«Одна крошечная ложь (ЛП)»

Одна крошечная ложь (ЛП) (fb2) - Одна крошечная ложь (ЛП) (пер. Анастасия Овсянникова) 1082K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кэти А. Такер

К.А. Такер Одна крошечная ложь

Посвящается:

Лее и Сейди — вы всегда будете жить по-своему;

Полу — за детский сад с папочкой;

Стейси — настоящему литературному агенту.

Я ухожу прочь.

Ухожу прочь, оставляя позади голоса, крики, обманутые надежды.

Ухожу прочь, оставляя позади свои обманы, ошибки, сожаления.

Ухожу прочь, оставляя позади то, кем я должна была быть и кем я быть не могу.

Прочь ото всей этой лжи.

Глава 1 Слишком идеальная

Июнь.

— Ливи, думаю, ты больная на всю голову.

Я давлюсь, потому что держу во рту вилку, и во все стороны летят кусочки чизкейка, прилипая к стеклянному ограждению террасы. У моей сестры странное чувство юмора. Я машинально отношу ее фразу именно к шутке.

— Не смешно, Кейси.

— Ты права. Не смешно.

То, как она произносит эти слова, — спокойным, ровным тоном, — вызывает во мне странные чувства. Стерев с нижней губы крошки, я поворачиваюсь и изучаю выражение ее лица в поисках подсказки: чего-то, разоблачившего бы ее игру. Но ничего не нахожу.

— Ты же не серьезно?

— Серьезна, как инфаркт.

От паники к горлу поднимается комок.

— Ты снова принимаешь наркотики?

Она отвечает мне хмурым взглядом.

Однако я не принимаю этот ответ за правду. Я наклоняюсь вперед и вглядываюсь в ее лицо в поисках характерных признаков: расширенных зрачков, налившихся кровью глазных яблок — черт наркомана, которые я стала узнавать в двенадцать лет. Но ничего подобного не вижу. Ничего, кроме кристально прозрачных голубых глаз, уставившихся на меня в ответ. Я делаю небольшой вздох от облегчения. По крайней мере, на ту же дорожку мы не вернулись.

Понятия не имея как ответить, я нервно хихикаю и начинаю тянуть время, набив рот очередной порцией пирога. Только на этот раз вкус мокка становится горьким, а начинка, словно превращается в песок. Но я заставляю себя все проглотить.

— Ты слишком идеальна, Ливи. Все твои действия, все твои слова. Ты не делаешь ничего неправильного. Если кто-нибудь даст тебе пощечину, ты перед ним извинишься. Я поверить не могу, что ты не зарядила мне за некоторые сказанные тебе вещи. Такое ощущение, что ты не способна злиться. Ты могла бы быть плодом любви Матери Терезы и Ганди. Ты…. — Кейси замолкает, словно подыскивая нужное слово. Останавливается она на следующем:

— Слишком, блядь, идеальная!

Я морщусь. Кейси разбрасывает вокруг слово на букву «Б», как некоторые вставляют везде слово «пенис». Я привыкла к этому много лет назад, но все же каждый раз это напоминает удар по носу.

— Думаю, что однажды ты сломаешься и будешь вести себя со мной, как Амелия Дайер.

— Кто?

Я хмурюсь, языком слизывая последние крошки мучнистого пирога с нёба.

Она отмахивается от меня.

— А, та женщина из Лондона, которая убила сотни младенцев…

— Кейси! — Я свирепо гляжу на нее.

Закатив глаза, она бормочет:

— Да без разницы, суть не в этом. Дело в том, что Штейнер согласился с тобой побеседовать.

Ситуация становится еще более смехотворной.

— Что? Но…я...но…Доктор Штейнер? — лопочу я.

«Ее психотерапевт, специализирующийся на ПТСР[1]? »

У меня трясутся руки. Чтобы не уронить, я ставлю тарелку на столик сбоку. Когда Кейси мне ее дала и предложила с террасы нашего дома посмотреть закат на Майами Бич, я подумала, что она ведет себя мило. Теперь же я понимаю, что она задумала сумасшедшее вмешательство, в котором я не нуждаюсь.

— Я не страдаю от ПТСР, Кейси.

— Я не говорила, что ты от него страдаешь.

— Что ж…тогда…с чего ты все это взяла?

Свои доводы сестра не приводит. Вместо этого она пытается вызвать во мне чувство вины.

— Ты должна мне, Ливи, — произносит Кейси ровным голосом. — Когда ты три года назад попросила меня лечь на стационарное лечение, я согласилась. Ради тебя. Я не хотела, но…

— Ты нуждалась в нем! Ты была разбита!

Это еще мягко сказано. Та авария с нетрезвым водителем, в которой семь лет назад погибли наши родители, отправила Кейси на самое дно к наркотикам, беспорядочному сексу и насилию. Потом же, три года назад, даже это дно ушло у нее из-под ног. Я была уверена, что ее потеряю.

Но доктор Штейнер вернул мне сестру.

— Я в нем нуждалась, — признает она, поджав губы. — И я не прошу, чтобы ты легла на стационарное лечение. Я прошу тебя поднимать трубку, когда звонит Штейнер. Всё. Ради меня, Ливи.

Эта просьба совершенно абсурдна и откровенно ненормальна, но все же по тому, как Кейси сжимает кулаки и кусает нижнюю губу, я вижу, что она серьезна. Она искренне за меня беспокоится. Я прикусываю язык и поворачиваюсь лицом к солнцу, наблюдая, как последние его лучи пляшут на поверхности воды. И обдумываю ее просьбу.

Что вообще доктор Штейнер может мне сказать? Я — отличница, поступающая в Принстон[2] , а после него — в медицинскую школу. Я люблю детей, животных и пожилых людей. У меня никогда не возникало желания оторвать насекомым крылышки или поджарить их с помощью увеличительного стекла. Конечно, я плохо справляюсь с вниманием к моей персоне. И обычно я чрезмерно потею, находясь рядом с привлекательными парнями. И, скорее всего, у меня случится сердечный приступ на первом же моем свидании. Если только я не растекусь потной лужицей прежде, чем кто-либо меня на него пригласит.

Все это в сочетании едва ли означает, что я нахожусь в двух шагах от становления следующим серийным маньяком-психопатом. И все равно я уважаю доктора Штейнера и испытываю к нему симпатию, несмотря на все его странности. Беседа с ним не будет неприятной. Она будет быстрой…

— Думаю, один телефонный разговор мне не повредит, — бормочу я, а затем добавляю: — А потом нам надо будет поговорить о степени психолога, которую ты получаешь. Если ты вокруг меня видишь предупреждающие сигналы, то я начинаю сильно сомневаться в продолжительности и успешности твоей карьеры.

Плечи Кейси опускаются от облегчения, и она откидывается на лежаке. Ее губы трогает удовлетворенная улыбка.

И я понимаю, что приняла правильное решение.

* * *

Сентябрь.

Иногда происходит так, что ты принимаешь решение, и осознаешь, что начинаешь сомневаться в его правильности. Сильно сомневаться. Ты не сожалеешь о нем. Ты знаешь, что, скорее всего, принял правильное решение, что, скорее всего, так тебе будет лучше. Но ты все равно проводишь много времени раздумывая, о чем ты, блин, думал, его принимая.

Я все еще недоумеваю, зачем вообще согласилась на тот единственный телефонный звонок. Думаю об этом каждый день. Я определенно и сейчас об этом думаю.

— Я не предлагаю тебе главную роль в видео «Девчонки обезумели», Ливи.

Штейнер уже переключился на тот спокойный, авторитетный тон, который использует для принуждения.

— Откуда мне знать? Три месяца назад Вы предложили мне поговорить с орангутангом. — «Чистая правда».

— Прошло уже три месяца? Как поживает старик Джимми?

Я еле удерживаюсь от комментария и делаю глубокий вздох, чтобы не сказать чего-нибудь грубого.

— Сейчас неподходящее время, доктор Штейнер.

И оно действительно неподходящее. Правда. Светящее солнце, теплый воздух и в окружении живописных видов и тысячи других запутавшихся студентов и их взволнованных родителей я с кактусом в руке качу свой розовый чемодан по направлению к общежитию. День напоминает кадр из фильма, а меня все еще подташнивает после тряски в самолете. Один из партизанских звонков доктора Штейнера — определенно не то, что мне сейчас нужно.

Но все же, он тут как тут.

— Нет, Ливи. Скорее всего, нет. Может быть, тебе следовало перенести на другое время наши сеансы, зная, что сегодняшним утром ты будешь находиться в самолете на пути в Нью-Джерси. Но ты этого не сделала, — спокойно указывает доктор Штейнер.

Повертев головой в разные стороны, чтобы убедиться, что никто не услышит нашего разговора, я сутулюсь и понижаю голос до шепота.

— Нечего здесь переносить на другое время, потому что я не нахожусь на лечении.

Ладно. Это не совсем правда.

Это не совсем правда с тех пор, как приятным июньским вечером сестра устроила засаду с чизкейком. Доктор Штейнер позвонил мне на следующее же утро. И в типичной манере Штейнера первым, что он мне сказал, было не «Здравствуй» и не «Приятно снова с тобой пообщаться», а просто: «Так, я тут слышал, что ты — тикающая бомба замедленного действия».

Оставшаяся часть беседы прошла гладко. Мы поболтали о моей безукоризненной учебе, отсутствии романтических отношений, моих надеждах и мечтах, планах на будущее. Мы некоторое время поговорили о моих родителях, но он на этой теме не задержался.

Я помню, что улыбалась, когда повесила трубку, ведь была уверена, что он скажет Кейси, что я в порядке и хорошо справляюсь, а она может в другом месте продолжать свою охоту на ведьм в виде поиска психически нестабильных людей.

Когда тот же самый телефонный номер с чикагским кодом появился на дисплее моего мобильного следующим субботним утром ровно в десять часов, я была более чем удивлена. Но трубку взяла. И с тех пор отвечала на его звонки каждую субботу в десять часов утра. Я ни разу не видела чека, медицинской карточки или внутреннего убранства кабинета психиатра. Мы оба плясали вокруг слова «лечение», но прежде его никогда не использовали. Возможно, поэтому я и отказывалась признавать доктора Штейнера тем, кем он и является.

Моим психотерапевтом.

— Хорошо, Ливи. Я позволю тебе идти. Мы продолжим нашу беседу в следующую субботу.

Я закатываю глаза, но ничего не говорю. Нет смысла. Я бы мула и то протащила дальше по полю с сеном.

— Точно выпей хоть стопку текилы. Займись брейк-дансом. Сделай что угодно из того, чем вы, молодежь, теперь занимаетесь в первую неделю учебы. Это пойдет тебе на пользу.

— Мне на пользу Вы рекомендуете алкогольную зависимость и танцевальные движения, несущие угрозу для жизни?

С того самого второго звонка стало вполне очевидно, что доктор Штейнер решил задаться целью «третирования» моего неловкого смущения при помощи еженедельного курса абсурдных, часто уничижительных, но в основе своей безобидных заданий. Он никогда не сознавался в своих действиях и ни разу не объяснился. Он просто ожидает, что я исполню его просьбы.

И я всегда так и делаю.

Может, поэтому мне и нужно лечиться.

Удивляет то, что это срабатывает. Три месяца безрассудных заданий и правда помогли мне научиться спокойно вести себя в толпе людей, высказывать свои мысли, а также вооружили меня достаточным уровнем уверенности в себе, чтобы в мгновение ока пот не выделялся из моих пор, когда в помещение входит привлекательный молодой человек.

— Я предлагаю текилу, Ливи. Не метамфетамин…И нет, я не рекомендую текилу, потому что тебе всего лишь восемнадцать, а я — доктор. Это было бы совершенно непрофессионально. Я рекомендую тебе повеселиться!

Я вздыхаю в знак смирения, но улыбаюсь, сказав:

— Знаете, я была нормальной. Думаю, это Вы превратили меня в ходячую проблему.

У моего уха раздается взрыв смеха.

— Нормально — это скучно. Текила, Ливи. Она превращает изгоев в бабочек. Может быть, ты даже познакомишься, — он резко вздыхает для драматичности, — с мальчиком!

— Мне и правда пора идти, — говорю я.

Я чувствую, как краснею, взбираясь по каменным ступеням своего прекрасного, напоминающего здание школы Хогвартс, места жительства.

— Иди! Сделай так, чтобы было что вспомнить. Это твой счастливый день. Победа.

Голос доктора Штейнера теряет былой задор, внезапно став отрывистым.

— Ты должна гордиться.

Я улыбаюсь, радуясь моменту серьезности.

— Я рада, доктор Штейнер. И….спасибо Вам.

Он не произносит этих слов, но я все равно их слышу. «Твой отец бы гордился тобой»

— И помни… — задор возвращается.

Я закатываю глаза.

— Поняла, поняла. «Девочки умеренно шалят». Приложу все усилия.

Нажимая кнопку «Закончить разговор», я слышу его смешок.

Глава 2 Джелло

Наверное, Золушка испытывала бы те же чувства.

Если бы не грациозно скользила в танце по королевскому залу, а была бы прижата к стене на студенческой вечеринке, и со всех сторон ее толкали бы пьяные окружающие.

Если бы не ослепляла всех своим шикарным вечерним нарядом, а украдкой одергивала тогу, чтобы все жизненно важные части тела были точно прикрыты.

И если бы вместо исполняющей все ее желания феи-крестной, у нее была бы несносная старшая сестра, которая силком заливала бы в нее выпивку.

Я прямо как Золушка.

— Договор есть договор! — кричит Кейси, перекрывая шум, создаваемый диджеем, и передает мне крошечный стакан.

Я без разговора его принимаю и запрокидываю голову назад, позволив скользкой оранжевой субстанции стечь вниз по языку. Вообще-то эти штуки мне нравятся. Сильно нравятся. Разумеется, при своей сестре я этого не признаю. Мне все еще неприятно, что шантажом она заставила меня превратить первую ночь в колледже в ночь пьянки. Моей первой пьянки. Либо это, либо она ходила бы по моему общежитию, надев на себя футболку с моей фотографией и слоганом: «Освободим либидо Ливи!» И она говорила это на полном серьезе. У нее действительно была наготове эта дурацкая футболка.

— Прекрати брюзжать, Ливи. Тебе придется признать, что здесь весело, — кричит Кейси, передавая мне еще две порции. — Даже несмотря на то, что на нас надеты простыни. Вот серьезно. Кто вообще еще устраивает вечеринки в тогах?

Она продолжает болтать, но я перестаю обращать на нее внимание, быстро проглотив обе порции. Сколько я выпила за прошедший час? Сейчас я чувствую себя нормально. Даже расслаблено. Но прежде я никогда не напивалась, так что, что мне об этом известно? Эти напитки не могут быть слишком крепкими. Это же не текила.

Долбанный Штейнер! Я должна была сообразить, что в помощники для своей грязной работенки он привлечет Кейси. Он поступал так все лето. Разумеется, касаемо сегодняшней выходки у меня нет никаких веских доказательств. Но если только Кейси выудит откуда-нибудь бутылку текилы «Патрон», я получу ответ.

Вздохнув, я облокачиваюсь на прохладную стену. Мой взгляд бродит по морю окружающих меня лиц. Я не знаю точно, где мы находимся, и с уверенностью могу сказать только то, что это просторный подвал, в котором набирает обороты вечеринка, и расположен он прямо за территорией кампуса. Причем, хорошо спланированная вечеринка, которая дополняется диджеем, посреди огромного открытого пространства играющим для толпы людей: кто-то танцует, но большая часть просто дергается. Обычный свет заменили на мигающие цветные лампы и строб-лампы[3] , так что дом теперь больше напоминает ночной клуб. Думаю, обычно у владельцев здесь есть мебель. Сегодня же вся она исчезла, и осталось только нескольких стоящих по периметру помещения столов с красными пластиковыми стаканчиками для пивных кег, помещенных на пол, и подносами этих вкусных напитков, которыми, как мне кажется, я никак не могу насытиться. Их там, наверное, сотни. Тысячи. Миллионы!

Так, ладно. Может, я и правда пьяная.

Махнув рукой, мимо меня проплывает низкое, фигуристое тело, и на моем лице тут же появляется улыбка. Это Рейган — моя соседка по комнате и, помимо моей собственной сестры, единственный здесь человек, с которым я разговаривала. Каждый год студентов расселяют в отведенные для них общежития. Первокурсники получают бонус в виде случайного соседа по комнате. Несмотря на то, что мы встретились только сегодня, я уверена, что полюблю Рейган. Она шустрая, общительная и разговаривает со скоростью миллион слов в минуту. Помимо прочего, она очень артистична. После того, как мы перенесли все мои вещи в нашу комнату, она сделала знак для двери, на котором каллиграфическим почерком написала наши имена, а вокруг нарисовала сердечки, цветочки и значки «ХО»[4] . Я думаю, что это очень мило. Кейси думает, что этот плакат кричит «лесбийская парочка».

В ту же секунду, как мы переступили порог дома, Рейган испарилась, заговорив с компанией парней. Если учесть, что она — первокурсница, казалось, что она знакома со множеством людей. По большей части мужского пола. Именно она предложила нам пойти сегодня на вечеринку. В ином случае мы оказались бы на одном из множества организованных деканатом мероприятий, на которые я намеревалась пойти, пока Кейси не сломала все мои планы. По-видимому, студенты Принстона, живущие вне территории кампуса, — это редкость, и, как следствие, эти вечеринки никогда нельзя пропускать.

— Ладно, Принцесса. Пей, — говорит Кейси, вытащив из ниоткуда бутылку воды, после чего добавляет: — Не хочу, чтобы тебя сегодня рвало.

Я беру бутылку у нее из рук и наполняю рот свежей, прохладной жидкостью. И представляю, как метко выверну свой обед на Кейси. Так ей и надо.

— Ой, ладно тебе, Ливи! Прекрати на меня злиться.

Голос Кейси звучит немного жалобно, а значит, она искренне чувствует себя виноватой. А потом я начинаю испытывать чувство вины за то, что заставила ее почувствовать вину…

Я глубоко вдыхаю.

— Я не злюсь. Просто не понимаю, зачем ты хочешь меня напоить.

Наши родители погибли по вине пьяного водителя. Думаю, это одна из главных причин, по которым до настоящего момента я всячески избегала алкоголя. Кейси тоже едва притрагивается к спиртному. Однако, создается впечатление, будто сегодня она решила восполнить этот пробел.

— Хочу убедиться, что ты повеселишься и познакомишься с новыми людьми. Это первая неделя твоего первого года в колледже. Такое происходит раз в жизни. И она обязательно должна включать в себя обильное количество алкоголя и хотя бы одно утро в обнимку с унитазом.

Я закатываю глаза, что служит моим ей ответом, но ее это не разубеждает. Повернувшись ко мне лицом, она обвивает меня руками за плечи.

— Ливи. Ты — моя младшая сестренка, и я тебя люблю. Последние семь лет в твоей жизни не было ничего нормального. Сегодня же ты будешь жить, как обыкновенный, безответственный восемнадцатилетний человек.

Облизнув губы, я возражаю:

— Пить в восемнадцатилетнем возрасте незаконно.

Знаю, мой аргумент — это пустяк по сравнению со словами сестры, но мне все равно.

— А, да. Ты права.

Скользнув рукой под тогу, чтобы добраться до кармана шорт, Кейси вытаскивает нечто, похожее на водительские права.

— Вот поэтому, если появятся копы, ты — двадцатиоднолетняя Патриция из Оклахомы.

Мне стоило сообразить, что сестра прикроет все тылы.

Темп музыки ускоряется, и мои колени начинают двигаться под ее ритм.

— Скоро ты со мной потанцуешь! — вопит Кейси, передав мне еще две порции «Джелло».

И сколько я уже выпила? Я потеряла счет порциям спиртного, а язык вытворяет забавные вещи. Обхватив меня рукой за шею, сестра притягивает меня к себе, прижавшись щекой к щеке.

—Так, готова? — спрашивает она, выставив перед нами телефон.

Я слышу слово «Улыбочку!», когда меня ослепляет вспышка.

— Для Штейнера.

«Ага! Доказательство!»

— Выпьем за нас!

Кейси чокается со мной своим стаканчиком, а потом запрокидывает голову и осушает его. За первой порцией быстро следует вторая.

— О, голубенькие! Буду через секунду!

И, как золотистый ретривер, преследующий белку, Кейси несется за парнем, который удерживает на плече огромный, круглый поднос. Она не обращает никакого внимания на оборачивающихся ей вслед. Из-за ярких рыжих волос, выдающейся внешности и рельефных изгибов фигуры вслед моей сестре всегда оборачиваются. Сомневаюсь, что она вообще замечает эти взгляды. Да и никакого дискомфорта у нее по этому поводу точно не возникает.

Я вздыхаю, наблюдая за ней. Я знаю, что она задумала. Помимо того, чтобы меня напоить, конечно же. Она пытается отвлечь меня от грустной части сегодняшнего дня. От того, что папы нет здесь в тот самый день, когда он должен присутствовать. В тот день, когда я начинаю обучение в Принстоне. В конце-то концов, это всегда было его мечтой. Он был почетным выпускником и хотел, чтобы обе его девочки поступили на учебу сюда же. Снизившиеся после аварии оценки Кейси не оставили ей такой возможности, взвалив это на мои плечи. Так что я живу его мечтой — и своей тоже, — а его здесь нет, чтобы увидеть.

Я глубоко вздыхаю и молча принимаю то, что судьба (а под судьбой я имею в виду порции «Джелло») сегодня для меня уготовила. Нервничаю я точно меньше, чем в тот момент, когда вошла в двери дома. А шумная атмосфера очень даже ничего. И это моя первая вечеринка в колледже. В этом нет ничего неправильного, как и в том, что я наслаждаюсь происходящим, напоминаю я себе.

Со стаканом в руке я прикрываю глаза и даю телу просто прочувствовать пульсирующий ритм музыки. «Расслабься, повеселись». Так всегда говорит мне Штейнер. Запрокинув назад голову, я болтаю содержимое стакана и подношу его к губам, высунув язык, чтобы заполнить рот желеобразной мешаниной. Чувствую себя профессионалом.

И совершаю дилетантскую ошибку: я ни за что не должна была закрывать глаза.

Если бы я держала их открытыми, то не выглядела бы доступной, пьяной девицей. И я бы увидела, как он приближается.

Резкий апельсиновый вкус едва касается моих вкусовых рецепторов, когда сильная рука обхватывает меня спереди за талию и оттягивает прочь от безопасности стены. Мои глаза широко распахиваются, когда спиной я прижимаюсь к чьей-то груди, а одна мускулистая рука обвивает мое тело. В следующий удар сердца (не мой, потому что мое сердце вообще перестало биться) рука сжимает одновременно и мой подбородок, и стаканчик, прижатый к губам, и запрокидывает назад мою голову, так что теперь она находится под углом, а я смотрю вверх. Я улавливаю мускусный запах одеколона на долю секунды раньше, чем парень наклоняется и скользит своим языком по моему, обернув его и слегка поласкав, прежде чем стянуть «Джелло». Все это происходит настолько быстро, что у меня нет шанса подумать, среагировать или убрать свой язык. Или откусить вторгшийся.

Все заканчивается за секунды, оставив меня без дыхания и очередной порции спиртного. Для поддержки я хватаюсь за стену, ведь колени трясутся. Несколько секунд уходит на то, чтобы вернуть самообладание, а когда я, наконец, это делаю, в мозг поступает информация о громком одобряющем реве, раздающемся позади меня. Я оборачиваюсь и обнаруживаю компанию высоких, мускулистых парней, тоги которых стратегически запахнуты так, чтобы выставить на всеобщее обозрение накачанную грудь. Все они улюлюкают и хлопают по спине одного парня, словно тот только что выиграл гонку. Я не вижу его лица. Мне видны лишь взлохмаченные, волнистые темно-каштановые, почти черные, волосы и внушительный рельеф его спины.

Не уверена, как долго я стою с открытым ртом, пялясь на него, но, в конце концов, один из парней замечает. Он бросает на Похитителя «Джелло» хитрый взгляд, кивнув головой в моем направлении.

И что, черт побери, я скажу? Пытаясь вести себя не так очевидно, я спешно осматриваю помещение в поисках ярко-рыжих волос сестры. Где она? Исчезла, оставила меня разбираться с… Мое дыхание сбивается, когда я смотрю, как Похититель «Джелло» медленно и лениво оборачивается и сталкивается со мной лицом к лицу.

Язык этого парня побывал в моем рту? Этот парень…этот высокий, огромный Адонис с темными, волнистыми волосами, загорелой кожей и телом, способным соблазнить слепую монахиню… Его язык побывал в моем рту.

«О, Боже». Пот тут как тут! Все недели скоростных свиданий коту под хвост! Я чувствую, как струйки пота, множество струек пота, стекают по спине между моих лопаток, когда его глаза кофейного цвета быстро осматривают мое тело снизу-вверх, прежде чем их взгляд останавливается на моем лице. А потом одна сторона его рта изгибается, и с наглой ухмылкой он произносит:

— Неплохо.

Я все еще не уверена, какими были бы мои первые произнесенные ему слова. А потом ему обязательно надо сказать это словечко, при этом нагло ухмыльнувшись…

Поэтому я отвожу назад руку и даю ему по челюсти.

Прежде я била только одного человека. Трента, бойфренда моей сестры, и то потому, что он разбил сердце Кейси. Потребовалось несколько недель, чтобы моя рука перестала болеть. С тех пор Трент научил меня наносить удар правильно: закрыв большим пальцем костяшки других пальцев и наклонив вниз запястье.

Теперь я очень люблю Трента.

Я слышу раздавшийся вокруг нас взрыв смеха, пока Похититель «Джелло» потирает челюсть. Он морщится и водит ей из стороны в сторону. Так я понимаю, что сделала ему больно. Если бы я не была так сильно смущена тем фактом, что этот парень только что насильно меня по-французски поцеловал, то на моем лице, скорее всего, расплылась бы огромная усмешка. Он заслужил. Он не просто украл мою выпивку. Он украл мой первый поцелуй.

Он шагает ко мне, и инстинктивно я отступаю, только чтобы снова оказаться прижатой спиной к стене. На его губах играет коварная улыбка, словно он знает, что загнал меня в угол, и его это радует. Покрыв расстояние между нами, он вытягивает руки и прижимает ладони к стене по обе стороны от моего лица. Его огромное тело, высокий рост, само его присутствие надежно меня зажимают. Внезапно я понимаю, что мне нечем дышать. Все это душит. Я пытаюсь выглянуть за него, взглядом разыскивая сестру, но не вижу ничего, кроме его плоти и мышц. И я не знаю, куда смотреть, потому что куда бы я не отвела взгляд, этот парень повсюду. Наконец, я рискую поднять глаза. В мое лицо вглядываются раззадоренные, темные, как полночь, глаза. Я сглатываю, а внутренности несколько раз делают кульбит.

— Это был чертовски хороший размах для кого-то столь… — Он спускает одну ладонь ниже, ближе к моей руке. Я чувствую, как его большой палец прикасается к моему бицепсу. — …женственного.

В ответ я вздрагиваю, а в мыслях проносится образ дрожащего кролика, которого волк загнал в угол. Он склоняет голову набок, и я замечаю промелькнувшее в его взгляде любопытство.

— Так, значит, ты — скромница…но не слишком большая, чтобы двинуть мне по морде. — Следует пауза, а затем он снова криво улыбается с намеком на самоуверенность. — Извини, не смог сдержаться. Весь твой вид говорил, что ты наслаждаешься этой порцией. Я просто должен был попробовать.

Сглотнув, я кое-как поднимаю руки и складываю их на груди в попытке поместить некий барьер между своей грудью и его. Мой голос явно дрожит, когда я произношу:

— И?

Его ухмылка становится шире, а взгляд падает на мои губы и остается там так долго, что мне начинает казаться, будто я не получу от него ответ. Но, наконец, получаю. Ответ, который следует за тем, как он облизывает нижнюю губу.

— И я не отказался бы еще от одного раза. Ты за?

Инстинктивно мое тело сильнее прижимается к стене, словно я пытаюсь слиться с ней, чтобы избавиться от этого парня и его непристойных намерений.

— Так, ладно, на этом все!

Меня окатывает волна облегчения, когда между нами проскальзывает хрупкая ладонь и опускается на его обнаженную грудь, отталкивая парня назад. Он подчиняется, медленно отступая, и поднимает руки, словно сдается. А потом отворачивается, чтобы присоединиться к своим друзьям.

— Вот это начало, Ливи. Думаю, что благодаря этому Штейнер на некоторое время от тебя отстанет, — проговаривает Кейси, едва способная выдавить слова сквозь смех.

Она смеется!

— Не смешно, Кейси! — шиплю я. — Этот парень сделал это насильно!

Она закатывает глаза, но после долгой паузы вздыхает.

— Да, ты права.

Потянувшись, она без колебаний щипает парня за руку.

— Эй, приятель.

С хмурым видом он оборачивается и потирает руку, одними губами проговорив: «Блядь». Хмурое выражение лица задерживается еще на секунду, прежде чем он видит взгляд Кейси. Или, скорее, ее лицо и тело. И тогда эта глупая ухмылка возвращается. Какой сюрприз.

— Поступишь с ней так еще раз, и я проберусь в твою комнату и во сне оторву тебе яйца, capisce ?[5] — предупреждает она, тыча в него пальцем.

Большую часть времени угрозы моей сестры включают в себя причинение увечий мужским половым органам.

Сначала Похититель «Джелло» не отвечает. Он просто пристально смотрит на нее, а моя сестра глядит на него в ответ, совершенно к нему равнодушная. Но затем его взгляд начинает метаться между нами обеими.

— Вы — сестры? Выглядите похоже.

Нам часто это говорят, так что я не удивляюсь, хотя и не вижу сходства. У нас обеих светло-голубые глаза и бледная кожа. Но мои волосы черные, как вороново крыло, и я выше Кейси.

— Симпатичный и сообразительный. Да ты заполучила настоящего победителя, Ливи! — говорит она чересчур громко, чтобы мы оба расслышали.

Он пожимает плечами, а на его губах снова начинает играть наглая ухмылка.

— У меня никогда не было двух сестер… — начинает он, с намеком изогнув бровь.

«О.Боже».

— И не будет. По крайней мере, не этих двух сестер.

Он пожимает плечами.

— Возможно, не одновременно.

— Не беспокойся. Когда моя младшая сестренка впервые с кем-то переспит, ты этим кем-то не будешь.

— Кейси! — задыхаюсь я.

Мой взгляд метнулся к его лицу. Я надеялась, что громкая музыка заглушила ее слова. Но по мелькнувшему на нем удивлению, я понимаю, что чуда не произошло.

Я хватаю ее за руку и тяну прочь. Она уже бормочет извинения.

— Блин, Ливи. Прости меня. Видать, я в стельку. Язык за зубами не держится…

— Ты понимаешь, что только что сделала?

— Нарисовала на твоей спине большую мишень с яблочком в виде слова «девственница»? — подтверждает она, скорчив гримасу.

Осторожно оглянувшись через плечо, я вижу, что он вернулся к компании парней и посмеивается, отпивая пиво. Но взгляд его пронизывающих глаз прикован ко мне. Заметив, что я смотрю на него, он протягивает руку и берет один из стаканчиков друзей. Поднимает его, демонстративно проводя языком по краям, а потом поднимает бровь и одними губами произносит:

— Твоя очередь?

Я отворачиваюсь и бросаю взгляд на сестру.

— Мне надо было просто дать тебе одеть ту дурацкую футболку! — рявкаю я.

Может, мне и не хватает опыта и в чем-то я наивна, но отлично понимаю, что для такого парня узнать, что восемнадцатилетняя девушка — девственница, — это как найти призрачный клад с золотом у окончания радуги.

— Прости… — пожимает плечами она, посмотрев на него. — Хотя, должна признать, что он сексуален, Ливи. Он выглядит, как средиземноморская модель нижнего белья. В этом случае никакой ситуации «ну и урод» с утра не возникнет.

Я вздыхаю. Не знаю, почему мне кажется, что Кейси любой ценой пытается убедить меня лишиться девственности. На протяжении многих лет ее это не волновало. По правде говоря, казалось, что она счастлива, что в старшей школе я ни с кем не встречалась. Но последнее время ей в голову засела идея о том, что я — сексуально подавлена. Клянусь, мне становится ненавистно ее решение учиться на психолога.

— Просто взгляни на него!

— Нет, — упрямо отказываюсь я.

— Ладно, — бормочет она, хватая четыре стаканчика с подноса, который мимо проносит коренастый парень в килте (килт на вечеринке с тогами?). — Но если ты планируешь когда-нибудь ее лишиться, могу поспорить, что такой способ запомнится. Уверена, он быстро заставит тебя наверстать упущенное за все эти годы.

— Включая гонорею и лобковых вшей? — бубню я, глядя на два стаканчика с голубым содержимым в своих руках.

Я благодарна темноте, когда ощущаю, как сильно краснеют щеки. Поднеся одну порцию ко рту, как и в прошлый раз, я провожу языком по краю стаканчика, мысленно оживляя секунды того (я отказываюсь определять это как мой первый поцелуй), что он со мной сделал.

— Пей до дна!

Кейси выпивает подряд обе свои порции.

С первой я следую ее примеру. Но поднеся ко рту вторую, я совершаю глупость и скашиваю глаза, предположив, что он уже перешел к другой ничего не подозревающей жертве. Но этого не произошло. Он стоит там же, окруженный несколькими девушками, ладонь одной из которых лежит на татуировке на его груди. Но он все еще смотрит на меня. Все еще улыбается. Только теперь это темная и странная улыбка, словно он таит секрет.

Думаю, так и есть. Он таит мой секрет.

По мне проходится нервная дрожь, а рука со стаканом так и замирает у губ.

— Это Эштон Хенли! — кто-то кричит мне на ухо.

Вздрогнув от испуга, я оборачиваюсь и вижу рядом с собой Рейган, в одной руке которая держит пиво, а в другой — стаканчик с порцией «Джелло». Ее рост настолько мал, что ей приходится встать на цыпочки, чтобы дотянуться до моего уха.

— Откуда ты знаешь, кто он? — спрашиваю я, смутившись от того, что меня поймали за разглядыванием.

— Он — капитан команды Принстона по гребле. Мой отец — их тренер, — объясняет она.

Ее речь немного невнятна. Она широким жестом обводит помещение.

— Я знаю многих из этих парней.

Думаю, это объясняет ее непринужденную общительность.

— И, по-моему, ты привлекла его внимание, соседка, — добавляет она, хитро мне подмигнув.

Я пожимаю плечами и натянуто ей улыбаюсь. Мне хочется сменить тему разговора прежде, чем этот парень получит удовлетворение от понимания, что он — объект нашего обсуждения. Но когда я обвожу взглядом женские компашки и вижу взгляды, которые бросаются в его направлении, — некоторые незаметные, некоторые откровенно очевидные, — то убеждаюсь, что этот Эштон не страдает от нехватки внимания.

Мгновением позже Рейган подтверждает мою мысль.

— И он, можно сказать, самый сексуальный парень в колледже. — Она отпивает пива. — А еще он — огромный козел.

— Это я и сама поняла, — шепчу я больше для себя, чем для нее.

Я выпиваю свою порцию «Джелло», намеренно повернувшись к нему спиной в надежде, что он перенаправит свой хищный взгляд на желающего того получателя.

— И немного бабник.

«Все лучше и лучше».

— Уверена, для него не станет проблемой найти кого-то, с кем он…побабничает.

И я не буду этим кем-то.

Не уверена, официально ли я пьяна в стельку или Кейси — волшебница, но она оборачивается кругом и в моей руке оказываются еще две порции «Джелло». Темп музыки ускоряется, а громкость растет, и теперь я чувствую вибрации, проходящие сквозь мое тело, отчего бедра на свой собственный лад начинают покачиваться под музыку.

— Здесь весело, правда? — вопит Рейган.

Она подпрыгивает, поднимая руки в воздух, и горланит «Ууу!», а ее прямые, медового цвета волосы разлетаются вокруг нее. В ней так много энергии. Прямо как в человеке, который накачался риталином.[6]

— Все эти люди, возбуждение, музыка. Люблю это!

Я улыбаюсь и киваю ей, снова осматриваясь. Должна признать, здесь весело.

— Я рада, что пришла! — кричу я, столкнувшись плечом с Кейси. — Но сегодня держи меня подальше от других неприятностей. Пожалуйста, — предупреждаю я, залпом выпивая обе порции «Джелло».

Ответом Кейси служит смех, и она цепляется одной рукой за мою, а другой обвивает Рейган, которая с радостью присоединяется к веселью.

— Конечно, сестренка. Сегодня вечером Принстон будет веселиться в стиле сестер Клири.

Я хихикаю. Взбалмошность моей сестры на некоторое время отталкивает подальше все остальное.

— Я даже не знаю, что это значит.

Одарив меня одной из своих печально известных дьявольских усмешек, Кейси произносит:

— Скоро узнаешь.

Глава 3 Чудовище

Приоткрыв глаза, я получаю около пяти секунд спокойствия и блаженного неведения. Пять секунд я смотрю на виднеющийся поблизости от моего лица белый потолок, пока глаза привыкают к слабому освещению, а мозг просто остается безучастным в ожидании момента, когда заработают его нейроны.

А затем лавиной накатывает замешательство.

«Где я нахожусь?»

«Как я сюда попала?»

«Какого черта произошло?»

Я поворачиваю голову на бок и в паре дюймов от себя вижу лицо своей сестры.

— Кейси? — шепчу я.

Она издает стон, и мои ноздри наполняет противный запах ее дыхания. Я морщусь и отворачиваюсь. Как оказалось, слишком быстро, потому что голову пронзает острая боль. Морщусь во второй раз.

Мы находимся в моей комнате в общежитии. Это я в состоянии понять по тесному пространству и некоторым личным вещам. Но я не помню, как здесь оказалась.

Что я точно помню?

Рукой я немощно провожу по лицу, чтобы хорошенько его потереть, пока роюсь в затуманенной памяти в попытках сложить воедино события прошлой ночи… Обрывки расплывающихся образов мелькают едва-едва, и у меня даже нет уверенности в том, что это произошло на самом деле. Выпивка, стопка за стопкой. Еще выпивка. Оранжевая, голубая, зеленая… Кейси и я, изображающие роботов на танцполе? С моих губ срывается стон, и я сразу же морщусь от очередного приступа головной боли. Господи, надеюсь до этого мы с ней не докатились. Но с этого места… ничего. Я ничего не помню. Как я могу вообще ничего не помнить?

Кейси снова стонет, и меня опять атакует эта гадкая волна. Сглотнув несколько раз, я принимаю тот факт, что у меня, наверное, пахнет изо рта ничуть не лучше, и я убила бы за бутылку воды. Медленными, хаотичными движениями я стряхиваю с себя простынь.

И хмурюсь, взглянув на свое обнаженное тело. «Почему я…А, да». Прошлой ночью на мне была надета лишь глупая тога. Это не объясняет, почему сейчас на мне одни только трусики, но голова болит слишком сильно, чтобы задумываться об… «Да без разницы». Здесь только моя сестра. И Рейган, но она — девушка.

Я пытаюсь сесть и стону, когда пропускаю пальцы сквозь свои спутанные волосы и сжимаю виски, чтобы ослабить давление. Да и с чего вообще у меня такое чувство, что голова готова лопнуть! Думаю, если кто-нибудь вошел бы в комнату с топором, я бы охотно подсунула ему свою шею.

Во рту и так уже стоит мерзкий привкус, когда на меня накатывает еще и приступ тошноты. Мне нужна вода. Сейчас же. На дрожащих ногах и с трясущимися руками я переворачиваюсь и спрыгиваю вниз, не теряя времени на лестницу и надеясь, что я не приземлюсь на голову Рейган. Если только я смогу добраться до мини-холодильника и бутылки холодной воды, мне станет лучше. Уверена…

Секундой позже, когда ногами я касаюсь белого плюшевого ковра Рейган, лежащего у кровати, меня второй раз за утро поражает шок.

Задница. Мужская задница. И не только задница. А все тело. На кровати Рейган растянулся очень крупный, очень обнаженный парень, а с края постели свисают его ноги и одна рука. По спутанным медового цвета волосам, выглядывающим в углу кровати из-под одеяла, я понимаю, что Рейган погребена где-то там.

Я не в состоянии перестать пялиться. Стою в одном только нижнем белье, комната кружится, во рту такой привкус, словно я отпила из канализации, но при этом я замерла, сосредоточив внимание на обнаженном мужчине перед собой. Отчасти так получилось потому, что он — это последнее, что я ожидала увидеть, спустившись вниз. Отчасти — потому что это первый увиденный мной обнаженный мужчина. Отчасти — потому что я размышляю, какого черта он тут забыл.

И…что это такое на верху его левой ягодицы? Любопытство пересиливает удивление, и я осторожно шагаю к нему, не решаясь подойти слишком близко. Похоже на…татуировку. Красную и припухшую. Я видела фотографии недавно набитых татуировок, и именно так они и выглядели. Совсем недавно сделанные. Татуировка представляет собой надпись, выполненную модным шрифтом с завитками. Слово «Irish»[7]. Айриш? Я хмурюсь. Почему от этого слова что-то пробуждается в памяти…?

Пол скрипит под моим весом, испугав меня. Я резко пячусь, и от внезапного движения тесная комната плывет перед глазами. «Воды. Сейчас же». На подкашивающихся ногах, я, спотыкаясь, подхожу к холодильнику и своему халату, который висит на крючке у двери. К несчастью, комнаты в общежитии крошечные и, посмотрим правде в глаза, я становлюсь слоном в посудной лавке, когда нервничаю. Я врезаюсь спиной в комод Рейган с такой силой, что опрокидываю ряд стеклянных флаконов с духами. Задержав дыхание, я надеюсь, что звук недостаточно громок, чтобы разбудить обнаженного гиганта.

Не повезло.

Сердце замирает, когда я наблюдаю, как парень поворачивает голову лицом ко мне. И приоткрывает глаза.

О. Господи.

Похититель «Джелло». Это Эштон.

Воспоминания набегают на меня неистовыми волнами.

Начинаются они с украденной порции «Джелло», но на этом не заканчиваются. Нет… они продолжают возникать, снова и снова. Каждое воспоминание врезается в меня, отчего колени слабеют, а желудок скручивает все сильнее. Музыка, пульсирующий свет, Эштон прижимается ко мне на танцполе. Я кричу на него, моя рука пощечиной смахивает с его лица наглую ухмылку. Моя рука бьет его по груди один раз, второй…Не знаю сколько именно раз. А потом я больше его не колочу. Мои ладони покоятся на его обнаженной груди, пальцы заинтересовано водят по линиям кельтского знака размером с кулак и изгибам его мышц. Я помню танцы…быстрые, медленные…свои пальцы, зарытые в его волосы, его руки, крепко сжимающие меня за талию, притягивающие ближе к своему телу.

Я помню прохладный ночной воздух, дразнящий кожу, и кирпичную стену, на которую я опиралась спиной, когда мы с Эштоном…

Задыхаюсь, а руки взлетают ко рту.

Его глаза, которые сначала были прищурены, привыкая к освещению, расширяются от удивления, когда взглядом он скользит вдоль всего моего тела и останавливается на груди. Я не могу пошевелиться. Не могу дышать. Я снова стала испуганным кроликом в двух секундах от того, как его съест волк. Кролик, на котором нет никакой одежды, кроме трусиков с цветочным принтом.

Оцепенение проходит ровно настолько, чтобы я обхватила грудь руками, скрыв свою наготу.

Кажется, движение нарушает ступор Эштона, потому что он стонет, проведя рукой по своим темным волосам. Они и так торчали во всех возможных направлениях, но каким-то образом он взлохматил их еще больше. Он поворачивает голову на бок и видит выглядывающую из-под одеяла Рейган, которая только что проснулась. В ее глазах мелькает весь спектр эмоций: от смятения до узнавания.

— Блядь… — слышу я его бормотание, когда он, словно от боли, сжимает переносицу.

— Мы не…? — тихо спрашивает ее Эштон.

Она мотает головой. Действие до странного спокойное.

— Нет. Ты был слишком пьян, чтобы вернуться к себе домой. И должен был спать на полу. — Она приподнимается, чтобы оглядеть его одеяние или, точнее, отсутствие оного. — Чувак, с хрена ли ты голый?

Ее слова напоминают, что он все еще очень обнажен. Мой взгляд вновь скользит по его длинному телу, при виде которого в животе возникает какое-то странное волнение.

Он утыкается лбом в подушку.

— О, спасибо, Господи, — слышу я его бормотание, но он игнорирует ее вопрос.

С удивительной грациозностью он скатывается с нижней койки и встает. Я втягиваю воздух сквозь зубы и отвожу взгляд к окну, но успеваю увидеть весь его перед.

Усмехнувшись, он спрашивает:

— Что не так, Айриш?

Айриш.

— Как ты меня назвал? — Я резко поворачиваюсь к нему.

Он ухмыляется, положив руку на лестничную перекладину, и кажется, что отсутствие прикрытия его совершенно не беспокоит.

— Ты мало что помнишь из событий прошлой ночи, не так ли?

Оттого, как напряженно он вглядывается своими темными глазами в мое лицо, сердце у меня уходит в пятки. Приходится напрячься, чтобы не потерять самообладание.

— Если это объясняет, почему все мы обнажены и находимся в одной комнате…то да.

Слова я произношу дрожащим голосом на две октавы выше, чем мой нормальный тон.

Он делает шаг ко мне, и я мгновенно отхожу назад, пытаясь втиснуться в пространство между стеной и комодом. У меня так кружится голова, что я уверена, что упаду в обморок. Или меня вырвет. Прямо на обнаженную грудь, которую, как я слабо помню, прошлой ночью я щупала.

На комоде рядом со мной лежит простая белая простынь. Я изгибаюсь, прижимаясь к стене, и хватаю ее, закрывая переднюю часть тела. Он делает еще один шаг, и я прислоняюсь к комоду для поддержки, приложив усилие, чтобы не отвести взгляд, хотя и начинаю паниковать. Если он подойдет еще ближе, то та штука, вполне вероятно, меня коснется.

— Не волнуйся. Прошлой ночью мы пришли к соглашению, что я не подхожу для брака, — говорит он.

Я крепче хватаюсь за простынь и грудь и упрямо сжимаю челюсти.

— Что ж, получается, что отчасти я все же отдавала отчет своим действиям.

Кажется, что у меня нет сил отвести взгляда от его насыщенно карих глаз. Они вглядываются в мое лицо, но за ними виднеется какая-то непонятная мне эмоция. Я задумываюсь, помнит ли он как целовал меня. Задумываюсь, жалеет ли он об этом.

Я чувствую, как он приближается еще чуточку. И больше не могу с собой справляться. Я ору:

— Можешь ты, пожалуйста, отвести эту штуку куда-нибудь!

Он запрокидывает голову назад, завывая от смеха, и поднимает руки, показав, что сдается, попятившись назад.

— Рейган, никому не рассказывай. Особенно, своему отцу, — кричит он через плечо.

— Уж об этом не переживай, — бормочет Рейган, потирая лицо.

— Что за нах? — слышу я ворчание Кейси.

Она садится и бросает взгляд на Эштона (всего Эштона), прежде чем ее взгляд перемещается ко мне. Ее глаза тут же округляются.

— О, нет…пожалуйста, скажите мне, что вы двое не… — произносит она со стоном.

Я крепко обнимаю себя, умоляюще на нее взглянув. «Я не знаю! Не знаю, что мы сделали!»

— Нет, ничего у них не было! — кричит Рейган.

Я выдыхаю от облегчения, а затем морщусь. Даже от этого голова начинает гудеть.

Не я одна испытываю облегчение. Сильно нахмуренное лицо моей сестры расслабляется. Решив этот вопрос, она снова глядит на Эштона, опустив взгляд пониже.

— Не хочешь прикрыть своего дружка, приятель?

Он усмехается, выставив перед собой руки.

— Думал, что нравлюсь тебе в таком виде?

Она отвечает ему ухмылкой, со смыслом посмотрев вниз.

— Дома меня ждет кое-что получше.

Она показывает рукой на дверь. В этом вся Кейси. Уверенная и невозмутимая, когда сталкивается с чьим-то пенисом.

— Справедливо, — качает он головой, но усмехается.

Он поворачивается ко мне, на мгновение удержав мой взгляд. На его лице застыло нечитаемое выражение. А потом он смотрит на простынь, за которую я держусь не на жизнь, а на смерть.

— Полагаю, это мое, — говорит он в тот же момент, когда выдергивает ее из моей хватки, снова оставив обнаженной.

Я вскидываю руки, чтобы прикрыть грудь, и смотрю, как он в четыре шага преодолевает расстояние до двери. Распахнув ее, он выходит в коридор.

Именно в этот момент мимо проходят студентка со своей матерью, держащие по чемодану в руках. Эштона их упавшие челюсти не смущают. Он просто шагает мимо них, неторопливо оборачивая нижнюю часть тела простыней.

— Дамы, — приветствует он их.

Но затем я слышу его вопль — достаточно громкий, чтобы его услышало пол-этажа.

— Прости, но секс на одну ночь меня не прельщает, Айриш!

Я стою в дверях, обхватив руками грудь, и надеюсь, что с потолка на меня свалится фортепьяно и прервет самый унизительный момент моей жизни.

Тогда я и испытываю предупреждающее шевеление под ложечкой, которое движется в сторону пищевода. Я понимаю, что сейчас произойдет. И у меня ни единого шанса вовремя добраться до туалета. Вскинув руки ко рту, глазами я безумно отыскиваю что-нибудь. Что угодно. Включая золотисто-бежевый горшок с фикусом Рейган. И ныряю к нему в тот момент, когда к горлу поднимаются все выпитые за ночь «Джелло».

Я ошиблась. Это — самый унизительный момент моей жизни.

* * *

— Надо было просто дать тебе одеть ту футболку, — стону я, прижав ладонь ко лбу.

После отравления комнатного растения своей соседки огромной дозой желудочного сока и токсинов, я забралась обратно на верхнюю кровать, прихватив заначку Рейган от похмелья, — адвил[8] и галлон[9] изотонического напитка. Там я и оставалась, переплывая от состояния бессознательности до жалости к себе. Несколько часов сна помогли облегчить чудовищную головную боль. То, что меня вырвало, помогло от тошноты. Но ничего не помогало унять чувство стыда.

Кейси хихикает.

— Это не смешно, Кейси! Нет здесь ничего смешного! Ты должна была держать меня подальше от неприятностей! — Я шевелюсь, и движение напоминает о недомогании в спине. — Почему у меня болит спина?

— Может, из-за кирпичной стены, к которой прижимал тебя Эштон, пока работал над второй базой? — бормочет Кейси с дьявольской улыбкой.

— Я ничего не помню! — ору я, но щеки у меня краснеют.

По существу, все, что я могу припомнить касаемо вчерашней ночи, включает в себя прикосновения, прижимания к Эштону и поцелуи с ним же.

— Почему он? — вскрикиваю я, пряча лицо в ладонях, когда оно краснеет от очередного взрыва смущения.

— Ох…девчушка Ливи. Кто знал, что несколько дюжин «Джелло» высвободят чудовище, скрывающееся внутри тебя?

Девчушка Ливи… Я хмурюсь, когда на меня накатывает еще одна сильная волна, намекающая на нечто знакомое. Так меня всегда называл папа, но почему это прозвище напоминает мне о прошлой ночи?

— Вот…может, это поможет.

Кейси передает мне свой телефон.

Почувствовав внезапную слабость, я дрожащими руками начинаю пролистывать фотографии на нем.

— Кто все эти люди? И почему я их обнимаю?

— О, они — твои лучшие друзья. Ты их любишь, — поясняет она, выгнув бровь. — По крайней мере, ты без конца повторяла им это прошлой ночью.

— Неправда! — задыхаюсь я.

А затем прижимаю ладонь ко рту, когда в памяти возникает еще больше смутных воспоминаний. Я так говорила. Я помню, что повторяла это слово. Множество раз. Почему я не могла просто потерять голос? Или кто-нибудь не оторвал мне язык? Мысль о языке возвращает меня к воспоминаниям об Эштоне, и я стону. Ему я тоже в любви призналась? Поэтому все это и произошло?

Я возвращаюсь к пролистыванию фотографий, чтобы отвлечься и не залиться краской вновь. Передо мной оказывается снимок крупным планом одетого в килт парня с волынкой, который одной рукой обнимает Кейси. Я листаю дальше и вижу Кейси, которая со смыслом показывает на его килт, вопросительно подняв брови.

— Что он делает на вечеринке в тогах… — начинаю я, но переключаюсь на следующее изображение и теряю дар речи.

— Это называется «следовать традициям», — объясняет Кейси.

Сильно нахмурившись, я качаю головой и смотрю фотографии дальше. Мое лицо бледнеет все сильнее с каждым последующим снимком. На большинстве из них мы с Кейси обнимаемся. На некоторых мы выглядим так, словно пытаемся высунутыми языками и дикими взглядами соблазнить камеру. Время от времени вместе с нами на фотографиях появляется широко улыбающаяся Рейган.

— О, нет…

Забавно, как один только снимок может породить воспоминания. Именно это случилось, когда на экране появляется фотография меня самой, показывающей на вывеску «Татуировки».

— О, Господи! — Я сказала это, по крайней мере, раз десять за сегодняшнее утро. — Боже, Боже, Боже… — бормочу я неистово, листнув на следующую фотографию.

Я надеюсь, что разум надо мной издевается. Но нет! Абсолютно точно, вот она я, сижу верхом на стуле, придерживаю сбоку волосы и тогу, а весь покрытый татуировками крепкий мужчина в кожаных черных штанах держит позади меня тату машинку. Я смотрю на фотографию с отвисшей челюстью. Это объясняет боль в спине.

— Как ты могла позволить этому случиться, Кейси! — шиплю я.

У меня начинается истерика.

— Ох, нетушки, — перебивает Кейси и отбирает телефон.

Она быстро находит видеозапись и нажимает кнопку «Проигрывать», прежде чем сует телефон мне в лицо. На экране я вижу улыбающуюся себя, хотя по глазам и видно, что я несколько упала духом.

— Когда проснусь, я не буду перекладывать ответственность за свои действия на свою сестру, Кейси Клири! — решительно и ясно объявляю я.

Я слышу радостный голос Кейси, когда она отвечает.

— Несмотря на то, что я предупреждала тебя, что ты не обрадуешься этому утром, так? И что ты попытаешься обвинить меня? — Хоть она и была пьяна, язык у нее не заплетался.

— Именно так!

Моя рука взлетает в воздух, и мастер на мгновение останавливается, чтобы опустить ее на место и приказать мне не двигаться. Он возвращается к работе, а я говорю:

— Я потребовала признания своего права иметь татуировку, потому что я, Оливия Клири, — я ткнула себя большим пальцем в грудь, как пещерный человек, заработав еще одну паузу и раздраженный взгляд от мастера, — суперкрутая.

Рука, держащая телефон, падает на кровать, а я тру глаза.

— Как этот мужчина мог с чистой совестью сделать мне татуировку? Ты посмотри на меня! — Я сую телефон ей под нос. — Я была пьяна в стельку! Это же незаконно?

— Не знаю насчет законности, скорее всего, так и есть, но это определенно не приветствуется, — признает Кейси.

Я морщусь. Желудок скручивает.

— Что ж, тогда, как…

— Он — друг Эштона.

Я вскидываю руки.

— Ну, просто отлично! Ему-то точно можно верить! Что если там использовались нестерильные иглы? Кейси! — Мои глаза округляются. — В таких местах люди подхватывают ВИЧ и гепатит! Как ты могла позволить…

— Это легальный, стерильный салон. Не переживай, — бормочет Кейси спокойным, но раздраженным голосом, который использует в тех редких случаях, когда я начинаю истерить. — Я не была пьяна так, как ты. Я понимала, что происходит.

— Как? Ты пила каждый раз, когда бы я на тебя не взглянула!

Она фыркает.

— Потому что моя переносимость алкоголя слегка так повыше, чем твоя. Я обещала Штейнеру, что останусь в здравом уме.

— Штейнеру. — Я качаю головой. — Что за психиатр заставляет своего пациента напиться до такой степени, что тот делает татуировки и целуется с кем ни попадя?

— Совершенно оригинальный и поэтому замечательный? — отвечает Кейси, строго на меня посмотрев.

Ее ответ меня не удивляет. В глазах моей сестры доктор Штейнер превращает воду в вино.

— И он не имеет к этому никакого отношения, Ливи. Он просто посоветовал тебе повеселиться. Все это ты сделала сама по себе.

— И ты знала, что сегодня я буду рвать и метать, — покорно вздыхаю я.

Она пожимает плечами.

— Татуировка симпатичная. Я клянусь, тебе понравится, когда ты ее увидишь.

На мгновение я притворяюсь, что рассматриваю пятно на потолке, упрямо сжав челюсти. Я никогда не затаивала обиду на сестру. Никогда. Наверное, это первый раз.

— Ой, да ладно тебе, Ливи! Не злись. Не притворяйся, что ты не наслаждалась прошлой ночью. Ты сказала мне, что это лучшая ночь в твоей жизни. Примерно тысячу раз. Кроме того, — она трет плечо, а я знаю, что она этого даже не замечает, — мы заслуживаем немного безобидного веселья после того, через что прошли.

Мой взгляд цепляется за длинный, узкий шрам, проходящий вдоль ее руки. Шрам, который заставляет посмотреть на все это с другой точки зрения.

— Ты права, — бормочу я, водя пальцем по тонкой, белой линии. — Ничего такого. — Возникает длинная пауза. — Ты сказала, она симпатичная?

Кейси пролистывает оставшиеся фотографии, пока не находит одну, на которой запечатлен конечный результат: «Livie Girl»[10] . Слова написаны изящным шрифтом и находятся у меня между лопатками. В ширину надпись не превышает четырех дюймов[11] . Первоначальный шок проходит, и теперь на сердце теплеет при виде этих слов.

— Симпатичная, — соглашаюсь я, глядя на красивый каллиграфический шрифт, и думаю, согласился ли бы с этим папа.

— Папе бы понравилось, — произносит Кейси.

Иногда я могу поклясться, что у моей сестры налажен какой-то канал в мой мозг. И время от времени кажется, что она знает, что именно сказать. Впервые за это утро я улыбаюсь.

— Я вымыла ее вместо тебя прошлой ночью. Тебе надо будет очищать ее по несколько раз в день в течение следующих двух недель. Там стоит флакон Лубридерма[12] . — Она лениво взмахивает рукой в направлении стола. — Носи легкую одежду, это поможет с чувствительностью кожи.

— Поэтому я проснулась практически голая?

Она фыркает, но потом кивает.

Я поднимаю руку и тру бровь.

— Теперь во всем этом появился смысл. — Пьяный, идиотский смысл. Я снова изучаю фотографию. — Она и должна быть такой красной и опухшей?

— Да, пролилось немного крови.

Я стону при этой мысли, прижав руку ко все еще слабому желудку.

— Думаю, там еще один горшок с цветком есть.

У меня снова вырывается стон.

— Попозже мне надо заменить его для Рейган.

Долгое время мы лежим в тишине.

— Как ты, кстати, оказалась на верхней койке? Это правда тупо, — говорит она.

В некоторых комнатах в общежитии есть двухъярусные кровати, потому что они слишком малы для того, чтобы разделять кровати на две отдельные. Мы оказались именно в такой.

— Рейган боится высоты, так что я уступила ей нижнюю. Я не возражаю.

— Хм…думаю, смысл в этом есть. Она такая маленькая. Прямо как гном.

Я поворачиваюсь и бросаю на сестру уничтожающий взгляд. Рейган прямо под нами. Она спит, но прямо под нами!

Возникает очередная долгая пауза, а потом Кейси продолжает со своей небольшой дьявольской улыбкой.

— Ну, надеюсь, что она не имеет ничего против твоей необузданной сексуальной жизни. Для нее это может кончиться летальным исходом, если кровать непрочная.

Внезапно раздавшееся хихиканье говорит, что Рейган, вообще-то, проснулась и слушает нас.

— О, не переживай. Я знаю правила, — кричит она хмельным голосом. — У меня есть красный носок, который можно вешать на дверную ручку, когда Ливи будет тут с Эштоном…

Я накрываюсь одеялом с головой, потому что знаю, к чему именно ведет этот разговор, и щеки мои начинают бешено пылать. Каким-то образом я оказалась с уменьшенной копией собственной сестры в качестве соседки по комнате. К сожалению, постельное белье звукопроницаемо, и я без труда слышу продолжающиеся подколы Кейси.

— В этом нет необходимости, Рейган. Ливи нравится заниматься этим при свидетелях.

— Я заметила. Из того, что мне довелось услышать, Эштон к этому относится также. Да и я не против, ведь у него такое тело, за которое можно умереть! У него самая невероятная грудь. Я могла бы всю ночь водить по ней языком. Прямо, как Ливи делала…

Я разражаюсь нервным хихиканьем, одновременно находясь и в ужасе, и в бреду.

— Такого не было. Прекратите!

— Нет, пока ты не признаешь, что тебе понравилось развлекаться с ним прошлой ночью.

Я неистово трясу головой.

— Еще у него упругая задница. Я ее трогала как-то. Конечно, не двумя руками, как Ливи, —продолжает Рейган.

— ПРЕКРАТИТЕ!

Мой повышенный голос только раззадоривает Кейси.

— Не могу дождаться, когда она впервые двумя руками возьмется за его…

— Ладно! Мне понравилось! Необычайно! А теперь прекратите этот разговор, пожалуйста! Я больше не хочу его видеть.

— Пока еще раз не напьешься.

— Я больше никогда не буду пить! — заявляю я.

— Ох, Ливи… — Кейси переворачивается на бок, чтобы прижаться ко мне.

— Нет, я серьезно! Я как Джекил и Хайд[13] , когда пью.

— Что ж, папа говорил, что даже в самых сдержанных ирландцах есть немного сумасшествия. Прошлой ночью ты определенно это доказала.

Ирландцах. Айриш.

— Эштон назвал меня «Айриш». Почему?

— Не знаю, Ливи. Тебе надо будет спросить у него, когда вы в следующий раз напьетесь и будете целоваться.

Я закатываю глаза, но не утруждаю себя ответом. Что-то в этом прозвище меня беспокоит.

Айриш.

Айриш.

Мои глаза распахиваются. Я стягиваю одеяло с лица.

— Эштон сделал татуировку на заднице со словом «Irish»?

Повисает молчание. А потом Кейси вскакивает, ее глаза округляются и сияют, а рот открывается.

— Я совершенно об этом забыла! — Внезапно они с Рейган взрываются хохотом. — Как я могла об этом забыть?

Погрозив мне пальцем, она говорит:

— Ты поспорила с наглым подонком!

Она хлопает в ладоши с таким легкомыслием, которое я вижу в поведении Кейси крайне редко. Или даже в поведении четырехлетнего ребенка, который объелся сладкого. Она поднимает одну ладонь, и, помедлив, я по ней неохотно хлопаю.

— Думаешь, ты о чем-то жалеешь, Ливи? Подожди, пока он сообразит, почему у него болит задница…

Рейган хохочет так сильно, что я уверена, по ее щекам должны катиться слезы. Ее смех заразителен. Вскоре вся кровать подрагивает, а мы хохочем над смазливым капитаном команды по гребле и его татуированной задницей.

И как бы мне ни было это ненавистно, как бы тяжело это ни было, мне приходится признаться самой себе в том, что…да, прошлая ночь была веселой.

Каждая ее секунда.

* * *

К трем часам дня я чувствую себя намного лучше. Достаточно хорошо, чтобы от ароматов кофе и свежей выпечки не скручивало желудок, когда мы перекусываем в симпатичном местном кафе. Но теперь похмелье сменяется меланхоличным настроением.

Сегодня я прощаюсь с сестрой.

Разумеется, существуют и сообщения, и телефонные звонки, и электронная почта, и Face Time[14] , и я увижу ее через несколько недель, когда прилечу на свадьбу наших друзей Шторм и Дэна, но… это другое. Я помню те два месяца, когда она находилась на лечении у доктора Штейнера. Чувства были такие, словно кто-то вырвал у меня кусок сердца. Помимо того периода времени я видела ее лицо каждый божий день.

Каждый. Божий. День.

Даже когда она лежала в отделении интенсивной терапии после аварии, даже когда она связалась с наркотиками и алкоголем, даже когда она работала сумасшедшее количество часов барменом в «Пенни», я всегда поглядывала на нее спящую, просто чтобы увидеть ее лицо. Чтобы доказать самой себе, что для меня она не умерла.

Осознание того, что этот день придет, не облегчало задачу. Теперь мы стоим здесь, и я уверена, что что-то теряю. Словно прощаюсь с частью своей жизни, которую больше никогда не верну.

— Что ж… — произносит Кейси, подняв на меня взгляд блестящих голубых глаз, и натянуто улыбается, когда мы стоим возле такси.

Моя сестра нечасто плачет. Даже после всего того, через что мы прошли, и того, чего достигла она, обычно Кейси умудряется воспользоваться своим неприличным чувством юмора, чтобы откинуть в сторону любую грусть. Но сейчас… сейчас я вижу, как по ее щеке катится одна-единственная слезинка.

— Сестренка, — бормочет она, обвив меня руками за шею, и притягивает вниз, прижав свой лоб к моему. — Ты добилась этого, Ливи.

Я улыбаюсь.

— Мы добились этого.

Если бы три года назад она оставила меня с тетей Дарлой и дядей Рэймондом, ей было бы легче. Блин, этого бы ожидали. Она не обязана была обременять себя еще одним ртом, который нужно прокормить. Думаю, многие братья или сестры на ее месте просто вышли бы за дверь и ни разу не оглянулись. Но не Кейси.

— Спасибо тебе… — начинаю я. Но, как обычно, она меня обрывает, строго выгнув бровь.

— Ой, нет. Не надо меня благодарить, Ливи. Я — чокнутая старшая сестрица, которая каким-то чудесным образом не сломала твое будущее всей своей херней.

Она прикрывает глаза и шепчет:

— Помни, я всегда рядом. Ты дашь мне знать, если я тебе понадоблюсь, и я через секунду окажусь с тобой. Хорошо?

— Со мной все будет нормально, Кейси.

— И даже если не будет, я все равно всегда рядом. Хорошо?

Я киваю, не доверяя своему голосу.

Раздается пиликанье телефона, уведомляющее о входящем сообщении. Подумав, что оно от Шторм (она единственная, кроме Кейси, отправляет мне сообщения), я проверяю телефон.

«Скажи мне, что прошлой ночью совершила хотя бы один несвойственный тебе поступок.»

— Да вы издеваетесь! — взрываюсь я.

— Что случилось? — спрашивает нахмурившаяся Кейси и наклоняется ко мне, глядя на экран через мое плечо.

— Что за доктор присылает сообщения своим пациентам?

В смысле, не-пациентам.

— У тебя есть примерно минут пять, прежде чем он позвонит. Ты же об этом знаешь, да? — говорит Кейси.

Я киваю. Уже узнала, что доктор Штейнер очень терпеливый человек…пока не нуждается в ответах.

— Что мне ему сказать?

Она пожимает плечами, а затем усмехается.

— Выяснилось, что с ним лучше всего работает шок.

— Ну, этого-то у меня уж точно много.

Она ждет, сложив руки на груди, пока я набираю ответ:

«Я выпила столько «Джелло», что хватит наполнить маленький бассейн, а потом исполнила все известные человечеству ужасные танцевальные движения. Теперь я — гордый обладатель татуировки и, если бы не существовало видео, доказывающего обратное, была бы уверена, что мне ее сделали в темном переулке зараженными гепатитом иглами. Довольны?»

Внутри все сжимается, когда я нажимаю «Отправить». Он постоянно говорил мне использовать свой внутренний сарказм, который, как он знал, есть где-то в моей голове.

Десятью секундами позднее телефон снова издает сигнал.

«Хороший старт. Разговаривала с парнем?»

Округлившимися глазами я смотрю на свой мобильный, обдумывая его реакцию (или отсутствие таковой) на мою ночь буйного веселья.

И у Кейси появляется возможность выхватить сотовый у меня из рук.

— Кейси, что ты делаешь!

Я бегаю за ней вокруг такси, наблюдая, как ее пальцы неистово порхают над клавиатурой. Все это время она хихикает. Понятия не имею, как она может одновременно и бегать, и набирать текст. Но она сбавляет темп и бросает мне телефон, только нажав «Отправить». Я верчу его в руках, поймав, и быстро проверяю, что сделала сестра.

«Не только поговорила. Теперь я видела два пениса, и один из них принадлежал голому парню, который оказался в моей комнате, когда утром я проснулась. У меня есть фотографии. Хотите взглянуть?»

— Кейси! — взвизгиваю я, хлопнув ее по плечу.

Через мгновение приходит ответ.

«Рад, что ты заводишь друзей. Поговорим в субботу».

На несколько секунд повисает тишина, на протяжении которой мой шок перевешивает все остальные чувства, а потом мы взрываемся хохотом, подняв настроение этих прощальных минут.

— Ладно, мне надо ехать, а то пропущу свой рейс. — Кейси крепко обнимает меня еще разок. — Действуй и совершай ошибки.

— Еще больше, чем я совершила прошлой ночью?

Кейси подмигивает.

— Не видела, чтобы прошлой ночью ты совершила хотя бы одну ошибку.

Открыв дверь автомобиля, она машет мне последний раз, прежде чем залезть внутрь. И, положив подбородок на подголовник, она продолжает махать мне рукой, глядя в заднее окно, пока такси не скрывается за поворотом.

Глава 4 Сожаление

Уверена, после того как напились и целовались с Эштоном Хенли на углу улицы, большинство девушек сделают все возможное, лишь бы устроить с ним случайную встречу.

Но я — не большинство.

И намереваюсь избегать его всю оставшуюся часть своего обучения в Принстоне.

К сожалению для меня, судьба решила, что сорока восьми часов для этого будет достаточно.

Простояв несколько часов в очереди в книжном магазине, я несусь обратно в общежитие, чтобы скинуть двадцать фунтов учебников и успеть присоединиться к послеобеденному туру по территории кампуса. Этот 250-летний кампус, акры территории которого застроены готической архитектурой, богат историей, которую я хочу увидеть лично. У меня нет времени на отклонения от плана.

И, разумеется, это время идеально подходит для засады.

— Что у тебя там, Айриш?

Появляется рука и выхватывает список лекций, зажатый между моей грудью и книгами. Я резко вздыхаю, а по телу пробегает дрожь, когда его палец касается моей ключицы.

— Ничего, — бормочу я и не утруждаю себя еще какими-либо словами. Это бессмысленно.

Он уже внимательно просматривает список моих лекций и при этом, погрузившись в мысли, жует нижнюю, очень полную губу. Так что вздохнув, я молча жду, воспользовавшись возможностью подметить то, что не смогла из-за темноты и своего нетрезвого состояния. Или своей наготы и загнанности в угол. Например, то, что в свете послеполуденного солнца цвет взъерошенных волос Эштона скорее темно-каштановый, нежели черный. И то, как аккуратно выглядят его широкие брови. И то, что в его карих глазах виднеются крошечные зеленоватые пятнышки. И то, как загибаются на кончиках его до невозможности длинные, темные ресницы…

— Айриш?

— М?

Вырываюсь из мыслей и обнаруживаю, что Эштон с ухмылкой смотрит на меня, намекая, что он что-то сказал, а я пропустила его слова, потому что была слишком занята его разглядыванием.

Я и пропустила. Потому что разглядывала.

Я откашливаюсь. Уши пылают, как и все лицо. Хочется спросить, почему он так меня называет, но все, что я могу выдавить:

— Извини?

К счастью, он не начинает меня дразнить.

— Как татуировка? — спрашивает он, медленно поместив листок на то же место, откуда его взял.

Пальцем он снова задевает мою ключицу. От прикосновения Эштона тело снова напрягается, и по нему пробегает дрожь.

— О…отлично.

Я сглатываю, прижав учебники ближе к груди, и отвожу взгляд в направлении своего общежития. Смотрю на группы студентов, кружащих вокруг. Да на что угодно, лишь бы не смотреть на живое напоминание о моей скандальной ночи.

— Правда? Потому что моя меня чертовски допекает.

— Она действительно немного зудит, — признаю я, взглянув на Эштона, губы которого растягиваются в широкой усмешке, показав ямочки на щеках.

Его ямочки глубже, чем у Трента. Настолько глубокие, что у меня сбивается дыхание. Настолько глубокие, что я вспоминаю, как любовалась ими, находясь в пьяном ступоре. Очень даже уверена, что в одну из них тыкала пальцем. И, возможно, даже языком.

— По крайней мере, у тебя зудит спина, — говорит он с застенчивым видом.

Его кожа сильно загорелая, поэтому сложно утверждать, но я уверена, что щеки у него немного краснеют.

Сдержаться не получается, и у меня вырывается смешок. Он присоединяется, тихо хохотнув. А потом меня поражает воспоминание: мы стоим лицом друг к другу и смеемся. Только в этом случае мои пальцы держат его за волосы на затылке, а он языком играет с мочкой моего уха. Мой смех резко обрывается, и я прикусываю нижнюю губу.

— Из всех возможных глупостей, — бормочет Эштон, покачав головой. — Во всяком случае, она маленькая.

Я все еще пытаюсь прогнать из мыслей предыдущий образ, когда слышу, как без задней мысли с ним соглашаюсь.

— Ага, едва смогла ее разобрать, пока не наклонилась…

Сердце уходит в пятки, ударив землю как мешок с камнями, а вместе с ним от лица отливает вся кровь. Я сказала это вслух? Нет. Я бы этого не сделала.

Судя по огоньку в его глазах, я без сомнений понимаю, что все-таки сказала. Наверное, меня сейчас стошнит.

— Это…я не…мне правда надо идти.

Я начинаю его обходить, когда по спине сбегает струйка пота.

Шагнув вместе со мной, он кивает, показав на книги, и говорит:

— У тебя много научных дисциплин.

План бегства разрушен. Что он делает? Зачем он со мной болтает? Надеется на повторение? Хотела бы я этого?

Я скольжу взглядом по его фигуре. Да, признаю. Он красив. Как заметила Рейган, он, возможно, самый сексуальный парень кампуса. Здесь я уже четыре дня. Мне нечем подкрепить свое мнение, но, тем не менее, я уверена, что это правда. И за последние дни в памяти всплыло слишком много вгоняющих в краску воспоминаний, чтобы пытаться отрицать полученное мною от той ночи удовольствие.

Но…нет, я не хочу повторения. В смысле, когда я на него смотрю, неправильно все, что я вижу. Он даже не похож на студента Принстона. Нельзя сказать, что учащиеся Принстона отвечают каким-то специальным критериям. Определенного типа нет. Из того, что я видела, студенты удивительно различны, и никто не отвечает стереотипу из фильмов восьмидесятых годов об избалованном студенте в джемпере с рубашкой.

Но Эштон не вписывается в мое представление о Принстоне. Не знаю, то ли дело в его потертых джинсах, которые сидят немного низковато на бедрах, или тонкой серой рубашке с закатанными до локтя рукавами, или татуировке, обвивающей внутреннюю сторону предплечья, или потрепанном кожаном браслете на запястье…не знаю.

— Айриш?

Я слышу, как он зовет меня по имени. «Тьфу!» Не по моему имени. По имени, которым меня называет он. Судя по кривой ухмылке на его полных губах, Эштон снова поймал меня за разглядыванием и этим наслаждается.

Я откашливаюсь и отрывисто выдавливаю:

— Ага. Все научные. Кроме одной.

Английская литература. Эта дисциплина непрактична и бесполезна для медицинского образования, но она удовлетворит «предложение» доктора Штейнера выбрать один курс из списка, который бы иначе сразу же пропустила.

— Попробую угадать. Подготовительный медицинский?

Я киваю, улыбаясь.

— Педиатрия. Онкологическая специализация.

В отличие от многих студентов, которые не могли понять, что делать со своей жизнью, я определилась в тот день, когда от лейкемии умерла моя подруга Сара Доусон. Мне было девять. Решение я приняла достаточно легко. Я плакала и спрашивала у отца, чем бы могла помочь. Нежно улыбнувшись, он успокоил меня, что я ничем не могла помочь Саре, но подавала достаточно надежд, чтобы, когда вырасту, стать доктором и помогать другим детям. Спасение детских жизней звучало благородно. Цель, в которой я с тех пор ни разу не засомневалась и от которой никогда не отклонялась.

Хотя теперь, когда я бросаю взгляд на нахмурившегося Эштона, можно подумать, что я назвала своей мечтой работу в канализации. Возникает пауза, после чего он полностью меняет тему разговора.

— Послушай, насчет субботней ночи…Можем мы просто притвориться, что ничего не было? — спрашивает он, сунув руки в карманы.

Мысленно я проигрываю его слова, и на секунду у меня отвисает челюсть. Слова, которые я повторяла снова и снова на протяжении последних трех дней. Могла ли я? С радостью. Было бы проще, если бы можно было просто нажать кнопочку «Удалить» и все изображения, которые продолжали появляться в моей голове, отчего я неожиданно краснела и теряла внимание, просто исчезли.

— Конечно, — с улыбкой произношу я. — Ну…если мы сможем заставить притвориться мою сестру и Рейган.

Он поднимает одну руку, потерев ею затылок, отчего рубашка натягивается на груди, и я вижу весь ее рельеф. Грудь, которой я вовсю наслаждалась.

— Ну, я так подумал, что раз твоей сестры здесь нет, то проблем она не создаст.

— Нет, не создаст, — соглашаюсь я.

«Она просто может время от времени присылать мне фотографии круглолицего, лысого мужчины, который держит над твоей задницей тату машинку. Что она вчера и сделала».

Я сразу же ее удалила, но уверена, что этот снимок не последний.

— И Рейган не проронит ни слова, — слышу я слова Эштона.

Опустив руку, он смотрит куда-то вдаль, пробормотав больше для себя:

— Тут уж в ней можно не сомневаться.

— Ладно, отлично. Ну…

Может, я могу просто оставить все это позади и снова быть прежней собой. Ливи Клири. Будущий врач. Хорошая девочка.

Эштон снова глядит мне в лицо. На секунду его взгляд опускается на мои губы, скорее всего потому, что я кусаю нижнюю губу так сильно, что едва ее не отгрызаю. Возникает такое чувство, будто мне следует сказать что-то еще.

— Я едва помню, что тогда произошло, так что…

Я свожу голос на нет, выдав эту ложь с такой невозмутимостью, которая удивила меня саму. И впечатлила.

Он склоняет голову на бок и снова отводит взгляд, словно глубоко задумался. Его губ касается задорная улыбка.

— Никогда прежде девушки мне такого не говорили.

Уголки моих губ поднимаются в крошечной улыбке, когда я опускаю взгляд на его кроссовки. Я чувствую себя так, будто, наконец, заработала очко. Ливи: один. Унизительный разговор: миллион.

— Думаю, первый раз есть у всего.

Его низкий, гортанный смех привлекает мое внимание. Я поднимаю взгляд и вижу, что в его глазах пляшут огоньки. Он качает головой, словно вспоминает забавную историю из жизни.

— Что?

— Ничего. Просто…

Повисает пауза, будто он не уверен, следует ли ему это говорить. В конце концов, он решается, с широкой ухмылкой донося до меня апофеоз моего унижения.

— Той ночью у тебя было много первых раз, Айриш. Ты так и называла каждый из них.

Я не в силах сдержать вырвавшийся у меня сдавленный, будто предсмертный, звук. Что вполне возможно, учитывая, что сердце только что остановилось. Не знаю, то ли у меня ослабели руки, то ли я и правда вскинула их, чтобы прижать ко рту и скрыть резкий вздох, но каким-то образом я разжала руки, которыми мертвой хваткой держала учебники, и они попадали на траву. Рядом с последними крохами моего достоинства.

Едва не упав, чтобы собрать книги, я напрягаю мозги. Проблема в том, что я не помню, чтобы много разговаривала с Эштоном. И я определенно не помню, чтобы называла каждый…

В моем мозгу разверзается дурацкий небосвод, и оттуда выскальзывает еще одно подробное воспоминание. В мыслях вспыхивает образ той кирпичной стены за моей спиной, Эштона, прижимающегося ко мне спереди, и моих ног, обвивающих его за талию. И меня, шепчущей ему на ухо, что прежде я этого не чувствовала и насколько это тверже, чем я думала…

— О, Господи, — стону я, схватившись за живот.

Уверена, меня сейчас стошнит. И тогда я стану тошнотиком-эксгибиционистом.

Сердце снова начинает биться, скорее даже бешено колотиться, когда на меня накатывает очередная волна запредельного унижения. Я была похожа на актрису из отвратительного видео Бена, которое летом Кейси заставила меня посмотреть. В буквальном смысле. Одним вечером я случайно вошла в комнату, когда эти ненормальные смотрели его. Кейси использовала эту возможность, чтобы пригвоздить меня к дивану, пока Трент, Дэн и Бен заливались смехом над моими пылающими щеками и взвизгами ужаса.

Моя сестра — Антихрист. Все это ее вина. Ее и Штейнера. И того дурацкого «Джелло». И…

— Айриш!

Я резко вскидываю голову, услышав голос Эштона. Через мгновение я понимаю, что он присел передо мной на корточки, держа в руках учебник, а на его лице застыло любопытное выражение. Положив ладонь мне на локоть, он поднимает меня на ноги.

— Ты частенько уходишь в себя, да? — удивляется он, протягивая мне учебник.

Не уверена, как ответить, так что молчу. Просто на мгновение поджимаю губы, принимаю от него книгу и тихо произношу:

— Рассматривай субботнюю ночь как забытую.

— Спасибо, Айриш. — Он потирает лоб кончиками пальцев. — Я не хотел, чтобы об этом стало известно. Я жалею о случившемся. В смысле…

Он морщится, взглянув на меня. Словно столкнулся со мной, и проверяет, не сделал ли мне больно. Я слышу его тихий вдох, а потом он пятится на несколько шагов.

— Увидимся.

Слегка киваю ему и натянуто улыбаюсь. Мысленно же кричу что есть мочи:

— Черта с два!

* * *

— Блин, — бормочу я, прибыв в назначенное место с десятиминутным опозданием.

Оглядываюсь вокруг, но не вижу ничего похожего на экскурсионную группу. Они уже ушли узнавать об исторической значимости выдающегося университета, а я застряла здесь, снова и снова проигрывая в уме разговор с Эштоном. И каждый раз те слова, его слова, всплывают в мыслях.

«Я жалею о случившемся».

Он жалеет о случившемся со мной. Бабник жалеет, что связался со мной. Жалеет настолько, чтобы найти меня и попросить никому не рассказывать. Ему даже стало неприятно, когда этот факт сорвался с его языка. Поэтому он и поморщился.

Одно дело, когда о случившемся с ним жалею я. Я имею в виду, что поступила глупо и совершенно себе несвойственно. Отдала целую кипу «первых раз» парню, которого даже не знаю. Который, скорее всего, был множество раз вовлечен в ситуации на одну ночь, которые заходили намного дальше, чем то, что было у нас.

Который жалел о случившемся со мной.

Я присаживаюсь на ступеньки и рассеяно гляжу на ладони. Каждая рациональная клеточка моего тела уговаривает перестать думать об этом, но у меня не получается. Обдумывая причины, из-за которых Эштон мог пожалеть обо мне, я сглатываю несколько раз, но сухость в горле не уменьшается. Он считает меня непривлекательной? Было ли для него пробуждение в воскресенье одной из тех «ну и урод» ситуаций, о которых постоянно талдычит Кейси? Знаю, я должна была ужасно выглядеть со спутанными и похожими на гнездо дикой крысы волосами и покрасневшими глазами, да и дыхание мое было настолько зловонным, что от него бы завяли ромашки.

Может, дело в уровне моих «навыков»? Я прекрасно знаю о своей неопытности, но…было ли все настолько плохо?

Я так сильно погружена в успокоение своего эго, что услышав произнесенное поблизости каким-то парнем «Извините», продолжаю смотреть в землю, полностью его игнорируя в надежде, что он разговаривает с кем-то другим. Однако его следующие слова, не столько даже сами слова, сколько то, как он их произнес, заставляют меня поднять голову в поисках владельца голоса.

— Ты в порядке?

Когда он опускается на ступени рядом со мной, у меня отвисает челюсть, и я это понимаю, но мне все равно. Я просто с благоговейным трепетом киваю ему, глядя в насыщенно-зеленые глаза, на его приятную улыбку.

— Уверена? — спрашивает он, издав тихий смешок.

Его смех так же приятен, как и улыбка.

— Ты из Ирландии? — выдаю я. Прикрываю глаза и пытаюсь объяснить свои слова, заикаясь. — В смысле…я подумала…у тебя акцент…похож на ирландский.

«А ты похожа на дуру, Ливи».

— Я — Коннор, — произносит он. — И да, я — ирландец. Я родился в…

— Дублине, — перебиваю я.

Во мне пузырем раздувается предвкушение.

Он кивает, просияв улыбкой, словно ему приятны мои слова.

— Переехал в Америку, когда мне было двенадцать.

Я шире улыбаюсь. Не могу сдержаться. Наверное, я выгляжу как идиотка.

— А у тебя есть имя, мисс? Или мне стоит называть тебя просто Смайлик?

— Ой, да, точно. — Я поджимаю губы, чтобы вернуть контроль над лицом, и протягиваю ему руку. — Ливи Клири.

Его брови поднимаются, когда он принимает рукопожатие. Его ладонь теплая, сильная и…комфортная.

— Мой отец вырос в Дублине. Твой акцент…похож на его.

Папа переехал в Америку, когда ему было тринадцать, поэтому лишился сильного акцента, но тот все еще присутствовал в его речи, изящно проскальзывая там и сям. Прямо как у Коннора.

— Ты имеешь в виду, что твой отец заодно еще обаятелен и умен?

Я хихикаю, мгновенно опустив глаза, и прикусываю язык, чтобы случайно не поправить его на прошедшее время. Был обаятелен и умен. Две минуты разговора не совсем подходящее время для поднятия такой темы, как мои мертвые родители.

Между нами повисает непринужденная тишина, а потом Коннор спрашивает:

— И почему же Вы сидите здесь в одиночестве, мисс Клири?

Я небрежно взмахиваю рукой.

— Ох, я должна была пойти на историческую экскурсию, но пропустила ее. Отвлеклась на… — Мои мысли возвращаются к недавнему разговору, забрав вместе с собой и часть комфорта. — Сволочь, — рассеяно бормочу я.

Коннор быстро оглядывается и с улыбкой спрашивает:

— Сволочь все еще здесь?

Я чувствую, что краснею.

— Ты не должен был этого расслышать.

С той самой недели, когда Штейнер заставил меня добавлять разнообразные ругательства (по выбору моей сестры) в каждое произнесенное мной предложение, я обнаружила, что мой словарный запас непреднамеренно стал намного более красочным. Особенно в тех случаях, когда я расстраиваюсь или нервничаю. Однако я неожиданно понимаю, что сейчас не происходит ни того, ни другого.

— И — нет. Надеюсь, что он где-то далеко.

Глубоко в колодце со множеством девушек, о проведенном времени с которыми он не жалеет.

— Что ж… — Коннор встает и протягивает мне руку, — сомневаюсь, что моя экскурсия будет настолько же образовательной, но я учусь здесь уже три года, если тебе интересно.

Я без колебаний принимаю его руку. Сейчас не существует ничего, чем я предпочла бы заниматься вместо прогулки по территории кампуса Принстона с Коннором из Дублина.

* * *

Выяснилось, что Коннор из Дублина удивительно мало знает об истории Принстона. Однако он восполнил этот пробел, рассказав множество смущающих личных историй. У меня разболелся живот от смеха к тому времени, как мы дошли до похожего на средневековый изолированного парка, расположенного около моего общежития. Я не знала о его существовании и была рада находке, потому что парк походил на идеальное место для учебы.

— …и на следующее утро они прямо здесь нашли моего соседа по комнате, на котором были одни только черные носки, — показывает Коннор на деревянную скамейку. На его губах играет беспечная улыбка.

Где-то между местом нашей встречи и тем, где мы находились сейчас, я начала принимать во внимание привлекательность Коннора. Я не сразу это заметила, но, скорее всего, причиной тому было то, что я все еще так сильно раздражена после встречи с Эштоном. Коннор — высокий обладатель песочного оттенка светлых волос (аккуратно, но стильно уложенных) и гладкой, загорелой кожи. Его телосложение худощаво, но по тому, как сидят на нем выглаженные брюки цвета хаки и как натягивается на широких плечах клетчатая рубашка, могу сказать, что он в хорошей форме. По сути, он — тот парень, с которым я представляла себя прогуливающейся по территории кампуса.

Но мне кажется, что меня притягивает к Коннору его улыбка. Широкая и искренняя. За ней ничего не кроется, никакого обмана.

— Как ты учишься? Такое ощущение, что все свое время ты проводишь на вечеринках. — Я прислоняюсь к скамейке и опираюсь на нее одним коленом.

— Не столько времени, сколько хотелось бы моим соседям. — Я вздыхаю, просто услышав его легкий смешок. — Вечеринки заканчиваются с началом учебы. По крайней мере, до окончания сессии. У всех по-разному, но мне хочется вернуться домой с отличным образованием, а не провалившим все гулякой с ЗППП.

От удивления я перевожу взгляд на него.

— Прости. — Его щеки слегка розовеют, но он быстро оправляется, улыбнувшись. — Я все еще на них немного злюсь. В субботу они устроили треклятую вечеринку в тогах. Мы все еще дом убираем.

Я мгновенно напрягаюсь всем телом. Вечеринка в тогах? Та же вечеринка в тогах, где я напилась в стельку и целовалась с Эштоном? Я сглатываю, прежде чем выдавливаю шепотом:

— Где ты говорил живешь?

Понятия не имею, где проходила та вечеринка, так что от того, что я узнаю адрес, разницы не будет. В чем будет разница, так это в том, был ли там Коннор, чтобы засвидетельствовать устроенное мной представление.

Он колеблется и глядит на меня с любопытным выражением лица.

— Да просто за территорией кампуса с несколькими другими парнями.

«Да просто за территорией кампуса». Именно это сказала Рейган, когда мы уходили тем вечером. Может, той ночью устроили не одну вечеринку в тогах?

— О, да? — Я пытаюсь придать голосу легкости и расслабленности. Но вместо этого мои слова звучат так, словно меня кто-то душит. — В субботу я была на вечеринке в тогах.

Он усмехается.

— Правда? Видимо, в моем доме. Немногие теперь устраивают вечеринки в тогах. — Закатив глаза, он бормочет: — А все мой сосед, Грант. Вечно выделывается. Ты повеселилась?

— Эээ…Ага. — Я наблюдаю за ним краешком глаза. — А ты?

— О, я был на свадьбе кузины в Рочестере, — признает он, покачав головой. — Фигово, что все это проходило в одни и те же выходные, но моя семья придает много значения…семье. Мама бы меня убила, пропусти я торжество.

Я болезненно медленно выдыхаю, чтобы не было очевидно, насколько сильное облегчение испытала, узнав, что Коннора там не было. Хотя если бы он там был, то, скорее всего, сейчас бы со мной не разговаривал.

— Хотя я слышал, что народ чересчур разошелся. Копы ее прикрыли.

— Да, там было несколько пьяных… — медленно произношу я, а затем, отчаянно желая сменить тему, спрашиваю: — По какой специальности учишься?

— Политология. Я на подготовительном юридическом. — Разговаривая, он пристально на меня смотрит. — Надеюсь поступить в Йель или Стенфорд в следующем году, если все сложится.

— Мило.

Это все, что приходит мне на ум. Потом я ловлю себя на том, что уставилась в эти дружелюбные зеленые глаза и улыбалась.

— А ты? Есть идеи по поводу того, какую специальность собираешься выбрать?

— Молекулярная биология. Надеюсь поступить в медицинскую школу.

Коннор нахмуренно сводит брови, что бывает редко.

— Ты же знаешь, что можешь поступить в медицинскую школу даже с гуманитарной специализацией, да?

— Знаю, но с науками мне проще.

— Хм. — Коннор взглядом с любопытством меня оценивает. — Красивая и умная. Убийственная комбинация.

Я склоняю голову, жутко покраснев.

— Что ж, вот мы и пришли. — Он показывает рукой на мое общежитие. — Красивое здание, правда?

Я запрокидываю голову, взглянув на здание в готическом стиле. В обычной ситуации я бы согласилась. Но сейчас я понимаю, что расстроилась, ведь это означает, что моя экскурсия, как и время с Коннором, подошли к концу. А я еще к этому не готова.

Я наблюдаю, как он пятится, сунув руки в карманы.

— Приятно было познакомиться, Ливи из Майами.

— Мне тоже, Коннор из Дублина.

Несколько неловких мгновений он пинает носком ботинка камешек, а я стою и смотрю. Наконец, он спрашивает, практически нерешительно:

— В эту субботу мы устраиваем дома небольшую вечеринку, если тебе интересно. Хочешь, приводи свою безбашенную соседку.

Склонив голову и скривив губы, я говорю:

— Но ты сказал, что вечеринки прекращаются с началом занятий.

Он задумчиво всматривается в мое лицо, а в его глазах мерцают огоньки.

— Если только это не предлог, чтобы пригласить к себе красивую девушку.

Его щеки заливаются краской, и он опускает взгляд.

А я понимаю, что он не только привлекателен. Коннор еще и очарователен. Не уверена, как ответить, поэтому просто говорю:

— Увидимся в субботу.

— Идеально. Скажем, в восемь?

Он называет улицу и номер дома и, широко улыбнувшись напоследок, припускает легкой рысцой, словно куда-то опаздывает. Раздумывая, была ли это простая вежливость, я прислоняюсь к скамейке и наблюдаю, как он уходит. И почти скрывшись за углом здания, Коннор оборачивается, посмотрев в моем направлении. Увидев, что я все еще смотрю, он посылает мне воздушный поцелуй и исчезает.

А мне приходится сжать губы, чтобы сдержать глупую улыбку.

Этот день определенно становится все лучше.

Глава 5 Диагноз

Пока я пыталась посетить столько организованных деканатом Принстона мероприятий, сколько было возможно, с целью погрузиться с головой в духовное и культурное развитие, Рейган решила погрузиться с головой в столько организованных пивом и водкой мероприятий, сколько вообще существовало. Также она решила, что меня надо увлечь за собой. Только потому, что мне хотелось порадовать свою энергичную соседку, на этой неделе я каждый вечер оказывалась на вечеринках, а каждое утро — со слипающимися глазами в кровати. Поэтому, и потому, что я надеялась снова столкнуться с Коннором. В глубине души я боялась столкнуться еще и с Эштоном. В конце концов, надежда победила страх.

К сожалению, Коннора я так и не встретила, как и не столкнулась с Эштоном. Однако я познакомилась с еще несколькими первокурсниками, в том числе и кореянкой по имени Сан. Ей вечеринки были в новинку, как и мне, и она, в каком-то смысле, приклеилась ко мне вечером в четверг.

Если честно, то я понятия не имею, как Рейган справится с огромной рабочей нагрузкой на парах. Ее ни разу не открытые учебники так и лежали стопкой на столе. Она их даже не пролистала. Я начинаю подумывать, что она — не студентка, а каким-то образом ее сюда внедрили Кейси и доктор Штейнер. Практически вижу, как они гогочут, разрабатывая этот план. Студентка или нет, но я рада, что Рейган — моя соседка по комнате. За исключением тех случаев, когда она умильными щенячьими глазками подбивает меня к пьянству с ней.

* * *

Меня будит непрерывный стук в дверь.

— Убейте меня, — стонет Рейган.

— Так и сделаю, но можешь сначала открыть? — ворчу я, накрывая голову подушкой, и вытаскиваю из-под себя учебник с удивительно острыми углами.

Прошлой ночью я как-то умудрилась уйти с вечеринки, проводимой двумя этажами выше, и вернуться в комнату, чтобы немного позаниматься. Когда я последний раз смотрела на часы, они показывали три часа ночи. Теперь же на них было семь утра.

— Точно же пришли к тебе, Рейган. Я не знаю никого на кампусе, — рационально объясняю я и сворачиваюсь потуже.

— Тише…они уйдут, — шепчет она.

Но они не уходят. Сила и рвение в стуке увеличиваются, и я волнуюсь, не разбудит ли он половину этажа. Я приподнимаюсь на локтях, готовая выползти со своей верхней кровати и ответить, когда слышу разочарованный стон Рейган и шуршание простыней. Она с топотом идет к двери и распахивает ее, тихо матерясь и бубня что-то про Сатану.

— Просыпайтесь, сони!

Я подскакиваю так резко, что комната начинает кружиться перед глазами.

— Вы что здесь делаете? — визгливо спрашиваю я, когда поворачиваюсь и вижу, как в комнату входит изысканно выглядящий мужчина в хорошо сшитом костюме.

Я два с половиной года не видела доктора Штейнера лично. По сути, он выглядит по-прежнему, если не учитывать немного прибавившейся седины в волосах, которых в принципе стало несколько меньше.

Он пожимает плечами.

— Это суббота. Я говорил тебе, что сегодня мы поговорим.

— Да, но Вы здесь. И сейчас семь утра!

Нахмурившись, он смотрит на часы.

— Что, правда, так рано? — А потом он пожимает плечами и вскидывает вверх руки. Его глаза при этом блестят от искреннего волнения. — Какой прекрасный день! — Руки падают также быстро, как поднялись, а его спокойный тон возвращается. — Одевайся. У меня в городе проходит конференция, мне нужно вернуться туда к полудню. Через полчаса встретимся в лобби.

Прежде чем повернуться и выйти, он замечает растрепанную, но любопытствующую Рейган, одетую в помятую майку и розовые пижамные штаны. Он протягивает руку.

— Привет, я — доктор Штейнер.

— Привет, я — Рейган. — С утомленным видом она отвечает на рукопожатие.

— А, да. Соседка по комнате. Так много о тебе слышал.

От кого? Я с ним не разговаривала с тех пор, как…

Я вздыхаю. Моя ненормальная сестра. Разумеется.

— Убедись, что Ливи общается с кем-нибудь, хорошо? Ей свойственно чересчур сильно сосредоточиваться на учебе. Но держи ее подальше от «Джелло».

Не дожидаясь ответной реакции, он выходит также живо, как и вошел, а моя соседка пялится на меня.

— Это кто?

С чего бы мне начать? Покачав головой, я свешиваю ноги с кровати и бормочу:

— У меня сейчас нет времени объяснять.

— Ладно, но...он — доктор? В смысле, он… — Она медлит. — Твой доктор?

— К лучшему это или к худшему, но кажется, да.

Больше всего мне хочется еще на несколько часов скрыться с головой под одеялом, но я знаю, что если не спущусь через полчаса, он вполне может промаршировать по коридору, выкрикивая мое имя, что есть мочи.

— Что он за доктор? В смысле…

Она накручивает прядь длинных волос на палец. Нервничающая Рейган — это редкое зрелище.

Я открываю рот, чтобы ответить, но останавливаюсь. Мне в голову приходит озорная мысль. Рейган все еще должна мне за водку, которую практически влила в меня прошлым вечером…Сжав губы, чтобы спрятать улыбку, я копаюсь в комоде в поисках пары джинсов и кофты и спокойно говорю:

— О, он занимается начальной стадией шизофрении.

Возникает пауза. Я не смотрю на нее, но уверена, что челюсть у Рейган отвисла.

— Ох…что ж, мне стоит о чем-нибудь беспокоиться?

Хватаю косметичку и иду к двери, но останавливаюсь, положив руку на ручку. Словно глубоко задумалась, я поднимаю глаза к потолку.

— Не думаю. Ну, пока я не начну… — Я небрежно взмахиваю рукой. — Ой, не бери в голову. Это, скорее всего, не повторится.

На этом я тихонько выскальзываю за дверь. Я прохожу около четырех футов, прежде чем начинаю смеяться, да так громко, что в ближайшей комнате кто-то стонет:

— Заткнитесь!

— Я тебе припомню, Ливи! — визжит Рейган за закрытой дверью, и за возгласом следуют завывания от смеха.

Иногда юмор и правда помогает.

* * *

— Я понял, что сообщение написала Кейси, — говорит Штейнер.

Он запрокидывает голову, чтобы выпить остатки кофе…из самой большой кофейной чашки, которую я когда-либо видела. Я же, напротив, позволила своему кофе остыть, едва притронувшись к нему, пока доктор Штейнер выжимал из меня все унизительные подробности первой недели моей жизни на кампусе.

Он — мастер вытягивания подробностей. Я помню, как, поначалу, его за это ругала Кейси. Тогда моя сестра была сломлена. Она отказывалась что-либо обсуждать: аварию, потерю, свое разбитое сердце. Но под конец интенсивной терапии доктор Штейнер вытянул из Кейси все детали и при этом помог исцелиться.

Меня она тоже предупредила, еще в то время, когда начались телефонные звонки. «Ливи, просто расскажи все, что он хочет знать. Так или иначе, он все равно выяснит, так что облегчи свою участь и просто ему расскажи. Да он все равно уже все знает, скорее всего. По-моему, он использует какие-то джедайские штучки».

За три месяца наших сеансов нетерапии мне ни разу не довелось вести с доктором Штейнером действительно тяжелых разговоров. Не было ничего такого, что я бы назвала слишком болезненным, трагичным, того, что тяжело было вспоминать. Да, он правда предлагал мне заниматься такими вещами, при одном воспоминании о которых сердце трепетало. Например, банджи-джампингом или просмотром всех частей фильма «Пила», которые обеспечили меня ночными кошмарами на целую неделю. Но обычные наши беседы о маме с папой, о моих детских воспоминаниях, даже о дяде Рэймонде и причине нашего с сестрой бегства из Мичигана никогда не были тяжелыми и не причиняли неудобства. По большей части, они были приятными.

Но все же двухчасовое обсуждение моих пьяных поцелуев и последствий этих приключений выжало из меня все соки и заставило лицо пылать. Я понимала, скорее всего, он будет спрашивать меня о прошлой субботе. Я планировала замять самые унизительные моменты, но доктор Штейнер нашел способ выведать все детали до последней.

— Ты многого добилась за месяцы нашего общения, Ливи.

— Не очень-то, — бормочу я.

— Ради всего святого, ты сегодня вечером идешь на свидание с парнем!

— Это не совсем свидание. Скорее, это…

Он небрежно взмахивает рукой, обрывая мой протест.

— Три месяца назад ты без раздумий променяла бы парня на учебник.

— Наверное. — Я убираю прядь волос, брошенную в лицо легким ветерком. — Либо так, либо просто потеряла бы сознание и рухнула.

— Именно, — фыркает доктор Штейнер.

Повисает пауза, и я кошусь на доктора.

— Это значит, что терапия окончена? Только посмотрите на меня. Я едва не стала эксгибиционистом. И если в скором времени не перестану ходить на вечеринки, Вам придется определить меня в программу помощи алкоголикам.

Доктор Штейнер разражается громким, неистовым смехом. Когда его веселье проходит, он некоторое время пристально смотрит на свою чашку и кончиком указательного пальца водит по ее краю.

Я начинаю нервничать. Доктор Штейнер редко так долго молчит.

— Я позволю тебе жить студенческой жизнью так, как этого хочешь ты, — тихо произносит он. — Тебе не нужны мои наставления о том, что делать и как веселиться. Ты сама должна принимать такие решения.

На меня волной накатывает странное спокойствие и, с облегчением вздохнув, я откидываюсь на спинку скамейки. Насколько быстро доктор Штейнер ворвался в мою жизнь, настолько быстро он из нее уходит.

— Наверное, Кейси ошибалась, — говорю я себе.

Это заявление снимает с плеч ношу, а я и не осознавала, что она там есть.

Я снова слышу тихий смех.

— Ох, твоя сестрица… — Он замолкает, когда мимо нас проезжает группа велосипедистов. — Когда Кейси попала ко мне на лечение, я задумался о тебе, Ливи. Правда задумался. Я задавался вопросом, как тебе удалось настолько хорошо справиться, учитывая все обстоятельства. Но я был слишком занят Кейси и Трентом, а ты, казалось, двигалась по правильному пути. Даже когда весной Кейси обратилась ко мне со своим беспокойством, я скептически к этому отнесся. — Он снимает очки и трет глаза. — С такими людьми, как твоя сестра, очевидно разбитыми, работать легко.

Я хмурюсь, потому что его слова ставят меня в тупик.

— Но ведь я не похожа на нее? — Я замечаю дрожь в своем голосе.

Доктор Штейнер качает головой, и я получаю свой ответ прежде, чем он произносит хоть слово.

— О, нет, Ливи. Вы много в чем удивительно похожи, но в этом вопросе все иначе.

— Правда? Мне всегда казалось, что мы — полные противоположности.

Он хохотнул.

— Вы обе упрямы, как ослы, и остры на язык, как удар кнута. Разумеется, твоя остроумность чуть менее обидна. Твоя сестра не скрывает свой характер, но… — Он поджимает губы. — Ты несколько раз поражала меня своими вспышками. А меня непросто удивить.

Я наблюдаю за велосипедистами на другой дорожке, пока перевариваю его слова, и на моих губах появляется крошечная улыбка. Подобным образом нас с сестрой никто и никогда не сравнивал. Из нас двоих я всегда была старательной и ответственной. Надежной. Осторожной, спокойной и рассудительной. Моя сестра же — зажигалка. В тайне я ей завидовала.

И я думаю о прошедшем лете. Оно было под завязку забито тем, что, как я думала, никогда не совершу, и многим другим, о совершении которого я никогда даже не задумывалась. Большую часть из них совершала и Кейси, на пару со мной попадая в неловкое положение.

— Это лето было интересным, — признаю я с улыбкой.

Я поворачиваюсь к седеющему доктору и в надежде на ответ задаю единственный вопрос, на который прежде он не отвечал.

— Зачем Вы заставляли меня все это вытворять? Какой на самом деле в этом был смысл?

Он поджимает губы, словно раздумывает над ответом.

— Ты бы поверила тому, что все это совершалось исключительно ради моего собственного развлечения?

— Возможно, — честно отвечаю я, чем зарабатываю от него смешок. — Я имею в виду, что понимаю цель усиленного хождения на свидания, но не понимаю, как мне помогли уроки танца в линию и изобилующая ругательствами речь. По-моему, это бы вызвало обратный эффект. Знаете…нанесло бы огромную психологическую травму.

Доктор Штейнер скептически смотрит на меня.

— Как вообще танец в линию мог тебя травмировать?

— Вы прежде бывали в подобных местах? С моей сестрой? — выгибаю бровь я.

Он закатывает глаза.

— Ой, ты драматизируешь. Все не могло быть настолько…

— У нее был микрофон! — восклицаю я. — Она пыталась провести импровизированный аукцион и продать свидание со мной! — Слава Богу, с нами была Шторм, чтобы урезонить Кейси…Я вскидываю руку, вспомнив самый лучший момент. — О! А потом она подлила спиртное в мой напиток. — Доктор Штейнер начинает смеяться, пока я качаю головой. — Естественно, я сразу же заметила. Иначе кто знает, что могло произойти.

Я прислоняюсь к скамейке и бормочу себе под нос:

— Скорее всего, целовалась бы с ковбоем или механическим быком или вытворила что-нибудь еще в том же духе. Попу бы свою, может, протатуировала…

Он хрипло смеется, да так, что даже запрокидывает назад голову. Проходит несколько секунд и я, не в силах сдержаться, хихикаю вместе с ним.

— Ох, Ливи. — Он снимает очки и смахивает слезы с глаз. — Смысл был не в том, что я просил тебя сделать. Смысл был в том рвении, с которым ты принималась за решение каждого задания. — Он поворачивается ко мне с изумленными глазами. В его голосе слышится смех. — Я ждал, пока ты пошлешь меня к черту, но ты все отвечала на телефонные звонки, принималась за каждую из моих сумасбродных просьб и с превосходством их выполняла!

Я склоняю голову на бок, внимательно его рассматривая.

— Вы понимали, что просьбы были сумасбродными?

— А ты нет? — Он качает головой, а потом выражение его лица меняется, омрачаясь грустной улыбкой. — За это лето я многое о тебе узнал, Ливи. В перерывах между погонями за дикими гусями и нашими разговорами. В этом и состояла цель лета — в сборе информации. — Он замолк, почесав щеку. — Ты — одна из самых добрейших людей среди моих знакомых, Ливи. Ты так остро реагируешь на сердечные страдания других, словно поглощаешь чужую боль. И несмотря на свою чрезвычайную застенчивость, ты сделаешь чуть ли не что угодно, лишь бы не подвести. Тебе не нравится проваливать тесты и, вероятнее всего, подводить людей. Особенно тех, о ком ты беспокоишься и кого уважаешь. — Он кладет ладонь на сердце и склоняет голову. — Я тронут, честно.

Я краснею и опускаю голову.

— Я узнал еще кое-что. При том, что ты с пониманием и без предубеждений относишься к другим людям и их ошибкам, ты исключительно требовательна по отношению к себе. Думаю, что какое-либо неправильное действие причинило бы тебе физическую боль. — Доктор Штейнер на мгновение сцепляет пальцы. — Но самое большое мое открытие? Причина, по которой сегодня я хотел лично с тобой поговорить… — Он вздыхает. — Мне кажется, тебя ограничивает твой жизненный план. Он укоренился в твоих повседневных действиях. Для тебя этот план — словно религия. Он диктовал те решения, которые ты принимала, и диктует те, которые ты примешь в будущем. Ты не подвергаешь его сомнению, не проверяешь. Ты просто ему следуешь. — Он проводит пальцами по ободку кружки и продолжает говорить спокойным, медленным тоном. — Думаю, этот план помогли создать твои родители, и ты изо всех сил за него держишься, как держалась бы за них. — Он замолкает, а потом начинает говорить мягко. — И я думаю, что этот план сдерживает твой личностный рост.

Я моргаю несколько раз, стараясь сообразить, как этот разговор так быстро перешел от механических быков к сдерживанию моего роста как личности.

— Что Вы имеете в виду? — спрашиваю я немного напряженно.

Это диагноз? Доктор Штейнер что-то мне диагностировал?

— Я имею в виду, Ливи… — Он делает паузу. Его рот открыт, словно он собирается что-то сказать, а на лице застыло задумчивое выражение. — Я имею в виду, что пришло время понять, кто ты на самом деле.

Я могу только пялиться на сидящего передо мной мужчину. Кто я? О чем он говорит? Я знаю, кто я! Я — Ливи Клири, дочь Майлза и Джейн Клири. Взрослая и ответственная дочь, прилежная студентка, любящая сестра, будущий врач, добрый и чуткий человек.

— Но я… — Я пытаюсь подобрать слова. — Я знаю, кто я и чего хочу, доктор Штейнер. Я никогда в этом не сомневалась.

— И у тебя не возникало мысли, что это немного странно, Ливи? Что ты в девять лет решила стать педиатром и специализироваться в онкологии и никогда даже не задумывалась о другой жизни? Ты знаешь, кем я хотел стать в девять лет? — Он замолкает лишь на секунду. — Человеком-Пауком!

— Ну и что, у меня цели в жизни более реальные. В этом нет ничего плохого, — огрызаюсь я.

— А ты никогда не задумывалась, почему избегала мальчиков, как чумы?

— Я точно знаю почему. Потому что я застенчивая и потому что…

— Мальчики выпивают у девочек мозги…

— И сводят их с ума, — с улыбкой заканчиваю я предостерегающие слова отца.

Папа начал меня предупреждать примерно в то время, когда у Кейси взыграли гормоны. Он сказал, что у меня будут низкие оценки, если я попаду в ту же ловушку.

— Думаю, твоя реакция на противоположный пол минимально связана с застенчивостью, а максимально с подсознательной установкой избегать отклонений от жизненного плана, в соблюдение которого ты так веришь.

Подсознательная установка? По телу змеей скользнуло беспокойство, а по спине пробежала дрожь. Он имеет в виду, что Кейси права? Что я…сексуально подавлена?

Я опираюсь локтями на колени и опускаю подбородок на ладони. И думаю. Как может доктор Штейнер обвинять меня в том, кем я стала? Он должен только радоваться. Я так хорошо справилась. Он сам так сказал! Я знаю, что родители бы мной гордились. Нет, в том, какая я, нет ничего плохого.

— Думаю, Вы ошибаетесь, — тихо говорю я, глядя в землю. — Думаю, Вы ищете, за что бы зацепиться и поставить мне диагноз. В том, какая я и как себя веду, нет ничего плохого и неправильного. — Я выпрямляюсь и осматриваю окружающую нас территорию кампуса — прекрасного Принстонского кампуса, для поступления в который мне пришлось приложить столько усилий. И чувствую, как во мне поднимается ярость. — Ради Бога, я же отличница и учусь в Принстоне! — Мой голос находится на грани крика, а мне все равно. — Почему, черт возьми, Вы появляетесь в семь утра в субботу, когда я только начала учиться в колледже, и говорите мне, что моя жизнь…что…

Я сглатываю внезапно вставший в горле комок.

Доктор Штейнер снова снимает очки и трет глаза. Он остается совершенно спокойным, словно такой реакции и ожидал. Однажды он сказал мне, что привык, когда на него кричат, так что мне не стоит испытывать на этой почве чувство вины. Я чертовски уверена, что не почувствую себя виноватой после того, что он только что на меня обрушил.

— Потому что я хотел, чтобы ты отдавала полный отчет своим действиям, Ливи. Полностью осознавала и отдавала отчет. Это не значит, что ты должна бросить то, чем занимаешься. — Он слегка поворачивается и садится лицом ко мне. — Ты — умная девочка, Ливи, и теперь ты — взрослый человек. Ты будешь знакомиться с людьми и встречаться с парнями. Усиленно работать, чтобы добиться всех своих целей. И, я надеюсь, гулять и веселиться. Просто мне хочется быть уверенным, что ты принимаешь решения и ставишь перед собой цели ради себя, а не ради того, чтобы обрадовать других.

Скользнув по скамейке, он добавляет:

— Кто знает? Может, Принстон и медицинская школа именно то, чего хочешь ты. Может, мужчина, с которым ты будешь счастлива до конца жизни, тоже именно тот, кого бы выбрали твои родители. Но, возможно, ты поймешь, что этот путь тебе не подходит. В любом случае, я хочу, чтобы ты принимала решения с широко раскрытыми глазами, а не на автопилоте.

Я не знаю, как ответить на все это, так что просто молчу, смотрю в никуда, а на мои плечи тяжело опускаются смятение и сомнения.

— У жизни есть забавная особенность создавать свои собственные испытания. Она подкидывает такие неожиданности, которые заставляют совершать, обдумывать и испытывать вещи, которые прямо противоречат спланированному тобой и не позволяют действовать в рамках черного и белого. — Он по-отцовски хлопает меня по колену. — Хочу, чтобы ты знала, можешь звонить мне в любое время, когда только захочешь поговорить, Ливи. В любое время. Неважно, насколько ничтожным и глупым тебе это кажется. Если хочешь поговорить об учебе или парнях. Пожаловаться на сестру. — На этих словах он криво улыбнулся. — По любому поводу. И я надеюсь, что ты будешь мне звонить. Постоянно. Когда готова поговорить. Сейчас, как я понимаю, ты горишь желанием вылить свой кофе мне на голову.

Он встает, сильно потягивается и добавляет:

— Все наши разговоры останутся в тайне.

— Вы имеете в виду, что больше не будете подключать мою сестру к своей грязной работенке?

Потерев подбородок, он улыбается и бормочет:

— Каким только хорошим маленьким миньоном она стала.

— Полагаю, Вы считаете всю эту конфиденциальность между доктором и пациентом необязательной?

Он смотрит на меня сверху вниз и выгибает бровь.

— Ты же никогда не была моим пациентом, разве нет?

— А теперь я — пациент?

Он улыбается и протягивает мне руку, чтобы помочь подняться.

— Не будем важничать. Звони, когда появится желание поговорить.

— Я не смогу заплатить.

— Ливи, я не жду от тебя ни цента.

И словно запоздалая мысль пришла на ум, он вскользь добавляет:

— Всего лишь твоего первенца.

Обычно в ответ на такую шутку я бы, по крайней мере, закатила глаза. Но не сейчас. У меня нет настроения шутить. Ноша, которую я таскала на плечах все три месяца и раздумывала при этом, что обо мне выяснит доктор Штейнер, спала всего лишь двадцать минут назад. А теперь она навалилась обратно и искалечила меня своим весом.

Я уверена, что он ошибается.

Но что, если он прав?

Глава 6 «Если» против «Когда»

Почти двухчасовая поездка из кампуса Принстона в Детский Госпиталь на Манхэттене дала мне предостаточно времени, чтобы переварить неожиданный визит доктора Штейнера и его возмутительный диагноз. К тому времени, как я пришла в регистратуру и записалась на свой первый сеанс работы добровольцем, я разволновалась еще больше, чем раньше. Помимо прочего я убедила себя, что он, возможно, теряет свою волшебную хватку выдающегося психиатра. Либо это, либо он сошел с ума, но никто этого пока не понял. А может, и то, и другое.

— Ты прежде работала в больнице с детьми, Ливи? — спрашивает сестра Гейл. Покачивая бедрами, она идет по длинному коридору, а я следую за ней.

— Нет, — с улыбкой отвечаю я.

Однако я провела в больницах достаточно времени, чтобы пикающие звуки машин и ударяющие в нос запахи лекарств и хлорки мгновенно вернули меня на семь лет назад. К дням вымученных улыбок и Кейси с пустым взглядом, бинтами и рассованными повсюду трубками.

— Что ж, слышала, твои рекомендации чуть ли не светятся в темноте, — шутит она, когда мы поворачиваем за угол и следуем по знакам в игровую комнату. Моя быстрая экскурсия по больнице подходит к концу. — Ты — натуральный магнит для детей.

Я закатываю глаза, не успев себя одернуть. Это происходит не из-за медсестры…из-за Штейнера. Еще в июне, когда я упомянула при нем, что подала документы на позицию волонтера в эту больницу, но ответа не получила, он, будто случайно, упомянул, что у него здесь работает парочка друзей. На следующей неделе мне позвонили для короткого собеседования, и вскоре за телефонным звонком последовало официальное предложение места волонтера в программе «Жизнь ребенка». Днем по субботам я должна была играть с маленькими пациентами. Я ухватилась за эту возможность. Естественно, я видела, что к этому приложил руку доктор Штейнер, но просто стала ему еще больше благодарна за это. Я знала, при поступлении в медицинскую школу указание на работу волонтером покажет, что я много лет хотела стать педиатром. В то время мне казалось, что так он помогает мне достигнуть моих целей. Какая ирония, учитывая, что он, по сути, считает меня запрограммированным дроном, которого здесь в принципе быть не должно.

Но я отталкиваю прочь эти мысли, потому что знаю, чего хочу, и знаю, что мое место здесь. Так что, я вежливо киваю сестре Гейл и говорю:

— Думаю, они для меня тоже как магниты.

Она останавливается у двери и оборачивается, грустно мне улыбаясь.

— Что ж, просто будь осторожна с привязанностями, слышишь, милая?

На этих словах мы входим в яркую, красочную игровую комнату, где уже находятся несколько детей и другие волонтеры. Как только я слышу заразительный смех, мои плечи мгновенно расслабляются. Для меня это, словно доза валиума, введенная в вену.

Я знаю, что никогда не была совсем нормальной. Ребенком я первая бежала к учителю, если кому-то был нужен пластырь, или вставала между спорящими, чтобы помочь им прийти к согласию. Подростком я с нетерпением ждала тех дней, когда буду работать волонтером в ИМКА[15], бассейне или библиотеке. По правде говоря, я бы работала всюду, где были бы эти крошечные человечки. Просто есть в маленьких детях что-то такое незамысловатое, но притягательное. Может быть, их заразительный смех или их скромные объятия. Может быть, их жестокая честность. Может быть, то, как они тянутся ко мне, когда напуганы или им больно. Я знаю только, что хочу им помочь. Всем им.

— Ливи, это Диана, — говорит сестра Гейл, представляя меня приземистой средних лет женщине с короткими, кудрявыми волосами и добрыми глазами. — Она — участник нашей программы «Жизнь ребенка» и сегодня наблюдает за комнатой.

Она подмигивает и проводит для меня пятиминутную экскурсию по яркой игровой комнате и объясняет свое назначение. Закончив, она показывает на двух сидящих бок о бок мальчиков. Они повернуты ко мне спиной и, скрестив ноги, играют с кучей конструктора LEGO. Размерами мальчики одинаковы, единственное, мальчик справа более худой. Также он совершенно лысый, а у мальчика слева короткие, каштановые волосы.

— Сегодня ты занимаешься с этими двумя. Эрик? Дерек? Это мисс Ливи.

Ко мне поворачиваются идентичные личики и осматривают меня.

— Близнецы! — восклицаю я с улыбкой. — Дайте угадаю…ты — Дерек. — Я показываю на мальчика слева, на голове у которого есть волосы.

Он широко улыбается, показывая отсутствующие передние зубы, и сразу же напоминает мне Мию, дочку Шторм.

— Я — Эрик.

Я театрально закатываю глаза.

— Никогда не запомню.

Откуда у родителей появляется необходимость назвать идентичных близнецов рифмующимися именами? Однако вслух я этого не произношу. Только улыбаюсь.

— Дерек лысый. Его легко запомнить, — пожав плечами, подтверждает Эрик. — Но скоро и я буду лысым. Тогда ты влипнешь.

— Эрик, — предупреждает Диана, выгнув бровь.

— Извините, мисс Диана. — С застенчивым выражением лица он переключает внимание на машинку, стоящую рядом с ним.

У меня сжимается грудь. Оба?

— Ты пришла с нами поиграть? — тихонько спрашивает Дерек.

— Ты не против? — киваю я.

Внезапно его маленькое личико озаряется улыбкой, и я вижу, что у него тоже нет двух передних зубов.

Переключив внимание на его брата, который в этот момент сталкивает вместе две машинки, я спрашиваю:

— А ты, Эрик? Не против?

Эрик смотрит на меня через плечо и, снова пожав плечами, говорит:

— Нет, конечно. Наверное.

Но я замечаю крошечную улыбку, когда он снова отворачивается, и не сомневаюсь, что бесенок из них двоих — это он.

— Хорошо. Сначала я обсужу кое-что с мисс Дианой, ладно?

Они кивают в унисон и возвращаются к игре в LEGO.

Не отводя от них взгляда, я делаю пару шагов назад и понижаю голос.

— Рак?

— Лейкемия.

— У обоих? Каковы вообще шансы, что такое возможно?

— Я знаю, — качает головой она и вздыхает.

— Насколько… — Я сглатываю. В горле встает комок, а я не уверена, как закончить. — Насколько все плохо?

Диана складывает руки на груди.

— Шансы у них отличные. Точнее… — Ее взгляд быстро метнулся к Дереку. — У них хорошие шансы, — поправляется она.

Погладив меня по руке, она говорит:

— Пока ты здесь, тебе многое предстоит увидеть, Ливи. Постарайся не принимать все близко к сердцу. Будет лучше, если ты сосредоточишься на том, что происходит здесь и сейчас, а остальное оставишь медицине и молитвам.

Когда я иду к мальчикам, мне приходится напомнить себе, что нужно перестать хмуриться. Я по-турецки сажусь напротив них и хлопаю в ладоши.

— Кто хочет показать мне, как строить один из этих крутых домов?

Вероятно, никто, потому что в этот момент прорывает плотину вопросов…Они задают их один за другим, чередуясь, словно часами это репетировали.

— Нам почти по шесть. Сколько лет тебе? — спрашивает Эрик.

— Восемнадцать.

— У тебя есть родители? — По сравнению с братом у Дерека такой тихий голос, что я едва его слышу.

Я просто улыбаюсь и киваю, не вдаваясь в подробности.

— Зачем ты сюда пришла?

— Научиться строить из LEGO, естественно.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

— Врачом. Для таких деток, как вы.

— Хм. — Эрик возит вокруг свою машинку. — Думаю, я хочу стать оборотнем. Но…я пока не уверен. Ты веришь в оборотней?

— Хммм… — Я сжимаю губы, словно обдумываю его слова. — Только в дружелюбных.

— Хм. — Кажется, он раздумывает над ответом. — А может, я буду гонщиком. — Он преувеличенно пожимает плечами. — Не знаю еще.

— Значит, тебе повезло, что осталось еще много времени для принятия решения, да?

Я чувствую легкий тычок от своего подсознания, которое предупреждает, что нужно уходить от этой темы разговора.

К счастью, Дерек уже направился в другом направлении.

— У тебя есть бойфренд?

— Нет, пока нет. Но я над этим работаю.

Он сводит вместе свои отсутствующие бровки.

— Как можно работать над бойфрендом?

— Ну…

Я прикрываю рот ладонью, чтобы не разразиться смехом. Бросив быстрый взгляд налево, я вижу, что у Дианы, помогающей другому пациенту рисовать, крепко сжаты губы. Ей все прекрасно слышно, и она усиленно старается не рассмеяться.

— Я познакомилась с одним человеком, который мне нравится, и думаю, что тоже ему нравлюсь, — честно отвечаю я.

Дерек медленно кивает головкой, одними губами проговаривая:

— А.

Кажется, он готов задать следующий вопрос, но его прерывает брат.

— Ты когда-нибудь целовалась с мальчиком?

— Эээ… — На секунду я замираю, потому что не ожидала такого вопроса. — Я о таком не болтаю. И это хорошее правило, которое тебе следует запомнить, — говорю я, стараясь не покраснеть.

— О, я запомню. Папа говорит, что однажды мне захочется целоваться с девочками, но мне всего лишь пять лет, так что не хотеть сейчас — это нормально.

— Он прав, захочешь. Вы оба захотите. — Я смотрю на них по очереди и подмигиваю.

— Если только мы не умрем, — произнес Эрик как само собой разумеющееся.

Я притягиваю колени к груди и обнимаю. Почему-то эта поза приносит комфорт, когда внутри все внезапно напрягается. Я общалась с разными детьми и много чего слышала. Я даже несколько раз вела беседы о смерти и рае. Но в отличие от того праздного детского любопытства, от слов Эрика пробирает дрожь. Потому что это правда. Эти два маленьких мальчика, возможно, никогда не поцелуют девочку, не станут гонщиками, не узнают, что оборотней — дружелюбных или любых других — не существует. Они могут пропустить все то, что может предложить жизнь, потому что по какой-то жестокой причине дети не бессмертны.

— Ты, как мама, крепко сжимаешь губы, — говорит Эрик, скрепляя две детали конструктора. — Она всегда так делает, когда мы говорим о смерти.

Меня это не удивляет. Господи, каково должно быть этой бедной женщине, когда она наблюдает, как не одного, а обоих ее маленьких мальчиков накачивают химией, а она не знает, достаточно ли этого будет, и постоянно думает, что принесут следующие недели, месяцы или дни!

При одной мысли об этом в горле застревает болезненный комок. Но мне нельзя об этом задумываться, напоминаю я себе. Я здесь для того, чтобы они не думали об этом.

— Как насчет такого правила, — медленно начинаю я, сглотнув. — Во время нашего игрового времени мы не говорим о смерти. Только о том, чем вы будете заниматься, когда лечение закончится и вы отправитесь домой, ладно?

— Но что, если… — хмурится Эрик.

— Нет! — качаю я головой. — Никаких «если». Ясно? Как насчет того, чтобы не планировать умирать. Мы будем планировать жить. Идет?

Они смотрят друг на друга, а потом Эрик говорит:

— Я могу не планировать поцелуи с девочками?

Хмурое облако, нависшее в комнате, внезапно исчезает, и я разражаюсь смехом. По стольким причинам я смеюсь чуть ли не до слез.

— Можешь планировать что угодно, пока этот план включает в себя тебя, постаревшего и морщинистого. По рукам?

Их глаза сверкают, когда мальчики по очереди вкладывают свои ладошки в мою, словно мы заключаем тайное соглашение. То, в котором я, по-моему, нуждаюсь так же сильно, как и они.

Я помогаю близнецам построить из LEGO броненосец, авианосец и комнату пыток (это идея Эрика). Они болтают друг с другом, время от времени пререкаясь. Именно такого поведения я и ждала от двух братьев-близнецов. Все настолько нормально, что я едва не забыла, — эти мальчики находятся в больнице и больны раком. Едва не забыла. Но тревога никуда не делась, и, кажется, никакое количество смеха ее не разрушит.

Я удивляюсь, что четыре часа пролетели так быстро, когда заглядывает медсестра и говорит мальчикам, что пора прибраться и возвращаться в свою комнату.

— Ты вернешься? — спрашивает Эрик. В его расширившихся глазах застыл вопрос.

— Ну, я подумывала снова прийти в следующую субботу, если вы не против.

Он равнодушно пожимает плечами, но через мгновение я ловлю его косой взгляд и ухмылку.

— Тогда ладно, — встаю я, потрепав его волосы. — Увидимся в следующие выходные, Эрик. — Я поворачиваюсь к Дереку, который смотрит на меня с робкой улыбкой, и замечаю красноту вокруг его глаз и сутулую осанку. — Увидимся в следующие выходные, да, Дерек?

— Да, мисс Ливи.

Махнув Диане, я медленно выхожу в коридор, где стоит женщина с убранными в неаккуратный хвостик русыми волосами.

— Здравствуй, — произносит она. — Я — Конни, их мама. — Взгляд ее глаз, под которыми лежат тени из-за недостатка сна, метнулся к мальчикам, спорящим по поводу того, в какую коробку положить детальку от конструктора. — Я наблюдала за вами. Я… — Она откашливается. — Не думаю, что на протяжении многих недель видела их такими улыбчивыми. Спасибо.

— Меня зовут Ливи, — протягиваю руку я.

У нее грубая и сильная ладонь. Я замечаю, что на женщине надета униформа официантки, и у меня появляется мысль, что она только что с работы. Представляю, как много ей сейчас приходится работать, чтобы оплатить все медицинские счета. Вероятно, поэтому ее кожа выглядит такой сухой и самое большое, что она может мне предложить, — грустная, изнуренная улыбка. От этой мысли у меня заболело сердце, но я отталкиваю ее прочь.

— Ваши маленькие мужчины такие красивые.

Я вижу уже упомянутые сжатые губы, когда она снова смотрит на них через стекло, по всей видимости, погрузившись в мысли.

— Для меня они все еще малыши, — шепчет она, и я наблюдаю, как она моргает, пытаясь убрать внезапно появившийся блеск в глазах. — Прошу прощения. — Она входит в комнату, сменив напряженное выражение лица на полную надежды и счастья широкую улыбку.

— Итак? — слышу я вопрос сестры Гейл, стоящей позади меня. — Как прошел первый день?

— Отлично, — бормочу я рассеянно, наблюдая за мальчиками, которые схватились за протянутые руки матери.

Она — миниатюрная женщина, но умудряется обнять одновременно их обоих, крепко прижимая к себе. Даже когда Эрик начинает выворачиваться, она не ослабляет хватку, а со сжатыми губами еще мгновение держится за него. Прижимая их так, словно вообще не хочет отпускать. И я не могу не задаться вопросом, появляется ли у нее такое чувство от каждого объятия, словно оно — одно из последних.

Что, если это действительно так? Что, если однажды я приду в выходной, а одного из них…нет? Не то чтобы я ввязывалась в это вслепую, не ожидая такого исхода. Но теперь к такой вероятности привязаны детские личики и голоса. Думаю, я расплачусь. Мне придется принять случившееся. И двигаться дальше, оставив это позади. Но если я сделаю, как запланировано, если стану врачом…сколько еще раз мне придется стоять у стекла и наблюдать, как родители цепляются за своих детей? Сколько раз мне придется заключать с детишками сделки, которые сорвутся? Стану ли я невосприимчивой к этому болезненному ощущению?

Я стою, в голове крутятся все эти мысли, и внезапно от удивления у меня расширяются глаза. Ведь я понимаю, что за девять лет впервые задумалась, не когда стану врачом, а стану ли им вообще. 

Глава 7 Мир тесен

— Как Принстон?

— Немного давит, — со вздохом признаю я. — В четверг и пятницу я потерялась, когда пыталась найти нужные аудитории. В итоге пришла на пары, когда профессора уже представлялись. У меня чуть припадок не случился.

Я никогда не опаздываю на уроки. Кампус огромен, но я не осознавала насколько. Поэтому, чтобы избежать возможных припадков в будущем, отметила на карте, как добраться до каждой из дальнейших пар.

— Ничего себе. Но ты же сегодня была на своей этой волонтерской штуке. Как все прошло? — Визг Мии и нечто напоминающее маниакальный смех нашего друга Бена заглушают последние слова Кейси.

— Хорошо. Там были два мальчика…

— Постой, Ливи. — Я слышу шуршание, словно она прикрывает трубку ладонью. — Ребят! Я с Ливи разговариваю. Вы не могли бы…удирай!

Секундой позже до меня доносятся крики «Привет, Ливи!», когда Мия и Бен пробегают мимо. Сердце переполняется чувствами и сразу же сжимается. Убрав ладонь от телефона, Кейси говорит:

— Прости, Ливи. Ты же знаешь во что превращаются субботние вечера.

Я тоскливо улыбаюсь. Да, я прекрасно знаю во что превращаются субботние вечера. Стоящего на просторной кухне обеденного стола на восемь персон никогда не хватает. Как всегда, собираемся мы плюс Трент и парочка друзей из «Пенни». Время от времени заглядывает и наш бывший домовладелец Таннер. Шторм сейчас, наверное, убирает со стола, а Дэн моет посуду…если не ловит преступников Майами. Сборище чудиков и все же…это моя семья. Мой дом.

Я вздыхаю, осматривая свою крохотную комнату. Она чистая и аккуратная, но я задаюсь вопросом, когда новизна утратится…когда я почувствую, что принадлежу этому месту?

— Ну, как дела с больницей? Ты познакомилась с двумя мальчиками?

Захлопываются дверцы шкафчика и я понимаю, что во время разговора со мной Кейси выполняет свой долг касаемо уборки. На кухне моя сестра превращается в торнадо.

— Ага. Близнецы. Эрик и Дерек.

— Серьезно что ли? — Я чуть ли не слышу, как сестра закатывает глаза.

— Ну да, — фыркаю я. — Они очень милые.

— И они…

Она не произносит этих слов. Ей и не нужно, у меня внутри и так все сжимается.

Я сглатываю.

— Прогноз благоприятный.

Мне это не известно, но я все равно так говорю, — тогда мы обе почувствуем себя лучше. Долгая поездка домой дала мне возможность разложить все по полочкам и оценить. Я сознавала, что первый день в больнице с больными, а может, и умирающими, детьми должен был задеть определенные душевные струны. Конечно, мне станет лучше. Скорее всего, я распсихуюсь, когда впервые увижу труп во время учебы. Такое случается со всеми, это нормально. Это не значит, что мне не предназначено быть здесь или что я не в состоянии выдержать этого. К тому времени, как вечером я вернулась в общежитие, нависшая надо мной туча развеялась. Однако моя обида на Штейнера выросла стократ.

Кейси вздыхает.

— Что ж, это хорошо.

Я слышу скрип открываемого ящика и усмехаюсь, понимая, что произойдет дальше. И разумеется, раздается громкий шлепок, а за ним вскрик. Я смеюсь, а Кейси визжит:

— Черт тебя побери, Трент!

Я знаю, он поймал ее в тот момент, когда она нагнулась и отвлеклась, а Трент, мне кажется, просто не в состоянии прекратить шлепать ее по попе при каждой удобной возможности. Несколько секунд спустя рядом с телефоном раздается шумный звук поцелуя и хихиканье Кейси.

— Привет, Ливи, — произносит низкий мужской голос.

— Привет, Трент, — говорю я и улыбаюсь этим двоим и тому, насколько сильно они все еще влюблены друг в друга, даже спустя три года.

На сердце теплеет от понимания того, что два человека с таким разбитым прошлым могут процветать вместе. Но от прослушивания этого процветания посреди ночи на сердце не так уж и теплеет. Дэну не раз приходилось грохотать по их двери и просить, чтобы они немного притихли. Обычно на следующее утро я не могу смотреть Тренту в глаза, что безмерно забавляет Кейси.

— Как дела в колледже?

— Хорошо. Пары начались только в четверг, но пока все нормально.

— Да? — Повисает короткая пауза. — С другими парнями безумных поцелуев не было?

Я задыхаюсь и слышу звук отталкивания на другом конце провода. За ним следует громкий шлепок и отдаляющийся смех Трента.

— Прости, — бормочет Кейси.

— Как ты могла ему об этом рассказать?

Трент стал для меня старшим братом. Огромным братом, который ведет себя, как большой ребенок, и любит подкалывать практически так же, как и моя сестра. Только это смущает в тысячу раз сильнее.

— Теперь его подначкам не будет ни конца, ни края! Он скажет Дэну и вместе они сговорятся против меня!

— Остынь, Ливи! — встревает Кейси. — Он не скажет ничего. Больше. Пришлось объяснить, откуда у меня на телефоне взялась фотография голой мужской задницы, а то бы подумал, что я ему изменила.

— А, — говорю я, прикусив губу.

— Но не переживай. Сегодня ночью я его основательно поколочу за тебя.

Последнюю часть фразы она произносит немного громче, и я понимаю, что сделано это ради Трента. Скорее всего он ей сейчас ухмыляется.

— Отлично, — бормочу я, закатывая глаза.

Моя сестра — ходячая противоположность сексуальной подавленности.

— Так…ты сталкивалась с тем парнем? Как его зовут?

— Эштон. Да, — неохотно признаю я.

— И…как все прошло?

— Примерно также хорошо, как если бы спичку зажгли рядом с бензином, — вздыхаю я.

— Ничего себе.

Я посвящаю ее в тот разговор.

Раздается громкий лязг, когда Кейси швыряет что-то в раковину.

— Вот мудила! Когда я прилечу к тебе в следующий раз, то, как и обещала, оторву ему яйца.

— Нет, не оторвешь. Все нормально. Для меня все осталось позади. Сегодня мы с Рейган встречаемся с парочкой друзей. Я как раз жду, пока она придет из ванной, и мы уходим.

— О, это хорошо. Я знала, что эта девчонка не зря мне понравилась.

Я слышу звук открываемой на патио двери. Неожиданно дует ветерок, а за ним следует и стон Кейси. Уверена, что она опустилась на один из лежаков на задней террасе.

— Ну, надеюсь, что тебе весело, хотя, может, и стоит повременить с «Джелло». Меня-то нет, чтобы проконтролировать сдерживаемое чудовище, когда она объявится.

— Очень смешно.

Я закусываю губу и колеблюсь. Стоит ли мне просто взять и рассказать ей о словах доктора Штейнера? Понятия не имею, как она их воспримет. Скорее всего, не очень хорошо. Не хочется, чтобы она переживала за меня, когда и волноваться-то не о чем. Доктор Штейнер ошибается.

Но прежде чем мне представляется шанс принять решение, Кейси снова начинает говорить. В типичной для Кейси манере.

— Но если окажешься на очередной дикой попойке, заставь парня натянуть резинку.

— Блин, Кейси. Говоришь как мужик, — слышу я Трента.

— А что такого? Я просто убеждаюсь, что моя нетронутая сестренка подумает об этом, когда опять даст волю своему чудовищу.

— Какому чудовищу? В Ливи есть чудовище? — слышу я другой мужской голос. Бен — симпатичный Вышибала Ставший Юристом и друг Кейси. — Черт. Мне надо с ним познакомиться. Люблю чудовищ.

Признаю официально. Даже на расстоянии тысяч миль моя сестра все равно умудрилась вызвать во мне желание умереть. Я стону и прячу лицо в ладонях.

— Зачем я ждала колледжа, чтобы напиться, Кейси? Мне еще много лет назад надо было перебеситься. Почему ты позволила мне ждать?

— Эй, я пыталась. Помнишь? Если подмешивание спиртного в холодный чай — это не проявление сестринской любви, то я даже не знаю.

Открывается дверь и в комнату входит Рейган, бросая на комод свои вещи. Она быстро стучит по часам и показывает на пальцах, что будет ждать меня в коридоре.

Я киваю и поднимаю палец, показывая, что буду через минуту.

— Кейс, мне надо идти. Передай всем привет от меня. И скажи, что я скучаю.

— Будет сделано, Ливи. Мы дико по тебе скучаем. Без тебя все не так.

И опять у меня появляется ноющее чувство, что мне надо рассказать ей о разговоре с доктором Штейнером. Но не знаю как. Он точно ошибается, но…что если он прав? Знаю, она поверит ему. Может, поэтому и не хочу говорить. Что она ответит? Как посоветует мне поступить? Скорее всего, скажет то же, что и всегда: живи и позволь себе совершать ошибки.

— Эй, Кейс?

Видимо, она почувствовала серьезность в моем голосе, потому что ее задор испарился.

— Да, Ливи?

— Есть ли способ понять, как правильно прожить свою жизнь?

Возникает долгая пауза. Настолько долгая, что я смотрю на экран мобильного и удостоверяюсь, что сестра все еще на связи.

— Методом проб и ошибок, Ливи. Это единственный известный мне способ.

* * *

— На вид тут тихо, — говорю я, следуя за Рейган по подъездной дорожке к крыльцу роскошного двухэтажного современного дома в стиле крафтсман, окруженного высокими дубами.

Еще неделю назад я шла по этой же вымощенной дорожке и испытывала то же самое волнение. Только на этот раз все по-другому, потому что я знаю кое-кого внутри.

Коннор. И на этот раз у меня возникает странное радостно-волнительное ощущение.

— Еще рано, — все, что говорит мне Рейган.

Она взбегает по ступеням, словно была здесь уже тысячу раз, и открывает входную дверь.

— Рейган! Разве не надо постучать или…

— Кнопка! — слышу я мужской вопль.

Посмотрев поверх головы Рейган, я вижу неторопливо приближающегося к нам по длинному коридору парня. Его босые ступни громко шлепают по деревянному полу.

— Кто это? — шепчу я себе под нос.

Я помню, Рейган говорила, будто знает многих из приглашенных на вечеринку, но знает ли она живущих здесь парней? Знает ли она Коннора? Я упомянула его и, кроме как «Я за!», она больше ничего не сказала.

— Как ты могла забыть Гранта? — довольно громко восклицает Рейган, сверкнув своей широкой улыбкой.

Видимо, проницательность Рейган не свойственна.

Он медлит, приближаясь к нам, а на его лице мелькает удрученное выражение.

— Ты меня не помнишь? — спрашивает он и поднимает руки к груди, словно у него болит сердце.

— Я…эээ… — лопочу я.

Щеки у меня заливаются румянцем, и я бросаю взгляд в сторону Рейган. Эти двое разражаются хохотом.

— Привет, я — Грант. — С веселой усмешкой он протягивает руку. — Рад, что вы, девушки, смогли прийти.

— Ливи, — пожимаю я его руку и застенчиво улыбаюсь.

— Для меня ты навсегда останешься Айриш, — подмигивает он, а потом уходит обратно по коридору, который тянется до самого конца большого дома.

Он назвал меня Айриш.

Почему он назвал меня Айриш?

Я его не помню.

Почему я его не помню?

Господи. Он видел меня в том состоянии. Наверное, он знаком с Эштоном. Он знает, чем я занималась с Эштоном? Расскажет ли он Коннору, что я становлюсь маньячкой, когда пьянею? Или он уже рассказал обо всем Коннору? Что если теперь Коннор не хочет иметь со мной ничего общего?

Просто кошмар.

Рейган хватает меня за запястье и сжимает его.

— Ливи, ты не моргаешь. Меня это пугает.

— Прости, — бормочу я.

«Ничего не случилось», — говорю себе.

Мы идем за Грантом мимо просторной, но пустой гостиной, находящейся справа от нас.

— Моя вечная любовь принадлежит Рейган, но я не против повстречаться с кем-нибудь, пока она прожигает молодость, — бросает через плечо Грант.

— Думаю, в таком случае встречаться ты будешь до поседения, — предупреждаю его я, косясь на Рейган.

Он останавливается и оборачивается, широко улыбнувшись ей.

— Она того стоит. Хотите выпить, дамы?

Прежде чем я успеваю попросить воды или колы, Рейган уже дает наставления, показывая два пальца.

— Как всегда, Грант. Спасибо.

У меня возникает такое чувство, что «как всегда» относится к разнообразным стеклянным бутылкам с алкоголем, которые стоят на маячащем впереди кухонном столе. И, очевидно, Грант хорошо знает Рейган, раз понимает, что означает «как всегда».

— Для тебя все, что угодно, Кнопка, — обворожительно улыбается он и поворачивает за угол.

Я хватаю ее за руку и останавливаю.

— Рейган, ты знала, что здесь живет Грант?

— А, да. Конечно, — хмурится она.

Я чувствую, как у меня выгибаются брови и поднимаются, скорее всего, чуть ли не до середины лба.

— Тогда получается, ты знала, что он — сосед Коннора…

— Угу, — рассеянно отвечает она и выворачивается из моей хватки, быстро направляясь на кухню.

Почему она так сильно уклоняется от ответа?

— Привет, Ливи! — слышу я.

Я оборачиваюсь и вижу спускающегося по лестнице Коннора. Его лицо сияет. Я вздыхаю от облегчения. Отлично, он, по-видимому, не жалеет о своем приглашении…

Секундой позже это подтверждается, когда он обхватывает меня обеими руками, притягивая в нежные объятия. Словно мы — старые друзья, а не два недавно познакомившихся человека.

— Так рад снова тебя видеть, — шепчет он мне на ушко, отчего по телу пробегает дрожь.

— Я тоже, — хихикаю я, с легкостью растворяясь в нем.

Нежно положив ладонь мне на поясницу, он проводит меня в огромную проходную кухню, отделанную темным деревом и нержавеющей сталью. Не видела этого на вечеринке, потому что в подвал мы входили через заднюю дверь. Я более, чем удивлена, что компания студентов так живет. Дальнюю стену практически полностью занимает окно, из которого открывается вид на уединенный и лесистый задний двор.

— Ты знакома с Тавишем? — спрашивает Коннор, показывая на коренастого парня примерно одного со мной роста. Обладатель крашенных рыжих волос стоит, прислонившись к тумбе, и поедает кусок пиццы.

— Называй меня Тай. — Он вытирает руку о джинсы и протягивает ее мне.

— Чувак! Это Америка, а мы не дикари. Сначала руки вымой, а потом протягивай их девушке, — бормочет Грант и передает мне напиток, поиграв бровями. У него очень приятная и дружелюбная улыбка.

— Bile yer heid![16] — с сильным шотландским акцентом орет Тай Гранту.

Я так понимаю, что акцент фальшивый, ведь еще несколько секунд назад он говорил без него. Понятия не имею, что он сказал, но, должно быть, одергивание Гранта помогло, потому что Тай подходит к раковине, чтобы смыть с рук масло от пиццы.

— Если когда-нибудь тебе понадобится карлик в килте, Тай всегда к твоим услугам, — хитро улыбается Коннор.

— Килт? — визгливо повторяю я, вспоминая фотографии на мобильнике своей сестры.

— Тай — приверженец традиций. Да, Тай? — щебечет Рейган, стоящая позади меня, и хихикает.

Она тоже просматривала фотографии и точно знает, что такого я вспомнила.

Он отвечает громкой отрыжкой и ухмылкой.

— Тай, мужик. Заканчивай, — смеется Коннор, качая головой. А потом обращается ко мне. — Он из тех людей, которых можно терпеть ограниченное время. А когда он расхаживает в этой штуке, его вообще невозможно терпеть. Тебе не стоит это видеть. Ничего приятного, поверь мне.

Рейган завывает от смеха, когда у меня начинают гореть щеки, а ни о чем не догадывающийся Коннор болтает дальше.

Коннор глядит на нее и приподнимает бровь.

— Что смешного, Рейган?

— Да не, ничего… — По ее лицу проскальзывает шаловливая ухмылка, но быстро исчезает. — Рада тебя видеть, Коннор.

Он подходит к ней и обнимает.

— Я тоже рад тебя видеть, Рейган. Хотя и не уверен, что Принстон с тобой справится…

В ответ она лишь подмигивает.

Сложив руки на груди, я спрашиваю:

— Так, откуда именно вы все друг друга знаете?

Я бросаю острый взгляд на свою подлую мелкую соседку. Она быстро прячется за Гранта, избегая зрительного контакта.

— Отец Рейган тренирует мою команду по гребле. Она тебе не говорила?

— Она умолчала о некоторых деталях.

Я в курсе, что отец Рейган — тренер команды по гребле. Но она не позаботилась о том, чтобы вообще упомянуть свое знакомство с Коннором, а не только то, что он — член команды. И я снова бросаю взгляд через плечо. Рейган прислонилась к Гранту, наполовину спрятавшись за ним, и с несчастным видом наблюдает за мной.

— А еще, все мы — члены «Tiger Inn». Принстонский обеденный клуб. Слышала о таком?

— Это что-то вроде братства, да?

— Правила намного мягче, чем в братстве, но отбор мы тоже устраиваем, — пожимает плечами Коннор.

Я быстренько вспоминаю все, что знаю о социальной жизни Принстона, чтобы не показаться полной дурочкой.

— Отбор…это значит приносите клятвы, да?

— Да. Ты не можешь принести клятву до весны второго курса, но начать изучение разных сообществ стоит.

Схватив мою руку, Коннор тянет меня в другую комнату.

— Так, ты — член команды по гребле?

— Ага, мы все вчетвером в ней состоим. Пойдем. — Коннор за руку тянет меня вперед. — Познакомишься с Эшем.

Моему мозгу хватает времени, чтобы осознать сказанное, сердцу — уйти в пятки, а ногам — заплестись, прежде чем мы заходим в уединенную комнату. Уверена, на моем лице отражается идеальная смесь шока, ужаса и стыда. И здесь, растянулся в огромном кресле с пивом в одной руке и пультом в другой высокий, долговязый мужчина с темно-карими глазами и взъерошенными волосами. Тот, которого я поклялась вышвырнуть из своей жизни.

Эштон «Жалею О Случившемся» Хенли.

— Это Эштон, капитан нашей команды, хотя я никак не могу понять с какой радости он им стал, — шутливым тоном говорит Коннор, который, судя по виду, понятия не имеет, что я прекрасно знаю, кто такой Эштон, и нахожусь на грани срыва.

Я смотрю на это лицо и не могу вымолвить ни слова. Просто наблюдаю, как его взгляд перемещается с меня на Коннора, а потом на руку Коннора, которой он держит мою. Одновременно с этим он делает глоток пива.

— Айриш, — наконец, лишенным эмоций голосом произносит он.

Я замечаю его стиснутые челюсти. Скорее всего, ему также неудобно, как и мне. Ночь, о которой он пожалел, девушка, которую он хочет забыть, стоит перед ним в его доме.

— Постой-ка…

Ладонь Коннора выскальзывает из моей. «О-о…вот и приехали…» Коннор показывает на меня пальцем, склонив набок голову. Он с расширившимися глазами пристально смотрит на своего соседа.

— Она — та девушка, с которой ты поспорил и сделал татуху?

Я закрываю глаза и делаю несколько глубоких вздохов, про себя прощаясь со всеми шансами, которые, возможно, и были у меня с Коннором. Открыв глаза, я обнаруживаю, что эти двое на меня уставились.

— Вот это да! — Коннор кладет руку мне на плечи и прижимает к себе. — А ты здесь знаменитость!

Я чувствую, что кровь отливает от лица.

— Знаменитость? — умудряюсь я выдавить.

И чем я знаменита? Как девственница-алкоголичка, танцующая, как робот, и обсасывающая лица? Я оборачиваюсь и вижу позади нас прокравшихся в комнату Гранта и Рейган. За такую засаду я взглядом бросаю в Рейган несколько экстраострых кинжалов. Она быстро прячется за Гранта, губами прижавшись к своему напитку.

Я поворачиваюсь обратно, чтобы посмотреть в глаза парню, которого хочу впечатлить, и парню, которого хочу забыть. Про себя я задаюсь вопросом, может ли сегодняшний день стать еще хуже.

— Эштон. Малыш…нам надо ехать, если я собираюсь вовремя попасть в аэропорт.

Сначала я слышу голос, а потом через другой проход в комнату входит блондинка с сумкой и пальто в руках. Она перегибается через спинку кресла и припадает к губам Эштона в долгом поцелуе.

Находящийся в блаженном неведении Коннор склоняется ко мне.

— Это Дана — девушка Эштона.

Глава 8 Бабник

К этому моменту я бросаю попытки заговорить. Все равно знаю: что бы не произнесла, прозвучит это как идиотский лепет — так я начинаю говорить, когда нервничаю, сильно удивляюсь или расстраиваюсь. Сейчас же, когда я стою здесь и смотрю, как Эштон целуется со своей девушкой, во мне собирается буря из всех трех чувств вместе взятых.

Дана отрывается от Эштона, услышав свое имя.

— Привет, Рейган! Привет.

— Это Ливи, — говорит Коннор.

Она тепло улыбается мне.

— Привет, Ливи. Приятно познакомиться.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ. Думаю, что справилась с этим, хотя и не уверена. Улыбка могла больше походить на усмешку бешенного животного, потому что я слишком занята, урезонивая мысленный крик в голове.

Эта сволочь ей изменила. Со мной!

Мой взгляд быстро перемещается к его лицу, и я вижу, что Эштон смотрит на меня со странным выражением лица. В нем нет его обычной наглости. Как и осознания своей вины, которая обязана появиться. Нет, я точно знаю, что значит это выражение. Отчаяние. Он умоляет меня ничего не говорить. Не хочет, чтобы его девушка узнала. Теперь все обрело смысл. Вот почему он хочет сохранить в тайне произошедшее между нами. Но тогда…почему бы я стала «знаменитой»?

Я кошусь на Коннора и вижу, что он мне улыбается. Его улыбка излучает тепло, в ней нет насмешливости парня, которому известно, что я крутила шашни с его соседом по комнате, а теперь меня познакомили с ничего не подозревающей девушкой этого самого соседа. Либо он не считает, что в произошедшем есть что-то неправильное (отчего становится полнейшим гадом и совсем не тем хорошим парнем, каким я его представляла), либо он ничего не знает.

Ничего не понимаю. Но все смотрят на меня, ожидая моего ответа Дане. Я сглатываю, а потом прикладываю все усилия, чтобы выдавить вежливое:

— Привет, Дана. Мне тоже приятно.

Наверное, слова прозвучали сносно, потому что она улыбается и кивает, а потом хватает Эштона за предплечье и тянет.

— Так, правда, Эш. Поднимай свою красивую задницу и мы уходим, а то я опоздаю.

Он подчиняется, с легкостью поднимаясь из кресла. Эштон возвышается над Даной, поэтому она запрокидывает голову назад, чтобы посмотреть на него, и ее небрежные локоны рассыпаются по спине. По блеску в ее глазах, такому же, какой появляется у Кейси при виде Трента, я понимаю, что Дана по уши влюблена в Эштона.

Мне хочется быть где угодно, только не в этой комнате. Не рядом с милой, ничего не подозревающей девушкой и ее распутным бойфрендом.

— Коннор, где у вас тут уборная? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Выйдешь туда и заверни за угол, — говорит он, кивнув влево. — Первая дверь справа.

— Ой, нет, я бы часок подождал, прежде чем туда заходить, — предупреждает стоящий за нами Грант. — Там был Тай, так что девушкам туда нельзя. Как и большинству людей.

— Все из-за чили твоей мамы! — вопит Тай с кухни.

Качая головой, Коннор говорит:

— Третья дверь справа, наверху. Показать?

— Нет, сама найду. Спасибо. — Я хлопаю его по руке и разворачиваюсь, чтобы сбежать из комнаты.

— Было приятно с тобой познакомиться, Ливи, — восклицает Дана.

— Мне тоже, — с улыбкой бросаю я и несусь к лестнице.

Надеюсь, это прозвучало не слишком грубо, но я ничего не могу поделать. Она — супермилая, и от этого мне хочется кричать.

Я слышу, как Эштон говорит позади меня:

— Встретимся у машины через пять минут. Я переоденусь и возьму бумажник.

Он идет за мной.

Кровь приливает к ушам. Перепрыгивая через две ступени за раз, я бегу еще быстрее с намерением оказаться за запертой дверью раньше, чем мне придется столкнуться с ним лицом к лицу. И я бы смогла, если бы большим пальцем не зацепилась за верхнюю ступеньку и не полетела бы лицом вперед на пол.

У меня горят щеки, когда я ползу на коленках и руках, все еще стремясь спрятаться. Позади меня раздается тихий смешок, а потом две руки подхватывают меня за талию и без усилий поднимают на ноги.

— Господи, Айриш, — бормочет Эштон. Ладонью он касается моей поясницы, и меня это злит.

— Отсюда я сама, — свирепо бормочу я, выворачиваюсь от него и торопливо иду в ванную.

Он идет за мной по пятам, подстраиваясь под мою скорость.

— Сомневаюсь, — говорит он, но не смеется.

Когда я подхожу к третьей двери справа, Эштон хватает меня за бедра и практически заталкивает в пустое помещение. Я разворачиваюсь, чтобы закрыть дверь, но опаздываю. Он уже зашел внутрь и закрыл ее за собой. И запер.

— Что ты… — резко начинаю я, но он прижимает ладонь к моему рту.

— Замолкни.

Он оттесняет меня назад, пока копчиком я не ударяюсь о край гранитной тумбы. Все это время он держит ладонь у меня на губах. Я мимолетно задумываюсь, не укусить ли его, но сдерживаюсь. Скорее всего, я прокушу ему руку до крови, настолько я зла. Кусака-Ливи. Бог знает, эта история только добавилась бы к тем, которые уже переходят из уст в уста.

Эштон смотрит на меня сверху вниз. Взгляд его насыщенно карих глаз напряжен и задумчив. Я улавливаю легкий аромат его мускусного одеколона, и он мгновенно провоцирует воспоминания о прошлой субботе. Воспоминания, которые никак не оставят меня в покое.

Я отвожу от него взгляд, а сердце колотится все быстрее, и я чувствую, как по спине сбегает первая струйка пота. Мне хочется вырваться отсюда, но я не могу. Он заманил меня в ловушку. Вся эта ситуация ошеломляет, и мне приходится бороться с тем, чтобы не подкосились колени. А может быть, ошеломляет меня лишь Эштон. Все, что с ним связано. Я несколько раз сглатываю.

— Если я уберу руку, ты будешь молчать и позволишь мне кое-что объяснить? — спрашивает он, предостерегающе на меня взглянув.

Я хмурюсь. Что здесь объяснять? Что он напился и изменил своей девушке? Но к этому моменту мне уже просто хочется убежать от него, так что я киваю.

В ту же секунду, когда он убирает от моего рта ладонь, во мне снова разгорается злость.

— Как ты мог…

Эштон обрывает меня на полуслове, когда хватает за талию и разворачивает лицом к зеркалу. Я готова вывернуться и отойти от него, но поднимаю глаза к нашему отражению и вижу его мрачный взгляд, приковывающий к месту своей интенсивностью. У меня сбивается дыхание.

— Откуда ты знаешь Коннора? — Его голос странно спокоен. Я напрягаюсь, когда он поднимает руку и убирает в сторону мои длинные черные волосы, пальцами задевая шею.

— Познакомились недавно, — невольно отвечаю я, потому что отвлекаюсь. — Он не говорил об этом? — «Что он делает?»

— Нет. — Указательным пальцем Эштон аккуратно тянет за воротник моей кофты, оттягивая его настолько, чтобы открыть мою татуировку. — Мир тесен, — бормочет он, по горизонтали проводя пальцем по буквам. Он медленно выдыхает. Из-за его дыхания у меня по спине и ногам бегут мурашки, и все тело напрягается еще больше.

— К несчастью, — стискиваю зубы я.

Он перестает водить пальцем и быстро поднимает обжигающий взгляд к моим глазам, отражающимся в зеркале. Когда Эштон снова опускает глаза на татуировку, я замечаю легкую ухмылку. Он снова начинает водить пальцем туда и обратно по буквам на спине. Это движение заставляет меня выдохнуть, а щеки покраснеть.

— Теперь ты понимаешь, почему прошлая суббота должна остаться между нами?

— Она вообще не должна была случиться, — говорю я, и голос у меня срывается, когда он протягивает мускулистую руку к флакону с лосьоном, стоящему на тумбе, и выдавливает немного себе на пальцы. Нахмурившись, я наблюдаю, как Эштон подносит его ко мне и нежнейшими прикосновениями начинает распределять по моей недавно сделанной татуировке. Я прикрываю глаза и сглатываю, наслаждаясь ощущением прохладного, успокаивающего крема. Эта фигня всю неделю сводила меня с ума. Я прилежно ухаживаю за ней, но должна признать, что мои прикосновения и близко не стоят рядом с его.

И мне ненавистно это признавать.

— Приятно, да, — шепчет он с хрипотцой в голосе, и по моему телу проходит волна жара.

— Да, — слышу я свое бормотание. Постойте… Я распахиваю глаза и вижу, что его взгляд прикован к моему отражению. «Черт, как он это сделал!» — Нет! — рявкаю я, отшатываясь от него, и разворачиваюсь.

Я шагаю к двери, но мне на талию опускаются огромные ладони Эштона. Он грубо поднимает меня и сажает лицом к нему на тумбу.

— Прекрати ты, блядь, так упрямиться и послушай, Айриш, — рявкает он. Его ладони сжимают мои бока, а большие пальцы вжимаются к тазовые кости.

Однако его тон заставляет меня уступить.

— Коннор — мой лучший друг. Мы знакомы уже четыре года, и я хорошо его знаю. — Он замолкает, осматривая мое лицо. — Я знаю, он кажется беззаботным, но… Могу тебя заверить, Коннор не придет в восторг от новости, что мы с тобой пересекались. Даже на одну ночь. Даже, если мы не трахались. — Я задыхаюсь от его грубости, но он без зазрения совести продолжает. — Так что, если хочешь, чтобы у вас с ним что-нибудь вышло, тебе следует молчать.

— Я не понимаю, — хмурюсь я. — Я думала, он знает…

— Нет, не знает, — подтверждает мои слова Эштон, качая головой.

— Ничего?

Ладони Эштона медленно скользят с моей талии на бедра и вниз по ногам, слегка сжимая их, а потом останавливаются на коленях, и он отступает.

— Ничего.

От его прикосновения по бедрам разливается странное тепло, но я стискиваю зубы, потому что больше меня волнуют ответы на мои вопросы.

— Ну, и почему тогда я — «знаменитая» Айриш?

— А. — Склонив голову, он посмеивается. Когда Эштон снова смотрит на меня, на его лице играет таинственная улыбка. — Потому что раньше я ничего не делал на слабо. — Увидев мой непонимающий взгляд, он добавляет: — Татуировка. На заднице.

Я чувствую, как вспыхивают щеки, но меня быстро отвлекает любопытство.

— Тогда почему ты так поступил?

Его голос смягчается, когда он снова заговаривает.

— Были причины. — Из-за того, как его взгляд задерживается на мне, из-за таящегося в глазах намека на секрет, у меня мгновенно пересыхает во рту. — И я прошу тебя — снова — ничего не говорить. Ради Даны. Не нужно делать ей больно.

Я сразу чувствую уважение в его голосе из-за того, как он произносит ее имя. Эштону она точно не безразлична. Может, он был пьян также, как и я…

— Может, все-таки стоит ей сказать? В смысле, это.. — Мой голос сходит на нет, пока я подыскиваю нужное слово. Презрительно. Зло. Неправильно.

— Все сложно, — рявкает он. — И тебя не касается. А если не горишь желанием молчать ради Даны, то сделай это ради Коннора. Если собираешься с ним встречаться. — Отперев дверь, он открывает ее и выходит. Но внезапно останавливается. — Еще кое-что… — Эштон оглядывается через плечо, и у меня сводит живот. — Скажи Рейган, что я ее прибью.

С этими словами он направляется вниз по лестнице.

— Не прибьешь, если я сделаю это первая, — бормочу я своему покрасневшему отражению.

* * *

— Я не могла тебе сказать! — хнычет Рейган, умоляя меня огромными, щенячьими глазами. — Ты бы ни за что не пришла!

— Неправда, — упрямо бормочу я. Но она права, я бы не пришла. И тогда я бы не сидела на задней террасе, дожидаясь, пока милый, ничего не подозревающий Коннор принесет мне виски с колой. Третий за ночь, спасибо моим измученным нервам. — И что насчет Даны? — шиплю я. — Ты не подумала, что надо бы меня об этом предупредить?

Она морщится.

— Я не знала, как начать. Понимала, что у тебя голова чуть ли не взрывается от всего того, что произошло той ночью. И если тебе правда понравился Эштон, тогда…

— Не понравился, — слишком быстро выдаю я.

Я вижу, что ее губ коснулась улыбка, но она быстро ее подавляет.

— Отлично, потому что ты — не девочка для секса без обязательств, а он не катит на роль бойфренда. Ясно как день.

Вздохнув, я бормочу:

— Понимаю, почему ты не сказала мне в прошлые выходные. Скорее всего, у меня и правда бы голова лопнула. Но ты не думала, что рассказать мне об этом прежде, чем мы придем в этот дом, было хорошей идеей?

Ей хватает ума придать лицу совестливое выражение, когда она ставит пустой стакан на столик.

— Наверное…прости. Когда ты сказала, что познакомилась с Коннором и сегодня хочешь прийти сюда, я надеялась, что больше тебя это не волнует. Увидеть Эштона, я имею в виду.

Я свирепо на нее посмотрела.

— А что насчет того, когда бы я встретилась с его девушкой?

— Она уже должна была вернуться в Сиэтл на учебу! — стонет Рейган и прячет лицо в ладонях. — Прости меня! Я — ужасная подруга. И отвратительная соседка. Я просто плохо справляюсь с неловкими ситуациями.

— Как и я. Особенно с такими, через которую мне пришлось пройти.

— Кнопка!

Распахивается задняя дверь. Выходит улыбающийся Грант и передает Рейган напиток. Увидев ее угрюмое выражение лица, он быстро разворачивается и без лишних слов скрывается внутри. Я практически вижу его поджатый хвост.

— Так Грант тоже знал?

— Он ничего не скажет. Честно. — Она смотрит на меня умоляющими глазами. — Пожалуйста, не ненавидь меня, Ливи.

Упрямо сжав челюсти, я вглядываюсь в темноту огромного заднего двора и обдумываю услышанное. Рейган ни в чем не виновата. Это я целовалась с Эштоном. Я познакомилась с Коннором и захотела сюда прийти. Меня мучает совесть за то, что Эштон изменил своей девушке. Я и дальше позволяю коротким воспоминаниям о поцелуях и прикосновениях проскальзывать в мысли. Мне надо перестать думать об Эштоне и сосредоточиться на красивом блондинистом незанятом ирландце. Может, я смогу создать новые воспоминания и доказать доктору Штейнеру, что он неправ, в отличие от меня.

— Я не ненавижу тебя, Рейган, — вздыхаю я. — Может, я еще и прибью тебя во сне, но буду тепло о тебе думать за этим занятием.

Она шумно выдыхает.

— Только предупреди меня, ладно? Всегда хотела съесть червяка из текилы, прежде чем отправлюсь на тот свет. Мне сегодня это осуществить или можно подождать?

Я издаю то ли фырканье, то ли смешок, но ее шутка развеивает напряжение.

— Почему Грант называет тебя «Кнопка»?

Покачав головой при звуке глупого прозвища, она бормочет:

— Из-за имени героини 50-х и 60-х годов. Знаешь, фильмы еще такие «Кнопка выросла», «Кнопка выходит замуж». О ней есть много книг и фильмов. И даже сериал. Вероятно, автор придумал это имя, объединив «девушка» и «малышка». И…что ж… — С понимающей ухмылкой она показывает на себя. — Хорошо, что у меня нет комплексов по поводу своего роста.

Я тихонько хихикаю над ее самоуверенностью. Это в новинку.

— Мне придется спросить у Эштона, почему он называет меня «Айриш». Каждый раз при виде его, у меня возникает такое чувство, будто я язык проглатываю и не могу задать вопрос. Как думаешь, Грант знает?

— Я спрашивала, — качает головой Рейган. — Не знает. Только Эштон.

На долгое время повисает тишина, и Рейган допивает свой напиток. Не понимаю, как такое крошечное тело может вмещать в себя столько алкоголя. Затем она произносит:

— Ты нравишься Коннору.

Я краснею и оглядываюсь через плечо на кухонное окно, за которым вижу его. Он разговаривает с Грантом и новым парнем.

— Правда?

— О, да, — кивает она. — Уверена. Он глаз от тебя отвести не может. Скорее всего, представляет, что попозже с тобой сделает.

— Рейган! — качаю головой, а она ухмыляется. Такая же зараза, как моя сестра.

Она делает долгий, шумный глоток, пока мои мысли ненамеренно возвращаются к Эштону.

— Вроде она приятная.

— Кто?

— Девушка Эштона.

— А… — Рейган молчит, а потом бормочет: — Ага. Слишком приятная для него. Я каждый раз при виде нее себя виноватой чувствую. Если бы он только научился держать кое-что в штанах…

«Стоп…»

— Он много ей изменяет? — Не только со мной?

— Я слышала кое-что, — пожимает плечами она. — Много чего. У него тот еще аппетит. Его сердце и мозги — два разных существа, которые никак не придут к соглашению. Вообще. У бедной, милой Даны ни черта нет шансов его удовлетворить.

— Уверена, ни у кого нет, — шепчу я. Про себя же перевожу его на верхушку тотемного столба бабников.

* * *

Когда мы возвращаемся в дом, то видим дюжину новых людей на кухне и в примыкающей к ней столовой, которые занимают всю правую сторону дома и находятся напротив уединенной гостиной. Еще больше людей оказывается у входной двери и заходит внутрь.

— У вас все нормально? — Коннор появляется с моим напитком в руке. — Извини, собирался принести тебе, но вы так выглядели, словно ведете какой-то серьезный разговор.

— Да, но…

Я бросаю взгляд на Рейган, которая порхает по комнате и то махает кому-то, то толкает локтем, то улыбается. Грант тащится за ней на расстоянии двух футов. Его взгляд прикован к ее затылку, а на лице застыло глупое выражение. Я улыбаюсь про себя, раздумывая, понимает ли вообще Рейган, что Грант без ума от нее.

— Но что?

Звук ирландского акцента в голосе Коннора возвращает меня обратно на землю, к его красивым зеленым глазам и беспечной улыбке.

— Девчачьи заморочки, — говорю я и чокаюсь с ним своим стаканом.

Улыбка не сходит с лица Коннора даже, когда я замечаю, что на секунду его взгляд метнулся к моим губам и обратно.

— Как прошли первые пары? — спрашивает он.

Я открываю рот, чтобы ответить, но тут нас оглушает музыка. Мы оба оборачиваемся и видим Тая в килте, который с важным видом заходит в комнату и, потирая выпяченную грудь, осматривает толпу.

— Ему нравится случайно сверкать, когда он садится.

— Случайно ли? — поднимаю бровь я.

— Не, — качая головой, признает Коннор. — Пойдем.

Он хватает меня за руку и уводит на террасу, где я недавно стояла с Рейган и дрожала из-за прохладного ночного воздуха.

Видимо, Коннор замечает, что я непроизвольно вздрогнула, потому что обнимает меня за плечи и притягивает к себе, прижимая к своей широкой груди.

— Так лучше? — шепчет он, одной рукой вверх и вниз гладя меня по плечу. — Ладно, теперь расскажи мне, как прошли твои пары.

На мгновение я разрешаю себе расслабиться в тепле тела Коннора, пока вдыхаю аромат его одеколона — легкий и свежий, с нотками лаванды. И я молча удивляюсь, насколько все это комфортно.

Я рассказываю ему о двух научных парах, которые были у меня во вторник и пятницу, и одной, которая будет на следующей неделе. Рассказываю все о своей работе добровольцем в больнице и о близнецах, вспоминая их допрос.

— Дерек и Эрик — близнецы?

— Знаю, — хихикаю я и закатываю глаза.

Он отпивает пиво, а потом возвращает руку ко мне и крепче притягивает к себе.

— Так, почему тебе захотелось стать педиатром?

— Просто с маленького знала, что хочу этим заниматься. Не могу представить, что занималась бы чем-либо другим. — В мысли проскальзывают утренние слова Штейнера, но я мгновенно их прогоняю.

— Это благородно. И мило, — говорит Коннор. Я немного запрокидываю голову назад и чувствую, что он поворачивается и губами прикасается к моему лбу, бормоча: — И сексуально.

Я сглатываю и опускаю голову, понимая, что снова покраснела.

— А что расскажешь о себе, юрист?

Слегка вздрагиваю, когда Коннор пожимает плечами.

— Я происхожу из семьи потомственных юристов. Вообще-то и я, и Эштон. Это семейная традиция. А твои родители доктора?

Качая головой, я тоскливо улыбаюсь.

— Мой отец был директором старшей школы и учителем математики. А мама — учительницей музыки.

Возникает долгая пауза.

— Были?

Глубоко вздохнув, я отрываюсь от Коннора и вижу серьезное выражение его лица.

— Да…были.

Я делаю большой глоток, а потом все ему рассказываю: об аварии, о том, что Кейси едва не погибла, обо всех людях, которые погибли в ту ночь. О Тренте. Обо всем.

Рассказывая, я чувствую, что его рука ложится на мои плечи, и он крепче меня обнимает. Чувствую, что другой рукой он обхватывает меня за талию, а ладонь прижимает к лицу, водя большим пальцем по моей щеке. Он притягивает меня еще ближе, чем раньше, пока я не закрываю глаза и не кладу голову ему на грудь, чувствуя его учащенное сердцебиение, чувствуя себя укутанной в его тепло. Защищенной.

Всю песню мы просто стоим так, не разговариваем и медленно покачиваемся под музыку, пока в дверь не врывается Тай, который на вид еще пьянее, чем был двадцать минут назад.

— Теперь я тебя вспомнил! — вопит он и протягивает руку, поигрывая пальцами. — Давай. Дай посмотреть фотку. Надо убедиться, что там все круто получилось.

— О, нет… — стону я, отскакивая назад.

Коннор доверчиво улыбается и в шутку толкает Тая. Взяв за руку, он уводит меня внутрь.

— Позволь показать тебе остальной дом.

Коннор прижимает меня к себе, пока мы ходим по дому и он знакомит меня со всеми. Я, вроде как, помню некоторых из окружающих. И молюсь, чтобы они не помнили меня. Как и то, что я, скорее всего, признавалась им в любви. И чертовски надеюсь, что они не помнят меня рядом с Эштоном.

Как только я увидела весь первый этаж, Коннор ведет меня наверх.

— Это комната Гранта. — Он кивает головой влево. — Напротив него Тай. — Когда мы проходим мимо ванной, он бормочет: — Тут ты все видела. — Я киваю и прикусываю нижнюю губу, свирепо посмотрев на дверь, словно само помещение совершило что-то гнусное. В конце коридора напротив друг друга находятся еще две двери. — Это комната Эша. — Он лениво взмахивает рукой в сторону открытой двери слева, через которую видны огромная кровать и темно-серое постельное белье.

Я сразу же представляю тело Эштона, растянувшегося на этой простыни, как было утром в моей комнате в общежитии, и внутри у меня все напрягается.

Открыв дверь справа, Коннор проводит меня в огромную спальню с двуспальной кроватью и двумя гигантскими окнами.

— А это моя, — говорит он и включает маленькую лампу.

Я в спальне Коннора. Он привел меня сюда с какой-то целью? Я обвожу взглядом пространство и на мгновение задерживаюсь на кровати. Он думает, что сегодня мы будем заниматься сексом? Я откашливаюсь и произношу:

— Симпатичный дом.

Я оборачиваюсь и вижу, что он оставил дверь приоткрытой.

Коннор стоит, прислонившись к стене, и внимательно за мной наблюдает.

— Он принадлежит моим родителям. Они купили его два года назад, чтобы я мог выселиться из кампуса перед третьим и четвертым курсами. Хотя большая часть народа живет на кампусе, для меня это было чересчур. А парни ухватились за возможность переехать. Они практически ничего не платят за комнату и питание, так что для них это того стоило. — Он шагает вперед и убирает прядь волос мне за ухо, бормоча при этом: — Расслабься, Ливи. Я привел тебя сюда без каких-либо ожиданий. — Его ладонь переместилась на мой подбородок. — Только с одной надеждой…

Коннор наклоняется и медленно прижимается своими губами к моим, двигая ими так, словно уговаривает ответить. Прикосновение кажется надежным, нежным и приятным.

Но это не значит, что я не прихожу в ужас при мысли, что делаю все неправильно и еще и Коннор будет жалеть о случившемся со мной. Когда он отрывается от меня, я задумываюсь, хватило ли одной пьяной ночи, чтобы научить меня основам. Прикусив нижнюю губу, я поднимаю взгляд и вижу, что его зеленые глаза потемнели и стали несколько более блестящими, чем обычно.

— Просто… — Я хмурюсь. — У меня мало опыта.

Он нежно целует меня в лоб и шепчет:

— Это нормально. Если честно, то мне очень нравится, что ты другая. — «Другая» означает «девственница»? Он целует мою бровь и прижимает ладони по обе стороны моего лица, шепча: — Давай не будем торопиться и все усложнять. — «Не будем торопиться и все усложнять». Что бы это значило?

— Хорошо.

Отвлекаю внимание напитком и подношу его к губам, чтобы сделать экстраогромный глоток. Спасибо, мистер Джек Дэниелс, что помогаешь успокоиться.

— Слышал, в прошлые выходные ты сделала татуировку?

Я благодарна быстрой смене темы разговора. Но все равно жалобно стону и закатываю глаза, естественно.

— Вроде того. У тебя есть?

Коннор отнимает ладони от моего лица и лохматит волосы у себя на макушке.

— Не. Ненавижу иглы. Эш все пытается вытащить меня с собой, но я отказываюсь.

— Напейся с моей сестрой и в итоге сделаешь тату, хочешь ты того или нет, — недовольно бормочу я, а мысленно вспоминаю все татуировки Эштона: те, которые видела в трезвом виде, и те, которые, каким-то образом, вспомнила — птицу на внутренней стороне правого предплечья, китайские иероглифы на правом плече, кельтский символ на левой груди, слово «Айриш» на пятой точке…

И снова у меня горит лицо. Черт.

— О чем думаешь?

— Ни о чем! Хочешь посмотреть? — выдаю я с намерением отвлечь его внимание от меня и моих извращенских мыслей.

— Конечно. В смысле, если она не где-то…

— Да. Точнее, нет. В смысле, она у меня на спине, так что, да, можешь посмотреть. — Я качаю головой из-за своей суматошности и быстро поворачиваюсь, убирая волосы в сторону. Я оттягиваю вниз ворот кофты. — Видишь?

— Ага.

Он надолго затихает, осматривая татуировку. Но не прикасается к ней, и я задумываюсь, хочется ли ему вообще. Его поведение так сильно отличается от Эштона, который распускал руки, как пещерный человек. Я быстро начинаю осознавать, что Коннор — во многих смыслах его полная противоположность, и никак не могу сообразить, как они стали лучшими друзьями.

— Что она означает?

— Меня так называл папа, — печально улыбаюсь я.

— Ну…

Коннор нежно берет меня за руку и ткань возвращается на место. Он собирает мои волосы обратно, опуская их на спину, и нежно приглаживает, а потом опускает руки мне на плечи. Я чувствую, что он наклоняется вперед и его губы оказываются рядом с моим ухом.

— Красивая татуировка, — шепчет он с явной хрипотцой в голосе, а большие пальцы его рук скользят туда и обратно по моей спине с небольшим нажимом.

И я понимаю, что несмотря на отсутствие ожиданий, у Коннора определенно есть некоторые мысли.

Наверное, это — та часть, где голос разума должен испариться. Должен выветриться из моей головы из-за шепота сексуального парня. По крайней мере, я всегда считала, что все должно произойти именно так. Когда впервые находишься в спальне с сексуальным парнем, и он разве что не говорит «Я горю, я весь твой», ты не ищешь путей спасения. Ты ищешь способ запереть дверь, чтобы сорвать с него одежду и заниматься вещами, где разум не нужен.

Но загвоздка в том, что голова у меня все еще работает и говорит, что мне хочется снова прислоняться к его груди и чувствовать его тепло. Я смогу даже выдержать еще один поцелуй. Может быть. Хотя, если честно, мысль о поцелуе меня несколько беспокоит.

Это доказательство того, что я сексуально подавлена? Может, мне снова надо напиться. Может, тогда я не буду нервничать.

А может, мне просто нужно время, чтобы привыкнуть.

А может, мне уже сейчас надо бросить стараться и уйти в монастырь.

Внезапно громкость музыки начинает нарастать, так что в окнах дрожат стекла. Коннор с неохотой вздыхает и берет меня за руку, бормоча:

— Прости. Нам лучше спуститься вниз. Из-за Тая сюда явятся копы, если его не урезонить.

Когда мы выходим из комнаты, плечи у меня опускаются от облегчения, а на лице растягивается довольная улыбка, потому что я получила нужное мне время. А потом я замечаю закрытую дверь в комнату Эштона и висящий на ручке красный носок. Я вспоминаю слова Рейган о «коде».

— Я думала, Дана уехала домой.

Коннор качает головой и проницательно смотрит на меня через плечо.

— Она и уехала.

Глава 9 Игры

В понедельник студенты медленно собираются в холодной аудитории на утреннюю пару, а я пробираюсь в переднюю часть зала. Весь первый ряд парт пустует, но меня это не беспокоит, и я выбираю место рядом с профессорской кафедрой. В предвкушении целого семестра трудностей все мои внутренности превратились в тугой комок нервов. Я подумывала бросить курс английской литературы просто назло доктору Штейнеру, который вбил себе в голову, что я должна делать то, что хочется мне, а не то, чего хотят от меня другие люди, а это совершенно точно относилось к тому, чего хотят другие.

Я хорошо разбираюсь в таких сложных предметах, как алгебра и физика, поэтому все считают, что я — гений и оценки достаются мне с легкостью. Эти оценки действительно мне заработать проще, чем остальным. Ведь материал четок, как черное и белое, правильное и неправильное, а я всеми руками за ясные решения.

Но такие дисциплины, как философия, история, английская литература, которая сейчас у меня начнется…для меня в них просто нет смысла. Если для нахождения правильного ответа есть формула, то я справлюсь. Но на таких парах все, что я вижу, — это степень правильности и неправильности, и мне приходится прилагать немало усилий, чтобы разобраться. В конце концов, я всегда получаю «отлично» (я никогда не получала оценку ниже «отлично» ни по одному предмету, даже по физкультуре), но эти оценки уж точно не достаются мне с легкостью.

Дверь сбоку от доски открывается, и входит седеющий мужчина в свитере с воротником «хомут» и очках в проволочной оправе. Он несет к столу стопку книг и бумаг. Я улыбаюсь. Наконец-то, хоть что-то совпадает с моими представлениями о Принстоне.

— Привет, Айриш.

На сидение рядом со мной опускается ходячее противоречие всех университетов Лиги Плюща. Его высокая фигура заполняет все его пространство и вторгается в мое.

— Что ты здесь забыл? — шиплю я, поворачиваясь, и вижу Эштона, одетого в темные джинсы и небесно-голубую рубашку.

Я начинаю понимать, что это его типичная манера одеваться — безупречно, но небрежно. И это ему идет, потому с таким телом на нем бы и чулки с леопардовым принтом смотрелись сексуально.

Он выпрямляется и осматривает аудиторию.

— Это же пара английской литературы у профессора Далтона, да?

— Я в курсе, что это за пара! — рычу я, но потом беру себя в руки, заметив метнувшийся к нам взгляд профессора, стоящего за кафедрой. — Как ты здесь оказался?

— Я — студент и пришел сюда на пару, — медленно отвечает он с хмурым выражением лица. — Некоторые из нас здесь оказались ради хорошего образования, Айриш. А не только ради вечеринок.

Я свирепо смотрю на него, борясь с желанием снова двинуть Эштону по морде. В его глазах сверкает озорной огонек, за которым следует кривая ухмылка, которую я стала узнавать, как коронный флирт-прием Эштона. Тот, который сработал, когда я была пьяна в стельку, но точно не сработает сейчас, когда я трезва как стеклышко, и раздражена.

— Ты — старшекурсник.

— Судя по всему, тебе многое обо мне известно, Айриш.

Я просто смотрю на него, стиснув зубы, и жду ответа на свой вопрос. Наконец, он пожимает плечами и напоказ открывает блокнот и пару раз щелкает ручкой.

— Надо было заменить чем-то один курс, а тут было свободное место.

— Хрень!

Слово срывается с языка, и я не успеваю себя одернуть. На этот раз профессор поднимает глаза от своих записей и смотрит прямо на нас, и я чувствую, что щеки у меня начинают пылать под таким испытующим взглядом. Когда он отводит глаза, я поворачиваюсь к Эштону.

— Расслабься, Айриш. По крайней мере, теперь ты знаешь хоть одного человека в аудитории.

«А он прав», — думаю я, осматривая море незнакомых лиц вокруг.

— И я так понимаю, что ты будешь сидеть со мной на каждой паре?

— Не знаю. Ты кажешься злобным студентом. Не очень-то я горю желанием ассоциироваться у профессора с тобой.

Я намеренно отодвигаюсь от него, чем зарабатываю насмешливый смешок.

— И тот факт, что ты видел мое расписание, никак не связан с выбором тобой этого курса? — спрашиваю я.

— Что? Думаешь, я записался просто потому, что здесь занимаешься ты? И зачем же мне это надо? — Он шутливо изгибает бровь.

Хороший вопрос. Но я нутром чую: он здесь из-за меня. Просто я не знаю почему.

— И вообще, как ты сюда попал? Я думала, на этот курс есть лист ожидания.

Я смотрю, как пальцами он туда и обратно пробегается по потертому кожаному браслету на запястье.

— Знаю одну даму в администрации.

— Наверное, ту, которая была у тебя в субботу ночью? — выдаю я, потому что изображение того тупого красного носка все еще пылает в мыслях, в очередной раз подтверждая, насколько Эштон для меня неправилен.

Он замолкает, а затем поворачивается и смотрит на меня, склонив на бок голову.

— Ревнуешь, Айриш?

— К чему? Ревную, потому что ты — такая скотина, что отправляешь домой свою девушку, а через несколько часов в твоей постели оказывается другая женщина?

— У меня в постели никого не было, — защищается он, медленно проводя языком по нижней губе. Я же борюсь с желанием посмотреть на его рот.

— Не было? — Я вздыхаю с облегчением. А потом понимаю, что только что вздохнула с облегчением. Почему я вздыхаю с облегчением?

Он качает головой и еще несколько раз щелкает ручкой.

— Но у стены…в душе…

Я начинаю собирать учебники с целью пересесть, пока профессор не начал лекцию, но ладонь Эштона накрывает мою, удерживая меня на месте.

— Какая разница? Ты все равно была с Коннором в его комнате, не так ли?

— Нет, я… — У меня краснеют щеки. — Мы просто разговаривали. — Я трясу головой. И правда, я не знаю какая разница. То, чем он занимается за спиной у своей девушки, подло, но он прав — это не мое дело. Когда-нибудь, он все равно получит по заслугам. — Разницы нет, Эштон. Просто я думала, ты жалеешь, что развлекался за спиной своей девушки.

— Этого я не говорил, — мягко отвечает он, отпуская мою руку, и ерзает на сидении, пока готовый начать лекцию профессор пристегивает микрофон к воротничку. — Я сказал, что жалею, что развлекался с тобой.

Я сжимаю челюсти, получив очередной удар по своей гордости.

— Нас таких двое, — бормочу я, надеясь, что слова получились убедительными, но понимаю, что лучше мне от этого не стало.

— Милая юбочка, Айриш, — шепчет он.

Его взгляд, что очевидно, прикован к моим бедрам. Действуя инстинктивно, я приглаживаю простую черную юбку и желаю, чтобы она была подлиннее.

Весь следующий час я пытаюсь сконцентрироваться, но слова Эштона давят на меня. Я выхватываю отрывки речи профессора Далтона, иногда даже целые тезисы. А потом подпрыгиваю из-за прикосновения к своему колену или локтю. Ерзаю. Верчусь. Несколько раз поглядываю на Эштона, но он либо не замечает, либо не обращает внимания. А еще он, как я заметила, ничего не записывает. Я вижу, что он настрочил пару предложений на странице, но сомневаюсь, что они имеют отношение к паре.

К концу лекции я готова убежать по лестнице на верхний ряд. Или ткнуть его ручкой в ногу.

Когда профессор пишет на доске наше первое задание, я слышу бормотание Эштона:

— Теперь я вспоминаю, почему никогда не хотел посещать этот предмет.

— Еще есть время бросить, — огрызаюсь я.

Притворный ужас искажает красивое лицо Эштона.

— И дважды в неделю на протяжении всего семестра не получать удовольствие от твоей приятной компании? Боже мой, да ни за что!

Смирившись, я качаю головой.

— Так, ладно, Эштон. Отстань.

— А то что?

— А то…я скажу Коннору.

— Нет, не скажешь, — тихо говорит он.

— Почему? Потому что ты считаешь, что стану ему не нужна? У меня такое ощущение, что ты ошибаешься.

У меня совершенно нет такого ощущения. По правде говоря, у меня есть ощущение, что Эштон прав. Но еще у меня есть огромное желание взять над ним верх. Хотя бы раз, черт возьми!

Он наклоняется на бок, пока своим плечом не прижимается к моему, и шепчет:

— Нет…потому что ты в меня влюблена.

У меня из горла вырывается странный булькающий звук.

Желание взять верх над ним испарилось.

Сердце колотится у меня в горле. Я правда не знаю, как ответить, но что-то подсказывает мне, что придется, частично ради своей защиты, частично из-за понимания того, что ему нравится меня смущать. Приходится несколько раз сглотнуть, прежде чем слова приходят на ум.

— Если под «любить тебя» подразумевается желание оторвать тебе яйца, тогда… — Я поворачиваюсь, чтобы свирепо на него взглянуть. По крайней мере, я надеюсь, что получилось. Его лицо находится в дюймах от моего, но я не отступаю. — Да. Я безумно в тебя влюблена.

Кейси бы так мной гордилась.

Не уверена, чего я ожидала в ответ. Я никогда подобным образом никому не угрожала. Может, я ожидала, что он поморщится или отодвинется подальше от ненормальной девушки, которая обещает покалечить его гениталии? Но определенно не этой его дурацкой усмешки. И мне кажется, он наклонился еще ближе.

— Люблю тебя злить, Айриш. — Он берет одну из моих книг и пишет что-то на внутренней стороне обложки, а потом сует туда сложенный листок бумаги. — Только что вспомнил…я уже посещал этот курс три года назад. Справился прекрасно. Звони, если нужна будет помощь с работами.

И на этом он поднимает свой блокнот. Я поворачиваюсь на сидении и наблюдаю, как он, хотя профессор нас еще не отпустил, вприпрыжку сбегает по лестнице, чем зарабатывает взгляды практически всей женской половины аудитории и парочку мужских.

Я качаю головой и раскрываю книгу, где на внутренней стороне обложки вижу надпись «Айриш любит Эштона» с большим сердцем и номером телефона.

— Черт бы тебя побрал, — ворчу я. Этим прозвищем, о котором я все еще не спросила, он испортил учебник за двести долларов. Плюс один — больше его в аудитории нет.

Мне любопытно узнать, что же написано в записке, поэтому я ее разворачиваю.

Все закончилось и это единственное, о чем я жалею. И это я ревную. Безумно.

Мой пульс резко подскакивает.

* * *

— Милая юбочка, — говорит он, а его рука скользит вверх по моему обнаженному бедру, разжигая пламя.

Я стою перед ним, а он сидит на краю своей постели. И я дрожу. Сильные пальцы обхватывают заднюю сторону моих бедер и сжимают. Они лежат в опасной близости от того места, где прежде меня никто не касался. Но мое тело реагирует на него. Сердце колотится, дыхание учащается, и я чувствую, что становлюсь влажной. Скользнув ладонями вверх, он цепляется большими пальцами за резинку моих трусиков и тянет их вниз, пока они сами по себе не падают на пол. Я вышагиваю из них.

— Иди сюда.

Он показывает на свои колени, и я подчиняюсь, позволяю ему развести мои ноги так, что они оказываются по обе стороны от него, а я сижу на нем сверху, крепко схватившись за его плечи, и восхищаюсь его силой. Он поднимает мою юбку до талии, и я сразу же испытываю неловкость.

— Посмотри на меня, — приказывает он, и я делаю это, наблюдаю, как его темные глаза всматриваются в мои, удерживая мой взгляд. Ни разу не дрогнув.

Я смотрю на него, пока он протягивает руку за меня и опускает одну ладонь мне на поясницу. Смотрю на него, когда другая его ладонь двигается вверх по внутренней стороне моего бедра. У меня сбивается дыхание, когда он прикасается ко мне.

— Не отводи глаза, Айриш, — шепчет он, когда его пальцы проникают в меня, сначала один, потом второй…

Я просыпаюсь, задыхаясь. Учебник, который лежал у меня на животе, соскальзывает и с громким шумом падает на пол. О, Господи. Что, на фиг, это было? Мне снился сон. Я прилегла днем, и мне приснился эротический сон об Эштоне. О, Господи. Я сажусь на постели и осматриваюсь. В комнате никого нет. Господи, спасибо, что я одна! Между бедер возникает странный дискомфорт. Я чувствую…разочарование? Так вот о чем постоянно говорят Шторм и Кейси?

Хотелось бы мне, чтобы у меня было время во всем разобраться. Но кто-то стучится в дверь. Наверное, от стука я и проснулась. Если бы мой сон не прервали, был бы у нас с Эштоном секс? Нет…мой мозг даже не знает, как это вообразить.

Может быть, если бы я не была настолько измотана, я бы и посмотрелась в зеркало. Не помешало бы. Но, вероятно, Эштон и все, связанное с Эштоном, превращает меня в примата.

Так что, я просто распахиваю дверь.

— Коннор! — вскрикиваю я с излишним энтузиазмом, а глаза у меня округляются.

Заметив, что его взгляд опускается вниз, делаю то же самое, чтобы заценить одетые на мне жалкие лосины и старую, большую мне на три размера, принстонскую толстовку своего отца.

— Что ты здесь делаешь?

Я украдкой пропускаю волосы сквозь пальцы. Зеркало не нужно, я и так понимаю, что они в жутком беспорядке.

С непринужденной улыбкой он входит в комнату и из-за его спины появляется огромный горшок с зелеными листьями.

— Вот.

Я наклоняю голову на бок и хмурюсь, изучая растение.

— Клевер?

— Будет напоминать тебе обо мне, пока ты в комнате и ведешь себя, как прилежная студентка.

— Ух ты. — Я сглатываю, а щеки у меня начинают гореть. «Да, именно этим я тут и занималась. Вела себя, как прилежная студентка». — Спасибо. — Я пытаюсь успокоить дыхание и вести себя нормально.

— Как дела с занятиями?

— Скучать не дают. Меня уже завалили заданиями по английской литературе.

— Нравится?

— Она…интересна.

Не задумываясь, я провожу ладонью по свернутой записке. По той, которую теперь не расправить из-за того количества раз, когда я сворачивала и разворачивала ее, проводя пальцами по ее краям, и пыталась разгадать эту загадку. Пыталась понять свою реакцию на нее и то, почему я витала в облаках вместо того, чтобы злиться. Такое ощущение, словно слова Эштона о том, что он не жалеет о случившемся, дали моей голове разрешение тревожно чаще показывать неуместные воспоминания о той ночи. Из-за этого я краснела, была рассеянной и не могла сосредоточиться. Даже Рейган заметила.

— Не буду тогда тебя отвлекать.

Я взвизгиваю, когда Коннор подхватывает меня за талию и поднимает на верхнюю кровать. Учитывая, что вешу я около 57 килограммов, это не очень-то и легко. Да и вообще, чему я удивляюсь, понимаю я, заметив рельеф его рук под темно-серой полосатой рубашкой. Он не настолько высок и широк в плечах, как Эштон, но слажен практически также хорошо, как он.

Эштон…мои мысли постоянно возвращаются к Эштону.

Коннор убирает руки с моей талии и опускает их мне на колени.

— Завтра мы пойдем в «Шоушенк». Местный бар. Хочешь присоединиться?

— Конечно, — улыбаюсь я и киваю.

— Точно уверена? Там будет Тай.

— В килте?

— Не, в этом его туда не пустят, — усмехается Коннор и качает головой, словно что-то вспомнил. — Ну, по крайней мере, больше не пустят.

— Что ж, Тая я выдержу.

— Да? А Эштона?

Внутри у меня все переворачивается. О чем он? Что известно Коннору? Что…

— Я понимаю, что ты невысокого о нем мнения после прошлого субботнего вечера. Видел выражение твоего лица. Ну, знаешь, после того, как он проводил Дану… — Его голос сходит на нет, словно Коннору не хочется это произносить.

— Ты имеешь в виду, когда он вел себя, как развратная свинья?

Не знаю, зачем это сказала. Может, если я скажу вслух что-то настолько грубое, это напомнит мне, почему Эштон для меня неправилен, и поэтому надо сжечь эту дурацкую бумажку, а мое подсознание припугнуть лоботомией. Я прикусываю губу изнутри.

— Прости. Я не имела этого в виду. Не совсем.

Коннор нежно сжимает мое колено.

— Что ж, я рад, что ты не считаешь его настолько привлекательным в отличие, по-видимому, от всей остальной части женского населения нашей планеты. Но он не такой уж и плохой. Просто большую часть времени думает не головой.

Он поднимается по ступенькам, пока его глаза не оказываются на одном уровне с моими, и целует меня. На этот раз я чувствую, как его язык скользит по моей нижней губе, нежно проникая внутрь, и касается моего. Поцелуй ни яростный, ни настойчивый. Просто…приятный.

— До завтра, Ливи, — шепчет он. А потом спрыгивает со ступеньки и, широко улыбнувшись и подмигнув, выходит из комнаты.

С клевером в руках я падаю на кровать и закрываю глаза, думая о Конноре. «Да, я знаю, что он бы понравился моим родителям, доктор Штейнер». Я не дурочка и понимаю, что из-за одной только улыбки они выбрали бы его из сотни мужчин. И это нормально. Он — парень, который бы им понравился. Парень, о котором мечтает каждая девушка.

Я слышу звуковой сигнал и щелчок, и секундой позже входит Рейган, выбившаяся из дыхания после пробежки.

— Видела Коннора. Он выглядел счастливым. Всему виной одна из твоих безумных секс-терапий? — шутит она, тяжело дыша, и, словно от боли, хватается за бок.

— Он очень милый, Рейган. — Я переворачиваюсь на живот и опускаю подбородок на руки. — Ты знала, какой он милый?

— Знала. Слышала, что он хорошо обращается со своими девушками.

Хм…Не знаю, почему, но по какой-то глупой причине я даже не представляла Коннора с кем-то другим. Эштона я представляла со всеми, и от этого мне становилось тошно. Но Коннор — красивый и умный старшекурсник. То, что у него были девушки, очевидно. И, будем честными, секс у него тоже был. И, скорее всего, много. Интересно, насколько медленно он собирается развивать отношения со мной.

— Как думаешь, сколько у него было девушек?

— С начала учебы здесь две или три. — Рейган скидывает обувь. — Весь первый курс он ни с кем не встречался. Господи, как же я тогда на него запала! — Она строит гримасу. — А еще у меня тогда была толстая задница и я носила брекеты. Вот так и случается, когда ты — фигуристая девушка маленького роста. Если бы я не бегала…берегись все!

Она стягивает с себя футболку и бросает на пол в кучу с другой своей одеждой. Рейган — не самый опрятный человек, хотя я ничего не имею против. Это подходит ее дикому поведению.

— Знаешь, тебе тоже стоит со мной бегать!

— У меня не особо хорошая координация, — предупреждаю я, поморщившись. — Вполне могу и тебя снести.

— Да ничего, — пожимает плечами она. — Я умею группироваться.

— Может. Когда-нибудь. — Может, мне и понравится бегать. Я не узнаю, пока не попробую.

А до этого времени буду успокаивать бабочек, трепещущих у меня животе с тех пор, как я узнала, что завтра вечером увижу Эштона.

«Нет, Коннор, я не считаю твоего лучшего друга привлекательным. Ни капельки».

Глава 10 Ревность

Все знают Коннора. По крайней мере, так мне кажется, когда мы следуем за официанткой по пабу. Слева парень машет. Справа другой парень в знак приветствия подставляет Коннору кулак. Мы проходим мимо стола, за которым сидит четыре девушки.

— Эй, Коннор! — зовет одна.

Он улыбается им и вежливо кивает, но идет дальше. Тогда четыре пары глаз обращаются ко мне, и я превращаюсь в лягушку с урока биологии в десятом классе. Ту, которой не повезло оказаться у меня под скальпелем. Я тихонько перемещаюсь, чтобы избежать их взглядов, и в итоге врезаюсь в Коннора.

— Извини, — бормочу я.

Но он просто улыбается, показывая свои идеальные белые зубы. Видимо, его не беспокоит, что я иду за ним по пятам. Его никогда ничего не беспокоит.

Симпатичная официантка, выглядящая на сорок с небольшим, подходит к столу на шестерых и убирает самодельную табличку со словом «Забронировано».

— Спасибо, Шерил, — говорит Коннор.

Она хлопает его по плечу.

— Что я могу вам принести?

— Мне — пиво, а Ливи — виски с колой. Да, Ливи?

Я просто киваю, стискивая зубы, и борюсь с желанием публично объявить, что мне всего лишь восемнадцать, а этому заведению лучше воздержаться от продажи мне алкоголя. У меня есть фальшивые документы, которые дала Кейси, но я боюсь их использовать. Думаю, я в обморок упаду, если она попросит меня вытащить их из кошелька.

Однако Шерил меня не проверяет. Она просто кивает и уходит. Проходя мимо, она опускает глаза и смотрит на задницу Коннора.

— Сегодня вечером все должно быть классно. У нас передние места, и можно будет нормально видеть группу. — Коннор показывает на сцену, находящуюся прямо перед нами.

— Думала, здесь столики не бронируют.

Коннор опускает голову, и я снова вижу ямочки у него на щеках.

— Мы даем Шерил хорошие чаевые, так что она о нас заботится. Мы ей нравимся.

«Да, знаю я, чем вы ей так нравитесь…» Мне интересно, какие чаевые ей дает Эштон, но я прикусываю губу, прежде чем еще раз отвесить комментарий о развратной свинье. В конце-то концов, он — лучший друг Коннора. И развратная свинья.

Расстегнув куртку и повесив ее на спинку стула, я осматриваю «Шоушенк». Огромное, свободное пространство, отделанное темным деревом и цветным стеклом. На одной стене, полностью кирпичной, в хаотичном порядке висят разнообразные картины. Примерно в задней части помещения от стены до стены тянется бар как минимум с двадцатью пивными бочонками на нем. Позади бармена находятся четырехуровневые полки с алкоголем, которые дают клиентам бесчисленное множество вариантов для выбора. На другом конце паба, там, где сидим мы, находятся сцена и танцпол.

— Они приглашают отличные группы, — говорит Коннор, заметив, что мой взгляд направлен на музыкальные инструменты.

— Поэтому здесь столько народа? — Все столики заняты, и в большинстве своем за ними сидят студенты.

Коннор слегка пожимает плечами.

— Как только начинается учеба, веселье немного стихает. Народ становится достаточно на ней сосредоточенным. Но постоянно где-нибудь устраивают вечеринки, чтобы немного выпустить пар. Обычно в обеденных клубах. Мы бы сегодня были в нашем клубе, но они закрыли бар, чтобы устранить утечку. Садись. — Он показывает на стул. — Занимай это место, пока…

— …не пришел Тавиш! — Над моим ухом раздается горластый голос Тая, и две огромные руки хватают меня за талию. Он поднимает меня и поворачивает кругом, пронося мимо приближающихся Гранта и Рейган, чтобы опустить обратно лицом к сцене. Прежде чем я прихожу в себя, Тай усаживается на тот стул, который хотела занять я. — И не занял лучшее место в пабе! — заканчивает он.

— Эй! — рявкает Коннор. Я слышу раздражение в его голосе, а его обычно довольное выражение лица сменяется хмурым.

— Все нормально. Правда.

Я сжимаю запястье Коннора, подтверждая свои слова, когда ко мне нагибается Грант и целует в щеку, одновременно награждая Тая подзатыльником.

— Привет, Ливи! — восклицает Рейган, расстегивая куртку.

— Привет, Рейган. Без тебя в общежитии было скучно, — говорю я, нервно сглатывая. Украдкой я взглядом обвожу помещение, разыскивая Эштона. Теперь я не знаю, как вести себя с ним. И даже предположить не могу, как он будет вести себя рядом со мной.

— Не успела вовремя, так что встретилась с Грантом, и мы поехали на такси. — Рейган бросает на Гранта заговорщицкий взгляд, присаживаясь на место рядом с ним.

— Да что ты? — Прикусив щеку изнутри, чтобы сдержать ухмылку, я спрашиваю: — Как прошла политология?

Рейган посещает множество занятий: за три разных разговора она сказала мне, что подумывает выбрать в качестве специализации политику, архитектуру, а два дня назад добавилась и история музыки. Не думаю, что Рейган вообще представляет, чем хочет заниматься после окончания Принстона. Не знаю, как она спит ночами при такой неопределенности.

— Очень политологически, — сухо ответила она.

— Хммм. Интересно.

Интересно, потому что ее одногруппник Барб заходил к нам, чтобы оставить ксерокопии конспектов для Рейган, которая не смогла попасть на пары. Ясно, что Рейган врет, но я не знаю зачем. Подозреваю, что к этому имеет какое-то отношение долговязый парень рядом с ней. Если бы мне хотелось припомнить ей…да, все припомнить…я бы спросила у нее об этом перед всеми. Но я не буду этого делать.

— Кто сегодня играет? — спрашивает Тай, шумно стуча меню по столу.

— Чувак, официантка из-за этого быстрее не придет, зато ты выглядишь полнейшим мудаком, — бормочет Грант, выхватывая меню у него из рук.

Вероятно, это все же работает, потому что буквально через несколько секунд появляется Шерил и ставит наш заказ на стол.

— Что я могу принести остальным?

Тай улыбается так широко, что кажется, будто лицо у него сейчас треснет.

— Что ты там говорил, Грант?

— Я говорил «Классное пузо. Поешь еще чипсов».

Ухмылка Тая не меркнет, когда в ответ он хлопает себя по животу. Там нет ничего близко похожего на пузо. Я делаю глоток, с любопытством всех осматривая. Ни у одного из парней нигде нет ничего обвислого. Их тела очень отличаются друг от друга: Тай — низковатый, но коренастый, Грант — высокий и худощавый, Коннор — идеальный баланс роста и мышц. Но все они находятся в форме. Я так понимаю, что причиной тому служит жесткое расписание тренировок, которые им устраивает отец Рейган.

— Что все пьют?

Меня бесит, что сердце пропускает удар при звуке этого голоса. Бесит, потому что обычно на меня еще и накатывают воспоминания о его губах, прижатых к моим. И они не исчезают сразу, а сохраняются, как сладкое послевкусие, от которого я никак не могу избавиться… несмотря на то, что рядом сидит Коннор. Заправив прядку волос за ухо, я украдкой оглядываюсь и вижу Эштона, который медленно изучает толпу, рассеянно почесывая кожу над ремнем. Его рубашка приподнята, а джинсы сидят низко на бедрах, так что я вижу верх V-образной мышцы. У меня сбивается дыхание, когда в памяти всплывают образы этих самых изгибов, которые я наблюдала две недели назад в своей комнате. Только тогда на нем одежды совсем не было.

— Ты в порядке, Айриш?

Как только я слышу свое имя, сразу понимаю, что меня поймали за разглядыванием. Опять. Незаметно бросив взгляд на Коннора, я чувствую облегчение, увидев, что он занят разговором с Грантом. Запрокинув назад голову, я вижу понимающую ухмылку Эштона.

— В порядке.

Я беру губами трубочку и делаю огромный глоток. Виски в напитке крепкий и это хорошо, потому что покалывающее тепло по телу разольется быстрее. А мне сегодня нужно все возможное покалывание, раз уж здесь будет Эштон. А еще я сопьюсь, если буду продолжать в том же духе.

— Эй, а почему вообще мы начали называть тебя Айриш? — спрашивает Тай, когда красивое тело Эштона опускается на стул рядом со мной. Он сидит, подогнув колени и раздвинув их, и его совершенно не волнует, что он занимает мое пространство, что его колено касается моего.

«Хороший вопрос». Тот, на который у меня ответа нет точно. Я собираюсь уже проглотить свой напиток и объяснить, что Клири — ирландская фамилия, но прежде чем я успеваю произнести хоть слово, влезает Эштон и громким голосом, чтобы весь стол, да и сидящие рядом, точно не могли прослушать, заявляет:

— Потому что она сказала, что хочет трахнуться с ирландцем.

Я давлюсь и карамельного цвета напиток вылетает из моего рта, заливая весь стол и кофты Рейган и Гранта. И я молюсь, чтобы подавиться насмерть. А уж если этого не случится, тогда молюсь, чтобы кто-нибудь подлил Drano[17] в мой стакан, и я начала биться в конвульсиях, покончив с этим ужасом.

Но мои молитвы услышаны не были, и вскоре у меня уже просто загораются щеки, пока я слушаю оглушительный хохот Тая, из-за которого в нашу сторону повернулась добрая половина бара. Даже Рейган и Грант не могут сохранить нейтральное выражение лица, пока стирают с себя виски. Я же не могу встретиться взглядом с Коннором. Он не произнес ни слова. Что, если он в это поверит?

Так крепко стиснув зубы, что они могут треснуть, я поворачиваюсь к Эштону с намерением убить его взглядом. Но он на меня даже не смотрит. Он занят чтением меню. Еще и улыбается, очевидно, довольный собой.

Не знаю, чего я сегодня от него ожидала, но точно не таких слов. Если я сейчас же не уйду, Коннор станет свидетелем моего превращения в женскую версию Тарзана, когда я запрыгну на спину его другу. Ни к кому не обращаясь, я выдавливаю сквозь стиснутые зубы:

— Вернусь через секунду.

С громким скрипом я отодвигаю стул и ухожу в уборную.

Оказавшись в безопасности запертой кабинки, я прислоняюсь лбом к прохладной двери и несколько раз об нее ударяюсь. Вот так теперь все и будет происходить? Как я с ним справлюсь? Я привыкла к подколам своей сестры, Трента, Дэна и…да всех их. Они наслаждаются, заставляя меня краснеть, потому что мне всегда становится неловко, если речь заходит об этом. Но почему тогда у меня кровь кипит в случае с Эштоном?

Может, он хочет, чтобы я психанула перед Коннором. Если написанное в записке — правда, и он ревнует меня к своему лучшему другу, то убеди Коннора в том, что я — полоумная, и это точно его отпугнет. Нет…слишком много забот для парня, у которого есть постоянная девушка и толпа девушек для секса на одну ночь. Черт! Я слишком много об этом думаю. Анализирую и еще раз анализирую и в итоге это становится навязчивой идеей. Вот поэтому я избегала парней раньше. Они с ума сводят.

И поэтому мне надо перестать думать об Эштоне и сосредоточиться на не торопящемся и ничего не усложняющем Конноре.

Глаза жжет, когда я вытаскиваю из сумки телефон и пишу сообщение сестре:

«Эштон — козел».

Она тут же отвечает:

«Огромный козел».

Я быстро пишу ответ, присоединяясь к игре, в которую мы играли с детства, — она все такая же детская, но теперь намного более красочная:

«Огромный лепрозный козел».

«Огромный лепрозный козел, который играет на своем пенисе, как на банджо».

Я хихикаю, мысленно это представив, и набираю ответ:

«Огромный лепрозный козел, который играет на своем пенисе, как на банджо, и поет песню о старике МакДональде».

В ответ она присылает фотографию: Эштон, перегнувшийся через кресло, и мужчина с тату машинкой за работой. Лицо Эштона преувеличенно сморщено в отвратительную мину.

Я разражаюсь смехом, и гора словно падает с плеч. Кейси всегда знает, как меня подбодрить. Я все еще хихикаю, набирая ответ, когда со скрипом открывается дверь. Я зажимаю рот ладонью.

— Видела, кто здесь? — спрашивает гнусавый женский голос.

— Если ты об Эштоне, то…как его можно не заметить, — растягивая слова, отвечает другой голос, и помещение заполняет звук льющейся из крана воды.

Навострив уши, я отправляю Кейси сообщение со словами «Люблю тебя», а потом ставлю телефон на беззвучный режим.

— Но он сидит за столиком с двумя девушками, — продолжает второй голос.

Теперь я знаю точно. Они говорят о моем Эштоне. В смысле…не моем Эштоне, а… У меня начинают пылать щеки. Наверное, мне не стоит подслушивать. Но уже слишком поздно, теперь я выйти не могу. Я одна из тех девушек.

— И что? В прошлый раз он был здесь с девушкой, а я все равно ушла с ним, — надменно бормочет первый голос, и я представляю, как она наклоняется к зеркалу, чтобы нанести помаду. Она стонет. — Боже, та ночь была шикарной.

Теперь мне совершенно неловко. Последнее, что мне хочется услышать, — детали грязных похождений Эштона. Интересно, за этой он тоже по кабинетам бегал и портил учебники сердечками и номерами?

Либо она не заметила, что в кабинке кто-то есть, либо ей все равно, потому что девушка продолжает.

— Мы занимались этим на задней террасе. А потом на улице. Нас мог кто угодно увидеть! — взволнованно шепчет она. — А ты меня знаешь… я — очень приличная девушка… — Я закатываю глаза и решаю, что Эштону, судя по всему, бегать в этом случае вообще не пришлось. — Но с ним…Господи, Кира. Никогда не думала, что буду вытворять такое.

«Само собой, шалава».

Я прижимаю руку ко рту, сообразив, что подумала. Моя злобность удивляет меня саму. На секунду я пугаюсь, что произнесла это вслух.

Наверное, не произнесла, потому что гнусавый голос добавляет:

— Мне плевать с кем он тут. Сегодня он уйдет со мной.

Я закрываю глаза и обнимаю себя, опасаясь чихнуть, кашлянуть или слишком громко шаркнуть ногой. Тогда они узнают, что я слушала их разговор, а потом увидят меня, сидящую с ним, когда я вернусь за столик. И тогда они поймут, что я подслушивала.

К счастью, сюда они пришли, только чтобы поправить макияж и повосторгаться потрясающими навыками Эштона в сексе, так что быстро освобождают уборную. Я же теперь могу выйти из кабинки и помыть руки. И задуматься, повезет ли этой таинственной девушке. Скорее всего. При мысли об этом я напрягаюсь.

— Вот ты где. — В уборную влетает Рейган. Глубоко вздохнув, она хлопает меня по спине. — Он никогда не успокоится, если ты будешь и дальше так реагировать. Тебе надо отвечать.

— Я знаю, Рейган. Знаю. Ты права. Просто у меня плохо получается. — И это удивительно, учитывая, что росла я с королевой отместок. Но если я не научусь ставить его на место, Коннор со своим «не торопясь и без сложностей» убежит от меня «жестко и в ускоренном режиме».

— Просто сведи все к шутке. — Она осторожно сжимает мою руку, и мы выходим за дверь.

Тогда я вспоминаю о фотографии Эштона, присланной Кейси. Знаю, что веду себя по-детски, но протягиваю Рейган свой телефон, и от радости мщения у меня на лице появляется улыбка.

— Зацени, Рейган.

Когда мы подходим к столику, по нашим щекам бегут слезы — так сильно мы смеялись.

В зеленых глазах Коннора мелькает удивление и задорность, когда он вытаскивает для меня стул.

— Над чем смеетесь? — Если предыдущая реплика Эштона как-то его и задела, виду он не подает.

— А, ничего такого, — мимоходом говорю я, допивая свой напиток, и беру другой, заказанный кем-то, пока меня не было. При этом я намеренно игнорирую настороженный взгляд Эштона.

— Покажи ему, Ливи, — заявляет Рейган с озорной усмешкой и добавляет: — Ты же знаешь, что такое отместка…

Ухмыльнувшись, я протягиваю свой телефон.

Никогда не слышала, чтобы три взрослых парня завывали от смеха так, как Коннор, Грант и Тай, увидев фотографию. Хлопнув в ладоши, Тай вопит:

— Надо распечатать и повесить на стену!

А потом он передразнивает Эштона, издав при этом низкий гортанный звук, и показывает на своего соседа, который понятия не имеет, что происходит, потому что я специально отвернула от него телефон.

Передо мной появляется накачанная рука, чтобы выхватить мобильник, но я к этому готова. Я нажимаю клавишу отключения и убираю его обратно в карман. Взяв трубочку губами, я неторопливо потягиваю свой напиток. Парни все еще хохочут, когда я опускаю стакан на стол и складываю руки на коленке. Отважившись взглянуть на Эштона, я вижу, что его глаза шаловливо сверкают, пока он жует щеку изнутри. Не сомневаюсь, обдумывает планы мести. Часть меня ужасно напугана в ожидании его дальнейших слов, потому что они, скорее всего, заставят меня съежиться в пылающий униженный комочек.

— Привет, Эштон.

Оглянувшись через плечо, я вижу красивую латиноамериканку, хлопающую длинными, накладными ресницами в сторону Эштона. Я сразу же узнаю ее голос — тот самый, из уборной, — только на этот раз она по максимуму добавила в него страстности из разряда «пойдем со мной домой».

Эштон оборачивается к ней не сразу. Он не торопится, медленно повернувшись на стуле, и кладет руку на спинку. Когда он, наконец, оказывается с ней лицом к лицу, его взгляд проскальзывает по ее фигуристому, подтянутому телу.

Я закатываю глаза, испытывая подавляющее желание дать ему подзатыльник.

— Привет? — говорит, в конце концов, Эштон, и из-за его интонации я не могу понять, то ли это привет в смысле «Мы знакомы?» или привет в смысле «Чего ты ко мне лезешь?». Наверное, ее беспокоит тот же вопрос, потому что она нервно облизывает свои красные губы.

— Мы…встречались в прошлом году. Я буду там, если захочешь выпить. — Она показывает налево, кокетливо взмахнув длинными, кудрявыми черными волосами, но я замечаю, что голос ее стал немного менее страстным и чуть более неуверенным.

Медленно кивнув, он вежливо ей улыбается (а не ухмыляется, флиртуя) и говорит:

— Ладно, спасибо. — А потом его рука сползает вниз, и он отворачивается, снова садясь лицом к нашему столику. Он делает глоток и смотрит на свой телефон.

Я оглядываюсь и вижу, что девушка молча уходит. Ее эксгибиционистское эго теперь стало намного меньше, чем было до того, как она подошла.

Мне надо бы ей посочувствовать. Он не вел себя откровенно грубо, но точно не был дружелюбен.

Знаю, что должна посочувствовать.

Но не сочувствую. Не хочу, чтобы он шел домой с ней. Ни с кем не хочу.

Вместо этого я чувствую раздувающийся в груди пузырь облегчения. Пузырь, который заставляет меня сболтнуть такие глупые вещи, как:

— Я слышала, как в уборной она говорила о тебе.

Как только слова срываются с языка, я жалею, что их произнесла. Зачем, черт возьми, я это сказала?

— Да что ты? — Взгляд Эштона метнулся ко мне. — И что же она говорила?

Из-за того, как сверкнул в его глазах огонек узнавания, я понимаю, что он помнит ее и прекрасно догадывается, что бы она могла сказать.

Я делаю очень большой глоток. Взгляд Эштона опускается на мои губы, и я замираю, подняв стакан, чтобы спрятать их. Его улыбка становится шире. «Ему нравится причинять мне неудобство». Парень настолько уверен в себе, что мне аж тошно становится. И у меня нет совершенно никакого желания этому способствовать, сказав правду.

— Что у нее бывало и лучше.

Откуда это взялось? Мой подсознательный злобный близнец постарался?

Наверное, я ответила правильно, потому что за столом раздается очередной взрыв смеха. На этот раз шумно по столу стучит Грант, угрожая опрокинуть все наши напитки. Как бы ни старалась, я не в силах сдержать широкую, глупую улыбку, наблюдая за краснеющим Эштоном.

Наконец-то. Может, я сегодня вечером и умру от унижения, но, по крайней мере, не сдамся без боя.

Понятия не имею, чего ожидать дальше. Кроме понимания того, что они сулят неприятности, большую часть времени выражение сияющих глаз Эштона очень сложно понять. Так что, когда его ладонь опускается на мое колено и скользит вверх и вниз по моему бедру (не слишком высоко, чтобы это было неприлично, но и достаточно, чтобы во мне разлилось причиняющее неудобство тепло), я подвергаюсь мучительно медленной пытке, словно он подвешивает меня обнаженной на глазах у всей толпы.

— Я знал, что ты можешь, Айриш. — И это все, что он говорит. Перегнувшись через стол, Эштон кричит: — Так, Коннор…как думаешь, сможешь немного выпить, не нассав потом мне в ботинки?

Я оборачиваюсь вовремя, чтобы заметить изогнувшиеся от удивления брови Коннора, щеки которого порозовели. Он откашливается и бормочет, бросив взгляд на меня:

— Это все Тай.

Ладонь со шлепком опускается на стол.

— Ни в этот раз, ни вообще когда-либо я не мочился в чью-либо обувь! — возмущается он.

— Да что ты говоришь? А как же мои боты? — немного резко возражает Грант.

— Это те-то уродские красные меховые штуковины? Да они сами напрашивались.

— Из-за тебя, дебил, у меня целую неделю во время сессии зимних ботинок не было! Я чуть насмерть не замерз!

— К слову о замерзании насмерть, помните тот случай, когда тренер нашел Коннора с голой задницей в одной из лодок утром перед главной гонкой? — припоминает Эштон, растянувшись на стуле. Он кладет руки за голову и усмехается. — Тебя чуть из команды не выперли.

— О, об этом я слышала! — Рейган прижимает ладони к лицу, прикрывая свой открытый рот. — Боже, как же папа бесился.

Я хихикаю, взглянув на Коннора. Он подмигивает мне, а потом парирует:

— Это и рядом не стоит с тем, когда тебя заковал в наручники, раздел и ограбил трансвестит в Мехико.

Подавившись во второй раз, я умудряюсь не облить никого, кроме самой себя.

Эштон протягивает ко мне руку и отнимает стакан. Его пальцы задевают мои, и по телу проходит дрожь. Возникает ощущение, словно такой эффект возымеют все его прикосновения.

— Кто-нибудь, дайте Айриш слюнявчик.

Следующие два часа парни проводят за воспоминаниями о наиболее ярких эпизодах своих пьяных похождений (большая часть которых включает в себя пробуждение голыми в публичных местах), а я позволяю себе расслабиться. И поверить, что, в конце концов, нахождение рядом с Эштоном не будет настолько невыносимым. К началу выступления группы мы уже захмелели, а все грязное белье было выставлено на всеобщее обозрение…Эштона и Коннора в особенности. Казалось, что они весь вечер пытаются переплюнуть один другого.

Говорить из-за музыки сложно, поэтому мы просто сидим и слушаем. Коннор положил руку на спинку моего стула и большим пальцем постукивает по моему плечу в такт музыке. Сегодня играет местная альтернативная группа, в основном исполняющая кавер-версии, но была у них и парочка своих песен. И они действительно хороши. Я бы даже смогла сосредоточиться, если бы нога Эштона не касалась постоянно моей. За исключением варианта закинуть ноги на колени Коннору, казалось, что мне никак не увернуться от этого.

Когда группа уходит на первый перерыв и снова включают скучную радиостанцию, Коннор наклоняется ко мне и говорит на ухо:

— Так не хочется это делать, но мне нужно уходить. У меня завтра пары с утра.

Я смотрю на часы и удивляюсь, увидев, что время приближается к полуночи. С огромной досадой я тянусь за курткой.

Меня останавливает рука Коннора на плече.

— Нет, тебе не обязательно уходить. Повеселись, — говорит он немного невнятно.

Я осматриваю сидящих за столиком и вижу, что у каждого в руке по целому напитку. Эштон вертит в руках бумажную подставку под стаканы, разговаривая с Грантом и Рейган. Кажется, что никто не собирается уходить.

Кажется, Эштон не собирается уходить.

Сердце сжимается, и я понимаю, что тоже не готова еще уйти.

— Уверен? — Вполне возможно, что у меня язык тоже немного заплетается.

— Да, конечно. — Он целует меня в щеку, а потом поднимается и натягивает куртку. — Увидимся, ребят. Убедитесь, что Ливи доберется домой.

Он замирает, словно вспомнил о чем-то. Взгляд Коннора перемещается к его лучшему другу, а потом останавливается на мне. Большим и указательным пальцами взяв меня за подбородок, он наклоняется и небрежно целует меня в губы. Я чувствую покалывание на шее и мгновенно понимаю, что за нами наблюдает Эштон.

— Не пей слишком много, — шепчет Коннор мне на ушко. Вместо ответа я шевелю языком, чтобы оценить степень его онемения. — Не думаю, что ты хочешь проснуться с еще одной татуировкой.

Наблюдая, как он уходит, я все еще чувствую на себе взгляд карих глаз Эштона. По мне прокатывается волна дискомфорта, и я решаю, что сейчас, скорее всего, подходящее время перестать пить, и дело совсем не в татуировках. А еще это подходящее время сходить в уборную. В пятидесятый раз.

Я возвращаюсь к столу и слышу, что группа медленной песней открывает второй сет. Танцпол перед ними заполнен людьми: кто-то покачивается под музыку, а остальные хотят поближе подобраться к раздражительному на вид вокалисту. Тай занят бросанием похотливых улыбок в направлении Сан, с которой я столкнулась здесь сегодня и совершила ошибку, представив ее нашей компании. Казалось, что Эштона устраивает просто сидеть и слушать музыку. Пальцы его рук сцеплены за головой, а на лице застыла странная, умиротворенная улыбка.

Я вижу, что она направляется сюда с другого конца помещения.

К нашему столику снова приближается знойная латиноамериканская эксгибиционистка. Если немного раньше вежливый отказ Эштона и задел ее эго, оно быстро восстановилось и теперь готовится ко второй атаке. Не могу не подумать, что Эштон, наверное, действительно настолько хорош, если такая красотка, как она, которая смогла бы соблазнить даже Папу Римского, готова предпринять очередную попытку.

Надеюсь, он ее пошлет.

А если нет?

До стола ей осталось лишь несколько шагов, она подходит к нему с противоположной стороны. Не знаю, зачем, но я бегу вперед, чтобы успеть раньше нее, и при этом спотыкаюсь о свои собственные ноги. Я быстро восстанавливаю равновесие, но Эштон сидит лицом ко мне и все это видит. Поэтому на лице у него расплывается широкая, искренняя улыбка.

— Куда торопимся, Айриш? — спрашивает он в тот момент, когда она интимным жестом проводит по его бицепсу своими длинными ногтями.

— Потанцуй со мной, Эш.

И страстность снова вернулась в ее голос. Господи, какая ж она самоуверенная! Хотела бы я быть такой же.

В глазах Эштона мелькает узнавание, и я задерживаю дыхание. Я знаю, что он слышал ее слова, и не хочу, чтобы он уходил с ней. Я наблюдаю, как одна его рука выскальзывает из-под головы и сжимает мое запястье.

— Может, в следующий раз, — бросает он через плечо и встает.

И прежде чем я осознаю, что происходит, его возвышающееся надо мной тело прижимается к моему, и он подгоняет меня в сторону танцпола.

В моих венах начинает бушевать адреналин.

Оказавшись в безопасности в море людских тел, я ожидаю, что он меня отпустит, раз уловка прошла успешно. Но как и в тот день в ванной, он снова плавно меня поворачивает, притягивая вплотную к себе. Эштон берет меня за руки и обвивает ими свою шею, а потом его пальцы скользят вниз по моим рукам, бокам, вплоть до самых бедер.

Музыка играет так громко, что разговаривать затруднительно. Может, поэтому Эштон нагибается настолько близко, что губами прикасается к моему уху, и говорит:

— Спасибо, что спасла. — От его слов по телу пробегает дрожь. — И не нужно нервничать рядом со мной, Айриш.

— Я не нервничаю, — лгу я.

Меня бесит, что говорю я с придыханием, но если он не перестанет шептать мне на ухо, я…не знаю, что сделаю.

Он сжимает меня, тянет за бедра и прижимает вплотную к себе…к тому, что сейчас я чувствовать не должна. Господи. Эштон и правда возбужден. Все неправильно. Мои руки соскальзывают вниз, и я прижимаю ладони к его груди, но не могу заставить свое тело оттолкнуть его, потому что оно отвечает на его прикосновения именно так, как было во сне.

— Ты знаешь, почему я называю тебя Айриш?

Я качаю головой. Предположила, что в пьяном угаре раскрыла свое происхождение, оттуда и прозвище. Но что-то мне подсказывает — дело не только в этом.

— Тогда, — похотливо усмехается он, — признай, что хочешь меня, и я расскажу.

Упрямо покачав головой, я бормочу:

— Ни за что.

Может, я и оставила гордость на танцполе в ту ночь, но сегодня я точно этого не сделаю.

Эштон слегка сжимает свои идеальные полные губы и пристально смотрит на меня задумчивым взглядом. Кроме очевидного, я понятия не имею, о чем он думает. Часть меня горит желанием прямо спросить об этом. А другая часть говорит, что я — идиотка, раз влетела в подобную ситуацию. В буквальном смысле. Но когда большими пальцами Эштон начинает гладить меня по тазовым костям, а сердце из-за этого колотится, как бешеное, я убеждаюсь, что надо было позволить знойной эксгибиционистке заполучить его, потому что теперь я нашла неприятности себе на голову.

Поэтому меня и удивляют его следующие слова.

— Коннор попросил сделать так, чтобы я тебе нравился, — невзначай говорит Эштон, расслабляя хватку на моих бедрах. Так что, больше я не прижимаюсь прямо к его эрекции и снова могу дышать. Он кривит губы, словно попробовал что-то горькое. — Раз уж ты ему действительно симпатична. — Потом он вздыхает, глядя поверх моей головы, и добавляет: — А я — его лучший друг. — Словно он сам себе напоминает об этом.

Точно, Коннор. Я сглатываю. Из-за упоминания Коннора и его чувств ко мне, пока мои ладони прижаты к груди его лучшего друга, того самого, которого я лапала меньше двух недель назад, меня накрывает чувство вины.

— Так, что? — Серьезный взгляд его темных глаз прикован к моему лицу. — Как мне это сделать, Айриш? Как мне тебе понравиться?

Его вопрос и так подразумевает неприкрытый намек, а когда он еще и спрашивает сочащимся желанием тоном, у меня во рту мгновенно пересыхает. И я точно вспоминаю, почему я, скорее всего, набросилась на него в первый раз. И так хочу сделать это снова.

Я пытаюсь призвать всю свою силу воли, чтобы развернуться и уйти. Выдохнув, я снова обвиваю руками его шею и смотрю на него также внимательно, как и он на меня. Мне нечего сказать. Совершенно нечего. Я прикусываю нижнюю губу. Его взгляд опускается на мой рот, а губы приоткрываются. Не подумав, я быстро выдавливаю:

— Прекратить меня смущать?

Он медленно кивает, словно обдумывает мое предложение. Возникает пауза.

— А если я все равно ненамеренно это сделаю? Тебя легко смутить.

Он попадает в точку. Я краснею и закатываю глаза.

— Хотя бы не так сильно.

Руки Эштона соскальзывают немного вверх и вниз. Его пальцы прижаты к моим бокам и спине, а положение мизинцев граничит с неуместным прикосновением к моей попе.

— Ладно. Что еще? Давай, Айриш. Выкладывай.

Я покусываю щеку изнутри, раздумывая. Что еще сказать? Прекрати так на меня смотреть? Прекрати так ко мне прикасаться? Прекрати быть таким сексуальным? Нет… если быть честной, то это меня совершенно не беспокоит. Скорее всего, потому что я пьяная.

— Разумеется, мы могли бы пойти к тебе и…

— Эштон! — Я сильно шлепаю его по груди. — Прекрати заходить за черту!

— Мы уже давно зашли за черту.

Его руки внезапно окружают меня и прижимают к нему, пока я не ощущаю каждый изгиб его тела. И только на мгновение мое тело отвечает само по себе, притягиваемое током, словно хлынувшим из всех моих нервных окончаний.

Наконец, у моего разума получается разрушить это магнетическое притяжение. Я так сильно щипаю его за мышцу на плече, что он дергается и ослабляет хватку.

Но он еще не готов меня отпустить, и его руки снова опускаются на мои бедра.

— Злюка. Прямо такая, как мне нравится, Айриш. И я шучу.

— Не, не шутишь. Я чувствовала это. — Я склоняю голову на бок и изгибаю одну бровь, одаряя его проницательным взглядом.

Однако это лишь вызывает у него смех.

— Ничего не могу поделать, Айриш. Ты вызываешь лучшее во мне.

— Это характеризует тебя?

— Некоторые и так скажут…

— Поэтому ты…со столькими женщинами?

Его губы изгибаются в довольной усмешке.

— Что же такое не может сказать милая, маленькая Айриш? Почему я трахаюсь со столькими женщинами?

Я жду ответа. Мне любопытно узнать, что же он скажет.

Его лицо принимает странное выражение.

— Для меня это отдушина. Помогает забыться, когда я хочу забыть…разные вещи. — С улыбкой, которая не затрагивает его глаз, он добавляет: — Думаешь, разобралась, что я за человек.

— Если напыщенный, развратный, самовлюбленный осел — это то, что я думаю, то…да.

Надо завязывать с выпивкой. Меня официально захватил синдром распущенного языка. Иначе дойдет до того, что дальше я упомяну свой эротический сон.

Он медленно кивает.

— Если я не буду путаться со всеми подряд, тебе станет лучше?

— Ну, от этого точно станет лучше твоей девушке, — бормочу я.

— А если бы у меня не было девушки?

Я не замечаю, что перестала двигаться, пока он не останавливается.

— Ты…бросил Дану?

— Что, если бы я сказал «да»? Для тебя это было бы важно?

Не доверяя голосу, я просто качаю головой. Нет, разумом я понимаю, что это не имело бы значения, потому что он все равно неправилен для меня.

— Совсем нет? — Его взгляд медленно перемещается к моим губам, а спрашивает Эштон так нежно, так беззащитно…едва ли не так, словно его задели мои слова.

Мое тело невольно реагирует, и я крепче обвиваю руками его шею, притягиваю его ближе к себе, испытывая желание успокоить и заверить, что все хорошо. Что вообще я к нему испытываю?

Медленная песня подходит к концу и ее сменяет быстрый рок, но мы все еще стоим, прижавшись грудью к груди.

Я знаю, что не стоит спрашивать, но все равно это делаю.

— Записка. Зачем?

Он отводит глаза на мгновение и стискивает зубы. Когда Эштон встречается со мной взглядом, в его глазах я вижу смирение.

— Потому что ты — не девушка на одну ночь, Айриш. — Эштон наклоняется и целует меня в подбородок, а потом шепчет: — Для меня одна ты — навсегда.

Его ладони соскальзывают с меня, и он отворачивается. Сердце колотится в горле, а я стою и смотрю, как он спокойно подходит к столику и забирает куртку.

А потом выходит из бара.

Глава 11 Симпатия

«Для меня одна ты — навсегда».

Я никак не могу выбросить из головы слова Эштона. Они сорвались с его идеальных губ и с того момента висят надо мной. В пьяном ступоре я шла домой, а они всю дорогу следовали за мной, они забрались со мной в постель и остались там на всю ночь, чтобы поприветствовать с утра, когда я открыла глаза.

Более того, я не могу избавиться от чувств, которые испытываю с тех пор, как он эти слова произнес. И даже от того, как из-за него чувствовала себя весь вечер. Я не могу точно определить это чувство. Знаю просто, что раньше такого не испытывала. И до сих пор ничего не изменилось, хотя теперь я и трезва.

Мне нравится Эштон Хенли. Вот. Признала. Не скажу этого ни ему, ни Рейган, ни кому-либо еще, но, по крайней мере, признаюсь в этом себе и пойму, как с этим справиться. Меня привлекает парень, с которым я на пьяную голову провела ночь, а он при этом оказался несвободным бабником и соседом по комнате и лучшим другом моего вроде как бойфренда. Постойте-ка. Он свободен? Эштон так и не ответил на мой вопрос. Хотя бабник, наверно, свободен всегда, так что это вопрос спорный.

Однако, пока лежу и пялюсь в потолок, кое-что я понимаю. Тело организовало мятеж против разума и сердца, так что употребление алкоголя равноценно тому, что я собственноручно даю ему набор ножей.

Стоны Рейган прерывают мое внутреннее самобичевание.

— Джек — это плохо… — Как обычно, себя она не сдерживала и пила наравне с Грантом. Грантом, который весит фунтов на сто больше нее. — У меня во рту словно кошки нагадили. Никогда больше не буду пить.

— Разве в прошлый раз ты не то же самое говорила? — скривившись, напоминаю я ей.

— Молчать. Будь хорошей соседкой и поддержи мой самообман.

Честно говоря, я себя чувствую ничуть не лучше.

— Спиртное и правда зло, да? — Все-таки, моя фанатичка-тетя Дарла, может, не настолько и ненормальная.

— И все равно благодаря ему вечера становятся такими веселыми.

— Нам не нужен алкоголь, чтобы веселиться, Рейган.

— Ты прям как училка.

— Ладно, — стону я. — Нам, наверное, надо на пары идти.

— Эээ…какие именно?

Повернув голову на бок, я вижу, что электронные часы на комоде большими красными цифрами показывают час дня.

— Блин!

* * *

— Все еще злишься на меня, Ливи? — спрашивает доктор Штейнер в своей спокойной, невозмутимой манере.

Я пинаю камушек, направляясь к своему поезду.

— Еще пока не знаю. Может быть. — Это ложь. Я знаю, что не злюсь. Но это не значит, что он снова меня не доведет к тому времени, как я повешу трубку.

— Ты не умеешь таить обиду… — Кейси была права. Он умеет читать мысли. — Как дела?

— Вчера пары пропустила, — признаю я и сухо добавляю: — Не похоже на часть моего генерального плана-автопилота, правда?

— Хмм…интересно.

— Ну. — Я закатываю глаза и сознаюсь: — Вообще-то, нет. Я проспала, так что это было неумышленно.

Он издает смешок.

— И как ты себя чувствуешь, раз уж такое случилось?

— Это странно, но все нормально, — хмурюсь я.

Прошло двадцать четыре часа с момента моего мини-срыва — когда я в приступе паники написала сообщение своему партнеру по лабораторным работам, и он пять раз как минимум успокоил меня, что профессор не заметил моего отсутствия, а я могу позаимствовать его конспект, — и я чувствую себя до странного спокойно.

— Ты имеешь в виду, что пропустить пару — это не конец света? — Снова раздается тихий смешок.

Я улыбаюсь в трубку, проиграв его беззаботности.

— Может, и нет.

— Это хорошо, Ливи. Рад, что ты переживешь этот отвратительный проступок. А как прошел первый день в качестве волонтера в больнице?

Я замечаю, как изменилась его интонация. И отлично ее узнаю. Таким голосом он говорит, когда ответ ему уже известен, но он все равно задает мне вопрос.

— Ливи? Ты здесь?

— Хорошо. Дети очень милые. Спасибо, что помогли.

— Не за что, Ливи. Я твердо верю, что нужно набираться опыта, когда есть возможность.

— Даже если это не мое место? — резко отвечаю я. Мои слова пропитаны горечью.

— Я такого не говорил, Ливи, и тебе это известно.

Повисает долгая пауза, а потом я выпаливаю:

— Было тяжело. — Он молча ждет продолжения. — Тяжелее, чем я думала.

Кажется, он без лишних слов понимает, что я имею в виду.

— Да, Ливи. Таким сварливым старикам, как я, и то тяжело ходить по тем коридорам. Я знал, что тебе будет особенно сложно, с твоей-то заботливой натурой.

— Но станет лучше, правда? В смысле, — говорю я, увернувшись от столкновения с женщиной, которая в замешательстве остановилась посреди тротуара, — мне не будет так…плохо каждый раз, когда я буду там? Я же привыкну?

— Может, и нет, Ливи. Надеюсь, что привыкнешь. Но если легче не станет, и ты решишь, что хочешь двигаться в другом направлении, найти другой способ, которым ты сможешь помочь детям, это нормально. Ты не обманешь ничьих ожиданий, передумав.

Я покусываю щеку изнутри, обдумывая его слова. Я не собираюсь ничего менять, да и нельзя сказать, что он подбивает меня сдаться. Я уверена. Скорее, он словно дает мне разрешение: раз надо, значит выбирай. А этого я делать не буду.

— А теперь расскажи мне, что там с этими бегающими за тобой мальчиками.

«Мальчиками? Во множественном числе?» Я щурюсь и оглядываюсь вокруг, рассматривая людей поблизости.

— Вы меня преследуете?

Мне приходится ждать секунд десять, пока он не перестанет завывать со смеху, и только потом у меня получается продолжить. Я знаю, о чем хочу спросить, но теперь, после разговора, я чувствую себя глупо. Стоит ли спрашивать у известного терапевта-специалиста по ПТСР о чем-то столь банальном? Столь девчачьем? Я слышу, как доктор Штейнер отпивает что-то на другом конце провода, пока молча меня ждет.

— Как понять, что ты нравишься парню? В смысле, правда нравишься? Не просто… — Я краснею и сглатываю. Скоро я, наверное, начну заикаться. — Не просто в физиологическом плане.

Возникает пауза.

— Обычно узнаешь по его действиям, нежели по словам. И если он не ведет себя напоказ, значит запал серьезно.

«Для меня одна ты — навсегда».

Всего лишь слова. Вот, доктор Штейнер подтвердил. Мне не стоит зацикливаться на том, что по пьяни сказал Эштон, потому что это лишь слова и за ними не стоит ничего, кроме бушующих гормонов. С этим осознанием я понимаю, что немного упала духом. Но, по крайней мере, это ответ, а не тайна.

Мне нужно быть с Коннором. Когда я рядом с ним, то ощущаю правильность всего происходящего между нами.

— Спасибо, доктор Штейнер.

— Речь о том приятеле-ирландце, с которым ты познакомилась?

— Нет… — Я тяжело вздыхаю. — Об Эштоне.

— Ааа, Похитителе «Джелло».

— Ага. А еще он оказался лучшим другом и соседом Коннора. — А еще у него, может, есть девушка, а может, и нет, но эту деталь мы опустим. И без того все сложно.

— Что ж, ну и положеньице у тебя, Ливи.

Мой единственный ответ — ворчание в знак согласия.

— Что бы ты почувствовала, если бы этот приятель Эштон проявил интерес? Больше, чем физический, я имею в виду.

Я открываю рот, но осознаю, что кроме как «Не знаю», сказать мне нечего. И я правда не знаю. Ведь это неважно. Коннор — идеальный и покладистый. А Эштон далек от идеала. Теперь я понимаю, что имели в виду Шторм и Кейси, называя кого бы то ни было «ходячим сексом». Это относится к Эштону. Он — не парень для серьезных отношений. Коннор — парень, с которым можно строить будущее. Ну, во всяком случае, я так думаю. Слишком рано еще об этом говорить.

— Ты хоть призналась сама себе, что Эштон тебе нравится?

Черт бы его побрал! Если я отвечу ему честно, отрицать все будет намного сложнее. И тогда это станет намного более реальным.

— Да, — наконец, неохотно бормочу я.

Да, мне нравится друг-бабник моего вроде как бойфренда. Мне даже эротические сны с ним в главной роли снятся.

— Хорошо. Рад, что это мы решили. Я боялся, что пройдут месяцы, прежде чем ты перестанешь упрямиться.

Я закатываю глаза из-за всезнайства доктора.

— Знаешь, чем бы я в это время занялся?

От любопытства я изгибаю губы.

— Чем?

— Заплел бы волосы в косички.

Проходит по меньшей мере секунд пять, и только тогда, преодолев шок, я спрашиваю:

— Что?

— Влюбленные мальчики не в состоянии держать себя в руках при виде косичек.

Приехали. Теперь мой психиатр надо мной еще и издевается. Мой психиатр. Я вижу станцию вдалеке и, посмотрев на часы, понимаю, что совсем скоро прибудет поезд. Тот, на котором я доеду до Детского госпиталя, чтобы сосредоточиться на важных вещах. Покачав головой, я говорю:

— Спасибо, что выслушали, доктор Штейнер.

— Звони в любое время, Ливи. Я серьезно.

Я вешаю трубку. Не уверена, стало ли мне лучше или хуже.

* * *

— А теперь ты можешь нас различить?

Эрик стоит бок о бок с более бледным на вид Дереком и потирает свою гладкую голову. Оба мальчика насмешливо улыбаются.

Я сжимаю губы, чтобы сдержать улыбку, и сильно хмурюсь. Я перевожу взгляд с одного брата на другого и обратно, а потом почесываю подбородок, словно совершенно запуталась.

— Дерек? — показываю я на Эрика.

— Ха-ха! — Худые ручки Эрика взлетают вверх, и он смешно пританцовывает. — Не-а! Я — Эрик. Мы выиграли!

Опрокинув голову назад, я хлопаю себя по лбу.

— Я никогда не научусь вас различать!

— Мы сегодня утром побрили мне голову, — объясняет Эрик, подскакивая ко мне. — Она такая гладкая. Потрогай.

Я подчиняюсь и провожу пальцами по еле заметной волосяной линии.

— Гладкая, — соглашаюсь я.

Он морщит нос.

— Это так странно. Но они снова вырастут, у Дерека всегда так бывает.

«У Дрека всегда так бывает». На секунду у меня сводит живот. Сколько же терапий перенес бедный ребенок?

— Конечно, вырастут, Эрик, — выдавливаю улыбку я и подхожу к столу, чтобы присесть. — Ну, чем сегодня хотите заняться?

Дерек молча присаживается рядом со мной. По его замедленным движениям я понимаю, что сил у него нет, в отличие от брата, лечение которого, по словам Конни, началось только на этой неделе.

— Порисовать? — предлагает он.

— Звучит прекрасно. Что ты хочешь нарисовать?

Он морщит лобик, усиленно раздумывая.

— Я хочу стать полицейским, когда вырасту. Они сильные и могут спасать людей. Могу я такое нарисовать?

— Думаю, это отличная идея, — улыбаюсь я, глубоко вздохнув.

Пока мальчики занимаются делом, я осматриваю комнату. Сегодня здесь находятся еще несколько детишек, в том числе и маленькая девочка в розовом костюме — розовой пижаме, розовых пушистых тапочках и с розовым платочком на голове. Насколько я понимаю, под ним скрывается лысая головка. Под одной рукой она прижимает к себе розового плюшевого мишку. Кто-то — скорее всего, другой волонтер, — бродит за ней, пока девочка ходит от игрушки к игрушке, тайком посматривая в нашем направлении.

— Привет, Лола! — кричит Эрик, а потом наклоняется ко мне и шепчет: — Ей почти четыре. Она хорошая. Для девчонки.

— Ну, тогда стоит пригласить ее к нам, — выгибаю бровь я и жду.

Глаза Эрика округляются, когда он понимает, что я предлагаю ему пригласить ее. Его губы изгибаются в робкой улыбке, пока он краешком глаза на нее поглядывает.

Хотя оборачивается и мягким, хриплым голосом зовет девочку его брат, а не сам Эрик.

— Хочешь посидеть с нами, Лола?

Эрик вскакивает, чтобы сесть рядом со мной, и незаметно пододвигается ближе. Он как ястреб наблюдает за Лолой, которая робко направляется к пустому месту между ним и Дереком.

— Потрогай мою голову, Лола, — говорит Эрик и наклоняется вперед, чтобы его гладкая голова оказалась перед девочкой.

Хихикая, она качает головой и, сложив руки на груди, слегка отшатывается.

Но Дереку это забавным не кажется, так что он свирепо смотрит на брата.

— Прекрати говорить людям потрогать твою голову.

— Почему?

— Это ненормально. — Взгляд Дерека перемещается к Лоле, и свирепость мгновенно испаряется. — Правда, Лола?

Девочка просто пожимает плечами. Ее взгляд мечется от одного брата к другому, но она ничего не говорит.

Бросив затею впечатлить Лолу своей гладкой макушкой, Эрик занимает себя рисованием танка. Однако его брат пододвигает листок вперед и, протягивая коробку в карандашами, предлагает:

— Вот, хочешь порисовать со мной?

И тогда меня осеняет. Дерек влюбился в малышку Лолу. Я обмениваюсь взглядами со средних лет женщиной-волонтером, которая привела ее к нам. Она подмигивает, подтверждая мою догадку.

Целый час мальчики и Лола раскрашивают, использовав пачку бумаги, и рисуют себя в разных ролях — от полицейского до оборотня, от водолаза до рок-звезды, — и все это время я не могу отвести глаз от души не чающего в Лоле Дерека, который помогает ей правильно держать карандаш и рисовать те части рисунков, которые четырехлетнему ребенку нарисовать сложнее, чем почти шестилетнему.

Я наблюдаю за ними, и сердце у меня одновременно тает и ноет.

Под конец часа, когда волонтер напоминает Лоле, что пора отдыхать, Эрик, занятый раскрашиванием колес самосвала, орет:

— Пока, Лола!

Дерек же берет рисунок, на котором изобразил себя в роли полицейского, и тихонько отдает его Лоле, чтобы та повесила его в своей комнате.

И мне приходится отвернуться, чтобы они не увидели навернувшиеся на глаза слезы.

Глава 12 Тоска по дому

— Ты можешь поверить в это? — Кейси подходит ко мне сзади и опускает подбородок на плечо, и мы вместе смотрим на океан, а легкий бриз раздувает наши цвета спелой сливы одинаковые платья подружек невесты. — Я все еще помню их первое свидание. Шторм была в ужасе. А теперь вот они, женятся, а скоро и малыш родится.

Мы одновременно оборачиваемся и смотрим на потрясающе красивую пару, позирующую фотографу на фоне заходящего солнца. Может, Шторм и находится на шестом месяце беременности, но за исключением милого, округлившегося животика и огромной груди — результата бушующих гормонов на пару с силиконовыми имплантатами, — она выглядит точно также, как и всегда. Как кукла Барби.

Кукла Барби, которая вместе со своей прелестной дочуркой, ворвалась в нашу жизнь, когда больше всего была нам нужна. Забавно, как некоторые отношения могут совершенно случайно сложиться и быть при этом настолько идеальными. Сбежав в Майами, мы с Кейси оказались в захудалом жилом здании и стали жить по соседству с шоугёл-барменшей и пытающейся выжить одинокой мамой пятилетней девочки. Шторм и Мия. Ни минуты не сомневаясь, они безоговорочно приняли нас в свою жизнь. Благодаря этому я никогда не воспринимала их как друзей.

По какой-то странной причине для меня они всегда были семьей.

Все они, признаю я, глядя на небольшую компанию, которая после заката собралась отпраздновать свадьбу на пляже за домом. Это самая большая разношерстная компания, какую только можно себе представить: наш бывший домовладелец Таннер, как всегда неуклюжий, держит за руку свою спутницу и рассеянно почесывает живот; Кейн, владелец клуба, в котором раньше работали Кейси и Шторм, потягивает напиток из стакана и со странной, гордой улыбкой на лице наблюдает за Шторм и Дэном; Бен, бывший вышибала в «Пенни», который стал нашим близким другом, держит за руку симпатичную блондинку-юриста из его фирмы. Должна признать, этот вид радует глаз, потому что с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, он не очень тонко намекал, что не прочь встречаться со мной.

— Осталась бы ты подольше, — стонет Кейси. — Мы были так заняты, даже поболтать не успели. У меня такое чувство, словно я больше не знаю, что происходит в твоей жизни.

«Потому что ты и не знаешь, Кейси». Я ничего ей не рассказала. Ситуация одинакова в любом случае, когда она интересуется: учеба — прекрасно, я — прекрасно. Все прекрасно. Я не говорю ей правду: что я просто сбита с толку. Весь полет сюда я провела, убеждая себя, что все уляжется. Мне просто нужно привыкнуть, вот и все. И пока я привыкаю, я не буду оттягивать на себя внимание в такой важный для Шторм и Дэна день.

— Кейси! — Трент зовет мою сестру, сложив рупором ладони у рта.

— О, я побежала! — Она сжимает мой локоть, а ее губы изгибаются в дьявольской ухмылке. — Через пятнадцать минут ты должна быть в доме, на их первый танец.

Я наблюдаю, как она босиком вприпрыжку убегает по песку навстречу великолепному Тренту в идеально сидящем на нем костюме. В несколько наших первых встреч я не могла находиться с ним в одной комнате, чтобы чрезмерно не потеть. Но в какой-то момент он стал просто чокнутой родственной душой моей сестры. И сейчас они что-то задумали. Не уверена, что именно, но, судя по шепоткам, это касается бутылки шампанского, серебристого обруча со сцены в «Пенни», который Шторм использовала во время своих «выступлений», и смущающего видеомонтажа с участием счастливой парочки.

Трент и Кейси идеально друг другу подходят.

Надеюсь, когда-нибудь свое счастье найду и я.

Я поворачиваюсь лицом к заходящему солнцу. И дышу. Медленно вдыхаю и выдыхаю. Дышу и наслаждаюсь этим прекрасным моментом, удивительным днем, запрятав подальше все тревоги и страхи. Оказывается, не так уж и сложно это сделать. Звуки волн и смеха Мии, за которой бегает Бен, служат якорем, удерживающим меня на твердой почве.

— Как колледж, Ливи?

Голос удивляет меня, а по спине от него бегут мурашки. Я оборачиваюсь и вижу рядом с собой человека с глазами цвета кофе, который, как и я, наблюдает за океаном.

— Привет, Кейн. Хорошо.

Семья или нет, но я все еще не чувствую себя на сто процентов уютно рядом с бывшим боссом своей сестры. Он ни разу не сделал чего-то, что могло бы оправдать мою тревожность. По правде говоря, он — один из самых уважаемых мужчин, которых я встречала за всю свою жизнь. Но он словно головоломка. Выглядит так, словно время над ним не властно: одновременно молодо, но при этом не по годам мудро. Когда Кейси впервые с ним встретилась, она подумала, что ему должно быть тридцать с хвостиком, но однажды вечером Кейн сболтнул, что ему всего лишь двадцать девять. А это значит, что свой первый клуб для взрослых он открыл в двадцать с небольшим. Никто не знает, откуда у него взялись деньги. Никто ничего не знает о его семье, его происхождении. Но по словам Кейси и Шторм, все, чего он хочет, — помочь своим работницам встать на ноги. Он ни разу не перешел черту.

Хотя большая часть танцовщиц не отказались бы. И здесь нечему удивляться. Кейн не только привлекателен, он источает истинно мужскую самоуверенность — его хорошо пошитые костюмы, идеально уложенные темные волосы, наводящее страх поведение и замкнутость притягивают еще больше. А под всем этим? Что ж, скажем так, те несколько раз, когда он с нами отдыхал на пляже, я замечала, что Дэн и Трент вставали поближе к своим женщинам. Кейси говорит, что у Кейна тело бойца. Я лишь знаю, что меня не один раз ловили за разглядыванием поразительной внешности, натренированного тела и множества интересных татуировок.

— Я рад. Знаешь, твоя сестра так гордится всем, чего ты достигла.

У меня внутри все сжимается. «Спасибо за напоминание…» Я чувствую его взгляд на своем лице и краснею. Мне не нужно видеть, я и так знаю, что он меня изучает. В этом весь Кейн. Создается чувство, будто он видит тебя насквозь.

— Все мы гордимся, Ливи. Ты выросла и стала удивительной женщиной. — Он делает глоток своего напитка — скорее всего, это коньяк, обычно он выбирает его — и добавляет: — Если тебе нужна помощь, ты же знаешь, что можешь мне позвонить, да? Я давал тебе свой номер.

Теперь уж я поворачиваюсь к нему и вижу искреннюю улыбку.

— Я знаю, Кейн. Спасибо, — вежливо отвечаю я.

Месяц назад, на моей прощальной вечеринке, он говорил то же самое. Тогда я была вся в слезах на пару со Шторм, страдающей от гормональных всплесков. Никогда не поймаю его на слове, но мне в любом случае приятно.

— Когда возвращаешься?

— Завтра днем, — говорю я со вздохом. И это совсем не счастливый вздох. Когда я в прошлый раз уезжала из Майами, мне было грустно, но взойти на самолет помогло приятное возбуждение в предвкушении колледжа. Сейчас же подобного предвкушения нет и в помине.

По крайней мере, не относительно части колледжа, связанной с учебой.

Глава 13 Падение

— Твой отец устраивает такие вечеринки каждый год? — спрашиваю я, когда Рейган оплачивает поездку на такси своей кредитной картой, и мы выскакиваем из машины.

Судя по двухэтажному дому, к которому мы подъехали, место тренера команды по гребле в Принстоне очень хорошо оплачивается, либо семья Рейган получает деньги из других источников. Дом представляет собой смесь камня и кирпича с крутыми крышами и сочетающимися с ними башенками. На идеально подстриженном газоне разбит сад в английском стиле, а подъездная дорожка образует огромную петлю у входа. Дюжина или чуть больше машин уже припаркованы по периметру круга, в том числе и белая Ауди Коннора.

— Как часы. Это сборище словно говорит что-то вроде «Здорово, команда, в этом году мы выиграем гонку, команда, а я загоняю вас зимой».

Я бреду позади нее, когда мы заходим за дом и идем к настолько же красивому заднему двору. Там, с напитками в руках, общаются около пятидесяти хорошо выглядящих людей, которые принимают закуски от шныряющих повсюду официантов в смокингах. Толпу преимущественно составляют мужчины, но проскальзывают среди них и девушки.

— Подружки, — подтверждает Рейган.

Я инстинктивно поправляю свою серую юбку-карандаш. Рейган описывала вечеринку как «торжественную, но сдержанную». С собой я привезла немного нарядной одежды, которую можно было бы надеть в пока еще теплую погоду, так что мой ограниченный выбор свелся к приталенной юбке и фиолетовой шелковой блузе без рукавов с глубоким вырезом на спине, и она, к сожалению, выставляла на всеобщее обозрение мою новую татуировку. Рейган убедила меня, что у ее родителей не сложится плохое впечатление обо мне, если они ее увидят. Но я все равно оставила распущенными свои длинные черные волосы.

Быстро осматриваю толпу, разыскивая Коннора. Мне неизвестно, будет ли здесь Эштон. Думаю, это ожидаемо, раз он капитан команды, но…еще ожидаемо не изменять своей девушке, а это до Эштона пока не дошло.

— О, Рейган! Как дела? — раздается женский голос.

Я оборачиваюсь и вижу спешащую к нам более взрослую версию Рейган. Она протягивает к ней руки, и этот жест вызывает у меня улыбку. У них абсолютно одинаковые рост, фигура, улыбка…все.

— Отлично, мам, — спокойно отвечает Рейган, когда мама целует ее в щеку.

— Как ты поживаешь? Как учеба? Ты гуляла? — спрашивает она быстро и приглушенно. Она кажется немного безумной, словно у нее совсем мало времени на разговоры, а из дочери нужно выудить побольше информации.

— Ага, мам. Со своей соседкой по комнате. Это Ливи. — Она переключает внимание своей матери на меня.

— О, приятно познакомиться, Ливи. Называй меня Рэйчел, — говорит она с теплой, вежливой улыбкой. — Ой, какая же ты красавица. И такая высокая!

По моей шее разливается тепло. Я открываю рот, чтобы ее поблагодарить, но она уже сосредоточилась на Рейган.

— А как общежитие? Ты в этой крошечной кровати хоть высыпаешься? Сделали бы они их побольше. Для людей они не годятся!

Пока она болтает, у меня вырывается смешок, и я спешно прикрываю лицо, изображая кашель. «Каким-то образом в кровать Вашей дочери поместились аж двое».

Рейган отвечает широкой улыбкой.

— Все не так плохо. Там удобнее, чем я думала.

— Хорошо, хорошо. Боялась, что ты не будешь высыпаться.

— Мам, ты же знаешь, я хорошо сплю. Мы вчера с тобой разговаривали. И позавчера. И позапозавчера… — терпеливо произносит Рейган, но я улавливаю сердитую нотку в ее голосе.

— Знаю, дорогая. — Рэйчел хлопает ее по плечу. — Я должна идти. Обслуживающий персонал надо немного направить. — И на этом мама Рейган исчезает, словно дым на ветру: поспешно, но грациозно.

Рейган наклоняется ко мне.

— Прошу прощения за нее. Я — единственный ребенок, поэтому она несколько гиперзаботлива. И нервозна. Мы отучаем ее от успокоительных. — На следующем вздохе она начинает спрашивать: — Есть хочешь? А то мы можем вот туда пойти и…

— Рейган! — грохочет мужской голос, прерывая нас.

Глаза Рейган загораются, и она хватает меня за руку.

— О, пошли, познакомишься с папулей!

Я едва за ней поспеваю, когда Рейган на радостях шустро припускает к дому. Она похожа на мать больше, чем того хочет. Притормаживает моя подруга только один раз, когда из ниоткуда появляется Грант и дает нам по напитку.

— Дамы, — отвешивает поклон он, а потом исчезает также быстро, как и появился, на ходу подмигнув Рейган.

Одного глотка хватает, чтобы понять: здесь налито виски. Я испытываю облегчение. После сегодняшнего посещения больницы нервы немного шалят.

Рейган идет напролом через толпу парней, улыбаясь им на ходу, пока не подходит к крытому патио около дома, где рядом с Коннором стоит огромный мужчина с седой, аккуратно подстриженной бородой и круглым животом — ее отец, насколько я понимаю.

— Привет, папуль! — взвизгивает Рейган, налетая на него с объятиями.

Он поднимает ее с земли и хохочет, когда она целует его в щеку.

— Моя малышка.

Я проскальзываю под протянутую руку Коннора и обнимаю его, но сама наблюдаю за Рейган и ее отцом, а грудь сжимается от зависти.

— Прекрасно выглядишь, — бормочет Коннор, целомудренно поцеловав меня в губы.

— Спасибо. Ты тоже.

Так и есть. Он всегда выглядит хорошо, но сейчас на нем надеты брюки и накрахмаленная белая рубашка. Когда Коннор улыбается, у него на щеках появляются ямочки, и от облегчения я медленно выдыхаю. Я ловлю себя на мысли, что рядом с Коннором чувствую себя более расслабленно. Есть в нем что-то такое. Легкость, спокойствие, поддержка.

Это правильно.

— Как прошел сегодняшний день в больнице?

Я качаю головой, словно затрудняюсь ответить.

— Хорошо. Тяжело, но хорошо.

Коннор легко сжимает мое предплечье.

— Не переживай. Все наладится. Ты справишься.

Я выдавливаю улыбку, радуясь, что хоть кто-то во мне уверен, и поворачиваюсь обратно к Рейган и ее отцу.

— Как твой первый месяц? Надеюсь, ничего слишком дикого не случилось? — в этот момент спрашивает отец у Рейган.

— Не-а, соседка меня сдерживает. — Рейган показывает на меня. — Это Ливи Клири, папуль.

Мужчина разглядывает меня добрыми голубыми глазами, а потом протягивает руку.

— Привет, Ливи. Я — Роберт.

— Здравствуйте, сэр…Роберт. Я — Ливи Клири. — Я начинаю заикаться, и у меня вырывается нервный смешок. Качаю головой. — Простите, Рейган же Вам только что сказала.

Роберт смеется. Я вижу, что его взгляд перемещается на что-то позади меня.

— О, благодарю, — говорит он, принимая напиток.

Место рядом с Робертом занимает высокий, темноволосый человек. Тот самый с невозможно длинными ресницами и пронизывающими карими глазами, от взгляда которых мое сердце сбивается с ритма.

— Всегда пожалуйста, — вежливо отвечает он.

Эштон всегда красив, даже в самой простой одежде. Но сегодня он определенно проявил уважение к пожеланиям тренера. Его волосы уложены аккуратно и опрятно и все же сексуально. Вместо джинсов и кроссовок, на нем надеты черные строгие брюки и туфли. Вместо поношенной футболки — насыщенно-синяя рубашка, выглаженная и идеально на нем сидящая. Наблюдая, как он делает глоток, я вижу выглядывающий из-под рукава потертый кожаный браслет, и это единственное, что напоминает о знакомом мне до этого момента Эштоне. Он выглядит так, словно только что сошел со страниц журнала GQ.

Не знаю, причина ли в его преображении или в том, что я, наконец-то, признала свое к нему влечение, но тот дискомфорт, который я постоянно испытывала рядом с ним, начинает постепенно исчезать — или меняться, — превращаясь в нечто совершенно иное и совершенно не неприятное. И все же конкретно отвлекающее.

Мои мысли прерывает веселый голос Роберта.

— Я чувствую, парни. В этом году у нас собралась команда чемпионов. — Он хлопает капитана своей команды по плечу.

Эштон отвечает ему искренней, полной уважения улыбкой. Такой, которой я ни разу прежде не видела.

Обернувшись ко мне, Роберт говорит:

— Значит, Ливи, на пару с моей дочкой ты — одна из принстонского урожая этого года.

Мои глаза встречаются с глазами Эштона прежде, чем мне удается отвернуться и сосредоточиться на Роберте. Сердце от этого начинает биться чаще.

— Да, сэр, — произношу я, откашлявшись.

— И какие пока впечатления? — Его взгляд опускается на мою талию. Тогда я и вспоминаю, что рядом стоит Коннор, небрежно меня приобняв. — Эти негодяи тебя не обижают, надеюсь?

Я застенчиво улыбаюсь Коннору, который озорно ухмыляется в ответ.

— Никаких негодяев. — Я допиваю свой напиток. Как я умудрилась так быстро опустошить стакан? Не в силах себя остановить, смотрю на Эштона, взгляд которого прикован к моей груди. Инстинктивно я складываю руки, чем зарабатываю от него широкую ухмылку, когда он подносит бокал к губам. «Может, один негодяй и найдется».

— Отлично. Эти молодые люди хороши, — говорит Роберт, утверждающе кивнув. Тут же до нас доносится вопль, и из-за дома появляется Тай в килте. Роберт добавляет: — Временами, может, и диковаты, какие же студенты без этого. Да, Грант?

Клянусь, то ли у Гранта есть встроенный радар на пустые бокалы, то ли он наблюдает за нами как ястреб, потому что внезапно парень появляется откуда-то сзади и дает нам с Рейган новые стаканы с виски.

— Да, тренер.

— Никакого алкоголя, да, Кливер? — Широкая бровь Роберта вопросительно поднимается аж на середину лба.

— Ни капельки, — отвечает Грант, бестолковую улыбочку которого заменяет маска искренности.

— Нет, конечно, папуль, — мило вторит Рейган.

Роберт глядит вниз на свою преданную дочурку, которая притвориться невинной школьницей-девственницей может лучше, чем настоящая невинность. Лучше, чем…ну, я, видимо. Не уверена, поверил ли он ей. Ему нужно лишь наклониться и принюхаться к напитку, тогда он и поймет, что выпивки там больше, чем всего остального. Но он меняет тему.

— Так, что у тебя за специализация, Ливи?

— Молекулярная биология.

Судя по тому, как взлетают его брови, отец Рейган впечатлен.

— Ливи собирается стать педиатром, — гордо верещит Коннор.

— Это хорошо. И что заставило тебя выбрать Принстон?

— Здесь учился мой отец. — Слова соскальзывают с языка непринужденно, ведь этот ответ хорош, как и любой другой. По правде же, я легко могла поступить в Гарвард или Йель. Письма о зачислении пришли мне и оттуда, учитывая, что школьные консультанты уговорили меня подать документы. Но то, какой университет я выберу, никогда даже не обсуждалось.

Роберт кивает, будто ждал этого ответа. Думаю, он часто его слышит. Не редкость, что несколько поколений одной семьи поступают в Принстон. Раздумывая, он хмурит брови.

— Выпуск какого года?

— 1982.

— Хм…я из выпуска 1981 года. — Рукой он трет бороду, словно глубоко задумался. — Еще раз, как ты сказала у тебя фамилия?

— Клири.

— Клири…Клири… — повторяет Роберт, потирая бороду пальцами. По нему видно, что он напряженно пытается вспомнить. Я делаю большой глоток, наблюдая за ним. Он точно не может знать моего отца, но мне приятны его старания.

— Майлз Клири?

Я давлюсь, а глаза у меня округляются от удивления.

Кажется, Роберт гордится собой.

— Вот значит как!

— Правда? Вы его знали? В смысле… — Я пытаюсь урезонить свою радость.

— Да. — Он медленно кивает, словно его мысли быстро наполняют воспоминания. — Да, знал. Мы оба были членами клуба «Tiger Inn». Много раз на одни и те же вечеринки ходили. Он — ирландец, да?

Я понимаю, что киваю головой.

— Дружелюбный, добродушный. — Он издает легкий смешок, но я вижу, как нечто, похожее на огорчение, появляется в выражении его лица. — Некоторое время мы с одной и той же девушкой встречались. — Еще смешок, и его изборожденные морщинами щеки вспыхивают от какого-то воспоминания. Уверена, об этом я точно ничего слышать не хочу. — А потом он познакомился с темноволосой красавицей, и мы стали редко его видеть. — Его глаза совсем немного сужаются, когда он вглядывается в меня, изучая черты лица. — Судя по тебе, я бы сказал, что он на ней женился. Ты выглядишь в точности, как она.

Я улыбаюсь и киваю, на мгновение опуская взгляд в пол.

— Это так круто, Ливи! — визжит Рейган, глаза которой округлились от предвкушения. — Нам надо их свести, как только твои родители сюда приедут!

Роберт тут же кивает, соглашаясь с дочерью.

— Да, я бы с удовольствием увиделся с Майлзом.

— Эээ… — И в мгновение ока мой слабый шарик радости сдувается от столкновения с реальностью. Да, отлично было бы увидеть моего отца и Роберта вместе. Побыть здесь с родителями. Услышать беззаботный смех отца. Но этому не суждено случиться. Никогда. Я чувствую, как ладонь Коннора сжимает мою, крепко притягивая меня к нему. Только он знает. А теперь узнают все. — Вообще-то, они с мамой погибли в автомобильной аварии, когда мне было одиннадцать.

Существует стандартное выражение лица для случаев, когда ты сообщаешь подобные новости. Удивление, кожа немножко бледнеет, а потом брови поднимаются. Еще обычно один коротенький кивок головы. Тысячу раз это видела. Выражение лица Роберта повторяет это в точности, только дополняется свирепым взглядом в сторону дочери, которым он словно говорит «Почему ты не знала этого о своей соседке?». Но это не ее вина. Я никогда ей этого не говорила. Не избегала этой темы, просто разговор об этом не заходил.

— Мне…мне очень жаль это слышать, Ливи, — хрипло произносит он.

Я пытаюсь успокоить его слабой улыбкой и утешительными словами.

— Все нормально, правда. Это давно случилось. Я…в порядке.

— Что ж…

Повисает неловкая тишина. Именно по этой причине я всячески избегаю ситуаций, когда приходится делиться этим с группой людей. А потом Грант, который все еще болтается поблизости, спасает ситуацию, сменив тему на обсуждение предстоящей гонки, и освобождает меня тем самым от всеобщего внимания. Наделяет меня возможностью впервые с начала разговора о родителях взглянуть на Эштона.

Я ожидаю стандартного выражения лица. Но не тут-то было. Взгляд его глаз с самым странным выражением прикован ко мне. Губы изогнулись в крошечной улыбке. Взгляд наполнился легкостью.

Описать это можно только, как…

Умиротворение.

* * *

— Так вот насчет чего весь шум.

Гордо улыбаясь, Коннор берет меня за руку, пока мы идем по Проспект Авеню — по-другому «Улице» — название, знакомое всем в Принстоне, — и поднимаемся по лестнице к впечатляющему зданию в стиле Тюдоров, фасад которого украшают изображения коричневого клевера. Сегодня четверг. Очередь ко входу тянется даже на улице, но Коннор показывает свою клубную карту и без проблем проводит нас внутрь.

Распахнув передо мной тяжелую дверь, он драматичным жестом показывает мне интерьер.

— Добро пожаловать в лучший обеденный клуб! — Меня тут же оглушают звуки смеха и музыки.

— По-моему, вы все так о своих клубах говорите, — дразню его я, разглядывая на ходу обшивку стен из темного дерева и старинную мебель.

В прошлую субботу, когда Роберт подтвердил, что мой отец был членом этого клуба, Коннор пообещал провести мне экскурсию. С тех самых пор я вся была на нервах.

— Здесь мило. — Я глубоко вдыхаю, будто это действие как-то поможет мне почувствовать присутствие в этих стенах Майлза Клири.

— Ты еще ничего не видела, — улыбается Коннор и протягивает мне свою сильную руку. — Гид к Вашим услугам.

Коннор проводит меня по нескольким этажам расширенного и отремонтированного клуба, больше всего времени уделяя потрясающей столовой, библиотеке и гостиной наверху. Напоследок он приберегает подвал: просторное, слабо освещенное помещение, напоминающее гараж, которое здесь называют «Пивная».

— Сейчас все еще не так плохо, — говорит Коннор, взяв меня за руку, когда мы спускаемся вниз. — К полуночи передвигаться станет невозможно. Это самая большая и самая лучшая пивная в Принстоне. — Он усмехается и добавляет: — И это я говорю не только потому, что вхожу в этот клуб.

— Не сомневаюсь, — бормочу я, осматриваясь.

Повсюду расположились смеющиеся и улыбающиеся студенты — как парни, так и девушки. Некоторые носят в руках пластиковые шпаги и маскарадные маски. Коннор говорит, что они, скорее всего, до этого были где-то на тематической вечеринке.

Единственная мебель, которую я вижу, — это несколько огромных зелено-белых столов с логотипом обеденного клуба. Почему-то я не удивляюсь, когда за одним из них вижу Тая. В этот момент он кричит кому-то и наливает из кувшина пиво в пластиковый стакан, которые двумя пирамидами расставлены на противоположных концах стола.

— Здорово, приятель! — Свободной рукой Тай хлопает Коннора по спине. Наклонившись, он с фальшивым шотландским акцентом орет: — Айриш!

Меня пробирает смех. Есть в Тае что-то такое беззаботное. Он грубый, шумный и иногда ведет себя, как полный извращенец, и все же не может не нравиться. Мне кажется, что они с Кейси хорошо бы сошлись. Может, поэтому рядом с ним мне так комфортно. Каким-то странным, не лишенным сверкания всем, что есть под килтом, образом он напоминает мне о доме.

Коннор крепко сжимает плечи Тая.

— Мы сюда приходим поесть почти каждый день, но Тай же здесь практически обитает. Он входит в офицерский корпус. Видимо, поэтому это место такое дикое. Понятия не имею, как он умудряется хоть один предмет сдать.

Тай показывает подбородком на учебник, разложенный на ближайшем стуле, а на его лице застывает выражение полнейшего непонимания.

— Не знаю, о чем это ты. Здесь я лучше всего соображаю. — Бросив на пол пустой кувшин, Тай берет два шарика для пинг-понга. — Готов?

Коннор пожимает плечами, глядя на меня.

— Ты как?

Еще раз осмотрев стол и шарики, я спрашиваю:

— Это что…пив-понг?

Тай шумно опускает свою кружку и с озорной ухмылкой заявляет:

— Бейрутская девственница! А мне нравится! — Он показывает на меня пальцем. — Никогда не называй это пив-понгом. Назад пятками нельзя, а то выставлю эту красивую задницу за дверь!

— И почему у меня такое чувство, что я попала, — ворчу я, рассматривая стаканчики с пивом. И все же я знаю, что угрозы Тая не пустые, и попытка сбежать, скорее всего, повлечет унижение перед всем клубом.

— Шотландец ненормальный, — бормочет Коннор себе под нос, но глаза его блестят. Обняв меня за талию, он начинает посмеиваться. — Не волнуйся. Я хорошо играю. Со мной ты в безопасности.

Я слегка сжимаю его запястье, и он отпускает меня. Благодаря напоминанию я чувствую некоторое облегчение. Знаю, что с Коннором я в безопасности. Совсем другая история, была бы я с Эштоном. Он бы, вполне вероятно, проиграл, только бы я напилась. И все же мои глотки на этот раз будут самыми маленькими глотками, известными человечеству.

— Что у нас тут, двое на двое? Кто твой напарник, Тай? — спрашивает Коннор.

— А ты как думаешь? — Легкомысленный ответ раздается за секунду до появления раскачивающегося медово-блондинистого хвостика и ухмылки.

— Рейган! Слава Богу. Спаси меня.

— Ни за что, соседка. — Она лениво хлопает меня по спине, забирая у Гранта стакан с пивом, и игриво ему подмигивает.

Я так рада видеть здесь Рейган. С того самого разговора у ее родителей, рядом со мной она становилась необычно молчаливой. Возможно, она злится, что я не упомянула случившееся с моей семьей. Я не уверена, а сама она не поднимала этой темы. Но сегодня, вроде бы, все нормально, и я этому рада.

Все здесь, кроме…Заправив прядку волос за ухо, я тайком осматриваю помещение, разыскивая высокого, темноволосого парня.

— У него завтра сложный тест, — шепчет Рейган с понимающей ухмылкой. — Он не придет.

— А. — Больше я ничего не спрашиваю, хотя и не могу проигнорировать появившееся разочарование. А потом молча себя отчитываю. Здесь я с Коннором. С Коннором. С Коннором. Сколько ж раз мне надо повторить его имя, прежде чем оно прилипнет?

— Ладно, Мелкая! — кричит Тай. — Топай сюда. Коннор и девственница сегодня продуют!

Лицо вспыхивает, когда в мою сторону поворачиваются головы.

— Я никогда не играла! — громко вношу ясность я, хотя Тай ни в каком смысле не ошибся.

— Так, начинаем, — объявляет Тай, и в воздух летит монетка.

В этот бросок выигрывают они, и вокруг нас быстро собирается толпа. Видимо, «Бейрут» — зрелищная игра. Вскоре я понимаю почему: есть возможность понаблюдать, как сильно люди напиваются. И как быстро.

Коннор объясняет стандартные правила: если противник попадает мячиком в стакан или ты вообще промахиваешься мимо стола, ты пьешь. Что ж, у меня с этими правилами возникло две проблемы. Во-первых, наши противники удивительно хороши. Во-вторых, я удивительно плоха.

Несмотря на талант Коннора топить в пиве шарики, проходит совсем немного времени, прежде чем в лидерах оказываются Тай и Рейган. А когда во мне разливается вызванное алкоголем расслабление, целиться я начинаю еще хуже. Когда наступает мой черед бросать, доходит до того, что люди отступают от стола, дабы не получить шариком между ног.

— Практика тебе не помогает, да? — дразнит Коннор, ущипнув меня за талию.

В ответ я показываю ему язык. Когда он с сосредоточенным выражением лица оценивает ситуацию на столе, я украдкой изучаю его рельефные предплечья и идеальный зад, обтянутый джинсами, а ведь носить их — такая редкость для Коннора. Он хмур, да не совсем. Это привлекает. До такой степени, что меня злит, когда момент прерывается симпатичной блондинкой, положившей ладонь на его бицепс.

— Привет, Коннор. — Ее улыбка кокетлива, с этим не ошибешься.

— Привет, Джулия. — Он сверкает ямочками на щеках, но тут же возвращается к игре, изучая стаканчики. Его незаинтересованность в ней заметна. Заметна для меня и очевидна для Джулии, которая выглядит упавшей духом.

К тому времени, когда мы доходим до последнего стаканчика, — выигрывают Тай и Рейган, — я уже бросила следить за происходящим. Просто пью, когда Грант — наш самозваный рефери — отдает мне приказы.

Коннор целует меня в щеку и бормочет:

— Ты в хлам. Думаю, стоит выйти на воздух. Пойдем. — И приобняв меня за талию (не только от симпатии, но и для поддержки, я уверена), Коннор ведет меня наверх и к выходу в тихое местечко.

— Как хорошо. — Я вдыхаю прохладный, свежий воздух.

— Да, там становится жарко и душно, — бормочет Коннор, убирая волосы с моего лица. — Тебе весело?

Уверена, моя ухмылка говорит сама за себя, но все же отвечаю:

— Да, мне очень весело, Коннор. Спасибо, что привел.

Поцеловав меня в лоб, Коннор прислоняется к стене рядом со мной.

— Не за что. Мне страшно этого хотелось. Особенно теперь, когда узнал, что в этот клуб входил твой отец.

Я тоскливо улыбаюсь, запрокинув назад голову.

— Твой отец тоже был членом клуба?

— Не, он входил в «Cap». Тоже большой.

— Разве ему не хотелось, чтобы ты вошел туда?

Сцепив свои пальцы с моими, Коннор говорит:

— Он просто рад, что я вообще оказался в Принстоне.

— Ясно. — «Уверена, то же можно было бы сказать и о моем отце…»

Кажется, что Коннор глубоко задумался.

— Знаешь, до последних лет я никогда не осознавал всей прелести своих отношений с отцом. — Повисает долгая пауза, а потом он добавляет: — Пока не познакомился с Эштоном.

«Бейрут» и девушка, пытающаяся привлечь внимание Коннора, отвлекли меня настолько, что некоторое время я умудрилась вообще не думать об Эштоне. Теперь же мысли о нем вернулись, и я чувствую себя тревожно.

— В смысле?

Коннор вздыхает. Его лицо кривится, словно он размышляет над ответом.

— Я был с Эшем, когда на гонку приезжал его отец. С ним он — другой человек. Не знаю, как объяснить. У них отношения просто…натянутые. По крайней мере, так мне показалось.

Меня разбирает любопытство.

— Ну, а ты не спрашивал у него об этом?

Фырканье отвечает быстрее слов.

— Мы — парни, Ливи. И не обсуждаем чувства. Эштон — это…Эштон. Знаю, ты считаешь его сволочью, но он — хороший парень, когда хочет им быть. Он прикрывал меня больше раз, чем мне хотелось бы признать. Помнишь ту историю обо мне в лодке? Ну, ты знаешь…

— Кверху задом? Помню, конечно, — хихикаю я.

Склонив голову, Коннор застенчиво улыбается и признается:

— Думаю, тренер вышвырнул бы меня из команды, если бы не Эштон. Не знаю, что он сказал или сделал, но как-то мое прощение заслужил. Знаю, я шучу о том, что Эш — паршивый капитан, но на самом деле он хорош. Он — отличный капитан. Лучший, что был у нас за три года моей учебы. Его уважают все парни. И не только за то, что у него девушек больше, чем у нас всех вместе взятых.

От этих слов я закатываю глаза. С каждым днем мысль об Эштоне с кем-либо — его девушкой или любой другой — становится мне все более ненавистна, а эти слова вызывают скручивающий внутренности образ.

— В любом случае, прости, что приплел Эштона. Он — мой друг, но говорить о нем у меня нет никакого желания. Давай поговорим о…

Он поворачивается и берет меня за талию. Язык Коннора проскальзывает в мой рот. Этот поцелуй длится дольше, чем любой наш поцелуй до этого. Хотя я осознаю, что не возражаю. Мне даже нравится, и я кладу руки на его крепкую грудь. Боже, у Коннора и правда отличное тело. Остальные девушки точно уже это заметили. Почему же мои гормоны только сегодня начали это понимать?

Виновато пиво, видимо.

А, может быть, они, наконец, начали принимать тот факт, что Коннор может быть очень правильным для меня.

* * *

— Я тебя предупреждала, — напоминаю я, разогревая мышцы ног.

— Все не может быть настолько плохо.

Я убеждаюсь, что она видит мою ответную гримасу. Если не учитывать обязательные пробежки на физкультуре в школе и тот случай, когда доктор Штейнер заставил меня бегать на ферме за курами, я избегала любых форм бега. Удовольствия от него никакого не получаю и умудряюсь хоть раз, но споткнуться.

— Давай же! — наконец, визжит Рейган, подпрыгивая от нетерпения.

— Ладно, ладно.

Я собираю волосы в высокий хвост и, потягиваясь, встаю, а потом бегу вслед за ней. Вот и еще один аргумент против пробежки: на улице пасмурно и прохладно, а дождь то моросит, то прекращается. Рейган же клянется, что в местном прогнозе погоды было обещано, что через час станет солнечно. Мне кажется, что она врет, но я не спорю. После вечеринки ее отца отношения между нами были странноватыми. Поэтому, когда она попросила пробежаться с ней сегодня, я сразу же согласилась. Несмотря на скользкие дороги и все такое прочее.

— Если мы пробежим эту улицу до конца и обратно, получится две мили. Справишься? — спрашивает Рейган, а потом добавляет: — Мы сможем остановиться и пройтись, если почувствуешь слабость.

— Слабаки хороши в ходьбе, — усмехаюсь я.

Она недовольно фыркает.

— Да ты, наверное, похудеешь от простого чиха.

Через несколько минут у нас получается бежать бок о бок, когда мои большие, медленные шаги совпадают с ее мелкими и быстрыми. Тогда она и выпаливает:

— Почему ты не рассказала о своих родителях?

Не могу понять, злится ли она, ведь никогда не видела ее в таком состоянии. Но судя по тому, как Рейган закусывает губу и хмурится, ей очень неприятно.

Не знаю, что еще сказать, поэтому отвечаю:

— Просто эта тема никогда не всплывала. Правда. Это единственная причина. Прости.

Мгновение она молчит.

— Ты не любишь об этом говорить?

— Да нет, — пожимаю плечами я. — По крайней мере, не избегаю этого разговора.

Не то что моя сестра, которая запихнула все подальше в могилу с тлеющим динамитом. С того самого утра, когда я проснулась и увидела сидящую у своей кровати тетю Дарлу с покрасневшими глазами и Библией в руках, я просто это приняла. Пришлось. Моя сестра была едва жива, и мне нужно было сконцентрироваться на ней и том, чтобы мы с ней жили дальше. Так что, в одиннадцать лет, едва живая после гриппа, который спас меня от той аварии, я вылезла из постели и приняла душ. Позвонила в свою школу и в школу, где работали родители. Сообщила о случившемся соседям. Помогла тете Дарле упаковать наши вещи и переехать. Помогла заполнить бумаги на получение страховки. Убедилась, что меня сразу же зачислили в новую школу. Убедилась, что все, кому это было необходимо, узнали о гибели моих родителей.

Некоторое время мы бежим молча, а потом Рейган говорит:

— Ты же знаешь, что можешь все мне рассказать, да?

Я улыбаюсь своей крошечной подружке.

— Знаю. — Пауза. — И ты тоже знаешь, что можешь все мне рассказать, да?

За нее отвечает широкая, радостная ухмылка, такая, когда прямо под глазами появляются миленькие ямочки.

Я решаю, что этот момент идеален для полной смены темы разговора.

— Например, можешь перестать притворяться, что вы с Грантом не встречаетесь. — Я умудряюсь вовремя перехватить Рейган за руку, чтобы она не ткнулась носом в тротуар. Рейган восстанавливает равновесие и поворачивается ко мне. Глаза ее округлились, а щеки пылают. — Я думала, ты не умеешь краснеть, Рейган.

— Не говори никому! — шипит она. Ее хвостик раскачивается из стороны в сторону, когда она вертит головой и прищуривается, глядя на кусты, словно кто-то там мог спрятаться. — Никто не знает, Ливи.

— Серьезно? Думаешь, никто не знает? — К моему глубочайшему удовлетворению она краснеет еще сильнее. — Мне кажется, все знают. Или, во всяком случае, подозревают. — На днях Коннор ни с того ни с сего сказал о том, что Грант бегает за Рейган. Как-то я даже заметила, что пару раз Тай качал головой, глядя на них, а уж если до него дошло, то остальные понять просто обязаны.

Задумавшись, она прикусывает губу.

— Ладно. Нельзя просто стоять. — Мы легко бежим дальше. — По-моему, все к этому шло. Мне он всегда нравился, а весь прошлый год он со мной заигрывал. Однажды вечером мы с ним столкнулись в библиотеке. В укромном уголке. Поблизости никого не было… — Она пожимает плечами. — Все просто случилось.

— В библиотеке! — восклицаю я.

— Тихо ты! — На бегу она машет перед собой руками и хихикает.

— Но… — Я кривлюсь. — Где? — В этой библиотеке я была много раз, и не могу вспомнить ни одного уголка настолько темного и уединенного, чтобы заниматься там чем-то, кроме чтения.

— А что? — задорно ухмыляется она. — Хочешь развлечься там с Коннором?

— Нет! — При одной только мысли о том, что я предложу нечто подобное Коннору, я хмуро гляжу на Рейган.

Однако это ее не останавливает. Изогнув бровь, она спрашивает:

— С Эштоном?

Я чувствую, что краснею до самой шеи.

— Между нами ничего нет.

— Ливи, я видела вас тем вечером в «Шоушенке». Видела, как ты на него смотрела. Когда ты уже признаешь это?

— Что признаю? Что у моей соседки слишком развитое воображение?

В ответ она закатывает глаза.

— Ты же знаешь, чем больше времени проходит, тем тяжелее становится?

— Нет, не знаю, потому между нами ничего нет! — Вспомнив кое-что, я спрашиваю: — Эй, а он расстался с Даной?

Она пожимает плечами.

— Не слышала, но кто там его знает. У Эштона все скрыто за семью печатями.

— В смысле?

— У него может быть дюжина братьев и сестер, а ты никогда об этом не узнаешь. — Рейган прерывается, чтобы глотнуть воды из бутылки. Протерев рот рукой, она продолжает: — Папа всегда узнает членов команды. Ну ты понимаешь: их семью, успеваемость, специализацию, планы на будущее…Он считает их своими мальчиками. — Вспоминая крупного, крепкого мужчину с вечеринки и все хлопки по спине и вопросы, я понимаю, о чем речь. — Но он совсем немного знает о собственном капитане. Практически ничего.

— Хм…почему, интересно. — В голове звенит предостерегающий колокольчик.

— Грант думает, это как-то связано со смертью его матери.

Мои ноги прирастают к месту. Просто перестают двигаться. Рейган тормозит и начинает бежать на месте.

— Как? — спрашиваю я, глубоко вздыхая. Встреча с другими людьми, потерявшими родителей, всегда глубоко меня задевает. Благодаря такой близости, даже полные незнакомцы мгновенно становятся друзьями.

— Без понятия, Ливи. Об этом я знаю лишь потому, что как-то вечером подслушала их с отцом разговор в кабинете у нас дома. Но это единственное, что отцу удалось о нем выудить. Эштон умеет избегать разговоров. В смысле…ты встречала Эштона. Знаешь, какой он.

— Да, знаю. — А еще я знаю, что люди избегают подобных разговоров, когда за этим стоит какая-либо причина. Плохая причина. У меня начинает болеть живот.

— Побежали. — Рейган хлопает меня по попе и бежит вперед.

Мне приходится к ней присоединиться, хотя я больше не испытываю совсем никакого желания бегать. Хочется сесть и подумать. Смутно помня, что Коннор сказал мне в клубе «Tiger Inn», я спрашиваю:

— Ты встречала его отца?

— На осенней гонке. Он обычно с женщиной приезжает.

— С женой?

— За прошедшие четыре года я видела нескольких женщин. Может, это и жены. Кто знает? Опять же, что касается Эштона, то яблочко от яблоньки недалеко падает, так что… — Она одаряет меня колким взглядом.

— Какой он?

— Кажется вполне нормальным. — Она медлит. — Хотя рядом с ними у меня возникает странное чувство. Словно Эштон очень осторожен в словах и действиях.

«Значит, не только Коннор чувствует, что что-то не так…»

— И все-таки, что если это так?

— Что так? — медленно повторяю я, не понимая, к чему она клонит.

— Что, если он расстался с Даной?

— А. — Рейган, может, и избегает неловких ситуаций, но не стесняется задавать сложные вопросы. Это мне в ней нравится. Хотя сейчас я вполне обошлась бы без допроса с пристрастием. — Ничего. Я с Коннором. Наверное.

— Да, что вообще между вами происходит? Вы уже… — Она с намеком шевелит бровями.

Я лишь качаю головой и ворчу:

— Ты прямо как моя сестра. Нет. У нас все развивается неторопливо и без сложностей.

— По-моему, это скучно, — сухо бормочет она. — Могу поспорить, с Эштоном бы у вас все было быстро и жестко.

— Рейган! — Я в шутку толкаю ее, и она начинает хихикать. Но при мысли об этом внутри все переворачивается. Что, если бы я встречалась с Эштоном, а не с Коннором? Нет. Это невозможно.

— Просто, ты кажешься совсем другой рядом с Эштоном. И когда дело касается Эштона.

— Злобной? — фыркаю я.

— Страстной, — ухмыляется она.

Отчаянно желая сменить тему, я спрашиваю:

— Так, вы с Грантом встречаетесь?

Ловко перепрыгнув лужу, Рейган отвечает:

— Пока не уверена. У нас все довольно легкомысленно, и я не готова вешать ярлыки. Пока. — Она пригибает голову, а ее губ касается робкая улыбка. — Но…я без ума от него, Ливи. Если только я увижу его с другой, то, наверное, совсем с катушек слечу и прибью обоих.

Я хмурюсь, стараясь представить Гранта с другой. Не получается, потому что Грант таскается за Рейган, как влюбленный щеночек. А потом я задумываюсь, не встречается ли Коннор с другими девушками, потому что на наших отношениях нет никакого ярлыка. А что, если это так? Может, «неторопливо и без сложностей» значит «свободен и могу встречаться»? Если я увижу его с другой, слечу ли я с катушек? Благодаря знакомившимся с нами девушкам в обеденном клубе, я поняла, что Коннору, видимо, было бы из кого выбрать, но меня это не слишком волнует. Но когда в мыслях проносится образ целующего Дану Эштона, внутри все переворачивается. Я понимаю, это неправильно, но узнаю это чувство. Это не только шок. Это ревность. И уже это меня беспокоит. Как и разговоры девушек в баре. И прикосновения к его руке.

Вздох Рейган возвращает меня из мыслей обратно к нашему разговору.

— Чем бы это ни было, нам придется держать это в тайне, пока Грант не окончит колледж.

В ответ я хмурюсь, и это выражение лица говорит ей, что я не понимаю, почему.

— Мой папа! Ты меня слушаешь? Ох, Ливи. — Она сердито на меня глядит. — Иногда мне интересно, где ты витаешь…Папа не в восторге от него.

— Почему?

— Считает, что Грант несерьезно относится к жизни. Грант боится, что он вышвырнет его из команды, если узнает.

— Но…он учится в Принстоне. Насколько серьезней он может быть? — скептически фыркаю я.

— Настолько серьезным, чтобы не заниматься этим с дочерью тренера в библиотеке, — ворчит она, прибавив скорости.

Справедливо.

Снова начался дождь. Легкая, прохладная изморось, и вскоре моя синяя футболка промокает насквозь. Но я совершенно не против. Выбранный Рейган маршрут пролегает по спокойной улице в «плезантвильском» районе: красивые дома, подстриженные газоны и огромные деревья, только-только начавшие менять цвет листвы. Приятно побыть вдали от кампуса. Такое чувство, будто гора с плеч свалилась. Может, я провожу там слишком много времени, и он превращается в мой собственный пузырь. Я даю тихому окружению окутать меня, наслаждаясь своим побегом, и концентрируюсь на дыхании, удивляясь, что бегу вровень с Рейган.

И думаю об Эштоне. Размышляю о его жизни, его родителях, его матери. Размышляю о том, как он ее потерял. Была ли причина ее смерти неожиданной, как автомобильная авария? Или виновата болезнь, например, рак? Вспоминая наш разговор в первую неделю учебы, его реакцию, когда я сказала, что собираюсь учиться на педиатра и специализироваться в онкологии, можно подумать, что это именно рак.

Мы еще не добегаем до конца улицы, когда Рейган кричит:

— Поворачиваем назад. Я замерзла, а до дома еще почти миля. — Она перебегает на другую сторону улицы. — Как думаешь, побыстрее сможешь? Погода — отстой.

— Может, тебе не стоит больше доверять прогнозам погоды на радиостанциях, — недовольно говорю я, набрав полный рот дождевой воды. Горло так сильно пересохло, что заболел язык, но я не хочу переусердствовать с количеством жидкости, опасаясь судорог.

— Каким прогнозам? — Рейган оглядывается через плечо и хитро мне подмигивает, а я прибавляю темп, стараясь ее догнать. Она же бежит еще быстрее. Я решаю, что для меня это чересчур, так что бегу в нескольких шагах позади нее, рассматривая тихую дорогу впереди. Длинную, с кочками и рытвинами, которые нам надо будет огибать. Мне же надо сосредоточиться, иначе очень вероятно, что я споткнусь о собственные ноги.

На другой стороне улицы — где совсем недавно бежали мы — я замечаю одинокую фигуру. Еще один ненормальный бегает в такую погоду. На ходу мой взгляд мечется между дорогой и человеком. Вскоре я приближаюсь настолько, что могу понять, — это мужчина. Еще ближе, и я вижу темные, растрепанные волосы.

Эштон.

Его шаги спокойны, как и движения, а лицо сосредоточено. Эштон бежит, как хорошо натренированный спортсмен. Спортсмен в промокшей насквозь белой футболке, которая прилипает к каждому изгибу его груди. Я не могу оторвать от него глаз. От бега биение сердца и так участилось, а теперь по венам бежит адреналин, дав мне заряд энергии. Я чувствую себя так, словно могу пробежать десять миль, словно могу перепрыгивать через автомобили, словно могу…

Руки едва удерживают мое лицо от прямого столкновения с асфальтом.

Видимо, при падении я наделала достаточно шума, чтобы встревожить Рейган, потому что она выкрикивает мое имя и быстро бежит обратно.

— Ты в порядке?

Я морщусь, поднимаясь. Лодыжку пронзает острая боль, а ладонь саднит.

— Да, я… — Слова прерываются шипением, когда меня пронзает очередной приступ боли. — Наверное, споткнулась о выбоину в тротуаре.

Она изучает асфальт и хмурится.

— Ты вот об этой маленькой, незаметной трещине, шириной с волосинку?

— Я тебя предупреждала, — ворчу я, ругнувшись себе под нос.

— Мда. И что нам теперь делать? — Прикусив губу, она вытаскивает из кармана худи телефон. — Посмотрим, может, Грант где-нибудь поблизости и сможет нас подвезти.

— Это было впечатляюще, Айриш! — выкрикивает Эштон, тяжело дыша, и пересекает улицу.

Рейган с удивлением поднимает на него глаза…будто бы она не заметила, что он бежал в эту сторону. Я наблюдаю, как ее взгляд немного опускается, и глаза тут же расширяются. «Вот именно. Как ты посмела не заметить, что ЭТО бежит по улице, Рейган!» Она понимающе на меня глядит, словно говорит, что ее маленький, пошлый, повернутый на сексе в библиотеке мозг связал воедино все события, которые привели к моему падению.

— Привет, Эштон, — весело произносит она, не сводя с меня глаз.

Он быстро ей кивает и опускается на одно колено. Пока Эштон изучает мою лодыжку, я прислушиваюсь к его сбивчивому дыханию и сглатываю внезапно появившиеся слюни. Откуда они только взялись? Минуту назад меня иссушала жажда! Нажатие его пальцев, хоть и аккуратное, заставляет меня вздрогнуть, вернув в реальность.

— Можешь встать? — спрашивает он. Его прекрасные карие глаза полны беспокойства.

— Не знаю, — бормочу я и пытаюсь подняться на ноги. В мгновение ока его руки оказываются у меня на талии, помогая. То, что дальше я не побегу и даже до дома не дойду, становится понятно сразу же.

— Думаю, у меня растяжение. — Я растягивала лодыжку столько раз, что с этим ощущением прекрасно знакома.

— Я звоню Гранту, — заявляет Рейган, подняв к уху телефон.

Внезапно я оказываюсь в сильных руках Эштона, и он несет меня вниз по улице. Каким-то образом его ладони обжигают мою кожу даже сквозь одежду.

— Я не собираюсь стоять под дождем и ждать, пока припрется Кливер, — бросает Эштон.

— Куда мы идем? — спрашиваю я, потому что общежитие находится в миле отсюда, причем идти надо в обратном направлении.

Смотря прямо перед собой, он тихо произносит:

— Несу тебя к себе, Айриш. — Судя по изогнувшимся губам, он намеренно произнес слова с намеком. Но ухмылка быстро соскальзывает, и он более мягко произносит: — Обними меня за шею. Так будет легче.

Я послушно поднимаю руку и обвиваю ей шею Эштона, положив ладонь ему на плечо. Большой палец оказывается около прорези в воротнике. Я чувствую, как напрягаются его мышцы от моей тяжести. Интересно, сколько он сможет так меня держать.

Наверное, Рейган задалась тем же вопросом. Она подбегает к нам и заявляет:

— Далеко же!

— Максимум полмили. Вперед. — Он дергает подбородком, а потом подмигивает ей. — Ты же не хочешь, чтобы Грант увидел, как эта задница снова станет толстой, а?

Упоминание легендарной толстой задницы оказывается достаточной мотивацией. Показав ему язык и бросив на меня острый взгляд, Рейган уносится прочь еще быстрее, чем бежала до этого. И оставляет меня наедине с Эштоном.

— Прости, что весь потный, Айриш. Ты застала меня посреди долгой пробежки, — тихо говорит он. Взгляд карих глаз опускается на меня, а потом возвращается обратно на дорогу.

— Ничего страшного. Я не против. — Мой голос дрожит. И я понимаю, что правда не против, хотя его тело промокло с головы до пят. Не уверена, от пота или от дождя. Волосы прилипли к лицу и голове, но все равно сексуально завиваются на кончиках. Я вижу каплю, бегущую вниз по его щеке, и у меня появляется огромное желание стереть ее. Но я не уверена, не покажется ли этот жест чересчур интимным, так что ничего не делаю. И все же, сердце у меня колотится намного сильнее, чем во время бега.

— Прекрати пялиться, Айриш.

— Я не пялюсь. — Я отворачиваюсь и смотрю на дорожку. Щеки у меня пылают. Мне стыдно, что он меня поймал. Опять.

Он слегка передергивает плечами, поправляя хватку.

— Тебе надо меня опустить?

Он усмехается.

— Благодаря восьми годам занятий греблей нести тебя довольно легко, Айриш.

— Видимо. — Восемь лет. Это определенно объясняет его накачанный торс. — Наверное, тебе очень нравится.

— Да, — произносит он, вздохнув. — Расслабляешься, когда ты на воде, сосредоточен на конечной цели. Легко отбросить все в сторону.

Эштон дергает головой. Я вижу еще одну стекающую по его щеке каплю и понимаю, что он пытается ее стряхнуть, раз не может стереть.

— Вот, — бормочу я и протягиваю руку, чтобы помочь. Он тут же переводит на меня хмурый взгляд своих темных глаз, и я отдергиваю руку. Наверное, я неправильно его поняла. Мне не стоило…Но вскоре я понимаю, что хмурится он не из-за этого. Он хмурится из-за отвратительной раны на ладони, которую я получила при падении. Отвлекшись на лодыжку и Эштона, я совсем о ней забыла.

— Тебе определенно стоит подумать о том, чтобы больше никогда не бегать, Айриш, — ворчит он.

— А тебе стоит подумать о том, чтобы надевать побольше одежды, когда бегаешь, — рявкаю я в ответ. Ярость вспыхивает без предупреждения, а за ней быстро следует румянец.

— И почему же, Айриш?

Чтобы оттянуть время, я провожу языком по зубам и решаю проигнорировать его вопрос.

— Я могла бы подождать Гранта.

— И умереть от пневмонии, — раздраженно возражает он, снова поправляя хватку на мне. От движения качается нога, а из-за нее дергается ступня, и ногу пронзает боль. Но я борюсь с желанием поморщиться. Не хочу, чтобы ему было неудобно.

Эштон идет быстрым, размеренным шагом, глядя прямо перед собой, так что я предполагаю, что все разговоры закончены.

— Мне жаль, что так произошло с твоими родителями. — Слова произнесены настолько тихо, что я едва не пропускаю их мимо ушей.

Я поглядываю на него боковым зрением и вижу, что он все также смотрит вперед, а на лице его застыла маска.

«Мне жаль, что так случилось с твоей мамой».

Фраза вертится на языке, но я ее не произношу. В конце концов, Рейган подслушивала и не должна об этом знать. Я не должна об этом знать. Если только он сам мне не скажет.

Так что, я молчу. Просто киваю и тихонько жду его дальнейших действий. Но он молчит. Повисает очередная ужасно длинная, неловкая пауза, когда мы оба молчим. Когда Эштон смотрит прямо перед собой, а мой взгляд мечется между его лицом и разноцветными кронами деревьев. Когда я поглощаю тепло его тела, остро осознавая, что покрыта его потом. Когда я чувствую его сердцебиение и пытаюсь сделать так, чтобы мое сердце билось в том же темпе. И потом понимаю, насколько это смешно.

Но я не в силах справиться с этой тишиной.

— Не могу поверить, что отец Рейган их знал, — мимоходом говорю я, а потом добавляю: — И что во мне он узнал маму. Не знала, что мы так сильно похожи.

Эштон сильно хмурится.

— Ты же помнишь, как она выглядела?

— Да. Но как-то было наводнение, и родители потеряли все свои детские фотографии, снимки времен колледжа. Так что, я никогда не видела маму в том возрасте, что я сейчас.

Я чувствую, что кончиками пальцев тру теплую кожу, и понимаю, что в какой-то момент моей задумчивости ладонь саботировала здравый смысл и скользнула под воротник футболки Эштона. Я наблюдаю, как пальцы, будто по собственной воле, выводят маленькие круги. И, раз уж сегодня я вся такая смелая и вопрос этот вполне безобиден для человека, который не знает ответа на него, я решаюсь спросить, стараясь сохранить голос обыденным и несерьезным.

— А что насчет твоих родителей?

Возникает пауза.

— Что насчет них? — Эштон пытается выглядеть скучающе, но судя по тому, как сжались вокруг меня его руки, а мышцы шеи напряглись, я тут же понимаю, что нашла больное место.

— Не знаю… — Повернувшись лицом к дороге, я ненароком произношу: — Расскажи мне о них.

— Нечего особо рассказывать. — Скучный тон сменяется раздраженным. — Зачем тебе? Что слышала Рейган?

Смотря вперед, я глубоко вздыхаю и решаю не лгать.

— Что твоей мамы…нет?

Я чувствую, как Эштон выдыхает.

— Это так. Ее нет. — Произносит он это очень сухо, что не способствует дальнейшим расспросам.

Не знаю, что заставляет меня испытать удачу.

— А что с твоим отцом?

— Он есть…к сожалению. — Презрение в его голосе очевидно. — Оставь эту тему, Айриш.

— Ладно, Эштон.

* * *

Когда мы подходим к их дому, я успеваю уже раз пять спросить у Эштона, не хочет ли он дать рукам отдых, а он раз пять говорит мне замолкнуть и не вякать о том, что ему надо меня опустить.

Больше мы ничего не говорим.

Он шагает наверх прямо мимо Рейган — только что вышедшей из душа и утопающей в спортивных штанах Гранта — и любопытствующего Гранта, проходит мимо общей ванной и направляется в ванную в своей спальне. Там он аккуратно опускает меня на тумбочку.

Аналогичный моему стон дает понять, что ему стоило опустить меня довольно-таки давно.

— Прости, — бормочу я, чувствуя себя виноватой.

В дверном проходе появляются Рейган и Грант, когда Эштон со стоном растягивает руки перед грудью, а потом и над головой.

— Посмотрите-ка на эти большие, крепкие мускулы, — издевательски сюсюкает Грант и тянется сжать бицепсы Эштона.

— Иди на хер, Кливер, — огрызается он, отталкивая руки Гранта. Эштон хватает полотенце с крючка и начинает протирать мои волосы и лицо.

— Что! Я собирался вас подобрать, но Рейган сказала, что вы хотите… — Острый локоток Рейган, оказавшийся под ребрами Гранта, затыкает его на середине предложения.

— Вот. Чай. — Рейган передает мне дымящуюся кружку.

Одного глотка хватает, чтобы понять: это не просто чай.

— Ты подлила спиртного в чай больного человека, — уныло утверждаю я. Алкоголь обжигает горло. — Кто ты после этого?

— Уж лучше это, чем то, что получает хромая лошадь, — отвечает Рейган, развязывая шнурки на моем кроссовке и стягивает носок. Я втягиваю воздух сквозь зубы. — Насколько все плохо? Нам надо тебя в больницу отвезти?

Я вижу фиолетовый синяк на подъеме ноги и отекшую лодыжку.

— Нет, это всего лишь растяжение, я думаю.

— Ты еще не доктор, Айриш, — бормочет Эштон и нагибается, изучая мою ногу. В этот момент я вижу, что футболка на его спине словно превратилась во вторую кожу. Видны все изгибы, все бугорки мышц, все части тела Эштона. Идеален. Мое тело защитило его спереди, но спина взяла на себя основную тяжесть дождя. Если он и замерз, то этого не показывает. — Приложим лед пока, но если станет хуже, отвезу тебя в больницу.

Я киваю, замечая, как Эштон руководит ситуацией. Словно у меня в этом деле и вовсе нет права голоса.

— Должны помочь. — Грант протягивает мне пару костылей. Увидев мое хмурое выражение лица, он объясняет: — Это Тая. Он, по крайней мере, пару раз в год на вечеринках растягивает лодыжку. Хорошо, что он роста небольшого. Для тебя они как раз должны быть впору.

— Он не будет против?

— Не, до ноября они ему нужны не будут. Как часы, — говорит Грант, а потом глядит на мою ступню и улыбается.

Внезапно я чувствую себя неловко.

— Что?

Пожав плечами, он отвечает:

— У тебя сексуальные ступни, Айриш. — За его словами тут же следует стон, когда Рейган в шутку шлепает его по груди.

— Хватит разглядывать ступни моей соседки!

— Ладно, дай твои поразглядываю.

— Фуууу! — визжит она и подныривает под его руку, удирая из комнаты. Грант несется за ней.

— Лед принесите! — орет им вслед Эштон, а потом совсем тихо ворчит: — Этот идиот вылетит из команды.

Я наблюдаю, как он ковыряется в ящике под раковиной и достает оттуда аптечку.

— Не вылетит, если тренер не узнает. Они счастливы.

Эштон замирает. Проходит добрых четыре секунды, прежде чем его руки снова начинают шевелиться, вытаскивая бинты и антисептик.

— Хочешь позвонить Коннору и сказать, что ты здесь?

«Коннор».

— А, да. — Я даже не подумала о том, что надо ему позвонить. Отчасти я о нем забыла…Не отчасти. Совсем забыла. — Он же делает ту работу в библиотеке, да? Не хочу его отвлекать.

Взяв в руки мою пораненную ладонь, Эштон поднимает глаза и тихо спрашивает:

— Уверена?

И у меня появляется ощущение, будто он спрашивает о чем-то совершенно ином. Уверена ли я в Конноре, может быть.

Внезапно атмосфера в помещении сгущается. Мои легкие усиленно работают, прогоняя сквозь себя воздух, а его темные глаза изучают мои в поисках ответа.

— Наверное. — Все, что я могу выдавить.

Эштон дрожит, и я вспоминаю, что он промок до нитки.

— Тебе надо переодеться, а то заболеешь, — шепчу я, многозначительно глядя на его футболку.

Отпустив мою руку, он тянется за спину и за воротник стягивает футболку через голову. Швырнув ее в угол, он снова берет меня за руку. И я оказываюсь лицом к лицу с грудью, образ которой уже несколько недель не могу вытеснить из мыслей. Грудью, при виде которой сбивается дыхание. Грудью, так нагло пялиться на которую в трезвом виде мне пока не доводилось. А теперь я пялюсь. Как олененок, ослепленный фарами, не могу отвернуться и изучаю все бугорки и изгибы.

— Что это значит? — спрашиваю я, подбородком показывая на чернильный символ на груди в районе сердца.

Эштон молчит. Полностью избегает ответа на вопрос, проводя большим пальцем по моей нижней губе.

— У тебя тут слюни, — бормочет он, а потом снова сосредотачивается на царапине на моей ладони. Лицо же мое пылает и без его внимательного взгляда.

— Все не так плохо, как кажется, — слышу я свое бормотание, когда он переворачивает мою ладонь над раковиной. Взгляд цепляется на кожаный браслет на его запястье. Такое ощущение, будто он его не снимает. Никогда. Я стучу по нему свободной рукой и спрашиваю:

— Зачем он тебе?

— Какая ты сегодня любопытная, Айриш. — Судя по тому, как сжимаются его челюсти, я понимаю, что это еще один скрытый за семью печатями ответ.

Рейган была права. Он не обсуждает ничего личного. Вздохнув, я наблюдаю, как он откручивает крышку с антисептика и держит мою руку вытянутой.

— Да она даже не… — Я собиралась произнести слово «болит». Но вместо этого с языка срывается такая брань, что моряк с пожизненным стажем бы мной загордился. — Какого хера ты творишь? Черт! Его так не льют, козлина ты дурная! Блядь! — Меня охватывает боль, а царапину мучительно жжет.

Эштон даже ухом не повел. Он поворачивает мою ладонь туда и обратно, рассматривая ее поближе.

— На вид все чисто.

— Конечно, чисто, ты только что все отбелил к чертям собачьим!

— Расслабься. Сейчас перестанет жечь. Пока мы подождем, чтобы боль стихла, отвлекись и поразглядывай меня. Ты же так во все это и впуталась… — На секунду его веселый взгляд сталкивается с моим и возвращается к ладони. — Неплохое сочетание, кстати. «Козлина дурная»? Серьезно?

— Я говорила это в самом лучшем смысле слова, — ворчу я, но совсем скоро уже борюсь с собственными губами, которые так и норовят изогнуться в улыбке. Думаю, это и правда забавно. Или будет, когда я смогу ходить…Полная решимости не поддаться искушению, я обвожу взглядом маленькую ванную, рассматривая плитку за стеклянными створками душа, успокаивающе белые стены, белые пушистые полотенца…

А потом снова возвращаюсь к телу Эштона, потому что, посмотрим правде в глаза, оно намного более притягательно, чем плитка и полотенца. Да и что угодно, если уж на то пошло. Я изучаю черную индейскую птицу на внутренней стороне его запястья. Она большая — добрые пять дюймов в длину, украшенная замысловатыми деталями. Настолько замысловатыми, что практически скрывает находящийся под ней рубец.

Шрам.

Я открываю рот, чтобы спросить, но захлопываю. Взглянув на порядочного размера китайские иероглифы на его плече, я вижу еще один умело скрытый рубец. Еще один шрам.

Сглотнув комок, подкативший в горлу, я думаю о том дне, когда домой заявилась моя сестра с огромной татуировкой в виде пяти воронов, сделанной на бедре. Под ней скрывается один из самых уродливых шрамов, оставшихся с той ночи. Пять птиц — по птице на человека, погибшего в машине в ту ночь. В том числе, и птица для нее. В то время я не понимала смысла. Она сказала мне лишь два года назад.

С тяжелым вздохом я снова перевожу взгляд на символ на его груди и изучаю его более пристально.

И вижу еще один умело скрытый шрам.

— Что случилось? — спрашивает Эштон, разворачивая бинт. — Ты побледнела.

— Что… — Замолкаю, прежде чем успеваю спросить о случившемся. Все равно не получу ответа. Я отвожу глаза к своей ладони и думаю. Может, это ничего и не значит. Скорее всего, ничего не значит. Люди постоянно набивают татуировки, чтобы скрыть шрамы…

Но все мое нутро кричит: это не ничего.

Наблюдаю, как Эштон накладывает бинт на рану. Больше она не жжет, но я не уверена, что послужило тому причиной: время или тот факт, что моя голова усиленно работает, выкручивая и переворачивая кусочки мозаики в попытках сложить их воедино. Но слишком многого я не понимаю. Простых вещей, таких, как кожаный браслет…

Кожаный браслет.

Кожаный браслет.

Пристально приглядевшись, я понимаю, что это не браслет.

Я хватаю Эштона за руку и поднимаю ее к глазам, рассматривая тонкую темно-коричневую полоску: швы по краям, то, как два конца сходятся с маленькими застежками…и вижу, что когда-то эта кожа была ремнем.

Ремнем.

У меня вырывается крошечный вдох, а взгляд мечется от его руки к плечу и, наконец, останавливается на груди. На длинных шрамах, скрытых под татуировкой.

И внезапно я все понимаю.

Доктор Штейнер говорит, что я чувствую боль людей сильнее остальных из-за того, через что прошла с Кейси. Что я реагирую на нее более напряженно. Может, он и прав. Может, поэтому сердце у меня пропускает удар, внутри все скручивает от тошноты, а по щекам беззвучно текут слезы.

Тихий шепот Эштона притягивает мое внимание к его лицу, и я вижу грустную улыбку.

— Для собственного же блага ты слишком умна, ты знаешь об этом, Айриш?

Его кадык дергается. Я все еще держу его за запястье, но он не отнимает у меня свою руку. Не уворачивается от моего взгляда. А когда я поднимаю свободную руку и кладу ему на грудь, поверх символа, поверх его сердца, он не морщится.

На языке вертится столько вопросов. Сколько тебе было лет? Сколько раз это происходило? Зачем ты до сих пор носишь его на запястье? Но я молчу. Не могу спросить, потому что при мысли о маленьком мальчике, уклоняющемся от ремня, слезы текут еще быстрее.

— Ты же знаешь, что можешь говорить со мной о чем угодно, да, Эштон? Я никому не скажу, — слышу я свой дрожащий шепот.

Он наклоняется и поцелуем убирает слезы с моих щек, сначала одну, потом другую, и еще одну, приближаясь к моим губам. Не знаю, дело ли в напряженности момента, потому что сердце мое разрывается от боли за него, тело отвечает, а разум полностью отключился, но его губы замирают на уголке моего рта и он шепчет:

— Ты снова на меня уставилась, Айриш.

И тогда я непроизвольно поворачиваюсь и встречаю его губы своими.

Он сразу же мне отвечает. Не теряя времени, прижимается ко мне и заставляет губы приоткрыться. Я чувствую соленый привкус своих слез на его языке, когда тот проскальзывает внутрь и касается моего. Одну руку он кладет на тыльную сторону моей шеи, углубляя поцелуй, притягивая меня к себе, чтобы подобраться еще ближе, проникнуть еще глубже. И я разрешаю ему, потому что хочу его близости, хочу помочь ему забыться. Я совсем не переживаю о том, что делаю и правильно ли это делаю. Все должно быть правильно, если вызывает такие чувства.

Моя ладонь так и лежит на его груди, поверх сердца, которое неистово колотится под моими пальцами. Кажется, что этот единственный поцелуй длится вечность, пока слезы на щеках не высыхают, губы не начинают болеть, а я не запоминаю божественный вкус губ Эштона.

Но внезапно он отрывается от меня, оставляя тяжело дышать.

— Ты дрожишь.

— Не заметила, — шепчу я. И это правда. До сих пор не замечаю.

Я замечаю лишь биение его сердца под своими пальцами, красивое лицо перед собой и то, что дышать мне удается с трудом.

Подняв меня на руки, Эштон идет в спальню и опускает меня на кровать. Он целенаправленно идет к комоду, на ходу захлопывая дверь в комнату. Я не произношу ни слова. Даже не осматриваюсь в комнате. Просто изучаю очертания его спины, а в голове совершенно пусто.

Он подходит и бросает рядом со мной простую серую футболку и пару спортивных штанов.

— Должны подойти.

— Спасибо, — рассеянно произношу я, проводя пальцами по мягкому материалу. В голове кавардак.

Следующие несколько мгновений я не в силах объяснить. Возможно, причина в том, что произошло месяц назад и только что в ванной. Но Эштон требует:

— Подними руки, Айриш.

И тело мое подчиняется, словно двигающийся в замедленном действии хорошо натренированный солдат. У меня вырывается резкий вдох, когда я чувствую, как его пальцы забираются под край моей футболки и поднимают мокрую ткань все выше и выше…пока не снимают ее через голову, и я остаюсь в розовом спортивном бюстгальтере. Он не глазеет на меня, не делает никаких комментариев и не заставляет нервничать. Он лишь молча разворачивает серую футболку и за воротник натягивает ее мне на голову, опуская на плечи. Я еще не продела руки в рукава, когда Эштон опускается передо мной на колени. Сглотнув, я наблюдаю за его лицом, когда его руки проскальзывают под футболку к застежке бюстгальтера. Ловко расстегивают ее. И все это время Эштон не отводит взгляда от моих глаз. Снимает его и бросает на пол, ждет, пока я просуну руки в рукава.

— Встань, — мягко говорит он, и снова мое тело отвечает. Одну руку я кладу ему на плечо для поддержки, чтобы уберечь свою растянутую лодыжку. Футболка большая мне размеров на пять как минимум и достает практически до середины бедра. Так что, когда его руки берутся за резинку моих штанов и стягивают их вниз, я не чувствую себя обнаженной. Но Эштон так и стоит на коленях, его взгляд прикован ко мне. Ни разу он его не отводит. Ни в тот момент, когда штаны падают на пол. Ни в тот момент, когда его ладони скользят вверх, хватая меня за бедра, забираются под футболку и касаются моего нижнего белья. Я тяжело вдыхаю второй раз, когда он продевает пальцы под резинку трусиков и стягивает их вниз, пока они просто-напросто не падают на пол. Эштон резко вдыхает, на мгновение крепко зажмуривает глаза, а потом снова их открывает.

— Садись, — шепчет он, и я подчиняюсь.

Он лишь раз отводит взгляд, чтобы аккуратно снять мокрую одежду с поврежденной лодыжки. Развернув свои спортивные штаны, он натягивает их мне на ноги так высоко, как может.

— Встань, Айриш.

Я делаю, как сказано, снова используя его для поддержки. В это время Эштон надевает на меня штаны и туго завязывает веревочки на поясе. Ни разу он не прикасается ко мне неуместным образом.

Рискни он, не думаю, что остановила бы его.

Когда он заканчивает, когда я полностью одета, бездыханна и не уверена насчет того, что только что произошло, но все также стою перед ним, Эштон берет меня за руку. Он поднимает ее и крепко прижимает к своему сердцу, как до этого я сделала сама. Только он удерживает ее, полностью накрыв мою ладонь своей. Дрожит, то ли от холода, то ли от чего-то еще, а сердце его колотится, как бешеное. Я поднимаю взгляд к его грустным, покорным глазам.

— Спасибо.

Я сглатываю застрявший в горле комок и шепчу:

— За что?

— За то, что помогла забыться. Хоть ненадолго. — Он целует костяшки моих пальцев и добавляет: — У нас ничего не получится, Айриш. Оставайся с Коннором.

Сердце падает в пятки, когда он отпускает мою руку. Отвернувшись, Эштон идет к ванной. Его тело напряжено, а голова немного опущена, словно в поражении.

Боюсь, если я не спрошу сейчас, то не смогу никогда.

— Что означает «одна ты — навсегда»?

Он колеблется, дойдя до дверного прохода. Одну руку кладет на ручку, другой хватается за дверной откос. Бицепсы на руках напрягаются. Его тело качается в сторону ванной, и я предполагаю, что не получу ответа.

— Свободу. — Он закрывает за собой дверь.

Для меня одна ты — навсегда. Одна ты означаешь свободу.

Все, что мне остается, — взять лежащие на кровати костыли и, хромая, уйти из комнаты. Мне нужно время, чтобы подумать, а думать рядом с Эштоном невозможно.

«У нас ничего не получится, Айриш. Оставайся с Коннором».

«Блин. Коннор».

Я забыла о нем. Опять.

Глава 14 Выкладывай все, как есть

— Я была на пробежке. Знаете, хотела попробовать что-нибудь новенькое. Повеселиться.

— Правда? И как, повеселилась?

— Передвигаюсь теперь на костылях, доктор Штейнер. Я растянула лодыжку.

— Хмм. Что ж, сильно весело это не звучит. Как и сама пробежка.

— Да, это полная противоположность веселья.

С учетом всех пакетов со льдом, учебных пар и нескольких неловких моментов с Рейган в душе, прошедшие полторы недели были сущим кошмаром. В прошлую субботу я пропустила часы работы волонтером, потому что нога болела слишком сильно. Эту бы неделю тоже пропустила, если Коннор не предложил бы меня подвезти.

— А как все в целом?

— Запутано.

— И кто из ребят тебя путает?

— А сами-то Вы как думаете? — бормочу я, ожидая белую Ауди Коннора. Я сказала, что буду ждать его на этой скамейке в парке, чтобы быстро запрыгнуть в машину, когда он подъедет. Я так благодарна, что ради меня он пожертвовал целой субботой, когда мог бы учиться. Знаю ведь, что к следующей неделе ему нужно сдать огромную письменную работу.

И я не заслуживаю Коннора после того, чему позволила случиться с Эштоном. Его лучшим другом.

Случившееся я списала на временное помутнение рассудка. Временную ошибку в суждении, вызванную полномасштабной атакой Эштона сразу и на мое сердце, и на мое либидо.

Как только я вырвалась из возникшей ситуации, Грант отвез нас с Рейган в общежитие, где я разрывалась между тем, что прикладывала лед к ноге, притворялась, будто учусь, ерзала под пристальным взглядом Рейган и, словно на повторе, прокручивала в памяти воспоминания о произошедшем днем.

И последние восемь дней, пропустив в процессе несколько пар, я практически только этим и занималась. Избегала Эштона. Он и сам встречи со мной не искал, и это к лучшему. Я не справилась бы с ним, пока имею дело со всепоглощающим чувством вины, которое испытываю рядом с Коннором. Коннор заскакивает каждый день, чтобы узнать, как у меня дела, и приносит с собой цветы, капкейки и плюшевого мишку для «быстрого выздоровления». Словно у него составлен список под названием «Как заставить Ливи разорваться от чувства вины за то, что тайно целовалась с моим лучшим другом», и он строчку за строчкой вычеркивает из него пункты. Чувства вины, от которого приходится стискивать зубы, чтобы не перечислить в порыве все свои глупости. Чувства вины, которое заставляет меня осыпать его поцелуями… столькими, что у меня уже заболели губы.

Да только проблема в том, что никакое количество поцелуев с Коннором не сопоставимо с интенсивностью того единственного с Эштоном. И это причина, по которой я едва все не рассказала.

Но не могу. Слишком напугана. Слишком слаба. Боюсь, что могу выбросить прекрасные отношения — отношения с большой буквы — ради спровоцированного моментом поцелуя, который больше все равно не повторится. В конце-то концов, Коннор ведь сказал «не будем торопиться и все усложнять». А эти слова без труда можно интерпретировать как «без обязательств». И если мысленно я почаще буду это повторять, может, и сама в них поверю.

Либо я могу притвориться, что тот случай с Эштоном вовсе не произошел. Полностью его игнорировать.

— Не расскажешь, что случилось? — будничным тоном спрашивает доктор Штейнер. — Естественно, осуждать не буду.

Вздохнув, я бормочу:

— Не могу.

Боюсь, если начну рассказывать, разболтаю секрет Эштона. А я обещала, что никому не скажу.

— Ладно…как я могу помочь?

— Никак. Мне просто надо держаться от него подальше. По-моему, он сломлен. Как Кейси раньше.

— Понятно. И ты, в лучших своих традициях, эмоционально привязалась раньше, чем это поняла.

— Думаю, это так… — Когда сердце начинает болеть при мысли о нем, когда я разыгрываю в мыслях дюжины сценариев, по которым Эштон мог стать таким, какой есть, когда мне хочется отследить его отца и накричать на него? Да, я вполне уверена, что именно так все и получается.

— А это, помноженное на твою к нему симпатию, помогает быстро вывести все из-под контроля, особенно, если учесть, что ты продолжаешь эти свои отношения с его лучшим другом.

От стыда я опускаю голову, ведь в очередной раз читающий мысли мозгоправ в двух предложениях выразил неделю моих внутренних метаний.

— Мне нельзя сбиваться с пути сексуальным парнем и его проблемами. Слишком отвлекает. Мне просто нужно избегать его весь следующий…год.

— Сложно выполнить, раз уж он живет с Коннором.

— Уж всяко лучше альтернативы, — бормочу я себе под нос, потирая лоб.

— Хмм… — Повисает долгая пауза, а потом я слышу, что доктор Штейнер хлопает в ладоши. Видимо, со мной он разговаривает по громкой связи. — Вот оно! Я придумал твое задание на неделю.

— Что? Никаких заданий, доктор Штейнер. Вы сказали, что больше их не будет. Вы сказали…

— Я соврал. Ты найдешь в Эштоне пять подкупающих черт характера.

— Вы меня совсем не слушали?

И в свойственной доктору Штейнеру манере он меня игнорирует.

— И, как часть задания, ты все время будешь говорить, о чем думаешь. Правду. Не анализируй слишком много, не подбирай слова. Просто выкладывай все, как есть. А если он задаст вопрос, ты должна честно на него ответить.

— Что? Нет! Зачем?

— Назовем это экспериментом.

— Но…Нет! — лопочу я.

— Почему нет?

«Потому что то, о чем я думаю рядом с Эштоном, обычно включает в себя его тело!»

— Потому что…нет!

— Через месяц жду полный отчет.

— Нет. За месяц я его едва увижу. У меня сессия. Я занята.

— Уверен, ты справишься.

— Нет.

— Пойди мне на встречу.

Я упрямо стискиваю зубы.

— Я всегда иду Вам на встречу, доктор Штейнер. Но на этот раз я говорю «нет». Это плохая идея.

— Хорошая. Месяц.

— Вы меня не заставите.

— Да что ты?

Я поджимаю губы, глубоко вдыхая.

— Я ведь могу солгать.

— А я могу заявиться в твое общежитие со смирительной рубашкой и твоим на ней именем.

Я резко вдыхаю, чувствуя, как округляются глаза.

— Не посмеете… — Он точно посмеет.

— Не будем проверять, да? Месяц, Ливи.

— А что насчет Коннора?

— Я не говорил перепихнись с Эштоном в процессе «его узнавания».

— Боже ты мой, — морщусь я.

— Прости, так мои мальчики говорят. Это не круто?

— В этом разговоре вообще ничего крутого нет, Штейнер, — стону я. — Мне надо идти. В любую минуту приедет Коннор.

— Просто доверься мне, Ливи. Еще лишь раз. Это хорошая идея.

— Ага, конечно.

Попрощавшись, мы вешаем трубки. Я прячу лицо в ладонях и задумываюсь, как сама себя в это втянула. Не буду этого делать. Напрочь отказываюсь. Пусть заявляется со смирительной рубашкой. К тому времени, она идеально на меня сядет. Ирония в том, что при Эштоне я в половине случаев выдаю то, что не надо, но всегда ненароком. Но если я все буду говорить…

Сигналит автомобиль.

Я поднимаю глаза, ожидая увидеть белую Ауди. Но вместо этого вижу блестящий, черный четырехдверный автомобиль с сияющими серебристыми дисками. Открывается водительская дверь, и из машины вылезает высокий, серьезный мужчина в модной кожаной куртке и солнечных очках-авиаторах. Он обходит автомобиль и распахивает пассажирскую дверь.

— Айриш! Залезай.

И я решаю, что доктор Штейнер — злой колдун с хрустальным шаром и привязанными к пальцам нитками от марионеток. Каким-то образом, он создал всю эту ситуацию. И точно сейчас сидит в своем кабинете и хихикает.

За машиной Эштона сигналят другие водители.

— Давай уже. — В его голосе появляется намек на раздражение.

— Черт бы вас побрал, — бормочу я и иду к поджидающему автомобилю. Отдавая Эштону костыли, я смотрю только на коричневую кожаную обивку салона. Когда он забирает их, его пальцы касаются моих, и по всей руке словно пробегает разряд тока. Как только я опускаюсь на сидение и пристегиваю ремень безопасности, Эштон уже оказывается на водительском месте, а пульс у меня зашкаливает.

— Как лодыжка? — спрашивает он, вливаясь в поток машин. Его взгляд перемещается на мои ноги. Я решила надеть короткую плиссированную юбку, потому что больной ноге в колготках проще, чем в носках и штанах. Сейчас же, когда перед глазами проносится картинка со мной, сидящей на Эштоне, и задранной до талии юбкой, хочется, чтобы на мне был надет цельный зимний комбинезон.

— Уже лучше. Я даже стала немного опираться на нее при ходьбе. — Я замечаю, что по сравнению с прохладным воздухом снаружи, машина кажется сауной, и снимаю пальто. — Легкое растяжение. Как я и думала.

— Коннор сказал, ты ходила в больницу?

«Ах, да, Коннор».

— А ты что здесь делаешь? — выпаливаю я, а потом делаю вдох. — В смысле, что случилось с Коннором?

Он пожимает плечами.

— Ему какую-то работу надо ко вторнику сделать, так что я сказал, что отвезу тебя. Ты не против?

— О. Нет, разумеется. Спасибо.

Я — большой и толстый лжец. Если бы не Эштон, я бы пропустила еще одну неделю и не встретилась с близнецами. Он хороший. Доказал, что способен на это, когда полмили нес меня под дождем. А теперь он везет меня на Манхэттен.

— Пустяки, Айриш, — бормочет он, следуя за знаками по направлению к трассе.

Я молча играю с застежкой на пальто и раздумываю, что бы обо всем этом сказала Дана. Побеспокоило бы это ее? Они вообще еще вместе? Он так и не подтвердил, но и не отрицал этого. Стоит ли его спросить?

Бросив взгляд на Эштона, я понимаю, что он пялится на мою грудь.

— Смотри за дорогой! — рявкаю я в порыве. Мне становится жарко, и я складываю руки на груди.

С веселой улыбкой он говорит:

— Значит, тебе на меня пялиться можно, а мне даже взглянуть на тебя нельзя?

— Это другое. Я не голая.

— А я тоже голым не был, когда ты чуть носом в тротуар не уткнулась.

Я отворачиваюсь от него и смотрю в окно, покачав головой. «Я даже отсюда Ваш смех слышу, доктор Штейнер».

— Эй. — Ладонь Эштона опускается на мое запястье. — Прости, ладно? Просто…давно тебя не видел.

Насколько только приятен этот простой жест. Я понимаю, как сильно скучала по Эштону. Я киваю и смотрю в его искренние карие глаза.

— Смотри за дорогой, — снова предупреждаю я, но на этот раз мягче и намного менее раздраженно.

В ответ я получаю фирменную кривую ухмылку, которую теперь нахожу менее наглой и более игривой. Эштон легонько сжимает мое запястье и отпускает.

— Спасибо, что пожертвовал субботой ради меня.

— Было бы за что, — бормочет он, проверяя зеркало заднего вида, когда перестраивается в другой ряд. — Я знаю, что для тебя это важно. — И с небольшим сомнением в голосе добавляет: — У меня встреча позже, так что я так и так оказался бы на Манхэттене.

— Встреча?

Между бровей Эштона появляется складка.

— Перед тем, как я тебя забрал, ты выглядела расстроенной. Что случилось?

Избегает ответа на вопрос. Я тяжело вздыхаю.

— Да, ничего такого. Просто странный телефонный разговор. — Я занимаю себя разглаживанием пальто на коленях.

— Кто такой доктор Штейнер?

Мои руки замирают.

— Что?

— Ты сейчас пробормотала «Я даже отсюда Ваш смех слышу, доктор Штейнер». Кто такой доктор Штейнер?

— Я…эээ…он… — «Я сказала это вслух! Даже не осознавая этого, я произношу мысли вслух! Как марионетка! Блин! Господи. Я и это тоже вслух сказала?» Краешком глаза я изучаю выражение лица Эштона. Изогнув бровь, он переводит взгляд с меня на дорогу. «Не могу рассказать. Надо перестать думать. Мысли, остановитесь!»

— Расслабься, Айриш! У тебя глаза сумасшедшие. Ты меня сейчас пугаешь немного.

Нельзя рассказывать. Я так думаю. Заставив себя пару раз глубоко вздохнуть, я пытаюсь успокоиться.

— Судя по твоей реакции, мне кажется, что он — психиатр?

«Кейси была права...ты — не только красавчик».

— Считаешь, что я — красавчик, Айриш?

Я прижимаю ладонь ко рту. Снова это сделала!

Когда хохот стихает, Эштон тяжело вздыхает.

— Значит…ты проходишь сеанс терапии?

Хочу ли я, чтобы Эштон узнал о докторе Штейнере? Как я вообще на его вопрос отвечу? Технически, я не прохожу сеанс терапии, но да, доктор Штейнер — психиатр. Для которого у меня даже клавиша быстрого вызова предусмотрена. В любом случае, если начну объяснять, кто такой доктор Штейнер, и расскажу о последних четырех месяцах, покажусь совершенно ненормальной.

— До Нью-Йорка долго ехать, — предупреждает меня Эштон, постукивая пальцами по рулю.

Я не обязана ничего ему объяснять. Это не его дело. У него есть секреты, как и у меня. Но, может быть, это возможность узнать его. Может быть, рассказ о моих проблемах поможет разговорить его. А учитывая, сколько времени я провела, пытаясь его разгадать, узнать мне нужно…

— Да, он — мой психиатр, — тихо произношу я, уставившись на дорогу. Сейчас я не могу встретиться с ним взглядом. Не хочу увидеть осуждение в его глазах.

— И зачем тебе психиатр?

— Из-за своего неконтролируемого сексуального влечения?

— Айриш… — То, как он произнес мое прозвище, заставляет меня повернуться вовремя и увидеть, как Эштон приподнимается на сидении и слегка тянет джинсы, словно хочет сесть поудобнее. — Расскажи мне.

Может быть, стоит провести чуточку переговоров.

— Только, если ты расскажешь, почему называешь меня «Айриш».

— Я уже сказал, что объясню, как только ты впервые признаешь, что меня хочешь.

Мой рот захлопывается. Нет, с Эштоном нельзя вести переговоры.

— Серьезно, Айриш. Расскажи о своем мозгоправе. — Возникает пауза. — Конечно, если ты не хочешь услышать откровенные подробности о моем неконтролируемом сексуальном влечении и том, как ты можешь мне с ним помочь.

И говорит он это таким серьезным тоном, от которого во рту мгновенно пересыхает, а между бедер теплеет, когда образы первой ночи и прошлой недели сталкиваются в моих мыслях, превращаясь в одну ошеломляюще сексуальную мешанину. Черт бы тебя побрал, Эштон! Он точно знает, как заставить меня поерзать. И наслаждается этим, тихонько посмеиваясь над тем, как мое лицо заливается краской. Внезапно мне становится совсем не стыдно говорить о докторе Штейнере.

— Никому не расскажешь?

— Со мной твои секреты в безопасности. — Из-за того, как напрягается его челюсть, я сразу ему верю.

— Ладно. Еще в июне у моей сестры появилась дикая идея…

Сначала мои объяснения полны напыщенных фраз. Но по мере углубления в произошедшее, по мере того, как привлекательные смешки Эштона становятся более частыми, когда я рассказываю, как провела лето, ныряя с Кейси с моста и покупая продукты в костюме хот-дога…становится легче и рассказывать, и вдаваться в подробности, и смеяться над этим.

Эштон ни разу меня не перебивает. Он не вынуждает меня почувствовать себя глупой или ненормальной. Он просто слушает, улыбается и тихо посмеивается, пока ведет машину. Эштон действительно умеет слушать, а это — подкупающая черта характера. «Одна — минус, осталось четыре».

— Этот чувак и правда кажется психом… — бормочет Эштон, качая головой.

— Знаю. Иногда я задаюсь вопросом, есть ли у него вообще лицензия.

— Тогда зачем ты продолжаешь с ним разговаривать?

— Дешево? — пытаюсь пошутить я. Если честно, то я тысячу раз задавала себе тот же вопрос. И ответ могу придумать только один. — Потому что он чувствует, что это важно, а я должна ему за жизнь сестры. Ты не представляешь, что… — Голос сходит на нет, и я сглатываю вставший поперек горла комок. — Моя сестра попала в ту же аварию, в которой погибли родители. Все было плохо, Эштон. Еще четверо человек погибли. И она едва выкарабкалась. — Я затихаю, изучая свои сплетенные пальцы. Мне все еще сложно говорить об этом. — В каком-то смысле, она погибла в ту ночь. Год пролежала в больнице, прежде чем достаточно окрепла, и ее выпустили… — Не могу сдержаться, чтобы не хмыкнуть насмешливо и не покачать головой, все еще осуждая выписавших ее врачей. Достаточно окрепла… Для чего? Чтобы поднести бутылку в губам и затянуться косяком? Чтобы удовлетворить больше парней, чем мне бы хотелось знать? Чтобы колотить боксерскую грушу? — Долгое время моя сестра была потеряна. Годы. А потом доктор Штейнер… — Я сглатываю, когда на глаза наворачиваются слезы, и пытаюсь их сдержать. Но несколько все равно скатывается по щекам. Я тороплюсь стереть их, но Эштон как-то опережает меня и быстро и легко прикасается большим пальцем к щеке, а потом снова отводит руку и опускает ее себе на бедро. — Доктор Штейнер вернул ее мне.

Повисает очень долгая, но комфортная тишина, и я смотрю на голубое небо над головой и мост, который приведет нас на Манхэттен.

— Ничего себе, мы уже здесь, — рассеянно бормочу я.

— Да, а ты все никак замолкнуть не могла, — сухо произносит Эштон, но подмигивает мне. — Значит, вот с кем ты болтала перед тем, как я тебя забрал?

— Ага.

— И что в этом такого странного? О чем вы говорили?

У меня вырывается тяжелый вздох.

— О тебе. — Я замечаю, что после моего признания одной рукой он крепче сжимает руль, и быстро добавляю: — Я ничего не говорила ему об…этом. — Мой взгляд перемещается на кожаную полоску на его запястье. — Я обещала, что не скажу.

Кадык у него дергается, когда он сглатывает.

— Ну, и зачем тогда вы обо мне разговаривали?

— Мне так стыдно. — Со стоном я смотрю в окно.

— Ты стыдишься этого больше, чем того, что уже рассказала? — Заинтригованный, Эштон наклоняется вперед, а на его лице появляется любопытная улыбка.

— Возможно.

Рассказать ему? Я тяну время, почесывая шею, убирая волосы за уши и потирая лоб, пока Эштон, в конце концов, не хватает меня за руки и не опускает их на консоль между нами.

Откашлявшись, я тут же замечаю, что моя ладонь все еще лежит в его. Когда он видит, куда я смотрю, крепко ее сжимает.

— Отпущу, как только расскажешь.

— А если не расскажу?

— Тогда пожелаю удачи, когда будешь объяснять Коннору, почему мы за руки держимся.

— Держание за руки — наименьшая из моих проблем, — бормочу я, а потом смотрю ему прямо в глаза и признаю: — Мне нужно найти в тебе пять хороших качеств.

Его лицо принимает выражение, словно говорящее «И это все?».

— И почему тебе стыдно?

— Потому что мне придется говорить тебе все, о чем я думаю, — бормочу я, подняв глаза к потолку.

Повисает долгая пауза. Эштон ерзает на сидении. Он немного сползает, больше сгорбившись, и сильнее сгибает одну ногу. А потом на его лице расползается широкая, озорная улыбка.

— Будет весело.

— Нет, не будет, — тут же мотаю головой я, — потому что я не буду этого делать.

— Чего? — Эштон выпрямляется и, широко распахнув глаза, глядит на меня. — Придется!

— Нет… — Я отнимаю у него свою руку и складываю их на груди. — Не буду.

— Ну, тогда как ты узнаешь пять моих лучших качеств?

— Уверена, ты мне сам расскажешь, — хитро отвечаю я.

Он пожимает плечами, словно размышляет.

— Ты права, я мог бы. Посмотрим… — Он проводит языком по зубам, и появившееся предчувствие предупреждает, что я пожалею об этом. — Я заставляю женщин так кричать, когда проскальзываю своим…

— Заткнись! — Он ворчит, когда мой кулак сталкивается с его плечом.

— Правда, Айриш. Давай уже. Будет весело! — Глаза Эштона блестят, а лицо сияет от искреннего предвкушения. Ни разу я не видела его таким счастливым и почти уже готова согласиться на что угодно, в том числе, и на безумства доктора Штейнера.

Пока Эштон не спрашивает:

— Так, я тебе снюсь?

Я тут же прикусываю язык. Сильно.

* * *

— Можешь подъехать ко входу, и я просто выбегу, — говорю я, поняв, что он собирается парковаться.

— О, нет, — хмурится он. — Я иду с тобой.

— Ох, у тебя здесь встреча? — «Эштон болен? Ему нужен врач?»

— Нет. Мне надо убить пару часов. — Пауза. — Подумал, что могу познакомиться с детишками, ради которых ты проделала весь этот путь.

— Не можешь. — У меня такое чувство, что сталкиваются два мира, которые определенно нужно держать по отдельности.

— Стыдишься, если тебя со мной увидят, Айриш?

— Нет, я… — Я оборачиваюсь и вижу в его глазах намек на боль. «Никогда». — Они не всех впускают.

Он паркуется на свободное место.

— Не забивай этим свою милую головку, Айриш. Меня они впустят.

* * *

— Я...эээ…привела кое-кого. Надеюсь… — Я беспомощно гляжу на Гейл. Не знаю, что сказать.

Она переводит взгляд с меня на Эштона и тут же начинает качать головой. По мне волной проходит облегчение. Не думаю, что мои эмоции смогут одновременно выдержать и толпу больных детей, и Эштона.

Но тут он сверкает своей сексуальной кривой ухмылочкой и ямочками на щеках.

— Здравствуйте, я — Эштон. Вообще-то, здесь я от имени своего отца, Дэвида Хенли из «Хенли и Партнеры».

Что бы Гейл не собиралась сказать, оно улетучивается.

— Да ведь это фантастика! Мы так рады пожертвованиям твоего отца. Рада познакомиться. — Посмотрев справа налево, она говорит: — Обычно мы не пускаем посетителей, но на этот раз я закрою глаза.

— Отлично. — «Вовсе нет».

— Близнецы жаждут встречи с тобой, Ливи.

— Я тоже по ним скучала. — Показав на лодыжку, я добавляю: — Извините, что пропустила прошлые выходные.

— Ой, не волнуйся. Рада, что ты в состоянии передвигаться. Веселитесь! — Взмахнув передо мной пачкой папок, она говорит: — А я вернусь к работе! — И уходит в противоположном направлении.

Один раз Гейл оборачивается и, убедившись, что Эштон уже отвернулся и направился к лифту, подмигивает мне и одними губами произносит «Ух ты!».

Лицо у меня бледнеет. Теперь все будут думать, что мы вместе.

Я догоняю Эштона, когда он нажимает кнопку вызова лифта.

— Так, ты знал, что тебя пропустят, если упомянешь имя своего отца?

Обаяние, которое было здесь мгновение назад, исчезает, а его заменяет презрение.

— Хоть на что-то оно сгодится.

— Это…вносить пожертвования больнице любезно с его стороны. — Раз Гейл тут же узнала его имя, он должен быть важным спонсором.

— Экономия налогов. И польза для имени. — Я опускаю глаза и вижу, что он дергает полоску от ремня. Не в силах сдержаться, я сжимаю его руку.

Двери лифта открываются. Эштон входит за мной и нажимает кнопку с номером этажа, который я назвала, а потом бормочет:

— Либо это, либо пришлось бы отвести эту медсестру в подсобку на пару минут и…

— Эштон! — Я с силой хлопаю его по предплечью и морщусь. Гребля одарила все его тело каменной твердостью. — Это определенно удар по твоим хорошим чертам.

— Ой, да ладно тебе. Ты ведь не веришь, что я всерьез говорю? — говорит он, низко хохотнув.

— Учитывая красный носок на твоей двери…

Его лицо принимает страдальческое выражение.

— Той ночью я пытался забыть о тебе. С Коннором, — мягко произносит он. — И с тех пор подобного не случалось.

Верю ли я ему?

— Почему?

С пылким взглядом Эштон поворачивается ко мне и рукой берет за подбородок, поглаживая большим пальцем мою нижнюю губу.

— Думаю, тебе прекрасно известно почему, Айриш.

— Ты все еще с Даной?

Его хриплый голос вернулся, тот, от которого по коже бегают мурашки.

— Что, если я скажу «нет»?

— Я…я не знаю. — Я медлю, прежде чем задать вопрос: — Почему ты сказал, что у нас ничего не получится?

Его губы размыкаются, и я думаю, что, наконец, получу ответ.

— В этой кофте твоя грудь выглядит шикарно.

Не этот ответ.

Он выходит из лифта и придерживает дверь, пока, прихрамывая, пройду я с пылающим лицом. Типичное для Эштона избегание. Я прикусываю язык и игнорирую его, пока мы не подходим ко входу в игровую комнату.

Меня накрывает новая волна тревоги. В груди появляется та же самая скованность, что я чувствую при детях каждый раз, только на этот раз она усиливается.

— Так, ты должен узнать несколько основных правил, прежде чем я подпущу тебя к этим милым детишкам.

— Послушаем.

— Первое, — я загибаю пальцы для убедительности, — никаких разговоров о смерти. Не заводи разговоров о смерти, не намекай на смерть.

Его губы изгибаются, когда он хмурится и кивает:

— Не волнуйся.

— Второе: не учи их плохим словам.

— Кроме тех, которым они уже от тебя научились?

Закатив глаза, я говорю:

— И третье: будь вежливым. И не лги. Они всего лишь дети.

На его лицо будто набегает туча, но он молчит.

Я толкаю дверь и вижу на полу играющих в ЛЕГО близнецов. Первым глаза поднимает Эрик. Он толкает плечом брата, и, поднявшись на ноги, они идут ко мне. Прошло две недели с нашей последней встречи, и я замечаю, что в их движениях появилось больше вялости, а голоса немного потеряли бодрость.

— Привет, ребята! — говорю я, заставляя себя сглотнуть вставший в горле комок. Надеюсь, что изменения всего лишь вызваны химиотерапией.

— Что случилось? — спрашивает Дерек, рукой хватаясь за правый костыль.

— Споткнулась и растянула лодыжку.

— Он — твой бойфренд? — Эрик показывает на Эштона.

— Эээ…нет. Он — друг. Это…

— Ты дружишь с мальчиком? — перебивает меня Эрик.

Я смотрю на Эштона, размышляя обо всем, что между нами произошло.

— Да, думаю, да.

Эштон наклоняется и протягивает руку.

— Называй меня Эйс. Так меня называют друзья.

Оба брата смотрят на меня с вопросом в глазах, и я смеюсь, вспоминая, насколько только они еще маленькие, а потом слегка киваю головой в сторону Эштона.

Первым Эштона за руку берет Эрик и подзывает его, словно хочет прошептать секрет ему на ушко. Естественно, как и у любого пятилетнего ребенка, шепот у него такой, словно он говорит в мегафон.

— Что с тобой не так? Ливи — очень даже симпатичная для девчонки.

Я едва сдерживаю смех. Эштон глядит на меня, и в его глазах можно увидеть задорный огонек. Меня накрывает приступ паники. Он по-всякому может ответить на этот вопрос…

— Я пытался, дружок. Но Ливи я не сильно-то нравлюсь.

— Она — твой друг, но ты ей не нравишься? Почему? — спрашивает Дерек, на лбу у которого пролегла складочка.

— Не знаю, — пожимает плечами Эштон. — Пытался изо всех сил, но… — А потом его плечи опускаются, а улыбка колеблется. То, как он изображает из себя задетого мальчика, достойно Оскара.

Близнецы склоняют головы и пристально на меня смотрят. От этого становится жутко.

— Ливи, почему он тебе не нравится? — спрашивает Дерек.

И меня превратили в злодейку.

— Хороший вопрос. Давайте попытаемся найти на него ответ, ребят. — Эштон ведет их в детскому столику, а я привлекаю внимание Дианы, махнув ей рукой.

— Гейл разрешила, — зову я, показывая на Эштона.

Подмигнув, она снова сосредоточивается на своем ребенке, но я не упускаю частые и любопытные взгляды, которые она бросает в сторону Эштона. Такого же взгляда он удостоился от Гейл, от медсестер, встреченных в коридоре, женщины-парковщика, двух докторов…причем один из них был мужчиной.

Я прислоняю костыли к стене и осторожно шагаю к столу, где уже расположился Эштон, вытянув длинные ноги и положив на пол свою кожаную куртку. Он хлопает по стулу рядом с собой. Я сажусь туда, но не потому, что хочу сидеть рядом с ним, а потому, что хочу ткнуть ему локтем под ребра, если придется. Сильно ткнуть.

Мальчишки ставят два стула лицом к Эштону, и, судя по серьезному выражению их лиц, они считают, что находятся в шаге от решения серьезной проблемы.

— Итак, мальчики. — Эштон опирается на локти. — Какие предположения?

— Ты любишь щенков? — тихонько спрашивает Дерек.

— Ага.

— Ты сильный? Как Супермен?

— Не знаю насчет Супермена, но… — Эштон напрягает руки, и я вижу их рельеф даже сквозь тонкую темно-серую кофту. — Что думаете?

Оба брата трогают его бицепсы и одновременно открывают рты:

— Ничего себе! Пощупай его мускулы, Ливи.

— Ой, нет, — отмахиваюсь я, но Эштон хватает меня за руку и кладет ее поверх своего бицепса. Пальцами я едва могу обхватить половину руки. — Ух ты, сильный, — соглашаюсь я, закатывая глаза, но не могу сдержать небольшую улыбку. И жар, поднимающийся по шее.

— Ты богатый? — спрашивает Эрик.

— Моя семья богата, так что и я тоже, наверное, — пожимает плечами Эштон.

— Кем ты будешь, когда вырастешь? — спрашивает Дерек.

— Чувак, он уже вырос! — толкает Эрик своего брата.

— Нет, еще не вырос, — произносит Эштон. — Я все еще учусь. Но стану пилотом.

Я хмурюсь. «А что стало с желанием стать юристом?»

— У тебя изо рта пахнет? — спрашивает Эрик.

Эштон дует на ладонь и нюхает.

— Не думаю. Айриш?

— Нет, изо рта у тебя не пахнет, — улыбаюсь я, убирая прядь волос за ухо, и прячу румянец на щеках. У его рта вкус мяты и седьмого неба. Мятные небеса.

— Почему ты называешь ее Айриш?

— Потому что она — ирландка и начинает чудить, когда напивается.

— Эштон!

Мальчишки хохочут. Судя по хохотку со стороны Дианы, она тоже слышала.

— Честно. — На мгновение я прячу лицо в ладонях, и от этого мальчишки хохочут еще больше, ухмылка Эштона растет, и вскоре я начинаю смеяться вместе с ними.

В конце концов, вопросы становятся более серьезными.

— У тебя есть мама и папа? — спрашивает Эрик.

Этого вопроса Эштон услышать не ожидал. Я уверена, потому что он колеблется, и я вижу, как дергается его кадык, когда он сглатывает.

— У всех есть мама и папа.

— И где они?

— Эээ…отец — дома, а мамы больше нет.

— Она умерла? — спрашивает Эрик с совершенно невинным видом.

По лицу Эштона проскальзывает вспышка боли.

— Вспомните о договоре, мальчики, — предупреждаю я, приподняв бровь.

— Я думал, это касается только наших смертей, — печально произносит Дерек.

— Нет, это всеобщее правило. И касается всех.

— Ладно. Извини, Эйс, — говорит Эрик, повесив голову.

Эштон наклоняется вперед и сжимает его плечо.

— Не переживай ни о чем, малыш. У нее слишком строгие правила, да?

Эрик драматично закатывает глаза.

— Даже не представляешь.

Братья и дальше в типичной для детей невинной манере закидывают Эштона вопросами, а он на них отвечает. Я узнала, что мама Эштона родом из Испании, вот откуда у него темные глаза и смуглая кожа. Узнала, что он — единственный ребенок в семье. Узнала, что он родился и вырос в Нью-Йорке. За этот короткий допрос с двумя пятилетними детьми я узнала о нем больше, чем думала в принципе возможно. Может быть, больше, чем знает об Эштоне Хенли большинство людей.

Наконец, Эштон встает и объявляет:

— Простите, что ухожу, но мне нужно быть в другом месте. С вами было круто, ребят. — Он протягивает им кулак для удара.

— Да, было круто, — подражает ему Эрик, и они с братом повторяют жест. Их кулачки кажутся такими крошечными по сравнению с Эштоном. Все трое оборачиваются ко мне, и я понимаю, что, наверное, издала дурацкий звук.

Слегка ущипнув меня за локоть, Эштон говорит:

— Я вернусь через три часа и заберу тебя у главного входа, хорошо? — И на этом он уходит.

Оставшаяся часть смены быстро катится в тартарары. Приходит Лола, которая выглядит меньше, бледнее и слабее, чем в последнюю нашу встречу. Дерек шепчет мне, что она появляется все реже и реже. Мальчишки держатся еще час, а потом говорят, что плохо себя чувствуют, отчего у меня внутри все сжимается. Оставшееся время я провожу с другими детьми: один ребенок восстанавливается после автомобильной аварии, еще один оказался здесь из-за редкого сердечного заболевания.

И я понимаю, что постоянно смотрю на часы не только по одной-единственной причине.

* * *

Три часа спустя у главного входа меня забирает совершенно другой человек. Не тот забавный любитель подразнить, который сидел за миниатюрным столиком с двумя больными детьми и смешил их. Не тот, который с молчаливой непринужденностью слушал меня, пока я рассказывала о длинной череде смущающих, вдохновленных моих психиатром приключений.

Нет…мы выезжаем из города, а этот человек едва промолвил слово, едва на меня взглянул. Не знаю, что случилось, но что-то точно изменилось. Заставило его челюсть напрячься, а взгляд похолодеть. Сделало его таким недовольным, что грудь начинает болеть от все возрастающего напряжения. Ведь оно становится еще больше, чем то, с которым я покинула больницу.

Меня хватает всего лишь на час такой тишины. Я выглядываю из окна на темнеющее небо и уличные огни, дюжину раз заправляю волосы за уши, ерзаю на сидении, а потом решаю закрыть глаза и притвориться, что сплю, когда мы приближаемся к повороту на Принстон.

— Айриш, ты влезла в больничный запас снотворного, перед тем как я тебя забрал? — Скорее от звука его голоса, чем из-за самого вопроса, я с удивлением распахиваю глаза. Обернувшись, я вижу крошечную улыбку, которая пробивается сквозь мрачную завесу на его лице, и тяжело выдыхаю от облегчения.

— Прости, — бормочу я, но не чувствую себя виноватой. Я рада, что Эштон немного расслабился.

— Как прошел остаток смены?

— Тяжело. Иногда я задумываюсь, станет ли легче. Я люблю проводить время с детьми и хочу им помогать, но… — По щеке катится слеза. — Не знаю, смогу ли справиться с мыслями о том, кто из окружающих меня детей выживет. — Эштон молчит, когда я вытираю щеки рукой и шмыгаю носом.

— Я думал об этом, когда ты сказала, кем хочешь стать, — тихо говорит он. — Нужно иметь особый характер, чтобы сидеть и ждать, пока кто-нибудь умрет, особенно, когда ты никак не можешь это остановить.

«Это и случилось с тобой, Эштон? Тебе пришлось наблюдать, как умирает твоя мама?» Я не произношу этого вслух. Вместо этого я говорю:

— Не уверена, что я — такой человек. — Помедлив, я добавляю: — Ничего себе. Раньше я вслух этого не признавала. Никому не говорила.

— Даже своему доктору?

— Нет! Ему особенно. Он считает, что разоблачил меня, — бормочу я.

— В смысле?

— Ни за что, Эштон, — качаю я головой. — Для одного дня хватит и того, что ты уже из меня вытянул.

Побарабанив пальцами по рулю, он вздыхает.

— Ладно. Что говорили близнецы, когда я ушел?

Я улыбаюсь.

— Спрашивали, можешь ли ты еще прийти, — со смешком объявляю я.

На его лице появляется широкая улыбка.

— Да? Я им так понравился?

Я закатываю глаза.

— Думаю, ты им понравился больше, чем я. Эрик сказал, что я, наверное, очень сильно злюсь, когда я — «Айриш», раз ты не хочешь быть моим бойфрендом.

С губ Эштона срывается хриплый, горловой смешок, и внутри у меня моментально теплеет.

— А ты что ответила?

— О, я убедила его, что сильно бешусь, и когда я — не «Айриш», а ты рядом.

Эти слова снова вызывают смех.

— Люблю, когда ты не фильтруешь свою речь. Просто говоришь, что на уме, и не волнуешься об этом.

— Тогда вы со Штейнером хорошо сойдетесь… — Мы проезжаем мимо вывесок кампуса, а значит, ехать нам осталось недалеко, и мой день с Эштоном подходит к концу. Не знаю, когда снова увижу его, и эта мысль ранит.

— Это точно. Ты же должна всю свою подноготную передо мной выкладывать?

Я откидываю голову на подголовник и бормочу скорее для самой себя:

— Ты — первый.

Вообще-то, я ничего не имела в виду, сказав эти слова. Эштон пронизан тайнами, но я понимаю, что в ближайшее время они точно у него с языка не посыплются. И все же, я ощущаю, что в машине словно стало холоднее.

— Что ты хочешь узнать? — Его голос низок и тих. Нерешителен, я бы сказала.

— Я… — Мой голос дрожит. Я решаю начать с невинного, по-моему, вопроса, произнося его самым обыденным тоном. — Ты сказал мальчикам, что хочешь стать пилотом. Почему?

— Потому что ты сказала не лгать им, — произносит он на выдохе.

«Ладно».

— А что насчет стать юристом?

— Я буду юристом, пока не смогу стать пилотом. — Его голос настолько спокоен и тих, что внушает мне чувство комфорта.

— Любимое воспоминание о матери? — спрашиваю я, сменив тему.

Следует небольшая пауза.

— Этот вопрос я пропущу, Айриш. — Все еще спокоен и тих, но появилась некоторая резкость.

Я наблюдаю, как он рассеяно дергает ремешок на запястье.

— Сколько тебе было лет?

— Восемь. — На этом слове его голос ломается. Я прикрываю глаза и поворачиваюсь к окну, наблюдая за мелькающими огнями домов в надежде, что они смогут заменить собой образ напуганного мальчика, который пылает в голове.

Эштон берет меня за руку.

— Он потерял контроль лишь раз. Я имею в виду шрамы. В остальное время он не оставлял следов. — Остальное время. — Его любимым наказанием была кладовка. Он сажал меня туда на несколько часов. Обычно заклеивал рот скотчем, чтобы я молчал.

Я пытаюсь подавить рыдания, зажав рот свободной рукой, но не могу, и с губ срывается странный, гортанный всхлип.

Мгновение мы молчим, но мне нужно узнать об Эштоне больше. Знать всё. Проглотив вставший в горле комок, я спрашиваю:

— Зачем ты его носишь?

— Потому что я — гребаный узник собственной жизни, Айриш! — И словно этот внезапный всплеск раскрыл больше, чем ему бы хотелось, его рот захлопывается. Эштон отпускает мою руку.

Я мечусь между тем, что искоса смотрю на него и разглаживаю складки на юбке, но молчу, когда он сворачивает на тихую парковку. Когда Эштон останавливается на крайнем месте в углу, я ожидаю, что он заглушит двигатель и выпрыгнет из машины, торопясь избавиться от меня. Но этого не происходит. Эштон оставляет машину заведенной, чтобы тихо играло радио, а сам пальцами сжимает переносицу.

— Скорее всего, ты считаешь, что я преувеличиваю. — Его голос снова успокоился. Я тихо сижу и слушаю. — Живу ведь на широкую ногу, да? Этот универ, деньги, девушка...эта гребаная машина. — Со злости он бьет кулаком по приборной панели. — Какой, блядь, бедняжка, да? — Он хватается за шею, наклоняясь вперед, и закрывает глаза. — Он контролирует меня, Айриш. Мою жизнь. Всё контролирует. Я в ловушке. — Теперь в его голосе безошибочно угадывается боль. Неукротимая и мучительная, и от этого у меня сжимается грудь.

Мне не нужно спрашивать, о ком идет речь. Уверена, о том же человеке, из-за которого у Эштона появились шрамы. Я настолько сильно хочу спросить, как он оказался в ловушке и что это значит, но не хочу слишком сильно на него давить. Ведь он может закрыться. Так что, я шепчу:

— Как я могу помочь?

— Заставь меня забыться. — Он смотрит на меня. И та печаль, которую я видела в его глазах неделю назад, появляется снова.

— Я… — колеблюсь я. О чем он меня просит? Чтобы забыть, он использует секс и уже это предлагал. Но я не стану…не могу… Во мне поднимается паника, и, видимо, отражается на лице.

— Не это, Айриш, — шепчет он. — Этого я от тебя не хочу. И никогда не попрошу.

Он отстегивает свой ремень безопасности и тянется к моему. Взяв меня за руку, Эштон прикладывает ее к своей груди. И без лишних раздумий, но с огромным облегчением, я поворачиваюсь так, чтобы положить ладонь ему на сердце. Оно тут же отвечает, забившись чаще и сильнее, а его ладонь накрывает мою, согревая.

— Твоя ладонь на моей груди? Даже описать не могу, насколько невероятно это ощущение, — тоскливо улыбается он.

Я прикусываю губу, а во мне разливается радость от того, как хорошо ему со мной, от ощущения этого единения с ним.

Откинув голову на подголовник и прикрыв глаза, Эштон тихонько спрашивает:

— Ты думаешь обо мне, Айриш?

— Да. — Ответ срывается с языка быстрее, чем мне бы того хотелось, и под своими пальцами я чувствую ответный удар его сердца.

— Часто?

Тут я медлю с ответом, стараясь побороть стыд.

— Ты должна просто мне сказать, — бормочет он, приоткрыв один глаз.

— Точно, — улыбаюсь я себе. — Да. — Еще удар.

Повисает пауза, а потом Эштон шепчет:

— Я не хотел, чтобы ты плакала из-за меня, Айриш. Все плохое случилось давно. Больше он не в силах так меня ранить. У него есть другие способы, но…

— Прости, — улыбаюсь ему я, измученно вздохнув. — Я часто плачу. Сестра постоянно дразнит меня из-за этого. И думаю, причина в том, что день был очень насыщен событиями. Иногда бывает сложно не зацикливаться на плохом.

Его губы размыкаются, словно он собирается ответить, но потом снова смыкаются. Мне так интересно, о чем он думает, но я не задаю вопросов. Просто наблюдаю, как выражение его лица становится спокойным и мирным, пока сердце все также колотится.

— Хочешь, помогу забыть ненадолго?

— Я… — Мои глаза расширяются, а взгляд перескакивает на его губы.

И внезапно Эштон шевелится, разворачивается и аккуратно прижимает меня к сидению. Просит расслабиться, а я еще даже не сообразила, что все мое тело напряглось.

Эштон не теряет времени. Его губы прижимаются к моим, а язык с силой проталкивается внутрь. В груди у меня легко, но одновременно с этим тяжело, а все тело словно горит, но при этом будто заледенело. И вскоре меня перестает заботить всё и все, кроме меня самой и него.

Я молча удивляюсь тому, как его язык может быть и нежным, и сильным сразу, умело скользя по моему. Ощущение его губ такое же мятное, божественное и восхитительное, каким я его запомнила. Такое восхитительное, что я едва замечаю, как откидывается мое кресло. Эштон оставляет его под удобным углом, когда я все еще сижу, но могу вытянуться. Скользнув губами по шее, он касается мочки уха языком и произносит низким, серьезным голосом, который вибрацией отдается во мне:

— Я кое-что сделаю, но ты можешь попросить меня остановиться. — Я резко вдыхаю, когда его ладонь опускается на мое бедро и начинает подниматься. — Но я очень сильно надеюсь, что не попросишь.

Думаю, я знаю, что именно он хочет сделать, и не могу поверить в происходящее. Я позволю этому случиться? Природный инстинкт заставляет сжать колени на мгновение, но потом Эштон целует меня с еще большим желанием. Ноги расслабляются, ведь тело жаждет его прикосновений, радуется его рукам, когда они медленно потирают бедра сквозь капрон.

Я чувствую, что отвечаю ему с каждым новым движением, и задаюсь вопросом, очевидно ли это для Эштона. Безотчетно я кладу руку ему на затылок, где темные волосы свисают сексуальными локонами, и хватаюсь за них, слегка потягивая. Поцелуй становится еще более глубоким, его ладонь движется быстрее, и кажется, что сорвавшийся с моих губ стон становится для него последней каплей.

Эштон шевелится и тянется вниз другой рукой. Зажав пальцами шов колготок, он тянет, и салон машины заполняется звуком рвущейся ткани. Может быть, немного бы меня это и разозлило, но мне не дают шанса, потому что Эштон не теряет времени даром, и его рука проникает под мои трусики.

Задыхаюсь и отрываюсь от его губ, глядя ему в глаза. Мое тело напрягается и дрожит.

— Я никогда…

Он прерывает меня поцелуем.

— Знаю, Айриш. Помнишь? «Джелло» — твой криптонит, когда речь идет о секретах.

Закрыв глаза, я стону и прижимаюсь своим лбом к его. Щеки у меня пылают.

— Я правда сказала тебе, что никто никогда…? — Не могу заставить себя произнести эти слова.

Словно в ответ, один палец Эштона медленно проникает в меня.

— Никто никогда что, Айриш? — шутливо шепчет он, вводя в меня еще один палец. И после моего ответного стона снова припадает к моим губам.

На уровне подсознания я понимаю, что сижу в пассажирском кресле машины на парковке. Я должна быть в ужасе. Но быстро нахожу для себя рациональное объяснение: стекла затонированы, а поблизости никого нет. Эштон умело шевелит пальцами, прекрасно зная, с какой скоростью нужно двигаться и как сильно нажимать, чтобы мое тело расслабилось, а бедра раздвинулись. И вскоре я понимаю, что машину могут окружить зомби, а меня это совершенно не будет волновать.

Он даже не жалуется, когда я тяну его за волосы или неосторожно прикусываю губу. По тому, как учащается его дыхание, а прикосновения губ становятся более грубыми, я понимаю, что он получает удовольствие. И когда внизу живота у меня начинает появляется приятное чувство, Эштон каким-то образом это понимает и двигает рукой быстрее, заставляя меня елозить, корчиться и раскачиваться.

— Дай мне услышать тебя, Айриш, — натянуто шепчет он в тот момент, когда мое тело словно начинает распадаться на осколки. Его губы прижимаются к моей шее, и, когда меня накрывает волной удовольствия, я выкрикиваю в ответ, цепляясь ногтями за его бицепсы.

— Это было так сексуально, Айриш, — бормочет он мне на ушко, прижимаясь лбом к подголовнику. Я краснею и свожу бедра. Но все еще не убрал ладонь, и я ее не отталкиваю. — Помогло тебе забыться?

Нервный смешок — это все, чем я могу ему ответить. Забыться? У меня мозги просто отключились. Я забыла о своих проблемах, его проблемах и потенциальном зомби-апокалипсисе. Если оргазмы оказывают такое действие, я поверить не могу, что люди вообще выходят из домов. Или машин.

— Кажется, это еще один твой первый раз со мной, — шепчет он.

«Первый раз, который я никогда не забуду».

Легонько поцеловав меня в нос, он, наконец, убирает руку и опускает мою юбку до приличного уровня. Эштон бросает взгляд на себя, и я слышу смех в его голосе, когда он говорит:

— И мой тоже. — Поймав мой непонимающий взгляд, он тихо смеется. — Такого никогда не случалось.

Мои глаза округляются от удивления, когда я опускаю взгляд. От этого смех только перерастает в полноценный хохот.

* * *

Потребовалось ровно три часа.

Три часа я лежала в постели, уставившись в потолок, а учебники лежали рядом закрытыми, и только тогда действие оргазма прошло, но стало тошно, когда я поняла, чему позволила случиться. Чего я хотела. О чем я не жалею.

И, когда я отвечаю на звонок Коннора, а он усиленно извиняется, что не отвез меня в Нью-Йорк, и обещает исправить свою вину, я лишь улыбаюсь и говорю ему, что все в порядке. Желаю удачи с работой. Думаю о том, какой же он только милый и хороший парень, и как сильно бы понравился моим родителям. Думаю о том, как порвать с ним, учитывая, что натворила.

Я вешаю трубку.

И плачу.

Глава 15 Породистый жеребец

— О чем ты только думала?

— Очевидно, ни о чем.

Я слышу раздражение в голосе Кейси.

— Не понимаю тебя, Ливи… Временами ты грациозна, как одноногое фламинго в зыбучих песках.

Закатываю глаза. Иногда моя сестра как придумает…

— Это всего лишь простое растяжение. Почти уже прошло. Мне даже костыли больше не нужны.

— Когда все случилось?

— Три недели назад, наверное? Может, четыре. Не уверена.

Последние дни создается ощущение, будто время одновременно и тянется, и летит. Уверена я только в том, что не видела Эштона уже две недели, с тех пор, как он проводил меня до общежития тем вечером, поцеловал на ночь в щечку и ушел. Ничего от него я не слышала с тех пор, как на следующее утро получила сообщение со словами:

«Это лишь на раз. Ничего не изменилось. Оставайся с Коннором».

— Три-четыре недели, а говоришь ты мне только сейчас? — Голос Кейси наполнен смесью досады и боли, отчего вина встает комком в горле. Она права. Не могу поверить, что не разговаривала с ней почти месяц. Не сказала ей о растяжении. Не сказала о Конноре. И определенно не сказала об Эштоне.

— Прости. Замоталась с сессией и всякой ерундой.

— Как она прошла?

— Нормально, по-моему.

Мне никогда не приходилось прикладывать лишние усилия, чтобы сдать экзамены, или идти на них с ощущением неподготовленности. Но со всех зачетов на прошлой неделе я выходила, испытывая тошноту. Не знаю, дело ли в волнении от усилившегося напряжения. Но точно понимаю, что слишком много времени зацикливалась на не касающихся учебы вещах, вроде того, какие чувства испытываю к Эштону и что сделает Коннор, узнав о случившемся. Бросит ли он меня? Скорее всего. Я подумывала, не сказать ли ему самой, чтобы так он и сделал, потому что мне не хватает смелости порвать с ним. Но из-за этого могут возникнуть проблемы в отношениях между Коннором и Эштоном, а этого мне не хочется. В конце-то концов, они живут вместе, а я — просто девушка, оказавшаяся между ними.

А затем, за то, что вообще прикасался ко мне своими умелыми руками, я сосредоточила все свое недовольство на Эштоне. Позволила этому недовольству перерасти в полноценную злость. Но мысли о кожаном ремне, шрамах, татуировках и обо всем, что он еще скрывает, переросли в беспокойство, заполнив мысли и сердце, и заставили переживать за него. И отчаянно хотеть снова его увидеть.

А потом я разозлилась на саму себя за это желание, за то, что позволила ему сделать, за то, что я так эгоистично себя веду и боюсь порвать с Коннором. За то, что запуталась в оттенках правильного и неправильного вместо того, чтобы придерживаться светлого и темного, в которых что-то понимаю.

Повисает долгая пауза, а потом Кейси спрашивает:

— По-твоему?

— Да. А что?

— Не знаю. Просто ты никогда…не предполагала раньше. — Возникает еще одна пауза. — Что вообще происходит, Ливи?

— Ничего. Я просто устала. Не высыпаюсь последнее время.

Больше всего я думаю об Эштоне, когда лежу в постели. Переживаю за него. Тоскую по нему. А в постели я времени провожу много.

— Ты на днях разговаривала с доктором Штейнером?

— Нет, — признаю я, тяжело вздохнув. Потому что мне придется ему солгать, а этого мне тоже не хочется. Смысл в избегании. И Рейган что-то задумала. Посмотрев на часы, я бормочу: — У меня пара через двадцать минут.

Английская литература. Совсем нет желания идти. Я прочитала лишь четверть требуемого, так что все равно ничего не пойму. Смотрю на кровать. Как бы хорошо было сейчас прилечь…

— Что ж…мы скучаем по тебе, Ливи.

Я грустно улыбаюсь, думая о растущем животике Шторм, о научных экспериментах Мии и о вечерах, которые мы с сестрой проводили на причале, наблюдая за океаном. Грудь наполняет глухая боль. Каким бы красивым ни был принстонский кампус, он все равно не идет ни в какое сравнение с домом.

— Я тоже по вам скучаю.

— Люблю тебя, сестренка.

Я забираюсь на верхнюю койку, чтобы прилечь, когда мобильник извещает меня, что пришло новое сообщение.

Ты в комнате? Это Эш.

Во всем теле возникает нервный трепет, когда я набираю:

Да.

Ответ приходит сразу же:

Провожу тебя на пары. Увидимся через пару минут…

«Что? Он придет сюда? Сейчас?» Округлившимися глазами я обвожу комнату: кучу грязной одежды Рейган, свои треники, бледный внешний вид и отражающееся в зеркале крысиное гнездо из своих черных волос. Вскочив, я натягиваю джинсы и кофту, которую мне подарила Шторм, но надеть ее возможности пока не было. Она бледно-голубая, как мои глаза, приталенная, с глубоким вырезом. Ведь внезапно мне сильно захотелось соблазнить Эштона. Затем я привожу в порядок волосы, пытаясь разобрать их расческой. Такое ощущение, что в них и правда крысы угнездились.

Раздается громкий стук в дверь, и сердце пропускает удар. Последний раз бросив взгляд в зеркало, я быстро наношу на губы переливающийся блеск Рейган, чтобы придать немного цвета лицу. А потом, глубоко вздохнув, открываю дверь.

Эштон стоит ко мне спиной, изучая коридор. Он оборачивается, и внутри у меня все переворачивается, как в тот раз, когда я впервые увидела эти опьяняющие черты лица. Только теперь чувство намного сильнее, потому что помножилось на притяжение, разрывающее тело и душу.

— Подумал, не проводить ли тебя до аудитории из-за растянутой ноги, — бормочет он с хитрой усмешкой, бесстыдно обводя меня взглядом.

— Спасибо, — застенчиво улыбаюсь я и подхватываю с письменного стола учебники и пальто. По правде говоря, нога меня практически не беспокоит. Но я не собираюсь говорить правду, если она означает десятиминутную прогулку с Эштоном.

Наш разговор нормален, безопасен. Он задает пару вопросов об экзаменах, отвечает на несколько моих о своей сессии. Спрашивает о близнецах. Когда впереди появляется дверь в учебный корпус, я падаю духом. Мне не нужны десять минут с Эштоном. Мне нужны десять часов. Десять дней. И еще больше.

Но Эштон не уходит. Он следует за мной в здание, вниз по лестнице прямо к первому ряду и опускается на место рядом. Я не задаю вопросов. Ни слова не говорю. Просто наблюдаю, как он протягивает свои длинные ноги, снова залезая в мое личное пространство. Только в этот раз мое тело поворачивается к нему, радуясь его присутствию. Желая его.

— Как поживают мои подкупающие черты характера? — бормочет он, когда к кафедре со своими записями подходит профессор.

Я обдумываю ответ, и, наконец, произношу:

— Дам знать, когда хоть одну найду.

Профессор три раза стучит по кафедре, оповещая о начале пары. Разумеется, Эштона это мало волнует. Его губы касаются моего уха, когда он наклоняется и спрашивает:

— Хочешь, просто скажу?

Ладонью я отталкиваю его лицо, притворяясь раздраженной. Между бедрами все начинает пылать, и мне становится так некомфортно, что я еложу на месте. Тихий смешок Эштона дает понять, что он заметил и прекрасно понимает, что со мной делает его близость.

Вся сегодняшняя лекция посвящена Томасу Харди, но я не могу ни на одном слове сосредоточиться из-за витающего перед носом аромата одеколона Эштона, его колена, подталкивающего мое, и его умелых пальцев, стучащих по парте. Временами я замечаю, что он делает записи. Какие? Он этот курс даже не посещает.

В какой-то момент профессор отворачивается от нас, чтобы сделать глоток воды. Эштон вырывает лист из тетради и беззвучно подталкивает его ко мне. Нахмурившись, я изучаю написанное.

Надо было поостеречься. Надо было подождать, пока пара не закончится.

1. Я замечательный.

2. Я очаровательный.

3. Я слажен, как породистый жеребец.

4. Я прекратил развратничать.

5. Я талантлив, как ты прошлой ночью заметила.

P.S. Прекрати пялиться мне на руки. Знаю я, каких действий ими ты от меня хочешь.

* * *

В полуметре от меня профессор продолжает лекцию, а к моим голове, животу и бедрам приливает кровь. Что он делает? Зачем он написал это и передал мне посреди лекции? Последнее, о чем я хочу думать, пока профессор бубнит о дурацком Томасе Харди, — это Эштон, его руки и та ночь в машине…

Ладонь сжимает мое колено, и я подскакиваю на месте. Инстинктивно я вскидываю локоть и даю им Эштону под ребра. И этого достаточно, чтобы привлечь внимание профессора.

— Есть что-то, чем вы хотите поделиться с остальными? — спокойно спрашивает он, разглядывая нас поверх очков.

Я едва заметно качаю головой, когда семьдесят с лишним студентов приподнимаются со своих мест, а их взгляды сверлят дыру у меня в затылке.

Скорее всего, это бы сработало. Профессор мог бы закрыть на это глаза. Но тут мне обязательно надо было прикрыть лежащую за учебнике записку, словно пытаясь приглушить ее крикливые непотребности.

Я вижу, как на нее падает взгляд профессора.

А мои внутренности падают на пол аудитории.

— Во время моей лекции на первом ряду передают записки. Позволите? — Ко мне и доказательству моего скандального поведения с сидящим рядом парнем протягивается обветренная рука.

Замерев, широко раскрытыми глазами я смотрю на руку, пока мой мозг лихорадочно перебирает варианты. Их немного. Я не могу выбежать из аудитории из-за ноги, так что мне остается только запихнуть записку в рот, либо проткнуть одну из умелых рук Эштона ручкой, чтобы устроить диверсию. И то, и то гарантирует мне исключение с этого курса. Лишь одно будет включать в себя специальную рубашку и бонус в виде ночевки с доктором Штейнером.

Так что, бросив колкий взгляд в сторону Эштона, я передаю листок бумаги преподавателю и молюсь, что он не станет читать записку вслух, ведь тогда в жизнь еще может претвориться мой план с диверсией.

— Посмотрим, что у нас тут…

Аудитория плывет перед глазами, а к ушам приливает кровь. Не сомневаюсь, что помещение вибрирует от предвкушающих шепотков, ведь все ждут, как зеваки перед смертной казнью. Но я не слышу ни звука. И не осмеливаюсь взглянуть на Эштона, потому что, увидь я ухмылку на его лице, двинула бы точно по ней.

— Мистер Хенли, советую Вам оставлять свои завоевательные потуги вне моей аудитории, — наконец, говорит профессор, бросив колкий взгляд на Эштона. Он сворачивает записку в крошечный шарик и бросает в мусорную корзину. Весь воздух покидает мои легкие. «Естественно, он знает Эштона. Все знают Эштона…»

Эштон откашливается, когда позади нас нарастает тихий гул от шепотков.

— Да, сэр.

Не уверена, стыдно ему или нет. Даже не подумаю на него смотреть.

Когда преподаватель подходит обратно к кафедре, аудитория заполняется разочарованным гулом: студенты осознают, что сегодня казнь не состоится. Но прежде, чем продолжить лекцию, профессор добавляет:

— И будь я на месте этой девушки, серьезно бы задумался над пунктом номер один.

* * *

— Ты вообще понимаешь, как близко был к тому, чтобы эта ручка оказалась в твоей руке? — Я поднимаю ее для эффекта, когда мы выходим из здания.

— Мне было скучно. В первый заход Харди тоже был отстойным.

— Ну, тебе не обязательно было унижать меня перед всей аудиторией.

— Ты бы предпочла, чтобы я не приходил? Правду…предписание доктора.

Я скриплю зубами, но несмотря ни на что с улыбкой бормочу:

— Нет.

— Что «нет»?

— Нет, я рада, что ты заскочил.

— Не заскакивал…пока.

Я хлопаю его учебником по руке и жутко краснею.

— Ты невозможен.

— А ты невероятна.

Судя по тому, как сбивается его дыхание и перескакивает на меня взгляд темных глаз, он не собирался произносить этого вслух.

Мне приходится бороться с нестерпимым желанием броситься ему в объятия. Хотя слова я не сдерживаю.

— Я скучала.

— Я тоже скучал. — Повисает долгая пауза. — Айриш… — Его шаги замедляются, и он останавливается, обратив на меня один из своих «эштоновских» тяжелых, мрачных взглядов. Внутри у меня все тут же сжимается, одновременно в ужасе и предвкушении от того, что он скажет. — Ты будешь отвечать?

— Что?

— Телефон. — Его ладонь прикасается к карману моих джинсов, в котором лежит мобильник. — Он звонит.

Как только Эштон произносит это, я улавливаю звук рингтона, стоящего только на звонках Коннора.

— А, да. — Я вытаскиваю его и смотрю на дисплей, где отображаются радостная улыбка и зеленые глаза Коннора. Нажимаю клавишу приема вызова. — Привет, Коннор.

— Привет, детка. Я бегу на пару, но хотел перепроверить: ты же придешь на гонку в следующую субботу, да?

— Ага, буду на ней с утра. Днем у меня волонтерская смена.

— Отлично. — Я слышу облегчение в его голосе. — Родители не могут дождаться знакомства с тобой.

Внутренности совершают кульбит.

— Что? Ты им обо мне рассказал? — «Неторопливо и без сложностей» теперь означает «знакомство с родителями»?

— Конечно. Мне надо бежать. Позвоню позже. — Я слышу гудок и просто пялюсь на Эштона, который с отсутствующим видом расшвыривает с дорожки опавшие листья.

Он поднимает глаза и хмурится.

— Что?

Я смотрю на телефон и снова на него, а заговорив, слышу осторожность в своем голосе:

— Коннор хочет познакомить меня с родителями. — Я понимаю, зачем говорю это Эштону. Хочу знать, что он думает об этом.

Он пожимает плечами, отвлекая себя проходящей мимо блондинкой.

— Эй! — рявкаю я, хмурясь. — Я тут вообще-то!

Склонив голову, Эштон вздыхает.

— Что ты хочешь от меня услышать, Айриш? — Посмотрев на меня с покорной улыбкой и слабо прикрытой болью, которую прячет от большинства людей, он говорит: — Знакомься с его родителями. В этом, наверное, есть смысл. — Он замолкает, крепко сжав губы. — Вы с Коннором вместе. — Я слышу невысказанные слова, будто он выкрикивает их. А мы с тобой нет.

— Что, если бы я не была с ним? Для тебя это было бы важно? — Та же фраза, которую он несколько раз использовал со мной. Пришел мой черед.

Эштон поднимает руки, хватаясь за затылок. Он прикрывает глаза и запрокидывает голову, уставившись в чистое голубое осеннее небо. А я жду, молча наблюдая за ним. Запоминаю изгибы его шеи, борюсь с желанием протянуть руку и притронуться к его груди, снова разделить с ним тот интимный момент.

Его руки опускаются вниз, а взгляд — на меня. Челюсть его заметно напряжена.

— Я не смогу дать тебе того, что ты хочешь, Айриш. — Еще раз тяжело вздохнув, он произносит: — Как думаешь, сможешь остаток пути сама пройти?

В горле встает колючий комок, и, прикусив нижнюю губу, я опускаю взгляд на учебники.

— Конечно. Спасибо, Эштон.

Он открывает рот, будто хочет что-то сказать, но останавливается. Я вижу, как Эштон едва заметно качает головой, словно предупреждая самого себя.

— Увидимся.

Он разворачивается и уходит прочь.

Глава 16 Посредственность

Три с минусом.

Я моргаю несколько раз и подношу лист с оценкой ближе к глазам, убеждаясь, что мне не привиделось.

Нет. Вот она, в верхней части листа с экзаменационными заданиями по химии, во всем своем уродливом красном величии.

Моя первая в колледже оценка за экзамен, и сразу же практически двойка. Никогда я не получала ничего, кроме «отлично».

Никогда.

Я сглатываю один, два, три раза, когда меня начинает тошнить, кровь приливает к ушам, а сердце беспорядочно колотится. Может, я не создана для Принстона. Знаю, училась я не столь усердно, как стоило бы, еще и так отвлекаясь. Папа был прав. Мальчишки высасывают мозги из умненьких девочек. Либо так, либо все свои сообразительные мозговые клетки я поубивала алкоголем. А остались только глупые, которые не прочь похихикать и пообжиматься в машинах.

Я вылетаю за дверь и проношусь мимо остальных оживленных студентов, переставляя ноги так быстро, что едва не срываюсь на бег. Вырываюсь на прохладный воздух и заставляю себя сбавить скорость, почувствовав боль в лодыжке. Снова ведь покалечусь, если не буду осторожной.

И, как обычно, тут же раздается телефонный звонок. Коннор всегда звонит мне после этой пары, потому что выходит со своей. Нет желания отвечать, но все равно поднимаю трубку.

— Привет, малыш. Все нормально?

— Я провалила экзамен по химии! — Я борюсь с наворачивающимися на глаза слезами. Не хочу разрыдаться прямо здесь, посреди толпы.

— Серьезно? Ты и провалила? — В его голосе безошибочно угадывается удивление.

— Ну…почти! — лопочу я, тяжело дыша.

— Так. Помедленнее, Ливи, — спокойно произносит Коннор. — Расскажи, что случилось.

Сделав пару глубоких, успокаивающих вздохов, я шепчу:

— Мне поставили три с минусом.

Коннор шумно выдыхает.

— Заставила же ты меня побеспокоиться, Ливи! Не расстраивайся! На первом курсе у меня тоже несколько троек было. Ничего страшного.

Я стискиваю зубы. «Это не ничего страшного!» Мне хочется кричать. Ведь это моя первая плохая оценка. За всю жизнь. Да еще и по одному из тех предметов, которые лучше всего мне даются! Судя по тяжести в груди, подозреваю, что в восемнадцать лет у меня уже сердце прихватывает.

— В следующий раз лучше справишься, Ливи. Ты — умница.

Закусив губу, я киваю.

— Ага, конечно.

— Тебе лучше?

«Нет».

— Конечно. Спасибо, Коннор.

— Хорошо. — Звук в трубке приглушается, и я слышу, как на своем конце провода Коннор кричит кому-то. — Тебя подвезти? Ага… — Вернувшись к разговору со мной, он говорит: — Мне пора. У нас сегодня внеочередная тренировка. Тренер грозится, что любой опоздавший будет под дождем бегать десять миль.

— Ладно.

— Поговорим позже, Лив. — Раздается гудок.

Мне ничуть не лучше. Совершенно. Вообще-то, мне стало даже хуже.

Опустив голову, я направляюсь обратно в общежитие. Ком в горле растет, а я борюсь со слезами. Коннор безоговорочно в меня верит…как и все остальные. Разве он не понимает, что для меня эта практически двойка — большое событие? Что, если я не смогу лучше? Что, если это начало конца?

К тому времени, как я добираюсь до своей комнаты, мне становится безразлично, кто видит мое заплаканное лицо. Я знаю, что могу позвонить доктору Штейнеру, но он все переведет к разговору о родителях, а сегодня у меня нет желания выслушивать его теории. Стоит позвонить Кейси, но... не могу. После всего, что она сделала, чтобы я попала сюда, мне не хочется ее разочаровывать.

Так что, остается положиться лишь на одну вещь: лежащую в морозилке нашего мини-холодильника банку шоколадного мороженого Ben & Jerry, недавно купленную Рейган. Все для саможаления готово, как только я переодеваюсь в пижаму, завязываю волосы и забираюсь под одеяло, уставившись на смятый лист бумаги на полу. Подумываю, не сжечь ли его, но я как-то слышала, что детекторы дыма очень чувствительны.

Когда прикончу эту банку, в холодильнике меня ждут еще две. Я решила, что закормлю себя до смерти. Всего за пять минут от нее остается лишь половина (Рейган меня прибьет), и тут кто-то стучит в дверь.

Игнорирую стук. Все, с кем я хотела бы поговорить, сейчас находятся на тренировке по гребле. Я едва не кричу «Уходите!», но тогда этот человек поймет, что я в комнате. Так что, храню молчание, облизывая столовую ложку. Вот только стук не прекращается. Все продолжается, и продолжается, и продолжается, пока я не убеждаю себя в том, что за дверью стоит доктор Штейнер, раньше времени решивший исполнить обещание меня арестовать.

Со стоном я скатываюсь с кровати и нетвердой походкой иду к двери, чтобы с ложкой во рту и банкой в руке ее открыть.

Там стоит Эштон.

Челюсть у меня отпадает, а ложка вываливается. Да только у него быстрые рефлексы, и он умудряется подхватить ее раньше, чем она шлепнется на пол.

— Ты что здесь делаешь? — Отмечаю, что на нем надеты спортивные штаны и футболка. Он должен быть на тренировке.

Обойдя меня, Эштон заходит в комнату и бормочет, выразительно взглянув на банку с мороженым:

— Слежу, чтобы ты не набрала свои первокурсные пятнадцать.

— Разве у тебя нет тренировки? — Закрываю за собой дверь.

— Есть. Чем ты тут занимаешься?

Я плетусь к кровати и бормочу:

— Надев пижаму, ем мороженое в кровати. В темноте. Это очевидно.

Эштон включает маленькую настольную лампу, придающую комнате мягкое, уютное свечение.

— Коннор сказал, ты переживаешь из-за экзамена?

Его слова возвращают меня к действительности, и нижняя губа начинает дрожать. Я не в состоянии произнести это, так что просто показываю на бумагу на полу, чтобы уродливая буква сказала все за себя.

Он наклоняется, чтобы ее поднять, и я нагло пялюсь на его зад. Мое дыхание сбивается. Плевать, если он заметит. В списке характеризующих меня черт под «неудачница» я смело могу дописать «извращенка».

— Черт, а я-то думал, ты должна быть супергением, Айриш.

Это последняя капля. Слезы всерьез потекли по щекам, и сдержать их я не могу.

— Господи. Ливи, я шучу! Блин! — Зажав лист бумаги под рукой, свои огромные ладони он прижимает к моему подбородку, нежно стирая слезы большими пальцами. — Ты и правда много плачешь.

— Тебе надо уйти, — всхлипываю я, понимая, что впаду сейчас в состояние уродливого рыдания, и лучше пусть меня заживо похоронят, чем Эштон это увидит.

— Стоп! — Мои плечи словно зажимают в тиски. — Уймись. Я не для того тренировку пропускаю, чтобы ты меня выставила за дверь. Иди сюда. — Он отнимает у меня банку с мороженым и ставит ее на тумбочку. Положив руки на мою талию, Эштон поднимает меня на верхнюю кровать. — Устраивайся поудобнее. — Он хватает банку и забирается по лесенке.

— Не думаю, что она выдержит нас обоих, — бормочу я сквозь слезы, когда он забирается на место рядом со мной, вынуждая меня отодвинуться к стене.

— Ты удивишься тому, что способны выдержать эти койки. — Его улыбочка дает понять, что детали мне узнать не захочется. Так что, я молчу, а он накрывает нас одеялом, поправляет подушки, пока все они не оказываются под ним, и укладывает свою руку мне под голову. В итоге, я оказываюсь прижата к нему, а моя голова покоится у него на груди.

Эштон не произносит ни слова. Просто молча лежит, лениво выводя круги по моей спине, и дает мне возможность успокоиться. Я закрываю глаза и слушаю биение его сердца: медленное, ровное, целительное.

— Я никогда не получала три с минусом. Никогда не получала ничего, кроме «отлично».

— Никогда?

— Никогда. Ни разу.

— Твоя сестра была права. Ты слишком идеальная. — Я напрягаюсь, услышав эти слова. — Шучу, Айриш. — Он вздыхает. — Знаю, ты мне не веришь, но тебе не обязательно во всем быть идеальной. Никто не идеален.

— Я не такая, я просто пытаюсь быть…примечательной, — слышу я свое бормотание.

— Что?

Я вздыхаю.

— Ничего. Просто… — «Так говорил мой папа». — Что, если на этом все не остановится? Что, если я буду получать плохую оценку за плохой оценкой? Что, если я не смогу поступить в медицинскую школу? Чем тогда я займусь? Кем буду? — И снова я начала безумствовать.

— Ты все еще будешь собой. И поверь мне, ты всегда будешь примечательной. Расслабься.

— Не могу! — Я утыкаюсь лицом ему в грудь. — Было такое, чтобы ты что-нибудь провалил?

— Нет, но я ж замечательный, помнишь? — Он сжимает меня рукой, дав понять, что дразнит. — Пару раз получал тройки. Однажды двойку. Распределение Гаусса кого угодно доканает. — Он набрал ложку подтаявшего мороженого и сунул в рот. — Какие-нибудь еще оценки за экзамены узнала?

Я качаю головой в ответ.

— Какие предчувствия?

— До сегодняшнего дня я немного переживала. Теперь же? — Рукой я обхватываю его за плечи, желая быть ближе, желая впитать то ощущение безопасности, которое он мне дает, хоть и временно. — Я чувствую себя ужасно. Отвратительно. Если я так плохо справилась с предметом, который дается мне лучше всего, тогда точно провалила английский.

— Ну… — Еще одна ложка мороженого скрывается у него во рту. — К этим экзаменам ты готовилась как-то иначе, чем к прошлым? Ты учила?

— Разумеется, учила, — рявкаю я.

— Полегче. — Я слышу, как он тяжело глотает. — Ты…отвлекалась?

— Да, — шепчу я, прикрыв глаза.

Возникает долгая пауза, прежде чем он спрашивает:

— На что?

«На тебя». Не могу этого произнести. Эштон не виноват, что мои гормоны и сердце сеют хаос в голове.

— Много на что.

Непроизвольно моя ладонь сползает на его грудь и опускается на то место, где у него набита татуировка. Где остался шрам.

Мышцы Эштона под моей щекой невольно напрягаются.

— Я же сказал тебе, что хочу, чтобы ты забыла об этом.

Продолжительное время я не слышу ничего, кроме его сердцебиения, пока пальцами вожу, а потом и массирую это место на его груди, запоминая изгибы рубца. И этого хватает, чтобы убаюкать меня до состояния полудремы.

— Отец Даны — важный клиент моего отца. Раз счастлива она, счастлив и ее отец. — При звуке ее имени моя ладонь на мгновение замирает, а у меня возникает чувство вины. Но я заставляю ее двигаться, успокаивая дыхание. — Раз счастлив ее отец, счастлив и этот. А раз он счастлив… — Эштон говорит это так, будто в его словах есть совершенно понятный смысл. Но все, что они говорят мне: этот человек, его отец, жестоко обращался с ним в детстве и до сих контролирует его, как уже взрослого человека.

Медленно шевеля рукой, я шепчу:

— Значит, ты все еще с ней…но не по собственному выбору.

— Пока дело касается отношений по договоренности, она идеальна. Милая и симпатичная. И живет далеко. — Он беспомощен. Я слышу это в его голосе. Он беспомощен и просто молча соглашается.

— Она знает об этом соглашении?

С его губ срывается короткий, саркастичный смешок.

— Она считает, что мы поженимся. И если… — Он захлопывает рот. Но, по-моему, я понимаю, в каком направлении движутся его мысли. Если его отец захочет, чтобы Эштон на ней женился… Дрожь пробегает от шеи вниз по спине, по бокам, к горлу, сковывая меня ледяным ужасом. Господи, что же у него есть против Эштона?

Непроизвольно я прижимаюсь к нему еще плотнее. Поворачиваю голову так, чтобы сочувственно поцеловать его грудь. Или это, скорее, поцелуй от облегчения? От облегчения, потому что я не рушу счастливый дом, ведь все это притворство?

— Ты не можешь от него избавиться?

— Когда-нибудь. Могут пройти месяцы, а могут и годы. Не узнаю, пока не узнаю. Хотя я неплохо справлялся. — Он замолкает. — А потом самая красивая в мире девушка двинула мне в челюсть.

У меня вырывается короткий смешок.

— Ты это заслужил, Похититель «Джелло».

Его смех вибрацией проходит по моему телу.

— Никогда раньше полностью одетая девушка так передо мной не дрожала, Айриш.

— Замолкни и отдай мороженое. — Я приподнимаюсь и тянусь за ложкой, но из-за его длинных рук не в состоянии достать до нее.

— Думаю, за один вечер ты себе достаточно ущерба нанесла.

— Не тебе судить. И вообще, почему это ты здесь, а не на тренировке?

— Потому что знал, что здесь будет сексуальная цыпочка с отличной грудью и измазанным шоколадным мороженым лицом.

Я замираю, а глаза опускаю вниз. Моя поношенная белая кофта от пижамы совершенно не скрывает тот факт, что на мне нет бюстгальтера. А лицо? Судя по футболке Эштона, он говорит правду.

— Насколько все плохо?

— Знаешь, вот как у клоунов помада вокруг рта размазана…

«О, Господи!» Я бью Эштона по солнечному сплетению и пытаюсь подняться.

Его руки на моих бицепсах меня останавливают.

— И куда это ты собралась?

— Лицо мыть!

За долю секунды Эштон без усилий снова укладывает меня на спину, а мои запястья оказываются скованными под его ладонями и тяжестью тела.

— Дай-ка, я тебе с этим помогу.

Он наклоняется и кончиком языка неторопливо обводит контур моих губ. Начав с верхней, он водит слева направо, а потом переходит на нижнюю, тоже проводит слева направо, нежно слизывая мороженое.

Если и есть такое определение, как девственная шлюха, я точно подхожу под описание.

«И как я снова в это впуталась?»

Я закрываю глаза. Меня одолевает желание и засмеяться, и закричать изо всех сил. Проснувшись этим утром, как и любым другим утром с последней нашей встречи с Эштоном, я говорила себе отпустить его, перестать думать о нем и следовать тем курсом, которым намеревалась. Курсом «не торопясь и ничего не осложняя» с Коннором.

Как, в таком случае, я оказалась в своей постели, стараясь не дышать тяжело, пока Эштон слизывает с моего лица шоколадное мороженое, и пытаясь с помощью своих собственных джедайских штучек устроить повторение той ночи в машине? Я ни слова не произнесла, чтобы его остановить, а ведь могла бы. Могла бы попросить его остановиться. Могла бы назвать его кобелем. Могла бы сказать, что из-за него чувствую себя шалавой.

Но ничего этого я не делаю, потому что не хочу, чтобы Эштон останавливался.

Я тихонько хныкаю, когда он отрывается от меня.

— Уже лучше, — бормочет он, прерывисто дыша. Он переходит к моим губам, справа налево проводя языком по верхней, а потом и по нижней губе, также справа налево. Не могу сдержаться и размыкаю для него свои губы. Не могу сдержаться и непроизвольно высовываю язык, тянусь им к нему.

Тогда-то он и отклоняется от меня, взглянув своими печальными глазами.

Думаю, что уже знаю ответ, и все равно хочу услышать его от Эштона. Поэтому спрашиваю:

— Зачем ты пришел? Скажи правду.

Он сглатывает.

— Потому что мне невыносима мысль о том, что ты расстроена. Но… — Я наблюдаю, как он закрывает глаза и склоняет голову. — Я не могу играть с тобой в эту игру, Айриш. Рано или поздно, я тебя раню.

Небольшая щетина царапает мою ладонь, когда я приподнимаю его подбородок, чтобы снова встретиться с ним глазами.

И игнорирую все.

Игнорирую его слова. Игнорирую чувство вины и вопли в своей голове. Игнорирую мысленную битву, которую вижу в нем. Хочу забыть все сомнения, появляющиеся в моей собственной жизни, и заставить Эштона забыть темные кладовки, скотч, ремни и его молчаливое заключение.

Игнорирую все, обхватив его рукой за шею, и притягиваю к себе для поцелуя, а потом провожу языком по его нижней губе. Дыхание Эштона сбивается, и я чувствую, как напрягаются его мышцы под моими пальцами, когда он колеблется, как рукой он в кулак сжимает подушку рядом с моей головой, борясь с этим.

Но я больше не хочу, чтобы он боролся. Я отчаянно желаю снова увидеть его с уязвимой стороны. Снова желаю почувствовать близость к нему. Желаю, чтобы ему было хорошо. Желаю, чтобы мне было хорошо. Просто хочу отпустить…всё.

Именно так я себя чувствую, находясь рядом с Эштоном.

Словно всё отпускаю.

И поэтому я твердо на него смотрю и требую:

— Помоги мне забыться ненадолго.

И он перестает колебаться.

С явной свирепостью он припадает к моим губам. Я вторю ему, целуя так, словно кислород в его легких необходим мне, чтобы выжить. Какая-то часть меня боится. Глубоко внутри я это чувствую. Не знаю, куда это приведет и готова ли я к этому.

Но не уверена, что смогу остановиться.

Такое ощущение, что он читает мои мысли. Эштон вырывается и смотрит на меня, шепча:

— Мы не будем…Сегодня я ничего у тебя не заберу, Айриш. Ни за что этого не сделаю, пока я не…свободен.

Я не упускаю тот факт, что он не использует слова «поиметь» и «трахаться» в типичном для Эштона стиле. Опять же, больше рядом со мной нет типичного Эштона. Со мной тот, которого он скрывает ото всех остальных.

Закрываю глаза, когда его губы находят мою шею, и изумляюсь, насколько они одновременно мягкие и сильные. Когда они приближаются к ключице, моя грудь уже тяжело вздымается. С легкостью Эштон через голову стягивает с меня кофту. Бросив ее на пол, он немного приподнимается и рассматривает мою обнаженную грудь, отчего все нервные окончания в ней начинает покалывать.

— Тем утром, когда я проснулся здесь… — Он поднимает глаза на мгновение и видит, что я наблюдаю за ним, а потом снова опускает. — Я готов был упасть на колени и умолять тебя показать их.

У меня вырывается шипение, когда Эштон обхватывает ладонью и ласкает сначала одну, а потом и другую грудь, словно запоминая их форму, размер и ощущение. Большим пальцем он прикасается к затвердевшему соску, и по мне пробегает дрожь. С тихим стоном я задыхаюсь, когда губы Эштона обхватывают его, а язык умело касается. Я не могу не обхватить руками его голову и притянуть ближе к себе, вскрикнув, когда прикосновение его зубов вызывает резкую дрожь, проникающую в самые глубины моего тела.

Я заметила, что Эштон реагирует, когда я, даже ненамеренно, издаю подобные звуки. На этот раз он отрывается от меня и через голову стягивает с себя футболку. В ту же секунду его рука оказывается подо мной и хватает пижамные штаны. Без промедления он вместе с трусиками стягивает их с моих бедер. За секунды я оказываюсь полностью раздетой, а его губы снова приникают к моему соску.

Снова я обнимаю его за голову и откидываюсь на подушку, наслаждаясь ощущением его обжигающей кожи и эрекции, упирающейся мне в бедро. Мне нестерпимо хочется протянуть руку и обхватить его, но тогда придется двигаться, а сейчас мне слишком удобно. Так что, я остаюсь на прежнем месте, пытаясь представить свои ощущения, когда Эштон окажется во мне. От одной лишь мысли об этом бедра расслабляются и напрягаются одновременно, а между ними становится влажно.

И именно в таком состоянии это обнаруживает Эштон, когда его рука проскальзывает вниз.

— Ох ты ж черт, Айриш… — раздается шепот Эштона, и я крепче прижимаю его к себе, выгибая голову и постанывая, при этом молча благодаря своего профессора за дерьмовую оценку по химии.

— Ничего не получится… — Эштон внезапно скатывается с кровати.

Во мне растет паника. Наверное, я что-то сделала не так. Он меня вот так оставит?

— Сядь, Айриш.

Я слушаюсь его, и у Эштона вырывается стон, когда он переворачивает меня и спускает мои ноги с кровати. Он отвлекается только раз, когда взглядом обводит все мое тело.

— Откинься назад и обопрись на локти.

Тихонько вздыхаю, но делаю, как сказано. Мне кажется, я понимаю, что он делает. Эштон подходит ближе, смотря мне в глаза, и кладет руки на мои бедра.

— Фигня с этими дурацкими кроватями… — Я чувствую сильное прикосновение, когда руки Эштона раздвигают мне ноги, и перестаю дышать, внезапно остолбенев.

Я знаю, что он делает, и это заставляет меня нервничать.

Но взгляд Эштона все еще прикован к моим глазам, поэтому я не сопротивляюсь.

— …в том, что они не подходят… — Он быстро тянет меня, и бедра оказываются на краю кровати. Пальцами он проводит по моим ногам, закидывая их себе на плечи. Впервые он отводит глаза, когда начинает целовать внутреннюю сторону моих бедер, все медленнее и медленнее. От его дыхания вверх бегут мурашки. — …для этого.

Я задыхаюсь, когда ко мне прикасается его язык. Сначала мне слишком некомфортно из-за того, что я настолько открыта. В смысле, так интимно, что лицо Эштона находится там, и это…ну…нервирует. Но ощущения настолько…приятны. И от того, что одновременно делают его умелый язык и опытные пальцы, совсем скоро у меня появляется то самое знакомое чувство, когда я отключаюсь от окружающего мира. Я позволяю голове запрокинуться, глазам закрыться, а слабому вздоху сорваться с губ, и пытаюсь запомнить эти невероятные ощущения. Наверное, это стало знаком для Эштона, потому что движения его губ становятся более лихорадочными, возбужденными, а руки сжимают мои бедра, притягивая ближе к нему.

Перед тем, как меня снова накрывает волной, я не могу сдержаться и смотрю на Эштона. Взгляд его глаз прикован ко мне, и в них виднеется то странное ощущение спокойствия.

И от этого я выкрикиваю его имя.

Я словно безвольная кукла, когда Эштон укладывает мое тело обратно в кровать. Он накрывает меня одеялом и опускает руки на край.

— Разве ты не хочешь, чтобы я…? — Я прикусываю губу, а щеки заливаются краской.

Хитро улыбнувшись, Эштон убирает волосы с моего лба.

— Пару вечеров я был занят и теперь задерживаю сдачу работы. Надо идти и ее сделать.

Я закрываю глаза и наслаждаюсь, когда он большим пальцем поглаживает меня по щеке, наслаждаюсь этой глубокой, интимной связью, которая формируется между мной и Эштоном. Я засыпаю.

* * *

Около одиннадцати вечера появляется Рейган. В какой-то момент я переоделась, но все еще лежу в кровати, зарывшись лицом в подушку, сохранившую аромат одеколона Эштона, и мысленно прокручиваю день с ним. Я двумя руками хватаюсь за приятные воспоминания, отчаянно стараясь удержать вину, сомнения и замешательство и не дать им снова пробраться в легкие, словно удушающий черный дым.

— Привет, Рейган. Как ты?

Она плюхается на кровать.

— Меня вышвырнули из библиотеки, потому что слишком сильно шумела.

Я фыркаю.

— Слишком шумела из-за чего именно?

В конце-то концов, в библиотеке Рейган не обязательно только учится.

— Училась. Поди разбери их, да? — Я хихикаю, прекрасно понимая причину. Рейган частенько читает вслух, когда работает над учебниками. По-моему, это забавно, но большинство людей это бы раздражало. — Если бы только они знали… — Возникает пауза, а потом она невзначай упоминает: — Я видела там Коннора сегодня.

— Правда? — Я стараюсь говорить легко и беззаботно, но мысль со словами «виновная девственная шлюха» словно кольцом сжимает грудь.

Кровать подо мной скрипит, когда Рейган шевелится.

— Он спрашивал, как ты. Ну, знаешь, из-за плохой оценки за экзамен.

— Я…лучше, — вздыхаю я.

— Это хорошо.

Я медлю и глубоко вздыхаю. А потом просто выпаливаю:

— Думаю, что порву с Коннором.

— Правда? Может, стоит подождать, пока выходные не пройдут. — Раздается еще один скрип и звук поправляемых простыней, словно Рейган никак не может улечься.

Мне кажется странным, что Рейган не спрашивает о причинах, что она совершенно не удивлена моим заявлением. Почему нет? Я сама удивлена. Если бы мне пришлось написать на бумаге все черты, которые подходят моему идеальному мужчине, а потом нарисовать его, на страничке появился бы Коннор.

— Он хочет познакомить меня с родителями.

Как я теперь смогу это сделать? Его мама поймет! У матерей чутье на такие вещи. Она при всех выведет меня на чистую воду. И это будет первое избиение камнями во всей истории гребли в Принстоне.

— Значит, познакомься с его родителями, а потом порви. Ты же не замуж обещаешь за него выйти. Иначе ты поставишь себя и Коннора в очень неловкое положение в день гонки. Все и так будет неловко.

— Почему?

— Потому что там будет Дана.

Это имя…словно удар под дых.

— Ну и что, что она там будет. Между мной и Эштоном ничего нет.

«Лгунья, лгунья, лгунья!»

Повисает пауза.

— Что ж, это хорошо, потому что к завтрашнему дню Эштон станет покойником.

— Что? — Во мне поднимается паника.

— Он сегодня тренировку пропустил. Папа его выловил. Он до сих пор, наверное, круги наматывает, а на улице-то холодно.

Не уверена, что должна испытывать по этому поводу. Вину, это точно, потому что его наказывают за то, что он был со мной. Но…я прижимаю руки к животу, пока сердце разрывается от эмоций. Он знал, что так будет, и все равно пришел.

Рейган еще не закончила.

— И не забывай, что той ночью еще вечеринка в честь Хэллоуина будет. Не думаю, что тебе захочется сделать ее слишком неловкой. Вы же с Коннором не спите…ведь так?

— Так…Там будет Дана?

— Нет. Слышала, Эштон сказал, что она будет навещать свою семью в Куинсе[18] .

Я облегченно выдыхаю.

— По крайней мере, я так считаю. Подожди до следующей недели, а потом бросай своего милашку.

— Да, наверное, — вздыхаю я. Чего стоят еще пара дней терзаний? Вообще-то, это неплохая идея. Наказать себя. Я этого заслуживаю. Я переворачиваюсь на бок. Голова заработалась до изнеможения. — Спокойной ночи, Рейган.

— Спокойной, Ливи.

Пауза.

— Эй, Ливи? — Рейган откашливается пару раз, и я понимаю, что она с трудом пытается удержаться от смеха. — В следующий раз, пожалуйста, вешай носок на дверь, чтобы меня предупредить?

* * *

— Такие красивые, — шепчу я.

Я лежу, свернувшись калачиком в кровати, с букетом фиолетовых ирисов в руке и Коннором на телефоне.

«И я их не заслуживаю. Как и тебя».

— Помню, ты говорила, что любишь ирисы. Ты в курсе, что осень — для них не сезон?

Я улыбаюсь, а по щекам текут слезы. Каждую весну папа удивлял маму букетами фиолетовых ирисов. За исключением того, что это не было сюрпризом, потому что он дарил их каждую пятницу на протяжении, вроде как, пяти недель — так долго, сколько они цвели. Однако каждый раз на лице мамы появлялась широкая улыбка, и она с радостью начинала обмахивать себя рукой, словно он делал ей предложение. А мы с Кейси закатывали глаза и передразнивали чересчур эмоциональную реакцию мамы.

Теперь же воспоминание о фиолетовых ирисах будет ассоциироваться у меня с моим предательством.

— Я в курсе. — А это значит, что Коннор потратил на них астрономическую сумму денег, купив либо импортные цветы, либо специально выращенные. — Что за повод?

— О… — Коннор медлит, и я представляю, как он прислоняется к тумбовому столу на кухне. — Просто, чтобы ты знала, что я о тебе думаю, и не переживала насчет оценки.

Я сглатываю.

— Спасибо.

Эта оценка. После той работы с тройкой с минусом, я получила результаты по всем своим экзаменам. И все с тройками. Все, кроме Английского, где я заработала четверку. Профессор даже написал, что ему понравился мой подход к основной идее. От него это звучало так, будто четверка — это хорошо. Мой взгляд на моральные дилеммы, с которыми столкнулись герои «Грозового перевала», и их выбор, очевидно, привели его в восторг. Может, потому, что больше не в состоянии трезво мыслить касательно собственных моральных принципов, я делаю интересные выводы в отношении положения остальных. У меня такое ощущение, будто я попала в какую-то странную сумеречную зону, где с ног на голову перевернуто все, что я знала. Я подумывала, не написать ли Эштону и дать знать, что меня надо еще приободрить, но удержалась.

— Мои родители с нетерпением ждут встречи с тобой завтра.

Крепко сжав веки, я лгу:

— Как и я.

Глава 17 31 октября

Однажды доктор Штейнер предположил, что все люди сталкиваются в своей жизни с таким днем, который определяет их, придает четкую форму тому, кем они станут, ставит их на правильный путь. Он сказал, что этот день либо направит их в нужном направлении, либо будет преследовать до последнего вздоха. Я сказала ему, что он слишком драматизирует. Сказала, что не верю в это. Эти слова создают такое впечатление, будто до этого момента человек — это податливый кусок глины, который только и ждет, пока его обожгут, чтобы затвердели изгибы и складки, хранящие его индивидуальность, устойчивость. Или неустойчивость.

Совершенно неправдоподобная теория. Да еще и из уст медика-профессионала.

Однако, может, он и прав.

Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что согласилась бы с тем, что днем моего обжига был день гибели родителей.

А 31 октября стало тем днем, который разбил весь узор.

* * *

— Сегодня я так напьюсь! — заявляет с поднятыми высоко руками и запрокинутой назад головой Рейган, греющаяся на утреннем солнце. Ее совершенно не волнует, что мы стоим посреди толпы зевак на финишной линии, ожидая, пока ребята выберутся из своей выигравшей гонку лодки. Рейган предупредила, что эта гонка имеет огромное значение, и все же я удивилась, узнав, что сегодня участвовать будет более четырехсот лодок.

— И чем же эти выходные отличаются от всех остальных? — дразню ее я, туго запахивая свою легкую куртку. Три года жизни в температурных условиях Майами избаловали меня, отвыкшую от морозного северного воздуха, в котором я выросла. К тому же, сейчас середина утра и мы стоим у реки, и прохлада лишь усиливается.

— Ты о чем? Они полностью отличаются. У нас неделю не будет занятий, а сегодняшняя вечеринка станет грандиозной. — Она возбужденно подпрыгивает. Под глазами у нее появляются очаровательные ямочки, а блондинистый хвостик цвета меда раскачивается из стороны в сторону. — И у меня есть милейший костюм непослушной медсестрички. — Мне остается лишь покачать головой. Видела я его уже. Он точно милый и определенно неприличный. И совершенно нереальный. Грант не знает, что его ожидает. — Ты же оденешься в костюм непослушной школьницы, да?

Вероятно, названия всех женских костюмов должны начинаться со слова «непослушный» — идея Гранта и Тая. К несчастью, я уверена, что буду единственным чудиком, если не послушаюсь.

— Школьницу я выдержу. Но не непослушную.

Рейган увидела мою плиссированную юбку (ту, которая была надета на мне, когда Эштон возил меня в больницу) и решила доделать костюм за меня, притащив домой подтяжки, чулки и красные туфли на шпильке. Я вздыхаю. По правде говоря, не думаю, что вообще хочу идти. Чем скорее закончатся эти выходные, тем скорее я смогу избавиться от этого чувства вины, выдавливающего весь кислород из легких. Но Рейган и слышать ничего об этом не желает.

Она поворачивается ко мне и смотрит щенячьими глазками, обычно припасенными для Гранта.

— Не вздумай меня кинуть, Ливи. Это Хэллоуин!

— Я…не знаю. Это, а потом еще и смена волонтером… — Молчу о том, что едва спала последние четыре ночи. Разум никак не хотел успокаиваться, а внутренности не прекращало скручивать. Благоговейный страх — вот, что разрывало меня на части. Страх перед знакомством с родителями Коннора, страх перед тем, что мне предстоит увидеть Эштона с его милой и ничего не подозревающей подружкой.

Страх перед тем, что я увижу отца Эштона.

Я не знаю точно, будет ли он здесь. Не спрашивала. Но тошно становится от одной только мысли об этом. Лишь несколько вещей пробуждают во мне жестокость. Когда причиняют боль моим любимым, — это первое. Когда причиняют боль детям, — второе. А он сделал и то, и другое. Может, если я нападу на отца Эштона, мне вообще удастся избежать знакомства с родителями Коннора?

— Расслабься! — подталкивает меня Рейган. — Скажешь «Здрасьте, приятно познакомиться, пока-пока». Конец истории.

— А что потом, Рейган? Как мне с ним порвать? Не то чтобы он сделал что-то не так, и я могу это против него использовать.

В отличие от меня. Рот наполняется привкусом горечи. Мне придется смотреть ему в глаза и ранить. Можно ли избежать этой части? Прошло всего лишь два месяца. Как там по этикету? Может, я могу порвать с ним, написав на электронную почту… Правильнее всего было бы спросить Кейси, но, учитывая, что я скрываю все от сестры, это породит кучу вопросов, на которые я не готова ответить, и вещей, в совершении которых я пока не готова признаться.

— Ливи! — Я оборачиваюсь и вижу с широкой улыбкой пробирающегося сквозь толпу Коннора в облегающей оранжево-белой безрукавке и черных шортах — командной форме. Полотенцем он стирает пот со своего блестящего тела.

Я делаю глубокий, успокаивающий вздох. «Ты справишься. Просто будь с ним милой». Пара дней, и я вырву его сердце и растопчу.

— Обнять тебя?

Улыбаюсь, наморщив нос, и отвожу от него свое плечо. На самом деле, я не притворяюсь. Вид взмокшего от пота Коннора далек от привлекательного. Он смеется и целует меня в лоб.

— Ладно, позже, может быть. Как тебе гонка?

— Изумительно. — За парнями я наблюдала со сжатыми кулачками, когда они приплыли к первому месту: их движения были синхронными, мощными, грациозными.

— Все так и было. — Осмотрев море голов вокруг, он говорит: — Скоро вернусь. Оставайся здесь. Ладно? — Коннор слегка хмурит брови. — С тобой все нормально? Ты, последнее время, какая-то не такая.

Я тут же выдавливаю улыбку.

— Все хорошо. Просто…нервничаю. — Я поднимаюсь на цыпочки и легко касаюсь его губ своими.

Его зеленые глаза задорно сверкают.

— Не стоит. Ты им понравишься. Оставайся здесь. — Во многих отношениях, это меня волнует намного больше, чем если бы его мама обвиняющее показала на меня пальцем и перед тысячами людей назвала бы шалавой.

Я наблюдаю за его подтянутым телом, мелькающим в толпе.

А потом отворачиваюсь в поисках своего высокого, красивого мужчины. И практически сразу его вижу. Его невозможно не заметить. Мокрые волосы отброшены назад и под разными углами спадают у лица. Мышцы напряжены из-за недавних усилий. Все тело лоснится от пота, как и у Коннора. И я понимаю, что ни на секунду бы не задумалась и бросилась в руки Эштона.

Повесив полотенце на шею и промокая им лицо, он отходит от воды. Эштон поднимает голову и тут же перехватывает мой взгляд, а вместе с ним крадет и дыхание. Мы не виделись несколько дней, и мое тело на инстинктивном уровне тянется к нему.

Я широко улыбаюсь и одними губами произношу:

— Поздравляю.

Он кивает.

А потом отворачивается и подходит к симпатичной блондинке, вместе в группой людей ожидающей у боковой линии. Я наблюдаю, как Дана сбоку прижимается к нему, широко улыбаясь. Без промедлений Эштон обвивает ее рукой за плечи и одаряет такой улыбкой, словно в мире для него больше никого не существует. Словно я не стою прямо здесь, в шести метрах от них, и за всем этим не наблюдаю.

Настоящие отношения или нет, но это напоминание о том, что Эштон мне не принадлежит. И никогда не принадлежал.

И, скорее всего, никогда не будет.

Какое-то время мне нечем дышать.

Борясь с болью и слезами — слезами, проливать которые я не имею никакого права, — я сглатываю и обращаю внимание на две более взрослые пары рядом с ними. Я быстро делаю вывод, что одна из них — родители Даны. Она слишком сильно похожа с ними чертами лица, чтобы было иначе. Смотрю на другую пару: стильную блондинку возрастом около тридцати. Она пялится в телефон со скучающим выражением лица, которое говорит о том, что сюда ее притащили силком и ей не терпится уйти. Рядом с ней стоит хорошо одетый, привлекательный мужчина с седыми прядями в волосах.

— Это отец Эштона, — шепчет мне Рейган, когда он несколько чопорно протягивает руку Эштону. Эштон тут же пожимает ее, немного склонив голову, как я замечаю. Не уверена, правда, знак ли это уважения или подчинения.

Я изучаю мужчину, разыскивая признаки зла, скрывающегося внутри него, признаки оков, в которые он заковал шею своего сына. И ничего не нахожу. Но я знаю, бессмысленно это делать, ведь я видела доказательства. Видела шрамы, ремень, смирение и боль в голосе Эштона, когда он несколько раз давал им туда просочиться. И улыбка этого мужчины не затрагивает его глаз. Это я замечаю.

Перевожу взгляд от него к отцу Даны и задумываюсь, как проходили те разговоры. Знает ли отец Даны, что его дочку используют, как залог над Эштоном?

Рейган гладит меня по спине.

— Он — сволочь, Ливи. До нелепого сексуальная, притягательная сволочь, которой даже мне было бы сложно отказать, если бы он так меня кричать заставил… — Мне приходится отвести взгляд от Эштона, когда щеки начинают пылать от такого напоминания. Судя по обрывкам подколок, я быстро поняла, что Рейган вошла в комнату прямо в разгар момента. Она вздыхает. — И подо всем этим нет совершенно ничего стоящего. Он просто вот такой. Любит играть.

Права ли она? «Я не могу играть с тобой в эту игру, Айриш».

Повелась ли я на красивые слова Эштона? Сердце говорит «нет». Но разум… Все настолько запутано, хотя и не должно бы быть. Удивительный парень ведет своих родителей со мной знакомиться, а я пытаюсь сдержать слезы по тому, кто заставляет потерять весь контроль, всю восприимчивость. Кто делает мне больно.

— Кнопка! — Громкий крик Гранта на секунду отвлекает меня от смятения, и я вижу, что он захватывает Рейган в крепкие объятия.

Она визжит и оборачивается, обвивая его за шею своими коротенькими руками.

— Прекрати! Папуля где-то тут. — Она целует его в щеку.

Как по команде, сзади нас раздается громогласный голос отца Рейган:

— Грант!

Рейган быстро от него отрывается, а глаза ее на долю секунды округляются.

— Блин, — бормочет она и бочком отходит от Гранта, пока рядом с ним не возникает угрожающая фигура Роберта.

— Хорошая гонка, сынок, — хлопает он Гранта по плечу.

— Спасибо, тренер. — Грант сверкает своей фирменной глупой улыбочкой, но я замечаю, что он не в состоянии удерживать взгляд Роберта, и его внимание быстро смещается на толпу.

Если Роберт и замечает нервозность Гранта, то виду не показывает.

— Тебя ищет Тай. — Показав на воду, он добавляет: — Вот там. — Подальше от его доченьки.

Отсалютовав, Грант исчезает в толпе.

— Молодая леди… — начинает Роберт и хмуро сводит брови, рассматривая свою крошечную дочь.

Она обнимает его внушительный живот.

— Отличная гонка, папочка! Я пойду, найду маму.

Словно ребенок в толпе, она легко проскальзывает между двумя людьми и испаряется, не дав больше ни слова ему сказать. Он лишь качает головой, глядя в ее направлении.

— Интересно, сколько ж времени пройдет, прежде чем она признает, что они встречаются.

У меня распахивается рот, а глаза, не сомневаюсь, округляются от удивления. Он проверяет меня? Хочет увидеть, подтвержу ли я его подозрения?

— Ой, не рассказывай ей, что я в курсе. — Он небрежно качает головой. — Пока она думает, что я не одобряю Гранта, она будет с ним.

Мне приходится плотно сжать губы, чтобы не рассмеяться. Вижу, откуда у Рейган взялись навыки в жульничестве.

— Какие впечатления от гонки, Ливи?

— Было захватывающе, сэр.

Он улыбается.

— Правда? Теперь мне надо до мозга костей загонять этих ребят за зиму, чтобы были готовы к весеннему сезону. — Из толпы раздается крик «Тренер!». Он поднимает руку, дав понять кричащему, что слышал его, и у него вырывается вздох. — Ни минуты покоя в день гонки… — Он поворачивается ко мне, и его улыбку сменяет серьезное выражение лица. — Пока не забыл… — Он лезет в карман и достает маленький, простой конверт. — Надеялся, что столкнусь тут с тобой.

Нахмурившись, я робко открываю его и вытаскиваю фотографию. Совершенно ясно, что снимок старый, судя по качеству. На нем молодая пара стоит, прислонившись к дереву: рука молодого человека обвивает девушку за плечи, а ее черноволосая голова лежит у него на груди, и оба они улыбаются в камеру.

У меня сбивается дыхание.

Это мои родители.

На мгновение у меня пропадает дар речи. Свободную руку я вскидываю ко рту, пристально вглядываясь в два лица: одновременно таких знакомых, но при этом и совершенно новых.

— Где Вы… — Голос у меня срывается.

— На чердаке у меня стоит куча коробок со старыми фотографиями с колледжа. Я много лет собирался в них разобраться.

У меня нет слов.

— Подумал, что у меня там должна быть старая фотография твоих родителей, но уверен не был. Потребовалась целая неделя, чтобы все просмотреть.

— Это Вы сделали? — Я поднимаю глаза на отца Рейган. — В смысле… — Слезы к глазам даже не подкатывали. Они просто сразу полились. — Спасибо. У меня нет ни одной фотографии времен их учебы в колледже.

Он открывает рот. Я вижу, что мгновение он колеблется.

— Я в курсе, Ливи.

Я лишь мгновение хмурюсь, а потом все встает на свои места.

Об этом знал лишь один-единственный человек.

Ему рассказал Эштон.

— И в коробках не я разбирался. — Его голос спокоен, а бровь многозначительно выгнута.

Я прерывисто вздыхаю.

— Эштон?

Через мгновение Роберт кивает.

— Он тут же узнал их. Невозможно не заметить ваше с матерью сходство. — Я снова смотрю на снимок. Там могла сидеть я.

«Это сделал Эштон? Эштон неделю копался в чьих-то пыльных фотографиях, разыскивая эту, и не знал даже точно, существует ли она вообще. Ради меня?»

— Даже за три года я мало что узнал об этом парне. Он не любитель болтать. Но что-то подсказывает мне: с ним не все так, как кажется. — Его губы сжимаются в тонкую линию. — Что я точно знаю, так это то, что вижу. Что он сильно беспокоится о своей команде, подталкивает их, чтобы работали изо всех сил, и что угодно для них сделает. Им всем это известно, и за это его уважают. Он — прирожденный лидер, когда находится на воде. Поэтому Эштон — капитан. Думаю, что однажды он мог бы стать отличным тренером. Если бы хотел этого. — Его взгляд становится задумчивым. — Такое ощущение, словно он…отпускает все то, что удерживает его на земле. В любом случае, — говорит Роберт и снова смотрит на меня, — он просил не говорить тебе об этом. Сказал придумать какую-нибудь смехотворную историю о том, что я на нее наткнулся. — Он задумчиво улыбается. — Но я подумал, было бы важно, чтобы ты знала.

Руками я небрежно стираю слезы, струящиеся по щекам, пока одна не упала и не испортила фотографию.

— Спасибо, — шепчу я.

Роберт подмигивает.

— А теперь, прошу меня извинить, но мне надо найти свою неуправляемую дочурку и пофотографироваться. — Он неторопливо уходит прочь, и толпа расступается для него.

Река, толпа — все вокруг меня исчезает, пока я рассматриваю снимок формата десять на пятнадцать, провожу пальцами по его краям, притрагиваюсь к изображениям людей на нем. Я настолько потерялась в фотографии, что едва замечаю обхватившую меня за талию руку Коннора.

— Ты в порядке? — Мне приходится оторвать взгляд от их лиц и увидеть, что постоянная улыбка Коннора несколько колеблется. — Выглядишь немного бледной.

— Да, просто… — Я глубоко вздыхаю, пытаясь разобраться в интенсивности эмоций, затопивших сердце. «Просто что?»

— Твои родители? — Он наклоняется, чтобы взглянуть на фотографию в моих руках. — Ух ты, посмотри-ка на твою маму! Откуда у тебя этот снимок?

Я откашливаюсь.

— От отца Рейган.

— Ничего себе, любезно с его стороны.

— Да, любезно, — повторяю я.

«Нет, не любезно, Коннор. Удивительно, невероятно, поразительно. Вот так, Коннор. Потрясающе. Я. Потрясена. Все, что я знала или думала, что знала, снесено».

Провел бы Коннор целую неделю, разбирая коробки? Отодвинув в сторону учебу, рискнув своими оценками, и все ради меня? Те слова Эштона о том, что он задерживает работу…о том, что он чем-то занят по вечерам. Вот, чем он занимался.

Сейчас мне хочется лишь подбежать к Эштону, прикоснуться к нему, быть поблизости от него, поблагодарить его. Дать ему знать, как много он для меня значит.

— Пойдем. — Коннор берет меня за руку, быстро выбросив из головы весь разговор. Словно это просто банальность. — Познакомишься с моими родителями.

Теперь я не просто страшусь встречи с родителями Коннора. Это стало последней в этом мире вещью, которую мне хотелось бы делать. Но мне некуда деваться. Запихнув подальше внезапное желание вырвать, я позволяю ему провести себя сквозь толпу, нацепив на лицо свою лучшую фальшивую улыбку и молясь, чтобы любые смешки могли быть списаны на нервы перед знакомством с ними.

Он останавливается перед пожилой парой.

— Мам, пап, это Ливи. — Он нежно опускает руку мне на поясницу.

— Здравствуй, Ливи. Я — Джослин, — говорит мама Коннора с широкой улыбкой.

Я замечаю, что у Коннора ее глаза и цвет волос. Акцента у женщины нет, но я помню его слова о том, что она — американка. Она быстро проходится по мне оценивающим взглядом, протягивая руку. Это оценивание безобидно и совершенно не неприятно, и все же я борюсь с желанием отскочить.

Рядом с ней стоит отец Коннора.

— Здравствуй, Ливи. — Голос у него такой же, как у Коннора и моего отца, только акцент сильнее. Не будь я готова убежать отсюда, словно меня подожгли, я бы, скорее всего, уже растаяла. — Я — Коннор-старший. Мы так рады познакомиться с девушкой, которая, наконец, завладела сердцем нашего сына.

«Завладела сердцем нашего сына? Куда подевалось «неторопливо и без сложностей»? Я кошусь на Коннора и вижу, что он залился краской.

— Извиняюсь, что заставил краснеть, — говорит отец Коннора, тяжело опустив руку на плечо своего сына. — Но это правда.

Большой палец Коннора игриво скользит по моей спине, пока во мне волной поднимается чувство тревоги, пробираясь в грудь, подавляя возможность дышать. Это плохо, плохо, плохо. И ощущается все совершенно неправильно.

Я натягиваю на лицо свою лучшую улыбку.

— Ваш сын — хороший человек. Вы должны им гордиться.

— Ох. Я и описать не могу, как мы им гордимся, — расцветает Джослин, посматривая в его направлении. — Его ждет светлое будущее. А сейчас оно стало еще светлее, когда в нем появилась ты.

«Они с ума сошли? Я его знаю всего лишь два месяца!»

Я опускаю взгляд на идеальный кардиган и жемчужное ожерелье, виднеющиеся из-под идеального бушлата Джослин, и перед глазами мелькают ухоженные газоны и болонки — все те элементы, которые мое подсознание ассоциировало с представлением об идеальной жизни, которую я могла бы разделить с главной звездой, сейчас стоящей рядом со мной. Единственной звездой, как я была убеждена до этого момента. Которая не скрывает шрамы под татуировками, не носит символ своего мрачного детства на запястье, не погребена под тайнами, в том числе и относительно того, как и когда умерла его собственная мама. Которая не станет тратить неделю на поиски, возможно, вовсе не существующего листа бумаги, потому что ему хотелось, чтобы снимок был у меня, а не ради того, чтобы я знала, что он провел неделю за его поисками.

Прямо здесь стоит передо мной та жизнь, которую, как я думала, хотели для меня мои родители. Единственная жизнь, в которой я когда-то видела себя. Я ее нашла.

И мне надо сломя голову от нее бежать.

— Прошу меня извинить, но у меня волонтерская смена в больнице. Мне нужно идти, если я хочу успеть на поезд.

— Разумеется, дорогая. Коннор говорил нам, что ты планируешь поступить в медицинскую школу, правильно? — Джослин с одобрением кивает. — Замечательная студентка.

«Ага, с тройками повсюду!»

— Ладно, народ, — произносит Коннор. — Вы меня достаточно уже засмущали. — Он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, и шепчет: — Спасибо, что пришла посмотреть на мою гонку, Ливи. Ты — лучшая.

Натянуто улыбнувшись и кивнув, я отворачиваюсь и как можно быстрее ухожу, стараясь не сорваться на бег. Взглядом я обвожу толпу в поисках своей прекрасной, сломленной звезды.

Но он исчез.

* * *

— Я думала, вы будете радоваться в предвкушении Хэллоуина. Ну, знаете…костюмы и все такое.

Я слегка тяну Дерека за ковбойский жилет. В ответ он пожимает плечами, с повешенной головой вяло катая туда-сюда игрушечную машинку. Я боюсь даже спрашивать, как он себя чувствует.

— Они не разрешают нам есть много конфет, — обиженно тянет Эрик, который сидит крест-накрест сложив ноги и теребит пиратскую повязку на глазу. — И сестра Гейл сказала, что отберет у меня шпагу, если я еще за кем-нибудь с ней бегать буду.

— Хм. Скорее всего, это хорошее правило.

— Кем ты нарядишься, Ливи?

— Ведьмой. — Ни за какие коврижки я не стану объяснять пятилетним детям, почему «школьница» может рассматриваться как подходящий для Хэллоуина костюм. Могу представить, какие вопросы это разожжет. — Я сегодня пойду на вечеринку, — неохотно признаю я.

— Ох. — Эрик, в конце концов, снимает повязку с глаза, чтобы изучить. — У нас тоже должна была быть вечеринка сегодня, но ее отменили.

— Почему же?

— Из-за Лолы.

«Лола». Страх проводит по спине своими ледяными пальцами. Я могу придумать лишь одну причину, которая заставит их отменить праздник для детей, которым он нужен больше всего. Спрашивать нет желания. И все же, мне не удается сдержать дрожь в голосе.

— А что с Лолой?

Я замечаю, что Дерек слегка повернул голову, переглянувшись с братом. А затем Эрик снова переводит на меня взгляд своих грустных глаз.

— Мне нельзя тебе рассказывать, потому что мы договорились.

— Лола… — Я откашливаюсь из-за комка, внезапно вставшего поперек горла, а во мне разливается странное оцепенение.

— Ливи, почему нам нельзя об этом говорить? Потому что это тебя огорчает?

«Потому что это тебя огорчает?» Его тоненький голосок, такой невинный и любопытный. Такой поучительный. «Хороший вопрос, Эрик». Это правило придумано ради них или ради меня? Я закрываю глаза, сдерживая наворачивающиеся слезы. «Нельзя сдаваться перед ними. Нельзя».

А потом на мои плечи опускаются маленькие ручки.

Открыв слезящиеся глаза, я вижу близнецов, стоящих по бокам от меня. Дерек наблюдает за мной, нахмурившись.

— Все нормально, Ливи, — говорит он хрипло. — Все будет нормально.

Два пятилетних мальчика, страдающих от рака и только что потерявших друга, успокаивают меня.

— Да. Не волнуйся. Ты привыкнешь, — добавляет Эрик.

«Ты привыкнешь». Эти слова крадут весь кислород из легких и оборачивают кровь в лед, которая словно замерзает в моих венах. Я знаю, что это не так, ведь я все еще жива. Сердце все еще бьется.

Но в то же время, за два слова, за секунду во мне умирает нечто значимое.

Я сглатываю и, поцеловав, сжимаю их ручки. Улыбнувшись им своей самой теплой улыбкой, я произношу:

— Простите, мальчики.

Я вижу свое отражение в стекле, когда поднимаюсь на ноги и иду к выходу из игровой комнаты. Двигаюсь спокойно и размеренно, практически механически, словно робот. Повернув налево, иду по коридору к общим уборным.

И продолжаю идти.

Вхожу в лифт, выхожу из лифта, прохожу мимо приемной к главному входу.

Прочь из больницы.

Прочь от своего автопилотного будущего.

Потому что ни за что не хочу к такому привыкать.

* * *

«На кой черт я вообще пришла?» — задаю себе этот вопрос, на дурацких красных туфлях на шпильке поднимаясь по лестнице к дому. Задаю себе этот вопрос, проталкиваясь через толпу уже пьяного народа, один из парней в которой пытается залезть мне под юбку. Задаю себе этот вопрос, когда захожу на кухню и вижу сидящую на краю тумбового стола Рейган с кусочком лайма в одной руке, солонкой в другой и лицом Гранта, прижатым к ее декольте.

Текила. Вот на кой черт я сюда пришла.

Утопить себя в текиле, чтобы мысли пропали, сомнения померкли, а долбанное чувство вины хоть на один вечер улеглось.

И поблагодарить Эштона за фотографию и набраться смелости, чтобы сказать ему: по-моему, я в него влюблена. Потому что глубоко в сердце теплится крошечная надежда, что мои слова будут иметь значение.

Я утаскиваю стопку у Гранта из рук, пока он не успел поднять голову, и выпиваю ее до дна. Жжение в горле практически невыносимо. Краду у Рейган лайм, чтобы забить мерзкий привкус, пока меня не вырвало. Из всего разнообразия выпивки…Фу!

— Ливи! — вопит Рейган, дико размахивая руками и разбрасывая соль во всех направлениях. — Смотри-ка! Ливи тут! — В кухне раздаются громкие приветствия, и я тут же машинально краснею. Понятия не имею, кто все эти люди, и сильно сомневаюсь, что им есть дело до меня.

— Так и знала, что этот образ тебе пойдет. — Она с намеком шевелит бровями, пальцем ткнув меня прямо в левую грудь. Скорее всего, неумышленно. А, может, и наоборот.

— Сколько она выпила? — спрашиваю Гранта. «К счастью, столько, что не видит моих все еще припухших и красных от часа рыданий глаз».

— Столько, что сказала, если она когда-нибудь будет от меня бегать, экспериментировать можно будет на тебе, — говорит Грант, вручая мне следующую стопку.

Я тут же ее осушаю, несмотря на то, что знаю про ненавистный вкус. Но это проклятое чувство вины ненавистно мне больше.

— Именно так! Так я и сказала! Знаю я, какая ты… — преувеличенно подмигивает она.

— Рейган! — У меня отвисает челюсть, и я перевожу взгляд с нее на Гранта.

Он просто закатывает глаза, подняв руки в воздух в знак капитуляции. Впервые я замечаю, что Грант одет в медицинскую одежду, к которой прицеплен бейджик с надписью: «Доктор Грант “полапает вас” Кливер».

— Она не вдавалась в подробности. А я не спрашивал. — Поворчав, он добавляет: — Нет желания узнавать, что за херня происходит под этой крышей.

— Вот! Попробуй. Вкуснятина! — Как обычно, Рейган шустро переводит тему разговора: на этот раз на миску с мармеладными мишками. Иногда я представляю себе, что белки гоняют мысли у нее в голове, словно орехи. Надеюсь, эти пушистые грызуны будут держать свои желуди подальше от Эштона, а то в таком-то виде она способна брякнуть все, что угодно.

Вздохнув и пробормотав слова благодарности, я сую руку в миску, глазами в этот момент изучая кухню и видимые мне комнаты. Разыскивая его темноволосую голову, совершенно при этом не дыша.

— Как тебе? — щебечет Рейган, пока я морщусь от вкуса холодной, жидкой текстуры во рту. «Странно». — Они наполнены ромом! Прямо как «Джелло»!

«Новый криптонит. Просто фантастика». И все же, если я их порядком съем, уверена, безоговорочно выскажу Эштону все, что только можно.

— Кнопка! Сосредоточься! — рявкает Грант, осушая стопку. Ей этого предупреждения хватает, чтобы зажать лайм между зубов, прежде чем Грант припадает к ней губами и высасывает сок из дольки, а его ладонь вдобавок заползает ей под юбку.

Я отворачиваюсь от такой явной прелюдии. Рейган же угрожала, что отыграется…

— Ух ты, Ливи! — Я подпрыгиваю, когда в пятнадцати сантиметрах от меня появляются остекленевшие зеленые глаза.

Я падаю духом от разочарования. Надеялась, что удастся его сегодня избегать.

— Привет, Коннор.

— Сегодня я — Бэтмен, детка, — заявляет он и разводит руки с плащом в стороны, случайно выбивая у кого-то из рук выпивку. Но он и не замечает этого: слишком занят тем, что осматривает меня с головы до ног. — Замечательно выглядишь. — Руки обвиваются вокруг моей талии и притягивают меня к нему. От Коннора пахнет смесью пива и крепкого алкоголя, и у него ужасно заплетается язык. — В смысле… — Его ладони опускаются на мою попу и сжимают так, что меня передергивает. — Крайне замечательно.

Не могу его винить. Он пьян, а я одета, как мечта большинства парней, так что этого стоило ожидать, наверное. И все же его жест заставляет меня выворачиваться, а на лице, не сомневаюсь, появляется хмурое выражение. Каким-то образом мне удается высвободиться из его хватки и, медленно отступив, оставить между нами небольшое расстояние.

— Отличная вечеринка, да? — Он показывает рукой в направлении толпы, и я смотрю туда, сделав еще один маленький шаг назад.

— Ага. Вроде как.

— Хотя ты немного опоздала на самое веселье. — И…он снова в моем личном пространстве, а его губы оказываются прямо у моего уха. Какое бы напряжение ни сняли две стопки текилы и горсть мармеладных мишек, все вернулось.

Я морщусь, когда он дергает меня за косичку. Но у меня теперь появляется шанс в шутку его оттолкнуть и обойти.

— У меня был тяжелый день в больнице. — «Мое будущее, по сути, рухнуло прямо у меня на глазах».

— Уверен, завтра тебе будет лучше. — Он отхлебывает пива, склонив голову набок, чтобы под лучшим углом рассмотреть мои ноги. Я лишь качаю головой. Знаю, сейчас не стоит ничто из сказанного или сделанного Коннором воспринимать всерьез, потому что он пьян, но этот ответ типичен для Коннора, и алкоголь тут не при чем. «Ты будешь в порядке. Ты умная. Ты сильная. Ты бла, бла, бла». Столь общие и пренебрежительные ответы.

Не знаю, дело ли в том, что я увидела свою будущую жизнь, когда познакомилась с его родителям, или дело в Эштоне, или в том, что я проплакала весь обратный путь от больницы, когда мои мечты разрушились, но у меня такое чувство, будто туман рассеялся, и я впервые трезво мыслю. С каждой минутой присутствие Коннора становится все более неправильным. Снаружи он выглядит идеально: умный, милый, симпатичный, обаятельный. Он совершает романтичные поступки, например, присылает мне цветы и звонит в течение дня, чтобы узнать как дела. Он никогда не давил на меня в плане секса и не требовал ничего, кроме поцелуев, а это, как мне сейчас кажется, просто странно для парня-студента. Может, он — гей, а я — идеальное прикрытие для его родителей? В любом случае, это пошло лишь на пользу, потому что у меня никогда не возникало желания заходить с ним дальше. Одно это должно было стать для меня тревожным звоночком.

Но нет…парень, которого я представляла, когда росла, — определенно Коннор. Просто теперь я понимаю, что не вписываюсь в эту картинку рядом с ним.

В этот момент в кухню врывается Тай в килте, создавая суматоху, которой я радуюсь, ведь она заставляет Коннора отвести глаза от моих бедер.

— Сан[19] ! — орет Тай. На щеках у него появился румянец. — Где ты, моя Сан?!

Когда он замечает стройную азиатку в чем-то похожем, по-моему, на костюм библиотекарши с хлыстом в руке, то падает перед ней на колени и начинает с преувеличенным шотландским акцентом горланить песню «You Are My Sunshine »[20].

Сан краснеет, а народ с одобрением гудит. Несмотря на свое дурное настроение, я не могу сдержаться и смеюсь, ведь это мило, хоть и унизительно. А потом Коннор шевелится и хватает меня за талию, заплетающимся языком бормоча на ухо, и мой смех обрывается.

— Можешь поверить, что они мутят? Странная парочка. — Я отшатываюсь, но Коннор не замечает. — Но он сказал, что в трахе она та еще штучка. — «Чего? Кто этот парень?» Пьяный Коннор мне совершенно не нравится.

Я начинаю жалеть, что вообще пришла. Мой план по утоплению горя в алкоголе быстро сменился планом просто убраться подальше от Коннора. Но не раньше, чем я увижу Эштона. Хоть разочек.

— Где Эштон? — По-моему, это довольно-таки безобидный вопрос.

— Без понятия…где-то тут. — Пиво выплескивается из стакана на костюм Коннора, когда он отхлебывает. — Или наверху кого трахает.

Я пытаюсь не морщиться от его слов, но сдержаться не могу. Холодею от одной лишь мысли, что он будет делать с кем-то то, что делал со мной. Надеюсь, Коннор не обратил внимания.

— А, естественно. — Голос дрожит, когда я отвечаю. Это подозрительно. «Блин».

Но выясняется, что мне не стоит беспокоиться, что Коннор заметит что-то, кроме моего тела, ведь его взгляд приклеился к моей груди. Хотела бы я, чтобы блуза не была столь откровенной, но утром Рейган украдкой отрезала от нее верхние пуговицы.

— Ты такая сексуальная, Ливи. Как мне удалось встретить кого-то, настолько удивительного? — Я чувствую его вес на себе, когда он наполовину нагибается, наполовину падает на меня, прижимая к стене. — Ты милая, непорочная и идеальная. И вся моя. — Его губы опускаются к моей шее. — Иногда мне хочется… — Он нагибается еще больше, прижимаясь пахом к моему бедру, и расплющивает мою гей-теорию, как спелый помидор. Рука, которая шарит по моим волосам, соскальзывает на грудь и сжимает ее, как мячик для снятия стресса: грубо и совершенно не приятно.

Думаю, любое количество текилы не способно сделать это приятным.

— Мне надо в уборную, — бормочу я, выворачиваясь из-под него, и уношусь прочь из кухни. Там я больше не в силах находиться. Не в силах находиться рядом с Коннором. Мне хочется убежать домой, чтобы принять душ и забыть о случившемся.

Мне нужен Эштон.

Я вытаскиваю телефон и быстро отправляю ему сообщение. Не дожидаясь ответа, я обыскиваю комнату за комнатой, дважды умело избежав столкновения с Коннором. Но нигде не могу найти Эштона, и никто его не видел. Быстро осмотрев гараж, я нахожу там его черный автомобиль.

Эштон здесь.

Что значит, он должен быть в своей комнате.

Но не отвечает на сообщения.

О том, чтобы ничего сегодня не чувствовать, не может быть и речи. Страх вернулся и усилился десятикратно, закручиваясь внутри, словно смертельный водоворот ревности, боли и отчаяния.

У меня лишь два варианта: уйти, предположив, что наверху он с кем-то, либо пойти и самой проверить.

Крепко обхватив себя руками, я поднимаюсь наверх. Каждый шаг приближает меня либо к апофеозу кошмарного дня, либо к океану облегчения. Мне кажется, если найду его с другой, то погибну.

Зачем я так с собой поступаю? «Потому что ты — мазохист».

Впереди я вижу закрытую дверь. На ней нет ни красного носка, ни любого другого намека на то, что там кто-нибудь может быть.

И все же…

Мне даже не приходится сознательно задерживать дыхание, ведь я и так вовсе перестала дышать, прижавшись ухом к двери. Тихо играет музыка, значит, он внутри, но за исключением этого…тишина. Ни стонов, ни женских голосов.

Я легко стучу, пока не струсила.

Ответа нет.

Сглотнув, я стучу снова.

Ответа нет.

Я аккуратно берусь за ручку и понимаю, что дверь не заперта.

Необычнее я себя не чувствовала: кровь приливает к ушам, сердце колотится, как бешенное, но при этом в легких совершенно спокойно. Я понимаю, что долго так продолжаться не может. Понимаю, что скоро у меня закружится голова, и я потеряю сознание, если не сделаю выбор.

Мне надо сделать выбор. Сейчас я могу повернуться и уйти — уйти из этого дома, потому что не в состоянии иметь дело с Коннором, — и не увидеться с Эштоном. И я не прикоснусь к нему, и его не будет рядом, чтобы помочь забыть этот ужасный день только так, как умеет он.

Либо я могу открыть дверь, рискуя увидеть его с другой.

Я открываю дверь.

На краю постели в полотенце сидит только вышедший из душа Эштон и пристально смотрит в пол, одной рукой теребя ремень на запястье. В другой руке он держит стакан с янтарного цвета жидкостью.

Если бы я почувствовала еще большее облегчение, то растаяла бы.

— Привет, — произношу я как можно мягче, когда мной завладевает притяжение к нему.

— Закрой дверь. И запри. Пожалуйста. Никого не хочу сегодня видеть. — Его голос низок и глух. Он даже глаза не поднял. Не знаю, что это за настроение. Прежде я его таким не видела.

Я следую его указаниям, запирая снаружи полный дом людей, вечеринку, Коннора. Всё. И остаемся лишь мы.

И тогда я ступаю вперед, медленно, осторожно. Пока не оказываюсь в полуметре от него, Эштон не поднимает своих темных глаз и медленно не осматривает меня от красных туфель до головы. Его взгляд останавливается на моей груди.

— Тебе не стоит здесь находиться, — бормочет он, делая глоток из стакана.

— Почему ты не внизу?

Он взбалтывает жидкость.

— Дерьмовый день был.

— У меня тоже.

Допив остатки, Эштон ставит стакан на тумбочку.

— Хочешь, чтобы я помог забыться? — Возбуждение между бедрами тут же подтверждает, что мое тело будет этому только радо. Взгляд карих глаз, в конце концов, поднимается к моему лицу, но в них нет и намека на веселье. В них нет ничего, кроме покорной грусти и небольшого остекления. — В этом я хорош, правда же. — За этими словами скрывается смысл, который я не могу полностью уловить.

— Я знаю, что ты нашел фотографию.

Он склоняет голову.

И теперь, когда я стою здесь перед Эштоном, смятение, с которым я боролась на протяжении многих недель, растворяется. Впервые за всю свою жизнь я точно знаю, чего хочу. И ни капли не сомневаюсь в правильности этого желания.

— Сегодня я тоже тебе кое-что дам.

Я отталкиваю кружащихся в животе бабочек, полностью сосредоточиваясь на том, что собираюсь сделать, на том, что собираюсь ему отдать, если он это примет, и выскальзываю из туфель. Не знаю, легче или сложнее было бы, не наблюдай он, но я расстегиваю те четыре пуговицы, которые оставила Рейган, и облегающая блуза падает на пол. Пальцами я быстро добираюсь до пуговиц на юбке, и та тоже оказывается у моих ног.

Словно он борется с желанием воспротивиться и проигрывает, Эштон поднимает взгляд, осматривая меня, а потом отводит глаза в угол комнаты.

— Господи Иисусе, Айриш, — бормочет он сквозь зубы и руками сжимает край матраса, стараясь обуздать себя. — Я не смогу остановиться.

В ответ я завожу руки за спину и расстегиваю застежку на бюстгальтере, дав ему упасть на пол. За ними тут же следуют чулки. Вскоре, я стягиваю с себя все до последнего элементы смехотворного костюма, но Эштон так на меня и не смотрит. На самом деле, его глаза и вовсе закрыты.

Я сглатываю и протягиваю руку, обводя кончиком пальца птицу на его предплечье, намеренно избегая прикосновения к шраму.

— Скажи, что она значит. — Это не вопрос. Я не оставляю ему выбора.

Повисает длительная пауза, пока он молчит.

— Свободу.

Я перевожу палец на другую татуировку, на плече. И снова требую:

— А эта? Скажи мне, что она значит.

Немного громче.

— Свободу.

В ответ я целую ее.

Я развязываю его полотенце, убирая концы в стороны. Молча сажусь сверху на его колени. Эштон все еще ко мне не притронулся, но теперь его глаза открыты, и со странным выражением лица, которое мне непонятно, он изучает мое тело. Его выражение напоминает удивление или благоговейный трепет, словно он не верит, что это происходит на самом деле.

Я опускаю ладонь на символ на груди Эштона, чувствуя биение его сердца.

— Свобода?

Его взгляд мгновенно поднимается к моим глазам. Его голос теперь более уверенный, более непокорный, чем прежде.

— Да.

Я не даю ему отвлечь себя, соскальзывая рукой на то место, где, как я знаю, набито мое имя. Мне даже не нужно спрашивать у него значение татуировки, ведь я и так, не сомневаясь, знаю. Он уже сказал мне об этом столькими способами.

— Свобода, — произносит он без побуждения с моей стороны.

У меня нет всех элементов пазла, чтобы собрать этого прекрасного, загнанного в ловушку, сломленного мужчину. Но один элемент есть точно, и лишь у меня есть право его отдать. На одну ночь, на все ночи. Как долго он будет его желать.

Себя. Без остатка.

Я знаю, что мне следует сделать дальше. Не знаю, как он отреагирует. Хорошая ли это идея или плохая, но мне нужно это сделать. Удерживая его взгляд, пытаясь глазами сказать ему, что все будет хорошо, я тянусь к его запястью, к браслету-ремешку, к удерживающей его застежке. В выражении лица Эштона мелькает паника, а мышцы шеи напрягаются. Мгновение мне кажется, что это плохая идея. Но я стискиваю зубы, прикладывая всю накопившуюся во мне злость на его отца и то, что он сделал и продолжает делать с ним, а неумышленно и со мной, и рву этот чертов браслет, отбрасывая в другой конец комнаты.

— Сегодня я отдаю тебе твою свободу, Эштон. Так что, черт побери, возьми ее.

Я ни на секунду об этом не жалею.

Ни когда он переворачивает меня на спину.

Ни когда без колебаний входит в мое тело.

Ни когда я вскрикиваю от того самого момента боли.

И определенно ни тогда, когда он берет свою свободу.

И дарит мне часть моей.

* * *

В темноте, с затихающими внизу слабыми отзвуками вечеринки, Эштон совершенно спонтанно приоткрывает завесу тайны настолько, чтобы оттуда выскользнуло воспоминание.

— Она пела на испанском эту песню. — Он водит пальцами по моей спине, а моя голова покоится у него на груди. Я слушаю стук его сердца, все еще испытывая благоговейный трепет перед ним, собой и нами вместе. Это было…невероятно. И ощущалось настолько правильно, как ничто прежде. — Слов не помню и до сих пор не знаю, что они значат. Помню только саму мелодию. — Щека вибрирует от низкого, мелодичного урчания, когда Эштон начинает без слов напевать.

— Красиво, — шепчу я, поворачивая лицо так, чтобы поцеловать его идеальную грудь.

— Да, — соглашается он. Его рука замирает. — Когда он заклеивал мой рот скотчем, мне не оставалось ничего другого, кроме как напевать. Так что, я напевал часами. Это помогало.

Часами.

— Это мое любимое воспоминание о маме.

Приподнявшись на локтях, я вглядываюсь в его лицо и вижу стекающие из уголков его глаз слезы. Мне так сильно хочется спросить, что с ней случилось, но сейчас я не могу заставить себя это сделать. Все, чего мне хочется, — поцелуями стереть его слезы.

И помочь ему забыть.

* * *

Мы узнали, что если игнорировать стук, через пару минут он прекратится. Уже трижды это сработало. Сейчас полдень, а мы с Эштоном лежим, запутавшись телами в мягких, белых простынях, мое тело ноет в таких местах, где никогда прежде не ныло, и я надеюсь, что это сработает и в четвертый раз. Потому что у меня нет желания покидать эти четыре стены. Ведь в них мы отбросили все свои страхи, обязательства и ложь. В них мы оба нашли свою свободу.

— Как себя чувствуешь? — шепчет мне на ушко Эштон. — Сильно все болит?

— Немножко совсем, — лгу я.

— Не ври, Айриш. Тебе на пользу это не пойдет. — И словно доказывая свои слова, он прижимается своей эрекцией к моей спине.

Я смеюсь.

— Ладно, может, для этого и немножко чересчур все болит.

Он садится и полностью сдергивает с меня одеяло. Уложив мои ноги, он, не торопясь, нагло осматривает мое тело, и с каждой секундой страсть в его взгляде все увеличивается.

— Я хочу запомнить каждый сантиметр твоего тела и выжечь эту картинку в голове, чтобы она пылала в мыслях все сутки напролет.

— Разве отвлекать не будет? — дразню я, но не стесняюсь под его испытующим взглядом. По-моему, мое тело начинает его страстно желать. Теперь я уж точно не такая скромная рядом с ним. Не после двенадцати часов, проведенных рядом с обнаженным Эштоном.

Он проводит своим крупными ладонями вверх и вниз по моим бедрам и бормочет:

— В этом вся суть, Айриш.

— Даже мои ступни? — Игриво хихикая, я поднимаю ногу и провожу большим пальцем по его подбородку.

Эштон перехватывает ее. Хитро улыбнувшись, он крепко ее сжимает и проводит языком по ступне. Я зажимаю рот ладонями, чтобы не разразиться хохотом, и пытаюсь вывернуться, но это бессмысленно. Он слишком силен.

К счастью, он прекращает меня мучить и забирается обратно, укладываясь на бок рядом со мной. Рукой он убирает волосы с моего лица, а я пальцем провожу по тому месту, где на его теле выбито мое имя.

— Расскажи, почему называешь меня «Айриш».

— Разумеется, но обо всем по порядку. — Он многозначительно выгибает бровь.

— Господи, какой ты упертый! — Я тяжело вздыхаю. Если учесть, что я лежу совершенно голая рядом с мужчиной, думаю, уступлю ему, чтобы узнать правду. Сжав губы, чтобы они не растянулись в усмешке, я бормочу: — Ладно. Может, я тебя и хочу.

— Может? — Он ухмыляется. — Ты подошла и практически сорвала с меня тогу, притянув к себе, а потом прокричала: «Поцелуй меня, я — ирландка!»

Я задыхаюсь и вскидываю руку ко рту, когда слова вызывают в памяти воспоминание об удивленном лице Эштона в тот самый момент и последующий за этим поцелуй. Мой первый настоящий поцелуй.

— О, Боже, ты не врешь. — Щеки у меня начинают пылать, а Эштон разражается смехом.

— А потом ты просто развернулась и унеслась танцевать. — В его глазах мелькает огонек. — Я собирался оставить тебя в покое, но после того, что ты сделала… — Большим пальцем он нежно потирает мою нижнюю губу. — Ни за что эти губы ни к кому бы больше не прикоснулись.

Кончиком пальца я провожу по его ключице, принимая тот факт, что сама все заварила. Мой высвободившийся зверь каким-то образом с самого начала точно знал, чего хочет. Задолго до того, как с этим согласилась я.

Перехватив мои пальцы, Эштон целует каждый из них, а его взгляд пылает от напряжения, остановившись на моем лице.

— Ты точно знаешь, почему я всю неделю копался на пыльном чердаке тренера, да?

Сердце переполняется чувствами при упоминании об этом. О том, что этот милый парень ради меня сделал. Я не уверена точно, почему, разве что сделать меня счастливой. Но я знаю, какое это имело значение для меня: помогло увидеть то единственное, чего мне хотелось, погребенное под кучей неопределенностей.

— Потому что ты безумно влюблен в меня? — повторяю я его слова, произнесенные в тот день в аудитории, и шутливо подмигиваю, давая понять, что просто шучу.

Но Эштон не отвечает мне фырканьем, смешком или чем-то, и близко похожим на юмор. Его лицо выражает лишь искренность, когда он наклоняется и в крошечном поцелуе прижимается к моей нижней губе.

— Столько, сколько тебя знаю. — А потом он снова меня крепко целует.

И я тут же проваливаюсь обратно в забвение.

— Может, не так уж у меня все и болит, — выдавливаю я в его голодные, но при этом нежные губы.

Простонав, он спускается губами к моей шее, моей груди, моему животу, разжигая необходимость в десятый, сотый, тысячный раз с тех пор, как мы оказались в его постели.

И тогда стук начинается снова.

— Эйс, открывай! Я знаю, ты там. — Повисает пауза. — Не могу найти Ливи. Она не отвечает на звонки.

«Блин».

Коннор.

У меня ни разу даже мысли о нем не возникло. Ни разу с того момента, как прошлой ночью я вошла в эту комнату.

— Если через две минуты ты не откроешь дверь, я возьму долбанный ключ.

Мы с Эштоном смотрим друг на друга. Пламя между нами погасло, словно на костер вылили ушат ледяной воды.

— Блядь, — бормочет Эштон себе под нос, оглядываясь. Повсюду разбросаны мои вещи.

Мы скатываемся с кровати и начинаем их подбирать. Может, Коннор и был пьян, но, думаю, этот наряд он узнает.

— Возьми.

Эштон передает мне мое пальто. Я благодарю небеса, что вчера решила надеть длинное черное пальто. Оно спрячет все, кроме туфель и черных чулок, когда я буду возвращаться в общежитие.

— Спрячься в ванной. Я попытаюсь от него избавиться, — шепчет он, нежно меня целуя.

Стремглав я бегу туда, когда раздается звук поворачиваемого Коннором ключа.

— Иду я! — орет Эштон.

Быстро закрыв и заперев за собой дверь в ванную, я задерживаю дыхание и тихонько одеваюсь. Слышу я их идеально.

— Иисусе, Эштон, прикрой свой хрен. Меня и так тошнит, — слышу я ворчание Коннора и закатываю глаза. Разгуливание голышом свойственно только Эштону или всем парням? — Что с тобой вчера случилось, мужик?

Я слышу, как со стуком захлопывается дверца шкафа, и предполагаю, что Эштон натянул плавки. И даже в сложившейся стрессовой ситуации перед глазами встает картинка: как я срываю их с Эштона в ту же секунду, когда Коннор уходит.

— Настроения не было, — слышу я тихий голос Эштона.

— Ты…один тут?

— К несчастью.

— Ну, ты пропустил классную вечеринку, судя по тому, что я помню. А помню я немного. — Он замолкает. — По-моему, я налажал с Ливи.

Я прикрываю глаза и глубоко вдыхаю, когда во мне разливается чувство тревоги. У меня нет никакого желания это слушать.

— Да? Хреново. — Эштон просто феноменально притворяется совершенно незаинтересованным.

— Ага, мне кажется, я слишком сильно надавил. Она рано ушла с вечеринки, а теперь не отвечает ни на звонки, ни на сообщения.

— Дай ей время остыть.

— Да, видимо надо. Но сегодня я к ней схожу. Мне нужно знать, что все в порядке.

«Не в порядке, Коннор. И никогда, на самом-то деле, не было». Тихо вздохнув, я мирюсь с мыслью о том, что не смогу всю жизнь прятаться в комнате Эштона, хотя она не раз проносилась в голове. Мне надо одеться и вернуться в общежитие, чтобы порвать с Коннором.

И он дал мне идеальное оправдание.

Я могу обвинить Коннора в этом разрыве. Он слишком сильно на меня надавил. Он знает, что я не хотела торопиться, но при этом лапал меня, как тринадцатилетний мальчишка. Все сложилось идеально. В этом случае моей вины не будет. Он будет думать, что сам виноват. Он будет…

Глубоко вздохнув, я оборачиваюсь к своему отражению в зеркале: к женщине в черных чулках, с прической, кричащей «Я только что потеряла девственность, а потом и немного волос в придачу», которая прячется в ванной, пока ее бойфренд стоит по другую сторону двери и делится переживаниями о ней со своим лучшим другом — мрачным и сломленным мужчиной, в которого она безумно влюбилась. И все, о чем способна думать эта женщина: как ей избежать признания в том, что она совершила столько грехов.

Я совершенно ее не узнаю.

Услышав тяжелый вздох Коннора, я понимаю, что он трет макушку. В этом весь Коннор. Предсказуемый.

— Я просто...думаю, что люблю ее.

Меня так скручивает, словно я только что получила под дых. «О, Боже мой». Он только что это сказал. Вслух сказал. Где-то глубоко на подсознательном уровне я этого опасалась. Теперь же это реально. Думаю, меня стошнит. Серьезно, я в двух секундах от того, чтобы не нырнуть к фаянсовому другу.

«Это. Его. Уничтожит».

А Коннор не заслужил того, чтобы его уничтожали. Может, мне он и не подходит, но этого не заслуживает. И все равно, независимо от того, какую я назову причину, обвиню ли я его или себя, скажу правду или нет, я его раню. И мне нужно смириться с этим, потому что, несмотря ни на что, между нами все кончено.

Меня удивляет раздраженный голос Эштона.

— Ты ее не любишь, Коннор. Ты думаешь, что любишь. Но едва ее знаешь.

Мое отражение кивает мне головой. Она соглашается с Эштоном. «Это так. Коннор совсем меня не знает. Не так, как знает Эштон».

— О чем ты? Это Ливи. В смысле…как ее можно не любить. Она же чертовски идеальная.

Я крепко зажмуриваюсь. «Слишком чертовски идеальная, Коннор». Я тихо натягиваю на себя пальто, туго запахиваясь в него, и до боли желаю тепла Эштона.

Повисает долгая пауза, а потом раздается скрип кровати и тяжелый вздох Эштона.

— Ага. Уверен, она в порядке. Тебе стоит поискать ее на кампусе. Может, она в библиотеке.

— Да. Ты прав. Спасибо, брат.

У меня вырывается слабый вздох от облегчения, и я прижимаюсь к стене.

— Позвоню ей еще раз.

Мой телефон.

«Пиздец».

Я наблюдаю, как отражение этой девушки — этой незнакомой женщины — становится из слегка бледного абсолютно белым, когда рингтон, поставленный на Коннора, слабо доносится из сумки. Моей сумки, которая лежит на тумбочке Эштона.

Телефон звонит, звонит и звонит. А потом замолкает.

Мертвая тишина.

Мертвее мертвой. Такая мертвая, что я могу оказаться последним человеком во всем мире.

А потом я слышу, как Коннор медленно спрашивает:

— Что здесь делает сумка Ливи? — Тон Коннора стал таким, какого прежде я не слышала. Не знаю, как его описать, но внезапно мое тело леденеет от ужаса.

— Ливи заскакивала поздороваться и забыла ее, видимо. — Эштон — фантастический лжец, но даже он не выкрутится.

Звук приближающихся шагов заставляет меня отшатнуться от двери.

— Ливи?

Я крепко стискиваю губы, зажимаю рот ладонями, закрываю глаза и перестаю дышать. А потом считаю до десяти.

— Ливи. Тебе сейчас же стоит выйти оттуда.

Я качаю головой, и движение вызывает подавленный стон.

— Я тебя слышу, Ливи. — После очередной долгой паузы он начинает грохотать по двери, отчего сотрясается вся стена. — Открой эту чертову дверь!

— Отвали от нее, Коннор! — орет позади него Эштон.

Его слова останавливают грохот, но не крики. Крики становятся лишь более злобными.

— Почему она там прячется? Что ты, блядь, с ней сделал? Ты… — Раздается странный звук, словно кто-то кого-то толкнул. — Насколько она была пьяная, когда сюда пришла, Эш? Насколько пьяная?

— Очень пьяная.

Я свирепо смотрю на дверь. «Чего? Я не была пьяная! Зачем он это говорит?»

Повисает очередная пауза.

— Ты заставил ее?

Со смиренным вздохом Эштон произносит:

— Да, заставил.

У меня такое ощущение, что кто-то чиркнул спичкой и сунул ее мне в ухо, когда слышу слова, превращающие прекрасную, замечательную, незабываемую ночь с Эштоном в историю об изнасиловании по пьяни. И мгновенно понимаю, что делает Эштон. Он выдумывает мне оправдание. Выставляет себя плохим. Берет на себя всю вину за то, что начала я. За то, чего я хотела.

Я распахиваю дверь и вылетаю из ванной.

— Я не была пьяна, и он ни к чему меня не принуждал! — Слова вырываются со злостью. — Он никогда меня не принуждал. Ни разу.

Двое мужчин поворачиваются лицом ко мне: тот, что слева, одетый в одни лишь спортивные штаны, качает головой, словно говорит мне: «Зачем ты вообще оттуда вышла», а тот, что справа, полон удивления и едва сдерживаемой ярости.

— Ни разу. — Голос Коннора снова стал ровным, но я не думаю, что он успокоился. Думаю, это знак того, что он готов взорваться. — И сколько же таких разов было, Ливи? Как долго это продолжалось?

Теперь, раз уж я установила истину — то, что произошло между нами с Эштоном, не было преступлением, — моя злость испарилась и снова оставила меня дрожащей и неспособной промолвить ни слова.

— Как долго! — рявкнув, повторяет он.

— Всегда! — взрываюсь я и морщусь, когда правда выходит на поверхность. — С той секунды, как мы с ним встретились. До того, как я познакомилась с тобой.

Коннор поворачивается к своему соседу, своему лучшему другу, чей взгляд не отрывается от меня, а в глазах у него застыло непонятное выражение.

— Не-блядь-вероятно. Та ночь с татуировкой…Ты ее с тех пор трахаешь?

— Нет! — Слово вырывается у нас одновременно.

Коннор пренебрежительно качает головой.

— Поверить не могу, что ты так со мной поступил. Изо всех шлюх, что ты сюда таскаешь…тебе и ее надо было такой сделать.

— За языком следи. — Тело Эштона явно напрягается, а кулак сжимается, но он остается на месте.

Однако, кажется, что Коннору наплевать. Стиснув зубы, он мгновение изучает деревянный пол, покачивая головой. Когда он, наконец, снова на меня смотрит, я вижу на его лице тот удар, который ему нанесли: его обычно ярко-зеленые глаза потускнели, словно в них, в конце концов, погасли лампочки.

И я — та, кто их погасил.

— И что же случилось с тем, что ты не хотела торопиться? Что? Подумала, что поводишь меня за нос немного, пока будешь перепихиваться с моим лучшим другом? — На последних словах он для пущего эффекта срывается на крик.

Я неистово трясу головой.

— Все было не так. Просто…обстоятельства изменились.

— Ой, да что ты? — Он шагает вперед. — И что же еще изменилось?

— Да все! — кричу я, смахивая внезапно потекшие слезы. — Мое будущее. Больница. Принстон, возможно?

До этого момента я не осознавала, но это место…здесь все так, как и обещалось в каталогах, на сайте, в рекламных проспектах, но все равно это не то, чего я хочу. Это не дом. И никогда им не станет. Я хочу обратно в Майами, к своей семье. Я еще не готова их оставить. Единственное, чего мне от Принстона хочется, молчит, сложив руки на груди, пока я изливаю всю свою подноготную.

— Ты и я…мы не подходим друг другу. — Коннор дергается, словно я его ударила, но я продолжаю говорить. — Я люблю Эштона. Он понимает меня. А я понимаю его. — Быстро бросив взгляд на Эштона, я вижу, что он крепко зажмурился, словно ему причиняют боль.

В выражении лица Коннора появляется что-то, похожее на жалость.

— Думаешь, что его понимаешь, Ливи? Правда? Думаешь, ты его знаешь?

Я сглатываю, чтобы голос не дрожал.

— Я не думаю. Я знаю.

— Ты вообще в курсе, сколько баб прошло через эту комнату? Через эту постель? — Для пущей убедительности он показывает рукой в ту сторону. Я насильно поднимаю подбородок, стараясь быть сильной. Не хочу знать. Это не важно. Сейчас он со мной. — Надеюсь, что вы, по крайней мере, предохранялись.

Презервативы.

Я совершенно о них забыла. Слишком много эмоций было.

Вся краска сползла с моего лица, и это послужило ответом.

Коннор опускает голову, разочарованно ей покачивая.

— Иисусе, Ливи. Думал, ты умнее.

Эштон не проронил ни слова. Ни слова, чтобы защитить себя или нас. Он молча стоит, с грустными, покорными глазами наблюдая за всей этой катастрофой.

Мы втроем стоим в неправильном треугольнике. Воздух между нами ядовит и его можно резать ножом. Ложь ясно закручивается, пока правда о том, что происходит между мной и Эштоном, исчезает в небытие.

В таком виде нас и находит Дана.

— Что происходит?

Самый что ни на есть искренний страх на мгновение искажает лицо Эштона, а потом пропадает, заставив его на три оттенка побледнеть.

— А ты что здесь делаешь?

— Думала удивить тебя, — произносит она, так осторожно ступив в комнату, что можно было бы подумать, будто пол заминирован.

Коннор складывает руки на груди.

— Почему бы тебе ей не рассказать, Ливи? Давай…расскажи то, что только что сказала мне.

Коннор пристально на меня смотрит. Эштон тоже. И когда симпатичная, милая Дана добавляется к картине, широко раскрыв глаза от смятения и страха, она тоже на меня смотрит, хватаясь за руку Эштона.

Краем глаза я замечаю сверкание.

Бриллиант на левой руке Даны. На безымянном пальце.

Воздух застревает в горле.

Когда он сделал ей предложение?

Эштон понимает, что я увидела кольцо, потому что закрывает глаза и начинает рассеянно теребить кожаный браслет на запястье.

Он вернулся на запястье.

Эштон снова нацепил оковы себе на запястье. Что значит, он отказался от той свободы, которую прошлой ночью я ему подарила.

Судя по выражению ужаса на лице Коннора, он тоже увидел кольцо и теперь полностью осознал весь размах предательства.

— Расскажи ей, Ливи. Расскажи, что происходит между тобой и ее будущим мужем, если считаешь, что так хорошо его знаешь.

Мне ничего не нужно говорить. Лицо Даны бледнеет. Я наблюдаю, как она осматривает меня с головы до ног, а потом поворачивается к кровати и снова ко мне. Практически отпрянув от руки Эштона, она на подгибающихся ногах делает три шага.

— Эш? — Ее голос дрожит, когда она смотрит на него.

Он опускает голову, едва понятно пробормотав:

— Я совершил ошибку. Просто дай мне объяснить.

Ударившись в слезы, она выбегает из комнаты. Эштон не медлит ни секунды. Он несется за ней, а ее крики разносятся по всему дому.

Поворачивается спиной ко мне. К нам. К тому, кем мы, черт побери, были. Ошибкой.

Слова Коннора едва слышны, но жалят. Мягки, но смертоносны. Честны, но так далеки от правды.

— Сегодня ты помогла разбить два сердца. Наверное, гордишься собой. Прощай, Ливи.

Дверь в спальню захлопывается за ним.

И я понимаю, что у меня больше нет причин оставаться здесь. Ни в этом доме, ни в этом колледже. Ни в этой жизни, которая и не моя вовсе.

Мне придется все отпустить.

Так что, я ухожу прочь.

Ухожу прочь, оставляя позади голоса, крики, обманутые надежды.

Ухожу прочь, оставляя позади свои обманы, ошибки, сожаления.

Ухожу прочь, оставляя позади то, кем я должна была быть и кем я быть не могу.

Прочь ото всей этой лжи.

Глава 18 Отпустить

Они обнаруживаются за кухонным столом. Кейси сидит на коленях у Трента, запустив пальцы ему в волосы, и смеется над Дэном, пока тот тыкает пальцем в округлившийся живот Шторм, пытаясь вызвать у ребенка ответную реакцию. Шторм должна родить через два месяца, и сейчас она прекрасна, как никогда.

— Ливи? — Сестра смотрит на меня со смесью удивления и беспокойства в бледно-голубых глазах. — умала, ты не приедешь домой на каникулы.

Я сглатываю.

— Как и я, но…обстоятельства изменились.

— Заметно. — Она выразительно поглядывает на мой наряд.

Я так и не вернулась в общежитие, чтобы переодеться. Просто запрыгнула в такси до Ньюарка и дождалась первого свободного рейса в Майами. Потребовалось десять часов, и вот я здесь.

Дома.

Откуда и вовсе не должна была уезжать.

Никто не произносит ни слова, но спиной я чувствую их взгляды, когда подхожу к буфету и достаю бутылку текилы, которую Шторм хранит на верхней полке. Для экстренных случаев, как она говорит.

— Ты была права, Кейси. — Я беру две стопки. — Все это время ты была права.

* * *

— Я скучала по крикам чаек, — шепчу я.

— Обалдеть, тебе и правда лечиться надо.

Фыркнув, я махаю рукой в направлении Кейси и умудряюсь шлепнуть ее по щеке. Прошлым вечером, с бутылкой текилы и двумя стопками в руках, я молча вышла на открытую террасу. Кейси пошла за мной и поставила лежак рядом с моим. Не сказав ни слова, она наполнила стопки.

И я начала изливать душу.

Все рассказала своей сестре.

Созналась во всех деталях последних двух месяцев, даже самых интимных и постыдных. Начав выходить наружу, правда полилась из меня нескончаемым потоком. Уверена, выпивка помогла, но присутствие сестры помогло еще больше. Кейси просто слушала. Держала меня за руку и крепко сжимала. Она не осуждала, не ругалась, не вздыхала и не бросала разочарованных взглядов, не заставляла меня стыдиться. Поворчала, правда, насчет презервативов, но потом быстро признала, что не ей судить.

Она плакала со мной.

В какой-то момент пришел Трент и накрыл нас покрывалом. Он не проронил ни слова, оставив нас наедине в своем пьяно-рыдательном ступоре. И я отключилась с первыми лучами поднимающегося из-за горизонта солнца, совершенно истощенная из-за всех эмоций, секретов и лжи.

— Можно я еще раз посмотрю фотографию? — тихо просит Кейси.

Я достаю из сумки снимок формата десять на пятнадцать и отдаю ей. Как хорошо, что он был при мне, когда я уехала.

— Поверить не могу, какие они здесь молодые, — бормочет она, как и я тогда, проводя пальцами по изображению. Я улыбаюсь про себя. Еще три года назад Кейси не могла смотреть даже в направлении фотографий наших родителей.

Махнув снимком, прежде чем отдать его мне, сестра произносит:

— Доказывает, что ты ему небезразлична, Ливи. Даже, если он и катастрофа ходячая.

Я закрываю глаза, и с моих губ срывается тяжелый вздох.

— Не знаю, что делать, Кейси. Вернуться я не могу. В смысле…он помолвлен. Или был помолвлен.

Помолвлен ли он еще? Немного раньше я получила от Рейган сообщение с текстом «Где тебя, блин, носит?». Объяснив, что я вернулась в Майами, мы обменялись несколькими сообщениями, но никаких новостей для меня у нее не было. Либо она не хотела ничего мне говорить, кроме того, что ей пришлось целый день скрываться в комнате Гранта из-за стоящих в доме криков.

От этого я только больше переживаю насчет Эштона. Что, если он не с Даной? Что с ним сделает его отец? Использует ли он что бы то ни было против него?

— И он однозначно ходячая катастрофа, — повторяет Кейси. — Ему надо с собой разобраться, прежде чем он сможет двигаться с кем-то дальше, в том числе, и с тобой.

От одной мысли об этом грудь спирает. Она права. Что бы ни было между нами с Эштоном, мне придется это отпустить. Как бы ни хотелось мне стараться и дальше, оставаться с ним рядом, пока он борется с демонами, с которыми должен бороться, я не могу этого делать. Не таким образом.

Не с Коннором, Даной и… уф. Кольцо. Внутренности сворачиваются. Это чувство — любовь ли это или нет — превратило меня в эгоистичную, манипулирующую всеми идиотку, которая берет желаемое, даже если ранит при этом других. Которая продолжает убеждать себя, что все сделанное ей — в порядке вещей, потому что знала, что желаемому мужчине она была небезразлична.

Которая, скорее всего, снова попала бы в ту же ловушку, потому что все казалось правильным, несмотря на всю свою неправильность.

— Тебе не обязательно возвращаться.

Приоткрыв одно веко, я гляжу на нее, морщась от резкого солнечного света.

— В смысле…просто отказаться от всего?

Она пожимает плечами.

— Я бы не назвала это отказом. Скорее методом проб и ошибок. Или передышкой. Возможно, время, проведенное вдали от Эштона и учебы, позволит взглянуть на ситуацию под другим углом. А, может, ты и так уже смотришь на нее под другим углом, просто нужно немного времени, чтобы все улеглось.

— Да. Может быть. — Я закрываю глаза, с благодарностью впитывая в себя комфорт от нахождения дома.

* * *

— Уверена, что не хочешь, чтобы я остался? — спрашивает папа, убирая с моего лба спутанные волосы.

Ответом ему служит чихание и стон.

Тяжело вздохнув, он говорит:

— Так, ясно все. Я остаюсь.

— Не надо, папуль, — качаю головой я, хотя не было бы ничего лучше того, чтобы он меня успокаивал. — Тебе надо ехать. Ты лишь заразишься от меня, если останешься дома, а у Кейси сегодня важная игра. Она расстроится, если ты ее пропустишь. — Зачеркиваем. Моя сестра будет уничтожена, если папа пропустит игру. — Я буду… — Мою речь прерывает очередное сильное чихание.

Передав мне салфетку, папа морщится.

— Так, дитенок, не буду тебе врать. Ты меня сейчас отвращаешь, вроде как.

То, как он со своим слабым ирландским акцентом произносит слово «дитенок», вызывает у меня смех.

— Не волнуйся. Я и себя сейчас отвращаю сильно, — говорю я, сморкаясь.

Он отвечает смешком и хлопает меня по коленке.

— Шучу. Ты всегда будешь моим прекрасным ангелочком, с зелеными соплями и без них. — Он расставляет таблетки и пузырьки с лекарствами на прикроватной тумбочке, пока я устраиваюсь поудобнее. — Миссис Дагган в гостиной…

— Фу! Пап! Мне не нужна нянька!

Я вижу перемену раньше, чем он произносит хоть слово.

— Нужна, Ливи. Может, иногда ты и ведешь себя как тридцатилетняя, но биологически тебе всего лишь одиннадцать лет, а органам опеки очень не нравится, когда одиннадцатилетних детей оставляют одних дома. И не спорь, — оживленно говорит он и наклоняется, целуя меня в лоб.

Я хмурюсь, нащупывая пульт. Три идущие без перерыва серии программы о поедании львами газелей в дикой природе — это уже чересчур.

Вздохнув и пробормотав что-то о своих упрямых девочках, он встает и идет к двери. Но останавливается и оборачивается в ожидании. Его бледно-голубые глаза улыбаются. Еще пару секунд я хмурюсь, а потом улыбка выигрывает. Невозможно хмуриться, когда папа мне так улыбается. Есть в нем что-то такое.

Папа тихонько смеется.

— Вот это моя девчушка Ливи. Заставь меня гордиться.

Каждый вечер он говорит одно и то же.

И сегодня, как и любым другим вечером, я улыбаюсь ему во все тридцать два зуба и отвечаю:

— Ты всегда будешь мной гордиться, папочка.

Я наблюдаю, как он уходит, тихо прикрыв за собой дверь.

Я просыпаюсь и вижу перед собой послеполуденное солнце, а в мыслях прокручиваются последние сказанные отцу слова. Такие простые слова. Крошечная, стандартная фраза. Но на самом деле, гарантированно оказавшаяся бы ложью. В смысле, как кто-либо вообще может давать подобные обещания? Не всякое, принятое тобой решение, окажется хорошим. Некоторые из них окажутся катастрофическими.

Повернувшись, я вижу, что человек, сидящий на лежаке рядом со мной, не такой рыжеволосый и не относится к представительницам женского пола, как тот, кто был здесь, когда я заснула.

— Здравствуй, Ливи. — Доктор Штейнер поправляет отвратительную двухцветную рубашку для боулинга. Она идет в комплекте с гавайскими шортами, которые не стоит носить ни одному мужчине его возраста. — Как тебе мой пляжный наряд?

— Здрасте, доктор Штейнер. И почему Вы всегда правы?

— Это уже стало правилом, не так ли?

* * *

— Слава Богу. Думала, что этот стул придется поджечь, если ты в скором времени не помоешься.

Я в шутку толкаю сестру, когда мы идем по коридору на кухню.

— Значит…Штейнер?

Она пожимает плечами.

— Прошлым вечером я ему написала и дала знать, что ты, наконец, сломалась. Не ожидала, правда, что он тут с чемоданом объявится.

Видимо, доктор Штейнер решил насладиться парой дней у Райдеров в солнечном Майами, штат Флорида. Ну, Шторм настояла, чтобы он остановился у нас, несмотря на то, что из-за этого он занял комнату Кейси, и ей пришлось спать то со мной, то у Трента. Я напомнила ей, что это странно и непрофессионально, когда с нами живет семейный психиатр. А она напомнила мне, что все, касающееся доктора Штейнера, странно и непрофессионально, так что все нормально.

На этом мои аргументы закончились.

И теперь доктор Штейнер стоит у нас на кухне в фартуке в горох и чистит морковку, а Мия ему помогает.

— Как думаете, если есть морковку, и правда будешь лучше видеть или просто мамы так говорят, чтобы дети ели овощи?

Мия сейчас в том милом возрасте, когда все еще легко всему верит, но учится задаваться вопросами.

Я прислоняюсь к дверному косяку, сложив руки на груди, и с любопытством за ними наблюдаю.

— А ты как думаешь, Мия? — отвечает доктор Штейнер.

— Я первая спросила, — прищуривается она.

Я качаю головой и смеюсь.

— Не тратьте силы. Она для Вас слишком сообразительная, Штейнер.

Взвизгнув, Мия бросает морковку и ныряет в мои объятия.

— Ливи! Мама сказала, что ты здесь. Видела, как шевелится Икс?

Я смеюсь. По-видимому, с нежного прозвища «Инопланетный малыш Икс» Мия перешла на просто «Икс». Ему подходит.

— Нет, но прошлым вечером видела, как Дэн тыкает в живот твоей мамы, — подмигиваю я.

Она строит рожицу.

— Надеюсь, он не будет вести себя странно, когда Икс родится. — Тема быстро меняется. — Ты останешься ненадолго? — Выражение ее лица полно надежды.

— Не знаю, Мия. — И это правда. Больше я вообще ни в чем не уверена.

* * *

— Как думаете, в чем дело?

Доктор Штейнер потягивает экстрабольшой латте, пока мы бок о бок сидим на лежаках на задней террасе и наблюдаем за бегающими ранним утром людьми. Такое количество кофе ему на пользу не пойдет.

— Даже предположить не могу, Ливи. Ему определенно надо разобраться в каких-то проблемах. Мне кажется, что он использует физическую близость с женщинами в качестве механизма совладания. Мне кажется, что ему слишком сложно говорить о смерти своей матери. Мне кажется, что ты ему очень небезразлична. — Доктор Штейнер откидывается на спинку лежака. — И если он вырос с жестоким отцом, то вполне возможно, что до сих пор ощущает себя так, будто практически не имеет контроля над своей жизнью. Может, так и есть. Но я уверяю, ты никогда не получишь устраивающий тебя ответ на вопрос, почему все это с ним произошло. И пока он сам об этом не заговорит, помочь ему тяжело. И вот поэтому, моя дорогая девчушка Ливи… — Я закатываю глаза, а потом улыбаюсь. Почему-то ему понравилось это прозвище. — Тебе надо выбраться из устроенной им путаницы, чтобы разобраться в своей собственной. Не забывай, твоей сестре и Тренту необходимо было то же самое. Прошло пять месяцев, прежде чем они воссоединились. Такие вещи частенько требуют времени.

Я медленно киваю. Пять месяцев. Что будет с Эштоном через пять месяцев? Со сколькими женщинами он к этому времени «забудется»? И смогу ли я находиться в Принстоне, пока он разбирается со всем? Если он вообще пытается это сделать. Внутри опять все перевернулось.

— Ливи…

— Извините.

— Знаю, это тяжело, но на некоторое время тебе надо сосредоточиться на себе. Выкинуть из головы эту идею-фикс о том, что ты, — пальцами он изображает кавычки, — «солгала» своему отцу.

— Но… — Я перевожу взгляд на недавно накрашенные ногти на ногах, спасибо за них Шторм. — Я знаю, чего бы он для меня хотел, и иду против этого. Как из-за этого он мог бы мной гордиться?

Доктор Штейнер похлопывает меня по плечу.

— Я ничего не гарантирую, Ливи. Никогда. Но я точно гарантирую, что твои родители бы гордились и тобой, и твоей сестрой. Очень бы гордились. Вы обе просто…поразительны.

Поразительны.

— Несмотря даже на то, что я, наконец, сломалась? — печально улыбаюсь я, повторяя слова Кейси.

Он смеется.

— Этого не произошло, Ливи. Я бы сказал, что ты, наконец, пришла на перепутье, и тебе просто нужно небольшое наставление. Ты у нас умняшка, которая сама во всем разбирается. Все, что иногда тебе требуется, — небольшое наставление. Ты — не твоя сестра. Вот она сломалась. — Он поворачивается ко мне и одними губами произносит «Ух ты», и я не могу сдержать рвущийся из меня смешок.

— Думаю, со временем ты будешь в полном порядке. А теперь осталось самое интересное.

Я вопросительно изгибаю бровь.

— Понять, кем ты хочешь стать.

* * *

Я привыкла к доктору Штейнеру в маленьких дозах — максимум один час раз в неделю. Так что, когда он уезжает, проведя со мной несколько дней, мозги мои временно отключаются, словно перегревшаяся машина. Большую часть этого времени мы провели на задней террасе, обсуждая имеющиеся у меня варианты относительно учебы, будущих карьерных стремлений и социальной жизни. Он никогда не делился своим мнением. Сказал, что не хочет исказить мой собственный процесс выбора. Единственное, на чем он настоял, — чтобы на некоторое время я приняла неопределенность и не принимала решений ради того, чтобы их принять. Он предложил, что учеба без специализации а’ля Рейган — это неплохая идея. Разумеется, он не мог не напомнить, что чем дольше я медлю, чем менее применим будет вариант «остаться в Принстоне», потому что я провалю семестр.

По-моему, самый мой большой страх по поводу возвращения в Принстон — не сам Принстон, ведь я приняла тот факт, что этот университет просто мне не подходит. И я уже позвонила в больницу и сказала, что отказываюсь от места волонтера.

Самый большой мой страх — снова встретиться с Эштоном и той слабостью, которую я рядом с ним испытываю. Простой взгляд или прикосновение могут снова притянуть меня к нему, а от этого пользы не будет ни для одного из нас. Однажды я ушла. Тяжелее или легче будет сделать это во второй раз? Или вовсе невозможно…

Моя жизнь полна сложных решений, но те, что касаются Эштона, легки.

А он — именно то решение, которое я не имею права принять.

Глава 19 Выбор

Готова поклясться, Рейган ждала звука отпираемой двери, как верный пес, потому что в ту же секунду, когда в пятницу я вхожу в комнату, она налетает на меня.

— Я так по тебе скучала!

— Прошло лишь две недели, Рейган, — хихикнув, произношу я и бросаю сумку на стол. В конце концов, я решила вернуться в Принстон. Не потому, что чувствую, будто принадлежу именно этому месту, а потому, что знаю: я хочу получить хорошее образование, и могу и тут поучиться, пока меня не вышвырнут отсюда, либо я сама не переведусь в Майами, колледжи в котором изучала, пока была дома.

Заправив волосы за уши, я ненароком спрашиваю:

— Как тут дела?

Она морщит нос.

— Да все также. Не знаю. Эштон сейчас живет у моих родителей, а я из папы ничего вытянуть не могу. Грант часто остается здесь, потому что в доме сейчас веселого мало. Коннор обижен. Но с ним все будет нормально, Ливи. Правда. Ему просто надо перепихнуться. — Она падает на кровать в типичной для себя манере — драматично. — О, и Тай растянул лодыжку. Дятел.

Я хихикаю, но напряжение от этого не спадает.

— Какие планы на выходные? — Она мешкает. — Собираешься с ним увидеться?

Я понимаю, кто такой этот «с ним», и это точно не Коннор, поэтому качаю головой. Нет… Нам надо больше двух недель, чтобы во всем разобраться. Все слишком в новинку. Слишком свежо. Слишком болезненно, чтобы с этим справиться.

— Попытаюсь нагнать пропущенное, если на это есть надежда. — Я пропустила целую неделю пар, в том числе и тест. Медленно взбираясь по лестнице, я отталкиваю все воспоминания. — И съезжу к мальчишкам в больницу. — Нужно попрощаться с ними должным образом, ради собственного спокойствия.

* * *

Садясь на поезд до больницы, я получаю сообщение от доктора Штейнера. Там указан адрес, помимо следующих слов:

«Еще одно задание, раз ты мне должна за невыполнение предыдущего. Будь там в два часа дня».

Я ему даже вопросов больше не задаю. Он — выдающийся человек. Так что, просто отвечаю:

«Ладно».

* * *

— Привет, Ливи.

На ресепшене меня встречает широкая улыбка Гейл. Когда Кейси сказала доктору Штейнеру, что я в Майами, он созвонился с больницей и в общих чертах объяснил, что происходит. Когда я окончательно определилась, что не буду продолжать работать волонтером, он сидел со мной, пока я звонила им и говорила об этом. Они невероятно чутко к этому отнеслись.

— Мальчики будут так рады с тобой увидеться.

— Как они?

— Сама увидишь, — подмигивает она.

Я замечаю, что иду по коридорам, и мне не становится так тошно, как раньше. Знаю, дело не в том, что я как-то с этим свыклась. Просто я отпустила идею о том, что это — мое будущее.

Близнецы подбегают ко мне с такой прытью, которой я у них некоторое время не видела, и обхватывают меня за ноги, заставив смеяться.

— Пойдем! — Каждый из них хватает меня за руку и тянет к столу. Если они и расстроились, что две недели назад я так внезапно ушла, вида не показывают.

— Сестра Гейл сказала, что ты ушла, занимаешься… Я не понял, что она говорила. Что-то про…душу? Ты ее потеряла? И надо было ее найти? — Эрик договаривает, в недоумении нахмурившись.

«Поиск души». Я смеюсь.

— Ага. Надо было.

— Вот. — Дерек подталкивает ко мне стопку рисунков. — Она сказала помочь тебе придумать, кем бы ты могла стать, когда вырастешь.

— Я говорил ей, что ты хочешь стать врачом, — перебивает Эрик, закатывая глаза. — Но она подумала, что неплохо было бы подобрать и запасные варианты.

По очереди на них посмотрев, на их оживленные личики, я начинаю перелистывать рисунки, оценивая свои возможности.

И смеюсь сильнее, чем когда-либо.

* * *

Точно в два часа дня я вылезаю из такси в Ньюарке перед огромным белым зданием в викторианском стиле. Судя по вывеске, это какой-то дом престарелых. Причем довольно неплохой, как я замечаю, когда через центральный вход прохожу в скромное, но приятное на вид фойе с полами из красного дерева, пастельного цвета полосатыми обоями и цветочной композицией на столе. Напротив меня располагается необслуживаемая регистратура с табличкой, направляющей всех посетителей к регистрационному журналу. Я вздыхаю, оглядываясь в поисках намека на то, что мне дальше делать. Доктор Штейнер сказал лишь прийти по этому адресу и ничего больше. Обычно он подробнее растолковывает свои требования.

Я вытаскиваю телефон из кармана, собираясь написать ему по поводу дальнейших указаний, когда мимо проходит молодая блондинка в голубом медицинском костюме.

— Вы, видимо, Ливи, — говорит она, приветливо улыбнувшись.

Я киваю.

— Он ждет Вас в комнате 305. Лестница за углом, слева от Вас. Третий этаж, а там следуйте по указателям.

— Благодарю. — Значит, доктор Штейнер здесь. И почему меня это не удивляет? Я только открываю рот, чтобы спросить у медсестры, что она знает о комнате 305, но она уже исчезла, не дав мне ни слова проронить.

Следуя ее инструкциям, я поднимаюсь на третий этаж, всю дорогу чувствуя запах технического моющего средства. И я не могу не заметить зловещую тишину, которая лишь усиливается с каждым скрипом ступенек. Кроме раздающегося время от времени покашливания, я ничего больше не слышу. Ничего не вижу. Словно в этом месте пусто. Но подсознание подсказывает, что это далеко не так.

Просматривая номера на дверях, я слежу за их последовательностью, пока не дохожу до нужной мне комнаты. Дверь туда приоткрыта. «Ладно, доктор Штейнер. Что у Вас там для меня на этот раз?» Глубоко вздохнув, я нерешительно поворачиваю за угол, ожидая увидеть своего седеющего психиатра.

Короткий, узкий коридор заканчивается комнатой, которую из дверного прохода видно не полностью. Мне видны лишь угол и темноволосый, смуглый, красивый мужчина, сгорбившийся на стуле: локти стоят на коленях, руки прижаты ко рту, словно он чего-то с тревогой ждет.

Дыхание у меня сбивается.

Эштон моментально оказывается на ногах. Он пристально глядит на меня, и его губы приоткрываются, словно он хочет заговорить, но не знает с чего начать.

— Ливи, — наконец, выдавливает он, а потом откашливается. Прежде он ни разу не называл меня Ливи. Ни разу. Даже не знаю, что по этому поводу чувствовать.

Я слишком удивлена для ответа. Сегодня его увидеть я не ожидала. И не подготовилась к этому.

Широко распахнутыми глазами я наблюдаю, как Эштон пятью большими шагами приближается ко мне и берет за руку. Он не отводит от меня своих обеспокоенных карих глаз, а его руки немного дрожат.

— Пожалуйста, не убегай, — шепчет он и тише, более хрипло добавляет: — И, пожалуйста, не испытывай ко мне ненависти.

Эти слова выдергивают меня из одного шока, но отправляют в другой. Он на полном серьезе думает, что я сбегу от него в ту же секунду, как увижу? И как вообще Эштон мог подумать, что я его возненавижу?

Что бы ни происходило, Эштон совершенно точно не осознает всю силу моих чувств к нему. Да, две недели назад я уехала. Мне нужно было это сделать. Ради самой себя. Но теперь я здесь, и больше не хочу ни убегать, ни уходить, ни как-то иначе оставлять Эштона.

Я лишь молю Бога о том, чтобы мне не пришлось.

Что этот мой дурацкий психиатр опять удумал?

Отступив, Эштон проводит меня глубже в комнату, пока передо мной не открывается все помещение. Оно старомодно, но просто и изящно: стены украшены бледно-желтыми обоями, потолок — лепниной, а у большого окна стоят несколько вьющихся растений, впитывающих свет полуденного солнца. Но все эти детали испаряются, когда мой взгляд опускается на лежащую на больничной койке женщину.

Женщину с посеребренными волосами и немного морщинистым лицом, которое когда-то точно можно было назвать красивым, особенно, из-за ее полных губ. Губ, таких же полных, как у Эштона.

И все просто…встает на свои места.

— Это твоя мама, — шепчу я. Это не вопрос, потому что я уверена в ответе. Просто не осознаю размеров горы вопросов, которые за этим стоят.

Рука Эштона так и не отпускает мою, а его хватка не ослабевает.

— Да.

— Она не мертва.

— Нет, не мертва. — Возникает длинная пауза. — Но ее нет.

Мгновение я оцениваю серьезное выражение лица Эштона, а потом снова поворачиваюсь к женщине. Мне не хочется пялиться, но именно это я и делаю.

Ее взгляд мечется от меня к Эштону.

— Кто… — начинает она, и я вижу, что женщина с трудом пытается сформировать слова: губы изгибаются, но ни звука не доносится. А ее глаза…В них я вижу лишь смятение.

— Это Эштон, мам. А это Ливи. Я тебе о ней рассказывал. Мы называем ее Айриш.

Взгляд женщины блуждает по лицу Эштона, а потом опускается, словно она копается в памяти.

— Кто… — снова пытается произнести она. Я приближаюсь на пару шагов, так далеко, насколько мне позволяет мертвая хватка Эштона. Этого хватает, чтобы почувствовать слабый запах мочи, знакомый мне по домам престарелых, пациенты которых больше не в состоянии контролировать свои мочевые пузыри.

И словно бросив попытки узнать нас, женщина поворачивает голову набок и просто смотрит в окно.

— Давай, выйдем на воздух, — шепчет Эштон, потянув меня за собой, и подходит к маленькому радиоприемнику, стоящему на тумбочке.

Он включает диск с музыкой Этты Джеймс и немного прибавляет громкость. Я молчу, когда он выводит меня из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Мы идем по коридору и в тишине спускаемся по другой лестнице, которая выходит на задний двор здания: давным-давно подготовленный к зиме огромный участок с голыми дубами и узкими дорожками, петляющими между цветочными клумбами. Мне кажется, что в теплую погоду это место прекрасно подходит для отдыха пациентов. Но сейчас, из-за слабого ноябрьского солнца и колючего воздуха, я вздрагиваю.

Присев на скамейку, Эштон без промедлений усаживает меня к себе на колени и обнимает, будто бы закрывая от холода. И я, не колеблясь, позволяю ему, потому что жажду тепла его тела не по одной лишь причине. Даже, если и нельзя.

Именно этого я и боялась.

Больше я не знаю, что верно. Мне лишь известно, что мама Эштона жива, а сюда доктор Штейнер меня направил, не сомневаюсь, чтобы узнать правду. Откуда узнал сам доктор Штейнер… Позже я в этом разберусь.

Я закрываю глаза и вдыхаю божественный аромат Эштона. Быть рядом с ним после той ночи даже сложнее, чем мне представлялось. Такое ощущение, словно я стою на краю обрыва, а буря эмоций угрожает сбросить меня вниз: боль, смятение, любовь, желание. Я чувствую это притяжение, это желание прижаться к его телу, скользнуть рукой по его груди, поцеловать его, заставить себя поверить, что он — мой. Но он мне не принадлежит. Пока он даже себе не принадлежит.

— Зачем, Эштон? Зачем нужно лгать о ее смерти? — Зачем…все это надо?

— Я не лгал. Просто не поправил тебя, когда ты предположила, что она мертва.

Слово «зачем» вертится на языке, но Эштон заговаривает раньше меня.

— Легче было поступить так, чем признать, что меня не помнит собственная мама. Что, просыпаясь изо дня в день, я надеюсь, что именно сегодня она умрет, и я освобожусь от своей гребаной жизни. Что смогу успокоиться.

Я сжимаю веки, сдерживая слезы. Успокоиться. Теперь я понимаю смысл странного выражения лица Эштона в тот вечер, когда он узнал о смерти моих родителей. Он хотел того же для себя. Тяжело вздохнув, я шепчу:

— Тебе стоит мне рассказать. Обо всем рассказать.

— Что я и собираюсь сделать, Айриш. Обо всем.

Эштон запрокидывает голову, собираясь с мыслями. Его грудь упирается в мою от глубокого дыхания. Я практически вижу, как гора падает с его плеч, когда он впервые разрешает себе говорить свободно.

— Моя мама страдает от болезни Альцгеймера, последней ее стадии. Она обнаружилась у нее очень рано — раньше, чем у большинства людей.

У меня в горле тут же встает комок.

— Она родила меня в сорок с небольшим. Беременность не планировалась и была совершенно неожиданной. И нежеланной со стороны моего отца. Он…не любитель делиться. Видимо, это касается и чувств моей матери. — Он замолкает и грустно мне улыбается. — Прежде, чем познакомиться с отцом и переехать в Америку, много лет мама работала моделью в Европе. У меня есть несколько журнальных обложек с ее фотографиями. Как-нибудь тебе их покажу. Она была ошеломительной. В смысле, потрясающе красивой.

Рукой я прикасаюсь к его подбородку.

— И почему меня это не удивляет?

Прикрыв глаза, он тут же ластится к моим пальцам, а потом продолжает.

— Когда она познакомилась с моим отцом, то, как и он, не была заинтересована в рождении детей, так что, все складывалось хорошо. До моего рождения они были женаты уже пятнадцать лет. Пятнадцать лет счастья, а потом я все разрушил, по словам отца. — Последнюю фразу он произнес, равнодушно пожав плечами. Но я понимаю, что его состояние далеко от равнодушного. В его карих глазах я вижу тонкую завесу боли.

И даже понимая, что нельзя этого делать, я все равно прижимаю ладонь к его груди.

Рука Эштона ложится на нее сверху, и он крепко сжимает веки.

— Думал, больше никогда этого не почувствую, — шепчет он.

Я даю ему момент, а потом осторожно подталкиваю к продолжению.

— Говори дальше.

Но руку я оставляю на месте: против его колотящегося сердца.

Губы Эштона изгибаются в слабой гримасе. Открыв глаза, он смаргивает блестящую поволоку. Все у меня внутри выворачивается от одной только мысли о том, что Эштон плачет. С трудом я пытаюсь оставаться невозмутимой.

— Я до сих пор помню тот день, когда мы с мамой сидели за кухонным столом с печеньем, которое я помог ей испечь. Мне было семь. Она ущипнула меня за щеки и сказала, что не было бы счастья, да несчастье помогло. Что она даже не представляла, что теряет, пока не узнала, что скоро у нее буду я. Она сказала, что, наконец, внутри нее что-то щелкнуло. Какой-то материнский инстинкт, который заставил ее желать меня больше всего на свете. Она сказала, что я так осчастливил ее и моего отца. — Наконец, одна единственная слеза сбегает по его щеке. — Она понятия не имела, Айриш. Понятия не имела о том, что он со мной делает, — шепчет он и снова закрывает глаза, глубоко вздыхая и успокаивая себя.

Я смахиваю слезу с его лица, но она успевает вызвать дюжину моих собственных. Я быстро стираю их, не испытывая желания менять тему разговора.

— Когда все началось?

Откашлявшись, Эштон продолжает, широко распахивая дверь в свое сердце и безоговорочно показывая мне все свои скелеты. Наконец-то.

— Мне было почти шесть, когда он впервые запер меня в чулане. До этого я мало его видел. Он работал целыми днями, а в остальное время меня избегал. Тогда это было неважно. Мама души во мне не чаяла. Она была эмоциональной женщиной. Постоянно обнимала и целовала всех. Помню, ее друзья подшучивали, что своей любовью она меня до смерти задушит. — Он хмурится. — Оглядываясь назад, я понимаю, что это, видимо, раздражало отца. Сильно раздражало. Раньше ее внимание всецело принадлежало ему, а теперь… — Голос Эштона становится горьким. — Однажды все изменилось. Он начал оставаться дома, когда у мамы были планы — детские праздники, встречи с друзьями. В такие дни он заталкивал меня в кладовку, залепив рот скотчем. Оставлял там часами, голодного и плачущего. Говорил, что не хочет меня ни слышать, ни видеть. Что я вообще не должен жить. Что я разрушил их жизни.

Не понимаю, как Эштон может так спокойно об этом говорить, а его сердце ровно биться, потому что я, несмотря на все свои старания не терять самообладание, при ярко запылавшем в мыслях образе маленького, не больше Эрика или Дерека, темноглазого мальчика, свернувшегося калачиком в кладовке, превратилась в ревущее безобразие. Преодолевая вставший в горле ком, я с трудом произношу:

— И ты молчал?

Ладонью Эштон стирает мои слезы.

— За пару месяцев до этого я случайно выпустил из дома нашего померанского шпица. Он выбежал на проезжую часть… Мама несколько недель плакала по этому псу. Отец сказал, что ей скажет, что я специально его выпустил, что я — избалованный маленький мальчик, который обижает животных. Я боялся, что она ему поверит… — Он пожимает плечами. — Какого черта я тогда знал? Мне было всего лишь шесть. — Повисает пауза. — Примерно за месяц до моего восьмилетия мама начала забывать даты, имена, записи на прием. Время от времени это и раньше происходило, но теперь все стало совсем плохо. — Его кадык дергается, когда Эштон сглатывает. — Через год ей поставили диагноз. В тот день… — Глубоко вздохнув носом, он теребит ремешок на запястье. Тот, что все еще болтается на запястье, все еще сковывает его. Его постоянное напоминание. — До этого он никогда не бил меня ремнем. Не думаю, что он понимал, как сильно бьет, пока не разорвал кожу. Он злился. Так злился на меня. Обвинял во всем. Говорил, что в случившемся с ней виновата беременность, что гормоны начали разрушать ее разум в день моего рождения. — Эштон рассеянно почесывает запястье в том месте, где скрыт шрам. — Он сказал, не говорить ей, что случилось, а то из-за стресса ей еще быстрее станет хуже. Так что, я соврал. Сказал, что поранился, когда катался на велике. А потом врал ей обо всем. О синяках на ребрах, когда он меня бил, рубцах, когда он снова взялся за ремень, шишке на лбу, когда как-то вечером он втолкнул меня в дверной проем. Я так привык врать, а мамино здоровье ухудшалось так быстро, что все его отношение ко мне стало…пустяком. Я к этому привык.

— Он перестал меня бить, когда мы определили маму в высококлассное исследовательское лечебное учреждение. Мне было четырнадцать. Тогда я все еще надеялся, что ей станет лучше, что лечение остановит или замедлит развитие болезни. Она все еще смеялась над моими шутками и пела ту песню на испанском…Она все еще была здесь, где-то здесь. Мне приходилось надеяться, что мы оттянем время, пока не найдут лекарство. — Эштон понурил голову. — В тот день мама впервые спросила, кто я. И когда он пристал ко мне в тот вечер… Я опрокинул его на спину. Я был крупным подростком. Сказал ему, пусть попробует ударить меня со всей силы. Мне было плевать. Но он не ударил. Больше он ко мне и пальцем не притронулся.

Смиренно вздохнув, Эштон поднимает глаза к моему лицу и пальцами стирает непрекращающийся поток слез с моих щек.

— Он придумал, как получше наказать меня за то, что дышу. Тогда я просто не понимал точно, что же будет. Он продал наш дом, и мы переехали на другой конец города затем лишь, чтобы оторвать меня от привычной жизни, заставить поменять школу и оставить своих друзей. Он мог бы отправить меня в закрытый пансионат и умыть руки, но не поступил так. Вместо этого, он начал диктовать, с кем мне разговаривать, с кем встречаться, каким видом спорта заниматься. — Фыркнув, Эштон бормочет: — Именно он потребовал, чтобы я присоединился к команде по гребле. В этом вся ирония, учитывая, что гребля — единственное, чем я заниматься люблю… Так или иначе, мне было пятнадцать, когда вечером он неожиданно заявился домой и увидел, как я со своей не получившей одобрения девушкой трах… — Взгляд его темных глаз перекидывается на мое лицо, когда у меня напрягается спина. — Прости…развлекался. Он назвал ее шлюхой и вышвырнул из дома. Я сорвался. Поднял его от пола, готов был все дерьмо из него выбить. — Эштон крепче стискивает меня и прижимает ближе к себе. — Тогда он и начал использовать маму против меня.

Я чувствую, что хмурюсь в смятении.

— Он швырялся цифрами: ценой содержания ее в дорогом учреждении, сколько это будет стоить, если она проживет еще десять лет. Сказал, что задумывается, есть ли смысл там ее содержать. Лучше ей не станет, зачем тогда тратить деньги впустую. — Эштон проводит языком по зубам. — Пустая трата денег. Вот чем стала для него любовь всей жизни. Он ни разу не навестил ее с тех пор, как туда поместил. С пальца давно исчезло обручальное кольцо.

— Мне не хотелось в это верить. Я не мог просто бросить ее. У меня была только она, и он об этом знал. Так что, он сделал принятие решения для меня очень простым: я мог либо жить дозволенной им жизнью, либо свои последние годы она проведет в какой-нибудь дыре, ожидая смерти. Он даже нашел газетные подборки с примерами ужасов из таких мест — запущенность, нападения…В тот день я осознал, насколько отец ненавидит меня за то, что я родился. И я понимал, что он сдержит свои угрозы.

Я выдыхаю. Вот, значит, чем он все это время угрожал Эштону.

Его мамой.

— Так что, я сдался. Много лет я молча принимал все требования. — Фыркнув, Эштон бормочет: — Что хуже всего? Я особо не мог жаловаться. Посмотри на мою жизнь! Я учусь в Принстоне, у меня есть деньги, машина, гарантированное место в одной из самых известных юридических фирм страны. Не то чтобы он меня мучает. Он просто… — Эштон тяжело вздыхает. — Он просто отобрал у меня свободу выбора в том, как мне жить.

— Ну, когда тебя заставляют на ком-то жениться, можно и возмутиться, — едко бормочу я.

Эштон опускает голову, а его голос становится резким.

— Этот день был худшим в моей жизни. Мне так жаль, что тебе пришлось через все это пройти. Прости, что не сказал тебе о помолвке.

— Посмотри на меня, — требую я и за подбородок поднимаю голову Эштона. Мне сейчас так хочется его поцеловать, но нельзя пересекать эту черту. Пока не узнаю наверняка… — Что случилось с Даной? Как сейчас все обстоит?

«Свадьба все еще в силе? То, что мы сейчас делаем, сидим тут вместе, — это неправильно?»

Мгновение он вглядывается в черты моего лица своими прекрасными карими глазами, а потом продолжает.

— Три года назад я оказался на устроенных фирмой соревнованиях по гольфу, играл там с отцом. Тогда и представился новый клиент и познакомил меня со своей дочерью. Она играла там с ним. Так мы с Даной встретились. Мне кажется, отец Даны сказал что-то вроде того, как рад был бы, если бы его дочь встречалась с таким парнем, как я… — Эштон напряг шею. — Отец увидел возможность. Отец Даны вверил фирме лишь часть своего бизнеса, а остальное представляли три других юридических агентства. Для фирмы сближение с отцом Даны стало бы огромной финансовой победой. Стоило бы десятков миллионов, а, может, и больше. Так что, мне было сказано влюбить в себя Дану. — Эштон перемещает руки и прижимает меня ближе к своей груди, пряча лицо у моей шеи. От этого мой пульс учащается. Но он продолжает говорить. — Блондинка, симпатичная и очень милая. Я никогда не испытывал к ней никаких настоящих чувств, но и жаловаться на такую девушку не мог. Плюс ко всему, большую часть года она жила на другом конце страны, училась там, так что не стесняла мой образ жизни. Пока не появилась ты. — Я сдерживаю порыв наклониться к нему. Сделать это так легко…небольшое движение, и мои губы прижмутся к его.

— Три недели назад отец позвонил и сказал мне сделать ей предложение. Мои отношения с Даной обеспечили ему значительную часть бизнеса ее отца. Он считал, что свадьба обеспечит оставшуюся. Я отказался. На следующий день мне позвонили из лечебницы с вопросом насчет предстоящего перевода моей матери в дом престарелых в Филадельфии. Я едва успел повесить трубку, когда получил электронное сообщение от отца, как минимум, с дюжиной статей о случаях пренебрежительного отношения в этом месте. Даже о случае сексуальных домогательств, который был снят с рассмотрения в суде по техническим причинам. Больной ублюдок выжидал и был ко всему готов. — Эштон смиренно вздыхает, и его грудь вздымается и опадает. — У меня не было выбора. Когда две недели назад, сразу после гонки, он дал мне кольцо, я сделал Дане предложение. Сказал, что она любовь всей моей жизни. Не мог рисковать и услышать от нее отказ. Я собирался убедить ее, что стоит оттянуть помолвку до окончания мной юридического. Мне нужно было продержаться, пока мама бы не умерла, а потом я смог бы с ней порвать.

В его голосе безошибочно угадывается ненависть к самому себе. За это он себе ненавистен.

Я пытаюсь осознать всю ситуацию, но у меня не выходит. Не выходит понять весь смысл. Как человек может так сильно ненавидеть собственного ребенка? Как он может получать удовлетворение от тотального контроля над жизнью другого человека? Отец Эштона больной. У меня внутренности сжимаются от одной лишь мысли о том, что такая жестокость может быть упакована в костюм с иголочки и успешную карьеру. Мне наплевать, какие демоны из прошлого отца Эштона заставляют его творить такое. Такой человек, как я, никогда не найдет приемлемых оправданий всему сотворенному этим мужчиной.

Я осторожно отталкиваюсь от плеча Эштона, чтобы видеть его лицо и несколько слез на его щеках. Изучаю черты его лица, пока его взгляд покоится на моих губах.

— Когда тем вечером ты пришла ко мне в комнату и… — Он сглатывает, а на его лбу пролегают морщины. — Я хотел тебе рассказать. Должен был тебе рассказать до того, как мы… — Выражение лица Эштона искажается от боли. — Прости меня. Я знал, что в итоге раню тебя, и все равно позволил этому случиться.

Ни секунды больше я не позволю ему наказывать себя за ту ночь.

— Я не жалею об этом, Эштон, — честно отвечаю я и быстро, ободряюще ему улыбаюсь. Если и есть одна ошибка, о которой я никогда в своей жизни не пожалею, то это Эштон Хенли. — Так, что теперь? — Я колеблюсь, прежде чем спросить. — Что произошло с Даной?

— Она много кричала и плакала. А потом сказала, что если я пообещаю, что больше такого не произойдет, она меня простит.

Внутренности связываются узлом. Эштон до сих пор помолвлен. Его отец до сих пор его контролирует. И меня здесь быть не должно, я не должна с ним сближаться. Закрыв глаза перед лицом жестокой реальности, я вздыхаю и шепчу:

— Понятно.

Хмуро, едва сдерживая эмоции, Эштон шепчет:

— Посмотри на меня, Айриш.

Сквозь поток слез я вижу его крошечную улыбку и хмурюсь в недоумении. Эштон берет меня за подбородок и притягивает для нежного поцелуя. Его губы сомкнуты, и поцелуй недолго длится, но все равно мне становится нечем дышать. И я лишь больше запутываюсь.

— Я сказал «нет», — шепчет он.

— Но… — Я оборачиваюсь и смотрю на здание. — Он переместит ее отсюда в то ужасное место…

— Это новое место, Айриш. Неделю назад я перевел маму сюда. — Странная ухмылка меняет лицо Эштона: оно выражает смесь восторга, облегчения и радости. И лишь подчеркивает его внезапно заслезившиеся глаза.

— Я не… Не понимаю. — Сердце мое перестало крошиться на куски и теперь в предвкушении скачет и сбивается с ритма. Я знаю, что он намекает на что-то важное, но не знаю на что, а мне нужно знать. — Скажи, что происходит, Эштон.

Он мрачнеет.

— Я порвал с Даной. Понял, что теперь рушится не только моя жизнь. — От воспоминаний в его взгляде мелькает боль. — Я видел твой пустой взгляд, когда ты спустилась по лестнице и вышла за дверь в тот день. Он уничтожил меня. После случившегося я сделал только то, что мог. Пошел к тренеру. Он… Я всегда завидовал, что у Рейган такой отец. Так что, тренер открыл бутылку Хеннесси, и я все выложил. — Его слова возвращают меня в ночь признаний с Кейси и текилой. Даже забавно, что в одно и то же время мы занимались одним и тем же… — Тренер настоял, чтобы я остался у них на несколько дней, пока мы во всем бы не разобрались. И конечно, с самого утра в понедельник телефон у меня начал разрываться. Отец говорил помириться с Даной или придумать что-нибудь. Я выторговал немного времени, сказав, что пытаюсь. В тот же момент мы с тренером начали обзванивать его друзей — юристов, врачей, выпускников Принстона — в поисках способа, которым можно обойти законный контроль отца над моей мамой и переместить ее в безопасное место. Казалось, что мы ничего не добьемся. Я был уверен, что попал в ловушку. — Его губы изгибаются в кривой улыбке. — А четыре дня спустя у тренера на пороге появился доктор Штейнер.

От удивления у меня округляются глаза.

— Что? Как? — Четыре дня спустя…Значит, он в буквальном смысле оставил меня в Майами и улетел в Нью-Джерси.

— Видимо, он отследил тренера, сообразив, что так найдет и меня.

«Разумеется».

— Я… — Я тяжело вздыхаю, чувствуя себя виноватой за то, что раскрыла так много подробностей из личной жизни Эштона. — Прости. Я рассказала ему о тебе, пока была в Майами. Мне нужно было высказаться. У меня и мысли не возникло, что он сюда заявится. — «И почему я не подумала, что он так и сделает?»

Эштон заставляет меня замолчать, приложив палец к моим губам.

— Все нормально. Правда. Все…больше, чем нормально. По правде говоря, теперь абсолютно все нормально. — Эштон качает головой, смеясь. — Вот это человек. Так вытягивает информацию: ты понимаешь, что тебя допрашивают, но совершенно дружелюбно. Никогда не видел, чтобы тренер прислушивался к кому-либо так, как к Штейнеру.

Закатив глаза, я хихикаю.

— Прекрасно понимаю, о чем ты.

— Через четыре часа — не вру, Айриш, через четыре часа — у него была вся информация о моем прошлом и сложившейся ситуации. Он позвонил нескольким коллегам. — Кивнув головой в сторону здания, Эштон объясняет: — Директор этого места — его очень хороший друг. Он подобрал комнату. — Эштон грустно улыбается. — Они думают, что ей недолго осталось. Может, еще год или два. Прошлое место было лучше, но толку там находиться не было, ей уже не помогут дорогие лечение и процедуры. Ничто ее не вернет. Я смирился с этим. Ей просто нужно место, где она будет находиться в безопасности и удобстве. Теперь ей нужно спокойствие.

Сказать, что я ошеломлена, значит не в полной мере выразить то, как я в данный момент себя чувствую. Меня разрывают эмоции: бурная смесь счастья, печали и обожания — обожания моего ненормального доктора, который, каким-то образом, вернул мне любимого человека. Я хмурюсь и не трачу время на то, чтобы стереть свежие слезы, все еще пытаясь осознать сказанное.

— Но как ты переместил ее сюда? Как твой отец…

Меня прерывает взрыв смеха.

— Ох, Айриш. Это самая лучшая часть. — Он стирает бегущую по носу слезу, и на мгновение его взгляд становится задумчивым, пока Эштон смотрит в никуда. — Удивляет, что некоторые люди готовы сделать, когда знают, что ничего им за это не будет. Еще больше удивляет, на что они способны, когда понимают, что у них ничего не получится. Мой отец шестнадцать лет уходил от наказания за жесткое обращение со мной. И в тот день, когда приехал Штейнер, он и мы с тренером отправились прямо к отцу в офис, чтобы со всем закончить. Ни разу в жизни мне не было так страшно. Но тот факт, что больше я не один… — Голос Эштона срывается, а вместе с ним разбивается и мое сердце.

Я притягиваю его к себе, как можно крепче сжимая его своими руками. Мне хочется услышать продолжение. Нужно услышать. Но мгновение мне нужно сильно прижимать к себе Эштона, примиряясь со сказанным. Может, много лет назад я и потеряла родителей, но против этой потери у меня есть воспоминания о счастливом детстве. У Эштона же нет ничего, кроме тьмы и ненависти. И бремени заботы о женщине, которая даже не помнит мальчика, которого когда-то душила любовью.

— Мой отец — властный человек. Он не привык, когда кто-то говорит ему, что делать. Так что, когда Штейнер завалился к нему в офис, да еще и без приглашения, и уселся в отцовское кресло… — Эштон тихо смеется. — Все было как в кино. Штейнер спокойно выложил факты: жестокое обращение, манипулирование, совершенно скандальный шантаж. Он не останавливался на этом подробно, не ругался, не кричал, ничего подобного. Он лишь убедился, что отец прекрасно понимал, что Штейнеру известно, что известно тренеру. А потом Штейнер положил листок с адресом на стол и проинформировал отца, что комната подготовлена, что мы переместим туда маму, что он будет оплачивать счета, что она не покинет эту лечебницу до того дня, пока ее дух не покинет тело.

Пока я пытаюсь представить эту картину, челюсть у меня падает.

— И что случилось? Что он сказал?

Губы Эштона слегка изгибаются.

— Он пытался припугнуть Штейнера какой-то правовой фигней, угрожал судом и тем, что лишит его лицензии. Штейнер ему улыбался. Улыбался и рисовал очень ясную картину того, что случится, если отец Даны узнает, почему у его дочери разбито сердце, и насколько хуже это будет, чем просто потерять его как важного клиента. Вдобавок к этому, у меня сохранились сообщения о доме престарелых — доказательство его злого умысла по отношению к жене, а этого бы хватило, чтобы навредить чистой репутации, которую он так усиленно поддерживал. Возможно, этого бы хватило, чтобы на много лет занять хорошего друга-юриста Штейнера. Друга со склонностью браться на общественных началах за сложные дела, выигрышами в которых он очень известен. Штейнер проронил имя, и мой отец побледнел. Видимо, в Нью-Йорке есть более пугающие юристы, чем Дэвид Хенли.

Он замолкает.

— После этого мы ушли. Я повернулся к отцу спиной и вышел. Больше его не видел.

— Значит… — Я показываю на здание в изумлении. — Он сделал, что Штейнер ему сказал? Просто так?

Эштон немного хмурится.

— Не совсем… Перевод произошел. Через два дня маму забрали и переместили сюда. А четыре дня спустя курьер привез пачку документов с письмом о намерениях. Отец передавал мне право представлять интересы матери. Я буду контролировать благополучие своей матери и ее состояние. К этому были приложены все документы о ее финансовой отчетности. Помнишь, я говорил тебе, что она была моделью?

Я киваю, и он продолжает.

— У нее было много собственных денег. Когда она узнала о болезни, то удостоверилась, чтобы они были подготовлены и могли покрыть расходы на лечение. Она удостоверилась с самого начала, что хватит денег на покрытие всех расходов. Он из своего кармана даже ничего не выкладывал.

— Значит, он просто…тебя отпускает?

Медленно кивнув, Эштон говорит:

— Единственное условие состоит в том, что я подпишу соглашение о неразглашении по поводу…своих взаимоотношений с ним. О нашей истории, о Дане. Обо всем. Я подписываю его, и он гарантирует, что я больше его не увижу и не услышу.

Наверное, мое лицо выражает вопрос, потому что Эштон подтверждает:

— Я подпишу его. Мне плевать. Все в прошлом. Меня волнует лишь то, что сейчас передо мной сидит. — Рука Эштона соскальзывает на мое бедро, и он крепче притягивает меня к себе. Его голос переполняют эмоции. — Я никогда не смогу исправить те ошибки, которые совершил по отношению к тебе, забрать назад всю ту ложь, которую тебе говорил, всю ту боль, что причинил. Но…можем ли мы просто… — он стискивает зубы, — как-то забыть обо всем этом и начать заново?

Это правда происходит. Я правда здесь, сижу с Эштоном — единственным, чего я точно хочу, — и все, в конце концов, может быть правильным.

Почти.

— Нет, — соскальзывает с моего языка.

Я вижу, как Эштон вздрагивает, услышав одно-единственное слово, и борется с навернувшимися на глаза слезами.

— Я все, что угодно, сделаю, Айриш. Что угодно.

Пальцами я провожу по его запястью к отвратительной штуковине, которая все еще здесь.

Мне не приходится произносить ни слова, он и так понимает. Эштон закатывает рукав пальто и открывает острое напоминание о жестоком с ним обращении. Продолжительное время он пристально на него смотрит.

— Отец выбросил ремень после того вечера. Мне кажется, хотел избавиться от кровавой улики, — тихо произнес он. — Но я нашел его в мусоре и годами прятал у себя в комнате. Тот день, когда я скрыл татуировками шрамы, стал днем, когда я сделал этот наручник из куска ремня. Постоянное напоминание о том, что маме нужно, чтобы я держался. — Глядя на окно на третьем этаже — комнаты его матери, не сомневаюсь, — он тоскливо улыбается. Мое сердце тает, когда я наблюдаю, как его пальцы проворно расстегивают застежку. Сняв меня со своих колен, он встает и делает несколько шагов, а потом изо всех сил швыряет в деревья последний обломок отцовского контроля над ним.

Он поворачивается к деревьям спиной. В его красивых карих глазах застывает умоляющее выражение, смешанное с желанием, которое заставляет мои колени подогнуться.

Шагнув в нему, я прижимаю ладонь против его колотящегося сердца и закрываю глаза, запоминая ощущения от этого мгновения.

Мгновения, когда я принимаю решение для себя и только ради себя.

Решения, которое правильно, потому что оно правильно для меня.

На моих губах появляется улыбка, прежде чем мне удается назвать ему свое последнее условие…

Эштон никогда не отличался терпением. Мне кажется, он видит улыбку и принимает ее за знак согласия. Его губы тут же накрывают мои во всепоглощающем поцелуе, от которого слабеют колени и взрывается сердце.

Мне удается оторваться от его губ.

— Подожди! Еще две вещи.

Он тяжело дышит и хмурит брови, в замешательстве глядя на меня сверху вниз.

— Что еще? Моя одежда тебе тоже нужна? — Изогнув бровь, он добавляет: — С радостью ее тебе отдам, когда мы уйдем в более теплое место, Айриш. Вообще-то, я на этом настаиваю.

Покачивая головой, я шепчу:

— Я хочу, чтобы ты обратился за помощью. Тебе нужно поговорить обо всем этом. Разобраться.

Эштон ухмыляется.

— Не переживай, на меня уже насел Штейнер. У меня такое чувство, что я займу твое место по субботам в десять утра.

С выдохом от меня исходит облегчение. Если и существует кто-то, кому я доверю благополучие Эштона, то это доктор Штейнер.

— Хорошо.

Коротко прижавшись к моим губам, он бормочет:

— А что еще?

Я сглатываю.

— Ты сказал, что хочешь обо всем забыть. Но… я не хочу, чтобы ты забывал о случившемся между нами. Никогда.

Лицо Эштона озаряется нежнейшей улыбкой.

— Айриш, если и есть нечто, что я никогда не смогу забыть, то это каждое мгновение, проведенное с тобой.

Эпилог

— Знаешь, а ведь я почти год чизкейков не ела, — бормочу я и провожу вилкой по своей тарелке, с удобного лежака наблюдая за заходом июньского солнца над Майами-Бич. — И мне кажется, что больше их не люблю.

— Тогда его слопаю я, — говорит Кейси, чуть ли не языком вылизывая тарелку. — Или Шторм. Клянусь, она каждый день по пятьдесят тысяч калорий потребляет, чтобы прокормить свою маленькую обжору.

И тут раздается голодный плач, словно малышка Эмили, сидящая в ходунках на кухне, услышала волшебное слово. Опять. Эмили родилась в первых числах января и тут же прилепилась к груди Шторм, борясь за право там и оставаться. Шторм нелегко, но она справляется, относясь ко всему с ожидаемыми от нее терпением и любовью.

Мое возвращение домой дало ей небольшую передышку. Теперь Эмили даже бутылочку у меня берет. А Шторм называет меня своим счастливым талисманом.

В итоге, я закончила первый год в Принстоне и даже умудрилась дотянуть свой средний балл до твердой четверки. Вся ирония в том, что окончательная оценка по Английской литературе оказалась одной из моих самых лучших оценок за первый семестр, учитывая, что этот курс стал для меня самым сложным.

Решая остаться ли, Эштон определенно стал для меня мотивирующим фактором. Как только вся путаница, давление и ложь исчезли, передо мной остались лишь разные варианты. Важные и не очень, легкие и сложные — но все мои. И ради меня.

Я начала с легких. Например, с того, что решила остаться там, где в любое время могла бы видеться с Эштоном. Тут долго думать не пришлось. Ему осталось доучиться меньше года, чтобы получить степень в Принстоне. Он решил, что хочет это сделать, независимо от тех причин, по которым изначально здесь оказался. К тому же, в весеннем сезоне он был связан должностью капитана команды по гребле.

В какой-то момент, Коннор, Эштон и я помирились. Не потребовалось много времени, чтобы Коннор понял: для его лучшего друга я не была очередной девочкой на одну ночь. Коннор начал встречаться с блондинкой — Джулией, — которая подходила к нему в тот вечер в обеденном клубе. Мы даже сходили на двойное свидание. Было странно, но под конец вечера мне показалось, что нашей дружбе это помогло. Судя по взглядам Коннора, которые я ловила на себе время от времени, его чувства ко мне полностью еще не исчезли. Надеюсь, со временем он поймет, что мы друг другу не подходим.

В начале весеннего семестра Эштон переехал обратно в дом. Я частенько оставалась на ночь. Поначалу и это было странно, но Эштон быстро заставил меня забыть о нервах…и обо всем остальном, что не затрагивало его самого.

Сложнее было решить, оставаться ли в Принстоне дольше, чем до конца первого курса. Я подала документы для перевода в Майами, и, что не удивительно, меня приняли. Больше в Нью-Джерси меня ничто, кроме Эштона, не удерживало. Он заканчивал учиться в этом году, но в Нью-Джерси все еще оставалась его мама, и отец Рейган предложил ему место помощника тренера, пока он со всем не разберется. Несколько недель я обдумывала собственное решение и не была уверена, благодаря чему сама буду счастлива.

А потом, одним вечером, когда я лежала в постели и водила пальцем по кельтскому символу на его теле, Эштон сказал, что последует за мной в Майами, если я решу уехать. При помощи Штейнера он даже начал подбирать там хоспис. Роберт убедил его, что место помощника тренера всегда будет для него наготове.

И внезапно сложный выбор стал очень простым. И я поняла, что именно он правилен.

Мне хотелось уехать домой.

И хотелось привезти с собой Эштона.

Позади нас открывается дверь, и на мои плечи опускаются сильные руки.

— Ты не говорила мне, что в Майами так чертовски жарко, — ворчит мой красавец. Наклонившись, он ворует огромный кусок пирога с моей вилки, а потом целует в губы. Я взвизгиваю, когда мне на лицо падают капли пота.

Взглядом я обвожу его обнаженную грудь, покрытую потом. После переезда сюда он взял в привычку бегать вечерами без футболки, и каждую ночь из-за этого с моими гормонами творятся очень плохие вещи.

— Парнишка привыкнет, — слышу я позади себя бормотание Трента, вышедшего из дома. Он тоже весь в поту и без футболки, а на шее у него болтается полотенце.

Между Трентом и Эштоном разница в восемь лет, но уровень их зрелости, видимо, примерно одинаков, потому что они идеально сошлись. И пока я не уверена, что это о них говорит.

— Это что такое? Съезд потных мужиков? — Накинув покрывало на плечо, чтобы спрятать присосавшуюся к ее груди малышку, к нам присоединяется Шторм, а за ней по пятам следует третий потный мужчина без футболки — Бен. И вот так терраса оживляется людьми.

— Ты слишком быстрый, Принстон, — ворчит запыхавшийся блондин и дает пять Эштону.

Я улыбаюсь, услышав прозвище. Эштон всем сразу же понравился. В том числе, и небольшой группе женщин, прогуливающейся по пляжу. Каждый вечер мимо ходит одна и та же компания. Они обнаружили, что если именно в это время пройдут мимо нашего дома, скорее всего, увидят подтянутых, полуголых мужчин, отдыхающих на задней террасе. А то, что тут обычно еще сидим Кейси, Шторм и я, — лишь небольшое неудобство…

— Привет! — драматично машет им Кейси. Она так делает каждый вечер, наслаждаясь тем, что по ее мужчине пускают слюни. Она показывает на Трента. — Он стоит пять сотен за два часа! — Махнув в сторону Эштона, она добавляет: — Семьсот пятьдесят за него, потому что молоденький. Вы бы слышали, как с ним моя сестра кричит!

— Кейси! — огрызаюсь я, но запаздываю.

Все смеются, а я заливаюсь краской. Эштон наклоняется и прижимается губами к моей шее, словно этот жест отвлечет меня от такого унижения. Хоть я и вылезла из своей раковины сексуальной подавленности, к слову говоря, до сих пор предпочитаю оставлять личное…личным. Эштон уважает мое решение и не подкалывает меня так часто, как все. Но и устоять не может, когда остальные начинают прикалываться. Мне кажется, что теперь у них появилось намного больше поводов надо мной издеваться, и спасибо за это надо сказать приветственной вечеринке, где было слишком много «Джелло» и тонких стен.

— А что я? Ни монетки не стою, мадам Кейси? — Бен вопросительно разводит руки, а привлекательные черты его лица искажены в притворной обиде.

— Я им сама пять сотен заплачу, только чтобы ты от меня хоть на вечер отстал, — стонет Кейси. Но тут же подмигивает.

— Намек понят. Да и вообще, я собирался пивка в «Пенни» выпить. Эй, Принстон, уверен, что не хочешь, чтобы я тебе работу подогнал? Неплохие деньги, много…

— Нет уж, благодарю! — отвечаю я раньше Эштона. Ни за какие коврижки моя прекрасная средиземноморская модель нижнего белья не будет работать в стрип-клубе. У меня нет самоуверенности моей сестры.

Эштон пожимает плечами, а потом, сверкнув в мою сторону развратной улыбкой, произносит:

— Мне и здесь нормально. Кроме нее, и времени ни на что нет.

— По-моему, она похуже своей сестры будет, — кривится Трент.

Снова раздается смех, а мои щеки начинают пылать.

— А как насчет того, чтобы ты время занял долгим душем в одиночестве? — парирую я, для эффекта хлопнув его по твердому животу. И только потом до меня доходит, на что я намекнула. Все разражаются хохотом, а я прячу лицо в ладонях. Опять.

Сказать по правде, Эштон не торопится найти работу. В конце концов мы не стали переводить его маму в Майами. Она мирно умерла в конце апреля, прямо перед нашими экзаменами. В то утро, когда Эштону позвонили, я была с ним. Прижимала его крепко к себе, пока он тихонько плакал. И, по-моему, слезы эти были и от грусти, и от облегчения.

Осталось достаточно денег, чтобы у Эштона было время со всем разобраться. Он ни в коем случае не богат, но на некоторое время сбережений хватит. Шторм настояла на его переезде к нам, чтобы Эштона не отягощала рента. Он уже записался на уроки полета, и впервые сам решает, чего хочет от жизни. Мне кажется, он наслаждается каждой секундой этого процесса.

Оглядываясь в прошедший год, мне не верится, что мы с Эштоном произошли из таких разных семей — ведь моя была местом любви, а его — местом боли, и все равно оказались в одном и том же месте в одно и то же время: учась тому, как принимать свои собственные решения.

Единственное, с чем согласны мы оба, — на каждом шаге этого пути мы хотим быть друг с другом.

Глубоко внутри я понимаю, что медицина — неверный для меня путь, несмотря на все мои способности к обучению. Я поддерживала связь с детским госпиталем, пока не узнала, что химиотерапия Эрика и Дерека завершилась, и мальчиков выписали. И тогда я оставила в прошлом эту часть своей жизни. Теперь я серьезно обдумываю работу в сфере социальной защиты. И хотя легко не будет, ведь многие из детей сталкиваются с ситуациями худшими, чем Эштон, я знаю, что хочу осмысленно помогать детям. Так что, доктор Штейнер подыскал мне работу добровольцем в детском приюте, чтобы убедиться, что моя хрупкая натура с ней справится. А если нет? Что ж…

Вся жизнь — это череда проб и ошибок.

Мы с доктором Штейнером частенько разговариваем. А Эштон с доктором Штейнером еще чаще. Штейнер даже шутит, что он — наш семейный мозгоправ. А я говорю, что ему просто надо уже к нам переехать. Я все еще в поисках того, как правильно выразить свое благоговение перед этим человеком и тем, что он для всех нас сделал. Тем, что он продолжает для нас делать.

И то, что я подарю ему своего первенца, начинает казаться вполне подходящим вариантом.

— Когда твои друзья приедут, Ливи? — спрашивает Шторм, поправляя майку. Из-за фланелевой завесы, наконец, появляются пухлые щечки Эмили, и она удовлетворенно срыгивает.

— Завтра в обед. — К нам на несколько дней прилетают ребята и Рейган.

Они были сильно удивлены, узнав, что все это время мама Эштона была жива. И все же они просто встали рядом со своим другом в тот день в конце апреля, а потом чуть ли не до утра поминали с ним ее жизнь в клубе «Tiger Inn». Хотя Эштон и не мог раскрыть всех подробностей из-за договоренности с отцом, мне кажется, парни сами поняли, что жизнь их капитана была далека от наружной идеальности.

А Рейган? Ну, за исключением трехнедельной обиды, когда я сказала ей, что не вернусь на учебу осенью, Рейган была самой лучшей соседкой по комнате и другом, о которых только можно было просить. Она все также безумно влюблена в Гранта. Может, этого хватит, чтобы урезонить ее диковатые порывы.

— Отлично! Значит, завтра напьемся, — восклицает Бен, хлопнув в ладоши, а потом наклоняется и целует Эмили в щечку.

— Вонючка! — со смехом отталкивает его Шторм, наморщив нос.

— И на этом… — Бен звучно целует Шторм в лоб и направляется в дом, проорав: — Прощаюсь с вами!

Трент вытягивает над головой свои длинные, мускулистые руки.

— Идем в «Grill» сегодня?

— Да! Мне надо развеяться! — заявляет Шторм. Внезапно ее взгляд становится безумным. Словно она — загнанное животное. В каком-то смысле, так и есть. — Через часик домой придет Дэн, и мы с этими молочными подушками валим отсюда. Пойду-ка их опустошу. — И через долю секунды они с Эмили уходят сцеживать молоко.

За ними уходят и парни, споря о том, кто первым идет в душ, и снова оставляют нас с Кейси на террасе одних.

Долгое время мы молчим, пока я слушаю крики чаек и наблюдаю за успокаивающими волнами.

— Ты в курсе, что с того вечера прошел практически год? — Боже, все кажется настолько иным! Я — это все еще я. Но в то же время я так сильно изменилась.

— Хм. — Кейси замолкает и забирает у меня тарелку. — Ты имеешь в виду тот вечер, когда я сказала, что ты больная на всю голову? — Я вижу, что ее губы совсем немного задорно изгибаются, когда она расправляется с последним куском моего пирога.

— Ага, того самого.

Я вытягиваю руки и кладу их под голову.

И улыбаюсь.

Благодарности

Понять, кем ты мечтаешь работать, а потом воплотить в жизнь эту мечту — ничто иное, как чудо. Меня все еще удивляет, что это моя жизнь. И за нее мне стоит многих поблагодарить.

В первую очередь, я благодарю своих читателей. Кто-то из вас был со мной с книги «Anathema», а многие открыли меня с книгой «Десять крошечных вздохов». Я лелею вас всех. Именно потому, что вы выбираете мои книги, одобряете мою манеру писать и делитесь моим именем со своими друзьями и семьей, сегодня я добилась того, чего добилась.

Я благодарна фантастическим блогерам со всего мира — одним из самых пылких читателей, среди мне знакомых, — без вас эту страницу с благодарностями я бы не писала. Ни в коем случае. Особую благодарность я выражаю Aestas Book Blog, Autumn Review, Maryse’s Book Blog, Shh Mom’s Reading, Three Chicks and Their Books, Tsk Tsk What to Read, Natasha Is a Book Junkie и The Sub Club. Экстраособую благодарность — Мэнди из «I Read Indie Books» за твою рецензию на «Десять крошечных вздохов». По-моему, груженый мул покорил читателей. Я бы с легкостью перечислила здесь еще сотню блогов. Вы все были действительно удивительны.

Благодарна Хизер Селф — изумительному писателю, блогеру и другу. Спасибо за твои ненормальные таланты к придумыванию имен, настоянной на лаванде водке и заразительное положительное настроение. Жди, что однажды Канадия покажется на твоем техасском пороге. Готовься.

Благодарна Кортни Коул — спасибо за то, что прочитала «Одну крошечную ложь» под дулом собственного дэдлайна. Обожаю твои слова на обложке книги. Абсолютно обожаю.

Благодарна Келли Сайммон из «Inkslinger PR» — и пусть приключение продолжается. Для меня ты стала много большим, чем просто феноменальным публицистом. Ты — настоящий друг. Жду того, что с тобой случится только самое лучшее.

Благодарна Стейси Донахью из «Corvisiero Literary Agency» — с чего бы мне начать? Своему мужу до сих пор говорю, что я такая замечательная, потому что подписала контракт с тобой. Ладно, так может и не говорю. Думаю, это что-то вроде такой фразы: «Я — самый счастливый писатель, потому что у меня такой агент, как ты». Спасибо, что бросила все и пришла мне на помощь в последнюю минуту, что постоянно подбадриваешь, что вообще в меня поверила. И за то, что не позволила мне поубивать всех моих персонажей в порыве вызванной Рэд Буллом ярости.

Благодарна Саре Кантин — хочу украсть тебя и спрятать в свой карман, чтобы повсюду с собой носить. Ты — редактор мечты. Настолько позитивный, поддерживающий, готовый помочь. Меня разбирает радость всякий раз, как твое имя всплывает в моей электронной почте. Рада, что ты всегда со мной.

Благодарна Марии Стански за то, что пролила свет на принстонские обеденные клубы. Спасибо, что выдержала все мои вопросы и обеспечила массой отличного материала.

Благодарна своему издателю Джудит Карр и команде издательства Atria Books: Бену Ли, Валери Венникс, Кимберли Голдстейн и Алише Баллок за вашу выдающуюся работу на пути к тому, чтобы эта книга попала в руки читателей. У меня нет слов, чтобы описать, насколько идеально обложка книги соответствует Ливи.

Благодарна своему мужу — спасибо за месяц детского сада с папочкой, чтобы я могла спрятаться с свою нору и закончить этот роман вовремя. Однажды я снова научусь готовить.

Благодарна своим детям — ведь они самые симпатичные, самые милые чертята на земле.

Примечания

1

ПТСР — посттравматический синдром.

(обратно)

2

Принстон — частный университет, один из старейших и известнейших университетов в США. Является одним из самых престижных вузов страны. Находится в городе Принстон, штат Нью-Джерси.

(обратно)

3

Строб-лампа — устройство, производящее регулярно повторяющиеся вспышки света.

(обратно)

4

ХО — в английском языке это сокращение означает «целую, обнимаю».

(обратно)

5

Capisce — итальянское слово, использующееся в американском сленге в значении «понял?», «врубился?». Отличается от итальянского как произношением, так и написанием.

(обратно)

6

Риталин — лекарственное средство из группы психостимуляторов, в США используется для лечения синдрома дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ).

(обратно)

7

Irish — Айриш — ирландка.

(обратно)

8

Адвил (ибупрофен) — оказывает анальгезирующее, жаропонижающее и противовоспалительное действие.

(обратно)

9

 Галлон — около 3,8 литра

(обратно)

10

 Livie Girl (англ.) — девчушка Ливи.

(обратно)

11

 4 дюйма — примерно 10 см

(обратно)

12

Лубридерм — лосьон, увлажняющий и смягчающий кожу.

(обратно)

13

Джекил и Хайд — Герои повести Р.Л. Стивенсона — доктор Джекил, уверовав в теорию, что человеческую натуру можно искусственно разделить на «хорошую» и «плохую», ставит опыт на себе. Вскоре он теряет контроль над «плохой» частью (мистером Хайдом), которая постепенно, шаг за шагом, начинает овладевать всей его личностью.

(обратно)

14

 Face Time — программа, предназначенная для видео-звонков.

(обратно)

15

ИМКА — YMCA — молодёжная волонтерская организация.

(обратно)

16

Не смеши меня (англ.)!

(обратно)

17

Drano — средство для прочистки сточных труб.

(обратно)

18

 Куинс (Queens) — округ Нью-Йорка.

(обратно)

19

 Sun (англ.) — солнце

(обратно)

20

You Are My Sunshine (англ.) — «Ты мое солнышко».

(обратно)

Оглавление

К.А. Такер Одна крошечная ложь

Глава 1 Слишком идеальная

Глава 2 Джелло

Глава 3 Чудовище

Глава 4 Сожаление

Глава 5 Диагноз

Глава 6 «Если» против «Когда»

Глава 7 Мир тесен

Глава 8 Бабник

Глава 9 Игры

Глава 10 Ревность

Глава 11 Симпатия

Глава 12 Тоска по дому

Глава 13 Падение

Глава 14 Выкладывай все, как есть

Глава 15 Породистый жеребец

Глава 16 Посредственность

Глава 17 31 октября

Глава 18 Отпустить

Глава 19 Выбор

Эпилог

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg