«Теплый пепел надежд»

Теплый пепел надежд (fb2) - Теплый пепел надежд 1314K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ксения Петровна Васильева

Ксения Васильева Теплый пепел надежд

Глава первая ВСТРЕЧА

Сыщик Касьян Лужнев частенько заходил в Дом одиноких сердец. Раньше здесь был клуб для дам «Бамбино», но после той криминальной драмы, в расследовании которой Касьян непосредственно участвовал, Ирина Андреевна с учредителями устроили тут небольшую гостиницу для одиноких.

Вот и сегодня он пришел сюда, чтобы как-то развеяться, снять с души тяжесть: давний приятель Сева-инженер сообщил ему о скоропостижной кончине Генки Пирогова, весельчака, заводилы, оптимиста, каких теперь не сыщешь.

Он как раз готовил свою выставку скульптуры, был полон бодрости, ждал головокружительного успеха и… все вмиг оборвалось.

Касьян учился с Генкой и Севой в школе; потом пути их разошлись: один — сыщик, другой — художник, третий — инженер, но они продолжали встречаться.

Заходили к нему в мастерскую, сиживали там…

Касьяну нравилось, что произведения друга не заумны, близки к классике.

И вот Генки нет. Причем Сева сказал, что все довольно странно, и хотелось бы, чтобы Касьян посмотрел на произошедшее с профессиональной точки зрения.

Убийство?.. Касьян задумался, не может быть, чтобы Генку убили. Врагов у него не было, он и сам всегда говорил об этом. Как у художника у него была своя ниша в искусстве.

Однако ради старой дружбы Касьян решил присмотреться ко всему, выслушать Севу. Что же он находит в скоропостижной смерти Генки странного?

Как только Касьян уселся за свой обычный столик в ресторанном зальце, к нему подошла Ирина Андреевна.

Она сразу заметила, что ее любимый сыщик чем-то расстроен, но будучи женщиной мудрой и тактичной, поинтересовалась лишь заказом.

Касьян коротко откликнулся: коньяк и кофе. Выпив рюмку-другую, он почувствовал, как усталость и общая напряженность уходят, а по телу разливается тепло. Ему захотелось общения, и он поискал глазами Ирину Андреевну…

Вдруг открылась дверь и в зал вошло — нет, впорхнуло — неземное создание, иначе не скажешь!

Легкая, тонкая, как тростинка, девушка в серебристой шубке, накинутой на струящийся серебряный наряд. Поверх шубы разметались медно-рыжие блестящие волосы.

Выпуклый лоб, темные ресницы и брови, ни единой конопушки на алебастровом лице, что необычно для рыжих.

Девушка лучезарно улыбнулась и, грациозно покачиваясь, прошла к столику недалеко от Касьяна.

Тут же из кухни вышла Ирина Андреевна, неся на подносе кофе и фирменный торт «Лира». Значит, здесь уже знают вкусы медноволосой красотки.

Ирина Андреевна присела за столик к девушке, и они стали оживленно болтать.

Касьян не раз и не два глянул в их сторону, надеясь привлечь внимание Ирины, — ему безумно захотелось расспросить о прекрасной незнакомке, с появлением которой будто света прибавилось в зальчике, а у молодого сыщика дрогнуло сердце.

Давно оно так не реагировало! Это было даже приятно, ибо как только он понял, что не любит свою маленькую невесту Олик, ему стало тоскливо, и он почувствовал себя неприкаянным. Работа, работа и еще раз работа.

Да, ему было интересно, попадались сложные, запутанные дела, но нельзя же в тридцать шесть заканчивать личную жизнь!..

Наконец-то Ирина соизволила посмотреть на него, сказав при этом что-то девушке; та бросила в его сторону смешливый, доброжелательный взгляд.

«…Надеюсь, Ирина не сболтнула, что я сыщик», — подумал Касьян. Когда-то они договаривались о том, что профессия Касьяна должна оставаться тайной: некоторые, узнав, начинают сторониться, пугаются, другие, наоборот, не дают проходу со своими доморощенными криминальными историями.

Так же бывает с врачами в компаниях, когда от них ждут советов по поводу своих болезней.

Касьян для посторонних — некрупный бизнесмен; кто хочет — верит, кто не хочет, пусть не верит.

Женщины продолжали болтать, и Касьян, несколько раздраженный таким невниманием, собрался уходить.

Но тут девушка, взяв шубку, поднялась из-за стола и направилась наверх, в жилые комнаты.

Ирина Андреевна подошла к Касьяну, лицо ее выражало лукавство (поняла, что Касьян дергается; ну и ладно, что, ему не может понравиться симпатичная девушка?).

— Можно я с вами немного посижу? — спросила она.

— Конечно, Ирина Андреевна, конечно, — снисходительно ответил Касьян (не надо уж так показывать свою заинтересованность). — Мы так давно не виделись. Вижу, у вас новые жильцы?..

— Кто? — невинно удивилась Ирина Андреевна и, словно вспомнив, протянула: — A-а, вы о Зиночке? Так мы ее не считаем новенькой, она живет здесь уже два месяца.

— Зиночка? — переспросил он. — Мило звучит, как гимназисточка начала века…

Ирина будто ждала подобных слов и стала без остановки говорить… Какое чудо эта Зиночка, добрая, отзывчивая, веселая! Хоть жизнь ее и не баловала. Отец — чернобылец, недавно умер, мать еще раньше, родами, вместе с младенцем. Зиночка почти одна, вернее, одна. И не москвичка, откуда-то с Севера… Не смогла жить в родном городе, уехала сюда, к дяде, тот вроде бы звал. А приехала и поняла, что зря. Огромная семья в двух комнатах, а тут она им на голову со своими бедами… Так вот и получилось: увидела объявление в газете о Доме, название понравилось, пришла — и вот живет. Деньги пока есть — машину, квартиру продала, работу ищет… Девятнадцать лет, образование — школа.

Такая красавица, такая умница, такая воспитанная!..

Все это Ирина Андреевна выпалила единым духом и, помолчав, сказала задумчиво:

— Знаете, Касьян, мне она напоминает вашу бывшую невесту, Олик… Чистотой, несовременностью, открытостью… Хотя внешне Зиночка прямо-таки топ-модель, верно? Простите… — сокрушенно повинилась она, увидев, как при имени Олика дернулось его лицо. Напоминание о ней приносило ему ощущение вины.

Но он живо откликнулся:

— Что вы, Ирина Андреевна, мне приятно, что вы так говорите об Олик… — И тут же снова перешел к Зине: — Наверное, у нее богатый поклонник? Такую шубку, думаю, по дешевке не купишь…

— Зиночка — девица строгих правил, — возразила Ирина. — К ней тут подкатывались всякие — и красавцы, и богачи, но она ни с кем, никуда!.. Она сама мне об этом сказала, и я ей верю.

Ирина пристально посмотрела на молодого мужчину.

— Касьян, у вас бывало так: увидишь человека, пообщаешься с ним и понимаешь, что он твоего доверия не обманет? Такова Зина.

Касьян вдруг вспомнил их бывший девиз: «Не обольщайтесь!»

— А вы не обольщаетесь, дорогая Ирина Андреевна?

Та прямо-таки вспыхнула и стала беспорядочно бормотать о том, что девушка столько пережила… И так далее.

Касьян принялся ее успокаивать. Он и впрямь не хотел никого обидеть, просто подначил слегка, чтобы поумерить восторги, как Иринины, так и свои, между прочим…

— Что вы, Ириночка Андреевночка, я же шучу! Действительно, славная девчушка!

Женщина окончательно расстроилась.

— «Девчушка»! Да разве она смотрится на какую-то «девчушку»?! Она прекрасная и благородная девушка! Не заводите меня, а то я рассержусь!

Касьян кое-как успокоил Ирину и вскоре ушел. Он даже ругнул себя за то, что заводил ее. Зиночка ему именно этим и понравилась: благородной статью, чистотой, нежным, спокойным обликом. Внезапно он подумал, что совсем забыл о бедном Генке, который лежит в морге и ничего ему больше не нужно… А Касьян увидел хорошенькую мордашку, закинул коньячка и гуляй, рванина…

«…Ну, что ж, — подумал он, — живое — живым. Когда загнусь я, пусть мои товарищи на моих поминках выпивают и любятся, мне, может быть, там станет веселее».

В таких размышлениях он добрел до дома и решил позвонить Севе, пусть хоть по телефону пока скажет, почему Генкина смерть кажется ему странной.

Оказалось, Севу смущало то, что накануне Генка чувствовал себя прекрасно, был бодр, счастлив и весел, таскал, как игрушки, «мордоворотов» — так он называл свои скульптуры — и выглядел на все сто.

А в тот трагический день, когда Сева зашел к нему помочь, он увидел совсем другого Генку — хмурого и расстроенного. Они даже выпили с ним немного, и тут Генка сказал, что после как-нибудь расскажет такую историю — закачаешься, он сам еле на ногах удержался…

Сева спросил, про что история-то? Генка, заржав по обыкновению, пошутил, что про коня в пальто. И они пошли грузить.

Вскоре Генка вдруг сказал, что его мутит и… грянулся об пол. Его увезла «скорая», день в реанимации… и все дела.

— Как будто его отравили, что ли, — предположил Сева, — но врач «Скорой» определил сразу: молодой инфаркт. Поинтересуйся, что вскрытие показало, — попросил он, — мне все кажется, что его траванули…

— Кто? У него что, враги были? Ты кого-нибудь подозреваешь?

— Нет, — печально отозвался Сева, — не было у него вроде бы врагов…

— Никому он дороги не переходил, — продолжал размышлять Касьян, — выставка небольшая, не авангардизм, не андеграунд…

— Почему же он расстроенным был? — тянул свое друг на том конце провода. — И какую-то историю хотел рассказать…

— Сева, подумай, ты с ним чаще встречался, о чем эта история могла быть?.. — Касьяну будто кто-то шепнул на ухо: горячо.

Но друг уныло отнекивался.

— Ты же всех его корешей и девиц знаешь! — пытался воздействовать на товарища Касьян. — Вспомни, кто из них был с ним в последнее время?..

Сева стал вспоминать… Девицы у Генки были всегда, однако ни одна долго не задерживалась.

Авангардисты? Они его обожали — незлой, хлебосольный парень, — ни в грош не ставя как художника. Поэтому ни о соперничестве, ни о зависти речи идти не может.

— Ну хоть кто-нибудь что-то знает? — добивался Касьян.

— Мы с ребятами-художниками вечером посидели, поговорили — никто ничего. А меня что-то гложет, сам не знаю… Уж больно он здоровый был, не хилый, в любом смысле… Ну, ты же знаешь.

На том разговор закончился. Пусто.

Касьян зашел к патологоанатому. Тот подтвердил диагноз: молодой инфаркт. Они случаются в молодом возрасте и часто именно с летальным исходом.

Какая там история произошла с Генкой, с какого она боку — так никто и не узнал.

Выпили на поминках крепко. Все называли Генку гением. Что ж, теперь можно и нужно, даже если ты так не считаешь вовсе.

На поминках были две девицы с заплаканными глазами, но волком друг на друга не смотрели, наоборот — друг дружку поддерживали и вместе рыдали.

Касьян подсел к ним, но ничего толкового не услышал.

Обе художницы, занимались в классе у Пирогова, с обеими он спал, а затем их объединил…

Они не обижались и какое-то время жили втроем. А потом вот сами подружились.

Ни о какой загадочной или необычной истории они не знали, возможно, Геннадий хотел над Севой подшутить, разыграть его. Гена это умел.

Касьян обошел мастерскую; скульптур было мало, почти все свезено в выставочный зал, вернисаж открывался через два дня. За столом говорили, что народу будет — тьма, как никогда у Генки… Пойдут не на его творения — привлечет смерть художника накануне выставки.

Так говорили Генкины товарищи, будучи уже в подпитии и потому откровенно.

На выставку Касьян сразу не попал, закрутился с делом о грабеже с убийством, а когда собрался, выставка уже закрылась.

В первые дни отбою не было от посетителей — как и полагали пьяненькие художники на поминках, а через неделю — один-два человека, да и то какие-нибудь проходящие мимо пенсионеры или бомжи — погреться. Март в российской стороне месяц зимний.

Один раз Касьян забежал в Дом перехватить кофе с вкусными булочками и увидел Зиночку. Она сидела задумчивая, простенькая, в синем свитерке, джинсах, с заколотыми волосами.

Такой она была даже милее, ближе, и Касьян чуть было не подошел к ней, но вовремя одумался. С чего это он полезет со знакомством? А может, она не захочет с ним говорить? Наверняка! У нее явно не то настроение, чтобы выслушивать пошлятину типа «такая красивая и такая грустная»… И вообще, к такой девушке с «малым джентльменским набором» не подъедешь.

Зиночка ушла скоро, и тут же из кухни выглянула Ирина Андреевна, подошла к Касьяну и заговорщически шепнула:

— Нравится вам наша Зиночка?

Он пожал плечами:

— Что-то она сегодня как в воду опущенная…

— С работой у нее не ладится, — вздохнула Ирина, — ей предложили поступить в школу фотомоделей, но у нее на учебу денег не хватит. Надо идти работать, а не валять дурака, считает Зиночка. Она девушка серьезная, несмотря на свою внешность.

Касьян неопределенно хмыкнул. Не очень-то он верил в серьезность этой девицы. Ищет, наверное, богатенького, вот и шастает по всяким шоу. Быть на виду, вот о чем она мечтает! Захотела, нашла бы работу. Хотя бы здесь, в Доме, чем плохо? Ирине помогать! Так ведь не пойдет на кухню…

Но ничего этого он не сказал. А Ирина после его ухода подумала с некоторым разочарованием: странный все же Касьян… Умный, проницательный, интересный, а в личной жизни одни неудачи. И вот, пожалуйста, прекрасная девушка рядом, а он что-то раздумывает, косится… Наверное, оттого, что сыщик, всех и вся подозревает…

Вечером Касьяну позвонил Сева: завтра они собираются в мастерскую забирать Генкины скульптуры (конечно, не монументальные). Папаша его приехал из тьмутаракани и хочет продать все за копейки скопом, ничего в этом не смысля.

— И мастерскую надо освобождать. На приличные помещения очередь, — закончил Сева тоскливо. — Вот мы и решили что-то сохранить.

Очень он переживал смерть друга, больше, чем другие. Ему все казалось, что Генка умер от чьей-то злой руки. Но в этот раз уже ни о чем не просил.

Касьян пришел в мастерскую, когда там уже собрался народ. Получилась как бы вторая выставка, потому что приглашены были не только друзья и товарищи-художники, но и публика — «мир искусства», как называли любящих тереться около.

Через минуту Касьян увидел Зиночку. Она была скромно, но дорого одета, ходила по мастерской с известным художником-авангардистом. Они немного снисходительно, свысока оглядывали работы.

Ну, предположим, художник этот — пижон и хмырь, неожиданно разозлился Касьян, а ты-то кто такая? Тебе откуда знать, что хорошо, что плохо? А если даже и знаешь и тебе не нравятся Генкины работы, имей такт — человек недавно помер, а ты на его могиле разыгрываешь пантомиму.

Зина взглянула на Касьяна, будто услышала его мысли. И он вдруг поклонился. Сначала в глазах ее мелькнуло непонимание, затем, улыбнувшись, она кивнула в ответ.

«…Узнала наконец, — все еще неприязненно подумал Касьян. — Теперь я могу с ней заговорить».

И когда Зиночка осталась одна у фигур бомжихи и девочки на камне, он поинтересовался, как ей нравятся скульптуры.

Она сморщила хорошенький носик:

— Знаете, не очень. Грубый он какой-то, этот Геннадий Пирогов… Смотрите, какая жуткая старуха! Ну хотя бы капля доброты, беспомощности в лице, чтобы она вызывала жалость, нормальное человеческое чувство! А так — только отвращение. Вы не находите?

Она была права. У Генки и впрямь был такой стиль, но Касьяну стало обидно за рано ушедшего из жизни товарища, да еще накануне своей выставки, и он решил его защищать.

Поискав глазами что-то менее резкое, он наткнулся на фигурку девочки на камне, вернее, девушки-подростка. Она была выполнена в той же манере, но, видимо, сама модель была настолько изящна, что даже Генка не смог ее испортить. Девочка была прелестна…

Исключая лицо, которое, как и вся головка, было безобразно. Наверное, это был лишь черновой вариант, потому что невозможно было предположить, что существует человек со столь несоответствующей внешностью. Но именно благодаря этому фигурка привлекала общее внимание и воспринималась шедевром.

— Посмотрите… — начал Касьян и замолк. Зная имя девушки, он, однако, не хотел этого выдавать.

Она с улыбкой помогла ему:

— Зина… А вы Касьян? Мне Ирина Андреевна говорила…

Получилось у нее это мило и просто, без всяких комплексов.

— Очень приятно, Зина. Я действительно Касьян, — рассмеялся он и продолжил: — Посмотрите на эту девочку на камне… По-моему, это неведомый шедевр, может быть, набросок. Генка наверняка собирался делать монументальную фигуру. Гениально, на мой взгляд, а что думаете вы?

— Да, пожалуй, вы правы, это замечательная работа… — раздумчиво отозвалась она. — И все равно! Художник, мне кажется, просто обязан смягчать уродство, тем более такое. Ведь эта девушка живет на свете и может себя увидеть… Ужасно. Нет, мне ваш Геннадий неприятен как художник, уж простите.

Касьян попытался закончить спор:

— Будем считать это фантазией художника… — А сам тут же решил приобрести эту фигурку, она небольшая, места много не займет. Чем-то она его влекла.

Девушка отошла к другим скульптурам.

Касьян снова приблизился к ней (вот привязался, подумал он, но договорить с Зиной ему казалось необходимым).

— Вы не приемлете здесь все, не так ли?

Она кивнула.

— Очень жаль… — Касьян вдруг понял, что никогда она не поймет Генкину манеру и не примет и он зря будет разоряться, тем более что сам-то он кто? Искусствовед? «В штатском»… Зауряд-сыщик.

Единственное, что он себе позволил, это немного рассказал о нелегкой жизни скульптора и его странной смерти…

Зиночка внимательно слушала, а потом спросила:

— Вы его хорошо знали?

— Не только знал, но и приятельствовал, не скажу — дружил. Мы учились вместе в школе, он ударился в искусство, а я… — тут Касьян осекся, ибо уже собрался похохмить над своей истинной профессией… Он — бизнесмен, и обязан это помнить, так и Ирина о нем говорит, вот бы подвел ее. — …Я, — продолжил он, — кинулся зарабатывать деньги. — Вспомнив, какой непрезентабельный вид у его «Москвича», он усмехнулся. — Что-то пока у меня плохо получается… Но речь не обо мне. Генку дико жаль.

Касьян почувствовал опять непреодолимую тоску от того, что навсегда ушел замечательный, непризнанный художник и просто хороший парень Генка.

Зиночка, заметив тень на его лице, опустила голову как бы в знак сочувствия.

А Касьян понял, что надоел девушке рассказом о судьбе совершенно неизвестного ей человека. И спросил, стараясь говорить непринужденно:

— Зина, а как у вас с работой? Нашли?

Зиночка слегка нахмурилась.

— Пока нет, — нехотя ответила она. — Вот завтра пойду к некоему Разакову, он не из первых, но, говорят, очень талантливый. Это модельер, — пояснила девушка, — у него коллекция готова для показа, и он ищет манекенщиц.

У Касьяна снова испортилось настроение: только что Зина вроде показалась ему и мыслящей, и милой… и — нате вам — манекенщица!

«Неужели они ничего больше в жизни не хотят, эти современные девушки, кроме как вертеть полуголым задом перед алчущей публикой?

— А что-нибудь другое никак нельзя? — спросил Касьян с затаенным хамством. — Или только модель? Даже не в актрисы? Как раньше все хорошенькие девчонки. Теперь актрисы не в моде, да и зарабатывают мало…

Зиночка вспыхнула:

— Вот и вы, как все! Актриса из меня никакая, я в нашем школьном драмкружке пробовалась, так слова на людях вымолвить не могу. И вылетела оттуда пташкой. Куда мне прикажете? Без образования, без ничего? Кроме как использовать свою внешность, данную мне папой и мамой, мне делать нечего. По панели шляться не смогу, не умею.

Она отвернулась, и Касьяну показалось, что она сейчас расплачется. Он смутился и поспешил ее уверить в том, что никоим образом не хотел ее обидеть и, уж конечно, не гонит ее на панель, засмеялся он, тем более что заработок там весьма…

Дальше он не продолжал, боясь выказать свою осведомленность о древнейшей…

Обернувшись, она улыбнулась ему. В глазах у нее стояли непролившиеся слезы. Придурок, обругал себя Касьян, довел девушку…

В мастерской накрыли стол; прошел ровно месяц с Генкиной смерти. Остались лишь самые близкие друзья. Зина незаметно исчезла, кажется, с этим авангардистом. Но Касьян отнесся к этому вполне благодушно: теперь они знакомы, и он запросто может подсесть к ней в Доме и поговорить на любые темы.

Он таки взял фигурку девочки и поставил у себя на кухне, на телевизор. Глядя на нее, он думал о тайне творчества, о том, что нынче уже не спросишь, где черпал Гена свои замыслы… Тайна ушла вместе с творцом.

От Ирины Андреевны пришла информация о Зине: она устроилась к Разакову, пока за символическую плату, но если понравится публике, то все будет по-другому. Теперь у Зины совсем нет времени: репетиции, занятия, учебные показы. Здесь она бывает поздно, почти ночью.

Касьян не видел Зину с той встречи, но как-то не грустил от этого. И понял с чувством сожаления, что все-таки не влюбился он в красавицу Зину! Как она ни хороша, умна, чиста… Увы. Дурной он какой-то!

Прошло около месяца. Зайдя как-то в Дом на чашку кофе поздним вечером, Касьян увидел Зину. Она была не одна. С нею за столиком сидела девушка, не очень красивая, но с шармом, что-то негритянское было в ее лице, толстоватых губах, смуглой коже, вьющихся черных волосах…

Одеты девушки были экстравагантно: Зина опять в чем-то летящем, только теперь фиолетовом, с чем прелестно сочетались ее медные волосы. Ее соседка — в широчайших бархатных брюках и чешуйчатой кофте.

Зиночка, увидев Касьяна, радостно помахала ему рукой и жестом пригласила к ним за столик.

Сыщик быстро перебазировался к девушкам со своим кофе. «Негритянку» звали Соня и была она откуда-то с юга, Касьян не вдавался в детали.

Зина же, как старая знакомая, сообщила о том, что они с Соней попали к Разакову, он ими весьма доволен, был уже один просмотр, публика бешено аплодировала, появились поклонники, но не то, скривилась Зина, а вообще у них все в порядке, наряды эти из Дома Разакова, они их «обживают», как роль…

Слушая сбивчивую восторженную речь Зиночки, Касьян особо не вдумывался в смысл, любуясь на саму девушку — как хороша она, когда вот так, почти по-детски радуется своим успехам.

Соня, оказалось, тоже на днях перебирается в Дом, который ей «безумно» нравится, начиная с названия и кончая тем, что будет жить вместе с любимой подругой…

Она смотрела на Зину снизу вверх, как на существо высшее, с обожанием.

В какой-то момент Касьян подумал, не начало ли это лесбоса?.. Но сам же себя отругал: а тебе какое дело? Ты же признался, что не влюблен в Зину? Ну и молчи.

Кто-то стал наигрывать на фортепьяно медленное ретро.

Касьян даже станцевал с обеими девушками. Они были такими разными и в танце! Соня — мягкая, податливая, готовая к флирту. Зина — доброжелательная, но отстраненная. «Я ей не нравлюсь, — подумал Касьян. — Но ведь и я не влюблен, а это девицы очень чувствуют…»

Домой он пришел в некотором расстройстве. «Что же я за урод, — думал он, — не могу влюбиться!» Это уже не смешно, а грустно. Две девушки, одна милее другой, а он аки столб телеграфный! Ему ведь тридцать шесть, а он порхает листочком на ветру.

Уж на что хороша Олик! Умненькая, хорошенькая, жизнерадостная, юная! И его любила!.. Чего ему не хватает?..

Девушки пригласили его на просмотр новой коллекции Разакова, которая должна вывести их модельера в первые ряды, потому что «коллекция потрясная»!

Он решил обязательно туда пойти — ему еще не приходилось бывать в таких местах, а надо бы для разного рода познаний.

ИЗ ГАЗЕТНОЙ ХРОНИКИ

ПОСЛЕДНЮЮ В ЖИЗНИ СИГАРЕТУ в понедельник выкурил шестидесятилетний москвич-пенсионер в своей комнате. Она выпала из ослабевшей от алкоголя руки старика и подожгла ватное одеяло. Соседи, почувствовав запах гари, вызвали пожарных. Но было поздно. Комната сильно обгорела, а хозяин скончался от удушья.

ТОРТ НЕ ПОПРОБОВАЛИ НИ ГОСТИ, НИ ХОЗЯЕВА. В воскресенье вечером на Минском шоссе машина «Ауди», принадлежащая врачу одной из московских клиник, выехав на встречную полосу, врезалась в «КамАЗ». Пассажиры «Ауди» скончались на месте. Врач и его жена. Зато целехоньким вылетел через выбитое стекло роскошный торт-мороженое.

В МОСКВУ ЗА ДЕНЬГАМИ. Газета «Чудеса, да и только!» учредила приз в пятьсот тысяч «деревянных» следующему лицу: впервые в Москве, номер вагона — пять, фамилия привязана к имени столицы — Москва. Все в «Чудесах» умирали от хохота, придумывая сию шараду, а на следующий день всплакнули, когда в редакцию позвонил Максим Москвитин, ехавший в вагоне номер пять впервые в Москву!.. Пришлось собирать по сусекам и выгребать из собственных карманов обещанный приз, со слезами радости принятый счастливчиком.

Глава вторая ЖИЛА-БЫЛА ДЕВОЧКА…

Они жили в большом, красивом, желтом от солнца доме. Они — это мама, папа, бабушка, она, Сонечка, и куча всякой живности, начиная от котов и заканчивая коровой Нюркой.

Станица, где находился дом, была просторная, светлая, в садах и полях.

Сонечкина мама работала завклубом, папа был военным, служил в части, стоящей неподалеку. Бабушка была просто бабушка, мамина мама. Все в доме и на огороде делала она. А еще вкусно готовила, хорошо шила и читала по складам Сонечке. Потом они вместе с ней читали интересные книжки и сказки.

Жили они дружно и весело, и больше всех любили свою Сонечку, которую бабушка называла «солнечко ты наше ясное», мама — красавицей, а папа ничего не говорил, просто любил, как все мужчины — так говорила мама.

И от такой прекрасной жизни Сонечка росла доброй, веселой, послушной девочкой, у которой не было ни единого темного дня.

Она считала, что и весь мир так же добр и чудесен, как ее дом и ее любимые мама, папа, бабушка, кошки, куры, собаки, утки и бабочки. Так оно и было, потому что Сонечкин мир был бесхитростен и покоен.

В школе ее тоже все любили. Ребята ходили к ней в гости, где их потчевали сладкими ватрушками и крепким чаем. Учителя радовались Сонечкиным успехам — одни пятерки на всех ступенях, Сонечка была умненькая.

Но ужасно, катастрофически некрасивая. Кто знал об этом?..

Мама, которая не единожды плакала ночью в подушку, а утром еще пуще целовала свое дитятко, называя красавицей и ангелочком, как бы моля и призывая небесные силы, чтоб так оно и стало.

Папа? Да он об этом и думать не думал: ребенок есть ребенок, а какой он, красивый ли, нет? Кто же его знает.

Бабушка тоже знала, но, будучи умудренной жизненным опытом, знала и то, что счастье бывает не в красоте, а в удачливости, и что красавицы остаются порою одинокими, а некрасивые как сыр в масле катаются. «С лица воду не пить» — так успокаивала она Сонечкину маму, свою дочь, когда та уж очень убивалась.

Ребята из школы ничего такого про Соню не знали — хорошая девчонка, своя, заводная, веселая, всегда поможет, развеселит.

Здесь существовал другой критерий: хорошая означало, по-видимому, красивая, а нехорошая — некрасивая… Естественно, в таких условиях Сонечка не задумывалась над своей внешностью.

Смотрелась ли она в зеркало? Конечно, смотрелась, но она не видела себя такой, какой была на самом деле. Видела красивые банты в волосах, ловила взгляд, всегда заряженный весельем…

А на самом деле у нее были приплюснутый нос, почти заячья губа, кривые темные зубки, маленькие глазки без ресниц, серая кожа и жидкие бесцветные волосики.

Сонечка была счастливым человеком и, возможно, прожила бы такой до старости. Вышла бы замуж за самого красивого парня из станицы, потому что была хорошая, родила бы ему детей, которые лицом были бы в отца, а характером в мать…

Короче, такая вот сказочка могла бы приключиться с Соней. Но в жизни всегда есть место случаю. То есть некоей предопределенности.

Когда Сонечке сравнялось тринадцать, мама ее совсем заблажила: подходит девичий возраст, а дочь все дурнеет.

Сама-то Сонечкина мама была прехорошенькой — истая казачка с толстой черной косой, синими глазами и складненькой фигуркой. Да и отец был мужик хоть куда.

И как-то ночью мама в слезах сказала Сонечкиному папе, что терпеть больше нельзя, надо везти дочь в город и показать врачам, может, те что исправят.

На что папа, человек совсем простой, расхохотавшись, заявил, что Капитолина (так звали мать Сонечки) дурью мается и что дочь их хоть и не красавица, но девчонка нормальная.

— Был бы человек хороший, а Сонька наша удалась на диво: работящая, честная, послушная и в школе лучше всех учится.

Вот так сказал папа.

А мама пыталась объяснить ему, что дочка их страшненькая и что не видать ей счастья в жизни…

— Нормальная она! — прикрикнул муж. — Давай-ка спать.

Попробовала поговорить с бабушкой, своей матерью, но та в силу старорежимности запричитала, замахала руками: спаси Господи, ребенка своего отдать под нож! Да пусть такая растет! Может, в девках останется, а может, и такая будет счастливой!

Так жили они неприхотливо, безбедно, пока не началась война в Чечне.

Отцовскую часть в первые же недели отправили туда, на «странный фронт» — так писали газеты. Но странного в нем ничего не было — там убивали, как на обычной войне.

Одним из первых пал Сонечкин папа, капитан Виктор Скоромнов. Рассказывать страшно, как пришла к ним похоронка, как хоронила Виктора вся станица, как остались в большом доме три бабы: старая, молодая и малая.

Жить стали они тихо. Сначала захаживали соседки, ребята забегали, потом перестали, больно уж стыло и темно стало в этом доме.

Капитолина работала (в ларьке, клуб закрылся) спустя рукава, и случилась у нее недостача, которую она выплатила, но не захотели ее больше там держать — рассеянную и мрачную.

Капитолина засела дома. Каждодневные ее слезы и сетования на судьбу довели бабку до того, что отдала она Богу душу.

Совсем стало страшно в доме. Капитолина вдруг распродала все, поменяла их красивый дом на городскую малогабаритку, и уехали они с Сонечкой в дальний большой город, Ростов-на-Дону.

Квартира досталась им неплохая, хотя и маленькая. Две комнаты с отдельными входами, кухня приличная.

Купили они мебель, занавески, ковер на стену… Стало уютно.

Но ничто не радовало их в городе — шумно, пыльно, машины носятся как бешеные, воздух — не продохнуть, знакомых никого.

В школе, куда Капитолина сразу определила дочку, на Сонечку смотрели искоса, странно фыркая — это девчонки; все они были модненькие, подкрашенные… А мальчишки и не заметили, что пришла в класс новенькая.

Никому здесь она была не интересна, никому не надобились ее качества — хорошей девчонки и товарища.

И учиться Сонечка стала много хуже. Выйдя к доске, видела насмешливые физиономии ребят и слова из себя не могла выдавить.

Сонечка понимала, что с ней что-то не то, никто не хочет с ней разговаривать, учителей она почему-то злит, а класс хихикает, когда ее распекают… Почему? Этого разгадать она пока не могла, не умела.

Думала же упорно и однажды пришла к выводу: она, Соня, деревенская, а они все городские. Не хотят они с ней водить знакомство.

Ах, зачем мама уехала из станицы! Там так просторно и такие хорошие люди кругом! А тут они всем чужие. Вон мама ходит-ходит, а никак на работу не устроится. И Соня заплакала и не переставала до тех пор, пока в комнату не заглянула мама и не бросилась к ней с утешениями и любовью.

— Мама, не надо нам было уезжать оттуда. Здесь нас никто не любит. И не полюбит, — вдруг проговорила Соня.

Тут разрыдалась Капитолина. Дочка-то у нее совсем взрослая, все понимает. Конечно, она сделала глупость, что сорвалась из родного села, но теперь назад все не воротишь! Надо пристраиваться здесь.

Капитолина как-то встряхнулась, перестала рыдать.

— Сонюша, не будем плакать, деточка моя. Все будет хорошо, дай срок. Я на работу устроюсь, у тебя подружки появятся… Не могла я там жить, без папани, без бабули, все там их напоминало, — объясняла она дочери.

Назавтра Капитолина решила, что нельзя им куковать, как на хуторе, надо с кем-то знакомиться, ходить куда-то, а то они и в кино не бывают.

Соседка с площадки часто встречается ей днем, не работает, может? И здравствуется с улыбкой… Сходить к ней, что ли, за спичками?..

Соседка оказалась дома, немного удивилась, но улыбнулась и пригласила зайти (Капа пришла именно за спичками).

Капитолина оробела, но зашла, зачем тогда огород городить? Соседка была еще молодая, здоровая, некрасивая баба, с длинным лицом и выступающими вперед зубами. Одета шикарно — стеганый шелковый малиновый халат, на шее цепочка золотая, пальцы в перстнях, тапочки, шитые золотой ниткой. Что у нее было своего хорошего, так это длинные густые рыжие волосы, закрученные на маковке в большой узел.

А какой у нее муж, подумала Капитолина, такой же некрасивый?..

Этот вопрос заинтересовал ее: вот ведь почти уродина, а как разодета, какая квартира, обстановка! И сама не работает! Капитолина как-то приободрилась — может, и Сонечка замуж хорошо выйдет?

Соседку звали Тамара, и она правда не работала.

— Пусть муж работает, деньги приносит, — усмехнулась она. — Он мне не велит работать, говорит, работа пагубно отражается на красоте.

Капитолина чуть со стула не свалилась и кофе не поперхнулась. Испугалась, что Тамара это заметит и обидится…

Но та ничего не заметила, потому что и подумать не могла, что кто-то может назвать ее безобразной замарашкой.

Себя она считала если не красавицей, то женщиной интересной, и уверенно шагала по жизни рядом с действительно видным, да еще и талантливым мужем, ныне президентом фармацевтической фирмы. И, кстати, их окружение думало точно так же, как и она. Про Тамару говорили: не красавица, но шарм бесподобный.

А вот как раз шарма-то у Тамары и не было. Сумела она всем глаза застить, а уж своему мужу Валерке и подавно. Но ему она еще и внушила, что такой сексуальной и тонкой женщины, как его жена, он не найдет нигде. Сексуальной, умелой и женственной. И Валерка истово верил. Был он добрым, толковым малым, ко всем относился хорошо, с вниманием и, может, потому для многих так и остался Валеркой, хотя и был президентом фирмы и приближался к сорока годам.

Подруг у Тамары не было, женщин она не особо привечала. «Чем их меньше вьется около Валерки, тем лучше. Я — одна-единственная» — так рассуждала не очень умная, но смекалистая Тамара.

Встречала с работы она своего Валерку в соблазнительном пеньюаре, с красивой прической, намакияженная, в домашних туфельках на шпильках. И так высокая, она становилась просто высоченной, но и это оборачивала себе на пользу, говоря: «Я по стати чистая топ-модель». И Валерка опять верил.

Мужики тоже считали, что с Тамаркой ему крупно повезло. Вот детей только у них не было. И Тамара иной раз скучала одна в дому.

Ей необходимо было какое-никакое общение, чтобы можно было похвастаться нарядами, рассказать, как необыкновенно любит ее Валерка, какой изумительный курорт Анталия и прочее. Ее приятельницы, жены знакомых мужа, уже все знали, по сто раз друг другу пересказали…

И тут появилась эта миленькая простушка, которая будет слушать раскрыв рот.

Усадив Капитолину за кофе (та «кофий» не любила — горький он, но отказаться стеснялась), Тамара стала болтать.

Вначале было интересно узнать, как живут богатые люди, но рассказы все не кончались, плавно перетекая один в другой, и Капитолина поняла, что сейчас уснет, свалится со стула — такой на нее напал сон.

Наверное, она бы и заснула, если бы не услышала вопроса Тамары:

— Капочка, а вот… девочка такая… аккуратненькая, ваша дочь?

Капитолину как ударило это слово — «аккуратненькая»! Значит, нечего больше сказать соседке, а похвалить ребенка захотелось, приятное сделать матери…

Она кивнула, и на несколько лошадином лице Тамары появилось соболезнующее выражение:

— В отца девочка… Вы ведь такая хорошенькая, отец, видно, грубоват?..

Капитолина внутренне вся сжалась, но виду не подала, что ей до слез горько. Да и не хотелось ей сразу же ссориться с «гусыней», как определила она для себя эту неуклюжую здоровую тетку.

— Наш отец был красивый мужчина, я карточку покажу, — возразила она. — В Чечне он погиб… — Дальше она говорить не могла, расплакалась.

Соседка засуетилась:

— Бедненькая вы моя! Простите меня, я же не знала!..

Она прошла в комнату, принесла полбутылки виски, налила в стопочки, предложила выпить за погибшего, за его бессмертную душеньку.

Надо отдать справедливость Тамаре, баба она оказалась не злая, просто доброту ей не к кому было приложить.

Они выпили, и Тамара, сама чуть не плача, продолжала:

— Дорогуша ты моя, да ты красавица! Мы еще на твоей свадьбе погуляем! Что ж делать, надо и о себе, и о дочери подумать!

Вспомнив уродливую девочку соседки, она добавила:

— А девочку свою ко мне пришли, я ей кое-что подскажу, подарю, ладно?

Капитолина, кивнув, вытерла слезы.

— Ну, вот и хорошо, — обрадовалась Тамара. — Слезами горю не поможешь! Давай, рассказывай о себе, я никому ничего. Да и не знаюсь я ни с кем в доме, мне за мужем ухаживать надо, он работает как проклятый…

Тут Капитолина дорвалась — сколько месяцев она молчала! Она рассказала об их счастливой прежней жизни, о муже, как он любил их… О Сонечке, какая она добрая и хорошая, а уж какая умная!..

— Не в красоте счастье, — завершила она рассказ, вспомнив, что говорила незабвенная ее мамочка, и чуть было не брякнула: вот, мол, ты, Тамара, некрасивая, а как живешь!

Но вовремя остановилась, поняв, что соседка вовсе не считает себя некрасивой; несколько раз ловила Капитолина взгляды, которые та бросала в висевшее напротив зеркало, — они были придирчивые, но горделивые.

Расстались они довольные друг другом. Тамара намекнула, что, возможно, найдет для соседки работу и повторила приглашение Сонечке.

Капитолина была рада, что затеялось новое знакомство и что «гусыня» оказалась не такой противной, какой виделась вначале; может, что и сделает для дочки.

Сонечка пришла из школы хмурая, и мать постаралась развлечь ее, смешно рассказывая о соседке; потом она похвалила ту — не гордая, хоть и богатая, и работу ей обещала, а Сонечку приглашала в гости.

У Тамары той всякой одежды полно, и она хочет Соне предложить кое-что. Капитолина, слава Богу, шить умеет, и машинку с собой взяла.

Сонечка как-то без радости приняла эти новости и скоро ушла в свою комнату, сославшись на уроки. На самом деле она вспоминала сегодняшний день в школе. Ее соседка по парте сказала, что готовится грандиозный весенний бал «Цветение акаций». Это будет бал-маскарад, все в костюмах и масках, потом раздадут призы за лучший костюм; потом будут лотерея, танцы до упаду и буфет, кажется, даже с шампанским!..

И еще конкурс на звание Королевы акаций — Весны!

— А какой ты костюм наденешь? — спросила Соня.

— Не знаю еще, наверное, средневековой дамы… — ответила девочка с напускным равнодушием. — А ты? — спросила она Сонечку с явным подвохом.

— Мне очень Золушка нравится, — призналась та.

Соседка не сдержалась и прыснула:

— Тебе и костюма не надо!.. — И убежала.

Соня стояла как оплеванная. Она все поняла, на душе стало мерзко. Она же ничего плохого не делает, почему ее так не любят?.. Девочка уже знала о своей безобразности, но не могла взять в толк, почему нужно плохо относиться к человеку только из-за его внешности.

Сонечка брела домой, еле переставляя ноги, ей хотелось забиться в какой-нибудь угол, подальше от всех.

А дома мама как назло разболталась про свое гостевание у соседки, толстой, рыжей, шикарно одетой бабы… Что Сонечке до нее? И что той до Сонечки…

Она бы и ушла из комнаты, не дослушав, но тут мама сказала, что эта рыжая ждет ее, Сонечку, к себе… Та хотела сразу же отказаться (здесь, в городе, из ее сердца постепенно утекала доброта, уступая место чему-то темному и злому, что делало Сонечку угрюмой, толкало на ссоры с мамой). Однако увидев, какой робкой, жалкой надеждой светятся глаза мамы, она согласилась.

— Вот и ладно, — обрадовалась Капитолина, не ожидавшая, что дочь так быстро согласится, — завтра и сходи.

Сонечка ушла к себе, села на кровать и расплакалась.

Слезы градом лились по ее уродливому личику.

Раньше Сонечка со всеми огорчениями бежала к маме, утыкалась в ее теплые мягкие колени, и становилось хорошо и не страшно. Теперь она научилась страдать одна. Да и чем могла помочь ей мама? Сонечка, будучи умной девочкой, утратила уже детские иллюзии.

Наутро Капитолина то и дело подскакивала к двери, проверяя, не уезжает ли муж Тамаркин. Наконец он уехал. Теперь она заволновалась о том, чтобы поскорее вставала Сонечка и шла к соседке — а вдруг та поможет?..

Сонечка вышла на кухню такая же, как вчера: хмурая, с обозначившейся морщинкой меж бровей.

Капитолина металась, готовя дочке завтрак. Она боялась, что та или забыла о приглашении, или откажется, и вся горела от нервозности. Но Сонечка помнила о предстоящей неприятной встрече с рыжей теткой, которой мама неизвестно что наговорила о ней.

В гости Сонечка надела свой лучший наряд — юбочку с воланами и малиновую кофточку, купленные на базаре. Остальные вещи у нее были сшитые мамой или еще бабушкой…

Капитолина рванулась было за ней, но дочка так глянула на нее, что она осталась; действительно, что ей там с ними делать? Мало ли чего эта Тамарка будет Сонечке говорить…

Соседка к свиданию со страшненькой девчонкой подготовилась. Во-первых, ей абсолютно нечего было делать, а это какое-никакое развлечение, во-вторых, Тамаре хотелось поразить воображение деревенщины и сразу же преподать некий идеал, к которому та должна стремиться.

Встретила она Соню в алом кимоно с вышитыми птицами сказочной красоты, рыжие волосы убраны под алый с золотом обруч. На лице макияж номер три (для приемов — первый, для Валерки — второй, но и третий не плох!).

Тамарка обворожительно улыбалась.

Вблизи она лишний раз уверилась, насколько страшна девчонка, да еще толста, одета безобразно… И выражение лица, как у всех уродов — мрачное и вызывающее.

Тамарка дрогнула, не зря ли она все это затеяла, что с этой маленькой квазимодой можно сделать… Однако девчонка стояла на пороге, и соседка пригласила ее попить кофе для начала.

Они прошли на кухню.

Тамара суетилась у плиты, а девчонка села на стул, молча оглядывая кухню. Хозяйке пришлось самой придумывать темы для беседы. Девчонка продолжала молчать и глядела теперь на соседку непонятным взором. Так бы и стало их первое свидание последним, если бы Тамара в поисках тем не заговорила о бале-маскараде в соседней школе, где училась дочка ее знакомой. Сонечка вдруг покраснела и хрипло заметила:

— Это у нас… Я туда не пойду…

И правильно сделаешь, подумала Тамара, а вслух сказала:

— Ну, так заранее решать не надо. Вот мы с тобой посмотрим мои тряпки, может, чего стоящего найдем… — Потом неожиданно строго, с искренней заботой добавила: — Вот что, Софья, тебе надо худеть. Срочно. Это дамы должны быть в теле, а девушка обязана быть существом воздушным, бабочкой!.. — И, не дав Сонечке времени на возражения, заявила: — Это мать тебя раскормила, знаю я! Меня саму в детстве закармливали! Родители почему-то считают, что толщина залог здоровья! Чушь собачья!

Соседка, как барышник на базаре, оглядела Сонечку.

— Слушай и запоминай. За две недели сумеешь похудеть. Но! — строжайшая диета: хлеб, супы, котлеты, картошка, макароны, сметана, масло, пирожки-пирожные исключаются. Пить только несладкий крепкий чай. Забудь о бананах, персиках, грушах, помидорах… Ешь огурцы. Увидишь, какой ты станешь. Фигурка, по-моему, у тебя неплохая получится…

Сонечка смотрела на соседку, и полярные чувства раздирали ее сердце. С одной стороны, она считала, что все это зря и ничего с ней уже не сделать, с другой — хотелось верить, что с помощью рыжей она если и не станет писаной красавицей, то все же похорошеет и не станет вызывать такого отвращения.

Утешало еще то, что соседка сама далеко не красавица, а побудешь с ней вот так, рядом, когда она возбуждена, суетится, трясет своей рыжей гривой, смеется, — и начинает казаться, что она ничего себе и даже не хуже ее мамы, красотой которой Сонечка с болью восхищалась.

Почему же она, Соня, не такая?..

Сонечка запоминала рецепт похудания — уж это она сможет! Они с мамой едят именно то, чего нельзя: картошку, макароны, тушенку, закатанную еще в станице… Из овощей — помидоры, толстые, огромные… И хлеб. Мама всегда приговаривает: ешь побольше хлеба, от него сила.

Вот Соню и разнесло! Все. Диета. Даже голод.

Они попили кофе, и Тамара вытрясла из шкафов все свои наряды. Похвастаться хотелось и для дела: может, найдется что-нибудь для маскарада девчонке. А там, глядишь, захомутает какого-нибудь сопляка, и пойдет дело!

У Сони разбежались глаза — чего тут только не было! И платья, и кофты, и шубы, и плащи кожаные, туфли, сапоги — видимо-невидимо барахла! Каждый день можно новое надевать. Куда Тамарке столько?..

Но потом она подумала, что в городе, да при богатстве, наверное, и надо иметь столько нарядов…

— Ну, смотри, выбирай, — предложила соседка, усевшись среди всего богатства.

Соня незаметно оглядела себя: до чего же жалок ее «лучший» костюм. Ей уже не хотелось рыться в вещах, но хозяйка, сидя идолом посреди комнаты, приговаривала: давай, смотри…

В куче вещей, которые Сонечка не могла даже воспринимать, она вдруг углядела нечто!.. Девочка потянула это к себе за зеленый блестящий мягкий волан…

Платье. И к нему в целлофановом мешке шляпа. С прозрачными большими полями и маленькой золотой розочкой.

Тамара заметила, как замерла девочка, увидев этот наряд.

…А девчонка-то со вкусом, подумала Тамара. Она купила это у своей знакомой, приехавшей из Франции. Платье той абсолютно не подходило, и Тамара уговорила ее продать.

Но, увы, Тамаре оно тоже оказалось мало. Она все собиралась подъехать к фирменной портнихе, чтобы та что-нибудь придумала… Все как-то не получалось, и платье без толку лежало…

И долежалось.

Тамара решила дать его девчонке на маскарад. Не жадная она была, от богатства, что ли?.. Интересно все же, как в этой престижной школе все умрут от зависти, пусть не к ней, Тамаре, а к ее платью. Что оно валяется без дела?

— Что, понравилось? — спросила она Сонечку.

Та кивнула.

— Тогда вот что, — заявила Тамара непререкаемым тоном, — ты похудеешь, и я дам тебе это платье на маскарад. Все от зависти полопаются. А теперь беги в ванную, прими горячий душ, поработаем с макияжем и париками.

Соня смущенно пробормотала, что она мылась утром. Тамара рассмеялась:

— Дело не в чистоте, глупенькая. Перед событием, ну, когда накладываешь грим и надеваешь прекрасные одежды, — за минуту до этого принимаешь душ и выходишь свежая, как роза! Кстати, тебе пора об этом знать: перед любовью — то же самое, ясно?

Вот тут Сонечке было непонятно: как это «перед любовью»? Ведь любовь — это нечто вечное? Но удивление свое она скрыла, и Тамара ничего не заметила.

И вот Соня сидит перед огромным овальным трюмо, перед ней с видом великого живописца Тамара, а кругом навалом косметики, такой, что даже по телевизору Сонечка не видела.

Через некоторое время Тамара устало плюхнулась в кресло. Сонечка робко посмотрела в зеркало и обмерла: она увидела девушку с длинными ресницами, персиковым цветом лица, тонкими дужками бровей, красиво очерченными алыми губками (наклейки, как ресницы и брови) и пышными золотистыми кудрями по плечам с наброшенной серебристой шалью.

Незнакомая взрослая девица, совсем непохожая на Соню! Это так потрясло ее, что ей захотелось сорвать все, убежать, забиться в свою нору и рыдать.

Она вцепилась в подлокотники кресла и думала о том, что такой красоткой она может быть только с чужими волосами, ресницами, губами…

И если люди узнают ее такой, то что они скажут, когда увидят Соню настоящую? Неужели ей всю жизнь придется прятать лицо под чужой маской?..

Тамара же видела все по-другому, глазами опытной, все подмечающей женщины. Она поняла, что никакие ухищрения не изменят Сонечку. Все отдельно — макияж сам по себе, а лицо под ним просвечивает, как сквозь прозрачную вуаль или пленку. Нет, с девчонкой, пожалуй, ничего не сделаешь!..

Если бы на месте Тамары была другая женщина, она бы отказалась от этой безумной затеи, но рыжая соседка отогнала безнадежные мысли прочь, решив биться до конца — девчонка должна победить на маскараде.

Тамара была темпераментным, увлекающимся человеком, и упрямым.

Она заметила, что девчонка в шоке, и завопила:

— Ничего-о-о! Мы им покажем! Ты будешь на маскараде первой!

Сонечка вскочила, содрала парик и убежала.

Тамара хотела было удержать ее, но передумала и только кинула вдогонку:

— Не забудь про диету!

Сонечка очнулась в закутке за гаражами. На плечах висела Тамаркина шаль, на лице — макияж… Она со злостью смазала его рукой и отодрала ресницы.

И стала думать о себе. Думы ее были темнее дождевой тучи. Но долго темно не бывает. Постепенно Сонечка успокаивалась, обдумывая ситуацию, и вдруг решила, что на маскарад пойдет. В Тамарином наряде и в маске!

Вот так! Назло! Кому? Неизвестно.

Когда Сонечка пришла отдать соседке шаль и ресницы, та встретила ее жестким вопросом:

— Что, трусишь? Не пойдешь на маскарад?

— Пойду, чего мне трусить? — с вызовом ответила Соня.

Тамара подумала, что девчонка еще и нахальная, но в данном случае это неплохо, и порадовалась за подопечную.

Дома мать крутилась вокруг Сонечки: как да что? Понравилось ли ей у Тамарки? Что они там делали?

Сонечка отвечала сухо и односложно. Чтобы разговорить дочь, Капитолина приготовила вареники с картошкой — Сонечка так их любит, — поставила на стол вместе со сметаной…

И превратилась в соляной столб, когда дочка заявила, что ничего не хочет, кроме чая. Капитолина возражать не посмела, налила чаю, в который Соня даже сахару не положила!

Наверное, закормила ее Тамарка всякими разносолами! Капитолина впервые пожалела, что послала дочку к соседке! Та веселая, богатая, говорунья, украдет она у Капитолины ее единственное счастье — Сонечку…

Дочка ушла в ванную, и там сразу же что-то грохнуло. У Капитолины сердце зашлось: зеркало упало! Не иначе! Она так боялась этой приметы! Берегла зеркала, хотя не любила их — больно скоро они бились.

— Чего там, дочка?

— Зеркало разбилось, — ответила Соня.

Холодным потом окатило Капитолину. Теперь ничего хорошего не жди. И все это будет связано с Тамаркой, провидчески подумала она. Как бы отвлечь Сонечку от этой рыжей ведьмы? Но понимала, что ничего она не сделает, если дочка захочет знаться с соседкой!

Стала дочка в одночасье взрослой, да еще с характером, а была такая покладистая, добрая…

Закончилась эта суббота тихим вечером, за чаем. На самом же деле приближалась буря, колючая, душная, как в пустыне.

Сонечка перестала есть. Что за еда — сухарики да чай, яблоко или яйцо.

Мать с ума сходила, боялась, доведет себя девочка до болезни…

Сонечке же ничего не говорила, а пожаловалась Тамарке. К ней Капитолина теперь ходила работать по дому — прибрать там, сготовить, а главное — за кофе посидеть, пока Тамарка байки травит, вот и вся работа. Платила Тамарка хорошо — сто пятьдесят долларов в месяц.

Тамарка, холодно отнесясь к ее жалобам, выговорила, что нечего девушку раскармливать, как индюшку перед Рождеством, и что правильно Соня диету блюдет. Соседка видела Соню два дня назад и оказалось, что у нее отличная фигурка.

— Пусть хоть этим берет, мужики на фигурку падки, — заключила она и тем закрыла вопрос.

Капитолина поникла, поняв, что отныне над дочерью своей не властна и что руководит Соней рыжая Тамарка!

А дочка выговорила Капитолине, что та работает уборщицей у соседей и ей, Соне, совестно.

Тут Капитолина все же показала характер, обидно ей до слез стало.

— Не нравится моя работа? Найди благородную! Чтоб тебе матери родной не стыдиться! А того не знаешь, что денег у нас с гулькин нос осталось! Скоро с голоду бы подохли!

Сонечка в ответ закричала, что не надо было уезжать, там все свои и помогли бы, и работа нашлась бы не подтирочная…

Это слово окончательно добило Капитолину, и она, заплакав, сказала, что сейчас пойдет к Тамарке и откажется от работы, но пусть тогда Соня не бегает к той, как собачонка.

Сонечка совсем разозлилась.

— А кто меня к ней загнал? Ты! И радуешься, когда я туда бегаю! Молчи уж! Кстати, Тамара меня многому учит, и я ей за это благодарна!

Капитолина замолчала — права дочка. И чтобы помириться (не любила она молчанок в доме), заискивающе произнесла:

— Ладно, дочка, не будем ссориться. Уйду я от них, куда-никуда устроюсь…

Соня тоже притихла, жалко ей стало маму. В чем она виновата? Это ей надо идти работать! Вот только паспорт получит и… А пока Тамарка благое дело сделала, что маму позвала помогать… Да еще и деньги приличные платит. Вот когда Соня работать пойдет, тогда уж извините, а сейчас терпи и не выступай.

Сонечка подошла к маме и обняла ее за голову — в черных маминых волосах проглядывали белые нити…

Мать заплакала, как ребенок, всхлипывая, а Соня и заплакала бы, да разучилась…

Раньше она любила поплакать по пустякам, и те слезы были сладкие.

Тамара назначила генеральную репетицию.

Соня пришла к ней с утра, и Тамара учила ее, как ходить в длинном одеянии (платье сидело на Сонечке как влитое, фигурка у нее стала идеальная), как обращаться с веером (и веер нашелся, китайский, разрисованный)…

Примерили и маску, которую Тамара довольно ловко сварганила из куска бархата. Сделали пробный макияж, и Сонечка посмотрела в зеркало.

Две прошедшие недели она этого не делала. В ванной специально разбила зеркало. Еще одно, в шифоньере, с внутренней стороны, Соня оставила, открывая шкаф так, чтобы зеркала не видеть…

И вот снова перед нею в зеркале взрослая чужая девица, фальшивая и неживая, как манекен в бутике на Садовой. Но рыдать и убегать Сонечка не стала, а сжавшись в комок, вытерпела.

Тамара с жалостью опять подумала, что никуда не денешься: ни замазать, ни скрыть уродство не удается… Но тут же, будучи оптимисткой, порадовалась фигурке — что надо! Маска с кружевами вообще лицо скроет. А там будь что будет, подумала она и развеселилась.

Надела на Сонечку шляпу и маску, и вот тут оказалось, что эта стройная невысокая девушка должна быть необыкновенной красавицей, иначе просто не могло быть!

Длинные золотистые кудри, изящная фигурка, красивые руки с ухоженными розовыми ногтями… Ну, кто устоит?..

— Ты прямо Золушка на балу! — воскликнула с восторгом Тамара, но Сонечка по-другому восприняла ее слова.

Та ведь была некрасивой замарашкой, пока не наколдовала добрая фея. Золушка стала прекрасной, и ее полюбил такой же прекрасный принц! Но Соня-то не станет прекрасной! Вот в чем разница… Все равно она пойдет на маскарад! И хоть на час или два узнает, что такое стать прекрасной!

Быть ей вечной Золушкой на чужом балу жизни.

Тамаре не понравилось, что девчонка молчит, могла бы хоть ахнуть восторженно… Интересно, о чем она думает?

Откуда было ей знать, что за какой-то месяц Сонечка стала совсем взрослой и понимающей многое из того, что Тамаре и в голову не приходило, а уж бедной матери и вовсе.

— Снимай платье, подошью, — велела Тамара. — Значит, так, говорить будешь мало, не своим голосом. Лучше записочки пиши. Думаю, сотню этих записочек тебе пришлют, не меньше… В конце будут снимать маски и раздавать призы. Ты до этого сбеги, поняла? Утром в школе скажешь, что тебя на балу не было, послушаешь, что о тебе — Незнакомке в зеленом — станут болтать и от зависти корежиться. — Тамара хихикнула, а Сонечка подумала, что та могла бы и не предупреждать ее — она сама все знает.

— Короче, — закончила Тамара, — придешь ко мне, расскажешь, мне же интересно, как все будет! Вопросы есть?

В ответ было молчание. Тамара расстроилась: она разбивается в лепешку, а эта статуя сидит и только глазами поводит. Уходя, Сонечка пробормотала «спасибо», но такое бесцветное, что лучше бы ничего не говорила!

Тамара разозлилась и целый день кипела как чайник, а вечером досталось даже Валерке: никуда-то они не ходят, в постели он последнее время как столетний дед, наряды Тамарины скоро протухнут в шкафу, дороже фирмы у Валерки ничего нет…

И ушла в ванную смывать макияж.

Валерка растерялся от такого наскока, но Тамара как всегда права: он так поглощен работой на этой денежной, престижной и высокой должности, что совсем забыл о своей молодой и красивой жене, которой обязан уделять максимум внимания… Вот найдет себе кого-нибудь и бросит тебя, дурня, подумал Валерка, испугался и тут же разозлился.

Эта вздорная баба со своими претензиями заставила его забыть о трагическом событии в их семье…

Валерка постучал в ванную.

— Выходи, Тамар, поговорить надо.

Она вышла с накрученным полотенцем на голове, чего раньше при муже никогда себе не позволяла.

— Что еще за дела?

— А дела такие, — тихо, со злостью, проговорил муж. — В Грозном бомбой убило Семена и Гулю. — (Семен — брат Валеры, с которым они были очень дружны). — Они домой пришли после дежурства в госпитале…

Тамара взвыла и залилась слезами. Валерка сморщился.

— Погоди, не вой. Ребята прилетают завтра, Максик и Гуленька. Помнишь их? Они как раз за гумпомощью пошли… Вернулись, а дома нет. Гулю и Семена похоронили уже…

Тут Валерка сам разрыдался. Тамара, плача, стала его утешать — страшно было видеть, как рыдает Валерка, всегда веселый и уравновешенный.

— Валерочка, родненький, что сделаешь… Война там. Хорошо, что дети остались, будут помнить отца с матерью… А мы уж им все отдадим, все для них сделаем!.. Верно?..

Она говорила простые незначащие слова, которые всегда произносят в таких случаях, чтобы успокоить близких.

Тамара достала графинчик с водкой, и они помянули Гулю и Семена. Они были в Грозном лучшими врачами: Семен — хирург, Гуля — терапевт. И работали вместе.

Тамара расспрашивала о подробностях, но Валерка не знал. Позвонил Максик и попросил разрешения приехать, потому что жить им негде и вообще очень тяжело…

Тамара сказала, что поселит ребят в спальне, а сами на тахте в кабинете будут спать, места в квартире всем хватит… А попозже можно и квартирку им двухкомнатную сделать.

Валерка засомневался: малы еще… Тамара подсчитала и получилось, что близняшкам (Гуля и Макс были близнецы) по пятнадцать уж есть.

Не видели они ребят года три, а раньше раз в год обязательно все встречались. Семен был весельчак, они с Валеркой такое устраивали, что Тамара и Гуля от смеха со стульев падали.

Утром, когда Валерка уехал на работу, Тамара не стала валяться. Вскочив, прибралась в квартире, достала чистое белье и зазвала Капитолину, чтобы та приготовила хороший обед.

Валерка должен был привезти ребят к вечеру — самолет прибывал в шесть с минутами.

Капитолина скоренько поставила борщ, накрутила фарша, замесила тесто для пирожков, и они сели с Тамарой за стол.

Помянули Тамариных родных, и соседка, снова всплакнув, рассказала Капитолине о близняшках. Помнила она их симпатичными и очень разными: Максик — в мать, чеченку, черненький, диковатый, красивый, Гулечка — в отца, хохла, беленькая, как ангелочек, хорошенькая… Они ровесники Капиной дочки, может, дружить будут, предположила Тамара.

Капитолина кивнула, а сама подумала, что Сонечка такая стала нелюдимая, вряд ли дружба состоится… К тому же дочка ее некрасивая, захотят ли эти «ангелочки» с ней водиться?..

Она расстроилась и, сказав, что у нее дома варится обед, ушла. Ей просто не хотелось больше слушать о двух красивых детях, которые скоро станут их соседями.

Готовить она перестала давно, с тех пор как дочь заявила, что соблюдает строгую диету. Матери одной кусок в горло не лез. Зато экономия! Капитолина стала откладывать деньги Сонечке на дубленку — очень ей хотелось, чтобы дочка выглядела не хуже других. Ей казалось, что оденься Сонечка по-модному, дорого, то и похорошеет…

К вечеру Валерка привез ребят.

Гуля и Максим, на вид уже вполне взрослые, вовсе не выглядели «ангелочками» — они были черными от тоски, удрученные горем и думами, как жить дальше.

Но даже в горе и тоске оба отличались почти совершенной красотой. Черноволосый синеглазый юноша имел твердый абрис смуглого лица, девочка — беленькая, с длинными шелковистыми волосами.

Тамара, увидев ее, внутренне ахнула, вот бы кому идти на бал в ее наряде! Вот был бы фурор! А то занималась неблагодарным делом — из дерьма конфетку лепила!..

И тут же подумала, что надо ребят усыновлять-удочерять. Говорят, скоро война кончится! Да, как же!

Обо всем этом Тамара сказала в тишине ночи Валерке, и он, удивившись — Тамара всегда была равнодушна к детям, — ответил, что с кондачка такие вопросы не решаются, первым делом надо у ребят узнать, чего хотят они, а так-то он только рад будет.

Встали ребята поздно, Тамара сразу же потащила их завтракать (он был обильный, ни дать ни взять «шведский стол»), но они к еде почти не притронулись, а смотрели вокруг и на саму хозяйку отсутствующим взглядом. Тамаре стало неуютно от их безысходности.

— Мы пойдем погуляем, — сказал Максим, и Тамара попросила их купить на базаре зелени.

Она полезла было за деньгами, но Максим остановил ее: у нас есть деньги, не добавив — «тетя Тамара».

Они ушли, а Тамара, сев в кресло, уныло задумалась над тем, что все не так просто, как казалось ей ночью.

Чтобы развеяться, до прихода племянников она зазвала Сонечку как бы для повтора роли. Но девчонка радости ей не доставила, будучи в этот день совсем уж угрюмой. После прекрасных лиц Макса и Гули Сонечка показалась ей еще более уродливой. Тамара вдруг поняла, что зря она затеяла эту «историю с переодеванием». Но теперь уже поздно.

Без всякого интереса просмотрев «репетицию», Тамара сложила в бумажный большой мешок все аксессуары, и Сонечка ушла, толком не произнеся и двух слов.

Ребята пришли с прогулки немного ожившие, посветлевшие. Натащили гору овощей и фруктов, показали, какие босоножки купили Гуле.

Тамаре стало стыдно. Какая же она негодяйка! Соседскую девчонку благодетельствует, а Гуле даже ничего не подарила!

Она тут же потащила их к шкафу и вывалила свое добро на пол.

Гуля, конечно, как девочка обмерла над тряпками, а Макс презрительно отвернулся — он мужчина, черт возьми, джигит! Скоро у Гули образовался большой и модный гардероб, в котором кое-что подшить, ушить, и все дела.

Но Тамара уже поняла, что ребята — щепетильные не в меру, в смысле подарков, денег и всяких подачек с ними надо бережно обращаться.

За обедом они хорошо поели и не молчали. Говорил в основном Макс. Они решили бросить учебу, идти работать, пока они здесь поживут, если можно. Надоедать долго не станут. Подыщут комнату, сначала снимут, а потом, со временем, ее выкупят… Они уже поняли, что Грозный стал кошмаром, и туда не вернутся.

Тамара слушала и все больше падала духом — с усыновлением-удочерением ничего не получится!.. Не те это дети: жестковатые, недоверчивые, почти равнодушные к родственникам, признающие только друг друга. Даже одежда, которую Гуля выбрала из Тамариных вещей, вызывала у брата раздражение: он сам купит сестре все, что надо!

Тамара не возражала, поняв, что приручать этих волчат надо потихоньку, умело, стараясь, чтобы горе хоть немного отпустило их.

Главное, как можно дольше удержать близнят у себя!

Когда разговор коснулся школы, она бесстрастным тоном сообщила, что в соседней школе завтра бал-маскарад, обещают всякие развлечения…

— Может, сходите туда? Вход свободный. Немного отвлечетесь, с кем-нибудь познакомитесь…

Мальчик нахмурился:

— Нет, мы не пойдем.

Девочке скорей всего хотелось пойти, но она побаивалась брата, и совесть заговорила: как можно сейчас, когда…

Она посмотрела на Макса, и в ее взгляде промелькнула слабая надежда. Тот мельком глянул на сестру и, опустив голову, через силу произнес:

— Если Гуля хочет, пусть идет, я не против…

— А ты?.. — протянула Гуля.

— При чем здесь я! — вспылил мальчик. — Я же сказал — хочешь, иди!

— Но я не пойду без тебя! — уже тверже сказала девочка. — Если ты не пойдешь, то и я…

— Значит, ты хочешь, чтобы мы пошли вместе? — внимательно посмотрев на сестру, переспросил мальчик. Та кивнула.

Макс вздохнул: хорошо, пойдем. Утешил, как малого неразумного ребенка, чтоб не заплакал. У девочки засияли глазки.

Тамара во все глаза смотрела на эту сценку; они совсем взрослые: Макс — мужчина, потакающий женщине с ее слабостями, Гуля — женщина, умеющая пользоваться этим. Она предложила проводить их в школу, но Максим отказался от ее услуг.

Почувствовав себя лишней, Тамара ушла к себе. Там она дала волю раздражению: вот волчата! Никак к ним не подъедешь! Но тут же одернула себя, они же — сироты, совсем недавно потеряли отца и мать! Какая же она сама нечуткая и черствая!..

К ней тихо постучали.

Это была Гуля в одном из Тамариных платьев. Она смущенно попросила подогнать его по ней. Дел было немного, и скоро Гуля с восторгом вертелась перед зеркалом в темно-синем шелковом платье в меленький цветочек, которое необыкновенно шло к ее синим глазкам и блестящим золотистым волосам.

Тамара немного успокоилась — найдет она тропиночку к Гуле! А вот Максим для нее — закрытая книга. Тут должен взяться Валерка.

Только куда ему! Для него фирма дороже всего! Тамара просто заставила себя не разозлиться на мужа!

А Гуля вдруг сообщила:

— Тетя Тамара, мы отдадим вам деньги за платье, Максик сказал… — Всюду проявление независимости! Это, конечно, от мальчика!

— Хорошо, хорошо, отдадите, — с досадой сказала Тамара. — Я думала, мы родные, а вы считаетесь, как на базаре… Обидно.

Девочка, покраснев, пробормотала:

— Максик так хочет. Он сказал, что мы вам на голову свалились, как… — На глазах у Гули появились слезы.

Тамара прижала светловолосую головку к груди.

— Вы должны знать, что вы нам родные. Нам было бы намного хуже, если бы мы знали, что вы где-то бедствуете. — Тамара замолчала и решилась произнести: — У нас никогда не было детей и, наверное, уже не будет… А теперь появилось сразу двое, хотя и по ужасной причине, но…

Они обе заплакали, чувствуя, что стали намного ближе.

Вышли на кухню к Максу. Тот мрачно пил пустой чай. Гуля рассказала, какая тетя Тамара хорошая и как она их любит. Макс промолчал, и Тамара поняла, что ей еще предстоит с ним борьба за душу этой девочки.

Валерка пришел намного раньше, чем обычно.

Макс сразу повеселел и распрямился. Они с Валеркой стали говорить о машинах. Оказалось, что Макс хорошо водит, ездил в Грозном на отцовской. Валерка обрадовался: на фирме как раз требуется водитель, и предложил Максу поработать лето…

У того загорелись глаза. Он хотел работать, чтобы быть с Гулей самостоятельными, да к тому же любил всякие механизмы, особенно машины.

Они немного выпили, помянув погибших родителей ребят, и заговорили о жизни. Макс сообщил, что они будут работать и снимать комнату…

Валерка взвился, но Тамара наступила ему под столом на ногу, и он удивленно смолк. Он еще не понял, с кем имеет дело. Ночью Тамара объяснила мужу ситуацию, заставив его задуматься.

Бал-маскарад был в разгаре, когда в зале появилась еще одна маска. Ее невозможно было не заметить. И, как верно спрогнозировала Тамара, все девчонки почувствовали острый укол зависти.

Маска эта, то есть та, которая за ней скрывалась, была само совершенство.

Стройную гибкую фигурку облегало потрясающее малахитовое платье. На плечи ниспадали золотистые густые локоны, на макушке — роскошная шляпа с золотой розочкой.

Кружева зеленой бархатной маски чуть прикрывали розовые губки бантиком. А в прорезях маски светились дивные глаза.

«…Весна, весна», — зашелестело в зале, молоденькая дежурная учительница в костюме барышни-крестьянки обрадовалась, что будет кому вручить приз, и вместе с тем позавидовала красоте незнакомки.

Перебрав всех девочек школы, она поняла, что Весна — чужая. Самой красивой у них считалась Магда Пирсова, но она была высокая и плотная.

Учительница стала раздумывать и наткнулась на отгадку: это же Сусанна Шулякова из математической школы! Золотистые вьющиеся волосы и стройная фигурка! Вот личико у Сусанны бесцветное, но с хорошим макияжем будет не хуже, чем у Шэрон Стоун!..

И по залу тоже пронеслось: Сусанка!..

Фея Огня возмутилась:

— Разве мы приглашали из других школ?

Дежурная учительница заметила строго, что здесь не запретная территория и все, кто хочет и имеет костюм, могут приходить.

Разозленная Фея удалилась со своей свитой в буфет и там, подогретые шампанским, они решили, что Сусанке такая подлость не пройдет!

Между тем в зале появились два новых лица: девочка в синем с цветочками платьице, скромном, но элегантном, и мальчик в обычной одежде — джинсы, майка, кроссовки.

Дежурная учительница, будто специально дождавшись группу «во гневе», представила новых гостей: они из Грозного, будут учиться у них в лицее, зовут их Максим и Гуля.

— У них большое горе… — добавила учительница, и Макс разозлился: разве это кому-то интересно?.. И они не собираются учиться ни здесь, ни вообще… Это рыжая Тамарка растрепала!..

— Давайте их поприветствуем, — присовокупила учительница, и все захлопали.

Гуля сделала книксен, а Макс хмуро наклонил голову, решив, что как только от них отвлекутся, они с Гулей уйдут.

Но их не оставили в покое. Наоборот. Пара была такой интересной! Фея Огня даже забыла о Сусанке. С замиранием сердца она смотрела на парня из Грозного: высокий, черноволосый, синеглазый — красавец! И лицо взрослое, суровое — крутой!..

Девчонки стали виться вокруг него, надеясь, что он их заметит.

А он увидел Весну. Гордый и независимый, уже познавший женщину (молоденькая жена соседа в Грозном), считающий себя взрослым, Макс, как мальчишка, дрогнул, увидев ее.

Она стояла у окна, обмахиваясь веером, выставив из-под платья маленькую ножку в туфельке из золоченых ремешков. По плечам струились золотые локоны, талия изгибалась подобно луку…

Макс погиб.

Хотя разум подсказывал, что мордашка под маской может быть никчемной, а под золотой копной волос скрывается дурь и пустота, но эмоции побеждали: прелестная фигурка, ножки, волосы, манеры не свойственны дурнушкам.

Кто-то рядом с ним прошипел:

— Нет, ты посмотри, как эта Сусанка выпендривается! Подумаешь, мать в театре администратором работает, вот и притащила оттуда костюм!..

Дальше Макс не слушал. Какое имя! Су-сан-на! Какая девушка! Юноша пялился на Весну, как обыкновенный мальчишка!

Она это заметила и неторопливо грациозной походкой прошла мимо. На него повеяло потрясающим ароматом духов — даже голова закружилась.

Макс, забыв, что собирался сбежать отсюда, думал только о том, как познакомиться с девушкой. В принципе, это было несложно: пригласить танцевать, а там… Но юноша настолько оробел, что ни за что на свете не подошел бы к красавице.

А сзади него продолжали шептаться: нельзя было пускать из других школ, если Сусанка получит приз за лучший костюм, они решение опротестуют…

Обернувшись, он увидел высокую девицу в огненно-красном наряде и в алой маске. Облив ее презрением, Макс отвернулся.

Весна меж тем все время танцевала.

Кавалеры пытались с ней познакомиться и пригласить на свидание, но никто не преуспел в этом. Весна отмалчивалась, играя веером.

Прочие девицы были возмущены — маскарад превратился в триумф этой наглой Сусанки!

Сама Сусанна, которая все-таки присутствовала здесь, была не менее возмущена: кто-то играет ее роль! Кто-то решил ее подставить! Но кто?

В зале нагнеталась атмосфера скандала, которую подогревала Фея Огня со своей свитой. Изрядно разогревшись шампанским, они были готовы сорвать с нахалки маску.

Парни, злясь от своих неудач, тоже хотели увидеть Весну в ее истинном облике…

Почуяв атмосферу враждебности, Весна, подобрав юбку и обмахиваясь веером, прошествовала к выходу. Никто не предполагал, что она собирается уйти, только Фея, пылая праведным гневом, ринулась следом за зеленой маской.

Сонечка (это была она), услышав за собою шаги, бросилась вниз по лестнице, но сзади не отставали. Она остановилась, решив дорого продать разоблачение своего инкогнито. И обернулась.

Перед ней стояла их школьная красотка и воображала Магда, сорвавшая с себя маску.

— Ну, и чего ты несешься, как бешеная корова? — насмешливо спросила она. — Боишься маску снять? Видишь, я сняла!

Сонечка вздрогнула: неужели ее узнали?! И писклявым голоском высокомерно ответила:

— Не хочу снимать, и не заставишь!

— Я тебя узнала, Сусанка! Тебя все узнали, можешь не притворяться! Ты не из нашей школы! Убирайся! — победно завопила Магда.

От неистовой злости Магда забыла, что собиралась содрать с Сусанки маску.

Сонечке того и надо было. Она нарочито громко захохотала и бросилась вон из школы!

Выскочив на улицу, девушка свернула в проулок, долго бежала, пока не оказалась далеко от школы, в чьем-то маленьком дворике со скамейкой.

Но рассиживаться было некогда, надо быстро снять наряд и снова стать самой собой.

А в школе было так.

Вбежав в зал, рассерженная Фея сообщила своим приближенным, что нагнала Сусанку и почти стащила с нее маску — та сопротивлялась, но Фея ее узнала!

Обсуждение подвига было прервано жюри из директрисы, актрисы местного театра и двух учительниц, призвавших всех снять маски. Началось вручение призов.

Настоящая Сусанна незаметно удалилась Она вовсе не хотела, чтобы ее узнали, да и костюм у нее был не из лучших — Цыганки.

Остальные же, визжа и хохоча, стали стаскивать маски и выяснять, кто есть кто. Жюри посожалело, что в зале не оказалось Весны, которой хотели вручить главный приз и присвоить звание Королевы акаций. Поэтому победительницей стала Фея Огня.

Магда была счастлива и тут же забыла об огорчениях, связанных с подлой Сусанкой.

Бал продолжился, но уже без трех участников: Сонечки и близнецов из Грозного. Гуля не стала уговаривать остаться, когда Макс сообщил ей, что уходит.

Они молча медленно шли домой; Макс думал о Весне. Запала она ему в душу! Узнав, что это Сусанна из соседней школы, он поклялся разыскать ее. Не будь он Максим Москвитин!

Сонечка решила сразу зайти к Тамаре и отдать костюм, чтобы навсегда забыть об этом маскараде, который нанес ей еще одну рану.

Тамара затянула девчонку на кухню, чтобы расспросить обо всем, но Сонечке это вовсе не улыбалось, и она, сказав, что успех был исключительный, сбежала под вопль Тамары: «Я же говорила!»

Конечно, для нее как режиссера-постановщика это была маленькая победа, но Сонечке-то что от всего этого? Что она приобрела? Ничего. Потеряла? Да! Покой и равновесие. И когда еще их снова обретет!

— Я тебя со своими племянниками из Грозного познакомлю, заходи!.. — крикнула еще вслед Сонечке Тамара.

Значит, та красивая пара на балу — они! Еще не легче! Тем более что Сонечка исподтишка любовалась Максимом, как и он ею. Девочке становилось еще горше.

Мама встретила ее, как теперь зачастую бывало, тревожным вопросительным взглядом. Что надеялась увидеть она в Сонечкином лице? Какие изменения? Что по мановению волшебной палочки Сонечка превратилась в красавицу? Или искала следы душевной трагедии? Ни того, ни другого мама не увидит. Первого — потому что такого никогда не будет, а второе Сонечка после маскарада решила скрывать так, что никто не сумеет об этом догадаться…

Она вспомнила свою сегодняшнюю боль: как смотрел на нее, вернее, не на нее, а на ту, которую она изображала, этот красивый мальчик, Тамаркин племянник!

Он влюбился в Весну, это Сонечка поняла по его взглядам. Но и с ней случилась та же беда. Это и было самым печальным для нее на проклятом маскараде!

Сонечка легла в постель, но сон не шел. Тихое одиночество в темноте вдруг придало новый поворот ее мыслям, сразу же исчезли уныние и мрак.

Из происшедшего что-то можно извлечь полезного в ее теперешнем положении… То, что она осталась неузнанной, давало шанс… Но какой?..

Сонечка продолжала думать о победе. Да, о победе, пусть призрачной, ненадежной. Но она выиграет приз!

У нее появилась возможность продолжить игру, появился шанс на обретение власти над человеком.

Сонечка заснула почти счастливая.

Макс и Гуля пришли домой, когда дяди Валеры еще не было, а Тамары они то ли стеснялись, то ли не признавали. Ребята направились в свою комнату.

— Вы что? Не расскажете мне о вечере? — обиделась Тамара.

Близнята переглянулись и повернули на кухню.

Хозяйка положила им в тарелки тушеное мясо с овощами. Гуля набросилась на еду — почти целый день не ели! Максим как бы раздумывал.

— Ты что, своим врагом меня считаешь? Только в доме врага горец не преломит хлеба, — насмешливо заметила Тамара.

Максим покраснел и буркнул что-то.

Чтобы переменить тему, хозяйка спросила, понравилось ли им на маскараде.

— Нет, — отрезал юноша.

Гуля, глянув на брата, возразила: ей понравилось, но девочки очень недружные. Там была одна такая…

Макс свирепо посмотрел на сестру, та сразу замолчала.

Тамара сделала вид, что ничего не понимает, и переспросила Гулю, какая это «такая»?

Девочка продолжила свое совсем уже неясное бормотание:

— Ну, там очень красивая девочка была… Ну, наверное, красивая, мы же ее не видели без маски, а в маске — как принцесса! Девочки хотели содрать с нее маску и злились… — Тут Гуля совсем замялась.

Тамара дивилась сама себе — мальчишке противоборствует! Уж ей-то на этот маскарад глубоко наплевать. Все, что ей было интересно, она узнала. А этот упрямый осел пусть катится! Тамара словом больше не обмолвится, если он захочет уйти отсюда, не было печали!

Пожелав спокойной ночи, хозяйка ушла.

Макс накинулся на сестру:

— Что ты крутилась как уж на сковороде? Мы не обязаны перед ней отчитываться! Понравилось — не понравилось! Какое ей дело? Она слишком старая, чтобы маскарадами интересоваться! Любопытство свое тешит, а ты ей помогаешь!

Гуля собиралась с мыслями. Макс здесь стал совсем другим, прямо не брат, а отец или дедушка! И по характеру стал похож на их деда-чеченца, сурового, даже нетерпимого. Скоро станет кричать: женщина, замолчи! Но она ему не дастся, она за себя постоит!

— А почему не рассказать тете Тамаре про вечер? Что тут такого? Она к нам хорошо относится, и мне она нравится.

— А мне — нет! — зло кинул Макс. — Она с нами возится, потому что дядя Валера — наш родной дядька, и если она станет к нам плохо относиться, он ей задаст! Она его боится. А мы ей не нужны, поняла? Дурочка ты, Гулька! Кому мы сейчас нужны? Только друг другу. Ну, и дяде Валере…

Сказанное Максом было так ужасно, что Гуля расплакалась. Куда делось ее веселое настроение, которое появилось на маскараде, когда она поняла, что всем нравится!

Брат не утешал ее, но чувствовал что-то вроде угрызений совести — из-за него плачет Гулька!

В конце концов, пусть бы рассказывала о вечере, распивала чаи с Тамарой… Он мог бы уйти, а так довел ее до слез.

Гуля все плакала, и Макс опять рассвирепел.

— Хватит! — зашипел он. — Прекрати свои сопли! Надо привыкать жить одним! Нет у нас мамы и папы! Нет! Понятно? И с этим надо смириться! А эта Тамара нам никто, как и мы ей!

Макс был жесток и по молодости, и по натуре. Ему было жаль Гулю, но он считал, что жалость расслабляет. Надо говорить человеку самые жесткие слова, чтобы он пришел в себя и собрался. Пусть лучше Гуля разозлится!..

В понедельник в школе только и делали, что обсуждали прошедший маскарад. Девчонки собирались отдельно, мальчишки — отдельно. Особенно выступала Магда, Фея Огня. Ведь это она получила приз за лучший костюм! Хотя многие девчонки смеялись над ней и осуждали, короче говоря, невзлюбили…

Даже соседка Сонечки по парте, особо не разговаривавшая с нею, вдруг на уроке прошептала:

— Ты ведь не была на маскараде? Нам домой по дороге, я тебе такое расскажу!

О, Сонечку привлекали в слушательницы! Страсти были настолько накалены, что этой девочке захотелось поделиться даже с некрасивой молчаливой соседкой по парте.

После уроков она просто захлебывалась, описывая происшествия на балу.

Девочка рассказала о незнакомой красавице в зеленом «шикарнейшем платье и такой же шляпе! И туфлях золотых! И с веером!», в которой, однако, все узнали Сусанку, воображалу из математической спецшколы!

Сусанка испугалась, когда Магда сорвала (уже, оказывается, сорвала!) с нее маску, и бросилась бежать.

Но они сегодня решили, что пойдут к ней и пристыдят: во-первых, за то, что тайком проникла на их бал! И во-вторых, не осталась и не открылась…

Соученица еще долго муссировала эту тему, но потом перешла к другой: брату и сестре из Грозного…

Оказалось, они тоже ничего хорошего из себя не представляют. Так, ничего на внешность, и все. Сестра такая же белобрысая, как Сусанка, брат мог бы быть симпатичным, если бы не мрачная физиономия, «прямо страх берет, так и кажется, что он киллером работает».

Замечательную слушательницу выбрала она!.. Сонечка слушала затаив дыхание.

Дома она задумалась, как она может распорядиться услышанным. Пожалуй, стоит посмотреть на эту Сусанку и даже напугать ее, сказав, что она, Соня, владеет тайной: это не она была Зеленой Весной. Соня знает, кто скрывался под этой маской. Если Сусанка захочет воспользоваться ошибкой публики, то она попадет во власть Сонечки.

Долго разыскивать Сусанну не пришлось — та сама явилась к ним в школу будто к девочке из Грозного, — оказалось, что в Грозном у нее живет двоюродная сестра.

Сонечка стояла в стороне и внимательно разглядывала Сусанну. В чем-то соседка по парте была права: девочка красотой не блистала. Что в ней было хорошо, так это фигура, волосы и цвет лица — бело-розовый, нежный, светящийся, как у дам на старинных портретах. Глаза маленькие и невыразительные, хотя умные. Нос толстоват, и голос у нее был резкий, неприятный.

Соня уверилась вдруг, что такая не понравится мальчику из Грозного. И у нее сразу улучшилось настроение.

А девицы наперебой обсуждали с Сусанной маскарад, будучи уверенными, что она на нем присутствовала (что было правдой, но не в том наряде). Та слушала, надменно усмехаясь, и вскоре, вроде бы заскучав от визга и болтовни, ушла.

Что тут поднялось! Сонечка едва сдерживала смех. Девицы тут же стали поносить Сусанку. Особенно усердствовала в этом Магда.

Сидя в своей комнате, Сонечка размышляла о жизни, что теперь делала регулярно. Она вспомнила Сусанку, и ей почему-то захотелось с ней встретиться, даже подружиться, хотя она понимала, что это невозможно.

Сонечка заметила, что девочка была скромно одета: синее платьице с белым круглым воротничком, туфли без каблуков. Волосы свои, белокурые, вьющиеся, она убрала в пучок. В таком виде она напоминала гимназистку.

Держалась Сусанна очень прямо, достойно, не делая лишних движений и не гримасничая, как другие.

Сонечка решила держаться так же, впрочем, можно сказать, что она так и держалась, но слишком скованно, а в Сусанне чувствовалась внутренняя свобода.

В дверь тихонько постучала мама (она теперь стучалась к дочке, такая та стала вдруг самостоятельная. Да ведь и паспорт уже получила!).

Мама заглянула в комнату, быстренько обежав ее глазами. Она удивлялась и поражалась, что можно делать вот так, сидя у окна? И телевизор не смотрит. Что же она делает? Думает? Но это же вредно, с ума можно сойти!

Оказывается, пришла Тамара и ждет Сонечку. Та нехотя поднялась и, состроив улыбку, вышла.

Тамара встретила ее своим обычным веселым, бодрым взглядом, что Сонечке тоже претило.

— Пойдем, я познакомлю тебя со своими племяшами! — пригласила она.

Сонечка снова улыбнулась, и соседка разоткровенничалась, может быть, именно от этой доброй ее улыбки.

— Они оба — не сахар, я тебя предупреждаю. Мальчишка так совсем волчонок. Макс. Ну, Гуля помягче, но он ее в ежовых держит… Вроде бы все для нее делает, все желания исполняет, но иногда так глянет, что у той поджилки трясутся. Она его, конечно, не боится, но расстраивается, я же вижу, хотя от меня они стараются все скрывать… Я — чужая по их понятиям, — с горечью сказала Тамара, затянувшись сигаретой. — Валерки вечно нет, приходит и валится, как сноп! Помощи от него…

Это было сказано со злостью, а Сонечка подумала, что не очень сладкая жизнь у богатой Тамарки…

Ребята пили чай на кухне. Макс купил с первых денег (ему заплатили вперед) дорогого чая, кекс, колбасу и сардельки, давая понять, что сам будет кормить себя и сестру.

Это страшно обидело Тамару, что же, теперь тут коммунальная кухня, где одни будут варить сардельки, а другие есть роскошные обеды?..

Сегодня же она устроит Валерке «беседку», накачав его кофе — пусть послушает.

А не то на черта ей такой богач!

Когда Тамара и Сонечка вошли на кухню, Макс как воспитанный молодой человек вскочил и пригласил их к столу.

Тамара от злости позеленела. Сказав, что они с Соней больше любят кофе, забыв познакомить ребят друг с другом, начала возиться у плиты.

Выглядело это коммунальное житье, по правде говоря, отвратительно: двое пьют чай со «своей» колбасой, Тамара варит «свой» кофе, а гостья стоит посреди кухни, не зная, как себя вести.

Она чувствовала сейчас неприязнь к этому упрямому и совсем не симпатичному парню — тот покраснел, набычился; чувствовалось, что он разозлился.

Его сестра с интересом смотрела на Сонечку.

А та дивилась, что во взгляде девочки не было ни отвращения, ни жалости, только любопытство. Сонечка потеплела сердцем и улыбнулась Гуле, а та, пододвинув табуретку, пригласила:

— Садись, хочешь чаю? Или будешь ждать кофе?

Сонечке, честно говоря, было все равно, но не могла же она предать хозяйку, спина которой выражала возмущение. Тамара ощутила эту поддержку и, отойдя немного душой, обернулась:

— За разговорами я вас и не познакомила. Это Гуля и Макс — племянники, — она не сказала «мои», все еще обижаясь, — а это наша соседка Сонечка, ваша ровесница, учится в школе рядом…

Гуля обрадовалась, что рядом живет девочка, ровесница, она прямо-таки расцвела: все же очень ей тяжко было общаться только с братом — он давил, как мешок с камнями! В Грозном были подружки, мама с папой, а здесь один Макс.

Тетя Тамара была хорошая, но она не нравилась Максу, и Гуля боялась много разговаривать с теткой, чтобы брат не злился.

Максу соседская девчонка показалась страшной, а в ее маленьких глазках он заметил что-то вроде насмешки. Надо ее отвадить отсюда, противная она, как ее? — а-а, Сонечка! Такую уродину называть так красиво и ласково!

Сонечка, заметив недобрую реакцию юноши, влюбленность свою, окрылившую ее на маскараде, вдруг утратила.

Наконец сварился кофе. Макс тут же встал.

— Пойдем, Гуля, не будем мешать людям спокойно сидеть.

Сестра была в полной растерянности. Как это «пойдем»? Ведь девочка пришла именно к ним! А не пить кофе с тетей Тамарой! Что он, не понимает?..

— Максик, давай посидим, а? — невинно попросила она.

Макс метнул на сестру взгляд, но, чтобы не затевать сейчас ссору с дурочкой, ответил как можно добродушнее:

— Как хочешь, а я пойду почитаю. — Легко поклонился и вышел.

На всех его выходка произвела впечатление.

Тамара рассвирепела, однако продолжала спокойно пить кофе.

Гуля расстроилась. Опять Макс выступает. Опять она что-то не то делает! Девочка едва сдерживала слезы.

Сонечка, пожалуй, тоже разозлилась, но не так, как Тамара. Соня почувствовала удивившую даже ее саму ядовитую ненависть, вдруг вспыхнувшую в ней.

Наверное, лучше уйти, подумала Сонечка, ничего хорошего не будет. Гуля побежит ублажать братца, а он раскроет ей глаза на то, какая соседка уродина, и запретит Гуле с ней дружить.

Сонечка встала, поблагодарила за кофе, улыбнулась Гуле, пригласив заходить, и тоже удалилась.

Никто ее не удерживал.

Тамара была не в себе, а Гуля действительно убежала к брату выяснять отношения.

Макс, конечно, ничего не читал, а сидел на постели и злился. С завтрашнего дня он начнет искать комнату. Жить здесь из милости они не будут! Если бы дядя Валера бывал чаще, а так они его и не видят. Даже на работе Макс дядю не видел, мотаясь с каким-то водилой, — учился ездить по незнакомому городу.

Вошла Гуля, как побитая собачонка, глаза уже мокрые.

Максу стало жаль ее, ну зачем он так суров к ней? Ведь она совсем ребенок, хотя они и ровесники. Но он ничего не мог с собой поделать, когда видел, как Гуля веселится с другими, а с ним общается с каким-то внутренним страхом.

От этого он был еще более суров к ней.

— Ну что, ушла эта уродка? — спросил он сестру, подавив в себе затеплившиеся было чувства жалости и вины.

— Почему же она уродка? — тихо спросила Гуля. — Она обыкновенная и, по-моему, хорошая…

— У тебя все хорошие! — закричал Макс.

Ну что у него за сестра! Бесхребетная какая-то. Ее всякий обманет! И защитить ее некому, кроме него. Как она не понимает, что они остались вдвоем!

— Но она же ничего плохого не сказала и не сделала… — продолжала бормотать Гуля. — Она пришла просто познакомиться… Ее тетя Тамара привела, чтобы нам было веселее…

— Еще бы она что-нибудь плохое сделала! — заявил Макс. — Иной раз люди слова не скажут, а уже видно, что из себя представляют! Ты, конечно, как хочешь, но я бы тебе не советовал с этой уродкой общаться.

Тут нашла коса на камень. В какой-то момент в Гуле начинала говорить горская кровь — она становилась упрямой и неуправляемой. Как сейчас.

— А я буду с ней общаться, буду, буду! И дружить с ней буду! Она мне нравится! И никакая она не уродка, а уродка твоя Фаинка (Фаина была первой любовью Макса. Соседка по дому, старше его года на три).

Макс подзабыл Фаинку в связи с Зеленой Весной, но, не стерпев такое от соплюшки, хорошо вмазал ей по физиономии.

Гуля закричала, заревела; тут же прибежала Тамара.

Увидев Гулю, валяющуюся на постели с горящей вспухшей щекой, и возбужденного агрессивного брата, она взяла бразды в свои руки.

— Ну-ка, марш отсюда, злобный щенок! — закричала она на Макса (какую же сладость доставил ей этот ее крик!). — Совсем озверел, девочку избивать! Что она тебе сделала?

Тамара, уперев руки в бока, с ненавистью смотрела в перекошенное злобой лицо Макса.

Он молчал, понимая, что погорячился, но гордыня не дала ему это признать.

Хлопнув дверью, он выскочил из комнаты.

Тамара принялась утешать Гулю; принеся мокрое полотенце, приложила к горящей щеке, гладила девочку по светлой головке. В сердце ее закралась щемящая жалость к ребенку, вовсе не приспособленному жить без мамы и папы… А брат решил родительские функции (как он их понимал) взять на себя, только вот самому еще нужны палка, вожжи и учебник жизни…

Успокоившись, Гуля стала объяснять, с чего все началось. Девочка не сердилась на брата, она просто не понимала, почему он невзлюбил соседку Сонечку, а та ей, Гуле, очень понравилась…

Тамара слушала ее и думала о том, что они с Валеркой несут теперь непомерную ношу, вернее, она, Тамара. Муж уйдет в свою фирму и вспомнит о них, лишь подъезжая к дому.

А ведь эти двое уже не дети, но еще и не взрослые. Отселять их сейчас в отдельную квартиру просто нельзя, а жить вместе невозможно. С Гулей горя мало! А вот Макс… Может, отселить его?.. Но тогда обид не оберешься, и сестру он к себе перетащит — в серьезном деле она ему подчинится.

Девочка задремала, Тамара тихо вышла из комнаты. В квартире стояла тишина. Было поздно, скоро должен приехать муж…

А в это время во дворе их дома, на лавочке, беседовали дядя с племянником.

Успокоившись, Макс понял, что сегодня он взбесился зря.

Но ведь дело не в этом! Дело в том, что он не может жить вот так, в дядькиной квартире, на шее у тети Тамары, в общем-то чужой им женщины… А сегодня она еще привела страшную соседку, та вдруг понравилась Гуле! Почему? Разве только назло Максу! А он не хочет, чтобы у них испортились отношения из-за какой-то… — тут Макс умолк, и Валерка понял, что речь идет о Соне.

Однако все было не так. Соня была лишь предлогом. Из-за Тамары. Но этого Макс, естественно, не сказал.

Валерка, уставший и прямо-таки окосевший от дел и забот, впал в прострацию… Да что же это! Жили они не тужили, ну иногда Тамарка взбрыкивала, что он мало уделяет ей внимания, но все это проходило… И все равно не может он сейчас ничего советовать, что-то доказывать. Не может!

— Ты погоди, не пори горячку, — осадил он юношу. — Сейчас я тебе ничего не скажу. Мне надо все обмозговать. Основное мне ясно, а пока давай-ка пойдем до дому, я, брат, есть хочу и спать.

Макс поплелся за ним — дядьку он уважал, но чувствовал, что тот ситуацию не понял. Ладно. Пусть потом не обижается, если однажды не увидит их у себя дома…

«Не надо нам было уезжать», — подумал юноша и вдруг дико затосковал по родителям. Все у них было… Была жизнь, а теперь — существование.

Тамара встретила их спокойно. Подала на стол жаркое, салат, закуски, выпить. Идеальная жена, которая ждет мужа в любой час ночи, и все у нее наготове.

Валерке было не по себе оттого, что он не услышал, как он забросил жену, что она ему не кухарка, что лучше ему нанять себе домработницу, заодно и спать с ней… Не привык он к такой тишине и ресторанному обслуживанию, за которое хоть деньги плати — так все чинно и официально.

Даже Макс присмирел и послушно поел, да и голодный был.

Тамара удалилась, они смели все, что было на столе. Валерка извиняющимся тоном предложил поспать, завтра рано вставать. А поговорить — время найдется.

В спальню Валерка вошел с единственной мечтой: добраться до постели и рухнуть, не забыв погладить Тамарку.

Но на этот раз такое не прошло.

Сквозь сон он услышал разъяренный, но тихий голос жены:

— Ты свинья! Я с тобой развожусь! Но это потом. А пока очнись и выпей вот это…

С трудом разлепив глаза, Валерка увидел перед собой большую чашку кофе.

— Иначе, — пояснила она, — ты опять заснешь и никакого разговора с тобой не получится. Мне это надоело.

«…Ну когда же они кончат меня мучить, — с тоской подумал Валерка. — Почему они не могут решить проблемы без меня?.. Если бы они только знали, сколько у меня всего в голове… Пожалели бы…»

Покорно выдув кофе, он почувствовал бодрость и готов был выслушать Тамарины претензии.

Она немного успокоилась, видя его осмысленный взгляд.

— У меня проблема с детьми. — Она стала называть племяшей детьми, и это очень грело Валерку. — Сегодня Макс до того дошел, что залепил пощечину Гуле.

Валерка вскинулся, сон окончательно пропал, но Тамара закрыла ему рот рукой.

— Молчи. Это вроде бы из-за нашей соседки, Сони, я ее позвала, чтобы они познакомились и хоть с кем-то начали общаться. Макс повел себя настолько невежливо, что Соня была вынуждена уйти, а Гуле он запретил с этой уродкой — так он сказал — общаться. Девочке же Соня понравилась, не знаю уж, правда это или желание задеть брата… И тут он влепил ей пощечину. Меня парень ни во что не ставит, я ему чужая и никогда своей не стану. Он и Гулю подговаривает не есть мою стряпню…

Валерка был ошарашен. Такой у них с Максом был доверительный разговор, а оказалось, Макс утаил главное — мордобитие… И кого бил? Родную сестренку, близняшку, сироту, как и он!

— А что делать-то? — с каким-то испугом спросил он жену.

— Делать? — переспросила Тамара. — Я тоже не знаю. Понимаешь, парень хочет от нас съехать, он тебе еще скажет. Очень я ему не нравлюсь, почему, не знаю. Мне на это было бы наплевать, но он твой любимый племянник… — Тамара усмехнулась. — Если честно, он мне все меньше и меньше нравится… Ладно бы, он ушел от нас, но ведь он и девочку за собой потащит. А она цыпленок, мне ее безумно жалко.

— У нас общежитие есть! Гостиничного типа! — вдруг вспомнил Валерка. — Давай-ка я его туда запихну! А? Пока, мол. А Гуля тут поживет. Пусть он к нам в гости приходит. Ну как? — с надеждой посмотрел он на Тамару.

Та размышляла. Что ж, вариант, но согласится ли этот поганец на него? А хотя куда ему деваться? Он же не желает жить здесь. Пусть дает сестре на пропитание, если он такой гордый.

Тамара чмокнула мужа в щеку: «Умник ты мой, отныне кофе — наш заглавный ужин!»

Тут Валерка почувствовал острое влечение к жене, какого не испытывал уже недели две, а то и больше. Он так обрадовался!..

И она. Все у них получилось отменно, с ощущением чего-то нового или давно забытого…

В школу можно было ходить по договору с преподавателями, поэтому Сонечка решила это заведение больше не посещать — ей там ничего не нужно было: ни знаний, ни учителей с учениками.

Днем она пошла на Дон, купалась, загорала, прикрыв лицо платочком — загар к ней приставал пятнами (еще одна беда, но мелкая).

К ней привязались парни, но она скинула с лица платок, и они, присвистнув, убрались. Она горько и зло усмехнулась. Ей сразу расхотелось здесь находиться.

Она бесцельно побродила по городу, раздумывая над тем, что же она одна будет делать все длинное, светлое лето? Разве только Гуля? Она миленькая и, кажется, не злая, но глупенькая…

А брат оказался таким отвратительным вблизи, даже со своей красивой рожей!

Около ее квартиры с унылым видом названивала Гуля. Увидев соседку, она обрадовалась («Неужели ей приятно смотреть на меня?» — удивилась Сонечка) и закричала:

— А я звоню, звоню! Никого! Где ты была?

— На Дону, купалась, загорала… — улыбнулась Сонечка.

— А меня почему не позвала? Я сижу, как дура, дома, тетя Тамара ушла на базар, Макс на работе. А я одна. — На светлые Гулины глаза навернулись слезы.

Сонечка вдруг почувствовала себя много старше этой девочки, которая была почти ее ровесницей. Гуля хоть и пережила трагедию, но ни мудрости, ни взрослости у нее не прибавилось. Хорошо, что она добрая, может быть, это самое главное, подумала Сонечка. И зазвала Гулю к себе в гости.

Они как-то сразу разболтались, Сонечка не ощущала с ней скованности, не помнила ежеминутно, что собеседнику противно на нее смотреть.

У Гули все время светились ясные глазки, она радостно хохотала над немудреными Сонечкиными шуточкамн и вообще смотрела ей в рот, а один раз даже восхитилась: «Какая ты умная, Соня!»

Они поговорили о маскараде. Гуля под строжайшим секретом выболтала тайну: Макс влюбился в Зеленую Весну, он сам Гуле признался (конечно, он не признавался ни в чем, она сама поняла это).

У Сонечки дрогнуло сердце, но она тут же осадила себя: все это глупости, ему понравилась не она, а та, которую она изображала… И хватит об этом.

Но все же спросила: «А в Грозном у него была девочка?»

Гуля тут же рассказала про «страшную, как черт, Фаинку» и что они даже поссорились, когда Гуля назвала Фаинку уродкой…

Тут Гуля вспомнила причину ссоры, смутилась и замолчала…

Сонечка почуяла, что это как-то касается ее, и поинтересовалась, почему Гуля так обозвала Максову любовь.

— Я разозлилась, что он тебя назвал уродкой… — ответила не умевшая врать девочка.

Сонечка стала хохотать. Это был восторг от невинности и искренности Гули и радость, что есть человек, не думающий о ее уродстве и защищающий ее «красоту».

Сонечке хотелось Гулю расцеловать, а злость на ее брата превратилась в ненависть — в тот миг, когда Соня узнала, как он к ней относится! Ну пусть бы считал некрасивой, уродиной, но без злобы! Сонечка ощутила ее прямо-таки кожей. За что? Только за то, что она некрасива? Как же беспощадны люди…

Теперь у Сони есть подруга! Впервые за все время жизни в чужом городе к ней по-человечески отнеслись. Тамару она не считала: та взрослая, и Соня доставляла ей удовольствие с этим маскарадом.

— Знаешь, говорят, что эта Весна — какая-то Сусанка из математической школы и что она красавица… — шепотом произнесла Гуля, до дрожи любившая красивых девочек и считавшая, что ей не повезло в жизни — она такая обыкновенная!

Она так и сказала со вздохом:

— Я такая обыкновенная, вот бы мне стать красавицей, как эта Сусанка!

Господи, какой же она ребенок, подумала Сонечка, с каждой минутой становясь рядом с Гулей все взрослее и взрослее.

— Ты себя не ценишь, дорогая Гулечка, ты — красавица, а Сусанка совсем нет, — искренне признала Сонечка.

— Правда? — обрадовалась Гуля. — Ты ее видела?

— Видела. Фигурка у нее ничего, ноги… волосы красивые, вьются, а вот мордочка подгуляла — бесцветная, глаза маленькие-маленькие. — Она хотела сказать: как у меня, но передумала.

— Ой, а дурак Максик думает, что она прямо сказочная принцесса! Хочет с ней познакомиться. Давай что-нибудь придумаем, а? Я на нее посмотрю и сразу скажу — понравится она Максу или нет. Устроим им свидание?.. — Гуля с надеждой воззрилась на свою старшую — так она считала — подругу.

Сонечка тоже почему-то была уверена, что Максу Сусанка не понравится, но что ей-то, в конце концов, до них? Однако забавно! Скучно же так сидеть или греть пузо на пляже, а тут целое тайное дело.

— Пойдем сейчас, — упрашивала Гуля Сонечку, — может, Сусанку встретим? Погуляем около их школы, она нас не увидит, мы ей показываться не станем!

— А если и увидит? — резонно заметила Сонечка. — Мы что, не можем там гулять?

— Верно, верно, какая ты умная, Сонечка, я так тебя люблю! — Гуля чмокнула Сонечку в щеку, чем окончательно завоевала Сонино сердце.

Заговорщицки хихикая, девочки отправились к Сусанкиной школе. Они уселись на бульваре, прямо напротив школы, и стали следить. Им повезло. Скоро из ее дверей с каким-то парнем вышла Сусанка.

Сонечка подтолкнула локтем Гулю: вот она!

Сусанка была в том же синеньком платье с белым воротничком и туфлях на низком каблуке. Только волосы заплела в толстую косу, на конце которой болтались побрякушки.

Она и не обратила внимания, что на нее уставились две девчонки, а если бы даже и заметила, не придала бы этому значения. А что смотрят, так она к этому привыкла — Сусанна считала себя первой красавицей города.

Она уже исчезла из виду, а девчонки все сидели на скамейке, обсуждая ее.

Первой откликнулась Гуля, удивленно протянув:

— Она же совсем-совсем некрасивая!

Сонечка чуть было не поддержала ее, но решила, что не имеет права — а она сама кто? С ее внешностью нужно молчать.

— Ну нет, Гуля, она все-таки хорошенькая, я ее тогда не очень разглядела, — возразила Соня.

— Нет, нет, — не соглашалась Гуля, — просто она так сделала, что все ее считают красавицей… Как Фаинка в Грозном. Вот некоторые как-то умеют делать, что все только и говорят про них: «Красавица, красавица!» Как это получается у них? Я не понимаю… Вот ты же не будешь так делать, верно? Потому что ты не умеешь, считаешь, что у тебя внешность обыкновенная… Ты не умеешь обманывать.

Сонечка смотрела на нее и думала, что за все тяжкое, тоскливое, одинокое существование в чужом городе судьба наконец послала ей ангела, невинного, мудрого и доброго.

— Тебе Сусанна и впрямь не понравилась? — переспросила она на всякий случай.

— Конечно, правда! — вскрикнула Гуля, широко открыв светлые огромные глаза. — И скажу Максику про его Сусанку! А то размечтался!

— Не надо ему говорить, — возразила Сонечка, — он на тебя рассердится…

— Почему? — удивилась Гуля. — Я же ни в чем не виновата…

— Он сорвет на тебе зло.

— Подумаешь! — беспечно бросила Гуля. — Что ли, я его боюсь? Даже когда он меня ударил, я не забоялась. Просто он бешеный, нрав у него такой…

Гуля не говорила о том, что Макс может и руку поднять, не хотела в плохом виде выставлять брата, но забылась — ей казалось, что соседка знает о них все… А в душе у Сонечки поднялась буря негодования: этот поганый парень посмел поднять руку на такого ангела?! Ну уж этого Соня никогда ему не простит!

Она подумала, что первой местью будет то, что он увидит Сусанку! Насчет следующего удара у нее бродили кое-какие мысли, но еще не оформившиеся, однако она непременно обрушится на обидчика.

Они расстались с Гулей на этаже, и тут Сонечку окликнула Тамара.

Сонечка с неудовольствием зашла к ней, подумав, что опять начнутся расспросы о маскараде. Но соседка провела ее в свою комнату, заметив при этом: «Я Гуле ничего не говорила… Давай скоренько…»

Тамара вытащила из шифоньера пакет. Сонечка тут же узнала его — в нем был ее маскарадный наряд!

— Вот, возьми на память… Вдруг сгодится… Мне и платье мало, и туфли, а парики я вообще не ношу, купила по дурости.

Сонечка хотела отказаться, но через секунду решила, что возьмет подарок, пригодится…

— Я вам отдам деньги… — она замялась, потому что несла явную глупость: когда она сможет отдать такие деньги?..

Тамара заметила ее смущение и засмеялась:

— Отдашь когда-нибудь. Будем считать, что я тебе продала это в рассрочку. — И, став серьезной, добавила: — Только никому ни словечка, поняла?

Да разве откроет Сонечка свою позорную тайну хоть кому-нибудь?! Может, только Гуле. И то не теперь, а лет через пять…

Дома Сонечка не знала, куда деть свою «тайну». Оказалось, что у нее в квартире нет своего места, все было общим с мамой.

Сонечка рассердилась, что до сих пор живет на правах ребенка. Пора завоевывать самостоятельность! Маленькой девочки больше нет! Она должна запретить маме входить в ее комнату в ее отсутствие. Раз. Прибирать там. Два. И три — лазить в ее шкафчик. А пока она положит пакет под подушку — потом придумает место.

Когда Капитолина пришла домой, она увидела поджидавшую ее дочку, сидевшую на кухне с непроницаемым лицом. Мать засуетилась, вытаскивая из сумок покупки и рассказывая, что, где, почем, боясь начала разговора. Сонечка довольно сурово прервала мать, выложив новые взгляды на их дальнейшую жизнь.

Капитолина поняла, что именно этого она и боялась. Уж больно отстранилась от нее Соня, уж очень рано повзрослела! А теперь у дочки появились от нее тайны… Какие могут быть тайны от матери, которая все ей разрешает…

— Ладно, дочка, если тебе так надо, чего уж, я перечить не буду. Живи самостоятельно, — тоскливо обронила она.

Сонечке стало ее жалко. Она вдруг увидела, как та постарела, как поблекла ее красота…

Соня почувствовала вину, хотя в чем она-то виновата? Что родилась такой и теперь мучается ежедневно и ежечасно?..

Но ведь мама этого не хотела! Мама тут ни при чем! Соня подошла к ней и прижала ее голову к груди, как старшая. Капитолина заплакала тихими слезами, с тоской вспомнив их жизнь в станице. Если бы не случилось беды с отцом, они жили бы хорошо и ничего бы Сонечка не придумывала, потому что там к ней относились бы по-доброму.

Все от города, от его людей крученых-верченых, злых.

Даже Тамарка — вроде бы добрая, а иной раз такое ляпнет, что впору уйти и никогда не видеть больше.

В квартире напротив произошло удивительное: Валерка пришел с работы раньше обычного, да еще с красивым тортом в прозрачной коробке и цветами.

С ним пришел и новый водитель фирмы — Максим Москвитин.

Удивленная хозяйка накрыла стол в их отделанной по последнему слову дизайна кухне и даже поставила бутылку отличного испанского вина «Сангрия».

Валерка поднял тост за племяшей, за их ум и взросление и за то, чтобы они нашли себя здесь, в этом прекраснейшем из городов! А когда все выпили, сообщил, что Максом довольны, он отменно водит машину и ему с завтрашнего дня дадут «Вольво». Он будет возить второго зама.

Макс этого не знал; залившись краской, он поблагодарил дядю Валеру и с такой любовью взглянул на него, что Тамара разозлилась — вот волчонок! Дядю Валеру обожает, а на нее едва смотрит! Хотя она ему все под нос подставляет… Неблагодарная тварь!

Макс посчитал, что, коль скоро разговор перешел на дела, нужно ковать железо.

— Дядь Валер, а нельзя Гульку к вам определить? Секретарем там или курьером?.. Ей сейчас все равно делать нечего… Деньги бы зарабатывала, если, конечно, есть место…

Все трое всполошились. Тамара оттого, что настырный Макс добьется от мягкого Валерки места для Гули, а потом они съедут… Парень-то пусть куда хочет съезжает, но девочка должна остаться.

Гуле вовсе не светило работать, да еще курьером! Мотаться целый день по жаре! Ни на пляж, никуда! Все будут отдыхать, а она работай! Ее новая подружка найдет себе другую собеседницу, а Сонечка Гуле так нравилась — она такая умная и хорошая!

Валерка смутился. Только что устроил племянника, что далось не так уж просто: водителей было навалом, пришлось кое-кого сдвинуть. А тут — здрасьте! — племянницу устраивай! Уж, конечно, не курьером. Тамара его за это сгрызет! Значит, секретарем. Но куда и к кому? Все места заняты. Да и девчонку жалко — чего она летом будет корячиться, мучиться, такая худышка, маленькая, бледненькая…

Учиться ей надо! Если Макс не хочет, то Гуля должна получить образование — это долг перед покойным братом. Валерка решил быть твердым.

— Понимаешь, Макс, я пока не имею права просить еще одно место, — вразумлял он несмышленого юношу. — Повременить надо. Это первое, что я хотел сказать. А второе — Гуле надо отдохнуть. Ты сестру совсем не жалеешь, только свои интересы соблюдаешь. — Макс покраснел и набычился: ох, как не любил он, чтобы его поучали! — Посмотри, какая она заморенная… И следующее: сам не хочешь учиться, другим не мешай. Давай спросим Гулю, чего она хочет? А то ведь ты, по моему разумению, сам придумываешь для нее занятие. Ну, Гуленька, — обратился он к девочке, — тебе нравится предложение Максима?

Гуля замотала головой:

— Я хочу учиться дальше, а Макс, если хочет, пусть работает. Кто что хочет, то пусть и делает, — закончила она длинную для нее речь.

Тамара еле сдерживалась — так хотелось ей врезать самонадеянному сопляку! Но она понимала, что тут ее дело десятое, тем более что муж держится твердо и достойно. Здорово она его вчера накрутила! Да и Гуля не такая уж овечка, тоже хорошо ответила братцу!

Макс же был до крайности разозлен. Ему не понравилась выволочка дядьки, это, конечно, его рыжая пропесочила! Вчера он совсем другой был, юноша был уверен, что дядя легко и просто пристроит Гульку на работу, а там их обоих определит в общежитие, и — прощайте, родственники! С дядькой можно будет изредка видеться; да что там — они же все вместе будут работать!

Макс бесился, готов был выскочить из-за стола, но все же сдержался.

— Я хотел как лучше, — пробормотал он, — а если Гулька хочет учиться… Мне что, пускай учится. Только вот мы вас стесняем, и я подумал, если мы оба будем работать на фирме, легче будет с общежитием…

Тамара не выдержала:

— Вы нас совсем не стесняете. Ты…

Но тут на нее глянул Валерка, и она умолкла. Муж как бы подхватил ее мысль:

— Ты, Макс, парень, тебе будет легко в общежитии, оно у нас классное. На одного-двух человек комната, кухня, правда, общая, два душа на этаж и два санузла, неплохо… Но ведь Гуля — девочка, и после отдельной квартиры ей торчать на кухне и готовить для тебя супы? А в душ очередь? Ты соображаешь? Короче, вот мое последнее слово: тебя, если так уж у нас не нравится, я устраиваю в общежитие, а Гуля остается здесь.

Макса аж передернуло. Ее они оставляют здесь, и она будет набираться черт-те чего от чужой бабы и соседки-уродки! Хорошая компания! Что, дядя Валера не понимает, что Макс — брат Гули и плохого ей не хочет! А душ и санузел, так это ерунда! Привыкать надо без мамы и папы жить — другие живут! По крайней мере, они будут вдвоем, без чужих!

Что же делать? Уйти в общежитие без Гули? Или остаться пока здесь, давать на них двоих деньги Тамарке и жить как соседи…

Не получится, дядя Валера будет против, и Максу здесь тошно. Придется идти в общежитие, а после потихоньку перетащить Гулю. Объяснить ей, что летом надо поработать…

Юноша поднялся из-за стола, хотя они только-только прикончили суп.

— Спасибо, — сказал он чересчур вежливо, — я уже сыт. Очень вкусно. Тогда, дядя Валера, решили? Я иду в общежитие, а Гуля как захочет…

Он еще надеялся, что сестра бросится ему на шею и скажет: я без Максика не останусь…

Гуля промолчала, и это отвратило его от сестры на мгновение — раньше такого не было! — пока на мгновение.

— Ну что ж, решили, — Валера еще надеялся, что Макс опомнится и останется у них хотя бы из-за сестры, — дай мне дня два-три и можешь ехать, хотя что ехать, тут недалеко… — И с несвойственным ему ехидством вдруг добавил: — Как, вытерпишь у нас еще пару дней? Или, может, ночевать на работе будешь? Я могу ключи от кабинета оставить…

Макс бросил злой взгляд уже и на Валеру и молча вышел.

Тамара покачала головой, но ничего не сказала, а Гуля бросилась защищать брата (хотя за ним не побежала, а очень хотелось).

— Тетя Тамара, вы не думайте, Макс хороший! Он вас и дядю Валеру любит, я знаю. Просто он нервный, у него натура такая, мама всегда говорила: бешеная натура, от деда досталась… У нас дедушка сердитый был, но справедливый… — чувствовалось, что Гуля повторяет чьи-то слова, потому что дед умер, когда она была совсем маленькой.

Тамаре стало жаль глупышку, и она успокоила Гулю, сказав, что ничуть не сердится на Макса, он человек взрослый и вправе жить один.

Тут она глянула на мужа и увидела, что он поник — дорого доставались ему племянники при его сумасшедшей работе и при том, что он все принимает близко к сердцу.

Так закончился их «праздничный» обед.

Макс пришел поздно, когда дом угомонился и все разошлись. Войдя в комнату, он увидел, что сестра не спит, но ничего не сказал. Она предательница. Сегодня она его предала, значит, может предать и в другой раз. Это он надумал, пока бродил по пустеющему городу, все больше и больше озлобляясь.

— Максик, ты сердишься? — услышал он, когда стаскивал пропотевшую майку.

— Нет.

— Максик, ты зря на меня сердишься… Я тебе сейчас все расскажу, — продолжала Гуля, сев в постели и обхватив руками колени: так она всегда готовилась к длинным разговорам. — Может, я тоже хочу с тобой вдвоем жить. — Это была полуправда — да, она этого хотела, но не могла обижать тетю Тамару и дядю Валеру… Жить бы на одном этаже или в большой квартире, чтоб всем близко и не было бы этого ужасного душа с очередью. — Но дядя и тетя одни, без детей… Им скучно. А мы возьмем и уедем от них! Будто они к нам плохо относятся! Это неблагородно, Максик, — голосок у нее был тихий и заискивающий, и Макс, услышав это, решил ее еще наказать, хотя сам уже устал злиться.

— Никто не мешал им завести детей, мы, что ли, в этом виноваты? — грубо заявил он, лежа к Гуле спиной.

— Конечно, мы не виноваты, — ответила она, удивляясь, как Максик этого не понимает. — Ну, мало ли что… Мы же не знаем. И папа очень любил дядю Валеру и тетю Тамару…

Тут Макс взорвался, повернувшись к Гуле:

— Что ты заладила: любишь — не любишь… Как дурочка! К дяде Валере я хорошо отношусь, а она мне не нравится! Все! Отстань! Я спать хочу.

Но Гуля была настоящей маленькой женщиной и потому применила другую тактику для примирения, ни с того ни с сего сообщив:

— А я твою Сусанку видела.

Макс помолчал, но любопытство пересилило, и он спустя минуту недовольно буркнул, якобы сквозь сон:

— Ну и что?..

Гуля и тут схитрила, оказавшись на верном пути:

— Ничего. Просто видела. Откуда я знаю, понравится она тебе или нет… Я в девочках не понимаю…

Макс сразу же вспомнил, как Гуля защищала соседку-уродку, и ее мнение о Фаинке, поэтому поверил ей.

Ему ужасно хотелось увидеть Сусанну, которая была в зеленом наряде Весны. Он все время думал о ней и старался угадать ее, идя по улицам… Но ведь он не знает ее лица, а Гулька теперь знает…

Наверное, эта уродка ее навела, вдруг решил он, и ему расхотелось продолжать разговор, но любопытство все же возобладало.

— А ты ее узнаешь, если встретишь?.. — как бы нехотя спросил он.

Гуля поняла, что ее хитрый ход сработал, теперь надо с ним мириться. И она заулыбалась вовсю:

— Конечно, Максик, я ее узнаю! Я тебе сразу хотела сказать, но ты убежал. Давай я тебе ее покажу, а? Она в школу свою на консультации ходит.

Макс размышлял. Если он согласится, это будет означать, что он простил сестре предательство и помирился с ней, а этого так скоро делать нельзя. Она подумает, что ей все может сходить с рук. Юноша решил сначала провести с ней профилактическую беседу, а уж потом сказать, но небрежно так, с зевком, чтобы она, так уж и быть, показала Сусанку, которая, верно, гроша ломаного не стоит.

— Гуля, — начал он строго, — ты странно себя вела сегодня за обедом. Не хочешь со мной уходить в общежитие, твое дело. Но ты должна была со мной выйти, а не оставаться с ними за столом. Это, Гуленька, называется предательством. На этот раз я, так и быть, прощаю. Если ты еще раз подставишь меня, знай, у тебя брата нет. Поняла? Посмотрим, как ты будешь жить с тетей Тамарой! Она из тебя домработницу быстро сделает!

Гуле хотелось ему возразить, но она понимала: если уж Макс что-то вбил себе в голову, это навсегда. Будто бы смутившись, она помолчала, а потом пробормотала:

— Я не предавала никого, ты не так понял…

— Ладно, замнем, — снисходительно бросил Макс и, чуть помедлив, все так же безразлично попросил: — Так и быть, покажи вашу знаменитую Сусанку, что за птица.

Гуля подумала, не взять ли и Сонечку, может, удастся их с Максиком подружить?.. Нет, сначала ей самой надо с братом отношения наладить…

— Давай завтра… — ответила Гуля, вдруг захотевшая спать. Однако Макс жаждал видеть Сусанну!

Он растормошил сестру:

— Слушай, Гуль, а когда она ходит на консультации? У меня после обеда много свободного времени, я даже вчера махнул бабки заработать! Говори, я подъеду, ты ко мне в машину залезешь, и мы проследим.

Согласившись, Гуля моментально заснула, а Макс еще долго ворочался, представляя завтрашний день.

Наутро Гуля встала рано и, наскоро попив чаю (Тамара еще спала), позвонила Сонечке. Та сразу подошла к телефону. Гуля прошептала:

— Сонечка, встречаемся через десять минут во дворе. Конец связи…

Рассмеявшись, Соня ответила в тон:

— Йес, сэр. У меня в руках будет газета «МК». Доброе вам утречко, конец связи.

Они встретились во дворе у единственного раскидистого дерева. Гуля, захлебываясь, сообщила множество «секретных данных», рассказала Сонечке все, начиная с обеда и заканчивая просьбой брата показать Сусанку. Лишь немного замялась она, когда говорила о плане наблюдения за «объектом». По всем правилам в машине должна быть и Сонечка, но, зная отношение Макса к подружке, не могла ее позвать.

Поняв это, Сонечка, чтобы не ставить ни себя, ни Гулю в дурацкое положение, беззаботно сказала:

— Ну, вы поезжайте, а потом ты расскажешь. Только внимательно за всем следи, ладно?

Гуля обрадовалась, что подружка нисколько не обиделась на Макса, она, наверное, понимает, что он славный, только иногда бешеный. Хотя зря радовалась: в Сонечке все сильнее разгорался огонь ненависти. Этот парень ее за человека не считает! Отлично, она поступит так же. Она голову сломала, как ему еще отомстить, но пока ничего толкового не приходило на ум. Да и этот способ тоже сомнителен: Сусанка понравится Максу, они станут встречаться, а она…

Макс подъехал в назначенный срок. У школы они встали так, чтобы нельзя было ничего заподозрить.

Через минут пятнадцать юноша стал нервничать, и тут из дверей школы выплыла Сусанка. Не зная ее, он не обратил на девочку внимания, тем более что сегодня, в жаркий день, у Сусанки на голове было нечто невообразимое: она повязалась тоненькой косынкой назад, убрав под нее волосы, а сверху водрузила шляпку без дна.

И платье на ней не шло к фигуре: размахайка от груди, не длинное, но и не мини — ноги при такой длине не выигрывали. А на носу у нее сидели очки (она была близорука и всегда как бы кокетливо щурилась, чтобы пореже надевать очки).

Толкнув Макса локтем, Гуля прошептала:

— Вот твоя Сусанка!

Макс рванул машину с места — девочка быстро уходила, а он даже не разглядел ее! Проехав вперед, остановился. Сусанна двигалась прямо на них.

Она шла ленивой походкой, ставя ноги носками внутрь, как бы заплетая одну ногу за другую. На лице поигрывала высокомерная дежурная улыбочка человека, знающего себе цену: Сусанна слыла довольно известной личностью в округе — умная, отличница, победительница математических Олимпиад.

Девушка прошла совсем близко от машины, мельком глянув на нее и ничего, естественно, не заметив, и исчезла за углом.

Макс молчал. Он был потрясен тем, что девица, о которой он мечтал, представляя себе необыкновенную любовь, оказалась дурнушкой.

Он и не предполагал, что мог так обмануться. Значит, это она скрывалась под маской Весны?

Но тут новые мысли и надежды забродили в нем. Почему, собственно, все так уверены, что именно Сусанка была Весной? И рост не тот, и фигура крупнее…

Что-то не сходилось в облике Сусанки и Зеленой Весны! Нет, то была не она. Макс был почти уверен в этом.

Посмотрев на часы, он понял, что опаздывает на работу, и, бесцеремонно выкинув Гулю, умчался.

Гуля поняла, что он был не только разочарован, но просто потрясен. Она бросилась к Сонечке и в подробностях рассказала о «свидании». Результат порадовал Соню — так ему и надо! Пусть сам почувствует горечь разочарования, она-то хорошо знает этот вкус. Однако ей-то что до этого?

Гулю она предупредила, что брат может начать провоцировать ее, чтобы узнать, не посмеялись ли над ним; она должна держаться как партизан, и твердить, что ей Сусанна нравится. И еще. Соня здесь ни при чем.

— И вообще, — продолжала Сонечка, — лучше, если ты скажешь, что я тебе разонравилась и ты со мной почти не видишься. Он перестанет на меня злиться, а за тобой следить в три глаза.

Вернувшись домой, Гуля ушла к себе в комнату — не дай Бог сумасшедший Максик начнет с ней разборку прямо на кухне. После Сонечкиных разъяснений она была почти уверена, что дело миром не кончится.

Явился Макс. Тамара по привычке спросила, не голоден ли он.

Юноша взглянул на нее так, будто она предложила цианистый калий, и ушел в комнату.

Скорее бы он отсюда выметался, подумала она.

А Макс вполголоса терзал Гулю. Как и предполагала Сонечка, он, обдумав все, пришел к выводу, что хитрая уродливая соседка, и во всем ей подчиняющаяся дура-сестрица решили над ним посмеяться.

Он так и сказал Гуле.

— Ты долго будешь издеваться над моей лучшей подругой?! — завизжала сестра.

— Лучшая подруга?! — тоже заорал Макс. — Да такие под забором валяются, никто их не берет! Только ты, дура!

— А ты влюбился в Сусанку, а теперь злишься, что она оказалась страшная! Страшнее даже твоей уродины Фаинки!

У Макса от злости сжалось сердце. Что она себе позволяет?! Она чего хочет?

— Ты у меня сейчас схлопочешь, — зловеще предупредил он.

— Бей, дурак! Чего ты еще можешь! А Зеленой Весной была Сонечка, съел? — это Гуля выкрикнула уже от полной безысходности, понимая, что брат ее сейчас ударит, и желая первой побольнее его уязвить.

Макс оторопел от такого неожиданного финта. Ему показалось, что это чистая правда.

— Убирайся отсюда! Я за себя не отвечаю! — вдруг завопил он.

Гуля вскочила с тахты и бросилась на кухню, где дрожащая Тамара решала, бежать к ним или срочно звонить Валерке…

Она слышала эти дикие крики и кое-что поняла.

Гуля бросилась к ней:

— Он меня хочет избить, убить! Он дурак, сумасшедший! Тетечка Тамарочка, спасите меня!

Из комнаты выскочил посеревший Макс:

— Да уймись ты! Не стану я тебя бить! Очень надо руки о тебя марать. И вы не бойтесь! Я ухожу и больше сюда, в этот поганый дом, не вернусь! — прокричав это, он вылетел из квартиры, громыхнув дверью.

Сонечка была дома. Конечно, она не могла слышать, что происходит в квартире напротив, но от дикого стука двери, казалось, содрогнулся весь дом… Ого, подумала она, видно, «наш Максик» разъярился как бык на корриде.

Капитолина вышла из комнаты, где теперь обычно сидела, и, робко глянув на Сонечку, спросила:

— Что же это такое? Чуть дом не развалился…

Сонечка безразлично двинула плечиком, мол, откуда я знаю?

Капитолина хотела было уйти к себе, но соседская солидарность взяла верх.

— Может, позвонить? Что там у них… — И добавила через мгновение: — Парень этот, из Грозного, бешеный какой-то, не поздоровается никогда, несется по лестнице как угорелый.

Сонечка снова пожала плечиком, но подумала, что поход мамы к соседям был бы нелишним.

Капитолина, материнским сердцем учуяв, что дочка не против, пошла к соседям.

Тамара никак не могла успокоить Гулю, а Валерку не хотелось срывать с места. Сама же она была на грани истерики — вдруг этот тип вернется? Что она с ним сможет сделать?

Когда позвонили в дверь и в «глазок» Тамара увидела соседку, то страшно обрадовалась: хоть Капитолина и не защитник, но все же свидетель…

Капитолина прошла на кухню и увидела зареванную Гулю.

Тамара, не чинясь, рассказала соседке историю их отношений с Максом, умолчав о причине нынешней ссоры ребят. С ее слов создавался образ разнузданного хама, злыдня, невоспитанного, самовлюбленного типа, не желающего ни с кем считаться.

— Притом, — заметила Тамара, — что родители были святые люди, врачи-бессребреники… Откуда такой выродок?

Тут Гуля, которая уже успокоилась, встряла в разговор:

— Тетя Тамара, вы не знаете Макса, он очень хороший. Просто у него такая натура. Мама говорила, с ним надо ласково и тихо, я сама виновата, вопила как бешеная. Это из-за Сони…

Тамара сделала Гуле большие глаза, как когда-то Валерке, когда он зарывался в обществе.

Валерка замолкал, однако Гуля этого не знала и потому, удивившись теткиной мимике, продолжила:

— Он все время ее ругает, но я все равно с ней буду дружить…

Ушла Капитолина из квартиры соседей подавленная. Она была разбита и почти уничтожена морально: значит, дело в Соне… Чуяла сердцем: с дочкой что-то нехорошее творится.

Глава третья ПРИНЦЫ В ЕЕ ЖИЗНИ

Все вроде бы рассосалось. Макс жил в общежитии, один в комнате, и это его вполне устраивало. Даже очереди в душ и туалет не такие уж и большие. И комната вполне приличная.

Дядя Валера привез телевизор с работы, посидел, повздыхал, выпили они коньячку немного и, как говорится, разбежались (о «поганом доме» Валера промолчал).

О Гуле Макс не спрашивал, будто и нет у него сестры. Валерка, правда, сказал, что они собираются отправить Гулю в дом отдыха, из чего Макс заключил, что родственники хотят ее от соседки отвадить.

После ухода дяди Макс, расслабившись, подумал, что с Гулькой надо бы помириться — все же единственная родная сестра.

Тамара действительно следила за Гулей и ее дружбой с Сонечкой, но ничего подозрительного не замечала, дружили, как все девчонки: ходили на пляж, ели мороженое, даже особенно не шептались, перестали таинственно болтать по телефону.

Она не догадывалась, что Сонечка целиком подавила Гулю своим волевым характером.

Капитолина снова стала ходить к соседке помогать по хозяйству. Та не возражала, при Гуле можно. Женщины часто откровенничали. Однако Капитолина не говорила, что дочь совсем отстранилась от нее. Соня почти не выходила из комнаты. Капитолина подозревала, что она и ест там. Тем более что недавно у них состоялся разговор о деньгах, и дочь заявила, что ей нужны личные деньги.

Капитолина, придя в себя, забормотала, что деньги у них общие и что Сонечка знает, где они лежат, и если ей нужно, то…

Но дочь снова жестко повторила:

— Мне нужны мои, личные деньги, понимаешь, мама? Общие пусть так и будут общими, мне нужны свои — мало ли что мне захочется купить. Выдели мне из тех, что остались от продажи дома. Я же не прошу твои. Вообще, я, наверное, больше учиться не буду. Пойду работать. А то ты работаешь, а я неизвестно почему гуляю по пляжам и кафе.

— Да гуляй, ты же молодая, — пробовала возразить Капитолина, убитая сообщением дочери о том, что она бросит учиться.

Как они хотели с мужем, чтобы дочка у них была образованная, работала бы в большом учреждении, стала начальником… А сейчас кем она устроится? Уборщицей? И что будет?.. Жизнь катилась под гору. А теперь дочь еще требует личные деньги!

Но перечить Капитолина не стала, зная, что споры напрасны. Достала из заветного места остатки денег от продажи дома — она их не трогала из какого-то суеверия — и дала Сонечке сто долларов.

— Дай мне двести, на всякий случай. Я больше просить не буду, — потребовала Сонечка.

Капитолина снова достала тряпочку с деньгами и, полив ее тихими слезами, принесла Сонечке еще сто. Та поблагодарила и ушла к себе.

Вот так складывались у Капитолины отношения с дочерью.

Тем вечером Макс сильно напился. Никого видеть не хотел. Утром было совсем погано, муторно, он вдруг вспомнил дядю Валеру, который очень похож на отца, Гульку, по которой очень скучал. Даже Тамарку вспомнил и признался, что хамил ей, а уж в последний раз произнес просто грешное и непотребное: «ваш поганый дом»! Разве мужчина может такое сказать о доме, в котором живут его родная сестра и дядька?.. В общем, Макс был готов к миру.

Он глянул на часы — было ровно одиннадцать, дядя Валера, наверное, уже дома; оделся поприличнее и отправился.

В этот вечер все были дома, пили чай на кухне и болтали. Никто не ждал звонка, тревожно прозвучавшего в квартире. Кто бы это так поздно?..

Валерка сорвался, и из передней послышался его радостный возглас:

— Макс! Вот молодец, что зашел!

Оставшиеся в кухне переглянулись, Тамара только успела прижать палец к губам и сделать «приятное лицо».

Счастливый Валерка ввел Макса, довольно сумрачного и как бы поникшего, неухоженного, заметно было, что живет он не в семье.

— Вот он! Пропащая душа! Любите и жалуйте! — кричал Валерка на всю квартиру.

Тамара хотела было его осадить, но вовремя опомнилась, подивившись: как же, выходит, Валерка переживал!

Макс довольно членораздельно поприветствовал их:

— Здравствуйте, приятного аппетита, — и вдруг исчез в передней. Вернулся с коробкой конфет и бутылкой шампанского.

* * *

Утром Сонечка тихо, чтобы не разбудить маму, попила кофе, взяла свои, личные деньги и отправилась на базар. Нет, не за покупками для дома, а для себя — за вещами, нужными ей лично.

Ей нужны были: паричок, хорошенькое модное платьице, газовый баллончик с сильным средством, не смертельным, конечно, и крепкий вместительный пакет.

Паричок купила быстро, платье пришлось поискать, но все-таки нашла — темненькое, с отливом, почти как комбинация.

А вот с баллончиком помаялась. Во-первых, она боялась подходить к этим торговцам и расспрашивать, который газ лучше и какой у него эффект… Хотя она и объяснит, что для самозащиты, но почему тогда так интересуется качествами? Ведь всего и надо-то — пыхнуть в нос насильнику.

Наконец, она подошла к молодому парню, который показался ей более разговорчивым и доброжелательным.

Когда она ему сбивчиво сообщила обычную бабскую версию, парень про себя хмыкнул: уж этой-то ничего не грозит. Хотя насильнику разве рожа нужна?

А фигурка у девчонки была что надо.

Они поговорили о разных свойствах газа, о том, как пользоваться баллончиком. Если уж она такая трусиха, то лучше ей купить с нервно-паралитическим действием — вырубает сразу и надолго, успеет домой прийти, живой и здоровой, — посоветовал парень.

Сонечка пояснила, что боится одного человека, который ее подстерегает, а она поздно возвращается с работы.

Парню было глубоко наплевать, но товар надо девке продать качественный, вдруг она его кому-нибудь еще присоветует, пугливых дурочек сейчас полно.

Этой он продал настоящий товар и взял немало.

Когда девушка отошла, он подумал, что дело тут серьезное. Может, муж матери пристает, или брат, или еще кто, но девка показалась ему не дурой и уж совсем не трусливой. Крепкий орешек!

Соня уже повернула к дому, как вспомнила еще одну важную вещь, без которой задуманное просто неосуществимо. Она снова пошла к тому парню, он внушал ей доверие. Когда Соня назвала нужную ей вещь, он несколько оторопел, но не подал вида, сказав, чтобы заходила завтра.

Они договорились, Сонечка пошла домой, а парень еще больше задумался.

Ему-то что, лишь бы торговля шла. Но девка оказалась не только крепким орешком…

Дома Соня спрятала купленное в тумбочку, в которой держала маскарадный костюм и личные деньги, — после покупок их осталось так мало!

На тумбочку она навесила небольшой замочек, чтобы мама по забывчивости не принялась там прибирать. Но как быть с деньгами?

Ей понадобится еще сумма… У мамы больше просить неловко, придется взять из общих.

Потом Соня все вернет, с лихвой. Она собиралась работать и даже заходила в кафе «Нахичевань» — ей сказали, что там нужны посудомойки. Но пока еще что-нибудь поищет, такое место от нее никуда не уйдет.

Прозвонил телефон. Гуля. Она пожаловалась на Сонечкино отсутствие, а ей так много нужно рассказать!

— Я на работу ходила устраиваться, — сообщила Сонечка.

— Как интересно! Давай сейчас увидимся! — воскликнула Гуля.

Они встретились под раскидистой липой, куда приволокли из чужого двора скамейку. Гуля рассказала о вчерашнем вечере всеобщего примирения.

Сонечка слушала Гулю не только из интереса — ей еще было это важно. Она никак не могла решить, посвящать ли Гулю в свой вызревший план мести?.. Что-то останавливало ее.

Возможно, потому, что Гуля была все-таки родной сестрой этого ублюдка и его, конечно, любит, хоть и злится на него… И еще Сонечка не рассчитывала на крепость нервов и зрелость разума подружки.

Нет, не надо ее травмировать. Потом видно будет, как повернется дело. Может быть, Сонечке еще придется прибегнуть к помощи Гули.

Бедняжка Капитолина слышала, как дочка уходила утром, вернувшись, чем-то шуршала в комнате, хлопнула дверка тумбочки, на которую Сонечка навесила замок, — это надо же! От матери! Что она там такое секретное прячет?

Посоветоваться с Тамаркой? Та баба ушлая… Сор из избы выносить? Покойная ее мать изругала бы Капитолину, если бы узнала, что та несет о ее внучке. Очень любила бабуля свою некрасивую внучку…

Нет, нельзя говорить Тамарке! А что можно? Сидеть и трястись от страха? Что там ее дочь делает и зачем ей такие громадные деньги?

Назавтра Сонечке еле хватило, чтобы расплатиться с парнем, который ее не обманул и даже зазывал покупать только у него: мол, он ей достанет все, что она ни пожелает.

Сонечка пришла домой — мамы не было, как хорошо! Соня не могла видеть эти скорбные, испуганные глаза, устремленные на нее. Чего она хочет? Чтобы Сонечка все ей рассказала? Не будет такого никогда!

Она позвонила Гуле и зазвала ее к себе. Та примчалась и уставилась блестящими серыми глазами в длинных темных ресницах на Сонечку.

Она ждала от подруги как всегда чего-нибудь интересного. А та вытащила из тумбочки черное платьице на бретельках и равнодушно, как бы с легким огорчением сказала:

— Вот, купила себе платье, оно мне так понравилось, а померила, и что-то не очень…

Гуле платье безумно понравилось — такое модное! Такое шикарное! И главное, Сонечка его купила себе сама!

Гуля с восторгом и завистью смотрела на платье (а ей Тамара дает совсем немного денег — на мороженое там, на кофе, шоколадку… И одежду они вместе покупают, Тамара для Гули выбирает!).

Соня заметила восторг подружки и предложила ей примерить. Гуля скинула халатик, напялила платьице. Оно действительно преобразило ее.

Из провинциальной девчонки Гуля превратилась в очаровательную девушку — платье выпрямило спинку, сделало гордой длинную шейку и оттенило золотистый цвет волос.

Сонечка с восхищением и болью смотрела на подружку: как же хороша стала Гуля, стоило ей надеть не такое уж и шикарное платьице.

А Соня, что ни надень, останется уродкой.

«Ладно, Максик, я тебе еще покажусь», — подумала она злорадно и стала вслух восхищаться Гулей.

А та вертелась перед зеркалом чуть ли не со слезами.

— Как мне хочется такое платье! Но тетя Тамара ни за что не купит, я знаю! Скажет — не по возрасту. Она всегда так говорит! И покупает уродские!

Сонечка подмигнула ей таинственно:

— Не волнуйся, я тебе его буду давать, когда ты захочешь. Думаешь, моя бы мама обрадовалась? Она бы свихнулась! Я от нее видишь где прячу?

— А деньги? — Гуля понимала, что своих денег у Сони нет.

Та снова напустила таинственный вид.

— Я вчера уходила зарабатывать, я же тебе сказала, что буду работать…

— Как? — поразилась Гуля. — Ты заработала деньги?

— Заработала. Только не очень-то красивым трудом, но мне наплевать, мне нужны свои деньги, чтобы я ни от кого не зависела! Я посуду мыла в ресторане!

— Ой, я тоже хочу, я посуду люблю мыть! Возьми меня с собой, Сонечка! Я тебе буду помогать! Я тоже хочу зарабатывать! — запричитала Гуля, умоляюще глядя на Сонечку, как будто та по меньшей мере директор ресторана. Ну что делать с этой дурашкой?..

— Понимаешь, у них как раз посудомойка не вышла, заболела, случайность… А так устроиться очень трудно, — сочиняла Соня.

— Послушай, — сказала Гуля, все так же умоляюще глядя на нее. — Я могу поговорить с дядей Валерой! У них в фирме всегда кто-нибудь нужен… — И вдруг закричала: — Я вспомнила! В общежитии, где Максик живет, нет уборщиц, и ребята готовы оплачивать! Им неохота самим убираться! Давай, а? Я с дядей Валерой поговорю!

…Это было бы просто замечательно!.. Но тут есть большое «но».

— Ты думаешь, твой дядя и Тамара согласятся, чтоб ты, их племянница, работала в фирме уборщицей? Секретарем — да. Но, может, у них в фирме секретари все есть? Вот меня можно устроить. И чтоб ты меня подменяла… Никто и не узнает. День — я, день — ты. Да, это можно, пожалуй…

Долго они судили-рядили, решив, что сегодня же Гуля посоветуется с дядькой и Тамарой, но с условием, чтобы те не проговорились Максику…

Хоть и были прорехи в проекте, но он был лучше, чем то, что придумала Сонечка. Дело продвигалось.

Сонечка разрешила покрасоваться Гуле в купленном платье. Пусть попросит у Тамары такое же.

Наступил поздний вечер, пришел Валера, и они, как обычно, втроем, сели ужинать. Вдруг Гуля выскочила из-за стола, а потом появилась в платье Сони.

Валера восхитился. Ну и племяшка у него, красавица! Хоть сейчас в кино снимай!

Тамара тоже оценила наряд, но почувствовала некое недовольство: девочка еще маленькая, нечего ей так оголяться! И чисто женское чувство ревности (хотя она и не созналась бы в нем) укололо ее: она никогда так не выглядела, даже в ранней молодости.

Валерка не спросил, откуда платье, это сделала Тамара, и девочка как попугайчик повторила слова Сони.

Гуля пробормотала о заработке подружки и о своей мечте иметь свои деньги… Макс работает, и она тоже хочет. Даже посудомойкой.

Они слушали и ушам не верили: жила себе девчушка тихо-мирно, и вдруг такое! И из-за чего?

Из-за платьишка, по-женски точно вычислила Тамара.

А Валерка почувствовал себя виноватым: девчонка хочет самостоятельности, хочет зарабатывать, пусть на тряпки, на духи, но покупать на свои. Это он понять мог… Но посудомойкой? Что, Гулька рехнулась вконец? Он стал вспоминать, какие у них есть в фирме мелкие вакансии…

Он посмотрел на Тамару и не очень уверенно сказал:

— Ну что же, желание зарабатывать — вполне законное. Только где? Вот в чем вопрос… Как мыслишь, Тамара?

Жена и сама не знала, что думать. Девчонке хочется иметь свои деньги, это понятно. Но что-то тревожило Тамару. Подумав, она поняла, что ей не нравится, как в их жизнь вмешалась Соня. Тамара чуяла в этой девчонке опасность.

Она подзуживает дурочку Гулю… Но зачем? Может быть, через Гулю она хочет пристроиться в фирму? Девка головастая…

Однако все же решила позволить Гуле поработать, действительно ведь баклуши бьет. Читать не любит. Тем более если устроится в фирму, это почти дома. Но ведь и «эту» надо устраивать! Без Сони, как поняла Тамара, Гуля никуда не пойдет! Опять душа не на месте, а голова кругом…

— Валер, ты завтра узнай, что там у вас есть… Для Гули и… — Тамара взглянула на Гулю, у той сверкали глаза, — и для Сони, как я понимаю?

— Конечно, — заявила та.

— Отлично! — закончила Тамара утомивший ее разговор. — А теперь пойдем отдыхать.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Гуля с Сонечкой еще не виделись. Сонечка, нарочно уйдя пораньше, бродила по городу почти весь день, обдумывая все окончательно. Лишь на момент она вдруг засомневалась: а не бросить ли затею? Пойти работать нормально, без всяких тайных замыслов?.. Жить…

И тут же себя оборвала. Жить, как мышь под полом? Ну как еще она, Соня-уродка, может существовать? Не-ет, прочь глупые, расслабляющие мысли. Задуманное должно быть исполнено!

Вечером она вся была как натянутая струна. Сегодня должно все решиться. В том, что Гуля поговорила с родичами, Сонечка не сомневалась. Гуля подчинялась ей беспредельно. Вот если только Тамарка захорохорится, это вполне возможно…

На этот случай у Сони есть запасной вариант, не такой, правда, заманчивый, но все же…

Валерка (президент крупной фирмы, уважаемый всеми Валерий Павлович Москвитин, тридцати семи лет от роду, для Тамары, его ближайших друзей и даже подчиненных он оставался Валеркой, замечательным, всегда готовым помочь парнем, большим тружеником… По сути, он остался таким, каким был в юности), так вот, Валерка прибыл домой на коне — он все разузнал, кое о чем даже договорился и мог с полным правом есть свой обед.

Дамы с нетерпением ждали, когда он насытится и расскажет обо всем.

Оказалось следующее: вакантных мест секретарей, к сожалению, нет, других вакансий для девчонок в фирме нет. Но в общежитии нужны уборщицы (Тамара скривилась) и вахтерша.

— Думаю, Гуле ничего из этого не подойдет, — заявила безапелляционно Тамара. — Над нами не каплет, подождем. Мало ли какие изменения будут в кадрах! А Соне твоей, — Тамара с непонятным выражением то ли упрека, то ли осуждения посмотрела на Гулю, — совсем неплохо быть вахтершей. Приставать к ней не будут по определенной причине, характер у нее есть. А уборщица туда найдется, не проблема.

Валерка был согласен с Тамарой, тем более что ему пообещали место для племяшки из Грозного. Он был из тех руководителей, которые никогда не приказывали, а при необходимости советовались с подчиненными.

Но Гуля гнула свое.

— Мне очень даже подойдет место дежурной! И охраны никакой не надо — Максик же там живет! Никто ко мне не пристанет! И домой он проводит.

Валерка глянул на Тамару — в принципе, Гулька права! А потом, когда еще освободится в фирме место?

Слово оставалось за Тамарой, и она была вся в раздумьях. Чтобы девчонка торчала в общежитии до двенадцати ночи?.. Пока Гуля невинна, как голубка, а что после такой «службы» будет? Ведь они с Валеркой за нее ответственны! Однако она понимала: резко возражать нельзя. Надо по-хитрому…

И она сказала вроде бы совсем незаинтересованно:

— Вы как хотите, но есть один нюанс, который ты, Гуля, по неопытности не учитываешь. Твоя любимая Соня на тебя вправе обидеться. Работа-то нужна ей, а тебе так, для времяпрепровождения… И вот ты забираешь лучшее место, а ей оставляешь мытье полов. Ты будешь сидеть павой-королевой, вокруг тебя станут парни крутиться, а она вози грязь?.. Как?

Тамара замолчала, очень довольная придумкой, быстрой и весомой.

Гуля вспыхнула, в нужное место ударили слова тети Тамары! Какая она умная и… злая, подумала Гуля, хотя ничего злого та не сказала.

— Мне Сонечка говорила, что она хочет уборщицей… Она не любит с ребятами общаться… Вот давайте ее спросим, что она выберет. И если она захочет вахтершей, пусть будет! Конечно, мне полы мыть неохота… — тихо закончила она.

— Уже поздно звать твою Сонечку, — заявила Тамара. — Сделаем это завтра.

Гуля заупрямилась — надо сразу дать Сонечке знать, так они договорились.

Валерка глянул на часы — половина двенадцатого, поздно, конечно, но ведь девчонка спать не ляжет, пока не узнает ответа на столь важный жизненный вопрос. Он понимал, что жена искусственно затягивает процесс, надеясь, что завтра Гуля поостынет, Соня куда-нибудь устроится сама и все потечет в их доме как прежде. Но согласиться с женой не мог: нельзя так давить на девчонку.

Он молчал, а Гуля побежала звонить подружке.

Когда Соня пришла к соседям, ее усадили к столу. Но она настолько волновалась, что ничего не лезло в горло.

Валерка смотрел на гостью (он видел ее пару раз мельком) и думал, как не повезло Капитолине — такая уродливая дочка! И что в ней нашла их Гуленок? Глупая еще, в людях не разбирается… А этой зачем Гуля? Для приманки?… Кто ее знает, взгляд у Сонечки малосимпатичный…

Гуля, с любовью глядя на подругу, начала свою речь:

— Соня, дядя Валера говорит, что в общежитии есть два места, одно вахтера, ну, дежурным на входе, другое уборщицы. Мне все равно какое. А тебе?..

Сонечка четко знала, чего она хочет, потому, не раздумывая, ответила:

— Я грязи не боюсь, мне лучше уборщицей… А ты, если хочешь, конечно, работать, любишь с людьми общаться…

Тамара тихо зверела: вот гадюка, так и пихает Гулю работать! Это все ее штучки! Ее это несчастное платье, которое сделало Гульку просто невменяемой!

Да купит Тамара ей еще лучше платье! Чего ей идти в эту клоаку?.. Соньке надо — пусть идет! Думает, наверное, парня там попроще отхватить!

Гуля радостно повернулась к Тамаре:

— Я же говорила! Мы будем вместе работать!

— Полагаю, совсем не вместе, — возразила та. — Ты будешь дежурить вечером, а Соня убираться утром. Так что не воображай, что у вас там будет сладкое житье!

— А можно и вечером убираться! И я помогу! — не сдавалась Гуля.

— Как хочешь, Гуля, ты, в конце концов, уже почти взрослый человек, я тебе запрещать не имею права. Я умываю руки.

Тамара вышла.

А Валерка в который раз подумал, что надо все-таки переезжать в особняк, все ему говорят об этом в фирме. Уже и замы замов купили по дому, а он все в трехкомнатной живет. Вдруг Гуля замуж выскочит? Теперь могут рано расписать… Если бы у них был особняк комнат на десять, Макс бы не ушел в общежитие, проблем бы меньше стало… Надо об этом поконкретнее подумать. Деньги есть, за чем дело стало?

Девчонки засыпали его вопросами — без Тамары стало проще и спокойнее…

Условия такие: сто долларов — вахтер, сто двадцать — уборщица.

Гуля была несказанно рада, а Сонечка, помявшись, спросила: а нельзя ли деньги за месяц получить сразу, она готова работать с завтрашнего дня…

Валерка пообещал договориться. Он поинтересовался, нужно ли оформлять их официально?

Соня, снова замявшись, спросила:

— А нельзя ли как-нибудь так, по договору?.. Не хочется, чтобы в трудовой книжке первой записью было «уборщица»…

Валерка и на это согласился.

— Главное, девчонки, — сказал он, — хорошо работайте, чтоб нареканий на вас не было. Я ведь вас рекомендую.

Они обещали, что все будет хорошо, вернее, заверяла племянница, Соня молчала. Тут Гуля подластилась к дядьке:

— Дядечка Валерочка, можно мы немножко погуляем у дома? Ну полчасика. Заметьте на часах, через тридцать минут я дома.

Валерка побурчал для порядка, но отпустил, решив не ложиться, пока Гуля не вернется, чтобы не будоражить Тамару, она и так ушла недовольная. Что поделаешь, теперь у них взрослая дочь!

Девчонки, сев на скамейку под липой, стали шептаться. Наконец-то они будут иметь свои деньги, радовалась Гуля, она купит такое же платье, и они совсем станут как сестренки…

Сонечку занимали другие мысли, и, когда Гуля умолкла, она сказала:

— Твой Максик не должен ничего обо мне знать, поняла? Ему ты скажешь, что работаешь, да он тебя просто увидит. А если спросит обо мне, скажи, что давно не встречала, вроде бы я устроилась посудомойкой в какой-то ресторан… Ну а если увидит… Мало ли… Пришла тебе помочь. Ты намекни, что, мол, подрабатываешь, хочешь скопить на Грецию. Мы едем с тобой в Грецию! — повторила Сонечка, вдалбливая эту идею в легкомысленную головку Гули.

Гуля кивала: да, да, она все сделает, как скажет Сонечка!

— Значит, до завтра! — в один голос сказали они и рассмеялись, а Гуля добавила:

— Я тебе рано утром позвоню, может, сразу с дядей Валерой поедем.

Все складывалось как нельзя лучше. Их оформили по договору. Выдали обеим месячную зарплату, и девчонки в субботу помчались на вещевой базар покупать вещи. Гуля купила такое же платье, как у Сонечки, только синее, и большую заколку «под кость» с цветочками. Она была вне себя от счастья — как же! Она сама себе покупает вещи, на свои деньги!

Сонечка купила набор трусиков и еще что-то — Гуля не видела, у нее и так глаза разбежались от великолепия разложенного, развешанного… С Тамаркой они ходили только в магазин, где совсем не было народу, и было тихо, как в аптеке летом. Тамара сама выбирала ей вещи, не спрашивая мнения Гули.

После покупок у Гули еще осталось десять долларов!

Дома у Гули возник спор с Тамарой: в таком платье неприлично ходить на работу и вообще, но Гуля довольно невежливо возразила, что будет покупать и носить то, что нравится ей, а не кому-нибудь еще, и на работу будет одеваться, как захочет.

Тамара молча ушла в свою комнату, плотно прикрыв дверь, а Гуля расстроилась.

И в растрепанных чувствах пошла она на свою первую работу. Но там настроение у нее исправилось: обитатели общежития радовались, что теперь у них такая симпатичная консьержка.

Пришел и Макс, который вначале воспринял ее работу с недовольством, но после разговора с ребятами смягчился и позвал сестру на кофе. У них живут спокойные, нормальные люди и забот у нее не будет — заверил он.

Он дал ей ключ от своего номера (так он назвал свою комнату): если она захочет, может заходить в любое время…

Короче, шум возле вахтерши был большой, тем более что все знали, кто она такая.

Сонечка, стоя в это время в темных кофте и юбке, в платочке за кустами, рядом со входом, сквозь раскрытую дверь слышала все реплики. Ей послышался даже голос Макса, хотя она не была в этом уверена.

Убираться в этот вечер ей так и не пришлось: треп у Гулиного столика не иссякал, а Соне нельзя было «светиться»… Сони-уборщицы нет. Все делает Гуля одна, и дежурит, и убирается. Так задумала Сонечка.

Она покурила, стоя в тени акаций, какой-то парень забрел за дом, видимо, в поисках бесплатного туалета, увидев ее, пробормотал: «Вот, бабка, нашла место смолить», и ушел. Ей долго пришлось стоять, прогуливаться, сидеть на лавочке, пока наконец не вышла Гуля.

Они помчались по улице, свернули в переулок и только тогда остановились.

— Макс хотел меня проводить! Я обещала подождать его, а сама убежала. Мы же с тобой договорились, чтоб он не знал, — запыхавшись, объяснила Гуля.

Сонечка в который раз убедилась, что вернее у нее никого нет и, наверное, не будет.

Они шли, обсуждая первый рабочий день Гули, Сонечка обещала убраться рано утром, пока еще все дрыхнут, а если кто увидит, сделать вид, что она — Гуля: повернется боком, задом, не знаю как, но не откроется.

Платья у них одинаковые, и фигуры похожи… Натянет на брови платок… А Гуля пусть скажет, что убиралась вечером или вообще ничего не говорит.

Тут Гуля вдруг вспомнила, что Максик дал ей ключ от своей комнаты, и они с Сонечкой могут к нему зайти…

— Вот здорово! — обрадовалась та. — Знаешь, у меня идейка отменная есть! Мы Максика так уедим, что ему долго тошно будет!

Гуля попросила рассказать, но подружка сказала, что пока рано, нужно еще кое-что обдумать… Только одно она скажет — это связано с Сусанкой.

Гуля помирала от любопытства, но ничего больше от подруги не добилась. И ей вдруг стало жаль Максика — живет себе и не догадывается, что против него что-то задумано.

Сонечка на какую-нибудь ерунду не способна…

Все же Максик — брат, и ей бы надо знать… Гуля почему-то испугалась, хотя имя Сусанки настраивало на веселый, бесшабашный лад. Наверное, что-нибудь им подстроит… Чтоб не воображали.

На этом Гуля успокоилась.

Сегодня Тамара приготовила вкуснейший ужин, купила торт-мороженое, что больше всего любила Гуля, и они торжественно сели за стол. Тут раздался звонок, в квартиру вбежал Макс.

— Ты чего сбежала? — набросился на Гулю. — С Шалико, да? Так имей в виду, что у него таких, как ты, сто штук! Дура! Я же сказал — жди. Выхожу через минуту — след простыл! Всю дорогу бежал. Как ты здесь очутилась раньше меня?

Все это он выпалил, пожирая глазами сестру, которая, как примерная девочка, сидела за столом.

Тамара обеспокоилась.

— Садись, Макс, вот тебе торт, и скажи, что там за Шалико такой?

Гуля и не знала никакого Шалико, а может, видела, но даже не запомнила. Все-таки Максик сумасшедший!

— Да есть у нас один придурок, красавцем себя считает! — сообщал Макс, поедая торт огромными кусками. — А сам просто амбал здоровенный, и все. Я думал, он сегодня шею свернет и хребет сломает, так перед этой, — он кивнул на Гулю, — изображал черт знает кого… Он говорит, что вся его родня — грузинские князья! А у самого в Тбилиси если есть три курицы, да и то вареные, это еще хорошо!.. Заявил, что теперь Гульку охранять будет он. Знаю я, как он охраняет…

— Ой, ладно, — небрежно бросила Гуля, нисколько не смутившись (с чего? Она этого Шалико, грузинского князя, знать не знает!), — не неси ерунды, Максик. Я подождала минутку, тебя нет… Я подумала, лучше мне одной сбежать, пока никто не привязался. И вот я тут раньше тебя. Где же твой Шалико? Под столом, что ли? Совсем ты з глузду зъихав, — так, бывало, по-хохляцки говорил их отец.

У Гули был спокойный, уверенный вид, Тамара поняла, что Шалико если и не плод воображения брата, то не имеет никакого отношения к девочке.

Про подружку Гуля при брате ни звука, Валерка тоже, хотя и вертелся на языке вопрос про Соню.

Макс успокоился и заявил, чтобы дядька и тетя Тамара не волновались — он глаз с Гульки спускать не будет!

— Да кто ее тронет! Все ведь знают, чья племяшка! Люди не дураки! — заметил дядя.

Сонечка пришла домой в странном состоянии: чем ближе подходил к завершению план мести, тем ей становилось страшнее. Она была одна, и пребудет одна. Как бы ни любили они с Гулей друг друга, сказать ей правду Сонечка не может. Гуля еще совсем ребенок, а Сонечкин план рассчитан на умеющих управлять эмоциями.

Мама, конечно, не спала, ждала дочь с рассказом о первом дне работы.

Сонечке совершенно не хотелось говорить, тем более что рассказывать пока было не о чем, но нельзя уж было так отстраняться, та в последнее время все больше съеживалась, усыхала, старела — сердце сжималось, когда Соня глядела на маму.

Еще не окончательно закалила она свое сердце, это плохо, думала Соня.

— Ну, как? Тяжело, поди? — спросила Капитолина за ужином.

— Ничего, нормально, — ответила Сонечка. — Работа не тяжелая, они сами чистоту поддерживают. Это общежитие фирмы, а не какое-нибудь заводское. Там порядок. И все знают, от кого мы пришли, а Гуля так вообще — племянница президента! Какие уж там ужасы и трудности? Сама понимаешь.

Капитолина это понимала, но работа уборщицы, какая бы она «фирменная» ни была, позор для девушки с образованием. Подумав так, она снова загоревала: теперь уж наверняка Сонечка учиться не будет — почувствует вкус своих денег…

На этом их беседа закончилась. Соня, ласково пожелав маме спокойной ночи, ушла к себе (сегодня она жалела маму до сердечной боли, злясь одновременно на себя за эти сопли).

В комнате она лихорадочно достала злосчастный костюм Весны и стала с ним возиться. Злясь и укалывая пальцы, она вшила спереди длинную «молнию». Напялила. Вроде неплохо.

Достала парик, померила, потом другой, с черными волосами и короткой стрижкой. Из зеркала на нее смотрела девица много старше Сонечки, но такая же уродливая — ничто ее не красило!

Со злостью сорвав парик, она сунула его в тумбочку и примерила снова белокурый — он был кудрявее, пышнее, можно было закрыть им лицо… Ладно, подумала она, все в порядке, теперь главное.

С завтрашнего дня надо начинать. Ее снова обдало ледяным холодом…

На работу они с Гулей отправились вместе. Не рано.

Сонечка продумала все и поняла, что как раз рано-то идти не следует: все собираются на работу, а у кого-то вообще бессонница! И в пять встанут! А Соню там никто не должен видеть… И потому они пошли около десяти часов, когда в здании могли остаться лишь больные.

В корпусе стояла тишь.

Девочки быстро намыли полы, вытряхнули дорожки, пропылесосили паласы, обтерли пыль и обрадовались, что кругом засверкало.

Гуля предложила зайти к Максику… У нее же есть ключ, сам дал.

В комнате у него был беспорядок: вещи валялись на стульях, пол не метен, постель смята, на столе немытая посуда. Затхлый воздух был пропитан табаком.

В углу стояло несколько бутылок из-под «Сангрии».

Гуле стало стыдно за брата, хотя она знала, что Макс никогда не прибирал за собой, за что мама его всегда ругала. В Грозном у них были отдельные комнаты, и мама ставила комнату сестры в пример, но он и слушать не хотел. Приходилось Гуле прибираться у него, чтобы мама не сердилась. Зато злился он, что сестра лазает по его комнате!

Здесь был тот же кавардак.

Ее мысли прервала Сонечка:

— Гуля, давай приберемся, что же он в таком свинарнике живет!

— Он рассердится, — возразила Гуля.

— А ты ему скажи, что, мол, комиссия ходит, — это было правдой, — дяде Валере будет стыдно за племяша.

— Верно! — обрадовалась Гуля. — Я так и скажу!

Они быстро навели порядок.

Гуля собрала грязное белье, решив постирать дома, но Сонечка остановила ее: «Тут наверняка забирают в прачечную, а если ты будешь дома стирать, он уж точно озвереет».

Когда они уходили, комната стала неузнаваемой: тахта, стулья и стол были освобождены от вещей, разложенных и развешанных в стенном шкафу; даже уют какой-то появился.

— Я цветочков куплю, вазочку из дома принесу, и будет совсем красиво… — мечтательно сказала Гуля и вдруг, вспомнив, спросила Сонечку: — А что ты придумала с Сусанкой?..

— Рано еще говорить, я не все продумала, — ответила та, — но надо их свести… Пусть оба сдохнут от злости, а может, и влюбятся…

Гуля смотрела на подругу с уважением и даже с каким-то суеверным страхом: Сонечка слишком умная, рядом с ней чувствуешь себя чушкой. Но терять подругу она не хотела и жаждала поскорее узнать Сонечкин проект. Если Гуле что-то не понравится, она так и скажет: ведь Максик — ее брат, близнец, половинка…

Конечно, Макс вопил, что Гулька забралась в его комнату и все переворошила, он теперь ничего найти не может. Красный от злости, Макс заявил, чтобы она в следующий раз предупреждала о визите.

В дальнейшем работа строилась так: Гуля всегда на вахте, а Сонечка занималась уборкой. Гуля много раз пыталась ей помочь, но та запретила: пусть все думают, что Гуля работает в общежитии одна.

Ходили они в одинаковых платьицах, только Сонечка покрывала голову платком, низко надвигая его на лоб и щеки. Если ее видели в коридоре с пылесосом, с ней здоровались, будто с Гулей, а она, якобы углубленная в работу, кивала молча или, хихикнув, что-то пищала в ответ, и никто ничего не подозревал, удивляясь лишь, как такая девчонка, да еще родственница «фирмака», управляется на двух работах.

Сонечка была уже готова к осуществлению плана. Она и ключ нужный заказала (у того парня на рынке она купила специальный воск для слепков с ключей), но все оттягивала свое мщение.

Так славно им работалось в общежитии! И денежки были, а у Гули кавалеров стало хоть отбавляй…

Наконец Соня поняла, что тянуть больше нельзя — у нее пыл почти прошел! Злость на Макса утихла, странная любовь к нему, соединенная с ненавистью, тревожила все меньше…

Но она подогревала себя воспоминаниями о том, как злобно он ее обзывал, как запрещал Гуле общаться с ней, как влюбился в неизвестную Весну…

Надо действовать! Иначе все уйдет в песок, она потом станет жалеть, что струсила.

А обе матери (Тамара чувствовала себя матерью Гули), вначале вроде всполошившиеся, теперь успокоились: девчонки притихли, работа им не в тягость, деньги тратили осторожно.

Сонечка даже отдала часть своего долга. Капитолина сопротивлялась, но дочь была тверда.

И ухажеры Гули вели себя корректно. Даже «ужасного» Шалико увидела Тамара (он проводил как-то Гулю до двери квартиры) — высокий широкоплечий малый с симпатичным добродушным лицом…

Гуля больше не спрашивала Сонечку про ее задумку с Сусанкой: видимо, та забыла о ней или решила отказаться от своей затеи. Девочка была этому рада — не нужны им никакие игры с Сусанкой, тем более с Максиком у Гули наладились отношения.

Сонечка наконец назначила день, вернее, вечер…

Накануне она сказала невзначай Гуле, что если успеет завтра утром прибраться, то, видимо, возьмет отгул, и ей рекомендует тоже немножко отдохнуть. Вон Шалико высох весь от любви. Почему бы ей не уйти пораньше и не погулять с ним, вполне приличный парень и должность хорошую занимает — младшего менеджера.

— А я, наверное, — ностальгически вздохнула Сонечка, — съезжу в свою станицу… Что-то стала тосковать по ней. Говорят, надо обязательно посетить место, где родился, — тогда все пройдет. Маме ничего говорить не буду, и ты молчи. Вернусь скоро — тут недалеко. Автостопом…

Гуле не очень хотелось шляться вечером с Шалико, но она подумала, что раскрутит его на ресторан, — была у нее дурацкая мечта сходить в ресторан с каким-нибудь взрослым богатым парнем. Шалико вполне подходил, деньги у него есть, он собирается то ли арендовать, то ли покупать дом, чтобы навсегда распрощаться с общежитием. Здесь вообще не задерживались, особенно бойкие и молодые.

Гуле очень захотелось поехать с Сонечкой автостопом в станицу, но напрашиваться нельзя, тем более та не зовет ее с собой…

Почувствовав, что подружка немного обиделась, Соня пояснила:

— Я посмотрю, что там и как, а потом мы с тобой махнем. Только реки у нас нет — степи, степи…

Соня вдруг задумалась. А если действительно завтра-послезавтра она очутится в родной станице?..

Такой вариант тоже не исключался. Поживет там немного. Клавдия Егоровна, их соседка, зазывала приезжать к ней, как домой, она тетка замечательная, как, впрочем, и все там…

Гуля только попросила позвонить ей, если будет возможность, сказать, как доехала, и вообще… Конечно, звонить было необязательно, но она не представляла, как пробудет без подруги…

Сонечка составила четкий план действий. Сев у себя за стол, запаслась стаканом холодного крепкого чая, сигаретами и стала чуть ли не чертить схему.

Завтра она пройдет в общежитие, когда Гуля отправится с Шалико… Она, конечно, может и не пойти, но мнение Сони для нее почти закон.

Соня возьмет кое-какие вещи, деньги… Наверное, своих будет маловато, придется позаимствовать у мамы… Но все это мелочи.

Что из задуманного ею удастся? Если все, то ни вещи, ни деньги ей не понадобятся. Ей почему-то казалось, что все получится. И тогда… Тогда посмотрим! Может сложиться очень смешно.

Ну а если прокол, тогда в станицу. Поживет там, позвонит Гуле, узнает, что тут происходит… И тогда будет планировать дальнейшее.

…У Сонечки в комнате уже стоял пакет с собранными вещами. Сама она одета в то самое свое платьице. Время поджимало, но и маме надо что-то сказать, вдруг Соня исчезнет?.. Но она же позвонит оттуда!.. Все равно сказать что-то надо… Вдруг Сонечка поняла, что ей хочется попрощаться с мамой…

Почему? Почему возникло это странное ощущение, что она прощается?.. Холод пронизал ее, она вздрогнула и чуть было не бросила все. Захотелось забраться в теплую постель, заснуть!

Что ее тащит в неведомое?.. Зачем? Чтобы отомстить какому-то парню? Да наплевать на него и забыть! Но нет, дороги назад не было! Слишком долго она придумывала, готовилась.

В конце-то концов, что она такого ужасного сделает ему?

Себе — возможно… И то при плохом повороте событий… А при хорошем… Станет другой. Это же хорошо! Это прекрасно! И дальше пойдет так, как она задумала! Соня уверена в этом.

Эти мысли придали ей энергии, Сонечка выскочила к маме на кухню.

— Мамочка, — сказала она как можно мягче и нежнее, — родненькая… — Мать насторожилась: давным-давно Соня так к ней не обращалась. Что она задумала? Капитолина давно не верила в добрые побуждения дочери. — Я забыла купить сигарет! Будь добра, купи мне сейчас… А я жду звонка, мне должен звонить один мальчик… — У Капитолины отлегло от сердца: мальчик появился! У ее Сони! — Из общежития, мы сегодня собираемся, так что ты не волнуйся, если я задержусь, ложись спать, меня проводят…

Капитолина на крыльях полетела за сигаретами. Сегодня праздник: у ее любимой дочки-дурнушки появился мальчик! Сонечка идет на вечеринку с довольным, веселым видом!

Конечно, курить плохо, но что с нынешней молодежью сделаешь! И не ей, Капитолине, бороться с Сонечкой! Она такой сильной растет.

А Сонечка, схватив пакет, бросилась на кухню написать маме несколько слов…

Но что писать?.. И вообще, нечего ей каркать — все о’кей, и ничего страшного! По коням! И она помчалась к общежитию.

Когда через пару минут Капитолина прибежала домой, дочери уже не было. Почему та вдруг сбежала? Мать расстроилась, закурила сама, потом подумала, что, наверное, мальчик позвонил и срочно позвал Сонечку, вот она и подхватилась. С души отлегло. Капитолина решила, что зайдет к Тамаре… Но тут же передумала, пусть Сонечка сначала сходит на свидание, а уж потом можно посоветоваться с соседкой.

…Сонечка находилась недалеко от общежития. Сначала она хотела спрятаться где-нибудь за домом или в кустах, но поняла, что если ее там кто-нибудь увидит, все сорвется.

Она села на скамеечку, откуда хорошо просматривался вход в дом, и стала лузгать семечки.

Поверх ее модного платьица была накинута мамина старая трикотажная кофта, лоб закрывал низко повязанный платочек, тоже старенький. Пакет хоть и новый, но вполне провинциальный: с какой-то пошлой парочкой во всю ширь.

Девка из деревни! Кого-то ждет или просто задумалась, где бы пристроиться на ночь. Вот такой был замечательный имидж у Сонечки.

Сидеть пришлось довольно долго, никак не могли угомониться в общежитии. Пришел Макс с какими-то покупками.

Сонечка усмехнулась… Быстро прошагал мимо нарядный Шалико. В поблескивающем костюме-тройке, с маленьким букетиком цветов. Спешит к Гуле, значит, скоро уйдут. Уже легче. Если уйдет Гуля, рассосется и толпа у вахты…

На это Сонечка и рассчитывала. Начало темнеть. Совсем притихло общежитие, зажглись многие окна, несколько девиц пробежали в здание. Вышли Гуля и Шалико!

Пара ничего: беленькая тонюсенькая девочка в платьице-рок и огромный, как медведь, Шалико в переливающемся костюме.

В руках у Гули цветочная розетка… Молодец Гулька! Делает все по-писаному.

Настало время Сони. Она подхватила пакет, надвинула на глаза платок, сняла кофту, оставшись в таком же, как у Гули, платьице — кто увидит, подумает, Гуля вернулась, а платок… Да мало ли что…

Когда она потянула на себя тугую, но бесшумную дверь, ее охватила дрожь. У вахты — ни души. За вахтой крошечная каморка с раскладушкой и стенным шкафом.

Соня проскользнула в комнатку, ключ оказался в двери… Это, конечно, замечательно, но странно… Неужели Гуля что-то соображает?.. Наплевать, подумала Сонечка, теперь пути назад нет.

Запершись, она ненадолго почувствовала себя в безопасности. Скоро ей предстояло выйти отсюда. Соня заставила себя успокоиться, приняла таблетку реланиума, взятого как-то у мамы на всякий случай. Достала из пакета зеленое платье, золотые туфли, шляпу, оба парика и маску.

Разложив все на раскладушке, она задумалась: какой из париков надеть? Сразу надеть шляпу и туфли или сделать это перед его дверью?..

Плохо, конечно, что ей придется пройтись по общежитию в таком виде. Наверняка кто-то встретится и обалдеет, хотя она накинет на себя старую кофту, а юбку подколет… Сколько же, однако, сложностей, которые дома казались ерундой.

Рассиживаться нельзя, обстановка может измениться, произойдет что-либо непредвиденное… Возьмет кто-нибудь и сядет на вахте, видя, что Гули нет. А она тут расслабилась, готовая проторчать в этой комнатенке всю ночь…

Соня начала лихорадочно одеваться, но потом заставила себя делать все тщательно и спокойно. Платье, наконец, надето, ресницы наклеены, ногти тоже, парик она надела черный.

Теперь предстояло незамеченной выйти отсюда, пройти к задней лестнице, миновать пролет, и вот она! — комната Макса, хорошо, что рядом с лестницей!

Открыть ключом дверь, если ключ не заест и Макс сразу не услышит…

Сонечку обдало тем холодом, который она узнала совсем недавно. Ничего, не дрейфь, успокоила себя, извинишься, и деру. Но это при самом плохом раскладе.

Она прислушалась. Тихонько повернув ключ, сделала маленькую щелку. К столу вахтера кто-то подошел и осведомился о Гуле.

— Гулякает твоя Гуляка! Обскакал тебя Шалико, князь грузинский!

Парни захохотали, кто-то предложил зайти за ней через полчасика.

Компания гурьбой двинулась вверх по парадной лестнице. Сонечка услышала еще имя Макса и что-то вроде «зайдем»…

Итак, они собрались зайти к Максу. Неужели ее замысел рухнет? Второй раз она не потянет. Соня присела на раскладушку. Что делать? Переодеваться и оплеванной уйти, чтобы где-нибудь сжечь это гнусное зеленое платье?..

Устроить костер инквизиции в чужом дворе и больше ни о чем подобном не думать?.. Тихо, сказала она себе. Они зайдут к Максу. Но тот гулять у себя не даст. Гуляют обычно у Славчика и Мишки, у них большая комната и еще что-то вроде каморочки без окон… Значит, либо Макс туда отправится, либо откажется и минут через пять-десять ляжет спать… Или что еще?

Соня сидела спокойно, но нервы совсем расходились. Спокойно, спокойно, ты у цели. Может, даже хорошо, если он пойдет к ребятам и выпьет. Она подождет, раз уж взялась. Это даже лучший вариант! А что Макс пойдет к ребятам, Соня почти не сомневалась.

Ей казалось, что прошел час, а то и больше. И она решилась идти — будь что будет.

Соня накинула кофту, покрыла парик платком и тихо, босиком, вышла из каморки. Никого. На столе лежала записка: «Гуля, приходи в комнату Мишки. Даже с грузынскым князем!»

Ну вот, когда спокойно продумаешь ситуацию, гораздо проще. Ребята у Мишки. Даже здесь слышно, как там базарят и хохочут. Путь открыт.

Она домчалась до комнаты Макса, не раздумывая, всунула ключ в скважину; его сначала заело, но все-таки она открыла дверь и замерла от ужаса, накатившего на нее…

Впрочем, ужасаться было нечему. Комната пуста! Макс у ребят! Неизвестно, сколько там пробудет и каким придет. Ввалится пьяный, бухнется в постель и заснет мертвецким сном… Хотя завтра суббота, Сонечка от Гули знала, что дядя Валера хотел вытащить Макса на рыбалку… Значит, он должен все же помнить, что напиваться нельзя.

Однако это слабое утешение. Как начнут они у Мишки гудеть!.. Только ему и помнить про рыбалку.

Сонечка огляделась. В комнате опять был бардак, но не такой, как в прошлый раз: чувствовалось, что хозяин силится поддерживать порядок, чтобы сестра не слишком часто шастала сюда.

А куда деться ей?.. Или не прятаться? Сесть в появившееся здесь кресло и ждать с непринужденным видом светской дамы, пришедшей с визитом?..

Если он сразу увидит ее, оторопеет и неизвестно как поведет себя. Может, заорет от страха, приняв ее за привидение… Нет, так нельзя.

Спрятаться в стенном шкафу? Сонечка раскрыла шкаф, да, укрыться там можно. Однако и это пустяк. А ей дома казалось, что все просто и выполнимо!

Крики стали громче, кто-то сбежал по лестнице, наверное, проверить, не появилась ли Гуля; затянули песню — гулянка была в самом разгаре! Это встревожило Сонечку, тем более что она заметила бутылку коньяка за креслом, открытую, но почти полную. Хозяин может за ней прийти, и тогда… Надо или решаться на что-то, или мотать отсюда, пока никто не вошел. А если Макс зайдет сюда с кем-нибудь из парней или с девицей, Соне ничего не останется, как задыхаться в шкафу, «наслаждаясь» их восторгами!

Замечательное развлечение она себе придумала!

А впрочем, пусть приходит даже с девкой! У нее есть баллон, она вырубит их обоих, а сама уйдет. Вот и все.

Соня, еще раз оглядев комнату, обнаружила за стенным шкафом уголок, куда можно поставить стул (жаль, кресло не поместится!) — она устроится там и будет действовать по обстоятельствам.

Она поставила туда стул, надела туфли, надвинула на лоб шляпу, натянула на лицо маску и села ждать.

Тем временем близилась полночь, а Сони не слыхать, не видать. Капитолина вся издергалась. Она не привыкла, чтобы дочь так поздно где-то пропадала. Ну, сидели они с Гулей на лавочке, гуляли иной раз дотемна, но опять же рядом. А тут какой-то мальчик, звонок… послала ее за сигаретами, а сама сбежала…

Капитолина хотела было позвонить соседям, узнать, дома ли Гуля, но теперь поздно.

Время перевалило за полночь. Лифт безмолвствовал. Капитолину стало трясти: мало ли что может случиться! В огромном чужом городе! Да снимут платьишко, изнасилуют и бросят в кустах… Она даже взвыла негромко, но тут же заставила себя замолчать. «Придет, вот-вот придет, — думала она, — я уж ей задам! Хватит перед ней выплясывать, мала еще!»

Капитолина подумала, что последнее время совсем лишилась разума, все Соне разрешает, ничего не спрашивает, не знает… Ее обуяла злость. Вскочив, она пошла в комнату Сони посмотреть, что у нее там, чем дочь живет.

В комнате был порядок. Все на своих местах. Ничего подозрительного…

А что Капитолина искала? Она и сама не знала. В шифоньер не заглянула вовсе, не сообразила (а надо было бы…).

Снова села на кухне, уже боясь глядеть на часы и только моля: «Ну приди же, Сонечка! Не буду я тебя ругать, не буду, только приди!..»

Раздался шум лифта, кто-то ехал наверх.

Капитолина бросилась к двери. Вот сейчас войдет ее доченька! Ее счастье, ее единственная радость! Ни слова она ей не скажет худого!

Лифт остановился на их этаже. Капитолина открыла дверь. На площадке стояла немного смущенная Гуля, собираясь звонить к себе.

У Капитолины упало сердце.

— Гулечка, — прошептала она, — подойди на секундочку… — И такое несчастное и серое было у нее лицо, что девочка встревожилась.

— Деточка, — шептала Капитолина, — скажи, вы с Сонечкой вместе на вечеринке были?

Гуля не могла сообразить, о какой вечеринке идет речь. Сонечка сказала, что хочет поехать в станицу… Гуля не спрашивала, но подумала, что Капитолина знает об этом.

А тут какая-то вечеринка… Что делать? Что говорить? Может, и вправду попала на какую-то вечеринку в том же общежитии?

Гуля сама сильно разволновалась. Неужели с Соней что-то произошло? Где ее искать?

Все эти чувства отразились на лице Гули.

— Тетя Капитолиночка, — сказала она, лихорадочно думая, как бы лучше ответить, и вспомнила, что Шалико говорил ей про ребят, которые сегодня гуляют. Ей сразу стало легче, и она уже тверже сказала: — Тетя Капитолиночка, сегодня в общежитии танцы, вечер… Меня не было… Мы с Шалико… были в ресторане… Соня, наверное, там! Вечер еще не кончился, Шалико меня звал, но я спать хочу.

Она успокаивала Капитолину и себя, но знала: Соня никогда не пойдет на вечер, где может быть Макс!

Слушая ее, Капитолина постепенно успокаивалась: ну вот и разъяснилось все. А Соня хоть бы записку оставила! Она не замечала, какое растерянное лицо у Гули и как неубедительна ее речь.

А Гуля хотела только одного — попасть скорее домой, лечь в постель и обдумать все.

— Ну, я пойду?.. — спросила она извиняющимся тоном. — Соня скоро придет… а может, они там долго гулять будут! — добавила Гуля поспешно. — Если я что-то узнаю, позвоню… И вы звоните…

Второй час ночи, а она говорит: звоните! Но надо было что-то сказать! А утром?.. Если Соня уехала сегодня, то утром она обязательно даст о себе знать! Не может же она исчезнуть!..

Гуля пришла домой, где ее ждала пылавшая гневом Тамара. Однако девушка была трезва, от нее не пахло сигаретами, и Тамара стала расспрашивать о Шалико, ресторане и прочем.

Они сидели, пили чай, Валерка видел уже десятый сон, Гуля рассказывала, а сама думала о квартире напротив.

Она, как и Капитолина, прислушивалась к лифту, но тот молчал. Скоро рассвет…

Но тут прозвонил телефон.

Гуля, подумав, что это Капитолина, хотела сама взять трубку, но сонная Тамара опередила ее.

— Я вас плохо слышу, куда вы звоните? Что?!

Лицо Тамары вытянулось и побледнело, схватившись за сердце, она перевела безумный взгляд на Гулю.

Та мгновенно поняла: что-то с Соней! У нее закружилась голова, ей стало дурно. Очнулась она от того, что ей на лицо брызнули холодной водой.

— Не надо! Мне плохо! — закричала Гуля, не помня, что произошло, почему она полулежит в кресле, а дядя Валера в трусах льет на нее воду из стакана.

Рядом встрепанная тетя Тамара трясущимися руками что-то капала в рюмку. Тут Гуля все вспомнила.

— Что? Что с ней? — закричала она.

— С кем? — спросила Тамара, а дядя Валера помчался в комнату и через минуту выскочил одетый.

— Твоего брата!.. — Валера завопил так, будто Гуля с Тамарой были глухие. — Подрался твой братец, наложили ему горячих! Поеду разберусь! А вы чтоб ни с места, поняла, Тамарка?

Муж впервые назвал ее так, она опешила, но промолчала.

Капитолина, которая всю ночь дежурила у двери, услышала крики у соседей, хлопнула дверь, кто-то скатился по лестнице, внизу заурчала машина. Подскочив к окну, увидела, как Валерка выруливает на своих «Жигулях» со двора.

Капитолине стало совсем не по себе, ей почудилось, что крики соседей и быстрый отъезд Валерки имеют отношение к ее дочери: они что-то узнали, но не хотят ее тревожить. Может, Соня еще жива… И хотя время для посещений было раннее, ждать у нее не было сил.

Открыла ей Тамара, которая, прижав палец к губам, кивнула в сторону кухни.

Тамара бойким голосом крикнула:

— Это Капитоша, услышала вопли твоего дядьки и зашла. — А сама быстро прошептала: — Макса порезали. Без памяти. Не сразу нашли…

Из кухни раздался слабый голосок:

— Что вы шепчетесь! Я все равно все узнаю!

Капитолине стало стыдно — хотя она и сочувствовала соседям, но от сердца немного отлегло. Правда, тут же затревожилась: дочка тоже была на вечере в общежитии… И снова она впала в тоску.

Они с Тамарой вошли на кухню. Бледная, осунувшаяся, как старушка, Гуля, посмотрев на Капитолину, заметила, что та грустна и встревожена, но в ее лице нет ничего трагичного. Значит, не Сонечка, обрадовалась Гуля. Что избили Макса, она не сильно волновалась.

Дядя Валера порядок там наведет, притащит братца сюда и хорошенько взгреет его. Гуля помнила, как Макс еще в Грозном сильно подрался, а дома папа еще ему наподдал, чтоб не задирался, а что брат и тут так же себя повел, Гуля не сомневалась.

Однако женщины так нервно разговаривали, что Гуля вдруг поняла: ее обманывают, произошло что-то серьезное.

Почему они от нее скрывают? Боятся, что она снова грохнется в обморок?.. Конечно, она слабачка! Погибли ее родители… Это было так страшно. Но она должна выдерживать жизненные бури, не вечно же родные будут прикрывать ее своим крылом!

— Тетя Тамара, — сказала Гуля твердо, — дайте мне вашего элениума или еще чего, но скажите правду, нечего меня оберегать, как фарфоровую вазу. Думаю, я выдержу. Неужели вы не понимаете, что шепот и перемигивания меня не успокоят? Ведь я не совсем идиотка… Или вы меня такой считаете?

Глядя на Гулю, Капитолина всем сердцем ей сочувствовала, потому что сама хотела правды! Любой…

Тамара сама поняла, что ведет себя глупо. Гуля не ребенок, рано или поздно ей все придется сказать… Единственное, чего она хотела бы, — это дождаться Валерку, узнать хоть, в каком состоянии Макс.

Такое происшествие в благополучном общежитии! Там со времени заселения ничего подобного не было. Хорошо еще, что Гуля отсутствовала, просто повезло, что именно в этот вечер Шалико повел ее в ресторан.

Позвонил Валерка: Макса в шоковом состоянии отвезли в реанимацию. Милиция всех опрашивает, он должен здесь остаться. Приедет домой, расскажет.

— Как он?.. — спросила Тамара.

— Плохо, — тоскливо ответил Валерка, — красавчиком ему больше не быть, если вообще обойдется.

— Почему? — спросила Тамара, стараясь не сильно распинаться при Гуле.

— Нашли его не сразу, крови много потерял, и еще нервно-паралитическим газом сильно отравили. Товарищи его и соседи в полном стрессе — кто это мог сделать? Ни богатства у него, ничего, ну денег было долларов пятьсот. За это, что ли?.. В общем, скоро приеду.

Валерка повесил трубку, не слушая очередного вопроса Тамары.

— В общем, так, — сказала Тамара жестко, — если ты, Гуля, считаешь себя сильной, тогда слушай. — Капитолину Тамара в расчет не брала, не зная, что та слушает затаив дыхание, уверенная, что Соня была там. — Максу кто-то порезал лицо, его увезли в больницу, потому что прежде его еще из баллончика отравили. Он в реанимации, но врачи говорят, ничего, обойдется…

Это уже Тамара добавила от себя, видя, как из глаз «сильной» Гули начинают капать слезы.

— Все в шоке, никто даже представить не может, кому это было надо и что взять с Макса. Да, было немного долларов… Но не из-за них же? Там все хорошо получают. Никогда у них ничего подобного не было!

— Тамарочка, ты же не знаешь, у меня Сонечка пропала… — робко молвила Капитолина и заплакала.

— Как… пропала? — совсем уже в полной прострации спросила Тамара упавшим голосом. Час от часу не легче! Что за напасть такая на их детей?!

— Как? Капка, говори, что ты молчишь? Может, это одна история!

Капитолина подробно рассказала, как ушла Сонечка и нет ее до сих пор.

— Ты позвони! — закричала Тамара. — Может, она уже дома! — И сама набрала номер, но телефон соседей молчал. Капитолина снова зарыдала.

Тамара начала ругать ее. Сердиться в минуту стресса полезно — заглушает тревогу.

— Ну, ты даешь, Капа! Ты что, за чужих нас считаешь? Да девчонка тоже была там!.. Ты не реви, не реви, если что, Валерка сказал бы! Наверное, всех допрашивают, и ее тоже. Не реви! Все в порядке наверняка! С Валеркой и явится… А мы сейчас в больницу позвоним, спросим про нашего Максика и заодно узнаем, нет ли кого еще оттуда? Не реви!

В справочной ей сказали, что Максим Москвитин в реанимации, состояние средней тяжести, без сознания. А когда Тамара спросила, не привозили ли еще кого-нибудь из общежития, дежурная сестра недовольно ответила, что не знает, откуда везут, но за последний час никого не поступало.

— Ну вот, — бодро сказала Тамара, вешая трубку, хотя бодрости вовсе не испытывала. — Макс спит. Дали успокаивающее. Больше никого из общежития и вообще за утро не привозили, ясно вам? И тебе, Капитолина, ясно? Так что ждем Валерку с Соней, а сейчас кофейку выпьем, чтоб с ног не свалиться.

Они сели пить кофе, каждый думая о своем.

Тамара думала о Максе — как же он станет жить уродом?.. Хоть он не осознавал, что хорош собой, но все же кое-что кумекать начал, и для него новый «имидж» будет неприемлем. Бедный парень… Связался с какой-нибудь девкой? Да не с одной?.. Месть? Девка мстила бы иначе, плеснула кислоты ему или, скорее, сопернице. Нет, тут мужицкая рука, нож или бритва — это явно шпана.

Капитолина же беспокоилась о Сонечке. Как там она? Допрашивают ведь, а она стала такая молчунья и все наперекор говорит… Как бы милиция на нее не рассердилась.

И ждала, ждала Валерку!

Гуля вроде бы ни о чем не думала, чувствуя дурноту. Ей хотелось остаться одной и обдумать что-то важное, что-то сильно беспокоило ее, но что?.. Сосредоточиться она пока не могла.

Так и сидели они втроем, но все-таки вместе было полегче.

Валерки все не было, телефон у Капитолины не отвечал, и она засобиралась к себе — ждать Сонечку надо дома. А если что, пусть Тамара позвонит.

Капитолина ушла.

Тамару, напившуюся всякой всячины, теперь сморило вконец. Извинившись, она пошла прилечь, посоветовав Гулечке сделать то же самое — ничем сейчас они не помогут. Валера приедет, все подробности расскажет.

Гуля была рада уйти в свою комнату и побыть одной. Она села на тахту и задумалась. Постепенно стали вырисовываться какие-то картинки, которые она вертела так и этак…

Особенно ее тревожило странное отсутствие Сонечки… На вечеринке ее не было, это ясно. Нет, тут что-то другое. Совсем другое… Гуля будет ждать ее звонка из станицы. Если она не позвонит, Гуля расскажет обо всем Капитолине, пусть та позвонит на родину. Тогда наступит ясность с Соней.

У Гули разламывалась голова, но она упорно не ложилась, перебирая в голове события ночи.

Услышав звук отпираемой двери, выскочила в переднюю. Приехал дядя Валера, серый, угрюмый.

Вышла заспанная Тамара.

— Ну что? — в один голос спросили его домашние.

— Чаю горячего крепкого дайте, все расскажу. — Валерка сокрушенно покачал головой. — Ну, дела заварились!

Тамара подала ему чай, — есть он не хотел.

— Соня там была, на вечере?.. — неожиданно спросила Гуля.

Валера удивленно на нее посмотрел.

— Никакой Сони там не было и вообще никакого вечера, танцулек там, в зале, не было. Собрались у Мишки Ходченкова — наш экспедитор, хороший малый, женится скоро, заявку уже подали… Ну, собрались у него, одна девчонка вроде бы без пары осталась, решили позвать нашего Макса, он хоть и маленький по возрасту, а выглядит старше и у девчонок успех имеет большой… Ну, вот, позвали, он посидел там, на девчонку эту не клюнул, я так понял, вино у них кончилось, парни в ларек собрались бежать, а он сказал, что у него в номере и коньяк, и шампанское есть. Ну, все обрадовались! Он пошел и не вернулся. Ждали-ждали, девчонки просили за ним пойти — приглянулся он, но парни обиделись на него, сбегали в ларек и продолжили…

Может, было бы еще хуже, если бы не сосед, Коля Лобода, он тоже решил заглянуть на вечеринку. Вышел, видит, у Макса дверь открыта, он и решил, мол, позову… Вошел, а Макс лежит… — Валерка приостановился, чтобы смягчить дальнейшие подробности. (Коля увидел Макса лежащим поперек на постели, одетым, всего в кровище, у головы столько натекло… А когда присмотрелся, то совсем напугался: лицо у парня все было искрошено ножом… Этого Валерка говорить не собирался.) — Ну, в общем, ножичком его резанули по лицу…

Тамара была в ужасе, она понимала, что Валерка не говорит всего при Гуле, но Гуля тоже это поняла и спросила:

— А он выживет, дядя Валера?..

— Ты что! — возмутился Валерка. — Конечно! Не такие это раны, чтоб помирать. Вот если бы утром нашли, сложнее было бы… Хотя все равно шрам останется, но шрамы красят мужчину. Милиция приезжала. Что она сказала? Да ничего. Парни за вином вдвоем бегали. Коля — вне подозрений, компания — тоже.

Гуля, вскочив, убежала к себе, она не могла больше ничего слушать, представив себе раны Максика… Ее затошнило, закружилась голова, перед глазами встал Грозный — тот день. Когда они с братом прибежали к дому…

Гуля бросилась на тахту, рыдая, зажимая себе подушкой рот. Если бы она только нашла этого человека, который изуродовал ее братика! Она убила бы его, не задумываясь! Она поняла, что Макс больше не будет прежним красавцем, и была безутешна. К ней постучала Тамара.

— Нет! Потом! Прошу вас!

Ее оставили в покое.

Капитолина, услышав хлопанье дверей у соседей, раздумывала, бежать к ним или позвонить?.. А вдруг Соня сразу прошла к подружке? Решила позвонить.

Тамара скороговоркой сказала, что Валерка только зашел и сейчас в ванной… Она ей попозже позвонит.

Капитолина обиделась сначала, что с ней так обошлись, но подумала, что она тоже хороша — не успел человек войти… Но это ее расстроило! Сони с ним не было!

Капитолина завыла в голос: потеряла она дочь! Куда ушла Соня? С кем? Ей почему-то не верилось, что с Соней случилось самое страшное. Она была уверена, что дочь сбежала от нее. Надоела ей мать, надоела такая жизнь. Может, с парнем каким и сбежала.

Тамара советовалась, что говорить Капитолине.

— Как это что? Правду. Я ее дочери не видел и даже спросил, мол, Соня-уборщица здесь была? На меня глаза все вылупили — не знают там такой, — зло и устало ответил Валерка.

— А может, она себя по-другому называла? — предположила Тамара.

— Не знаю я, как она там себя называла, только мне сказали, что Гуля там убиралась. Вот тебе и работящая Соня, как ты утверждала. Что хочешь, то и говори Капитолине. Ее, дуру, мне жалко, — посочувствовал вдруг Валерка.

Да и Тамара ощутила жалость к соседке и сильную злость к ее дочери. Куда-то смоталась. Да еще за счет дурочки Гули, оказывается, проезжалась, не убиралась в общежитии, а деньги получала! Всегда эта Сонька была Тамаре несимпатична, и не потому, что уродка — мало ли некрасивых, но добрых, эта же упрямая и злющая. Чего в ней Гуля, их цветочек, нашла? Закабалила Сонька Гулечку. Ума Соньке, правда, не занимать. Надо будет порасспросить Гулю насчет уборки…

Но сейчас-то что говорить матери? Как ей сообщить, что о дочери ее слыхом не слыхали?.. Все равно придется. Капитолина там вся извелась.

Вздохнув, Тамара решила зайти к соседке.

На лице у Капитолины была полная безнадежность, она даже не обрадовалась Тамаре, потащившись, как старуха, на кухню.

Тамаре стало страшно от того, что она Капитолине сообщит. Но деваться некуда, и Тамара, присев, спросила:

— У тебя выпить нечего?

— Есть, — откликнулась Капитолина, которая теперь постоянно держала бутылку водки, прикладываясь, когда становилось совсем уж тошно.

Она поставила на стол полбутылки «Столичной», две рюмки и тарелку с колбасой. Ничто в этом мире ее больше не интересовало.

Они молча выпили по рюмке, не закусывая, точно так же выпили по второй. Тамара, почувствовав, как внутри потеплело, коротко сообщила:

— Капа, Соньки твоей там не было.

Капитолина не удивилась, не разрыдалась, а только кивнула. Тамара, внутренне содрогнувшись, выпила еще рюмку и продолжила, уже утеряв мужество и надежду:

— Значит, там с ней случиться ничего не могло. Уже хорошо. Не хотела тебе говорить, но все равно кто-нибудь брякнет… Соня твоя, оказалось, там не работала, в общежитии. Ее никто не знает. Гуля работала и убиралась — так Валерке ребята сказали. А что им врать? Чтобы Валерке угодить? Так ведь он узнает когда-никогда. Но деньги она в бухгалтерии получала исправно. Вот какая задача. Я ничего понять не могу.

Тут Капитолину как прорвало. Видно, сказалась бессонная ночь, беспокойство за Соню, разговоры, но она вдруг накинулась на Тамару:

— Гуля ваша работала! Ага! Знаю я, как она работает! Ты ей все под нос подставляешь! Чего ей работать? У нее дядька миллионер! Моя Соня не станет чужие деньги брать! Она не такая! Она в деревне, почитай, всю жизнь прожила! А там люди честные! Не то что в городе! Как же, поверила я, что Гуля все общежитие выскоблит! Да она за миллион этого не сделает! Чего ты на мою девку врешь? Не знаешь ничего, молчи лучше!

Тамара сначала пыталась урезонить Капитолину, понимая, что та не со зла, а от тоски и несчастья, но потом, разогревшись водочкой, обиделась и, послав ее, хлопнула дверью.

Валерке Тамара ничего не сказала, решив больше с Капитолиной не знаться… Свинья! Нет! С этими людьми, которые от зависти глохнут, дела иметь нельзя. Чем больше им помогаешь, тем хуже они к тебе относятся, только виду не показывают, чтобы места или помощи не лишиться…

А Капитолина тряслась от неведомой ей самой обиды на всех, даже на покойного Виктора, который оставил их с Сонечкой одних… Где она, ее деточка? От себя не убежишь… Капитолина вдруг уверилась, что Соня бежала от своей несчастной судьбы.

Стало ей совестно перед Тамаркой. Не такая уж та плохая баба, ну богатая, так что ж ей, от богатства отказываться?.. Но мириться первой Капитолина не будет. Иначе распишется в том, что виновата. Она снова вскипела, вспомнив, что наговорила Тамарка на ее дочь! Врет Тамарка! Вот Капитолина сама Валеру спросит, а лучше Гулю, девчонка не соврет.

…Днем вся семья ездила в больницу. Макс все еще был в реанимации, Валеру врач пропустил.

Валера вышел скоро, сказав, что Макс спит и будет еще спать — ему дают успокаивающее. А так он ничего. (Если не считать, что лица племянника он не видел — Макс был забинтован, как кукла, оставлены только прорези для рта, ноздрей и одного — почему-то — глаза.)

Когда они поднялись на свой этаж, Гуля вознамерилась зайти к тете Капитолине, может, что от Сони есть…

— Да куда она денется, шляется где-нибудь с парнями, — откликнулся равнодушно Валерка, — ты с ней не особенно, Гуля… — И вдруг вспомнил: — Послушай-ка, я тебя с утра хочу спросить! Она что, не убиралась в общежитии? Почему это ее никто не знает? Ты все делала?

Гуля, пообещав поговорить потом, позвонила соседке в дверь. Тамаре хотелось запретить ей идти туда, но она промолчала.

Капитолина обрадовалась Гуле. Напрасно накричав на соседку, она теперь не знала, куда усадить и чем угостить гостью. Но та не за этим сюда пришла. Да и Капитолине Гуля нужна была для серьезного разговора. Не может быть, чтобы такие подружки ничего не знали друг о друге…

В чем-то Капитолина была права; только Соне не была присуща настоящая откровенность — так она себя зарядила на жизнь.

— Тетя Капитолина, а Соня вам не звонила? — спросила Гуля.

Капитолина удивилась и немного обрадовалась: девочка что-то знает, недаром хотелось с ней поговорить. Только бы не спугнуть!

— Не-ет, — ответила женщина осторожно.

Гуля молчала.

Тогда Капитолина начала проникновенно:

— Гулечка, девочка ты моя, видишь, на мне лица нет. Сижу и все жду, когда моя доченька покажется, солнышко мое… Мы ведь с ней одни на всем белом свете…

Капитолина заплакала перед маленькой девчонкой.

— Она позвонит, обязательно позвонит! — с жаром сказала Гуля. — Соня не такая. Раз обещала… — и запнулась, считая, что сказала слишком много.

Она уже поняла, что Капитолина ничего не знает ни об отгуле, ни о поездке дочери.

— Что она обещала? — спросила женщина. — Откуда позвонит? Где она? Скажи ты мне за-ради Христа! Я ведь извелась вся. Не буду я ее ругать, вот как на духу говорю, — и Капитолина перекрестилась широким крестом.

Гуля подумала, что, в конце концов, никакой тайны в этом нет, хотя где-то гнездилась мысль, что есть тайна, да еще какая!..

— Соня захотела в вашу станицу поехать, в Семикаракоры, сказала, что заскучала очень… И что обязательно позвонит оттуда.

— Батюшки-светы! В Каракоры? Да она чего это? Со мной не поговорила… Я бы сама с ней слетала… — Капитолина опять стала утирать глаза, но от сердца отлегло. — Вот она куда маханула! Ну и девка!

Гуля пыталась выгородить подругу:

— Она автостопом поехала, знаете, голосуют на дороге, машины подбирают и денег не берут или так, самую малость. Вы бы так не поехали.

Капитолина было заволновалась, но пересилила себя, ей надо бы еще порасспросить Гулю, чтобы оправдать Соню перед Тамарой и Валерой.

— Гулюшка, деточка, — сладко начала она, — ты мне правду только скажи, а то мы с мамой… — Капитолина осеклась, назвав при Гуле Тамарку ее мамой, и тут же поправилась: — Мы с твоей тетей Тамарой малость поругались… Скажи, Соня-то убиралась в общежитии? Работала? Или все ты делала, как все говорят? Неужто она могла так: не работать, а деньги получать?.. — Гуля отметила оговорку Капы, но чувство было двойное: и обида за свою родную маму, и вместе с тем какая-то вспыхнувшая радость: Тамара считает ее дочкой, и все так считают!

Гуля замахала руками:

— Да что вы, тетя Капитолина! Разве Соня так может? Я вам всю правду расскажу, только вы никому не говорите, ладно? Мы очень Максика боялись. Он был против нашей дружбы. Ну… — она замялась. — Он считал, что Соня старше меня и что я под ее влияние попаду. А брат сам хотел мной руководить… Вот мы и не стали говорить, что Соня работает в общежитии… Ходили в одинаковых платьях, она платочек надевала, убиралась днем, когда все на работе… Так что деньги она за свою собственную работу получала! Это из-за Максика!

Капитолина от полноты чувств поцеловала Гулю в щечку. Вот все и объяснилось. Ни в чем ее Сонечка не виновата! Капитолина так и думала, но надо было, чтоб люди сказали!

— Родная ты моя! Какую же ты с сердца тяжесть сняла! Я теперь ждать ее буду!

Женщина озабоченно посмотрела на Гулю:

— Ну, и когда же она приехать собиралась?

Этого Гуля не знала, но ей показалось, что Сонечка уезжает на день-два… Позвонить Соня вряд ли сможет, у них на почте телефон почти всегда не работает… Значит, через день-два объявится. Капитолина повеселела и предложила испечь печенье-скороспелку — вкусное!

Но Гуля заторопилась домой. Если Капитолина немного успокоилась, то Гуля, наоборот, встревожилась еще больше.

Пройдя на кухню, где сидели Валера с Тамарой, она холодно сказала:

— Дядя Валера и тетя Тамара, я хочу внести некоторую ясность в отношении моей подруги Сони. Она работала в общежитии, убиралась днем, когда Максик уходил на работу. Вы знаете, что она его очень боялась, потому что он ее ненавидел. Я это говорю даже сейчас, когда с ним… с ним… — она не смогла продолжать и, заплакав, убежала в свою комнату.

— Я Гуле верю, — сказала Тамара. — Макс ведь и правда запрещал Гуле дружить с Соней. И, помнишь, девчонки с нами договаривались?..

Валерка вспомнил, и ему стало совестно.

А Гуля у себя в комнате впервые в жизни пыталась анализировать. Вспоминала, о чем они с Сонечкой говорили, какое когда у той было лицо, что она придумывала…

Первое, что Гуля поняла, так это то, что Соня надула всех. И ее тоже. Ни в какие Каракоры она не поехала, это ясно… Телефон на почте редко работает!.. Ой, ладно! Какой-то там центр есть…

Однако никакого звонка. Это означает одно: Сонечка не там… И главное, зачем было убегать из дома?.. Все надоели, это Гуля понять может… Но у Сони ведь нигде никого нет. Даже в этих самых Каракорах…

А может, у нее там мальчик? Она такая скрытная!

В сомнениях и слезах Гуля уснула.

ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО…

Итак, Сонечка в наряде Весны, сидя на стуле за стенным шкафом, с дрожью и нетерпением ждала хозяина комнаты.

И Макс пришел. Как всегда случается в компаниях, не хватило вина. Тут он вспомнил, как и предполагала Сонечка, о бутылке коньяка. И как опять-таки верно она подумала о том, что за Максом увяжется девица.

Однако он быстро отправил ее обратно, пообещав, что скоро придет. Это была явная ложь, и обиженная девица ушла.

Войдя в комнату, Макс зажег настольную лампу и посмотрел за кресло, где стояла бутылка. А за шампанским ему надо было лезть в стенной шкаф.

Он стоял с бутылкой коньяка в руке, размышляя, возвращаться ли к Мишке. Идти ему не хотелось, девицы были неинтересные, питье тоже не шло, а больше там делать нечего.

Макс вдруг решил, что никуда не пойдет, а примет сейчас коньячку и завалится спать. Глотнув коньяка, он повернулся, чтобы поставить бутылку…

И увидел ее.

Сначала он не поверил своим глазам, тряхнул головой и немного испугался: неужто галлюцинация? Не столько уж он выпил…

Но привидение не исчезло, а мелодично засмеявшись, спросило глуховатым голосом:

— Испугались? Я — реальное существо, не бойтесь. — Сонечка многими ночами разыгрывала эту сцену, каждый раз варьируя ее, меняя голос. Наконец она остановилась на этом варианте — великосветской дамы или девицы из прошлого. — Я знаю, что произвела на вас впечатление когда-то. Не скрою, вы на меня тоже.

Сердце у Макса куда-то покатилось, он схватился рукой за спинку кресла. Как хоть он одет? Забыл! Пришлось слегка оглядеть себя: джинсы, черная майка, на шее его гордость — золотая цепочка, купленная на две первые зарплаты… Вроде ничего. Но на ногах домашние тапки! Ужас! К Мишке он не удосужился надеть туфли. Снять? Остаться босиком? Это уж ни в какие ворота! Ладно. Пока она не видит, а там посмотрим…

Теперь он осмелился взглянуть на нее. До чего же она была шикарна и хороша! В последнем Макс не сомневался.

Она курила, поставив пепельницу на пол, он заметил, какие длинные, с тупыми концами (последняя мода!) у нее ногти, покрытые темно-красным лаком, который казался черным (о том, что ногти куплены вместе со специальным клеем на базаре, он и подумать не мог). На указательном пальце перстень с черным поблескивающим камнем…

Как и тогда, на маскараде, незнакомка была в полумаске и шляпе. Из-под воланов платья просматривались маленькие ножки с высоким подъемом.

Что это была за женщина! Куда Сусанке до нее! Талия у гостьи была тонкая и гибкая, а из глубокого декольте нежно выглядывала белая полоска груди…

Макс закрыл глаза.

Она снова рассмеялась. Он переставал ощущать реальность. Почему она пришла? К нему… Да еще среди ночи!.. И хотя его мужской опыт пополнился за это время, однако был незатейлив и не задевал чувств.

Но теперь?.. Как с ней вести себя? Что делать?…

Он почувствовал, как его постепенно охватывает дрожь. Она заметит и уйдет… И он останется один…

Макс открыл глаза.

Она встала со стула, оказавшись почти с него ростом (он забыл о существовании женских каблуков); такой фигуры он не видел ни у кого.

— Вы не угостите меня чем-нибудь? — проговорила она своим глуховатым голосом, который приводил его в дрожь.

— У меня есть шампанское и коньяк… — прохрипел он, окончательно смешавшись. Потом вдруг вспомнил: — И тоник!

— У вас есть все, как в Греции. — Русских классиков Макс не читал и потому решил, что она либо сама из Греции, либо только что оттуда. — Это замечательно! — сказала она неожиданно нормальным тоном.

Макс повеселел. Он достал рюмки, подаренные Гулей, вымыл и тут незаметно повернул ключ в замке…

Она обернулась на скрип ключа. Он сбивчиво пояснил, что могут ворваться друзья, он сбежал с помолвки… Но туда не вернется…

— Из-за меня? — спросила она тоном умирающей бабочки, от которого он совсем ошалел.

Макс залился краской, но все же признался, что да, из-за нее… Что он мечтал о ней и не может прийти в себя…

Она мановением руки прекратила его косноязычные излияния.

— Давайте выпьем немного, чтобы расслабиться, а то такая напряженная обстановка, как в трансформаторной будке, — и она немного посмеялась.

Макс обрадовался: наконец-то! Он выпьет и сразу придет в норму. В конце концов, она обыкновенная женщина или девушка, только очень красивая.

Макс и хотел, и боялся, что гостья снимет маску. Пожалуй, больше боялся… Про Сусанку уже не думал, эта особа была ему незнакома…

Но посмотреть ей в лицо?.. Хотел ли он этого? Макс сам не мог решить. Лучше пусть так — Прекрасная Незнакомка. Где-то он слышал это красивое сочетание слов…

Он поднял рюмку:

— За вас, Прекрасная Незнакомка!

Дама пить не стала, чуть коснувшись маски, она спросила:

— Хотите, я сниму? — И оттянула маску от лица…

— Нет! — почти закричал он испуганно: уйдут тайна и мечта, предстанет пусть красивая, но обыкновенная женщина, он этого не хотел.

— Не хотите, пусть так: я вас вижу, а вы — лишь Незнакомку. Вы знаете стихи Блока? — спросила она голосом «бабочки».

Макс снова впал в прострацию, черт бы ее взял вместе с каким-то Блоком! Откуда он должен всех знать?!

Она почти пропела:

— «Дыша духами и туманами, она садится у окна…» Прекрасно, вы не находите?..

Макс в тоске кивнул. Лучше уж было бы пить у Мишки… Теперь она его замучает стихами, а он их не любит, не понимает.

Но мудрая Незнакомка, поняв, что ввергла своего поклонника в область ему неведомую и потому враждебную, замолкла.

Сонечка смеялась про себя, видя унижение своего врага, и в то же время любовалась прелестью его растерянного, влюбленного лика.

Что он в нее влюбился, она была уверена.

Они молчали, внимая тишине дома. Угомонились даже помолвленные. Сонечка встала, натягивая перчатки, сказала:

— Прощайте, я когда-нибудь еще приду…

— А сегодня? — вскричал Макс. — Не уходите…

Сонечка улыбнулась.

— Мне пора. Как-нибудь. Не забывайте меня… — Она лихорадочно раздумывала, как ей поступить. Отдаться ему и потом торжествовать победу?.. Но не открывая лица… Или уйти сейчас и приходить к нему, пока он не лишится рассудка? И тогда открыться?.. Или не открываться совсем? Никогда?.. И ходить к нему вот так, ночами, чтобы никто не знал и не видел, а потом исчезнуть?..

Сонечка не знала, как поступить. К тому же она боялась лишиться девственности.

А если он ее узнает? Убьет. Она знала его бешеную натуру.

Лучше уйти. Потом, когда-нибудь потом она придет сюда еще…

Она отвернулась, стянув с губ липкую форму. В комнате был полумрак (не увидит, не узнает, думала Сонечка). Потом, загородив свет, она вплотную подошла к нему…

У Макса закружилась голова. Вот уж правда, как там она сказала?.. Духами и туманом…

От Незнакомки пахнуло духами, а не потом, как от других девчонок. Все же она была ниже его, и он наклонился к ней, а она подняла лицо, губы их встретились. Это было незабываемо для обоих.

Они все стояли, не отрываясь друг от друга, руки Макса сжимали ее тоненькую талию, гладили шелковистые плечи, бедра, он уже чувствовал, как сейчас сорвет это платье и…

Он замер от предвкушения того и оторвался от нее.

Она откачнулась… И тут он вдруг, сам не зная зачем, сорвал с нее маску.

Ему открылось лицо, которое не имело права быть под этой маской, не имело права принадлежать Незнакомке, не имело права ни на что!!!

От дикой злобы и растерянности Макс ударил Сонечку.

— Мразь! Сука! Вонючая гадина! — заорал он.

От его крика она пришла в себя, стала той, кем была в этом мире — уродиной, и, выхватив баллончик, направила ему в лицо струю газа, отклонившись назад и в сторону, как научил ее парень с базара.

Макс застонал, схватился за лицо руками и рухнул на постель.

Сонечка схватила блестящий узкий нож, лежавший на столе, и, не видя ничего от слез, стала резать им его лицо и руки… Юноша был в беспамятстве и не сопротивлялся…

Увидев хлынувшую кровь, она покачнулась, задрожала от ужаса и, подхватив длинный подол, ринулась к двери. С трудом открыв ее, промчалась на носках по коридору, лестнице, в дверь… И вот уже она в переулке.

Стащив зеленый наряд, Соня сунула его в пакет вместе со шляпой и маской и помчалась, ничего не соображая, на вокзал.

Когда она переодевалась, она обратила внимание, что руки у нее чистые, без следов крови, зато все зеленое платье залито…

Соня знала, когда уходит поезд в сторону ее родной станицы, но не предполагала, что все получится ни по одному из ее сценариев! В Каракоры она ехать не может… Ее там сразу найдут!..

Она запретила себе думать о том, что там, где лежит Макс… Потом… Она должна спасать свою шкуру. Хорошо, что она взяла деньги… А как мама?.. Потом, после… Надо бежать в Москву!.. Там можно затеряться, уйти, убежать от возмездия. Деньги у нее есть на первое время… Хватит!

Обо всем этом она думала на бегу, а сердце стучало где-то в горле…

Она добежала до вокзала, от платформы отходил поезд. Сонечка схватилась за поручни вагона, в двери стояла проводница.

— Психушная! — заорала она. — Ты бы под колеса могла!..

Сонечка опустилась на пол тамбура. Проводница, видя, что девчонка хоть и сильно некрасивая, но приличная — хорошая стрижечка на черных волосах, платье модное, пакетик фирменный, полный, — смилостивилась.

— Чего в последнюю минуту? А как бы опоздала? Куда едешь-то, в каком купе место?

Сонечка стала рыться в пакете, зная, что там никакого билета быть не может, но мозг работал четко. Надо было начинать жить по-новому, где обман станет ее жизнью, условием ее спасения.

Проводница мирно ждала, а Сонечка расплакалась. Она плакала совсем не потому, что ехала без билета. Сонечка оплакивала свою судьбу.

Проводница оказалась не стервозной.

— Потеряла, что ль? — спросила она у девчонки. — Полтинник дашь, я тебя к себе возьму.

Сонечка дала десять долларов. Проводница, оставшись довольна, проводила ее к себе в купе.

— До Москвы?

— Нет, до Пушкина. — Соня не знала ни одного подмосковного городка, но подумала, что Пушкин-то обязательно должен быть. И не ошиблась.

— Ну, все одно до Москвы, там пересадка. Знаешь хоть, как?

— Знаю, — ответила Сонечка, чтобы та отстала.

О чае для пассажиров тетка не беспокоилась, но народ ходил и просил, и ей это надоело. Она рывком включила титан и, посчитав свои обязанности законченными, выпила водочки полный стакан, не преминув предложить и Соне. Та отказалась. Проводница завалилась спать, не удосужившись раздеться. Сонечке это было на руку. Под завывающий храп проводницы она, забравшись на вторую полку, просмотрела наконец свой пакет.

Шляпа превратилась в комок, платье было все забрызгано кровью. Странно, но эти темные подсыхающие полосы не вызвали у Сонечки ни страха, ни отвращения. Ни-че-го! Будто смотрит на жутко грязные вещи, предназначенные на выброс.

И слез не было. Сонечка седьмым чувством поняла, что плакать в новой своей жизни, которую она совсем себе не представляет, она не будет.

Остальные вещи были взяты ею на случай варианта с Каракорами: кофточка вязаная, джинсы, пакет трусиков, шелковый платочек на голову, три майки, босоножки и деньги. Все.

Соня собиралась несерьезно. Она почти уверена была, что все будет, как она задумала! А получилось хуже некуда!..

Теперь она — вне общества, криминальное существо, и надо всегда помнить: оставлять следов нельзя. Пока все эти новые установки были придуманы наскоро, она еще находилась в шоковом состоянии: он вошел в комнату, обернулся, увидел ее, в глазах его вспыхнуло счастье; потом, когда он закрылся руками, а она резала и резала ножом по лицу, рукам, не помня себя от ярости и обиды.

Тогда она плакала…

Сонечка увидела на столике внизу большие ножницы и, обрадовавшись находке, стала с каким-то наслаждением кромсать платье, туфли, шляпу… Завернула обрезки в газету, сделав тючок. Эти останки жгли руки, наваливался ужас: ее уже, наверное, ищут. Соню-убийцу. Уродливую убийцу.

Что она убила Макса, Соня не сомневалась.

От произнесенного слова — «убийца» — она вздрогнула, вдруг возникло ощущение того, как нацеленный ее рукой нож входит в упругое тело… Она затрясла головой и, схватив тючок с обрезками, вытолкнула в окно. Избавилась от улик, подумала она.

Однако ощущение ножа в руке не проходило.

Она взяла со столика остатки водки и выпила полстакана.

Водка подействовала почти сразу, все чувства исчезли, и она провалилась то ли в сон, то ли в пьяное беспамятство — водку она пила впервые.

Макс очнулся оттого, что у него нестерпимо болели лицо и руки.

Сначала он ничего не помнил. С досадой подумал о том, что, видно, вчера здорово разбился где-то: то ли у Мишки на помолвке, то ли еще где… Хотел поднять руку, чтобы ощупать свою разбитую физиономию, но рука была неподъемной. Он ощутил чудовищную слабость, а на лице тяжесть и скованность. Повязка?..

И тут все высветилось. Макс, вспомнив мельчайшие детали вчерашнего, а может быть, далекого вечера, почувствовал прилив к больной голове бешеной крови.

От злобы и жажды немедленной мести он застонал — вовсе не от боли, как подумала сестричка, дежурившая у него в палате. Валерка хорошо платил ей.

— Что с вами? Вам плохо? Сделать укол? — подскочила она к нему.

— Не надо… — еле произнес Макс сквозь щель в марле. — Позови… кого-нибудь…

— Врача? Сейчас… — сестричка бросилась к двери, но Макс, злясь на ее услужливость и дурость, остановил ее: — Не врача. Дядю, Москви-ти-на…

Сестричка выбежала. Вернувшись вскоре, она, наклонившись к Максу, затараторила:

— Я дозвонилась. Ваш дядя будет через десять минут.

Ее слова отдавались в голове, как удары молота.

— Замолчи… — прошептал он.

Она обиженно замолчала, сев на стульчик рядом с кроватью. От сестрички пахло такими резкими духами, что у него мутилось в голове и желудке.

— Слу-шай… Как тебя…

— Света, — тут же откликнулась она.

— Уй-ди. Ты мне… не… нужна… — снова прошептал Макс.

Света совсем обиделась. Не желая терять такой заработок, она, поджав густо накрашенные губки, возразила:

— Не вы меня нанимали, не вам меня гнать. Тоже мне! Чуть с того света выглянул и уже претензии выставляет!

Макс хотел ответить ей как надо, но сил не было, и он просипел:

— Подальше сядь…

Она сначала не поняла, но он снова просипел: «По-даль-ше…», и она пересела к столику в углу палаты.

Макс пытался обдумать, что скажет дяде, но так болела голова и саднило лицо, что он едва мог соображать… Пожалуй, укол ему сейчас не помешает, он слабо окликнул сестричку.

Света тут же подошла, но вид у нее был оскорбленный.

— Что нужно? — спросила она холодно.

— Укол. Болит. Очень… — приказал Макс.

Света была все же неплохой сестрой милосердия, потому что очень споро и без боли сделала ему укол в вену, дала какие-то таблетки, и он поплыл…

Появились картинки, цветные, яркие: он на лодке плывет по пруду с лилиями, лебедями, напротив сидит девушка, опустив руки в воду, и смеется. Солнце светит в лицо… Белая шляпа с синей шелковой лентой…

Он хочет ей сказать, чтобы она сняла шляпу… Она красивой белой рукой с кольцами, сверкающими на солнце, сдвигает шляпу на затылок, и он видит окровавленное лицо той — оно ужасно!

Так же, как лицо убитого там, в Грозном, которое он видел среди развалин…

Макс кричит, она смеется… И тут он слышит голос дяди Валеры или отца: «Максик! Максик! Что с тобой?.. Макси-и-ик!»

Макс открыл глаза и сквозь пелену увидел склонившегося над ним дядьку. Или отца?..

— Очнись, я здесь, твой дядя Валера… — услышал он.

Макс малость пришел в себя, а сестричка Света вздохнула облегченно: она ему побольше дала того лекарства — надоел со своими капризами!

Она и не думала, что на него так подействует! Обойдется все. И она уже спокойно спросила:

— Мне выйти?

— Пожалуйста, Светочка. Я вас кликну, как буду уходить, — тактично попросил родственник раненого.

…Сразу видно, большой человек. И денежный, и вежливый, не то что этот вахлачина!

Света вышла.

Валерка сел у кровати, смотрел на Макса, и жалость заливала его горячей волной. Ну надо же так! Отца и мать убило, теперь вот сам изуродован! И парень замечательный — умный, работящий, любящий… Валерка думал так совершенно искренне, хотя раньше не раз злился на Макса.

— Максик, — сказал тихо Валера, — ну, как ты? Мы дождаться не могли, когда ты в себя придешь… Слава Богу, обошлось, — он незаметно перекрестился.

Честно говоря, он не чаял, что Макс выживет, хотя врачи почти ручались, только каждый раз приговаривали: большая потеря крови и шок…

— Максик, — повторил он, — не очень болит? Терпеть можешь?

Валера не знал, как себя вести. Что можно говорить раненому, что нельзя… Сюда бы Тамарку! Она бы нашлась! Но Макс позвал его, родного дядьку. А тот не ведал, как начать разговор с Максом и можно ли?.. Врачей бы сейчас спросить, но… Ладно, как получится… И Валера стал ждать, когда Макс отзовется.

Макс думал. Он вдруг понял, что ничего не расскажет ни дяде Валере, ни Гульке. Звал он дядьку затем, чтобы обо всем рассказать. Чтобы поскорее поймали эту суку и засадили в тюрягу лет на пятнадцать, где она бы заживо сгнила!

Но после этого необычного сна он понял, что сам должен свершить правосудие. Никто так не накажет ее, как он.

Ну, посидит она в тюрьме, приспособится там, приживется — такая стерва все может! И выйдет еще молодой бабой.

А этого Макс не потерпит. Нет уж! Он придумает такое!.. У него закружилась голова, закрыв глаза, он попросил:

— Дядь, ты мне расскажи… Не бойся… Я уже ничего…

Валера перепугался: что рассказать? Допросы, опросы, прочее ничего не дали. Он-то подумал, что Макс его позвал затем, чтобы самому рассказать о случившемся, он ведь не сразу же отключился… Вот незадача! Парень вроде бы пришел в себя.

Валера вздохнул.

— Вот что, Максимка, — начал он, соберясь с духом, — я тебе ничего сказать не могу. Следствие продолжается… Ты ведь, наверное, больше можешь рассказать? Помочь, так сказать, милицейским. Как? Говорить можешь?

— Говорить могу. Да сказать нечего. Открыл дверь на стук. Фурк мне в морду баллоном, и все. Даже боли не было, ничего, — это он сказал правду. Тогда он боли не ощутил. — Кто? Кому это надо?.. Понять не могу…

Валерка осторожно спросил:

— Может, из-за девчонки какой?

Если бы Макс мог, он заскрипел бы зубами от злобы и ненависти.

…Прав дядя Валера, из-за девчонки, но какой!.. Дядя с ума бы сошел! Но ничего, Макс встанет с этой проклятой койки и отомстит. Она от него никуда не денется!

— Нет, — возразил он, — из-за какой девчонки… Таких нету.

— А может, ты отбил, тебе-то она не нужна, случайно получилось, а для другого парня она — свет в окошке. Бывает же так, — пояснил свою мысль Валера.

— Не было… такого, — ответил Макс.

Надо было что-то придумать, а то ведь парней начнут подозревать, да уж наверняка таскают… И он продолжил, пока боль не возвратилась. Зря он эту балду Светочку гонял: хорошее она ему лекарство вкатила.

— Пришлые. Думали, меня нет. Меня и не было. За вином пришел. Вспоминаю… Маска… черная… И сразу — баллон…

Валера радовался: вот он кое-что и узнал! Конечно, пришлые. Знают, что Макс племянник руководителя фирмы, думают, денег у парня куры не клюют… Общежитских в милицию уже всех перетаскали. Ни на кого подозрение не падает. Все в этот вечер, как нарочно, имели алиби. Конечно, пришлые! Надо сегодня же сказать об этом! А то на хороших ребят смотрят как на врагов!

Валера решил сменить тему: «Дома нормально, все тебя ждут. Врачи сказали, еще недельку-другую, и ты будешь как новенький!»

Макс хотел спросить, как у него будет с лицом, эта сука его изрезала, иначе почему такая боль? С этим и пришла! Он ясно вспомнил, как вошел и увидел свою мечту… Хватит! Он запрещает себе это вспоминать! И спрашивать ничего не будет, слабаки только о своей физиономии беспокоятся да голубцы… А он — мужик, и ему наплевать, какой он там будет.

Его уже тяготило присутствие Валеры, начало побаливать лицо, загудела голова…

— Дядь Валер, — сказал он, — ты меня извини, я посплю… Передавай всем привет.

И снова поплыл по длинной голубой реке…

Потом Макс не раз обращался мыслью к тому вечеру, который распадался для него как бы на две независимые части.

Первая часть была нереальной, похожей на кино: мечта в зеленом… Ее красивые белые руки, приглушенный голос… Слова, которые она говорила, он слышал впервые. Что-то она сказала о Незнакомке, о духах… И еще о чем-то, про какого-то писателя… Фамилию он забыл… Волоков, Шолохов, нет, не помнит… И то, как они поцеловались… Таких ощущений у него никогда не было.

И вдруг эта рожа! И совсем другое кино!

Он даже (то ли в бреду, то ли от лекарства) стал думать, что их было две: настоящая Весна и та, которая заменила ее… Ему все больше и больше казалось, что было именно так, или ему очень хотелось, чтобы было так. Но для того чтобы все точно знать, нужно найти эту уродину, где бы она ни пряталась!

К Валере на прием попросился парнишка из общежития. Его комната была наискосок от Макса. Это был обычный водила — не умный, но и не дурак, лицо у Славика было честное. Молодой, старше Макса на год-два.

Оказалось, он стеснялся сказать, что в тот вечер к нему пришла его девушка и должна была подойти еще парочка — их друзья. Те двое задерживались, Славик часто выглядывал, не идут ли. «Они в первый раз…» — оправдывался Славик.

Валерке было наплевать, какую групповуху затеял этот Славик, главное, парень имел что сказать.

Когда в очередной раз Славик выглянул из комнаты, увидел, как по коридору бежит женщина или девушка, он не знает, в длинном, то ли в зеленом, то ли в синем платье, с большой шляпой в руке, такая шляпа… Славик показал поля шляпы. Девица эта ни в какую комнату не входила, а бежала к выходу.

— Девушка, — вдруг уверенно сказал Славик, — я хорошо ее вспомнил… Такая фигуристая… И бежала быстро.

— Поздно было? — спросил Валерка.

Тот замялся…

— Поздно. Наверное, час или два…

«А то и вовсе три», — подумал Валерка. Дома он рассказал, что был у Максика, что он почти здоров. Ссадины только… ну, порезы, заживляют какой-то мазью… лицо у него перебинтовано.

Тамара, не сдержавшись, ахнула, а Гуля сердито посмотрела на нее. Она вообще подозревала, что Тамара не столько переживает, сколько выказывает переживания. Гуле было неприятно.

Она спросила дядю Валеру, можно ли ей навестить Максика, но Валера отговорился тем, что Макс сказал — он сам позовет, когда окрепнет. Вот сегодня позвал его, и они вдвоем, обсудив это темное дело, решили, что напали пришлые. Никто из общежитских не мог, у всех алиби.

Валера хотел рассказать про историю Славика, но почему-то не стал… Тамарке сначала расскажет, подумал он, решив, что история попросту смешная, а на Гулю может подействовать…

Ночью, отдыхая после любовных объятий, супруги вернулись к Максу.

Валерка вспомнил, что собирался рассказать Тамаре о Славике и его «видении».

Тамара, уже почти задремавшая, раскрыла глаза и затаилась.

— Повтори-ка, — попросила она мужа.

Он, удивляясь ее острому интересу, повторил, уточняя детали, о которых Тамара расспрашивала.

— Том, а чего это ты? Или кого знаешь? Какую-то девку Макса?

Тамара заявила, что ничего она не знает, просто интересно, что в общежитии шляются все кому не лень. И что она забирает оттуда Гулю.

— Попробуй, — усмехнулся Валера, — ее забери! Она такое устроит!

— После того как Соня ее уехала, Гуля без удовольствия там работает. Скучно, говорит, никто ей не нравится, даже Шалико.

Валерка не стал спорить, а тут же заснул. Но Тамара спать не могла.

…Зеленое или синее платье… Шляпа! Хорошая фигура! То, что она пряталась ото всех в общежитии… В тот вечер Сонька была там! И в том наряде, который Тамара ей подарила!

Тамара тихо слезла с постели. В кухне она уселась в кресло, налила себе холодного кофе и, взяв сигареты, стала размышлять.

…Итак, возьмем за данность: в общежитии была Сонька. Это почти сто процентов!

Шляпа — вот главная улика! Выдумать шляпу этот водила не мог. Длинное платье может быть у кого угодно, и зеленое, тем более парень цвета не разобрал…

Но шляпа! Большая шляпа в руке! Это уж, извините, визитная карточка!

Неужели эта придурошная думала, что ни одна душа не заметит?! Так не бывает. Всегда находится человек, который что-то видел или слышал, о чем-то догадался… Короче, Сонька была у Макса и порезала его со злости!..

Тамара стала прикидывать, как это произошло, пока не получалось, и она оставила это на потом. Важно одно: она догадалась, кто! Валерка ничего не понимает и не знает… Капитолина тоже.

Гуля?.. Кто ее знает… Ладно, это все лирика, а вот что предпринимать?

По-настоящему, надо все сказать в милиции и предупредить об этом Капитолину. Найти Соньку. Пусть посмотрит на небо в клеточку, чтобы не повадно!.. Можно ли человека убивать из-за того, что он тебя не любит? Ведь она Макса убивала! Чудом остался жив…

Тамара все сидела, курила, стараясь объяснить себе, почему она не бежит будить Валерку и не сообщает ему фантастически верную догадку. Он сейчас же позвонит своему другу, Главному милиционеру, тот отдаст распоряжение свистать всех наверх! Начнутся допросы и расспросы по-новой, но уже с четкой задачей и… Пошло-поехало. Закрутится колесо, и его уже не остановишь…

«…А оно нам надо?» — подумала Тамара. Абсолютно не надо, вдруг трезво заключила она. Дело это, если посмотреть вблизи, почти семейное. Девка-уродка влюбилась в красавчика-парня, она ему, естественно, до лампочки. От ревности и злости взяла и резанула его, мол, тогда никому не достанешься…

А она, Тамара, в милицию! Ну, посадят Соньку… А слава какая по городу? Сонька в тюрьме, и рядом эта несчастная Капитолина…

Макс-то выжил! И неизвестно еще, так ли он изуродован, что уж там могла натворить девчонка? Резанула разок, да и убежала со страху!

Тамара глянула на часы — половина пятого. Новая интересная мыслишка заворочалась в голове… Так-так… Дело семейное, по-семейному и решать надо. И делать это будет Тамара. За прокурора, судью и присяжных.

И никому чужому ни словечка.

А сейчас, пока все в доме спят, надо идти к Капитолине и все ей сказать, ничего, переживет, не помрет.

А девку пусть найдет и сюда привезет… Может, и Тамаре с ней махнуть? Она с радостью куда-нибудь бы смоталась.

Эта история как-то всколыхнула ее. Последнее время она вдруг почувствовала себя старой и никому не нужной… Ну, разве только Валерке, и то на очень короткое время в спальне.

Тамара не стала переодеваться, только причесалась и, прихватив коньяк, пошла.

Они сели друг против друга, в стаканчики налили коньяк…

У Капитолины несчастное лицо, ее трясет мелкой дрожью: она понимает, что Тамара ей скажет такое… Выпила коньяку, закурила и постаралась унять дрожь.

Уже четыре ночи она не спит с тех пор, как пропала Сонечка. Может, она в Каракорах?.. Но уж позвонила бы оттуда. Капитолина дала себе еще один день на ожидание, а потом — поедет туда.

Она ждала, что скажет соседка, видела по ней — знает та о Сонечке!

Тамара долго думать не стала, только предупредила Капитолину: «Без рыданий, я ничего плохого делать не собираюсь, поняла?»

Капитолина задрожала еще сильнее, но тут же промелькнула мысль: жива!.. Иначе Тамара бы по-другому говорила! А то она какая-то бойкая.

Капитолина послушно закивала.

— Девка твоя делов натворила… — начала Тамара, выпивая и закуривая, ей очень нравилась ее роль и вся эта тайна… Она даже подзабыла, что Макс все-таки в больнице… — Понимаешь, это она Макса порезала. Молчи! Дай сказать! — закричала она на Капитолину, увидев, что та вскочила и готова вцепиться ей в волосы. — Очумела, дура-баба? Хочешь, чтобы мы в милицию пошли? Давай! Сию минуту можем! Доказательств навалом! А я к тебе пришла! Посмотри, сколько времени? В пять утра брехать приходят?..

Капитолина села, аргументация Тамары, особенно насчет времени, ей кое о чем сказала, и она решила сначала выслушать. А уж она сумеет защитить свою дочечку!

— Ну так слушай…

Тамара стала рассказывать, начиная с маскарада (конечно, не забывая выгораживать себя. Сама-то она считала, что виной всему злополучный маскарад, костюм и ее прямо фатальное вмешательство в жизнь тихой некрасивой девчонки). Закончила тем, что им надо посмотреть у Сони в комнате — есть ли там костюм и, вообще, какие вещи остались?..

— Ты смотрела? — спросила она Капитолину, та покачала головой.

Все, что выслушала Капитолина, не укладывалось в ее бедной голове. Соня напала? А может, это Макс избил или убил Сонечку?.. Хотя если бы убил, то Соня не могла бы исчезнуть… А если его дружки утащили ее и выбросили?

— Он там был не один, позвал дружков, и они Сонечку мою уби-или-и-и… — надрывно проревела Капитолина.

Тамара, глядя на нее, ругала себя: ну зачем было тащиться к такой дуре? Что, Тамара не знала, насколько тупа эта баба?

И что теперь делать? Ведь Капка может сама понести по городу и пойти в милицию, заявив, что ее дочь убили… Она решила: Валерка пусть все, что надо в таких случаях, предпринимает, если Капка по-хорошему не хочет.

Тамара встала.

— Я ухожу. Слушать твои причитания я не буду. Врачами все доказано. Ты что, совсем дура? Мне было бы легче наплевать на твои чувства и пойти в милицию. У всех ребят из общежития — алиби, ты это, конечно, не понимаешь… Значит, никого не подозревают… Все были вместе, а Макс — один.

Капитолина слушала, не понимая, с чего бы Тамарка пришла к ней? Значит, рыльце в пушку!.. Разгадать бы ее хитрость… Но куда Капитолине с ее умишком против Тамарки!..

— Давай-ка посмотрим, что твоя дочь взяла, — предложила Тамара, видя, что Капка в невменяемом состоянии.

Они вместе прошли в Сонину комнату, куда мать только раз заглянула: страшно ей было отчего-то входить.

— Раскрой шкаф, — приказала Тамара.

Шкаф был почти пуст. Не было летних маек, джинсов и нигде не было маскарадного костюма.

Капитолина, побелев, вдруг кинулась к тумбочке, которую Сонечка закрывала на замок…

Там было пусто.

Заглянув внутрь, Тамара увидела какую-то пластинку: это были накладные ногти зеленого цвета (Сонечка купила и зеленые. Хотела их налепить, но в последний момент передумала…).

Тамара усмехнулась: «Ну как, видела ты такое у дочери? Что теперь скажешь? Она их под костюм купила, но, видно, не понравились».

Капитолина с ужасом смотрела на длинные ногти. Оттого, что они зеленые, ей сделалось худо.

Тамара была начеку.

— Эй, не падать мне! Ишь какая нежная! — и она с силой хлопнула Капитолину по щеке.

Очнувшись, та бессмысленно посмотрела на Тамару.

— Зачем ей эта гадость, Тамар?.. Скажи ты мне, за-ради Бога!

Тамаре стало жаль дуру, и она пояснила:

— Для красоты, для моды. Думаешь, она такая, какой ты все ее представляешь? Станичная девушка? Да она сто очков столичным даст, я так думаю.

Увидев на столике томик Блока, Тамара удивилась (она поэзию не читала, но про Блока знала, что он — великий, как Пушкин).

Там были закладки. Она раскрыла одну, в глаза бросились подчеркнутые строки: «И веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука»…

…Ишь как красиво! И Сонька это подчеркнула… Значит, так и вырядилась… Может, изображала такую даму? А что? В маске…

Тамара вдруг поняла почти все и с жалостью посмотрела на Капитолину: что она, бедняга, поймет?.. Ничего.

Хотя и сама Тамара оказалась не умнее этой некрасивой девчонки!

Вон она какие стихи читает.

Тамара, пообещав Капитолине вернуть книжку, взяла ее с собой.

Капитолина вдруг заволновалась и вышла. Тамара последовала за ней — кто ее знает, что удумает?

У себя в комнате Капитолина достала из комодика деревянную шкатулку. Она оказалась пуста.

— Ой, обворовала она меня! Ой, все денежки, что я копила ей же, забрала! Ой, Тамарочка, ты родненькая моя! Да что же это! О-о-ой!

— Перестань, ну-ка! Сейчас же! Что ты воешь, как пес подзаборный? Хочешь, чтобы весь дом знал?

Капитолина, замолчав, продолжала всхлипывать.

Тамара в кухне почти насильно влила в нее рюмку коньяку.

— Ну как? Теперь веришь? Думай, милочка моя, куда она могла смыться? Я Валерке ничего не сказала. Гуле тоже. Макс не знает, Валерка у него был, и тот сказал, что ему сразу же в лицо фукнули и он ничего не помнит. И они вдвоем решили, что был кто-то пришлый. Это хорошо для тебя и для Соньки… — успокаивала соседку Тамара.

Капитолина слабо откликнулась: а может, правда, кто пришлый…

— Опять двадцать пять! — уже зло сказала Тамара. — Тебе хоть кол на голове теши! Дура!

Капитолина глазами, полными слез, смотрела на Тамару.

— Дочь ведь она мне! До-очь! Как я могу такое думать! Тихая она…

— В тихом омуте черти водятся! — раздраженно отозвалась Тамара. — Ты должна поехать в Каракоры! Привезти ее оттуда, и мы вместе — ты, я, она — решим, как быть. Может, ей полечиться надо, может, ее куда-нибудь отправить, ну, в санаторий, например… Может, вам уехать?.. Не знаю. Знаю только, что в тюрьму ее засаживать не хочу, хотя она и виновата. Очень.

Капитолина вдруг, опять вскочив, полезла в висячий шкафчик. Достав коробку из-под чая, она облегченно сказала:

— Слава Богу, хоть общие не взяла. Есть на что поехать.

Тамара усмехнулась: как быстро у Капитолины одно настроение переходит в другое! Ей проще жить, наверное: то повоет, то обрадуется, то поругается, то помирится… Никаких раздумий и сомнений…

— В общем так, — сказала Тамара деловито. — Ты едешь, а я тут буду держать руку на пульсе, если что — я уже тебе сказала, — сажать ее не хочу. Кем она из тюряги выйдет? Еще хуже станет.

Капитолина, перекрестившись, замахала на нее руками: что ты говоришь-то! Тьфу, тьфу!

— А ты что думаешь? Ее за членовредительство по головке погладят? Она совершеннолетняя для тюряги, паспорт есть, недалеко и семнадцать!

Капитолина пригорюнилась, осознав вдруг, что все это не соседские выдумки. Ее Соня преступила закон.

— Ладно, Тамарочка, поеду сегодня же. Ты на меня не сердись… Вишь, какое дело-то вышло.

Капитолина уехала. Через день она позвонила с почты, сообщив прерывающимся голосом, что Сонечки здесь нет и не было. И что сама она останется здесь, поживет у Клавдии Егоровны, поможет ей по хозяйству, а если вдруг Сонечка появится, пускай Тамара не сочтет за труд, отобьет ей телеграмму по адресу. И все.

Тамара, поразмыслив, решила больше в эту историю не встревать.

Макс выписался из больницы. Они все его шумно и весело встретили, ужаснувшись про себя, настолько шрамы изменили его лицо.

Губа была раздвоена. Нос перекосило, на щеках рубцы. И один глаз вроде ниже другого.

Никто, конечно, звука не произнес по этому поводу, он сам сказал: «Принимайте красавца».

Хотел еще что-то добавить, но сжал губы, а Тамара, заметив вспыхнувшие злобой его глаза, вдруг подумала, что он знает преступника.

Сначала за столом пили, ели, говорили обо всем, не касаясь его дел. Сам Макс ничего не ел, пил много, отвечал односложно. Но важного для всех разговора было не избежать.

Начал Валерка:

— Доктор сообщил, что через полгода надо будет прибегнуть к косметике. — Валерка улыбнулся, как бы приглашая всех порадоваться.

— Дядя Валера, вы не обижайтесь, но я всех прошу никогда обо мне в этом плане не говорить, — жестко сказал Макс. — Я не буду обращаться к косметике. Я останусь таким, какой есть. Не всем же быть красивыми… Побыл — и хватит. Мужчинам красота не обязательна. Вон девчонка соседская, уродка, живет, не помирает!

— Можешь о ней больше не волноваться, Максик, — успокоила его Гуля. — Они уехали.

Макс живо повернулся к сестре:

— Вот как? Как же ты без своей любимой подружки живешь? А куда, если не секрет?

— В Каракоры, — назвала Тамара. Она вдруг осознала, что чувствует ответственность за эту семейку, Соню и Капитолину.

— А-а… — протянул вроде бы безразлично Макс. — Но к осеннему сезону вернутся? А то ведь ты места себе не найдешь, — опять глянул он на Гулю как-то странно, что при его нынешнем облике выглядело зловеще.

— Конечно, приедут, куда денутся, — опять поспешила с ответом Тамара, заметив удивленный взгляд Гули (она еще не сказала ей о звонке Капитолины).

И тут же переменила тему.

— Ребята, ваш сумасшедший дядька собирается покупать для нас дом, как вы к этому?

Гуля на радостях хлопнула в ладоши, Макс пожал плечами.

Валера ничего не понимал, он только подумывал о доме. Зато понимала Тамара и, будто не расслышав ответ Макса, резюмировала:

— Отлично, значит, все «за». Завтра и поедем глядеть!

Макс встал, лампа осветила его лицо. Все содрогнулись: бедный Макс! Как же он изменился! Свыкнется ли он со своим новым обликом?

Хотя многие уроды с рождения так и не привыкают к своей внешности…

Тамара, глядя на него, думала, что она предательница: печется о девчонке, которая сделала такое!.. Ей стало неуютно. Ну не может она засадить Соньку в тюрягу! Макс сам во многом виноват! Ненавидел девчонку, не скрывая этого.

Что же между ними произошло?.. Она никогда не узнает.

Тамара вспомнила книжку Блока, которую прочитала за вечер и теперь перечитывает. Она и не думала, что сможет читать стихи, как какой-нибудь любовный роман!

А ведь Сонька книжку просто изучала, это видно по галочкам, заметкам…

Тамара так задумалась, что не услышала вопроса Макса о книжке на холодильнике (почему он спросил?).

Решив сказать правду, она посмотрит, как Макс отреагирует.

— Это Сонина книжка, я взяла почитать, никогда стихов не читала, а тут такие… Поэт Блок. Самое замечательное — «Незнакомка»…

У Макса перекосило лицо.

— Я пойду лягу, что-то голова разболелась… — заявил он.

Тамара чувствовала себя криминалистом! Ага! Его перекосило! Значит, она читала ему стихи! Или он сам… Почему его перекосило именно от названия этого стихотворения?

Сонька книжку с собой не брала… Значит, читала на память.

Перед Тамарой стала вырисовываться почти правдивая картина произошедшего у Макса в комнате… Девчонка пришла под видом дамы… А потом неловко — или ловко? — открылась! И тут одно: либо он бы ее убил, либо она его…

Но она не убила, изуродовала!..

Тамара сидела как сомнамбула. Валерка что-то ей говорил, Гуля. Оба они смотрели на нее удивленно. А она видела, как это произошло! Вот потому ей и хотелось спасти девчонку — чуяла она, что все не так просто!

Наконец она услышала, что они говорят ей о завтрашнем дне — когда ехать смотреть дом…

— Когда захотим, тогда и поедем, — отмахнулась она и, взяв с холодильника томик Блока, ушла к себе. Ложась в постель, мстительно подумала: ты у меня еще эту книжечку спросишь!

Гуля тоже чувствовала непонятное напряжение в семье, и пока дядя Валера принимал ванну, решила зайти на секунду к тетке — правда ли, что Сонечка в Каракорах? Тамара сказала ей мимоходом, что Капа отправилась в свою станицу.

Тетя Тамара лежала в постели с той самой книжкой, из-за которой они поцапались с Максиком…

На Гулин вопрос Тамара ответила не сразу.

Она долго смотрела на Гулю, как бы раздумывая, и, вздохнув, ответила:

— Девочка моя милая, нет в Каракорах твоей Сонечки и где она — никто не знает. Понятно?

Гуля будто ухнула в пропасть. Сонечка! Ее главная и единственная подруга! Неужели с ней случилось что-то страшное?.. Гуля боялась спрашивать, но глаза Тамары будто что-то говорили ей.

Гуля, как ни пыталась, разобрать не сумела. Поэтому, чтобы не заплакать при Тамаре, она пожелала спокойной ночи и пошла к двери, а вслед услышала:

— Завтра с тобой поговорим, хорошо?

Она, не оборачиваясь, кивнула.

Макс лежал в постели, но не спал — глаза посверкивали в полутьме. Он включил только настольную лампочку-ночник. Не хотел, чтобы сестра его рассматривала.

…Хорошо, что дядя Валера придумал купить дом, подумала Гуля, отвыкнув от того, что с ней в комнате ночью находится взрослый брат. Да и вообще неприятно, когда кто-то наблюдает за тобой. Если бы не Макс, Гуля сейчас бы порыдала как следует, посидела бы при свете, покурила, чашку кофе выпила. Подумала бы спокойно обо всем, что с ними за последнее время произошло. А так… Приходится переодеваться в ночную рубашку (Макс отвернулся) и ложиться спать. Конечно, можно размышлять и в таких условиях, но удовольствия от этого не получишь.

Сонечка!.. Где ты?.. Гуле впору было заплакать.

Услышав голос Макса, она вздрогнула. Гуля не ожидала, что он с ней заговорит, да и не хотела этого…

— Гуля, ты же не спишь, я знаю. Разве не так?..

Гуля сначала решила молчать, но, вспомнив, что он бедный-несчастный, ответила, что не спит.

— Давай тогда честно — и больше никогда об этом.

Сказал каким-то странным тоном, то ли угрожающим, то ли просто суровым… Гуля не поняла, она вообще перестала понимать: все переглядываются, что-то скрывают, о чем-то серьезном думают, а она в стороне, как неродная…

— Давай, — прошептала Гуля, не имея никакого представления, о чем он может сейчас с ней говорить?

Они, как в былые времена, сев на своих постелях, закурили. Макс затянулся так, что сигарета затрещала, и, отмахнувшись от дыма, который попал ему в глаза, сообщил:

— Я знаю, кто меня уделал.

Гуля охнула, подумав, почему же он ничего не говорит дяде Валере?.. Тот бы… Но Макс перебил ее мысли.

— И ты знаешь, — сказал он это очень уверенно.

Гуля растерялась. Выходит, он думает, что она знала и молчала? Кто же она тогда такая? Предательница?..

— Максик, — она постаралась, чтобы голос у нее был как можно ласковее и мягче, ведь он еще болен! — Максик, ну подумай сам. Если бы я знала, неужели бы я молчала?..

— Это не исключено, — ответил он холодно. — Чего ты в таком трансе? Я жду от тебя признания.

Гуле совсем не хотелось говорить Максу, что ее транс связан с потерей Сонечки и что, конечно, с той что-то случилось, а им всем наплевать, потому что Сонечка чужая!..

А вообще, что, теперь ему ничего говорить нельзя? Нет, можно и нужно!

— Это из-за Сонечки, Максик…

— Та-ак! — заорал он, чуть не подпрыгнув на постели. — Я был уверен!

— Тише, — попробовала усмирить его Гуля, — услышат, подумают, что опять… — она не добавила «ты меня бьешь», — мы ссоримся. Не надо, Максик! А если ты так разозлился, давай прекратим разговор до лучших времен.

Гуля легла и закрыла глаза, хотя внутри у нее все тряслось.

Макс, тоже опасаясь, что услышат, тихо продолжил:

— Рассказывай, что знаешь.

— Я знаю очень мало, если тебя вдруг заинтересовали наши соседи… Они уехали в Каракоры и пробудут там все лето…

— Значит, она в Каракорах, — задумчиво протянул Макс.

«…Что ему надо от Сонечки? — со страхом подумала Гуля. — Что он к ней привязался?» Чтобы отвлечь его от мыслей о подруге, она спросила:

— А как ты думаешь, кто… с тобой…

И не успела больше ничего сказать, как Макс прошипел, словно змея:

— Твоя подружка Сонечка!

— Да она никого не может обидеть! Ты говоришь так, потому что ненавидишь ее! Сонечки, наверное, вообще уже нет на свете! Ее убили! — кричала Гуля, зарыдав.

«Рассказать ей все, — размышлял Макс. — Но ведь начнутся рыдания и истерики. А если она все-таки что-то знает?..»

Тут Макс, хорошенько подумав, понял: Гуля ничего не знает. И знать ей не надо. И никому не надо. Как он и задумал. Зря, конечно, ляпнул, но сделанного не воротишь… О-о, у него такие замыслы! Такая ненависть полыхает в его сердце! Когда он найдет эту гадину, он такое скажет и сделает, что она сама в петлю полезет!

Если Макс и раньше не отличался прекрасным характером, то сейчас он стал кремнем с зазубринами, о которые каждый обдирался, приближаясь к нему.

— Не реви, я пошутил, — успокаивал Макс как мог, но получилось так, будто он ее презирает и в грош не ставит слезы сестры.

— Нет, ты так думаешь! Думаешь! Я знаю! — сквозь усиливающиеся рыдания повторяла Гуля.

Ну что теперь с ней делать, этой дурой? Выносить ее крики невозможно. Сейчас ведь припрется эта…

Макс встал, оделся.

— Реви, сколько хочешь. Я пошутил. Больше мне говорить с тобой не о чем. Пойду в общежитие, в свою комнату, с тобой можно свихнуться! — раздраженно проговорил он.

Макс ушел. Гуля его не задерживала, он вдруг стал ей совершенно чужим: из больницы вышел не ее брат-близнец, мальчик с дурным характером, а совсем другой человек, который Гуле неприятен.

Как только хлопнула входная дверь, раздался тихий стук в комнату.

— Гулечка, ты одна?.. — спросила Тамара.

— Да! — закричала Гуля со слезами в голосе, готовая кинуться Тамаре на шею, обнять ее и плакать, плакать…

Тамара вошла, Гуля бросилась к ней, а та стала поглаживать ее по головке.

Наконец Гуля успокоилась и Тамара осторожно спросила:

— Что с тобой, девочка моя? Максик тебя обидел?.. Ты уж на него не сердись, ему много пришлось пережить, мы должны ему помогать. Может, он и смягчится…

Гуля замотала головой.

— Нет, он злой, он стал еще злее… Он ненавидит всех… И меня тоже… А главное, он ненавидит Сонечку и… — тут Гуля всхлипнула и, не сдержавшись, произнесла то, что надрывало ей душу: — Он сказал, что это Сонечка… Она его… А я… Я не верю!

Гуля снова уткнулась Тамаре в грудь.

«…Так, — подумала Тамара, — началось. Правильно я думала. Но что делать с Гулей? Сказать ей? Невозможно. Держать в неведении?.. Узнает, почует, да мало ли как… Гуля такая инфантильная, слабенькая, нервная…»

Гуля оторвалась от нее и пристально посмотрела ей в глаза.

— Тетя Тамара, зачем он так сказал? Чтобы мне сделать больно? Но почему? За что он ее ненавидит? И все ее ненавидят. Или не любят! Почему? Она такая умная и хорошая! Теперь она пропала, исчезла, погибла… и никто не почешется! Никто не спросит: что с Соней? Почему не заявили в милицию? Я сама пойду туда и заявлю, что пропала девушка, ее надо искать, а никто не хочет! Даже такая добрая, как вы…

С нее станется побежать в милицию и добиться розыска. А тогда-а!.. Не приведи Боже.

— Знаешь, Гулечка, — начала Тамара самый, наверное, трудный разговор в жизни, — я с тобой сейчас буду говорить как со взрослым человеком. Ты взрослая, как и Макс. Просто у тебя другой характер. Я рассчитываю на тебя, на твое понимание… Но если ты все время будешь обливаться слезами и кричать, разговор у нас не получится. Ну как? Ты в силах выслушать меня? Или отложим? Хочешь, совсем не будем говорить на эту тему. Никогда… Но…

Тамара замолчала. Ей было тяжело, и выхода она не видела.

Гуля сидела молча, сосредоточившись.

Через некоторое время она твердо пообещала:

— Говорите, тетя Тамарочка, я все выдержу. Нельзя быть размазней, вы правы.

— С твоей Сонечкой все не просто. — Тамара закурила.

Закурила и Гуля, которая старалась при них с Валерой не курить.

— Ее нет в Каракорах. И неизвестно, где она… Ты говоришь, что мы — равнодушные люди… Возможно. Но это именно я отправила Капитолину в Каракоры… Я надеялась, что Сонечка там, но ее там не оказалось. Она сбежала, а куда, неизвестно. Почему? Почему она сбежала? Потому что испугалась, потому что виновата. Думаю, частично виновата… В общем, это она была тогда у Макса. Он ее увидел… Тебе он что-то сказал? А потом от твоих криков сбежал. Так? Если бы ты взяла себя в руки, мы бы узнали все, конечно, в интерпретации Макса, но все же… Сонечку разыскивать сейчас не надо. Ничего хорошего ее здесь не ждет. Она должна прийти в себя и объявиться. Я думаю, она пришлет тебе письмо, и вот тогда мы подумаем, что делать. Сюда ей возвращаться нельзя. Макс… Ну, ты сама понимаешь, что он не простит никогда, хотя и сам, наверное, виноват.

Тамара замолчала, неимоверно устав. Гуля, молча выслушав Тамару, сказала:

— Вы думаете, я такая глупая? Ничего не понимаю? Я сразу как-то подумала… о Соне… Но испугалась этого. И старалась себя уверить, что все не так. А тут Макс говорит мне, что знает, кто… Я тоже знала! И мне было страшно и обидно за Соню и нашу дружбу… Она же ничего мне не сказала… Говорила все о каком-то розыгрыше, и то так, несерьезно…

Соня была влюблена в Макса, я это чувствовала, хотя она мне никогда не признавалась в этом. Она только все говорила, что придумает такое! С Сусанкой… Мне казалось, что не с Сусанкой… Но она такая была… что я не смела ей ничего сказать… А знаете, почему на меня Макс тогда еще набросился? Потому что (не знаю, как у меня вылетело, от злости, наверное) я сказала, что в зеленом на маскараде была Сонечка! У нее ведь такая красивая фигура, руки, ноги… Она могла бы быть красавицей…

Гуля сокрушенно опустила голову. Тамара смотрела на эту девчушку, которую она пришла утешать, а девчушка вдруг оказалась взрослым человеком.

— Тогда, Гулечка, мы должны выработать с тобой ко всему этому отношение. Позицию. Чтобы не попасть впросак. Я не думаю, чтобы Макс стал что-то рассказывать Валере… Для этого он слишком гордый. В нем будет зреть жажда мести, и не в наших силах это изменить. Я сама не хочу, чтобы Соня (хотя она и виновата) попала в тюрьму и вышла оттуда закоренелой зэковкой. Это страшно… — Тамара снова вздохнула. — Но ты понимаешь, девочка моя, что жизнь у нее будет такой несладкой!.. Где она притулится? К кому? Одна в совсем уже чужом мире… При ее-то внешности… С ее «багажом» — историей… Но помочь мы не в силах… Единственное, на что можно надеяться, так это на то, что Макс найдет себе подружку и как-то зарастут его раны и на теле, и в душе… А Соня появится. Когда это произойдет, ты мне скажешь. Договорились?..

Гуля лишь кивнула, но Тамара поняла, что после этого разговора они друзья до конца дней.

На следующий день они поехали смотреть дом. Приехал и Макс, как ни в чем не бывало. Купил себе большие темные очки и немного преобразился. С Гулей не общался, но и не кидал на нее злобных взглядов.

Тамара даже подумала, может обойдется, но потом засомневалась: он притих, потому что задумал что-то…

Дом оказался шикарный: двухэтажный, со множеством комнат, с несколькими ванными, туалетами, зимним садом и огромной террасой на первом этаже. Гуля, забыв обо всех горестях, бегала по дому. Выбрала на первом этаже две комнаты с выходом на террасу и в сад.

Макс сказал, что ему все равно, однако и у него появился румянец на щеках, когда он обошел все и взял тоже две комнаты на первом этаже, но без выхода на террасу. Чтобы пореже встречаться с Гулей.

А старики, как сказала Тамара, полезли «в гору», на второй этаж.

Последующие недели они с Гулей, а иногда и Максом носились по магазинам и складам.

Ту квартиру Валерка хотел отдать фирме, но Тамара довольно быстро и выгодно продала ее.

Пришло письмо от Капитолины. Она сообщала, что останется тут еще, просила ее квартиру сдать, а деньги на книжку класть — мало ли… Если будет весточка от Сонечки, во что она уже не верит, пусть Тамарочка позвонит.

Теперь они жили в роскошном доме. Макс довольно скоро привел себе девушку, ту самую сестричку Светочку из больницы. Никто, естественно, не возражал, а Светочка, не будь дурой, сразу же подружилась с простаком Валеркой.

Сколько Тамара ни говорила, что он простофиля, а девчонка хитра, как лиса, хохотал, считая, что жена ревнует; ему это было приятно.

Гуля сразу невзлюбила Светочку, а та ее, и они смотрели друг на друга с нескрываемой неприязнью.

Максу же было наплевать. Главное, что Светочка таскала ему из больницы замечательное лекарство, после которого он уплывал по длинной голубой реке и каждый раз встречал Незнакомку в зеленом, которая в конце обязательно превращалась в ненавистную Соньку. Но даже к этому он привык и уже не мог обходиться без своих видений и без томика Блока, который он все-таки потихоньку изъял у Тамары.

Продолжение главы третьей ЕЕ ПРИНЦЫ В МОСКВЕ

Поезд подошел к перрону Курского вокзала.

— В Москве-то была? Как до Пушкина доехать знаешь? — спросила проводница.

Сонечка молча кивнула, но проводница, покачав головой, вздохнула: «Ничего-то ты, девка, здесь не знаешь. Не ври. У меня глаз-алмаз».

Она явно предлагала свои услуги, но Сонечка хотела одного — побыстрее затеряться в толпе. Скорее бы наступила ночь, темнота, ее никто не сможет узнать и сдать в милицию. Поэтому поблагодарив и пробормотав, что ее уже ждут, Сонечка выскочила на перрон.

Нещадно жарило солнце, ей пришлось снять кофточку, в которой она спала ночью. Голове под париком было нестерпимо, тем не менее ей хотелось бы еще и маску напялить, но та летала сейчас по степям Придонщины.

На дне пакета от того дня остались накладные губы и ногти темно-малинового цвета.

В туалет в вагоне Соня ходила только раз, поздней ночью, чтобы ее никто не смог увидеть и опознать. Грязи на ней…

Однако все это мелочь по сравнению с тем, что она — преступница и ее разыскивают. Что Макс выжил, Соня и предположить не могла.

Ей виделось все, как в заштатном бульварном детективе: убийцу ищут все, начиная с полицейских и кончая обывателями…

На всякий случай она покрыла голову платочком, окончательно превратившись в замурзанную провинциалку из глухомани. Таких немало мечется по Москве; потом они становятся проститутками, нищенками, бомжихами, а то и продавцами в коммерции или даже женами новоявленных бизнесменов, вчера слезших с дерева.

И становится та счастливица дамой, накрашенной, шикарно одетой, надушенной, но все равно какой-то неухоженной и плохо вымытой. Так и кажется, что вся ее иностранная косметика найдена на летней помойке со стаей навозных мух.

…На площади народу было еще больше, и справа Соня углядела букву «М» — метро, подумала она. Но куда ехать? Что делать? Сонечка готова была зарыдать, броситься под несущийся транспорт либо повернуть обратно, приехать в родной (теперь он стал родным по сравнению с Москвой) город, признаться во всем и на коленях вымолить прощение.

А не получится, рядом Дон… Как она не ценила его! Ей казалось, что это так, просто река через город, с прекрасными набережными, тихой прохладой по вечерам…

То ли от волнения, то ли оттого, что пришло время, она захотела сразу все: есть, пить, в туалет.

Деньги у нее были, и не только доллары. Как достать деньги, завернутые в бумажку и сунутые на дно пакета? И где туалет? Она слышала, что в Москве туалеты платные. Сколько платить? Ее облапошат тут же, сразу видно, что нездешняя. Сонечка не заметила опустившуюся женщину, стоявшую неподалеку и полупьяным глазом наблюдавшую за ней.

Когда Сонечка в полном отчаянии притулилась к стене дома, чтобы перетерпеть позывы, существо подгребло к ней и то ли мужским, то ли хриплым женским голосом спросило:

— В уборную, что ли, надо? Приезжая?

Сонечка кивнула. Существо взяло ее за руку и куда-то потянуло:

— Пойдем покажу, там опростаешься, еще за это платить…

Они пошли по улице, забитой машинами, нырнули за палатки, еще за какой-то дом и там, во дворе, она показала лестницу. Новая знакомая, стоя наверху, велела спускаться.

Сонечка так торопилась, что намочила край платья и теперь готова была плакать, но востроглазая знакомая беззаботно пробормотала:

— Да высохнет! Вон жара какая. Чего сопли распустила?

Сонечка начинала понимать, что комфорта ей не видать очень долго, а может быть, и никогда.

Они вышли из двора, вслед им крикнули что-то гнусное. Женщина ответила забористым, длинным матом.

— Ну, давай знакомиться, меня зовут София, — гордо представилась она. — Я — полячка, шляхтянка, если ты что-нибудь понимаешь. Польская аристократка, графиня, сечешь? Вообще-то меня зовут Зофья, Зося по-польски. Скоро меня реабилитируют, моих родителей, и я уеду в Польшу, у нас там… — она запнулась, — замок, ну, дом такой большой… А тебя как?

— Соня, — не раздумывая ответила потрясенная знакомством и созвучием имен девушка.

Новая подружка тоже удивилась, хлопнув Сонечку по плечу.

— Не случайно Матерь Божья нас свела! Держись меня — не пропадешь! Я вот не пропала. Я коренная москвичка, но в жизни у меня такие навороты! Наплачешься, как расскажу! Ты, я вижу, одна, без мужика, это не дело. Без мужика в Москве конец. Ну, мы тебе клевого подберем. Я ведь замужем, — опять гордо сообщила «шляхтянка» Зося, — он у меня потрясный! Сама увидишь!

Она болтала, ведя, видимо, на квартиру к польской аристократке, а Сонечка рассматривала ее исподтишка, все больше удивляясь несоответствию рассказа и вида новой знакомой.

На Зофье были засаленные штаны из плащовки, вытянувшаяся майка когда-то голубого цвета, лопнувшие кроссовки, ставшие из белых черными. Неровно стриженные в кружок волосы висели сальными прядями. Лицо у нее было серое, грязное, с неопределенным носом, скошенным подбородком и блекло-голубыми мутноватыми глазами.

Облик этой особы довершала широкая улыбка, обнажавшая корешки от передних зубов. Все это вызывало глубокое отвращение.

У Сонечки возникло нечто подобное, но она была благодарна Зофье за доброе отношение и приглашение в «свой дом». Правда, вначале та осведомилась о деньгах Сонечки.

Это была закоренелая бомжиха, действительно москвичка, по своей дурости потерявшая все, но ничуть не огорчившаяся.

Когда-то (теперь ей было тридцать два года) у Соньки было приятное личико, беленькое, голубоглазое… Светлые пушистые волосики, промытые до блеска, светились над ее головкой, как нимб.

Жила Сонька с бабушкой, ибо родители ее находились в местах отдаленных и выйти должны были не скоро. Бабка, лихая старуха, гнала самогон и тем кормила себя и внучку. Комнатенка у них была маленькая, но уют в ней поддерживался, бабушка сама не пила, блюдя закон: продаешь спиртное — сам не пей, сопьешься и ничего не заработаешь.

Спилась ее внучка, однажды попробовав самопал с разрешения бабушки, а затем и без разрешения, потом пила с мужиками, которые ходили за спиртным, где-то под забором, по пьянке потеряла девичью честь, а потом…

История самая обычная, в конце которой Сонька оказалась на улице, пьяная, избитая…

Она побывала замужем, родила девочку, муж совсем опустившуюся Соньку прогнал, бабка померла. Ее собрались выкинуть из комнаты, но Сонька успела ее продать за смешные деньги, на которые пила с забулдыгами неделю.

После этого по настоянию свекрови и бывшего мужа ее лишили родительских прав. Так в чем есть оказалась она на улице. Однако судьба ее почему-то хранила: в компании мужиков из пивной, далеко от своего родного района — Ухтомки, она нашла себе нового мужа. В нее влюбился вполне приличный мужик, скорее все же дебил. Он привел ее в свой дом, с которым наша Софья тоже сотворила нечто замечательное.

Мужа своего, Евгения, а теперь Барбоса, она быстро споила на его же деньги. Его выгнали с работы, они остались без денег.

Сонька стала уже Зофьей, ибо муж ее и был тем шляхтичем; мама его уехала во времена демократии на родину, в Польшу, куда звала и Женю. Он собирался туда отбыть, но помешала женитьба.

Мама Жени приезжала в Москву. Побившись в истерике после увиденного и едва не схватив инфаркт, она отбыла в Польшу и постаралась забыть, что в России у нее остался сын…

Когда продавать стало нечего, а выпить было невтерпеж, Сонька продала и эту хату. Обещанная взамен квартиры «прекрасная комната» с доплатой оказалась пятиметровой кухней в доме, выкупленном фирмой. В пьяном бреду «шляхтичам» казалось, что живут они по-царски, почти весь дом их (кое-кто еще не выехал, и ремонта фирмачи не затевали). Барбос обожал свою Зофью, лучшей жизни, по его словам, у него никогда не было.

Дом этот находился почти напротив Курского, и «шляхтянка» Зофья ошивалась там днями, а часто и ночами. Иногда ей платили, мизер, чаще били, а когда удавалось, она выгребала у мужиков все, бросив для этого в стакан собутыльника таблеточку, самую дешевую, но действенную.

Иногда приводила парочку на ночь — в квартире комнат было навалом.

Так они и жили. Барбос последнее время был плох — слабо видел и слышал, частенько отказывали ноги. А Зофья была бодра и весела, как птичка, всегда готовая к новым приключениям.

Вот в такие руки и попала наша Сонечка. Вид Зофьи ее шокировал, но она ведь ведет Сонечку в семейный дом, чего же бояться?..

И все же Сонечка была рада, что так быстро решился вопрос с ночевкой! А возможно, с жильем и с работой. Хорошо, что Зофья не задавала ей вопросов (кроме денежных).

Они довольно быстро пришли на место. Дом был огромный, серый и мрачный, кругом только вереницы стоявших машин. Тоска навалилась на Сонечку, она вдруг подумала, что пропадет здесь… Никто никогда не увидит ее, исчезнет она из этого мира.

На третьем этаже когда-то роскошного особняка Зофья открыла высокую дверь. Открылся огромный коридор. Миновав огромную же грязную, пустую кухню, они вошли сначала в комнатку, где на раскладушке кто-то спал, а потом в маленькую кухоньку. Там стояли стол, два стула, в угол была втиснута тахта на кирпичах, а рядом примостились две книжные полки.

На тахте под лоскутным одеялом лежал худенький, как подросток, мужчина. Личико его с обвисшими, обсосанными усами было крошечным, сморщенным и безумным.

— Зосечка, Зосечка пришла, королева моя… — запричитал он тонким голосом.

Сонечка, как только они вошли в подъезд, начала падать духом… Так вот какой муж у этой Зофьи!.. И какая квартира! И какая она сама!

Соня была в ужасе и не знала, как ей бежать… Хотя кто ее в Москве ждет?..

Зофья ворковала с Барбосом, а тот смотрел на нее как на ангела-хранителя.

— А водочки у нас нету?.. Трясун, мать его…

— Нету, но будет, — уверенно ответила Зофья.

Хозяйка «дома» вызвала Сонечку в другую комнату, где на раскладушке кто-то спал.

— Сонь, сегодня мой Барбосик плох, сама видишь, ему похмелиться надо. Ты мне сейчас денег дай, я за водкой сбегаю и хоть колбаски ему куплю, тогда и поговорим по-хорошему, за столом, — выпалила Зофья.

Сонечка еще больше заледенела, она уже начинала понимать, что в этом «доме» нельзя рубля показывать… Как быть?

Зофья горящими глазами шарила по Сониной фигуре, пакету. Потом она решила, что девке надо дать свободу, пусть достанет из порток тряпочку с бабками. Зофья — женщина приличная, красть не станет! Надо, попросит взаймы, в счет проживания. Она скрылась в своих апартаментах.

Человек на раскладушке не шевелился, и Соня достала сверточек из пакета. Она даже толком не успела рассмотреть, какие у нее купюры. Оказалось, пятидесятки и две десятитысячные.

Вошедшая тут же Зофья выхватила из рук Сонечки две десятки и, выбегая, крикнула:

— Маловато, ну да ладно, потом добавишь!

Вернулась она скоро.

— Пошли, — позвала Зофья, — чего тут стоишь как неродная? Я этого, — она кивнула на раскладушку, — выкину скоро, разоспался, блин горелый…

Сонечка пошла за ней, стараясь не смотреть на Барбоса, который внушал ей непреодолимый ужас.

— Садись. Ща все и сделаем… Заснул, бляха-муха, не дождался.

Зофья грохнула на стол бутылки, заткнутые газетой.

Сонечка смотрела на муть в бутылках с ужасом.

Хозяйка, заметив этот взгляд, прикрикнула:

— Не отрава! Дед у нас клевый! Свою гонит, это тебе не технарь! — Подразумевалось, что не технический спирт.

Из бумаги она вывернула пачку пельменей, банку кильки в томате и небольшой кусок черного хлеба.

— Не хватило, пришлось у деда взять, — объяснила Зофья и, оглядев все, как добропорядочная хозяйка перед большим приемом, пригласила к столу.

Напоив и накормив своего Барбоса, у которого заголубели, ожили глаза и он перестал походить на умирающего, Зофья села за стол рядом с окаменевшей Сонечкой.

Что она наделала со своей жизнью? Что еще с ней случится? Как ей уйти отсюда и куда?.. Может, снять номер в гостинице?.. А сколько он стоит?.. Она ничего не знала. В пакете лежало пятьсот долларов и три миллиона «деревянных». Доллары она решила не показывать нигде, никогда и никому. Купить билет и уехать к маме… На коленях выпросить прощение… За убийство?..

Вот теперь живи, куда прибежала, и искупай свою вину.

Зофья тянула к ней руку со стаканом.

— Давай выпей, говорю! Сидишь пялишься… Ненормальная?

Сонечка с отвращением посмотрела на залапанный стакан с желтоватой мутной жидкостью, от которой несло гадостью.

— Чего? Перепила в вагоне? Выпей! Пройдет! У меня так было, — поделилась хозяйка, — мне Женечка тогда вливал потихоньку. И сразу захорошело. Трясун у тебя? Так я отвернусь.

Новая подруга отвернулась, жуя сивую пельменину.

Сонечка, выплеснув на грязный пол муть из своего стакана, схватила кусок хлеба — он был здесь самой приемлемой пищей.

— Давай еще по чуть-чуть и потолкуем, ладушки? — предложила Зофья, диковато сверкая глазом.

Одна бутылка опустела, пришлось открывать вторую.

— Ну, че? Опять мне отворот?

Соня вылила сивуху под стол.

Выдув полстакана, Зофья заплетающимся языком произнесла:

— Слышь, Соньк, давай бабки, потом разберемся… Ты у нас… жи… — она икнула, — жи… вешь. Я вперед беру… Ладушки?

Она благородно отвернулась, добавив:

— Скажешь… когда бабки… из порток…

Сонечка протянула Зофье пятидесятку. Та, пробормотав, что это никуда не пойдет, на четвереньках доползла до ложа Барбоса и подвалилась ему под бок. Раздался чудовищный храп.

…Бежать. Безумная жажда свободы охватила Сонечку. На вокзал, уехать домой, пусть с ней делают что хотят. Она не сможет здесь жить.

Покосившись на пару, она содрогнулась.

Они будут тянуть из нее деньги, пока не вытянут все. Где она найдет работу? Нормальное жилье? Неужели здесь все такие?! Конечно, нет! Где ей найти других? Обратиться к кому-то на улице? Ее отведут в милицию, и тогда…

Однако бежать надо! Иначе она конченый человек!

Она это понимала. Ей придется с ними пить… А еще что? Она боялась даже подумать… С кем-то вроде Барбоса?..

Соня сидела недвижно, в то время как душа ее металась в поисках выхода.

Дверь тихонько отворилась, на пороге возник мужичок лет сорока, довольно субтильный, но с брюшком-огурцом. Если бы он был в нормальном состоянии, его можно было даже назвать симпатичным: темные глаза с искоркой, полуседая волнистая шевелюра и мягкий абрис лица. Но пьянство и бездомная жизнь превратили его в настоящего бродягу с многодневной сивой щетиной, всклокоченными волосами и красными белками выпученных глаз…

С изумлением уставившись на Сонечку, он весьма интеллигентно спросил:

— Простите, а Зосенька или Женечка?..

Сонечка тоже растерялась, но вид у мужчины был нестрашный, она указала глазами на лежбище.

— A-а, вот они, мои славные люди! — обрадованный мужичок тут же опечалился: — А вы не скажете… — он замолчал, изучая Сонечку, но терпеть сил не было, — у них есть выпить?

Она покачала головой, догадавшись, что это тот, с раскладушки. Зофья говорила, что погонит его очень скоро, и Сонечке стало его жаль. Он был такой жалкий!

Соня даже увереннее почувствовала себя на этой земле. Есть, оказалось, люди, которым хуже, чем ей! У нее есть деньги, есть — пусть далеко! — свой дом, ее не тянет к выпивке.

А он маялся, глядя на Сонечку несчастными глазами. И она, сама не зная почему, вдруг сказала:

— У меня есть деньги. Я вам дам, но вы обязательно принесите мне сдачу…

Соня вынула из пакета пятьдесят тысяч. Ну, разве знала она (хотя догадывалась), что этим людям нельзя показывать деньги. Оживший мужичонка потирал свои небольшие ручки и сыпал словами.

— Спасибо, спасибо, дорогая моя. Вы спасли меня, клянусь вам! Я немедленно принесу сдачу! Сколько можно истратить? — Он впился взглядом в ее глаза.

Соня попросила вернуть тридцать.

— Да, да… — бормотал мужик, но чувствовалось, что он что-то подсчитывает. — А как же наши друзья? Когда проснутся?.. Им будет плохо… Надо бы на ночь, на просып купить?..

— Покупайте, — махнула рукой Сонечка, — только сдачу мне принесите обязательно.

— Я мигом… — сказал мужичонка уже в дверях.

Его звали Федя, Федор, а по изыску — Тэд. Так его в хорошую минуту называла гордая «шляхтянка» Зофья.

Тэд и вправду был из интеллигентов. Он окончил институт языковой и стал работать в системе высшего образования, чуть ли не референтом. Женился на миленькой студенточке из провинции.

У него была хорошая квартира, мама, которая вышла замуж в далекую ныне Прибалтику и уехала туда жить, не пригласив ни сына, ни его жену, которую ненавидела.

А миленькой студенточке совсем не нравился ее сын, бывший в смысле мужских потенций нулем. Заведя себе любимого человека, она умудрилась прописать его на площади мужа.

Бывший муж возмутился, стал пить, вылетел с работы и был выписан из квартиры как дебошир и алкоголик. Тэд побился, побился, хотел написать маме, но гордость не позволила, и он стал вынашивать планы мести.

«Пани» Зофья «сдала» ему комнату, за которую он исправно платил, пока были деньги, а потом все иссякло.

«Пани» Зофье он обещал доллары из Прибалтики, но та стала сильно сомневаться в его возможностях.

Тут приспела Сонечка с деньгами. И хоть девчонка страшненькая (Федя был эстет), придется ее хомутать. Потихоньку от Зофьи.

Итак, Федор вернулся, уже спланировав дальнейшие действия с малышкой-уродочкой. Так он про себя стал называть Сонечку.

Та, конечно, ничего подобного и не предполагала. Она только увидела, что этот смешной дядька другой. Да, Федор был другой, но из той же когорты бесчестья.

Федя приволок три бутылки жуткого пойла, собираясь тихо выпить с девчушкой и наладить контакт.

Он посмотрел на нее своими лучистыми — от радостного наличия на столе бутылок — глазами и, улыбнувшись, предложил распить пару бутылочек. Сонечка неожиданно для себя согласилась, подумав, что не умрет же она от одной рюмки!

А Тэд ухаживал. Он вымыл стаканы, и они вроде заблестели. Вывалил на тарелку пельмени, а в банку с кильками воткнул трезубую вилку из алюминия.

Сонечка заметила жадный взгляд, который он бросил на тарелку с пельменями… Да он еще и голоден, бедняжка! Сонечкино сердце окончательно растопилось.

Федя разлил бурду:

— Пью за прелестную даму!

И вспомнил, что не знает, как зовут даму, да и сам не представился. А еще светским человеком себя считает.

— Не знаю до сих пор вашего имени и сам не назвался, простите. Меня зовут Федор Федорович Путякин.

Он даже привстал. Сонечка смеялась, глядя на него, не принимая его всерьез, но испытывая все большую симпатию. Наверное, он добрый.

— А меня Соня, — ответила она.

— Боже! — вскричал Федя. — Так вы тезка нашей «пани»! Как странно, в доме две Софьи! Только наша, «пани» Зофья, — он тонко усмехнулся, — к Польше, как вы понимаете, не имеет никакого отношения. Вот Женечка наполовину поляк, это правда… А она, — Федя брезгливо скривился, — прямо из-под забора.

Он уже глотнул полстакана бурды, и щечки его зарозовели. А Сонечка все маялась над своей «посудой».

— А вы что, Сонечка, не пьете? Поверьте, это вполне средняя гадость, не самая худшая, — успокоил Федя, выпивая очередную порцию и запихивая в себя по две пельменины сразу.

Сонечка скривилась и отставила стакан. Федя не стал настаивать и даже был доволен: ему же больше достанется. Тем более что наступал момент драматического просыпа хозяев.

Первым поднял голову Барбос, со стоном, похожим на собачий скулеж. Зофья вторила ему матом и охами.

Напоив страждущих, Федя свалился перед Сонечкой на колени и начал ныть:

— Дай мне в долг, клянусь, отдам завтра, — он наморщил лоб, — нет, послезавтра, мне пришлют из-за границы… Клянусь…

Барбос кивал словам Феди, как бы подтверждая: он отдаст, отдаст… только дай…

Канючили они долго. Наконец Зофья заорала басом:

— Дай, Сонька! Я сказала — вперед за хату беру!

Соня со слезами вышла в другую комнату, вынула еще пятьдесят тысяч. Куда бы ей спрятать деньги?.. У нее было исправилось настроение, когда она увидела Федю, но теперь оно стало еще хуже.

Она поняла окончательно — спасения нет.

Соня вошла и, положив на стол деньги, спросила строгим голосом:

— За сколько ты мне сдаешь и что?

Зофья выкатила на нее мутные глаза: ого, как заговорила! А не наподдать ли ей? Но она немного проспалась и потому не стала заводиться, а, наоборот, ласково заворковала:

— Красавица моя, ты че? Или мы не подруги? Бери комнату, Федька съезжает, там раскладуха. Стул я тебе дам, вместо столика Женечка полки поставит, верно, Женечка, ты мой сладкий!

А Федя, понявший, что его выгоняют и селят девку, у которой деньги, разбушевался. Началась омерзительная драка.

Сонечка в ужасе бросилась из кухни. Выскочив, она вспомнила об оставленном пакете. Господи, они же ее оберут! Она останется ни с чем, в их власти!

Она приоткрыла дверь на кухню.

Все трое, как по команде, перестали драться, сообразив, что напугали денежную девчонку.

— Ты мой сладенький! Не боись! Мы шуткуем! — фальшиво залепетала Зофья. — Чего ты? Ну, если Федька у тебя в комнате на полу… А?..

— Нет, — отрезала Сонечка.

— Ой, да чего это мы спорим, — юлила «пани», — да тут комнат, хоть танцуй всей Москвой!

И запела, обращаясь к Сонечке:

— Сладенький ты мой, когда нам денюжку дашь за проживание? Ты сколько будешь жить у нас, скажи, сейчас и решим все.

Сонечка лихорадочно соображала.

— Не знаю еще, — не давать им все карты в руки, — с неделю поживу. Мне тетю надо найти и на работу устроиться… У нас в станице сейчас плохо, вот я и решила тетку московскую разыскать.

Появившаяся «тетка» огорчила Зофью, но она виду не подала, снова вернувшись к вопросу о деньгах:

— Значит, на неделю? Та-ак. Комната, пользование плитой, санузлом, ванной, бельем… Двадцать пять штук в день, за неделю двести для ровного счета.

А сегодняшние сто куда? Но Зофья ее опередила:

— Сегодня обмываем твой приезд в Москву, так?

Компания замерла, следя за ее движениями, а Зофья ту же выхватила деньги из рук Сонечки, опять гнусно залебезив:

— Ух ты мой сладенький, это нам на гулянку! Гуляем, ребята!

Гонцом был Федя, предложивший сегодня купить хорошей водки, шампанского и приличной закуски.

Все были «за». Зофья заказала «Сникерсы», их ей хотелось почти как водки.

Федя исчез.

Началось ожидание. Бывали случаи, когда гонец исчезал. Обстановка в кухне накалялась. Но Федя пришел!

Он выглядел как настоящий Дед Мороз. В охапке два пакета со всякой всячиной: палочка сервелата, банка маринованных огурцов, селедка в винном соусе, вязка бананов, четыре шоколадки и — главное! — море водки, пива и бутылка шампанского!

Причем водка была от Ферейна, недорогая, объяснял Федя, но очень качественная!

У Зофьи загорелись глаза, как у мартовской кошки. Схватив бутылку, она набухала водки в стаканы.

Вспомнив, что гулянка на ее деньги, Сонечка предложила:

— Ребята, давайте все расставим, разложим. Пять минут, а будет хорошо!

Федя поддержал, Барбос и Зофья были категорически против, но что делать? Приходилось терпеть, потому что выступили хозяйка денег и гонец.

Скоро на столе был наведен относительный порядок. Сонечка выпила шампанского, съела огурец и кусок колбасы… Голод разыгрался не на шутку, и ей ничего не оставалось, как жевать шоколадку.

Федя сказал весело:

— Соня, ешь колбасу! Я ее для тебя купил. Мы когда пьем, не едим, так, огурчик, кусочек селедочки…

Сонечка без стеснения набросилась на колбасу, хотя она ей не нравилась. Она любила толстую докторскую, какую продавали в их городе. Та была такой ароматной!.. А эта как подошва.

Застолье было в разгаре, пошли песни. Сонечка, едва докричавшись до Зофьи, спросила о ванной.

Зофья долго не понимала, чего хочет Сонька, а потом заплетающимся языком указала направление.

Пройдя бесконечным коридором, дрожавшая от страха Соня обнаружила наконец огромную ванную комнату, которая была абсолютно черной.

Высоко под потолком болталась густая серая паутина, по которой шныряли пауки… Цвет стен и плиток на полу из-за грязи не просматривался.

А сама ванна! Видимо, ее давно использовали как писсуар.

Соня заплакала.

Ржавый душ виднелся высоко над головой… Раковина?.. А чем она будет вытираться?

Всхлипывая и подвывая, Сонечка кое-как помылась под краном в раковине. Вытерлась подолом платья. Переоделась. Надела джинсы и майку. До сих пор она была в черном парике и вдруг решила, что не будет его снимать. Для конспирации и для…

Она решила положить под парик тонюсенькую пачку долларов. Миллионы свои прятать было некуда и незачем. Придется их потихоньку спускать здесь, иначе куда ей деваться? Но об этом не должна знать Зоська. Иначе она Сонечку закабалит. Сдаст в милицию… Обыщет и найдет доллары…

Надо посоветоваться с Федей, она же не может ждать, пока ее оберут до нитки, изобьют и выкинут на улицу. А то и… Вполне возможно. Зачем им светиться?

С такими «веселенькими» мыслями Сонечка вошла в «свою комнату». На раскладушке под старым пальто, как и утром, спал Федя. Она уже знала, что его теперь ничем не поднимешь. Ткнув Федю в бок, Сонечка улеглась на бортик раскладушки.

Проснулась она оттого, что ее спихивали с раскладушки. Выбросив руку, она с силой оттолкнула кого-то. Послышался вопль и плач.

Сонечка, вскочив, зажгла свет и увидела пьяного Федю с разбитым носом. Найдя в своем бездонном пакете носовой платок, она намочила его и приложила к Фединому носу.

Сонечка снова забралась на раскладушку, пытаясь задремать, и тут Федя довольно разумно заговорил:

— Сонечка, милая девочка, какая же я дрянь и подонок! Я…

Началась исповедь, потребность в которой у алкашей появляется обычно среди ночи, когда еще нет сильного похмелья, а состояние глухого опьянения прошло.

По мере течения своей печальной повести Федя трезвел, а это было неприятно чисто физически и лишало пьяного куража, необходимого ему сейчас, ибо задумал он сделать Сонечку своей послушницей…

— Послушай, Сонька, — как бы по-товарищески обратился он к ней, — давай выпьем за мою пропащую жизнь! И за то, чтобы не пропала она у тебя. Я сейчас принесу глотнуть…

Федя притащил полбутылки водки и стакан шампанского, куда успел плеснуть водочки.

Сонечка, совершенно подавленная Фединой исповедью, почувствовала, что выпить сейчас необходимо, иначе у нее начнется истерика и она выдаст себя.

Они дружески чокнулись, выпили, повторили по настоятельному совету Феди, и оба расслабились.

Сонечке, получившей алкогольный удар, какого она не ожидала, нестерпимо захотелось рассказать другу Феде о своих мытарствах… Она вполне прозрачно намекнула, что в родном городе ей появляться нельзя, она натворила там дел…

Сказала, испугалась и отрезвела — что она несет?.. И стала неуклюже пояснять: любовь, мол, была… Он ее не любил (еще бы, подумал Федя), а она очень; но надежд не было, и она сбежала с горя…

Сонечка разревелась, вспомнив родной город, свою жизнь там, милую, любимую Гулю, и затосковала так, как тоскует непьющий, хлебнувший «ерша».

Она подумала, что обязательно напишет Гуле обо всем. И пусть она судит Соню страшным и справедливым судом.

Федя понял, что наступил его час. Он присел к ней на раскладушку, стал гладить ее по голове… И вдруг ощутил под париком что-то плотненькое… Федя тут же понял, что девчонка прячет там башли.

Наверняка доллары. Потому что «деревянные» она выуживает из пакета, с которым, кстати, не расстается… Подумав об этом, он стал целовать Сонечку в мокрые от слез щеки, шмыгающий нос и, наконец, поцеловал как следует! Хорошо, что она приняла «ерша»!

Ибо вынести тот букет, которым несло от Феди, трезвому было бы невозможно. А так Сонечка приняла поцелуй как знак дружбы и симпатии, хотя вихрем пронеслось воспоминание о том поцелуе, единственном в ее жизни, когда он поцеловал ее, не зная еще, кого целует…

А у Феди созрел план.

У него в этом доме были знакомые, иногда переходившие после совместной пьянки в категорию друзей.

Ребята они были хорошие, как считал Федя, особенно один из них, который в этом доме держал мастерскую, — он был художник, как и его товарищи, наведывавшиеся к нему. Мастерская располагалась напротив Макарыча-самогонщика, где Федя с художниками и встретился.

Художники были не сильно имущие (богатые заезжали сюда редко, но бывали, потому что хозяин мастерской, Кирилл, был фигурой заметной — человеком преумнейшим, преинтереснейшим. Богатые попросту выдаивали из него идеи, афоризмы, даже философские взгляды).

Художники обычно жаловались на отсутствие натуры. Длинноногие девицы с незапоминающимися смазливыми личиками вызывали у них отвращение, а яркие индивидуальности требовали за сеанс непомерных денег. Рыскать же в поисках дешевой натуры по улицам, вокзалам и притонам им не хотелось, да и СПИДа побаивались, ибо только ленивый не спал с натурой после сеанса…

Поэтому главной в разговорах художников была тема девок, которые ради святого искусства не хотят снизить даже на доллар плату за свою уникальную внешность.

Художники были умельцы по мату. Федя иной раз и восхищался, и терялся. Творческие люди!

Но Кирилл с презрением обзывал их шоферней, мастеровщиной. С пустой бочкой вместо башки ничего не напишешь… На него не обижались — имел право. Писал он в особой манере, презирал выставки, презентации, суетню, тусовки… О себе он так же брезгливо говорил: мазилка, крашу картинки… Иностранцы картин Кирилла не понимали и покупали редко: фоны темные, густые, фигуры женщин и мужчин еле высвечиваются в этой мути — не эффектно.

Но те, кто хоть что-то понимал, говорили завистливо: нам бы Киркин талант. А он изображает из себя, высокомерит. Все учится… Все, говорит, учебки… Они знали, что он враз может «покрасить» то, над чем они будут биться месяцами…

Но он не желал идти на поводу — ни у сиюминутности, ни у моды.

Федя как-то (опять же по пьяни) привел двоих к Зофье, нарассказав про ее «уникальную внешность».

Но художники быстро разочаровались. Теперь Федя нацелился на Сонечку. Вот кого можно им продать! Страшненькая — это они любят, особенно Кирилл.

Фигура у нее замечательная, тело свежее. Даже Федя понимал, что сочетание такого лица и тела — невероятная находка.

Кто-то на это польстится… Надо ее еще немного пугнуть, хотя она и так напугана: примчалась в Москву не просто так, а что-то натворив там, у себя. Может, ограбила? Недаром доллары в парике держит… Надо бы ее пошерстить! Но сначала — продажа. Так он себе и на хату заработает! Очень хочется жить дома, в своей квартире…

Ну, вот он и прочухался. Повернулся к обнаженной Сонечке, которая лежала спиной к нему, и оценил ее глазом торговца «живым товаром»: надо же, какая злая природа! Сейчас так и кажется, что обернется к тебе прелестное личико. А на самом деле — неандертальская рожа, кроме отвращения или даже страха ничего не вызывающая. А какая изящная, безупречная линия талии и бедра, нежная кожа плечика и спины…

Какой тайный смысл в этом?.. Несчастное существо…

…Хватит, прервал свои жалостливые мысли Федя. Ему-то какое дело до ее рожи? Они друзья, и он предложит ей по-дружески, скажет ей все, ничего не утаит, ну, может, совсем чуть-чуть… И только с ее согласия! Не иначе. Он человек чести.

— Сонечка, ты в порядке? — спросил он ласково.

Она утвердительно мотнула головой. Лица ее не было видно, и она снова представлялась необыкновенной красавицей и ангелом земным…

— Родненькая, — начал Федя нежно, все еще видя перед собой очаровательного полуребенка-полуженщину, которую себе придумал, — я тебе хочу только добра, поверь мне. Тебе нельзя здесь оставаться… Ты погибнешь, а я… Сама видишь, кто я. Законченный алкоголик. Без денег, без работы, без всего. Что я могу для тебя сделать? Тебе нужно бежать отсюда, и вот в этом я смогу тебе помочь. Но, извини, не бескорыстно. Такова жизнь. Ты согласна?

Сонечка снова кивнула.

— Ты на все согласна? — сделав ударение на слово «все», уточнил Федя.

Она мотнула головой уже несколько раздраженно, а он все никак не мог решиться. Федя не собирался рвать с ней отношения, чтобы в будущем иметь с нее свой небольшой навар.

— Короче, ты понимаешь, чем здесь, у них, — он кивнул на дверь супругов, — для тебя пахнет? Кончатся деньги, и ты пойдешь на вокзал… Это еще хорошо! А то и… Теперь другая сторона: как я понял, тебе нельзя возвращаться домой… — это он сказал тоже со значением.

Сонечка вскочила.

— Я все понимаю про «здесь», — сказала девушка так же значительно, — и не собираюсь ничего говорить про «там», — она кивнула куда-то, видимо, имея в виду свой город, — это никому не интересно, из этих сведений ты супа не сваришь! Хватит ходить кругами, выкладывай, — сказала вдруг твердо Сонечка.

Кратко, телеграфным стилем Федя сообщил: здесь в доме живет художник, Кирилл, у него мастерская. Там собираются его коллеги. У них не хватает натурщиц. Соня могла бы хорошо заработать. И, может, жить у кого-нибудь из них… Феде за это — комиссионные…

— С моей рожей? — усмехнулась она совсем не как шестнадцатилетняя девственница.

Как бы ей ответить попристойнее, не задевая…

— Они — художники-авангардисты и прочие… Знаешь таких?

— Знаю, — бросила она.

— Ну так вот, у них вкусы другие… ты им должна понравиться. Скорее всего Кириллу. Ты согласна?

— Согласна? А что мне остается? Какой выбор? Думаю, между Зофьей и твоими художниками я все-таки выберу художников. Всех! Только бы они согласились, — сказала Сонечка.

За окном рассветало.

— Ладно, — вздохнул Федя, — я переговорю с ними…

Загомонили, заохали за дверью, вылезла Зофья. «Пани» волновал похмел. У себя в комнате она ничего не нашла. Федя отправился с ней искать бутылку.

Сонечка встала разбитая, безразличная ко всему на свете. Скорее бы уж явились эти художники, наверное, хуже, чем здесь, не будет. Сейчас снова начнется пьянка, с тоской подумала Сонечка. И как только они это выдерживают, не помирают?.. Не сходят с ума?..

Надо постараться отвлечь Федю, завтра он уже не вспомнит о художниках. А это ее единственный шанс.

…Там уже шла пьяная разборка. При появлении Сонечки они сразу угомонились. Зофья ткнула в бок Федю.

Тот, как и вчера, нищенски заканючил:

— Сонечка, детка, дай мне уж до кучи еще пятьдесят… Отдам на той неделе, клянусь! От матери перевод задержался. Дай, детка, старому дяде-алкоголику, — и он весело рассмеялся, хотя было ужасно противно.

Наверное, Соня устроила бы что-нибудь безобразное, может, убила бы кого из них… А что? Ей не впервой… Остановила идея с художниками.

Она полезла в пакет и дала Феде целых две пятидесятки: через час снова станут клянчить! Пусть упьются сразу, а Федьку она растрясет.

Федя, да и Зофья оторопели от такой расточительности.

Сошлись на том, что пойдут они вдвоем: дабы «не утеряться». Барбос и Сонечка остались одни.

Барбос посмотрел на Сонечку голубыми, навыкате, слезящимися глазами и улыбнулся мягкой, доброй и нежной улыбкой.

Ему вдруг захотелось сказать этой девочке что-то хорошее, приятное.

— А ты — красавица, Сонь, прямо красавица! — признал он со всей искренностью.

Соня вспомнила станицу и бабушку, тоже называвшую ее красавицей, заплакала и поцеловала Барбоса в небритую щеку.

А он, как отец или старший брат, похлопал ее по спине — ласково и успокаивающе. Вот такая сценка произошла меж ними, пока те двое бегали за водкой.

…Пришли Зофья с Федей. Сонечка посидела с ними недолго. Она еле выносила «шляхетку», которая сегодня шпыняла всех.

В комнате она ощутила холод и пустоту. Ну а что художники?

Неизвестно, нужна ли она им будет как натурщица… Федька тоже ненадежный! Чтобы выманить деньги, готов наобещать что хочешь. А может, и нет этих художников здесь вообще!..

А Федя гужевался в хорошей компании. Он пошел к Макарычу.

Кто он такой, этот Макарыч, угадать было невозможно. В квартире его старина и бронза соседствуют с алюминиевыми ложками и мятым чайником, подобранным на помойке…

И рассказы его, как он отсиживал по политике… Все это пахло чистейшим враньем, впрочем, никто Макарычем всерьез не интересовался.

Комнат в квартире у него было много, но все их уже запечатали. Оставили небольшую комнатушку и кухню. Даже санузел с ванной закрыли. Но Макарыч быстро приспособился и сделал так, что и печати на месте, и туалетом он пользовался.

Сегодня у Макарыча как всегда посиживали гости. Он с ними обычно не пил, но за столом находился и платил за беседу закусью: огурчики собственного засола, помидорчики, а если гость богатый и прибыльный, то и картошечку в «мундире» варил. Сегодня была и картошка.

За столом сидели долгожданные художники! Вот Феде везет! Геннадий, Олег и даже сам Кирилл, кстати, малопьющий.

Увидев Федю, они весело загомонили. Он с ними был другим, нежели у Зоськи. Они знали его историю, знали «подругу» Зофью, над которой потешались, когда Федя рассказывал байки про ее жизнь…

И вообще, Федя был добрый малый, попавший в беду, свой. Его всегда угощали. Вот и сегодня — сразу за стол, навалом на тарелку закуси и стопку водки. Федя ел и рассказывал о Сонечке, намекнув легонько на какой-то криминал. Описал ее внешность и несоответствие тела, души и лица… Деваться ей некуда, деньги зарабатывать надо, жить у Зофьи невозможно…

— Алкоголичка или наркоманка? — вяло поинтересовался Кирилл.

Федя горячо заверил, что она вообще невинна, как голубь, потому он и решил ей помочь…

— Веди ее сюда, — заявил Геннадий, — посмотрим, что за фрукт!

Олег поддержал его.

Но снова вступил Кирилл: «Дела за пьяным столом не делаются. Сейчас вы ей наговорите сто верст, а скорее всего она не подойдет… Надо просто пойти и посмотреть, как бы случайно…»

— Вечно ты выдумываешь невесть чего! — покраснел вдруг от злости или раздражения Олег. — Подумаешь, принцесса!

— Я всегда говорил, что вы — шоферня! Так оно и есть. Вам просто нужна баба. Пожрали, выпили, теперь — бабу. А она нуждается, пойдет на все… — холодно объяснял Кирилл. — Вы мне надоели. Заходите, если нужда, я пошел к себе.

Он ушел. А двое мигнули Феде: приводи.

Тут встрял молчавший в своем углу на развалюхе-кресле Макарыч.

— Кирилл вам дело сказал. Не понравится она вам, если такая страшная! А девке обида…

— А фигурка? Федор же говорит — смак! С лица воду не пить, — захохотал уже пьяненький Геннадий.

— Так ты что? Просто поиметь ее хочешь? — поинтересовался Макарыч, и Федя удивился. Обычно тот не вступал особо в их разговоры.

Федя понял, что, пожалуй, не стоит сейчас появляться с Сонечкой. Они только одного сейчас хотят… О деньгах не поговорить… Надо перенести на завтра. И не у Макарыча, где самопал ежеминутно на кухне капает, а может, у Кирилла?..

— Ладно, — заторопился он, — давайте до завтра оставим… ребята! Пока!

А пьяные художники тут же позабыли и Федю, и какую-то страшную девицу, тем более что Макарыч принес свеженького самогона.

Когда Федор вошел в кухню, Сонечка сидела на стуле — в квартире было непривычно тихо.

В этот момент раздался необычно резкий звонок в дверь… Милиция, решила Сонечка.

То же подумал Барбос.

Только Федя посчитал, что ему наконец-то прислали деньги.

Глава четвертая ПРОГУЛКИ С КАСЬЯНОМ

Май в Москве на удивление наступил жаркий, даже знойный. Касьян, идя по раскаленной улице, вспомнил весну десятилетней давности, когда 1 Мая шел снег и на параде всех заметало белой моросью.

Он шел на показ мод у Разакова. Праздники, потому и собрался… Зина давно дулась на него. Прошло месяца два, как они стали дружить (не более того!). О новой коллекции говорила вся тусовочная Москва.

…Место оказалось хорошее — виден весь подиум. Как только Касьян устроился, вышла Зина в умопомрачительном наряде. На груди — два букета лиловых цветов и больше ничего. Юбка до пола из нитеобразных полосок, которые вились и шуршали, издавая нечто мелодичное.

Руки были обмотаны сверкающими лентами, которые на плечах кончались букетами цветов…

Шествуя, как королева, она ослепительно улыбалась, покачивая бедрами и помахивая стеклянной тростью, словно волшебной палочкой.

Она сразу увидела Касьяна, лицо ее просияло еще больше, и на него оглянулись, он даже покраснел. Зинин наряд ему не понравился, но сама она была чудо как хороша! За нею вышла ее подруга Соня. Во всем черном, материал был похож на листовое железо.

Видимо, Зина занимала ведущее место в этом Доме моды, потому что появлялась она чаще, чем другие, и наряды у нее были самые экстравагантные…

Касьян не скучал, чему он удивился.

Их любимый Разаков (звали его, кстати, Акмет Акаевич, вот откуда название Дома «АК», подумал Касьян, уж лучше бы назвал «АКМЕ»).

Один из костюмов Зины из полиэтиленовой прозрачной пленки с тремя круглыми зеркальцами на пикантных местах был вразброс пронизан цветами на ножках, которые как бы вросли в ткань довольно короткого платья.

…А она девочка без комплексов, решил Касьян, когда Зина уходила в своем полиэтилене, поигрывая ягодицами.

«Ждать мне их или нет», — раздумывал он после завершения показа. Касьян хотел отоспаться за праздники, а что-то не получалось.

Звонил вчера Севка, сказал, что они отмечают очередную дату со смерти Генки. Придет ли Касьян? Завтра они собираются у Кирилла. Касьян лишь однажды мельком видел того в мастерской Геннадия.

Он подождал немного на улице, но никого из манекенщиц не было, и Касьян поплелся к дому. По дороге он передумал и решил зайти к «Одиноким Сердцам», как он называл свое любезное местечко. Зину надо обязательно там повидать, обидится ведь, что не дождался и не выразил своего мнения.

В цветочном киоске купил роскошные пионы — девчонкам надо сделать приятное!

Хоть коллекция не столько его удивила, сколько разочаровала — выпендреж, ничего больше! — смотреть все же было любопытно — на таком «мероприятии» Касьян был впервые.

В Доме стояла тишина. Время обеда еще не наступило (показ начался рано), музыканты ансамбля «Лина» придут к вечеру, и Касьян расслабился.

Заказал у Ирины Андреевны хороший обед с небольшой выпивкой, попросил вазу для цветов и пригласил ее саму поболтать с ним.

Нравилось Касьяну говорить с этой немолодой, ничего особо не представляющей из себя женщиной. Мудрая она, хотя иногда слишком восторженная.

Присев за стол, Ирина Андреевна без особого восторга кивнула на цветы: Зиночке?..

— Да, я на просмотре был. Вы видели их новую коллекцию? — спросил он, решив, что Ирина там не была.

Так оно и оказалось!

— Нет, — ответила она спокойным тоном… Совсем недавно Ирина восторгалась Зиночкой… Что произошло?

— А почему? — допытывался Касьян, видя, что Ирина Андреевна не собиралась объясняться.

— Не знаю, — пожала плечами Ирина Андреевна, — она меня особо и не зазывала. Сказала, как только я захочу… А мне что-то не хочется. Модой я не интересуюсь. И не люблю эти просмотры, где каждый модельер тщится доказать всем, что он — художник. На самом деле никакие они не художники! — Ирина Андреевна замолчала, а потом спросила, как бы закрывая тему:

— Вам понравилось, судя по… — и она снова кивнула на цветы.

Касьян решил идти напролом.

— Мне было любопытно. И девочки работали отлично. Если бы не пришел сюда или пришел без цветов, вы же первая меня и осудили бы.

Она улыбнулась прежней улыбкой, доброй и с лукавиной, и Касьян продолжил:

— Вот вы, дорогая моя Ириночка свет Андревна, плохо стали относиться к вашей любимице, а? Скажете, не так?

— Ну, не совсем так… — раздумчиво ответила Ирина Андреевна. — Вы, как и все мужчины, слишком категоричны: либо белое, либо черное, полутонов вы не понимаете… Просто она мне стала меньше нравиться. Сначала показалась такой милой и доброй… И вдруг показала зубки. По моим наблюдениям, она не так уж хорошо относится к людям, как хочет показать. Не буду забивать вам голову… Но тут как-то на Витюшу окрысилась, да, да. А он всего-то сказал, что ее пикантность еще в том, что у нее глаза разные… Разного цвета, обратите внимание… Я даже не помню, в каких выражениях он сказал, но безобидно и комплиментарно, а она прямо вздыбилась, правда, быстро отошла… И эта жажда быть на виду! Я понимаю, она молода, хороша собой, ей хочется блистать… А мне она казалась такой серьезной девочкой… Ошиблась. Не ошибитесь и вы, Касьян…

— Дорогая моя! Но у меня и в мыслях нет! Разве это незаметно? И вижусь я с ней только здесь, да и то редко! — Он покачал головой. — Что-то с вами не то…

Однако Ирина не унималась:

— Мне так нравилась ваша Олик! Если вы предпочтете ей нашу манекенку, мне станет обидно. Вы понимаете, — продолжала она взволнованно, — вот вам еще пример. Зине предложили замечательное место, где бы она могла расти… Секретарем-референтом в одной фирме. Так она заявила с апломбом, что ей это не подходит! (А вертеть, простите, всеми частями тела — и к тому же почти голыми, подумал Касьян, подавляя усмешку. А вообще, что-то Ирина стала сильно обидчивая, — это подходит?) Нет, я в ней разочаровалась, а вы как хотите! — закончила Ирина Андреевна и, глянув еще раз на цветы, встала.

Касьян отобедал, посидел за кофе с рюмочкой коньяка, а Зина все не появлялась. Он собрался уходить. Написал шутливо-восторженную записку девицам и оставил ее вместе с букетом на попечение Ирины Андреевны.

Тут в зале появился парень.

…Новенький, промелькнуло у Касьяна; он решил задержаться: обожал новые лица, новых людей, сам над собой посмеиваясь: думаешь, для работы пригодится?

Парень, мельком глянув на него, сел за столик в углу.

Тут же вышла Ирина, посетитель попросил кофе. Касьян его исподтишка рассматривал, делая вид, что ждет кого-то. Парнишка был необычный. Красивое, но жесткое лицо южанина — смуглая кожа, волосы цвета воронова крыла, правда, светлые, синие глаза.

Все лицо его было испещрено шрамами, претерпевшими косметическую операцию. Эти шрамы и делали лицо совсем молодого человека таким жестким и зловещим.

«…Кто ж это тебя разукрасил? — подумал сыщик, пожалев парнишку. — Наверное, до этого красавчиком был… Почему «был», — остановил Касьян себя, — он и сейчас на него тянет, но на весьма своеобразного». Сыщик знал такие порезы — удары ножом обычно наносят не в боевой схватке, а где-нибудь в темном подвале, в крутой разборке… Почему Ирина ему ничего не сказала о новом жильце? Она всегда все ему рассказывала, до мелочей… Забыла? Возможно. Очень рассердилась за цветы Зиночке! Ох уж эти дамы!

Юноша все-таки заметил изучающий взгляд Касьяна. Его почти сросшиеся брови сошлись в прямую линию, и он вызывающе уставился на него.

…И зачем это Ирина берет таких клиентов? С этим добра не жди: злой, надменный небось, из какого-нибудь клана… Зачем он тут появился?..

Касьян вдруг почувствовал, что заботится об этом Доме больше, пожалуй, чем о своем родном… Парень все меньше и меньше ему нравился. И хотя Касьян не признался себе в этом, но он связал появление кавказца с Зиной. Правда, такие девицы, как она, на сопляков, даже сильно крутых, не обращают внимания. Да и старше она его…

Касьян имел в виду то, что люди типа Зиночки, со своей самоуверенностью и нежеланием видеть реальные опасности, чаще попадают в сложные ситуации… Надо узнать у Ирины, кто этот «резаный».

Тут с шумом и смехом влетели Зина и Соня. Увидев Касьяна, плюхнулись к нему за стол, потребовали шампанского…

Оказывается, сегодня на просмотре коллекции был именитый гость из Амстердама — Ван ден Брок, «кутюрье, входящий в двадцатку лучших», пояснила Зина, сверкая глазами и явно кокетничая с Касьяном.

А Соня добавила, что Брок о чем-то шептался с их Аком (так они называли своего Разакова), тот смотрел на них с Зиной и улыбался. Этот голландец подошел к ним сам и долго говорил что-то о красоте, самобытности и таланте…

Девушки были возбуждены, веселы, и Касьяну захотелось устроить им маленький праздник. Он пошел к Ирине за шампанским. Проходя мимо юноши, он уловил его взгляд в сторону девушек, полный тоски и влюбленности…

Ах, вот оно что. Влюбился и поселился здесь… Дурачок! Ничего у него не выйдет! Тут вон какие люди — Ван ден Броки и Аки, а ты хочешь с ними тягаться!

Они сидели за столиком, распивая шампанское; к ним подсела Ирина Андреевна, не выказывавшая своих истинных чувств. Скоро подгреб пианист Витюша, которого, угостив, попросили сыграть и спеть «душевное»…

Касьян временами поглядывал на столик, за которым сидел одинокий парень. Впрочем, он привлек всеобщее внимание. Кроме манекенщиц, которые в сто пятый раз рассказывали о показах, кутюрье и прочем тем, кто присаживался за их сдвоенный стол.

Ирина Андреевна, подмигнув Витюше (его выпустили, в конце концов, из-за фоно), шепнула ему что-то, и тот подошел к парню.

После короткого разговора юноша встал… Но тут же ушел. Получилось совсем неловко — будто он мешал им.

Витюша стал что-то объяснять Ирине.

Касьян прислушался, он умел, отключившись от общего гомона, уловить нужную ему речь. По словам Витюши, парень отговорился занятостью, он, мол, и так задержался… Вот и все, что услышал Касьян.

Ирина сидела от него далековато, а ему так хотелось задать ей несколько вопросиков… Но пришлось умерить свой сыскной азарт, сейчас это получится бестактно.

— А что, молодой человек за тем столиком нас презрел? — звонким голоском спросила Соня.

— A-а, понравился? — вскричал Витюша. — Мне показалось, что он тоже заинтересовался нашим столиком, уж очень смутился и покраснел!

— О ком вы? — спросила Зина несколько пренебрежительно.

Касьян вдруг понял Ирину Андреевну. Раньше он не замечал в Зиночке столько высокомерия. Портится девочка потихоньку…

Ему стало чего-то жаль, будто она ему сестра или невеста… «Может, все же влюбился, старый дурень?» — спросил себя Касьян, но тут же успокоился: нет. Не испытывал он влечения к этой надменной красавице.

— Так о ком вы? — капризно переспросила Зина, и Витюша ответил ей беспечно: — Не видела? Не знаешь? Ну и знать не надо… Для тебя он никто, ничто и звать никак…

Соня зашептала ей на ухо, лицо у Зины постепенно менялось, она, видимо, вспоминала что-то, но без интереса.

Веселье продолжалось, Касьян под лихие танцы незаметно исчез.

Придя домой, где все блестело после совместной с мамой уборки к празднику, он загрустил. Вот он, здоровый (пока), сравнительно молодой (тоже пока), не бедный, не женатый, не урод, не подлец, не глупец… Смотрите-ка сколько достоинств! А если точнее — отсутствие недостатков, а вот насчет достоинств… Короче, не хуже других, а сидит, как сыч, один. Никого не любит. Предположим, он влюбится в Зину… Ну и что? Зачем он ей нужен? Она не сегодня-завтра укатит за рубеж и забудет, как тебя зовут.

Ну а в Соню? Вот в Соню он, пожалуй, никогда бы не влюбился, хотя и очаровашка, и попроще Зины. Нет в ней чего-то, что трогает… Тот парнишка, наверное, в Зину влюблен…

А может, как раз наоборот, в Соню. Скорее всего так.

Зиночка слишком для этого парнишки взрослая. Молодая дама, никуда не денешься.

А ты сиди один, пока не поумнеешь. Не глупец, сказал ты о себе. Да. Но и не умный.

Он вспомнил, что завтра ему идти на поминки Генки. Приятная грусть улетучилась, пустыми показались сетования на одиночество. Настроение испортилось, на душе стало тяжко. Генки нет и не будет. Севка все просит поглубже копнуть…

Что он теперь может сделать? Генку сожгли, как он возьмет на повторный анализ?.. Сказано же: умер от сердечного приступа… «Так тебе легче», — возразил внутренний голос… Редко Касьян его слышит…

Расстроившись, Касьян решил, что завтра он все же учинит художникам (пускай обижаются) в некотором роде допрос. Надо убедиться, что Генку не убили.

Ночью, в полудреме, он вспомнил, что так и не разглядел, какие глаза у Зины.

Девицы после импровизированной вечеринки долго обсуждали у себя подробности минувшего дня. Выходило, что им скоро предстоит поездка за границу, а до этого увеличение гонорара. А уж Разаков не посмеет послать туда одну из них, он их дружбу знает и не захочет портить с ними отношения.

А этот Касьян весьма симпатичный, Соня уверена, что он влюблен в кого-то из них… Он так смотрел сегодня!.. И еще: новый парень, по мнению Сони, красивый, но весь порезанный, даже страшно!

— Я что-то не заметила, — откликнулась Зина, слушавшая болтовню подруги сквозь сон. — Как это — порезанный?

— Ну, знаешь, все лицо в таких шрамах, порезах! — сев в постели, Соня попыталась показать.

— На себе нельзя показывать! Так говорят… — остановила ее Зина. — Почудилось тебе…

— Нет, не почудилось! — вскричала та.

— Ну, только не кричи сама как резаная, ты что, влюбилась в него?

Опустив голову, Соня тихо призналась:

— Он мне очень понравился. Именно из-за шрамов.

— Балда, — сонно отозвалась Зина. — Он, наверное, откуда-нибудь из тьмутаракани прибыл. Только никаких порезов у него нет…

— Ты не разглядела, — уже чуть не плача возражала Соня, — присмотрись. Давай на спор?

— Давай, — подруга совсем уже спала, — только утром. Ладно?

— Ладно, — пробурчала Соня, которой не спалось и хотелось еще многое обсудить.

Наутро уже ни о каком мальчике со шрамами речи не было.

Позвонил Акмет Разаков и срочно вызвал Зину к себе. Соня расстроилась: голландец хочет взять себе ее подругу, и когда та уходила, она еще раз попросила замолвить за нее словечко.

Хмурая, недовольная Зина (она теперь часто бывала такой. Соня не понимала, в чем дело. В кого-то влюбилась?) заявила, что не глухая, — все слышала и запомнила…

Разаков встретил ее поцелуями и объятиями (у них был легкий роман: захотелось — переспали, не хочется кому-то из них, другой не в обиде. До таких «высот» подруга Соня не доросла), сообщив, что голландец на нее клюнул и готов хоть сейчас взять с собой.

— Поедешь?

Зина, ни секунды не задумываясь, отказалась.

Разаков был счастлив. Он крепко обнял ее:

— Я так ждал этого ответа!

— Ну вот ты его и получил, — усмехнулась Зина.

Он налил две рюмки мартини и прочувствованно произнес:

— Выпьем за твою головку, пусть она всегда будет такой же светлой! Конечно, я не хочу тебя отпускать, я понимаю, что шикарная заграница и светит, и греет, там другой уровень… Все так. Но там ты будешь на задах Европы. Дом моды этого голландца невелик и только выходит в свет, а здесь тебя знают, любят, есть у меня кое-какие мысли насчет тебя. В Европу ты попадешь очень скоро! Я выдвину тебя на конкурс «Старз», и ты там займешь достойное место. Да, мой Дом еще тоже не вышел на мировой подиум, но это не за горами. И твое место — первой леди Моды если пока не мира, то Европы безусловно. Но это если мы вместе, если мы в одной связке: ты прославляешь меня, я — тебя… И ты это поняла. Умница!

Они выпили.

— Возможно, все так, как ты говоришь, а может, и не совсем так, — произнесла Зина. — Я не люблю быть в связке, но и не хочу гордого одиночества… Очень ценю настоящую дружбу… Ты меня взял фактически с улицы и научил всему. Я решила, что буду с тобой, и только… А может быть, Соню туда, вместо меня?.. — вдруг спросила она.

Разаков помолчал.

— Попробую… Брок о ней хорошо отозвался, но приглашал тебя.

— Попробуй, — попросила Зина, — только не шаляй-валяй, а постарайся уговорить.

Разаков внимательно посмотрел на нее:

— А что, проблемы?.. Ты хочешь от нее избавиться?

— Никаких проблем. Она милая девочка, но глупая до невозможности, — почти со слезами проговорила Зина. — Она мне надоела! Зла я ей не хочу. Голландия для нее будет высшим счастьем.

Разаков был потрясен: ничего себе девчушка! Далеко пойдет… А ту он, конечно, отправит, уговорит голландца, это несложно, тот помешался на «русских красавицах» и считает, что тогда его Дом станет экзотичным и притягательным.

Зина встала.

— Пойду прогуляюсь, что-то голова сегодня болит…

Разаков понял, что она дает ему время на переговоры с голландцем.

Примерно через час все было улажено. Голландец без сопротивления согласился на пикантную и более юную Соню. Выехать она должна будет как можно скорее.

А Зина осталась у Разакова.

С этими новостями она и пришла в «свой» Дом. Соня расплакалась.

— Ты что? — удивилась Зина.

— Я знала, что ты меня не любишь… — сквозь слезы бормотала Соня, — но не думала, что настолько! Я не хочу туда без тебя! Я хотела вместе! И Разаков бы не отдал меня, не разделил нас, если бы ты этого не захотела! Это ты, ты меня прогоняешь!

Зина разозлилась:

— Послушай, дурочка, куда я тебя прогоняю? За границу? В Голландию? В Амстердам? Ты соображаешь? Тебя что, в Пензу отправляют? Ты отлично знаешь, что с Разаковым спорить невозможно! Он ничьих мнений не слушает и уж раз решил, так и будет!

Соня продолжала всхлипывать.

Зина встала.

— Пойдем к Разакову! Сейчас же скажем, что ты тоже никуда не едешь и что мы остаемся вместе! Одевайся, валяешься до полудня в постели, с ума сойти!

Соня посмотрела на нее заплаканными глазами:

— А почему ты не едешь одна? Почему я? Ведь ты же могла бы… Почему?

— Потому что это ты хотела за границу, а не я, — мягко ответила Зина. — Я туда не рвусь. Не знаю, как тебе объяснить… Может, время мое еще не наступило… Я подумала, если голландец хочет себе одну русскую манекенщицу, пусть это будешь ты… Но раз ты не хочешь ехать — ради Бога! Отказаться можно в одну секунду! Сегодня наш голландец будет еще на двух просмотрах, подберет себе кого-нибудь!

— Ты правда не хочешь в Голландию? — робко спросила Соня, успокаиваясь.

— Я же тебе сказала — пока не хочу. Никуда. Но скорее бы поехала в Голландию, чем, к примеру, в Америку или Францию.

— Почему? — удивилась Соня.

— Долго объяснять, — ответила Зина уже несколько раздраженно. — Ну так что, идем отказываться?

Та сидела, опустив плечи, наклонив голову, и выглядела совсем ребенком.

Зина возмутилась:

— Ты долго будешь морочить голову? Или — да, или — нет! Мне еще нужно, между прочим, съесть хоть чего-нибудь, я голодная как волк! Пока там разговоры-переговоры шли, проголодалась! Пошли! — Зина уже хорошо знала неустойчивый Сонин характер: если на нее давить, она сделает наоборот, лишь бы доказать, что на нее никто не влияет! А в Голландию Соне хотелось очень!

И Соня сдалась, тихо спросив:

— Так ты считаешь, мне поехать?..

— Конечно, считаю! Я к тебе в гости приеду! Да хоть через месяц! Кстати, ехать надо быстро. Лететь то есть. Хорошо, что загранпаспорт у тебя уже есть, все-таки молодец наш Разаков!

Через несколько минут Соня уже смеялась, была весела, как пташка, и ни о каких походах к Разакову речи не было.

Они славно позавтракали, снова увидев парнишку со шрамами. Поздоровавшись с ними, он покраснел. Соня даже хихикнула, а Зина ответила наклоном головы, как истинно светская дама.

Когда он вышел из зала, Соня шепнула:

— Я же говорила тебе, что у него шрамы! Зря я с тобой пари не заключила! Сейчас ты бы мне бутылку шампанского купила!

— Я тебе вечером куплю, — пообещала Зина, — и мы с тобой выпьем за нашу удачу! Ну, скажи — не удача? Я с Севера, ты с Украины… И вдруг такой взлет, а? — И она счастливо рассмеялась. — Нет, ну вникни! Сколько в Москве красавиц? А кто старз? Мы с тобой! С кудыкиной горы, из лесов темных, из углов стремных…

Зина стала хохотать. Соня вторила ей, думая, что Зина, конечно, умнее ее в сто пятьдесят раз, у нее большое будущее… депутата или министра.

Через неделю Соня летела в прекрасную Голландию, в благословенный город Амстердам.

Продолжение главы третьей …ЕЕ ПРИНЦЫ

— Я открою! — прокричал Федя. Нельзя, чтобы они узнали о присланных матерью деньгах! Он открывал дверь в лихорадке.

Хотя если бы он не был пьян, он бы сообразил, что никто из его прежних знакомых и друзей не имеет представления, где он живет. Все они постепенно, незаметно отходили от него, пока он не остался совсем один.

Федя распахнул дверь во всю ширь.

Перед ним стоял Кирилл.

«…Почему Кирилл, зачем мне Кирилл?» — подумал Федя, забыв о разговоре у Макарыча о Сонечке.

Кирилл сразу приступил к делу:

— Ну, веди меня к своей натуре, показывай. Я смогу оценить и вязаться к ней, как понимаешь, не буду.

Федя не понимал, чего от него хочет этот сноб?.. Потом спохватился:

— Проходи, Кирилл, проходи…

Пока они шли по коридору, Федя кое-как вспомнил, но вот на чем порешили, забыл. Надо было как-то выворачиваться.

— Кирилл, я тебя сразу к ней поведу, — сказал он, — только ты уж извини их, что так живут… А девчонке деваться некуда, но она не такая, вообще не пьет! Сейчас таких и нету…

Федя произнес это с тайным восхищением и удивлением. Кирилл засмеялся.

Они вошли в комнату с раскладушкой…

…Обещала же стул поставить, расстроился Федя, увидев глазами приличного человека «свою» комнату. Грязная, затхлая, с единственной «мебелью» — раскладушкой, покрытой старым пальто, из-под которого виднелись голый матрас и сальная подушка.

— Ты подожди здесь, — засуетился Федя, застыдившись.

Он протрезвел и вспомнил, что наобещал Соне.

— Что ты оправдываешься? Каждый живет как хочет и как может. Думаешь, я такой чистюля? Зря. Всякое видел, не волнуйся, — успокаивал его Кирилл.

Он уселся на раскладушку.

Федя ринулся к «этим». Но там оказалось на диво тихо. Только две пары глаз воззрились на него с тоской и вопросом.

— Менты? — испуганно проговорил Барбос.

— Какие менты, придурок? — Федя чувствовал себя уже достойным господином, к которому в гости пришел светский человек, художник.

Он зашептал Сонечке:

— Пригладь волосенки, там тебя художник ждет. Элита!

Сонечка растерялась. Она сегодня даже лицо не мыла! Так гадко в этой ванной! И не спала совсем… Хотя о чем это она? Уродку ничто не изменит, все равно, мылась она, причесывалась…

Они вышли. Раздался вопль Барбоса:

— Куда вы, ребята, не бросайте! Мне страшно!

— Мы сейчас… — Федя испугался, что Барбос поплетется за ними.

Кирилл встал с раскладушки, улыбнулся, представился:

— Кирилл. А вас зовут Сонечка?..

Та только кивнула, во все глаза глядя на дядьку. Впрочем, какой он дядька. Но и не парень… Перед ней стоял высокий, худощавый молодой мужчина с яркими светло-карими, почти желтыми глазами и блестящими белыми зубами, открывшимися в улыбке. Нос у него был с горбинкой.

На нем были заляпанные краской джинсы и серая рубаха. Еще она поняла, что он очень красивый.

Он смотрел ей прямо в глаза.

— Вы извините, Сонечка, я в рабочей форме, но захотелось вас увидеть поскорее… Вы натурщица? Вас уже… — он запнулся перед словом «красили» — девочка не поймет — и произнес отвратительное для него слово: — Рисовали?

Сонечка не знала, как лучше ответить… Кому нужна девчонка, которая толком не знает, что такое натурщица…

А ей так захотелось стать ею!

Кирилл прервал ее молчание:

— Я понял, вы в первый раз идете на это?

Сонечка кивнула, ожидая своей участи. Ну, вот и все. Дурак Федька, зачем он это заварил! Она бы не надеялась… А так ей будет совсем плохо, когда уйдет этот Кирилл, и она снова вернется в вонючую кухню…

Глядя на нее, Кирилл думал, до чего некрасива, бедняжка, в этом что-то есть… Федор говорил что-то о фигуре?.. Но сейчас не разберешь, она в джинсах и какой-то безобразной майке… И ростом не вышла… Может, для скульпторов?.. Он был уже готов сказать: «Спасибо, я подумаю… Поговорю с приятелем…», что означало отказ.

Но, вглядевшись в глаза девочки, он понял, что его отказ станет для нее трагедией. Придя сюда, он неожиданно оказался ответственным за нее. Почему он так чувствовал, он бы ответить не смог. И он не отказал ей, хотя денег у него было немного и неизвестно, продастся ли портрет, заказчику он показался не романтичным (Кирилл «красил» известного поэта)…

— Сонечка, давай тогда так. Завтра с утра жду. Начинаю я работать с восьми. Подходит?

Она кивнула, не веря своим ушам.

— Ну, тогда все, — он снова улыбнулся.

Феди они не замечали, что ему совсем не понравилось. Что, Кирилл думает за так проехаться? Натурщицу даром поиметь? Федя сейчас такого этой дурочке наговорит, что завтра она побоится из дома нос высунуть!

Кирилл ушел.

Сонечка бросилась Феде на шею:

— Федечка, золотой, спасибо! Какой этот Кирилл замечательный, да?

У того исправилось настроение.

— Замечательный! Не то слово! Он гений. Его все художники уважают и боятся… Если он скажет: хорошо, значит, так и есть, а уж если плохо, то мыль веревку…

— А он женат? — вдруг спросила Сонечка.

Федя, по правде, и не знал. Тут была только его мастерская, а жил он в центре, но Федя решил соврать.

— С бабами он не валандается. Рисует. Знаешь, есть такие энтузиасты… Вот он такой. А ты что, замуж за него собралась? Ну ты даешь!

Сонечка смутилась до слез:

— Что ты! Просто интересно…

— А вообще-то, чего не бывает… — Федя подмигнул Сонечке, потом нахмурился. — Да, Сонь, понимаешь, ведь все это дело, как говорится, не просто за так… Процент, знаешь, что это такое? Получается, я твой ну как бы менеджер. Я тебя представляю, рекламирую, даю тебе выигрышную работу… За это, Соня, сейчас платят большие — да что! — огромные деньги. Знаешь, дружба дружбой…

Соня слушала молча, не выражая своего отношения к сказанному. Федя струхнул. Кто ее знает? Соберет сейчас свой пакет и дунет отсюда… И он решил несколько сдать позиции.

— Я бы никогда и ни за что… Слышишь? Но сама видишь, как и где я живу! Я, интеллигентный человек… С кем общаюсь? Хорошо еще художники приходят. Так ведь что? Я и принять никого не могу, ты видишь? — Федя обвел рукой вокруг себя. — Так что сколько заплатишь, столько и ладно.

Федя понурил голову. Он и играл, и говорил сущую правду.

Сонечка положила руку ему на плечо:

— Подожди, я сейчас, — вышла.

…Ну, что ж, она готова заплатить. Это лучше, чем бесконечно давать на водку.

Соня положила перед Федей пятьдесят долларов.

— Я все понимаю, не думай, я вовсе не осуждаю тебя. Я сама… — Соня замолчала.

Утро было на редкость тихое. Никаких воплей, беготни за водкой. Сонечка заставила себя пойти в отвратительную ванную и там, под ледяной струйкой, попробовала вымыться. Причесала паричок, взяв пакет, заглянула в кухоньку — там было мертвое царство — и навсегда покинула эту квартиру. В ее жизни новый поворот, и что бы ни случилось, она сюда не вернется — лучше камень на шею!

Дверь одной из квартир на первом этаже открылась, и вышел коренастый старик с черными вострыми глазками.

Он улыбнулся Сонечке:

— Ты, девонька, к Кирюше?.. Ну, дак его еще нету, — ласково сказал старик грубым голосом. — Идем, я тебя чайком напою, чего здесь стоять? Он все одно ко мне заходит, ключ берет…

В комнате старика ее удивили чистота и порядок. А тот суетился, расставляя чашки, доставая из допотопного холодильника сыр, масло, помидоры, яйца.

Сонечка только сейчас поняла, как она хочет есть.

Старик, будто зная это, приговаривал:

— Вот сейчас я тебе яишенку пожарю с помидорчиками, потом чайку… Тебя эта стерва, поди, голодом держит? Она только пельмени и жрет…

…Все знает, подумала Сонечка, ну и старикашка!

А он, выходя из комнаты, поинтересовался, не желает ли она выпить.

— Я не пью. Совсем, — с достоинством ответила Сонечка.

— Молодец, — похвалил старик, — я вот тоже не пью. Варю маленько, для друзей-товарищей. — И убежал на кухню.

Так это тот самый Макарыч! Соня осмотрелась. Старик живет неплохо. Деньги, наверное, на своей поганой водке бешеные гребет, подумала она, ожесточаясь на старикашку.

От мыслей о нем Соня незаметно перешла к Кириллу и вдруг решила, что он ее обманул. Не нужна она ему.

Отчасти она угадала: утром Кирилл ругал себя, что поддался чувству жалости, а теперь надо выкручиваться. А то привяжется — не отвяжешься. Кирилл не терпел никаких неудобств.

…Горько вздохнув, Соня решила ждать до десяти.

Пришел Макарыч со сковородкой и чайником, но не с тем мятым, который он подавал пьяным гостям, а с новым, красненьким, со свистком.

Они сели за стол, старик начал рассказывать про Кирилла, какой он работящий, про художников, как иной раз им легко достаются «а-аграмадные» деньжищи. А вот Кирилл своих картинок не продает. На заказ рисует, да. Гордый очень, сделал вывод старикан не столько для Сонечки, сколько для себя.

Сонечка наконец-то нормально поела и незаметно отключилась.

Проснулась она от голоса Кирилла, который стоял над ней и посмеивался. Тут же фальшиво ухмылялся Макарыч.

— Попьешь чайку, Кирик? — спросил он. Кирилл согласился, дома он не успел. Сегодня неожиданно проспал, а работать надо начинать с раннего утра, иначе не заладится…

Сонечка отметила два момента: что Макарыч фамильярно назвал его Кириком, как мальчонку маленького, и второе: работа не заладится, если поздно начнешь.

А допотопные часы Макарыча показывали уже одиннадцатый час… Значит, он думает, что не заладится с ней, Соней… Это повергло ее в уныние, что ж, лучше она пойдет спать на вокзал, чем вернется туда.

Наконец чаепитие окончилось.

Они прошли через темную переднюю и оказались в большой комнате, освещенной солнцем. Окно здесь было огромное, круглое, охватывающее половину комнаты, в углублении — потом Кирилл сказал, что это называется эркер.

В комнате почти ничего не было, кроме огромного сундука, узкой тахты, застеленной мешковиной, и картин, повернутых лицом к стене.

Занавесок на окне не было. И еще там стоял один стул, у окна.

…Это и есть мастерская, удивилась Сонечка. Ей-то казалось, что это нечто запредельное… И почему картины повернуты задом? Можно ли ей на них посмотреть?..

Наверное, нельзя… И вообще, надо вести себя спокойно. Соня еще не могла прийти в себя оттого, что попала сюда, что Кирилл не обманул… Она была на вершине счастья.

— Присаживайтесь, Сонечка, давайте вначале поговорим. Я понимаю, что у вас такое впервые, поэтому должен вам кое-что пояснить, — сказал Кирилл. — Во-первых, давайте договоримся об оплате за ваш труд, может быть, она вас не устроит, и тогда… мы расстанемся, — он улыбнулся.

Господи! Какая плата? Она готова ничего не получать! Лишь бы он ее не прогнал! Это он говорит просто так, подумала Сонечка и была права. Кирилл еще не оставил мысли прекратить эту глупую благотворительность.

— За сеанс я могу платить вам пятьдесят тысяч. Понимаю, что мало, но… — он развел руками, — больше не получится.

Сонечка ахнула про себя: пятьдесят тысяч? И это ее «не устроит»? Ее все устроит.

— Ну как? — спросил он, надеясь, что она откажется. Хотя никуда он не денется — придется что-то с этой девицей делать.

— Что вы, для меня это большие деньги. Спасибо, — честно призналась Соня.

Кирилл вздохнул и продолжил:

— Но вот следующий пункт более щекотливый, что ли… — он помолчал, глядя ей в лицо. — Я пишу большей частью обнаженную натуру, вам это понятно?

Она покраснела, но, не раздумывая, согласилась.

Он нахмурился.

— Вы не подумали. Так нельзя. Сколько вам лет?

— Семнадцать… — немного прибавила она, подумав, что он зануда и строгих правил… А Федя ей говорил, что художники аморальные типы.

— Ну, наверное, не совсем, но хорошо, что хоть паспорт у вас есть. А родители? И почему вы, Сонечка, приличная девочка, живете в одной квартире с алкашами и бомжами? Или это какая-то тайна? — спросил он, видя, что она опустила голову.

— Я когда-нибудь вам расскажу… — тихо ответила Соня, подумав, что ему она расскажет. С ношей, о которой она помнила ежечасно, жить трудно.

— Не думайте, ничего страшного, я ни от кого не скрываюсь… — и замолчала, потому что врала безбожно, а Кирилла она боялась: ей казалось, что он видит ее насквозь.

Так оно и было. Он не стал расспрашивать ее, подумав, что девчонка что-то совершила.

— Вы не москвичка? — продолжал он допрос.

Она мотнула головой.

— Вам жить негде?

Она снова мотнула.

Он надолго замолчал… Ему еще надо заботиться о ее ночевке!..

— Хорошо, — собрался он с силами, — вы можете оставаться здесь. Я чаще уезжаю домой. Если же нет, здесь есть еще комнатенка… У меня, правда, бывают гости, очень редко, и дамы, что тоже редко, но все равно я должен вас об этом предупредить. Кажется, все. Так вы не отказываетесь? — переспросил он с надеждой.

— Нет, — сказала Сонечка твердо.

— Тогда начнем работать, хотя, честно говоря, сегодня уже поздновато. Ну, сколько сможем.

Кирилл вышел, вернувшись в своей вчерашней одежде. Увидев, что она продолжает сидеть на тахте, он с легким раздражением спросил:

— Почему вы не готовы?

— Я не знаю… — испуганно пролепетала она.

— Раздевайтесь. Я же вам сказал: обнаженная натура! И вы мне ответили, что понимаете. Не так?

Он не смотрел на нее, злясь на себя.

Стесняясь, Сонечка стала быстро раздеваться. Хорошо, что вымылась сегодня под жуткой ледяной струей и надела свежее белье.

— Пройдите за ширму, там вам будет удобнее… — раздался голос.

Ширма стояла в углу, отделяя малюсенькое пространство, за которым мог поместиться один человек. В трусиках и лифчике Сонечка прошла туда. Сняла их, скатала вместе с джинсами, сунула в пакет, который выглядел уже весьма потрепанным.

Поплотнее надвинула парик и поняла, что делает все это ради того, чтобы не выходить из-за ширмы. Это казалось невозможным. Вот о чем говорил, видимо, Кирилл, а она и не представляла себе, что такое обнаженная натура!

Теперь Соня маялась за ширмой, не зная, что предпринять. Как она выйдет к нему? Он одет, а она совершенно голая…

Нет! Она не может этого сделать! У нее ноги пристыли к полу. Может, одеться, выйти и отказаться… Уйти к своим бомжам, а он пусть остается с теми, кто все понимает.

Соня слышала, как Кирилл, что-то напевая, ходит по мастерской. Она стала мерзнуть и злиться. Ему хорошо! У него все есть. Он одет и не собирается раздеваться, потому что ему это не нужно! Ему не нужна квартира, не нужно прятаться…

— Сонечка, вы где, моя детка? Уже окончательно примерзли к полу? Выходите, дорогая, все готово…

Вдруг над ширмой показалась голова Кирилла, голова смеялась, укоризненно покачиваясь из стороны в сторону.

— Ай-яй-яй, — он ухватил Соню за руку и выволок на свет. Не глядя на нее (а она-то думала, что он уставится), Кирилл провел ее на появившееся возвышеньице, где стояла табуретка.

— Садитесь, я посмотрю, как складывается фон.

Сзади постаментика был повешен занавес — наполовину серый, наполовину темно-зеленый…

Она прошла по полу, как по стеклу, взобралась на возвышение, села на табуретку и задрожала; тряслось все, даже голова. Как она ни старалась унять дрожь, сделать ничего не могла.

Кирилл куда-то вышел. Сонечка осталась одна, и ей жутко хотелось одеться. Всего лишь одеться, чтобы почувствовать себя человеком, а не подопытной лягушкой. Хотелось плакать, а дрожь становилась все сильнее.

Вошел Кирилл. Не глядя на нее, он протянул ей бокал с чем-то красноватым.

— Сонечка, выпейте, это мартини, ничего страшного, вы просто согреетесь, я пока еще готовлюсь… И это возьмите… — он дал ей большой пушистый плед, — закутайтесь и погрейтесь. У меня еще не все готово. Краски, то, се…

Она послушно выпила, тепло пробежало по телу, а плед согрел ее окончательно.

Стало получше. Пропали слезы, обида и страх…

Пока ей было тепло и прекратилась дрожь, она решилась. Сбросив с себя плед, Сонечка проговорила:

— Я готова, вы можете начинать.

Кирилл расхохотался. Сонечка, чтобы доказать свое бесстрашие и сообразительность, села, как примадонна из захудалого варьете: рука в бок, голова задрана и нога на ногу…

Его смех окончательно помог ей избавиться от смущения.

— Ну, так-то не надо. Просто сидите, — сказал он сквозь смех и кинул ей яблоко. — Вот, ешьте яблоко или смотрите на него… Лучше ешьте.

Прекрасный аромат заставил Сонечку забыть обо всем, а Кирилл меж тем смотрел на нее, прикрывая то один глаз, то другой, потом сделал из бумажной трубочки подзорную трубу.

Было нисколько не страшно! Все-таки она очень глупая! Кирилл смотрел довольно долго, только один раз сказал:

— Встаньте, повернитесь, еще раз…

Получилось, что он осмотрел ее со всех сторон, но это уже не мешало ей думать, дремать — так расслабило ее мартини.

Потом он велел сесть.

— Можете греться, накиньте плед, я возьму кое-что…

Кирилл, прикрепив большой лист плотной бумаги к мольберту, начал что-то набрасывать углем, быстро взглядывая на нее, а то и вовсе не глядя…

Соня поняла, что существует для него именно как натура, а не живой конкретный человек, ей стало обидно.

В ее размышления ворвался его требовательный голос:

— Сонечка, снимите парик.

…Как? Но она не может его снять! У нее такие ужасные волосы! Ей нечем было их вымыть!..

— Сонечка, ну, что вы застряли? — сердито спросил он.

Она посмотрела на него и прошептала:

— Я не могу…

— Он у вас что, приклеен? Снимайте, он мне не нужен.

Но Соня заупрямилась.

— Не буду. У меня грязные волосы… — наконец призналась она.

Кирилл рассмеялся ей в лицо.

— Мне совершенно безразлично, грязные у вас волосы или нет. Мне нужны живые волосы, а не эти нитки смотанные, понятно? Снимайте, — сказал он строго, отсмеявшись, — давно меня так никто не веселил. Уже только за это вам надо платить.

Соня опять расстроилась и, чуть не заплакав, стащила с головы парик.

Кирилл протянул ей расческу и маленькое зеркальце. Она кое-как расчесала жирные тощие пряди.

— Замечательно, — с удовлетворением осматривал ее Кирилл, словно под париком оказались золотые кудри до пояса…

Так у нее же есть еще один парик! Может, тот ему понравится? Он и качеством лучше…

Но Кирилл прочел ей нотацию по поводу того, что хорошо только то, что естественно.

Соня слушала, думая, что ему, такому красивому, легко так говорить, а что делать ей, уродливой?..

И вдруг она это ему выпалила. Впервые в жизни публично признав собственное уродство. Кирилл сморщился, как от боли.

— Люди, люди, семя злое и дурное… Это я не о вас. Вы еще чисты… Кто вам сказал, что вы дурнушка? Какие-нибудь дяди или тети? Или друзья и подружки? Вы просто не укладываетесь в обычные обывательские понятия о красоте. В своем роде вы — красавица, понятно вам? Так и держитесь. И все будут думать так же… На людей, глупых в основе своей, это действует, как красное на быка. Вот попомните мои слова! Короче, хватит! Надо работать, а вечером мы с вами обо всем потолкуем, идет? А, Сонечка?

Он подошел к ней, поднял ее голову за подбородок, и ткнулся носом в ее нос.

— Голову выше!

Соня очень устала за эти два часа, а Кириллу показалось, что он сделал совсем мало.

Она подумала, что пятьдесят тысяч не так уж и много за такую работу. Она вроде бы ничего не делала, сидела… Но нельзя ни отвлечься, ни двинуться, ни переменить позу.

Иногда Кирилл разрешал ей отдохнуть, а сам что-то набрасывал на листе.

Листов он поменял три, сказав, что завтра поставит холст.

Когда художник объявил о конце работы, Сонечка уже доходила. Болели шея и спина, кружилась голова и вообще ей было плохо, не по себе. Однако наготы своей она бояться перестала.

Она теперь относилась к ней, как и художник, — равнодушно, не заостряясь.

Они пообедали вместе. Он сварил вкусный суп из пакета, пожарил рыбные котлетки из коробки, тоже очень вкусные.

Дома мама никогда не покупала ничего «иностранного» — все готовилось из продуктов, купленных на рынке, в крайнем случае — в магазине… А тут все быстро и вкусно! Особенно после пельменей Зофьи. Соня их никогда не забудет.

После обеда пили кофе.

При мастерской имелась небольшая, скромно обставленная комната: красивый стол, на толстой львиной лапе, атласный диванчик с круглой спинкой, три стула и шкаф во всю стену — все старинное.

Кирилл сказал, что здесь она будет жить.

— Ну а теперь поболтаем, — произнес Кирилл, уютно устроившись на диване. Сонечка сидела напротив, на стуле.

Он посмотрел на нее с улыбкой:

— Можешь сесть на диван, не укушу и приставать не стану.

Почему-то он вдруг стал называть ее на «ты», будто эти часы их сблизили. Соня покраснела, пробормотав, что ей и здесь удобно.

Кирилл вдруг озабоченно полез в карман (он переоделся в вельветовые штаны цвета хаки и в такую же рубашку) и достал пять десяток.

Опять покраснев, Соня взяла деньги.

А что, если Кирилл попросит ее выйти и что-то купить? Улиц Сонечка панически боялась, там ее ждет милиция, чтобы забрать, надеть наручники и увезти в тюрьму…

Кирилл ничего не знает! Он и подумать не может, что она скрывается от закона!

Сонечка от этих мыслей передернулась.

— Вспомнила своих бомжей? — спросил художник.

Она неопределенно кивнула.

А он, благодушно попивая кофеек, снова спросил:

— Все же, как ты к ним попала? Через Федю? Немыслимое сочетание: ты и они…

Она молчала, ощущая, что молчание ее становится неприличным…

Однако Кирилл заговорил сам.

— Я хочу тебе кое-что объяснить, Сонечка. Вот ты сегодня засмущалась передо мной, и я вполне понимаю. Мужчина, еще не дряхлый, и юное существо противоположного пола, да еще нагое… Что возникает в мыслях? Секс! Но я человек странный, как говорят мои приятели, может быть, тебе это тоже удалось заметить…

Художник взглянул на нее, но Соня не шелохнулась.

— Искусство в своей основе сексуально, — продолжил он, — потому что секс движет всякими человеческими эмоциями и страстью, но на эту тему мы как-нибудь потом поговорим с тобой, если захочешь. А сейчас я скажу тебе просто. В моем искусстве секс, безусловно, присутствует, но он отстранен от меня, понимаешь? Если бы я спал со своими моделями, натурами, то все, что я бы написал, было в движении, эмоционально, а я считаю, что искусство тогда истинно, когда оно отстранено и статично. Страсть очень неряшливо выступает в картине, скульптуре. Произведение становится однодневкой, оно не вечно…

Кирилл замолчал и, усмехнувшись, добавил:

— В общем, ты меня не слушай, а то я такое разведу… Просто пойми, ты для меня — такое же произведение искусства, как и мои картины, ты должна твердо знать, что тебе здесь ничто не угрожает. Тем более, — добавил он, считая, что для нее это будет самым важным аргументом, — я ведь старше тебя на двадцать два года. Ты моей дочерью можешь быть.

Теперь о твоей внешности, — он посмотрел на нее внимательно, будто сверяясь с чем-то. Сонечка вдруг почувствовала, что он глядит на нее по-иному, чем люди, будто она уже картина, а не живой человек. — Я уже тебе сказал, но еще повторю — у тебя совершенное тело. А тело — главный выразитель человека. Ты — прекрасна по сути, запомни это. Твое лицо так же прекрасно, как твое тело. Господу нужно было создать вот такой, как ты, потрясающий экземпляр, где лицо как бы сокрыто под пеленой… И его надо вытащить! Твое истинное лицо. Это гениальная задача, роскошная! Боюсь, моих силенок не хватит на это, ведь я не гений, так, средний мазилка. Но я попробую. Я задамся целью, а ты мне поможешь.

— Чем? — прошептала Соня, оторопевшая от его горячей речи.

— Тем, что будешь понимать меня. Я ведь бываю противный, — Кирилл задумался, — я вообще противный, не обаятельный и не контактный. Иногда терпеть меня довольно трудно.

— Я буду терпеть, — Сонечка опустила голову, чтобы он не заметил, какими глазами она на него смотрит.

— Отлично, — сказал художник с облегчением, — мне кажется, мы друг друга поняли. Скажи, — вдруг снова заговорил он после длинной паузы, — а ты не хочешь мне рассказать о себе?.. Я умею хранить чужие тайны. — И, видя, что она молчит, поспешил предупредить: — Если тебе не хочется, я ни в коем случае не настаиваю.

— Потом… — прошептала она, и он сразу же согласился:

— Конечно, нам еще предстоит с тобой уйма времени наедине.

«…А дальше?.. — подумала она. — Ты выгонишь меня, как только закончится твоя работа? И не будешь сожалеть обо мне. Я стану для тебя прошлым… А мне некуда будет идти. Туда я не вернусь», — подумала она о верхних обитателях дома.

Кирилл такой умный! Среди знакомых взрослых никто не мог бы с ним сравниться…

А Макс? Она вдруг поняла, что с сегодняшнего дня, с сей минуты Макс исчез из ее сознания. Раньше он жил в ней, а сегодня ушел…

Кирилл поставил пластинку.

— Моцарт, давай послушаем, нам это пригодится…

Они молча слушали, Сонечка немного задремала под музыку, ослабло напряжение, в котором она находилась весь день.

Проснувшись от звонка, Соня не могла понять, где она. Ей показалось, что она дома, пришла Гуля, с которой они собрались идти на реку… Но через секунду она уже вернулась в настоящее. В комнату вошел Кирилл с улыбающимся Федором.

— Ну, слава Богу, здесь. Хоть бы поднялась, сообщила! А то я сижу и не знаю, куда пропала? Может, думаю, Кирилл уехал домой, а она куда-нибудь закатилась, ласточка наша!

Федя ерничал, стараясь выглядеть эдаким интеллигентным господином, который обеспокоен отсутствием общей подружки или родственницы. Быстро оглядев стол и увидев чашки с кофе, он загрустил.

Кирилл вышел, вернувшись с бутылкой «Смирнова».

— Я тебе, Федя, благодарен за Сонечку. Ты молодец, что понял эту девочку. Тебе мой подарок. Хочешь, выпьем по рюмочке сейчас, а остальное возьмешь?..

Федя и обрадовался и расстроился: он рассчитывал на благодарность в денежном выражении. «Смирнов» — само собой! Как теперь сказать? При Соньке… Она ему уже заплатила. Но она — за одно, а Кирилл — за другое…

Однако как же он угадал с Сонькой! Именно для Кирилла, тот же чеканутый! Федя железно знал, что от Соньки он будет в диком восторге. Но теперь, значит, девчонка для них утеряна. Надо что-то придумывать.

— А у нас новости, — сообщил Федя, выпив с Кириллом водки и закусив печеньем, — «пани» Зофью забрали в психушник! Она начала такое городить… Сказали, немного у нее шансов… Теперь Барбос и с меня требует плату вперед, хотя прекрасно знает, что у меня сейчас нет, но я отдам. Такого еще не было, чтобы я не отдавал.

Кирилл достал пачку пятидесяток, три отсчитал Феде.

Федя прочувствованно благодарил, думая, что мог бы дать больше или долларами. Говорят, у него мать в Америке и оттуда ему шлет баксы. Жлоб! Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Но «Смирнова» надо выпить здесь, авось на дом еще выдаст…

— По чу-чуть? За дружбу? Ты, Сонь, как я понимаю, здесь обитаться будешь? — спросил Федя.

Сонечка смотрела куда-то вбок. На Кирилла боялась, вдруг он скажет сейчас: «Нет, она у меня только работает. А раз вашей «пани» нету, то Соня вполне у вас прокантуется…»

— Да, — ответил за нее Кирилл, — пока, по крайней мере. Пока ей у меня не надоест. Да, Сонечка?

У Кирилла продолжались посиделки.

Сонечка вдруг сказала: «Налейте мне, пожалуйста, водки».

Кирилл удивился:

— Но ты же не пьешь? Или это враки Феди?.. — Ему пьющие натуры не нужны! И если это так, то он откажется от своей затеи…

— Что вы! Я не пью, правда! — замотала головой Сонечка. — А водку вообще не пробовала… Просто… Я хочу вам все рассказать. Все. И мне надо… — Она не знала, как выразить, и он помог:

— Отключиться слегка? Давай, и я с тобой выпью. Знаешь, я испугался. Вдруг ты…

Он остановился и со значением закончил:

— Мне было бы очень жаль…

Они выпили, Сонечка задохнулась:

— Какая гадость!

Кирилл рассмеялся. Он был рад: так притвориться невозможно. И вдруг неожиданно спросил:

— А почему ты меня никак не называешь?

— А почему вас этот Макарыч Кириком назвал?

Кирик — это по святцам, так он назвался Макарычу, впрочем, как и всем. Но приятели не восприняли: разве бывают такие имена? И он стал для них Кириллом. А его близкие называют его Кирик…

— Вам Кирилл не нравится? — спросила Сонечка.

— Очень… — признался он.

— Тогда можно я буду называть вас Кирик?.. А ваше отчество? — осмелилась она.

— Сергеевич… Но ты можешь без отчества, если у тебя получится.

Наступило молчание. Кирик включил музыку, и казалось, его больше ничто не интересует. Это и обижало, и освобождало: значит, ему не так уж интересна ее жизнь и ее тайна, но зато она может забыть о своем обещании.

Однако он не забыл. Он ждал, понимая, как нелегко девчушке довериться малознакомому человеку…

Он с нежностью подумал о ней: она очаровательна! Но никогда и никаких мыслей по поводу… Он не имеет права связывать свою жизнь с женщиной, предназначение которой — семья, дети. У него предназначение другое. Он не муж, не отец, не возлюбленный. Он — художник. Таким его создала Природа, и он не имеет права ей перечить. Его высшая любовь — искусство.

Надо быть осторожным с девочкой, чтобы у нее не появилась надежда. Плохо, конечно, что она будет здесь жить, но куда ей деваться?..

Он может в нее влюбиться, потому что по-своему она совершенна. Но это будет предательством, в частности, и по отношению к ней. Со временем она устроит свою судьбу. Не одному ему откроется ее прелесть и неординарность…

Его мысли прервал Сонин голос.

— Кирик Сергеевич, — сказала Сонечка жалобно, — я вам очень надоела?

Он ответил, не открывая глаз:

— Совсем нет, что ты придумываешь?

— Я все-таки расскажу вам…

— Рассказывай… — откликнулся Кирилл.

— Только откройте глаза… Или вы спать хотите?..

Он открыл совершенно ясные глаза и улыбнулся.

— Я думал, так тебе будет легче… Ну, рассказывай все с самого начала.

Хорошо, что он так сказал: с самого начала… Потому что Соня не знала, с чего начинать. Может быть, сразу сказать ему — она убийца. Прячется от милиции…

И она начала свою длинную историю с жизни в станице.

Закончила Соня, когда за окном было совсем светло. А у них горел свет. Два раза за ночь они прикладывались к «Смирнову».

Когда она поставила последнюю точку, Кирик встал.

— Теперь спать. Я ничего не могу сейчас сказать тебе. Не готов. Нам надо выспаться. Мудрые мысли придут во сне. Но, думаю, все не так страшно, как ты вообразила. Пока. Спокойного сна.

Не ожидая такой реакции, Соня заплакала. Вернувшись с чистым бельем, Кирилл поморщился.

— Не думал я, что ты такая глупенькая и слабая. Я уже сказал — ничего сверхстрашного. Давай спать.

…Проснувшись, Соня испугалась и пожалела о своей откровенности. Она села на постели. Бежать?..

Соня прислушалась. В квартире стояла тишина. Она босиком подкралась к двери мастерской, там не было слышно ни звука.

Она вошла. Пусто. Ее охватила паника: он пошел в милицию! Сейчас придут ее брать. Он, наверное, ожидал, что она расскажет глупенькую детскую «тайну», после которой нужно просто разыскать родителей и вернуть блудного ребенка в семью…

А оказалось, он пригрел у себя в доме убийцу. И еще рисует ее портрет! Все! Бежать! Найти на вокзале местечко… Нет, бежать в другой город, уехать в любую сторону! Уж такое пристанище, как у Зофьи, она найдет… Деньги у нее еще есть.

Сонечка лихорадочно оделась, осмотрела комнату… Убрать постель? Нет, время дорого!

В двери она столкнулась с Кириком.

— Куда это ты собралась? — Увидев в руке пакет, догадался: — Бежать решила? Поворачивай назад!

Втащив ее в квартиру, он захлопнул дверь и вынул ключ — на всякий случай, чтобы не сорвалась по глупости.

— Бегать я за тобой по дворам не намерен. Так и знай. Уйдешь — разыскивать не стану. Запомни накрепко. Это не пустые слова.

Они вошли в мастерскую. Кирилл, устало присев, раздраженно проговорил:

— Сегодня я уже не работник, и за это я должен благодарить тебя. — Помолчал, справляясь с раздражением. — Совершенное тобой там, у себя, безусловно, мерзко. Можно было отомстить по-другому… — он снова задумался. — Впрочем, придумала ты складно, а вот ножом… Это самое дрянное во всей истории. Я читал ваши газеты, видел заметку об этом событии. Твой Максим жив и здоров. — Тут Кирик кривил душой, написано было: за жизнь хирурги ручаются, за красоту — нет. Он не поленился съездить в библиотеку и разыскать подшивку газет. Ему показалось, что девчонка половину выдумала. Оказалось, нет. И убивать она не хотела.

Сонечка не поверила. Вскочив, она заплакала, закричала:

— Вы меня успокаиваете! Вы нарочно… Вы…

Он похлопал ее по спине:

— Хватит истерики. Я тебе сказал правду. На черта мне было тащиться с утра в библиотеку!

Она во все глаза смотрела на него и поняла, что он ее не обманывает. Он специально ездил в библиотеку!.. Из-за нее. Тратил свое драгоценное (это она уже поняла) время, чтобы помочь ей…

Слезы предательски подступили к глазам, но Кирилл понял, что ей необходимо снять груз, день ото дня становившийся тяжелее.

Соня выплакалась. Он дал ей носовой платок.

— Наверное, шрамы… останутся? Как вы думаете? — спросила она.

— Думаю, да. Но сейчас делают чудеса. Хотя для мужчины это даже гордость. За него, наверное, все девчонки теперь передрались. Да, кстати, — вдруг вспомнил он главное, — там написано, что подозреваются пришлые. То есть никого из общежития не подозревают, а уж тебя — тем более. Значит, твой Макс ничего не сказал. Видишь, какой он благородный…

Сонечка покачала головой — он злой, он будет мстить. Он же ее видел! Теперь она должна бояться его.

— Ну вот, все тебе не так… — посмеялся Кирик. — Даже если он приедет в Москву, где он тебя найдет? Как? А вообще, пусть пройдет время. Оно все лечит, и Максу не захочется мотаться по Москве в поисках тебя. А сколько нужно денег, чтобы жить здесь хотя бы полгода! Подумай! Тебе нечего бояться. Просто будь внимательна, когда выходишь на улицу, случайности, конечно, бывают…

Кирик потянулся, встал, сказал лениво:

— Давай кофе выпьем и — за работу, детка моя!

Она удивленно посмотрела на него.

— A-а вы мне ничего не скажете?

Он тоже удивился или притворился.

— А что я тебе должен сказать? Ты теперь знаешь, что твой… м-м… возлюбленный жив, что тебе еще?

Сонечка расстроилась. Она ждала, что он скажет ей что-то такое, после чего она будет строить свою жизнь по-новому…

Она не знала, как художник рвался писать! Красить! Скорее! Такая колоссальная натура! Он не собирался, как баба, полдня обсуждать ее судьбу. Кирилл понимал, что Сонечка ждет от него сакраментальных истин, но не сейчас! Когда вдруг появились силы, жажда творить, возможно, это будет его лучшая картинка — «Сонечка»…

— Мы все обсудим. А сейчас живо скидывай свои тряпки. Я буду работать, а тебе надо денежку копить. На квартиру, — это уже было как бы из тех ожидаемых советов.

Соня снова сидела, стояла, мерзла и не могла сосредоточиться на своих мыслях от боли и усталости. И так изо дня в день.

Измучившись, она совсем забывала про свою наготу, только зябкость в холодные дни напоминала ей об этом.

А вечером она без сил валилась в постель.

Художник тоже уставал, даже музыку свою любимую слушал редко, а выпив вечерний кофе, уходил в мастерскую. Домой он не ездил, почему — Сонечка не знала. Может, чтобы ей не было одиноко и страшно?.. Так хотелось думать. А может, просто потому, что сам уставал: в восемь они уже бывали на рабочих местах. Сонечка ни разу не увидела в его взгляде того, чего она все же ждала, что бы он там ни говорил…

Как-то через неделю Кирилл сказал:

— Теперь ты можешь отдыхать. С завтрашнего дня ты мне не нужна. Иногда я буду тебя звать на минутку… И все. Так что ты свободна.

Соня испугалась. Она ему больше не нужна?

— Для этого портрета не нужна, — поспешил он объяснить. — А потом еще как будешь нужна! Я задумал триптих. Три связанные одним замыслом картинки. На всех трех — ты. Поняла? В разных видах… Каких? Я пока только примерно знаю. Когда утрясется, я тебе скажу. Тебе советую выйти на улицу. Не иди в сторону Курского, а иди направо. Запомни дом, адрес, не пропадешь. Купи себе что-нибудь.

Деньги он платил исправно. А когда она отказалась брать, сказав, что не дает на питание, он рассмеялся — чтобы он больше такого не слышал!

Сонечка поняла, что должна идти, иначе Кирик будет считать ее дурочкой и трусихой.

Переулок, в котором стоял дом, вывел ее на улицу, где было солнечно, полно людей и магазинов.

Сначала Сонечка боялась (она таки надела черный парик, а Кирик дал ей темные большие очки): ей казалось, что она тут же встретит кого-нибудь оттуда, но, несколько освоившись, пристыдила себя: откуда здесь они?.. Люди шли по своим делам, и никто не остановил на ней взгляда.

Соня решила купить себе что-то необычное и красивое. Кирик будет еще «красить» ее. Может, теперь в одежде? Денег у нее, она считала, много.

Зайдя в первый же шикарный магазин, она остановилась, ошеломленная. Все стоило неимоверно дорого!

У нее хватит денег, чтобы купить, например, вон то белое платье… Но тогда почти ничего не останется. А ей нужны духи, колготы, да и о зиме надо подумать.

Она постаралась сделать независимый вид и быстро смылась.

Так хочется что-нибудь купить! И главное, удивить Кирика своим вкусом.

Соня бесцельно шла по улице, как вдруг кто-то ухватил ее за руку. Она вздрогнула, обернулась — перед ней стояла здоровая тетеха и знакомым южным говором частила:

— Девочка, чего шукаешь? У меня все, шо душе угодно… Дешево. Прямо с самого Кипру!

Она привела Соню в квартиру, где находился магазинчик «Секонд хенд» — вторые руки.

Сонечка набрала ношеной одежды, на первый взгляд модной и вполне приличной. Дома она поняла, что ей насовали рвани, денег взяли не так уж мало и еще вытащили из пакета пол-лимона.

Услышав шаги Кирика, она засунула тряпье в неубранную постель, оставив пакет на полу.

— Ну, погуляла? Не украли? Возлюбленного не встретила? — спросил он весело.

А у нее был растерянный и огорченный вид.

— У меня украли пол-лимона, — пробормотала Соня.

— Еще заработаешь! Не вешай носа! А что ты пакет этот везде таскаешь? На него уже глянуть страшно. Денег твоих я не возьму, надеюсь, ты это поняла? Можешь положить их в шкафчик… Одежду разложи и развесь, а?

Настала минута, когда нужно все выяснить.

— Кирик Сергеевич, я же не знаю, на сколько я у вас… Что ж мне устраиваться… Скоро работа кончится. Мне надо будет съезжать. Где-то комнату снять. Вы мне поможете?.. — Соня замерла.

Он поднял ее подбородок:

— Ты не поняла, что я говорил? Живи сколько хочешь. Не хочешь, снимай комнату, когда денег подкопишь. Я лично считаю так: живи здесь и собирай на покупку комнаты, поняла? Чтобы у тебя была своя жилплощадь в Москве. Домой тебе ехать не стоит, устраивайся здесь, в Москве… Но это решать тебе. А вот написать ты должна. Матери. И все ей рассказать. И Гуле своей. Адрес, пожалуй, пока не давай. Мало ли какими хитростями твой герой выведает, где ты.

Они сидели за вечерними чаями.

— Кирик Сергеевич, а вы осудили меня?..

Художник пожал плечами.

— Как я могу тебя осуждать? С позиций закона, человечности ты совершила серьезный проступок, но какое я право имею тебя осуждать? У меня другая натура, другой возраст, все другое… Ты необузданная, возможно, в критических ситуациях ты всегда будешь решать вопрос жестко… Тебе надо развивать интеллект, зачатки милосердия, почитать Библию, наконец… Тогда в тебе произойдет ломка, ты — человек неглупый и, возможно, научишься себя обуздывать. В следующий раз постараешься уязвить и ранить обидчика без ножа. Но это долгий и тернистый путь. Я понятно говорю, Сонечка, или не очень?..

Она неуверенно кивнула, не совсем уразумев его речи. Она лишь поняла, что он станет ее воспитывать, наблюдать за ней и, пожалуй, никуда не отпустит.

Так он и сказал в итоге.

— Если ты согласна, будешь жить здесь и меня слушаться. Я тебе в отцы гожусь. Мне уже тридцать девять, моя девочка.

«…Ну и что, — подумала Сонечка, — я вас все равно люблю…» Испугавшись, что эта мысль отразится у нее в глазах и тогда он ее прогонит, она опустила голову.

— Я согласна…

Кирик внимательно посмотрел на нее. Какой же он въедливый. Хочет знать о ней все!.. Но эту тайну он не узнает. Может быть, не скоро, когда она станет совсем взрослой, придет к нему в гости…

О Максе она забыла после встречи с Кириком, а когда узнала, что он жив и даже здоров, перестала о нем вспоминать… Разве может он сравниться с Кириком!

— И еще, — сказал он строго, — я хочу тебе это внушить. Когда сюда будут приходить художники, сиди, как мышка. Только если позову, поняла? Им не следует знать, что ты здесь живешь. Достаточно, что знают твои бомжи… Вот, пожалуй, и все.

На следующий день Кирик принялся за образование и воспитание Сонечки. Натащил из дома книг, пластинок, альбомов живописи.

Кирик оказался прекрасным учителем. Он рассказывал интересно и доходчиво, обязательно высказывая свое мнение, зачастую странное и сложное для восприятия не только Сони. И говорил: «Я не навязываю свои взгляды, но хочу, чтобы ты их слышала».

Среди книг Сонечка увидела знакомые — стихи Блока и Есенина — и сказала, что многое помнит наизусть. По просьбе Кирика Соня, наверное, целый час читала наизусть, за что тот осчастливил ее, заметив, что она понимает поэзию.

Как-то Сонечка достала свои «дорогие покупки». Среди барахла оказался широченный длинный дымчатый шарф из нейлона, в который она могла закутаться с головы до ног. Сонечка решила воспользоваться им, если Кирик заставит ее одеться для триптиха…

Раздался звонок в дверь. Кирик крикнул Сонечке, что к ней гости.

В комнату бочком вошел Федя. Сонечка разозлилась, но, вспомнив наставления Кирика, постаралась унять гнев.

А Федя пришел за очередным подаянием. Деньги у них с Барбосом кончились, а Зофья из больницы требует еды и фруктов (та просила, конечно, другого, но Федя засмущался).

Сонечка спросила, куда же он дел свои деньги? Федя, замявшись, сказал, что баксы бережет на комнату… Не век ему тут валяться.

Она дала Феде две десятки. Тот, огорчившись, сказал, что придется пойти к Макарычу, у него дешевле…

Сонечка возмутилась:

— Экономишь на здоровье! У Макарыча такая дрянь! Купи нормальной водки…

У, стервоза какая стала, разозлился Федя, но потом подумал, что ей тоже нужны деньги, наверное, этот хмырь Кирилл дерет с нее…

Федя с благодарностями ушел, а Сонечка вдруг решилась наконец засесть за письмо домой.

Письмо получились маленькое. Сонечка сообщила, что сожалеет, что так «ускакала», но ей стало невмоготу находиться там. Живет она в Москве, снимает у хорошей женщины комнату, работает, взятые у мамы деньги скоро вышлет…

В конце всем приветы, особенно Гуле. Адрес не дает, поскольку уезжает с этой женщиной на дачу.

Вот такое письмецо сочинила Сонечка маме, не зная, что та живет теперь в родной станице.

Провалялось это письмо в ящике долго, пока однажды Макс не вскрыл чужой ящик. Увидев письмо без обратного адреса, он сообразил, от кого оно, и прочел. Дома тоже показал всем.

Валерка, поверив каждой строке, порадовался за Соню. Тамара не могла слушать его.

— Авантюристка эта Соня, — сердито сказала она, — и мать свою не жалеет.

Гуля ночью долго вчитывалась в каждую строчку, пытаясь отыскать тайный смысл. Но ничего не нашла и стала ждать обещанного Соней «большого письма».

А Макс теперь знал точно, где «эта сука» находится, уж он-то ее разыщет. Хоть годы там проведет.

В мастерской происходили события, которые вели к определенным поворотам судеб.

Художник закончил портрет Сони уже без нее, однажды только позвав ее на полчаса.

Она страстно хотела посмотреть, что получилось, однако Кирик неготовых «картинок» не показывал. И вообще не любил показы…

— Для чего же вы тогда красите? — удивилась Сонечка.

— Я самовыражаюсь. Пути Господни неисповедимы. Картины сами должны приходить к человеку, самостоятельно, волей случая…

Сонечка иногда совсем не понимала его.

В это вечер к нему завалились художники: Олег и Геннадий. Он мог бы и выгнать их, как делал нередко, но был благодушно настроен, триптих, кажется, выстраивался.

Было еще не поздно, часов пять вечера, Кирик уже не работал, и они с Сонечкой собирались варить суп по старинной кулинарной книге мадам Молоховец.

И тут ввалились эти двое. Сонечка тихо заперлась у себя в комнате. Она сидела, как мышка, взяв альбом Модильяни, который ей очень нравился, и еще Борисова-Мусатова, биографию которого она читала и перечитывала. Его романтическая любовь, его зыбкие картины с призрачными дамами заставляли замирать сердце.

Подвыпившие художники громко уговаривали Кирика выпить, «погулять». Кирик отнекивался, но потом неожиданно разошелся, напившись до того, что на вопли-просьбы показать что-нибудь последнее отвернул от стены почти законченный портрет Сонечки.

Художники были в шоке. Первым заговорил Геннадий.

— Так ты все же ухватил ту уродку! Ох, хитер-бобер! Пока мы тут возились с красавицами, он отломил натуру! Ты — гений, Кирюха! Точно! А фонок! А тело! Золото, так твою растак! И такая рожа! Нарочно не придумаешь!

Слыша это, Сонечка невыразимо страдала. Ее хвалили! Но как!.. Она была рада за Кирика, злясь в то же время, что он использовал ее уродство! Наверное, он не хочет показывать картину, чтобы она не слышала таких отзывов…

Олег тоже восторгался, но его Сонечка плохо слышала. Потом она замерла…

Они требовали, чтобы она вышла. Кирик отвечал, что ее здесь нет, она приходит только на сеансы… Геннадий заорал, что пойдет к старухе-бомжихе и вытащит девчонку оттуда, она должна с ними посидеть…

Сонечка дрожала, ожидая своей участи. Кирик вяло сопротивлялся, а Геннадий навалился танком, утверждая, что девчонка живет здесь!

— Я ее сейчас найду! — он пьяной тяжелой поступью направился в коридор.

Она услышала голос Кирика:

— Генка, не надо, сядь. Я ее сам приведу, надоел ты мне. Но живет она не здесь. Это вам старый хлам Макарыч набрехал… — Он говорил на их языке и даже запускал матерком. Сонечка расстраивалась все больше, испытывая даже некоторое отвращение к нему: неужели он может напиваться, как те, внизу…

Сонечка, услышав, как в замке поворачивался ключ, успела натянуть парик и наклеить губы.

Вошедший Кирик выглядел совсем другим человеком: помутнели ясные, острые глаза, опухшее лицо покраснело, а выражение его стало растерянным, будто он силился вспомнить нечто важное.

— Сонь, — пробормотал он пьяно, — тебя ребята зовут… Не мог я отстоять, черт меня задери! Но все равно я тебя никому не отдам, слышишь? Могу давать напрокат, если… если ты согласишься… Чтобы денежку заработать. Генка богат, но не сильно, зато Олег ошивается всю дорогу у американцев… У него в мастерской ни одной картинки нету — все продал. Бездарь, идиот… Он из тебя такой кубик Рубика сделает! Со смеху помрешь! Не напиваться и ни с кем из них не уходить, поняла?..

Выслушав его заторможенную речь, она сказала:

— Хорошо, я пойду. Но если вы, Кирик Сергеевич, будете еще пить, то не только меня, вас самого отсюда вынесут и все картинки ваши — тоже. Я-то не напьюсь, а вот вы…

Он уселся на диван, забыв, что они должны идти к гостям.

— Понимаешь, я ведь в принципе не пью. Не люблю. Но иной раз приходится, чтобы не быть совсем уже белой вороной. Они уверены, что я уеду в Америку, у меня там мама, она — американка… Но я не собираюсь… Мне там делать нечего. Я — российский человек, и этим все сказано… А они не понимают… Сонечка… Хочешь, тебя в Америку отправлю, к моей маме? Она удивительная женщина… Представляешь, приехала сюда работать и помогать строить новую страну после революции. Приехала, влюбилась в отца и осталась. Когда отец умер, не смогла здесь жить. И вот уже пять лет там. А мы с сестрой здесь. Но сестра со своим сыном собирается… А я нет!

Кирик замолк, а Сонечка замерла от сведений, которые он сообщил ей под пьянь. Никогда он о себе столько не говорил.

В комнату ворвался мужчина с лицом, походившим на котлету, состряпанную нерадивой хозяйкой: разъехавшееся, серо-красное… Небольшие глазки прятались под густыми темно-рыжими бровями, толстые усы перекосились, а волосы топорщились венчиком вкруг небольшой лысины.

— A-а, вот они, голубки! — заорал он. — Мы там спим без просыпу от тоски! Здрасьте, — повернулся он к Сонечке, — как я понимаю, вы — модель шикарного портрета? Сонечка? Имя-то, имя какое! Сдохнуть от восторга! Меня зовут Геннадий, можно Гена. Вас Сонечка! Со-не-чка! Дивно! Пойдемте, Сонечка, разбавьте нашу мужскую компанию женским очарованием…

Схватив ее за руку, он поволок ее в мастерскую. Кирик плелся следом.

В мастерской находился еще один мужик, моложе, но не симпатичнее. Маленький, худой, с длинными сальными волосами, костистым лицом и незначительными чертами лица. Что у него было хорошим, так это глаза — яркие, карие, с необыкновенно голубыми белками. Он как будто даже не был пьян.

— Олег, — представился он и привстал. А глаза его то ли с усмешкой, то ли с чем-то подобным оценивали Сонечку с ног до головы. Потом выражение их переменилось, теперь в них была злобная зависть. Сонечка невзлюбила этого тоже.

На столе лежала более чем скромная закусь: два соленых огурца, помидор, яблоко, черный хлеб и сосиска.

У стола на полу стояла пустая бутылка из-под водки, на столе — полная.

Сонечку пригласили за стол, извинившись за непорядок, налили ей водки. Она отказалась. Геннадий тут же слетал за шампанским. Шампанского она выпила. После этого Геннадий подошел к холсту и повернул его к сидящим за столом.

Сонечка увидела себя и замерла, оставшись как бы наедине с портретом. Сначала он потряс красотой колорита: жемчужно-серый с изумрудным фон, золотистое тело и темно-синие, черно-синие тени от ее фигуры…

А потом Сонечку потрясло ее лицо. Оно было таким уродливым! Но чем дольше всматриваться в картину, тем больше сглаживалось уродство. Сонечка замерла.

Господи! Как он мог такое сотворить из нее?

Больше ее ничто не трогало. Ни Геннадий, который нагловато хватал ее за руку, шепча: «Будешь моей музой, Сонечка? Я скульптор, я все могу, не то что мазилки».

Ни отрезвевший Кирик, сидевший с мрачным лицом.

Ни Олег, сыпавший непонятными терминами, из которых выходило, что портрет неправильно сработан.

Ни то, что она, не заметив, выпила бутылку шампанского…

Художники хотели смотреть картинки дальше, но Кирик вдруг грубо заявил:

— На сегодня все, ребята.

И те послушно встали и ушли. На прощание Геннадий, таинственно подмигнув Сонечке, сотворил пальцами непонятный знак: то ли писал, то ли еще что… Она не собиралась разгадывать.

Кирик все мрачно сидел на стуле, а она, прибрав и пожелав ему спокойной ночи, ушла спать.

Конечно же, она не спала! Ей все виделся сверкающий портрет и хотелось не то плакать, не то смеяться.

Слыша, как Кирик бродит по квартире, Соня не откликалась, хотя однажды он даже приостановился у ее двери.

Но она затихла. Никого не хотелось ей видеть. Только себя…

Наутро Кирик постучал к ней в дверь. Соня разрешила ему войти, но сама осталась лежать — она совсем недавно заснула.

«…Почему я так вдруг обнаглела? Даже не встала… После своего портрета? После того как увидела его таким… Но ведь там не я, это ясно! Это его представление обо мне… а я другая. Так почему же я обнаглела?.. Значит, будь я красивой, была бы наглой?..»

Такие мысли пришли ей в голову, пока Кирик устраивался на стуле с рюмкой и соленым огурцом в руках. Он выпил водки, сморщился, закусил огурцом.

— Никогда не пей, Соня, а главное, не похмеляйся, поняла?

Она засмеялась.

— Вы вчера уже немного протрезвели…

— Это я помню. Пожалуй, и остальное помню… Как я тебя потащил к ним… — он покачал головой. — Совсем ума лишился, старый дурень.

— Зато я портрет свой увидела… — проговорила она тихо.

Художник поморщился.

— Не терплю неготовую работу показывать, а по пьяни — нате, смотрите… Дур-рак! — с чувством произнес он. Потом спросил: — А тебе ребята понравились? — Он явно не хотел спрашивать Сонечку о портрете…

— Нет, — смело сказала она. — Ни тот, ни другой. Геннадий — хам, противный, а Олег — еще более противный и завистливый! У него даже глазки побелели, когда он меня увидел, обзавидовался… Неужели это он вас учил, как руки-ноги рисовать?

Кирик развеселился.

— Понимаешь, они худшколу заканчивали, а я самоучка. Олег меня постоянно поучает… А мне смешно…

Разговор перекинулся на его картинки и, наконец, зашел о портрете…

Сонечка выразила свое удивление:

— Ведь я не такая! Я же хуже!

— Хочешь быть такой, иди и сфотографируйся… Только и там ты будешь другой, не такой, какой себе кажешься… Видишь ли… — начал он и вдруг скривился. — Слушай, сегодня я не настроен вести философские беседы… Давай отложим, ты не обидишься? Сегодня мы займемся практикой. Если хочешь получить хорошие бабки, иди к ребятам натурой. Платить будут хорошо, ручаюсь. Я следить за этим буду. Ничего плохого с тобой не случится, это я тебе говорю. Генку предупрежу, он со мной не захочет ссориться.

Деньги ей нужны, подумала Сонечка, но уж больно противные эти дядьки. А Геннадий наверняка к ней полезет…

— Нет. Они мне не нравятся.

Больше на эту тему разговора у них не было.

Теперь Сонечка спокойно выходила из дома — надевала парик, купила себе черные очки, наклеивала губы. Однажды ей встретился Макарыч.

В свойственной ему прибаутошно-дурашливой манере заговорил о том, что она красавица, жениха ей хорошего надо, отдельную квартиру…

— Вы мне квартиру обещаете? — раздраженно спросила Сонечка.

Он захихикал.

— Тебе квартиру, конешно дело, не отвалю. Ты сама девка с головой и вона, оказывается, какая знаменитая! Об тебе уже все художники гуторят! Короче, красавица, тебе предлагают хорошие бабки. Не отказывайся, дура будешь! Художники — они все свихнутые, может, замуж выйдешь… а не выйдешь, так поживешь как сыр в масле…

Соня хотела отбрить Макарыча, но потом остыла. Как она уверилась в себе! Кто она, чтобы всех гонять и презирать…

— Я подумаю, Анатолий Макарович, сейчас у меня много работы… — неопределенно пообещала она.

Старик, тронутый ее вежливостью, тихо пробурчал:

— Ну, когда понадобится, Софья, ты мне шумни, я тебя пристрою. У меня много разных художников, не только эта шушера.

Сонечка представить не могла, что будет иметь такой успех в художественном мире. Она даже по-иному себя чувствовала. И это заметно отразилось на ее осанке.

Шло время. К Кирику приходили иностранцы, купили две картины и зарились на «Сонечку». Триптих был еще не закончен: Кирик работал над второй частью, где Сонечка стояла в шарфе, который она «приобрела» более чем за пол-лимона… Кирик был в восторге от ее покупки, похвалив ее вкус.

По поводу третьей части художник туманно намекнул, что она будет мало отличаться от первой. Соня нужна ему там обнаженной. Кирилл задумал написать ее тело с головой девушки в маске… Он не знал, как сказать ей об этом, ибо маска сыграла в ее жизни роковую роль…

Иностранцы сказали, что они приедут через месяц. Одарили Сонечку подарками и дали ей двести долларов.

Кирик поехал с ней в магазин и купил ей шикарную шубу, сапоги длинные, замшевые, выше колен… Он за все заплатил сам, сказав, что получил от американцев хороший куш.

Приходили в гости писатели, бизнесмены и прочие. Он ко всем ее вытаскивал и хвастался ею. Гости восторгались ею (в связи с картинами, конечно! Она это понимала), но никто никогда не пригласил в кафе, театр или еще куда-нибудь… Она это отмечала. Да она и не пошла бы, потому что с каждым днем все больше погружалась в любовь к Кирику, стараясь, чтобы он ни в коем случае не заметил этого. Ей казалось, что он тотчас ее прогонит.

С гостями приходили женщины, но ни разу зоркая Сонечка не заметила, чтобы Кирик проявлял излишнее внимание к ним. Иногда он уезжал домой, где они жили одной семьей с сестрой в трехкомнатной квартире.

Однажды днем в дверь позвонили. Сонечка, думая, что это наверняка Федя, с недовольным лицом, в домашнем виде, открыла дверь.

Перед ней стояла дама и, улыбаясь, спрашивала Кирика Сергеевича.

Сонечка растерянно смотрела на даму, а та с интересом на нее.

— Так он у себя? — повторила дама.

Тут только Сонечка, покраснев, ответила:

— У себя, работает…

— Ничего, я на минутку, — сообщила дама и, ловко обогнув Сонечку, прошла в мастерскую.

Сонечка осталась стоять в коридоре… Она вдруг вспомнила, как однажды Кирик предупредил, что к нему будут приходить дамы… До сегодняшнего дня их не было.

Эта дама была в шикарном темном плаще с длинным шарфом телесного цвета и в туфлях на высоченной платформе.

Но сама она Сонечке не понравилась. Растрепанные темные волосы неопределенной длины, лицо заостренное, с небольшими глазами и слишком большим лбом. Фирменно накрашенная и очень высокая.

— А что это за очаровательный уродец? Очередное творческое увлечение?.. — услышала Сонечка.

Она ушла в комнату и просидела там часа два. Из мастерской не доносилось ни звука.

Ей нечего здесь делать, подумала Сонечка, Кирик никогда не полюбит ее… Она дура, что могла хотя бы предполагать это. Ей надо съезжать. Она не выдержит приходов этой ведьмы, а что та будет приходить, Сонечка не сомневалась.

Она уже ненавидела эту «даму», длинную и сухую, как вобла.

Наконец в коридоре послышались шаги. Кирик провожал даму. Но нет! Он заглянул в комнату к Сонечке (вид у него был то ли встревоженный, то ли растерянный).

— Я ухожу. Поеду домой, мне нужно… — сказал он и стал путано объяснять, зачем он поедет.

Сонечка смотрела на Кирика, пытаясь внушить ему, что нельзя, нельзя бросать ее сегодня одну!

Кирилл отвел глаза и быстро закончил:

— Не скучай, я позвоню, а завтра с утра тут.

И они ушли.

Сонечка начала собирать вещи. Шубу она повесила в шкаф, туда же поставила сапоги и положила ангорский свитер — это все были подарки Кирика.

Гардероб ее был тот же, с которым она приехала в Москву, ну курточка прибавилась да еще один паричок с длинными коричневыми волосами.

Собрала деньги — у нее появился элегантный кожаный кошелек!

И окончательно поняла, что ее здесь ничто не держит.

Последняя часть триптиха? Обойдется без нее — он же говорил, что может писать по памяти. Ее он хорошо знает и вполне сможет написать. Она уходит. Эта мысль вдруг пронзила ее.

Она села на стул. Кто ее в Москве ждет? Но она же не сможет завтра как ни в чем не бывало встретить Кирика… Он все поймет — уже понял сегодня! У них начнется ад, а не жизнь. А если вобла будет ходить? Нет и нет! Тут она вспомнила предложение Макарыча.

Она подхватила пакет, положила на стол ключи от квартиры, вышла и позвонила Макарычу в дверь.

Тот открыл сразу, будто ждал. Сегодня он отдыхал, наварив своей дряни от пуза. Видел дамочку и Кирика… А тут в гости сама Сонечка!

Вот радость-то для деда, подумал Макарыч, а сам внимательно вглядывался в мрачное лицо Сонечки… Чтой-то с девкой не того… Приревновала, поди… Или сам Кирька погнал. Он ведь свихнутый, да еще из себя корежит.

— Анатолий Макарович, вы мне обещали работу? Я готова. Мои дела с Кириком Сергеевичем закончились… Я его затруднять не хочу. Вы разрешите где-нибудь у вас переночевать? Утром я комнату сниму…

Все это Сонечка выпалила единым духом, чтобы не было лишних вопросов. Макарыч засуетился:

— У меня на кухне диван-тахта, я там посплю, а ты в комнате… Уладимся как-нибудь. А с комнатой ты подожди… У меня один художник есть, богатеющий, у него мастерская — два этажа да квартира о пяти комнат, да еще квартира… Он, может, тебя туда пустит. Все ноет, чтоб я ему натуру нашел… Так что погоди.

— Анатолий Макарович, может быть, я на кухне? А вдруг к вам кто-нибудь придет? Мне там удобнее будет, я думаю, вам тоже… Я очень устала… Вы меня пораньше разбудить сможете? Мне по делам нужно.

Сонечка ушла на кухню.

А в это время к Кириллу забрели Геннадий и Олег. Поскольку им никто не открыл, а погода была отвратнейшая, вспомнили про Макарыча и завалились к нему с цветами, шампанским (для Сонечки) и с двумя бутылками водки. У Геннадия возникла шикарная задумка для скульптуры, и для этого нужна была именно Сонечка.

Макарыч им обрадовался, хотя и углядел две покупные водки… Ничего, подумал он, разгуляются, не хватит, моя в ход пойдет, вон погода какая, собаку на двор не выгонишь!..

Пошла гульба, треп, Геннадий зациклился на жлобе Кирике, который присвоил себе право владеть натурой — Сонечкой. И вообще, кто она ему? Ну спит он с ней, но это не резон, чтобы больше ее никому не давать!

Олег поддакивал, оба они поливали Кирика, его новую картинку-триптих «Сонечка», а Макарыч соображал, как бы половчее намекнуть им, что он может девчонку сговорить, за бабки.

Он обождал, когда наступит пауза; увидев, что вторая бутылка кончается, достал свою и исподволь начал свой заход.

— Ребята, я вот вас слушаю и никак не пойму, чего вам далась эта девчонка? Маленькая, субтильная, какая из нее фигура?

Геннадий завизжал: «Понимал бы ты, старый хрен, что-нибудь! Она — для гениального скульптора, то есть для меня! Я такую залепуху устрою всем! Закачаются! Америкашки-итальяшки на коленях будут передо мной ползать. А я буду ждать настоящую цену! Ничего ты, старик, не понимаешь!»

Макарыч осторожненько спросил:

— Ну и как ты, Геннадий, мыслишь насчет оплаты? Если я тебе твою натуру преподам на блюдечке?..

Геннадий швырнул на стол сто долларов.

Старик покачал головой:

— Еще добавь стоко. Дешево хочешь.

— Ну и жлобяра ты, Макарыч! Но если девчонка не согласится, все заберу, понял?

— А скоко ей будешь давать?

— А вот это уж не твое собачье дело! — возмутился Геннадий — Может, я сразу тысячу баксов ей дам!

— Нет, мое это дело, — заявил Макарыч, — я тебе ее преподаю на блюдечке, я должен ее уговорить, а ты ей — шиш? Что она мне скажет? Мне гарантии твои нужны.

Геннадий поутих:

— Меньше того, что я тебе дал, не будет.

Макарыч встал.

— Вы посидите, а я пойду прогуляюсь. — Другого он хотел для Сонечки и для себя, того миллионера. Но лучше синица в руке… Неизвестно, как тот отнесется к «натуре», а Генка уже готов.

Сонечка не спала. Она слышала, как кто-то пришел, узнала громогласного Геннадия, ясно прозвучало ее имя.

Не все ли равно, кто будет ею пользоваться как натурой? Платил бы хорошо. Теперь она будет жить иначе, раз уж так к ней относятся, думала Соня.

А Кирик врал. Его призвание!.. Он, видите ли, не имеет права жить с женщиной! Все забыл, как только пришла эта вобла! Просто ему неловко сказать ей (он же вежливый, воспитанный), что она ему и никому вообще не может понравиться, потому что уродина.

Она надела новый парик, не стала клеить губы — зачем? — и села на тахту. Она была уверена, что Макарыч придет за ней.

Старик тихо вполз в кухню и, присев на стул, зашептал:

— Тут ребятишки пришли, Генка и Олег. Не сильно денежные, но и не бедняки, баксы и «деревянки» имеются… Пока я того миллионера найду, может, ты с этими сладишь? Они ревмя ревут — подавай им Соню! Только Кирюше ни-ни! Он меня на кусочки растащит! Так пойдешь?

Сонечка кивнула. Макарыч внимательно посмотрел на нее:

— А где тебе жить? Можно у меня, но тут рядом Кирюха… Боюсь я его. Ладно, сладимся. Иди. Токо тебя тут не было. Об деньгах договаривайся сразу. Если мало, подождешь чуток, того миллионера достанем!

Когда они вошли, в комнате наступило шоковое молчание, тут же взорвавшееся громом.

Художники аплодировали, орали.

Сонечку усадили во главе стола, ухаживали, произносили тосты — больше старался Геннадий. Олег присматривался к Сонечке, еще не видя, что он сможет сотворить с ее натурой. Что-то брезжило, и лавры Кирки не давали покоя… Но он подождет, пусть Генка первый…

Закончилась гулянка под утро. Сонечка выпила все шампанское. Парни вообще пьяны. Но договор заключен: пятьдесят баксов за сеанс. И с завтрашнего дня работа.

Геннадий предложил сейчас же ехать к нему, чтобы с утра и начать — у него три комнаты и мастерская, не фешенебель, но вполне… Оказалось, что Сонечка согласна.

— А как насчет Кирика? — спросил было Геннадий.

— У меня работа с ним закончилась, — холодно ответила девушка.

Квартира Геннадия была в мансарде. С низкими потолками, косыми полами и большой темной мастерской.

Комнаты косые-кривые, кухня вообще круглая, горячей воды не было.

Все запущенное, пыльное, неприглядное.

Геннадий выделил ей, как он сказал, лучшую комнату: с диваном, настольной лапой и столиком. Выдал залежалое белье — в квартире было сыро, и ушел, предупредив, чтобы Соня ничего не боялась.

Уставшая, она сразу заснула. А через некоторое время на нее навалился Геннадий.

Сначала Соня сопротивлялась, а потом вдруг подумала, что этого ей не избежать…

…Крови было много. Вот и все, подумала она с безразличием, подумаешь…

Продолжение главы четвертой ПРОГУЛКИ С КАСЬЯНОМ

Поминки по Генке устроили у Кирилла. Генкину квартиру и мастерскую забрали. Оставшиеся скульптуры полегли в запасниках.

Все решили, что в самое ближайшее время нужно сделать еще одну его выставку, может, продастся еще что-то, чтобы составить небольшой уголок его творчества.

Настроение у всех было подавленное. Когда выпили водочки побольше, разговорились.

Касьян сел в уголок, чтобы не слишком светиться (многие знали, кто он), да и ему отсюда было удобно наблюдать.

Особенно его интересовал хозяин мастерской. Сева рассказывал ему, что у Кирилла с Генкой вначале было вроде дружбы, во всяком случае близкое приятельство, а потом они поссорились из-за какой-то натурщицы, которую якобы Генка у того увел…

Какая-нибудь красотка, которую не поделили. Касьяна удивило, что увел именно Генка, красотой и тонкостью в отношениях не отличавшийся, а Кирилл же по виду — интеллектуал, интересный мужчина. Кто этих девиц разберет! Он вспомнил и Олик, и Зину, и многих других, кто так и остался для него загадкой.

Пока шел общий треп, Касьян потихоньку огляделся. Мастерская была не чета Генкиной — светлая, большая, с эркером.

По стенам стояли картины, повернутые к публике обратной стороной. Странно! Обычно художники любят как бы случайно похвастаться, показать свое творчество. А тут человек будто стесняется или не считает нужным показывать свои творения людям… Что, если Касьян, обнаглев, попросит потом показать ему хоть что-то? Или глянуть на уже ставший знаменитым триптих?..

Сыщик вспомнил, что как раз из-за натуры триптиха поссорились, вернее, разошлись Кирилл и Генка… Надо обязательно посмотреть!

И все-таки Кирилл дал свою мастерскую для поминок. Может, и не было никакой ссоры?..

Вялым, чуть гнусавым голосом (будто у него насморк) Кирилл говорил кому-то, что скоро отсюда съезжает…

Здесь неплохо, но после гибели Макарыча, соседа…

Касьян что-то слышал о нем от Генки. Какой-то пьяница… Нет, кажется, наоборот, непьющий, но гнал самогон, и все эти художники у него гужевались… Это надо взять на заметку. Мало ли какую бурду варил Макарыч. Раз обошлось, два, а на третий — вот и отравление типа сердечного приступа… А с самим Макарычем что случилось?

Касьян тихонько поинтересовался у Севы.

— Честно говоря, толком не знаю, — проговорил друг. — Кажется, ребята говорили, пьяный задохнулся, курил пьяный в постели, сам знаешь, как бывает. Самого не откачали, но хоть пожар предотвратили… Представляешь, загорелась бы эта старая махина?..

— Но вроде бы сам Макарыч не пил? Генка мне о нем рассказывал… — возразил Касьян.

Сева махнул рукой и присоединился к разговору о последних работах какого-то Марьянова, который обнаглел и уже строит себе мастерскую в Подмосковье…

Честно говоря, Касьян пришел сюда не для того, чтобы помянуть Генку (он часто вспоминал его и так), ему хотелось ощутить атмосферу и познакомиться с Кириллом, с которым у Генки были непростые отношения…

По сыщицкому делу он пришел — убедил-таки его Сева присмотреться попристальнее к смерти Генки. А теперь Сева даже отвечать ленится…

Бабье они прямо какое-то, уже про Генку забыли, про хозяина тоже, тот стоит у эркера и смотрит на всех непонятным взглядом, будто раздумывает: выгнать их сию минуту или повременить…

Скоро все стали разбредаться. Оставалось несколько человек.

И Касьян решился. Он подошел к Кириллу, который с явным облегчением провожал гостей, и попросил:

— Я на короткое время задержусь у вас, когда все уйдут?..

Касьяну показалось, что в глазах хозяина мелькнул не страх, нет, — какая-то безнадежность… Странно.

…Ладно, разберемся, подумал Касьян.

Наконец и последний, самый пьяный гость ушел.

Кирилл вернулся в мастерскую и с тем же безнадежным и усталым видом опустился на стул рядом с Касьяном.

Тот посочувствовал:

— Вам самому убирать придется?..

Кирилл пожал плечами: «Я привык».

— Вы живете один?.. — спросил Касьян и, чтобы это не выглядело допросом, обозрел мастерскую, как бы прикидывая, сколько тут уборки.

— Спрашивайте, что вас интересует, без обиняков. Да, я здесь живу один, — ответил хозяин.

— У меня пока нет никаких вопросов, — сказал Касьян как можно мягче, — мне бы хотелось посмотреть ваши картины… Я столько о них слышал от своих друзей, — он назвал умершего Генку, перечислил еще несколько имен.

При имени Генки, поминки которого здесь только что справили, в глазах Кирилла загорелся недобрый огонек… Надо же! До сих пор на Генку злится, хотя тот уже ушел в мир иной.

— Зачем? Нового у меня ничего нет, а старое я не показываю, извините уж, — отговорился художник. — Это пройденное, частью ошибочное — школа.

Вот так, дружок-сыщик, лихой дали тебе отлуп. И не заставишь ведь… Касьян вспомнил о триптихе, из-за которого…

А, была не была!.. Он и сам не мог понять, чего он так привязался к художнику?..

— Кирилл… — начал Касьян.

— Простите, мое истинное имя — Кирик, — раздраженно перебил его. — Даже значат они разное: Кирилл — солнце в персидском, а Кирик — вестник в греческом. Мне надоело, что приятели-художники никак не могут запомнить моего имени! — Все это он высказал с большой горячностью. Собеседник понимающе кивнул.

— Мне это знакомо. Когда я называю свое имя вместе с отчеством — Гордианович, — обычно, за редким исключением, переспрашивают, а однажды одна дама даже назвала моих родителей чокнутыми, но потом все же извинилась.

Касьян болтал, видя, как смягчается выражение лица Кирика.

— Кирик, как говорится, под хороший разговор, покажите мне ваш триптих! — решился сыщик.

Кирик сразу стал суше:

— Кто вам про него сказал?

— Чесслово, не помню… По-моему, все говорят. Я ведь дружу с художниками… Любопытство гложет, — без запинки ответил гость.

Кирик колебался.

— Он не закончен, нет третьей части… И, возможно, ее не будет… Впрочем, пожалуйста.

Он отвернул от стены три большие полотна в подрамниках. Один холст был чистый…

— А высказываться можно? — как бы с опаской спросил Касьян.

— Можно, вполне. Даже, может быть, нужно… — ответил Кирик просто.

Касьян уставился на первую картинку, перевел взгляд на вторую и внимательно оглядел пустой холст.

Кирик вышел, видимо, не желая наблюдать это разглядывание. На картинках (терминология Кирика) была она! Та уродинка, маленький слепок которой он взял из наследия Генки. Но тут была феерия.

На первом она стояла обнаженная на переливающемся заднике. Прекрасное, золотистым светом озаренное тело, идеальная фигура (подправлял, наверное, подумал Касьян, такого раскоса быть не может), уродливое личико и головка с редкими серыми прядками (а на лобке волосы вились и золотились).

…Странный портрет, подумал Касьян, привлекает и отталкивает. И заставляет задуматься…

На второй картинке фигура девушки была задрапирована серым полупрозрачным шелком, сквозь который лишь угадывалось тело, затененное складками ткани и лишь кое-где проглядывающее сверкающим золотом кожи… Хотелось сорвать эту тряпку!

Касьян снова перевел взгляд на первую часть. Вот что делает одежда с человеком! Покров лишает его целостности… Пожалуй, посмотрев на эти картинки, за такой женщиной можно пойти на край света… Дух! Вот что главное здесь. Он витает над двумя картинами и даже над пустой третьей!..

Гениальный триптих. По крайней мере, так решил Касьян. Видимо, так же думали и другие, если о незаконченном триптихе столько говорят… Неужели они с Генкой из-за нее разошлись?.. А он-то думал, из-за красотки…

Касьяну захотелось узнать об этой девчонке все. Расспросить Кирика?.. Но ведь не скажет ничего дельного… Генку уже не спросишь. Олега? Да, надо съездить к нему и разыскать эту рок-уродину. И уж из нее вытрясти все. А вдруг она замешана?.. И Генкина смерть в какой-то степени насильственная? Накликала беду, ведьмочка…

Чем дольше смотрел Касьян на триптих, тем опаснее казалась ему неведомая натура. На третьем, пустом полотне он увидел надпись внизу: «Сонечка. Триптих». Значит, Сонечка…

Уменьшительное, как у ребенка, несовременное имя… Хотя Софья, София — матерь премудрая. Вовсе это не детские дела…

Вошел Кирик. Напряженный, он пытался скрыть это под усмешкой. Бравадой занимаешься, как маленький, подумал Касьян, крепко тебя задело…

— Знаешь, Кирик, ошалел я от твоей Сонечки… — он заметил, что лицо художника передернулось. Значит, начал Касьян верно, нашел тропинку… — Если бы красавица была там, наверное бы не подействовало… Где ты такое чудо откопал?..

— Мне повезло. Случайность, чистая случайность… — признался тот. — А с такой натурой только ленивый не сделает шедевр, ну не шедевр, но нечто близкое.

Касьян решил его добить.

— Не поверишь, но у меня есть скульптурка твоей Сонечки. Я ее купил после смерти Геннадия. Прекрасная тоже вещь.

Глаза разволновавшегося Кирика стали злыми. Он хотел сказать что-то резкое, но сдержался, бросив:

— Натура — все. Художник — это лишь следствие…

Что этим он хочет сказать, что Генка — бездарь, а он сам? Как, интересно, он себя оценивает? Он же сказал: шедевр не шедевр, но нечто близкое…

— Кирик, послушай. — Касьян удобнее устроился в кресле, решив не уходить отсюда, пока что-нибудь не узнает или пока не прогонят. — Давай чуток выпьем за твою… — он хотел сказать «Сонечку», но в последний момент запнулся, — за твою картину и натуру… Мне хочется посидеть у тебя, не возражаешь? Я не на всю ночь, можешь меня прогнать, если надоем.

— В качестве кого ты хочешь посидеть? Как сыщик? Тогда я тебе мало интересен… — Кирику этот парень, сначала вызвавший симпатию, надоел. Но не выгонять же его сразу после его заявления… — А если просто посидеть, расслабиться, пожалуйста, только я и в этом не мастак.

— И то, и другое. Мне у тебя интересно, и меня очень заинтриговала личность, — Касьян кивнул на «Сонечку». — Тебя же она заинтересовала? Ну вот… И меня тоже, только с точки зрения человеческой натуры. Она, конечно, неординарная девчонка?..

— Да, — коротко откликнулся Кирик, — и это меня больше всего мучает… — Художник замолчал, притих и Касьян — нельзя его спугнуть, кажется, ему хочется выговориться…

— Я нашел ее в нашем бомжатнике через одного не слишком чистоплотного человека — в смысле денег, хотя вполне интеллигентного. А в этом бомжатнике жуть… Привел ее сюда, поселил, на сколько она захочет… Стал писать. Девочка издалека приехала — как все приезжие за сладкой жизнью… Хотя ей-то сладкая жизнь не светила. Ну, вначале она стеснялась, не знала, как себя держать, ей шестнадцать лет всего. Мы с ней дружили — никаких отношений, кроме дружбы, уж поверь мне, — Кирик взглянул на Касьяна. — И вдруг она ушла, — вздохнул художник, заканчивая рассказ.

…Вот-те раз, огорчился Касьян, подумав, что теперь придется задавать вопросы… Девчонка, наверное, ждала не дружбы…

— А куда она ушла-то? Ты что, не знаешь? — вроде бы удивился Касьян.

Кирик заметался, это чувствовалось, но все же ответил:

— К твоему приятелю, Геннадию… Через нашего соседа Макарыча… Тот деньги с Геннадия содрал. А Генка у меня случайно увидел Соню, с ума стал сходить — дай натуру! Но я его хорошо знал и не хотел, чтобы она к нему в руки попала. Растлит и опоганит.

…Так-так-так! Вот и Генка проясняется, правда, это мнение довольно неординарного человека.

Для Касьяна покойный был отличным парнем, другом с щедрой душой. А как у Генки складывались отношения с женщинами, он знать не хотел.

— И долго она пробыла там? — спросил Касьян.

— Не очень. Кажется, он прогнал ее под пьянь… — неохотно проговорил Кирик.

— Ну хорошо, — продолжал удивляться Касьян, — если ты хорошо к ней относился, что же не пошел за ней к Геннадию? Не приволок за руку обратно? Поссорились?.. — догадался он.

— Да нет… — вяло произнес Кирик. — Она человек с большим темпераментом… Натура взрывчатая, страстная… А я… Ко мне пришла моя старинная любовь, ныне просто знакомая. Зашла случайно, сто лет не была, утащила в кафе, потом мы поехали к ней, она мне всю ночь жаловалась на своего любовника… Чушь, в общем… Девочке я не позвонил, как обещал… Она ушла в тот же вечер. — Кирилл помолчал. — Тогда я понял, что если пойду за ней, то возьму на себя ответственность! Но я не могу! Понимаешь? Не имею права! — вскричал Кирик, зло глядя на Касьяна.

— Не кричи, я понял, — попытался успокоить его тот. — Ну а потом? Ты больше ее не видел?..

Кирик покачал головой и, помолчав, признался:

— Я ездил к ней. Она побывала у Олега. Тот мне позвонил и сказал, что Соня — не его натура и не хочу ли я с ней переговорить… Он не такой подонок, как Генаша, девчонку на мороз не выгонит. Я поехал к Олегу, не сразу, правда, раздумывал. Дело не в том, что она моя модель. Не знаю, поймешь ли… Она — модель одноразовая, понимаешь?

Ее можно покрасить один раз, на шедевр, но больше — никогда… Она должна работать в Школе живописи учебной моделью. Потом… через несколько лет, можно снова начать ее бум, понимаешь? — Касьян кивал, боясь прервать. — Я и поехал к Олегу, чтобы забрать ее. Но ее уже не было. Я на него кинулся с кулаками, а зря. Олег сказал, что Соня ушла с утра — а было часа четыре — и он, воспользовавшись ее отсутствием, позвонил мне, потому что она почти не выходила из дома и это его раздражало. Он хотел рассказать мне о ее сексуальных возможностях, но мне это было неприятно и отвратительна его ухмылка… Я все-таки дал ему в рожу и ушел. А назавтра пошел к нашему самогонщику и своднику Макарычу. И он мне за деньги сообщил, как он перепродал Соню Марьянову, но и у того ее сейчас нет. Она ему совсем не понравилась, сказал мне Макарыч, он любит красивеньких и высоких… Все-таки я позвонил Марьянову, и тот подтвердил, что Сони у него нет, и еще начал меня расспрашивать, как это я умудряюсь делать картинки из таких уродин? Мне очень хотелось ему въехать… На сегодняшний день я не знаю, где она и что с ней. Считай, с зимы почти год… В бомжатнике ее нет. Скоро всех нас выселят. Я — ладно, у меня дом есть, а бомжам куда деваться?.. Пес Макарыч, конечно, знал, где она, но не говорил.

— Не могла же она просто так пропасть?.. — размышлял Касьян. — У нее никого нет, как я понял? Художников ты спрашивал?

Кирик кивнул.

— Ее нет у художников, поверь мне. И в Школе нет. Я думаю, она пошла на панель… Меня смутил намек Олега, что она гиперсексуальна. Прямой путь на панель…

— А ты не проигрывал вариант возвращения домой? Так бывает. Раз здесь полный провал.

— Нет, — отрезал Кирик, — домой она не поедет, не тот характер. Она здесь под забором подохнет, а не поедет.

— А почему ты не подал на розыск?

— Потому, что даже фамилии ее не знаю… Я ведь и паспорта ее не видел.

— Так, может, она какая-нибудь преступница? Ее разыскивают? А ты с ней тут носился. Она, возможно, что-то почувствовала, кого-то увидела — откуда тебе известно? И смоталась!

— Но ведь ее выгнали! — с болью вскричал Кирик. — Какая она преступница? Домашний ребенок, измученный, изувеченный своей некрасивостью. Она и из города своего бежала по этой причине.

— Из какого города? — переспросил Касьян, в пылу разговора не расслышавший название.

Значит, Кирик знает, откуда она, а говорит «издалека»… Что-то он крутит-вертит. Но не надо его пугать. Если они заодно?

Касьян приостановил свой сыщицкий раж. Совсем рехнулся! С девчонкой скорей всего что-то случилось. Прибили…

— А денег у нее примерно сколько было? — спросил он.

Кирик ответил не сразу.

— Я не знаю… Думаю, не очень много, но и не мало — она на квартиру в Москве копила…

«Ее мог обобрать тот же Генка, просто из хамства, — подумал Касьян… — Хотя нет, на такое все же он не способен… был».

— Я тебе голову заморочил, но девчонка меня заинтриговала — лучшего слова не подберу. Если хочешь, могу помочь в ее розыске, — предложил Касьян.

Кирик, поколебавшись, отказался.

— Не буду на тебя навешивать, тебе, наверное, и так хватает…

— Да уж… — протянул Касьян, вставая. — Ребята меня настраивают, что Генкина смерть — насильственная… Я, правда, так не думаю.

Но тут что-то заставило его спросить:

— Кстати, а что сегодня говорили про Макарыча вашего, самогонщика? От чего он помер?

Кирик как-то слишком равнодушно ответил:

— Не знаю точно, кажется, задохнулся от дыма, сигарета упала на ватное одеяло, а он спал.

— Пьяный, поди, так ведь бывает?.. — уточнил как бы между прочим Касьян.

— Бывает, — откликнулся Кирик.

Они дружески распрощались, хотя каждый таил недоверие друг к другу.

Касьян шел по темным, пустым и холодным улицам, размышляя о своем визите. Теперь он был уверен, что Генкина смерть не просто сердечный приступ, а нечто другое. Да и Макарыч… Он ведь не пил?… Надо еще уточнить.

И девица исчезла… Не она ли, касатка, здесь главное действующее лицо? А Кирик, этот прекрасный парень, такой красивый и талантливый, похоже любит эту уродинку! Придумал о ней нечто невообразимое — это по триптиху видно. Она, конечно, личность неординарная, и надо эту личность разыскать. Жива она, скорее всего, и здорова. Прячется. От содеянного…

Касьян был уверен, что она обязательно придет к Кирику! Потому что тоже его любит.

Он остановился. Надо бы зайти к бомжам… Хотя на сегодня хватит. И в боевом настроении пустился в путь.

Кирик так радужно не думал о сыщике. Он понял, что тот заподозрил Сонечку. И сначала разозлился на него — девчонку, почти ребенка, в убийствах! Спланированных! Нет, полнейшая бредятина! Но чувствовал он себя скверно. Разбередил в нем что-то этот Касьян.

Кирик признался себе, что, задумываясь иногда над всеми этими случайностями, начинает тоже сомневаться: а не замешана ли здесь Сонечка? Она непредсказуемая, изломанная, страстная натура!.. Он же помнил ее историю с Максом. Она могла его убить! Не получилось — слабая ручка…

Кирик понял, может, одновременно с Касьяном, что Соня к нему обязательно придет. Прибежит! Будет рыдать и исповедоваться, если совершила… Если же нет… все равно придет, рано или поздно, но придет. И как ему защитить ее от этого Касьяна?

Он, Кирик, должен выслушать. А потом решать.

Назавтра Касьян отправился с намеченными визитами. Весь день ушел на них. Однако ничего интересного ему узнать не удалось. У Олега он пробыл вообще недолго. И хозяин был ему малосимпатичен, и он хозяину.

Пару раз Олег соврал, а может, и больше… Сказал, что принял Соню к себе по давней договоренности, а вовсе не с улицы она к нему прибежала, выгнанная Геннадием.

— Генка не способен был на такое, — сказал Олег, опустив глаза долу.

…Да, про мертвых либо хорошо, либо ничего… Олег рассказал и о своем звонке Кирику, довольно зло сообщив, что Кирилл первым девочку прогнал, это за ним водится: покрасил, как он говорит, портрет, и мотайся, модель, хоть среди зимы, хоть среди ночи. К нему натура не любит ходить.

— Эстет, модернист и сноб, — так напоследок охарактеризовал Кирика Олег. И еще сказал, что Касьян зря тратит свое золотое время на ерунду. Генка умер от сердечного приступа. Это сумасшедший Севка всех баламутит, носится с идеей убийства. Да кому Генка мешал? Кому он был нужен?..

Следующее посещение — бомжи.

Позвонив и не дождавшись никого, Касьян отошел, но тут дверь внезапно распахнулась и на площадку вышел господин неопределенного возраста и социального статуса.

Касьян попросил «хозяйку» квартиры, Зофью. Бомж забеспокоился, глазки его заметались.

— А вы, простите, откуда?

Касьян решил идти в открытую:

— Из милиции.

Бомж еле удержался на ногах, глазенки его закатились, еще минута, и он бы упал в обморок.

Касьян стал успокаивать «господина». Ему, дескать, надо задать пару вопросов об одной их знакомой. Всего лишь. До бомжа с трудом, но все же дошло, что пришли не за ним. Еле переведя дух, он предложил пройти.

Касьян шел тем же коридором, каким брела когда-то Сонечка, и приходил в тот же ужас от вида квартиры, которая стала еще чернее и страшнее.

Когда они достигли жилища Зофьи, ужас смешался с отвращением, хотя Касьян перевидал всякого.

На тахте среди рванья лежала скорчившаяся парочка. В их открытых глазах застыла мольба.

Касьян обругал себя: идти в такое место, не прихватив бутылку! Ведь сейчас у них ничего не выбьешь!

Он повернулся к бомжу:

— Сбегай, друг, купи пару водки и чего-нибудь…

Федя (это был он) опять был в недоумении: мент на водку дает?..

А милиционер после ухода Феди приказал:

— Поднимайтесь, сейчас водка будет, чего валяться, как в трезвяке.

И вышел в соседнюю комнату покурить.

Федя слетал мухой. Расселись за столом. После третьей глаза у хозяев заблестели, приняв осмысленное выражение. Касьян стал расспрашивать о Соне.

Зофья оказалась наблюдательной. Привела девчонку с вокзала. С какого, думаете, поезда? С ростовского, он как раз только пришел. У Соньки была куча денег. Ничего про себя не рассказала, а на улицу выходить боялась.

— Почему ты так решила? — быстро спросил Касьян.

Та Сонька убежала из дому, в чем была, потому как у нее с собой был только пакет, и деньги она доставала прямо из него, никаких кошельков. И пакет этот таскала с собой даже в ванную и туалет. Не иначе, что-то сотворила! Рожа у нее — в темноте встретишь, упадешь со страху…

Тут Зофья, уже перебравшая меру, начала поносить Соньку, которая и жлобиха, и грабительница, а может, убивица…

Собравшись уходить, Касьян заметил, как ему усиленно мигает бомж Федя. Он вроде бы и пил поменьше, и глаза у него были пока ясные.

Они вышли в комнату с раскладушкой. Федя почти со слезами пояснил, что Сонечка здесь спала, бедняжечка, он ей койку уступил. Федя считал себя интеллигентным человеком и гордился этим. Он рассказал, что у Сонечки были доллары, и немало, потому что она как-то подарила ему пятьдесят баксов.

Дальше Федя рассказал, как сосватал ее художникам, а пришел один Кирилл… Но от Кирилла Соня ушла и больше не пришла.

Федя к ним заходил, ему показалось, они живут… Федя замялся… ну, как бы семьей. Она у него, у Кирилла, жила долго. И иногда даже Феде давала деньги… А Кирилл не дает. Он вообще людям не сочувствует и никого не уважает. Когда Федя попросил его показать портрет Сони — ее уже не было: то ли он ее выгнал, то ли она сама ушла, — так Кирилл сказал: еще чего! И закрыл перед ним дверь.

И вообще, Федя думает, что смерть Макарыча — хороший был дед, сам не пил, а всегда угощал и в долг давал, — на руку Кириллу. Он Макарыча не терпел, говорил, что он вонь и пьянь разводит.

Касьян прервал его:

— А ты знал, у кого эта Соня еще жила?

— Слышал… — ответил Федя с какой-то опаской, — у какого-то миллионера-художника, Макарыч шепнул, Маринова что ли…

— Что ты еще слышал?

Федя заметался, но все-таки выложил, что устроил ее к нему Макарыч.

Касьян оставил Феде визитку, сказав, что если девица появится, немедленно сообщить ему. Ей же ничего не говорить об этом. Вообще последить за квартирой Кирилла. Кто приходит, когда уходит… Федю ждет вознаграждение, потому что это — работа.

Тот влетел на крыльях в свою конуру, лихорадочно соображая, как ему лучше выполнить эту «работу»… Он решил сидеть в маленьком дворике напротив, скажет, что врачи велели ему дышать воздухом, у него сердечные приступы, а он человек бедный, может позволить себе лишь такой курорт.

Федя взял табуретку и уселся во дворике. Около него тут же стал гужеваться народ. Выпив «партейного», «сексот» поручил слежку знакомым, пообещав хорошую бутыль от мента.

Услышав потом немало интересного, Федя не знал, что делать: то ли звонить Касьяну и рассказывать все байки местных алкашей, то ли повременить.

Пока он не звонил, сомневался…

А Касьян прибыл к «великому» Марьянову. Представился тот как Иоанн Михайлович, сказав, что можно просто Иван (на самом деле Марьянов и был Иваном, но со временем и «величием» стал Иоанном).

Мастерская Истинно Великого Художника, каким он себя считал, была в два этажа, со стеклянной высоченной стеной. Стены были завешаны собственными габаритными произведениями в роскошных рамах. Портреты красивейших женщин и знаменитейших людей. Детей, старух, уродов и прочих на его полотнах не было.

Среди прочих красовался автопортрет самого Иоанна с опущенным долу взглядом — он был похож на художника Кипренского.

Касьян понял, что номер пустой, потому что если Сонечка и была здесь, Марьянов не стал бы «красить» ее портрет.

Весьма изысканный, но весь как бы траченный молью, Марьянов, одетый в бархатный домашний пиджак на шнурках (кажется, в давние времена такие пиджаки называли шлафроками, а витые петли — бранденбурами…), вызывал стойкое неприятие.

Был он чуточку намакияжен, видимо, в корсете, потому что при стройной фигуре у него двоился подбородок, а щеки висели, как у бульдога. Вероятно, из любителей молодых и прекрасных… Мальчиков ли, девочек — все едино.

Марьянов довольно долго вспоминал Сонечку, а потом с удивлением воззрился на Касьяна.

— А в чем, собственно, дело? Она что-нибудь натворила? — И сам же ответил: — Немудрено. С такой внешностью обычно попадают в нехорошие истории…

Удивившись в свою очередь, Касьян спросил, почему Иоанн так думает…

Марьянов, которому, видимо, понравилось, что сыщик правильно усвоил его имя, стал более благосклонным.

— Видите ли, у меня своя теория, но я не буду сейчас особо распространяться, а только скажу, что уродство — отметина. Бойтесь такого человека! — И замолчал, ожидая реакции собеседника.

Касьян не стал с ним спорить и приводить исторические примеры, а заметил лишь, что Соня ничего не натворила, скорее что-то случилось с ней, потому что она исчезла.

А сам подумал, что ведь не знает, какие за ней дела…

— Исчезла она? — изумился Марьянов. — А при чем здесь я?

Он обратил на Касьяна возмущенный взгляд блекло-голубых глаз.

— Вы последний, кто видел ее, — слукавил сыщик.

— Я? Вот история! Не надо было мне вообще соглашаться… — рассердился Иоанн Марьянов.

Касьян поспешил успокоить его:

— Что вы, Иоанн! Я никоим образом не соотношу вас… — он нарочно не продолжил, так было учтивее и мягче, — мне нужны мелкие подробности, мельчайшие, может, они натолкнут меня на верный путь. Поэтому, если возможно, расскажите все с самого начала: откуда, как вы о ней услышали, кто ее рекомендовал, как она пришла…

У Марьянова было еще одно хобби или, как он считал, еще один талант — рассказчика. Когда он принимался нудно повествовать о своей жизни, у слушателей сводило скулы от скуки. Но Касьяну этот «дар» был на руку.

Марьянов, уютно устроившись в кресле, выставив на столик небольшую бутылочку экзотического напитка, начал свой рассказ издалека.

— Вы, возможно, слышали о таком художнике — Кирике Успенском?

Марьянов посмотрел на Касьяна: ему явно не хотелось, чтобы тот знал этого, по всей видимости, неприятного человека и, конечно, бездарного художника.

Касьян секунду подумал и пожал плечами с несколько пренебрежительным видом, чем порадовал Иоанна, и тот продолжил:

— Так вот, этот весьма заносчивый и малоодаренный господин вдруг стал притчей во языцех. Он, видите ли, создал шедевр, как он сам определил. Нашел какую-то невероятную натуру, нечто уникальное, и сделал триптих, назвав его именем этой натуры — «Сонечка». Забавно, не так ли?

Марьянов посмотрел на Касьяна, тот усмехнулся, и успокоенный Великий Художник продолжил, следя за модуляциями своего голоса:

— Так вот, мне, конечно, было немного любопытно, что этот Успенский там накрасил — это его выражение. Он, знаете ли, как бы вам сказать поизящнее… немного шиз…

Ну, самому мне напрашиваться не пристало, тут у меня как раз вышла заминка с одним портретом, натура оказалась неинтересной, и я попросил нашего, как мы его называли, менеджера, некоего Анатолия Макаровича, ну, пригласить, что ли, эту необыкновенную натуру ко мне… Макарыч, мой старый знакомый, через некоторое время, довольно длительное, позвонил мне и сказал, что она свободна и может ко мне подъехать.

Марьянов налил себе и Касьяну, выпил и продолжил, морщась:

— До сих пор не могу прийти в себя с того момента, как я увидел эту «уникальную натуру». Передо мной стояло маленькое уродливое существо со злющими глазками и вдобавок синяком на скуле. Нет, одета она, эта Сонечка, была вполне прилично — коротенькая шубка, модненькая, сапоги высокие, итальянские — я эту фирму знаю! Сумка через плечо, то есть, вы понимаете, одета она была как модель, но остальное!

Эта ужасная рожа! Это кургузое туловище! Короткие ноги!

Я, честно говоря, знал, что Успенский шиз, но не думал, что до такой степени! Я тут же хотел отказаться от нее, но был поздний вечер, холодрыга, она, по всему было видно, промерзла, и я, как вежливый человек, предложил ей чаю… Она вошла, сняла шубку и оказалась в кофточке и джинсах — без шубы на нее еще можно было смотреть.

Неужели этому кретину Кирику неизвестно, что ниже ста восьмидесяти сантиметров женщина уже не модель, но и в жизни, простите, так, домохозяйка… А эта едва дотягивала до ста шестидесяти двух-трех… Я был вне себя, тут же хотел звонить Макарычу и стребовать с него сто баксов, но потом несколько остыл — у меня этого добра полно, а старик мечется, зарабатывает. Но я был зол. И девица тоже. Я начал спрашивать, что за триптих у Кирика, она сквозь зубы ответила, что я сам могу увидеть, а она ничего не понимает. И смотрела на меня пронзительно. Клянусь вам, я думал, напустит на меня порчу — что-то ведьминское было в ней…

Я стал решать, как бы поскорее и поприличнее выдворить ее, не на ночь же оставлять такое существо. Да Боже меня упаси! Но она, скажу я вам, не дура. Она все поняла. Внимательно осмотрела мои полотна, будто понимает что-то, и вдруг сказала: «По-моему, я вам не нужна».

Я даже растерялся, настолько это было сказано прямолинейно и грубо. Я не нашелся… Она выпила чашку чая без ничего — я выставил приличную закуску и даже выпить, я не жлоб, уж этого у меня нет и не будет! — и встала. Тогда я сказал ей, что да, пока я рисую один портрет, очень сложный, и когда закончу, позвоню Анатолию Макаровичу и разыщу ее. Она мне ответила очень высокомерно, что уезжает, заниматься позированием не будет и попросила разрешения позвонить. Я разрешил и вышел из мастерской.

Далеко, разумеется, я не ушел — мало ли что может прийти в голову такому злющему уродцу. Я стоял у двери и слышал, как она говорила: «Я свободна. Могу сейчас. Хорошо». Пауза. Она повесила трубку. У меня, верите, камень с души свалился: ей есть куда ехать, и мне не надо вести игры со своей совестью, а я — человек весьма совестливый, благородный, извините за нескромность.

Я вошел, она уже шла к выходу, глядя на меня знаете как? С насмешкой! Эта тля! Я готов был поставить ей второй фингал, но сдержался. Она бросила мне, как какому-нибудь служителю, «всего хорошего» и хлопнула дверью. Вот, собственно, и все, что я знаю… Так что, я думаю, она никуда не исчезла, нашла очередного шиза из художников и проживает там.

Макарычу я все-таки позвонил и высказал свое фэ, бедняга скуксился, решил, наверное, что потребую деньги обратно, но я только сказал, что, так и быть, прощаю ему ошибку…

И попросил мне найти настоящую натуру. Он позвонил незадолго до своей кончины — нашел потрясающую модель. Я спросил: такую же, как та? Он стал уверять, что от этой я приду в восторг. Я согласился, но сказал, что деньги он теперь получит после того, как я увижу. — Тут Марьянов фальшиво вздохнул: — Вскоре он погиб, и модель его я не увидел. Но мне и не нужно!

У Марьянова вдруг загорелись глаза:

— Касьян… не знаю вашего отчества…

— Гордианович, — на тебе, старый идиот. А тот, поразившись, повторил:

— Гордианович… Прекрасное имя и отчество, вы из поляков?..

Затем Марьянов подвел Касьяна к мольберту.

— Вот, — сказал он горделиво, — вот найденная мною самим красавица! Был приглашен на презентацию новой коллекции самого известного сейчас Дома моды «АК» и увидел там их главную сильфиду.

Марьянов снял с холста легкий папиросный покров, и перед изумленным Касьяном предстала Зина! В наряде из ленточек последней коллекции.

— Ну? — спросил Марьянов с достоинством человека, откопавшего нечто уникальное. — Какова? Это вам не «Сонечка»… У нее прелестное имя, Зина, Зинаида. — Он не смотрел на Касьяна и не видел его ошеломленного лица. — Зиночка звезда не только Дома «АК», она уже приглашена во Францию, Англию и еще куда-то… Знаете, я готов даже к тому, чтобы сделать ей не менее лестное предложение… Это моя тайна! — спохватился Марьянов, поняв, что слишком разоткровенничался с незнакомым человеком.

— Что вы замолчали? Восторг? Упоение? — Марьянов горделиво взглянул на Касьяна. Тот к тому времени взял себя в руки… Так вот какова эта миленькая Зиночка! Хищница! И это видно на портрете. Этот Марьянов художник — незауряд, только установка у него паршивая: красавицы, банкиры, политики, но в Зине он усмотрел нутро, хотя в жизни ее не понял, потому что глуп-с.

— Прекрасная девушка, — подтвердил Касьян, — она у вас еще будет?

— И не раз! — воскликнул Марьянов. — Я тоже хочу сделать триптих, понимаете меня?

…Ну да, чтобы переплюнуть бездарного Кирика Успенского, подумал Касьян, решив, что Зиночка не сделает ему такой славы, как Сонечка — Кирику. Слишком красива, безлика, прилизана, чем и отличаются топ-модели. Если честно, портрет не понравился Касьяну, стало вдруг обидно за уродку-Сонечку, которая наверняка интереснее и умнее этой напыщенной красавицы…

Что с этой Сонечкой происходило и происходит?..

Поганец Олег не сказал ничего о фингале… Либо он, либо покойный Генка… Вот когда узнаешь истину о старых друзьях, после их смерти… Ненужное теперь знание.

Но у Касьяна еще оставался вопрос к этому придурошному Иоанну, и пора уходить. Ему вдруг захотелось увидеть Зину: не потому, что его потрясло ее изображение на портрете, а так, для разного рода познаний…

Потихоньку пятясь, как бы рассматривая портрет с расстояния, он отошел от мольберта и стал разглядывать остальные работы.

Марьянов — отличный рисовальщик, так, кажется, говорят художники о профи в искусстве, иными словами ремесленник, отлично усвоивший свое дело. У него все точно, как в аптеке.

Касьян наполнил свою рюмку, потом закусил персиком и спросил:

— А что там такое со стариком Макарычем произошло? Я его немного знал. Я приятельствовал с Геннадием… — У него не выговорилось — дружил… Да и дружил ли?

Желание всегда быть на виду и на слуху у людей понудило Иоанна снова разразиться спичем.

— Понимаете, Касьян Гордианович, я ведь редко общался с нашим Макарычем. Знал, что он умеет доставать натуры, кажется, принимает пьющих художников — он там у себя что-то варил… Я не знаю, ни разу не пробовал, а был у него, пожалуй, один раз… Но меня расстроила его кончина. Как-то сразу, неожиданно. Ведь он не пил, а в заключении, мне говорили, сказано, что умер он по пьянке, от горящей сигареты… Но вы лучше меня знаете, как теперь расследуют, простите… — вдруг осекся Иоанн.

Но Касьян не обратил на это внимания, его предположения подтверждались: Макарыч убит, да и Генкина смерть вызывает сомнение.

— У вас нет предположений насчет того, кто бы мог это совершить? — спросил он Иоанна.

Тот задумался, вернее, играл в задумчивость, а на самом деле был возмущен: чего прилип к нему этот сыщик, что о себе думает? Может, решил, что это Иоанн содеял?..

— Я ни на кого не могу думать — все люди порядочные, во всяком случае, уж не убийцы! Наверное, кто-то позарился на его денежки, хотя… мне говорили, уж и позабыл кто, что деньги целы… Что-то порядка двух тысяч долларов… Кому они нужны? Разве бомжу какому-нибудь.

Касьян видел, что Марьянов устал: сквозь макияж проступили синие тени подглазий, опустились мешочки щечек, растрепались уложенные волосы. Стало видно, что Иоанн, то бишь Иван Михайлович, очень немолод — возможно, за шестьдесят…

Сыщик встал.

— Спасибо вам большое за внимание, за подробный рассказ, за вкусный напиток, — Иван расплылся в улыбке, — за ваше искусство… И последнее: вы могли бы представить убийцей эту уродочку Сонечку?

— Я не думал… Но вот когда вы спросили… — да! Этот ее взгляд… И, знаете, забыл вам сказать! — заторопился вдруг Марьянов. — После нее исчез мой любимый перстень с сапфиром, моим камнем. Я его иногда снимал, он был мне немного маловат, и клал вот в это блюдечко, — он указал на расписное синее блюдечко с высокими бортиками, — и после, примерно через полчаса, я посмотрел туда — его не было.

Я никуда больше не кладу его, но тут обыскал все. Нет! Это сто процентов она! Так что ваша мысль не лишена интереса… Вы оставите мне свою визитку? — попросил он Касьяна. — А вдруг она появится? Мало ли…

— Конечно, — ответил Касьян, понимая, что Сонечка здесь никогда не появится.

Узнать бы, почему она сбежала из дома? Перстень Иванов взяла она, если только старикан сам его куда-нибудь не засунул.

Касьян от Марьянова отправился в Дом одиноких сердец. Ему хотелось повидать Зину. Триптих Иоанн хочет! Да никогда ему не сделать ничего подобного тому, что «покрасил» Кирик, несмотря на всех своих раскрасавиц! Касьян вдруг почувствовал в себе некий намек на симпатию к Сонечке, ему стало казаться, что не такая уж она и уродина, что это преувеличения художественных натур.

Интересно, знает Зина Кирика? Она же знакома с художниками… Но ни у Кирика, ни у Генки с Олегом он не видел ее портретов. Марьянов — престижный среди сильных мира сего, а Зина девушка, явно жаждущая славы.

В ресторанчике Дома к этому времени уже собрались завсегдатаи. Среди них Касьян увидел того странного порезанного парня. Он опять сидел один, напряженно поглядывая в сторону лестницы в номера… Кого-то ждет.

В кого-то влюбился. И вдруг Касьян понял, что парень увлекся Зиной! А кем же еще? Сонечка, ее подруга (опять это имя!), улетела в Амстердам, пишет восторженные письма…

А вот и сама Зина. Хороша до умопомрачения. Одета по последней моде: длинный темно-синий редингот на блестящих пуговицах, а под ним белая блуза с жестким воротом и приподнятыми углами, как на старинных портретах.

Цвета старой бронзы блестящие шальвары. Каблуки… — как удерживается? Рыжие волосы сверкают шапкой — она подстриглась, и оказалось, что волосы у нее буйно вьются…

Понятно, какое Марьянов хочет сделать ей «одно предложение» — руки и сердца, конечно! Чего там финтит старина Иоанн!

Касьян глянул на парня — тот не мог оторвать взгляда от Зины. Заметив это, девушка сморщила нос — вроде бы приятно такое поклонение, но вместе с тем она недовольна столь откровенным вниманием.

Увидев Касьяна, Зина пробежала через зал прямо к нему. Он даже возгордился: не каждый день бегут к нему такие девушки!

— Господи! Ну как же вы давно здесь не были! — проговорила Зина, чуть отдышавшись. — А Соня уверяла, что вы в меня влюблены! Оказалось, обычная Сонина болтовня, — она опять скорчила гримаску.

Касьян скроил серьезную мину:

— Конечно, я в вас влюблен, Зиночка! Вы — прекраснейшая из девушек, каких я когда-либо видел.

Она хихикнула.

— Все бандитов ловите?

— Нет, женщин, — вдруг ответил Касьян серьезно.

— Женщин? — удивилась она. — Что же они сотворили?

— Правильнее, одну женщину, даже девочку по возрасту… Она исчезла.

Заметно было, что Зина расстроилась — это как-то примиряло с ней, с ее позированием знаменитому рисовальщику. Значит, еще не все в ней потеряно, подумал Касьян, почувствовав, что рад этому. Но потом спросил себя: а почему это ты решил, что она — «потеряна»? Тоже мне, великий моралист!

— Я всегда в таких случаях думаю о родителях… — говорила между тем Зина. — Девочка, скорее всего, где-нибудь разгуливает со своим мальчиком, а родители лежат в обмороке или трясутся, как в Паркинсоне… Нет, дети — жуткие эгоисты!

Касьян развеселился:

— Зиночка, милая, вы сейчас все это сказали так, будто у вас по крайней мере трое деток…

Зина не приняла шутливого тона, строго заметив:

— По-моему, ничего веселого в вашей истории нет.

— Конечно, нет, вы правы, но, понимаете, моя прекрасная леди, если я не буду немножко себя взбадривать — как уж получается, простите, — то ходить мне вечно мрачным, как осенняя ночь. У нас так принято: чем хуже, тем мы веселее — защита организма. А у вас восприятие нормального человека…

Зина посмотрела на него внимательно:

— Простите меня, Касьян, я действительно так далека от вашей сферы. Видимо, все, что вы сказали, верно. У этой девочки есть родители?..

— Она не москвичка и живет здесь на птичьих правах, — устало произнес Касьян, не хотелось ему сейчас разговаривать на эту тему, но неудобно отмалчиваться, раз сам начал. — Ни дома, ни семьи… Да и денег негусто, наверное…

Но не будем о грустном. Я не люблю говорить о своей работе. Вы на меня расслабляюще действуете. Не забыли, что я в вас влюблен?

Зина опять как-то опечалилась.

— Вы все превращаете в шутку. А вдруг я в вас влюблена и таким образом вам на это намекаю? Но теперь-то я уж точно знаю — вы ко мне абсолютно равнодушны! Вот почему? Понять не могу. Давно вам следует в меня влюбиться, хотя бы чуточку…

— Уже. И не чуточку. — Касьян пытался найти в душе волнение, смущение, радость встречи, желание побродить по городу вдвоем… Ничего такого не замечалось.

Зина опять внимательно взглянула на Касьяна.

— Оставим эту дурацкую тему. Из вас актер никудышный, вы и бизнесмена играли никудышно. Поговорим о погоде и природе, и я, наверное, удалюсь почивать. У меня завтра сложный день.

Касьян испугался, что она уйдет, а ему еще хотелось кое-что выяснить. Она связана с художниками… Вдруг отыщется след Сонечки?..

— Нет, — произнес он решительно, — будем говорить о вашей красоте!

Зина рассмеялась:

— Наконец-то я подвигла вас!

— Я видел сегодня ваш портрет, — сообщил Касьян. — Чудо, как вы там хороши! Но в жизни лучше…

— Мой портрет? Где же? — удивилась девушка.

Что, у нее так много портретов?.. Она многим позирует? А почему нет? Художников знает, красавица…

— Ребус-шарада. Угадайте, у кого я видел ваш портрет. Приз — бутылка шампани.

— Наверное, у «великого» Марьянова! — как-то вяло произнесла Зина.

— Вам Марьянов не нравится. А он от вас без ума.

— Не нравится, — подтвердила Зина серьезно, — ни как художник, ни как человек. Он пристал ко мне на просмотре — ему Разаков билет пригласительный послал. И я, чтобы отвязаться, согласилась позировать, но сама портрет еще не видела. Он сказал, что пригласит меня очень скоро, заканчивает…

Сейчас самое время спросить ее…

— Скажите, а Кирика Успенского вы знаете?

Зина наморщила лоб:

— Кирик, Кирик… Что-то знакомое… А, вспомнила! Меня с ним знакомили как-то на выставке… Такой мрачный высокомерный тип.

Меня он позировать не приглашал. Да я, наверное, к нему не пошла бы… И я не в его вкусе…

— Зря вы так о нем, Зиночка! — возразил Касьян. — Он интересный малый. С причудами, да… Но художник отменный. Я у него был.

— Вы что-то увлеклись художниками. Захотелось свою персону увековечить? — посмеялась Зина, вроде бы заканчивая этим разговор.

Но Касьян решил не замечать.

— Вы помните, на поминках Геннадия Пирогова мы с вами встретились у маленькой скульптуры девочки… Уродливое личико неандерталки и прелестная фигурка Аленушки на камне?..

Зина сосредоточенно вспоминала, вдруг лицо ее просветлело:

— Вспомнила! Такая маленькая уродинка! Бедняжка, неужели она на самом деле такая или это художественный вымысел?..

— К сожалению, это не вымысел. Такая девочка на самом деле… — Касьян замялся, не зная, как сказать: была? есть? — существует, — сказал он наконец.

— Вы ее видели? — с живым интересом спросила Зина. — Расскажите…

— Ну как сказать видел… В какой-то мере да. На портрете. Вернее, в незаконченном триптихе, который назван по ее имени: «Сонечка».

— Ну и как все это выглядит, интересно? Как у Пирогова примерно?

Касьян кивнул. Он заметил, что Зину задевает равнодушие Успенского и злит внимание Марьянова. Ей хочется царить везде, и пусть она не притворяется безразличной!

Он решил помолчать, ожидая ее реакции. И Зина не заставила ждать.

— Ну что вы молчите? Мне говорили, что Успенский совершенный шиз и «красит» — слово-то какое придумал! — только уродов, больных и стариков. И еще, говорят, жуткие натюрморты — хвост селедки, бутылка водки, обгрызанный кусок хлеба, крошки, мухи! Фу!

«…А вдруг Кирик нравится Зине? И потому она с таким ожесточением его поносит, — подумал Касьян, — верить ей на слово, что она едва его знает, нельзя, девчонка непростая, покрутилась уже по всяким злачным местам… Ну-ка, я ее еще кольну!»

— Мне он шизоидом не показался. Просто иной художник, иной человек. Сделал потрясающий триптих. Клянусь, я был потрясен. Я оказался у него случайно: поминки Геннадия были у него в мастерской. Кирик меня заинтересовал, а потом заинтриговала эта уродливая девочка… Ведь я по ее следу иду… Вернее, шел, потому что след вдруг обрывается… С художниками она, по всей видимости, завязала. Не очень ласково они с ней обошлись. И у вашего Марьянова побывала, но он ее не оценил и фактически прогнал…

— Как и ваш Кирик… — вдруг произнесла Зина.

— Что-о? — Касьян не поверил своим ушам. — Вы знали ее? Знаете, где она?

— В том-то и дело, что не знаю. А встретила я ее у этого нашего Дома, она читала вывеску… Это уже было после того, как мы с вами видели фигурку. Я вдруг поняла, что откуда-то знаю эту уродинку… — Зина волновалась, глотнув шампанского, закурила. Касьян внимательно наблюдал за ней. — Я спросила, не хочет ли она войти сюда? Она ответила, что стоит просто так — значило это одно: она не желала со мной разговаривать. И вдруг, Касьян, это было как озарение! Я поняла, что она похожа на ту статуэтку, которую мы с вами видели… Я сказала ей об этом. Она как-то совсем отстранилась… Вид у нее был нехорош. Одета кое-как, лицо немытое… В общем, я сказала ей, что у меня есть отдельный номер, подруга уехала… Что она сможет у меня переночевать, если ей негде. И знаете, она согласилась! Видимо, совсем в безвыходном положении была… И рассказала мне свою историю… — Зина отпила еще шампанского.

— Она откуда-то с юга, не сказала откуда, побоялась… Влюбилась в красивого мальчика, без ответа естественно, он ее как-то оскорбил, и она пырнула его ножом. И убежала в Москву, все бегут в Москву… А здесь бомжи, всякий ужас и случайная встреча с художником — она его называла Кирилл, кстати, я не знала, что Успенского зовут Кирик… Он писал с нее триптих и когда закончил, просто ее выгнал. А по поводу скульптуры она сказала, что жила два дня у этого художника и ушла от него сама… Он к ней приставал.

Мы с ней проговорили всю ночь… Я пообещала ничего никому не рассказывать. Она и вправду очень страшненькая, уродец истинно. Я хотела утром повести ее к нам, попросить Разакова взять ее, ну хоть платья по шкафам убирать… Да мало ли что! Я заснула под утро, а она ушла…

— Здорово вы меня, Зиночка, провели в начале нашего разговора… — сказал недовольно Касьян, он и в самом деле был недоволен: эта Зина, оказывается, совсем не проста.

— Виновата, — сказала Зина покаянно, — но я обещала ей молчать, а тут вы… И решилась рассказать вам только потому, что вы ее ищете… Знаете, Касьян, — Зина посмотрела на него своими прекрасными, непонятного цвета глазами, положив руку на его пальцы, — я так хочу, чтобы вы ее нашли!.. Я вдруг почувствовала за нее какую-то странную ответственность… Ведь если бы я не заснула еще пару часов, я бы ее не отпустила и не надо было бы сегодня ее искать… — Опустив голову, Зина чуть не плакала.

Касьяну и жаль ее стало, и досада его разобрала. Отомстила Касьяну, что ни он, ни Успенский не оценили ее красоту, нарочно рассказала историю после того, как он тут изливался… А я, мол, все это и без вас знаю! И даже больше! Нате вам! И Касьян уже совсем по-другому смотрел на Зину.

…Прекрасные глаза! Дурень! Да обыкновенные они у нее! Цвет необычный, макияж ловко наложен, ну и черты лица правильные… Таких девчонок по Москве столько шастает! Только вот не всем везет. А Зинуля эта пробойная — как она Разакова уцепила!

— Не могу вам обещать на сто процентов, но если я заведусь — а я, кажется, завелся, — то землю вскопаю, а найду: живую или нет.

— Это я вас завела? — Кокетка уже перестала огорчаться и выглядела как свежая роза.

— Может быть, и вы… — Касьян решил ее из виду не упускать.

Зиночка сказала, что пойдет к себе, — она утомилась.

Только она ушла, как Касьян услышал ломкий юношеский голос:

— Можно мне к вам присесть?

Перед ним стоял паренек, тот самый, порезанный. Он вначале как-то заинтересовал Касьяна, но потом Касьян потерял его из виду, да и бывал здесь редко… А стоило, оказалось, бывать почаще.

— Присаживайся, — приветливо пригласил Касьян.

Парень, усевшись напротив, мрачно сообщил:

— Меня зовут Максим, Макс.

— Касьян Гордианович.

— Мне сказали, что вы сыщик, — пробормотал Максим.

«…Та-ак. Кто же это меня подставляет? И Зина знает, и этот мальчонка. Неужели Ирина? То-то она не показывается!»

— А в чем дело?

Но Максим оказался настырным.

— Так вы сыщик? Или лапшу мне на уши Витек навешал?

— Успокойся. Сыщик. Ближе к делу.

— У меня к вам разговор… Не знаю, заявление или как?.. — Парень беспомощно посмотрел на Касьяна. И не мрачный он, а, скорее, углубленный в себя…

— Разберемся, — ответил Касьян, — давай суть.

И Макс рассказал свою историю. Закончил он тем, что приехал сюда не убивать Соньку, а найти и подать на нее в суд, пусть ее накажут. Потому что он ничего плохого ей не делал. Ну, противна она ему была, и все…

А Касьяна Гордеевича (так он называл Касьяна) Макс просит помочь разыскать эту Соньку, потому что он не нашел никаких следов… У него есть доллары, и он заплатит, сколько надо.

…Час от часу не легче! Теперь этот сопляк его нанимает искать знаменитую уже уродинку! Что делать? В рожу ему въехать? Жалко дурачка… А девочка-то Сонечка — прямо сгусток криминала! Касьян сам ее будет искать, безо всяких просьб. Той Сонечку жаль, этот жаждет мести…

— Ты вот что, Максим, — сказал Касьян доверительно, — прекрати свои бессмысленные поиски, я уже занимаюсь этим, — не смог отказать себе явиться в роли Шерлока. Сыграло.

Парень уставился на Касьяна, как на привидение:

— Вы ее уже ищете? — прошептал почему-то он.

Касьян подумал, что завтра с утра позвонит в Склиф Сане Мигранову, патологоанатому, и расспросит о последних его «работах».

Но Макс не отставал.

— Она еще чего-то натворила?.. — снова зашептал он.

— Ну, не совсем… Слушай, а у нее какой-нибудь сестры не было?… Двоюродной?.. Старше ее? Младше?

Макс задумался. Он был уверен, что тогда были две девицы… Одна — красавица, другая — Сонька… Он не мог отделаться от этого двойственного чувства. Однако не стал морочить сыщику голову.

— Нет. Они вдвоем с матерью… Больше никого.

— А скажи, Макс, честно, ведь ты эту Соню не только не любил, но и обижал? — Касьян внимательно посмотрел на парня. Тот, насупившись, молчал.

— Ты подумал сейчас, что я ее собираюсь оправдывать? Нет, дружок. Ее вина — это ее вина. Но твоя, к сожалению, тоже есть. Так что давай честно. Вранья я вообще не терплю, а уж в деле и подавно. Или я ухожу, и тогда не взыщи, лично для тебя я ничего не сделаю и ты ничего не узнаешь. Понял?

Касьян говорил так резко потому, что парень явно выгородил себя — эдакая невинная овечка!

Макс помолчал, подулся, но, видимо, понял, что надо говорить все или почти все.

— Я запрещал Гульке с ней дружить, — выдавил он из себя наконец.

— А что тебя конкретно не устраивало в этой дружбе? — допытывался Касьян. Парень что-то переставал ему нравиться. — Соня пила? Наркотики? Вела себя непристойно? Хамка, дура, недоразвитая, воровка?

Макс молчал, еще больше насупившись. Касьяна уже раздражал этот красивый самовлюбленный и недобрый парень.

Касьян закурил и разлил по рюмкам остатки коньяка.

— Не желаешь? — спросил он. — Хорошо расслабляет. Тебе это сейчас необходимо, вон как напрягся! — Касьян слегка хохотнул.

— Зачем вы надо мной издеваетесь? — Макс почти плакал. — Я что, виноват, да? Она меня порезала, а я виноват?..

Касьян успокаивающе поднял руку:

— Спокойнее, что ты распетушился? Кто тебя винит? Я? Нисколько. Но мне надо знать все подробности, которые ты утаиваешь. Мне нужен четкий и ясный ответ: чем не устраивала тебя Соня в качестве подруги твоей сестры. Раз. И два: было ли у этой Сони хотя бы одно из тех качеств, что я перечислил.

— Этого ничего не было… — через силу ответил Макс. — Но она была противная, как вам объяснить? Вы ее не видели! — вдруг словно вздернулся Макс. — Она такая… И глаза у нее всегда злые, и Гульку она прямо подмяла, та ей в рот смотрела! А теперь написала, что не может дома жить и не будет… Гулька, дура, плачет, страдает по ней!.. Сонька… — Макс задумался, — она какая-то чудная была… Что-то в ней сидело… Ну, я не могу объяснить! Я не хотел, чтобы они дружили! Вы не знаете мою сестру, Гульку! Если бы знали, поняли бы!.. — почти крикнул он.

— Так, — подытожил Касьян, — теперь я тебя, кажется, понял. Видимо, Соня нехорошо влияла на твою сестру. Была сильнее… И характер — не сахар… Наверное, ты был прав. Но, — сказал Касьян, видя, что Макс встрепенулся, — не спеши радоваться. Ты был, возможно, прав по сути, но по выражению, по внешнему выражению — грубому, хамскому — ты был абсолютно не прав. Ты спровоцировал ее на проступок, понимаешь? Если бы ты… — он замолчал, потому что глупо было объяснять мальчишке восемнадцати лет, как хорошо и достойно он должен был вести себя с противной ему, уродливой девчонкой, которая влезла в их семью, заграбастала сестру, хотела надуть его и, понатворив дел, сбежала.

— Ладно, — сказал Касьян примирительно, — пока оставим. Ты мне сказал, я понял.

Макс вдруг расслабился, улыбнулся, стал симпатичнее, видимо, поверил Касьяну и заговорил уже совсем о другом:

— А вы, Касьян Гордеевич, хорошо знаете эту… Зинаиду? Такая красивая… — протянул он восхищенно, глаза его заблестели.

…Влюбился, дурошлеп, подумал Касьян огорченно. Не понравилась ему сегодня Зинаида, крутила что-то…

— Да, она красивая, даже очень красивая, но этим не исчерпывается… Она еще и умная, и… хитрая… — Вот это он, пожалуй, зря сказал, но ему вдруг захотелось предостеречь дурачка от излишних восторгов.

— Вы хотите сказать, она нехорошая? — подозрительно спросил Макс.

Надо ему было, старому дурню, заводиться!

— Да нет, я не то хотел сказать, — начал он, вроде бы и оправдываясь, — я хотел сказать простую вещь: она не для тебя, понятно? И не вздумай ничего ей предлагать, кофе и прочее… Кто ты для нее? Уж если честно! Мальчишка, сопляк, провинциал. Без денег, а если даже с деньгами, то не с такими и не со своими… И старше она тебя, может, лет на пять.

— Значит, вы думаете, что она никогда… меня… не полюбит? — спросил убито Макс.

У парня, видно, сложился образ сыщика как человека, знающего все, понимающего всех и имеющего ответы на все сложные случаи жизни, — надо было хоть как-то поддержать свое реноме.

— Никогда… — повторил Касьян, — кто знает, что случится завтра, через год? Может, ты станешь большим бизнесменом, или артистом, или менеджером… Откуда мне знать? И встретишься с ней. А она к тому времени сойдет со своих подмостков и будет просто еще одной смазливой женщиной… И, предположим, не замужем… А ты тогда поймешь, что она тебе не нужна. Ты перестанешь ее любить, забудешь ее — у тебя будет другая жизнь. Да мало ли что…

Но Макса на данный момент не интересовал столь дальний вариант, и еще он верил, что такая любовь не проходит никогда! Он посмотрел на сыщика с сожалением.

— Вы меня не знаете, Касьян Гордеевич, я — очень упорный и не забываю ничего. А Зинаиду невозможно забыть. Даже хорошо, если я встречу ее через два года или больше, она будет свободна, перестанет показываться во всем этом тряпье… — Макс даже скулами как-то затвердел. — И если я приду к ней и скажу: Зина, я люблю тебя уже два года, будь моей женой… — неужели она сможет отказать?

— Думаю, не сможет, — ответил Касьян как можно серьезнее… Ну что ему внушать сейчас Максу? Он слышит только себя… И потом, действительно, никто не знает, что будет. — Хорошо, Максим, будь по-твоему, но только не лезь пока со своей любовью, чтобы не набить шишек, идет? Она сейчас тебе не ответит… Подожди.

— Два года? — с надеждой спросил Макс.

— Два… или больше. Но за это время ты должен стать чем-то, ты это понял? Иначе вам удачи не видать! — пропел Касьян и, уже совсем утомившись, поднялся со стула.

— Пока, Макс, если что-то услышишь о Соне, сразу же ко мне. — Он дал Максу визитку и направился к выходу.

Однако через минуту, чертыхаясь и злясь на себя, вернулся и прошел к Ирине на кухню.

Она колдовала над необыкновенной красоты салатом. Касьян окликнул ее, Ирина обернулась к нему с улыбкой, но особой радости он в ее лице не заметил. Обижается, что он редко заходит?..

Ну вот они сейчас и поболтают!.. Усталость вдруг улетучилась, Касьян был свеж и готов к битвам.

— Касьян! Вот сюрприз!.. Совсем нас забыл! Здравствуйте… — заговорила Ирина Андреевна, пытаясь снять напряжение, овладевшее ею.

Они присели на маленький диванчик, и Ирина насмешливо спросила:

— Ну что, сыщик? Напали на след очередного киллера?

— Не совсем так, дорогая Иринушка Андреевна! А у кого я могу узнать точную и проверенную разумом информацию? Только у вас, дражайшая моя!

Женщина засмеялась, видно было, что она польщена.

— Иринушка, — проникновенно начал Касьян, — вы же здесь неотлучно, наверное, уходите к себе, только когда зал опустеет? Вы же не доверите этот процесс дежурным? Практически, вы видите всех, кто к вам приходит, так?

— Да, а что вас интересует, вернее, кто?

— Речь идет о нашей красавице Зинушке, — чуть иронически уточнил Касьян, как бы не придавая значения этому вопросу, — к ней кто-нибудь приходит? Или заходил?

— Вы знаете, что я теперь к ней отношусь не так восторженно, как вначале. Из-за разных причин… Но вот в том, что она никого не водит, могу поклясться! — с горячностью ответила Ирина.

— Я имею в виду не только мужчин, — осторожно заметил Касьян.

— Уж не думаете ли вы, что она?..

— Вообще-то не думаю, — успокоил Ирину Касьян, — пока меня интересуют ее гостьи…

Ирина задумалась, покачала головой: нет, не припомнит никого… Когда здесь жила Сонечка (Касьян вздрогнул: не слишком ли мало он обращал внимания на эту Сонечку?), к ним еще кто-то заходил, а сейчас Зина просто отшельница. Пропадает в своем Доме моды, ходит по ресторанам, на презентации, здесь быстренько поест, иногда с кем-нибудь посидит коротко и спать. Давайте еще Сашу спросим, — предложила Ирина. — Я сама спрошу.

Вернувшись вскоре, она покачала головой:

— Нет, он никого не приметил. Зина всегда одна. Своих знакомых она сюда не приглашает и, кажется, скоро отсюда съедет — ей выбил или купил квартиру, я не знаю, этот Разаков. По-моему, он ее любовник…

Ирина внимательно посмотрела на Касьяна:

— Вас это не огорчает?

— Нисколько, — честно признался он, — я отношусь к ней как к произведению искусства. Ирина, я вам сейчас покажу одну фотографию, правда, это со скульптуры… Возможно, эта девушка бывала у вас. Мимоходом как-то… — Он вынул из бумажника фотографию. — Вот, посмотрите, не отвлекаясь на фигуру.

Ирина довольно долго изучала снимок.

— Как странно! Девушка необыкновенно уродлива, а фигурка… Кто этот скульптор?

— Один непризнанный гений, он умер недавно.

Ирина продолжала рассматривать фотографию.

— Кого-то она мне напоминает… Не представляю… — Она с сожалением глянула на Касьяна. — Никак не вспомню!

Она долго молчала и наконец со вздохом произнесла:

— Нет. Здесь такой девицы не было. Это точно. Я включила свой компьютер, — Ирина с улыбкой постучала пальцем по виску, — и он мне сказал, что я ее вживе не видела. Никогда.

— Но все же она вам кого-то напоминает, ведь так, Иринушка Андреевна? — допытывался Касьян.

— Как будто… — уточнила Ирина, — но я точно знаю, что она у нас никогда не была.

— Я оставлю вам снимок, и если девушка появится, звоните мне в любое время.

— А что, она опасна? — с тревогой и любопытством спросила Ирина. Ее стала интриговать история с этой девушкой. — Вы мне хоть намекните, что она и кто…

— Она пропала, исчезла… Кстати, если захотите, узнаете все у вашего юного постояльца Макса. Только обо мне ни слова. Как-нибудь, своими женскими хитростями, спровоцируйте его на рассказ о своих ранах… А вдруг он что-то вам расскажет?..

— Я уже пыталась! — воскликнула Ирина. — И он почти сдался! Но тут мимо прошла Зина, бедный мальчик ошалел и замолчал. Он в нее влюблен до безумия, — сердито заключила Ирина. — А она демонстративно его игнорирует. Я считаю, так нельзя! Надо мягче, по-доброму.

— А вот тут вы неправы, дорогая, — возразил ей Касьян, — им, таким вот влюбленным, только палец протяни, голову откусят!

— Все-таки, я считаю, так нельзя… Как-то даже оскорбительно, — упрямилась женщина.

— Иринушка, — Касьян встал, — я сегодня отработал четыре смены… Пойду ко щам, как говорили в нашей юности, хотя щей мне никто не варит, — заметил он с притворной грустью.

Для Ирины могла начаться другая, весьма интересная тема: женитьба Касьяна. И обязательно на Олик. Но усталый сыщик уверил, что они еще посидят, и в самое ближайшее время. Тогда он, выслушав ее советы, возможно, надумает что-либо.

Рано утром Касьян, позвонив в Склиф, вызвал патологоанатома Александра Ивановича Мигранова — своего старого приятеля Сашку.

Тот был на месте и, узнав друга, незло ругнулся: звонит только по делам. Касьян пригласил господина доктора попить пивка.

Сашка согласился через полчаса выскочить, попросив Касьяна долго не мурыжить его своими сыщицкими проблемами, а сразу сказать, что от него требуется.

У Саши Мигранова была феноменальная память — он помнил почти всех своих «пациентов». Стоило ему перебрать в голове свой «список», как он тут же выдавал информацию. Кстати, это говорило о том, что Сашке давно пора менять место работы, тем более что диагност он был классный. Но здесь были, как ни странно, большие заработки — Касьян не вдавался.

Каждый раз, когда Сашка вспоминал какого-нибудь забытого всеми покойника и его историю болезни, Касьян уговаривал его уходить отсюда: «А то скоро с песнями поедешь в другой дом»…

Все это не нравилось Касьяну, однако в своих шкурнических рабочих интересах он Сашку ценил и использовал…

Купив по тройке банок пива и воблы, приятели устроились на скамейке в скверике. Касьян предложил бар, но Сашка отказался, сославшись на дела. Попивая пивко и обсасывая тощие воблины, поговорили. Сашка быстро сообразил, о ком идет речь. Да, к нему из реанимации поступил, прожив в клинике около часа, Анатолий Макарович Шорников, шестидесяти двух лет. Отравление барбитуратами в алкоголе.

— Отравили? — быстро спросил Касьян.

— Не уверен на сто процентов, — ответил Саша, — может, старик сам баловался и добаловался до точки. Да еще сигарета одеяло подожгла, дым ему этот ватный прямо в носоглотку шел. Короче, и то, и другое, и третье.

— Но ты насилие не отметаешь?

— Ничего я не отметаю, — возразил чуть раздраженно Сашка, — это вам решать, а не мне. По мне, так старик сам, но вполне возможно, кто-то помог. Кто его знал хорошо… Ну, с меня все? А то меня клиенты ждут, — усмехнулся, поднимаясь со скамейки.

У Касьяна защемило сердце.

— Санька, давай днями встретимся, посидим, потреплемся по-человечески… Я тебе позвоню. Сейчас у меня гон идет, понимаешь?

— Понимаю, — опять усмехнулся Сашка. — Пока, до скорого, я тебе выписку подошлю, — он пошел прочь, сунув невскрытую банку пива под мышку. Какой-то сгорбленный, постаревший, маленький.

Касьян долго смотрел ему вслед.

…Ну вот и вырисовывается дело. Девочка эта, Сонечка знаменитая, с явными криминальными наклонностями, обозленная на весь свет из-за мальчишки, который ее презирал и даже ненавидел, устраивает этому мальчишке месть, не думая, убивает она его или только ранит…

Сбегает в Москву. Здесь почти такая же ситуация.

Ее пользуют. Художники. Бомжи и бомжихи… Она звереет. Попадает к Кирику. Может быть, в него влюбляется или просто видит в нем человека, а он ее выгоняет… Наверное, тут права Зина.

Сонечка идет уже сознательно, по навету Макарыча, к Генке… А дружок наш старинный оказался дрянью…

Касьян остановился. Как она могла устроить Генке сердечный приступ?.. Могла, вдруг решил он. Генка к ней пристал, устроила скандал… Или дала выпить?.. Тех же барбитуратов с водкой… Но их же не было у него в крови! А кто знает?! Кто на это проверял? Сейчас уже все, Генка же не попал к Сашке… И Макарыча она. Из злости, обиды… Когда же это произошло? Нужно точно выверить.

Сыщик вспомнил, что Марьянов разговаривал с Макарычем после визита к нему Сонечки… Тьфу ты! Да что это он все время называет ее Сонечка… Въелось после этого триптиха! На ней все сходится! Хотя вполне возможно, что она ни сном ни духом… А почему тогда пропала? Прячется? Могла бы уж объявиться, если чиста. И где прячется? Кто у нее есть? Да те же бомжи.

Так, Касьян Гордианыч, надо подавать в розыск. Все. Точка.

Не успел он войти, как в комнате заверещал телефон. Он хотел было не подходить — надо всерьез заняться бумагами, но что-то подтолкнуло его взять трубку.

Это был бомж Федя.

— Ну что? — крикнул Касьян. — Пришла?

Федя замямлил, что не знает, может, и она, молодая дама в шляпе, лица он не разглядел…

— Еду, — лаконично ответствовал Касьян. Федя едва успел сообщить, что он ждет его на скамейке во дворике.

…A-а, он ждет денежку за сообщение. А если не она и не к Кирику?.. Все равно для поддержания духа надо отстегнуть Феде двадцать-тридцать штук.

Федя сидел на лавочке. Касьяну он обрадовался как родному. Тот дал ему тридцатник, пояснив, что это задаток.

Подробности были такие: дама молодая, синий короткий плащ-размахай, туфли-бахилы на здоровенной платформе и шляпа со спущенными полями.

Федя рванул за ней в подъезд — мало ли куда она идет и зачем… Она стояла у дверей Кирилла.

Вроде не Сонька. Эта повыше и стать другая. Он услышал у порога какой-то разговор, и дверь захлопнулась.

— Она там, — прошептал Федя.

— Хорошо, спасибо, — Касьян направился к дому.

— Вы что, пойдете? — испугался вдруг Федя. — Они на меня бочку покатят…

— Ничего не случится, Федор, — успокоил его Касьян. — Я с Кириком знаком. Был рядом, решил заскочить. Если у него дама, уйду тут же… А может, и дверь не откроют.

«…Не откроют — подожду», — подумал сыщик. Он направился в подъезд, а Федя — в ближайший ларек, раздумывая, нести Зофье и Барбосу бутылек или заначить и выпить тихонько во дворике, под сенью дерев. Как тут не пожалеть о Макарыче! Сейчас бы прямехонько к нему. За одну бутыль заплатил, вторую — в долг… И посидеть можно, покалякать. Но Макарыча нет. Кончил кто-то. Это для дураков: напился, окурился… Не пил тот никогда и не окуривался.

Войдя в подъезд, Касьян остановился. Пожалуй, ничего глупее он придумать не мог… В качестве кого он предстанет? Дурака-сыщика? Все мыслишки которого несложно вычислить, особенно такому умному мужику, как Кирик!

Нет, идти туда нельзя. Надо придумать что-то посерьезней…

Выйдя из подъезда, Касьян направился в отделение милиции, которое было совсем рядом, и вскоре явился обратно с биноклем. Он устроился на спинке скамейки, как раз напротив окон Кирика. Конечно, странно Касьян выглядел; впрочем, все дома пустовали в ожидании новых хозяев.

Хорошо, что художникам нужен свет — шторы были раздвинуты. Посреди комнаты стоял Кирик и что-то говорил даме в шляпе, плечи ее подрагивали, будто она плакала… Зина?!

Лица он не видел, но по стати, фигуре будто она. Касьян этому не удивился — что-то такое предполагал…

Кирик горячо убеждал женщину в чем-то. И вдруг она бросилась Кирику на грудь, зарывшись лицом в его рубаху. Тот осторожно отстранился и, взяв ее за руку, усадил на стул. Она не сопротивлялась, села, так и не подняв головы.

Касьян чертыхнулся. Плечи ее продолжали вздрагивать, Кирик подал ей стакан воды, она его отстранила рукой. Касьян разглядел даже жалость в лице Кирика. Вдруг дама вскочила и бросилась к двери. Кирик успел ухватить ее, и между ними началась борьба, в которой взял верх Кирик. И снова начал говорить, говорить, но, наконец, отпустил ее. Она что-то сказала, повернулась к двери и выбежала. Кирик остался растерянно стоять посреди мастерской.

Дама вышла из дома и, опустив голову, быстро пошла по улице.

Скатившись со скамейки, Касьян последовал за ней на довольно приличном расстоянии. Если он ее потеряет, явится к Кирику и заставит его рассказать, что за дама его посещала!

Дама уже дошла до угла и махнула рукой вывернувшемуся такси. Тут ей пришлось приподнять голову, поля шляпы колыхнулись, и Касьян узнал Зину.

Тихо присвистнув, он прекратил преследование. Сегодня, сейчас он поедет в Дом и будет там сидеть, пока она не вернется. Вот тогда он и уличит ее во вранье!

В этот день работа не шла совсем. Кирик красил третью часть триптиха. И все, что он делал, ему не нравилось. Может быть, из-за того, что с утра пришли «новые русские», заявив, что завтра-послезавтра в доме начинаются работы, и ему пора складывать свои мольберты. (Ходили они и к Зофье, но там не открыли, и новые хозяева подсунули под дверь записку с угрозой не только выкинуть все «святое семейство», но и кое-куда сдать.)

Но не это волновало Кирика. Сонечкина судьба не давала ему покоя. Вокруг нее сжималось кольцо. И занимался этим сыщик Касьян, умный, хитрый. Конечно, Кирик мало чем ему помог, но кто его знает. Уж больно пронизывающий у сыщика взгляд, хотя внешне рубаха-парень!

Где эта дурочка Соня? Кирик боялся, что она скоро у него появится… За его мастерской наверняка послеживают… Он кое-как бросал краску на холст, отдавшись своим невеселым мыслям.

И еще эти новые хозяева! Если он уедет, Сонечка потеряна окончательно, она и не знает толком его адрес…

А ему необходимо с ней увидеться!

Коротко позвонили в дверь. Новые? Рановато. Федя с просьбой о бутылке? Возможно. Он посмотрел в «глазок». Перед дверью стояла дама в большой шляпе, лица не видно.

Кирик отворил дверь. Дама подняла голову, открылось прелестное лицо, обрамленное рыжими завитками, она ослепительно улыбнулась.

— Кирик Успенский? — спросила она мягко. — Я правильно пришла?

— Да, — только и сумел ответить Кирик.

— Разрешите? — чуть насмешливо спросила молодая женщина. Смутившись, остолбеневший хозяин пригласил войти.

Она шла по коридору ломкой походкой красавицы, привыкшей к подиуму.

Чуть замешкавшись, женщина распахнула дверь в мастерскую, вошла и остановилась, разглядывая.

Молодая прекрасная незнакомка усмехнулась:

— Никогда подобного не видела! У вас всегда так? Или я попала не в то время? — она повернула к Кирику смеющееся лицо.

— Всегда, — откликнулся он.

Гостья внимательно посмотрела на него и медленно произнесла:

— Мне говорили, что вы молчун, но настолько?.. Впрочем, это ваше дело, — холодно проговорила она и перешла на деловой тон:

— Кирик…

Гостья подождала, пока он назовет свое отчество, чего он делать не собирался — она-то вообще не назвалась!

Словно смутившись, незнакомка воскликнула:

— Я же не представилась! Зинаида, — и протянула руку для поцелуя вниз ладонью. Но Кирик чуть поклонился и легонько пожал протянутую руку.

Дама, едва заметно нахмурившись, продолжила:

— Кирик… Я хотела бы иметь свой портрет.

И замолчала, глядя на него.

Художник тоже смотрел на нее. Гостья поежилась под его взглядом:

— Как вижу, такая натура вас не вдохновляет. Но я столько о вас слышала… Пусть это будет дорогой заказной портрет. Заказы же вы берете?..

И тогда он сказал:

— Здравствуй, Соня, я знал, что ты придешь, но не думал, что такой…

Потерявшись, она тихо спросила:

— Как ты меня узнал?.. — Раньше она его на «ты» не называла.

— Я же художник и столько красил тебя, — как-то печально ответил он. — Чутье. Может быть, такое же, как у матери. Думаешь, она бы тебя не узнала?

— Думаю, не узнала бы, — надменно произнесла Соня, — ведь мой «возлюбленный» Макс не узнал меня! Влюбился!.. — Все это она говорила с чувством превосходства, нисколько не смущаясь.

— Как ты изменилась, — медленно проговорил Кирик, разглядывая ее.

— Естественно! — воскликнула она.

— Я не о том… — вздохнул он, — ты изменилась внутренне.

— Что? Стала хуже? — с вызовом спросила Сонечка.

— Хочешь правду? Ты стала отвратительной.

Вспыхнув до корней своих рыжих завитков, она вдруг заплакала, отвернулась от него.

— Ты хотела правду? Ты ее получила, — говорил Кирик меж тем ровным, спокойным голосом. — А теперь ты плачешь. Чего ты ждала? Что я приду в восторг от твоей смазливой мордашки? Но ведь на меня это не действует, Соня, ты же должна бы меня знать! Или уже забыла? Немудрено.

Она не отвечала, отвернувшись, и Кирик замолчал, ощутив безмерную жестокость своего заявления.

Ведь она, по сути, девчонка! Ей так хотелось похвастаться своей новой внешностью, как новым нарядом! А он даже не оценил ее хотя бы одним-единственным комплиментом… Однако это была не та Сонечка, которую он знал и готов был полюбить… Даже если считать ее надменность и светские ужимки бравадой, маской.

Не так бы она пришла к нему, если бы осталась той Сонечкой, даже изменив внешность… Эта ему была несимпатична. И все же на сердце у него скребло оттого, что он ее обидел, и Кирик мягко предложил:

— Ну что ж, садись, посидим, как прежде, выпьем кофейку… И все обсудим.

Но видел, что это напрасно — она оскорблена, раздавлена, уничтожена его словами.

Плечи ее все еще дергались, и он тихо сказал:

— Сонечка, девочка моя, прости…

Кинувшись ему на грудь, она стала плакать, зарывшись лицом в его заляпанную красками рубаху. Кирик отодвинулся от нее, осторожно взял за руку и усадил на стул.

Соня все плакала, и он дал ей стакан воды… Она отстранила его руку и бросилась к двери.

Кирик догнал ее, приговаривая:

— Соня, Сонечка, ты не должна так уходить, слышишь? — Она молча, зло боролась с ним, и наконец он понял, что не хочет ее удерживать.

— Ты сама хочешь уйти. Иди. Но я тебя жду, поняла? Нам о многом нужно поговорить.

Хлопнула дверь. Кирик остался один, готовый бежать за ней. Как он мог так отстраниться? Ведь теперь она еще более хрупка и ранима! Какой же он тупой, черствый, эгоистичный тип. С ним нельзя иметь дело.

(Тут Касьян и засек Соню, когда она вышла и остановила машину. Он подумал, что «Зина» поехала в Дом, и потому со спокойной совестью отправился туда же. Однако Зина-Соня вдруг велела шоферу везти ее обратно.)

Кирик чувствовал себя убийцей, ему было тошно и страшно, он презирал себя и ненавидел, жалея Сонечку все больше и больше…

Он жалел ту Сонечку. Эта девица для него совершенно чужая, и он рад был, что она не стала его долго терзать заламыванием рук.

Но ведь она все-таки Соня! Сонечка! И потому он в ответе за нее. Вспомнился ему Касьян, который, несмотря на его профессию, был Кирику симпатичен… Однако тот при деле, он должен действовать по букве Закона, даже если сам будет испытывать к подследственной жалость.

«Господи! Прости меня!» И еще подумал Кирик, что если бы кто-то близкий и авторитетный (хотя среди живых для него авторитетов не было) сказал ему: «Ты отвратителен», мысль о самоубийстве не была бы для него дикой.

А что, если и Сонечка?.. Даже такая, как теперь?.. Кирик не знал, за что хвататься: то ли бежать ее разыскивать, то ли идти на поклон к Касьяну и все ему выложить, но лишь как предположение… Нет, нет и нет! Туда он не пойдет.

Именно в этот момент раздался звонок в дверь.

Это была Соня. Ее заплаканное лицо чуть-чуть приблизилось к тому, каким оно было тогда… Или Кирику так хотелось. Он был несказанно счастлив!

— Сонечка, дорогая моя, — сам чуть не плача, бормотал он, — я так рад, что ты вернулась! Я — дурак, идиот, прости меня, ради всего святого!

Он взял ее вялую, холодную, влажную руку, потащив в комнату, где они столько вечеров провели в разговорах, молчании, слушании музыки… О, какое это было счастливое время!

Не сопротивляясь, Соня дала снять с себя плащ, оказавшись в роскошном синем струящемся шелковом платье с тоненькой золотой цепочкой, обмотанной вокруг шеи несколько раз. Она была очень хороша с вьющейся пышной короткой стрижкой и бледным лицом, которое светилось, как драгоценный фарфор.

Кирик усадил Соню в кресло и принялся готовить кофе, давая ей время прийти в себя и настроиться на длинный разговор. И все-таки она лучше и умнее его! Она, которую он так оскорбил, вернулась! А он? Его корежило от собственной черствости.

Наконец кофе был готов, нашлось немного коньяка, и они сели за столик, все так же молча.

— Ну, Сонечка, расскажи мне все, как прежде. Только скажи — ты меня простила?

Она странно посмотрела на него, он вдруг заметил, что глаза у нее разного цвета: один — желтоватый, как бы прежний, другой — зеленоватый, словно у потустороннего существа.

— Простила, — коротко и бесстрастно ответила Сонечка. И он понял, что не простила. Пока, во всяком случае. Ну что ж, ему придется потрудиться, чтобы она поверила в его искренность.

Соня молча пила кофе, было видно, как ей трудно начинать исповедь. Девушка считала, что все будет совсем по-другому: она придет в блеске красоты и славы и не будет никакого тяжкого разговора, а только безудержное восхищение, удивление…

Он тут же полюбит ее… Потому что, как бы ни внушал он ей раньше, что ее уродство — это необычная красота, Соня не верила. Ей казалось, что если бы она стала красавицей, то Кирик полюбил бы ее… А тут такое!

Она забыла или не понимала, кто такой этот Кирик Успенский.

— Давай послушаем музыку, — вдруг сказал он, — хочешь Моцарта?

Соня кивнула, и он тихонько включил проигрыватель. Музыка расслабила ее, ей вспомнились их вечера, особенно тот, когда она рассказывала все о себе… Исповедь полилась сама собой, сначала спотыкающаяся, потом ровнее, глаже, но лишь по форме, ибо содержание ее становилось все чернее. Однако Кирик стойко слушал, не перебивая.

— Я считала, что знаю вас и была счастлива нашей дружбой… И была… — тут Соня замялась, — и была в вас влюблена. Я знала, чувствовала, что вы гениальный художник, и готова была служить вам вечно… Моделью, домработницей — кем угодно. Наверное, я не рассчитала свои силы. Когда вы ушли с той наглой дамой, которая смеялась, глядя на меня, я мгновенно решила уйти, чтобы не мешать вам, тем более что триптих вы почти закончили, я вам уже была не нужна и притом услышала, что я одноразовая модель.

Пошла к вашему своднику Макарычу и осталась у него ночевать, мне не хотелось вас больше видеть… А он давно предлагал мне работу у какого-то миллионера-художника, которому нужна необычная натура. И тут пришли ваши друзья… Геннадий и Олег…

Короче, я уехала к Геннадию.

Вы же знаете, как «шоферня» относится к натуре. Ну и вот. Делайте вывод. Очень скоро я ему надоела, он стал водить девиц, сделав с меня маленькую скульптурку и изругав вас — именно вас! — за то, что вы со своими закидонами всех художников пытаетесь подмять под себя…

Не буду говорить о последующей жизни, но однажды я оказалась на улице, в мороз…

И пошла по рукам. Я была у всех. Хотя никому, в принципе, не была нужна. Это вы что-то во мне нашли и сделали гениальные картинки — так сами художники оценили, еще говорили, что такое мог сотворить безумный или гений…

А они все нормальные и хотят красить красивых баб или уж гнусную старость, но не юное уродство. Уродство не должно быть юным, уродов надо убивать в младенчестве, так однажды сказал ваш Геннадий…

Я это запомнила навсегда. Таких, как я, не должно быть на земле, потому что они никому не нужны. Геннадий говорил, что он испытывает ко мне такое отвращение, что оно даже перерастает у него в патологическое сексуальное влечение, но после акта он готов меня убить.

Он меня бил. Избивал, если проще… Короче, чтобы уж очень не занимать ваше время, я попала к тому самому миллионеру, о котором говорил с самого начала Макарыч. Миллионер, совершенный придурок, молодящийся, как баба, пришел от меня в ужас, я поняла, что теперь мне уже совсем некуда идти… Правда, он сказал, что ночью меня не гонит, я могу переночевать… И он явно хотел поговорить о вас.

Я позвонила вашему знакомому доктору…

— Моему? — удивился Кирик. — Что за доктор?!

— Ну, не знаю!.. Он был у вас однажды и все смотрел на меня, а потом спросил: не хочу ли я кардинально изменить свою внешность? Стать красавицей. И быть неузнаваемой. Сунул мне свою визитку, присовокупив, что будет меня ждать и согласен сделать все без гонорара, потому что это лишь эксперимент: его собственный метод, который опробован несколько раз и не всегда удачно… Его звали Андрей Николаевич…

(Кирик вспомнил, что покойный Генка все говорил о каком-то докторе, который рвется к Кирику в мастерскую: хочет посмотреть, как тот работает и сами его работы, — доктору нужно это для его каких-то экспериментов… И приволок того однажды.)

Доктор сказал мне: приезжай, я оплачу такси.

Я жила у него больше трех месяцев, вместе с операциями и всем прочим. Это был еще один ужасный период моей жизни — я была подопытным кроликом. Не все сразу получилось. Андрей не давал мне смотреться в зеркало между экзекуциями…

Когда он разрешил, я разрыдалась — на меня смотрело красивое незнакомое лицо, испещренное порезами, уколами, содранной кожей!

Волос совсем не было и даже уши были перетянуты чем-то… Андрей радовался, как ребенок, давая пятьдесят процентов вероятности, что все сойдет и я буду его первая и единственная модель. Говорил, что он тоже художник, и покруче, чем эти шалопаи, которые малюют людей на холстах. А он творит такое, что никому и не снилось! Жаль, он не может пока показывать меня на всяких симпозиумах и прочее — метод его часто дает сбои… Потом он еще раз содрал с моей физиономии почти всю кожу и снова уложил в постель… Но хватит об этом.

Я взяла новое имя, фамилию, паспорт… И вот перед вами Зинаида Игоревна Семенова, фото-модель и самая-самая манекенщица Москвы и уже почти Европы.

— Сонечка, а как ты устроилась с паспортом?.. Тоже доктор? — спросил Кирик.

Сонечкино лицо потухло:

— Нет, не доктор. Все тот же Анатолий Макарович Шорников, ваш сосед. Он мог все. И наркотики тоже… Я пробовала, в самые плохие свои минуты… Но на меня курение и понюх не действуют, а уколов я боялась, хотя Макарыч и уговаривал меня. Перешла на сильные транквилизаторы.

Она хотела продолжить, но Кирик решил — теперь или никогда!

— Сонечка… — начал он с трудом, — скажи мне… только правду, и я, слышишь, никогда ни словом никому не обмолвлюсь… — он застрял, не в силах выговорить то, что давно бередило его душу.

Сонечка усмехнулась и помогла ему:

— Вы хотите спросить, виновна ли я в их смерти? Да, виновна.

У Кирика ухнуло и покатилось куда-то сердце: он предполагал, более того, был почти уверен в этом, но… Услышать такой спокойный ответ?..

Он молчал, в упор глядя на нее. Она отвечала ему грустным спокойным взглядом.

— Но как?.. — выдавил наконец из себя Кирик.

— Как я могла? Или как я это сделала? — спросила Сонечка, чуть усмехнувшись.

Он вдруг почувствовал приближение грозовой атмосферы.

Сонечка напряглась, готовая к отпору, в ее сухо поблескивающих глазах появилась твердость. Он тоже постарался взять себя в руки. Кто он, мужчина или тряпка, слабак?

Перед ним несчастное, изломанное людьми существо, в чем есть и его доля… Вместе с тем она — убийца.

Раньше, когда она думала, что убила Макса, это приводило ее в состояние стресса, а теперь она сидит перед ним спокойная и чуть грустная, и ни капли вины! Какими бы ни были те люди, которых… Можно ли их лишать жизни? Можно ли брать на себя такое право?

— Да, — сказал Кирик, — я хочу знать и то, и другое. Расскажи мне… — он чуть замялся, — как это пришло тебе в голову?..

— Если вам это так надо или так интересно, я расскажу, — согласилась она, и ему показалось, что в голосе ее просквозило презрение.

— Решила я давно, — начала она и попросила: — Дайте сигаретку, у меня закончились…

Кирик принес пачку сигарет. Соня затянулась сигаретой так, что половина ее тут же сгорела.

— Так вот, Кирик Сергеевич, решила я давно. С той минуты, когда оказалась зимой, ночью, на улице, правда, с деньгами, в куртке Геннадия, которую я сорвала с вешалки, он еще крикнул мне вслед: «Воровка! Вернешь куртку, не то в милицию сообщу! Тебя засадят!» Отнять у меня куртку он не мог — трахал очередную «натуру»…

Вот с той минуты я и решила. А сделала очень просто. Уже выйдя от доктора с безукоризненным лицом, на котором действительно не оказалось ни шрама, ни пятнышка, я отправилась к Геннадию. Он, конечно, не узнал меня, был изумлен, потрясен и тут же согласился делать скульптурный портрет…

Она посмотрела на Кирика, усмехнулась своей странной усмешкой — грустной и вместе с тем наглой:

— Вы подумали, что я и к вам… так? Не бойтесь, к вам я по-другому…

Кирик обозлился: «не бойтесь!» Он не боится, ему только с каждой минутой становилось все тяжелее, неприятнее и холоднее в ее обществе.

— К вам я по-другому, — повторила она и продолжила: — Он усадил меня за стол, выставил что-то… И смотрел тем взглядом, который я хорошо знала: алчным и раздевающим. Сказал, что хотел бы создать из меня обнаженную… Я согласилась. Он пришел в неистовство — не могла бы я раздеться, чтобы он посмотрел…

Я вышла, чтобы раздеться… У меня, вы знаете, родимое пятно на животе, над пахом как раз, и он всегда меня попрекал, когда кто-нибудь хвалил мою фигуру, орал, что у меня гадкое пятно на брюхе, что на него противно смотреть!

В общем, набросила легкий шарфик на лицо — я так задумала, честное слово, не зная, смогу ли совершить это… Мне хотелось его ошарашить, а там…

Я вошла, он обернулся и застыл: он знал мое тело и это гнусное, как он говорил, пятно… Я спросила его: ну как? Узнаешь красавицу?

У меня и голос изменился (Кирик это заметил), а тут я постаралась говорить своим прежним… Получилось.

И пока он таращился, не зная, что делать, я вдруг спонтанно вытянула вперед руки с черным лаком на длинных ногтях и взвыла: «Я пришла за тобой оттуда! Там я стала красавицей, а ты сгубил меня, я замерзла в ночи!..»

Он побелел и упал. А я ушла. Не подойдя к нему. Потом узнала, что он умер от сердечного приступа, но не в ту минуту, а чуть позже, при каком-то парне… Как видно, он ничего никому не сказал: его глодал страх, он от него и погиб. Я его убила? Он убил меня.

Сонечка замолчала.

Кирик тоже молчал, не в силах переварить услышанное. Боже! Сколько же горя пришлось на эту девочку!.. И что с ней сталось…

Сонечка продолжила:

— Макарыча я убила по-другому. По-настоящему. Он же был такая гадость, и вы все это либо знали, либо подозревали, но он вам был удобен! И никто из вас ему слова худого не сказал! Он мне сделал паспорт, когда я к нему пришла красавицей. Он не узнал меня, я сказала, что меня послал один ныне покойный художник.

Макарыч долго кочевряжился, но потом за большие деньги сделал. А я принесла «хорошее» средство, усыпляющее навеки, мы с ним выпили, он сказал, что за сделанную им услугу я должна с ним переспать.

Я согласилась, и мы с ним за это выпили. А перед тем я объявила ему, что я уродка Соня и что ему больше не жить на этой земле. Я не хотела, чтобы он не знал, за что… И он понял, что с ним будет…

Это была отвратительная сцена. Я ушла, бросив еще там сигарету…

Снова наступило тягостное молчание. Но Соне необходимо было излиться, освободиться от тяжкого кома, засевшего в сердце… И она, вздохнув протяжно, с надрывом, сказала с какой-то мольбой:

— Кирик Сергеевич, только вы не думайте, что это я… виновата в гибели Андрея Николаевича… Даю вам слово, хотя оно, наверное, для вас ничего не значит.

Кирик вздрогнул. Как?! И Андрей? Это, конечно, она! Пусть лучше не клянется, не надо больше ничего, у него кончаются силы! Сонечка, увидев, как подействовало на него это известие, поняла, что он ничего об этом не знает.

— Вы разве не читали?.. О его гибели в автокатастрофе? В МК было…

Он брезгливо поморщился:

— Ты же знаешь, я не читаю желтую прессу.

— Да, я помню это… — спохватилась Соня. — Они разбились на машине. Но это не я! — закричала она. — Хотя можно теперь все на меня сложить!

— Что ты кричишь? — вдруг спокойно спросил он, выйдя из оцепенения. — Кто и что о тебе знает? Только я. Не рассказывала же ты всем и каждому о… — он был не в состоянии применить это жуткое слово «убийство» к Сонечке…

Но нет! Это не Сонечка, теперь это Зинаида!

— Не рассказывала, — ответила она с вызовом, видя, что он изменился: стал суше, холоднее. В течение ее рассказа он менялся, но проблески жалости оставались, а сейчас… их нет. — Зря я рассказала вам. На что я, дурочка, надеялась? На то, что вы меня поймете? Пожалеете? Поможете? Ага! Жди от вас жалости! Вы сейчас думаете — когда же она уберется, чтобы спокойно послушать музыку и продумать завтрашний день… Знаю я вас! Черт меня дернул припереться!

Она вся пылала от обиды, старой обиды: он так и не пришел к Генке и не забрал ее оттуда! А она ждала! Не позвонил, не спрашивал — не хотел ничего знать! Он равнодушный, жестокий человек! Нет, он — сверхчеловек, каким себя считает.

Ему вообще все безразличны. Она нарушила его покой, а теперь потревожена его абстрактная мораль! И возможно, завтра ему будет плохо работаться… Злыдень, монстр, кикимора болотная! Так думала она. Ни в коем случае не заплакать перед ним. Она сейчас уйдет. Пусть бежит в милицию. Хотя он не побежит, подумала она, и была права.

Накрутив себя, Зина-Сонечка закричала:

— Я вижу, о чем вы думаете! О том, что я — ужасное существо… Как это вы говорили? Неуемных страстей? А теперь вообще криминальная особа! И вы меня презираете, да, презираете, я же вижу! Хотя Генку вы сами терпеть не могли, но убить? Фи! Это я, грязная, виновата во всем, я, которой руку страшно подать — запачкаешься, — Кирик хотел было прекратить эту истерику, но понял, что надо выслушать все, — я могла свершить правосудие, вы — нет! И теперь я прихожу к вам, плачу, прошу сострадания и, может быть, совета — как мне жить? Что делать с моей памятью и со всем тем, что со мной произошло?.. А вы молча, джентльменски прохладно, осуждаете меня, но никогда в этом не признаетесь…

Зина остановилась, задохнувшись, слезы закипали в глазах, но она яростно их сглотнула и сказала почти спокойно:

— А знаете, кто во всем виноват? Вы. Вы заморочили мне голову своим благородством, оригинальностью, гениальностью и мудростью.

Теперь-то я знаю, что это просто глубокое равнодушие ко всему. Вы уверили меня, что я необыкновенная, что мое истинное лицо скрыто под маской, что оно проявится с чьей-то любовью… Как в сказке… Однако сразу же предупредили меня, что вы-то не имеете права любить! А то бы… — она едко усмехнулась, — а то бы вы полюбили меня, подзаборную уродину! Вы лгали! Мне, девчонке, которая смотрела на вас, как на Бога! Зачем? Вам было интересно? А я все вбирала, вбирала и решила, что все это так: вы все понимаете! И что вы… вы любите меня! Вот до чего я додумалась в тиши ночи… Я решила вам служить вечно. Я была согласна с вами на все.

И тут к вам пришла дама. Которую вы любили и, наверное, любите сейчас. Я все поняла. Я поняла, что вы мне врали. Как говорят, вешали лапшу на уши. Не кривитесь, не надо! Вы и сами прекрасно изъясняетесь матом, если это надо, в обществе «шоферни», как вы называете своих приятелей! Вы — самовлюбленный артист! Вам нужна аудитория! И не врите, что вам никто не нужен! Вам нужны все! Только чтобы они сами к вам ходили, вам поклонялись! Ладно, не буду вам надоедать. Но все-таки я вас ждала. Я думала, если… — Зина махнула рукой и встала.

Кирик подошел к ней.

— Сядь. Мы не закончили с тобой… Ведь ты пришла ко мне не только, чтобы обличить меня? Ты же сама сказала.

Зина опустилась на стул. Монолог вымотал ее до основания. У нее тряслись ноги, и, пожалуй, если бы она даже очень захотела уйти, не смогла бы, упала.

Он сел напротив нее.

— Теперь моя очередь. Я не буду оправдываться, Сонечка…

Она прошептала — голос куда-то пропал:

— Не надо, не воскрешайте ту несчастную девчонку. Я — Зина, прошу вас…

— Хорошо, — согласился он, — пусть Зина, мне так проще. Ты права. Я виноват. Я воспринимал тебя как взрослого человека, мне непривычно общаться с подростками… Нельзя было говорить с тобой на равных тогда… Ты была ребенком, но очень восприимчивым, и это меня обмануло… Но, поверь, все, что я тебе говорил, — правда. Конечно, я актерствую, конечно, я высокомерен, гордыня — великий грех, но он у меня есть. Что ты хочешь?

Я обыкновенный смертный. Что ты придумала обо мне? Но я виноват. И более того… — Кирик замолчал, на его лице отразилась внутренняя борьба, — ведь я любил Сонечку… — он именно так сказал: «Сонечку», как бы совсем отделив ее от Зины. — И та дама, которая когда-то давно была для меня… та дама уже ничего не значит в моей жизни…

— Почему же вы не разыскали меня? — удивилась Зина. — Почему?

— Потому что я — отпетый дурак. Я подумал, что ты захотела уйти от меня. Разве мог я предполагать, что приход моей старой, давно прошедшей любви введет тебя в заблуждение. Я тоже был вне себя, я тоже обижался, как мальчишка. А когда стал что-то соображать, стал тебя разыскивать, но тебя нигде не было.

Он сокрушенно замолк, но тут же снова заговорил:

— Я не виню тебя ни в чем… Какое я имею на это право? Но… то, что ты сделала, противоестественно для нормального человека, ты меня понимаешь?.. И что делать с этим, я не знаю.

— Скажите… — Зина смотрела ему прямо в глаза, — только правду. Обязательно правду.

Он понял, о чем она его спросит, и воспротивился всем существом этому вопросу и своему ответу, но запретить ей говорить он не мог…

— Меня, Зину, вы… не любите?..

Именно этого он боялся! Кирик смотрел на ее очаровательное лицо, обрамленное рыжими завитками, в ее разноцветные и оттого еще более загадочные глаза и не чувствовал ничего.

Не было в нем того трепета, с которым он смотрел на того маленького уродца, который, поселившись в его доме, внес в него живое тепло.

Перед ним была незнакомая красивая юная дама. И хотя он уговаривал себя, что это Соня, Сонечка, он понимал, что Сонечки нет, она осталась его болью, его виной, горьким воспоминанием…

И в своем внутреннем мире эта девушка-женщина была удалена от Сонечки на огромное расстояние. Как же он мог ей сказать, что любит ее, Зину?

— Не любите… — подтвердила гостья.

— Зина, — начал он неуверенно, — я ничего тебе не скажу теперь. Ты должна это понять… Для этого и мне, и тебе…

Она прервала его:

— Кирик Сергеевич, не надо дальше, я не хочу, чтобы вы кривили душой. Мне все понятно. Не стоило мне задавать вам этот вопрос. Глупо… Забудьте, пожалуйста, очень вас прошу.

Он смутился и, чтобы как-то сгладить впечатление от своего вялого полуотказа, спросил:

— Сонечка, но ты же хотела посоветоваться со мной?..

Она усмехнулась понимающе:

— Не надо, Кирик Сергеевич, сейчас у вас никак не получается игра, фальшивите. Я стала крепким человеком. Все выдержу. И советов не надо. Я сама должна все решить.

Стремительно поднявшись, Зина предупредила:

— Не удерживайте меня. Я все равно уйду.

Кирик тоже встал и, поняв, что это конец, спросил:

— Но ты оставишь мне свои координаты? Я позвоню тебе, обязательно. Завтра…

Она, все так же усмехаясь, продиктовала адрес Дома и номер телефона, но предупредила, что, вероятнее всего, скоро оттуда съедет.

Меж ними вдруг встала стена. Два человека, будто едва знакомые, расставались, видимо, навсегда. Не сожалея об этом, по крайней мере в данный момент.

Выйдя из дома, Сонечка бесцельно побрела по улице.

Ведь только из-за Кирика она кинулась к тому врачу! Только его хотела она поразить, удивить и… влюбить в себя, новую.

А потом? Потом… Понасмехавшись над ним, поиздевавшись, унизив его и заставив почувствовать вину, броситься к нему на грудь, рыдая от счастья и восторга. Таков был ее замысел, детская глупая мечта. А получилось все настолько непохоже на ее грезы, что теперь она не знала, что с собой делать. Скоро ей предстояло ехать в Париж с Разаковым, уже шли сборы… Но ей не нужны стали ни Париж, ни Разаков, ни восторженная шумиха вокруг нее… Все, все стало не нужно.

Она села в какой-то троллейбус, просто так, чтобы остаться одной и не предпринимать никаких действий.

Глядя в окно, она стала узнавать места. И поняла, что едет прямиком к дому доктора, где провела долгие месяцы…

Зачем? Что ей надо там? Доктора нет на свете… А если бы и был? Валялась бы в ногах, умоляя вернуть ей прежнее лицо?.. Ну нет! Даже из-за Кирика. Снова стать всеми презираемой уродиной, лишиться своей новой жизни, по которой она идет царственным шагом?.. Жизнь эта стала ее жизнью, Сонечки ли, Зины — но ее! И она эту жизнь не поменяет на прежнюю никогда!

Она вышла на знакомой остановке, ноги сами вынесли ее. Прошла к дому, стоящему в глубине двора, тихого и уединенного, и села на скамейку. К ней тут же подвалил какой-то парень, весь в коже. Отодвинувшись, Соня довольно грубо оборвала его:

— Можно покоя хоть немного? Ты ведь не дурак, чего же лезешь?

Парень оторопел и с видом петуха, окаченного бадьей воды, удалился, посылая в ее адрес что-то нехорошее. Ей было плевать.

Она перешагнула какую-то черту, сегодня был последний шаг… И теперь могла сказать все и сделать все, нимало не заботясь о последствиях. Впрочем, это было заложено в ней и раньше, но сейчас сцементировалось, как в отстроенном здании… Она сидела во дворике долго, вспоминала, забываясь, даже словно задремывая. Тихо шуршали опадающие листья, в воздухе стояла такая грусть, что казалось, весь мир должен упасть на колени и плакать, каяться… Сонечка вдруг громко рассмеялась в тишине дворика… Ну что, хотела стать «владычицей морскою»?.. А оказалась у разбитого корыта!

Ничего нельзя хотеть слишком! Даже красавицам не все удается… Уродина ее переплюнула, ее, Зинаиду, манекенщицу суперкласса!

Вот как бывает…

Тяжко, как старуха, поднявшись со скамейки, окинула прощальным взглядом дворик, дом и поплелась к остановке троллейбуса.

Касьяну казалось, что он сидит в Доме уже сутки. Обед сменился ужином, пришел пианист Витюша, чуть ли не десять раз присаживалась к его столику Ирина Андреевна…

Он болтал с ней о разных пустяках… Только один раз она его то ли огорченно, то ли с тревогой спросила: «Зиночку ждете?»

— Повидать бы ее не прочь…

Ирина сказала, что, вероятнее всего, она у Разакова — скоро они отправляются в Париж. Касьян хотел было уже попросить ее позвонить туда, но позвонил сам модельер: оказалось, что Зины там нет и не было, чем Разаков весьма раздосадован. Касьян — в который раз за сегодня! — обругал себя дубиной и непрофессионалом…

Как он мог отпустить Зину после ее странного прихода к Кирику Успенскому? Почему он не поехал за ней?.. Сейчас уже все стало бы на свои места.

И тут появилась она. Поля шляпы все так же опущены. Окинув зал взглядом и увидев Касьяна, кивнула ему, вымученно улыбнувшись, и сделала знак рукой, который он понял как «подождите, я сейчас».

У Касьяна отлегло от сердца, а то ему показалось, что он Зиночку уже никогда не увидит.

Из кухни снова вышла Ирина, присела к Касьяну.

— Увидели наконец свою любовь? Последнее время она что-то не в себе. Мрачна, я бы сказала, не по возрасту и без видимых причин. Ей бы петь и веселиться, как птичке-синичке, а не хохлиться, как больной вороне… Да-а, — протянула Ирина задумчиво, — мне чудится, у нее какие-то неприятности. Может, Разаков нашел лучшую модель? Я думаю, Зиночка ваша истинно любить не способна. Не огорчайтесь, — попросила Ирина, улыбнувшись. Она догадывалась, что Касьяна влечет не красотка Зина, а таинственная особа с ее именем.

— Да, кстати, — вдруг вспомнила Ирина, — я ведь провела расследование, чуть не по минутам… Никакая уродливая девица здесь не появлялась.

— Понял, — коротко откликнулся Касьян. — А что это не видно нашего мальчонку со шрамами? Он что, уехал?

— Нет, он здесь, — ответила Ирина, — только в какой-то меланхолии, и мне даже показалось, что к Зиночке он поостыл. Она в конце концов со своей фанаберией отошьет от себя всех мужиков! И будет сидеть одна, вот увидите.

Касьян усмехнулся. Так они сидели, пока сыщик опять не стал нервничать. Однако идти самому к ней не стоит… А может, это необходимо? Пока Ирина болтала, он метался, решив под конец через десять минут подняться к ней.

Сонечка, поднявшись наверх, стукнула в дверь к Максу.

Юноша сидел в кресле, читая: на коленях у него лежал ее томик Блока!..

Увидев Зину, вскочил, оглядев комнату, которая нуждалась в уборке.

Макс ругнул себя за бардак, но не прибирать же при Зине! Сам он был в джинсах, черной майке, босиком. Машинально пригладив волосы, Макс глупо спросил:

— Это вы?

— Как видите, — ответила с улыбкой Сонечка. — Здравствуйте, Макс. Мне захотелось к вам зайти и поболтать. У вас выпить найдется?

— Найдется, — бросившись к шкафчику, юноша извлек начатую бутылку «Абсолюта» и полбутылки вина. Она села в кресло, глядя, как он суетится, «накрывая стол», и думала о том, что Макс читал Сонечкин томик Блока, к чему бы это?.. Интересный факт! Наконец он сел, не глядя на нее.

«…Бедняжка, боится ослепнуть от моей красоты», — подумала она горько. Зато Соня уж смотрела! И видела простенького парнишку с приятными, даже красивыми чертами лица, с еле видимыми теперь шрамами…

Она была так в него влюблена, что решилась на поступок, который сломал ей жизнь!.. Или нет? Не сломал?

Зина-Сонечка протяжно вздохнула.

Она подняла рюмку:

— Выпьем за нас, Максим, вы не против?

Он густо покраснел и выпил. Ему было здорово не по себе, он не представлял себе причины, по какой эта феерическая красавица, о которой он мечтал ночами, пришла вдруг к нему.

— Я смотрю, вы любите Блока? — спросила она. — Мальчики в вашем возрасте стихов не читают… так?

Макс опять вспыхнул и посмотрел на нее: в глазах его была какая-то мольба… Может быть, он просил не продолжать этот разговор?.. Нет, будет, зачем же она тогда явилась сюда?

— Или я не права? Ответьте же мне, Макс, вы любите Блока, это ваша книга? Что вы молчите? Так красивых дам не принимают. Ну? Я жду, — это она уже сказала капризным, приказным тоном. Придется тебе, Максик, ответить, подумала она.

Все еще не обретя дар речи, он кивнул. Взяв книгу в руки, Соня пролистнула, увидела свои пометки и чуть не зарыдала. Дошла до стихов о Незнакомке, прочла две строфы, те, которые читала тогда, и снова спросила:

— Это ваши пометки? «Незнакомка» — ваше любимое?

Макс побледнел, в глазах вдруг промелькнуло что-то похожее на злобу, и он ответил довольно резко:

— Я не люблю стихи. Это книжка моей сестры… Она сунула мне в сумку, и я решил посмотреть.

— У вас есть сестра? — удивилась она. — Старше, младше?

— Мы близнецы, — коротко ответил юноша, находясь в том же состоянии.

— Какая прелесть! — воскликнула она, всплеснув руками. — Наверное, хорошенькая?

— Хорошенькая, — подтвердил Макс, добавив неуклюже: — Но с вами не сравнится…

…Ага, начинает потихоньку клеиться. Замечательно! Эта игра вдруг взбодрила ее, сладкое чувство вседозволенности и скорого отмщения согревало ее существо.

— А почему сестра не с вами? — допытывалась она. Пусть выкручивается, доколе сможет!..

— Я здесь по делам… А сестра учится… — с некоторым усилием произнес он.

Поудобнее устроившись в кресле, она сняла шляпу, тряхнула головой, золотисто-рыжие кудряшки взвились нимбом. Оторопев от такого зрелища, Макс не отрывал от нее восхищенных глаз.

— А что у вас за дела, Макс? — продолжила Соня допрос. — Налейте мне еще немного, что-то вы за мной плохо ухаживаете.

Он послушно разлил водку и она попросила:

— Ваш тост!

Насупившись, юноша напыщенно произнес:

— Я пью за вас, прекраснейшую женщину в мире!

Она хихикнула, и они выпили. Лукаво склонив голову, она продолжила игру.

— Признайтесь, Макс, вы были там, у себя, влюблены? Уж конечно! А в вас, наверное, влюблялись все поголовно! Разбили чье-нибудь сердечко, а?

Он промолчал, и опять в глазах у него мелькнуло ожесточение.

«…Надо же, как он меня ненавидит, — подумала Сонечка. — Не забудет никак! Не меня! Бедную уродинку Сонечку, сестру мою несчастную…» Ей стало так жаль себя, пробудилась такая ненависть (почти как прежде) к этому дурному, злобному парню!

Ничего, он еще попляшет и попоет под ее волшебную дудочку!

— Ну, не очень-то вы учтивый кавалер. Слово из вас клещами надо вытаскивать, — недовольно заявила она, словно намереваясь уйти, даже шляпу взяла в руки.

Макс испугался. Сейчас растает мираж, и он снова останется один. А она никогда, никогда больше не войдет к нему.

— Ну, я вас слушаю, — капризно протянула она. — Какие дела здесь могут быть у такого юного мальчика? Любовные?..

Раздался стук, дверь приоткрылась, и показалась кудрявая голова Касьяна. Наткнувшись взглядом на Зину, он облегченно улыбнулся:

— Вот вы где! А я понял, что вы собирались присоединиться ко мне и моему шампанскому!

Сонечка ответила такой же радостной улыбкой:

— И собираюсь. Макс зазвал меня в гости, говорит, что ему грустно сегодня и одиноко. Я решила немного скрасить его существование… Присоединяйтесь? — предложила она Касьяну.

Тот замотал головой:

— Не буду мешать молодежи. Я все-таки жду вас внизу.

Опять улыбнулся и исчез, еще раз шепнув: «Жду».

— Вы его хорошо знаете? — спросил юноша.

— Довольно хорошо, — ответила Сонечка, — очень милый и приятный человек.

— Но он же сыщик… — объявил Макс.

Сонечка пожала плечами:

— Ну и что? Замечательная профессия, интересная… И нужная, между прочим.

— Я к нему обратился, — брякнул вдруг Макс, — мне нужно найти одного человека… Так он сказал, что уже ее ищет. Сейчас он за вами ведь приходил? Не ко мне? — забеспокоился он.

— Не к вам, успокойтесь, он бы сказал… — ответила чуть раздраженно Сонечка, она почти по-прежнему ненавидела этого упорного сопляка. — А почему вы сказали «ее»? Вы разыскиваете даму? За этим приехали?

— Да, — ответил Макс. — Одну… преступницу.

— Как интересно! — воскликнула Сонечка. — И Касьян тоже ее ищет? Что же она сотворила?

— Она — почти убийца. Вот, — показал он на свое лицо, — это она меня порезала. — Мало, подумала Сонечка, мало порезала. — Если бы случайно ко мне парень не зашел — все. Ночь была, все уже спали…

— Вероятно, она была… вашей близкой подружкой?..

— Нет! — крикнул Макс. — Никогда!

— Что с вами? — фальшиво испугалась Сонечка.

Макс повесил голову:

— Простите… Просто я представил, что это так… и мне стало неприятно.

— Неприятно? Отчего же? — допытывалась она.

— Вы не знаете… Она была злобная уродина! В меня влюбилась! Я не мог ее терпеть! Она такая страшная и нехорошая! Вы и представить себе не можете! Мою сестру, дуру Гульку, так захомутала… Сонька эта очень умная и хитрая… Такое сотворила!..

Макс уже не мог остановиться.

— Переоделась в красавицу… — он замолчал, понимая, что эта прекрасная девушка умрет со скуки от какой-то допотопной истории!..

Надо как-то быстро и интересно закончить, не то Зина уйдет!

— В общем, я вам все описывать не буду. Она меня подставила, порезала и сбежала в Москву. Прислала своей матери письмо. Я узнал, где она, и приехал, чтобы найти ее… А оказалось, ее вообще ищут… Почему, я, правда, не знаю.

— Так нельзя, Макс, это неблагородно… Преследовать бедную девушку за то, что она была в вас влюблена… — наставительно заговорила Сонечка.

— Она же хотела меня убить! — снова вскинулся Макс.

— Тише, тише, а то Касьян подумает, что мы с вами деремся! — Она засмеялась, но сразу стала серьезной.

— Скажите, а что вы с ней собираетесь сделать, как только найдете?

Макс молчал. Он сам толком не знал… Наверное, сдаст Касьяну, и пусть ее осудят и засадят в тюрьму.

— Ну? — подхлестнула его Зина.

— Не знаю… Сначала мне хотелось тоже ее порезать…

— Зачем же ее резать, если она и так уродина? И на нее без отвращения не взглянешь? — резонно возразила Сонечка.

— Сдам ее сыщику, этому Касьяну, и пусть что хотят, то с ней и делают. Мне бы хотелось посмотреть на нее и в… — он хотел сказать: и в рожу поганую плюнуть, но постеснялся.

— И в рожу ей плюнуть, так? — будто прочла его мысли Сонечка.

Ей вдруг смертельно надоела эта игра с Максом, тупым и злобным. Господи, что она в нем нашла? Хотя тогда она была крошкой-малюткой по сравнению с теперешней Соней-Зиной…

Надо заканчивать эти пляски тем эффектным жестом, о котором она давно думала. Хотя это ее уже не интересовало, но история должна получить завершение.

— Макс, вы меня разочаровали, — сказала Сонечка холодно. — Вы мне казались добрым и понимающим… Тихо, тихо, — остановила она вскочившего побледневшего юношу, — я ваши шрамы видела. И в них вините только себя.

Она зорко посмотрела на него. Макс, опустив голову, крепко сжал кулаки.

— Повторяю: виноват ты сам, — она отбросила «вы» — еще чего! — Ты запрещал сестре дружить с ней. Почему? Только из-за того, что судьба так распорядилась и дала ей именно такое лицо? Но она прежде всего человек! А какой? Ты не знаешь и не узнаешь никогда! Она любила и тебя, и твою сестру, которая ответила ей дружбой, потому что была невинна и добра! А ты… ты как был тупицей, так и остался! — Макс встал. Лицо его было мрачным и злым.

«…Та-ак, — подумала она, — сейчас он меня ударит! Ну что ж, посмотрим, что из этого выйдет. Сейчас ему сказать или еще поерзать?..»

Сонечка задумалась.

Макс не дал ей времени на раздумья, зашипев:

— Почему вы ее защищаете? Вы же не знаете, как было! Вы не верите мне, вы на стороне какой-то девки, которая меня чуть не убила? — Внимательно посмотрев на нее, он вдруг сказал уверенно: — Вы меня ненавидите. За что? Что я вам сделал? Я люблю вас, Зина, и буду вечно любить… — Не справившись с волнением, Макс упал перед ней на колени и разрыдался.

Эта сцена ее тяготила.

— Ну-ну, — сказала она, чуть дотронувшись до его жестких густых волос (если бы это случилось тогда! Жизнь ее была бы другой), — не надо плакать, ничего не изменишь. Я тебя вовсе не ненавижу… А любовь твоя пройдет, как детское заболевание, корь например. Думаю, что и твоя уродина забыла о тебе думать. Она ведь стала натурщицей, и ее все нарасхват… Говорят, ее полюбил один очень известный художник, именно в ее облике уродки… Тебя это не удивляет?

Он поднялся с колен, не глядя на нее, кулаком утер слезы и пробормотал:

— Не верю я… Это она слухи распускает. Врет! Но Касьян найдет ее, я уверен!..

— Конечно, найдет, я тоже уверена, — усмехнулась она и вдруг спросила: — Что бы ты сказал, если бы я оказалась той Соней, а?.. — И улыбнулась ему своей самой лучезарной улыбкой.

Он оторопел — ну и шуточки у этой Зины! На черта ей эго надо? Может, затевает с ним какую-то непонятную игру? Зачем она пришла? Он-то по глупости подумал, что она к нему неравнодушна…

— Зина, зачем вы издеваетесь надо мной? Будто я вам враг…

— А ты и есть мне враг, — ответила она снова с улыбкой, — правда, сейчас уже отошло… Ведь я действительно Сонька-уродина. Так как мы будем?

Он смотрел на нее с мольбой. Зачем она так зло издевается над ним? Она! С ее нежным, прекрасным, светящимся в полутьме лицом и сверкающими, как звезды, глазами — такая необыкновенная! И такая недобрая…

И только одно прошептал:

— Что я вам сделал? За что?..

Она звонко рассмеялась:

— Ты много чего сделал! Интересно, а почему ты считаешь, что я не могу быть Сонькой?

— Нет! Вы не можете быть ею… Вы — другая, другой человек, другая совсем… Конечно, я не такой уж вахлак и знаю, что есть врачи, которые меняют там… лицо, фигуру… Ну, улучшают… Но сделать совсем другого человека!.. С другим голосом и… всем… Этого нет.

— Есть, — возразила она, — и если ты мне не веришь, я расскажу подробно, как все было у тебя в общежитии, хочешь?

— Нет! — крикнул он. — Я не хочу это вспоминать! Она вам рассказала! И вы действуете с ее подачи! Вы ей поверили! Конечно, она себя выгородила!

— Хорошо, — остановила его крики Сонечка, — оставайся при своем мнении. Тогда еще вопрос: а ты смог бы полюбить Соню, ставшую мной?

Это было уже выше его возможностей.

— Извините меня, я что-то… Мне плохо… Вы сердитесь на меня?..

Она пожала плечами.

— Я никогда, никогда не поверю… вам… Я бы ее узнал в любом виде… Не издевайтесь надо мной… — прошептал Макс.

Она встала с кресла, он попытался приподняться, но его качнуло.

— Может быть, дать валокардина?

Он замотал головой. Все, что ему сейчас было нужно, это остаться одному, чтобы эта странная, пугающая женщина ушла.

Уже закрывая за собой дверь, она сказала:

— Максик, передай мою любовь Гуле…

Она вышла. Он без сил остался сидеть на тахте. Без мыслей, без чувств, без желания двигаться. Она выжала из него все. Единственное, что мелькнуло в его одурманенной голове, было то, что там находились две женщины! Ему всегда так казалось, только он никому не говорил!..

Сонечка пришла к себе, переоделась в скромный студенческий наряд: джинсы, свитерок на голое тело, ботинки на толстой подошве… Будто собралась куда-то зимовать, подумала она, может, и так…

Но к Касьяну идти надо. И опять болью резануло по сердцу: Кирик никогда не примет ее такой, какая она сейчас… И этот дурачок Макс готов обманываться, но ни за что не захочет поверить, что Зина — это Соня, даже если сто свидетелей докажут ему это. Мужчины! Она их хорошо узнала за год… Даже лучший из них, простите за грубость, мудак!

С такими мыслями Сонечка спустилась в зал. Было поздно, Касьян сидел в одиночестве. Увидев ее, он расплылся, она ответила ему тем же, присев за его столик.

— Отделались от своего поклонника? — спросил Касьян. — Сложно было?

— Да нет, ничего сложного, — ответила она рассеянно. — Интересно, мне чего-нибудь дадут сейчас поесть и выпить? Я голодна и хочу промочить горло.

Касьян встал, сказав, что, кажется, Ирина Андреевна еще не ушла. Прискакав на кухню, он прошептал ей, что ему позарез надо поговорить с Зиночкой, а она голодна и хочет выпить… Ирина обещала все исполнить.

Касьян чмокнул ее в щечку.

— Расскажете потом, что у вас за тайны? — с любопытством спросила она.

… — Ну, вот, Зиночка, я теперь весь ваш. А поесть нам и выпить сейчас подадут.

— Волшебник… — с лукавством произнесла она. — Касьян, вы чего-то ждете от меня? А мне вначале показалось, что это вы что-то мне хотите сообщить…

Касьян несколько затянул с ответом, увидев, что к ним направляется Ирина с подносом, уставленным снедью, и с графинчиком.

Ирина была хорошей школы: поставив все на стол, она с улыбкой удалилась.

— Давайте, Зиночка, выпьем чуток, заедим, и тогда уж поболтаем, — предложил Касьян. Он разлил коньяк, разложил красивый салат по тарелочкам, поднял рюмку. — Со свиданьицем!

Они выпили. Молча закусили.

Касьян, словно насытившись, отвалился от стола, и Сонечка почувствовала тревогу. Все эти его шуточки были преддверием к какому-то серьезному разговору, который он оттягивал.

— Ну, это уж вы, Зиночка, слишком… — протянул он, будто прочел ее мысли. — Я просто хотел задать вам парочку вопросов. И все, как говорится, станет на свои места. Я так думаю.

— А что, сейчас все не на своих? — парировала она.

Он неопределенно пожал плечами.

Сонечка ощущала нарастающую неуверенность.

…Чего он тянет? Что хочет ей сказать? Не в любви же признаться! Да и не так она ему нравится… Странный он все-таки, этот Касьян, хотя и милый… Сыщик. Этим, наверное, все сказано.

— Зиночка, прелесть вы наша, — начал он нерешительно, но вдруг в лоб спросил: — Вы приходили к Кирику Успенскому? Я бы не стал вас спрашивать, но вы…

Она прервала его.

— Вы хотите сказать, что я вам солгала, скажем мягко, сказала неправду о наших с ним отношениях. — Она поняла, что он видел ее у Кирика!

— Вроде того, — откликнулся Касьян, и Сонечка вдруг явственно услышала, как со скрежетом рушатся их дружеские, шутливые отношения, наступает некая новая реальность, где царят суровость, холодность и жесткость.

…Да это допрос, ужаснулась она, почувствовав себя одинокой ветлой на юру.

— Да, я сказала неправду. Каюсь. Но у нас с Кириком слишком давние и слишком сложные отношения, чтобы о них кому-то говорить… Мы сами-то не можем разобраться. Я бы вам могла сейчас снова нагородить… Что пришла, мол, к нему заказать портрет… Видите, я говорю правду, понимая, что это фактически допрос…

Она не спросила, с чего вдруг ее надо допрашивать. Боялась.

— Допрос не так происходит, дорогая Зиночка, — усмехнулся новый Касьян, — это лишь приватная беседа, в которой я хочу выяснить, что есть правда, а что — нет.

— Я сказала все как есть, — будто оправдывалась она, превращаясь в забитую Сонечку времен бомжатника.

Это ее напугало, захотелось заплакать. Кто ее защитит? Никто. Она, ставшая известной красавицей, с деньгами и билетом в Париж, оказалась одна. Кирик ее бросил. Разаков не поможет, если… если узнает… Никто в целом свете не защитит ее! Но почему кто-то должен узнать? Когда она бежала сюда от Кирика, она решила признаться всем и во всем! И первому — Касьяну.

Потом испугалась и решила опробовать на Максе… И тот ей не поверил. Поверит ли Касьян?

И туг она передумала. Ничего она никому не скажет, а уедет в Париж. Кирик будет молчать. Будет нести в себе эту боль. Ее боль. И свою, может быть, не меньшую.

— Часть, — уточнил Касьян. — Но это потом. Теперь, Зиночка, скажите мне, почему вы рассказали историю маленькой уродинки, будто бы услышанную от нее самой?.. Ведь ее здесь не было.

…Что ему сказать? Он ведь подошел к самому-самому… Откуда? Как? Неужели Кирик? Неужели она в нем ошиблась?..

Метание Сонечки отразилось в ее глазах и на лице. Касьян жалел ее, но…

Тут Сонечка взяла себя в руки. Некому защищать? Она сама себя защитит! Нашла себе роль страдалицы! Из-за кого страдать? И она пояснила холодным тоном — как он, так и она!

— Я встретила ее у Кирика, когда он писал триптих, вы знаете? — Касьян кивнул. — Именно там, тогда, она мне все рассказала… А потом убежала, может быть, я виновата в этом… Но я жутко разозлилась на Кирика, мне показалось, что он влюблен в эту уродину!

— Правильно показалось, — откликнулся Касьян. Сонечка почувствовала, как краска заливает ей лицо, начинают гореть уши, и счастье засветилось в глазах…

Касьян смотрел на нее, как доктор на любимого больного, которому он верно поставил диагноз и берется выходить.

— Ну вот и все, — сказала она, справившись со своим волнением, — что вам еще нужно узнать? — Вопрос прозвучал сухо и официально, чего там темнить — допрос, он и есть допрос.

— Ничего мне больше узнавать не надо, — ответил он устало. — Достаточно. Только вот не понимаю, почему вы не отправились в Амстердам, когда вас звали? Почему не уехали в Париж два дня назад с первой группой?.. И вопросов бы у меня не было и… ничего бы не было. А помчались к Кирику, да еще тиранили, наверное, мальчонку Макса сегодня… Не думаю, что он осмелился бы пригласить вас на бокал шампанского или чего там… Устроили вы себе, дорогая, и мне несладкую жизнь. Зачем, объясните теперь только одно — зачем? Что вы молчите, Сонечка…

Он увидел, как вспыхнули и погасли ее блестящие, живые глаза. Она теперь стала похожа, конечно, отдаленно, на себя, Сонечку.

Глупая девчонка! Заигралась.

— Так вы знали?.. — спросила она потухшим голосом. — Зачем же вы меня расспрашивали?

— Ну как зачем? Надо было знать, насколько вы не хотите правды…

— Откуда вы узнали? — снова спросила она тем же голосом. — Наверное, Кирик вам успел позвонить! — вдруг вспыхнула она.

— Ничего Кирик мне не сообщал. Его камнем по голове бей, не скажет, — с досадой откликнулся Касьян. — Ты сама это знаешь, — перешел он вдруг на «ты». Она приняла это как должное, а может, просто не заметила.

— Знаете, мне все время хотелось рассказать обо всем… Не для того, чтобы там похвалиться или удивить, не думайте! Мне хотелось рассказать все… вам. Потому я с вами, вы, наверное, заметили, все время заигрывала и шутила. Но вот сесть и начать говорить… не могла. Я желала, хотя и боялась этого, чтобы кто-то из вас, Кирик или вы сами, догадались!

Она посмотрела на Касьяна долгим взглядом, как бы уверяя его, прося ей верить.

— И вдруг, когда вы назвали меня моим именем, мне стало страшно.

— Чего же? — живо откликнулся Касьян. Ему необходимо было, чтобы она сама рассказала о том… Это можно зачислить как добровольное признание.

— Вы же все знаете?.. — сказала Сонечка.

— Что — все? — начинал раздражаться Касьян. — Я тебя не понимаю…

— Я все вижу, — обреченно уронила она, — только признайтесь, если можно, кто вам сообщил?

— Сам додумался, — оборвал ее Касьян. — Я все-таки сыщик и обладаю кое-каким методом. И делом занимаюсь. А потом — домыслы и факты в кучу и мозги применить. Итог выскакивает, как из ружья. Кстати, ты мне очень помогла своими прыжками.

Касьян понимал, что говорит с ней в довольно резкой форме, совсем не так, как прежде. Но, видит Бог, это не потому, что она становилась подследственной, а потому, что из гордой манекенщицы Зины, девицы лет двадцати, она внезапно превратилась в семнадцатилетнюю растерянную девчонку. Сонечка наделала столько глупостей и так запуталась, что он, старший товарищ и сыщик, обязан говорить с ней жестко, как бы выговаривая.

Опустив голову, она тихо сказала:

— Касьян… — замолчала, посмотрев на него с вопросом.

— Ну что, отчество мое понадобилось? — проворчал он. — Гордианович, если очень хочешь… — И улыбнулся ей.

Не ответив на его улыбку, Соня продолжила:

— Касьян Гордианович, я Макарычу, ну, тому… В водку снотворного насыпала.

— Знаю я и это. Мне нужно было, чтобы ты сама об этом сказала. Приставал Макарыч?

Она кивнула, на глазах выступили слезы.

— С тобой решил выпить?

Соня снова кивнула.

— Может, и закурил еще?

Кивнув, она сказала:

— Я нисколько его не пожалела, когда узнала… Можете это записать…

— Ты же видишь, что я ничего не пишу! — разозлился Касьян.

Словно не слыша его, Соня продолжала:

— И Геннадия вашего мне не жалко. Только я не виновата… Я не могу больше… Спросите у Кирика, он все знает…

Она взглянула на Касьяна, снова став Зиной, гордой манекенщицей — что-то взрослое и надменное появилось в ней.

— Вы-то все ахали и охали, какой Геннадий замечательный парень, а он был просто дрянью, вам понятно, Касьян Гордианович?

Касьяну было не по себе: все он знал и понимал! Не станет он у нее спрашивать, что у них там было. Незачем. Все и так ясно. И вообще: о мертвых либо хорошо, либо ничего…

За это время он узнал о Генке столько всякого!.. Вон как Сонечка побелела, стараясь унять дрожь. Это при воспоминании о Генке!

— Я все понимаю, Сонечка, — ответил он наконец, — и давай, дорогая моя, закончим нашу беседу. Ты мне все рассказала… Тебе надо отдохнуть, утро, как говорят, вечера мудренее…

Куда ее отправить? Одну оставлять — ни в коем случае!

И тут на авансцену вышла Ирина Андреевна. Снедаемая любопытством, она и не уходила из своей любимой кухни. Немного повздорив со своей совестью, она принялась слушать — надо же ей знать все, что творится под крышей ее Дома… Касьян стал пренебрегать ею как советчицей, или же ему неприятно, что ей перестала нравиться Зина… То, что она услышит, не узнает никто и никогда.

Ирина думала услышать одно, а услышала такое! Не тратя времени на обдумывание ситуации, она вышла из кухни и сказала бесхитростно:

— Простите меня, ради Бога, но я случайно слышала часть вашей беседы… Зиночка… Касьян может вам за меня поручиться — я в жизни своей никого не предавала…

Ей никто не отвечал, настолько неожиданным было ее вторжение; видя их замешательство, Ирина быстро закончила:

— Зиночка, пойдемте ко мне, у меня трехкомнатная квартира, и мы славно с вами устроимся. Я жутко хочу спать, вы, наверное, тоже. Договоритесь с Касьяном о встрече, и идем.

Касьян обрадовался — молодец, Ирина! Всегда она вовремя что-то придумает!

Сонечке не хотелось к ней идти… Но теперь не она хозяйка положения, надо соглашаться и молить Бога, чтобы Ирина не терзала ее беседами.

— Хорошо, идемте. — Соня повернулась к Касьяну. — Когда я вам буду нужна? — В голосе ее слышались безнадежность и печаль.

— Наверное, завтра, но я позвоню, — бодро ответил Касьян.

Женщины ушли. Касьян сидел, закрыв глаза и полностью отключившись. Потом он встал, взял плащ и собрался уйти, как за его спиной раздался крик:

— Касьян Гордеевич! Подождите, пожалуйста!..

О Боже! Ему не удастся сегодня отсюда уйти…

— Касьян Гордеевич, — выпалил запыхавшийся Макс, — вы ничего не знаете?! Зинаида сказала мне, что она — Сонька!

Недоставало ему сейчас с Максиком разбираться!..

— Сказала? Значит, так и есть. Больше сообщить тебе ничего не могу. Думай сам. Привыкай думать. Очень невредно, — спокойно посоветовал сыщик.

После того как ушла Сонечка, Кирик, повернув триптих к себе лицом, стал всматриваться в Сонечку. Ту, которая была и которой больше не будет. Казалось бы, изменилось только лицо, в лучшую, лучшайшую сторону… — и все. Ан нет. Изменилось все. Она стала другой. Ему не хотелось даже думать, что придется еще встречаться с этой…

Он смотрел на Сонечку и шептал:

— Прости меня, детка, прости, ты права, я виноват во всем…

Он был в отчаянии.

Раздался звонок, он сорвался, словно ждал… На пороге стоял Федя с таким несчастным видом, что Кирик мгновенно отрезвел.

— Что случилось, Федор?

— Сегодня пришли мальчишечки, посланники тех, кто выкупил этот дом, и приказали вытряхиваться. Если завтра утром они застанут нас здесь, выкинут с этажа. И правда выкинут! — переживал Федя. — Они такие! Что нам делать, подскажите, хоть посоветуйте чего, ведь нам троим некуда деваться!..

Кирик пробормотал, что не знает, сожалеет…

Федя еще больше помрачнел, попятился от двери, тоже бормоча: ну да, конечно, это все Зоська: «Иди, иди к художнику, он умный». Извините…

Кирик ужаснулся своей бесчеловечности. Вот так же он поступил с Сонечкой, которую — как ему это казалось — любил… Людей, пусть пьющих, нищих, каких угодно, выбрасывают на улицу, а он закроет сейчас дверь и в покое и тишине снова примется за свои рефлексии!

Падаль он, Кирик Успенский. Не зря его мало кто любит.

Он втащил Федю в квартиру.

— Подожди, Федор, подожди, дай подумать.

Тот удивленно смотрел на него: художники — психи, это точно. Однако послушно сел на стул.

Зоська прямо сказала: проси денег, у него есть. Доллары. Проси, и все тут. Плачь, на колени вставай, а достань. И бутылку.

Федя про деньги не сказал. И правильно сделал, погнал бы его этот псих взашей. Не любят богатые, когда денег просят, да еще баксов!

Кирик думал как раз о том же. Что у него есть деньги, целевые. Он собирался навестить в Филадельфии свою матушку, заодно сопроводив туда сестру с племянником — на житье.

У него остается квартира, в которой он должен оборудовать мастерскую. На это тоже нужны деньги… Короче, завтра ты, Кирик, идешь к этим настырным парням и говоришь с ними.

Четыре-пять тысяч баксов за комнату в коммуналке где-нибудь на окраине… Продашь натюрморт с селедкой и бутылкой тому американцу, который все ноет и просит продать ему «морт»…

— Вот что, Федор, — сказал он, — иди к своим ребятам и скажи, что все будет путем. Завтра, как только те придут, свистни мне. Я с ними поговорю. На улице не останетесь, обещаю. Им так и скажи, твоим.

Федя слушал недоверчиво: выставляет таким макаром его за дверь! А завтра этого Кирилла и не сыщешь. Ну что ж. Скажет он, однако, Зофье так, как велел Кирилл, пусть сама идет и проверяет. Теперь баксов нельзя просить. А бутылку?..

И Федя попросил. Кирик тут же вынес, да не какую-нибудь, а литровую «Кремлевскую». Тут Федя даже поверил в Кириллов треп насчет завтра. Наутро все сладилось, правда, за большую сумму. Нашлась комната в доме на слом. Перетащились все трое с одним рюкзаком. В «новой» комнате от старых жильцов оставалась кое-какая мебелишка. Федю поселили при кухне, в чуланчике. Все были довольны. А Кирику было почему-то не радостно, а стыдно.

Федя ушел, а Кирик снова уселся в мастерской. Но настроение изменилось. Не было тоски, поутихли рефлексии и возник какой-то позыв к работе…

И вновь раздался звонок в дверь. Было уже совсем поздно.

Это был Касьян, серый от усталости, но глаза поблескивали остро и живо.

Именно его хотел видеть Кирик! Зачем? Он не собирался ничего рассказывать о Сонечке — это их тайна… Но видеть его Кирик хотел!

Касьян сразу разрешил все его сомнения.

— Я все знаю, — сообщил он, — чтобы ты не мучился.

Глава последняя СУД. ПОДСУДИМАЯ. СВИДЕТЕЛИ. ПРИСЯЖНЫЕ

Капитолину и Гулю встречала на вокзале Ирина Андреевна. Она сразу же их узнала и по описанию, и по растерянным и расстроенным лицам. Она же, Ирина, написала письмо матери, ибо Соня была в странном заторможенном состоянии. Она не могла написать письма ни маме, ни Гуле. Оказалось, она очень дорожила ими, чувствуя перед обеими саднящую душу вину.

Написала Ирина Андреевна коротко.

Соня здорова вполне, пусть Капитолина не беспокоится, стала красавицей — пошла на кое-какие косметические меры… Но это они сами увидят и пусть не удивляются. Сонечка изменилась в лучшую сторону и сама по себе — стала доброй и умницей. Работает манекенщицей, хорошо зарабатывает, скоро поедет за границу. Но произошла одна не очень приятная история, и надо побывать в суде…

Капитолина из этого письма ничего не поняла, а только вся затряслась от плохих предчувствий и побежала к Тамаре, в ее семью, которая стала для нее родной.

Тамара теперь жила в шикарном доме, и Капитолина всякий раз, бывая у нее, испытывала робость — будто к настоящим господам пришла.

Тамара была дома одна. Гуля в школе, Валерка, как всегда, на работе.

Капитолина без слов подала письмо. Из уклончивых фраз Тамара сама почти ничего не поняла и решила, что письмо написала какая-нибудь Сонькина подружка.

За год одно письмо, и то сплошное вранье, и адреса не дала, а тут… Хотя Тамара видела, что письмо написано чисто, грамотно и с каким-то неуловимым духом интеллигентности… Нет, не подружка, а какая-нибудь женщина из бывших приличных… Что у Соньки могут быть в Москве приличные знакомые, Тамара и думать не могла. Кому нужна сопливая уродина из провинции?

— Ну и чего ты? — спокойно и нарочито грубовато сказала, наконец, Тамара своей бывшей соседке. — Чего тебе неясно? Девка при деле, деньги зарабатывает, вон какую дорогущую операцию сделала! Знаешь, сколько это стоит? Но и манекенши эти получают тоже ого-го! А суд?.. Может, что где пропало, Соня свидетель, а ведь ее никто не знает там, ну, прежнюю ее жизнь, нам и нужно ее подтвердить…

— Нам? — переспросила Капитолина, испугавшись и обрадовавшись.

— А как ты думала? Я вас, двух дурочек, одних отпущу? Нет уж!

Тамара сказала, что она полетит, устроится в гостинице и позвонит по данному в письме телефону. А Капитолина с Гулей пусть едут поездом.

Пришедшая из школы Гуля, прочтя письмо, была в недоумении. Тамара же лихо отбарабанила ей свою версию насчет суда, велев собираться в Москву, заодно Макса навестят. Валерке Тамара навешала лапшу о том, что они с Гулей решили прокатиться в Москву, навестить Максика.

Ирина Андреевна оделась на встречу как можно лучше, чтобы приезжие сразу немного успокоились: встречает приличная состоятельная дама, значит, с Сонечкой не так уж плохо. На ней были длинная шуба из чернобурки, маленькая бархатная темно-серая шляпка-ток, замшевые сапоги. Гулю, и особенно Капитолину, поразил элегантный вид встречающей дамы с умным, тонким лицом и благожелательной улыбкой.

В такси дама все время болтала, так что Капитолина ничего не могла вставить о Сонечке.

Они вышли у старинного, только что отремонтированного особняка с надписью: «ДОМ ОДИНОКИХ СЕРДЕЦ. ПАНСИОН».

— Так мы назвали нашу маленькую гостиницу, — пояснила Ирина. — Здесь уютно и тепло людям, ставшим по разным причинам одинокими…

Она не знала, говорить ли им, что здесь живет Макс, скорее всего, Гуля знает… Она пока ничего не скажет. (Макс не писал, где он живет: снимает квартиру. А письма они писали ему на почтовое отделение.)

Ирина нервничала. Приезжие вызывали у нее опасение. Такие женщины, как Капитолина, впадают в истерику мгновенно. Неизвестно, как она воспримет нынешнюю Сонечку. Какой она была, Ирина уже хорошо представляла себе. Она видела триптих у Кирика, с ним познакомил ее Касьян. Он сказал: «Вы хоть и видели фото с купленной мною скульптуры, но вся правда — здесь, в этом триптихе».

Гуля выглядела несколько хмурой и недоверчивой, но ее прелестное личико говорило о том, что человек она добрый и неглупый. Хорошо бы отправить Капитолину хоть на полчасика и поговорить с девушкой.

Ирина ввела гостей в зал, предложила чаю, кофе, а если они голодны, обед…

Гуля нервно сказала, что хотела бы привести себя в порядок, а потом, если это несложно, увидеть Сонечку.

Ирина заметалась. Она поняла, что Гуля не собирается сейчас вести с ней беседу.

А Капитолина была растерянна. Она думала, войдя в этот дом, увидеть свое сокровище.

— Отлично, сейчас я провожу вас в ваши номера, и мы встретимся с вами здесь через… — Она посмотрела на Гулю: — Часа вам хватит?

Гуля кивнула, что-то уловив. Капитолина же расстроилась.

Но Ирина Андреевна ее успокоила — и тут же к Сонечке!

Провожая девочку, Ирина сказала:

— Гуля, максимум пятнадцать минут — и я жду вас внизу. Мне необходимо вам… кое-что разъяснить, чтобы вы помогли мне, Соне и ее маме…

Гуля вздрогнула. Да, она видела, как эта дамочка металась и какой заморенный стал у нее вид, это она при Капитолине держалась! Значит, что-то серьезное. Она обещала спуститься через десять минут.

Ирина без сил спустилась вниз и села за столик — она уже едва справлялась. Касьян, конечно, хорош! Сначала ничего ей не говорил, теперь взвалил на нее самую страшную часть.

Тяжко смотреть на бедную Капитолину и на Гулю, которая переживает нисколько не меньше, только держится. А ведь еще явится Макс! Хорошо, Касьян придумал ему какое-то задание, чтобы тот отсутствовал…

Вдруг Ирина рассердилась на всех! На Соню, из-за которой вся эта суета! На Касьяна, на Кирика! И на Макса! И на этих двух, которые видят в ней почему-то своего врага. Гуля в особенности.

Ничего себе положение! А впереди встреча с неузнаваемой Соней…

Вниз спустилась Гуля. Она переоделась, причесалась, чуть подкрасилась и была свежа и хороша, как майская роза… Очаровательная девчушка, подумала Ирина, подивившись, как это хрупкое нежное существо могло настолько полюбить уродливую и сумрачную Соню, чтобы противостоять такому сумасшедшему, как ее братец Макс?! Девочка ангел, да и только! И вдруг Ирина уверилась, что если тут Гуля, все должно быть хорошо.

Присев к Ирине, Гуля поинтересовалась:

— Что вы мне хотели сказать?

— Я хотела говорить именно с вами, Гуля. Ведь дело очень запутанное…

— Она ранена? — спросила Гуля.

Ирина удивилась:

— Кто? Вы думаете, Соня? В моральном смысле да, а так вполне здорова.

— И Макс тут не замешан? — снова строго спросила Гуля.

Ирина на секунду замялась, но тут же ответила, как на уроке:

— Нет, в том, о чем вы думаете, нет. Хотя… Но это уже в плане философий, — попыталась она улыбнуться. — Так вот, Гулечка, выслушайте меня. Вам предстоит довольно сильная встряска. Соня стала неузнаваема. Сейчас расскажу, не спешите! Ей сделали уникальную операцию, и она стала красавицей. Вы ее не узнаете. Она очень изменилась. Она же и вправду работала манекенщицей в нашем престижном Доме «АК», но теперь… Соня под следствием. Ей вменяется, или как там говорят, непреднамеренное убийство… — Ирина посмотрела на Гулю, но та сидела молча, внешне спокойная, и только краска медленно заливала ее лицо.

Вдруг Гуля попросила:

— Идемте к Соне, это близко? К ней можно?

— Конечно! Она пока у меня в квартире, тут, напротив. Идемте. А если выйдет Капитолина?.. Сделаем так. Я вас оставлю вдвоем с Соней, а сама пойду сюда ждать ее. Хорошо?

Дверь открыла Сонечка. Она приоделась, подкрасилась — последнее время от всего пережитого побледнела и исхудала, но стала еще красивее. И хотя Гуля была предупреждена Ириной, она не смогла воспринять эту красивую, уверенную в себе, шикарную молодую женщину Сонечкой. Все равно ей виделась именно Сонечка, только лучше… А как лучше, этого Гуля представить не могла.

Она поздоровалась и посмотрела на Ирину Андреевну. Даже Сонечка, в ее убийственном настроении, засмеялась, сказав:

— Здравствуй, Гулечка, это я, твоя Соня…

Гуля, не откликнувшись на Сонечкин призыв, отшатнулась, словно боясь, что та ее поцелует или обнимет.

У Ирины упало сердце, но она взяла себя в руки, весело проговорив:

— Ну что ж, девочки, я вас оставляю — вам есть о чем поговорить. Подожду твою маму, Сонечка, она переодевается с дороги.

Соня умоляюще сложила руки:

— Ирина Андреевна, пожалуйста, задержите ее немного, мне с Гулей действительно надо о многом поговорить…

— Постараюсь, — коротко ответила Ирина и вышла, заметив, что Гуля так же стоит у порога и не собирается проходить в комнаты.

Соня повернулась к Гуле, лицо ее сморщилось, она заплакала и кинулась ей на шею. Тихонько поглаживая ее по спине, Гуля думала о том, что это или чужая девица и тут какие-то махинации, а Сонечки нет в живых, или, если заставить себя поверить, то эту Сонечку она любить не сможет и ничего для нее делать не будет. Не потому, что Гуля такая злая, а потому, что она не чувствует, что это ее Сонечка!..

Ей совсем не хочется выслушивать историю этой девицы — врать будет!

Гуля тихонько освободилась от Сониных рук. Соня ощутила эту скованность и холодность подруги. Однако она надеялась растопить Гулино мягкое сердечко воспоминаниями, рассказом о своих злоключениях, о Максе, Кирике — обо всем… Гуля не сможет не поверить, что она — Соня!

Чем больше бормотала Сонечка об их жизни в Ростове, о Сусанке, маскараде, своей любви к Максу, тем холоднее становилось у Гули на сердце, тем меньше сомневалась она в том, что это — не Соня. Может быть, и Соня, но Гуле она чужая, и даже неприятна.

Они прошли в комнату. Соня затащила Гулю почти силком. Поставила на стол бутылку итальянского вина и приготовила кофе… Гуля оставалась каменной. Она ничего не спрашивала, слушала молча, не ахала, не охала, как было раньше, когда Сонечка посвящала ее в свои замыслы.

Наконец Сонечке это надоело, и она, прервав на половине свой рассказ о художниках, спросила:

— Ты так и будешь сидеть, надувшись, как Максик? Ты такая дурная? Не веришь, что я Соня?

— А что… ты хочешь от меня?

Сонечка смутилась. Она не думала, что разговор перейдет вот в такую плоскость. Касьян и Кирик обещали ей, что сами будут говорить об этом с Гулей…

А тут? Придется отвечать ей? Нехорошо получается: высвистала на свою защиту всех, а раньше хоть бы слово написала… Но тут же себя оправдала: «Сколько у меня всего было! Я в себя пришла не так давно…»

— Хочешь всю правду? Пожалуйста. Ты будешь с моей стороны на суде. Ничего тебе не надо врать, не думай. И обелять меня тоже не нужно. Просто расскажешь, как мы дружили и как… с Максом — о его ненависти ко мне. И все.

— Бить на эмоции? — спросила насмешливо Гуля.

— Но ведь ты даже не знаешь, за что меня будут судить! Хоть бы спросила! — закричала Сонечка.

— Мне неинтересно, — ответила Гуля. И было видно, что она не притворяется. — Знаешь, — сказала она, глядя в глаза Сонечке, — я не буду выступать. Я сегодня уеду. За меня все расскажет Тамара, она завтра прилетает. Так что свидетель у тебя будет.

— Ты мне не веришь?.. — прошептала Сонечка.

— Не знаю, — ответила Гуля, — но думать об этом не хочу.

Гуля встала. Сонечка была вне себя. Она даже предположить не могла, что все так повернется. И крикнула вслед Гуле:

— Ты в обиде, вот почему все!

— Я бы обиделась на ту Сонечку, а на тебя? Чужую? Что мне обижаться? — ответила ей бывшая подруга.

Сонечка осталась одна. Она даже плакать не могла, так разозлила ее Гуля! Теперь мама придет!.. Что с ней будет? Мужики дураки все. Ну что они понапридумали? Это все Касьян, чужой ей человек и ее ту — не знал… А ведь и Кирик сказал ей, что ее не любит…

Пошли они все… Ей никто не нужен. Никто. И пусть ее никто не защищает! Наплевать! Ну сядет она в тюрьму… Если все от нее отвернулись, то что ей тут, в их обществе, делать?..

Гуля вошла в зал и увидела Ирину. Она хотела незаметно пройти наверх, но Ирина окликнула ее:

— Гулечка, присядьте ко мне на минутку.

Гуля подошла, но не села, сказав:

— Ирина Андреевна, у меня голова разболелась, я пойду полежу.

Ирине безумно хотелось узнать об их свидании с Соней, но вид Гули не располагал к беседам. Ирина, вздохнув, откликнулась:

— Конечно, идите, Гулечка, — и не утерпела: — Все в порядке?

— Конечно, — улыбнулась Гуля, но глаза ее говорили о другом.

…Странная девочка, подумала Ирина, неужели на нее так подействовала новая Сонечкина внешность? Наверное. Ну, пусть придет в себя, не надо ее пока трогать…

Капитолину после встречи с дочерью пришлось положить в больницу.

Суд состоялся. На нем блестяще выступил известнейший адвокат. Убедителен и эмоционален был художник Кирик Успенский, выступивший в роли свидетеля защиты. Хорошо говорила Тамара, соседка подсудимой из Ростова.

Женщины в зале откровенно плакали. Сонечка была в полуобморочном состоянии. И все поняли, что перед ними не злоумышленник, а несчастный, искалеченный, запутавшийся человек.

Макса, Гули и Капитолины на суде не было. По этому поводу все осуждающе перешептывались.

Присяжные вынесли свой вердикт: не виновна.

Прошло время. Макс уехал в Ростов, больше не пытаясь увидеться с Зиной-Сонечкой. Касьян, увидев Гулю, придумал себе новую любовь и собирается слетать в Ростов, поговорить с Гулей о Соне, что здесь так и не смог сделать. Но зачем говорить, когда дело закрыто?..

Кирика часто видят с Сонечкой. Не сказать по их виду, что у них роман, но им хорошо вдвоем. Ходят слухи, что Макс женился на Сусанне.

А Капитолина отошла не скоро. Снова увидев свою красивую дочь, она тихо заплакала, а потом стала любоваться, повторяя:

— Говорила я всем, что дочка у меня — красавица. И бабка ее про то знала…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Глава первая ВСТРЕЧА

Глава вторая ЖИЛА-БЫЛА ДЕВОЧКА…

Глава третья ПРИНЦЫ В ЕЕ ЖИЗНИ

Продолжение главы третьей ЕЕ ПРИНЦЫ В МОСКВЕ

Глава четвертая ПРОГУЛКИ С КАСЬЯНОМ

Продолжение главы третьей …ЕЕ ПРИНЦЫ

Продолжение главы четвертой ПРОГУЛКИ С КАСЬЯНОМ

Глава последняя СУД. ПОДСУДИМАЯ. СВИДЕТЕЛИ. ПРИСЯЖНЫЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg