«Однажды зимним вечером»

Однажды зимним вечером

Ветреный, морозный зимний вечер давил на грудь. Казалось, ещё чуть-чуть – и всё тепло из меня улетучится. Под сердцем словно ядовитое жало засело – и пульсировало, и горело, и нарывало, и воспалялось. Снег скрипел под ногами, боль скрипела на зубах. Не хотелось идти в пустую квартиру, и ноги сами свернули в кафе – из зимнего холодного мрака в уютное, пропитанное запахом кофе тепло.

Дома меня уже никто не ждал, даже вещей её не осталось. Она хотела стереть всю память о себе и забрала всё до последнего платочка, но самое главное вытащить забыла: жало боли под сердцем.

Я думала, что свихнусь. Четверо суток без сна не могли не сказаться на качестве моей работы, и нагоняй от начальства вбил последний гвоздь в холодный, серый гроб моего существования. Хорошо, что подошли выходные: бутылка водки вырубила меня на какое-то время. Потом я принялась приводить себя в порядок: перестирала все вещи, вымылась сама, записалась на стрижку. Обычно у меня – каскадная на полудлинные волосы, но мне хотелось изменений. Обновлений.

Пряди падали на накидку, голове свежело и легчало, но жало никуда не делось. С волосами уходило что-то, чувство новизны зябкими мурашками осыпало открывшийся затылок, но всё-таки это было полумерой. Не хватало чего-то, чтобы вскрикнуть – и отпустило бы.

Моему короткому «гарсону» стало холодно на морозе, пришлось натянуть капюшон. Из салона-то я и зашла сейчас в это приятное, манящее своим светом кафе.

Передо мной стояла чашка эспрессо с рисунком на пене – веточкой папоротника. А за соседним столиком сидела миниатюрная, худенькая девушка с большими зелёными глазами, окутанная плащом русых волос. Тёплый шарф как будто не грел её: она зябко поводила плечами. Мне хотелось скинуть жакет и укутать ей плечи. Может, её кто-то обидел? Или она здесь кого-то ждала, а он не пришёл?

Глоток кофе согрел нутро, но не успокоил занозу под сердцем. Ныла, зараза. В плечах – изматывающее напряжение, брови словно судорогой сводило в хмурую гримасу. Взгляд прыгал по клеткам скатерти, пока не попал в зелёную глубину глаз. И сердце провалилось в тёплую бездну.

Чья-то уверенная, как у хирурга, рука крепко стиснула моё жало пальцами и дёрнула – я только ахнула, заморгав до слёз. И тут же кто-то будто погладил: «Всё, всё, уже не больно». И действительно: там, где стучал и набухал нарыв, осталось лишь тепло. Боль удалялась, как уходящий поезд. Чух-чух... Ту-ту. И всё.

Я сидела, ошеломлённая этим чувством свободы, погружённая в себя, в это ослепительное ощущение облегчения, и не заметила, как моя соседка выскользнула из кафе. В груди что-то тоскливо сжалось, когда я вскинула глаза на опустевший столик. Не имело больше смысла здесь оставаться.

Валил снег, мороз ослабил хватку. Туго стянутое стужей небо словно тоже кто-то развязал, и оно разразилось мягким снегопадом. Подняв лицо, я ловила на щёки холодные белые хлопья. А перед мысленным взглядом сиял костёр, к которому я тянула озябшие ладони. По другую его сторону мерцали зелёные глаза – усталые, грустные.

Сбивая снег с перил моста, я брела без цели, просто молча слушала песню неба. Оно гудело церковным басом, фонари сражались на скрещенных тенях, а впереди сиротливо маячила длинноволосая фигурка. Освобождённое от жала сердце тепло ёкнуло: она! Моя соседка из кафе. Я почему-то так обрадовалась ей, что захотелось побежать навстречу. Едва сдержалась. Ещё испугается, мало ли... Мои ботинки на толстой рифлёной подошве остановились рядом с её изящными сапожками. Зелёные глаза смотрели вопросительно.

– Извините... Я просто...

Слова застряли в горле: её руки, лежавшие запястьями на перилах, ощетинились иглами, снег вокруг был запятнан алыми, как клюква, каплями.

– Господи... Что у вас с руками?

– Издержки моей работы, – улыбнулась незнакомка.

– Что у вас за работа такая?!

Она позволяла мне выдёргивать иголки, глядя на меня с ласковым прищуром. И всё равно – грустная. Я вытаскивала иглы так бережно, как только могла, едва дыша и боясь причинить ей ещё большую боль. Их было одиннадцать штук – толстых, похожих на швейные, только без ушек. Я сама перемазалась кровью, и она достала из сумочки влажные салфетки, протянула мне.

– Простите, что испачкала вас.

– Простить ВАС? За что?

Мы шагали по мосту. Ветер запутывал снежные хлопья в её волосах, а фонари дрались на дуэли за право отбрасывать её тень.

– И всё-таки, что за работа такая?

– Да нет, работа у меня обычная. А это – хобби. Ну, или, скорее, призвание. – Она поёжилась, кутаясь в шарф. – Вам стало легче? Жало ушло из сердца?

Я вздрогнула и остановилась, глядя в её усталые, чуть прищуренные глаза.

– Откуда вы...

– Там, в кафе. Я убрала его. Вам ещё предстоит долгая работа по выздоровлению, осмыслению, извлечению уроков и так далее. Это вы уже сами сделаете. Не убивайтесь по потерянному. Оно – не ваше. Ваше – ещё придёт.

– Кто вы?

Её израненные руки лежали на моих ладонях. Я грела их своим дыханием, а её пальцы вздрагивали нервными отголосками.

– Люди всегда будут причинять мне боль вольно или невольно. – Она светло, без обиды и жалобы смотрела куда-то вдаль, и огни вечернего города отражались в её глазах. – Но я могу касаться их только голыми руками. Иначе чувствительность не та. – И, встряхнув волосами, словно опомнилась: – Ну, мне пора, простите. Идите домой, у вас всё будет хорошо.

– А с вами... всё будет в порядке? Может, вас проводить?

Мой вопрос упал нелепым комком. Она покачала головой, улыбнулась, а снежинки повисали на её ресницах.

Мои ботинки стояли, а её сапожки удалялись. Помедлив ещё несколько мгновений, ботинки заскрипели по снегу. Сапожки поскользнулись, моя рука подхватила её руку под локоть.

– Не надо, спасибо. Вон моя остановка.

– И моя тоже. – Чувствуя её напряжение, я убрала руку.

– Ну, раз так... А вам на каком ехать?

– А как повезёт. Пока не знаю.

Сапожки и ботинки заскрипели по снегу рядом. На остановке работал цветочный киоск, и я, окрылённая мыслью, схватилась за ручку двери.

– Погодите, не уезжайте, ладно? Я сейчас.

Банковскую карточку, как назло, я забыла дома. На одиннадцать алых, как её кровь, роз наличных денег едва хватало, но тогда мне не с чем будет зайти в супермаркет рядом с домом. А в холодильнике – последняя сосиска и пакет молока.

– Одиннадцать алых роз, пожалуйста.

Лопатки холодели от опасения, что она уехала, и я, как идиотка, останусь на остановке с никому не нужным букетом. Но моя незнакомка стояла, озарённая рыжеватым светом фонаря и окутанная белым роем снежинок.

– Это вам. – Я протянула ей розы, упаковка тихо зашуршала. – Только осторожно, они с шипами!

Её смех рассыпался новогодними блёстками. Почему-то захотелось мандаринов. Подошёл автобус, и зелень её глаз прощально замерцала.

– Не надо. Я знаю, это не ваш маршрут. – Её рука выскользнула из моей, и сапожки поднялись по ступенькам в тускло освещённый салон.

– А я просто так проедусь. – Мои ботинки вскочили следом, дверь закрылась, и автобус тронулся.

Она сидела у окна, держа розы на коленях, а я – напротив неё. Мимо плыли огни улиц, а её губы, на которых слабо мерцали блёстки почти стёршейся помады, шевельнулись:

– Зачем? Тебе ведь не туда. Нам не по пути с тобой.

От этого внезапного «ты» сердце трепыхнулось, споткнувшись. Больше ничто в него не вонзалось, только слегка саднило под рёбрами, но теперь там поселился тёплый комочек чего-то нового.

– Я не хочу тебя отпускать, – сказала я. – Будь что будет.

Держа её руку в своей, я дула на следы от игл – так дуют маленькому ребёнку на царапину, помазанную йодом. Ранки затягивались, а она улыбалась. Незнакомые улицы светились чужими окнами, но это не имело значения. Главное – она улыбалась.

2 ноября 2015 г.