«Клиника любви»

Клиника любви (fb2) - Клиника любви (Врачебная сага) 947K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Владимировна Воронова

Мария Воронова Клиника любви

Глава 1

Петька, как обычно, заснул рано, и Наташа позвонила Мите на мобильный.

— Заехать за тобой? — Она старалась говорить как можно безразличнее.

В трубке помолчали, невзирая на посекундную тарификацию.

— Ладно, давай, — наконец отозвался Митя. Тон, как всегда в последнее время, был слегка раздраженным.

«Будто это ему, а не мне сейчас придется вылезать из теплого махрового халата и пилить через полгорода под дождем и снегом», — грустно подумала Наташа, отсоединяясь.

Она свернула густые светлые волосы в улитку — так Мите нравилось. Не глядя, вынула из комода свежее белье — попались синие трусы и белый лифчик в розовый цветочек, но Наташа без колебаний облачилась в этот чудовищный комплект. Прошли те времена, когда она каждое утро любовно подбирала белье, надеясь, что новый день принесет с собой новую романтическую встречу. Мите, знала она, глубоко безразлично, что на ней надето.

Немного попечалившись о быстротечности существования, Наташа влезла в джинсы и свитерок, махнула помадой по губам, взглянула на себя в зеркало и взбодрилась. Длинная шея, высокая грудь, узкая талия, голубые глаза и точеный нос — все эти, а также многие другие атрибуты женской красоты были на месте. И какого черта столь прекрасная дама должна исполнять роль шофера при мрачном и самовлюбленном субъекте?..

Она включила в Петькиной комнате ночник, поставила на тумбочку стакан сока, поцеловала сына в теплую щеку. Как не хотелось оставлять его одного в квартире! После минутного колебания, кляня себя за то, что она плохая мать, Наташа проверила электроприборы и газ и сдернула с вешалки куртку.

У въезда в клинику она остановилась и позвонила Мите, чтобы выходил, но жених без тени сожаления проинформировал ее, что еще не освободился.

— Если хочешь, поднимайся сюда, — сказал он так, что Наташа поняла: сам-то он хочет, чтобы она ждала в машине.

Взять, что ли, и уехать? Она отвернула солнцезащитный щиток, в кармашке которого хранилась заначка сигарет для таких неприятных случаев. Митина уверенность в том, что Наташа будет как бобик ждать его в любое время дня и ночи, ее оскорбляла.

«…Но он же нейрохирург! Он не может распоряжаться своим временем! От него зависит человеческая жизнь! — Чередуя такие пафосные рассуждения с глубокими затяжками, Наташа попыталась себя успокоить. — Я должна понимать, что для Мити важнее всего его работа, что он необыкновенный, талантливый человек!..»

Когда сигарета кончилась, она уже гордилась собой, как верной и заботливой соратницей и даже немножко музой великого ученого.

Она разогнала машину и резко затормозила в сантиметре от шлагбаума, одновременно нажимая на клаксон. Из будки высунулся молодой охранник и вразвалочку направился к ней. Наташа ухмыльнулась и опустила боковое стекло. Они с этим охранником были старые друзья и каждый раз спорили о том, можно Наташе без пропуска проезжать на территорию клиники или нет. Конечно, она могла бы сунуть ему рублей пятьдесят и с ветерком прокатиться мимо поста, но не хотелось портить уже сложившиеся отношения деньгами.

— Куда же вы, девушка, на ночь глядя? — протянул охранник, бросив на нее весьма томный взгляд.

У Наташи был здоровенный, но далеко не новый джип, поэтому охранник относился к ней без особого пиетета.

— Клинику взрывать, — огрызнулась она.

— Ну-ну! И где же ваша бомба?

— Да перед тобой. Я же секс-бомба, не видишь разве?

Охранник засмеялся и замахал руками:

— И даже не просите! Ни за что! Я не могу пропустить на вверенный мне объект снаряд такой разрушительной силы! Разве что попробую разминировать…

— Лучше специалистов вызови, а то подорвешься, — посоветовала Наташа.

— Ты скажи своему, пусть тебе пропуск сделает, — уже спокойно сказал охранник. — Сейчас-то ладно, никого нет, а если днем приедешь, мужики тебя не пропустят.

— Скажу.

— И поставь тачку поближе, я пригляжу, чтобы наши дорогие пациенты ненароком колеса тебе не скрутили. У них же это на уровне спинного мозга.

Наташа угостила его сигаретой. Этот дурацкий треп странным образом поднял ей настроение.

Следуя указаниям охранника, она оставила машину почти у самого шлагбаума, и теперь предстояло еще полкилометра шлепать по территории клиники. Фонари горели тускло, выхватывая из темноты углы тоскливо-желтых корпусов; большинство окон были уже темны, а те, что светились, мерцали нехорошим снежно-белым светом. Сразу становилось понятно, что за этими окнами — смерть и несчастье. Дороги не было видно совсем, несколько раз Наташа ступала в глубокие лужи, и оставалось только догадываться, во что превратились ее новенькие белые, с синей полосой, кроссовки «Рибок». Чувство благодарности к охраннику быстро сменилось ненавистью.

Было грустно и страшно вот так идти одной, и ей оставалось только подбадривать себя предвкушением того, как они с Митей обратно пойдут вместе, взявшись за руки, как Ганс и Гретель в волшебном лесу, и это сблизит их и заставит еще сильнее любить друг друга.

Наконец она добралась до нужного корпуса. Подергала ручку двери и выругалась. Дверь, конечно, оказалась уже запертой, теперь нужно звонить, долго ждать, потом объяснять санитарке, что она к Дмитрию Дмитриевичу Миллеру, выносить презрительные взгляды… Потом ждать, пока санитарка, превосходно знающая ее в лицо, будет звонить Дмитрию Дмитриевичу и интересоваться, действительно ли он знаком с Натальей Кузнецовой.

«И зачем мне все это?» — подумала Наташа, но рука уже нажимала на звонок.

Ни в отделении, ни в собственном кабинете Мити не было, но она уже знала, как его искать. Она поднялась на третий этаж, где за крутым изгибом лестницы находился кабинет легендарного профессора Криворучко. Из-за двери раздавались мужские голоса и смех, и Наташа взяла на себя смелость, постучавшись, заглянуть в кабинет. Так и есть. Дмитрий Дмитриевич Миллер, великий нейрохирург, в данный момент спасал человеческую жизнь тем, что пил водку в обществе Криворучко.

— Ты что-то долго шла, — сказал Митя, а Криворучко небрежно кивнул ей и указал на свободный стул.

Наташа, поздоровавшись, села и засунула ноги в промокших кроссовках поглубже под сиденье.

— Я тебе не предлагаю выпить, ты же за рулем. А насчет закуски смотри сама, что там не противоречит твоим диетам.

Стол был сервирован совершенно варварски. Без всякого намека на скатерть и прочие излишества. На журнальном столике красовалась бутылка водки и стояли стаканы. На тарелке с сиротским голубым ободком горкой навален небрежно нарезанный хлеб, на другой тарелке, поменьше, несколько кусков обветренного сыра и еще ополовиненная банка с венгерскими маринованными огурцами.

— Спасибо, вы за меня не волнуйтесь.

После этих ее слов мужчины возобновили беседу и больше уже не обращали на нее ни малейшего внимания. Она далеко не в первый раз присутствовала на этих посиделках и старалась не вслушиваться, но разные пугающие словосочетания типа «трепанация черепа», «опухоль мозжечка», «дислокационный синдром» все же достигали ее сознания и наводили тоску.

Поскольку Наташа совсем не разбиралась в медицине, то ей казалось, что Митя с Криворучко все время повторяют одно и то же. «И эти люди еще смеют обвинять нас, женщин, в болтливости», — ядовито подумала она примерно через полчаса своего бессмысленного сидения.

Она поерзала на стуле, покашляла, но не удостоилась даже мимолетного взгляда. Хирурги взяли лист бумаги, положили его прямо на столик, где пили и ели, и, прихлебывая водку маленькими глотками, как чай, принялись что-то увлеченно чертить.

«Неужели наука никак не может подождать до завтра? Почему нужно сидеть в этом унылом кабинете, набивать живот всякой дрянью ради болтовни со старым хрычом, которого, между прочим, тоже, наверное, ждет дома жена? Какой во всем этом смысл? Неужели они думают, что именно сейчас, после тяжелого рабочего дня, оба кривые, как турецкая сабля, они сделают эпохальное научное открытие? А ведь Митя прекрасно знает, что у меня Петька один дома! Знает и то, что его ждет вкусный ужин, и, Боже мой, неужели я бы не налила ему водки? Все это он знает, но торчит здесь. А я, дура, терплю…»

Тут дверь с треском распахнулась, и решительно вошла женщина в хирургическом костюме. Красотой она не отличалась. Высокая, едва ли ниже Наташи, она одновременно казалась и полной, и костлявой. Растрепанные короткие волосы, за очками — большие круглые глаза песочного цвета… Наташа сразу увидела, что одна из дужек прицеплена к оправе канцелярской скрепкой. Что-то в женщине показалось тревожаще-знакомым, Наташа пристально вглядывалась…

— Все в порядке, — с порога отрапортовала вошедшая. — Гемодинамика стабильная, лечение идет по полной программе. Еще через полчасика посмотрю его для успокоения души и домой поеду.

Мужчины при ее появлении оживились: Митя вскочил и с несвойственной ему галантностью предложил женщине стул, а Криворучко вышел из интеллектуально-алкогольного штопора и посмотрел на мир вполне осмысленными глазами.

— Александра Анатольевна, сядьте, отдохните, — предложил он. — А может, водочки выпьете?

Женщина на секунду задумалась.

Митя с Криворучко, затаив дыхание, ждали ее ответа, будто сна была председателем Нобелевского комитета и готовилась объявить лауреатов по медицине.

— Пожалуй.

— Закусить, правда, особенно нечем, — сказал Криворучко, доставая из недр письменного стола рюмку. — Хотя у меня есть коробочка конфет…

— Помилуйте, кто же употребляет водку с шоколадом! — перебила его женщина. — Страшно представить такой коктейль. Не беспокойтесь, Валериан Павлович, я хлебушком занюхаю.

— Чаю, Александра Анатольевна? Или кофе? — спросил Митя.

«А мне не предложил ни того, ни другого!» — мысленно возмутилась Наташа.

— Не тревожьтесь, — сказала женщина. Потом посмотрела на Наташу и дружелюбно улыбнулась ей, отчего сразу стала симпатичной. — Здравствуйте. Простите, что не сразу вас заметила, но я только что из операционной. Уже мальчики кровавые в глазах. А что же вы ничего не едите?

Женщина положила на хлеб кусок сыра, пальцами выудила из банки огурец, пристроила его сверху и протянула образовавшийся бутерброд Наташе.

— Благодарю, но я на диете.

Александра Анатольевна хмыкнула и откусила сама.

— Все-таки чаю! — воскликнул Криворучко. — Что же вы всухомятку глотаете!

Он засуетился, причем Александра Анатольевна не сделала ни малейшей попытки помочь ему. Она невозмутимо жевала, пока перед ней не появилась дымящаяся кружка.

— Ты будешь? — поинтересовался Митя, но Наташа поспешила отказаться. Оказавшись в положении ни хозяйки, ни гостьи, а в лучшем случае комнатной собачки, она чувствовала себя неловко.

— Ладно, не пьешь ты потому, что за рулем, не ешь потому, что у тебя диета, ну а чай-то? Чем он может тебе повредить? — внезапно спросил Криворучко.

— Если пить на ночь много жидкости, то утром будут мешки под глазами. При моей работе нельзя.

— Что за работа? — Александра Анатольевна повернулась к ней, и Наташа поняла, что не впервые в жизни смотрит в эти глаза.

Вообще-то она не любила рассказывать о том, как зарабатывает себе на жизнь…

— Я фотомодель, — помолчав, сказала она.

— А я не фотомодель. — После этих слов Александра Анатольевна радостно захохотала, приоткрыв зубастый рот.

— Простите, а вы не учились в школе в Североморске? — нерешительно начала Наташа. — Ваша фамилия не Елошевич?

— Да… Погоди… Наташка Кузнецова?!

Обе вскочили и с охами-ахами обнялись. Миллер с Криворучко, кажется, с трудом выносили сцену встречи подруг после десятилетней разлуки. Краем глаза Наташа заметила, как они переглянулись и демонстративно тяжело вздохнули.

Расцеловавшись с Наташей, Александра Анатольевна, которую Наташа больше привыкла называть Саней, снова села в кресло и закурила.

— Как же я рада видеть тебя, ты не представляешь, — сказала она. — А ты вообще что здесь делаешь?

Наташа замялась. Как сказать, чтобы это прозвучало приемлемо для Митиного уха? Если сказать: «Я невеста Дмитрия Дмитриевича», — неизвестно, как он к этому отнесется.

Она помолчала, давая ему возможность самому позиционировать их отношения, но жених не проронил ни звука.

— Я с Дмитрием Дмитриевичем, — удалось ей придумать нейтральную формулировку.

— Я так и решила. — Саня улыбнулась им обоим.

Выяснилось, что она работает с Митей уже несколько лет.

«Как же мы раньше-то не встретились? — удивленно подумала Наташа. — …Ах ну да, я же приезжаю в клинику только по ночам, когда все приличные люди уже давно дома!»

Сане очень хотелось пообщаться с давней подругой, но, узнав про оставленного в квартире Петьку, она замахала руками, закричала:

— Дмитрий Дмитриевич, да что ж вы сидите!

И о чудо, Митя покорно поднялся со стула.

Как обычно, он так долго мылся в ванной, что Наташа успела заскучать. Ей хотелось зайти к нему, потереть спину, вымыть его так же нежно, как она мыла Петьку, когда тот был совсем маленьким. Но Митя каждый раз запирался на задвижку.

— Ты скоро? — крикнула она через дверь, но в ответ услышала только шум воды.

«Положительно, эта неуемная страсть к чистоте действует на нервы, — мрачно думала Наташа, сидя в кухне с чашкой кофе. — Ну разве это нормально, когда мужчина принимает душ два, а то и три раза на дню?»

Поужинать или даже просто попить чаю Митя не захотел. Он равнодушно скользнул взглядом по блюду с аппетитными мясными пирожками, выпил стакан минеральной воды и пошел в постель. Наташа хотела сразу пойти за ним, но пришлось изображать в ванной ритуальное омовение, иначе бы Митя ее не понял.

Но когда она в конце концов легла рядом, оказалось, что ему, погруженному в чтение научного журнала, не до нее. Она положила голову ему на плечо, поерзала, но Митя досадливо отмахнулся. Что ж, ничего не оставалось, кроме как вытащить из-под подушки детектив и самой углубиться в чтение.

Такая вот идиллия продолжалась около часа, пока Митя не отложил наконец свой журнал.

— Слушай, а ты что, правда была лучшей подругой Александры Анатольевны? — подозрительно спросил он.

Наташа потянулась.

— Ну да. Мы были как сестры… Потом мне пришлось уехать в Москву, сразу после школы родился Петька, а она поступила здесь, в Питере, в медицинский. Мы несколько лет переписывались, а потом как-то перестали. Ты знаешь, как это бывает… Но я страшно рада, что снова встретилась с ней.

Митя пожал плечами.

— И все же это странно, — сказал он после некоторого раздумья. — Вы такие разные. Странно, что она дружила с тобой.

От возмущения Наташа даже села в кровати.

— Что тут странного? Что не так со мной? Почему это Санька не могла быть моей подругой? И почему, в конце концов, ты считаешь, что ко мне можно относиться как к прислуге?

— Прошу тебя, не начинай. Я просто спросил.

— А теперь я просто спросила. Вот возьмем сегодняшний день!

— Давай не будем ничего брать, — вполне мирным тоном предложил Митя.

Эта его способность в любой ситуации сохранять хладнокровие и никогда не выходить из себя иногда просто убивала Наташу!..

— Вот почему ты заставил себя ждать? Неужели эта пьянка с Криворучко была для тебя такой важной? Неужели ты не мог уйти? В конце концов, я подвезла бы его куда ему надо. Нет, ты продолжал пить как ни в чем не бывало, а я сидела в углу, будто я твой личный шофер, допущенный к столу из милости!

— Извини, но я ни о чем тебя не просил. Ты сама захотела за мной приехать.

— Ну знаешь!..

Наташа вылезла из кровати и, накинув халат, гордо прошествовала на кухню. «Черт с ними, с отеками!» — решительно подумала она и налила себе щедрую порцию мартини. Ведь если она сейчас начнет плакать, то завтра будет еще хуже.

— Хватит устраивать сцены, — строго сказал Митя, возникая на пороге кухни. — У меня завтра большая и тяжелая операция, поэтому прошу тебя: давай спать.

Наташа сделала большой глоток.

— Ты меня не любишь?

— Зачем любить, зачем страдать, коль все пути ведут в кровать? — с улыбкой продекламировал ее жених.

Глава 2

Саня открыла дверь, увидела в прихожей грубые мужские ботинки-катерпиллеры и обрадовалась: приехал отец. В своем любимом наряде — кожаных штанах и белом свитере с косами и высоким воротом — он стоял у плиты и жарил котлеты.

— Ты бы хоть, папа, переоделся, — сказала она, водружая пакет с продуктами на стол. — Халат бы мой надел махровый.

— Холодно, — отозвался Анатолий Васильевич, не отрываясь от процесса: он как раз переворачивал наскоро слепленные куски фарша с помощью двух ножей. Сковородка была тефлоновая, но Саня постеснялась сказать отцу, чтобы взял деревянную лопаточку. — Я тебе посуду помыл. И котлет вот нажарил. А то ты питаешься черт знает чем. Пельмени одни и суп из пакетика. Разве это еда для молодой женщины?

— И где же ты, папа, взял мясорубку? — поинтересовалась Саня, запихивая очередной пакет раскритикованных пельменей в морозилку.

— А на что она мне сдалась? — искренне удивился отец. — Я фарш в «Рамсторе» купил, специально ездил.

Саня подошла и нежно обняла его. Зачем говорить наивному человеку, что фарш и готовые пельмени суть одно и то же?

— Спасибо, папа. Я картошки почищу, и будем ужинать.

Он кивнул, задумчиво потыкал вилкой в котлету, проверяя готовность, выключил газ и закурил.

У Сани была маленькая однокомнатная квартира, доставшаяся от покойной матери. В квартире много лет не жили, она, естественно, пришла в запустение, а Саня, поселившаяся здесь после поступления в институт, уже десять лет не находила времени привести ее в порядок. Только полтора года назад отец, уволенный в запас и переехавший в Питер, сделал косметический ремонт: побелил потолки, поклеил новые обои и выкрасил кухню с ванной в нежно-розовый цвет, отчего-то показавшийся ему милым. Саня в его дизайнерские изыскания вовсе не вникала. Она очень много работала, домой приходила только ночевать, и если бы не Анатолий Васильевич, так и жила бы в ободранных стенах. «Теперь, наверное, требуется новая мебель», — ежедневно думала она, окидывая взглядом древние кухонные шкафчики. Про мойку нечего было и говорить.

— Как у тебя дела? — спросил отец. — Что на личном фронте?

— Какой у меня может быть личный фронт? — засмеялась она. — Ну ты даешь, пап. Мне скоро тридцать, рожа сам видишь какая, про фигуру я вообще молчу. Кому я нужна, сам подумай.

Анатолий Васильевич фыркнул.

— Ты очень симпатичная, Саня! Просто до сих пор не можешь прийти в себя после разрыва с тем пареньком. У тебя комплекс неполноценности.

— Знаешь, если бы у меня с тех пор был хоть один ухажер, я, может, и поверила бы в свою неотразимость. Но клянусь тебе, уже много лет меня никто не домогался. Хотя бы даже с самыми пошлыми целями.

Она закончила чистить картошку, помыла ее и поставила на газ.

— Ты сама виновата, — неожиданно сказал отец. — Ходишь как бомжиха. Сплошные джинсы и кроссовки. А вот если бы ты купила себе костюмчик, причесочку бы сделала… Ох, Саня, мне уже внуков хочется понянчить! Родила бы пацана, я бы в футбол с ним играл!

— Японский бог! Скажи мне, папа, почему родители всегда требуют от нас того, чего мы не можем или не хотим дать? Если бы у меня сейчас было пятеро детей, ты бы ныл, что я ничего не добилась в профессиональном плане.

— Тебе неприятен этот разговор? Ладно, извини… Если бы только была жива наша мамочка! Она уж выдала бы тебя замуж в лучшем виде.

Саня грустно улыбнулась. Мать умерла, когда Сане было четырнадцать, и они с отцом до сих пор тосковали без нее.

Не вставая с табуретки, Анатолий Васильевич открыл холодильник и принялся изучать его содержимое.

— Что же, Саня, у тебя даже водки дома нету? — спросил он.

— Тебя, как отца, этот факт должен радовать. Потом ты же за рулем.

— А вот и нет. На метро приехал.

Как было известно дочери, Анатолий Васильевич пользовался общественным транспортом только в периоды самого печального расположения духа. Поэтому она поручила картошку его заботам и, накинув куртку, побежала в ближайший магазин. Все ее попытки создать дома НЗ спиртных напитков проходили в строгом соответствии с законом химического равновесия: чем больше она закупала, тем больше в ее доме пили.

— …Ты тоже мог бы жениться, — сказала Саня. — Надеюсь, взрослая и живущая отдельно дочь не создает тебе в этом препятствий.

Отец промолчал.

— Правда, пап. Ведь, если подумать, тебе устроить личную жизнь проще, чем мне. А ты столько лет один… Как же ты обходишься?

Вместо ответа Анатолий Васильевич налил себе водки и нетерпеливо поднял рюмку.

— Я, Саня, после смерти твоей мамы не знал женщин, — тихо сказал он.

— Не может быть!

— Представь себе. Наверное, тут виновато и многолетнее соседство с атомным реактором. Оно, знаешь ли, не способствует… Я почти не думал об этом… — Внезапно Анатолий Васильевич просветлел лицом и засмеялся. — И даже за пингвинами не гонялся, как предполагала твоя слабоумная школьная подружка. Она все спрашивала, как мы в автономках без женщин обходимся. Ее очень мучил этот вопрос.

— Странно, что ты сейчас вспомнил Наташку. Я на днях встретилась с ней. Представляешь, она живет в Питере!

— Ну, и как она? Надеюсь, в ее жизни все хорошо. Она, бедняжка, была такая глупенькая…

— Папа! Конечно, мы доводили тебя, но ты не можешь отрицать, что Наташка очень помогла нам после смерти мамы.

— Если бы не вы обе, я бы тогда застрелился, — сказал Анатолий Васильевич. — Но вы взбадривали меня, как только могли. Особенно Наташечка, у которой мозгов хватало только на то, чтобы варить супы и беспрерывно хихикать. С другой стороны, что еще нужно от женщины? — Он улыбнулся.

— Она еще завязывала тебе галстуки. — Саня тоже улыбнулась. — Таких красивых узлов ни у одного мужика во всем Североморске не было.

— Можно подумать, она делала это бескорыстно. Вспомни, какие астрономические суммы вы выкачивали из меня на кино и на мороженое! И ладно бы еще, если бы тратили деньги именно на это! Нет, вы покупали вино и пили его в подворотнях! А меня потом вызывали в милицию!

Он погрозил дочери пальцем. Та захихикала.

— Ну уж в подворотнях! В кинотеатре. Это было только один раз, и только потому, что ты не вовремя пришел домой.

— Я еще удивился: почему это вы обе хохочете как ненормальные?.. А Наташка мне так строго говорит: «Вы что, дядя Толя, сороконожка, что ли? За неделю двадцать пар носков сносили!»

— А ты и растаял… Обед готов, носки постираны, рубашки поглажены. Как сейчас помню, ты нам тогда десять рублей дал, бешеные бабки! Мы в тот день оплакивали крах очередной Наташкиной любви. У меня тоже были тяжелые времена, мы решили, что жизнь кончена, будущего нет, впереди только мрак и отчаяние, вот и купили бутылку. Только начали пить, ты идешь! Мы испугались, заткнули вино обратно пробкой, горлышко пластырем обмотали и положили бутылку в мою школьную сумку. Учебниками подперли, чтобы не переворачивалась, и пошли гулять.

— Ох, девчонки, я бы с удовольствием выпил тогда с вами!

— Откуда ж мы знали? На улице нам показалось холодно, и мы отправились в кино. Папа, если бы еще интересный фильм показывали! Но шел «Граф Монте-Кристо», такая ерунда!

— И вы решили выразить эстетический протест тем, что хлебали прямо из горла в первых рядах лучшего кинотеатра города.

— Да нет, нам просто было плохо и холодно. Но тут нашлись две бдительные пенсионерки, которые нас скрутили и сдали в детскую комнату милиции.

Анатолий Васильевич засмеялся.

— А я сижу себе дома, пью чай, вдруг звонок. Из милиции, мол, беспокоят. Господи, Сань, ты не представляешь, что я тогда подумал! Первая мысль, что ты погибла…

Она встала и порывисто обняла отца. Тогда, после маминой смерти, ей было ужасно тяжело, и она совсем не думала о том, что ему, наверное, еще тяжелее.

— Прости меня.

— Ладно, проехали. Мне говорят: «Ваша дочь напилась в общественном месте, приходите забирайте», — а я им: «Слава Богу, хоть живая!» Прибежал, вы сидите в обезьяннике, растрепанные, но не сломленные духом.

— Это — да! Но меня все равно вычислили по ученическому билету, а Наташка так и не открыла своего имени. «Можете пытать меня, фашисты, даже расстрелять, но я ничего не скажу» — вот что она им заявила.

— Знаешь, если бы у меня были такие родители, как у нее… Я бы тоже предпочел пожизненное заключение тому скандалу, который закатил бы ее папочка, узнай он об этом случае.

— …Только мы не поняли, что это тебя понесло драться с ментами. Они же быстро нас отпустили.

Анатолий Васильевич потупился.

— Они вас обозвали малолетними шалавами, — нехотя признался он, — а мне тогда много не надо было. Милиционеры, конечно, победили и сдали меня, сволочи, в комендатуру.

— Бедный папа! Из-за чести малолетних дур ты десять суток сидел на губе. Но ты не можешь пожаловаться, что мы бросили тебя в беде. Помнишь, как мы перелезали через забор, чтобы доставить тебе свежие пирожки? А Наташка даже, рискуя жизнью, принесла тебе хороших сигарет и водку в грелке!

— Она меня узником замка Иф дразнила! — запоздало обиделся Анатолий Васильевич. — Представляешь, стоит во дворе, смотрит на мою рожу за решеткой и хохочет во все горло.

— Папа, а ведь тебе тогда было всего тридцать пять лет! Господи, а нам ты казался почтенным старцем, без пяти минут пенсионером.

— Я сам себе таким казался… Так расскажи, как там Наташа поживает? Я бы с удовольствием с ней повидался.

— Повидаешься, конечно. Она теперь, знаешь, фотомодель.

— Наташка?! Эта шкилетина с круглыми глазищами и ртом до ушей? Модель? Быть того не может!

— У тебя устаревшие данные. Она стала очень красивой женщиной, я даже не сразу узнала ее при встрече. Представляешь, она выходит замуж за Миллера, нашего молодого профессора.

Анатолий Васильевич встал, потянулся.

— Это хорошо, что за профессора. Может быть, тогда количество мозгов на единицу населения в их семье приблизится к среднестатистическому показателю.

Саня позволила отцу убрать со стола и помыть посуду. Раз уж ей суждено прожить в одиночестве, какой смысл строить из себя заботливую хозяйку? А ему нравится поухаживать за ней, это она знала совершенно точно.

— Сейчас еще не поздно, — неожиданно сказал Анатолий Васильевич, — может быть, позвоним Наташе и закатимся в какой-нибудь кабак? Я приглашаю.

— И по сложившейся традиции закончим вечер в милиции? Нет, пап, давай отложим до выходных. Нехорошо оставлять Петьку одного на целый вечер.

— Какого Петьку?

— Наташкиного сына.

— У нее есть сын?

— А ты не знал разве? Ему уже десять лет, Наташка забеременела перед выпускными экзаменами.

— Не может быть! Я даже в страшном сне не мог такого предположить. И что, отец ребенка на ней не женился?

— Нет, конечно. Он уже был женат. Но эта подробность выяснилась слишком поздно.

— Ядрен-батон! Что же вы мне-то ничего не сказали?! Я бы придумал что-нибудь. Бедная девочка, представляю, что ей пришлось пережить. С такими родителями!.. Брр!!! В конце концов, я мог бы фиктивно на ней жениться.

— Соображаешь? Кто бы поверил в таком случае, что ребенок не твой? Да тебя бы с грязью смешали за связь с малолеткой. Кроме того, ее папашка действовал очень оперативно. Убедившись, что аборт сделать невозможно, он быстренько отправил ее к своей матери в Москву. Никто и не знал, почему она уехала, но я думала, что с тобой-то ее родители поделились.

Молодой профессор носил немецкую фамилию Миллер и, видимо, поэтому во всех коллективах, в которых ему раньше приходилось учиться или работать, получал прозвище Папаша Мюллер. Но на кафедре нейрохирургии, где он отслужил уже несколько лет, эта уютная кличка почему-то не прижилась, и все сотрудники звали его просто «фашист». Миллер был действительно похож на истинного арийца: волна светлых волос, глаза жемчужного отлива, идеальной формы нос, тонкогубый рот и тяжеловатый надменный подбородок. С ростом и телосложением тоже все было в порядке. Казалось бы, при таких внешних данных он должен был пользоваться расположением прекрасной половины кафедры, но, увы… Операционные медсестры, узнав, что сегодня придется помогать Миллеру, начинали в зависимости от темперамента ругаться или жалобно стонать — и это при том, что он был очень компетентным и умелым хирургом, работал четко и быстро и в отличие от других никогда не ругался матом.

Его замечания всегда были справедливыми, но он не прощал ни малейшего промаха. Если по ходу операции ему полагался определенный инструмент, то горе той сестре, которая предлагала ему воспользоваться другим, пусть сходным по виду и назначению. А когда сестра пыталась возразить, что вот придется теперь открывать целый набор стерильных инструментов и потом заново все их обрабатывать, Миллер скучным тоном говорил: «Это входит в круг ваших обязанностей».

И на это возразить уже было нечего. Про круг своих и чужих обязанностей Дмитрий Дмитриевич знал лучше всех на кафедре.

Точно так же он относился к пациентам. Миллер много оперировал, в сложных случаях оставался сверхурочно, безотказно приезжал из дома в ночное время, если коллеги просили его о помощи, но ни одному больному еще не удалось услышать от него ласковое слово или выцыганить мелкую поблажку. Никаких лишних койко-дней или консультаций других специалистов без необходимости Миллер не допускал, и ни разжалобить, ни взять его на испуг было невозможно. Понятно, что на кафедре у него было больше недругов, чем доброжелателей. Последних насчитывалось всего трое: заведующий кафедрой профессор Криворучко, анестезиолог Александра Анатольевна и пожилая санитарка Тамара Семеновна.

— Чаю дадите? — спросила Саня Тамару Семеновну.

— Пошли.

— Миллер пил уже? — Сане хотелось отдохнуть от его общества.

Они только что закончили сложную многочасовую операцию, во время которой Дмитрий Дмитриевич успел достать своими придирками всех. После того как он покинул операционную, сестра от души выматерилась и поклялась больше никогда-никогда не вставать на операцию с этим «эсэсовцем злобным». В общем-то ничего необычного в этом не было, но сегодня Миллер цеплялся и к Сане. Что-то, наверное, у него произошло, думала она, выслушивая его ядовитые замечания и с трудом сдерживаясь, чтобы не ответить.

— Нет, конечно! Я только все ему накрыла, он сел, чашку к губам поднес, как влетает наш Валериан Павлович. Глаза на лоб, чуть ли не пена изо рта…

— Да он всегда так носится, — отмахнулась Саня. — Как ошпаренный олень.

Поначалу ей было трудно к этому привыкнуть: когда мимо нее со свистом проносилось крепенькое тело заведующего, ей хотелось немедленно схватить реанимационный чемодан и мчаться за ним. Потом она поняла, что Криворучко всегда живет в режиме «последние четыре минуты до ядерного взрыва», и успокоилась.

Вслед за Тамарой Семеновной она прошла в чайную комнатку и устало рухнула на стул. Интересно, конечно, куда убежали Криворучко с Миллером, но сама она разыскивать их не собирается. Если будет нужна ее помощь, то они из-под земли ее достанут. Саня со спокойной душой налила чаю в кружку, размерами превосходящую детское ведерко для песочницы, взяла рогалик, щедро намазала его творожной массой. Но сахару в чай класть не стала — все-таки мечты о стройной фигуре еще не выветрились окончательно из ее головы. Иногда Саня даже садилась на диету, худела, убеждалась, что и похудевшая не представляет интереса для сильной половины человечества, после чего возвращалась к прежнему образу жизни.

Тамара Семеновна устроилась напротив нее и, прихлебывая чай, принялась пространно рассказывать о своем повышенном давлении. Саня посмотрела на пожилую санитарку с ужасом. За смену Тамара Семеновна успевала вымыть до состояния девственной чистоты всю реанимацию, накормить больных и перестелить их кровати, вынести мусор, отловить сантехника и заставить его починить кран… Кроме этого, она стирала и гладила рабочую одежду своих любимых докторов и обеспечивала им горячее питание. Для Сани оставалось загадкой, как такой объем работы можно переделать с нормальным давлением, а уж с повышенным-то…

— У меня есть знакомый терапевт. Вроде хорошо соображает. Я позвоню ему, пусть вас посмотрит. А вообще вам бы отдохнуть нужно.

Тамара Семеновна весело засмеялась:

— Да уж в морге отдохну.

Дверь открылась, и в комнату вошли профессора. Саня сразу поняла, что дело плохо: у Криворучко вид был самый что ни на есть разнесчастный, и даже миллеровский медальный профиль слегка искривился.

Мужчины сели к столу, Тамара Семеновна тут же вскочила и принялась хлопотать. Криворучко с отвращением смотрел на возникающий перед ним натюрморт.

— Чай! — внезапно вскричал он. — Что чай! Чай тут не поможет!

— Так нет же ничего, Валериан Павлович, — мирно откликнулась Тамара Семеновна. — И вы вчера сказали, что в завязке.

Криворучко запыхтел, как еж во время брачных игр.

— Если всему верить, что я говорю… Короче, братцы, мы пропали.

Миллер аккуратно намазал себе тост и стал невозмутимо его жевать.

— Да что случилось, скажите наконец! — потребовала Саня.

— К нам, японский городовой, едет ревизор, чтоб его разорвало.

— Несколько вольное изложение Гоголя, — пробормотала Саня.

Криворучко открыл уже рот, но она не дала ему выругаться:

— Все-все! Что вы так разволновались? Мало у нас проверок было, что ли?

— Это комиссия из Москвы! Все бумаги будут смотреть. Ой, бля… — запричитал Криворучко, горестно обхватив голову руками, — а бумаг-то нету! Лет за пять! Как все запущено…

Саня тоже пригорюнилась. Сотрудники кафедры работали добросовестно, лентяи в коллективе не приживались. Все занимались и лечебной, и научной работой, преподавали. Но, помимо этих полезных видов деятельности, существовал еще один, дружно ненавидимый всеми: написание бесконечных отчетов, которые требовалось представлять в администрацию. При этом руководство совершенно не учитывало, что Иванов, допустим, изобрел новый способ трепанации черепа, а Петров обобщил многолетний опыт резекции аневризм, — это было их частное дело. Главное — вовремя представить отчет: в таком-то году на кафедре выпущено журнальных статей столько-то, авторских свидетельств столько-то… А ведь существовал еще и «План работы преподавателя». Но преподаватели искренне не понимали, зачем считать, сколько часов лекций и сколько практических занятий они собираются провести в учебном году, сколько планируют потратить на научную работу, а сколько проболеть (была в плане и такая графа), если зарплата все равно останется той же самой.

Став заведующим кафедрой, профессор Криворучко честно попытался разобраться в этом бумажном море. Но быстро уловил закономерность: чем больше он пишет, тем больше с него требуют. Деятельность его стала напоминать борьбу Геракла с Лернейской гидрой — стоило отрубить одну голову, как тут же отрастало пять новых. А его сотрудникам после тяжелых многочасовых операций теперь приходилось не только заполнять пачки историй болезни, но и бесконечно складывать никому не нужные цифры.

Кончилось тем, что Криворучко перестал писать ненужные бумаги сам и отказался требовать их со своих сотрудников. А когда звонили из деканата и просили представить очередной, выполненный строго по форме отчет, он спрашивал: «Я вам что, мальчик?»

Вот и сейчас он сказал:

— Да что я им, мальчик, в конце-то концов?!

— Нет, — успокоил его Миллер, — не мальчик. Поэтому и драть вас будут как девочку. И нас тоже.

— Да бросьте вы! — Саня увлеченно делала себе еще один бутерброд с творожной массой. — Ну как они могут реально нас наказать? Премий лишат? Но у нас нет никаких премий. Выговор объявят? Да хоть десять, кого это волнует! А увольнять специалистов мирового класса из-за паршивых бумажек — это уж, извините, такой идиотизм! Все нормально будет. Проверяющие увидят, что отсутствие бумажек никак не сказалось на нашей работе, и поймут, что бумажки не нужны.

— Размечталась, — буркнул Криворучко. — Ты хоть знаешь, кто в этой комиссии?

— Да кто бы ни был, — легкомысленно произнес Миллер, осушив чашку чаю одним глотком. — Я вообще считаю, что единственная комиссия, которая имеет право к нам прийти, — это комиссия Красного Креста. Выяснить, как это мы еще с такими зарплатами ноги не протянули. Я со всеми надбавками — за степень, за категорию — получаю примерно семь тысяч в месяц. А молодые врачи не больше четырех с половиной. И нас еще будут проверять, отрабатываем ли мы эти гигантские деньги?

Криворучко продолжал пыхтеть. Конечно, никто его не уволит, но скандал может выйти знатный.

— Не мучайтесь, Валериан Павлович, — сказала Тамара Семеновна. — Я стол накрою, в кабинете у вас все приберу. Мы с Александрой Анатольевной так их накормим и напоим, что на бумаги они даже не посмотрят.

— Если бы я не знал, кто нас проверяет, то даже не дернулся бы. В этой комиссии одни бабы! — взвыл Криворучко и оглядел собеседников, наслаждаясь произведенным эффектом. — Конечно, с мужиками мы бы разобрались, — продолжил он после театральной паузы. — Вооружились бы бутылками с горючей смесью и отбили атаку в лучшем виде. А с тетками что делать?! — И профессор позволил себе лирическое отступление насчет того, что бы он хотел сделать с личным составом комиссии.

— Ну, может, это и ничего, — пробормотала Саня. — Может, именно этого им как раз и не хватает… Придется вам, Дмитрий Дмитриевич, поработать ради коллектива.

— Да, дорогой, на тебя одна надежда. Я-то не боец уже, — засмеялся Криворучко.

— Дмитрий Дмитриевич закроет амбразуру своим упругим телом! — Саня тоже засмеялась.

Внезапно Миллер резко поднялся, расплескав чай.

— Как вы можете говорить такие пошлости, — отчеканил он, — вы, женщина! Вот уж не ожидал!

После чего он развернулся и вышел, сильно хлопнув дверью.

Оставшиеся переглянулись.

— Совсем с глузду съехал, фашист проклятый, — резюмировала Тамара Семеновна, закуривая папиросу. — Что ему такое сказали?

— Не мог же он воспринять это всерьез! — Саня пожала плечами.

— Бедный парень, — сокрушенно покачал головой Валериан Павлович, — он придает плотской любви слишком большое значение.

Глава 3

Наташа ехала на фотосессию в превосходном настроении. Хозяйка ее модельного агентства торжественно клялась, что за рекламу этих ноутбуков заплатят «реальные бабки», работать предстояло со Стасиком, опытным и добродушным фотографом, чего еще желать? Кроме того, съемка была назначена на два часа, поэтому Наташа, отправив Петьку в школу, снова легла в постель и отлично выспалась.

Сейчас она так нравилась себе самой, что все время поглядывала в зеркало заднего вида. Ей нужно было повернуть направо, поэтому она не стала обгонять плетущегося перед ней ученика. Сбросив скорость, Наташа поползла за ним в крайнем правом ряду, чувствуя себя при этом старым псом, греющимся на солнышке и наблюдающим за возней щенков.

Внезапно в салоне сильно запахло горелой пластмассой.

Сначала она попыталась убедить себя в том, что запах проникает с улицы, но он все усиливался. «Вот взорвусь сейчас к такой-то матери», — подумала не сведущая в технике Наташа, пытаясь вспомнить, где у нее огнетушитель.

По-хорошему нужно было остановиться, но вдруг удастся дотянуть до ближайшего сервиса?..

Увы, через несколько метров педаль сцепления как будто прилипла к полу, а на все попытки тронуться с места машина отвечала сердитым ревом. Наташе сразу гневно засигналили, и она включила аварийку. Машина выбрала не самое удачное место, чтобы сломаться: за три метра до перекрестка, на оживленной улице, где и без аварий вечно возникают пробки. Наташа даже передернула плечами, представив себе, что говорят в ее адрес проезжающие мимо водители. На всякий случай она открыла капот, вышла из джипа и с видом знатока уставилась на мотор. Хитроумное переплетение железок и резиновых шлангов ни о чем ей не говорило, но фотомодель надеялась, что кто-нибудь из проезжающих мужчин остановится и предложит свою помощь.

«Козлы безрогие», — злобно подумала она, пропрыгав вокруг раскрытого капота четверть часа с нулевым результатом.

Как назло, именно в тот день сильно похолодало, и Наташа быстро замерзла. «Обалдеть, как обворожительно я буду смотреться на фото! С синим носом и перекошенной рожей. Наверное, сегодня мне лучше посвятить себя рекламе «Льдинки». Нет, ну какие гады! Пусть я не нравлюсь им как женщина, ни одному из них, но можно помочь хотя бы ради того, чтобы освободить дорогу! Как жаль, что я в крайнем правом! Нужно было дотянуть до перекрестка и полностью перекрыть движение, тогда бы им ничего не оставалось, кроме как дотащить меня до автосервиса».

Очень хотелось залезть в салон и включить мотор, чтобы хоть немного погреться, но Наташа не знала, в чем неисправность, и боялась, что машина загорится.

Она достала мобильник, торопясь отзвониться, пока замерзшие руки не утратили способность нажимать на кнопки. Первым был звонок Стасику. Бесконфликтный фотограф сообщил, что он с тяжелого бодуна и это даже хорошо, если она не может сейчас до него доехать. «Часиков на двенадцать ночи забьемся?» — предложил он. Наташа знала, что Митя будет злиться, но согласилась. Работу нельзя было упускать, ведь неизвестно, во что обойдется ремонт машины.

Потом она позвонила в службу спасения на дорогах. Выслушав ее, любезная девушка сказала, что вызывать механика смысла нет, вряд ли такую поломку удастся ликвидировать на месте, и предложила услуги эвакуатора. Услышав расценки, Наташа почувствовала, что согревается, а когда девушка добавила, что помощь придет не раньше чем через час, фотомодель прямо-таки раскалилась.

«А позвоню-ка я Мите! Он мой жених, так какого черта я должна все свои проблемы решать сама?! Пусть хоть раз в жизни позаботится обо мне! Его клиника тут через два квартала, если он сам не сможет прийти, пришлет хотя бы шоферюгу местного или охранника. Я же могу заплатить!»

— Мить, у меня такой ужас! — закричала Наташа, услышав его хмурое «алло». — Я тут стою на Маяковского, представляешь? Тачка сдохла посреди дороги.

— Наташа, я работаю. Мне сейчас некогда слушать про твои приключения. Вечером расскажешь.

— Но я звоню не для того, чтобы поделиться впечатлениями! Мне нужна помощь.

— А я при чем?

— Как это «при чем»? Ты же тут, недалеко!

— Я не вожу машину и ничего в этом не понимаю. Не представляю, чем бы я мог помочь тебе.

Так она и знала! Именно это она ожидала услышать, когда набирала Митин номер, но надеялась на чудо. Надеялась, что Митя скажет: «Да, дорогая, не волнуйся, я сейчас прибегу и во всем разберусь!» Черт побери, скорее ее тачка сейчас сама заведется и поедет как ни в чем не бывало, чем она дождется от жениха помощи!

— Мить, ну сделай же что-нибудь!

— Что?

— Ну, не знаю… Но я так хочу, чтобы ты мне помог! Это так важно для меня!

— Только не надо истерик! Какие могут быть ко мне претензии? Разве ты спрашивала меня, когда покупала машину? Нет, ты приняла решение сесть за руль самостоятельно. Так что теперь будь любезна, разберись со своим автомобилем без моего участия.

— Но, Митя…

— Даже если бы я хотел, то все равно не смог бы сейчас ничего сделать. Через десять минут у меня операция. Или прикажешь сказать пациенту, что все отменяется из-за моей любовницы, которая считает, что весь мир крутится вокруг нее?

— Это ты думаешь, что я считаю, что мир крутится вокруг меня, — заплакала Наташа.

— Все, до вечера, — сказал Митя и отсоединился.

«Зачем только я звонила? Я же знала, что будет именно так. И за все время наших отношений не было случая, чтобы я ошиблась в своих пессимистичных прогнозах!»

С досады Наташа чуть было не швырнула мобильный под колеса проезжающих мимо машин, но тут он разразился трелью из Сороковой симфонии Моцарта.

— Ты где именно стоишь? — услышала она деловитый Санин голос.

— На Маяковского…

— Конкретно где? Я папе позвонила, он сейчас подъедет и заберет тебя.

— Дядя Толя?

— Ну да. Так ты где? Говори быстрее, он уже едет.

— Угол с Некрасова. По четной стороне.

— Все, конец связи.

Не прошло и десяти минут, как перед терпящим бедствие Наташиным джипом с некоторым шиком припарковались «Жигули» девятой модели, из которых выскочил крепыш маленького роста в тяжелых армейских ботинках, потертых кожаных штанах и куртке-пилот. За десять лет, что она его не видела, Санин отец почти не изменился. Он был без шапки, и Наташа сразу заметила, что его русые волосы почти не поседели и остались густыми, а уши по-прежнему торчат под прямым углом к голове. Когда-то Санина мама рассказывала им, что за лопоухость дразнила своего будущего мужа «амфора-мен». Наташа засмеялась и энергично замахала Анатолию Васильевичу, который, кажется, не узнавал ее.

— Наташа? — нерешительно спросил он, подходя ближе и глядя на нее снизу вверх.

— Что, не признали?

— Почему? Такая же красотка и смеешься точно так же — как ненормальная… Что тут у тебя? Лошадь сбросила? — Анатолий Васильевич говорил так, будто они расстались вчера. — Да ты, бедняжка, совсем замерзла! Конечно, еще бы купальник нацепила! Куртка до пупа, джинсы летние! Господи, а на ногах-то! Как на таких шпильках педали жать?

Да уж, к проблеме теплой одежды семья Елошевичей всегда относилась очень серьезно! Тетя Тоня разрешала им болтаться где угодно, лишь бы в шарфах и перчатках. Она могла простить все, только не умышленно забытые в школе рейтузы. «Толя, возьми ремень! — кричала она. — Эти дурищи опять без штанов явились!» Наташе очень нравилось смотреть, как дядя Толя выходил со зверским выражением на лице и шипел: «О, где же мой ремень?» Было страшновато, но весело.

— Вы будто специально приехали распекать меня за неправильную форму одежды, — сказала Наташа, лязгая зубами и подпрыгивая.

— Стоило бы! Иди в мою машину, грейся, а я посмотрю, в чем дело.

Через секунду Наташа сидела в теплом салоне «девятки». Не слушая возражений, Анатолий Васильевич сам снял с нее сапоги, высказался по поводу тонких колготок и надел на закоченевшие Наташины ступни невесть откуда взявшиеся шерстяные носки и кроссовки. Потом каким-то непостижимым образом она оказалась укутана пледом, а в руках у нее появился пластиковый стаканчик с горячим кофе. Пить она не спешила, грела о стаканчик пальцы и радовалась, что теперь ей можно ни о чем не волноваться.

— Ну что, согрелась немного? Это ж надо так машину раздолбать! Не каждому дано.

Дядя Толя сел на водительское сиденье и закурил.

— Сцепление сгорело к хренам, теперь и диск, и корзину менять придется, передние колеса держатся на честном слове, и бензин вытекает из насоса, — подытожил он. — Как ты до сих пор ездила, уму непостижимо!

— Я же не знала…

— Что сцепление не отрегулировано, это ты по неопытности могла и не понять. Но неужели ты не чувствовала, что в салоне бензином пахнет?

— А чем же должно пахнуть в машине? Вот если бы вдруг запахло розами, я бы удивилась.

Анатолий Васильевич засмеялся:

— Одна небось на рынок ездила? Там, знамо дело, поставили тачку года вроде бы нормального, а все запчасти хорошие свинтили. Ничего, у меня с другом сервис, сейчас отвезем тебя туда и сделаем из твоей рухляди конфетку. Ты как, ожила? На тросе сможешь ехать?

Наташа посмотрела на него с ужасом. Неужели придется сейчас вылезать из теплых «Жигулей» и возвращаться в свою машину? Анатолий Васильевич правильно понял ее молчание.

— Ладно, поедешь на моей, а я уж в джипе померзну. Только давай аккуратненько. Помни, ты свою собственную тачку буксируешь.

— Мне так неловко…

— Неловко на потолке спать, одеяло сваливается. Знаешь, я как-то раз «мерс» из Финляндии перегонял, и в нем посреди дороги печка накрылась! Вот это было да! Мороз — градусов тридцать! Что делать? Денег у нас нет, в сервис не обратиться, в мотеле не заночевать. И стекло, как ты понимаешь, моментально замерзает. Мужики мне говорят: «Давай потихоньку, мы рядом поедем». Я дал. Одной рукой рулю, другой лед с лобового стекла соскребаю. Километров двадцать проеду, и к мужикам греться. Посижу у них в тачке, кофейку глотну, руки-ноги спиртом разотру и обратно. До сих пор от одного воспоминания дрожь пробирает…

Анатолий Васильевич толково объяснил, как ехать до автомастерской, и Наташа тронула «девятку» с места. Она первый раз в жизни буксировала машину и очень боялась, что сделает какую-нибудь ошибку. Ведь дядя Толя в джипе находится в полной зависимости от нее, и если, например, она выедет на перекресток не вовремя, то он ничего не сможет сделать.

Но все, слава Богу, обошлось. Они благополучно доползли до сервиса, и она даже выслушала от Анатолия Васильевича комплимент своему водительскому мастерству. Потом он предложил Наташе отвезти ее, куда ей надо, но она решила, что это будет уже наглостью, и побежала к остановке троллейбуса.

Наверное, оттого что Анатолий Васильевич остался таким же, каким она его помнила, Наташа, сидя в троллейбусе, вдруг почувствовала себя школьницей.

Она подружилась с Саней в первом классе, и до выпускных экзаменов девочки были не разлей-вода. Санина мама, Антонина Ивановна, не делала разницы между дочкой и ее подружкой, одинаково одаряя обеих и конфетами, и шутливыми подзатыльниками. Тетя Тоня работала медсестрой по скользящему графику, и когда девочки приходили из школы, часто кормила обеих наваристым борщом и гигантскими котлетами. А если в походах по скудным магазинам Североморска ей встречалась дефицитная детская одежда, то она обязательно брала и для Наташи.

Тетя Тоня могла мимоходом заштопать Наташе колготки, подшить подол, но и добродушно обозвать ее «сучкой в ботах» — в общем, оказывала девочке все знаки материнского внимания. Это очень раздражало Наташиных родителей. Ее отец, высокий чин в штабе Северного флота, и мама, директор педагогического училища, считали Елошевичей «людьми не нашего круга» и, если бы могли, запретили бы дочери бывать в их доме. По счастью, оба проводили много времени на своей ответственной работе, и Наташа была предоставлена самой себе.

Если день или два она не виделась с тетей Тоней, то начинала скучать по ней. О, потом родители припомнили Наташе эту преступную привязанность!.. По их теории, именно Антонина Ивановна была виновата в Наташиной ранней беременности, хотя к тому времени уже два года лежала в могиле…

А может, и правда тетя Тоня была виновата, подумала нынешняя Наташа. Глядя на то, как счастливы они с Анатолием Васильевичем, Наташа тогдашняя просто не думала, что бывает иначе.

Анатолий Васильевич постоянно пребывал в состоянии легкой эйфории от вида своей жены, хотя вряд ли кто-нибудь решился бы назвать ее красавицей. Большего подкаблучника Наташе видеть не приходилось. Решительная Антонина Ивановна легко могла сказать: «Будет так, как я говорю!» и «Ты пойдешь за картошкой, можешь в этом даже не сомневаться!»

Но дядю Толю было так просто не запугать. На все эти ужасные вещи, способные наполнить отвращением любое мужское сердце, он отвечал: «Я понял, лапочка!» и «Так точно, мой генерал!» А иногда, вспомнила Наташа, он совершенно серьезно спрашивал у жены: «Тоня, что я хочу, чай или кофе?»

В общем, это была абсолютно счастливая пара, чье предназначение — жить долго и счастливо и умереть в один день.

Когда Саня с Наташей пошли в восьмой класс, Елошевичи решили завести второго ребенка. Как выяснилось позже, дитя было зачато, потому что Анатолий Васильевич думал, что его жена мечтает о малыше, а она, в свою очередь, считала, что у мужа не так давно по-настоящему проснулся отцовский инстинкт и младенец доставит ему много радости. Возможно, оба они были правы, но сбыться этим мечтам не пришлось.

На пятом месяце беременности у Антонины Ивановны произошел выкидыш, кровотечение не успели остановить, и она умерла.

«А было-то ей тридцать три года, — подсчитала Наташа. — Всего на пять лет старше меня нынешней».

В те дни Анатолий Васильевич находился в автономном плавании, и о смерти Антонины Ивановны ему даже не сообщили. Потом он долго не мог простить командованию своего ожидания встречи с женой, уже месяц лежащей в земле.

После похорон Наташа, несмотря на бурные протесты родителей, переселилась к Сане. Ее собственные родители даже на время — до возвращения Анатолия Васильевича из плавания — не захотели взять несчастную подругу дочери к себе. В осиротевшем доме Елошевичей Наташа поддерживала хозяйство и всеми силами пыталась вернуть к жизни окаменевшую от горя Саню.

Когда Анатолий Васильевич вернулся, она стала уходить ночевать домой, но после школы всегда приходила к Елошевичам и продолжала вести у них хозяйство. Ни отличница Саня, уверенно «идущая на золотую медаль», ни Анатолий Васильевич, понятия не имевший о том, как варить пельмени и где брать чистые носки, для домашних дел не годились.

А вот ей очень нравилось хозяйничать! В школе Наташу способной не считали, поэтому она доучивалась спустя рукава, мечтая только о том, чтобы поскорее выйти замуж и заниматься своим домом и своими детьми.

Детьми, да… С этим у нее получилось. Выпускные экзамены Наташа сдавала, уже будучи беременной. Кто же мог знать, что красивый лейтенант, так жарко шепчущий слова любви и так романтично лишивший ее невинности на одном из окрестных озер, окажется женатым человеком? Просто супруга его училась в институте в другом городе.

Когда Наташа узнала об этом от самого лейтенанта, она долго не могла поверить, что это случилось именно с ней. В отчаянии она даже решила довериться отцу, чтобы тот, пользуясь высоким служебным положением, заставил лейтенанта развестись и жениться на ней. От этого плана пришлось отказаться, причем не из благородных, а из прагматических соображений: выяснилось, что у тестя лейтенанта служебное положение еще выше.

Но через некоторое время пришлось все же открыть родителям свой «позор». Те действовали четко и оперативно: на следующий день после получения школьного аттестата Наташу посадили в поезд и отправили к бабушке в Москву. Всем знакомым было сказано, что она уехала поступать в институт. О ее беременности, кроме родителей и лейтенанта, в Североморске знал только один человек — Саня.

Следующие полтора года Наташа с родившимся в срок Петькой провела в обществе бабушки. Та была нешуточно увлечена ролью Благородной Женщины, Приютившей Падшее Создание. Вся ее энергия уходила на то, чтобы примириться с моральным падением внучки, поэтому сил на обычную житейскую помощь у нее уже не оставалось.

Родители присылали Наташе достаточно денег, чтобы прокормиться, но посмотреть на внука не приехали.

Когда Петька начал нормально ходить, научился пользоваться горшком и разговаривать, Наташа решила, что пора изменить жизнь. Она купила газету со всевозможными объявлениями и отправилась по первому же адресу, где требовались модели. По странной случайности она не попала ни в гарем, ни в рабство, а действительно стала моделью, и даже не из последних.

Несколько следующих лет пронеслись, как один день. Подъем в семь утра, марш-бросок с тяжелым и обмякшим Петькой на руках до коммерческого детского сада, потом бег до автобусной остановки, разгон, прыжок в заднюю дверь, прямо на спрессованные тела пассажиров, и хорошо, если это оказывались молодые мужики, всегда воспринимавшие ее доброжелательно. Одним из ярких воспоминаний о тех годах осталось, как в троллейбусе ей случайно надвинули шапку на лицо, но освободить руку и поправить шапку было невозможно. Прижатая спиной к неплотно закрытой двери, она стояла на нижней ступеньке троллейбуса, рискуя упасть прямо под колеса, и думала, что вот если сейчас она умрет, с этой шапкой на лице, то, может быть, это не самый плохой вариант.

А еще были занятия аэробикой, подиумным шагом, показы, фотосессии…

Бабушка не видела никакой разницы между модельным бизнесом и древнейшей профессией, поэтому Наташа уехала от нее в съемную комнату.

Она бралась за любой заказ, была очень дисциплинированна, и хозяин модельного агентства относился к ней неплохо. Через три года напряженной работы Наташе удалось купить комнату, и она начала понемногу откладывать на квартиру. Понемногу — потому что на один только Петькин садик уходило триста долларов в месяц, ведь обычное муниципальное учреждение Наташе с ее графиком работы не подходило. А если Петька заболевал, что с ним случалось нередко, то вообще начинался ужас! Приходилось приглашать нянек из частного агентства, стоило это безумно дорого, причем особого доверия к ним Наташа не испытывала и поэтому постоянно нервничала.

Нервничала и куда-то спешила — вот что происходило с ней в те годы. Мысль «я опаздываю!» почти не покидала ее головы. И мужчины, готового разделить с ней эту жизнь или предложить какую-то другую, все не находилось. Бывали мимолетные встречи, секс в студиях поначалу даже казался романтичным… Однако она уже не была той школьницей, отдавшейся красивому лейтенанту, — ее жизненный опыт был печален, но это был опыт. К тому же ей всегда было «пора бежать за Петькой».

Потом Петька пошел в первый класс частной гимназии.

Там он быстро подружился с черноглазым крепышом, своим соседом по парте, и родители крепыша пригласили Петьку провести выходные у них на даче.

Когда сына увезли, Наташа почувствовала себя очень странно: впервые за семь лет ей было некуда бежать. Ощущение было непривычным и даже пугающим. Походив по сразу опустевшей без Петьки комнате, она позвонила в свое модельное агентство узнать, нет ли срочной работы, но там ей ответили, что нет и до понедельника не будет.

Она еще походила по комнате и решила лечь поспать, наслаждаясь сознанием того, что сможет проснуться, когда захочет. Но сон, как назло, не шел…

Тогда Наташа поднялась с постели, приняла душ, оделась получше, наложила макияж (обычно она делала это только для работы) и поехала гулять в центр.

На станции «Александровский сад» она вышла из метро. Стояла прекрасная погода, солнечная и теплая. Под ногами шуршали сухие разноцветные листья, и Наташа, собиравшаяся пойти на какую-нибудь экскурсию в Кремль, неожиданно для себя села на скамейку и стала любоваться окружающей красотой, словно пенсионерка. Мысли о том, что она скоро умрет, в то время часто посещали ее, поэтому она думала, что это, может быть, последний красивый осенний день в ее жизни и нужно как следует наглядеться.

Разомлев на все еще пригревавшем солнышке, Наташа вытянула ноги, и о них немедленно споткнулся молодой мужчина.

— Ой, простите, — пробормотала она, убирая ноги.

— Нет, я сам виноват… — Мужчина не торопился пройти мимо, хотя препятствие было уже устранено с его пути. Солнце светило ему в спину, поэтому Наташа не могла разглядеть его лицо, видела только, что он хорошо сложен и высок.

— Разрешите? — Мужчина опустился на скамейку рядом с ней и достал сигареты. — Я закурю?

Наташа кивнула. Теперь ей было видно, как он красив, и она сразу потеряла к нему интерес. От красавцев она не ждала ничего хорошего.

— А вы будете курить?

— Нет, благодарю. — Она вежливо улыбнулась.

— Не курите, или вас марка сигарет не устраивает?

— …и в портсигаре оказалась именно «Наша марка», — неточно процитировала Наташа, и мужчина усмехнулся, давая понять, что знает, о чем идет речь.

Разговорились. Наташин сосед по скамейке сказал, что его зовут Дмитрий Дмитриевич Миллер и что он приехал на нейрохирургический конгресс из Петербурга. Быстро выяснилось, что, бывая в Москве от случая к случаю, он знает ее лучше, чем Наташа, прожившая здесь уже почти восемь лет.

— Пойдемте, я вам покажу одну вещь, — сказал он, вставая и протягивая ей руку.

— Одну вещь не надо. — Подниматься за ним Наташа не спешила.

— Юмор у вас… Послушайте, я всего лишь хочу отвезти вас в Нескучный сад. Поедемте, Наташа, вы не пожалеете.

Все-таки она согласилась. Не касаясь друг друга, они спустились в метро. Наташа понятия не имела, где находится Нескучный сад, поэтому покорно вышла за новым знакомым на «Фрунзенской». Оказалось, что через Москву-реку построили пешеходный мост совершенно космического вида, и Наташа подумала, что ради одной прогулки по этому мосту ей стоило сюда приехать.

Миллер купил две бутылки пива и пакет сухариков. Наташа, не привыкшая к таким пролетарским возлияниям, засомневалась: а действительно ли он нейрохирург?

Нескучный сад оказался просто кусочком леса, невесть как сохранившимся в центре Москвы. Дорожки еле просматривались сквозь слой опавших листьев, вокруг было много сломанных деревьев, и буйно росла крапива. Наташин спутник уверенно поднялся на пригорок, где стояла замшелая скамейка. Там он достал из полиэтиленового пакета свое пиво и сухарики, а сам пакет аккуратно разорвал вдоль и расстелил на скамейке, приглашая Наташу сесть. Она села. Сквозь деревья была видна набережная, и Москва казалась отсюда призрачной, будто мираж.

С помощью связки ключей Миллер открыл пиво, одну бутылку молча протянул Наташе. За время знакомства они не сказали друг другу и полусотни слов, будто опасаясь, что разговоры нарушат какое-то умиротворение, овладевшее обоими.

Они просидели на лавочке часа два: пили пиво, грызли сухарики, Миллер курил. Он не лез целоваться, даже не брал Наташу за руку. Ей показалось, что они знакомы очень давно и, может быть, даже женаты.

Потом оба, не сговариваясь, встали.

— Хочешь покататься на пароходе? — спросил он.

— Не знаю… — Наташа смутилась: она подумала, что билет будет стоить дорого, а новый знакомый не даст ей заплатить за себя самой.

На набережной, где швартовались пароходы, они узнали, что ближайший рейс будет только через час.

— Не люблю ждать, — сказал Миллер и повел ее в парк Горького. Там они полюбовались фонтанами и купили еще пива, причем Наташа сознавала, что из-за этого пива ей придется потом сидеть на одной капусте как минимум три дня.

В парке было много народу, и, чтобы не потеряться, им пришлось взяться за руки. У Миллера оказалась очень мягкая и теплая ладонь, и Наташе стало неловко, что своей нежной кожей он ощущает ее мозоли и заусеницы — на уход за руками времени всегда не хватало.

Подошли к аттракционам.

— Как тебе это? — спросил он.

Наташа посмотрела на огромный, размером с вагон электрички, корабль, который безобидно раскачивался взад-вперед, и кивнула.

— Мне говорили, что женщины здесь визжат от страха, — злорадным тоном сообщил Миллер, усаживая ее в кресло корабля.

Наташа вздохнула.

— Я такая пуганая, что способна визжать только от восторга.

Ей показалось, что во время аттракциона ее печень совершала колебательные движения от горла до коленок. Большинство развлекающихся орали как резаные, но она молчала.

Когда все кончилось, Миллер заглянул ей в глаза:

— Я хотел бы все-таки услышать твой визг…

Они поехали к Наташе.

Утром они обменялись телефонами, и он уехал. Наташа была уверена, что он не позвонит. Но через две недели Миллер дал о себе знать, и, когда Петьку снова пригласили на дачу, Наташа поехала в Питер. Потом Миллер навещал ее, проводя две ночи в поезде ради одной ночи с ней. Днем они вместе с Петькой гуляли по Москве, и теперь Наташин сын вместе с ней ждал его приездов.

Через полгода такой романтики Наташа решила действовать. Она любила Митю и хотела за него замуж. Он, правда, не объяснялся ей в любви, но зачем бы иначе он мотался в Москву? Ведь в Петербурге тоже полно симпатичных девушек!

Она поговорила с хозяином своего агентства, и тот, не слишком огорчившись из-за ухода ведущей, но уже не юной модели, порекомендовал ее своей питерской знакомой, коллеге по модельному бизнесу. Наташа продала комнату и, добавив денег, купила маленькую, но вполне приличную квартирку на правом берегу Невы. Она надеялась, что эта квартирка станет для них с Петькой только временным пристанищем, ведь скоро они с Митей поженятся и тогда смогут обменять ее жилье и Митину комнату в коммуналке на хорошую квартиру или на загородный дом.

Загородный дом, пусть и небольшой, всегда был любимой мечтой Наташи.

Увы, Митя никуда не торопился. Он позволял считать себя Наташиным женихом, но официального предложения руки и сердца она от него так и не дождалась. Наташа уже полтора года жила в Петербурге, а он даже не перевез к ней свои вещи! Петька знал, что дядя Митя — мамин друг, но Миллер старательно скрывал от него свои частые ночевки в Наташиной квартире: рано вставал и уходил до того, как Петька просыпался.

Когда-то, в свою первую московскую встречу, они почти не разговаривали друг с другом, потому что чувствовали, как соприкасаются их души. Теперь оба молчали, потому что не знали, что сказать друг другу…

* * *

«Что нас связывает?» — думала Наташа.

Машина была в ремонте, и, воспользовавшись этим, она налила себе мартини.

«Он не спрашивает меня о моей жизни и не рассказывает о своей работе. Мы ничего не делаем вместе. О чем мы могли бы вспомнить, кроме постели? Только о той прогулке в Нескучном саду. Хватит ли одного этого воспоминания на целую жизнь? Я не могу обижаться на него, он не предавал меня и не обманывал. Но мне хочется думать о нем с восторгом и умилением, а это не получается. Ах, если бы не дядя Толя, а Митя приехал сегодня ко мне на помощь!»

Наташа хотела налить себе еще мартини, но остановилась: вечером предстояло ехать к Стасику. А ведь Митя сегодня приедет к ней ночевать! Может быть, разыграть страшную обиду? Эта мысль ей понравилась.

Через некоторое время Наташа забрала Петьку из школы и поехала с ним к Сане. Пообщавшись с подругой и уложив Петьку на Санином гостевом диване, в одиннадцать вечера она отправилась к Стасику. Саня пообещала утром отвезти мальчишку в школу и сокрушалась, оттого что Наташе придется ехать одной по ночному городу. Она предлагала позвонить Анатолию Васильевичу, чтобы тот сопровождал Наташу, но та отказалась наотрез.

У Стасика, как обычно, царил страшный беспорядок. В прихожей отсутствовала вешалка, и на полу горой были свалены куртки, шапки, шарфы. Поражало их количество, ведь, кроме Стасика, гримерши и представителя фирмы, торгующей ноутбуками, в мастерской никого не было. Помедлив, Наташа не решилась бросить свою шубку в общую кучу, а просто расстегнула ее и села в кресло, предварительно пошарив по нему руками. Не приняв этой меры предосторожности, в Стасиковой берлоге можно было усесться на что угодно — от иголки до кошки.

Сам Стасик был крупным пухлым мужчиной с дынеобразной головой, на которой росло что-то вроде гусиного пуха. Джинсы обтягивали его ноги туго, как целлофан — сосиски, а бесформенный торс был прикрыт дорогой хлопчатобумажной футболкой ностальгически-алого цвета. Столь непрезентабельный вид позволял Стасику быть выше подозрений в склонности к однополой любви.

Он нежно облобызал Наташу и якобы эротично провел рукой по ее спине — не потому что она нравилась ему, а просто так было принято.

Следуя тому же этикету, Наташа расцеловала Стасика в обе полные щеки и улыбнулась гримерше. Инна была уже немолодой женщиной и в модельном бизнесе крутилась только ради денег, как и Наташа. Женщины симпатизировали друг другу. Инна знала все особенности Наташиного лица, и в ее гриме Наташа себе нравилась. Она же, в свою очередь, иногда подгоняла для внуков Инны Петькину одежду, которая становилась ему мала.

Откровенно говоря, Наташа, направляясь к Стасику, предвкушала неспешное кофепитие, разговоры «за жизнь», томное курение и только потом собственно фотосессию. Таков был стиль работы мастера. Но сегодня в студии присутствовал представитель рекламодателя, и, едва взглянув на его кислую физиономию, Наташа поняла, что придется изображать каторжный труд. Иначе товарищ может возмутиться: а за что же, собственно, его фирма платит немереные бабки?

Этот представитель привез несколько дорогих моделей ноутбуков и теперь трясся над ними — наверное, боялся, что тут если уж не сопрут его чудо-технику, то по крайней мере точно сломают.

Когда Наташа договаривалась об этой работе, то поинтересовалась только гонораром. Почему-то она навоображала себе, что это будет реклама в глянцевый журнал или хотя бы стендовый плакат, но все оказалось гораздо прозаичнее. Делали буклет для выставки в Гавани, не более.

Информация была неприятной, и, чтобы скрыть разочарование, Наташа закурила. Вот уже и буклеты появились в ее послужном списке. Тяжело сознавать, что расцвет карьеры уже позади, но что тут поделаешь! Ей не удалось стать «лицом» какой-нибудь фирмы, но за десять лет работы ее физиономия, мелькающая то там, то здесь, приелась публике, а клиенты агентства предпочитали новые и «свежие» образы.

Конечно, Наташе грех было жаловаться: в ее биографии были и телевизионные ролики, и обложки глянцевых журналов. Но Клаудией Шиффер она не стала, хотя некоторые ценители женской красоты говорили, что рядом с Наташей «Клава» может отдыхать. Чего-то не хватило для того, чтобы сделать карьеру топ-модели: то ли удачи, то ли богатого спонсора, то ли просто времени для участия в светских тусовках. Ведь из-за Петьки она вела довольно замкнутую жизнь, в отличие от других моделей не проводила ночи в переездах из одного пафосного клуба в другой. Будь Наташа менее красивой, давно бы уже выпала из обоймы. Но и теперь, если бы ей удалось перемигнуться с каким-нибудь олигархом… Да что толку в таких фантазиях?..

Между тем представитель рекламодателя, упитанный молодой человек в деловом, несмотря на позднее время, костюме, нервничал и демонстративно поглядывал на часы. Ему, попавшему из мира стабильных доходов в этот притон воинствующего декаданса, хотелось поскорее все закончить и нырнуть в свой аккуратный «фольксваген-гольф» — Наташа была уверена, что у него именно «фольксваген-гольф».

Докурив сигарету, она зашла за ширму и переоделась в строгий офисный костюм.

У Стасика в мастерской была одна большая комната на все про все, чулан для проявки и туалет. В одном углу комнаты за ширмой переодевались модели, в другом, рядом с раковиной, стояло трюмо и крутящееся кресло, которое, судя по малиновой обивке, было украдено из парикмахерской еще до распада СССР. Собственно для съемок была приспособлена стена напротив окна, а остальное пространство было заполнено диваном, холодильником, стопками книг и батареями пустых бутылок. Вдоль стен громоздились коробки с разным хламом, который, попав на пленку, преображался в гламурные драпировки и предметы антиквариата. Наташу всегда забавляло, что любые предметы в кино или на фото кажутся гораздо привлекательнее, чем они есть на самом деле. Только человек не подчиняется этому правилу. Стоит немного зазеваться — и получишься длинноносой уродиной с квадратной челюстью и толстыми ногами.

…Наступал самый волнующий момент в работе, пожалуй, единственный, который доставлял Наташе настоящее удовольствие. Инна закончила «делать ей лицо», и теперь можно было открыть глаза и посмотреть, кем она стала. Каждый раз, когда гримеры меняли ее внешность, Наташе казалось, что из зеркала на нее смотрит другая женщина, та, которой она могла бы стать, что в трюмо отражается один из неслучившихся вариантов ее судьбы, и от этого на душе становилось терпко и жутковато, как от старого вина…

— Мы сегодня будем работать или нет? — не выдержал представитель фирмы, и Наташе пришлось оторваться от зеркала.

Фирмача можно было понять. Вряд ли похмельный Стасик, задумчивая Наташа и Инна со своей прической а-ля Лиля Брик и сигаретой «Прима» в едва ли не полуметровом мундштуке были похожи на напористых яппи, с которыми он, наверное, привык иметь дело. «Может быть, он даже нас боится, — мстительно подумала Наташа. — Вдруг мы нападем на него и заставим курить марихуану?..»

Она усердно изображала бизнес-леди, не мыслящую своей жизни без ноутбука, когда зазвонил ее мобильник.

— Ты где? — спросил Митя.

— Какая тебе разница?

— В общем, никакой. — Митин голос был, как всегда, спокойным. — Просто нужно было предупредить меня, что ты ушла в загул, и я поехал бы ночевать домой.

Если бы он хоть раз потерял самообладание!.. Хоть раз бы закричал на нее, оскорбил бы или даже ударил!.. Холодный тон обескураживал Наташу и лишал воли к победе в любовных конфликтах.

— Митя, я работаю. Из-за того, что сломалась моя машина, съемку перенесли на поздний вечер, — позорно капитулировала она.

— Как ты справедливо заметила, мне все равно, чем ты занимаешься.

Наташа покосилась на часы. Половина второго. «А ты сам-то чем занимаешься? — хотелось ей спросить. — Почему обнаружил мое отсутствие только среди ночи?..» Но вместо этого она извинилась, что не сообщила Мите о перемене своих планов.

Индифферентно попрощавшись, он отключился, а у Наташи сразу упало настроение. Сейчас у нее бы получился сюжет: бизнес-леди после кражи всех компьютеров из офиса. Или вот такой: бизнес-леди, обнаружившая, что вирусы сожрали все финансовые документы накануне прихода налогового инспектора.

Наташа глубоко вздохнула и растянула губы в улыбке, изо всех сил стараясь не заплакать. Если грим сейчас потечет, на реставрацию физиономии потребуется не меньше полутора часов.

Скорее бы уже закончить съемку и наплакаться всласть!..

Но по молчаливой договоренности они со Стасиком нарочно суетились в десять раз больше необходимого, чтобы показать фирмачу, как честно они отрабатывают свои денежки. Зачем ему знать, как все происходит на самом деле?..

Поэтому перед каждым снимком Наташа по нескольку раз меняла позу, Инна то и дело норовила подкрасться к ней, чтобы поправить прическу или провести пуховкой по лицу, а Стасик застывал у аппарата надолго, как снайпер, караулящий жертву.

«Почему я все время чувствую себя виноватой перед Митей? — раздраженно думала Наташа, замирая перед камерой и из последних сил удерживая на лице пленительную улыбку. — Конечно, я была не права, что не предупредила его о ночной работе, но почему эта моя небольшая оплошность перевешивает и его утреннее поведение, и то, что он не предложил встретить меня? Даже не спросил, когда я освобожусь!.. По очкам выходит, что он обращается со мной гораздо хуже, чем я с ним, а я все равно чувствую свою вину. Я уже готова бежать за ним и просить прощения! Моя собачья преданность Мите расстраивает меня даже больше, чем его равнодушие, но я ничего не могу с собой поделать. Дело во мне? Наверное. У меня комплекс вины: с тех пор как я родила Петьку, я постоянно чувствовала себя виноватой перед всеми. Перед родителями, перед бабушкой, перед самим Петькой, что он растет без отца, и даже перед этим гадом, его отцом. Это чувство вины прилипло ко мне, как вторая кожа, так что я не могу, просто не могу строить отношения иначе. Господи, ну что ему стоит приехать за мной! Если сейчас он позвонит, я стану абсолютно счастливой!..»

Но Митя, конечно, не позвонил.

Глава 4

Наступившие морозы сделали свое дело. Кожа на руках высохла и потрескалась, и Саня не знала, как ей быть. От бесконечного мытья и резиновых перчаток и летом-то руки не бывали белыми и нежными, а теперь стала совсем беда. Глядя на свои шершавые красные лапы, она сморщилась от отвращения. Прожив на свете двадцать восемь лет, Саня до сих пор понятия не имела, как пользоваться косметикой, в том числе кремом для рук. То есть, конечно, если бы она пришла в магазин и увидела там одинаковые тюбики, на которых написано «КРЕМ ДЛЯ РУК», то без колебаний купила бы один из них. Но посещение парфюмерного отдела супермаркета ввергло ее в настоящий ступор. Питательный крем, защитный, увлажняющий, дневной, ночной… И фирм-изготовителей около пятнадцати. Да еще над всем этим разнообразием — огромный плакат, поздравляющий с Днем всех влюбленных!..

Саня вспомнила, что сегодня действительно четырнадцатое февраля, и совсем пала духом, почувствовав себя чужой на этом празднике жизни. Но крем все-таки нужен… Как узнать, какой именно? Спросить неудобно. Можно, конечно, взять самый дешевый… Или лучше тот, на который сегодня объявлена скидка? Она мрачно смотрела, как другие женщины со знанием дела и с любовью перебирают тюбики и бутылочки с загадочным содержимым, и думала, что, родись она красивой, у нее была бы совсем другая жизнь.

Будь она красавицей, могла бы часами сидеть перед трюмо, умащая себя кремами и лосьонами… На самом деле вид собственной физиономии в зеркале вызывал у Сани только желание поскорее отвернуться. Она старалась вовсе не думать о том, как выглядит, считая, что теперь, когда она практически вышла из брачного возраста, ее вид никого не интересует.

— Саня, привет! — из-за перегруженной товарами тележки ей махала Наташа.

Саня улыбнулась, схватила первый попавшийся крем и подошла к подруге. Та совершала шопинг в компании Петьки и Дмитрия Дмитриевича Миллера. Петька прочно застрял возле стеллажа с игрушками, а профессор тупо толкал перед собой тележку, изображая изнемогающего древнеримского раба.

С Саней он еле поздоровался.

— Хорошо, что я тебя встретила, — сказала Наташа. — Знаешь, я купила Анатолию Васильевичу хороший коньяк, ты передашь ему?

— Попытаюсь. Только он вряд ли возьмет.

— Но мне так неловко! Он же не взял за ремонт моей машины ни копейки.

— Господи, Наташка! Папа относится к тебе как к родной. Это все равно, как если бы он мне ремонтировал машину за деньги.

— Но у вас нет машины, — внезапно включился в беседу Миллер. — Знаете, Александра Анатольевна, не могу сказать, что мне нравится поступок вашего отца. Наташа не бедствует и вполне может оплатить услуги автомастерской. Теперь же она чувствует себя обязанной.

Саня засмеялась.

— Вы, Дмитрий Дмитриевич, глупости говорите! Какие счеты могут быть между близкими? Наташа два года вела наше хозяйство, когда умерла мама, и это мы с отцом у нее в долгу, если уж на то пошло. Вы не можете судить со стороны и определять, кто из нас кому обязан.

Миллер фыркнул и уничтожающе посмотрел на них с Наташей. Саня испугалась, что своей отповедью могла заложить фундамент для ссоры между женихом и невестой, да еще в День святого Валентина, поэтому быстренько замолчала.

Наташа заглянула в Санину корзину, где сиротливо лежали пачка пельменей, батон, двухсотграммовый кусок колбасы и крем для рук.

— Бери всего побольше, — предложила она. — Я на машине, могу тебя подвезти.

При этих словах лицо Миллера страдальчески исказилось, и Саня решила пожалеть человека: соврала, что только вчера заполнила холодильник.

Не успела компания рассчитаться на кассе, как у профессора затрезвонил мобильный.

Звонили, конечно же, из клиники.

— Вот нет, чтобы позвать меня на два часа раньше! — Миллер хлопнул крышкой телефона. — Не пришлось бы тут любоваться, как ты перебираешь всякие шмотки. И почему ты, Наташа, все время таскаешь меня с собой на шопинг? Ты же знаешь, что я этого не выношу!.. А вы, Александра Анатольевна, не хотите поехать со мной в клинику? — Он повернулся к Сане. — Вы, конечно, не обязаны, и я пойму ваш отказ…

— Разумеется, я поеду, — сказала Саня, как обычно, не дав ему договорить фразу. «Нужно хоть раз не перебивать его, — подумала она, — тогда, может быть, мне удастся услышать, что я лучше всех провожу наркоз при нейрохирургических операциях. А может быть, и нет. Может быть, он всего лишь хотел сказать: но ваш врачебный долг помочь мне!»

Она знала, что Миллер отличает ее среди других врачей анестезиологической и реанимационной службы, но никогда не слышала об этом из его уст. Когда ему приходилось работать ночью или в выходной, а Саня дежурила в клинике, то он всегда приглашал в операционную именно ее.

Однажды дежурство выдалось очень напряженным. До трех ночи Саня работала в операционной, не имея возможности даже выпить чашку кофе, чтобы взбодриться. Наконец поток больных иссяк, и она прилегла немного вздремнуть. Но стоило ей закрыть глаза, как Миллер потребовал ее немедленной явки в нейрохирургию. Саня пробормотала, что сейчас не ее очередь, на что услышала: «Вы хотите сказать, что отказываетесь выполнять свои прямые обязанности?»

С тех пор она не пыталась с ним спорить. Кроме того, профессионализм Миллера был очень высок, и за это можно было простить ему недостаток душевности.

— Вы до утра пробудете на работе? — спросила Наташа, включая зажигание. Она изо всех сил делала вид, что нисколько не расстроена внезапной переменой планов.

— Не знаю, — ответил ее жених.

— Позвони, когда определишься, — попросила она. — Если зависнете до утра, то я лягу спать, а если нет, приеду за вами.

Миллер подумал.

— А если я тебе позвоню и скажу, что освобожусь через час, а на самом деле операция затянется часов на шесть? Ты же сама потом будешь упрекать меня, что я держу тебя за личного шофера. Лучше ложись спать.

— Тогда хотя бы еды с собой возьми, — сказала она грустно и стала перестраиваться в левый ряд.

Закончили только в пятом часу утра. У молодого мужчины, пострадавшего в ДТП, были черепно-мозговая травма и повреждения органов брюшной полости. Миллер освободился первым, предоставив действовать общим хирургам, а Саня, как анестезиолог, оставалась до конца операции. Потом она отвезла больного в реанимацию, передала его дежурной смене и, зевая, отправилась на поиски места, где можно было бы покемарить до утра. Но куда бы она ни заглядывала, везде все было занято спящими дежурными врачами. В конце концов она решила попытать счастья в кабинете Криворучко, где стоял дореволюционный и очень неудобный кожаный диван, испытанный на прочность многими поколениями клинических ординаторов и аспирантов. Хозяин кабинета говорил, что за свою историю диван настолько пропитался энергией греховной любви, что сидение на нем в течение часа гарантированно излечивает от импотенции. Существовало также поверье, что мужчина и женщина, неосторожно присевшие на диван вместе, немедленно начинают вожделеть друг друга и не успокоятся, пока не согрешат.

Саня усмехнулась. Она, наверное, будет первым человеком за всю историю кафедры, кто скоротает ночь на этом диване в одиночестве. Возможно, это даже ослабит его волшебные свойства…

В старом здании работало ночное освещение, и идти по сводчатым коридорам было жутковато. Каждый шаг гулко отзывался под потолком, и казалось, что из любого угла может спикировать летучая мышь. Миллер, идущий навстречу Сане, превосходно вписывался в этот готический интерьер: его лицо было почти таким же бледным, как халат, он пошатывался и вообще был очень похож на привидение.

— Вы еще здесь? — глупо спросила Саня. — А я думала, вы давно уже дома.

Профессор тяжело вздохнул.

— Это было бы непорядочно. В конце концов, вызывали меня, а не вас. Получилось бы, я вас втянул, а сам…

Саня досадливо махнула рукой.

— Послушайте, но сегодня же День всех влюбленных!

Миллер поднял запястье к глазам, с видимым усилием концентрируя взгляд на циферблате.

— Уже давно прошел.

— Но ведь Наташа ждала вас, может быть, до сих пор ждет! Дмитрий Дмитриевич, поверьте, в вашем присутствии здесь нет необходимости. Тяжесть состояния больного определяется повреждениями живота, со стороны мозгов у него все в порядке.

— Я бы не сказал, что у человека, гоняющего по городу со скоростью сто тридцать километров в час, с мозгами все в порядке.

— Не цепляйтесь к словам, Дмитрий Дмитриевич! Поезжайте лучше домой.

— А вы? — раздраженно спросил он. — Что же вы сами не едете, раз уж так чтите этот дурацкий праздник? Или не относите себя к влюбленным?

— Нет, Дмитрий Дмитриевич, не отношу. — Саня говорила подчеркнуто спокойно и миролюбиво: было ясно, что Миллер нетрезв.

— Вот и я не отношу.

Сделав это признание, Миллер устало провел рукой по лицу и прислонился к стене.

— Пожалуйста, не продолжайте, — попросила Саня. — Наташа моя лучшая подруга, почти сестра, и я не намерена обсуждать ваши отношения.

— Вы спросили, я ответил.

— Я ни о чем вас не спрашивала.

— Тогда поговорим о вас! — Миллер взял Саню за локоть и попытался проникновенно заглянуть ей в глаза.

Она в ужасе вырвала руку и отбежала от невменяемого профессора на безопасное расстояние.

— Я ни о чем не буду с вами разговаривать! Сейчас вызову вам такси, и все!

— Что ж вы так испугались? — Он криво усмехнулся, но тут же помрачнел и неожиданно признался: — Александра Анатольевна, мне так тошно!

— Неудивительно.

— Такая тоска! — Миллер сказал это удивленно, будто никогда не предполагал, что подобное может с ним случиться.

— Это всегда происходит, когда пьешь один, без товарищей, — назидательно произнесла она, думая, как бы отправить профессора домой, а самой устроиться в его кабинете. — Поезжайте к Наташе, и вам сразу станет легче.

— А вы? Вам есть к кому поехать?

— Но я же не тоскую!

— Знаете, я всегда вам удивлялся. Вы же одинокая женщина, у вас нет ни мужа, ни любовника, так?

— Се ля ви, — отрезала она, не желая развивать тему.

Но Миллера было не унять.

— Значит, вас нельзя назвать счастливым человеком. А вы такая добрая…

От изумления Саня чуть не проглотила язык. Она скорее готова была услышать от коллеги оперную арию, чем хвалу своей доброте.

— Вы всегда готовы помогать, видно, что вы искренне переживаете за пациентов. Как вам удалось не ожесточиться?

Саня засмеялась и пожала плечами.

— Это от нас самих зависит, какими нам быть. А не от обстоятельств.

Миллер глубоко задумался. Потом повернулся, сделал несколько шагов по коридору, распахнул дверь в свой кабинет и остановился на пороге, пропуская Саню вперед. Она вошла. Миллер вошел следом, закрыл дверь, подошел к столу, взял с него пустую бутылку и энергично потряс ею перед Саней:

— Видите, ничего нет! Вся надежда на тот коньяк, который Наташа передала для вашего батюшки. Несите его сюда, а завтра я куплю точно такой же. — С этими словами профессор уселся за стол и уронил голову на руки.

— Вот уж нет!

— Вы что, сомневаетесь в моей честности? — Миллер поднял голову, и его лицо приняло возмущенное выражение.

— Я сомневаюсь в вашей печени, Дмитрий Дмитриевич!

— Напрасно, — гордо заявил он. — Вы видите перед собой человека, пару дней назад пившего медицинский спирт, разбавленный водой с удобрениями для полива цветов.

— Это лишний довод, чтобы ничего вам не давать.

— Если бы вы знали, — неожиданно профессор опять заговорил проникновенным тоном, — какие демоны живут в моей душе, вы без колебаний отдали бы мне коньяк.

— Не надо тут строить из себя Печорина! — прикрикнула Саня. — Вы уважаемый человек, у вас прекрасная невеста, чего еще надо?

— Ничего. Абсолютно ничего.

Миллер снял халат, скомкал его и швырнул в угол.

— Хорошо, я поеду домой, — вдруг согласился он. — И вас отвезу.

— Нет, спасибо. Я завтра дежурю, так что мне нет резона гонять туда-сюда.

— Ну, как хотите.

Наташа собиралась отоспаться, а потом куда-нибудь поехать с Петькой, но утром позвонила менеджер из агентства.

— Ты можешь сегодня поработать на показе? — спросила она раздраженно.

Менеджер прекрасно знала, что показы не Наташин профиль, что для настоящей «вешалки» ей не хватает роста, к тому же она немного полновата. Обычно ее приглашали на подиум только в тех случаях, когда ожидалось присутствие большого количества нормально ориентированных мужчин, способных оценить женские формы.

— В принципе могу, — зевнула Наташа. — А что за срочность такая?

— Да ну! У Алки всю рожу герпесом обметало.

— А…

Вот уже ее приглашают на замену. Приближается перевод в команду запасных. Скоро она будет сидеть дома около телефона, ожидая, пока менеджер в виде большой милости не кинет ей заказ на рекламу кафе районного масштаба…

Если бы Митя женился на ней! Она бы тут же распрощалась с агентством! Пусть у нее нет образования, но можно будет устроиться на какую-нибудь государственную службу. Если Митя не захочет, чтобы его жена была просто домохозяйкой.

…Но пока она может рассчитывать только на себя. Ей нужно обеспечивать ребенка, и отказываться от работы она просто не имеет права.

— Ладно, выручу. Куда ехать?

Наташа записала адрес, и это не улучшило ее настроения. Мало того, что ее позвали на замену, еще и показ-то… Какой-то молодой кутюрье в заштатном Доме культуры… Мрак!

— Петь, если я отвезу тебя к Сане? — грустно спросила она.

— Йес! — завопил Петька.

— Тогда собирайся.

Наташа ехала сквозь внезапно разыгравшуюся метель и думала, насколько изменилась ее жизнь с появлением Сани.

Она так одичала за предыдущие годы!.. И даже не осознавала глубины своего одиночества. Нет, у нее, конечно, были приятельницы, с которыми можно было поболтать о том о сем… Но по сути, это ничего не меняло.

Митя тоже не избавил ее от одиночества, ведь она не могла рассчитывать на его помощь. Они жили каждый своей жизнью, встречаясь только в постели, а все беседы, которые они вели между собой, сводились к одному: придешь ли ты сегодня ночевать и что приготовить на ужин?

Наташа думала, что Митя вряд ли изменяет ей. Но это тоже мало что значило. Ведь если вдруг у него появится другая женщина, разве будет он терзаться? Сразу уйдет от нее, только Наташа его и видела. Просто, наверное, Мите вообще никто не нужен, а женщину он завел только потому, что так принято…

А вот Сане она могла позвонить в любое время суток и попросить о помощи! Даже не надо было и просить, подруга сама предлагала посидеть с Петькой или забрать его из школы. Эти предложения трогали Наташу, привыкшую рассчитывать только на себя, чуть ли не до слез.

Сегодня утром Санин телефон был постоянно занят, а мобильный не отвечал, поэтому Наташа повезла к ней Петьку без предварительного звонка. Если Сани не окажется дома или она не сможет взять Петьку, Наташа отвезет его в Петропавловскую крепость: там есть небольшой музейчик, сотрудники которого учили детей рисовать, лепить и расписывать глиняные игрушки — это называлось «мастер-класс».

Петька был прекрасно знаком с мастер-классом, этой своеобразной детской камерой хранения, и нельзя сказать, чтобы его сильно туда влекло.

Нажав кнопку звонка, Наташа затаила дыхание. Неужели Сани нет? Но, слава Богу, через пару минут дверь отворилась — ее открыл Анатолий Васильевич, облаченный в женский махровый халат, из-под которого видны были жилистые икры.

— Привет, дети. Проходите, — сказал он спокойно, будто ждал их визита. — Прости, Наташа, я в неглиже. Сейчас переоденусь.

— Не надо, — запротестовала она. — Я только хотела узнать, не посидит ли Саня с Петькой часиков до восьми?

— Она с дежурства. Спит. Вы, дети, потише.

— Ой, извините, — сконфуженно зашептала Наташа, — я не знала. Мы пойдем тогда.

— Ты Петьку-то оставляй. Я с ним куда-нибудь прогуляюсь. В музей там или в зоопарк.

— Но мне так неловко…

— Прекрати. Давай, Петька, раздевайся. И сама проходи, чаю попьешь.

— Спасибо, но…

— Без разговоров!

Наташа покорно стала снимать сапоги и куртку. Выслушав привычную серию замечаний насчет своей недостаточной утепленности, она прошла в кухню. Анатолий Васильевич включил чайник и исчез, чтобы через минуту появиться уже в джинсах и фланелевой толстовке.

— Куда ты хочешь, молодой? — спросил он у Петьки, разливая чай.

Тот надолго задумался.

— Пойдем в Эрмитаж?

— Ну…

— Это для разгону, — успокоил его Анатолий Васильевич. — А потом в киношку через «Макдоналдс», устраивает такая программа?

Петьку такая программа устраивала.

— Вы на метро поедете? — с надеждой спросила Наташа. — На дороге сейчас кошмар что творится! Все колеса в разные стороны едут, и ничего не видно дальше капота.

— А ты на чем?

— Я на машине. Но у меня все-таки джип.

— А я все-таки не первый день за рулем.

— Ой, дядя Толя, я буду волноваться…

— За ребенка волнуешься, а за себя не боишься?

— За себя давно уже не боюсь, — сказала Наташа.

Анатолий Васильевич мягко накрыл ее руку своей ладонью.

— Ты бойся, — сказал он тихо. — Бойся.

Наташе пора было ехать. В несколько глотков она допила чай, после минутного колебания схватила конфету «грильяж в шоколаде» и, расцеловав Петьку, пошла одеваться.

Подавая ей куртку, Анатолий Васильевич заметил:

— Какие у тебя приятные духи…

Наташа удивилась: как это он смог уловить запах ее духов сквозь густую ауру «Дольче и Габанны», которой неизменно себя окутывал? Саня посмеивалась над «боевым ароматом» отца, но тому все было нипочем. Он говорил, что таким образом вознаграждает себя за годы автономок, где использование духов не приветствовалось.

В Эрмитаже, как всегда по выходным, была очередь за билетами, но военному пенсионеру Анатолию Васильевичу полагался бесплатный вход.

— Пригнись, браток, — сказал он Петьке и стал с жаром уверять контролершу, что тот еще дошкольник.

Пышная дама с сомнением оглядывала десятилетнего ребенка. Петька, конечно, был мелковат для своего возраста, но и на детсадовца не тянул.

— Он у нас акселерат! — объяснил Анатолий Васильевич, хорохорясь перед контролершей. — Ну посудите сами, разве может быть у меня внук-школьник?

На этом недоразумение было улажено, и они отправились в Египетский зал. Петька сразу прилип к мумии, и Анатолий Васильевич вспомнил, что и его любимым эрмитажным экспонатом в детстве тоже была мумия. А еще он испытывал тогда восторг перед «Скорчившимся мальчиком» Микеланджело.

«Нужно будет показать его Петьке, — подумал Анатолий Васильевич, — если я найду к нему дорогу».

Он подошел к смотрительнице, старушке неправдоподобно древнего вида, и спросил про «Мальчика». Старушка разулыбалась — видно было, что ей понравился вкус Анатолия Васильевича, — и все ему толково объяснила.

Анатолий Васильевич стоял рядом с ней и ждал, когда Петька оторвется от мумии. Стеклянный саркофаг был окружен детьми, которых дергали за руки нетерпеливые родители.

— Взрослые быстро забывают, как сами были маленькими, — сказал Анатолий Васильевич, обращаясь к смотрительнице. — И тащат детей к «малым голландцам». Но разве детям интересны «малые голландцы»?

— И не говорите! — охотно отозвалась старушка. — Да ведь и не в голландцах дело. Смотреть можно что угодно. Главное — чувствовать радость от посещения музея и делиться этой радостью с детьми! Так нет же! Большинство ходят сюда только потому, что так принято.

— Вы совершенно правы. — Анатолий Васильевич поймал Петькин взгляд и помахал ему. — Я вот сейчас попробую поделиться своей радостью, а потом мы пойдем в кино.

— Что будете смотреть? — неожиданно заинтересовалась старушка.

— Наверное, третью часть «Властелина колец».

— Отстой! — авторитетно заявила смотрительница. — Но в гоблинском переводе мне понравилось.

«Какая продвинутая бабка!» — изумленно подумал Анатолий Васильевич.

— Вы знаете, я хохотала как ненормальная! — продолжала та. — Но на большом экране этот вариант не показывают. Лучше вы «Ночной дозор» посмотрите.

Анатолий Васильевич еще больше изумился. Вот это старушка!

— Правда, — сказала она, — он, кажется, уже не идет в кинотеатрах… Что же вам посоветовать?

— Может быть, «Турецкий гамбит»? — неуверенно спросил Анатолий Васильевич, припомнив телевизионную рекламу.

Бабка просияла:

— Прекрасный выбор! Ах, если бы мне не нужно было тут торчать, пошла бы с вами.

— Мы обязательно бы вас пригласили, — галантно заверил отставной подводник.

Тут его потянул за руку уже наглядевшийся на мумию Петька.

— Будете опять в Эрмитаже, заходите, — на прощание сказала смотрительница.

Они пообещали, что зайдут непременно, и отправились к «Мальчику».

Но на Петьку бессмертное творение Микеланджело большого впечатления не произвело. «Это он просто от мумии устал, — огорченно подумал Анатолий Васильевич. — Но ничего, мы с ним еще сюда придем».

Пока они приобщались к высокому, метель разыгралась вовсю. Снег валил уже даже не хлопьями, а здоровенными кусками. Белый купол Исаакиевского собора еле угадывался на белом небе. На Дворцовой не было ни одной машины, и снег так облепил редких прохожих, что нельзя было разглядеть, во что они одеты.

Анатолию Васильевичу показалось, что они с Петькой провалились во времени и идут сейчас по Дворцовой площади девятнадцатого века.

Время быстро крутилось назад. Еще немного, и Исаакий исчезнет, а потом и весь город растворится в снежной пелене…

Ах, если бы время можно было действительно повернуть вспять! Перенестись бы лет на пятнадцать назад!..

Анатолий Васильевич наклонился к Петьке, натянул ему на голову капюшон, туго застегнул воротник. Теперь из меховой амбразуры выглядывали только глаза и нос. Их с Тоней неродившийся сын был бы всего на пару лет старше Петьки. И сейчас они все вместе шли бы по Дворцовой: Анатолий Васильевич, он и Тоня. Тоня полная, в каракулевой шубе и шапочке. Ей неудобно на высоких каблуках, и она крепко держит мужа под руку. Анатолий Васильевич улыбнулся, вспомнив, как жена мечтала о каракулевой шубе, считая, что она наиболее гармонично сочетается с адмиральским мундиром. «Но я же не адмирал!» — возражал Анатолий Васильевич. «Ничего, станешь! — смеялась Тоня. — А к тому времени я как раз и на шубу накоплю…»

— Дойдем до остановки троллейбуса, Петь? — спросил он, возвращаясь к реальности. — Я хочу выкурить сигарету, если ты, конечно, не возражаешь.

— Я-то не возражаю, — важно ответил Петька. — Но курить вредно для здоровья.

На остановке Петька бросился к хорошо одетому красивому мужчине.

— Митя, здрасьте!

— Здравствуй, Петя, — сказал мужчина и вежливо кивнул Анатолию Васильевичу.

— А мы с дядей Толей ходили в Эрмитаж!

— Вы Наташин родственник? — Мужчина повернулся к Анатолию Васильевичу.

— Нет. Я отец ее подруги. Так что Петьке в принципе следует называть меня не дядей, а дедом. — Он протянул мужчине руку и представился.

— Дмитрий Дмитриевич Миллер. — Ответное рукопожатие было коротким и энергичным.

Мужчины зашли за стеклянную стену остановки и закурили.

— Я прекрасно знаю вашу дочь, — сказал Миллер. — Она в высшей степени компетентный врач и очень хороший человек.

— Спасибо. Вы, Дмитрий Дмитриевич, куда направляетесь? Я на машине, могу вас подвезти.

— Нет, благодарю. Я просто гуляю.

— В такую погоду?

Миллер с интересом огляделся, будто только сейчас заметил метель.

— Да, погода не очень. Но я в любую погоду люблю гулять по центру.

Анатолий Васильевич сочувственно покивал головой:

— Гулять в одиночку не очень-то весело…

— А уж это позвольте мне самому решать! — резко возразил Миллер.

Казалось бы, после этого мужчинам стоило разойтись, но они продолжали курить.

— Пойдемте с нами в кино? — неожиданно даже для себя предложил Анатолий Васильевич.

— Спасибо за приглашение, но я в кино не был лет пятнадцать.

— Тем более стоит пойти с нами. И простите мне мою бестактность, просто я сам большой специалист по одиноким прогулкам…

— И какой фильм мы будем смотреть?

Глава 5

Операция близилась к концу. Саня проверила давление, пульс и собралась уже уменьшать дозу анестетика, как услышала крик операционной сестры:

— Иголку отдайте!

— Я вам ее в иглодержателе вернул, — сказал Мирошниченко, молодой хирург.

— И где же она? Пока иглы не увижу, зашивать не дам!

Саня только вздохнула.

— Ищите в ране, а я на полу погляжу.

Она опустилась на корточки и принялась ползать вокруг операционного стола.

Внезапно дверь операционной хлопнула.

— Что здесь происходит? — сверху донесся до Сани голос Миллера.

— Иголку в мозгах потеряли, — раздраженно ответила операционная сестра, — больной теперь остроумный будет.

«Надо же было ему именно сейчас появиться! — Саня не торопилась вылезать из-под стола. — Сейчас все огребем по полной!»

Она, конечно, не ошиблась. Оказалось, Миллер уже «давно замечал, что операционная сестра недобросовестно закрепляет иглы», а в отношении Мирошниченко было обещано поставить вопрос о профпригодности, «если вы не знаете, что иглу в ране необходимо постоянно фиксировать либо иглодержателем, либо пинцетом». Досталось и ассистенту хирурга: «Вы должны внимательнейшим образом следить за работой оператора и постоянно быть готовым подстраховать его».

Когда Миллер высказался, Саня покинула свое импровизированное убежище.

— А почему анестезиолог, вместо того чтобы следить за гемодинамическими показателями, сидит под столом?

— Я искала иглу.

— Очень мило, — скривился профессор. — Это разве ваша обязанность? Если есть подозрение, что игла упала на пол, искать ее должна санитарка. Где санитарка? Нет на месте? Превосходно! Прикажете писать докладную на имя начмеда по хирургии?

— Пишите! — взорвалась сестра. — У нас одна санитарка на три операционные. Прикажете клонировать?

— Да отойдите вы! Мешаете искать. — Саня бесцеремонно отодвинула побелевшего от злости Миллера к дверям. — Что вы, Дмитрий Дмитриевич, в самом деле? Настоящий руководитель сначала поможет подчиненным выпутаться из сложной ситуации, а потом уже устраивает разбор полетов. А так мы от вашего воспитательного пароксизма только время теряем.

Сказав такое, Саня испугалась. Получилось гораздо обиднее и злее, чем она хотела. Но Миллер промолчал.

А через минуту игла нашлась. Она лежала на полу в сантиметре от профессорского ботинка. Окинув всех присутствующих презрительным взглядом, сам профессор покинул операционную.

— Дмитрий Дмитриевич! — Саня выскочила следом за ним.

— Что вам угодно?

— Простите, я не хотела вас обидеть…

— Хорошо, — сказал он ледяным тоном. — Возвращайтесь в операционную. И приглядите за Мирошниченко, как бы он чего-нибудь еще не натворил.

Наташа ехала за Петькой на работу к Анатолию Васильевичу. С утра ей позвонила главный менеджер агентства Регина и ленивым голосом сообщила, что если Наташа хочет, то может поехать на кастинг для рекламы мыла. Чувствовалось, что Регина предложила это только для того, чтобы Наташа не устраивала ей сцен потом, если случайно узнает, что был такой кастинг, а ее и не пригласили.

«Вот пусть меня выберут, Регинке назло!» — шептала Наташа по дороге.

Увы… Хоть она и принарядилась и от обуревающего ее злого азарта выглядела очень сексапильно, выбрали другую девчонку.

«Никому я не нужна, — горестно размышляла Наташа. — Выросло новое поколение, которое, когда я начинала, еще ходило в памперсах. Чем я буду зарабатывать, интересно, когда это поколение совсем вытеснит меня с рынка? Как ни крути, а пора завязывать с модельным бизнесом, дальше будет только хуже. Вот сегодня целый день протусовалась, пришлось даже дядю Толю просить, чтобы Петьку из школы забрал, а толку? Ни копейки не заработано. Как жить дальше? Учиться? Но единственное, что я способна осилить, — это курсы косметологов».

В автомастерской было подозрительно тихо. Одной машиной занимался механик, еще две стояли с беспомощно разинутыми капотами.

— Здравствуйте, Наташа. — Механик подошел к ней, вытирая руки ветошью. — Вы за Петей?

Она кивнула и кокетливо улыбнулась. Наташа знала, что парня зовут Слава, раньше он служил под началом Анатолия Васильевича, а потом, комиссованный по ранению, поступил к нему в автосервис. Она чувствовала, что нравится Славе, и не упускала случая немного пофлиртовать с ним.

— Что это вы делаете? — пропела Наташа, заглядывая в мотор. — Ой, как все сложно! И как только вы в этом разбираетесь?

Она сделала несколько коротких вздохов, сложила губки бантиком и похлопала ресницами. Трюк примитивнейший, но Наташа не видела еще ни одного нормального мужика, который бы на него не повелся. Вот и Слава сразу же внутренне подобрался, приосанился и как бы нечаянно встал поближе к ней.

— А можно покурить? Ничего не взорвется? — закрепила успех Наташа. Известное дело, женщина, которая чего-то боится, возбуждает мужчину до обалдения.

Слава подвинулся еще ближе и жарко задышал ей в шею.

— Эй, ты что мне тут к девочке пристаешь? — раздался строгий голос Анатолия Васильевича.

Наташа быстро отпрянула от Славы и оглянулась. Дядя Толя стоял на лестнице, которая вела из рабочего зала в мансарду, служившую конторой.

Неожиданно для себя Наташа почувствовала, что краснеет.

Елошевич сбежал с лестницы, гулко стуча по ступеням своими тяжелыми ботинками.

— Наглость какая! — деланно-суровым тоном продолжал он. — Ты, Слава, оказывается, коварный соблазнитель! Но я тебе Наташку в обиду не дам. Сначала у меня разрешение спросишь по всей форме, чтобы в кино ее сводить, потом в ресторан, потом женишься, а уж потом… все остальное.

— Дядя Толя, а Петька где? — прервала его Наташа.

— Наверху. Ну и парень у тебя! Мы с двух часов по очереди с ним в шахматы режемся, и он все партии вчистую выиграл. Ни одной ничьей! Нужно сеанс одновременной игры организовать, чтобы у нас хоть какие-то шансы были.

— Оставьте всякую надежду, дядя Толя! Петька учится в физико-математическом классе, и у него первый юношеский разряд по шахматам.

— Серьезный товарищ. Только как бы он не зачах у тебя над шахматной доской. Знаешь, ему бы настоящим спортом заняться…

Елошевич деликатно взял ее за локоть и предложил подышать свежим воздухом. За те несколько минут, пока она кокетничала со Славиком, зимнее солнце успело закатиться за высокий, увенчанный колючей проволокой забор промзоны, и в сумерках пейзаж выглядел жутковато. Наташа поежилась, и рука Елошевича тут же легла на ее плечо.

— Если Петьку физически подтянуть, то он вполне сможет в Нахимовское поступить. По моей рекомендации возьмут без звука.

— Но я не хочу…

— А ты сразу не отказывайся. Там, во-первых, образование прекрасное, во-вторых, зеленая улица в любое высшее военное училище… Если сразу поступит, в армии служить не придется. Так что подумай.

Она промолчала.

— Я, Наташа, не хочу тебя обидеть или как-то намекнуть, что ты плохо смотришь за сыном. Ты хорошая мать. Просто парню нужно мужское воспитание. И вот еще что… Ты прости, что я лезу в твою личную жизнь, но я тебя всегда за дочь считал. Так вот, я не думаю, что Дмитрий Дмитриевич будет Петьке хорошим отчимом.

— Что? — Она удивленно уставилась на Елошевича.

— А то. Он, конечно, человек культурный и сдержанный, но, по-моему, абсолютно равнодушен к твоему сыну.

Наташа вздохнула. «Не только к моему сыну, но и ко мне самой», — хотелось ей сказать.

— Когда вы поженитесь, захотите общего ребенка, — продолжал дядя Толя.

— Я не хочу второго ребенка, — перебила она. — И Митя, кажется, тоже.

— Возможно. Но вообще-то чем эгоистичнее мужчина, тем в нем сильней инстинкт продолжения рода. К тому же вы с твоим Дмитрием Дмитриевичем оба такие красивые, что просто грех не соединить ваш генетический материал! У тебя начнется новая жизнь, ты уже не сможешь уделять Петьке столько внимания, и он начнет ревновать, чувствовать себя брошенным. Так зачем держать его возле себя? Ради того, чтобы доказывать себе самой и окружающим, что ты хорошая мать? Дай же и ему возможность жить интересно.

Острым носком своего модного сапога Наташа выводила узоры на грязном снегу и внимательно их разглядывала.

— В первую очередь, дядя Толя, я о том и думаю, чтобы Петьке было интересно жить…

— Вот и умница. — Почему-то расценив Наташины слова как согласие, Елошевич потрепал ее по плечу. — А если ему не понравится, всегда можно будет забрать его домой. Ладно, сейчас я приготовлю тебе кофе, приму душ, переоденусь и повезу вас с Петькой ужинать. Ты позвони Сане, пусть тоже собирается. Захватим ее по дороге.

— А куда поедем?

— Ну, я ваших новомодных заведений не знаю, поэтому по-стариковски. В ресторан гостиницы «Санкт-Петербург».

С того дня как Саня нахамила Миллеру, он стал с ней еще более вежлив: демонстративно пропускал ее в дверях, вставал и предлагал стул, когда она входила в комнату, и величал не иначе как «глубокоуважаемая Александра Анатольевна». Но, встречаясь за чаем, они по какой-то молчаливой договоренности не толь ко не вели бесед, но даже не смотрели друг на друга. За столом солировал Валериан Павлович Криворучко, который сладострастно нагнетал обстановку фантазиями о грядущем приезде комиссии.

— Давайте устроим небольшой пожарчик, — предлагала Саня. — И скажем, что все бумаги сгорели.

— Ага! А ЦРУ похитило наши методические разработки, — подхватывал Криворучко.

В свободное время Саня усаживала молодых врачей восстанавливать документацию, но пока не говорила об этом профессору, не желая его раньше времени обнадеживать. К тому же, как ни крути, то, что они делали, было явной липой и могло бы удовлетворить только самую невзыскательную комиссию.

Миролюбивая натура Сани восставала против недоговоренности в отношениях с Миллером, поэтому однажды, когда они остались в чайной комнате вдвоем, она набралась решимости и сказала:

— Дмитрий Дмитриевич, прошу вас, давайте помиримся. Простите меня за грубые и несправедливые слова.

— Я, во-первых, с вами не ссорился, — Миллер пожал плечами, — а во-вторых, давно вас простил. Тема исчерпана.

— Почему же вы не хотите разговаривать со мной? Или вы боитесь опять услышать от меня какую-нибудь… колкость?

Профессор скривился.

— Александра Анатольевна, я уважаю вас и ценю. Но давайте на этом закончим выяснение отношений.

— Охотно.

В этот момент в комнату заглянул один из клинических ординаторов:

— Дмитрий Дмитриевич, подпишите аттестационный лист, пожалуйста!

— Нет, Чесноков, даже не просите. Я вас еще в прошлом году предупреждал: вы у меня аттестацию не пройдете. Я не могу выпустить ординатора такого, извините, низкого уровня.

— Но, Дмитрий Дмитриевич, что ж мне делать? — спросил Чесноков трагическим голосом.

— Не знаю. Год назад я говорил вам, что нужно читать литературу, и даже называл монографии, которые следует изучить. Вы что-нибудь прочли? Еще я говорил, что нужно ходить на дежурства. Вот вы, Александра Анатольевна, часто дежурите, вы хоть раз видели это молодое дарование?

— Ну… — Сане стало жалко Чеснокова.

Он, конечно, был редким раздолбаем, но всегда охотно помогал сотрудникам кафедры в бытовом плане: безотказно подвозил чужих бабушек, двигал мебель и доставал автомобильную краску по оптовой цене. К тому же толстый, круглоголовый и краснощекий Чесноков, имевший кличку Помидор, всегда находился в превосходном настроении и подпитывал окружающих позитивной энергией, за что его любили больные.

Но Миллер, никогда к услугам Чеснокова не прибегавший, не собирался прощать ему некомпетентность за добрый и веселый нрав.

— Если я сейчас спрошу вас ход трепанации черепа или предложу перечислить двенадцать пар черепно-мозговых нервов, вы же не ответите? Я знаю, что вы торгуете красками и посвящаете этому основное время, а диплом об окончании ординатуры вам нужен из каких-то непонятных мне соображений. Однако это не повод, чтобы я подписал вам аттестационный лист.

— Но, Дмитрий Дмитриевич…

— Идите, Чесноков. Вы можете жаловаться на меня руководству, тем более что неаттестованный ординатор не украшает репутацию кафедры. Но у меня вы аттестацию не получите.

Чесноков еще немного потоптался в дверях, лучезарно улыбнулся и ушел.

— Уж подписали бы этот лист несчастный!.. — сказала Саня. — Ясно ведь, что он никогда не станет практическим врачом.

— Тогда он и без диплома проживет. Послушайте, вот если бы я был токарем на заводе и точил бы детали не того размера? — Саня засмеялась: профессор Миллер был совсем не похож на токаря. — Даже нет, не так. Мне бы поручили делать гайки, а я бы вместо них клепал какие-нибудь болты. Меня бы предупредили пару раз, а потом быстренько перевели в уборщики. А здесь — пожалуйста! Выпускайте, профессор, торговцев красками вместо нейрохирургов, никто вам слова поперек не скажет!

Миллер злился, но Сане все равно было приятно, что он снова с ней разговаривает. Она поднялась, чтобы налить воды в их древний электрочайник, и заодно вымыла профессорскую чашку.

— А вы знаете, что этот светоч научной мысли написал в истории болезни? Тупая травма головы с повреждением селезенки! Каково? Если у него самого в башке вместо мозгов селезенка, не обязательный, как известно, орган, то это не значит, что все так же плохо устроено и у других!

— Да ладно вам придираться к словам, Дмитрий Дмитриевич! Понятно же: он имел в виду, что у пациента черепно-мозговая травма плюс травма живота с повреждением селезенки. Мало ли что можно написать в три часа ночи!

Но профессору было никак не успокоиться.

— А еще я как-то раз говорю на обходе: запишите в истории, что операция откладывается, потому что у больного ОРВИ. Так он записал: больной готовится к операции по поводу ОРВИ. Представляете? Мы, оказывается, такие продвинутые, что хирургическим путем насморк лечим! Вот вы, Александра Анатольевна, назовите хоть одно положительное качество этого лентяя, ради которого стоило бы аттестовать его.

— Ну, он всегда приветлив с больными. Подбадривает их, внушает надежду на выздоровление. А ведь еще Гиппократ говорил, что тот врач хорош, в присутствии которого больному становится легче.

Миллер тяжело вздохнул и мрачно уставился на Саню.

— Понимаю, на что вы намекаете. Что я в отличие от этого вашего Чеснокова с пациентами не сюсюкаю. Но знаете, если бы мне, не дай Бог, проломили башку, я бы предпочел оказаться не в руках добродушного неуча, а в руках компетентного врача, пусть и с дурным характером. Когда сломано основание черепа и кровь хлещет из ушей, от врача требуются активные действия, а не ободряющие слова! — с пафосом добавил он.

— Вы все правильно говорите. Но как же милосердие?

— То, что я не утираю сопли всем подряд, еще не значит, что у меня нет милосердия! — Сказав это, Миллер обиженно надулся.

— И все-таки мне иногда кажется, что его у вас нет. — Саня немедленно выругала себя за эти слова, но было уже поздно.

Профессор пронзительно взглянул на нее и нервно раздавил сигарету в пепельнице.

— Можно подумать, вы много в этом понимаете! — Голос Миллера так звенел, что Саня поняла: новой ссоры не избежать. — Как вы вообще беретесь судить обо мне? Что вы обо мне знаете? Вы знаете, что такое остаться в шестнадцать лет с психически больной матерью и младшей сестрой на руках?

— Простите… — смущенно пробормотала она, ничего подобного не подозревавшая.

Но он, кажется, уже не мог остановиться:

— Мне тогда не помог ни один человек! Ни один! Сестру нельзя было оставлять с мамой, но никто из наших родственников не захотел взять ее к себе. Больше того, мама сошла с ума после тяжелой черепно-мозговой травмы, а родня распустила слух, что она спилась после смерти отца.

— Дмитрий Дмитриевич, прошу вас! Я верю, что вам пришлось тяжело, но избавьте меня от подробностей.

Саня знала: Миллер не простит ей, что она стала свидетельницей его слабости, поэтому нужно уходить. Но стоило ей подойти к двери, как он схватил ее за руку.

— Нет уж, послушайте!

— Одумайтесь, Дмитрий Дмитриевич, и остановитесь! — Саня решительно дернула рукой.

Он отпустил рукав ее халата и мрачно уставился на нее.

— Сам не знаю, что я так взъелся на вас, — сказал он почти нормальным тоном. — Наверное, вы правы: я злой и эгоистичный человек. Но я мог бы быть другим. Если бы у меня была другая жизнь! — Неожиданно его голос опять зазвенел.

Определенно он снова готов был впасть в истерику. Но Саня не была готова утешать его.

— Другая жизнь! — фыркнула она. — О, это опасное сочетание, когда человек считает себя лучше других, но думает, что живет хуже всех!

— Я не считаю себя лучше других!

— Хорошо. И давайте закончим наш разговор. Он не нужен ни мне, ни вам.

— А где же ваше милосердие? — Миллер криво усмехнулся.

Саня развела руками. Потом постояла еще немного молча и вышла из кабинета.

В последнее время Регина будто специально взялась унижать Наташу. После того ужасного показа, когда Наташа всласть надышалась потом вперемешку с дешевыми духами, шатаясь по подиуму среди немытых Лолит, у нее вообще не было ни одной работы. Пару дней она спокойно просидела дома, отсыпаясь и занимаясь хозяйством, но на третий день разволновалась и, наплевав на гордость, поехала в агентство сама.

Регина угостила ее чашкой несладкого кофе без кофеина, впрочем, отсутствие сахара с лихвой компенсировалось приторной Регининой улыбкой.

— Наташенька, я хочу найти для тебя заказ, достойный твоего уровня! Ты же наша звезда!

Наташа хотела сказать, что ее волнует не звездный статус, а деньги, но промолчала. Вдруг действительно подвернется что-нибудь стоящее?

Но телефон продолжал молчать, и она с ужасом понимала, что надо искать новый источник доходов. Как она завидовала Сане, у которой карьерный рост имел не обратную, а прямую зависимость от возраста! Ведь словосочетание «пожилой, опытный врач» имеет совсем не тот же смысл, что «пожилая, опытная фотомодель».

Наташа купила газету «Из рук в руки» и, проводив Петьку в школу, стала изучать ее. Уже через полчаса стало ясно, что Наташе с ее школьным образованием и без навыков работы на компьютере сильно повезет, если ее возьмут куда-нибудь уборщицей.

«Пойду к Мите санитаркой!» — решила она, отшвырнув газету и закинув ноги на спинку дивана.

Голодная смерть им с Петькой пока не угрожала. У Наташи были отложены кое-какие деньги, но она уже привыкла копить то на жилье, то на машину, и сама мысль о возможности проесть накопления казалась ей кощунственной.

Брак с Миллером не решит ее финансовых проблем. При всех своих достоинствах Митя вряд ли сможет содержать троих. А если — она вспомнила разговор с дядей Толей — их будет четверо?..

«Не такой уж Миллер и завидный жених! А я зачем-то терплю его закидоны, будто я не красивая молодая женщина, а сорокалетняя стокилограммовая баба».

Наташа вздохнула, снова взяла газету, но открыла ее теперь на рубрике «Обучение». Никогда не поздно приобрести полезную специальность. Вот, например, швеей можно стать, как раскаявшиеся проститутки былых времен…

Она так увлеклась звонками по объявлениям, что Регине пришлось звонить ей на мобильный.

— Ты вечерком сможешь поработать? — вкрадчиво спросила менеджер.

— Конкретно время назови. — Наташа знала, что «вечерок» в Регинином понимании — это время с шести вечера до пяти утра.

— С восьми до… как договоритесь. Короче, нужно одного кекса на переговоры сопроводить.

Про себя Наташа выругалась, а вслух сказала:

— Региночка, дорогая, я не по этой части. Ты же знаешь.

— Триста баксов за вечер. Всего делов, что с буржуями икорки навернуть. Впрочем, дело твое.

— Ты мертвую уговоришь, — быстро сказала Наташа, прикинув, что месяц она на эти деньги протянет.

— Мертвую уговаривать не надо, — мрачно засмеялась Регина. — Бери и…

Наташа поморщилась. «Ладно, выкрутимся как-нибудь, — сказала она себе. — На переговорах он приставать не станет, а потом я сразу уеду. На крайний случай скажу, что месячные.

В конце концов, — продолжала она внутренний монолог, принимая ванну и натягивая лучшее белье под вечернее платье, — бизнес есть бизнес. Если человек готов платить триста баксов только ради имиджа, он точно знает, чего хочет. Если бы ему нужна была проститутка, он так бы и сказал Регине, не стал стесняться. Возможно, он вообще голубой!»

Раньше Наташа предпочитала ничего не знать об этой стороне деятельности модельного агентства. Когда она только переехала в Питер и начала работать у Регины, та пару раз ненавязчиво заводила разговоры о «хороших дополнительных заработках», но, убедившись, что Наташа не испытывает тяги к древнейшей профессии, оставила ее в покое. Теперь, видимо, как модель Наташа стала отработанным материалом, но в другом качестве еще представляла интерес для агентства.

Она забрала Петьку из спортивной школы, быстро покормила его ужином, разрешила смотреть телевизор до одиннадцати и отправилась на встречу, пылая классовой ненавистью к человеку, способному выложить такую сумму неизвестно за что. Наташе было абсолютно непонятно, каким образом ее присутствие может повлиять на ход деловых переговоров. До сегодняшнего дня единственными деловыми переговорами, которые она наблюдала, были беседы Мити с профессором Криворучко под водочку, но Наташа твердо была убеждена, что если вдруг у них и заведется триста долларов, то они не станут их тратить на покупку ее общества.

Но вскоре все стало ясно. Ее клиент угощал ужином своего партнера по бизнесу, тот был с женой, и этикет требовал присутствия второй дамы.

«Прямо-таки царский заказ для начинающей шлюхи!» — думала она, пробуя салат «Цезарь» с креветками и поглядывая на своего клиента.

Он оказался примерно Наташиным ровесником, симпатичным блондином, которого портила только сутулость, заметная, несмотря на отлично сшитый костюм. У Ильи, так звали клиента, были очень красивые руки — крупные, с длинными пальцами… Наташа невольно сравнила их мысленно с руками Миллера. Тот при всей своей аристократической внешности лапы имел вполне мужицкие — Наташа не могла без ужаса представлять, как он орудует ими в мозгах пациентов.

«Интересно, у этого Ильи, что, нет нормальной девушки? Я понимаю, был бы он уродом или стариком… Но зачем тратить деньги, если стоит ему свистнуть и выстроится целая шеренга девушек, готовых бесплатно идти за ним куда угодно? И на голубого он совсем не похож…»

Весь вечер Наташа молчала и улыбалась.

Потом они вышли на улицу. Илья попрощался с партнером и поцеловал руку его жене. Потом он повернулся к Наташе.

— Спасибо, все было отлично. Вас проводить?

— Нет, благодарю. Вот моя машина.

— Нужно было предупредить вас, что мой шофер может вас отвезти, — немного виновато сказал Илья. — Я просто не подумал. А так вам даже и не выпить было! — Сам он выглядел совершенно трезвым, да и пили за столом, несмотря на изобилие напитков, мало. Не то что Митя с Криворучко.

— Ничего, я привыкла.

— Вы уверены, что нормально доберетесь? Все-таки уже первый час ночи… — Илья под руку подвел ее к джипу, распахнул перед ней дверь и помог сесть на водительское место.

«Наверное, из интеллигентной семьи, — уважительно подумала Наташа. — Мите бы такое и в голову не пришло!»

Уже третий раз за этот вечер она сравнивала Илью со своим женихом, и опять сравнение было не в Митину пользу.

— У меня есть номер вашего мобильного телефона, — сказал Илья. — Вы не возражаете, если я позвоню как-нибудь?

Наташа выдержала небольшую паузу и ответила согласием.

Домой она возвращалась в превосходном настроении.

Илья, конечно, уже завтра забудет о ее существовании, но она определенно ему понравилась!..

Всю дорогу до дома она мечтала о том, как мог бы развиваться ее роман с Ильей. Наташа любила помечтать иногда о таких невероятных вещах, как брак с нефтяным олигархом или собственная карьера в Голливуде.

Дома ждал сюрприз. Дверь была заперта только на нижний замок, значит, Митя у нее.

«Интересно, это приятный сюрприз или неприятный? — подумала Наташа. — В любом случае главное — не разбудить Петьку».

— Два часа ночи! — сказал Митя, выходя в коридор.

— Я работала!

— Кем это, интересно?

— Ты знаешь кем…

Наташа сняла пальто, представ перед Митей в вечернем платье.

— Послушай, — сказал он, внимательно оглядев ее, — ты мне позвони в следующий раз, когда будешь ночью работать. Я приеду, с Петькой посижу.

Она в испуге уставилась на него: ничего подобного она от своего жениха никогда не слышала и услышать не надеялась. Да все ли с ним в порядке?..

Но дальше Митя удивил Наташу еще больше. Он обнял ее, погладил по голове и прошептал ей в ухо:

— Не сердись на меня, если что.

А она…

Вместо того чтобы радоваться внезапной Митиной перемене, Наташа, не понимавшая ее причин, чувствовала себя не в своей тарелке. Новый Митя определенно пугал ее! И она не могла избавиться от ощущения, что он просто заставляет себя быть с ней таким нежным и ласковым. Но зачем, почему?..

Глава 6

Дача в Синявино — небольшой, но добротно построенный домик — досталась Елошевичам от родственников Антонины Ивановны. Сама Антонина Ивановна дачу не любила и называла ее «тяжелым наследием».

Много лет домик простоял пустым, но Анатолий Васильевич, переехав в Питер, стал туда наведываться. Он что-то там ремонтировал, однако Саня подозревала, что главная цель его поездок — напиваться в одиночестве.

Поэтому она очень удивилась, когда накануне Восьмого марта отец заявился к ней в десятом часу вечера и потребовал, чтобы она собиралась в Синявино.

— И Наташе позвони. Если она сама не захочет, мы хотя бы Петьку возьмем. Пусть побудет на свежем воздухе.

Зевая во весь рот, Саня полезла в шкаф за шерстяными носками.

— Представь, какой там холод! — вяло возразила она. — Мы-то ладно, по стакану хлопнем — и нормально, а ребенок простудится.

— Ничего, я натоплю. Дров уже на заправке купил.

Саня поняла, что решение ехать на дачу было принято отцом в ту самую минуту, когда он увидел на заправке дрова.

— Японский бог, папа! Я всю неделю пахала, как Лев Толстой в Ясной Поляне, собиралась отоспаться, а тут ты! С дровами своими.

Анатолий Васильевич засмеялся, прошел на кухню и, напевая, стал там что-то укладывать.

Саня поняла, то сопротивление бесполезно, и позвонила Наташе. Та вопреки ожиданиям сразу согласилась и предложила ехать не на «Жигулях», а на ее джипе, который, собственно, как раз для таких поездок и предназначен. Тогда Саня предложила пригласить и Миллера.

— Нет, я буду вдвоем с Петькой, — отрезала Наташа.

— Но как же ты будешь отмечать Восьмое марта без жениха? Может быть, лучше привезешь нам Петьку, а сама останешься в городе?

— Ну, я не знаю, жених он мне или нет, — сообщила Наташа. — Уже четыре дня я не имею от него никаких известий.

— Так что же ты сама не позвонишь? — удивилась Саня. «Вдруг с ним что-нибудь случилось?» — хотела добавить она, но, сообразив, что несколько часов назад видела Миллера живого и здорового, прикусила язык.

— Слушай, давай оставим эту тему, — попросила Наташа.

— Как скажешь. — Вздохнув, Саня передала трубку отцу — решать транспортные вопросы.

У Сани был очень небогатый опыт романтических отношений, но она была твердо убеждена в том, что самое вредное в любовных делах — это когда мужчина с женщиной начинают соревноваться, кто кого меньше любит. Тогда уж точно ничего хорошего у них не получится.

«Нужно все-таки уговорить Наташку, чтобы позвонила Миллеру», — думала Саня, краем уха слушая крики Анатолия Васильевича, который только сейчас сообразил, что его машина набита дровами и столько людей в нее уже не посадить.

— Ой, мать родная, пироги с капустой! Придется нам паровозиком ехать. Впереди я с дровами, а ты с Саней и Петькой следом. Да не бойся ты, я медленно поеду! Что? Продукты? В супермаркете куплю. Нет, я приглашаю, значит, сам и куплю… Ждите, мы скоро за вами заедем.

В доме стоял тот особый холод, который бывает только в нежилых и заброшенных помещениях. Женщинам сразу стало тоскливо, и Анатолий Васильевич отправил их прогуляться, а сам вместе с Петькой принялся топить.

— Смотри, какие звезды, — выдохнула Наташа, останавливаясь и запрокидывая голову. — Будто вишни.

— Мы еще не выпили, а ты уже звезды считаешь.

— Правда, Саня! Сорок километров всего отъехали, а звезды совсем другие.

— Может, Миллеру позвонишь? Скажи ему: «Митя, япона мать! Тут такие звезды, а ты сидишь! Бросай все и приезжай!»

В темноте Наташа углядела полуразвалившуюся лавочку, энергичными движениями смахнула с нее снег, уселась и достала сигареты.

— Будешь?

Саня вытащила из протянутой пачки пижонскую сигарету с ментолом, чиркнула зажигалкой. Садиться на лавку она не решилась.

— Правда, Наташа, — продолжала она вразумлять подругу, — поезжай-ка ты за ним, пока мы не напились.

— Тебе-то он на что сдался? — подозрительно спросила Наташа.

— Просто я думаю, что жизнь такая короткая. Сколько еще раз будет в ней Восьмое марта? Ну, может быть, пятьдесят. Это ведь не так много… Ты извини, что я лезу в твою личную жизнь, но будь с Миллером поласковее.

— Куда уж поласковее! За все время, что мы с ним живем, он слова поперек от меня не слышал. Я сама нежность! — грозно произнесла Наташа и глубоко затянулась. — Знаешь, я ему вообще-то не нужна, просто со мной удобно. Думаешь, я не хочу, чтобы он сюда приехал? Еще как хочу. Но я точно знаю: он не обрадуется моему звонку. Скорее всего он взбесится, что я хочу вовлечь его в какое-то приключение. Можно, конечно, проверить…

— Давай. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть.

Наташа достала мобильник, нерешительно покрутила его в руках и сунула обратно в карман куртки.

— Нет. Я боюсь. Еще ни разу такого не было, чтобы он оправдал мои надежды. В конце концов, если бы он хотел меня видеть, давно бы позвонил сам.

— Вы что, поссорились?

— В том и дело, что нет! Последний раз, когда он приходил ко мне, его будто подменили.

— В каком смысле?

— Он, знаешь, представлял собой… гибрид Ромео и матери Терезы.

— И у него получилось? — Саня вспомнила разговор с Миллером о милосердии, и ей одновременно стало и лестно, и неуютно, что он принял ее слова так близко к сердцу.

— Не очень-то получилось, — тяжело вздохнула Наташа. — Мы так давно вместе, но мне кажется, что я до сих пор не знаю, какой он на самом деле.

Сане хотелось сказать, что человека лучше всего воспринимать таким, какой он есть, даже если толком не знаешь, какой он есть на самом деле, но она подумала, что будет правильнее довести сей постулат до Наташкиного сознания за ужином под воздействием алкоголя.

— Даже в постели… — снова заговорила Наташа, но Саня тут же оборвала ее:

— А вот этого не надо! Мне, подруга, с ним и дальше работать.

— Я просто хотела сказать, что даже в постели он ни разу не расслабился.

— Вот бедняга.

— Он хороший любовник, Саня, очень хороший. Он всегда заботится о том, чтобы у меня все получилось, но, знаешь, он ласкает меня, будто совершает научный эксперимент. Если бы он хоть раз набросился на меня…

— Прекрати! Это касается только вас двоих!

— …тогда я многое бы ему простила, — жалобно договорила Наташа, не обращая внимания на Санины протесты. — И мы с ним никогда не смеемся… А ты помнишь, Сань, как твоим родителям было весело друг с другом?

— Конечно, помню. Они очень любили друг друга.

— Мы как-то с тетей Тоней варили куриный суп, а дядя Толя пришел на кухню, посмотрел и говорит: «Настоящая ты, Тоня, морская жена. Даже звездочки из морковки у тебя в форме Андреевского креста». А Митя…

Саня решительно подняла подругу с лавочки.

— Отец — это одно, а Миллер — совсем другое. Такого мужа, как мой папа, днем с огнем не сыскать, но это же не повод оставаться одной. Миллер, конечно, мрачный тип, никто не спорит, но… Поверь, он очень нуждается в нежности…

Недослушав, Наташа побрела в сторону дачи.

— Ни в чем он не нуждается, — бормотала она себе под нос. — Понял, что не сможет полюбить меня, даже если будет себя заставлять, вот и свалил. Ну и пусть. Что я, на веревке его тащить буду?

«Как бы им перестать сходить с ума? — думала Саня, стараясь ступать в Наташины следы, чтобы не провалиться в снег. — Взрослые же люди… Но вообще-то единственная вещь в жизни, которую не стоит делать ни при каких обстоятельствах, — это вмешиваться в чужие ссоры, особенно в ссоры влюбленных. И людей не помиришь, и сама огребешь!»

Между тем мужчины зря времени не теряли. Печь разгорелась, дрова потрескивали, и в доме уже было немного теплее, чем на улице. Спальные мешки и привезенные из дома одеяла Анатолий Васильевич расстелил вокруг печки. Продукты они с Петькой вынули из машины и сложили на веранде. Теперь с чувством выполненного долга мужчины весело отрабатывали приемы рукопашного боя под освещенными окнами веранды.

Саня остановилась посмотреть. Когда-то Елошевич пытался и ее приобщить к искусству самообороны. «Если хочешь воспитывать меня как мальчика, давай лучше клеить модельки подводных лодок!» — просила она. «Нет уж, подводные лодки мне на службе осточертели! — энергично возражал отец. — А научиться отбиваться от наглых мужиков тебе необходимо». «И где они, эти наглые мужики?» — вздохнула нынешняя Саня.

Теперь отец нашел наконец благодарного ученика, а потому азартно скакал по снегу. В тусклом свете они с Петькой были похожи на чертей.

— …и пробиваешь с ноги, — завопил Елошевич, подпрыгнул и сделал в воздухе немыслимый пируэт. — Уловил?

Петька попытался повторить, но завалился в сугроб.

— Это ничего, — Анатолий Васильевич вынул его и бесцеремонно встряхнул, — лиха беда начало!

— Ну, дядя Толя, вы и мастер прыгать. — Наташа появилась на крыльце с банкой пива и с такой яростью дернула кольцо на крышке, будто это была не банка пива, а граната, которой она собиралась запулить во вражеский танк. — По вам большой балет плачет!

— Да ты что? Там же одни пидеры!

— Папа!

— Пардон.

— Ладно, вы тут попрыгайте еще, а мы пока стол накроем.

Ужин оказался вынужденно долгим, потому что нужно было хорошо протопить и закрыть заслонки. Петька давно уже дремал в уютном гнезде, свитом из спального мешка, пары одеял и пухового платка, а взрослые сидели вокруг печки, выключив свет, и неспешно разговаривали. Когда Елошевич открывал печную дверцу и шуровал кочергой, отблески пламени ложились на лица, делая их похожими на персонажей средневековых картин, и от этого банальная вечеринка приобретала странный мистический оттенок.

«Как жаль, что Наташа не позвонила Миллеру!» — думала Саня, которой казалось, что в их компании любому человеку было бы сейчас хорошо и спокойно.

— Ну все, сейчас прогорит, и я закрываю заслонки. Вот смотрите, девочки, если без меня будете топить, не вздумайте закрывать, пока есть язычки пламени, — угорите. — Анатолий Васильевич энергично разбил кочергой самые крупные угли. — Видите? Еще минут пятнадцать. А вы пока можете помыться, я там ведро снега растопил.

Наташа поежилась. Ну почему всех окружающих ее людей обуревает прямо-таки маниакальная страсть к чистоте? Она-то мечтала просто снять с себя верхние слои одежды и нырнуть под одеяло. Да она даже зубной щетки не взяла!..

Однако процедура умывания оказалась вполне переносимой, даже приятной. А когда они вернулись в комнату, выяснилось, что Елошевич перебрался в мансарду.

— Папа, ты с ума сошел! — закричала Саня. — Ты же там в снеговика превратишься! Слезай немедленно.

— Да нормально тут.

— Нормально там может быть только для заморозки полуфабрикатов.

— Не могу же я спать с вами в одной комнате.

— Дядя Толя, перестаньте в самом-то деле! Лично меня вы нисколько не смутите.

Саня поднялась в мансарду по крутой и узкой лесенке, а потом крикнула Наташе, чтобы та передала наверх пару одеял.

— Не знаю, доживет ли до утра, — озабоченно сказала она, спускаясь. — Но спать с нами в одной комнате категорически отказывается. Говорит, храпит.

Вопреки прогнозам дочери Анатолий Васильевич до утра дожил и даже превосходно выспался. Он посмотрел в окно. Было совсем светло, солнце било в окно сквозь выцветшие ситцевые занавески, и он подумал, что уже, наверное, часов одиннадцать. Но, освободив руку из-под груды одеял, увидел, что часы показывают половину девятого — он даже поднес их к уху, чтобы убедиться: идут. Из-за того что вокруг белый снег, за городом день наступает раньше, вспомнил он. Вылезать из-под одеял не хотелось, и он лежал, рассеянно глядя в потолок и слушая негромкий смех внизу.

«Наташа», — определил он, и ему стало приятно, что она тоже не спит.

— Ну что, бандит, — через некоторое время услышал он ее голос, — пришел поохотиться? Сосиску будешь?

«Почему это, если пришел бандит, Наташа смеется и угощает его сосиской?» — подумал Анатолий Васильевич и потянулся за штанами.

Чтобы не разбудить Саню с Петькой, он спустился вниз в одних носках. Наташа стояла на веранде в ночной рубашке, кутаясь в шаль. На ногах у нее Елошевич узнал свои ботинки. Веранда была залита солнцем, но ему показалось, что сияние исходит от самой Наташи: светились и длинные ноги, и белые трусики, и маленькие, аккуратные груди. Вокруг Наташи прыгал незнакомый кот.

Елошевич поспешил отвернуться, хотел незаметно выскользнуть на улицу, но Наташа его заметила.

— Доброе утро, дядя Толя.

Он буркнул приветствие себе под нос, стараясь не смотреть на Наташу.

— Ничего, что я ваши ботинки надела?

— На здоровье. А что это за кошак?

— Дикий кот, — засмеялась Наташа, — пришел поохотиться на меня. Теперь вот охотится на сосиску. Но он, кажется, не такой уж и голодный.

Кот подошел к Елошевичу, стал тереться о его ногу и урчать.

За спиной Наташа загремела какой-то посудой.

Кот был яркой осенней расцветки. Анатолий Васильевич сел на корточки и принялся чесать его за ухом, радуясь, что это позволяет ему не смотреть на Наташу.

— Вам сколько сахару в кофе класть?

— А кружка большая?

— Впрочем, сами нальете и положите. Яичница будет через минуту.

Он поднялся в мансарду и достал из шкафа свою старую шинель.

— Надень, а то здесь холодно. — Анатолий Васильевич подал ей шинель, для чего ему пришлось подняться на носки — Наташа была намного выше.

На мгновение она доверчиво прислонилась к нему, и ему захотелось, чтобы это мгновение длилось вечно.

Наташа задрапировалась в старое сукно, будто в норковую шубу, и засмеялась.

— Хоть сейчас на обложку журнала для мальчиков, правда, дядь Толь?

Стараясь, чтобы она не заметила его смущения, он сделал себе кофе. Находиться рядом с сияющей Наташей было мучительно, но никакая сила не заставила бы его сейчас уйти.

Стоило ему сесть к столу, как кот тут же вспрыгнул на его колени и завозился, устраиваясь поудобнее. Пару раз он выпустил когти, но быстро угнездился и заурчал на всю веранду.

Наташа поставила на стол тарелку с яичницей совершенного вида. Желток располагался строго по центру идеального круга, а гренок имел такой ровный золотистый оттенок, что Анатолию Васильевичу стало жаль есть такую красоту.

— А что там наши дети? Еще спят? — спросил он.

— Без задних ног. И пусть, это же с ума сойти, сколько им приходится работать. Сане, как ни позвонишь, она на дежурстве, а о Петьке я вообще не говорю. Знаете, у меня крыша едет, когда я пытаюсь разобраться с его уроками, особенно с математикой. Мало того, что материал трудный, так его еще и объясняют черт знает как. В учебнике ничего понять нельзя!

Возмущаясь, Наташа сновала по веранде, мыла в тазике морковку, потом очень быстро нарезала ее огромным ножом. Елошевич завороженно смотрел, как нож мелькает возле ее тонких пальцев с коротко стриженными ногтями.

— Тебе помочь?

— Все уже. Я сварила куриный суп с лапшой, как вы любите.

Она положила овощи в булькающую на электрической плитке кастрюлю. Несколько взмахов руками, и на столе, словно по волшебству, воцарился идеальный порядок.

— Ну что, котик-обормотик, пригрелся? — Наташа стала гладить приблудное животное, не опасаясь коснуться рукой колена Анатолия Васильевича. Впрочем, еще вчера он тоже бы об этом не беспокоился…

Внезапно тишину разорвало вступление из Моцарта. Наташа вскочила и поспешно схватила с подоконника телефон. Заметно было, что она ждала звонка, недаром положила мобильный так, чтобы был под рукой. Видя это, Елошевич подумал про Миллера нехорошее.

Но, судя по разочарованному тону Наташи, звонил не жених.

— Здравствуйте, Илья… Конечно, помню… Спасибо. Нет, сегодня не могу. Я за городом.

Анатолий Васильевич замахал руками.

— Простите… Что, дядя Толя?

— Поезжай, если тебе надо. Мы за Петькой приглядим.

Наташа задумалась.

— А куда вы хотели меня пригласить? Да? — Елошевич услышал, как ее голос внезапно поменял окраску: среди тускло-свинцового разочарования прорезались радостные серебристые нотки. — Хорошо, я согласна. Нет, я буду за рулем.

Закончив разговор, она повернулась к Елошевичу.

— Дядя Толя, вы меня осуждаете?

— За что, Наташа? Мы тебе не чужие. А с Петькой я всегда готов возиться, и неизвестно еще, кому из нас это общение нужнее.

— Но я еду на встречу с мужчиной… Хотя у меня есть жених.

— А вот это уже твое личное дело.

— Вам, кажется, Митя не понравился? — не унималась Наташа.

— Не мне с ним жить, — дипломатично ответил Елошевич. — Лучше вот скажи, как мы этого наглого кота назовем. По всему видать, что мне придется забрать его с собой.

— Может быть, Пиратом?.. Я буду собираться, хорошо, дядя Толя? Мне ведь еще нужно домой заехать переодеться.

Глава 7

Решение отметить прошедшее Восьмое марта в коллективе созрело спонтанно. Неизвестно, кто явился генератором идеи, но в полчетвертого сотрудники уже дружно сдвигали столы в ординаторской, застилали их скатертями и встречали прибывших с мороза гонцов, в чьих полиэтиленовых пакетах раздавался подозрительный звон.

— Раз пьянку невозможно предотвратить, следует ее возглавить, — сказал Криворучко и стал помогать Тамаре Семеновне нарезать колбасу.

Саня пересчитывала и расставляла приборы.

— Из реанимации будут подходить по одному, дежурные из отделения тоже по очереди, операционные сестры придут все… Стаканов не хватит. — И она звонила в операционную, чтобы приходили со своей посудой.

— А дискотека будет? — интересовались молоденькие сестры, без всякого страха поглядывая на заслуженного профессора Криворучко.

— Будет, цыплята, только тихо. — Профессор косился на подоконник, где стояла замаскированная магнитола.

Наконец столы были сервированы, и медработники расселись, гомоня и фальшиво сокрушаясь о том, что нет с ними сейчас Дмитрия Дмитриевича, которого злая судьба не отпускает из операционной. Саня слегка покраснела, ибо совесть ее была не чиста. С утра она успела в очередной раз упрекнуть Миллера в жестокосердии: он отказался держать в клинике никому не нужную бабку сверх положенного срока. Миллер обиделся и демонстративно не позвал Саню на экстренную операцию, которая ему предстояла, а она не стала навязываться.

«Сходить, что ли, посмотреть, как там дела?» — мучилась теперь Саня.

Праздник между тем набирал обороты.

— Только не о работе! — покрикивал Криворучко, когда до него, сидящего во главе стола, долетали обрывки фраз со специальными терминами.

Вскоре кто-то включил музыку, и Валериан Павлович открыл вечер танцев, пройдясь с Тамарой Семеновной в некотором подобии вальса. Молодежь оживилась, погасили верхний свет, настольные лампы временно переставили на подоконники, столы отодвинули к стене. Саня, которую никто не приглашал танцевать, сидела на подоконнике и курила, думая о том, что, как порядочный человек, она должна немедленно пойти и заменить несчастного анестезиолога, работающего с Миллером.

Но пока она набиралась решимости, Миллер сам возник на пороге ординаторской. Тут же зажегся верхний свет.

Танцы продолжались. Присутствующие решили, что сейчас профессор оценит обстановку, восстановит статус-кво и присоединится к остальным.

Но Миллер продолжал стоять в дверях, держа руку на выключателе, и под его ледяным взглядом теплая атмосфера быстро рассеивалась.

— Что здесь происходит? — спросил он, когда музыка смолкла.

— Митюша, проходи. — Было непонятно, приглашает Криворучко коллегу или, наоборот, советует пройти мимо.

— Чем вы занимаетесь? Вы забыли, что здесь лежат больные люди? А у вас музыка, дым клубами валит. Развлекаться нужно в клубе!

— Митя, перестань! Все в порядке, и я тому гарант! Музыку мы потише сделаем. А вот ты позволяешь себе делать людям замечания через голову своего начальника.

— Извините.

— Хорошо-хорошо. Ты уже закончил операцию? Тогда присоединяйся.

Пожав плечами, Миллер с недовольным лицом сел за стол. Саня поднялась с подоконника, чтобы подать ему закуску, а по пути снова выключила верхний свет. Но вечеринка была испорчена. Никто больше не танцевал, а вокруг Миллера образовалось мертвое пространство.

Несколько рюмок водки не улучшили его настроения.

— Черт его принес! — шепнула Сане Тамара Семеновна. — Вот ведь характер, даже от вина не добреет. Плохо ему, когда другим хорошо.

— Может, еще парочку операций ему организуем? — сказал услышавший это Криворучко. — Пусть идет работать, если отдыхать не умеет.

Между тем байроническая фигура профессора привлекла внимание сестер второго операционного блока. Они были мало знакомы с Миллером и не знали ни особенностей его характера, ни личных обстоятельств — невесты-фотомодели.

Одна из них, симпатичная блондинка стиля «тыковка», приплясывая, подошла к Миллеру и пригласила его танцевать.

— Я не танцую под такие ужасные звуки, — сообщил он.

— А под какие звуки вы танцуете? — не сдавалась «тыковка». — Вы скажите, мы организуем.

Миллер усмехнулся и закурил, будто это не он полчаса назад упрекал коллег.

— Я вообще не танцую. А такой музыки, которую мне было бы приятно послушать, у вас нет!

— Почему это? — удивилась слышавшая разговор Саня.

— Вы хотите сказать, что принесли сюда диск Бетховена или Шопена?

— Ну, знаете, Дмитрий Дмитриевич, всему свое место… Хотите слушать Шопена — идите в филармонию.

— Бегите скорее, пока концерт не кончился, — поддержала Саню обидевшаяся «тыковка».

Никто не думал, что Миллер воспримет эти подначки всерьез, но он неожиданно встал и вышел.

— В филармонию пошел, — резюмировал Криворучко.

Саня осталась, чтобы помочь Тамаре Семеновне убрать следы преступления. Вместе они быстро вымыли посуду, потом Саня подмела пол, а Тамара Семеновна протерла его влажной тряпкой.

Шел уже одиннадцатый час, и Саня подумывала, не попросить ли отца заехать за ней.

В последнее время в клинику поступало много женщин с проломленными черепами. Сане очень хотелось обратиться к преступникам с такой речью: «Ну зачем по голове-то бить? Покажите женщине нож или просто кусок кирпича, и она все вам сама отдаст».

«Нет, пусть лучше папа прокатится на машине, чем будет потом заниматься моими похоронами», — рассудила Саня, доставая из сумки телефон.

Оказалось, в нем села батарея, а в ординаторской телефон не работал уже второй месяц. Пришлось идти к телефонному автомату, которым пользовались больные. Путь лежал мимо кабинета Миллера, и она увидела, что дверь в кабинет открыта. Профессор собственной персоной сидел за столом и читал толстенный манускрипт.

— А, это вы? — отреагировал он на скрип двери. — Проходите, чувствуйте себя как дома. Наверное, вам угодно сказать мне еще какую-нибудь гадость?

— Я позвоню от вас?

— Сделайте одолжение.

Саня набрала по очереди все отцовские телефоны, но ответа не было.

— Любовнику звоните? А он не отвечает? Знаете, на его месте я поступил бы так же.

Она засмеялась.

— Я всего лишь хотела попросить папу заехать за мной.

— Неужели вы боитесь идти одна? — удивился Миллер. — Вот никогда бы не поверил! Так и быть, провожу.

— Что вы, не тревожьтесь. Доберусь как-нибудь.

Миллер не настаивал.

— Может быть, вы влюбились в меня, Александра Анатольевна? — внезапно спросил он.

Саня, уже стоявшая на пороге, в изумлении обернулась и не удержалась — энергично покрутила пальцем у виска.

— А как иначе трактовать ваше поведение? Вы постоянно говорите колкости, пытаетесь влезть мне в душу… Последнее время вы проходу мне не даете. Даже сейчас. Только я уединился в собственном кабинете, и тут вы!

— Да Господь с вами, Дмитрий Дмитриевич! Я к вам вовсе не лезу и сейчас зашла по делу. К тому же вы жених моей лучшей подруги! Вы отличный специалист, но как мужчина вы, извините, мне совсем не нравитесь!

— Не нравлюсь?

— Представьте, нет.

— И вы, дорогая Александра Анатольевна, тоже мне не нравитесь! Удивительное совпадение, правда? Вы неряшливая особа, которая считает, что если она не дает себе труда причесываться, то знает о жизни больше других. Если вы ни разу не осквернили свою физиономию косметикой, это еще не дает вам права строить из себя всезнающего психотерапевта! А уверенность в том, что вы лучший анестезиолог клиники!.. Простите, но ваш мятый халат и разношенная обувь вовсе не являются показателем высокого профессионального уровня, как вы, должно быть, считаете.

— Ну вот. Зашла позвонить, а нарвалась черт знает на что, — вздохнула Саня. Слова Миллера обидели ее, но она решила этого не показывать.

— Вы настолько очерствели, что упреки мужчины в неаккуратности вас не задевают?

— А вам очень хочется задеть меня? Дмитрий Дмитриевич, ради вашего душевного спокойствия я готова на многое, но сердиться на вас не буду.

— Даже если я выскажусь насчет вашего белья?

— Белье у меня как раз ничего. В отличие от того, на что оно надето.

Миллер вдруг хищно улыбнулся:

— А если я не поверю вам на слово?

Саня расхохоталась:

— Дмитрий Дмитриевич, идите лучше домой. А то так и до греха недалеко!

Сказав это, она тут же пожалела, что поддерживает разговор в таком тоне. В медицинской среде приняты откровенные высказывания, которые вряд ли возможны среди, например, учителей, но всему должны быть свои границы. Миллер эти границы перешел. Она взялась за ручку двери, но тут вдруг он вышел из-за стола и подошел к ней.

— Слушайте, а почему вы решили, что не представляете ни малейшего интереса для мужчин? Что такое с вами произошло?

— Теперь вы решили в психотерапевты записаться? — фыркнула Саня. — Слушайте, давайте сохраним дружеские отношения…

Губы Миллера скривились в издевательской усмешке.

— А вы подумали, что я захотел с вами других отношений?

— Нет, Дмитрий Дмитриевич, не подумала. Уверена, даже обладай я внешностью Софи Лорен, вы бы не позволили себе греховных мыслей в отношении подруги вашей невесты… Но я хотела сказать другое: я не буду вашей жилеткой, вашим доверенным лицом. У вас есть близкий человек. Если бы вы знали, как Наташа вас любит, если бы только доверились ей!..

Профессор полез за сигаретами. Закурил, потом сказал:

— Собирайтесь, я поймаю вам такси. Вы, наверное, хотите, чтобы я поехал к Наташе?

— Да хоть к черту! — не выдержала Саня. — Я сказала, что Наташа ждет и любит вас, а уж куда вы поедете, меня совершенно не касается.

Конечно, она наболтала лишнего. Наташа скорее всего обидится на нее, если Миллер расскажет о рекламных акциях, которые Саня устраивает своей подруге. Ну и ладно. С тех пор как профессор рассказал ей о своем прошлом, Саня начала за него переживать. Вообще в коллективе бытовало мнение, что своим быстрым карьерным ростом Миллер обязан высокопоставленному папаше. Никто и никогда этого папашу не видел, но репутация избалованного сынка из влиятельного семейства прочно утвердилась за молодым профессором, и он своим поведением эту репутацию только подтверждал. Саня и раньше защищала его от недоброжелательных коллег: может, поддержка и была, но Миллер делал сложнейшие филигранные операции и самостоятельно написал две диссертации, чем и заработал профессорское звание в тридцать три года.

Правда, она, как и другие, всегда думала, что его высокомерное отношение к окружающим объясняется тем, что Миллер считает их людьми низшей касты. Теперь ей были известны истинные причины его мизантропии. «Единственный способ не разочароваться в людях — это не ждать от них ничего хорошего», — часто говорил Миллер. «Можно ничего хорошего не ждать, но хотя бы замечать, когда тебе это хорошее делают», — отвечала бы она, если бы это не отдавало резонерством.

Она могла бы сказать ему, что нужно поступать с людьми так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой. Что пока не будешь относиться к ним по-доброму, не жди доброго отношения к себе. Что ненависть порождает ненависть, а любовь порождает любовь. Все эти прописные истины она могла бы изложить ему, но считала, что не имеет на это права. Ей самой в жизни везло с хорошими людьми, всегда готовыми прийти на помощь. И как знать, может быть, столкнувшись, как Миллер, с жестокостью и равнодушием, она бы тоже озлобилась?

Только Наташа могла бы помочь ему освободиться от груза, который он до сих пор носил в душе. Но рассказывал ли он Наташе то, что рассказал ей, Сане?..

За ужином в ресторане они болтали о книжках и фильмах, по молчаливому уговору не задавая друг другу никаких личных вопросов. Наташе было интересно с Ильей, он оказался тактичным и эрудированным собеседником с хорошим чувством юмора. Он превосходно выглядел, не позволял себе пошлостей, от него замечательно пахло, но — странное дело! — при мысли, что этот мужчина может стать ее любовником, Наташе становилось противно.

Даже его руки, так восхитившие ее при первом знакомстве, сейчас казались ей похожими на паучьи лапы. Представить себя в постели с Ильей она не могла. «Вот что значит три года не менять партнера! — упрекала себя Наташа. — Все другие мужчины представляются непонятными и враждебными. С другой стороны, может быть, именно это и добавит сексуальности. Петька на даче, можно хоть сейчас везти Илью к себе…»

Но она понимала: интимные отношения с Ильей станут для нее акцией протеста против Митиного ига и, как любая политическая деятельность, не принесут покоя и умиротворения.

А еще Наташа знала про себя, что она девушка невезучая. Она ни разу в жизни не выиграла в лотерее. А если она, полдня проведя в магазине, делала крупную покупку, то можно было заранее ожидать, что приобретенная вещь окажется со скрытым браком. Вот, например, унитаз! Ну почему единственный урод с протекающим бачком среди дружного семейства финских унитазов достался именно ей?!

А уж джип! Упоминая его, Елошевич до сих пор не может удержаться от ненормативной лексики.

Отсюда следует: если Митя захочет сделать ей сюрприз на Восьмое марта, то заявится именно в ту минуту, когда она будет лежать в постели с другим мужчиной!

Поэтому после ужина Наташа не стала приглашать Илью к себе. Он, похоже, не удивился и не обиделся.

Они расстались, как и в прошлый раз, возле Наташиной машины. Илья не обещал позвонить, но Наташа поняла: позвонит обязательно.

Ее жизненный опыт подсказывал: обычно мужчина обещает женщине именно то, чего делать не собирается. Если на прощание он говорит «я позвоню», то бесполезно сидеть у телефона. А уж если обещает жениться, но не берет за руку и не ведет в загс немедленно, можно быть уверенной, что этот человек никогда не станет твоим мужем.

* * *

…Все-таки она уже что-то понимала в жизни и в мужчинах!

Илья дал о себе знать на следующий вечер, как только она уложила Петьку. Он позвонил Наташе на трубку, сказал, что много работы, но он мечтает выкроить часок, чтобы увидеться с ней. Не испытывая ничего, кроме равнодушия, Наташа сказала, что все понимает. Похоже, его этот ответ устроил.

Она пошла к Петьке, подоткнула одеяло, поправила съехавшую с подушки голову. Обогреватель мерцал тревожным красным огоньком, в темноте похожим на глаз циклопа, и Наташа повернула его так, чтобы Петька, проснувшись ночью, не испугался.

Вообще в квартире стоял жуткий холод, не спасали даже пуховые рейтузы, шерстяные носки и два свитера, надетые один на другой. На всякий случай, будто бы это что-то меняло, Наташа пощупала батареи: так и есть, ледяные. Она прошла на кухню и включила чайник. Зажгла газ и стала греть над ним застывшие руки. Может, принять горячую ванну и лечь к Петьке в кровать? Но она уже очень давно не спала вместе с сыном, считая, что это может породить в нем какие-нибудь ужасные комплексы.

«Был бы Митя рядом! — размечталась она. — Мы бы нашли способ согреться. Вот в Англии, говорят, в супружеских спальнях не бывает больше пятнадцати градусов».

Но ее жених пребывал неизвестно где. После проведенного порознь праздника они виделись только один раз: Миллер объявился как ни в чем не бывало с букетом цветов и флаконом духов, которые Наташе не нравились. Он был как-то странно светел и тих, словно белая ночь на берегу Финского залива, и Наташа не стала спрашивать, где он, собственно говоря, был все это время. Она чувствовала: в ее отношении к Мите что-то изменилось. Она продолжала любить его, но знала теперь, что если однажды он к ней не вернется, это можно будет пережить. Почему-то она больше не зависела от него.

Вот и сейчас. Еще совсем недавно она места бы себе не находила, ежеминутно проверяя, хорошо ли лежит телефонная трубка, работает ли мобильный, и мучительно боролась бы с искушением позвонить ему первой. Она плакала бы и глушила валериану, мучась проблемой: он не едет, потому что работает или потому что не любит?

… Не успела она налить себе чаю, как раздался звонок в дверь. Нежданный гость не воспользовался домофоном, значит, это Митя. «Как хорошо не ждать от человека ничего хорошего! — подумала Наташа. — Тогда любое его действие может стать приятным сюрпризом».

— Кто? — на всякий случай поинтересовалась она.

— Жак-Ив Кусто! В кожаном пальто! — ответила дверь Саниным голосом.

— Ой, Саня! Митя! Дядя Толя! — Состав компании был странным, но Наташа не подала и виду, что удивлена. — Проходите, пожалуйста. Только не шумите, Петька спит.

Поминутно шикая друг на друга, гости втиснулись в маленькую прихожую.

— Ничего, что мы без звонка? — прошептала Саня, нерешительно теребя молнию на куртке.

— Сань, да ты что! Я так рада!

Сняв верхнюю одежду, Миллер сообщил:

— Нам с Александрой Анатольевной необходимо поработать над статьей, завтра сдавать, а у нас еще ни таблиц, ни выводов… Хотели в клинике поработать, но по всему административному блоку отключили отопление.

— О чем речь! У меня, правда, тоже холод собачий… А вы, дядя Толя, что стоите?

— Я, наверное, поеду, Наташа. Я просто поднялся поздороваться с тобой.

— Нет уж, проходите! Вы будете меня развлекать, пока эти два фаната науки работают.

— Анатолий Васильевич, — Митя сделал страшное лицо, — вы не можете оставить свою дочь ночевать с нами. Вдруг мы с Наташей будем склонять ее к групповому сексу?

— Да занимайтесь чем хотите! Лишь бы вам было хорошо.

— Папа! Посиди, а? Потом у меня переночуешь.

Елошевич с обреченным видом стал снимать куртку, но Наташа видела, что остаться ему хочется.

Митя с Саней сразу оккупировали Наташину комнату, а они с Анатолием Васильевичем пошли на кухню. Как назло, холодильник был почти пуст, ведь она не ждала гостей. «Если к вам неожиданно пришли гости, а вам нечем их угостить, спуститесь в погреб, возьмите холодной телятины…» — всплыла в памяти инструкция из старой кулинарной книги. Курица, которую она собиралась завтра утром сварить Петьке на обед, была извлечена из морозилки только десять минут назад. Из готовых к употреблению продуктов нашлась четвертинка хлеба, маленький кусок сыра и тронутый тлением кочан капусты. Наташа поняла, что без похода в магазин не обойтись.

— Я сам схожу, — возмутился Елошевич. — Говори, что купить. Сразу бы сказала, что в магазин надо, я раздеваться бы не стал.

Но Наташа решила идти вместе с ним:

— Может, я хоть на улице согреюсь.

В круглосуточном супермаркете Анатолий Васильевич, несмотря на ее возмущенное шипение, набрал целую корзину разных вкусностей. Единственное, что Наташе удалось, — это отговорить его от покупки торта… «Вы же не можете утверждать, что кондитер взбивал крем чистыми руками? — грозно вопрошала она, глядя на двухэтажное кружевное сооружение, украшенное зеленым и розовым. — Да лучше я сама за десять минут такой десерт приготовлю, что пальчики оближете!» Редкие в этот поздний час посетители супермаркета обращали внимание на странную пару, где мужчина был гораздо ниже женщины, и думали: наверное, это муж и жена. Наташе было приятно, что они так думают.

У кассы они еще немного поскандалили, кому платить, но, разумеется, победил Елошевич.

Она приготовила тарелку бутербродов, налила два стакана чаю и отнесла научным работникам. Те ожесточенно спорили.

— Вероятность летального исхода в этой группе почти двадцать процентов! Это очень много, — говорила Саня.

— Да, но кто туда входит? Лица старше шестидесяти лет с открытой черепно-мозговой травмой, доставленные в стационар более чем через шесть часов после травмы. Для этой категории двадцать процентов не так уж и много. Вот общая летальность у нас действительно высоковата, поэтому я и предложил разделить больных на группы. Сразу становится понятно, что высокая смертность в нашей клинике связана с исходно тяжелым состоянием больных. Если взять средний и молодой возраст, то у них даже при обширных повреждениях мозга вероятность летального исхода не больше двенадцати процентов.

— Что вы такое говорите? — Наташа поставила поднос на журнальный Столик. — Как это вероятность умереть двенадцать процентов? Я так понимаю, что, попав в больницу, либо умрешь, либо нет. То есть пятьдесят на пятьдесят. Вот если бы был какой-то третий вариант…

— Ты сахар положила? — раздраженно перебил ее Миллер.

— Да, две ложки, как ты любишь. Нет, правда, Мить, я не понимаю.

— Наташа, мы на нашем материале определяем, сколько шансов у человека выжить после тяжелой черепно-мозговой травмы и насколько наше лечение увеличивает эти шансы, — объяснила Саня. — Это и есть вероятность.

— А! Но это только вам, врачам, интересно. Если я, например, получу по башке…

— Заметь, вероятность этого события увеличивается с каждой секундой твоего пребывания в комнате!

До Наташи не сразу дошло, что это ее жених так шутит.

В кухне Анатолий Васильевич взбивал белки для торта. Опасаясь, что завывание миксера разбудит Петьку, Наташа вручила Елошевичу мутовку. Тот покорно принялся за работу, и над миской уже поднималось плотное белоснежное облако.

— Ну, вы даете! Быстрее, чем миксером, будто в вас «Энерджайзер» вставили! Сахар насыпали уже?

— Без команды ни шагу.

Наташа добавила во взбитые белки сахар, муку и растертые желтки. Для кухонных работ ей пришлось снять верхний свитер, поэтому она снова начала остывать. Даже руки плохо слушались.

Поставив будущий бисквит в духовку, Наташа достала початую бутылку коньяку.

— Сейчас коржи для торта пропитаю.

— Пропитай лучше меня, — попросил Елошевич.

— Конечно, только как же вы машину поведете?

— Нормально. И сама глотни, а то синяя уже от холода.

Анатолий Васильевич взял висевший на стуле пуховый платок и накинул ей на плечи.

— Давай-ка руки. — Он бережно растер ее кисти, сначала одну, потом другую.

Наташе вдруг стало неловко. Ей показалось, что Елошевич взял ее руки не потому, что хотел их согреть, а просто ему приятно к ней прикасаться. Но ее руке было так уютно в его широких теплых ладонях!..

Вслед за ним она осушила свою рюмку коньяку одним глотком. Вдохнуть после этого удалось не сразу, но Елошевич быстро завернул кусочек лимона в ломтик форели и бесцеремонно засунул ей в рот.

— Спасибо! — сразу раскрасневшись, выговорила она.

— Да пожалуйста! Давай, повторишь закуску? Небось на диете, одним силосом питаешься, вон тощая какая!

— Я не на диете, — сказала Наташа, за последнее время прибавившая на нервной почве два кило. — Тот, кто сидит на диете, думает о еде слишком много и в итоге срывается с катушек. А я просто не вспоминаю о ней, пока не проголодаюсь как волк.

— Тяжелая у тебя работа, — посочувствовал Анатолий Васильевич. — А как мой друг Петр поживает?

— Ой, дядя Толя, не спрашивайте! Теперь я только и слышу от него, кому он в школе вмазал, кто, наоборот, ему вмазал. Будто это класс боевых искусств, а не физико-математический! Штаны вечно грязные, рукав тут от куртки оторвал…

— Наш человек! Ты, Наташа, в эти дела не встревай. А я его еще поучу разным приемчикам, чтобы он в драках побеждал. Это же тебе не уравнения решать.

Наташа засмеялась и отвлеклась на бисквит, который следовало срочно вынуть из духовки, выложить на блюдо и пропитать оставшимися жалкими каплями коньяка. Вообще она считала, что Елошевич послан Петьке Богом. До знакомства с ним ее сын был очень ответственный, сознательный и вежливый ребенок. Он понимал, что матери приходится много работать, главным образом для того, чтобы обеспечить ему нормальное образование и приличный уровень жизни. Он видел, как, вернувшись с показа или фотосессии, Наташа стоя выпивает стакан чаю и сразу принимается убирать в квартире, стирать или гладить. Она всегда вникала в Петькины проблемы и выполняла по мере возможности его желания, ну а он изо всех сил старался не доставлять ей лишних хлопот. Такое ответственное отношение к жизни делало Петьку взрослее, чем следует быть десятилетнему ребенку, он слишком серьезно взвешивал каждый свой шаг и самостоятельно обуздывал свои капризы. Теперь, когда Елошевич фактически принял на себя обязанности дедушки, Петька немного расслабился.

В комнате зазвонил телефон, и на пороге кухни возник Миллер с телефонной трубкой в руке.

— Тебя. Извини, что ответил, но я думал, это меня из клиники разыскивают. Все-таки уже поздно для обычных звонков.

«Счастье-то какое, что у Ильи только номер моего мобильного», — подумала Наташа, забирая трубку.

Это была Регина. Обычно она не звонила Наташе так поздно. В модельном бизнесе двенадцатый час ночи считался еще детским временем, но Наташа была на особом положении. В начале ее питерской карьеры Регина несколько раз пробовала названивать среди ночи, оповещать о только что возникших выгодных заказах, но Наташа, которой каждое утро приходилось вставать в половине седьмого, всякий раз вежливо просила подождать до утра. Теперь Регина, видимо, решила, что раз фотомодель выбыла из разряда популярных, нечего потакать ее прихотям.

— Региночка, зайчик, я же просила не звонить мне по ночам! — проворковала Наташа, стараясь сохранить лицо.

— Да, но я, знаешь, закрутилась… — В переводе это значило, что не следует старой вешалке Наташе выпендриваться. Пусть скажет спасибо, что менеджер вообще нашла время ей позвонить! — Я тебе заказик подогнала. Мечта поэта!

— Что за работа?

— Реклама белья в женский журнал. Ты как, целлюлитом не обросла?

Наташа разочарованно вздохнула. Как бы ни был хорош заказ, придется отказаться. Вместе с трубкой она удалилась в ванную, а для гарантии даже включила душ. Ей очень не хотелось, чтобы кто-нибудь из присутствующих услышал ее разговор с Региной.

— Регин, ты же знаешь, обнаженка не для меня.

В трубке хихикнули.

— Я знаю, какая ты у нас скромница! Но тебя выбрали представители фирмы. Они заинтересованы именно в тебе, так что можно будет поторговаться. Что это у тебя там шумит?

— Ниагарский водопад, — огрызнулась Наташа, усаживаясь на край ванны. Проблему следовало всесторонне обдумать. Понятно, почему выбрали ее: контраст полуобнаженного тела и классически красивого лица… Тело проститутки и лицо королевы, что еще надо для счастья?

— Короче, с кем из фотографов ты хочешь работать?

Регина не сомневалась, что Наташа поломается немного, но потом согласится. Неизвестно ведь, когда она сможет заработать в следующий раз. Да и будет ли он вообще?

«Ты ответственна за ребенка, — сказала себе Наташа. — Ждать помощи неоткуда. Значит, ты не можешь себе позволить иметь принципы. Если ты не возьмешь эту работу, на что вы с Петькой будете жить?»

— Договорись со Стасиком, — попросила она Регину.

Глава 8

У Анатолия Васильевича последнее время болела нога, и Саня, думая, что это скорее всего обычный радикулит, решила показать его специалисту. Рано потерявшая мать, теперь она очень переживала за отцовское здоровье. Малейшее его недомогание пугало ее, она тут же припоминала десяток смертельных недугов, проявляющихся такими же симптомами, и начинала подозревать их у отца. При этом ни в коем случае нельзя было показывать ему своей тревоги: увидев, что дочь переживает из-за его болячек, он просто перестал бы делиться с ней.

Поэтому когда он приехал к Сане, прихрамывая, прошел на кухню и сказал, что уже несколько дней радикулит стреляет ему в пятку, она беззаботно рассмеялась, а сердце ее при этом болезненно сжалось: «Наверное, это метастазы в позвоночнике».

Пришлось срочно закурить. «Вот именно поэтому я одна, — внезапно подумалось Сане. — Ведь в юности я была веселая, активная, пользовалась успехом у мальчиков. Может быть, я потому и не устроила свою жизнь, что не могла бы так бояться еще за мужа и ребенка? Узнав, как ужасно потерять любимого человека, я, наверное, подсознательно решила не обзаводиться близкими».

Анатолий Васильевич, конечно, сопротивлялся. Он-то думал, что дочь налепит ему перцовый пластырь и на этом лечение закончится, а тут его гонят на обследование! Но Саня была непреклонна. Ей необходимо было убедиться, что жизни отца ничто не угрожает.

«Кому бы его показать?» — размышляла она. Профессор Криворучко мало занимался периферической нервной системой, к тому же был деморализован предстоящей комиссией. Специалистом по радикулитам на кафедре считался Миллер, но тут возникал неловкий вопрос с гонораром.

Саня хорошо помнила эпизод с участковым врачом районной поликлиники, усталой женщиной средних лет. Ее мужа ударили ножом в плечо и повредили крупный нерв. Теперь рука плохо слушалась, нужна была сложная микрохирургическая операция по восстановлению нерва, и наблюдавшая больного врач той же поликлиники, где работала его жена, дала ему направление в их клинику, решив, что мужу коллеги там помогут бесплатно.

Не тут-то было! Миллер не только отказался бесплатно оперировать — при этом формально он был прав, бесплатно оперировались только экстренные случаи, — но и потребовал, чтобы его консультация была оплачена на общих основаниях. Корпоративной солидарности был нанесен удар, врачи обсуждали этот случай с возмущением, а Саня официально заявила, что работать с Миллером отказывается. Пару дней он терпел, а потом вызвал ее к себе в кабинет выяснять отношения.

— Вы должны понять мою позицию, — заявил он тогда. — Вы знаете, что я абсолютно прав.

— Я ничего вам не должна, — огрызнулась Саня.

— Допустим. Пусть наши взгляды на жизнь не совпадают. Но от этого не должна страдать работа. Вы лучше многих даете наркоз при нейрохирургических операциях, у вас есть опыт. Если вам так невыносимо сотрудничество со мной, сначала подготовьте себе смену.

— Дмитрий Дмитриевич, ну как вы могли отказать коллеге?! Вы вообще представляете себе, что такое участковый врач?

— Конечно. Это идиот, умеющий только одно — заполнять больничный лист. Или идиотка.

— Вот доживете до старости, лет до девяноста, — закричала она, — тогда поймете! Больничный вам будет уже не нужен, а с участковым придется встречаться почти ежедневно. Вот тогда вы вспомните этот случай, и вам станет очень стыдно!

— Такое будущее вряд ли мне угрожает, — усмехнулся Миллер и потянулся включить чайник. — Если я вдруг, что маловероятно, доживу до девяноста лет, то буду в таком глубоком маразме, что смогу вспомнить разве что свой детсадовский период.

— Да хоть бы и так! Пусть вы не сочувствуете человеку, который первые полдня бегает по вызовам, а после обеда выслушивает бред старушек и алкашей! Человеку, которого все, как и вы, считают идиотом и пропускают мимо ушей его медицинские советы. Вы знаете вообще, какая зарплата у участкового?

— Простите, но я не имел никакого отношения к трудоустройству этой женщины! — раздраженно перебил Миллер.

— К вашему сведению, у нее трое детей.

— И тем более к ее детям! Уверяю вас, я не причастен ни к одному из троих. Скажите, чем я виноват, если эта женщина, вместо того чтобы нормально учиться в институте, вышла замуж за обормота и родила троих? Почему я должен теперь обеспечивать ее мужа бесплатной медицинской помощью? А она уверена в том, что я должен! Вот вы, Александра Анатольевна, хотели бы иметь троих детей?

Саня смутилась.

— Ну, в принципе, конечно… Но я же не замужем.

— Были бы замужем, так захотели бы, верно? Но не позволили бы себе этого, потому что понимаете: прокормить такую ораву на вашу зарплату невозможно. А она сделала, что хотела, так?..

— Это очень теоретический разговор, Дмитрий Дмитриевич.

— Не важно, идем дальше. Мы с вами напустили ведро слюней, преклонились подвигу такой матери-героини и прооперировали ее мужа бесплатно. Пусть даже администрация клиники закрыла на это глаза. Но извините, мы с вами не получим своих законных двадцати процентов от стоимости операции. А почему вы должны оставаться без этих денег? Потому что эта женщина сделала то, от чего вы отказались? Потому что, пока вы сидели в библиотеках и вкалывали на ночных дежурствах, она бегала на свидания? Потому что ее муж нажрался как свинья и напросился на нож? Вот вы упрекаете меня в недостатке милосердия…

— В отсутствии, — поправила Саня.

— …но я считаю, что в первую очередь нужно быть милосердным к близким людям, а уж потом ко всем остальным. Я должен заботиться о том, чтобы мои сотрудники получали достойную зарплату и не задумывались о куске хлеба. Вот это я должен действительно. А этой вашей матери-героине я не должен ничего!

Саня пожала плечами. Это, наверное, у него комплекс такой: «Никому ничего не должен». Сколько раз он, должно быть, слышал эту фразу от других, пока заботился о матери и сестре!

— Теперь вы убедились, что я прав, и нечего делать из меня злодея. — Миллер свирепо свернул крышку с банки растворимого кофе. — Вы будете со мной работать?

— Куда деваться.

— Но вы не согласны со мной?

— Нет. Но разрешите не объяснять. Так складно, как у вас, у меня все равно не получится. А главное: пока вы не почувствуете, как приятно делать людям добро, разговаривать бессмысленно.

Профессор ловко сервировал кофе на двоих: чашечки с блюдцами, салфетки, печенье, все чин по чину.

— Вот что вы за женщина такая! — простонал он, разливая кипяток. — Другая бы давно уже вскочила и приготовила кофе сама, а вы сидите как ни в чем не бывало. И посуду мыть не станете, угадал?

— Угадали, — усмехнулась Саня, дуя на кофе. — Я не строю на ваш счет никаких планов, поэтому мне нет смысла суетиться и демонстрировать вам домовитость. Кроме того, я подумала: может быть, вам приятно за мной поухаживать?

Миллер сердито фыркнул.

— Никакая сила не заставит меня ухаживать за вами.

— Надеюсь.

Вспомнив сейчас этот давний эпизод, Саня думала, что если обратиться к Миллеру, то совершенно непонятно, чего от него ждать. Он может обидеться как на просьбу о бесплатной консультации, так и на предложение денег. Будь он чуть попроще, Саня действовала бы через Наташу… Но нельзя же ставить под удар будущее семейное счастье подруги!

Все-таки она решила попробовать: осторожно упомянула при Миллере об отцовском радикулите. Вопреки ожиданиям тот сразу предложил помощь. Осмотрев Анатолия Васильевича, ничего угрожающего он не нашел, но на всякий случай предложил сделать магнитный резонанс.

— Вы что-то подозреваете? — замирающим голосом спросила Саня.

— Боже мой, нет! Банальнейший радикулит. Если бы это не был ваш отец, я отпустил бы его на все четыре стороны. Но давайте сделаем все по высшему классу. Я договорюсь, резонанс сделают бесплатно.

— Да я заплачу! Только папе не говорите, а то он откажется.

— Ни в коем случае! Они там обнаглели уже совсем. Я к ним столько пациентов мимо кассы переправил, а где благодарность? Нет уж, пусть работают.

С этими словами Миллер повел Елошевича в отделение ЯМРТ, оставив Саню в своем кабинете.

Она заварила себе чаю, полистала валявшуюся на столе газету, позвонила Наташе, а мужчины все не возвращались.

Ожидание показалось ей невыносимым. А вдруг у отца обнаружится что-то плохое? Старательно отгоняя от себя эту мысль, она взяла профессорский неврологический молоточек и постучала себя по коленке. Рефлексы были в полном порядке.

Прошло уже больше часа. Что с отцом? Если он… если с ним что-нибудь случится, она останется совсем одна. Но почему, почему?..

Время шло, и его оказалось достаточно, чтобы додумать неприятную мысль: у нее нет собственной семьи только потому, что она сама этого не хотела. Она так долго старательно обманывала себя, заставляла себя думать, что хочет замуж и детей и не может реализовать свое желание из-за того, что не нравится мужчинам. Но на самом деле все не так.

Поступив в институт, она быстро обзавелась поклонником. Уже через две недели знакомства он, студент электротехнического института, предложил ей пожениться, но Саня его предложение отвергла. Она считала парня неумным и некрасивым. После отказа он еще долго ухаживал за ней…

Нынешняя Саня не понимала себя тогдашнюю: пусть он ей не нравился, но как она могла не ценить его нежного и бережного отношения к ней?

Тогда она подрабатывала санитаркой в хирургической клинике, и он приходил на каждое ее дежурство и помогал ей мыть полы. Обладатель хорошего почерка, он рисовал плакаты и таблицы для ее докладов на студенческих конференциях… Теперь Сане было стыдно, что она так мучила этого хорошего и по-настоящему преданного ей парня.

В последующие годы она тоже делала все, чтобы, не дай Бог, не стать счастливой женой и матерью. Она выбрала стиль «свой парень», а ее любимой героиней стала Людмила Прокофьевна из фильма «Служебный роман» — до ее превращения. Периодически Саня бурно влюблялась, и каждый раз в человека, не обращавшего на нее внимания. В конце концов ей удалось убедить себя в том, что она очень несчастна, а мужчины ее не любят.

На самом деле она боялась счастья, зная, что плата за него бывает дорогой. Так лучше всегда быть одной, чем внезапно одной остаться.

А ведь могло быть так. Она вышла бы за того парня замуж, просыпалась бы с ним в одной постели, не понимая, где кончается его тело и начинается ее… Она кормила бы его завтраком, а он прикладывал бы руку к ее животу, ощущая, как там толкается их ребенок. И она могла бы однажды вечером безмятежно смотреть телевизор, ожидая мужа, и услышать телефонный звонок… Она подошла бы к телефону, готовясь узнать, что он задерживается на работе, и улыбалась бы, представляя, как весело пошутит по поводу его поздних возвращений… А услышала бы холодный голос, извещающий, что ее муж стал случайной жертвой в ДТП.

Она успела подумать, что ее рассуждения весьма напоминают рассуждения умной Эльзы из сказки, прежде чем вернувшийся Миллер раздраженно отобрал у нее свой молоток.

— Это такой уж предмет, — пояснил он Анатолию Васильевичу, — никто еще не удержался от соблазна взять его и постучать по чему-нибудь.

В подтверждение этой теории Елошевич немедленно схватил молоточек и несколько раз постучал себя по голове.

Миллер спрятал молоточек в ящик стола.

— Ну что? — Саня настолько извелась в ожидании, что бесцеремонно выхватила из кармана Миллера пленки магнитного резонанса.

— Да нормально все! — отмахнулся профессор. — Даже грыжи диска нет у вашего папеньки.

— Слава Богу! И что вы посоветуете?

Миллер тяжело вздохнул.

— Что посоветую? Ну, корсет Анатолий Васильевич носить не будет, правда? — Елошевич кивнул. — Поправьте, если ошибаюсь, но принимать по три разных таблетки три раза в день после еды он тоже не будет.

— Нет. Максимум одна таблетка, один раз в день, и то не обещаю.

— Так я и понял. Существует, конечно, препарат, вызывающий окостенение хрящей, но курс стоит порядка двухсот долларов.

— Да за такие бабки у меня хрящи так закостенеют, что мне вообще не согнуться будет! Или не разогнуться.

— Это смотря, в какой позе вы примете препарат, — мрачно пошутил Миллер. — Производители обещают мгновенный эффект.

— Буду как каменный гость! — веселился Елошевич.

— Нечего тут шутить! — возмутилась Саня. — Если надо, купим это лекарство. Как оно называется, Дмитрий Дмитриевич? — Саня взяла какую-то бумажку и приготовилась записывать.

— Да бросьте! Очередная «утка» фармацевтической компании, — скривился профессор. — Может, вам еще биодобавки посоветовать? В случае радикулита медицина бессильна. Не носите тяжести, не простужайтесь, занимайтесь плаванием… Вот, пожалуй, и все. Впрочем, есть одно средство!

И мужчины понимающе переглянулись.

Тут же к ним заглянул Криворучко, обладавший сверхъестественным слухом на звон стаканов.

— О, сидите? Здравствуйте, Анатолий Васильевич, дорогой! — Когда-то Саня познакомила Криворучко со своим отцом, и мужчины прониклись взаимной приязнью, хотя виделись очень редко.

— Присоединяйтесь!

— Секунду… — Криворучко исчез, чтобы вернуться с симпатичным тортиком. — Это тебе, Санечка. Кушай на здоровье.

Последнее время Валериан Павлович усердно потчевал сотрудниц разнообразными кондитерскими изделиями. Откуда он их берет, было одной из актуальных тем обсуждения среди персонала клиники.

Тортик разрезали, поговорили о радикулите, потом автомобилисты завели беседу о проблемах зимней езды, и Сане с Миллером осталось только скучать и переглядываться.

— Хорошо, что не о реформе здравоохранения, — улыбнулась она.

В клинике знали, что иногда добрейший Криворучко в ответ на какое-нибудь невинное замечание типа «лимит рентгеновской пленки вышел» разражался такими высказываниями по поводу реформаторов, что смущались даже закаленные мужчины. Вот и сейчас можно было ожидать, что, встретив близкого по возрасту и духу человека, профессор пустится в крамольные речи.

Но вместо этого Криворучко отрезал Сане второй кусок торта.

— Вы кушайте, кушайте, деточка…

Его елейный тон показался Сане подозрительным. Она отставила тарелку и строго посмотрела на завкафедрой:

— Торт неплохой, но что это вы так активно меня им кормите? Просроченный, что ли?

Миллер внезапно захохотал.

— Это, Александра Анатольевна, он вас перед комиссией кормит! Мы еще хотели попросить, чтобы вы голову дней пять не мыли…

— Это еще зачем?!

— У меня все продумано, — ничуть не смутился Криворучко. — Строжайший запрет на косметику и мини-юбки. Самые хорошенькие мордахи на время комиссии будут удалены из клиники. Тебя, Санечка, я удалить не могу, работа станет…

— То есть вы хотите, чтобы комиссию встречала безобразно жирная баба с грязной головой? Брр…

— Любая женщина бесится, если попадает в окружение красавиц! А так они прикатят, увидят…

— Даже на таких радостях вряд ли они не обратят внимания на бардак в документации, — огрызнулась Саня.

— А тут мы подключимся с культурной программой! Да, Анатолий Васильевич? Протянете руку помощи? Поможете, как мужчина?

Елошевич, который обиделся за дочь, все же засмеялся.

— Если вы имеете в виду съездить за водкой, то пожалуйста. На другие мои качества прошу не рассчитывать. После многолетней службы Родине я мало на что способен.

— Не прибедняйтесь. Нам дорога каждая боевая единица. Вы человек положительный, да еще и холостой! Как знать, может, найдете свое счастье?

— Я и так счастлив. Да и кого я могу заинтересовать? Старый хрыч со скромными средствами.

— Ну, не надо так пренебрежительно о себе отзываться. Многим женщинам нужны не деньги, а настоящие ценности: надежный муж, дети…

— Дети! Я ж подводник, двадцать лет в обнимку с атомным реактором, от меня только мутанты родиться могут!

— Я бы попросила! — Саня попыталась перевести разговор в шутку, но в глубине души очень расстроилась: неужели отец настолько махнул на себя рукой, что способен шутить по такому поводу?

— К присутствующим это не относится… — Он наклонился и чмокнул ее в щеку.

Ситуацию разрядил звонок миллеровского мобильного телефона. Миллер послушал полминуты, потемнел лицом и нервно заходил по кабинету.

— Старик, ты хочешь невозможного, — говорил он в трубку, — ты требуешь от меня инструкций, что тебе делать, на основании телефонной консультации. Сделай снимки и УЗИ и вызови нейрохирурга из ЦРБ. Что? Мост закрыт? Господи, ты говоришь кошмарные вещи! Ну, я не знаю… Делай, короче, рентген и сразу перезвони.

Миллер отключился и аккуратно положил телефон на середину стола.

— Дурдом какой-то! — пожаловался он. — Мой приятель — главный врач в пригородной больничке. Пару дней назад они остались без нейрохирурга, и вот, как назло, к ним доставили тяжелую черепно-мозговую травму. Соседи у них за рекой, по мосту не проехать, там ремонтные работы. Вот он меня и спрашивает, нужна ли трепанация. Причем он, акушер-гинеколог, собирается делать ее сам.

Саня содрогнулась. Конечно, в институте они все учились делать трепанацию черепа на трупах, но вряд ли этого достаточно. Одного желания помочь и наспех прочитанной страницы из справочника мало, чтобы спасти человеческую жизнь.

— Ну, блин, если что, этому твоему другу самому начальство всю голову продолбит. — Криворучко поцокал языком.

Анатолий Васильевич фыркнул.

— Так поехали? За сорок минут долетим, ну, за час. Давай, сынок, собирайся.

— Ну, если вы будете так любезны…

— Буду, буду. Я пошел тачку греть, заодно по карте погляжу, как быстрее доехать. Нам вроде бы через мост не нужно?

Миллер побросал в пакет хирургическую форму и обувь. Позвонил в операционную, чтобы срочно принесли нейрохирургический набор инструментов.

— Возьми на всякий случай пару флакончиков нормальных препаратов, пусть вон Санечка тебе соберет, — подал голос Криворучко. — Все берите, Саня, кроме наркотиков.

Она кивнула и пошла в реанимационное отделение, где с небольшим скандалом изъяла то, что, по ее мнению, могло потребоваться.

— Поеду с вами, — решила она возле машины. — А то вы потом еще напьетесь на радостях…

* * *

Всю дорогу Миллер говорил с гравврачом по мобильнику, Саня слушала его распоряжения и восхищалась их точности.

— А у меня тоже есть опыт хирурга! — похвастался Анатолий Васильевич. — Когда был молодой, несколько раз доктору на лодке ассистировал при аппендиците. Обычно замполитов ставили, они самые исполнительные и бесполезные, но наш от вида крови в обморок падал. Так что, если понадобится, можете на меня рассчитывать.

— Не думаю, что у них настолько все запущено, — ехидно отозвалась с заднего сиденья Саня, так и не простившая отцу «детей-мутантов».

— Не ворчи. Лучше смотри на дорогу. Как заправку увидишь, сразу сигналь. Сигарету хочешь? — Не оборачиваясь, Елошевич бросил ей пачку и зажигалку.

— Пусть Дмитрий Дмитриевич следит, мне сзади ничего не видно.

— Человек занят! Ему не до заправок сейчас.

— Вот и сел бы назад.

— Саня, что за детский сад!

Анатолий Васильевич напустил на себя суровость, а Саня обиженно запыхтела сигаретой.

Осмотрев пострадавшего, Миллер не нашел у него ничего серьезного.

— Понаблюдаем все-таки до утра, — решил он, прежде чем от души высказаться по поводу акушеров-гинекологов, которые берут на себя смелость судить о мозге, с которым они в силу своей специализации никогда не имеют дела.

— Лучше перепить, чем недоспать, — вяло оправдывался его приятель, мужчина с немного утрированной внешностью сельского интеллигента.

Раз уж приехал, Миллер проконсультировал всех пациентов с травмами головы, и у одного обнаружил несомненные показания к операции.

— Ну, хоть не зря приехали, — вздохнула Саня.

Она волновалась, что в незнакомом месте, с незнакомыми сестрами и оборудованием работать будет сложно. Но и ею, и Миллером владело тщеславное желание показать высокий класс.

Операция прошла успешно. Пациент поехал в реанимацию почти проснувшимся, с хорошими показателями гемодинамики, и Саня со спокойной душой оставила его дежурной смене.

Она шла по коридору, заглядывая во все двери в поисках закутка, где можно было бы покурить и расслабиться. Интересно, где Миллер с папой? Насколько Саня знала отца, сейчас он должен быть окружен толпой пожилых дам, которые всегда почему-то мечтали угодить Анатолию Васильевичу.

Она не ошиблась. Больница не стала исключением. Вскоре Саня обнаружила отца, восседающего в сестринской наподобие султана среди наложниц. Елошевич пил чай с бутербродом, а сестры уже намазывали ему новый.

Саня не сомневалась, что, перед тем как приступить к чаепитию, отец передвинул какой-нибудь шкаф, обнаружил и починил искрящую розетку и даже, может быть, подремонтировал больничный транспорт.

Миллер тоже присутствовал, но тихо сидел в уголочке, и ему никто бутербродов не намазывал. Подумаешь, сделал операцию на мозге!

— А, Санечка! Заходи, — по-хозяйски распорядился отец.

Стоя на пороге, она нерешительно разминала сигарету. Женщины загалдели, что курить здесь, конечно, нельзя, но для гостьи, так и быть, сделают исключение. Ей освободили стул и налили чаю.

— Все в порядке?

— Да, Дмитрий Дмитриевич.

Докурив, Саня взяла кружку. В больнице было довольно холодно, и она с удовольствием грела руки о горячий фарфор.

— Какой чай вкусный!

— Это Анатолий Васильевич купил, — с гордостью заявила одна из сестер. — Нашел в нашей дыре круглосуточный магазин.

— Да, папа любит хороший чай и разбирается в нем. Я сама больше люблю кофе, но он натащил мне чаю таких превосходных сортов — «Землянику со сливками», «Красного дракона»… Так что теперь я дома кофе практически не пью.

— И правильно! Кофе, что в нем? Понты корявые. А чай бодрость дает и силы.

Саня засмеялась: для пропаганды чая отец использовал почти шекспировский слог.

— Ты прав. Представь, я вчера в полшестого утра встала, погладила и все полы в квартире намыла.

— Это ты который пьешь? — прищурился Елошевич.

— «Огненную вишню».

Миллер ухмыльнулся.

— Вы, Александра Анатольевна, с этим чаем поосторожнее. Это же афродизиак.

— Что-что?

— Средство, усиливающее половое влечение.

— Вот я и думаю, что это меня полы мыть в шесть утра влечет!

— Напрасно смеетесь, — с каменным лицом сказал Елошевич. — Знаете, что мы сейчас пьем?

— Бойся, девки! — пискнула сочная медсестра средних лет, и вслед за ней остальные медработницы загомонили кто во что горазд.

— Возьмем скорее швабры и помоем коридоры!

— Давай, пока чай действует!

— А мне еще чашечку!

— А мне не надо, я и так всегда готова… полы мыть.

Саня покосилась на Миллера, опасаясь реакции целомудренного профессора на скабрезности. Но вместо надменного выражения, которого она ожидала, увидела на его лице какую-то беспомощную улыбку. «А вот это зрелище не для меня», — подумала Саня и поспешно отвела взгляд.

Глава 9

Впервые в жизни Наташа встречалась с двумя мужчинами одновременно. До этого она была порядочной женщиной, у которой все по порядку: сегодня один, завтра другой.

Нельзя сказать, чтобы новое ощущение ей совсем уж не нравилось. Самым приятным было то, что Митя, будто чувствуя появление соперника, был с ней очень нежен и оказывал такие знаки внимания, которых она уже отчаялась дождаться. «Ну почему именно сейчас? — думала Наташа, обламывая кончики стеблей у принесенных им роз. — Почему не полгода назад, когда я свихнулась бы от счастья, получив от него букет? Но куда же подевались те мои эмоции?..»

Цветы, подаренные Ильей, тоже не вызывали у нее восторга. С Ильей она ездила по «пафосным» ночным клубам, причем острота ситуации заключалась в том, что Миллер, однажды предложивший посидеть с Петькой и с заданием справившийся, теперь делал это довольно часто.

Наташа подолгу целовалась с Ильей в своей или в его машине, но пока не собиралась становиться его любовницей. Впервые в жизни она вела себя с мужчиной так, как ей хотелось, и совершенно не думала о последствиях.

Собственное равнодушие пугало, но в то же время и успокаивало ее. «Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня, — крутилась у нее в голове строчка из знаменитого романа. — Вы не сможете больше причинить мне боль, никто и никогда!»

С Ильей она была любезна, с Митей вела себя еще нежнее и ласковее, чем обычно. Наташу веселило, что оба воспринимают ее знаки внимания как свидетельства любви.

С Ильей все было понятно, но почему она вдруг охладела к Мите? Когда это произошло? Когда он отказался ей помочь со сломанной машиной? Когда не поздравил с Восьмым марта? Странно, но теперь она и не вспоминала эти обиды, а ведь раньше они казались ей едва ли не смертельными.

Митя только приехал с работы, как позвонил Илья.

— Ты не хочешь выпить со мной чашку кофе?

Прижимая мобильник к уху плечом, Наташа готовила Мите салат. Черт, ну почему она не нейрохирург, как он? Сказала бы сейчас: «Ой, вызывают в клинику!» — и помчалась бы на свидание. Но не скажешь ведь, что в агентстве срочная фотосессия.

— Так что? — настаивал Илья. — Я заеду за тобой?

С телефонной трубкой она вышла из кухни якобы за салфетками. По Илье она не скучала, но почему бы и не посидеть в кафе перед сном? Мите она пока еще не жена, так что имеет полное право ходить куда вздумается и с кем вздумается. К тому же ситуация приятно щекотала нервы.

— Заезжай. Я выйду минут через двадцать.

На кухне Митя поглощал котлету с пюре. Она быстро переоделась в комнате: черные брючки и блузка цвета бордо — универсальный наряд, он будет уместен где угодно. Волосы Наташа оставила распущенными, лишь возле ушей прихватила их заколками со стразами.

— Ты что, уходишь?

— Да, меня попросили подъехать в агентство, — не моргнув глазом соврала она. — Менеджер завтра с утра отправляет мои фото заказчику, и нужно, чтобы я помогла ей отобрать самые подходящие.

Это была откровенная чушь, но, когда обманываешь мужчину, главное не то, чтобы ложь была убедительной, а то, хочет он верить тебе или нет.

Митя, судя по всему, хотел.

— Ну ладно. Мне съездить с тобой?

Этого только не хватало!

— Да я на часик всего-то и отъеду! К тому же меня подберет Лариса, она тоже едет в агентство, а ты ее знаешь: начнет соблазнять тебя, а потом жаловаться на жизнь. Тебе это надо?

Митя налил себе чаю.

— Да уж! С ней у меня нет ни малейшей охоты видеться. Помню, когда ты познакомила нас, она просила меня «подсказать какое-нибудь средство от депрессии».

— Ну и что, подсказал?

Вместо ответа Митя махнул рукой. Он был ужасным медицинским нигилистом и, прекрасно ориентируясь в современных лекарствах, для себя лично при любом недомогании признавал только один препарат, продающийся отнюдь не в аптеках. На Наташу это тоже распространялось: если она начинала жаловаться Мите на плохое самочувствие, то получала один из двух советов — «принять стопарь» или «растереть ноги». Что касается депрессии, которой была подвержена и сама Наташа, и все ее подруги-манекенщицы, то Митя ее за недуг не считал. Стоило Наташе заикнуться о своем подавленном состоянии, он тут же наставительно произносил: «Распущенность и неумение держать себя в руках, ничего больше. Ты просто слишком много думаешь о себе! Займись делом, и депрессии как не бывало». Может, он был прав, но легче от его нотаций Наташе не становилось.

Она послала ему воздушный, чтобы не нарушить макияж, поцелуй и, обещав вернуться через час-полтора, убежала.

— Куда поедем? — спросила она, садясь в машину Ильи.

— Хотел пригласить тебя ко мне.

— Но уже поздно…

— А по-моему, самое время. Останешься до утра. — Он наклонился, чтобы ласково приобнять ее.

— Нет, Илья, это совершенно невозможно! У меня дома сын один.

— Тогда поднимемся к тебе.

— Ты, кажется, звал меня кофе пить? — засмеялась Наташа. — А у меня дома нет кофе.

— Сейчас купим. Кофе, сливки, кофеварку — все, что угодно.

— Не нужно…

Илья убрал руку, раздраженно включил зажигание, но трогаться не спешил.

— Так куда мы едем? — спросил он. — Решай тогда сама.

«Наверное, он вообще не влюблен в меня, — грустно подумала Наташа. — Просто в его кругу принято встречаться с красивой, но не слишком самостоятельной женщиной. А после нескольких встреч ложиться с ней в постель. Будь он влюблен по-настоящему, разве смогла бы я удержать его?»

— Давай заедем в «Идеальную чашку», как студенты? Посидим немного, и по домам.

Илья хмыкнул и достал мобильный. Повертел его в руках, раздумывая, наверное, не позвонить ли другой, более сговорчивой, девушке.

— Ладно, поедем в твою «Чашку».

Тут пассажирская дверца машины резко распахнулась. Илья моментально выхватил ключи из замка зажигания, а Наташа хотела потянуть дверцу на себя, но обнаружила, что ее открыл не грабитель, а Дмитрий Дмитриевич Миллер, ее жених.

— А где Лариса? — ледяным тоном поинтересовался он. — Немедленно вылезай — и домой.

Заметно испугавшийся Илья сообразил, что никто не посягает на его имущество, и слегка воспрянул духом.

— В чем, собственно, дело?

— Это я хотел бы узнать: что моя жена делает у тебя в машине?

— Я тебе не жена!

— Немедленно домой!

Наташа растерялась. Раньше ей не приходилось бывать в подобных ситуациях, и она не знала, как себя вести. А что дальше будут делать соперники? Неужели драться? Почему-то ей вдруг стало весело.

Она немного подумала, вышла из машины, повернулась к Илье и пообещала:

— Я тебе потом все объясню. Извини, — и захлопнула дверцу.

Машина сорвалась с места, и шум колес по асфальту прозвучал как вздох облегчения.

Митя крепко схватил ее за локоть и потащил домой, хоть она и не сопротивлялась. Как странно! Насколько Наташа знала своего жениха, в такой ситуации он должен был не устраивать скандал, а гордо удалиться, не проронив ни слова.

Из-за Петьки выяснять отношения стали на лестнице: поднялись на один пролет и уселись на подоконник. В юности Наташа часто сиживала на подоконниках с кавалерами. Ведь не было тогда ни молодежных кафе, ни ночных клубов, был, правда, кинематограф, но деньги на него находились далеко не всегда. Поэтому самые захватывающие любовные признания и самые сладкие поцелуи в Наташиной жизни происходили на лестницах. Теперь круг замкнулся. Она снова сидит на подоконнике, но Митя не собирается ее целовать. Сейчас он скажет ей все, что думает, и уйдет навсегда. Он даже не выслушает ее оправданий…

Но пока Митя молчал и курил. Наташа тоже не спешила с объяснениями.

— Ты хочешь остаться со мной? — наконец спросил он. — Или уйдешь к нему?

— С тобой, Митя.

— Ну ладно.

И вдруг он обнял Наташу и поцеловал! Вот уж этого она никак не ожидала.

— Петька скоро уляжется? — Митя с трудом оторвался от ее губ.

Они не спали всю ночь, хотя завтра у него был операционный день, а у нее — очередной кастинг. «Давай поспим», — предлагала Наташа, Митя соглашался, и они закрывали глаза, но через минуту снова начинали ласкать друг друга. Потом плескались в ванной, стараясь, чтобы Петька не проснулся от громкого смеха, который они не могли сдерживать. «Теперь — спать!» — строго говорили в один голос, но вместо этого, голые и мокрые, бежали на кухню, отрывали куски от батона и запивали заваркой прямо из чайника. Потом Митя снова припадал к Наташиным губам, а на паркете подсыхали отпечатки босых ног…

Саня сдала смену и могла ехать домой. Официально ее рабочий день закончился, но уже давно она не уходила с работы вовремя. Вот и сейчас она послонялась по реанимации, но не нашла ни больного, ни сотрудника, который бы нуждался в ее помощи. Попила чаю с Тамарой Семеновной и решила напоследок зайти к Миллеру: «Если и у него не найдется для меня дела, уеду с чистой совестью».

Профессор писал истории болезней. На самом краешке самого дальнего от него стула сидела юная медсестра и не сводила с него восхищенно-испуганных глаз. Когда Саня вошла, сестричка испугалась еще больше, даже не смогла внятно поздороваться. Сожалея о том безвозвратном времени, когда ей самой тридцатилетние люди казались глубокими старцами и непререкаемыми авторитетами, Саня тяжело вздохнула и села на диван.

— Александра Анатольевна? — Миллер оторвался от писанины. — Можете посидеть пять минут? Я заканчиваю последнюю историю, неудобно заставлять сестру ждать.

— Работайте, у меня ничего срочного.

Саня попробовала посмотреть на Миллера глазами сестрички: аристократ, джентльмен!..

Аристократ и джентльмен поставил точку, сложил заполненные истории в аккуратную стопку и на радостях хлопнул ею о край стола.

— Можете снимать назначения, — сказал он сестре.

Та взяла бумаги и убежала, а Миллер вдруг, не стесняясь Сани, со вкусом потянулся и зевнул.

— Что за люди нас окружают! Вот Валериан все дискутирует, как возродить Россию, по телику тоже об этом непрерывно талдычат депутаты разные. Сюда бы их! Взять хоть последнего моего больного. Этот обормот, обдолбанный героином да еще и пьяный к тому же, решил заняться грабежом. Влез в квартиру на седьмом этаже, пока шуровал, дверь возьми да и захлопнись. Отпереть ее он не сумел и решил выйти через окно. С седьмого до пятого как-то по стене прополз, а потом поскользнулся на стеклопакете и упал.

— Ого! И что, живой?

— Живее всех живых! Ни одна кость не сломана. Почки даже не отбиты. Наши обнаружили у него сотрясение мозга. Я говорю, это грубая врачебная ошибка. Если он, не дай Бог, помрет, то на вскрытии будет расхождение диагнозов первой категории. Мозга у него не найдут. Сотрясение черепной коробки — это другое дело. Так я к чему веду? Что с такими людьми нам никакое возрождение не угрожает.

— Это вы напрасно. В таком состоянии человек прополз два этажа по отвесной стене! А вы какого-нибудь Шварценеггера со Сталлоне накачайте наркотиками, напоите до зеленых чертей и увидите, что будет. Проползти-то они, может быть, и проползут, но максимум по полу до ближайшей кроватки. А у нашего вон какая воля к победе! Нет, Дмитрий Дмитриевич, пока такие люди в стране советской есть, все будет хорошо.

— Да вы оптимистка!

— Ну да. Я верю, что все, что с нами происходит, не так ужасно, как могло бы быть.

Миллер хмыкнул и задвигал ящиками стола. Догадавшись, что он ищет сигареты, Саня протянула ему свои. Профессор поблагодарил ее кивком, встал, открыл форточку и устроился на широком подоконнике. Так он боролся с задымлением кабинета.

— А что, Александра Анатольевна, не выпьете ли со мной чаю?

Она согласилась, даже вяло предложила свои услуги по сервировке стола, но Миллер от них отказался. Докурив, он сам включил чайник и стал доставать из тумбочки чайную посуду. Стараниями Тамары Семеновны чашки сверкали, в сахарнице было полно сахара, в плетеной корзиночке лежали сушки, и даже имелась в наличии хрустящая от крахмала салфетка, которую следовало стелить на стол вместо скатерти.

Когда чайник уютно зашумел, раздался деликатный стук в дверь.

— Кого еще несет?! — с досадой пробормотал Миллер и крикнул: — Войдите!

— Не помешал? — На пороге стоял и улыбался Ян Александрович Колдунов, давний Санин друг и наставник. Они не виделись уже года два.

Она вскочила и кинулась ему на шею.

— Санечка, родная моя! — Колдунов обнял ее и погладил по голове.

— Ян, как я рада тебя видеть!

Держась за руки, они подошли к чайному столу и сели напротив обалдевшего Миллера.

— Вы знакомы?

— Сто лет! — Саня засмеялась и положила голову на плечо Колдунову. Но тут же опомнилась и отодвинулась вместе со стулом. — Слушай, что же это я так на тебя набросилась? Ты же к Дмитрию Дмитриевичу пришел, а я мешаю…

— Пусть Дима меня простит, но шел, Санечка, я именно к тебе. Мне в реанимации сказали, что ты здесь, вот я и решился зайти.

— Ян Александрович, вы прекрасно знаете, что я всегда рад вас видеть. — Миллер достал еще одну чашку.

Саня во все глаза рассматривала Колдунова: за то время, что они не виделись, он похудел, его виски стали совсем седыми, но ярко-голубые глаза глядели весело.

— Вы к нам по делу или как? — поинтересовался Миллер.

— Или как. У меня тут жена лежит в гинекологии, ну я и решил заодно вас навестить.

— А что с ней?

— Да ну! Стыдно сказать, на сохранении.

— Так это же замечательно!

— Какое там! — Колдунов покачал головой. — Мне сорок три года, приличные люди в этом возрасте уже импотенты…

— Первенец? — Саня слышала от кого-то, что Колдунов женился, но подробностей его семейной жизни не знала.

— Если все пройдет нормально, это будет пятый ребенок в нашей семье.

Саня ахнула. Взглянув на нее, Колдунов усмехнулся и энергично отхлебнул чаю.

— Не нужна ли помощь? — Миллер первым пришел в себя после сенсационного известия. — Лекарства, еще что-нибудь?

— Спасибо, Дима, но пока ничего не надо.

— Что-то здесь не так! — заявила Саня. — Когда мы провожали тебя во вторую командировку в Чечню, ты был абсолютно свободен. Ну-ка, объясни, каким это экспресс-методом ты умудрился наделать четверых детей за неполные два года? Две двойни, что ли? И то не сходится.

— Долго рассказывать. — Колдунов засмеялся. — Пусть это останется моим ноу-хау. Да и вряд ли найдется много охотников повторить мой рекорд. Нелегко это все. У жены уже здоровья нет совсем, — пожаловался он. — Она же то беременная, то кормит. Представьте, какой у нее остеопороз! Вот отправил ее немного полежать в тишине и покое, отдохнуть… Если бы знали, какой у нас сейчас дурдом! — с чувством сказал он. — Куда ни глянешь, везде дети. И представьте, каждому что-то от тебя надо!

Саня с Миллером вежливо улыбнулись. Саня видела, что на самом-то деле Колдунов счастлив, а его жалобы носят суеверный характер. Как и большинство врачей, поработавших на войне, Ян верил в приметы, и в сглаз, и во всякую прочую чертовщину.

— Как же ты с ними управляешься, пока жена в больнице? — спросила она.

— Мне бабульки помогают. Да ты же, Саня, Клавдию Ивановну знаешь, она у нас перевязочной сестрой работала.

— Я тоже ее помню, только не думал, что она жива, — бестактно сказал Миллер. — Я к вам на дежурства ходил еще студентом, значит, лет пятнадцать прошло. А она тогда уже была такая старая!.. Неужели она еще в силах заниматься детьми?

— Вполне! — заверил Колдунов. — А есть еще ее подружка. Это вообще чудо! Я оперировал ее по поводу рака желудка, думал, максимум полгода протянет, а она уже три года живет и прекрасно себя чувствует. Я, говорит, пока ваших детей на ноги не поставлю, помереть не имею права. Ой, блин, они же мне список продуктов дали, а я чуть не забыл! — Колдунов принялся хлопать себя по карманам: — Да где же он?

— Купи пельменей, — авторитетно посоветовала Саня.

— Да ты что? Какие пельмени! — Он схватил свою сумку и, не колеблясь ни минуты, высыпал ее содержимое прямо на чайный стол. — Сейчас, сейчас! — бормотал он, перебирая выпавшие бумажки.

— Ну а если вы не найдете список, то что? — вежливо поинтересовался Миллер.

— То все!.. Слава Богу, вот он.

Саня с Миллером переглянулись. Они знали совсем другого Колдунова: тот не боялся ни начальства, ни черта лысого. Вот что делает с человеком семейная жизнь!..

— Суровая у тебя, должно быть, жена, — предположила Саня.

— Катя? Да ты что! Просто, пока она в больнице, бабульки распоясались. — Колдунов бережно разгладил список на коленке и засунул в нагрудный карман.

— Так, может, тебе жену домой забрать? — Сане стало жалко давнего друга. — Раз у нее ничего серьезного? Уж уколы ты как-нибудь сам ей сделаешь. Дома отдыхать лучше, чем здесь. А старушки твои и о ней, наверное, смогут позаботиться.

Колдунов посмотрел на нее и тяжело вздохнул.

— Ох, Саня, есть одно дело, в котором старушки нам не помощники. А врачи пока не рекомендуют… Вот я и держу ее на всякий случай в недосягаемости. От себя.

Саня засмеялась.

— Я, кажется, тоже женюсь, — внезапно сказал Миллер.

— Кому это кажется? — фыркнула Саня, уже знавшая эту новость от Наташи.

— Совет да любовь, — пожелал Колдунов.

— Я еще не знаю, когда все состоится, но в любом случае приглашаю вас с женой и вас, Александра Анатольевна.

Они вежливо поблагодарили.

Сане было известно, что организация свадьбы возложена целиком на плечи Наташи. Сделав предложение, Миллер сообщил невесте, что ему абсолютно все равно, где произойдет церемония. Со своей стороны он хотел видеть только пару-тройку старых друзей. Наташа жаловалась Сане, что жених попросил ничего от него не требовать, достаточно и того, что ему придется явиться в загс. Наташа, разумеется, обиделась.

«Пусть, главное, женится, — утешала ее Саня, — а там уж ты сделаешь из него человека. Посмотрим, как он будет прыгать вокруг тебя на серебряной свадьбе».

— Ну ладно, побегу. — Колдунов поднялся. — Клавдия Ивановна, наверное, уже волнуется.

— А к Валериану Павловичу не зайдете? — спросил Миллер. — Ему будет приятно.

— Да мы и так с ним на ученом совете видимся два раза в месяц. Впрочем, действительно, если он узнает, что я был здесь и не заглянул… Кстати, Дима, ты же тоже ходишь на эти сборища, почему потом не поднимаешься с нами к Литвинову? Хватит тебе уже в вундеркиндах ходить, ты такой же профессор, как мы, ничуть не хуже. Мы там кофе пьем, ну, иногда по рюмочке коньяку хлопнем.

Мужчины обменялись рукопожатием, а Саня, которой не хотелось так быстро прощаться с Колдуновым, увязалась за ним к Криворучко. Миллер подумал немного и тоже пошел с ними.

Дверь в кабинет Валериана Павловича была заперта. Колдунов энергично подергал ручку.

— Эх, жаль, ушел. Хотя свет горит. Подожду минуту.

— Слушайте, а откуда вы так хорошо знаете Александру Анатольевну? — полюбопытствовал Миллер, наблюдая, как Колдунов ласково обнимает Саню за плечи. — Вы прямо как брат с сестрой, чтобы не сказать хуже.

— Так мы же служили вместе в первую чеченскую кампанию!

— Что? Александра Анатольевна, неужели вы были в Чечне?!

Саня поморщилась. Она не любила рассказывать об этом.

— Сразу после интернатуры. Я была молодая и глупая.

От дальнейшего обсуждения этого вопроса спас Криворучко. Оказывается, он заперся изнутри, но, услышав знакомые голоса под дверью, вышел в народ.

— Напрасно ты ломишься ко мне, Колдунов, — сказал он брюзгливо. — Ничего нет. Хотя я, конечно, рад тебя видеть.

Нерешительно потоптавшись на пороге, Криворучко все же впустил их в кабинет. Там обнаружилась Тамара Семеновна, сосредоточенно вытиравшая пыль с книжных полок.

— Я завтра хочу прийти попозже, — веско объяснила она. — Поэтому решила убрать кабинет Валериана Павловича сегодня.

— А зачем вы заперлись? — удивилась Саня.

— Принцесса, вы так наивны, что можете сказать совершенно ужасные вещи! — процитировал Криворучко. — Просто я не хотел, чтобы после рабочего дня меня донимали родственники пациентов. Чаю дать?

— Нет, Дмитрий Дмитриевич уже нас угощал.

— Ну и хорошо. А выпить нечего, серьезно говорю. Хотя это сейчас не повредило бы. Мне звонили из ректората, комиссия послезавтра… Так что ты, Саня, отца своего предупреди, он обещал шофером поработать при этих бабах.

Колдунов достал сигареты и сочувственно посмотрел на пригорюнившихся коллег.

— Ох, нас тоже эти проверки достали. Но сами знаете, если грамотно проставиться…

— В том-то и беда! У вас, военных, проще. В коллективе обязательно находится боевой товарищ проверяющего, коньячок, то-ce… В особо тяжелых случаях баня с девочками. Так что самым страшным следствием проверки является похмелье. А к нам прикатят три тетки, и что с ними делать, ума не приложу.

— А ума и не надо! — захохотал Колдунов. — Да кто приедет-то, может быть, я их знаю?

Криворучко назвал фамилии, и Колдунов сочувственно поцокал языком:

— Не повезло. Главная, Вероника Смысловская, — это просто ужас. Она на втором курсе мединститута вышла замуж за старого Смысловского, ну, того самого академика, по чьим учебникам мы учились общей хирургии. Разница в возрасте у них была огромная, но супругов все устраивало. Мы думали, что девочка пошла замуж за деньги, а оказалось, ей нужно было попасть в те круги, чтобы делать собственную карьеру. В тридцать она уже была у меня начмедом. Мы, правда, работали вместе мало, но я успел понять, что руководитель она грамотный и очень жесткий. Ее быстро забрали на повышение в Москву.

— А муж?

— Что муж? К тому времени он уже умер. И она выступала в роли вдовствующей королевы, хранительницы его памяти. За ней многие ухаживали, но Вероника не разменивалась на глупости. Понятное дело, если бы она закрутила роман с ровесником, друзья Смысловского тут же выставили бы ее из своего круга, и стала бы она рядовым врачом. Впрочем, ходили упорные сплетни, что для удовлетворения физиологических потребностей Вероника содержит молодого любовника, ну да это всегда болтают про одиноких успешных женщин. …Дима, ты что так помрачнел? Не бойся, она тебя не съест. — Колдунов наконец достал сигарету из пачки, которую до этого долго вертел в руках, и прикурил. — Понятно, что в бумагах у вас полный бардак, — продолжал он, — потому что в хирургии нужно выбирать что-то одно: или работать, или составлять бесконечные отчеты о своей работе. Вы еще скажите спасибо, что человечество изобрело бумагу. А то, представьте, пришлось бы высекать отчеты на глиняных табличках и возить на тачках в головное учреждение. Вероника в принципе это понимает. Она вздрючит вас по первое число, не без этого, но, если не найдет действительно серьезных нарушений, составит благоприятное заключение.

— Ты нас успокоил, — тяжело вздохнул Криворучко.

За компанию с Колдуновым Саня поехала на метро.

— А когда ты был там во второй раз, ты не встречал такого Ваню Семенова? — осторожно спросила она.

— Ну ты и спросила! Редкое такое имя… Он кто, врач?

— Нет, радиоэлектронщик.

— Тогда не знаю. Даже если он и был моим пациентом, я не запомнил. У меня память на имена плохая. А кто он тебе?

— Старый друг. У нас был роман в институте. Я его бросила, а потом, когда прошли годы, я… Ну, стала понимать, как сильно он меня любил и как жестоко я его мучила.

— Бывает. — Колдунов посмотрел на нее с удивлением, но она, словно не заметив этого взгляда, продолжала:

— В общем, после Чечни я поехала к нему домой. Просто хотела попросить прощения. Но в квартире жили чужие люди, которые ничего о нем не знали. Тогда я разыскала его друзей, и они сказали мне, что он, гражданский человек, вдруг взял и призвался в армию. Вроде бы он отправился за мной… Они сказали, что он знал, куда я поехала после интернатуры.

— Значит, он действительно любил тебя. — Колдунов погладил ее по руке. — А ты наводила справки в военкомате?

— Да, но там только данные о призыве. Вот я и думаю, может, он до сих пор служит?

Колдунов пожал плечами:

— Вряд ли. Но наверное, его можно разыскать. Хочешь, я попрошу нашего кадровика?

— Что ты, Ян, не надо! — испугалась Саня и даже замахала на него руками. — Ведь столько лет прошло!.. Он обо мне теперь и не вспоминает… Ведь если бы он до сих пор меня любил, то сам дал бы о себе знать, правда? У меня даже номер телефона не изменился… Так что ты не бери в голову, это я так спросила, просто к слову пришлось…

Поезд остановился. Это была станция пересадки, и в вагон устремилась толпа народу, моментально прижав Колдунова с Саней к вагонной двери. Разговаривать в таком состоянии стало неудобно, а на следующей остановке Саня вышла, заручившись обещаниями Колдунова обязательно присутствовать на свадьбе Миллера.

Самое деятельное участие в подготовке свадьбы принимал Елошевич. Вначале он был страшно разочарован, узнав, что не будет ни белого платья, ни пышной церемонии во Дворце бракосочетаний, ни свадебного путешествия, но теперь ездил с Наташей закупать шампанское и водку и даже помогал писать приглашения. Он искренне радовался переменам в Наташиной жизни.

Но эта радость была почему-то неприятна самой Наташе. Ведь если он совсем не расстраивается… У нее так и не нашлось душевного мужества додумать эту мысль до конца.

Вот и сейчас он, доставив очередную партию шампанского, купленного где-то по оптовой цене, и расправляясь с честно заслуженным обедом, вздыхал о том, что Наташе очень пошло бы белое платье с «такой пышной юбкой до полу и фатой».

— Дядя Толя, опомнитесь! Какая фата! У меня же сын почти взрослый! — Она засмеялась.

Елошевич поперхнулся и неожиданно густо покраснел.

— Положить еще котлету? — пришла Наташа ему на помощь.

— Нет, спасибо.

Она стала убирать со стола.

— Я, дядя Толя, пирогов с мясом напекла. Вам с собой отложила. И Саньке тоже. Вы ее сегодня увидите?

— Завезу, не вопрос.

Почему-то он понял ее последнюю фразу как намек, что ему пора уходить.

Елошевич поднялся и развернулся к выходу, но, находясь вдвоем в крохотной Наташиной кухне, нельзя было делать резких движений. Стоя к нему спиной, Наташа потянулась за пакетом с пирогами и… оказалась в его объятиях. Она быстро обрела равновесие, и он сразу опустил руки.

Некоторое время так они и стояли: она — прижав к груди пакет, он — молча глядя на нее…

И тут зазвонил телефон. Елошевич опомнился первым, вынул из Наташиных рук сверток и вышел в прихожую.

Звонила Регина.

— Ты понимаешь, что натворила? — пропела она сладким голоском. — Наташа, ну это же ни в какие рамки не лезет! Ты хоть понимаешь, что Илья не тот мужик, о которого можно вытирать ноги?

— О чем ты говоришь?

— Брось изображать невинную овечку! Ну, хотелось тебе окучить богатого мужика, так ты бы хоть обуздала своего медицинского придурка. Знаешь, такие страсти дурно пахнут, культурные люди этого не допускают в своих отношениях.

— Ты мне звонишь, чтобы мораль читать? — огрызнулась Наташа.

— Бог с тобой! Просто хочу объяснить, почему тебе теперь в моем агентстве делать нечего. Извини, но с Ильей нам еще работать и работать, а он жестко поставил условие… Я, конечно, пыталась ему объяснить, что ты ни в чем не виновата, что вы с Митей давно расстались, что он просто подвержен припадкам ревности, но Илья не хотел ничего слушать.

Наташа ухмыльнулась. После того случая с Ильей прошло уже много времени, но Регина позвонила ей только сейчас. В принципе в этом звонке не было никакой необходимости, достаточно было просто не предлагать Наташе заказов, а потом, когда та позвонила бы сама, сказать: «Мы больше не заинтересованы в сотрудничестве». Но у Регины, наверное, выдался тяжелый день, вот она и решила сделать себе приятное — послушать, как Наташа станет жаловаться на жизнь и проситься обратно.

«Будет сейчас тебе приятное!» — злорадно подумала она и радостным голосом защебетала в трубку:

— Ах, Региночка, ты не представляешь, какой камень сняла с моей души! Я на днях выхожу замуж, жених настаивает, чтобы я бросила работу. Я ужасно переживала, что мой уход будет предательством по отношению к тебе. Но теперь моя совесть чиста! Спасибо, дорогая, что позвонила. Целую. — Повесив трубку, она представила себе, как перекосило Регинину ухоженную физиономию.

На самом деле радоваться было особенно нечему. Митя вовсе не заставлял ее уходить с работы, и неизвестно еще, как он отреагирует, узнав, что ему придется содержать неработающую жену и ее ребенка. Даже если его идеалом и была жена-домохозяйка, в чем Наташа сильно сомневалась, жить на одну его зарплату будет очень скучно.

Соваться в другие агентства не было никакого смысла — дурная слава бежит быстро, особенно в модельной тусовке, и можно не сомневаться: Наташина карьера в этом бизнесе кончена.

Нужно срочно освоить компьютер и наняться администратором в салон красоты.

Глава 10

План встречи комиссии был таков: Елошевич, изображая личного шофера начальства, встречает дам с поезда, везет в клинику и лично сопровождает в кабинет Криворучко.

Но из вагона СВ вышла одна Вероника Смысловская — подтянутая блондинка со стройными ногами и безупречной стрижкой а-ля принцесса Диана. Анатолий Васильевич подошел, представился, забрал дорогую дорожную сумку и вежливо поинтересовался, где остальные члены комиссии. Без тени улыбки на красивом лице Смысловская сообщила, что они прибудут позже, и пошла по перрону с видом бизнес-леди, от решений которой зависят судьбы всего человечества. Елошевич потрусил следом. Сзади длинное пальто Смысловской и туфли на тонкой шпильке имели вид не менее сногсшибательный, чем спереди. Туфли были из такой же кожи, как и сумка, которую нес Анатолий Васильевич. Сколько все это могло стоить, он и не представлял.

По правде говоря, Саня очень рассчитывала на отцовское обаяние.

Несмотря на свой маленький рост, Елошевич всегда нравился женщинам: сочетание мужского внимания и человеческого участия, которое он обычно демонстрировал, действовало безотказно.

На кого угодно, но только не на Веронику Смысловскую.

Все попытки Анатолия Васильевича завести в машине непринужденную беседу потерпели фиаско: сидя на заднем сиденье, Смысловская со скучающим видом смотрела в окно. Возможно, она считала ниже своего достоинства разговаривать с шофером.

Саня вместе с Миллером и Криворучко ожидала прибытия комиссии в кабинете последнего.

То, что на этот раз дело не выгорело, она поняла сразу. Смысловская вошла в кабинет без стука, не обращая ни малейшего внимания на Елошевича, несшего ее сумку и пальто.

— Когда вам понадобятся мои услуги, позвоните на мобильный. Я буду ждать, — с поклоном произнес Анатолий Васильевич, передавая пальто Криворучко.

Саня не удержалась — хихикнула. Изображая шофера, отец откровенно дурачился, и только очень нечуткий человек мог принять это за чистую монету.

Убрав начальственное пальто в шкаф, Криворучко окинул отца и дочь суровым взглядом, но Анатолий Васильевич не унимался:

— Разрешите идти?

— Идите! — рявкнул Криворучко.

Вероника шагнула к профессору и протянула руку. Следом рукопожатия удостоились заметно нервничавший Миллер и Саня, которую Криворучко представил в качестве «нашего секретаря». Услышав, что занимает столь ответственную должность, Саня откашлялась и приосанилась.

Миллер же реагировал на инспекторшу странно. В сценарии встречи ему была отведена роль галантного сердцееда, но исполнял он ее весьма специфически. Во время рукопожатия молодой профессор едва коснулся Вероникиной руки, а вовсе не поцеловал ее, как было приказано Валерианом Павловичем. При этом он смотрел на Смысловскую так, словно она была зубным врачом и собиралась удалить ему зуб без анестезии. Заготовленную для Миллера фразу о кофе и легком завтраке пришлось в конце концов произнести Сане.

— Нет, время дорого, — отрезала Смысловская, открывая свою дорожную сумку. — В поезде мне приготовили капуччино с апельсиновым соком, этого вполне достаточно… — К всеобщему изумлению, она извлекла на свет божий пакет с хирургической робой и халатом. — Мне нужно где-то переодеться. Я похожу по клинике, побеседую с больными, ознакомлюсь с первичной документацией… Ну а потом уже посмотрю ваши отчеты.

— Вы что, одна собираетесь ходить по клинике? — Лицо Миллера раздраженно перекосилось.

— Да, а что здесь такого? — Смысловская спокойно посмотрела на него.

— А то, что мы этого позволить не можем! — взвился Миллер.

Саня перепугалась, что сейчас он все испортит. Она хотела вмешаться, но он не дал ей сказать и слова.

— Если вы обнаружите какое-нибудь нарушение, — Миллер уже почти кричал, — то рядом с вами должен находиться представитель клиники, чтобы подтвердить: нарушение действительно имеет место, а не придумано вами!

— Дмитрий Дмитриевич, дорогой, да что же с вами такое? — примирительным тоном заговорил Криворучко, загораживая Смысловскую от Миллера. — Мы все уверены, что Вероника Васильевна будет проверять клинику честно и объективно.

— Надеюсь, — сквозь зубы процедил тот. — Но в любом случае не принято, чтобы проверяющий ходил один.

— Вот и хорошо. — Вероника уже достала хирургическую одежду из пакета и теперь стояла, держа в руках отглаженную стопку. — Пусть Дмитрий Дмитриевич меня и сопровождает.

Миллер отрицательно покачал головой.

«С ним действительно сегодня происходит что-то странное, — подумала Саня, не представляя, как спасти ситуацию, которая благодаря стараниям молодого профессора развивалась явно не в их пользу. — Так ведь и до скандала недалеко!»

— Я настаиваю на том, чтобы меня сопровождал именно профессор Миллер, — ледяным тоном произнесла Смысловская. — Поскольку он сомневается в моей честности.

Миллер кинул на Саню умоляющий взгляд. И она, конечно, протянула руку помощи:

— Я тоже буду вас сопровождать. Как секретарь, я быстрее смогу найти нужные документы.

Смысловская пожала плечами и попросила всех выйти, чтобы она могла переодеться.

Медицинская униформа шла ей не меньше, чем деловой костюм, и Саня с завистью подумала: вот есть же женщины, на которых любые вещи сидят как парижские туалеты. Наверное, это особый дар — уметь носить одежду. А может, никакого дара нет. Достаточно иметь точеную фигурку и стройные ножки…

Смысловская так быстро шла по коридору клиники, что Сане просто виделся след, оставляемый ею в воздухе. Они с Миллером бежали за ней на расстоянии нескольких шагов, что позволяло им шепотом обмениваться впечатлениями и прогнозами.

— В палаты поскакала, — шипел Миллер.

— Как там у вас пациенты? Не продадут?

— Не должны. Только за одну бабку вредную не ручаюсь.

— Хотите, наркоз ей дам? — предложила Саня.

— Дайте. Но не бабке, а этой… — Он бросил выразительный взгляд на безупречную спину впереди.

Прошерстив несколько палат и услышав от пациентов только положительные отзывы, «эта» многозначительно хмыкнула и отправилась на сестринский пост. А вот за этот участок работы они были достаточно спокойны — ведь недаром Криворучко убил несколько часов на учения под названием «встреча комиссии по тревоге». Теперь весь сестринский состав, даже разбуженный ночью, вскакивал и лихо рапортовал: отделение нейрохирургии, второй пост, медсестра такая-то!

Вот и сейчас дежурная сестра вытянулась по стойке «смирно» и, кивнув головой в безупречном колпаке, отбарабанила заветные слова — в полном соответствии с постулатом Суворова «тяжело в учении, легко в бою».

— Министерство здравоохранения и социального развития, инспектор Смысловская. Вольно! — в том же тоне прозвучал ответ.

От неожиданности Саня хихикнула. И почувствовала к инспекторше симпатию.

Но радоваться было рано. Пост подвергся доскональной и жесточайшей проверке. Было ясно, что свое дело Вероника знает и все слабые места в так называемой первичной документации ей прекрасно известны.

— В операционном журнале нет номеров историй болезни, — говорила она. — Почему не вписываете?.. Вот здесь, смотрите, движение не отмечено: выписан больной или умер? Или он у вас без вести пропал?.. А почему в протоколе переливания крови не отмечена температура через час после гемотрансфузии?..

Через сорок минут Смысловская оторвалась от документов. Вид у нее был удовлетворенный, как у упыря, проведшего ночь на станции переливания крови.

— А вы думали: соорудили липовые отчеты — и порядок?

Саня с Миллером переглянулись. Именно так они и думали.

— Нет, дорогие мои, — продолжала Смысловская, — в первую очередь я оцениваю те документы, которые действительно необходимы в работе учреждения. У вас они ведутся небрежно. А вот дисциплинированные сестры и опрятный вид отделения — это радует. Но чтобы составить реальное представление о клинике, мне необходимо как минимум посетить операционный блок, понаблюдать за ходом операции, поприсутствовать на лекциях. Скажем, на одной лекции профессора Криворучко и на одной вашей, Дмитрий Дмитриевич. Надеюсь, в течение этих двух дней вы предоставите мне такую возможность. Что же касается ваших отчетов, — тут Смысловская сделала паузу и усмехнулась, — можете…

— Не надо! — страдальчески скривилась Саня, потратившая на эти идиотские отчеты кучу времени. — Пожалуйста, не продолжайте!

Смысловская носилась по клинике весь день, без перерыва на обед, хотя Тамара Семеновна неоднократно пыталась остановить ее и угостить на славу. Когда Саню потребовали в операционную, Вероника увязалась за ней и простояла рядом всю операцию, отпуская достаточно дельные замечания. Она аккуратным почерком переписала в блокнот все оборудование операционной, а также пожелания хирургов и анестезиологов по приобретению новых аппаратов ИВЛ и прибора для реинфузии крови. Оперировал Мирошниченко, но Миллер, который обычно по десять раз заглядывал в операционную, когда работали молодые хирурги, на этот раз растворился без осадка.

Поздно вечером Анатолий Васильевич позвонил дочери на мобильный и поинтересовался, где Смысловская. По ее указанию он подъехал к дверям клиники и уже около часа ждал в машине, но инспекторша все не спускалась.

— Ты ей интеллигентно намекни, что я до утра здесь сидеть не буду, — обиженным тоном сказал Елошевич и отключился.

Сожалея, что ей самой не удастся напроситься к отцу на борт и с комфортом доехать до дома, Саня поднялась к Криворучко. Дверь кабинета была полуоткрыта, поэтому она вошла без стука.

Хозяина в кабинете не было, зато возле окна стояли Миллер с Вероникой и глядели друг на друга с ненавистью, которой было невозможно не заметить даже с первого взгляда. На Саню парочка не обратила ни малейшего внимания.

Поняв, что появилась не вовремя, Саня сделала шаг назад и, закрывая за собой дверь кабинета, услышала, как своим обычным спокойным тоном Смысловская произнесла:

— Попробуй только дернуться, и я тебя раздавлю.

Саня выскочила в коридор, нервно шаря в кармане в поисках пачки сигарет. Значит, они знакомы, причем хорошо знакомы! Но что же это за отношения? Откуда такая ненависть? Неужели роман в прошлом? Как некстати это Миллеру! Перед самой свадьбой!

Задумавшись, она прямо с сигаретой в зубах прошла на сестринский пост. Проявив высокую бдительность, там у нее сигарету немедленно отобрали, но взамен предложили чашку крепкого кофе.

Придя в себя после нескольких глотков, она вспомнила о просьбе отца, но возвращаться в кабинет Криворучко не стала, а позвонила Миллеру на мобильный.

* * *

Подсмотренная мизансцена Миллер — Вероника Смысловская в кабинете Криворучко никак не выходила из Саниной головы. Ее мучило любопытство.

На людях эти двое вели себя прилично, и если бы Саня не оказалась случайной свидетельницей того разговора, то вряд ли обратила бы внимание на их поджатые губы и прищуренные глаза.

Прошло два дня, и Смысловская, успевшая перетряхнуть всю клинику, отбыла, обещав через месяц вернуться, чтобы ознакомить коллектив с результатами проверки. На радостях, что все позади, Криворучко с Миллером напились и напоили Елошевича.

Саня с Наташей ждали отца и жениха в Наташиной кухне, периодически прозванивая их телефоны и опасаясь, что гуляк заметут в милицию. Но, слава Богу, обошлось без эксцессов.

Когда Миллер возник на пороге квартиры, у Сани возникла было коварная идея, пользуясь его состоянием, выведать насчет Смысловской… Но в присутствии Наташи это было невозможно.

«Если и был у них когда-то роман, то теперь это не имеет никакого значения, — думала Саня, загружая Анатолия Васильевича в такси. — И у Наташи все будет хорошо».

Петькин класс часто ездил на всевозможные экскурсии, и родители по очереди должны были сопровождать процессию. Сегодня была Наташина очередь после уроков везти детей в Зоологический музей, а ей как назло с самого утра нездоровилось. Боясь разболеться перед собственной свадьбой, она позвонила Сане посоветоваться, какое лекарство принять, но трубку снял Анатолий Васильевич, который тут же безапелляционно заявил, что поедет с детьми сам, а после экскурсии привезет Петьку домой.

После этого известия Наташа сразу почувствовала себя лучше и, вместо того чтобы отлеживаться в постели, занялась готовкой. Елошевич любил греческий салат, и, к счастью, все продукты для него нашлись.

Наташа собиралась встретить мужчин в халате, шерстяных носках и с замотанной шеей, но перед самым их появлением неожиданно для себя побежала в ванную переодеваться и даже сделала легкий макияж.

Петька ввалился в квартиру, наполненный впечатлениями, вслед за ним вошел Анатолий Васильевич со скромным букетиком в руках — ровно таким, какие дарят заболевшим родственницам.

— Ну, как вы, дядя Толя? Устали, наверное, ужасно?

— В свое время я по тысяче человек пополнения перевозил, — важно сообщил он. — А тут-то всего ничего! Построил взвод на три отделения, назначил командиров… И никаких вопросов! — Он собрался уходить, но Наташа стала насильно снимать с него куртку.

— Ничего не хочу слушать! Мыть руки и обедать.

Анатолий Васильевич легонько провел пальцами по Наташиному лбу.

— Э, да у тебя жар. Давай-ка наоборот: ты ляжешь, а мы с Петькой займемся обедом. И тебя покормим, и сами поедим. Иди ложись, не стой на сквозняке. Ты что, забыла, что у тебя свадьба на носу?

— Но не могу же я при вас лежать в постели! Это просто неприлично.

— Не выдумывай. Ложись.

Пришлось ей снова облачаться в халат и носки и устраиваться на диване под пледом. Прислушиваясь к доносящимся из кухни голосам и звяканью посуды, она внезапно почувствовала, что засыпает.

— Я не буду обедать! — успела она крикнуть, перед тем как погрузиться в то странное состояние между сном и реальностью, которое бывает при высокой температуре: слышишь и понимаешь все, что происходит вокруг, но не можешь ни открыть глаза, ни пошевелить губами.

— Уснула бедняжка, — тихо произнес в комнате Елошевич, и по его голосу Наташа поняла, что он улыбается. — Вот и хорошо, во сне болезни быстрей проходят.

Вместо того чтобы спокойно пообедать на кухне, они зачем-то устроились в комнате, и теперь Елошевич поминутно шикал на Петьку, который слишком громко стучал вилкой по тарелке.

— Вы мне нисколько не мешаете, — с трудом пробормотала Наташа и повернулась на другой бок.

Некоторое время они пытались соблюдать тишину, а потом, убедившись, что Наташа спит, потихоньку завязали беседу.

— Дядя Толя, а что такое похоть? — вдруг спросил Петька.

«Начинается!» Вообще-то ему уже пора было заинтересоваться вопросами пола, и Наташа, уверенная в том, что на этот счет мальчика должен просвещать мужчина, хотела попросить Митю как-нибудь ненавязчиво этим заняться. Но вот не успела.

— Похоть, Петька, это когда ты бегаешь за девушками без любви, — вздохнул Анатолий Васильевич.

— Как это?

— Тебе сколько лет? Десять? И ты будешь говорить мне, что не знаешь, откуда берутся дети? — строго спросил Елошевич. — Я в твоем возрасте уже был в курсе.

Петька смущенно захихикал, а Наташа подумала, не пора ли ей проснуться.

— Ну вот. Когда ты хочешь делать это не потому, что любишь, а просто для удовлетворения физиологической потребности, это и есть похоть. Твое, Петька, тело еще не готово к тому, чтобы все это почувствовать, и, наверное, тебе не совсем понятны мои объяснения, но подожди годика четыре…

«Всего четыре года! А может, и меньше, и Петька станет взрослым. Господи, какие страсти будут в нем бурлить! Дай Бог, чтобы дядя Толя помог ему тогда разобраться в собственной душе! Все-таки Митя для этого слишком замкнутый человек…»

— …И тогда я все тебе объясню, — заключил Елошевич, словно подслушав ее мысли.

— А похоть — это плохо?

— Это очень грустно. Ты чай будешь?

Хлопнула входная дверь. «Митя пришел, надо проснуться!» Но ей так не хотелось открывать глаза.

— Анатолий Васильевич, рад видеть вас живым!

Сквозь сон Наташа удивилась такому странному приветствию, но потом вспомнила, что Елошевич несколько дней трудился личным шофером проверяющей из министерства, а про эту даму обычно сдержанный Миллер говорил такое, что если бы его речь передавали в эфире, большую часть пришлось бы заменить на «пи-пи-пи».

— А где Наташа?

— Спит. У нее, кажется, высокая температура. Я тут немного похозяйничал, ничего?

— О чем речь!

Наташа почувствовала прикосновение твердой и холодной щеки. Не открывая глаз, она заворочалась, наугад протянула руки и обняла Митю.

Он приложился веком к ее лбу. Митя считал, что именно кожей века можно наиболее точно определить температуру.

— Черт, я с улицы, не могу понять… Тридцать восемь наверняка есть. Наташа, ты спишь?

Ей самой было непонятно, зачем она притворялась спящей. Но вместо того чтобы встать и накормить Митю, она только засопела и уткнулась носом в его шею.

— Жаль, что ты спишь, я соскучился…

Он хотел подняться с дивана, но Наташа удержала его за руку.

— Я уже не сплю. Сейчас встану…

— Нет-нет, лежи. Тебе сильно нездоровится?

— Да нет, ничего страшного. А когда ты рядом, я вообще чувствую себя прекрасно. Поцелуемся? Или боишься грипп подхватить?

— Ты не представляешь, какая ты сейчас красивая! — Убедившись, что Петьки с Анатолием Васильевичем нет в комнате, Митя жадно поцеловал ее в губы.

— А что ты так рано?

— Вообще-то я забежал на пятнадцать минут, переодеться перед ученым советом. Но если тебе нехорошо, могу остаться.

Наташа подумала, что ослышалась. Или что она все-таки спит и видит прекрасный сон, потому что в реальности Митя произнести таких слов не мог. Чтобы он отказался от служебных дел ради ее недомогания? На всякий случай она ущипнула себя за руку.

— Что ты сказал?

— Спрашиваю, не нужна ли тебе моя помощь?

Соблазн сказать, что нужна, был велик. Но вдруг этот ученый совет имеет для Мити большое значение? — тут же засомневалась Наташа. Зачем создавать ему проблемы? Ради того, чтобы получить лишнее доказательство его любви?

— Нет, Митя, все в порядке. Пожалуйста, иди. В крайнем случае, если будет плохо, я Сане позвоню.

— Вот ей только гриппа не хватает для полного счастья! — сварливо сказал Митя. — Она и в реанимации пашет за троих, и эту сучку Смысловскую ублажает… Дай, короче, человеку отдохнуть. Лучше мне на мобильник звони.

— Хорошо. Ну, иди переодевайся. Если ты не хочешь, чтобы я тебя кормила, попей чаю с мужиками.

Они еще раз поцеловались.

— Что принести больному другу? — спросил Митя с порога.

* * *

Во время ученого совета профессор Миллер в последнем ряду бился в шахматы с профессором Колдуновым. Победила дружба, поскольку до конца заседания закончить партию не удалось. Колдунов предложил записать позицию, чтобы доиграть на следующем совете, но подошел мэтр Литвинов, которому из президиума было прекрасно видно, чем они занимаются, смел фигуры и произнес несколько слов насчет молодых хулиганов, предающихся азартным играм, пока старшие товарищи отдуваются за них в президиуме.

— Хотя должно быть наоборот, — заключил Литвинов, многозначительно подняв палец. И, выдержав паузу, предложил: — Ну, пошли ко мне?

— Да у меня, понимаете, невеста заболела… — начал было Миллер, но его прервал Колдунов.

— У всех дела, — сурово отрезал он, — но на десять минут подняться нужно. Это традиция.

Все же Миллер позвонил Наташе, но она сказала, что чувствует себя гораздо лучше. С чистой совестью он поднялся в кабинет Литвинова.

— Давайте, ребятки, хозяйничайте, — суетился мэтр.

Колдунов раздавал рюмки, а Миллеру, как самому молодому, пришлось откупоривать бутылку.

— Чай, кофе кто-нибудь будет? — кричал Литвинов. — Если да, я позвоню, чтобы сделали.

В кабинете собралось человек пятнадцать профессоров, и все они чувствовали себя как дома: знали, где взять пепельницу, а где шоколадку для закуски. Миллер был в компании новичком, и завсегдатаи поглядывали на него с интересом, но немного свысока.

Большую часть собравшихся составляли военные врачи, однако военной дисциплиной в кабинете и не пахло — наоборот, здесь царила полная анархия: пили маленькими группками, чокаясь по углам, без тостов.

Чувствуя себя не слишком уютно, Миллер, оставшийся в одиночестве, примкнул к компании Колдунова. Здесь с интересом разглядывали какой-то глянцевый журнал.

Порнуха, решил Миллер. В последнее время в этой среде стало модно быть немножечко растленным, любить непристойные фотографии и нестандартный секс. Как все изменилось! Во времена миллеровской юности из сексуальных тем у них принято было обсуждать только собственную потенцию и тело партнерши. Признаться в пристрастии к порнофильмам или порножурналам означало подвергнуть себя публичному осмеянию.

Сам Миллер вообще был в этих вопросах пуританином: в кругу сотрудников он немедленно пресекал скабрезные разговоры и, уж конечно, никогда не откровенничал сам. Но в кабинете Литвинова он был гостем, новичком, к тому же самым младшим по возрасту. И ему ничего не оставалось, кроме как взять журнал, с улыбкой протянутый малознакомым общим хирургом.

— Посмотри, Дима, какая прелесть! Изъял сегодня из комнаты дежурного врача.

Стоявший рядом Колдунов усмехнулся:

— У тебя что, извращенцы работают? Проводить ночь в клинике, набитой молодыми симпатичными сестрами, и изучать порнуху…

— Да что вы заладили: порнуха, порнуха! — возмутился владелец журнала. — Вполне солидное издание типа «Космополитен», только для мужчин. Но снимочки, да, действительно… На первый взгляд вроде бы все прилично, а если приглядеться, то хо-хо! Дай-ка я найду… — Он забрал журнал, полистал его, открыл на нужной странице и сунул обратно Миллеру. — Как тебе вот это?

На фотографии, в которую тыкал пальцем ценитель, была Наташа.

Каким-то чудом ему удалось тонко ухмыльнуться, неторопливо закрыть журнал, запомнив обложку, залпом выпить причитающийся ему коньяк и покинуть собрание, сославшись на заболевшую невесту.

В первом же киоске он купил журнал. Дойдя до ближайшей скамейки, сел, закурил и только после этого открыл. Сердце дико колотилось, когда он смотрел на Наташу, свою невесту.

Она лежала на красном кожаном диване в позе «Обнаженной махи» Гойи, правда, в отличие от той обнаженной не была. Напротив, надетая на ней комбинация была достаточно скромной… Но поза… тень между бедрами… краешек розового соска, очень тонкий, однако сразу заметный мужскому взгляду… И самое ужасное — рот, приоткрытый Наташин рот с распухшими, словно от поцелуев, губами. «Я готова для любви», — говорил этот рот.

Фотография проходила как реклама белья, но само белье, эта злосчастная комбинация, выглядело на Наташе только как досадная, но временная помеха. Именно так ее воспримет любой мужчина, у которого будут деньги и желание купить журнал. Но никто, кроме него, Миллера, не узнает в девушке на фотографии свою невесту!..

Он застонал сквозь зубы, свернул журнал в трубочку, ударил им по скамейке… Хотел выбросить в стоявшую рядом урну, но зачем-то засунул за пазуху.

Профессор Миллер выбрал самое неподходящее место для своих страданий: скамейка находилась как раз на пути между академией и метро. Но он осознал это только тогда, когда к нему быстрыми шагами подошел Колдунов и, доставая из кармана мобильный телефон, уселся рядом.

— А вроде ты домой торопился… — пробормотал он, тыкая пальцем в кнопочки, и тут же его тон сделался озабоченным: — Лена, это ты? Бабульки ушли уже? Ужином вас покормили? Что?.. Уложите мелких? Ну, спасибо! Вы их под душем вымоете? А?.. — Наступила пауза, после которой Колдунов захохотал: — Ладно, девчонки, не наезжайте. Если вы с малышами разберетесь, я тогда к Кате зайду, хорошо?.. Ну, звоните, если что.

Он убрал телефон и повернулся к Миллеру.

— Слушай, Дим, у меня девки такие продвинутые! Я говорю им: «Отведите младших в душ», — а Ленка мне: «Ты, Ян, прямо как цыган из анекдота. Не знаешь, то ли этих детей помыть, то ли новых сделать».

Колдунов снова рассмеялся, видно, грубая шутка показалась ему очень веселой, и полез в плащ за сигаретами.

— Так ты что домой не идешь? Случилось что-нибудь?

Миллер отрицательно покачал головой. Необходимо было срочно пресечь дальнейшие колдуновские расспросы, но в голову ничего не шло. Чтобы выиграть время, он закурил и лишь тогда спросил:

— А почему дети называют вас по имени?

Ответ его нисколько не интересовал, общество Колдунова становилось уже невыносимым, но Миллер твердо решил соблюсти приличия. Наверняка Колдунову долго рассиживать некогда. Сейчас быстро покурит и побежит к жене… К беременной жене, которая никогда в жизни не снималась голая для мужских журналов.

— У нас старшие девчонки приемные. И кстати, ты, Дима, тоже, пожалуйста, зови меня по имени и на ты. Раньше, когда ты был у меня на практике, твое «вы» имело педагогический смысл, а теперь-то какой?..

— Хорошо, Ян.

— И все-таки, что же ты не идешь домой? — не унимался Колдунов. — Ты же спешил, говорил, что у тебя девушка больная…

— У меня больше нет девушки, — мертвыми губами и чужим голосом выговорил Миллер.

— Что?! Дима! — На лице Колдунова отразился неподдельный ужас.

Миллер догадался, что коллега воспринял его сообщение в том смысле, что девушка умерла. На него напал нервный смех. При виде такого зрелища глаза Колдунова стали вылезать из орбит, и это заставило Миллера взять себя в руки.

А потом он неожиданно для себя выложил Колдунову правду.

Некоторое время оба молча курили.

— Тяжело тебе, — сказал наконец Колдунов, задумчиво глядя в небо. — Но в принципе ты делаешь из мухи слона.

— Ты так считаешь?

— Это ее работа. Ты же не запрещал ей быть моделью.

— В том-то и дело! Она всегда говорила, что отказывается от съемок… такого рода. И все фотографии, которые она мне показывала, были приличными. А теперь я понимаю, что она показывала мне не все!.. Я же не слежу за этим. То, что я увидел этот снимок, чистая случайность. Я вообще не хотел сегодня идти на этот совет! Стоило ей попросить, и я бы остался и никогда в жизни не увидел бы…

— Ну, так и считай, что ты ничего не видел! Кто тебе мешает? В самом деле, Дима, не сходи с ума. Да и никакая это не порнуха, в конце-то концов!

— Кому ты это рассказываешь?! — Миллер высокомерно вскинул подбородок, но тут же сник. — Да и не в этом дело, — тихо сказал он. — Совсем не в этом… Главное, что она обманывала меня все это время! — Его голос трагически зазвенел. — Ты думаешь, я был в восторге от ее работы? Уверяю тебя: нет! Но я никогда не считал себя вправе указывать, как ей жить… Знаешь, она родила без мужа, в семнадцать лет и, не имея никакого образования, растила сына в одиночку… И я уважал ее за это. Я думал, что, несмотря на все сложности, она сумела найти свое место в жизни и остаться при этом порядочной женщиной. — Он криво усмехнулся. — Это я так думал!.. На самом деле она изображала передо мной заботливую мать, а потом бежала сниматься голой! Торговала телом, как проститутка…

— Знаешь, ты полегче, — прервал его монолог Колдунов. — В каждой работе есть аспекты, которые при желании можно раскрутить до чего угодно. Ты ходишь отрабатывать на трупах оперативные приемы? Давай назовем тебя за это некрофилом. А еще больные у тебя иногда умирают…

— И за это ты запишешь меня в киллеры? Ян, вот только не надо делать из меня полного идиота! — Миллер собрался вскочить со скамейки, но Колдунов удержал его, тяжело опустив руку ему на плечо.

— Дима, я говорю с тобой совершенно серьезно. Забудь и прости. …Ну, если уж тебя очень распирает, поддай ей пару раз этим самым журналом, ей-богу! И все дела. Ты же врач, Дима! Ты все время видишь чужое горе и должен понимать, что имеет значение, а что нет.

Миллер молча курил, глядя в землю. Может быть, Колдунов прав?..

Прийти к ней сейчас, нет, не сейчас, а когда Петька уже заснет, сунуть ей под нос эту фотографию, а когда она начнет плакать и оправдываться, обнять ее и заняться любовью… Но как желать ее тела, зная, что его видели и желали тысячи других мужчин?..

«Если бы она действительно любила меня, то не смогла бы так над собой надругаться. Не смогла бы демонстрировать всем то, что было нашей прекрасной тайной».

— Молодой ты еще, — сказал Колдунов, поднимаясь, — многого не понимаешь. А когда поймешь, будет поздно. Сигарет оставить?

Миллер машинально взял протянутую пачку.

Выкурив из нее половину, набрал Наташин номер.

— Не жди меня сегодня, — сказал он, услышав ее «алло», и выключил телефон.

Глава 11

Митя не появлялся и не звонил уже несколько дней, но Наташа не слишком волновалась. Она привыкла к таким его внезапным отлучкам, часто следовавшим после бурного проявления нежности. «Наверное, хочет перед свадьбой расставить акценты, показать, кто в доме хозяин», — решила она, но на всякий случай поинтересовалась у Сани, здоров ли ее жених, и, получив утвердительный ответ, стала спокойно его дожидаться.

Митя приехал утром, пока Петька был в школе. Наташа потянулась целоваться, но он довольно грубо отстранил ее и, не раздеваясь, прошел в комнату.

— Узнаешь? — Он бросил на стол журнал. — Думаю, комментарии излишни. Сейчас я соберу вещи и уйду. Об отмене свадьбы ты оповестишь своих друзей, а я — своих.

Он открыл шкаф, достал оттуда кожаную куртку и стал неловко укладывать в пакет.

— Я помогу, — прошептала Наташа, чувствуя, как внутри ее разливается серная кислота.

— Спасибо, справлюсь сам.

— Митя, прошу тебя, давай поговорим…

Он пожал плечами:

— О чем говорить? Или ты хочешь рассказать, что сделала это ради спасения ребенка от голодной смерти? А как еще можно оправдать тебя, я не знаю.

— Голодная смерть Петьке не угрожает, но я действительно сделала это ради него! Не хочу, чтобы он нуждался…

Не зря ей так не хотелось сниматься в этой рекламе!.. Но ей и в голову не приходило, что фотографию может увидеть Митя!

Наташа села на диван и закурила. Ей хотелось закричать, броситься Мите под ноги, не выпустить его из дома, но она знала: все это бесполезно.

Какая ужасная насмешка судьбы! Если бы Митя решил уйти от нее хотя бы на месяц раньше, до того как сделал ей предложение! Если бы у них не было последних недель, как солнечным светом, наполненных нежностью! Она узнала, что такое счастье, только для того чтобы немедленно потерять его.

— Митя, прости меня, — тихо попросила она.

Он уставился в распахнутый шкаф.

— Ты ни в чем не виновата, — глухо сказал он, не оборачиваясь. — Просто раньше я не знал, что ты способна сниматься в порнухе, а теперь узнал. И принять этого не могу. Я очень прошу тебя, Наташа, обойдемся без истерик. Что бы ты ни сказала, это не изменит моего решения.

Сейчас он был прежним Митей, холодным и безжалостным человеком, тем мужчиной, с которым она познакомилась и которого полюбила. Словно и не было в нем никогда этой нежности последних недель, когда он целовал Наташин живот, смеялся и шептал, как сильно любит ее… Неужели все это ей просто приснилось? Тот Митя простил бы ее. Или тогда он примерял на себя чей-то чужой облик и прикидывал, сможет ли измениться, стать таким на самом деле?..

Докурив, она поднялась с дивана и достала из шкафа аккуратную стопку отглаженных Митиных рубашек. Сложила в дорожную сумку, сверху положила его рабочие бумаги.

— Спасибо.

— Митя, умоляю тебя, — не выдержав, Наташа схватила его за руки, — если ты хоть немного любишь меня…

Он отвернулся и поджал губы.

— Еще раз прошу не устраивать сцен. Поверь, я хотел простить тебя, правда, хотел. Но не смог.

Он стряхнул с себя Наташу, взял сумку и вышел в прихожую.

Она побежала за ним, но Митя шел прямо к двери.

Когда дверь за ним захлопнулась, Наташа увидела оставленные у зеркала Митины ключи от ее квартиры. Она села на пол и дала волю слезам.

Нарыдавшись, Наташа немножко побилась головой о стенку, чтобы прийти в себя. Ей было нечем дышать, казалось, что из квартиры внезапно выкачали воздух. А ведь нужно было идти за Петькой, кормить его, слушать рассказы о школьной жизни и при этом улыбаться! Вместо этого ей хотелось выть, может быть, кататься по полу, царапая себя за горло… Наверное, тогда ей стало бы легче, но ничего подобного она себе позволить не могла.

Как сомнамбула, она добрела до кухни, достала из холодильника бутылку какого-то алкоголя и сделала несколько больших глотков.

…Нет, сейчас она никого не может видеть!

Она с трудом вспомнила и набрала Санин номер. К счастью, подруга была не на дежурстве.

— Ты не могла бы сегодня забрать Петьку из школы и посидеть с ним? Я хочу напиться.

— Конечно, заберу. Что-нибудь случилось?

— Да… Митя меня бросил.

— Наташа!

— Я пока не готова это обсуждать. Поэтому без комментариев, хорошо?

— Ну конечно, Наташа!

— Спасибо.

Положив трубку, она допила то, что оставалось в бутылке, оделась и отправилась на улицу. Злосчастный журнал Наташа сунула в сумку. Чтобы он не попался на глаза еще и Петьке, она собиралась выбросить его в первую же урну.

Достав ключи от машины, Наташа повертела их в руках. Перспектива сесть за руль пьяной и попасть в аварию со смертельным исходом показалась ей очень заманчивой. Ведь жить с такой болью в сердце невыносимо!..

А что ее ждет в будущем? Одинокие дни и ночи, случайные ухажеры, безденежье, какая-нибудь дурацкая работа… Да, она отвечает за своего ребенка, но что она может дать ему теперь? А Елошевичи Петьку не оставят, за это она спокойна.

Но все же она была недостаточно пьяной, чтобы осуществить свое намерение. К тому же, если она устроит ДТП, могут пострадать другие люди — довольные жизнью и вовсе не собирающиеся сводить с ней счеты…

В результате она остановила такси и отправилась на Большую Конюшенную. Там было ее любимое тихое кафе, стилизованное под чайный домик и посещаемое в основном студентами. В этом кафе Наташа собиралась напиться.

Когда Саня позвонила ей на мобильный, Наташа, прежде чем найти его в своей сумке, несколько раз ее уронила. Судя по голосу, она была абсолютно пьяна. Все же Сане удалось выяснить, где находится ее подруга. Потом она перезвонила отцу и обрисовала ему ситуацию, правда, не объясняя причин Наташиного экстремального поведения. Анатолий Васильевич как раз принял душ и собирался усесться в халате перед телевизором, но, выслушав взволнованное сообщение дочери, только вздохнул и обреченно уточнил местонахождение Наташи.

Кафе располагалось в подвале жилого дома и имело очень скромную вывеску, поэтому Елошевичу пришлось побегать по кварталу, прежде чем он обнаружил вход.

Он опасался, что для возлияний Наташа выбрала какое-нибудь пафосное место с охранниками и фейс-контролем, куда его могут попросту не пустить. Но нет, по виду кафе оказалось не слишком дорогим, с уютным интерьером и тихой психоделической музыкой. Что-то похожее он видел в американских фильмах про Вьетнам.

Наташа сидела в углу. На столике перед ней стоял стакан, содержимое которого она не глядя яростно перемешивала соломинкой. Наташин взгляд был неподвижно устремлен вперед. Вместо глаз были две черные дыры.

Рядом с ней ерзал молодой, но уже потасканный хмырь. Повернувшись к Наташе, он что-то говорил, при этом избыточно жестикулируя. Судя по выражению Наташиного лица, она его не слышала.

Анатолий Васильевич пару минут понаблюдал за этой сценой и решительно подошел к столику.

— Отвали, убогий, — бросил он хмырю, сел и достал сигареты.

Наташа стала молча разглядывать Елошевича.

— Дядя Толя? Что вы здесь делаете? — нетвердо выдавила она из себя после продолжительной паузы.

После этих слов пребывавший в раздумье хмырь счел за лучшее тихо ретироваться.

— Я приехал за тобой. Собирайся.

Наташа откинулась на спинку кресла и вообще как-то растеклась по нему.

— Нет, я останусь здесь. А вы идите. От меня все уходят. Митя ушел… Так что свадьбы не будет.

— Все образуется. — Анатолий Васильевич так и думал, что Наташины «неприятности», как выразилась его дочь, связаны с женихом. — Это у него предсвадебная лихорадка, такое бывает. Побесится и вернется. Может, он уже ждет тебя дома, а ты здесь сидишь.

Она энергично покачала головой и в три глотка выхлебала содержимое своего стакана.

— Он не вернется. Никогда. И я сама в этом виновата… Пойду возьму еще выпить. Вы будете?

— Сиди уж, я сам принесу.

Подойдя к стойке, первым делом Анатолий Васильевич попросил Наташин счет и внимательно изучил его. Она весь вечер пила какие-то дикие коктейли, и сумма набежала большая. Вздохнув, Елошевич расплатился по счету и заказал сто граммов сухого мартини для Наташи и кофе для себя.

— Я снялась в порнухе, — с вызовом сообщила Наташа, когда он вернулся. — И Митя меня не простил.

Не зная, что сказать на это, Елошевич погладил Наташу по руке. Он всегда знал, что карьера модели до добра не доведет, но какой смысл говорить это теперь?

— Не рассказывай, если не хочешь.

— Да что там! Я еще и показать могу! — Неловким жестом она выхватила из сумочки журнал.

Услышав слово «порнуха», он ожидал чего-то гораздо худшего, чем эта фотография в журнале. Но, взглянув на нее, почувствовал настоящую боль. Он и не подозревал, что ему будет так больно на это смотреть…

Неужели на фотографии та самая Кузя, Наташка Кузнецова, подруга его Саньки, тощая большеротая девчонка с круглыми глазами и длинными, как у насекомого, ногами?..

«Если бы Тоня не умерла так рано, она не допустила бы превращения Наташи в шлюху. Но Тони не стало, а я был слишком поглощен своим горем, чтобы как следует заботиться о девочках. Я всегда говорил, что считаю Наташу за дочь, а что я сделал для нее? Только позволял ей ухаживать за собой и за Саней. Но о том, что творится в ее душе, я ничего не знал и не хотел знать…»

— Ну как? — с усмешкой спросила Наташа.

— А что, красиво. Можно, я оставлю себе?

Елошевич принужденно улыбнулся и спрятал журнал во внутренний карман куртки.

Без его помощи Наташе вряд ли удалось бы сесть в машину. Но и так она умудрилась удариться лбом о крышу.

Устроившись наконец на переднем сиденье, она сняла туфли, положила ноги на торпеду и заявила:

— Я немного подшофе.

— А то я не вижу! Вон как стекло запотело, — сердито сказал Елошевич, возвращая Наташины ноги в стандартное положение.

Она закурила и мстительно выпустила дым ему в лицо.

— Черт, куда же тебя такую девать?

— Знамо дело. Мешок на голову, и в воду!

— Молчи, дура! Я имею в виду, что ребенок не должен видеть мать пьяной. Уже половина второго, до утра ты вряд ли проспишься… Знаешь, поехали ко мне. У меня две комнаты, так что я вполне могу тебя приютить. Сейчас позвоню Сане, скажу, чтоб утром Петьку в школу отвела. А ты спокойно придешь в себя, опомнишься… Да?

Она махнула рукой:

— Делайте что хотите, мне все равно!

Елошевич представил, как изумятся соседи, если увидят его среди ночи с красивой и абсолютно пьяной девушкой, и нажал на газ.

— Извини, у меня не убрано…

Анатолий Васильевич слегка покривил душой: у него как раз было убрано, но аккуратистка Наташа никогда не признала бы его интерьеры образцом чистоты и порядка.

Однако сейчас ей было все равно. Прямо в сапогах и куртке она уселась на стул и смотрела, как Анатолий Васильевич застилает диван.

— В ванной постарайся не шуметь. Вот тебе халат, тапочки. Да сапоги-то сними! Или ты уже не в состоянии?

— Я не такая уж и пьяная, — глухо сказала Наташа. — Просто мне очень плохо. Так чего-то хочется умереть.

— Да ладно тебе! Все еще наладится…

Она отрицательно покачала головой.

— Ну, хочешь, завтра возьмем Петьку и поедем на недельку в Синя вино? Я буду топить печку, а ты гулять по берегу Ладоги… Или поезжай одна в какой-нибудь Египет, мы с Саней за Петькой присмотрим.

Она опять мотнула головой.

— А зря! Смена впечатлений помогает… Ну скажи, чем тебе помочь?

— Пристрелите меня!

Наташа, как пингвин в холода, стала хлопать себя по бокам в поисках сигарет. Не обнаружив их в куртке, полезла в задний карман брюк, приподнялась со стула и тут же завалилась на пол.

— Не каждый день приходится слышать такие сочные матюги, — одобрил Елошевич.

Он опустился на колени, чтобы помочь ей подняться. Взял Наташу под мышки, потянул… Не обретя равновесия, она качнулась к нему… Губы их случайно встретились.

Это была такая же ужасная случайность, как падение горящей сигареты в бочку с бензином, как неправильный перевод стрелки на железнодорожной развязке, когда два поезда несутся навстречу друг другу. И наступает момент, когда ничего уже не исправить.

…Над узкой кроватью Елошевича вырастал ядерный гриб, и планету разносило на куски. А потом эти куски, кружась в темноте и безмолвии, соединялись снова, и, откуда ни возьмись, появлялся воздух…

И вот уже робкая жизнь выглядывала из-за камня зеленой ящеркой, распускалась в расселине первым блеклым цветком… А потом шумела вода, отовсюду поднимались зеленые побеги, и кричали птицы. Проходили грозы, и воздух звенел хрусталем, и пахло яблоками…

* * *

Как обычно, Елошевич проснулся оттого, что Пират сидел на его подушке и мурчал, проникновенно и умильно глядя на хозяина.

— Уйди, пидарас, — привычно пугнул он кота, но тут же осекся.

«Господи, Наташа!.. Надо срочно идти чистить зубы».

Только через минуту он сообразил, что рядом никого нет.

«Наверное, пошла умываться».

Он потянулся и встал. Часы показывали половину седьмого. Он хотел собрать Наташины вещи, которые, как смутно помнилось, они вчера раскидали по всей комнате.

Но вещей не было. Зато на письменном столе, придавленный его мобильником, лежал лист бумаги.

«Может, она просто пишет, что поехала отвозить ребенка в школу», — посетила его трусливая мысль, пока надевал очки.

«Умоляю, простите меня! — было написано на листе детским почерком. — Простите и забудьте! Я так виновата, но я не понимала, что я делаю! Пожалуйста, не думайте обо мне плохо».

…Что ж, счастье пришло слишком внезапно и покинуло его слишком быстро, чтобы он успел к нему привыкнуть.

«Но то, что было, останется со мной».

…Ему вспомнилась Тонина начальница, живая легенда Североморска Элеонора Сергеевна. Бабка прошла и Первую, и Вторую мировые, курила как паровоз, ругалась матом и при этом носила крахмальные кофточки с детсадовскими жабо. Когда жена умерла, Элеонора навестила его, почти свихнувшегося от горя, молча выпила с ним бутылку водки, а уходя, сказала: «Я тебя утешать не буду. Я даже не знаю, станет ли тебе легче со временем. Но умные люди в свое время научили меня: как бы ни было тяжело, утром нужно обязательно убрать постель и выйти на улицу. Попробуй, вдруг хоть чуть-чуть поможет».

Он убрал постель, принял душ, побрился, оделся и вышел на улицу.

Кафетерий находился рядом с домом, он был здесь завсегдатаем. Пластиковые столы, незатейливая стойка и пожилая барменша в белом халате напоминали ему забегаловки юности.

Он вежливо кивнул барменше, которая, радостно тряхнув антикварным перманентом, стала варить ему кофе. Это был ритуал: она почти каждое утро готовила кофе специально для него — что-то размешивала, потом долго колдовала над кофеваркой. Выходила кошмарная бурда, но Анатолий Васильевич покорно пил ее, стесняясь сказать, чтобы барменша приготовила ему лучше чаю.

На третьем глотке он придал лицу умоляющее выражение, а глядевшая на него барменша укоризненно покачала головой. Тогда он закатил глаза и страдальчески прижал руки к груди. Барменша нарочито тяжело вздохнула и достала для него пепельницу.

Это тоже был ритуал. В кафетерии не курили, но по утрам народу практически не бывало, и для постоянного клиента делалось исключение.

Закурив, Анатолий Васильевич уставился в окно. Через дорогу была почта. Странно, раньше он никогда не замечал ее. Он вообще был убежден, что с появлением мобильников и Интернета обычная почта захирела и скончалась естественной смертью. Но нет, дверь, выкрашенная в знакомый синий цвет, периодически распахивалась, и в нее заходили люди.

Интересно, пахнет ли на этой почте сургучом?

Нужно написать Наташе письмо.

Например: «Наташа, любимая моя девочка! Не тревожься о том, что произошло между нами, и не вини себя ни в чем. Если бы ты знала, как сильно я тебя люблю, то поняла бы, что эта ночь имеет очень мало значения».

Он жадно затянулся, вспоминая те немногие моменты «малозначительной» ночи, которые мог вспоминать без острой боли в сердце, и продолжал мысленно сочинять письмо.

«Я полюбил тебя, когда ты на даче утром жарила мне яичницу… — Нет, не так! — Не знаю, когда я тебя полюбил, но видеть тебя мне так же необходимо, как дышать. Видеть тебя и быть тебе полезным — на большее я никогда не рассчитывал, да мне и не нужно было. Просто в то утро я понял, что люблю тебя не так, как отец любит дочь. Ну и что? Я все равно был счастлив и сейчас тоже счастлив. Мне будет очень тяжело, если ты решишь, что теперь наши отношения должны измениться.

Все произошло так внезапно! Я не смог удержаться, воспользовался твоим состоянием… Но знай, я твой навеки, и самым большим счастьем для меня будет, если ты согласишься сохранить все, как было раньше! Поверь, то, что между нами произошло, никак не изменило моих чувств!»

«Нет, не пойдет!» Елошевич заказал вторую чашку кофе, чего не делал никогда. «Наташа не согласится, чтобы было, как раньше, если узнает, что я люблю ее. Она перестанет со мной встречаться, Петьке тоже не разрешит… А ведь ей сейчас очень будет нужна моя помощь. Если, конечно, этот индюк к ней не вернется. Черт, как это я не сдержался! Взял и все испортил. Такая у меня была светлая стариковская любовь, а я… Или пойти к ней? Признаться по-человечески, предложить руку и сердце? Вдруг?..»

Он засмеялся так, что барменша, которая вышла из-за стойки, чтобы подать ему кофе, отшатнулась и посмотрела оценивающе: все ли в порядке с постоянным клиентом?

«Тут возможны варианты. Самый простой — меня посылают подальше и отказывают от дома. Вариант второй: мне тактично объясняют, что это была ошибка, связанная с невменяемым состоянием, предлагают остаться друзьями, но больше не звонят и ни о чем не просят.

И наконец, Наташа может согласиться. Из жалости ко мне, из любви к Петьке, на которого, как она считает, я хорошо влияю. И будет жить с нелюбимым, к тому же немолодым и небогатым человеком. Вот это уже будет с моей стороны подлость. Подло было уже то, что я воспользовался ее слабостью и провел с ней ночь, но воспользоваться слабостью и провести с ней жизнь — это чересчур!..»

«А вдруг она меня любит?» — пришла в голову совсем невозможная мысль, и он еле удержался, чтобы не покрутить пальцем у собственного виска. Тогда бы Наташа не сбежала!

…На почте пахло сургучом, и почтальонши были в синих сатиновых халатах, как во времена его молодости. На прилавке стояла крутящаяся стойка с бланками поздравительных телеграмм — Елошевич повернул ее, выбирая самый красивый.

«Уже забыл», — написал он текст телеграммы и подал в окошко.

Когда Саня узнала, что Миллер бросил Наташу, она сразу подумала, что он сделал это из-за Вероники Смысловской. «Старая любовь не ржавеет», «от ненависти до любви один шаг» — все эти банальности приходили ей в голову, когда она, уложив Петьку, смотрела в телевизор, не осознавая, что происходит на экране.

«Вот сучка, — думала Саня злобно, — явилась ни раньше ни позже, а прямо накануне свадьбы! Где она, интересно, раньше болталась, и вообще, не она ли виновата в том, что Миллер стал замороженным эсэсовцем? Наверное, все нервы мужику измотала, кровь выпила и бросила его ради своего старикашки. А теперь заявилась: здрасте, вот и я, прошу любить и жаловать!

Стоп, Саня, а тебе это ничего не напоминает? Не помнишь ли ты, случайно, такого Ванечку Семенова, который каждый вечер встречал тебя из института и писал за тебя дурацкие рефераты по общественным наукам? Ты тоже послала его подальше, решив почему-то, что достойна большего, хотя у тебя не было для этого ни малейших оснований. А сейчас тебе вдруг захотелось его отыскать и свалиться ему на голову со своей любовью, опоздавшей Бог знает на сколько лет! И после этого ты будешь осуждать Смысловскую?! И вообще: не лезь, без тебя разберутся».

С этими мыслями она выключила телевизор, поставила будильник и легла спать.

Но разбудил ее не будильник, а Наташа.

— Ты что, не доверяешь мне отвести сына в школу? — Зевая, Саня вышла в прихожую и смотрела, как подозрительно спокойная Наташа снимает куртку и сапоги. — Спала бы себе…

— Не хочу, чтобы Петька знал, что мать не ночует дома. Ты еще чайник не включала? Холодная вода есть кипяченая?

— «В пьянстве не замечен, но по утрам жадно пьет холодную воду», — процитировала Саня. — Между прочим, из-за тебя я недоспала свои законные полчаса.

— Не ворчи. Хочешь, я за это пожарю блинчиков?

— Тебе сейчас только блинчиков не хватает. Прими душ и ложись спать.

Зевая во весь рот, Наташа прошла на кухню и стала жадно пить прямо из чайника. Струйка воды стекала по ее подбородку на свитер, но она ничего не замечала. Саня наблюдала за ней с удивлением.

— Все-таки блинчики я сейчас сделаю, — объявила Наташа, напившись. — А что ты на меня так смотришь?

— Ничего.

— Ты удивлена, что я не задыхаюсь в слезах и не падаю тебе на грудь?.. Саня, во всем виновата только я.

Размешивая тесто, она поведала подруге историю своего разрыва с Миллером.

— Ну вот, — закончила Наташа. — Теперь уже ничего не изменить. Он вообще-то сильно переживает, поэтому ты его как-нибудь утешь, ты это умеешь.

Саня сказала, что не видит причин утешать Миллера, и поэтому никаких утешений он от нее не дождется. И вообще ей не платят за сеансы психоанализа, которые приходится проводить с этим сдвинутым уродом.

Глава 12

Время бежало, и все потихоньку возвращалось на круги своя. Миллер снова стал замкнутым и неприятным, да еще и отдалился от Сани — единственного человека, с которым раньше он бывал более или менее откровенен. Полагая, что ее общество будит в нем воспоминания о Наташе, сама Саня старалась лишний раз не попадаться ему на глаза.

Она сочувствовала Миллеру, но чем она могла ему помочь? Уговорить его сменить гнев на милость и простить Наташу? Но, во-первых, Наташа просила ее не делать этого, а во-вторых, Саня знала: на месте Миллера она тоже бы не простила, и поэтому его чувства были ей понятны.

Конечно, она не могла осуждать и Наташу, ведь ей-то самой ни при каких обстоятельствах не предложили бы сниматься для глянцевого журнала в нижнем белье. Как знать, будь она красивой женщиной, не поддалась ли бы она соблазну? Легко осуждать других за поступки, от которых ты сам гарантирован.

А Наташа вела себя необычно для брошенной женщины. Она не плакала, не пила водку и не валялась целыми днями на диване, уставившись в телевизор. Когда Саня предлагала ей для успокоения нервов попить травки, Наташа шутила: «Лучше уж покурить». Без всякой травки она имела неправдоподобно умиротворенный вид. А иногда Саня, неожиданно обернувшись, ловила на лице подруги мечтательную улыбку.

Это было необъяснимо.

В который раз Наташа вертела в руках телеграмму, словно надеясь обнаружить в ней еще один, тайный, смысл. «Уже забыл». Как правильно она сделала, что ушла, не дожидаясь, пока он проснется!

Лежа тогда рядом с ним, слушая его ровное дыхание, Наташа вспоминала, как он говорил Петьке: «Похоть — это очень грустно». Ей не хотелось причинять ему лишней боли, заставлять его прятать глаза и подбирать необидные слова, чтобы сказать ей: это была случайность. Его оправдания были не нужны ей. Она знала: он и так будет терзаться, что не сумел устоять… Но разве можно было устоять перед тем, что накатило на них, когда их губы случайно соприкоснулись?..

Ей очень хотелось избавить его от угрызений совести и сказать, что она чувствовала себя счастливой, лежа в его объятиях. Миллер уже казался ей призраком, мороком, но она была благодарна и ему: ведь если бы он ее не бросил, она бы не узнала, что такое счастье.

Да, оставшись одна и не питая надежд соединиться с любимым человеком, Наташа чувствовала себя счастливой. Оказывается, чем больше любишь человека, тем больше сил смириться, что никогда не будешь с ним вместе.

Но у нее было чем заняться и помимо любовных переживаний. Следовало срочно найти какой-нибудь приемлемый источник средств к существованию. В юности она уже побывала в подобной ситуации, но когда вся жизнь еще впереди, все и воспринимается иначе: можно пробовать что угодно и совершать сколько угодно ошибок…

Первым делом Наташа обзвонила несколько салонов красоты, но администраторы без навыков работы на компьютере нигде не требовались. Как жаль, что она так и не собралась раньше пойти на какие-нибудь курсы!.. А теперь, когда ее накопления таяли с поразительной быстротой, она просто боялась себе это позволить. Тем не менее она не унывала и продолжала читать объявления.

А в одно из воскресений позвонил Анатолий Васильевич и спокойно поинтересовался, не хочет ли Петька с ним погулять. Сын хотел.

В ближайшие сорок минут, которые оставались до приезда Елошевича, Наташа металась по квартире, безуспешно пытаясь трясущимися руками навести красоту. Волосы никак не складывались в прическу, стрелки выходили кривыми, и даже помадой она попадала мимо губ.

Чтобы прийти в себя, Наташа, при Петьке не курившая, вышла на лестницу. Она крутила и крутила колесико зажигалки, но пламени не было. Тогда она схватила лежавший на подоконнике соседский коробок спичек и тут же его рассыпала.

А она-то думала, что будет счастлива наконец его увидеть! Да у нее сердце разорвется! Или она кинется ему на шею… И неизвестно еще, что хуже.

— Оденься и спустись во двор, — сказала она сыну. — Зачем Анатолию Васильевичу лишний раз подниматься по лестнице?

Вечером выяснилось, что Елошевич принял предложенные правила игры. После прогулки он довел Петьку до парадного, позвонил в домофон, но конвоировать ребенка до квартиры не стал.

Так у них и повелось. Елошевич продолжал возиться с Петькой, но по молчаливому соглашению избегал встречи с Наташей.

А когда у нее в очередной раз сломалась машина, он проявил чудеса изобретательности, чтобы починить ее, не входя в личный контакт с хозяйкой.

Наташа и вовсе не собиралась чинить свой джип, который не завелся после нескольких дней простоя. Теперь у нее не было необходимости колесить по городу: до Петькиной гимназии можно было добраться и пешком. Кроме того, следовало максимально сократить расходы, а бензин опять подорожал, и Наташа начала уже прикидывать, как бы ей продать джип.

Но тут позвонил Анатолий Васильевич, узнавший от дочери о Наташиной проблеме.

— Наташа, твой джип продавать бессмысленно, — сказал он. — Много за него не дадут, а кто знает, как жизнь повернется. Сможешь ли ты потом позволить себе машину такого класса. Если ты нуждаешься…

— Я не нуждаюсь, — быстро перебила Наташа. Еще не хватало, чтобы он стал предлагать ей деньги!

— Тем более. У тебя же есть я! И пока я жив, твоя машина будет на ходу.

— Спасибо, Анатолий Васильевич.

Он хмыкнул в трубку. Раньше она никогда не называла его по имени-отчеству. Но назвать его сейчас «дядя Толя» она тоже не могла: после того, что произошло между ними, в этом было бы что-то… кровосмесительное.

— Петька дома? Дай ему ключи и техталон, пусть спускается через двадцать минут. Думаю, мы с ним разберемся, в чем проблема.

Проблема, как доложил вечером Петька, заключалась в аккумуляторе. Елошевич снял его и повез к себе домой заряжать.

Возвращение аккумулятора на место произошло тем же порядком.

Сане позвонил Миллер и попросил зайти к нему в кабинет. Интересно, что у него случилось, думала она, передавая больных дежурной смене. Неужели опять хочет использовать ее в качестве жилетки?

Но в кабинете обнаружился Ян Колдунов. Они с Миллером пили чай, доброжелательно глядя друг на друга.

— Как я рад тебя видеть! — Колдунов поднялся, чтобы расцеловать ее, и усадил за стол. — Чаю или кофе?

— Чаю, пожалуйста. — Она устроилась рядом и по старой привычке положила голову на колдуновское плечо.

— Вот мне просто интересно, почему господин Колдунов устраивает с вами свидания именно в моем кабинете? — желчно спросил Миллер. — Вместо того чтобы пригласить вас в ресторан, например, или хотя бы в парк, он является ко мне и требует вызвать вас сюда.

— Ты, Дима, совсем заработался, — засмеялся Колдунов. — Сам же меня пригласил на консультацию.

— И как? — лениво поинтересовалась Саня.

— Такая тетенька, что ой-е-ей! С крышей совсем беда. Там диагноз негде ставить, а этот утопист, — он кивнул на Миллера, — чего-то еще от меня хочет.

— Недотрах — страшная болезнь, — подтвердил «утопист».

— Я становлюсь человеконенавистником, — сказал Колдунов и тяжело вздохнул. — Не выношу людей, подобных этой бабе, которые считают, что мир крутится вокруг их болячек. И мне даже не всегда удается скрывать свои чувства.

— А чего еще можно ожидать от нас с нашей работой? — пожал плечами Миллер. — Лев Толстой говорил: если хотите ненавидеть людей, заставляйте себя их любить. Так что я тоже становлюсь мизантропом.

«Это он только еще становится! — ужаснулась Саня. — Что же будет, когда процесс завершится?»

— Тебе нельзя, — сказал Колдунов. — Ненавидеть человечество можно только в том случае, если на свете есть люди, которых ты любишь больше себя самого. Хотя бы один такой человек. Иначе просто свихнешься.

Тут за дверью послышались чьи-то быстрые шаги, дверь стала открываться, и Миллер уже набрал полную грудь воздуха, чтобы объявить наглецам, что рабочий день окончен…

Но тут на пороге возникла Вероника Смысловская.

Та же безупречная стрижка, классический костюм…

«Версаче, — подумала Саня, — или Армани?» Отличить одного от другого она не смогла бы ни при какой погоде.

— Добрый вечер. — Войдя в кабинет, Смысловская по очереди протянула всем ладонь для рукопожатия. — Я приехала к Валериану Павловичу, привезла копию отчета и постановление о присуждении вашей клинике высшей категории, а он уже ушел. Дмитрий Дмитриевич, я у вас бумаги оставлю. — Она положила на стол папку из дорогой кожи.

Миллер посмотрел на папку и молча кивнул.

«А они похожи, — внезапно подумала Саня, — наверное, именно поэтому и ненавидят друг друга. Смысловской вовсе не обязательно было лично везти эти бумаги, достаточно было простого звонка. Но нет, она решила стопроцентно исполнить свой долг. Миллер тоже всегда так делает. Они оба считают, что это дает им право презирать других людей».

— Вероника, дорогая! — подал голос дамский угодник Колдунов. — За те годы, что мы не виделись, вы изменились только к лучшему.

«Сколько вокруг случайных встреч! Люди сталкиваются после долгой разлуки, находят друг друга… Почему же мне-то никак не встретиться с Ваней?..»

Колдунов, продолжая ворковать над Вероникой, усадил ее к столу, налил чаю. После чего рухнул на свое место, протянул в сторону Миллера руку и общепринятым движением потер большим пальцем об указательный.

— Так будет мне гонорар сегодня или нет?

— Или нет.

— А ради чего тогда я целый час ублажал эту истеричку?

— Ян, ну что я могу поделать? Она твердо убеждена, что имеет право на бесплатную медицинскую помощь высшего качества. Если бы я тебя не пригласил, она бы жалобу написала.

— Жалоб бояться — денег не видать, — с усмешкой прокомментировала этот диалог Вероника Смысловская.

— Блин, а я так надеялся! — застонал Колдунов. — Моим девчонкам к понедельнику нужны синие сарафаны. Они выступают в консерватории, и какой-то изверг придумал, что все должны быть в синих сарафанах. …Что делать прикажете?

— Может, натурой возьмешь? — прервала Саня трагический монолог многодетного отца.

Он посмотрел на нее нарочито оценивающим взглядом.

— Мне очень нравится твоя натура, и, если бы ты не была моим боевым товарищем… — Колдунов скосил глаза и страстно засопел, изображая победу духа над грешной плотью.

— Дурак ты! — захохотала Саня. — Я про другую натуру. У меня дома полно синего материала. Горы просто. Отцу на форму выдавали, а он не шил. Говорил, что к старой черной привык. Ткань отличная, сносу не будет. Так что, если хочешь, можем съездить, заберешь. У тебя жена шить умеет?

Колдунов отрицательно покачал головой.

— Я умею шить, — внезапно сказала Вероника. — Посмотрите на мой костюм.

— Не может быть! — ахнул Колдунов.

Саня на всякий случай тоже ахнула, хотя и не поверила, что Смысловская сама шьет себе костюмы. Но с другой стороны, если эта дама готова помочь Колдунову…

— Вот и отлично, — улыбнулась Саня. — И швейная машина у папы тоже есть. Правда, очень старая, «Зингер».

— «Зингер» подойдет, — деловито кивнула Смысловская. — На два детских сарафана мне будет достаточно трех, максимум — трех с половиной часов. Вы размеры знаете? — повернулась она к Колдунову.

— Сейчас домой позвоню, спрошу. — Тот очень обрадовался, что проблема, кажется, решилась. — А вы и правда поможете?

— Разумеется. Поезд у меня только в полночь, так что сейчас мне совершенно нечем заняться. Единственное, что меня смущает, не будет ли возражать ваш отец, Александра, если к нему явится совершенно незнакомая женщина и начнет строчить на машинке?

— Папа? Да он был бы только рад! Но его сейчас нет в городе. Поехал в Североморск по местам своей боевой славы.

— Тогда вопрос решен, — сказала Смысловская.

Колдунов кинулся названивать жене, чтобы узнать размеры.

Наташа собиралась на очередное интервью, на этот раз в фирму, торгующую косметикой, когда раздался телефонный звонок.

— Здравствуй, — сказал Елошевич, — ты можешь сегодня заехать ко мне домой? — Наташино сердце екнуло. — Видишь ли, — продолжал он, — я обещал Петьке набор морских флажков с расшифровкой, а отдать не успел.

Может быть, флажки — это предлог, чтобы увидеть ее?

— Конечно, заеду. Во сколько?

— После семнадцати. Дело в том, что я сейчас не в Питере, поэтому сам не могу отдать флажки. А Петьке очень надо, он мне говорил. Тебе моя соседка откроет, я ее предупредил. Флажки лежат на столе в маленькой комнате.

— Да, — сказала Наташа, чувствуя, как в душе воцаряется мрак. — Я, конечно, заеду. Спасибо.

* * *

В комнатах отца было чисто и прибрано, но Саня почувствовала себя здесь тоскливо — возможно, потому, что ее не встретил, как обычно, отцовский любимец Пират. Петька упросил Наташу на время забрать кота к ним.

— Как-то неловко без хозяина, — сказал Миллер, которого Колдунов уговорил составить им компанию.

Саня усадила гостей, а сама встала на стул и начала снимать с шифоньера чемоданы, в которых Елошевич хранил свои стратегические запасы. Колдунов некоторое время понаблюдал за ее деятельностью, а потом предложил свои услуги, которые были, разумеется, приняты.

Вероника Смысловская тем временем вела телефонные переговоры с Катей, женой Колдунова: они обсуждали какие-то складки, проймы и обтачки.

— Мне нужна миллиметровка, четыре листа для выкройки, — не прерывая телефонного разговора, сказала она в пространство. — Есть у вас?

Саня спрыгнула со стула, опираясь на руку Колдунова.

— Нет, у папы только морские карты.

— Тогда нужно купить.

— А кроме миллиметровки, нам ничего не надо? — задумчиво спросил Колдунов. — Я, например, не вижу повода не выпить, — он устремил пронзительный взгляд на Миллера, — а идти должен самый молодой. Это закон офицерской чести.

Миллер тяжко вздохнул и потянулся за своей курткой.

— Что будут пить дамы? — поинтересовался Колдунов.

Саня пожала плечами и посмотрела на Смысловскую.

— Я практически не пью, — сказала та. — Разве только чуть-чуть за компанию. Так что мне все равно.

— Саня?

— То же, что и все.

— Значит, четыре листа миллиметровки и одну бутылку коньяку, — резюмировал Колдунов. — Смотри, Митя, не перепутай!

— Подождите! — возмутилась Вероника. — Нужно же еще нитки купить! — Она отрезала маленький кусочек синей ткани и вручила Миллеру. В магазине он должен был показать его продавщице, чтобы та подобрала нитки в тон.

Миллер с брезгливой гримасой убрал лоскуток в карман и вышел.

Саня пошла на кухню готовить закуску. Какие-то продукты в холодильнике нашлись. Удовлетворенная увиденным, она начала чистить картошку.

Через несколько минут на кухню явился Колдунов. Взглянув на Саню, он присвистнул и вынул нож из ее рук.

— Я почищу. Помню, что ты ненавидишь это занятие.

— Правда? — Она подумала, что нет ничего приятнее для человека, чем обнаружить, что окружающие помнят о его вкусах и привычках.

…О ее ненависти к чистке картошки он узнал в Чечне. С тех пор много воды утекло, а он, надо же, не забыл!..

— Может быть, ты нам блинчиков нажаришь? — попросил Колдунов. — Знаешь, сколько раз я твои блинчики вспоминал. Как ты их переворачивала. До этого я думал, что только в мультфильмах их на сковородках подкидывают.

— Меня мама еще в детстве научила.

— А вкусные-то они какие были!..

Буркнув, что это очень грубая лесть, Саня загремела красными банками в белый горошек. Мука обнаружилась в емкости, маркированной как «рис».

— Мука есть, масло тоже… — Она опять открыла холодильник: — И даже одно яйцо имеется.

— В норме должно быть два.

— Пошляк! — Саня замахнулась на него бутылкой с подсолнечным маслом.

— Где пошляк? — возмущенным тоном вопросил Колдунов. — Покажите мне пошляка, и ему придется иметь дело со мной!

Дурачась, он выставил нож в сторону воображаемого противника, скорчил грозное лицо и изобразил фехтовальный выпад в угол кухни.

Его синие глаза сверкнули совсем по-мальчишечьи, и Саня опять вспомнила Чечню.

Там они, полуголодные, хронически недосыпавшие, пытались шутить и дурачиться в перерывах между тяжелыми многочасовыми операциями, чтобы поддержать друг друга… А по соседним тропинкам бродила смерть.

Может, они не боялись ее, потому что были так молоды?..

Колдунов отвлекся от картошки, наблюдая, как Саня готовит тесто для блинов.

— Слушай, а папаша твой точно на нас не обидится? Скажет: пришли, все сожрали, даже последнего яйца не пожалели, стратегический запас мануфактуры извели…

— Успокойся. Смотри сюда!

Первый блин был уже на сковородке. Саня дождалась момента, когда его краешки начали чуть приподниматься, и сделала молниеносное движение рукой. Блин взлетел высоко в воздух, перевернулся и упал обратно на сковородку.

Она довольно хмыкнула и гордо посмотрела на Колдунова.

— Ну, Санька, обалдеть!.. А вообще я тебе ужасно благодарен с этими сарафанами… Если бы не вы с Вероникой, пришлось бы тысячи три выкинуть. Мне на девчонок не жалко, я стараюсь вообще-то, чтобы они были одеты не хуже других, но…

— Да понятно все. — Саня готовилась перевернуть очередной блин.

— Я им лучше джинсы со стразами куплю, девчонки о них мечтают. Но в музыкальной школе говорят: только сарафаны!.. Странные вообще там люди. Знаешь, тут Катя меня вытащила в филармонию. Юбилей был у ее знакомого. «Пошли, — говорит, — хочу, чтобы все видели, какой у меня красивый и интеллигентный муж». Ладно, я парадную форму отпарил, медальки свои начистил, Катьке прическу сделал модную, с начесом… — Саня улыбнулась: она знала, что талант парикмахера прорезался в Колдунове еще в годы учебы в академии. Тогда, понаблюдав за подружкой своего соседа по общежитию, учившейся на парикмахерских курсах, он взял в руки ножницы, и результаты превзошли самые смелые ожидания. Потом он долгое время бесплатно обслуживал медсестер своего отделения, которые заранее записывались к нему в очередь и то ли в шутку, то ли всерьез уговаривали его бросить хирургию и открыть салон красоты. — …Идем под ручку, здороваемся, — продолжал Колдунов свой рассказ. — Я теткам кланяюсь, мужикам киваю, дворянин, короче, в сто восемнадцатом поколении… — Колдунов поставил кастрюлю с картошкой на плиту и зажег газ. — Не хочу показаться самонадеянным, но при виде меня тетки оживились, стали мне глазки строить, ручки для поцелуя совать… Я-то думал: раз юбилей, будет фуршет, но ничего подобного! Посадили нас в зал, выходит на сцену дородная такая дама и давай речь говорить. Я послушал немного и задремал. Только задремал, у меня над ухом тарелки как вдарят! Я как вскочу! Хорошо еще, что сказать ничего не успел… Ну, Катя меня за руку схватила, усадила на место, слушаем музыку. Смотрю: глаза у всех закрыты, лица пафосные. Я тоже рожу сложил, приосанился. А пианист все играет и играет, все одно и то же да одно и то же! Говорю Катьке: ему, наверное, страницу нот перевернуть забыли! Тут все как обернутся ко мне, как зашипят! Неприлично я себя веду, оказывается. Еле до антракта дотянул. А в антракте еще хуже. Все к Кате подходят: «Ах, вы заметили, что он вместо си-бемоль взял что-то там такое? Ах, не заметили? Да как же вы так?» Я хотел сказать, что так переполнился уже искусством, что за себя не отвечаю, но думаю: ладно, ради жены потерплю еще немного…

В дверь позвонили.

— Это Миллер, — сказала Саня, прервав рассказ Колдунова о его злоключениях в филармонии. — Иди открой, а то блин подгорит.

Но вместо Миллера в кухню вошла Наташа.

— Я за флажками для Петьки, — немного растерянно сказала она. — Твой папа сказал, что они лежат на столе в маленькой комнате.

— Вернее сказать: лежали… — пробормотала Саня. В том беспорядке, который они устроили, пока искали ткань и швейную машину, вряд ли было возможно обнаружить хоть что-нибудь. — Нет бы тебе на полчаса раньше приехать!.. У нас, кстати, предполагается небольшая пьянка, присоединишься? Правда, с минуты на минуту появится Миллер… — Саня понизила голос: — Ты как, готова встретиться с ним?

К ее удивлению, Наташа беспечно махнула рукой и сказала:

— Готова. Я твоя подруга, он твой коллега, так что нам все равно придется встречаться… Но сегодня я не могу. Флажки заберу и пойду.

— И вы не составите нам компанию?! — воскликнул Колдунов, входя на кухню и бросая на Наташу пламенные взоры.

— Ну хоть минутку-то посиди, — попросила Саня.

Наташа выдвинула табуретку из-под стола и села, вытянув бесконечные, как рельсы, ноги. Колдунов стоял в дверном проеме и с видимым удовольствием разглядывал экс-модель.

Саня познакомила их. Колдунов достал сигареты и галантно протянул Наташе пачку. Когда она взяла сигарету, он убрал пачку в карман, не предложив Сане.

«Вот вам и дружба мужчины с женщиной! — весело подумала она. — Ты можешь пользоваться ей только до того момента, пока в поле зрения мужика не появится какая-нибудь красотка».

Между тем последний блин был дожарен, картошка сварилась, и Саня предложила перейти в комнату.

— Кто он тебе? — шепотом спросила Наташа в коридоре.

— Старый друг. И учти, у него жена и четверо детей.

В комнате Саня познакомила Наташу со Смысловской, и Наташа, поначалу остро взглянувшая на незнакомку, расслабилась.

Увидев на столе гору свертков и пакетов, она горестно покачала головой. Как найти среди этого вороха флажки, которые она никогда раньше не видела?

— Все равно придется все это убирать, — вздохнула Саня и принялась за работу.

— Найдутся ваши флажки, не переживайте! — утешал Колдунов, вальяжно развалившийся в кресле. — Вот у нас однажды история болезни пропала, это было да! Больной тяжелый, на ладан дышит, я к нему вызвал консилиум: кардиолога, невропатолога и еще профессора одного. И вот собираемся мы писать заключение, а истории нет. Все отделение перетрясли — нет! Вдруг из морга звонят: вы, говорят, когда нам труп этого больного привезете? Я отвечаю: пока неизвестно, пути Господни неисповедимы. Они орут: «Что за шуточки, у нас рабочий день кончается, мы тут ждать до утра не намерены, пока вы соизволите нам труп подогнать». Я, естественно, от таких речей обалдел. Говорю: «Не имею права ускорять ход событий». И слышу в ответ: «Ты что там, обкурился? Давай, сестер своих торопи!» Ну, тут уж я не выдержал, ответил, как полагается… Сразу все и выяснилось: оказалось, история этого больного у них с утра в ординаторской лежит, вскрытия дожидается. Бегу к старшей сестре, спрашиваю: что за фигня? Она мне: ну да, он же сегодня утром умер. «Мне, — говорит, — дежурный врач сказал: отмучился старичок». А мы, по правде говоря, несколько дней уже ждали, что этот дед откинется, вот она и решила, что речь идет о нем. Схватила историю и сразу потащила в патанатомию, чтобы ее за задержку не ругали. А умер, оказывается, другой больной, который ночью поступил, она о нем даже не знала… «Хорошо, — говорит, — хоть я его в морг не отвезла!» А главное — дед этот поправился! Хотя по всем медицинским канонам должен был оказаться там же, где его история…

— Ну, это примета верная. Всегда срабатывает, — сказала Саня, садясь на чемодан и пытаясь защелкнуть замки. Уложить вещи так же аккуратно, как было у отца, ей не удалось.

— Слава Богу, что я не при исполнении и могу спокойно слушать истории о вопиющих нарушениях в работе, — засмеялась Смысловская. — В той больничке, о которой вы, Ян, рассказывали, в морге ребята такие ушлые! Я, когда писала диссертацию, однажды забыла у них замечания моего научного руководителя. Так эти гады, вместо того чтобы позвонить мне, позвонили профессору. Вот, мол, у нас тут ваш научный труд валяется. А профессор обиделся. Вызывает меня, говорит: «Это как понимать? Вы хотите этим сказать, что в гробу видали мои замечания?..» Послушайте, где же Миллер? Может, он вообще не намерен возвращаться?

— Вот, кажется, твои флажки! — Саня протянула пакет Наташе.

— Спасибо! Тогда я поеду.

Она чмокнула Саню, попрощалась с остальными и собралась уходить. Но тут дверь открылась, и в комнате появился Миллер, нагруженный покупками.

— Что ты тут делаешь? — с порога спросил он, увидев Наташу.

— А что? — с вызовом сказала она. — По-твоему, я не имею права находиться в приличном обществе?

Он поджал губы и отвернулся. Чтобы скрыть неловкость, Саня стала разбирать покупки, надеясь, что Наташа сейчас уйдет. Но та стояла посреди комнаты, ухмыляясь и постукивая по полу острым носком туфли. Саня поняла, что нервное напряжение, которое ее подруга столько времени стремилась подавить внутри себя, достигло критической массы и справиться с ним Наташа уже не может. Ну что ж, будет скандал, обреченно подумала Саня, прикидывая, как эвакуировать из эпицентра событий ни в чем не повинных Колдунова и Веронику. Но как назло никаких благовидных предлогов в ее голову не приходило.

— Я задала тебе вопрос. — Наташа сделала шаг в сторону Миллера.

— Наташа, не устраивай сцен.

— А ты не уклоняйся от ответа!

— Господи, да я всего лишь спросил, как ты здесь оказалась! Мы с тобой все выяснили, и, прошу тебя, не надо выносить сор из избы. Это никому не интересно.

— Никому не интересно? А вот мне интересно: как ты объяснил всем, почему наша свадьба не состоится? Неужели сказал правду?

— Пожалуйста, успокойтесь. — Пригибаясь, как солдат под обстрелом, Колдунов подошел к Наташе и взял ее за руку. — Что бы ни послужило причиной вашего разрыва, никто из нас ни в чем вас не обвиняет. Давайте спокойно сядем, выпьем… Может, вы еще и помиритесь.

При этих словах Наташа вырвала руку и вполголоса послала Колдунова по известному адресу. Он хмыкнул, пожал плечами, взял со стола бутылку коньяку и, вернувшись на исходную позицию, стал ее откупоривать.

— Я не понимаю: что здесь происходит? — внезапно заявила Смысловская. — Может быть, мне кто-нибудь объяснит?

— Охотно! — Наташа повернулась к ней. — Мы с этим господином собирались пожениться, а накануне свадьбы он меня бросил. И знаете за что?

— Знаем, — негромко сказала Саня. — Наташа, прошу тебя, перестань.

— Но мне бы тоже хотелось узнать, в чем дело, — настойчиво повторила Вероника. — Видите ли, — улыбнулась она Наташе, — я знаю Дмитрия Дмитриевича гораздо лучше, чем вы думаете. Так что расскажите мне…

— Все, я разливаю, — громко объявил Колдунов. — И закуска стынет, блины Санины фирменные… Хватит уже вам отношения выяснять.

Не обращая ни малейшего внимания на эти мирные инициативы, Наташа подошла к Смысловской и села рядом с ней.

— Неужели мы подруги по несчастью? — неприятно улыбаясь, спросила она. — Надо же, какая встреча! Будем на ты?

— Вот, блин, накрылись мои сарафаны, кажется, — шепотом выругался Колдунов, прежде чем выпить.

— Так чем же вы ему не подошли? — спросила Вероника, оценивающе оглядывая Наташу.

— Я снималась в рекламе нижнего белья, и Митенька не смог мне этого простить. Не жениться же ему на бляди в самом деле!

— Правда? — весело спросила Вероника и посмотрела на Миллера.

Тот молча сидел с рюмкой в руке и смотрел в стол.

— Надо же какой разборчивый! — сказала Смысловская и внезапно громко расхохоталась.

— Саня, срочно дай ей выпить, — скомандовал Колдунов.

— Вы думаете, у меня истерика? — Смысловская повернулась к нему. — Нет, мне просто очень весело. Я и вас сейчас рассмешу!..

— Девки, вы уже задолбали! — гаркнул Колдунов. — Ну-ка всем выпить немедленно!

Но Вероника его слов будто и не слышала.

— Наверняка всем известны сплетни о моем молодом любовнике, которого я купила за деньги, не правда ли?

— Вероника, нас совершенно не волнует, с кем вы трахаетесь!

Но и эта грубость Колдунова не остановила ее.

— …Так разрешите вам его представить! Правда, сейчас Дмитрий Дмитриевич Миллер уже не так молод, но все еще хорош собой. А тогда был вообще загляденье. Вот я и загляделась. А Дмитрий Дмитриевич охотно воспользовался моим влиянием, чтобы получить место в аспирантуре и устроить на лечение своих родственников. Да, верно говорят, что самая ужасная ханжа — это бывшая проститутка.

Миллер, бледный как смерть, не говоря ни слова, застегивал куртку. Замок молнии его не слушался.

Наташа сконфуженно повела плечами и встала с дивана, как бы отрицая свою общность с Вероникой. Она подошла к Миллеру и взяла его за руку, истерически дергавшую замок молнии.

— Прости, Митя, что я не поняла этого в тебе раньше. Я пойду. Саня, где флажки?

Саня молча подала пакет, и Наташа ушла.

Колдунов, стараясь не встречаться взглядом со все еще стоявшим у двери Миллером, подошел к нему с полной рюмкой коньяку.

— Сядь. Выпей. И наплюй на баб.

Он выпил. Смысловская усмехнулась.

— Чему вы радуетесь? — спросил ее Колдунов. — Тому, что унизили человека? Мало ли что у кого в жизни было!

— Он сам себя унизил. Я ничего бы не сказала, если бы не эта его история со свадьбой!..

Что-то странное послышалось Сане в этих словах, вернее, в тоне, которым они были сказаны. Она взглянула на Смысловскую… Яркий румянец на холеных щеках Вероники подтвердил прежние Санины догадки. Тогда, застав ее с Миллером в кабинете Криворучко, она заподозрила между ними бурный роман в прошлом. Но теперь Саня готова была держать пари, что московская дамочка до сих пор питает к Миллеру некие чувства.

«Наверное, историю с сарафанами она затеяла только для того, чтобы побыть с ним, пусть и в присутствии других людей… И вполне возможно, причиной ее вспышки была ревность при виде Наташи. Да, Миллер и Наташа расстались, но он же собирался жениться на ней, а значит, любил. Может быть, до сих пор любит, несмотря на всю эту историю с рекламой белья. Наташа моложе Смысловской и красивее ее… Скорее всего именно это вывело Веронику из себя».

— Саня, я поеду домой. — Колдунов поднялся из-за стола. — Я чувствую, что собравшимся не до моих сарафанов.

— Тогда возьми материал. Может, найдешь кого-нибудь еще, кто сошьет…

— Спасибо.

Вслед за ним поднялась и Смысловская.

Стоя на пороге комнаты уже в пальто, она неожиданно повернулась к Миллеру и сказала:

— Дима, извини, что так получилось. Я сама не знаю, что на меня нашло. В общем, извини…

— Тебе не за что извиняться, — спокойно ответил Миллер, закуривая очередную сигарету. — Ты абсолютно права.

Вероника опустила глаза и некоторое время стояла молча — Саня уже собралась уйти из комнаты, чтобы дать этой странной парочке выяснить свои явно не простые отношения, — но тут Вероника открыла дверь и вышла в коридор. Саня поспешила за ней, чтобы выпустить гостью из квартиры.

Вернувшись в комнату, она села напротив Миллера. Она думала, что и он сейчас уйдет, но он сидел, курил и молча наблюдал, как она сворачивает несостоявшееся застолье.

— Можно, я картошку доем? — вдруг спросил он.

— Конечно… Хотите, подогрею?

— Нет, я люблю холодную.

Он положил себе картошки и наполнил рюмки — свою и Санину.

— Я бы хотел вам объяснить…

— Ради Бога, Дмитрий Дмитриевич! — Саня замахала руками. — Это меня совсем не касается.

— Но вы же будете думать об этом. А вы единственный человек, чье мнение важно для меня. Поэтому я хочу, чтобы вы знали, как все было на самом деле. А там уж думайте что хотите.

Саня закурила и, подумав, сказала:

— Я представляю себе, как это было. Вы делали это ради своей семьи, да?

— Да, наверное, теперь это выглядит именно так!.. Я учился на третьем курсе, а Вероника была молодой аспиранткой на кафедре общей хирургии. Я влюбился. И что в этом странного? Она и сейчас хороша, а пятнадцать лет назад… ну что я вам буду рассказывать? А мне было девятнадцать, вы представляете себе, что это за возраст? Короче говоря, однажды мы с ней оказались вместе в кровати… Ей понравилось, но она была замужем, рисковать не хотела, поэтому предложила мне встречаться тайно. И обещала за это помощь. В сущности, тогда мне было плевать на ее помощь и связи, мне нужна была только она, я не придал ее словам никакого значения… Но потом возникли… разные обстоятельства. Наверное, тогда мне надо было послать ее подальше с ее помощью, но я согласился. И в результате принял ту роль, которую она мне предназначила…

— Какая разница, если вы любили ее? — сказала Саня. — При чем тут вообще какие-то роли?

— Но ей-то было совершенно не важно, люблю я ее или нет. Она сразу расставила все точки над i. Ей нужен был любовник, я согласился им быть. А потом настал момент, когда ее помощь стала очень существенной. Сестру она устроила в хороший интернат на пятидневку, мать смогла лечиться в нормальных больницах. Да и мне она помогла устроиться в аспирантуру. Все это позволило ей презирать меня… Но ей нравилось спать с человеком, которого она презирала.

— Так она просто несчастная женщина!

— Не знаю. Но она до сих пор не простила мне моего унижения. Она презирает меня… И вы тоже имеете право меня презирать.

— Господь с вами, Дмитрий Дмитриевич! Что страшного в том, что вы воспользовались помощью женщины, которую любили? Это же совершенно естественно! И я думаю, что Вероника тоже вас любила. Я просто в этом уверена! — с чувством сказала Саня. — Она вас, наверное, и сейчас любит…

Миллер с изумленным видом уставился на нее.

— Да-да! — горячо продолжала Саня. — Ведь она бы могла и не ехать из Москвы с этими дурацкими документами. Что мешало ей отправить их факсом? Она вас хотела увидеть, вот что!

Очевидно, Миллер не был готов к такому повороту беседы. Он сидел и молчал. Саня решила сменить тему:

— А где сейчас ваша семья?

— Мама давно умерла. Сестра удачно вышла замуж за офицера, уехала с ним на Дальний Восток… Пару раз в году она звонит мне.

Миллер взял бутылку и разлил остатки коньяка по рюмкам. Они молча выпили. Саня почувствовала, что захмелела.

— В любом случае то, из-за чего вы переживаете и мучаетесь, уже в прошлом, — сказала она. — И каждый человек, пусть даже и совершавший в своей жизни ошибки, имеет право на любовь. И вы, и Наташа, и Вероника… — «А я? — мысленно спросила она себя. — Разве я не имею права на то, чтобы меня любили?..»

— Этак мы далеко с вами зайдем, — усмехнулся Миллер. — Может, чайком угостите? Из запасов Анатолия Васильевича?

Саня засмеялась и пошла на кухню. Поставив на газ отцовский эмалированный чайник с отбитым носиком, она облокотилась на подоконник и посмотрела в окно. Она ведь всегда так и думала, что в жизни Миллера была какая-то тяжелая любовная история, которая превратила его в «фашиста». Правда, она не знала, что он презирает людей потому, что в первую очередь презирает себя.

Потом она опять переключилась на воспоминания о своем потерянном Ване. Пожалуй, в чем-то она даже перещеголяла Веронику Смысловскую! Все-таки Вероника, используя Миллера, сделала много хорошего и для него, и для его семьи. А вот она, Саня, ни о ком не заботилась… Она даже застонала, вспомнив, как в те голодные времена Ваня без всяких просьб с ее стороны брал ее продуктовые талоны и шел добывать для нее еду. Он стоял в очередях, а она в это время спокойно спала.

«Когда-нибудь ты пожалеешь», — сказал он, в очередной раз услышав от нее «пошел на фиг».

Она тогда засмеялась. Она была абсолютно уверена, что о Ване Семенове уж точно не пожалеет.

Ах, какой счастливой она могла бы стать, если бы думала тогда о ком-нибудь, кроме себя!

— Что ж вы так долго? — спросил Миллер, когда она вернулась в комнату с чайником.

— «Огненную вишню» заваривала, — пошутила она.

Он посмотрел на нее странным взглядом и дотронулся до ее руки.

— Напрасно старались. С вами я готов и так…

Вот только этого ей не хватало! Саня отскочила к двери.

— Давайте вы не будете!

— Хорошо, хорошо! Просто посидим…

Они долго пили чай, потом включили телевизор… Разговаривали о разной ерунде. Потом Саня спохватилась, что метро вот-вот закроется, и отправила Миллера домой.

Глава 13

Мобильник в сумке надрывался звонками. Наташа, нарезавшая в кухне свеклу, решила, что подходить не будет. Потом посмотрит, кто это ей звонил.

…А вдруг это Елошевич? На ходу вытирая руки посудным полотенцем, она помчалась в коридор. Чертов телефон никак не хотел доставаться, прятался среди кармашков. Пришлось вытряхнуть содержимое сумки прямо на пол.

— Алло! — крикнула она, не взглянув на дисплей.

— Наташа? — Интуиция не подвела ее: это действительно был Елошевич.

— Здравствуйте.

— Ты сможешь встретить меня в аэропорту через полтора часа? Или у тебя машина не на ходу?

— Встречу, конечно.

— Спасибо. И Пирата захвати.

С того дня, когда она напилась и провела ночь у Елошевича, они так и не виделись. Какой-то будет встреча?..

На радостях Наташа не спросила ни номера рейса, ни времени прилета. Она начала одеваться, и ее посетило ощущение дежа-вю: раньше она часто встречала прилетавшего из командировок Митю. И вот что из этого вышло.

Вспомнив о недавней сцене, которую она устроила Мите в присутствии нескольких человек, Наташа поморщилась от стыда.

Ехать предстояло почти через весь город, и времени на сборы оставалось не так уж много. К тому же Пират никак не хотел залезать в свою корзинку. Она позвала на помощь Петьку, и минут десять они посвятили отчаянной борьбе с котом. Наташины руки украсились несколькими глубокими царапинами, прическа растрепалась, но в результате Пират был водворен.

Она сказала Петьке, что в холодильнике есть йогурт и сок, а по телику через полчаса будет фильм про терминатора, сунула ноги в кроссовки, схватила корзину с Пиратом и побежала по лестнице вниз. Почему-то Наташе казалось очень важным встретить Елошевича в зале прибытия.

К счастью, машина завелась сразу.

Остановившись на первом светофоре, Наташа причесалась, на следующем — решила подкрасить глаза. Пробок в этот час не было, и ей едва удалось обработать один глаз, как сзади уже засигналили. Она засмеялась, представив себе лицо гаишника, который остановит ее с одним накрашенным глазом.

Припарковав на стоянке джип с Пиратом на заднем сиденье, она вбежала в здание аэровокзала. Оказалось, что спешила она совершенно напрасно. Рейс из Мурманска прибывал только через час.

Делать было решительно нечего. Наташа пошла обратно на стоянку, достала из машины корзину с Пиратом и, чтобы скоротать время, отправилась в кафе. Цены показались ей сумасшедшими, но все же она взяла себе капуччино, а коту — сосиску в тесте, которую положила прямо в корзину. Кот довольно заурчал.

На посещение кафе ушло полчаса. Другие полчаса Наташа провела в небольшом книжном магазине. Из-за мяукающего в корзине Пирата продавщицы смотрели на нее неодобрительно, поэтому, чтобы сохранить лицо, пришлось купить несколько журналов. Конечно, она тут же упрекнула себя за ненужную трату, но сейчас даже это не испортило ей настроения.

Наконец объявили мурманский рейс. Помахивая корзиной с разомлевшим Пиратом, Наташа спустилась на первый этаж, в зал прибытия.

Анатолий Васильевич вышел одним из первых, в руках он держал букет роз, завернутый в целлофан. Наташе стало ужасно смешно — вряд ли кому-нибудь другому могло прийти в голову везти цветы из Заполярья! Она замахала руками, подпрыгивая, и Елошевич сразу ее заметил.

Розы предназначались ей. Вручив букет, но не поцеловав Наташу, он забрал у нее корзину с Пиратом.

Говоря о том о сем, они пошли к машине. Наташа предложила Анатолию Васильевичу сесть за руль, но он отказался:

— После встреч с боевыми товарищами боюсь не пройти кастинг на трезвого водителя.

В дороге он курил, выпуская дым в окно машины, а другой рукой почесывал Пирата за ухом. Мощное урчание кота перекрывало даже шум мотора.

Она припарковалась возле его подъезда, но Елошевич не спешил выходить.

— Я очень скучал по тебе, — сказал он наконец. — Я хочу, чтобы все стало, как раньше. Чтобы мы перестали избегать друг друга. Давай забудем, пожалуйста?

Пытаясь скрыть смущение, Наташа закурила.

— Вы сами знаете, что это невозможно. Так, как было раньше, никогда уже не будет, — сказала она спокойно. — Но мне было хорошо с вами.

— Мне тоже было хорошо. Мне и сейчас хорошо с тобой. Но то, что произошло, должно быть забыто.

— Я поеду?

— Счастливо тебе. И спасибо за Пирата.

Заехав в клинику в субботу, Миллер обнаружил там полный сестринский и врачебный состав. Наряженные в живописные лохмотья, сотрудники сновали по помещению с ведрами и швабрами. Пахло стиральным порошком и мелом, и повсюду были разбросаны куски бумаги для заклейки окон.

На широком мраморном подоконнике стояла Саня Елошевич, одетая в старую хирургическую робу. Ее голова была обвязана пестрой тряпочкой.

— Вы прямо Арабелла — дочь пирата, — сказал Миллер, подходя к окну. — А что здесь происходит?

— Ну, здравствуйте, царь! Сегодня субботник, так что возьмите у Тамары Семеновны рабочую одежду и присоединяйтесь.

Саня присела на корточки, чтобы прополоскать тряпку в стоявшем на подоконнике тазу, и ее лицо, обрамленное легкими завитками волос, с каплями пота над верхней губой, вдруг оказалось совсем рядом с лицом Миллера. Он смутился и резко отодвинулся.

Она отжала тряпку и стала размашистыми движениями протирать раму. Окна в старинном здании клиники были огромные, и Сане приходилось то приседать, то вставать на цыпочки. Миллер подумал, что она двигается, как стриптизерша у шеста, и неожиданно эта мысль очень его возбудила.

Чтобы избавиться от наваждения, он сообщил Сане, что он думает о ее пластике.

Саня расхохоталась:

— Ну, по законам русской речи стриптизерша — это всего лишь жена стриптизера. Включайтесь в работу, и работа развеет ваши пошлые мысли!

— А закосить нельзя? — шепотом спросил Миллер, озираясь.

Саня с непривычным для нее изяществом спрыгнула с подоконника.

— Косить еще рано. Зато копать уже можно. Сейчас Тамара Семеновна отведет вас в свой цветник.

— Это неслыханно! — возмутился Миллер и куда-то побежал.

Саня домыла окно, села на подоконник, закурила и посмотрела вниз.

Возле крыльца клиники стояли профессор Криворучко и Тамара Семеновна. Как помещики, они озирали свои владения и, видимо, обсуждали, где что вскапывать. Потом на крыльцо вылетел Миллер. Увидев Криворучко, он перешел на строевой шаг и направился к нему. До Сани долетело слово «Ленин», а вслед за ним многократно повторенная комбинация из трех известных букв — с ее помощью старый профессор давал молодому краткую историческую справку. Со вкусом затянувшись, Саня перегнулась через подоконник: теперь Тамара Семеновна гладила разгневанного Миллера по плечу, а Криворучко, вдохновенно глядя вдаль, размахивал руками и объяснял ему, как вскоре все преобразится благодаря их трудам.

Она надела поверх робы старый фланелевый халат, который использовался персоналом для коротких перебежек между корпусами, и вышла на улицу, решив вдохновить Миллера личным примером. Тамара Семеновна немедленно выделила ей сектор для вскапывания, выдала лопату и нитяные перчатки.

Миллеру ничего не осталось, кроме как присоединиться. Криворучко полюбовался, как они работают лопатами, повторил известную истину, что никогда не надоедает смотреть на огонь, воду и чужую работу, а значит, идеальное зрелище — это тушение пожара, после чего пошел наверх в надежде завербовать еще парочку землекопов.

Спустились несколько молодых врачей, и работа пошла быстрее. Пожалуй, часа за полтора они управятся, решила Саня.

Копать, так же как и печь блинчики, ее научила мама. В Североморске у них был участок земли, на котором Антонина Ивановна выращивала неплохой для Заполярья урожай овощей. «Главное, не прикладывать лишних усилий, — говорила она Сане. — Вместо того чтобы давить, просто подними лопату повыше и урони».

А вот Миллера, судя по всему, копать никто не учил. Саня решила восполнить этот недостаток в образовании профессора и устроила ему мастер-класс. Она бесцеремонно хватала его за руки, показывая, как надо браться за черенок, пока не почувствовала, что ее невинные прикосновения очень смущают ученика. Саня удивилась, смутилась сама и отошла на безопасное расстояние.

Когда задание Тамары Семеновны было выполнено, Саня села на скамейку и подставила лицо солнечным лучам. Апрельское солнце припекало совсем по-летнему, и, если закрыть глаза, можно было даже представить себе, что находишься на пляже у моря.

— Не садитесь рядом, — попросила она Миллера, услышав его шаги и открывая глаза.

— Почему? — удивился он.

— Я занималась физическим трудом и еще не успела побывать в душе.

Он демонстративно плюхнулся на скамейку и сообщил:

— От вас пахнет только весной и свежестью, — после чего раскинул длинные ноги в запачканных землей остроносых ботинках и закурил.

— Видели бы нас сейчас студенты! — засмеялась Саня.

— Вы лучше посмотрите на нашего заведующего!

Криворучко на пару с Тамарой Семеновной увлеченно красили белой краской бордюрный камень. Они сидели на корточках бок о бок и медленно водили кистями, иногда окуная их в стоявшую рядом банку. Они о чем-то беседовали, и Криворучко то и дело приближал свои губы к уху Тамары Семеновны.

«Вот дают старички!» — весело подумала Саня, и тут профессор снял перчатку, оглянулся и заправил непокорный локон Тамары Семеновны под капроновый с люрексом платочек.

Саня поспешно отвела глаза.

— Как хорошо-то, Господи! — сказал Миллер. — Сидел бы с вами и сидел.

— Но давайте все-таки пойдем отсюда, пока для нас еще какой-нибудь работы не нашли. — Саня с сожалением поднялась со скамейки.

— Вы правы. — Миллер поднялся следом. — Хорошенького понемножку.

Не привыкшие к физической нагрузке мышцы болели у обоих. Кряхтя, они направились к крыльцу.

— Нужно принять теплый душ, — сказал Миллер, покосившись на Саню. — И не только из гигиенических соображений, а чтобы растворить в мышцах молочную кислоту. Иначе я не знаю, как завтра буду двигаться.

Чтобы не мыться в спешке, в душевой Саня пропустила Миллера вперед.

А потом долго стояла под горячим душем и мылась найденным тут же кусочком хозяйственного мыла, стараясь не думать, откуда он взялся и что им мыли до этого.

О карьере застиранного до дыр, но отглаженного полотенца, которое Тамара Семеновна выдала ей вместе со старым белым халатом, она тоже предпочла не размышлять.

Уверенная, что никого не встретит по дороге в ординаторскую, она вышла из душевой в халате и с полотенцем на волосах. Но на подоконнике сидел Миллер с газетой в руках.

— Наконец-то! — сказал он раздраженно, скатывая газету в трубочку и похлопывая этой трубочкой по ладони. — Я уже подумал, что вы растворились без осадка.

— Но я же не знала, что вы ждете меня, — растерялась Саня, стаскивая с головы полотенце.

— Я жду вас, чтобы вместе выпить то, что Бог послал, — объяснил он.

— А что он послал?

— Увидите, — загадочно сказал Миллер. — Но сначала помогите мне встать.

Она подставила ему плечо, и профессор, шепотом помянув чью-то мать, принял вертикальное положение. Рука об руку они доковыляли до его кабинета. Закрыв дверь на задвижку, Миллер достал бутылку вина и бокалы.

Саня плохо разбиралась в винах, но, судя по строгой этикетке с французской надписью, вино было дорогим и пижонским. Никак не реагируя на Санины крики с призывом сохранить раритет, Миллер азартно расковыривал ножом пластик на горлышке. Увидев, что бутылка утратила товарный вид и уже не сможет использоваться в качестве взятки для канцелярских работников, Саня успокоилась. Почему бы и не отведать хоть раз в жизни благородного напитка?

— Слушайте, — вдруг сказал Миллер, поставив откупоренную бутылку на стол, — я же первый раз в жизни вижу вас не в брюках. Ну и ноги у вас, это же кошмар вообще!

Саня давно не обижалась на замечания по поводу собственной внешности, но тут почувствовала настоящую обиду. Пока она придумывала достойный ответ, Миллер, глядя на ее ноги, задумчиво повторил:

— Ну да, кошмар. Вот никогда бы не подумал, что влюблюсь в женщину с такими ногами.

— Не поняла, — сказала Саня.

— Я в вас влюбился, — грустно сообщил он.

Сане уже так давно никто не признавался в любви, что она забыла, как полагается себя вести в таких случаях. Признание Миллера не было для нее такой уж неожиданностью: в последнее время она смутно подозревала, что нравится ему, но относила это ощущение на счет своей самонадеянности.

— Закройте рот, — скомандовал он, подавая ей бокал вина. — Вы думаете, я шучу, что ли?

Она энергично закивала и сделала несколько глотков.

Когда-то она думала, что они могли бы составить хорошую пару…

Она пришла в клинику сразу после возвращения из Чечни. Тогда она была достаточно молода и глупа, чтобы думать, что Бог награждает каждого по делам его. И она решила, что красивый, умный и перспективный Миллер будет ей достойным призом за почти полтора года войны. Некоторое время она пребывала в полной уверенности, что раз она этого захотела, на небесах просто обязаны выполнить ее желание. Увы, Миллер никак не выделял ее среди других женщин. Даже ее профессионализм он оценил гораздо позже, через пару лет совместной работы.

Она повздыхала, поплакала, да и успокоилась, постановив, что Миллер был ее последней юношеской влюбленностью, а теперь она навсегда избавилась от этой болезни.

Но через несколько лет болезнь дала короткий рецидив. Это произошло, когда Саня узнала, что у Миллера роман с фотомоделью. Не зная, что фотомодель — ее школьная подруга Наташка Кузнецова, она пылала черной завистью к этой наверняка глупой, эгоистичной стерве, которой досталось от жизни все: и красота, и любовь. А умная, самоотверженная и добрая Саня оказалась никому не нужна! Но ведь ясно же, что для Миллера было бы гораздо лучше ухаживать за ней, Саней. Для него же самого!

Потом прошло и это. Саня повзрослела и как-то потихоньку привыкла ничего не ждать от жизни. И вдруг теперь, когда она уже смирилась с одиночеством…

Миллер сел рядом с ней на диван.

— Вы меня просто шокировали, — честно призналась Саня, закуривая. Закурила она для того, чтобы он сразу не полез целоваться. — Я даже не знаю, стоит ли мне радоваться…

— Я и сам не рад, — сказал Миллер. — А если вы думаете, что любить очень приятно и весело, значит, вы никогда не любили. Мне так больно, Саша. И давайте наконец перейдем на ты.

Она старательно пыхтела своей сигареткой, а он просто сидел рядом и молча глядел в пол.

И тогда ей стало жалко его. И она обняла его сама.

Они долго целовались, а потом Миллер начал расстегивать на ней халат. Саня удержала его руки.

— Ты не хочешь? — растерялся он.

— Я просто боюсь.

— Я тоже боюсь. Вдруг тебе не понравится со мной? Может быть, нам сначала пожениться?

— Загс уже не работает, — засмеялась она. — А завтра воскресенье.

— Значит, в понедельник, да? Доживем до понедельника?

Он протянул руку за бутылкой, и они стали пить из горлышка, отхлебывая по очереди, как подростки. Будучи школьницами, они с Наташкой вот так пили свою первую бутылку вина… Это неожиданное воспоминание заставило Саню вскочить с дивана.

— Подожди! А как же Наташа?

— Ты же знаешь: мы расстались.

— Но она, может быть, думает, что вы еще помиритесь.

Миллер тоже поднялся, подошел к Сане и больно стиснул ее руку.

— Не знаю, что она думает, но я не оставлял ей никаких надежд. Между нами все кончено, и, поверь, ты не имеешь к этому отношения.

Саня покачала головой:

— Но вдруг она не поверит? Вдруг она все-таки решит, что ты бросил ее из-за меня, а снимки были только предлогом? Как я буду смотреть ей в глаза?

— Она знает, что это не предлог… Я не хотел говорить тебе, но еще раньше я застал ее с другим мужчиной. Она встречалась не только со мной, но и с ним. Такой мужичок с туго набитым бумажником…

— И что ты сделал?

— Ничего. Простил. А тут как раз эта фотография!..

Они снова начали целоваться… А потом Саня сказала, что уже поздно, и Миллер пошел провожать ее. Весь путь от клиники до Саниного дома они проделали, взявшись за руки.

Возле подъезда возникла пауза. Оба понимали, что если Миллер сейчас поднимется, то никакие заклинания уже не помогут. А у Сани в голове крутилась мысль: оказаться с ним в постели, значит — сжечь за собой все мосты.

Она не знала, откуда взялась эта мысль и что это за мосты, но что-то мешало ей пригласить его к себе.

— Я понял, — сказал он. — Поеду домой. Встретимся завтра, да? Можем сходить в кино. Ты хочешь в кино?

Саня кивнула, и он обнял ее.

— Если бы ты знала, как мне хочется остаться!..

— Я знаю. Но я уже столько лет одна. Забыла даже, как это делается. А сегодня специальную литературу почитаю, справочники полистаю, чтобы завтра быть теоретически подкованной.

— Тебе все шуточки. Ну что ж, тогда до завтра.

Он позвонил рано, еще не было десяти.

Звонок разбудил Саню, и, прежде чем взять трубку, она даже не успела вспомнить о переменах, грядущих в ее жизни.

— Але, — хрипло и не слишком любезно сказала она.

— Ты еще спишь?

— Нет, конечно, нет! — бурно вознегодовала Саня. — Я давно встала.

— А я только проснулся. Вот, звоню тебе. Что будем делать?

Она зевнула, с хрустом потянулась и села на кровати. Потом с трубкой добрела до кухни, зевнула еще раз и включила чайник.

— Может, пойдем по Невскому гулять? А там и кино подходящее найдется.

— Хорошо, только я еще кофе выпью.

— Лучше выпей «Огненной вишни», — посоветовал Миллер, и Саня с улыбкой подумала, что, если они поженятся, шутка про чай с огненной вишней будет сопровождать ее до конца жизни. — Ты как, конспекты полистала вчера? Освежила знания? Я могу зачет принимать? Слушай, я так по тебе скучал!

«К черту мосты, — подумала Саня. — И хватит уже строить из себя невинность в пятом поколении».

— Так приезжай. Ну его, это кино. Хлеба только по дороге купи…

Кажется, ее последние слова он уже не услышал.

Она лихорадочно превращала свою одинокую постель в любовное гнездышко, запихивала валявшиеся на стуле вещи в шкаф и одновременно отдраивала сантехнику. О собственной внешности вспомнила в последнюю очередь, случайно взглянув в зеркало.

Оказывается, она готовилась встречать кавалера в трусах и длинной футболке, с волосами, торчащими в разные стороны, как венок статуи Свободы! «Успею ли я привести себя в божеский вид?» — засомневалась она.

Тут Миллер позвонил снова. Его срочно вызвали в клинику.

— Мне приехать?

Он подумал немного.

— Я в пути, а больным уже занимаются анестезиологи. Если ты вдруг явишься в середине операции, это будет неэтично. Нет, лучше отдыхай. Ты вообще-то как?

Саня засмеялась:

— Я-то нормально. А ваша молочная кислота, товарищ Миллер, как поживает?

— Все прошло. Вот жизнь — вчера субботник, сегодня воскресник, завтра понедельничник! Скажи мне что-нибудь хорошее, а?

Говорить «хорошее» по заказу Саня не умела, поэтому глупо захихикала.

— Ну ладно, — сказал Миллер. — Я позвоню, как только освобожусь, да?

«Наверное, ему будет приятно, если я все же приеду в клинику, — подумала Саня. — Куплю колбасы какой-нибудь, печенья… Я даже не пойду в операционную, чтобы не отвлекать его от работы… Или нет, зайду на секунду, просто скажу, что приехала».

Не торопясь она выпила чаю, полежала в ванне, потом тщательно вымыла голову и попыталась уложить волосы феном. Без сноровки дело шло трудно, волосы, предварительно щедро политые жидкостью для укладки, изгибались разнообразными синусоидами. Намочив волосы в третий раз, Саня сдалась и собрала их в свой обычный хвост. Покосилась на косметичку, засунутую в дальний угол шкафа. «Ты ненакрашенная страшная, и накрашенная», — пропела она себе и оставила косметичку в покое.

Она уже собиралась выходить, когда снова раздался телефонный звонок. На этот раз звонила Наташа.

Без долгих предисловий она сказала, что сегодня им нужно обязательно сходить в церковь. Что есть такая часовня на Смоленском кладбище, в которой, что ни попросишь у Бога, все сбывается. Так вот, нужно немедленно туда поехать и попросить, чтобы Бог помог им обеим устроить личную жизнь.

— Ты хочешь попросить, чтобы Миллер вернулся к тебе? — спросила Саня, холодея.

Наташа рассмеялась:

— Да нет же! Я, конечно, дура, но не настолько, чтобы снова наступать на те же грабли… Так что, поехали?

Саня молчала, раздумывая, можно ли верить подруге. Судя по ее беззаботному тону — да. И вообще она врать никогда не умела…

По-своему расценив Санино молчание, Наташа пустилась в уговоры.

— Неужели ты твердо решила на всю жизнь остаться одна? — горячо говорила она. — Ты молодая интересная женщина, умница. Вокруг тебя полно мужиков. Просто пока тебе не везет. Как и мне. С этим надо что-то делать, Санька! Ну я прошу тебя, поехали!..

— Ладно, уговорила. — В конце концов, у Сани начиналась новая жизнь, и при таких обстоятельствах отказываться от небесной помощи было просто опасно: а вдруг там, наверху, на нее за это рассердятся? — Ты за мной заедешь?

Наташа замялась.

— Слушай, — сказала она после паузы, — мне кажется, что ехать на машине в священное место как-то неприлично. Давай на метро, а?

Они договорились встретиться у «Василеостровской».

Однажды Саня уже ездила в эту часовню просить счастья и любви. Это было на первом курсе института, в компании подружек. Теперь она думала, что вспомнит дорогу, и уверенно вела Наташу по Малому проспекту. День был в отличие от вчерашнего холодным, на асфальте подсыхали следы утреннего снегопада, возможно, последнего в году. Но ярко светило солнце, и от этого идти было приятно, однако Смоленское кладбище все не показывалось. Спрашивать дорогу им почему-то казалось неудобным, и они продолжали движение наобум, решив, что рано или поздно придут куда надо.

Но Саня вдруг засомневалась:

— Слушай, а может, оно на Среднем?

Они повернули налево, вышли на Средний проспект и некоторое время шли по нему. Но теперь сомнения посетили уже Наташу, и, когда они добрели до автозаправки, она без лишних слов купила там карту города. Быстро развернув ее на капоте чужой заправляющейся машины и предотвратив возмущение хозяина очаровательной улыбкой, Наташа обнаружила, что они были близки к цели, пока не повернули на Средний.

Как заправский штурман, она привязалась к местности и наметила маршрут. По кривой улице Беринга они вышли на зады Смоленского кладбища.

На кладбище еще было полно снега. Памятники, стоявшие не по-русски без оградок, издалека казались людьми, собравшимися для беседы.

Саня вдруг почувствовала себя счастливой, как в юности. «Что-то очень хорошее должно произойти со мной, — подумала она и не сразу вспомнила, что хорошее уже произошло. — Нужно рассказать Наташе. Нет, не сейчас. И вообще — не сегодня».

Пусть Бог поможет Наташе найти новую любовь, пусть она устроит наконец свою жизнь, вот тогда Саня ей все расскажет.

Она покосилась на Наташин профиль. Как она, должно быть, устала от постоянных разочарований!

В юности Наташа получила серьезную психологическую травму, а никто этого не понял. Родители объявили ей, что она развратница и шлюха, и сплавили с глаз долой. А она так нуждалась в помощи, в поддержке опытного и доброго человека. Была бы жива Санина мама, она никуда бы не отпустила Наташу. Помогла бы ей прийти в себя и перестать относиться к людям как к врагам. Саня подумала, что последствия незалеченной психологической травмы не дают Наташе стать счастливой, хотя она сама этого не понимает.

Саня вспомнила давнюю чеченскую историю с Колдуновым.

Однажды он поехал за перевязочным материалом и медикаментами, и автомобиль, управляемый неопытным солдатом-срочником, съехал в кювет. Все остались живы, но Колдунов вылетел через лобовое стекло, выбив его головой. Он выпил граммов двести спирта и решил, что инцидент исчерпан.

И целую неделю после этого бродил по госпиталю с лицом радостного маразматика, понимая, что от него хотят, только с третьего раза.

«Вот здесь подпишите!» — просила сестра. «Где?» — «Вот здесь!» — «А что это?» — «Журнал движения наркотических ампул». — «Так где подписать?» — «Вот здесь!!!» — «Здесь?» — «Нет! Вот! Здесь!!!» — «Пожалуйста…» — расслабленно соглашался Колдунов и подписывал документ совершенно не там, где было нужно. А ведь за неправильное ведение журнала учета наркотиков можно было влипнуть в крупные неприятности, вплоть до уголовного разбирательства!..

В историях болезни Колдунов писал абсолютно непонятные каракули, так что посторонний мог подумать, что в госпитале подрабатывает личный врач Усамы бен Ладена, который ведет документацию на своем родном языке.

И при этом Колдунов был уверен, что он абсолютно здоров и с ним все в порядке. Он не мог понять, что от удара мозги его взболтались и, возможно, даже перевернулись, как блин на сковородке.

Но кругом были врачи, и это упрощало ситуацию.

А рядом с Наташей не было никого.

Поэтому, наверное, у них с Миллером и не срослось. Встретились двое контуженных… Но почему за одну ошибку Наташа должна расплачиваться всю жизнь?

Правда, в последнее время она изменилась, стала более спокойной. Если бы Саня не знала, как Наташе тяжело, она бы подумала, что разрыв с Миллером пошел ей на пользу. Но о какой пользе может идти речь, если она опять осталась одна?..

Черт, как ужасно все получается! Пусть Наташа больше не любит Миллера, все равно ей будет очень неприятно узнать, что он так быстро нашел утешение, да еще с ее лучшей подругой!

Она не смогла помочь Наташе тогда, после школы, а сейчас, как на все это ни посмотри, выходило еще хуже…

Погруженная в свои мысли, Саня не заметила, как они пришли.

Возле часовни толпился народ, бродили озабоченные монахи в накинутых на рясы болоньевых куртках.

Когда Саня была здесь студенткой, часовня стояла закрытая, с тяжелыми железными ставнями на окнах. Никаких служб здесь тогда не велось, и люди, приходившие со своими просьбами к святой, писали их на листочках и засовывали в щели между ставнями…

Они перекрестились и вошли в часовню. Внутри распоряжались деловитые старухи.

— Проходим к мощам, — командовали они. — Прикладываемся к мощам и на выход. Ко мне, ко мне на выход, там вход.

— Как медкомиссия в военкомате, — шепнула Саня, становясь в очередь за свечками.

Наташа не удержалась — хихикнула.

Потом они поставили свечи, следом за всеми преклонили колени перед гробом с мощами, поцеловали его и вышли через боковую дверь.

Саня вдруг опомнилась: что же это она ничего не попросила у святой? Ведь нужно было помолиться о своем будущем счастье, о любви, о том, чтобы Бог послал им с Миллером ребенка…

— Зайдем куда-нибудь, выпьем кофе? — предложила Наташа, когда они снова вышли на проспект.

— Давай.

Они шли, на ходу изучая вывески, чтобы не пропустить подходящее кафе. Разглядывая очередную вывеску, Саня замедлила шаги, и на нее тут же налетел какой-то мужчина.

— Ну что ж вы, девушка?! — укоризненно сказал он и придержал ее за плечи, помогая сохранить равновесие…

— Твою мать!!! — неожиданно закончил мужчина, всматриваясь в Санино лицо. — Шура?!

Дальше началось сумасшествие. Два взрослых человека стояли посреди тротуара, держась за руки и не обращая внимания ни на обтекающий их людской поток, ни на оторопевшую Наташу. Потом осторожно, будто не веря в реальность происходящего, они расцепили руки и начали трогать друг друга за плечи, за лицо…

«Если я сейчас уйду, они не заметят, — решила Наташа. — Вот это да, святая быстрого реагирования!.. Интересно, что за мужик-то?»

— Как ты живешь? — спросил Иван Семенов, тяжело дыша. — Замужем, наверное? Детей куча?

Саня отрицательно помотала головой.

— А ты? Женат?

— Развелся недавно.

— …Ну, что же мы стоим? Я с подругой. Наташа? Где Наташа? Ушла…

— Шура… А я еще не хотел идти в этот бассейн!

Они засмеялись и обнялись.

— Что же мы стоим?.. — в который раз повторяла Саня. — Но нет, этого просто не может быть! Я искала тебя и не нашла.

— Неудивительно. Я неделю назад приехал на курсы. Вообще я на Камчатке служу.

Саня постояла еще немного и сказала:

— Пойдем домой.

Она не сразу вспомнила, что еще сегодня утром ждала другого мужчину и собиралась за него замуж. Но необычный порядок в квартире освежил ее память. Черт, Миллер мог нагрянуть в любую минуту!

— Я схожу за хлебом! — сказала она Ване. — Посиди немного, ладно?

— Не уходи. — Он удержал ее за руку. — Пожалуйста. Вдруг ты исчезнешь?

— Куда я денусь с подводной лодки? — засмеялась Саня. — Это мне страшно, что, пока меня не будет, ты уйдешь!

— Тогда пойдем вместе. Или не пойдем. Зачем нам хлеб?

— Но… нам же надо что-то есть. Или ты скоро уйдешь? — вдруг занервничала она.

— Ну куда же я уйду от тебя? Я буду с тобой столько, сколько захочешь.

Саня обняла его и, уткнувшись ему в плечо, тихо прошептала:

— Будь со мной, пока я жива.

Он услышал. И ответил:

— Конечно.

Сколько времени они так простояли? Вечность? Десять минут? Секунду?

— Я все-таки пойду за хлебом, — сказала Саня, не открывая глаз.

— Я сам пойду. — Его руки были сомкнуты вокруг нее, и она уже перестала понимать, где ее кожа, а где его.

— Нет! Я с ума сойду, пока буду тебя ждать. Вдруг ты не вернешься? И я снова не буду знать, где искать тебя.

— А давай я прямо сейчас напишу все свои координаты! Чтоб ты не волновалась… Сань, я будто вчера с тобой расстался. Но я всегда знал, что мы снова увидимся. Помнишь, как ты спасла мой цветок?

— Какой цветок? Не помню.

— Ну, у меня дома в ведре стоял такой здоровенный куст. Я решил оттащить его на помойку, а тут ты идешь. И давай на меня орать, что я собираюсь выкинуть живой организм! Заставила обратно переть. Так вот, когда мы окончательно расстались, он зацвел розовыми цветками. Красиво было. Я сидел, смотрел на них и думал, что надо как-нибудь тебе сообщить… Вот теперь говорю. Ну куда же ты?

— За хлебом.

— Саня… Иди сюда…

— Десять-то минут ты можешь потерпеть? Даже меньше…

Выскочив на улицу, Саня поняла, что не сможет сейчас объясняться с Миллером. И набрала номер отца.

— Ты что сейчас делаешь? — деловито спросила она.

— А что тебе надо? — Анатолий Васильевич сразу уловил суть.

— Поезжай прямо сейчас в клинику, найди Миллера и напейся с ним! Это очень важно, папа!

Ответом ей был циничный смешок.

— Папа, я серьезно. Пожалуйста, скажи ему, что ничего не может быть.

— Саня, а ты сама-то что делаешь? — осторожно спросил Анатолий Васильевич.

— Какая разница! Потом расскажу.

— Значит, ты требуешь, чтобы я пришел к Миллеру, как новый русский буддист, задвинул тезис, что ничего не может быть, и ужрался бы с ним до нирваны. Я правильно тебя понял?

Саня слушала вполуха. Она уже неслась по супермаркету, закидывая в корзину хлеб, сыр, куриные окорочка и пытаясь сообразить, достаточно ли у нее денег, чтобы расплатиться.

— Да, да, правильно! — Интересно, хватит ли ей еще на бутылку вина? — Папа, ну пожалуйста! И поторопись. Нужно, чтобы ты перехватил его в клинике, до того как он уйдет.

— Ничего не может быть, — задумчиво повторил ее отец и надолго замолчал.

Саня уже хотела заорать, что она вообще-то с мобильника звонит, но тут из трубки донеслось:

— Да, блин, ты права! Ничего не может быть! Это точно! Я поеду! И скажу ему! Бля! Ты дергаешься тут, трепыхаешься, как карась на веревочке, и не знаешь, что ничего не может быть!.. А чего, кстати, не может быть?

— Ну… В общем, он сделал мне предложение. Вчера. И я… почти согласилась.

— Саня! Он же был женихом твоей подруги!

— Но они расстались!

— Ну и что? Могли бы еще помириться.

— Папа! Если тебя интересует только Наташина личная жизнь, то ты можешь быть спокоен. Я передумала.

— С другой стороны…

— Некогда рассуждать! — рявкнула Саня, с тревогой наблюдая, как кассирша сканирует штрих-коды ее покупок. В этом супермаркете общая сумма не выводилась на дисплей, и ей оставалось только гадать, сколько там набежало. — Папа, ты понимаешь, что он сейчас оперирует, но в любую минуту может явиться ко мне?! А я сейчас с другим человеком! И если он увидит Миллера, то возьмет и уйдет, а я этого не переживу!

Оторвавшись от своего занятия, кассирша с интересом посмотрела на Саню. Но той было все равно.

— Папа, я серьезно говорю!

— Да я слышу, слышу… Ну ты даешь, дочь!

— Папа!..

— Ладно, выезжаю.

Денег, как ни странно, хватило.

Ваня встретил ее в коридоре.

— У тебя документы в порядке? — спросил он. — Нужно поскорее все оформить, чтобы ты могла поехать со мной. Ты же поедешь?

— Да.

Глава 14

Оставив Саню с лысоватым мужичком на Васильевском острове, Наташа терялась в догадках. Кто он? Незнакомец, пригвожденный к асфальту стрелой Амура? Вряд ли, тем более он назвал Саню по имени. Человек из прошлого? Но у Сани не было бурного прошлого…

Не выдержав, она в тот же вечер набрала номер подруги. Трубку долго не брали, потом взяли, сдавленно сказали «але», а в ответ на Наташины вопросы смущенно захихикали. Это было так не похоже на Саню! «Значит, этот тип сейчас у нее», — поняла Наташа.

— Извини, — сказала Саня в подтверждение ее мыслей, — но я сейчас… занята. Давай потом поболтаем! — И сразу раздались короткие гудки.

Наташе стало грустно. А еще стыдно, оттого что она, такая эгоистка, не могла радоваться за подругу.

…Неожиданно для себя самой она оделась и побежала на стоянку.

«Позвонить же можно было!» — ругала она себя, пролетая перекресток на желтый сигнал.

Дверь открыла соседка Елошевича.

Неодобрительно глядя на Наташу, она сказала, что Анатолия Васильевича дома нет и неизвестно, когда он будет.

Наташа могла бы просто пройти мимо нее и ждать Елошевича на его территории, но дома спал беспризорный Петька. Это во-первых. А главное, она не знала, что делает Елошевич в такое позднее время. Вполне возможно, что он вернется с дамой.

Наверняка так и есть, решила Наташа, заводя мотор. Он же еще достаточно молодой мужчина. Тетя Тоня часто хвасталась, что, когда они родили Саню, им обоим было по восемнадцать лет. Сейчас Сане, как и самой Наташе, двадцать девять, значит, ему всего-то сорок семь!

Да он гораздо моложе мужиков из модельного бизнеса, пристающих к шестнадцатилетним дебютанткам!..

А с другой стороны… Восемнадцать лет — не такая уж большая разница, чтобы страдать из-за нее. Жены бывают и на тридцать, и на сорок лет моложе своих мужей, и никто не мучается по этому поводу. Поэтому дело не в возрасте. Просто она ему не нужна. Он не любит ее.

Из головы все не выходила случайно подслушанная ею фраза: «Похоть — это очень грустно».

Он согрешил и теперь грустит.

Но ведь секс как смерть — если случился, то уже навсегда.

Нужно было ехать домой, а она все сидела в машине и курила, стряхивая пепел в открытое окно.

Докурив, открыла бардачок и стала перебирать диски. Что бы такое поставить? Бетховена? Нет, Девятую симфонию она лучше возьмет домой. Купит в круглосуточном магазине бутылку водки, ляжет на диван, наденет наушники, врубит «девяточку» и будет пить из горлышка, пока не потеряет сознание. Но что это изменит?

Сколько можно просыпаться, зная, что новый день не принесет ничего, кроме горечи одиночества? Может, растворить в водке десяточек-другой снотворных таблеток? Нет, все-таки пока она не имеет на это права. У нее же Петька… Так какой выбрать диск?

Внезапно проблема музыкального сопровождения решилась сама собой.

— «На пирсе тихо в час ночной. Тебе известно лишь одной, когда усталая подлодка из глубины придет домой», — проникновенно выводила одинокая фигура, появившаяся в арке. — Ой, бля… — арка работала как рупор, — надо ж было так нажраться…

Мысленно принеся извинения соседям, Наташа нажала на клаксон.

Фигура качнулась, и тут же знакомое лицо просунулось в открытое окно ее джипа.

— Наташа! Если б ты знала, как я рад!..

— Садитесь в машину, Анатолий Васильевич, — строго сказала она.

После непродолжительных поисков он обнаружил пассажирскую дверь, открыл ее, упал на сиденье рядом с Наташей и засмеялся:

— А ты заметила, что мы с тобой напиваемся в противофазе? То ты, то я…

— Еще не вечер, — огрызнулась она. — Я вполне еще могу вас догнать.

— А вот это как пожелаешь. Поднимешься ко мне?

— Нет, у меня Петька один в квартире. А вы… не хотите поехать со мной?

Он надолго задумался. Посмотрел на нее, потом отвел взгляд… Наташа испугалась, что он сейчас уйдет, и тронула машину с места, не дожидаясь ответа.

Чтобы не разбудить Петьку, они старались производить как можно меньше шума, но, как всегда в таких случаях, получалось только хуже. В результате опрокинули подставку для сумок, потом Елошевич сел мимо табуретки, и Наташа зашипела на него, как кобра.

Наконец он устроился на своем обычном месте на кухне, попросил чаю и сказал:

— Догадайся с трех раз, с кем я сегодня надирался?

— С Митей, что ли?

— Откуда ты знаешь? — изумился он. — А, тебе, наверное, Санька доложила!

— Нет. Сане сегодня не до того, а больше у нас с вами и знакомых-то общих нет. Так что элементарно, Ватсон.

— Мы с ним поговорили по душам. Думаю, он скоро опять объявится на твоем горизонте…

Ох, напрасно она не купила себе водки! И за что ей такое — сидеть и слушать, как он устраивает ее жизнь! Ну да, конечно, если Наташа с Миллером помирятся, он сразу избавится от угрызений совести.

— А если я не хочу этого?

— Тем хуже для вас обоих. Ты на него злишься, но ты ведь тоже не без греха. Эта фотография, извини, это же просто ужас что такое!

— Правда?

— Правда. Ты женщина, и тебе этого не понять. Твоя фотография патологически развратна! Зачем ты это сделала? Сама подумай, в какое положение ты поставила своего жениха. Вроде сутенера. Вот он и сошел с резьбы.

Наташа фыркнула.

— И не фыркай! А лучше сама позвони ему. Он будет рад.

— Хорошо, — сказала Наташа любезным тоном, — я позвоню. Но ведь есть еще одна маленькая проблемка. Я не только снимаюсь в порнухе, но еще веду беспорядочную половую жизнь. Нужно ему, наверное, признаться, что я с вами трахалась. Иначе будет нечестно.

Елошевич быстро взглянул на нее и тут же уставился в угол.

— Я вообще недостойна его, — продолжала Наташа, накаляясь. — И всегда была недостойна. И вас я тоже недостойна. Я же вижу, что вы стали относиться ко мне по-другому.

— Что мне сделать? — вдруг тихо спросил Елошевич, глядя в угол. — Может быть, ты знаешь? Я на все готов, лишь бы ты забыла ту ночь.

— А я не хочу забывать, — заплакала она. — Я же вас люблю!

— Наташа! Что ты такое говоришь? — Он вскочил со стула и осторожно привлек ее к себе. — Бедная моя девочка!

— Я каждый день думала о вас! — рыдала она. — И пусть вы считаете меня шлюхой, пусть вы захотели меня только потому, что увидели эту чертову фотографию, мне плевать! — Она вырвалась из его объятий, отскочила в угол кухни и оттуда прокричала: — Все равно мне было с вами хорошо! Как никогда в жизни!

— Наташа, успокойся. — Лицо Елошевича резко побледнело. — Зачем ты так шутишь надо мной?

— Шучу? — Она улыбнулась сквозь слезы, и его сердце защемило так, что стало невозможно дышать. — Поверьте, мне не до шуток! Мне еще там, в Североморске, было не до шуток. Неужели вы так и не поняли, что я уже тогда сходила с ума от любви к вам? Неужели не замечали этого? Я каждый день шла к вам домой и загадывала, увижу вас или нет…

У него помутилось в голове. Она признается ему в любви. Разве такое возможно?!

— Бедная моя девочка, — тихо повторил он. — Что ж ты не сказала мне тогда? Я же был тебе другом. Я бы постарался объяснить, что это просто наваждение, фрейдистский комплекс из-за недостатка отцовского внимания… Но ты была такая веселая, вокруг тебя всегда крутились мальчики, я и подумать не мог…

— Я надеялась, что вы увидите, каким я пользуюсь бешеным успехом, и сами обратите на меня внимание.

— Прости меня, Наташа…

Он протянул к ней руки, она сделала шаг навстречу и обняла его.

— Вы ни в чем не виноваты.

— Виноват. Я, взрослый человек, должен был догадаться о твоих чувствах. Но я не догадался.

— И слава Богу. Вы все равно не полюбили меня. — Наташа разомкнула руки и теперь стояла посреди кухни. — И я не для того это рассказываю, чтобы вы меня жалели. Наоборот, я счастлива. Пусть теперь я останусь одна, но того, что было, у меня никто не отнимет.

— Наташа, что ты говоришь? Ты такая молодая, красивая… Почему ты должна остаться одна?

— Да потому, что мне никто не нужен, кроме вас! Как вы не поймете? Но вы не любите меня, и ничего не изменится от того, что однажды вы просто… вожделели меня.

— Ты не права, Наташа. Я тебя люблю, — сказал Анатолий Васильевич. — Ну и вожделею, конечно.

* * *

Елошевич очень стеснялся предстоящих перемен в своей жизни. Утром он произнес перед Наташей речь, в которой многократно упомянул свой возраст.

— Какая разница? — смеялась она. — Теперь вы, как честный человек, просто обязаны на мне жениться. Вернее, ты обязан. — Переход на «ты» после многолетнего «вы» давался ей не сразу.

— Я-то женюсь, но вот надо ли это тебе?

— Я взрослая женщина и, уж наверное, знаю, чего я хочу!

— А вдруг ты передумаешь? — спросил Елошевич, выходя из ванной уже в джинсах и свитере.

Уши его торчали в разные стороны, как ручки от сахарницы, и Наташа засмеялась.

— Как приятно слышать твой смех! — Он на секунду приобнял Наташу в коридоре. — Буди Петьку, я отведу его в школу.

— А потом?

— Потом в сервис поеду. Жди меня к семнадцати.

Ее всегда так умиляла его манера по-военному называть время!

— Может быть, ты Петьке скажешь? Про нас?

— Нет, он должен узнать об этом от родной матери. Не забывай, у меня свой ребенок есть, с которым придется объясняться. И я еще не знаю, что она мне скажет.

Саня сказала: «Давно пора было».

Все ее мысли теперь были заняты предстоящим переездом к Ваниному месту службы. Она оформляла документы, собирала вещи и пыталась понять, какие это звезды во Вселенной сошли со своих орбит, что она стала такой счастливой.

А Наташа с головой окунулась в операции с недвижимостью. Было решено продать ее квартиру и комнаты Елошевича, чтобы на вырученные деньги осуществить Наташину давнюю мечту — купить загородный дом, желательно не слишком далеко от Питера.

Ей удалось найти толкового агента, потом им улыбнулась удача, и за короткий срок дело было сделано. Наташа с Анатолием Васильевичем стали обладателями небольшого коттеджа в районе Большой Ижоры. Бывшие хозяева вынуждены были срочно его продать, поэтому согласились значительно сбросить цену. В коттедже было все, что нужно для нормальной жизни: отопление, канализация и газ. Предыдущие хозяева не успели закончить внутренние работы по отделке, но от большой ванной комнаты, облицованной голубой плиткой, Наташа пришла в полный восторг. На участке росли кусты сирени и черной смородины. А из окон расположенной на втором этаже спальни были видны огромные сосны, за ними, в десяти минутах ходьбы, угадывался залив… Поверить в то, что все это великолепие теперь принадлежит им, было невозможно.

Переезд в новое жилье откладывался из-за предстоящей разлуки с Саней. Кроме того, Елошевич хотел собственными силами произвести в доме какие-то работы, прежде чем они переселятся туда окончательно.

Саня дорабатывала в клинике последние недели. Коллеги поздравляли ее с грядущими переменами в судьбе и сокрушались по поводу ее предстоящего отъезда.

Миллер был в числе первых, кто поздравил ее, и Саня, чувствовавшая себя виноватой перед ним, оценила и его дружеский тон, и то, что он даже не намекнул на те отношения, которые могли бы между ними сложиться.

Она уезжала на другой конец страны, и от этого всем было грустно: неизвестно, когда доведется увидеться снова. Правда, Санин муж надеялся, что ему удастся перевестись поближе: такие специалисты, как он, были везде нарасхват.

Узнав о ее скором отъезде, загрустил и Ян Колдунов.

Навещая жену, он теперь каждый раз заходил к Сане, долго пил с ней чай и, прощаясь, каждый раз просил не забывать его и при любой возможности приезжать в Питер.

В ординаторской реаниматологов не курили, и Саня с Колдуновым вышли на черную лестницу. Но тут на площадке появился Миллер и позвал их к себе в кабинет.

— Располагайтесь, — он достал из шкафа пузатые бокалы и бутылку какого-то неизвестного Сане напитка, — посидим по старой памяти, пока вы, Александра Анатольевна, не уехали еще.

— На кого же ты нас покидаешь? — запричитал Колдунов.

Миллер наполнил бокалы.

Все трое выпили и закурили. В кабинете воцарилось благостное молчание.

Тут подал голос местный телефон.

— Ну вот, — недовольно проворчал Миллер, — а вдруг я уже ушел домой?

— Но ты же не ушел.

— Это верно. — Он тяжело вздохнул и поднял трубку. — Миллер слушает… Ну что ж, третьи сутки после пьяной травмы, дело известное… Хорошо, подойду сейчас.

— Моя помощь нужна? — встревожилась Саня.

— Нет, банальный алкогольный психоз. Белая горячка. Кстати, анекдот: мужик утром просыпается, видит, у него на подушке сидит огромный страшный кот. Он звонит в милицию, говорит: «Приезжайте скорее, у меня тут в кровати огромный кот с рогами сидит!» Мент ему: «Так у вас, наверное, белочка!» А мужик: «Да неужели я кота от белки не отличу!» Короче, вы тут сидите спокойно, а я выйду на пост, назначу пациенту укол сибазона и капельницу и вернусь.

…Докурив, Саня почувствовала странную дурноту.

— Что-то мне тревожно, Ян! Давай посмотрим, что там происходит.

— Да что там может происходить? Сейчас Дима заломает алкаша и вернется.

Но ей не сиделось. Сказав Колдунову, что он может поступать, как ему угодно, она отправилась в отделение. Колдунов, конечно, потащился следом.

Войдя в коридор, она сразу увидела Миллера. Он почему-то сидел на полу, а вокруг него суетились сестры с растерянными лицами. Возле поста клинический ординатор Чесноков крепко держал в объятиях какого-то мужичонку, судя по больничной пижаме, пациента.

— Что случилось? — спросила Саня, но ей никто не ответил.

Зато Колдунов понял все моментально.

— Каталку, быстро! — прикрикнул он на сестер, принимая у них заваливающегося на бок Миллера. — Саня, не спи! Меряй давление, и в операционную.

Как во сне, она взяла с поста тонометр и надела манжету на руку Миллера. Из сбивчивых объяснений медсестер удалось понять, что профессор, пытаясь унять пациента, впавшего в белую горячку, получил от него удар ножом в живот. На шум прибежал Чесноков и быстро обезвредил больного.

— Охрану вызвали? — спросил Колдунов, укладывая Миллера на каталку.

— Да, — отозвался Чесноков, по-прежнему удерживая пациента, — вот же они бегут.

В конце коридора показались два дюжих паренька в черной униформе. Сразу оценив ситуацию, они подбежали прямо к Чеснокову и забрали у него мужичонку.

— Давление восемьдесят на шестьдесят, — сказала Саня.

От страха за жизнь Миллера она еле ворочала языком и с трудом соображала. Ее мозг просто отказывался воспринимать действительность, в которой Миллер был опасно ранен и мог умереть. Ведь еще десять минут он мирно выпивал с ними в своем кабинете и рассказывал анекдоты!..

Глядя, как Колдунов аккуратно снимает с него рубашку и брюки, она чувствовала непреодолимое желание отвернуться и убежать. Она не могла, просто физически не могла видеть страдания человека, едва не ставшего ее мужем…

— Дима, ты как? — спросил Колдунов, осторожно его осматривая. — У тебя рана в проекции селезенки. И давление низкое. Сам понимаешь, ножевое ранение — это тебе не баран чихнул. Поедем-ка в операционную.

— Ты думаешь, не обойдется?

— А сам-то ты как думаешь?

— Ну… Ян, только умоляю, без лишнего шума. Конечно, если я лапти откину, без уголовного дела не обойдется, но если выживу, так лучше бы милицию не впутывать. Мужик же не виноват, что на него психоз накатил. Это меня по идее судить надо, что я не сумел вовремя распознать белую горячку.

— Успокойся. Шума мы поднимать не будем, и ты не умрешь. Ты с профессором имеешь дело, а не с дояркой из колхоза. Да и анестезиолог у нас с тобой самый лучший… Да, Санечка? Сейчас, она только в руки себя возьмет.

Колдунов сильно дернул ее за ухо, но она продолжала стоять возле каталки, бессмысленно глядя на лицо Миллера, в котором не оставалось ни кровинки.

— Да твою мать! — заорал на нее Колдунов. — Приди же в себя! Звони в операционную, говори, что мы едем!.. Работаем, работаем!

Саня очнулась и бросилась к телефону.

Она позвонила в операционную и распорядилась готовиться к экстренной лапаротомии. Потом набрала службу крови: Миллеру могло потребоваться переливание. Теперь нужно было срочно раздобыть Колдунову рабочий костюм.

Нормальной хирургической робы не нашлось, и медсестры, похихикивая, обрядили его в женскую больничную рубашку. «Посмотри, на какие жертвы иду ради тебя!» — сказал он Миллеру, переодеваясь прямо в коридоре.

Колдунов с Чесноковым отстранили медсестер и сами повезли каталку в операционную. В хлопчатобумажной рубашке, испещренной надписями «Минздрав» и едва достающей до колен, Колдунов являл собой весьма дикое зрелище.

— Вам, наверное, нужен ассистент? — спросил Чесноков, когда они вдвоем переложили Миллера с каталки на операционный стол.

Услышав это, пациент заволновался.

— Уйдите, Чесноков! — трагически прошептал он. — Мало того, что вы ничего не смыслите в медицине, так вы еще одержимы жаждой мести за то, что я не подписал вам аттестацию! Умоляю, уйдите!

— Что же, мне одному работать? — обиделся Колдунов. — Да нормальный он мужик, Дима…

Раненый демонстративно закатил глаза.

Саня проверяла наркозный аппарат, готовясь к интубации трахеи.

— Вообще-то, — сказал Миллер, внимательно наблюдая за действиями окружающих, — вы, Чесноков, спасли мне жизнь. Если бы вы не скрутили этого несчастного, он бы меня добил. Так что давайте, несите скорее свой лист. Подпишу, пока жив.

Чесноков захохотал:

— Некогда подниматься за ним. Если что, у меня свидетели есть, что вы, Дмитрий Дмитриевич, меня аттестовали.

— Все, шутки в сторону! — Колдунов последний раз проверил, как Миллер лежит на столе и удобно ли это положение для предстоящей операции, крикнул операционной сестре, чтобы шла мыться, и сам отправился за ней.

Саня приказала анестезистке вводить снотворное, взяла голову Миллера в ладони и держала так, пока он не уснул.

«Я так много могла бы сказать тебе… Сказать, что ты мне близок, что ты родной человек для меня. Бог предназначил мне в мужья другого, но о тебе я всегда буду думать с любовью и благодарностью. Я буду молиться о том, чтобы ты был счастлив. И я не дам тебе умереть сейчас. Мои руки должны передать то, что я могла бы сказать тебе. Все будет хорошо, Дима».

Если бы сейчас на операционном столе лежал другой человек, она, наверное, радовалась бы, что снова работает вместе с Колдуновым, доктором, всегда служившим для нее эталоном хирургического мастерства. Но во-первых, она очень волновалась за Миллера, а во-вторых, понимала, что Колдунов, несмотря на внешнее спокойствие, волнуется и растерян не меньше ее самой.

— Ревизия, — сказал Колдунов, — в животе около литра крови со сгустками. — Он отдал нужные команды ассистенту и операционной сестре. — Так, Саня, селезенка целая. Ранение левой доли печени. Ну, с этим мы справимся…

У нее немного отлегло от сердца. Несмотря на достаточно стабильное состояние Миллера, на операции могли обнаружиться повреждения, несовместимые с жизнью. А ранение печени — штука, конечно, опасная, но вполне поправимая. Тем более что у Колдунова опыт лечения этих ранений ого-го какой! И не ножевых, а огнестрельных, что, как известно, намного опаснее.

— Как же ему повезло! — воскликнула она.

Колдунов хмыкнул:

— Ну, я бы с этим поспорил… Не думаю, что пойти в палату с обходом и напороться на нож — такое уж везение.

— Я имею в виду: повезло, что ты оказался здесь. Где бы мы сейчас искали общего хирурга? Из наших докторов только один Криворучко когда-то оперировал животы, а остальные все узкие специалисты по мозгам.

— Да разобрались бы как-нибудь. Сестренка, прости, не успел познакомиться с тобой, готовь нам зашивать брюшную полость.

— Уже все? — изумилась Саня, которая старалась не заглядывать в рану.

— А то! Мастерство не пропьешь. Правда, Чесноков?

Тот радостно закивал.

— Молодец, хорошо работаешь, — похвалил его Колдунов, — ориентируешься в обстановке, чувствуешь хирурга… Если тебя тут зажимают, приходи ко мне, уж я-то из тебя человека сделаю.

— Он не хочет, чтобы из него делали человека, — встряла Саня. От радости, что жизнь Миллера вроде бы уже вне опасности, она стала вдруг очень разговорчивой. — Он хочет краской торговать.

— На его месте я поступил бы так же, если бы Бог вложил мне в голову немного побольше мозгов, — сказал Колдунов. — Сейчас-то я понимаю, какого дурака свалял, решив стать хирургом. Саня, начинаю кожу зашивать, так что ты потихоньку убавляй свои препараты. Кровь, думаю, переливать не будем?

— Посмотрим. Через час проверим гемоглобин, и если он будет не слишком плохим, обойдемся коллоидными растворами. Сам знаешь, в наше время переливать кровь — это все равно, что играть в русскую рулетку. Того и гляди, СПИД какой-нибудь подцепишь.

В реанимации для Миллера была уже готова самая лучшая койка, вокруг которой в боевом порядке выстроились все дежурные врачи и медсестры. Пациент, которого Саня привезла из операционной в полном сознании, усмехнулся и сказал:

— Что, приятно видеть ненавистного профессора поверженным?

— Это он бредит. Наркоз не отошел, — попыталась Саня сгладить неловкость.

— Все на рабочие места! — прикрикнул на собравшихся Колдунов. — Медом здесь не намазано, и глазеть нечего!

После того как Миллера положили на койку, Колдунов внимательно осмотрел повязки, сам проверил пульс и давление. Остался доволен и фамильярно ущипнул пациента за щеку.

— Вот и все, а ты боялась…

Саня знала, что эту пошлую шутку Колдунов отпускает только в тех случаях, когда уверен в благоприятном исходе операции.

— А что у меня было?

— Ой, Дима, не спрашивай!

— Почему?

— Я тебе напрасно операцию сделал. Ранение непроникающее было. — Из-за спины Колдунов показал Сане кулак.

— Да ну ладно!

— Точно тебе говорю. Так что в принципе можешь на меня в суд подать… Ты вон Саньке спасибо скажи. Полчаса всего после операции прошло, а ты уже как огурец. Ни тошноты, ни озноба. Сколько лет работаю, а лучше ее анестезиолога не видел.

— Да, — подтвердил Миллер, — мне тоже ни с кем так спокойно не работалось… Слушайте, вам, наверное, домой пора? Вы идите, дежурные за мной присмотрят.

— Нет уж, я здесь до утра посижу, — сказала Саня.

Вскоре он уснул, а она пристроилась с книжкой в ногах его кровати. Собственно, в ее бдении не было никакой необходимости, но ей казалось, что Миллеру будет очень грустно лежать в реанимации одному.

Буквы прыгали перед глазами, и она почти не понимала, о чем читает, — после всех переживаний ей ужасно хотелось спать. Через некоторое время она подумала, что не будет большой беды, если она ляжет на соседнюю койку и немного подремлет.

Перед тем как лечь, она вышла в коридор, покурила и умылась. А когда вернулась в палату, Миллер уже не спал.

— Болит? — встревожилась она.

— Нисколько. Чувствую себя прекрасно, так что отправляйся-ка домой. Мне неловко, что ты жертвуешь сном ради меня.

— Почему? Разве я чужой тебе человек?

Миллер улыбнулся:

— Конечно, нет. Знаешь, я хочу тебе сказать кое-что. Хорошо, что все получилось именно так.

— Как — так? — изумилась она, подумав, что он говорит о своем ранении и операции.

Но он имел в виду другое.

— Хорошо, что мы не стали мужем и женой. Ты не была бы со мной счастлива, и я… Наверное, я не смог бы тебе этого простить.

— Может быть, не стоит сейчас говорить об этом? — Саня попыталась мягко остановить его.

— Стоит, — возразил он. — Ты скоро уедешь, а я должен тебе объяснить. Я тянулся к тебе потому, что хотел стать таким, как ты. Я внимательно наблюдал бы за тобой, пытаясь понять, как тебе удается быть такой доброй и энергичной… Черт его знает, наверное, я стал бы с тобой капризным ребенком… И все время анализировал бы твое поведение… Ты не была бы со мной спокойна.

— Давай все же не будем это обсуждать, а?

— Я хочу только сказать: я рад, что ты не стала женой такого мерзкого типа, как я.

— Напрашиваешься на комплимент? Считай, что ты его услышал…

Потом они долго разговаривали на другие темы, больше не касаясь своей несостоявшейся совместной жизни. О Наташе они тоже не говорили. Обсуждали, как устроить, чтобы история с ранением Миллера не стала достоянием общественности, потом заговорили о Колдунове, о его хирургическом мастерстве, о его детях… Потом как-то постепенно перешли на собственные детские воспоминания. Угомонились только в четвертом часу.

Колдунов, рано утром забежавший проведать больного, еле растолкал обоих.

— Чем вы тут занимались всю ночь? — хохотал он, глядя, как Саня беспомощно моргает, пытаясь привести в порядок прическу. Миллер же в ответ на колдуновские попытки осмотреть его, натягивал одеяло на голову и оттуда любезным тоном просил Яна удалиться. — Раз хамишь доктору, значит, поправляешься, — резюмировал тот и дал команду переводить Миллера в отделение.

Саня была героиней дня, но никто и не подумал освободить ее от работы. Две плановые операции, одна срочная… Спать с каждой секундой хотелось все сильнее.

В середине дня сестра сообщила, что ее спрашивает какая-то женщина.

«Родственница на беседу, будь она неладна», — мрачно подумала Саня.

И каково же было ее удивление, когда вместо неизвестной родственницы больного она увидела Веронику Смысловскую собственной персоной. Та выглядела, как всегда, безупречно, но лицо… На холеном лице Вероники застыли тоска и тревога. Не понимая, в чем дело, Саня повела ее в чайную комнату.

— Вы именно меня хотели видеть? — на всякий случай уточнила она по дороге.

— Да, Александра Анатольевна, вас. Ах, не надо чаю! — закричала она, когда они пришли и Саня потянулась включить чайник. — Не суетитесь вы ради Бога, сядьте!

Саня покорно села на табуретку и безуспешно попыталась подавить зевок.

— Александра Анатольевна, скажите, в каком состоянии Миллер?

— У него все нормально. А вы…

— Да-да, из-за этого я здесь.

— Но как вы узнали?

— С утра в министерстве только об этом и говорили. Это же вопиющий случай, чтобы пациент зарезал хирурга!

— Ну да, обычно бывает наоборот, — невесело пошутила Саня и предложила взволнованной Веронике сигарету, хотя и не помнила, курит та или нет.

Смысловская долго чиркала спичкой по коробку, прежде чем ей удалось закурить.

— Узнав о том, что случилось, я сразу поехала в аэропорт. С самолета прямо сюда. А он… Дмитрий Дмитриевич не захотел меня видеть. Просто выгнал из палаты, хотя вам это, наверное, неинтересно. Александра Анатольевна, скажите, что нужно для его выздоровления? Я куплю любые лекарства. Если он не хочет, чтобы я ухаживала за ним сама, я найму сиделку.

— Вероника Васильевна, не переживайте вы так! Миллера оперировал профессор Колдунов, одно это уже должно вас успокоить. К тому же ранение печени было неглубоким.

— Я бы хотела разделить ваш оптимизм. Но поверьте, Дмитрий Дмитриевич только с виду такой сильный и здоровый. А на самом деле у него слабое сердце…

— Голова у него слабая! — грубовато перебила Саня. — Это же надо, вы к нему приехали из Москвы, волнуетесь, а он…

— Какая разница, откуда я приехала, если я ему не нужна?

Наутро после переезда Наташе уже казалось, что она живет в этом доме всю свою жизнь. Елошевич с Петькой поехали в город работать и учиться, а она в ночной рубашке ходила по дому в компании Пирата, наводя порядок и прикидывая, как можно будет все устроить с течением времени. Покупка дома и переезд сожрали все сбережения, и теперь нужно было ждать, пока появятся деньги на ремонт.

Елошевича несколько угнетал тот факт, что дом куплен в основном на Наташины средства — его доля составила не больше тридцати процентов. Планируя их совместную жизнь, Анатолий Васильевич предполагал без затей переехать к Наташе, а свои комнаты сдать, но Наташа, почувствовав возможность стать домовладелицей, не захотела ее упускать. Все-таки это была ее давняя мечта, а мечты должны сбываться!.. Тем более что Елошевич полагал своим священным долгом исполнять все Наташины желания и даже капризы.

Вечером он привез полную машину детей.

— Кто это? — весело спросила Наташа, глядя, как он жестом фокусника достал с заднего сиденья сначала очень маленького черноволосого мальчика, потом точно такого же, но побольше. Вслед за ними вылез Петька и галантно помог выйти двум совершенно одинаковым девочкам, по виду своим ровесницам.

— Не пугайся, это не мои, а колдуновские.

— Мальчики на него похожи, — сказала Наташа, принимая на руки самого маленького. Он заулыбался, и она осмелилась обнять его покрепче и поцеловать в теплую макушку.

— Ты размещай их, а я съезжу на станцию, встречу Яна с женой.

— Толя, ну что же ты? Мог бы позвонить, я бы за ними на своей машине приехала. Ведь Катя Колдунова беременная!

— Не сообразил. Как ты отнесешься, если Катя с детьми немного у нас поживут? Ведь такая погода стоит отличная, пусть они свежим воздухом подышат. А то Яну надо ремонт в квартире сделать. Кате рожать скоро, а у них там обои от стен отваливаются.

Наташа улыбнулась. В ближайшие дни она надеялась вместе с мужем и сыном как следует освоить новое жилище, представляла себе этакую семейную идиллию… Но кажется, Елошевич не из тех людей, кто может держать свое счастье при себе. Если у него что-то появляется, нужно срочно поделиться этим со всем окружающим миром. Но может быть, за это она его и полюбила?

— Конечно, пусть живут!

— Я знал, что ты согласишься, — сказал Елошевич, поцеловал ее и пошел к машине.

Пока он ездил на станцию, Наташа со старшими детьми распределила всех по комнатам, застелила постели и пошла в кухню готовить ужин на большую компанию. Девочки сразу вызвались помогать, но Наташа отказалась.

— Идите знакомьтесь с окрестностями. Петя все вам покажет.

Катя приехала одна, без мужа, который застрял на работе. Вместо него ее сопровождали Саня с Семеновым.

Беременная Катя выглядела устало, казалось, даже ее яркие веснушки побледнели. Без лишних слов Елошевич из раскладушки и пары спальных мешков соорудил ложе среди кустов смородины и, не слушая Катиных возражений, заставил ее туда улечься.

— Сейчас мы вам сюда чайку принесем, — пообещал он. — Саня, вскипяти чайник! Отставить, ты не знаешь, как у нас все устроено. Наташа, покажи.

Наташа покосилась на Саню, которая не сводила глаз со своего Семенова. Вскоре парочка исчезла из кухни.

Вряд ли они объявятся к ужину, подумала Наташа.

* * *

Сначала кормили детей, потом долго ужинали сами. До замужества Катя преподавала в музыкальном училище, и Елошевич завел с ней серьезный разговор о музыке. Наташа молча слушала и гордилась его образованностью.

Каждые пятнадцать минут звонил Колдунов, говорил, что вот-вот, сейчас-сейчас, еще чуть-чуть — и он уже выезжает. После очередного звонка Катя засомневалась:

— Может, сказать ему, чтобы в городе ночевал? А то приедет среди ночи, всех перебудит…

— Ничего страшного! — возразила Наташа. — Переживем как-нибудь. И ты чувствуй себя как дома. Я так рада, что Толя вас пригласил! У нас, конечно, в доме еще не все устроено как надо, но я уверена, что мы уживемся. Ведь это так хорошо, когда рядом друзья, дети…

— Но мы же почти не знакомы, — робко сказала Катя.

— Вот и будет возможность узнать друг друга получше!

Около двенадцати явился Колдунов, очень усталый и грязный, но довольный жизнью. Он помогал Анатолию Васильевичу и Наташе перевозить вещи, поэтому знал, как добраться со станции по шоссе. Но, торопясь обнять жену, решил срезать путь, в результате заблудился, и для полного счастья его немного покусала чья-то собака. Он с трудом выбрался обратно на шоссе и больше уже не рисковал.

Катя, пытаясь сделать строгое лицо, увела его мыться и чиститься. Наташа осталась на веранде вдвоем с Елошевичем. Улыбаясь, они слушали Катин голос, прочащий мужу прививки от бешенства, и колдуновский хохот в ответ. Потом все стихло.

Анатолий Васильевич взял Наташу за руку.

— Я увидел, как ты малыша нянчишь, и меня прямо по сердцу царапнуло. Жаль, что у нас с тобой не будет детей.

Наташа помолчала.

— Нельзя иметь все, — сказала она после паузы. — Ты сказку про разбитое корыто помнишь? А я и так счастлива. У меня есть Петька, ты, свой дом, своя земля… Разве можно желать чего-то еще?

Саня отправила недокуренную сигарету в пепельницу и вернулась в операционную. Вместо трех часов Миллер работал уже семь, и она нервничала.

По графику у нее сегодня был выходной день. Звонок Миллера застал ее врасплох. Сначала она хотела отказаться, но он уговорил ее приехать и заменить заболевшего анестезиолога. Пациент с аневризмой оказался чьим-то хорошим знакомым, и откладывать операцию было не совсем удобно.

«К шести освободитесь», — пообещал ей Миллер, но, наверное, он имел в виду шесть утра.

— Вы извините меня, конечно, за такой нескромный вопрос, — пробормотала Саня, заглядывая в рану через плечо профессора, — но мне интересно: вы собираетесь сегодня закончить или нет?

— Скоро уже… — Миллер неловко взял поданный сестрой иглодержатель. После долгих часов кропотливой работы и наложения микрохирургических швов движения измотанных хирургов утратили первоначальную точность и синхронность.

— Давайте я замену из дежурных вызову, — предложила Саня. Она, конечно, торопилась домой, но гораздо больше переживала за Миллера, который всего три недели назад сам перенес серьезную операцию, а уже работал в полную силу. — Основной этап уже позади, а зашить рану может любой доктор.

— Занимайтесь своей работой, — строго оборвал ее Миллер. — А мы уж тут сами разберемся.

— Правда, Дмитрий Дмитриевич, заменимся, — включилась в беседу операционная сестра. — Караул устал.

— Не отвлекайте меня, и работа пойдет быстрее… А куда это вы так торопитесь, Александра Анатольевна? Обычно вы ведете себя спокойнее.

— Да я сегодня замуж вышла, — улыбнулась Саня под маской. — И мне хочется вернуться домой до того, как истечет первая брачная ночь.

Миллер на секунду отвлекся и посмотрел ей в глаза.

— Поздравляю. Совет да любовь. Только почему вы сразу мне об этом не сказали? Я бы не стал вас вызывать на эту операцию. А теперь я буду мучиться, что воспользовался правом первой ночи, как какой-нибудь феодал средневековый!

— Ладно, не мучьтесь. Работайте спокойно.

Ваня Семенов, уже не жених, а муж, ждал ее в ординаторской.

— Так, до полуночи остался всего час, — сказал он деловито. — Придется прямо здесь.

Саня засмеялась, но он, оказывается, не шутил. Без долгих разговоров он запер дверь на засов и уже собрался уложить ее на кушетку, где обычно осматривали амбулаторных больных.

— Подожди, здесь неудобно! Дежурные могут зайти… Сейчас я попрошу ключи от кабинета нашего начальника. Минуту-то ты подождать можешь?!

Она поднялась к Миллеру. Дверь кабинета была полуоткрыта, и Саня увидела, что хозяин кабинета стоит над раскрытым кейсом и, насвистывая, укладывает туда запасную рубашку.

— Хорошо, что зашла. Когда завтра увидишь Криворучко, скажи ему, пожалуйста, что я заболел. Товарищ, товарищ, болят мои раны… — пропел он и засмеялся.

— Криворучко разнервничается. Подумает, что у тебя поздние осложнения после операции, Колдунова на уши поставит. Прикажет тебя госпитализировать. Ты же помнишь, как он орал, когда ты через неделю после операции сбежал из клиники.

— Да, орал… А нечего было ему правду говорить.

Сохранить в тайне факт нападения на врача не удалось, но чтобы облегчить участь злосчастного алкоголика, Миллер с Колдуновым фальсифицировали протокол операции, написав в нем, что ранение было непроникающим. И будто бы Колдунов сделал лапаротомию по ошибке, с перепугу поставив более грозный диагноз, чем следовало. Это не считалось слишком серьезной врачебной ошибкой, поскольку в экстренной хирургии сомнения всегда трактуются в пользу операции, зато алкоголик обвинялся теперь «всего лишь» в легких телесных повреждениях. Придя в себя после операционного наркоза, Миллер сразу попросил коллег скрыть правду от Криворучко, но Колдунов этого делать не стал.

Упаковав рубашку, Миллер открыл зеркальный шкафчик, в котором у него хранились зубная щетка и бритвенные принадлежности на случай дежурства.

— Тогда скажи ему, что у меня зубы заболели, — задумчиво произнес профессор.

— Ладно, скажу. А у тебя есть ключ от кабинета Криворучко?

— Есть. Хочешь провести первую брачную ночь на легендарном диване?

Не ответив, Саня взяла ключ и пошла к дверям.

— А ты куда собрался? — спохватилась она уже с порога.

Миллер посмотрел на часы и захлопнул кейс.

— Надо поторопиться. Если через двадцать минут я не буду на вокзале, московский поезд уйдет без меня.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg