых парней Маше одной появляться неприлично.

   Вот так, а весной было прилично. С чего это вдруг они приличиями озаботились?

   - Славку немедленно оставить в покое, он, считай, женатый человек и вскоре молодой папочка;

   - На провокации Славки, иметь совесть, не поддаваться и гнать его от себя поганой метлой;

   - Категорически отказаться от приглашения на свадьбу и ждать дальнейших мудрых советов разных Казимирычей и Болеков.

   Шурик не только ценные указания передавал. Он, как бы через силу, стесняясь и робея, пересказывал, кто и что говорил о Маше. У девушки щёки полыхали. Она никогда раньше не подозревала, насколько стервозна, порочна и невыносима для общества порядочных молодых людей. Принято считать, будто со стороны виднее. Маша ужасалась постороннему взгляду на собственную персону. Вовсе уж плохой себя не чувствовала. У неё зародилось подозрение: Шурик - не связной, Шурика ребята к ней приставили в качестве сексота и сторожа. Она не встречалась с ребятами, не звонила Славке, отказалась от приглашения на свадьбу, но, заподозрив Шурика в шпионско-охранной деятельности, оскорблённая в лучших чувствах, перестала жаловаться Вернигоре на Славку.

   Первоначально она честно и благородно не отвечала на его звонки, высылала Маргошку открывать дверь и, если приехал Закревский, сообщать, что Маши нет дома. Славка лихо обходил те заградительные рогатки, которые она изобретала. Добившись личной встречи, высказывал свои обиды и поганой метлой не выметался из её дома ни под каким видом. Обидевшись на почти бывшую компанию, Маша перестала выполнять данные ей рекомендации, перестала прятаться от Славки. Не искала встреч сама, но и не гнала больше. Мозги ему, правда пыталась прочистить. Объясняла, сколь безобразно его поведение.

   - Я к тебе лезу, пристаю? - иезуитски вопрошал Славка.

   - Нет, - вынужденно признавала Маша.

   - Тогда какие претензии? Могу я за дружеской поддержкой обращаться, когда мне хреновей некуда?

   - Можешь, конечно. Но не логичнее к Казимирычу или Болеку идти?

   - От них дождёшься поддержки, как же. Держи карман шире. Одни нотации и гадость разная. Ты мне сейчас больше друг, чем они все вместе взятые.

   Вообще, Славка будто с цепи сорвался. Он ежедневно звонил и почти каждый день заглядывал на пару часиков. Пил чай с вареньем. Громко рассуждал о будущей семейной жизни и повествовал, какая Ира замечательная и талантливая.

   - Она лучше тебя стихи пишет. Она вот так идёт, - он показывал ладонью направление вверх почти вертикально. - А ты вот так. Но, наверное, ты дальше пойдёшь, если не бросишь. И всё равно, сейчас у неё стихи лучше.

   - Да? - обижалась Маша. - Что же ты тогда просил тебе на свадьбу тетрадку с моими стихами подарить?

   - А это на память, - безмятежно улыбался Славка. - Вот женюсь, видеться с тобой мы не будем. Вдруг соскучусь? Открою тогда тетрадку, стихи твои почитаю, вроде, как повидался.

   - Свин! - возмущению Маши не было предела.

   - Да, я такой. Я даже ещё хуже: подлец и негодяй. Ты разве не знала? - дразнил он, и снова принимался петь дифирамбы в адрес будущей жены. Дифирамбы пел старательно. Складывалось впечатление, что он сам себя пытался убедить в её необыкновенной привлекательности, в собственном везении - такую девушку нашёл, в наличии у себя чувств к невесте. Маша жалела его, бедного. Попал, как кур в ощип. Чем ближе подступал день его заклания, тем сильней он нервничал. Однажды спросил:

   - Ты уже купила себе парадное платье?

   - Парадное платье? Для чего? - удивилась Маша.

   - Ты хочешь ко мне на свадьбу в том синем идти? Я не спорю, оно тебе очень к лицу. Но мы тебя в нём тысячу раз видели.

   - На свадьбу? - переспросила Маша, насторожившись. - Мне казалось, вопрос решён. Окончательно и бесповоротно.

   - Почему?

   - Не могу и не хочу.

   - Значит, ты мне не сестра и не друг, - веско припечатал Славка. - Не желаешь поддержать в трудную минуту. Нет, если бы ты меня любила до безумия, тогда тебя понять можно, ревность, то, сё...

   Маша в безмолвном негодовании смотрела на лишённого совести шантажиста.

   - Мань, - Славка жалко улыбнулся. - Мне нужно будет тебя там видеть. Ты единственная, кто меня понимает. Ну что тебе, сложно, а?

   - Слав, - Маша, подавив первый порыв возмущения, постаралась осветить ему некоторые не учтённые им аспекты. - Во-первых, Ире неприятно будет, она не полная дура. Всё-таки самый большой праздник в её жизни. Зачем его портить? Нехорошо, некрасиво, неправильно.

   - За Иру не волнуйся. Я ей объясню, что ты мне хороший друг, а не то, что некоторым мерещится.

   Объяснит он! Наверняка, Ира воспринимает "хорошего друга", как совсем недавно Маша воспринимала "О, Алину!".

   - Так она тебе и поверит.

   - Ещё как поверит. Сама тебя позовёт.

   Маша вздохнула, задумалась. Непробиваем. Хоть кол на голове теши.

   - А во-вторых? - прервал её размышления Славка.

   - Что?

   - Ну, ты сказала "во-первых", следовательно, есть "во-вторых".

   - Во-вторых, не хочу скандала у тебя на свадьбе.

   - С чего вдруг тебе скандал пригрезился? - забеспокоился он. - Для чего надо всё усложнять?

   - Я не усложняю, - грустно усмехнулась девушка. - Видишь ли, мне не разрешили идти к тебе на свадьбу. Приказали отклонить приглашение.

   - Приказали? - не поверил Славка. - Кто?

   - Наши с тобой лучшие друзья. Лёлеки-Болеки, Шурики-Казимирычи.

   - И ты позволяешь им командовать собой?

   - Обычно нет. Но в данном случае они совершенно правы.

   - Нашла правых! - загорелся Славка. - Они вообще ни черта не смыслят. Командовать ещё будут! Разбежались! В конце концов, это моя свадьба. Кого хочу видеть, того и зову. Короче, ты идёшь и точка.

   - Нет, - она отвернулась, упрямо поджала губы.

   - Опять нет. Что ещё мешает?

   - Ты хочешь, чтобы наши с тобой друзья прямо на свадьбе скандал устроили и при остальных гостях меня с позором оттуда выгнали?

   Славка остро и хитро взглянул на неё.

   - Маня, а если они сами к тебе прибегут и уговаривать станут?

   - Тогда ладно, тогда пойду, - согласилась она, не веря в предложенный Славкой вариант развития событий ни секунды. Потому и согласилась.

   - Пообещай!

   - Обещаю, - она успокоено откинулась на спинку стула. Славка понятия не имеет, насколько несгибаемы в вопросах морали и приличий, чести и достоинства Казимирыч с Болеком. Где на них Закревский сядет, там и слезет.

   Получилось, это она понятия не имела о пробивных способностях Славки, об его изворотливости. Разумеется, сами серые кардиналы когда-то дружной компании не прибежали. Их, принципиальных, ломало, корёжило и плющило. Но белый флаг вывесили, по обыкновению прислав беспринципного Шурика.

   Шурик приехал через два дня. Смущаясь, бормотал:

   - Тут такое дело, Маш... Ты нас извини, но приходится тебя просить.

   - Просить? - Маша ожидала новых заморочек от почти бывшей своей кампании даже с некоторым страхом. Заставят уехать из Москвы на время? Проклянут на веки вечные? Придавят в подъезде вечером? Какие казни египетские способны породить их ограниченные мозги?

   - Ага, просить. Сходи к Стасу на свадьбу?

   - Что? Я не ослышалась? - она в полном недоумении воззрилась на Шурика.

   - Сходи к Стасу на свадьбу, повторил Шурик, отведя взгляд. - Ненадолго, часика на три. Ребята очень просят.

   - Просят? - едко среагировала Маша. - Что-то новенькое. Не из их репертуара. Я думала, они просить не умеют, только приказы отдавать и ценные указания.

   - Честно, очень просят.

   - С чего вдруг?

   - Чаю с вареньем дашь? Тогда расскажу, - Шурик с надеждой поглядывал в сторону холодильника. Он был неисправимым сластёной. Душой, сердцем и желудком успел прикипеть к клубничному варенью, которое в больших количествах варили в семье у Маши.

   - Подумать надо, - Маша не рвалась сдавать позиции, в очередной раз подчиняясь хотениями некоторых товарищей, не будем называть имена.

   - Ты мне чаю налей, не жадничай, а сама думать будешь. Я подожду, сколько надо, - с наивной хитростью предложил Шурик.

   Маша не варенья для него жалела, она сейчас его видеть не могла. Замучили выбрыками. Делай то, не делай это. Однако жаль Шурика, вон какой взгляд голодный. Бессильно уронила:

   - Так и быть, получишь чашку чая.

   Шурик, разулыбавшийся, помыл руки, сел за стол и приступил к чайной церемонии. Если обычно Машины гости пили чай, сопровождая его небольшими порциями варенья, то Вернигора, наоборот, поедал варенье, запивая его небольшими порциями чая. Выходило где-то, примерно, полбанки сладкого на чашку жидкости.

   - Давай, рассказывай, - потребовала девушка, усаживаясь за стол напротив Шурика, подпёрла щёку рукой. - Что там у вас снова стряслось? Почему задули ветры перемен?

   - Стас дурит, - невнятно высказался Шурик. Он успел вымазать скулу и пальцы клубничным сиропом. - Буянит. Тебя требует. Иначе, говорит, жениться не буду, в ЗАГС не пойду.

   Маша в полной мере оценила изобретательность Славки. Шантажист - пробу ставить негде.

   - И вы поверили? Это он нарочно, пугает только. Никуда не денется, пойдёт в ЗАГС, как миленький.

   - Не, не пойдёт. Ты Стаса плохо знаешь.

   О! Всем кажется, что она плохо знает Славку. Все его знают лучше. Ну-ну.

   - Причём здесь я?

   - Я же сказал, тебе надо побыть на свадьбе часика три, - проурчал Шурик, весь сосредоточившись на вожделенной банке.

   - Не хочу. И не буду.

   - Это как? - разинул рот Шурик, не ждавший сопротивления. - Ты же сначала собиралась, согласие дала?

   - А потом передумала, - небрежно отмахнулась Маша. - Мне популярно объяснили, кто я на самом деле и какой разрушительной деятельностью занимаюсь. Я поверила, прониклась.

   - Маш, ты на нас обиделась, что ли?

   Что ли. Обиделась - не то слово, слишком мягкое. Но ребятам свои истинные настроения Маша показывать не собиралась.

   - Зачем? Не обиделась. Осознала и стараюсь исправиться.

   - Вот сходи на свадьбу, а потом исправляться начинай.

   - Никогда не надо откладывать на завтра то, что следовало сделать ещё вчера, - нравоучительно заметила она, подняв указательный палец вверх для усиления ёрнического эффекта. Налила и себе чаю.

   - Не понял, - Шурик на минутку забыл о варенье.

   - Что же непонятного? Не пойду

   - Ага, и ты, как Стас, дурить начала. Давно заметил, что вы с ним два сапога от одной пары. Тебе Иру совсем не жалко? Ты такая злая?

   Маша быстро поднялась. Посмотрела на Шурика сверху вниз.

   - Жалко Иру. Даже очень. Только один вопрос возникает: почему её все жалеют, а меня никто? Почему с ней, как с китайской вазой, носятся, а со мной поступают как... как... как не знаю с кем. Ноги об меня вытирают, - у Маши от гнева начала кружиться голова, но она сдерживалась, голос не повышала. Тем не менее, мутная волна разнообразных эмоций подхватила, понесла, не остановить.

   - Но, Мань, она же беременная.

   - Не называй меня Маней.

   - Ладно, не буду. Она беременная, Маша! И ты, как женщина, первая должна быть на её стороне.

   - Почему, Шура? Потому, что она залетела от Славки, а он её не любит и жить с ней не хочет? А о чём она раньше думала? Её кто-нибудь силком к Славке в постель укладывал? Её кто-то заставлял на юг ехать, одну, в компанию к пяти мужикам? Это ведь ещё додуматься надо! Мы с Танькой только заикнулись, вы нас сразу чуть не шлюхами выставили. Больше того, заявись мы туда, к вам, вы бы нас выгнали, и рука не дрогнула. А она правильно сделала. Она хорошая и несчастная. Давай, Маша, отказывайся от своего, потому что Ире твоего захотелось.

   - Она его любит, Маша, - тихо проговорил Шурик, опустив глаза.

   - И поэтому, - рассвирепела Маша, - ей можно любое средство использовать, самое нечестное. Замечательная любовь! Всё равно, любит ли он, портит она жизнь ему и другими или нет, всё равно, какими средствами, лишь бы заполучить. Не смей мне говорить, будто она верит, что он её любит. Он её терпеть не может, всячески ей это демонстрирует, ведёт себя с ней скотина скотиной. Она согласна терпеть, лишь бы он её был. А я Славку не люблю, да? И Танька его не любила?

   - Вы с Танькой сильные, найдёте ещё своё счастье. А Ира слабая. Вы должны её пожалеть.

   - Мы никому ничего не должны, не одалживались. Знаешь, Шура, по-честному, мне Иру почему-то не очень жалко. Она из тех, кто просит: "Тётенька, дайте попить, а то так кушать хочется, аж переночевать негде". Мне их ребёнка жалко. Он один ни в чём не виноват, но страдать больше всех будет.

   - Вот, пожалей ребёнка и сходи на свадьбу, - воспрял Шурик, уцепившись за более веский аргумент, случайно оброненный Машей. - А то у Иры выкидыш случится.

   - Может, выкидыш будет к лучшему? - устало бормотнула Маша, возвращаясь за стол. Выплеснулась, изрядно опустошив себя. - Ребёнка нет, жениться не надо, все остались при своём.

   - Одна ты, как честный человек, будешь всю жизнь себя виноватой чувствовать, - согласно поддакнул Шурик и подвинул к ней пустую чашку. Маша автоматически наполнила её чаем, промолвила негромко:

   - Допустим, я пойду. Славка женится. А дальше? Долго они не протянут, разведутся. Прикинь сам. Славка будет изобретать предлоги, и пропадать до ночи, обязательно побежит налево, причём шесть раз в неделю. Ира станет плакать, упрекать его, сцены устраивать, как в прошлую вечеринку. Он в ответ начнёт раздражаться, заводиться и сбегать от неё уже семь раз в неделю.

   - Это будет уже не твоя вина, Стаса.

   - При условии, что он ко мне бегать не будет.

   - А ты гони. Тебе очень хочется в самый конец длинного списка его любовниц попасть?

   - Он ко мне не за постельными радостями бегает, Шура.

   - А за какими же?

   - За пониманием и моральной поддержкой. Я с ним общаюсь, как с тобой, на расстоянии в два метра.

   - Так я тебе и поверил.

   - Твоё дело. Хочешь - верь, не хочешь - не верь. Убеждать не буду. И на свадьбу, так и быть, пойду. Считай, уговорил. Но при одном условии.

   - Каком? - встрепенулся Вернигора, почуяв успешное окончание своей нелёгкой миссии.

   - Претензий вы мне больше не предъявляете и сами будете от меня Славку отгонять. Лично ты выступишь в роли моей неотступной тени.

   - Э-э-э, а если там симпатичные девушки будут? Мне тогда не познакомиться, не поухаживать. Почему я? В отместку, да?

   - Размечтался. Всё проще. Казимирыча от одного моего вида трясёт. Болек меня на пять сантиметров ниже. Хорошо, не на пять, но ниже. Не буду же я позориться? Лёлек меня поймёт неправильно, не дай бог, влюбится, и опять я виноватой останусь. Ты, Шура, оптимальный вариант. Потерпишь один вечер. И нечего рожу кислую делать. От меня же требуете терпения, унижения, уступок всяческих? Вот и вы разок потерпите, не сахарные. Не мне одной за всех отдуваться. Ещё поможешь мне платье к свадьбе покупать. Понял? А иначе дома останусь, никуда не пойду.

   Через несколько дней бедный Шурик, пыхтя, сопровождал её на охоту за платьем. Маша, из случайно обнаруженной в её натуре вредности, потащила его на другой конец города. В Кунцево только-только открылся универмаг "Молодёжный", где недорого продавались дефицитные вещи. Туда она и устремилась.

   Огромные очереди тянулись к дверям шмоточного рая. Шурик молча тосковал, стоя в очереди подле Маши, на шутки не реагировал. Ничего, будет знать, каково ей приходится. Не полностью знать, разумеется. Так, краешек заденет. И то хлеб.

   Вообще, им в тот день повезло. Они могли простоять в очереди до вечера и попасть в нужный отдел к шапочному разбору. На их счастье случилась андроповская облава, их здорово выручили студенческие билеты, и они наконец добрались до отдела готового платья. Продавщица предложила на выбор несколько моделей. Первая же модель оказалась выстрелом в яблочко. Раздвинув шторки примерочной и сделав два шага на божий свет, Маша имела удовольствие увидеть остолбеневшего, с отвисшей челюстью Шурика. Понятно, в этом на свадьбу идти нельзя, будешь выглядеть лучше невесты. Но совсем отказать себе в небольшой радости девушка не могла. Она красиво покрутилась, демонстрируя Шурику вид со спины, с боков, в пол-оборота, изгибаясь, принимала ту или иную эффектную позу. Находившийся в отделе народ скапливался у Шурика за спиной, сбежались продавщицы. Мягкие складки персикового цвета платья из японского, с люрексом, трикотажа так красиво облегали и подчёркивали девичьи формы, что начался ажиотаж.

   - Девушка, - требовала толстая, "в возрасте", тётка. - У вас ещё есть? Я такое же хочу!

   Продавщицы, тихонько посовещавшись, громко объявили:

   - Всего два экземпляра. Этот и на "штанге", 48-го размера.

   Дамы ринулись к "штангам", искать платье. Маша вздохнула и направилась было в примерочную, расставаться с шикарной тряпочкой, как вдруг услышала позади голос Шурика.

   - Мы берём. Сколько стоит?

   Она, услышав цену, стремительно повернулась, недоумённо посмотрела на приятеля.

   - Я себе никогда не прощу, - осклабился Шурик, - если ты его не купишь. Нельзя же тебя всего на свете лишить.

   Как будто можно заменить Славку великолепной шмоткой. Чудной Шурик, ей-ей.

   - Оно девяносто рублей стоит, а у меня в кармане всего шестьдесят, - Маша скривила губы.

   - Добавлю тебе тридцатку, - меценатом пообещал Шурик. - Отдашь при случае.

   Всю обратную дорогу он сам нёс пакет с платьем, рассуждая, куда ещё, кроме свадеб и юбилеев, следует ходить в такой неописуемой красоте. Дискотеки отмёл сразу. Мол, прожжёт сигареткой кто-нибудь. Так впоследствии и произошло. То платье Маша надевала всего несколько раз, на дискотеке ей спичкой прожгли подол, после чего оно двадцать с лишним лет провисело в шкафу грустным напоминанием.

   Шурик с того дня зачастил в гости. Маша, не подозревая иных целей, кроме дружеского участия, поила его чаем и щедро кормила вареньем. Шурик капал на мозги:

   - Ты сама ставишь себя в глупое положение. Он сделает тебя своей любовницей и всё. Поиграет, а потом выбросит за ненадобностью.

   - Что значит, сделает? - огрызалась Маша. - Я, по-вашему, тварь бессловесная, меня и спрашивать необязательно?

   - Он тебя уболтает, мозги заканифолит, ты и не заметишь.

   Маша, поджав губы, прекращала бесполезный спор. У каждого своя правда, свой подход к ситуации. Маргошка, вон, декларировала иногда такое - волосы на голове дыбом вставали. Сестра считала замужество тяжкой гирей на ногах у женщины. В любовницах ходить и приятней, и легче. Ни стирки, ни уборки, ни готовки с беготнёй по магазинам, одни удовольствия и подарки. Каждый стремился навязать Маше собственную точку зрения. И она слегка одурела. Скорей бы уже всё закончилось.

   В день перед свадьбой она получила от Шурика последние инструкции: причёску не делать, косметику использовать по минимуму, приехать в ресторан к такому-то часу. Не успела проводить Шурика, раздался звонок в дверь. Открыла - Славка. Девушка мысленно застонала, очумел вконец.

   - Ты неприятностей хочешь на мою голову? А если Шурик вернётся? Он у меня перчатки забыл. Вспомнит и вернётся.

   - На часы посмотри, - посоветовал Славка. - Время к ужину. Шурик ни за что ужин не пропустит. У тебя его чёрти чем покормят, вывертами разными, а он без трёх солидных котлет и тазика с картошкой уснуть не сможет.

   Маша представила себе три солидные котлеты, тазик с картошкой, хихикнула и посторонилась, пропуская Славку в дом. Намеревалась отчитать его хорошенько, мол, ему сейчас дома надо быть, не по гостям шастать. Славка в дом не пошёл.

   - Я за обещанным подарком приехал, за тетрадкой. Наверняка завтра забудешь. Я тебя на лестнице подожду.

   - Меня или подарок? - съязвила Маша. Пошла за тетрадкой. У неё, кроме стихов, был припасён подарок традиционный, дожидавшийся собственно свадьбы. Она долго выбирала, никак не могла определиться. С большим трудом остановилась на декоративной индийской вазе чернёного металла с орнаментальной резьбой. Скромненько, но со вкусом. Без любимых Славкой намёков, зато на долгую память.

   Он терпеливо ждал её на лестничной площадке между вторым и третьим этажом, возле мусоропровода. Лицо его выглядело спокойным, грустным, немного отрешённым. Увидев девушку, оживился. Взял из её рук тетрадку, перелистал, открыл наугад, прочёл вслух:

   Да, я порой была глупа,

   Когда в вас верила, как в чудо.

   Да, я порой была слепа,

   На подлость думала - причуда.

   Теперь оправдывать себя

   Я не хочу. Не в этом дело.

   А просто время шло, и я

   И поумнела, и прозрела.

   Маша с интересом ожидала реакции. Славка обиженно моргал ресницами. После краткой паузы уверенно определили:

   - Это мне. Не отпирайся, я точно знаю.

   Отпираться она и не думала. Специально записала в тетрадь пропитанную горечью строфу. Пусть он хоть раз поймёт чувства другого человека. Не всё ему масленица.

   - Мань, за что? Прямо наотмашь. Тебе-то я что плохого сделал?

   Она подумала, - и впрямь, никогда ничего не обещал, не говорил прямо, не назвал вещи своими именами, дружил с ней, как мог, дарил замечательные праздники, на помощь прибегал по первому зову даже среди ночи. Надо либо принимать его таким, каков он есть, либо разбегаться в разные стороны. Формально все её претензии беспочвенны. Следовательно, и говорить не о чем. Зря дала моральную пощёчину. Вздохнула:

   - Самое последнее почитай. Оно самое свежее. Только, чур, про себя.

   Следила за постижением Славкой текста по шевелению его губ.

   Вы - только конец неудавшейся сказки,

   Которую я сочиняла впервые:

   Зелёные косы русалок, их пляски,

   Овинные, лешие и домовые.

   Всего понемногу я в вас намешала:

   Цветение яблонь, дожди проливные.

   Но этого в жизни порою так мало.

   Да, нужно другое. И вот мы - чужие.

   И даже во сне мне не снятся русалки.

   Реальная жизнь в мои двери стучится.

   Казалось бы, сказка забыта. А жалко,

   Что больше у нас ничего не случится.

   Закончив читать, Славка посмотрел в темноту, обрамлённую переплётом окна. Не поворачивая головы, хрипло, чужим голосом оповестил:

   - Нормально. Индульгенцию получишь.

   - Ты не много на себя берёшь? - вкрадчиво поинтересовалась Маша, вдруг вспомнив, что когда-то давно и у неё имелся характер.

   - Ровно столько, сколько могу поднять, - уже нормальным голосом довольно сообщил он.

   - Тяжеловес, значит? Ну, удачи тебе в поднятии тяжестей. Смотри, не надорвись.

   - Ты куда, Мань?

   - Домой.

   - Подожди. Давай ещё немного постоим, поболтаем. Я тебя прошу. Разве я часто тебя прошу?

   Маша засомневалась, остановилась. Действительно, просил он её редко. Он вообще не любил просить. Предпочитал обходиться своими силами, без посторонней помощи.

   - Тебе дома нужно быть.

   - Я не могу там сейчас находиться. На самом деле мне хотелось эту ночь с тобой провести, - честно сознался Славка.

   - В смысле? - нахмурилась Маша.

   - До чего у тебя грязное воображение, - подколол он. - В нормальном смысле. Своеобразный мальчишник в твоём обществе.

   - Мальчишник? Это не ко мне. Это к Лёлекам и Болекам...

   - Не начинай, а? - перебил он стонуще. - Вот они у меня где сидят. Мне с нормальным человеком хотелось побыть.

   - А нормальному человеку спать не надо? - подивилась Маша его эгоизму.

   - Я что, каждый день женюсь? - негодующе возразил Славка. - Можешь ты один раз со мной пободрствовать, когда мне надо? Я-то с тобой бодрствовал.

   Маша кивнула. Не стала напоминать случай, когда после смерти отца он пришёл к ней пьяным в дым. Счёт всё равно был бы не в её пользу. Поднялась к нему на площадку. Подловил-таки её, прохиндей. У него на счету утешительных ночей пять или шесть набралось. Долги она привыкла платить.

   Выглянула мама. Через полчаса вышла изнывающая от любопытства Марго. Нашла хороший предлог. Дескать, звонил Шурик, разыскивал Стаса, Маргошка наврала, будто сестра ушла к приятельнице на четвёртый этаж. Славка быстренько Маргошку спровадил, разрешив приехать в ЗАГС и посмотреть торжественную церемонию. Маша периодически предлагала пойти к ней, посидеть на кухне в тепле и комфорте. Славка отказывался, мотивируя отказ своей неспособностью именно сегодня адекватно себя вести. Лучше на лестнице поболтать, под охлаждающими сквозняками.

   Они долго болтали о первом, приходящем в голову и на язык, старательно обходя в беседе грядущий день, Иру и общих друзей. Обсуждение модной книги Маркеса сменялось анализом фильмов Тарковского, за которым следовали рассуждения о творчестве Высоцкого. Выставка плакатов в маленькой церквушке на новом Арбате, репродукции картин Сальвадора Дали и работы Пабло Пикассо в музее имени Пушкина, последние романы в журнале "Новый мир" и завидная смелость газеты "Аргументы и факты", парапсихология и проблемы космоса. Достойные осмысления темы следовали нескончаемой чередой, появляясь буквально из воздуха.

   Перевалило за полночь. Маша устала, побледнела и осунулась. Ей страшно хотелось спать. Распухший язык ворочался с трудом, точь в точь, как у покойного Брежнева в последние годы его жизни. Славка поглядывал на неё с жалостью. Не устоял, шагнул совсем близко, обнял.

   - Ты такая уставшая.

   Она вяло трепыхнулась:

   - Сам такой. Пусти, упадём.

   - Издеваешься? Я могу тебя поднять и до метро на руках тащить. Я свеж, бодр и полон сил. Не веришь, да?

   - Верю, пусти.

   - По голосу слышу, не веришь. Смотри, - он поднял её и держал на весу. Держал так, что её лицо оказалось совсем рядом с его лицом. "Не вынесла душа поэта...". Оступился, слабак, - перехватив девушку поудобней одной рукой, другой придержав ей затылок, начал целовать. Маша больше не трепыхалась. Успокаивала совесть тем, что это в последний раз, на прощание, от Иры не убудет, а Маше найдётся, чем душу впоследствии тешить. Славка по привычке читал её мысли. Между поцелуями бормотал:

   - Последний раз... Мы же никогда больше не будем, правда?.. Попрощаться-то можно...

   Маша знала Славку, как облупленного. Сперва слабину даст, потом начнёт исправлять положение, начнёт перед самим собой оправдываться разными жестокими фразами и поступками. Но она думала о расплате завтрашним днём, по заведённому у Славки обыкновению. К расплате на утро была готова, но не подозревала насколько быстро она придёт.

   Славка, в очередной раз оторвавшись от её губ, любовно и нежно начал: "Какая же ты всё-таки ма...". Запнулся. Что-то промелькнуло у него в мыслях, она по глазам видела. Ласковая улыбка вдруг сменилась насмешкой, нежные интонации - снисходительностью. Он переиначил фразу:

   - Какие же вы все маленькие.

   - Кто "вы"? - с деланным спокойствием уточнила Маша, внутренне цепенея. Отлично поняла: вот, вот оно, началось!

   - Да бабы, - грубо ответил он.

   - Ах, бабы... - протянула Маша. - Ну-ка, поставь меня на место.

   - Ещё чего!

   - Поставь меня на место, сказала! Не то на весь подъезд заору. Вот так, умница. Теперь отпусти! Ну!!! - отскочила от него подальше. Он растерялся, побледнел, нервно кусал губы. Мальчишка, трус несчастный. Маша отчеканила ему:

   - Я тебе не баба, понял?! Я - прекрасная дама. Не для тебя? Значит, для другого. Ясно? Для того, кто на мне женится.

   - На таких, как ты, Мань, не женятся, - криво усмехнулся он.

   - Это ещё почему? - оскорбилась Маша, бочком медленно и незаметно для Славки спускаясь по лестнице.

   - Красивых и умных предпочитают в любовницах держать.

   - В любовницах?! - рассвирепела она, вспомнив предостережения Шурика.

   - Конечно. Кому нужна жена умнее, чем он сам и сильнее по натуре? Жена должна быть слабой дурочкой.

   - Ты именно такую себе выбрал, да? Ну, так я тебя огорчу. К тебе в любовницы я не пойду ни за что. Уяснил? А теперь проваливай. И завтра меня не жди. Хватит, попрощались! - она рванула домой. Влетела в квартиру. Забыв о ночном времени, громко хлопнула дверью и привалилась к ней спиной. Бурно дышала, точно стометровку одолела. К щекам прилила кровь. Так оскорбил, мерзавец! В левом виске запульсировало, заломило. Хотелось плакать навзрыд.

   За дверью слышались неторопливые шаги. Славка не уходил. Мерил шагами расстояние в холле перед её квартирой. Замирал ненадолго и снова начинал разгуливать туда-сюда. Маша отклеилась от двери и на цыпочках проскользнула в свою комнату.

   Постель была разобрана, спасибо Маргошке. Быстро раздеться, залезть под одеяло, согреться и уснуть, отключиться от свалившегося на неё кошмара. Душили слёзы, она с трудом их удерживала. Но, едва легла, как с кушетки приподняла голову сестра, - не спала, получается, - сказала сердитым шёпотом:

   - Шурик тебе три раза звонил. Ругался безбожно. Стаса искал. Стас за какой-то фигнёй должен был сегодня к своей мартышке съездить и не поехал. Дома его тоже не нашли. Шурик точно определил, что Стас у тебя кантуется.

   - Ты нас Шурику заложила? - голос у Маши прерывался.

   - Не-а, и не подумала. Отмазала. Говорю ему, - Стаса несколько дней не видела, ты точно к этой Митягиной пошла, без пальто и в шлёпках. Он не верит. Я ему, - приезжай и проверяй лично.

   - Поверил?

   - Не уверена. Но, кажется, поверил. Я умею впаривать. А ты чего такая? Вы поссорились?

   - Поссорились? Бери выше, кидай дальше. Мы с ним, по-моему, расплевались.

   - Зря ты с ним так. По-моему, расплевались, - передразнила Маргошка. - А вот, по-моему, он тебя любит.

   - Любит? - Маша хотела небрежно рассмеяться, но лишь хрипло закаркала. - Так не любят. Он вообще никого не любит, кроме себя, бесценного. И всё, не хочу обсуждать. Спокойной ночи.

   - Спокойной ночи, - прошуршала сестра, опустила голову на подушку, заворочалась. - Но если ты замечать не хочешь, то я тебя могу просветить, кто кого и насколько любит...

   Господи, понимала бы чего. Маша заткнула уши пальцами и вскоре, тихонько всхлипывая, заснула под бубнёж Маргошки, слабо различимый благодаря детским затычкам из пальцев.

   Она спала до полудня, как убитая. Не возмутись родители, могла и дольше проспать. Ещё час ходила в ночной рубашке. Отец рассердился:

   - Долго ты лахудрой ходить будешь? На свадьбу опоздаешь.

   - Не опоздаю, - буркнула Маша и, во избежание опасных разговоров, быстро позавтракав, то есть, скорее, пообедав, залезла в ванну.

   В халате и с непросохшей до конца головой её и застал внезапно приехавший Шурик. Маша растерялась. Думала, просто не поедет в ресторан и точка. Пока там спохватятся, разберутся, не до неё всем станет. И волки будут сыты, и овцы целы. Шурика не ждала. А Шурик не ожидал застать её в совершенно домашнем виде, вовсе не готовившуюся к выходу в свет. Разорался, будто припадочный. Из его ора Маша вывела: Славка Маше не доверяет, и поручил Шурику жёстко конвоировать девушку к месту торжества, но для начала им необходимо заехать к Закревскому домой за магнитофоном и мамой Стаса. Вернигора собирался добросовестно выполнить наказ друга, одной рукой крепко держать её, чтоб не сбежала, другой тащить магнитофон, маму Стаса в дороге развлекать по мере сил.

   Сцепив зубы, дабы злость не выплёскивалась из неё слишком большими порциями, она кое-как досушила волосы феном, кое-как оделась и накрасилась. На поток обвинений в свой адрес внимания не обращала. Всю дорогу отмалчивалась. И только когда перед самым домом Славки Шурик неожиданно брякнул: "Это он из-за тебя фордыбачит. Я знаю, где он вчера полночи проторчал...", - она окрысилась:

   - А не пошли бы вы все, знаешь, куда?! Я, между прочим, живой человек, не кукла безответная. С завтрашнего дня знать вас не буду никого. О Славке думаете, об Ире думаете. Обо мне хоть кто-нибудь подумал?

   - О себе ты сама думаешь. Причём, слишком много. И Стас о тебе тоже слишком много думает, - злобно озвучил свою позицию Шурик.

   - Послала я вчера вашего Стаса, понял? И вас завтра пошлю.

   - Ах, вот почему я сегодня должен тебя на поводке водить. Ты потерпеть не могла? Сутки какие-то.

   - Вы же просили меня гнать его. Я и гнала. Вы уж как-нибудь там между собой определитесь, мне гнать его или привечать? - сардонически попросила Маша.

   Они поднялись на седьмой этаж и стояли перед квартирой Закревских. Номер дома, номер квартиры, номер телефона заканчивались семёркой. Закревского окружали одни его любимые семёрки. Шурик позвонил. Дверь открылась, на пороге стоял Лёлек.

   - Приехали? Ну, хорошо. А то мы волноваться начали.

   - Ты что тут делаешь? - удивился Шурик. - Почему не в ЗАГСе?

   - Наш раздолбай обручальные кольца дома забыл, спохватился, когда расписываться позвали. Пришлось мне срочно сюда мотать, за кольцами.

   Забыл он, как же, - хмыкнула про себя Маша. Рассчитал всё очень тонко. Валенком прикинулся. Она пошла здороваться с мамой Славки, Анастасией Михайловной. И была поражена чересчур тёплым приёмом. Та её встретила, словно самую желанную гостью. Поводила по квартире, показала, как отделала и убрала комнату молодым. Маша натянуто улыбалась. Синие шторы, синие покрывала на диван, на пуфики, синие накидки на тумбочки. Всё отделано жёлтыми воланами. Последний писк заграничной моды. Долго ли выдержишь в этой агрессивной цветовой гамме? Позже выяснилось - не долго. Молодые быстро перебрались к родителям Ирины, откуда Славка, тоже довольно быстро, сбежал назад, домой.

   Маша ничего не сказала Славкиной маме. Слушала, невнятно поддакивала. Потом помогала доводить до ума парадное платье Анастасии Михайловны, заваривала чай. Торопиться им было некуда. Они и не торопились. Неспешно добирались до ресторана "Метрополь" после неспешно выпитого чая, неспешных сборов рушников, каравая, солонки с солью, других мелочей. Всю дорогу Шурик давился воздухом, а Маша тихо косела. Анастасия Михайловна щебетала без умолку, выдавая в эфир умопомрачительные сентенции:

   - Долго они, конечно, не проживут. Полагаю, годика два, а то и меньше. Можно потерпеть, правда, Машенька? Скажите, вы терпеливая?

   - Шура, ты же Стасика хорошо знаешь, он никогда своего ребёнка не бросит. Но ведь не обязательно жить с матерью своего сына?

   - Я мечтаю о том времени, когда он разведётся и женится на той, которую любит. Как чудно мы тогда заживём.

   - Нельзя тратить впустую дни рядом с нелюбимым человеком. Например, мы с папой Стасика всегда...

   - Я уверена, нет, совершенно убеждена, мы с вами непременно подружимся, Машенька.

   И дальше в том же духе. Маша искоса, со значением, поглядывала на Шурика. Вот, мол, вы меня обвиняете, а главный провокатор не я, ты слушай, дружок, слушай, на ус мотай. Шурик, отягощённый слева Машей, справа неслабым по размерам магнитофоном, делал единственно в его положении доступное - возводил очи горе и незаметно для Анастасии Михайловны возмущённо крутил головой. Если бы мог себе позволить, то натравил на Анастасию Михайловну Болека с Казимирычем. Слишком отличался её подход к ситуации от их моральных установок. Представляя себе физиономии парней, ознакомленных с мнением Славкиной мамы, Маша тихо хихикала.

   В ресторане девушка отвлеклась от ехидных мыслей. Разинув рот, смотрела на центральный зал "Метрополя": изгибающиеся перегородки, экраны из живой зелени, бассейн с фонтаном и разноцветными рыбками, оркестр на высокой эстраде - бьющая по глазам купеческая роскошь. Однако их повели не в центральный зал, а боковыми переходами и лестницами в отдельный кабинет, расположенный на четвёртом этаже. Сам кабинет выглядел небольшим, сверкал голыми стенами, навевал скуку. Единственным его преимуществом был выход на балкон, с которого легко вести наблюдение за происходящим в центральном зале. Сверху смотрелись оркестр и фонтан, танцующие казались непрезентабельными, музыка почти не долетала. Вот для чего потребовался магнитофон, - осенило Машу. Не бегать же вниз на танцульки.

   Вниз, потанцевать среди пёстрой толпы ресторанной публики они таки бегали. Не интересно отплясывать в собственной, надоевшей до чёртиков компании. Другой молодёжи, не считая двух простецкого вида подружек Ирины, практически не было. Да ещё отплясывать приходилось перед сиятельными, вальяжными старцами и их дородными, увешанными золотом с бриллиантами, жёнами. Гостей Анастасия Михайловна позвала немного: родители Ирины, две её подружки, друзья Стасика, остальные - друзья семьи Закревских, нужные, влиятельные люди.

   Нужные люди смотрели маслеными глазками, норовя пригласить на медленный танец и незаметно огладить Маше разные выступающие части фигуры. Жёны нужных людей быстро выяснили статус девушки и совместными усилиями сочинили весьма недалёкую от истины сплетню, которой и развлекались до самого Машиного отъезда. Сравнивали невесту и нахалку в персиковом платье. Увы, не в пользу невесты. Ирина сглупила, нарядившись в облегающее платье, обтянувшее складками уже заметный животик. Сверху ещё и пояском перетянула. Выглядела... слов-то сразу не подобрать. Славка её стеснялся и рядом с ней задерживался не долее двадцати секунд, никакие внушения не помогали. Во время тостов про совет да любовь, про многая лета совместной жизни, не скрываясь, морщился. На выкрики "горько" реагировал с опозданием и нехотя, ограничивался одним лёгким поцелуем, тут же опускался на место и тянул за собой Ирину. Смотрел на Машу глазами больной собаки.

   Девушку наизнанку выворачивало от грубого свадебного фарса, от фальши и неудачных попыток фальшь замаскировать. Она часто выскальзывала в холл перед кабинетом, где было оборудовано несколько курительных уголков. Но долго в одиночестве не оставалась. Почти сразу же появлялся Шурик, плюхался рядом. Он честно выполнял поставленное ею накануне условие. Пожалуй, излишне честно. Даже тогда, когда необходимости не было. Она не могла и минуты побыть в желанном одиночестве.

   - Шурик, можно я уже поеду? - ныла Маша.

   - Потерпи, пока рано, - сурово ответствовал Шурик.

   - Я смотреть на это безобразие не могу. Все всё понимают и неумело притворяются довольными. Противно.

   - Всем противно. Но все терпят. И ты терпи, - ворчал Шурик и, заметив выходящего из кабинета Славку, по-хозяйски клал ей на руку на плечо.

   - Руку убери, - шипела сквозь зубы Маша. - Об этом я тебя не просила.

   - Пока он здесь, не уберу. Нечего ему к тебе подходить, - так же тихо шипел Вернигора. - У него теперь жена есть, пусть возле жены будет, не с тобой.

   Славка, в который раз наткнувшись на обнимающуюся парочку, кривился, менял траекторию движения и проходил мимо, окидывая Шурика с Машей скептическим взглядом. Ему удалось всего лишь однажды переброситься с Машей несколькими фразами.

   Нужные гости с золотоносными жёнами потребовали танца молодых. Ни много, ни мало, вальса. Славка побледнел до неприличия, запаниковал. Попытался уговорить старшее поколение поменять вальс на что-нибудь другое. Вальс! - насмерть стояли нужные гости. Он кинул отчаянный взгляд на Машу и... пошёл танцевать с Ириной венский танец. Маша не досмотрела представление до конца, не могла. Тихонько выбралась из кабинета. Опасаясь Шурика, вошедшего во вкус с разными объятиями, того и гляди, целоваться полезет, ушла на третий этаж в точно такой же холл. Там и нашёл её Славка через пару минут. В ответ на удивлённо вскинутые брови пояснил:

   - У супруги голова закружилась.

   - Как ты меня здесь нашёл? - Маша не хотела ничего слышать про Иру. Наслушалась досыта.

   - Я, Мань, тебя везде найду, когда понадобится. По запаху. Запах души, мыслей. Ты пахнешь особенно.

   - Не для тебя теперь.

   - А для кого? Для Шурика? Быстро ты к нему под крыло залезла.

   - Не подходи, - Маша попятилась. - Не тебе меня упрекать.

   Она не собиралась признаваться Славке, что Шурик проявляет инициативу, выходит за рамки соглашения, и что ей зверски неприятно вынужденное сидение под боком у Вернигоры.

   - Мань, ты у меня умница. Ты отлично понимаешь, что к чему. Родится ребёнок, исполнится ему год, и я разведусь. Потерпи немного. Подожди.

   - Я бы подождала, - горько усмехнулась девушка. - Да ты не велел.

   - Не понял, - он снова подошёл ближе.

   - Ты с ней вальс танцевал, - она снова попятилась. - Разве этого не достаточно?

   - Мань, она моя жена, - Славка остановился.

   - Сколько раз ты говорил мне, что вальс - только с мамой или с любимой женщиной? Слово "жена" в список не попадало. Помнишь? Ты пошёл танцевать с Ирой вальс, значит, она любимая женщина. А я тогда кто?

   - Напрягись и вспомни, - Славка начинал сердиться. - Один раз мы с тобой вальсировали.

   - И вспоминать нечего. Не забывала, - Маша медленно обходила Славку по широкой дуге. - Но это было давно. Ты с тех пор успел зачать ребёнка, жениться и станцевать с Ирой вальс.

   - Меня заставили, сама знаешь.

   Маша собиралась язвительно прокомментировать его жалкое оправдание. Дескать, веры более в его независимость нет, сейчас уверяет, что разведётся, а потом его заставят весь век с Ирой прожить. Не успела. От лестницы шёл недовольный, взъерошенный Вернигора. Славка, проследив за её изменившимся взглядом, шепнул:

   - После поговорим. Не принимай поспешных решений.

   Маша отвернулась. Обречённо ждал верную тень. Орать, как днём, дома у девушки, Вернигора не посмел. Он пошёл другим путём. Устроил обоим тихую головомойку. Затем с видом собственника взял девушку за локоть, больно взял, сжал пальцами до синяков, повлёк наверх. Славка остался на месте.

   Поднимаясь на четвёртый этаж, Шурик проедал ей мозги. Маша вырвала у него свою руку, остановилась посреди лестницы и, чётко артикулируя, произнесла:

   - Хватит, Шура. Отныне я сама буду решать, что мне делать, как себя вести и с кем встречаться.

   Она гордо удалилась, оставив Вернигору в полной растерянности. В курительном уголке перед кабинетом обнаружила Болека, Лёлека и Казимирыча. Поболтала с ними недолго, пребольно укусив словами Борьку с Серёгой. Осталась довольна собой выше носа. Ответить той же монетой они не сумели. Или не решились? У Маши недобро блестели сузившиеся глаза, раздувались крылья носа.

   Из кабинета выглянула Ира, спросила, где её муж. Вся компания дружна пожала плечами. Не знаем, не видели. Хотя и видели, и знали. Просто не одной Маше надоело скакать вокруг новоявленной супружеской пары. Пусть учатся сами разбираться, без опеки друзей.

   В третий раз позвали к столу. И Маша решила, - через полчаса она уедет, пусть хоть землетрясение начнётся, всё равно уедет. Сил больше нет терпеть глупую камарилью. Она заранее предупредила Анастасию Михайловну. Та сильно огорчилась, уговаривала остаться. Не уговорила. Маша держалась твёрдо, поскольку смертельно устала, хотела домой и не видела смысла в дальнейшем притворстве.

   Она рассчитывала сбежать потихоньку. Незаметно покинула кабинет. Сумка случайно зацепилась за чулок, и он перекрутился. Маша нагнулась поправить, а когда выпрямилась, рядом увидела неслышно подошедшего Вернигору.

   - Ты куда?

   - Домой, - Маша тяжело взглянула на приятеля.

   - Ещё рано.

   - По-моему, давно пора.

   - И не попрощалась?

   - С кем? - у девушки не нашлось для него ни одной тёплой нотки в голосе. - Со всеми? Или только с вами?

   - Со всеми - ладно. Но хоть бы нас в известность поставила.

   - Чего ради, Шурик? С Анастасией Михайловной я попрощалась, а вы перебьётесь. Ваш поводок, как ты днём изволил выразиться, меня почти придушил. Воздуха свежего хочется, - она иронично разглядывала исполненную простоватой хитрости физиономию Вернигоры.

   - А со Стасом попрощалась? - он кашлянул, тень тревоги сполохом промелькнула по его лицу.

   - Нет. А зачем? Мы вчера с ним попрощались.

   - Я с самого начала знал, что он у тебя был... - Шурик не успел договорить. Открылась дверь кабинета, вышел Славка. Внимательно оглядел обоих:

   - Вы чего тут? Опять курить собрались? Никотин не закапает? Давайте за стол, скоро десерт подадут.

   Маша потупилась. Нет, они точно её пасут оба.

   - Мы тут прощаемся, Стас, - Шурик явно намекал другу на неизвестные девушке обстоятельства. - Маша нас покидает. Домой едет.

   У Славки дрогнуло лицо, глаза опять сделались как у больной собаки. Он быстро справился. Восстановил исчезнувшую на мгновение маску усталости и безразличия ко всему в этом скучном мире.

   - Ну, что ж, до свидания, - искусственно растянул уголки губ, повернулся, пошёл по направлению к мужскому туалету.

   Всё? - подумала Маша с разочарованием и обидой, - он ничего мне больше не скажет? Вот так мы прощаемся на всю оставшуюся жизнь? Ни любимых им намёков, ни тайных знаков, ничего? Неужели не обернётся? Не обернулся. Ничего - значит, ничего. Действительно, нехорошо волокитить. Лучше сразу оборвать, не растягивать мучительно расставание. Она тоже развернулась и пошла в противоположную сторону, к другой ведущей на первый этаж лестнице.

   Их было две - лестницы, ведущие на первый этаж. Весь вечер они пользовались дальней, рядом с ближней находился мужской ватерклозет, непонятно, почему, мешающий ходить удобным путём. Сейчас Маше помешал не ватерклозет, а Славка, удалившийся туда неторопливо и величаво. Она быстро прошла холл, преодолела несколько ступенек и замерла, услышав:

   - Маня, я тебя провожу.

   Нет, не Славка её догонял, Шурик преследовал.

   - Не надо, Шура.

   - Почему? - он шагнул сразу через три ступеньки, очутился рядом.

   - Устала, хочу побыть одна, - она впрямь чувствовала себя выжатой, измочаленной. Присутствие Шурика усиливало чувство вымотанности до предела.

   - Это ресторан, Маня...

   - Не называй меня Маней, - нетерпеливо перебила она. Возобновила прерванный спуск. Шурик не отставал.

   - Ладно, не буду. Извини, повторюсь. Это ресторан. Здесь до фига пьяных мужиков, слишком много о себе понимающих. Ты у нас девушка аппетитная, сексапильная. Прилипнут, не отдерёшь. Тебе скандал нужен, неприятностей захотелось?

   Неприятностей Маше не хотелось. Общество Шурика выглядело предпочтительней разных пьяных мужиков, много о себе понимающих. Смирившись с необходимостью потерпеть Вернигору ещё десять минут, она не стала возмущаться его назойливостью. Опустив голову, глядя под ноги, увеличила темп спуска.

   - Куда ты так несёшься? - недовольно поморщился Шурик. - Каблуки не боишься сломать?

   - Хочу домой, побыстрее, подальше отсюда, - зло выпалила она, обжигая Вернигору взглядом.

   - Возьми меня под руку, - неожиданно мягко попросил Шурик. - Ну пожалуйста. Трудно тебе, что ли?

   - Зачем? - Маша не поверила его внезапной доброте, мягкости просьбы.

   - Хочу с красивой девушкой у всех на глазах пройтись, повыпендриваться. Когда ещё случай представится?

   Ах, всё-таки с красивой, не только сексапильной. Льстец бессовестный. Маша усмехнулась мысленно. Повыпендриваться ему захотелось? Нет, здесь другое что-то. Прохиндей, хитрец несносный. Жалостливо просит, будто милостыню, жалостливо смотрит, ресничками, как наивное дитя, хлопает. Чёрт с ним, пусть выпендривается. Она просунула ладонь в готовно согнутую крендельком руку Шурика. Скорость, тем не менее, снижать не думала. Торопилась покинуть элитный ресторан, производивший впечатление дурного купеческого вкуса и дурного же купеческого размаха.

   - Опа! - вдруг тихо, почти про себя, шепнул не сдержавшийся Вернигора, чуть не замерев на месте. Маша невольно затормозила, подняла голову и...

   В холле второго этажа, на банкетке возле самой лестницы сидел Славка. Откинулся к стенке. Вид имел усталый и встревоженный. Складывалось впечатление, что он давно здесь сидит, отдыхает, предаётся грустным и беспокойным размышлениям. Господи, как? Когда он успел спуститься раньше неё и Шурика, устроиться, расположиться? Для этого ему требовалось большими прыжками, вроде кенгуриных, преодолеть два этажа, бегом пересечь холл, плюхнуться на кушетку, отдышаться, принять соответствующий вид. Тролль из табакерки. Или он телепортацией владеет?

   Сперва Закревский увидел её. Всё в нём рванулось к ней навстречу, явственно, отчётливо. Реально рвануться он не успел, заметил возле Маши Шурика. Осел, поскучнел разом, погас. Взгляд его поразил девушку мгновенным переходом от светящейся надежды к пустоте и безжизненности. Они трое обменялись ничего не значащими фразами, вновь попрощались скупо. Славка вернулся в прежнюю позу, откинулся к стене, прикрыл глаза, точно не хотел их видеть. Шурик неопределённо хмыкнул и повёл Машу в гардероб.

   Она снимала туфли, надевала сапоги, Шурик зудел над ухом, как голодный и злой комар.

   - Это он хотел с тобой поговорить. Я знаю.

   - Знаешь? Интересно, откуда? - Маша возилась с устроившей итальянскую забастовку "молнией" на сапоге.

   - Вы со Стасом думаете, я дурак, ничего не понимаю, потому в расчет меня не берёте. Но я не дурак, не-е-е... Всё вижу, всё слышу, всё прекрасно понимаю.

   - Ты уверен, что правильно понимаешь? - Маша особо не вдумывалась в смысл произносимых ею слов, принимала участие в диалоге автоматически. Сама вспоминала и переживала заново последнюю встречу со Славкой.

   - Уверен, - Шурик присел на корточки, отогнал пальцы девушки от "молнии", одним движением справился с упрямой застёжкой. Помог застегнуть второй сапог.

   - Раз ты такой умный, тогда ты, наверное, заранее знал, что он захочет со мной поговорить?

   - Знал, - Вернигора самодовольно ухмыльнулся. - Я тебя провожать специально пошёл, чтобы он не посмел подойти.

   Врёт, - поняла Маша. Врёт неизвестно для чего. Она пока не успела забыть его растерянность при виде Славки, его панику, тщательно маскируемую кривой улыбкой.

   - Ты же говорил, от пьяных мужиков охранять? - Маша получила по номерку пальто, надела его, намотала поверх воротника шарф. Шурик не Славка. Взять её пальто самому, помочь надеть, поправить на плечах - он не способен, привычки у него такой нет. Он вообще галантностью, хорошими манерами не страдает.

   - Для тебя сейчас Стас хуже любого пьяного мужика. Ты же не торопишься к нему в любовницы под десятым номером?

   - Почему под десятым? - Маша, уставшая от бесконечных разговоров про любовниц, изобразила живую заинтересованность.

   - Так, к слову пришлось. Может, под седьмым или шестнадцатым. Я его баб не считал. Пойми, он не женится на тебе. Никогда. С тобой слишком хлопотно.

   - Я и не собираюсь за него замуж, Шура. У нас с ним иные отношения. Не обижайся, но тебе действительно не понять. Ты слишком мало знаешь. И всё, хватит. Я не хочу беспрерывно мусолить эту тему. Раз уж ты сегодня столь добр ко мне, то проводи на улицу.

   Шурик выразил готовность провожать её на край света, ну, хоть до дверей квартиры. Маша ужаснулась. Шурика в кавалерах ей не доставало для полного счастья. Ещё столкнётся со Славкой у неё на кухне, вот крику будет. В том, что Закревский рано или поздно прибежит, она поняла четверть часа назад. Только Вернигора мог считать, будто штамп в паспорте и наличие жены с ребёнком послужат непреодолимым препятствием для Славки, если ему приспичит увидеть Машу. Она тайно позлорадствовала, представив физиономию Шурика, когда он обнаружит, что возле ресторана её ждёт отец. Всегда полезнее заранее подстраховаться. После одного из танцев в центральном зале она умудрилась позвонить домой из гардеробной, вытребовала отца.

   Вернигора огорчённо покрякал, видя, как отец усаживает её в такси. Успел крикнуть:

   - Я завтра приеду, можно?

   Маша сделала вид, будто не расслышала, махнула ему рукой на прощанье, эдак по-брежневски. И укатила в холодный тёмный вечер. Как ей мерещилось, по крайней мере, от Шурика навсегда укатила. Вполне возможно, что и от Закревского тоже.

   Славки у неё теперь не было. Не возникнет на пороге нежданным гостем с букетом цветов, без повода, просто так. Не примчится из любой дали по первому зову, обычно ночному. Не устроит среди серых будней яркий праздник. Не станет, развалясь на её софе, с насмешливой улыбкой резонёрствовать или изобретать оригинальные намёки и тайные знаки принадлежности их обоих к особой расе личностей. Не спросишь его "что у меня в кулаке?", не щёлкнешь по носу за зазнайство. Заполняя дыру, оставшуюся после Славки, в её буднях нарисовался Шурик. Нарисовался короткими, жирными штрихами. Вместо изящной акварели чёрно-белая графика стиля "примитивизм". Вообще-то, графику Маша предпочитала другим видам изобразительного искусства. Но Шурик казался ей графикой неряшливой, грубой, упрощённой по замыслу. Гнать его, как в последнее время Славку, она не гнала. Не хотела обижать старого... Друга?

   Не было дружбы. Давно не было. Распалась, рассыпалась до белизны высохшим на солнце песчаным замком. В детстве Маша любила сооружать из мокрого песка замки и дворцы, с башенками, с лепными украшениями. В жаркую погоду её постройки пересыхали и осыпались, шурша мелкокрупитчатыми струйками, превращались в бесформенные горки. От былой дружбы и бесформенной горки не осталось. Парни, похоже, вздохнули с облегчением, не видя и не слыша Маши. Она, сильно задетая их пренебрежением, начала наконец самостоятельно существовать в большом мире. И только Шурик не давал забыть о прошлом. Приезжал почти ежедневно. Маша удачно скрывалась, находя дела и развлечения подальше от дома. Из десяти случаев упёртый Вернигора нарывался на неё хорошо, если дважды. Рассказывал о Славке, о ребятах. Она слушала, ненатурально улыбаясь и задавая пустые вопросы из вежливости, ради поддержания светской беседы. Она страдала, она ничего не хотела знать ни о Славке, ни о парнях. Вот если бы Татьяна объявилась! Татьяна пропадала, дома не застать. Одного Шурика оставила ей судьба в качестве заменителя и бывших друзей, и пропавшей подруги, и необходимого до спазмов в душе Славки. Заменитель из Шурика получался так себе. Сам он, правда, своей эрзацевости для Маши не понимал. Ему казалось, он теперь свой человек в доме. Он рвался починить текущий кран, смазать петли у дверей, ходил за картошкой, банками поедал варенье. Клубничное закончилось, в ход пошло яблочное. И учил, учил девушку жизни, сам ничего о жизни не зная.

   События последнего года представлялись девушке дурным сном, игрой подростков во взрослых людей с их взрослыми осложнениями, проблемами и страстями, некой подготовкой к самостоятельному плаванию. Подготовка продолжалась, несмотря на то, что плавание началось. И началось сразу с попадания в шторм. Никто не заметил. Ребята увлечённо играли, Славка играл. Маша играла за компанию с ними. Не понимали, не хотели видеть, что именно сейчас кроятся, шьются судьбы с их последующими осложнениями, проблемами и страстями.

   Славка вернулся в марте. Благодаря Шурику Маша знала - он ушёл от Ирины, от новорождённого сына домой, к матери. Периодически мирился с женой, возвращался, но вскоре опять сбегал. В первый же свой побег унёс в отчий дом подаренную Машей ему на свадьбу индийскую вазу и оставил её у Анастасии Михайловны со словами: "Пусть все подарки себе возьмёт, а ваза только моя". Шурик, рассказывая, многозначительно поглядывал на Машу. Она притворялась спокойной, равнодушной, лицом незаинтересованным. И не сознавалась, что стала иногда видеться со Славкой, приехавшим к ней в конце марта с виноватым лицом и пятью красными розами.

   Опасаясь столкнуться с Шуриком, любившим, по его словам, навещать "старую подругу", Славка не заезжал, а звонил по телефону, назначал встречу. Свидания их выглядели невинно, по-братски, и Маша не могла отказать себе в необходимости периодически видеть Славку. Без него ей становилось плохо, мир тускнел, наливаясь непроглядной хмарью, ничто не радовало, каждый уголок, каждую щёлочку души заполняла безнадёжная чёрная тоска. Она пыталась остановить себя, прекратить встречи. И не могла. С каждым днём вина её усугублялась. Знала, что подло бежать к Славке, когда он зовёт, подло радоваться ему и радоваться его радости при виде её. Она, Маша, гадкая, мерзкая, крадёт отца у сына, мужа у жены, нет ей прощения. Но ведь ничего у них не было! Они ни разу не прикоснулись друг к другу. Ездили в Царицыно, гуляли там по дальним, заросшим, частично заболоченным уголкам парка и говорили о весне, о жарком нынешнем июне, вспоминали первую поездку, его прыжок, обнаруженный Татьяной водопад из капели. Он не посмел ей даже руку протянуть, когда она по его следам пробиралась через особо топкое, заросшее низеньким тростником место. Отчаянно морщился, и страдание было написано на его лице кривыми строками. А ещё раньше, в апреле, они ходили в Большой театр на "Жизель", на дневной спектакль, и после долго гуляли по бульварам, дыша чуть горьковатым, пропитанным смесью из запахов выхлопных газов, набухающих почек и сырой земли, воздухом. В любимом "Марсе" несколько раз ужинали. Были в музее имени Пушкина, потянул туда Пикассо. Им было удивительно хорошо и просто даже всего лишь находиться рядом, подле друг друга, разговаривать или молчать, дуться, мириться, валять дурака или быть взрослыми, серьёзными людьми. Они понимали друг друга с полувзгляда, с полуслова. Насмотревшись Пикассо, не сговариваясь, пошли к выходу из музея.

   - Пробило что-нибудь? - спросил Славка.

   - Не помню названия. Старый еврей и мальчик.

   - Сине-зелёные тона?

   - Ага. И вся мировая скорбь в глазах.

   - Согласен, не глаза - космос. Кстати, хочешь мороженого?

   - Хочу.

   - А "Токай" возьмём?

   Они пошли на улицу Горького в "Космос". Ели мороженое, запивая "Токаем", делились впечатлением от картин и графики Пикассо. С учёным видом знатоков рассуждали о Гернике. И мирно простились в вагоне метропоезда. Славке надо было на пересадку, он снова вернулся к Ирине. Сколько могло продолжаться состояние счастливой невесомости и сказочного везения?

   В конце мая возникла Татьяна, сообщила, что вышла замуж за "эти очки напротив". У "очков" имелось прозаическое имя - Лёша, и не менее прозаическая натура наблюдалась. Помечтав о Татьяне несколько месяцев, он перешёл к делу. Выгнал свою гражданскую жену, найдя дутый, притянутый за уши повод. Разыскал Ярошевич. Любовь у них началась сумасшедшая. Подали заявление в ЗАГС. Мама и бабушка Татьяны выбор одобрили. И чего тогда тянуть? Быстренько расписались, пусть Маша не обижается, нормальной свадьбы не было, все деньги грохнули на свадебное путешествие. Две недели в Ленинграде - чума просто, счастье оглушительное. Мама с бабушкой на зятя не нарадуются. Пора знакомить мужа с подругой. И Татьяна приволокла "очки" к Маше домой, знакомить. Крайне неудачная идея. Маша с Лёшей друг другу сильно не понравились. Настолько, что очкастый Лёша поставил вопрос ребром: или я, или твоя подруга. Татьяна выбрала "очки". Маша не обиделась, она понимала её. Предупредила осторожно:

   - Не торопишься ли ты? Смотри, Тань, как бы не наплакаться после. Если мужчина небрежненько, на ходу, предал и жестоко оскорбил одну женщину, он способен небрежненько предать и другую.

   - По собственному опыту судишь? По Стасу? - обиделась Татьяна. Она успела вытрясти из Маши информацию о событиях последних девяти месяцев, когда бросила компанию и моталась, бог знает, где сначала одна, потом со своим "очками".

   - По собственному опыту тоже, - согласилась Маша.

   - Ты поэтому со Стасом не спишь? - Татьяна, подтянув ноги, свернулась калачиком на софе. Она всегда любила сидеть, поджав ноги. - Боишься, предаст?

   - Ой, Тань, не смеши. Формально он минимум дважды меня предавал. И я его.

   - То формально, - протянула Татьяна. - А то по существу.

   - По существу вопрос о постели у нас с ним на повестке дня не стоял, - резко заметила Маша.

   - А если Стас его поставит? - хитренько посмотрела Ярошевич, теперь уже Гришаева.

   - Если поставит, тогда разбежимся, - глухо проговорила Маша. - Я, конечно, подлая баба, змея, но не до такой степени, чтобы в постель к женатому прыгать.

   - Плохо ты Стаса знаешь. Он тебя не трогает из куртуазности.

   - Чего? - открыла рот Маша. Она думала, Славка не претендует на интим из понимания, из любви к ней и признания её права на собственный выбор, в крайнем случае, из элементарного уважения её чувств.

   - Слово незнакомое? Ах, знакомое, объяснять не надо? Тогда другое объясню.

   Татьяна уставилась в потолок, скорчила учёную мину и занудливым преподавательским тоном прочла небольшую лекцию. По её прикидкам, Стас не склонял Машу к грехопадению, потому что видел в ней не проходную пешку, а ферзя, то бишь, королеву. Королева должна сама прийти или хотя бы позвать, подать недвусмысленный знак. Королева же его братом назначила. Стас терпеливо дожидался перемены высочайшего решения, добровольной капитуляции. И вообще... Он, видишь ли, в некотором роде, эстет, любит долгие и красивые прелюдии. Но что-то их с Машей прелюдия неприлично затянулась. На сколько? На два года? Больше? Ну, ведь неприлично. Стас устанет дожидаться и либо сбежит навсегда, либо припрёт свою прекрасную даму к стенке с конкретной целью задрать ей её кринолины. Уж если он решит окончательно и бесповоротно спать с Машей, то будет спать с ней, никуда она не денется.

   Деваться ей найдётся куда. Не всё так просто, как широкими мазками рисует Татьяна. И Славка не столь примитивен. Но... какая-то правда прослеживается. Маша сосредоточенно раздумывала над излагаемой подругой версией. Некоторые тезисы были приятными, некоторые - не очень. Почему-то померещилось, что Татьяна права, прав Шурик, они лучше знают и понимают Закревского. Нет между ней и Славкой прекрасного, нежного чувства, боящегося мельчайших сквозняков, а есть долгая, искусно созданная, красивая прелюдия к постельным отношениям. И когда Славке надоест его эстетический выкрутас, он реально загонит её в угол. Самое кошмарное, что Маша запросто может сдаться, элементарно не выстоять. Тогда украсит собой тот реестр, о котором регулярно напоминает Шурик. Интересно, под каким номером? Кажется, Валерий Чкалов утверждал "если быть, то быть первым". Весь вопрос в том, кем быть. А для Славки Маша хотела быть даже не первой, единственной. На меньшее не соглашалась. Судя по высказываниям людей, знавших Славку намного дольше, связанных с ним с детства, Машино желание не осуществимо в принципе. Следовательно, либо номер в его донжуанском списке, либо разрыв отношений. Возникшая альтернатива её не устраивала. С одной стороны, жизнь без Славки невозможна, немыслима. С другой - немыслимо попасть в его донжуанский список. Непозволительно по целому ряду причин.

   - Тань, заканчивай. Я твою мысль поняла. Хватит мне душу травить, - оборвала Маша разогнавшуюся в менторском вдохновении подругу. Неприятно долго слушать о своём искажённом восприятии дорогого тебе человека, ваших с ним отношений. Что, если Татьяна действительно права?

   Мысль о возможной правоте Татьяны и Шурика с тех пор занозой сидела в голове, мешая просто и радостно общаться со Славкой. Маша всматривалась в него, вслушивалась в его речи, ища подтверждения крепко сидевшей в ней занозе. Славка, тонко чувствовавший девушку, насторожился, неуловимо поменялся. Их идеальный настрой друг на друга сбился, возникли разные досадные помехи, которые Маше мнились искомым подтверждением. Отказаться от встреч она не могла, но стала брать на них Маргошку. Сестра выступала живым, весьма непосредственным и бронебойным щитом, пресекавшим всякую возможность перехода от лирики к физике. Славка терпел недолго. Маргошка требовала к своей персоне слишком много внимания, претендовала на особую значимость для него, грубо рвала кисейную ткань их привычного общения. Она лезла в разговоры, не понимая их истинного, не облекаемого в конкретную форму, смысла, нарушала полное разных значений молчание.

   В конце лета Славка повёл их на концерт артистов зарубежной эстрады. Где-то исхитрился добыть билеты. Устроил сёстрам редкое по их возможностям развлечение. Маргошка прыгала от радости. Маша же с трудом отсидела первое отделение. Слишком громкие звуки, слишком яркие краски. У неё разболелась голова, она едва терпела. Славка великодушно предложил уйти с концерта, погулять. Маша в ответ несколько оживилась, и этого ему было достаточно, чтобы плюнуть на престижное эстрадное действо. Они ушли. Маргошка, идя между ними, ныла, ругала сестру, клянчила и всячески вымогала возвращение на второе отделение. Но вместе с ними, без них не хотела.

   - Помолчи немного, поживёшь подольше, - наконец сухо уронил Славка. - В следующий раз с нами не пойдёшь.

   Маргошка, поверив обещанию, на несколько минут перепугано затихла. Славка воспользовался паузой.

   - Мань, погуляем по набережной?

   - Туда?

   - Туда.

   - Куда? Куда? - завелась Маргошка.

   - Слав, до набережной далеко. Я на своих каблуках не дойду, ноги отвалятся.

   - Что это за туда? Куда? Стас, куда мы пойдём? - Маргошка взяла его под руку, приплясывая, пошла рядом, заглядывая парню в лицо. Славка поморщился:

   - Не кудахтай, Марго, в курицу превратишься. Мань, а если до набережной на такси, а дальше пешком? Дойдёшь?

   - Дойду, - взгляд у Маши посветлел, всё лицо посветлело, осветилось изнутри чудным воспоминанием. Славка любовно смотрел ей в глаза. На миг оба перенеслись в осенний день почти трёхлетней давности. Забликовала тяжёлая, маслянистая рябь волн Москвы-реки, зазолотились на солнце купола соборов Кремля, терпко запахли сиреневые хризантемы, потянуло той их радостной влюблённостью, счастливым преддверием чего-то большого и настоящего.

   - Эй, вы чего остановились?! - крикнула над ухом возбуждённая Маргошка. - Давайте ловить такси, коли решили. Уже два "зелёных огонька" мимо проехали.

   Дивное воспоминание, окутавшее Машу и Славку сверкающей пыльцой, дрогнуло, осыпалось тёмными хлопьями. Одна на двоих досада заполнила мир.

   - Я её убью, - очень тихо, сквозь зубы, пообещал Славка, громко добавил, - Марго, а самой поймать такси слабо?

   - Я маленькая, у меня не получится, - Маргошка открыла все зубы до единого в наглой ухмылке.

   - Да? - ненатурально удивился Славка. - Маленьким девочкам в компании взрослых людей делать нечего. Больше с нами никуда не пойдёшь.

   - Размечтался! - фыркнула Маргошка и отправилась ловить такси.

   В машине говорила одна Марго, не замолкала ни на секунду. Вертела головой, широко жестикулировала, задавала идиотские вопросы, всячески отвлекала внимание Славки на себя. Выпороть бы, да ремня под рукой не нашлось. Шофёр, и тот очумел от настырной девицы, с облегчением высадил их напротив Водовздводной башни Кремля. Они прошли в прогулочном темпе метров пятьсот. День чудесный. Яркое солнце, но без одуряющей летней жары. Тяжёлая, маслянистая рябь волн и впрямь искрила бликами, волны звучно били в гранитный парапет. Ветерок трепал волосы, остужал горящие лица. Маргошка унеслась вперёд, перемежая воплями ею же исполняемый шлягер:

   Рано, рано, рано прощаться,

   Рано прощаться, поздно прощать.

   Годы, годы, годы промчатся.

   Что от тебя мне ждать?

   Маша подумала о тайном пророческом для них смысле шлягера, воспроизводимого сестрой. Чёрт её за язык и связки тянул, эту Маргошку. Почувствовала, Славка думает о том же. Его рука поймала её пальцы, бережно сжала, успокаивая: глупости в голову лезут, забудь. И не отпустил, шёл, держа Машу за руку. Первое за много месяцев движение от лирики к физике. Она не испугалась, не запаниковала. Хорошо, правильно, так и должно быть. Никакого криминала при этом.

   Маргошка остановилась, оборвала "пение", обернулась к ним. Крикнула зычно:

   - Э-э-э! Ну-ка, немедленно расцепитесь! Вам нельзя!

   - Я твою Маргошку придушу когда-нибудь, - серьёзно оповестил Славка, крепче сжал ей руку. Сильная, тёплая ладонь его согревала Машу от пяток до макушки.

   - Может, Пушкина почитаем? - она, как подсолнух к солнцу, подняла лицо к Славке, белобрысому, сероглазому, совсем не красавцу, чертовски привлекательному, несносному, замечательному.

   - Не-а, - Славка смотрел сверху вниз, смешинки прыгали в ясных очах, разбавленные плохо скрытой тоской. - Твоя наглая сестрица не даст. Весь кайф поломает.

   Наглая сестрица между тем набрала хороший разгон, понеслась на них ракетой. Налетела, точно посередине, разбила, разорвала сцепление их пальцев. Выдохнула с натугой:

   - Вам только через меня можно соединяться, - схватила за руки Славку, Машу, превратилась в связующее звено, в амбарную неподъёмную цепь.

   - Папа, мама и я - отличная семья, - охарактеризовал Славка попытку Маргошки изменить сложившуюся конфигурацию. Он прошёл ещё метров пятьдесят, выдернул у Марго руку, остановился у каменного барьера, огорошил:

   - Не хочу гулять. Раздумал. Давайте, девчонки я вас домой отвезу.

   Маша, не желающая видеть истину, - Маргошка виновата, - вскинулась:

   - Что-нибудь случилось? Ты с Ирой помирился?

   - Я с ней окончательно разошёлся. Она здесь не причём. Устал, голова разболелась. От тебя заразился, наверное.

   Неуверенная, извиняющаяся улыбка его говорила: не могу так, не хочу, ты умная, всё понимаешь, прочитай правильно мои мысли, не обижайся. Маша качнула головой, мол, хорошо, как хочешь. Одёрнула сестру, та полезла было тормошить Славку. Маргошка надулась.

   Славка проводил их до самого дома, забыв о возможности столкновения с Шуриком. Они проводили Славку до остановки, посадили в автобус.

   - Я позвоню на днях, - бросил он, стоя на подножке. Поторопился подняться в салон. Двери закрылись, автобус тронулся и, пыля, стал быстро удаляться. Сердце у Маши внезапно дрогнуло, сжалось в смертной тоске от дурного предчувствия, и она расплакалась.

   - Ты чего? - не поняла Маргошка.

   - Сама не знаю, - всхлипнула девушка. - Мне вдруг показалось, что мы видим его в последний раз, больше никогда не встретимся.

   Так оно и случилось. Ну, или почти так. Их вторая прогулка по набережной была последней настоящей встречей.

   - Он же сказал, что позвонит через несколько дней. Вытри слёзы, рёва-корова, - похлопала сестру по плечу Маргошка. - Я бы на твоём месте давно женила на себе Стаса. Сперва бы с Ирой развела, а потом на себе женила. Не хочешь? Ну и дура. Тогда так с ним будь, как у нормальных людей принято. Найдётся, что вспомнить в старости. А то вы, как первоклассники, ходите, за ручки держитесь. Смотреть противно.

   - Противно? Не смотри, - вытерла слёзы Маша и направилась к дому.

   Никто, абсолютно никто не понимал, не хотел понимать, что у них со Славкой отношения сложились на ином, гораздо более тонком и хрупком уровне. Все их торопили, либо подталкивая к несвоевременной близости, способной перечеркнуть, убить особый мир, в котором они существовали, находясь рядом, в надежде опустить эту парочку сумасшедших на грешную землю, либо, наоборот, силком оттаскивали в разные стороны, прочищая мозги, опошляя их чувства, заставляя видеть убогое, грязное в распахнутой навстречу душе. Наверное, не только к ней лезли советчики, но и Славке свою точку зрения навязывали. Но что, если она неправильно понимает Славку, неправильно понимает странную ситуацию, растянувшуюся на годы? Раз практически все против них ополчились, то, может, все и правы? Может, проще надо смотреть? Упрощение Маше претило, она сопротивлялась давлению со стороны, своим сомнениям, обычной житейской логике.

   Славка позвонил через день

   - Маня, поедем в лес, шашлыки жарить?

   - Поедем, - засмеялась она. Радовалась не сбывшемуся предчувствию.

   Выбрали день, место, время. Оговорили фрукты-овощи. Заспорили о напитках. Славка жаждал водки, Маша геройски защищала сухое вино.

   - Для чего тебе водка? Напиться? Не надо её.

   - Надо, Федя, ой, то есть, Маня, надо.

   - Для чего?

   - Расслабиться немного. Я не напьюсь, обещаю.

   Обещания свои Славка выполнял далеко не всегда. Маша предпочла не поверить, но и не высказала сомнения вслух, притворилась, будто поверила.

   - Хорошо. Тебе водка, мне вино, Маргошке лимонад.

   - Кому?! Маргошке?! - чуть не зарычал на другом конце провода Славка. - Маргошка с нами не едет.

   - Почему?

   - Она только всё портит.

   Маша быстренько прикинула: лето, лес, водка, они вдвоём. Совершенно ясно, чем закончится их пикник. Упёрлась:

   - Без Маргошки я не поеду.

   - Мань, не дури, - Славка пытался держать себя в руках, пока смягчал интонации. - Не нужна нам Маргошка. Неужели мы не имеем права побыть вдвоём, без посторонних?

   - Слав, знаешь, чем это закончится?

   - Знаю, - после заминки и уже совсем другим голосом отозвался он, насмешничал, - Лес, Маня, птички поют, тишина, воздух чистый, мы вдвоём. Ни одной тупой скотины рядом, никаких мещанских рассуждений о правильном и неправильном, о "можно" и "нельзя".

   Ей бы остановиться, услышав его тон, отыграть назад. Ведь поняла внезапную перемену, причину перемены поняла. Но нет, в памяти у Маши срочно, не вовремя и некстати, всплыли предупреждения Шурика, размышлизмы Татьяны и Маргошки. Увы, кажется, справедливые. В ту минуту она не верила Славке и себе, верила чужим наговорам.

   - Нет, Слав, без Маргошки не поеду. Я не собираюсь становиться твоей любовницей. Помнится, я уже высказывалась на эту тему.

   - Любовницей... Фу, как грубо, Мань. Не любовницей, любимой женщиной.

   - Пока ты женат...

   - Я формально женат, временно.

   - Разведёшься, тогда и Маргошку с собой таскать перестану.

   - Формалистка!

   - Виконт де Вальмон!

   - Мещанка!

   Они поссорились. Они поругались. Ссоры у них часто случались и раньше. Но ругались они впервые. Она стремилась к чистоте в отношениях, к элементарной порядочности. Он хотел, чтобы она ради него презрела всё, перешагнула черту обывательской морали и милой её сердцу порядочности. Ни звука о любви, о завтрашнем совместном дне, о предполагаемом будущем. Полежать на облаках, сколько удастся, только лишь. На облаках ли? Одни взаимные обвинения и напоминания о прошлых обидах. Закончилось хуже некуда.

   - Правильно меня ребята предупреждали, правильно Шурик говорит...

   - Ах, Шурик, - перебил Славка, окончательно выйдя из себя. - Ну и оставайся со своим Шуриком. Вы друг другу идеально подойдёте. Всё, никаких шашлыков! Ничего вообще!

   Он швырнул трубку. Маша сидела, ловя ухом короткие гудки, сердитые-сердитые. Сбылось предчувствие. Подошла Маргошка, отобрала телефонную трубку, положила её на аппарат.

   - Мы на шашлыки едем?

   Маша вспыхнула. Сестра подслушивала, свинёнок бессовестный.

   - Мы никуда не едем.

   - Почему? - капризные интонации Маргошке всегда отлично удавались. - Я хочу со Стасом на шашлыки. Пусть себе пьёт водку, сколько в него влезет. Может, пьяным меня наконец заметит.

   - Мало ли кто чего хочет, - отрезала Маша, постепенно повышая голос. - Не лезь не в своё дело. Что за дурная привычка - лезть не в своё дело?!

   - У кого? - недобро прищурилась Марго.

   - У тебя! - крикнула Маша. - У ребят, у Таньки, вообще у всех! Все лечат, все учат: так надо, так не надо! Задолбали!

   Маргошка застыла с раскрытым ртом. Маша не имела раньше привычки орать благим матом и швыряться вещами. Психоз натуральный. Ого, посуду пошла колотить! Сестрёнка предпочла сбежать из дома от греха подальше, не задев случайно эту ненормальную, истеричку бешенную.

   Истеричка два дня боролась с желанием обвинить Марго, мол, из-за тебя с ним поругалась. Знала, что за Маргошкой не главная вина. Два дня боролась с одолевавшими её нормами привитой с детства морали, страхом оказаться презираемой друзьями и знакомыми, страхом конфликта с родителями, ужасом перед собственным падением и вероятностью потерять Славку навсегда после того, как он получит желаемое. На третий день она сдалась. Будь что будет. Сама позвонила ему.

   - Слав, ну, мы поедем на шашлыки? Я согласна без Маргошки.

   Славка был спокоен и холоден.

   - Ты опоздала. Я передумал. С Маргошкой или без Маргошки мы больше встречаться не будем. Прощай, Маша, - он вздохнул и повесил трубку.

   Маша, не Маня. Назвав её Машей, он сказал слишком много, целое громадное объяснение уместив в одно короткое имя.

   Первые дни она и плакать не могла. Душа сжалась в крохотный комочек, поместившийся у солнечного сплетения, тихо ныла в омертвевшем теле. Ни единой мыслишки в голове. Родители и Маргошка с испугом наблюдали за ней, опасаясь подходить близко, задеть неосторожным жестом или взглядом. Маша напоминала им механическую куклу.

   Последние денёчки студенческих каникул, ласковые и светлые августовские дни. Ей бы уезжать куда-нибудь, в парк, например, или по городу бродить с утра до вечера, выдавливая из себя пустоту, отчаяние, ужас лишения чего-то по-настоящему прекрасного. Нет, она сидела на балконе и тупо разглядывала куст сирени, на который однажды спрыгнул Славка, доказывая ей, - сейчас она не сомневалась, - своё особенное отношение. Трижды звонил Шурик, приглашал в кино. Она соглашалась, договаривалась с ним и не ездила, оставалась дома. На четвёртый раз сама себе положила съездить. До назначенного часа оставалась уйма времени, можно ещё посидеть на балконе.

   - Марусь, ты чего дома?

   Она повернула голову на знакомый голос. На ближайшем балконе стоял сосед, Ваня Котов, в трусах и майке. Покурить вышел. Ваня был старше, родом из далёкой деревни, в Москве обосновался после армии, лет десять как, и, несмотря на отчаянное стремление приобрести столичный лоск, не мог отделаться от некоторых деревенских замашек. Даже называл соседей на деревенский лад. Машу, например, упорно именовал Марусей.

   - Скоро уйду, Вань.

   - Ты одна?

   - Одна.

   - И я один. Маринка с сыном на всё лето к матери в деревню ухряла. Скучища-а-а! А ты чего смурная такая?

   - Плохо мне, Ваня, хуже не придумаешь.

   Удивительно, кому другому Маша не смогла бы сказать "меня бросили". И ведь молчала много лет. Но вот Ване тогда сказала. Котов почесал в затылке и просветил:

   - Это тебе выпить тогда, Марусь, надо. Лучшего средства пока не найдено. По себе знаю.

   В результате десятиминутных переговоров Маша очутилась на кухне у Котовых, и они с Ваней наперегонки так накачались дешёвой "бормотухой", что - мама, не горюй! Ещё через некоторое время она вспомнила, что собиралась начать новую жизнь, честно и благородно пойти наконец в кино с Шуриком. И пошла. С трудом, но пошла. В электричке ей стало нехорошо, она едва успела выскочить в тамбур. Её вырвало. Потом вырвало снова, уже в Грачёвке, недалеко от того места, где раньше всей компанией они любили сидеть на спиленном дереве. Маша долго стояла возле кустов, согнувшись, и ей казалось - она выблёвывает из нутра себя прежнюю и кусок жизни, в котором основное место занимали Славка, их отношения, её страхи и ошибки. Она весьма символично выворачивалась наизнанку прямо напротив дома Закревского. Когда процесс очищения закончился, ей полегчало и физически, и морально. Надолго ли?

   Шурик, увидев её, онемел и не сразу пришёл в себя. Зато потом с четверть часа от всего сердца читал ей нотацию, моралист несчастный. Не придумал ничего лучшего, как отвести её на крышу дома, один к одному похожего на заколдованную башню. Там лежали длинные и широкие доски, накрытые ветхим покрывалом.

   - Мы здесь с ребятами иногда кантуемся. Это наше место, - пояснил он. - Одеялко чистое, ложись и поспи. В таком виде я тебя даже домой не повезу.

   Она посопротивлялась немного, легла на указанное место и уснула. Разбудил её Шурик через три часа. Он принёс пластиковую бутылку с чистой водой. Маша смогла прополоскать рот, умыться и почиститься.

   В кино они, конечно, не попали. Шатались по улицам, иногда заходя в прохладные подъезды и там целуясь, пока ворчливые тётки не прогоняли их. Зачем они целовались? Почему? Как случилось, что они принялись целоваться? Маша не помнила. Знала одно - инициатива не её, Шурика, ей самой безразлично. Вместе с "бормотухой" она выблевала и гордость с достоинством.

   На следующий день Шурик заявился без предварительного звонка, днём, когда родители были на работе, а Маргошка в сопровождении сестры Болека Галки уехала в центр на поиски каких-то обалденных теннисных шортиков. Не сам ли Шурик настропалил девчонок втихомолку? С некоторых пор Маша начала подозревать в нём скрытого интригана. Впрочем, ей дела не было до его интриг.

   Она пошла ставить чайник на плиту, доставать варенье, но была поймана Шуриком прямо в коридоре, прижата к стенке.

   Через полчаса Маша обнаружила себя на диване, в полураздетом виде. Шурик сплёлся с ней теснейшим образом, целовал, гладил, шептал:

   - Какие у тебя красивые руки, Маня. Никогда не видел таких красивых рук.

   - Не называй меня Маней, - вяло бормотнула она. Хоть что-то у неё должно остаться от Славки.

   - Ладно, не буду, - обещал Шурик, явно не вникая в смысл произносимого. Он пыхтел и задыхался.

   Маша получала новый опыт, опыт сексуального характера, и не сказать, что ей было противно этот опыт получать. Ощущения, надо признаться, казались приятными. Возбуждение нарастало и выгибало тело дугой. В ту минуту Шурик и брякнул с непередаваемым выражением:

   - Давай, я тебя возьму?

   - Что? - переспросила Маша, приходя в себя, мигом трезвея. Поразил речевой оборот, раньше не встречавшийся ей ни в жизни, ни в литературе. Возьму. Вещь она, что ли?

   - Ну, давай, я тебя возьму, а? - изнемогая, просил Шурик.

   - Нет, - девушка высвободилась из его горячих объятий, резко и твёрдо повторила, - Нет.

   Ушла в ванную комнату. Славку держала на расстоянии в километр. А Шурику почти уступила и без долгих церемоний, без красивых прелюдий, без многого другого. Надо принять душ, остыть, очиститься. Стоя под прохладными струями, думала. Возьму. Надо же. В такой ситуации Славка бы уже взял, не спрашивал. Далеко Вернигоре до Закревского. Судьба предлагает вместо Славки Шурика? Если уж менять сокола, то на орла, не меньше, никак не на ворону. Шурик тоже хорош. Интересный подходец у него. В любовницы к Славке идти нельзя, плохо, мерзко. К Шурику в любовницы - можно, даже нужно. Она вышла из ванной чистая, посвежевшая, в любимом Славкой халатике. Посмотрела на Вернигору.

   - Душ примешь? Нет? Тогда одевайся и приходи на кухню, я тебя чаем напою, - она не сердилась на Шурика. Виноват? Себя виноватой она считала не меньше. Оба хороши. Да и жалела его. Вон, какой потерянный, несчастный. На что он надеялся? На её обиду? На желание отомстить Славке, забыться с другим? Постой, постой, но ведь Шурик не знает ни о том, что она продолжала встречаться со Славкой, ни об их окончательном разрыве. Она ему не говорила. Или проболталась с пьяных глаз, а теперь не помнит? Или Славка с ним делился? Не похоже на Славку. Вообще, непонятно.

   Шурик пришёл на кухню помятый. Тихо пил чай, подавленно слушал Машин вердикт. Она постаралась высказаться аккуратно, но твёрдо, не оставляя ни одного шанса, никакой, самой крохотной надежды. Никогда ничего с Шуриком у неё не будет, лучше вовсе не встречаться, не созваниваться. Им всем тогда легче забыть её, а ей легче забыть их. Так надо, так справедливей, честней и порядочней. Хватит уже разыгрывать драму, жизнь не простит им глупых игр. Поэтому надо всё забыть, начать с чистого листа. Маша закончила.

   Шурик, уминая варенье, обмозговал её декларацию и предпринял последнюю попытку. Не нотацией, не чтением морали, обычными логическими построениями и обращением к трезвому рассудку он решил её переубедить. Знает ли Маша, что Стас никогда не женится на ней? Знает, он сказал однажды? И сама понимала? Так чего же дурочку валять? Он, Шурик, не самый худший на свете вариант. Непонятно, что её корёжит. Петьке дала, Стасу дала, а Шурику не дала. Несправедливо.

   - Сорока-воровка кашу варила, деток кормила: этому дала, этому дала, этому дала и этому дала, а этому не дала, - загибая пальцы, грустно пошутила Маша, вспомнив детскую считалочку. - Он воду не носил, дрова не рубил, печь не топил, кашу не солил... Тебе не приходит в голову, Шура, что я никому ничего не давала? Девушка я пока, Шура, девушка.

   Существующее положение дел Шурику и впрямь в голову не приходило. Он не поверил, разумеется. Его проблема. Маша не сочла нужным переубеждать Шурика, - пусть верит, чему хочет, - и тем самым убедила надёжней всего.

   - А давай я у тебя первым буду? - вдохновился Шурик. Непонятно, какая именно перспектива окрылила его. Стать первым у кого-то, стать первым у Маши, обойти Славку на одном из многочисленных поворотов? При том ни слова о чувствах, ни намёка, ни взгляда нежного. Одно сплошное вдохновение.

   - Не пойдёт, - отказалась Маша, небрежно погасив радость, бьющую из Шурика через край.

   - Почему? Чем я плох для тебя? - оскорбился он.

   - Ты не плох. Ты просто мой друг.

   - А ты кого ждёшь? Стаса? Весь век прождать можешь.

   - Я, Шура, жду мужа. И пока штампа в паспорте не будет, ни-ни, - девушка использовала самую убийственную отмазку, какую сумела изобрести наскоро. Не объяснять же Вернигоре, насколько они не совместимы по уровню, по восприятию, по стремлениям и чаяниям, да по всему вообще. Не поймёт.

   Насмерть убитый выдвинутым условием, Шурик отправился восвояси не солоно хлебавши, напутствуемый пожеланиями не приезжать, не звонить, совсем забыть о существовании Маши Добрыниной.

   Приезжать Вернигора не осмеливался. Звонить пробовал месяца три. Маргошка выручала. Подходила к телефону и врала, изобретая различные причины отсутствия дома сестры. Через три месяца Маша, отвлекаясь от мучительно острого переживания разрыва со Славкой, очертя голову, кинулась в новый роман. Маргошка теперь говорила Шурику по телефону правду. Он это понял, перестал напоминать о себе.

   Прошёл год, немного успокоивший Машу. Она меняла кавалеров и таким образом избавлялась от терзаний по поводу своей женской и человеческой несостоятельности. Гордо носила презрительное и уважительное одновременно прозвище "Динамо". О старых друзьях вспоминать себе запретила. Иногда Маргошка сорокой на хвосте приносила новости. Например, Славка развёлся таки. Маше самой нравилось, как спокойно она выслушивает и комментирует Маргошкино трындычание. Впрочем, она всегда намного легче переносила Славкино пренебрежение, если его не случалось рядом пару месяцев.

   Однажды в доме нарисовалась давно не дававшая о себе знать Татьяна. Радостная, похорошевшая, - хотя, куда уж больше? - бодрая и энергичная. Засыпала новостями. Живёт не в Москве, в каком-то воинском гарнизоне. В каком и где территориально, Маша не уточнила, поскольку не успевала слово вставить. "Очки" сменил гражданскую ориентацию на военную, по контракту или ещё как, перешёл на службу в армию. Татьяна уехала с ним. В Москву вернулась на время - родить, переждать самое нелёгкое после родов первое полугодие под крылом матери и детской поликлиники. Родила уже, дочку, вот фотки, правда, красивый ребёнок? Головку держит. Надо в институте восстанавливаться, удобнее на заочное отделение. "Очки" из-за диплома темечко ей продолбил. У неё сейчас, кстати, отпуск, отдохновение от непростой семейной жизни. Она тут недавно взяла и попёрлась к Стасу в гости. День сплошного везения. Стас дома один оказался, обрадовался ей. Посидели, юность вспомнили, винца выпили. Ну и...

   - Ты шутишь? - не поверила Маша.

   - Какие шутки? - Татьяна смотрела честными-пречестными глазами. - Машка, я тебе скажу... У-у-у... Как мы согрешили! Как мы божественно согрешили!

   - Серьёзно? - у Маши чесался кончик языка, столь много некорректных вопросов на нём повисло.

   - Африканская страсть, - кратко отчиталась подруга. - Он, между прочим, заглянет к тебе на днях, ты ему передай вот это.

   Маша приняла незапечатанный конверт.

   - Что это?

   - Моё объяснение. Да не в любви, не пугайся. Я ему там изложила кое-что, чего он обычно слушать не хочет.

   - Почему сама не передашь?

   - Не хочу с ним ещё раз видеться.

   - Не понимаю, - Маша села на стул, уступив софу Татьяне, вертела в пальцах конверт. - Ты боишься увязнуть глубже? Боишься, потом мужа бросишь?

   - Машка-а-а! - Татьяна потянулась до хруста в косточках, пристроилась на софе, свернувшись по-кошачьи. - Какая ты глупая. Я мужа люблю, не Стаса.

   - Зачем же ты со Стасом... - Маша поискала подходящее слово. - Зачем же ты со Стасом любовью занималась?

   - Какой любовью, Машка, ты что, очумела? Сексом, дурочка, сексом. Мы с ним, извини за выражение, вульгарно трахались. Оба получали удовольствие. Но хорошего понемножку.

   - Зачем, если ты больше его не любишь?

   - Мой реванш за восьмой класс. И за все последующие годы. Так ты передашь?

   - Я-то передам, - смутилась Маша. - Только он вряд ли сюда приедет.

   - Да? - растерялась Татьяна. - А что у вас с ним опять приключилось? Поругались?

   - Хуже, - Маша вдруг заинтересовалась погодой на дворе, уставилась в окно.

   - Мне ребята что-то пели о твоём стервозном поведении, будто ты истории разные устраивала, хотела развести Стаса с Ириной. Я слушала и не верила. Совсем на тебя не похоже.

   - Зато на них похоже. Особенно на Шурика, - зло откликнулась Маша, не поворачивая головы к Татьяне.

   - Ну-ка, подруга, давай сварим кофейку, и ты мне всё подробненько расскажешь. Вставай, пошли на кухню. Хватит в окно пялиться, ничего интересного там нет. Одна жара тропическая. Даже странно, конец августа и такая жара.

   Пока Маша делилась воспоминаниями, они успели несколько раз сварить и выпить по чашке крепчайшего кофе, с щепоткой соли, по старому рецепту. Татьяна слушала, не перебивая, лишь изредка задавала уточняющие вопросы. Дослушав, помолчала минуту, подвела итог:

   - Вот что я тебе скажу. Маргошку твою убить мало. Полагаю, она сознательно вам мешала. В отличие от тебя, она не наивная дурочка, знала, что делает. Собака на сене: сам не гам, и другим не дам. Шурика ты правильно погнала. Он, свин, ребятам совсем не то рассказывал, что ты мне сейчас. Значит, и тебе всё неправильно преподносил. Сознательно вредил, гад.

   - Зачем? - опешила Маша.

   - Это у него спрашивать надо. Может быть, ему ты нужна. А может, он Стасу нагадить хотел. Не смотри на меня так. Он же всегда ему завидовал, потому и рядом тёрся. Врага лучше иметь в друзьях.

   - Значит, нагадить хотел. Я здесь не причём. Я бы почувствовала, дыши он ко мне неровно. Не могла бы не почувствовать, не заметить, - девушка превращала кофейное пятно на клеёнке в беспорядочные разводы.

   - Ты?! - Татьяна возмущённо фыркнула. - Да ты у себя под носом ничего не видишь. Стас по тебе четыре года с ума сходил, ты заметила? Ничего подобного. Он вокруг тебя на цыпочках танцевал, пылинки сдувал с твоей персоны. Ты оценила? Куда там. Тебе вообще невдомёк было.

   - По бабам он бегал, а не на цыпочках танцевал, - недобро высказалась Маша.

   - Клин клином вышибают, дорогая моя. И ревновать другим способом не заставишь. А ты и на ревность не способна оказалась. Ты обижалась только и сама "налево" бежала, успокаиваться.

   - Ты в своё время утверждала, что если он действительно захочет, то... - Маша искала и не находила эффективный способ обороны от нападок подруги, виноватой себя не считала.

   - Я не совсем так говорила, - Татьяна не страдала плохой памятью, свои более или менее удачные высказывания, как правило, помнила отлично. - Я говорила, что либо он сбежит навсегда, либо припрёт тебя к стенке. Вышло и так, и эдак. Всё равно, по моему вышло.

   - К стенке не получилось, и он сбежал, - саркастически заключила Маша.

   - Не иронизируй, пожалуйста. Ирония здесь неуместна. Вы за четыре года умудрились настоящую трагедию сочинить, и оба признаваться в этом не хотите. Ладно, другим, вы и себе признаваться не желаете. Судьба вам не простит, помяни моё слово. Поймёте, что дров наломали, да поздно будет. Вот скажи мне, как ты могла не заметить, что он от тебя зависим, как наркоман от дозы? Он рядом с тобой до предела уязвим. Любое твоё слово, жест, вздох - всё у него было руководством к действию. Нахмурилась? Срочно веселить надо. Задумалась серьёзно? Наверное, о ком-то, наверное, устала от Закревского, надо дать отдохнуть от себя. Он же постоянно тебя боялся.

   - Меня? - Маша не верила своим ушам.

   - Ну, не совсем тебя. Он боялся не понравиться, не дотянуться до планки, получить отказ. И он несколько раз получал отказ. Что, не так? Так, так. Вспомни Петро, вспомни, как ты Стаса братом назвала. Не любимым, братом. Ну и что, что он почти женат был? Для тебя формальности важнее были, чем суть. Он себя мужчиной считал, а ты его - мальчишкой. Конечно, он маскировал свои чувства, как мог. Я его понимаю. Тебя - не очень. Вы такой путь прошли. Не до вульгарного траханья, до высшего акта любви. А ты?

   - А что я? - Маша была подавлена не меньше, чем Вернигора год назад. Не представляла, как её поведение может выглядеть со стороны даже для подруги.

   - А ты ему: с женатыми не сплю. Думаешь, он просто так тебя мещанкой назвал? Посчитал, что обманулся в тебе.

   - Ты тоже думаешь, что я мещанка?

   - Ты трусиха, испугавшаяся сильного чувства. Это моё мнение, заметь, не его. Он же решил, что ты - не та, какой его душа хочет. Он не сбежал от тебя, он с иглы соскочил. И теперь ищет ту самую, единственную.

   - Флаг ему в руки, барабан на шею и бронепоезд навстречу, - вспылила Маша.

   - Машка, не злись. Здесь нет виноватых. Так судьба распорядилась. Ты же в ножки ему падать не будешь? Он ведь куражиться начнёт. За все годы отыграется. И сбежишь уже ты. Любовь равного положения требует.

   - Куражиться будет, верно. Меня не это испугало, - Маша собиралась во что бы то ни стало оправдаться перед Татьяной и перед собой. - Я не хочу жить, как на вулкане, а с ним иначе невозможно. И не хочу весь свой бабий век смотреть на его поиски той самой, единственной. Мне надёжность требуется, постоянство, уверенность в завтрашнем дне.

   - Всё, не могу больше... кофе, - Татьяна встала из-за стола, отправилась в прихожую, к трюмо, прихорашиваться. Крикнула оттуда:

   - А может, ты и есть та самая, единственная? Просто вы не поняли друг друга. Всегда понимали, а в последний раз не поняли.

   Маша поставила джезву и грязные чашки в раковину, протёрла стол, двинулась в прихожую к подруге.

   - Хватит, Тань, а? Я с таким трудом себя за год в порядок привела. Не начинай заново. Я тоже с иглы соскочила, год в абстиненции корчилась.

   - Как скажешь, - Татьяна закалывала на затылке свои роскошные рыжие волосы, держала шпильки в зубах, вытаскивая по одной и втыкая их в пучок. - Но письмишко моё передай.

   - Передам, если появится.

   - О, в чём, в чём, а том, что он здесь появится, я теперь не сомневаюсь, - подруга подкрашивала ресницы. Для неё история Маши и Славки была всего навсего наглядным пособием, о котором интересно порассуждать, тренируя наблюдательность и умение разбираться в движениях души человеческой. Некий психологический практикум на чужой, по её определению, трагедии.

   Татьяна уехала, оставив на несколько дней облако французского аромата. Маша встречалась с ней потом всего однажды, через пару лет, когда сама вышла замуж. Опять Ярошевич свалилась, как снег на голову. Опять бодрая, радостная. Обалдела от Машиного мужа. Улучив минутку, показала большой палец:

   - Машка, во! Где ты такое чудо откопала?

   По иронии судьбы, любящей симметрию, Татьяна не понравилась мужу, он просил не приводить её больше в их дом. И всё. Татьяна исчезла, растворилась в тумане прошлой, незамужней Машиной жизни, не оставив координат.

   А Славка появился-таки. Через день после кавалерийского наскока подруги. Целые сутки Маша готовилась либо умереть от боли, от нестерпимого страдания, от которых, вроде бы, излечилась за год, либо заново "сесть на иглу". Рецидив её страшил. И менее всего она желала нечаянно открыть свои переживания Славке. Потому занималась аутотренингом: я спокойна... я совершенно спокойна.... мне до него нет никакого дела... всё прошло и забыто... я спокойна. Нет, ничто не прошло, ничто не забыто, - поняла она, увидев Славку в дверях. Но она была на удивление спокойна, спасибо аутотренингу, совершенно спокойна. Никак не реагировала на его язвительность и насмешки. Он всегда обходился с ней язвительно, когда загуливал с очередной пассией, с очередным номером из списка. Привычка - великое дело. Она спасла девушку, автоматически настроив на давно знакомый лад.

   - Тут Татьяна обещала кое-что передать для меня, - он улыбался, словно не пропадал целый год, словно не бросал её, глазами тревожно ощупывал Машу от ступней до темечка.

   - Да, - спохватилась она. - Проходи, я сейчас.

   - Я ненадолго. Возьму посылку и поеду.

   - Договорились, - откликнулась Маша, ища на полках с книгами конверт. Вот чёрт, куда она его положила? Вчера ещё здесь лежал. Неужели Маргошка нос совала? Ну, явится она домой!

   - А здесь всё по-прежнему, - Славка, не снимая кроссовок, прошёл в её комнату, прогулялся до окна, провёл пальцем по корешкам книг.

   - А какие перемены ты хотел обнаружить? - она нашла конверт, но не торопилась поворачиваться к человеку, который...

   - Да это я так, к слову. У меня всё изменилось, думал, и у тебя тоже.

   - Я более постоянна в своих вкусах и привязанностях, чем некоторые, - она решилась обернуться, протянула конверт. - Держи.

   - И всего-то? - он издевательски вскинул брови. - Из-за какой-то писульки она заставила меня тащиться в такую даль?

   - Не ездил бы, - равнодушно проговорила Маша, отлично помня, - раньше для него проблем с расстоянием до её дома не существовало. Выжидательно взглянула, не пора ли прощаться? Оказалось, не пора.

   - Скучный ты человек, Маня. Тебе не понять всей прелести романтического идиотизма.

   - Какая есть, - скучно, стараясь соответствовать данной характеристике, ответила она.

   - Читала? - вызов был брошен.

   - Читала, - вызов был принят.

   - Врешь. По глазам вижу.

   - Мои глаза не лгут. Они правдиво говорят, что их владелец плут, - небрежно парировала Маша, радуясь всплывшей в памяти и удачно перефразированной поэтической строке.

   - Ты стала любить Беранже? Раньше предпочитала Бёрнса.

   Раньше было раньше. Она повзрослела за прошедший год от страдания. Ещё больше повзрослела благодаря последнему разговору с Татьяной.

   - Всё течёт, Слав, всё меняется. И я меняюсь. Просто не так заметно, как ты или Татьяна.

   - Кстати, как тебе Татьяна? Похорошела, правда? - Славка вновь обследовал собеседницу взглядом с головы до ног, задержался на лице.

   - Очень, - искренно признала Маша.

   - Я здесь прочту. Ты не возражаешь? - спросил он таким тоном, словно не сомневался в согласии. - Сяду вот здесь и прочту. Люблю твою софу. Не знаешь, почему? Маленькая, а удобная, уютная. Так и тянет полежать.

   - Тянет? Полежи. Я пока бельё постираю, - лучшего способа намекнуть о нежелательности его спонтанной задержки она не нашла, мысли разбегались отчего-то.

   - С тобой полежал бы. Одному скучно, - он издевался в открытую, не думая маскировать твёрдое намерение оскорбить её.

   - Хочешь, - осенило Машу, - я Татьяне позвоню? Она с удовольствием составит тебе компанию. Вдвоём на моей софе полежите, а я тогда в магазин прогуляюсь, на почту, ещё куда-нибудь.

   - Она тебе рассказала? - Славка, до того удобно развалившийся в привычной позе на привычном месте, подобрался, выпрямился.

   - О том, что вы с ней... - Маша замялась, выбирая между "занимались любовью" и "занимались сексом".

   - Трахались? - закончил Славка. Поразительно, он выбрал то же пренебрежительное, отдающее нечистоплотностью слово. Как похоже отношение к интиму у Славки с Татьяной.

   - Ну, в общем, да. Она рассказала.

   - И что говорила обо мне?

   - Ей понравилось. Найдётся, что вспомнить в старости, - осторожно высказалась Маша и, не устояв, прощупала почву, - А-а-а... тебе?

   Он понял. Он всегда читал её, как раскрытую книгу. Мог бы поиздеваться вволю, покуражиться. Но не стал. Пожалел. Или побоялся разорвать тоненькую ниточку, незаметно вновь протянувшуюся от сердца к сердцу? Скорее, не спешил разрушать хрупкое перемирие.

   - Очень темпераментная красивая молодая женщина. Мы отлично провели время, - ответил, как будто на самом деле сказал: "Только секс, тебе не о чем беспокоиться".

   - Рада за вас, - облегчённо вздохнула Маша. Смотрела на Славку и тонула в его глазах, в тёплом понимании, возникшем между ними. И вдруг:

   - А как тебе Шурик?

   - Шурик? Мне? - поразилась она, не сразу сообразив, о чём завёл речь Славка.

   - Ну, да. Вы с ним тоже хорошо провели время? - он теперь смотрел жёстко, как на предательницу, которой нет прощения. Поманил пряником и огрел кнутом. Больно огрел. Маша разозлилась. На него - за бессовестный обман, на себя - за доверчивость, за то, что подставилась глупо.

   - Не могу ответить тебе аналогично. Постельные радости мне совсем незнакомы. Видишь ли, я пока невинна, как агнец божий. Увы, до сих пор девственна. Чище новой простыни.

   Он остолбенел. Он в полном смысле слова остолбенел. Ему понадобилось время осознать и нетвёрдо спросить:

   - А... а... Петро?

   - Петро? Хм, знаешь, друг мой, - она тщилась по возможности точнее скопировать его издевательскую манеру, - можно не только в одной палатке спать, но и на одной кровати, под одним одеялом и при этом, как ты изволил выразиться, не трахаться. У наших с тобой друзей, у тебя, кстати, тоже, замечательно грязное воображение. И богатая фантазия. Вы отчего-то сами решили, что у меня с кем и когда было, а чего не было. Руки тянули. Вам по рукам дашь, вы тогда грязью обливаете. Что Казимирыч твой, что Шурик тот же. Шурик, между прочим, уверял меня, что я от тебя штук пять абортов сделала. Эх, вы. Друзья, называется, использовали, унижали и презирали.

   Повисла тишина. За окном прогрохотала электричка, подчеркнув звонкую тишину. Славка, уткнув лицо в ладони, переваривал информацию. Долго переваривал. Сдавленно проговорил:

   - Не простила. Понимаю. Трудно простить. Тебе не верили, теперь ты не веришь. Не хочешь или не можешь?

   - Не могу.

   - Спросить можно?

   - Спрашивай.

   - Получается, ты себя бережёшь. Для кого?

   - Раньше берегла для того, единственного. Но он меня не дождался, не захотел. Теперь берегу для будущего мужа. И решение менять не собираюсь. Я ведь пошлая мещанка, мне положено под венец чистой идти.

   Она сказала гораздо больше, чем изначально собиралась. Зачем, ну, зачем он спросил про Шурика? Его уверенность в том, что она прошла огни и воды, выбила Машу из равновесия. Ей захотелось ударить его так же больно, как он ударил её. Не рассчитала. Разрушила дорогу, по которой они могли прийти друг к другу. Что ж, и к лучшему. Жить на склоне действующего вулкана, наблюдая за поисками Славкой той, единственной - не самый увлекательный вариант.

   Славка поднялся, мрачнее грозовой тучи, пошёл в прихожую, зажав в кулак так и не прочитанное письмо Татьяны. Почти "Евгений Онегин". Письмо Татьяны. Интересно, что она ему в письме наваяла? Маша отправилась следом, проводить. Открыла дверь. На пороге он задержался. Её пасмурный день. Погладил её щёку. На короткое мгновение ладонь его замерла, коснувшись Машиных губ.

   - Прости меня, Маня моя. Я подлец, я тебя не стою. Я уже тебе жизнь испортил. Больше не буду. Отпускаю, лети свободно, ищи своё счастье. Но обещай кое-что.

   - Что? - она едва удерживала себя, чтобы не повиснуть у него на шее с жалобным всхлипом "не уходи".

   - Ты позовёшь меня, когда будет трудно, когда потребуется моя помощь, ладно?

   - Хорошо, обещаю.

   Он повернулся, пошёл. У лестницы оглянулся, сказал грустно и серьёзно:

   - А я разучился читать твои мысли, представляешь? Ужас просто.

   И исчез из её дней надолго. Она позвала его один лишь раз. Не по своей воле. На неё дружно насела большая родня. Матушка случайно проболталась своей двоюродной сестре, что у Маши один знакомый освобождённым комсомольским секретарём известного института работает. А у той случайно сын, по замашкам типичный недоросль, собирался поступать в тот самый институт. Шансов у него практически не имелось. Отправлять недоросля в армию родители не спешили. На Машу накинулись скопом. Она сопротивлялась. Не хотела унижать ни Славку, ни себя шкурной просьбой. Когда мать упала перед ней на колени, - умоляю, позвони, иначе мне никогда не простят, - Маша сдалась. Позвонила Славке.

   Он приехал на следующий день. Муж задержался на работе, и у Маши со Славкой оставалось немного времени побыть вдвоём. Они его бездарно потратили. Опять лето, опять жара. Она кормила его окрошкой, от второго Славка отказался. Он рассказывал про отпуск, проведённый на одном из волжских островов. Закрытое номенклатурное мужское общество, куда ему несколько лет кряду удавалось пропихивать Шурика и Болека с Казимирычем. Лёлек после смерти отца ударился в религию, оказался у сектантов. Пытались его отбить, не получилось. Ну да, ладно, дело прошлое. Так, значит, остров. Погода чунга-чанговская. Рыбалка сумасшедшая. Вот такенные осетры, зря не веришь. Чёрная икра мисками, как в фильме "Белое солнце пустыни". Щей и чёрного хлеба, разумеется, нет, потому что кто же пустит туда женщин? Она в ответ, задетая его номенклатурным барством, рассказала про отдых с мужем в Крыму, в предгорьях, в лагере от знаменитого ФИАНа. Палатки, ночные спевки под гитару, лазание по горам, и как её учили стоять на "доске" с парусом, на виндсерфинге, а у неё ничего не получалось. В синем, незнакомом ему халатике, загоревшая и похудевшая, неуловимо изменившаяся, - видимо, от не слишком обеспеченной жизни, - она не отходила от балконной двери, держала безопасную дистанцию, точно в случае опасности мотыльком могла вылететь через открытый балкон. Смотрела на хлебавшего окрошку Славку и замечала, что он тоже неуловимо изменился. Немножечко более хвастлив, чем раньше, немножечко более вальяжен. Слушал её снисходительно. И снисходительно заметил:

   - У меня такое впечатление, что ты не взрослая замужняя женщин, а девчонка пятнадцати лет.

   Она обиделась, лишь много позже сообразив, - это он сделал ей комплимент в свойственной ему неповторимой манере. На её обиду Славка среагировал остро:

   - Нет, я ошибся, тебе не пятнадцать, тебе всего пять лет.

   Пришёл муж. Она познакомила их. Мужа кормила окрошкой, и Славка попросил вторую порцию. Мужчины ели, обмениваясь осторожными, прощупывающими фразами. Но ей казалось, они настороженно принюхиваются. Видела, как у обоих подрагивают, раздуваются ноздри. Два самца перед схваткой за самку. Это зрелище шокировало её. Она поспешила встрять, начала объяснять суть вопроса, требующего немедленного решения, Славкиной срочной помощи. Пошла провожать его до станции. У него тогда не было персональной машины, по рангу не полагалось.

   Всю дорогу он язвил, говорил ей чудовищные гадости. Она терпела. Не из-за троюродного брата. Она кишками ощущала, насколько ему больно было видеть её бедную и счастливую жизнь, спокойную, надёжную. Ему худо стало при знакомстве с её мужем, про которого Татьяна сказала: "Машка, во!" У самого Славки пока не было той, единственной. Не отыскал. И, как говорил в своё время Казимирыч, он опять находился в состоянии активного поиска. Плохое вышло свидание. Обратный путь от станции до дома Маша ревела, укладывая в памяти эпизод, произошедший возле моста. Они подошли к кирпичному барьеру, отделяющему пешеходную зону от насыпи и железнодорожных путей, и разом остановились. Помолчали с минуту.

   - Никогда не забуду, - тихо произнесла Маша. Сказала для себя, не для него.

   - Забудь, - беспечно посоветовал он. - Не было ничего, приснилось.

   - Не могу, - твёрдо отказалась она. - Было. Я не хочу открещиваться от того прекрасного, что когда-то у нас с тобой было.

   - Тогда помни. Слышишь, Мань, помни, - он, переменившись в лице, железными пальцами сжал ей плечи, смотрел в глаза прямо и честно, как никогда раньше. - Всё помни. И Царицыно, и Грачёвку, и набережную, и сегодняшний день. До самого последнего вздоха помни. И вальс наш с тобой единственный...

   - А я помню. Знаешь, подо что мы его танцевали?

   - Я-то не забыл. А ты?

   Она негромко напела:

   В небе колышется дождь золотой,

   Ветры летят по равнинам бессонным...

   Он обнял её и сделал несколько круговых движений. Крохотный тур вальса.

   - На дне рождения у Казимирыча.

   - Да, мне Серёжка тогда скандал учинил, что я к его брату пристаю, у жены отбиваю.

   - А ты не приставала? - он остановился, не отпуская Машу, терпеливо ждал ответа.

   - Меня Лиля сама подбила. Это она решила тебя спровоцировать. Настояла, чтоб я её мужа не меньше трёх раз пригласила на танец. А говорят, женской солидарности не бывает.

   - Для чего она тебя подбивала?

   - Сам знаешь. Чтобы ты приревновал, и мы помирились.

   - Мы не из-за этого помирились. Из-за косынки, которую я тебе подарил.

   - Нет, из-за цветов, которые ты втихомолку от ребят сунул мне за дверью.

   - Я думал, мы из-за них тогда поссорились.

   - Ну, да. Сначала помирились, а потом снова поссорились. Из-за чего мы с тобой только не ссорились.

   - Из-за всего ссорились. Помнишь того урода-десантника, который на тебя в парке Горького засмотрелся? Ты ведь ему глазки строила, сознавайся. Сейчас такой мелочью кажется.

   Они помолчали, окончательно расставаясь с общим прошлым, ибо у них не могло быть общего будущего.

   - Надо идти. А то, смотрю, одна электричка прошла. Они теперь нечасто у вас на НАТИ останавливаются, - Славка вернулся к себе нынешнему. Некоторая вальяжность, номенклатурные нотки в голосе. - Если что, брат тебе сообщит. Я звонить не буду, не могу, извини.

   - Спасибо, Слав.

   Вот за это её неуместное "спасибо", за благодарность не равного, нижестоящего человека он и вызверился. Наговорил напоследок разных гадостей. Вскочив в вагон и пользуясь открытыми дверьми, ослепительно улыбнувшись, прямо с площадки сказал ей самую последнюю, самую ранящую гадость:

   - Всё-таки, я бы никогда не женился на тебе. На таких, как ты не женятся. Таких только в любовницы берут.

   Она успела ответить, прежде чем двери вагона с шипением сомкнулись. Неторопливо показала ему аккуратную фигу.

   Долго стояла на платформе, глядя вслед электричке, навсегда увозящей от неё Славку. И плакала, плакала девчонкой пятнадцатилетней, нет, ошибочка, пятилетней. За что? Зачем он её обидел на прощание? Плакала всю дорогу до дома. За что? Так и не поняла никогда. Зато с тех пор появилось у неё в душе и начало медленно расти чувство вины перед Славкой. И тоже - непонятно, в чём?

   * * *

   Дорога складывалась удачно. Быстро подошёл автобус средней степени набитости. Утренняя людская лавина в метро уже схлынула, в вагоне нашлось свободное место. Маша поторопилась занять его. Вот они, зрелые годы. Двадцать минут постоять - уже тяжело, надо непременно присесть. Успокаивало лишь соображение, что в юности они зачастую принципиально не торопились к освободившемуся месту, демонстрируя себе и миру выносливость, хорошие манеры. Нынешняя молодёжь одну остановку "на ногах" одолевала с трудом, расталкивая всех, вне зависимости от возраста и состояния, топая по ногам, как по грядкам, ломилась поскорее сесть, пристроить тяжёлые зады. Что ни говори, здесь не только воспитание причиной. Хилая пошла молодёжь, болезненная, одышливая. То ли дело раньше. Застариковали у Маши мысли, застариковали. Того и гляди, как её покойный дед, начнёт бурчать, мол, сахар был слаще и трава зеленее, и мокрее вода. Да ведь хорошенечко если разобраться, то сахар тогда из другого сырья готовили, по другим технологиям, траву дожди поливали без примеси кислот и прочей гадости. А вода... И вода вкус имела, не чрезмерно хлорированная, не дезинфицированная в усмерть, живая. И главное же, конечно, молодость. В молодости на многие трудности внимания не обращаешь.

   Трудности... Сколько их было! Не перечесть. Одни девяностые годы чего стоили. И всё же она крепилась. Больше никогда не просила у Славки помощи. Не того сорта трудности одолевали, чтобы к Закревскому обращаться. Достаточно было сознания, мол, в крайнем случае... И как же спокойно жилось, зная: где-то есть человек, сильный, с огромными возможностями, готовый прийти на помощь по первому зову. Теперь его нет, этого человека. Нет того, кто понимал с полувзгляда, умел читать мысли, устраивать лучшие праздники для души, для кого она была слабой, нежной, необыкновенной и просто Маней. В голове не умещалось. Не верилось в его смерть. Странно, ехать на кладбище искать могилу Славки и не верить в его смерть.

   Накануне приезжала Марго. Узнала от мамы о случившемся. Маша купила в ближайшей церковной лавке кагор, в магазине прихватила нарезок. Они с сестрой окопались на кухне, и весь вечер поминали Славку.

   Арго, против обыкновения, особых чувств не выражала. Словно не она все последние годы подбивала Машу разыскать Славку, найти его новый адрес, телефон или вдвоём заявиться по месту работы, предварительно записавшись на приём. Маша тогда отбрыкивалась. Кто он и кто мы? Взлетев в поднебесную высь властных структур, не мог человек не измениться. Без наличия семи пядей во лбу понятно, должен измениться, причём в худшую сторону. Для Марго встреча с Закревским - приключение, недолгое возвращение к отроческой легкомысленной влюблённости, быстро закончившейся. Славкина смерть отменила безответственную экскурсию в прошлое. Марго поминала его, как чужого, без особой теплоты, без искренней грусти. Маша огорчилась. Лучше бы с Татьяной Славку помянуть. Она, по крайней мере, хоть сколько-то любила его. Однако попытки найти Ярошевич оставались тщетными.

   - Что ты всё любовь, любовь? - равнодушно цедила Марго. - Ты сама от любви отказалась. Я хорошо помню.

   - А он меня любил? - напрямик спросила её Маша. Замерла, напряжённо ожидая ответа, сейчас, через много лет, когда отсеивается шелуха, наносное, поверхностное и некоторые вещи воспринимаются точнее и правильней. - Скажи, он меня любил?

   - Ну... э-э-э... - замялась Марго. - Он был тобой... увлечён... несколько лет.

   Очень неопределённое высказывание. Сделанное тогда, когда уже позволительно всё назвать своими именами. Не любил, увлекался? За полгода до тихих поминок Марго говорила иначе. Однажды прискакала возбуждённая, слегка подшофе, потребовала посидеть с ней и выпить за компанию. Напилась в лоскуты. Пела давно забытые всеми песни, читала стихи, вспомнила вдруг Славку и орала на весь дом:

   - Он тебя любил. Он тебя так любил, а ты...

   - Тише, тише, - останавливала её Маша, не желая, чтобы Маргошины вопли слышали муж и сын, сидевшие каждый в своей комнате за компьютерами.

   - Почему ты не хочешь его видеть? - голосила Марго. Обе тогда не знали, что Славки уже нет на свете.

   - Тише, - кривилась Маша. Почему, почему? По кочану. У неё давно другая жизнь, где Славке нет достойного места. Как не нашлось достойного места для неё в его жизни. Зачем перетряхивать минувшее? Хорошо, муж и сын относились к Марго сдержано, дипломатично скрывая неприязнь. Могут внимания не обратить, не придать значения пьяной выходке.

   Полгода назад Марго считала, что Славка любил Машу. Теперь мнение переменила. На трезвую голову видится иначе? Со стороны, да трезвому, оно, конечно, видней. Особенно, если плезира врать не имеется. И выходит, Маша много лет обманывала себя, принимала иллюзию за реальность, тешилась миражом.

   Одолев пересадку, она оказалась в вагоне нового поезда, - никогда в таком не ездила, - отвлеклась ненадолго от горьких размышлений. Разглядывала дизайн, электронное табло с "бегущей строкой". Незаметно вернулась к своим баранам. Не любил, увлекался. Вера в его чувство поддерживала Машу много лет. Здорово знать, что для дорогого тебе человека ты величина безусловная. Не смотря на годы, на обстоятельства. Её твёрдое знание рухнуло в один миг. Обман, иллюзия. Но ведь в последнюю встречу он просил: "Маня, помни, всё помни". Она всё и помнила, никогда не забывала. Ей всегда твердили про обман, доказывали несостоятельность происходившего между ней и Славкой. Что, если Славка и сам обманывался? Не пытался же он с ней потом увидеться. Восемнадцать лет спокойно прожил, делая стремительную и блестящую карьеру, меняя женщин, доказывая что-то себе и знакомым. Она следила за ним по статьям в газетах, по телевизионным репортажам, по информации в Интернете. А он? А он, между прочим, мог иногда приезжать ночью, стоять под её окнами, и никто никогда не пронюхал бы о его тайных ночных вылазках. Мог, поскольку раньше иногда стоял. Но неизвестно, делал ли потом. Она уж точно никогда не узнает. Остаётся думать, что правы те, кто сомневался в его любви. Забыл, существовал в другом измерении, где слабость оборачивается крахом. Слабые места в душе и сердце искореняются безжалостно.

   С автобусом до кладбища повезло несказанно. Она добралась до остановки за три минуты. Ещё пять минут ожидала. Вовсе не час, как рассчитывала. Расписание, добытое в Интернете, солгало. Удачно складывалась поездка. Будто кто-то невидимый помогал, облегчал долгий и трудный путь к Славке. Вот, опять о нём. Через некоторое время после случившегося с ним за рубежом инфаркта, в мае, приснился ей дивный сон.

   Она устала от домашних забот, от периодических трудностей с деньгами, от начавших терзать болезней. Муж купил ей путёвку на десять дней в подмосковный дом отдыха. Пусть побудет одна, без знакомых лиц, на природе, не страдая от летней жары, которую с каждым годом переносила всё хуже. Там, в доме отдыха, и посетил её дивный сон, долго наполнявший сердце покоем и радостью.

   Снилась квартира. Очень большая, с высоченными потолками, похожая на "сталинку". Они со Славкой стоят в просторном коридоре, из него одна дверь распахнута в пустую, наполненную воздухом и золотистым светом большую комнату. Первый этаж, - догадывается Маша. Окно комнаты открыто настежь. За окном - чудный старый сад ясным летним утром. Умиротворение и счастье, коих не передать словами, разливаются, затапливают всё вокруг необыкновенной свежестью.

   - Это моя новая квартира, - тихо говорит Славка. - Получил недавно. Нравится?

   - Очень, - Маша завидует, уж больно хорошо новое жилище Славки. - А дальше по коридору что?

   - Там ещё две комнаты, ванная, туалет, кухня большая. Я тебе потом непременно покажу.

   - Покажи сейчас, - Маше любопытно прежде всего кухню осмотреть. Оттуда доносятся голоса многих людей, и она не решается обследовать её одна.

   - Потом, - мягко отказывает Славка. - Постоим ещё немного здесь, одни.

   Он серьёзен, ласков, прост, каким почти никогда не бывал с ней в реальной жизни.

   - Смотри, здесь я поставил книжные шкафы. В них твои книги. Уже привёз.

   - Мои книги? - изумляется Маша, оглядываясь. Видит старинные, невысокие шкафы с застеклёнными дверцами. На полках шкафов действительно некоторые её книги. На отдельной полочке стоит металлическая индийская ваза, её подарок Славке на свадьбу.

   - А вот твои стихи и письма. Сберёг, как видишь, - Славка протягивает ей несколько выцветших двухкопеечных тетрадок. Маша и обрадована, и удивлена. Стихи, - да, - она дарила ему тетрадь со своими стихами. Раскрыла ту тетрадь, посмотрела на расплывшиеся от времени строки, точно, они. Но письма? Она никогда не писала Славке писем. Ни одного. Две тетради в серых обложках. Открыла, - невероятно, её мелкий, похожий на рыболовные крючки, почерк с неровными "т", с длинными хвостиками "д" и "у"; её любимые сиреневые чернила; её обожаемые поля, всегда только с левой стороны. Когда же она писала ему эти письма? Не вспоминается. И о чём?

   - Ну, о чём, о чём? О чём ты могла мне писать? - легонько насмешничает он, будто подслушал.

   - Славка! Ты опять умеешь читать мои мысли?

   - Я теперь много чего умею, Мань, о чём раньше и понятия не имел.

   - А... а зачем тебе нужны мои... книги?

   Он притянул её к себе, обнял. Без претензий на физику, с одной лишь чистой, освобождённой от разных дурных примесей любовью. Ей стало необыкновенно хорошо.

   - Затем, что ты теперь будешь жить здесь, со мной. Это наш дом, Маня.

   - Наш? - она не поверила, оглянулась на золотистую комнату, на сад за окном.

   - Наш с тобой. Я мебель ещё не покупал. Хочу, чтобы ты сама всё устроила для нас, по своему вкусу, - он продолжал её обнимать, согревал ровным теплом. И так уютно было прижиматься щекой к его молодой, широкой и крепкой, ни капельки жира, груди. Так спокойно и надёжно было в кольце его сильных рук. Жить в столь замечательном месте, со Славкой, в красоте, счастии и спокойствии, писать стихи за письменным столом у окна, выходящего в старый, но ухоженный сад... Рай. Кто же от рая отказывается? Нет ничего в мире, кроме Славки, Маши, золотистой комнаты, шкафов с любимыми книгами, раскидистых яблонь в саду.

   - Ну, войди в комнату, - предложил Славка. - Подойди к окну, там внизу земляника зреет.

   Смутное беспокойство закралось в душу. Голова начала кружиться. Слабым, едва брезжащим воспоминанием всплыли, медленно вырастая и делаясь ярче, отчётливей, образы мужа и сына. Маша отстранилась от Славки, неуверенно пробормотала:

   - Слав, я не могу... Как же муж... и сын? Я не могу их оставить, не могу предать...

   Славка уговаривал, прельщал чудесами сада. Слов его она почти не слышала. Сознание окончательно пробудилось, душа скорчилась.

   - Нет, не могу... Прости... Я никогда не смогу их предать...

   Вид удивительного жилья, Славка, такой молодой, полный сил, любящий и ласковый, необыкновенный сад за окном задрожали, как марево горячего воздуха в жаркий день над асфальтом, начали бледнеть, таять.

   - Нет, - крикнула Маша, стараясь удержать Славку, поймав его за руку. - Не уходи. Ещё только минутку побудь.

   Бесполезно. Исчезло всё, растворилось. Маша лежала на неудобной кровати санаторского номера, в полусне, окончательно просыпаясь, и усилием воли напрасно возвращала только что покинувший её сон.

   Сперва её накрыло разочарование от потери красивого, тёплого, доброго видения. Славка не приходил к ней во сне много лет. С чего вдруг теперь? Да так хорошо, так необыкновенно. К обеду она бросила анализировать и прожила следующие несколько дней под впечатлением, не уходящим, не тускнеющим, чарующим невозможными в реальной жизни ощущениями.

   Она отчего-то молчала, не делилась рассказом о странном сне ни с кем. Боялась растерять полноту впечатлений? И только сейчас, трясясь в полупустом автобусе, сообразила, догадалась посчитать дни. Боже, ведь это он прощаться к ней приходил. До истечения сорока дней. А она не знала, что Славка умер. Не поняла, не почувствовала. Сердце не дрогнуло. Прощаться приходил - значит, помнил её, хранил в сердце? Не с каждым, даже хорошо знакомым, умершие тем или иным образом прощаются. Ох, Славка, Славка... И во сне прямо не сказал, любит ли. Гадай теперь, до скончания века мучайся чувством вины.

   Проехали универмаг "Молодёжный". Маша вытянула шею, разглядывая изменившийся облик магазина. В нём она купила платье к свадьбе Закревского. Платье висело в шкафу до недавнего времени. Полгода назад неприлично напившаяся Маргошка взахлёб вспоминала его, Машу в нём.

   - Оно так тебе шло. Ты в нём была такая, такая... - икала Марго.

   - Оно и сейчас никуда не делось. Висит себе спокойненько. Я его не ношу, не могу.

   - Подари мне! - загорелась Маргошка.

   - Бери, - спокойно разрешила Маша.

   - Не жалко? - потрясённо спросила сестра.

   - Нет, слишком воспоминания тяжёлые. А выбросить рука не поднимается.

   Маша принесла на кухню платье. Маргошка взвизгнула, содрала его с вешалки, смяла, прижала к сердцу, уткнулась в искрящуюся мягкую ткань носом, вдыхая чудом уцелевший слабый запах духов голубой "Легенды".

   - Я не ты! - произнесла с чувством. - Я его обязательно буду носить.

   - Кушак не забудь, - усмехнулась Маша, прекрасно понимая, что на раздобревшей, дородной Маргошке оно будет смотреться нелепо. Коровье седло. Втиснуться в платье фасон позволит, но... Ели бы знать, что Славки нет, не отдала бы его сестре ни за что на свете.

   Автобус наконец довёз её до Троекуровского кладбища. Маша перебралась через мокрую дорогу и слякотные сугробы по обочинам, ступила на сухой асфальт. Ого! Целый комбинат, не кладбище. Где тут цветочный магазин, о котором упомянул Шурик? Как такового, цветочного магазина не наблюдалось. Имелся большой, застеклённый с двух сторон, с раздвижными, на фотоэлементах, дверьми, вход на территорию погоста. Внутри него, слева, расположился цветочный киоск. Магазин, хм. Простота Вернигоры умиляла.

   Ступеньки, по которым следовало подняться на пригорок и затем пройти 80-100 метров, искать не пришлось. В обозримом пространстве присутствовала всего одна каменная лесенка. Маша порадовалась, как удачно и легко складывается последняя дорога к Славке. Поторопилась с радостью, однако.

   Справа, во втором ряду. Изначально задача виделась простой. На деле обернулась сущим кошмаром. Расчищены были только центральные дорожки, асфальтированные. Между могил лежал снег. Сплошными рядами шли надгробные памятники, без привычных с детства высоких оград. Ряды существовали по принципу "бутерброда". Маша облазила целый сектор, промочив ноги. Замшевые тёплые ботиночки, шерстяные колготки, брюки аж до колен - всё вымочила насквозь. Первым её желанием было, вернувшись домой, найти Шурика, схватить за грудки, трясти до посинения и орать: "Что ты имел в виду, когда писал о втором ряде?" Второе желание, не столь утопическое, она осуществила. Сделала новый круг по уже осмотренному сектору. Щурясь, поскольку зрение с недавних пор начало скотски подводить её, вчитывалась в надписи на надгробиях. Закревский, Закревский... Где же Славка? Почему она не может найти его могилу? Пропустила, не разглядела? Её уже познабливало. Она передохнула, выбравшись на сухое место. Сделала третий круг, несколько больший. Приметила, что захоронения расположены по годам почти строго последовательно. Начала выискивать на плитах дату - 2006 год. И снова не нашла.

   Отчаяние охватило её. Вернигора, урод несчастный, тупица непроходимая. Не мог напрячься, по-человечески объяснить. Четверть века назад она бы сказала про Шурика - дурак и не лечится. Сейчас повзрослела немного, опыта прибавилось. Не такой уж Шурик дурак. Либо поторопился отделаться от надоедливой тени из прошлого, либо поленился, либо специально её запутал. Мог и неправильно координаты дать. Мог? Учитывая его прежние интриганские замашки, вполне. Маша предпочла исходить из предположения о неистребимой лени Шурика и тупости его в отдельных вопросах. Идея о тайном злом умысле её напрягала. Нельзя категорично судить, не имея веских доказательств. Но что же теперь делать?

   Она таскалась между могил по щиколотку в снегу. Роскошная, почти чёрная в своей бархатной бордовости роза замерзала с каждой минутой всё больше, теряли упругость лепестки, обвисали листья. Маша, изрядно промокшая, и сама быстро замерзала. Постукивала зубами. Руки начали трястись. В сумочке у ней лежала маленькая бутылочка коньяку, томик Пушкина с "Евгением Онегиным". Она предполагала оставить на могиле одну единственную символическую розу символического цвета, выпить благородного напитка на помин души, - не водки, коньяку, - почитать вслух "Евгения Онегина". Наизусть теперь помнила только первую главу, и то - не целиком, с купюрами. Потому взяла томик Пушкина. Ещё собиралась кое-что сказать Славке. Вслух сказать, громко. Пусть с опозданием, после его смерти.

   Вообще, ей хотелось прощания строгого, красивого, честного. Славка непременно оценит. Говорят, им, ушедшим от нас, там, наверху, всё видно. Он бы не желал от неё другого, бабьего, разухабисто-традиционного: с поминальным плачем-причитанием, с водкой, с церковной свечкой и напечатанной типографским способом молитвой, с замусоленными фразами-штампами.

   Она специально поехала утром в будний день. Не нужны посторонние люди рядом, когда будет прощаться со Славкой. Теперь жалела. Попросить помощи не у кого. Кладбищенских работников, и тех не видно.

   После четвёртого круга силы оставили её. Она горько заплакала.

   - Слава, Славочка... Я хотела... Но не могу... Ты же видишь... Я здесь, я приехала... Сразу, как только узнала... Подскажи, где... Помоги мне найти тебя...

   Ни одного намёка, ни одного тайного знака, ничего. Гуляющая неподалёку ворона не каркнула. Маша уже рыдала, не в силах остановиться. Она кляла Шурика, кляла себя за непутёвость, не знала, на что решиться, и всё говорила, говорила, обращаясь к Славке.

   Остановившись на скрещении асфальтированных дорожек, поняла - надо уезжать. Замученный болезнями организм не вынесет потрясения от холода, от промоченных ног, если она пробудет на кладбище немного дольше. К Славке, на вечный покой, рановато. Не переставая рыдать, медленно и торжественно положила розу на ближайший сугроб. Достала коньяк, свинтила крышечку.

   - За тебя... Славка мой... За тебя... каким ты был на самом деле... каким тебя знала только я... Ты видишь, я помню... Я всё помню... Всё, о чём ты мне говорил в последний раз... и о чём не говорил...

   Выпила весь коньяк разом, убрала пустую бутылочку и пошла, захлёбываясь слезами, к выходу.

   "Мой дядя самых честных правил..."

   Шла и нараспев, сквозь слёзы, читала Пушкина. Останавливалась, оглядывалась назад.

   "Как рано мог он лицемерить

   Таить надежду, ревновать

   Разуверять, заставить верить..."

   Удивительное дело, печатный текст не потребовался. Она вспомнила забытые места. Слова легко слетали с языка, точно не она их вдруг вспомнила, а кто-то неслышно суфлировал.

   "...С ним подружился я в то время,

   Мне нравились его черты..."

   Подойдя к "цветочному магазину" Маша замолчала, оборвала себя, оглянулась в последний раз, прошептала:

   - Я ещё приду, Слав. Наступит тепло, высохнут дорожки, и я приду. Март не лучшее время для поисков... Я обязательно найду тебя, поверь.

   Сгорбившись, снова заплакав, дошла до автобусной остановки. Полчаса сидела на скамеечке, трясясь от холода, от слёз, от непоправимости многого в этой жизни. В автобусе чуть-чуть согрелась, осмотревшись, прикрыла глаза. Водитель, узбек или таджик по национальности, пользуясь наличием всего трёх пассажиров, включил радиоприёмник, поймал "Ретро ФМ", усилил звук. По салону поплыло:

   Верю, что все неудачи стерпя,

   Жизнь отдавая борьбе и дорогам,

   Я узнаю любовь, повстречаю тебя

   Там за поворотом, там за поворотом...

   Песня комсомольского работника. Вот он, знак, посланный Славкой. Она знала, знала, что он не бросит её в трудную минуту. Маша встрепенулась, открыла глаза, душа её распахнулась для старого шлягера.

   Если со мною случится беда,

   Грустную землю не меряй шагами.

   Знай, что сердце моё ты отыщешь всегда

   Там за облаками, там за облаками...

   Она понимающе улыбнулась. Не на кладбище Славку надо искать, не в воспоминаниях. Его надо искать в своём сердце и вон за теми далёкими, повисшими, как перламутровые гроздья, чуть розовеющими облаками.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg