«Аарон»

Аарон (fb2) - Аарон 1697K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вероника Мелан

Вероника Мелан Аарон

Перед прочтением романа автор рекомендует прочитать рассказ «Выстрел», который предваряет эту историю. Если рассказ Вы еще не читали, то Вы можете найти его ниже — после романа и послесловия автора.

История Аарона Канна и Райны Вильяни.

Я прощаю себя, растерявшую сущность, Утонувшую в горе, в пустой суете, Упустившую что‑то, что важно и нужно, Пребывая в привычной уже слепоте. Я прощаю себя, вновь закрывшую душу, Схоронившую свет и тепло под щитом. Я в груди у себя ощущала лишь стужу. Отложила мечты и любовь на «потом». Собираю по крохам себя по частицам. Я сумею прекрасное снова творить. Я смогу снова верить, любить и учиться. Я смогу снова нежность и ласку дарить. Я прощаю себя за тревоги, сомненья, По заслугам воздастся в назначенный час. И, почувствовав силы своей возрожденье, Обрету вновь волшебное «здесь» и «сейчас».

Автор: Нина Сасовец

Отдельное спасибо Карине Буйловой за вычитку и коррекцию текста, а так же спасибо большое девушкам, которые написали для этой истории стихи — Нине Сасовец и Марине Яныкиной!

Глава 1

Ланвиль. Уровень Четырнадцать.

Жилистая спина подрагивала. А вместе с ней подрагивали сложенные крест — накрест лежащие на чужом позвоночнике тонкие и изящные женские лодыжки — дорогой педикюр, темно — вишневый лак и блестящая точка стразы на ногтях больших пальцев — любо — дорого смотреть.

И Марго смотрела.

Утыкалась пьяным взглядом то в собственные стопы, то в стоящий ей многих тысяч интерьер: идеально — белую стену напротив мягкого кресла, три полотна подлинника ставшего известным лишь в прошлом году Бьянко Данкона (еще двадцать три тысячи, между прочим, — она до сих пор надеялась, что не в ж. пу), тяжелые портьеры с позолотой, встроенные в декоративный потолок мелкие лампочки — звезды. В руке нетрезво покачивался бокал — жидкость в нем переживала сильнейший шторм — как минимум восемь баллов из десяти — даром, что не лилась на толстый бежевый ковер.

— Долго еще?

Хриплый и заискивающий голос заставил красивое женское лицо поморщиться.

— Встанешь, когда я скажу «встать». И ни секундой раньше.

В ее собственном тоне, несмотря на изрядную порцию алкоголя в крови, звучала сталь. Или презрение. Или Ненависть. Или все вместе.

— Я уже выбрил себе грудь, как ты просила. Я…

— Заткнись.

Марго еще не насытилась. Да, часом ранее она приказала этому мудаку побрить себе грудь. Потом яйца — с этим он провозился почти полчаса. А теперь некто по имени Клинт Струнт — молодой актер драматического театра и одновременно очередной ухажер, решивший позариться на легкие деньги (если сумеет сыскать расположение сидящей в кресле экстравагантной мисс Полански), — стоял у кресла на карачках, подрабатывая пуфом.

Нет, не за деньги. За кольцо, которое мечтал надеть ей на палец, как и сотни других ловеласов за день, за неделю, за месяц до того. Очередное заключенное пари — «я тот, кто сумеет завоевать неприступную крепость» и заполучить во владение сладкие ароматно — ванильные миллионы долларов.

Да — да. Или лучше «ну — ну» — Марго улыбалась. Нетрезво и недобро.

«Все они на одно лицо — мужики, мудаки, сволочи. Все приходят к ней с надеждой в глазах, а за дверь вылетают с выражением побитых псов» — ее это утешало. Немного, но все‑таки.

Жаль, что на ковре перед ней не тот, кого она на самом деле хотела бы видеть, но и «этот» сойдет — тоже мужик, а, значит, тоже сволочь.

— Не дергайся.

— Я устал. Затекли локти и колени.

— Я разрешала разговаривать?

«Ухажер», чье имя она вспоминала, только если сильно напрягалась, молчал еще минуту. Затем открыл вонючую пасть и проблеял:

— Марго…

— Я тебе не «Марго».

— Да — да… Госпожа. Скажи — долго еще?

— «СкажиТЕ».

— Скажи — те.

Хозяйка квартиры допила из бокала пережившее‑таки «шторм» вино и благожелательным тоном промурчала:

— С полчасика.

— Что? — в первый раз этот вопрос прозвучал тихо. Во второй — громко и даже возмущенно. — ЧТО?

— Ты оглох? Если так, то следующим действием я прикажу тебе написать на своей лысой груди «Я — лох. Глухой лох». А еще лучше сделать татуировку.

«Пуф» возмущенно дернулся.

Тощие колени. Тощая задница. Срамота.

— Я не подвязывался…

Ох, Клинт решил заявить о себе как личность? Как дерьмовая личность дерьмового мужского рода?

— Сидеть тихо! — отрезала она так жестко, что позавидовал бы и армейский генерал.

— Я…

— Тихо, я сказала.

Струнт восстал — его терпение лопнуло. Но восстал пока еще не с пола — видимо, до сих пор надеялся выиграть заключенное на сегодняшней вечеринке пари, — пока только голосом.

— Я не подвязывался исполнять настолько маньячные желания сумасшедшей…

— Это еще не маньячные, — совершенно спокойно отозвались с кресла. — Маньячные будут позже. Если выдержишь.

— Зачем мне выдерживать такое?

«Раб» злился все больше. Ну да, это проституты, которых она заказывала часто, терпели дольше, а такие вот лощеные хлюпики, которые пачками ловились на вечеринках, силой воли не обладали.

— Ну, ты же хочешь владеть миллионами?

Тишина. И такое громкое сглатывание, что Марго поморщилась — ей — богу, голодный пес. Бедный и жадный до денег, как до свежего мяса, пес.

— И такое придется терпеть каждый день?

— Нет, зачем же.

Струнт расслабился. Вот только рано — Марго пояснила:

— Два раза в день. А то и три. А, может, и с утра до вечера.

— Сука, — на этот раз «пуф» сбросил со спины ее ноги и начал разгибаться. — Ты просто ненормальная сука.

— А ты не знал об этом, когда заключал пари?

Черт, он не знал, что она «знала». А она всегда «знала» — видела это по их глазам — алчным и лаковым при виде дороговизны ее квартиры.

— Ненормальная…

— Это я уже слышала.

— Дура конченая…

— Пошел отсюда.

— Я…

Теперь актер восстал не на шутку — проявил норов, распрямился, сжал кулаки. Взгляд карих глаз налился гневом, подбородок заострился, рот сделался маленьким и совсем не красивым.

«Надо было заставить его сбрить и бороду. Эту модную козло — бородку. Без нее ему было бы лучше».

— Я тебя…

Продолжение почти всегда выглядело одинаково: шаг в ее сторону, тянущиеся к ее горлу руки, налитые яростью глаза и появлявшийся, как по взмаху волшебной палочки в женской руке, из‑под сиденья кресла пистолет — мелкая, но злобно — кусачая Беретта 337.

— Пшел отсюда, — повторила Марго лениво, не глядя на гостя. Она все еще смотрела на картины, размышляя, не продать ли их на следующем аукционе. Ствол в руке не дрожал — указывал, будто посаженный на клей, точно в лоб Струнта.

— Ты… ты за это заплатишь.

— Ни цента.

— Я сделаю так, что…

— Ничего не сделаешь. Пшел отсюда — процедила хозяйка пентхауса. — В третий раз повторять не буду.

И неудачник ловелас по имени Клинт — актер — недоучка «бритая — грудь — и–бритые — яйца», проработавший «пуфом» (фи, какая жалость!) всего‑то пятьдесят минут, покинул квартиру голым.

Торопливо. Без нижнего белья. С изливавшимся изо рта, как грохочущий водопад, потоком отборных матерков.

Минус один соискатель материального благополучия.

Плюс один балл к удовлетворенности.

Интересно, кто поработает пуфом завтра?

Ей стоило бы быть настолько же жестокой с ними, каким Джокер когда‑то был с ней, — мочиться им на голову, на грудь, заставлять вылизывать ступни, вылизывать немытую промежность, щипать за соски, — вот только беда — Марго не была и в половину настолько же жестокой, как тот субъект, с которым она когда‑то познакомилась в чате.

В обычном чате на сайте знакомств.

Кто бы знал, что люди бывают… такими?

Он унижал ее день за днем, неделя за неделей, два месяца подряд — два месяца сущего ада из которого она не могла, а частично и не хотела вырываться. Потому что эта тварь будила в ней не только ненависть, но и — странно признаться — женщину.

Марго ненавидела себя каждый день той жизни. Ненавидела Джокера — проклинала день, когда вышла в чат, когда зачем‑то указала свой телефон, когда по непонятной ей самой причине решила с пугающим незнакомцем встретиться. А ведь интуиция орала так, что охрипла и потеряла голос в первые же пять минут.

Стоило к ней прислушаться.

Стоило бы.

Она стояла у зеркала и проводила рукой по роскошным и густым черным волосам — настоящей драгоценности в ее внешности. Нет, не единственной — красивым было и лицо с аккуратным носом, изящно очерченными губами, подбородком сердечком и большими темными глазами, — но драгоценностью крайне значимой и очень ей ценимой.

Когда‑то эти самые волосы сбрил тот, кого она впоследствии полюбила — дурость, да и только. И именно по нему — человеку, которого когда‑то по глупости самолично, находясь под действием «экстази», подстрелила на улице, — она сохла все последующие месяцы, переходы и Уровни. Именно его искала день за днем на улицах, в кафе, ресторанах и в воинских частях — среди охранников, наемников, киллеров — среди всех, кто каким‑либо образом принадлежал к силовым структурам. (*Сюжет этой истории подробно описан в рассказе «Выстрел» — здесь и далее прим. автора)

Искала, и не находила.

А после зачем‑то сунулась в треклятый чат.

Да, искала одного, а встретила другого — полного мудака, изменившего ее жизнь, ее душу и ее тело — человека, которого прозвала Джокер.

*****

Erika — Righ or Wrong (Nu‑bea version)

Ненормальным он показался ей с первого же сообщения.

— Будешь моей «нижней»?

Догадываясь, что речь идет о сексуальной «рабыне», Марго уверенно напечатала «никогда». И, может, в силу своей категоричности, именно это слово намертво прилепило к ней маньяка.

— Будешь.

Заявление прозвучало очень уверенно.

Тогда все происходящее еще казалось ей шуткой — мужик просто развлекается, проверяет ее «на вшивость», ведь есть такие, кто сразу прощупывает почву — мол, сдастся девка под напором или же нет? Марго, — а тогда она еще не сменила имя, — не сдавалась ни в какую.

— Не будь идиотом, — бегло стучала она по клавишам, — зачем тебе «рабыня»?

— Я буду поливать тебя «золотым дождем». Тебе понравится.

— Ты больной?

— Дай свой телефон.

— Не дам.

— Тогда я узнаю сам.

— Узнай.

— А потом приду в гости.

— Попробуй.

В те времена она еще не была богата, как теперь, иначе бы (имей вдобавок и мозги) приставила к дверям охранников. Но тогда нынешняя мисс Полански еще являлась Райной Вильяни — пустоголовой обиженной на мир девчонкой, потерявшей надежду отыскать свою вторую половину, а с ней и любовь всей своей жизни. Да и квартира — не в пример новой — запечатывалась снаружи не металлической, а хлипкой деревянной дверью, которая ни за что не остановила бы человека, которого она уже через сутки именовала Джокером.

Джокером — потому что такого не предсказать. Потому что он — вечный туз в рукаве, облава — сюрприз, заноза в заднице, опасная колючка, от которой, если и избавишься, то только с кожей.

Тогда она была дурой. Любопытной, пытающейся всеми известными ей способами выбраться из глубокой депрессии дурочкой с девятой авеню — глупой — глупой Райной. Далекой Райной, забытой теперь Райной.

— Ты живешь на Восточной окраине, рядом с торговым центром «Дивный».

А вот это уже интриговало. Пугало, конечно, но и интриговало, как, впрочем, и фото в анкете: правильной формы лицо, квадратный подбородок, умный и цепкий взгляд карих глаз, ухмыляющийся, будто говорящий «я знаю все обо всех», довольно притягательный рот.

Каким образом неизвестный ей субъект всего за пять минут сумел определить ее местоположение? По адресу провайдера? Взломал сеть?

Черт — она, кажется, влипла.

Наверное, уже тогда стоило все отрицать — мол, ты не прав, я там совсем не живу, я сейчас в квартире у подруги, — но Райну будто подменили — внутри нее внезапно колыхнулся нездоровый интерес.

Колыхнулся настолько, что она зачем‑то дала незнакомцу из чата свой телефон.

Встретились в кафе.

Ждать пришлось недолго — минут десять, за которые Марго успела извести себя упреками — зачем сказала номер, зачем накрасилась, приоделась и явилась на встречу? А как не прийти, если незнакомец с точностью до этажа определил ее местоположение и тут же пригрозил, что через полчаса заглянет в гости? Уж лучше в кафе — безопаснее. Посмотреть на него, подумать, а уж после решать — спасаться ли бегством.

Спасаться, как выяснилось позже, следовало еще до входа в пресловутый чат. Лучше бы уехала из города, лучше бы напилась до беспамятства и вообще не открыла ноутбук, лучше бы валялась и рыдала, как накануне, поддавшись депрессии, в мятой и не заправленной постели.

Знал бы прикуп, жил бы…

А он оказался харизматичным. Высоким, статным, хорошо одетым — не в классику, но в вольный джемпер и дорогие джинсы, — с ухмылкой на губах и опасно — хитрым блеском карих глаз за стеклами очков в стильной тонкой оправе. Уселся напротив, спросил, желает ли она кофе — будто и не заметил, что перед Райной уже стоит наполовину пустая кружка остывшего латте, — предложил заказать десерт и, не дожидаясь ответа, приподнялся на диванчике напротив. Наклонился вперед, нагло взялся за концы повязанного вокруг ее шеи черного шарфика, потянул на себя. Приказал:

— Поцелуй меня.

Она едва не задохнулась — от возмущения и от того, что, повязанный декоративным узлом шарф, моментально затянулся вокруг шеи удавкой. С места, однако, не двинулась.

— Не дождешься.

Джокер потянул сильнее.

— Поцелуй.

— Отвянь. Мы даже не знакомы.

— Уже знакомы. Ведь ты пришла?

— И что? Хотела на тебя посмотреть.

— Посмотрела? Нравлюсь? А теперь поцелуй.

Он так и стоял в наклон над столом, не обращая внимания на тот факт, что сбоку деликатно кашлянул подошедший официант.

— Не нравишься, — едко отрезала Райна, вырвала из чужих рук шарф, отклонилась назад и ослабила затянутый до дискомфорта узел.

— А ты настырная, — удовлетворенно кивнули с противоположной стороны стола, — тем лучше. Из настырных получаются хорошие «нижние» — их интересно ломать.

«Больной», — подумалось ей. Правильно подумалось, исключительно верно. Вот только сбежать она так и не сбежала — вместо этого зачем‑то согласилась на сладкое.

Десерт он заказал на свой вкус — она не запомнила, какой, потому что не попробовала его. Не запомнила толком и того, о чем говорили, — все не оставляла попыток понять, кто перед ней находится — адекватная личность или псих? Иногда Джокер вел себя адекватно: что‑то говорил про работу, про то, что хочет, чтобы кто‑нибудь написал о нем книгу — ведь, мол, жизнь у него крайне насыщенная и интересная, — с бахвальством заявлял, что занимается строительством. Чего — домов? Промышленных объектов? Вникать не хотелось. Вместо этого кружили мысли о другом — как бы им разойтись сразу же у выхода из кафе? Как сделать так, чтобы не провожал? Как избавиться от того, с кем не стоило и встречаться?

А на фоне все вилась странная и нелогичная мысль о том, что он ей нравится.

Чем‑то все же нравится.

Парадокс.

Избавиться не удалось.

Ее не спросили — желает ли она, чтобы провожали, — на выходе сразу указали на машину — великолепную белую «Лунди» — машину за несколько миллионов долларов.

Ого.

— Там для тебя сюрприз.

Сюрпризов не хотелось.

— Садись. Довезу до дома.

Кошмары сбывались. Нельзя, чтобы он поднялся с ней на этаж, нельзя, чтобы вошел в квартиру — вообще ничего нельзя.

А на заднем сиденье нашелся самый красивый букет из роз, какой она только видела, — штук пятьдесят в связке — не меньше.

— Это тебе.

Такой стоит пару сотен баксов. Он просто швыряется деньгами, — мысль не прельстила, а отпугнула.

Стоило сесть в салон и пристегнуться, как ожил динамик, — звук тяжелого ритмичного металла оказался кристально чистым, приятным для ушей, несмотря на то, что «тяжеляк» она никогда не слушала. Да и жанр этот удивительным образом подходил, как красавице — машине, так и странному водителю.

— К тебе?

— Я бы… дошла пешком.

— Значит, к тебе.

Захлопнулась дверца, педаль газа моментально ушла в пол, и Лунди набрала скорость так плавно и быстро, что Райна против воли едва не испытала оргазм.

В подъезде случилось то, чего она боялась больше всего. После «прощального» поцелуя на первом этаже у лифта он попытался поставить ее на колени и расстегнуть ширинку.

— Соси.

— Пошел к черту!

— Соси, говорю.

— Отвали от меня! Отпусти!

Слышалась возня, хрипы, треск одежды — ей пытались насильно расстегнуть пиджак, чтобы добраться до груди.

— Убери от меня руки!

Наружу выскользнул вставший член — Джокер все еще не оставлял попыток заставить ее сесть на корточки.

— Тебе же этого хочется, давай, не сопротивляйся… Ты — шлюха. Моя шлюха.

— Я не твоя шлюха и никогда ей не стану. Больной… Урод моральный!

— Грязная на язык шлюха — чем грязнее язык, тем качественнее будешь сосать…

— Отвали!

Она ударила его букетом по лицу — попала по щеке и шее шипами; на немытый, заляпанный отпечатками мокрых подошв пол посыпались бордовые лепестки. За секунду под ними образовался цветочный ковер; в запах сырости, жарящихся котлет и мочи вплелся тонкий и нежный розовый аромат.

Прежде чем ее отпустили, она не подчинилась приказу встать на колени еще трижды.

— Настырная.

Теперь тип в очках был сдержанно зол, но неуловимо доволен.

— Ладно, мне надо на работу. Но ты не думай, мы не закончили — только начали.

Когда он уходил, Райна не думала — она стояла и смотрела вслед выходящему из подъезда человеку, держа в руке остатки букета — на половине стеблей отсутствовали бутоны.

Одновременно с взревевшим снаружи мотором Лунди, раскрылись двери лифта — с соседкой с четвертого поздоровался мистер Гирбен. Бросил удивленный взгляд на нее, на кровавый от обилия лепестков пол и торопливо сбежал вниз по ступенькам.

Глава 2

Воспоминания со временем не поблекли и не выцвели.

Марго. Давно уже Марго. Не Райна. Вдох, выдох, вдох, выдох — успокаивайся, сердце.

Черные густые волосы шелком струились сквозь тонкие пальцы — из зеркала укоризненно смотрели печальные темные глаза.

Если их обрить, то отрастут быстро.

Она стала монстром — как, когда? Тогда, когда заполучила на теле уродливые шрамы? Когда Джокер исковеркал ей душу? Когда поняла, что Аарона уже не найти?

Да даже если найдет — что с того? Кому она такая нужна — вся сшитая, скроенная и перекроенная врачами? Что она сможет предложить ему — мужчине своей мечты, — если больше не способна по — женски нормально принять мужчину? Как быть с рубцами на промежности, как быть с исполосовавшим грудь швом, выглядящим уродливо даже после заживления?

Уродка. Мутант. Более не женщина. Красивое лицо и отвратное тело — тьфу!

Зачем кого‑то искать, если такую, как она, никто и никогда не сможет полюбить?

«Важна не внешность — важна душа». Бред! Кто сказал этот бред? Наверное, изначально слепая и толстая женщина — философ, но никак не нормальный здоровый мужчина, который любит глазами, а потом уже и всем остальным…

Марго скривилась и отошла от зеркала.

Она ненавидела собственное отражение — не лицо, но все, что скрывалось ниже, под одеждой.

Выпивка и месть — какое‑то время они казались спасением. Налить в бокал вина или чего покрепче, пригласить в дом первого попавшегося гостя и… унизить его. Да — да, унизить, как до того унижали ее. Заставить поползать по дому голышом, попросить обмазать кремом, а после поласкать свои липкие муди, поблеять по — козлинному, поработать креслом, держателем пепельницы, статуей у двери, рабом — официантом, голым «прислужкой — побегушкой».

Нет, она не стала такой, как Джокер (хотя, стоило бы), — никогда никого не связывала, не причиняла боли сталью, не била плетьми, ни на кого не мочилась сверху — не могла себя заставить перешагнуть невидимую черту.

Может, просто не была тварью?

В моменты хорошего настроения вообще заказывала проститутов лишь для того, чтобы они читали ей сонеты, стихи и прозу, а после вставали на колени и признавались в любви. Платила столько, насколько доверчиво звучали слова, — иногда бывала щедра.

Пустота внутри, однако, не уменьшалась — разрасталась.

Никому и никогда Марго не позволяла дотрагиваться до себя, ни перед кем не раздевалась и сомневалась, что когда‑либо разденется.

Вот если бы свести шрамы…

Но Комиссия в приговоре постановила жестко: «Ни один врач никогда и никакими доступными технологиями и методами не сможет залечить Райне Вильяни полученные в ходе совершения убийства увечья. Телесное уродство явится ее наказанием отныне и впредь, дабы напоминать об однажды нарушенных моральных нормах и предупредить подобное поведение в будущем…»

Черт, она не убивала!

Да, хотела, да, думала об этом… Но то был несчастный случай! Несчастный!

Джокер мертв, а она урод — за что?!

В стену полетел и раскололся бокал из‑под шампанского стоимостью в двести двадцать пять долларов; в этот момент прозвучал дверной звонок.

*****

— Подпишите здесь, здесь и здесь.

Сухой палец скользнул по листам и указал на пропечатанные снизу галочки — птички.

— Угу.

Она никогда не читала документов, которые приносил Рид — ее личный финансовый консультант и по совместительству инвестор. Подписывала не глядя, верила ему безоговорочно — решила, что так поведется с самого начала, — стопроцентное доверие, и никак иначе. И, как выяснилось, не ошиблась с подходом.

Ручка в пальцах дрожала; Райна вывела замысловатую подпись «Марго Полански» и откинулась в кожаном кресле с высокой спинкой. Богато обставленный кабинет — кожаную мебель, дубовые панели и широкий дорогой стол — освещала единственная зажженная настольная лампа.

— И не пейте сегодня больше.

На Майнрада она взглянула мутными глазами. На совет не разозлилась, лишь неопределенно кивнула, и в ответ на укоризненный взгляд заверила:

— Не буду.

Они почти не общались — высокий худой мужчина (всегда в дорогих костюмах и при галстуке), невзрачный, как глубоководная рыбина, с редкими и почти невидимыми короткими волосами, с тонким носом и такими же тонкими, растянутыми к ушам губами и симпатичная молодая девчонка — его наниматель. Однако между этими двумя, несмотря на почти полное отсутствие общения, пролегла мягкая, как бархат, бессловесная теплота.

— И поспите.

— Посплю.

Райна знала, что в постель ляжет еще не скоро.

— Вам нужен отдых.

— Знаю.

— Читать, как всегда, не будете?

Короткий взгляд на документы.

— Как всегда. Не буду.

— Тогда до следующей встречи, Марго.

— До свиданья, Майнрад. Доброй вам ночи.

Рид. Майнрад Рид.

Она никогда не стала бы богатой, если бы не этот человек и не одна случайность, произошедшая в самом начале ее переезда в Ланвиль, на четырнадцатый, — полученный на сдачу в газетном киоске лотерейный билетик — бледно — желтый, с надписью «ГосЛотто — открой меня и выиграй».

Выиграй, как же — сие каждому прочитавшему призывное послание казалось нереальным, и Райна, к тому времени уже сменившая имя и фамилию, исключением не являлась.

— Выиграй, ага. Кому вы заливаете?

Она, обычная секретарша в крохотной конторке с зарплатой чуть выше прожиточного минимума, в чудеса давно не верила.

И зря. Потому что на косо оторванной и развернутой бумажке, жирной от ее пальцев, только что державших бутерброд с кетчупом, салатом и котлетой, значилась сумма в сто тысяч долларов.

— Да вы шутите…

Ерунда! Быть такого не может! Подделка? Дурацкий розыгрыш и съемки скрытой камерой? Точно — должно быть по ту сторону экрана, глядя на ее распахнутый, еще не протертый салфеткой рот, в эту минуту хохочет пара сотен тысяч жителей — хохочет, уссывается и покатывается по полу. Мол, давай, дурочка, пляши от радости, а мы пока надорвем животы; Райна спешно огляделась по сторонам — сыреющая от мелкой мороси мостовая, сухое пятно на лавке там, где она сидела, далекие, спешащие по своим делам прохожие, — и нигде ничего подозрительного: ни камеры в кустах, ни ведущего с микрофоном, ни чужой обидной ухмылки, предшествующей фразе «И вы купились? А мы на это и рассчитывали!».

Сто тысяч. Правда или нет?

Чтобы прояснить этот вопрос, она быстро скомкала обертку от бутерброда, швырнула ее в урну — по — дилетантски промахнулась — и поспешила обратно к находящемуся через дорогу газетному киоску.

— Правда, — желчно ответила ей продавщица и обиженно сверкнула глазами — мол, почему везет всегда не мне?

— А получать где?

— Где — где? Откуда я знаю «где»? — да, зависть — штука жесткая. Но уже через секунду тетка смягчилась, взяла себя в руки и пояснила. — Через два квартала у них офис — написано «ГосЛотто» — ярко, не промахнетесь. А по соседству офис мобильной компании «ЛанвильЛайн».

— Спасибо!

И Райна бросилась в указанном направлении.

Продавщица проводила ее взглядом, вновь сделавшимся обиженным.

В офис после обеда она вернулась уже с деньгами — пухлым конвертом, набитым купюрами.

«Сто тысяч, сто тысяч, сто тысяч» — звучало в голове, как мантра, — что с ними делать? Пропить, проесть, отложить? Купить много хороших вещей, новую квартиру, сохранить в банке? Что люди вообще делают с большими деньгами, что?

В тот день ей не работалось — в документы то и дело вкрадывались ошибки, и их приходилось набирать и перепечатывать заново. Клиенты по телефону называли свое имя по два раза и ворчали на секретарскую рассеянность — Марго плевала на них с высокой башни. Записывала в блокноте дни и места шефовых встреч, а сама думала о ста тысячах долларов — сладких, вкусных, пугающе привлекательных.

А в коридоре, когда день близился к концу, вдруг задала волновавший ее вопрос знакомому лишь по коротким встречам у входных дверей клерку, чье лицо всегда казалось ей умным.

— Дэйв? — кажется, так его звали?

— Да?

Ее имени он так и не вспомнил. А, может, никогда и не знал — Райна не обиделась.

— А что бы вы сделали, если бы выиграли в лотерею?

Служащий из соседнего офиса, верно, подумал, что с ним заигрывают, — нашли первую попавшуюся тему для разговора и флиртуют, — и потому весь приободрился, широко улыбнулся и расцвел.

— Ну, зависит от того, насколько большой выигрыш.

— Если большой.

— Если сто тысяч или больше, то обратился бы к финансовому консультанту. Нанял бы человека, который понимает, куда и что можно вложить.

— Ух ты!

— Умно, да? — мистер «я — знаю‑что — ты — со — мной — заигрываешь» подмигнул, довольный собой и своим ответом.

— УмнО, — подтвердила Райна.

Действительно умнО. Даже слишком.

А для нее так вообще заумно.

Однако чем больше она размышляла над сказанным, тем больше убеждалась, что Дэйв дал ей воистину ценный совет. Куда может пристроить деньги необразованная в финансовых делах девчонка? В мусорную корзину — через клубы, выпивку и шоппииг. А вот финансовый консультант, наверное, может пристроить деньги правильно и, главное, выгодно.

Ведь может?

«Райна и финансовый консультант» — эти два понятия в ее голове сочетались так же плохо, как красная икра и мороженое.

Однако уже через сутки она пересилила себя и собственную неуверенность, отыскала в интернете список фирм, предлагающих искомые услуги и, выбрав самую известную, отправилась по указанному адресу.

Все лица, а точнее их выражения, были, как под копирку, — высокомерные, вычурные, воздающие триумф собственному мега — уму; висящий на первом этаже щит с именами она рассматривала не менее получаса.

— Мистер Даррен Косинг — советник первого ранга, мистер Гулан Турек — советник высшего ранга, мистер Вольдемар Бруттенберг — ну и имечко, затрахаешься произносить…

Ее губы шевелились, глаза скользили по десяткам глянцевых фотографий; с куртки и волос стекала на пол вода — на улице опять лило.

Холеная обесцвеченная секретарша в снежно — белом пиджаке, ожидавшая, пока посетительница соизволит, наконец, сделать выбор о том, с кем желает встретиться, в третий раз нехотя предложила замухрышке — Райне («в такой одежде достойные посетители не ходят») кофе.

— Нет, спасибо.

Кофе на самом деле хотелось.

Но еще больше хотелось не ошибиться с выбором — Райна подошла к этому вопросу со стороны интуиции: она не будет выбирать по рангу — она выберет того, чье лицо покажется ей наиболее симпатичным. Дурацкая идея? Может быть. Но другой у нее не было.

— Я бы хотела встретиться с мистером Ридом.

— Советником третьего ранга? — «третьего ранга» прозвучало с таким презрением, что за человека с невзрачным лицом, пегой растительностью на голове и бледными, как дождевая вода, серо — голубыми глазами сразу же стало обидно.

— Да, с ним.

— Не хотите рассмотреть кого‑то другого?

— Я уже всех рассмотрела, — ответила Райна тоном, будто советников она рассматривала исключительно с позиции умственных способностей, а вовсе не по висящим на табло славы фотографиям.

— У нас есть… более опытные… специалисты. Мистер Рид работает здесь вторую неделю.

— Вот к нему и пойду.

«Ну и дура», — судя по взгляду, окончательно убедилась в сделанных ранее выводах секретарша.

— Я сообщу ему о Вашем приходе.

— Будьте так добры.

Взлетела к уху телефона трубка; пропикали несколько клавиш.

— Мистер Рид? К вам посетитель. Примите?

Ответ положительный — ей кивнули.

Тогда она еще была бедной Марго.

А спустя несколько месяцев стала богатой Марго.

Нет, не так — она стала очень — очень богатой Марго.

Он заявил сразу — «я беру пятьдесят процентов», а Райна не стала озвучивать норовящий соскользнуть с языка ответ «да хоть девяносто» — легко пожала плечами и кивнула.

На том и сошлись.

С тех пор Майнрад стал ее личным финансовым консультантом. Поначалу он еще пытался объяснять свои действия или решения, но быстро понял, что подробности мисс Марго Полански интересуют мало, и потому, заручившись ее согласием, принялся распоряжаться капиталом молча. Только время от времени приносил на подпись бумаги и указывал: «здесь, здесь и здесь».

Поначалу Райна была практически уверена, что ее облапошат, — снимут со счета все деньги до последнего цента, оставят с нулем и рваным башмаком в шкафу и сбегут в неизвестном направлении, но Рид, как ни странно, сбегать не торопился. Назначал встречи каждый вечер, вежливо интересовался — хотите узнать подробности сделок?

— Не хочу, — однозначно звучало в ответ.

А уже через пару месяцев Райна обнаружила на своем счету на начальные сто тысяч долларов (и не ноль на палочке), а двести сорок три тысячи. Еще через месяц уже триста семьдесят восемь… А через полгода благодаря невзрачному на вид, похожему на рыбу мистеру Риду у нее появился свой первый в жизни миллион.

Вот и выбирай после этого консультантов по рангу — не права была секретарша, ой, не права.

И понеслось — что ни месяц, то прибавка в денежных средствах, что ни квартал — новая машина у Рида.

Она не злилась на него за новые костюмы и крайне довольный собой вид.

Она за него радовалась.

Карандаш в пальцах дрожал.

Получится нарисовать или нет? Белый лист бумаги казался входом в рай — нужно просто изобразить на нем то, что хочешь, и оно обязательно сбудется. Того, кого хочешь.

Но Райна знала, что не изобразит, — не сможет. Она пыталась нарисовать человека со шрамом на виске много раз — десятки, если не сотни, — но все портреты, несмотря на усилия и многочасовой труд, лишь отдаленно напоминали оригинал. Где‑то совпадал взгляд, где‑то разлет бровей, где‑то искривленный в ухмылке рот, но никогда у нее не получалось составить все элементы в одно целое — лицо Аарона Канна.

Бесполезно. Бессмысленно. Зря она отучилась на художественных курсах, зря платила лучшим репетиторам за частные уроки, зря оборудовала целую мастерскую и уставила ее мольбертами, холстами и красками — образ Канна ускользал.

*****

(Asheni — Only Magic — Chris Wonderful Remix)

Россыпь звезд на бархате неба. Иногда Райне казалось, что пентхаус на верхнем этаже небоскреба она приобрела именно из‑за этого — из‑за террасы, с которой открывался потрясающий вид на ночной небосвод.

Небо ее успокаивало — оно одновременно видело их обоих — ее и Аарона. Как бы далеко они друг от друга ни находились.

Два покрытых тонкими матрасами лежака; ласковый ветерок, колышущиеся в горшке раскидистые листья Медеи. И звезды. Много звезд.

Райна подошла к лежаку, осторожно прилегла на него и положила руку на матрас второго, стоящего рядом. Уперлась взглядом в небо, медленно и привычно провалилась в параллельную реальность — ту, которая не существовала. Где Аарон всегда был рядом с ней, где они никогда не разделялись.

Какое‑то время молчала, затем тихо спросила:

— Как прошел твой день?

Минута тишины; блеск недосягаемых планет в вышине.

— Мой? Мой тоже хорошо… Я хочу испечь тебе торт завтра. Будешь? Или лучше вафли?

На деле она не пекла так давно, что едва ли вспомнила бы хоть один рецепт, но в эту минуту все это не являлось важным. Ничего не являлось, кроме него — воображаемого любимого мужчины рядом.

Райна прикрыла глаза, улыбнулась — мягко, нежно.

— Я знаю, что ты больше любишь торты. Но я могу сделать вафли с кремом… или сгущенкой.

Ее рука ласково поглаживала не матрас — его невидимые пальцы.

— Кури… Я не против. Мне дым не мешает.

Ничего не мешает.

И он курил. Лежал рядом и курил. А еще смотрел на нее с любовью в серых глазах — смотрел, не отрываясь. Тепло, с глубоким, самым нужным в мире чувством. Ее Ааарон…

В эти минуты по ее щекам текли слезы, но Райна не видела их — не чувствовала.

— Ты ведь будешь сегодня спать со мной, да?

Тишина; мягкие кивки цветка Медеи справа.

— Всю ночь? И не отпускай, ладно? Прижми, как вчера…

И я буду спать. Буду спать всю ночь.

Если воображаемый любимый что‑то и говорил, то его никто не слышал.

— До самого утра, ладно? Мне так тепло с тобой. Не уходи. Не уходи.

Никогда не уходи.

Только рядом с ним она отогревалась, расслаблялась, делалась мирной.

— Мы переплетем пальцы… Так люблю, как пахнет твоя кожа.

Ее затылок, совсем как тогда — в зимнюю ночь, — гладили невидимые теплые мужские пальцы.

— Как хорошо, когда ты рядом. Хорошо…

В эти странные моменты, лежа в одиночку на террасе под ясным ночным небом, Райна чувствовала, что кому‑то нужна в этом мире.

Глава 3

Быть кому‑то нужной — Нет мечты прекрасней. Слабой, безоружной Стать пред этим счастьем. Не железной леди В латах и с забралом. Я такой, поверьте, Быть уже устала. Нужной быть кому — то Не корысти ради. Просыпаясь утром, По щеке погладить. Быть кому‑то нужной, Разве это прихоть? Приготовить ужин, Сесть напротив тихо. Ласковым котёнком На груди пригреться. Засмеяться звонко, Разморозить сердце. Чувствовать заботу, Быть необходимой. Знать, что для кого — то Больше всех любима. Быть ежеминутно, (Поделюсь секретом), Нужной не кому‑то, А тебе конкретно.

(Автор: Марина Яныкина)

Ее мозг оплетал паутиной непонимания тот факт, что Джокер то применял силу, то вдруг становился мягким, полностью человечным — интересовался ее мнением, даже прислушивался к нему, кивал. А иногда будто срывался с цепи — приезжал в три часа ночи, требовал открыть ему дверь и даже грозил вырезать по одному соседей, если Райна не послушается.

Райна открывала, потому что боялась. И тогда ее называли «хорошей».

Он начал следить за ней с их первой встречи: если шла в спортзал, присылал смс «откручу твоему тренеру голову», если в магазин — «не забудь купить шампанского и на меня тоже. Люблю Грандо», если на работу — «не вздумай флиртовать с начальником». Казалось, что чертов Джокер везде — за спиной, за каждым углом — разлит, как окись азота, в воздухе. И куда бы ни поворачивалась голова, Райне мерещилась выезжающая из‑за поворота белая Лунди.

Она стала ненавидеть белые машины.

В один из приездов он нагло заявил:

— Сниму тебе квартиру, будешь жить в ней. Ждать моего звонка, быть «готовой».

Что означало «быть готовой» не пояснил — мастурбировать в его отсутствие двадцать четыре часа в сутки, чтобы мочь принять мужской член тогда, когда он вздумает скользнуть внутрь?

Требование напрягало.

— А почему ты не хочешь, чтобы я просто жила с тобой?

Спросила не потому что хотела жить вместе — из любопытства.

— Потому что я уже живу с женщиной на постоянной основе.

Райна только в этот момент заметила на его пальце тонкий ободок золотого кольца.

Женщина? Вторая половина? А она тогда кто — любовница?

— А ее ты тоже, прежде чем поиметь, ставишь на колени и зовешь шлюхой?

Знала, что любопытство — не всегда безопасная штука, но не сдержалась.

И в ответ получила полный злости предостерегающий взгляд.

*****

Аарон Канн. Человек, при первой встрече которому она выстрелила в живот. Человек, которому располосовала лицо — оставила на виске кривой и некрасивый шрам, человек — которого она спустя какое‑то время полюбила.

Почему так случилось?

Потому что Барни — парень, с которым она жила на Восьмом, прежде чем испариться, оставил именно его — Канна — номер телефона?

«Он поможет тебе, если со мной что‑то случится».

Кто он? Почему он?

Почему не кто‑то другой, но именно угрюмый коренастый тип — жилистый и сильный, как медведь, и немногословный, как великая статуя Унтая на гористых холмах островов Оно? Что за отношения связывали вместе ее безалаберного дружка — как оказалось, торговца наркотиками, — и волка — одиночку — мужчину с военной выправкой?

Сие так и осталось для Райны загадкой. Как и причина, по которой ей потом нравилось жить у него дома, печь торты, убираться в квартире, мечтать о нем же — о хозяине приземистого домика — по ночам.

А ведь в ту зиму вместе они прожили совсем недолго.

Ей часто вспоминалась их первая встреча — нет, не на улице, когда, будучи под кайфом, Райна выстрелила с разворота, как она предполагала, по мусорному баку и попала в человека, — а та, другая, когда после ее отловили для того, чтобы отомстить.

— Хочешь, я переломаю тебе руки и ноги? Хочешь? Или, может, искалечу всех, кто тебе дорог? А, может, просто, как и ты, мне выстрелить тебе в живот? Что ты скажешь на это, Райна Вильяни?

Она ничего не сказала попросту потому, что от страха в тот момент напрочь разучилась говорить. Знала, что поймают, знала, что пожелают отомстить, но не знала, как именно, а потому, будучи запихнутой в чужую машину, едва не поседела от ужаса.

А жертва ее пари с Барни оказалась человеком не просто суровым, но жестким, как окаменелые сгустки лавы, некогда извергшиеся из недр вулкана.

Жестким, но не жестоким.

Да, плюнул ей в лицо, да, обрил наголо. Но ведь не изнасиловал, не выстрелил в живот — даже не ударил, когда она ножницами располосовала ему лицо…

А после помогал. Когда среди зимы, оставшись совсем одна, — без исчезнувшего в неизвестном направлении Барни, — она набрала незнакомый номер телефона и попала вновь на того, кого с того злополучного дня видела лишь в кошмарных снах. Не отказал в помощи — приютил ее у себя, кормил, заботился, как умел, — молча, но тщательно. Следил, чтобы спала в тепле, чтобы ела досыта, чтобы не нуждалась хотя бы в самом необходимом.

А после, когда Райна немного оклемалась, отпустил, предварительно снабдив ее деньгами на обучение, одеждой и ключами от новой квартиры.

Он дал ей все. Не дал одного — себя, своего сердца. Не оттолкнул, когда в один из темных студеных вечеров она забралась к нему на колени, но и не принял в дар то, что она предлагала. Поцеловал, а после долго держал в тишине, прижав голову к своей груди, — грел, успокаивал, прощался.

Но не прощалась она. Знала, что уходит не навсегда, что когда‑нибудь они вновь встретятся. И к тому времени она станет другой — не тощей девочкой, которую он, шутя, звал «Рейкой», но прекрасной женщиной, достойной его — Аарона — любви.

Прошло время. Она встала на ноги, сумела подняться из грязи на верхний этаж придирчивого социума. Вот только красивой, достойной его любви женщиной так не стала — вместо этого, пытаясь забыть того, кого так и не смогла завоевать, превратилась в искалеченного изнутри и снаружи урода.

*****

(Hoobastank — he Firs Of Me)

— Прекрати мучить себя, Марго. Забудь его.

— Не могу.

— Можешь. Найми сенсора, сотри память и живи дальше.

— Не хочу.

— Не хочешь? Ну и дура — всю душу уже себе изодрала.

Дора всегда курила сигареты с ментолом. Эксцентричная, пожилая, красившая волосы в неестественно яркий бело — золотой цвет она всем казалась циничной взбалмошной и слишком прямолинейной старухой, однако с Райной она в корне менялась — вдруг делалась мудрой, понимающей и совершенно адекватной.

Они познакомились на одной из светских вечеринок и сразу же слиплись — молодая и старая. Обе изодранные изнутри, битые жизнью, привыкшие на людях прикидываться совершенно другими личностями женщины. Обе богатые и осознающие простую истину: если смысла в жизни нет, то никакие деньги его не добавят.

И изредка общались — никогда о «погоде» или пустяках, но всегда о чем‑то важном.

Как теперь.

Дора сидела в обшитом позолоченным шелком кресле с белой витой спинкой, смотрела в окно и не обращала внимания на то, что пепел с сигареты иногда падал ей прямо на дорогую юбку.

— Сколько ты уже тащишь с собой эти воспоминания?

— С Восьмого.

— С Восьмого! — пожилой голос «подруги» прозвучал цинично и с примесью горечи. — Ты давно уже должна была забыть о нем. Еще на Девятом.

Должна была, но не забыла. Каким‑то непонятным образом Райна прятала ценные ей воспоминания так глубоко, что при Переходе до них не добиралась система — сжирала все остальное — память о прежней работе, друзьях, подругах, знакомых, но вот его — Аарона — не трогала. Райна бы ей не дала.

Никому бы не отдала.

— Зачем ты его ищешь?

— Чтобы увидеть еще раз. Чтобы извиниться…за шрам.

— Да он давно забыл о тебе! Тысячу лет назад залечил свой шрам, нашел себе другую женщину и счастлив с ней. Ты это хочешь увидеть? Он не помнит тебя, Марго, не помнит. С чего бы ему помнить?

Райна смотрела в то же окно сухими глазами. Их разговор напоминал ей бусы — всегда одна и та же последовательность слов, а звенья замкнуты на круг — один и тот же результат.

— Может, и не помнит, — отвечала ровно. — Только все равно хочу увидеть.

— Сколько ты уже ищешь? Сколько шерстишь базы данных, справочники, телефонные книги? Шесть Уровней? Марго, ты сейчас на Четырнадцатом. Сколько еще тебе нужно пройти, чтобы успокоиться?

Пока не найду.

Райна и сама не знала, зачем искала его, — Дора была права: Аарон не помнил ее. Давно уже не помнил. И не нужны ему ее извинения, но они нужны ей. В них — смысл ее жизни, потому что другого у нее давно уже нет. Изуродовав, Джокер закрыл ей путь к самому главному и ценному — любви, — а без любви разве есть смысл? Какой?

Райна его не видела. А вот когда найдет Аарона, когда выполнит эту миссию — хоть какую‑то миссию в жизни, — тогда спокойно и завершит начатый путь. Уже без сожалений.

— Ты обращалась к информаторам? Я учила тебя, как.

— Обращалась.

Серебряный поднос, чай, меленькие пирожные — все чинно, цивильно. Дорогая комната, шитые золотой ниткой пушистые ковры, мягкие диваны.

— И?

Изогнутая в нетерпеливом ожидании тонкая, аккуратно подкрашенная коричневым карандашом бровь.

— Они ответили, что на эту информацию куплен «обет молчания».

— Тьфу!

Старуха смачно сплюнула и качнула рукой так яростно, что пепел вновь полетел на юбку и соскользнул на ковер.

— Ты предлагала больше денег?

— Все, что у меня есть.

— И что?

— Ответили, что «обет молчания» не перекупается и положили трубку.

— Ну и типок — этот твой Аарон. Не добраться! — короткий взгляд в сторону Райны. — А ты вообще уверена, что его зовут Аарон?

— Уверена.

Молчание. Тяжелый вздох.

— Хорошо, а что ты будешь делать, когда найдешь его. Найдешь и извинишься. И что?

— Позвоню доктору.

— Зачем? Ведь твои шрамы невозможно свести?

— А я не буду пытаться их сводить.

Райна выглядела спокойной — неестественно спокойной, — и Дора тут же заподозрила неладное.

— Зачем тебе доктор, если твое тело не вылечить?

Тишина.

— Марго?

Взгляд в сторону. В глазах ни слезинки, душа прикрыта зеркалом.

— Марго?

— Я не буду пытаться лечить тело.

— А что тогда?

— Душу.

— Что — «душу»?

— Я вылечу душу.

Впервые за все время во взгляде эксцентричной и вечно храброй Доры мелькнул испуг.

— Не вздумай, — прошептала та тихо, — не вздумай, слышишь? Выход найдется. Найдется — верь.

Райна не верила. И потому молчала.

*****

Сонэкс — инъекция — убийца. Высокотехнологичный кристально — чистый и баснословно дорогой наркотик, доступный лишь избранным.

От «избранных» — от все тех же сливок общества — она о нем и узнала.

«Введешь всего полмиллилитра и окажешься в мечте — никогда в кошмаре. Сонэкс погрузит тебя в самую настоящую живую реальность — реальность твоей сказки. Но если захочешь находиться в ней дольше и введешь чуть больше полкубика, заснешь. Заснешь навсегда…»

Об этом говорили шепотом. Многие об опасной забаве знали, но немногие ее из‑за страшного побочного эффекта пробовали — засыпать вечным сном желающих не находилось.

Кроме нее — Райны.

И потому уже составлен был договор с безымянным доктором, а кубик Сонэкса оплачен. Он — наркотик — обошелся ей в четыреста пятьдесят тысяч долларов. Согласный преступить закон доктор — еще в полмиллиона.

И пусть.

Когда Райна устанет — устанет совсем (а думала она об этом безо всяких эмоций), — то просто наберет нужный номер и попросит «погрузить ее в мечту».

В ту, в которой Аарон — на этот раз настоящий, живой и теплый, — будет до самого конца держать ее на руках. Где он в последний раз прошепчет ей свое нежное «люблю».

Не самая плохая смерть — безболезненная и красивая.

*****

— У меня есть знакомый юрист, — Дора, докурив, неторопливо потягивала чай из тонкой фарфоровой чашки и по — королевски аккуратно откусывала от кремового пирожного, — хороший юрист. Пусть он еще раз взглянет на твои бумаги.

— Нечего на них смотреть, — тихо рыкнули в ответ, — приговоры Комиссии обжалованию не подлежат.

— … вдруг ты чего упустила. Принеси мне копии.

— Зачем, Дора?

— Затем! — старуха неожиданно повысила голос. — Потому что два глаза хорошо, а четыре лучше. И мозг у него незаурядный — может, и отыщет лазейку.

— Лазейку? — Райне хотелось не смеяться, но по — вороньи каркать. И заодно и выть по — волчьи. — Лазейку в документах Комиссии может отыскать только юрист из самой Комиссии — разве ты не понимаешь?

— Я много чего не понимаю в этой жизни, Марго, но знаю одно: если есть шанс, нужно его использовать.

— И тем самым дать себе дополнительную надежду?

— А чего тебе терять? Ты и так вся побитая, как псина. Подумаешь, юрист одним глазом посмотрит — не сломаешься. Съешь лучше пирожное — с утра пекли.

— Не хочу.

Райна давно потеряла вкус к еде, как и ко многому другому, но Доре перечить не решилась. И вообще, попробуй с ней — высокомерной Марго Полански — заговорить в подобном тоне кто‑то другой, давно превратился бы от одного только ледяного взгляда в соляной столп. Но старухе дозволялось и не такое.

— Съешь, съешь… совсем уже тощая, как палка.

Как Рейка.

Да, она помнила.

Пирожное действительно оказалось вкусным.

— Что собираешься сегодня делать?

— Поеду на море.

— Значит, как обычно.

На морской берег Райна ездила часто. Она и город этот на Четырнадцатом выбрала только из‑за близости воды и соленого воздуха — он, как мог, лечил ее душу. Или то, что от нее осталось.

— Оденься потеплее, сегодня прохладно.

И чего они все к ней привязались? Кого — прости, Создатель, — заботят простуды?

— И не забудь принести мне бумаги, слышишь? — донеслось в спину, когда Райна собралась уходить.

— Не забуду.

— А — а–а?

Иногда Дора не прикидывалась бабкой, а ей и была.

— НЕ ЗАБУДУ!

— Вот и молодец.

И позади провернулось колесико дорогой зажигалки — высеклась искра; в коридор потянулся дым ментоловых сигарет.

*****

Мужик оказался странным. Но он и должен был быть странным — Осведомитель. Про него поговаривали — «найдет даже тех, кого не выдадут информаторы. Только возьмет столько, что без рубахи и трусов останешься».

Райна была готова заплатить. Поэтому вместо моря поехала по адресу, который ручкой криво нацарапала на правой руке у основания большого пальца. И теперь сидела в похожей на пустую фотолабораторию комнате с забитыми плотной тканью окнами.

Четыре стены, кресло, в нем человек — верхняя часть лица утопает во тьме, нижняя освещена тонким лучом направленного света. Для чего — чтобы виднелся рот? Чтобы хорошо читались произносимые тонкими губами слова?

К чему такая скрытность?

Сама она, чувствуя себя пятым пассажиром в четырехместном купе, сидела на шатком табурете.

— Кого ищем?

— Мужчину. Информаторы про него молчат. Вы сможете узнать больше?

— Посмотрим.

Он не представился, а она не спрашивала. Видела лишь лацкан надетого поверх черной рубашки пиджака — нижняя часть тела Осведомителя, как и все остальное, кроме рта, терялось во мраке помещения.

Дурацкий антураж. Для лохов.

Подбородок мужчины, тем не менее, выглядел внушительным — массивным, квадратным, гладко выбритым и оттого синеватым.

— Имя?

— Канн. Аарон Канн.

— Где виделись в последний раз?

— Девенпорт, на Восьмом.

— После нет?

— После нет.

— Причины для поиска?

— Не ваше дело, — грубить было рискованно, но Райна не желала выдавать лишнего. И следующую фразу добавила лишь для того, чтобы усыпить ненужные подозрения, если те возникли. — Не киллера для него нанимать собираюсь. Личные причины.

— Ясно.

В «фотолаборатории» на неопределенный срок повисла тишина; посетительнице вдруг подумалось, что сюда бы отлично вписались бачки с проявителем и лампа для негативов. А так же ниточки — лески, на которых после можно развесить мокрые снимки.

Или рояль. В эту дурацкую комнату к этому странному типу отлично подошел бы рояль — черный, гладкий, с приглушенным, но чистым звуком.

Абсурдная мысль.

— Готовы выплатить сумму, которую я назначу за работу?

— Готова.

Он не стал озвучивать цифры — наверняка успел навести о ней справки, знал, что мисс Полански сумеет расплатиться.

— Мне понадобится три дня — вас устроит?

— Да. А если вы никого не найдете?

— Тогда вы платите лишь четверть от запрошенной суммы.

— Договорились.

— Тогда до встречи. Вы свободны.

Как все коротко и просто. Надежды, впрочем, как не было, так и нет. Выходя из комнаты, Райне казалось, что в носу застрял плотный и сладковатый запах фиксажа.

«Детектив — фотограф, тоже мне…»

Пижон.

Глава 4

Нордейл. Уровень Четырнадцать.

Светлая кожа — гладкая, чистая, бархатная, — россыпь веснушек у аккуратного носика, длинные ресницы, красивые даже во сне губы, россыпь золотых волос на подушке — Аарон, приподнявшись на локте, смотрел на спящую в его постели женщину и думал о том, что он счастлив.

Счастлив.

Ведь так?

С чего не быть счастливым мужчине, в постели которого спит прекрасная женщина — кроткая, ласковая, податливая. Мечта, а не женщина.

Милая Мила. Милана; Канн почему‑то вздохнул. Сам не понял, почему. Еще раз посмотрел на ее блестящие в свете прикроватной лампы волосы, прислушался к спокойному дыханию, поправил сползшее с обнаженного плеча одеяло — хотел погладить по щеке, но не погладил — вместо этого прислушался к внутренним ощущениям, попытался их распознать — он влюблен, радостен, доволен? — и в который раз не смог их расшифровать.

Может, просто не время? Может, иногда любовь не бьет током, не врывается в сердце бурным свежим, подобным вольному сквозняку, потоком, а наполняет тело и разум медленно?

Наверное, так. Наверное.

На тумбе глухо завибрировал и заерзал телефон; Аарон поморщился и наощупь отыскал трубку, взглянул на экран — «Каратель».

Другой бы на его месте, если бы обнаружил на экране сотового подобное слово, побежал бы в туалет стреляться (кому хочется видеть в гостях демона?), но стратег лишь улыбнулся — визиты друга он любил. Даже такие поздние.

— Слушаю. Канн.

— Слушай, Канн, — начали без приветствия, — я тут с работы еду. Забегу к тебе на пару минут?

— Забегай, — миролюбиво согласились в ответ. — Тебе я всегда рад.

— Угу. Буду минут через десять.

— Будь.

Телефон временно вернулся на тумбу, а после перекочевал в карман серых хлопковых, натянутых на голое тело шорт.

Чайник закипал неторопливо — знал, что собеседники не торопятся, — грелся, сопел, важно менял цвета на индикаторе температуры, пока хозяин дома искал в шкафу заварку.

— Тебе точно чай? Не бренди, не коньячку, не виски?

— Чай, точно. Я же сейчас домой, а там дочь. Какой коньячок?

Регносцирос лениво развалился на кухонном стуле, вытянул длинные ноги, сложил ладони на пряжке ремня и лениво улыбнулся.

— Что, Баалька не любит, когда от папы пахнет спиртным?

— По шее бы вам всем за «Баальку». Она — Луара.

Его друг хмыкнул. Да — да, Луара, но в простонародье с легкой руки их телепортера маленькое сокровище Алесты и Баала все звали исключительно «Баалькой», и ее отец знал об этом. Канн бы побился об заклад, что тот изредка и сам звал ее подобным образом.

Вот только не сознается, черт волосатый.

Регносцирос, впрочем, не злился и вообще этим вечером выглядел довольным жизнью.

— Что, съел полсотни младенцев? Чему улыбаешься?

Аарон разлил кипяток по чашкам и сунул туда пакетики с заваркой — те моментально всплыли на поверхность.

— Младенцев не ел, а вот пару нытиков на тот свет сегодня переправил.

— На какой еще «тот»?

— Тот, на котором они родились.

— Ясно. В общем, на сегодня отстрелялся.

— Ага. А ты как? Нормально?

— Нормально.

— Что‑то не похоже.

— С чего бы?

— Да рожа у тебя странная.

Они сидели за столом и пили чай.

Чай, блин, — Канн размешивал в кружке сахар и думал о том, что они похожи на старых бабок. Старых, шамкающих беззубым ртом бабок, коим если что и осталось в этой жизни, так это лишь вспоминать свое насыщенное и бурное прошлое.

Дожили.

— Как Мила?

— Хорошо. Сходили сегодня в ресторан, посидели. Представляешь, она упомянула о том, что хотела бы дом в южном районе города.

— Почему там?

— Мол, озеро рядом. «Ведь это так здорово — вставать по утрам, выходить на балкон и смотреть, как блестит под солнцем водная гладь».

— И что — будешь свой продавать?

Мужчина со шрамом промолчал, сделался хмурым.

— Не хочу. Я к этому привык.

— Может, привыкнешь и к новому? — корректно поинтересовался друг. — Изменения — это не всегда плохо.

Аарон долго молчал — слишком долго. Затем вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет, закурил и вдруг понял, что забыл открыть форточку. Моментально ощутил укол вины — Мила заворчит, что он опять курит в доме, — и вдруг разозлился. С каких пор он стал чувствовать себя виноватым из‑за курения? Его дом — где хочет, там и курит. И когда хочет. И сколько хочет.

А вина все не уходила.

Черт. Все ведь хорошо. Все хорошо, ведь так?

— Эй, у тебя все нормально? — черные глаза Баала прищурились, стали изучать коллегу и друга с двойным вниманием. — На тебе лица нет.

— А что есть?

Пепельница стояла у раковины — укоризненно чистая, отмытая до блеска женской рукой — Канн дотянулся до нее и нарочито громко грохнул стеклянным дном о кухонный стол. Поставил перед собой, зачем‑то толкнул пальцами.

— Шрам есть, а лица нет.

— Ну — ну.

И на этом ответ иссяк.

Регносцирос нахмурился.

— Слушай, да что у тебя не так? Дом есть, деньги есть, работой пока не заваливают, тренировками тоже — Сиблинг успокоился, — баба — пардон — женщина есть. Что еще нужно?

— Наверное, ничего.

— Ты счастлив с ней?

— С кем?

— Со своей Милой.

Тишина.

— Канн?

Тяжелое молчание.

— Аарон?

— Что?

— Ты ее любишь? Рад ее присутствию в своем доме?

И вновь вопрос остался без ответа.

— Ну, она тебе хотя бы нравится?

Затяжка, выпущенное под потолок облако дыма. Хозяин особняка тяжело, скрипнув стулом, поднялся с места, подошел к окну, открыл форточку — в его движениях Баалу виделась обреченность.

— Она… хорошая, — послышалось спустя минуту. — Не придраться: стирает, убирает, постоянно что‑то готовит, заботится.

На слове «заботится» во фразу почему‑то и вовсе забралась грусть.

— Но я спросил не об этом.

Аарон какое‑то время молчал — стоял, опершись на оконную раму, смотрел во двор, затем повернулся. Отозвался и вовсе неохотно.

— Что ты хочешь услышать? Я и сам многого понять не могу. Она ждет от меня кольцо, понимаешь? Мы уже месяц, как вместе. Злится, что я не рассказываю ей, кем работаю, дуется, когда не отвечаю на вопросы. Но я не готов. Я… не пойму.

— «Она» или не «она»?

— Да.

Теперь замолчал и потягивающий чай брюнет — долго смотрел в чашку, размышлял о том, какой стоит дать совет.

— Иногда для того, чтобы что‑то стало понятно, нужно расстаться. Хотя бы на время.

— Угу, — ехидной крякнули от окна и прикурили вторую сигарету, — это как — «Ехай, Мила, отсюда?»

— Ну, можно не «ехай», а сказать, что тебе дали задание.

— Для этого придется объяснить, кем я работаю.

— А в чем проблема?

— В том, что она может этого не принять.

— Так пусть этот момент и станет для тебя показательным — твоя женщина примет тебя таким, какой ты есть.

Точно. Если уж Алеста приняла Баала, то почему бы Миле не принять Аарона? Вот только Канн отчего‑то не был ни в чем уверен.

— Думаешь, временное и «вынужденное» расставание поможет мне разобраться?

— Больше, чем если ты продолжишь сидеть на собственной кухне и жалеть себя.

— Я не жалею, — рыкнули зло.

— Я вижу.

Регносцирос бывал излишне прямолинейным и часто жестоким, но Аарон ценил эти качества.

— Оторви уже жопу, открой ей правду и вали на задание. На несколько дней, а еще лучше — на пару недель. Гарантирую: вернувшись, ты будешь знать ответы на все вопросы и перестанешь походить на хлюпика.

— Ну ты и %!%!

— Не был бы ты моим другом, давно уже отправил тебя тоже «на тот свет», — отрезал Баал грубо в ответ на нелицеприятное и матерное описание себя самого.

— Мечтай!

— Теперь ты становишься похожим на самого себя.

Канн раздраженно затушил в пепельнице сигарету.

— На хлюпика… нет, ты посмотри на него… задница ты волосатая.

— Точно — похож.

Мужчина в рубашке и шортах вернулся к столу, вылил в раковину недопитый чай, оперся руками на спинку стула и спросил:

— Только заданий у нас пока нет — где я их возьму?

— Заданий, может, и нет, — ответили ему сухо. — Вот только Дрейк пока «не кончился», а если так, то что‑нибудь для тебя подыщет.

— Думаешь, стоит спросить?

— Думаю.

Баал заметил, что, размышляя над сказанным, Канн впервые за этот вечер просветлел лицом.

Это началось три месяца назад.

Стоило друзьям заметить, что стратег начал грустить на общих «семейных» сборищах, как на вечеринках, обычно проходящих в узком и тесном кругу, вдруг начали появляться незнакомые личности — сплошь девушки. То вдруг Лайза приведет с собой «знакомую», то Шерин, то Элли — и откуда только у них столько незнакомых ему знакомых?

Когда он в четвертый раз подряд обнаружил среди прочих новое лицо, Канн начал подозревать неладное — его пытались «свести». Однозначно. Сажали возле «подружек», усиленно пытались вовлечь в разговор, старались подыскать им общую для беседы тему.

С подобных потуг Аарон быстро озверел.

— Хватит! — заявил он друзьям прямо. — Когда сам кого‑то найду, тогда и приведу к вам. А вот специально для меня никого водить не нужно.

Незнакомки моментально кончились.

И хорошо. Потому что Лилиан при первой же встрече попросила «проводить» ее домой и совершенно очевидно намекнула, что не прочь продолжить более тесное знакомство (кому нужна подстилка?), Даяна отчаянно краснела, когда смотрела на него (Канна подобное жеманство откровенно бесило), а с Роуз он не выдержал и пяти минут — та беспрестанно говорила о шмотках и моде.

Ужас.

Милу же он встретил сам. По крайней мере, хотелось в это верить. Они познакомились в баре: Аарон отбил ее у подвыпившего забулдыги, слишком напористо клеившегося к симпатичной особе, — сломал тому руку, а даму вызвался проводить домой.

По дороге о чем‑то говорили — о чем‑то пустом и неважном; накрапывал дождь. У подъезда он не стал ее ни целовать, ни спрашивать телефон. Спокойно выдержал разочарованный взгляд, развернулся и зашагал прочь.

А через три дня после долгих сомнений и раздумий самостоятельно нашел ее номер в справочнике, позвонил и предложил встретиться.

На том конце согласились с такой готовностью, будто все три дня ждали его звонка.

Он все еще продолжал рассматривать спящую в его постели женщину, когда та пошевелилась. Сонно заморгала, прищурилась, открыла глаза. Улыбнулась.

— Не спишь?

Он так и не погасил ночник.

— Не сплю.

— А чего так?

Его тут же обняли теплые руки — обвились вокруг шеи, притянули к себе. Поцелуй длился несколько секунд; Мила пахла фиалковыми духами, сном и их предыдущим занятием любовью, которое случилось незадолго до прихода Баала. Она хотела — он помнил — принять душ, — но так и разнежилась у него в руках, уснула.

А теперь ее длинные ресницы вздрагивали, губы нежно улыбались, а взгляд серо — зеленых глаз скользил по его лицу.

— Голодный?

— Нет.

— Кто‑то приходил?

— Друг.

— Я слышала, как жужжал телефон…

— Он уже ушел.

Тишина; шорох простыней. Аарона погладили по плечу.

— Хочешь, я потру тебе спинку в ванной?

Она была идеальной. Слишком идеальной — на грани приторности. Но никогда эту грань не переступала, и Канн иногда не мог понять, отчего начинает раздражаться.

— Не сегодня.

— А что у нас будет сегодня?

— Разговор.

— Да? — тень испуга в глазах быстро сменилась любопытством. — Расскажешь, наконец, откуда у тебя на виске шрам?

— Нет.

Губы бантиком, было, надулись, но хозяйка быстро вернула им былую форму — спокойного улыбающегося рта.

— Я готова. Слушаю. О чем будем говорить?

Аарон смотрел на лежащую рядом женщину с завуалированным сомнением и какое‑то время хранил молчание. Затем, наблюдая за реакцией, изрек:

— О том, кем я работаю.

*****

Ланвиль. Уровень Четырнадцать.

С утра серое море бесновалось — дул сильный ветер, — а к обеду вдруг утихло, успокоилось и почти уснуло — лишь на поверхности волн играли, напоминая о предыдущем ворчании стихии, пенные белые барашки.

Искрило яркими лучиками на воде солнце; перекатывалась под подошвами темная и влажная галька; небо вдалеке хмурилось.

У моря Райна не боялась плакать — слезы казались ей естественным продолжением этого места — солеными на лице брызгами. Не печалью, не болью — просто воспоминаниями, которые, скатываясь по щекам, тонули в скрипучем между камнями песке.

Воспоминания.

Много воспоминаний.

Все, что ей осталось.

— Почему, прежде чем «полюбить» женщину, нужно обязательно поставить ее на колени? Зачем? — она до сих пор не знала настоящего имени того, с кем встречалась уже неделю. — Неужели тебе не стало бы приятнее, если бы женщина признала твое главенство сама, без насилия?

Джокер какое‑то время размышлял; тогда Райне еще казалось, что разговоры могут его изменить — повлиять на мировоззрение, открыть затхлому от заскорузлых принципов уму новый угол зрения, растормошить, заставить взглянуть на вещи по — новому.

Зря казалось.

— Нет, мне приятнее подчинять самому.

— Для чего? Чтобы доказать собственную силу, превосходство? Неужели нельзя чувствовать все это без постоянного «доказывания»?

Они сидели в его машине — он, заехавший на пять минут в рабочий перерыв, она, сытая после обеда, выпитого кофе и только что съеденного десерта.

— Тебе не кажется, что ты лезешь не в свое дело?

Райна насупилась.

— Я просто пытаюсь понять.

— Я — доминант, господин, и мне это нравится.

Да уж, доминант. Только если Аарон был «хорошим» доминантом в правильном смысле этого слова, то Джокер являлся его полной противоположностью. Хотя поначалу ей нравилось с ним целоваться и заниматься сексом — до того момента, пока он не переходил в откровенную вульгарность…

— Но зачем…

— Тебе не кажется, что ты слишком много болтаешь?

На них, сидящих в сверкающей белой Лунди, смотрели проходящие мимо люди.

— А ты разве заехал не для того, чтобы меня увидеть? Чтобы поговорить?

— Со шлюхами не ведут длинных бесед — шлюх используют для удовольствий. Я хочу, чтобы ты у меня отсосала.

— Прямо здесь? — Райна поперхнулась. Ей не хотелось ни сидеть с ним в одной машине, ни, тем более, сосать. Десерт был вкусным, а от предвкушения вкуса долбящегося в горло члена делалось муторно и начинало тошнить.

— Я не хочу.

— Зато хочу я. А ты просто еще не знаешь, хочешь ты этого или нет.

Хуже всего было то, что иногда Райна начинала ему верить: она просто сама не знает, чего хочет. И разве она сама после того, как все заканчивается, — когда на мужском лице расплывается довольная улыбка, — не чувствует радость? Чувствует. Тогда кто же из них прав — он или она?

Додумать не получилось; ей на затылок легла жесткая и теплая ладонь, толкнула голову вниз, к черным джинсам.

К клубу «Майон», несмотря на довольно поздний час и моросящий на улице дождь, тянулась длинная очередь. Длинноногих девушек на шпильках, чьи зады едва прикрывали лоскуты серебристой ткани, не смущал ни промозглый ветер, ни превращающая изысканные прически в мокрые гнезда сырость. Мужская часть очереди была под стать женской — тонкие расстегнутые на груди, чтобы были видны тату и украшения, рубашки, модные ситцевые, вошедшие в тренд только в этом сезоне брюки, намазанные гелем волосы. И «поголовно» (или тут лучше подошло бы слово «поножно»?) яркие кроссовки.

Райна, выходя из такси, поморщилась — что за безвкусица? Для чего отдавать дань моде, если эта самая дань бескомпромиссно превращала мужчин в геев, а женщин в проституток?

Сама она оделась в длинное облегающее платье — черный расшитый кокон, скрывающий ее от шеи и до пят; черные длинные волосы вились, макияж безупречен.

Хлопнула дверца машины; под дождь из выхлопной трубы вырвалось облако газа, а из‑под колес лужи.

Охранники перед мисс Полански раздвинулись, как двери лифта, — узнали без дополнительного идентификатора — она являлась здесь частым гостем. Нет, не в том «Майоне», который располагался на первом этаже и включал в себя барную стойку, место для тусовок и вечно грохочущий танцпол, а в другом «Майоне», для элиты, — том, что находился этажом выше и был прекрасно изолирован от непредназначенных для созерцания его стен глаз.

Туда Райна и направилась.

Ощущая дискомфорт от узости платья при ходьбе, поднялась на второй этаж, кивнула еще двум вышибалам и вошла в распахнувшиеся высокие двери.

И тут же очутилась в совершенно другом месте, куда не пускали тех, чьи цифры на счетах не впечатляли владельца этого места — придирчивого и избирательного мистера Финна.

Впрочем, самого мистера Финна Райна никогда не видела — про него говорили просто: «Загадочный толстяк, интересно бы взглянуть…»

Ей было неинтересно.

Она выбрала привычный ей столик, наполовину скрытый перегородкой, опустилась на мягкий пружинящий диван, пальцами подала знак официанту — тот кивнул. Угу, значит, коктейль «Лоррана» сейчас будет. И славно.

Было неизвестно, что принесет этот вечер — быть может, общение, которое доставит ей удовольствие, или же одиночество, которое вновь навеет грусть, — но пребывание в «Майоне» куда лучше пребывания дома, особенно после очередного неудавшегося портрета. Тот единственный, который более — менее удался, Райна повесила у себя в спальне — на нем Канн сидел спиной в кресле, смотрел в окно и курил. Ее Канн. Такой, каким она его помнила.

А вот лицо опять не вышло — черт бы его подрал.

Принесли «Лоррану».

— Повторите сразу.

Ей услужливо кивнули.

Сюда приходили за разным: чтобы выпить, пообщаться, почувствовать себя «другим» человеком (если хватит денег), подыскать себе достойного собеседника — образованного и с хорошими манерами, — либо для того, чтобы встретить, если повезет, богатую вторую половину.

Некоторым везло.

Специальные зоны для курения, столы для карточных игр, уголки для уединения, залы для шумных и больших компаний — места хватало всем. У длинного, похожего на перрон для поезда барного стола, собралась компания из трех женщин — Райна знала их всех, — в углу серьезно и по — деловому общалась группа мужчин; за дальним столом, потягивая пиво, пристально изучал присутвующих женщин стильный, но неприятный типок. Наверное, искал даму на вечер. Обладательница «Лорраны» наткнулась на его любопытный взгляд и отвернулась.

Тоскливый дятел.

Доры нигде не было видно. Жаль, вот с ней бы она «потусила» — да, пусть окруженная престарелыми ловеласами и слушая скабрезные, зачастую вульгарные шутки, — но однозначно провела бы вечер в удовольствие.

Интересно, почему не показывается старая подруга? Уж не случилось ли чего? И получила ли она переданные ей накануне бумаги?

Прежде чем направиться к стоящей у бара группе женщин, Райна решила, что обязательно навестит старуху и поинтересуется ее здоровьем.

— Не знаю насчет новой машины — это так предсказуемо!

Молвил яркий красный рот Марианны Дорсет, и остальные почему‑то спешно согласились с главной нимфеткой Ланвилля — по крайней мере, именно так часто называли роскошную блондинку ухажеры.

— Украшения, поездки, тряпки — все это так избито…

— А что не избито? — почти грубо вторглась Райна в чужую беседу. — Каким должен быть подарок, чтобы по душе?

— Ну… — Марианна растерянно хлопнула длинными покато загнутыми, как свод обсерватории, ресницами — видимо, и сама не знала ответа на этот вопрос, — …чтобы удивило.

— Чтобы удивило, можно подарить и теплый свежий кусок дерьма, — Райна отхлебнула коктейль. Разве не удивило бы?

— Фу, Марго, какая ты пошлая!

Зато не приторная.

— Так какой подарок тебе понравился последним — назови.

«Подружки» с внимательным любопытством переключились с подошедшей брюнетки на блондинку.

— Ну — у–у, — снова неопределенно потянула та, — путешествие по снежным пикам Антильи было неплохим…

— Оно само или шампанское в поезде?

— Шампанское тоже было неплохим, — Дорсетка не обиделась — то был неоспоримый плюс ее характера — она никогда не обижалась на самом деле. Однако прекрасно и в нужно месте капризничала перед мужчинами — прирожденный манипулятор.

Интересно, как быстро Джокер бы поставил ее на колени?

Эта мысль едва не испортила настроение, и холеная Марго попыталась отпихнуть ее прочь.

Не сегодня. Не сегодня…

— И икра. И даже мягкий хлеб с луковыми кольцами…

— В общем, горных вершин из окна ты так и не заметила.

— Вот поэтому ты не настолько успешна, насколько я, — улыбнулась Марианна, — ты слишком прямолинейна и категорична. Ну, разве это важно, что именно дарит мужчина? Важен сам факт того, что он умеет баловать…

Баловать.

Джокер умел баловать. Особенно когда Райна становилась «хорошей» сразу же после того, как побыла «плохой» и наказанной. Униженной жестким и грязным сексом, после которого чувствовала себя подстилкой, — такого занятия «любовью», после которой хотелось год отмываться.

Да. Баловать.

Обиженную, со стоящими в глазах непролитыми злыми слезами, он вел ее по магазинам — выбирал новую косметику, духи, белье, украшения — все на свой вкус, — а после отпаивал кофе и кормил десертами. Осыпал комплиментами, говорил ласково, восторгался ее телесной и душевной красотой.

И Райна постепенно оттаивала — по крайней мере, поначалу. Прощала — «мол, с кем не бывает? Наверное, опять сорвался». Но к подаркам никогда не прикасалась — они казались ей ядовитыми.

А когда к концу второй недели, когда она заявила, что не желает больше именоваться «шлюхой», ибо все ее мысли почему‑то стали сводиться к тому, как стать для него «хорошей» (а ей это не по нраву), «баловать» ее моментально перестали.

Черт, обещала же себе не думать о нем — не в этот вечер.

Срочно отвлечься, срочно отвлечься — только на кого? Взгляд Райны заскользил по залу — прошелся по бизнесменам в углу — скучно, — только что вошедшей в двери высокой и худой женщине — еще скучнее, — на секунду задержался на парочке молодых парней — не то, не то, все не то…

И вдруг наткнулся на них — незнакомых мужчину и женщину.

Она: стройная, аккуратная, в коротком, но не слишком коротком, синем платьице на молнии и с изящной брошью на груди — симпатичная, миниатюрная, живая. Он: статный брюнет, каких любят печатать на широкоформатных разворотах журналов — в черном костюме, с дорогими часами, в ботинках из тонкой кожи, с правильными приятными чертами лица…

Все мелочи Райна заметила на автомате; куда сильнее ее привлекло другое — они были настоящими — эти люди. Их чувства были настоящими.

Взгляд из‑под ресниц: «Ты не уйдешь сегодня?»

И касание его руки: «Не уйду. Я всегда буду с тобой».

«Всегда — это слишком… напыщенно… Людям не дано знать, что такое „всегда“, — мелькнувшая на ее лице обида.

„Мое всегда — это пока ты рядом, — утешающий взгляд напротив. — Веришь?“

Даме его сердца хотелось верить, хотелось сильно.

И в голове Райны, наблюдающей за ослепшей от любви друг к другу парой, вдруг вспыли строчки:

„И терпко. И сладко. И страшно до дрожи,

И голос не нужен. Все чувствует кожа.

И шаг, что навстречу, — он вот он. Он близко.

Лететь высоко. Или падать. И низко.

Но греет безмерно пожатие пальцев

Двух в чем‑то так сильно похожих скитальцев,

А пламя в глазах не дает отступиться,

Отдать призывает. Поверить. Открыться…“

Откроется ли она ему? Поверит? Допустит ли до самых сокровенных слоев души? И не обидят ли ее в ответ?

„Люблю, — вдруг прошептали мужские губы — Райна не услышала, прочитала по ним слова. — Люблю тебя, слышишь?“

И вдруг почувствовала бегущую по собственной щеке слезу.

Залпом допила вторую „Лоррану“ и вызвала такси.

Звонили и просили разное: мужчину постарше, мужчину помоложе — с бородой, без бороды, усатого, лысого, брутала, субтильного… Иногда интересовались бизнесменами, модниками, ласковыми — например, умеющими предоставлять профессиональные оральные ласки, — с длинном пенисом и покороче. Заказывали даже двоих или троих.

Но никогда еще, судя по голосу администратора дома „Мужчина на заказ“, не просили то, что просила Райна:

— Да, мне с театральным образованием. Либо выступающего на сцене, либо состоящего в актерском кружке.

Ее спросили: „Вам похожего на кого‑то из известных актеров?“, и заказчица поморщилась:

— Мне все равно, какой внешности. Но чтобы с актерским талантом.

После длинной паузы ей пообещали, наконец, выполнить просьбу.

Когда спустя сорок минут в дверь позвонил человек, ему открыла одетая в длинный пеньюар хозяйка квартиры, проводила в просторную комнату, позволила раздеться, дождалась, пока будет готов слушать и уведомила:

— Я плачу двойную ставку, если вы признаетесь мне в любви так, чтобы я вам поверила.

— Что?

— Признание.

— В любви?

— Да. Это так сложно?

Мужчина — на вид около тридцати пяти, одетый в вязаный джемпер и джинсы, со стильной прической на длинных волосах, — взглянул на нее со смущением и прочистил горло.

— А…

— Нет, — отрезала Райна, — сексом мы заниматься не будем.

— Даже после признания?

— Даже после него.

Она отхлебнула из бокала янтарную жидкость — вино?

— То есть в любви.

— Да, в ней.

— А если вы не поверите?

— Не заплачу ни цента.

„Актер“ взглянул обиженно. Но через секунду о чем‑то задумался с увлечением. Попросил:

— Мне нужно отрепетировать.

— Репетируйте, — тяжелые черные волосы скользнули по шелковой ткани и мягким шорохом — качнулась голова. — Ванная там.

А спустя час она уже снова сидела на крыше и смотрела на затянутое белесой дымкой ночное небо; актер ушел.

— Он так и не смог, знаешь? — шептала Райна кому‑то, сидя на шезлонге. — У него не вышло сказать так, чтобы я… Чтобы я поверила, как тебе. Вот тебе я всегда верю — каждому слову…

Ее собеседник привычно молчал.

— Я опять напилась, да? Но ты же меня не судишь?

Тишина; с проспекта внизу доносился далекий гул машин.

— Не судишь, я знаю. Наверное. Только… пьющая или нет, я все равно тебе не нужна. Никогда не была нужна. Никогда.

И вниз вдруг полетел вышвырнутый за парапет пустой бокал из‑под шампанского. Когда и где он приземлился, Райна уже не слышала — она горько плакала, уткнувшись носом в неприкрытый и потому отсыревший матрас на шезлонге.

Глава 5

Нордейл. Уровень четырнадцать.

— Аарон, ты что, совсем разучился себя чем‑то самостоятельно занимать? Ты смотри — заставлю тебя мести парковку перед Реактором.

— Начальник, да я же не прошу чего‑то особенного — ну, хоть какое‑нибудь задание. Неужели ничего нет?

— Пока ничего. Ты порадуйся, что на Уровнях тихо, отдохни.

Стратег, очевидно, отдыхать не хотел; Дрейк смотрел на него с любопытством.

— От кого бежишь‑то?

— Ни от кого, — буркнули в ответ. — Просто поработать хочу.

Человек в серебристом костюме неторопливо прошелся по абсолютно пустому, не считая стола, кабинету, взглянул в окно, затем уставился непроницаемым взглядом на подчиненного. Усмехнулся:

— Я смотрю, с тех пор, как Сиблинг занялся личной жизнью, вы совсем распоясались. Заданий на прошлой неделе тебе не хватило? Я специально для тебя должен создать Уровень: головоломку или второй Уровень "F"?

"F" бы ему сейчас подошел — Канн даже сглотнул с предвкушением.

— Дрейк…

— Аарон, я много лет Дрейк. Столько, сколько другие не живут. Но нянькой для тебя работать не буду, даже когда выйду на пенсию.

"Если выйду", — прохладно посмеивались серо — голубые глаза.

— Понял. Отстал. Пошел "мести парковку".

— Давай. И мусор из урн у входа вынеси.

То, что наемник прозубоскалил, выходя из кабинета, Дрейк Дамиен — Ферно предпочел не услышать.

Из Реактора Канн вышел еще злее, чем вошел в него.

"Сходи к Дрейку, тот найдет тебе задание…" — уверенно звучал в голове голос Баала.

Ага, нашел! Восемь раз нашел, и еще на следующий год осталось — Канн едва не сплюнул на землю. Куда теперь — домой? К Миле? Она вроде бы что‑то говорила про их совместный поход в торговый центр — похоже, это не Дрейк, это он — Аарон — скоро превратится в няньку — прислужницу, верного проводника своей несостоявшейся еще второй половины…

Салон машины неприятно прогрелся под солнцем — в нем стало душно.

Аарон хлопнул дверцей, вставил ключ в замок зажигания и тут же включил кондиционер. Приятно зашумело; из радиаторов потянуло прохладой.

Куда теперь? Съездить в тир? Пригласить Эльконто, если тот не в штабе, на озеро? Но тогда придется звать и Ани — Ра, и остальных — желательно с дамами.

А если так, то придется вести с собой Милу.

Блин.

Мила.

Удивительно, но она так и не влилась в их, казалось бы, более чем разношерстную, компанию, куда влилась и тихая Меган, и задорная Лайза, и иноземная Бернарда, и даже экзотическая Тайра. Не говоря уже о даме снайпера, которая вообще до знакомства с ними никуда "вливаться" не желала.

А вот Мила пока "не прижилась".

На Баала при первой же встрече она взглянула с откровенным ужасом, на косичку Дэйна — с плохо скрытым презрением, на холодный взгляд Декстера отреагировала полнейшим высокомерием. Мда.

При приготовлении ужина попыталась перехватить инициативу, получила мягкий упрек от Шерин, на несколько минут притихла, а после спросила с удивлением:

— А почему вы только сервируете стол, а готовит вам нанятый повар? Разве дамы не должны готовить своим кавалерам самостоятельно? Ведь так будет и правильнее, и вкуснее…

Антонио обиделся.

Следом, видимо, обиделся и Хвостик, и Элли (хоть последняя и попыталась это скрыть), и даже умолкший на остаток вечера Рен.

Аарону показалось, что "приводом" Милы он обязал всю компанию одеться в узкие, тесные и крайне неудобные трусы.

Она еще не привыкла к ним, а они к ней, так?

Канн знал — друзья постараются сделать все от них зависящее, чтобы новой даме стало уютно и тепло в их компании. Вот только постарается ли сделать то же самое пока еще не ставшая "миссис Канн" Милана Кросс?

Смска пришла неожиданно и вывела сидящего человека из транса; включенный на полную мощность кондиционер за несколько минут нагнал в салон столько прохлады, что Канн поежился. Уменьшил напор воздуха, достал из кармана телефон и удивленно крякнул — номер два икса пять. Ба — а–а, да это же самый главный и известный по всем Уровням Осведомитель. Давненько не писал, давнененько — изредка они даже пользовались услугами этого странного типа, способного напрямую, подобно представителям Комиссии, подключаться к информационному полю мира.

Чего он хочет?

После снятия блокировки, на экране развернулось текстовое сообщение:

"Вами интересуется некто Марго Полански. За информацию платит много. Предоставить?"

Аарон некоторое время перебирал в голове своих знакомых и тех, о ком когда‑либо слышал, но имя Марго Полански среди них не значилось. Спустя минуту он решительно набрал — "нет".

Получил ответ: "Принято", вернул телефон в нагрудный карман и вывел машину с парковки Реактора.

На урны у ворот взглянул с раздражением — пусть их по приказу Начальника чистит кто‑то другой.

— Скажи, ну зачем… — он едва не сказал "на кой ляд?", — …нам новый чайный сервиз? Мы у себя в гостях собираемся принимать высокопоставленных лиц?

— А что, чай пьют только высокопоставленные лица?

Мила выглядела искренне удивленной. Одетая в красный брючный костюм, с аккуратной прической и макияжем, она напоминала ему куколку — фарфоровую игрушку, какие обычно выставляли для туристов в сувенирных магазинах. В чепчиках.

— К нам ведь изредка будут заходить твои друзья?

"Твои друзья" прозвучало так, будто его друзья пожизненно собирались остаться его и ни в коем случае ее.

И еще неприятно резануло слух намеренно безударное "изредка" — Аарон вдруг почувствовал себя так, будто попал в ловушку.

— А твои не будут? — неожиданно зло спросил в ответ.

Мила не обиделась — кивнула с готовностью:

— Будут.

Ему почему‑то не полегчало. А что, если ее подруги такие же, как и она сама? Спросил сам себя: "Какие?" — и сумел подыскать лишь одно подходящее определение — правильные. Слишком.

— А те чашки, что уже есть в доме? Их куда — на помойку?

— Зачем на помойку? Ты же любишь пить из них чай?

— То есть я буду из своих, а "друзья" из сервизных? Для чего вся эта показуха?

— Зачем ты так говоришь?

На этот раз Мила обиделась. Взгляд остыл — будто на пруд в солнечный день опустился туман, — накрашенные губы поджались, между тонкими бровями пролегла едва заметная морщинка. Эту морщинку за последние два дня, с тех пор как рассказал ей о своей работе, он видел слишком часто.

"Аарон, это же так опасно! А как же я? Ты обо мне подумал? Как я буду себя чувствовать, зная, что ты уходишь выполнять опасные задания? Ведь у тебя прекрасные физические данные — ты легко мог бы подыскать другую работу. Я буду волноваться, понимаешь? Все время волноваться, каждую минуту…"

Лайза волновалась? Да. Но не ныла. А Меган? Наверное, сколько‑то. Но тоже не ныла. Терпела "опасную" работу Халка Шерин, каким‑то непостижимым образом сносили ее же у Декстера и Лагерфельда Элли и Тайра. Не волновалась, наверное, только Ани — Ра — сама могла кому хочешь башку гранатометом снести…

"Подыщи другую работу".

Он не хотел.

"Подумай обо мне…"

А почему никто не подумает о нем? Лучше бы погладила по голове и сказала: "Я буду очень тебя ждать".

"Почему ты не хочешь подумать обо мне?"

Раньше хотел. Но со временем хотел все меньше.

"А что, если с тобой что‑то случится?"

Ну, случится и случится. В рот те ногу — как говорил Эльконто.

Он бесился от того, что они спорили так, будто прожили вместе не месяц, а, по крайней мере, лет десять. И всего за месяц успел невзлюбить изредка мелькающую во взгляде прохладцу и эту недовольную морщинку между бровями.

— Давай поймем домой.

— Но мы же еще не купили тебе новую рубашку?

— Обойдусь без новой. У меня в шкафу достаточно одежды.

— Но ведь это совместный поход по магазинам… Это радость общения. Это ведь наше с тобой время!

"Это твое время", — думал Канн зло, пока тащил Милу к выходу. Это и есть семейная жизнь? Это и есть "оно самое"? Тогда он, вероятно, пас. Секс, когда хочется, это, конечно, круто, но стоит ли оно всего остального? Наверное, он пока не просек чего‑то важного.

Уже дома, запершись наверху и просматривая список объявлений по работе от гражданских лиц, он старался не слышать того, как Мила грохочет в раковине посудой, а после с усиленным рвением шоркает за дверью его кабинета и без того чистый пол в коридоре.

Экономку, которая в последние два года приходила к нему два раза в неделю и делала все то же самое, она попросила рассчитать.

*****

Ланвиль. Уровень четырнадцать.

Старый приземистый одноэтажный дом, вокруг сиреневато — розовые от закатного света подтаявшие сугробы, свисающие с крыши остроконечные сосульки, а позади багряное в предсумеречный час небо…

Тесная кухня, кусок стола, заляпанная заваркой клеенка, позади выложенная кафелем стена. Две поварешки, нож с коричневой ручкой, видавшая виды чашка с проходящей по цветочному рисунку трещиной — прорисовка на холстах поражала воображение; Райна помнила все детали.

Откуда ей в голову явилась эта чудесная идея — попробовать нарисовать не Канна, а все, что косвенно относилось к нему и той поздней зиме (самой чудесной зиме в ее жизни), — она не знала, но депрессия вдруг отступила, а краски и кисти ожили в ее руках. И за двое суток, прерываясь лишь на короткие перекусы, Райна нарисовала четыре картины: дом в Девенпорте, кухню — их кухню, — дверной проем в хозяйский кабинет, где напротив окна виднелось скрипучее кожаное кресло, и… тапки.

Странно, но тапки ей запомнились просто отлично — огромные, разношенные, как затопленные рыбацкие лодки, жесткие и вечно холодные. Она носила их каждый день — когда убирала прихожую, когда изредка выбегала на улицу, чтобы вынести переполненный мусорный мешок, когда пекла прощальный торт…

Нужно нарисовать еще шкаф с книгами, висящие рядом на стене остановившиеся часы и постель Аарона — ту самую, укрытую пледом, короткую, куда, наверное, не помещались, если вытянуть, его ноги…

Ей вдруг стало легко. Эти картины, в отличие от тех, где она пыталась изобразить его лицо, удавались — вдохновение не оставляло ни на минуту; Райна устряпалась разноцветными пятнами, как маляр, но на ее лице впервые за долгое время играла улыбка. Она все помнит, помнит… То место, где она была счастлива, ту погоду, ту атмосферу — комнаты, крыльцо, прихожую, цвет пуховика, который они вместе выбрали для нее в магазине.

Не замечая мира снаружи, держа в руках кисточку, Райна полностью погрузилась в воспоминания.

Ее собственная кухня — куда просторней и богаче той, что все еще витала в воображении, — тонула в вечернем синеватом свете. Пустая, гулкая, такая же одинокая, как хозяйка. Хромированная поверхность просторной раковины, гладкий и белый бок похожего на объект из фантастических фильмов холодильника, яркие диодные лампочки индикатора температуры воды — этих — местных — деталей Райна не замечала.

Вместо дождливого лета, заглядывающего в окна пентхауса и ласкающего подоконники каплями, она продолжала тонуть в уютной, давно канувшей в прошлое зиме — там было хорошо и спокойно, там было правильно, там был он. В Девенпорте до сих пор хрустел под подошвами снег, там она была другой — живой и целой, — там будущее еще не было определено и потому манило ласковой неизвестностью.

В холодильнике еще остался кусок ветчины и хлеб, Райна наскоро соорудила "холостяцкий" ужин, заварила чай. Во второй раз за этот необычный и удивительно теплый по настроению день задумалась о том, что ей все‑таки стоит вернуться к мечте и заняться тем, чем всегда хотелось, — созданием дизайна ювелирных украшений. Нужно будет купить блокнот — нет, лучше альбом — и начать рисовать. Изгибы дужек, окружности колец, их витые и сложные детали; подбирать под оправы формы драгоценных камней.

Зачем, почему она так долго откладывала любимое занятие в дальний ящик? Ведь теперь есть деньги, теперь можно не просто рисовать, но и воплощать нарисованное в реальности — начать серийный выпуск, открыть сеть салонов, придумать имя.

"Поиграться бы со своим настоящим именем и его — Аарона — фамилией. Придумать что‑то такое — эдакое, чтобы никому не понятно, какой за всем кроется смысл, и чтобы красиво звучало…"

Из размышлений ее вывел пикнувший в кармане телефон — пришла смс.

Номер оказался странным и незнакомым — странный код, странные цифры, — но текст очень быстро все прояснил:

"Объект по вашему запросу не найден. Одна четвертая от запрошенной суммы изъята с вашего счета за проделанную работу. Успехов!"

Райна прекратила жевать бутерброд и отложила его в сторону — пропал аппетит.

Нет, она была готова к плохим новостям — по крайней мере, ей казалось, что она была готова, — но теплое воздушное настроение тут же ускользнуло в трубу.

За окном накрапывало; на кухне сделалось совсем темно — под потолком автоматически зажглись неяркие желтоватые лампочки. Забылся не купленный блокнот, испарились мысли про название для новых салонов, вдруг снова забылась мечта — обиженно мелькнула хвостом и скрылась в наваливающемся тумане депрессии.

Райне хотелось вновь провалиться в ту зиму — юркнуть в нее, как в теплую норку, схорониться там до лучших времен и заснуть. Но в стекла продолжало настойчиво и монотонно стучать сырое и равнодушное лето.

— Вы по поводу моих бумаг?

Следом за смс — не прошло и пяти минут — позвонил юрист Доры. Попросил принять его — сообщил, что это важно, но причину визита из холла внизу пояснять не стал; Райна нажала кнопку открытия дверей подъезда.

Сейчас он поднимется и скажет, что тоже ничего не нашел. Ни одной зацепки, ни одной неверно сформулированной фразы — ни — чего — го. Как же, ведь это Комиссия! Неужели они могли где‑либо ошибиться? Быть такого не может…

Настроение продолжало стремительно портиться. И почему плохие новости никогда не приходят в одиночку?

Она приняла его в кабинете, как и положено человеку, чье состояние начинает затыкать за пояс всякое "хочу" и настойчиво водружает во главу всего извечное "надо". Надо прилично выглядеть, надо вести себя подобающим образом, надо проявлять манеры…

Манала она это гребаное "надо"!

Однако наспех вымыла руки, сменила рабочий комбинезон, в котором творила в мастерской, на блузку и брюки, отодвинула в угол графин и прилагающийся к нему стакан, протерла скопившуюся за день пыль рукавом.

На стук в дверь ответила коротким "Войдите".

Он оказался чем‑то похожим на Рида — может, еще более тощим и высоким, долговязым, с узким подбородком и седыми висками. В очках, с морщинками вокруг губ, с излишне хмурыми, почти сведенными к переносице бровями.

— Ничего не нашли? — поинтересовалась Райна вместо приветствия — к чему тянуть резину? Пусть скажет прямо, а после катится на все четыре стороны, если даже его великий ум не помог ему отыскать то, на что надеялась старая подруга.

— Простите?

Девушка за столом потерла, а после помассировала виски. На гостя взглянула устало, но без злости.

— Сейчас вы скажете, что изучили приговор Комиссии, но зацепок для того, чтобы подать на апелляцию не обнаружили, о чем и решили сообщить лично. Верно?

Юрист прочистил горло; Райне вдруг стало стыдно, что она не спросила его имени, не предложила чаю, вообще не повела себя, как подобает гостеприимной хозяйке.

— Не совсем.

Он что‑то держал в руках. Черный пакет, который удивительным образом не гармонировал с его внешностью — дорогими брюками, ботинками и пиджаком.

Райна только теперь заметила, что стоящий перед ней мужчина чем‑то выбит из колеи. Растерян? Наверное, кажется.

— Я пришел сообщить вам неприятные новости.

Тишина.

— Я с самого начала знала, что вы сообщите мне неприятные новости, — сухой смешок. — Вопрос лишь в том, какие именно?

— О мисс Доре Данторини.

Еще более долгая пауза.

— А что с ней? Она зовет в гости? Приболела?

— Боюсь, что нет, — юрист точно пребывал "не в себе" — долго молчал, жевал нижнюю губу, поудобнее перехватил сверток.

Что‑то было не так. Что‑то однозначно было не так, и Райна вдруг разволновалась — ощутила, как ускорило ритм сердце, как отчего‑то вспотели ладони.

— Что? Говорите уже, не тяните.

Человек напротив и не собирался.

— Мне грустно быть тем, кто сообщает вам подобное, но вчера вечером мисс Дора Данторини скончалась.

Райна вдруг перестала дышать и даже слышать. Скончалась? Скончалась?! Быть не может…

— Увы, — юрист печально кивнул. — Она письменно обязала меня передать вам вот это.

И черный пакет с шорохом лег на поверхность стола рядом с графином.

"Остановка сердца. Причины не найдены".

Скончалась.

В последние дни она не появлялась на вечеринках — наверное, болела, — а Райна так и не нашла времени, чтобы заехать и проведать старую подругу. А ведь хотела, очень хотела — почему же не сделала?

"Похороны назначены на завтра. Приходить не нужно. Мисс Данторини попросила кремировать ее останки без свидетелей…"

Душно. Нечем дышать.

В пакете обнаружилась шкатулка с драгоценностями, и Райна, слепо глядя перед собой, один за другим перебирала перстни; юрист давно ушел. Эти перстни она видела на морщинистых пальцах всякий раз, когда приходила в огромный, стоящий отдельно от остальных домов особняк.

Дора любила перстни.

Что‑то треснуло, накренилось еще больше. Вдруг стало тоскливо и зыбко, как бывает в тот момент, когда понимаешь, что мир снаружи хрупок. Еще более хрупок, чем тот, который внутри.

Когда в стакан лился скотч, руки Райны дрожали.

Глоток, еще глоток. И еще. Внутри одновременно холодно и жарко, в сердце пусто.

Зачем уходят те, кого любишь? Почему? И почему то, насколько сильно ты их любил, становится понятно лишь тогда, когда к тебе приходят и говорят: "его/ее больше нет"?

Нет.

Страшное слово — приговор. Хуже того, который дали Райне, — много хуже. Не заехать, ничего не сказать, не исправить.

Не успеть.

Уже никогда не успеть.

А златовласая — на самом деле седая — Дора любила смеяться. Иногда весело, иногда грустно, иногда с сарказмом, иногда с печалью. Любила шутки, ментоловые сигареты, любила Райну, которую звала Марго. Ей было все равно "Марго" или "Райна" — она любила приходящего к ней человека, его душу.

"А то, что в пакете, предназначается вам. Изучите содержимое внимательно. Если будут вопросы, позвоните…"

Позвоните.

Уже юристу, не Доре. Потому что Доры больше нет. Нет больше дома, куда можно прийти, нет маленьких кремовых пирожных, от которых можно отказаться… Когда уходит человек, уходит в небытие целая Вселенная, и на ее месте вдруг образуется пустота. Вещи есть, предметы есть — мебель, стены, одежда, — а энергии уже нет. Потому что нет человека, которому они принадлежали.

Перстни жгли пальцы; Райна не замечала того, что глядя на них, она беззвучно сотрясается от рыданий.

Над домами перемигивались звезды.

Они будут здесь перемигиваться и потом, когда все уйдут. Им все равно, кто жив, а кто мертв, — они светят не для кого‑то, они светят потому, что созданы светить. И нет в том великого умысла — лишь воля Создателя.

Спустя два часа после прихода юриста распогодилось. И похолодало.

Сидя на краю матраса, Райна впервые не позволяла себе провалиться в иную реальность — ту, в которой существовал воображаемый Аарон. Нет, она намеренно пребывала в этой — настоящей, гулкой и жестокой.

Устала. Почему‑то только теперь она осознала, насколько сильно от всего устала.

Один звонок. Одна просьба. Одна инъекция.

Шрамы с тела не уйдут, а на душе добавятся новые. Там и так уже нет места — все в синяках и кровоподтеках. Больное сердце, скукоженное от боли, уставшее от одиночества — сколько можно терпеть? И зачем терпеть?

Как долго еще стоит притворяться, что Аарон иногда лежит на соседнем шезлонге, что слышит ее, разговаривает с ней? Зачем?

Его нет. Давно нет.

А теперь нет и Доры.

Райне казалось, что для нее в целом мире никого нет. И никогда не было. Одни лишь дурацкие встречи, испытания, уроки, наказания; пальцы скользили по экрану телефона, на котором угрюмо и притягательно светился номер доктора Хатса.

Один звонок.

И все.

Вот так просто.

Велика ли ценность отдельно взятого человека, если грань между жизнью и смертью столь хрупка? Ведь никто, когда заносишь над пропастью ногу, не скажет тебе: "остановись!", не потянет за руку, не дернет прочь от опасной черты. В чем ценность, если сегодня "есть", а завтра "нет"? И никому нет дела…

В чем. Тогда. Ценность.

Наверное, инъекция подействует быстро. А потом будет отдых. Навсегда.

В пакете нашелся и лист бумаги — его Райна заметила не сразу. Читать в кабинете не стала — не смогла от застлавших глаза слез, — а теперь собиралась сделать это здесь, сидя на крыше, чтобы тогда, когда она все‑таки наберет номер доктора Хатса, за спиной не осталось неоконченных дел.

Не нужны они.

Еще одна боль — завещание. Нужно его просто прочитать. Грустно. Но то будет последняя грусть.

Последняя, как говорят в фильмах, в этом сезоне.

Сезон пора закрывать.

Развернутый в руках лист шевелил прохладный ветер; блестел под луной сырой пол террасы. Завещание Райна читала при свете экрана телефона.

"Дорогая Марго!

Я оставляю тебе все свое состояние…"

Черт, ну зачем! Зачем ей деньги, когда и так много? Разве в них счастье? А человека на них обратно не купишь, не вернешь — притихшая, было, Райна вновь принялась плакать.

"… не спрашивай, почему тебе, — наверное, потому, что, кроме тебя, у меня никого нет. Особняк, впрочем, сберегу для себя — не обижайся. Его унаследует один мой хороший знакомый — ему всегда нравилось его расположение. А у тебя своя квартира — просторная и прекрасная. Так что, не думаю, что ты в обиде…"

В обиде? Она не в обиде — сидя на крыше небоскреба, она уходила вместе с Дорой. Угасала.

"А грустить ты не вздумай — уходить не страшно. Страшно жить, как будто ты уже мертв — ты ведь знаешь, о чем я? Собственно, поэтому я и царапаю эту бумажонку (делать мне больше нечего!). Нет, отнюдь не для того, чтобы порадовать тебя добавившимися к твоему и без того не маленькому состоянию миллионами, а именно за тем, чтобы кое о чем попросить…"

Попросить? Райна вытерла слезы, собралась духом и решительно продолжила чтение. Все, о чем бы ни попросила напоследок Дора, она выполнит. Обещает. Клянется. Шкуру с себя спустит, а не отступится.

Но следующие строчки ошеломили.

"Найди его. Ради меня. Чтобы все не зря — это я про твоего Аарона. Отыщи, поняла? И тогда я буду знать, что ушла не зря. Тогда я буду спокойна…"

Прежде чем убрать палец с телефона доктора Хатса, ошеломленная Райна долго смотрела на расстелившийся под звездным небом и тянущийся до самого моря Ланвильский пейзаж.

Глава 6

Нордейл. Уровень четырнадцать.

Всю следующую неделю Мила вела себя безупречно. Не ворчала, когда Канн дважды уходил на краткосрочные задания и возвращался лишь под утро, — встречала его с улыбкой, обнимала за шею, ни о чем не спрашивала. Кормила завтраками, обедами и ужинами, терпела, когда от него несло табаком, не морщилась, если он курил на кухне и забывал открывать форточку, — проветривала ночью. Не гремела под дверью шваброй, не демонстрировала излишнюю удушающую свободу и даже сама спросила о том, не собираются ли они встречаться на очередном "семейном" вечере — мол, она желала бы проявить себя с другой стороны — более тактичной и менее навязчивой. Даже хотела испечь торт и извиниться перед Антонио.

Аарон хоть и опасался за результат, но взял‑таки подругу и на совместный поход в кино, куда компания решила сходить гурьбой. Взял и не пожалел — Мила вела себя идеально. Смеялась над шутками Эльконто, дружески таскала попкорн из ведерка Халка, проявляла повышенное внимание не только к "девчачьим" разговорам, но и всему, что девочек напрямую не касалось.

Идеальная вторая половина, да и только; Канн потихоньку начал верить, что не ошибся с выбором.

Да, Милана другая — немного высокомерная, обожающая судить человека по внешнему виду, — но разве встречаются люди без недостатков? Он верил — притрутся. Пусть не сразу, пусть через некоторые ссоры или препирания, но они смогут научиться не только жить вместе, но и быть счастливыми.

Он старался быть оптимистом.

А потом… она принесла кольцо. Два кольца. Одно женское и одно мужское — парные. Тупя взгляд в пол и краснея, спросила, согласится ли он принять такой подарок? Надеть и носить украшение в память о ней, чтобы, мол, когда на душе станет грустно, можно было взглянуть на палец и вспомнить, что на самом деле он счастлив?

Канн надевать кольцо не желал — где это видано, чтобы мужчину "кольцевала" женщина? Настойчиво, с умыслом, прикрывая все это нежной душевной заботой? Но так как убедительных доводов так и не нашел, — а Мила в тот момент выглядела такой хрупкой и уязвимой, — украшение с тяжелым сердцем все‑таки надел.

— Смотри, Канна "окольцевали"! Не думал я, что когда‑нибудь такое случится!

— Ага, попался наш заядлый холостяк.

— Тоже "подцепился" на крючок.

— Крючком!

Ребята добродушно посмеивались. Подначивали друга, бесконечно шутили и — нет — нет — спрашивали о том, когда же состоится "официальная" церемония, и девичье кольцо сменится его — мужским и настоящим?

Аарон молчал.

Пил вместе со всеми в баре и не говорил о том, что он уже который вечер, возвращаясь домой, сразу же идет в спортзал и тренируется до седьмого пота. После принимает душ — такой долгий, что Мила начинает капризничать, — а потом возвращается не в постель, нет, — а поднимается в кабинет, где якобы ищет работу.

Он и вправду искал работу — раз за разом просматривал объявления от гражданских в надежде подыскать себе мало — мальски стоящее "дело", — однако истинной причиной его поздних посиделок наверху являлась вовсе не работа, а самое обыкновенное нежелание смотреть ждущей внизу женщине в глаза.

В те самые глаза, которые молча спрашивали: "ну, когда же ты уже решишься?"

Когда?

Он не знал.

А потому, подобно кисейной барышне, ссылался то на усталость, то на головную боль (кто бы мог подумать? Дрейк бы засмеял…), то на несуществующую "занятость".

А после подолгу терзался чувством вины, глядя на то, как в его кровати одиноко спит, свернувшись клубком, оставленная без мужского внимания женщина.

*****

Ищу тебя… который год подряд,

Ни города, ни улицы не знаю,

Твой образ в подсознании воскрешая,

Бреду по лабиринту наугад.

Ищу зачем? Не ясно мне самой.

Возможно, ты меня уже не помнишь,

Девчонку, оказал которой помощь,

Не дал пропасть заснеженной зимой.

А я ищу — горит любви огонь,

Его теплом пытаюсь отогреться.

И помнит искалеченное сердце

Серьезный взгляд и теплую ладонь.

(автор: Марина Яныкина)

Ланвиль. Уровень четырнадцатый.

Сколько бы Райна ни ломала голову по поводу того, какие еще меры ей предпринять, чтобы отыскать Канна, а ум так и продолжал оставаться пустым. В самом деле — справочники жителей она просматривала, детективов нанимала, к Информаторам обращалась, к Осведомителю — уникальному и единственному — тоже. А результата ноль.

Что еще сделать?

Она стала мало есть и еще меньше спать, уже через несколько суток заполучила темные круги под глазами, которые не маскировал ни один тональный крем, завязала с выпивкой и почему‑то совсем перестала сидеть на крыше. Не желала больше жить иллюзиями.

Обещала Доре, что найдет его? Значит, найдет.

Вот только как?

Еще больше вопроса "как", ее занимал другой вопрос — зачем? Что она скажет ему, когда найдет? Как объяснит, что вообще искала?

И сама же себе и отвечала: а она вообще не будет ничего объяснять — ни к чему это. Ведь найдется — если найдется — совсем другой человек — не тот, которого она все это время помнила. Найдется Аарон, давно уже живущий своей жизнью, забывший ее, нашедший счастье в чем‑то другом.

А она…

Она просто посмотрит на него. Еще раз. В последний раз. Запомнит милые сердцу черты, глядя не на воображаемую иллюзию, а на живого человека. Постоит рядом, подышит одним с ним воздухом. Глупо? Наверное. А после — какое бы решение ни маячило на горизонте — она уже не будет ни о чем жалеть. Ведь обещание, данное Доре, выполнено, и, значит, неоконченных дел не осталось.

Телевизор транслировал новости; Райна жевала сухой бутерброд.

Рид как‑то сказал ей о том, что неплохо бы нанять повара, и она даже мысленно с ним согласилась, но до дела так и не дошло — то ли ее раздражали лишние люди в доме, то ли вместе с аппетитом зачах и энтузиазм. Повар в доме так и не появился.

Финансовый консультант, глядя на коробки от заказанной на дом еды, неприятную для хозяйки тему более поднимать не стал — в очередной раз получил вожделенные подписи на документах и тактично удалился.

Колбаса подсохла (кто‑то в прошлый раз забыл завернуть ее в полиэтилен) и на вкус напоминала картон, хлеб хрустел на зубах перемолотой речной галькой. Гадость. Выйти бы и купить свежий, а заодно прикупить альбом для эскизов, но вдохновение вместе со смертью Доры безвозвратно ускользнуло — рисовать больше не хотелось.

Вообще ничего не хотелось.

В какой‑то момент на экране мелькнул выходящий из белой машины человек в очках с квадратной оправой и с карими глазами, и сердце Райны пропустило удар.

Не он…

Не он.

Джокер давно мертв. Просто похож.

Создатель, помоги ей, но она до сих пор ненавидела белые машины, квадратные оправы и даже карие глаза, хотя большинство их обладателей ни в чем не провинились.

*****

Он выглядел нормальным. В том‑то и дело — совершенно нормальным человеком — симпатичным мужчиной. А так же был умным, образованным, хорошо развитым физически. Ну, кто бы мог подумать, что под аристократической и адекватной личиной, скрывается сущий дьявол? Нет, псих. Маньяк. Моральный урод.

— Я хочу с этим покончить.

— С чем?

— С нашими встречами.

Его взгляд заиндевел, черты лица будто заморозились, превратились в маску. И нормальность вмиг слетела.

— Я плохо к тебе отношусь?

— Не в этом дело…

— Нет, скажи, плохо?

— Иногда плохо.

Он не слышал. Не хотел слышать.

— …даю мало денег? Покупаю мало вещей? Недостаточно балую? Зачем ты меня злишь?

— Я не злю.

— Злишь!

Райна вздрогнула и скукожилась на сиденье. Она хотела сделать все по — тихому и быстро — по — тихому расстаться, быстро уйти и еще быстрее забыть, что было связано с тем, кто сидел рядом, но не тут‑то было — кошмар, по всей видимости, только начинался, а вовсе не желал заканчиваться.

Как же быть? Что сказать, чтобы ее отпустили? Что сделать, чтобы разонравиться ему — дьяволу в очках, преследующему ее по пятам?

— Просто дай мне уйти.

— Уйти.

Слово прозвучало так, будто она только что обидела его до глубины души, оскорбила. А еще, как нерадивый щенок, которого только что благостно приютили, накормили и обогрели, нагадила новому хозяину в любимые ботинки.

Но она не щенок. И она не гадила!

Нервно сглатывая слюну и изнывая от страха, Райна думала о том, что он когда‑то нравился ей. Да — да, нравился.

Он. Джокер.

По крайней мере, когда они только встретились, он помог ей в главном — забыть Аарона. Нет, не так — не забыть, но какое‑то время не вспоминать о нем, а ведь с этой задачей не справились ни выпивка, ни хваленый сервис "Забыть бывшего", где она зарегистрировалась, силясь верить в лучшее.

Смешно вспомнить — они старались ей помочь. На свой лад. Втихаря чинили в ее жизни проблемы и препятствия: заставили работодателя уволить только что устроившуюся на работу сотрудницу, сфабриковали заявление от фальшивой "жертвы" о том, что она сбила его машиной, — в те времена Райна еще водила (после отказалась), сумели организовать взрыв газового баллона в соседнем доме, который выбил стекла половине мирных жителей девятиэтажки, в которой она жила… Да, в те времена ей было не до Канна — возмещение ущерба потребовало и сил, и денег. А после, когда ничего не подозревающая о проделках аферистов клиентка пожаловалась на то, что забыть "объект" она так и не сумела, к ней домой прислали стриптизера.

Мудаки. Неужели они действительно верили, что влюбленная в конкретного мужчину женщина способна "клюнуть" на раскачанное тело совершенно незнакомого ей парня?

С Райной этот номер не прошел — незваного гостя она выгнала через минуту после того, как тот со словами "крошка, позволь я помогу тебе выкинуть всех бывших из головы…", начал оголяться.

Уроды. Ну разве они не уроды?

А вот Джокер с поставленной задачей справился — временно заставил ее забыть всех и вся, кроме одного — себя любимого. Потому что Джокер ей поначалу, — теперь трудно представить, — нравился. Не просто нравился — она после долгой паузы, во время которой не реагировала ни на одного мужчину, против воли начала поддаваться его чарам.

А очаровывать он умел. Харизмой, напором, агрессией, в какой‑то мере честностью — "зови меня Господином…". Умел заставить женщину хотеть его — манипулировал ее сознанием, умудрялся пробираться сквозь кожу в запретные зоны, жал на правильные кнопки, вызывал похоть. Невероятно, но в какой‑то период Райне даже нравилось быть его "шлюхой" — ублажать, чувствовать себя грязной, но желанной, преданно заглядывать в глаза и ждать звонка. Ей даже нравилось его бояться.

Совсем не как теперь.

Дорогая белая машина казалась ей тюрьмой, водитель — надзирателем.

— Хорошая моя, знаешь, сколько у меня было до тебя женщин?

— Знаю.

Она не любила его руки с выпуклыми костяшками пальцев. Грубые руки — руки зверя.

— Я ведь тебе показывал их…

Показывал, точно. Как‑то раз привез с собой фотографии всех своих "бывших" и с наслаждением рассказывал о том, что каждая из них упивалась радостью и счастьем, пребывая в роли "нижней". Райна этим россказням не верила. А если Джокер не врал, и все эти модельного вида дамы — блондинки, брюнетки, рыжие — и впрямь наслаждались подобным обществом, то все они были откровенными дурами…

Как она теперь.

— Они ведь были красивыми, так?

— Так.

Она не желала ему перечить. Но их тупой диалог вел куда‑то не туда, и от ощущения неправильности волосы на ее загривке вставали дыбом.

— И умными. Ты веришь, что они были умными?

— Верю.

Лживое слово встало ей, как рыбная кость, поперек горла.

— И если ты в это веришь, то понимаешь, что не права в том, что хочешь уйти. Столько женщин наслаждалось моей компанией, а ты нет? Это нехорошо, сладкая моя. И это злит.

Ей хотелось на свободу. В холод, под дождь, куда угодно. Прочь из этой машины и от этой компании, прочь из квартиры, из города, с Уровня. В эту минуту она отдала бы все до последнего цента и заложила половину души, лишь бы мужчина в очках навсегда пропал из ее жизни.

Умер.

— Давай я еще раз спрошу тебя. А ты подумай над ответом, хорошо?

— Хорошо.

— Хорошо подумай. И не торопись.

В горле пересыхало все сильнее. Ночь уже не казалась свежей, ночь казалась затхлой и прелой, как сырая могила.

— Ты ведь не хочешь уйти от меня, радость моя? Тебе ведь нравится моя компания, потому что ты любишь быть "нижней" и потому что я — твой Господин?

Прежде чем ответить, Райна долго молчала. Не потому что сомневалась в ответе, а потому что до колик в животе боялась произнести его вслух. Однако раньше или позже ей предстояло это сделать.

— Нет, не люблю. И ты никогда не был и не будешь моим "Господином".

В тот вечер он впервые изнасиловал ее — жестко, в анус. А после, на скорчившуюся от боли и унижения помочился сверху.

*****

Надкушенный бутерброд в руке застыл; телевизор Райна больше не смотрела. Вместо этого она вспоминала — зачем‑то вновь погрузилась в тот кошмар, который случился с ней на Тринадцатом, да так и не забылся при Переходе.

Нет, забылся — частично, — но не весь. Из памяти выпало множество деталей и подробностей — в ней — в памяти, — как в изъеденном мышами сыре, появились зияющие дыры — прорехи и пустоты, пытаясь коснуться которых, она всегда испытывала головную боль.

Она бежала. В ту же ночь. Выбросила на помойку телефон, по которому ее могли выследить, наспех собрала сумку, с которой раньше ходила в спортзал, захлопнула дверь и отправилась, куда глаза глядят.

Кажется, к какой‑то подруге.

Где та жила? Как ее звали, как выглядела? Все ушло — глухо. А после помнился приют для бездомных: рваные одеяла, жесткая лежанка, запах немытых тел, жуткая, будто сваренная в мусорном баке из отходов, пища… Она скиталась? Да. Где‑то пряталась, кантовалась, хоронилась подальше от чужих глаз. К друзьям не шла, наверное, потому что не желала их подставлять. Или боялась, что Джокер ее вычислит?

И были ли они у нее — друзья?

Нет воспоминаний. Ушли, как стертые вирусом данные. Вот только почему среди "нестертых" остался Аарон? И почему Джокер? Как самые сильные, сформировавшие психологическую зависимость?…

Додумать Райна не успела — в кармане завибрировал телефон.

— Вы по поводу завещания? Что‑то в нем не так — мне стоит вернуть деньги?

Она опять ошиблась в скоропостижных выводах; высокий и долговязый юрист Доры, посетивший ее во второй раз, покачал головой.

За окном кабинета цвел погожий день, но солнечный свет, будто опасаясь нарушить мрачноватую атмосферу кабинета, проникал сквозь тяжелые портьеры осторожно; лишь два ярких пятна протянулись по паркету от стены почти до самого стола — остальное тонуло в привычной серости.

— Простите, я так и не спросила вашего имени.

— Франк Маннштайн.

— Очень приятно. Я… — она чуть было не сказала "Райна" и тут же прочистила горло, — Марго. Марго Полански.

— Да, я знаю.

Конечно, знает — он видел ее имя в завещании.

Райна откинулась на высокую кожаную спинку кресла, которая заканчивалась выше ее макушки, — не женское кресло, мужское. В нем она всегда чувствовала себя некомфортно.

"Как бродяжка на троне".

Зачем она вообще сохранила этот кабинет в том виде, в котором он изначально присутствовал в просторной квартире? Почему не переоборудовала его под что‑то другое? Это все риэлтор — он так сладко пел про "имидж" и "престиж", что она в какой‑то момент поддалась — по — новому взглянула на обшитую дубовыми панелями комнату и решила, что она ей — мрачная и мужская — по душе.

Оказалось, не по душе. Как и попытки с важным видом, сидя в гигантском кресле, пускать пыль в глаза.

Пыль давно кончилась. Важный вид рассеялся. А кабинет остался.

— Так чем обязана, мистер Маннштайн?

— Можно просто Франк.

Дружелюбный жест Райна оценила, однако называть юриста Доры просто Франком ни за что бы не решилась: сие предложение — просто вежливость, не более.

— Зовите меня Марго.

— Мисс Полански, с вашего позволения.

Обмен любезностями состоялся. Пришел черед переходить к делу — с формальностями покончено; чай был предложен еще на входе.

— Я вот по какому поводу, — Маннштайн огляделся в поисках кресла или стула, куда мог бы присесть, но, не найдя такового, притворился, что вовсе не удивлен. Стулья отсутствовали; юрист деловито приподнял брови и продолжил говорить. — Перед тем как покинуть этот мир, уважаемая мисс Дора Данторини попросила меня ознакомиться с кое — какими бумагами.

— Моими.

— Да, вашими. Документами.

— Приговором.

— В каком‑то смысле.

— В прямом смысле, — Райна начала злиться — к чему ходить вокруг да около? — Да, Дора говорила, что у нее на примете имеется юрист, которому она собиралась передать для ознакомления мои бумаги. Я так поняла, что она их вам передала, а вы ознакомились. Ничего не нашли?

Она была уверена, что не нашел. Ни один самый умный черт в этом мире ничего бы не нашел там, где бралась за дело Комиссия…

— Нашел.

Райна ушам своим не поверила. Зависла, остолбенела и превратилась в компьютерный жесткий диск, которому только что стерли бут сектор.

Нашел? Что нашел? Не мог он ничего найти…

Франк с важным видом кивнул, вскинул кейс, который все это время держал в руке, достал из него копии ненавистных Райне бумаг. Подошел к столу.

— У вас есть лупа?

— Что?

Она, все еще не вышедшая из транса, продолжала смотреть на него, не моргая.

— Лупа.

— Да… сейчас.

В ящиках стола, куда она заглядывала лишь единожды при переезде на новую квартиру, нашлось все, кроме лупы, — блокноты, ручки, линейки, степлер, чернильница и перо, сантиметровая лента… черт.

— Нет лупы, простите. А зачем она?

— А вот зачем, — Франк положил на стол один из листов — кажется, последний, — склонился над ним, снял с носа собственные очки и использовал их в качестве увеличительного стекла. — Вот здесь есть мелкий текст, видите?

— Вижу.

— Вы его читали? Особенно тот, на который указывает расположенная на третьей странице сноска в виде звездочки?

Звездочки? Да там были тонны этого мелкого текста — длиннющие абзацы, — и да, она пыталась читать его. Дважды. Но оба раза начинала психовать от сложности построения текста, чувства обреченности и от того, что каждый раз уясняла лишь одно — у нее нет выхода, кроме как ходить с уродскими шрамами на теле всю оставшуюся жизнь. Нет его. НЕТ! ВЫХОДА!

— Читала. Но там… сложно.

Юрист не стал язвить. Кивнул.

— Да, сложно. Однако там кое‑что сказано — кое‑что важное для вас. И текст под сноской не всегда читаем — требуется определенный свет, — потому вы могли его не заметить.

Свет? Вот хитрецы. Мало того, что все напечатано минус десятым размером шрифта — да — да, тем самым, где и ползающей мухе потребуется лупа, — так еще и определенный свет им подавай.

"А он умен — этот Франк, — Райна вдруг взглянула на склонившегося над столом человека с залысиной на голове другими глазами. — Дотошный".

И впервые в ее уме это слово прозвучало комплиментом. Она так и продолжала смотреть на его лысину, когда Маннштайн оторвал взгляд от документа, моргнул и удивленно спросил:

— Так вы хотите узнать, что там написано?

— Конечно.

Да — да, хочет. Наверняка в этих напечатанных микроскопическим текстом абзацах сказано то, что ей положена амнистия — освобождение от наказания. Через пару тысяч лет, например. Вполне в духе Комиссии… Поганая шутка.

Райна боялась верить. Даже мысли об этом не допускала.

— Так вот, сноска на странице три указывает на определенный фрагмент текста, в котором описаны все случаи "но" или, как мы их называем — фритальные возможности обвиняемого субъекта, наказание которого положено считать конгедениальным, а на самом деле…

Она уже запуталась.

— Ближе к делу, Франк, — Маннштайн мигнул — она все‑таки назвала его по имени. — Там есть что‑то полезное для меня или нет?

— Есть.

На это раз мигнула она.

— А вы можете рассказать мне об этом простым языком?

— Могу.

Он почти обиделся. Почти. Хотел продемонстрировать словарный запас профессионала, но привычно наткнулся на дилетанта. И с профессиональной выдержкой не стал обращать на это внимание.

— Там сказано, что обвинение с вас будет снято в случае, если вы предпримете одно действие.

— Какое действие?

Приползет к представителям Комиссии на коленях и будет стоять перед ними сорок дней и ночей кряду? Поклянется, что никогда и никого не будет больше убивать? Удавится в счет искупления грехов на собственной люстре?

— Посетите некий объект.

— Какой объект?

Ее голос внезапно охрип; внутрь против всякой воли начала заползать вера — вера в лучшее. А что, если…

Если он прав? И обвинение можно снять? Почему она — дура — не прочитала этот текст раньше? Почему не прочитала…

— Говорите, Франк.

Теперь ей больше жизни требовалось услышать продолжение. Неужели…

— Озеро Дхар.

— Озеро? Я должна посетить какое‑то озеро?

— Да. Озеро Дхар.

И всего‑то?

— И тогда обвинение потеряет силу?

— Сразу же, как только вы достигнете объекта и исполните ритуал омовения.

Омовения? Звучит глупо… Или слишком просто. Однако руки Райны уже дрожали так сильно, что из пальцев выпала дорогая ручка.

— А где… оно находится?

Маннштайн с гордостью выпрямился, поправил пиджак:

— Координаты даны во второй сноске под звездочкой.

Озеро.

Она больше не слышала его — она тряслась. От страха, от того, что боялась поверить. От того, что уже начала верить…

— Вы это… серьезно? Вы не шутите? Не разыгрываете меня?

Зачем‑то поднялась из‑за стола, попыталась склониться над бумагами, но поняла, что ничего не видит — не различает от нервозности буквы.

— И оно… будет снято?

Райна напоминала себе бабку — инвалида, не способную ни устоять на ногах, ни расслышать того, что ей говорили.

— Да. Как только вы… искупаетесь в этом озере.

— Шутка…

— Нет, не шутка. Я бы не пришел с "шутками".

— Не шутка?

— Нет.

— И шрамы уйдут?

— Не знаю насчет шрамов, но обвинение потеряет силу, я в этом уверен.

Уверен.

— Уверены?

— Да, уверен. Я — профессионал, мисс Полански, и в вопросах трактования законов не ошибаюсь.

Она вдруг начала оседать на пол — больше не чувствовала ни ног, ни рук, ни головы — не чувствовала тела вообще.

Дора… Дора, ты подарила мне надежду. Заставила жить, заставила снова верить…

— Мисс Полански, с вами все хорошо?

Она приготовилась жить с этими шрамами вечно, приготовилась умереть с ними. Из‑за них.

— …может, воды?

— Нет — нет, ничего не нужно. Мне… нужно…

И она вдруг принялась тихо плакать.

— Я понимаю, вам нужно побыть одной, все обдумать.

Голос юриста доносился издалека, с другой планеты; Райна, дрожа, свернулась прямо на паркете — жалкая, ошеломленная, неспособная ни толком поверить, ни скрыться от проникшей внутрь надежды. И от той боли, которую эта надежда с собой принесла.

— Я запишу координаты на отдельном листе. Чтобы вам не искать. Мелкий шрифт…

Она не слышала его — ее будто оглушило.

Джокер не убил ее. Не добил. Остался шанс — шанс на спасение. Она плакала от боли и облегчения, от жалости к себе, от собственной глупости, от того, что когда‑то не сумела дочитать бумаги, не додумалась отнести их к профессионалу…

— Я пойду. Вы всегда знаете, где меня найти. И простите, не хотел вас огорчать.

Он не огорчил. Не огорчил… Он только что спас.

Но дверь кабинета тихонько захлопнулась, а она так и не смогла ничего ему сказать.

Дрожащими руками набрала его номер лишь получасом спустя, когда вновь обрела способность двигаться и говорить. Извинилась, что так и не поблагодарила — даже не попрощалась по — человечески. Спросила, сколько должна ему за помощь, и получила лаконичный ответ:

— Вы мне ничего не должны. Я делал это ради Доры.

И услышала в трубке короткие гудки.

Глава 7

"Озеро Дхар согласно легендам является "мифическим источником" со святой водой, способной смыть с человеческой души грех…"

"Озеро Дхар согласно неподтвержденным данным из энциклопедии "Чудеса Мира Уровней" — пруд, воды которого имеют измененную структуру и свойства, влияющие на кармическую энергетическую составляющую индивида, совершившего в них омовение…"

"Озеро Дхар — точное расположение утеряно, либо засекречено…"

"Озеро Дхар — кто‑нибудь был там? Оно вообще существует?"

Райна открывала и закрывала новые вкладки браузера и поражалась: озеро Дхар — миф? Легенда? Но у нее же есть точные координаты. Почему нет ни одной фотографии? Почему нет отзывов от людей, там побывавших? Почему нигде не написано, как к нему проехать? Туда вообще ходит какой‑нибудь транспорт? Если нет, она наймет машину, яхту, самолет — что угодно, чтобы до него добраться.

"Чуваки, кто‑нибудь что‑нибудь знает про озеро Дхар? Или это все выдумки?"

"А ты кого‑нибудь кокнул и хочешь выйти из воды чистеньким?"

"Я прочитал, что оно существует. Неужели нае№!?"

"Далось тебе это озеро. Сходи лучше на гору Лаолин — вот оттуда реально чудесный вид открывается…"

Разбросанные по сети комментарии наводили на мысли, что людей намеренно путали. Выдавали часть данных, чтобы порождать слухи, но не давали главного — месторасположения.

"Угу, давали псу понюхать пахнущие колбасой руки, а саму колбасу прятали" — что за ерунда?

Отчаявшись найти что‑либо полезное среди десятков просмотренных страниц, Райна вытащила из кармана бумажку с записанными координатами и открыла карту Четырнадцатого Уровня. Аккуратно, сверяясь с записями, вбила череду цифр в поисковую строку и получила ответ: "Данная точка не существует".

Не существует.

Ее трясло мелкой дрожью.

После ухода Маннштайна, стоило обрести хоть какую‑то ясность ума, как Райна тут же бросилась к компьютеру и стала, словно жадный до воды нищий, пытаться отыскать об озере Дхар какую‑либо информацию — что это, где что? Больше всего на свете ей требовалось к нему попасть, но не тут‑то было — карта за картой выдавали сообщения об ошибке — "неверные координаты", "несуществующая широта — повторите ввод…", "данных не найдено", "ошибка при вводе".

Черт! Черт — черт — черт!

Долбаная Комиссия и тут постаралась — подарила надежду на исцеление и тут же попыталась ее отобрать. Почему все не может быть просто, ведь она уже достаточно страдала?

"Вам нужно совершить одно действие".

"Какое?"

"Омовение в озере Дхар".

"И все?"

"Тогда обвинение потеряет силу…"

Диалог с юристом Доры крутился в ее голове, словно пластинка, — да она бы хоть сейчас! "Омылась" (можно так сказать?) или "омовилась" в чем угодно — хоть в грязи, хоть в дерьме, хоть в измененных по своей структуре водах Дхар — лишь бы сработало.

Вот только как их найти? Эти воды?

— Не работает! — пожаловалась бы ей Райна.

— Думай, — жестко ответила бы Дора. — Если тебе дали координаты, значит, где‑то это гребаное озеро существует!

— Я знаю, что существует, — взвилась бы Райна, — но не могу его найти. Нет этой точки на картах, нету!

— Ты на всех смотрела?

— На всех.

— Точно ни одной не пропустила?

— Не пропустила!

Старуха задумалась бы, закурила очередную сигарету, выпустила облако дыма и принялась бы рассматривать собственные перстни — она всегда их рассматривала, когда курила. Будто сомневалась, хорошо ли подобрала? Не стоило ли надеть другие? Гармонично ли смотрятся вместе?

— А ты уверена, что смотреть надо на Четырнадцатом уровне?

— Что?

Райна, потянувшаяся за маленьким, лежащим на серебряном подносе пирожным, поперхнулась бы…

Поперхнулась она и в реальности. Судорожно сглотнула, едва не закашлялась — ну, конечно! Координаты могли не находиться на картах потому, что они не принадлежали Четырнадцатому Уровню — Дора даже после смерти продолжала ей помогать.

"Ошибка ввода…", "Данные лежат за пределами координатной сетки" — все верно — за пределами! То есть не на Четырнадцатом.

А на каком?

Иногда Райна жалела, что живет так высоко — в окне всегда лишь небо, птицы и облака. Иногда ей хотелось видеть прохожих. Лежащие на тротуаре листья, стучащий по асфальту дождь, лица, одежду, пакеты, обувь — иногда ей хотелось рассматривать людей, слушать их, быть частью социума — того мира, к которому они принадлежат. А не сидеть, подобно заточенной в замке принцессе, и не смотреть с высоты птичьего полета — из изолированной клетушки — на реальную землю. Грешную и грязную, но такую притягательную.

Скоро. Уже скоро.

— Как я могу просмотреть карты других Уровней, если нахожусь на Четырнадцатом?

Воображаемый диалог в голове продолжался. Дора к этому моменту закурила бы вторую сигарету.

— А ты и не можешь. И не вздумай раскисать. С каких это пор, находясь "здесь", мы думаем, что не можем получить информацию о "не здесь"?

— А как?

— Как‑как, — Райне казалось, она наяву услышала, как саркастично крякнул старческий голос. — Каком кверху! А для чего я рассказывала тебе об Информаторах?

Информаторы. Точно. За деньги они расскажут тебе все или почти все. Конечно, если кто‑то не наложил "обет молчания" по поводу озера Дхар.

Мысленно поблагодарив ушедшую в мир иной подругу, Райна скрестила на удачу пальцы и достала из кармана телефон.

— Вы готовы платить?

— Готова.

Им не требовалось называть номер ее банковского счета — они все знали сами. Сами называли сумму, сами списывали ее с баланса клиента. Как? Никто не знал.

— Задавайте вопрос.

Ее всегда поражал этот спокойный мужской голос — кому он принадлежал? Какому‑то субъекту, сидящему, как Осведомитель, в полутемной комнате в одиночестве? Субъекту, окруженному полусотней телефонов? Витые шнуры, розетки, разноцветные трубки лакированных винтажных аппаратов — Райне мерещилось все, что угодно: от новомодного офиса на телефонной станции, до пустой каморки на дальнем краю Вселенной. Не спросишь же, как все выглядит на самом деле? Уж на такой вопрос точно денег жалко. Хоть и любопытно.

— Озеро Дхар. У меня есть координаты, но они не подходят Четырнадцатому уровню. Где оно находится?

К этому моменту, потеряв круглую сумму на глупых уточнениях и пояснениях в прошлом, она научилась четко и ясно формулировать вопросы.

За окном стемнело. Нужно выйти и купить что‑нибудь или заказать еду на дом — ей отчаянно хотелось есть.

— Уровню "B2Z".

— Что, простите?

— Хотите заплатить дважды?

— Нет, — она поспешно сглотнула и, забыв, что ее не видят, помотала головой.

— "В2Z"? Я верно услышала?

С нее не стали брать двойную сумму. Смилостивились.

— Верно.

Она замолчала. Глухо билось в груди сердце — дорога к озеру начала вырисовываться.

— Хотите спросить о чем‑то еще?

Да…Да… Ей нужно много о чем спросить: "где находится этот Уровень?", "Как к нему добраться?", "Что взять с собой?", попросить совет "на дорожку". Однако, зная, что заплатит круглую сумму, Райна не торопилась произносить что‑либо вслух.

— Я перезвоню.

— Конечно. Всего доброго.

— И вам.

В трубке спокойным пульсом зазвучали короткие гудки.

"В2Z" — что это за Уровень? Закрытая зона? Секретное место? О таком она точно не узнает из сети — придется раскошеливаться за дополнительные данные. Спускаясь на лифте, Райна формировала в голове список вопросов, которые собиралась задать при следующем звонке.

"Действительно ли озеро существует?"

Глупо спрашивать — если назвали место, значит, существует.

"Сумеет ли она достичь его в одиночку? На чем?"

Это уже два вопроса.

"Почему его не могут найти другие люди?"

Об этом вообще не стоит интересоваться — не ее дело.

"Опасаться ли ей каких‑либо препятствий на пути?"

Спросить ли их совет "на дорожку" или же не стоит? Ведь могут подсказать что‑то ценное. Или очень ценное. А за такое и денег не жалко.

И самый главный: "А сработает ли он — этот хваленый источник?"

"Если в бумагах написано, что сработает, значит, сработает. Ты не веришь Комиссии?" — раздраженно проворчал в голове голос Доры, и Райна улыбнулась.

С ней было легле — с Дорой. С ней она была не одна.

— Спасибо, — прошептала пассажирка лифта хромированной стене. — Спасибо, что не ушла от меня насовсем.

Когда двери распахнулись, в уме сформировался не только первоначальный список вопросов Информаторам, но и список того, что при внезапно проснувшемся аппетите Райне хотелось бы съесть.

Жизнь потихоньку налаживалась.

Она тысячу лет не сидела в кафе.

Разговоры, шутки, переглядывания, смешки, общение — кафе являлось территорией "живых", и потому путь сюда был заказан. Здесь к ней за столик мог кто‑нибудь подсесть, завязать разговор, попытаться стать "другом", а потом и чем‑нибудь большим — Райна не имела права рисковать. Как умела, спасалась от душевной боли.

Чистил фильтр от блестящей паровой машины бармен; на стене отсвечивал в свете ламп ряд бежевых, размещенных за стеклом картин.

А что, если человек ей понравится? Нет, не любовь, но просто симпатия — это ведь всегда вопросы "как живешь?", "чем дышишь?", "а почему именно так?", а после обида, потому что она не ответит. Не захочет и внутрь уже никого не допустит.

Тогда зачем начинать?

В "Майоне" в душу не лезли — туда каждый ходил за своим, но это "свое" никогда не включало искреннюю заинтересованность в ближнем. А здесь, на земле, люди еще оставались людьми — здесь умели любить, ценить, проявлять заботу, предлагать помощь — здесь умели оставаться настоящими.

Райна сидела за самым дальним столиком, присосавшись к чашке горького кофе так плотно, будто от непрерывности мелких глотков зависела жизнь, и рассматривала посетителей.

Впервые за долгое время решила выбраться из золотой клетки в нижний мир — еще не перешагнула невидимую черту "одна"/"не одна", но уже занесла над ней стопу. И теперь выглядывала из‑за чашки — два круглых глаза, свисающая на глаза челка, дрожащие вокруг горячего фарфора пальцы.

Кофе был отстойным.

Куда более качественный напиток она могла заказать на дом из "Лайе" или "Коферрино", но этот — именно этот прогорклый вкус в данную минуту наполнял ее жизнью.

Она вышла на запретную территорию. Наружу.

Решилась.

Раньше у нее были друзья — много друзей. Имена и лица не помнились — помнились ощущения. Были встречи, вечеринки, тусовки, посиделки в барах — когда‑то рекой лилось пиво, в голове гулял ветер, а в дырявом и пустом кармане почти всегда валялась таблетка дешевого экстази.

Когда‑то были ссоры, встречи и расставания — море переживаний, вспышки радости и гнева, дикие мечты, необузданные желания, потребность однажды зачем‑то разбогатеть, купить себе все, что только можно купить за деньги.

Укутавшаяся в кофту Райна шагала по сырому тротуару, глядя на отражения в лужах; над городом висела пленка из прозрачных облаков — дождь закончился. На остановке стоял мужик — ждал автобус, — состоящая из молодняка группа курила и хохотала у закрытого входа в магазин одежды.

Разбогатела.

Купила ли все, что хотела? Нет. Осознала, что самое важное ни за какие шиши не купить — не выйдет. Дружба — это чувство. Любовь — чувство. А чувства не покупаются и не продаются, увы — ни во флаконах, ни в таблетках, ни в каком‑либо ином "спрессованном" для удобоваримого приема внутрь виде.

— Эй, девушка! Не хотите прокатиться?

Рядом с ней, шурша по мокрому асфальту шинами, остановилась желтая спортивная машина.

— Могли бы посидеть где‑нибудь в баре? Что думаете?

Райна коротко и быстро помотала головой. Свернула в первый попавшийся переулок и зашагала быстрее.

Здесь, внизу, она становилась живой слишком быстро.

*****

"Для того, чтобы добраться до озера, вам сначала придется добраться до восточной окраины Четырнадцатого Уровня, пройти через Портал, а затем миновать еще три зоны: Уровень B2X, LM, BF и сам B2Z. Шансы на то, что вы сможете добраться и вернуться назад самостоятельно 0.2 %, то есть почти нулевые. Помимо этого вам не добыть карты этих Уровней, а так же санкционировать проходы через остальные три Портала".

Именно такими словами при следующем звонке ответил ей Информатор, и Райна до скрипа сжала пластиковый корпус телефона в пальцах.

— Как же мне тогда быть? Есть ли возможность туда попасть? Как?

Она понимала, что почти скулит, но ничего не могла поделать. Сейчас ей либо помогут, либо попросят очередную круглую сумму и вновь отделаются запутанной парой слов. Но на том конце проявили человечность — дополнительных денег не попросили:

— Есть. Вам нужно нанять проводников. Желательно опытного стратега, который просчитает для вас необходимый маршрут, и пару крепких ребят с профессиональной военной подготовкой в качестве телохранителей. Тогда ваши шансы увеличиваются до 24 %. Вот только стратег должен быть опытным — об этом я уже сообщил.

— А как я отличу — опытный он или нет?

— У него будут ключи от Порталов. И карты. Нет карт — не нанимайте.

— Поняла, — Райна быстро и нервно дышала, силясь сообразить, о чем еще спросить, прежде чем завершить звонок.

— А где мне нанять стратега? Как его найти? Как вообще это делается?

Она вновь чувствовала себя глупой и напуганной девчонкой, оставшейся в полном одиночестве.

— Сайт "ФорсСкуадрон".

— Ясно.

Между собеседниками возникла непродолжительная пауза. Потом заговорил Информатор:

— Не тратьте лишних денег — вся информация у вас есть.

— Правда? Я боюсь…

Она жаловалась невидимому собеседнику почти как другу, позабыв о том, что часом ранее размышляла на тему его человеческого происхождения.

— За следующие вопросы мы возьмем с вас дополнительные деньги.

— Я поняла. Поняла. Спасибо вам.

И Райна завершила звонок.

Сайт "ФорсСкуадрон" кто‑то нарисовал исключительно в черных тонах с хаки — фоном в шапке. Логотип с автоматом и ножом, исключительно мужская лаконичность дизайна — ей даже мерещился идущий от букв запах пороха.

Райна отыскала раздел "Нанять" и теперь кропотливо и вдумчиво заполняла поля.

В графе наниматель выбрала пункт: "Частное лицо".

В разделе "Заказ" — "Разовый".

"Спецификацию задачи" пояснила коротко: Требуется профессиональный стратег. Разработать маршрут, проводить до озера Дхар и обратно. Плюс двое опытных мужчин с военной подготовкой — решила, что остальное при необходимости доскажет по телефону.

Долго думала, что поставить в "Сумме вознаграждения" и выбрала пункт "Не ограничено".

Да, это привлечет всех, включая непрофессионалов, но так же привлечет и профессионалов. Плюс, ее научили, как отличить первых от вторых, и потому беспокойство временно утихомирилось.

Все? Она все написала? Не добавить ли чего‑то еще?

Пробежав глазами по заполненным полям, Райна указала данные для связи и с легким и одновременно тяжелым сердцем — теперь только ждать — закрыла страницу.

Выдохнула. Какое‑то время смотрела на яркую голубую, расчерченную неровными квадратами заставку рабочего стола, после чего выключила компьютер.

Ждать.

Ждать.

А сколько… ждать?

Она давно не позволяла себе этого — смотреть на отражение собственного обнаженного тела. Боялась новой волны душевной боли, и потому залепила зеркало в ванной — ту его часть, что отражала все то, что ниже шеи, — плотной клейкой бумагой.

Обрывки которой теперь лежали на сиреневом кафеле.

Самый толстый шрам тянулся от ключицы и до лобка. Рыхлым кратером бороздил правую грудь — разделял ее почти надвое, — уродовал сосок, миновал в нескольких миллиметрах пупок и заканчивался над темными кучерявыми волосками. Вспученный, некрасиво зарубцевавшийся, с отметинами от вынутых позже хирургических ниток. Еще две выемки от битого стекла, что некогда глубоко вошло в кожу, виднелись на животе — они тоже срослись уродливо — остались бордово — розоватыми, несимметричными, будто мятыми. Два шрама под ключицей, один на руке, несколько мелких на боку; она выглядела не человеком — выброшенной на помойку куклой, с которой до того немилосердно позабавился хозяин — самодур.

И ладно это. Хуже всего срослась промежность — та ее часть, которая при падении с высоты оказалась пробитой шипом металлической арматуры. Именно эта рана положила конец любым мечтам о том, что кто‑то мог бы любить ее с закрытыми глазами и в темноте.

Не мог бы.

Потому что попросту не смог бы проникнуть внутрь.

Шрамы на теле, пусть не сразу, но срослись — потребовалось почти полгода. Еще полгода понадобилось на то, чтобы ее перестал беспокоить поврежденный желудок и ударенная почка — до того правый бок немилосердно дергало по ночам. Срослась кожа, срослись ткани, срослись мышцы.

Не срослась душа — ее раны до сих пор оставались живыми и кровоточащими. Из‑за них, а не из‑за уродств на теле, Райна прежде хотела позвонить доктору Хатсу. Из‑за них разучилась мечтать, верить в хорошее, считать себя достойной чьей‑то любви. Из‑за них мечтала навсегда заснуть.

А этим вечером впервые снова смотрела на себя в зеркало.

У нее есть шанс — небольшой, но есть.

Две десятых процента, если она отправится в путь самостоятельно. И двадцать четыре процента, если найдутся правильные люди.

Вдох. Выход. Полные надежды и страха глаза.

Через минуту задернулась полупрозрачная белая занавеска; зашипела, вырываясь из душевой головки, горячая вода.

Глава 8

Нордейл. Уровень Четырнадцать.

Парное кольцо — символ единения, безусловной любви, переплетения женского и мужского начала. Парное кольцо — всегда обещание: любить, оберегать, защищать, уважать, заботиться, холить и лелеять друг друга, что бы ни произошло. Все вместе. Всегда вместе.

Он так и хотел. Чтобы сразу в сердце, словно стрелой в десятку, и навечно. И, может, именно потому этим вечером достал из сейфа коробочку и теперь, откинув крышку, рассматривал два блестящих ободка с переплетенными на каждом буквами "АК".

Кольца выдавались всем мужчинам, но с инициалами — лишь избранным.

Каждый, кто работал на Дрейка, получил с инициалами, и почти все они — его друзья и коллеги — уже отыскали свою вторую половину, уже вручили заветные кольца дамам, а те с трепетом носили их.

Остался только он — Аарон. Не хромой, не рябой, не уродливый (если не считать шрама на виске), но почему‑то до сих пор одинокий. Как знать, в чем причина, — в нем самом? Не пришло время? Не настиг долгожданный поворот в жизни, когда словно из ниоткуда появляется вдруг она?

Он ждал. Видит Бог — он ждал.

А теперь сидел в кабинете, держал в руках коробочку и рассматривал золотые переплетения букв на обруче собственной судьбы.

Мила. Она ждет.

Может, пора?

Она влетела в кабинет неожиданно, хоть он каждый раз просил стучать — распахнула дверь, запорхнула внутрь и с порога затрещала сорокой:

— Арни, милый, мы с девочками собираемся в кино — ты пойдешь с нами? Ты ведь обещал, что познакомишься с ними. Может, это случится сего…

Фраза оборвалась на середине, стоило Миле увидеть в его пальцах коробочку. Ее лицо моментально изменилось — стало будто восковым и оплыло — рот распахнулся, глаза сделались лаковыми, повадки мягкими и кошачьими, а весь вид будто говорил: "Это мне? Арни, это мне?"

Аарон озверел.

— Я просил не входить в мой кабинет без стука? Просил?! Давай, иди! Вон отсюда!

Его уже не заботили правила приличия. Ведь он, и правда, просил, так в чем проблема? Для нее он, что ли, держал эту коробочку? Для нее любовался кольцами?

Может быть. Или нет. В конце концов, он еще не решил!

А она подумала, что уже решил, так как из кабинета удалилась без обид и с замершей на лице улыбкой — руки порхают, а в глазах мечта.

— Черт бы тебя подрал, — изрек Канн вслед удаляющейся фигуре. — Неужели так трудно стучать?

Как только дверь захлопнулась, он поднялся с кресла, вернул украшения в сейф, зло сплюнул и процедил:

— И не называй меня Арни. Терпеть этого не могу.

Нет, она не была плохой — наоборот, хорошей. Идеальной, почти без недостатков — красивой, заботливой, ласковой. Тогда почему он злится? Почему, вместо того чтобы кричать на свою будущую "вторую половину" (от этой формулировки у Канна заныли челюсти), он не засмеялся ее нетерпению, не привлек к себе, не поцеловал? Почему они не повалились на ковер, не занялись вместо чертовых походов в кино любовью? Почему не сжали до сладкой боли друг друга в объятьях, не залюбовались друг другом, не поклялись никогда — никогда — до самой гробовой доски — друг друга никогда и никуда не отпускать?

Он чертов романтик — вот почему. Хуже Эльконто.

Хмурый, брутальный, молчаливый и часто ворчащий. И романтик.

Тьфу.

Привычно заворочалось внутри чувство вины. Сегодня Мила вернется из кино счастливая, потому что будет ждать. Теперь уже точно будет ждать. А завтра, скорее всего, устроит ему ужин при свечах, наденет свое лучшее платье, будет ласковее некуда. Обовьется вокруг талии руками, вокруг шеи удавкой и вокруг сердца вьюном.

Он нужен ей — значит, любит?

Если любит, значит, правильная женщина?

Если так, может, стоит отдать ей это чертово кольцо, и камень с души? Может, просто нужно решиться?

Камень, однако, не зная того, что ему пора бы уже сгинуть прочь — свалиться с сердца куда‑нибудь вниз, — становился все тяжелее и тяжелее.

Следуя принципу: работа — лекарство от всех болезней, Канн — подавленный и удрученный — зачем‑то вновь принялся просматривать объявления от гражданских. Надеялся найти настоящую работу? Бред. Но Дрейк помогать не спешил — отправлял на задания всех по очереди — Чейзера, Халка, Дэлла, даже Логана, а его — Канна — словно намеренно держал дома.

Тоже хотел, чтобы он сделал Миле предложение?

От этой мысли делалось зло и муторно. Так муторно, наверное, должно быть дворовому псу, которого лаской и вкусной едой приучают к цепи и ошейнику.

Ничего. Мы еще повоюем.

Это объявление зацепило его внимание чем‑то странным — несуразностью? Чрезмерной краткостью описания? Глупостью содержания? Или же тем, что его автор, будучи, вероятно, человеком крайне неумным, поместил в конце текста сообщение о том, что бюджет на выполнение задачи неограничен?

Ну, разве так пишут? Так не привлекают профессионалов — так привлекают падких до легких денег лохов. И вообще, неужели до какого‑то гребаного озера требуется построить особенный маршрут?

Взгляд серых глаз раз за разом пробегал по белым на черном фоне сайта "ФорсСкуадрон" строчкам:

"Требуется профессиональный стратег… Плюс двое опытных мужчин с военной подготовкой…"

Мужчины с военной подготовкой, чтобы довести кого‑то до озера?

Что‑то было во всем этом удивительное, несочетаемое. Как будто явный посыл, содержащийся в строках, утаивал более глубокий, настоящий смысл сообщения.

Профессиональный стратег. До озера Дхар и обратно.

А что, до какого‑то озера так трудно дойти, что нужно почти что кричать всему миру: "Заплачу за помощь любые деньги?" ЛЮБЫЕ ДЕНЬГИ! Не пропустите!

Нет, автор объявления либо придурок, либо это все ловушка — надувательство, — и в реальности от работяг потребуется совершенно иное — такое на его памяти уже случалось.

Пусть ловятся идиоты.

Аарон раздраженно выдохнул, откатился в кресле от стола, поднялся и отправился на кухню, чтобы покурить.

Озер Дхар — где оно находится?

Он просто хотел посмотреть, и потому через пару минут уже снова сидел за компьютером. Это Четырнадцатый? Здесь, в Нордейле, в окрестностях?

Через семь с половиной минут Аарон уже хмурился куда сильнее — где, черт возьми, находится указанное автором объявления место?

Озеро Дхар, озеро Дхар, озеро Дхар… В открытых источниках ничего — черт.

А становится все интереснее…

Спустя четверть часа попытки отыскать что‑либо в общем доступе были брошены — в ход пошли карты с грифом "засекречено".

— Нет, это не Четырнадцатый… И не тринадцатый… И ни один из Уровней с Первого по Двадцать пятый. Вот, елы — палы, загадка…

Канн не замечал, что лихорадочно вчитывается в страницы, что нервно стучит пальцами по столу, или того, что его мозг вдруг незаметно для него самого включился на полную мощность.

Озеро существует — он был в этом уверен.

Вопрос: где?

А, может, этот самый странный работодатель не такой уж и лох, и дойти по указанным координатам вовсе не так просто?

— Все страньше и страньше, как поговаривает Бернарда…

Аарон перебирал одну карту за другой, неустанно открывал и закрывал вкладки, извлекал на свет не предназначенные для чужих глаз файлы.

И к двум часам ночи, наконец‑то, обнаружил странное название Уровня, о котором раньше никогда не слышал.

"B2Z".

Мила спала в углу кровати и с улыбкой на лице — даже во сне грезила об их счастливом дне, — а он и думать про нее забыл. Вместо этого с упоением набирал один телефонный номер за другим и вопрошал одно и то же:

— Рен, ты когда‑нибудь слышал про "B2Z"? Нет? Странно.

— Баал, ты знаешь про такую хню, как озеро Дхар? Нет? И я нет.

— Халк, а ты? Что? Картограф? Да он опять не в городе, и черт знает, где его искать…

— Дэйн…

— Мак…

— Стив…

— Логан, можешь вычислить для меня координаты одного места? Буду очень признателен, чувак. Нет, не сейчас, можно к утру.

В постель Аарон улегся лишь к трем часам ночи — довольный и насквозь пахнущий табаком. Поворочался, натянул на себя оставшийся свободным конец одеяла и почти сразу же уснул.

*****

Пористые, круглые, равномерно промазанные маслом блины выглядели так же аккуратно, как и Мила этим утром. Уложенные в прическу локоны (во сколько она встала, чтобы накрутить их?), розовый кружевной пеньюар, обновленный маникюр и педикюр — все в тон, — идеальный макияж.

Милу хотелось не трахнуть — Милу хотелось поставить на витрину магазина.

Цветочный парфюм перебивал и запах ванили, и аромат кофе, и аппетит. Напрочь. Аарон улыбался одной из тех улыбок, которые можно налепить на лицо и не снимать, пока что‑нибудь не треснет.

Зачем же так духариться?

"Идеальные" блины казались слишком сладкими.

— Как спал, дорогой?

— Отлично.

Плоский экран в кухне транслировал канал релакс — упражнений для поддержания здорового в теле духа и почему‑то раздражал Канна — куда с большим удовольствием он бы сейчас посмотрел новости.

— Поздно лег вчера?

— Да, засиделся.

— Работал? Или играл?

Да в рот ему ногу — он вообще ни во что никогда не играл, не помнил такого. Нет, врал — в последний раз "рубился" с Эльконто в Сириану. Месяц назад. И только один раз.

— Смотрел объявления.

— Нашел что‑нибудь?

— Возможно.

Стоило ее лицу омрачиться выражением "только не говори, что подыскал себе очередную опасную задачу", он поспешил перевести тему в безопасное русло:

— Как вчерашнее кино? Хорошо посидели с подружками?

— Отлично! — Мила проплыла по кухне, покачивая бедрами так же аккуратно, как совершала все остальное, — влево под определенным углом, вправо под определенным углом, — налила себе зеленого чая и уселась напротив. — Фильм был чуть скучноватым — непродуманным по сценарию, мне так кажется, а вот в кафе мы посидели на славу. Грета и Тамми все спрашивают, когда я представлю им тебя официально…

"Никогда", — подумалось ему быстрее, чем включилась логика. Узнавать, кто такие Грета и Тамми, не хотелось. Наверняка такие же холеные и аккуратные дамы, как Мила. Манекены для витрины.

— …может, пригласить их к нам на ужин? Что думаешь?

Ужин при свечах? А как же он — отменяется?

Она — хитрая лиса — не торопилась. Она была умна.

— Как‑нибудь пригласим.

Розовый рот, розовая помада — после нее на чашке Милы всегда оставался блестящий отпечаток нижней губы.

— Арни, может, съездим куда‑нибудь вдвоем? Раз у тебя сейчас отпуск, почему бы нам…

— У меня не отпуск. Сейчас я иду на встречу с Начальником, потом буду занят.

— Но ты же говорил…

— Я говорил, что нахожусь в режиме ожидания.

— А как долго он тянется?

Всю жизнь.

— Столько, сколько нужно.

Ответ вышел грубым, не совсем таким, каким полагалось быть милому утреннему диалогу, протекающему на фоне релакс — канала.

— Значит, сегодня ужина не будет?

— Извини.

— Но…

— И не зови меня Арни.

Кофе он не допил, толстый блин не доел — тот блестел так же пикантно, как руки сидящей напротив женщины после нанесения двух кремов, которые стояли в ванной на полке.

У нее есть ключ. Почему у нее есть ключ от его дома?

То было последним, что он подумал, прежде чем полностью одетый не вышел — выбежал за дверь.

Ему нужна работа. Ему нужна любая гребаная работа. На сутки, двое, трое, лучше на неделю, чтобы, как говорил Баал, "отвлечься башкой" и хорошенько обо всем подумать, сидя за завтраком не напротив нее и вдыхая приторный запах духов, а жуя сухой паек где‑нибудь в заднице мира. На другом Уровне, и хорошо бы другой Вселенной.

Мечты.

Если этим утром Дрейк снова отправит его чистить урны, Канн взорвется, ей — богу. Он больше не может сидеть на жопе, он должен что‑нибудь сделать — в идеале что‑нибудь полезное, в худшем случае бесполезное. Но, чтобы не дома.

А еще он должен выяснить, что это за странное место, о котором не знает никто из его друзей, — Уровень "B2Z".

*****

— О — о–о, ты все‑таки решился почистить урны возле Реактора?

Канн был готов к такому началу беседы, и потому отреагировал дозволенным в присутствии официального лица дружелюбным оскалом.

— Никак нет, Дрейк!

— Садись. Перекусишь, выпьешь что‑нибудь за компанию?

Начальник отыскался вопреки обыкновению не в собственном офисе, а в ресторане на углу Сорок второй, куда любил иногда захаживать, — в дальней, зарезервированной специально для его визитов кабинке. Деревянные перегородки, вьюны, мягкие и удобные диваны — ненавязчивый, завуалированный под провинциальный уют комфорт.

— Я позавтракал дома, спасибо.

— Блины?

Аарон подивился — откуда Дрейку известно про блины? Он ими пахнет? Или пахнет Милиными духами?

Буду звать ее Милкой. Вот, если хоть еще раз назовет меня Арни…

Он на всякий случай протер тыльной ладони рот, уселся на диван напротив, с интересом взглянул на стоящие на столе тарелки: сырную нарезку, салат, гренки.

— Приятного аппетита.

— Угу.

Начальник взирал на визитера с любопытством и затаенным в глубине серо — голубых глаз смешком. Обычный с виду человек — простой посетитель ресторанчика "Ведино" — такой же, как и множество других. Не подозревающих о том, что по соседству с ними обедает Творец мира Уровней.

От этой мысли Канн усмехнулся — как обманчива жизнь.

— Так что привело тебя сегодня ко мне? Если не урны.

— Не урны.

Стратег сложил руки на стол и взглянул на Дрейка с ответным любопытством.

— Озеро Дхар.

— Ух ты!

Прежде чем за столом прозвучало что‑то еще, внимание досталось и гренкам, и салату, и вину.

— И почему оно?

— Да нашел кое — какую работу по объявлению. Может быть.

— Работа — это хорошо. А ты беспокойный, Канн. Может быть, даже очень — от кого бежишь, осмелюсь спросить во второй раз?

— От себя.

— Ясно, — Дрейк отодвинул салат и замер в ожидании. — Так что ты хочешь узнать об этом озере? Что было в том объявлении?

Подошел официант, поинтересовался, что подать новому посетителю, — тот коротко качнул головой — парень в униформе удалился.

— Начальник, что это за место — "B2Z", что за Уровень такой, о котором мы ничего не знаем? И что за озеро?

— Так расскажи про объявление.

— Ах, да… Кто‑то желает нанять стратега, чтобы проложил маршрут туда и обратно. Желает, чтобы его проводили до места люди с военной подготовкой.

Дрейк какое‑то время молчал; Канну показалось, что тот рассматривает что‑то в воображении — считывает данные об авторе сообщения? Все может быть.

— Понятно. Так с чего начать — с Уровня?

— С чего угодно.

— Ладно, — сегодня Начальник однозначно пребывал в отличном расположении духа, и гость мысленно выдохнул с облегчением. Когда приходишь с вопросами, никогда не знаешь, какой из них станет той миной, что оторвет тебе конечность. Озеро, похоже, не из их числа — не мина. Пронесло. — Уровень "B2Z" — один из экспериментальных Уровней — незавершенных, — на которых расположено н — ное количество уникальных объектов, созданных мной по молодости. В те времена, когда я творил все, что взбредет в голову.

— По молодости?

От такой формулировки Канн почему‑то опешил.

— А ты не веришь, что я был молодым?

— Вы и сейчас не старый.

— И все‑таки я был молодым, поверь мне. Моложе, чем сейчас. И гораздо более творческим и рискованным, нежели сейчас.

Аарону против воли в уме привиделся юнец в серебристой форме и почему‑то с усиками — он взмахивал руками, и огромное количество Вселенных вращалось вокруг его ладоней. Мда.

— Усиков у меня не было.

— Хорош читать мысли!

Начальник — что случалось крайне редко — широко улыбнулся.

— И все‑таки усиков у меня не было.

— Все, буду думать исключительно про морские волны! Или кирпичную кладку, как в фильме с пришельцами.

— Не поможет, — глаза человека напротив смеялись. — Ладно, про Уровень. "B2Z" — секретная зона. На нем, как я уже сказал, находится некоторое количество объектов, которое я по собственному усмотрению решил скрыть от глаз большинства.

— Тогда как о нем узнал человек из объявления?

— Значит, кто‑то его туда послал.

— Кто?

— Комиссия, очевидно. Больше некому. Тем более, если это озеро Дхар, — за столом на некоторое время повисло молчание; Дрейк отпил вина. — Видишь ли, некоторое время назад я задался вопросом, возможно ли создать такой тип энергии, который бы воздействовал на кармическую составляющую человеческого поля — конкретного индивида — и очищал бы ее. Если не полностью, то хотя бы частично.

— Не понимаю.

— Иными словами, "смывал" бы грехи. Переписывал в информационном потоке то, что отвечает за формирование будущего воплощения и создания на основе предоставленных данных трудностей и уроков для постижения.

— В следующем воплощении?

— Ну да.

Дрейк рассуждал обо всем с такой легкостью, будто речь шла не о далекой и загадочной для Канна карме, а о прошедшем в воскресенье футбольном матче.

— И вы создали такой тип энергии?

— Создал.

В сознании опять возник пресловутый юнец с усиками — на этот раз с горящим от собственного могущества взором.

— Аарон, представляй лучше кирпичную кладку.

— Понял. Простите.

Стратег покраснел.

— В общем, я на самом деле влез на божественную территорию — на запретную. Нельзя за кого‑то смывать грехи — каждый должен отвечать за них сам. Однако есть люди, за которых ты готов понести ответственность, ибо веришь, что они способны измениться в лучшую сторону, либо оступились по глупости. Тогда ты можешь предоставить им возможность "очищения", заявив наверх, что это твое — продуманное, осознанное и принятое в определенных условиях — решение.

— И для этого вы создали озеро?

— Ну, сначала оно не было озером. Была просто энергия, чем‑то похожая на воду, и я решил, что неплохо бы добавить антураж — естественные условия хранения, каменистое дно, симпатичный пейзаж и прочее. Я был… романтиком.

В чем Канн откровенно сомневался, так это в том, что Дрейк Дамиен — Ферно когда‑либо был романтиком. Вот, откровенно говоря, сильно сомневался.

— Я же говорил, что был молод.

— Не настолько же.

— Настолько. Но это не важно. Озеро появилось. Однако вскоре стало очевидно, что давать к нему доступ большинству, мягко говоря, опрометчивый поступок — я не был готов нести ответственность за каждого, кто по случайности сунет туда палец или голую пятку — мне это не нужно. Потому озеро Дхар было перемещено в пространстве на отдельный Уровень с названием "B2Z". Я ответил на твой вопрос?

— Да. Скажите, а какие еще экспериментальные объекты расположены на этом Уровне?

— Так я тебе все карты и раскрыл. Но шастать по нему в разных направлениях и проверять крайне не советую — это может быть опасно. Сильно опасно — просто поверь мне на слово. Да и в озеро без разрешения не лезь.

Аарон кивнул.

— А если я возьмусь за ту работу, вы дадите мне карту "B2Z"? Чтобы я не "шастал" в разных направлениях?

— Дам. Отчего же не дать? Не урны же тебя, в самом деле, чистить посылать…

Дались ему эти урны.

Не глядя на Канна, Начальник поднял вверх правую руку, и их кабинка моментально отделилась от остального зала полупрозрачным мерцающим щитом — "нам не нужны лишние глаза", — а над столом развернулась объемная карта нескольких Уровней; Аарон моментально пришел в восторг.

— Видишь? Вот "B2Z", — палец четко указал на одну из висящих в воздухе плоскостей. — Озеро находится вот тут.

Запомнить, надо все запомнить.

— Не утруждайся. Файл упадет тебе на почту. К "B2Z" можно пройти через три Портала.

— Не напрямую?

— Создатель, упаси — не напрямую, ни в коем случае. Первый находится на краю четырнадцатого Уровня — вот здесь, — и ведет на пустую строительную, как я ее называю, "площадку". Там тихо, пусто и немного жутко. Через нее придется пройти.

— Опасности?

— Никаких. Кроме воздуха. А, точнее, его недостатка — с этим ты разберешься.

— Да уж.

Аарон удивленно крякнул — а если бы Начальник не предупредил? Интересное, однако, вырисовывается путешествие. Необычное.

— С "площадки" ты попадешь на LM.

— Что это?

— Уровень: Магия.

— А как же бабка? И Портал, через который когда‑то прошла Марика? Почему не через него?

— Потому что, не имея специального приглашения, перехода не получится, а приглашения ни у тебя, ни у того, для кого ты будешь строить маршрут, нет.

— А выписать его нельзя?

— Увы. Та система очень сложно и четко отлажена — приглашения она выдает тому, кому, как она считает, требуются жизненные изменения. Иначе говоря — повороты судьбы.

— Вот оно как…

— Тебе требуется поворот судьбы?

— Пока не знаю.

— А то смотри, — Дрейк прищурился. Его глаза через светящуюся над столом карту казались зеленоватыми. — В общем, сколько‑то придется пройти через Магию. Вот сюда.

И палец вновь указал на определенную точку — на этот раз на виртуальную холмистую и поросшую деревьями местность.

— А разве люди на Магии — постояльцы, так сказать, — не могут наткнуться на этот Портал случайно?

— Не могут, — ответ прозвучал жестко — мол, ты сомневаешься, что я об этом не подумал? — Уровень не даст туда доступа. Только Майклу Морэну — официальному проводнику. Вот к нему тебе и придется обратиться.

— Понял. К Майки. А куда ведет этот Портал?

— На BF, — Начальник оживился. — К Уоррену Бойду.

— Что?! К Бойду? — К их сосланному отбыть наказание коллеге? Тому самому, которого когда‑то спасли Халк и Дэлл, за что получили по шапке? Точнее, один получил "Талли", а второй обзавелся злополучным ножом. Бойда Канн не видел очень давно и, честно говоря, был бы рад повидать. — Так что там за место? Неужели…

— Да. Черный Лес. Только через него можно достичь последнего Портала — так сделано с целью безопасности. Только, если миновать Разлом. Бойд тебе, кстати, тоже может в этом помочь — у него там целая команда головорезов, обученных сражаться с чудищами.

Магия. Ночь в лесу. Костер. Черный лес, встреча с коллегой — Аарону все больше нравилась мысль о том, чтобы взяться за эту работу. Отличная, черт подери, выйдет прогулка — то, что нужно.

— А оттуда я попаду на "B2Z"?

— Точно.

— А обратно? Снова через Лес и Магию?

— Нет, обратно есть односторонний выход — он ближе.

В этот Аарон смотрел на человека в серебристой форме с полным обожанием.

— И вы дадите мне все карты?

— Дам. Но, Канн, знай: ты суешься в жопу. Это будет сложный поход — уверен, что тебе это нужно?

— Уверен.

Стратег не раздумывал ни минуты.

— Без проблем, — Дрейк свел вместе большой и указательный пальцы — висящая над столом карта свернулась, превратилась в точку и исчезла в воздухе. — Все, карты отправлены тебе на почту — сможешь изучить.

— Обалдеть, — Аарон так и не сумел привыкнуть к "фишкам" представителей Комиссии. Вот к таким вот красивым фокусам с объектами в пространстве.

— Я не шучу — сложный поход.

— Я знаю. И он мне нужен. Позарез.

— Ну, смотри. Я бы на твоем месте подумал, кого ты возьмешь с собой, — тот человек ведь просил двоих с военной подготовкой?

— Я найду. Выберу. Думаю, ребята согласятся.

— Уверен, что так. Только не забудь дать мне заранее знать, кого временно позаимствуешь со службы.

— Обещаю. А ключи от Порталов?

— Считай, что они у тебя есть.

— И разрешение на этот поход?

— Я что, похож на того юнца с усиками, который должен повторять дважды? Печать тебе на лоб поставить?

— Никак нет, босс.

— Давай, иди уже отсюда. Я хочу доесть свой и без того холодный обед — он уже застоялся.

— Все, меня нет. И спасибо, Дрейк.

Канн встал с дивана и какое‑то время помялся. Хотел сказать — "вы лучший, босс", но не решился — вместо этого, широко улыбаясь, зашагал к выходу.

*****

Рен прочитал объявление. Какое‑то время смотрел на отблескивающий в оконном свете экран, затем качнул головой.

— Бюджет не ограничен? Лохотрон.

Канн улыбнулся такой довольной улыбкой, будто только что предложил другу попробовать дерьмо, а после спросил "Ну, как? Дерьмо? А вот и нет!"

— Веришь, я тоже сначала так подумал. Решил, какое, к черту, озеро? И для чего туда прокладывать маршрут?

— И?

Декстер, как всегда, был лаконичен.

— И выяснилось, что не лохотрон!

— С неограниченным бюджетом?

— Точно. И хочешь узнать, почему он неограничен?

— Удиви меня.

Аарон взял планшет, отыскал присланные Дрейком файлы, развернул спецификацию маршрута, над которой уже успел поработать, и протянул гаджет обратно Декстеру.

— Читай.

А сам, показав сигареты и получив согласный кивок, уселся в кресло и закурил. Пока ассасин внимательно изучал детали — а он всегда все внимательно изучал, — Канн рассматривал стоящий на столе компьютер, кипу бумаг рядом, шкаф с расставленными в алфавитном порядке папками, стерилизатор для инструментов и одинокую, висящую на стене картину — на ней акварелью был выведен цветок — мак?

Наверняка Элли постаралась украсить пространство.

Декстер, читая, хмурился. И чем больше он хмурился, тем сильнее ликовал внутри Канн, — сложный поход, сложный. Но ведь тем и привлекательный.

Молчание все длилось. Вползал под дверь аппетитный запах жарящегося мяса; в какой‑то момент в коридоре послышались шаги, раздался звонкий голос — "Хвостик? Это ты укатил мой карандаш? Эй, Хвостик…"

Эллион миновала кабинет и скрылась в одной из комнат.

Тепло, уютно, по — домашнему; плыл под потолком, собираясь в спирали, дым. Пепел гость стряхивал в оставшуюся, по — видимому, после бутерброда тарелку — на дне лежали хлебные крошки.

Антонио не дает своему Гайлью голодать.

— Ну как, нравится?

С таким же восторгом можно было спросить про новую, только что выкаченную из салона, машину или удивительно тонкой работы редкий клинок. Вопрос, однако, был задан о задании.

Рен прервал чтение.

— Не уверен.

Сведенные к переносице брови, холодный взгляд, спокойная и расслабленная поза — он всегда выглядел убийцей. Даже дома. Не знай Канн об Эллион, и сам, поди, до сих пор думал бы, что Декстер на теплые чувства не способен — уж больно тот устрашающе при всей своей расслабленности выглядел. Спокойный, да — как питон, как смертоносная змея перед решающим прыжком. Настоящий хищник.

— Знаешь, я кое‑что слышал об этой Дрейковой "строительной площадке" — мало того, что там почти отсутствует кислород, так у местной атмосферы имеются и другие странные свойства — там за пару часов разъедает все неодушевленные предметы. До атомов.

— Я уже прочитал об этом.

— И что? Каким образом ты собираешься достигнуть Портала, до которого почти девяносто километров? За сутки пешего хода нам разъест и оружие, и все кислородное оборудование.

— А кто говорит про пеший ход? — с готовностью отозвался стратег. — Никто пешком и не пойдет — дураков нет.

Декстер взирал на него с сомнением и любопытством.

— Мы возьмем Джетту (*Джетта — аналог военного Джипа, собранный из высокопрочного металла), загрузим оружие в багажник в кейсах и погоним на полной скорости. Сорока минут нам хватит, чтобы добраться до нужной точки, а оттуда рванем на Магию.

— Магия — это хорошо, вот только Джетта нам обойдется в сотню тысяч, не меньше.

— Не забывай — бюджет не ограничен.

— Хорошо, пусть так. Но Черный Лес — Канн, — только дурак сунется туда по своей воле. Я, конечно, боец…

— Лучший в ближнем и дальнем бою. Потому я к тебе и пришел.

Декстер на похвалу не отреагировал:

— …но даже втроем мы не доберемся от одного края до другого. А с нами будет еще человек, которого придется охранять…

— С нами будет много людей. Там Бойд, помнишь? И его команда.

Взгляд Ассасина за секунду изменился, просветлел.

— Бойд, точно. Сколько лет он уже там прозябает?

— Много. И у нас будет шанс с ним повидаться, передать ему что‑нибудь.

— Уоррен, черт подери… Бойди.

Рен едва заметно улыбнулся, и Аарон тут же перешел в наступление:

— С ним и его ребятами мы прорвемся через лес — они помогут. А там и "B2Z". Ну как? Нравится тебе задание?

Декстер, очевидно, все еще сомневался, однако возможность повидаться со старым другом, с которым до ссылки последнего он проработал много лет, потихоньку перевешивала чашу весов с отрицательного ответа на положительный.

— Задание мне не нравится. Но…

— Что "но"?

Канн напрягся; пауза затянулась. Если Рен ответит "нет", то это будет "нет". Не "не знаю", не "я должен подумать" или прочая хрень, а именно "нет". Как приговор.

— Черт, Декстер, не бросай меня одного. Все равно ведь сидишь, джинсы протираешь — а там хоть разомнемся. Давай, говори уже да, а не свое гребаное "но". Что "но" — то?

В серо — голубых глазах напротив застыла насмешка.

— Но я пойду.

— Фух, б№я! Сразу не мог сказать?

— Только у меня один вопрос.

— Какой?

— А кто в нашей команде третий?

Третий. Об этом Канн много размышлял, пока ехал к особняку Ассасина.

Дэйн не сможет отпроситься из штаба, так как поход займет минимум неделю, а то и больше — его зам не сможет руководить "Войной" так долго. Да и Дрейк не позволит.

Стив? Было бы полезно иметь рядом доктора, вот только в Черном Лесу профессиональный боец важнее профессионального доктора. И хоть Стив хорош и в том, и в другом, было бы верным оставить его с ранеными солдатами в штабе, ибо, если там умирают, то умирают навсегда. Значит, не Стив.

Халк? Сейчас как раз проходит углубленный курс сенсорики и новых методов воздействия на сознание человека с применением нейрокетонной техники… чего‑то там. Официальное название курса Канн забыл. В общем, не Халк.

Мак отправился с Лайзой в недельное путешествие в далекие места, Дэлла Начальник подрядил устанавливать ново — созданное Лабораторией взрывное оборудование на некий "K1B" — в общем, совсем в другую задницу мира. Логан вечно занят с кодом.

И, значит, Баал.

Именно.

Боец он отличный — вечно рубит каких‑то тварей на Танэо, — временем располагает, так как в связи с беременностью Алесты Начальник позволил демону иметь свободный график, странного рода походы любит.

В общем, однозначно. Баал.

Регносцирос прибыл в особняк Декстера через тридцать минут после звонка. Прошелестел по дому черным плащом через прихожую, напугал Хвостика — тот притворно встал дыбом и тут же скрылся в неизвестном направлении, — вошел в кабинет, занял соседнее с Канном кресло, долго читал открытую на планшете страницу, после чего изрек:

— Вы оба дураки.

Аарон хмыкнул, а Декстер изогнул бровь:

— Я — не дурак. Дурак он.

— Ну, кто в здравом уме, — зыркнул демон исподлобья, — если это не ссылка и не официальное задание, полезет в Черный Лес?

— Да, что вы заладили — Черный Лес, Черный Лес… Пройдем мы через этот гребаный лес — и не через такие места проходили.

— Там твари за каждой сосной, Канн. Там в воздухе висит Разлом, откуда постоянно лезут монстры. Думаешь, я шучу? Там будет такое кровавое месиво, что мало никому не покажется.

— Как будто ты не устраиваешь такое месиво каждые выходные на Танэо.

Крыть было нечем — Баал плотоядно ухмыльнулся, а Аарон вскинулся:

— А если так, то какая тебе разница, где рубиться?

— Ну, положим, никакой, — к этому моменту в кабинете накопилось столько дыма, что пришлось открыть окно; Регносцирос раздраженно помахал перед лицом рукой. — Вот только скажи мне — если этому человеку так важно попасть к озеру, почему бы нам не миновать все эти шаги, не попросить Бернарду доставить бедолагу туда и обратно и не срубить за это пару — тройку миллионов, которые разделим поровну? Зачем рисковать самим, если у нас есть способный решить эту задачу за пять минут Телепортер?

— Затем, — тихо, но жестко отозвался стратег, — что мне нужен. Этот. Поход. Ты ведь сам говорил.

И коллега умолк. Долго и внимательно смотрел на друга, что‑то прикидывал в уме, один раз даже тяжело вздохнул и какое‑то время смотрел в сторону.

— Но лес…

— К черту лес. Пройдем.

— А кто будет транспортировать души будущих жмуриков?

— Подождут твои суицидники. Им и без демона неплохо живется.

— Плохо. Иначе бы я не приходил.

— Вот и пусть страдают.

— Ты, я вижу, серьезно настроен, да?

— Да.

Мужчина в плаще почти минуту сверлил друга со шрамом на виске пронзительным взглядом; Декстер молча наблюдал за обоими. Наконец, Баал сдался.

— Ладно, черт с вами. Идем.

И Аарон впервые с того момента, как пришел к ассасину, вздохнул с облегчением — идут. И у них хорошая команда. Замечательная.

— В том объявлении хоть телефон указан? — Регносцирос указал на планшет. — И кто будет звонить?

Глава 9

Шоссе до Ланвиля пролегло через равнину гладкой шестиполосной бетонной лентой.

Аарон вел машину — его руки расслабленно лежали на руле (Фоген пока управлялся круиз — контролем), Декстер то ли кемарил, то ли размышлял о чем‑то своем на заднем сиденье, Баал сидел рядом с водителем и читал присланное Логаном минуту назад досье.

— Хочешь узнать больше о нашей клиентке?

— М — м–м?

Канн отвечал на автомате. Следил за дорогой, наблюдал за тем, как темнеет окрашенное оранжевыми всполохами небо, тихо радовался жизни — он не дома, он уже в путешествии, хоть официально оно еще не началось. Для него началось. Звонок сделан — разговаривал Баал, — договор пока еще безымянный — без вписанных данных о заказчике, сроках исполнения и размере оплаты — составлен и лежит в сумке, путь начат. Все. На душе отлегло.

— Мисс Марго Полански, — читал вслух Регносцирос. — Молодая дама, вполне себе симпатичная, если судить по фото — живет на Риннферт авеню, сорок три, владеет пентхаусом на крыше здания в центре, официального места работы не имеет…

— Зачем работать, если живешь в пентхаусе?

— Логично. Входит в десятку богатейших женщин Ланвиля, ее состояние оценивается, — на этом месте демон тихо присвистнул, — в двадцать три с половиной миллиона долларов. Ого! А я еще думал, что я богат.

— Вот тебе и бюджет.

— И наша будущая зарплата.

— Ну, не все же ее состояние.

Оценив риски и затраты, они сошлись на том, что возьмут за работу три с половиной миллиона — по миллиону каждому, пятьсот тысяч на походные расходы — нормально, всех устраивало.

— Не мудрено, что она хочет отмыться в озере от грехов — такие деньги честным путем не наживают.

Аарон думал о том же, только не говорил об этом вслух. Как сказал Дрейк, к озеру Дхар мисс Полански могла отправить только Комиссия, а если это сделала Комиссия, то, скорее всего, в качестве выданного авансом шанса исправить какой‑либо проступок. После совершенного преступления, угу.

— Знаешь, что интересно?

Канн мельком взглянул на друга, лицо которого освещал свет от экрана планшета; солнце скрылось, и салон машины потонул в сумраке.

— Что у нее на счету еще совсем недавно находилась лишь половина этой суммы. А вскоре упала и вторая половина. Кого‑то она, по — видимому, того…

— Вероятно.

— Может, не стоит ее тогда вести к озеру? — прохладно пошутил Регносцирос.

— Мне деньги не лишние, — водитель не отрывал взгляд от мелькающей посередине линии разметки.

— Хочешь устроить пышную вечеринку с Милой?

— Или без Милы.

Теперь на соседа смотрел Баал. Пристально смотрел, внимательно.

— Не к душе она тебе, да?

Шум двигателя, шорох шин, изредка мелькающие фары встречных машин. И тишина в ответ.

— Не лезь к нему, — посоветовал с заднего сиденья Декстер. Сказал и вновь замолчал — на этот раз до самого въезда в город.

*****

Она разместила это объявление ночью, и почти сразу же пожалела об этом.

Первый звонок раздался через полчаса после того, как Райна легла в постель.

— Да, слушаю.

Звонивший представился мистером Уиллом Броком и уверенно заявил, что он первоклассный стратег.

Райна тут же вскочила с постели — она не имела права упустить "первоклассного стратега", дотянулась до тумбы, где лежала бумажка, и задала контрольный вопрос:

— Назовите ключевые точки маршрута, — так ее научили Информаторы; названия Уровней она записала с особой тщательностью, чтобы не ошибиться, и теперь впилась в них взглядом — "B2X, LM, BF, B2Z".

За окном темнело безоблачное и почему‑то беззвездное небо.

Мистер Уилл принялся юлить. Убеждал, что ключевые точки могут разниться, что их будущий путь может пролегать по трем различным маршрутам — восточному, западному или южному, — однако Информатор до того выразился предельно ясно: "Если вам не назовут названий Уровней, значит, карт нет".

— Нет там трех разных маршрутов, — попыталась возразить Райна, на что ей тут же возразили, что она клиент, а не "профессионал", и знать этого не может.

Могу, — тоскливо подумалось ей, — увы, могу.

— У вас нет карт, мистер Брок. До свиданья.

И с тяжелым сердцем нажала на красную кнопку.

Второй звонок раздался всего двадцатью минутами позже — на этот раз потенциальный исполнитель представиться не пожелал, но начал жестко и прямо — с суммы за выполнение работы. Двадцать пять тысяч долларов — так он сказал.

Двадцать пять, так двадцать пять — ей было плевать, — но вопрос о картах опять поставил собеседника в тупик. Пришлось бескомпромиссно прервать звонок.

Когда через тридцать две минуты сотовый вновь ожил, Райна поняла, что размещать объявление со словами "бюджет не ограничен" следовало утром.

Начиная с девяти и до семнадцати часов, ей позвонило еще шестнадцать человек. И что они только ни говорили:

"Карт ни у кого нет и быть не может — идти придется вслепую".

"Клиентам их показывать запрещено".

"Я ознакомлю вас с ними при встрече…"

Она объясняла, что названия Уровней можно продиктовать и по телефону — встречаться для этого не обязательно.

Ее уговаривали, ей приказывали, на нее наседали, пытались запутать или запугать, диктовали какую‑то ерунду, пытаясь выдать все это за "контрольные точки", о которых она спрашивала. Шарлатаны! Неужели в Ланвиле нет ни одного профессионала? Или в Нордейле? Или на целом Уровне? Что за ерунда?!

Отвечать, словно заводной попугай, настроенный на одну и ту же мелодию, она утомилась уже к полудню. После часа начала откровенно рычать. После трех смотрела на телефон с сомнением, а к пяти часам и вовсе с глухой тоской.

Может, она уже пропустила того, кто был ей нужен? Может, была слишком резка, где‑то недослушала или недопоняла? Может, нужно было принимать их лично? Почему ни у кого нет этих пресловутых карт? Все хотят денег, все рвутся в бой, но никто не может назвать ни единой цифры или буквы из тех, что она записала на бумаге.

Неужели она одна из тех неудачниц, которым пожизненно не везет?

А вот после пяти ситуация изменилась кардинально. Потому что кардинально по — другому с ней вдруг заговорили по телефону.

"Мы те, кто вам нужны. Диктуйте адрес".

"Сначала продиктуйте контрольные точки предстоящего маршрута".

Обладатель низкого голоса не смутился ни на секунду — выдал цепь из названий Уровней так гладко, будто читал по ее собственному, сжатому в кулаке листку. А после жестко спросил: "Ну что, встречаться будем?"

"Будем", — судорожно сглотнула Райна.

И тут же продиктовала адрес.

Они сказали: "Подъедем вечером".

Вечер — это когда? В шесть? В восемь? После ужина, или когда зайдет за горизонт солнце?

Она терпеть не могла неясности, но даже несмотря на отсутствие точной информации, радовалась, как не радовалась уже давно — ликовала. Они нашлись — те, кого она искала, — нужные люди. Информаторы не ошиблись — сейчас она была готова расцеловать их лысые — или какие там у них были? (еж их знает!) — головы.

— Они приедут. Они придут. Приедут!

Райна то суетливо носилась по комнатам, соображая, во что бы ей одеться, то приказывала себе угомониться и по целой минуте стояла без движения, то вдруг начинала дрожать мелкой нервной дрожью — они, это значит, больше, чем один? Значит, не только стратег, но и люди с военной подготовкой? Черт, как же ей выглядеть, чтобы произвести достойное впечатление надежного работодателя? Она уже, Создатель знает сколько, не пыталась ни на кого производить впечатление. Да и зачем?

А теперь вот надо. Так во что ей одеться — в костюм? В платье? Остаться в халате? И успеет ли она помыть голову?

Решив, что успеет — должна успеть, — Райна побежала в душ.

*****

Хрустальная люстра в фойе, вежливый охранник с цепким взглядом на входе, мраморные лестницы, позолоченные перила. Лифт скользил вверх так быстро и плавно, будто шахта, тросы и кабина были смазаны маслом — ни шума, ни скрипа, ни тряски, — лишь механический женский голос сообщал о том, что до указанного этажа ехать осталось "Три… две… одна…секунда. Вы на месте — счастливого пути!"

Мелодичный звон; двери бесшумно разошлись в стороны, и глазам посетителей предстал широкий, ярко освещенный коридор — целый холл, который венчала одна единственная, состоящая из двух высоких деревянных створок дверь.

— Что б я так жил, — завистливо выдохнул Канн.

— Ты бы так не захотел, — уверенно качнул головой Рен.

— А двери‑то поди внутри из цельного куска металла. Вот зуб даю, что так.

Баал шагал первым. И, будучи тем, кто первым достиг дверей, он нажал на кнопку дверного звонка, дождался, пока щелкнет сложный механизм замка, и отступил в сторону, позволяя створке распахнуться.

За ней стояла загороженная его высокой фигурой хозяйка хором.

— Мисс Полански? — демон уверенно шагнул вперед.

За ним, не здороваясь, проследовал ассасин.

Стратег, который коротко посмотрел на девушку в длинном черном халате и уже собирался переступить порог, вдруг застыл — резко вскинул голову, впился взглядом в ее лицо и хрипло спросил:

— Райна?

Розовое до того лицо хозяйки квартиры стремительно побледнело — с него моментально сползли все цвета, оставив на снежно — белых щеках рдеть два бордовых от волнения пятна.

— А — арон?

Зашелестели полы черного плаща:

— Вы знакомы?

Их оставили сидеть в просторной комнате на диване. Пролепетав что‑то наподобие "простите, мне нужно в уборную", девушка в халате скрылась так быстро, что никто толком не успел ее рассмотреть.

Никто, кроме Аарона, который теперь с хмурым видом изучал не просторные апартаменты, а свои собственные руки — изучал так пристально, будто от расшифровки хитросплетения линий на ладони зависела его дальнейшая судьба.

— Канн, — тихо окликнул его Баал. — Канн, ты меня слышишь?

— Что.

Тот головы не поднял.

— Кто она такая? Откуда ты ее знаешь?

Тишина. Изысканная роскошь комнаты — здесь одни только ковры стоили столько, что можно было полгода кормить обедом из пяти блюд целый отряд бездомных.

— Вы знакомы? — повторил Регносцирос.

Стратег чувствовал, как его пристально изучают не только черные глаза демона, но и серо — голубые ассасина. Пауза затягивалась.

— Райна Вильяни, — отозвался он блекло. — Так ее на самом деле зовут.

Прошла минута. Две. Хозяйка все не появлялась.

— Кто она такая? Скажешь?

— Кто?

Аарон впервые оторвался от изучения своих ладоней и обвел непривычно тяжелым взглядом роскошно обставленную гостиную размером с добрую половину стадиона.

— Она та, — он уставился на висящую на противоположной стене картину — подлинник, помолчал. И завершил фразу с неохотой: — кто оставил на моем виске шрам.

— Это что‑то меняет? — поинтересовался Декстер, внимательно наблюдая за дверью, за которой скрылась хозяйка. — Мы беремся за работу?

— Беремся, — Канн выглядел странным — каменным. — Это ничего не меняет.

*****

Она не дрожала бы так сильно, даже если бы приняла сразу горсть таблеток экстази, занюхала бы все это кокаином, а после запила бы стаканом водки. Она не просто дрожала — не могла устоять на ногах, ежесекундно рисковала осесть на пол — отказали колени, — она тряслась, как наркоман, превысивший в дозе всякий предел.

Аарон. Он здесь…. Здесь.

Райна ввалилась в ванную комнату, заперлась в ней и тут же тяжело оперлась на отделанную золотистым мрамором раковину. В поисках крана случайно сшибла керамический стакан с зубной щеткой — та полетела на пол, а стакан загремел так громко, что гости, наверняка, слышали, — открыла холодную воду и уже хотела, было, плеснуть себе в лицо, когда вспомнила, что накрашена.

Аарон…

Она забыла про воду. Забыла про все, кроме его лица, — того самого лица, которое все это время помнила до единой черточки и которое никогда не могла повторить на холсте. Оказывается, насколько сильно она все это время желала встречи, настолько же сильно и боялась ее. Боялась увидеть, что ее не помнят, не любят, что к ней ничего не чувствуют.

А еще хотелось странного — выйти из ванной, вернуться в комнату и, позабыв, что в ней находятся другие присутствующие, обнять его. Без слов. Прижаться так сильно, чтобы никто не сумел отлепить, — мое, мое, мое…

Он, наверное, смутится. Он не помнит ее — назвал имя, но не обрадовался встрече,… кажется. Он… здесь — теперь она не могла заставить себя выйти наружу.

— Я не пойду туда… не смогу, не пойду…

Ей хотелось умыться, смыть к черту весь этот идеальный макияж и выйти в окно. А еще хотелось свернуться у его ног и часами рыдать — выплескивать накопленную за последние годы боль и одиночество.

Он пришел.

— Не веди себя, как дура! — вдруг послышался Райне знакомый старческий голос — она снова здесь? Снова у меня в голове? В зеркале никто, кроме самой Райны, не отражался. — Соберись! Ты Марго, забыла? Ты уже не та девчонка, которой была раньше…

— Он меня не помнит, Дора, милая, не помнит.

Хриплый шепот, а глаза горящие и больные, как у безумца.

— Помнит. Но это не значит, что любит и тут же бросится обниматься, поэтому веди себя прилично. Расчеши волосы и выходи наружу.

— Не хочу… Я боюсь.

— Все на свете чего‑то боятся. Но все на свете что‑то делают. Иди!

— Не могу…

Еще никогда раньше Райна не чувствовала себя настолько слабой. Ей забылось все: что она когда‑то собиралась в поход, что хотела попасть на озеро, причина визита гостей — ей помнилось лишь то, что сейчас он в гостиной. Прямо. Сейчас. И ей до боли во всем теле хочется его обнять. Хотя бы прикоснуться, хотя бы еще раз посмотреть на него.

— Я — жалкая.

— Ты, — зазвучал откуда‑то раздраженный голос почившей старухи, — давно уже не та девчонка, которой была.

— Я — размазня.

— Ты — Марго Полански. И не важно, кем ты была раньше, — подними голову, вздерни подбородок и иди уже встречать гостей!

— Я…

Невидимая Дора, как и при жизни, и после смерти оставалась непреклонной.

— Ты — одна из самых богатых женщин на Уровне. Вот и веди себя достойно!

— Я… хорошо. Я… пойду…

— Иди!

— Пошла.

И Райна, натянув на лицо маску полурадушной — полуравнодушной хозяйки, деревянная снаружи и распадающаяся на части внутри, заставила себя выйти из ванной.

(Chris Wonderful — When You Come Home)

Она не видела остальных — только его. Его лицо, окутанное расплывающимся, расфокусированным, как объектив камеры, фоном. Сидела в кресле — застывшая, замершая, — сидела безо всяких в голове мыслей — просто смотрела.

Она могла бы смотреть на него вечно. Вокруг могли бы создаваться новые Вселенные и распадаться старые, могли бы плыть мимо облака и ветра, могли бы вспыхивать и гаснуть звезды, а она бы все смотрела. Тысячекратно сменили бы друг друга времена года, рухнул бы этот мир и создался новый, а она бы все сидела тут — напротив него, способная различать лишь его лицо.

Те же самые губы, те же глаза… шрам на виске. Ей хотелось улыбаться.

К ней обращались с какими‑то вопросами, но Райна едва ли слышала их.

— Мисс Полански, мы — служащие отряда…

Какого‑то отряда… специального назначения — ей показывали печати, знаки, жетоны.

— Мы подходим вам.

Подходят. Да, подходят. Ей сейчас подходят все,… кто угодно.

Аарон. Те же стального цвета глаза, неулыбчивый рот.

— Договор уже составлен. Вы понимаете, что затраты будут большими?

Что? Затраты? Мисс Марго Полански просто кивала — она все понимала, на все соглашалась.

— Три с половиной миллиона в сумме. Вас устраивает?

— Да, устраивает.

Кажется, она постоянно теряла нить беседы. Вместо того, чтобы думать о нужном, не могла отвести от Аарона глаз — нежно ощупывала взглядом его фигуру, руки, плечи, шею… Касалась щекой уха, тихонько терлась о щетину.

Аарон.

Ей хотелось рыдать. Нельзя, нельзя рыдать…. Потом. И подходить к нему тоже нельзя, нельзя говорить, как сильно любит его. Только открывать и закрывать рот — немо рассказывать все то, что скопилось в душе.

— Наш стратег покажет вам карты, о которых вы просили. Поход будет сложным, понимаете? Вы должны будете исполнять все наши приказы — беспрекословное подчинение.

Да, хорошо, она согласна.

Все это говорил сидящий в центре человек — высокий, жесткий, с холодным взглядом. Рядом с ним вообще сидел кто‑то страшный — в плаще, с черными глазами и длинными волосами. В другое время она бы напугалась прихода таких гостей, но сейчас ей было все равно — для нее в комнате находились не трое, а только один.

— Аарон, покажи мисс Полански карты.

Между ними стоял стол. Вот к нему и подошел человек, присутствие которого превратило ее в мраморную статую, — развернул какие‑то бумаги, разложил их на столе, расправил, разгладил — она смотрела на его руки, пальцы…

А потом увидела кольцо. И едва не завизжала — не зарыдала мысленно:

"Дора, он… он…"

"Сиди тихо. Не смотри на кольцо…"

"Я не пойду, не пойду в этот поход! Он мне не нужен! Ничего больше не нужно…"

"Не глупи! Пойдешь!"

"Не пойду!"

Чужой. Аарон чужой. Он уже кому‑то принадлежит. Теперь никогда не обнять, никогда даже в мыслях не позволить себе приблизиться к нему.

Ей что‑то показывали, объясняли, просили посмотреть на точки — она делала вид, что смотрела. Подошла ближе и старалась не быть здесь, не чувствовать и не дышать — на безымянном пальце Аарона блестело кольцо. Не ее — чье‑то.

Стояла рядом и крошилась на куски.

Не пойду.

"Пойдешь!"

— Мисс Полански, с вами все в порядке?

Она ведь не плачет? Нет, глаза ведь сухие? Темноволосый мужчина в плаще уже стоял рядом, смотрел вопросительно.

— Да, в порядке.

Не пойду.

— Когда бы вы хотели отправиться в путь?

Не пойду.

"Пойдешь!"

"Зачем? Дора, зачем я пойду? Теперь…"

"Потому что не все в этом мире очевидно. Все еще может быть не так, как кажется…"

"Я не верю…"

"Зато верю я. Ты пойдешь. Ради меня".

"Ради тебя я его нашла. Все, я свободна".

"Ты пойдешь ради меня. Обещай!"

"Зачем?"

— Мисс, с вами все в порядке?

"Обещай!"

"Не могу".

"Обещай!"

"Я…"

"Обещай!"

"Обещаю".

Райне хотелось свернуться в баранку на полу. Какой поход? Зачем он ей теперь?

А Дора уже исчезла.

— Мисс Полански, так что — мы беремся за эту работу? Вы согласны подписать договор?

Да, наверное. Она больше ничего не чувствовала. Что‑то подписала, как обычно, не глядя, смотрела сквозь стены. Сама не поняла, зачем произнесла деревянным голосом:

— Выходим как можно скорее. Хорошо?

— Как скажете. Мы с вами свяжемся, как только завершим все приготовления.

И они ушли.

Все.

Забрав с собой огонек из ее души, который навсегда приклеился к отблеску на тонком ободе золотого кольца.

*****

— Не все в этом мире очевидно, так, Дора? А что здесь неочевидного — он отдал свое сердце другой. ДРУГОЙ!

Она впервые сидела не на шезлонге, а на парапете. Никогда раньше не приближалась к краю террасы — боялась, — а сейчас не испытывала ни грамма страха, одну лишь едкую и безнадежную горечь. Настоящее, достигшее пределов отчаяния горе.

— Он помнил мое имя, но не меня… Зачем ты взяла с меня это обещание, зачем?!

Райна не замечала того, что кричит, — ее халат и волосы трепал ветер, по щекам текли не слезы — боль.

— Зачем мне теперь туда идти? Даже если я смою с тела шрамы, я никогда уже не смою их с души. Может, мне нанять сенсора? Как ты и говорила? Стереть эту гребаную память и никогда больше не вспоминать о нем? А — а–а? Ты ведь так советовала?

Дора молчала.

Дора исчезла.

А по перекрестку мелкими точками ползли машины; Райна стеклянными глазами смотрела вниз.

*****

— Она рассматривала тебя так пристально, как обдолбанная.

— Может, и правда, была под кайфом? Приняла пару таблеток перед нашим визитом.

— Зачем бы это ей?

— Наркоманка?

Канн не слушал друзей, он думал о другом — о том, что она подписала бумаги, даже не взглянув на них. Не думая, не спрашивая их имен, согласилась выбросить на ветер три с половиной миллиона долларов. Вот так просто.

Все верно — уже не Райна. Марго Полански. Потому что та Райна, которую он помнил, так бы не сделала.

А он помнил ее.

Все это время. Иногда задумывался, почему, и никогда не мог найти ответа — просто помнил. Несмелой, неуверенной, постоянно чем‑то напуганной, но честной и искренней. Той, которая, оказавшись в его доме — чужом для нее доме, — сумела наполнить старую хибару, которую он снимал, теплом.

Девенпорт. Тогда у него не было ни постоянной работы, ни желания ее искать — Канн перебивался разовыми заказами. Старался не лезть в криминал, и потому ходил по грани — за честную платили мало. Жил один, богатств копить не спешил — сразу тратил то, что зарабатывал, и мало о чем горевал. Хотел одного: стать лучшим в своей профессии, а потому много читал, учился, анализировал, тренировался.

И уж точно не мечтал ни о долгосрочных отношениях, ни о том, чтобы жить с кем‑то под одной крышей.

А пришлось.

В ту зиму старина Барни — жадный до денег и скользкий типок, который приторговывал наркотиками, — провернул неудачную сделку, попался на краже, сбежал и залег на дно. Сам исчез, а подружке своей оставил записку: "Если я исчезну, позвони по этому номеру, и о тебе позаботятся".

Угу. И оставил его — Канна — номер. Его, потому что Канн тогда был ему должен.

И Райну пришлось временно взять к себе.

— Аарон, мы куда‑то торопимся?

Водитель, потонувший в воспоминаниях, бросил взгляд на спидометр — сто семьдесят километров в час. Он всегда водил быстро, если злился или расстраивался.

А он расстроился.

Почему? Ведь отпустил ее тогда на все четыре стороны, даже думал, что благополучно забыл. Нет, несколько раз порывался отыскать — проверить, все ли у нее в порядке, устроилась ли в жизни, не попала ли в беду? Ведь Рейка — как он ее тогда называл, — всегда во что‑нибудь вляпывалась. И каждый раз сдерживал себя — с ней все хорошо: он снял для нее однокомнатную квартиру, одел, снабдил деньгами и нашел работу.

Рейка. Райна Вильяни.

Дурочка, теплая дурочка. Она боялась его и все равно постоянно совала свой любопытный нос в его кабинет — лезла с разговорами, путалась под ногами, готовила ему еду, пекла торты. И он привык. Осознал это позже, когда она ушла.

Следом не пошел лишь потому, что так и не смог поверить в то, что у них может быть совместное будущее — не был готов к отношениям. И какое будущее может быть у молодой пустоголовой девчонки и волка — одиночки? Никакого.

Он отпустил ее. Только сохранил в сердце образ — теплое воспоминание, — а на виске шрам. Пусть будет, пусть. Ему было хорошо в те времена, душевно.

— Аарон, все нормально?

— Нормально.

Ответил Баалу на автомате, а сам задумался — а почему же так сильно теперь душит тоска? Почему, если отпустил?

И вдруг сейчас, глядя на черное полотно дороги, он впервые смог себе ответить — да потому что все это время Райна была для него, как редкая почтовая марка, — та, с которой он сравнивал все остальные, которые пытался поместить в альбом. Он мерил других женщин по ней — то тепло, которое они приносили в дом, с тем уютом, который был на Восьмом, когда Рейка была рядом. И ни разу ни одна женщина не сумела отогреть стены мест, в которых он жил.

И он продолжал искать. Да, тогда он не был готов к отношениям, но помнил витающий под крышей запах теста и ванили, помнил образ своих разношенных тапок на маленьких женских ступнях, помнил, как кто‑то постоянно пытался пробраться ему в душу и свернуться там клубочком.

Он мерил по той зиме всю свою размеренно шагающую вперед жизнь — так ли ему теперь хорошо? Так же ли душевно? А если нет, значит, нужно сменить Дженну на Иду, Иду на Лизи, Лизи на Бетти, Бетти на Милу…

Но даже Мила не сумела подыскать ключик к вечно запертой дверце. Мила была самостоятельная, уверенная в себе — Милу не надо было защищать. Ей не нужно было звонить по десять раз на дню и спрашивать, все ли в порядке, — он и так знал — все отлично, — о ней не нужно было беспокоиться, не нужно было вытаскивать из передряг. Скорее, это она постоянно пыталась отовсюду его "вытаскивать" — от плохих друзей, от опасной работы, от вредных привычек… Зануда.

Ночь, бесконечное, несущее машину вдаль бетонное шоссе и перемешанная с грустью горечь.

Той самой ценной марки в коллекции больше нет — выцвела, поблекла и оказалась подделкой. Наверное, той Райны тоже никогда не было — он верил в иллюзию, — а была Марго. Совсем другой человек — женщина, встречающая незнакомых мужчин в халате, выкидывающая на ветер миллионы долларов и живущая в пентхаусе. Марго, совершившая преступление и теперь желающая, чтобы ее проводили до озера — помогли отмыть грехи.

Что ж, они проводят.

А он все забудет. На этот раз выкинет ее из головы и из сердца — переживал разочарования раньше, переживет и это.

До самого въезда в Нордейл, Аарон держал скорость под сто восемьдесят. И друзья ни о чем не спрашивали.

*****

Высохли щеки, высохли глаза. Перелилась из бутылки в бокал последняя капля вина; Райна больше не плакала — хватит. Слишком долго — все последние годы — она ощущала себя сорванным с дерева листом, гонимым злым ветром в неизвестном направлении. Не могла ни осесть, ни зацепиться, ни хоть где‑то почувствовать себя нужной или любимой. Купила квартиру, но так и не смогла сделать из нее дом. Одинокая и потерянная, неспособная противостоять коварным поворотам судьбы, все ждала, что когда‑нибудь потепление наступит не снаружи, но в душе.

Не наступило.

Не ворвались в жизнь хорошие события, не зажили на сердце раны, свет в конце тоннеля так и не зажегся.

Чем она жила? Кем? Аароном. Нет, иллюзией об Аароне.

Дни. Месяцы. Годы.

Она теряла время.

Сменила имя — думала, что вместе с этим изменилась и внутри, однако ошиблась — Рейка так и не превратилась в Марго. А жаль.

И пора это изменить. Владея миллионами, имея огромный вес в обществе, умея деньгами распахнуть любую дверь, пора уже стать той самой мисс Полански — уверенной в себе женщиной — жесткой, бескомпромиссной и зло — веселой внутри. Нужно выбросить, наконец, себя прежнюю — дурочку — нытика, — и превратиться в нового человека — женщину — львицу.

Чтобы все по плечу, чтобы горы не страшили. Чтобы больше не судьба, а сама Райна командовала, куда и как стоит поворачиваться жизни.

Итак, с чего стоит начать?

С картин. Конечно же, с них.

Холсты пришлось собирать отовсюду — снимать с мольбертов, переносить от стены, вытаскивать из стопки в углу.

Все. Десять минут, и куча размалеванной бумаги (она потратила часы и дни, вдохновенно "творя") лежала в центре залитой ярким светом комнаты. Помнится, она сама просила электрика, чтобы "поярче", чтобы хорошо видеть в любое время суток. Ничего, может, когда‑нибудь еще возьмется за кисть.

А пока, покачиваясь и глядя на стопку испорченной мазней бумаги (сверху на нее как раз смотрел один из неудачных портретов того, кто сегодня заходил в гости), Райна сжимала в руке зажигалку.

Сжимала ее после того случая впервые. И вновь чувствовала, как пластик жжет пальцы, а нос чует несуществующий запах горящей человеческой плоти.

"Сучка, я убью тебя, сучка…"

Именно так он кричал, объятый пламенем, перед тем, как она, спасаясь, рухнула в черную бездну.

Это случилось через какое‑то время после ночевки в приюте…

Через какое? Провал. Где она скиталась после, сколько? И, самое главное, как оказалась на том разрушенном складе? А, может, то был недостроенный или приготовленный под снос дом?

Воспоминания путались — от них остался лишь кусок — самый страшный из всех сохранившихся.

Темнота вокруг. И Джокер. Он искал ее по этажам, изрыгал угрозы, уговаривал, заявлял, что никогда — никогда не будет причинять ей боли (кто бы ему поверил?), даже изредка, будто раненый, скулил. А потом вдруг резко снова срывался на крик — обещал оторвать ей конечности, изрезать на кусочки, насиловать так долго, чтобы она, наконец, осознала — как это глупо — злить его. А она разозлила, — хрипел он, — так разозлила, что, если сейчас же не покажется, то в живых не останется точно.

Под ногами что‑то хрусткое — пыль, бетонная крошка? — за спиной холодная шершавая стена.

Райна тяжело дышала и иллюзий не строила: он найдет ее, и случится страшное. А у нее с собой ничего — лишь зажигалка в кармане и кирпичи под руками. А если кирпичом, то надо сильно и точно, иначе лишь разозлит еще сильнее.

Никогда в жизни она так не боялась — ползла вперед на брюхе, широко распахивала глаза во тьме и пыталась слиться со стенами, постоянно натыкалась ладонями на что‑то острое, ранила кожу. А тот, кто ее преследовал, будто в насмешку, то приближался, то отдалялся.

— Я убью тебя, сучка… Убью! Ты хочешь умереть быстро или медленно?

Она хотела жить. Мечтала жить. Пусть плохо, пусть как‑нибудь, только с бьющимся в груди сердцем.

Еще один этаж, зияющий провал, лестница наверх, пустые глазницы окон — внутри стен гулял ледяной ветер. Кажется, она давно не ела и так же давно не ходила в туалет. Кажется, она вообще очень давно была человеком, а все остальное время — загнанным зверьком.

За что?

Ночь выстудила каждый камешек, каждый стеклянный осколок, что попадался ей под руку, — чем бы его? Чтобы наверняка?

— Играешь со мной, дрянь?

Он приближался. От паники Райна ничего не соображала; едко пахло бензином. Откуда этот запах? Она принялась остервенело щупать вокруг себя пространство — бочки! И у одной приоткрыто горлышко — на дне не успевшее испариться горючее.

Мозг отказал, действовала пытающаяся помочь телу выжить любыми способами интуиция — Райна поднялась на колени, схватилась за холодный ржавый бок и, выдавая себя грохотом, толкнула емкость. Бак перевернулся — на землю полилось оставленное рабочими топливо.

Бензин. Он горит.

— Ах, вот ты где!

А Джокер уже поднялся по лестнице и теперь страшным темным силуэтом наступал на нее — Райна ползла по земле назад.

Хватило ли там жидкости?

Назад. Назад. Болели от ударов о бетонные края ягодицы, надрывно саднили ладони, истошно орало не желающее переставать биться сердце — когда он наступит на лужу?

Джокер шел вперед. Шаг, еще один; Райна негнущимися пальцами нащупала в кармане узкий пластик зажигалки.

Сейчас? Через секунду?

— Иди ко мне, моя сладкая. Я научу тебя, как нужно уважать мужчин. Я тебе все растолкую — четко, с расстановкой.

Еще шаг. Она нащупала предохранитель — передвинула ногтем крохотный выступающий элемент, приспособленный для того, чтобы не дать пламени погаснуть, — щелкнула колесиком.

И… — время будто застыло, — швырнула горящую точку в пространство, под ноги темной фигуре.

Он горел долго, очень долго. Он истошно вопил, а она все ползла назад, потому что Джокер, даже объятый пламенем целиком, продолжал надвигаться.

— Я убью тебя, сучка!

Ей навсегда запомнился его полный адской боли и невероятной ярости голос.

— Убью… тебя… УБЬЮ!

Штанины занялись сразу же — по ним огонь моментально пополз выше — на ремень, рубашку, волосы — ужасно, это все выглядело ужасно. И еще хуже пахло — Райна моментально — сразу и навсегда — возненавидела огонь.

— Убью! Убью… — он уже не кричал, хрипел в предсмертной агонии — не человек — ходячий факел.

А она, оцепеневшая от паники и ничего не соображающая, все ползла и ползла назад. До тех пор, пока в какой‑то момент, чувствуя, что еще секунда, и ее схватят горящие руки, не поднялась на ноги и не рванула прочь. Рванула. Почувствовала под ступней провал — ту самую дыру между этажами, — вот только поздно, уже соскользнула в нее, не успела зацепиться, задохнулась от ужаса и… полетела.

Было больно.

Больно настолько, что Райна за долю секунды до того, как потерять сознание от шока, порадовалась тому, что умирает.

*****

С тех пор она не приближалась к огню и не касалась зажигалок.

Хорошо, не совсем несчастный случай, но у нее не было выбора! Не убийство — самооборона, — ведь есть разница?

Нет разницы. Теперь нет.

Стопка холстов — она вложила в них время и душу, вложила в них себя. Она любила, когда рисовала — то, что пыталась изобразить, процесс, себя в тот момент.

Сожжет?

Да, сожжет. Посмотрит на них всего лишь минуту, попрощается, а после вновь щелкнет колесиком.

Очередная пройденная черта. Да будет так.

Едва Райна приняла для себя бесповоротное и окончательное решение, как в кармане завибрировал сотовый.

*****

— Вы снова пили и ничего не ели?

— Снова.

Она не чувствовала ни вины, ни угрызений совести — этот вечер — ее болезненный шаг в будущее. Важный и необходимый. И никто не посмеет упрекнуть ее в том, что она напилась накануне.

Но Рид и не упрекал. Смотрел поверх очков бесцветными глазами и молчал. Потом достал бумаги, положил перед ней на стол.

— Я собираюсь сделать рисковую ставку.

— В первый раз?

Риск никогда ее не пугал.

— Нет, не в первый.

— Так делайте.

— Вы снова не прочитаете бумаги?

— Не смогу, пьяна, — Райна помолчала; буквы на листе сливались для нее в черные плавающие линии — куча "букав", — слишком много для уставшего мозга. — Да и зачем? Я вам доверяю, всегда доверяла.

Мужчина в пиджаке помолчал. Затем его лицо ожило, в глазах полыхнул интерес:

— А я всегда хотел спросить — почему? За что вы проявили ко мне такое доверие? Ведь я не был в той компании лучшим.

— Вы понравились мне внешне.

Она не соврала. Помнила, как изучала "табло славы".

— Так просто?

— А для чего все усложнять?

— Действительно, — он все еще выглядел удивленным. — Знаете, это приятно, когда тебе доверяют. Тогда хочется сделать для человека больше.

Странно, но в этот вечер Майнрад произнес столько слов, сколько не произнес за весь последний месяц — может, тоже выпил? Как он не судил ее, она не стала судить и его. Иногда пить нужно. Иногда просто необходимо.

— Делайте ваши ставки, — она подписала бумаги. — А я доделаю кое — какие дела.

— Дела лучше вершить с утра. А ночью лучше спать.

Логично. Райна чувствовала, что устала — в голове мутилось, ныли виски.

— Поспите.

— Я попробую.

— Доброй вам ночи, мисс Полански.

— И вам, мистер Рид.

Едва она успела покинуть кабинет, как телефон в кармане зазвонил снова.

— Алло.

Незнакомый мужчина на том конце поинтересовался, не она ли ищет стратега?

— А у вас есть карты? Назовите контрольные точки прохождения маршрута.

Спросила не потому что искала кого‑то еще — уже нашла себе команду, — но из едкого любопытства. И получила ожидаемый ответ — "карты есть, но увидеть их она сможет лишь при личной встрече. А точек там шесть…"

— Там четыре точки, четыре! — взорвалась Райна пороховой бочкой. — А вам, прежде чем кому‑то звонить и представляться "профессионалом", неплохо бы им стать. Жулик гребаный! Поди и денег за работу захотите много? Много или очень много? Научитесь сначала не врать!

Наверное, ей бы ответили в тон — сообщили, что она не адекватный заказчик, а настоящая стерва и истеричка, — но Райна не стала слушать — нажала кнопку отбоя и зашагала туда, где оставила ноутбук.

Надо убрать то чертово объявление с сайта, иначе ей точно не дадут уснуть — заколебут звонками доморощенные "стратеги".

— Выродки, — процедила она зло, открывая крышку компьютера и нажимая на кнопку включения питания. — Откуда вас только взялось столько много?

К тому моменту, когда она покончила с поставленной задачей, сил на то, чтобы подниматься в студию и смотреть, как горят картины, не осталось.

Завтра.

Рид прав — все великие дела лучше вершить утром.

Глава 10

Нордейл.

Невесомо — услужливая Мила, шествуя через кабинет на цыпочках, поднималась к нему каждые два часа — приносила бутерброды, чай, кофе, меняла пепельницу. В другой бы раз Канн разозлился — чего менять ее, когда там всего пара окурков? — но тут на Милу даже не смотрел — он впервые за долгое время стал самим собой — деловитым, собранным, сосредоточенным. Уже двое суток подряд разворачивал на столе то одну, то другую карту, склонялся над ними, хмурился, жевал губы, размышлял над будущим маршрутом. Пытался учесть мелочи, — досконально изучал ландшафт, — силился не упустить важного.

И — нет — нет — возвращался мыслями к Райне. Гнал их от себя прочь, отмахивался, сдвигал в сторону, но те, как назойливые мухи, постоянно вились в поле зрения — не захочешь, а все равно вспомнишь — то ее саму, то впечатавшиеся в память детали дорогой квартиры — мебель, портьеры, ковры…

Рейка.

Он, помнится, ненавидел таких, как она. Нет, не ее саму, но целый пласт деградировавших примитивными мозгами людей, неспособных ни на великие дела, ни даже на серую и банально законопослушную жизнь. Способных, двинувшись от собственного безделья, лишь сидеть на наркотиках, да каждый вечер по барам. И еще заключавших идиотские пари с использованием огнестрельного оружия.

Она прострелила его. Прямо на улице, когда он шел по поручению Дрейка поговорить с одним парнем из трущоб.

Мда. Беседу пришлось отложить.

Он нашел "обидчицу", отплатил ей тем, что обрил наголо и, казалось бы, отпустил с миром, а после… встретил у заснеженного театра — замерзшую, жалкую, стоящую в осенних ботинках и дешевой тонкой курточке, с листком бумаги в руках. Тем самым, на котором значился его телефонный номер.

Рейку пришлось взять к себе.

Мог бы прогнать — плевать на Барни, — но внутри восстало чувство долга — обещания нужно выполнять.

И он выполнял. Кормил, поил ее, жил с ней под одной крышей.

Давно это было.

Аарон в который раз просматривал намеченные точки поездки по "строительной площадке" и в который раз зарекался о Райне не думать: она Марго, Марго — их клиентка. Все. И всякий раз после этих мыслей снова брался вспоминать: то ее смешной отросший ежик из мягких волос, то тонкую шею под ним, то повязанный вокруг тонкой талии заляпанный, найденный непонятно где кухонный передник.

Она была занозой в заднице. Она была тихой, ранимой и любопытной донельзя — бесконечно таскала из его шкафа книги, пыталась читать их, постоянно совала нос в его кабинет и лезла с беседами. Беседы он рубил на корню, на гостью старался лишний раз не смотреть, ел молча.

А готовила она вкусно. Вроде бы ничего изысканного — не то, во что Мила добавляет по тысяче дорогих кулинарных травок, а после часами рассказывает об этом, — но вкусно. По — домашнему. Тушила мясо, жарила картофель, делала макароны с сыром, что‑то пекла…

Интересно, она уже тогда имела зачатки той личности, в которую превратилась теперь? Или приобрела их после? И не помогли ли его деньги, выданные ей в качестве "фундамента" на новую жизнь, Рейке испортиться?

Жаль, если помогли. Очень жаль.

Потому что про ту Райну он вспоминал с нежностью.

А про нынешнюю Марго думать не хотел вовсе.

Когда Мила в очередной раз внесла в кабинет ужин на расписанных золотом тарелках, Канн оторвался от карт и окинул ее тяжелым взглядом.

— Я работаю.

— Я знаю — знаю, — а взгляд такой ласковый. Мол, ты же видишь, я все понимаю — что твоя работа важна, что лезть не стоит, что отвлекать нельзя. — Я тихонько. Ты только поешь,… я тут приготовила.

Рен выбрал оружие — сказал, все мощное, но легкое, потому что долго нести — нагружаться ни к чему. Баал заказал Джетту — сообщил, что пригонят уже утром. Договорились о том, что он же — Регносцирос — отзвонится клиентке и сообщит о предполагаемой дате выхода.

До похода осталось рукой подать.

Канн испытывал облегчение и неуловимую грусть — скоро что‑то изменится. Такие вещи он ощущал интуицией, как погоду. Совсем скоро в его жизни что‑то изменится.

И это, наверное, хорошо.

*****

Ланвиль.

Как отпускать людей? Как?

Задача казалась Райне непосильной. Ведь не вынешь из себя сгусток энергии с чьим‑то лицом, не приложишь ладонь к земле, не попросишь, чтобы похоронила. Не отдашь воспоминания ветру, не утопишь их в море, не выкричешь из себя, хоть закричись.

Взять и изъять бы изнутри тот кусок, который душит чувством вины, сказать "иди прочь" и долго с облегчением смотреть, как уходит за горизонт, вот только не выходит — нет ни заветной кнопки, ни ключа, что открывает душевный склад.

Над морем горел закат; Райна сидела на камнях. Откуда‑то сбоку дул невидимый прохладный ветер — дул равномерно и почти не утихал; пришлось прикрыть шею шарфом. Пустое побережье, далекий крик чаек, размеренный плеск накатывающих на берег волн.

Этим вечером ей предстояло сделать много — отпустить себя, отпустить его, отпустить прошлое.

Легко сказать.

Воспоминания о Канне она несла с собой, как два прикованных к запястьям тяжелых чемодана — не поставишь, не оставишь, не бросишь. Нести тяжело, а без них далеко не уйдешь — привык.

Его надо оставить, надо.

Надо — кто же спорит? Только как? Когда просыпаешься и помнишь, что его нет в твоей жизни, когда засыпаешь с мыслью о том, что, может быть, серое завтра вдруг станет чудесным и что‑то изменится. Как, когда внутри, прикрыв всякую радость, лежит на сердце покрывало из тоски, как, когда — спроси кто, — ты ответил бы одно: "пусть он будет со мной"?

Как, когда жил этим и только этим желанием столько времени?

Никак.

А надо.

Тех, кому не идти с тобой одной дорогой, надо отпускать. Не волочиться следом за ними по чужому пути, не уродовать жизнь, не унижаться слезами и мольбами "полюби меня, пожалуйста… полюби", не ползти следом, когда уже нет сил. Отпускать. Где‑то найти в себе силы разжать руку, выпустить из своих пальцев чужие — пальцы человека, который не хочет быть рядом, — и сказать "прощай". Честно сказать, от сердца и так, чтобы самому легко.

По щекам бежали слезы. От жалости к себе, от невыразимой печали, от того, что вновь приходится не находить, а отпускать — отпускать — отпускать… Сколько же можно?

Картины она так и не сожгла — не смогла.

А теперь, позолоченная лучами уходящего солнца, сидела на берегу и мечтала о несбыточном — вот бы он пришел без кольца. Пусть бы пришел, а на пальце ничего нет… И тогда у них появился бы шанс — один на миллион. Пусть призрачный, пусть неуловимый, но шанс — на совместную жизнь, на общее будущее, на невероятно красивое и такое же далекое и такое нужное слово "мы".

Мы. Ты. И я.

Вместе.

Пусть бы он перешагнул порог ее дома свободный, и она сделала бы все, что угодно, чтобы он взглянул на нее по — другому — не как тогда, когда она была слишком тощей, слишком незрелой, слишком… пацанкой. Сделала бы все. И даже больше.

Отпускай.

Наверное, новая Марго, которая откроет глаза на месте старой Рейки, будет безжалостной. Научится говорить весело и зло, научится мстить, резать словами, как бритвами, научится не плакать лишь потому, что "какой‑то мудак" не взглянул в ее сторону — научится. Но все это будет потом.

А пока море, закат, волны. И необъятная, растянувшаяся до горизонта тоска.

У них могло бы быть все — ласковые касания, поцелуи, искрящаяся в воздухе и в сердцах радость. Смех, тихий шепот в ночи, трепетные звонки друг другу, слова "я тебя люблю".

Люблю. Люблю. Люблю.

Райне хотелось их повторять. Катать на языке, как десерт, который она никогда не пробовала — шептать их на ухо, произносить, улыбаясь, кричать об этом миру.

Люблю.

Закат и печаль.

Как сделать "не люблю"? Как найти переключатель и перестать грустить? Как перестать плакать? Как же это сделать — просто взять и отпустить?

"Море, забери его у меня. Ветер, помоги отпустить. Земля, помоги похоронить грусть. Кто‑нибудь, заберите мою печаль. Пожалуйста, заберите — пусть станет легче. Пожалуйста, пусть станет легче".

Дул ветер. А тоска сидела внутри.

Легче не становилось.

*****

Она ждала этого звонка и боялась его. Он означал — началось.

Когда доставала из кармана вибрирующий телефон, думала, что это снова по объявлению, пыталась вспомнить, точно ли убрала его с сайта, когда отвечала "алло", была почти уверена, что спросят: "Нужен ли вам стратег?".

Вместо этого спросили: "Мисс Полански?", и Райна тут же узнала низкий голос — он принадлежал одному из тех гостей, что приходили в гости с Аароном. Узнала и задрожала всем телом.

Скоро. Совсем скоро…

— Я слушаю.

— Путешествие распланировано. Будьте готовы, выезжаем завтра в шесть вечера. Подберите удобную одежду и обувь, возьмите все необходимое и сложите в рюкзак. Ничего лишнего. Остальное расскажем при встрече. Прибудем для инструктажа в пять.

И все. Вот так коротко и лаконично.

Добравшись с побережья домой, Райна первым делом вывернула всю одежду из шкафов и теперь сидела на полу перед кучей тряпья — колготками, чулками, штанами. Штанами легкими, теплыми, отделанными стразами, спортивными — какие взять? Конечно, спортивные. Костюм.

Ее мысли путались. Вместо того чтобы стать кристально ясными, они вдруг превратились в спутывающую сознание сахарную вату и застыли бритвенно — острым лабиринтом — решеткой, через который не пробраться, не поранившись.

Канн. Уже завтра вечером она увидит его снова. Будет сидеть рядом, возможно, говорить. Вдыхать его запах — даже если далеко, — будет чувствовать его. Как пережить? Ведь это все равно, что обрести вторую половину собственного сердца, которая ранее вынутая наружу, трепещет, рвется обратно внутрь, и ты смотришь на нее, а коснуться не смеешь. Сердце твое, а вернуть нельзя. Сплошная рана. Ей придется притворяться, что чувств нет. Ей постоянно придется прикидываться и пребывать рядом с ним с маской на лице. А иначе будет "униженкой".

Именно этот термин подходил ей больше всего — униженка. Женщина, страдающая по мужчине, не страдающему по ней. Ужасно.

Одежда так и продолжала лежать на полу, нетронутая; внутренности Райны крутило морскими узлами.

Какой странный момент — ей бы радоваться. Скоро уродств на теле не будет, скоро жизнь потечет иначе, а она сидит — пустая от оцепенения, — и не помнит ни на какой полке лежат спортивные костюмы, ни в каком шкафу стоит обувь.

Как смотреть ему в лицо, в глаза? Как не смотреть?

Как сделать вид, что ей все равно, а еще лучше это почувствовать? Как одеревенеть, если не навсегда, то хотя бы на следующие несколько дней?

Сидя на полу, Райна всерьез опасалась, что за время похода получит столько много новых невидимых шрамов, что уже не порадуется избавлению от старых.

И тогда, — Дора права, — ей придется стереть память.

Какая глупая жизнь.

Взгляд упал на лежащий поверх всей кучи чулок в сеточку. Чулок… она когда‑нибудь носила его? Костюм… ей нужно найти костюм.

Разум, подобно старой развалюхе, из бака которой выкачали бензин, не заводился.

*****

— Я распланировал, что смог, но смог я немногое, — сокрушался Канн, когда на запланированное собрание прибыли Декстер и Регносцирос. — Со "строительной площадкой" более — менее понятно: Портал перемещается — я выбрал наиболее короткую дистанцию, соответствующую временному промежутку его достижения, просмотрел ландшафт, — но что касается Магии, там я "пас".

— Там мы все "пас", — кивнул Регносцирос. — Там заправляет Майкл — он и проводит.

Ассасин кивнул.

— В Черном лесу тоже бесполезно что‑либо простраивать, — продолжил стратег, — так как у меня никакой информации о распределении и перемещении врагов. Вся надежда на Бойда.

— Я говорил — авантюра.

Рен по обыкновению был немногословен.

— Авантюра или нет — справимся.

Аарон посмотрел на Баала:

— Как Джетта?

— Завтра будет у моего дома. Сначала заберу Рена, потом заеду сюда.

— Понял. Как оружие?

Сидевший в кресле Декстер оторвал взгляд от собственных сцепленных пальцев и ответил:

— Взял на нас по короткоствольной Тигуане, два МХ2 на каждого, полный комплект холодного оружия, гранаты. Все, что сможем унести без учета походного снаряжения.

— Ясно.

В прокуренном кабинете на какое‑то время повисло молчание. Затем Канн посмотрел на друзей:

— Значит, готовы.

Два кивка были ему ответом.

*****

Этим вечером он вышел покурить во двор. Почему? Может, чтобы посмотреть на звезды, а, может, потому что не хотел, чтобы Мила снова вставала ночью и проветривала кухню. Она, кажется, уже и не вставала — то ли привыкла, то ли не желала его раздражать. Она вообще стала покладистая — Милка — кормилка… Бутерброды, печенье, блюда в горшочках, мясо на шпажках — сколько раз, пока он прозябал в кабинете над картами, она ходила в магазин? Ведь не признавала готовой еды, все делала сама.

Мила.

Кажется, в последнее время он совсем не думал о ней. Не смотрел в ее сторону, не ласкал, слова доброго не говорил. А она молчала. Почти все время. И лишь после ухода друзей решила обронить фразу "будь осторожен, ладно?"

Осторожен? Да он всегда осторожен, иначе не выбрал бы эту профессию. Зачем сказала — заботилась? Или не верила, что он способен за себя постоять? Алеста, вон, знает, что Баал всех порубит на куски еще до того, как к нему кто‑либо приблизится. А Рен так вообще — цели может не видеть, а сразит наповал. И Элли наверняка давно уже за своего суженного не беспокоилась.

Или беспокоилась?

Шут их разберет — баб. Ладно, осторожен он будет в любом случае.

Шелестела кронами деревьев ночь. Молчала, яснозвездная, повиснув над городом; тлела в пальцах сигарета.

Наверное, стоит отдать ей все‑таки свое долгожданное кольцо — пора. И, вернувшись из похода, он будет знать все наверняка, будет уверен. Успокоится сердцем, успокоится душой, порадуется тому, что дома встречает женщина, обнимет с радостью. Ведь за тем и идет, чтобы все стало ясно.

Спать не хотелось — хотелось действовать. Никотин встал уже поперек горло, руки, наверное, на недели вперед пропитались запахом дыма.

Ничего.

Если он ее разбудит, она не обидится.

Глава 11

Ланвиль.

— Стоит дорого, да. Но эта ткань убережет вас и от ветра, и от дождя, и от жары.

Что это за чудо — ткань такая?

Вместо того чтобы выспаться, как планировала вначале, Райна уже в восемь утра была на ногах. А в девять стояла в магазине спортивных товаров напротив юного и явно увлеченного своим делом парнишки — продавца. Горящий взгляд ясных синих глаз, россыпь розоватых прыщей на щеках и подбородке, короткая — слишком короткая на ее вкус — стрижка, — такой наверняка сплавлялся по рекам каждую пятницу, катался на лыжах каждую субботу и ночевал в палатке каждое воскресенье. А на дни рождения своей девушке презентовал весла, моток веревки для скалолазания или, на худой конец, абонемент в фитнес — зал.

Если у него вообще была девушка.

— Вас, наверное, смущает цена — почти четыреста долларов за комплект, — но, поверьте, это последняя разработка "Вальтеров", и потому стоит, как самолет. На них никогда даже скидок не бывает — разбирают сразу.

Цена Райну не смущала, а вот в "разбирают сразу" она не верила.

— В комплект входят только штаны и куртка?

— Штаны, куртка, водолазка и носки — супер — выгодное предложение. И четыреста долларов — знаете, если бы я мог, я бы себе это купил.

"Верю".

Она купила комплект тоже. Не потому что дома не нашлось спортивных штанов, но потому что ей требовалось что‑то особенное — что‑то, в чем она чувствовала бы себя на все "сто".

Все покупки Райна выгрузила дома — одежду, термобелье, несколько пар носков, новый рюкзак, удобные и обошедшиеся ей в половину старой "секретарской" зарплаты ботинки на толстой рифленой подошве.

Все. Это все, что ей сказали иметь, — одежду, обувь, рюкзак.

Готова.

В ожидании пяти часов вечера она успела несколько раз перекусить — от волнения разыгрался аппетит, — раз двадцать вскипятить чайник, два раза подняться наверх и пересмотреть холсты — теперь уже сожжет, когда вернется, — и даже посидеть на крыше.

Пропитавшиеся сыростью матрасы шезлонгов, залитые ночным дождем растения в кадках, серо — синее с просветами, будто вспененное гребнями облаков, небо — скоро. Все случится скоро. Сегодняшний день — рубеж между прошлым и будущим. Осталось лишь преодолеть дорогу к озеру и обратно, и однажды она проснется новой. Без шрамов на теле. И без прежних никому не нужных чувств.

*****

Перед выездом проверили все: кислородное оборудование, палатки, оружие, пайки и топливо. Провожаемые удивленными взглядами, заправили Джетту на выезде из города, купили в маленьком супермаркете еды в дорогу и тронулись в путь.

Ассасин, как и прежде, кемарил на заднем сиденье; сидящий рядом с водителем Регносцирос жевал намазанный майонезом и покрытый куском ветчины хлеб.

— Оголодал?

— Угу.

Канн так и не понял, зачем его сосед взял с собой два длинных меча, которые утром болтались у его пояса, а теперь покоились в багажнике джипа.

— Кого рубить собрался? — поинтересовался он у Баала при встрече. — Рен же набрал оружия?

— Всегда найдется, — лаконично отозвался демон.

Да уж. Хотя, почему бы и нет? Просто тащить больше.

Погода радовала — ясно, солнечно, ветрено. В такую предметы различаются бритвенно — резко, а сознание воспринимает все трезво и без излишних сантиментов.

Без излишних сантиментов теперь воспринимал весь предстоящий поход и Канн. А все потому, что утром он просмотрел историю транзакций по счетам Марго Полански. Просмотрел… И окончательно разочаровался.

Ладно, наивная простушка, ладно, несмелая и неумелая девчонка, но корыстолюбивая убийца? Такого он не ожидал. Куда больше тех, кто вечерами жрал экстази и лениво протирал последние штаны по барам, он презирал людей, испорченных большими деньгами. Людей, способных на любую подлость, лишь бы на счет свалилась очередная круглая и радующая глаз сумма.

Вот только радость то была липовая. Он знал, да, знал. Стоит допустить в сердце банкноты, и они, словно черви, изъедят в нем дыры. И в эти дыры тут же ускользнет все человеческое — дружба, доверие, любовь. Сколько тандемов рушилось из‑за финансовых разногласий? Сколько союзов распалось, сколько верных друзей отвернулось друг от друга, сколько любящих друг друга людей, пытаясь вырвать друг у друга последнее, превратились во врагов? Все из‑за них — пресловутых долларов.

И из‑за них же, похоже, померла раньше срока старая Дора Данторини — никому не мешавшая жить бабка, с чьего счета сразу после смерти на счет Марго Полански "капнуло" двенадцать миллионов.

Двенадцать. Миллионов.

Интересно, этого достаточно, чтобы хладнокровно помочь кому‑то уйти из жизни, а после со спокойной совестью, предварительно вывесив объявление с неограниченным бюджетом, отправиться смывать грехи на озеро?

Наверное, достаточно.

Райна — Райна. Жаль, он когда‑то в нее верил.

А теперь просто смотрел перед собой через ветровое стекло на бритвенно — ясный и солнечный день. Просто вел машину. Просто работал.

*****

Об их приближении она узнала еще до того, как раздался звонок Адамса — охранника снизу, — смотрела на встроенный у двери экран, подключенный к камере:

— К вам направляются трое. Крайне подозрительного вида, должен отметить.

— Ага, спасибо, Нилс.

Подозрительного? Внушительного. Шагающие по коридору трое рослых, здоровенных мужиков, одетых во все черное — Аарон шагал слева; сердце Райны забилось, как сумасшедшее.

Ничего, когда‑нибудь остынет.

Она не стала дожидаться звонка в дверь — стоило кабине лифта подняться на верхний этаж, распахнула двери и предусмотрительно отошла в сторону.

Миновав коридор, гости коротко поприветствовали хозяйку — точнее, поприветствовал лишь один — длинноволосый (остальные кивнули), — и прошли в гостиную. Райна захлопнула дверь, судорожно сглотнула, попыталась принять уверенный непринужденный вид (ты — Марго! Марго!) и двинулась следом.

Нет, мужчины не могут так выглядеть — не должны; почему‑то сладко и тревожно ныл живот — совершенно неадекватная реакция. Плотные черные штаны, высокие шнурованные ботинки, обтягивающие плечи удобные куртки и ничем не прикрытое, висящее на поясе оружие. Кажется, она исходила слюной — что за черт?

У всех холодные сосредоточенные выражения лиц, внимательные цепкие взгляды, сжатые в полоску губы — киллеры. Наемники. От промелькнувшего в сознании последнего слова ей почему‑то сделалось жарко — точно не "липовые" солдаты — самые настоящие — настоящие! — наемники.

Хотелось лебезить перед ними, подобно собачке. Хотелось сесть у их ног и принять жизнь такой, какая она есть. Хотелось свернуться калачиком и никому не мешать — вот такая странная навалилась "защищенность".

На их фоне она выглядела не просто маленькой — бесполезно — хрупкой; даже квартира враз сделалась теснее и темнее.

И это ее просторный пентхаус?

Мужчина с равнодушными серо — голубыми глазами сел на диван по центру. Стратег, на которого она старалась не смотреть, расположился слева от него, дикого вида брюнет (его бездонные черные глаза почему‑то повергали в оцепенение) — справа.

— Поела?

Вот так тебе — ни приветствия, ни вступительной речи.

Райна глупо кивнула и почему‑то захотела перечислить все, что съела, — вовремя себя одернула и замолчала, так не начав. Ее пугал этот мужчина — зверь, настоящий хищник: расслабленная поза, зеркальный ледяной взгляд, лежащие на мощных коленях руки — ему "шли" пистолеты, будто изначально прилагались к нему "в комплекте".

Боже, кольцо… С ним еще кто‑то живет. Бедная…

Додумать она не успела.

— Еду с собой не брать, у нас есть.

— Где? — спросила, не подумав.

— Внизу, в "катафалке", — улыбнулся одними губами длинноволосый из кресла, и Райна перевела на него удивленный взгляд. Наткнулась на черные глаза, тут же отвернулась — уперлась взглядом в Аарона — тот равнодушно изучал висящие за ее спиной картины.

— Ладно, начнем инструктаж, — произнес "центральный".

— Подождите — подождите, — замахала руками хозяйка квартиры, кое‑как сбросившая с себя оцепенение. — Может быть, вы представитесь? Как вас зовут?

Они почему‑то переглянулись.

Я спросила что‑то не то?

— Рен, — через паузу ответил "хищник". — Это Аарон — ваш стратег (кивок влево), а это — Баал — на данный момент ваш телохранитель (кивок вправо).

Баал? От этого имени почему‑то дохнуло темными затхлыми подземельями, сырой землей, канделябрами и воском.

— А вы?

— Я уже представился.

— Тоже "телохранитель"?

— Киллер.

Ей стало холодно от того, как просто он произнес это слово.

— Теперь можем начать инструктаж?

— Можем.

Кажется, это уже совсем не она хозяйка квартиры, а они — гости. Теперь она — школьница, кое‑как допущенная до повторного экзамена за пропуски. Что за странное чувство?

Где же ты, Марго?

— Он будет коротким. Скажу просто: твоя задача подчиняться нашим приказам. Любым. Без вопросов, без слов, без проволочки. Это ясно?

Вроде бы ясно.

Ее предельно внимательно сверлили ледяные глаза напротив.

— Я спросил, "ясно"?

— Ясно.

Голова дернулась вверх — вниз, как будто вот — вот собралась сорваться вниз с шеи и покатиться по ковру.

— Нет, пока не ясно, — киллер был настойчив в разъяснениях. — Давай проясним. Если я скажу тебе стоять — будешь стоять. Скажу бежать — побежишь. Скажу упасть лицом в грязь — тут же упадешь. Скажу прострелить себе ногу — прострелишь.

Райна судорожно сглотнула, ее глаза сделались круглыми — он это серьезно?

— Ногу себе прострелить?

— Если прикажу.

— Вы это…

— Все предельно ясно?

— Ясно. А… а мне дадут оружие?

Брюнет в кресле вновь улыбнулся одними губами; Аарон смотрел на нее ровным ничего не выражающим взглядом. Как манекен. Нет, как своя собственная фотография, — остановленный во времени момент — ни движения, ни моргания, ни тени улыбки.

— Оружие тебе дадут только в крайнем случае. Какой уровень твоей физической подготовки?

На этот раз Баал подал голос — язвительно произнес: "Никакой, разве не видишь?"

Они издеваются надо мной? Кто тут кого нанял?

— Вы меня так… так грубо расспрашиваете! — вдруг неожиданно для себя возмутилась она. И на этот раз рот открыл Аарон:

— Если хочешь выжить в этом походе, уйми эмоции и отвечай на вопросы.

Они все сговорились, что ли? Все против нее? Вот же блин — наняла отряд!

— Нет у меня физической подготовки! — не ответила — обиженно выкрикнула.

— Плохо.

От того, каким словом был подведен этот итог, она пожалела, что не ходила последние шесть лет утром, в обед и вечером в спортзал. А так же в промежутках между утром, обедом и вечером.

— И что, теперь не пойдем?

Забыла про то, что должна держать высокомерную маску, надулась, нахохлилась, как воробей.

— Пойдем, — отозвался Рен. — Просто такие вещи нужно знать заранее.

Сказал обыденно, не обидно, но ей и без того уже хватило — Райна смотрела в сторону.

— Подготовила одежду, рюкзак, обувь?

— Подготовила.

Все, "инструктаж" по "прострелишь ногу" закончен?

— Показывай.

— Зачем?

— Затем, что я должен убедиться, что ты не возьмешь с собой лишнего.

В этот момент она порадовалась, что не сунула в рюкзак, как хотела вначале, крем для лица, любимый парфюм и крохотного плюшевого мишку в качестве оберега.

Перед выходом из дома ее заставили смыть с лица макияж — объяснили, что умываться в следующую неделю, возможно, будет некогда и негде.

Смывать не хотелось, и потому, прежде чем приступить к выполнению первого приказа, Райна какое‑то время смотрела на свое отражение в зеркале (сколько времени потратила на подводку глаз), после чего нехотя открыла воду.

Вышла хмурая, подавленная и, несмотря на костюм за четыреста долларов, совершенно неуверенная в себе — зачем, спрашивается, потратила лишние деньги?

— Поторопись.

Квартиру осмотрела впопыхах, не успела даже словить удовлетворение оттого, что вернется сюда, наверное, уже совсем другой — обулась, сгребла в охапку ключи и закрыла дверь. Догонять провожатых бросилась уже в коридоре.

А на улице ждал сюрприз — тот самый "катафалк". Она увидела его и распахнула глаза — они поедут на этом? Огромном приземистом пучеглазом бронированном монстре с бойницами вместо окон?

Черная машина совершенно не походила на все то, что она видела когда‑либо до этого, — с двойным рядом колес, с фонарями — прожекторами на радиаторной решетке, со странным креплением на плоской и нелакированной крыше.

— А это для чего?

Райна указала на металлический держатель — зажим непонятного назначения.

— Для пулемета.

Ответ прозвучал так четко и лаконично, что реальность в ее голове однозначно начала походить на фантастический боевик.

Для пулемета?

— Садись.

Перед ней распахнулась тяжелая металлическая дверь — внутри было темно, как в склепе; сиденья оказались прохладными и жесткими, неприятными на ощупь. За руль, вопреки ожиданиям, сел не киллер, а почему‑то Баал; Аарон занял место рядом с водителем. А ей, понятное дело, достался в соседи мистер "подчиняйся — моим — приказам".

Мда. Хорошее, судя по всему, выйдет путешествие — исключительно приятное.

Стекло казалось толстым даже на вид — Райна смотрела через него наружу, как через окно темницы, — мимо плыли дома, пешеходы, улицы. Ее пытались разглядеть водители соседних авто.

Интересно, им меня видно?

Джетта, как ее назвал Баал, похоже, пугала внешним видом не только ее, но и всех, кто бросал на нее любопытные взгляды, — не машина — военный танк. Разве что не на гусеницах. Если бы не обильное количество встроенных в приборную панель экранов и радаров, салон окончательно потонул бы во мраке.

На передних сиденьях тихонько переговаривались; сидящий рядом киллер не то дремал, не то размышлял о чем‑то, закрыв глаза.

Медитирует.

Низкий гул мотора, тихое попискивание непонятного на вид "эхолота" — такой подошел бы подводной лодке, а не машине; спустя полчаса город остался позади. Выехали на трассу.

— А далеко нам еще? — впервые с начала путешествия подала голос Райна. Чтобы не будить ассасина, наклонилась вперед, поинтересовалась шепотом. — Куда именно мы едем?

— Мисс, ты договор не читала? — раздался равнодушный вопрос слева — Рен не спал.

— Не читала. Я никогда… не читаю.

— Зря.

Он вообще умел хвалить — этот мужик? Одни упреки. И в салоне на неопределенное время повисла тишина; внимательно наблюдал за приборами стратег.

— Траектория Портала, похоже, смещается, — тихо произнес он. — Не выглядит той же самой, какой была в последние двое суток.

— Ты мне не шути, — проворчал водитель, — я не хочу провести на Дрейковой площадке этот отпуск, а потом еще один.

— Я не шучу, — Канн хмурился; Райна видела лишь светловолосый затылок, но чувствовала, когда у Аарона менялись эмоции. — Он сместился, отклонился от траектории.

— Сильно?

— Пока не сильно.

Ее вопрос полностью проигнорировали.

— В договоре написано, что на вопросы мы отвечать не обязаны. А вот доставить тебя до места и обратно — да.

Нет, смотри‑ка, сосед не забыл, ответил.

— А попить мне можно? Есть у вас вода?

— Позже попьешь.

И снова "сиди тихо" между строк; Райна поджала губы и прижухла.

А они точно собираются доставить ее до места? С таким‑то отношением? А то, может, вывезут за город, высадят у соседних кустов и скроются на своем дорогостоящем космолете — гусенице из вида?

Любопытство, однако, пришлось унять — с такими провожатыми не сговоришься. Какое‑то время она смотрела в окно — прогорал вдалеке закат, плыли сбоку оранжевые деревья и поля, тянулись по логам длинные тени. Садилось солнце.

Интересно, сколько займет путь?

Ее взгляд вновь упал на сложные датчики на приборной панели, затем на стянутые в хвост черные вьющиеся волосы водителя, потом вновь на затылок Аарона — Создатель, как же сильно она его чувствовала. Просто присутствие рядом, воздух, которым он дышал, каждый флюид, который испускало его тело.

А он все такой же. Хмурый, неразговорчивый, неулыбчивый.

Таким и любила.

Обнять бы его сейчас. Забыть бы о том, что в машине другие люди, наклониться вперед, обвить бы сзади руками и почувствовать, как тыльную сторону ее руки гладят теплые пальцы. Прижаться бы щекой к подголовнику, закрыть глаза, и катись оно к черту — этот поход, стремления что‑то изменить, вообще мир за окном. И пусть бы они остались вдвоем — ее рука в его руке, ощущение единения, покой… И она забыла бы обо всех страданиях, о шрамах, о том, что жизнь неидеальна и порой жестока. Он и она. Иногда большего просто не нужно.

Вот только она здесь не для него. Она — пассажир, сидящий в чужой машине, временно примкнувший к чужой команде. Она им не друг, не чья‑то девушка, она просто "объект" — "заказчик", на которого они временно работают. Ничего личного, никакого интереса к ее чувствам или желаниям — лишь надобность сохранить ее живой. Ее тело, не душу.

Райна вдруг поняла, что расстроилась. Она никогда никому не принадлежала, хоть всегда хотела быть частью чьей‑то жизни. Нужной частью, особенной. И не просто чьей‑то, а его — Аарона — того человека, который сейчас сидел впереди и совершенно не переживал о том, что чью‑то душу сдавило тоской от терзаний.

— Тридцать километров до развилки. Мы вовремя?

— Да, точно по часам.

— Как портал?

— Продолжает перемещаться, но не сильно отклонился.

— Создатель, удержи его на месте. Я в эту жопу соваться с самого начала не хотел.

— Не бубни.

Да, друзья. С полуслова понимают друг друга. Пусть со своими фразами, способом общаться, подковырками, но друзья. А она — одиночка. И ей сюда, похоже, не влиться, как ни старайся.

Дора, зачем я пошла? Что мне эти шрамы, если все равно я одна? Какая разница?

И что за привычка всякий раз в моменты слабости обращаться за советом к мертвому человеку?

Закат продолжал тлеть; снаружи все ощутимее синело.

Через какое‑то время Джетта замедлила ход и остановилась посреди совершенно пустой дороги.

— Пей.

— Я уже не хочу.

— Пей, потом будет некогда.

Ей подали флягу; Райна огляделась вокруг — справа и до горизонта колосилось травой поле, прямо тянулось шоссе, направо, к горам, уходила едва заметная грунтовка. Джетта, судя по лупатой "морде", смотрела именно на нее.

Стоило отхлебнуть воды, как ей протянули жесткую на вид куртку и штаны.

— Одевайся.

— Мне не холодно.

— Еще раз провести "инструктаж"?

— Не надо, — фыркнула и принялась натягивать громоздкую, сделанную будто из резины, одежду. Они издеваются? Зачем ей такая? Но Райна успокоилась, стоило ей увидеть, что и все остальные члены команды упаковываются в подобные "комбезы".

— Зачем это?

Никто, кроме ассасина, ей не отвечал, потому она повернулась к нему.

— Опять вопросы?

Да уж, на ответы рассчитывать не стоило. Как только пояс на жестких штанах был затянут, а куртка застегнута, к ней подошли с округлой шлем — маской в руках, натянули ее на голову, накинули на плечи поверх того, что уже был, еще один рюкзак.

— Не снимай ни при каких условиях.

— Что это?

Стоило застежке защелкнуться сзади на шее, как ее собственный голос зазвучал глухо и одновременно с эхом — теперь она слышала шум собственного дыхания так громко, будто выдыхала в микрофон, подключенный к надетым на голову наушникам — дурацкое ощущение. Через секунду маска "ожила" — сбоку по прозрачному экрану побежали непонятные символы; мигнула зеленым точка — то бишь все в порядке?

Простор до горизонта, машина — танк, четыре человека в странных костюмах и инопланетных масках — зачем все это? Почему так сложно?

Райне все сильнее казалось, что ее окружают актеры, создающие подходящий по сценарию антураж — ведь собрались в Великий Поход, значит, должно быть сложно. Конечно, сложно, но ведь не настолько?

Или настолько? Куда мы, черт возьми, во всем этом собрались?

Проводники выглядели серьезнее некуда, и мысль об актерах улетучилась, стоило ей встретиться со стальным и лишенным всякой теплоты взглядом Канна.

Из‑за тебя, — как будто говорили его глаза, — мы идем туда из‑за тебя.

Ей хотелось спрятаться за Джетту.

Идем куда?

И почему они постоянно говорят о тестировании некого кислородного оборудования? И не то ли самое оборудование сейчас у нее на голове? Фильм ужасов, ей богу. А ведь дойти‑то всего лишь до озера…

— По местам, — жестко скомандовал стратег, и его голос прозвучал в маске Райны особенно резко. — Время пошло.

Все тут же заторопились обратно в Джетту.

Мы должны куда‑то успеть? С точностью до минуты? Почему все так запутано?

Обмозговать происходящее ей не дали — запихнули обратно в салон, захлопнули дверцу.

— Теперь сиди тихо, что бы ни случилось. Будет страшно — закрой глаза, — посоветовал занявший соседнее место ассасин, и Райна выпучилась на него в изумлении.

Да что такого собирается случиться дальше?

— Черт, ненавижу это дерьмо, — проворчал водитель.

Завелся мотор, сиденье мелко задрожало.

— Идем вовремя, — Канн снова смотрел на приборы. — Портал на площадке почти на месте — ушел чуть влево. Не критично.

— Не мог Дрейк обойтись без своих дрючных спецэффектов? — продолжал цедить Баал.

Киллер слева фыркнул. Или ей показалось?

По позвоночнику вдруг прошла холодная дрожь — что‑то собирается случиться, и ей это не понравится. Ей уже не нравится, когда все вокруг такие серьезные. Когда и без того серьезные ребята становятся слишком серьезными.

— Ну, что, покатаемся?

Пассажиры синхронно пристегнули ремни безопасности; за Райну это сделал Рен.

— Дерьмо — дерьмовое, — водитель, вопреки неприятным словам, погладил Джетту по рулю. — Давай, родимая, не подведи.

И принялся разгонять машину по грунтовой дороге.

Двадцать километров в час. Тридцать. Пятьдесят. А через полминуты уже восемьдесят — они неслись в сторону высокого каменистого нагромождения.

Черт, а там вообще есть поворот? Какой‑нибудь объезд, сворот влево или вправо, дорога наверх, на худой конец?

Стрелка спидометра пересекла отметку "100" — вездеход трясся и дрожал; дрожали у пассажирки зубы; стремительно неслись на Джетту жутко твердые на вид скалы.

Куда они собираются свернуть? Когда?!

В наушниках грохотало.

Райну вдруг пробил озноб — да они же не успеют свернуть, попросту не успеют; скорость сто двадцать; куда они, черт подери, несутся?

— Вы что делаете? — заорала она дурниной, когда поняла, что увернуться прочь от каменистой гряды они не смогут в любом случае — слишком высока скорость. — Вы что…

Последние секунды перед столкновением — три, два, один; кажется, киллер сказал что‑то похожее на "ненавижу этот переход". Точно перед тем, как морда вездехода со всего маха врезалась в острую бетонную по прочности стену — уступ, Райна зажмурилась и что было мочи завизжала.

— Дураки! Дураки! Предупреждать же надо!

Тишина была ей ответом. Ее трясло, ее корежило от пережитого шока, ее едва не вывернуло наизнанку от паники. Блевотина прямо в маске — разве здорово?

А по обе стороны от Джетты, которая непонятным образом несколько секунд назад не встретила на пути никакой преграды, теперь плыл совершенно другой пейзаж — другой настолько, что Райна, приглядевшись, резко оборвала громогласный поток обвинений. И глазам своим не поверила — только что было поле, сумерки, синеватый воздух и сырая трава на обочине, а теперь… Теперь их окружали пустота и мрак — так ей поначалу показалось.

Она напрягла глаза, и один шок сменился на другой — нет, не пустота: каменистая равнина, черное небо над головой. Небо? Или его отсутствие? Теперь через лобовое стекло перед водителем не виднелось ничего, кроме пустынного пейзажа до горизонта. Другая планета? Другой Уровень? Где они?

— Площадка, — неизвестно кому пояснил Аарон и посмотрел на датчики. — У нас в запасе сорок минут. Гони.

— Гоню, — ровно отозвался водитель. — Быстрее здесь не выйдет.

Экран маски вдруг начал показывать другие символы — что‑то пошло на убыль. Кислород? Только не это; Райна вцепилась в подлокотник справа — ей почему‑то стало очень страшно.

Поверхность этого места напоминала пустошь до начала времен — здесь не было ничего, совсем ничего. Ни травы, ни строений, ни даже холмов — лишь темная россыпь разнокалиберного гравия, насколько хватало глаз.

"Где мы?" Даже если бы она задала этот вопрос вслух, ее горло спер бы спазм. "В нигде", — ответила она самой себе. "Мы в нигде".

Тихий писк приборов, шорох шин, пробивающийся в наушники, тряска жесткого сиденья; мужские голоса отдавали металлом.

— Восемьдесят семь километров до точки. Скорость нормальная. Все четыре датчика пока в норме.

Тряска. Тряска. Тряска. Их вездеход дрожал, рыхля колесами жесткую поверхность — из‑под шин, судя по звуку, летела бетонная крошка.

— Джетта, держись.

Напряженные лица, дрожание корпуса, отсутствие фраз, странная, как будто ненастоящая, темнота за окном — так прошло еще десять минут; нездорово мигала оранжевой лампочкой кислородная маска. Какое‑то время Райна вглядывалась в зловещий пустынный пейзаж и ей вдруг показалась, что сбоку от того места в нескольких километрах правее прямо на глазах образовался и исчез целый город — секунда, и мираж рассеялся. Она бредит? Ведь только что вдалеке высились многоэтажки?

— Что это было?

Думала, не ответят снова — ответили; в наушниках раздался напряженный голос ассасина.

— То, что ты видела. Город. Создался и исчез. Здесь время течет иначе.

— Угу, и потому это место называется "строительной площадкой".

Они почему‑то говорили с ней. Не то волновались, не то старались ее отвлечь — Райне бы порадоваться общению, однако ей отчего‑то еще страшнее.

— Семьдесят километров до точки. Здесь сверни правее. Теперь чуть левее — там будет лог. Не зацепи булыжник.

— Секунду назад его там не было.

— В том‑то и задница — тут невозможно предположить формирование ландшафта. А я ведь изучил все карты.

Изучил карты? Аарон?

Создатель, а что было бы, если бы она не послушала совета Информатора и наняла одного из тех "лохов", которые представлялись ей первоклассными стратегами, а на деле понятия не имели, куда идти?

Канн, видимо, знал, что делал. Они все знали.

С другими бы она точно доехала только до соседних кустов.

— Шестьдесят пять километров до точки. Шестьдесят.

"Пятьдесят. Сорок шесть… Сорок один".

Черт, скорее бы — ей совершенно не нравилось то, что она видела. Там снаружи что‑то творилось: то и дело будто бы из ниоткуда возникали вдруг объекты — горы, лога, долины — выплывало, словно из другой реальности, солнце — выплывало, и тут же заходило. За секунду вспыхивали и исчезали голубые клочки неба, и все тут же вновь погружалось во мрак. Здесь было не просто страшно, здесь было по — настоящему жутко.

Через минуту один из приборов на панели издал неприятный писк.

— Начала портиться поверхность корпуса, — констатировал водитель, — Джетту разъедает.

— Главное, ось и колеса.

От сказанного Райну пробрал озноб, и она едва соображая, что делает, схватила за жесткий рукав куртки соседа:

— Меня тоже разъест? Мои руки, мое тело?

— Не дрейфь.

Сказано жестко, почти грубо; а ее сердце стучало так, будто до него уже добрался коррозийный воздух чужой поверхности.

— Я не хочу… чтобы разъело, я боюсь.

— Не…

Ассасин не закончил фразу — в этот момент раздался громкий хлопок, и вездеход дрогнул.

— Б%ь, потеряли первое колесо. Главное, ось.

Баал ударил по рулю.

— Гони! — приказал Аарон. — Еще двадцать три километра.

— Я гоню. Но больше не гонится.

Джип трясся и покачивался; что‑то однозначно происходило с его корпусом — он щелкал и потрескивал.

"Как будто шелушился", — от такого сравнения волосы на затылке вставали дыбом.

Зачем они сюда заехали? Зачем?

— Давайте повернем обратно!

— Нельзя обратно. Только вперед.

— Мы… сможем обратно!

— Не сможем — там односторонний проход.

Ей пришлось до крови закусить губу, чтобы не пискнуть, а после не поддаться схватившей за горло панике. Что‑то нехорошее творилось с их непробиваемой бронированной машиной — она разваливалась. Такая крепкая, мощная, классная и… разваливалась. Райна уже воочию видела, как крошится на куски ее собственное далеко не такое крепкое тело — тлеет, обвисает, гниет, облепляет кости, высыхает и, в конце концов, крошится прахом. Быстро. Здесь все происходило слишком быстро.

Они все погибнут. Создатель, они все погибнут — зачем она затеяла этот поход? Она ведь всех подставила.

— Я не хочу… умирать, — скулила в маску и думала, что ее никто не слышит.

— Не умрешь, — грубо оборвал стенания водитель. — Е№ать, второе колесо потеряли.

Райна заскулила громче — они все разваливались на части. Еще не сейчас, но скоро, очень скоро!

Один за другим начинали сбоить приборы; послышались злые фразы:

— Вылетел датчик топлива. Проседает вал. Отказал спидометр…

Все сильнее наливался красноватым огонек в маске.

— У меня уходит кислород, да?

— У всех уходит.

Она снова зажмурилась, как будто отсутствие зрения могло помочь им всем перенестись в другую реальность, однако микрофон оставался включен и до визжащего от ужаса сознания доносились страшные слова — "руль держится на честном слове. Правее. Еще правее? Черт, уже заедает… Где я брал эту гребаную Джетту? В салоне. Новую".

— По — моему их стали делать из дерьмовых материалов, — ругался ассаин. — Надо было брать старую модель, она была крепче.

— А я знал?

— Никто не знал.

— Жопу порву продавцу!

— До места шесть километров.

Пауза.

— Пять километров.

Тишина и тряска.

— Четыре…

В тот самый момент, когда Аарон произнес слово "четыре", мотор Джетты заглох — вездеход резко и нелепо дернулся и застыл на месте.

— Приехали, мать его растак!

И самая жуткая тишина из всех, когда‑либо ей слышанных. Удар по рулю; неестественно громкое дыхание соседей.

— Баал, заводи Джетту!

— Не заводится.

— Все? Совсем все?

— Совсем.

Они смотрели друг на друга, а Райна слепо взирала перед собой — все, это конец. Она всех подвела.

— Четыре километра — это немного. Мы сможем пешком. Сможем?

На этот раз вопрос задавал Рен. А ведь обычно он на них отвечал; до этого момента она вообще не слышала в его словах вопросительных интонаций.

— Должны. Чем дольше мы сидим, тем меньше шансов.

— Да едрись — оно провались! — Баал.

— На выход. Все на выход. На выход!

Когда ее выпихивали из машины, Райна цеплялась внутри салона за все, что могла.

Дольше всего выгружали что‑то из багажника — какие‑то кейсы; вездеход — ей не показалось — облупился снаружи. Стал старым.

— Сегодня утром я выкатил его из салона.

Они погибнут. Состарятся за десять минут и рассыплются в прах.

— Пошли — пошли — пошли!

Ее кто‑то толкнул в спину.

— Быстро! Бегом. Это приказ!

Приказ? Райна, не разбирая направления, побежала. Впереди спины — мелькают заплечные рюкзаки, жесткая ткань "комбезов", армейские ботинки, — сбоку и позади зловещая инопланетная поверхность "площадки". Она боялась смотреть вокруг — боялась и не могла не смотреть — каждую секунду опасалась, что очередной город возникнет прямо у них над головами. И раздавит. Или что с очередным шагом под ступней разверзнется земля, и тогда снова полет… длинною в жизнь.

Она так и умрет со шрамами.

— Быстрее. Аарон, направление верное?

— Да х№й бы его знал — датчик на руке сломался тоже.

— Ты мне это брось!

— Верное. Наверно…

— Наверно?

— Думаю… что да.

Они задыхались, она задыхалась тоже. Они не знали, верно ли движутся, — она знала — неверно. С самого начала неверно. Вообще не стоило это все начинать.

— Райна, быстрее!

Она даже не обратила внимания на то, что ее не назвали Марго.

— Передвигай ноги, твою налево! Клиент!

Через камень ей помог перепрыгнуть Баал — вовремя обернулся и протянул жесткую перчатку. Всего на секунду вылезло над головой и тут же скрылось ослепительное и неестественно яркое солнце. Пришлось зажмуриться, чтобы не ослепнуть.

— Хреновое место.

— Да уж…

— Где должен быть Портал?

— Не знаю.

— Как не знаешь?

— Не знаю. Я его никогда не видел. Не езжу сюда отдыхать каждые выходные.

Аарон злился. Они все злились, но оставались собранными — бежали настолько быстро, насколько могли; она старалась успевать следом и не спотыкаться. Ассасин грохотал камнями и шумно дышал за спиной.

Райна слышала, как трещит материал ее маски — шелушится.

Скоро и он станет старым.

Потрескивало в наушниках, все сильнее портилась связь, все более зловещими смотрелись непонятные символы на экране; утекал в небытие кислород. Она потела, каждые полминуты отбивала носки ботинок и пальцы в них о камни, уже три раза почти упала, едва держала заданный темп.

Черт, почему не ходила в спортзал?

— До места примерно два километра.

— Но там впереди ничего нет.

Баал был прав — Райна смотрела туда же — до самого горизонта тянулась бесплодная мрачная пустошь.

— Здесь всегда сначала нет. А потом есть.

— Канн, если мы придем, а там так ничего и не появится…

— Появится. Если не сбились с направления.

— Ненавижу тебя, друг. Иногда я тебя ненавижу.

— Это лучше, чем Криала.

— Не лучше.

— Лучше, поверь мне. Здесь хоть мутантов нет.

Она не понимала, о чем шла речь, — чувствовала одно: она не выдержит двух километров. Осядет на землю раньше — откажут уставшие ноги. Сядет и будет слушать, как трещит по швам и крошится кислородная маска. А потом не увидит, как превратится в старуху и сгниет на "стройплощадке" — не увидит, потому что нет зеркала…

— Вставай! Думаешь, самое время и место посидеть?

Ее кто‑то тащил. Поднял с почвы — когда она успела на нее осесть? — и теперь бульдозером пер за руку.

— Не останавливайся! Переставляй ноги. Переставляй, я сказал!

Ей на секунду показалось — Аарон. Нет, Аарон бежал впереди — ее тащил ассасин.

— Не хочу, — шептала Райна, — я уже не могу.

— А мне насрать.

— До места полкилометра, — раздалось в маске.

— Давай, давай, пошла!

Ее подгоняли, словно кобылку.

У Райны горели легкие, слезились глаза, запотело в маске. Грохотал в висках пульс, спину почему‑то жгло, ноги гудели, как электросеть под напряжение, — казалось, из них вытащили все пружины.

Шаги, шаги, шаги. Она не чувствовала, как бежала, — не понимала, как умудряется делать это.

— Примерно триста метров.

— Там все еще "ничего"…

Ее руку сжимали так сильно, что в перчатке, наверное, осталось кровавое месиво — лепешка из кожи и костей.

— Больно…

По маске пошла трещина.

— Двести метров…

— Там впереди что‑то начинает появляться. Дом. Канн, если это "не оно"…

— Сто пятьдесят метров.

Ног нет. Тела нет. Легкие сгорели. Она бы отлупила ассасина за то, что умеет так таскать. Если бы когда‑нибудь снова начала дышать.

— Сто метров. Пятьдесят.

На словах "мы на месте" она повалилась на землю.

Через стекло маски уже почти ничего не было видно.

— Минуту. Мы должны продержаться минуту.

Им было не легче, чем ей, — тоже заканчивался кислород.

Теперь они находились внутри какого‑то строения — бетонные стены — серые и неровные, — крыша отсутствовала. Над головой чернота, за стенами мрак, вокруг кромешный ад из смешавшегося времени и пространства.

— Где должен быть Портал?

— Где‑то здесь.

— Канн, ты не ошибся с домом?

— А что, номер неверный?

— Шутник.

Они хрипло дышали; через их маски тоже уже не просвечивали лица. Голоса становились все более далекими; костюм душил.

— Райна… Райна…

Ее кто‑то звал.

— Живая? Дыши. Осталось чуть — чуть.

Кто‑то стучал перчатками по маске; звук щелчками отдавался в продолжающих еще работать наушниках.

— Смотри, он появляется…

Она не видела ничего, кроме света на месте незаполненного дверного проема, — уже не чувствовала ни тела, ни эмоций, не была способна породить ни единой мысли. Смертельно устала. Если они выберутся, если они когда‑нибудь…

— Он почти доформировался.

Если они выберутся, она…

— Десять секунд до выхода. Первой "клиентка"…

Дамы вперед. Если…

— Пять, четыре, три, две…

Райна так и не додумала, что случится, если они выберутся; как только Канн произнес "один", кто‑то в буквальном смысле оторвал ее от земли и со всего маха зашвырнул туда, где сквозь потрескавшийся и запотевший экран светилось белое пятно.

Глава 12

Уровень: Магия.

Удивительно насыщенно пахла земля — сырой травой, кореньями и прелыми листьями.

Пахла прямо в нос.

Потому что уткнувшись в нее — в землю, — Райна и лежала. С закрытыми глазами, недвижимая — боялась проверять, работают ли конечности, — просто вдыхала и выдыхала, вдыхала и выдыхала. Млела от облегчения уже просто потому, что хватало воздуха.

Воздух. Как хорошо, когда его много. Когда не дерет горло, когда не борешься за каждый вдох, когда не опасаешься, что при следующей попытке втянуть в легкие хоть сколько‑нибудь кислорода, откажет от усердия и тело, и мозг.

Кажется, он и так отказал. Однако запахи все еще различал. Как и доносящуюся откуда‑то справа речь.

— Лучше бы мы пошли через Биссонет.

— Не вышло бы. Дрейк сказал, что тот вход открывался только для тех, у кого было приглашение.

— Черт, не мог он нам выписать четыре штуки?

— Я спрашивал. Сказал, что не мог. И что перестроить систему тоже не мог.

— Засранец. Думаю, он все мог — просто не захотел или не нашел время.

— Да уж. Проще было взорвать бабкин дом, чем через эту гребаную "площадку". Чуть кони там не бросили…

Райна, кажется, бросила. По крайней мере, эти самые "кони", судя по ощущениям, двигаться нисколько не желали. Она попробовала повернуть голову, но в висках тут же заныло; пальцы на ногах и руках ощущались едва ли.

А диалог, тем временем, продолжался.

— Когда ждать Майкла?

— Сказал, найдет нас сам. Увидит, что мы вторглись на Уровень.

Повисла пауза.

— Сколько сейчас времени?

— Не знаю. По — моему, вечер.

— Угу, солнце заходит за лес.

Лес? Ей вдруг срочно захотелось его увидеть. Лес. Лес — это здорово. Это значит, что они уже на странной "планете" и вокруг не мрак, а что‑то другое. Ей потребовалось какое‑то время, чтобы разлепить веки и все же повернуть голову — взор уткнулся в камень, на который налип листок; с теневой стороны лежала подтаявшая лепешка бурого снега.

— Так, клиент жив. Это хорошо.

Издеваются? Да там никакая физическая подготовка не спасла бы, ходи она в спортзал хоть четырнадцать раз в неделю. Совершенно некстати вспомнился звук, с которым трескалась в самом конце маска, а после и комбинезон. Райна резко вскинула шею и едва не взвыла от боли — уставилась на свои ладони — целые? Уф, — выдохнула с облегчением, — целые.

— Да, все с твоими руками нормально, — подтвердил кто‑то. — "Площадка" разъедает только неодушевленные предметы.

Раньше не могли сказать? Шутники, блин…

— А вот комбезы повредились основательно, придется оставить.

— За тем и брали.

— Вот Майки не порадуется, если начнем здесь мусорить.

— Предупредим его. Уберет.

— С оружием все хорошо — кейсы целые.

— А мешок для Бойда?

— Тоже целый.

— Палатки?

— Повезло нам. Разъело только верхний защитный слой.

— Живем, блин.

— Угу. Пожрать бы.

На "пожрать" Райна откликнулась довольно бодро — попыталась перевернуться на бок, закряхтела, кое‑как подтянула к себе колено, оттолкнулась ступней о землю, замарала о что‑то ладонь, но приняла‑таки положение "на спине". Долго щурилась от того, насколько ярким показалось небо; слезились глаза.

— Так, как поживают твои ботинки?

Кто‑то бесцеремонно поднял с земли ее ногу, покрутил в руках. Констатировал:

— Ботинки нормальные, сохранились. Походит еще.

Она чувствовала себя куклой — не могла ни выдернуть из чьих‑то пальцев обувь, ни толком ответить — только замычала, — на что тут же получила ответ.

— Просыпайся. Очухивайся. Скоро снова в путь.

Идти никуда не хотелось. Хотелось вкусно дышать, и чтобы кто‑нибудь влил в рот что‑нибудь съестное. Желательно горячее. Супчику, например. Или на худой конец чайку…

— Райна, вставай. Подъем.

Когда приказ прозвучал во второй раз, ей все‑таки пришлось открыть глаза.

На то, чтобы очухаться, ушло минут десять. Сложнее всего было сесть, привыкнуть глазами к свету и привести в подобие хоть какого‑то порядка мысли.

Они вышли. Успели выкатиться из того ужасного места до того, как закончился кислород, и теперь находились в месте другом — довольно‑таки живописном: невдалеке сосны и густой кустарник, по другую сторону пологий, покрытый слежавшейся травой склон. Остатки снега, несмелые пучки зелени, тени от вросших в землю мшистых булыжников; вокруг пахло весной. Плавные изгибы холмов тянулись насколько хватало глаз; на самом горизонте, утонувшие в синеве облаков, высились крытые снежными шапками вершины далеких гор.

Красиво и величественно, тихо. Кажется, спокойно.

Ассасин молча перебирал и разглядывал испорченную "площадкой" ткань — откладывал в сторону то, что не годилось, скручивал то, что уцелело.

— Интересно, здесь ночи холодные?

Баал смотрел туда же, куда и Райна, — на горы.

— Не знаю. Я все хотел заглянуть в гости к Майклу, да так и не нашел время.

Аарон чистил от грязи и сосновых иголок рюкзак; рядом лежало треснувшее стекло от кислородной маски.

— Теперь нашел.

— Да, теперь точно нашел. Думаю, он скоро появится.

— Хорошо бы. Нужно решить, где устраивать ночевку. Есть хочется.

Ей тоже хочется — Райна не решилась пикнуть вслух. Ведь не забудут про нее, так?

Посмотрела на собственные ботинки — и правда целые (хорошо, что взяла дорогие), — ощупала куртку, убедилась, что рюкзак с личными вещами лежит рядом. Почти "не разъеденный".

— Очухалась?

Осторожно, чувствуя себя неловко из‑за того, что грязная, помятая, без макияжа и к тому же слабачка — не сумела нормально бежать по "площадке", — Райна искоса взглянула на Рена.

— Угу.

Не будет больше язвить?

Тот не язвил.

— Болит что‑нибудь?

Кроме шеи и висков ничего не болело; Райна покачала головой.

— Нет.

— Хорошо. Значит, "объект" цел. А вот, кстати, и Майкл. Вовремя.

В этот момент послышались шаги.

*****

— Нет, карту дать не смогу — к тому же, она здесь и не пригодится. Только компас — вот его дам.

Тот, кого остальные называли Майклом, оказался рослым, ладно скроенным мужчиной на вид около тридцати пяти. Короткие черные волосы, кожаная куртка, пятнистые штаны — лица она не видела — проводник стоял спиной к ней и лицом к остальным.

— Почему не пригодится карта?

Аарон не привык без карт.

— Потому что Магия будет постоянно менять вам маршрут. Когда решит, что пришло время, сама выведет вас к Порталу.

— И сколько займет путь?

— Не могу утверждать наверняка. Думаю, от двух до пяти дней.

Канн присвистнул.

— А то и больше пяти?

— Может быть и больше.

— Она вообще нас выпустит наружу?

Голос ассасина звучал ровно и одновременно саркастично — только он умел говорить таким тоном — это Райна уже усвоила. Стратег по большей части молчал, а если говорил, то чуть ворчливо, но искренне; Баал больше рыкал, нежели изрекал что‑то человеческое, а вот Рен язвил. Ровненько так, и не сразу поймешь, что язвит. Киллер, блин.

— Выпустит. Еще никого здесь, кроме меня и Марики, жить не оставила.

— Это хорошо.

Райна сидела на вросшем в землю булыжнике — на нее никто не обращал внимания. Вокруг неспешно плавился розоватый вечер; тянулись по склону длинные и неровные тени от елей; пахло хвоей.

— Что у вас со спальным оборудованием?

— Есть. Уцелело.

— Оружие?

— Спасли. Кейсы целые. А вот внешние комбезы и маски повредились — я сложил их вон там. Не знал, как утилизировать.

— Без проблем, я уберу. Что с едой?

— Сухие пайки. Вода есть.

— Сухие пайки — это невкусно. Но к моему дому попадем только завтра. Сегодня вам придется заночевать в лесу — недалеко есть неплохое местечко, я провожу. Там полянка, место для костра, бревна лежат. Хорошо, в общем, удобно.

Когда все рюкзаки оказались на плечах, кейсы в руках, и Райну, наконец, окликнули, та как раз думала о том, что ей уже везде будет "хорошо". Лишь бы чего‑нибудь перед этим поесть.

— Выдвигаемся.

— Да иду я, иду, — пробубнила она под нос, неуверенно поднялась с земли и отряхнула со штанов иголки.

(David Lanz — Cristofori's Dream)

Она так и не поняла — он отстал от остальных намеренно или случайно? Она‑то понятно — плелась в конце, как позабытая хозяевами собачка, — но обитавший в местных краях проводник однозначно умел ходить быстро. И, тем не менее, не стал придерживаться остальных — зачем‑то сбавил темп и потихоньку поравнялся с Райной. Сначала шел чуть впереди, затем замедлился еще и вот уже какое‑то время шагал с ней вровень.

Она на него косилась.

Приятной внешности мужчина — высокий, статный, светлоглазый. Темная поросль однодневной щетины, густые темные брови, мелкие морщинки в уголках глаз, как будто улыбчивый рот — последнее она предположила, а не увидела, так как Майкл не улыбался. Спокойный, адекватный субъект — размеренная поступь, плавные движения, уверенный и будто бы даже теплый взгляд.

А он ей нравился. Не как мужчина — как человек. Что‑то в нем было — в этом проводнике, — что‑то располагающее даже без слов. И Райна, удивив саму себя, вдруг решилась на диалог:

— Скажите, где мы?

— Мы? — он не взглянул на нее. Ответил так буднично, словно все это время, шагая рядом, ждал вопроса. — Мы на Уровне: Магия.

— Магия? А почему этот уровень так называется? Он волшебный?

— Можно сказать и так. Однако я бы назвал его "живой".

Какое‑то время они просто шагали рядом, как и прежде, без слов. Впереди три рослых мужских силуэта в военной одежде, позади убегает непонятно откуда берущая начало тропка; вокруг весна — прелая трава, талый снег, первая зелень и сырость. Молчала вокруг первозданная, нетронутая человеком природа. Красиво и почему‑то чуть боязно.

— А почему "живой"?

Наверное, она задавала глупые вопросы, но Майкл не раздражался и не язвил. Отвечал терпеливо и тепло.

— Потому что он каждому человеку дает то, что ему нужно. Сюда приходят исполнять желания. Точнее, за пониманием того, как именно они исполняются. И правильные ли это желания.

— И этот Уровень помогает всем?

— Всем.

— Всем — всем без исключения?

Почему‑то рядом с ним Райна чувствовала себя маленькой — не ростом, но… знаниями? Озорной и любопытной девчонкой без груза на сердце. Странно и приятно.

— Всем. Только перед этим дает испытания.

— А — а–а…

Вздох получился разочарованным. От испытаний она устала и без Магии — ей бы уже просто отдохнуть, успокоиться, хотя бы временно забыть, что жизнь постоянно должна сопровождаться страданиями.

Райна умолкла. Нет у нее желаний. Только одно — то, что идет впереди по центру, — человек со светлым коротко стриженным затылком, шрамом на виске и кряжистой поступью. Он и есть ее заветное желание. Но с этим не поможет даже волшебный уровень.

То ли поляна оказалась дальше, чем указал проводник, то ли хитрый уровень уже удлинил им путь, но их маленький отряд все шагал и шагал; стоящий впереди лес приближался медленно и неохотно.

— А вы куда путь держите? После Черного леса?

— К озеру.

Райна ответила осторожно и без деталей — ни к чему. Скажет "Дхар", и вдруг Майкл подумает дурное? Решит, что, если "Дхар", то "смывать грехи", а если "грехи", то это не про них, а про нее. И перестанет с ней разговаривать.

— К озеру — это хорошо.

Ее сосед не стал выспрашивать больше. Какое‑то время шел молча, затем повернулся и внимательно посмотрел на Райну — посмотрел так, как не смотрят другие, — куда‑то внутрь, в самую глубь. И как будто душой, а не глазами.

— Вам очень грустно, да?

Спросил. И Райна едва не подавилась. Вдруг от спазма сперло горло — от того, что кто‑то увидел. Почувствовал.

— Да, — ответила тихо. — Очень.

— Ничего, это пройдет. Все проходит.

— Как и жизнь, — отозвалась она философски.

— Нет. Ваша черная полоса вам дана, чтобы потом наступила белая. Вот увидите.

— Вы просто утешаете.

— Нет. Я знаю.

Она была ему благодарна до слез. За ласку, за теплый тон слов, за то, что не стал судить не по лицу, не по одежде, не по цели путешествия. За то, что отстал от других и теперь шагал рядом, за то, что пытался утешить. Ее давно никто не утешал. А, может, никогда.

— А вы… — Райна не знала, о чем хотела спросить — просто хотела поговорить. Чтобы еще чуть — чуть тепло, чтобы не одна, — …вы здесь живете?

— Да, живу.

— Всегда жили?

— Нет, не всегда. Раньше жил в городе, потом переехал.

— Работали, наверное, с природой или животными?

— Нет. Работал с ними. Солдатом.

Майкл кивнул на шагающих впереди ребят.

— Правда?

Он нравился ей все больше.

— Да, правда. А когда попал сюда, понял, что хочу другого — покоя, тишины.

Ей было понятно.

— И с вами живет…

— Марика — моя девушка.

Здорово. Это очень здорово — жить там, где хочется, да еще и не одному.

— А она тоже пришла сюда исполнять желания?

— Тоже.

Теперь ее собеседник улыбался. Она не ошиблась — у него был очень красивый рот, мягкий, спокойный, как и характер.

— Вы не волнуйтесь…

— Да я не волнуюсь, — Райна напряглась. Всегда напрягалась, когда кто‑то пытался уличить ее в слабости. Но Майкл не пытался — она поняла это, когда посмотрела на него снова. А следом услышала слова.

— Если уж эти парни взялись вас проводить, они проводят. Доведут куда угодно и сохранят живой и невредимой.

— Я знаю. Я им верю. Они… хорошие.

Собеседник кивнул. Не стал больше ничего добавлять. И ускоряться не стал.

Так, шагая бок о бок, они и дошли до леса.

*****

(Jesse Cook — Into he Dark)

Стемнело неожиданно быстро.

Потрескивал поленьями, унося искры в алмазное небо, разведенный на скорую руку костерок. Майкл ушел, сказал "дела" — попрощался, уверил, что вернется завтра.

Райна радовалась — хорошо, что вернется. Может, они снова о чем‑нибудь поговорят, а, может, просто пройдутся рядом, как сегодня. С ним было хорошо и без слов.

В рюкзаках, что несли с собой ее провожатые, нашлись четыре одноместные палатки — ей досталась самая маленькая, треугольная и, на ее взгляд, самая уютная. В палатках раскатали коврики, закинули внутрь тонкие, но теплые одеяла. Специально для нее отыскали надувную подушку. Она обошлась бы и без нее — несмотря на ошибочное мнение остальных, не так уж сильно она нуждалась в комфорте. Ну и что, что жила в пентхаусе и носила дорогой спортивный костюм, на который, как она заметила, изредка косились остальные?

Это все Рид. Без него она до сих пор работала бы секретаршей или уборщицей. Или вообще бы продолжала скитаться по приютам для бездомных.

Зачем‑то вспомнился Джокер, даже не он сам — его тень, силуэт. Еще живой когда‑то человек — дурак, наверное, но ведь мертвых не судят.

Сидя на пахнущем мхом бревне Райна думала не о нем самом, а о том, как странно повернулась жизнь: не встретила бы его в чате, не опустилась бы до самого дна и не получила бы шрамы, и этот поход бы не состоялся. Не подписала бы Комиссия свой страшный приговор, не встретилась бы Дора и ее юрист, не нашелся бы совершенно "случайно" долгожданный и "долгоискомый" ею Аарон.

А теперь вот нашелся.

Хитро. И слишком сложно, чтобы думать о том, что все произошедшее есть великий замысел Великого Творца. А вообще, как знать.

Выданный ей сухой паек Райна жевала медленно — не привыкла есть, не запивая чаем. К тому же сухая полоска непонятно чего пахла не то рыбой, не то мясом и почему‑то, несмотря на голод, вставала поперек горла. Наверное, сказывалась усталость. Шутка ли, в один день пройти "площадку", а потом еще прошагать несколько километров на гудящих ногах? И потому кусок в горло не лез.

А они, вероятно, думали, что она — сноб. Что привыкла лишь к роскоши и ресторанным блюдам — вот посмеялись бы, если бы узнали, что Райна все это время питалась черствым хлебом, булками, сыром и колбасой.

Сноб. Да.

Возможно, она им в какой‑то момент и стала. Не снобом даже — просто дурой. Той самой Марго, которая, ожесточившись, зачем‑то ставила на колени всех встреченных на пути особей мужского пола — никак не могла перестать мстить почившему уже Джокеру.

Сломал.

Обидно. Не потому что сломал, а потому что поддалась. Унизилась сама, унижала других, по странной причине решила, что найдет в этом если не удовлетворение, то секундную злую радость. Вот только не было ее — радости. Месть не оставляет на языке вкуса победы — месть разъедает душу.

Зубы автоматически грызли паек; сыпались на колени крошки.

На нее никто не смотрел — говорили о своем. Сидели по другую сторону костра, пили из складных походных кружек горький чай, общались — упоминали то некую Элли, то Марику, то кота Арви. Какой такой кот? Чей? И кто такой вечно задеваемый в беседе Дрейк?

Райна не знала никого из них.

Да и пусть — ей было не до беседы — она смотрела на Аарона. Осторожно, чтобы не привлекать внимания, наблюдала за его лицом, мимикой, жестами. Ловила адресованные не ей мимолетные улыбки. Она собрала бы их все — эти улыбки. Все бы отдала, чтобы их стало больше, чтобы его брови никогда не хмурились. И за то, чтобы иметь возможность подойти ближе, провести рукой по его лицу, погладить по волосам, стереть из глаз усталость.

Он так и не залечил шрам. "Ее" шрам.

Сидел на бревне, держал в руках кружку, кивал собеседникам, на нее не смотрел. А сердце Райны заходилось от грусти: как же это сложно — быть рядом и не иметь возможности не то, что коснуться, а даже просто поговорить.

Он не разговаривал с ней. Вообще. Может, подумал, что она изменилась, а, может, плохо помнил и в отличие от нее никогда не ценил те времена на Восьмом. Это все иллюзии — жизнь ими полна. Представил то, чего нет, и держишься за выдумку, за бесценную мечту, как за спасительный плот, а другой человек живет своей жизнью и в ус не дует. Зачем ему чужие мечты?

Блестело в свете пламени на пальце тонкое кольцо. То самое, что стало для ее сердца удавкой.

Занят.

Ее. И занят.

Вот только Райна все равно не могла оторвать от него взгляд. Кто знает, как повернется жизнь дальше? Будет ли возможность посидеть пусть не рядом, но недалеко — полюбоваться фигурой, обласкать лицо взглядом, впитать ушами голос.

У нее в жизни не так много, но есть этот самый момент. И Аарон по другую сторону костра.

И глупые мечты, которые не уходили.

Райна смотрела на него так долго, пока не почувствовала, что увлажнились от слез и от жалости к себе глаза. Жизнь бывает несправедливой. Почему? Риторический вопрос.

С ней никто не говорил, ни о чем не спрашивал.

Паек закончился.

Она отхлебнула остывшего чаю, стряхнула с коленей крошки, поднялась с бревна и отправилась к себе в палатку, зная, что никто не пожелает ей "спокойной ночи".

И все равно шепнула, не глядя на других, "спокойной ночи".

Треск раскачиваемых ветром сосновых веток в вышине был ей ответом.

*****

Все это время он делал вид, что не замечает ее взгляда.

Ночь, треск поленьев, друзья рядом. Крепкая заварка в кружке, искры в небо, бежевые угли. Хорошая ночь, дивная. Свежо и сыро вокруг, холодит затылок вечерний воздух, неспешно течет беседа.

Ему бы подумать о себе, о "Милке", о том, что случится тогда, когда он вернется домой.

О Милке не думалось.

Канн изредка, когда та опускала голову или отводила взгляд, смотрел на Райну.

Райна — Райна. Рейка. Одинокая, притихшая, потерянная и очень грустная. Он раздражался на себя за те чувства, которые она в нем вызывала. Что тогда, что сейчас: подойти, помочь, защитить.

Но кого защищать — убийцу? Человека, на чьем счету столько денег, что можно скупить акции самых прибыльных компаний столицы? Женщину, живущую в апартаментах размером с футбольное поле, способную вытряхнуть из кармана пару миллионов и не заметить этого? Холеную даму с длинными (не то, что когда‑то) волосами, отправившуюся в поход в костюме из "вортексной" ткани?

Он знал ребят, которые неплохо зарабатывали, но не могли позволить себе такой покупки. А их "заказчица", кажется, вообще не обращала внимания ни на траты, ни на реакцию, которую они вызывают у остальных.

Убийца. Ему приходилось напоминать себе о том, что Райна — убийца. Что та бабка, оставившая Марго Полански все свое состояние, вероятно, еще пожила бы, не приложи кое‑кто к этому руку.

И, тем не менее, сидящая напротив девчонка меньше всего походила на убийцу.

Как и когда Канн начал так сильно ошибаться в людях?

Баал, скрывая названия и детали, рассказывал о последней вылазке на Танэо, хвалился тем, как удачно теперь справляется и с новым домом, и с работой. Дрейк помог, да, Дрейк. Дрейк помогал им всем — так или иначе.

Мила. Он должен думать о себе и Миле. Должен.

Не думалось.

Райна грызла паек с неохотой; он и сам не сразу привык к такой пище. А уж она‑то…

Почему она так часто и пристально смотрит на него — помнит? Их дом, те времена, тот короткий период, когда жили вместе? Он и сам его помнил — тепло помнил. А теперь, вот, судьба развела и свела вновь — уже не тех, уже других людей. Не безработного военного недоучку, перебивающегося разовыми заказами, и не бывшую безбашенную, сидящую на экстази девчонку — уже профессионала и богатую женщину из Ланвиля. Один выполнял заказ, чтобы заработать денег, а второй шел "смывать грехи". Грехи за чье‑то убийство.

Да, жизнь меняет людей.

Деньги меняют.

Когда Райна поднялась с бревна и ушла в палатку, ему почему‑то стало одиноко. И на улице как будто чуть похолодало — мираж.

— Хитер Майк. Карты не оставил, а.

— Ничего, дойдем и без карты, не заблудимся.

Коллеги пили чай, обсуждали дальнейший путь; Канн, пытаясь отстраниться от ненужных чувств, попытался вклиниться в беседу.

— Удивил он, надо же — два дня или пять. Обычно заранее известно, сколько займет дорога.

Регносцирос взглянул на него золотыми от света костра глазами.

— А тебе какая разница — два или пять? Ты ведь сам говорил, что тебе нужно разобраться в делах сердечных, так что оно чем больше, тем лучше. А мы с Реном пока полюбуемся природой — давно не отдыхали в красивых и спокойных местах.

Декстер согласно промолчал.

Действительно, пять, наверное, лучше — больше времени на то, чтобы разобраться в себе.

Аарон еще какое‑то время сидел молча — смотрел то на тлеющий костер, то на звездное небо, несколько раз безуспешно пытался переключить мысли на Милу, но так и не смог. Сходил отлить, выплеснул из кружки заварку, сполоснул водой из фляги — Майк сказал, что завтра наберут еще, — и отправился спать.

*****

Когда кто‑то длинноволосый произнес "дела сердечные", Райна как раз думала о том, как хорошо будет завтра проснуться не в квартире с видом на небо, а под шум сосен. И забыла о соснах тут же, как только разобрала смысл слов. Допустила их внутрь.

Дела сердечные. Аарон?

Аарон?!

И вдруг икнуло от тревоги и радости сердце.

"Дела сердечные" — это ведь личная жизнь, так? А если Аарону нужно в них разобраться, значит, что‑то идет не так? Несчастлив в любви? Не уверен в избраннице? И есть ли в этом случае шанс на то, что он снимет с чужой женщины кольцо и когда‑нибудь подарит его ей, Райне?

Она чувствовала себя преступницей, крадущей чужого мужчину. Крала и радовалась. Обрела вдруг надежду и еще долго лежала с кружащейся от счастья головой.

Один шанс на миллион. Один. Но он у нее есть.

Заснула она лишь тогда, когда голоса затихли, мужчины разошлись по палаткам, а костер прогорел.

Глава 13

Утро не просто бодрило прохладой. Оно — сырое и туманное — заставляло желать одного — как можно скорее юркнуть обратно в палатку, зарыться с носом в одеяло и не вставать до самого обеда. До момента, когда солнце разгорится над лесом в полную силу.

Изо рта шел пар.

Призванный защищать от холода костюм, пока не нагрелся, сам холодил кожу так, что у Райны стучали зубы. За ночь она продрогла, толком не выспалась, но пребывала в приподнятом настроении — сегодня она попытается с Аароном поговорить. Выспросить, что идет не так, узнать, не может ли она чем‑нибудь помочь?

Хоть чем.

На завтрак выдали новых сухой паек и кружку горячего чая. Паек напоминал слежавшийся и спрессованный в камень батон, крошился на зубах и не улучшал своего вкуса даже намазанный мясным паштетом.

Райна не роптала. После завтрака попыталась помочь собрать палатку, не обиделась, когда ее попросили постоять в стороне, к удивлению остальных даже принялась мычать себе под нос какую‑то мелодию — сердце пело.

— Хорошее настроение? — Баал, скручивая коврик, одобрительно кивнул. — Это хорошо.

Она робко улыбнулась в ответ, но на нее уже не смотрели. Аарон складывал котелок — выплеснул из него остатки заварки и теперь упаковывал в чехол.

— Куда путь сегодня держим? — спросил он у занятого сбором скраба ассасина.

— На горы. Так Майк сказал. Дорога одна.

— То есть компас нам не нужен.

— Нет.

— А он найдет нас сам?

— Угу.

— Значит, есть шанс, что вечером заглянем к нему и Марике в гости. Видит Создатель, я бы не отказался от горячего ужина.

— Я бы тоже, — промычал длинноволосый. — Алеста приучила к хорошей жратве. Пайки теперь поперек горла.

Райне стало легче от осознания того, что не одна она кривит нос при виде превращенной в кусок бетона еды. Значит, не привереда.

Как ни странно, в приподнятом настроении пребывали все — то ли отлично выспались на тонких ковриках, то ли шум сосен обеспечил приятные сны, то ли так действовала волшебная и неповторимая Магия.

Тронулись в путь.

А Магия и правда действовала на Райну удивительным образом. Шагая по едва заметной тропке — впереди Баал и Канн, позади ассасин, — она рассматривала все, что могла рассмотреть — пробившиеся из влажной почвы и бурно цветущие на мшистых кочках сиреневые цветочки, длинные разлапистые, качающиеся в вышине ветки сосен, ребристые стволы, бурую хвою под ногами.

Ботинки мягко утопали в ковре из опавших иголок, подошвы изредка похрустывали по тонкой корочке льда — лужи за ночь замерзли; под деревьями все еще лежал снег. Весна. И новый день.

И пусть костюм холодил кожу, мерзли руки и утренний воздух кусался за щеки, Райна чувствовала себя непривычно легкой изнутри, будто без багажа. Будто те самые чемоданы с прежним тяжелым опытом, которые она все это время с каторжным упорством несла, вдруг остались стоять на полянке, а она, стряхнув с себя заботы, развернулась и зашагала прочь. Впервые разрешила себе не думать — просто смотрела по сторонам, просто дышала, ощущала, как легко и приятно бытие. А ведь и забыла, что так бывает.

Однако мысли возвращались тут же, стоило взгляду упасть на широкую спину стратега.

Любимый. Ее любимый. Как же хорошо рядом, пусть даже он на нее не смотрит, пусть не знает об испытываемых к нему чувствах. Все равно рядом.

Рен замыкал процессию.

Пока Канн не отстанет или не останется один, им не поговорить. Ну и ладно — пока шагают, она подумает, что именно ему сказать, как начать беседу.

Может, с простого "привет"? Так ведь виделись у костра утром, а не столкнулись случайно у дверей кафе. "Как поживаешь?" Приторно и неестественно. Излишне деловито. "Как жизнь?" Нормально, скажет, жизнь. А чего ненормального?

А ей бы спросить — спросить о главном: что именно пошло не так? Что случилось, что пришлось уходить далеко и надолго, лишь бы разрешить "дела сердечные"? Ведь не от хорошей жизни уходят люди в походы, не из‑за "у меня все прекрасно" вдруг срываются с места, садятся в поезда и мчатся в неизвестном направлении. А она еще думала, что "просто работа". Ан — нет, не просто. Все не так просто.

Так как же заговорить? Спросить "помнишь меня?" — так ведь и так помнит, сразу назвал по имени еще у дверей пентхауса. "Чего не разговариваешь?" — так и не должен. А зачем ему с ней разговаривать — просто заказчик, просто "клиент".

Черт, как же начать?

Райна ощущала себя сапером: один неверный шаг, и ногу оторвет на мине. Стоит спросить не то и не тем тоном, и человек захлопнет створки, как раковина, не захочет общаться. А мужики — они такие — к ним нужно правильно — умно и ласково. Мудро.

Она, увы, мудрой себя не чувствовала. Счастливой от того, что выпал шанс завязать беседу, — да. Пьяно — радостной от расправившей крылья надежды — конечно. Но только не мудрой. Мудрая бы не стала красть чужого мужчину с кольцом на пальце. Но Райна не хотела быть безгрешной — она хотела одного: его.

Возможность поговорить не выпадала долго.

Плыл мимо сначала лес, затем стволы потихоньку поредели, все чаще мелькали по сторонам чистые и светлые полянки. Взобрались на холм, с него спустились в лог, вновь миновали густой пролесок, а из него попали в кусты и бурьян. Там на какое‑то время мысли пришлось оставить — то и дело лезли в глаза ветви, а корни норовили запнуть о себя ноги.

Говорили мало. Просто двигались вперед; неспешно вскарабкалось по небосводу солнце, засияло — довольное и начищенное золотым боком. Сделался теплее воздух; уже не покусывал щеки и не валил изо рта паром, а вдруг насытился ароматами земли и цветов, напитался шумом прогретой лучами листвы и травы.

А потом удалось.

Почему‑то вдруг отстал Баал — захотел задать вопрос ассасину, и Канн неожиданно остался один; Райна моментально ускорила поступь. Быстрее — быстрее! Когда еще удастся пообщаться?

Со стратегом поравнялась не сразу. Как все тот же сапер, приближалась потихоньку — с минуту шагала позади его спины, затем пристроилась чуть сзади — сбоку, затем догнала окончательно. Покраснела, когда он бросил на нее мимолетный взгляд.

Бросил.

И не заговорил.

Она не пала духом. Нужно просто начать разговор — просто начать, а там пойдет…

— Привет, — звучало глупо, но другого приветствия у нее не нашлось. Ей сдержанно кивнули. — Как поживаешь?

— Да так же, как и ты, — шагаю в лесу. Как видишь.

Канн всегда был хмурым. И чуть грубоватым — она привыкла. Тропка вновь поползла вверх, потянулась змейкой по пологому холму; шелестела примятая ветром бурая прошлогодняя трава.

— Все ли у тебя хорошо?

Наверное, не стоило так прямо с места в карьер; брови Аарона нахмурились.

— К чему вопрос?

— Просто ты со мной почти не говоришь.

— А должен?

Точно как она и предполагала. Конечно, не должен.

— Просто… я… я, когда лежала в палатке… вчера…

— Что "вчера"?

— Услышала, что ты…

Разговор не клеился — извивался, как акробатическая лента, — выписывал пируэты и не спешил впадать в нужное русло.

— Что я "что"?

Канн начал раздражаться.

Черт. Райна быстро оглянулась, чтобы убедиться, что их не догоняет Баал, — тот о чем‑то беседовал с Реном.

— Что ты пошел в этот поход, чтобы решить… дела "сердечные". Это так?

И она внимательно заглянула ему в лицо.

— Ты бы меньше слушала чужие разговоры, больше толку было бы.

— Я просто хотела помочь.

— Чем?

— Не знаю. Поговорить, предложить помощь…

— Какую помощь, Райна?

— Не знаю, быть твоим другом.

— Похоже, что мне нужна помощь?

Теперь он однозначно злился — она неумно повернула беседу не так и не туда. Блин.

— Ты не подумай плохого… Я просто хотела сказать, что… — сейчас ее точно пошлют, — что тебе нужна такая женщина, которая бы тебя любила.

Канн зверел все сильнее с каждой секундной.

Дура. Дура! О чем она говорит? Чтобы хоть как‑то исправить ситуацию, Райна затараторила быстрее:

— Ты только не позволяй любить себя на половину, ладно? Тебе нужна особенная! Такая, которая бы принимала тебя таким, какой ты есть: плохого, хорошего, доброго, злого. В хорошем настроении, в плохом — в любом. Ведь ты того заслуживаешь…

— Райна…

— Просто поверь — никогда не стоит размениваться на полумеры.

— Райна!

— Я знаю, о чем говорю. Поверь, знаю…

Он ускорил шаг, ей показалось — ему бы сбежать. Она — настойчивая, как никогда, — неслась рядом.

— Аарон…

— Давай прекратим эту беседу.

— Аарон!

И тот вдруг остановился. Посмотрел на нее зло, выплюнул с презрением:

— И эти советы даешь мне ты?

"Ты" прозвучало так унизительно, будто не было во всем мире существа более гадкого, нежели Райна Вильяни.

— Я, — не ответила она — пролепетала. — Я… А почему ты так… говоришь?

— Потому что ты, Райна, — совсем не тот человек, которого я все это время помнил.

— Тот. Тот самый…

— Не тот. Может, мне стоит называть тебя не Райна, а Марго? Мисс Марго Полански?

— Не стоит.

Ей вдруг начало давить сердце. Беседа не просто повернула не туда — она стала опасной. Кажется, Райна все же наступила на мину.

— Может, стоит встать в очередь из женихов к самой завидной бабе Ланвиля? Самой богатой? Той, которая славится тем, что ставит мужиков на колени. Всех, которых встречает.

Она сделалась пунцовой. Потом бледной — он знает.

Нужно что‑то сказать — оправдаться, объяснить, только не оставлять все это вот так.

— Я не… там такие мужики!

— Какие? Какие, Райна? Может, и я такой?

— Ты не такой! — заверила жарко. — А они… они… не такие, слабые. Плохие.

— Не бывает плохих мужиков, но бывают настоящие стервы, знаешь ли. А ведь прежде чем взяться за эту работу, я кое‑что почитал о тебе. Послушал. И сильно удивился. Ты не просто не та Райна, которую я знал, — ты…

Она видела — ему хотелось сплюнуть. И казалось, он уже сделал это — прямо в душу.

— Ты не знаешь всех обстоятельств.

— Но я уже понял, как ты себя ведешь.

— Ты не понимаешь… я… я…

Она задыхалась. Снова не хватало воздуха, грудь теснило тоской и болью — она не такая. Не такая!

Но ведь такая?

— Они не стоили… большего…

Стальные глаза прищурились.

— Каждый человек на свете чего‑то стоит. А вот такое поведение точно не стоит ломаного цента. И потому ты не такая, Райна. Вообще не Райна. Спрашиваешь, как у меня дела? Так вот я скажу — лучше, чем у тебя. Сильно лучше. Я не славлюсь на весь город неадекватным поведением, не унижаю людей без причины и, в отличие от тебя, никого не убивал, чтобы потом с чистой совестью отправиться в поход к озеру очищения грехов. Стыдно, Райна. Стыдно. Сильно. Я всего этого не ожидал.

Она не смогла идти дальше. Когда Канн резко дернул плечом, поправил сползший рюкзак, развернулся и зашагал по дороге, она продолжила стоять — красная, как рак, глаза в пол, на щеках два неестественно ярких пятна. Убитая, онемевшая, с утыканным ядовитыми дротиками слов сердцем.

"Марго Полански…", "стерва", "ломаного цента не стоит…"

Стерва. Стерва. Стерва…

Она не заметила, как мимо, стараясь не выказать удивления, прошагал длинноволосый брюнет, а затем и ассасин.

Дождалась, пока все уйдут вперед, села прямо на тропинку, подняла дрожащие руки к лицу и закрыла ладонями лицо.

Пусть уходят насовсем.

А она останется.

(Sia — Dressed In Black)

Два человека — он и она,

А между ними глухая стена.

Из расстояний и прожитых лет,

Горьких падений и ярких побед.

Из недосказанных вовремя фраз,

Из равнодушия поднятых глаз,

Из необъятной, как море, тоски,

И не протянутой в горе руки.

Из подозрений и мелких обид,

Из выяснений, где больше болит.

Из череды мимо пройденных лиц,

Из перевернутых вроде страниц.

Можно пытаться друг друга забыть,

Можно на горло любви наступить,

Только Создателем предрешено –

Два человека, а сердце одно.

(автор: Марина Яныкина)

Она не знала, как и когда наступило время обеда.

Шла медленно и в самом конце. Не пошла бы вообще, но за ней вернулся ассасин, поднял с земли, подождал, пока у нее перестанут дрожать колени, какое‑то время вел, держа за руку. Молчал, ни о чем не спрашивал, а она ничего и никого не видела вокруг. Не хотела на поляну, не хотела новую стоянку, не хотела в палатку и к озеру. Вообще больше ничего не хотела.

И меньше всего смотреть в глаза Канну.

Райна думала, что за свою жизнь испытала такую боль, сильнее которой уже никогда не будет, — ошиблась. Нет боли хуже пустоты, когда внутри все немеет, перестает чувствовать, как будто отмирает, неспособное выдержать навалившееся горе.

Кто‑то ходил вокруг, разводил новый костер, шуршал рюкзаком; все молчали.

Райна сидела на бревне, сложив руки на коленях, и смотрела прямо перед собой. Она оглохла и ослепла.

Она одеревенела.

Наверное, кто‑то что‑то ел. А, может, и нет.

Шли минуты. Или часы. Когда она очнулась и кое‑как выплыла из оцепенения, на полянке потрескивал костерок, стояли вокруг рюкзаки, но никого вокруг не было.

Ушли. Куда все ушли?

И сразу поняла — они обсуждают ее. Находятся где‑то рядом и говорят о ней. Ставит миллион — точно говорят! Что она слабачка, что не стоило ее, наверное, вообще куда‑то вести, что…

Сердце тут же задохнулось от паники — она должна их найти, должна все это услышать, оправдать себя! Вскочила с бревна, огляделась, на несколько секунд затихла и прислушалась. И точно — слева из чащи звучали приглушенные голоса.

Крадучись, ступая как можно тише, она пробралась туда, где к ней стояли спиной. Говорил киллер, стратег слушал:

— Так не делают, Канн. Клиентов не оскорбляют — на них просто работают. Ты повел себя в высшей мере непрофессионально.

— А я должен был молчать? Когда она привязалась и тут же заговорила о личном?

— Ты разучился в ответ молчать?

— Извини, сорвался! Не выдержал, когда эта, — в этом месте повисла такая гнетущая пауза, что Райна успела подумать о целых пяти нецензурно звучащих словах, — …пигалица начала давать мне советы, как жить? Да кто она вообще такая?

— Наш клиент.

— Она убийца, Рен. И не говори мне, что я должен был об этом молчать.

— Должен был.

— Наверное, должен был, — Аарон сплюнул за землю. Процедил зло: — Только, знаешь, я до сих пор не пойму, чем ей помешала эта бабка? Старуха, Рен! Я понимаю, если бы кто‑то другой, но немощная бабка?

На этом месте Райна не выдержала — задрожала, затряслась, как осенний лист, сжала руки в кулаки и выкрикнула:

— Я ее не убивала! Не убивала, слышишь? Я ее…

Они повернулись к ней одновременно — застыли, как изваяния.

— Я ее…

Она никак не могла продолжить фразу — мешали подступившие от негодования жгучие слезы. У нее тряслось все, что может трястись, — колени, руки, подбородок.

— Я ее… любила, — последнее слово Райна прошептала. — Очень любила.

Глаза Канна прищурились от ярости.

— То есть ты никого не убивала, так? Давай, скажи мне.

Деревянная от боли, она нашла силы и смелость ответить:

— Убивала.

Ей все равно. Пусть знает — все равно он ее ненавидит, и уже ничего не исправишь.

— Видишь, я же тебе говорил! Не прутся в такие походы безгрешные люди…

Райна не стала дослушивать. Вновь ослепшая и оглохшая, возродившаяся и умершая изнутри, развернулась и побрела назад, на поляну.

Не увидела того, как посмотрел на стратега друг, не услышала брошенного в сердцах слова "дурак".

На ватных ногах она плелась назад к костру.

Где‑то и когда‑то она читала, что "стыд — это энергия смерти". И теперь поняла, почему. Когда стыдно за себя чуть — чуть, хочется уйти от людей, скрыться. Никого не видеть, не слышать, не бояться, что осудят. А когда стыдно сильно, хочется умереть. Потому что сам перестаешь верить, что чего‑то стоишь, что кому‑то можешь быть дорог или полезен, потому что такой — жалкий и никчемный — больше не хочешь топтать ногами землю.

Пусть топчут достойные.

Они так и не смогли ее больше уговорить идти посередине процессии. Как ни убеждал ее Рен или Баал в том, что замыкать цепочку должен мужчина — так безопаснее, — Райна либо садилась на тропку и сидела пеньком, не желая двигаться с места, либо плелась в самом конце цепочки.

К вечеру, когда солнце вновь начало клониться за лес и им навстречу неизвестно откуда вывернул Майкл, она не подошла, не поздоровалась и вообще не подняла глаз.

*****

(Johannes Linstead — Between ears)

Их бревенчатый дом, стоящий посреди соснового леса, выглядел сосредоточением уюта — двухэтажный, с резным балконом, растущими в кадках цветами и стоящими на крыльце креслами, — тихий рай для утомленных путников.

Ночевать сегодня собирались здесь.

— Как путь? — вопрошал проводник. — Не подвела ли погода? Нормально ли спалось в палатках?

Он пригласил всех на ужин.

Внутри оказалось не хуже, чем снаружи, — деревянная мебель — чуть грубоватая, но удобная на вид, — цветастые подушки, узорчатые коврики, расшитая на столе скатерть, потрескивающий в стене камин; похожая на тень Райна заняла самое дальнее кресло в углу и теперь рассматривала убранство. Когда наткнулась взглядом на нечто, лежащее у стены, удивилась — шкура? Тушка? Неужели Макйл промышляет в здешних лесах охотой? Это она не уважала и потому почти расстроилась. Почти. Потому что в этот момент бежевая шкурка дернулась, поднялась с пола кошачья голова с длинными ушами, и на Райну взглянули круглые золотистые глаза.

Живой! Он живой!

Ее изумленный взгляд перехватила вошедшая в комнату женщина:

— Не пугайтесь — это наш питомец. Арви. Он — сервал.

Сервал — это дикий кот?

И вдруг накатило облегчение — хорошо, что не тушка, хорошо, что питомец. Хоть на вид и дикий.

А Марика оказалась роскошной. Высокой, темноволосой и темноглазой. Из той породы женщин, которые выглядят на миллион, даже будучи одетыми в обычный вязаный свитер, домашние леггинсы и тапочки. Волосы блестят, будто вымытые сотней шампуней и бальзамов, на лице безупречный, почти незаметный макияж, глаза хитрые и смеются. От такой и не поймешь, чего ожидать — то ли того, что ласково пригласит к столу, то ли насмешки — мол, как ты могла выйти из дома без маникюра? Казалось, она когда‑то была безмерной гордячкой, а потом вдруг осознала что‑то жизненно — важное и непостижимым образом сменила отношение к людям. Превратилась из тигрицы — дамы, которой Райна мечтала когда‑нибудь стать, — в нечто настоящее, живое. Просто в человека.

Разве так бывает?

А вот оно как. Значит, Майклу повезло. Повезло даже больше, чем она подумала поначалу. Оба интересные, яркие, спокойные и теплые — прекрасный союз. Два человека и странный кот; наблюдая за общением хозяев, Райна даже временно забыла про собственное беспрестанно болящее сердце.

— За стол, все готово! Садимся за стол.

Ее усадили у стены. Напротив стояли эмалированные керамические чашки и кружки, блестели от холода графины с соком и чем‑то покрепче, сверкало хромированными боками столовое серебро — его достали специально для гостей. Хозяева предпочли давно полюбившиеся им и идущие этому месту деревянные ложки.

Райна бы тоже попробовала деревянной ложкой, но ей такой не дали, а голоса она подавать не собиралась. Ела мало и молча, разговоры слушала вполуха, мечтала об одном — как можно скорее подняться в спальню и остаться в одиночестве. Здесь — снова друзья, а она лишняя.

Впрочем, как и всегда.

Но выйти из‑за стола так просто не получалось — почему‑то не желал сдвигаться с места сидящий рядом проводник (в другую сторону стена), а беседа все текла и текла. О том, сколько у Майкла и Марики на Уровне домов, о том, где находятся и легко ли добираться. Ребята спрашивали, откуда на столе столько печенья и очень даже городской на вид выпечки. Марика смеялась:

— Это все Изольда — бесконечно что‑нибудь заказывает, а потом передает нам, когда выходим в город. Я ведь постоянно шныряю туда — сюда — работа. Иногда пишу сценарии в квартире, иногда здесь, но здесь лучше отдыхается, а не работается. Поверьте, как посмотришь из окна на горы, так все мысли о том, что "надо", вылетают из головы. Так и выходит, что, вроде как, села что‑нибудь написать, а уже обнаружила себя на озере. Или в озере с бабочками на голове. Или гуляющей в Золотом лесу — ну уж сильно там красиво и каждый раз по — разному.

Про "Магию" Райна слушала с интересом. Где это — Золотой лес? И почему "Золотой"? И какие здесь обитают бабочки? Она пока ни одной не видела, а ведь заметила бы, если бы поймала взглядом порхание крыльев. Бабочек Райна любила.

— А сервал с вами? — вдруг неожиданно включилась она в беседу.

— Со мной везде и всегда. Иногда с Майком.

— И когда в город ходите?

— Ага. Он уже и к машине привык, и к обилию людей на улицах. Вот только люди к нему не привыкли, считают меня взбалмошной и экстравагантной. К счастью, с деньгами можно позволить себе иметь любую репутацию.

В этот момент ее прожег взгляд Аарона — Райна ощутила его кожей. Резко повернула голову, наткнулась на якобы ничего не выражающие серые глаза, равнодушное лицо и расслабленную позу и отвернулась. Замолчала, ушла в себя.

Вновь говорили о ком‑то незнакомом — о том, как поживает некая Бернарда и Клэр, занимается ли до сих пор витражами Элли, не цепляется ли к Антонио Хвостик?

Кто такой Хвостик? Пес или кот?

После прозвучавших за столом как минимум десяти незнакомых имен, Райне начало казаться, что где‑то там, в Нордейле, этих знакомых существует целый клан — веселая и шумная компания, состоящая из закадычных друзей. Какой‑то Стивен, Тайра, Халк, Меган, Дэлл, Шерин… Как же их много.

Ей снова сделалось грустно. Печально от того, что людей на свете много, а она сама так и не нашла тех, с кем ей было бы комфортно общаться. Да и не хотелось ей после встречи с Джокером ни с кем общаться. Хотелось одиночества. С такими шрамами, как у нее, ни с кем не общаются и в хорошее уже не верят.

— Можно я выйду? Подышу.

Ягодного компота она уже напилась, отварной картошки с мясом наелась, а постоянно удерживаться от того, чтобы не смотреть на Аарона, устала. Незачем ей больше на него смотреть — только тяжелее на сердце. Никогда ей уже не достанется ни одной его улыбки и ни одного доброго слова. А любоваться тем, кто тебя ненавидит, больно.

— Конечно.

Майкл отодвинулся.

Ни на кого не глядя и стараясь не задеть тарелки, Райна осторожно выбралась из‑за стола и направилась к выходу из комнаты.

Вечер на Магии пах по — особенному: вечерним лесом, влажными кочками, далеким озером и разбредающимися в разных направлениях тропками.

Она не стала задерживаться у двери, куда любой, кому приспичило покурить, вышел бы в первую очередь, — обошла дом кругом и заметила, что с обратной стороны есть еще одно крыльцо — не такое широкое, как первое, — поменьше. Без кресел, зато с удобными перилами — эдакий балкон у самой земли.

Подошла к деревянному ограждению, оперлась на него руками, склонилась, разом ссутулилась — не для кого держать осанку, — всмотрелась пустым взглядом в утонувший в сумрачной синеве лес. Тихонько шумели деревья, уже почти сливались в сплошную стену стволы.

Да, здесь — именно здесь — она чувствовала себя комфортней. Одна. За стеной от всех. В тишине и вакууме — одинокая, безрадостная, вновь ощутившая, как тоскливо и пусто внутри; против воли крутился, словно заевшая пластинка, сегодняшний разговор с Аароном.

Плохой разговор. Жуткий. Разъевший кислотой изнутри.

А сам Аарон — живой и теплый — сидел за бревенчатой перегородкой, под крышей — вел беседы с хозяевами, улыбался им, шутил, наверное. Ее. И никогда уже больше не ее. И не важно, как близко он сегодня может к ней спать, — ей никогда уже его не коснуться. Ведь она — стерва, ставящая мужиков на колени.

Стыдно. За себя, за свои дела, за то, что была так слаба, что сдалась и мстила. А ведь всего лишь хотела забыть его же, блин, — Канна.

Иногда жизнь глупа и тяжела. Даже в таком красивом лесу.

Кто‑то скрипнул входной дверью; Райна ожидала, что вскоре потянет сигаретным дымом, но вместо этого послышались приближающиеся по хвое тихие шаги.

Кто это — Майк?

Она не ошиблась. Вскоре он собственной персоной стоял с ней рядом. Подошел почти неслышно, оперся на перила рядом, долго стоял молча — тоже смотрел на лес.

Райна думала, он сейчас спросит о чем‑нибудь банальном — о том, нравится ли ей здесь, хорош ли их дом или не тяжело ли шагается по холмам, но проводник удивил ее вновь. Спросил совсем не то, что она ожидала. Не спросил даже — грустно кивнул.

— Вас сегодня кто‑то оскорбил, да?

— Не важно.

Она постаралась, чтобы это не прозвучало грубо — сегодня из нее плохой собеседник, и лучше сразу дать об этом понять.

— Оскорбил и обидел. Я вижу.

Плохо, что видит. От этого еще тяжелее; Райна вздохнула.

— Мне не сказали ничего такого, чего я не заслужила.

— Зря вы так думаете. Судить ведь легко, сложно не судить.

Эту истину она знала и без него, вот только легче от этого не становилось.

— Пусть. Пусть лучше так…

— Как?

— Честно. Зато теперь я знаю.

— Знаете, Райна, ведь на свете нет безгрешных людей. Их просто нет. И потому никто из нас не вправе оскорблять другого.

Она молчала. Что тут скажешь? Потом опустила голову, потерла лицо:

— Я заслужила все это, Майкл. Я делала много… плохого.

— Это неважно.

— Как это — неважно?

— Не важно, Райна. Мы на самом деле никогда не знаем, делаем ли мы плохое или хорошее, — потом нас всех рассудит Создатель. Когда‑нибудь.

Еще один вздох, понурые плечи. Где‑то вдалеке прокричала ночная птица.

— Все изменится, вот увидите.

— Не изменится. Прошлое не изменить.

— А его и не нужно менять. Вы можете изменить будущее.

— Не думаю. Не верю, простите.

— Хотите, я научу вас "как"?

Он шутил? Нет, такой, как Майкл, не стал бы издеваться, но вот так просто взять и научить тому, чему Райна никогда не могла научиться сама?

— Хочу. Только не верю, что сможете.

— Просто послушайте, хорошо?

— Хорошо.

— Вы ведь судите себя, верно?

Отвечать не хотелось. Но Райна кивнула — незачем отрицать очевидное:

— Верно.

— И вы себя стыдитесь.

— Вы не знаете, что именно я делала.

— Как я уже сказал — это неважно. Плохое вы делали или хорошее — не важно. Важно не судить себя. Не винить, не корить, не обижать. Ведь вы, Райна, — с рождения и до смерти — свой самый лучший друг. Лучше нет и не будет. Не отказывайтесь от самой себя. Никогда не отказывайтесь.

— Но как?

— Вот так. Примите себя целиком. Ни "хорошую Райну" и ни "плохую" — "просто Райну". Поймите, что ошибались — все ошибаются, — и идите дальше. Может, без похвалы за содеянное, но и без вины, понимаете?

— Не думаю, что смогу.

— Сможете. И тот, кто вас обидел, вам не нужен.

Слова задели за живое, и она вновь начала погружаться в тягучую печаль. А ее собеседник продолжил:

— Нам всем нужен такой человек, который бы принимал нас такими, какие мы есть. Не только вы должны принимать, но и вас.

— Это бесполезно.

— Значит, не тот человек. Когда вы нужны самой себе, вы нужны всем — всему миру. А если не нужны кому‑то конкретному, отпустите его.

— Пыталась. Не выходит.

— Потому что до сих пор верите, что не заслуживаете его. Что он лучше вас, но это не так. Никто не лучше и не хуже. И вы заслуживаете того, чтобы быть любимой — по — настоящему и сильно.

Хотелось плакать. Тихо глотать слезы.

— И вы станете любимой, как только простите саму себя. Как только сможете сказать себе: "Я — Райна, и я себя люблю. Такую, какая я есть. Просто Райну". А после поймете, что не согласны на полумеры. Раньше вы, наверное, думали, что сами являетесь полумерой? Так?

— Да.

— Так думает каждый, кому за себя стыдно. И потому отпустите стыд. И все станет ясно.

— Думаете?

— Знаю.

— Почему… Почему вы в меня верите? В то, что у меня получится?

Майкл не ответил ей — ответила за него тишина.

"Я знаю. Просто знаю", — прозвучало в ней шорохом сосновых веток.

*****

Не на коврике в палатке и одетой, а на мягкой, чуть скрипучей постели и раздетой — то было гораздо лучше. Ей выделили крохотную с одной единственной кроватью и тумбочкой комнатушку, и Райна лежала на ней, глядя в темный бревенчатый потолок.

Впервые в жизни она пыталась переосмыслить собственную жизнь по — другому — не с позиции "хорошо" и "плохо", а увидеть ее целиком — по крайней мере, ту часть, которую хорошо помнила.

Да, она бывала разной: скупой и щедрой, злой и доброй, униженной и веселой, молчаливой и общительной. Когда‑то она добросовестно работала, стеснялась других людей, чувствовала себя ранимой и уязвимой, испытывала восторг от того, что ждет впереди. После позволила над собой издеваться, скатилась в депрессию, а после в мстительность, искала то, что вернет былой восторг и надежду на то, что все наладится. Она жила. Пыталась что‑то изменить, она ненавидела и любила. Бывала храброй и боялась, мирилась с обстоятельствами или рвалась в бой.

А что, если ничто из этого не "хорошо" и не "плохо"? Что, если "мстящая" Райна не была хуже "щедрой" Райны? Что, если Майкл прав, это была всегда одна и та же Райна — просто Райна?

И тогда все — пусть хрупко и шатко — начинало выглядеть по — другому.

Это просто путь. Жизненные зигзаги, ситуации и уроки, через которые стоило пройти. А уж прошел ты их, будучи сильным или слабым, — вопрос совсем другой.

— Я себя люблю, — шептала она стенам чужого домика, сжимая в руке уголок хлопковой наволочки. — Я себя люблю. Я себе самый лучший друг. Я у себя есть.

Новые слова, как и новое понимание, пока кружило над ней, подобно волшебному облаку, — уже висело рядом, откликнувшееся на зов, но еще не опустившееся вниз, не впитавшееся целебным светом в сердце.

Ничего, все придет.

Перед тем, как уйти, Майкл сказал ей кое‑что еще:

"Прежде чем два человека смогут быть вместе, они должны стать равными. Не кто‑то "лучше", а кто‑то "хуже", но равными. Достойными друг друга. А этого не произойдет, если один из них продолжит себя стыдиться, понимаете?"

Она понимала. Пока не могла до конца принять, но чувствовала, что он прав.

Нужен ли бы ей был Аарон, если бы тот себя постоянно стыдился? Не был бы гордым и молчаливым, не был бы сильным, а вместо этого бы сразу же, стоило попасть в сложную ситуацию, сдавался? Нужен? Наверное, нет. Потому что такой человек уже не был бы Аароном. И легко ли бы ей было любить хлюпика, бесконечно сетующего на жизнь, не испускающего вокруг ничего, кроме затхлого чувства вины, и бесконечно размышляющего о смерти?

Нет. Совсем нет.

Тогда как, она думает, ее такую сможет полюбить Канн?

Если такую себя не любит она сама?

С этими мыслями, утомленная, но уже почему‑то спокойная, Райна и уснула.

*****

Ночь мерцала сквозь верхушки деревьев светом далеких звезд; в пальцах привычно тлела сигарета. День закончился — трудный день, непростой. Не из‑за дороги — она‑то как раз далась ему проще некуда, — а из‑за переживаний.

С самого обеда, начиная с того времени, когда случился неудачный разговор, Канн злился.

Обидное слово "дурак", сказанное Декстером, до сих пор эхом отдавалось в сознании.

Может, и дурак. Может. Но он не сказал ничего, что не являлось бы правдой. Другой вопрос — стоило ли что‑то вообще говорить? Зачем повелся на эмоции, почему вспыхнул, как спичка, стоило Райне зацепить неприятную и болезненную для него тему? Ведь обычно он отделывался молчанием и оставался толстокожим, что бы ни случилось, а тут…

Да, дурак.

Наряду со злостью давило чувство вины. Из‑за упрека друга, из‑за того, что после его нападок Райна весь оставшийся день шагала исключительно позади всех — будто боялась, что ее снова ударят.

Он ведь и ударил — не кулаком, словом.

Подумаешь.

Заслужила. Она все это заслужила.

А вина кружила в ночи — ей будто пропитался лес и воздух вокруг; хозяева убирали со стола — звякала за дверью посуда.

Он был прав, когда сказал все это. Вот, что важно.

Но от подобных мыслей от него будто отворачивалось собственное сердце — нет, не стоило. Ничего не стоило говорить. Промолчать.

Не давал покоя вопрос, почему так случилось? А ответ выглядел очевидным: он вспыхнул, потому что разочаровался в ней. Потому что до этого самого момента, до того, как судьба вновь столкнула его с Марго Полански, он хранил о Райне добрые мысли. И тепло в сердце. А после разочаровался в ней же.

Вот и выходит, действительно, что сам дурак. Давно бы ее забыл, так теперь и плевал бы с высокой горки на то, как она себя ведет, кого ставит на колени, сколько денег тратит за один раз и после убийства какого человека идет смывать грехи.

"Я ее не убивала. Я ее… любила".

Сигарета дотлела; Аарон так и не нашел, куда ее выкинуть, — швырнуть на траву постеснялся. Спустился с крыльца, отыскал в лунном свете на дворе черный круг от кострища и закопал в золу. Вернулся, отряхивая ладони, скрипнул досками ступенек.

А ведь она не врала про бабку — ложь он чувствовал. И, если Райна убила не ее, то кого? И почему? И не получилось ли так, что ее на это толкнули, что вынудили обстоятельства?

Он вдруг снова озлился на себя — почему он опять пытается ее оправдать? До сих пор верит, что Марго Полански — это та же Райна?

Нет, не та! Сама ведь сегодня признала, что унижала весь род мужской, играя роль стервы, сама сказала, что все мужики — плохие и слабые создания, что стоили этого.

"Может, и я плохой?"

"Нет, ты хороший".

Какая честь!

Одно дерьмо. И на душе дерьмово, будто в нее плюнули. И будто кому‑то плюнул он сам.

Всплыли откуда‑то прочитанные смешливой Бернардой строчки короткого стиха:

"Я свою подругу Лиду

Никому не дам в обиду,

Ну, а если будет нужно,

Я и сам ее набью…"

Тогда смысл текста запомнился ему потому, что был абсурдным, а теперь вдруг этот самый смысл подошел к текущей ситуации.

Бред.

Как бы то ни было, завтра он извинится перед Райной. Будут ли его извинения звучать искренне и убедительно и будут ли приняты, этого Канн не знал. Но знал, что извиниться все‑таки стоило.

Сделав подобный вывод, он ругнулся в темноту, в последний раз посмотрел на погруженный во мрак двор и вернулся в дом.

Глава 14

— Идти стоит на горы.

— Просто на горы? И нет никаких координат или дистанций?

— Нет. Для некоторых объектов на Магии существуют точные координаты — привязанные к точке и неизменные. Для других объектов координаты плавающие, ваш Портал — именно такой случай. И потому я могу указать только примерное направление. Когда Магия решит поставить его перед вами, тогда вы его просто увидите. А до того — увы.

Майкл был по обыкновению терпелив, а Аарон по обыкновению старался до мелочей уточнить предстоящий маршрут. Не выходило.

Новое утро. Не такое туманное, как предыдущее, но пасмурное и сырое, пахнущее мокрой травой, сырой хвоей и лужами.

С собой в дорогу им дали пирожков — завернули в тонкую бумагу, упаковали к Рену в рюкзак. Перед тем, как настало время уходить, Майк подошел к стоящей поодаль от остальных Райне и улыбнулся.

— У меня для вас кое‑что есть.

— Что? Если подарок, то не стоит.

— Не отказывайтесь, пока не увидите, — и он протянул ей небольшой, накрытый выпуклой крышкой черный котелок. — Если захотите еды — любой еды, — просто искренне и от сердца попросите его — он все сделает.

Ее глаза — тусклые от ночных размышлений — на мгновение оживились.

— Все — все?

— Да.

— Да как же он может сделать все, что угодно, если я не поставлю его на костер и не положу продуктов?

— Это же Магия, помните? Живой уровень.

— Живой, — эхом отозвалась Райна, глядя на невзрачную на вид посудину.

— И кое‑что еще.

Ей протянули фонарик с длинной ребристой ручкой и круглым спереди стеклом.

— Зачем?

— Пригодится, я знаю.

— Спасибо.

Вновь удивленная теплотой гостеприимного хозяина, Райна упаковала переданное в рюкзак.

— Когда дойдете до Портала в Черный лес, котелок оставьте у входа — в других местах он все равно работать не будет.

— А фонарик?

— Оставьте себе. На память.

— Спасибо.

Ей было приятно. То, что к ней подошли, — не забыли и отдельно попрощались. И то, что Марика, когда уже уходили, сказала: "Приходите, когда вам захочется. Мы будем ждать". И посмотрела ни на ассасина, стратега или "телохранителя" — она посмотрела на Райну.

Та, смущенная, молча кивнула.

(Sia — Unstoppable)

Вниз по склону, потом поворот.

Оступился — вставай и иди.

Цель, конечно, удачный исход,

Но важней то, что ждёт по пути.

На развилке — сомнения прочь.

Где подсказки? Давай, заслужи!

Голос внутренний может помочь.

Не другим, а себе докажи,

Что есть повод гордиться собой,

И, чтоб не было в мире вокруг,

Для себя ты любимый герой,

Ты себе самый искренний друг.

И тогда покорятся пути,

Ясным станет опять небосвод.

Будет легче перенести

Этот жизненно важный поход.

(автор: Марина Яныкина)

За ночь что‑то изменилось.

Шагающая позади Баала Райна чувствовала себя так, будто в ее старую программу умелой рукой вписали новые строчки кода, и система начала функционировать иначе — новые мысли, новые ощущения.

Райна. Просто Райна.

Этим утром она вдруг кое‑что осознала с кристальной ясностью — Аарон ее уже никогда не полюбит. Раньше — может быть. Но не теперь, не после того, что сказал ей вчера.

Наверное, от подобных мыслей должна была прийти боль, но почему‑то не приходила — внутри было тихо и пусто, внутри царил вакуум.

Он — живой человек, — не ее иллюзия, и он не принял ее такой, какой она стала после встречи с Джокером. Может, и хорошо? Хорошо, что он прочитал и узнал о ней все до того, как надел бы на ее палец кольцо и прошептал "люблю"? Как плохо было бы, случись все позже? Тогда бы она точно не пережила — точно не после того, как обрела бы его по — настоящему, а после потеряла опять.

А теперь все ясно — у Канна своя жизнь, у нее своя. Такая, какая есть.

Ассасин двигался сзади; хлюпала под ногами размокшая грязь, налипала на дорогие ботинки, чавкала под толстыми подошвами — отряд двигался туда, куда махнул рукой проводник.

Ни "хорошая" и ни "плохая" — просто Райна.

А ведь Майкл был прав — суть заключается в другом: не в том, полюбит ли ее Аарон, а в том, сумеет ли теперь Райна полюбить саму себя? Такую, какая есть? Сумеет ли стать себе другом, сумеет ли простить ошибки и двигаться дальше?

Она ведь никогда не пыталась. Ни разу не сказала себе "молодец", всегда лишь стыдилась, всегда находила в себе недостатки — зачем? Да, не идеальная, да, не безгрешная.

Райна, просто Райна.

Если бы не вечерний разговор с Майклом, она до сих пор бы преследовала Канна по пятам, пыталась бы ему что‑то объяснить, доказать, переубедить. Захлебываясь слюной бы твердила, что не виновата, что это все обстоятельства, что она… хорошая.

Для чего?

Человек, который хотел бы увидеть в ней хорошее, уже увидел бы. А тому, кто увидел лишь плохое, ничего не доказать.

И не нужно.

Нет, не котелок или фонарик стали ей подарком — настоящим подарком для нее стала встреча с Майклом — человеком, который сумел что‑то изменить в ее сознании. Не зная ее, просто сразу принял без сарказма и обвинений — принял тепло, с пониманием. Не безгрешную. Своим примером дал понять, что людское отношение может быть иным — не базироваться на том, сделал ты что‑то "правильно" или "не правильно", а строиться на "ты просто есть и потому уже хороший". Потому что ты — человек.

Она никогда не пыталась смотреть на себя с этой точки зрения.

Жаль. Как жаль, что не видела себя с этой стороны раньше…

Разве вправе ее кто‑либо судить? Разве вправе судить кого‑то она сама? Упрекать за ошибки, хвалить за то, что кто‑то оправдал ее ожидания? Ведь никто ей ничего не должен, как никому ничего не должна и она сама. Ни ассасину, ни Баалу и ни Канну.

Никому.

Я себя люблю. Даже такую, с ошибками…

А ведь она никогда даже не пыталась себя полюбить — сбегала. После того, что совершил с ней Джокер — после того, что она позволила ему совершить, — Райна нашла простой, но неправильный выход из ситуации — она сменила имя. Думала, станет Марго, и жизнь изменится, но не тут‑то было. Маленькая девочка внутри осталась той же самой — униженной, сломленной и недолюбленной. Без доброго слова, без капли теплоты, без поддержки в первую очередь от самой себя.

Одни упреки, всю жизнь одни упреки.

Странное утро. Мокрое, невзрачное, тусклое. Но именно этим утром ей вдруг захотелось стать другой — сильнее.

Да, пусть ее не любит Аарон. Пусть он винит ее за ее ошибки, пусть даже не смотрит в ее сторону, пусть злословит и зубоскалит. Она — Райна. Она у себя есть. Даже если ее не любит тот, кого до сих пор любит она. Эта любовь — она однажды пройдет. Или же останется с ней на всю оставшуюся жизнь — тлеющая сама по себе и никому не нужная, — однако наличие в сердце этой любви больше не заставит забыть о том, что она, Райна, — ни плохая и ни хорошая, — достойна уважения.

Если не от других, то, по крайней мере, от самой себя.

До самого обеда двигались по лесу — месили ногами грязь, мокли под мелким дождем, изредка сковыривали с ботинок налипшие комья сырой и липкой земли. Устали. По крайней мере, устала Райна, но говорить об этом не хотела — вообще больше не хотела ни с кем говорить.

Идет одна и идет. Не будет она больше обижаться ни на насмешки и ни на плохие слова в свой адрес, не будет ни от кого ничего ждать и не будет чувствовать себя должной. Пусть отныне этот лес и этот уровень будет просто для нее — молчаливый, тихий и красивый. Пусть это путешествие станет только ее путешествием и ничьим больше — дорогой домой и, значит, к самой себе.

Еда ей не нужна — Майкл дал котелок, — палатка есть. Что еще нужно? Ничего.

Когда отыскали пригодную для стоянки полянку и развели костер, Райна, не глядя на остальных, положила на сырую кору бревна найденный в рюкзаке пакет, села сверху, достала котелок и принялась его рассматривать.

Действительно ли работает? И, если да, то как?

Не может быть, чтобы работал.

А если действительно работает, то что попросить? Супа? Чая? Шоколадку?

Не успела она вновь погрузиться в размышления о том, из чего котелок может создать шоколадку, когда от костра к ней направился стратег. С каменным лицом, поджатыми губами и слипшимися от дождя волосами. Подошел, садиться рядом не стал, не слишком приветливо бросил:

— Извини за вчерашнее.

В голосе ни теплоты, ни понимания, ни приятия — все, как накануне.

— Ничего, — отозвалась Райна ровно. — Все в порядке. Забыли.

Он какое‑то время стоял рядом, смотрел на нее странным невыразительным взглядом, затем глухо добавил:

— Мне не стоило. Сорвался.

— Забыли, — повторила Райна и перевела взгляд на котелок.

Не любит — и не любит. А она сохранит любовь, пока та хранится. Не будет специально ни душить ее, ни убивать. И корить себя за ее наличие не будет — придет время, и что‑то изменится. Даже если без него, без Аарона.

Грустно кольнуло сердце. Хотелось вздохнуть.

Вот только грустить она больше не будет, пусть даже с безответной любовью. Переживется. И тот, кому суждено пойти с ней рядом по дороге, когда‑нибудь обязательно отыщется. А тот, кому не идти, отойдет в сторону.

Тяжело, печально. Но и это пройдет.

Она ссутулилась лишь тогда, когда Аарон отошел от бревна. Какое‑то время смотрела на фигуру, которой всегда любовалась, вздохнула, решительно поджала губы и тряхнула челкой.

Еда. Лучше сосредоточиться на еде.

Так что же попросить у котелка первым?

Безбожно хотелось чего‑нибудь сладкого — шоколада; Райна усиленно вспоминала, что именно говорил в напутствии Майкл — "Попросите его искренне и от сердца. Объясните, какую еду хотите получить, и поблагодарите".

Чтобы не чувствовать на себе удивленные взгляды, пока будет нашептывать просьбы, Райна перекинула ноги на другую сторону бревна, поднесла котелок практически к самому лицу и неуверенно прошептала:

— Привет, котелок. Мне тебя временно одолжил Майкл — сказал, ты можешь меня накормить. Это правда? — пропустила мысль, что сама в это не верит. Продолжила: — И если так, не мог бы ты, пожалуйста, создать для меня шоколада, а — а–а? Он бывает в кусочках, часто завернутый в бумажку с надписями, бывает как конфетки, — трюфели всякие, пралине. Его еще можно растворять в воде, и получается такая коричневая жидкость. Шоколадная.

Она чувствовала себя идиоткой. Насколько подробно нужно объяснять котелку, что от него требуется? Следует ли расписывать ингредиенты? Беда, если так, потому что она их не помнит — только основные. И то, наверное, не все.

— Мне просто очень есть хочется. И пить. И спасибо тебе, котелок.

Пока остальные ели позади нее пирожки, Райна соображала, когда открывать крышку. Сейчас? Позже? Как долго готовится шоколад из ничего? Через минуту решилась — подняла верхушку. И почти сразу же ноздри ощутили волшебный запах какао.

— Ух ты! Вот это да — а–а!

Не верилось, просто не верилось — котелок действительно умел создавать еду из ничего! Вот ведь по — настоящему волшебный уровень. И пусть получилось не совсем то, что она просила, Райна очень обрадовалась и напитку.

— Спасибо — спасибо — спасибо!

Перелила его в кружку, сполоснула волшебную посудину обычной питьевой водой, вернулась на свое место и тут же зашептала вновь:

— Котелок — котелок, а можешь сделать в плитке? Или, как брусочек? Квадратный, круглый, как конфетки или как пирамидка, — мне все равно. Лишь бы шоколад. Настоящий.

И тут же полезла проверять, вышло ли на этот раз, — схватилась за крышку, подняла, увидела, что на дне лежит не плитка, но огромный, похожий на обломанный и неровный камень, кусь, и радостно вскрикнула.

— Ура!

И не заметила, как к ней подошел и навис длинноволосый брюнет. Кинул взгляд сначала на какао, затем на содержимое котелка, фыркнул и произнес:

— Шоколад к шоколаду? Девочки.

В его устах слово "девочки" прозвучало крайне презрительно; Райна не стала даже передергивать плечом — это старая Райна сразу же бросилась бы защищаться, а новая спокойно отвернулась и промолчала.

Идут все лесом.

Это ее котелок. Ее уровень. И ее поход.

Предложенные пирожки она брать не стала — довольствовалась тем, что сумела выпросить у котелка. И пусть получилось слишком сладко, Райна радовалась пусть призрачной, но все‑таки независимости. Своей первой за много лет независимости — пусть еще не от самой себя, но хотя бы от чужого мнения.

Она больше не всматривалась вдаль — что там и где там, — все больше сосредотачивалась на том, что видела рядом: ветках под ногами, шишках, лужах, оставшихся после мужских ботинок следах — рассматривала низкорослые елочки с висящими на коротких иголках дождевыми каплями.

Просто шла. Просто дышала.

И удивлялась странной вещи. Еще вчера, до разговора с Майклом на крыльце, она была готова на что угодно, чтобы доказать Аарону, что она та самая прежняя Райна, которую он когда‑то знал. Чтобы он только выслушал ее, она согласилась бы пасть ему в ноги, молить дать ей шанс, за минуту обрезала бы себе волосы армейским ножом, побрилась бы налысо — лишь бы быть, как тогда, лишь бы он увидел.

А теперь радовалась тому, что не обрезала и не обрилась. Чувствовала облегчение от того, что не нужно больше ничего доказывать. Ни сейчас, ни потом, никогда. И прав был призрак старой подруги — ей нужен был этот поход. Не для того, чтобы найти Аарона, а для того, чтобы отыскать саму себя.

Отыскать, и, если получится, полюбить.

Шли долго. Все сильнее моросил дождь, постепенно превращался в ливень; все тяжелее нависали над головами облака. Подъем, спуск, ровная местность. Под ногами то грязь, то сырая и мокрая трава, то пружинистая чавкающая почва. В какой‑то момент выбрались на плато и бесконечно долго шагали по выступающим из земли скользким спинам камней — Райна не единожды поскальзывалась, всерьез опасалась, что если не удержит равновесие, то сломает ногу.

Не хотелось, чтобы после этого ее пришлось кому‑то из них нести.

Обошлось. Равнина кончилась узкой тропкой, которая бежала вниз — идти стало легче; неслись над головами куда‑то вдаль рваные облака.

А потом идущий впереди Канн заволновался — по обеим сторонам от тропки все выше и круче высились земляные стены — казалось, отряд попадает в тоннель без крыши. Какое‑то время совещались:

— Нам сюда?

— Может, это место стоит обойти?

Попробовали обойти, но уже через несколько минут выяснилось, что в других местах плато упирается в обрывы — ни спуститься, ни спрыгнуть, ни съехать вниз — разобьешься. Удивительный и непредсказуемый ландшафт.

— Значит, двигаемся вперед.

Вперед и вперед — Райна не понимала опасений, пока начавший подозревать неладное первым стратег вдруг не подал голос:

— Так я и думал. Пещера. Этот уровень однозначно "загнал" нас в нее.

— Вот те раз.

Баал неприязненно смотрел на темный вход, хмурил брови стоящий рядом ассасин.

— Выхода нет, только через нее.

— Черт, может, стоит проверить, есть ли обходной путь?

— Уже проверяли.

В этот момент дождь зарядил с новой силой; тревожно зашепталась на склонах трава, вокруг зашумела растительность.

Пещера означает лабиринт. А лабиринт — это всегда опасность. Первый же каменный холл оканчивался тремя входами: слева, справа и по центру; провожатые молчали, думали и жевали губы. Вокруг темнота; позади ливневая завеса окончательно отрезала путь к отступлению. Достали фонари.

Свой фонарик зачем‑то достала и Райна, хоть света от трех мощных лучей хватало. Включила, посмотрела под ноги — мелкие камешки. Зловеще зияли раскрытые рты ведущих во тьму коридоров.

— У нас есть веревка?

— Моток на сто метров.

— Может не хватить, если ходы длинные и ветвящиеся.

— Делать в любом случае нечего. Придется проверять.

Совещались долго. Высказывались, планировали, отметали варианты, предлагали новые и даже немного поспорили. Сошлись на том, что обследовать коридоры пойдет Баал — он видит в темноте, способен выбраться назад по собственному следу, а Аарон еще раз сходит наверх — попробует отыскать обходную тропу — вдруг пропустили? В дождь оно, конечно, сложно и небезопасно, но пещера опаснее.

По некому странному совпадению не боялась лишь Райна — со сдержанным удивлением размышляла о том, что Магия не дала им пещеру просто так, она дала ее зачем‑то. Ведь Уровень‑то "живой", и, значит, был в том некий скрытый смысл — пройти именно здесь.

Спустя несколько минут "исследователи" покинули холл. Вооружившись на всякий случай мотком веревки и фонарем, двинулся в левый проход Баал, нехотя шагнул под плотные струи воды Аарон — договорились встретиться через час, доложить о результатах.

Райна осталась с ассасином. Чтобы не чувствовать дискомфорта от молчания, она некоторое время смотрела на то, как льет снаружи, — стояла, практически уткнувшись носом в скатывающийся с природной крыши "водопад", — а когда почувствовала, что мелкие брызги и морось начали скатываться по щекам на шею, отошла и несколько минут сидела на плоском камне. Капало снаружи, капало в пещере.

Тянущаяся за Баалом веревка шевелилась и подрагивала недолго и теперь белесой змейкой лежала на каменистом полу; Декстер молчал — смотрел то на часы, то на изредка просыпающуюся и поскрипывающую рацию.

Когда стрелка на его часах достигла какой‑то определенной отметки, он вызвал Регносцироса на связь:

— Что у тебя?

— Ничего хорошего, — голос из рации эхом отражался от стен, — я уже встретил еще два разветвления. Двигаюсь дальше.

— Отступай, когда кончится веревка.

— Выберусь.

— Не рискуй.

— Понял.

Рация затихла.

Ассасин смотрел в сторону, а Райна какое‑то время на него — молчаливого и застывшего, как изваяние. Изучала жесткий, истинно "мужской" (как она его называла) профиль, в который уже раз дивилась тому, что с подобным человеком, который всех построит за секунду, кто‑то согласился жить, затем отвернулась.

Сидеть скучно. Заняться нечем.

Вновь достала из рюкзака фонарик, двинулась к коридорам.

— Не ходи.

Приказ из‑за спины прозвучал сразу же.

— Я не пойду внутрь, — отозвалась она. Приблизилась к стенам и больше из любопытства, нежели предполагая найти что‑то конкретное, принялась их изучать.

А вдруг тут есть отметки?

А отметки, как ни странно, были — множество выдавленных в каменистой породе незакрытых треугольников — стрелок. Одни указывали вверх, другие вниз — целые ряды небольших и сложно различимых значков.

Какое‑то время она стояла, неспособная сообразить, кто и зачем выдавливал их на камнях? Не понятную всякому надпись "идти сюда", не одну — единственную стрелку, чтобы уж наверняка, но рисунок, будто сделанный покрышками машины. Словно трактор проехал.

Стрелки — треугольники.

Райна неторопливо прошлась сначала влево, затем вправо и убедилась, что такие наличествовали возле всех трех выходов. Очень похожие рисунки, практически идентичные. Странно.

Очень странно.

Но идентичные ли?

И она, не то от любопытства, не то от безделья, принялась их сравнивать.

В первом ряду восемнадцать стрелок идет вверх, во втором четырнадцать вниз, в следующем снова десять вверх и одна вниз. Как все запутано…

Сосчитав все, Райна двинулась правее, к центральному коридору; неприятно холодил затылок мокрый воротник. Изредка оживала рация — новости шли неутешительные: обходных путей вокруг пещеры нет, лабиринт продолжает ветвиться.

Восемнадцать вверх, в крайнем десять вверх и одна вниз, в среднем, четырнадцать вниз — все то же самое.

Шагнула еще правее.

В крайнем восемнадцать вверх, в среднем четырнадцать вниз, а в самом правом…

Правый ряд отличался — всего одной — единственной стрелкой — не четырнадцать вниз, а тринадцать. Одна вверх. Всего одна. Но рисунок был другим.

У Райны пропустило удар сердце — значит, Магия дает подсказки. Сначала ставит задачи — головоломки, а потом помогает их решать. И, если ум наблюдательный, а глаз внимательный, — шанс есть.

— Рен…

Киллер как раз говорил по рации с Канном.

— Я кое‑что нашла.

Он поначалу ее не услышал. Поднял глаза лишь тогда, когда она практически нависла над ним и повторила:

— Я кое‑что нашла. Давайте покажу.

И он, как ни странно, двинулся следом. Долго стоял рядом, слушал ее путаные объяснения, изучал стену при свете луча.

— Уверена, что это и есть подсказка?

Задал лаконичный вопрос; ни в чем неуверенная Райна судорожно кивнула — интуиция твердила, что ее догадка верна.

— Здесь не зря на стене шифр, его просто нужно понять.

Она боялась и насмешки, и недоумения и недоверия, но Декстер, как ни странно, ничего из этого не выказал. Размышлял несколько секунд, затем вернулся к рации и коротко бросил коллегам: "возвращайтесь".

А вот Баал и Канн это самое недоверие к выводам Райны пытались замаскировать. И хоть они не смотрели на нее с откровенной насмешкой, она кожей ощущала их раздражение — какие, мол, знаки на стенах? Просто одна стрелка "не туда" — возможно, ошибка.

Возможно; сердце Райны трепыхалось напуганной бабочкой.

— Нам в самый правый.

Они смотрели то на нее, то на зияющий чернотой ход.

— Там очень много поворотов и развилок. Будешь обследовать каждый? — обратился к ней Баал.

— Буду.

А вдруг следующая подсказка не найдет? Вдруг, и правда, простое совпадение, что рисунки "не совпали"?

— Если ошибешься, выходить назад будет сложно. Потеряем много времени и сил.

Она об этом знала. И все равно пыталась стоять прямо и держать голову высоко. Да — она обычная девчонка без особых заслуг за плечами, но внимательности ей не занимать — умеет подмечать малое.

— Если увидим, что у следующей развилки нет отметок, можем сразу повернуть назад.

Этот вариант, как ни странно, всех устроил.

Прежде чем они снова выстроились в цепочку, Райна успела бросить взгляд на стратега и перехватить короткий ответный — как всегда зеркально — ровный; на лице, волосах и куртке Аарона блестела дождевая вода.

Страшно. Ей давно не было так страшно, и все потому, что она вновь боялась испытать за себя стыд. Шла бы одна, и не думала бы, ошибется или нет, а если подведет всех…

"Райна. Просто Райна. Ни плохая и ни хорошая", — твердила она себе слова Майкла.

Постоянно приходилось светить себе под ноги — валуны отличались по размеру — иногда превращались в крошку, иногда вырастали по колено. Приходилось осторожно обходить. Баал и Канн по обыкновению двигались спереди, ассасин сзади; Райна тряслась, как высохший осенний листок, и постоянно осматривала вокруг стены — зачем? Она не знала. Вдруг снова что‑то пропустит?

В какой‑то момент даже получила упрек от киллера — мол, лучше свети под ноги, — но упрямо продолжила делать точно так, как делала до того.

Камни отсырели, подошвы по ним скользили. В какие‑то моменты воздух делался настолько затхлым, что хотелось прикрыть чем‑нибудь нос; она два раза чихнула. Коридор все не кончался.

— Левый был короче, — ворчливо констатировал первый из идущих.

Да, короче, может быть. Но этот правильный. По крайней мере, ей хотелось в это верить.

А что, если у следующего прохода действительно не будет отметок? Что, если их не окажется у третьей или четвертой развилки? И тогда им придется выбираться назад, и тогда уже вместо надежды повиснет в воздухе разочарование.

"Дура ты, Райна… — немо поплывет в воздухе. — Зря мы тебе доверились…"

Черт, как же тяжело нести ответственность. Лучше бы она промолчала, лучше бы они сами принимали решения…

Луч ее фонаря продолжал скользить по стенам; недовольно фыркнул пару раз ассасин. Плевать. И в какой‑то момент ее внимательность окупилась — спустя несколько минут она вдруг увидела на левой стене выложенный из камней треугольник. От неожиданности даже запнулась и на секунду встала на месте, изучая его.

— Двигайся, Райна. Это может быть критично. Время.

— Да — да…

И зашагала вперед, а глаза все не отрывались от высвеченной фонарем фигуры. Треугольник. Зачем, почему? Сложенный из тех же камней, что валялись под ногами, — почти неприметный и, может быть, случайный. Природное совпадение?

В такие совпадения она не верила. Магия — волшебный Уровень — так сказал Майкл. И, если волшебный, значит, любая деталь имеет значение, значит, все предназначено для чего‑то.

А спустя еще минуту тишины впереди показалось то, чего она так боялась, — еще одна развилка.

— Ну что?

Она изучала рисунки на стенах уже какое‑то время — считала, складывала, сравнивала, ломала голову. У двух проходов на стене выдавлены полукружья и только у одного одна из фигур замкнута — логическое отклонение. Значит, им сюда — в центральный.

— Во второй.

Луч ее фонаря скользнул в распахнутый зев очередного коридора.

— Уверена?

Настолько же, насколько раньше. Чтобы не выдать сомнений, кивнула головой.

— Да.

И они вновь тронулись в путь. Она снова третья в цепочке, снова позади ассасин. И ведь ей повезло и на этот раз — на левой стене шагов через сорок вновь обнаружилась фигура — выложенный из неровных камней квадрат. И снова "зачем"? Не поймет, пока не встретит очередное препятствие, а пока просто запомнит. Вдруг пригодится?

А они все шли и шли. Казалось, уже несколько часов. Постоянно натыкались на новые разветвления, доверяли ее выбору, но хмурились все больше. Погружались в тягостное молчание всякий раз, как только делали шаг в темноту. Никто не улыбался, не шутил, вообще не говорил; лишь изредка подавал голос Баал. "Выйти назад будет все труднее, далеко ушли".

Они это понимали. Все. А Райна, в отличие от остальных, боялась и другого — что, если у очередной развилки будет не три прохода, как всякий раз до того, а только два? Как тогда находить отличия? Ведь оба рисунка будут просто разными.

Вот тогда начнется настоящий кошмар. И упреков не избежать.

Пещера ветвилась, водила их по запутанному лабиринту, молчаливо провожала невидимыми глазами; иногда по стенам струилась вода или капало сверху. Хотелось на воздух, к небу, к свободе — все ощутимее портилось у всех настроение.

— Уверена, что сюда?

— Уверена.

— А теперь?

— Теперь налево.

— А в этот раз?

— Снова в самый правый.

И каждый раз они боялись, что она запнется. Что сама не поверит тому, что видит. Что запутается. Больше всех этого боялась Райна. Им, наверное, уже не выбраться — слишком далеко ушли. А коридоры все ветвились и ветвились — какие, в ж. пу, сто метров веревки?

К шестой развилке она составила цепь из выложенных на стене символов: треугольник, квадрат, круг, прямоугольник, молния и перевернутый треугольник. Что же будет дальше?

А дальше случилось то, чего она панически опасалось все это время — впереди оказалось только два коридора. Только два. И никаких знаков на стенах.

— Райна, мы уже полчаса тут торчим… Дышать все труднее.

Она знала! Она потела, тряслась, судорожно искала подсказки, волновалась так, что почти перестала соображать — как же так? Абсолютно гладкие стены и никаких рисунков. НИКАКИХ! Подсказки должны быть, обязательно должны быть — Магия не оставляет путников, она просто иногда ставит их в тупик.

Ее подгоняли уже не в первый раз — время на исходе, силы на исходе, ночевать в пещере они не смогут — нельзя. Давай же, присмотрись!

И она присматривалась. Но ничего не видела. Почти ослепла и оглохла от нервозности — три рослых мужика помогали светить ей на стены — смотри, Райна, смотри. Ищи!

Ничего. Ноль. Безрезультатно.

Болезненно екнуло сердце — она всех подвела. Совершила то, чего боялась больше всего на свете, — подобно потерявшей нюх собачке, завела всех на верную гибель.

Лучше бы искал Баал — он видит в темноте, лучше бы он выводил всех назад…

И вдруг, — это случилось лишь потому, что в какой‑то момент она едва не выронила фонарь, — луч соскользнул со стены в проход. Всего лишь на секунду, но этого хватило для того, чтобы ее глаза выхватили выложенный на стене рисунок — ромб! Ромб из неприметных шероховатых камней — ЭТО ОНО! Это подсказка! Чтобы не дать себе ошибиться, Райна быстро пробралась мимо остальных к левому коридору — пусто, на стенах ничего! И, значит, она права — она нашла!

— Нам в правый.

— Почему?

— Не спрашивайте. Просто в правый.

— Как ты это обнаружила?

— Не важно. Идемте. Идемте!

И они вновь ей поверили.

А спустя десять минут выбрались из пещеры на свежий воздух — на узкий пятачок, откуда сползала с холма, через недра которого они только что пробирались, тонкая, едва заметная в сумерках тропинка.

Темно — синее небо, прохладный напоенный влагой ветер, гудящие ноги и сосновый лес впереди. Шедший позади всех ассасин, остановившись рядом, одобрительно хлопнул Райну по плечу, и та едва не свалилась на землю.

Устала, перенервничала, оголодала. Но ей не нужны были слова — хватало того облегчения, что накатило при виде нависшего над головой вечернего неба — свободы.

Она сумела. Она вывела всех наружу. Она смогла.

*****

Один хлопок по плечу и два коротких "спасибо" — не густо, но большего она и не ждала. Для себя она — герой сегодняшнего дня, а для них все такой же чужак — Райна на сей счет не заблуждалась.

Хорошо, что не стали ругаться, хорошо, что вообще поверили ей. Она не гордилась собой, хотя могла бы — просто радовалась тому, что не подвела. В первую очередь саму себя.

Хотя и дальше продолжала бы любить себя. Учиться любить. Даже такую, которая ошибается.

Пока остальные ставили палатки, она выудила из рюкзака Декстера четыре пластиковые тарелки и четыре кружки и теперь колдовала над котелком. Минуту назад она подошла ко всем провожатым по очереди и задала вопрос: что бы вы хотели получить на ужин? И каждый по — разному "отнекнулся" — мол, ничего, спасибо. Рен сообщил, что готов довольствоваться сухим пайком, Канн соврал, что не голоден, Баал мрачно взглянул и спросил: "Шоколад? Нет, спасибо".

Шоколад. Райна отошла и покачала головой.

Ну и ладно. Она предложит то, что сможет, а не захотят, так выкинут еду в кусты — она не обидится. В конце концов, она им не друг — она все еще убийца, которую ведут "смывать грехи", заказчица с миллионами долларов на счету. Избалованная стерва.

Пусть так. Пусть видят ее такой, какой хотят.

— Котелок — котелок, ты мог бы сделать три куска жареного мяса? Такого, чтобы сочное, но не сырое внутри. Вкусное.

Подумала и добавила:

— Чтобы нравилось мужчинам.

Выждала какое‑то время, открыла крышку и с облегчением вдохнула вырвавшийся из‑под крышки аромат — еда пахла изумительно. А главное, была горячей — и как работает эта посудина? Вот огроменское спасибо Майклу.

Райна поблагодарила котелок, выложила мясо (настоящее! И она не переставала этому удивляться) на тарелки, отнесла туда, где лежал у костра приготовленный коврик. Бросила в подвершенный над огнем котелок заварку и направилась к палатке.

Пусть едят без нее, чтобы не смущались. А она пока отыщет влажные салфетки, отойдет подальше и проведет вечерние гигиенические процедуры, ведь помыться все равно негде.

(Sia — I'm In Here)

К ее возвращению тарелки оказались пустыми — сытый отряд сидел на коврике, обсуждал какого‑то Бойда и те вещи, которые ему предстояло передать. Ей вновь сказали "спасибо" — на этот раз чуть смущенным и даже чуть благодарным тоном.

Райна кивнула.

Поела сама. В чужую беседу не вслушивалась, ополоснула тарелки, плеснула себе в кружку горького чая и уселась на корточках перед костром. Нашла длинную палочку, принялась ворошить ей угли — длинный поход. Сложный. Но он ей нравился. Жаль, что не продлится долго…

Мысли прервались тогда, когда к ней зачем‑то подошел и опустился рядом на корточки Аарон — его она ощущала всем телом, всеми невидимыми глазу нервными окончаниями. Против воли напряглась, подобралась, постаралась не смотреть на него — не чувствовать.

Так и сидела, пока он первый не обратился с вопросом:

— Как у тебя получилось?

— Что?

Она так и не посмотрела на него — не хотела тревожить печальное сердце. Слишком любила до боли знакомый профиль.

— Отыскать путь наружу?

Ответить: "Я умная"? "Видишь, как я умею?", "Логика"?

Вместо этого ограничилась одним словом:

— Повезло.

Ей не поверили.

— Так не могло повезти. Ты наблюдательная, да?

Райна так и не смогла понять, комплимент это или насмешка, и потому промолчала. Зачем он вообще подошел? Что хочет от нее? Держался бы подальше — неужели не ясно, что внутри все болит?

Нет, ему, наверное, не ясно. Что ж, пусть посидит. Посидит и уйдет, все как обычно. А тоска еще долго будет с ней рядом, где бы ни сидела Райна. Жизнь.

Она допила чай, сожгла половину палочки, отыскала новую, отсидела пятки, а Аарон все не уходил; Райне делалось все тоскливее — ей хотелось настоящего разговора. Не о "погоде" — по душам, о чувствах. Но о чувствах нельзя… Нельзя. Они есть у нее — у него нет.

И вдруг он спросил то, чего она не ожидала:

— А как умерла Дора?

Тишина. Треск поленьев; звездное небо над головой — дождь давно кончился.

— Я не знаю.

Она пожала плечами — ведь действительно не знала, ни как, ни почему.

— А как ты узнала о ее смерти?

Зачем ему это все?

— Ко мне пришел ее юрист. С завещанием.

И снова замолчала — к чему подробности? Оправдаться за содеянное в прошлом ей все равно не удастся, изменить о себе его мнение тоже — так зачем?

— Ты хорошо ее знала, да?

— Да. Немного.

— И она оставила тебе деньги?

— Не веришь?

Против воли всколыхнулось раздражение — Райна тут же его подавила. Незачем. Она такая, какая есть, она знает, что не убивала Дору, вообще не причастна к ее смерти.

— Я просто спросил.

— Да, оставила. И я не знаю "почему".

Любила. Она меня просто любила. В отличие от многих…

Наверное, Канн хотел спросить о чем‑то еще, но Райна не дала — поднялась, выплеснула из кружки остатки чая, сунула ее в свой рюкзак и удалилась в палатку.

Не надо разговоров. Не надо сидеть рядом. Больно.

(Nelly Furtado — Star)

Заснуть она так и не смогла.

Ни тогда, когда стихли чужие разговоры, ни тогда, когда уже перестал трещать костер. Тихонько выбралась из палатки, прошла через лес туда, где прежде видела свободный от деревьев пятачок. Уселась прямо на траву, уставилась на звездное небо.

Этот путь будет для нее долгим. Не жизнь без него, но жизнь с самой собой. Одиночество так просто не уходит, нужно уметь самой уйти от него.

Потихоньку. Со временем.

Любовь — сложная вещь. Приходит сама, не уходит, когда потребуешь. Да, с переключателем было бы проще — кто обжегся, никогда бы уже не ставил его в положение "вкл.".

Канн был слишком близко. Слишком. И от этого было хорошо и тяжело одновременно. Однажды их совместный путь закончится, и дороги вновь разойдутся. И, наверное, она снова будет долго вспоминать его.

Она постарается не грустить. Вот только сможет ли…

Как научиться любить себя? Себя без него. Как доказать, что она нужна самой себе, когда его нет рядом?

Ей придется научиться.

"Я себе друг. Я себя люблю".

В этой тихой ночи волшебная мантра не работала.

Позади вдруг послышались шаги, и ее сердце дрогнуло — он?

Ей хотелось, чтобы это был он — Райна боялась этого и одновременно желала этого всем сердцем. Оказалось, не он — Декстер.

— Чего сидишь одна?

Он просто проверял. Бдел. Сохранял ее в безопасности.

Райна не ответила.

Не Канн. Не Канн. А как было бы хорошо, если бы он подошел и просто посидел рядом. Пусть даже молча.

Да, путь к самой себе будет долгим.

— Сейчас пойду спать.

Она еще какое‑то время смотрела на звезды, затем поднялась и отправилась назад в палатку; ассасин проводил ее фигуру мерцающими в неверном лунном свете глазами.

Глава 15

На следующий день — с утра и до самого обеда — Аарон внимательно наблюдал за Райной. Наблюдал скрытно — присматривался, подмечал детали, анализировал.

И удивлялся.

Нет, не тому, что она поднялась раньше всех, каким‑то непостижимым ему образом выпросила у котелка им всем по вкусному завтраку — по три яйца с жареным беконом — и разложила его по тарелкам. Не тому, что вновь сама заварила чай и помогла убрать посуду — она всегда была заботливой. Но тому, как она себя вела, как держалась.

С того самого момента, когда случился их злосчастный разговор, он был абсолютно уверен в том, что их "заказчица" либо продолжит корчить из себя насмерть обиженную жертву — плестись в конце цепочки, присаживаться на каждый пенек и несчастным взглядом смотреть в сторону, — либо начнет рычать на него при каждом удобном случае.

Райна не рычала.

Она, кажется, даже не обижалась. Счастливой тоже не выглядела, но и не кидалась на него с упреками.

Странно.

Ему почему‑то казалось, что уже в тот же вечер после оскорблений, которые он на нее вылил, она попытается ему что‑то объяснить — оправдаться, что‑то доказать, "обелить" себя. Не пыталась. И Канна это интриговало все сильнее. А заодно все чаще закрадывалась в голову предательская мысль о том, что "убийцы" себя так не ведут. Да и стервы тоже.

И тогда он раздражался на самого себя — ведь все же с ней понятно? Разбалованная большими деньгами дамочка — творит, что хочет, унижает, оскорбляет, творит криминал, сорит купюрами. Зачем он вообще думает о ней? Какого хрена не может избавиться от постоянно протекающего на фоне более важных мыслей анализа? Ему бы о Миле думать! Тосковать, черт возьми, ждать, когда же сам вернется домой, желать прижаться к теплому и податливому телу.

Мила в голову не шла. Зато из нее не вылезала Райна и все ее запомнившиеся образы: вот она сидит у костра одна — в руке палочка, в глазах печаль, — вот робко улыбается от того, что вывела всех из пещеры (и ведь вывела ведь, чертовка, сумела!), вот она аккуратно моет ботинки от грязи в ручье с упавшими на лицо волосами. Вот несмело протягивает руку ассасину, чтобы тот помог перебраться через скользкий камень, а после благодарит, вот светится от того, что видит Майкла…

А сегодня она вообще рассмеялась — да — да. Совершенно неожиданно для всех — звонко и радостно. Оказывается, пока они шли мимо странного места, где под ногами то и дело попадались странные золотистые светящиеся листья, ей прямо на нос уселась фиолетовая бабочка (и откуда только взялась?). И Райна расхохоталась!

Канн не смог припомнить, видел ли он ее до сих пор хохочущей. Напряг память — нет, однозначно нет. Грустной, задумчивой, с надеждой в глазах и без оной, печальной, похожей на философа, увлеченной готовкой, робкой, любопытной. Но не смеющейся. И почему‑то ошалел от этой картины.

Райна смеялась.

И делалась при этом похожей на веселую озорную девчонку с красивыми темными глазами — завораживающее зрелище.

Ну, разве убийца может быть такой? Такой… искренней.

"Может. Убийцы могут быть всякими — они психи, и потому непредсказуемы", — убеждал он сам себя и нисколько не убеждался.

Почему она не злилась на него? Почему даже не рыкнула — ведь обиделась? Ну, осыпала бы парочкой ругательств — он бы понял.

А так Канн ничего не понял и потому намертво привязался к вопросу — а какая она — Райна? Где‑то глубоко — глубоко внутри. Какая она — настоящая?

В полдень остановились у чудесного и живописного озера с хрустальной зеленоватой водой. Прежде чем ушмыгнуть за окружившую заводь растительность — "мне бы ополоснуться", — Райна снова всех накормила. Вновь поинтересовалась, что именно каждый желает видеть на тарелке, впервые получила прямой ответ от Баала — "мяса!", — улыбнулась и отправилась колдовать над странной посудиной. Следом за Баалом ожил и ассасин — попросил картошки с подливой. Канн чего‑либо просить постеснялся и потому (совершенно непредсказуемо) получил на тарелке горку лапши с сыром и свиной нарезкой. Чертовски, как оказалось, вкусную. Поблагодарить "повариху" он, впрочем, постеснялся тоже — все выжидал удобного момента, а потом попросту не успел — Райна убежала "купаться".

И они сидели все вместе, неторопливо пили чай, расслабляли ноги — шутка ли то с горы, то в гору, да еще и с тяжелыми рюкзаками, — смотрели на плавные линии холмов у горизонта, щурились от яркого солнца и балдели от ощущения сытых животов. Сухие пайки оказались благополучно забыты. И хвала за это Создателю.

Канн почему‑то глядел туда, где за кустами колыхалась кругами по поверхности вода.

Холодная, наверное.

За его взглядом внимательно следил ассасин.

— Хорошая она, — вдруг неожиданно изрек он, и у Аарона от удивления вытянулось лицо. Декстер редко хорошо отзывался о людях — чаще всего он вообще о них не отзывался. Пускал пулю в лоб и уходил. А тут такие слова.

— Хороший человек, — пояснил Рен.

Канн отвернулся.

— Да, раньше была хорошей. Давно.

— Такой же и осталась.

Странный полдень, странный разговор. Может, Райна и осталась хорошей, вот только зачем идет к озеру "Дхар"? Ведь не просто же так?

— А ты спроси ее, — Декстер читал его мысли. Всегда умел улавливать то, о чем думает собеседник.

— Я бы спросил, да только она не ответит.

— Ну, если ты ее при этом оскорблять не будешь.

— Да иди ты, — незло рыкнул стратег. — Я хоть как теперь спроси, все равно не расскажет.

— Не верю, что она кого‑то убила намеренно. Скорее, случайно.

Он только что озвучил то же самое, о чем Аарон думал последние два дня; Баал слушал их молча — наслаждался овевающим лицо ветерком, прикрыв глаза. Полчаса назад он сожрал столько мяса, что Канн на его месте уже лопнул бы.

— Хочешь, чтобы заговорила? Извинись.

— За что, за правду?

— А ты упертый.

— А ты нет? Тем более, я уже извинялся.

— Попробуй еще раз. Не все является тем, чем кажется на первый взгляд, — глубокомысленно изрек Рен и тоже откинулся на спину и прикрыл глаза; его сосед какое‑то время смотрел на расслабленное лицо друга, затем раздраженно фыркнул.

И все же задумался.

Действительно, спросить бы ее — пусть не сразу о совершенном убийстве, пусть не с места в карьер, — но хоть о чем‑нибудь. Завести разговор, узнать чуть глубже, что она за человек, а там уже и задать главный вопрос — почему идет к озеру? Что такого произошло, что Комиссия разрешила ей совершить столь длинный и опасный поход, для чего?

После того, как тронулись в путь, местность выдалась ровная, хорошая — под ногами трава, ни тебе склонов, ни тебе уклонов — шагай — не хочу.

Поначалу Аарон просто снизил темп и позволил обогнать себя Баалу. Тот бросил удивленный взгляд, без слов понял намек и прошагал мимо тормознувшего коллеги. Затем Канн "отстал" еще, долго ждал, пока приблизится Райна. Но та не приближалась — снижал скорость он, снижала и она — явственно не желала вступать в диалог.

Оно и понятно.

Ему пришлось дожидаться ее стоя — со спины девчонку подгонял ассасин, и совсем остановиться она попросту не могла.

— Я хочу поговорить.

— О чем?

— Просто. Поговорить.

Теперь они шагали рядом. Райна на него не смотрела — глядела то себе под ноги, то вдаль. Ему иногда казалось, что она вообще забывала о том, что, помимо нее, рядом есть другие люди — он сам, Рен, Баал. Она будто ускользала куда‑то одновременно внутрь себя и наружу — любовалась деревьями, пейзажами, небом. О чем‑то думала и все время молчала; ему хотелось вывести ее "на поверхность".

— Райна?

Она удивленно посмотрела на него. Наверное, не ожидала, что скажет не "Марго".

— Я хочу спросить.

— Спрашивай.

Ответила буднично, просто, и он снова подивился тому, что она не рычит.

Удивительная какая‑то.

— А как ты стала богатой? Может, не мое дело — не отвечай, если не желаешь. Но просто интересно.

Теперь она бросила на него другой взгляд, чуть более хмурый, говорящий, "так я и думала, что однажды ты спросишь", но ответить, все же, ответила.

— Это все Рид.

И Канн удивленно притих. Ждал продолжения — мол, Рид — это мой парень, мужчина или кто еще, но не дождался. Спросил сам:

— А кто такой Рид?

И забоялся фразы "Мой мужчина". Сам не понял, почему забоялся — лишь уловил противное чувство — как будто холодная змея по животу.

— Это мой финансовый консультант.

И на сердце тут же отлегло — финансовый консультант, надо же. Райна и финансовый консультант! А, впрочем, чему он удивляется? Она далеко не глупа и очень внимательна — не далее, как вчера в пещере это доказала. Значит, выросла с тех пор, значит, сумела подняться! И почему‑то против воли почувствовал за себя гордость. Ведь когда‑то помог…

— А где ты его нашла?

— Знакомый посоветовал.

Он опасался затянувшегося молчания, но Райна продолжила:

— Нашла в его компании советников по инвестициям. Я тогда выиграла сумму в лотерею — не большую и не маленькую, — не знала, как потратить. А когда услышала про консультанта, решила попробовать. С тех пор он и занимается ведением моих дел: покупает какие‑то акции, во что‑то вкладывается — только приносит мне документы на подпись.

— Которые ты не читаешь, — не хотел язвить, но все равно съязвил.

— Которые я не читаю.

Прозвучало это как — "какая я есть, такая и есть". Аарон, чтобы Райна не успела вновь нырнуть в себя, быстро поинтересовался:

— И как это?

— Как "что"?

— Быть богатой?

Они шагали рядом так просто и буднично, что у него кружилась голова, — она его не винила. Не злилась, разговаривала, не чуралась с обиженными глазами; плыли по бокам пятачки не растаявшего снега — то совсем исчезали, будто лето, то появлялись вновь, напаивая воздух сыростью и ароматом весны. Чудная местность.

— Никак.

— В смысле, никак? Ведь с деньгами что‑то меняется?

— Ничего не меняется.

— Совсем?

— Ну, — она замялась. После посмотрела на него чуть грустно и вопросительно, — а что должно меняться? Деньги не меняют человека, они лишь усиливают то, что в нем есть. Жадный становится еще более жадным, щедрый сделается щедрее. Кто хочет власти, будет опьянен, а кто был добрым, добрым и останется.

Его приятно удивила такая философия. Не ожидал.

Райна продолжала:

— С деньгами можно купить хорошую квартиру и поставить в нее диван, но нельзя купить того, кто на этом диване будет спать. Можно купить яхту, но не того, кто совершит на ней с тобой путешествие. Можно забронировать самый лучший столик в дорогом ресторане, но все равно ужинать одному. Потому ничего и не меняется.

Впервые в жизни Канн почувствовал, как без причины колотится сердце. Почему? Потому что в ее голосе звучит грусть? Или потому, что теперь он точно не верил в то, что она убийца? Убийцы так не рассуждают. Даже очень хитрые и изворотливые.

— То есть для тебя ничего не поменялось?

— Нет. Просто появилась возможность делать то, что я хочу. Только… я все равно не делаю.

— А почему не делаешь?

— Нужно… правильное настроение.

"А его нет", — досказала за спутницу тишина. И Канн вдруг решился задать вопрос, который совершенно не собирался задавать, почему‑то ему стало важно это выяснить:

— А как получилось, что ты меня помнишь?

— А ты меня?

Она явно пыталась уклониться от темы.

— Ну, я‑то понятно. У меня профессия такая, что приходится мотаться с уровня на уровень. Я просто физически не имею права забывать. Но ты совершила шесть переходов. Шесть. И не забыла. Почему?

И впервые посмотрел на нее пристально. Внимательно и в открытую. А Райна взглянула на него и тут же отвернулась. Ответила болезненно просто:

— Наверное, потому что хотела.

После чего поправила рюкзак и зашагала быстрее.

*****

Любить себя означает жить без страха. Не бояться, что кто‑то осудит, скажет недоброе, не оценит по достоинству, не заметит хорошего. Любящий себя человек не теряет достоинства, когда слышит в свою сторону упреки, не отвечает грубостью на грубость, не ведется на провокации, продолжая следовать по своему пути молча, пребывая в гармонии.

Тот, кто любит себя, испытывает за себя гордость. Тот, кто любит другого, всякую гордость теряет — почему так странно? И как научиться любить другого, но при этом не потерять самого себя?

Обо всем этом Райна думала до того, как к ней с разговорами подошел Канн. Зачем подошел? Зачем разбередил душу? Захотел выспросить новую порцию подробностей, чтобы сложить в своей голове еще более ужасную, но цельную картину о том, какой стала Райна Вильяни?

А она не стала ни плохой, ни хорошей. В какой‑то момент просела под давлением обстоятельств, ожесточилась, любя другого, забыла о всяком уважении к себе. Вот такая она. Райна.

Разговор закончился, а хорошее настроение уже так и не вернулось ни через час, ни через два. До вечерней стоянки она так и дошла, пребывая в раздрае.

И снова костерок, идущие мимо ее ушей беседы чужих людей, установка палаток, готовка. На ужин она попросила у котелка разного: мясного рагу для мужчин и запеканку для себя — соскучилась по творожному. А теперь сидела возле огня, смотрела на угли, силилась отогнать прочь плохие мысли — нужно просто уйти спать. Как можно раньше.

Сегодня навряд ли получится так просто заснуть — будет вертеться в голове разговор с Канном. Что он думает про нее теперь? Изменилось ли что‑то от ее ответов? Нет, наверное, нет. Любовь так и живет в ней, а в нем отсутствует.

Дерьмово на душе. Тускло. Тяжело находиться рядом с тем, кто тебя не любит. Научиться чувствовать в такой ситуации гармонию, все равно, что искать спокойствия, намеренно сунувшись в толпу склочников.

Палочка прогорала; чай в этот раз она заварила некрепкий. Как стал готов, налила его в кружку, отошла к дальнему бревну, привычно устроилась в отдалении, хотела подумать о своем, погрустить.

Не вышло.

Он подошел вновь; Райна напряглась еще сильнее, чем в обед. Как только Канн присел рядом с ней на бревно, мысленно зашептала: "Уходи, пожалуйста, уходи".

Не надо разговоров о пустом, не нужно дурацких вопросов, "тестирований" — ей бы чуточку тепла, ласки, симпатии. Или хотя бы тишины. Тишина лучше, чем чувство, что он — вот он, он рядом, а ты вынужден прикидываться "нормальным" человеком — адекватным, не рвущимся внутри от чувств, не разваливающимся на части от тоски.

Не могла же она сказать: "Уходи, Аарон".

Или могла?

Наверное, сможет, если он так и продолжит сидеть рядом.

Зачем ты подошел? Зачем? Зачем я чувствую тебя так сильно, что делается душно? Почему не могу не смотреть на твои пальцы, ладони, не могу оторвать взгляд от сильных и крепких коленей? Зачем вся эта мука? Чужой… Чужой.

На пальце так и блестело кольцо.

— Райна…

Она не ответила. Спросить "что?" — сам продолжит.

— Ответь мне на один вопрос, пожалуйста, — "пожалуйста" навело и вовсе на неприятные мысли — обычно Канн вежливого общения не придерживался. — Почему мы идем туда, куда идем? На озеро.

Ее лицо одеревенело. Зря… зря он затеял эту беседу, зря она не ушла в палатку. Зря спросил.

— Просто идем.

— Зачем? Для чего тебе это?

— Чтобы "смыть грехи", разве ты не знаешь?

Она вдруг желчно усмехнулась. Душа на части, а тут еще и помогут со стороны — заложат взрывчатку и нажмут кнопку на детонаторе.

— Знаю.

— Тогда что?

— Я… не верю.

— Не веришь во что?

— Что ты виновна.

Ой ли! Тоска стала не просто тяжелой, она стала ядовитой.

— Почему же? Ведь знаешь, что я изменилась — превратилась в стерву.

— Что‑то повлияло на тебя.

— Глубоко копаешь.

Теперь язвила она — обещала себе этого не делать. Она любит себя, любит… Ненавидит в этот момент. За то, что хочется раскричаться, разреветься, хочется удариться в истерику и не быть больше ни плохой, ни хорошей. Ей бы уже просто… не быть.

— Райна, поговори со мной.

Он намеренно делает ей больно?

— О чем, Аарон?

— Расскажи, что случилось с тобой в прошлом? Почему мы идем туда, куда идем? Ведь ты не убивала, я не верю.

— Я убивала, — ответ получился глухим, ровным, практически лишенным эмоций. Браво ей, а то ведь сердце исходит кровью.

А его голос звучал тепло, с сочувствием. Черт бы его подрал.

— Значит, были причины…

— Для всего бывают причины.

— Какие они были у тебя?

— Не тряси меня! Не спрашивай, не лезь в душу! Зачем тебе?

— Райна…

— Я убила его, убила, ты это хотел услышать? — она не выдержала, сорвалась. — Нет, не несчастный случай, как мне хотелось бы верить. Я помогла ему умереть. Намеренно.

— Кому, Райна?

— Не важно.

— Важно. Я мог бы помочь…

— Не мог бы.

— Мог бы. Все сделал бы.

Все сделал? Ей стало тяжело до слез, горше которых еще не было. Где он был, когда она искала его? Почему пропадал все это время? Почему не нашел сам? А теперь поздно… Она все это пережила, превратилась в Марго, век за веком жила со шрамами внутри и снаружи. Пыталась забыть. Его забыть.

— Уже ничего не изменить.

— Я…

— Ничего, Аарон. И мы просто идем туда, куда идем.

— Поделись со мной.

— Нет.

Нет, нет и нет.

Поджав губы и стараясь не выказать того, насколько сильно трясутся ладони, Райна поднялась с бревна, выплеснула заварку из кружки на траву и пошла в палатку.

Глава 16

Все пустое. Все.

Ничего ей не удалось — ни стать собой, ни обрести желанного успокоения. Майкл давал хорошие советы, вот только Райна не сумела ими воспользоваться. Всю ночь напролет она плакала — из‑за того, что не смогла признаться, из‑за того, что к ней впервые обратились с сочувствием, но сил на правду не хватило.

И на какую правду? О том, что она опустилась до "рабыни"? Позволила опустить себя до нее? Что, сама того не желая, отсасывала в машине? Ненавидела того человека и все равно отвечала на его звонки? Боялась, но позволяла мочиться на себя? О том, что никак не могла уйти, не могла сказать "нет"? Раньше, пока было еще не поздно…

И что бы Канн тогда подумал, расскажи она? Наверное, похлопал бы по плечу, пробубнил бы: "ничего, со всяким случается", а сам бы отвернулся в сторону, чтобы она не уловила во взгляде презрения? Не услышала бы молчаливых слов "сама дура, раз такое произошло. Впредь будешь умнее".

И тогда бы она уже точно не поднялась. Ни с колен — ниоткуда, тогда бы точно вернулась из похода и обратилась бы к сенсору. Или к доктору за инъекцией сна.

Она не сильная, совсем не сильная — она прикидывается.

Плакала ночью в палатке Райна, а наутро заплакала Магия — посерела небом, затянулась тучами, стала лить слезы на горы и хвойный лес, далеко — далеко спрятала солнце.

Утром к ней по имени впервые обратился Баал — спросил, по какому принципу работает котелок, а она отделалась коротким "не знаю". Раньше бы обрадовалась — может, становится им не чужой? — а тут даже глаз не подняла, не посмотрела на него. Зачем смотреть?

Они и так не приняли ее, не зная подробностей, а что подумали бы, знай правду? ВСЮ правду? Презирали бы так, как никого и никогда — старались бы общаться не потому, что хочется, а потому что она — "заказчица", потому что надо.

Не надо. Ничего ей не надо.

В путь двинулись молча — уловили ее настроение. Собрали палатки, упаковали вещи и теперь шагали хмурые, под стать погоде. Всем хотелось перемен — отыскать Портал, почувствовать, что усилия приносят плоды, довести уже "убийцу" к озеру и вернуться отдохнуть.

Так ей казалось.

Потому что хранил тишину и мрачное выражение лица Канн, потому что вновь задеревенел после ее "не знаю" Баал, потому с самого утра не произнес ни слова ассасин.

Быстрее бы. Быстрее. Дома, наверное, будет хуже, но дома будет привычней — там она будет одна.

В этот день горы приблизились быстро. Сначала все круче вырастали по бокам валуны — некоторые выше человеческого роста и похожие на неуклюжие колонны, — затем мягкая почва сменилась совсем каменистой; захрустело под подошвами. И вновь — не сломать бы ногу — не до веселья. Дождь сильно мешал.

Не стали останавливаться даже на обед — в такую погоду сложно развести костер и согреться. Негде просушить одежду, не под чем укрыться — не снова ведь палатки раскладывать? И потому шли, шли и шли.

Пока не оказались в настоящем лабиринте из камней.

На часах почти шесть, в желудке пусто, на душе тускло. Отлично видимая тропка в какой‑то момент заскользила вниз по склону, прямо под гору — вбок не свернуть, — а спустя несколько минут окончилась… огромным, завалившим проход камнем.

Справа черная гора до неба, слева такая же, путь пролегает между ними, а закрывает его такого размера булыжник, что и вдесятером не сдвинуть. Да так он четко и плотно втиснулся во "вход", что подошедший ассасин лишь покачал головой:

— Бесполезно, даже палец не всунуть. И, значит, не соорудить рычаг.

Рычаг бы не помог — это понимали все. Не просто "камешек" — настоящая глыба по непонятной причине втиснулась туда, где ее не должно было быть. Случайность? Совпадение?

— Твою налево, — ругался Баал, — нам бы сюда Дэлла со всем его снаряжением. Взорвали бы.

От этих слов волосы на затылке Райны встали дымом — не нужно ничего взрывать, — она была в этом уверена. На Магии вообще никогда и ничего не нужно взрывать — неправильно это.

— Нет, что‑то не так, — твердила она остальным. Попробовала поискать вокруг знаки — подсказки — тщетно. — Что‑то не так…

— Да все не так. Другой тропы нет, опять в тупике.

— Ловушка.

— Попались, блин. И ведь не обойдешь. Опять назад?

И "назад" тоже не верно — не здесь, не на "живом" уровне.

— Нам нужен Майкл, — прошептала Райна тихо и смахнула с лица дождевые капли; с челки стекала вода. — Он подскажет.

Декстер ее услышал:

— И как прикажешь его искать? Здесь ни связи нет, ни способа дозваться. Придется обходиться без него, что‑то придумывать…

— Нам нужен Майкл, — повторила Райна громче. — Нужен. Майкл.

И сама не поняла, к кому обратилась — как будто не к парням. Как будто к Магии.

*****

Он едва вернулся из леса, откуда "эвакуировал" домой путника, зашел домой и собирался попить чаю, когда почувствовал странное — некую невнятную мысль, скользнувшую на задворках сознания. Не смог уловить ее, удержать и потому постоял какое‑то время рядом с раковиной. Затем заварил‑таки чай, донес его до стола и уже открыл сахарницу, чтобы достать пару кусочков сахара, когда мысль — будто не своя, не чужая — внедрилась в разум вновь. На этот раз картинкой: Райной.

Морэн с минуту задумчиво посидел над чаем; в доме тихо, снаружи шумят деревья. Откуда это странное свербящее ощущение?

Отставил чай, вышел на крыльцо, втянул напоенный ароматом хвои воздух, вгляделся в раздерганное на лоскуты небо — тут затянуто тучами, там прореха — и вдруг отчетливо ощутил: он должен их найти. Ребят. Что‑то там случилось у них — требуется его помощь.

Майкл никогда не ставил под сомнение колокольчики интуиции — если включилась, значит, неспроста. Да, возможно, он ошибся и подумал о них сам — не словил сигнал извне, — но лучше проверить. Если что, просто посидит у костра, пообщается.

Прежде чем выйти из дома, он проверил рабочий планшет, убедился, что эвакуация пока никому не требуется, поднялся на второй этаж и еще из коридора услышал щелчки клавиш печатной машинки — Марика работала. Не стал ее отвлекать, оставил внизу записку, что скоро будет, повесил на плечо сумку и тронулся в путь. Вышел во двор, прищурился, мысленно уловил направление и зашагал к ближайшим кустам.

Удивительно, но чем ближе он подходил к горам, тем хуже делалась погода — сначала небо полностью затянуло, затем начало накрапывать, через пару минут уже лило. За логом, откуда до гор начинался короткий и скрытый от чужих глаз путь, неожиданно распогодилось — выглянуло солнце. Однако ощущение того, что Магия пытается ему о чем‑то сообщить, осталось. Майкл задумался и не смог припомнить, чтобы когда‑либо так явно чувствовал такое.

Что‑то происходило там у них, у ребят, однозначно происходило.

Отряд он нашел у самого подножия высокогорья — упершийся в тупик. Сказать, что удивился — ничего не сказать. Еще никогда, ни разу на его памяти ущелье не оказывалось запертым камнем, а ведь путь здесь один — ни объехать, ни срезать, ни обойти. Махнул в знак приветствия Райне — та кинулась причитать, что "горы взрывать не нужно", — кивнул ей, прошел мимо, поздоровался с обрадовавшимися его появлению ребятами, сразу же направился к булыжнику. Обследовал его, какое‑то время напряженно молчал.

— Майки, разве он тут должен быть?

— Нет, не должен.

— А почему появился?

Морэн не знал. Пока нет.

— Есть ли другая дорога? Может, стоит вернуться, попробовать взять правее?

— Другой дороги нет, — обрадовал он присутствующих. — Никогда не было и навряд ли появится. Тут что‑то другое.

— Что?

Он не слушал вопросы, в этот момент он пытался чувствовать Уровень. Давно Магия не позволяла себе подобных "шуток", и если вдруг вздыбилась, заперла дорогу, значит, тому имелась веская причина. Она однозначно чего‑то от кого‑то хотела, не просто хотела — требовала. Значит, кто‑то чего‑то по ее мнению не совершил. Важного.

— Кто‑то из вас что‑то сделал не так. Или не сделал вообще.

— Из нас?

— Да мы просто шли себе и шли. Уже обрадовались, что дошли до гор, тут осталось‑то..

Вот именно. Потому что "осталось‑то", Магия и решила вмешаться — довольно грубо, но очень очевидно.

— Хм, поразительно.

— А нам что делать?

— Вернитесь до ближайшей поляны, разведите пока костер, расставьте палатки — скоро начнет смеркаться. А я подойду к вам чуть позже, мне нужно подумать.

Никто не стал с ним спорить — подобрали с земли рюкзаки, закинули их на плечи, зашагали в обратном направлении — к лесу.

Морэн какое‑то время задумчиво смотрел на людские спины, затем повернулся и вновь взглянул на булыжник, удивленно хмыкнул. Через минуту он тоже отправился к лесу, но взял чуть левее — туда, где на небольшом взьеме виднелся покрытый травой пятачок. Там он сядет, расслабится, закроет глаза и подключится к информационному полю Уровня. И пусть пока неизвестно, сколько на это понадобится времени, он все поймет.

С закрытыми глазами он полностью погрузился в себя. Глубже — глубже — глубже. А после, став невидимым, выпорхнул наружу и слился с природой: с каждым камнем, травинкой, потоком воздуха, землей. Ощутил ее, как собственное тело, — огромное, широкое и распластавшееся до самого горизонта. Почувствовал каждый холм и обрыв, каждый утес и равнину, каждый камешек на дороге, каждую иголочку на многочисленных ветках. Сделался одновременно и скрипучим мохнатым лесом. Отпустил все человеческое, что в нем было, ушел прочь от привычного сознания и прислушался. Чутко — чутко.

Магия шептала. Магия рассказывала и напевала. Магия по — своему грустила.

Ему понадобился почти час, чтобы уловить, почему. Когда Морэн открыл глаза, на полянку уже опустились сумерки; высыпали на небе первые звезды.

Похолодало.

Когда он зашагал по мшистой почве, огибая сосновые стволы, на звук костра, он уже точно знал, к кому идет и что должен сказать. Он получил все ответы.

*****

Ели молча. Никто не захотел высказывать "пожелания" насчет ужина и потому Райна вновь составила меню на свой лад — попросила у котелка овощное рагу с курицей, теплого хлеба и морса для себя — ей до отвращения надоел горький чай.

Хмурились ее проводники и почти не разговаривали друг с другом — очередной тупик никому не прибавил хорошего настроения. Однако все знали — раз пришел Майк, значит, проблема решится, и потому ждали его с нетерпением. Витали в сгустившемся от напряжения воздухе приготовленные для озвучивания вопросы: долго ли еще идти? Сообразил ли он, откуда взялся камень? Зачем? Как сдвинуть?

Райна ждала тоже. Надеялась, что Майкл немного с ними посидит. С ним все равно теплее и светлее, даже если молчит.

Поляну на этот раз выбрали не в чаще — ближе к горам почва в лесу сделалась кочковатой, — а ту, что сразу за лесом. Натаскали дров, развели большой костер — намерзлись за день, — прикатили два бревна, расселись. Чай тянули тоже в молчании; лишь трещали, объятые всполохами, сырые бревна. Летели высоко в воздух оранжевые искры.

Когда вдали показалась знакомая фигура, все оживились — сейчас состоится диалог и выяснятся детали, — но диалога не состоялось. Морэн почему‑то еще издалека махнул рукой Райне, подзывая ту к себе, дал знак следовать за ним и вновь скрылся в лесу.

Ребята молча переглянулись.

Выражение лица, с каким он смотрел на нее, почему‑то нервировало. Слишком пронзительный взгляд, слишком серьезный — наверняка скажет недоброе; ей делалось не по себе.

— Райна, я должен у вас кое‑что спросить.

Ей не хотелось вопросов. Слишком много вопросов, все ненужные, не вовремя. Ей бы тихо пережить этот вечер, а завтра снова путь, чтобы стать ближе к дому.

— О чем?

Вокруг сосны, высокие папоротники, заросли диких кустов; подошвы ботинок скользили по покрытым мхом выступающим древесным корням. Воздух пах дождем, к ночи стал прохладным.

А ее собеседник все подбирал правильные слова; у нее неприятно кольнуло в груди — неужели это она — причина, по которой появился камень? Только не это.

— Райна, — заговорил Майкл, не отпуская ее взглядом, — кто‑то вас вчера о чем‑то спросил, так?

Она занервничала.

— Спросил?

— Да, спросил.

Аарон все лез с вопросами.

— А вы не захотели ответить, так?

Желудок превратился в сгусток из стальных узлов.

— Не захотела.

— Почему?

Начала злиться.

— Потому что не его это делать — знать. Потому что он лез с личным.

— И вы это личное оставили для себя.

Не спросил, подытожил.

— Оставила. Потому что есть вещи — мои вещи. И ничьи больше. Я не желаю их озвучивать.

Насколько бы сильно ей ни нравился Майкл, на его вопросы она желала отвечать ничуть не больше. Ведь сейчас точно скажет, что это из‑за нее — из‑за Райны — возник на дороге камень. И ведь сказал!

— Видите ли, случилось редкое и очень значимое событие — в ваш путь вмешалась Магия. Закрыла вам проход. И знаете почему? Потому что вчера вами не открылась какая‑то правда.

— Но я не должна ее открывать!

— Нет, не должны. Но уровень решил, что это важно, чтобы вы высказали ее вслух.

— Вы издеваетесь?

Райне хотелось убежать. Хотелось плакать, спрятаться в кустах и заночевать в них же — пусть не лезут к ней, пусть отстанут все.

Голос собеседника стал очень мягким, но легче от этого не сделалось.

— Райна, если Магия вмешалась, значит, это очень важно.

— Чтобы я сказала правду?

— Да.

— Но я не хочу!

— Значит, это жизненно важно, понимаете? Значит, эта правда изменит течение вашей судьбы так, как вы хотите, чтобы оно изменилось.

— Я уже никак не хочу.

У нее тряслись поджилки. Не надо никаких изменений, никаких. Только дойти бы до дома…

— Райна…

— Нет, Майкл. Я не буду.

— Райна, — он смотрел тепло и одновременно просительно, — вы все еще себя стыдитесь?

Хотелось смеяться — нервно и зло.

— Вы просто не знаете, что я сделала. Конечно, я себя стыжусь, а как же еще?

— Не важно, что именно вы совершили, но почему‑то крайне важно, чтобы ответ на свой вопрос услышал тот, кто его задал.

— Нет. Нет — нет — нет, — шептала она, глядя мимо мужского плеча. — Нет.

— Да. Сделайте это. Магия не хочет пускать вас дальше, пока правда не прозвучит. Она должна прозвучать.

— Нет, — к векам вдруг подступили слезы. — Не должна. Не прозвучит.

— Тогда Уровень не выпустит вас в Черный Лес, не даст продолжить путь.

Черт! Ну почему всегда так? Почему ей либо придется идти и отвечать на вчерашний вопрос, или же Майк сообщит всем, что дальше они не могут двигаться из‑за нее, Райны.

— Майк, — она шептала, просила, умоляла, — не надо правды… Она сильно… плохая. Я не хочу.

— Райна, никто вас не осудит. Но это важно, слишком важно. Если не верите себе, доверьтесь мне — это изменит всю вашу жизнь. Магия никогда не вмешивается просто так, и сейчас она очень желает вам помочь.

— Помочь? Вы издеваетесь? Хотите, чтобы я вывернула душу наизнанку, и думаете, мне это поможет?

— Сделайте это.

Он смотрел тепло, но настойчиво. Не принуждал, но ожидал от нее принятия правильного решения.

— Сделайте.

— Нет.

— Сделайте. Вы можете.

— Не могу.

— Вы можете, Райна.

— Не сделаю.

— Сделайте.

И он дал ей пять минут на то, чтобы собраться с силами. Сказал, что подготовит к разговору остальных. И уже не увидел того, как она прижалась спиной к стволу, сползла по нему до самой земли и закрыла лицо руками.

*****

— Из‑за нее?

— Из‑за Райны?

— И как теперь это исправить?

Майкл смотрел на друзей тяжелым взглядом; на их лицах колыхались янтарные блики от костра.

— То, что она сейчас вам расскажет, будет тяжелым для восприятия. И она этого боится. Боится, что ее осудят, не поймут и не поддержат. Вы поддержите, если сможете, — пусть не словами, мыслями. Если она откроется, откроется и дальнейший путь. Но правда может оказаться неприглядной, понимаете?

Они молчали. Удивились, когда он объяснил, что происходит. Удивились тому, что принуждает кого‑то признаться — не желали бы сейчас оказаться на ее месте.

— Может, не надо?

Аарон уже жалел, что подошел к ней с вопросами вчера. Ведь теперь ей предстоит настоящая пытка. И мало ли, что у него разыгралось любопытство, зато теперь человеку страдать — говорить о том, о чем не хочется говорить. Нехорошо, неприятно. Дискомфортно. Но ведь и назад поворачивать — тоже не дело. Чертов уровень — слишком своенравный на его вкус. Плохо вышло, плохо.

— Что‑то изменится от ее ответа, иначе Магия бы не вмешалась.

Баал глядел в сторону, Канн себе под ноги, Декстер как будто смотрел на Морэна и одновременно сквозь него.

— Просто подождем ее. Она соберется с силами, она сможет — я верю.

Куртка Майкла нагрелась со спины от жарких всполохов; где‑то вдалеке тревожно крикнула птица. Аарон закурил.

*****

Правда.

Она вдруг снова осталась в целом мире одна.

Правда.

Правда означает, что от нее вновь все отвернутся — даже Майкл. Даже он. Он просто не знает, какая она — правда. И снова будет холодно и больно, и снова придется притворяться, что ей все равно, что ее не задевают презрительные взгляды, что не трогает равнодушие, что никто не хочет с ней общаться. Не в первый раз и не в последний…

Холодно, стыло внутри.

— Магия, зачем ты это сделала? Зачем?

Молчал лес, скрипели, как и прежде, стволы, шумели над головой кроны. Но все теперь казалось иным — неприветливым, неродным, не "за" нее.

Тишина внутри. После того, как она расскажет — если расскажет, — уже точно не сможет себя полюбить. Не смогла раскрошенную на кусочки, а после "правды" она совсем распадется на пыль, на атомы и уже не соберется в цельного человека.

Шрамы. Есть или нет — без разницы. Одиночество. Тоска. Инъекция.

У нее все еще есть шанс позвонить доктору, есть шанс уйти.

А еще есть выбор — она может уйти, никому ничего не рассказывая. Может просто свернуть этот поход, окончить операцию досрочно, ведь уже расплатилась. А что будут презирать — так будут в любом случае. Тепло уже не станет — ни сейчас, ни потом. Ни в каком случае.

Жаль, что так повернулось. Зря.

Трещал на поляне костер, испускал тепло, переливался всеми бликами бежевого. Уже не для нее.

А там ее ждут. Для разговора. Для ответов на вопросы. Как на суде…

В какой‑то момент Райна решила — не пойдет. Промолчит. Ну и пусть не дойдет до озера, пусть. А уже через секунду поняла, что — нет, пойдет. Пойдет! Иначе всю оставшуюся жизнь будет корить себя за слабость. Будет стыдиться. За то, что не смогла тогда, не смогла и теперь — ведь однажды уже проявила безволие, позволила жизни "рулить" за нее, не желала брать на себя ответственность, слишком сильно боялась.

Боится и теперь. Так сильно, что сильнее некуда. Вот только отступать уже не будет — один раз отступила…

"А может, — вдруг пришла странная до абсурда мысль, — она выльет эту историю наружу, и ей станет легче?" Да, собеседники не те и момент не тот, но вдруг? Пусть даже ее никто не поддержит и фразы доброй не скажет, но вдруг со словами, с этой "правдой" уйдет и часть боли?

А если так, то стоит попробовать.

Ноги не гнулись, руки не желали слушаться, тело превратилось в болезненный и комковатый воск, однако Райна решительно поджала губы, поднялась с земли и какое‑то время стояла, не шевелясь.

Секунда, две, три… Минута. Тяжелый вдох, тяжелый выдох.

Все, вперед, на суд. На свой последний в жизни суд, после которого ей будет уже на все наплевать. И хорошо, если так.

*****

… И упали слова, словно камни на водную гладь,

И подняли со дна, там годами хранимую муть.

Я стою пред тобой, замерев, глаз не в силах поднять,

Воздух кончился в легких, а новый глоток не вдохнуть.

Не старайся, не надо, меня ты не вправе судить,

Не любима, так что ж, знаю милой насильно не стать.

Мне себя бы теперь воскресить, полюбить и простить,

По деталькам, по файлам разбитую душу собрать.

Я любовь упакую в коробку, как ценный презент,

Перевью её лентой и яркий цветок приколю.

Буду верить, что всё же настанет счастливый момент,

И кому‑то родному её я навек подарю.

(автор: Марина Яныкина)

Они втроем — Баал, Канн и Рен — сидели на бревне по другую сторону костра. Майкл расположился на ее бревне. Приклеился к ней взглядом, когда Райна вышла на поляну, подвинулся, когда села рядом. Не тормошил, пока молчала.

— Магия хочет, чтобы я рассказала, так?

— Да, — подтвердил он и кивнул.

Ее голос звучал глухо, глаза сделались безжизненными — теперь они слепо смотрели на костер. Тишина, треск поленьев — время от времени со свистом испарялась с сырых бревен влага. Все хранили тишину.

— Мы идем на озеро, потому что я убила человека, — начала Райна, и вокруг вдруг сделалось так тихо, как никогда. И хоть говорила она негромко, каждый слышал не только ее голос, но и звук прерывающегося дыхания. Стук ее сердца. — Я убила его, да. Убила. Потому что любила… его.

И она вдруг подняла голову, посмотрела прямо на Канна, а тот, если бы не сидел на бревне, отшатнулся бы.

Ей было наплевать.

— Я любила Аарона с того самого момента, как встретила. Нет, вру, — горькая улыбка и позволяющее не рассыпаться на части напускное равнодушие в глазах, — когда я его только встретила, я его прострелила. А он меня обрил. Но это не важно…

Теперь она смотрела не в костер, а туда, где кончался лес и подступали к самой равнине высоченные черные горы.

— Может ли быть что‑то хуже неразделенной любви? Не думаю, — она не спрашивала — говорила сама с собой. — Когда любишь сам — это прекрасно. Когда не любят тебя — это ужасно. Ужасно. Сильно. А он меня не любил.

Наверное, в тот момент выражения на лице Канна каким‑то образом менялись, но Райна на него не смотрела — больше нет.

— Я не подходила ему, я знаю… Была слишком тощей, некрасивой… Или слишком глупой. Или просто чужой — не женщиной в его глазах.

На этот раз улыбка печальная, со слезами на сердце.

— И я пыталась от этой любви уйти. Всяко пыталась — старалась думать о другом, работала сутками напролет, заставляла себя смотреть на других мужчин, но у меня ничего не выходило. Я искала его, как ищут что‑то самое дорогое на свете, но исчезнувшее. Проклинала себя, когда понимала, что перешла с Уровня на Уровень, но не потеряла память. Я теряла ее всю, но только не ту часть, что о нем. Мечтала забыть, но не забывала. И это привело меня туда, где мы есть теперь…

Она обвела слушателей пустым взглядом. Смотрела и никого не видела.

— Но надо ведь по порядку, так? Я буду по порядку… Может, иногда не складно. И про Дору — я действительно ее любила. Она была единственной, кто знала про мою печаль. Единственной. И той, кто посоветовал мне продолжить искать его. И найти. Это она наняла юриста, который повторно просмотрел приговор и нашел в нем лазейку — эти самые слова про озеро, — что они помогут мне избавиться от шрамов…

Ее слушали, затаив дыхание, но Райна ни на кого не смотрела.

— Шрамов, которые я получила при падении. После того, как убила его. Эти шрамы ведь не залечивались… никем и ничем. То и было мне наказанием от Комиссии — они сказали: "Помни". А как не помнить, если каждый раз входишь в ванную и видишь это?

И она вдруг поднялась с бревна и начала расстегивать куртку. Не слышала того, что кто‑то произнес "не надо", — сняла верхнюю одежду, разделась до бюстгальтера и трусов, отвернулась, когда по ее изуродованному телу заскользили чужие взгляды. Удивленные, раздосадованные, полные сочувствия и одновременно ужаса. Ей было все равно — уродка внутри, уродка снаружи.

— Я все это заслужила, да, — двигаясь, как робот, и не переставая говорить, Райна принялась одеваться, — заслужила. Сначала я думала, почему же так несправедлива жизнь? За что? А потом поняла, что все верно… все так и должно было быть, я заслужила. Ведь я сама зашла в тот чат, сама хотела отвлечься, найти того, кто отвлечет. Вот и нашла. Дура. Дура… Я была дурой, знаете?

Она не просила прощения и не искала сочувствия. Не видела ни того, с каким напряжением смотрели на нее молчаливые собеседники, не замечала ни напряженных поз, ни сжатых пальцев, ни заиндевевших лиц. Временно ослепла — находилась не снаружи, но внутри собственной полной болезненных моментов памяти.

— Я уже тогда поняла, что не надо идти на встречу, — как только он написал про "нижнюю", про рабыню. И не хотела, не пошла бы, но он каким‑то образом узнал, где я живу и пообещал прийти. Я не хотела, чтобы домой, я боялась… И пошла в кафе. Думала, смогу уйти оттуда незаметно, скроюсь… Не смогла. Ничего не смогла. Ничего, понимаете? Путалась в собственных мыслях, сама же потом брала трубку, ненавидела его, но не знала, как убежать. А иногда и хотела того, чтобы меня унижали, думала — заслужила.

И она замолкла. Надолго.

Спустя какое‑то время кто‑то осторожно потряс ее за плечо — Майкл?

— Что было дальше, Райна? Расскажи. После того, как ты пришла в кафе?

— После кафе?

Она смотрела на проводника тускло, ровно — глаза сделались темными и почему‑то страшными.

— Он пытался поставить меня на колени в подъезде, хотел, чтобы я отсосала.

Кто‑то изумленно выдохнул; чьи‑то пальцы сжались на бревне до белых костяшек. А она сама вдруг рассмеялась — некрасиво и зло.

— А я не отсосала, представляете? Расшибла ему его же розами все лицо, расцарапала его шипами — я молодец, да? Я тогда была молодец.

И она снова умолкла. А потом заплакала горько, по — старушечьи.

И заговорила вновь.

Она не хотела произносить эти слова, но они сами шли наружу — вываливались изо рта без ее участия, и Райна будто раздвоилась: смотрела на себя со стороны и в то же время не смотрела — пребывала где‑то далеко, за облаками, за небом — там, где уже совсем — совсем не больно. Пусть слушают, пусть знают, ей уже все равно. Ее, кажется, больше нет — осталась только звучащая у костра история.

— …Я сама шла к нему, боялась. Что он придет ко мне и изобьет, что проломит дверь в квартиру, что будет поджидать за углом. Он объяснял мне про своих бывших и про то, что он прав, — что женщина должна вот так подчиняться мужчине. Я не верила. Да, хотела сильного, хотела того, кто мог бы что‑то решить за меня. Но не такого… не так решить.

Да, отвечала на звонки, да, позволяла над собой издеваться. Много раз путалась, не могла ответить на вопрос "зачем", тысячу раз хотела сбежать — не выходило, не хватало сил. Сама не могла понять, нравилось ли ей происходящее — иногда казалось, что да, иногда, что нет, — но Джокер, — а именно этим именем она его назвала, — выполнял свое предназначение — он заставлял ее забыть про неразделенную любовь. Только плохо заставлял. Не так. А еще заставил забыть, что она женщина и достойна уважения, заставил потерять себя, научил бояться, сильно бояться… И ей все время было страшно. Пока не изнасиловал. И тогда решилась…

Кажется, в процессе монолога скрипели чьи‑то зубы, кажется, что воздух над поляной сделался густым и напряженным, как наэлектризованное ватное облако, кажется, кто‑то постоянно курил.

— Я не хотела его убивать, не хотела… Нет, наверное, хотела где‑то внутри, но никогда не решилась бы. А как оказалась в том разрушенном здании, не помню. Ничего не помню — правда, много раз пыталась вспомнить, но после приюта все ушло, остались только куски…

Никто не пил чай; висел на жердине обуглившийся дочерна котелок.

— …но он наступал. Он кричал, что убьет меня. Убьет не сразу, но до того научит, как правильно вести себя с мужчинами. Бродил совсем рядом, обзывал неблагодарной сукой. А я боялась, очень боялась… А потом… нащупала в кармане зажигалку. А там бочки. Лужа — я знала, что если разолью бензин, он в него наступит. Он наступил. И тогда я ее бросила…

В черных глазах в этот момент словно проигрывался фильм — запрокинутая для броска рука, смещенный вправо пластиковый предохранитель, полет маленького факела.

— Он так долго горел, — хриплый шепот, и продолжали литься в ночь страшные воспоминания… — Долго горел. Очень. И все пытался до меня дотянуться. Не дотянулся. Я попыталась сбежать и…

В фильме: шаг в темноту, падение в пропасть, ужасная боль.

— Я упала, понимаете? Я упала. И почему‑то не разбилась…

А в голосе печаль: лучше бы разбилась — звучало между строк. Лучше бы. Я. Разбилась.

Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем ей удалось заговорить вновь. Голова и плечи опущены, ладони дрожат. Минувшее скручивало ее узлом, сочилось через поры — словами, мыслями, чувствами.

— Как… Как должна жить женщина, которая не может иметь секса? Какого мужчину она может привлечь? Чем удовлетворить и удержать? Говорят, любят и косых и слепых, но как полюбить ту, которую нельзя ласкать в постели? А меня нельзя.

Удивительно, но она рассказывала это мужчинам. Четырем и почти незнакомым — не лучшей подруге, не тишине — им, — здоровым и чужим мужикам.

— Думаете, я стала бы такой злой, если бы не это? Ведь мои шрамы — не только снаружи. Самый страшный — это тот, который остался после куска арматуры, что прошел сквозь меня. Я не могу… Не могу… заниматься любовью. Вы понимаете?

Наверное, они понимали. Может быть. Она не смотрела. Райне казалось, что теперь в ее глазах навечно будут плясать лишь оранжевые блики костра, — они сожгут ее целиком — всю радость и боль, все переживания, ее всю.

— А эти люди… мужчины… Они все продолжали меня добиваться: делали ставки, заключали пари, пытались перещеголять друг друга в том, кто же первый покорит мисс Марго Полански и заполучит все ее деньги? И я мстила… Хорошая, плохая? Нет, просто Райна.

Она сама не замечала, что повторяла слова Майкла — "просто Райна".

— Не оправдываюсь, нет. Тому, что я сделала, нет оправдания — не судите. Никто не осудит меня больше, чем я сама себя. А я… уже.

Пауза. Грустные, выцветшие слова.

— Получала ли я удовольствие? Нет. Но прослыла стервой. Нет, я стала не стервой — просто дурой. Депрессивной и разочаровавшейся в себе и в людях дурой, которая знала лишь одно — такой он (и вновь прямой взгляд на Канна) меня точно не полюбит. Никогда.

Дышал ли кто‑то из них, пока она говорила? Колыхал ли ветки ветер? Стрекотали ли свои песни сверчки? Нет, все будто застыло, и вокруг осталась лишь печаль. Необъятная, вселенская, непостижимая по своим масштабам и вечная.

— А я ведь хотела, чтобы ты меня полюбил, — Райна не видела того, насколько Канн стал деревянным, как не видела и того, что от напряжения он смял в пальцах свою последнюю пачку сигарет. Она видела лишь его глаза — серые, любимые, — и не важно, теплые или равнодушные. — Очень хотела бы. Больше всего на свете я мечтала о том, чтобы ты искал меня так же сильно, как все это время искала тебя я. Но я не сужу, нет, — насильно мил не будешь. Я… просто…

Ей казалось, что из глаз уже текут кровавые от боли слезы.

— Я… просто… хотела… — его любви? Быть им любимой? Она все это время мечтала о том, чего не может быть. Никогда не могло быть. — Не важно. Все так, как оно есть.

И все. Иссякла.

Выдохнула. Будто забыла о том, что все это время кто‑то присутствовал здесь, на поляне, слушал ее, внимал каждому слову. Поднялась с бревна — слепая, глухая и пустая — и, шатаясь, направилась в палатку.

Она уснет, да, уснет. Потому что… почему‑то совсем нет сил. Кончились.

Райна забыла о том, что, наверное, должна попрощаться перед сном, что‑то сказать, как‑то себя чувствовать. Она просто шла, пока не услышала брошенный в спину вопрос:

— Он точно умер, этот пидор?

Говорил Канн. Нет, не говорил — брил наголо леденящей душу спокойной яростью, — цедил слова сквозь зубы.

— Джокер? — она обернулась. И даже улыбнулась. — Наверное.

Как здорово, какое облегчение — после всех этих лет уловить толику поддержки в свой адрес. Эту редкую искорку теплоты она сохранит и унесет с собой в могилу.

— Наверное?

— Да, наверное. Я не знаю.

Устала. Просто слишком сильно устала.

— Мертв или жив, но я найду и убью его заново.

Она не сомневалась — убьет. Таким тоном не говорят, когда шутят, — таким тоном клянутся.

— Спасибо, — прошептала так тихо, что уже никто не услышал.

Откинула полог палатки и забралась внутрь.

*****

Никто ничего не обсуждал и не комментировал. Есть такие услышанные истории, которые не трогают, — хранят в памяти и никогда не пересказывают другим. Так случилось и сейчас.

Ушел Майкл. Через какое‑то время, выдав Канну пачку сигарет из блока, который предназначался для Бойда, покинул поляну ассасин. Следом Баал.

И только Аарон продолжал сидеть у костра — немой, неподвижный и мрачный. Спроси его, о чем он думал и что чувствовал в тот момент, он и сам не смог бы ответить. Потому что слишком много всего наслоилось — ярость, изумление, печаль, разочарование. Разочарование, потому что хотел ведь ее найти, хотел узнать, как дела, не попала ли в беду, и не узнал. Каждый раз, когда на ум приходила мысль "как она?", гнал ее от себя. "Нормально", — отнекивался внутри. Нормально.

Оказалось, совсем не нормально.

А он не пришел. Когда был ей нужен.

Час сменился следующим — Канн все сидел. Вокруг ночь, костер почти прогорел; ушло из новой пачки еще три сигареты.

Он будет пахнуть табаком. Ну и пусть.

Он был ей нужен. Всегда был ей нужен, и скучал по этому ощущению, сильно скучал.

Рейка…

Мила могла без него прожить. Райна не могла.

В какой‑то момент — вокруг уже глухая ночь и вот — вот забрезжит рассвет — он поднялся с бревна, выбросил в угли окурок, сжал губы и решительно направился к палатке.

Не к той, что справа — своей. А той, что стояла в отдалении — самой левой.

Палатке Райны.

Он влез в нее, как влезает в берлогу медведь — шумно, не боясь, что разбудит, не боясь, что тесно. Умостился возле лежащего на коврике тела, откинул тонкое одеяло, грубовато, но крепко прижал к себе Райну, уткнул ее лицом в свою шею. Погладил по волосам.

— Аарон?

— Спи.

— Аарон…

— Молчи.

И она замолчала. Долго дрожала в его руках — тощая, хрупкая, будто склеенная из осенних листиков, — какое‑то время тряслась, всхлипывала, обнимала его так жадно, как будто в последний раз, как будто навсегда. Потом сколько‑то возилась, шумно дышала, терлось носом о его колючий подбородок, затем, наконец, затихла.

А он все гладил ее в темноте по волосам — по длинным, отросшим. Не по ежику.

— Аарон, — она все еще пыталась говорить с ним сквозь сон.

— Я здесь. Спи, Райна. Спи.

— Ты не уйдешь?

Он молчал. Жал ее к себе, обнимал, держал так крепко, будто силился собрать из осколков заново.

— Не уходи.

— Я найду того пидора.

— Он умер.

— Неважно. Я найду его — живого или мертвого — и закопаю вновь.

— Я…

— Спи, Райна. Спи. Я тут.

И она заснула.

А лежащий рядом Канн не сомкнул глаз до самого утра.

*****

Взяв заплечный вещевой мешок,

И навьючив, сдерживая ропот,

Шла по жизни, не жалея ног,

С ношей, под названием "горький опыт".

Тяжело, но помощь не нужна,

Этим не положено делиться.

Справлюсь как‑нибудь со всем сама,

Но момент настал, пришлось открыться.

Слабой и дрожащею рукой,

Из последних сил держа осанку,

Как на эшафоте пред толпой,

Вывернула душу наизнанку.

Мысленно готовилась к удару,

Но презрения тень не проскочила.

Эта откровенность, как подарок,

Мне твои объятия подарила.

(автор: Марина Яныкина)

После того, что случилось накануне, Райна ожидала, что наутро она однозначно будет испытывать бессилие, стыд, маяться худшим в мире настроением и точно не пожелает ни с кем общаться.

Но случилось удивительное — эта ночь подарила ей воплотившуюся в жизнь сказку — Аарона. Спящего с ней рядом, обнимающего, гладящего по волосам, ласкающего висок своим дыханием. Ее одежда, ее кожа до сих пор хранили его запах — впитали навечно.

Рассвет она встретила уже без него — ушел, — но это ее ничуть не обидело. Он и так провел с ней какое‑то время. С Райной. И, значит, она не такая плохая, она… хорошая, достойная, если не его любви, то хотя бы сочувствия. И пусть то были всего несколько часов счастья, но они были ее — ее и ничьи больше.

Когда о каше попросил Баал, она кивнула в ответ; когда с просьбой о том же подошел Рен, кивнула еще раз. Когда о "каких‑нибудь яйцах на завтрак" попросил Аарон, улыбнулась и попыталась это скрыть.

Он пришел к ней. Он лежал с ней, обнимал. А ведь у него другая женщина — Райна испытывала стыд и восторг одновременно (она украла его совсем на чуть — чуть, но украла), — и, тем не менее, он лежал с ней в одной палатке, не оставил ее в горе совсем одну.

Ее душили слезы радости.

Их поход продлится уже недолго — по странному молчаливому единению все знали, что не далее как сегодня достигнут очередного Портала, а там… — не важно, что там. Это их последний день в странном месте под названием Магия.

Неописуемо насыщенно и густо пах утренний лес, и переливалась в лучах солнца покрытая росой трава. Тихонько качались на фоне синего неба сосновые ветви, изредка с них вспархивала и уносилась в далекую даль неведомая птица. Звенели вокруг ручьи, текли реки, стояли в отдалении непроходимые и крутые, почти до самых небес горы, искрился неуловимым волшебством воздух.

Сегодня она снова будет шагать третьей в их недлинной цепочке, будет смотреть на его спину и знать: это случилось. То, о чем она мечтала. И пусть всего один раз. Ведь только дурак, когда приходит счастье, пытается тут же просить о большем — умный с благодарностью держится и за ту малость, что подарила жизнь. А жизнь крайне редко дарила Райне подарки.

"Спасибо, Магия. Спасибо, Майкл", — ее мечта ожила.

Весело отражал кусочек пейзажа горячий кофе, таяла в руке шоколадка; уже не фыркал при виде сладкого Баал.

— Ну, что, в путь? — деловито поинтересовался Рен, когда кофе был допит, палатки сложены, а пластиковые тарелки вымыты и упакованы обратно.

— В путь.

Вокруг костра валялось такое количество окурков, что Райна, проходя мимо, вновь улыбнулась — он курил, о чем‑то думал, переживал. И это его переживание будто в один момент стерло с ее души, если не всю боль, то точно огромную ее часть.

— Спасибо, Магия, — повторила Райна тихо. — Спасибо.

Едва ли кого‑то удивило, что, когда отряд приблизился ко вчерашнему тупику, закрывающий проход камень исчез, словно и не существовало. Как будто и не был он втиснут между скалами, будто не взирал на них молчаливо и мрачно, будто не гнал обратно к поляне.

Спасибо, Магия.

Ей не портили настроение ни выросшие вокруг скалы, ни безлюдный и дикий пейзаж, ни холодный, снующий между камнями ветер — Райна цвела изнутри. Конечно, когда‑нибудь эйфория схлынет, и воспоминания поблекнут, но до того момента у нее еще есть немного времени — подышать, почувствовать себя невесомой, послушать, как внутри поют свои песни счастливые Райна — ангелы.

Самый лучший день жизни.

В горы лезли долго — где‑то просто шагали, где‑то карабкались, где‑то жались к отвесной стене, чтобы не соскользнуть с узкой тропы в обрыв — помогали друг другу. Когда была возможность, любовались невероятно живописным видом, который открывался отсюда, с высоты птичьего полета. Где‑то там, внизу, стелились луга и холмы, радовали глаз хвойным нарядом зеленые леса, блестели под солнцем ленты рек — простиралась вокруг бесконечная умиротворенная в своей первозданности природа.

Магия.

Наверное, она еще когда‑нибудь вернется сюда. А, может, и нет. Однако точно никогда не забудет эту часть великого похода. Часть красивую, триумфальную, сложную — часть — награду.

Кое — где на камнях уже лежал снег; поднимались все выше. Страшно представить, если для того, чтобы достичь Портала, им придется вскарабкаться до самых высот, ведь с собой ни у кого нет альпинистского снаряжения.

Хвала Создателю — не пришлось. В какой‑то момент за очередным поворотом, огибающим отвесный карниз, открылся вдруг глазам каменистый пятачок — поляна. Вокруг утесы, дальше уже и вовсе залитые вечными ледниками пики, а здесь, на редкой в этой местности равнинке, стояло то, что они все это время искали.

Портал.

Он оказался отключенным, а при ближайшем изучении и вовсе защищенным невидимым силовым полем. Потрогаешь — рука натыкается на невидимый упругий барьер. Попробуешь надавить — отталкивает назад; и ни дыры, ни отверстия, ни кнопки, чтобы поле отключить. Однако вокруг каркаса дверей — двух вертикальных балок, крытых сверху горизонтальной, — обнаружился круг из сорока камней. И на каждом уникальный символ.

— Вот знал я, что без приключений нам не обойтись. Жопой чуял.

Баал нажимал ступней то на один камень, то на другой — те на какое‑то время утопали в мягкой почве, затем, будто толкал снизу невидимый механизм, всплывали на место.

— Это что — очередной шифр? Загадка, в рот ей ногу?

— Черт, придется помучиться.

— Ладно, до места дошли — это уже хорошо, — и потому, что со времени завтрака прошло несколько часов, Рен предложил: — Сделаем привал. Перекусим, подумаем.

— Ага, кто у нас тут главный специалист по загадкам? — длинноволосый зыркнул черными глазами на Райну. — Может, мы поворкуем с котелком, а ты пока раскинешь мозгами? У тебя, вроде, получается.

Прозвучало, как комплимент. Когда все одновременно посмотрели на Райну, у той порозовели щеки.

Сорок камней. Сорок.

Это только кажется, что сложно, а на деле должна существовать некая система. Райна то изучала камни, то думала о том, справится ли с котелком Баал. И если да, то какое блюдо извлечет в итоге из посудины? Ей было бы крайне любопытно на это посмотреть.

Ветер здесь дул несильно — мешали дыбящиеся вокруг горы; почти не лезли в глаза волосы.

Камни. На каждом рисунок. Каждый можно утопить в землю на какое‑то время — один или несколько. И, если утопить их в правильном порядке, барьер исчезнет, а Портал заработает. Наверное.

Ей хотелось этого и не хотелось одновременно. Ведь разгадка означала, что Магия для них закончится — придется оставить котелок, попрощаться со всем, что сейчас окружает, вздохнуть и снова совершить шаг в неизвестность. Это жизнь — в ней всегда все меняется.

Мужчины колдовали над обедом. В какой‑то момент — Создатель знает, откуда и долго ли за ними шел, из‑за каменистого утеса показался вдруг Майкл — приветственно махнул ей, подошел к ребятам; Райна радостно помахала в ответ.

Нет, надо же, ее оставили одну колдовать над загадкой. Мужики. Но обиды не было, так как любопытная логика уже вновь зацепилась за знаки.

"Так, что мы имеем: две горизонтальные полоски, круг, эллипс, одну вертикальную полоску…"

— …звезду, полумесяц, пятиугольник, одну вертикальную полоску…

Она не заметила, как начала говорить вслух. К чему и почему такая странная последовательность? Ни логики, ни связи. Сколько всего камней нужно нажать, чтобы действо произошло — один? Все?

Попробовала сначала все — не удалось. Пока нажимала на последний, камни с первого по пятый уже всплыли обратно, — значит, не то.

Хм.

А если начать с конца?

Попробовала. Тоже с нулевым результатом. Нет, лучше бы она готовила еду, а они занимались загадками, ведь говорят, что женская логика — это и не логика вовсе, — а запустить Портал почему‑то пытается Райна.

Что‑то рассказывал Майкл — слов она не разбирала, — изредка доносился смех.

"Он‑то точно научит их, как пользоваться котелком". И жаль. Она бы посмеялась над их стряпней — если не вслух, то про себя.

Удивительно, но ее действительно не тяготило вчерашнее — здесь, на высокогорной равнине изумление от этого факта накатило вновь, — ведь должно бы… Оголилась перед ними физически, оголилась духовно, но вместо того, чтобы почувствовать, как "откололась" от остальных, Райна словно стала им ближе. "Своей", что ли.

Наверное, ей кажется. Стало легче и здорово, а ей бы вернуться к камням…

— Дуга, искривленная линия, зигзаг, ромб…

Что‑то кольнуло в мозгах — какая‑то зацепка, механизм, почти стершееся воспоминание.

Ромб.

Она ведь где‑то видела ромб. Да?

Да. Только где?

И вдруг вспомнила — на стенах в пещере. В том самом лабиринте, где ее постоянно подгонял Рен. Там ведь была целая последовательность из символов. Ага, была! Вот только… какая? Она еще удивлялась — кто и для чего выкладывал на стенах непонятные символы? Неужели… для этого?

Если бы кто‑то из провожатых сейчас посмотрел в сторону Портала, то увидел бы возле него застывшую девушку — Райну — с вытянувшимся от удивления лицом и огромными от волнения и посетившей ее догадки глазами.

— Треугольник… квадрат… круг, прямоугольник, молния, перевернутый вверх тормашками треугольник и… ромб.

Пока ее губы шепотом описывали всплывшую в голове последовательность, подошва окончательно запылившегося и уже не выглядящего новым ботинка нажимала на камни.

Семь. Всего семь. Когда Райна утопила в землю последний, воздух вдруг затрещал, все камни одновременно ушли в землю, а пустующая до того дверь заколыхалась и запереливалась в центре белым.

— Эй, смотрите, она сделала это! — тут же крикнул кто‑то.

— Ай да Райна, ай да молодец!

— Запустила‑таки Портал! Вот чертовка!

В этот момент перед своим последним обедом на Магии растрепанная Райна стояла возле светящейся белым двери и счастливо улыбалась.

*****

— Вот и все.

— Нет, не все.

Перед ней стоял Майкл — смотрел глубоко, задумчиво, тепло, а на губах Райны все еще ощущался вкус макарон с сыром — кто бы сомневался, что они попросят именно это. Котелок она вернула — протерла его снегом, почистила, накрыла крышкой, — передала лично в руки.

— Эта часть дороги завершена.

— Но Путь никогда не кончается.

Они долго молчали; остальные не мешали им прощаться, понимали, что это важно. И в том молчании, что теперь висело между Райной и проводником слышалось больше слов, чем они когда‑либо сумели бы выразить вслух. А в глазах чувства, много чувств: в ее — смущение и благодарность, в его — ласковое понимание.

— Вы приходите сюда. Приходите к нам в гости — мы с Марикой будем ждать.

— Вы снова из вежливости…

— Нет, вовсе нет. Мы на самом деле будем ждать.

— Вы же понимаете, что, наверное, я не приду.

Он улыбался. Он знал больше.

— Придете. Приходите вместе с ним.

Когда Майкл кивнул в сторону Аарона, сердце Райны забилось быстро — быстро.

— С ним? Вы… думаете?…

Человек напротив нее продолжал улыбаться — его короткие темные волосы шевелил ветер; в ясных серых глазах застыло некое недоступное ей знание.

— Если с ним, то… может быть.

Она боялась думать о том, что может случиться дальше. О том, что будет и чего никогда не будет. А ее собеседник будто что‑то знал.

— Просто помните, что мы будем ждать. А тот, кто хочет, всегда найдет сюда дорогу.

Она верила. Улыбнулась в ответ одновременно грустно и с надеждой.

— Мне бы этого очень хотелось.

— Значит, так и будет.

Ну, все, им пора; словно зная, что прощание почти завершено, неслышно подошли и остальные, пожали проводнику руку.

— Спасибо, Майки.

— Всегда рад.

— Заглядывай к нам сам. И Арви приводи.

Морэн улыбался.

Когда друзья двинулись в Порталу, он смотрел им в спину.

Глава 17

Черный лес.

Уже перед тем, как шагнуть в Портал, они достали из чемоданов оружие — много оружия: пистолеты, короткоствольные автоматы, гранаты; возникли и теперь болтались у пояса Баала длинные сверкающие мечи.

Ничего себе!

Поначалу Райне казалось — рано, но стоило очутиться в новой незнакомой местности, и она моментально поняла, почему.

Здесь было иначе. Здесь было холодно, безжизненно и почему‑то страшно. Вроде бы так же, как и раньше, стелилась по лугам трава — правда жухлая, шершавая и тусклая, — точно так же стоял в отдалении лес, но лес не такой, как на Магии, — темнее. Не черный, как его называли, но и не приятный зеленый — ниже, гуще, мрачнее. И ступать в него почему‑то не хотелось.

Дорога, — а они шли по старой разбитой дороге, — проросла травой, утопла в земле, почти потерялась — по ней давно не ездили. По сторонам в отдалении тоже лес, но еще с просветами, не настолько пугающий, как тот, что впереди.

Небо над головами висело серое и тоскливое; воздух пах не весной, а пыльной осенью — неприветливой и старой — осенью — каргой.

Оружие держали наготове, двигались тоже по — другому — один впереди, двое чуть позади — держали Райну в защитном треугольнике. А у той волосы на затылке вставали дыбом от душащего ощущения, что в любой момент может случиться что‑то нехорошее — кто‑нибудь выпрыгнет, выскочит, нападет… И послышатся автоматные очереди, запахнет порохом и гарью, прольется кровь.

— Вот не хотел я лезть в эту жопу, — процедил шагающий слева Баал. — Создатель свидетель, не хотел.

— На Танэо тебе будто лучше было?

— Знаешь, лучше.

— Чем?

Аарон шел справа и бросал вокруг внимательные взгляды; ассасин двигался впереди.

— Не знаю. Но чем‑то лучше.

Райна вдруг вновь пожалела, что затащила всех сюда — это место не нравилось ей, не нравилось и им. Но через другое не пройти — так стоила ли овчинка выделки? А если погибнут здесь? Не она, а кто‑то из них? Ведь не переживет же…

— Давайте повернем назад, — предложила тихо и сама не порадовалась тому, насколько сильно напугана.

— Назад не выйдет. Все Порталы односторонние.

Вот черт…

Говорить никому не хотелось — здесь, пусть даже на открытой местности, их голоса будто звучали приманкой, будто могли притянуть несчастье. И потому, пока не дошли до вытянутой будки — гаража, все хранили молчание.

"База".

Именно такая табличка висела на побитой дождями двери. Окно треснувшее, ручка болтается, стены облупленные.

Какая база? Кому база? Райна с подозрением заглядывала в пыльные окна — есть кто внутри или нет?

Внутри оказалось пусто. Темно, затхло и крайне неуютно. Стоял у самой стены видавший виды шкаф — покосившиеся полки и вековой слой пыли, — рядом врос в пол гигантский ржавый сейф с распахнутой дверцей — так, померещилось Райне, выглядят трупы с распахнутыми ртами и вывалившимися наружу языками. Подумала и сама ужаснулась. Вот на Магии таких мыслей не приходило…

Но здесь не Магия, здесь Лес.

На столе валялись какие‑то бумаги, урна на полу перевернута; кожаное кресло давно протерлось, и наружу торчали лоскуты чего‑то белого, похожего на поролон, — в нем, кажется, давно не сидели.

Кнопку "вызов" ассасин увидел сразу — увидел и нажал. Бросил коротко: "Надеюсь, работает" — и тут же занял позицию у окна, прищурил глаза, приготовил оружие.

Такими она их еще не видела — своих провожатых, — собранными, внимательными и будто похолодевшими изнутри. Превратившихся в воинов. Оказывается, это на Магии они были "душками", а тут поснимали маски и стали теми, кто есть на самом деле, — солдатами. Наемниками. Высокие ботинки, напряженные позы, сжатые губы, лед в глазах — и Райна вдруг во второй раз в жизни с кристальной ясностью осознала, кого именно наняла, — не обычных парней, но профессиональных убийц.

А с другими бы погибла.

"Они доведут вас куда угодно", — вспомнились слова Майкла. Да, такие доведут. Шанс есть.

После беглого осмотра помещения они тут же заняли позицию у окон — Рен контролировал самое левое, Аарон то, что правее, а Баал замер у раскрытой двери.

Все кого‑то ждали. Какого‑то Бойда.

— А если кнопка не работает?

— Придется искать самим.

— В этом‑то лесу?

— У тебя есть другие варианты? Сам пожелал сюда сунуться.

От тихих диалогов ей делалось страшно. Не зная, куда себя деть, Райна тихонько прохаживалась по "вагону", скрипела досками. Рассматривала висящую на стене пустую рамку для фото с разбитым стеклом, натыкалась взглядом на мертвых мух на подоконнике, выдавливала на пыльном полу все новые ребристые следы. Когда Рен приказал "не маячить перед окнами", быстро подчинилась, села в кресло, затихла. Уперлась взглядом в бумаги.

— Канн, далеко ли лагерь Уоррена по карте?

— А он на карте не указан, в том‑то и жопа.

Мысленно ухмыльнулась — ее Аарон.

— А где Портал на "B2Z", знаешь?

— Знаю. Только я бы все равно предпочел идти с поддержкой, а не в одиночку. Там кажется, что не так и далеко, можно и напрямую, вот только местную обстановку я не знаю.

— Значит, ждем.

И они снова ждали.

Переминался с ноги на ногу Баал — он напоминал ей древнего бога: волосы черные длинные и распущены, брови черные хмурые, глаза внимательные и недобрые. Поверх штанов длинный плащ, под плащом мечи. А в руках по автомату. От нечего делать он в какой‑то момент отвлекся от двери, кинул короткий взгляд на Райну, спросил:

— А как ты разгадала шифр?

Та встрепенулась. И тут же смутилась.

— Я видела последовательность странных символов в пещере.

— Это те, что на стенах, что ли? — донеслось от Декстера.

— Да, они. Я думала, что они не пригодятся, но… пригодились.

— Хитро.

Рен взгляда от окна не отрывал; Баал тоже смотрел через щель наружу — ухмыльнулся, удивленно изрек:

— А я, блин, тот, кто видит в темноте, ничего и не увидел. Старею, что ли?

Райне хотелось сказать: "Не стареете… Молодо выглядите… Просто пропустили по невнимательности…" — но все фразы звучали бы глупо. И она выбрала другую, примирительную:

— Хорошо, что кто‑то из нас увидел. Не важно, кто.

Черные глаза зыркнули на нее не то весело, не то саркастично; на несколько минут вагон снова погрузился в тишину.

А потом Рен взглянул на свой автомат и нахмурился.

— Что‑то не так.

— С чем? — обернулся Канн.

— С оружием.

Тот посмотрел на свое.

— Точно. Оно, — Аарон пристально изучал ствол и приклад, — как будто…

— Ржавеет. И стареет.

Они невесело переглянулись.

— Что за черт?

— Это что, вторая "строительная площадка"?

"Е№%сь оно в рот, если так", — краше любых слов сказал за Декстера его взгляд.

Райна тут же ощупала свой комбинезон — не разваливается ли? Хмыкнул от дверей Регносцирос:

— А мои мечи в порядке. Блестят, как новенькие.

*****

Незнакомец смеялся хрипло, неприятно и громко. Но заразительно, от души.

— А вы думали, что автоматы здесь выживут? Или гранаты? Спросите лучше вашего Начальничка, зачем он внедрил эту поганую фишку — холодное оружие здесь выживает, а горячее разваливается на куски максимум за тридцать минут. Думаете, я не пробовал? Не наблюдал за хламом, который перли сюда наемники?

Они стояли снаружи, возле кучи того, что раньше являлось их защитой, — ржавых стволов, облупившихся прикладов, истлевших вдруг гранат.

Играл желваками от ярости одномоментно потерявший любимое оружие Декстер (получается, зря тащил все это время), а Бойд все ржал:

— Вот вы даете! Не уточнили этот маленький момент наперед?

И все же он был им рад — этот странный человек. Рад до колик, до соплей, до тех самых чувств, которым никогда бы не позволил просочиться на свое жесткое и битое ветрами лицо. Райна никогда еще не видела таких людей — страшных людей. Командоров, киллеров и по призванию, и по рождению, совершеннейших волков — одиночек. Если бы тогда на улице она подстрелила не Канна, а такого вот "Бойда", не сносить бы ей головы — точно бы выстрелил в ответ. И в плечо, и в пузо, и совершил контрольный в голову.

А ведь страшным, как ни странно, он был не внешне, а глазами. Теми самыми глазами удивительного оттека — голубовато — фиолетового, — глазами человека, живущего по соседству со смертью.

— А бабу вы зачем сюда притащили? Она — боец?

Качнул головой Канн.

— Нет.

— Тогда точно зря, поляжет.

— Не поляжет, не дадим. Она — заказчик этой самой миссии.

— В задницу бы вы засунули эту самую миссию, милочка, — обратился вдруг Уоррен к Райне. — Вы хоть знаете, куда пришли?

"Знаю", — раньше огрызнулась бы она в ответ. Теперь промолчала — видела, какими напряженными сделались после Магии ее провожатые, и это ей о многом сказало. А незнакомец все продолжал сверлить ее своими непонятными глазами — взгляд жесткий, губы сжаты в полоску, от переносицы ко рту по щекам морщины. Волосы короткие, почти "под ноль" — и не поймешь, то ли белые, то ли совершенно седые, — над ухом кривой, как от когтей, шрам. Крепкий мужик, резкий, рослый. Опасный до колик.

"А ведь он совсем не урод, — подумалось ей отстраненно, — он просто устал. Просто слишком злой, слишком давно одинокий и постоянно дерется, чтобы выжить". Каким образом она все это поняла — неизвестно. Вероятно по движениям его фигуры — не такой складной, как у остальных, но высокой, точной в своих движениях, ладно смазанной, как пружина фирменного раскладного ножа. Ни одного лишнего взмаха рук, ни одного непродуманного поворота головы и вечно пружинистые колени.

"Он, как хамелеон, видит все и всех сразу".

— Слушайте, не ожидал! Нет, совсем не ожидал, — он уже обнял каждого, но все равно смотрел на них с редкой для его лица радостью. — Вы какими судьбами здесь? Ведь не в рекруты ко мне?

— Нет, — редкий момент — улыбнулся Декстер. — Мы, Бойди, "проездом".

— Миссия, — пояснил Канн.

— Миссия, блин… Чего вы каждый месяц на такие "миссии" не ходите? Все бы мне, старине, здесь так скучно не было!

Наверняка Уоррен в обычной жизни многословен не был, но тут его почти несло.

— А то ведь сижу тут, сукин кот, один совсем! Воюю хер знает зачем, давно бы помереть, да вот все чего‑то жалко. А если бы гости почаще, так и смысл бы появился.

Шутил — балагурил, сжег запас "ласковостей" и приветствий и вдруг сделался жестким.

— Так что за миссия у вас? Расскажите.

— Дойти нам нужно кое — куда.

— Здесь, в лесу?

— Да.

И Канн вытащил из внутреннего кармана заранее приготовленную карту.

— Дерьмо дело, дерьмо дело, — повторял Уоррен и хмурился. — Не дойдем туда. Мимо "разлома" маршрут. Все поляжем.

— А не мимо "разлома" пройти можно? Если в обход?

— Можно. Теоретически. Путь выйдет длиннее, а смысла меньше — все равно придется драться, как проклятым. А что там, в этой точке?

И он взглянул на стратега своими странными, прозрачными, как горный ледник, глазами.

— Портал.

— Куда?

— На "B2Z".

— Что за "B2Z" такой?

— Секретный Дрейков уровень.

— Б№я, знал бы, так давно ушел бы.

— Не смог бы. Только по пропускам.

— Эх, ребята, еще один прихватить для меня не могли?

"Не могли, — выражали сожаление глаза его коллег. — Извини, не могли".

И Райна задалась вопросом — "а почему не могли?".

— Кто он такой? Что делает здесь?

Двинулись в сторону лагеря; Канн снова шагал рядом. Райна спросила почти шепотом, но Аарон услышал:

— Длинная история. Потом.

Никто не желал отвлекаться — не теперь, когда за обстановкой вокруг приходилось следить во все глаза. У каждого в руках мечи или ножи, у Декстера небольшая секира, нашедшаяся в ржавом сейфе Бойда.

Шагали быстро, но тихо — отряд напоминал крадущихся хищников.

"А кто враг"? Райне хотелось и не хотелось увидеть его — от одной лишь мысли о чем‑то невидимом, но смертоносном ее позвоночник сковывал холод.

Тот же вопрос, что мучил и Райну, озвучил Баал:

— А что за "разлом" такой? Кто оттуда лезет?

— Да хер бы знал, — просто и в то же время зло отозвался Уоррен. — Если бы я понял. Не первый год с ними бьюсь, а так и не понял, "что они такое". То звери, то какие‑то мутанты, то птицы, то выглядят, как пауки. Будто создатель у них идиот с извращенной фантазией — мудло, а не создатель.

— А сам разлом как выглядит?

Лес с каждым шагом все приближался, и входить в него не хотелось.

— Я тоже не видел — мы ни разу не смогли подойти вплотную. Их оттуда лезет такое количество, что и сотне бойцов не справиться. А у меня столько людей нет. Разлом… Что б он провалился — этот разлом. Не знаю…

Бойд зорко всматривался в лес — прислушивался, даже принюхивался. Когда временно успокоился, продолжил:

— Разлом этот тоже Дрейк создал, я так думаю — назло мне. Чтобы было с кем воевать. Открыл не то дыру в пространстве, не то врата в какой‑то мир, а я разгребай это дерьмо. Ни подобраться, ни поубивать всех, ни толком защититься — нечем. Мы же тут отрезаны от мира.

— А трупы закапываете? Сами гниют?

— Смешно, что ты спросил, — предводитель их маленькой группы весело взглянул на соседа, — исчезают они — трупы. Если бы оставались, тут бы весь лес был завален падалью — по горам из тлена лазили бы. А то — нет, куда деваются, не знаю, но все, что убито и уже не шевелится, пропадает через час или два. Как ни бывало. Растворяется, сучье.

Он матерился, как разжалованный с корабля и брошенный в порту пират. Не весельчак, не балагур — жесткий до крайности человек. Опасный человек.

— Лагерь наш охраняется — там стоят часовые. Все твари, что рассасываются по лесу, изредка натыкаются на него, хоть мы и находимся уже не в чаще, а на ее кромке. А уж в чаще…

Что там в чаще, Райне знать совсем не хотелось — она опять думала о том, что "не с теми людьми" давно пропала бы — не дошла бы ни до Магии, ни даже до "стройплощадки". И уж точно не выжила бы здесь. Оказалась бы либо съеденной монстрами, либо "использованной" местными наемниками — и разбери, что лучше…

Ее невеселые мысли вдруг прервал странный свист, а после шипение. Не успела она скосить глаза туда, откуда прямо по воздуху на них неслось какое‑то черное пятно, как находившийся прямо по курсу ассасин быстро взмахнул топором, рассек что‑то на лету, и труп жуткой на вид птицы с выпуклыми глазами и зубастым клювом (да — да, зубастым! — она рассмотрела после) рухнул на землю.

"Бойди" хохотнул.

— Эй, а ты не потерял сноровку! Молоток! Побольше бы мне таких в команду. Слушай, Рен, а ты точно не хочешь ко мне в рекруты?

Декстер пучком травы обтер лезвие от темно — вишневой крови.

— Вот бы мы зажгли здесь! Нет, не солдатом зову, главнокомандующим бы сделал! А — а–а?

Уоррен на какое‑то время погрузился в свои восторженные мечты, затем добавил с оттенком грусти.

— Повеселились бы…

На ассасина он не смотрел.

И ответа не ждал.

Лагерь выглядел компактным: несколько провисших палаток — каждая на четырех, — обтесанные бревна для сидения вокруг большого костра, стоящие в ряд котелки, воткнутые в землю толстые "Y" — образные жердины для подвешивания большого закоптившегося котла. На деревьях тут и там болтались луки и арбалеты.

— Тут мы живем, тут мы отдыхаем, — пояснил командир. — Скромно, но лучшего не имеем. У вас снаряга своя?

Получив кивок, он махнул рукой на дальнюю точку под соснами:

— Ставьте палатки там. Из жратвы одна только каша. Канн, достань мне карту, я хочу взглянуть на нее еще раз.

Заметив, как озирается вокруг Райна, Уоррен пояснил:

— Сортир за ближайшими кустами. Можешь отойти и подальше, но не в одиночку, поняла?

Она кивнула; он командовал хуже Рена. И если тот при нужде все‑таки приказал бы "прострелить себе ногу", то Бойд точно прострелил бы ее сам.

Ужасный человек. Кошмарный. Но другой бы тут не выжил.

А их было много — наемников, — она пока насчитала семерых. Бритые, косматые, совершенно лысые, бородатые, один голый по пояс и в шлеме… Поежилась, когда почувствовала на себе любопытные взгляды — липкие, презрительные и похотливые одновременно. Создатель, как хорошо, что у нее нет пышных форм…

Будто ощутив ее беспокойство, ее вдруг закрыл своей фигурой Аарон — зыркнул на остальных исподлобья — взгляды моментально исчезли; все сделали вид, что заняты тем же, чем занимались до того, то есть "не — разглядыванием" Райны.

— Спасибо, — прошептала она тихо.

— Держись рядом.

И вновь расцвело и запело на сердце — она бы держалась Аарона всю жизнь. Вот обхватила бы за талию, повисла бы вместо пояска и грелась бы его теплом и редкими поглаживаниями. Была бы счастлива каждую минуту находиться рядом.

— Буду.

Варилась в котле неаппетитная на вид каша. "Свои" покидали рюкзаки и начали ставить палатки.

— Обед через двадцать минут, — объявил Бойд. — Затем обход, затем смена караула.

Его слушались беспрекословно.

Потерянная и лишенная какого‑либо дела Райна стояла, прижавшись к стволу, и с сомнением смотрела на варево в чане — да, это тебе не котелок. Это не Магия.

— Сможешь это есть? Или достать паек? — спросил занятый расстегиванием сложных сумочных замков Канн.

— Смогу.

Она вовсе не была в этом уверена. Но храбро кивнула.

(Blue Stahli — Premeditated)

Она моталась за ним "хвостиком" везде: когда ставили палатки, когда разбирали рюкзаки, когда ходили к ближайшему ручью за водой, а потом, когда все достали карты и переместились к стоявшему у "жилища" Бойда низкому, сколоченному из коротких досок столу, Райна уселась на толстое бревно возле костра. Съежилась, принялась ждать.

Ей совсем не нравилось сидеть одной — Канн хоть и близко, а все же далеко, — мокнуть под моросящим дождем, ловить на себе любопытные взгляды; все еще стоял в горле привкус прогорклой и невкусной каши. Она бы такую есть каждый день не смогла.

— За сколько дойдем до точки?

— Да до самой точки недалеко — всего километра четыре. Если бы никто не мешал, дошли бы за час, а так… Баба ваша драться умеет?

— Нет.

— Тогда ее придется "в кольцо". Своих мужиков я расставлю по периметру, вы двинетесь в центре. Подъем в пять утра, потому что с шести до двенадцати эти твари вялые, не такие злые, как становятся потом.

— О тварях расскажешь больше?

— Расскажу. Только дай сначала помозгую, каким маршрутом пойдем. Потом объясню про врагов и про оружие…

Да, здесь всем заправлял Уоррен — и коммандос, и стратег, и воин, — здесь он во всем был главным. Слушая чужие разговоры, Райна сидела одна, кажется, несколько часов — чернел вокруг недружелюбный лес, сновали туда — сюда незнакомые люди (она старалась на них не смотреть) — переговаривались, шептались. Ей казалось, что еще чуть — чуть, и морось превратится в ледяную крошку. Холодно. Костер припекал лишь спереди.

В какой‑то момент от остальных отделился Рен — ушел "до кустов", — и почти сразу же к Райне подсел мужик — тот самый голый по пояс, толстый, крупный и дряблый. Со светлыми сальными, торчащими из‑под ржавого шлема волосами, круглыми голубыми глазами — усатый, противный, пахнущий потом.

— Слышь, а ты с этим? — кивнул на Аарона. — Точно? А то у него‑то есть кольцо, а у тебя нет — я приметил.

Райна зябко поежилась; Канн в их сторону в этот момент не смотрел.

— С ним, — ответила тихо, но зло и уверенно.

— А, может, и не с ним, — нехорошо улыбался сосед. — А то, слышь, пойдем, сходим?

— Никуда не сходим.

— А чего ты ерепенишься?

Ей хотелось отодвинуться. А еще лучше броситься туда, к палатке Бойда, где сидели остальные, прижаться к Канну, попросить защиты.

— Да ты не трясись, я ж… это. Я ласково умею…

Противный голос, противный запах изо рта — он сидел слишком близко. Если скажет "отвали!", наверное, не только привлечет к себе внимание, но и распалит ненужную ссору; Райну трясло — хотелось дать деру.

Слава Создателю — не пришлось. Тогда, когда она уже решилась — побежит! — из‑за спины вдруг послышался ровный и холодный голос ассасина:

— Мужик без яиц — не мужик. Хочешь проверить?

Рен! Он стоял рядом! Он все слышал.

— Не хочу, — грубо дернулся в шлеме. Попытался, было, сразиться с киллером в "гляделки", но когда увидел спокойные, ничего не выражающие глаза, не стал испытывать удачу — просто поднялся с бревна и, поигрывая секирой, отправился прочь. Недовольный, злой. Неудовлетворенный.

— Спасибо.

Кажется, в этот день она только и делала, что благодарила "своих" — в эту минуту она как никогда ясно осознала, что они действительно для нее "свои". Стали таковыми.

— Я слежу, — коротко ободрил ассасин и отправился прочь, присоединился к разрабатывающей план команде, влился в беседу.

Райна тоскливо посмотрела в ту сторону, где скрылся мужик с секирой, и поджала к груди колени.

*****

Ей оружия не полагалось, а вот остальным — да. И ни какое‑то, а самое ужасное на вид. Расположившись между сосен, Рен ловко махал вокруг себя длинным палашом. Махал долго, присматривался, "причувствовался", затем прекратил, качнул головой.

— Слишком легкий, гарда неудобная. Дай что‑то другое.

Ему дали топор; снова замелькали сноровистые движения.

— Нет.

Попробовал и шашку, и ятаган, и кваддару — остановился на последней.

— Пойдет.

— Щит?

— Лучше второй меч.

— Смотри, иногда щит — совсем не плохая штука.

— Не привык, сковывает движения.

— Как знаешь.

Бойд наблюдал за коллегами с восторгом в глазах и постоянно повторял: "Черт, и почему вы не ко мне в отряд? Выкосили бы всех, нах…"

Райна его восторг разделяла; когда увидела, как Баал обращается со своими мечами, пришла одновременно в ужас и восторг — пьянящее голову адреналиновое сочетание. А уж когда Аарон получил в руки бердыш…

Они были не просто бойцами — они были лучшими в своем деле. Убийцами — профессионалами, настоящими защитниками своих и ходячей смертью для чужих. Бриллиантовыми воинами.

Райна знала — она запомнит этот поход по многим причинам. В том числе по той картине, которую наблюдала сейчас: стоящий у сосны Уоррен, рассказывающий, по каким частям тела лучше рубить "паукообразных, птицеобразных и скакунов", вертящий мечами со скоростью света Баал, оттачивающий удары незнакомым оружием Канн, примеряющийся к весу и габаритам новой сабли ассасин. Страшно, волнительно, и запомнится надолго.

— Если враг еще шевелится, значит, живой, и, значит, добивать. Все, у чего открыты глаза, может ожить. Вернее всего сечь голову, но пауков лучше бить сверху и в спину. Никогда не смотреть лишь в одном направлении — все время вокруг, так как птицы пикируют стремительно. Если доберется до шеи — все, не жилец…

Так Райна, наблюдая разнообразные картины и слушая рассказы Уоррена о жутких местных обитателях, и просидела на бревне до самого вечера. Пока не стемнело.

*****

Их снова кормили кашей.

Нет, она бы точно блеванула с нее, если бы запихнула в себя еще порцию. А если еще и завтра утром, а потом еще и вечером — ну уж нет, увольте. Лучше сухой паек.

Поверх чадящих углей подбросили дров; морось прекратилась, вокруг костра травили байки наемники — делились историями, по — мужицки грубо подкалывали друг друга, смеялись ртами без половины зубов.

Наверное, выклевали те самые птицы. Или повыбивали друг другу по пьяни…

Удивительно, но алкоголь здесь не только присутствовал, но и позволялся — правда, как рыкнул Уоррен, "по одной чашке на рыло". Каким образом он следил за тем, чтобы не "по две"? Сие осталось для Райны загадкой.

Теперь, уже впотьмах, она снова чувствовала себя спокойной — рядом жевал противную кашу Аарон — жевал терпеливо, не жаловался. Ей вдруг снова вспомнились времена, когда на далеком восьмом уровне она готовила для него еду. Тогда он тоже жевал молча, комплиментами не сыпал, уходил с кухни, бросив короткое "спасибо".

И все же ее еда была вкуснее.

— Расскажешь мне про Бойда?

Спросила тихо; Канн посмотрел в ту сторону, где над чем‑то склонился и вдруг огласил округу радостным возгласом его стриженный "под ноль" знакомый.

— Декстер, ты припер мне новые палатки? Вот молоток!

— Да еще какие, — стоящий рядом ассасин выглядел довольным. — Из новой ткани, которая держит температуру до минус тридцати. Снаружи мороз, внутри тепло.

— Желал бы я, чтобы тут хоть раз упало до минус тридцати! Может, и все гады вымерзли бы? Или хоть москиты — сучьи дети…

Шла "раздача подарков". Уоррену показывали все, что в течение долго пути несли специально для него: новые трехмерные очки, приборы навигации, бритвенно острые наконечники для стрел, медикаменты. Про последние Рен говорил особенно долго и охотно — про то, что из "Лаборатории", что заживляют почти на лету, что после таких не остается даже шрамов — Бойд цвел.

И так странно было наблюдать за тем, как "цветет" высохший от жесткости до состояния камня мужик — мужик, который не привык ни много разговаривать, ни, тем более, улыбаться. Странно и трогательно.

— Декстер, я б без тебя тут помер…

— До этого не помер? Вот и дальше держись.

— Устал я. Устал.

Райна и Аарон какое‑то время слушали их диалог, затем Канн тихо произнес:

— В ссылке он здесь. Наказан.

— А за что наказан?

В кружке Райны плескался чай — еще хуже того, который обычно заваривали ребята, — не просто горький, совершенно невозможный на вкус. Она не столько пила его, сколько грела пальцы о погнутую кружку.

— Да практически ни за что. Давно это было. Миссия была; нам приказали не возвращаться за ранеными, а двое наших вернулись. Раненым был Бойд. Наказали всех троих: Бойда сослали сюда, двум другим повезло не особенно больше, просто по — другому.

— И они до сих пор отбывают свои наказания?

— Нет, для тех двух уже все закончилось. Остался лишь старина Бойди — он торчит в этом лесу уже не первый год.

Райна ужаснулась. Много лет в одном и том же лесу. Просыпаться в палатке, жевать эту жуткую кашу, бесконечно драться, а враги никогда не убывают… Да как он вообще не рехнулся от подобной жизни? Не мудрено, что так сильно радовался "подаркам", ведь отсюда ему ни дорог наружу, ни даже надежды на то, что они когда‑нибудь появятся.

Да, жесткий; да, коммандос, но друг им. И, похоже, хороший друг.

— Аарон, а кто его сюда сослал.

— Наш Начальник.

— У него что — вообще сердца нет?

— Раньше точно не было.

— А… — ей на ум вдруг пришла абсурдная, но по — своему хорошая идея, — а выкупить его можно.

— Выкупить?

Аарон вдруг посмотрел на нее странным взглядом — удивленным и глубоким.

— Да, выкупить. У меня ведь есть деньги — я отдам любую сумму, лишь бы его выпустили. Ведь из тюрьмы под залог выпускают?

И горькая усмешка в ответ:

— Хотел бы я, чтобы это сработало. Если бы Начальник брал деньгами, мы уже давно нашли бы любую сумму.

— А вы ему это предлагали? Пробовали?

— Нет, не пробовали.

— Так давайте попробуем. Я добавлю своих.

И на нее снова посмотрели странно — на этот раз грустно и тепло.

*****

(NF — Can You Hold Me (Feat. Bri Nicole))

Райна ушла в палатку.

Перед этим робко спросила, будет ли сегодня спать одна, и не сумела скрыть мелькнувшего в глазах счастья, когда он покачал головой.

Нет, не будет. Уже не будет.

Прогнал рекрутов с поляны Бойд и теперь негромко рассказывал Рену о житие — бытие, своих нелегких буднях и тревожных ночах — Канн его почти не слушал. Он думал о другом — о том, что Мила никогда бы не предложила выкупить Уоррена. Никогда. Со странной уверенностью он не предполагал — знал об этом. Будь у той хоть десять тысяч, хоть миллион, хоть двадцать три, она никогда не озвучила бы столь "нелепого" для ее логики предложения. Скорее пожелала бы сменить дом, район или город, полностью обновила бы гардероб и интерьер, купалась бы в размеренной, четко просчитанной роскоши — "сегодня я потрачу тысячу, а завтра, может быть, тысячу двести. Чтобы послезавтра восемьсот…"

А Райна ни на секунду не усомнилась в правильности своего решения: есть деньги — надо помочь. И не важно, что мужик незнакомый и что вовсе не ее друг. И даже не важно, что назвал ее сегодня и "бабой", и "обузой" — как только ни назвал.

Райна. Рейка. Добрая душа.

А он сомневался…

Бойд продолжал говорить: о том, что оружия не хватает, что люди гибнут почем зря, что, наверное, он и сам бы уже должен — только не пойми почему и зачем до сих пор живет.

Вились над костром искры; вились в ночи мысли.

Аарон вдруг подумал о том, что, может, он не прав и Мила просто не прошла через все то, через что прошла Райна. Слава Создателю, что так, но изменило ли бы это ту, с кем он жил на данный момент, в лучшую сторону? Или же в худшую? Не узнать. И не надо. С тех пор как услышал ту страшную историю на Магии, Канн, не переставая, думал о ней — найти бы мудака, даже если мертв. Убедиться бы, что мертв. А затем попросить Баала отыскать тот мир, куда отлетела из сожженного тела душа, — отыскать Джокера там и убить по — новой, чтобы уже наверняка, чтобы ни одна женщина больше не пострадала. И вообще, открыть бы агентство по отлову таких вот "Джокеров" и резать им яйца, не дожидаясь, пока те впрыснут в голову их обладателям порцию отравленного тестостерона.

Каждый раз, думая об этом, Канн злился, негодовал, испытывал внутри странный леденящий душу холод. И вину — Райна пострадала из‑за него. Да, пусть он не знал, но, если бы не он, с ней ничего подобного бы не случилось…

Райна. Избитая душа, израненное тело.

Она стала ему родной.

Когда? Он не знал. Не тогда ли, когда на поляне вдруг посмотрела ему в глаза и сказала: "Люблю. Всегда любила" — он не просто растерялся тогда, он умер и возродился вновь. Она вручила ему настолько бесценный подарок, что всякий раз, думая о нем, ощущая его, Канн боялся даже дышать. Пьянел от ощущения одного лишь его наличия — смотрел будто на сверкающий алмаз издали, робел, чувствовал себя насколько счастливым, настолько же и неуверенным. Она не знала его — не успела узнать. Не тогда, когда они жили в Девенпорте под одной крышей всего лишь пару недель?

Или успела? Не разочаруется ли, если узнает ближе?

Помнила его шесть переходов подряд.

Заполучила огромное состояние и все равно не забыла. Пострадала от Джокера и все равно помнила…

Они шагали бок о бок все эти дни, и он слишком часто стал ловить себя на мысли, что они неразделимы. Слишком хорошо ощущались вместе, слишком слитно, комфортно. Они были правильными друг для друга…

Вывод этот тащил за собой другие выводы — менее приятные: значит, вскоре кому‑то с кем‑то предстоит разговор. Тяжелый, серьезный разговор. Ведь не переставить на шахматной доске все фигуры, чтобы ни одна не пострадала, — в итоге должны остаться всего лишь две — король и королева. Та, что по душе королю, а не та, что по какой‑то причине уже прижилась в его доме.

Перед тем как Канн направился в палатку, он снял с пальца кольцо Милы. Заметил направленный на себя понимающий взгляд Баала и кивнул — "Да. Определился".

Райну он вновь прижал к себе крепко — крепко.

Какое‑то время просто лежал, гладил ее по волосам, чувствовал ее запах, слушал дыхание. Думал о ней, о них, о том, что предстоит дальше… Шрамы. Те, что снаружи, смоет вода в озере. Те, что внутри, он залечит сам — каждый из них. Он вернет в ее глаза счастье и вновь увидит на ее лице улыбку — последняя так редко появлялась и так быстро исчезала на ее губах, что он всерьез опасался, что Райна разучилась улыбаться.

Нет, ведь смеялась, когда ей на нос села бабочка…

— Ты пришел?

— Пришел.

Он гладил ее по лбу, по вискам, терся колючим подбородком. Сам не зная почему, спросил:

— Долго болело?

Имел в виду раны после падения — долго ли заживали? Райна поняла.

— Долго, — отозвалась тихо.

— Больно?

— Очень.

Добавила после паузы:

— Сама дура.

— Нет, не дура. И никогда ей не была.

Кажется, она дрожала. Она всегда нуждалась в нем, всегда. Каждую минуту своего прошлого, каждую секунду своего будущего. А Канн мечтал о том, чтобы в нем нуждались, мечтал быть нужным. Мила могла без него — Райна нет. И все сильнее пьянил помещенный в сердце подарок — алмаз — любовь лежащей рядом женщины.

Конечно, Райна, возможно, тоже смогла бы и дальше жить без него. Но смог бы он сам? После того, что увидел, услышал, почувствовал?

— Райна?

— М — м–м?

Он едва ли ни впервые назвал ее нормальным именем — без насмешки, без искажений его в "Рейку".

— Скажи, а целоваться ведь тебе можно?

И она моментально задрожала сильнее. Аарон не позволил ей ни сбежать, ни успеть отыскать причину или оправдания для слова "нет" — просто накрыл ее губы своими. Целовал долго, жадно — балдел от каждого прикосновения и все никак не мог насытиться — Райна, Райна, Райна… правильная для него. Такая родная, нужная, любимая… Последняя мысль свободно и легко легла на душу — как всегда там и была. К тому моменту, когда Канн сообразил, что вот — вот возбудится так, что едва ли сможет тормознуть и начатое придется заканчивать руками в кустах, он сам уже полыхал. Полыхало одеяло, палатка, полыхала в руках женщина.

— Прости, я не хотел так сразу… Дурак.

— Не дурак.

Его лицо гладили в ответ, к нему прижимались, ему верили полностью и безоговорочно.

— Спи. Спи, моя хорошая… Я зря так…

— Не зря.

— Нет, не зря. Я знаю, не зря.

И он прижал дрожащую Райну к себе.

— Спи. Я успокою…

— Просто будь рядом.

— Буду.

Ей хотелось спросить: "Всегда?"

Ему хотелось ответить: "Всегда".

Снаружи стоял неподвижный и мрачный Черный лес.

*****

Все поднялись не на рассвете — до него.

Когда Райна выбралась из палатки, собранный, напряженный и злой Бойд уже инструктировал всех, кто выстроился в ряд у потухшего костра.

— Идем клином. Я — первый. За мной Улаф и Чен, дальше Глен и Пьянь, за ними Тортен и Гунн…

Пьянь? Кого‑то здесь действительно называли этим именем?

Рассмотреть того, кто носил столь странное прозвище, она не успела — проходящий мимо Баал сунул ей в руку сухой паек. Бросил коротко:

— Ешь.

И она ела. Почему‑то тряслась — не то давал о себе знать ночной недосып, не то пробрался под куртку утренний холод. А, может, и страх. Злыми выглядели все: командующий, бойцы, ассасин и даже Канн.

Не злыми — напряженными.

Легче от этого не становилось — все готовились к сложному марш — броску через лес. Готовились к плохому. Готовились морально, готовились физически — делали зарядку, разминали мышцы, вновь взмахивали оружием.

Плохо, если все не дойдут. Плохо, если не дойдет даже кто‑то один — она впервые в жизни по — настоящему испугалась. Впереди что‑то страшное, а назад не отступить. Может статься, она подставила всех — своих, чужих, знакомых и незнакомых. Нехороший день, чумной, лучше бы она всего этого не затевала…

— Райна, собирайся.

Услышав приказ ассасина, она заозиралась — что делать, что? Она уже одета, поела и стоит в стороне, чтобы никому не мешать. Через секунду отыскала взглядом Аарона — тот собирал палатку, — бросилась ему помогать.

Когда все приготовления завершились, члены Великого Похода вновь стояли вокруг огня, слушали последние наставления начальника:

— Раненых не оставлять. Но основная задача — довести этих троих и женщину до точки. Все ясно? На обратном пути друг друга прикрывать. Хотя, чего я рассказываю? Сами все знаете.

Хмурые лица, хмурые брови, неулыбчивые рты, взгляды исподлобья, напряженные позы.

Прежде чем Бойд скомандовал "строимся и выходим", он какое‑то время смотрел на костер, затем перекрестился.

От этого просто жеста Райну прошиб озноб.

(Within emptation — he Howling)

Она и сама молилась неизвестно кому, едва лишь тронулись в путь. Ее держали "в ромбе" — по сторонам Канн и Баал, спереди ассасин, вокруг чужие бойцы. Холодно, страшно, у всех в руках оружие — у нее ничего. Ноги ватные, спотыкаются; а чем дальше в лес, тем темнее вокруг, тем жестче корни, тем цепучей кусты. И не поймешь, когда же ждать беды.

Может, пронесет? Может, удастся пройти так, что твари не успеют проснуться? Может, Бойд иногда ошибается?

Какое‑то время им везло — слышался лишь треск сучьев под многочисленными подошвами, но помимо этого ничего — вокруг стояла зловещая даже для столь раннего утра тишина. Мокли вокруг папоротники, стволы и мох; капало с веток на головы. Нехорошо и недобро трещал лес.

— Смотрим — смотрим — смотрим… — тихо, но жестко приказывал Уоррен.

Куда смотрим? На что?

Райна старалась смотреть лишь себе под ноги или на спину ассасина, чувствовала слева от себя Канна, продолжала молиться, чтобы никто не пострадал. И молитвы работали — так ей казалось. По крайней мере, работали до тех пор, пока где‑то вдалеке вдруг не послышался треск ломаемых веток, а за ним и пронзительный свист.

— Началось, — обреченно выдохнул кто‑то сзади.

— Бегом! Оружие к бою! — тут же заорал Бойд, и весь отряд тут же ринулся напролом через лес.

Они появились одновременно — черные жуткие твари — впереди, сбоку, позади и даже в небе. Раздалось рычание, визг, жуткие хлюпающие звуки. Возникли толпой и тут же навалились на крайних — взвились вверх топоры.

Райна оказалась зажатой с двух сторон и почти ничего не видела: кто‑то кричал, хрипел, ругался матом — все только началось, а ей уже хотелось, чтобы все это закончилось. Убежать, улететь — не видеть, не видеть! Хотелось закрыть лицо руками, сжаться под ближайшим кустом и никогда оттуда не вылезать. Зачем она все это затеяла, зачем?

Когда спотыкалась, ее поднимали и тащили следом за воротник. Едва не умерла от ужаса, когда увидела рядом с Баалом кого‑то похожего на клыкастую собаку, заверещала, когда у той после точного удара мечом отвалилась половина морды — на землю упала челюсть, нос, из туши хлынула фонтаном густая темная кровь.

Вокруг бурлило, визжало, хрипело, кувыркалось. В этом месиве не осталось ничего человеческого — лишь чьи‑то руки, ноги, черные лапы, страшные морды, клацающие зубы, визжащие и пикирующие сверху комья перьев, когтей и шерсти.

— Бежим! Бежим! Не останавливаемся! — орал Бойд и несся первым. Кого‑то резал на ходу, умудрялся справляться сразу с двумя, с тремя зловещими на вид тварями. Наступал им на спины, подпрыгивал, пригибался от зубастых птиц, вертелся смертоносным ужом — мелькала вокруг него покрытая и разбрызгивающая в стороны капли крови сталь.

— Давай, Райна, давай…

Аарон держал ее за локоть, пер вперед, как бульдозер. На ходу успевал махать топором — рубил все, что оказывалось на расстоянии вытянутой руки.

— Только не упади!

Она старалась изо всех сил. Не жмурилась, хотя мечтала об этом; передвигала ноги, хотя совсем не чувствовала их; не визжала, когда у самого ее виска несколько раз мелькали длинные лезвия Бааловых мечей. Что‑то черное валилось сверху, что‑то валилось под ноги — Райна, ведомая жесткой рукой и командами Канна, то пригибалась, то подпрыгивала и неслась — неслась — неслась. Ей казалось, что еще секунда, и из ее рта пойдет пена.

Она заорала лишь тогда, когда в бегущего слева от Рена толстяка — того самого, что подкатывал к ней вчера на бревне, — что‑то вцепилось — не то змея, не то гигантская сороконожка. Огромной пастью заглотила в себя его руку и плечо, принялась вгрызаться в плоть.

— Прикрыть Улафа! Прикрыть! — хрипел и брызгал слюной Бойд. — Убить гада!

И сам же первым бросился на его защиту.

— Пьянь, заменить меня!

Рубка продолжалась. Сначала они отбивались, какое‑то время держались, пробивались вперед, а потом… бойцы начали падать. Один за другим. Сначала скрутился от боли и, крича, покатился по земле Чен, затем лысый, которому пропороли клыком шею, — спасать его бросился Баал…

— Нет, Баал, не — е–е — ет! — орала Райна, хоть и понимала, что так правильно, что надо.

— Беги, Райна! Не смотри туда! Беги! — хрипел Канн.

"Не хочу, — крутилось у нее в мозгах, — не хочу, уже не могу. Все зря — они гибнут…. За что…"

Отказывали от напряжения и страха ноги, отказывали глаза — делался все более стеклянным взгляд, — спекался от ужаса мозг.

— Бег — и–и — и–и!

Летел по сторонам лес; твари бурлили, пребывали, не заканчивались.

В какой‑то момент все достигли глубокой расщелины с перекинутым посередине бревном — мостом.

— Туда, — махал рукой Бойд. — Когда перейдете, недолго. В овраге… Мы прикроем!

Но уже перед самым мостом случилось страшное: наперерез им кинулись еще три собаки — в этот момент сознание Райны перегрелось окончательно, и что‑то случилось с восприятием — время вдруг замедлилось, сделалось тягучей резины, объекты утратили скорость, но сохранили четкость. Все завязло, поплыло, почти остановилось… И она увидела страшный кадр: спину Рена и собаку, летящую на него сбоку, — он не успеет развернуться, не успеет, потому что занят пикирующей сверху птицей — ящером, — а клыкастая пасть уже всего лишь в метре от его локтя.

И тогда Райна бросилась вперед. Хрипя, вырвала свою руку из пальцев Аарона, дернулась с такой силой, будто от одного лишь мгновения зависела жизнь всех присутствующих, почти упала на Декстера со спины, успела вытащить у того из‑за пояса длинный армейский нож и…

Наверное, она воткнула его во что‑то, потому что булькнуло, потому что раздался дикий визг, только уже не увидела, во что. Лишь успела почувствовать боль в плече, а после ощутить, как рвется под горячими зловонными клыками кожа на собственной шее. Крик "Ра — а–айна — а–а" донесся до сознания уже издалека — она больше не пребывала здесь и сейчас. Успела мелькнуть мысль "не зря", когда перед глазами возник Рен, после чего вокруг наступила полнейшая темнота и тишина.

Отсутствие звуков, однако, длилось недолго — когда сознание на миг возвратилось, Райну мутило и трясло — кто‑то дрался, взвалив ее на плечо. Все еще исходил истошными смертоносными звуками лес, все еще бил в ноздри запах грязной шерсти и свежей крови, все еще орал свои команды Бойд.

"Значит, живой", — подумала она и окончательно провалилась в спасительную черноту.

Глава 18

"Озеро Дхар"

Есть дорога, карта и маршрут, Силы есть, надежда, а ещё Есть друзья, что рядышком идут, Подставляя верное плечо. С ними хоть в обход, хоть напролом, С полуслова, с полувзмаха рук: "Все готовы? А теперь — бегом!" "Сколько ж их!!! Но держим, держим круг!" В редкие минуты тишины Треск поленьев, звезды, шепот трав… И слова, как будто, не нужны, О своем молчим, роднее став. Пройден путь. Каков его итог? Найдены ко всем замкам ключи? Каждая из пройденных дорог Многому способна научить

(автор: Марина Яныкина)

Ни одно пробуждение не давалось Райне тяжелее этого — свинцовые веки не поднимались, тело ощущалось бетонным мешком, конечности не двигались. Ей снился кошмар. Да, самый настоящий кошмар — лес, чудовища, ужасная кровавая борьба. Сверкали вокруг секиры и мечи, хрипели человеческие голоса, рычали зубастые пасти монстров… Ужас.

Сколько она выпила накануне — бутылку вина, две? Болела голова, болела шея, ныло плечо. Неужели заснула не в кровати, а прямо на полу? Или на лестнице? Иначе бы с чего так неровно и жестко под спиной?

Уже пора было открывать глаза, но в плену все еще держал сон — кто‑то нес ее на плече, а после упал, и Райна покатилась под откос — куда‑то в овраг. Била по лицу сухая и колючая трава, метили синяками тело жесткие камни и корни, кричали наверху оврага люди — продолжали сражаться. А она, докатившись донизу, вдруг провалилась в светящееся белое пятно, будто в дверь, ведущую в другое измерение… Ерунда… Приснится же такая ерунда…

Нужно вставать.

После титанических усилий веки, наконец, поползли вверх, и взору открылся кусок затянутого облаками неба — черт, она что, заснула на крыше? Наверное, пьяная поднялась на террасу, снова говорила с Аароном…

Аарон.

Аарон!

Аарон!!!

Память вернулась так внезапно, что с Райны вмиг слетела всякая сонливость, — глаза широко распахнулись, а тело в попытке подняться заныло так сильно, что из горла вырвался стон.

То был не сон! Все — не сон! Они же только что сражались в Черном Лесу — бились там не на жизнь, а на смерть, а теперь она… здесь.

Где?!

Ужасно саднящей шее пришлось‑таки повернуться, и Райна увидела, что лежит вовсе не на крыше, а на земле — на камнях. Над головой действительно небо, а вокруг, насколько хватало глаз, тянулась странная не то степь, не то каменистая пустошь. И ни стволов, ни травы — вообще никакой растительности. Лишь камни и небо… И ни души.

Она здесь в одиночестве.

Моментально навалившийся страх смел остатки усталости, заставил Райну застонать и повернуться на другой бок, увидеть, что дверь — то самое светящееся пятно, которое она помнила из сна, — все еще висит в воздухе, колышется прямо над камнями, но ни перед ней, ни позади нее никого нет.

— Баал, — захрипела Райна и поползла к Порталу, — Аарон… Рен…

Болели колени, болели ладони, метался в панике разум.

Они остались там все — в Лесу! Они погибли там — вывели ее на равнину к озеру, а сами погибли!

— А — арон!

Пятно все ближе, а вокруг тишина. Ни звона мечей, ни криков, ни тварей. И в этом одиночестве еще страшнее, чем в центре самой страшной битвы.

— Не — е–ет…

Она не могла потерять Аарона — не теперь, когда нашла.

— Нет- нет, пожалуйста, не — е–ет…

Доползла до двери, кое‑как заставила себя подняться с коленей, принялась ощупывать энергетический проход.

— Пусти меня! Пусти!!!

Портал оказался односторонним, и Райна вдруг громко разревелась — согнулась от скрутившего спазма, от удушающего осознания, что осталась одна. Совсем одна. ОДНА! А они все погибли там — Рен, Баал, Бойд, его бойцы… она подвела их всех. Она убила Аарона — завела всех на смерть, на погибель!

Зачем? Дура! Зачем? Неужели шрамы того стоили?!

И она вновь поднялась в рост и принялась колотить руками по тугой плавающей и светящейся поверхности.

— Пусти меня назад! Пусти, пусти, пусти!

Хотела отступить назад, разбежаться и попробовать силой проломиться сквозь барьер, но в этот самый момент на нее из двери кто‑то выскочил. Стремительно вылетел, успел схватить Райну в охапку, развернуться перед тем, как упасть и даже прорычать:

— Дура! Прямо на пути!!!

БААЛ!

И на этот раз Райна едва не разрыдалась от счастья — Баал, Баал, Баалушка! Жив!

Он по инерции пролетел с ней на руках какое‑то расстояние, завалился на спину, сам ударился затылком о землю, а она подбородком о его грудь — клацнули зубы, в голове закружились звезды.

— Зачем прямо у двери? Отползай!

И ее грубо спихнули в сторону.

— Быстрее!

Он сам едва успел откатиться в противоположном направлении, как из двери с ревом вывалился пылающий злостью, намерением раскрошить все, что движется, и перемазанный в крови Декстер. По инерции он махнул вокруг себя кваддарой, едва успел сгруппироваться перед падением.

— Рен!!!

А Аарон? Он остался там? Где ее любимый, где он, где, ГДЕ?

Не успела Райна распахнуть рот, а ассасин сориентироваться и отшагнуть в сторону, как последним из двери, ведущей на каменистую пустошь Уровня "B2Z" вывалился держащий в одной руке секиру, а в другой чью‑то отрубленную лапу Канн.

*****

— В гробу я видел этот лес. Лучше на Танэо… Слышь, Канн? Больше с тобой туда не пойду.

— Я и сам туда больше не пойду.

Они все вчетвером сидели на камнях, смотрели на горизонт. Уставшие, выдохшиеся из сил, едва выжившие в последнем сражении. Дышали прохладным воздухом странного тихого места, смотрели на бегущие вдаль облака, силились сбросить напряжение и пережитый шок. У Баала в лохмотья изодран плащ, наполовину отсечен хвост; штаны и куртка Декстера окрашены в красный от крови цвет; шея Райны забинтована; принесенная Аароном лапа осталась лежать у двери.

Канн курил, Баал тяжело смотрел вдаль — его мечи лежали рядом, на камнях, Райна растирала по лицу слезы.

— Они умерли там. Из‑за меня. Умерли, да?

Причитала и все никак не могла успокоиться.

— Я не хотела, слышите? Не хотела вас подставлять, я не знала…

Незнание не уберегает от ответственности, сказал бы юрист Доры и был бы прав.

— Не знала. А теперь… Бойд — он погиб? Я не хотела, не хотела…

Поднялся с камней Рен, уселся на корточки перед Райной, посмотрел той в глаза усталым, одновременно терпеливым и жестким взглядом.

— Бойд не погиб. Не должен был — он живучий.

— А если погиб?

— Если не знаешь, верь в лучшее.

В лучшее? Райна икнула. Верить в лучшее было трудно, почти невозможно — не после того, что она увидела в Черном Лесу. Перед глазами все еще стояла жуткая картинка — огромная змея, надетая ртом на человеческую руку до самого плеча.

— А Улаф?…

— Райна.

Она мгновенно утихла; Декстер смотрел пронзительно:

— Зачем мы здесь?

— Мы? Не знаю…

— Чтобы дойти до озера. Чтобы довести тебя до озера.

— Разве это важно теперь? После всего…

— Важно. И поэтому мы посидим еще немного, а после пойдем. Поняла? Соберись.

С его командами было проще, с ними что‑то вставало на место — Райна кивнула и вытерла слезы.

— Канн, карта этого Уровня сохранилась?

Сбоку зашуршало — из внутреннего кармана годной лишь для того, чтобы оказаться на помойке, куртки появился на свет свернутый вчетверо клочок бумаги.

— Сохранилась.

— Сколько идти до конечной точки?

Тишина; тихое завывание ветра над безжизненной равниной; колышущаяся позади дверь в мрачный лес — хвала Создателю, односторонняя.

— Три с половиной километра.

*****

(Bernward Koch — Ge free)

Вот она — конечная точка путешествия. Последние шаги, последняя дорога, ведущая к оказавшемуся почти недостижимым озеру. И каким же трудным оказался пройденный путь…

Ноль и две десятых процента — так говорил Информатор? Ноль и две сотых? Тысячных? Сколько бы он ни назвал — он ошибся. В одиночку бы Райна сюда ни за что и никогда не добралась — без помощи тех, кто шагал рядом, у нее был бы ноль целых, ноль десятых, тысячных и миллионных процента, то есть ни одного шанса оказаться там, где она сейчас оказалась.

Под ногами пыль и крошка; слева серая гряда, прямо по курсу каменистое нагромождение — не у его подножья ли озеро? Озеро… Озеро Дхар.

Может, Комиссия пошутила, и нет на самом деле никакого озера — не существует? Может, они хотели, чтобы она проделала весь этот путь для того, чтобы осознать что‑то важное? Еще раз раскаяться, переосмыслить свою жизнь, понять то, что никогда бы не поняла, сидя в четырех стенах?

Как странно, как тихо и пусто…

Небо и люди, идущие рядом. Они стали ей друзьями — настоящими. Возможно, они никогда больше не увидятся вновь, но она уже никогда не забудет их. Грозного на вид длинноволосого брюнета с хмурым взглядом из‑под черных бровей — только он умел презрительно плеваться словом "девочки…" и так беззлобно рычать "дура". Только этот жесткий на вид человек — Рен — умел командовать и защищать, умел мотивировать и уберегать от опасности, умел быть рядом молчаливой скалой, за которой, оказывается, совсем не страшно. Не страшно. И как ошибочно она думала о нем поначалу…

Они все шли. Сами не зная куда — шагали по пыли и мелким камешкам, просто шагали вперед — навстречу горизонту. Вокруг ни строений, ни растительности — все выглядело так, будто Создатель сотворил небо и землю, а все остальное не то забыл, не то попросту не успел.

Может, когда‑нибудь успеет. Вернется сюда и сотворит…

Баал. Рен. Аарон. Они были с ней рядом — делили ее горе и радости, ее будни. Не учили жить, не упрекали, лишь молчаливо протягивали руку, когда Райна в ней так сильно нуждалась.

У нее никогда не было таких друзей.

И, наверное, уже не будет.

Скоро мелькнет вдалеке озеро, и она побежит к нему, счастливая от того, что можно завершить начатое, что можно, наконец, избавиться от опостылевших увечий, — счастливая… и несчастная одновременно.

Потому что потом все закончится. Все.

Уедет в неизвестном направлении Баал, коротко махнет ей на прощанье Рен, и повиснет неловкая затянувшаяся пауза между ней и Аароном. Плохо даже думать об этом…

Она отпустит его, отпустит вновь. Туда, откуда вырвала его своим объявлением, откуда извлекла — из привычной жизни, из теплого дома, из рук любимой женщины…

А что целовал ночью и спал рядом? Жалел. Утешал, может быть. Не важно — она все равно не решится спросить о том, что он чувствовал на самом деле. Всего лишь постарается не заплакать на прощание, пожелает удачи, а после тихо, никому об этом не рассказывая, будет ждать звонка — хотя бы одного звонка в год. Например, под Новый Год… Может, он будет ее помнить? Она была бы рада быть ему другом, рада одному звонку, одному слову — просто знанию о том, что он помнит…

И вновь вяло и тускло потечет без него ее никому не нужная жизнь.

Нет, она обманывает себя — она не сможет быть ему другом.

И вдруг навалилось ощущение, что все зря — этот поход, это озеро, шрамы… Станет ли ей нужна собственная жизнь без шрамов и вновь без него — Аарона?

Станет ли?

"Завершается одно, и начинается другое. Потому что Путь никогда не заканчивается", — покачал бы головой Майкл. И был бы прав.

Райна глубоко вдохнула и на секунду прикрыла глаза — она не может знать того, что будет и чего не будет. Может лишь верить в лучшее.

Где‑то за спиной осталась дверь в Лес, а впереди стелилось озеро. И они — всего лишь четыре точки на полотне Времени и Пространства, четыре линии судьбы, которые всегда — если повезет — могут пересечься вновь. Могут. Потому что, пока все они живы, пока существуют в одном мире, пока дышат одним воздухом — все может произойти. Все — все.

*****

Кровавая секира, руки в мозолях, усталое тело, пустая голова — конец похода. Вот и дошли до "B2Z" — секретного Уровня, на котором Дрейк собрал самые странные и недоступные простым смертным творения, — например, способное очистить душу от греха озеро…

Шуршал полами рваного плаща при ходьбе Баал, пряди его выбившихся из хвоста волос слиплись от чужой крови, покоились в ножнах отработавшие на сегодня свое длинные мечи; давил тропу тяжелой поступью Рен — привычно хмурый, усталый и молчаливый. Шагал рядом Аарон. Шел, раздумывая то об этом непонятном, похожем на недорисованную художником картину, месте, то о битве в лесу — не выигранной и не проигранной, но бесконечной (добрался ли обратно до лагеря Бойд?), то о девчонке, что шла между ними.

Вскоре она достигнет озера и окунется в него. Станет счастливой и свободной. Обнимет их на прощание, вернется домой — в прекрасную квартиру, к большим деньгам, к новой жизни, к новой себе.

Изменится ли она после? Наверное, да. Ведь ее тело больше не будут уродовать шрамы, а душу терзать старые воспоминания — после этого похода ей откроется то, что оставалось недоступным все это время, — возможность любить и быть любимой. Любимой не обязательно Аароном, но тем, кого она выберет, освободившись от мучительного проклятья в виде страшного слова "уродка".

Она не уродка. Никогда не была ей и не будет. Райна, Рейка… Чудесная девчонка, которая сумела преодолеть все препятствия, шла с ними бок о бок, не обижалась тогда, когда могла бы, решала поставленные Магией загадки, кормила их, защищала в Черном Лесу. Знала ли она сама, что спасла Рену жизнь, едва при этом не погибнув? Понимала ли, насколько доброй открылась ему, когда предложила "выкупить" Бойда?

Он не забудет. И уже не оставит ее. Даже если Райна, подобно лодочке с новыми надутыми парусами, побежит по волнам в совершенно ином направлении, Аарон будет рядом. Невидимый, молчаливый, но всегда близкий — всегда на расстоянии вытянутой руки.

А он сам… Сам он уже не сможет жить с Милкой. Не его она…

Лучше будет коротать вечера в собственном доме один, нежели с чужой под боком душой — с неродной и нелюбимой женщиной. И пусть бросают сочувственные взгляды друзья — он переживет.

Мысли оборвались, когда Райна на мгновенье остановилась, приложила руку ко лбу, вскрикнула: "Озеро! Вы видите?" — и вдруг бросилась бежать вперед — легкая, почти невесомая — навстречу счастью, навстречу собственной судьбе.

А впереди, все еще далекая, но уже различимая, блестела под лучами вынырнувшего из‑за облаков солнца поверхность озера Дхар.

*****

(Sam Smith — Writings on he Wall)

Оно блестело издали миражом, но совершенно не блестело вблизи.

Сухое.

Идеально ровный кратер — неглубокий, выложенный округлыми камнями — однозначно дно озера. Сухого озера.

Еще блестели мокрыми покатыми боками камни, грелись под неярким и белесым за облаками здешним светилом, еще парил от влаги воздух — казалось, вода исчезла отсюда только вот — вот. Минуту назад была, а теперь нет — вся до последней капли ушла под землю.

— Воды нет. Нет. Воды, — прошептала неподвижно застывшая Райна. Прошептала хрипло и очень тихо, обреченно.

Аарон взглянул на ее лицо, и у него оборвалось сердце. Потерянная, удивленная, разочарованная, бесконечно грустная — он никогда не видел такого выражения лица раньше — лица человека, которому пообещали выполнить одно — единственное желание, а после обманули. Вручили мешок, сказали: "Держи, это твой подарок", — а мешок оказался пустым. Две тесемки и пыль внутри.

Нет подарка. Извини, пошутили.

— Райна, Рай…

Он сам не знал, что хотел сказать, — лишь хотел поддержать, а она стояла и смотрела на выдавленный в земле кратер сухими глазами — неподвижная, ссохшаяся, спекшаяся в один сплошной комок из боли. И все повторяла: "Нет воды, нет воды, ее нет…"

А после по ее лицу потекли слезы — как включили. И тогда он подошел и обнял ее, дрожащую и отравленную до самой глубины души злой шуткой, едва способную держаться на ногах.

— Райна…

Обнял, прижал к себе ее голову. Услышал, как подошел ассасин, положил свои руки на их в знак поддержки и защиты; как подошел Баал. Они держали ее втроем, молчаливо говоря — мы здесь, мы с тобой. Мы рядом.

А она плакала.

Плакала так, как будто потеряла что‑то единственно — ценное на свете — мечту, надежду на счастливую любовь, смысл жизни. Они держали ее, а она кричала и захлебывалась, рвалась из их рук, сама не зная, куда хочет пойти и зачем, билась упавшей на камни птицей.

— Ее нет…

— Райна, все будет хорошо.

— Нет воды…

— Райна…

Они утешали и не знали, чем утешить. Сжимали ее, делились силой, не позволяли упасть на землю, помогали выстоять в труднейший момент жизни.

А Аарон, не разжимая рук, смотрел на серое и текучее над головой небо.

— Дрейк, бля, — прошептал он хрипло. — Надеюсь, ты меня слышишь сейчас. Надеюсь, можешь прочитать мои мысли.

Хотел добавить что‑то еще — мудак? Сволочь?

Но не стал.

Все и так ясно.

— Пустите меня, пустите…

Она все‑таки вырвалась — взмолилась, чтобы разжали кольцо, и они молчаливо расступились в стороны, открыли ей проход. И Райна нетвердой походкой зашагала по мокрым булыжникам. Вперед, вперед, с каждым шагом все ближе к центру кратера. Дошла до самой середины, долго стояла там — сутулая, бесконечно уставшая и опустошенная, — затем, будто подкосились ноги, опустилась на камни. Легла на них, свернулась калачиком, поджала под себя колени и замерла.

Аарон страдал от боли.

Переживал ли он хоть когда‑то за другого человека так, как сейчас? Чувствовал ли чужое горе всеми порами кожи — каждой клеткой, каждым волоском? Нет, никогда. Обычно не замечал, когда страдал сам, старался не тратить эмоции, а просто помогать, когда страдали другие. А тут… Чем он мог помочь ей теперь? Чем, когда единственная бесценная мечта оказалась у человека отобранной?

И шли в сторону невидимого Творца, жизни и судьбы волны отчаянного негодования. Она и так слишком много страдала — за что еще? Ведь сказали: "Дойди!" Дошла, смогла, сумела. И что в итоге? Когда Канн дернулся, чтобы пойти за Райной, его за локоть удержал ассасин.

"Не надо, — сказал одними глазами, — дай ей время побыть одной".

И Канн остался стоять на месте.

Она вернулась через несколько минут.

Несмело и неуверенно, будто пьяная, поднялась на колени, затем выпрямилась в полный рост, подошла к ним изменившейся, уже другой. Будто тот маленький человек, что жил внутри Райны, вдруг принял какое‑то одному ему известное решение — взгляд темных глаз сделался стеклянным, потухшим и неживым.

У Аарона окончательно оборвалось сердце.

Какое‑то время она смотрела на них — смотрела и не видела, — затем качнула головой и произнесла одно — единственное слово — "домой".

Рен бросил взгляд на Канна.

— Где Портал?

— Недалеко. За той грядой.

— Тогда пошли?

"Идем?" — вопросительный взгляд на Баала. Кивок. Следом вопросительный взгляд на Райну — она ни на кого не смотрела. Просто зашагала туда, куда указал стратег.

Шагая позади нее, он ломал голову — что сказать ей? Как помочь? Чем поддержать? Существуют ли такие слова, чтобы вновь вселить надежду в человека, только что ее утратившего? Как показать, что тебе не все равно, что тебе не пусто? И что ты веришь, что все будет хорошо…

Но верил ли он на самом деле?

Он болел — вот что он делал. Болел вместе с ней. Каждой клеткой тела. Болел душой.

— Райна…

Наконец, решился окликнуть ее. Догнал. Пошел рядом, подбирал подходящие слова. И уже, кажется, нашел их, но в этот момент она остановилась, посмотрела на него странным, ничего не выражающим взглядом и покачала головой:

— Нет, я не позволю. Это неправильно — жить с уродом. Никому не позволю.

Не дала вставить ему ни слова, снова пошла вперед.

Шах и мат.

А он зверел, словно раненый. Шел следом и не знал, кого наказать. Умел биться, но не видел врагов, хотел поддержать, но не умел найти верных фраз — она не урод! Не урод! И никогда им не была. И они найдут способ избавиться от ее страшных шрамов — найдут, даже если для этого придется подвесить Дрейка за ноги и бить его бейсбольной битой. Он на все ради нее готов, на все! Разве она не видит?

— Райна?

— Где Портал? — вместо того, чтобы повернуться, спросила тихо.

Аарону пришлось отвлечься и развернуть карту.

— Долже быть сразу за грядой.

Его друзья молчали; она шагала вперед, не останавливаясь. А когда за грядой вдруг оказался провал — глубокая расселина с клубящейся внутри темнотой, — спросила: "Это он"? Портал?"

Канн вовсе не был в этом уверен, но кивнул — должно быть, он. И испытал настоящий ужас — до паники, до вставших на загривке волос, — когда Райна, не задержавшись ни на секунду, шагнула с обрыва в пропасть.

Глава 19

Возвращение.

Нет воды. Нет жизни. Нет тебя. Злой оскал судьбы и дикий хохот. Пробирает до озноба холод, Радости побеги истребя. Поздно биться головой уже, Наступил финал у этой драмы, Не стерев уродливые шрамы, А добавив новых на душе. Мне б тебя в последний раз обнять, Ощутить тепло твоих ладоней… Роль свою последнюю исполнив, Верное решение принять.

(Автор: Марина Яныкина)

"Дура! — ему хотелось орать. — Дура, ты что творишь? А если бы Портала там не оказалось?!"

Но ему хватило одного взгляда, чтобы понять — орать на нее бесполезно. Можно брызгать слюной, можно трясти за плечи так сильно, чтобы моталась из стороны в сторону голова, можно бить по щекам, только все тщетно — Райны здесь уже не было. Вместо нее сидела на траве и смотрела на горящий над городом закат уже совсем другая девчонка — тихая, незнакомая, спрятавшаяся от мира в собственных мыслях.

— Где мы? — Баал все еще озирался по сторонам.

Совершив отчаянный шаг навстречу бездне, во время которого каждый еще раз помянул недобрым словом Дрейка, они оказались здесь, за городом, на холме. Вокруг сухо, тепло — другое место, другое небо. На этот раз дорисованная художником картина: вдали абрис высоких зданий, живописно горящий вдалеке оранжевый диск солнца, под ногами трава. Здесь, в отличие от "B2Z", присутствовали знакомые запахи и звуки — пахло прогретой за день землей и бензином; чуть поодаль от того места, где они очутились, за лесополосой неслись машины.

Рен, прищурившись, смотрел на далекий город.

— Это Нордейл, — подытожил он через несколько секунд. — Я вижу шпиль главной галереи.

— Угу, — кивнул Баал. — Я тоже его вижу. У тебя сотовый еще не сел?

Пока друзья занимались определением собственных координат и вызовом машины — налетевший порыв ветра скрыл от ушей Канна большую часть фразы ("…пригоните две… нас четверо…"), — стратег подошел к Райне, уселся возле нее на корточки. Еще раз посмотрел на окрашенное закатным золотом лицо — на спокойное и безмятежное царившее на нем выражение.

Слишком спокойное. И слишком безмятежное.

— Райна.

Она не повернулась на звук его голоса — продолжала смотреть вдаль. Наверное, они все выглядели до странного нелепо здесь, в мирном загородном месте, — с мечами и топорами на поясе, в порванной одежде, в грязных ботинках, с перемазанной грязью кожей. Их волосы слиплись от собственного пота и чужой крови; у Баала на лбу красовалась длинная и глубокая царапина, у Декстера был надвое раскроен заплечный рюкзак. Штанина Канна болталась на лоскуте, у Райны в шевелюре сухие сосновые иголки и мусор, на щеке синяк…

— Не переживай, слышишь?

Он знал, что его слова звучали глупо и почти бессмысленно. Смысл верный, а убеждающей энергии нет.

— Не переживай — мы отыщем выход. Я отыщу, если ты не хочешь. Веришь мне? У нас получится.

Она не верила.

Он и сам не верил. Говорил, потому что не мог не говорить, — должен был найти способ поддержать, но не чувствовал, что у него выходит. Пустые фразы, уставшая голова, тяжелое сердце. Как отпустить ее в таком состоянии? Как заставить самого себя развернуться и уйти?

— Я могу тебе чем‑нибудь помочь? Могу? Ты только скажи…

Райна покачала головой. Ее длинные тяжелые волосы колыхались на теплом ветру, скользили по воротнику пыльной и заляпанной бордовыми пятнами куртки.

— Не можешь, — она улыбнулась. — Ничего не нужно, у меня все есть, спасибо.

Сказано легко. Без злости, без грусти и безо всякой обиды — таким тоном говорят лишь те, кому больше нечего терять.

И Аарон отступил. Понял, что какую‑то очень важную битву он только что проиграл.

(Emil Sagitov — Sea Waves)

Черный джип — один из тех, что пригнали по его запросу, — вел сам Рен; привычно отдыхал рядом с водителем Баал. А на заднем сиденье — Аарон и Райна.

Кто уехал на второй машине? Как выглядел человек, передавший ключи ассасину, она не помнила. Наверное, их было двое — водителей, работавших на Декстера: один пригнал сюда тот самый джип, на котором они теперь ехали в Ланвиль, а в (на) белом седане был кто‑то еще. Да есть ли разница?…

Бетонная лента дороги; удобный салон. Тишина и ставшие близкими люди. Не об этом ли она когда‑то мечтала? Сидеть вот так — своей, не чужой, — и (а) ее ладонь сжата рукой Аарона.

Райна гладила его пальцы. Ласкала своими, касалась осторожно, старалась в каждом жесте передать что‑то важное, не прозвучавшее.

"Спасибо. Спасибо тебе за все…"

"Не за что, родная. Я пока ничего не сделал".

"Ты был рядом. Все это время".

"Я и буду рядом".

"Не обещай. Ничего не обещай — нет смысла".

"Я все равно буду рядом".

Чувствуя исходящие от него волны нежности, она отворачивалась в сторону. Зачем? Незачем. Всего лишь через час ей снова придется его отпустить — на этот раз навсегда. Сказать ему "прощай" и закрыть за ним дверь.

Эти мысли, словно битое стекло под босыми ногами, резали плоть, резали душу, но боль уже не приходила. Не хватало сил чувствовать ее. Наверное, почувствует потом…

А пока его рука в ее руке — едва различимые прожилки на коже, светлые волоски, ногти с черными полосками грязи — она любила Аарона таким, каким он был: чистого, грязного, пахнущего парфюмом или потом — любым. Ее мужчину, ее мужчину навсегда.

И спасибо, что он снял чужое кольцо. Оденет после — она уже не увидит. А пока…

Не сдержавшись, Райна повернулась к Канну, прижалась к его колючей щеке своей, погладила по волосам — плевать, что смотрят, — они все равно знают все о ней и ее чувствах. К чему скрывать?

Она не целовала его — просто гладила. Просто сидела, прижавшись, слушала едва различимый из‑за шороха дороги стук сердца, ощущала тепло его тела, напитывалась им напоследок, зная, что не сможет напитаться. После уже не будет иллюзий, не будет разговоров с невидимым человеком на крыше. Потому что этот человек уже ожил — вот он — так близко, под ее руками. Трется своей щекой о ее нос, колышет дыханием волоски на виске, гладит ее по ладошке.

Она врет — она никогда не отпустит его. Не из сердца. Будет верить, что смогла отпустить, иногда даже забывать о тягучей ноющей и почти уже незаметной боли — вечной спутнице тех, чья любовь в силу обстоятельств не нашла ответа, — будет гнать всякий раз из мыслей знакомое лицо… А иногда, когда будет звучать грустная музыка или перестук дождевых капель, она вдруг будет срываться — плакать, рыдать и каждый раз по — новому осознавать, что нет, не отпустила. Не смогла. Слишком сильно любила.

Райна держалась за Аарона до самого конца — всю дорогу в Ланвиль. И никто из находящихся в машине не послал ей ни одного укоризненного взгляда, не произнес ни одного слова.

Только Канн попытался что‑то прошептать, когда джип остановился на знакомой улице.

— Т — с–с…

Райна грустно улыбнулась и прижала палец к губам. Посмотрела на него пронзительно — так, будто в один взгляд можно было вложить всю непрожитую вместе жизнь, — смотрела так долго, что заболели от непролитых слез глаза.

— Мне пора, — она кивнула остальным. — Спасибо за все.

Баал выглядел замкнувшимся и почему‑то виноватым, Декстер смотрел на Райну тяжелым взглядом:

— Извини, что мы не смогли помочь.

— Вы сделали все, что могли.

— Все равно извини.

Наверное, этот железный человек извинялся нечасто.

— Ни в чем нет вашей вины. Жизнь.

Ей было нечего добавить.

А на любимого мужчину смотреть хотелось бесконечно. Хотелось уехать с ним, вдруг плюнуть на судьбу, на обстоятельства — нырнуть обратно в машину, прижаться так сильно, чтобы не отодрали, и плевать, что дальше!

Нельзя… Нельзя…

Канну Райна кивнула коротко — уже все сказала молчанием. Чтобы не увидел ее слез, вышла из машины, захлопнула дверцу и браво махнула на прощание.

Пусть помнят ее сильной Райной. Райной — бойцом.

Пусть.

Просто.

Помнят.

*****

Обратно в Нордейл въехали уже затемно.

И впервые в жизни Аарону казалось, что он едет не туда — не в том направлении, совсем не туда, где желает быть на самом деле.

— Аарон, тебя домой?

И долгая пауза. Неслись за окнами освещенные желтым светом фонарей деревья, знакомые проспекты и незнакомые люди.

— Аарон?

Тот, наконец, разжал губы. И вместо того, чтобы кивнуть или сказать "домой", вдруг хрипло спросил:

— Баал, ты сегодня на Танэо?

Зашуршал плащ; брюнет повернулся.

— Да, а что?

— Можно я побуду у тебя? В особняке. Одну ночь.

Тишина. Друзья поняли его без слов.

— Конечно. Код на двери знаешь.

— Знаю. Спасибо.

Они не нуждались в благодарности — никто из них. Всегда были рядом, всегда готовы друг другу помочь.

А Канн смотрел на летящие мимо утонувшие в ночи улицы и чувствовал, что не хочет. Не хочет возвращаться к себе — переступать порог, видеть Милу, чувствовать, как ее руки обнимают его за шею. И потом — раньше или позже — раздастся фатальный вопрос: а где мое кольцо?

А оно в кармане. Он уже не сможет его надеть — ни сейчас, ни завтра — никогда. Им предстоит пережить серьезный разговор — слишком тяжелый, слишком изматывающий для сегодняшней ночи.

Все подождет до завтра. Мила все равно не знает, что мы вернулись, — не будет волноваться.

Никто ни о чем не спросил его, когда Канн вышел из машины. Лишь кивнул — "ничего, друг, все наладится" — на прощанье Регносцирос. Коротко махнул рукой — "бывай!" — Декстер.

Стоя у ворот чужого дома, Аарон проводил удаляющийся по дороге черный джип хмурым взглядом.

*****

Дрейк — шутник? Или Дрейк — мудак? Или и то, и другое в одном лице?

Ведь не мог Начальник не знать, что в озере нет воды, и все равно дал карту. Отправил туда своих, отправил чужого человека, которому этот сложный поход не наладил, а еще больше сломал жизнь.

Не мог не знать.

Или мог?

Стоя под душем, Канн намыливал лицо, тело, тер мочалкой подмышки и ногти, тер все, до чего мог дотянуться, и не переставал беспокоиться о Райне. Если она так запросто шагнула в пропасть, не шагнет ли в следующий раз с крыши? Не дойдет ли до финальной черты, если все это время уже касалась ее носком ботинка?

Она верила, что вернется домой без шрамов. Верила, что начнет новую жизнь, получит шанс на счастье, а что получила на самом деле? Еще один удар под дых? Сколько еще сможет выдержать на своих плечах эта хрупкая на вид девчонка?

Вспомнились слова Баала: "Уровень физической подготовки нулевой. Разве ты не видишь?"

И, тем не менее, она шла. Бежала вместе со всеми через "стройплощадку", браво наматывала километры по Магии, дралась вместе со всеми в лесу. И постаралась не потерять лица, когда поняла, что иллюзорно достижимая мечта больше недостижима — была на расстоянии вытянутой руки и вдруг испарилась.

Дерьмо дерьмовое. Ему бы думать о Миле — о том, что предстоит вскоре, — но Канн вновь думал только о Райне.

Как она сейчас? О чем думает? Плачет ли? Пьет вино?

Ему отчаянно сильно хотелось ей позвонить. Или приехать.

Вот только найдутся ли на этот раз подходящие слова? Или он вновь будет лепетать про "мы сможем, мы победим", не зная о том, как именно победить?

Стратег… Тактик… И ни одного четкого плана.

Тугие горячие струи били тело, бодрили, но Аарон чувствовал лишь возрастающую усталость. Ему позарез нужно поговорить с Дрейком. Поехать к тому с утра пораньше — найти, оторвать от дел и расспросить. Сумеет ли он сохранить хотя бы подобие требуемой между начальником и подчиненным субординации? Сомнительно.

Не дать бы в рог. А если даст, сразу схлопочет в ссылку, как до того Халк или Бойд.

Жопа.

Канн вымылся, переоделся в найденную в чужом шкафу чистую футболку и уселся в кожаное кресло перед потухшим камином; дом демона темными тонами интерьера еще сильнее угнетал и без того не радужное настроение.

Он должен найти выход для Райны. Должен. Она все это время верила в него, любила, а он не способен ей помочь. Его яйца цента ломаного не стоят, если он не сможет ничего изменить, — хуже того — оставит все, как есть.

Стратег. Тактик. Мужик.

Если мужик, то должен придумать полноценный рабочий план.

Но сначала — выспаться.

*****

Ланвиль.

Деньги. Для кого‑то это синоним свободы.

Миллионы долларов на счету, шикарная квартира.

Свобода.

Кому нужна квартира, в которой пусто? Кому нужна дорогая кровать, в которой некого обнять? Где не к кому прижаться.

Райна снова сидела на крыше.

Не разговаривала ни с воображаемым Аароном, ни с Дорой, не плакала и не шевелилась. Лишь ощущала, как лицо поглаживает ночной ветерок, смотрела на серебристые облака, на звезды в просветах между ними.

Свобода.

От кого? От себя? От собственных чувств? Где же она — настоящая свобода? Где ее найти?

Может, утром сесть на поезд или автобус, податься в далекие края? Уехать, улететь, убежать? Для одного свобода — мечта, для другого — проклятье. Не распознать прелести одиночества тому, кто одиноким никогда быть не хотел.

Шумный проспект внизу; молчаливая луна над головой.

Она хотела вернуться другой. Вернулась. Не Марго, не Райной — кем‑то еще. Кем‑то окончательно пустым, поникшим, утратившим способность двигаться, мыслить и даже желать. Чего желать? Кого?

Его с ней больше нет.

Поплакать бы, но не приходили даже слезы. Впереди лишь нужда сделать неприятный выбор:

* Продолжать жить так, как живет сейчас.

* Позвонить доктору Хатсу.

* Найти сенсора и все забыть. Как когда‑то и советовала Дора.

Память, если в ней хранится больное, — тяжелая штука; именно она ощущается лежащей на сердце глыбой, именно она сковывает сердце цепями.

Забыть… Но ведь это все равно, что предать себя, мечты, предыдущие намерения, цели. Сдаться.

Да, наверное, она готова сдаться. Потому что, если не сбежит от самой себя, постоянно будет помнить. Будет бесконечно ждать звонка, терзаться мыслью, а не стоит ли позвонить самой? Что сказать, когда на том конце ответят "алло"? А ведь ей не оставили даже номера телефона… Она уже воочию видела все, что ожидает ее в ближайшие сутки, — кружение по комнатам, бессмысленные сомнения, болезненные надежды на одну — единственную смску. Она будет брать и класть обратно сотовый по сотне раз за час, будет проводить по экрану пальцем, чтобы убедиться в том, что новых сообщений нет, будет представлять его с ней — с другой.

Наверное, он уже… с ней.

Райна поникла окончательно. Нужно было спуститься вниз, помыться, переодеться, заставить себя забраться в постель. Уговорить себя не думать, поспать хотя бы чуть — чуть, убедить в том, что утром придут другие мысли — дельные, свежие, хорошие.

Не сработает. Она знала, что не сработает. И потому она сидела здесь, на крыше, зная, что утром что‑то изменится. Изменится уже навсегда.

Потому что утром, хочет она того или нет, она примет судьбоносное решение.

Глава 20

Нордейл.

Канн проснулся в пять утра и долго смотрел в потолок. Чужой дом, чужая спальня — дожился. Какое‑то время вертелся с боку на бок, силился уснуть, то на короткое время проваливался в дрему, то выныривал из нее и вновь гнал от себя непонятное тягучее беспокойство. А потом понял, что устал так спать.

Поднялся, с раздражением обнаружил, что часы показывают лишь начало седьмого, умылся, отыскал в шкафу чистые джинсы, натянул. Баал превосходил его ростом — штанины пришлось подвернуть. Наверное, в чужой не по размеру одежде он выглядел, как клоун.

Кого это заботит?

На кухне чая не нашел, но нашел покрывшуюся пылью банку кофе, вскипятил чайник. Долго сидел в гостиной, курил, бросал окурки в потухший камин. Гадал, сильно ли настучит ему за это по "кумполу" друг, решил, что несильно. Кое‑как дождался, когда стрелка часов подползла к отметке "восемь" и только после этого взял с каминной полки ключи от стоявшей в гараже машины.

Все. Утро наступило.

Дрейк должен быть на рабочем месте, а если нет, он подождет.

Над Нордейлом висело комковатое небо; накрапывал дождь. В приоткрытое окно тянуло мокрым асфальтом, бензином и прелыми листьями — ранней, подступавшей к городу осенью. На парковке перед Реактором блестели влажными крышами ряды одинаковых серебристых машин — все, как одна, с белой полосой на борту — излюбленный транспорт представителей Комиссии.

"Любители серого цвета, за ногу их", — отстраненно подумал про себя Канн, шагая мимо. Толкнул дверь в Реактор, зажмурился, когда по лицу прошелся луч от сканера, поздоровался с похожим на манекена охранником.

— Доброе утро, Аарон Канн.

— Доброе утро… — хотел добавить "робот", но промолчал. Ему бы сегодня вообще внимательно следить за языком, а то не только Райне — себе помочь не сможет. — Господин Начальник на месте?

— К сожалению, нет.

— А Джон Сиблинг?

— У себя в кабинете.

Мысленно ругаясь на непонятно где шляющегося Дрейка, стратег зашагал к лифтам.

— А где Дрейк?

Заместитель Начальника почему‑то пребывал в скверном настроении. Просматривал информацию сразу с трех висящих перед ним в воздухе экранов, хмурился.

Как еще косоглазие не заработал?

— Занят.

— Он хотя бы в здании?

— Нет.

— Передай ему, пожалуйста, что я заходил.

— Передашь сам, когда увидишь. Я не секретарь.

Угу. В этом весь Сиблинг — хорошо еще, если просто отошьет словесно, а то, не ровен час, пошлет заниматься исправительными работами вокруг Реактора, отправит на череду дополнительных тренировок по стрельбе или пообещает срезать вдвое зарплату. И за что, спрашивается? За не вовремя совершенный визит.

Мудло.

В надежде на то, что Джон последнюю мысль не уловил, Канн поспешил обратно к лифтам. Снова кивнул охраннику, вышел на парковку, сел в машину и принялся ждать.

Капли чертили на лобовом стекле неровные прозрачные змейки; сотовый Райны не отвечал.

После того как отыскал номер в городской базе Ланвиля, Аарон трижды пытался его набрать — каждый раз без ответа.

Давай, Райна, ответь. Где ты есть?

Он не знал, что именно собирался ей сказать, — придумал бы по ходу. Просто хотел услышать ее голос, хотел знать, что она жива. Что не наделала накануне глупостей.

— Ты ведь не шагнула с крыши, нет? — бубнил себе под нос, слушая длинные гудки.

Нет, не шагнула, не должна была. Это раньше он думал о ней, как о пустоголовой девчонке, способной лишь на то, чтобы жрать по подворотням "экстази", а теперь знал: Райна Вильяни — прекрасная женщина. Не пустая и не слабая, с хорошей выдержкой, со стойким характером и чудесным добрым сердцем. Лишь бы только не сдалась после очередной неудачи.

А он бы не сдался?

Нет, наверное. Но ведь он мужик, а она женщина — есть разница.

Аарон крутился на сиденье ужом — какое‑то время слушал радио, быстро устал от неестественно бодрого голоса ди — джея, выключил приемник. Смотрел на входящих и выходящих из Реактора людей, думал о том, что сегодня ему предстоит разговор с Милой, — незачем откладывать неприятное надолго…

"Съешь свою лягушку с утра", — поучительно заметила бы Бернарда. Она вообще любила странные фразы и сравнения — другой мир, другой менталитет. Дрейк, наверное, уже привык к ее забавным шуткам.

Лягушка. Лягушкой она называла самое неприятное запланированное на день дело, которое предстояло сделать, как можно скорее, чтобы не мучиться. И "лягушкой" в этот день была Мила. Нет, не Мила — разговор с ней.

А, может, лягушка — это я сам?

Так, занятый неприятными мыслями, Аарон дождался момента, когда из дверей главного офисного здания Комиссии показался Джон Сиблинг. Махнул ему через лобовое стекло, привлекая внимание, открыл дверцу, когда заместитель приблизился.

— Я знаю, что ты не секретарь, но…

— Дрейк будет после двух, — коротко бросил человек в форме и прошел мимо.

— Спасибо, — выдохнул Канн без особой благодарности.

И что ты за человек такой? Хоть бы остановился, хоть бы раз ответил вежливо.

Но Сиблинг не был ни человеком, ни вежливым субъектом, и он вообще уже ушел; равнодушные ко всему наручные часы показывали начало десятого.

"Съешь свою лягушку", — снова всплыла кусающая сознание мысль.

Аарон закурил. Поднес к кончику сигареты дрожащее пламя зажигалки, выдохнул дым в форточку и тяжело вздохнул.

Хорошо, если бы сегодня за него эту самую лягушку съел бы кто‑нибудь другой.

Дерьмо. Дерьмо — дерьмовое. Вот Мила новостям не порадуется.

*****

(David Lanz — Rainlight)

Собственную входную дверь он открывал, как взломщик, — тихо, стараясь, чтобы не щелкнул язычок замка.

Или, как вернувшийся из бара под утро пьяница. К злой бабе — жене.

"Баба — жена", однако, услышала. То ли еще из окна увидела, как к дому подъехала машина, то ли сутками стояла тут в коридоре.

— Привет.

И по ее лицу он сразу понял, что теплого приветствия не будет, — ни "здравствуй, дорогой", ни нежеланных объятий, ни поцелуя, от которого все равно пришлось бы увернуться.

— Привет.

И тишина. Ни шага навстречу, ни улыбки на лице — лишь укоризненный взгляд в темной прихожей.

Интересно, в чем он провинился на этот раз?

— Ты ни разу мне не позвонил.

Ах, вот оно что. Уже не пытаясь вести себя тихо — хозяин он в этом доме или не хозяин? — Канн переступил порог, бросил под вешалкой рюкзак, стянул с плеч ветровку.

— Чья эта куртка?

Она изучила всю его одежду?

— Друга.

— Ты ночевал у друга?

Аарон, упершись взглядом в стену, тяжело вздохнул.

Съешь свою лягушку.

Может, проще — убей?

Они сидели на кухне. На столе ни завтрака, ни чая, ни пирожных — на столе пусто. Сидели, как враги, — он по одну сторону, она по другую. Мила, правда, сидела недолго — как только обнаружила отсутствующее на его пальце кольцо, рывком поднялась с места, подошла к столу, плеснула в стакан из графина воды. Но сразу "к делу" переходить не стала, выждала положенную паузу, повернулась к Канну уже со спокойным и деловитым лицом.

— Что, на Уровне не работали телефоны?

— Работали. Я не мог позвонить.

"Не мог? Или не хотел?" — вопрошали ее зеленые глаза. Идеальный, как и всегда, макияж, прикрывающий и эмоции, и душу.

"Откуда было звонить, — думал Аарон, — с Магии? Или из Черного Леса? С Уровня на Уровень не позвонить — нет таких аппаратов". Ах да, он, кажется, забыл сказать ей, что может путешествовать так далеко.

Вот был бы повод похвалиться перед подругами…

Дались ему эти подруги.

— Мог бы сказать, что с тобой все в порядке, сообщить, как ты и где.

— Не мог, — повторил Канн. "Или не хотел", — встретил ее взгляд своим, жестким.

Мила отвернулась к окну; он заметил, что стакан в ее руке дрожит. Затем она посмотрела на него с нервной улыбкой:

— Ты ведь хочешь мне что‑то сказать, да? Что‑то… неприятное.

— Да, — он не стал ходить вокруг да около. — Давай… расстанемся.

Слова прозвучали, как пистолетный выстрел в тишине. Запах пороха, необратимые последствия и душащая обоих тишина.

А потом она усмехнулась. И в этой усмешке прочиталась душевная боль; он чувствовал себя полным козлом. Однако как еще строить разговор, если не прямо? Врать, выживать ее из‑под крыши, ждать, пока сама примет решение, даст ему пощечину и соберет чемоданы? Не по — мужски это, неправильно.

— Я… — ее пальцы с идеальным маникюром теперь дрожали еще сильнее, — плохо готовила? Чем‑то не угодила тебе? Мало убиралась, делала что‑то не так? Недостаточно хорошо ублажала тебя в постели?

Последняя фраза прозвучала и вовсе неприятно — болезненно для обоих.

— Мила, не надо. Ты… — хотел добавить "всем мне угодила", но понял, что в этом случае точно выставит себя полным дураком, — продолжил иначе: — Ты хорошая.

Она рассмеялась неестественно и зло.

— Так говорят всем, с кем прощаются, да? "Мила, ты хорошая! Но только иди, ладно?" Аарон, что случилось с тобой за время отсутствия? Что заставило тебя принять такое решение? Если уж хорошо готовила и "ублажала".

— Просто не люблю, — ответил Канн коротко, как рубанул топором по канату. — Прости.

А на ее лице одна за другой сменяли друг друга эмоции — удивление, недоверие, разочарование, печаль, удрученность, злость.

— Раньше любил, а теперь не любишь?

Он не любил ее и раньше. Но почему‑то позволил с ним жить, зачем‑то согласился надеть на палец ее кольцо.

— Давай не будем, хорошо? Обойдемся без драмы.

Не бывает прощаний без боли. Прощаться больно даже с тем, кого не любишь. Потому что, если любишь "не так", то козел, если не любишь совсем, то козел еще больше. Он уже понял, что козел в любом случае, — так чего тянуть?

— Без драмы?! — с нее в один момент слетела вся культурность; возмущенно дрогнули золотые локоны. — Я сутками здесь горбатилась — старалась, чтобы все блестело, сияло и переливалось! Чтобы у тебя всегда было что поесть и попить, чтобы был сыт и доволен. В кабинет твой заходила только на цыпочках, от половины того, что любила, отказалась, друзей твоих терпела!

Он достал из кармана золотое кольцо и положил его перед собой на стол. Произнес тихо, но жестко:

— Вот и не терпи больше. И не отказывайся от того, что нравится.

Полный бешенства взгляд из‑под длинных, накрашенных тушью ресниц, сжатые в ярости губы. Она сгребла кольцо пятерней и тут же бросила его ему в лицо. Попала в лоб — он не стал прикрываться ладонью.

— Подонок!

И тебе только хорошего. Жаль, что без драмы не обошлось.

Кольцо упало на пол, встало на ребро и укатилось под стол.

— Сволочь!

Жаль. Он не хотел, чтобы больно… Но не больно, наверное, не бывает.

— Когда ты в следующий раз позвонишь мне, я не возьму трубку, понял?!

Он понял. Он сидел молча — знал, что извиняться бесполезно, а говорить, что звонить не собирается, не стоит точно. Лишь сморщился, как от зубной боли, когда по полу агрессивно и звонко процокали к выходу из кухни каблуки модных туфель.

"Зачем, — спросил себя мысленно в который раз, — в доме, где должно быть тепло и уютно, носить каблуки?"

Чтобы собрать вещи, ей понадобилось около часа; вызывая такси, она демонстративно не смотрела в его сторону.

"Ты еще пожалеешь… — немо упрекала его ее напряженная фигура — вздернутый вверх подбородок, неестественно ровная осанка. — Пожалеешь, вот увидишь!"

— Мне машину на ближайшее время…

Наверное, стоило бы предложить подбросить ее до дома, но он не предложил — знал, что любая фраза теперь станет острой иглой, которая проколет наполненный дерьмом пузырь. И тогда польется "я тебя любила…", "я на тебя столько времени потратила…", "да как ты мог!"

Как? Он бы и не мог, если бы не одно "но" — чего он точно "не мог", так это жить с нелюбимой женщиной дальше.

Когда распускающая вокруг себя волны праведного гнева Мила выкатила за дверь огромный чемодан, Аарон тяжело вздохнул, потер небритую щеку и с непонятной полувеселой грустью подумал о том, что теперь может курить прямо на кухне.

Прежде чем захлопнуть за собой дверь, ключи она с грохотом бросила на тумбу.

Вот и все. Лягушку он съел. Неприятную на вкус, горькую и ядовитую.

Едва не подавился.

Зато теперь может спать в своей спальне, шерудить по кухонным шкафам в поисках знакомого на вкус кофе, заполнять пепельницы окурками доверху и без угрызений совести засиживаться в кабинете допоздна.

А еще он может привести сюда Райну.

Странная мысль — дикая и притягательная одновременно. Интересно, ей бы здесь понравилось?

"Не позволю жить с уродом. Никому не позволю".

Она не придет.

На кухне тихо — слишком тихо. Не гудел холодильник — специально купил новую модель (беззвучную), — не тикали часы, не слышалось ничьих шагов. Вновь "холостяк". Возможно, до конца своих дней.

Исходил длинными безответными гудками номер Райны; Канну стало грустно.

До половины второго он пролежал на кровати, затем поднялся, покурил, вновь натянул на плечи Баалову куртку (все равно возвращать и одежду, и авто), вышел за дверь и сел в чужую машину.

Через минуту уже ехал в сторону Реактора.

*****

— У тебя есть пять минут.

Начальник оказался на месте. Жесткий и прямой, как лист металла, совершенно неулыбчивый. В руках он держал какой‑то документ. Канн подумал о том, что бумажные листы представителям Комиссии не нужны — им хватало виртуальных экранов, — но обычные бумаги делали их похожими на людей.

Пыль в глаза. Был бы человеком, не отправил бы их к сухому озеру.

— Это было нечестно, Дрейк.

Голос Аарона прозвучал хрипло — выдал всю гремучую смесь клокочущих внутри чувств.

— Что "нечестно"?

Человек в форме на него даже не смотрел.

— Посылать нас к тому озеру.

— Да? А я думал, честно.

— Как можно было? Отправить своих в такой трудный поход для того…

Дрейк не дослушал, перебил:

— В тот поход просился ты сам, так мне помнится.

— Сам. Ладно! Но зачем было писать в приговоре Райны, что озеро ей поможет? Для чего?!

— Не помогло?

Канн покраснел от злости.

— Не помогло!

— Почему?

Кажется, Начальник его даже не слушал. И уж точно бровью не вел от того, что подчиненный сочится гневом из‑за чьей‑то "несправедливости".

— Потому что в нем не было воды! Вот почему! — кажется, он орал. — Потому что мы едва дошли до этого места, едва выжили, чуть кости не сложили в Черном Лесу, а потом…

Ему вспомнилась лежащая на дне сухого каменистого кратера Райна. И вновь живот скрутила боль.

— А что потом?

Дрейк Дамиен — Ферно поражал. Он один умел задать вопрос таким тоном, будто не выслушивал жалобы на жизнь, а интересовался тем, что произошло в сериале, который он пропустил по телевизору накануне.

— Потом! Дрейк! Там не было воды! Она шла, надеялась, терпела все сложности, верила, что после этого похода все изменится. Верила! А что получила в итоге?!

Еще чуть — чуть, и он вспыхнул бы ярким пламенем. Взорвался бы прямо в этом чертовом пустом кабинете, изошел бы на едкий дым, разлетелся бы на кусочки!

Дрейк на этот раз соизволил поднять глаза — бросил на стоящего напротив человека такой презрительный взгляд, что тот разом заткнулся. Лишь побагровел еще сильнее.

— Кажется, ты меня невнимательно слушал, Канн. Что я говорил тебе тогда, в ресторане?

Что? Аарон судорожно пытался вспомнить. Говорил, что озеро существует, говорил, что дойти можно, дал карты…

— Я говорил, что запер в этом месте энергию. Похожую на воду. Создал антураж в виде озера, чтобы было красиво. Говорил, что энергия эта похожа на воду. Похожа! Иногда она видна, а иногда…

И он позволил стратегу самому додумать концовку.

— Не видна? — спросил тот хрипло и окончательно опешил. — Так она просто… была… не видна?

— Ты и дальше будешь тут стоять или уже дашь мне поработать?

Аарон с глупым видом смотрел на зажатый в руке Начальника лист бумаги — поработать над этим? Так в озере… на самом деле была вода? Только невидимая? И это значит, что Райна…

— Так… ее шрамы…

— Канн, иди уже отсюда! — на этот раз взорвался Дрейк. — Все уже понял? Или еще не все?

— Все, все… я понял.

И стратег выбежал из кабинета, как пацан, едва не сшибив угол, едва не сорвав с петель дверь.

Райна! Райна! Он должен позвонить Райне!!!

*****

Ланвиль.

Небо хмурилось с самого утра; Райна шагала, не останавливаясь. На ногах кроссовки, на плечах тонкая курточка и рюкзак. С ним привычнее.

Город вот уже час умывался дождевыми струями, блестел лужами, проливался на прохожих сверху и окатывал брызгами из‑под шин. Сыро, свежо, прохладно. Мокли под прозрачными крышами автобусных остановок люди, мокла ткань разноцветных зонтиков, дороги и мостовые. Качалась битая каплями листва.

Несколько раз Райна замирала у окон, принадлежащих офисам агентств путешествий, — рассматривала цветные фотографии с незнакомыми местами, вчитывалась в горящие предложения, шептала названия незнакомых городов — станут ли они ей интересны после?

После.

После того, как она сотрет себе память?

Это решение пришло вместе с рассветом. Тяжелое, но окончательное и бесповоротное — да, она сделает это — обратится к сенсору. Дора была права — можно жить с покалеченной рукой или ногой, но едва ли можно выжить с покалеченным сердцем. Она забудет его — Аарона. Чтобы стало проще ему. Чтобы стало проще ей. И на прощание с любимым — с памятью о нем, — она выделила себе один день. Сутки.

В этот день она будет бродить там, куда поведут ноги, будет в последний раз тонуть в любви к нему, позволит себе вспоминать. Прокрутит, словно любимый фильм, каждый момент, каждую деталь, каждый их диалог. Вспомнит, как он выглядел, когда ехал в машине, сидя к ней спиной, каким притягательным казался, когда молчал по другую сторону костра, каким ощущался далеким, когда шагал по продуваемым ветрами холмам впереди… Вновь почувствует, как он пах, когда обнимал ее в палатке, каким был горячим, когда прижимал ее к себе, целовал. Мысленно увидит каждую прожилку на коже, сосчитает каждый волосок на его руке.

Ровно сутки.

С Информатором она уже пообщалась, задала тому один — единственный вопрос: "Вы дадите мне номер телефона лучшего сенсора Четырнадцатого Уровня?". Нацарапала цифры на бумаге, пролепетала "ясно" в ответ на предупреждение о том, что "согласие на контакт Информатор не гарантирует", не стала даже проверять, какую сумму списали со счета за звонок.

Номер есть. Остальное не важно.

Сотовый она оставила дома намеренно — ни к чему таскать его с собой. Все равно заветного звонка не прозвучит, а лишний раз портить себе нервы? Они и так ни к черту. Пусть будет грустно без телефона — одной, наедине с собой и своими бесценными воспоминаниями. Завтра их не останется.

А ноги вели. Через скверы и парки, по улицам, вдоль дорог. Через мосты, аллеи, переулки. Иногда заводили в кафе, где Райна заказывала еду и выпивала чашку кофе, и после короткого отдыха она вновь трогалась в путь без цели и направления.

Она могла бы улететь. Далеко — далеко. А смысл? Могла бы заказать вертолет и часами кружить под синим куполом неба. Могла бы сделать что угодно, вот только ничему она не порадуется, пока не излечит сознание. И только после того, как это произойдет, она сможет учиться жить дальше. Да, со шрамами, да, некрасивая телом. Но ведь есть такие мужчины, кому не нужна постель? Которые любят за сердце, а не за внешний вид — любят и безруких, и кривых, и неидеальных. Она умеет готовить, умеет слушать, умеет быть интересным собеседником. Она будет учиться верить в себя. Возможно, когда‑нибудь даже снова доберется до Магии, чтобы еще разок увидеться с Майклом, — пусть одна, путь без Аарона. И ей уже не будет грустно, что проводник ошибся, — она не будет об этом помнить.

Иногда ее терзали сомнения: а сумеет ли сенсор сделать так, чтобы вместе с воспоминаниями о Канне ушли из памяти и сопутствующие о нем диалоги с другими лицами? Можно ли попросить об этом? И не появятся ли после процедуры в ее сознании провалы?

Ничего, жить с провалами она умеет. А вот Джокера забывать не станет — нет. Будет помнить себе в назидание и еще затем, чтобы не повторять подобных ошибок в будущем.

Сумеет, справится. Как‑то. Когда‑то.

Обед. Новое кафе. Два часа пешей ходьбы.

Дождь кончился после трех. Еще несколько километров по прямой; час она просидела в парке — смотрела на блестевший в лучах выглянувшего солнца пруд, пыталась отыскать в душе радость, но вместо этого находила лишь сомнение — страшилась предстоящего визита к сенсору. Не того, что тот откажет в приеме, — она заплатит столько, что он согласится. Боялась другого — "а не появится ли после его вмешательства на израненной душе новый шрам? Глубже предыдущих. А она даже не будет помнить о том, откуда он взялся…".

Когда затекли ноги, когда пруд сделался серым от того, что солнце вновь нырнуло за облако, Райна поднялась с лавочки и вновь зашагала, не выбирая направления.

*****

Сорок один звонок и ни одного ответа.

Ладони Канна дрожали.

Она ведь не наделала глупостей? Он успел? Успеет сообщить ей потрясающие новости до того, как произойдет непоправимое? Может, этим утром в новостях уже передали о том, что "некто Марго Полански, находясь в состоянии алкогольного опьянения, шагнула с крыши и разбилась…", а он пропустил?

Нет, нет. Такого не могло быть. Не должно было быть…

Компьютер загружался непозволительно долго. Стуча по клавишам так быстро, будто исполнял прыткий этюд на рояле, Аарон вбил в поисковую систему уже вызубренные наизусть цифры ее телефонного номера, нажал кнопку "отследить местоположение". Покрылся потом, когда обнаружил, что сотовый Райны фиксируется дома, в ее квартире.

Почему же тогда нет ответа? Почему?

А вдруг она лежит посреди гостиной на полу, наглотавшись таблеток? Вдруг, бездыханная и белая лицом, колышется в переполненной ванне, а вода красная от крови…

Он дурак? Рехнулся? Стал совсем идиотом, раз потерял контроль над эмоциями?

Чтобы больше не гадать и не стыдиться собственного неуравновешенного поведения, Аарон покинул кабинет, сбежал по ступеням вниз, проверил, что в кармане лежат ключи от машины, и пулей вылетел во двор.

Он едет в Ланвиль.

Уже открыл дверцу автомобиля, когда вспомнил, что не взял с собой сигареты. Чертыхнулся, вернулся, на всякий случай посмотрелся в зеркало в коридоре — тьфу, совсем параноидальный идиот.

И уже через минуту вывел машину из ворот на такой скорости, что едва не снес не успевшую отъехать в сторону полностью стойку.

*****

Охранник в фойе оказался из тех, кто любит выслуживать у начальства хорошую репутацию, — слишком честным и слишком упертым.

— Я не могу предоставить вам информацию о том, находится ли кто‑либо из жильцов дома или нет.

А Канн к тому времени, как достиг Ланвиля, проехав по автостраде на непозволительно высокой скорости, совершенно не был настроен на вежливую беседу.

— Слушай, друг, — начал он, силясь сдержать норов, — я задал тебе обычный вопрос: дома мисс Полански или нет. Если ты не в состоянии ответить, я узнаю все сам.

— Простите, но я не могу пропустить вас наверх.

Жилистая рука мужчины за стойкой легла на кобуру, но еще быстрее извлекла из‑за пояса пистолет рука Аарона.

— Стой тихо. Не двигайся.

Человек в форме с бэйджиком "Нилс" застыл — замер, глядя на нацеленное в лицо дуло.

— Сюда приедет подмога…

— Не приедет. Давай, выходи из‑за стойки.

Нилс не двигался.

— Выходи, я сказал, — процедил Канн.

Прежде чем сделать шаг навстречу напористому "гостю", охранник несколько секунд смотрел туда, где под столом, припрятанная от посторонних глаз, находилась красная "тревожная" кнопка — успеет или нет?

— Не дури.

Глаза стратега прищурились — нехорошие глаза, злые.

Нилс судорожно сглотнул; в комнате, предназначенной для персонала, его пришлось связать и отключить.

Дубликаты ключей от всех находящихся в подъезде квартир он нашел в служебном помещении; взял тот, напротив которого значилось "Пентхаус". Покинул тесную комнату, проверил, что "спящий" охранник надежно заперт, двинулся к лифтам.

Подходя к знакомым высоким дверям, Аарон надеялся на одно — не обнаружить там Райну. Нет, обнаружить Райну — лучше пьяную и спящую с выключенным рядом сотовым, — но только не труп Райны.

Только не это… Нет…

Проворачивая ключ сложной конструкции в замке, дрожали пальцы. Когда стальные тяжелые двери распахнулись, Канн вошел в квартиру.

(Medwyn Goodall — he Storm Lands)

Стадион, а не апартаменты. Точно такие, какими он их помнил, — множество коридоров, множество комнат — он бы умер от голода, добираясь из кабинета до кухни. Все слишком далеко.

Гостиная оказалась пуста, кабинет тоже.

Аарон последовательно, не пропуская ни единого угла, проверял помещение за помещением: спальни, гостевые, туалеты, ванные, кладовые — хозяйки нигде не было. Не оказалось ее и на террасе с двумя выставленными под открытое небо шезлонгами.

Где ты, Райна?

Он дошел до самого края крыши и, сдерживая дыхание, зачем‑то посмотрел на гудящий внизу проспект — все тихо, спокойно; семафорили друг другу стоящие в пробке на перекрестке таксисты. Ни скорой, ни пожарных, ни тревожных огней — значит, зря подумал…

Ее сотовый, изредка мерцавший лампочкой, оповещая о пропущенных вызовах, лежал на столе рядом с выключенным ноутбуком.

Куда бы Райна не ушла, она оставила его здесь — зачем? Почему? И куда, бросив телефон на столе, она могла податься?

Хмурый, как туча, взволнованный и напряженный Канн огляделся по сторонам — кажется, он побывал везде. Но везде ли?

И вторичный осмотр показал, он кое‑что пропустил — дверь, ведущую в студию.

Он никогда не считал себя особо "культурным" человеком и живописью не увлекался. Когда увидел посреди светлой просторной комнаты стопку из накиданных друг на друга полотен, поначалу даже не обратил на них внимания — рыскал глазами по помещению в поисках Райны.

Здесь пахло красками, скипидаром и грунтовкой для холстов. Пахло пылью и ее давним присутствием.

И здесь тебя нет, потеряшка.

Видит Бог, он волновался. Слишком сильно хотел найти ее, обрадовать, сгрести уже, наконец, в свои объятья и потрясти со словами: "Райна, у нас получилось!" Получилось дойти туда, все получилось — все — все — все! И она счастливо улыбалась бы в ответ — широко и солнечно, светилась бы от радости, от того, что все закончилось не плохо — хорошо…

Только бы найти ее.

Глаза профессионально и быстро обыскали помещение, ноги на автомате уже понесли Канна к выходу, когда его взгляд случайно зацепился за лежащую поверх остальных картину.

Картину, на которой был изображен его дом в Девенпорте.

Он узнал его сразу: подтаявшие сугробы перед входной дверью, свисающие с крыши сосульки, горящий на фоне розовато — сиреневый закат. Трясущимися руками Аарон поднял картину, поставил ее у стены, долго всматривался в детали — изображенную несколькими мазками промерзшую дорожку, крыльцо, заснеженный коврик, о который они вытирали подошвы. Тогда, помнится, была ранняя весна; Райна часто мыла полы, чтобы убрать с пола остатки натасканной с улицы ботинками воды. Шлепала по коридорам в его разношенных тапках…

С тревожно бьющимся сердцем он вернулся к стопке лежащих друг на друге полотен и уже через минуту расставил их все вдоль стены.

Его кухня — клетчатая скатерть, кружка с трещиной на поверхности, кусок стола… Часть гостиной — книжный шкаф у стены, висящий на стене барометр. Он не помнил, что он там был, — она помнила.

Она помнила все: как выглядело его кресло в кабинете, тесный коридор между комнатами, собственную неприметную спальню, купленный ими новенький пуховик. Она помнила его самого — портреты, портреты, множество портретов. И на каждом из них Канн.

У Аарона от нежности и боли сжалось сердце.

"Все это время я любила его…" — и ее взгляд на той поляне в самое сердце.

Она любила. Любила.

А он стоял здесь, смотрел на изображенный на небольшом холсте собственный профиль, спинку кресла, вьющийся от сигареты дым и понимал одну вещь — он больше ее не отпустит. Никогда не отпустит. Свою хрупкую и чуткую, свою родную Райну.

Покидая студию, Канн ощущал, как дрожат и ладони, и колени. Как дрожит и захлебывается от чувств сердце.

*****

— Логан, я только что отправил тебе фото девушки, нужна помощь. Найди, куда она отправилась после того, как покинула дом, — просмотри записи с городских камер Ланвиля. Всех? Да, всех. Знаю, что это займет время, но я подожду. Диктую адрес…

Аарон сидел в машине и курил.

Покинув апартаменты, он посетил служебное помещение охраны, просмотрел записи видеонаблюдения с расположенной у крыльца здания камеры — узнал, что Райна ушла из квартиры в девять утра. Ушла живая и здоровая, трезвая на вид, одетая в куртку и штаны, в кроссовках, с рюкзаком за плечами.

Куда она отправилась? И когда вернется?

Просить Нилса о том, чтобы тот сообщил о возращении домой хозяйки пентхауса, бесполезно — все равно не выполнит. Кружить по многочисленным улицам Ланвиля в надежде встретить одного единственного человека — это все равно, что искать с вертолета затесавшийся средь миллиона черных камешков на берегу один серый, — абсолютно бессмысленно. Шанс на встречу подобным образом почти нулевой.

И потому Канн принял решение: он будет сидеть в машине и будет ее ждать. Столько, сколько потребуется.

*****

То ли по стечению обстоятельств, то ли потому что именно отсюда прилетал свежий солоноватый воздух, к шести часам вечера Райна вышла на городской пляж — пустой и мокрый. Сырые зонтики, влажные, с облупившейся краской на деревянных перекладинах лежаки; вдоль берега — то здесь, то там — тянулись размытые волнами остатки построенных кем‑то песочных замков.

Изрытый следами босых ступней бурый песок; крики голосистых чаек. В отдалении, у городского пирса стояли гигантские круизные лайнеры — белые, многоэтажные, величественные. Время от времени, когда один из них медленно и неповоротливо, свернув трап, отплывал от берега, раздавался протяжный, летящий над ближайшими кварталами Ланвиля гудок: "Прощайте, — пел он басом, — мы уплываем в далекие края…"

Райна уселась на ближайший лежак; лайнеры манили чем‑то недостижимым — весельем на борту, звонким смехом, радостью и общением. Там люди, покинув свои уютные каюты, сидели в роскошных залах ресторанов, пели в караоке — барах, играли на игровых автоматах. Проигрывали, выигрывали, вдыхали сладкий ветер свободы, радовались отдыху и отпуску, пьянели от одного лишь равномерного покачивания этажей огромного корабля. Кто‑то из них вечером пойдет на дискотеку, кто‑то будет смотреть веселую шоу — программу, кто‑то стоять на палубе и курить, держа в руке бокал с шампанским, кто‑то спать в каюте… Счастливчики.

Она не заметила, как к ней со спины осторожно подобрался обвешанный рекламными листовками парнишка. Не нашел других клиентов — решил уговорить одинокую сидящую на пляже девушку совершить путешествие. Затараторил сразу, как подошел:

— На "Анне — Марии" еще есть места — семь свободных кают. Совсем недорого — всего сто двадцать долларов за ночь. Лайнер идет трое суток вдоль живописного архипелага Ланвильских островов. Желаете порадовать себя путешествием?

Райна покачала головой.

— А на "Юнетте" всего три каюты осталось! По сто семьдесят пять за ночь — совсем недорого. Знаете, там внутри очень хорошо, красиво, просто роскошно. Вы когда‑нибудь совершали морскую прогулку?

— Нет.

— Зря! Невероятные впечатления! Столько народу, столько новых лиц…

— Я люблю одиночество, — соврала Райна. Одиночество она не любила уже давно. Ненавидела его. А соврала для того, чтобы парнишка — энтузиаст — черноволосый, узколицый, с отметинами оспин на лице — ушел.

Не тут‑то было.

— Одиночество? — кажется, зазывала обрадовался еще сильнее. — Легко! Специально для клиентов, предпочитающих уютный отдых без общения, у нас есть "Принцесса".

И он достал фотографию роскошной белой яхты — не такой большой, как два стоящих у пирса лайнера, но настолько симпатичной, что Райна против воли залюбовалась. А парень тараторил без умолку:

— Все включено! Любое время плавания на ваш вкус, отменный сервис, во время которого вы никого из обслуживающего персонала не увидите. Захотели поесть? Нажали на кнопку. Выпить? Нажали на кнопку. Решили, что пора возвращаться…

— …нажали на кнопку, — закончила фразу Райна и улыбнулась. Не заметила налетевший порыв холодного сырого ветра, поежилась, плотнее запахнула вокруг шеи воротник и все продолжала, не отрываясь, смотреть на "Принцессу".

Вот было бы здорово… Покачаться на волнах, провести вечер на палубе, а ночь в каюте. Посмотреть на звезды, послушать плеск волн за бортом, постоять, опершись на перила, — почувствовать себя маленькой щепкой, несущейся куда‑то в бесконечном водовороте жизни.

А еще лучше было бы там стоять, будучи обнятой им — Аароном. Чувствовать тепло его тела рядом, вместе вдыхать соленый воздух и любоваться морским закатом, вместе выпить вина и отправиться в каюту.

А одна… Сумеет ли она насладиться хоть чем‑нибудь из этого одна? Нет. Увы.

Райна протянула фотографию "Принцессы" назад.

— Может, как‑нибудь в другой раз.

— Жаль, — парнишка расстроился, потому как видел, с каким вниманием потенциальная клиентка изучала фото. Знал, такая могла бы заплатить, и он получил бы свой процент. Но не получил.

— Лучше скажите мне, где находится ближайшая стоянка такси?

— Вон там, — зазывала махнул рукой в противоположную от пирса сторону. — Вы… приходите, если надумаете.

Она кивнула. И, увешанный рекламными листовками, он развернулся и побрел по сырому песку прочь.

(Lea Rue — Sleep (Los Frequencies Remix))

Шагая кроссовками по песчаным барханам, она брела обратно к городу.

Райну душили злые слезы — не сможет, ничего не сможет. Пока не забудет того, кто каждый раз всплывает в воображении, стоит подумать о хорошем; не сумеет научиться жить самостоятельно. Быть может, не сумеет и после, но теперь — она знала наверняка — она точно сотрет себе память. И не нужны ей сутки, ни к чему ждать.

Один звонок. Только один звонок…

На небольшой парковке — тупичке стояло три машины — она подошла к ближайшей; водитель открыл окно.

— Хотите куда‑то ехать?

— Хочу. Но сначала мне надо позвонить, — Райна сжала в кулаке бумажку, которую взяла с собой. — Вы одолжите мне телефон? У меня нет своего.

Таксист с подозрением окинул тощую фигурку девчонки — пытался сообразить, не утащит ли сотовый?

— Я… заплачу, — она принялась стягивать заплечный рюкзак. — У меня есть деньги.

— Да не надо, — тот махнул рукой, вытащил из бардачка телефон и протянул ей.

— Спасибо.

Она отошла от машины на несколько шагов и с замершим от волнения сердцем принялась набирать незнакомый номер.

Только бы ответил, только бы согласился… А иначе придется искать другого.

Причал вдалеке; чайки, лайнеры, "Принцесса" — так или иначе, она вернется сюда другой. И, возможно, когда‑нибудь совершит путешествие на яхте, не изнывая от боли.

Длинный гудок в трубке. Еще один. А после незнакомый мужской голос ответил: "Алло".

— Здравствуйте, — Райна внутренне сжалась от страха и мысленно скрестила на удачу пальцы. — Мне нужна помощь специалиста.

Холодный резкий ветер; запах соли в воздухе. И тишина в трубке, которая длилась целую вечность.

— Какого специалиста?

Информатор ошибся номером? Не может такого быть.

— Сенсора.

И снова на том конце тишина.

— Алло… Алло… Вы меня слышите? Я заплачу, не сомневайтесь. Заплачу столько, сколько попросите. Не откажите.

Кажется, она скулила. Умоляла какого‑то мужика помочь ей, а тот, быть может, вовсе и не сенсор — ошиблась номером.

— С чьей памятью вы хотите работать? — наконец, спросили ее, и Райна выдохнула с облегчением. Добавила грустно и обреченно:

— Со своей.

— Когда?

— Сейчас. Как можно скорее. Я нахожусь в Ланвиле, а вы? Вы сможете меня… принять?

— Смогу. Я нахожусь в Нордейле. Пишите адрес…

Адрес она запомнила наизусть и передала его водителю сразу, как только вернулась к машине.

— Довезете?

— А почему не довезти? Садитесь.

Хлопнула дверца, завелся мотор.

Все. Обратный отсчет начался. Там, в Нордейле, она изменит собственную судьбу окончательно — станет уже не Марго и не Райной, станет кем‑то другим.

Десять минут спустя машина уже ревела движком по трассе. Неслись по бокам, ограждая проезжую часть от кювета, столбики; позади осталось Ланвильское море. Позади осталось все: ее квартира, лежащий на столе сотовый, картины в студии — тихие и пустые стены. Не дом.

А дома она пока так и не нашла.

Внутри, свернувшись клубком, сидела тоска; Райна мысленно прощалась с Аароном. Со старой собой.

Какой она станет после? Лучше, чем сейчас? Наладится ли жизнь? Ей бы радоваться, испытывать хотя бы надежду, но Райну душила печаль — ей казалось, она собирается избавиться не от части воспоминаний, а отрубить себе руку или ногу. С корнем вырвать собственное сердце. Предать себя.

Водитель время от времени настороженно поглядывал в зеркало.

— У вас все в порядке?

По щекам пассажирки текли слезы, ее нос распух, веки покраснели — она, не отрываясь, смотрела в окно.

— Все хорошо. Конечно.

Он ей не верил.

*****

Аарон исследовал все места, на которые указал ему Логан, — одну улицу, другую, третью. Кафе "Тиль — Лиль", центральный сквер и южный парк.

Нет Райны. Нет. Судя по отчетам хакера, была здесь, но уже ушла.

Черт, да где же ее искать? Домой она так и не вернулась.

В конце концов, изнывая от беспокойства, Канн набрал номер Чейзера — охотника, способного отследить местоположение любого человека с помощью уникальных ментальных способностей. Почему не позвонил ему раньше? Не додумался, идиот! Использовал не те методы…

— Мак… Мак, я отправил тебе фото одной девушки. Найди мне ее.

"Движется по трассе Ланвиль — Нордейл", — послышалось через полминуты в трубке.

— Спасибо. Спасибо!

И Канн, чертыхнувшись, завел мотор машины; вновь взвизгнули по асфальту шины.

Ланвиль — Нордейл.

Он найдет ее. Догонит.

*****

Когда раздался звонок, Халк Конрад находился у себя в кабинете и читал. Просматривал очередную, выданную ему на руки в Лаборатории Комиссии подшивку с описанием новых выпущенных за последний месяц препаратов. Ознакомление с характеристиками веществ было частью его рутины — прочитать, понять принцип действия, проанализировать, как можно использовать в работе. Инструкции и блистеры с таблетками лежали тут же на столе, упакованные в целлофановый пакет.

Сотовый ожил как раз тогда, когда он дошел до красочного разворота с рисунками химических формул.

Звонила женщина. Просила о помощи.

Какое‑то время Халк раздумывал над собственным ответом, прислушивался к интуиции. Ему звонили довольно часто — за огромные деньги добывали его номер у Информаторов, обращались с просьбами, — все, как один, хотели либо что‑то вспомнить, либо что‑то забыть.

Незнакомка не оказалась исключением.

Он согласился. Не потому что нуждался в деньгах — их хватало, — но потому что голос девушки на том конце звучал трагично.

"Один шаг до края" — так он их называл. Людей, отчаявшихся жить с перенесенным негативным опытом. Бывало, он отказывал, но в этот раз не стал — чувствовал "клиента".

— Шерин, я вернусь через час или два. Работа.

— Хорошо.

Его обняли у дверей, поцеловали, сказали, что будут ждать; пакет с препаратами Конрад взял с собой — почитает.

Все равно до той "рабочей" квартиры, адрес которой он продиктовал, дабы не принимать "на дому", клиентка доберется не раньше, чем через час. Он как раз успеет и подумать над формулами, и проанализировать состав веществ, и прикинуть, где все это может пригодиться в будущем. Удобно.

*****

Канн вновь гнал, как сумасшедший. Сбрасывал скорость, когда равнялся с какой‑либо машиной, заглядывал внутрь чужого салона, пугал пристальным взглядом и водителей, и пассажиров.

Плевать.

В одной из них должна была найтись Райна, но пока не находилась — на "разглядывание" уходило время.

А что, если она уже достигла города? Ведь он не знает, на чем она едет.

Время уплывало из рук и работало против него — по непонятной причине Аарон чувствовал, что это критично. Время. Если он чего‑то не успеет, то целиком и полностью возложит ответственность за провал на собственную совесть — таким уж уродился.

Сумасшедший день, полностью сумасшедший. Ночью он спал в чужом доме, затем торчал у Реактора, после разговор с Милой… Неприятно вышло. Далее разговор с Начальником и эйфория от того, что выход найден — бинго! — но тут потерялась Райна. Поездка в Ланвиль, обыск ее квартиры, кружение по городу, ожидание новых данных от Логана — он утомил запросами хакера, утомился сам. И все бессмысленно. Все лишь для того, чтобы узнать от Мака, что Райна на пути в Нордейл…

Точно сумасшедший день.

Он вглядывался, вглядывался и вглядывался в несущиеся рядом автомобили — тщетно. Либо Райна уже достигла города, либо он каким‑то непонятным образом ее упустил. Попытался прикинуть, существуют ли объездные дороги до столицы Четырнадцатого уровня — не вспомнил таких.

Когда въехал в город — напряженный до предела, растерянный и злой, — сразу же направил автомобиль в дом к Маку.

— Где она, друг? Отыщи, а — а–а?

— Снова потерял?

— Так и не нашел.

— Сейчас.

Охотник стоял на пороге в одних трусах. Вспотевший, с растрепанными волосами и разгоряченным телом — явно занимался чем‑то приятным в спальне со своей дамой. Но другу в визите не отказал — на звонок откликнулся сразу же, спустился вниз, открыл.

Прежде чем прикрыть глаза и сосредоточиться, он вновь взглянул на протянутый Канном сотовый — на фото незнакомой девушки. Кивнул, попросил подождать, прикрыл веки. А уже через несколько секунд прошептал: "Да ты шутишь, что ли?"

— Что?!

Сердце Аарона грохотало отбойным молотком. Что? Он что‑то не успел? Опоздал?!

— Она у Конрада.

— Где — е–е?!

— У Халка Конрада. Только не в особняке, а на рабочей квартире.

— Бл№ь! — Аарон выругался больше, чем одним словом, — понял, наконец, зачем и куда ехала Райна, отправившись в Нордейл. Она собиралась его забыть! ЗАБЫТЬ!

— Да, мать ее за ногу! Я ей забуду!

Собственный телефон из его пальцев выскальзывал. Едва он собрался отыскать в записной книжке номер сенсора, как сотовый вдруг ожил вновь, — высветил номер и имя Халка.

— Алло! Алло! — закричал стратег в телефон.

Халк же, в отличие от друга, почти шептал:

— Знаешь, кто у меня тут находится? Одна девушка. Она просит у меня помощи — кое — кого забыть. И знаешь, кого?

— Знаю! — орал в трубку Канн, как бешеный. — Не вздумай ей помогать! Удержи! Задержи! Отвлеки! Я сейчас буду! Мне надо пятнадцать минут, понял? Десять!!!

Мака он так и оставил стоять на пороге в трусах. На вопрос "что у вас тут происходит?" ответить не успел — уже несся обратно к машине.

*****

— Скажите, это больно?

— Это… неприятно.

— А долго ли длится процедура?

Она боялась — он видел. Сидела на стуле, нервно оглядывалась вокруг, изучала нехитрый и неброский интерьер двухкомнатной квартиры, судорожно переплетала пальцы.

— Все зависит от длительности периода воспоминаний, где задействован "объект".

Он намеренно не упоминал имя Канна вслух, хотя она уже назвала его, — незачем.

— А после того, как все закончится, у меня в памяти останутся… "дыры"?

— Дыр не будет. Останутся области, откуда ваш разум будет как бы "соскальзывать". То есть, стоит попытаться задержать на конкретном временном промежутке прошлого внимание, как что‑то будет отвлекать вас. Проблем с дискомфортными ощущениями не возникнет.

Перед Халком стояла трудная задача — он не должен излишне напугать клиентку, но и не должен поощрить ее начать процедуру как можно скорее. Аарон уже в пути — нужно выждать еще чуть — чуть. Куда сложнее, чем теперь выступать в роли психотерапевта, было отыскать возможность отлучиться на кухню и позвонить. Но ему удалось.

— А вы… давно работаете сенсором?

— Давно.

— И этому пришлось долго учиться?

— Я бы сказал, очень долго. Но процесс обучения никогда не заканчивается.

"Означает ли это, что вы — непрофессионал?"

"Не означает", — Халк ответил на ее испуганный взгляд своим — твердым.

Он сел напротив. Посмотрел на нее внимательно.

— Вы хотите, чтобы я полностью закрыл от вашего разума области, где есть воспоминания о том, о ком вы не хотите помнить?

— Да. А существуют другие варианты?

— Существуют. Я мог бы не "затирать" воспоминания, но сделать их блеклыми, бесцветными — отключить от эмоционального центра, прервать связи, и тогда "дыр", как вы их называете, не будет. Вы будете помнить все, но не будете испытывать неприятных ощущений. Какой вариант предпочтительнее?

Гостья раздумывала долго. Но недостаточно долго для того, чтобы Аарон успел прибыть.

— Предпочту первый — не помнить. А мы… скоро начнем?

Халк знал, что она об этом спросит. Человек, которому тяжело находиться наедине с самим собой, уязвим и неустойчив. Такой человек испытывает страх всякий раз при мысли о том, что в подобном состоянии придется прожить еще хоть какое‑то время. И страх гонит его вперед, заставляет спешить с действиями, которые могут повлечь за собой негативное влияние на события в будущем.

— Скоро. Вы уверены, что желаете сделать то, зачем приехали?

Девчонка мялась. Вероятно, очень давно потеряла состояние уверенности и теперь походила на оторвавшийся от дерева листок — куда ветер дунет, туда и понесет. Интересно, что связывает ее со стратегом? Какие именно воспоминания и о чем не дают покоя? В ее голову он еще не заглядывал — не успел.

— Да. Уверена.

Голос при ответе дрожал.

— Тогда подождите тут.

Конрад поднялся с места, прошел на кухню, открыл пакет с лекарствами, которые принес с собой. Достал одну таблетку из блистера с обычным успокоительным ("Обладает седативным эффектом, — вспомнил написанное в инструкции, — положительно влияет на центральную нервную систему, расслабляет мышечный тонус. Из побочных эффектов: невыраженная расфокусировка внимания…"), налил в стакан воды. Вернулся в комнату.

— Выпейте.

— Что это?

— Обезболивающее, — соврал, не моргнув глазом.

— Будет… так больно?

— Это неприятная процедура, — повторил спокойно.

За таблеткой протянулась дрожащая женская рука.

— После этого нужно будет некоторое время подождать. И тогда начнем.

— Долго ждать?

— Минут десять.

Он надеялся, что за это время Канн точно успеет оказаться тут. А если нет, Конраду придется либо врать дальше, либо попросту временно "отключить" девчонку — погрузить в сон.

"Отключать" не пришлось.

Звонок в дверь раздался по истечению шестой минуты с того момента, как таблетка была принята.

— Извините.

Не реагируя на испуг в черных глазах, сенсор быстро поднялся со стула, пошел в прихожую и открыл дверь.

А после наблюдал сцену, подобную которой не видел никогда в жизни.

Канн ворвался в помещение так стремительно, что едва не сшиб с ног друга.

— Забыть?! Решила меня забыть? А по жопе?! — орал тот, сразу же направившись в комнату. — Ничего лучше не придумала?

Стоило ему приблизиться к девушке, как та вскинула перед собой руки, скривилась и моментально ударилась в слезы:

— Зачем! Уходи! Не хочу… Ты все равно со мной не будешь! Не хочу!

— Буду, — прорычал стратег и, невзирая на сопротивление, обнял черноволосую девчонку так крепко, как обнимают самого лучшего и самого любимого в мире человека. — Буду, дура, буду!

У Халка Конрада отвисла челюсть и "выпал глаз".

*****

Аарон практически силком утащил ее с той квартиры — пер за собой вниз по лестнице, потом из подъезда, после усадил в машину. Сам уселся на место водителя, резко хлопнул дверцей — запер их в маленьком тесном пространстве, не стал пристегиваться — уставился на Райну. Поджав губы, покачал головой.

Нет, забыть его — надо же, чего удумала! А если бы он не успел? Платил бы потом Халку за восстановление ее памяти? Бред какой!

— Вот бы тебе…

По жопе. Однозначно по жопе!

— Я…

Райна сидела рядом, сжавшись в комок, смотрела на него со стоящими в глазах слезами.

— Забыть меня, а — а–а? Вот же, блин! Дурында.

Он всегда ругался, когда злился, — ничего не мог с собой поделать. А сейчас он злился от того, что мог не успеть, — она так близко подошла к запретной черте, что он едва успел ухватить ее за руку.

— Райна, Райна…

— А как мне жить? — прошептала она хрипло. — Как?

"Со мной, как", — хотел он процедить, но пока не стал — рано. Вместо этого ответил:

— Мы едем к доктору.

— Зачем?

— Затем, чтобы он убрал тебе шрамы.

— Нет такого доктора. Ты же знаешь… Знаешь, что написано в приговоре…

— Да отменен твой приговор, Райна. Отменен!

— Как… отменен?

— Так! Мы ведь дошли до озера…

— И в нем не было воды. Ты видел — не было…

— Там была вода, в том‑то и дело! Мы просто не знали. Там была не вода, Райна, а энергия. И она была там. Была, понимаешь?

— Была?

Она снова смотрела на него, как ребенок, — широко распахнутыми глазами, доверчиво и недоверчиво одновременно, с застывшим на дне зрачков испугом. А еще разгорающейся все ярче от осознания того, что он только что сказал, надеждой.

— Была… вода?

— Да, только невидимая.

— И, значит…

— Да, значит, твои шрамы можно убрать.

Райна сидела абсолютно неподвижно в течение нескольких секунд, а потом вдруг разревелась — громко, надрывно, сделавшись совсем девчонкой.

— Иди сюда, иди. Глупая… понимаешь теперь, каких ошибок только что чуть не натворила?

Он обнимал ее, гладил, подставлял плечо, был счастлив от того, что находился рядом не только в моменты горя, но и, как теперь, радости.

— Все… Все — все — все… Мы все исправим.

А она билась под его руками, как раненый голубь, — всхлипывала, дрожала, пыталась свернуться в такой крохотный комок, который вообще не стало бы видно, — стеснялась своих слез.

— Я рядом… рядом…

Потихоньку слезы высохли; Райна вытерла лицо, всхлипнула напоследок, а через какое‑то время уставилась прямо перед собой странным взглядом — вновь "нечитаемым", зеркальным. И неожиданно прошептала то, чего он совершенно не ожидал:

— Не надо доктора, Аарон.

— Почему?

— Потому что доктор… он вылечит тело.

— И?

И вдруг понял то, что она не добавила вслух: "Он вылечит тело. Но не вылечит мою голову… А там ты…"

А там он. Ему стало тепло внутри — горько от ее слез, от ее страхов и тепло одновременно. Уже скоро.

Канн притянул Райну к себе, обнял ее, деревянную, напряженную.

— Дурочка… Пообещай мне кое‑что.

— Что?

— Сейчас мы поедем к доктору, и ты не будешь думать. Вообще ни о чем.

— Я не смогу.

— Сможешь. Если пообещаешь.

— Не думать?

— Да.

— Совсем ни о чем?

— Я тебя прошу.

Она не понимала, зачем он просит об этом, но неуверенно кивнула.

— Я попробую.

После того как завелся мотор, взволнованно прошептала:

— А мы едем к доктору прямо сейчас?

— Да.

— Но ведь поздно…

— Мы едем не в клинику — к частному доктору. К особенному.

— Тем более он не примет нас в такое время.

За окнами стояла темень. Но Канн, вопреки ее опасениям, уверенно кивнул.

— Примет. Обещаю.

Переключив передачу, он накрыл ее маленькую ладонь своей большой. Посмотрел на нее с тревогой, но ласково и глубоко.

— Ты обещала, помнишь?

— Не думать. Я помню.

И затихла.

*****

Какой сумасшедший день — тяжелый и непредсказуемый. С самого утра она приняла с таким трудом давшееся ей решение, провела наедине с собой много часов подряд, не выдержала — рванула в Нордейл. Всего каких‑то сорок минут назад сидела в тесной квартире перед мужчиной — сенсором — боялась того, что должно произойти, а потом вдруг пришел он… Аарон. И сказал то, во что она до сих пор не могла поверить: шрамы можно убрать — сбылось…. Сбылось, все сбылось…

И, значит, не зря они пошли в тот поход, не зря шагали, бились, преодолевали каждый шаг. Не зря. Разве могла она подумать, что ближе к ночи окажется вдруг здесь, в чужом доме, в просторной гостиной, которую не видела никогда в жизни, — уставшая, измотанная, неспособная даже сообразить, что именно чувствует в данный момент? Нет, не могла.

Из соседней комнаты доносились приглушенные голоса — Канн разговаривал с доктором. Последнего она не успела даже рассмотреть — свет падал из‑за спины, и лица не разглядеть. Лишь услышала, как он ответил: "Проходите" в ответ на фразу: "Я привез тебе пациента".

Пациента.

Неужели…

Она — пациент. Приехала, чтобы ей залечили шрамы. Не в клинике — в каком‑то доме.

Просто верь мне. Доверься.

Аарон просил не думать, и она всячески пыталась сдержать обещание. Смотрела на собственные колени и лежащие на них ладони, старалась не думать о том, что не ела уже несколько часов подряд, — лишь выпила какую‑то непонятную таблетку и полстакана воды. Тикали над плоским экраном телевизора подвешенные на стене круглые белые часы; стоял у ее мокрых от слишком долгого пребывания на улице носков пыльный и пустой рюкзачок.

*****

— Ложитесь.

В светлой и узкой комнате ничего — лишь застеленная простыней кушетка и один — единственный стул. Ни медицинских инструментов, ни оборудования, ни страшных на вид железных ванночек и скальпелей, которые она ожидала увидеть.

Доктор оказался приятным человеком — рыжеволосым, спокойным. Со странными глазами цвета чайной заварки. Хорошим человеком, как ей показалось. Но где же все‑таки инструменты?

— А почему нет…

— Скальпелей? — "хирург" улыбнулся. — Они нам не нужны. Я — нейрограф. Лечу другими методами.

Райна кивнула, хотя не поняла ни слова. Нейрограф — кто это?

— Мне, наверное, стоит вам рассказать о шрамах? — спросила хрипло. Привыкла, что сначала пациента опрашивают, долго пишут.

— Нет, не нужно, — ответ снова ее удивил. — Я увижу все сам.

— Как… увидите?

— Это не так важно, правда? Важен результат. И да, больно вам не будет — вы будете спать.

— Просто спать? Без наркоза?

— Наркоз тоже не понадобится. Кстати, меня зовут Стивен. А вас?

— Райна.

— Прекрасно, Райна. Ни о чем не волнуйтесь, хорошо? Закройте глаза, расслабьтесь. Я сейчас положу ладони на вашу грудную клетку и увижу все, что нужно увидеть. Просто глубоко и ровно дышите, договорились?

— Договорились.

Странное место. Странный доктор.

"Верь мне".

Аарон просил верить, и она верила. Может, глупая, может, полностью сумасшедшая.

"Отключи мысли…"

Она обещала. И она сделает.

Когда ей на грудь легла теплая ладонь, Райна старалась глубоко и ровно дышать.

*****

Стив вернулся в комнату через двадцать минут; Аарон к тому времени извелся от желания закурить, но выйти на крыльцо не решился — вдруг потревожит дымом спящую наверху Тайру? В спальне могут быть открыты окна — чужой монастырь, чужой устав. Он и так привел доку пациентку тогда, как тот уже собирался отбыть ко сну.

— Ну, как она?

— Спит. Я усыпил ее, — Стивен потер пальцами подбородок, взглянул на Аарона с немым, но не злым упреком в глаза — мол, где вы только находите таких сложных пациентов?

— Много повреждений?

— Очень много. Восстанавливать ее ткани буду долго, с перерывами. К утру, наверное, выдохнусь.

— Извини.

Канн действительно чувствовал раскаяние. Однако не мог не привезти сюда Райну, просто не мог.

Его друг лишь махнул рукой — "не ты первый, не ты последний".

— Все сделаю, просто займет время.

— Сколько?

Находясь в тишине и одиночестве, Аарон успел придумать на завтра некий план и уже вовсю продумывал его детали — ему бы только знать, какой временной запас в его расположении? И ответ дока важен, очень важен.

— Утром, думаю, закончу. Регенерация — процесс кропотливый и не быстрый, придется делать паузы, восстанавливаться самому…

— С меня причитается.

— Да брось ты. Я обещал лечить всех, кому нужна помощь, вот и лечу.

Канну "все" были "до лампочки" — ему даже сделалось стыдно за эту мысль. Но вот Райна…

— Думаешь, к обеду она будет в порядке?

— Да, к обеду точно.

— Тогда подержи ее у себя примерно до часу дня, хорошо? А потом я ее заберу. Только не говори ей ничего, хорошо?

Стив вновь взглянул на него чуть укоризненно и с любопытством — мол, в какие игры вы тут играете?

— Старик, мне это важно. Она… важна.

Лагерфельд все понял.

— Подержу, без проблем. Все равно нужно будет ее пронаблюдать. Осложнений не будет, я уверен, но в таких вещах всегда лучше перестраховаться.

— С меня виски.

— Ящик.

— Десять ящиков. Честно, я припру тебе все десять ящиков!

— Сам это сказал.

Док улыбнулся.

— Езжай, отдохни сам. А я займусь пациентом.

— Хорошо, тогда пошел.

Уходя, Аарон чувствовал себя, будто пьяный, — гудели от усталости голова, и натруженные от длительного сидения в машине колени, зато блестели от возбуждения и предвкушения завтрашнего дня глаза.

Дурак. Совершенно беспросветно влюбленный дурак.

Он мечтал об этом ощущении — он его получил.

Глава 21

Райна не верила тому, что видела. Стояла перед высоким зеркалом в полный рост и осторожно прикасалась к своему телу — проводила кончиками пальцев по животу, бокам, касалась груди — целой груди. Более не обезображенной ни глубокими шрамами, ни некрасиво зажившими разрывами, ни рытвинами. Не рассеченной надвое. Красивой груди — совсем новой. Совершенно новым казалось ей все тело — к нему как будто осторожно прикрутили ее старую голову, а все остальное… Волшебно. Как он сумел?… Лучшее, на что она могла надеяться, так это на то, что оставленные прутьями отметины станут более бледными и менее заметными, но они исчезли. Полностью. Исчезло все, что уродовало ее после того падения. Все.

Чистый живот, бархатистая кожа. Новое тело — ей подарили новое тело.

Впервые по ее щекам текли слезы счастья.

Они помогли ей — Аарон, доктор. Сотворили чудо. Она уже много месяцев не желала смотреться в зеркало, а теперь стояла возле него почти полчаса и все не могла оторвать от себя взгляд.

Красавица. Полноценная женщина. Она стала, как все, в самом прекрасном смысле этого выражения.

Райна проснулась поздно, в начале двенадцатого. Не в узкой комнате на кушетке, а в чистой и уютной спальне; рядом на стуле кто‑то положил для нее домашнюю одежду — просторную майку и штаны; ее собственные вещи — выстиранные и выглаженные — лежали рядом.

Когда в комнату постучал доктор, она как раз успела одеться.

— Как вы сумели? Как вам удалось?

Она смотрела на дока, как на волшебника, и благодарность ее лилась из самого сердца.

— Я — нейрограф.

— Простите, но я не знаю, кто это.

Стивен улыбнулся. Если бы не залегшие под глазами темные круги, можно было бы сказать, что он весел и бодр. Но за ночь он устал — она видела. Наверное, все это время работал с ней.

— Я — доктор, который лечит без инструментов.

— Но как?

— С помощью энергии.

— Вашей?

— И вашей, и собственной.

— Вы сотворили… чудо.

— Рад, что вы довольны. Как вы себя чувствуете этим утром?

— Хорошо.

Она действительно чувствовала себя хорошо. Удивительно хорошо — совсем не так, как, наверное, было бы после стандартной операции в клинике.

— Скажите, а шрамы внутри меня…

Жизненно — важный вопрос — от волнения ее сердце, кажется, временно прекратило биться.

— Там тоже все в порядке, не беспокойтесь.

— Я просто подумала, что, если у вас нет рентген — аппарата…

— Он у меня здесь, — рыжеволосый доктор коснулся собственного лба и снова улыбнулся. — Я все увидел. Все повреждения — все — все. И все их исправил.

— Наверное, много часов?…

— Много.

Несмотря на усталость, он тоже выглядел довольным. "Счастлив пациент — счастлив врач", — говорили рыжие, в тон волосам, глаза.

— Я… — Райна не знала, как отблагодарить этого удивительного человека. Как заставить его принять благодарность, — я все оплачу. Все ваши усилия, все время, что вы на меня потратили, — только скажите, сколько? У меня есть…

— Не нужно, Райна. Ничего не нужно. Мы уже обо всем договорились с Аароном.

— Спасибо, — прошептала "пациентка". — Спасибо вам. Огромное. А… Аарон… он уехал?

Вопрос дался ей нелегко — сбилось дыхание.

— Да. Ему тоже нужно было отдохнуть.

— Тогда и я, если позволите, поеду. Не хочу вас утруждать своим присутствием.

Стивен покачал головой и мягко попросил:

— Пожалуйста, побудьте здесь еще пару часов, ладно? Просто для того, чтобы я убедился, что с вами все в порядке.

— Со мной все в порядке.

— Сделайте одолжение, хорошо?

— Хорошо.

Ей совершенно не хотелось стеснять хозяев в их собственном доме, но если доктор просил…

Тот выдохнул с едва заметным облегчением.

— Через час будет обед. А вам нужна энергия.

И ее оставили в спальне одну.

"Он уехал".

Райна почти не расстроилась. Почти. По крайней мере, сильно старалась не расстроиться — все верно, ему тоже нужен отдых. А она… Она просто хотела попрощаться — еще раз обнять, еще раз заглянуть в глаза, еще раз сказать "спасибо".

Он знает, что она благодарна. Знает. И она будет ему благодарна до конца своих дней — за помощь, за что, что был рядом, за то, что не бросил и не оставил. Он помог ей так, как не помогал ни один другой человек.

Аарон. Ее Аарон.

И пусть никогда в жизни они больше не увидятся вновь, она всегда будет его помнить — не так, как раньше, — не с тоской, но светло. Возможно, с грустью, но уже не с прежней тяжелой печалью — более не имеет права печалиться.

Он сделал ее новой. Все эти люди, что встретились ей на пути за последнее время — Рен, Баал, Майкл, Стивен, — все они хотели видеть ее сильной и счастливой. И она станет сильной — ради них, ради самой себя.

И, может быть, когда‑нибудь… счастливой.

Обед ей принесли наверх — тарелку с рисом и мясной подливой, фрукты, сок.

Выбирая из плетеной корзинки хлеб, Райна размышляла о том, как будет добираться домой, — наверное, закажет такси. Кредитная карта есть, кошелек тоже с собой. Нет только телефона — ничего, его она попросит у Стивена.

А после, когда вернется в Ланвиль, она вышлет ему подарок — найдет что‑то подходящее, красивое и душевное, отправит по тому адресу, который запомнит, покинув этот дом. Приложит к подарку чек на большую сумму и записку: "Это за то, что вы доктор. Самый лучший доктор в целом мире".

За окном сияло солнце. За окном стоял чудесный теплый день.

Новый день ее новой жизни, которая больше никогда не будет тусклой и пустой. Которую она сама наполнит чем‑то новым и интересным, которую начнет с совершенно чистого листа.

Вновь без Аарона.

Райна грустно улыбнулась. Стивен, конечно, чудесник, однако и он не сумел залечить один — единственный шрам — тот, который остался в глубине ее сердца.

Что ж… И пусть.

*****

Все то время, пока она одевалась, обувалась, прощалась с хозяевами и благодарила их за заботу, Райна помнила о том, что нужно не забыть посмотреть адрес. Отыскать табличку с названием улицы и номером дома — только не забыть. Не забыть!

И… забыла.

Едва ступила на мощеную дорожку, ведущую к воротам, едва услышала, как за спиной закрылась дверь, как тут же увидела его…

Аарона.

Он стоял, привалившись спиной к припаркованному за оградой белому внедорожнику, наслаждался теплым ветерком, грелся, прищурившись, в лучах яркого полуденного солнца.

Ждал ее?

У Райны загрохотало сердце. Стараясь выглядеть уверенной, спокойной и не слишком счастливой (только бы не кинуться ему навстречу, только бы не облапать всего, как любимую плюшевую игрушку), она шла на вмиг одеревеневших ногах к калитке.

Ну, почему у меня ни прически, ни макияжа? Как всегда, в такие моменты. Ни красивой одежды — ведь дома ее полный гардероб…

Не судьба.

И черт с ним, ведь главное, он приехал! И теперь у нее есть тот шанс, о котором она молила небо, — просто обнять его еще раз, просто сказать "спасибо".

— Привет, мисси!

Канн выглядел так привлекательно, что его хотелось облизать сверху донизу, как мороженое, — подтянутый, крепкий, свежий. В стального цвета ветровке и брюках, в голубой рубашке, чистых новых ботинках, со сверкающими на запястье часами.

Как будто собрался на свидание.

Райна отогнана от себя болезненно — ревнивую мысль.

Она хотела попрощаться? У нее есть эта возможность. А все остальное — это уже бонус.

— Ты отвезешь меня домой?

Она мечтала бы об этом. Наслаждалась бы каждой минутой езды по трассе, лишь бы рядом.

Аарон кивнул на машину.

— Садись.

Райну не пришлось упрашивать дважды — ее счастливое сердце пьянело уже от того, что они побудут вместе еще чуть — чуть. Подарок. Еще один жизненный подарок.

Захлопнулись обе дверцы; внутри приятно пахло кожей, освежителем воздуха и его одеколоном — насквозь мужской салон. Вот бы сидеть в нем каждый день.

— Готова?

— Угу.

— Тогда поехали.

Тихо и мягко завелся мотор.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

Аарон улыбался; изредка переводил взгляд своих серых глаз с дороги на пассажирку, потом отворачивался вновь — та балдела. От того, что ее ненаглядный водитель рядом, что улыбается, от его уверенной езды. Наверное, она все же научилась жить "здесь и сейчас" — не болеть душой потому, что "завтра его снова не будет", но радоваться моменту.

Можно желать мешок конфет завтра, а можно смаковать одну — единственную конфетку сегодня. Так, чтобы каждую секунду…

— Хорошо выглядишь.

Райна порозовела.

— Я чувствую себя… новой. Этот доктор — твой знакомый, — он сотворил настоящее чудо!

— Стиви? Да, он такой.

— Лучший доктор… лучший. Никогда не знала, что такие бывают.

— Лучший, согласен.

Белая машина уверенно скользила по дороге среди других авто, то ускоряясь при обгонах, то притормаживая перед пешеходными переходами. После ночного дождя Нордейл переливался чистыми красками — и почему она не поселилась здесь? Ах да, здесь не было моря… И все равно чудесное место — широкие проспекты, красивая архитектура, разбросанные через каждые пару километров скверы и парки.

Молчал Аарон, молчала Райна. Но не тем тяжелым молчанием, которое случается от непонимания, а другим — легким, воздушным, по — своему счастливым.

— Ты как? — наконец послышалось. — Твои… шрамы.

— Их нет. Совсем.

От этого ответа, от одной только мысли о том, что "их на самом деле больше нет", ее сознание совершало маленький коллапс — умирало и рождалось вновь. Вчера были, сегодня нет. Были, и нет.

— Значит, не зря.

Аарон озвучил ее собственную мысль вслух.

— Не зря, — тихо отозвались сбоку.

Ничего из того, что случилось, не случилось зря. Даже то, что еще вчера казалось ошибкой. Как, например, визит к сенсору… А если бы Аарон не приехал? Этот вопрос уже не в первый раз не давай ей покоя — как он узнал? Где она, куда ехать? Как смог успеть?

— Можно вопрос?

— Да?

На Райну взглянули хитрые серые глаза — кажется, водитель знал, о чем она спросит.

— А как ты узнал, что я нахожусь у сенсора?

— Он позвонил мне сам.

— Сам? Почему?

Тишина. Странная, едва заметная улыбка на лице.

— Потому что он мой друг. Коллега. Мы работаем в одном отряде.

— Да?!

Вот бы она ни за что не предположила! Хотя… Лучших в своем деле специалистов всегда собирают вместе — лучшего киллера, лучшего стратега, лучшего сенсора.

— И доктор — тоже твой коллега?

— Точно.

Удивительно. Просто поразительно. Может, Информатор, который выдавал ей номер, знал об этом? Вот ведь вселенский заговор — кажется, все было спланировано заранее. Чтобы не вкривь, чтобы правильно.

А если бы сенсор оказался другим? Что, если бы она попросила отыскать ей специалиста непосредственно в Ланвиле, а не "по всему четырнадцатому уровню"?

Совпадения. Случайности. Удивительные по своей сути жизненные повороты.

В какой‑то момент Райна вдруг заметила, что белый автомобиль пропустил поворот, на который указывал знак "Шоссе НЛ1" — Нордейл — Ланвиль, и тут же оповестила об этом соседа.

— Мы, кажется, должны были свернуть.

— Да?

— Да. Только что знак был.

— Ну, был и был.

Водитель вдруг посмотрел на нее удивительно теплым и при этом внимательным взглядом.

— Скажи, родимая, а ты сильно торопишься?

— Тороплюсь?

"Родимая?" — в душе тут же распустились ромашки.

Нет, она совсем не торопилась. Разве что чуть — чуть стеснялась того, что сидит рядом с самым прекрасным мужчиной в мире, одетая в штаны, кроссовки и куртку (вот бы ей сейчас платье), но не более того. И уж точно не торопилась оказаться вне пределов этой самой шикарной в мире машины.

— Нет. А что?

— Может, прокатишься со мной кое — куда?

— Конечно.

— Уверена?

— На сто процентов.

— Тогда поехали.

И внедорожник внезапно ускорился.

Сначала спальные кварталы, затем загородные домики, через полчаса по сторонам понеслись луга и поля; ехали по необозначенной опознавательными знаками дороге. Звенящий синевой горизонт, теплый, чуть душный воздух в приоткрытое окно, покой на душе.

"Куда?" — наверное, стоило бы спросить, но Райна не спрашивала — ей все равно, куда, лишь бы с ним. Хоть много часов подряд, хоть сутками напролет, хоть в бесконечность.

Спустя еще двадцать минут, когда дорога внезапно сделалась узкой и ухабистой, машина остановилась; водитель повернул голову:

— Сейчас я надену на твои глаза повязку, ладно?

— Зачем?

— Надо. И ты не снимай ее, пока я не скажу, что можно.

— Будет сюрприз?

— Будет.

Райне казалось, что сегодня жизнь решила подарить ей все подарки сразу — новое тело, любимого мужчину рядом, неизвестную рядом с ним дорогу. И пусть однажды подарки закончатся — почему‑то Райна этого не боялась — разворачивала один за другим и наслаждалась. Пусть будет то, что будет, а остальное — бонус… Спасительное в этот день выражение.

Ее глаза закрыла плотная темная ткань. Зачем? Для чего?

— И еще я повешу тебе на шею кулончик — тоже не снимай.

— А для чего кулончик?

Думала, не ответит, но Аарон отозвался сразу же:

— Это — пропуск на другой уровень.

— Другой уровень? — ее восторгу не было предела. — Какой?

— Не скажу. Сама все увидишь. Ну, что, готова? Тут недалеко, но повязку не снимай.

— Я помню.

Сердце Райны колотилось быстро — быстро. Ее что‑то ожидало, что‑то — она была уверена — восхитительное.

И вновь тряска машины; пробирались по ямам колеса внедорожника. В какой‑то момент дорога выровнялась, и автомобиль разогнался вновь.

— Приготовься.

— К чему?

Райна все равно ничего не видела, но через несколько секунд почувствовала, как прямо сквозь ее тело прошла упругая энергетическая волна — межуровневый порог. А после по крыше тут же заколотил дождь.

— Ух ты! Мы куда‑то въехали?

— Да, — спокойный уверенный голос рядом. — Осталось уже недолго. Потерпи.

— Терплю, терплю.

От предвкушения неизвестного Райна ерзала на сиденье.

(Jean‑baptiste maunier & clemence — Concerto pour deux voix)

— Выходи.

Дождь почти перестал; пахло мокрой пылью, сырой землей и еще дымом заводских труб. Запах почему‑то казался Райне смутно знакомым.

— Уже можно снимать?

— Подожди.

Ей помогли выйти из машины, провели несколько шагов под руку, попросили остановиться.

— Теперь снимай.

— Где мы?

— Сними повязку. И все поймешь.

Она поняла. И тут же лишилась дара речи — они были в Девенпорте, на Восьмом. Стояли перед тем самым домом, который она когда‑то рисовала на картине, который помнила, как ей казалось, до последней детали. Оказывается, помнила не так хорошо, как думала, а теперь, почти неспособная дышать от нахлынувших чувств, стояла и рассматривала одноэтажную, чуть покосившуюся хибару с серыми стенами, коричневой деревянной дверью и плоской крышей.

На этот раз без снега.

— Я не смог вернуть весну, прости, — тихо произнесли рядом.

Аарон стоял так близко, а она даже не могла к нему повернуться — во все глаза смотрела на то место, в котором они когда‑то жили бок о бок, в котором коротали дни. Почти незнакомые друг другу — случайно встретившиеся в круговороте людских судеб, перемен и событий.

Пыльные окошки — крайнее треснуло в углу, — крыльцо с тремя ступенями — она постоянно убирала на нем снег. Сметала в сторону и ставила веник у стены. Веник, состоящий из максимум десяти соломинок…

— Это же… наш дом.

И не увидела, как тот, кто стоял рядом, сглотнул при слове "наш". Лишь кивнул, глядя туда же — на крыльцо.

— Зайдем внутрь?

— А можно? Разве здесь не живет никто другой?

— Нет. Этот дом числится за мной — так получилось.

Райна боялась, что не сможет сделать и шага — так сильно растрогалась при виде столь долго хранимого в памяти места. Слишком ценного, чтобы его когда‑нибудь забыть.

Да, нет свисающих с крыши сосулек, и строительных кранов на фоне стало три вместо двух. А так, все то же самое. Один в один.

— Хочешь зайти?

— Хочу. Очень хочу.

Райна, словно сомнамбула, двинулась вперед.

Все осталось тем же самым и внутри — полутемная крохотная прихожая, рваная тряпка, о которую они когда‑то вытирали подошвы, на полу. И тапки. Эти знакомые ей до каждой трещинки разношенные мужские лодки — тапки она не обула — села на корточки и взяла в руки. Черт, оказывается, нарисовала идущие по краю нитки не тем цветом — значит, что‑то все‑таки забыла, — когда‑нибудь исправит…

— Аарон… спасибо.

Не было слов — одни чувства.

То же самое продавленное кресло в гостиной — она читала в нем дешевый женский роман; стоящий у стены шкаф со странными книгами, стопка пыльных журналов сверху. Наверное, на кухне до сих пор стоит на столе чашка с идущей вдоль ручки трещиной.

— Спасибо…

Ее спальня. С узкой кроватью и тем же самым темно — вишневым видавшим виды покрывалом сверху. На обратной двери наклейка — ее Райна прилепила самостоятельно. Разозлилась, когда пришлось спрятаться в комнатушке от гнева хозяина этого "пентхауса", и отомстила — пришлепнула сверху найденный в жвачке стикер с целующейся парочкой.

— Это я… это сделала я. Ты знал об этом?

Он стоял за спиной и улыбался.

— А я не стал отдирать.

— Почему?

— А зачем?

Они какое‑то время стояли и смотрели друг на друга — люди из далекого прошлого. Другие. И те же самые.

— Я хотел бы попросить тебя кое о чем.

— О чем?

— Испеки мне торт.

— Торт?!

Райна уже много лет не пекла торты — никакие. Ни вафли, ни пирожки, ни булки. Вообще не подходила к плите целую вечность.

— Аарон, я… не помню рецепты.

Стыдно; голос хрипит. А он в ответ улыбается.

— Мне плевать. Пусть получится горьким, горелым и совершенно не вкусным. Просто испеки.

"Ладно?" — спросили его серые глаза.

"Ладно", — качнулась в ответ темноволосая голова.

— А я пока побуду в кабинете. Покурю.

Райна улыбнулась.

— Покури.

Может, дурочка, но ей нравился дым от его сигарет.

*****

Поразительно — он купил продукты. Все и даже больше: яйца, муку, молоко, сахар, кефир, масло, ванильный порошок, тертое какао, шоколад… И она, как в старые добрые времена, вдруг ощутила вдохновение. Да, полная разруха за окном — индустриальный грязный город, — да, тесная и неуютная кухня: клетчатая скатерть, всего одна поварешка, три ложки и две гнутых вилки в шкафчике. Старенький чайник с треснувшим стеклом — шкалой, грохочущий, словно паровоз, холодильник. Пустой.

Райна смеялась. Райна парила по кухне — королева тортов, она пребывала на седьмом небе от счастья. Замешивала тесто для коржей руками — какой, нафиг, блендер? Они о таком во времена совместной жизни здесь не слышали. Какой кухонный комбайн? И пусть. Главное, случайно нашелся в выдвижном ящике ее нацарапанный бог знает когда любимый рецепт шоколадного торта; главное, работала духовка.

*****

Аарон сидел в кресле, в котором не сидел уже очень давно — вечность. В кожаном, неудобном, протертом на седушке, с разболтанной под локтем ручкой — когда‑то он и его считал роскошью; плыл под потолком полупрозрачный дым от тлеющей в пальцах сигареты.

Какой тесный кабинет, какая ужасная обстановка. А ведь он был всем доволен, был счастлив.

Он был счастлив и теперь. Совсем по — другому — как вернувшийся в самый лучший момент своей жизни дед.

Канн вдруг подумал о том, что был бы счастлив стать этим самым дедом — с ней, с Райной. Если бы здесь, как в мире Бернарды, шло время, он ценил бы каждый прожитый вместе день. С бабкой — Райной. И плевать, что они стали бы морщинистыми, дряблыми и ветхими, — знал, они сохранили бы главное — взаимную любовь.

Совсем не старая еще и не дряблая Райна в этот момент порхала по кухне — что‑то бряцало, плескалось, передвигалось, переливалось из одной емкости в другую. Пахло ванилью.

Как в старые добрые… — тепло, здорово.

Идея о том, чтобы привезти ее сюда, посетила его накануне. И да, пришлось побегать, чтобы все "срослось", — навестить Дрейка, получить разрешение на переход для мисс Вильяни, забрать для нее кулончик, смотаться в Девенпорт, собственноручно отдраить эту хибару — придать ей более — менее приличный вид, ничего при этом не изменив.

Как хорошо, что дом остался за ним.

Он в жизни никогда не орудовал ни веником, ни тряпкой, а тут научился — сновал по комнатам, словно енот — полоскун, — подметал, протирал, мыл, вытирал. Хотел, чтобы ей понравилось — чтобы зашла, а здесь все, как раньше, — не затхлость и горы пыли, а вполне себе жилое помещение.

На уборку ушло почти три часа, но он успел. Сгонял сюда, вернулся в Нордейл, помылся, переоделся, вовремя прикатил к доктору, встретил свою "мисси".

Осталось совсем немного — торт и чай. А потом он вернется в кабинет, дождется, пока она зайдет.

В том, что Райна зайдет в кабинет, Аарон не сомневался — всегда заходила, — слишком любопытная, слишком любознательная, слишком… чудесная.

Зайдет. А он ее дождется.

*****

Удивительно, но торт удался.

Не шедевр, но вполне съедобный бисквит, пропитанный ванильным кремом, а сверху шоколадная крошка. На кухне тепло, почти жарко; за окном умывал серый город дождь — катился по стеклам струйками, стучал по жестяному подоконнику.

Канн ел молча, совсем как тогда. Умял выложенный Райной на блюдце кусок за пару минут, попросил добавки. Съел второй и лишь тогда поднялся из‑за стола. Поблагодарил, вышел из кухни.

Райна ликовала.

Как будто и не было всего того, что произошло с ними после, как будто они всегда были здесь, в Девенпорте, и никуда отсюда не уезжали.

Стив залечил ее тело, Аарон душу.

Безвозвратно исчезла печаль, скрылась за горизонтом тоска, оставив после себя место для спокойной тихой радости — чудесный день, совершенно чудесный.

Способная купить самый дорогой фарфор мира, она с непередаваемым наслаждением пила чай из старой кружки с трещиной. Нет, такое не купишь ни за какие деньги — свои собственные воплотившиеся в жизнь воспоминания.

В какой‑то момент вплелся в кухонный запах сигаретный дым; Райна улыбнулась.

Все, как тогда. Совсем — совсем как тогда.

Она допила чай, ополоснула кружку, поставила ее на законное место и отправилась путешествовать по дому — до дрожи в коленках хотелось снова все вспомнить, увидеть, потрогать, ощутить заново.

Блеклые шторки на окнах в прихожей, заброшенные на полку зимние шапки — среди прочих она увидела ту, в которой выскакивал на улицу Аарон, — натягивал ее на ежик из коротких волос, плотнее запахивал воротник; в углу отыскалась и куртка, в которой он когда‑то приехал ее "встречать" возле заброшенного театра…

Осматривая, притрагиваясь, вдыхая запах старых досок, сырой штукатурки — в углу протекала крыша — и протертых паласов, Райна улыбалась. Долго стояла возле шкафа с книгами, которые когда‑то пыталась читать, — еще, помнится, удивлялась их тематике, — после стояла у окна. Той весной за ним высились потемневшие сугробы.

Несколько минут лежала в спальне на узкой кровати — сколько раз темными ночами она раздумывала над тем, что ждет ее в будущем? Позвонит ли Барни, не позвонит? Позвонил. И она в тот же вечер ушла от него — взяла с собой ключ от новой квартиры, выданные Аароном деньги и начала новую жизнь.

Сколько воды утекло…

И вот все вернулось на круги своя — туда, откуда началось. Только на этот раз "не круг" — спираль, ибо ничего в этой жизни не ходит по кругу.

Наконец, не выдержав, она вышла из спальни и тихонько подобралась к кабинету Аарона. Долго стояла, опершись на косяк, смотрела на знакомый абрис профиля на фоне окна — любовалась.

Он знал, что она здесь, конечно, знал.

Улыбнулся, когда она скрипнула половицами, повернулся в кресле.

— Здорово, да?

— Да.

— Совсем как тогда.

Райна промолчала — на душе хорошо, мирно. Тот же тесный и узкий кабинет. Когда‑то на столе стоял компьютер — теперь пусто. Нет ни бумаг, ни старенького в углу принтера, ни телефона со шнуром — наверное, их он перевез туда, куда уехал после.

— Спасибо тебе, — прошептала тихо.

— И тебе.

— Мне за что? За торт?

— За то, что согласилась приехать.

Я поехала бы за тобой на край света.

— Посидишь у меня на коленях?

Она удивилась вопросу, но не сильно — чуть смутилась, порозовела, но отбросила прочь то, что сдерживало, — сегодня ее день. Подошла, забралась на теплые мужские коленки, обняла Аарона за шею. Какое‑то время они просто сидели молча, думали о своем.

— Знаешь, я помню эти времена, как одни из лучших в жизни.

— Правда?

Райна всегда полагала, что он давно забыл. Оказывается, нет.

— Правда. Потому что тогда со мной рядом была ты.

— И ты гонял меня по дому, как вшивую козу.

Аарон рассмеялся, и от его смеха у Райны по коже пробежали счастливые мурашки.

— Ну, тогда я гонял бы любую женщину, которая переступила бы порог.

— Значит, не такая я была плохая?

— Совсем не плохая. Кормила меня жареной картошкой.

— Точно, жарила ее каждые два дня.

— Да, тогда было туго с деньгами.

У них обоих было туго. А теперь…

— Удивительно, как сильно мы изменились, правда?

Райна смотрела в его глубокие серые, наполненные нежностью глаза и тонула в них.

— Нет так и сильно, на самом деле. Знаешь, там, на Магии, я была готова отрезать себе волосы, лишь бы доказать тебе, что я та же самая Рейка.

— Хорошо, что не отрезала.

Он погладил ее длинные локоны, и она смутилась окончательно. Любила его всем сердцем, однако понимала — сегодня есть то, что есть. Завтра вновь может ничего не быть — просто жизнь.

— Знаешь, зачем я вернулся сюда сегодня? — тихий голос. Теперь Райна не смотрела ему в глаза, боялась, что собственный взгляд выдаст больше, чем должен. — Зачем привез тебя сюда?

— Не знаю.

— Чтобы исправить ту ошибку, которую совершил в прошлом.

— Ты не делал ошибок — просто был тем, кто есть.

— И все же… Одну ошибку я совершил точно.

— Какую?

Она боялась этого ответа. Боялась, что услышит совсем не то, что хотела услышать, что ответ будет вовсе не про нее.

— Я тебя отпустил.

И тут же гулко заколотилось сердце, вспыхнули щеки, тут же вхлынули в сердце тщательно запираемые от самой себя чувства.

— Аарон… Не надо. Ведь все равно ничего… не будет.

— Будет.

Он гладил ее глазами, ласкал, обнимал. И почему‑то выглядел чуть нервным сам — как будто обеспокоенным, сомневающимся в том, что сможет исправить ошибку, в том, что ему позволят. Рассматривал ее так, будто видел заново.

— Райна Вильяни… Самая богатая женщина Ланвиля, самая завидная, так никому и не покорившаяся дама…

— Зачем ты… вспоминаешь. Ведь теперь это не важно?

— Важно. Потому что я хочу задать тебе вопрос.

"Какой", — грохотало ее сердце? "Какой", — шумела в ушах кровь? Какой, какой, какой?…

И, прежде чем прозвучали слова, в его руках откуда‑то возникла обтянутая вельветом коробочка.

Коробочка… с кольцом

Ей хотелось плакать — затряслись и руки, и подбородок.

— Райна Вильяни, ты станешь моей? Моей женщиной?

Сидя на теплых коленях, она дрожала так сильно, что тряслось кресло. Смотрела на воткнутые в бархат парные кольца с символикой "АК" и не имела сил произнести ни слова. Лишь спустя несколько секунд спросила:

— А как же… то кольцо? У тебя ведь… было.

— Было, — тихонько качнулась мужская голова, — но оно не было парным. Как и та любовь. В этом мире есть только одна пара для меня, и это ты, Райна.

— Рейка…

По ее щекам катились крупные слезы.

— Не Рейка. Райна.

— Я…

— Станешь?

Дом в Девенпорте. Все, как тогда. И совсем не как тогда — о таком продолжении она не решалась думать даже в самых смелых мечтах.

— Я… не совсем такая, какой была тогда…

Вдруг он разочаруется? С тех пор она совершила много ошибок. О которых он, впрочем, знал.

— Та же самая.

— Богатая дурочка…

— Та же самая.

— Я натворила много глупостей…

— Не важно. Ты — та же самая. И я хочу, чтобы ты стала моей, Райна. Хочу этого больше, чем когда‑либо чего‑либо хотел. Ты веришь мне?

— Я? Я верю…

Конечно, она верит. Потому что она мечтала об этом — мечтала о нем, о том, чтобы когда‑нибудь Аарон Канн стал ее мужчиной.

— Райна Канн — звучит? — она вдруг улыбнулась сквозь счастливые слезы. — В те времена, лежа ночью в спальне, я часто называла себя так. Крала твою фамилию и присваивала ее себе.

— Правда?

Она никогда еще не видела в его глазах столько нежности, столько любви.

— Да. Это сочетание звучало для меня, словно музыка.

Кольцо на ее палец Аарон надевал плавно и медленно. Когда закончил, прижался к ее щеке, потерся кончиком носа о ее щеку, погладил по волосам.

— Я люблю тебя, Райна. Очень.

Она ничего не видела и не слышала вокруг — только эти слова, только этот момент. Он и она. Вместе. Один шанс на миллион. Столько пройдено, столько пережито… И вот — самый лучший мужчина в мире — ее. Самый родной и нужный человек — ее.

— И я тебя, Аарон. Сильно — сильно.

Он касался ее с непередаваемой нежностью — таял сам, она чувствовала.

— Спасибо, что позволила мне все исправить, — прошептал тихо. И через паузу усмехнулся и добавил: — Но если когда‑нибудь попробуешь сделать меня "пуфом", я настучу тебе по попе.

— Согласна!

Райна рассмеялась и крепко — накрепко прижалась к тому, кого любила.

Прижалась навечно. Навсегда.

"Прочь из дома. Правда есть в ногах" -

Ей себя хотелось убедить.

Он по следу, целый день в бегах,

Чтоб о самом главном сообщить.

Номер набран, адрес прозвучал.

Мчалась боль из сердца удалить.

Он успел. К груди своей прижал,

Знал, не сможет больше отпустить.

И лились слова — бальзам на раны,

Для красивых чувств убрав заслон:

"Для меня ты правильная, Райна!"

"Ты мне самый близкий, Аарон!"

Тихий дом наполнился любовью,

Теплым светом в окнах засиял.

Их совместной жизни предисловие –

Самое большое из начал.

(автор: Марина Яныкина)

Эпилог

Спустя неделю.

Нордейл.

— Я заплачу вам, слышите?

Поразительно, когда‑то она знала многих, кто сделал бы что угодно долларов за сто — двести. А в последнее время наталкивалась исключительно на тех, кому на деньги было наплевать. И ведь опять — двадцать пять — презрительный взгляд серо — голубых прищуренных глаз напротив, сарказм в голосе.

— Сколько заплатите — много? Десять тысяч, двадцать?

— Двадцать миллионов.

— Ого! Двадцать миллионов! — этот жесткий человек из Комиссии, кажется, совершенно не впечатлился, лишь играл свою роль. — Так много за того, кого совсем не знаете?

— Мне достаточно того, что я увидела.

— А что вы увидели? Его сердце, его душу? Совершенные в прошлом поступки? Искупленную карму?

"Вы легкомысленны, — читалось в глазах собеседника, — неумны, не уравновешены и, вероятно, глупы".

Райна вскинула подбородок и расправила юбку — нет, она не глупа. Нет никакой глупости в том, чтобы помочь попавшему в беду человеку. Отзывчивому человеку.

Этим утром Аарон долго отговаривал ее от встречи, говорил: "Его не пронять, он не такой — очень сложный, — он вообще не человек…" Верила ли она? Тогда — нет. Теперь — да. Странный мужчина, встретивший ее в пустом кабинете с единственным стулом и столом, совершенно не походил на Начальника спецотряда, которого она представила в собственной голове — высокого бородатого коммандоса в пятнистых штанах и высоких ботинках. Он и должен был быть другим — с огромными бицепсами, возможно, с сигарой во рту и кустистыми бровями, а оказался… Она даже не могла толком описать, каким он оказался, — на ум шло лишь слово "странным". И еще неприметным. Не особенно высоким, неброским внешне, не раскачанным от постоянных тренировок, по сравнению с коллегами Аарона, даже худым.

И все же… — нет, не неприметным. От этого странного субъекта с русыми волосами, зауженным книзу лицом и носом с едва заметной горбинкой исходила такая мощь, что ей делалось страшно. А уж тон его голоса и вовсе резал по живому.

"Не человек. Точно не человек".

— Уоррен Бойд не оставил нас, когда его попросили о помощи. Помог, проводил, защищал нас ценой своей жизни.

— И что? — Дрейк, которого она не смела называть по имени (чтобы не рисковать, она вообще его никак не называла), удивился ее доводам — то ли их примитивности, то ли предсказуемости. — Он там для того и находится, чтобы драться. А провожает он при этом кого‑то или нет — дело десятое.

— Он не отказал!

— А я откажу, — серо — голубые глаза прищурились, губы поджались; Райна позвонками ощутила холод. — Вы пытаетесь "выкупить" человека, базируясь на одном — единственном совершенном им поступке, я же держу его там, потому как владею большим количеством информации.

"Ну и ладно!" — огрызнулась Райна взглядом.

Человек в форме улыбнулся совершенно недобро — того и гляди, через минуту сошлет в Черный Лес еще и ее саму.

— Простите, что отвлекла, — она спешно засобиралась. От греха подальше.

— Ничего страшного. Заходите, — попрощались с ней сладко.

Заходите, ага! Да в жизни больше к нему не зайдет.

Прав был Аарон — не отдал им этот Дрейк Бойда. Сволочь он. И засранец.

Она приехала в бар, в котором договорились встретиться, даже раньше, чем намеревалась, но ребята уже оказались там — поднялся навстречу Декстер, махнул рукой Баал. Обнял подошедшую к столику Райну Аарон.

— Я волновался за тебя. Как все прошло?

— Он его не отдал! — вспыхнула та. — Даже слушать меня не стал! Сказал, что Бойд сидит там "за дело", а на благородные поступки, которые он совершил для кого‑то, вашему Начальнику наплевать.

— Точно. В этом весь Дрейк.

— Иногда он такой, иногда нет. Как повезет, — качнул головой Баал.

— Ладно, по крайней мере, ты попыталась. И это само по себе заслуживает уважения. А теперь давайте закажем выпить.

Ассасин махнул рукой бармену.

Они специально собрались этим вечером в баре вчетвером. Той же компанией, которой шли по Магии, которой продирались через Черный Лес, которой вернулись, думая, что, в конце концов, потерпели неудачу, в Нордейл.

Теперь же хотели отпраздновать победу.

Это Райна настояла на том, чтобы Аарон пригласил сюда и Декстера, и Регносцироса, надеялась, что те не откажут. Не отказали, и она была счастлива. Неописуемо приятно ей было видеть их в спокойной городской обстановке — не в страшном плаще и с мечами у пояса, не в черной куртке и с рюкзаком за плечами, но в обычных джинсах и рубашках. Красавцы. Надежные, замечательные парни, хоть порой и чрезмерно хмурые.

Хотя, это тогда она "ловилась" на этот неприступный вид, опасалась его, старалась лишний раз "не пересекать дорогу", теперь же знала: все это — лишь привычные маски тех, кто в силу своей профессии не мог их не носить. А внутри у этих здоровых мужчин — прекрасные и чуткие сердца. И мало кому повезло иметь таких друзей. Она — совершеннейший счастливчик.

— Эй, Канн, расскажи еще раз, как ты поперся к старине Дрейку спрашивать про пересохшее озеро. Наверняка ведь хотел надрать ему зад? — спросил Баал, разливая по стопкам принесенную водку. Решили праздновать именно ей. А заодно поминать тех, кто, может быть, пал из‑за них в Черном Лесу.

— Хотел, чего врать‑то. И надрал бы, видит Создатель…

— Угу, если бы сумел приблизиться хоть на шаг.

— Да уж, приблизишься к нему. Уже в мыслях увидит все твои намерения. Но я бы все равно попытался.

— Чтобы он сослал тебя к черту на кулички после.

— Сослал бы, я знал об этом.

Райна млела. Сидела рядом с тем, кого любила, — теми. Слушала комментарии про поход, в котором побывала сама, про события, в которых участвовала. Даже, смеясь, рассказала про то, как уже почти "вытерла" Канна из головы, — знала, что не сможет забыть, отправилась к сенсору. Качал головой Декстер, ухмылялся Баал. Аарона подначивали.

А еще радовались — за него, за них. Видели парные кольца на руках, лишних слов не тратили, но мысленно пожимали им руки, поздравляли.

— Я так и не сказал тебе "спасибо", — после третьей стопки ассасин посмотрел на Райну.

— Не стоит.

— Стоит. В таких делах всегда стоит. Меня редко можно застать со спины, но я бы не успел. Не в тот момент.

— Да, их было слишком много, — Баал помрачнел. Сегодня у его лица были заплетены две тонкие косички, а на шее болтался на шнурке чей‑то жуткий на вид клык.

— Слишком, — кивнул Аарон. — До сих пор жалею, что завел вас в эту жопу.

— Да ладно — была нужда, и пошли. Просто бы знать, как там у Бойда.

— Давайте за него выпьем. За него и за его ребят. Будем верить, что обошлось.

Держа в руках стопку, из которой отпивала лишь маленькими глотками, Райна вспомнила слова Рена: "Не знаешь наверняка, верь в хорошее".

И вдруг подумала о том, что узнать наверняка можно. Точно, можно…

Кто их знает, откуда они получали информацию, но если уж располагали данными обо всем на свете, так почему бы и не "об этом"?

Чтобы позвонить, Райна отлучилась в туалет. Проходя мимо зеркала, еще раз взглянула на свое отражение (теперь смотрела на него при каждой возможности) — в который раз, испытывая радость и светлую грусть, поразилась тому, как сильно изменилась за последнее время. Посветлела лицом, глазами, начала красиво одеваться, вспомнила, каково это — чувствовать себя женщиной. Аарон помог ей. Нежностью и лаской стер из души все страхи.

А как она боялась их "первого раза"… И совершенно не боялась теперь.

Звонила она, запершись в кабинке.

Достала телефон, набрала решетку и цифру один, дождалась длинного, как на городском телефоне, гудка, прошептала: "Мне нужен Информатор". И через секунду услышала произнесенное знакомым голосом "Алло".

Подумала: "Интересно, он там один сидит или их много? И все‑таки лысый или волосатый?"

— Здравствуйте, у меня есть вопрос.

— Задавайте.

Кажется, Информатор уже узнавал ее — за последний месяц Райна достаточно часто ему (им?) звонила. Ей казалось, что он улыбается. Или ухмыляется.

— Я хочу узнать, погиб ли кто‑то из людей Уоррена Бойда в Черном Лесу…

Она подумала и назвала дату; после какое‑то время слушала тишину на том конце.

Погиб или нет? Будет скорбно сообщить ребятам такие вести, но лучше знать, чем не знать. Молилась небу, чтобы не услышать о чьей‑то смерти — того же Улафа…

— Нет, — раздалось, наконец, и она едва не подпрыгнула возле унитаза.

Нет! Не погиб! Какая радость, какое счастье! Но ранения, наверное, получили знатные. Может быть, удастся их вылечить с помощью тех чудесных мазей, которые передал Бойду ассасин?

— Вы хотите спросить о чем‑то еще?

Да, конечно! Ей очень хотелось знать все — как все прошло, как группа Бойда возвращалась назад? Сумели ли отбиться или так и бежали, окруженные кольцом из монстров, до самого лагеря? Райне хотелось деталей — много деталей! Но за них она точно отдала бы Информатору все свои миллионы. И потому с сожалением ответила:

— Нет, спасибо, не хочу. Я все услышала.

Обратно к столу она шла, вытирая выступившие на глазах слезинки счастья.

— Они не погибли! — выпалила, перебив чужую беседу. — Слышите? Все живы.

— Ты уверена?

— На сто процентов.

Спустя секунду облегченно выдохнул Баал, просветлел глазами Декстер.

— Спасибо, — отозвался коротко.

"Ты опять потратилась на Информатора?" — блеснул веселым взглядом Аарон.

"Плевать! На такое не жалко", — подмигнула ему Райна.

И он ласково сжал ее пальцы своими.

*****

(Ella Henderson — Yours)

Потрескивающий у стены камин, разложенная на теплом полу шкура.

Райна обожала их ванную комнату. Саму просторную ванну, сейчас наполненную до краев водой, стоящую на четырех изогнутых ножках, выходящее в сад окно, запах мыл и лосьонов — уют, который эта темная комнатка, обставленная в замковом стиле, дарила.

Но больше самой комнаты, Райна обожала в ней Аарона — тереть ему спину и плечи губкой, промывать своими пальцами его волосы, массировать после ступни — касаться каждого сантиметра его прекрасного крепкого тела.

Он смущался от такой заботы — не привык, чтобы женщина подолгу нежила его ласковым массажем, — но Райна приучила. И он млел. Уже не предлагал ей сразу переместиться поближе к камину, чтобы приласкать ее саму, — знал, пока его "мисси" не насладится им полностью, все равно лишь мягко покачает головой.

Он растекался под ее руками, таял от поцелуев, и Райна вовсю пользовалась этим.

Тогда, когда они приехали в этот дом после Девенпорта впервые, она боялась. Да, боялась. Что не сможет, что что‑то пойдет не так, что ощутит боль или же попросту не сумеет доставить любимому человеку наслаждение, но страхи начали таять, стоило их губам соприкоснуться. Страхи исчезали один за другим, когда Райна вдруг увидела, каким Аарон умеет быть чутким, заботливым, удивительно нежным. Он не настаивал тогда — он предлагал ей себя. И она ответила "да". Открылась ему телом и душой, приняла в себя не без тревог и волнения, а спустя какое‑то время уже лежала со слезами на глазах, немая от счастья.

Они подходили друг другу, они принадлежали друг другу. Они сливались в одно.

Она никогда не забудет ту любовь, что светилась в его глазах, когда он смотрел на нее обнаженную. Та же самая любовь светилась в них и сейчас.

— Иди ко мне, — позвала она любимого, и ее пальцев коснулась мокрая рука. — Я оботру тебя полотенцем.

Мягкие прикосновения хлопка, один — единственный поцелуй, и они не заметили, как оказались у камина. Под ее пальцами влажные короткие волосы, его губы ласкают ее шею, спускаются все ниже, целуют сосок… Создатель, как же хорошо быть целой…

Этот мужчина подарил ей все, о чем она мечтала, — ощущение того, что она прекрасна, что любила, что полноценна. Он стер из ее души пустоты и наполнил собой, он сделал ее счастливой. И каждый раз Райна, открываясь ему, выплескивала Аарону в каждом касании, в каждом вздохе и стоне всю ту любовь, которая за годы накопилась в ее душе.

Она любила его — бесповоротно, безвозвратно, до дрожи в каждом нервном окончании.

И уже не боялась. Ничего не боялась.

После их занятий любовью он приносил к камину две кружки горячего какао, и, обнявшись, они сидели на одеялах, смотрели на огонь, разговаривали, смеялись.

— Знаешь, никогда не думал, что полюблю этот напиток, но полюбил.

— Ты просто распробовал на вкус маленький мирок моих удовольствий.

— Хм, если в нем есть что‑то еще, ты только скажи — я распробую и остальное.

— Скажу. Покажу тебе все, что люблю сама.

Они сидели с горячими кружками и теперь. Размягченные после занятия любовью, умиротворенные, до краев счастливые.

— Как думаешь, не заскучаешь без Ланвиля? — спросил Аарон тихо.

— Нет, — Райна качнула головой. — Наверное, буду немного тосковать по морю, но мы ведь сможем туда ездить?

— Конечно. Мы и будем туда ездить. Если хочешь, купим, как мои друзья, яхту, будем расслабляться на ней.

Яхта! Райне тут же вспомнилось протянутое парнишкой — рекламщиком фото:

— А знаешь, в тот день, когда я собралась стирать себе память, я долго сидела на пляже, и ко мне подошел зазывала.

— И куда он тебя "зазывал"? К себе?

— Да нет, — Райна легко рассмеялась, — хотел, чтобы я купила билет на круизный лайнер. А после, когда я ответила, что люблю одиночество…

— А ты его любишь?

— Ненавижу!

— Вот и я так подумал…

— Не перебивай. После моего ответа он показал мне фото шикарной яхты и сказал, что я могу заказать длительность путешествия, пребывать на палубе одна, наслаждаться всеми доступными благами, не беспокоясь об общении.

— И ты поехала?

— Нет.

— Почему?

Райна мягко улыбнулась. Чуть печально, но светло.

— Я поняла, что не смогу ничем наслаждаться без тебя. Не смогу перестать о тебе думать и тогда…

— Не грусти, — ее обняла теплая рука, — это уже в прошлом. Ты уже никогда не будешь "без меня".

И черные глаза сделались вновь счастливыми.

— Ты, правда, думаешь, что нам стоит купить яхту? Какая хорошая идея, отличная… Мы выберем самую лучшую, самую удобную, самую…

— Самую богатую женщину Ланвиля понесло, — со смехом послышалось сбоку. — Райна, мы просто купим самую уютную для нас. Она может быть большой или маленькой, может не быть супермодной или очень быстрой. Просто "нашу".

— Точно.

Райна притихла. Какое‑то время смотрела на огонь, слушала треск поленьев, который всякий раз заставлял ее вспоминать о недавних ночевках на лесных полянках.

— Аарон…

— М — м–м?

— А давай как‑нибудь сходим в гости к Майклу и Марике?

Тишина, продолжительная пауза.

— На Магию?

— Да.

— На нее не очень просто попасть.

— Но мы найдем способ!

— Снова кого‑нибудь подкупим, дадим "на лапу", осыплем золотом, и нам выпишут пропуск?

Она шутливо шлепнула его ладонью по спине.

— Прекрати надо мной издеваться! Я не пытаюсь осыпать золотом каждого!

— Только каждого второго ради благих целей.

— Аарон! — тот смеялся:

— Все — все, умолк. А почему нет? Давай сходим. Только…

— Что?

— Только, если вдруг нам по пути попадутся какие‑нибудь загадки, решать их будешь ты. Я, знаешь ли, не такой умный.

Райна бесконечно долго смотрела на изученный до каждой линии профиль и улыбалась. Знала — теперь она смогла бы изобразить его на полотне так, чтобы каждой деталью походил на оригинал, — может, когда‑нибудь изобразит…

— Ты самый умный, — прошептала тихо. — Самый красивый, самый талантливый, самый сильный и самый любимый мужчина на свете.

"Вот умеешь же ты примурчаться, ласковая кошка", — смеялись серые глаза. А спустя секунду сделались серьезными.

— Спасибо, что позволила мне почувствовать себя нужным.

— А тебе за то, что позволил чувствовать себя любимой.

— Ты и есть любима.

— А ты нужен мне больше всего на свете.

И Райна прижалась к самому надежному в мире плечу, тихонько выдохнула и зажмурилась от счастья.

*****

Уже перед тем, как собрались ложиться спать, Аарон ответил на телефонный звонок, извинился перед Райной, сказал, что должен отправить кое — какие документы по работе, и пообещал, что скоро вернется.

— Без проблем, конечно…

Она никогда не переживала по поводу его работы. Ее любимый — профессионал в своем деле, и работа важна для него так же, как важно все остальное. Пусть посидит, почитает, что нужно, пообщается по делам. Вместо того чтобы нежиться на простынях в одиночестве, Райна поднялась в ту комнату, которую облюбовала сразу, как переехала жить в этот дом, — небольшую уютную читальную, в которой она изначально не собиралась читать.

Здесь, расположившись за вытянутым вдоль окна столом, она рисовала. С замершим от волнения сердцем — а не покинет ли вдохновение на этот раз? — открывала блокнот на той странице, где уже имелись рисунки, и принималась добавлять новые.

Она рисовала перстни.

Необычные, вытянутые, довольно громоздкие и удивительно сложные по орнаменту. С драгоценными каменьями посередине — овальные, с треугольными кончиками, с россыпью мелких камешков по краю.

Взялась рисовать и теперь. Еще раз рассмотрела те, что уже закончила, достала из ящика карандаш, принялась аккуратно выводить линии. Наверху страницы значилось уже придуманное ей для этой линейки украшений название — "О'Dore".

Никто не поймет, почему именно такое имя, но поймет она — Райна. Она‑то знает…

За приоткрытым окном шелестел сад — шепталась трава, кроны деревьев; плыли по освещенному луной небу облака.

Райна сидела за столом, одетая в длинный пеньюар, — смотрела то на кончик карандаша, то куда‑то вглубь своего воображения, то рассматривала ночь за окном.

Фиолетовую бабочку, которая уселась на продольную перекладину оконной рамы, она заметила сразу.

— Ты откуда тут взялась? — прошептала удивленно. Поднялась со стула, наклонилась над столом, чтобы рассмотреть яркую "гостью" поближе, — на фоне темного неба бабочка казалась волшебной. Переливалась крохотными искорками, испускала от крылышек световые шлейфы — тоненькие и недолговечные.

Кажется, похожую бабочку она видела на Магии… Похожую. Или ту же.

— Привет. Заходи, — улыбнулась Райна, и бабочка взмыла с рамы, влетела, приглашенная, в комнату. Трепеща маленькими крылышками, покружилась под потолком, опустилась ниже и вдруг… всего за долю секунды рассыпалась на сотни крохотных сияющих частичек!

Всполох света, тихий звон колокольчиков, и…

В том месте, где исчезла бабочка, теперь стояла полупрозрачная женщина — женщина — призрак. В длинной убористой юбке, с поднятыми в сложной прическе наверх волосами, в знакомой белой блузке с вышивкой и длинными рукавами, в бусах. Старая, морщинистая, чуть сгорбленная, но все еще исполненная величия.

— Дора… — выдохнула Райна.

Что‑то случилось — какое‑то чудо, и Дора вдруг посетила ее. Эфемерный образ, прослоившаяся не в ту реальность картинка — Магия…

Райна боялась дышать. Боялась, что эта Дора — Дора, которая смотрела на нее, которая однозначно видела ее, — сейчас исчезнет.

— Дора… как я рада… как рада…

Старушка смотрела на девушку в пеньюаре глубоким теплым взглядом. Ничего, судя по всему, не могла сказать, а Райну душили слезы. Ее Дора пришла к ней — хотя бы на чуть — чуть, всего на мгновенье. И хотелось сказать что‑то важное, что‑то очень — очень важное, но слова не шли, застревали в горле.

Призрак какое‑то время смотрел на человека, а затем перевел взгляд на стол — туда, где лежали золотые перстни, которые художница использовала для вдохновения.

— Это твои. Отдать?

"Нет, я пришла не за этим", — посмотрела левее.

— Я рисую новые, видишь? — Райна взяла со стола блокнот, раскрыла перед светящейся женщиной. — Я назвала их "О'Доре" — никто не поймет, только мы. Скажи, тебе нравится?

Призрак долго и внимательно рассматривал украшения, затем кивнул. Перевел взгляд на то кольцо, что одел на палец Райны Аарон. Смотрел на него долго, а после улыбнулся.

У Райны плакали глаза, плакало сердце. Пришла ее Дора. Ее любимая Дора — отыскала путь.

— Я нашла его, да… Нашла своего Аарона, видишь?

Горячие слезы на щеках; а на губах мисс Данторини ласковая улыбка.

"Молодец, — светились полупрозрачные глаза. — Молодец, я тобой горжусь…"

— Спасибо тебе! Если бы не ты… не твоя помощь…

"Ты сама. Все сама. Молодец".

И призрак начал таять.

— Не уходи… Не уходи…

Но он уже ушел.

Осталась висеть в воздухе радость, тонкий аромат лавандовых духов и запах дыма ментоловых сигарет.

Склонившись над блокнотом, Райна плакала.

*****

Вошедший спустя минуту Аарон не заметил того, что страница закапана слезами, — с любопытством рассматривал рисунки Райны, дивился тому, насколько сложные и изысканные она выдумывала украшения.

— Надо же… Только знаешь, кажется, такие перстни не носят молодые женщины. Это как будто для…

— Бабок, да, — Райна улыбалась; слезы высохли, осталась после той встречи, о которой она никогда и никому не расскажет, лишь тихая и светлая печаль. — Пожилые женщины тоже любят кольца, очень любят. Вот с них я и начну. А потом уже создам другую линейку — для молодых.

Канн улыбался. Смотрел на свою вторую половину с нежностью.

— Знаешь, что сказал бы, обнаружив, чем ты занимаешься, Баал?

— Знаю! — лицо Райны тут же приняло суровое и чуть презрительное выражение — жаль, ей не хватало его темных кустистых бровей. — Он бы сказал: "Тьфу, девочки!"

— Точно!

И они оба рассмеялись.

Конец.

Постэпилог:

Квартиру в Ланвине Райна продала — ее купил миллионер по имени Уотт Ланкинс. Больше всего ему понравился кабинет.

Картину "Домик в Девенпорте" Аарон повесил у себя в кабинете — сказал, что теперь ни за что и никогда не продаст тот дом на Восьмом, — желает, чтобы раз в году они возвращались туда и праздновали "день счастья", во время которого они будут есть испеченный Райной торт и обязательно сидеть вдвоем в старом скрипучем кресле.

К следующей встрече, во время которой Канн собирается представить свою вторую половину остальным, Рен и Баал уже подготовили подарки: первый купил кружку с изображением девушки в военной форме и надписью: "Я — девочка, и это круто!", второй приобрел абонемент в спортзал и оплатил программу "Для новичков". Декстер сообщил ему, что подобная шутка довольно плоская, Регносцирос лишь отмахнулся. Демон и есть демон.

Послесловие.

Фух, думала, не успею! Успела! Да, уже под конец означенного срока, в очень сжатые временные промежутки, но я дописала эту историю, чему безмерно рада.

Много раз в процессе создания этого романа я думала о том, что именно напишу в конце, и каждый раз слова и абзацы здесь менялись в зависимости от настроения. Я знаю, что эту часть любите вы, люблю ее и я — это наша с вами возможность пообщаться.

Сложная история вышла у Райны. Глубокая. Знаете, мне очень нравится этот роман, он мне близок. Может, потому что героиня этой книги спотыкалась, падала и поднималась вновь, а вместе с ней спотыкалась, падала, поднималась и я? Потому что вместе со сложными событиями в жизни Райны и в моей собственной жизни происходили не менее сложные события — трудно сказать.

Я немного поделюсь личным.

Эту книгу я начинала писать, стоя перед столом на коленях. Моему малышу на тот момент исполнилось три недели, роды дались нелегко, но все прошло относительно удачно — лишь сидеть мне запретили почти на два месяца. Ну, богатырь родился — кто "мама", тот поймет. Нам не исполнилось и двух месяцев, когда начались проблемы в личном. Да и Бог с ними — все пройдет, все наладится. Вы только не пишите мне на эту тему писем, ибо я совершенно не знаю, как на них отвечать и потому не буду, — не люблю быть ни нытиком, ни фальшивым оптимистом. Я просто знаю, что вы меня любите, и я люблю вас.

С самого начала я хотела назвать эту книгу "Миссия: забыть", потому как именно это название наилучшим образом отражало бы суть романа, но не стала — пусть будет просто "Аарон".

Я радовалась за Райну. Переживала вместе с ней, чувствовала ее всю, чувствовала все, что творилось в ее душе и голове. Если спросите меня теперь, наверное, на данный момент она — одна из самых близких мне героинь.

О моих планах? Планы есть. Еще что‑нибудь написать. В голове крутятся кое — какие идеи; главное, найти на их осуществление время, так как малыш — это и праздник, и волнение. Но он растет, вместе с ним сияет и мое внутреннее счастье. Главное, как я сказала, найти время, и я буду стараться его отыскать.

Отдельное спасибо я хотела бы сказать Марине Яныкиной, которая писала стихи к этому роману и переживала вместе со мной. Благодаря стихам этот роман стал глубже, интереснее, чувственнее эмоционально, многогранней. Теперь — горжусь — он походит на книги Марии Семеновой, где к каждой главе "Волкодава" был стих. Здоровское ощущение! Спасибо за это, Марина!

И спасибо каждой из вас, кто поддерживал меня, кто заказывал эту книжку, кто ждал ее, кто уже прочитал. Ваша вера в мои творения вдохновляет, как ничто другое, — она дарит силы творить дальше, помогает ощущать, что мои книги нужны и важны. И пусть "Аарон" — в начале жесткая история, но она становится совершенно чудесной уже в середине и уж точно в конце. Так что, те, кто оставляет мне комментарии "Я начала читать, но бросила из‑за жестокости…", по моему мнению, многое потеряли. Но на "нет" и суда нет.

Что еще добавить?

Люблю вас. Пусть в жизнь приходит разное, но по большей части светлое. Пусть мы будем становиться мудрее, гармоничнее, опытнее и радостнее с каждым прожитым уроком. Добра вам в сердце и в сердцах тех людей, которые вас окружают. Вспоминайте почаще слова Майкла: "Ты достоин самого лучшего, потому что ты — человек. И это значит, что ты уже — лучший", — а так же слова Рена о том, что всегда стоит верить в хорошее. Они молодцы. И они правы.

А мы будем ждать их новых историй, будем с нетерпением заглядывать к ним в окошки и иногда обращаться сквозь миры — мол, поделитесь, ребята, что у вас там сейчас происходит? И они обязательно поделятся. Я это знаю.

Любви вам, счастья, удачи, крепкого здоровья и побольше чудес!

А я пойду праздновать — куплю себе кусочек торта или мороженое, побалую себя, наслажусь ощущением того, что еще одна новая история нашла свое логичное и прекрасное завершение.

До новых встреч, друзья!

С вами. Всегда ваша,

Вероника Мелан.

28.04.2016

"Выстрел"

От автора: в этой истории речь пойдет о жизни Аарона Канна до его работы в отряде специального назначения. Место действия — Уровень 8, город Девенпорт. В скобках я указываю музыку — прочтение отрывков под нее поможет вам глубже погрузиться в атмосферу, по крайней мере, так случается со мной. Все указанные мелодии есть в моих аудиозаписях в Контакте.

Отдельное спасибо Ольге Морозовой за коррекцию текста, за поддержку и дружбу. Спасибо Маргарите Шилак за то, что она всегда рядом.

Читайте. Надеюсь, рассказ вам понравится.

Часть 1.

(Nay Sean feat. K‑Rain — Ge it Hot)

— Да не попадешь ты в бак с разворота!

— Попаду. Вон в то белое пятно на его боку.

— Если прицеливаться, то еще куда ни шло…

— Барни! Отвали! Ты никогда в меня не верил.

На стылую ночную улицу — не улицу даже — узкий пролегший между домами грязный переулок — они вышли через заднюю дверь. Вокруг мешки с отходами, разбежавшиеся по темным углам при появлении голосов крысы, потрескавшийся асфальт.

Мусорный бак стоял далеко, у стены заброшенной кирпичной пятиэтажки; в свете единственного тусклого фонаря Райна едва могла различить его силуэт, но (зрение после принятой таблетки дури сыграло шутку) белое пятно видела отчетливо.

Перезарядила пистолет. Усмехнулась, глядя на недоверчиво — презрительно скривленные губы друга. Из бара, откуда они вышли вчетвером, доносился протяжный вой электрогитары — местные завсегдатаи любили рок.

Марта и Тони обжимались, слюнявя друг друга, у стены. Из тени рядом с картонными коробками слышалась возня.

— Учись… новичок! — Она хотела сказать "лох", но вовремя сдержалась. Барни, даже будучи пьяным, бывал тяжел характером. — Ты попал в куль сверху. А я с разворота в пятно! Потом проверим.

Развернулась. Мысленно зафиксировала в памяти местоположение и бака, и пятна.

Одетый в коричневую кожаную куртку парень закатил глаза и рассмеялся неприятным смехом, какой у него появлялся только после "Фэнтэзи — ХС". Дурной смех. Дурной наркотик. Ну да ладно, они и баловались им не так часто. Может, раз в месяц. Хотя, с пивом, как сегодня, никогда.

Райна жестко усмехнулась. Откинула длинные черные волосы за спину, локоны покороче заправила за уши, чтобы не мешались. Досчитала до пяти, медленно выдохнула. Затем резко развернулась и, почти не глядя, пальнула.

С соседней крыши, квохтая на птичьем языке, взвились в воздух перепуганные голуби.

Сразу же за звуком выстрела послышался возмущенный голос Тони, на который она повернула голову.

— Эй, вы, два идиота! Вы хоть предупреждайте… мы тут целовались! Я чуть не усрался!

Теперь Райна и Барни хохотали вместе. Веселый вечерок, хорошее пиво. И черт с таблеткой; немного притихла свербящая уже часа два совесть.

— Ну, что? Видел? Утерся?..

Она вернула взгляд на дом… и мгновенно потеряла ощущение почвы под ногами. Затравленно прохрипела:

— Барни…

На том месте, где находился бак, теперь стоял серебристый автомобиль, а у пассажирской дверцы медленно, с кровавым пятном на плече — зрение Райны опять сыграло шутку, выхватив детали — оседал высокий мужчина.

— Я… Я убила его…

— Бежим отсюда! Райна, бежим!

— Его ведь там не было?! А теперь я его…

— Да ни хрена с ним не будет! А вот нам надо мотать! Райна!!!

Кто‑то дернул ее за плечо куртки так резко, что затрещал рукав. Отяжелевший пистолет выскользнул из пальцев, она быстро нагнула и подняла его, снова посмотрела на опустившегося у колеса машины незнакомца.

— Мы… не можем так уйти…

— Дура, что ли? Бежим! Он нас пока не видел, а вот если увидит…

И она побежала следом за остальными. Вдыхая холодный ночной воздух, задыхаясь от паники, спотыкаясь о неровный асфальт и стараясь не отстать от уже скрывшихся за углом Тони и Марты.

— Черт! Я дура! Дура…

Сердце колотилось так быстро, что глушило стук подошв.

Споткнувшись в очередной раз, Райна упала на одно колено, порвала джинсы, выругалась, поднялась и побежала дальше.

Выроненное из кармана золотистое зеркальце с глухим звуком упало на землю, покатилось по направлению к стене, стукнулось о бок прогнившего картонного ящика и так и осталось лежать, поблескивая дешевыми стразами на потрескавшемся асфальте.

*****

Из их тесной двухкомнатной квартирки, расположенной на втором этаже облупившегося четырехэтажного дома на окраине Девенпорта, она не выходила три дня.

Боялась.

Что, если найдут? Что, если слышали, как Барни — придурошный Барни — орал ее имя? Хотя, мало ли в Девенпорте Райн? Она бы проверила. Если бы заставила себя дойти до телефонной будки на углу, где на исписанной матерными словами полке лежал пыльный справочник. Не дошла. Не смогла. Каждый раз, глядя на лысую необитую дверь, боялась, что там, в полутьме, на прокуренных площадках, уже ждут.

Барни ругался: неубрано, не сварено, грязно! Чем она занимается целыми днями дома — спит?

Если бы…

Во снах ее постоянно преследовал бледный человек с болтающейся, как плеть, рукой и кровавым пятном на плече.

Райна наматывала по маленькой гостиной круги, переступала через валяющиеся на полу вещи и лишь изредка останавливалась напротив зеркала. Смотрела на собственные огромные черные и испуганные, как у лани, глаза с залегшими под ними от недосыпа тенями, расчесывала длинные ниже лопаток густые волосы, ненадолго успокаивалась и снова начинала бесцельно слоняться по дому.

Не могла собраться, не могла начать уборку. Вообще ничего не могла.

Барни ушел еще в обед; сказал, на работу. Он бросил воровать еще в прошлом году — устроился грузчиком на склад, но там ли работал? Она не знала. Денег приносил мало, иногда куда‑то срывался посреди ночи, часами отсутствовал. После этого денег прибавлялась, и тогда они изредка захаживали с друзьями в бар, брали по пиву. А иногда и по паре таблеток. Как в тот злополучный вечер.

За эти трое суток Райна возненавидела тишину и одиночество. Ночами ее все‑таки обнимали, шептали что‑то успокаивающее, пусть даже просто храпели рядом, все легче, а вот днями… Днями наваливалась душная тишина, зияли светлыми провалами немытые окна, к которым Райна не приближалась, и зловеще поглядывал из коридора прямоугольник двери.

Все. Так нельзя. Так дальше нельзя.

Если Барни вернется домой, а на плите нет еды, будет скандал.

Придется дойти до ближайшего магазина за картошкой или лапшой.

А значит, придется выйти на улицу.

Кисточка туши дрожала в руке так сильно, как будто Райна ехала в вагоне.

*****

Оделась, накрасилась, гордо подняла подбородок, как будто это могло помочь изгнать страх. Пулей пролетела подъезд, стреляя по сторонам глазами, миновала изрезанную и исковырянную гвоздями лавочку, поздоровалась с опирающейся на клюку, бредущей по направлению к дому, соседкой. Дошла до телефонной будки, даже успела полюбоваться собственным отражением в треснувшем пыльном стекле.

А вот до магазина уже не дошла.

Оказалась грубо заткнутой в подъехавшую сзади машину. Пыталась кричать — тут же зажали рот. Кусаться за пальцы — получила кулаком по виску. Обмякла, осела на чьих‑то руках, а едва подняла голову, как тут же вдохнула едкий запах, пропитавший подсунутую под нос тряпку.

*****

— Райна Вильяни. Адрес: 26я авеню, 4с, 71, Девенпорт. Рост: 174 сантиметра, отпечатки пальцев совпадают.

Тот, кто говорил это, говорил медленно.

Не то наслаждался звуками собственного хриплого голоса, не то хотел, чтобы она прочувствовала каждый слог, каждую паузу, уловила каждую ноту скрытого между слоями контекста.

От голоса исходила стужа — неявная, как от могильной плиты: пока не положишь ладонь, не чувствуешь.

Она положила.

Райна едва держалась на ногах и не поднимала голову. И так знала — нашел. Он нашел ее, тот, кому она прострелила плечо. Не важно как. Важно, что это случилось, все‑таки произошло.

— Расскажи мне… Ты часто стреляешь на улице?

Дернулись черные локоны, застилающие лицо — Райна вздрогнула. Ноги предали, задрожали в коленях; усилилась хватка чужих пальцев на локтях. Кто‑то, держащий справа, дернул ее на себя, очнись, мол, и отвечай на вопрос.

— Я… это не то, что вы думаете…

— Я спросил, часто ли? — Ласковый голос. Терпеливый. Температура без единого градуса в плюс.

— Не часто.

— А в людей попадаешь часто?

— Я не… не стреляю в людей. Только в мусорные баки. Мы играли! Соревновались!

— Заткнись.

Ей дали этот совет все тем же мягким тоном, от которого почему‑то свело живот.

— Ты была пьяна?

— Нет…

— Врешь.

Райна умолкла. Она бы зацементировала собственный рот, если бы могла, лишь бы не сболтнуть лишнего. Но этот голос… Он не просто приказывал. Он обещал, что с ней случится что‑то очень плохое, если правда не будет извлечена на свет.

— Что вы пили?

— П — п–пиво.

— Шырялись?

— Мы не хотели никому… причинить вреда…

— Отвечай!!!

Ее так резко схватили за горло, что она всхрипнула, откинула голову назад и впервые взглянула в глаза похитителя — плохие глаза, без эмоций, несмотря на повышенный тон, слишком спокойные.

Он убьет, а через минуту уже не вспомнит, кого убивал… Не икнет, не затормозит, не сжалится; в это мгновенье Райна четко поняла, что говорить придется только правду, иначе не просто убьют — будут ломать кость за костью. Сколь угодно долго, не торопясь и не напрягаясь.

Она боялась человека. А нашел ее не человек. Кто‑то гораздо хуже.

Четко очерченные губы чуть изменили положение — сделались тенью недоброй улыбки.

— Ты ведь умная девочка, да? Я же вижу.

— Да. — На этот раз она кивнула быстро.

— Не хочешь боли…

— Нет. Не хочу…

— Но совсем без боли не получится.

Он сказал это будто даже с сожалением. Вот только его не было — сожаления.

Был ровный взгляд серых глаз без выражения, была эта комната, двое мужчин по сторонам от нее, дневной свет, льющийся через единственное в комнате окно, а вот сожаления по поводу нее — Райны — ни у кого не было.

"Ты проштрафилась. Придется платить. За ошибки всегда платят…" — плыли в тихой комнате невысказанные слова.

На его стального цвета майке, в том самом месте, куда она попала, проступило красное пятно; сквозь бинты и перевязочную ткань — смотри, мол, что ты натворила. Смотри и кайся, что, впрочем, все равно не поможет.

Жесткое лицо, залегшие под глазами тени, короткий ежик взъерошенных волос и поджатые губы.

Райне казалось, она медленно умирает от одного только предчувствия надвигающейся беды. Еще ничего не случилось, но случится. Обязательно случится, и жизнь обернется кошмаром. Уже обернулась. Да и останется ли она, эта самая жизнь? Удастся ли покинуть эту комнату на своих ногах или же ее вынесут бездыханным мешком? Избитую, искалеченную, переломанную перед смертью?

По щекам покатились слезы. Хотелось опуститься на колени и рыдать, молить о пощаде, в последний раз попытаться объяснить, что не со зла они… она в тот день, что без всякого умысла…

Осесть Райна не успела, да и не смогла бы — держали; зазвучали холодные слова:

— Подведем итог. Ты из тех, кто по вечерам пьет пиво и ширяется. Кто носит при себе оружие и любит прихвастнуть навыками. Навыками, которых нет. Ты из тех, кто выстрелив в человека, способна, как жалкая псина, сбежать и жаться в углу, надеясь, что не найдут и не накажут. Ты безответственна и тупа. Ты жалкое подобие человека, в котором нет ни моральных устоев, ни смелости… вообще ничего.

Она бы заскулила, уподобившись той самой псине, которую только что упомянули, но горло будто перехватила железная рука — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Оставалось стоять и, закрыв глаза, слушать безжалостные и справедливые упреки, от которых хотелось заломить конечности, взвыть и бросить прочь, за дверь, оставляя все позади: старую себя, старую жизнь, поступки, прощения которым нет, сжечь все мосты и предаться беспамятству.

— Пожалуйста, простите…

— Простите? — В ответ горькая усмешка. — Ты думаешь, все можно исправить одним "простите"? Нет, девочка. Я верю, человека в ответ на подобные действия стоит чему‑то научить, чтобы впредь подобных историй не случалось. Наказать, да. Вот только как?

Пауза. Та самая зловещая пауза, подводящая к оглашению принятого решения.

— Знаешь, наказывают людей по — разному. Я, например, мог бы сломать тебе руки или ноги. — Тяжелый вздох, будто трата времени даже на это являлась обузой. — А мог бы раздавить морально. Мог бы убить близкого тебе человека, разорить, уничтожить, подвергнуть рабству. Мог бы надругаться над тобой, совершить насилие сам или отдать другим. Я много чего мог бы… Понимаешь?

Теперь она тихо скулила вслух. Только не ломать руки, только не насиловать…

— А мог бы сделать проще… — Из висевшей на поясе кобуры появился пистолет, прижался дулом к ее животу и застыл; Райна содрогнулась от вмиг подступившей к горлу тошноты, едва сдержалась, чтобы съеденное днем не запачкало и ствол, и руку, держащую оружие. — Мог бы сделать то же самое, что сделала ты — выстрелить. И отпустить тебя. Живи, как знаешь. Или не живи. Точно так, как сделала ты. Хочешь этого?

— Нет…

Ее рот скривился в рыданиях. Жалкой, безобразной — вот какой она теперь была. Уже сломанной безо всяких пыток.

— Вот и я думаю, нет. Опять же, сделай я это или то, что перечислил ранее, я был бы мудаком. Моральным уродом без принципов. А я не мудак. Повезло тебе, да?

Повезло? Воздуха бы…

Дуло перестало давить в живот; пистолет вернулся в кобуру. Серые глаза прищурились.

— Но это не значит, что добрый я отпущу тебя просто так. Нет. Я сделаю иначе, сделаю так, чтобы ты запомнила нашу встречу. Хотя бы на какое‑то время. А пока помнишь, подумала. — Когда к лицу протянулась рука и погладила ее по волосам, Райна потерялась, перестала понимать, чего ждать, лишь внутренне сжалась, как ожидающий пинка щенок. — Красивые волосы. Любишь их?

Кивнула на автопилоте. При чем здесь это?

— Побрить ее, — раздался хлесткий приказ. — Наголо!

— Нет!!!

Она сама не знала, почему сорвалась с цепи и принялась пинаться и брыкаться. Впервые с того момента, как оказалась в этой квартире, проявила агрессию.

— Ишь какая! — зло проворчали слева. — Волос ей, суке, жалко!

Когда принесли поднос с ножницами, бритвой и стаканом воды, Райна обезумела. Дергалась, как объевшийся грибов шаман во время ритуального танца, опрокинула стакан с водой, умудрилась схватить с подноса ножницы и принялась остервенело размахивать ими вокруг себя. А когда неожиданно получила кулаком по лицу, осела на вовремя подставленный кем‑то стул, осоловело тряхнула головой и только теперь увидела, что из рассеченного виска человека с бинтом по левой стороне, заливая скулу, льется кровь.

— Дура. — Серые глаза находились всего в нескольких сантиметрах от ее и горели яростью. — Дура!

А потом плевок в лицо. Злой, полный презрения плевок, который долетел до самой ее души. Райна зажмурилась, беззвучно разрыдалась и отвернулась в сторону.

Брили ее молча.

*****

(VibeatZ & Ne0n prod. — beat#3)

— Они же у тебя почти до жопы были! Ты чем думала? Решила побрить?! Что, вообще мозги потеряла?!

Райна успела положить ключи на комод, разуться, пройти на кухню, достать из старых закромов пачку лапши и банку тушенки и поставить кастрюлю с водой на огонь, а Барни все орал. Орал, что волосы были едва ли ни единственным ее достоинством (вот и выяснилось), что она могла бы участвовать в конкурсе красоты, а теперь эта возможность накрылась медным тазом. С отвисшей от ярости нижней губой и выпученными глазами истерил, что не хочет прижимать к себе в постели лысую бабу и что не может понять причин, по которым Райна решилась на такое…

А она молчала.

Варила лапшу, сухими глазами смотрела прямо перед собой, отдирала алюминиевой ложкой прилипшую ко дну вермишель и хранила гробовую тишину.

На следующий день Барни зашел домой на обед, но есть не стал. Лишь брезгливо кинул на кровать длинноволосый парик и хлопнул дверью.

Часть 2.

(Max Richter — Infra 3)

Наступили заморозки. Выпал снег; сначала тонким слоем укрыл тротуары, ледяной коркой покрылись лужи. Затем слой снега уплотнился, вырос в сугробы, укутал собой все вокруг: крыши, лавки, дома. Прижался к стенам, заставил переобуться в зимние сапоги и переодеться в то, что у кого нашлось в шкафу: пуховики, дубленки, куртки. Шубы редко — город бедный.

Росли сугробы, рос и ежик на голове у Райны.

Сначала короткий, ощутимый только если провести ладошкой, мягкий на ощупь. Потом чуть длиннее — можно ухватиться пальцами. Через месяц стало можно проводить по уже не лысой, как шар, голове расческой. Пока только для смеха; торчащие вверх волосинки не путались между собой, и расчесывать их было незачем.

Но Райна иногда расчесывала.

И много думала.

Все чаще пропадал вечерами Барни. Не возвращался домой по несколько суток, мало объяснял, почти перестал разговаривать. Только иногда с бутылкой пива или с телевизором. А она все чаще смотрела в окно. На то, как падает пушистый снег, на то, как бредут по своим делам прохожие. На низкое серое небо, на осторожно пробирающиеся по скользкой дороге машины. Смотрела в никуда и думала о том, что неплохо бы найти работу. Неплохо бы собраться с силами и что‑то изменить, но все не удавалось. Сонная апатия, пришедшая вместе с зимой, укутала белым и источник внутренней силы, который, наверное, где‑то был… Был. Иногда чадил, пытался загореться, сформироваться в непонятное, но тянущее душу желание, стремление к чему‑то, но быстро чах.

И Райна, не обращая внимания на ворчливое бормотание Барни, смотрела в окно, думала и неосознанно дотрагивалась до медленно растущего на голове ежика.

*****

(11.06 Vybe Beatz — Fck he world или Jay Jay Johanson — Suffering)

Он, конечно, пропадал и раньше. На три, максимум на четыре дня.

Но ведь не на восемь? Нет — нет, что‑то однозначно случилось. Да еще эта рвущая душу записка:

"Райна, если скоро не вернусь, позвони по вот этому номеру. Покажи мое сообщение, о тебе позаботятся. Барни".

Незнакомый номер шел ниже.

Зачем нужно было оставлять ее? Чувствовал, что попадет в беду? И "скоро" — это сколько? Сколько куковать в пустой квартире, ожидая шагов за дверью? Сколько смотреть на опостылевшие стены, варить для себя и ждать — ждать — ждать… Днем одной страшно, ночью и того хуже. Новое утро, новое пробуждение в одиночестве, и новая волна отчаяния: он не вернется… Уже не вернется.

Почти нетронутую испортившуюся еду она выкидывала в мусорное ведро, которое не выносила уже неделю. Плотно завязывала ручки полиэтиленового пакета, чтобы не пахло, и убирала кастрюлю в раковину, чтобы завтра сварить что‑то еще. И снова выкинуть в ведро.

Это случилось в феврале.

Все еще стояли холода, и Райна едва только — только походить на человека — не на худого мальчика — укурка, а на девочку с короткой, почти красивой стрижкой. Она едва дотерпела, дождалась, пока немного отрастут волосы, — не могла ходить в парике — и собиралась искать работу, даже купила газеты…

А тут такое.

В страхе за Барни, за себя и сделавшееся вдруг неизвестным и тревожным будущее она продержалась еще три дня.

А потом кончились деньги.

И варить стало нечего.

Поднявшись следующим утром с постели, Райна, дрожа от холода, разогрела остатки риса, поела. Укуталась в теплую кофту, натянула носки и подошла к окну, за которым валил плотный снег.

Вот и еще один день в тишине. Потом вечер. И ночь. Стоило подумать о холодной постели, как она поняла: все, больше не выдержит. Будет звонить. Чей бы номер ни был записан на листе, она объяснит ситуацию и попросит о помощи.

Не до хорошего. И не до гордости.

В этот момент обычно ворчливый, взъерошенный и помятый Барни показался ей самым желанным человеком на свете. Лишь бы сидел в своем кресле — с пивом или без, — лишь бы смотрел телевизор, лишь бы просто был рядом. Чтобы не одной.

Райна мысленно помолилась "вернись" и потерла ладонями бледные щеки.

Никуда звонить не хотелось.

— Вы не понимаете! Мне только поговорить, у меня для вас сообщение… Какое? Я покажу при встрече. Да я бы и не позвонила, если бы не оно!

"Сильно оно мне надо", — добавила она мысленно и принялась раздраженно накручивать на палец витой телефонный шнур.

— Что? Это для меня далеко, я без машины. Давайте встретимся у заброшенного театра, на сорок пятой авеню, туда я смогу дойти пешком. Во сколько? В девять вечера? А раньше никак?

Ответом ей стали отрывистые короткие гудки.

Снег перестал сыпать и теперь лежал рыхлым покрывалом, отражая кристалликами льда желтый свет фонарей. Темное небо, пушистые деревья, пар изо рта и заколоченная досками крест — накрест дверь театра позади.

В ожидании встречи Райна истоптала небольшую площадку перед зданием заворачивающими по кругу следами. Тишина, сугробы, озябшие пальцы рук и почти отмерзшие в изношенных сапогах пальцы ног. Усилившийся под вечер мороз кусался за щеки.

Часы на запястье показывали девять ноль одну.

Долго еще переминаться с ноги на ногу? Хрусь — хрусь под каблуками. Еще один вдох ледяного воздуха — еще один выдох теплого пара, осевшего на шарфе крохотными капельками. Еще один круг по протоптанной в снегу дорожке.

Двухэтажный заброшенный театр с облупившейся на колоннах краской монументально смотрел сквозь деревья на горизонт.

Долго ждать?

В девять ноль семь у дороги, утрамбовывая снег шинами, остановился серый автомобиль. Озябшая от холода, Райна обняла себя руками и перестала пританцовывать на месте.

— Меньше всего я ожидал увидеть тебя. А тебе… — казалось, ему снова хочется сплюнуть прямо на снег, — в последнюю очередь стоило набирать мой номер телефона.

Райна то ли от холода, то ли от страха начала заикаться. Короткие волосы под ее шапкой встали дыбом в тот самый момент, когда она разглядела лицо со шрамом на виске. То самое лицо. Которое до сих пор нет — нет да всплывало в тех кошмарных снах, где ее снова и снова брили наголо.

— Я… я не знала, что это… ваш номер!

— Наобум набрала? Жить стало скучно? Смотри, я скуку‑то быстро развею, ты меня знаешь.

Агрессивно вжатая в ворот толстой куртки голова, недобрый взгляд исподлобья, перекочевавшая из одного уголка рта в другой надкусанная спичка.

Впервые за этот вечер Райна отогрелась. Помогла жаркая волна страха, что лавой прошлась по позвоночнику. Бежать! К черту все, какая там помощь! Подбородок, как у трусливого зайца, задрожал; прежде чем развернуться и броситься прочь, она обиженно заявила:

— Да если бы не это, — в руке мелькнула мятая записка, — я бы в жизни вам не позвонила. За все деньги мира! Больная я что ли? Тьфу на вас!

— Заткнись и застынь!

Она успела сделать только шаг в сторону, когда на нее рявкнули так зло, что с деревьев едва не повалился снег.

— Покажи мне записку!

"Да идите вы к черту!" — ей хотелось заорать в ответ. — "Идите в баню, нахер, куда угодно, лишь бы прочь из моей жизни!" Но выдать подобное вслух не хватило духу — слишком свежи были воспоминания четырехмесячной давности.

— Это все уже не важно. — Вежливость давалась тяжело, подбородок все еще дрожал, щеки пошли нервными пятнами. — Простите, что побеспокоила. Всего хорошего…

— Записку!

От того, что пришлось повторять дважды, мужчина со шрамом сделался не просто угрюмым — мрачным, как грозовая туча, а в глазах возник нехороший блеск, какой появляется при желании ткнуть кого‑нибудь мордой в снег. Или сломать пару ребер.

Дрожащая рука с озябшими пальцами нехотя протянулась вперед.

Каждый раз он орет. Каждый раз приказывает. Каждый раз пугает. Скотина! Как вообще Барни мог додуматься написать номер этого… этого… урода? Что за пресловутое совпадение судьбы? Райне хотелось материться.

Снова повалил снег.

Мятый клочок бумаги после пристального изучения перекочевал в карман темно — синей куртки. Взгляд стальных глаз сделался мрачным и задумчивым.

— Я могу идти?

— Не можешь.

И снова тишина. Пальцы ног сделались стеклянными и почти потеряли чувствительность; хотелось сжать их в ладонях, отогреть, завыть от боли, но встреча еще не закончена, а до дома далеко. Дотерпеть бы.

Райна нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

— Барни, должно быть, ошибся. Это все недоразумение. Я пойду…

— Значит так, Рейка, — неприязненно отрезал тот, чьего имени она до сих пор не знала, — сейчас мы…

— Меня зовут Райна.

— Я хер клал на то, как тебя зовут. Это понятно?

Райна возмущенно засопела, но промолчала.

— Сейчас ты сядешь в машину и поедешь со мной.

— Не поеду!

— А я не буду упрашивать дважды. — Он сказал это тем самым мягким голосом, который она ненавидела больше всего. Голосом, означавшим "сейчас я тебе заломлю руку за спину, и ты перестанешь дергаться и меня нервировать". — И с этого момента ты делаешь все, что я скажу. Не мямлишь, не ноешь и не комментируешь!

В последней фразе прозвучала не скрытая даже — явная угроза.

Райна чувствовала — еще секунда, и она забьется в истерике, завизжит и бросится на поиски кирпича, которым размозжит этому уроду голову. По крайней мере, очень постарается. Приложит все силы, чтобы прямо сквозь шапку хрясь — хрясь…

Видимо, в ее обезумевших глазах, как на экране кинотеатра, пронеслись вожделенные сцены расправы.

Мужик с серыми глазами какое‑то время раздраженно пожевал спичку, затем выплюнул ее в снег, спросил: "Успокоилась?" — и кивком головы указал на машину.

— Поехали.

Она ненавидела всех.

Себя — за звонок, Барни — за исчезновение, но больше всего того, с кем ехала рядом — здорового, как мешок с цементом, водителя. С огромными руками, жестким лицом, неулыбчивым ртом и привычкой затыкать ее через слово.

Что за отвратные манеры? И как вообще могло случиться, что судьба свела их снова? Ну, не проклятье ли?

В салоне было тепло; тихонько гнал из‑за пластиковых решеток теплый воздух кондиционер. Болели, медленно отогреваясь, пальцы ног.

Райна почти плакала от нахлынувшего отчаяния, бессилия и незнания того, что будет дальше. Как могло случиться, что она вновь встретила того, кого меньше всего на свете хотела видеть? Как получилось, что она едет в его машине, оставляя дом — их с Барни дом — позади?

Лучше бы она не звонила. Создатель, помоги ей. Лучше бы не звонила…

Больше всего Райна боялась увидеть ту же самую квартиру с узкой комнатой — вагоном, куда ее однажды привели, держа под руки. До противного ярко помнился стоящий в собственном горле ужас и запах едкого вещества, что, казалось, тогда прилип к ноздрям. Как же было страшно. И как сильно она радовалась, выйдя оттуда на своих двоих, пусть и лысая.

К удивлению и облегчению, приехали не туда, а в частный одноэтажный дом на другой окраине Девенпорта. Небогатый, но и не накренившийся от времени с ровной, не просевшей крышей, выкрашенный в неприметный блеклый цвет и окруженный невысоким каменным забором.

Скрипнула плотная входная дверь; изнутри дохнуло теплом.

— Заходи.

Райна шагнула через порог и остановилась.

— Твоя комната налево. Разуваются здесь.

Сзади зашуршала темно — синяя куртка.

*****

Ей выдали и постельные принадлежности: застиранную наволочку, пододеяльник, не подходящую по расцветке к комплекту простынь и завернутое в полотенце мыло. Объяснили, где туалет и ванная комната. Принесли безразмерные разношенные жесткие тапки, в которых почему‑то было холоднее, чем босиком на полу. Отвели на кухню, показали, где холодильник, чайник и начиная с этого момента ее кружка. Белая, без рисунка, с отколотым краешком.

Во время "инструктажа" Райна чувствовала себя новоприбывшим заключенным и все время молчала. Не откликнулась и тогда, когда проворчали:

— Крошки за собой стирай со стола. Тараканов сама будешь выводить.

Сделала вид, что не заметила искривленные в едва заметном отвращении губы, когда мужчина со шрамом рассматривал ее короткую немодную стрижку, стерпела и раздавшееся следом фырканье.

— Все. Когда дверь в комнату справа закрыта, меня не беспокоить.

Он стоял в проходе, одетый в застиранные черные джинсы и пуловер, сложив руки на груди. Огромный, сильный и неприятный ей тип. Казалось, косяк под ним должен был прогнуться, но благодаря непонятному упорству все еще держался прямо.

— А звать вас как? — нехотя спросила Райна, стараясь избегать прямого взгляда.

— Никак. Таких, как я, лучше никогда не звать. Хуже будет.

— Но как‑то я должна вас называть?

Отозвалась она раздраженно и поджала губы.

Он не ответил. Молча вышел из кухни, оставив ее стоять с прижатым к груди полотенцем и завернутым в него куском мыла.

Через пятнадцать минут Райна не выдержала, постучалась‑таки в закрытую дверь, за что сразу же получила:

— Я плохо объяснил? Сюда не надо стучать. Не надо тут сидеть, не надо смотреть в замочную скважину. Закрыто? Проходи мимо!

Она сжалась в комок, но упрямо выставила подбородок вперед.

— Я хотела спросить.

Хозяин дома поднял руку, оперся ладонью на косяк и недовольно буркнул:

— У тебя одна минута.

И демонстративно взглянул на часы.

— А… а долго я здесь буду быть… жить?

Наверное, она выглядела крайне жалкой, потому что выражение лица напротив не сделалось смурнее, как случалось всякий раз, стоило ей открыть рот.

— Пока я тебя не пристрою.

— А что значит "пристрою"?

Звучало сиротливо и одиноко — пристрою. Пристроит куда, в приют для бездомных?

— Шла бы ты спать, Рейка.

— Райна, — механически поправила она, глядя на ползущую по косяку трещину. — А выходить из дома мне разрешено?

— Да хоть сейчас и на все четыре стороны.

М — да. Тепло. Уютно. А главное, с любовью.

Она молча развернулась и зашагала к себе в спальню.

*****

(Illuminate — Nachtmusik или Stephan Moccio — Manolete)

Заснуть не могла долго. Жалась к холодной стене, куталась в одеяло, смотрела, как сквозь занавешенное тюлем окно снаружи медленно падают снежинки.

Где она? Что она? Зачем?

Ведь Барни, если вернется, найдет ее? Ведь сам оставил ту записку, значит, будет знать, где искать?

Если вернется…

Они познакомились почти год назад, тогда Райна работала в одном из окраинных баров — захолустном и неспокойном месте: мыла посуду, чистила полы, по вечерам драила столы и заляпанную пивными разводами барную стойку. Жила в комнатке наверху. Платили мало, квартиру снять не удавалось. Едва хватало на еду.

Когда Бульбог Рой — хозяин питейной забегаловки — несколько недель спустя предложил ей работу официантки, обрадовалась.

Дура.

А потом начала прятаться от распускающих руки пьянчуг во всем углам, за что ежедневно подвергалась выговорам, вычетам и штрафам. Рой, видите ли, не считал, что дать потрогать себя за сиську — нечто из ряда вон. Конечно, у него и сиськи‑то не было. В гей бар бы его…

Барни встретился на пути не просто вовремя, а очень вовремя — Райна как раз хотела заехать по зубам одному бородачу, который в третий раз позволил себе шлепнуть ее по заднице; собиралась утешиться выбитым зубом или двумя и увольняться к чертям. Ей хватило и грязи, и выговоров, и распухших от постоянного пребывания в воде ладоней.

Только вместо Райны по зубам бородачу заехал Барни — тот самый крепкий, неплохо одетый, приятный на вид шатен, которого она тогда увидела впервые.

В тот вечер под крики и оры озверевшего краснощекого Роя, которому отказались возместить убытки за сломанную мебель, они покинули "Бульдожью чарку" вместе. А еще через две недели съехались, стали жить вдвоем.

С тех пор Райна не работала. Из‑за плохих воспоминаний боялась подыскивать что‑то новое. Барни не ругался — поил, кормил, как мог, одевал. Ну да, ворчал иногда, так кто же не ворчит?

А теперь…

Теперь она лежала в чужом доме, в чужой кровати, расклеившаяся и потерянная, и тонула в тревожных ожиданиях.

Чужой двор, район.

Чужие тапки под кроватью и чужой человек за дверью.

Часть 3.

(Marina and he Diamonds — Starring Role)

Следующие двое суток за окнами стояли такие морозы, что Райна боялась высунуть за дверь нос. Хотела исследовать окрестности, но отказалась от этой идеи, как только взглянула на прозрачный столбик термометра с посиневшей шкалой.

Когда от сидения в тесной спальне начинало сводить скулы, отправлялась на кухню, заваривала дешевый и странно пахнущий чай, после чего садилась в единственное в гостиной протертое кресло, раскрывала найденную на полке невысокого шкафа первую попавшуюся книгу и пыталась углубиться в чтение.

Не получалось.

Книги все, как одна, попадались странные: "Классификация ядов", "Владение боевым ножом", "Тактика ведения ближнего боя", "Принципы маскировки"…

На что ей такое? Тусклый свет в комнате едва позволял разобрать строчки, а текст оказывался на удивление сложным, и тогда Райна откладывала очередную книгу, допивала чай и со вздохом уносила найденное обратно на полку.

Какой сам — такое и чтиво; что здесь, что там ни грамма сентиментальности. Хоть бы один любовный роман завалялся или на худой конец какая фантастика — неужели в этот дом никогда не ступала женская нога? Взглянув на разношенный необъятный тапок, Райна решила, что нет, не ступала.

А вот однажды ей повезло (хотя, повезло относительно), и в одном из пухлых томиков она нашла заткнутый между страниц конверт, адресованный некому Аарону Канну и, пока справа не скрипнула дверь, гадала, так ли зовут хозяина дома.

Застывший в дверях мужчина с пустой кружкой в руках, когда увидел, что именно она рассматривает, рявкнул так громко, что Райна едва не уделалась от страха: уронила книгу себе на ногу, ойкнула и спешно ретировалась в спальню, откуда еще минут пять слушала недовольное бормотание на тему "ходят тут всякие, трогают все подряд… ничего никуда не поставишь, везде дотянутся, везде свой нос сунут…"

С тех пор книги она не трогала.

В очередной раз они столкнулись на кухне вечером; Райна шерстила полки пустого холодильника на предмет съестного: куска хлеба, сыра, может, колбасы. Нашлись только консервированные шпроты, что‑то заплесневелое в стеклянной таре и несколько картонных коробок в заиндевевшей морозилке, которые она не решилась разогревать. Мало ли, может, по счету?

Обладатель серых глаз вошел тогда, когда она в очередной раз наливала опостылевший чай, встал позади, ожидая своей очереди к чайнику.

Райна налила в кружку кипяток и отошла, грея пальцы о фарфор и настороженно наблюдая за человеком в застиранной футболке и темных джинсах. Как ни странно, шанс разглядеть его ей представился только теперь — до того они встречались то в зимней одежде, то она была не в состоянии на чем‑либо сфокусироваться, то все как‑то не хватало времени. А сейчас втихаря отмечала детали: пепельный оттенок коротких торчащих во все стороны, как будто по ним постоянно водили пятерней, волос, мощную, как бревно, шею, огромные мускулистые руки, квадратные, похожие на лопаты, ладони. Средней длины пальцы, огромный размер ступней (понятно, чьи тапки ей перешли по наследству), плотную, хоть и не толстую, талию и бугор на джинсах, будто туда явно было что паковать.

Взглянув на последнее, она смутилась, быстро отвела взгляд и притворилась, что ждет, пока остынет в кружке вода.

Интересно, чем он занимается, если на полке такие книги? Здоровый, мускулистый, накачанный, несмотря на отсутствие в холодильнике еды. Что ест сам? И не бьется ли макушкой о низкие потолки при таком‑то росте?

— А Аарон — это ваше имя? — решила попытать счастья Райна, надеясь, что кухня хоть немного расположит немногословного собеседника к диалогу.

Не тут‑то было.

— Меньше рыться нужно, где не надо, тогда и вопросов не возникнет.

Она поджала губы. Хотела обидеться, но быстро решила, что шанс пообщаться представляется редко — нужно использовать.

— Скажите… А откуда вы знаете Барни? Почему он дал именно ваш телефонный номер? Вы вместе работали?

Эти вопросы занимали ее уже не первый день, и Райна, хоть и боялась ответного рыка, не могла не спросить.

— Слушай, ты всегда так много болтаешь?

Сильные руки оперлись на клетчатую скатерть — скрипнули деревянные ножки стола; русые брови съехались к переносице.

— Я не болтаю. Я очень редко… для женщины… говорю.

— Не заметил.

Райна насупилась.

— А что, мне вообще молчать?

— Желательно.

Вот ведь непробиваемый! Она решила подъехать с другой стороны.

— Ведь Барни просил позаботиться…

— А я что делаю?

Взгляд сделался прохладней.

— Разве в понятие "заботы" не входят редкие беседы?

— Может, тебе еще психоаналитика нанять, чтобы выслушивал каждый вечер? И кого‑нибудь, чтобы жопу подтирал?

Жесткий рот искривился в усмешке; недоверчиво качнулась голова: вот ведь, мол, пройдоха хитрая, еще и обвинять пытается, — затем человек со шрамом покинул кухню.

Предварительно пригнувшись, чтобы не удариться макушкой о дверной проем.

— Я же говорила — Аарон! — триумфально провозгласила Райна десятью минутами позже, после того, как услышала брошенную в сотовый телефон фразу: "Как что, так все Аарон! Ладно, завтра подъеду…"

Стоило стоящему посреди гостиной мужчине развернуться и бросить на нее полный ярости взгляд, как Райна тут же спряталась за дверью спальни. Со всего размаху хлопнула ей об косяк, еще и на задвижку закрылась. Чтобы не наладили пинка.

Слава Создателю, когда разговор завершился, в комнату, чего она, признаться, боялась, никто ломиться не стал.

*****

(Jean‑Baptiste Maunier and Clemence — Concerto Pour Deux Voix)

Следующие несколько дней, вопреки опасениям, запомнились ей скорее светлыми, нежели унылыми.

Морозы спали, и Аарон, наконец‑то признавший, что да, он Аарон, отвез Райну в магазин, где купил ей новую меховую шапку (вместо "смешапки", как он называл ее предыдущий вязаный эквивалент), не самый модный, но теплый пуховичок и удобные, без каблука, зимние сапоги. Критическим взглядом оглядел ее, одетую и обутую так, словно Райна собралась в экспедицию к горным вершинам, и удовлетворенно кивнул.

— Вот теперь можешь выходить на улицу.

Райна обрадовалась. Хоть выходить ей было некуда — окрестности пугали, да и дневной свет зимой быстро угасал, — она все же почувствовала некоторую свободу. Аккуратно повесила пуховичок за дверью, поставила сапоги у порога и с любовью провела пальцами по плотному густому меху нового головного убора. После отправилась на кухню, чтобы приготовить ужин.

В эти дни Канн завел новую привычку: приходить днем с улицы, ставить объемистый хрусткий пакет на стул в кухне и заказывать: "Вари!".

И она варила.

Супы, мясо на кости, катала из фарша котлеты, жарила картошку. В процессе с удовольствием вгрызалась в кусок колбасы, который традиционно отрезала и клала на свежий хлеб, чтобы перекусить до ужина.

Канн ел шумно, быстро, со смаком. Вкус еды не критиковал, спасибо не говорил. Просто ставил пустую тарелку в раковину и уходил к себе в комнату — кабинет, где в одиночку, работая, дымил сигаретой. А Райна, помыв посуду, забиралась в знакомое протертое кресло, с каким‑то привычным удовлетворением оглядывала взглядом гостиную — корешки книг, фигурку солдатика на полке, пыльный барометр над изогнутой спинкой стула — и с замиранием сердца и радостным предвкушением раскрывала томик, приобретенный в попавшейся по пути книжной лавке, куда своего спутника она затянула едва ли не силой. Книга оказалась хорошей, интересной, и Райна берегла историю: читала по чуть — чуть, по несколько страниц в день.

*****

— Ну что ты драишь эти полы через день!

— А чего мы в свинарнике живем?

— Ты меня еще ковры на улице выбивать заставь!

— А надо бы, кстати…

— Тьфу! — Аарон выругался так заковыристо, что даже Райна, привыкшая к любившему крепко выразиться Барни, покраснела. — Вообще уже семейная пара!

— А что тут такого?

Отжала над ведром драную тряпку, посмотрела широко распахнутыми глазами на стоящего в дверях мужчину и добавила:

— Купи сегодня в магазине сыра, ладно?

— Тьфу! — Еще раз повторил Канн и скрылся в дверях, а она только сейчас заметила, что они плавно и незаметно перешли на "ты".

Тем вечером она почему‑то думала о том, что Райна Канн звучит красиво. Монументально. Почти торжественно. Катала на языке незнакомое, но сладкое, как кубик сахара, сочетание и сама не понимала, зачем примеряет его к себе. Наверное, просто так. От нечего делать. Ни зачем.

Горели на черном зимнем небе далекие звезды. Близился к концу студеный февраль.

*****

— Давай! Напряги мозги и перечисли мне все, что ты умеешь.

— Зачем?

— Меньше вопросов, больше дела.

Ее отражение в зеркале дуло губы и морщило лоб. А волосы, оказывается, отросли еще — пора бы подровнять хаотично торчащие пряди, снова сделать подобие стрижки.

— А ты поэтому зовешь меня "Рейка"?

Канн удивился, на секунду даже отвесил челюсть.

— Почему?

— Потому что я такая тощая?

Услышал и поджал губы: мол, не отвлекайся.

Ей впервые за все это время позволили войти в кабинет — дверь справа, — и Райна с интересом разглядывала неброский и не особенно стильный, как и в остальных комнатах, интерьер. Компьютер на столе, деревянный стул, старые коричневые шторы на окнах. В углу журналы, на полках книги и еще два солдатика — другие: один с винтовкой наизготовку и в каске, другой рядом с серебристой металлической пушкой.

К единственному шкафу со стеклянными дверцами сиротливо жалась кровать с накинутым поверх покрывалом. На такой, наверное, и ног не вытянешь при его‑то росте…

И зеркало. Куда Райна то и дело кидала любопытные взгляды — зеркало в полный рост. Нет, в ванной тоже было, но грязное и маленькое, себя не разглядишь, а тут высокое, в витой раме, можно увидеть все, что ниже шеи.

— Ты долго будешь куковать?

— Все, закончила. — Она незло огрызнулась в ответ и принялась вспоминать все, чем когда‑либо занималась в жизни.

— Да ничего такого особенного я не умею. Мыть, стирать, убирать. Чуть — чуть рисовать, петь не умею, одежду шить тоже…

— Я не спрашиваю про то, чего ты не умеешь. Меня интересует, что умеешь?

Зачем это ему? Хочет устроить на работу и пытается определить список навыков?

— Ну… я официанткой работать могу. Посудомойкой. Стрелять умею…

— Откуда?

Райна прикусила губу и ответила осторожно:

— Барни научил.

Комментариев не последовало. Только короткое "дальше".

Аарон вновь дымил сигаретой — пепельница с двумя затушенными окурками стояла у кресла; дым медленно выплывал в открытую над столом с компьютером форточку. За окном радовалось приближающейся весне солнце: от души золотило дома и сугробы.

— Короче, ничего из того, за что платят нормальные деньги, ты делать не умеешь.

— Наверное, нет.

На старую выцветшую карту Уровня, пришпиленную к стене гвоздиками, падал наискось луч, и казалось, одна часть Девенпорта живет в процветании и достатке — часть, которую благословил свет, — другая же тонет во мраке. Наверное, та самая часть, где сейчас находятся Райна и Канн…

— Хорошо, подойдем с другой стороны. А если бы ты могла выбирать, чем заняться, чем бы занялась?

— Ты же выяснил, что я ничего не умею.

— Ну, чему бы обучилась?

Она легко пожала плечами.

— Не знаю. Может, шить? Или хорошую еду готовить? Танцевать?

— На танцах много денег не сделаешь.

Вдохновленная полетом фантазии последнюю фразу Райна пропустила мимо ушей.

— А еще я люблю слоганы придумывать. Как вот, знаешь, изготовитель одно напишет про продукт, а я бы иначе сказала, и мне кажется, продавалось бы лучше. Четверостишия сочиняю…

— С людьми могла бы работать?

— Ага.

— Понял.

Дотлела сигарета. На этот раз о чем‑то своем задумался Канн.

*****

Вечером, во время ужина, она снова завела разговор о Барни. Не сумела удержаться — мысли сложившейся ситуации постоянно бередили беспокойный разум.

— Ты был ему должен, да?

Канн нахмурился и насадил на вилку несколько жареных картофелин, закинул в рот, прожевал. Откусил хлеба.

— Если бы не был, то выкинул бы меня на улицу, вообще бы с собой не повез. Не после того, как я,… — чтобы не смотреть на белеющий на виске шрам, Райна уткнулась взглядом в свою тарелку, — прострелила тебе плечо и порезала висок.

Вместо ответа Аарон какое‑то время задумчиво смотрел на нее. Затем спросил:

— А что ты ему сказала, когда вернулась домой лысая?

Она умолкла, вспоминая тот день.

— Сказала, что сама.

— Сбрила сама?

— Что решила подстричься.

— И он поверил?

Поверил — не поверил? Кого теперь заботит?

— Не знаю.

— Я бы не поверил, если бы моя баба сказала, что решила сбрить такие волосы.

"Такие" приятно согрело, пусть и задним числом, немножко, совсем чуть — чуть отбелило тусклые воспоминания. Значит, хорошие все‑таки были волосы. Заметил.

— Он ничего не сказал.

— Ну и дурак.

Ужин закончился. Тарелки в разводах жира отправились в раковину, наступило время чая; теперь они пили новый — Райна настояла на покупке другой марки; в запах жареного вплелся аромат бергамота.

Канн размешал сахар, отложил покрытую мелкими царапинами ложку в сторону и покрутил чашку в руках. Задумался, глядя на исходящий мурчанием, как довольный кот, холодильник, поверх которого тряслась серебристая клеенка.

— Да, я был ему должен. Твой Барни — Барни Крудс — однажды спас мне жизнь тем, что поделился очень ценной информация, хотя это могло стоить ему дорого. И с тех пор я был ему должен.

"А теперь отдаешь долг в виде возьни со мной?" — хотела спросить Райна.

Но не спросила. Лишь продолжила прерванное несколько секунд занятие: тереть сухим полотенцем вымытые тарелки.

Часть 4.

Спустя два дня ее поставили перед фактом: оказывается, Райна уже записана на трехмесячный курс обучения по специальности "рекламный менеджмент" с последующим гарантированным трудоустройством. Курс начнется в середине марта, прибыть надлежит по адресу, указанному на последней странице брошюры.

Тонкие страницы пахли новизной и типографской краской.

В тот день Райна замусолила их почти до дыр: открыв рот, по десятому кругу вчитывалась в строчки, разглядывала яркие фотографии, тихонько и с благоговением шептала: "Артлайн индастриз", — и все думала о том, что это? Где это?

А наутро ее повезли смотреть квартиры.

Вдавливался в пуховичок ремень безопасности, лежали на руле лопатообразные руки в перчатках, мех шапки щекотал щеки.

— А зачем мне квартира? Ведь есть одна? Где мы жили с Барни, у меня и ключ есть.

— Я бы не стал туда возвращаться.

Впереди чадили сизыми выхлопами машины; дым подвисал вокруг выхлопных труб и подолгу клубился над дорогой; с утра вновь ударил мороз. Все надеялись — последний перед наступлением весны.

— Тебе надо где‑то жить. Машины у тебя нет, если сниму тебе квартиру в центре, сможешь ходить на курсы пешком.

— Но квартиры в центре такие дорогие! А я думала, что ты…

Она хотела сказать "думала, что ты небогат", но вовремя спохватилась. Однако Канн уже ухватил мысль и усмехнулся.

— Думала, что я бедный?

— Ну… — Райна смутилась. Потерла друг о друга пушистые варежки. — Я когда пришла, у тебя в холодильнике ничего не было.

— А кто сказал, что я часто обедал дома?

Серые глаза озорно блеснули, и это был первый момент на ее памяти, когда Канн улыбнулся. Пусть коротко, но… но так здорово.

— Квартиру сниму на полгода. Пока отучишься, пока начнешь зарабатывать. Должно хватить…

Кутались в теплые куртки люди, торопились укрыться с вымерзших улиц в домах, выдыхали в ладони пар и поглядывали поверх натянутых на носы шарфов. Холодно, да.

Им холодно. А ей тепло. Очень.

*****

Этот торт она пекла с особой тщательностью.

Вот уже несколько дней втихаря вписывала в список покупок ненужные, казалось бы, ингредиенты — муку, сахар, яйца, сметану, — а теперь с любовью замешивала, добавляла то щепотку одного, то щепотку другого компонента и любовалась тестом. Коржи выпекала осторожно — духовка незнакомая, не сжечь бы, а крем взбивала так долго, что заныла рука.

Канн курил в кабинете, с кем‑то изредка говорил по телефону, наверное, работал. Главное, он просто был, и этого почему‑то хватало для того, чтобы беззаботно порхать по пропахшей сладкой ванилью кухне.

Осталось отрезать кончик целлофанового пакета — соорудить подобие кондитерского шприца — и красиво написать "Спасибо". Задача кропотливая, но приятная. Перед тем как взяться за нее, Райна вскипятила чайник, уселась на стул, вытащила из пачки малиновое печенье и раскрыла любимую книжку там, где торчал наружу хвостик сделанной из блокнотного листа закладки. Самое время прочитать еще страничку или две.

Аарон на надпись смотрел так долго, что Райна засмущалась: не переборщила ли с чем? Может, текст кривоватый или он не любит шоколад?

Выдохнула свободно только тогда, когда с блюда исчезла добрая половина торта, а Канн довольный, словно сытый медведь, откинулся на спинку стула.

— Хорошо, черт возьми. Вкусно.

По ее лицу расползлась счастливая улыбка, а вокруг, казалось, запорхали бабочки. Аарон не удержался, улыбнулся в ответ.

— Надо бы такое почаще, да?

Райна радостно кивнула в ответ.

*****

Когда‑то эта спальня казалась ей чужой и неуютной. А теперь ощущалась домом. Ну и что, что мебели почти никакой, ну и что, что палас протертый. Даже тапки хороши, если надевать их на толстые носки.

Скоро она будет учиться. Учиться на менеджера по рекламе — невероятно!

До сих пор не верилось…

Не верилось, что в марте она посетит первое занятие, увидит новых людей, пойдет в незнакомое место. Не верилось, что в сумочке лежит ключ от снятой квартиры; ну и что, что договор об аренде вступает в силу с десятого марта, тут осталось‑то…

Не верилось, что враждебные раньше предметы — чужая кухня, солдатики, каменный забор за окном — вдруг сделались родными.

Как так?

Тем вечером, у театра, когда она увидела лицо со шрамом, думала, хуже быть не может. А обернулось все сказкой: новой жизнью, новыми мечтами и надеждами. И в это будущее, заглядывающее в окна спальни, она смотрела с трепетным ожиданием чего‑то прекрасного. Скоро весна, скоро все растает, скоро она покинет этот дом…

От этой мысли Райне стало грустно.

*****

Уже стемнело, когда она постучала в запертую дверь.

— Входи. Открыто.

Вошла. Сначала села напротив кресла, в котором он курил, затем поднялась, погасила свет и осторожно приблизилась. Забрала из его пальцев окурок, затушила его в пепельнице и, не спрашивая разрешения, забралась на мужские колени.

Несколько секунд сидела в темноте и тишине, слушая стук собственного сердца. Стук второго сердца ощущала не менее отчетливо — ускоренный, громкий, чуть смущенный.

— Я хотела сказать… прости меня.

Канн с едва заметным облегчением выдохнул; она почувствовала запах табака.

— "Прости" можно было сказать и сидя там.

Райна не отреагировала. Коснулась горячей шеи, в первый раз сама дотронулась до человека со шрамом.

— Прости, что я тогда попала в тебя. И что порезала.

— Проехали. Это в прошлом.

Казалось бы, надо уходить. Вставать, включать свет, извиняться, что побеспокоила, и, сгорая со стыда, исчезать с глаз долой, но вместо этого Райна спросила:

— Можно я тебя поцелую?

Неровное дыхание рядом затихло.

— Не стоит.

— Почему? — Она мягко провела пальцем по колючей щеке. Сколько раз она смотрела на нее за ужином? — Потому что я тощая?

— Потому что ты дурра, — ей ответили тихо. — И не знаешь, что делаешь.

— А если знаю?

Аарон молчал долго — Райна приготовилась уйти. Уйти, не обидевшись — с благодарностью, что не прогнал сразу, с сохраненной внутри нежностью, с которой она и вошла в его комнату.

Вместо слов ей на затылок легла мужская рука.

Часть 6.

(Adele — Lovesong)

— Райна, родная! Девочка моя, как же я скучал! Ты не представляешь, сколько всего случилось, столько придется тебе рассказать… Иди, я тебя обниму!

Она смотрела на него в ужасе. На Барни.

И никак не могла шагнуть вперед.

— Старик, как я тебе благодарен! Знал, что все будет хорошо, но все равно переживал за нее. Как хорошо, что ты приютил — камень с души.

Барни тряс широкую ладонь и не замечал ни застывшего выражения лица Канна, ни непонятного выражения в глазах Райны.

Вокруг мело; мелкий, как алмазная пыль, снег шел с самого утра. Мерзла незамотанная шарфом шея; скользко переминались на снегу подошвы разношенных тапок.

— А я, понимаешь… попал тут в историю…

Он переводил взгляд с одного на другого и говорил — говорил — говорил… Как будто до этого его месяц держали в карцере. И не кормили. Похудевший, с ввалившимися щеками и старой запекшийся кровью над разбитой губой — странный, почти незнакомый (или забывшийся?) мужчина.

— Ты ведь на меня не обиделась? Долго объяснять… Но я приехал, как и обещал. Видишь? Приехал!

"Ты не обещал", — холодно и отстраненно подумала Райна.

Но за спиной стояла машина.

Машина со знакомыми внутри бежевыми сиденьями и наклейкой "полный вперед!" на руле. Машина, которая приехала за ней. Машина, на которой предстояло ехать "домой".

Она никак не могла понять, что брать с собой. Пуховик? Старую куртку? Оставить ключ от снятой квартиры в спальне или нет? Что делать, как, куда…

Зачем…

Канн курил в кабинете. На этот раз не в кресле — у окна.

Повернулся, когда услышал за спиной шаги.

— Я без стука, но у тебя не заперто.

Он улыбнулся краешкам губ — мягко и грустно, как будто она назвала известный лишь двоим секретный пароль.

И ничего не ответил.

Когда она показала ключ, покачал головой: забери, мол. Твой.

А когда увидел, что она собирается заплакать, посмотрел тяжелым, сделавшимся таким привычным, взглядом серых глаз и сказал:

— Иди. Райна. Пора.

Эпилог.

На дворниках снежной крупы скопилось больше всего. Сиденья казались жесткими и холодными, поверх пуховичка лежал знакомый и одновременно чужой ремень безопасности.

— Как же я скучал, Рай! Не представляешь… Слушай, а ты хорошо выглядишь, обросла! Снова стало красиво. А знаешь, я тут денег подзаработал, новый телевизор купим — большой, плоский, во всю стену, прикольно?

Прикольно?

Она не знала…

Пиво. Ворчание. И большой телевизор.

Возникло чувство, что хочется бежать. Где‑то внутри зародился рокот еще не готового излиться, но уже проснувшегося вулкана. Еще не лава, но уже теплеет.

— Ты ведь не обиделась на меня? Я знаю, надолго исчез, козел, но ведь вернулся? — Барни радостно хохотнул и посмотрел на нее какими‑то нездоровыми, слишком блестящими глазами. — Вернулся!

Райна отвернулась и стала смотреть в окно. На метель, на город, на людей. Вдруг куда‑то отдалилась весна, и разлетелись, как воробьи с насиженного места, надежды.

Рейка.

Как хорошо, что он звал ее Рейка…

Пальцы сжалась вокруг лежащего на дне сумочки ключа.

Конец.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg