«Испить до дна»

Испить до дна (fb2) - Испить до дна 1142K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Николаевна Ласкарева - Татьяна Артемьевна Дубровина

Испить до дна

Часть первая

Все в ней так молодо, так живо,

Так непохоже на других,

Так поэтически игриво,

Как Пушкина веселый стих...

Она пылит, она чудесит,

Играет жизнью, и, шутя,

Она влечет к себе и бесит,

Как своевольное дитя...

Ее игрушка — СЕРДЦЕЛОВКА,

Поймает сердце и швырнет;

Простоволосая головка

Всех поголовно приберет!

П. А. Вяземский

Глава 1 ПОСЛЕДНЯЯ КНЯЖНА

Ну скажите на милость, что это за дурацкое, неблагозвучное имя — Елена Егоровна Петрова? Да таких в России много, больше тысячи!

Так и видятся нестройные ряды старых, средних лет, юных, маленьких и совсем крошечных, новорожденных Елен, объединенных такой распространенной простоватой фамилией — Петровы.

И разве можно подписывать этим именем свои картины? Так легко и затеряться в общем потоке...

«Кто такая Петрова?» — и недоуменное пожимание плечами в ответ.

Гораздо лучше и значительнее звучит — Алена Вяземская.

Тем более что Елена, она же Алена, имеет полное право считать себя одной из веточек на развесистом древе знаменитого старинного рода.

Вяземская — девичья фамилия ее матери, которую та от большой любви, а скорее по вещей глупости сменила, выйдя замуж за своего Егорушку.

А ведь князь Петр Андреевич Вяземский, знаменитый поэт, друг Пушкина, Карамзина, Грибоедова, приходится Алене прапрапрадедом... Ох, запутаешься в этих «пра»...

Алена достала из своего шкафчика кожаные заготовки, которые она успела выбить пробойником, пока родители были на работе, и отправилась на кухню.

Ну так и есть, плита занята. Мама готовит котлеты, кипит чайник, скворчит на сковороде картошка...

— Я тебя умоляю... — страдальчески скривилась мама, заметив в Алениных руках поднос с кожаными кружками. — Не сейчас... Дай хоть поужинать нормально...

— Действительно, Алена, — поддержал маму отец. — От твоих поделок запах, как в крематории.

Алена молча повернулась и ушла к себе.

— А ужинать? — крикнула вслед мама..

— Не хочу!

...Незачем на ночь глядя нагружать себя пищей, от которой один вред... Правда, есть хочется ужасно, из кухни по всей квартире разносятся такие ароматы...

Алене слышно, как папа прошаркал в кладовку и возится там, позвякивая банками на полке... Наверное, ищет заготовленные еще летом маринованные помидорчики...

Алена мужественно сглотнула слюну. В желудке предательски заурчало.

Никаких ужинов! И так растолстела за зиму! Джинсы уже с трудом сходятся.

Алена весьма критически относилась к собственной фигуре. Ей казалось, что аппетит у нее неумеренный, совсем не девичий: она никогда не могла удержаться от вкусного блюда, особенно заварных пирожных с кремом... А ведь это — о ужас! — сплошные калории!

Это в глубокой древности Венера Милосская была эталоном женской красоты. С тех пор вкусы изменились. Теперь в моде узкие бедра и едва уловимый намек на грудь. А у нее высокая грудь и крутой изгиб бедер, полный сорок шестой... из-за этого даже тонкая талия кажется массивнее.

Хотя избыточным весом Алена вовсе не страдает, напротив, она на удивление легкая, несмотря на некоторую пышность форм. Наверное, причиной тому тонкая кость — признак «породы». Маленькие ручки, маленькие ножки... как у ребенка... И такие же детские, пухлые щечки... Вот это уже никуда не годится!

Алена считала себя неудачным гибридом, дикой помесью вырождающейся голубой крови и здоровой, ядреной крестьянской.

Эти щеки и эта противная белобрысость — папино наследство. И непонятно, чем он гордится, когда повторяет, чтотоже «потомственный», из древнего... крестьянского рода.

Тоже мне крестьянин! Одни разговоры о корнях, о земле... А сам даже гвоздя не вбил за свою жизнь, не говоря уж о том, чтоб грядку вскопать. Из всей семьи одна Алена хоть как-то поддерживает ветшающую дедову дачу...

Кстати... те помидорчики, которые сейчас как раз будут откупоривать на кухне, и выращены, и залиты рассолом именно ее ручками...

А «крестьянин» только и умеет, что лопать, причмокивая, да сокрушенно покачивать головой, дескать, его мама в свое время гораздо лучше готовила...

А любимое свое присловье произносит он с издевкой и пренебрежением: «Дворяне... Да ваша порода вся из народа...»

Она расстелила большое кожаное панно прямо на полу. Кружки надо было тщательно подобрать по цвету, чтобы сделать плавный переход от одной фактуры к другой.

Ей нравились кожаные поделки. Жаль, что это считается «прикладным искусством», как будто и не искусством вовсе... На вернисажах и в салонах Аленины браслеты и ожерелья уходят влет... А вот на серьезную выставку их не представишь.

Но это панно — маленькая хитрость. Алена рассчитывала выставить его вместе с пейзажами и натюрмортами. Только ее картина — это пейзаж из кожи: черная, рыхлая пашня, тонкий куст у обочины, низко нависшее серое небо с редкими, робкими проблесками голубизны...

Немного мрачновато... Но что поделаешь, это плод зимних фантазий и настроений, а зимой Алене вообще жить не хочется... Так холодно, зябко, противно... Такой белый, вернее, черно-белый, потерявший краски мир...

С самого детства ожидание весны было для Алены ожиданием своего второго рождения — возрождения. Она словно пробуждалась от спячки и заново являлась в жизнь вместе с пробивающейся сквозь прелую прошлогоднюю листву травой, вместе с проклевывающимися клейкими молодыми листиками...

Слава Богу, уже конец марта. И снег за окном густо перемешан с грязью. И в небе уже нет той прозрачной холодной голубизны, какая бывает зимой, оно тяжелое, набухшее, словно весенняя почка: вот-вот лопнет, взорвется грозой, прорвется бушующим ливнем...

Хотя для настоящей грозы еще рановато.

Скоро можно будет перекочевать на дачу, подальше от родительского «уюта».

Алена проводила на даче большую часть года — с ранней весны до поздней осени. Она называла это — быть на пленэре.

Можно потерпеть некоторые неудобства, померзнуть... зато — свобода! Ни перед кем не надо отчитываться, никто не бурчит, что ему не нравится запах паленой кожи и масляных красок, никто не оглядывает демонстративно стул, прежде чем сесть, словно боится испачкаться...

Оказывается, что только в обветшавшем деревянном домишке последняя княжна рода Вяземских может почувствовать себя действительно дома...

А главное, «потомственный крестьянин» в жизни не сунет сюда нос. Он не любитель слякоти и «удобств во дворе», он ценит комфорт и с гордостью сообщает знакомым, что живет в центре столицы... Хотя шумный, заполненный толпами народа район Птичьего рынка «центром» можно назвать с большой натяжкой.

И только последняя княжна из рода Вяземских «оттягивается» на грядках, наслаждается простой, «черной» работой, не боясь испачкать ручки ни землей, ни красками...

Глава 2 ПРЕДЧУВСТВИЕ

Теперь даже странно вспомнить, что в детстве Алена души не чаяла в отце. А он гордился ее успехами в рисовании и самолично проверял дневники как обычной школы, так и художественной.

В дневниках были пятерки, дочь росла тихой и покладистой... и никто не предполагал, что она способна на выверты.

Это случилось вдруг, нахлынуло внезапно... И с этого момента жизнь Алены и ее отношения с предками изменились круто и бесповоротно...

Пухленькая голубоглазая Леночка Петрова прилежно сдавала экзамены в Суриковское. Светлые, почти бесцветные волосы были стянуты на затылке в приличный хвостик. И длина у бежевой летней юбки тоже была приличная, почти до колен...

Алена и не предполагала, что высокий красавец с шальными цыганскими глазами может обратить внимание именно на нее...

Других, что ли, мало? Девчонок навалом, и все, с Алениной точки зрения, гораздо симпатичнее, и одеты моднее, и держатся раскованнее...

Он подошел к ней после занятий живописью, глянул через плечо на мольберт с подписанным листом и присвистнул:

— Петрова... А случаем, не Водкина?

Алена почему-то покраснела, не оборачиваясь, быстро сняла свою работу и понесла сдавать.

Он ждал ее у выхода из аудитории.

— Петрова! — окликнул он. — Я терпеть не могу фамильярность..Меня Аликом зовут. А тебя?

— Алена...

— Здорово! — обрадовался он. — Мы вместе звучим в унисон. Ты знаешь, есть теория, по которой люди с одинаковыми буквами в имени составляют хорошую пару.

— Не знаю, — потупившись, ответила она.

Девчонки зашушукались, провожая их глазами.

Алик был самым заметным из всех абитуриентов. По его виду сразу можно было определить его принадлежность к миру искусства... Был в нем этакий богемный шик.

Сильно вытертые джинсы и кожаную безрукавку он носил небрежно, но с таким достоинством, словно это был костюм от Версаче. А видавший виды этюдник на широком ремне делал его и вовсе неотразимым.

Рядом с ним Алена чувствовала себя гадким утенком, которому никогда не суждено стать лебедем...

Алик вдруг наклонился к ней с высоты своего двухметрового роста и... понюхал розовую шейку под аккуратным хвостиком.

Алена отпрянула, а он засмеялся.

— Странно... Мне казалось, ты должна пахнуть ванилью... как булочка... У тебя такой аппетитный вид...

Алена не знала, обидеться на него за такое сравнение или обрадоваться ему... А Алик уже продолжал как ни в чем не бывало:

— А знаешь, что противоположности притягиваются? Нет? Чему тебя в школе учили? Мы с тобой антиподы.

Действительно, более странную пару трудно было представить: он высокий — она маленькая, он черный, как смоль — она словно пудрой присыпана, он худой и поджарый — она пухленькая... Одинаковыми у них были только брови и ресницы. У светленькой Алены они вопреки законам природы ярко выделялись на лице, словно нарисованные черной краской.

Алик не был бы настоящим художником, если бы сразу не подметил эту деталь. Он нахмурился, по-хозяйски провел пальцем по Алениным бровям и строго сказал:

— А вот это зря. Смой, тебе не идет.

— Что ты раскомандовался! — вспыхнула Алена.

А Алик поднес палец к глазам, рассмотрел и удивленно заметил:

— Нет... не крашеные... Неужели твои?

— Нет, у бабушки взяла поносить! — фыркнула Алена.

Отчасти это было правдой. Темные брови вразлет

были фамильным отличием Вяземских, и Алена, к ее глубочайшему сожалению, только их и унаследовала...

— А бабушка часом не персидская княжна? — не унимался Алик.

— Княжна, — буркнула Алена, не вдаваясь в излишние подробности.

Почему-то рядом с этим разбитным типом она чувствовала себя маленькой и глупой... какой-то провинциальной, словно не она, а Алик был коренным москвичом со славной родословной.

А ведь Алена знала из разговоров, ходивших среди абитуриентов, что он приехал поступать из маленького поселка под Феодосией — ужасного по московским меркам захолустья.

И говорил Алик как-то смешно, непохоже на остальных. Он лениво растягивал слова и «выпевал» все гласные без исключения, а потом вдруг начинал частить, торопиться... и при этом вместо твердого звука «г» звучало мягкое, украинское «х»...

Но он имел наглость считать свою речь правильной и ухмылялся, слушая москвичек: «У... па-а-сма-а-три на-а меня-а...»

— А у меня в роду были крымские ханы, — важно заявил Алик. — А я, может, наследный принц. Гены сказываются... так и хочется растянуться на ковре, потянуть кальянчик и позвать дюжину наложниц...

— Ну так и позови, — почему-то обиделась Алена.

Алик притворно вздохнул:

— К сожалению, со времен покорения Крыма в нас успели сформировать моногамные привычки...

Алена пожала плечами и отвернулась.

— Я имею в виду тебя, — добавил Алик. — Может, ты моя недостающая половинка?

— Вряд ли... — промямлила Алена.

А в груди у нее что-то сладко сдавило сердце...

Около входа в метро Алик удержал ее за руку и небрежно бросил:

— Может, прошвырнемся еще? Погодка что надо...

— Можно... — помимо воли выдавила Алена, не понимая, зачем ей идти гулять с ним, если она чувствует себя рядом с ним так неловко и неудобно...

Алик, получив согласие, как будто перестал быть таким колючим. Оказалось, он умеет улыбаться, а не кривить уголки губ в скептической усмешке.

Он то кружил вокруг Алены, смешно размахивая этюдником, так что прохожие шарахались в стороны, то изображал пай-мальчика, склонялся перед нею, почти перегибаясь пополам, и поддерживал под локоток...

— А жаль, что в моих жилах нет крови графа Дракулы. Хан есть, а граф — увы!

— Жалеешь, что ты не вампир? — смеялась Алена.

— Но зато я могу поедать тебя глазами...

Временами он становился серьезным. Рассказывал, что

больше всего на свете любит рисовать море.

Оно всегда разное, никогда не повторяется. Только наметил на холсте волну, а ее уже сменила другая...

Морской пейзаж — всегда авторская фантазия, ведь море постоянно в динамике... А невнимательному наблюдателю кажется статичным...

Море — это улыбка Джоконды...

Алена вернулась домой только поздно вечером.

Тогда в ее отношениях с родителями еще не было напряжения, и она взахлеб рассказывала им о замечательном мальчике Алике из приморского крымского поселка.

Отец благосклонно кивал, а мать умиленно улыбалась: дескать, подросла дочка, уже с кавалерами гуляет...

Больше всего им льстило, что Алик был самым заметным и симпатичным... Конечно, только самый лучший, самый красивый и талантливый годится в друзья их ненаглядной Аленушке...

Алена же, переполненная впечатлениями этого длинного дня, не могла заснуть до самого утра.

Перед глазами стоял Алик...

Странно, конечно, быть так похожей на отца и не любить его... Но Алена всю жизнь старалась все делать наперекор его «ценным руководящим указаниям», чтобы избавиться от этой похожести.

И почему она пошла не в маму?! Та гибкая, изящная, статная, со жгучими черными глазами, и брови вразлет... Настоящая княжна! И имя княжеское — Ольга Игоревна. Не чета Елене Егоровне...

Непонятно, чем отец ее околдовал? Что нашла она в круглощеком белобрысом адвокате? Ведь он даже профессиональным красноречием не блистал — вел большей частью тихие бумажные дела по возврату долгов предприятий.

А уж когда Алена выбрала творческим псевдонимом девичыо фамилию матери, возмущению Егора Ивановича Петрова не было предела.

— Ты стыдишься своих предков? — патетически вопрошал он и гневно клеймил отступницу: — Позор! Слава Богу, что твои дед с бабкой не дожили до этого черного дня!

— Не забывай, что Вяземские тоже мои предки! — гордо парировала Алена.

Обидно, что о ней больше так и не вспомнили... Наверное, даже котлетки не оставили... Мама не любит, если еда хранится два дня, а папа всегда с удовольствием «не дает ей испортиться».

Чтобы прогнать «грешные» мысли, Алена взялась за работу.

Цепкая зрительная память художницы с легкостью восстанавливала любой нюанс: как он смотрел на нее... как резко очерчивается на его щеке жесткая, неюношеская складочка, когда он улыбается...

А его слова... с каким-то волнующим намеком на что-то неведомое, запретное... но такое желанное...

Алена знала, что она рождена под управлением Венеры, планеты искусства и любви. Просто знала — и все, не придавала этому никакого значения. Но сейчас она поняла, что ждет прихода любви с нетерпением, что хочет испытать все чарующие сюрпризы своей покровительницы Венеры...

Впрочем, сюрпризы, кажется, уже начались...

...Три томительно долгих дня до объявления оценок Алена корила себя за то, что не догадалась дать Алику номер телефона. Сейчас бы позвонил, встретились, погуляли... На улице такая чудная солнечная погода...

Алене так хотелось увидеть его... Она еще столько не успела ему рассказать, не расспросила подробнее о его жизни...

Перебирая мысленно все, о чем они болтали, Алена ужасалась: скакали с пятого на десятое, а самого главного не узнала...

А главным было страшное предположение, что Алика ждет в приморском поселке загорелая «морячка»... Стройная, худенькая, с коричневой от солнца кожей — не чета ей...

Впрочем, Алик ведь телефон не просил, а Алена постеснялась навязываться.

За три дня она вся извелась, даже похудела. Да еще предки очень «тактично» намекали, что, дескать, дома сидеть, пошла бы куда-нибудь со своим новым знакомым...

Легко предположить, что в тот день, когда Алене надо было идти в институт, она вскочила ни свет ни заря. Она долго вертелась перед зеркалом, извела уйму косметики, чтобы придать лицу легкий оттенок загара, щедро намазала тушью и без того черные ресницы, а пухлые губки тронула коричневой помадой. То-то Алик удивится, увидев, как она волшебно преобразилась!

В институт она неслась как на крыльях. И с каждым шагом, на который она приближалась к его порогу, сердце стучало все чаще и чаще... А потом и вовсе сумасшедше затрепыхалось в груди...

И прежде чем потянуть на себя тяжелую входную дверь, Алене пришлось остановиться и перевести дыхание...

Глава 3 НАСЛЕДНИЦА

Серенький пейзаж за мутным окном электрички уже едва уловимо отливал нежной зеленью.

Алена подремывала, привалившись головой к окну.

На смену привычному зимнему раздражению постепенно приходило чувство успокоения и освобождения.

А заодно появлялись будоражащие мысли о предстоящих делах. Надо всерьез заняться ремонтом дедовой дачи, тогда можно будет не уезжать на зиму в городскую квартиру, не тесниться с родителями в двух комнатах, постоянно ощущая, что мешаешь...

Алена за сезон выставок скопила на продаже кожаных поделок весьма приличную сумму. Теперь она фантазировала, планировала, чем ей заняться в первую очередь, пока цены на ремонт не успели подскочить, ведь к лету рабочие становятся нарасхват.

Самое главное — надо перебрать печку. Подключиться к общей сети на газовое отопление, наверное, будет слишком дорого...

А может, ей удастся договориться... Было бы здорово поставить в доме настоящие батареи с газовым титаном. Повернул краник, зажег газ — и радуйся, ты в тепле и уюте... В батареях булькает горячая вода... можно и душ сделать, приспособить под него темную кладовочку...

Если душ, то тогда надо выделить сумму на кафель, цемент, трубы для слива...

А если будет слив, почему бы не устроить заодно и теплый туалет? А то Алена по старинке ставит зимой в сенях ведерко, а по утрам выносит на участок...

Если бы родители добавили денег... Но отец откладывает на новую машину, ему теперь кажется непрестижным ездить на «Жигулях». А к даче у них нет никакого интереса, слава Богу, хоть не беспокоят Алену своими визитами.

Дед завещал дачу именно внучке, и все тяготы по владению и содержанию этой стремительно ветшающей собственности легли на хрупкие девичьи плечи.

...Алена еле выволокла свои пожитки из электрички. На крохотной платформе Красиково, около которой приткнулась деревушка в три двора, поезда не застаивались, многие так и просто проскакивали мимо.

От деревушки до дачного поселка вела раздолбанная асфальтированная дорога. Вернее, она когда-то была асфальтированной и считалась шикарной. Теперь же некогда солидные профессорские дачи ветшали на глазах, а вместе с ними приходила в негодность и дорога.

В глубоких выбоинах стояли грязные лужи талой воды, на обочине виднелись островки рыхлого, пористого, черно-белого снега.

Зато воздух... Совсем не сравнить с московским!

Алена полной грудью вдохнула пьянящий аромат прелой прошлогодней листвы, набухающей влагой, земли, согретой солнцем, и горьковатую свежесть едва проклюнувшихся березовых почек.

Хорошо-то как!

Почувствовав прилив сил, она повесила на одно плечо этюдник, на другое тяжелую сумку, да еще две подхватила руками.

Ничего, до поворота недалеко... А там, может, подвезет кто-нибудь.

Однако дорога была пустынной. Алена уже начала зябнуть, руки и плечи затекли от поклажи. Не могла же она поставить сумки в грязь.

«Надо было идти по тропинке, — с досадой подумала она. — Уже добралась бы... Вот так всегда — сильна задним умом...»

Наконец вдали показалась машина, но не легковушка, а тяжелая полуторка, доверху груженная щебенкой.

Алена вздохнула и шагнула на обочину, прикидывая на глаз, обрызгает ее грузовик из обширной лужи или не достанет...

Но неожиданно полуторка сбавила ход и остановилась рядом с нею.

— Чего грустишь, красавица? — выглянул из кабины молоденький водитель. — Далеко собралась?

— В поселок.

— Какое совпадение! И я тоже! Ну, забирайся!

Он помог ей втянуть на высокую подножку сумки и галантно подал руку.

Грузовик рванул с места, и его тут же тряхнуло на очередном ухабе.

Шофер улыбнулся.

— Ничего, скоро мы все эти колдобины заровняем! Одно загляденье будет.

— Неужели... — недоверчиво протянула Алена.

— Не веришь? — хмыкнул он. — А мы третий день пашем от зари до зари. Даже без выходных.

— В честь чего это? — изумилась она. — Или президент запланировал визит в нашу Тмутаракань?

— Да не... Ребята говорят, здесь один фраер землю купил, будет себе замок строить. А начать с дороги решил. Оно и верно... Я вот в Германии служил, так там они перво-наперво трассу подводят, коммуникации всякие, а потом уже землю под фундамент роют...

Алена насторожилась.

— А... где он купил землю? Неужели в поселке? У нас ведь нет свободных участков...

— Да там за крайним домом поляна перед озером... Вот ее. И часть леса еще прихватил. Большой участок... гектара два, наверное, — прикинул водитель. — Ну, может, гектар...

Алена не хотела верить в это... Не может быть... Это несправедливо!

Конечно, поляна перед озером не была ее личной собственностью, но она украшала их дачный поселок, расчерченный на клеточки участков...

А еще из Алениной мастерской на втором этаже деревянного дедова дома открывался роскошный вид на озеро.

Вдоль озера росли ивы, редкие для Подмосковья, летом они низко склонялись к воде, как бы безвольно свешивая длинные тонкие ветви.

Все Аленины друзья-художники уже запечатлели на своих картинах эти плакучие ивушки. Да и она сама каждое лето обязательно писала с них несколько этюдов.

А теперь кто-то присваивает их себе?

— А кто этот... хозяин? —с неприязнью поинтересовалась она.

Парень пожал плечами.

— А фиг его знает! Крутой, наверное... Так солидно все ставит... Бабок не жалеет... Только платит аккордно... А с другой стороны — быстрее сделаешь, быстрее получишь.

— А ты его разве не видел?

Алена уже заранее представила себе лощеного толстопузого буржуйчика с перстнями на толстых пальцах и в неизменном малиновом пиджаке.

— А его никто не видел. Говорят, его вообще в стране сейчас нет. Отдыхает небось там, где потеплее... — Он завистливо вздохнул. — Он все грамотно организовал. Нанял прораба, прораб — нас всех... Он у нас работу принимает, а хозяин уже с него за все спросит...

Аленины дурные предчувствия оправдались с лихвой.

Вдоль ее забора уже была насыпана широкая полоса щебенки, а рядом с дачей возвышалась... неприступная каменная стена.

Да этот буржуин здесь не замок строит, а крепость!

Рядом с высоченным монолитом новой ограды ее дачка как-то сразу скособочилась. Она выглядела такой ветхой, древней... вот-вот рассыплется...

А сдвоенный участок с густым садом позади дома, который раньше казался Алене огромным, превратился теперь в жалкий клочок земли... стал «бедным родственником», приткнувшимся у могучего бока «богатого дяди».

А ведь совсем недавно это было ее «царство»...

Кусты малины у дальнего забора надежно скрывали от посторонних глаз Аленино тайное прибежище. Там было так здорово воображать себя лесной дикаркой!

Из незрелого крыжовника нанизывались длинные нитки бус, ногти раскрашивались соком облепихи, щеки и губы сладкой малиной.

Там девочка чувствовала себя настоящей лесной красавицей... Вот только показаться в таком виде стеснялась. Приходилось играть в гордом одиночестве...

А какой высокой была тогда трава — целые джунгли вырастали перед Аленой, и ей приходилось продираться сквозь них, больно обжигая голые ноги о разросшуюся крапиву.

А этот незабываемый вкус кисловатых, едва пожелтевших яблок!

А манящая запретностью поляна за забором...

И хотя Аленке запрещали уходить с участка, она все равно умудрялась незаметно отодвинуть доску, державшуюся на одном гвозде, и ускользнуть на поляну.

Иногда, запыхавшись, девочка добегала до озера, быстро плескала в лицо воду, нагревшуюся на солнце, и мчалась обратно, боясь, что ее исчезновение будет замечено. А чаще она позволяла себе только поваляться в густой мягкой траве, нарвать охапку цветов и потом в своем малиновом укрытии плести из них огромные разноцветные венки.

На их участке такие не росли... У Алены глаза разбегались: и мелкий лиловый горошек, и крупные, с ладонь, одуванчики, и розоватые вьюнки, и совсем неизвестные, сладко пахнущие сине-желтые соцветия...

Увядшие венки она потихоньку выбрасывала за забор — иначе бабушка сразу же догадалась бы о ее несанкционированных вылазках.

Большой деревянный дом деда тоже таил в себе много загадочных, необследованных уголков.

Алену особенно притягивали два места: кабинет деда и чердак. Туда ей тоже было строжайше запрещено входить. А Алена так и норовила проскользнуть под бабушкиной рукой, когда она утром несла деду на подносе горячий янтарный чай в серебряном подстаканнике.

Бабушка строго сдвигала свои соболиные брови и укоризненно качала головой.

В приоткрытую дверь Алене был виден только краешек письменного стола и кусочек домашней дедовой куртки в крупную клеточку.

А вот если взобраться на приступочку и подтянуться, держась за подоконник, то можно было сколько хватит сил разглядывать, что же там внутри.

Летом окна были распахнутые сад. Ветер шевелил на окне накрахмаленные белые занавески, шуршал разложенными по столу листами бумаги...

Дед сидел в глубоком кресле и что-то помечал на полях тонко отточенным карандашом. Он всегда читал без очков, только как-то странно отодвигал от себя рукопись на расстояние вытянутой руки.

В глубине кабинета за стеклянными дверцами шкафа темнели корешки толстых книг, на столе на круглой мраморной подставке стояла лампа с зеленым абажуром. Вечером от нее на листы бумаги падал яркий круг света, а сама она казалась выточенной из огромного драгоценного изумруда...

Впрочем, куда интереснее было на чердаке. Надо только вскарабкаться по блестящим, словно смазанным маслом, деревянным ступеням лестницы на второй этаж, на цыпочках пройти мимо бабушкиной комнаты и шагнуть в пугающий полумрак.

Еще несколько ступеней — и можно уже открыть тяжелую чердачную дверь.

А за ней таится столько интересного! Кипы старых журналов с непонятными картинками, огромный сундук, в котором можно отыскать крошечные, расшитые стеклярусом сумочки, круглые бархатные шляпки-таблетки, сломанные веера с косоглазыми китаянками и еще массу таких же загадочных и чудесных вещей.

В углу — потускневшая, подернутая паутиной ширма, расписанная золотыми драконами. С драконов уже осыпалась, облезла краска, но они по-прежнему завораживают своими изящными, хищными изгибами...

А еще на чердаке хранятся знакомые Алене вещи: ее сломанные салазки, трехколесный велосипед без колеса, детский стульчик с дыркой для горшка, старый мишка с оторванной лапой...

Но вскоре непременно в дверях появлялась бабушка и неожиданно говорила:

— Ты опять сюда забралась, негодница? Ну-ка, марш! Пора обедать и спать.. И хорошенько вымой руки, ты вся в паутине.

А рукомойник на даче был, как будто из книжки про Мойдодыра: массивный шкаф с большим зеркалом. Алена подбивала снизу тугой металлический носик, и на ладони лилась теплая тонкая струйка...

На застекленной веранде стоял круглый обеденный стол, покрытый льняной скатертью. Бабушка расставляла сначала мелкие тарелочки, а уже на них глубокие, доверху наполненные холодным лиловым свекольником с островком густой белой сметаны посредине и половинкой вареного яйца с янтарным желтком.

На тарелках был узор из красно-желтых осенних листьев, и Алена гордилась, что ей подают, как большой, в тарелке из сервиза, а не в надоевшей детской мисочке с нарисованной на дне репкой.

По такому случаю она даже, не споря, съедала нелюбимый свекольник.

А вечером она приходила на кухню и тихо сидела, наблюдая, как бабушка раскладывает на широком противне ватрушки с творогом. Они ставились в горячее жерло натопленной печи, и вскоре по всему дому разносился ароматный запах сдобы...

Дом ее детства был огромным, теплым, красивым...

Черт! Ступенька прогнила!

Алена чуть не упала, провалившись ногой сквозь крыльцо.

Ключ тоже с трудом поворачивался в замке... Дверь разбухла за зиму и теперь никак не хотела открываться...

Скособочившаяся терраса чернела выбитыми стеклами, пол был мокрый, с застоявшимися натекшими лужами...

И в доме не лучше...

Алена вздохнула и оглядела свое жилище. С каждым годом оно все больше приходит в запустение, ее усилий явно не хватает.

В комнатах зябкая сырость, и воздух какой-то затхлый...

Она щелкнула выключателем, хорошо, что свет еще есть... распаковала сумки и извлекла электроплитку и маленький керамический обогреватель.

Когда-то от большой кухонной печи по всему дому были хитрые отводки, так что в каждой комнате отапливалась одна стена. Но несколько лет назад какие-то варвары влезли зимой в пустой дом и зачем-то разворотили ломом печку.

Половицы поскрипывали под ногами, словно жаловались на свое нелегкое житье и безрадостную старость...

Дед завещал дачу Алене, а бабушка после его смерти перестала сюда приезжать, говорила, что ей это уже тяжело. Она только забрала в город толстые книжки из кабинета дедушки и лампу с зеленым абажуром.

Новая хозяйка поначалу взялась все решительно переделывать на свой лад.

В большой бабушкиной угловой комнате на втором этаже Алена устроила мастерскую, а кровать перетащила вниз, в бывший кабинет. Теперь там и спальня, и столовая... А кухней служит закуток под лестницей. Так удобнее: спустилась из мастерской, перекусила по пути —и спать...

Алена привезла с собой большущий пакет с концентратами, галетами и бульонными кубиками. Много ли ей одной надо? Сообразить супчик на скорую руку да чаю попить...

Это когда собиралась компания друзей, Алена старалась по полной программе. Удивляла своих гостей скороспелыми, выращенными под пленкой огурцами, маленькими помидорчиками, свежей, прямо с грядки, зеленью...

Теплый воздух понемногу прогревал комнату, и Алена, скинув куртку, осталась в широком длинном свитере.

На электроплитке согрелось ведро с водой — пора приниматься за уборку, отскребать скопившуюся за полгода грязь.

Глава 4 ВОЛЬНОМУ — ВОЛЯ

Около стенда с длинными списками фамилий абитуриентов стояла плотная толпа. Алена с трудом протиснулась к ним, прищурилась, пытаясь отыскать свою оценку.

Петрова А... Петров Г.... Вот... Петрова Е... Отлично...

Пятерка!

С глуповато-счастливой улыбкой на лице Алена стояла посреди вестибюля и оглядывалась, пытаясь отыскать в толпе Алика.

Интересно, что он получил? Наверное, тоже пять... Иначе и быть не может...

Алик стоял за колонной, скрестив на груди руки, и тоже смотрел на нее. А потом повернулся и пошел по коридору.

Алена двинулась следом, но с удивлением обнаружила, что коридор пуст. Видимо, Алик зашел в одну из аудиторий...

Она по очереди приоткрывала двери, заглядывала внутрь и спешила дальше. Почему-то ее начало охватывать смутное беспокойство...

Она отыскала Алика в самой последней комнате. Он сидел на столе, закинув длинные ноги на парту, смотрел в окно и насвистывал что-то тоскливое...

— Привет! — весело сказала Алена и осеклась.

Он даже не повернулся, только процедил сквозь зубы:

— А... отличница... — и опять продолжил свою песню без слов.

— Ты... Что-то случилось? — растерялась Алена.

— Запри дверь, — велел вместо ответа Алик.

— Зачем?

— Запри.

— У меня... ключа нет.

— А ты стулом! — одними губами усмехнулся он.

Алена послушно взяла стул, просунула ножку в ручку двери и закрепила.

— Иди сюда.

Алене стало не по себе... страшновато как-то... дверь зачем-то заперли...

— Ну, идешь? — через плечо бросил Алик. — Давай, или сюда, или за дверь — и до свидания.

Алена несмело приблизилась к нему.

— Радуешься? — спросил Алик.

— Ага... — она улыбнулась.

— Ну и как, очень счастлива?

— А ты?

Он саркастически хмыкнул:

— И я... очень! У меня «пара».

— Не может быть! — охнула Алена.

— А почему? На вид я кажусь талантливее, да?

— Мне так жалко... — пролепетала Алена. — Тебе плохо, да?

— Мне ве-ли-ко-леп-но! — отчеканил Алик. — И в жалости я не нуждаюсь. Хотя... кое-что могло бы помочь...

— Что?

Он вдруг резко повернулся, схватил Алену, прижал к себе и крепко поцеловал в губы.

Поцелуй оказался не нежным, а каким-то злобным, так что Алене стало больно.

— Пусти! — задыхаясь, пробормотала она. — С ума сошел?!

— А я не держу! — Он опять отвернулся к окну. — Можешь открыть дверь и бежать без оглядки.

Алик соскочил со стола и принялся подталкивать ее к двери.

— Беги, беги... — сквозь зубы цедил он. — Нечего тут... валандаться с бесперспективными... Дуй отсюда, пай-девочка, пока цела!

— А вот и не уйду! — неожиданно для себя возразила Алена и тихо добавила: — Ты... поцелуй меня еще... если хочешь...

Алик молча смотрел на нее, тяжело дыша.

— Хочу... — после томительного молчания сказал он. — Но не здесь. Ты пойдешь со мной?

— Пойду! — в упор глянула на него Алена. — А куда?

— Водку пить.

И. опять она почему-то покорно согласилась:

— Хорошо...

На время экзаменов Алик снимал комнату в громадной старой коммуналке. Они пробирались по длинному темному коридору, натыкаясь на какие-то тумбочки, велосипеды, развешанные по стенам тазы...

— А почему ты не в общежитии? — поинтересовалась Алена.

— По кочану, — отрезал он. — Я необщественный индивидуум.

В комнате чувствовался резкий запах масляных красок и растворителя. Посредине стоял этюдник с едва намеченным видом из окна — теснящимися крышами и кусочком неба. А в глубине...

Алена охнула и восторженно всплеснула руками. Настоящий камин! С решеткой и лепными ангелочками по бокам.

— Располагайся, — предложил Алик.

Он быстро закрыл одеялом незастеленную кровать и сдвинул на край стола грязные тарелки и сковородку.

— Давай я помою. Где кухня?

— Не надо, — решительно оборвал он. — И так сойдет, не баре.

Он отыскал на полке чистые граненые стаканы, постелил на стол большой лист ватмана и крупно порезал хлеб и колбасу.

Себе Алик действительно взял водку, а Алене бутылку шампанского.

— У тебя праздник, а у меня поминки, — объяснил он ей свой выбор.

Алик наполнил стаканы до краев и быстро выпил свой, не дожидаясь Алены. Поморщился, выдохнул и сунул в рот кусок колбасы.

«Зачем я пошла с ним? — вдруг ужаснулась Алена. — Что я здесь делаю? Мы будем пить... а потом?.. — И тут же оправдала свой необдуманный поступок: — Но ведь нельзя же было оставлять его одного в таком состоянии...»

— Пей, — поднял на нее глаза Алик. — Или брезгуешь?

Алена поспешно опустошила свой стакан.

— Тебе не холодно?— спросил Алик. — Может, камин затопить? У меня классная растопка. Смотри!

Он вскочил, порылся в папках с рисунками и вывалил их на пол.

Один за другим он комкал листы и небрежно совал в черную пасть камина. Руки у него дрожали, пока он чиркал о коробок спичками, ломая их одну за другой.

— Зачем ты?! Не надо!

Алена попыталась выгрести из камина ворох скомканных рисунков, но тут спичка наконец загорелась, занялся пламенем край листа с сине-зеленым морским пейзажем, а от него разом дружно вспыхнули остальные.

Она отдернула руку.

Бумага скрючивалась, корчилась в разгорающемся огне, поворачивалась, как живая... Сноп искр взметнулся вверх... и края пейзажа осыпались пеплом...

Алена повернулась к Алику. Лицо его казалось бесстрастным, губы были крепко сжаты. Он смотрел на пляшущее пламя с каким-то мазохистским удовольствием. Потом отряхнул ладони и удовлетворенно сказал:

— Вот так.

— Ты идиот! — закричала Алена. — Не сходи с ума! Подумаешь... Ты же через год поступишь... Обязательно...

— Непременно... — пробормотал он. — А теперь помолчи... Смотри, как красиво...

Зрелище действительно завораживало. Ровный столб пламени начал с тихим гудением подниматься вверх, отбрасывая блики на алебастровых ангелочков... И они вдруг ожили: заскользил по щекам румянец, задвигались тени, словно приподнялись пухлые ручки, а хорошенькие мордашки повернулись в сторону горящего огня...

Крупная ладонь осторожно легла на Аленино плечо... потом мягко склонила ее голову набок... запрокинула назад...

Близко-близко были темные блестящие глаза... Близко-близко придвинулись к ее лицу горячие губы...

«А ведь я его больше не увижу... — вдруг осознала Алена. —Теперь он уедет... Для него экзамены закончились... Он будет так далеко... Это невозможно...»

Мысли смятенно путались, губы дрожали, всю ее бил какой-то странный озноб...

А потом ноги сами собой оторвались от пола... и спина коснулась постели, с которой Алик одной рукой быстро сорвал одеяло...

«Что я делаю? Я же совсем его не знаю... Наверное... надо вырваться, убежать...»

В голове шумело, все погружалось в зыбкий, покачивающийся туман.

«Он говорил о вампирах... Почему он кусает мою шею? Хочет выпить кровь?..»

Немного больно... но ужасно приятно... И хочется быть жертвой... Хочется отдать свое тело на растерзание, насытить его своей кровью, всей... до последней капли...

А потом Алене уже казалось, что нет на свете человека ближе и роднее...

И Алена с непонятной гордостью смотрела на пятно крови на старенькой застиранной простыне...

И у Алика опять была нежная благодарная улыбка.

— Ты так дивно пахнешь... Правда... Ванилью...

— Ты это уже говорил...

— А теперь сам убедился. Не возражаешь, если я тебя съем?

— Ешь.

Алена обвила его шею руками и прижалась к нему всем телом.

— Ты не жалеешь? — осторожно спросил он.

— Ни капельки.

— Мне кажется, что я тебя люблю... — Он зарылся лицом в ее растрепавшиеся волосы.

— А мне не кажется. Я это точно знаю.

— Ты сейчас похожа на спящую Данаю...

Алена счастливо улыбнулась:

— А ты... на золотой дождь...

Он долго смотрел на нее, а потом что-то неуловимо изменилось в его лице.

Алик достал со стола сигареты, опустил на пол босые ноги и сказал, глядя в сторону:

— Тебя дома ждут... Иди... Мне вещи надо складывать.

Алена непроизвольно натянула на себя простыню и уставилась на него широко раскрытыми глазами.

— Не надо... я никуда не пойду.

Он натянул джинсы, достал из-под кровати чемодан и принялся без разбора швырять в него разбросанные по комнате вещи. Небрежно смахнул в ящик разложенные краски, закрыл этюдник и стал складывать выдвижные металлические ножки.

— Я сейчас поеду за билетом, — хрипло сказал он.

— Я с тобой.

— Не стоит. Долгие проводы — лишние слезы.

— Ты не понял! Я поеду с тобой!

Алена молниеносно приняла решение. Неужели он думает, что они могут вот так просто расстаться?! После всего...

И гори он синим пламенем, этот институт! Зачем он ей, если рядом не будет любимого?!

Алик отшвырнул этюдник и порывисто шагнул к ней.

— Ты... серьезно?

— Абсолютно!

Он крепко обнял ее и ласково погладил по голове, как маленькую.

— Спасибо... — шепнул он. — Только ты подумай... Тебя будут искать родители...

— Ну и пусть!

— Тебе надо сдавать экзамены...

Алена упрямо мотнула головой:

— Нет! Как ты не понимаешь... Я умру без тебя!

...Вот так! В омут головой... Раз и навсегда...

А зачем долго думать? Разве влюбленным когда-нибудь помогал трезвый расчет?

Безумству храбрых поем мы песню...

Алена смотрела в мутное окошко на густые серые сумерки. Они, будто целлофановая пленка, накрывали убегающие назад подмосковные деревушки...

Стук колес мерно укачивал, убаюкивал, выговаривал в такт ее мыслям:

— Вот так... Вот так...

Им здорово повезло — они достали билеты.

Алик, словно уж, ввинтился в плотную, разгоряченную толпу около билетных касс и вынырнул оттуда только через час, торжествующе сжимая в руках заветные «плацкарты».

— Скорее! — крикнул он. — Уже посадку объявили!

И они помчались по длинному подземному тоннелю.

У этюдника отстегнулась ножка, и она постоянно цеплялась за чьи-то тюки, пакеты, авоськи... Алена старалась не потерять его из виду и крепко сжимала в руках бутылку шампанского, которую Алик купил «в дорогу».

Она так и поехала, в чем была, без вещей, без денег... Они даже не догадались взять с собой еды, а в этом «веселом» дополнительном поезде не оказалось вагона-ресторана...

Зато они полночи целовались в тамбуре, а зевающая проводница завистливо косилась на них...

И Алена чувствовала себя такой взрослой, свободной и бесшабашной. Совсем другая жизнь впереди! Новая, вольная, настоящая...

И сегодня она прожила первый день этой прекрасной и счастливой жизни!

Глава 5 ВАС НЕ СЛЫШНО!

— Алло! Мама! Мамочка, не волнуйся... Все хорошо... Никуда не пропала... Жива... Какая милиция?

Алена что было сил кричала в трубку междугороднего телефона, сжимая в ладони потные монетки.

Мама плакала... Но Алене ни капельки не было ее жалко.

— Ты послушай... У меня деньги кончаются... Я уехала. Далеко. Навсегда. Вы не ждите.

За стеклянной дверцей кабинки автомата напирала очередь. Распаренная краснолицая тетка нетерпеливо стучала в стекло:

— Поживее, девушка!

— Что же это такое, сколько можно? — волновались остальные.

Но Алена и сама постаралась побыстрее прекратить разговор. Тем более что мама вдруг начала кричать, истерически захлебываясь:.

— Ты где?! Отвечай! Немедленно! Где ты?! Я сейчас же приеду!

Алена слегка отстранилась, прикрыла ладонью микрофон и тоже закричала в ответ:

— Алло! Вас не слышно!.. Алло!... Пока, мамуль!

С чувством выполненного долга она выбежала на улицу и радостно повисла у Алика на шее.

— Все в порядке? — обеспокоенно спросил он. — Ты им сообщила?

— Ровно столько, сколько нужно! — засмеялась Алена. — Фу! Я вся мокрая... Там такая духота... Айда на пляж!

Алик тоже не поехал домой, в свой поселок. Он совершенно справедливо решил, что раз его пока не ждут, то и нечего появляться. Тем более что обычно он и так проводил лето в Феодосии — халтурил, пользуясь обилием отдыхающих.

Теперь и Алена помогала зарабатывать. Они ставили этюдник прямо на пляже и приглашали желающих «запечатлеться» на портрет.

Таких всегда находилось немало, даже очередь выстраивалась.

Алик рисовал быстро и четко. Чаще углем, реже темперой. Его портреты больше походили на шаржи.

Зато Алена тщательно прорисовывала каждую ресничку, затушевывала объемы, чередуя сангину с цветной пастелью.

К Алику чаще садились мужчины, к Алене — женщины и дети.

Она бы никогда не подумала, что сумеет заработать столько денег! Они стали настоящими богачами!

Раз в день, ближе к вечеру, к ним подходил скучающий милиционер, Алик совал ему в карман купюру, и страж порядка отходил в сторонку.

Они даже сняли себе отдельное жилье — летнюю кухню в частном доме неподалеку от моря.

Рядом с кухней росла толстая развесистая шелковица, и весь двор был усыпан черными сладкими «червячками».

Алена долго удивлялась, почему местные жители равнодушно топчут эту спелую вкуснятину, а хозяйка еще и ворчит, грозясь спилить дерево к чертовой матери, словно оно виновато в своем обильном плодоношении...

И желтый сок раздавленной алычи — все это изумляло ее до глубины души.

Такое ощущение, что все тут растет само собой и только доставляет людям лишние хлопоты... Никто не собирает урожай, не варит варенье, не закатывает компоты...

— А, да то дичок! — небрежно махала хозяйка. — Кому та алычка сдалась?! Кислятина... Одного сахару изведешь...

Летняя кухня была выстроена из светлого самана. Там помещался широкий деревянный топчан, служивший постелью, маленький квадратный столик, один стул и два нещадно чадящих примуса.

Алена попыталась было научиться готовить на них, но Алик вовремя пресек ее бесплодные старания.

Они вполне могли себе позволить обедать в кафе, ходить вечерами в шашлычные и бары, а если уж очень хотелось есть, то нарезали огромную миску салата из сочных розовых помидоров, красного пузатого перца и хрустящих малосольных огурчиков.

Что может быть аппетитнее этого нехитрого летнего блюда, посыпанного кольцами сладкого крымского фиолетового лука и сдобренного ароматным, пахнущим семечками маслом...

В их жилище был только один недостаток — отсутствие электричества. А свечками хозяйка пользоваться не позволяла — боялась пожара.

Но скажите на милость, к чему двум влюбленным нужен свет? Особенно душными, непроглядно-черными южными ночами, когда смутно белеет во тьме прохладная простыня, а два разогретых солнцем тела неистово прижимаются друг к другу...

Правда, возвращаясь поздно вечером из молодежного бара, они не раз плутали в темноте, натыкаясь то на забытое во дворе ведро, то на собачью конуру...

Хорошо еще, пес был смирный и ласковый, испорченный многими поколениями курортников. Он ластился ко всем подряд, тихо повизгивал, выпрашивая колбасу, совершенно забыв о своих обязанностях сторожа...

Один день незаметно сменял другой... Они были бесконечно длинными и одинаковыми, словно время пошло навстречу Алениным желаниям «остановить мгновение» и стало неимоверно растягивать каждую секунду...

Лежишь на пляже, уткнувшись носом Алику в плечо, пересыпаешь в ладонях беловатый песок... И текут мгновения, уходят сквозь пальцы... час... второй... А глянешь на часы — пять минут прошло.

Кажется, что давным-давно сбежала Алена из Москвы, от родительской опеки, а посмотришь в календарь — неделя всего...

Жизнь у них была неспешная, монотонная и однообразная... Но другой и не хотелось. Разве счастье может быть «однообразным»? Да и впечатлений, несмотря на кажущуюся монотонность, было столько, что на целую жизнь хватит.

Другие женщины за весь свой бабий век, наверное, не слышали столько нежных слов, сколько Алик шептал Алене в эти нескончаемые летние ночи.

И конечно же другие никогда не знали того упоения, которое охватывало ее, когда его руки будили в ней чувственность, и Алена ощущала себя настоящей женщиной, прекрасной и желанной...

А разве могут так смотреть на своих подруг другие мужчины? Разве сравнивают их с Афродитой, рожденной из пены морской, когда она выходит на берег мокрая, осыпанная солеными брызгами?

Его обожание передавалось и всем окружающим. Поджарые чернявые крымские парни провожали недвусмысленными взглядами белокожую блондиночку, а загорелые местные девчата не находили себе места от зависти — им бы такую прозрачную нежную белизну!

Правда, через несколько дней Аленина кожа набухла красными волдырями и начала лохмотьями сползать с плеч.

Тогда Алик густо намазал ее на ночь сметаной... а потом, дурачась, сам же и слизал «лекарство».

Его язык был горячим и шершавым, а ласка причиняла боль... но странно: на следующее утро от ожогов не осталось и следа.

— Вот что значит грамотно зализывать раны! — смеялся Алик.

И ей казалось, что так будет длиться вечно. Московская жизнь осталась где-то далеко, в другой, выдуманной жизни. А в этой, настоящей, было только море, солнце, ее любимый, да еще рисунки...

Но разве родители могли смириться с тем, что их беспечная семнадцатилетняя дочь наплевала на институт и исчезла в неизвестном направлении?

Ох, плохо Алена знала своего отца...

Егор Иванович напрасно стал адвокатом — ему бы следователем быть.

Это он понял, что звонок был междугородним. Это он отправился в институт и так ловко ухитрился навести справки и расспросить ребят, что постепенно из разрозненных слов и фактиков стала выстраиваться четкая картина: красивый юноша Алик, срезавшийся на экзамене по живописи в день Алениного исчезновения... черноморский загар, запомнившийся всем девочкам... и наконец — кем-то вскользь упомянутый крымский город Феодосия...

Выстроив всю эту информацию в цепочку, Егор Иванович тут же отправился на самолете в Симферополь. Затем он пересел в душный автобус и, трясясь по крымским дорогам, кипел справедливым негодованием.

Он ни секунды не сомневался, что моментально отыщет Алену.

Прямо с автостанции он отправился в милицию, сообщил, что его несовершеннолетнюю дочь обманом увез сюда развратный прохиндей... Далее следовали точные фамилия, имя и отчество Алика... Предъявил Аленин паспорт с фотографией и потребовал объявить общекрымский розыск.

И конечно же столичному адвокату местные власти пошли навстречу.

Судьба до поры до времени оберегала влюбленных. Они очень долго умудрялись не сталкиваться с папашей, хотя и ходили по одним и тем же улицам южного города.

К тому же «подкармливаемый» парой художников пляжный милиционер вообще смотрел сквозь пальцы на какой-то «розыск», а остальные просто не признали бы в пухлощекой девочке с паспортной фотографии похудевшую от счастливых бессонных ночей, покрытую ровным золотистым загаром Алену.

Да, за столь короткое время она стала не похожа сама на себя.

Так ведь и жизнь ее теперь стала совсем другой.

Никогда раньше Алена не рискнула бы надеть такие откровенно короткие шорты и маечку, едва удерживающуюся на тонких бретельках. И никогда прежде ее походка не была такой свободной, нарочито шаркающей, с гулко хлопающими по пыльным пяткам открытыми «сланцами».

Однажды отец увидел ее издали около входа на городской рынок, но... не обратил внимания, пристально вглядываясь в толпу в поисках «своей» Алены.

А похудевшая девчонка с кое-как подоткнутыми под огромное сомбреро патлами ничего общего с его приличной девочкой не имела.

Так что пока невидимый ангел—хранитель разводил их в разные стороны, отводил отцовские глаза от беспечной пары молодых людей, ловко прикрывал эту парочку от пристальных взоров доблестной милиции.

Егор Иванович начал отчаиваться и решил подкрепить поиск дочери некоторой суммой, перекочевавшей в карманы начальства местных стражей порядка. И их рвение усилилось прямо пропорционально количеству купюр.

Наконец-то участковые принялись методично обходить частный сектор и расспрашивать хозяев о постояльцах.

— Это утро было таким ясным... По небу плыли легкие перистые облака, похожие на редкие белые мазки кистью...

И хотя солнце уже вовсю светило в окно летней кухни, просыпаться совсем не хотелось.

Накануне они, как обычно, загулялись за полночь, а потом до самого рассвета ненасытно познавали «науку страсти нежной»... И жесткий деревянный топчан казался им пуховым ложем...

Чьи-то шаги по сухой потрескавшейся земле замерли рядом с их пристанищем. Хлипкая дверь дернулась от мощного удара, и служивший запором железный крючок сорвался с петли...

Спросонья Алена крепко обхватила Алика и прижалась к нему.

Из сладкой эйфории сна ее вырвал громкий, такой знакомый голос:

— Вот они!

Егор Иванович закрывал собой узенький дверной проем. Несмотря на жару, он парился в добротном костюме...

Его дочь, его милая послушная девочка валялась совершенно голая на смятой простыне с каким-то «цыганом»... Она и сама превратилась в цыганку, бродяжку, опустилась, переступила черту...

Егор Иванович испытывал отвращение к этому потному волосатому типу, к этому вору, нагло укравшему у него дочь...

Он шагнул к их ложу и схватил Алену за руку.

Она с ужасом уставилась на него.

Алик открыл глаза и рванул Алену к себе. А в следующую секунду он уже пружинисто вскочил на ноги и с силой пихнул Егора Ивановича в грудь.

— Негодяй! — тоненько вскрикнул тот. — Милиция!

И сейчас же, как по заказу, за его спиной показались два дюжих милиционера, поджидавших во дворе окончания семейной сцены.

В узком проходе между столиком и топчаном им было никак не разминуться. А застрявший посредине Егор Иванович мешал милиционерам дотянуться до Алика.

— Не трогайте его! — кричала Алена. — Папа! Не надо!

Услыхав это, Алик выпрямился и с усмешкой посмотрел на ее отца.

— А... так это наш папа... Простите великодушно, что предстаю перед вами в таком виде... Но вы не дали мне времени надеть смокинг... Впрочем, приличные люди, кажется, не входят в спальню без стука...

— Хам!

Егор Иванович с ненавистью смерил его взглядом и боком протиснулся к выходу, давая милиционерам возможность исполнить свое предназначение.

— Папа! Послушай! Он не виноват! Я сама! — сквозь слезы выкрикивала Алена. — Мы любим друг друга!

— Молчи... — велел ей Алик и спокойно сказал милиционерам: — Может, вы выйдете на минутку? Мы не одеты.

— Да... Выйдите... — спохватился Егор Иванович, тут только осознав, что эти здоровенные мужики бессовестно и с жадным любопытством рассматривают его дочь.

Алена потянулась к шортикам.

— Не это! — взвизгнул Егор Иванович. — Где твое платье?

Не глядя на него, Алена упрямо натянула шорты и маечку.

— У меня нет другой одежды.

— Пропили?! Или сменяли на наркотики?! — не унимался отец.

Он стал похож на истеричную бабу. Алена никогда еще не видела его таким.

Скривив губы, Алик быстро оделся и заслонил собой Алену.

— Давайте спокойно поговорим, — предложил он. — Считайте, что я пришел просить у вас ее руки...

— Срок ты получишь, а не ее руку! Она несовершеннолетняя!

— Папа! Я сама...

— Мать с ума сходит! У бабушки сердечный приступ! Проститутка! — полоснул словами отец. — Ничего... Твой молодчик сполна ответит... Статья сто семнадцать...

— Беги, Алик! Беги!!! — отчаянно заорала Алена.

Но он не послушался. Он сам с кажущимся спокойствием шагнул навстречу милиционерам.

...Все, что было дальше, Алена помнила как в тумане.

В душном кабинете толстый капитан в милицейской форме требовал от нее подписать заявление.

Она только упрямо мотала головой и стискивала зубы.

Словно сквозь толстый слой ваты доходили до сознания непонятные обрывки фраз:

— И без заявления...

— С поличным... Протокол задержания...

— Свидетельские показания...

— Но ее подпись...

— До совершеннолетия она недееспособна. Я подписываю...

В плотном кольце каких-то мужчин ее вели к автостанции. Там отец впихнул ее на заднее сиденье такси и сел рядом, крепко держа за руку...

—— Где Алик? — спросила она.

Отец не ответил.

В медпункте симферопольского аэропорта ей сделали какой-то укол, после которого наступила вялость и полная апатия...

Весь путь до Москвы Алена спала. А потом смутно, в полудреме сознавала, что опять куда-то едет... и что ей почему-то ужасно холодно... Странно... ведь с утра было такое яркое солнце...

Таксист недоуменно косился на потного раскрасневшегося мужчину в теплом костюме, словно тюремщик, сжимавшего запястья дрожащей полуголой девочки, не по погоде одетой в немыслимо легкий наряд.

В Москве шел дождь и все ходили в свитерах и куртках.

— Жарко, Алька... — пробормотала Алена, сбрасывая с себя одеяло.

Мама обеспокоенно потрогала ее лоб и снова укрыла.

Ее блудная дочь металась в бреду, вся красная от высокой температуры, и звала того самого юношу, ради которого, не задумываясь, бросила отчий дом:

— Алик...

А раньше она всегда звала маму...

— Егор, принеси мокрое полотенце.

Отец с виноватым видом топтался рядом.

— Может, ей аспиринчику дать?

Он сам положил Алене на лоб холодный компресс и растолок в ложке таблетку, как маленькой. Попытался влить лекарство Алене в рот, но она отвернулась и сжала зубы.

— Все-таки ты идиот... — мама едва сдерживала раздражение. — В такую погоду тащил ребенка... Мог бы ее в пиджак укутать.

— Не догадался, Оленька... Не до того было...

Ольга Игоревна в упор посмотрела на него и вдруг спросила:

— А зачем ты ее привез?

— Как... зачем? — растерялся он.

— Ну вот ты нашел ее... И слава Богу... И пусть бы девочка отдыхала на море... Оставил бы ей паспорт и деньги...

— Да ты что?! — изумился Егор Иванович. — Ты что говоришь?! Ты бы их видела! Как можно было позволить и дальше?!

Она вздохнула.

— Ну так ведь... уже случилось... Теперь не поправишь...

— Ты не понимаешь! — вскричал он. — У этого подонка такая репутация... И патлы до плеч. Настоящий хиппи!

— Но ведь она его... полюбила...

— Какая же это любовь?! — пригвоздил он. — Это половая распущенность! Мой отцовский долг был вырвать ее из этого притона!

— Наш долг, — твердо возразила Ольга Игоревна, — сделать все ради счастья ребенка.

— А если она будет пить? — свистящим шепотом вопросил отец. — Колоть наркотики?.. Спать со всеми подряд?.. Как это они говорят... ловить кайф?! Это необходимо пресечь в зародыше... пока...

— Пить... — едва слышно прошептала Алена.

— Сейчас, доченька... — поспешно ответил отец.

Алена открыла глаза и посмотрела на них затуманенным взором, словно не узнавая.

— Аленушка... Как ты себя чувствуешь? Что болит? — склонилась над ней мама.

Дочь промолчала.

Егор Иванович поднес к ее губам чашку с водой.

— Аленочка, ты меня слышишь?

Она разлепила пересохшие, обметанные жесткой коркой губы и четко отрезала:

— Нет.

Глава 6 СТЫЛАЯ ЗЕМЛЯ

Тогда, восемь лет назад, Алена впервые сделала своим настоящим домом дачу, отданную ей родителями.

Сейчас они не смели возразить. С испугом смотрели они, как Алена собирает вещи.

Лето кончилось внезапно. Зарядили нудные, по-осеннему холодные дожди. И как-то разом деревья стряхнули с себя пожелтевшую листву, обнажив голые черные ветки.

Из обширного двустороннего воспаления легких Алена выкарабкивалась долго, с несколькими рецидивами.

Организм не желал бороться с болезнью, словно в нем не осталось никакой воли к жизни.

Черноморский загар быстро сошел, и бледная кожа просвечивала, словно тонкий пергаментный лист.

Когда Алена впервые встала с постели, ноги отказывались слушаться ее, и она с трудом сумела добраться до двери, держась обеими руками сначала за шкаф, потом за стену...

«Вот окрепну немного и все равно сбегу, — упрямо думала она. — И найду его... И мы спрячемся, так что больше они меня уже не отыщут. В Сибирь уедем... На Дальний Восток... К черту на кулички...»

И эти мысли помогли ей справиться с болезнью. Теперь у нее была цель. И ради этой цели Алена послушно глотала бульоны, позволяла приходящей медсестре делать уколы...

Но она по-прежнему «не слышала» обращенных к ней слов родителей. И сама не отвечала. Смотрела светлыми, прозрачными глазами сквозь них, словно они были бесплотными духами.

— Ну, как здесь наша больная? — бодро спрашивала толстенькая, шмыгающая носом врачиха, выстукивая ее по спине твердыми костяшками пальцев.

— Уже лучше, — безразлично отзывалась Алена.

— Засиделась пташка в клетке? — улыбалась врачиха, явно довольная тем, как идет лечение. — Ничего, скоро бегать будешь. Выпорхнешь на волю...

Алена с трудом сдерживала слезы.

Если бы эта тетка знала, как она близка к истине... Ведь ее действительно в клетку заперли, поймали в силки, подрезали крылья и пытаются приручить... научить клевать зерно с ладони...

Но познавшая волю птичка рано или поздно все равно вырвется на свободу!

Тем более что там ждет ее любимый. Он беспокойно мечется в небе, он тоже не может ни есть, ни пить, даже песня не поется, пока не окажется рядом подруга...

Отвернувшись к стене, Алена обдумывала свой план.

Теперь она будет умнее. Просчитает каждую мелочь. Ведь действовать надо быстро: отец уже знает, где ее искать...

Надо улучить момент, когда мама выйдет в магазин, притвориться спящей... А потом достать из шкатулки свои драгоценности... Нет, сперва надо найти паспорт. Они наверняка его спрятали... Где он может быть?

Алена методично перерыла все ящики, посмотрела даже в стопке чистого белья, в карманах отцовской куртки... Пусто...

Мама хранила документы в небольшой кожаной сумочке, но там паспорта не оказалось.

А без паспорта нельзя... Ей следует лететь только на самолете, иначе отец сумеет опередить поезд и встретит беглянку прямо у вагона... «С прибытием, дорогая...»

Отец... Он наверняка предвидел такой поворот событий... Значит...

Поздно вечером, когда мама позвала отца ужинать, Алена неслышно выскользнула из своей комнаты.

Отцовский пиджак висел на стуле.

Она быстро сунула руку во внутренний карман — так и есть!

Вместо своего паспорта Алена предусмотрительно положила мамин, заблаговременно изъятый из сумки с документами...

Сразу он ничего не заметит. Но ей теперь нельзя больше откладывать...

С колотящимся сердцем Алена добралась до кровати и спрятала паспорт под подушку.

Завтра...

— Доченька, ты спишь?

Мамины шаги замерли рядом. Руки осторожно поправили подушку...

Алена напряглась и крепко зажмурила глаза.

Нет... мама ничего не обнаружила... Она вышла и плотно прикрыла дверь.

Интересно, сколько дадут в ломбарде за ее колечко, цепочку и крупный золотой кулончик? Хватит на билет? А сколько стоит такси до Феодосии? Вернее, до приморского поселка, в котором живет Алик...

Курортный сезон кончился, теперь он наверняка уже дома...

Интересно, что он подумает, когда ее увидит? Обрадуется?

Ну конечно! Разве могут быть сомнения?

А вдруг его там не окажется? А вдруг он сам приехал в Москву и пытается разыскать ее?

Конечно, он должен был тут же броситься следом! Он мог узнать в справочном бюро ее адрес...

Как она раньше не догадалась?! Он уже столько времени бродит вокруг ее дома, прячется, поджидая Алену...

Она вскочила и подошла к окну. Долго смотрела в темную мокрую ночь.

Фонарь под окном освещал длинные нити дождя, и они слабо Мерцали, словно драгоценная серебряная вышивка на черном бархате...

Ей показалось, что внизу, кутаясь в плащ, стоит высокая худая фигура...

Сердце сжалось... Он... Алик...

«Уходи, глупый... — взмолилась про себя Алена. — Отец увидит... Нет, постой еще минутку... Подними голову... Я здесь. Видишь?.. А теперь иди... ты совсем замерз... Завтра...»

Длинная тень качнулась, словно услышала ее, сдвинулась с места и скрылась в темноте...

Вот хорошо, что она сообразила! Завтра она побежит перво-наперво в ту коммуналку, где Алик снимал квартиру. Если он приехал за ней, то, чтобы не разминуться, должен опять поселиться там же...

А потом они уедут куда глаза глядят...

Ой, скорей бы наступило завтра!

Уж лучше бы оно никогда не наступало...

Если бы время можно было повернуть вспять... А потом остановить и вырезать, как в кинопленке, страшные мгновения... И опять смонтировать, уже начисто, с поправками и купюрами...

Если бы можно было выбросить из памяти этот день!

...Мама неожиданно вернулась в самый неподходящий момент.

Алена, уже полностью одетая, запихивала в сумку с бельем пакетик с золотыми украшениями.

Они обе замерли. Молча. Потрясенно глядя друг на друга.

Вопреки ожиданиям, мама не стала кричать и удерживать Алену. Она виновато отвела глаза, словно не дочь, а она только что пыталась сбежать из дома, прихватив с собой золотишко...

— Подожди... — тихо сказала она. — Тебе... некуда ехать.

— Неправда! — дерзко вскинула голову Алена. — Он меня ждет! Я знаю!

— Ты... ничего не знаешь... — как-то страшно произнесла мама, и внутри у Алены все похолодело.

Она отступила на шаг и спросила, запинаясь:

— А... что случилось?

— Подожди, я сниму пальто, — тихо ответила мама.

Она поставила сумку с продуктами рядом с Алениной и тщательно, преувеличенно аккуратно повесила одежду на вешалку, сняла заляпанные грязью сапоги... и принялась искать тряпку.

— Мама, — напомнила о себе Алена.

— А... да-да, сейчас... — протянула она, растерянно оглядываясь. — Где же мои тапочки?

— Мама, они перед тобой.

— И правда... А я не вижу...

— Не тяни. И не заговаривай мне зубы, — предупредила на всякий случай Алена. — Объясни, что ты имеешь в виду, или я уйду.

— Хорошо, — сдалась мама. Но видно было, что ей очень не хочется говорить. — Понимаешь... папа оставил там заявление... И... твоего Алика должны были судить...

— За что?! — ошалела Алена.

— Понимаешь... В уголовном кодексе есть такая статья... В общем, папа знает лучше...

Мама отвернулась и хотела пройти мимо, но Алена схватила ее за руку.

— Я с ним не буду говорить! — отчеканила она. — Он мне больше не отец!

— Аленушка...

— Судить! Как ему в голову пришло! — Она решительно подхватила свою сумку. — Я немедленно туда лечу. И не удерживай. Бесполезно. Я им все объясню... Его отпустят...

— Алик... повесился в камере... — с трудом выговорила мама. — Отцу следователь позвонил.

Как он мог?! Зачем?! Это несправедливо...

Деревянный дом поскрипывал, словно корабль, под порывами холодного ветра.

Алена скрючивалась под двумя одеялами, придвинув обогреватель поближе к кровати.

Ветки яблонь скреблись в стекло, словно просили впустить...

Или это стучится, рвется к ней Аликова душа?

Невозможно представить, что его больше нет...

Невозможно поверить, что он лежит под толстым слоем смерзшейся земли...

И никогда больше не поцелует Алену, не шепнет ей: «Ванильная булочка... Сладкая... Съем тебя...»

Почему, ну почему он был так осторожен, учил ее предохраняться?

Вот если бы у них остался ребенок... Как жаль, что она не беременна!

Алена осторожно потрогала рукой живот.

Пустой! Плоский... Бесполезный...

Хоть бы частичка любимого осталась в ней...

Нет, так было бы еще хуже...

Зачем ей ребенок? Зачем ей самой вообще теперь жить?

Алик решил, что это она подписала заявление, подставила его, сбросила со счетов, как ненужный балласт, ради того, чтобы остаться «чистенькой» в глазах папочки...

Он не смог жить с этой мыслью.

И она теперь не может.

Алена удивилась: какое простое решение всех проблем!

Тем более на чердаке должна быть веревка...

В темноте ей не было страшно.

Боятся те, кто опасается за свою жизнь, а она, наоборот, хотела с ней расстаться...

Какой большой ветер

Напал на наш остров...

Сорвал с домов крыши,

Как с молока пену...

Алена нащупывала рукой гладкие перила лестницы, и казалось, она покачивается с каждым новым порывом...

И если гвоздь к дому

Прижать концом острым,

Без молотка тут же

Он сам уйдет в стену...

Только ее тихий голос раздавался в пустом доме. А песенка была протяжной и заунывной, как жалобный свист ветра.

Какой большой ветер...

Ах, какой вихрь...

Алена распахнула дверь, и ей в лицо ударила колючая морозная крупка...

Чердачное окошко было разбито. На полу в лунном свете белели пятна...

Снег... Неужели уже зима?

Алена поежилась, подошла к окну и выглянула.

Земля внизу была покрыта ровным белым слоем. Стылая земля. Холодная и безжизненная, как Аленина душа...

У нее внутри тоже все замерзло и подернулось ледяной корочкой.

Душа уже умерла... осталось тело...

И тут ей показалось, что по земле стелется длинная тень.

Алена зажмурилась, потрясла головой и снова открыла глаза.

Нет, это не человек. Это какое-то чудовище... Невероятно короткие лапы... вытянутая, как у крокодила, морда...

Тень шевельнулась, морда приподнялась... И к вою ветра прибавилось тихое жалобное подвывание...

Чудовище двинулось вперед, выступило из темноты, шагнуло в лунную дорожку...

И Алениному взору предстала маленькая собачонка на маленьких корявых лапках. Нелепое длинное туловище, опущенные к земле уши...

Брошенная кем-то такса дрожала всем телом. Она кружила вокруг человеческого жилья, отказываясь верить в то, что люди исчезли из своих домов и что она теперь одна...

Две черные блестящие бусинки глаз обвели взглядом темный дом...

Алена метнулась обратно, кубарем скатилась по лестнице, открыла ведущую на террасу дверь...

Услыхав шум, такса подбежала к крыльцу и замерла рядом с ним, преданно уставившись вверх.

— Иди сюда! — крикнула ей Алена.

И собачонка не заставила себя упрашивать. Смешно перебирая кривыми лапками, она вскарабкалась по ступеням и с визгом ткнулась Алене в колени.

Мокрый, грязный, дрожащий комочек... Такой же одинокий и несчастный...

Мысли о бесполезности жизни отступили, когда рядом появилось это маленькое существо.

Алена назвала таксу Тепой, потому что мелкие поспешные шаги ее звучали по деревянным половицам так: теп... теп... теп...

Спали они рядом, под двумя одеялами, и собачка прижималась своим тельцем к Алене. Конечно, ей было холодно, у нее ведь почти нет шерсти.

— Спасительница ты моя, — говорила ей Алена, целуя таксу в мокрый нос.

А она в ответ повизгивала и лизала ее в щеку, в свою очередь считая Алену своей спасительницей.

Тепа бегала за Аленой хвостиком, так как совершенно не переносила одиночества. Она сразу же начинала жалобно выть, едва обнаруживала, что осталась в комнате одна.

Алена оборудовала на втором этаже мастерскую и теперь целыми днями рисовала один и тот же пейзаж за окном: согнувшиеся под тяжестью белых шапок ветки кустов, снежное поле за забором и вдали скрюченные, жалкие, голые ветви ивы...

Одна и та же картина на разных холстах получалась по-разному. Снег был то розоватым, то почти фиолетовым... Небо то безоблачным, то свинцовым... То тревогой веяло от пейзажа, то спокойствием...

А если выстроить холсты по порядку, то становилось заметно, почти ощутимо, как оттаивает постепенно застывшая земля, как теплеет воздух, как выпрямляются понурые ивы...

Тепу по крутой лестнице приходилось нести на руках — короткие лапки мешали таксе вскарабкаться самостоятельно. И если Алена вдруг забывала ее внизу, Тепа поднимала такой возмущенный лай, что ее пожелание удовлетворялось немедленно.

Собака терпеливо сидела рядом, пока Алена рисовала, а это было практически с утра до вечера. А потом они дружно ели суп-концентрат из одинаковых мисок.

Вдвоем было веселее, спокойнее, надежнее. И обе они отогревались и оттаивали рядом друг с другом.

Так незаметно пришла весна... За ней лето...

А в июне Тепа вдруг засуетилась, завиляла хвостом и с радостным визгом бросилась вдоль ограды. Она заскребла лапками по забору, с усилием отодвинула одну доску, оглянулась на Алену... и помчалась по улице навстречу красным «Жигулям».

— Смотри-ка... Джулька!— удивленно воскликнула вышедшая из машины женщина. — Перезимовала...

А Джулька-Тепа радостно суетилась вокруг прежних хозяев, совершенно позабыв про Алену.

В ее крошечной собачьей головке вид этих людей, всегда дававших вкусную кашу и «Педигри-пал», никак не связывался с голодом и лютой зимней стужей, наступившей после того, как они вместе со всеми остальными обитателями дачного поселка вдруг бесследно исчезли.

И даже мысль о предательстве не зародилась у Джульки-Тепы, когда вслед за хозяйкой из «Жигулей» выбрался маленький таксенок и принялся возмущенно облаивать «чужачку».

— Чаппи, фу... Это Джулли... — донеслось до Алены.

— Тепочка... — на всякий случай позвала она, уже понимая, что в глазах собачонки она не идет ни в какое сравнение с долгожданными хозяевами.

Такса покосилась на нее и поспешно отвернулась, всем своим видом демонстрируя, что совершенно не понимает, к кому обращен этот призыв.

С тех пор Алена поклялась себе никогда не заводить собаку.

Глава 7 ПИР НА ПЕПЕЛИЩЕ

По несчастью или счастью —

Истина проста:

Никогда не возвращайтесь

В прежние места.

Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того, что ищем,

Ни тебе, ни мне...

Это стихотворение Геннадия Шпаликова часто повторяла Алена, когда хотела одернуть себя. А делать это ей приходилось постоянно.

Нет, в Феодосию она больше не ездила. А вот из множества ухажеров почему-то выбирала исключительно художников.

Просто человек, не умеющий владеть кистью и карандашом, был ей неинтересен, словно неполноценный.

И в каждом она продолжала искать его, Алика, черты...

Но к сожалению, никто не мог заменить его... А может, к счастью...

Порой Алена с досадой думала, что сама похожа на ту собачонку, что в один момент позабыла про нее после трудной долгой зимы.

Молодость и жажда жизни брали свое, и Алена ловила себя на том, что заразительно смеется на чью-то шутку, что ей приятны знаки внимания, смелые прикосновения, комплименты...

И ей становилось ужасно стыдно оттого, что она для Алика так и осталась навеки единственной любовью, а он для нее... только первой...

Впрочем, заледенелое, едва начинающее оттаивать сердце больше не поддавалось сильным страстям. Так... флирт, кокетство — не более...

Но какая-то неподвластная сознанию мужчин скрытая в ней глубина притягивала их к ней, они все больше, все сильнее тянулись к ней. И Алена, не прилагая к этому никаких усилий, с некоторых пор стала пользоваться сногсшибательным успехом.

Григорий Саранцев в среде московской художественной элиты был человеком заметным. Его резкие кубистические картины и такие же резкие, словно рубленые, черты лица сразу выделяли его из остальных.

И ласки его были грубоватыми и нетерпеливыми, как будто он не признавал «лишних» движений...

Но Алена откровенно любовалась его угловатыми движениями, мужской своеобразной пластикой.

Григорий коротким точным жестом вгонял в землю лопату, едва уловимо нажимал на нее и отворачивал в сторону большой пласт жирной черной земли.

Грядка получалась безукоризненно ровная, словно прочерченная по линеечке.

Алена двигалась следом и разрыхляла комья тяжелыми граблями.

— Оставь, — скупо бросал Григорий. — Отойди. Я сам.

— Пить хочешь? Принести квасу?

— Пожалуй...

Он выпрямился и посмотрел на нее.

Рельефные мускулы выделялись под прилипшей к телу майкой. Квадратный подбородок... сросшиеся густые брови...

Алена отвела взгляд и побежала к дому.

Была в Григории какая-то твердая, земная основательность. И это притягивало к нему Алену...

Светлый самодельный квас томился, пузырился в трехлитровых банках. Алене он казался кисловатым, но Гриша любил именно такой.

Она налила полную кружку и осторожно понесла в огород.

Ей нравилось смотреть, как он пьет... точнее, осушает посудину за несколько больших глотков...

— Еще?

Григорий покачал головой и опять взялся за лопату.

— К вечеру все закончим. А теплицу завтра.

— Ты останешься на воскресенье? — обрадовалась Алена.

По выходным он обычно торчал на распродаже картин в Измайлове и ее заставлял выбираться в город, чтобы развеяться. И никакие причины не могли изменить привычный распорядок его жизни, кроме одной: наступала пора посадок.

Как настоящий мужчина он снисходительно относился к Алениным слабостям. А в нее, едва солнце начинало пригревать землю, словно вселялся неудержимый бес.

Вот и сейчас, вместо того чтобы заканчивать работы для заграничной выставки, она как последняя дура высевала. на грядки укроп и петрушку, словно их круглый год нельзя купить на рынке...

Но если в первых числах мая она не высадит собственноручно массу всякой всячины, не потаскает ведрами воду для поливки, не рассмотрит пристально каждый пробившийся росточек, то весь год будет как больная...

Ну, есть у человека «бзик»... У каждого свои странности...

В прошлом году Григорий не придал значения этой ее блажи, небрежно отложил на потом помощь по даче ради вернисажа. А когда приехал через несколько дней, на Алениных ручках набухли кровавые волдыри и она едва ползала, с трудом разгибая спину...

Тогда она первым делом с гордостью показала ему результаты своего труда — это было много даже для дюжего мужика.

Ему было так стыдно... А она вся светилась от радости, перечисляла названия новых сортов, подсчитывала, когда клубника пустит усики...

— А я ступеньку поменяла, — похвасталась Алена, наливая ему полную тарелку густого наваристого борща.

Она бережно хранила остатки бабушкиного сервиза с осенними листьями и так же, как бабушка, застилала ради гостей круглый стол крахмальной скатертью.

Не беда, что одну обломанную ножку подпирает грубо отесанный чурбачок, зато сверху все по высшему разряду.

По-прежнему белеет сметана в фигурном соуснике, все так же стоит в центре супница, а не банальная кастрюля. И мелкая тарелка служит подставкой под глубокой, и нож лежит справа, а вилка слева...

Вот этих изысков Григорий терпеть не мог. Ему бы больше понравился хлеб, нарезанный толстыми ломтями, и простая миска. А здесь надо следить, чтобы не капнуть на белую скатерть, ведь Алена потом будет до остервенения кипятить ее на электроплитке в большом баке...

Григорий шагнул на крыльцо и удивленно замер.

Как он сразу внимания не обратил? Новенькая желтая доска аккуратной заплаткой прикрывала прогнившую ступеньку по всем правилам плотницкого искусства.

Его подруга не переставала его изумлять.

Он потрогал для верности ступеньку и спросил:

— Неужели сама?

— А я книжку купила! — сообщила Алена.— Там все про ремонт и строительство. Даже есть, как печки перекладывать. Вот вернусь из Венеции и займусь! А то здесь приходил один ханурик. Вещал с умным видом, что он делать собирается... А я потом почитала — полная лабуда! Совершенно неправильный подход! — И тут же с подозрением осведомилась: — А ты руки вымыл?

— Забыл!

Он шутливо капитулировал, подняв вверх ладони.

Старый умывальник-мойдодыр давно лишился зеркала, но тугой носик все еще исправно выплевывал порцию воды.

Алена держала на весу чистое полотенце, но Григорий демонстративно тряхнул руки и тут же пригладил мокрыми ладонями волосы.

— Будь проще, — посоветовал он, садясь за стол.

Обед припозднился. Мягкие сумерки уже окутывали

землю...

Алена по привычке бросила взгляд за окно террасы... и брезгливо передернула плечами.

Проклятый бетонный забор уродливо высился перед ними, закрывая такой прекрасный некогда вид...

А из-за забора уже проглядывала кирпичная кладка стены с пустыми проемами стрельчатых окон...

— Вот гад, — процедила она сквозь зубы. — Обустраивается... Прямо по-щучьему велению...

Слава Богу, хотя бы на выходные кипучая деятельность за забором ее непрошеного соседа прекращалась.

Если бы не эти кратковременные передышки, Алена сошла бы с ума от бесконечного шума, грохота и громких криков рабочих.

— Красиво жить не запретишь, — меланхолично заметил Григорий.

— И это ты называешь красивым? — скривилась Алена. — Конечно... Вполне в твоем стиле... — И она изобразила несколькими движениями грубо отесанный куб.

— Ну... каждый фантазирует в меру своего вкуса... — миролюбиво ответил он.

Нетерпимый к чужому мнению, Григорий только с Аленой был мягким и сдержанным.

Он всерьез начал задумываться о том, чтобы... как бы поточнее выразиться... жить вместе с ней. Одним домом... одной семьей... Нет, семьей — это сильно сказано... Брак — дело очень ответственное... А два свободных художника — разве это пара?

Он потянулся и сообщил ей:

— Пойду поваляюсь...

Как истинному мужчине, ему и в голову не пришло помочь ей вымыть посуду. Хватит с него и вскопанных грядок...

Алена налила в таз теплую воду и, думая о своем, принялась ополаскивать тарелки.

Что ее держит рядом с ним? Его сильное красивое тело? Необходимость в мужской помощи?

Сегодня за весь день они перебросились несколькими фразами. И все.

Он ничего ей не рассказывает, они не обсуждают ни свои планы, ни свои картины, ни даже то, что собираются написать.

— Вполне... — одобрительно бросает Григорий, если ему нравится ее картина.

А если не нравится, он просто молча отходит.

А на ее замечания вообще не реагирует, словно не слышит.

Конечно, хорошо, когда отношения ровные, без обострений... Но разве назовешь их любовью?

Его редкие появления на даче сопровождаются бурным сексом, словно он изголодался и стремится утолить свой аппетит на долгие годы вперед...

И Алена стонет в его объятиях и послушно следует за каждым его движением... И ей приятно и хорошо с ним... Но сердце не замирает от восторга, не щемит, не проваливается в сладостную бездну...

Все известно, все предсказуемо...

И страшно даже представить себе, что он может жить с ней бок о бок каждый день, а не так, как сейчас: появится раз в неделю или раз в месяц...

Тогда они, наверное, даже короткими репликами не обменивались бы... Молча вставали по утрам, молча пили кофе...

— Еще сахару?

Короткий кивок в ответ...

— У тебя много работы?

Он неопределенно пожимает плечами...

А потом — Алена в верхнюю мастерскую, а Григорий... Скорее всего, он облюбует себе дедов кабинет...

И ровно в пять Алена, как бабушка, будет стучаться в дверь с подносом, на котором стоит горячий чай в серебряном подстаканнике... Нет, для Григория — в высоком пузатом фаянсовом бокале...

И только ночью, все так же молча, он выказывал бы ей свою страсть... Телесную — не душевную...

И только тогда она вспоминала бы, что они еще очень молоды... что они еще не превратились в двух старичков, уставших за долгую жизнь друг от друга и притершихся настолько, что слова им кажутся лишними и ненужными...

Нет, она не любит его...

Но ведь уже была любовь в ее жизни... и ничего, кроме горя и незаживающей раны, она не принесла...

Пусть уж лучше так — спокойно, надежно, без потрясений...

Вот только без обязательств...

Ни к чему Алене менять свои привычки, свой жизненный ритм, ни к чему приспосабливаться к другому человеку...

Она совсем не рвется свивать свое гнездо... У нее есть все, что нужно... вот этот старый дом... участок земли... картины...

Крупная капля упала в грязную воду...

Неужели крыша протекает?.. Так ведь дождя нет...

Алена сама не заметила, что уже давно плачет, низко склонившись над тазом...

Ей хочется, хочется, хочется... любить... и быть любимой...

Ей нужны забота и внимание... и нежность... и близость...

Да есть ли на свете такой человек?!

— Гриша... Гришенька... — словно в забытьи, шептала она...

И сама себя подстегивала этим шепотом, будоражила, вызывала ответную страсть...

Он уже дремал, когда Алена осторожно прикорнула рядом...

Устал от физической работы... Непривычная работа... Конечно, лопата — не кисточка...

Стало даже обидно: не виделись почти месяц...

Она тихонько потянула на себя простыню.

Григорий заворочался, бормотнул и обнял ее. Прижал поближе, уткнулся носом в шею...

Мускулистое тело напряглось, как струна...

Алена повернулась — он уже не спал. Молча смотрел в темноте ей в лицо.

И так же молча, по-хозяйски провел ладонью по коленям, задрал вверх кружевную ночнушку...

Алене опять почему-то захотелось плакать. Она непроизвольно стиснула зубы, и как раз в тот момент, когда Григорий склонился к ней с поцелуем.

Горячие твердые губы скользнули по ее губам.

Он удивленно отстранился.

— Ты не хочешь?

— Хочу... — заверила Алена и в доказательство сама поцеловала его.

А потом спрятала лицо на его груди.

Толстокожий... он не чувствует, что оно мокрое от слез...

«Красивый мужчина... сильный... надежный... — как заклинание твердила себе Алена. —Мой мужчина... мой...»

...А тело откликалось, раскрывалось в ответ на его прикосновения... Оно существовало отдельно от ее сознания, само по себе...

В голову Алены лезли почему-то совершенно посторонние мысли... Примется рассада кабачков?.. Стоит ли подвинуть теплицу чуть южнее?..

— Гришенька... — выдохнула она. — Милый... хороший мой... Мой...

— Угу... — пробормотал он и обессиленно ткнулся в подушку. —Давай спать... Я устал...

Алена закрыла глаза. В теле еще бродили смутные желания... Оно никак не могло успокоиться...

В темноте слышалось только его сонное размеренное дыхание, к которому примешивались тонкие, приглушенные всхлипы...

Глава 8 АХ, ВЕРНИСАЖ...

— О, Алена! Сколько лет, сколько зим!

— Посмотрите, это Вяземская...

Алена шла по выставочному залу модной галереи, наслаждаясь всеобщим вниманием.

Все-таки хорошо выбираться в свет пореже — сразу же отмечают твое появление.

Прыткий журналист с диктофоном цепким взглядом выхватил ее из толпы и тут же подскочил с вопросами:

— Госпожа Вяземская, что вы можете сказать о новых работах Саранцева?

— Я их еще не видела, — бросила она на ходу.

— О всей экспозиции в целом?

— Молодой человек, вы должны были заметить, что я только что вошла...

Алена немного волновалась. Она рискнула выставить свое кожаное панно и теперь ревниво поглядывала в ту сторону, где оно висело. Около него собралась уже группка ее собратьев по искусству.

— Говорят, ты переквалифицировалась в «шкурницу»? — ехидно улыбнулась молодая «продвинутая» художница со звучным псевдонимом Ангелина.

Она действительно внешне походила на ангела: тонкое точеное личико, пышные белокурые локоны и немыслимый хитон из полупрозрачного шифона, который не столько скрывал, сколько демонстрировал ее фигуру.

Ангелина всем своим видом являла полную противоположность своим работам — нарочито грубым, жестким, излишне натуралистичным.

Она была на гребне «новой волны» и не пропускала ни одной тусовки...

Алена подозревала, что при такой бурной светской жизни Ангелина всю свою экспозицию изготавливает в последнюю ночь перед открытием. Благо техника достаточно примитивна...

— Может, ты мне сделаешь сумочку? — Ангелина по-свойски взяла Алену под локоток. —Такую всю... жатую... под этот хитон. У тебя найдется кожа лилового цвета? А кстати, где ты набрала на целое панно? Неужели с голенищ от старых сапог?

Вокруг них тут же защелкали затворы фотоаппаратов, замигали блики вспышек.

Опять подскочил корреспондент с диктофоном.

— Правда ли, что вы готовитесь к международной выставке в Венеции? Вы будете представлять там Россию?

Ангелина неуловимым движением выставила из-под накидки хитона голое плечико и жеманно улыбнулась:

— Нет... Я не люблю Венецию... Она слишком вычурна... Это не город, а большая декорация на натуре... Мне ближе наша родная, исконно русская фактура...

— Простите, — перебил ее корреспондент. — Я слышал, что госпожа Вяземская получила персональное приглашение...

— Вот как? — не сумела скрыть завистливого изумления Ангелина. — Поздравляю... Если это, конечно, правда... — поспешно добавила она. — Странно, что никто в тусовке не знает эту новость...

— Я еще не решила, — уклончиво отозвалась Алена. — Приглашение было... Но я не в курсе, кто еще получил его...

— Можно предположить, что вы повезете те же работы, что представлены здесь? Или готовите что-то новенькое?

— Видно будет...

Ангелина не могла пережить, что не она находится в центре внимания прессы. Она скептически поджала губки и, глядя поверх голов, махнула кому-то рукой.

— Простите, меня ждут... Дайте пройти... — холодно сказала она корреспондентам. А потом напоказ запечатлела на Алениной щеке «дружеский» поцелуй. — Увидимся, дорогая... Ты останешься на фуршет?

Алена неопределенно пожала плечами. Она искала в толпе Григория Саранцева, но его нигде не было видно.

Странно, он точно собирался быть. Григорий ревностно собирает все отзывы о своих картинах, хотя и делает вид, что ему это абсолютно безразлично.

Он первый сообщил Алене о приглашении в Венецию, привез на дачу письмо, которое пришло на адрес галереи. Но потом весь день они занимались грядками и даже не обсудили такое выдающееся событие...

Наверное, Григорию тоже хотелось бы поехать... Такие мужчины, как он, чувствуют себя уязвленными, если их «обходит на повороте» представительница слабого пола...

— Димочка, ты не видел Саранцева? — обратилась Алена к высокому юноше со спутанной гривой белокурых волос.

— Аленушка, зачем тебе этот злобный тип?

Дима обхватил ее за талию и покружил, как в вальсе.

— Димка, официальная часть еще не окончена...

— Плевать. Давай откроем бал. А то они так и будут пялиться на стены. Кстати, у тебя изумительное платье. Ты выглядишь, как королева!

— Сказать по секрету? Я сама его сшила, — улыбнулась Алена.

— А я давно говорил, что рядом с тобой Дом Диора может расслабиться и отдыхать! Хочешь шампанского? Там как раз столы накрывают...

И, не слушая Алениных возражений, Дима потащил ее за собой.

Григорий обнаружился в буфете возле расставленных для фуршета столов. Он деловито наливал себе водку, закусывая маринованными огурчиками, которые выуживал из раскрытой банки прямо пальцами.

— Дама желает шампанского! — бодро провозгласил Дима и прихватил из ящика бутылку. — Ну что, сообразим на троих?

Григорий скользнул по ним взглядом и сухо отозвался:

— На двоих. У вас свой праздник — у меня свой.

— Да, судя по твоей физиономии, у тебя поминки... — поддел его Дима. — Или ты не рад за Аленку? Ее сейчас чуть всю на сувениры не разорвали. Еле отбил от своры кровожадных журналистов...

Он ловко откупорил шампанское и наполнил три фужера. Взял один себе, а два вручил Алене, так что ей пришлось самой протянуть бокал Григорию.

Тот остановил на ней тяжелый взгляд из-под насупленных бровей, секунду поколебался... и принял из ее рук фужер.

— Ты давно здесь? — спросила Алена.

— Достаточно. Скоро уйду.

— Куда?

— Домой.

— А... ты меня разве не проводишь?

У Алены задрожали губы. За что он злится? Кажется, испепелит взглядом...

— Я провожу, — тут же вызвался Дима. — На весь вечер я твой паж. Можешь мной полностью располагать.

— Вот видишь. Третий лишний, — сумрачно заметил Григорий.

— Гри-иша... — тоненько пропел рядом жеманный женский голосок.

И Ангелина, взмахнув складками своего хитона, повисла у него на шее.

На подбородке Григория моментально отпечаталось фиолетовое пятно от ее губной помады.

— Гришенька, а мы тебя ищем... Сейчас все наши поедут к Петлюре. У него такой джем-сейшн намечается...

Алена отвернулась, едва сдерживаясь, чтоб не окатить Ангелину шампанским. Вполне в ее стиле виснуть на шее у всех мужиков подряд... Но все же поискала бы себе другую кандидатуру...

— Димочка, ты с нами?

Она словно не замечала Алену...

— К сожалению, я на сегодня ангажирован, изящно поклонился Дима.

— Если «к сожалению», то можешь считать себя свободным, — не выдержала Алена.

— Ну что ты, дорогая... К счастью! — безмятежно улыбнулся он. — Но если ты хочешь к Петлюре, я готов тебя сопровождать...

— Фи... Кто же мешает водку с шампанским? — Ангелина отобрала у Григория бокал и залпом выпила. — Идем, Петлюра затарился настоящим кампари...

— Ты иди, я сейчас...

— Не задерживайся. Я займу тебе местечко в Мишкином джипе!

Ангелина обворожительно крутнулась на носочках, так что прозрачный хитон взметнулся вверх, открывая тонкие ноги в кружевных чулочках с подвязками.

И Алена уловила, что взгляд Григория непроизвольно зафиксировался на этих подвязках...

— Еще шампанского! — преувеличенно бодро скомандовала она Диме. — Ты еще здесь, Гришенька? Смотри, местечко займут...

— Мне не привыкать, — усмехнулся он. — У меня по жизни все места заняты.

Почему ему доставляет такое садистское удовольствие портить ей праздник?

Да провались он в тартарары! Пусть катится к Петлюре за Ангелинкиными подвязками!

А она-то, дура, считала его «надежным и стабильным»... Рассуждала о совместных, семейных буднях...

Да разве ей на самом деле больно оттого, что Григорий обращает внимание на других женщин? Разве она не сможет прожить без него?

Ей абсолютно безразлично... Честно... Все равно.

Он свободен и волен делать любой выбор.

И она тоже свободна.

Больно тогда, когда чувствуешь, что твою любовь готовы предать... А если любви нет...

Отдыхай, Гришенька... Спасибо за грядки...

...Вернисажная тусовка была в самом разгаре, когда Алена с Димой, прикончив пару бутылок шампанского, пошатываясь, пробирались к выходу.

Черный джип все еще стоял у входа, и Ангелина пыталась утрамбовать в него Петлюриных девчонок.

Алена всегда поражалась той эклектике, с которой эта компания умудрялась смешивать стили разных времен и направлений.

Крошечная шляпка-таблетка с кружевной вуалькой и расшитый бисером ридикюльчик а-ля «бабушкина юность» соседствовали с «маленьким французским платьем» и открытыми сандалетами на высокой платформе...

Длинное шелковое платье с большим декольте дополнялось полосатой самовязкой типа пончо...

А сарафан из набивного цветастого сатина — грубыми ботинками армейского образца со шнуровкой...

На их фоне Ангелина в ее немыслимом хитоне казалась необычайно изящной.

Алена демонстративно не смотрела в их сторону, но краем глаза все-таки улавливала, что Григория в их компании нет.

Он как раз вышел вслед за ней из галереи и остановился в дверях.

Алена замедлила шаг и обернулась.

Он хочет к ней подойти? Давно пора... Может быть, дать ему шанс?

Но в этот момент какой-то обвешанный аппаратурой мужчина пронесся мимо Григория, отпихнув его в сторону, и устремился к Алене.

— Госпожа Вяземская! Одну минутку! Корреспондент «Метрополитен» Шаганов...

Григорий с усмешкой посмотрел в ее сторону и сделал несколько шагов по направлению к джипу...

— Вы слышали, что поступило предложение купить ваше панно?

— От кого?

— Неважно. Вас устроит первоначальная цена в пять тысяч долларов?

Григорий едва слышно фыркнул.

— Чепуха какая... —удивленно протянула Алена.

— Назовите вашу сумму...

— Оно бесценно, — встрял в разговор Дима.

— Оно не продается, — подтвердила Алена.

— Я понимаю, вы везете его в Венецию... А по возвращении?

— Я об этом не думала...

— Сюда, Гришенька... Девчонки, подвиньтесь! — завизжала Ангелина.

— Вернитесь, пожалуйста, в галерею... Мне нужно сделать ваш снимок на фоне панно.

— Я устала, — попыталась отказаться Алена. — И мы уже немного отметили...

— Я выберу хороший ракурс.

— Не ломайся, Алена, — поддержал корреспондента Дима. — А меня рядом с ней запечатлеете? Напишите, что я лично снял с собственной спины недостающую часть кожи, чтобы мастер могла закончить свою нетленку...

Дверцы джипа захлопнулись. Мотор взревел...

— А разве я отказываюсь? — выжала улыбочку Алена. — Я с удовольствием... Вот только нос у меня красный... Может, попудрить?

— Вы и так само совершенство, — заверил корреспондент. — Я бы хотел сделать целую серию ваших портретов... м-м-м... в другой обстановке...

— У меня есть встречное предложение, — парировала Алена. — Мне как раз нужен натурщик...

— Понял, — улыбнулся он. — Квиты.

Глава 9 СЛАДКАЯ МЕСТЬ

Щеки горели... Но это даже кстати. Пусть думают, что госпожа Вяземская пьяна, как и подобает центральной фигуре торжества после удачного открытия выставки.

Ведь у нее есть повод — вожделенная для многих Венеция, персональное приглашение...

Вот как иззавидовалась Ангелина! Вон как помрачнел и отстранился Григорий, словно его кровно обидели...

Алена демонстрировала всем широкую счастливую улыбку и глуповато хихикала. Можно было подумать, что шампанское сыграло свою роковую роль...

На самом же деле она прекрасно все соображала, когда «заплетающимся» языком лепетала Диме:

— А куда мы едем? В сказку? А где это?

— За тридевять земель... — таинственно шептал он, прижимая к себе на заднем сиденье такси ее покорное тело.

Димочка просто светился от удовольствия. Наконец-то настал и его час!

Миниатюрная элегантная Алена никогда еще не позволяла ему продвинуться дальше дружбы...

Общие компании, милая болтовня, поездки на дачу с друзьями...

Возможно, он излишне женственен... Но ведь она должна понимать, что это не минус, а плюс. Это гораздо привлекательнее грубо вырубленного лица ее дружка...

Уму непостижимо, что она в нем нашла?! Тоже мне, Пикассо...

А ведь Дима чувствовал, что она ему явно симпатизирует... И всегда хвалит его акварели... И слушает стихи, пока ее Григорий выпалывает сорняки на участке...

У них общие вкусы, общие взгляды... Один душевный настрой...

Если бы Дима родился девочкой, то они с Аленой, без сомнения, стали бы неразлучными подружками...

Но он мужчина.

И он заставит ее понять это.

Тем более что она не сопротивляется...

Дима снимал мастерскую у одного престарелого члена Союза художников который давно уже не пользовался ею, да «жмотился» сдать в фонд.

Алена удивленно рассматривала старый особняк с облупившейся штукатуркой, приткнувшийся между двумя домами с темными окнами. Видно, жителей выселили на время капремонта дома...

Знакомое место... Кажется, дальше, за углом, начинается Чернышев переулок... А там ее «родовое гнездо»...

Бабушка показывала Алене этот некогда принадлежавший Вяземским двухэтажный особняк. Странно было даже представить, что именно в нем встречались Батюшков, Жуковский, Карамзин... и даже Пушкин...

А прапрадед, проживший чуть ли не сто лет, был тогда совсем молоденьким... Смущался, наверное, показывая маститым литераторам свои стихотворные опыты...

Впрочем, он на шесть лет старше Пушкина. Как знать, может, именно Александр Сергеевич робко поднимался по парадной лестнице, чтобы прочитать свои стихи более опытному товарищу...

Дима с такой гордостью отпирает парадную дверь, выходящую прямо на улицу, словно ведет Алену в королевский замок...

Можно было бы «срезать» мальчишку, подвести к родовому особняку и «загрузить» историей, щеголяя знаменитыми фамилиями...

Но зачем? Надо дать ему возможность держать инициативу в своих руках... А она поплывет по течению, ничего не загадывая наперед...

За дверью оказалась узкая крутая лестница, ведущая на второй этаж.

— Держись за мою руку, — зловещим шепотом сказал Дима. — Говорят, здесь водятся привидения...

Он специально не включил свет, чтобы грязные сырые подтеки на стенах не разрушили впечатление таинственности.

— Я боюсь... — подыграла ему Алена.

Дима остановился, прижал ее к себе, набрался решимости и, промахнувшись, чмокнул куда-то в висок.

— Ах, нет... С тобой мне ничего не страшно...

Он открыл еще одну дверь, и они вошли в просторную огромную мастерскую со странными окнами, составленными из множества мелких квадратиков.

Убогость стен, позабывших о ремонте, скрывали картины. Акварельные пейзажи, пастельные зарисовки... Несколько длинных драпировок свисали с потолочной балки, образуя альков над покрытой пледом тахтой...

А в углу чуть поблескивал в свете уличных фонарей огромный концертный рояль.

— Ты играешь, или это для декорации?

— Немного, — скромно ответил Дима.

Он подошел к роялю, поднял крышку и взял несколько аккордов.

— Это что?

— Угадай.

— Я не сильна в музыке.

— Но название этой сонаты ты знаешь с детства.

Дима лукаво улыбнулся и пробежал пальцами по клавишам.

Алене не хотелось напрягаться.

— Соната «Аппассионата», — выпалила она. — Ее любил слушать дедушка Ленин.

Дима обиженно закрыл крышку.

— Лунная... — с намеком сказал он. — Прекрасно подходит для такой волшебной ночи...

— Да, кстати... Ты обещал сказку, — напомнила Алена.

Дима пошарил по карманам, отыскал зажигалку и зажег несколько свечей, расставленных по разным углам мастерской в латунных шандалах под старину.

— Уже лучше, — одобрительно кивнула Алена. — Самое время пригласить даму к ужину...

— А ты хочешь есть? — слегка растерялся Димочка.

— Ужасно. А что, разве нечего?

Но Дима с честью вышел из трудного положения.

— Желание дамы для меня закон, — заверил он.

В маленькой каморке, служившей кухней, стояли газовая плита и холодильник. Холостяцкий набор кастрюль, видавший виды чайник...

Но Дима все-таки был эстетом, поскольку извлек из холодильника несколько пакетов, зажег газ и принялся колдовать, доставая из покосившегося шкафчика баночки с приправами, пахучие пакетики специй...

Алена с уважением смотрела, как он готовит. Чувствовался класс.

— Извини, я не буду тебе помогать.

— А я и не прошу, — удивился он. — Место дамы в парадном зале.

Алена усмехнулась и ушла в комнату.

Ароматы доносились изумительные... И с заданием на скорость Димочка справился отменно. Не прошло и десяти минут, как он уже расстелил на маленьком круглом столике бархатную скатерть, поставил в центр одну высокую свечу и два стеклянных бокала.

— Не скучаешь?

— Нет. Отдыхаю...

— Тебе у меня нравится?

— Приятно...

Дима ловко свернул бумажные салфетки и принес из кухоньки две дымящиеся тарелки.

Приятно, когда за тобой ухаживают... Обычно Алена сама суетилась, стараясь повкуснее накормить гостей. Все нахваливали ее обильный, красиво оформленный стол...

Но Димочка, пожалуй, мог бы с ней посоперничать...

А ведь всего-то засыпал кусочки свинины мороженой смесью овощей, положил горку зеленого горошка и ломтик свежего огурца...

— Шампанского нет, — виновато сказал он. — Могу предложить бордо. Мне товарищ из Франции привез.

— Прекрасно, — одобрила Алена. — У вас отменная карта вин. Я выбираю бордо.

Этот грубиян Григорий может сколько влезет хлестать Петлюрино кампари, щупать подвязки Ангелины и сдирать с шальных девчонок их жалкие вуальки...

Он не умеет устраивать «сказку»...

А Димочка умеет.

Они отужинали церемонно, по всем правилам этикета. И Алена поняла, что действительно была голодна, как волк.

После хорошего вина и сытного вкусного ужина по телу разлилась приятная истома.

Дима плеснул в бокалы остатки бордо, поднес их к пламени свечи, и вино в бокалах вспыхнуло мерцающим рубиновым светом.

— Иди сюда... — прерывающимся голосом позвал он, потянул Алену за руку и повел к задрапированной тахте.

«Переходим к кульминационной части», — подумала Алена.

Димочка бросил на плед горку маленьких подушек-думок, и они с Аленой устроились, как падишахи, облокотившись о подушки и поджав ноги.

Сердца томная забота,

Безымянная печаль!

Я невольно жду чего-то,

Мне чего-то смутно жаль...

Димочка начал читать стихи низким проникновенным голосом. В меру грустинки, в меру волнующих намеков...

«Понятно, чего ты ждешь...» — чуть усмехнулась Алена.

Не хочу и не умею

Я развлечь свою хандру:

Я хандру свою лелею,

Как любви своей сестру.

Ей предавшись с сладострастьем,

Благодарно помню я,

Что сироткой под ненастьем

Разрослась любовь моя...

Он чуть тронул краешком своего бокала ее бокал и отпил глоток.

В конце двадцатого века стихи Петра Андреевича Вяземского, в доме по соседству с его фамильным особняком звучали как пародия... Тем более что юноша, произносивший сочиненные им строки, стремился обольстить его прапраправнучку...

Но Алена улыбнулась одними губами и тоже отхлебнула вина.

Ничего, мальчик очень старается... Может быть, что-нибудь и заслужит...

— Я рада, что тебе нравится творчество моего предка...

Дима запнулся и удивленно уставился на нее.

— Ну да... — пробормотал он. — Это же Вяземский... И ты тоже... Ну, дела...

— Продолжай, — милостиво кивнула Алена.

Но стихи, как назло, вылетели у Димы из головы, и он перешел к прямому «продолжению».

Он вынул из пальцев Алены бокал, и она откинулась под его натиском на «падишахские» подушки...

Димины пальцы путались в обилии мелких пуговок, струившихся жемчужной россыпью от ее шеи до талии.

— Прекрасный фасон... — хрипло проговорил он. — Только одного ты не учла...

— Напротив, — томно прикрыла глаза Алена. — Я продумала все. Их надо расстегивать медленно, постепенно... Одну за другой...

Он потянулся к ней губами...

Господи, давно позабытый трепет первого поцелуя...

А если посмотреть на себя его глазами? Восторженными глазами художника...

Отблеск свечей сквозь пунцовую драпировку кажется кровавым... Пятнистый плед напоминает леопардовую шкуру... И теплые блики на белоснежной коже делают ее похожей на прозрачный оникс с сеточкой голубоватых прожилок...

Очень выгодная поза... Как на полотнах эпохи кватроченто... Тот же полный неги изгиб, манящий взгляд, призывная полуулыбка...

Приятно сознавать себя привлекательной и желанной, ловить во взгляде мужчины отраженное сияние своей красоты...

Пуговка за пуговкой...

Тонкое платье сползает с плеч, открывает идеально круглую грудь с темными ягодами сосков, округлые мягкие бедра...

Длинные русые пряди щекочут тело... Ну, волосы у него как у девчонки...

Но какой нежный взгляд... Григорий никогда не смотрел на нее так. В его глазах всегда видна определенность и конкретность желания...

Любой женщине иногда хочется приподняться над обыденностью жизни, хочется, чтобы ею восторгались, обожали, предугадывали желания, ухаживали так же, как в старых рыцарских романах...

Любой... А рожденной под покровительством Венеры — особенно...

И неважно, что Григорий никогда не узнает об этом приключении. Она совершала это для себя, а не для него.

Не ради банальной ревности... А просто ради уверенности в себе.

И постепенно Алена эту уверенность обретала...

Но она не умела так самозабвенно парить в облаках, как ее романтичный партнер. Она была прежде всего земной женщиной, которая, помимо красивых ухаживаний, нуждалась в ясности и определенности...

Одним движением Дима освободился от рубашки и приник к ней.

«Какая холодная кожа... — невольно подумала Алена. — Наверное, она покрыта мурашками... Бр-р... Он слишком худой... Ребра выпирают... Это некрасиво... — И тут же приказала себе: — Закрой глаза. Ты же хотела сказку... Тогда не стоит замечать реальность...»

Алена потянулась на тахте, позволяя Диме любоваться ее телом, и замерла в ожидании...

Клин клином вышибают...

А если любви все равно нет, то один или другой — какая разница?

Просто надо расслабиться и выбросить из головы ненужные мысли...

Что это? Почему он поднимает ее с тахты? И куда несет?

Не тяжело ему, бедняжке? Еще уронит...

Для надежности Алена обвила руками его шею и прижалась щекой к плечу.

Нет-нет... только не открывать глаза... Интересно, что он придумал? Очередной сюрприз?

Но в этой пустой мастерской больше негде заняться любовью...

Спина коснулась жесткой холодной поверхности... А сбоку прямо в глаза ударил яркий свет от пламени оплывшей свечи...

Видимо, тахта показалась Диме слишком банальным местом... Ему хотелось феерии... чего-то необычного, незабываемого...

Но он забыл поинтересоваться, согласна ли с ним Алена...

Он принес ее... на концертный рояль.

М-м... Конечно, как художник она может оценить его фантазию... Белоснежное тело выгодно оттеняет черная лаковая поверхность рояля...

Но, право, это не стоило таких усилий...

Димочка запыхался, с трудом переводит дыхание... И.... ему же неудобно...

А свеча того и гляди подпалит ее распущенные волосы...

Алена опасливо отодвинулась и открыла глаза.

Полумрак огромной мастерской потерял свое очарование.

На высоком потолке отчетливо обозначились трещины. Отсвет уличных фонарей безжалостно демонстрировал толстый слой пыли на небольших квадратиках окон...

Дима дрожал всем телом, стараясь прижаться к ней потеснее...

Но не от страсти... Похоже, он просто замерз...

Пожалуй, хватит... дальше становится неинтересно...

Алена уперлась ладонями в его худую грудь с редкими светлыми волосками и легко соскользнула на пол.

— Ты так прекрасна... — шепнул он, порывисто притягивая ее к себе.

— Угу, я знаю...

— Ты сейчас отражалась в черном зеркале... как лебедь в озере...

— Очень красиво, — кивнула она.

— Ты вся дрожишь... Я тебя согрею...

Он сделал попытку поцеловать ее, но Алена уклонилась.

— Не стоит. Нам лучше одеться. Принеси, пожалуйста, мое платье... Нет, я сама...

Он остался стоять у рояля, потерянно моргая глазами.

Черт... эти пуговицы! Может быть, есть шарм в постепенном расстегивании, но обратная процедура отнимает слишком много времени...

— Я что-то сделал не так? — тихо спросил Дима.

— Нет, спасибо, все прекрасно.

Алена справилась с последней пуговкой у ворота и теперь была во всеоружии, как под броней.

— У нас уже перестали топить... — зачем-то попытался оправдаться он.

— Но в этом не твоя вина...

Дима поспешно кивнул.

— А... зачем ты оделась? Подожди, я постель постелю... У меня два одеяла...

Алене стало жаль его.

— Спасибо, солнышко, — как можно ласковее сказала она. — Но боюсь, нам будет тесно...

— Но ты же не можешь поехать сейчас на дачу! — искренне заволновался он. — Слишком поздно...

— Не волнуйся, у меня здесь рядом живет бабуля. Я переночую у нее.

Алена подхватила сумочку и на ходу ободряюще тронула его за плечо.

— Подожди, я оденусь... — спохватился он. — Я провожу!

Стук каблучков гулко отдавался в огромной мастерской.

У двери Алена обернулась. Димочка, торопясь, путался в одежде.

— Не спеши... Я уже ухожу. Пока...

Она слегка махнула ему раскрытой ладошкой, невольно копируя прощальный жест Лайзы Минелли из «Кабаре», и добавила:

— Да, Димочка, ужин был очень вкусный...

— По-моему, он тебе понравился больше, чем все остальное...

— Не переживай, я просто не люблю ставить рекорды.

Алена отвернулась, чтобы скрыть улыбку, полную грустной самоиронии.

Главное, она сегодня испытала сладкое чувство мести, сняла внутреннюю неуверенность...

Вот только понять бы, кому она мстила.

Оказывается, вовсе не Григорию, хотя по привычке думала именно о нем...

Она мстила самой себе... Своим надеждам на нечто несбыточное...

Глава 10 РОДОВАЯ ПАМЯТЬ

Алене пришлось взять такси, чтобы добраться до Трифоновского переулка.

Ей так не терпелось отделаться от Димы, что она соврала, будто бабуля живет рядом.

Впрочем, проблема была в том, с какими глазами заявится она к бабушке в такой час.

Хотя Алена давно считала себя взрослой и самостоятельной, она до сих пор робела при встречах с бабушкой.

В детстве она ее побаивалась, старалась беспрекословно слушаться, хотя бабуля ни разу не повысила на внучку голос, не говоря уже о банальных шлепках, до которых она никогда не унижалась.

Но ее строгое лицо, прямая спина, длинное черное платье — все это вселяло в Алену благоговейную робость.

Несмотря на возраст, бабушка двигалась легко и изящно, словно скользила по полу, и девочка чувствовала себя рядом с ней неуклюжим колобком.

Даже домашнее имя, выбранное в бабушкину честь, казалось лишь жалкой пародией.

Настоящей была бабушка, а Елена-Алена — так, слабенькое повторение.

Отец настоял, чтобы в метрике записали «нормальное» имя, и сначала недовольно кривился, когда девочку называли Аленушкой, пока сам не привык.

Он гордился своими крестьянскими корнями, однако считал все простонародное грубым и примитивным.

Еще в детстве Алена поняла, что бабушка недолюбливает зятя, хотя ни разу не слышала о нем дурных слов.

Просто, забирая ее на все лето на дачу, Алена Андреевна Вяземская словно забывала о существовании Алениных родителей.

Честно говоря, девочка тоже о них забывала, потому что мир вокруг нее также менялся.

Не было занудливо-менторского тона отца, не было раздраженных материнских окриков, никто не читал нотации...

Не отдавая себе отчета, Алена стремилась заслужить любовь отца... Нет, она знала, что ее любят, просто как-то само собой получалось, что ей нужно было соответствовать его представлениям об идеальном ребенке...

Тогда и он казался ей идеалом, и она неосознанно пыталась походить именно на него, а не на маму или на кого-то из остальных членов семьи.

В отцовских устах «княжна» звучало оскорблением. Так он говорил, когда хотел обидеть маму, и Алена тоже чувствовала себя уязвленной, если он называл ее так же.

Конечно, упрекал он, «княжны» избалованны и инфантильны, ни на что в жизни не пригодны, ничего не умеют, только пустословят, они не приносят обществу пользы...

Мама слабо оправдывалась, что она является потомком Вяземских по женской линии и эта славная фамилия досталась ей лишь потому, что она, по сути, была незаконнорожденной, унаследовавшей девичью фамилию матери, а вовсе не титул по всем правилам геральдики...

А вот бабушка была настоящей княжной. И с воистину княжеским презрением относилась к регистрации и всю жизнь прожила с дедом в гражданском браке.

— В этой стране у нас отняли возможность обвенчаться, — говорила она. — А подписи в какой-то амбарной книге ничего не значат.

Правда, перед смертью дед все-таки настоял на этой росписи.

Алена смутно понимала, что дело касается какого-то «наследства» и соблюдения формальностей...

Она прекрасно помнила, как происходила эта процедура.

Нотариуса из загса вызвали прямо на дом. Перед его приходом дед с трудом поднялся с постели и облачился в черный костюм. А на бабушке было красивое светлое платье...

Алена привыкла видеть ее в черном и потому не отводила от нее глаз.

Алена Андреевна казалась строгой и невозмутимой, седые, совершенно белые волосы были уложены в гладкую прическу и блестели, как старинное серебро...

Она держала деда под руку и невозмутимо смотрела на изумленного нотариуса, видимо, впервые скрепляющего брак такой странной пары «молодоженов».

Получив из его рук свидетельство о браке, она долго смотрела на него, а потом повернулась к маме и Алене и сказала:

— Только ради вас.

И Алена поняла, что этот шаг стоил ей неимоверных усилий.

...А когда нотариус ушел, в доме появился священник.

И тут все преобразилось, как будто из-за туч выглянуло солнце...

Теперь Алена видела, что бабушка по-настоящему счастлива. Она светилась тихой радостной улыбкой, горделиво выпрямилась, обходя своей скользящей, танцующей походкой вокруг импровизированного аналоя... И Алене даже показалось, что она помолодела не меньше чем на четверть века...

Глядя на родителей, Аленина мать тихо шепнула мужу:

— Как это прекрасно... Может, и нам стоило бы...

И услышала в ответ презрительное:

— Глупости.

Бабушка осторожно погасила после обряда венчальные свечи и убрала их в резной ореховый комод.

А дед после этого дня начал быстро угасать, словно только ожидание такого важного события придавало ему силы к жизни...

Алена помедлила на лестничной площадке и нерешительно нажала на кнопку звонка.

Шаги за дверью были такими легкими... даже паркет не скрипнул, хотя был довольно старым.

Алена Андреевна не утруждала себя вопросами «кто там?» и не имела на двери глазка. Она просто широко распахивала дверь в полной уверенности, что пришел именно тот, кого ждали...

— Проходи, — сказала она Алене, нимало не удивившись, что внучка стоит перед ней в длинном нарядном платье в три часа ночи.

Она и сама была одета, словно к выходу: неизменное черное платье, чулки, туфли на каблучке...

— Ты еще не ложилась? — удивилась Алена. — Или уже встала?

— Ты же знаешь, что я полуночница, — чуть улыбнулась бабушка. — Хочешь кофе? Я как раз приготовила...

Алена улыбнулась в ответ и с иронией заметила:

— Самое время...

...На кухне лежала раскрытая книга и очки с толстыми стеклами. На газовой плите — высокая медная джезва с опадающей шапкой пены.

Бабушка перелила кофе в фарфоровый кофейник с тонким носиком, поставила на поднос две крошечные тонкие чашечки и выплыла в большую комнату.

— Давай я тебе помогу, — спохватилась Алена.

— Я вполне справляюсь сама, — с достоинством отозвалась бабушка. — Подай—ка лучше из буфета печенье.

«У нее уже не хватает сил печь любимые ватрушки...» — грустно подумала Алена, вынимая из-за стеклянной дверцы хрупкую вазочку с покупными крекерами.

Бабушка церемонно разлила по чашкам кофе и спросила:

— Как прошло открытие выставки?

А откуда ты знаешь? — удивилась Алена.

Я еще читаю газеты, — немного обиженно заметила Алена Андреевна.

«Так, значит, она ждала меня! — поняла Алена. — Но откуда она знала, что я приду, если я сама об этом не знала? А ведь могла остаться у Димы... И бабушка ни намеком потом не обмолвилась бы о своем напрасном ожидании... Фу, как стыдно...»

— Все только что закончилось, — как можно небрежнее ответила Алена. — На дачу ехать поздно, а к родителям...

— Я тоже так подумала... — кивнула бабушка. — Не сезон.

Они переглянулись и вдруг обе рассмеялись.

«Не сезон»... Очень точное замечание... Алена пользуется родительским кровом исключительно в зимнее время года...

— Может быть, ты переберешься ко мне? — вдруг сказала бабушка.

Алена изумленно глянула на нее.

Бабуля, а я не буду тебя стеснять?

Конечно, нет. У меня же просто хоромы — целых три комнаты.

Эти три комнаты были предметом вечных раздоров в семье. Аленин отец считал, что теща просто обязана перебраться в их квартиру, оставив «детям» более просторную.

Но бабушка считала иначе. Здесь все оставалось так, как при дедушке... Тот же кабинет, весь заставленный книжными стеллажами, в которых хранились ценные прижизненные издания Вяземского и дедовы брошюры... Та же гостиная с низким абажуром над столом и сохраненной через все перипетии века старинной мебелью... Та же спальня с двумя чопорно раздвинутыми кроватями и двумя настольными лампами на прикроватных тумбочках. А в шкафу, Алена знала, по-прежнему висят на плечиках костюмы деда...

Дедушка был признанным авторитетом в области лингвистики, но основной его страстью было исследование творчества Алениного прапрапрадеда. Он откапывал новые биографические сведения, уточнял даты ранних стихотворений, отыскивал черновики неизданных...

Знаменитый предок его спутницы жизни словно еще теснее связывал их, а семейный архив во многом пополнялся благодаря самоотверженным усилиям деда...

Именно он разыскал множество считавшихся утерянными вещей из московского особняка и остафьевской усадьбы...

Он поддерживал память о роде Вяземских, а бабушка теперь хранила память о нем...

Алена, конечно, понимала, что своим переселением она нарушит этот сложившийся уклад... Хватит и того, что она переделала по своему вкусу дачу... а теперь и вовсе превратила ее в развалюху...

Она винила именно себя в том, что созданный ими с такой любовью деревянный дом начал рушиться...

Видимо, он тосковал без своих настоящих хозяев, ему недоставало настоящего тепла, он чувствовал себя заброшенным... И как человек, потерявший любимых, впал в глухую тоску и перестал бороться со старостью...

Алена оторвалась от грустных мыслей и возразила:

— Но, бабуля... Я ведь пишу маслом... И кожу для поделок надо выжаривать... Представляешь, какой здесь будет запах...

— Живой... — вздохнула бабушка. — А то мне порой кажется, что здесь начинает пахнуть музейной пылью...

Она сидела в старинном кресле с высокой спинкой неестественно прямо, слегка склонив набок аккуратную головку на тонкой шее.

Алена могла поручиться, что бабушкины ноги стоят на одних носочках, не касаясь паркета каблуками туфель.

Вот если бы и ей досталась в наследство та же грация, то же неуловимое изящество... Наверное, Алена в семьдесят пять лет превратится в расплывшуюся пышку с бесформенной талией...

Как жаль, что у нее «не прорезались» способности к балету!

Когда-то бабушка привела ее в знаменитую детскую студию... Там высокая красавица в черном трико заставляла Алену ходить на цыпочках, приседать, оттягивать кончики пальцев и высоко поднимать ногу...

Бабушка сидела на низкой скамеечке и взволнованными глазами следила за внучкой.

Алена очень старалась. Она никогда еще не двигалась так красиво... Она видела свое отражение в большом, во всю стену, зеркале... И ее подбадривала ритмичная мелодия, которую играла на пианино сердитая женщина с поджатыми губами...

Музыка стихла, а Алена все еще продолжала кружиться в центре зала, искоса поглядывая на себя в это удивительное зеркало...

— Вы знаете, Алена Андреевна... — почтительно сказала бабушке красавица в трико, — я, конечно, могу...

— Спасибо, — печально ответила бабушка. — Не стоит...

Она взяла Алену за руку, и они больше никогда не приходили туда и ни разу не упоминали о возможности заняться балетом...

Засыпая на дедовой кровати, Алена смотрела на большой портрет, который бабушка убрала из зала подальше от нескромных глаз.

На нем Алена Андреевна была тоненькой хрупкой девушкой, склонившейся, чтобы завязать ленты на пуантах. Короткая крахмальная пачка открывала безукоризненные ноги, длинная шея была по-лебединому изогнута, а подобранные вверх волосы были тогда не белоснежно—седыми, а темно-каштановыми, почти черными... А чуть раскосые «оленьи» глаза, казалось, могут прожечь взглядом насквозь...

— Бабуля, — позвала Алена в темноте. — Ты спишь?

— Пока нет.

— А почему ты мне никогда не рассказывала, как ты познакомилась с дедушкой?

— Тебе еще рано об этом знать, — строго ответила бабушка.

— Бабуля! Мне двадцать пять лет! — возмутилась Алена. — Разве это какая-то тайна?

Бабушка беспокойно заворочалась в постели и вздохнула:

— Ну хорошо... Мы познакомились в лагере...

— В каком? В пионерском?

— Спи, — велела бабушка. И, помолчав, добавила: — Он помог мне довезти тачку...

— Какую тачку? — не поняла Алена.

— С землей. Мы строили плотину... Тачки были огромные... а мне всего шестнадцать... Он жил в соседнем бараке...

У Алены в голове не укладывалось, что хрупкая красавица с портрета могла тягать тяжелые тачки с землей и жить в бараке...

— Вас репрессировали? — с ужасом догадалась она.

— Да, а потом реабилитировали, — ответила бабушка.

— Это... из-за титула? — осторожно поинтересовалась Алена.

Принадлежность к княжескому роду хотя и принесла бабушке много страданий, но она гордилась своим происхождением... Мама стыдится... А Алене, честно говоря, все равно... Ей просто нравится играть в это, как в «принцессу»...

Она приподнялась на локте.

— Бабуля, а ты жила в том особняке? Что в Чернышевом переулке?

— Нет... Но там родился мой отец...

— А ты?

— А нас уплотнили в коммуналку, — печально сказала бабушка. — Такую огромную... В Варсонофьевском переулке... В нашей комнате был камин... Это единственное, что я запомнила...

Алена невольно вздрогнула...

Когда-то они с Аликом топили камин в чужой перенаселенной коммуналке... Это было так давно, как будто в прошлой жизни...

А может быть, это была та самая комната?

— С ангелочками... — прошептала она.

— Откуда ты знаешь? — удивилась бабушка.

— Кажется... видела фотографии...

— Но у нас не осталось фотографий тех лет.

— Разве? — смешалась Алена. — тогда... не знаю...

— Родовая память... — словно про себя, с удовлетворением произнесла бабушка.

Глава 11 ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ

Нет, Алена просто обязана была закатить «отходную»! Иначе никто из друзей не понял бы, пошли бы обиды, дескать, нос задрала...

Упакованные картины и большое кожаное панно специальным контейнером галерея отправляла прямо в Венецию. Хорошо, хоть Алену избавили от этих хлопот. Ей оставалось лишь позаботиться о своем гардеробе.

В Москве начались «черемуховые холода». Верная народная примета — ухудшение погоды, когда окутается цветом черемуха...

А что взять в Италию? Там тепло или так же промозгло?

Выручила подруга Лилечка. Она притащила Алене на дачу целую сумку нарядов..

Лиля была прекрасным модельером, работающим в стиле ретро. Когда она развесила на плечиках по мастерской свои наряды, Алена тихо и благоговейно ахнула.

А Лиля издала такой же возглас у соломенной циновки, на которой были размещены Аленины готовые изделия из кожи.

— Аленка, давай баш на баш? — предложила Лиля, не в силах оторваться от этой красоты.

— Сравнила... — тихо протянула Алена. — Одно твое платье стоит всех моих побрякушек...

— Не скажи... — усмехнулась Лиля. — Если бы ты знала, из чего я это сконструировала...

— А я! — засмеялась в ответ Алена.

У нее в дело шла любая «шкура»: голенища от старых сапог, рваные перчатки, потертые сумочки...

Когда б вы знали, из какого сора Растут цветы, не ведая стыда ... —

продекламировала Лиля. — Но не буду раскрывать тебе свою кухню...

— Секреты повар оставит себе, — согласилась с ней Алена и охнула: — У меня же там мясо тушится!

— Горелым вроде пока не пахнет... — потянула носом воздух Лиля.

— Еще не хватало! — испугалась Алена.

Она успела как раз вовремя. Большой кусок свинины успел зарумяниться до нежной розоватой мякоти, но еще не покрылся коричневой корочкой.

Алена завернула его в фольгу, в несколько газет, теплое одеяло и укрыла сверху подушкой. Чтоб не потеряло тепло и аромат до приезда гостей.

Когда она вернулась в мастерскую, Лиля смущенно указала на практически пустую циновку и протянула Алене свой эскиз костюма...

Не могу удержаться... У тебя каждый комплект словно нарочно подобран к моим моделям... А это нужно сделать из кремоватой кожи. Тебе не сложно будет подобрать? Я придумала такой фасон...

После Венеции, Лиленька...

— Ну естественно! — кивнула она. — А ты что выбрала?

Алена примерила шелковый сарафан со шляпкой, сомневаясь, пригодится ли он ей в мае... потом забавный полотняный костюм с юбкой-шортиками (именно к нему Лиля приложила одно из Алениных украшений)... потом «венецианское» вечернее платье с рукавами-буфами...

Глаза разбегались... Ткани были мягкие и послушные, словно успели привыкнуть к теплу человеческого тела, цвета сочные, но приглушенные, выгодно оттеняющие белизну Алениной кожи и волос...

— А! Забирай все! — махнула рукой Лиля. — Все равно я эту коллекцию уже показывала...

— Тебе что-нибудь заказали?

— Ни фига! Ты же знаешь, сейчас им важен лейбл «от Кардена»... Зато меня пригласили работать у Юдашкина, — похвасталась она.

— Ты пойдешь?

— Еще не знаю, — пожала плечами Лиля. — Я слишком независима, чтоб работать по указке... Знаю я этих акул! Сперва хвалят «авторскую индивидуальность», а потом стригут под общую гребенку. По крайней мере, собственных показов от них не дождешься.

— В принципе ты права, — согласилась Алена, — но...

— Никаких «но»! — бодро перебила Лиля. — Или все, или ничего! Помнишь девиз французской революции? «Вперед, голодранцы»!

Алена хитро покосилась на этот шикарный гардероб.

Не такие уж мы и голодранцы, а?

Точнее, «голь», — хихикнула Лиля, — которая на выдумки хитра.

Ну, в таких нарядах я буду чувствовать себя настоящей королевой, — заверила ее Алена, а про себя смущенно добавила: «Княжной»...

Гости начали съезжаться далеко за полдень. Конечно, люди творческих профессий любят поспать подольше...

Хотя Алена любила ходить на этюды именно на рассвете, когда освещение еще зыбкое и мерцающее, когда на траве лежат длинные рыхлые тени, а цветы только-только начинают открываться навстречу солнцу...

Но практически все ее приятели вели ночной, тусовочный образ жизни. Теперь, в середине дня, они все еще позевывали, лениво вертели по сторонам головами, оглядывая перемены на даче...

— Какой кошмар! — выдохнул Дима, увидев глухую бетонную стену. — Тебя, Алена, словно в склепе замуровали!

Алена только тяжело вздохнула в ответ.

— А ты не пробовала выжить своего соседушку? — спросила Катя, славившаяся своими ювелирными украшениями из полудрагоценных камней.

— Бодался теленок с дубом! — хмыкнула Алена. — Ему поссовет дал разрешение, и землю он откупил, я уже узнавала...

— Следующий раз, ребята, везем с собой баллончики с краской и распишем эту поганую стенку, чтобы хоть глаз радовала, — предложил Дима. — Помните, как на Крымском мосту сделали?

— Не хочу жить в нарисованном саду... — возразила Алена.

Она внимательно оглядывала гостей. Григория среди них не было.

Он что, больше с ней знаться не хочет? Или нарочно не поехал, узнав, что Димка собирается приехать со всеми вместе.

Ну и Бог с ним! Его проблемы...

— Проходите в дом, — приветливо улыбнулась она. — Все давно готово... Мясо стынет, водка греется...

— У! — возмущенно отозвалась компания. — Это недопустимо!

Они разместились вокруг большого стола в нижней комнате.

Стол выглядел так аппетитно, просто слюнки у всех текли!

Алена была мастерицей устраивать праздники. Из минимума дачной посуды получилась неплохая сервировка...

Свининка источала дразнящий аромат, пышные пучки зелени красиво кудрявились на блюде, манили к себе красные налитые шарики редиски, топорщились перышки зеленого лука, разноцветными горками возвышались, в мисках овощные салаты, исходила паром горячая картошка, щедро посыпанная укропом, и золотистый брусок сливочного масла постепенно таял поверх нее...

Вместе с Аленой получилось девять человек. Десятое место, предназначенное Григорию, оставалось пустым.

Алена хотела было убрать со стола лишний прибор, но тут с веранды донесся преувеличенно бодрый голос:

— Я, как всегда, вовремя!

Григорий как ни в чем не бывало чмокнул ее в щеку и поставил на стул большую сумку.

— Думаю, нам хватит... — загадочно сказал он, выставляя на стол картонные коробки чуть побольше пакетов с соком.

По компании пронесся вздох разочарования.

— Ты стал борцом за трезвый образ жизни?

— Наоборот! — заверил Григорий. — Это настоящее молдавское вино. «Каберне». Между прочим, его дают в лечебных целях даже на подводных лодках. Оно обладает способностью выводить из организма радиацию.

На Алену он не смотрел — общался с друзьями, бодро объясняя им, какое замечательное вино он раздобыл и что этот пакетик называется «каск», а наливать следует из специального краника, прячущегося под картоном на внутреннем мешочке...

Димочка неловко заерзал на месте и покосился на Алену. Его волновало, знает ли Гришка о «сказке»...

Алена поймала его вопросительный взгляд и тихонько качнула головой.

Ее поразило, что Григорий ведет себя как хозяин. Наполняет бокалы, с удовольствием демонстрируя насыщенный темно-вишневый цвет вина, передвигает на столе блюда, водружая свои «каски» рядом с водкой, ухаживает за девчонками, наполняя их тарелки салатами...

Все уже разместились, только Алена продолжала стоять, теребя в руках стопку салфеток. Григорий повернулся к ней, взял салфетки и раздал гостям.

— Кстати, ты подумала,— как будешь добираться в аэропорт? — небрежно поинтересовался он.

— Доеду на электричке до вокзала, а там поймаю такси в Шереметьево, — пожала плечами Алена.

С каких это пор его волнует то, что она собирается делать? Она давно привыкла рассчитывать только на себя.

— Опоздаешь, — как само собой разумеющееся сообщил Григорий. — Я договорился с приятелем, он утром заедет за нами на машине.

Димочка чуть не поперхнулся и уставился в свою тарелку.

А Алена изумленно вскинула глаза на Григория.

С чего бы такая забота? И... он что, собирается остаться на ночь?

Но не спорить же с ним в присутствии друзей...

— А если он заблудится или забудет? — как можно рассудительнее возразила она. — Или машина по дороге сломается? Если его придется ждать, вот тогда я точно опоздаю.

Григорий слегка сдвинул густые брови и тихо ответил:

— Ну, это мы завтра решим.

Лиля внимательно посмотрела на обоих и пришла Алене на выручку:

— Завтра решим, Аленка! Не забивай себе голову. Ты что, решила, что мы после такого пиршества потащимся обратно в Москву? И не надейся!

— Да! — подхватила Катя. — Похоже, здесь всем места хватит...

Алена облегченно вздохнула. Она не останется с Григорием один на один...

Она сама не понимала, почему ее больше не радовала такая перспектива. Раньше ей это даже нравилось...

И дело вовсе не в Ангелине и не в его поездке к Петлюре... Как ни странно, она совершенно не ревновала.

И Дима здесь ни при чем. С ним ей совсем не хотелось провести эту ночь. Вполне достаточно и прошлой попытки...

«Вот так разгонишь всех ухажеров и останешься совсем одна, — сказала она себе и тут же ответила: — Ну и пусть. Невелико богатство...»

— А разве я кого-то гоню? — весело спросила Алена. — Я так и думала, что вы останетесь ночевать. Больше того, у вас просто не будет сил выбраться отсюда, — и она показала на батарею бутылок и пакетов с вином.

— Ребята, нас заманили в западню! — воскликнул Сергей.

— И не оставили выбора, — добавила Ольга.

— А меня это вполне устраивает! — вынес резюме Михаил и в доказательство выпил большую рюмку водки.

Похоже, такой поворот событий не понравился только одному Григорию. Но он смолчал.

...Пиршество длилось до самой ночи.

К вечеру потеплело, и компания периодически проветривалась в саду, а позже и вовсе перебралась из дома на пленэр.

Алена умудрилась столько наготовить, что даже на такую ораву оказалось предостаточно.

— Ой, не могу... — стонали друзья, поглаживая животы.

— Нет, пожалуй, еще кусочек...

— Алена, нельзя стряпать так вкусно. Это вредно для здоровья...

«Каски» с вином казались неисчерпаемыми, а главное, невозможно было определить, сколько они уже «уговорили».

Тост следовал за тостом. Пили за радушную хозяйку, за предстоящую поездку, желали утереть нос всем этим закордонным мазилам...

Уже совсем стемнело, когда они наконец вернулись в дом, едва передвигая ноги.

Дима задержался рядом с Аленой, помогая убрать с расстеленной на траве скатерти остатки еды.

Она подняла голову. Григорий стоял на веранде и смотрел на них.

— Ой, спасибо, милый, — громко сказала Алена Диме. — Ты, оказывается, единственный джентльмен.

Он заметно воодушевился и шепнул:

— Когда будешь их размещать, оставь комнату для нас.

— Но у меня нет рояля, — фыркнула в ответ Алена.

Дима насупился.

— Скажи, зачем ты тогда со мной пошла? Назло ему? — Он кивнул на Григория.

Алена медленно покачала головой.

— Значит, я тебе нравлюсь?

— Конечно, — мягко заверила она. — Мы же друзья.

— И только?

— Понимаешь, есть определенная грань... Пересеки ее, и друга потеряешь, и любовника не приобретешь.

— А ты рискни, — блеснул глазами Дима. — Мы ведь так и не попробовали...

— А я уже знаю результат.

— Ты всегда все знаешь наперед? — обиженно нахмурился он.

А Алена грустно подумала, что и с Григорием, и с Димой ей действительно все уже наперед известно... Они оба ей больше неинтересны.

...Девушки улеглись на всех имевшихся в доме кроватях, а мужчины по-спартански разместились на полу.

Во избежание ненужного искушения Алена хитро соорудила им общее ложе в своей верхней мастерской.

Им едва хватило одеял и простыней: в ход пошли все Аленины запасы. А подушки они уступили дамам, сунув под головы свернутые куртки.

Веселая возня устройства на ночлег постепенно стихла.

Лиля сонно зевнула и пожаловалась:

— Умираю, спать хочу... Это от свежего воздуха... У тебя здесь слишком много кислорода...

— Дитя урбанизации, — усмехнулась в темноте Катя.

Оля с Вероникой уже сонно сопели на разложенном

диване, Ириша свернулась клубочком на узкой кушетке...

— Ты ложишься? — борясь со сном, спросила Лиля.

— Сейчас.

Алена обошла комнаты и тихо выскользнула в сад.

Огромная полная луна висела прямо над домом, а цветущие ветви яблонь казались припорошенными снегом...

Какое-то нервное возбуждение не давало Алене уснуть... Какое-то предчувствие...

Наверное, это из-за полнолуния...

Ведь в знаке Тельца Луна находится в апогее, а сейчас на небе самое полное ее проявление...

Алена медленно прошла вдоль яблонь, всей грудью вдыхая нежный аромат майской ночи... оглянулась на темный дом.

Сколько всяких разных проектов было у нее ранней весной... Так хотелось возместить старому дому его долготерпение... Теперь о ремонте придется на время забыть. Накопленные деньги уже переведены в доллары: не ехать же в Венецию с пустыми руками...

Это приглашение спутало все ее планы... Теперь придется все лето мотаться в Измайлово и делать для продажи кожаные «фенечки»... Или принять предложение о продаже панно? Жалко...

И все-таки она рада... Так хочется вырваться из привычной рутины!

Венецианская выставка не тешила ее тщеславие, просто была поводом для перемены жизни...

Но Алена определенно чего-то ждала от этой поездки.

Григорий резким, движением набросил ей на плечи куртку. Алена вздрогнула от неожиданности.

Он так незаметно подкрался, хотя обычно его тяжелую поступь слышно было за версту.

— Мечтаешь? — с усмешкой спросил он.

— Я тебя разочарую, — возразила Алена. — Считаю в уме свои финансы.

— В такую ночь — такая проза? — не поверил он.

— Ты полагал, что я думаю о тебе?

— А почему бы нет? Или уже о другом? — В его тоне ей послышалось напряжение.

— Ты хочешь контролировать мои мысли? — вскинула свои темные брови Алена. — Я все-таки не твоя собственность.

Он повернул ее к себе.

— Уверен, что тебе хочется ею быть.

— Вот как? Ты так самоуверен?

— А разве нет? Это главное потаенное желание любой женщины, — заявил он.

— И когда ты успел узнать столько желаний? У Петлюры? — вырвалось у Алены.

— Ты ревнуешь, — констатировал Григорий и остался этим доволен.

Алена дернула плечом, пытаясь сбросить его руку.

— С чего ты взял? Ты свободен, и я тоже...

— Не злись, — примирительно попросил он.

Алена только устало вздохнула:

— Да мне просто безразлично... И вообще... надоело все...

— И я в том числе?

— Не знаю...

У него на переносице пролегла жесткая складка.

— Все понятно, — процедил Григорий. — Головокружение от успехов. Трепетная девушка мечтает встретить в Венеции заморского принца. Мы, грешные и грубые, ее больше не занимаем...

— Думай что хочешь.

Он шагнул назад. Он впился в Алену взглядом.

— Я тебя наизусть знаю, — с издевкой произнес он. — Ты моногамна по натуре. Так что не пытайся...

— Что?

— Ты поняла. Все равно соскучишься и вернешься. Ты не сможешь без меня.

— Мне там некогда будет скучать, — «успокоила» Алена.

С ума сойти! Григорий позволил себе такой длинный диалог! Да он за год не сказал ей столько слов...

Может быть, раньше Алена была бы счастлива узнать, что он к ней неравнодушен... Но слишком долго их телесная связь не переходила в духовную...

Да и сейчас он ничего не говорит напрямую. По сути, просто заявляет на нее свои права.

Она аккуратно обогнула его и бросила на ходу:

— Спокойной ночи.

Глава 12 ПЛАВУЧИЙ ГОРОД

Затаив дыхание, Алена смотрела вниз, туда, где под крылом авиалайнера раскинулись среди морской глади сто семнадцать островов.

Еще немного, и шасси коснется бетонной полосы в аэропорту острова Лидо...

Когда-то ее прапрапрадед посвятил этому городу восторженные строки:

Кругом волшебные картины И баснословный мир чудес: Из лона зеркальной пучины, Под синей крышею небес, Встают изящные громады, Искусства смелые труды; И поражает мысль и взгляды Сей мир, возникший из воды. В объеме чудной панорамы Земли не видно: все вода. Плавучие дворцы и храмы, Как бы на якоре суда, Как будто ждут, чтоб ветр попутный Расшевелил их паруса! Глядит задумчиво и смутно Дворцов маститая краса!

Алена шевельнула губами и оглянулась, боясь, что принялась декламировать вслух.

Почему-то казалось, что ее знаменитый предок тоже рассматривал Венецию сверху, с борта самолета, иначе как он объял, вобрал в себя эту сказочную панораму?

Глупости... в то время не было самолетов. Вяземский должен был долго добираться в запряженном лошадьми экипаже или плыть на парусном корабле под скрипом мачт, хорошо, если при попутном ветре...

Это она, несколько часов назад попрощавшись с дождливой Москвой, как по мановению волшебной палочки, теперь во все глаза смотрит на бескрайний морской простор...

Алена глянула на часы. В Москве как раз полдень...

Ее друзья сейчас еще только продирают заспанные глаза...

Она оставила гостей на даче, а ключ положила на стол рядом с запиской, чтоб заперли дверь и спрятали его под крыльцом.

Она практически не спала ночью, просто лежала с открытыми глазами, а на рассвете тихо поднялась, взяла уложенную сумку с вещами и пошла к первой электричке.

Никто не слышал, как она ушла. Ее ухажеры сладко дрыхли наверху...

Интересно, приехал ли на машине обещанный Григорием приятель?

Впрочем, нет, ее это уже не интересует...

Ее завораживал этот необычный город, словно россыпью брызг возникший из морской пучины.

И все еще не верилось, что это не фотография, не картина... Она видит это наяву...

Теперь казалось, что двух недель окажется мало, чтобы насладиться Венецией в полной мере... Надо обязательно использовать каждую свободную минуту... Господи! Здесь ведь столько красивейших мест, которые так и просятся на холст...

Однако в первый день, к Алениному глубокому сожалению, ей так и не удалось никуда выбраться.

Кучу хлопот доставило устройство в гостиницу, которую организаторы выставки умудрились заказать на фамилию Вяземская. Алене пришлось долго доказывать, что Вяземская и Петрова суть одно и то же. И, как назло, она забыла, как будет по-английски «псевдоним». Хорошо, что на помощь пришла встретившая ее в аэропорту переводчица.

Это была неимоверно худая высокая дама с резкими чертами лица и хрипловатым голосом. В ее устах певучий темпераментный итальянский казался каркающим.

— Маргарита Юрьевна, — сверху вниз кивнул&.она Алене и милостиво добавила: — Можно просто Марго.

Энергия у Марго била через край.

Едва они осмотрели довольно спартанский номер отеля, приготовленный для Алены, как Марго решительно потащила ее в какую-то контору оформлять получение груза.

После заполнения длинного перечня бумаг они помчались на грузовую таможню, оттуда на склад... И только к вечеру Алена наконец-то, попала в знаменитый Дворец кино, в просторном фойе которого остальные участники уже развешивали свои экспонаты.

Марго что-то тараторила ей о спонсоре-организаторе, который тоже будет принимать участие в выставке, а Алена удивленно оглядывалась по сторонам.

Конечно, Дворец кино знаменитое, фешенебельное место, но... разве нельзя было провести мероприятие в картинной галерее?

Хотя... надо отдать должное высоким окнам, через которые лучи солнца освещали весь холл... При таком освещении краски заиграют ярко и радостно...

Алене Вяземской отвели небольшой скромный уголок. Предназначенное для ее работ место было отгорожено тонким шнурком, а посередине пустого пространства сиротливо висела табличка с английским текстом: «Вяземская. Россия».

Алена растерянно замерла. При всем старании привезенные ею картины с трудом можно разместить здесь, а вот панно... Оно не поместится в этом уголке... Не перегибать же его пополам...

— Есть проблемы? — бодро спросила Марго.

Рабочие уже вносили в фойе упакованные в мешковину картины.

— Вот сюда. Аккуратнее, — взяла на себя руководство Марго. — Я думаю, эту большую повесим справа, рядом парочку поменьше, а остальные на левой части стены, там как раз есть несколько крюков...

Она даже не взглянула на картины, повернутые к стене, руководствуясь исключительно их размерами.

Алена не любила скандалить, но и терпеть такую безапелляционную настырность было выше ее сил.

— А я думаю, — вежливо, но твердо сказала она Марго, — что в ваши функции входит перевод моих пожеланий.

— Что вы сказали? — с неподдельным изумлением спросила та.

— Скажите, пожалуйста, рабочим, чтобы распаковали картины. Я сама укажу, что и куда повесить.

Марго буркнула своим каркающим голосом несколько фраз и демонстративно отошла в сторону.

Она издалека наблюдала за тем, как эта строптивая русская обходится без ее помощи.

Алена молча указывала на нужную работу и шлепала ладошкой по стене, обозначая место.

Рабочие быстро выполняли ее указания и вопросительно поглядывали — так?

Чуть левее — махала рукой Алена. Ниже... стоп. Хорошо.

Международный язык жестов у людей, занятых общим делом, не требовал перевода.

А свернутое в рулон панно Алена решила забрать с собой в гостиницу. Неизвестно, какой у них здесь склад... А вдруг сырость... или мыши...

И это не составило труда. Она просто сказала:

— Отель, — и вручила тому, кого считала в бригаде главным, визитную карточку проживающего.

Бригадир вопросительно глянул на нее и показал, будто развязывает рулон. Алена покачала головой, мол, оставьте как есть...

Остальные участники выставки управились раньше нее. Не было сил разглядывать все досконально, но Алена не удержалась, чтобы хотя бы мельком не посмотреть, кто же составляет ей конкуренцию.

Хм... пожалуй, она здесь единственный традиционалист и не совсем вписывается в общий стиль... Здесь больше подошли бы работы Григория... или даже Ангелины...

Молодое поколение европейского «арта» изощрялось как могло.

А на самом заметном месте еще одна бригада монтировала какую-то невероятную конструкцию. Пока трудно было представить, что она может означать...

— Вы закончили? — каркнула над ее ухом Марго. — Тогда поторопитесь.

— Куда?

— Мне нужно проводить вас на ужин.

— Я так устала... — Алена сделала слабую попытку избавиться от нее. — И совсем не хочу есть.

Но Марго деловито посмотрела на часы. Она не желала слушать какие-либо возражения.

— Если мы не будем там через пятнадцать минут, то от шведского стола останутся одни воспоминания.

— Но...

— Даже если вы не станете сегодня ужинать, все равно надо получить карту для питания и номер места.

Фу, какая бюрократия... Говорят же, что чересчур тщательная организация способна загубить любое хорошее начинание.

Так что волей-неволей Алене пришлось и дальше терпеть общество Марго.

А та, не обращая внимания на ее понурый вид, тараторила с утроенной энергией:

— Эти две недели мы будем неразлучны, дорогая. Я аккредитована в качестве вашего личного переводчика и в некотором роде наперсницы...

«Это хрипловатое бульканье, видимо, должно означать смех...» неприязненно подумала Алена, приходя в ужас от такой перспективы.

— Вам надо ознакомиться с расписанием нашей работы, — продолжала Марго, гордясь своей энергичной деловитостью. — Открытие выставки состоится в полдень. Я буду иметь место быть у вас в отеле без десяти полдесятого...

— В девять двадцать? — машинально уточнила Алена.

— Не обращайте внимания, я давно покинула вашу страну, — высокомерно отозвалась Марго. — Сейчас по-итальянски я говорю лучше, чем по-русски.

И похоже, она считала это своим главным достижением.

— А зачем?

Марго не поняла.

— Зачем вы придете ко мне?

— Сопровождать, — изумилась Марго и заглянула в блокнот. — В десять завтрак, потом прогулка по городу... Полагаю, мы не будем уходить очень далеко, поскольку отведем время на смену одежды для церемонии...

— Переодеваться мы тоже будем вместе? — с невинным видом спросила Алена. — Вы будете выполнять функции горничной?

Марго обиженно фыркнула.

— Нет, я поеду сменить платье в мой дом. После открытия будет парадный банкет. А на вечер я запланировала посещение Дворца дожей и прогулку в гондоле по каналам.

Алена отметила про себя, что прогулка окажется весьма «приятной».

— И прошу вас соблюдать организованность, — строго продолжила Марго, — и не пропадать никуда без моего известия.

— Поставить вас в известность...

— Да. Вы понимаете. У нас очень насыщенная программа.

Неужели долгожданное свидание с Венецией Алене придется делить с этой дамочкой?

— Вообще-то я приехала работать, — твердо сказала она, глядя прямо в прищуренные глаза Марго. — И мой распорядок дня не согласуется с вашим. В шесть ноль-ноль я выхожу на этюды. Питаюсь я по своему графику там, где хочу и когда хочу. В музеи я предпочитаю ходить одна.

— Но без знания языка... — запротестовала Марго.

— Чтобы спросить дорогу, мне хватит английского. Кому я должна сообщить, что отказываюсь от переводчика?

Марго как-то сникла и засуетилась:

— Зачем же отказываться, если вам его любезно предоставили? Я могу помогать на выставке... Речь перевести... И отправка контейнера... документы на таможне...

«Может быть, она боится потерять подвернувшуюся работу? — догадалась Алена. — Наверное, у них с этим туго... И ей, должно быть, очень нужен гонорар, указанный в контракте... И она стремится его максимально отработать...»

Алена остановилась и посмотрела на переводчицу.

— Маргарита Юрьевна, мы можем договориться?

— О чем? — с надеждой встрепенулась та.

— Ваш план мероприятий вы отдадите устроителям. Они его оценят по заслугам. А в остальном... Я живу своей жизнью, а вы своей. И лучше, чтобы они не пересекались.

Глава 13 ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Прелестен вид, когда, при замираньи дня,

Чудесной краскою картину оттеня,

Все дымкой розовой оденет пар прозрачный:

Громадных зданий ряд

величественно мрачный,

Лагуны, острова и высь Евгейских гор,

Которых снеговой, серебряный узор

Сияет вдалеке на темном небосклоне.

Все призрачно глядит:

и зыбь на влажном лоне,

Как марево глазам обманутым пловцов,

И город мраморный вдоль сжатых берегов...

Из узкого окна гостиничного номера Алене не было видно ничего, кроме глухой серой стены стоящего напротив дома. Причем стена была так близко, что, казалось, можно протянуть руку и дотронуться до нее...

Пока что ничто в этом городе не соответствовало ее прежним о нем представлениям. Аэропорт — типичное урбанистическое строение из стекла и бетона, суета — куда там московской!.. И Дворец кино вовсе не похож на дворец...

Вот так всегда — действительность разочаровывает... Алена имеет обыкновение представлять себе все гораздо лучше, чем оно есть на самом деле.

А здесь из крана течет тонкая струйка ржавой воды, словно в Венеции ее недостает...

Алена просила портье разбудить ее пораньше, но сервис здесь оказался не слишком «навязчивым».

Она вскочила на ноги и не поняла сразу — утро уже наступило или еще продолжается вечер?

Серые сумерки на фоне серой стены...

К наружному стеклу был прикреплен градусник. Красный столбик замер между 20 и 30. Алена постучала по стеклу пальцем, и столбик нехотя пополз вверх.

Тридцать... тридцать один...

Она стукнула еще, и он опять опустился на прежнее место.

Простуженный кран в ванной недовольно булькнул, всхлипнул, выплюнув тонкую струйку воды, и сейчас же пронзительно и натужно загудели трубы.

От этого грохота должны были тут же вскочить все остальные постояльцы отеля, и их темпераментный итальянский «скандалиссимо» просто обязан был перекрыть хрипы ржавых коммуникаций...

Но вокруг было по-прежнему тихо...

Алена едва плеснула в лицо, решив, что здесь не стоит злоупотреблять водными процедурами. Да и к чему? Ведь совсем рядом море...

Она натянула крошечное бикини и один из Лилечкиных нарядов — полотняный костюмчик с шортами. Большое мохнатое полотенце сунула в сумку, а на голову водрузила элегантную соломенную панаму. Ничего, что солнца пока не видно, — оно обязательно появится!

Полусонный портье дремал за своей стойкой. Он поднял глаза и замигал, пытаясь понять, чего от него хочет иностранная гостья.

Они оба объяснялись по-английски с трудом.

— Бич? — требовательно спрашивала Алена. — Море...

— Аморе? — недоумевал портье, гадая, на какой еще «берег любви» собралась эта блондиночка.

Алена показала из сумки краешек полотенца.

Итальянец что-то взволнованно залопотал в ответ, отчаянно жестикулируя. Он явно не хотел, чтобы Алена отправлялась на пляж.

«Предупреждали... волнение... рыбакам вернуться...» — уловила Алена из дикой смеси английских и итальянских слов.

Может, у них намечается забастовка рыбаков? Но какое это имеет к ней отношение?

Алена махнула рукой и выбежала из отеля. Не такой уж и большой этот остров Лидо. В какую сторону ни пойди — все равно упрешься в море.

...Вчера она видела его только сверху... Оно было лазурно-голубым зеркалом, такого пронзительно-чистого цвета, что дух захватывало...

Сегодня перед ней расстилалась грохочущая серая стихия.

Порывистый ветер гнал по небу обрывки свинцовых облаков, а свинцовые волны с гребешками мутной пены обрушивались на песчаный пляж, словно пытались отгрызть кусочек...

В лицо летела соленая пыль мелких брызг. На пляже не было ни души, только сиротливо поскрипывали под порывами ветра круглые полосатые тенты-зонтики...

Как ни странно, было тепло. Но не так томительно-душно, как обычно перед грозой.

Свежий ветер, проносящийся над просторами Адриатики, нес с собой странную смесь запахов: рыбы, йода, смолистого дерева и каких-то незнакомых пряностей...

Алена быстро скинула одежду, бросила под полосатый зонтик и побежала в воду.

Сколько она не была на море?

С тех пор, как беглянкой наслаждалась привольной жизнью в Феодосии...

Но тогда все было другим — и распаренный черноморский пляж, и свобода, и любовь, которую она пила жадными глотками... любовь горькая, как морская вода...

Алик любил рисовать море. Он шутил, что в нем погибает Айвазовский. Но по Алениному убеждению, Айвазовскому было далеко до Алика.

И она смотрела на море его глазами и любила его так же, как он...

Но за все те счастливые недели стихия ни разу не показала свой норов, крымская бухта была тихой и безмятежной...

С тех пор Алена ни разу не ездила на юг. Возможно, она просто боялась воспоминаний, которые неминуемо должны были нахлынуть...

«Никогда не возвращайтесь в прежние места...»

Но здесь все было другим.

Набежавшая волна с силой ударила ее в ноги, и Алена не удержалась, упала в воду и услышала вырвавшийся из груди собственный смех.

Воспоминания отпустили. Остались только тихая грусть и жалость. Но страданий уже не было...

Так человек сдирает с зажившей ранки засохшую корку, морщится в предчувствии неминуемой боли... и обнаруживает под ней розовую полоску новой, здоровой кожи...

Следующая волна накатила вслед за первой, перевернула Алену на спину и потащила за собой.

Здорово!

Она достала ногами дно и оттолкнулась. Несколько взмахов рук — и берег стремительно отдалился.

Зато в небе появился голубой просвет. Обрывки туч стремительно уплывали в глубь побережья, словно волны, гонимые ветром...

Алена считала себя хорошей пловчихой и совершенно не боялась, направляясь в открытое море. В соленой воде гораздо легче держаться, чем в пресном бассейне...

Вверх — вниз... Вверх — вниз...

Как на качелях... Сердце замирает, и тут же тело поднимается на новый гребень...

Ну что, Адриатика? Как тебе покорительница стихий?

Ошибкой было то, что она оглянулась.

Берег казался тонкой полоской, занавешенной полосой тумана. Откуда взялся туман? Или это пелена застилает ей глаза?

Алена одной рукой отерла лицо и тут же ушла под воду с головой. Вынырнула, схватила губами воздух... и снова ее накрыл высокий гребень волны.

Движения стали суетливыми. Она слишком поспешно повернула назад, не рассчитала и опять не успела вдохнуть...

Прекрасный качающийся ритм этих «водных качелей» сбился, теперь она отчаянно била руками, торопилась, выбивалась из сил...

А берег все не приближался. Алене казалось, что она остается на одном месте — преодолевает одну волну, а следующая коварно возвращает ее обратно...

Она глотнула горько-соленой воды и почувствовала, как закололо в груди и под лопатками...

Воздуха...

Хоть на один вдох...

Еще один взмах... последний...

Кажется, солнечный луч пробил пелену туч и пронизал толщу воды...

Алена видела его снизу... Прозрачное нефритовое сияние над головой...

Она рванулась ему навстречу... Еще чуть-чуть... несколько сантиметров...

Но тут нефритовое сияние перед глазами медленно сменилось густой чернотой...

Алена почему-то запомнила все оттенки. Сначала исчезла золотая желтизна, потом к нефритовому примешался темно-коричневый... потом в их грязноватой смеси начало растекаться черное пятно, словно чернильная клякса...

А потом остался только черный. Глухой, обволакивающий, беспросветный...

И наступила бесконечность.

Перед раскрытыми глазами неспешно ползла вверх черная стена.

Значит, она погружается вниз...

Мысли угасали, как тот последний солнечный луч...

«Я тону... — с пугающим спокойствием подумала Алена. — Нет... я уже утонула...»

Не было ни боли, ни страха, ни отчаяния. Она как-то разом смирилась с этим и покорно приняла неизбежное.

Переступила грань бытия...

До ее порога она еще пыталась бороться за жизнь, барахталась изо всех сил, молотила по воде руками и ногами, пыталась выплыть, жаждала вдоха...

А за порогом было только спокойствие. Ни к чему ненужная суета... Чему быть, того не миновать...

...И вдруг — воздух. Такой резкий и острый, словно нож полоснул по груди, разрывая легкие...

И всхлип...

И противный привкус во рту... точно окислившееся железо...

И неожиданная боль в висках и затылке, точно невидимое чудовище пытается содрать с ее головы кожу вместе с волосами...

Кто-то изо всех сил тянул ее наверх. И Алена физически чувствовала эти усилия.

Зачем? Ей было уже хорошо... и спокойно...

Ее неудержимо манила обратно глубина...

Она забарахталась в воде, пытаясь освободиться.

На короткий миг ее голова приподнялась над гребнем волны, губы жадно глотнули очередную порцию воздуха, а перед широко раскрытыми глазами возникло чье-то лицо.

Ихтиандр! Человек-рыба... Кто еще мог выплыть к ней на подмогу из морской пучины? Ведь на берегу не было ни души...

Руки ее поневоле вцепились в широкие, скользкие от воды плечи.

И новая волна накрыла их обоих с головой...

Часть вторая

Так море, древний душегубец,

Воспламеняет гений твой?

Ты славишь лирой золотой

Нептуна древнего трезубец.

Не славь его. В наш гнусный век

Седой Нептун земли союзник.

На всех стихиях человек —

Тиран, предатель или узник.

А. С. Пушкин. К Вяземскому

Глава 1 СИВАЯ КОБЫЛА В ЯБЛОКАХ

Все померкло. И одновременно — все стало хорошо. Спокойно и безмятежно.

Все верно, именно так и случается после смерти. Утверждают же, что, умирая, человек успокаивается. Недаром черты лица у усопших разглаживаются, становятся правильнее и отчетливее, чем при жизни.

...Ангелоподобная Ангелина обожала писать портреты покойников. В качестве натуры она предпочитала использовать посмертные маски.

— Эти лица гораздо красивее, чем у живых, — говорила художница. — Они без посторонних примесей и искажений. Никакой мимики, никаких гримас, никакой асимметрии. Да и нашу работу облегчает. Выписал правую сторону лица — и автоматически повтори ее слева. А живым, как говаривала одна известная личность, надо непременно левую щеку подставить, если ударили по правой: иначе морду так перекосит, что родная мама не узнает.

Алену передергивало от этих холодных рассуждений.

— Ты бы хоть Евангелие перевирать постеснялась. И вообще! Человек — не орнамент! — кипятилась она. — Человек весь состоит из неправильностей, и только поэтому он человек! Он — душа, а не правая и левая половинки!

На что Ангелина не без удовольствия подзаводила ее еще сильнее:

— Я-то Евангелие читала, а ты? Там сказано: сберегший душу свою, потеряет ее, а вот у потерявшего — все о’кей. То есть у того, у кого она уже отделилась от тела...

Алене большого труда стоило сдержаться — не к лицу княжне Вяземской поддаваться на чью-то провокацию и повышать голос в споре, заведомо бесплодном.

Она-то знала твердо: душа, как море, у которого симметрии нет и быть не может...

...Вот тебе и душа...

Вот тебе и море...

Ленка Петрова с детства мечтала увидеть Адриатику, но Адриатика оказалась капканом.

Алена Вяземская со жгучим нетерпением ждала этой поездки в Венецию, но путешествие стало финальным пунктом биографии.

И если картины русской художницы будут иметь в Италии успех, то уже посмертный.

А ее работы, можно сказать, на успех теперь просто обречены: красивая гибель автора поспособствует этому.

Тем более что тело извлекли сразу же, пока оно еще не успело измениться.

Молодая привлекательная утопленница с пропорциями Венеры Милосской вызовет всеобщее сочувствие: она чем-то сродни русалке, сказочному, таинственному существу.

А потому можно быть уверенной: от желающих взглянуть на полотна трагически погибшей девушки-художницы отбоя не будет. Мертвых принято почитать. Возможно даже, что целый выставочный день организаторы посвятят «светлой памяти» Петровой-Вяземской.

И критики наверняка станут наперебой превозносить достоинства ее пейзажей, каких только эпитетов не напридумывают: углядят в них и «глубину постижения мира при внешней сдержанности», и «величие скромности», и другую подобную ерунду.

Не исключено, что иные, гордясь собственной проницательностью, «распознают» в ее холстах веяние трагизма и интуитивное предчувствие безвременной кончины. А то и пуще того: станут доказывать, что в этих простых нежных картинках зашифрована фрейдистская подсознательная тяга к смерти...

Что за чушь вечно несут эти искусствоведы!

Ничего Алена Вяземская не предчувствовала. И умирать она вовсе не собирал ась.

И если бы сейчас легкие ее не были заполнены соленой морской водой, она бы крикнула во весь голос: «Мне безумно жаль — слышите вы, бумагомараки?! — до боли жаль расставаться и с зеленой травой, и с небом оттенка светлого индиго, и с этим проклятым и безумно-прекрасным морем, настоящий колорит которого я так и не успела уловить».

И еще она добавила бы: «У меня даже не хватило времени понять, какого цвета глаза и волосы у того венецианца, который извлек меня из воды. Блондин он или брюнет? Черноглазый, как большинство итальянцев, или синеглазый? Попроси кто-то написать его портрет по памяти — не смогла бы... Увы, уже никогда и не смогу. И это невыносимо горько... Какие теперь портреты! Меня ждет лишь один—единственный, мой собственный, точечно выбитый кладбищенским художником по фотографии на темном камне, граните или лабрадоре, над датами рождения и смерти. Смерти?!»

И Алена взбунтовалась бы, будь она жива: «Нет, нет, не желаю! Я хотела бы прожить долгую-долгую жизнь. Как мой знаменитый предок. Так что все домыслы, которые вы там, господа критики, про меня насочиняете, — это бред сивой кобылы в яблоках...»

...Увы! Пока, похоже, бредили не критики, а сама Алена. Перед ней проходили видения, до странности отчетливые и последовательные...

...Сивая кобыла в яблоках, гордая нетерпеливая трехлетка, будто присыпанная вдоль холки серебристым инеем, была, несомненно, хороша.

Лошадь даже не пугалась орудийных залпов, будто поле битвы было для нее столь же привычным, как и теплая конюшня.

— Не сумлевайтесь, Петр Андреич, — заверял денщик Ефим, державший лошадь за повод, — подковки у Марусеньки как игрушечки, разве что не серебряные. Я сам кажный гвоздик проверил.

Молодой князь Вяземский и не «сумлевался».

Преданность и добросовестность Ефима были не раз испытаны не только сейчас, а еще в ополчении, во время военной кампании двенадцатого года.

Еще детьми Петя Вяземский и дворовый мальчонка Ефимка вместе играли в Остафьевском лесу, и, бывало, частенько приходилось маленькому крепостному выручать слабенького близорукого «барина» из разных передряг. То из топи его вытащить, то помочь спуститься с дерева, на которое Петя из лихости влез слишком высоко.

А то и оказать хирургическую помощь — отодрать от лодыжки присосавшуюся в речке пиявку, пользуясь непочтительным, однако испытанным деревенским методом: помочиться на мерзкую, раздувшуюся от человеческой крови тварь...

Нет, в Ефиме сомневаться было грешно.

А все же его сиятельство медлил оседлать кобылку Марусю. Голова у него слегка кружилась, а он стеснялся в этом признаться. В двадцать лет так хочется казаться героем!

...Ровно час назад Вяземскому крупно повезло — князь остался цел и невредим, когда под ним неприятельским ядром убило жеребца Чалого.

Седок же был лишь слегка оглушен, но быстро взял себя в руки и, вскочив, бодро заявил, что намерен и дальше участвовать в сражении.

Все бы вроде ничего, да вот досада — старые любимые очки в тонкой золотой оправе разбились.

А те запасные, что привез он с собой к деревне Бородино в сафьяновом футлярчике, были как будто не совсем по глазам. Мутило от них.

От них ли?..

— Да уж не контузило ль вас, Петр Андреич? — забеспокоился денщик. — Вы вроде как под хмельком.

— Ничего, ничего, голубчик, — пробормотал Вяземский, прилагая усилия, чтоб язык не заплетался и речь звучала ясно и отчетливо. — Не под хмельком, а... во хмелю битвы! Не могло меня контузить. Матушка всегда говорила, что я в сорочке родился...

Он убеждал и самого себя, что все в порядке, но отдельные выстрелы отчего-то сливались в ушах в один сплошной гул, похожий на рев водопада, и не понять было, где ружейная пальба, а где канонада. И человеческие голоса слышались словно бы из-под воды, отдаваясь в висках и затылке болезненной пульсацией.

А кругом стоял туман.

С этого тумана, поднимавшегося с низовий реки Колочи и предвещавшего ясный день, началось двадцать шестое августа тысяча восемьсот двенадцатого года.

Но утреннее марево тут же сменилось другим — то были дымы битвы, так и не давшие солнцу засиять по-настоящему.

Теперь же, после падения, все вокруг и вовсе виделось мутно, как сквозь кисейный полог, которым в младенчестве няньки занавешивали его кроватку, чтобы уберечь нежное дитя от назойливых комаров.

— Пойдемте назад, барин, миленький, обопритесь на меня, — попросил Ефим. —Там дохтур, в палатке. Осмотрит вас — целы ль косточки? Вам прилечь бы...

«Он прав, — подумал Вяземский. — Но как я могу! Я русский дворянин, и, пока ноги держат меня, мой долг... Ах, перед кем я, впрочем, бравирую?»

Он зачерпнул пригоршню воды из Колочи и плеснул себе в лицо, надеясь освежиться.

«Боже, умываюсь, а очки забыл снять!»

Речная водица заструилась по стеклам... но она была не чистой, как обычно, а красно-бурой.

«Да, несомненно, я болен, я контужен, я, наверное, совсем плох, вот уже и кровь мерещится», — без всякого волнения подумал Петр.

Но тут Ефим испуганно воскликнул:

— Что вы делаете, ваше сиятельство, тут же упокойники плавают! Ладно б еще наши, русские, а то вон давеча хранцузишку-нехристя к переправе протащило. Нетрожьте эту воду, поганая она!

Вспомнилось опять-таки из раннего детства: «Не пей из копытца, Ивашечка, козленочком станешь!»

Но ведь это же прекрасно! Значит, не пригрезилось, а вправду кровь вместо воды течет в Колоче! Следовательно, нет и не может быть у князя Вяземского никакой контузии — было бы слишком обидно отправиться в лазарет именно тогда, когда они столкнулись наконец с Наполеоном лицом к лицу!

— Ага! — обрадовался молодой знатный ополченец. — Так я, выходит, молодцом еще! Эти Мюраты-пираты попляшут у нас еще! Выше голову, Ефимка!

И, отшвырнув выпачканные неподходящие очечки, не слушая возражений преданного денщика, отпрыск одной из богатейших и известнейших московских фамилий лихо вскочил на сивую в яблоках кобылку Марусю — на ощупь, вслепую. Молодости свойственно переоценивать свои силы!

И тут, заглушая прочие звуки, накатила на него волна басового мужского хора:

— Ур-ра-а! В атаку!

Поток пеших и конных устремился мимо него вдоль берега — никто не пытался ни спросить, ни объяснить, куда именно. Все, кажется, и так знали. А кто не знал, тот чувствовал.

Вяземского увлекло всеобщее стремительное движение, и возбуждение окружающих его людей вмиг передалось ему.

Петр Андреевич потерял Ефима из виду, да и немудрено — теперь он различал людей и предметы не далее как на расстоянии вытянутой руки...

Он скакал, пришпоривая красавицу Марусю:

— Катай-валяй, милая!

Это восклицание, услышанное им однажды из уст Дениса Давыдова, чрезвычайно нравилось ему.

И, близорукий, в пылу скачки, в бешеном аллюре, он не заметил, что все кавалеристы, кроме него одного, свернули влево — к флешам Багратиона.

Пехота расступалась, чтобы дать дорогу единственному, оставшемуся среди пеших, всаднику. Не ровен час, растопчет!

— Катай-валяй, Маруся!

Тропа пошла в гору — и Маруся понесла Вяземского по склону вверх.

Ну, не совсем гора это была, конечно, не Альпы, через которые переходил Суворов, а всего лишь невысокий курган, а князю казалось, что он взмывает высоко—высоко, над всем миром!

Обычно скептически и иронически настроенный, в эти минуты он, напротив, был полон романтического юношеского восторга. Взлететь — и победить!

Ему невдомек было, что холм, на который несла его кобыла-трехлетка, — и есть та самая батарея Раевского, которая только что перешла в руки неприятеля и которая вскоре, когда русские отберут ее назад, станет легендарной.

А Наполеон впоследствии с горечью назовет этот холмик «роковым редутом»...

— Ага, синие! Баклажаны! — не удержался от остроты Вяземский, завидев на склоне, выше себя, французские мундиры.

Прошлым летом его поразило, что один заезжий малороссийский помещик называл эти лиловые овощи «синенькими», и теперь врожденная страсть к словесной игре заставила его сочинить этот каламбур.

— А вот мы вас на рагу! — И он выхватил из ножен саблю дамасской стали, перешедшую ему в наследство от отца, — это был скорее предмет искусства, нежели оружие.

— Ragou? — изумленно прокартавил французский офицер, прежде чем пасть от удара его клинка.

«Велика сила искусства!» — опять мысленно скаламбурил Вяземский, может быть, для того, чтобы не думать о смерти, своей и чужой. Ведь он только что убил человека так же хладнокровно, как разрезал бы баклажан...

И — вот она, вершина кургана! Загарцевала на ней гордая красавица Маруся, заржала победно.

И тут пчелиный рой с жужжанием пронесся мимо раскрасневшегося лица князя.

Пули?!

Вяземский не видел, кто именно в него целился, кто именно стрелял: фигуры и лица казались размытыми.

«Зря очки выкинул, — мелькнуло у него в голове. — Даже не узнаю, от чьей руки я...»

Но и на этот раз не ему было суждено погибнуть от ядовитых укусов свинцовых пчел.

Сивая кобыла в яблоках дернулась под седлом и закричала, как роженица. Лошадь повалилась на бок, всей своей тяжестью придавив седока.

Ему был виден в этот миг только маленький фонтанчик крови, который бил из простреленной холки.

И горбок на Марусиной шее был похож на маленький вулканчик, присыпанный инеем, но иней таял под извергаемой из кратера темной, едко пахнущей лавой...

Теплая кровь брызнула ему на щеки, на подбородок, он слизнул ее с собственных губ и ощутил вкус — кисловатый, как у ежевичного морса.

Кобыла больше не ржала. Она хрипела. Лошадь приняла на себя предназначенную ему смерть.

А Вяземскому казалось, что хрипы вырываются из его грудной клетки и что умирает он.

Дышать было трудно. Смотреть на белый свет было еще труднее: веки смежались, и стоило невероятных усилий держать глаза открытыми...

А за маленьким седовато-серебристым Везувием, склоны которого почернели от крови, четко прорисовалась другая фигура — православный крест на куполе маленького белого храма.

Церквушка деревни Бородино, стоявшая в пятистах шагах от рокового редута, словно бы в один миг приблизилась, позволяя близорукому человеку, лежащему на вершине кургана, разглядеть ее во всех подробностях...

Глава 2 ДЕРЖИ НОГИ В ТЕПЛЕ, А ГОЛОВУ В ХОЛОДЕ

...— Как ты думаешь, Ефим, Бог на самом деле есть или его люди выдумали?

— Господь с вами, барин, грех-то какой! — Денщик начал мелко, истово креститься.

— А многие умные люди очень даже сомневались. Господин Вольтер, к примеру.

— Да ить он же небось из хранцузов!

— Что верно, то верно.

— Дык понятно — злодей!

Не далее как нынешним утром, незадолго до начала Бородинского сражения, вел он эти провоцирующие, богохульные разговоры, продвигаясь в группе других ополченцев по Большой Смоленской дороге.

И вдруг, будто нарочно наперекор ему, зазвенело, заискрилось невдалеке светлое церковное пение.

И Ефим и прочие солдаты и офицеры тотчас же, как по команде, обнажили головы и опустили ружья к земле.

Чтобы не выглядеть белой вороной, снял свой твердый кожаный кивер и Петр Андреевич. Озираясь в поисках певчих, он спешился, передал Ефиму повод Чалого:

— Где-то поют? Откуда это?

— Несут, ваше сиятельство! — торжественно отвечал денщик с блестящими от восторга глазами.

— Что несут?

— Эхма, поспеть бы! — не отвечая на вопрос хозяина, воскликнул Ефим.

Впервые в жизни проявив нерадение и бросив барского коня на произвол судьбы, он со всех ног бросился вслед за пехотинцами, на бегу умудряясь то и дело кланяться.

Вяземский отчего-то не рассердился. В его душе проснулось какое-то странное чувство — не то жгучее любопытство, не то несвойственное ему прежде нетерпеливое ожидание чуда. А ведь он в чудеса не верил, а признавал до сих пор лишь мировую закономерность!

Поспешив за Ефимом и прочими, он наконец врезался в огромную толпу людей, которую собрало вокруг себя церковное шествие, остановившееся на вершине холма.

Мужики с непокрытыми головами держали на белоснежных вышитых полотенцах икону Божьей Матери, убранную полевыми цветами и шелковыми лентами. Вяземский понял, что именно к ней и относился возглас Ефима: «Несут!»

Шел молебен.

Дьячки, размахивая кадилами, выводили слаженно:

— Спаси от бед рабы Твоя, Богородице...

— Заступница! — с чувством прошептал кто-то рядом с князем. — Чудотворная!

Это была вывезенная из Смоленска и следовавшая с тех пор за русской армией Божья Матерь «Умиление».

Но даже тени умиления не увидел Петр Андреевич в темном, печальном и мудром лике Ее, взиравшем на русских воинов из-за сверкающего в солнечных лучах оклада.

Зато почудилось вдруг молодому князю, что бездонные, запредельные зеницы Пресвятой Девы повернулись в его сторону и их неземная, горняя материнская сила проникла глубоко-глубоко, прямо в душу, где жили ум и поэзия, но до сего дня не находилось достаточно места для настоящей веры.

И в этот момент, кажется, нечто важное было ему обещано свыше. Не счастье и радость, о нет. Вернее, не только это.

Обещано было ему нечто большее — жизнь. И со счастьем, и с радостью, но еще и со страданием и с состраданием... И с долгом, и с обязанностями, а главное — с пониманием, которое не многим из смертных даровано.

Тогда он не мог себе объяснить этого чувства и не ведал, что осознание высшего Смысла придет к нему, но лишь в глубокой, дряхлой старости. Он просто принял жизнь как щедрый дар. Долгую, очень долгую жизнь...

Батюшка загудел надорванным, напряженным голосом:

— ... яко вси по Бозе к Тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству...

И тогда Петр Андреевич Вяземский явственно ощутил, как чья-то теплая, твердая ладонь — нет, не ладонь, а длань — легла на его вихрастую, еще совсем мальчишескую макушку и несильно, ласково, однако настойчиво пригнула к родной земле, которую нужно было защитить.

Князь упал на колени на пересохший суглинок и отдал земной поклон...

Это он-то, насмешник и скептик, ярый поклонник господина Вольтера...

Он, чей рассудок всегда оставался холодным даже тогда, когда сочинял свои стихи...

Он, привыкший во всем сомневаться и веривший лишь очевидным, материальным, эмпирически проверенным фактам...

— Богородице, Дево, радуйся! — шепотом воззвал он к потемневшему, но такому лучезарно—светлому лику. В эти минуты он веровал, глубоко и до конца.

Потом началась битва, в которой пушечным ядром под князем убило Чалого...

А еще чуть позже — и сивую в яблоках кобылку Марусю свалили неприятельские пули...

Две убитые лошади под одним всадником за одно августовское утро — не много ли для того, чтобы быть простой случайностью?

И могло ли быть случайностью, что князь успел разглядеть крест, венчавший купол церкви деревни Бородино, прежде чем померкло его сознание?..

— Живой, живой! — Ефим плакал от радости, как чувствительная барышня, извлекая хозяина из-под трупа лошади. — Правду матушка ваша говаривала — в сорочке родились!

— ...В сорочке родилась... живая...

Услышала это Алена или только подумала?

Желаемое или действительное?

Да что гадать! Реальность, несомненная реальность!

Потому что только в реальности чувствительные пальцы художницы и ювелира, привыкшие превращать в филигранные кружева тончайшую каленую проволоку, могут ощущать шершавость налипших на подушечки песчинок.

И только живой человек способен распознать разность температур. Для умершего существует лишь вечный холод.

А она явственно чувствовала: ее икры и ступни пригревает жаркое солнце, а мокрый затылок начинает мерзнуть. Значит, голова в тени.

— Держи ноги в тепле, а голову в холоде, — бывало, учила ее уму-разуму бабушка, и вот — теперь это образное наставление воплотилось в реальность...

«Ура! Я жива, жива, жива!!!»

А раз уж жива — можно попробовать открыть глаза.

Попробовала — удалось.

Взгляд уперся в яркий полосатый тент-зонтик. Такие разбросаны по всему огромному побережью острова Лидо, хотя курортный сезон еще, собственно, не начался.

Выходит, Алена уже не в море, а на берегу.

И — вот оно возникло, то самое, мельком увиденное среди адриатических волн бледное мужское лицо. Оно загородило радужные полосы полотнища пляжного зонта.

Венецианец-спаситель.

Или спасатель? Может, это его служба и оплачиваемая обязанность — вытаскивать из воды незадачливых, чересчур самоуверенных и неосторожных купальщиков?

Служба или не служба — неважно. Благодаря ему продолжается земное существование Алены Вяземской, Ленки Петровой, обычной девушки, а не какой-то там русалки.

— Грацие, синьор, — проговорила Алена, и это было все, что она помнила из итальянского.

Его нахмуренное, встревоженное лицо разгладилось, по тонкому красивому лицу разлилась счастливая улыбка, а глаза как будто изменили цвет, из серо-стальных превратились в ярко-синие.

— Не за что меня благодарить.

Он в самом деле ответил по-русски или опыт работы над портретами помог Алене прочесть смысл сказанного по его мимике?

— Слава Богу! —добавил загадочный венецианец, теперь уже точно на ее родном языке, с легким московским аканьем, без каких бы то ни было признаков итальянского акцента.

Русский спасатель, специально обслуживающий русских тонущих курортников?! Для каждой нации — свой пляжный работник...

Тьфу! Бред какой-то... бред сивой кобылы в яблоках... И почему-то в голове навязчиво вертится кличка этой выдуманной, несуществующей кобылы — Маруся...

Что-то привиделось девушке, пока она находилась между жизнью и смертью, а что именно — припомнить она никак не могла. Родовая память — она включается неожиданно и так же внезапно захлопывает доступ в свою сокровищницу.

Ну и не надо! Достаточно бреда и фантазий!

Все самое страшное позади, можно и нужно возвращаться к нормальной жизни.

— Вы что, из России? — спросила Алена у незнакомца.

Он, услыхав родную речь, был удивлен не меньше, чем она:

— А вы что, тоже оттуда?

— Ага. Только вчера приехала. Вы, наверное, эмигрант?

— Нет. Скорее, путешественник. Как вы себя чувствуете?

— Еще не знаю.

Она прислушалась к своим ощущениям.

Вроде бы все нормально, только... с грудью творится что-то странное. Туда должна бы падать тень от тента, а, несмотря на мокрый купальник, тепло, слишком тепло, даже горячо.

Алена приподняла голову.

Какая наглость! Ладони «путешественника» покоились прямо поверх узеньких полосочек ее откровенного бикини.

Но самым для нее ужасным, самым постыдным и невыносимым было то, что ей такое нахальство показалось приятным!

«Утопленница-распутница, — подумала она о самой себе с неприязнью, уничижительно. — Недаром поверье гласит, что русалки бессовестно заманивают в свои сети мужчин... Но я не русалка, и я его не заманивала! Даже не пыталась! Просто тонула, а он... он воспользовался...»

Резким молниеносным движением — откуда только силы взялись, ведь только что лежала пластом! — она сбросила со своего тела мужские руки:

— Как вы смеете! Думаете, раз вытащили меня, значит, уже все позволено?

Он вздрогнул, смутился, отскочил на метр в сторону и совершенно по-детски спрятал руки за спину:

— Простите. Пожалуйста, извините меня, недотепу. Не думал ничего такого... Просто испугался, что вы уже... что вы захлебнулись... короче, делал вам искусственное дыхание, а тут вы очнулись, и я от неожиданности совсем забыл... Не хотел вас оскорбить, поверьте...

Алене стало стыдно: человек ее, можно сказать, с того света вытащил, а она вместо благодарности сразу кинулась обвинять его во всех смертных грехах.

Разве он виноват, что ей понравилось его прикосновение!

Не виновен и в том... что ей ужасно хотелось, чтобы он приблизился снова.

— Это вы меня извините. — Она поправила спустившиеся с плеч бретельки, как будто они могли скрыть ее пышные формы. — Я свинья.

— Непохоже. — Он густо покраснел, избегая смотреть на нее, а все-таки против собственной воли то и дело искоса поглядывая. — Даже самые породистые свиньи не бывают такими прекрасными. Вы — как Венера, явившаяся из пены морской.

Привычное сравнение. Не он первый, не он последний. Для порядка надо возразить:

— Вернее, выловленная оттуда. И никакая не прекрасная, а облезлая, как мокрая курица.

— Курицу вы тоже ничуть не напоминаете. Скорее, жар-птицу.

— Тогда уж жар-рыбу, валяюсь на песочке, воздух ртом хватаю.

— Рыбы бывают куда прекраснее птиц...

— Тогда я и не рыба. Рыбы не тонут.

— Во всяком случае, у меня был удачный улов.

Алена чувствовала себя неловко и пыталась бодриться, из последних сил тараторя:

— Увлекательный получился бы сюжетик для рыбацких баек, не правда ли?

— Да уж... Сколько я водяных существ на своем веку навидался, попадались и удивительные, но таких...

— А, так вы любите рыбачить! «С утра сидит до вечера любитель-рыболов. Сидит, мурлычет песенку, а песенка — без слов». Это про вас, да?

— Ну... в общем... можно сказать и так. Хотя я, пожалуй, не любитель, а профессионал. А вы? Вы не актриса? Может, фотомодель?

— Что вы! Манекенщицы высокие, а я недомерок. Нет, я... шкурница.

Смешно было бы сейчас, беспомощно распластавшись неглиже на приморском песочке, произносить громкое слово «художник». Прозвучало бы выспренно и неестественно. Как будто цену себе набиваешь.

Незнакомец переменился в лице, и снова глаза его стали светло-серыми:

— Что значит «шкурница»? В каком смысле? В переносном или в прямом?

— Скорее в прямом.

Он молчал, обескураженно моргая.

До Алены дошло, что ее собеседник не понимает профессионального сленга художников—прикладников и слово поэтому должно казаться ему ужасным.

Она расхохоталась:

— Да вы не пугайтесь, я не на живодерне работаю и по семь шкур ни с кого не деру. Просто клею из кожи всякие штучки. Кошельки, очечники, шкатулочки, женские украшения.

Про свою заветную, невыставленную работу — большое панно из разноцветных кожаных лоскутов — она умолчала из какого-то суеверного опасения. Не то сглазить боялась, не то — шестое чувство подсказывало, что новый знакомый окажется странным образом причастен к этому произведению...

Он снова заулыбался. Понял.

— Украшения из кожи? Здорово. Наверное, красивые получаются, как и вы сама...

— Ох, ну хватит уже комплиментов. Хотя они у вас совсем неплохо получаются! Большая практика, да?

Он воспринял это как очередное обвинение и опять залился краской, как подросток. А ведь было ему на вид уже под тридцать.

— Честное слово, никакой такой практики у меня нет, — начал застенчиво оправдываться ее спаситель, как будто его уличили в чем-то позорном. — Я мало контактирую с женщинами, да и вообще с кем-либо. Такая уж работа. Отшельническая... Вы меня извините, если что не т-так... П-просто вы в самом деле т-такая кра...

Он так разволновался, что даже начал заикаться, и хотя бы из милосердия надо было прервать его мучительные объяснения.

— Ну вот что, — решительно сказала девушка. — Я вам обязана жизнью. А потому правила приличия требуют, чтобы мы хотя бы познакомились по-настоящему. Меня зовут Алена Вяземская.

— И имя у вас такое краси...

— Опять за свое? — стараясь казаться строгой и неприступной, прервала она.

— Извините. Очень приятно. Алексей. Никитин.

Он смешался, не зная, что делать дальше. Ведь правила приличия, о которых она упомянула, требовали, чтобы женщина первая протянула руку при знакомстве.

Но Алена этого делать не собиралась.

Почему-то ей казалось: «Если он снова притронется ко мне, я... за себя не отвечаю. Главное — не подать виду, что этот человек стал мне с первой же минуты небезразличен... И в то же время — не оттолкнуть его, продлить наше знакомство. Только под каким-нибудь благовидным предлогом, чтобы он не подумал обо мне дурно. Еще решит, что я ему на шею вешаюсь!.. Значит, Алексей... Алеша. Алеша и Алена. Как это здорово звучит... Даже... ох, даже лучше, чем Алена и Алик...»

— Не знаю, как вы, — с нарочитой грубоватостью произнесла она, — а я не прочь бы пропустить рюмочку-другую. Что-то меня слегка знобит...

— Что ж я за безмозглый тупица! — заволновался Никитин. — Конечно, вам надо согреться. Прохладно, лето еще не наступило. Только простуды и не хватало в довершение всех бед!

«Какой он милый. И совсем не наглый. Скорее напротив, робкий. И заботливый», — растроганно подумала она.

— Какие-такие беды? Наоборот. Познакомилась с замечательным рыболовом-профессионалом. Выпьем на брудершафт и перейдем на «ты». И общаться станет гораздо проще. Идет?

— Идет, — обрадовался Алексей. — Куда бы вас пригласить? Я уже успел побродить по островам Венеции, тут так много симпатичных местечек, просто глаза разбегаются...

— Ну нет! Это я у вас в долгу, я вас приглашаю. По слухам, недалеко от Дворца кино есть одно приятное кафе, оформленное венецианским стеклом. Я все равно собиралась туда заглянуть, а теперь у нас есть бесспорный повод.

— Да, я там бывал! — обрадовался он. — Это совсем рядом. Я покажу дорогу. Вы в состоянии встать? А то я могу понести на руках...

Алена засмеялась:

— Нет уж, спасибо, я пока не инвалид!

А сама подумала: «Жаль, что у меня не вывихнута, к примеру, нога. Пусть бы понес...»

И спохватилась:

— Только сначала разыщем мою одежду, я ее оставила где-то на пляже, под таким же грибом...

Потом они шли от тента к тенту, заглядывая под каждый, к недоумению и неудовольствию немногочисленных загорающих туристов, выбравшихся на солнышко после шторма.

Море успокоилось.

Волн не было, лишь еле заметная рябь пробегала по поверхности воды. Как будто Адриатика взволновалась сегодня только для того, чтобы познакомить этих двоих, . Алену и Алешу.

Ступни вязли в нежном золотистом песке, и шагать было неловко, но они все так же старались не брать друг друга за руки, шагали на пионерском расстоянии друг от друга...

А ведь обоим так хотелось соединить ладони!

Глава 3 БРУДЕРШАФТ

Говорят, женщины, рожденные под знаком Тельца, не относятся к числу тех, кто сразу бросается в объятия мужчины. Они сексуальны, но, когда их посещает настоящее чувство, предпочитают удостовериться в том, что их избранник — человек действительно достойный. И любят, чтобы за ними долго и, как говорили в рыцарские времена, куртуазно ухаживали.

Утверждают также, что в исключительных случаях Тельцы способны на безоглядный любовный порыв и могут ринуться на зов страсти, как бык на красное.

Но ведь такое с Аленой уже случилось однажды, в семнадцать лет, и закончилось это трагически...

Кажется, и на этот раз с нею произошел тот самый, исключительный случай. И она, помня о своей первой оглушительной неудаче, испугалась.

Ей страшно было вновь стать жертвой любви-тореро, она не хотела участвовать еще в одной корриде, пусть даже яркой и праздничной. Спокойно, по-телячьи пастись на изумрудной весенней травке куда безопаснее...

Однако изумрудный цвет — цвет Венеры, богини чувств и управительницы созвездия Тельца. Он рождает смутное томление, которое разрастается в мечту все о том же стремительном порыве, и невозможно больше невозмутимо жевать побеги успокаивающей травы-валерианы на тихом деревенском лугу...

...«Неужели действительно любовь с первого взгляда — не выдумка, не поэтическая метафора и не заблуждение, свойственное только ранней юности? — изумленно думала наша художница, шагая по пляжу рядом с загадочным человеком, перекинувшим через плечо легкую сумку со своим нехитрым имуществом. — Что в нем такого особенного, в этом Алексее Никитине? Отчего мне доставляет такое наслаждение следить за каждым его жестом, ловить каждое его слово?»

Походка у него была удивительная. Вроде и быстро движется, так что миниатюрная Ленка еле поспевает за ним, а в то же время — будто плывет. В музыке такой прием называется «легато», каждая нота будто вытекает из предыдущей...

И что тут такого? Подумаешь!

Ну, спас он ее. Однако она — давно уже не семнадцатилетняя девочка, способная потерять рассудок из-за романтического стечения обстоятельств. Она, слава Богу, научилась мыслить трезво и, как говорит бабушка, «держать голову в холоде». Научилась на собственных ошибках.

Может быть, ее, как художницу, покорила его внешность? И эта мгновенная влюбленность несет на себе, так сказать, эстетический отпечаток?

Да нет, непохоже. Алексей, конечно, достаточно хорош собой, но — не Аполлон же Бельведерский!

Высокий, стройный. Но можно ведь сформулировать то же самое иначе — длинный и худой.

Нельзя сказать, чтобы мускулатура была так уж сильно у него развита. Хотя и не слабак, конечно. В общем, в пределах нормального мужского стандарта.

Коротко подстриженные волосы зачесаны назад, а цвет у них показался ей каким-то неопределенным. Не только в первый момент, когда она успела глянуть на него посреди адриатических волн, но и сейчас, после долгого заинтересованного наблюдения, Алена не могла бы с полной определенностью назвать его блондином, брюнетом или шатеном. Ясно лишь одно — не рыжий. Это уж точно.

Странно, ведь глаз у нее в отношении цветовых оттенков и нюансов наметан, и она смотрела на Алексея практически не отрываясь и отворачивая голову лишь тогда, когда надо было заглянуть под очередной тент в поисках своей одежды!

В эти моменты она ловила на себе его скрытные, восхищенные взгляды. Алена не подавала виду, что замечает их, однако испытывала сильное, чувственное, почти физическое наслаждение, как будто спутник нескромно прикасался к ее телу.

Она вновь и вновь пыталась отгородиться от этого ощущения, стыдясь его, считая для себя чуть ли не позорным, однако не так-то просто было отделаться от наваждения. Да и немудрено, ведь оно было навеяно самой Венерой, богиней любви...

«Да что ж у него, глаза щупальцами снабжены, что ли? Черт, так и ласкают, так и гладят мою кожу... Вот, сейчас, несомненно, он рассматривает колени... ох, они у меня просто подгибаются... А теперь перевел взгляд на шею, я это знаю, знаю доподлинно! И крестик, и цепочка как будто раскалились».

Время от времени она настороженно спрашивала:

— Почему вы на меня так смотрите?

А он отвечал вопросом на вопрос:

— А почему вы решили, что я смотрю?

Ну что тут ответить! Если скажешь: «Я чувствую твои прикосновения», то ведь это может быть понято именно как приглашение к более тесному контакту!

И она неопределенно цедила:

— Да так... догадалась...

Но это тоже казалось ей нескромным. Дескать, считаю себя такой неотразимой, что мужчина просто не может на меня не воззриться! Но ведь на самом деле это не так, Алена никогда не была самовлюбленной выскочкой!

Короче говоря, чувство неловкости и дискомфорта нарастало с каждой минутой.

К счастью, наконец они набрели на сиротливо брошенные под зонтиком вещи Алены. Все было на месте, кроме унесенной штормовым ветром панамки, и она начала торопливо натягивать костюмчик прямо поверх бикини, не заходя в кабинку для переодевания... потому что не хотелось ей ни на секунду отдалиться от него!

Алексей тактично отвернулся и облачился в футболку и длинные шорты...

«Ну вот, закончилась эта пытка взглядами», — подумала девушка с облегчением и с некоторой досадой.

«Какой идиотизм! Не с ума ли я схожу? — мысленно проговорил Алексей Никитин. —Ужасно, но мне хотелось бы, чтобы она начала тонуть снова, и я бы опять вытаскивал ее из воды... крепко обняв!»

«Какая глупость! — говорила про себя Алена, не догадываясь, что почти в точности вторит его мыслям. — Это чудовищно, но мне бы снова хотелось оказаться там, на глубине, и, если понадобится, даже опять захлебнуться! И пусть бы он, как и в первый раз, вовремя оказался рядом и, подхватив меня, прижал к себе!»

«Такое знакомство не должно быть простой случайностью. Наверное, это судьба», —думал Алексей.

Он был фаталистом.

А реалистка Алена сомневалась: «Странное, случайное стечение обстоятельств. Мало ли бывает в жизни разных мимолетных встреч? Но почему, почему именно эта так сильно повлияла на меня? Наверное, в результате стресса, ведь я чуть было не погибла. А может, тут, в Италии, климат такой... располагающий к любви? Видно, из-за него итальянские художники во все времена предпочитали писать любовные сюжеты! Но я-то — русская, я не должна поддаваться этому!»

Тесноватый бар казался огромным из-за венецианских зеркал, которыми вместо привычных деревянных панелей были отделаны его стены.

Создавалось впечатление, что во все четыре стороны света уходят бесконечные анфилады точно таких же полутемных помещений, в которых стоят маленькие круглые столики и стулья с причудливо изогнутыми золочеными спинками.

И в каждой следующей комнате — одна-единственная пара посетителей: Алена и Алеша, Алена и Алеша, еще Алена и еще Алеша... Сколько их всего — и сосчитать невозможно.

И вот все эти пухленькие девушки-тезки с еще влажными прямыми льняными волосами грациозно протягивают руки с тонкими запястьями к вычурным фужерам из дутого стекла и обнимают высокие ножки бокалов своими пальчиками с аккуратными розовыми ноготками... Сотни, тысячи, десятки тысяч пальчиков и ноготков...

Это простое движение повторяют вслед за дамами все молодые люди, носящие имя Алексей, и, оттого что их так много, получается похоже на некий искусно поставленный танец с выверенными, синхронными па.

В бокалах плещется знаменитое темное кьянти. Вина, если суммировать все эти тонкостенные емкости, много, очень много — десятки литров, или галлонов, или... каковы меры объема в Италии? Неважно!

И вот руки переплетаются, сцепляясь локтями, и все мужчины вместе со всеми женщинами подносят к губам напиток. Они пьют на брудершафт...

Танец множества сплетенных рук... Томный, тягучий церемонный менуэт... Бабушка бы оценила, что во внучке наконец проснулись балетные способности.

Какова же следующая фигура менуэта-брудершафта?

Ах да... потом, по обычаю, все танцующие должны склонить головы и одновременно поцеловать друг друга.

Алена перед поцелуем прикрывает глаза... и отражения исчезают, они остаются со своим новым знакомым один на один.

Но вино-то пили много Ален!

Каждая сделала всего по глоточку, а в итоге для одной молодой женщины это оказалось слишком большой дозой! Сколько же литров, галлонов или непонятно каких итальянских единиц кьянти она влила в себя?

Она совершенно пьяна.

Этот поцелуй... никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Даже с Аликом. И голова, и весь мир закружились неистово, как будто менуэт сменился огненной жигой, от безумства которой вскипает кровь...

Его губы... Неужели они выпьют ее всю, без остатка, как будто она, растаяв, растворившись, сама превратилась в терпкую жгучую пьянящую жидкость?

Нет, наоборот. Его губы, такие осторожные, такие нежные и страстные одновременно, вливают в нее жизнь — такую, какую ей еще не довелось познать... литр за литром... галлон за галлоном... нет, не придумали еще люди название для меры любви...

Наслаждение все нарастает, но одновременно возникает и благоразумное чувство протеста, просыпается инстинкт самосохранения.

Что за чушь — «галлоны жизни»! Похоже, ты забыла, Аленушка, что голову нужно держать в холоде? А у тебя, дорогуша, вместо этого холодеют и слабеют ноги! Опомнись!

К тому же ведь это неприлично — целоваться так долго!

Такое позволительно только на свадьбе, когда после требования родственников и гостей «Горько!» жених и невеста картинно приникают друг к другу, а все вокруг начинают азартно считать вслух, нарочито растягивая слова: «Ра-аз... два-а... три-и...»

Но то — на свадьбе, да и там поцелуй длится не столько, не до ста же и не до двухсот...

А здесь, в маленьком венецианском баре, вы не можете оторваться друг от друга уже целую вечность, и это при том, что едва успели познакомиться! Кошмар... Что ты позволяешь себе, наследница князей Вяземских? Да ведь ты порочишь свой древний дворянский род...

Это даже хуже, чем возлежать с мужчиной на. блестящем рояле, ведь там была просто месть без намека на наслаждение, а здесь... ай-яй-яй!

Так нашептывал ей вступивший в единоборство с богиней любви чопорный внутренний голос—ограничитель. Фрейдисты назвали бы его «суперэго», «сверх-Я». Он взывал, и небезрезультатно, к здравому смыслу и благопристойности. Взывал свысока, вознесясь над трепетным и жаждущим любви Я, как строгий воспитатель и цензор. Он стыдил и обличал.

И Алена сникла. Чувствуя себя последней потаскухой, она оттолкнула Алексея:

— Хватит!

Он отпрянул.

И снова множество отражений уставилось на них, и на щеках у всех этих бесчисленных наблюдателей проступил румянец — стыда или возбуждения? — и все они тяжело дышали, застенчиво опуская взоры к мозаичному полу...

Однако наивно было бы думать, что страстная Венера склонна так легко сдавать захваченные позиции, даже если ее противник действует по всем правилам психологической науки! Богиня, лишь раззадоренная сопротивлением, перешла в контратаку.

Тактика ее была совершенно противоположной — она, совершенная в своей женственности, предпочитала использовать не кнут, а сладкий ароматный пряник.

Голос ее был не суров, а мягок и нежен. Он завлекал, заигрывал, заискивал — и обольщал.

— Послушай меня, милая маленькая девочка! — напевала она. — Ты хочешь остаться правильной и положительной, но какой ценой? Обделив себя в самом главном? Ты смотришь на эти отражения и считаешь, что они осудят тебя, если ты осмелишься быть счастливой? Но разве ты не знаешь, что зеркала существуют вовсе не для этого? Искусные мастера полировали их для того, чтобы женщина могла удостовериться: «Да, я и вправду хороша и меня должны любить! И я должна любить тоже!»

Алене вдруг захотелось поправить растрепавшиеся пряди и, может быть, слегка подкрасить глаза и губы... Но тут же она поняла, что это лишнее, что она и без того очень привлекательна...

— И вот еще что я тебе скажу, моя дорогая младшая сестричка, — ворковала соблазнительница Венера. — К чему вообще глазеть на призрачных людей из Зазеркалья, когда совсем рядом с тобой, живой, во плоти, сидит человек, которого... Которого, в конце концов, ты, Алена Вяземская, сама сюда пригласила! Которому ты сама предложила этот брудершафт, а теперь негодующе отталкиваешь! Нужно же быть, хоть капельку последовательной! Телец ты или какой-нибудь переменчивый Близнец?

А Алексей Никитин, после внезапно прерванного поцелуя, выглядел обескураженным и даже, пожалуй, немного жалким:

— Я неумело целуюсь, да? Вам было неприятно?

Неожиданный, неуместный, мальчишеский вопрос развеселил Алену, и это веселье окончательно свело на нет все усилия высоконравственного цензора.

Так вот что беспокоило Алешу! Вот как он воспринял всплеск ее женской стыдливости! Неужели он, умеющий так зачаровывать, не уверен в себе? Милый, милый...

— Во-первых, уже не «вы», а «ты», — заметила она. — А во-вторых... Знаешь, мне было не только приятно... мне было слишком приятно.

— Честно?!

— Конечно, честно. Чересчур приятно для того, чтоб можно было продолжать...

— Я не понимаю. Почему?

— Ну... страшновато.

— Что страшновато?

— Можно ведь влюбиться по-настоящему!

— Вы... ты этого боишься? А вот я, кажется, уже...

— Знаешь, — Алена постаралась взять наставительный тон. Она, в общем-то, решилась уступить уговорам своей старшей сестры и покровительницы Венеры, но нельзя же вот так, сразу! — Говорят, если кажется — перекрестись.

— Бесполезно.

— Что бесполезно? Креститься? Ты атеист?

— Да нет, я просто выразился неуклюже... Ничего мне на самом-то деле не кажется! Я точно, совершенно точно влюбился!

Господи! Когда-то, давным-давно, похожие слова в ее жизни уже произносились... С Аликом... Но тогда вроде бы их говорила она сама!

— Ты уверен?

— На сто процентов.

Он произнес это столь серьезно, что Алене и в самом деле стало жутковато. И сладко-сладко.

Он не играет, так притворяться невозможно! Никакому Дастину Хоффману или Михаилу Ульянову не сыграть настолько натурально сцену любовного признания!

«А я? Господи, кажется, я отвечаю ему полной взаимностью! Да не кажется, а точно, на те же самые сто процентов! Нет, хуже, на все двести! Только бы удержаться и не сказать этого вслух!»

Какой ужас... и какое счастье...

Кьянти! Несомненно, это коварное вяжущее кьянти так действует...

Вяжущее... привязывает... привязанность... связь...

Она уже возникла, эта невидимая нить, связывающая двоих в одно целое. Она пока еще тонка, и, может быть, лучше оборвать ее, пока не поздно, пока чувство не окрепло и не затянуло их обоих в свой омут...

Ведь скоро, хочешь не хочешь, придется расставаться, и это будет больно. Выставка продлится недолго...

Она вновь сомневалась, но эти колебания были уже совсем другого рода. Это был страх не за сиюминутное соблюдение приличий, а за предстоящий день, за грядущую судьбу того чувства, которое уже вступило в свои права!

— Почему ты молчишь? — спросил Алексей. — У меня, наверное, нет шансов, но ты боишься огорчить меня и сказать об этом прямо? Чувствуешь себя моей должницей из- за сегодняшнего случая в море? Так ты не бойся, лучше сразу дай от ворот поворот. Ты мне ничем не обязана, и я ни на что не претендую.

— Я всегда говорю напрямик, так гораздо легче жить, — ответила она. Ответила не по существу, а чтобы выиграть время, потому что пребывала в полной растерянности.

А если оттолкнуть его, что тогда?

Да ничего, все потечет как прежде.

Друзья-приятели, утомительные художнические тусовки, от которых и придется спасаться на обветшалой даче, ненужные ухажеры, от которых в загородном доме не скроешься... Тем более что там уже совсем не так вольготно, как было прежде, до постройки этого уродливого глухого забора...

И каждый день она будет вспоминать об упущенной возможности, о несостоявшейся любви, вылившейся в единственный застольный поцелуй, после которого она только и позволила себе, что перейти с Алексеем на «ты»!

Вот и вся перспектива. Тоскливо.

Ну хорошо, а если выбрать второй, более приятный вариант и пойти на сближение?

Будет бурный кратковременный роман, душераздирающее прощание с комком в горле, а потом?

А потом они, конечно, смогут встретиться уже на родине, но продлится ли чувствен другой, домашней, обыденной обстановке? Климат-то в России иной, истома желания не разлита в воздухе так, как в Венеции.

Алена представила себе, как Алексей входит в их двухкомнатную квартирку с низенькими потолками, провонявшую жженой кожей, а навстречу ему — Егор Иванович в растянутых на коленках тренировочных штанах с ехидной ухмылочкой, от которой его «потомственно-деревенские» щеки становятся еще круглее. И вид у него при этом не адвокатский, а скорее прокурорский, точно он заранее подготовил обвинительную речь.

— Ну-с, молодой человек, — произнесет папаша, — ознакомьте-ка меня с вашими анкетными данными!

И что останется лепетать Алексею? Что у него не было судимостей? Что он чист перед законом и что, кроме того, у него по отношению к дочери Егора Ивановича имеются серьезные намерения?

А вдруг судимости таки были, серьезных же намерений, наоборот, нет?

— А что тогда у вас есть, молодой человек? Что вы можете предложить моей единственной дочери? Ах, любовь! Ну, любовь, гражданин Никитин, на хлеб не намажешь!

Нет, нет, невозможно. Все сразу же разрушится, и снова ей останутся лишь друзья-приятели, утомительные художнические тусовки итак далее, и тому подобное...

Замкнутый круг.

И опять — сожаления о погибшей любви, но еще более горькие, потому что вкус счастья уже будет испробован и станет, как наркотик, жизненно необходимым... И, дабы вернуться к нормальному существованию, придется пройти через мучительную ломку... А ей уже довелось испытать, каково это...

Глава 4 ОБЖЕГШИСЬ НА МОЛОКЕ...

Тельцы не любят боли, неприязненно относятся ко всякого рода борьбе, и преодоление препятствий не привлекает их.

«А он, мятежный, ищет бури» — эта воинственная романтика не для них. Они предпочитают уют, утонченность, безопасность и комфорт.

И ищут защищенности.

Но в данном случае — от чего следует защищаться? От любви?!

Какой-то неразрешимый парадокс! Ведь любовь составляет сердцевину, сущность Тельца, находящегося под управлением той самой сладкоголосой и могущественной богини Венеры...

Да, но Алена однажды уже обожглась. С Аликом. Остальные ее романы нельзя было назвать любовью в полном смысле слова, а потому они в расчет не идут. А вот семнадцатилетней девчонкой она действительно обожглась нешуточно — можно сказать, получила ожоги третьей степени.

Обжегшись на молоке, дуют на воду...

— Почему ты дуешь на вино? — голос Алексея вернул ее к действительности. — Ведь это не глинтвейн?

— Да так... Задумалась...

Кьянти — не вода, и остужать его бесполезно. Как ни задувай этот темный огонь, пусть хоть щеки лопнут от натуги, оно все равно заставляет закипать кровь.

Так же, как и любовь...

...Ох, недотепа! Надо же, размечталась и совсем позабыла об открытии выставки, назначенной на двенадцать!

Кьянти виновато, только оно!

Или же... зачем себя обманывать? Этот человек с непонятным цветом волос и глаз, что сидит с ней за столиком.

— Сколько времени, кстати?

Свои маленькие часики, украшенные полудрагоценными камнями, она, собираясь искупаться, оставила в номере.

Но и у Алексея часов не оказалось:

— Дело к полудню, видимо.

«Счастливые часов не наблюдают»,— пришла в голову старая-престарая пословица, которая в этот момент показалась настоящим открытием.

Сидела бы тут и сидела до бесконечности, как будто больше ничего в мире не существует. Но вернисаж...

«Марго говорила, что к церемонии открытия следует еще и переодеться, а я в пляжном костюме... А, наплевать, успеть бы, а там — пусть думают обо мне, что хотят!»

Пришлось подняться:

— Мне пора.

— Как! Уже?! — в его вопросе послышалось настоящее, неподдельное отчаяние, однако возразить он не решился. Покорно склонил голову. — Что ж... Понимаю... Тогда... прощай?

...Однажды, в детстве, соседский мальчишка стукнул Ленку кулаком в солнечное сплетение.

У нее сразу же потемнело в глазах, дыхание прервалось, двор вместе с домами, деревьями, ребятами и их мамами куда-то исчез, и на какие-то мгновения она, казалось, перестала жить.

Сейчас произошло нечто подобное. Словно ей нанесли такой же резкий удар: «выбили дыхалку».

И кто, спрашивается, ударил? Разве Алексей?

Да нет же, она сама!

Значит, самой и выправлять положение.

Она постаралась улыбнуться как ни в чем не бывало:

— Что это еще за «прощай»? Ты не желаешь больше со мной общаться?

— Я... да я!.. Как это — не желаю?... Я думал...

— Гм! Индюк думал-думал да и в суп попал. Ты вечером свободен?

Он просиял:

— Я и днем свободен!

— Днем занята я. А впрочем, что за глупости! Выставка открыта для всех, и вообще — чем больше посетителей, тем лучше.

— Выставка?

— Ну да. Современного искусства.

И она добавила с плохо скрываемой гордостью:

— Из России пригласили одну меня. Там пять моих вещичек выставлено.

— Вещичек? Очечников и кошельков?

— Пейзажей.

— Из кожи?!

«Не буду говорить про то панно, не буду, не буду! Сама не знаю почему... Наверное, время не пришло...»

— Да нет же, холст и масло, все вполне традиционно.

— Так ты... еще и живописец?

— Что значит «еще и...»? Плюс к профессии шкурницы?

— Нет, плюс к твоей красо... ну, словом, ко всему остальному.

— Ладно, ладно уж! — рассмеялась она, на этот раз действительно легко и беззаботно. — Я, в общем-то, не против того, чтобы мне говорили приятное. Я не ханжа.

Да, Алена приняла решение. И хотя оно было, на взгляд строгих судей, легкомысленным, она сразу успокоилась.

Тельцы не любят балансировать по лезвию бритвы, ненавидят двусмысленные ситуации. Душевную гармонию им может принести только определенность.

Итак, новые отношения установлены: «Пойду на сближение. Не могу не пойти. Уже иду. Иду, ура!»

Суровому внутреннему ограничителю-цензору со всей тельцовской определенностью заткнули рот.

Алена и глазом не успела моргнуть, как Алексей неуловимым жестом подозвал официанта и, не дожидаясь, пока тот выпишет счет, сунул ему деньги и, видимо, добавил щедрые чаевые, потому что курчавый владелец бара закивал с весьма довольным видом.

Протесты девушки, порывавшейся заплатить из своего кошелька, Никитин просто проигнорировал, тут его робость совершенно испарилась.

— Значит, мы отправляемся в город, в палаццо Пезаро? — деловито спросил он, вставая. — Тогда надо поторопиться, скоро отправится катер с Лидо.

— Почему в палаццо Пезаро?

— Как почему? Разве не там расположен международный музей современного искусства?

— Ох, ну ты сильно преувеличил мою известность! В той галерее только выдающиеся мировые мастера выставляются.

Алексей вновь покраснел, былая застенчивость мигом вернулась к нему.

— Извини, совсем не хотел тебя задеть.

— И прекрати, пожалуйста, все время извиняться. Ты меня ничуть не обидел. Наоборот, польстил. Приравнял, скажем, к Пикассо или Сальвадору Дали...

— Куда же мы идем?

— Наша выставка тут, рядом, на самом острове Лидо, и она довольно скромненькая.

— О, это хорошо. Если честно, недолюбливаю пышные мероприятия и всякие шумные сборища.

— Надо же, я тоже! Правда, как там у нас будет насчет шума — не знаю. Люди-то все собрались не старые...

— А кто они?

— Ассоциация молодых художников. Повезло — нашли себе спонсора, какого-то странного мецената из Африки.

— В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие, злые крокодилы...

— Как видишь, не только! Оказывается, есть и покровители культуры. Короче, этот чернокожий Савва Мамонтов вложил деньги, и ассоциации удалось арендовать один из холлов Дворца кино. Сейчас, в пересменок между кинофестивалями, это, видимо, не очень дорого.

— Наверно, интересная экспозиция?

— Во всяком случае, разнообразная, на любой вкус. Кто в лес, кто по дрова. Думаю, ты найдешь себе что-нибудь по сердцу.

— Я заранее знаю, что именно окажется мне по сердцу! — твердо заявил Алексей.

...Солнце стояло в зените, и Алена щурилась — одновременно и от ярких лучей, и от непроизвольной улыбки, которая сама собой, как непокорное живое существо, растягивала ее губы.

«Я похожа на Чеширского кота из «Алисы в стране чудес», — думала она. — тот симпатичный котище растворялся, а его улыбка еще долго продолжала висеть в воздухе. Так и я... как будто стала легкой—легкой и прозрачной, просвечиваю на солнце насквозь... И только моя радость висит над тротуаром...»

— Жмуришься, как кошечка, — заметил Алексей.

— Разве я сама с собой разговаривала?

— Нет, а что?

— Да как раз представила себя существом из породы кошачьих.

— Кисонька? Да, похожа.

— Хвост, что ли, вырос? Или еще хуже — усы?

— Скажешь тоже! Усы — у брюнеток. А ты вся беленькая... Говорят же — «кошачья грация», так я именно об этом. Ты — как с портретов Ренуара.

— Толстушка, что ли?

— Фу! — вздрогнул он. — Перестань из моих слов извлекать худшее. Не толстушка, а... Ну, Ренуар же сам признавался, что ему нравятся «женщины типа кошечек».

Как это замечательно — идти вдвоем, стараясь попасть друг с другом в ногу, и болтать вот так, о всякой ерунде, ни о чем! Простенькое, незамысловатое и такое в то же время какое-то необыкновенное удовольствие!

А Алексей, как выясняется, еще и с изобразительным искусством знаком. И даже вкусы у них общие: Алена тоже любит прозрачную, вибрирующую живопись импрессионистов.

Тепло разлито в майском воздухе, искрящемся, как на полотнах Пьера Огюста Ренуара, и таким же теплом насыщается, напитывается душа...

— Если б я в самом деле была кошкой, я бы сейчас громко замурлыкала.

— Почему?

— Мне с тобой очень хорошо.

Он на ходу заглянул ей в глаза — не шутит ли?

— Не шучу, — ответила Алена на безмолвный вопрос и лукаво объяснила: — Чистая правда. Я радуюсь прогрессу.

— Какому прогрессу?

— Не научно-техническому, естественно. Прогрессу в наших отношениях.

— А в них что-то изменилось?

— Еще бы! По пляжу шагали порознь, а теперь уже — взявшись за руки.

— Ты против?

— Ну что ты, очень даже за. — Она усмехнулась, но не насмешливо, а разнеженно. — Вспоминается младшая группа детского сада, мы там так же гуляли парами.

— Все-таки ты надо мной подшучиваешь.

— Ничуть! Я обожала свой садик. Меня под Новый год всегда назначали Снегурочкой. И еще там часто давали на полдник такой пышный розовый зефир. А ты — любил?

— Зефир?

— Да нет, детский сад!

Алексей помолчал. Потом все-таки ответил:

— Я туда не ходил.

— Сидел дома, с родителями да бабушками?

Что с ним? Как будто внезапно тень по лицу пробежала? Или это просто проплыло по лазурному итальянскому небу одинокое легкое белое облачко?

— Облако проплыло. — Он сменил тему разговора. — Жалкие остатки утреннего штормового предупреждения. Погода наладилась, и, кажется, теперь надолго.

— Хорошо бы, на все две недели.

— Так ты две недели тут пробудешь? Вот здорово, я тоже! Потом — снова за работу.

— Значит, домой полетим вместе?

Он расстроенно мотнул головой:

— Нет, не получится.

«А вдруг Алеша женат, и именно потому мы должны будем добираться в Россию врозь? Чтобы благоверная не застукала его в компании с белобрысой пассией, то бишь со мной? — с испугом предположила Алена и тут же отбросила, отстранила эти ужасные мысли: — Нет! Нет! Не может такого быть. Он не бабник, я чувствую!»

— Что с тобой? — встревожился он.

— А что со мной?

— У тебя рука похолодела.

— Да все потому, — увильнула она, — что мы уже подходим. Волнуюсь, как публика примет мои работы?

— Уж не знаю, как остальная публика, но лично я уверен: они чудесные. Ты не могла сделать посредственно!

— Твоими бы устами мед пить...

«Твоими бы устами, — тут же переиначила она про себя, — меня целовать, и целовать, и целовать!»

Боже, да он все-таки телепат!

Тут же, прямо посреди улицы, развернул девушку лицом к себе и поцеловал нежно-нежно, легко—легко в самый кончик вздернутого носа, а потом в уголок губ.

Вот тебе и застенчивый! Пойди пойми, каков он на самом деле!

— Алеша... что это ты вдруг?

— А я... сторонник дальнейшего прогресса. Так, наверно, поступали у вас уже не в младшей, а в средней детсадовской группе?

— Воспитательница поставила бы тебя в угол и лишила бы розового зефира.

— А ты?

— Отдала бы тебе свою порцию и попросила: пожалуйста, Алеша, поцелуй меня еще разочек! А ты бы что ответил?

— Послушался бы тебя, а не воспитательницу!

И он тут же показал, как именно он поступил бы, будучи переведен в среднюю группу.

Но на этот раз поцелуй уже не был таким воздушным, словно розовый невесомый зефир или мазки некоторых импрессионистов. Он обрел глубину, плотность, протяженность и силу, как полотна великого венецианца Тициана...

— Откуда ты взялся — такой? — прошептала Алена, переведя дух.

И он серьезно ответил:

— Меня нашли под капустой.

Путь они продолжали, уже обнявшись.

Да здравствует прогресс!

Глава 5 ОТКУДА ДЕТИ БЕРУТСЯ?

Это случилось двадцать семь лет назад, ранним дождливым июльским утром, в подмосковном поселке Озерки.

Мутный рассвет едва занялся, и еще спокойно спали обитатели детского дома, который местные жители звали не иначе как «инкубатором».

Сюда привозили из столицы осиротевших детишек, чтобы среди буйной, щедрой природы, которая, видимо, должна была заменить им мать, вырастали они здоровенькими и, по возможности, счастливыми.

Свежий воздух — крепкий сон.

Бодрствовал в этот час один только пожилой детдомовский сторож Никита, который бдительно охранял своих подопечных, хоть и непонятно было, от кого именно. Украсть в заведении было нечего, кроме пшенной каши, которая осталась на кухне с ужина в большом никелированном баке.

Никита Степанович был, однако, человеком добросовестным и обязанностями своими не пренебрегал. Но очень уж монотонно стучали крупные капли по жестяной крыше сторожки, и столь же баюкающе простучала колесами у платформы Озерки первая московская электричка, задержавшись не дольше минуты. Так и тянуло поклевать носом, а то и всхрапнуть «во всю ивановскую».

Дабы не поддаться этому, подлому искушению, Никита раскрыл книгу, данную ему поселковым батюшкой. Все небогатое собрание детдомовской библиотеки, от «Красной Шапочки» до «Детей капитана Гранта» и «Увлекательной математики», он уже изучил от корки до корки во время долгих ночных бдений.

Новая книга называлась «Четьи-Минеи» и содержала жития многих христианских святых.

Никита воспринимал биографии праведников как занимательные были и сопереживал благородным страдальцам.

Но больше всего нравилось ему то, что церковная книга была и толстенной, и огромного формата, значит, хватит ее надолго, на много бессонных ночей.

Вот уж которое дежурство читает он это правдивое сочинение, а все еще не продвинулся дальше буквы «А».

К тому ненастному утру, о котором идет речь, благодарный читатель как раз добрался до жизнеописания святого Алексия, Человека Божьего.

Текст Никита Степанович произносил вслух, отгоняя сон звуками собственного голоса:

— Богатые и знатные римляне-патриции, сенатор Евфимиан и жена его Аглаида, были люди набожные и щедрые. Однако они долго не имели чада, несмотря на усердные молитвы. Богу даровать им детище, утеху в житии и вождя в старости их.

Сторож оторвался от страницы и тяжело задумался.

«Как же так! Вот ведь закавыка выходит какая, — в душевном волнении размышлял он. —Там супруги бездетные маялись, имея и деньги, и положение. А у нас в Озерках — пятьдесят ребят без отца и матери. И никому они не станут утехой в житии и вождем в старости, горемычные наши инкубаторские. Не нашлось для них, сердечных, ни щедрого сенатора Евфимиана, ни Аглаиды. Несправедливо... Однако посмотрим, что же было с этим семейством дальше».

А дальше в «Четьи-Минеях» рассказывалось:

— Наконец Бог услышал их молитву и даровал им сына, которого нарекли они Алексием...

«Вот тебе и на! — изумился Никита, затягиваясь «Беломором». — Римляне, а имя пацану дали наше, русское...»

В самый драматический момент чтение было, к досаде сторожа, прервано истошным кошачьим любовным криком, донесшимся из-за сторожки, с детдомовского огорода.

— Кыш, окаянный! — высунувшись в окошко, зашикал Никита Степанович. — Хорош ребятишек будить!

Совсем взбесился, котяра, март прошел давно, а ,ему все неймется! Кыш! Пшел, пшел отсюда, скотина блудливая!

Вопли, однако же, не смолкали, и, прислушавшись внимательней, Никита очень даже усомнился, вправду ли это голосит влюбленный кот.

На визг поросенка, которого режут, тоже было очень похоже. А ведь директор «инкубатора» как раз недавно приобрел четырех молочных поросят на откорм...

Кряхтя и ворча, сторож заложил недочитанную страничку наполовину выкуренной и бережливо затушенной беломориной. Верный своему долгу, Никита Степанович отправился проверить, не злоумышленник ли прокрался на вверенную ему территорию и не покушается ли недобрый человек на жирненькое розовое население свинарника.

Огородные грядки совсем развезло от ливня.

— Придется подправлять по новой, когда погода установится, — пробурчал сторож себе под нос.

Как, однако же, сердце радуется при виде сильных огуречных плетей да хорошо принявшихся помидорчиков! Быть, быть детишкам с урожаем!

А вот капуста пошла слабовато. Забелеют ли тут по осени важные толстопузые кочаны?

— Ба! — вскрикнул вдруг сторож. — Что за чудеса в решете! Вроде как вилок в июле вызрел! Ну ребята, ну мичуринцы, ну юные натуралисты! Даром что сиротинушки...

Несвоевременный кочан был странной продолговатой формы и напоминал скорей кабачок.

Но главное-то диво дивное заключалось в том, что он... кричал! Не кошачьи вопли спугнули Никитин покой и не поросячий визг. Невиданный овощ-гибрид осмелился нарушить утреннюю тишину.

Никита Степанович склонился над находкой.

— Вот ведь сволочи! Фарисеи! — ругнулся он. — В самую слякоть положили, нет бы хоть на крыльцо, под навес!

От звука его сердитого хриплого голоса овощ вдруг перестал визжать и мирно проворковал:

— Агу!

— Ага! — отозвался добрый старик и, бережно подняв находку, прижал ее к груди, прикрыв ветровкой. — Сейчас согреешься, родимый, потерпи. Крошечка ты моя инкубаторская!

Вдалеке, за крайними домами поселка, вновь прошумела электричка. На этот раз — на Москву. Наверное, она увозила тех — или ту, — кто доставил в Озерки эту «посылку»...

Кочан оказался вовсе не кочаном, а завернутым в белые пеленки младенцем всего нескольких дней от роду. Как выяснилось чуть позже — мальчиком.

Счастье, что Никита Степанович вовремя стал обходить участок с дозором, ведь ребенка не снабдили даже одеяльцем. Чуть запоздала бы помощь' — малыш неминуемо простыл бы под ливнем, на мокрой холодной грядке.

Никакой сопроводительной записки приложено не было. Пеленки же оказались застиранными, явно казенными, но какому заведению они принадлежали — так и осталось невыясненным, штампы роддома или больницы были аккуратно срезаны с уголков...

... — Какой маленький! Какой розовый!

— А почему он весь в морщинках, как старичок?

— Сам ты старичок, дубина! Не видел, что ли, какие новорожденные бывают?

— Сам дубина! Откуда их видеть-то?

— А мне мамка трех младших сестричек родила, и все вначале были такие же сморщенные, как этот, в складочку. Потом четвертую стала рожать, а сама померла.

— Ой, девчонки, смотрите, он макушкой дышит!

— Это как головастик жабрами, да?

То был исторический день — в Озерковском детском доме появился подкидыш!

Его сразу же полюбили все до одного. Ребята жалели малыша, у которого нет никого на свете, совсем забыв о том, что их самих, постигла такая же участь.

Директор тут же послал Никиту в Москву за детским питанием: грудному ребенку еще нельзя было давать обычное молоко.

— Только вы... это... без меня тут не вздумайте самовольничать! — пригрозил сторож, собираясь в дорогу. — Человеку имя нужно хорошее, не какое-нибудь. Я его нашел, мне и решать — пусть Алексей будет! Божий Человек!

— Алексей так Алексей, — улыбнулся директор. — Алеша — хорошее имя, ласковое.

Никита Степанович снова заволновался:

— А вы его не сбагрите куда-нибудь без меня? У нас-то в Озерках маленьких нет, одни школьники.

Тут и ребята испуганно подхватили:

— Нельзя его никому отдавать!

— Наш!

— Мы будем знаете как о нем заботиться? Лучше всяких взрослых!

Директор кивнул:

— Я того же мнения. От этого человечка уже один раз избавились — хватит с него. Все равно, когда вырастет, из Дома малютки к нам попадет, так пусть уж сразу тут и подрастает. Справимся?

— Справимся! — хором ответили и воспитанники, и воспитатели, и нянечки, и, что самое важное, врач.

— Вот и замечательно. Ну а формальности, я уверен, нам удастся утрясти.

Так появился в Озерках новый член коллектива, Алексей Алексеевич. Отчество ему дали, для простоты, такое же, как имя. А фамилию придумали иную.

— Чей ребенок? Никитин! Никита ведь его подобрал.

Так и вписали в свидетельство о рождении при регистрации: Никитин Алексей Алексеевич.

Так же, по прошествии шестнадцати лет, стало значиться и в его паспорте.

В качестве даты появления на свет выбрали тот день, когда сторож нашел его в огороде. Ведь это действительно было для Алеши пусть вторым, но тем не менее самым настоящим рождением.

Не внесенным в документы остался лишь один пункт — место рождения. Не писать же «под капустой»! Однако и эти сведения не были утеряны, они сохранились в устной форме, в виде местной легенды.

Ввиду бурных событий, разыгравшихся в то утро в Озерках, сторож возвратил батюшке Олегу толстый фолиант большого формата, изъяв из него доморощенную закладку, недокуренную беломорину, которую тут же и использовал по прямому назначению.

Житие Божьего Человека Алексия так и осталось недочитанным.

Может, это и к лучшему: неизвестно, понравилась бы история этого святого Никите Степановичу или разочаровала бы его. Во всяком случае, своему ненаглядному найденышу он вряд ли пожелал бы подобной судьбы.

Сам же Алеша Никитин, когда пошел в школу и освоил грамоту, с интересом прочел врученные ему тем же сельским священником «Четьи-Минеи» и возмутился до самых глубин своей детской ранимой души:

— Какой же Алексий праведник! Какой же он святой! Ведь как над своими родными издевался! Они такие добрые, а из-за него стали такими несчастными...

Батюшка вступил с мальчишкой в длительный богословский спор и, надо признаться, проиграл в нем. Свидетелей, правда, этой дискуссии не нашлось.

А все-таки... все-таки Алеша иногда чувствовал, что та житийная история иногда каким-то мистическим образом накладывает отпечаток на его собственную жизнь. Косвенно, не впрямую, но ее влияние время от времени ощущается...

Посмотрим же, какой текст разбирали отец Олег и малолетний воспитанник Озерковского детского дома, уединившись в приделе маленькой сельской церквушки.

...Евфимиан с Аглаидою, радуясь дарованному им свыше чаду, все родительские заботы приложили к тому, чтобы дать сыну возможно лучшее воспитание и образование.

Алеша Никитин пытался представить себе, какие предметы изучались детьми в пятом веке нашей эры, — и не мог. Да и священник был в этом не слишком сведущ.

Когда тот, древний Алексий стал совершеннолетним, отец с матерью нашли ему невесту, «отроковицу из роду царска».

У Алеши Никитина не было отца и матери, а потому невест ему никто не подыскивал, самому же явно было рановато об этом думать.

Однако же слова «из роду царска» занимали его воображение: царевна или принцесса, значит. Он, тайно от всех, уже тогда решил, что однажды отыщет себе именно такую.

Возможно, это сыграло свою роль в том, что, подрастая и взрослея, он мало внимания уделял девчонкам из его близкого окружения.

Того Алексия обручили и обвенчали, но...

На этом месте книги Алеша всегда спотыкался, кипя от негодования и не внемля доводам отца Олега...

...Как только окончилось брачное пиршество, молодой супруг в ту же ночь тайно оставил дом свой, сел на корабль...

...Корабль — это всегда казалось Алеше романтичным и завлекательным, но все остальное! Бедная молодая жена, которая наутро обнаружит себя брошенной!

Несчастные родители! Так долго вымаливали у Господа рождения ребеночка, а он оказался таким неблагодарным! Будь у Алеши семья, он бы никогда, никогда...

Единственное, чем мог на это ответить батюшка, так это погладить мальчика по остриженной ежиком голове, успокаивая:

— Ну будет тебе, отрок, будет... Не надо так расстраиваться. Умерь пыл страстей своих!

Итак, Алексий сел на корабль и уплыл в Лаодикию, а оттуда в Едессу Месопотамскую.

...Где это? Похоже на нашу Одессу, в которой мальчишке так мечталось побывать. Там море, там моряки, там медузы и дельфины, там чудесно...

А вот глупого римлянина Алексия море ничуть не интересовало. Помолившись усердно Нерукотворному образу Господа Нашего Иисуса Христа, — батюшка отметил этот факт как несомненную заслугу героя повествования, — сей выходец из богатой семьи раздал все, что имел при себе, бедным. Сам же «облекся в рубище нищеты» и отправился к храму Пречистой Богородицы, где стал на паперти просить милостыню.

Алеша тоже всегда готов был отдать друзьям все, что имел. Он никогда не жадничал, да и принято было в Озерковском детдоме делиться с товарищами.

Но нищенское рубище! Грязное, неопрятное — фу, какой позор! Да любого «инкубаторского» свои же засмеяли бы за такое! А директор бы сказал... даже подумать страшно о том, как разгневался бы директор, который всегда призывал беречь честь и достоинство родного дома.

А попрошайничать — это уж вообще последнее дело. Унижение.

Не лучше ли заниматься чем-нибудь полезным? Учиться или работать...

Батюшке, который в своих проповедях призывал прихожан именно к усердному труду, оставалось только помалкивать.

...Так провел Алексий более семнадцати лет, и все это время родители разыскивали его по всему свету, а молодая супруга неутешно оплакивала.

Молодая?! Да ей к тому времени было за тридцать, не говоря уж о том, что слезы женщину не красят...

Но больше всего Алешу Никитина удивляло то, что, по утверждению автора жития, Алексий за эти годы безделья, неопрятности и стыда «стал известным и почитаемым в Едессе». Вот уж чудаки были эти едесситы, в самом деле!

Нищий же Алексий «избегал славы человеческия и почитания». Правильно делал, что избегал, считал Алеша.

Видно, капля совести еще оставалась, коль стыдился принимать незаслуженные почести. Наконец-то совершил достойный поступок, бежал от всеобщего поклонения — опять на корабле, губа не дура! — в Киликию, где его никто не знал и не мог знать.

Однако — это место всегда заставляло Алешу растроганно глянуть в небеса — «смотрением Божиим, не хотя», то есть не по своей, а по Господней воле, беглец был доставлен не в неведомую Киликию, а в родной город Рим.

«Бог-то видел правду, — горячо восклицал мальчик, и священник, естественно, не мог с ним не согласиться. — Бог хотел вернуть этого дурака в семью, а то ведь там измучились все».

Ну, возвратился Алексий к родным. Да только не одумался, опять за свое принялся. Вместо того чтобы признать свою ужасную вину и покаяться, попросил он убежище в родительском доме все так же под видом неизвестного бесприютного нищего, терпящего — якобы! — лишения и невзгоды.

И так прожил в доме еще семнадцать лет, на глазах у оплакивающих его неутешных родителей и жены, которая осталась ему верна и больше замуж не вышла.

Вот садист! Семнадцать лет подряд глядеть, как хорошие люди страдают, и ни в чем не признаться! Это про них, таких преданных и верных, надо было житие сочинить. Это они — Люди Божии...

...Только после его смерти обнаружилось, кто был этот нищий.

«Эх, — думал Алеша. — Жаль, что он жил так давно и уже умер. Я бы ему репу начистил так, что еще семнадцать лет помнил бы!»

А отец Олег, чтобы закруглить наконец трудную для него беседу, предложил наилучший выход:

— Не отправиться ли нам с тобой ко мне, не попить ли чайку с земляничным вареньицем?

Ну, по этому вопросу у них с Алешей Никитиным разногласий не возникло...

Глава 6 ЕЩЕ ОДИН ПОЦЕЛУЙ

Наверное, итальянцы очень счастливые люди, потому что вся нация «часов не наблюдает».

Открытие выставки состоялось с большим опозданием, а потому, придя к Дворцу кино далеко за полдень, Алена и Алеша упустили совсем немногое: без них была только-только перерезана шелковая ленточка, что, как всегда, означало открытие выставки, да произнесены губернатором Лидо первые, официальные, приветственные слова.

Едва влюбленные переступили порог просторного холла, как заполнявшая его пестрая толпа молодежи разразилась аплодисментами.

«Меня приветствуют так бурно, — растерянно подумала Алена, — как будто я все-таки утонула, стала русалкой и заслужила посмертную славу...»

Приветствовали, однако, вовсе не ее.

На невысоком подиуме, вообще-то предназначенном для камерного оркестра, сейчас стоял, что-то гортанно выкрикивая на ломаном французском и размахивая руками, рослый негр в узорчатом балахоне и круглой шапочке, похожей на коробку от зубного порошка. Его экзотическое одеяние из тонкого шелка развевалось подобно крыльям летучей мыши, и выглядел оратор весьма живописно.

По бокам от него стояли два переводчика: один передавал слова речи по-итальянски, другой — по английски. Все трое говорящих были экспансивны, а потому три языка перемешивались, и, кажется, никто в зале ничего не мог понять.

— У вас тут выставка или митинг? — усмехнулся Алексей.

— Тсс! Это, как я понимаю, и есть наш спонсор. Его зовут Нгуама. Не знаю только, имя это или фамилия.

— Может, племенной титул? Что-нибудь вроде Владыка Наскальной Живописи или, к примеру, Савва Мамонт Большая Акварель.

— Нгуама работает не с акварелью.

— Как! Он еще и художник, не только меценат?

— Ну да. Какая-то сложная африканская техника, я сама о ней в первый раз слышу. Звучит как-то... неприлично. Эбако... Не выговоришь! А, вот — эбакокукография.

Алексей прыснул со смеху, и ей пришлось толкнуть его локтем, пока на них не стали оборачиваться.

Нгуама же разошелся, словно шаман, входящий в транс. Как-никак, это была его тронная речь, которой внимали люди всех континентов! Он уже подпрыгивал и приплясывал, а переводчики беспомощно переглядывались, пытаясь ухватить суть произносимого.

— Интересно, о чем он? — спросила Алена.

Тогда ее спутник вдруг начал легко и связно излагать по-русски:

— Я счастлив представить художникам всего мира новое для вас, европейцев, течение в изобразительном искусстве — эбакоку... — лишь на этом заковыристом термине Алексей впервые запнулся.

— Ты с какого синхронишь? С английского, французского или итальянского?

— Сам не знаю, — смутился он. — Мне, в общем-то, все равно. Пожалуй, с английского... Или нет, у итальянца вроде голос громче... Знаешь, понятия не имею. Начал анализировать — и сам запутался, как сороконожка в своих лапках.

— Погоди, Леш, ты что, все языки знаешь?!

— Что ты! Нет, конечно. Только европейские и еще хинди, ну и некоторые тюркские понимаю, они ведь между собой похожи...

— Вот это да... Ты, как мой дедушка, лингвист?

— Куда мне до лингвистов! Я понемножку. В основном разговорную речь освоил.

Алена глядела на него во все глаза. Ничего себе! А она-то пыталась через пень колоду пробормотать ему: «Грацие»...

Вчера как чувствовала — прогнала навязчивую Марго. Переводчица, сопровождающая русскую барышню повсюду, явно была бы лишней. Третьей лишней. Тем более что благодаря Алеше проблема языкового барьера решена, да еще с каким блеском!

А он потупился, будто стыдился своих знаний. Не хотел показаться хвастуном:

— Ничего особенного, просто приходится работать в международных коллективах, ну и соответственно общаться с коллегами.

— Ладно, переводи дальше. Смотри, как он завелся! Наверно, нечто сногсшибательное изрекает.

— Он говорит: я, мол, не только сам создаю шедевры эба... короче, этого направления, но еще и написал об этой... кукографии... диссертацию. Обосновал ее непреходящую ценность для всемирной культуры. Я, дескать, еще и ученый-искусствовед, и мне присуждена докторская степень.

Смуглая девушка, с головы до ног обвешанная фотокамерами, — видимо, журналистка — задала выступающему вопрос, который Алексей тут же перевел:

— Скажите, синьор Нгуама, много ли художников работает в эба... в такой технике?

На что чернокожий художник-ученый-меценат гордо ткнул себя пальцем в грудь и ответил по-французски так коротко и ясно, что зал обошелся без перевода:

— Я один.

Тут уж вся аудитория захохотала и неистово, по-молодому восторженно, захлопала. Здесь собрались люди с развитым, здоровым чувством юмора!

А единственный в мире представитель эбакокукографии, комплексами явно не страдавший, поднял над головой руку, показывая публике трогательно-розовую ладошку и призывая к тишине, а потом высокомерно и торжественно пояснил:

— Я, Нгуама, являюсь не только представителем, но и изобретателем этого великого течения! Я его придумал, я его развиваю, я его исследую! Я — один в трех ипостасях!

Эмоциональные венецианцы не могли больше сдерживаться. Они бросились к подиуму, подхватили Нгуаму за руки и за ноги и принялись качать.

Он взмывал над толпой, как фантастическая черноголовая птица, и казалось чудом, что круглая шапочка все еще крепко держится у него на макушке.

— Вива Нгуама! — весело скандировал зал. — Вива Африка! Вива эба! Куко! Графиа!

Пусть человек несет всякую чушь и создает произведения в какой угодно технике!

Пусть он даже спонсировал выставку лишь для того, чтобы продемонстрировать международной публике собственные достижения!

Но если благодаря ему молодые художники, без гроша в кармане, смогли съехаться в город искусства Венецию — он все равно молодец!

Вива ему! Вива!

После выступления Нгуамы состоялся просмотр шедевров великой эбакокукографии. Они занимали «красный угол» просторного холла — передний правый. Видно, в Африке это место в помещении тоже считалось самым почитаемым.

Работы африканского художника были пока покрыты чехлом из сурового полотна — этакий огромный параллелепипед высотою несколько метров.

Все с нетерпением ждали, что же там. Картины? Скульптурная группа? Монументальная композиция из скелетов африканских слонов и жирафов?

Но вот Нгуама подошел к своему произведению и поднес к полным вывернутым губам большую флейту, вырезанную из одеревеневшего бамбука, полого внутри.

Да эбакокукография, оказывается, искусство синтетическое, как кинематограф! Она сопровождается еще и музыкой.

Пронзительные, будоражащие нервы звуки национального инструмента заставили всех вздрогнуть и напрячься.

И — вот он, долгожданный миг! Оба переводчика, которые на время стали «рабочими сцены», дернули с двух сторон за тесьму, и полотнище, вздувшись как парус, мягко сползло на пол.

Взглядам зрителей предстал некий огромный станок, сродни ткацкому, только с торчащей вбок рукоятью и системой шестерен и блоков.

Вместо нитевой основы на станок было натянуто нечто вроде ковра. По черному фону разбросаны белые фигуры. Как театр теней, только наоборот.

Позади ковра вспыхнула подсветка, и фигуры засветились, ожили, тогда как темное поле оставалось непрозрачным. Это было действительно очень красиво. И немного страшно.

Ночное небо, на нем горят звезды и месяц. Небосклон перерезан белым крестом. Наверное, имеется в виду Южный Крест — созвездие или туманность, о котором жители нашего полушария могли только читать в книгах.

Но вот флейта пропела какой-то особенный, магический пассаж и... два переводчика принялись совместными усилиями поворачивать рукоять механизма.

Картина плавно двинулась вверх. Изображение ночного неба оказалось лишь верхней частью гигантского свитка, который зрителям предстояло «прочесть».

Это впечатляло. Алене показалось, что она сама спускается с небес, ниже и ниже, приближается к земле.

Вот уже показались извилистые ветви тропических деревьев, также белого цвета. Верхушки пальм походили на пышные головки хризантем.

— Как огромный негатив! — не в силах оторваться от зрелища, заметила Алена. Впервые в жизни она была покорена прелестью монохромной гаммы.

А небо постепенно исчезало, наматываясь на верхний поперечный стержень.

— Это не негатив, — завороженно прошептал Алексей. — Это Апокалипсис. «И небо скрылось, свившись как свиток, и всякая гора и остров сдвинулись с мест своих...»

Читал ли чернокожий художник Откровение Иоанна Богослова, нет ли — только движущаяся картина и в самом деле очень напоминала конец света.

Уплыли вверх кроны деревьев, а у их подножий возникли фигурки людей с примитивистски очерченными контурами, действительно имитирующими наскальную живопись. Только цветовое и, так сказать, световое решение было иным.

Белые, угловатые, немного неуклюжие, но экспрессивные силуэты воздевали тонкие руки к исчезнувшему небу, как будто возносили мольбу тому, чего уже не существовало.

— И возопили они громким голосом, — снова на память процитировал Алексей, — говоря, доколе, Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них одежды белые...

— Перестань, — поежилась Алена. — Мне жутко становится. По-моему, это просто племя ворожит об успешной охоте! Когда взойдет солнце, мужчины возьмут луки и копья и отправятся добывать себе пропитание.

Флейта замолкла, и какие-то секунды в холле стояла полная тишина. Никто из зрителей не шелохнулся. Присутствующие даже не заметили, что в руках у Нгуамы оказался уже другой инструмент — не то барабан, не то тамтам.

И вдруг — бодрые, дробные, со сложным ритмическим рисунком позывные, а потом...

Алена оказалась права. Ночь сменилась утром. На свитке взошло солнце.

Необъятное, нескольких метров в диаметре, оно занимало весь открывшийся участок ковра и было багрово-красным!

По залу прокатился не то крик, не то вздох: после черно-белой гаммы всплеск агрессивного насыщенного цвета произвел настоящий шок.

Никто из художников не понимал, как можно было достичь подобного колорита. Возможно, использовался неизвестный им пигмент из сока экваториальных растений.

— Он гений, — тихо, ошарашенно сказала Алена.

Она не заметила, как огорчили и даже покоробили Алексея ее слова. Не услышала, как он отозвался о зрелище пренебрежительно, хотя сам только что находился полностью во власти увиденного:

— Подумаешь! Ничего особенного. Просто «волшебный фонарь» больших размеров. Пародия на изобретение братьев Люмьер, только с явным опозданием, больше века спустя...

Нет, она этого не слышала, потому что, забыв о приличиях, пробиралась к гордому триумфатору Нгуаме, чтобы... поцеловать его в блестящую черную щеку.

По-братски, как художник художника.

Это был знак восхищения его оригинальным мастерством, в котором она во время комичной вступительной речи имела неосторожность усомниться. Это было признание собственной неправоты и предвзятости. Ничего более.

Алексей, однако, насупился и сник.

После этого публика разбрелась по холлу для осмотра остальных картин. Защелкали фотографические вспышки, репортеры кинулись брать интервью у авторов. К Нгуаме выстроилась целая очередь журналистов.

Среди всеобщей суеты Алена никак не могла отыскать взглядом Алексея, чтобы подвести его к своим «вещичкам», таким маленьким и скромным по сравнению с монументальностью африканской эбакокукографии.

Она даже вскочила на освободившийся подиум и выкрикнула в микрофон, который еще не успели отключить:

— Синьор Никитин! Просьба подойти к стенду России!

Никто не отозвался. Синьора Никитина, похоже, в холле Дворца кино не было.

Зато, так и не ответив на вопросы корреспондентов, к ней размашисто вышагивал Нгуама, только сейчас пришедший в себя после первого в его жизни поцелуя белой девушки.

— Рюсси? — восторженно спрашивал этот художник, искусствовед и меценат, благоговейно потирая правую щеку, которой коснулись ее губы. — Вуз эт де Рюсси? Мадемуазель Вьязь... Вьязь... О, сэ диффисиль...

— Вяземская, Вяземская, — подтвердила она, вглядываясь в пеструю выставочную толпу поверх его головы, увенчанной коробочкой от зубного порошка. — Трудная фамилия, согласна. Но не труднее, чем ваша эбако... эбаку...

Чернокожий гений со счастливой широченной улыбкой тянул ей свою светлую ладошку для официального знакомства. Но она воспользовалась его рукой по-другому, как при выходе из городского транспорта: оперлась на нее, чтобы удобнее было спрыгнуть с подиума.

Не совсем вежливо отстранив Нгуаму, бросилась к выходу. Найти Алексея было для нее сейчас гораздо важнее, чем завязывать интернациональные контакты, пусть даже с человеком очень одаренным и очень богатым.

Глава 7 ГАДКИЙ УТЕНОК

Она увидела Никитина, только когда выбежала на улицу. Он, видимо, только что купил с лотка пачку сигарет и теперь нервно закуривал, присев на низенькое газонное ограждение.

Неслышно подошла, встала почти вплотную. Алексей ее не замечал. Вернее, старательно делал вид, что не замечает.

— Я думала, ты не куришь, — сказала она. — Полдня обходился без табака.

— А вот теперь захотелось, — сухо ответил он, не обернувшись в ее сторону.

— Ну и как? Хорошие сигареты?

— Дрянь. «Беломор» лучше. Только, к сожалению, его здесь не продают.

— «Беломор»? Папиросы? Гадость какая. Вонища.

— Кому как. По мне, так это самый приятный запах на свете. С детства его обожаю.

— Что, твой отец такие курит?

— Какая тебе разница! — Он закашлялся, с отвращением затушил недокуренную сигарету о бордюр тротуара и выбросил ее в урну. — Можно подумать, тебе это интересно.

— Интересно.

— Хм.

«Да он просто ревнует! — начала понимать Алена. — Точно, по всему видно, приревновал к Нгуаме. Приравнял поцелуй в щеку к нашему брудершафту! Ничего себе, ведь мы только-только познакомились... Но это, в общем-то, даже приятно».

— Алеша! — требовательно произнесла она. — А ну-ка, посмотри на меня, пожалуйста!

— Зачем? — угрюмо спросил он.

— Ах вот как! Выходит, незачем! — В ней проснулось хитроватое женское кокетство. — Значит, наоборот, это я тебе неинтересна! Я уже успела тебе наскучить!

Тут он наконец повернулся и недоверчиво, испытующе глянул на нее исподлобья.

Но девушка твердо решила играть роль до конца. Опустила уголки губ книзу, как это делают обиженные дети:

— Даже мои картины не хочешь посмотреть. А я-то надеялась... Что ж. Видно, не судьба.

Она изо всех сил старалась, чтобы голосок ее казался слабым и дрожащим. Провела кулачком под глазом, как будто смахнула невзначай набежавшую слезу.

Грубоватая игра, однако он клюнул, вскочил:

— Не плачь, не плачь! Я идиот. Мне очень хочется увидеть твою живопись. Очень! Просто мне... ну, просто вдруг курить захотелось, вот я и вышел на минуточку на воздух.

— Врешь и не краснеешь.

Тут она была не права. Он как раз залился краской так густо, что стал похож на солнце с ковра Нгуамы. И ничего не ответил в свое оправдание.

— Ладно, — сжалилась Алена. — Уже накурился, я вижу? Тогда идем в зал.

...Крошечный участок белой стены, отведенный под «стенд России», казался среди преобладавшего на выставке эпатирующего авангарда оазисом несовременной, устаревшей и позабытой, и именно потому такой неожиданной и оригинальной реалистической манеры.

От небольших, решенных в пастельных тонах холстов веяло спокойствием и нежностью. И это притягивало людей, привыкших жить в бешеном темпе.

Картины были совершенно неброскими, но, видимо, обладали какой-то особенной властью над человеческим сердцем.

Вот, например, группка шумных и бурно жестикулирующих итальянцев. Они явно собирались проскочить мимо, их целью была громоздкая конструкция из гнутой жести, покрытая люминесцентными красками, они уже нацелили на нее объективы своих фотоаппаратов.

Но, пробегая мимо традиционных полотен Вяземской, неожиданно притихли и притормозили, словно их кто-то окликнул. И все, как по команде, повернулись к этим весенним российским пейзажикам. Опустили камеры, забыв о своих профессиональных обязанностях, и просто смотрели, смотрели... И лица у них умиротворенно разглаживались.

А Алексей сразу же, еще от входа, угадал:.

— Я знаю, твои — вон там.

— А ведь верно! Почему ты решил?

— Почему? — он задумался. — Сам не знаю. Показалось, что оттуда... пахнет розовым зефиром.

— Но там нет никакого зефира. Одна природа.

— Все равно пахнет.

— Подойдем поближе?

— Да к ним не пробьешься, успехом пользуются. А ты боялась...

— Я и сейчас побаиваюсь.

С забавной решительностью мальчишки-защитника он взял Алену за руку и повел к ее же собственным произведениям:

— А ты не бойся! Я с тобой!

Приблизились. Выбрали местечко, откуда картины не заслонялись ничьими спинами.

И вдруг его, точно магнитом, притянуло к одному из холстов. Непроизвольно он так сжал запястье художницы, что тонкие косточки едва не хрустнули.

— Больно же! — Она выдернула руку.

Но Алексей, против обыкновения, даже не извинился.

— Ты где могла такое подсмотреть?! — воскликнул он даже как будто слегка обиженно, точно застал ее за подглядыванием в замочную скважину в момент какого-то особо интимного процесса. И надолго замолчал, как будто загипнотизированный. Стоял, широко расставив ноги и мерно покачиваясь взад—вперед. Ни дать ни взять медитация!

Алена осторожно глянула из-за его плеча, до которого едва доставала ее белокурая макушка. Интересно же увидеть собственные творения как бы со стороны, чужими глазами!

Что там такого, на этом небольшом квадратном холсте, обрамленном скромным деревянным багетом?

Вроде бы обычный подмосковный пейзаж. Весна. Свежая, едва пробившаяся трава. Только-только лопнувшие почки, нежные листики еще не набрали силу и глядят на мир с младенческим любопытством.

На дальнем плане, у самого горизонта, отлогий берег озера и чуть-чуть видна кромка воды, ярко—бирюзовой и словно радующейся тому, что опостылевший лед стаял и теперь ничто не отгораживает ее от солнца.и неба.

И туда, к воде, переваливаясь, шагает толстая важная утка с выводком неуклюжих утят.

Вот и все. Никаких украдкой подсмотренных сокровенных подробностей.

...— Где Алеша? Алексей куда девался?

Персонал детского дома сбился с ног. Шутка ли: бесследно пропал пятилетний малыш!

Бледный Никита Степанович метался и рычал, как разъяренный белый медведь:

— Эй вы, негодники! Не могли за маленьким уследить! Чему вас только в школе учат!

Директор вызвал сельского милиционера, настоящую фамилию которого никто уж и не помнил, потому что все называли его Анискиным.

Тот со всей серьезностью выслушал, озабоченно почесал плохо выбритый подбородок и, применив метод дедукции, глубокомысленно предположил:

— Не иначе как настоящие родители опомнились наконец и умыкнули своего пацана.

Никита чуть не задушил его:

— Настоящие родители?! Ты думай, что говоришь-то, куриная твоя башка, шлеп твою мать!

— Оскорблять представителя власти? — взъелся было Анискин, но тут же осекся. Сам понял, что сморозил глупость.

Пять лет прошло, ребенок вырос, из красного сморщенного комочка превратился в неуклюжего, но смышленого мальчика. Его теперь и не узнать, да и имя с фамилией другие. А сотрудники районных органов опеки никогда и никому не разгласят тайну рождения, ведь это поступок уголовно наказуемый...

— М-да... — протянул местный детектив. — Придется искать. Делать нечего, придется мужиков снимать с посевной. Прочешут рощу, поныряют в озеро. Брр! Вода еще не прогрелась. Придется уж вам за счет детского дома горячительное ставить.

— Поставим, коль надо, — хмуро пообещал директор. — Сэкономим на пасхальных яйцах с куличами. Ребята поймут.

— У-дю-дю, распетушился! — оборвал милиционер. — Мы не изверги на сиротах руки греть. Так и быть уж, поищем задарма. А яичек тебе наша птицеферма безвозмездно к празднику предоставит, красьте на здоровье! Я договорюсь, не боись. Так сказать, от нашего стола — вашему столу, от инкубатора — инкубатору.

Вопрос с поставкой горячительного отпал сам собой, потому что обшаривать илистое дно озера, слава Богу, не пришлось.

Едва не пришлось. Потому что пропавшего обнаружили как раз на пути к воде.

А обнаружив, хохотали до колик в животах и немедля сложили новую местную легенду, передававшуюся потом годами из уст в уста. Таково уж было житие Алексея Никитина — сплошь из приключений.

Дело в том, что он брел к чистому и студеному озерковскому озерку не сам по себе, а в хвосте утиного выводка! Даже переваливался так же, как мама-утка и ее родные желтые чада.

И ведь что странно, утка вполне признала малыша за своего. Стоило ему отстать, как она останавливалась и сердито крякала, подгоняя неуклюжего птенца-переростка.

Вот птица подковыляла к краешку берега — и плюх в воду. За ней первый утенок, второй, третий... Дошла очередь и до приемыша.

Алеша уже замахал ручонками, как неоперившимися крылышками, уже коленки согнул, чтоб оттолкнуться от суши...

Тут-то Анискин и произвел задержание.

Но стоило милиционеру подхватить ребенка, как кряква истерично залаяла, словно не уткой была, а собачонкой, забила по воде крыльями, выскочила на бережок и пребольно клюнула представителя правопорядка в лодыжку: «Эй ты, ворюга! Не смей трогать моих детей! Этот хоть и нескладный, а тоже мой, любименький, и я его в обиду не дам!»

Пришлось Анискину, на потеху всему поселку, позорно спасаться бегством. А все же он был доволен, сработал-таки знаменитый дедуктивный метод!

— Я ж говорил, — смеялся он потом, распивая на пару с Никитой пузырь горячительного, купленный на свои кровные, — что у Лешки родители отыскались! Так и вышло. Мамаша объявилась. Да такая сердитая, кожу мне насквозь клювом пробила!

Никите Степановичу такая теория не пришлась по душе. Он ведь считал себя приемным отцом Алексея, а следовательно... кем же ему приходится жирная серая утка?! В лучшем случае кумой.

Однако он помалкивал. Все-таки спасибо Анискину, спас ребенка от неминуемого утопления, не посрамил честь залоснившегося милицейского мундира...

Начиная с этого дня приемыш начал исчезать регулярно. Впрочем, теперь уже и без всякой дедукции знали, где его искать.

Никита Степанович успокоился, понял, что вовсе не матушка-утка интересовала Алешу.

Мальчик, как выяснилось, страстно полюбил воду, в любом виде и качестве — ручей ли, лужа ли. Но чистое голубое озеро было, конечно, лучше всего.

И использовал он птичий выводок только как поводырей к водоему. Подметил, наблюдательный, что утки всегда безошибочно находят туда дорогу.

Постепенно к его постоянным отлучкам привыкли и даже беспокоиться перестали.

Ко всеобщему удивлению, плавать пятилетний Алеша умел получше многих взрослых, в том числе и под водой, с открытыми глазами. Когда только успел научиться? Или это была врожденная способность, как у человека-амфибии?

Вскоре благодаря маленькому пловцу в детском доме обогатился рацион: ныряя в какой-то тихой заводи, Алеша обнаружил неизвестную даже сельчанам многочисленную колонию раков, и практичный Никита Степанович тут же наладил их промысел.

А директор даже специальным чаном обзавелся для варки деликатесных членистоногих. Повариха же осваивала новые вкуснейшие блюда: салат с раками, рачья запеканка, пироги с рачьими спинками, тушеные раки в собственном соку, в томате, в чесночном соусе... Даже на зиму впрок наконсервировали розового ароматного мяса.

Но с наступлением зимы Алеша затосковал: всю воду в округе сковало льдом, а единственную дерзкую попытку «поморжевать» директор сурово пресек, заперев смельчака на целые сутки в темном чулане.

Это было, конечно, жестоко, так как все знали, что мальчик боится темноты столь же панически, сколь страстно любит воду. Однако пришлось пойти на эту крайнюю меру. Это было все же лучше, нежели лечить ребенка от пневмонии.

Алеша бился в закрытую дверь и кричал, а сердобольные девочки, обливаясь слезами, умоляли директора выпустить арестанта. Однако тот был человеком принципиальным и решений своих никогда не менял. Хотя сам в глубине души сочувствовал всеобщему любимцу...

А когда срок «заключения» истек и нарушителя дисциплины выпустили на свет Божий, он, шмыгая носом и сжав кулачки, пообещал:

— Вот вырасту и нырну так глубоко, что вам ни за что меня не достать!

Все притихли. Это прозвучало как взрослая, серьезная клятва. И только директор, стыдясь признать себя виновным, попытался возразить:

— На больших глубинах знаешь как темно!

— И пусть! — ответил мальчик. —Я уже привык, пока сидел в вашей кладовке. Все равно нырну, вот посмотрите!

Гадкий утенок вырос в высокого, статного мужчину с длинной гордой шеей, прямо как у лебедя. Но, если вдуматься, детство никогда не покидало его. Он бережно, как сокровища, хранил в сердце самые ранние воспоминания.

Не имея настоящих родственников, Никитин, однако, считал себя членом большой доброй семьи. Таким количеством братьев и сестер, и старших, и младших, вряд ли кто еще мог похвастаться!

А родная душа, добрейший Никита Степанович?

А строгий и всегда подтянутый директор, кумир девчонок и образец для подражания мальчишек?

А гостеприимный хлебосол отец Олег, с которым Алексей вел такие захватывающие дискуссии?

А разухабистый Анискин со своей доморощенной дедукцией?

Это ли не близкие люди! Неважно, что нет с ними кровного родства. Алексей искренне любил их всех.

А вот теперь в его жизни появилась Алена. И встретил он эту девушку не где-нибудь, а посреди морской пучины, в воде, которая так и осталась его главной страстью. Это ведь так символично, это что-нибудь, да значит...

Ну а ее пейзаж — просто настоящее знамение. Тот самый, будто с натуры писанный, выводок утят, ковыляющих вслед за толстой мамашей к воде...

Художница как будто совершила невозможное — вернула Алешу Никитина в его детство, в тот счастливый весенний день, когда он впервые открыл для себя волшебство чистого озера. Осознал, что вода на самом деле — не вещество, а существо. Живое и способное чувствовать...

Алена, правда, не изобразила на картине маленького неуклюжего мальчика, старательно повторяющего движения утят. Но что из того? Карапуз ведь мог просто приотстать, задержаться за границей тонкого деревянного багета и из-за этого не вписаться в живописную композицию...

— Чудо, — забывшись, шептал он, поглощенный ожившим видением прошлого. — Колдовство.

А рядом с ним так же тихо и зачарованно всматривались в неприхотливый пейзаж другие зрители, которым этот уголок русской природы ничего личного не напоминал, но все же ласкал глаз и радовал душу.

Очажок спокойствия и тишины на бурлящем, насыщенном итальянскими эмоциями вернисаже...

Тишина, однако, была внезапно нарушена раскатистым гортанным возгласом, заставившим всех вздрогнуть:

— Форрмидабль! Манифик!

Алексей автоматически, не задумываясь, перевел:

— Потрясающе! Превосходно!

И только после этого, очнувшись, обернулся.

Перед российским стендом, плотоядно глядя не на картины, а на их автора Алену Вяземскую, стоял устроитель выставки, черный гений эбакокукографии Нгуама.

Глава 8 ВЕНЕЦИАНСКИЙ МАВР ОТЕЛЛО

Репортеры сразу поняли, что нельзя упустить выигрышный кадр. Два художника с разных континентов так замечательно, так контрастно смотрятся вместе: он — черный-пречерный, она — беленькая-пребеленькая. Как ночь и день. Как двухцветные ковры самого Нгуамы.

Профессионалы защелкали затворами аппаратов, а любители протягивали этим двоим у кого что нашлось: салфетку, буклет, даже носовой платок — для автографов.

— Апрэ, апрэ! — сказал публике Нгуама, что означало: «Потом!» Не приставайте, дескать, я занят.

А занят он был исключительно созерцанием Алены.

— By м’авэ безе! — обратился он к ней.

Девушка повернулась к Алексею за разъяснениями:

— Безе — это такое пирожное?

Тот вновь был мрачен:

— Безе — это поцелуй. Он напоминает о том, как ты его недавно облобызала.

Нгуама повернулся к ней правой щекой. Место поцелуя было обведено кружком того же кричащего красного цвета, что и солнце на его ковре. Прямо-таки ритуальная раскраска!

— Видимо, теперь умываться перестанет, — хмуро прокомментировал Алексей, пользуясь тем, что, кроме Алены, никто не понимает русского. — Будет вечно чтить след твоих губ, как святыню.

— Кеск ву дит? — настороженно переспросил его Нгуама. Видно, уловил звучащую в его интонации издевку.

— Вива безе! — с шутовским поклоном отвечал Никитин.

— А-а! — закивал негр. — Уи! Уи!

— Видишь, Аленушка, он согласен. Да здравствуют твои поцелуи! Что греха таить, они действительно ни одного мужика не оставят равнодушным. Я в этом убедился.

Нгуама же снимал с шеи длинное ожерелье из разноцветных зерен, крупных перламутровых ракушек и зубов неизвестного зверя. Он протянул его Алене:

— Сэ пур ву!

— Он тебе это дарит.

— Спасибо, Алеша, я поняла и так. — Она приняла подношение. — Мерси, мсье Нгуама! Какая прелесть!

Все женщины, рожденные под созвездием Тельца, обожают носить украшения, а на шее — в особенности.

Ленка Петрова не была исключением. Еще с тех времен, когда она нанизывала на нитку ягоды крыжовника, Алена любила и создавать сама, и покупать, и получать в подарок всевозможные колье, бусы и кулоны.

Она уже приготовилась надеть ожерелье, как Алексей язвительно предупредил:

— Ты бы не торопилась так. Сначала не мешает осведомиться, может, у них такие предметы используются вместо обручальных колец? У нас цивилизованно, по-скромному, окольцовывают пальчик, а у них — сразу за горло хватают.

— Ну вот что, господин Никитин! — рассердилась она. — Хватит! Ну, чмокнула я его в щечку, и что? Ты все неправильно понял!

— Возможно, что и неправильно. Вполне допускаю. Только твой гений, по-моему, понял так же, как я.

— Значит, оба дураки! — Она даже своей маленькой ножкой топнула от возмущения.

Нгуама напряженно вертел головой, следя за тем, как они перебраниваются.

Слов чужого языка африканец, конечно, понять не мог, однако понял, что бледнолицый мужчина возражает синьоре Вяземской и что это ее злит.

Окончательно же чаша терпения у черного джентльмена переполнилась после того, как наглый россиянин обеими руками взял у девушки ожерелье, точно имел на это какое-то право, и, совершив безошибочно точный бросок, накинул его, как петлю лассо, на голову прежнего владельца.

Тут уж Нгуама решил вступиться за даму, а заодно и за себя.

Издав раскатистый воинственный крик, он угрожающе двинулся на наглеца, время от времени тыча пальцем в красный кружок на своей черной щеке, как будто священный «безе» должен был придать ему в бою сил.

Оживились, обрадовались, заработали фотографы! Международная драка на международной выставке, да еще из-за женщины! Замечательно!

Настоящая дуэль! Первоклассная сенсация! Она сулит неплохие гонорары! Тираж разойдется моментально!

Алена попыталась вклиниться между соперниками, но ее оттеснили в сторону, ткнув в лицо микрофон:

— Коммент, плиз.

— Какой еще вам коммент! — огрызнулась она. — Помогите же! Разведите их!

Став «яблоком раздора», она отлично видела, что Алексея даже радует возможность кулачной разборки.

Он и в самом деле встал на изготовку, азартно прищурившись.

Опять вспомнил детство — все выпускники Озерковского детдома понимали толк в драке. И не потому, что там процветало хулиганство или детское подобие дедовщины, скорее даже наоборот.

Дабы направить буйные порывы воспитанников в более или менее организованное русло, директор, десантник в прошлом, лично преподавал и мальчикам, и девочкам самбо.

При этом, однако же, учил:

— Руки-ноги в ход пускать только в крайнем случае. Первый удар наносится головой.

— Лбом, что ли?

— Нет, мозгами. Тогда есть вероятность, что и руки, и ноги останутся целыми. Понятно, надеюсь?

— Не очень.

— Объясняю. Сначала воздействуете на психику противника. Пытаетесь либо найти мирный путь путем переговоров, что лучше всего. Либо, если не выйдет, запугать. А самое лучшее средство — не страх, а смех. Но со смехом не пережимать, слышите? Рассмешить — продуктивнее, чем высмеять. А уж если у него с чувством юмора плоховато окажется, тогда можно и высмеивать начать, чтоб не он хохотал, а над ним. Это ему будет больнее всего, и он, скорее всего, полезет «в бутылку». Ну а драться, сами понимаете, легче с тем, кто сидит «в бутылке», а не стоит на твердой земле...

Нгуама в своей африканской школе изучил, видимо, подобную же науку.

Но он начал с запугивания. Гортанно крича и совершая резкие, отточенные ритуально-воинственные жесты, старался заставить недруга сдаться.

Получалось это, следует признать, красиво — то была настоящая удача для фоторепортеров!

Что касалось рук, ног и прочей мускулатуры, то все это у представителя черной расы было куда мощнее, чем у высокого и астеничного Алексея Никитина.

Но у Алеши тоже имелось свое преимущество — скорость передвижения.

Он легко, стремительным прыжком хищника, вскочил на подиум и занял более выгодную позицию сверху.

И, воспользовавшись тем, что его всем хорошо видно и слышно, решил, как учил директор, вначале все-таки пустить в ход не самбистские приемчики, а голову:

— Да здравствует великая Венеция! — сказал он по-итальянски и тут же по-русски, специально для Алены: — Ваш город воспет поэтами многих стран, в том числе великим британцем Уильямом Шекспиром...

Овация.

Публика переменчива и продажна. Теперь ее симпатии были уже не на стороне африканца, ведь тот говорил лишь о себе, второй же иностранец польстил патриотическому чувству горожан.

— Шекспир выбрал Венецию местом действия для одной из лучших своих трагедий...

И зал послушно отозвался, как античный хор:

— О-тел-ло! О-тел-ло!

И тут же, естественно, все вспомнили, что героем шекспировской пьесы был чернокожий.

А Дездемона была белокурой.

Да-да, белокурая итальянка: во времена Возрождения знатные красавицы проводили целые дни на крышах своих палаццо, надев специальные широкополые шляпы, лишенные тульи. Они добивались эффекта белизны: пусть лицо останется не тронутым загаром, волосы же выцветут на солнце.

Все взгляды мгновенно уперлись в Алену и Нгуаму.

Лишь несколько присутствующих были свидетелями зарождения конфликта. Для прочих картина была устрашающей: черный великан размахивал ручищами, и казалось, что он готов задушить миниатюрную беленькую девушку.

А она, слабенькая, казалась такой отважной! Не спасалась бегством и не умоляла, как шекспировская героиня:

Как страшен ты! Зачем кусаешь губы? Какое-то кровавое волненье Приводит в дрожь все существо твое. То страшные предвестники. Но все же Надеюсь я — надеюсь, что не мне Быть жертвой их...

О нет! Она, храбрая малютка, над которой, по всеобщему убеждению, нависла опасность быть задушенной, упорно пыталась вклиниться между двумя вояками, белым и черным.

На мецената, лишь недавно осыпанного почестями, теперь смотрели с явной враждебностью.

А тому, бедняге, никто не удосужился перевести вышесказанное на французский. Но чутье подсказало ему, что все бледнолицые против него, а тому, кто на сцене, они явно симпатизируют.

Алексей по-своему использовал один из преподанных в детдоме уроков: пусть не при помощи смеха, но все же заставил соперника залезть «в бутылку».

Нгуама, дрожа от гнева, сделал шаг, другой...

...«Сейчас начнется! — с ужасом думала Алена. — И из-за чего? из-за кого? из-за меня! И как они все не понимают, что сейчас потерявший голову Отелло — это Алексей, а вовсе не чернокожий! Это Алеша вспылил из-за своих же необоснованных подозрений! О Господи, что я такого сделала? Какой повод подала? По-моему, никакого. Отчего же он вдруг так разозлился? Я должна его успокоить!»

Она, не без чувства стыда, поймала себя на том, что хочет помириться с ревнивцем, когда должна была бы, напротив, немедленно прервать с ним всякие отношения.

После нескольких часов знакомства он заявлял на нее свои права, как на... жену! Дездемона была замужней дамой!

Это было возмутительно. Но и упоительно.

Ей вспомнилось, как Григорий ревновал ее к успеху, к признанию, и гораздо сильнее, чем к женственному Димочке. А этот человек совсем другой, он просто хочет, чтоб вокруг нее не теснились мужчины, он отстаивает свое право быть для нее единственным! Он хочет один владеть ее любовью, и разве в этом желании есть что-то зазорное?

Известно, что Тельцы сами весьма склонны становиться собственниками, а потому понимают и могут разделить такое же стремление в остальных людях.

Предположим, Алеша сейчас обратил бы внимание на другую девушку, к примеру на ту бойкую черненькую журналистку, как среагировала бы Алена?

Неужели отнеслась бы к этому спокойно?

Разве осталась она равнодушной, когда Ангелина, пользуясь случаем, переманила Григория? Причем ведь не испытывала по отношению к нему Лена особо пламенных чувств!

А уж если бы кто-то посягнул на Алешу... даже если б хоть намек на это возник...

Драться, конечно, не стала бы, аристократка все же, да и не женские это методы борьбы. Но уж и равнодушной бы не осталась. Сцену бы наверняка какую-нибудь устроила.

Или все-таки повернулась бы и ушла?

Но он... Он, слава Богу, не хочет уходить, не хочет обрывать то чувство, которое только-только зародилось. Разве это плохо?

Очень даже хорошо.

Нет, пожалуй, для нее тоже закатить скандал — все-таки было бы лучше, чем решиться на полный разрыв. Тельцы практичны — из двух зол Алена бы выбрала меньшее.

«Ха-ха, но ведь я знакома с этим парнем тоже всего полдня! Ничуть не дольше, чем он со мною... И раз я имею право за него бороться, значит, и он тоже?»

Выходит, не так уж он и не прав?

Да так ли это важно, кто прав, кто виноват! Главное — ей невыносима даже мысль о расставаний.

И, следовательно...

В тот момент, когда «дуэлянты» уже готовы были сойтись, азартные итальянские болельщики-тифози, предвкушая захватывающий поединок, алчно примолкли. Неожиданно Алена вдохнула поглубже и что было сил выкрикнула:.

— Нгуама — не Отелло! Он не виноват! Отелло там, на сцене! Вон он, смотрите!

И, по указке отважной Дездемоны, все обратились к подиуму.

Алексей же, растерявшись, обернулся на крик, на миг потерял бдительность и... получил сокрушительный удар в челюсть черным кулаком.

Зал ахнул и снова стих. Все ждали последствий нападения. Нокдаун? Нокаут?

Алена закрыла лицо ладошками: «Все из-за меня... Я все испортила... Я его предала!»

Но нет, европейский Отелло удержался на ногах. Только болезненно скривился.

Что ж, тем интереснее! Публику засвистала, заулюлюкала. Сейчас пострадавший ка-ак врежет в ответ!

Но Алене такое развитие событий вовсе не казалось интересным.

И она опять крикнула, громче и отчаяннее прежнего:

— Остановитесь!

Никакой реакции. Ни один мускул не дрогнул ни на черном лице африканца, ни на бледном, без кровинки, лице Алексея.

И тогда Алена решила пойти на крайние меры:

— Алеша! — Голос зазвенел и едва не сорвался, в горле засаднило. — Я люблю тебя!

А чтобы не осталось никаких сомнений ни у зала, ни у Нгуамы, повторила по-английски и по-французски:

— Ай лав ю, Алеша! Же т’эм!

Как сказать то же по-итальянски, она не знала, но это и не понадобилось — все и так поняли.

У девушки же публичное признание забрало последний остаток душевных сил. Она села на пол там же, где стояла. Сердце колотилось, как после километрового кросса.

Алексей часто-часто заморгал, и руки его безвольно упали вдоль тела. Он и сам как-то обмяк, ссутулился.

Алена же, чтобы расставить все точки над «и», закончила хрестоматийной репликой шекспировской Дездемоны:

— Мои грехи — любовь моя к тебе.

Строчка из трагедии была произнесена тихо, однако же достигла слуха того, кому была предназначена.

О великий Шекспир, против тебя не поспоришь... Алеша, во всяком случае, признал правоту гениального драматурга. А следовательно, собственную неправоту.

И он, понурившись и покраснев, как те раки, что повариха Озерковского детдома варила в большом чане, отозвался тоже шекспировской строкой:

— О, я глупец, глупец, глупец!

Отреагировал и Нгуама: побледнел, если такое слово приложимо к чернокожим. Он стал серым. И тоже тотчас же прекратил боевые действия.

Наверное, и у него был свой кодекс чести, запрещавший бить того, кто более не выказывает признаков враждебности.

Оба смотрели на нее.

Два мужика.

Два дурака.

— Экскюзэ-муа, мадемуазель Вьяз... вьяз... Бель мадемуазель! — наконец попросил прощения меценат и принялся ожесточенно стирать со щеки красный кружок, так что его ладошка из розовой превратилась в багровую.

— Прости, Аленушка, — следом за ним промолвил и Алексей.

Он примирительно протянул Нгуаме руку.

Из холла защелкали вспышки, ведь дружба народов — тоже неплохой журналистский материалец, особенно после войны между этими самыми «народами».

Нгуама оказался незлопамятным и с готовностью ответил на рукопожатие. В результате ладони у обоих оказались в багровой краске.

Кто знает, может быть, именно так в Африке осуществляется священный обряд братания?

Однако больше всего объективов все-таки было направлено на Алену Вяземскую, без сил сидящую на полу в пляжных шортиках.

Очень уж фотогеничная у нее внешность, да и поза живописная. Хоть на обложку журнала помещай, хоть на первую газетную полосу — успех изданию будет обеспечен...

Глава 9 БЛЮДЕЧКО С ГОЛУБОЙ КАЕМОЧКОЙ

— Я провожу тебя?

— Как хочешь...

— Не можешь меня простить, да?

— Да нет, почему, проводи. Я не злопамятна.

По правде сказать, сейчас ей было уже все равно.

Организм до самого донышка выбрал свои резервы.

Не до любви было, не до переживаний. Не до обид и прощений.

Слишком уж бурный выдался денек... «День длиною в жизнь...» Это чье-то изречение? Или название фильма? Нет сил припомнить...

Провожатый ей, впрочем, не помешал бы. И сейчас все равно, кто он, лишь бы помог добраться без приключений. А то ведь в таком состоянии и заплутать недолго или, чего доброго, вообще свалиться где-нибудь под забором...

Под итальянским забором, ха-ха... Она не видела на острове Лидо ни одного приличного штакетника или частокола, только узорчатые оградки, вроде наших типовых кладбищенских.

Почему-то Алене вдруг захотелось привалиться к тому высокому бетонному глухому забору-заборищу, что незнакомые соседи возвели на границе ее дачного участка. Так ребенок, переутомившись, прислоняется к материнскому плечу...

То ненавистное ограждение, которое она совсем недавно готова была снести, уничтожить, взорвать динамитом, измельчить в крошку, сейчас казалось ей надежным укрытием от всех треволнений. По дому соскучилась, что ли?

...Ах да, они уже едут в такси. Что за провал памяти — неужели задремала?

По-видимому, перед этим успела назвать адрес своего отеля...

Как же он называется, Господи?..

Какое-то красивое итальянское имя, не то Лукреция, не то Лючия... Не вспоминается. Наверное, потому, что задрипанный вид самой гостиницы никак не соответствует звучному наименованию.

А, к чему напрягаться, шофер ни о чем не спрашивает, видимо, уже знает, куда ему рулить.

Но ведь отель совсем недалеко от Дворца кино, рукой подать, почему же они добираются на машине?

— Зачем выбрасывать деньги на ветер? — пробормотала Алена. Даже будучи вконец измученной, она оставалась истинным Тельцом, практичным и экономным. — Пешком бы добрались...

Алеша глянул на нее с ласковой иронией:

— В ногах правды нет. Особенно сейчас и особенно в твоих маленьких ножках. Так что расходы вполне оправданны.

Голос его звучал спокойно, уверенно, убаюкивающе, и, может быть, поэтому аргументы показались Алене вескими.

Да еще и машину так мерно, так плавно-плавно покачивало. Словно на волнах...

Море...

Адриатика...

Вот-вот захлебнешься соленой водой и сгинешь навек в царстве жестокого Нептуна... но, к счастью, в самый критический момент чьи-то сильные, надежные руки подхватят тебя и удержат на поверхности:

— Не бойся, Аленушка, все в порядке.

Такие ласковые руки... Чьи? Сейчас уже не вспомнить...

Но какие они самоуверенные...

«Кто позволил притрагиваться ко мне?!»

... — Кто тебе позволил?!

— Потом разберемся. Спи.

То есть как это — спи?

Оказывается, они уже успели выбраться из такси, и теперь Алексей несет ее на руках!

И вовсе не из гибельной морской пучины на сушу, а по аккуратной дорожке, усыпанной мелким светлым гравием, к какому-то роскошному многоэтажному зданию.

«Меня не проведешь! — с серьезной сонной бдительностью отмечает Алена. — Даже спросонья я твердо знаю, что этот дом, а вернее сказать, дворец вижу впервые в жизни. Что-что, а зрительная память никогда еще меня не подводила».

Разговаривать, однако, было лень, и она ограничилась двумя короткими сердитыми возгласами:

— Эй! Куда!

— В отель. Как ты и просила.

«Тут что-то не так. Он морочит мне голову. Но я выведу его на чистую воду! Вода... Штормовое предупреждение... Волна катит за волной, и меркнет белый свет...»

Гостиница, в которой ее поселили накануне, была небольшой и задрипанной, ничуть не лучше наших второсортных областных заведеньиц. А может, даже и похуже, по своей безалаберности итальянцы, как выяснилось, вполне могут потягаться с русскими.

Стены в ее номере были обшарпаны, краны гудели, от портье, который одновременно выполнял и обязанности горничной, одуряюще несло чесноком.

А тут... Они поднялись по широким мраморным ступеням, на которых не оставалось ни единой пылинки, словно они были музейным экспонатом, хранившимся в герметически закрытых стеллажах, под бронированным стеклом.

Просто не верится, чтобы уличные лестницы выглядели такими чистыми. И вообще все происходящее не совсем реально...

«Как можно идти, не переступая ногами? Я как будто воспарила и плыву по воздуху... Точно, это сон».

Но нет, это происходило наяву. Просто Алексей все еще бережно нес ее на руках.

Швейцар в роскошной униформе услужливо распахнул перед прибывшими широченную, сверкающую двустворчатую дверь. Что-то спросил по-итальянски. Никитин, поблагодарив, отрицательно мотнул головой.

— Что он сказал? — сонно спросила Алена. — Что мы ошиблись адресом?

— Предложил помочь донести багаж. Я ответил, что как-нибудь справлюсь сам.

— У тебя много багажа?

— Угу. Причем поклажа очень ценная. Но не тяжелая. Ты совсем ничего не весишь. Как пушинка.

Надо собраться с силами и все-таки возмутиться. Должна же она хоть как-то проявить упрямый тельцовский характер!

— Я?! Багаж?! Я тебе что, чемодан?

— Ну нет. Сундучок с сокровищами.

Он за словом в карман не полезет! Надо было бы посильней взбрыкнуть, вырваться, бросить ему что-нибудь резкое...

Но от его щеки, расположенной совсем близко, так вкусно пахло смесью моря и изысканного мужского одеколона! А его дыхание, которое она ощущала у себя на лбу, успокаивало, как ласковый теплый бриз...

И вообще, ее так клонило в сон. В сладкий, безмятежный сон... В счастливый сон, с которым она упорно пыталась совладать.

— Что за манера не отвечать на вопросы, — а язык-то давно уже заплетался, — я спросила, куда это ты меня привез.

— Я уже ответил, забыла? В отель.

— Ммм... ну ладно... Только...

— Чшш! Все в порядке. Не волнуйся.

— Я... не... волну...

Волнуюсь... волнушки... крепкие грибочки с концентрическими кругами на шляпках... Волнушки растут поздней осенью в лесу неподалеку от дачи... Теперь туда придется ходить в обход, проклятый забор перегородил дорогу...

Волнушки в кадушке, волнушки ядреные, волнушки соленые, соленые волны... Как они укачивают!

Но они больше не опасны... Высокий забор — как волнорез, он преградит путь шторму... И маленький сундучок с сокровищами не опустится на морское дно, а надежно сохранится в охраняемом багажном отделении...

Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину... не простую картину, а искусно собранную из мелких разноцветных кусочков кожи...

Случалось ли вам уснуть и во сне... проснуться? Вы оказываетесь в незнакомом месте — либо кошмарно-страшном, либо сказочно-прекрасном.

Алене повезло — ей выпал второй вариант.

Просторная комната, стены которой обиты нежно-сиреневым блестящим атласом. Известно, что Тельцы к шелкам неравнодушны.

Повсюду мягкие сборчатые драпировки, тоже в сиреневых тонах. Они скрывают и двери, и окна. И непонятно, какое теперь время суток.

Изогнутые светильники в стиле модерн, имитирующие диковинные растения и льющие из плафонов-бутонов мягкий, приглушенный, не режущий глаза свет.

Кресла с высокими овальными спинками, как на гравюрах серебряного века. Их гнутые ножки утопают в ворсе лилово-розового ковра.

Одно из кресел, повернутое к Алене тыльной стороной, вплотную придвинуто к подобию подсвеченной стеклянной колонны в человеческий рост, внутри которой заметно некое движение.

О, да это декоративный аквариум!

Золотые рыбки-телескопчики с выпученными глазами и хвостами-вуалями задумчиво перемещаются меж тонколистных водорослей, заглатывая воздушные пузырьки и разглядывая то торшер, то бра. Наверное, принимают лампы за солнце и луну...

В уголке — низенький столик, по-видимому журнальный. Однако он сервирован изящной серебряной посудой. На две персоны.

По обе стороны от серебряных же тарелок — по целому ряду разнообразных вилочек и ножичков. Ножи разложены по ранжиру и таинственно поблескивают, как пластинки волшебного ксилофона. Так и хочется ударить по каждому из них молоточком, наверняка они отзовутся мелодическим минором.

«Бабушке понравилось бы, все так утонченно, как раз в ее стиле. Похоже на серебряные подстаканники моего детства, — подумалось Алене. — Жаль, что бабули нет сейчас со мной. И во мне тоже княжеские гены, видимо, еще живы, потому и во сне вижу не хибарку, а покои дворца... палаццо!»

Рюмки и фужеры — тоже не стеклянные, а серебряные, с чернью. Если бы все происходило наяву, Алена поднялась бы и изучила рисунок: может, в будущем пригодится для работы. А так она знает: приснившееся потом забывается, и ты долго мучаешься, тщетно пытаясь припомнить...

Да, но по центру столика стоят еще не то кастрюльки, не то судочки, словом какие-то замысловатые емкости, чуть ли не вазы, прикрытые крышками. Так что незачем и пытаться преодолеть сонную леность.

А из-под этих крышек с золочеными фигурными рукоятками доносятся одуряющие, жестоко дразнящие запахи мяса, овощей и пряностей. И еще чего-то сдобного...

Могут ли ощущаться запахи во сне? Получается — могут. А чувство голода? Это, пожалуй, единственный момент дискомфорта, нарушающий гармонию ее прекрасных грез.

Но что, если все-таки попробовать? Не рассеется ли видение, если приподнять одну из крышек? Раз можно увидеть во сне запах, значит, есть шанс и насладиться вкусом. Ах, как пахнет, просто слюнки текут!

Стоит, пожалуй, рискнуть. Решено, сейчас она поднимется... Поднимется — откуда?

Только тут Алена обнаружила, что лежит на широченной неразобранной двуспальной кровати, прямо поверх роскошного атласного покрывала с оборками. И только на ноги ей кто-то накинул мягкий шерстяной плед.

Так-так-так... Стол на два прибора, постель тоже отнюдь не холостяцкая по своим масштабам...

Что это за сон такой подозрительный?

Она оглядела себя: одежда все та же, в какой она отправилась купаться перед штормом. И естественно, явно не в стиле окружающей роскоши.

Спустила ступни на пушистый ковер, в босоножки влезать не стала. Сделала несколько неслышных шагов по направлению к столику. Протянула руку к крайней, самой маленькой и симпатичной кастрюльке.

Снимаемая крышка тихонько звякнула...

— А? — раздался испуганный возглас за ее спиной.

Застигнутая на месте «преступления», девушка шарахнулась в сторону, тоже вскрикнув:

— А!

Из-за овальной спинки кресла, того, что возле аквариума, показалась Алешина голова:

— Ну, ты и мастерица пугать!

— А сам-то! Ты что тут делаешь? — Она едва не добавила: «В моем сне», но он уже успел ответить:

— Живу.

Понятненько.

Теперь она припомнила, что швейцар поклонился ему, как старому знакомому. Значит, Алексей постоялец этого палаццо, а кто же тогда она?

Его багаж?

— Еще не успело остыть, — сказал он. — А вообще-то я составил меню из таких блюд, которые хороши и холодными.

— Разве сундучок с сокровищами может есть?

— Надо же, запомнила!

— Конечно, запомнила! Думаешь, совсем в отключке была? — независимо отвечала она, тем не менее то и дело поглядывая на сдвинутую крышку.

Через щелочку в кастрюльке виднелось нечто красно-бело-зеленое, густое и донельзя аппетитное.

— Ты вызвался проводить меня до моего отеля, а сам...

— До какого твоего?

— «Лукреция»... Нет, «Лючия»...

— Я бы с удовольствием, но, увы, таких на Лидо не имеется.

— А, знаю, «Лаура»!

— Ну вот, выяснили. Теперь, если хочешь, можешь сразу отправляться туда, а я, извини, сначала поем. Проголодался.

Он придвинул свое кресло к столику и начал, заразительно причмокивая, открывать кастрюльки одну за другой. Алена чуть в обморок не упала от запахов и паров, которые поднимались из посудин...

«Что за глупейшая поговорка: «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок»! — Алена зажмурилась и отвернулась, но не зажимать же еще и нос, жадно втягивающий кулинарное благоухание! — по-моему, так завоевывают именно женщин!»

— Может, все же присоединишься, прежде чем уйти?

Он уже вальяжно зачерпывал огромной ложкой обжаренные до золотистого цвета кусочки телятины с зелеными каперсами и неведомыми, но такими притягательными оранжевыми ягодами.

Он не уговаривал Алену, не уламывал, а как бы приглашал мимоходом, из чистой вежливости.

Это было ужасно обидно и к тому же еще сильнее разжигало аппетит. Пытка голодом становилась просто невыносимой. Когда такое видишь во сне, то в этот момент обязательно просыпаешься в холодном поту.

Но ведь она, как выяснилось, не спит, и у нее росинки маковой не было во рту с сегодняшнего утра. Или со вчерашнего? Который теперь час?

— Это ужин или завтрак? — осторожно поинтересовалась она.

— Не знаю. Просто еда. Ммм... Повара тут первоклассные... Только вот омаров я готовлю иначе...

— Омаров...

— А соус к спагетти состряпан отлично. Сладкого перца как раз в меру и чуть-чуть кориандра...

— Спагетти...

— А на десерт фирменные слоеные булочки с ежевикой и медом... И еще кое-что...

— Что?

— Да так, пустячок! Но это только для тех, кто отведает всего по порядку и доберется до десерта... В еде нужна постепенность. Для меня это как ритуал.

Смеется или нет? Не понять, вроде бы всецело поглощен едой. Отрезает, аккуратненько так, маленькие кусочки и отправляет в рот. Долго, тщательно жует, словно дегустируя.

— Ну, что еще на десерт? — Она от нетерпения топнула было ногой, имелась у нее такая привычка. Но подошва утонула в мягком ковре, и эффект был загублен.

— Это вопрос теоретический или практический?

— Ну, сдаюсь, сдаюсь, практический! Я согласна подкрепиться!

— Спасибо, синьора, вы очень любезны!

Наконец-то Алексей расхохотался. И тут же проворно вскочил, подтащил к столу второе кресло.

Алена даже присесть еще не успела по-настоящему, а уже схватила первую попавшуюся вилку, непонятно для какого блюда предназначенную, и полезла в первую попавшуюся кастрюльку.

— Обижаешь! Давай поухаживаю за тобой, — галантно предложил кавалер. — Чего тебе положить?

— Всего! — выдохнула дама. Аристократические гены в этот момент, видимо, прекратили свою жизнедеятельность. Тельцовская приверженность к изяществу — тоже. Какой там ритуал, насытиться бы!

В первые минуты она не подкреплялась, даже не ела, а жадно поглощала еду. Чавкала, как маленький розовый поросенок, заглатывала недожеванное.

И только затем началось гурманство. Тогда она разобралась наконец в предназначении разных вилочек и ножичков — бабушка в свое время преподала ей эту науку.

Но и Никитин не придерживался правил этикета: отодвинул тарелку, откинулся на спинку кресла и глядел на Алену с такой же жадностью, с какой она поглощала деликатесы.

— Уставился мне в рот, — буркнула она, но не остановилась. — Вообще-то я не всегда такая обжора.

— А мне нравятся обжоры. Люблю, когда хорошо едят. Зато ты не рискуешь превратиться в принцессу Диану.

Алена с набитым ртом умудрилась спросить:

— Разве плохо быть принцессой?

— У Дианы, во всяком случае, развилась так называемая болезнь аристократок.

Лена Петрова, отпрыск одновременно и крестьянского, и старинного дворянского рода, насторожилась:

— А что, аристократки болеют чем-то особенным?

— Диана так долго морила себя голодом, чтоб сохранить фигуру, что в конце концов пища совсем перестала у нее усваиваться. Как у блокадников.

— Это мне не грозит, — успокоилась Алена и налегла на омаров, хотя они и были приготовлены якобы не совсем правильно.

— А вино? Может, мы все-таки немного выпьем?

— Опять кьянти?

— Ну что ты! К морским дарам полагается белое.

— Я бы сейчас лучше молочка. Или сливочек, — мечтательно протянула она.

— Правда? Почему-то я так и знал! — И тут же в его руках появился пузатый молочник. — Официант очень удивился, молоко не вписывается в раскладку такого меню.

— Ты что, сам повар?

— Любитель. Это мое хобби. А к молоку — давно обещанный сюрприз.

Он выдержал интригующую паузу:

— Ну как, можно переходить к десерту или еще рановато?

— Пора! А то никакой сюрприз в меня уже не влезет.

— Этот — влезет. Закрой глаза!

Она послушалась.

— Готово! — объявил Алексей.

— Ох... — только и смогла проговорить она.

Перед ней горкой лежали кругляшки пышного розового зефира. Но не на серебряной тарелке.

На блюдечке с голубой каемочкой.

Детские желания исполняются не только во сне...

Глава 10 УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА

И краны не гудели, как в захудалом отеле «Лаура», и ярчайшие полотенца были почти такими же пушистыми, как ковер.

Алена полоскалась в резервуаре, который и ванной-то назвать язык бы не повернулся. Настоящий бассейн, только неглубокий. Можно было лечь на воду плашмя и свободно раскинуть руки.

И тогда увидишь свое отражение в зеркальном потолке.

Свое ли?!

Душистая воздушная пена обволакивала розовое, маленькое, но пышное тело. Румянец играл на щеках, голубые глаза сияли, как осколки венецианского неба.

Да это сама богиня красоты и любви взирала на Аленушку свысока! Был бы жив сладострастный Боттичелли — именно так скомпоновал бы «Рождение Венеры». И уже не итальянка Симонетта Веспуччи позировала бы ему...

В общем, это было не мытье, даже не купание, а омовение. Очищение от всего лишнего и чуждого.

Возможно, освобождение от прошлого.

Да и какое может быть прошлое, если Венера только рождается!

Полная безмятежность. Блаженство.

И лишь слегка тревожило ожидание того, что ждет ее по окончании этого водного сеанса, за дверями ванной.

Ведь что-то ждет? И кто-то ждет. Да не просто «кто-то», а единственный мужчина, вблизи которого она впервые за много лет испытывает трепет.

Как это произойдет? Не разочаруют ли они друг друга?

Было немного страшно. А с каждой минутой становилось еще страшнее. Алена ненавидела это чувство, знала, что оно разрушительно и беспощадно, как серый липкий спрут.

«Нет уж! Не дам этой твари-боязни разрастись и загубить мое счастье!»

Лучше не ждать. Лучше — сразу.

— Алеша! — позвала она. — Иди сюда!

Дверь распахнулась, и он шагнул на мраморный пол, деликатно отворачиваясь. Но зеркала были не только на потолке, они были повсюду.

— Тебе нужно что-то еще? — Не то голос его звучал хрипло, не то тут акустика такая.

«Мне нужен ты!» — мысленно отозвалась она. Вслух же сказала иное:

— Тону! Спаси меня!

И с головой погрузилась в ворох радужных пузырьков.

Эти руки... эти сильные ласковые руки. Они спасают ее уже вторично. На этот раз — от одиночества, от тоски, от будничной обыденности, от случайных романов, лишенных любви... И от всех прошлых и будущих неудач...

...«Я сейчас как акушер, — смятенно думал Алексей. — Принимаю роды богини из пены... Недаром я всегда так любил воду, теперь извлекаю из воды драгоценнейшее из всех сокровищ мира...»

...Так и не разобрал постель, пока Алена купалась. Не хотел ни на что намекать и ничего навязывать. А вдруг она пожелает одеться и уйти восвояси?

Теперь он осторожно положил ее, мокрую, нагую, горячую, прямо на атласное покрывало.

Стал осторожно, почти не дыша, ладонью снимать с ее тела оставшиеся сугробики тающих и с тихим шуршанием лопающихся мыльных пузырьков. Из впадинки у основания шеи, с нежной ложбинки на груди, со слегка выпуклого животика, с округлых гладких бедер...

Он даже не прикасался к ней, но Алена чувствовала исходящий от него жар. Вот его палец случайно и почти неощутимо задел ее темно-розовый сосок, и она еле сдержалась, чтобы не застонать...

Наслаждение было столь сильным, что казалось — дальше ничего уже не может происходить. Во всяком случае, она за всю свою жизнь большего наслаждения не испытывала.

Но ведь главное было еще впереди...

Последний, крошечный клочок пены, который уже почти испарился на круглой мочке ее проколотого ушка, он слизнул языком.

И тогда Алена положила руку ему на стриженый затылок и притянула его лицо к своему.

Она ждала жадного, глубокого поцелуя, но Алеша только поласкал губами ее маленький подбородок, словно нарочно все еще оттягивая момент окончательной близости.

Он был первым в ее жизни мужчиной, который не торопился заполучить от нее все сразу, а думал о том, как продлить ей удовольствие.

Его рубашка насквозь промокла, пока он нес свою белокурую богиню из ванны, и казалось, что ткань сейчас зашипит, как от касания раскаленного утюга, такой жар воспламенял обоих влюбленных...

— Разденься, — попросила она.

Но и расстегивая одежду, он не переставал ласкать свою возлюбленную. То, будто нечаянно, коснется лбом ее пупка, то вдруг наклонится и поцелует мизинчик на ноге...

Алена постанывала, больше не стесняясь. Она уже ничего не ждала, а только с восторженной благодарностью принимала то, что ей дарили. Потому что получала такие подарки впервые...

Но вот наконец она ощутила на себе тяжесть его тела, и в тот же миг внутри у нее произошло какое-то волшебное событие, как будто проросло зерно, долго пролежавшее в мерзлой земле. Молодой, но сильный росток проклюнулся, семяпочка лопнула, и на весь мир разлилось нежное изумрудное сияние.

Это знаменовало наступление весны!

Именно так весна и приходит, и тогда повсюду просыпается жизнь! На всей планете Земля, и во всем необъятном и непонятном Космосе, и в маленьком розовом, совсем несложном микрокосме, носящем имя Алена Вяземская.

— Аленушка...

— Алешенька...

— Милая моя русалка...

— Русалки холодные. Я тоже?

— Горячая моя... жаркая...

Алексей не спешил, притормаживал, давал возможность молодому побегу вытянуться, окрепнуть, вознести к солнцу плотную пышную листву и вдоволь напиться из почвы животворной влаги...

— Ты похожа на цветы яблони... бело-розовые... такие нежные... ароматные...

Да, именно так! Вот уже и бутоны раскрылись, и в сердцевинке цветка трепещут от поцелуев ветра чувствительные тычинки...

— Венера... богиня весны и садов...

— Разве не любви?

— Любовь и есть сад. Цветущий...

— И плодородный...

Созревающие плоды уже тяжелеют, наливаются сладким соком, и, кажется, у них нет больше сил держаться на ветке.

Однако они еще цепляются черенком за ветку, чтобы до предела упиться любовным наслаждением, которое дарует щедрое летнее светило...

Но вот хлынул блистательный «слепой дождь» вперемежку с солнцем, обрушил вниз ураганную силу своей мощи и страсти, и... захлебнувшись восторгом, поддалось напору ливня наливное яблочко.

И летит — но, кажется, не к земле, а ввысь? — постепенно избавляясь от всех земных ощущений. Навстречу водопаду, чтобы до последней клеточки, до последнего крошечного семечка слиться с ним...

Несись с неукротимым гневом, Мятежной влаги властелин! Над тишиной окрестной ревом Господствуй, бурный исполин!

«Да нет же, право, совсем недурно!» Перечитав собственные строчки, Петр Андреевич обмакнул остро заточенное перо в серебряную чернильницу и задумался. Он был весьма и весьма недоволен.

Пушкин намедни разбирал это стихотворение. Сперва похвалил было:

— Мой милый, поэзия твой родной язык, слышно по выговору...

Но потом ударился в критику. Ему, видите ли, «поведение» водопада показалось не совсем правдивым.

Александр, конечно, гений, и чутье у него гениальное, но, кажется, на сей раз он таки не сумел до конца понять поэтического замысла Вяземского.

И тридцатитрехлетний князь написал своему, младшему по возрасту, собрату по перу на листе лоснящейся веленевой бумаги с семейным гербом Вяземских в верхнем уголке: «Вбей себе в голову, что этот весь водопад не что иное, как человек, взбитый внезапною страстию. С этой точки зрения, кажется, все части соглашаются, и все выражения получают...»

Петр Андреевич помедлил: «Как лучше сказать, что они получают? Второе значение? Заднюю мысль? Пожалуй, по-французски это.прозвучит ироничнее. Не следует дать Пушкину понять, сколь серьезно расстроен я его замечанием...»

И он, нахмурясь, завершил послание: «...и все выражения получают une arriere pensee, которая отзывается везде».

Князь подышал на очки и протер стекла бархоткою: «Разумеется, я подразумевал человека с его душою и мыслию, а не естественное явление природы. Странно, ежели это кому-то не бросилось в глаза, тем более Пушкину. Ведь сам он в «Бахчисарайском фонтане», который я издал год тому назад с моим предисловием, тоже отнюдь не придерживался строгой достоверности, и фонтан у него не только бездушный механизм для истечения влаги. Точно как и мой водопад...»

Вяземский промокнул чернила и, покачивая лысеющей до срока головой, запечатал письмо, придавив сургучный сгусток фамильным перстнем с камеей.

Противоречие природы, Под грозным знаменем тревог, В залоге вечной непогоды Ты бытия приял залог. Ворвавшись в сей предел спокойный, Один свирепствуешь в глуши, Как вдоль пустыни вихорь знойный, Как страсть в святилище души. Как ты, внезапно разразится, Как ты, растет она в борьбе, Терзает лоно, где родится, И поглощается в себе...

Сброшено на пол шелковое покрывало, а тончайшее постельное белье, пахнущее фиалкой и лавандой и отделанное невесомыми кружевами, тоже напоминает пену морскую...

...а значит, тут происходит еще одно — которое по счету? — рождение бессмертной богини любви.

Алена очнулась от небытия. Но не от того страшного, как в море вдали от берега, а от чудесного, неземного и незабываемого...

На нее в упор глядели любимые глаза — а все же она и теперь не могла с точностью определить их цвета.

— Как ты? — немного настороженно спросил Алексей.

— Как новорожденная, — благодарно улыбнулась она.

И он сразу расслабился, успокоившись. Даже позволил себе пошутить ласково:

— Раз новорожденная, то все видишь вверх тормашками?

— Понятия не имею. Если б еще знать, где верх и где низ! Ты что, как-то умудрился отменить силы гравитации?

— На тебя они и так не действовали. Я уже говорил — ты совсем ничего не весишь...

От сквознячка колыхнулась сиреневая портьера, а из-за нее вдруг послышался птичий щебет.

Алексей вскочил и отдернул штору:

— Слышишь? Они нас приветствуют!

— Ага, наконец-то мы выяснили! Значит, сейчас утро?

— Еще не совсем наступило, но вот-вот наступит. Иди сюда, встретим его вдвоем!

Окна выходили на восток, и краешек небосклона едва начал розоветь.

Два обнаженных человека, накинув на плечи одно на двоих атласное покрывало, стояли на балконе. Он и Она задрали головы вверх, и им было неважно, что их могут заметить.

Да и кому было в такой час наблюдать за гостиничными балконами, кроме утренних птах? Полуночники-венецианцы перед рассветом крепко спят. Для птиц же Алена и Алексей вполне могли сойти за своих, потому что легкое покрывало развевалось от ветра, как крылья.

— Когда же взойдет солнце, Алеша?

— Погоди немножко. Погляди сначала вон туда...

— Звезда... такая яркая! Даже на светлом небе видна отчетливо.

— Ее так и называют — Утренняя звезда.

— Так это и есть Венера?

— Это и есть Венера.

— Она и правда прекрасна.

— Почти как ты. Лишь чуточку тебе уступает.

Вокруг Утренней звезды клубились прозрачные завихрения кудрявых облачков... как островки морской пены.

Богиня рождалась вновь. И вместе с нею рождался новый день. Второй день знакомства Алены и Алеши.

А казалось, что вместе прожита целая жизнь...

Часть третья

Блажен, кто в шуме городском

Мечтает об уединеньи,

Кто видит только в отдаленьи

Пустыню, садик, сельский дом,

Холмы с безмолвными лесами,

Долину с резвым ручейком

И даже... стадо с пастухом!

Блажен, кто с добрыми друзьями

Сидит до ночи за столом

И над словенскими глупцами

Смеется русскими стихами.

Блажен, кто шумную Москву

Для хижинки не покидает...

И не во сне, а наяву            

Свою любовницу ласкает!..

А. С. Пушкин.

Из письма к кн. П. А. Вяземскому

Глава 1 ИТАЛЬЯНЦЫ БЕЗ ИТАЛИИ

Быстроходный, весело тарахтящий катер нес их через лагуну с острова Лидо в Венецию.

Алена после завтрака, такого же роскошного, как и ночная трапеза, только забежала к себе в «Лауру» переодеться да взять этюдник, и они приступили к совместному выполнению «культурной программы». Оставалось только еще раз порадоваться, как вовремя она дала отставку назойливой зануде Марго, нынешний сопровождающий устраивал ее куда больше.

Сарафанчик, скроенный Лилькой по принципу максимальной экономии ткани, сейчас оказался очень кстати: итальянское майское солнышко не чета нашему, российскому, в это время года едва набирающему силу.

На открытой палубе, под морским ветерком, можно было очень здорово побронзоветь. И Ленка с удовольствием откинулась на сиденье, закинув ноги на борт, а руки за голову.

Но крылась за этой вольной позой и «arriere pensee», или задняя мысль, как сказал бы знаменитый прапрапрадед. Очень уж приятно было, спрятавшись за черными стеклами солнечных очков, украдкой ловить на себе восторженные взгляды спутника.

Алеша даже, не удержавшись, протянул руку и прикоснулся к гладкой, чуть влажной впадинке ее подмышки.

— Щекотно, — хохотнула она. — Перестань, а не то...

— Не то — что? Будешь злиться?

— Не то придется повернуть обратно. Снова к тебе в номер. И я не смогу увидеть города моей мечты.

А потом в воздухе как будто что-то изменилось. Ах да, запах! Терпкий, солоноватый, слегка рыбный морской дух уступил место другому — примерно так пахнет расцвеченное незабудками болотце за лесом, неподалеку от Алениной дачи.

А это значит, что они уже приближаются к пресным венецианским каналам.

— Ура! Подплываем! Земля! — крикнула она, как Христофор Колумб.

— Ура! Подплываем! Вода! — возразил Алексей. — В Венеции воды больше, чем суши, и в этом ее прелесть.

Она улыбнулась, не споря. Что ж, Колумб тоже ошибся, открыл Америку вместо Индии, и все равно получилось совсем неплохо. Вода так вода. Выходим в плавание!

Прямо с катера они попали в исторический центр города — на площадь Пьяцетта.

И Алена остолбенела. Поняла, почему так стремились сюда попасть художники всего мира и почему именно здесь расцвела великая венецианская живописная школа.

Да тут и самый приземленный обыватель невольно схватится за кисть! Еще не войдя ни в один музей, они уже попали в прекраснейший из музеев.

Зачарованная, точно сомнамбула, она медленно прошла мимо Дворца дожей, вход в который был еще закрыт. И на пьяцца Сан-Марко — венецианском аналоге нашей Красной площади — затормозила окончательно.

Она больше не была ни путешественницей, ни экскурсанткой. Только художницей — и точка!

— Все! — заявила Алена. — Ты как хочешь, а я дальше не пойду.

И, выбрав место в тени кампанилы-колокольни, откуда собор Сан-Марко открывался в подходящем ракурсе, принялась расставлять этюдник.

— А как же гондолы? — растерянно спросил Алексей. — А проплыть по каналам?

— Чувствуется, что ты больше любишь воду. А я человек сугубо земной. В воде я рискую утонуть. А здесь... кто знает, может, я сотворю что-то великое!

Перемена в ее планах и настроении озадачила его. Куда девалась женственная мягкость, где легкое изящное кокетство! Даже ее мягкие пухлые руки, кажется, стали вдруг тверже и мускулистее, так уверенно и мастеровито она подготавливала ими свои художнические принадлежности!

— А я хотел тебе столько всего показать...

— Извини, не сейчас. Понимаешь... Как бы тебе объяснить... Я не могу сейчас не поработать, это сильнее меня.

Действительно, ее манил какой-то властный зов. Она физически была не в состоянии оторвать взгляд от величественного пятикупольного собора с монументальной аркадой, увенчанной поверху еще и множеством маленьких башенок.

Однако, пока зрение ее было во власти волшебных ренессансных архитектурных пропорций, слух уловил нешуточную обиду в Алешином голосе:

— Ах, это сильнее тебя! И уж конечно поинтереснее меня. Ну что ж. Я, конечно, не кафедральный собор.

Какие мужчины все-таки глупые!

— Неужели ты меня и к искусству ревнуешь? Отелло! — хмыкнула она, даже не обернувшись, так как уже начала лихорадочно смешивать краски.

Лишь молчание было ей ответом.

...Алексей, однако, не ушел, а оскорбленно уселся на приступок кампанилы.

Понурясь, он размышлял о своей горестной судьбе: «Сижу никому не нужный, как нищий на паперти. Жду, когда сжалятся и подадут милостыню — хоть одну улыбку этих пухлых губок, хоть один внимательный взгляд. Пода-айте на бедность... Какое унижение! Тоже мне Алексий, Человек Божий..., Хотя, пожалуй, теперь я его начинаю понимать. Сам не знаю почему, но я готов просидеть вот так, возле ее мольберта, хоть семнадцать лет. Авось хоть малая малость перепадет от ее щедрот! А все-таки обидно, что какую-то церковь, пусть даже и роскошную, предпочли мне, Алексею Никитину...»

Вот уже на белом листе появилось полукружье первой арки. Как маленькая радуга...

И только тут до Алены дошло, что своим поведением она могла действительно больно обидеть его. Кто, кроме художников, смог бы понять ее состояние!

Осознала она и еще одну важную вещь. Впервые в жизни ее мужчина — не художник!

А это значит, что разорвался круг, по которому она бесконечно и бесцельно бежала, как белка в колесе! Теперь она свободна, и тень погибшего Алика оставила ее навсегда.

Больше не будет подсознательно срабатывать тягостный комплекс вины, заставляя ее постоянно отдавать долг своей несостоявшейся первой любви.

— Спасибо тебе, Алеша.

— Прости, ты что-то сказала?

— Я очень благодарна тебе.

— За то, что сижу в сторонке как дурак и помалкиваю в тряпочку?

— Ну и за это.

— А еще за что?

Внятно объяснить, в чем дело, она не смогла бы даже при желании, а потому резюмировала коротко, но с чувством:

— За все.

И сразу его обиды как не бывало, Никитин вновь стал самим собой. Подошел, встал за ее плечом, с любопытством наблюдая, как из белой бумажной пустоты рождается Сан-Марко в миниатюре:

— Изумительно!

Алена уже привыкла — все нормальные люди, не художники, воспринимают этот процесс как некое маленькое чудо. Но сейчас похвала была ей особенно приятна.

— Жаль, что нельзя подняться на крышу, — вздохнула она. — С удовольствием бы зарисовала вблизи ту четверку коней. Видишь, над порталом? И они, и всадники — как живые.

— Погоди, — оторопело сказал Алексей. — Неделю назад никаких всадников там не было.

— Брось! Ты просто не заметил.

— Да нет же, специально рассматривал. Мне тоже лошадки понравились.

— Наверно, глядел против солнца, вот и почудилось.

— Это было вечером.

— Значит, наоборот, в темноте.

Они вдвоем озадаченно уставились на скульптурное украшение над церковным входом.

И вдруг статуи всадников... зашевелились!

Алеша с Аленой одновременно принялись протирать глаза. Парная галлюцинация не рассеялась. Наездники по-прежнему двигались: кивали, указывали пальцами вниз, как будто прямо на Аленин этюдник.

— Давай ущипнем друг друга!

— Давай! Только не жалея, сильно.

— Ай!

— Ой!

— Теперь что?

— Все то же.

Если это и был гипноз, то массовый: пьяцца Сан-Марко на глазах наводнялась народом, и все глядели на портал главного городского собора.

А четверо оживших изваяний вдруг развернули над собою гигантский транспарант, чтобы собравшиеся внизу могли разобрать четкие алые буквы.

— Да это же акция протеста! — расхохоталась художница. — Ты был прав, лошади отдельно, люди отдельно. Вот молодцы ребята, выбрали местечко, где их никто не достанет! Леш, чего они требуют, переведи!

Алексей прочел и расхохотался еще громче, чем она:

— Представляешь — независимости! Хотят отделиться от Италии! Чтоб Венеция стала самостоятельной республикой, как было до девятнадцатого века, до наполеоновских завоеваний! Ой, не могу, итальянцы без Италии...

— А знаешь, моего прапрапрадеда называли «декабрист без декабря».

— А кто он был?

— Князь Вяземский.

— Тот самый?

— Ну конечно. Я, к твоему сведению, знатная дворянка.

— «Отроковица из роду царска», — пробормотал Алексей непонятную ей фразу. — Все сходится...

— Его сиятельство, мой предок, не присутствовал на Сенатской площади, хотя и разделял взгляды декабристов.

— Зато ты, кажется, сумеешь наверстать упущенное. по-моему, тут грядет настоящее восстание, и мы будем его свидетелями. — И он опять ехидно засмеялся.

А вокруг них уже кишели люди, в основном молодежь. Парни и девушки что-то скандировали с решительными и суровыми лицами, у многих были плакаты в поддержку всадников, восседающих на бронзовых конях.

Одного из демонстрантов откровенный смех иностранного туриста слишком задел за живое. И юный венецианец, серьезно ратующий за государственный суверенитет, резко наклонился и боднул Алексея лбом в живот. Лоб, видно, был крепок, потому что Никитин, охнув, согнулся пополам.

Люди вокруг закричали, заволновались. Агрессия заразительна. От нее, как от взрыва, кругами распространяется волна.

«Второй раз за два дня назревает драка! — перепугалась Алена. — Я должна пресечь!»

И, не дожидаясь, пока Алеша даст сдачи юному борцу за независимость, она схватила с этюдника первый попавшийся тюбик и, надавив, выпустила густую струю краски прямо в озлобленную физиономию обидчика.

К несчастью, в тюбике оказался «кармин красный», и выглядел он как артериальная кровь.

Сторонник суверенитета, тыча в Алену пальцем, закричал, что в него стреляли. При этом он показывал всем свои пустые ладони — я, дескать, безоружен, так за что меня?..

Люди оборачивались и видели, что он тяжело ранен в голову. Поднялся беспорядочный крик.

Демонстранты отвлеклись от собора и плотной массой, вздымая сжатые кулаки и что-то свирепо восклицая, двинулись на чужаков, покусившихся на жизнь их соотечественника.

Алексей, тщетно пытаясь объясниться с атакующими, прикрыл Алену своим телом, но их уже окружали, оттеснив от стены.

«Застреленный» утер лицо тряпичным плакатом и теперь размахивал испачканным полотнищем, словно окровавленным знаменем. Юнец почувствовал себя политическим лидером, возглавляющим восставший революционный народ. Прямо Джузеппе Гарибальди!

Это выглядело бы комично, если б не было так страшно: русскую пару в самом деле готовы были растерзать.

— Мой этюдник! — закричала художница, видя, как погибает под подошвами начатый ею эскиз — маленькая арка-радуга.

Поздно. Краски растоптаны, бумага изорвана, а алюминиевые ножки штатива, того и гляди, будут направлены как оружие против их же владелицы, миниатюрной беленькой девушки в открытом сарафанчике.

Дюжий небритый детина уже размахнулся...

Алексей, парируя направленный в Алену удар металлической трубки, торопливо прошептал, как научил его в свое время отец Олег:

— Господи! Спаси, сохрани и помилуй ея!

И молитва была услышана.

Спасение пришло свыше. С неба.

Над главной площадью Венеции зарокотал мотор.

И тут же демонстранты позабыли о двух непочтительных иностранцах, насмехавшихся над национальными чувствами венецианцев.

Меж пятью куполами собора святого Марка юрко лавировал мобильный полицейский вертолет. Из него по веревочным лестницам уже спускались на крышу люди в черных масках.

Два итальянских «спецназовца» выросли, как привидения, откуда-то из-под копыт бронзовых коней и, не дожидаясь подкрепления, сноровисто скрутили четверых зачинщиков акции.

Целое подразделение таких же полицейских с закрытыми лицами, откуда ни возьмись, возникло и на самой площади. Ни вой сирен, ни трели свистков — ничто не предупредило об их появлении, а потому их действия производили шоковое впечатление.

Люди без лиц действовали четко и слаженно.

Первым делом они рассекли сплоченную толпу на отдельные кучки, разрушив ее монолитность. Это сразу сбило боевой настрой демонстрантов. Каждый должен был теперь думать и действовать самостоятельно, а для этого нужно гораздо больше смелости, чем при стадных выступлениях.

Потом полицейские стали брать особо отличившихся. Совершалось это тихо, бескровно и даже... артистично. Как в пантомиме.

Самых крикливых двое полицейских быстро брали за руки и за ноги и, размеренно шагая, спокойно уносили прочь.

Такая же участь постигла и «застреленного», а его ближайшее окружение притихло и предпочло уносить ноги без посторонней помощи.

Вскоре площадь обезлюдела. Только четыре бронзовых коня, которых давным-давно привезли из Византии, взирали сверху на опустевшую каменную мостовую. И всадники больше не давили на их спины.

А у Алены так и остался в кулачке единственный уцелевший тюбик — наполовину использованный «кармин красный».

Она плакала, перебирая обломки и обрывки своего богатства. Алексей гладил ее по голове, приговаривая:

— Нам еще повезло... Еще легко отделались...

Но в его голосе почему-то торжества было больше, чем сочувствия. Как будто он был даже доволен, что все сложилось так, а не иначе.

Он ревновал к краскам — и вот они растоптаны. К этюднику? Этот соперник тоже приказал долго жить.

— Я же говорил — пойдем к каналам. А ты уверяла, что суша надежнее.

— Ладно. — Алена утерла слезы. К чему убиваться о том, чего не вернуть? Глупо и непрактично. — Веди меня к своей любимой воде. Но если что, будь готов снова спасать.

— Всегда готов! — отсалютовал он.

Глава 2 ОТРОКОВИЦА ИЗ РОДУ ЦАРСКА...

Едва они вышли к парапету канала, как к ним, словно стая голодных крокодилов, заскользила целая кавалькада длинных гондол с маленькими пассажирскими кабинками. Гребцы с длинными шестами наперебой зазывали их, каждый к себе.

Алена приготовилась спрыгнуть в ту лодку, которая причалила первой, но Алексей решительно сказал:

— Эта нам не подходит.

— Почему?

— Гондольер выглядит ненадежным.

Гребец был могуч и красив жгучей южной красотой. Сверкающие черные глаза, собранные на затылке и прихваченные цветной тесьмой длинные волнистые волосы, грациозные движения, будто специально отработанные под руководством талантливого хореографа.

Поистине ослепительная, открытая улыбка внушала доверие. По крайней мере, Алене. Непонятно было, почему Алексею этот добрый молодец внушал какие-то подозрения.

— Не знаю, надежен он или нет, — девушка пожала плечами, — но живописен, это уж точно.

— Вот именно, — сухо отозвался Никитин. — Слишком живописен.

Он выбрал другого «извозчика» — низенького толстячка с блестящей загорелой лысиной и редкими, торчащими вперед зубами.

«Да он опять ревнует! — догадалась Алена. — Ну и характер!»

И в пику ему одобрила его же выбор:

— Правильно! Этот еще живописнее, он мне даже больше нравится! Останься у меня хоть огрызок карандашика, набросала бы его портрет. Одни глаза чего стоят!

Глазенки у их избранника были маленькие, быстрые и хитрые-прехитрые. Они сразу скользнули по Алениному сарафанчику, словно прикидывая его стоимость, а следовательно, платежеспособность клиентов. Похоже, гондольер сразу понял, что это не ширпотреб, а произведение хорошего модельера, и остался доволен.

Видимо, он вообще отличался сообразительностью и хорошо разбирался в психологии, потому что на те части женского тела, которые сарафан не прикрывал, — а таковых было куда больше, нежели закрытых, — вовсе не обратил внимания. И этим очень угодил пассажиру мужского пола, то есть тому, кто, по его предположению, будет расплачиваться.

— Очень выразительные глаза, тебе не кажется? — еще раз провокационно спросила она.

Алеша покосился на нее и ничего не ответил. Опередив гондольера, который галантно протянул ей короткопалую руку, он сам помог своей даме взойти на борт.

...И они перебрались из одной сказки в другую.

От величественного, залитого солнцем простора комплекса Сан-Марко и Пьяцетты — к тесноте кривых старинных улочек, где вместо проезжей части колыхалась темная вода, а тротуаров подчас не было вовсе, и дома походили на прекрасные корабли.

Ступени некоторых подъездов спускались прямо к зеркальной глади, и казалось, что люди, выходя поутру на прогулку, должны совершать свой моцион по воде, аки посуху.

Даже простые небольшие жилые здания о трех или четырех этажах выглядели дворцами. А уж когда гондола выбралась на главную городскую магистраль — Большой канал, на Алену и Алешу обрушилось настоящее великолепие.

Возрождение!

Рождение новой жизни, обновление надежд. Но одновременно — и путешествие назад, в глубь веков.

По балконам-галереям разгуливали люди, и это были обычные люди, представители конца двадцатого столетия, но казались они дожами или гранд-дамами эпохи кватроченто.

Точно отшлифованные божественным ювелиром грани колоссальных тысячекаратных бриллиантов, сверкали стекла многостворчатых венецианских окон: открытых и закрытых, открываемых и закрываемых. Настоящая симфония бликов и отражений!

— Вот это окошечки, я понимаю! — вырвалось у Алены. — Завидую венецианцам белой завистью. Если когда-нибудь разбогатею — закажу себе такие же, во всю стену!

— Зачем? Будет казаться, что живешь не в доме, а прямо на улице.

— Как ты не понимаешь! Просыпаешься — и сразу видишь весь мир! А мир видит тебя!

— И каждый прохожий заглядывает. Не укроешься, не спрячешься. Все твои секреты наружу.

— А я закажу такую красотищу не на первом этаже!

— Сдаюсь, — засмеялся Алексей. — Убедила.

— И еще мне хочется стеклянную крышу.

— Ну, ты и загнула. Скажи еще — построишь себе воздушный замок. Фантазерка.

Она опять вспомнила, что он не художник, и серьезно объяснила:

— Это не воздушный замок, а, наоборот, самый трезвый расчет. И даже режим экономии. Мне бы такое — под мастерскую, чтобы освещение было равномерным и не пришлось устанавливать подсветки.

— Гм... не лишено оснований. А как насчет стеклянного пола?

Алена фыркнула:

— Вот удовольствие — выворачивать мои слова наизнанку!

И опять он задумчиво прищурился, затаенно улыбаясь:

— Гм...

Потом они свернули в канал Ла-Джудекка. Прямо с воды слушали мессу. Пение доносилось из массивной, напоминающей Исаакиевский собор церкви Санта Мария делла Салуте, расположенной на самой оконечности одного из ста восемнадцати венецианских островков.

И сложное, затягивающее многоголосие католической литургии тоже было сродни волнам...

Красиво, возвышенно, но...

Слишком много воды... Слишком много качки.

Алене бы сейчас в православном храме постоять. Там, по крайней мере, пол не колеблется. А если и есть вода, то только святая...

Однако они плыли дальше, и, когда последние аккорды «Агнус деи» смолкли, Алена почувствовала, что ей просто необходимо стать обеими ногами на твердую почву. все-таки она Телец, а не дельфин!

— По-моему, меня слегка укачало.

Алексей непритворно удивился:

— Это в московском такси может укачать, там бензином пахнет. А тут — дыши полной грудью, и все!

— Нет, правда. Извини, но мне уже дурно становится.

— Ты просто проголодалась, но стесняешься признаться. Что ж, заказ принят!

— Опять о еде! — поморщилась она. Сейчас ей даже подумать о чем-то съестном было страшно. — Чревоугодник. Непонятно только, почему тогда такой худющий.

— Потому что я не обжора, а гурман.

И он по-итальянски осведомился у гондольера, где тут поблизости есть хороший ресторанчик.

Как ни странно, Алена, которая была уже на грани обморока, без перевода уловила суть вопроса и протестующе замахала руками так, что устойчивая гондола закачалась вправо-влево, усугубив ее страдания:

— Ой, нет! Ничего не надо искать! Главное, скажи ему, пусть причаливает немедленно! Все равно где!

— Батюшки, да ты правда белее снега!

Она зажала рот ладонью, с ужасом осознав: «Сейчас произойдет непоправимое. Опозорюсь. Стану ему отвратительна, такое ЧП ведь не забывается... В самолетах хоть пакетики выдают...»

К счастью, тут ее опять подхватили сильные руки, и ровно через секунду перед глазами у нее загорелся спасительным огненным светом стакан оранжада со льдом.

Алена выпила сок залпом, а на закуску еще и льдинку проглотила, и только тогда полегчало.

— Прости меня, толстокожего, — виновато сказал Никитин. — Я и не подумал, что у кого-то может быть морская болезнь вне моря. Буду иметь в виду, что ты слабенькая.

— Да уж, пожалуйста.

— Сам-то я как утка, мне не страшно.

— Вумный, как вутка! Гусь ты, больше никто.

— Кстати, как насчет нежнейшего гусиного паштета?

— Замолчи! Замолчи! Замолчи!

— Все. Молчу как рыба.

— Ты снова о воде!

— Понял. Исправлюсь. Буду нем, как камень.

— Желательно, как драгоценный.

— Изумруд годится?

— Хочешь позеленеть?

— Конечно. Сейчас все зеленеет. Весна!

...Проголодалась она только к наступлению темноты, и тогда Алешино чутье гурмана вывело их к небольшому открытому кафе с поистине изысканной кухней.

Им подали что-то непонятное, но изумительно-вкусное в керамических горшочках.

От вина Алена отказалась категорически, им ведь еще возвращаться на Лидо, а единственный путь туда — водный! Не хватало еще, чтоб к естественной качке прибавилась еще и алкогольная!

И тогда им принесли кувшин ее любимого пенистого молока и воздушные крендельки с корицей, такие же затейливые, как неповторимое венецианское стекло.

Венецианское стекло, впрочем, у Алены уже появилось. На закате дня они зашли в лавку, где продавались изделия из дутого стекла. И пока она с жадным профессиональным интересом разглядывала пестрые прозрачные цветочки, рюмочки и вазочки, такие эфемерные, что до них страшно было дотронуться, Алексей выбрал ей подарок.

Это были крупные серьги: две темные виноградные грозди со стеклянным пятиконечным листиком на каждой.

— Какое чудо, Алешенька... Но ты рисковал, а что, если бы у меня в ушах не было дырочек?

— Как! Я же знаю, что они есть! Нарочно посмотрел... ночью.

Теперь настала ее очередь краснеть. Конечно же у него был случай разглядеть ее всю, в мельчайших подробностях. Даже, при желании, родинки на теле пересчитать.

Но он, оказывается, не считал родинки, а еще тогда думал о том, какой сделать ей подарок! Милый, милый...

— Не бойся, — сказал он. — Надевай. Они хоть и большие, но очень легкие. Совсем невесомые. Как и ты.

Лавочник уже стоял наготове с затейливым круглым зеркальцем на филигранной рукоятке.

— Брависсимо! — как в театре, воскликнул он, когда Алена примерила обновку. — Белиссимо!

И это был не рекламный трюк — получилось в самом деле очень и очень «белиссимо»!

— Спасибо, Алеша! Это будет мне ко дню рождения.

Он оторопел:

— Как! К какому... У тебя что, день рождения, и ты молчишь? Когда?! Сегодня?

— Да нет, успокойся. Послезавтра.

— Значит, семнадцатого мая... Слава Богу, есть еще время подготовиться!

— Ох, да я не к тому! Надо же, напросилась... Ничего не придумывай, подарок у меня уже есть.

— Э, нет, так не пойдет. Заранее поздравлять — плохая примета.

— Ты что, суеверный?

— В этом случае —да. И вообще, эти виноградинки — не подарок, а просто так, сувенирчик.

— Ничего себе сувенирчик! В России я бы за такое произведение искусства целое состояние отдала. Уж поверь мне, я знаю цену украшениям, сама этим занимаюсь.

Она не могла наглядеться на свое отражение, словно оно говорило: «Ты на свете всех милее, всех румяней и белее... всех на свете белиссемее!»

— Жаль, что человек не может постоянно видеть собственные уши, я бы всю дорогу любовалась!

— Тоже мне проблема! — Он повернулся к продавцу. — Зеркало мы тоже у вас покупаем.

И теперь, отламывая кусочки горячего кренделя, она не знала, куда смотреть, — не то по сторонам, не то на себя.

Пухлая Ленка, которую в детстве жестоко дразнили «жир-трест-промсарделькой» и которая из-за неподходящей комплекции не смогла стать балериной, как же ты преобразилась! Ленка-пенка... пена морская... рождение Венеры...

Алеша же любовался только ею. Для него не возникало дилеммы, куда направить взор. Потому что все красоты и вся экзотика сказочной Венеции меркли в сравнении с этим маленьким, нежным и изящным существом, отпивающим понемножку из кружки густое молоко.

— А знаешь, что думают археологи? — спросил он.

— Про Венецию?

— Про Венеру Милосскую.

— Что у нее отколоты руки.

— А вначале, пока их еще не откололи, она держала в правой руке такое же зеркальце. Серьезно, это мнение авторитетных ученых.

— А что, похоже! Поза у нее как раз такая... — Алена зажмурилась и восстановила в памяти очертания прославленной статуи. — Предположим, продолжить линии... Да! Точно!.. Смотрится в зеркало! Леш, а что, если мне сделать такую же прическу?

Одной рукой она приподняла волосы на затылке.

— Ни в коем случае! — категорически возразил он.

— Не идет? — огорчилась Алена. — А я-то хотела... Так сережки были бы виднее. Щеки слишком круглые, да?

— При чем тут щеки!

— А что, нос подкачал? Да уж, не греческий. Спасибо еще, что не такая финтифлюшка, как у прапрапрадеда. Он у меня умный был, но что касается внешности — тихий ужас!

— И носик у тебя очаровательный. И все остальное. Но если причешешься, как Венера, мужики тебя просто растерзают. Съедят с потрохами. Лучше не рисковать.

— Венерины потроха! Неплохо звучит, а?

— Я не шучу.

— Какие уж шутки! Но позвольте успокоить вас, о ревнивый мавр. Когда я стану похожа на Венеру Милосскую, мужики меня скушать не успеют, будут падать штабелями. И на Земле не останется ни одного мужчины.

— Это меня устраивает! —засмеялся Алеша.

— Ну и зря. Ты ведь тоже упадешь.

— А я отвернусь!

— Так неинтересно. Перед кем тогда щеголять новыми серьгами!

...И они шли дальше, переходя по висячим мосточкам с острова на остров. Венеция всю ночь оставалась освещенной.

— Как хорошо, что тут совсем нет неона и ламп дневного света, правда, Алеша? И мигающих современных витрин. Они бы сразу все опошлили.

— А еще хорошо, что так тихо.

— Да, я тоже заметила. Будто и не в городе. А почему это?

— Так ведь в Венеции автомобилей нет!

— То есть... что, совсем нет? Мне кажется, мы проходили где-то стоянку.

— Машины — только для поездок на материк. Туда ведут два моста — автомобильный и железнодорожный. А тут, через каналы, не покатаешься. Да и улочки на островах видела какие узенькие?

— Да, верно. Не проедешь. Тем более — не разъедешься.

— Здесь катера да гондолы...

— Брр, не напоминай.

— Молчу, молчу.

Вдруг Алена шарахнулась в сторону:

— Кошка дорогу перебежала.

— Черная?

— Не знаю. Темная.

— А я думал, ты не веришь в приметы.

— Я, в общем-то, не верю... А все равно страшно почему-то.

— Почему, глупенькая?

— Потому что... потому что слишком хорошо. Вот и думаешь: а что дальше?

— Дальше — еще лучше.

— Ой, еще одна! Дважды дурная примета!

— Наоборот. Та киса бежала справа налево, а эта слева направо. Они друг друга нейтрализовали.

— Ох, Леш, глянь, да тут кошек тьма-тьмущая! Вон! И вон! Что это они разбегались!

— Ночь. Вот и гуляют. Как мы с тобой.

— Мы никому путь не перебегаем!

— Послушай, это особые кошки, безвредные. Иначе все венецианцы были бы несчастными. А ведь живут, и неплохо!

— A-а, Венеция-то опускается! Скоро совсем утонет!

— Главное, чтобы ты больше никогда не тонула...

— Тогда будь рядом со мной. Будешь?

— Обещаю.

«Я выполню обещание, если только она не возьмет свои слова обратно. — Алеша был как на крыльях и испытывал восторг сродни религиозному. — Да минует Аленушку участь той, древней отроковицы из роду царска! Клянусь, я не повторю ошибок Алексия, Человека Божия. Я другой. Я не упущу своего счастья. Потому что меня посетила любовь...»

Глава 3 ЖЕМЧУЖНЫЕ СЛЕЗЫ

Глупо надевать вечернее платье с утра. Но очень хочется! В день рождения человеку позволено все.

Вчера Алеша, извинившись, куда-то исчез. Он ничего не стал объяснять, но по выражению лица Алена поняла: хочет подготовить ей праздник. И не стала приставать с расспросами.

Что ж, она тоже подготовится. Она подготовится так, что при виде ее все мужчины «отпадут штабелями». А если кто и останется, то ему придется выпить пузырек валерианки, чтобы сохранить присутствие духа.

Ай да Лилька! Талантище! Непонятно, почему мир от кутюр носит на руках всяких Карденов, Ив Сен-Лоранов, Шанелей и Зайцевых с Юдашкиными и не знает имени лучшей из модельеров.

Однако Алене это на руку — у нее не будет соперниц, одетых «от Лили». Ее наряды уникальны!

Эх, как сейчас не хватает ванной комнаты в Алешином номере, с теми широченными зеркалами на каждой стене и даже на потолке! Ну ничего, она сумеет привести себя в порядок и перед этим мутным прямоугольником на внутренней поверхности створки допотопного платяного шкафа, который чудом сохранился в «Лауре».

Лилькино произведение не безымянно. Оно носит название «Платье знатной венецианки». Замечательно! Венецианское платье, made in Россия и продемонстрированное в Венеции!

Оно, правда, пышное и тяжелое. Специально для него пришлось прикупить отдельную сумку. Но, честное слово, оно того стоит!

И облачиться в него — сложная процедура. Зато каков результат!

Так, сначала на голое тело — тончайшая, прозрачная кисейная рубашка до щиколоток. Если бы не отделка блестящей тесьмой по горловине, этого воздушного одеяния не было бы видно вовсе. Тесьма с люрексом, Алена знала, куплена по дешевке на толкучке возле Дома тканей, но сейчас она выглядит как драгоценное золотое шитье.

Рубашка по покрою весьма «скромна», только на спине глубокий вырез, а спереди кисея поднимается до самого горла, так что золотая отделка обрамляет тонкую шею, как ожерелье. Но в этой-то хитрой скромности и кроется все коварство замысла.

Потому что золотистый плотный бархатный лиф самого платья, надетого поверх рубашки, не только оставляет открытой весьма значительную часть груди. Он еще и снабжен спереди кокетливой шнуровкой, туго стянутой у талии, а под грудью ослабленной, как бы по случайной небрежности, продуманной на самом деле до миллиметрика.

Края корсажа слегка расходятся, и... возникает соблазнительное ожидание, на которое и рассчитывала создательница костюма и которое Алене сейчас очень кстати.

Вроде бы все предельно откровенно, но и, благодаря прозрачной кисее, совершенно целомудренно.

А чего стоят эти пышные рукава зеленовато-серого цвета с буфами! Они прорезаны по локтевому шву, и обильные складки рубашечной кисеи, тоже словно невзначай, выбиваются сквозь щели неукротимыми пенистыми волнами. И их невесомость контрастирует с тяжелыми сборками широкой юбки.

Венчает же все это великолепие изобретенный именно здесь, в Венеции, в шестнадцатом веке высокий стоячий гофрированный воротник. Правда, за неимением венецианских кружев он сделан из накрахмаленных вологодских, но кто осмелится утверждать, что наши северные мастера хуже здешних!

Справившись с последними крючочками, кнопочками и завязками, Алена решилась взглянуть на себя. И без ложной скромности восхитилась:

— О да!

Амальгама гостиничного зеркала местами потрескалась, создавая эффект старинной картины.

И с этого портрета лукаво смотрело полуопущенным взглядом юное цветущее существо, излучающее таинственное обаяние. Просвечивающий воротник окружал голову и грудь молодой женщины узорным ореолом. На профессиональном языке художников это называлось бы «создать пространственную декоративную среду», но здесь сухая терминология была неуместна, так как портрет был живым. И он излучал трепетное, колеблющееся сияние — венецианская красавица из России вся находилась во власти предощущения невиданного счастья...

— Ну как? Почему ты молчишь?

Принесенные Алешей белые розы так и не были вручены имениннице: они падали, одна за другой, из его рук на истертый гостиничный линолеум, а он даже не замечал этого.

— Алеша! Очнись же! Эй!

Он медленно присел на корточки и автоматически стал подбирать цветы, не отрывая глаз от женщины, словно сошедшей с полотна великого, но неизвестного художника позднего Ренессанса.

Наконец прошептал — без улыбки, без слов поздравления, даже несколько испуганно:

— Кто... вы?

— Мы? — Алена шутливо огляделась. — Здесь присутствуют еще какие-то женщины?

Она сама взяла у него букет. И, пока устанавливала розы в вазочку с отколотой глазурью и выщербленным краешком, «украшавшую» ее жилище, Алена не слышала за спиной ни единого шороха. Алексей так и не сдвинулся с места.

Не чувствуй она себя дамой эпохи Возрождения, сказала бы, что он «отпал». Но сейчас это было неуместно. Требовались иные слова. Но ведь не она должна их подбирать!

И Алексей подобрал. Правда, за неимением собственных, которые вдруг, как назло, куда-то испарились, воспользовался чужими. Он заговорил стихами:

Я не был к нападению готов, Не знал, что пробил час моей неволи, Что покорюсь Амуру — высшей воле, Еще один среди его рабов. Не верилось тогда, что он таков — И сердце стойкость даже в малой доле Утратит с первым ощущеньем боли. Удел самонадеянных суров! Одно — молить Амура — остается: А вдруг, хоть каплю жалости храня, Он благосклонно к просьбе отнесется. Нет, не о том, чтоб в сердце у меня Умерить пламя, но пускай придется Равно и ей на долю часть огня...

Он умолк, так и стоя столбом возле дверей.

Алена поняла, что, если она не возьмет инициативу в свои руки и не разрядит обстановку, празднование дня рождения вовсе не состоится. Алешу надо было как-то встряхнуть, вывести из оцепенения.

И она решила обратить против Алексея его же оружие — идиотскую ревность.

— Это ведь сонет Петрарки? — спросила она.

— Д-да...

— Я очень обижена! — вскинула она подбородок. — Я ревную!

Он не то икнул, не то закашлялся:

— К-к-к... к кому?!

— К моей гостинице! Ты променял меня — на мою гостиницу! Коварный изменщик!

— Что?

— Читаешь стихи, посвященные Лауре! И это — в мой праздник. Постыдился бы.

— Лаура... гостиница... Петрарка и Лаура! Ха-ха-ха, в самом деле!

Алена вздохнула с облегчением — ну вот, смеется, все в порядке. Но по инерции сохраняла оскорбленный вид:

— Что «в самом деле»? Лаура в самом деле лучше меня? — Она ткнула пальцем вниз, показала, что ее кровать вместо отломанной ножки держится на кубическом деревянном брусе, совсем как ее дачный стол. — Лаура, конечно, прекрасна, только она, к сожалению, вся на протезах.

— Бедняжка, — согласился он. — Придется вычеркнуть ее из моего сердца.

— А меня?

— А тебя — с днем рождения! Подарок будет позже. Сейчас мы отправляемся праздновать.

— Надеюсь, не на воде?

И тут Алексей сразил ее наповал:

— Что ты! Еще лучше. Под водой.

Теперь настала очередь Алены потерять дар речи.

...Направились они, однако, не к лагуне, а в сторону Венецианского залива, к морскому порту.

Такси миновало скопление теплоходов с флагами всех стран мира, проехало не останавливаясь и мимо пирсов с торговыми судами.

На отшибе, где уже колыхались на привязях разлапистые рыбацкие лодки, у небольшого причала покачивался белый катерок с широким и округлым, как суповая тарелка, днищем и выпуклыми бортами.

— Будьте снисходительны, синьора, — поклонился Никитин. — Вам бы, конечно, пристало выходить в море не иначе как на парусном бриге, но у этой посудинки тоже есть свои преимущества. Я думаю, вы их оцените.

— Ты хочешь сказать, что я по доброй воле снова влезу на корабль?

— Обязательно. Женское любопытство заставит. Потому что там увидишь такое, что тебе и не снилось.

— Боюсь, я ничего не увижу. Простите, синьор, за неаппетитные подробности, но меня затошнит. Буду лежать пластом.

— Положи вот это под язык, — протянул он ей на ладони маленькую таблеточку. — От морской болезни. На этот раз я все предусмотрел.

— Ну раз так...

Женское любопытство действительно бывает сильнее страха.

А на палубе, приветствуя прибывших, выстроился экипаж, наряженный в парадную белоснежную форму с серебряными галунами, но при этом состоящий всего из трех человек: капитан, матрос и...

— Кто это в высоком колпаке? Неужели повар? Ну, ты в своем репертуаре!

— Это не повар. Это кок. Но не будем торопить события...

...Разумеется, на палубу Алеша снова внес ее на руках, к чему она уже начинала привыкать. При нынешних обстоятельствах это было оправданно — пышный подол помешал бы Алене подняться по трапу самостоятельно.

Крошечная каюта была сплошь украшена цветами. А члены экипажа обращались к имениннице с холодной вежливостью, старательно гася то и дело вспыхивающий в глазах огонек восхищения. Видимо, были тщательно проинструктированы ревнивым заказчиком.

Но Алена подметила и еще одну странность. С не меньшим восхищением, почтительно и немного робко глядели они и на самого синьора Никитина.

«Наверное, потому, что он кучу денег отвалил за аренду катера, — предположила она. — Сдается мне, он вообще очень обеспеченный человек. Ангелина сказала бы — отхватила богатенького, деловая! Ну а что, разве это плохо? Мне нравится. Не сравнить с Димкиными застольями в чужой мастерской... Правда, на этих придурочных выскочек, «новых русских», Алеша совсем не похож...»

— Леш, — сказала она. — Я очень тебе признательна, но к чему такие траты?

— Какие траты? — удивился он. — Разве я не могу подарить тебе цветы?

— Цветы — да, но весь корабль!

— Во-первых, не корабль, а кораблик. Скорлупка. Во-вторых, я за него ничего не плачу.

— Не ври.

— Я никогда не вру. И, к твоему сведению, никогда не швыряю деньги на ветер. Вырос-то в детском доме.

— Как! У тебя нет родителей?

— Представь себе, бывает и так. Не всем в жизни везет с мамами, папами и даже прапрапредками... Ну, и потому я умею быть бережливым.

— Да ведь это все, — она повела рукой вокруг себя, — стоит бешеных денег!

— Наверное. Но мне оказали любезность.

— Ничего себе! Кто это так расщедрился? Какой-нибудь меценат вроде Нгуамы?

Алексей фыркнул при упоминании черного гения, однако сдержался: в день рождения дама может позволить себе даже самую жуткую бестактность.

— Нет, — сказал он. — Один итальянский научный институт. Катер — его собственность, а экипаж, к твоему сведению, состоит из очень серьезных научных сотрудников.

— Не может быть! И капитан, и матрос, и кок?

— Кок — лауреат международной премии. Но не в области кулинарии, он биофизик. Матрос скоро защитит диссертацию. Капитана я вообще случайно застал дома, его постоянно приглашают на разные симпозиумы.

— Ну... а ты какое отношение имеешь...

— Я однажды здорово пополнил их институтскую коллекцию.

— Картин?

— Нет, не картин.

— Чего же?

— Ты не разрешаешь произносить это слово.

— Какое? Произнеси, разрешаю.

— Рыб!

— Жареных, что ли?

— Заспиртованных. Глубоководных. Я ведь ихтиолог.

Алена захлопала в ладоши:

— Наконец-то раскололся! А то я все голову ломаю, кто ты по профессии. Рыболов-профессионал! Так ты меня вылавливал, оказывается, по всем правилам науки!

— Сегодня меняемся ролями. Ты будешь рыболовом. А я — твоей золотой рыбкой. Приказывайте, несравненная синьора! Дворянкой столбовою вы уже стали благодаря родословной, царицей — благодаря вашей красоте. Новое корыто... будем считать, что это наш катерок. Какие еще будут пожелания?

— Приказываю удовлетворить... нет-нет, оставьте ваши нескромные мысли, синьор Никитин! Рано радуетесь — вы обещали удовлетворить мое женское любопытство. Вот и выполняйте.

— Через несколько минут, госпожа, — отвечала говорящая золотая рыбка. — Когда выйдем в открытое море.

Но вот скрылось вдали побережье Лидо, отстали от их «нового корыта» рыбацкие моторки, и Алексей объявил:

— Пора!

Они спустились по крутой лесенке в трюм. И Алена увидала такое, что от избытка чувств заверещала, как маленький ребенок, впервые увидевший новогоднюю елку!

Пол у кораблика был стеклянным!

Она бы запрыгала от восторга, если б не боялась, что пробьет каблучками это окно в подводный мир и пустит ко дну себя, а заодно и весь экипаж вместе с катером.

все-таки Алеша был телепатом — он не только ее радость угадал, но и ее опасения:

— Не бойся, это специальный сплав, на нем хоть гопака отплясывай — выдержит.

К днищу крепились мощные прожектора, лучи которых уходили далеко в морскую глубину. И в этот столб света постоянно вплывали рыбины разных цветов и форм.

— Наверное, это все самки, сказала Алена. — Их тоже замучило женское любопытство: кто это к ним пожаловал?

Алексей возразил:

— По-моему, наоборот, самцы, уж очень красивые попадаются экземпляры. В мире фауны ведь все не так, как у людей. Там мужские особи гораздо ярче. Есть даже один вид рыб с такими же воротниками, как у тебя. — И он произнес мудреное латинское название.

— Ты не будешь смеяться, если я улягусь на живот?

— Я ведь золотая рыбка, а рыбы не смеются. И вообще, любое твое желание сегодня закон.

Она растянулась на дне плашмя, не боясь помять свое великолепное платье, и прижала лицо к стеклу так плотно, что нос расплющился и превратился в пятачок.

Неважно! Алеше виден только ее затылок, да и то сквозь кружева стоячего воротника, а рыбин вряд ли удивит, что у нарядной венецианской красавицы — плоская поросячья физиономия. У них у самих не лучше!

Вон, плывет чудо-юдо, не то с ушами, не то с рогами! Такое жирное, а как шустро движется!

А морской конек, напротив, не торопится, щеголяет своим изяществом. Надо будет использовать его форму для какой-нибудь брошки.

А это что за круглая хрустальная ваза приплыла на свет? Медуза? Ты, голубушка, гак хороша, что должна бы позировать венецианским стеклодувам. Мона Медуза Джоконда! Или просто — Мона Дуза... Герцогиня Медузичи... Жаль, что на воздухе ты превратишься в жидкий бесформенный кисель!

— Ой, мамочки! — Алена откатилась по полу—иллюминатору к самой стене.

— Что случилось?

— Фу-ты! Мне показалось, что вон та страхолюдина меня вот-вот схватит! Ну и щупальца!

— Такие осьминоги не опасны, это тебе не черные кошки. Зато чернильные. Но вреда от них никакого, просто морской моллюск. Вкусный, между прочим.

Спрут, напугавший Алену, сам от нее шарахнулся и выпустил вокруг себя, бедняга, темно-фиолетовое облако, перекрыв весь обзор.

Катер, однако, не стоял на месте, и вскоре зеленоватая вода вновь стала чистой.

Как чистая-чистая радость...

...Они вернулись в каюту, где аромат цветов смешался с западным ветром, носящим вкусное имя «зефир».

—— Алешенька, милый, я даже не знаю, какое огромное тебе спасибо! Это лучший из всех моих дней рождения. В жизни не получала такого подарка.

— Охо-хо, старею, видно. — Он с притворным ужасом схватился за голову. — Кажется, у меня развился склероз. Не помню, разве я тебе уже что-то дарил? По-моему, только собирался.

Значит, это был не последний сюрприз!

Алена была даже капельку раздосадована: если он хочет еще что-то показать, то должен был такую «коронку», как стеклянный пол, оставить напоследок.

Чудесней этого вряд ли можно что-нибудь изобрести! А ведь гораздо интереснее, когда впечатления идут по нарастающей: и удовольствие полнее, и не будет разочарований. По такому принципу опытные эстрадные режиссеры выстраивают концертную программу.

И тут же она сама себя упрекнула: «Человек так старался, а я еще и привередничаю! Алеша не режиссер, он ихтиолог. Рыбы не спрашивают, в каком порядке им плыть друг за дружкой».

И Алена расслабилась в мягком шезлонге, приготовясь с благодарностью принять любой подарок, даже если это будет пустячок.

С торжественным видом Алексей поставил ей на колени, на бархатную юбку, шкатулку. Тоже обитую бархатом, только темно-вишневым.

Крышка была украшена рельефной вышивкой, какую использовали в прикладном искусстве Высокого Возрождения.

«Да, вкус у него безупречный! — подумала она. — Это работа художника экстра-класса».

Рисунок почему-то показался ей знакомым, как будто уже где-то виденным.

Боже, да ведь это — фамильный герб Вяземских! Точно такой вырезан на сердоликовом перстне, который хранится у бабушки!

Алеша не просто купил этот сундучок, а заказал специально для нее! Когда только успел? И ведь нашел мастера, который согласился выполнить такую сложную работу в немыслимо короткий срок! На душе от всего этого так тепло стало, что плакать захотелось.

— Алеша! Ох, Алеша...

Она поглаживала бархатную обивку, и пальцы чувствовали шершавые выпуклости шитья.

— Но откуда ты узнал, как это должно выглядеть? Неужели и с геральдикой знаком?

— Да нет! Какая геральдика! Сам-то я без роду, без племени. А этот герб — ну, заглянул в библиотеку, покопался немножко. Нашел рисунок, мне его прямо там и отксерили. Принес мастеру готовый эскиз.

И не поленился же! А главное — какая придумка оригинальная. Эта вещь — персональная, не какой-нибудь там пузырек французских духов, который можно преподнести любой женщине!

Шкатулка давила на колени приятной тяжестью, мешая подняться.

— Наклонись, я тебя поцелую, — попросила Алена.

— Целовать рано, — улыбнулся он. — Ты ведь еще не увидела подарка.

— Как! А это что же?

— Упаковка. Тара.

Он подал ей крошечный ключик, и тогда именинница заметила на боковой стенке такую же крошечную, почти невидимую замочную скважинку.

Вставила ключ. Повернула. И медленно, даже с каким-то страхом, приоткрыла крышку. Что там? Может, шкатулка окажется еще и музыкальной и оттуда раздастся мелодия?

Нет, музыки не было. Зато было легкое, чарующее свечение.

На пурпурном бархате внушительной горкой лежали жемчуга. Много. Чуть ли не полкило. Во всяком случае, в маленькой Алениной горсти они не уместились бы.

Они были разных форм и размеров, попадались даже с лесной орех.

Н-да... Вот тебе и эстрадная режиссура, вот тебе и композиция. Первый срыв в программе.

Алена никогда не носила бижутерии. Если не натуральные камни, то лучше уж украшение из дерева, керамики или из той же кожи. Только не подделки, имитирующие природный материал.

Но жестоко было бы выказать неудовольствие, он же от всей души! Мужчины иногда уверены, что количество может перейти в качество.

— Красивые, — вежливо кивнула она. — Совсем как настоящие.

Алексей смотрел на нее долго, обиженно, осуждающе. Наконец тихо проговорил:

— Они и есть настоящие. Стал бы я дарить пластмассу!

Шутит или нет? Может, совсем ее за дурочку держит?

Ей не десять лет, и она прекрасно знает, что десяток таких гигантских жемчужин, даже если они выращены искусственно, окупят, к примеру, восстановление ее дачи «под ключ».

Она растерянно перебирала бусы. Несколько ниток. Длинных и коротких. И на самом дне — еще не просверленные кругляшки и капельки, россыпью.

— Послушай... Но ведь этого не может быть. Разве что Рокфеллер в состоянии купить такое!

— Я и не покупал.

— Скажи еще, что тебе опять кто-то оказал любезность!

— Я сам нырял за ними. И не однажды. И не в одном океане. Вот эти розоватые, например, с Цейлона. А длинненькие, с желтизной — из Персидского залива. А самые круглые, правильные — с Японских островов. Я собирал их всю свою взрослую жизнь, просто так, бесцельно. И только теперь понял — для чего. Для кого... Что с тобой, Аленушка? Ты плачешь?!

Кто-то из древних мудрецов назвал жемчуг «камнем слез». Но только ли от горя могут течь слезы?..

Глава 4 ФИНАЛЬНЫЙ СТОП-КАДР

Жемчуг, жемчуг, камень слез, что же ты наделал?

А вы что натворили, венецианские кошки, шныряющие по улочкам в темноте и потому все как одна черные?

А ты, западный ветер зефир, зачем прилетел и задул вспыхнувшую радость, как свечу?

...— Ленка, ну продай сережки, ну прода-ай, не жмоться! — канючила Ангелина медоточивым ангельским голоском. — Сотню даю! Что, мало? Сама скажи сколько.

— Уходи.

— Куда тебе такие крупные, гроздья до самых плеч болтаются, ты в них как фруктовая ваза! Не идут они тебе, а мне в самый раз будут. Ты уж извини, но у меня шейка подлиннее твоей будет.

— Оставь меня в покое.

— Ну Ле-ен! Полторы сотни, а? Хочешь, две?

— Мешаешь мне. Видишь, работаю.

На сковородке грелись, корежась и выгибаясь, обрезки старой непарной перчатки, и в маленькой квартире на Таганке, как всегда, стоял едкий дух паленой кожи.

— Ну хорошо, — поджала губы Ангелина. — Не хотится — как хотится, я и сам могу пройтиться. Желаю всяческих удач.

Она резко развернулась и, видя, что Алена не пошла ее проводить, от самых дверей крикнула:

— Да, кстати! Забыла тебе сказать — Гришка в постели очень даже ничего.

Ангелина чуть помедлила, ожидая реакции, и это было ее ошибкой.

Алена аккуратно взяла прихваточкой раскаленную ручку сковородки, стряхнула кусочки кожи прямо на пол и, выйдя в коридор, с размаху метнула сковороду в сторону гостьи.

Чугунный «снаряд» ударился об дверь в нескольких сантиметрах от Ангелининой головы, отколов мелкие щепки от фанерованной поверхности.

— Совсем оборзела? — взвизгнула Ангелина вовсе не по-ангельски и поспешно скрылась.

Алена тщательно заперла и верхний, и нижний замки, подняла сковородку и увидела, что горячее дно оставило на линолеуме в прихожей круглое оплавленное пятно.

Она размахнулась еще раз и с силой швырнула сковороду в другую сторону, изуродовав еще и дверь в свою комнату.

...«Где умирает надежда, там возникает пустота», — сказал Леонардо да Винчи. Вот Алена и жила сейчас в пустоте, ни на что не надеясь, а потому ничего и не желая.

Не вернуть того пронзительно-счастливого дня, дня ее рождения. А помнит она его до мелочей, каждую секунду может остановить, как стоп-кадр.

Вот она берет из шкатулки короткую нитку бус с каплевидной розовой жемчужиной в центре. Нитка без застежки — все же мужчина есть мужчина, все предусмотреть не смог! — и на шею ее не надеть.

Но Алена тут же находит выход, она пристраивает ожерелье вокруг головы, как обрамление прически, чтобы розовая капля свисала на лоб, и прихватывает на затылке заколкой. Именно такие украшения носили венецианские красавицы эпохи Возрождения.

Следующий стоп-кадр стоит перед глазами долго-долго, потому что он был финальным в фантастическом фильме с коротким названием «Счастье».

Алеша становится перед ней на колени...

Дальше начинается фильм совсем другого жанра.

Распахивается дверь каюты, и без стука, забыв о вежливости и деликатности, врывается капитан. Он выстреливает длинной итальянской тирадой, из которой Алена может понять только слово «радиограмма», да еще неоднократно повторяемое «морте». Речь идет о чьей-то смерти.

И катерок меняет курс на сто восемьдесят градусов. На предельной скорости они мчатся обратно к Лидо.

— Извини, любимая, — говорит Алеша. — Я должен срочно улететь. Через три дня вернусь.

— Несчастье?

— Несчастье.

Тогда она еще не подозревала, что чья-то далекая смерть обернется несчастьем и для нее...

Алеша становится перед ней на колени...

Почему, ну почему они тогда же, на катере, не обменялись московскими адресами?

Алеша становится перед ней на колени...

Через три дня он не вернулся. Прошла неделя — его все не было.

Выставка закрывалась. На финальный банкет Алена не пошла, сославшись на плохое самочувствие.

Сидела в своем обшарпанном номере и напряженно ждала, уставившись на дверь. Как будто это могло что-то изменить.

В полночь раздался осторожный стук.

Алеша?! Прилетел все-таки!

Но на пороге стоял Нгуама с шампанским в руках.

Алена ткнула пальцем в зеленую запотевшую бутылку, отрицательно помотала головой:

— Ноу.

Черный меценат начал ее уговаривать, сверкая белыми зубами, пританцовывая, заливаясь соловьем. Но она объяснила, что он неправильно ее понял:

— Нот шампань! Водка!

Водки Нгуама не нашел, принес джин. И когда русская художница выглушила два больших столовых стакана залпом, без тоника и закуски, негр нервно закашлялся, откланялся и боязливо удалился, тоже сославшись на внезапное недомогание.

Остатки можжевелового напитка она уничтожила одна. И запила оставленным шампанским.

Алеша становится перед ней на колени...

Этот сон повторялся всю ночь, раз за разом, без изменений.

Как ни странно, наутро она проснулась с совершенно ясной головой.

До отлета самолета оставались считанные, часы, и вдруг ее словно жареный петух клюнул. Побросав неупакованные вещи, она понеслась вниз, к стойке портье.

Как могла, используя весь свой богатый арсенал жестов и скудный запас итальянских слов вперемежку с английскими, которых туповатый портье не понимал, допытывалась, не приходила ли на ее имя телеграмма, письмо или хоть какое-то сообщение. Ведь должно, обязательно должно было прийти!

Портье, интимно наклонившись к ней и обдавая ее чесночной вонью, принялся в ответ что-то длинно и размеренно рассказывать. Возможно, он попросту не понял вопроса.

Отчаявшись найти с ним общий язык, Алена побежала на поиски Маргариты Юрьевны, чтобы явиться к ней с повинной, воззвать к милосердию и попросить напоследок о помощи.

Как ни странно, она наткнулась на переводчицу прямо в гостиничном коридоре: та несла Нгуаме счет за услуги русской участнице выставки, которых она не оказывала.

Что ж, значит, теперь отработает причитающиеся ей итальянские лиры.

И прощения у нее просить не придется, ведь контракт Марго заканчивается только с отлетом самолета Венеция — Москва, так что она просто обязана обслужить синьору Вяземскую.

Маргарита долго и нудно беседовала с портье, отворачивая нос и брезгливо обмахиваясь туристической картой Венеции, как веером. Разговор велся на все более и более повышенных тонах.

Наконец она, отдуваясь, повернулась к Алене:

— Этот тип припоминает, что на ваше имя как будто приходила какая-то телефонограмма. Около недели назад.

— Почему же мне не передали?!

Марго сухо ответила:

— Об этом, синьора Вяземская, можете спросить у него лично.

— Он что, не записал ничего?

— Говорит — записывал, но листок куда-то исчез. По его гипотезе, бумажку сдуло сквозняком, и уборщица ненароком вымела ее вместе с мусором.

— Ну а что там сообщалось, он не помнит? Суть информации? Хотя бы приблизительно?

— Приблизительно — помнит. Мужской голос просил передать вам чей-то адрес.

— Адрес! Какой именно? Неужели он совсем все забыл?

— Не совсем все. — Ярко накрашенные губы Марго насмешливо искривились. — Он говорит, что город предположительно назывался не то Париж, не то Москва, не то Лондон. А может, Токио. В географии он не силен, но не сомневается, что это была какая-то столица.

— Вот кретин, — убито произнесла Алена. — И пожаловаться некому, да и что толку...

— С клиентами, которых я обслуживаю, — мстительно отчеканила переводчица, — ничего подобного случиться не может. Ни-ког-да! Я несу ответственность за все их контакты в Венеции, включая и поступающую корреспонденцию.

Она круто развернулась на каблуках и, виляя бедрами, пошла получать теперь уже честно заработанные по контракту сколько-то миллионов лир.

Алеша становится перед ней...

Некогда предаваться воспоминаниям. Нужно успеть! Еще не все потеряно!

— Такси!

Какая удача, что на острове Лидо, в отличие от рассеченной каналами Венеции, есть автомобильный транспорт!

Вот она, знакомая мраморная лестница без единой пылинки, сверкающая, как музейный экспонат.

Швейцар узнал Алену, услужливо распахнул дверь.

И портье здесь совсем не такой, как в этой чертовой «Лауре»: этот подтянутый, вышколенный, любезный. И английский язык знает получше иных постояльцев, и услужить готов.

— Пожалуйста, передайте вот этот конверт Алексею Никитину из двести двадцать шестого номера, сразу же, как только он вернется. Только не забудьте, это очень важно! Вопрос жизни и смерти!

А в конверте — все ее координаты плюс короткая подпись: «Твоя А.». С жирно подчеркнутым местоимением.

Портье с достоинством отвечал, что напрасно синьора думает, будто персонал их отеля может забыть чью-то просьбу.

Но, увы, он тысячу раз просит извинения у очаровательной синьоры, однако бессилен ей помочь: неделю назад господин Никитин по телефону сообщил, что освобождает номер, и попросил отправить его багаж самолетом...

— Куда? Адрес! Пожалуйста!

— В Сидней. До востребования.

Сидней — это в Австралии. Но это не столица.

...Перед ней на колени... Снова и снова он становится...

Все кончено.

Самолет взял курс на Москву.

У нее остаются лишь стоп-кадры воспоминаний.

Алеша даже не знает, что Алена Вяземская — только псевдоним, а на самом деле у его любимой женщины самые заурядные имя и фамилия.

Иванов, Петрова, Сидоров...

Глава 5 ОРЕЛ И РЕШКА

Француз Жан Лепелье погиб от странной болезни, вернувшись после глубинного погружения у берегов Тасмании. Он был отличным парнем и выдающимся ученым. И еще — он был хорошим Алешиным другом.

А самое ужасное, что в это австралийское плавание он пошел вместо Алексея Никитина.

Члены их небольшой группы собрались месяц назад в Канберре и большинством голосов постановили, что Никитину необходимо отдохнуть, не то он просто сорвется, и его глубоководная карьера бесславно окончится.

Против такой резолюции тогда выступил только один человек — сам Алексей. Кричал, что его обижают, что он еще не старик и что никакие перегрузки ему не страшны.

— Потому и должен побыть на суше, старина, что ты не старик, а коллектив наш сугубо мужской, — подмигивал тогда Жан. — Или ты рассчитываешь подцепить в Индийском океане симпатичную русалочку? Только учти, они все зеленые и с хвостами! На мой взгляд, двуногие девушки лучше. А у меня в этом деле неплохой опыт, поверь!

Получилось, что Алексея отправили в отпуск, можно сказать, принудительно.

Вот так, в считанные минуты, простым открытым голосованием, и решилась судьба двух человек: одному выпало встретить любовь, другому — смерть.

Как будто жребий кинули: кому орел, кому решка...

У Жана, как и у Алеши, не было семьи: родители погибли год назад в автокатастрофе, а жениться он не собирался принципиально:

— Чего не хочу, так это рогов на макушке, мне другие прически больше по вкусу. А по полгода дожидаться муженька может только ледяная фригидная особа! Не спорь, старина Алексис, я-то знаю! Сам приятно проводил время с чужими женами. Притом, заметь, не только в моем родном Париже, городе любви, а на всех континентах! Так что это — всемирная закономерность.

Много женщин понежилось в объятиях этого неотразимого обаятельного ловеласа, а в итоге не нашлось ни одной, чтобы оплакать его гибель.

Хоронить Лепелье съехались только друзья — такие же, как он, исследователи подводного мира.

Последнюю неделю Жан лежал в сиднейском госпитале, зная, что умирает. У него постепенно отнимались, покрываясь странными кровоподтеками, ноги и руки.

Болезнь поднималась от конечностей, неотвратимо завоевывая все тело. Только лицо оставалось по-прежнему привлекательным да речь разборчивой. И чувство юмора не оставляло его до самого конца.

Боясь, что вскоре и говорить не сможет, Жан поторопился заранее изъявить свою последнюю волю:

— Друзья мои! Похороните меня по морскому обычаю, в океане. Я не успел обследовать до конца ту извилистую впадину: пятнадцать градусов к юго-западу от Куинстауна. Хочу завершить работу, так что ждите, пришлю с того света подробный отчет.

Парализованный, он все еще находил в себе силы для шуток. Рохли и нытики на глубину не ходят...

Алеша не успел проститься с другом, прилетел только на похороны. Но траурная церемония откладывалась, так как австралийская полиция потребовала произвести вскрытие и расследование причин смерти. Нет, убийства, конечно, никто не подозревал, но ведь странная болезнь могла оказаться новым неизвестным вирусом, и, не дай Бог, эпидемия распространилась бы по всему Австралийскому Союзу!

А поскольку причины заболевания для местных экспертов оставались непонятными, в Сидней, по ходатайству старика Жак-Ива Кусто, вызвали крупнейших патологоанатомов и судебных медиков из Франции.

Через несколько дней пришлось обратиться к помощи и просто медиков, так как первые симптомы подобного же недуга начали проявляться еще у двух участников экспедиции.

Алеша стыдился смотреть в глаза товарищам: он чувствовал себя предателем, трусом, дезертиром, сбежавшим от опасности, для того чтобы проводить время в увеселениях.

Он обязан был более решительно воспротивиться своей «увольнительной». И, кто знает, возможно, события бы повернулись иначе?

Правда, тогда он не познакомился бы с Аленой. Жак ошибся: оказалось, что как раз в море-то и встречаются с любовью... И не с какой-нибудь зеленой и хвостатой, а с самой прекрасной девушкой на свете...

Врачи наконец установили диагноз — отравление. Но чем? Водой? Подводными газами?

Иногда, когда глубина спуска была не чрезмерной, исследователи рисковали, обходясь без скафандров и защитных костюмов. В этом был свой особый шик и ни с чем не сравнимое удовольствие — побыть наедине с глубинной морской природой на равных, ничем от нее не отгораживаясь.

Жан Лепелье обожал пощеголять такими вылазками, балагуря перед спуском на свою излюбленную тему:

— Море — не мадемуазель, оно иммунодефицитом не наградит. В морское лоно можно, ха-ха, входить без... пардон... резиновых изделий.

После сложнейших лабораторных химических исследований под колючей чешуей одной из добытых экспедицией диковинных глубоководных рыб нашли органическое ядовитое вещество.

И к счастью, сумели, ориентируясь на известные «сухопутные» аналоги, вовремя синтезировать противоядие.

Двое заболевших ученых, Акиро Танака и Джозеф Левин, были спасены. Правда, вряд ли они теперь смогут выходить в море. А уж с ближайшей экспедицией — точно не смогут. Но останутся живы, в этом доктора не сомневались.

Только Жана уже не вернуть. Уколола его, наверное, та проклятая рыбина в голую незащищенную ладонь.

Море — не мадемуазель, но и с ним шутить опасно.

— Мисс, соедините меня с Венецией... Лидо, отель «Лаура»... Да, по срочному тарифу...

Лепелье, наверно, хохотал бы до упаду:

— Бедный наивный Алексис! Сколько вы с ней знакомы? Меньше недели?!

Тут он заржал бы, как сирена военной тревоги:

— И ты на что-то надеешься? Черт подери, да ведь девушки изменчивей, чем море! А твоя Элен, говоришь, к тому же еще и красавица? Ха-ха-ха, да ты просто дитя, старина! Тебе не с женщиной в постель ложиться, а в детскую люльку с цветными погремушками! И прикрывать твое мужское достоинство подгузником!

Но Алексей думал иначе.

Море — не девушка, но девушка — как море. Больше ее сравнить не с чем, разве что с розовым зефиром или цветком яблони...

Однако не существует ничего более постоянного и неизменного, чем море, это было его глубокое убеждение. Все человечество вышло из воды, как и Венера, богиня любви...

Рождение Венеры.

Алена.

Любимая.

— Алло! Отель «Лаура»? Пронто...

...Весельчаку Лепелье и катафалком послужило судно с веселым названием: «Кенгуру».

Гроба не было, а был мешок наподобие спального, как будто Жан уходил на долгую ночевку куда-нибудь во льды Антарктиды...

Курс — пятнадцать градусов к юго-западу от Куинстауна.

Место назначения — небольшая, доселе безымянная впадина, которая отныне будет носить имя Лепелье.

Впадина Лепелье... Звучно.

Завтрашние школьники станут заучивать красивое словосочетание по атласам, не задумываясь о том, как оно возникло.

Но вот моторы заглушены. Здесь, согласно показаниям лоций, и есть самое глубокое место.

Жак-Ив Кусто начал говорить речь и не смог закончить. Только махнул высохшей старческой рукой...

Единственный католический священник, которого удалось отыскать в Сиднее, прочел над набальзамированным телом Лепелье молитву по-латыни.

Алексей же, по русскому обычаю, поцеловал покойного в лоб.

«Прощай, старина! — подумал он. По-французски это получилось в рифму, Жану понравилось бы. — Адье, мон вье...»

И спальный мешок застегнули доверху, чтобы никто не потревожил вечный сон Жана Лепелье, бесстрашного исследователя и жизнерадостного, неутомимого сердцееда...

Алеша так и не успел слетать в Италию. Нужно было выходить в море вместо погибшего друга.

А участники выставки современного искусства к этому времени все равно уже разъехались из Венеции...

Орел — решка.

Алексею подфартило, выпал орел, да вот беда — драгоценная монетка затерялась.

Правда, иногда монеты нарочно бросают в воду, чтобы однажды вернуться на прежнее место, где было так хорошо...

Глава 6 ТОСКА

Егор Иванович брызгал по углам кухни аэрозолью с цветочным запахом:

— Никогда она не научится проветривать свою гарь, — бубнил он, говоря об Алене в третьем лице, хотя она находилась тут же. — Нет бы — открыть одновременно и окно, и дверь, протянуло бы сквознячком...

Сквознячком?.. Сквозняк унес телефонограмму с Алешиным адресом. Алена ненавидела сквозняки.

А Егор Иванович не унимался:

— И так лето, дышать нечем, а тут еще эта вонища! Не помешало бы некоторым обзавестись нормальной, чистой профессией. В двадцать пять лет еще не поздно поступить во второй институт, юридический, к примеру...

— Шесть, — сказала Алена.

— Что?

— Мне двадцать шесть, а не двадцать пять. Исполнилось месяц назад. Напомнить число?

— Егорушка! — позвала из комнаты Ольга Игоревна. — Тебе не попадался мой дезодорант?

Егор Иванович, воровато зыркнув на дочь, поставил баллончик на посудную полку:

— Иди, Оленька, он здесь! Ты, наверно, его по ошибке в кухне оставила.

Знал, что Алена не опустится до мелочного ябедничества.

Девушка презрительно прищурилась, отчетливо крикнула:

— Прости, мамочка, это я брала и забыла вернуть.

Молча прошла мимо отца и вышла на улицу. В доме действительно нечем было дышать. Невыносимо.

И зачем только она заехала домой! Надо было сразу из аэропорта — на дачу, в Красиково, но не везти же туда было и весь багаж, и картины!

Заскочила на пару деньков — да и задержалась надолго в душной квартире. Не было сил подняться, доехать до вокзала, купить билет, сесть в электричку.

Врачи называют это, кажется, синдромом хронической усталости...

Уже скоро месяц, как она в Москве. Почти месяц пустоты и безнадежности. Ничего не хочется, ничего не нужно.

Ей даже кажется странным, что остальные люди могут чем-то интересоваться.

Вот, например, Птичий рынок, бурлящий неподалеку от ее дома. Какие тут у всех покупателей возбужденные лица! Кто ищет хомячка, кто попугайчика, и для них предстоящая покупка домашней зверушки — целое событие. Причем не только для детишек, но и для взрослых.

Да и продавцы тут не такие, как в обычных магазинах. Эти — любят и лелеют свой копошащийся, мяукающий и лающий товар. Делятся ветеринарными познаниями и наблюдениями с соседями по прилавку, охотно дают любые консультации новичкам-профанам, впервые вступающим на стезю владельца животных. Покупатели не задумываются о том печальном моменте, когда с пушистым любимцем так или иначе придется расстаться...

Где сейчас коротконогая Тепа-Джулька? Наверное, уже дожила свой недолгий собачий век...

Было воскресенье, на Птичьем — самая торговля, и ее затянул в ворота поток людей, высыпавших из переполненного троллейбуса. Алена не сопротивлялась, ей было все равно. Она думала о своем. Все время об одном и том же...

...Алеша стано...

Это превращалось в навязчивую идею.

И вдруг ее вывел из оцепенения зазывный клич:

— За-алатые рыбки! Па-акупайте!

Она обнаружила, что забрела в аквариумный ряд. В глазах зарябило. Никакой палитры не хватило бы, чтобы изобразить всю эту пестроту и многоцветье, да еще и движущееся, мерцающее, мелькающее. Однако тут и близко не было тех чудищ и чудес, которые наблюдала она сквозь стеклянное дно катера...

И вдруг Алена увидела знакомых.

Но не людей, а рыб.

Сквозь оргстекло переносного садка на нее пялились вуалехвостые телескопчики, точно такие, какие жили в аквариуме-колонне в Алешином номере.

Она обрадовалась так, точно и вправду встретила старых друзей. Подошла, приставила палец к стеклу, и пучеглазые толстячки тут же приплыли к этому месту, толкаясь и тесня друг друга. Видно, решили, что им дают корм.

Обрадовался и продавец:

— Ну как, возьмете? Вижу, глазки разгорелись. Подберу вам парочку, и самца, и самочку, посажу их в баночку... Золотые рыбки — вещь для жизни необходимая. — Он понизил голос, словно делясь с Аленой сокровенной тайной: — Любое желание выполнят, только попросите. Есть у вас заветное желание?

— Есть.

— Ну дак покупайте, чего ж вы? Недорого!

Он ловко подцепил маленьким сачком первую попавшуюся рыбешку, и бедный телескопчик забился, затрепыхался в накрытой ладонью сетке.

— Отпустите! — крикнула Алена. — Задохнется же!

— Э-э, — с явной жалостью к ней протянул продавец. — Видать, вы никогда аквариум не держали.

— Аквариум — нет. А одна золотая рыбка у меня была. Желания исполняла.

— И что с ней стало? Заморили? Небось одним сухим кормом пичкали? А надо было мотыля, да и опарыши — тоже неплохо.

Алену, передернуло:

— Никто никого не морил. И вообще... Настоящие золотые рыбки, волшебные... они не продаются! Тем более недорого...

...Не только Алена пребывала в тоске. У Алексея тоже все валилось из рук.

И экспедиция конечно же была траурной, безрадостной, да еще по возвращении в Москву он не нашел никакой весточки от любимой.

А ведь сообщил ей свой адрес! Подробно, по буквам диктовал гостиничному портье, и синьоре Вяземской не могли не передать. Пусть и развалюха эта «Лаура», а все же Европа, сервис должен быть хотя бы на элементарном уровне!

Несколько дней он не отходил от телефона — все ждал, что она позвонит. Потому что о сроках окончания экспедиции тоже говорилось в той телефонограмме...

Неужели оправдывались утверждения Жана о женском непостоянстве и Алена входила в число всех прочих легкомысленных мадемуазелей? Неужели побаловалась курортным романчиком — и прости-прощай?

А что, мужчин на свете много. Такая пользующаяся успехом девушка вполне могла его, Алексея Никитина, «кинуть». Хм, поматросить и бросить.

Минуточку-минуточку... Разве это она его бросила? Разве не он внезапно исчез с ее горизонта? Повод, правда, был для отъезда нешуточный, и все же при чем тут Алена?

Ведь фактически он поступил совсем как бессовестный Алексий, Человек Божий, бросив свою нареченную пусть не в брачную ночь, зато в день ее рождения. Он ведь даже не объяснил ей толком, что летит хоронить товарища.

А потом, так и не объявившись в Венеции, сел на корабль и отправился — вместо Едессы Месопотамской — в Тасманию Австралийскую. Велика ли разница!

И почему, спрашивается, она, ни в чем не повинная «отроковица из роду царска», обязана его разыскивать? Не его ли это мужской долг? Долг чести и... любви?

Ведь это Алексей тогда, в Венеции, обещал ей быть с нею всегда. А обещаний не выполняют только подлецы.

Решено, он ее найдет!

Да вот только — с какого боку подступиться?

Глупый вопрос. Алена ведь княжна. У нее есть родословная, не то что у него, подкидыша. Не так-то много Вяземских уцелело по сей день на земном шаре!

Алена сдвинулась наконец с места. Но и на даче к ней не пришел покой. Красиково было уже не тем, что прежде...

Соседи-богачи совсем обнаглели. Дальше в лес — больше дров. Да какое там дров! Она еле пробралась к своей калитке через огромные завалы битого кирпича, наваленного вдоль вновь выстроенной дороги.

Глянула на ненавистную крепость — и ахнула. Верхний этаж, который перед ее отъездом был почти подведен под крышу, начисто снесен. Видно, прораб с рабочими в чем-то оплошали, и самодур-подрядчик распорядился строить заново.

С жиру бесится соседушка. Ух, попадись он ей!

Обжигая крапивой ноги, пробралась она на свой участок, который успел зарасти сорняками чуть ли не в человеческий рост, и обнаружила еще одно новшество, появившееся в ее отсутствие.

Бетонной ограды не было, и плиты лежали по границе ее дачи, как гигантские надгробия.

Казалось бы, обрадоваться должна Алена — вновь открылся далекий обзор, — а она и этим возмутилась.

«Ну, если найду хоть один сломанный малиновый или смородинный кустик, то уж попляшет у меня этот... Тутанхамон-Хеопс! Строит себе пирамиду до неба — в самый раз ему и упокоиться в ней. Придушу, к чертовой бабушке!»

При этом она не задумалась о том, что ее любимые кустарники действительно придется днем с огнем разыскивать среди буйных разбойников-сорняков.

Собственный дом тоже навевал лишь отрицательные эмоции. Он встретил ее нерадушно. Под ногой хрустнула, проваливаясь, вторая ступенька, рядом стой, которую она недавно прибила. Да и та, новенькая, почернела и разбухла, так как ее не проолифили и не покрасили.

«Ну вот, — подумала Алена сокрушенно. — Залежалась на диване, разжирела, лестница не выдерживает. А Алеша говорил, что я как пушинка... Ложь, ложь, вся жизнь — ложь, обман и разочарование...»

Ей захотелось, плюнув на все, прилечь и забыться, но постельное белье оказалось влажным. Гости, разъезжаясь с прощальной вечеринки, неплотно прикрыли окна, и ночная сырость, как вор, прокралась в комнаты.

Хорошо еще, настоящие воры не наведались, видимо, их отпугивала кипучая деятельность, которую вели по соседству. Что ж, спасибо Тутанхамону и на этом. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок...

— О-хо-хонюшки, — говорила Алена вслух, сама для себя создавая видимость присутствия живого человека рядом, — раз нельзя вздремнуть — придется действовать. Пойду-ка я поспрашиваю, может, посоветует мне кто-то дельного печника. Чтоб руки из плеч росли, а не из другого места.

Далеко, впрочем, идти не пришлось — первый же встречный пообещал ей подсобить. Потому что первым встречным оказался фараонов прораб, у которого имелись «завязки» с мастерами любых строительных специальностей.

— А вы что желаете, хозяйка, камин?

— Еще скажите — с ангелочками! — возмутилась она. — Нет уж! Мне печь для жизни нужна, а не для баловства, как вашему нанимателю. Чтоб и греться, и готовить. Она должна быть в центре дома — высокая, основательная, на каждую комнату — по теплой стене. А в кухню чтобы выходила как плита, и с духовкой, и с конфорками.

— Это дело! — уважительно крякнул прораб, и Алена сразу прониклась к нему симпатией — понимающий мужик! — Это такая, какие с петровских времен пошли?

— Не знаю, может, и с петровских.

«А что, — подумала она, — не исключено, что дедушка на чертежи такой печки наткнулся в одном из архивов семейства Вяземских и решил воспроизвести...»

— С изразцами желаете или беленую?

С изразцами! Вот здорово! Об этом она и не думала!

— Я желаю по самому высшему разряду!

— Изразцовую, — удовлетворенно заключил прораб. — Вот это я понимаю, хозяюшка! Не балаболка какая-то.

«Что, Тутанхамонище, съел? — позлорадствовала Алена едва не показав язык недостроенному дому. Удержалась, однако, не желая показаться собеседнику несолидной балаболкой. — Не тебе одному роскошествовать! У тебя будет холодная мертвенная пирамида, у меня — тепло и уют!»

— Имеется у меня один друган, — сообщил прораб. — Золотые руки! Второго такого не сыскать, хоть всероссийский розыск объяви.

— Ну?

— Связаться-то я с ним могу, да только работа его, можно сказать, авторская. Индпошив. Вернее, индпострой. Так что, сама понимаешь, — он выразительно потер палец о палец. — Плюс еще мне комиссионные.

Что такое «авторская работа» и насколько она дороже ширпотреба, Алена, разумеется, очень хорошо знала. Одно дело, скажем, плести фитюльки для прогуливающихся по Измайловскому парку покупателей, и совсем другое — выполнять заказ определенной женщины, с учетом ее индивидуальности, как внешней, так и внутренней. Второе — в сто крат интересней, но и дороже.

— Потянешь ли? — испытующе глянул прораб.

Она прикинула — доллары, которые брала с собой в Венецию, остались практически нерастраченными. В первые дни Алексей взял на себя все расходы, а потом... потом уже ничего не хотелось. Так и осталась лежать на дне чемодана внушительная зелененькая стопочка. Да в случае чего и подработать можно, не безрукая же она ленивица!

— Потяну.

— А то, бывает, попадается заказчик — как дедка с репкой: тянет-потянет, вытянуть не может.

— Я не дедка! — бодро заявила Алена. — И не бабка. Я мышка!

— Судя по росту, это уж как пить дать, — хохотнул прораб.

— Так свяжетесь с ним?

— Только вернется дружок мой не раньше июля. Бабка у него померла в Твери, поехал хоронить и до сорока дней там останется. Подождешь?

— Ну конечно. Другого-то все равно не найти, хоть всероссийский розыск объяви.

Глава 7 СЛЕДЫ ТЕРЯЮТСЯ

— А может, хотите наше собрание посмотреть? Есть письма Вяземского из Варшавы, из Баден-Бадена...

— Нет, благодарю.

— А из Венеции?

— Из Венеции? — задумчиво повторил Алексей.

— Там и наброски неоконченных стихов! — обрадовалась смотрительница Остафьевского музея-архива, по-своему истолковав его замешательство. — У нас собрана подлинная сокровищница, нигде больше такого не найдете!

— Спасибо, верю. Только у меня совсем другие задачи.

Загородная усадьба Вяземских... Какое счастье, что ее не передали в революцию под пролетарский жилой фонд, а сохранили в неприкосновенности! Охраняется государством как памятник культуры...

Но Алексей Никитин интересовался не памятниками, а живым человеком.

Родным человеком. Самым лучшим на свете.

— Значит, вы совсем ничего не знаете о потомках Петра Андреевича?

— Извините, — обескураженно развела руками смотрительница музея. — Вот если бы о предках или родственниках-современниках — тут у нас материалов целые кучи. О Карамзине, к примеру.

— О каком Карамзине?

— Ну-у! — смотрительница-архивариус поглядела на посетителя как на отпетого двоечника. — О Николае Михалыче, разумеется.

— Великом историке и авторе «Бедной Лизы»?

Смотрительница музея смягчилась:

— А я уж сочла вас совсем неучем, простите.

— Разве Карамзин — тоже родственник Вяземского?

— А как же! Не кровный, правда, но он был обвенчан со старшей сестрою нашего Петра Андреича! — гордо объявила хранительница усадьбы, словно она сама была отпрыском знаменитой фамилии.

— Погодите! — Алексей заинтересовался. Искомых сведений все равно ему здесь, видно, не получить, зато он как бы знакомится с родственниками своей любимой. — Сестра Вяземского и жена Карамзина — это одно лицо?

— Еще какое лицо! Исключительная женщина! Можно сказать, на всю нашу культуру оказала влияние.

— Екатерина Карамзина! — воскликнул Никитин. — Первая юношеская любовь Пушкина!

Мир тесен. Но почему-то в этой тесноте так сложно найти одного-единственного человечка, который тебе нужен...

— Без Екатерины Андреевны, может, и Александр Сергеич не состоялся бы! — максималистски-запальчиво, как об очень личном и наболевшем, воскликнула архивистка. — Есть все основания считать, что он и позже, до самой дуэли, посвящал ей стихи. Все-все те, у которых нет другого посвящения. Да, все!

«Жаль, что я не поэт, — посетовал Алексей. — Тоже прославил бы, воспел бы женщину из этой семьи. Только, в отличие от Пушкина, я б не увлекался другими мадемуазелями и мадамами, не давал бы повода для такого длинного донжуанского списка. А уж если суждено погибнуть — то из-за Аленушки, а не из-за какой-то Натали Гончаровой. Зато Карамзин, мудрец, сделал верный выбор — раз и навсегда».

— Значит, вы не знаете, у кого все же можно узнать о ныне живущих потомках поэта?

— К сожалению, нет. Может, никого из них и не осталось... Был один замечательный исследователь, профессор Северьянов. Вот знаток! У него можно было справиться абсолютно обо всем, вплоть до конструкции дымоходов в доме Вяземских: благодаря ему наши печи до сих пор топятся. К несчастью, профессор скончался несколько лет назад.

Если бы Алексей знал, что речь идет об Аленином деде! Но ему это и в голову не пришло. А смотрительница никогда не слыхала о том, на ком женился профессор. А Северьянов о своей великой любви попусту не распространялся, так как считал, что его личная жизнь не для посторонних ушей.

И вообще не для ушей. Для сердца.

— А последние представители рода, о которых мы слышали, были репрессированы в сталинские времена, и дальше их следы, увы, затерялись. Внук поэта и совсем юная правнучка. Сначала их уплотнили, потом совсем выселили из фамильного особняка, а потом... Ну, вы знаете, как это происходило. Дворяне, голубая кровь, враги народа...

Говорят, мир тесен, но и в нем можно разминуться, даже если идешь друг за дружкой, след в след...

...«Будет, чему быть» — так писал мудрый Николай Михайлович Карамзин, зять Вяземского и, значит, Аленин родственник. А уж он-то на своем веку изучил великое множество разных событий, больших и малых, и, как никто другой, разбирался в их причинах и следствиях.

А вот ведь все равно уповал лишь на Волю Божью. Будет, чему быть.

А чему быть — того не миновать. Но и не бывать тому, что не суждено или несвоевременно.

Значит, не судьба была Алексею сейчас выйти на след своей любимой, хотя находился он на волосок от разгадки.

Он-то, наивный, думал, что через Остафьево, усадьбу Вяземских, — самый короткий путь к Алене, а оказалось, что это путь в никуда.

О том, что существует еще и банальный адресный стол, он даже вспомнил не сразу. Алена казалась ему настолько необычной, не похожей на всех окружающих, что просто в голову не приходило, что можно искать ее имя среди длинных алфавитных перечней обыкновенных смертных.

А когда вспомнил, хлопнул себя по лбу и отругал за дурь и упущенное время. Ведь что может быть проще, чем поднять трубку и набрать номер справочной службы!

Девушка на проводе попалась сердобольная и не стала попрекать Алексея тем, что он не знает даже отчества разыскиваемого лица.

— Не Андреевна случайно? — спросила она.

— Может быть.

— Ну, короче, выбора у вас нет. Тут значится только одна Алена Вяземская, и она — Андреевна.

— Одна! Конечно, одна! — обрадовался он. — Второй такой быть не может!

— Записывайте...

— Алена Вяземская? — молоденький участковый смерил Алексея взглядом. — Конечно, знаю! Как же ее не знать. Такая женщина!

Алексею бы обрадоваться, а у него сжалось сердце от ревности. Этот молоденький мальчишка выглядел так лихо!

Не может быть, чтобы он, явно тут новенький, уже перезнакомился со всеми жильцами своего участка. Да у него еще не выветрился фабричный запах из недавно выданной милицейской формы! А вот Алену вспомнил без заминки. Может, у них что-то было? Или намечается? «Такая женщина!» Ну да. Именно такая! С целой строчкой восклицательных знаков!!!

— Простите, гражданин, — участкового так и распирало юношеское любопытство. — А вы что, тоже пострадавший?

— В каком смысле?

— В смысле — жертва.

«Она что, слывет тут женщиной-вамп и любого пришедшего к ней мужчину люди считают непременно жертвой ее чар и вероломства?»

Милиционер сгорал от нетерпения:

— Вас она тоже раздраконила? Да не бойтесь, дело не открывали, она отказалась писать заявление.

— Не понимаю, чего мне бояться, — сухо отрезал Алексей.

А сам боялся, еще как боялся встречи с Аленой, тем более после этой загадочной преамбулы.

— Не боитесь? Ну, тогда четвертая квартира — это вон там, слева. Вы бы все-таки с ней поосторожнее...

Алена Андреевна отдыхала. Она только что вернулась из отделения милиции, где добрых полдня провела в выяснениях.

Сегодня утром она впервые в жизни пожинала плоды своей доверчивости и беспечности: к ней в квартиру проникли грабители. Прознали, видно, что живет тут тихая одинокая старушка — божий одуванчик, владеющая кое-каким антиквариатом.

И эта сухонькая седенькая старушка оказалась еще глуповатой и неосторожной — ни сложных замков с секретами, ни сигнализации на дверях обнаружено не было.

Ну и выждали момент, когда «одуванчик» отправится с плетеной корзинкой на Рижский рынок.

Легко поддев язычок простого английского замка первой попавшейся отмычкой, грабители слишком торопиться не стали. Захотелось им посидеть на вольтеровских креслах с необычными прямыми спинками да попить вкусненькой домашней настоечки из чайных стаканов в серебряных подстаканниках.

А что, старушечий шаг небыстрый: пока до базара доплестись, пока обратно, да вдоль рядов еще пройтись, попробовать то да се, прицениться. Успеется!

Да вот просчитались, негодяи. Алена Андреевна не плелась, а летала. Когда она, вывернув носочки высоких «гимназических» ботиночек, шла куда-то вместе с внучкой, той приходилось по-воробьиному скакать за ней, чтобы не отстать.

И по рядам ходить, прицениваясь, она не намеревалась: нынче у нее был разгрузочный день, и купить Вяземская собиралась один-единственный большой грейпфрут.

Короче говоря, когда один из воров пытался надвинуть себе на мизинец сердоликовый перстень с печаткой, в дверях возникла высокая прямая фигура в черном.

— Атас, ребята! Бабка!

Алена Андреевна сразу оценила обстановку.

— Во-первых, здравствуйте, господа, — не поведя бровью, спокойно сказала она. — Во-вторых, для наливки существуют специальные рюмки, они там, в серванте. А в- третьих... извините, я вынуждена задрать юбку.

Грабители опешили:

— Да ты чо, бабка? Мы это... Мы не насильники... Тебе это... Лет-то сколько?

— Всего семьдесят пять! — гордо отчеканила хозяйка. — И смею вас заверить, я вполне в форме.

Она приподняла до самых бедер подол узкого черного платья, и обалдевшие грабители узрели край коротенькой французской кружевной комбинации и безупречные длинные ноги в ажурных черных чулках, которым позавидовали бы всемирно известные топ-модели.

Алена Андреевна не прошла самбистскую школу Озерковского детского дома, однако интуитивно делала все как надо — первым делом воздействовала на психику противника. Впрочем, школой ее юности были сталинские лагеря...

Злоумышленники словно к паркету приросли.

А старая балерина спокойно, как под музыку, приблизилась к ним, встала в пятую позицию — пятка к носку, носок к пятке — и... положив руку на спинку кресла, как на балетный станок, сделала гран батман-жетэ. Что с французского переводится как «большой удар-бросок». То есть — высокий взмах прямой ногой.

— И-раз, — невозмутимо просчитала она.

«Батман» пришелся по скуле главаря, которого Алена

Андреевна безошибочно выделила из всех взломщиков.

Главарь отлетел к старинному серванту, сполз по резной дверце на пол и затих, даже не вскрикнув. Только специальные пузатенькие рюмочки для наливки музыкально звякнули на стеклянной полке.

— Робя, она каратистка! — Остальные, сталкиваясь, заторопились к дверям, забыв и о пострадавшем вожаке, и о ценном антиквариате.

— Что вы, господа! Это только увертюра, — ласково сказала хозяйка, у которой даже локон не выбился из тщательно уложенной белоснежной прически. — Впереди еще тридцать два фуэте. Хотя, простите, на каблуках это будет совсем не то, что на пуантах... И-два, и-три...

Через несколько минут она позвонила в свое отделение милиции:

— Простите, мне уже семьдесят пять, и я дама. Тяжеловато самой выгружать во двор тела пострадавших. Не будете ли вы так любезны прислать кого-нибудь из мужчин на подмогу?..

Таковы уж они, женщины из старинного рода Вяземских...

Глава 8 БУДЕТ, ЧЕМУ БЫТЬ...

Но Алексей был не в курсе этой предыстории. Он, закрыв глаза и настраиваясь, как перед сложным погружением в незнакомую впадину, постоял на коврике перед дверью указанной квартиры, потом позвонил.

Дверь открыли без обычного вопроса: «Кто там?»

Ничто не могло заставить Алену Андреевну изменить себе. И она не ошиблась: высокий бледный молодой человек ничуть не походил на злоумышленника.

Ему даже не нужно было напоминать, что неплохо бы поздороваться. Правда, когда он сказал: «Здравствуйте», голос его сорвался, как у подростка.

— Добрый день, — ответила старая балерина. И, видя, что парень нерешительно мнется, продолжила разговор: — Правда ведь, день сегодня действительно добрый? Как, впрочем, и великое множество других дней.

— П-погода ясная, — по-дурацки поддержал он. Наверное, все-таки это у русского человека в крови — глупейшим образом беседовать о погоде в минуту замешательства. — А...

Алексей, привыкший идти навстречу опасностям, славившийся среди товарищей своим бесстрашием, теперь то краснел, то бледнел. Распахнувшийся перед ним дверной проем казался страшнее и гибельнее, чем самые неизведанные глубины. Но и притягательнее, ведь находка, которая предположительно могла ожидать его, была в сто крат ценнее, чем самая редкая реликтовая рыба.

— Кто произнес «А», должен перейти и к «Б», — напомнила хозяйка, — так что не стесняйтесь. У вас какое-то дело?

— Да! — решился Алексей и «нырнул». Без акваланга и без скафандра. — Здесь живет Алена Вяземская?

— А, вот оно что... — Бабушка сразу поняла, в чем дело. Но пусть «юноша» сформулирует свою мысль. Уже не маленький мальчик. — Ну, одна Алена Вяземская живет именно здесь.

— Алена... Андреевна?

— Если Андреевна, то вы не ошиблись.

— А... она дома?

— Алена Андреевна — дома. Только что вернулась из милиции. Теперь отдыхает.

Усмехнулась, заметив, как он нервно моргнул, как сжал руки в кулаки, чтобы скрыть дрожь. Подбодрила:

— Проходите же, прошу вас, смелее!

— С-спасибо.

С трепетом Алексей шагнул в большую комнату с высокими потолками. Осмотрелся.

Красиво. Неординарно. Как раз в такой квартире Аленушка, по его представлению, и должна жить, а ни в коем случае не в какой-нибудь панельной многоэтажке с низкими давящими потолками и проходными комнатенками-конурками.

Именно в такой просторной гостиной она, маленькая и светящаяся, как Утренняя звезда, и должна появляться на рассвете и раздергивать тяжелые портьеры, чтобы золотые солнечные лучи слились с ее серебристо-розовым сиянием.

...У Алексея Никитина никогда не было собственного дома в полном смысле этого слова. После Озерков — армейская казарма, в которой он умудрялся еще и писать институтские контрольные, учась заочно. Потом, после дембеля перейдя на дневное отделение, получил комнату в студенческом общежитии.

Еще тогда его стали приглашать в международные экспедиции, и к дипломному курсу Никитин уже был известен, уважаем и, что приятнее всего, любим в кругу исследователей подводного мира, этого немногочисленного, но такого крепкого и надежного разноязыкого мужского братства...

С тех пор началась его кочевая, а вернее, плавучая жизнь. Из океана в океан, от одной впадины к другой, от континента к континенту.

Он написал диссертацию, и она была защищена не как кандидатская, а как докторская. Появилось все: признание, деньги, которые, в общем-то, почти не на что было тратить.

Но вот жилье... Все недосуг было обзавестись собственной крышей над головой.

Домом Алексею служили то корабли, то тесные батискафы, похожие на темный детдомовский чуланчик, то гостиничный номер, постоянно зарезервированный за ним в Москве. Привычный, обжитой, комфортабельный, но все-таки — не свой.

А здесь, среди старинной мебели, имеющей, кажется, свою собственную родовую память, так уютно!

Алексей невольно скользнул взглядом по темной этажерке в углу, по застекленным створкам серванта — не красуется ли где-нибудь на видном месте темно-вишневая бархатная шкатулка с фамильным гербом?

Нету. Видимо, Алена спрятала ее где-то у себя в спальне, чтобы перед сном перебирать жемчужины.

Ах, взглянуть бы хоть одним глазком на ее спальню! Наверное, сейчас она как раз прихорашивается перед старинным, как и остальные предметы, трюмо. Иначе почему до сих пор не выходит к нему?

А вдруг... вдруг она в спальне не одна? Что, если там очередной «потерпевший», то бишь «жертва»? Жертва наслаждения и страсти...

И Алена, узнав, что к ней пришли, торопливо приводит в порядок растрепавшиеся волосы и наспех припудривает щеки, только чтобы не видно было, как они раскраснелись во время... Во время чего?

— Молодой человек, вам нехорошо? Вы как будто застонали, — участливо спросила седая хозяйка, ставя перед ним тарелки по всем правилам, одну на другую, раскладывая тяжелые серебряные приборы, вынимая из серванта пузатую рюмочку и хрустальный графинчик с наливкой. — Отведайте для здоровья и для аппетита, здесь ягоды вперемешку с целебными травами.

— Что вы! — испугался он. — Не нужно! И я не голоден. И... как это — я буду один сидеть и жевать?

— Не один, вдвоем.

— С Аленой?

Она, казалось, прожгла его насквозь насмешливым проницательным взглядом и, лукаво помолчав, ответила:

— С Аленой.

Поставила второй прибор, разлила по рюмкам напиток и... чопорно села визави:

— Итак, за знакомство. Вас зовут...

— Алексей Никитин, — привстал он, пребывая в полнейшем недоумении.

«Интересно, тут, наверное, за Аленой так бдительно следят, что любого гостя мужского пола сначала «прощупывают»? — вот о чем теперь думал он. — Зря я заподозрил... насчет спальни... и насчет мальчишки-участкового. Видно, чтобы добраться до Вяземской-младшей, нужно пройти через все строгие семейные инстанции. А может, она, как маленькая, наказана за какой-то проступок, из-за которого угодила в милицию. Бедная. Я никогда не забуду, как меня заперли в чулане...»

— Значит, Алеша. — Низкое контральто хозяйки вернуло его к реальности. — Очень приятно. А я, как вы уже, надеюсь, поняли, Алена Андреевна Вяземская...

— Вы?!

Он поперхнулся. Хозяйка живо, как молоденькая, вскочила со стула и похлопала его по спине сильной балетной рукой:

— Что-то не так?

— Н-наливка... крепкая... А вы... извините, Алена Андреевна, вы тут живете одна?

— Н-да, вопрос, конечно, весьма интимный. — Вяземская говорила как будто совершенно серьезно, но из глаз так и брызгали искры смеха. Точно праздничный фейерверк. — Но нет, нет, ничего, я не обижаюсь. Да, одна. Я давно уже вдова.

— Простите, я не хотел...

Во время первой встречи с Аленой на берегу Венецианского залива он тоже постоянно что-то ляпал невпопад и потом извинялся. Странно, что сейчас, с этой статной пожилой дамой, оказавшейся, как выяснилось, тезкой его любимой девушки, происходит очень схожий диалог.

Стоящая перед ним женщина в молодости была, несомненно, ослепительно красива... Ну, конечно, не в такой степени, как настоящая Алена... То есть — как его Алена. Ведь эта — тоже самая настоящая.

— А вы, Алексей, должно быть, хотели снять у меня комнату? — прищурясь, спросила Вяземская. — Вы студент?

— Н-нет уже. Я доктор наук. То есть... я хотел сказать — нет, комната мне не нужна.

— А каких наук, если не секрет? — Ему в тарелку уже лился из серебряного половника прозрачный и ароматный диетический супчик, щедро сдобренный разномастной летней зеленью. — Не филологических случаем? Мой муж был филологом.

— Нет, я по биологии.

— Биология. Наука о жизни. А раз вы уже доктор — следовательно, хорошо знаете жизнь?

— Если бы! — горестно воскликнул Алексей и тут, осознав наконец комичность ситуации, рассмеялся. — Спасибо, Алена Андреевна, пойду, пожалуй.

— Однако, если память мне не изменяет, у вас ко мне было какое-то дело? Некий важный вопрос?

— К вам — нет. Извините за беспокойство, я просто ошибся.

— На нет и суда нет, — усмехнулась Вяземская. Ее железным правилом было не влезать непрошено в чужие дела и не отвечать на незаданные вопросы. Тем более не давать советов, когда их не спрашивают.

Алексей тем временем поднялся.

— Ну уж нет! — категорически заявила она. — только после обеда! Терпеть не могу, когда вскакивают из-за стола, не доев.

— Я тоже, — улыбнувшись, согласился он и приналег на низкокалорийную, но отменно вкусную пищу.

Как повар-любитель, он по достоинству оценил прелесть этого диетического обеда:

— Чудесный рецепт! Просто аристократический. Я бы, правда, добавил еще и базилика.

— Для запаха?

— Скорее для цвета.

— Вы абсолютно правы. Обязательно учту.

Откланиваясь, Алексей поцеловал Вяземской руку, и она приняла это как должное:

— Заглядывайте в любое время, Алеша... если вдруг надумаете что-то еще у меня спросить. Или если просто проголодаетесь. У меня не всегда разгрузочные дни. Порой позволяю себе, как знаменитый шведский философ Карлсон, и пышками побаловаться...

Проводив гостя, Алена Андреевна села на краешек вольтеровского кресла и, глядя на портрет мужа в сделанной внучкой тонкой овальной рамочке, задумчиво произнесла:

— Вполне, вполне... Ты согласен?

Помолчала секунду, словно выслушивая ответ, и добавила:

— Я думаю, если очень захочет, — найдет. И Аленка если захочет — дождется. Будет, чему быть...

...«Погружение» было таким волнующим, но не принесло ожидаемых результатов. Придется задействовать для поисков еще какие-то каналы.

Может, обратиться к частным детективам?

Нет, нехорошо. Как будто Аленушка и правда преступница, раздраконивающая свои жертвы...

Ну да ладно, авось посетит какая-то идея... Можно, к примеру, справиться в Союзе художников... Или в Дворянском собрании, ведь она княжна...

— Я больше не могу, не могу, не могу! — Алена плакала в голос, зная, что, кроме деревянных покосившихся стен, свидетелей ее истерики не было. — Все бессмысленно, все!

Не хочу, не хочу! Ничего! Почему, почему? За что, за что? Разве я такой уж дрянной человек?

Кому как, а Алене рыдания как будто прибавляли сил — только сил злобных, разрушительных. Ее, обычно добрую и благожелательную, теперь распирало желание сделать кому-нибудь больно, обидеть, унизить. Пусть помучаются так же, как она! Неважно — кто! Неважно — за что!

Или хотя бы пусть понервничают и позлятся. А она будет смотреть и радоваться.

Был бы рядом Григорий — эх, уж она бы на нем все выместила!

Или Димочка. Даже лучше, если бы Димочка. Он бы переживал заметнее. Девица, а не мужчина. Но нет, слабеньких обижать неинтересно и унизительно.

А хорошо бы, если бы Гришка ее ударил. О, уж она бы разбила что-нибудь тяжеленькое о его квадратную голову. Кирпич, к примеру. Вон их сколько на соседнем участке валяется!

Но ни Гриши, ни Димы поблизости нет. Как назло, некого сделать козлом отпущения.

Одни рабочие целый день снуют туда-сюда. Возводят вместо снесенной бетонной ограды воздушный заборчик. С завитушками, вроде хвостиков морского конька.

Вот удовольствие-то — все лето лицезреть сквозь эту затейливую вязь рожи соседей-богатеев! Уж лучше та непроницаемая стена.

А хотя... рабочие — чем не козлы? Что они, не люди? Можно с превеликим удовольствием поскандалить, к примеру, с прорабом. Вон, расхаживает, командует, руками машет! Упивается своей властью! Бонапарт! Бонапартишка.

Ну, дал он ей адрес печника, и что теперь, на задних лапках перед ним ходить? Он дерет с Алены комиссионные. За что, спрашивается, за то, что она обеспечивает его «другана» работой и куском хлеба? Вот с другана бы и брал. Хапуга.

Да еще и неизвестно, хороший печник окажется или никчемный. Может, придется с них обоих неустойку требовать. Так почему бы с ним не поругаться?

Взвинтив себя таким образом, Алена плеснула в лицо колодезной водой из рукомойника и решительно направилась воевать.

Неосторожно ступила на провалившуюся ступеньку и слетела с крыльца кубарем, ободрав колено. Но это не остудило, а, напротив, подогрело ее боевой дух.

— Эй, вы! Как вас там! — крикнула она прорабу. — Не успели дорогу заровнять, как канаву опять на пути прорыли!

— Мы, хозяюшка, проводим газ и воду, — миролюбиво отозвался тот. — Не канава это, а траншея.

Алена отодвинула незакрепленное звено новой изгороди и решительно направилась на вражескую территорию.

— Полюбуйтесь! — она показала ему свое кровоточащее колено. — Я травму получила из-за ваших траншей, спасибо еще — позвоночник не сломала! У нас дачный поселок, а не линия фронта! Устроили тут зону повышенного риска. Траншеи, окопы! И бункер вместо дома!

— Эй, Ваня! Принеси хозяюшке зеленку из нашей аптечки! — крикнул прораб одному из строителей и беззлобно усмехнулся девушке в лицо. — А откуда твоя травма, я видал. Все ступеньки пересчитала или через одну?

Алена даже задохнулась — ах, так теперь за ней еще и целыми днями подглядывать будут?! Не уединишься, не разденешься, не позагораешь! Даже с собственной лестницы не полетишь в свое удовольствие!

— А ваше какое дело! Не смейте совать свой нос в мои дела, понятно?

— Чего ж тут не понять?

Прораб, к ее досаде, никак не поддавался на провокацию и голоса упорно не повышал. Видимо, получил строжайшее указание с соседями в конфликты не вступать. А может, просто характером обладал мирным.

— А мое дело маленькое. Хозяин заказывает — мы строим. Проложим трубы — забросаем траншеи. Переложим стены по новой, согласно его капризу, — вывезем битый кирпич. И будет у вас снова тишь, да гладь, Божья благодать.

Он терпеливо улыбнулся:

— Давай лучше помогу ссадину прижечь.

Присел на корточки с пузырьком зеленки, принесенным рабочим, хотел залить ей ранку.

— Руки убери! — Алена так сильно оттолкнула ни в чем не повинного прораба, что он, икнув, сел на траву, и «бриллиантовая зелень» брызнула ему на одежду.

Правда, он был в рабочем комбинезоне, а потому и на этот раз не очень рассердился. Скорее, озадачился:

— Ну ты и развоевалась, мышка! Только я тут при чем? Я человек подневольный, наемный пролетарий. Коль чего не нравится — претензии к хозяину.

— Ах, я — мышь? А ты крыса! А хозяин ваш вообще... знаешь кто? Он... он...

Пока распалившаяся воительница подыскивала самое хлесткое слово, выражение лица прораба как-то неуловимо изменилось, в нем появилась занозистая мужицкая хитринка.

— Так кто наш хозяин? — едко подначил он. — Говори же, мышка! Рожай!

— Он... презренная осклизлая мокрица!

Прораб как сидел на траве, так и покатился по ней, давясь от смеха. Даже вылил на себя остатки зеленки.

Но как ему удалось, беззвучно хохоча с крепко сомкнутыми губами, в то же время произнести совершенно внятно, отчетливо и виновато:

— Совершенно осклизлая. И бесконечно презренная. И именно мокрица. Согласен.

Чревовещатель он, что ли?! И чьему знакомому тембру он так мастерски подражает? Такому неповторимому тембру... Что же это делается!

Но вот прораб все же разжал губы и проговорил уже нормально, по-человечески, собственным голосом:

— Ты уверена, смелый маленький мышонок? — Только при этом он смотрел куда-то Алене через плечо. — А что еще ты думаешь о нашем хозяине? Выкладывай уж не мне, а прямо ему, пусть знает! Пусть примет к сведению!

Алена обернулась в направлении его взгляда...

...Как будто совсем лишившись сил, о новую фигурную изгородь всем своим весом опирался Алексей.

— Не бери в голову, Лексеич, — увидев, что хозяин побелел, успокоил его наемный пролетарий. — Ее сегодня какая-то поганая муха укусила, а вообще-то она девчонка неплохая.

И хозяин «бункера» тихо ответил:

— Я знаю.

Даже параллельные линии иногда пересекаются, если такова их судьба. А уж люди — и подавно.

Будет, чему быть... А чему быть — того не миновать.

Вот оно и сбылось.

Глава 9 ПРОСТУПОК И ПОСТУПОК

Алена изо всех сил сжала виски, чтобы унять гулкую болезненную пульсацию.

... Алеша становится перед ней на колени...

...Какая навязчивая галлюцинация... Алена уже видела это однажды... Нет, не однажды: десятки, сотни раз... Она и сюда-то, на дачу, приехала, чтобы освободиться от мучительного кошмара. Да не вышло. Совсем психика расшаталась.

Только второй план у стоп-кадра сменился. Теперь это не каюта морского «катерка обозрения», а вытоптанная строителями трава, усыпанная битым кирпичом, да новая, еще не покрашенная фигурная изгородь...

Но вот стоп-кадр оживает, и Алексей говорит:

— Я презренная осклизлая мокрица. Ты абсолютно права. И последний негодяй. Я должен был тебя отыскать, а сделала это ты, Аленушка...

— Я?

— Как тебе удалось? Я передал только московский адрес... Кто тебе рассказал про Красиково?

— Что значит — кто рассказал? Я тут всю жизнь. С самого раннего детства.

Прораб вмешался, захохотав теперь уже не беззвучно, а чуть не на всю округу:

— Да они знакомы! Хо-хо-хо! Ну дак теперь, Лексеич, сам будь добр оборону держать! А меня уволь! Не совсем, хо-хо, уволь, а только по вопросу мирного сосуществования с соседями! Я строитель, а не пограничник!

— Соседи? — переспросил Алексей.

— Соседи? — повторила Алена.

— Непосредственные и ближайшие! — подтвердил прораб, кивнув в сторону Алениного участка.

И Алена, еще не вполне веря, прошептала:

— Так просто...

Она не бросилась к Алеше, не обняла его, не расплакалась от избытка чувств. Даже отвернулась.

Потому что она теперь совсем другими глазами — рассматривала строящийся дом.

Не такое уж и уродство, оказывается. И вовсе не пирамида Хеопса. И уж конечно не бункер.

Даже симпатично. Основательный дом, а основательность ей всегда нравилась. Не хлипенький коттеджик какой-нибудь, в таком можно будет жить не только летом, но и в зимние холода. Тем более — подводят газ и воду.

— А почему ты велел заново перестраивать верхний этаж? — спросила она.

— Окна были спроектированы узкие. А я решил... мне захотелось... тебе ведь понравились венецианские.

— Мне?

Вот тут-то ее и прорвало.

Прорвало, как шлюз, и слезы хлынули водопадом, нет, «слепым дождем», тем благодатным летним ливнем вперемежку с солнечным светом, от которого наливаются и зреют тяжелые плоды среди темной глянцевой листвы, тяжелея и готовясь сорваться с ветки...

Алексей не стал делать крюк к проему ворот, он перемахнул прямо через ограду и кинулся к своей богине-мышке, маленькой, беспомощной, чтобы утешить, утереть ей слезы или... присоединить к ним свои.

— А тут моя мастерская.

— Над ней ты хотела стеклянную крышу?

— Э, нет! Тогда я отведу для работы весь этаж. Но это — в необозримом будущем. Пока печку бы починить...

— Так я скажу своим рабочим, пусть заодно и сделают.

Что-то не позволило Алене принять заманчивое предложение Алексея. То ли тельцовское упрямство, то ли смутное суеверное опасение. Она мотнула головой:

— Нет. Это дедушкино наследство. Мне он его оставил, мне о нем и заботиться. Я сама!

Алексей, похоже, огорчился.

— Не обижайся, — утешила она. — В этом доме есть кое-что не только для меня, но для нас обоих. Идем, покажу!

Они спустились на первый этаж, миновали кухоньку-закуток, и она, потянув, не без труда открыла просевшую, разбухшую от влажности дверь:

— Наша спальня!

Алексей молчал.

— Ты не рад? Конечно, не сравнить с твоим венецианским номером, но мне нравится. А тебе? Что с тобой, Алеша?

Он, все так же не отвечая, закусил губу.

— Алеша, Алешенька, ведь ты не уедешь сразу же в Москву? Или еще в какую-нибудь экспедицию? Ведь ты останешься со мной, да? Хотя бы на чуть-чуть!

— Не уеду, — процедил он. — Работа у меня теперь только осенью.

— Ну вот! А твой дом не достроен. Да что ж ты молчишь, как рыба! Моя золотая рыбка... я приказываю... нет, умоляю — скажи что-нибудь!

И молвила золотая рыбка, но таким тоном, что, казалось, потемнело синее море и рыбакам объявили штормовое предупреждение:

— Какая широкая кровать! С кем, интересно...

— Так она бабушкина! — рассмеявшись с облегчением, перебила Алена. — Раньше вся мебель была такой, добротной! Смотри, это же цельный дуб, не какая-нибудь декоративная фанеровка или ДСП!

— Бабушкина? — все еще подозрительно переспросил белокожий Отелло.

— И дедушкина! А может, еще и прадедушкина, — затараторила она. — Часть моего наследства. Разумеется, не со времен князей Вяземских, но, по крайней мере, довоенная. Ее сюда до моего рождения перевезли.

Видя, что Алексей оттаял, позволила себе его поддразнить:

— К сожалению, синьор Отелло Алексеич Никитин, товарный чек на этот предмет обстановки не сохранился, и документально отчитаться я не могу. Придется поверить на слово.

— Разве я требую отчета?

— А разве нет?

— Извини, я нечаянно.

— Опять — извини? И не подумаю! За «нечаянно» — бьют отчаянно!

— Побей, — сказал он покорно. — Заслуживаю. Я презренная мокрица. Ударь!

— Не могу. Мне ни в волейбол играть, ни драться нельзя. Руки берегу, я ведь художница.

— Значит, нет мне прощения?

— Загладить проступок может только поступок!

— Загладить?

— Ага. И — зацеловать. Ну... погладь же меня...

— И простишь?

— Посмотрим...

И им было неважно, что простыни еще оставались влажными, как в вагоне поезда, и можно было только порадоваться, что в былые времена производили такую монументальную, массивную и широченную мебель...

И Алешу даже больше не интересовало, кто пользовался этим просторным ложем до него, потому что прошлого не было и время опять перестало существовать.

Даже птицы, которые заливались в яблоневом саду, были непонятной породы — не то тоскующие ночные соловьи, не то бодрые ранние птахи-жаворонки... А может, вообще жар-птицы или павлины, которые от любовной истомы вдруг впервые в жизни защебетали мелодично...

Сколько раз всходило и заходило солнце, сопровождаемое то Утренней, то Вечерней звездой Венерой? Сколько раз на смену дневному светилу выплывал двурогий месяц, разрастаясь до полноликой луны и вновь истончаясь к новолунию?

И не чередовались ли за этот бесконечный период любви зима и лето? Сколько раз урожай яблок успел созреть и остаться несобранным? Сколько дней миновало и сколько лет? Может быть, целых семнадцать?

Но и по прошествии семнадцати долгих лет отроковица из княжеского рода оставалась для Алексея все такой же прекрасной и желанной.

И она была ненасытна. Но и ею пресытиться было невозможно...

— Теперь простила меня?

— Что? Ах, да... Загладил... Зацеловал... Только, чур, больше никогда, никогда...

— Никогда в жизни!

— Ты любишь меня?

— Бесконечно.

Звезды отражались в красиковском озере и удивлялись: отчего его поверхность не гладкая, как обычно, а ходит ходуном, вздыбливается и взрывается мириадами брызг?

И еще удивлялись звезды, что перед самым рассветом, когда дачники, надышавшись загородным кислородом, по обыкновению, похрапывают, кто-то разухабисто распевает на два голоса:

Нас качало, с тобой качало, Нас качало в туманной мгле. Волны в море берут начало, А кончаются на земле!

И только одна из звезд, та, что звалась Утренней, понимала, что в маленьком дачном поселке Красиково происходит самое важное, что есть на свете, — любовь...

Здорово купаться нагишом под звездами! Маленькое чистое озеро, прогретое солнцем до самого дна, ничуть не хуже величественной Адриатики. И не надо беспокоиться о том, что кто-то возьмет твою одежду. Потому что внушительная часть бережка теперь огорожена фигурным заборчиком, и это — не общественный пляж, а частное владение!

Как хорошо, что Алеша выбрал под свою дачу именно этот участок! Все произошло как по волшебному слову золотой рыбки. Или, применительно к пресному водоему, по щучьему велению... И по их взаимному хотению!

А когда наплаваешься до посинения — только синевы не видно, темно же! — бежишь домой греться, и, пока печка не возведена, используешь для этого иной, более древний и более приятный способ.

— Обними меня!

— А ты меня!

— Еще крепче!

— Одеяло свалилось на пол. Достать?

— Оно не понадобится. Мне уже тепло.

— А так?

— Еще теплее.

— Еще теплее — значит, еще ближе?

— Жарко!

— Распахнуть окно?

— Не надо! Опять холодно! Иди ко мне!..

Глупый праведник Алексий, Человек Божий, ничего подобного не изведал.

Бедный! Может, из-за этого и вошел в историю как страдалец, терпящий лишения...

Про счастливых людей не нужно сочинять жития. Им и без этого хорошо...

Спасибо тебе, золотая пресноводная щука!

Глава 10 К С0ЖАЛЕНИЮ, ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ...

В начале июля пролилась целая серия обильных слепых дождей. Солнце — а дальше веранды не выйдешь. Земля раскисла и превратилась в непролазную трясину.

Казалось, что необъятно разлилось скромненькое красиковское болотце и вокруг двух домов — одного ветшающего, другого недостроенного — скоро все покроется сплошным ковром незабудок.

Зато в короткие промежутки между ливнями над обоими домами — от дырявой крыши до недоделанной — зависала радуга, как огромная небесная подкова, сулящая неземное счастье. Что за конь носил ее на своем копыте? Что за кузнец выковал ее на невиданной наковальне? И что за волшебный огонь пылал в той сказочной кузнице? Не иначе как огонь любви.

Алена снова взялась за работу, не могла она упустить такой красоты. Ведь радуга, как прилежная натурщица, приходила позировать ежедневно.

И Алеша полюбил ее регулярные выходы на пленэр. Больше не обижался, что ему в эти часы уделяется мало внимания. Ведь все остальное время его Аленушка была с ним нераздельно.

Он даже заказал своему прорабу специальные дощатые мостки, чтобы художница не мочила на слякотной почве свои маленькие ножки или чтобы ей, пуще того, не приходилось влезать в огромные дедовские сапоги-болотники. А сам бы он мог стоять рядом и наблюдать, как колонковая кисточка, такое простое приспособление, рождает вроде из ничего — чудо.

И Алене каждый раз во время этюдов казалось, что они плывут на сказочном плоту, взявшем курс на огромную семицветную арку, которая куда живописнее, чем аркада так и не изображенного ею венецианского собора Сан-Марко.

И только было немного обидно, что радуга никак не приближается и им никак не удается проплыть под сводами этих светящихся ворот. Если по эту сторону жизнь так прекрасна, то нельзя даже и вообразить себе, каково там...

Два гурмана, они с жадностью поедали супы из пакетиков, баночную тушенку и кисели из брикетов — все это здесь, на даче, казалось им самыми великолепными лакомствами.

Потому что и до, и после трапезы Алеша и Алена проводили время в их спальне...

После дождей, из земли, как вымуштрованные войска на параде, полезли грибы-подосиновики. Колоннами и шеренгами, один к одному. Они гордо подставляли солнцу ровненькие красные шапочки-каски, и им было совершенно безразлично, растут ли поблизости осины или деревья других пород.

Владельцы двух соседних окраинных домов поселка Красиково совершили первый совместный поход в лес.

Точнее, получилось несколько коротких вылазок. Корзины и ведра наполнялись так быстро, что грибники, едва миновав опушку, вынуждены были с богатой добычей возвращаться обратно.

— Как же мы все это обработаем? — ужасалась она.

— Как музыканты. В четыре руки.

— Грибная симфония?

— Зимой будет кулинарная.

Оба любили делать пищевые припасы, для обоих слово «консервировать» звучало очень поэтично.

Ведь это не значило просто напихать в литровую банку исходный продукт и кое-как залить его горячим рассолом или маринадом, абы сохранилось, пусть даже в виде серого бесформенного месива.

Сделать заготовки на зиму — это значило осмотреть каждый крепенький грибок, порадоваться ему, показать друг другу, прицокивая языком. И только затем аккуратно отделить ножку от шляпки, разрезать острейшим ножичком на изящные дольки или ломтики, а то и колечки да звездочки. Маленькие же грибочки засолить как есть, целиком...

Долго? Ну и что ж! Это — искусство, а оно второпях не творится. Пианисты тоже играют в четыре руки не на скорость. Они смакуют произведение...

Вечером, пытаясь отмыть от пальцев чернильный сок подосиновиков, Алена, удовлетворенная проведенным с пользой деньком, все-таки вздохнула с сожалением:

— Жаль, что мы не смогли собрать их все-все.

— Тогда чистить пришлось бы года три. А для хранения нанимать целый Манеж. Где бы тогда выставлялись произведения твоих коллег?

— Все равно жаль. Вот если бы грибы оставались в лесу свеженькими подолгу! Как еловые шишки. А то два-три дня — и нет красавчика в красной шляпке! Вот и вспоминай потом, сколько бесплатной еды осталось прямо на земле, несобранной и необработанной.

Говорят, что Тельцы скуповаты. Этой черты в Алене никогда не было, быть может, потому, что настоящей, острой нужды ей не пришлось изведать. Но когда она видела, что добро пропадает впустую, ей всегда становилось не по себе.

Голенища старых сапог, из которых она творила замысловатые украшения, были из той же «оперы» — вещь отслужила свое в одном качестве, но глупо сразу отправлять ее на свалку, она может и должна принести радость и пользу в преобразованном виде!

— Слушай, Леш, пойдем завтра опять в лес, а?

— Только не завтра.

— У тебя дела?

— Наоборот, праздник.

— Какой?

— Продолжение твоего двадцатишестилетия. Мы ведь не закончили его отмечать, помнишь?

— Еще бы не помнить! К сожалению, день рождения только раз в году. А такой, как в Венеции, выпадает раз в жизни.

— Но ты не против второго?

— Кто может быть против! А почему именно завтра, одиннадцатого июля?

— Н-ну... — замялся он. — Приурочим его к моему...

— У тебя день рождения! И ты молчал! Вот свинтус. Если бы я знала заранее...

— Но это не совсем... это, скорее, день нахождения. Когда меня подобрали на капустной грядке. А потом так вышло, что к этой дате у нас в детдоме приурочили и всех июльских. Дни рождения мы праздновали коллективные, раз в месяц.

— А теперь у тебя будет индивидуальный! Тем более я должна была подготовиться.

— Ничего ты не должна.

— Но я хочу! Я не могу не поздравить тебя как-то особенно...

Вдруг лицо ее сделалось умоляющим и жалобным:

— Только, пожалуйста, давай не будем уезжать отсюда ни в какой ресторан и вообще никуда, ладно?

— Почему?

— Не знаю. Боюсь. Здесь так хорошо, здесь мы дома, и тут ничего не может случиться. А если выберемся — мне кажется, обязательно тебе принесут какую-нибудь радиограмму или что-то в этом роде. И все опять рухнет. Прошу тебя!

— Как скажешь, так и будет. Ведь это и твой день рождения наполовину.

— Тебе половина — и мне половина. Получается, что мы как близнецы.

— Нет. Просто мы рождаемся как одно целое.

— И разделить нас отныне будет невозможно.

— Никогда!

Ночью, даже после долгих и бурных ласк, Алена не могла уснуть. Ее мучило, что она оставит Алешу без подарка.

Как же так? Это нехорошо, не по-людски и тем более не по-тельцовски. Для Тельца и принимать подарки, и дарить их — это святое.

Тихонечко выскользнув из спальни, она на цыпочках поднялась на второй этаж, стараясь ступать как можно легче и как можно ближе к стене, чтобы скрип ступеней не разбудил завтрашнего именинника. Праздничных секретов нельзя раскрывать заранее, иначе они потеряют половину своей прелести.

Лестница как будто вступила с ней в сговор: несмотря на свою дряхлость, не издала ни звука.

А вот выключатель в мастерской щелкнул, как ей показалось, предательски громко, точно крупная петарда взорвалась. Но ничего, обошлось. Никто не вошел и даже не окликнул ее снизу.

А Алексей не спал. Прекрасно видел, что Алена встает, однако не шелохнулся.

И потом, с замирающим от волнения и восторга сердцем, смотрел, как по саду, утонувшему в темноте, пролегла светлая дорожка из окон второго этажа...

И как поперек этой дорожки, заслоняя свет лампы, то и дело металась туда-сюда маленькая тень с неясными очертаниями. Эти очертания имели округлые формы, движения их были плавными и грациозными.

Однако время от времени появлялась тень, имеющая конфигурацию правильного прямоугольника...

Алена, стараясь не шуметь, переставляла от стены к стене свои картины и этюды на подрамниках.

Это — не закончено, нельзя дарить. Пусть непосвященному и покажется готовой работой, но автору-то виднее. Не хватает самой малости, брюлловского «чуть-чуть», нескольких мазков, быть может, а из-за этого не дышит пейзаж, не живет.

Это — написано на заказ, и даже деньги Алене уже уплачены авансом.

Портрет деда по памяти. Хорошо получилось, готовый подарок, но, естественно, не Алеше, а бабушке.

Вот неплохой этюдик, но он слишком маленький. А ее любимый, судя по его новому дому, да и по тем дарам, что он преподнес Алене, любит размах.

Черт, удачная акварелька, но размазалась, как будто на нее что-то пролили. Крыша тут протекает, что ли?

Не находилось ничего, достойного Алеши. Она бы готова подарить ему весь мир, а, к великой своей досаде, не в силах подобрать даже простого пейзажика или натюрмортика.

...Его никогда в жизни не поздравляла женщина. То есть — его женщина. Детдомовские девчонки, да повариха, да потом однокурсницы — не в счет.

Но ведь, по правде говоря, у Алексея и не было никогда своей женщины. Своей — значило для него любимой.

Несколько мимолетных и быстротечных романов, завязанных в основном по инициативе противоположной стороны, не оставили в душе никакого следа. Каждый из них автоматически обрывался с началом новой экспедиции, чтобы потом уже не только не возобновиться, но и не вспомниться.

И виноват в этом был, возможно, его первый поцелуй.

Целовался он впервые в пятом классе, не с «инкубаторской» девочкой, а с местной, озерковской, по имени Нюша, которой тогда уже исполнилось четырнадцать.

Происходило это в «предбанничке» настоящего инкубатора, в поистине банной влажной духоте, под писк только что вылупившихся цыплят: Нюша дежурила там по ночам, подменяя мать. И ей было ужасно скучно на этом тихом посту без компании и без телевизора.

Тогда девчонка подбила легендарного подкидыша, с которым любил побеседовать сам отец Олег и который был к тому же чемпионом Озерков по плаванию, улизнуть после отбоя из общей мальчишеской спальни и скрасить ее одиночество.

Поцелуй показался Алеше довольно занятной штукой, его только изумило, почему Нюша вертит у него во рту языком, как пропеллером.

Ему казалось, что все должно бы происходить несколько иначе. Лиричнее, что ли. Или ласковее.

Он был романтиком.

— Ну как? — поинтересовалась веснушчатая Джульетта по окончании процедуры. — Голова кружится? Дух захватило? А возбуждение есть?

— За щеками щекотно, — честно доложил он о своих впечатлениях. — И десна чешется.

Нюше такой отчет пришелся по душе.

— Ты очень сексуальный, — одобрила она. —Трахаться будем? Ты уже с кем-нибудь пробовал?

И протянула к молнии его брюк руку, с которой не был до конца смыт птичий помет. Тут остатки романтики окончательно улетучились. Мальчику стало противно.

— Я тебе не трахтор! — резко оттолкнул он свою неаппетитную даму и отправился в сторожку к Никите Степановичу поговорить с ним о странностях любви, про которую в книжках пишут так возвышенно, а вот в жизни...

...Алена отчаялась. Уже светает, следовательно, начинается Алешин день рождения, а она так ничего и не подобрала.

Распахнула окно, чтобы освежить разгоряченное лицо. И увидела в небе Утреннюю звезду.

И тогда, кажется, сама Венера, богиня любви, подсказала ей решение...

Скорее, скорее! Тот огромный баул, который так и стоит нераспакованным со времен Венеции. И в Москве она поленилась его разобрать, и тут, в Красикове, руки до этого не дошли...

Повыкидывала на пол одежду, на которой складочки успели загладиться резко, как плиссировка...

Вот оно, намотанное для сохранности на обрезок пластмассовой трубы. Кожаное панно! Дождалось своего часа!

Развернула. Оглядела оценивающе.

Черная пашня. Тонкий куст у обочины. Редкие проблески голубизны в низком небе.

Хорошо сделано. Даже, пожалуй, талантливо. Но — не празднично, мрачновато.

А в голове как будто крутились колесики и шестеренки — думай, княжна, думай! Напрягись!

Ага... Чердак! Она давно на него не наведывалась. Когда был снят детский запрет, ее перестало так сильно манить туда, тельцовское врожденное чувство противоречия больше не получало подпитки от строгого «нельзя!».

Так... керосиновая лампа... электроплитка со сгоревшей спиралью... сломанный трехколесный велосипедик... Она и сама до конца не отдавала себе отчета, что именно разыскивает.

Старый сундук! Алена открыла крышку, и на нее пахнуло запахом пересохших апельсиновых корочек, которыми бабушка пользовалась вместо нафталина.

Мозг, казалось, бездействовал, а руки сами перебирали знакомые с детства предметы: вот театральная сумочка, вот потерявшие цвет лайковые перчатки до локтя, вот жестяная баночка с пуговицами...

Шляпка-таблетка с вуалью, усыпанной блестками! Вот оно! Шляпка пусть остается, но вуалька...

Алена осторожно отделила искрящуюся паутинку от бархатного основания. И поспешила обратно в мастерскую.

Расстелила панно посреди пола и принялась за работу.

— Быстрее, точнее! Ручки мои умелые, не подведите! — бормотала она. — Клей должен успеть высохнуть!

Готово!

За окном было светло, и она опять щелкнула выключателем, но на этот раз не получилось впечатления громкого выстрела, так как сад уже наполнился звуками.

Алексей услышал, как она тянет на себя неподатливую дверь, поспешно разметался на постели, как бы в глубоком сне, прикрыл глаза и громко, мерно засопел. А сердце у него колотилось еще сильнее, чем у Алены...

Глава 11 БУДЕМ!

Алексей стоял у ее изголовья в необычном для дачника виде: элегантный, идеально отглаженный, темно-синий костюм, сияющая белизной сорочка. Серый с синими искорками галстук заколот булавкой с небесным вкраплением лазурита. Даже маленькие серебряные запонки на манжетах! Аленин дедушка тоже не признавал обычных пластмассовых пуговиц.

Непонятно, как мог этот великолепный мужчина при первом знакомстве показаться не Бог весть каким красивым! Да он просто ослепителен!

— С добрым утром, милая!

— Ох, проспала!

Солнце висело в зените, и было уже не совсем утро.

— Не проспала, а выспалась вволю. После вчерашней напряженной работы.

— Что? Какой работы? — Алена ужаснулась: неужели он подглядывал за ней ночью, и сюрприза не получится?

— Как это после какой? — опустил он глаза, чтобы не выдать себя. — После сбора и обработки грибов, конечно.

— А! Ну да. Это и правда утомляет. Да еще и надышались хвойным воздухом в лесу...

А сама подумала: «Вонючим клеем ПВА я надышалась, а никакой не хвоей. Но ты, дорогой, об этом не узнаешь, надеюсь».

— Вставай, Аленушка! Я тебя приглашаю!

И снова она испугалась:

— Я ведь просила... ты же обещал, что мы отсюда никуда не поедем.

— А мы и не поедем. У меня будет самый необычный день рождения.

— Неужели опять под водой?

— Лучше! Первый раз в жизни — в собственном доме! Представляешь?

— Если честно — не очень.

— Я тоже! Знаешь, как волнуюсь...

Крыши не было, да и потолка пока тоже.

Над головами скрещивались толстые балки, сквозь которые в дом с любопытством заглядывали пухлые облачка: что за девушка бродит по комнатам, такая же беленькая и пухленькая, как они сами? Они бы охотно приняли ее в свою компанию...

Теперь из дома, сквозь широкие проемы еще не застекленных венецианских окон, открывался вид или, вернее, виды во все стороны: и на озерцо, и на лес, и на вольготную ширь цветущего василькового поля.

Рабочие сегодня были распущены по домам, получив щедрую компенсацию за вынужденный простой.

Кроме того, Алексей поставил им огромный бочонок пива с целым ящиком своих любимых раков. Правда, не выловленных в озере, а заказанных в ресторане «Океан» по немалой цене, зато без хлопот.

Строители, в свою очередь, преподнесли имениннику-работодателю коньяк и шампанское.

К первому этажу уже успели подвести газ, и Алена хлопотала возле духовки, выпекая пирог... ну конечно же с грибами!

— Все остальное к столу — за мной. Но сегодня не из ресторана, я буду готовить сам! Можно?

— Нужно!

Глядя, как сноровисто он справляется со стряпней, как молниеносно разрезает лучок на тончайшие колечки, как лихо переворачивает одним движением полупрозрачные блинчики и как художественно заворачивает потом в них свою фирменную начинку, Алена засмеялась:

— Мы и сами с тобой можем вдвоем открыть маленькое кафе или даже ресторанчик.

— Семейное предприятие? — отозвался Алеша и осекся — не перегнул ли он палку, объединяя их, пусть только на словах, в одну семью?

Он даже незаметно поплевал через левое плечо, чтоб не сглазить.

Но Алена ничего этакого не заметила и продолжала смазывать корочку пирога яичным белком — для блеска.

...— Сядь!

— Сел.

— Нет, не за стол, лицом к стене. И зажмурься покрепче. Не вздумай подглядывать!

— Угу.

Четыре канцелярские кнопочки по уголкам — и вот панно уже пришпилено к свежей штукатурке. Места на этих пустых стенах для него предостаточно, не то что на венецианском вернисаже.

Она отошла и скромненько встала у Алексея за спиной. Сама невольно залюбовалась, изумляясь волшебному преображению, которое произошло с картиной прошлой ночью.

— Ну что, не пора?

— Пора не пора, иду со двора! Три-четыре!

— О!

Сделанное из кожи панно разительно изменилось. Иной стала даже его географическая принадлежность. И еще из пейзажного оно превратилось в сюжетное.

А все из-за крошечного добавления, того самого брюлловского «чуть-чуть».

На темном фоне — том, что прежде изображал пашню, — была выложена из шляпных блесток маленькая золотая рыбка-телескопчик. Блестка к блестке, чешуйка к чешуйке, выпуклые глазищи из двух бабушкиных хрустальных пуговок.

И благодаря этому угрюмая пашня превратилась в спокойное море, а проселочная дорога — в мягкий песчаный бережок. Как пляж на острове Лидо.

Золотая рыбка пока еще плавала на свободе, но на берегу уже поджидала ее крошечная фигурка — не разобрать, мужская или женская.

И этот персонажик, не то рыбак, не то рыбачка, держал в руках тонкую сеть — бабушкину вуальку.

Паутинка сети не была жестко закреплена на кожаной основе, а оставалась большей частью зависшей в воздухе, как будто художница зафиксировала сам момент броска. И ветерок, настоящий ветерок, веющий из оконных проемов, легонько колыхал ее. От этого все изображение как будто двигалось...

Два живых существа на картине. Кто есть кто?

Алеша — в воде, а рыбачка Алена на берегу, и он — ее золотая рыбка, выполняющая желания?

Или наоборот — это он подходит к Венецианскому заливу, чтобы спасти тонущую, пока еще не знакомую ему, девушку из коварных волн?

Понимай как знаешь!

Алексей молча откинул голову назад и прислонился к Алениной груди затылком.

— Ну как? Ничего? — спросила она с трепетом.

В ответ он только потерся об нее жестким ежиком коротко подстриженных волос.

— А знаешь, Алеша, оно ведь ездило со мной в Венецию.

— Правда? Наверно, именно поэтому оно насквозь пропитано любовью!

— Только оно было тогда немного другим.

— Изменилось за полтора месяца или... за вчерашнюю ночь?

— Понимай как знаешь, хитрец!

— Если б я мог выразить, как люблю тебя...

Она позволила ему попытаться выразить свои чувства, и для этого они вернулись в ее дом, в спальню.

И он выражал их талантливо, будто тоже писал картину, — мазок за мазком, оттенок к оттенку.

Вздох к вздоху и стон к стону. И поцелуй к поцелую, и рука к руке, и тело к телу...

Отброшен на пол, мимо стула, серый галстук с лазуритовой булавкой, и мнется под повлажневшими спинами элегантный, но потерявший всю свою строгость пиджак...

— О, простите! — раздался низкий, резкий голос откуда-то из другого мира, извне с их Алешей любви.

— Какой пассаж, нарушили весь интимчик, — лепетал второй голосок, повыше.

Алеша и Алена отпрянули друг от друга, непонимающе моргая и тяжело дыша.

В дверях спальни стоял, загораживая широченным торсом весь проем, Григорий Саранцев собственной персоной. А из-за его плеча выглядывал вертлявый Димочка.

— Вон отсюда! — яростно прошипела Алена.

Кажется, и этот день рождения был испорчен. Не радиограмма из Австралии — так дружки-художнички...

...За «праздничным» столом сидели вчетвером.

Алексей категорически запретил отправить непрошеных визитеров восвояси:

— Гость в дом — радость в дом.

В его взгляде, однако, не только не было радости, но загорелся какой-то хищный, недобрый огонек. И разговаривал он подчеркнуто вежливо, размеренно, слегка понизив голос. Так пьяница, чтобы не шарахаться из стороны в сторону, старательно идет по половице, точно гимнаст по буму.

Праздник кончился. Началась пытка.

Григорий был немногословен и хмур. Как всегда, впрочем. Но помрачнел еще более обычного, увидев на стене хорошо знакомое панно. Заметил ли он внесенные дополнения — неизвестно. Он не комментировал.

Димочка, напротив, вел себя чрезмерно оживленно, искусственно растягивая губы в широкую улыбку и проявляя неестественную заинтересованность в происходящем. Он болтал без пауз так, что в ушах звенело:

— А мы тут собрались и решили проведать нашу итальяночку — нашу иностраночку, что-то ее не видно, наверно, на даче с грядками закопалась, может, помощь нужна...

— Заткнись! — стукнул по столу кулаком Григорий и произнес короткий тост. — Будем!

— То есть за наше всеобщее счастье, благополучие и всемерное процветание, — многословно разъяснил Дима. Видимо, для тупых. — Разрешите по этому поводу стихотворение...

Теперь уже поднялась Алена. Кулаком она, правда, не стучала, но произнесла не менее веско, чем Григорий:

— Заткнитесь оба.

— Во-от как! — изумился Саранцев.

— Именно так! Пьем за именинника.

— Большое спасибо, — сквозь зубы отозвался виновник торжества и добавил. — Я весьма тронут... дорогуша.

— Алеша...

Но он, чокнувшись с мужчинами и словно не заметив ее протянутой рюмки, одним махом опрокинул в рот дорогой коньяк, точно стопку самогона.

Крякнул по-мужицки, по-озерковски, и занюхал корочкой черного хлебца, не притронувшись к пирогу с грибами.

...Ночью, когда гости отправились в Москву, Алексей вновь выражал свои чувства, только совсем другие, чем прежде.

— Это у вас называется «помочь с грядками». Понимаю. У вас свой сленг. «Шкурница» означает «художница по коже». Вскопать грядочки — еще что-то. — Голоса он так ни разу и не повысил. — Остроумно. И главное, в русской народной традиции. Сразу вспоминается, например, такое: «Старый конь борозды не портит»...

— Вскопать — значит вскопать! Взять лопату и поработать! Собственными руками, не нанимая прорабов и строителей! Весь мой огород, к твоему сведению, — дело рук Григория. Он всю весну тут корячился.

— За просто так, по доброте душевной?

Алене оставалось только промолчать.

— Н-да, душевная доброта из твоего Григория так и прет. Ну и, разумеется, корячился он с ночевками?

Ее подловили. И Алена начала беситься.

— Разумеется! — вызывающе сказала она. — С ночевками! Твоя бригада тоже у тебя ночует в полном составе. По твоей логике, у вас там — групповые оргии голубых?

— Знаешь, Алена, я понял одну вещь...

Сердечко у нее радостно екнуло.

— А! Понял? То-то же!

Радость была преждевременной.

— Я понял, — продолжил он с тихой ненавистью, а желваки так и ходили ходуном на его худых скулах, — почему ты меня упросила не ехать сегодня в ресторан. «Ну пожалуйста! Я умоляю!» Ты знала, что они явятся. Ты ждала их.

— Зачем бы? Чтобы они нас застукали в самый интересный момент?

— Вернее, ждала его, Григория, — продолжал ревнивец, не слушая. — Второй как девица, он не в счет...

Алене вспомнился блестящий рояль в чужой холодной мастерской. И при этом — ни малейшего укола совести. Совсем даже напротив. Упрямого Тельца понесло, и бычок начал нарочно нарываться:

— Почему это Димочка не в счет? Очень даже милый мальчик. Интеллигентный. Уйму стихов знает и разбирается в музыке... особенно фортепьянной. И стол для дамы умеет накрыть празднично, со свечами, не хуже тебя! Что, получил? А, не нравится? Может, рассказать, чем занимаются после такого ужина? И чем мы занимались с Гришей во время ночевок, тоже рассказать? Как предпочитаешь, в общих чертах или в деталях?

По мере того как нарастал ее напор, Алексей все больше сникал. В буквальном смысле. Вначале расположился на стуле прямо, закинув ногу на ногу, потом ссутулился, а постепенно и вовсе согнулся. И к концу ее пламенного монолога уже сидел скрючившись и прикрыв голову обеими руками, будто защищался от хлестких словесных ударов.

— Ты, дорогуша-Алешенька, наверное, не заметил сгоряча, что взял меня не девочкой? Вообразил себя моим первым мужчиной, да? Гордился, что вскопал непаханый огородик?

Тут Алексей робко произнес, не поднимая головы и теперь уже сам как будто оправдываясь:

— Но Григорий вошел к тебе в спальню без стука, как хозяин...

Алена почувствовала: еще немного поднажать — и ход этого поединка переломится в ее пользу.

А она непременно должна победить! Потерпишь поражение — и твой любимый, твой единственный уйдет навсегда, хлопнув дверью.

Пусть он ревнив до глупости, до жестокости, пусть ведет себя как полный дурак, но без него — не жизнь. Без него — пустота.

Алена уже испытала эту пустоту на себе за время его отсутствия и больше ни за что не вернется туда, в безрадостный вакуум!

— Во-первых, — уже не кипятясь, а терпеливо и рассудительно возразила она, — они вошли без стука оба. Одновременно. Не хочешь ли ты сказать, что я с обоими сразу...

— Нет, нет, — сказал он поспешно и уже виновато.

— Во-вторых, капитан твоего катерка, несмотря на то, что по совместительству он научный сотрудник, тоже тогда вломился к нам без стука. Принес радиограмму, помнишь?

— Как не помнить... Но то был особый случай, произошло несчастье...

— Постучаться — заняло бы полсекунды.

— Но он был взволнован...

— Ребята тоже взволновались — меня в саду нет, дверь нараспашку. А вдруг что-то случилось? Поселок малолюдный, мой жилой дом пока еще крайний, да и на твоем участке сегодня ни души. Всякое могло стрястись. Скажешь, нет?

— Вообще-то да...

— Представь себе, что ты застал бы такую картину. Тебя бы это не взволновало?

Он представил. И его взволновало.

— Мальчики, может, спасать меня собрались! Откуда они знали, что со мной — мой мужчина?

— Твой мужчина... — как эхо отозвался он.

— Разве я ездила кому-то об этом трезвонить?

— Не ездила. Никуда.

— Вот видишь! Эх ты...

— Эх я...

Спросил напоследок, чтобы исчерпать остатки недоразумения:

— А почему Григорий так смотрел на твою картину, как будто это его собственность?

— Уж договаривай, коли начал. Не собиралась ли я подарить панно ему? Так?

Теперь уже Алексею ничего не оставалось, как промолчать.

— Нет, дорогой мой, не собиралась! Просто именно из-за этой работы меня пригласили в Венецию. А Григорий Саранцев приглашения не получил.

— Он что, завидовал? Но это низко...

— Еще как низко! Ниже зависти может быть только одно чувство.

— Какое?

— Беспочвенная ревность.

Глава 12 РАЗБИТОЕ КОРЫТО

Это был их первый серьезный конфликт. Оба надеялись, что он же окажется и последним.

После ссоры они до утра не спали, но и не занимались любовью.

Сидели с ногами на кровати и тихо ворковали. Ночь откровений, оказывается, может быть не менее прекрасной, чем ночь страсти.

Ведь ни у Алены, ни у Алеши еще никогда в жизни не было собеседника, которому можно поведать обо всем без утайки, до конца, до самого дна.

Им не требовалось приспосабливаться, подбирать слова, чтобы быть понятыми. Чего не в силах была выразить речь, договаривали жесты и взгляды.

— Я хочу, чтобы ты знал, Алеша: да, я была с Григорием. До тебя, до Венеции. Но я никогда не любила его.

— Со мной тоже такое случалось. Нечасто, но было.

— Тех женщин ты тоже ревновал?

— Зачем? — удивился он.

— А меня зачем? — ответила Алена вопросом на вопрос.

— Как можно сравнивать! Ты — другое дело. Ты... не знаю. Когда на тебя кто-то смотрит, даже издали, у меня все внутри переворачивается. А уж если ты на кого-то взглянешь, просто задушить хочется.

— Такое уже описано в одной великой трагедии.

— Да. Я, когда потерял тебя из виду, чуть с ума не сошел — с кем сейчас моя Аленушка? Перечитал «Отелло» заново. Знаю же, что это только пьеса, а сам думаю — чистая правда! Как в детстве, когда за Колобка переживал. Терпеть не мог эту сказочку. И до сих пор не люблю.

— Потому что плохо кончается?

— Потому что похоже на историю одного Алексия, Человека Божьего, в честь которого меня так и нарекли. Только Колобок от бабушки с дедушкой ушел, а этот дурачок — от родителей и молодой чудесной жены.

— От родителей я бы тоже с удовольствием ушла. Да вот на все лето и ухожу.

— Если бы у меня была мама! — мечтательно проговорил Алеша. — Нет, не подумай, у нас в детдоме было очень хорошо, все такие добрые. Но мама... Мне ее всегда не хватало.

— Наверно, потому ты и ревнивый такой.

— Какая тут связь?

— По-моему, прямая. Ты маленьким недополучил любви, вот теперь и боишься ее потерять.

— Боюсь! Болезненно боюсь. А я... не потеряю? Ведь тебе придется меня постоянно ждать, я вынужден буду исчезать часто и надолго. Я — морской Колобок.

— Перекати-море?

— Вот-вот. Хорошо сказано.

— Ничего, подожду. Не менять же тебе профессию! Ты бы не смог без воды.

— Могу купить абонемент в бассейн.

— А кто бы тогда меня спас?

— Пришлось бы тебе тонуть не в море, а в хлорке.

Оба рассмеялись, а потом Алексей снова стал серьезным:

— А знаешь, Аленушка, хочешь, верь, хочешь, нет, но ты — моя первая любовь. Самая первая. В жизни. Смешно, да? Такой великовозрастный...

Алена молчала, тихо и блаженно улыбаясь. Она поверила. Точнее, и раньше чувствовала это сердцем, а теперь окончательно убедилась, что была права.

— Кстати, я ведь так и не спросила, сколько тебе сегодня исполнилось.

— Двадцать восемь.

— И уже доктор наук! Какой же ты умный!

— Какой же я дурак...

— Иногда.

— Когда рядом — ты. Голову теряю...

На дворе тысяча восемьсот семьдесят восьмой год. А за окнами — аккуратненькая и чистенькая улочка Баден-Бадена.

Князю стукнуло восемьдесят пять, и он знает, что никогда не увидать ему больше ни заросших, неухоженных и роскошных в своей пышной дикости остафьевских садов, ни легких мостов Петербурга, ни кривых московских переулков, то и дело упирающихся в глухие тупики.

«В воспоминаниях ищу я вдохновенья... Одною памятью живу я наизусть...» Память да поэзия — вот две верные спутницы, которые проводят старика до самой могилы, бережно поддерживая под локти.

Старые письма... черновики... наброски...

Он давно вдов. Он похоронил четырех сыновей и дочь. Остались внуки, но Петр Андреевич их почти не знает: уже несколько лет не был он в России.

Вот детский альбомчик Пашеньки, самого любимого из детей. Странички пожелтели, но сохранились записи. Вот запись, сделанная быстрым косым почерком Пушкина. Это озорное назидание:

Душа моя, Павел, Держись моих правил: Люби то-то, то-то, Не делай того-то. Кажись, это ясно. Прощай, мой прекрасный.

«Прощайте, мои прекрасные, — думает князь. — Родные и друзья. Моя жена, моя любимая, хорошая моя! И вы, товарищи мои, вышедшие без меня на Сенатскую площадь. И ты, курчавый обидчивый Пушкин. Как бурно ты жил и как мирно, с улыбкой, умирал в своем кабинете... Нет, не прощайте. Час нашего свидания недалек. Я уж надолго в этом мире не задержусь...»

Строчки просятся на бумагу... Быть может, это стихотворение окажется последним?

Жизнь мысли в нынешнем, а сердца жизнь в минувшем. Средь битвы я один из братьев уцелел: Кругом умолкнул бой, и на поле уснувшем Я занят набожно прибраньем братских тел. Хоть мертвые, но мне они живые братья: Их жизнь во мне, их дней я пасмурный закат. И ждут они, чтоб в их загробные объятья Припал их старый друг, их запоздавший брат.

Алена чувствовала себя древней старухой, сгорбленной, морщинистой и безобразной.

Куда старше бабушки! Бабуля полна жизни, а для внучки жизнь потеряла всякий смысл.

И это окончательно.

«Я сижу у разбитого корыта. А моя золотая рыбка лишь хвостом во воде плеснула и ушла в глубокое море...»

Она перебирала в памяти подробности той отвратительной сцены, после которой ничего вернуть и исправить уже было нельзя. После которой дача опостылела ей еще сильнее, чем московская квартира, и она поспешно уехала из Красикова, даже не собрав чемоданов.

Бежала из этого ада, чтобы больше туда не возвращаться...

А ведь до этого злосчастного дня жизнь текла так безмятежно!

Особняк уже засверкал на солнце венецианскими окнами, и Алена сама выбирала для них гардины. Для этого не надо было тащиться в магазин. Алексей принес кучу каталогов, чтобы она могла отметить галочками то, что больше понравится.

Трудная задача, потому что нравилось ей решительно все! Кто же из женщин, рожденных под созвездием Тельца, не придет в телячий восторг при виде десятков и сотен уютных интерьеров, да еще воспроизведенных на плотной глянцевой бумаге! Кто из них не потеряет голову при виде всех этих люстр, покрывал, паласов и сборчатых штор!

— Уф! — сказала она наконец. — Не могу! Давай погадаем!

— Конечно! — беспрекословно согласился Алеша.

Она открыла каталог наугад и ткнула пальцем в верхний угол левой страницы. Попались розовые занавески со ступенчатым ламбрекеном.

— Замечательно! — одобрил Алексей. — Такие и закажу.

— А ничего, что они немножко женские? Тебя это не смущает?

— А разве в этом доме не будет жить женщина?

— А разве будет? Интересно, кто это?

— Попробуй угадать...

Чтобы оформить заказ, Алексею пришлось-таки самому поехать в Москву. Заодно и разобраться с материалами последней экспедиции, которые как раз были присланы его друзьями.

И надо же было случиться такому, что именно в этот день прибыл долгожданный печник!

Мужичок был хоть куда, забавный до невозможности! Лет тридцати пяти, а может, чуть старше, загорелый не дочерна, а докрасна. Он был похож на индейца, но не настоящего, а на такого, какими их рисуют в детских книжках. Сходство дополняла повязка поперек лба, удерживающая длинные волосы. За нее были заткнуты, правда, не разноцветные перья, а шариковая ручка и остро отточенный карандаш.

Разговаривать попросту он, похоже, просто не умел — так и сыпал шутками-прибаутками, как будто какой-нибудь герой фольклорного фильма. И ходил пританцовывая. Гармошку бы ему в руки — и на смотр народного творчества!

В первую минуту Алена даже испугалась, когда он еще с порога безапелляционно заявил:

— Не протопишь — не погреешься. Живем не мотаем, а пустых щей не хлебаем, хоть сверчок в горшок, а все с наваром!

— Это вы о цене говорите? Ваш друг меня предупреждал, что дорого берете.

— Какова от пса ловля, такова ему и кормля, — с достоинством сообщил он. — Цыплят, хозяюшка, по осени считают, а день хвалят вечером. Работай до поту, так и поешь в охоту!

— То есть об оплате потом, да? Когда все сделаете?

— Не много думано, да хорошо сказано, — одобрил он. — Не колдунья, да отгадчица!

— Ладно, пошли фронт работ осматривать, умник! — И Алена повела его к развалинам старой печки, чтобы изложить свои пожелания.

Работал индеец-затейник, впрочем, споро и дело свое, видно, действительно знал. Оглядев, пощупав и перемерив железным сантиметром остатки старой печки, он вытащил из-за пояса тетрадку в клеточку, а из-за головной повязки карандаш. И быстренько набросал для Алены чертежик, или, на ее языке, эскиз будущего произведения, которое обещало быть еще лучше, чем печка ее детства.

— А конфорки будут? Я готовить люблю. — Алена нетерпеливо вертелась вокруг него, как будто он мог выложить ей печку прямо сейчас, тут же, на глазах. Посмотрел на каталог, выбрал нужное — и вот вам, пожалуйста, получите ваш заказик. — А стены все будут теплые? А поддувало у нас раньше выходило на две стороны, так и останется?

Индеец назидательно поднял к потолку указующий перст:

— Потерпи! Терпение да труд все перетрут!

И добавил присказку уже явно собственного сочинения, родившуюся, видимо, от большого презрения к современной электрической кухонной технике:

— «Мулинэксы» хоть гордятся — нам в подметки не годятся! Тили-тили, трали-вали, и на «Филипс» мы чихали! Встроенные плиты «Бош» — тьфу, от смеха упадешь!

— А рисунки изразцов у вас стандартные? — не успокаивалась она. — А то я могла бы и сама предложить.

Мастер недоверчиво протянул:

— Хвасталась бабуся, что купила порося!

— Спорим, могу? Показать, как я рисую?

После экскурсии в мастерскую печник здорово зауважал заказчицу и удвоил свое рвение, а соответственно и красноречие.

Он полез к потолку, чтобы проинспектировать остатки старого дымохода и не совсем обычное устройство трубы, чтобы в дальнейшем в точности воспроизвести его, а может, даже и усовершенствовать.

Алена стояла внизу, придерживая приставную лестницу.

— Чур меня, сатана! — вдруг заорал печник и резко отшатнулся от черного закопченного отверстия.

И оттуда прямо в комнату, как маленький жуткий дьявол, вылетела растревоженная летучая мышь.

Не привыкшая к свету, она, слепая, метнулась от стены к стене острым зигзагом и задела кончиком мерзкого перепончатого крыла Аленино лицо.

Девушка брезгливо вскрикнула и... непроизвольно дернула лестницу.

Мастер, и без того с трудом балансировавший на верхней перекладине, полетел сверху прямо на хозяйку, ругаясь многоэтажно, но столь же художественно.

Он обрушился на Алену всей своей тяжестью, так что она была оглушена: и болью, и неожиданностью, и суеверным ужасом от вида отвратительного летучего животного, которое тут же упорхнуло в распахнутое окно, так что оставалось загадкой — существовала тварь на самом деле или только померещилась?

А печник, кажется, здорово ударился и никак не мог подняться.

И пока на полу происходила вся эта куча мала, пока они приходили в себя и осознавали, что же, в сущности, случилось, — тут-то как раз и произошло самое страшное.

Вернулся Алексей. И фактически застал их лежащими в обнимку...

Что последовало за этим, Алена помнила смутно и обрывочно.

Ах да, Алексей с ходу, без всяких предисловий и выяснений, разорвал фирменную цветную упаковку, и на пол полились мягкие волны розового гардинного шелка:

— На, подстели себе, мягче будет! И тебе, и твоему хахалю. На голом полу и задницу занозить недолго!

Алена была так шокирована, что даже не возражала. А он принял ее молчание как признание собственной вины.

— Нечего возразить, а?

Возразил ему печник, встав и отмывая под рукомойником выпачканные сажей широкие ладони:

— Ума у тебя, видать, палата, да ключ от нее потерян!

Но Алексей игнорировал его замечание.

Он сейчас не был ни интеллигентом, ни романтиком, ни джентльменом. Превратился в рассвирепевшего озерковского мужика, застукавшего свою благоверную с соседом.

Уходя, печник пообещал на днях вернуться с материалами и инструментами, а Алене в сердцах посоветовал:

— Плюнь на него с высокой колокольни, хозяюшка. Словами жернова не повернешь, а олуха не научишь.

Но Алена и не пыталась повернуть жернов словами, так как подходящих слов у нее не было. Жернов вертелся, растирая в пыль все то хорошее, что было между ними. Зернам добра и любви, посеянным ими обоими, не суждено было прорасти и заколоситься — они были безжалостно смолоты, а мука развеяна по ветру.

— Сердцеловка! — кричал он, цитируя стихи знаменитого Алениного предка. И дополнял это определение совсем не литературными выражениями. — Да у тебя постоянно между ног чешется! С печником, надо же! Ну как же, сажа, такая экзотика! Это все равно что с негром! Негров, кстати, ты тоже вниманием не обходишь. Какой у них, расскажи, черный или розовенький, как ладошки и язык? Ты всех готова обслужить. Экономная! За печку собралась платить натурой?

Алена, так и не встав с пола, плотно зажала уши ладошками, чтобы не слышать всей этой грязи. Но она видела, как безостановочно и беззвучно, словно у выброшенной на берег рыбы, раскрываются его губы...

Те губы, что так сладко целовали...

И любимый образ расплывался, искажался, терял очертания. Так растекается красавица медуза под лучами горячего солнца, превращаясь в жидкий бесформенный кисель.

«Хоть бы он скорее ушел, — думала она. — Долго я этого не вынесу!»

А он и правда повернулся к дверям, и она бессильно опустила руки. Рано!

Алексей повернулся и подобрал с полу шелковые шторы:

— Зачем тебе подстилка, ты сама подстилка!

Не слушать, не слушать! Но он кричит громко, слишком громко, попробуй не услышь!

— Сука не захочет — кобель не вскочит. Одних соблазняешь в ванне, других в печке! Тебе все равно где, все равно кто, лишь бы у него стоял...

Ушел.

Все было кончено.

Нет, не все.

Потому что он вернулся и принес вместо штор ее заветное кожаное панно, сорванное со стены вместе с кнопками.

— Забери! Можешь передарить своему Григорию. Или любому следующему клиенту!

Ей показалось, что панно окрашивается красным.

Кровь?

Нет, просто оно превращается в плащ матадора, которым размахивают перед раздувающимися ноздрями не Тельца, а уже Быка. Разъяренного и беспощадного, готового постоять за свою жизнь и за свое достоинство.

— Убирайся, негодяй, — глухо сказала она и, по-бычьи наклонив голову, двинулась вперед.

Но перед ее лицом уже захлопнулась дверь ее же собственного дома. Да и не дверь это уже была, а глухая бетонная стена. Стена склепа, навсегда отгородившая ее от света, от мира, от жизни.

И наступила непроглядная темнота.

Все рухнуло, как старая обветшалая печь. Чувство складывается не из кирпичей, и нет такого цемента, который мог бы вновь скрепить разрушенное...

Прощай, Алеша.

Прощай, Венеция. Прощай, Красиково.

Пусть земля будет вам пухом, Любовь и Счастье.

Аминь...

Мне в тягость жизнь: хочу забыться, Хочу не знать, что я живу, Хочу от жизни отрешиться И от всего, что наяву...                                    Кн. П. А. Вяземский

Часть четвертая

Моя вечерняя звезда,

Моя последняя любовь!

На потемневшие года

Приветный луч пролей ты вновь!

Средь юных, невоздержных лет

Мы любим блеск и пыл огня;

Но полурадость, полусвет

Теперь отрадней для меня.

                         П. А. Вяземский

Глава 1 ВЕТЕР СТРАНСТВИЙ

На поверхности океана легкими складками вздыбливались волны. Будто кто-то потянул за край шелковой бирюзовой скатерти, и ткань сморщилась, мягко сползая к краю стола...

У горизонта океан сливался с небом.

И даже белая громада научно-исследовательского судна казалась крошечной точкой в этом безбрежном просторе.

А внизу было тихо.

Плотная толща воды окутывала шар подводного батискафа, сдавливала мощной рукой, стремилась расплющить тех, кто непрошено вторгался в царство Нептуна.

Сюда не проникал свет. Лишь мощный луч прожектора рассекал непроглядную темноту.

Алексей потер виски.

Его напарник кубинец Мигель перегнулся через его плечо, глянул на показания приборов и присвистнул:

— Алексис, комрад, не пора ли на свет Божий? Наша подруга решила нас измотать окончательно...

— Посмотрим, кто кого, — процедил Алексей.

От напряженного вглядывания в огромный круглый иллюминатор глаза его покраснели и начали слезиться.

Вырваться бы сейчас из тесной наблюдательной кабинки туда, в глубинный простор, расправить затекшие ноги, нырнуть и столкнуться лицом к лицу с какой-нибудь пучеглазой красоткой с хвостом и плавниками...

Но увы! Та, кого они так стремились увидеть, не какая-нибудь безобидная крошечка. И давление на таких глубинах, которые она выбрала для того, чтобы надежнее спрятаться от любопытных людских глаз, человеку, даже самому тренированному, выдержать не под силу...

Уже две недели они караулят эту красавицу, лишь изредка поднимаясь на поверхность, чтобы пополнить запасы пищи и воды.

Местные рыбаки передали сообщение, что видели необычайно крупный экземпляр, уверяли, что чуть не поймали диковинку в сети, но она вырвалась, «хвостом вильнула и ушла в глубокое море...».

— Я думаю, парни ошиблись, — в который раз начал Мигель. — Приняли рому да и спутали плавники с лапами... Чего с пьяных глаз не примерещится!

Ему смертельно хотелось затянуться сигарой, во рту даже чувствовался ее сладковатый терпкий привкус. И пожалуй, он тоже с удовольствием глотнул бы рому...

Но его напарник по подводной вахте фанатично продолжал вести наблюдение.

— Алексис, — позвал Мигель, — кажется, мы зря время теряем. Ну подумай, ведь ни разу не зафиксировали экземпляр крупнее метра шестидесяти. Да и все они давно окольцованы... Откуда возьмется двухметровая?

— От верблюда, — процедил Алексей.

Мигель со вздохом потянулся, насколько позволяло тесное пространство батискафа, и опять скрючился на своем месте.

Он уже мысленно посылал всяческие проклятия неугомонной мисс Латимер, которую угораздило впервые обнаружить это редчайшее чудовище и в честь которой его нарекли латимерией.

И вот уже полвека, как все ихтиологи мира словно с ума посходили. А ведь это чудище и рыбой-то назвать можно только с большой натяжкой.

Латимерию отнесли к целакантообразным группы кистеперых, но Мигель считал, что с крокодилом у нее гораздо больше сходства. По крайней мере, короткие кривые лапы, которыми она неуклюже перебирает, когда выползает на сушу. И дышит воздухом, тяжело вздымая бока, покрытые жесткими крупными пластинами чешуи...

Нет, конечно, хорошо бы отловить неизвестный, особо крупный экземплярчик и занести свое имя в анналы... удостоиться упоминания в чьем-нибудь научном докладе...

Вот только вряд ли... Эта доисторическая образина выжила в неизменном виде, невзирая на торжество эволюции. И их всех она тоже переживет.

А они жизнь свою транжирят вдали от солнечного света и радостей жизни, лишь бы удостоиться чести свидания с этим капризным неуловимым чудищем...

Алексей легонько тронул рычаг управления, и батискаф чуть развернулся, двинувшись вправо.

Луч света заметался... и Мигель охнул от неожиданности, позабыв разом и о роме, и о сигаре.

Прямо на них смотрели два тусклых, словно у древней старухи, глаза.

Латимерия лежала на палубе, окруженная плотным кольцом любопытных двуногих, которые разом возбужденно горланили, кажется, на всех языках земли.

Когда миллионы лег назад первые морские жители двинулись на сушу, ее далекие предки оказались самыми отважными. Они первыми открыли, что их жабры могут приспособиться к воздуху, а длинными плавниками удобно опираться, перетягивая по берегу тяжелое тело.

Сколько веков прошло, пока плавники трансформировались в неуклюжие лапы... Сколько колебались тогда доисторические рыбы, что им оставить своей средой обитания — море или сушу?

Они ушли обратно в морскую пучину. И время показало, что они ошиблись в выборе.

Другие оказались проворнее, именно они положили начало развитию эволюции, и благодаря им теперь эти двуногие забрасывают в глубину свои сети.

А целакантообразные группы кистеперых так и остались тупиковой ветвью эволюции...

— Два метра ровно!

Алексей выпрямился и торжествующе взглянул на Мигеля.

— Сдаюсь. Ты был прав, комрад, — широко улыбнулся тот.

Американец Брайан Смит, самый молодой в международной экспедиции, затаив дыхание, стрекотал видеокамерой, чтобы документально засвидетельствовать существование этого редкого чудища.

— Готово! — сообщил турок Хуссейн, протягивая Алексею большое кольцо с гравировкой. — Время я поставил по Гринвичу.

Алексей опустился на колени и осторожно закрепил кольцо, продев его сквозь жабры латимерии.

На нем, помимо данных об экспедиции, даты поимки, размеров и веса, четкими латинскими буквами была выбита и его фамилия. Теперь каждый, кому еще когда-либо встретится редкая рыбина, будет знать, что первенство принадлежит ему — Алексею Никитину...

А потом вся команда по очереди фотографировалась рядом с диковинной находкой. Аппараты и видеокамеры передавали из рук в руки, становились по одному, группами и все вместе, тесной, дружной, счастливой толпой...

Латимерия не двигалась. Она обреченно смотрела на суетящихся вокруг нее людей. И предчувствие неминуемой гибели застыло в ее древних, как время, глазах...

Чуть скрипнула лебедка, натянулся трос... И громадная сеть с латимерией поднялась над палубой, раскачиваясь из стороны в сторону, точно гамак.

Стоящие на палубе люди замахали руками. А ярко-синяя гладь океана сначала резко ушла вниз, а потом стремительно рванулась навстречу...

Капроновые ячейки сети натянулись, впились в тело... и вдруг ослабли...

Вода... Свобода...

Окольцованная латимерия сильно ударила хвостом и ушла в океанскую глубину, не веря своему счастью.

— Какой идиот положил мои сигары на солнце? — возмущенно размахивал руками Мигель.

Он выдвинул нижнюю створку деревянного ящичка, смочил уложенную там морскую губку и задвинул так, чтобы нижний ряд сигар практически касался ее.

— Никто не понимает, что настоящая гавана должна быть слегка влажной, — обиженно бубнил он. — Вы бы еще и ром охладили!

— А что, не надо было? — «испуганно» поинтересовался Хуссейн.

— Мы хотели как лучше, — подхватил Брайан. — Для верности прямо в бутыль лед опустили... А то, думаем, разморит тебя на жаре, захочешь холодненького глотнуть...

— Прямо в бутыль? — подскочил Мигель.

Глядя на его разъяренную и несчастную физиономию, все залились смехом.

Несколько часов пути отделяли их уже от того места, где судно дрейфовало, ведя многодневные наблюдения. На горизонте появились смутные очертания Коморских островов. Тонкая струйка пара поднималась вверх над одним из действующих вулканов острова Майотта.

— Ничего, — успокоил товарища Алексей. — Доберемся до Морони, пойдешь в бар и возблагодаришь себя за все лишения.

— Ну уж нет! — сверкнул глазами Мигель.

Он развалился в шезлонге, демонстративно откупорил бутыль и плеснул в пластиковый стаканчик немного рому. Попробовал на язык и блаженно зажмурился, как довольный кот. Потом медленно потянулся к ящичку, выбрал сигару, аккуратно срезал кончик...

— Сиеста! — объявил он, обернувшись к друзьям. — Присоединяйтесь.

Научно-исследовательское судно неспешно рассекало воды Мозамбикского пролива. Теплый Индийский океан мягко покачивал его, и палуба под ногами чуть заметно кренилась вправо и влево.

Алексей лежал в шезлонге, прикрыв глаза и надвинув на лицо смешную белую кепочку с длинным козырьком.

Короткие светлые шорты открывали загорелые дочерна ноги, капельки пота блестели на широких, шоколадных плечах.

От выпитого рома его разморило под жарким солнцем.

После темных морских глубин здесь было слишком много света и тепла, после уединенного безмолвия — слишком много людей...

А ему хотелось остаться совсем одному, наедине со своими мыслями, чтобы никто его не трогал, не хлопал по плечу, не обращался с вопросами. Никто ему не нужен...

Вот если бы можно было не подниматься на поверхность, а просидеть всю жизнь, как рак-отшельник, в тесной норке батискафа...

Кто сказал, что расстояние и время способно вылечить любую сердечную рану? Ерунда все это!

Пол шарика между ними. Третий месяц он болтается по морям, по волнам, а боль и обида меньше не стали. В груди все еще саднит при одном воспоминании...

Лучше не вспоминать.

Но что поделать, если мысли сами лезут в голову?

Похоже, им тесно даже на одной планете, а не только на небольшом участке земли под Москвой...

Он строил себе дом-крепость... Но защитят ли его высокие стены от опасного, мучительного соседства?

Из верхних окон ее дача будет как на ладони... И он поневоле сможет наблюдать за ее гостями, за тем, как она улыбается им, хохочет, откидывая назад белые, как лен, такие нежные на ощупь волосы...

А ее будут по-хозяйски обхватывать за плечи. И этот квадратный, бровастый, и щупленький, с девчачьими повадками, и... да мало ли кто еще...

А потом в ее спальне погаснет свет. И ему останется мучительно гадать, что именно происходит за бревенчатыми стенами под покровом ночи...

Алексей скрипнул зубами.

Никогда никому нельзя доверять. Особенно женщинам.

Притворщица! Обманщица! Это о ней писал ее знаменитый предок: «Ее игрушка СЕРДЦЕЛОВКА...» Ей все равно, кого ловить в свои сети...

Господи, да его вытащили из уютной раковины и подняли на головокружительную высоту, как беднягу латимерию, шлепнули на жесткую палубу, просунули в жабры кольцо...

Нет, окольцевать, к счастью, не успели... Иначе хорош он был бы в роли законного мужа — посмешище для ее дружков!

Больше его не заманишь в сети... Больше ни одной не удастся влезть в душу...

У него другая жизнь, в которой женщинам отведено строго определенное место.

И на корабле они, считается, к несчастью.

Конечно, можно скрасить вечерок, сойдя на берег, развлечься с прекрасной незнакомкой... Но упаси Боже! Не больше! Пусть она так и остается незнакомкой. И ее сменяет следующая...

Сколько портов — столько подруг. На ночь, на час... И никогда — на жизнь!

По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там...

Ветер странствий будет гнать его вперед. Море станет его домом...

И черт с ней, такой желанной крепостью, выстроенной у озера на цветущем лугу! Не суждено ему пустить свои корни в землю.

Глава 2 УНЫЛАЯ ПОРА

Мелкий занудный дождь моросил и моросил, холодный, колючий...

Алена растянула над своей стойкой кусок целлофана и закрепила края, прижав винтами этюдника.

Их осталось несколько на аллее, самых стойких. Остальные безнадежно разъехались по домам — все равно никакой торговли...

Никто не прогуливался по Измайловскому парку, но у Алены оставалась слабая надежда, что подъедет автобус с туристами. День-то воскресный, а все иностранцы стремятся прикупить побольше необычных сувениров. Что им дождь — у них все по плану.

Пожилой мужик слева от нее не выдержал и начал упаковывать по сумкам расписных матрешек. Одни были разрисованы в чисто лубочном стиле, а другие, на потребу дня, изображали отечественных политических деятелей от Ленина до Путина. Причем одни наборы начинались с большого Ильича, в которого вкладывались все остальные, другие с огромного президента — и по нисходящей, так сказать, в глубины истории...

Паренек, стоящий справа, покосился на матрешечника и тоже заколебался.

И тут в глубине аллеи послышались возбужденные громкие голоса.

— Немцы!

Матрешечник тут же принялся выставлять обратно свой товар.

— Да нет, французы... — прислушался к говору парень.

Он быстро протер тряпкой покрытые эмалью образки и тщательно «состаренные» доски иконок.

У Алениных конкурентов был ходовой товар. Обычно иностранцы в момент сметали «русскую экзотику», лишь мельком поглядывая на остальные поделки и картины.

Она вздохнула. Вряд ли сегодня удастся заработать. Вот если бы золотая осень продержалась чуть дольше...

Уже два месяца она не позволяла себе ни одного дня отдыха. Подстегивала мысль, что дом остался без крыши... а впереди холода... Вот уже и дожди зарядили. Еще чуть-чуть — и все ее титанические усилия пойдут прахом: промокнут и сгниют перекрытия, и не спасет их даже чудо-печь...

Стайка французов мельком взглянула на расписных матрешек, чуть задержалась у прилавка с иконами и обступила Аленин мольберт.

Быстроглазые девушки оживленно переговаривались, вертели в руках кошелечки и очечники, со смехом примеряли друг на друга кожаные браслеты и серьги.

Они одобрительно кивали, прищелкивали языками... и постепенно Аленин этюдник начал пустеть...

Француженки тыкали пальчиками в бумажки с ценами и подсчитывали в уме свои приобретения.

Алена все равно не смогла бы уследить, сколько и что именно решила взять каждая — попробуй в такой толпе и в таком гвалте... Но она искренне полагалась на честность.

А тут еще девушки начали класть на этюдник долларовые бумажки, показывая выбранные наборчики и кошелечки.

Голова пошла кругом. Алена достала было калькулятор, но тут же убрала обратно, потому что уже невозможно было определить, кто и за что заплатил и сколько именно...

Когда туристки наконец отоварились, к Алене шагнула экскурсовод. Чем-то она ужасно напоминала венецианскую Марго, только голос был не каркающим, а хрипловато грассирующим.

— Не дороговато ли пятьдесят долларов за такой пустячок, милочка? — скептически спросила она, вертя в руках круглый кожаный кулончик с несколькими опаловыми бусинками.

— У меня цены в рублях, — обиделась Алена и тут только сообразила, что туристки этого не поняли.— Переведите им, что они ошиблись. Надо все пересчитать.

Француженки в ответ только помахали руками.

— Они говорят, что довольны, — сообщила переводчица. — Все имеет свою цену. — Но сама демонстративно выложила ровно пятьдесят российских рублей.

— Бабуля! Кажется, все! — с облегчением сообщила Алена, окончив подсчет своих сбережений.

Сегодняшний дождливый день оказался самым результативным.

Алена Андреевна оторвалась от книги, которую читала, как дедушка, с тонким карандашом в руках, и тоже облегченно вздохнула.

— Ну, просто гора с плеч. Честно говоря, я очень переживала...

— Думаешь, я была спокойна? Сейчас же позвоню мастерам.

Она приняла бабушкино приглашение и все это время после разрыва с Алексеем жила у нее.

Даже страшно было подумать о том, что придется приехать на дачу... и опять столкнуться со своим соседом...

Ни к чему хорошему это не приведет. И если бы не крыша...

«Ну может быть, он опять уехал... Уплыл за тридевять земель...» — успокаивала себя Алена. Но в глубине души ей хотелось, чтобы это было не так...

— Мать звонила, — помолчав, сказала бабушка. — Просила тебя зайти.

— Вспомнили! — усмехнулась Алена. — Октябрь... Пора возвращаться блудной дочери, да?

— Она знает, что ты у меня.

— Правда? — удивилась Алена. — А отец?

— Мы его не посвящали.

Бабуля умница, ни разу не спросила, почему вдруг внучка изменила установленному распорядку, почему предпочла торчать в городе...

Правда, Алена ей что-то невразумительно объясняла насчет разобранной крыши, но бабушка чувствовала, что дело совсем не в этом.

Алена глянула на отрывной календарь.

— Мама сегодня работает? Тогда я лучше пойду к ней в студию.

Бабушка вздохнула:

— Дождь, деточка... Ты и так промокла. Лучше завтра.

— Завтра воскресенье. Он будет дома околачиваться.

Алена допила чай и натянула мокрую куртку.

В холле детской студии эстетического воспитания сидели на стульчиках мамы и бабушки.

А из-за неплотно прикрытой двери зала доносился мелодичный мамин голос:

— Гла-зонь-ки... кры-лыш-ки... хвос-ти-ки... Раз-два-три...

Алена тихонько заглянула в зал.

Два десятка забавных пятилеток в коротких белых юбочках старательно хлопали «крылышками» и вертели «хвостиками».

Пожилой мужчина играл на аккордеоне «Танец маленьких утят».

— Полетели, птички. Полетели... — сменила ритм мама. — В круг... Из круга... Машем кисточками...

Малыши побежали друг за дружкой, попеременно помахивая поднятыми руками.

Мама хлопнула в ладоши.

— Встали. Подравнялись. Пятки вместе, носочки врозь... Врозь носочки, Катя. Пятая позиция. Поем вместе «Слоника».

— Такой большой слоненок...

— Такой большой слоненок... —  нестройным хором затянула ребятня.

Они вытянули вперед ручки.

— И хобот очень длинный...

— Носок-пятка, раз-два-три... — Высокий мамин голос перекрывал слабые голосишки.

Алена поморщилась и засмеялась. Эти хрупкие создания устроили такой топот, словно на самом деле здесь прошло стадо слонов.

Мама заметила ее и махнула, чтоб Алена подождала в холле.

Через несколько минут к ожидающим родителям высыпала разгоряченная орущая толпа.

— Что же ты, Оля, носочек не тянешь? — волновалась мама крошечной белокурой девочки. — Я же слышу, тебе все время замечания делают.

— А он у меня не тянется!

Девочка вертелась и приплясывала, мешая надевать на нее теплый свитер.

Мама осталась в зале. Она села на низкий стульчик, устало вытянув по-девичьи стройные ноги.

— Смешные, — улыбнулась Алена, плотно прикрыв за собой дверь.

— Из всей группы только парочка перспективных, — поморщилась мама. — Но мы теперь всех принимаем... Хозрасчет...

— Ты хотела меня видеть?

Мама вскинула на Алену глаза и с обидой спросила:

— А ты как думаешь?

— Полагаю, тебе все равно...

— Не ершись. — Она полезла в сумочку и достала кошелек. — Я знаю про крышу. Вот, собрала немного...

— Мне не нужно, — заявила Алена.

Мамина рука дрогнула.

— Алена, это все-таки дом моего отца, — тихо сказала она.

— Мама, правда, я уже собрала...

Алена села рядышком, и мама тут же обхватила ее за плечи и прижала к себе.

— Что у тебя случилось?

— А что?

— Ты досрочно завершила дачный сезон... — Мама выдавила вымученную улыбку.

— Когда-то все надоедает... — как можно безразличнее протянула Алена.

Она старалась избегать пристального маминого взгляда.

— Ну, если надоело... может, продашь дачу? — осторожно спросила мама.

И с облегчением увидела, как в Алениных глазах вспыхнуло неподдельное негодование.

— Ты что?! Никогда!

Если им тесно на этом клочке земли, то пусть уходит тот, кто пришел последним!

— И все-таки... почему не домой?

— Вам без меня просторнее, — буркнула Алена. — Бабушка не бурчит, что вся квартира провоняла.

— Но мы же одна семья, — горько вздохнула мама. — У нас никогда не было так, чтобы кто-то отделялся...

Алена кивнула:

— Конечно. Ты положила этому начало.

— Не я...

— Ну он. Какая разница? Ему не нравится наш род... Зачем же он тогда на тебе женился?

— Ну женятся не на фамилии, — чуть улыбнулась мама. — Вот выйдешь замуж — поймешь.

— Я никогда не выйду замуж! — воскликнула Алена. — Мне и одной очень даже здорово!

Жемчуга — к слезам... Они сами — словно чьи-то застывшие слезы, эти крупные, тускло мерцающие в свете лампы, чуть розоватые жемчужины.

Слезы русалочки, потерявшей своего принца...

Алена медленно перебирала их одну за другой, как четки, запустив пальцы в обитый темно-вишневым бархатом ларец с ее фамильным гербом.

Вот одна слезинка-жемчужинка скатилась из-под них, вот другая...

Это стало каким-то ежедневным ритуалом, необходимым, чтобы успокоиться...

Длинная нитка бус... Нитка памяти...

Эта бусина — его взгляд...

Эта — его улыбка...

Эта — их первая ночь...

Капля за каплей... Одна за другой...

Они утекают сквозь пальцы...

Вот уже последняя ночь, последний поцелуй, последние гневные слова...

Какая короткая нитка... Слишком короткая... Оборвавшаяся внезапно...

С нею вместе кончилось лето. И бесконечно длится осень.

Осенью созревает виноград... Его крупные янтарные ягоды тоже сродни огромным тусклым жемчужинам...

Такие аппетитные гроздья, как настоящие... Но это подделка, обман, всего—навсего стекляшка...

И все обман. Все оказалось понарошку.

Виноград... вино... вина...

В чем ее вина?

Алена закрыла шкатулку, выключила лампу и легла в постель. Уставилась в темноту широко раскрытыми глазами.

Вот если бы уснуть и не проснуться... Так трудно каждый день жить с сознанием того, что все кончено и больше не повторится...

Не войдешь в одну реку дважды...

Так уже было много лет назад, когда она узнала, что Алика больше нет. Тогда она тоже чувствовала, что умирает в одиночестве.

Но Алика вообще не было. На земле. В мире. А Алексей продолжал жить и здравствовать, но только без нее.

И для него лето все еще продолжалось. Ему светило жаркое экваториальное солнце. Он блаженно погружался в теплые океанские волны...

И наверняка опять доставал со дна морского крупные раковины...

И собирал новые жемчуга. И нанизывал новую нитку...

Но уже не для нее...

Тихий шелест дождя за окном, как шепот волн...

Они мягко покачивают Аленино тело... А небо надвигается все ниже и ниже, будто стремится слиться с морской гладью...

Тяжелые тучи нависли над самым лицом, серые, без единого просвета...

А море ярко-синее... Как глаза Алексея...

Нет, они у него серые, как тучи... Как камень, застывший в Алениной груди вместо сердца...

Огромная серо-синяя сфера вокруг нее. И Алена в центре — крошечная точка.

А скоро и она растворится, распадется на мельчайшие частички, останется на поверхности тонкой шапочкой пены...

«Афродита... Венера, рожденная из пены морской...»

Чей это голос? Такой знакомый... Хочется его слушать еще и еще... Но он молчит.

— Говори! Ну! Я жду... — шепчет она.

Но в ответ лишь волны бормочут:

— Тш-ш...

И они накрывают ее с головой...

Вот и хорошо... Покой... Ничего больше ей не надо...

Пусть уснет память.

Но чьи-то руки тянут ее вверх, поднимают в воздух...

И она несется сквозь тучи, протыкает их насквозь и вырывается в ослепительный белый простор.

Там нет ничего. И ее тоже больше нет.

Не существует тела. Душа отлетела от него, грешного и страстного...

И надо бы радоваться, что земные тяготы, боли и обиды остались позади... Но радости нет.

Печаль. Меркнет яркое сияние, туманится дождем... Или это слезы?

Но если нет тела, кто же тогда плачет?

Как одиноко...

Глава 3 ИЗ ДАЛЬНИХ СТРАНСТВИЙ ВОРОТЯСЬ...

Что он крадется, как вор? Он вполне имеет право приехать сюда. Это его дом!

Алексей остановил машину и заглушил мотор. Поневоле бросил взгляд на соседнюю дачу.

В окнах темно. Она спит.

Нет, о ней думать не следует. Ему безразлично, чем она занимается.

Впрочем, на крыльце шевельнулась чья-то фигура. Тяжелые, неженские шаги проскрипели по шатким ступеням. Отброшенный окурок прочертил в воздухе огненный полукруг.

Алексей напряженно замер, вглядываясь в темноту.

По Алениному участку навстречу ему шел Григорий.

— Явился, не запылился, — буркнул он вместо приветствия, поравнявшись с Алексеем.

Тот не ответил, молча смотрел, как Григорий обогнул машину и направился по пустому поселку в сторону станции.

У соперника был отнюдь не торжествующий вид. Плечи опущены, походка нарочито шаркающая...

Алексей развернул машину и нагнал его.

— Садись.

— Спасибо, — неприязненно отозвался тот. — Я привык ножками.

— Электрички уже не ходят.

— Ничего, к утру дотопаю.

Новенький «мерседес» медленно катил рядом, и Григорий ненавидел и эту роскошную машину, и ее загорелого самоуверенного владельца.

— Брось ломаться, — не выдержал Алексей. — Мне не трудно подвезти.

— А мне не хочется.

— Что ж ты ночевать не остался? — напряженно поинтересовался Алексей.

— Не обучен замки взламывать.

Замки? Значит, Алены нет на даче?

Непонятно почему с души камень свалился.

— А где же хозяйка? — как можно небрежнее спросил он.

Григорий мрачно покосился на него:

— Тебе лучше знать.

— Я только что из экспедиции. — Алексей перегнулся и распахнул дверцу. — Садись.

Григорий помедлил и все-таки принял приглашение.

— А тебе обязательно надо вернуться в Москву? — быстро глянул на него Алексей.

— Все равно.

— Тогда, может, у меня заночуешь?

— Чего ради? — с подозрением уточнил Григорий.

— Просто так. Я привез кубинский ром. И сигары.

Григорий задумался и решительно кивнул:

— Ром подойдет:

Огромный трехэтажный дом имел уже вполне законченный вид. Вот только внутри сиротливо темнели неоштукатуренные стены. И паркет еще ершился неотциклеванными планками.

Алексей достал фонарик и спустился в подвал. Осмотрел газовый титан, одобрительно хмыкнул, покрутил вентили и пошарил в карманах.

— Зажигалка есть?

— Не знаю.

— Ты же курил, — напомнил он.

— Ах да... — Григорий протянул зажигалку.

От тонкого язычка фитиля на горелках занялось ровное голубоватое пламя.

Слышно было, как зашумела в трубах вода, с бульканьем наполняя батареи.

— Сейчас тепло будет, — пообещал Алексей, поднимаясь наверх по узкой лестнице.

В пустой, слишком просторной комнате под потолком сиротливо качалась на шнуре одинокая лампочка.

Алексей бросил на пол походный спальник, уселся на него и принялся распаковывать сумку.

Григорий опустился на корточки рядом, с интересом наблюдая, как его счастливый соперник орудует складным универсальным ножом.

Сначала он тонким длинным лезвием нарезал хлеб, потом угловатым краешком ловко вскрыл консервные банки, выщелкнул штопор и аккуратно вывернул пробку и наконец выдвинул ногтем небольшую вилочку.

— Извини, только одна. Давай по очереди, — предложил он.

Григорий пожал плечами.

Он не мог понять, зачем принял приглашение этого типа. И почему ему нравятся его уверенные движения...

Зато складных стаканчиков оказалось два, и Алексей с верхом наполнил их ромом.

— Мой друг Мигель любит смаковать по капельке. Я этого не понимаю.

— Я тоже.

Они посмотрели друг на друга и выпили, не чокаясь. Подцепили из банки по шпротине и положили на хлеб.

— Тебе интересно, где Алена? — напрямик спросил Григорий.

— Нет. Неинтересно, — отрезал Алексей.

— Тогда давай еще по одной.

Снова налили. Выпили.

— А где она? — стараясь не смотреть на него, выдавил Алексей.

— Понятия не имею. Ни дома, ни здесь нет.

— Может...

— Жива-здорова, — отрезал Григорий. — Ребята видели ее на вернисаже.

— А... — без выражения протянул Алексей. — Ну, тогда еще по одной?

— Можно.

— Тьфу, черт! Ананас забыл! — Он опять порылся в сумке. — У меня еще авокадо и манго...

— Не люблю авокадо. Вяжет.

— Здесь незрелые продают. Эти с Мадагаскара.

— Это ты на экваторе так загорел? У богатых свои причуды... Все отдых да развлечения...

— Я работал, — усмехнулся Алексей. — Загорать некогда было. Это на палубе прихватило.

— На яхте? — ядовито поинтересовался Григорий.

Его соперник так ловко разрезал фрукты, что поневоле слюнки потекли при виде аппетитной спелой мякоти.

Алексей демонстративно отправил в рот огромный кусок ананаса, одним движением чудо-ножичка отделив его от шершавой кожуры.

— Я все детство мечтал попробовать... И сейчас никак не наемся...

— А мне мать покупала, — припомнил Григорий. — Мы в очереди стояли... долго... А домой принесли — кислятина.

— Мне некому было покупать, — коротко бросил Алексей. Он обвел взглядом комнату и вздохнул: — Смешно устроен человек... Когда нет ничего, то хочется, аж до зуда... А когда можешь себе позволить, уже неинтересно.

— Скучно, значит, тебе, бедному, — с ухмылкой уточнил Григорий.

— Да нет, не жалуюсь, — с набитым ртом отозвался Алексей.

— На что жаловаться? В таких-то хоромах... Не тесновато одному? Или?..

Алексей пропустил мимо ушей его ехидный тон.

— Слишком претенциозно?

Григорий огляделся и пожал плечами:

— Вообще-то со вкусом... Окна венецианские... Паркет вот... — он потрогал его ладонью, — дубовый. Основательно обустроено.

— М-да... — протянул Алексей. — Только зря старался.

— Неужели ей не понравилось?

— Первый раз ночую в собственном доме, — усмехнулся Алексей. — Первый и... последний. Продавать буду.

Григорий машинально отправил в рот дольку авокадо и чуть не поперхнулся.

— Из-за... нее?

Алексей встряхнул бутылку и вылил в стаканы остатки рома.

— Всегда хотел иметь свой дом, — задумчиво сказал он. — Большой... И чтобы семья была огромная... Чтоб бабушки, дедушки, тетушки... и дети... Много-много... Как у нас в детдоме... Все братья и сестры... Одному нельзя быть. А, черт с ним! — Он взъерошил пятерней волосы. — Вот дурак, а? Куплю однокомнатную в башне. В спальном районе. Постелю там спальник, аквариум поставлю... Много ли мне еще надо?.. Нет, аквариум нельзя... — Язык у него начал немного заплетаться, но хмель никак не ударял в голову. — Рыб кормить некому будет. Пока я буду там... их кормить, — хмыкнул он собственной невольной игре слов.

— Ты что, детдомовский? — уставился на него Григорий.

— А что?

— Да просто... не похоже...

— А на детдомовских особая печать, да? Клеймо?

Алексей стиснул зубы и достал еще одну бутылку.

— Ты не понял...

— Ладно... — Он махнул рукой. — Расслабиться хочу, а не берет...

— Меня тоже.

Григорий похлопал по карманам, вытащил пустую пачку от сигарет и с раздражением смял ее в кулаке.

— Сигары же есть. Гаванские.

— Никогда не курил...

— Попробуй.

Чудо-ножик выкинул маленькое тонкое лезвие и точно срезал кончики сигар.

Они сидели, как два старых друга, и молча втягивали дым, выпуская голубоватые кольца...

Трудно было бы найти людей более различных, чем они. Григорий и Алексей были словно два крайних полюса одной оси... как верх и низ... как плюс и минус...

Но между этими полюсами была одна серединная точка... Точка соприкосновения. Чувствительная и болезненная, как сквозная рана.

Этой точкой была Алена...

Правду говорят, что общее несчастье примиряет... Даже взаимная ненависть исчезла, ее место потихоньку стала занимать еще до конца не определившаяся симпатия...

— Я сорняки полол, — вдруг сказал Григорий, чувствуя необходимость объяснить свой приезд на Аленину дачу. — Жалко же... Забросила все.

— Ну, значит, нашла себе более интересное занятие, — хмуро заметил Алексей.

— Или кого-то...

И оба, как по команде, одновременно потянулись к бутылке.

— Хотел отдохнуть, да не стоит задерживаться, — задумчиво проговорил Алексей. — Отправлю заявку на новую экспедицию. Вот покупателя найду... И вырву из земли корни... — Он плашмя растянулся на спальнике и мечтательно вздохнул: — Под водой так тихо... Наверное, я аутист. Мне хорошо только одному. И ничего с этим не поделаешь. Не стоит менять.себя насильно...

Григорий улегся рядом и уставился в потолок.

— Мне тоже раньше было хорошо одному...

— А теперь?

Он стянул куртку и сунул себе под голову.

— Иногда мне хочется заснуть и не проснуться...

...Но на рассвете они проснулись. Потому что, несмотря ни на что, надо было продолжать жить. И потому что каждый в душе корил себя за «немужскую», недостойную слабость.

Надо сцепить зубы, и жить, и заниматься делом, и выбросить из головы расслабляющие, унизительные мысли...

— Больше я сюда не приеду, — окинув взглядом дом, сказал Алексей.

Он сел в машину и хлопнул дверцей.

Григорий посмотрел в сторону Алениной дачи и хмуро произнес:

— Я тоже.

Дальше до Москву ехали молча.

— Тебе есть где остановиться? — спросил Григорий, попросив Алексея притормозить у метро.

— У меня номер в гостинице.

— Ты что, действительно не умудрился обзавестись квартирой? — недоверчиво уточнил Григорий.

Алексей усмехнулся невесело:

— Не было нужды... Меня ведь по полгода нет. А номер мне всегда один и тот же резервируют, я там уже как дома... Что поделаешь, привык к казенной жилплощади...

— Если хочешь, поживи у меня...

Алексей чуть улыбнулся в ответ:

— Спасибо, конечно... Но вредно слишком долго глядеться в зеркало...

Глава 4 КРЫША НАД ГОЛОВОЙ

Раскисшая грязь чавкала под ногами. Края грядок оползли на дорожку, а на них низко стелились пожелтевшие, подгнившие бодылья лука. Лишь одна стрелка торчала вверх, увенчанная фиолетовым шаром-цветком.

Алена обогнула дом.

Краснобокие яблоки прятались в опавшей листве и со звонким шлепком лопались под ногами.

Не заботясь о пропадающем урожае, Алена наступала прямо на них, находя удовольствие в том, как они под кроссовками превращаются в размазню.

— Эй, хозяюшка! — дернул ее за рукав пожилой рабочий. — Ты корзинку дай, я домой соберу. Чего ж губишь зазря?

— Возьмите на веранде, — отмахнулась Алена.

— Готово! — окликнул ее сверху молодой кровельщик. — Принимай работу!

Алена вскарабкалась по высокой приставной лестнице на крышу.

Мастера постарались на совесть. Ровные ряды новой черепицы сверкали на солнце дождевыми каплями, которые скопились в рельефных впадинах.

— Ты изнутри глянь, — посоветовал снизу пожилой.

Он старательно подбирал с земли яблоки, обтирал их ветошью и укладывал в корзину. В его движениях была размеренность и основательность. И он тихонько бурчал себе под нос:

— Не сама родит... Так наплевать... Тоже мне... хозяйка...

— Вы сверху снимите, — посоветовала Алена, спустившись на землю. — Там стремянка в сарае.

— Сверху сама не поленись. А я просто чтоб добро не пропадало...

Ягоды малины на кустах сморщились и почернели. Крыжовник из янтарного превратился в темно-коричневый... И эта безотрадная картина вызывала у мастера укоризненные вздохи.

Алена старалась не реагировать на его косые неодобрительные взгляды.

— Обедать будете?

— Да и выпить не мешало бы! — заметно оживился молодой.

— Я за рулем, — буркнул пожилой.

Он тяжело поднялся на веранду, поставил корзину и заглянул в гостиную. Лицо его заметно смягчилось при виде накрытого Аленой стола.

От этой безразличной девицы он не ожидал такого умения. Прозрачный куриный бульон с капельками золотых жиринок томился в супнице. В пузырчатом графинчике ждала своего часа кристальная водка, румяные, пышнобокие пирожки горкой покоились на блюде. А хозяйка метнулась на кухню, склонившись над глубоким духовым шкафом...

И когда она успела? Вроде полдня без дела болталась...

— Давай помогу.

Он перехватил у Алены широкий чугунный противень с зарумянившейся курицей, обложенной половинками запеченного картофеля.

— Ничего, я сама...

— Обожжешься, — строго сказал мастер.

Обычно в домах, где они работали, им совали с собой непочатые бутылки или приглашали перекусить на скорую руку, чем Бог послал. Посылал он чаще всего хлеб с колбасой, да огурцы, да вареные вкрутую яйца...

— Завтра тес привезу, — словно самому себе пробурчал он под нос. — Надо на чердаке потолок заново обшить.

— А это дорого? — поинтересовалась Алена. — Может, не стоит?

— Если делать, то на совесть. — Он разрезал курицу на куски и добавил значительно мягче: — Не волнуйся, все уже оплатила.

Но Алена, казалось, была не слишком рада дополнительной услуге. Она растерянно огляделась и промямлила:

— Но я уже... вещи уложила. Думала уехать с вами...

— Завтра поедешь. Или дела срочные?

Она пожала плечами.

— Да нет... просто...

— Боишься одна ночевать? Гляжу, все же с дач съехали... Хочешь, Петьку попрошу остаться? Петька! — позвал мастер, не дожидаясь Алениного согласия.

— Не надо! — испугалась она. — Лучше одна.

— Я прямо спозаранку, — успокоил мастер. — Работы на пару часов. Зато вид будет... как новенький.

— Если все так, как вы описали, то нам, пожалуй, подойдет... Когда мы можем посмотреть?

— Хоть сейчас, — сказал Алексей.

— Лучше завтра с утра... — Мужской голос в трубке стал тише. Он с кем-то переговаривался, прикрыв ладонью микрофон. — Что?.. Если хочешь... Просто он торопится...

— Но я сама хотела выбрать проект... — послышался капризный женский голос.

— Тебе надо только взглянуть... — мужчина, похоже, начал терять терпение.

— Хорошо, — сказал Алексей. — Завтра. В какое время?

— Нет. Сегодня, — решительно заявил мужчина в пику своей половине. — Встретимся через час на Дмитровском, прямо за окружной. У меня черный джип «чероки».

— Синий «мерседес».

Алексей положил трубку и грустно подумал, что ему совсем не хочется видеть новых владельцев дома. Вот если бы можно было просто подмахнуть бумаги и забыть о своем неудачном мероприятии...

Но все конторы по торговле недвижимостью обещали реальные результаты только ближе к весне, объясняя, что мало кому придет в голову вести зимой отделочные работы... Вот солнышко вновь пригреет, и людей потянет на природу, а пока...

Кирпичный трехэтажный домина тоже скучал без хозяина...

Сиротливо смотрели на пруд широкие венецианские окна, тускнели запыленные стекла... Фасад был оштукатурен только наполовину, и ровная кремоватая поверхность резко обрывалась, открывая ряды красной кладки...

Словно с дома наполовину содрали кожу, и зияла открытая кровавая рана...

Алена поставила этюдник у пруда, потерла замерзшие руки и разложила на палитре краски. Она так давно не рисовала всласть... все делала мелочовку на продажу...

Почему ей хочется запечатлеть этот дом? Она ведь его ненавидит!.. Или ненависть к хозяину не распространяется на это израненное, заброшенное строение?

Этот дом-замок, дом-крепость казался таким заносчивым и самоуверенным, когда теснил Алену, загораживал высоким забором вид на озеро, отнимал под свой участок .весь ее цветущий луг...

А сейчас его было жалко... За Аленино отсутствие рабочие убрали бетонный глухой забор, заменив его высокой решетчатой изгородью, вдоль которой уже высадили в зиму, под снег, густую линию высоких гибких саженцев.

Дому было неуютно без привычного прикрытия. Его словно вытащили из панциря, как черепаху... выставили его напоказ...

Зато Аленина дачка сверкала новой черепичной крышей, и над трубой вился уютный, домашний дымок...

Она наметила на картоне контуры своей дачи и соседского дома...

Как выигрышно смотрится теплое дерево рядом с холодным камнем!

...Алексей издали увидел вьющийся над трубой дым.

Новая черепичная крыша Алениной дачи блестела в лучах заходящего солнца...

Прошлый раз крыши не было... Алена приезжала!.. Она еще здесь!

Это испугало и обрадовало его одновременно.

Он посигналил следовавшему за ним джипу, что надо остановиться, и открыл широкие литые ворота.

Жаль, что снесли забор... Он так не нравился его соседке... Но сейчас ему хотелось спрятаться, скрыться от посторонних глаз, а решетчатая ограда — одно название — просвечивает насквозь.

Полный представительный мужчина вышел из джипа и помог выбраться молоденькой длинноногой блондинке.

Алексей мельком отметил, что на девушке слишком короткая юбка и слишком длинная норковая накидка... И то и другое явно не по сезону...

Девушка откинула назад длинные распущенные волосы, недовольно глянула на дом и капризно заявила:

— Я хочу деревянный, а не этот каменный мешок... Вот такой... — Она ткнула пальчиком в Аленину дачу.

— Танечка, давай посмотрим внутри, — суетливо подхватил ее под локоток мужчина. — Вы нас проводите?

— Конечно, — поспешно сказал Алексей, радуясь возможности скрыться за стенами дома.

Алена закусила губу. Она машинально водила кистью по наброску, не глядя, куда ложатся мазки...

Эта блондинка... Худенькая, длинноногая... Как она капризно кривит губки... И как предупредителен с ней Алексей...

Она не видела, из какой машины возникла незнакомка, и решила, что она приехала именно с Алешей... Этот толстый тип не соответствует выигрышным внешним параметрам девицы...

Что это она пальцем тычет в ее дачу? Интересуется своей предшественницей?

Неужели Алексей рассказал о ней своей новой пассии?!

Кровь прихлынула к щекам.

Да как он посмел явиться сюда с этой... новой?! Нарочно? Чтобы унизить ее еще больше?

Да она больше ни на секунду здесь не останется!

Алена быстро смахнула в ящичек краски и захлопнула крышку этюдника, не заботясь о том, что свежий набросок вплотную прилип к палитре.

Развлекаться приехали?! Пикник у них... В новый дом с новой подругой...

Этот толстый, наверное, будущий тесть... Решил самолично осмотреть, где поселится его доченька...

От пруда совсем недалеко до ограды особняка... Раньше тропинка пролегала как раз там, где теперь высится его дом. Теперь придется обогнуть ограду, прежде чем Алена доберется до своей дачи...

Хоть бы им ничего не понадобилось! Хоть бы они сидели там безвылазно... Она быстренько заберет вещи и уедет отсюда... И черт с ним, с этим тесом, с этим мастером...

«Не до жиру, быть бы живу...» — как любил повторять дед...

Она едва успела поравняться с воротами, как блондинка в норковой накидке выскочила на высокое крыльцо, гневно отшвырнув руку толстенького папашки.

— Я сказала, чего я хочу! — Она топнула тонкой ножкой в высоком ботинке. — Или этот, или ничего!

Опять она тычет пальцем в Аленину дачу...

Алексей вышел следом. Он казался спокойным, но Алена интуитивно почувствовала, что внутри у него все кипит...

— Этого я пообещать не могу, — процедил он.

— Тогда я сама! — фыркнула блондинка, послав ему испепеляющий взгляд.

«Все ясно, — подумала Алена, чувствуя, как внутри все начинает дрожать. — Я ей мешаю. Надо выжить лишние воспоминания... Но не все можно купить, дорогуша... Теперь я из принципа не двинусь с места!»

— Танечка... — пролепетал папашка. — Но ведь все так, как ты просила...

— А ты когда-нибудь слушаешь, что я хочу?! — визгливо выкрикнула блондинка.

Она поспешно сбежала вниз по ступенькам и решительно направилась к Алене.

— Девушка, вы знаете, чья это дача? — без обиняков спросила она.

Алена посмотрела на Алексея. Он нерешительно замер на пороге...

— Знаю, — спокойно кивнула она. — Моя. А что?

— Мы хотим ее купить. Сколько?

Девица была выше на целую голову, но Алена умудрилась глянуть на нее сверху вниз и с видимым спокойствием отвернуться.

— Она мне нравится, — не унималась девушка.

— Представьте, мне тоже, — с трудом сдержалась Алена.

— Так... — протянул мужчина. — С меня хватит.

Он стремительно подошел к джипу, сел за руль и рванул с места, лихо объехав стоящую на пути Алену.

Блондинка разом замолчала, захлопала глазами, глядя вслед машине.

— Стой! — Она пробежала несколько шагов и остановилась. — Скотина!

Красивое личико искривилось от злости.

Алексей молча открыл дверцу «мерседеса» и кивком головы пригласил в него блондинку.

Алена отвернулась и поспешно скрылась за своей калиткой.

За ее забором с ревом пронесся синий «мерседес».

В котором сидели двое... Он... и та, другая...

— Как мне это осточертело... — процедил сквозь зубы толстенький мужчина, резко крутнул руль и развернул джип.

Теперь он мчался навстречу «мерседесу».

Алена услышала резкий скрип тормозов и невольно выглянула из калитки.

Джип и «мерседес» замерли друг напротив друга на узкой дороге. Нос к носу, как два упрямых бычка.

Мужчина вышел из джипа, открыл дверцу «мерседеса» и что-то сказал блондинке.

Она медленно высунула наружу одну длинную ногу, потом вторую... Норковая накидка распахнулась, а юбка до неприличия задралась вверх...

Алена хотела отвернуться, но что-то заставляло ее смотреть, фиксировать каждую деталь, как та, другая, взглянула на Алексея... как потянула время, словно колебалась, выходить ей из машины или нет... как Алексей и мужчина старались не встречаться друг с другом взглядами...

Наконец девица вложила свою тонкую ручку в большую пухлую ладонь мужчины и важно прошествовала к джипу.

«Мерседес» дал назад, медленно попятился по дороге и развернулся.

Джип проделал то же самое и стремительно помчался в сторону города.

«Господи! Он видит, что я уставилась на них, как... любопытная кумушка!» — с ужасом подумала Алена и почти бегом бросилась к крыльцу. Под спасительную крышу своего дома.

Глава 5 ЛЮБОПЫТСТВО НЕ ПОРОК

Движущей силой интеллектуального развития человечества является именно любопытство.

Можно давать себе тысячи зароков, стыдить себя и корить, но невозможно унять внутренний зуд познания. А что там? А как?

Алена дала себе слово немедленно уехать с дачи, чтоб больше ни минуты не оставаться рядом с ним...

Алексей, по всей логике, тоже должен был отправиться обратно в Москву вслед за своими неудавшимися покупателями, чтобы больше никогда не видеть ее...

Они оба этого искренне хотели.

Но он.повернул обратно и остановился у ее калитки.

А она вышла на крыльцо.

И каждый сказал себе, что будет глупо выглядеть, если демонстративно фыркнет и сделает вид, будто не замечает своего соседа. Тем самым покажет, что ему не все равно...

А ведь им все равно!

Он просто сосед...

Она просто соседка.

Они совершенно посторонние люди, которые некогда были знакомы.

И просто неприлично не кивнуть друг другу при случайной встрече.

Что было, то быльем поросло. Теперь у каждого из них своя жизнь.

— Не ожидал вас здесь увидеть, — с холодной вежливостью сказал Алексей.

— Я тоже, — сухо отозвалась Алена.

И у каждого из них внутри возник мучительный вопрос, требовавший немедленного ответа. А как он без меня? А как она?

— Я вижу, ремонт продвигается?

— И ваше строительство...

— Похоже, мы одни во всем поселке...

— Да, кажется...

Повисла неловкая пауза. Глупо было и дальше переговариваться через весь двор...

Они посмотрели друг на друга и сказали одновременно:

— Может, пригласите зайти?

— Может, зайдете?

«Я спокойна, абсолютно спокойна. Мне он совершенно безразличен...» — повторяла про себя Алена, пока он легким пружинистым шагом приближался к крыльцу.

Вот только сердце замерло и остановилось... И руки суетливо дернулись, быстро заправляя за ухо непослушную прядь...

Почему-то показалось, что он стал выше ростом и шире в плечах... И похудел... Или это от бронзового загара резче очертились скулы?

А он машинально отметил, что она стала еще меньше... и мягче... и беззащитнее... Светленькая, бледная...

И он устыдился и своего загара, и чересчур здорового вида...

Но Алена тут же независимо вскинула голову и с вызовом прищурила глаза — две холодные голубые льдинки. Она повернулась, не дожидаясь, пока он взбежит по ступенькам, прошла через веранду и широко распахнула дверь.

— Прошу вас...

— Благодарю...

Ему в глаза сразу бросился покрытый скатертью стол, домашние пирожки на блюде, остатки жареной курицы и горка немытых тарелок в тазу.

«Одна она! Притворщица! Интересно, для кого старалась? Кого потчевала своими пирожочками?»

— Вижу, у вас были гости? — как можно спокойнее осведомился он.

— У вас тоже, — заметила Алена.

«Кто сидел за ее столом?!»

«Кого он вез в своей машине?!»

— Да... заходили... знакомые... — не вдаваясь в подробности, ответила она.

Слишком жирно будет, если она начнет объяснять, что это всего-навсего остатки обеда кровельщиков... Его-то с длинноногой блондинкой связывают отнюдь не рабочие отношения...

— Конечно, мужчины, — уточнил он.

От его взгляда не укрылся наполовину опустошенный графинчик с водкой.

Рюмка стояла одна... Следовательно... не мужчины, а мужчина...

Это неожиданно привело его в ярость.

— Конечно, — отчеканила Алена. — Хочу напомнить, что это мой дом. И я имею право приглашать, кого захочу.

Алексей с трудом взял себя в руки и процедил:

— Естественно...

— И вы тоже...

— Вот именно.

«Очень хорошо, что она увидела эту истеричную Танечку... — подумал Алексей. — А то сама развлекается на всю катушку, а я как монах...»

«Еще имеет наглость опять заявлять свои права! — подумала Алена. — А сам притащил сюда эту...»

— Ну что вы стоите, как в гостях? — с напускной бодростью спросила она. — Хотите чаю?

— С пирожками? — ехидно осведомился Алексей.

— Ну не пропадать же им...

— Действительно...

Он взял один пирожок, откусил... Изумительный вкус... И кому же они были предназначены?! Ему-то явно достались объедки с барского стола...

Алена открыла поддувало и поворошила кочергой угли. Жара еще оставалось достаточно, огонь разгорелся с новой силой.

Чайник на новой чугунной конфорке сразу забулькал, выплеснул из носика струйку кипятка, и раскаленный чугун недовольно зашипел.

Внутри у нее тоже все кипело...

Как быстро он все позабыл! Короткая память... И ни слова извинений. Так ничего и не понял! Наоборот... выбросил ее из своей жизни, подыскал другую... А с ней разговаривает, как с чужой...

Она так старалась забыть его... А стоило увидеть, и все вернулось с новой силой...

Вот если бы он сейчас подошел сзади, обнял, повернул к себе, признался, что долго, очень долго мечтал об этой встрече... Что он только и жил надеждой на нее...

Нет, оказывается, это она жила надеждой...

Он сидел за столом и ждал, пока Алена расставит чашки, пока настоится в пузатом чайничке заварка с сухими листьями малины и смородины...

Он думал о том, что сейчас она хозяйничает для него... И так могло бы быть всегда... Но теперь уже не будет...

— Варенье прошлогоднее, — снимая с банки пергаментную бумагу, предупредила Алена. — Этим летом я ничего не заготовила.

— Некогда было, — съязвил Алексей. — Подвернулось более веселое времяпрепровождение...

— Угу, я гуляла на всю катушку, — подтвердила Алена. — Аж дым коромыслом.

— Могу себе представить, — помрачнел он.

Что он может себе представить, идиот?! То, как она ночи напролет корпела над своими «фенечками»?! То, что от тяжелого пробойника на ладонях образовались жесткие мозоли?!

А он представляет себе, как унизительно стоять в Измайлове, словно торговка? Да еще под пронизывающим ветром и дождем... И между прочим, в курточке, а не в шикарной норковой накидке...

Это не на экваториальном солнышке расслабляться...

Стараясь не смотреть на него, Алена разлила по чашкам чай и молча отхлебнула глоток.

Алексей сосредоточенно размешивал ложечкой сахар. Она назойливо позвякивала о края чашки, однообразно и размеренно... Просто нервы выматывал этот звон...

— Не волнуйтесь, — не выдержала Алена. — Я завтра уеду. Можете располагаться и жить в свое удовольствие.

Он с показной невозмутимостью пожал плечами.

— А я и не волнуюсь. Я тоже уеду.

— Отдыхать?

Ну конечно... Что ему делать в дождливой холодной Москве? Он привык к жаре и неге... На каких-нибудь Канарах или Багамах сейчас самый сезон... Его тощей Танечке должно там понравиться...

Алена почувствовала, как к глазам совершенно некстати подступают слезы, и низко нагнула голову.

Стало так жалко себя...

— Не знаю... — протянул Алексей. — Жду вызова в экспедицию.

Вздох облегчения вырвался из Алениной груди... Ну хоть не с этой Танечкой... Или это просто отговорки?

Все равно! Пусть себе катится! Скатертью дорожка! С глаз долой — из сердца вон!

Но за эти месяцы он так и не оставил в покое ее сердце...

Невыносимо вот так сидеть рядом и не иметь возможности хотя бы просто дотронуться до него, почувствовать знакомое тепло загорелой кожи, прикоснуться к смешной мальчишеской ямке на затылке под волосами... И знать, что он тоже не захочет ее ни обнять, ни поцеловать...

Теперь он, наверное, целует другую...

Алена сглотнула горький комок в горле и неожиданно для себя самой произнесла:

— Значит, ее зовут Таней?

— Кого? — удивился Алексей.

— Ту, с которой ты приезжал. — Она вскинула на него глаза. — Думаю, не имеет смысла темнить. Мы друг другу ничем не обязаны.

— А, ну да... — спохватился он. — Танечка... Тебе она понравилась?

Алена прищурила глаза, словно разъяренная кошка.

— Ничего... Эффектная... Вот только характер...

— Ты ее не знаешь, поэтому не можешь судить о характере, — парировал Алексей.

— Несомненно, по сравнению со мной любая покажется ангелом.

— Да, все познается в сравнении. Ты ведь не теряла времени даром.

Алена непонимающе уставилась на него.

— Ну, ты же сравнивала, — уточнил Алексей.

Он опять пытается сделать ее виноватой! Только зачем теперь-то? Какой прок намекать на мифических любовников? Чтобы оправдать свой новый выбор?

— Ты просто самовлюбленный болван! — гневно отчеканила Алена. — Я в тебе так разочаровалась... так...

Она запнулась на полуслове и вскочила. Алексей тоже поднялся.

— Аудиенция окончена?

— Катись колбаской по Малой Спасской!

— Вы очень радушны. Приятно было повидаться.

Он склонился в шутовском поклоне.

— А мне неприятно! — выкрикнула Алена.

— Ну я тоже приврал из вежливости. У нас взаимная антипатия.

«Уходи скорее... уходи... Не мучай меня больше... — отвернувшись к стене, умоляла про себя Алена. — И не надо было приходить, если я тебе... неприятна... Поиздеваться захотелось? Свое превосходство продемонстрировать?»

Она крепко сжала кулаки, так что ногти впились в кожу, и ждала, когда за спиной наконец послышатся его удаляющиеся шаги.

Но он все еще стоял позади нее, и она лопатками чувствовала его тяжелый, пронизывающий взгляд.

— Мне... тоже хотелось бы узнать... — медленно произнес он.

— Что? — тихо буркнула она, стараясь не выдать предательскую дрожь в голосе.

— Его имя... Только имя, и все...

— Чье?

— Не морочь мне голову! — сорвался на крик он. — Не строй из себя тут... Я знаю... И вижу, не слепой! Зачем это притворство? Ты уже изолгалась насквозь!

Алена резко развернулась и гордо вскинула голову. Она глянула прямо в его потемневшие, чужие, недобрые глаза.

— Я никогда не лгу! В отличие от тебя!

— Мне все рассказали... Чем ты тут занималась...

— Ну и чем?

— Я могу себе только представить...

— А тебе интересно?

— Да мне безразлично!

Это походило на детскую игру в «гляделки». Оба уставились друг на друга широко раскрытыми глазами, и никто не хотел отвести взгляд первым.

А между ними будто бы возник невидимый магнит, который не отпускал, не давал выйти за поле своего притяжения...

Как известно, по законам физики отрицательно заряженные частицы притягиваются...

Минус на минус дает плюс...

Они испепеляли друг друга взглядами, вкладывая в них всю свою боль, гнев, нетерпимость...

Невидимая нить между ними натянулась до предела.

Глаза в глаза... Только не отведи глаз...

Нить превратилась в стальную струну... Кажется, даже слышно, как она звенит...

Все. Струна лопнула.

Они качнулись друг к другу, словно одновременно потеряли равновесие.

Глава 6 НАВАЖДЕНИЕ

«Что я делаю? Зачем я это позволяю? Непростительная слабость... У меня совсем нет гордости... Так нельзя...»

Но как перехватывает дыхание всего-навсего от одного сознания, что он опять судорожно прижимает ее к себе... И она чувствует, что он так же ждал этого, как и она...

«Я не ждала... Я хотела, чтоб он ушел... Я не желаю его видеть...»

Но уже ясно, что мысли эти глупы и надуманны, что это напускное, самообман... А настоящее рвется изнутри, захлебывается от распирающего все ее существо неистового счастья...

Как она оказалась в его объятиях?

Алена не помнила и не понимала. Она сознавала только то, что его руки крепко стиснули ее, будто она готовилась вырваться и убежать, а в его задачу входило удержать и не пустить...

Никуда она не побежит... Глупый... И вырываться не будет...

Алена обвила руками его шею, зарылась лицом в мягкий свитер на его груди...

Какой запах... Родной, знакомый... Словно теплое море... Правда-правда, море пахнет, только этого не описать словами... И не рыбой, не йодистыми водорослями, а именно таким безграничным теплом... и силой... и надежностью...

И уже безразлично, кто именно из них сделал первый шаг, первый жест...

Она бросилась ему на грудь, или он порывисто обнял ее...

Все неважно...

Имеет значение только то, что его горячие губы обжигают Алене шею и от их прикосновений по телу разливается обжигающая волна. А вслед за жаром охватывает озноб. Ледяная дрожь пронизывает тело, и Алена интуитивно прижимается к нему еще сильнее...

А ее губы ищут его, тянутся навстречу, сами собой раскрываются... И тоже горят нестерпимым огнем.

Он отрывает ее от пола, приподнимает вверх... Он сильный... она легкая... Она уже просто пушинка, облачко... она уже растворяется, тает от его жадного долгого поцелуя...

Душа замерла в груди... Не хватает воздуха... И не существует на свете ничего, кроме его губ, его глаз, его рук...

Как долго она этого ждала...

Алеша тоже задыхается... Грудь его тяжело поднимается и опускается, а сердце колотится прямо напротив ее сердца...

И их стук сливается, становится синхронным и учащается... все быстрей и быстрей...

Сейчас сердца выскочат наружу, пробьют ребра и сольются друг с другом...

В голове все кружится, плывет, как в тумане... Словно она разом опьянела от бесконечного поцелуя... А губы все никак не могут разомкнуться. Короткий глоток воздуха — и они вновь погружаются в сладкий дурман...

А потом Алена почувствовала, что летит.

Невесомость... блаженство...

Это его сильные руки легко пронесли ее через комнату и опустили на кровать.

Как тогда... Как в первый раз... Только в Венеции она была совершенно обнаженной...

Как жарко... Сколько на них лишней, сковывающей движения одежды...

Алексей, не прерывая поцелуя, лихорадочно стягивал с нее кофту, блузку, брюки... А она подавалась навстречу, помогала ему освободить ее от этих вериг и сама тоже нетерпеливо тянула вверх его свитер, чтобы приникнуть к горячему телу...

— Мы сошли с ума... — бормотал он, словно в забытьи.

— Мы сумасшедшие... — вторила Алена.

— Зачем это? Господи...

Он застонал и приник к ней, зарылся лицом в ее волосы.

— Молчи... — шепнула Алена.

— Ты моя...

—Да...

Она снова была счастлива, вновь остро чувствовала наслаждение...

Так бывает только тогда, когда возвращается то, что считал утраченным навсегда...

И оба боялись ослабить объятия, чтобы опять не потерять друг друга.

Алена выплывала из небытия.

Сознание возвращалось постепенно, словно проявляется смоченная водой детская волшебная картинка.

Она вновь ощущала свое тело... Ноги затекли, и когда она шевельнулась, икры пронизали противные иголочки.

Просто на ее ногах до сих пор лежит нога Алексея... Алеши... Алешки... Ничего, пусть, это приятная тяжесть...

Алена окончательно проснулась и все вспомнила.

Это не сон... Это наяву. Он действительно лежит рядом с ней. И все было...

За окном совсем темно. Уже ночь... Но в ее спальню из гостиной падает свет. Они забыли его выключить. Не успели... не подумали...

Рука Алеши все еще обхватывает ее плечи, а под ее щекой мерно вздымается его грудь...

Алена приподняла голову и посмотрела на его лицо.

Глаза Алексея были открыты. Он тоже не спал.

Алена прижалась губами к теплой ложбинке у его ключицы. Он похудел... Сквозь кожу прощупываются кости... И скулы обтянуты резче... Или это кажется в полумраке-полусвете?

— Ты давно не спишь? — шепнула она.

— Давно.

Алена коснулась пальцами его щеки, провела по бровям и осторожно погладила разлохмаченные вихры.

— А о чем ты думаешь?

— Об этом.

Он подавил вздох и осторожно высвободил свою руку.

Алена не уловила перемены в его настроении. Она лукаво улыбнулась и шутливо спросила:

— Ну и что ты об этом думаешь?

— Что у меня нет силы воли, — ровным голосом ответил Алексей. — Я просто слабак.

— У меня тоже полное отсутствие воли, — тихонько засмеялась Алена.

— Мне не стоило возвращаться, — сказал он.

— Почему?

Что-то в его тоне заставило ее напрячься.

— Потому что все зря...

— Что именно? — звенящим голосом спросила Алена.

— Тебя не переделать. И не надо нам начинать сначала...

Идиот! Причем неисправимый. Вот уж кого действительно нельзя переделать!

Алена резко приподнялась, больно упершись локтями в его плечо. Он поморщился.

— Не строй из себя оскорбленную невинность. Ведь ты же знаешь, что я прав.

— Значит, ты сожалеешь? — гневным голосом тихо поинтересовалась она. — Значит, это я соблазнила бедного мальчика, а ты не сумел устоять?

— Не передергивай, — нахмурился Алексей. — Что мы наделали...

— А что мы наделали? — взвилась Алена, чувствуя, что задыхается от ярости. — Мы всего-навсего переспали. Можно подумать, я у тебя первая или последняя!

— Или я у тебя... — парировал он.

— Вот именно!

— И я не собираюсь быть одним из...

— Я тоже!

Алексей саркастически ухмыльнулся:

— Ну уж меня тебе не в чем упрекнуть. Я никогда не давал тебе повода.., А вот ты...

— Ха! — свирепо воскликнула Алена. — Ты не давал?! Да у тебя склероз! Ты только что отправил домой свою любовницу, а сам... со мной... Интересно, что ты наплел ее папаше? И что ты будешь говорить ей, когда вернешься? Что спал один и мечтал только о ней?!

— В отличие от тебя, — процедил он сквозь зубы, — я не умею делиться пополам... или натрое... Или сколько их там у тебя...

— Конечно! Главное — хранить верность в душе... А телесная близость это просто... физиологический акт...

— Не вали с больной головы на здоровую! Нет у меня, никакой любовницы. Это ты шляешься по ночам неизвестно где.

— Но я же сама видела... — прошипела Алена, сраженная такой откровенной наглостью.

— Кого видела? — с издевкой протянул он. — Эту истеричку? Да я такую в жизни не взял бы в жены... Это ее муженек дом присматривал.

— Не ври! Он ей в отцы годится.

— Ну и что? Нормально... — пожал плечами Алексей. — Такая же продажная, как вы все.

Алена молча перегнулась через него и подхватила с пола брошенную одежду.

— А ты меня покупал? — выдохнула она. — Впрочем... действительно... покупал... Обеды, прогулки, подарки... Значит, за все уплачено?

Она прижала к груди одежду, размахнулась и влепила ему пощечину.

— Это сдача!

Алексей перехватил ее руку и с силой сжал, так что косточки чуть не хрустнули.

— Ты дрянь... — Глаза его сузились и стали жесткими, яркая синева поблекла и посерела. — Я все делал от души... Тебя я любил, а ты...

— Теперь, значит, не любишь? — горько прошептала Алена. — Но и в этом удобнее обвинить меня, так?

— То один, то другой... Меня тебе было мало?

— Пусти. Мне больно.

— Извини.

Он отпустил руку, и Алена потерла запястье.

— Я так больше не могу, — устало сказала она. — Я думала, ты понял... Показалось, что теперь все по-другому... Я ошиблась...

Терять то, что обрел только что, еще горше...

Она быстро принялась натягивать одежду, Алексей предупредительно отвернулся.

Ему даже смотреть на нее неприятно... И не надо!

Он встал и тоже начал одеваться, избегая встречаться с ней взглядом.

— Куда ты собралась? Ложись в постель. Это я уйду.

— Ты был прав... Не стоило этого делать... — бормотала Алена. — Это просто наваждение...

— Прости, не сдержался...

— Нет, это ты прости... Я потеряла контроль...

— Спасибо, не провожай. Я сам найду дорогу...

— Я хочу запереть дверь.

— Правильно, а то забредет кто-нибудь ненароком...

— Да, какой-нибудь сосед...

— А ты потеряешь контроль...

— Упаси Боже! Больше никогда...

Алена захлопнула дверь и задвинула тяжелую задвижку. И для верности еще два раза повернула ключ.

Под его шагами скрипнули половицы на веранде... послышался быстрый топот на крыльце... зашуршал на дорожке гравий...

Алена прижалась лбом к двери.

Тихо хлопнула калитка...

Вот и все...

Она ждала услышать шум отъезжающей машины, но было тихо.

А потом в окне на первом этаже его дома зажегся свет...

Нет сил ехать до Москвы... Голова как в тумане, будто с похмелья.

Алексей достал из багажника спальник и вошел в дом.

Он бросил его на пол и растянулся, не снимая одежды. Накинул сверху одну полу. Холодно, но неохота спускаться в подвал, чтобы прогревать батареи.

И внутри холод и пустота...

Он ненавидел себя за слабость. Ведь все решил четко и определенно. Завязал, порвал, поставил жирный крест... Как там еще называется то, что он пытался проделать с собой...

Он пытался вырвать ее из сердца, убить это проклятое чувство...

И поперся к ней, как последний сосунок... Стоило лишь увидеть ее издали, и ноги сами понесли его...

А ведь должен был предвидеть, чем это закончится!

Нет, он был слишком самоуверен. Полагал, что уже достаточно владеет собой... И не мог успокоиться, не выяснив, как она-то обходится без него.

И попался в ловушку...

Его тело по-прежнему желало ее... Он до сих пор чувствовал мягкое прикосновение ее бедра, гладкую шелковистость кожи, круглую коленку под своей ногой...

Алексей старался продлить, запомнить эти ощущения, пока он лежал без сна, а она спала, уютно дыша ему в ключицу.

Он боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть ее сон.

В те минуты она принадлежала ему целиком, была только его... Он мог быть уверен в ней, только когда она спит рядом, а в остальное время...

Алексей скрипнул зубами и попытался улечься поудобнее.

Ее волосы пахли горьковатым дымом костра... Наверное, она сжигала на участке опавшую листву... Он до сих пор явственно чувствовал этот запах... Его свитер, его тело пропитались им...

Зачем он это допустил? Ведь знал, на какую муку обречет себя после этого!

А предательская мыслишка шевелилась где-то внутри: если уж случилось, то стоило ли уходить?

Ночь все никак не кончается... Они одни во всем поселке... И Алена сейчас лежит в своей кровати, такая теплая, такая желанная...

И ее дом совсем рядом.

И она ведь тоже поддалась соблазну... Сама призналась, что порыв был обоюдным... Значит, она тоже все еще хочет его...

До рассвета еще далеко.

Крадучись, как вор, Алексей на цыпочках стал обходить ее дачу. Легонько тыкал ладонью в оконные рамы: вдруг одна окажется неплотно закрытой?

Дверь была заперта. Он сам слышал, как щелкнула задвижка. А стучать не хотелось. Он не знал, что сказать, когда она откроет ему.

А если не откроет? Из принципа... Ведь, кроме него, никто не может прийти сюда этой ночью...

Тогда он будет скрестись, как униженный проситель... как бездомный пес... Нет уж!

Корабли противника следует брать штурмом. На абордаж!

Кухонная рама тихонько скрипнула и поддалась...

Вот раззява! Она даже не проверила все запоры! А если бы это был не он, а какой-нибудь бродяга?! Мало ли их шляется по опустевшим дачам!

Алексей осторожно отворил раму, подтянулся на руках и бесшумно перелез внутрь. Он прикрыл створки и плотно вогнал на место шпингалет. Весь расшатан, на соплях держится...

В доме было темно и тихо. И в этой тишине даже его крадущиеся легкие шаги должны были быть слышны издалека...

Но она не слышала...

Он подумал, что наверняка испугает ее... И тут же оправдал себя тем, что на его месте действительно мог оказаться кто угодно... Так что такой страх ей даже полезен...

На пороге спальни он замер.

Алена свернулась под одеялом калачиком, подсунув под щеку ладошку. Как маленькая девочка...

А ему почему-то стало вдруг ужасно обидно оттого, что она безмятежно спит, в то время как он не в состоянии сомкнуть глаз, отогнать от себя проклятое наваждение.

И он шагнул к кровати, нарочито громко топая. И остановился перед ней, безошибочно угадав, что сейчас она точно проснется...

...Подушка намокла от слез, и Алена подложила под щеку ладонь.

Она устала плакать... Она от всего этого ужасно устала...

У нее больше не осталось ни мыслей, ни чувств, ни желаний...

Сон был похож на черную яму, в которую она провалилась.

Но сквозь черную пустоту явственно доносился какой-то слабый шум. Не то шелест; не то шаги...

Она проснулась резко, словно кто-то толкнул ее в бок. И, еще не раскрывая глаз, почувствовала, что рядом кто-то есть. И успокоила себя: «Это продолжается сон... Потому что его здесь нет и быть не может...»

Громко скрипнула половица. Алена испуганно подскочила, машинально вцепилась в одеяло и уставилась в темноту.

— Кто здесь? — хрипловато спросила она, чувствуя, что голос стал непослушным.

— Это я.

— Это ты! — с облегчением выдохнула она.

— А ты ждала другого? — Он не удержался, чтобы опять не уколоть.

— Дурак... — протянула Алена.

Холодные руки обхватили ее теплое со сна тело.

— Я знаю... — быстро шепнул Алексей. — Я дурак... Но я не могу... без тебя...

— Ты замерз? Бедненький... — Алена откинула одеяло и позвала: — Иди ко мне...

Глава 7 А ПОУТРУ ОНИ ПРОСНУЛИСЬ...

— Эй! Есть тут кто живой?

В дверь колотили требовательно и настойчиво.

— Открывайте! Или не ждали?

Голос был мужской. Низкий и грубоватый.

Алексей открыл глаза и повернулся к Алене.

— Ну, и кого ты ждала?

Она удивленно захлопала глазами:

— Никого...

— У меня, наверное, слуховые галлюцинации?

— Честное слово... я понятия не имею... — залепетала она. — Подожди, я сейчас открою...

— Нет, — остановил ее Алексей. — Открою я.

И послал ей испепеляющий, презрительный взгляд.

Ну вот и вернулся тот, кого вчера потчевали пирожками... Ну вот и поглядим на тебя, голубчик... И на тебя, и на твою врунишку-подружку. Теперь-то она как будет оправдываться?

Алексей специально натянул одни джинсы, накинув куртку на голые плечи. Вроде как пригладил ладонью волосы, а на самом деле еще больше взъерошил... И зевнул широко, показывая, что еще не до конца проснулся.

— Вставай, соня! Я приехал!

Мужчина намеревался опять стукнуть в дверь, но Алексей быстро распахнул ее, оказавшись с пришельцем нос к носу.

— Вообще-то вы нас разбудили... — позевывая, протянул он. — Мы так рано вставать не привыкли... Что за спешка?

А прищуренные глаза цепко оглядывали стоявшего перед ним мужчину.

Ну и вкус у Алены... Совсем уже за гранью... Он же почти что старик! Кряжистый, чуть сутуловатый... В потертой куртке и мешковатых штанах...

— Так договаривались же...

Мужчина шагнул в дом, оттеснив Алексея с порога.

— Аленушка, — нарочито медовым тоном окликнул Алексей. — Солнышко! Выгляни, любимая. С кем это ты договаривалась?

Алена уже успела одеться и теперь стояла за его спиной, с трудом удерживая смех.

— Солнышко выглянуло, — ехидно ухмыльнулась она. — И вижу, что ты чуть не спустил с крыльца замечательного мастера. А ведь таких, как он, между прочим, днем с огнем не сыщешь.

— А он мастер чего? — в тон ей поинтересовался Алексей, не до конца еще понимая, что происходит, но уже осознав, что этот пожилой мужичок явно не тянет на ее любовника.

— На все руки, — фыркнула Алена и повернулась к мужчине. — Я правильно говорю?

— Совершенно верно, — серьезно подтвердил он и укоризненно глянул на Алексея: — Ты, как я понимаю, хозяин? И до чего ж ты дом довел? Не годится на супругу все заботы сваливать. Женщина и не понимает толком, что да как ей делать надо. Ей нахалюги какие лапши на уши навешают, да и слупят втридорога.

— Это вы крышу крыли? — догадался Алексей.

— Я, — с достоинством ответил мастер. — Смотрел уже? Ну и как работа? На совесть делал.

— Я поздно вернулся. Темно было, — уклончиво отозвался Алексей, решив не разубеждать его по поводу «супруги».

— Вот и хорошо. А то я без напарника приехал. Подсобишь.

— Подсоблю, — кивнул Алексей. — А что делать надо?

— Пока что тес разгрузить.

— Это мы мигом, — заверил Алексей. — Но сперва не мешало бы позавтракать. Аленочка! У нас есть что-нибудь?

— Курица осталась. И пирожки...

— Пирожки знатные! — похвалил мастер. — В этом она у тебя молоток! Моя-то старая всю жизнь прожила, а таких ни разу не стряпала. Сохнет у нее тесто, и все тут!

— А вы разве пробовали? — уточнил Алексей.

— А то как же! И заметить не успел, когда она напекла... Что умеет, то умеет! Обед почище, чем в любом ресторане! С душой, значит, делает...

Алена засыпала в остывшую печь немного угля и несколько щепочек для растопки. Усмехнулась про себя — уточняет... Он все-таки неисправим...

Печь ей сложили на славу, огонь занимался легко, не надо было раздувать, усиливать тягу... Она приложила руку к выложенному изразцами боку печи. Сразу чувствуется тепло... Чугунная конфорка уже накаляется...

Она поставила чайник, накрыла влажным полотенцем пирожки и поставила их в духовку подогреть. Вытерла пот со лба, оглянулась...

Пожилой мастер и Алексей стояли за ее спиной и оба глядели на нее с удовольствием.

— Видал, как управляется? — подтолкнул Алексея в бок мастер, словно тот спорил с ним. — А я вчера подумал, грешным делом...

— У тебя сажа на лбу... — Алексей шагнул к Алене и провел ладонью по ее лицу. — Нет... еще больше размазал. Иди сюда... — Он подвел ее к умывальнику и с улыбкой обернулся к мастеру: — Что там насчет «грешного дела»?

Тот молча потоптался, глядя на них, и крякнул смущенно:

— Я пока что сам разгружу... Видать по всему, давно ты дома не был...

— Давно, — подтвердил Алексей. — Три месяца.

Он поднял за подбородок Аленино лицо и приник к ее губам.

— Увидят же... — смущенно дернулась она. — Что он подумает!

— Он уже подумал, — усмехнулся Алексей. — Мне начинают нравиться твои гости...

— Фома неверующий...

Он больше не дал ей сказать ни слова...

После «семейного» завтрака они быстро управились на чердаке вдвоем с мастером. Тот прилаживал жердочки, а Алексей поддерживал, пока мастер точными движениями вгонял в дерево гвозди.

— Сколько мы вам должны? — спросил Алексей, когда они, окончив работу, любовались творением рук своих.

— Так хозяйка вчера уж расплатилась, — ответил мастер. — Лишнего мне не надо.

Но Алексей быстро достал из портмоне несколько сотен и сунул мастеру в карман.

— Возьмите еще. Спасибо.

Тот сделал попытку вернуть деньги, но Алексей удержал его руку.

— Это премия за качество.

— А... ну раз так... — Мастер расплылся в улыбке.

Потом Алексей помог ему завести старенький, постоянно глохнущий «Москвич» с прицепом, и они с Аленой дружно помахали ему вслед, пока он не скрылся из виду.

— И где ты взяла деньги на ремонт? — поинтересовался Алексей.

Она сдвинула на переносице темные брови.

— Заработала.

— Или подарили?

— Ты на что намекаешь?

— Или одолжила? — не унимался он.

— У тебя не только слуховые галлюцинации, у тебя полная глухота! — фыркнула Алена. — Я же ясно сказала.

Алексей пожал плечами и пристально посмотрел на нее.

— Пожалуйста, не считай меня за несмышленыша. Я прекрасно представляю, в какую сумму это обошлось.

— А почему, собственно, тебя это так волнует?

— Просто хочется узнать источник, откуда деньги текут.

— Другими словами, тебе интересно, кто мой спонсор? — мрачно уточнила Алена.

От хорошего настроения и следа не осталось. Только на губах осталась застывшая улыбка...

— А... теперь это так называется... — понимающе протянул Алексей.

Алена отвернулась и ушла в дом.

Всего несколько минут назад он был совсем другим... И опять словно бес в него вселился. Или он нарочно, или это уже патология...

Он пошел следом, остановился, глядя, как Алена рассовывает по сумкам оставшиеся вещи, связывает обернутые газетами рамы с картинами, снимает с кровати простыни и тоже упаковывает...

Она и шторы уже успела снять с окон... Именно поэтому дом принял такой пустой, нежилой вид...

— Ты что, уже до весны?

Алена молча кивнула.

— Давай, что можно, отнесу в машину, — предложил Алексей. — Я тебя отвезу. Или ты предпочитаешь не рассекречивать новое место жительства?

Она дернула плечиком. Какие глупости!

— Почему же? Здесь нет секрета.

— И куда тебя надо отвезти?

— На проспект Мира. Если тебе по пути...

— По пути, — успокоил он.

Алена искоса поглядывала на него. Как он умеет так резко меняться!

То такой родной, нежный, мягкий... А то колючий и неприступный и язвит, стремясь уколоть побольнее...

С ним не бывает золотой середины. Как на качелях — вверх-вниз...

Алексей вел машину и напряженно молчал.

Он нарочно принял отчужденную позу, чтобы она не догадалась, что он... боится. Боится увидеть того, с кем она теперь живет. А в том, что этот «некто» существует, у него оставалось все меньше сомнений.

То, что на даче Алена делала ремонт, а не принимала своих ухажеров, еще ни о чем не говорит.

Это лишь один день из почти сотни, прошедших с тех пор, как они расстались.

Это у него в море вокруг были только мужчины. Она-то оставалась на берегу... И здесь мужчин неизмеримо больше...

Как говорил его погибший товарищ по подводным путешествиям Жан Лепелье, никто из женщин не сумеет ждать благоверного из морских странствий по полгода... И потому доверять им не стоит... И нельзя связывать с ними свою жизнь...

Но он не собирался прятать голову в песок, как страус, чтоб не видеть ничего вокруг и не знать, что происходит.

Пусть это будет больно. Он все равно хочет увидеть все своими глазами.

Они свернули с окружной автодороги и помчались по Ярославке.

— Тебе начало или конец? — наконец-то произнес он.

Алена оторвалась от своих мыслей и недоуменно повернулась к нему.

— Где именно на проспекте Мира?

— Трифоновский переулок.

— Хорошее место, — буркнул он.

— Да. Там рядом приход святого Трифона. Говорят, если ему молиться, то он поможет в делах.

— И ты молилась? — скривился в усмешке Алексей. — И святой Трифон теперь покровительствует во всех твоих делишках?

Да что с ним спорить?!

Алена обиженно надула губки и отвернулась.

— И большая у тебя там квартира? — через некоторое время спросил Алексей.

— Три комнаты.

— Нормально! — присвистнул он. — Вам не тесно?

— Да нет, нас всего двое...

На его щеках выступили красные пятна. А потом словно огненная волна залила разом и лицо и шею. Алексей издал горлом булькающий звук, будто подавился:

— Ум-гум...

Алена покосилась на него и ядовито добавила:

— Конечно, три комнаты не три этажа... Тебе необходим настоящий размах...

— Да, я не люблю довольствоваться малым, — подтвердил он. — Или все, или ничего.

— Я обычно выбираю из «ничего», — тихо пробурчала Алена.

Он свернул в Трифоновский переулок и сбавил ход.

— Показывай свою обитель.

«Ваше любовное гнездышко...» — добавил он про себя.

Алена прищурилась и указала рукой.

— Вот здесь. Второй подъезд.

Алексей почему-то заволновался, неловко вывернул руль, заехал колесами на бордюр и едва вписался в узкую, ведущую во двор арку...

И дом этот, и этот двор были поразительно, подозрительно знакомы...

Глава 8 ВАША ДАМА БИТА...

— Туз выиграл!— вскричал Герман.

— Ваша дама бита...

— Графиня!

Алексей Никитин сейчас походил на несчастного Германа. Только не графиня, а старая княгиня Вяземская стояла перед.ним собственной персоной в дверях квартиры по Трифоновскому переулку.

И именно она, а не предполагаемый соперник, обнимала и целовала Алену.

А Алексей застыл на месте, совершенно потеряв дар речи, продолжая держать в руках тяжелые сумки с Алениными вещами и связку картин через плечо.

— Как хорошо, что тебя проводили, — сказала Алена Андреевна. — Я так волновалась, как ты это все дотащишь на электричке...

— Да... К счастью, сосед случайно приехал... — смущенно пробормотала Алена.

Алексей вновь разом залился краской, потому что княгиня Вяземская пристально посмотрела на него и промолвила:

— Хороший у тебя... сосед... — Она отступила внутрь, широко распахивая дверь. — тогда приглашай гостя в дом, Аленушка.

— Проходи, гость... — буркнула Алена.

— Спасибо... — залепетал он, как растерявшийся мальчишка. — Я как-нибудь в другой раз...

— Зачем же ждать еще одного раза? — недоуменно приподняла княгиня такие же темные, как у Алены, брови вразлет. — Кажется, вы уже нашли то, что искали?

— Д-да... — заикаясь, выдавил он.

— Тогда давайте наконец познакомимся.

Княгиня протянула ему тонкую, изящную, совершенно не старческую руку, и он уже хотел было припасть к ней губами в полупоклоне, как того требовал ее титул, но она неожиданно твердо, по-мужски сжала его ладонь.

— В прошлый раз я не знала, кто вы... Хотя следовало догадаться...

— Мне тоже...

— Алена Андреевна. Родная бабушка вашей... соседки... по материнской линии, — чопорно уточнила она степень родства.

— Алексей Никитин.

— Алеша, — одобрительно кивнула бабушка. — Хорошее имя. Божье.

Алена-младшая с недоумением переводила глаза с бабушки на Алешу и обратно. Когда это они успели познакомиться? В какой такой прошлый раз?

— Ну что ж, выходит, кто ищет, тот всегда найдет, — заметила бабушка с намеком, непонятным Алене.

Алексей неловко пожал плечами.

— Ну раз все в сборе, давайте пить чай. — И бабушка тактично повернулась и направилась на кухню.

— Ты когда это успел повидаться с моей бабулей? — тихонько зашептала Алена.

— Неважно, — уклончиво заметил он. — Теперь уже неважно.

Алена так и не поняла, что же ему стало неважно и почему именно теперь.

— Подвинься, дорогая, — по-хозяйски скомандовал он, отодвигая ее в глубь прихожей. — Мне надо вещи внести.

Что это с ним? Только что краснел, как рак, смущался, а теперь деловито распоряжается, распаковывает ее сумки, раскладывает вещи... Да еще и периодически покрикивает бабушке на кухню:

— Алена Андреевна, а шторы сразу в стирку отложить?

— В стирку, Алеша, — по-родственному отзывается бабушка.

— А дачный сервиз?

— Достаньте из кладовки картонную коробку. Он теперь до весны не пригодится...

А Алену они вроде бы и не замечают... Или это не она внучка, а он близкий родственник?!

— Что ты расселась, как принцесса? — повернулся к ней Алеша. — Распаковывай свои картины.

Но она только независимо дернула плечиком — не командуй, дескать, сама знаю! И вместо картин сгребла в охапку ворох дачной одежды и понесла в большой шкаф в спальне.

Алексей заглянул через открытую дверь и увидел большой портрет, на котором... у него дыхание перехватило... была Алена... Вернее, не Алена, а полузнакомая царевна-Лебедь... Только волосы почему-то были не светлыми, а темными и черты лица более удлиненными, но вот брови и живые глаза с лукавинкой были точно Аленины...

— Это ты? — выдохнул он.

Алена оглянулась и усмехнулась:

— Ты меня хронически не узнаешь... То за знатную венецианку принимаешь, то за балерину... К сожалению, это не я, а бабуля.

— А-п... — он схватил ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. — А... это ты рисовала?

— У тебя плохо со зрением или с математикой? Прикинь, что, когда бабуля позировала для этого портрета, меня еще и на свете-то не было.

— Аленушка, зачем же ты меня показываешь мужчине в таком неприкрытом виде? — укоризненно сказала бабушка. — Не для того же, чтобы он сравнил эту нестареющую паву с жалким оригиналом...

Алеша повернулся к ней и опять смутился.

— Вы так хороши... правда... И тогда, и сейчас...

— Вы не умеете делать комплименты, — чуть кокетливо сказала бабушка, расставляя на круглом столе чашки. — В комплименте должна быть хоть капелька правды.

— Напротив, очень хорошо умеет, — фыркнула Алена, с удовольствием наблюдая за растерявшимся Алешей. — Но порой действительно приукрашивает... Ты осторожнее с ним, бабуля, он такой льстец... А кстати, — она хитро прищурилась, — вы что-то говорили насчет прошлой встречи. Но твой сообщник не выдает вашу общую тайну. Придется тебе, бабуля, раскалываться...

— Да уж придется, — притворно вздохнула бабушка. — Не стоит дольше скрывать наши отношения...

— Ах, так у вас уже отношения успели завязаться?! — воскликнула Алена.

Алексей изумленно уставился на бабушку и тут же попытался неловко оправдаться:

— Понимаешь... я...

— Позвольте мне объяснить, — перебила его Алена Андреевна. — Видишь ли, Аленушка, у нас была кратковременная встреча, но, к сожалению, мы оба оказались слишком непроницательны. Твой... сосед... разыскивал Алену Андреевну Вяземскую. Но почему-то, увидев меня, обомлел и перепугался насмерть...

— Ничего я не испугался, — пробормотал он.

— А зачем тебе понадобилась моя бабушка?

— Думаю, что разыскивал он не меня, а тебя, — покачала головой бабуля, словно удивляясь Алениной недогадливости. — И естественно, потерял дар речи, увидев, как ты переменилась.

— Ты меня искал... — Алена повернулась к нему.

Но вместо того чтобы ответить, Алеша вдруг зашелся тихим, булькающим смехом и бессильно опустился на стул.

— Очень смешно...

— Очень... — подтвердил он. — Это в адресном столе... справку выдали...

Алена тоже прыснула со смеху.

— Она настоящая Алена Вяземская, а я всего-навсего Елена Петрова.

— Ах, так ты самозванка! А не отроковица из роду царска... — протянул Алеша, давясь смехом.

И только бабушка хранила серьезное выражение лица. Лишь она одна поняла про «отроковицу». И потому с достоинством заметила Алексею:

— А вот здесь вы не правы, Алеша. Именно «из роду царска»... Так что все сходится.

— Что? — вскинула на них глаза Алена, но они оба переглянулись и не стали ей ничего объяснять.

А Алексей лишь проникновенно сказал старой княгине:

— Как жаль, что я познакомился с вами только сейчас...

А она царственно склонила набок аккуратную голову и произнесла фразу, от которой Алена чуть не потеряла дар речи, не понимая, как это бабушка обо всем догадалась. Может, видит насквозь?

— Ваши жемчуга отменно хороши. У моей матери в молодости были почти такие же...

Какое странное чувство... словно они — одна семья. Круглый абажур низко свисает над столом, отбрасывая на бархатную скатерть ровный круг света... И цвет у скатерти точно такой же, как на шкатулке с жемчугами, подаренной Алене Алешей...

И они втроем мирно пьют чай и обмениваются ничего не значащими фразами... Но за ними ощущается не объяснимая словами близость, взаимопонимание, родство...

— Вы меня извините, если я прилягу? — спросила бабушка, когда чаепитие было окончено, и поднялась из-за стола.

— Конечно, — хором ответили Алена с Алешей. — Я сама... я сам... все уберу.

— Ты покажи ему дедушкин кабинет...

Это бабуля так тактично намекнула, что им ни к чему торчать в проходной комнате и они вполне могут уединиться.

— Хорошо, бабуля...

— Если засидитесь допоздна, то постели Алеше в кабинете на диване...

Они переглянулись и опять отозвались хором:

— Хорошо...

А потом Алексей помог ей убрать со стола посуду, вымыть чашки... Вернее, мыла Алена, а он вытирал, забавно перекинув через плечо полотенце.

И опять получалось похоже на семью...

В бабушкиной спальне было тихо. Они на цыпочках прошли по коридору и проскользнули в кабинет.

Его руки тут же порывисто привлекли Алену к себе, а губы нашли ее губы, но вместо поцелуя он прошептал:

— Какая у тебя классная бабуля...

— Ты только это мне хотел сказать? — обиделась Алена.

— Нет. Просто я всегда мечтал иметь такую...

— Надо узнать, хочет ли она получить такого внука, — подколола Алена.

— Мне кажется, она не против, — серьезно ответил он.

— А я?

— А что ты?

— Ты меня забыл спросить.

— А ты против?

— Иметь такого внука?

— Не издевайся.

— Просто каков вопрос — таков ответ.

— Ты невыносима... — выдохнул он и наконец-то поцеловал ее.

— Это... ты... невыносим... — все-таки успела выговорить Алена, пока не перехватило дыхание и земля не начала уплывать из-под ног.

— Может быть, поедем ко мне? — горячо шепнул он. — Неудобно как-то...

— Бабушка велела тебе остаться... Старших надо слушаться... Отпусти меня, я тебе постелю...

— А что, мы уже засиделись допоздна?

— А разве ты не хочешь?

— Давай не будем больше спорить, — примирительно сказал Алеша.

— Но ты сам всегда первый начинаешь, — возразила Алена.

— А ты подхватываешь.

— Мне велели провести экскурсию. — Алена шутливо выскользнула из его рук, словно поддразнивая. — Я начинаю. Итак, здесь работал мой дед, профессор Северьянов, который всю жизнь посвятил изучению наследия Петра Андреевича Вя...

— Я знаю, — перебил ее Алеша. — Я слышал о нем в Остафьевском музее. Давай перейдем сразу ко второй части нашей программы.

— А ты и в Остафьеве был? — изумилась Алена.

— Ну я же должен был выяснить, на самом деле ты княжна или самозванка...

— Самозванка... — засмеялась Алена. — Переходим ко второй части.

Она стелила простыни на узком кожаном диване и тихо торжествовала. Он искал ее! Он рыскал по адресным столам! Он ездил в Остафьево! Но почему-то ни словом не обмолвился об этом... Упрямец... Гордец... Ревнивец... Венецианский мавр.

Они не включали свет, хотя за окном уже опустились быстрые осенние сумерки. Все, что им нужно было увидеть, они видели — белый квадрат простыни и силуэты друг друга. А остальное — на ощупь...

— Где ты, — позвал Алеша. — Ничего не вижу...

— Притворщик.

— Иду на голос...

И они сплели объятия на белой простыне...

— Тише, бабушка услышит...

— Я заметил, отсюда до спальни далеко... И потом, мне обещали устроить экскурсию...

Экскурсию Алеша начал прямо от мочки ее маленького ушка, потом продвинулся ниже, обстоятельно исследуя шею, потом скользнул к груди и задержался надолго у каждого из двух волнующих холмиков, увенчанных набухшими спелыми ягодами сосков...

Кожаный диван был слишком узким для двух тел, но они каким-то чудом поместились на нем, слив два тела в одно.

— Прости меня, — тихо шепнул ей Алеша. — Я вел себя как полный идиот...

— Я это давно заметила... С самого первого дня нашего знакомства...

— Но я ревную тебя, как сумасшедший... Это плохо...

— Нет... — помолчав, отозвалась Алена. — Это хорошо.

— А сегодня я посрамлен, уничтожен, убит наповал...

— И кто же тебя сразил? Уж не я ли?

— Нет. Старая княгиня... Ведь я не верил тебе...

— А кого ты ожидал увидеть? К кому, по-твоему, ты меня вез? И как ты мог сам... везти меня... к кому-то?!

— Я чуть не умер по дороге, — серьезно признался Алеша. — А потом просто гора с плеч свалилась.

Они лежали лицом друг к другу на боку, тесно прижавшись и сплетя руки вокруг тел. Шевельнуться на этом диване означало, что тот, кто оказался с краю, должен был неминуемо скатиться на пол.

— А мне каково было, ты подумал? — спросила Алена. — Сплошные упреки и обвинения, а за что?

— Я же покаялся...

— А я еще не дала тебе индульгенцию.

— В православной традиции за раскаянием автоматически следует отпущение грехов.

— Ну если ты так подкован в Священном писании, то должен знать, что самый страшный грех — это гордыня. А она у тебя непомерна.

— Не гордыня, а чувство собственника, — зарычал он и обхватил Алену еще крепче. — Я тобой ни с кем делиться не намерен... Бог создал женщину плоть от плоти мужской...

И Алене вдруг расхотелось с ним спорить. Она сама была такой же собственницей. И вполне была согласна с писанием. Она действительно плоть от плоти его...

— Держи меня... никуда не отпускай... никогда... Всю жизнь. Еще крепче...

— Я боюсь, что тебе будет больно.

— Нет, мне приятно.

И, зарываясь лицом в ее волосы, Алеша пробормотал нечто непонятное:

— ...Моя дама бита... Туз выиграл...

Глава 9 ПОРЯДОК СЛОВ В ПРЕДЛОЖЕНИИ

— Я так люблю тебя, что ты не представляешь...

— Нет, это ты не представляешь, как я тебя люблю!

— Мы опять спорим?

— Нет, мы наконец-то объясняемся...

— Между прочим, я первая тебе призналась в любви. А ты все топорщился да ершился... Золотая рыбка... Чудо-юдо морское...

Они тихонько переговаривались, обмениваясь поцелуями и на ощупь натягивая одежду.

Поздний серый рассвет еще не успел заняться за окном, но они решили потихоньку выбраться из бабушкиной квартиры, чтобы провести остальное время в его гостиничном номере.

— А ты мне правду сказал? — Алена вдруг замерла, словно вспомнив что-то кошмарное.

— Что я тебя люблю? Разве эти губы умеют врать?

Он опять поцеловал ее.

— Подожди, Алешка... Ты говорил, что опять уедешь...

— Я собирался...

— Но как же так? Я больше не выдержу одна...

Он приподнял ее лицо за подбородок, провел пальцем по щеке и удовлетворенно констатировал:

— Ты плачешь.

— А тебе это доставляет удовольствие? Доводить меня до слез...

— Честно говоря, приятно, когда при одной мысли о разлуке девица начинает горько рыдать.

— Так ты нарочно!

Алексей слегка нахмурился:

— Вообще-то... Ей-богу, не знаю. Я уже послал заявку. Понимаешь, могут вызвать либо меня, либо Мигеля...

Алена побледнела и упавшим голосом сказала:

— Значит, правда...

Алексей вдруг чему-то улыбнулся:

— Тебе смешно, что я переживаю? — вспылила она. — Ну и катись в свое море-океан, если тебе со мной плохо!

Он сграбастал ее в охапку и прижал к себе.

— Не бойся, я ведь не собираюсь покидать тебя на семнадцать лет...

— Еще не хватало!

— А ты меня будешь ждать?

В его голосе опять проскользнуло подозрение.

— Если не уверен, не уезжай! — заявила Алена.

Он слегка отстранил ее за плечи и вгляделся в полумраке в ее лицо.

— Может быть, и не уеду, — задумчиво сказал он.

— Я хочу знать наверняка. Твои «может быть» меня не устраивают...

— Как и меня твои. Я тоже хочу быть уверен.

Нет, это невыносимо! Он опять за свое! Только что раскаялся, посмеялся над своей подозрительностью и опять начинает снова!

Алена возмущенно сбросила его ладони со своих плеч и демонстративно отошла к окну.

Алеша шагнул следом и обнял ее сзади, шепнул примирительно:

— Просто не хочу быть похожим на морского дьявола.

— Эй, моряк! Ты слишком долго плавал! Я тебя успела позабыть. Мне теперь морской по нраву дьявол, Его хочу любить! —

с сарказмом пропела Алена.

— Не думаю, что мне пойдут рога... — в тон ей подхватил Алеша.

— Между прочим, знаешь, откуда пошло выражение «наставить рога»? — Алена хитро покосилась на него через плечо. — Один австрийский рыцарь, отправляясь в, поход, надел своей благоверной пояс верности. А дама не вынесла долгой разлуки, искорежила и сломала гнусную железяку и жила в свое удовольствие. Но вот донеслась весть, что супруг возвращается. Жена, естественно, в панике бросилась в местному умельцу, и тот изготовил точно такой же пояс и даже выковал на нем такой же чеканный узор, очень сложный... Но муж все равно догадался.

— И как же? — заинтересовался Алеша.

— На орнаменте чеканки были олени. На прежнем поясе они были без рогов, а на подделке — с рогами.

— Вот что значит наблюдательность!

— Но у тебя она напрочь отсутствует, — усмехнулась Алена.

— Наоборот, — возразил Алеша. — Ведь мое основное занятие наблюдать и исследовать.

— Рыб, а не людей. Даже слепой сразу бы заметил, что я его жду не дождусь, а ты все выискиваешь да перепроверяешь... — Алена болезненно скривилась и добавила: — Прямо как мой папочка...

— Ты из-за него ушла из дома?

— Да. Но это долгая история. И грустная. Тебе не интересно.

— Мне интересно все, что с тобой связано, — с грустью и теплом сказал Алеша. — И у меня никогда не было отца... Я просто не понимаю, как можно разорвать отношения со своими родителями...

— Может, в этом твое счастье, — болезненно усмехнулась Алена. — Иногда самые близкие люди из самых благих побуждений гак коверкают твою жизнь...

Алеша молча поцеловал ее в затылок, а потом подул легонько в тонкие волоски на макушке.

— Не бойся, я этого никогда не сделаю... Хотел бы я с ним познакомиться...

— Лучше не стоит! — испугалась Алена.

Они выскользнули в коридор и замерли, пораженные тем, что на кухне ярко горит свет, а по дому разносятся запахи горячей сдобы.

Ну вот тебе и «смылись»... Оба смутились, как школьники, застигнутые врасплох.

— Аленушка, ты уже разбудила Алешу? — услышав их шаги, громко спросила из кухни бабушка.

Скрываться дольше не имело смысла. Алеша нашел Аленину руку и переплел свои пальцы с ее, сжал легонько, словно вливал в нее уверенность.

— Да, бабуля... — каким-то чужим голоском пролепетала Алена. — Я уже давно встала...

Не признаваться же, что она всю ночь так и провела с Алешей в кабинете...

Но бабушка либо не заметила этого, либо искусно поддерживала эти странные правила игры. Она безмятежно ответила:

— А я только что поднялась. Поняла, что вы уже не спите, и вот пеку ватрушки...

— Неужели?! — восхищенно воскликнул Алеша и быстро направился на кухню. — То-то я чувствую такой знакомый запах... как в детстве... Наша повариха по праздникам нас баловала...

— У вас была повариха? — изумленно приподняла соболиные брови старая княжна. — Это вы из каких же Никитиных будете, Алеша? Графа Павла Алексеевича или из Коломенских?

— Из Озерковских, — усмехнулся он. — И род мой только с меня и начался.

— Он вырос в детдоме, бабуля, — торопливо пояснила Алена. — И фамилию ему дали в честь сторожа Никиты, который нашел подкидыша.

Но княгиня Алена Андреевна лишь недоверчиво покачала головой:

— Поверьте, молодой человек, такой врожденный вкус, как у вас, должен был воспитываться не одно поколение.

— А я самородок, — почему-то покраснел Алеша, не желая признаться, что ему очень польстило это замечание.

Нельзя же было уйти от ароматных, пышных ватрушек с зарумянившейся горкой сладкого творога в идеально круглой выемке. И хотя столь ранний завтрак не входил в планы влюбленной пары, пришлось отдать ему должное.

— Возвращайтесь к обеду, — напутствовала их бабушка, когда они наконец собрались уходить, словно теперь здесь был уже их общий дом.

— Что-то я не припомню ни одной гостиницы в этом районе, — задумчиво протянула Алена, когда Алеша свернул на Таганке с кольцевой дороги в сторону Птичьего рынка.

— А я передумал.

— И куда же мы едем?

— К твоим родителям.

— Зачем?! — остолбенела Алена. — Поворачивай обратно! Мне и без них...

Алеша покосился на нее и лукаво заметил:

— Без них никак не обойтись.

Этот ненормальный римский Алексий разорвал кровные узы, связывающие его с Евфимианом и Аглаидой, а его тезка, наоборот, собирается связать порванную по неосторожности нить...

— Аленка! — обрадовалась мама. — В такую рань! И даже не предупредила... — и тут же насторожилась: — Случилось что-нибудь?

— Случилось, — отозвался из-за Алениной спины незнакомый мужчина, слишком загорелый для московской осени.

Егор Иванович неспешно поглощал на кухне яичницу, когда услышал из прихожей мужской голос.

— Оля! Кто там еще? — недовольно окликнул он. — Закрывай дверь. Нет, подожди, я сам разберусь!

Он решительно выбрался из-за стола, подтянул на животе спортивные штаны и поспешил к входной двери, на ходу вытирая губы салфеткой.

Алена невольно отступила на шаг, безотчетно пытаясь спрятаться за спину Алеши. Зачем ему понадобилось притаскивать ее сюда?!. И почему она поддалась его настойчивости, как кролик удаву, сама показала родительский дом, сама поднялась с ним по лестнице?..

Просто ей казалось, что Алеша делает все так, как надо... Вот только кому надо? Ему? Ей-то точно ни к чему лишние скандалы и выяснения отношений...

Он не может понять, чего она боится... Конечно, он ведь не знает, что случилось после того, как ее папаша встретился лицом к лицу с ее первой любовью...

Алеша думает, что она просто капризная московская девчонка, избалованная княжна, белая косточка, из вредности и гнусного характера незаслуженно обидевшая людей, подаривших ей жизнь...

Он не знает, что этот тип, по несчастью являющийся ее отцом, уже отнял одну жизнь... И если бы не потерявшаяся крохотная собачонка, то этот список мог бы продолжиться еще одной — Алениной...

— Я пойду! — стремительно рванулась она, услышав мягкие, какие-то вкрадчивые шаги отца.

Алеша удержал ее за руку. Его пальцы были как стальные наручники — не вырваться...

Алена дернулась — бесполезно. И тогда она просто зажмурилась, чтобы, по крайней мере, не видеть того, что теперь неминуемо произойдет.

— Что вам угодно? — недружелюбно осведомился Егор Иванович, в одну секунду профессионально установив причинно-следственную связь: нездешний загар незнакомца, парижское полупальто, явно не из дешевых магазинчиков «Тати», сильные руки, цепко удерживающие рвущуюся прочь Алену....

Ему сразу же все стало ясно. Его непутевая дочь вляпалась в неприятности, и теперь его собираются шантажировать некие структуры, сумевшие точно вычислить, как использовать его родственные чувства в своих интересах. Причем структуры могущественные, поскольку их посланец имеет не примитивный вид бычкообразного отморозка, а выглядит вполне интеллигентным человеком, имеющим даже некоторый шик. И загар его явно свидетельствует о привычке проводить ненастное время на дорогостоящих курортах в странах вечного лета...

— Ты отойди, Оленька, — велел он жене, подталкивая ту от греха подальше в глубь квартиры. — Мы побеседуем по-мужски.

Егор Иванович загородил своей объемной фигурой проход, но незнакомец легко отодвинул его в сторону и без приглашения шагнул внутрь. К тому же он еще и втянул за собой изо всех сил упирающуюся Алену.

— Я вас не приглашал! — взвизгнул Егор Иванович, оторопев от такой наглости.

— Нас не приглашали! — вдруг подала голос его дочь. — Я же тебе говорила!

— Сколько вы хотите? — без обиняков вопросил Егор Иванович.— Какие услуги? Я не намерен торговаться.

— Это хорошо, — кивнул незнакомец, закрывая за собой входную дверь. — Терпеть не могу, когда сговор превращается в торг. Хотя всегда интересно выяснить, сколько отец готов дать за своим чадом...

«За свое чадо! — тут же пронеслось в мозгу Егора Ивановича. — Значит, речь идет именно о выкупе... И у него есть компромат на Алену... Что? Наркотики? Старинные иконы? Чем еще криминальным она могла заниматься?»

На кухне с шипением перелилась через край джезвы шапка кофейной пены.

— Оленька, выключи газ! Залило! — машинально крикнул Егор Иванович, пропуская Алену и ее конвоира в комнату. А там он в упор глянул на него: — Говорите ваши условия. Что вы хотите?

— В принципе нам ничего не надо, пожалуй, кроме дачи, — нахально заявил тот.

Егор Иванович развел руками.

— Тогда почему ко мне? Дача записана на Алену. Ей и решать.

— Кретин! — с ненавистью прошипела Алена, выдернула свою руку из ладони незнакомца, но теперь уже никуда не убежала, а, напротив, уселась на диван и велела: — Садись, Алеша. Видишь, как. дорожит мной мой папочка? А тебя он принял за рэкетира... ручки-то дрожат... и глазки бегают...

Вымогатель и жертва мирно сидели рядом, и Егор Иванович больше уже ничего не понимал.

А потом загорелый незнакомец поднялся и церемонно поклонился:

— Алексей Никитин. Не думал, что обо мне так подумают в доме моей невесты.

Теперь уже и Алена приоткрыла рот и уставилась на него, непонимающе хлопая глазами.

Кажется, только мама все поняла. Она моментально появилась из кухни и подала Алексею руку.

— Ольга Игоревна. А он Егор Иванович, — она ткнула в онемевшего отца. — Очнись, Егор. Это Аленушкин жених. Ты позабыл нормальное значение русского слова «сговор». Это договор родственников о свадьбе и приданом. Вы ведь это имели в виду?

— Именно, — подтвердил Алеша. — И я так понял, что приданое вы ей уже выделили заранее и даже оформили официально. Значит, осталось только нам договориться.

Егор Иванович справился с собой и вновь обрел присутствие духа.

— Но позвольте! — голос его окреп. — Я вас впервые вижу. И не могу позволить себе сговариваться с первым встречным.

— Егорушка, а при чем здесь ты? — мягко, но твердо сказала мама. — Не тебя же к венцу поведут. Скажи спасибо, что нас заранее ставят в известность.

Отец густо побагровел и промокнул платком вдруг обильно выступивший пот. Он не знал, радоваться ему или огорчаться и негодовать. Он никак не ожидал, что Алена захочет официально представить ему своего будущего мужа. Он думал, что узнает об этом постфактум, последним... И как ни горько, уже смирился с этой мыслью.

А Алена застыла на диване, вытянувшись в напряженную струнку, не веря своим ушам. Она тоже не могла определить, какое из двух чувств преобладает сейчас в ее душе: неземная, пьянящая радость или справедливое негодование.

Алеша говорит, что он ее жених... Нет, это мама сказала... Алеша заявил, что она его невеста... Ну, это одно и то же... Фу, мысли путаются... Значит, он хочет на ней жениться?! Но позвольте, ведь сначала следует спросить согласия у... невесты, а уж потом являться к родителям. А так он ей не оставил выбора и поставил в идиотское положение...

Она решительно встала.

— Ну, вы тут договаривайтесь, — она метнула на Алешу уничтожающий взгляд. — А я пойду. Мое мнение здесь никого не интересует.

Вопреки ее ожиданиям, он не вскочил и не кинулся следом, а остался сидеть, безмятежно кивнув ей, словно она сказала комплимент:

— Возьми ключи, дорогая. Подожди меня в машине.

И не успела Алена возразить, как Алеша сунул ей связку ключей.

Алена опустила в дверце стекло, нашла в бардачке сигареты и закурила.

Он просто нахал! Уже торчит там целый час! А о ней просто позабыл!

Сначала она не хотела ждать его... Пусть побегает, поищет, да не на «мерседесе», а ножками, пусть поклянчит прощения...

Но потом решила, что лучше уж сразу все ему высказать по горячим следам. И потом, что-то внутри подсказывало, что вряд ли она дождется от него вымаливания прощения... Только даст повод для лишних упреков...

Вот черт! Она уже начинает заранее просчитывать, как он отреагирует на ее поступок!

Наконец Алексей появился. Он вышел из подъезда с улыбочкой, в прекрасном расположении духа, уселся рядом с Аленой, не обращая внимания на ее надутый вид.

— Все в порядке, — сообщил он. — Мы прекрасно поладили. Он нормальный мужик. И кстати, любит тебя...

— Но странною любовью! — фыркнула Алена.

— Он был готов тебя выкупать...

— А потом потребовал бы, чтоб я все вернула сполна...

— Ты несправедлива, — укорил ее Алеша.

Алена глубоко затянулась и нервно загасила окурок.

— И как же вы поладили? Когда у вас свадьба?

— У нас, — поправил Алексей.

— А меня никто не спросил... Я понятия не имею, о чем речь. Жених, невеста... это вы о ком?

— О нас с тобой.

— А разве ты мне делал предложение? — изумилась она.

— А разве нет?

— Нет.

Он дурашливо хлопнул себя по лбу.

— Ну просто из головы вылетело! Извини. А ты согласишься?

— А ты сделай, а там видно будет, — надула губки Алена.

— Так и быть, — словно нехотя, согласился Алеша. — Я тебе делаю предложение.

Вот нахал! Делает предложение, словно одолжение!

— Да? — протянула Алена и ехидно добавила: — А какое?

Он растерялся.

— Ну что ты мне предлагаешь? — продолжала издеваться она. — Я не поняла.

Ну, как тебе, дорогой? Приятно? То-то!

— Я прошу тебя стать моей женой, — с трудом выдавил Алеша, словно у него язык отказывался говорить эту фразу.

Конечно, легко спрятаться за игривым пассажем — невеста, жених... а вот так, напрямую... да еще такое банальное словосочетание... да еще и не совсем ясно, что ответ будет положительным...

Ну раз он все решил за нее, то теперь надо ему показать, что ее мнение тоже кое-что значит!

— Я подумаю... — наслаждаясь его замешательством, ответила Алена. — Я не уверена... Ты так ревнив и самонадеян... Стоит ли мне рисковать?

— Выходит... нет? — глухо уточнил Алексей. — Для чего же я там распинался?

— А разве я тебя просила? Надо было сначала поинтересоваться моим мнением, — мстительно нанесла Алена последний удар.

Ничего, сейчас он помучается немного... а потом она «передумает»...

Но Алексей смотрел прямо перед собой и молчал. Потом пожал плечами и буркнул, не глядя на Алену:

— Что ж, этого следовало ожидать... По крайней мере, теперь меня на суше ничто не держит... И это даже лучше.

«Пожалуй, я переборщила... — со страхом подумала Алена. — Он правда подумал, что я не хочу... И теперь точно уйдет в свое плавание... Что я наделала?! Вот идиотка! Довыпендривалась!»

Она протянула руку и осторожно дотронулась до его ладони.

— Не надо. Не утешай, — отдернул руку Алеша. — Не стоит подслащивать пилюлю. По-своему ты права.

— Просто... о таких вещах не говорят вот так... с бухты-барахты, — неловко попыталась объясниться Алена.

— И опять права, — кивнул Алеша. — Брак слишком ответственное дело, чтобы вступать в него с бухты-барахты, после нескольких встреч.

— Но ведь это были не просто встречи... Мы полюбили друг друга. Ты же любишь меня? — с надеждой на то, что все сейчас станет на свои места, спросила Алена.

Он кивнул.

— Люблю. Но видимо, одной любви мало.

— Одной твоей — да. Но если прибавить еще и мою, то для священного союза вполне должно хватить... — слегка завуалировала свою мысль Алена.

Он сделал вид, что не понял, о чем речь.

— Ну... если ты хочешь на мне жениться, то, пожалуй... — краснея, выдавила Алена.

— Мы остановились на вопросе, хочешь ли этого ты.

— Повтори свое предложение, — попросила она.

— На «бис»? — усмехнулся Алексей. — Нет уж. Такие вещи не просят дважды. Если ты изменила свое мнение, то теперь твоя очередь.

«Он хочет, чтобы я ему делала предложение! — вспыхнула Алена. — Женщина — мужчине?! — и тут же благоразумно осадила свой пыл: — Надо было сразу соглашаться. Ведь это самое мое заветное желание...»

И раз уж он теперь выступает в роли оскорбленной стороны, то стоит пойти ему навстречу, а язык заплетался, спотыкался, пока Алена краснела, бледнела и медленно выдавливала из себя по одному слову:

— Ты... на... мне... женишься?

Алешино лицо озарилось счастливой улыбкой. Он повернулся к ней... и задумчиво приподнял брови.

— Пожалуй... теперь мне надо подумать... Ты упряма и своенравна, и ты слишком хороша собой... Стоит ли рисковать?

Что?! Она просит его жениться, а он отказывается?! Это не галлюцинация?!

В одно мгновение смирный теленок превратился в разъяренного быка. Ведь спокойствие и долготерпение Тельцов весьма обманчиво. Они долго будут смотреть на обидчика сквозь пальцы, прощать и даже искать ему оправдание, но однажды кроткому терпению наступает предел. И тогда горе тому, кто попадется на его пути. Тогда уже ничто не может его удержать.

Алексей едва.успел перехватить занесенную для удара руку Алены, как на него посыпался шквал мелких, но весьма болезненных тычков, которые производили такие мягкие с виду, но такие крепкие на ощупь ручки.

— Стой! Прекрати! Я пошутил!

Хороши шуточки! За них я тебе еще добавлю!

Но все-таки «разъяренный бык» при всей своей внутренней ярости был таким нежным и женственным, таким слабым полом... И конечно, сильному мужчине удалось нейтрализовать нападение, хотя и не без некоторых усилий. А для того чтобы кулачки наконец разжались, пришлось применить одну неотразимую, самую действенную тактику — горячий поцелуй.

— Я согласен... — шепнул Алеша и зажмурился в ожидании новой серии ударов.

Но Алена обмякла в его руках, скользнула пальчиками по его шее, шевельнула припухшими от поцелуя губами и выдохнула в ответ:

— И я...

Алеша оторвался от ее губ и засмеялся:

— У нас с тобой двойное соглашение...

Глава 10 ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ!

По несчастью или к счастью —

Истина проста:

Никогда не возвращайтесь

В прежние места...

Почему же? Возвращайтесь! Спешите! Неситесь со всех ног! Ведь они живы не только в вашей памяти, но и вашей памятью...

И если вы не будете возвращаться, то как же быть тем, кто остался там и ждет вас?

И все-таки как страшно через много лет увидеть вновь те места, где прошло твое детство...

И хотя Алексей Никитин не отличался неблагодарностью и не забывал перечислять на счет Озерковского детского дома ровно десятую часть всех своих заработков (отец Олег называл это «благостной десятиной»), не был он здесь уже много лет. Все недосуг. Работа.

Но теперь рядом с ним сидела Алена. И именно ей должен был он показать те места, откуда он родом. И неважно, что неведомая мамаша родила мальчика неизвестно где — вырос, осознал себя он именно здесь, в Озерках, и именно их он считал своей родиной. А детский дом — своим домом.

И к кому же, как не к родителям в отчий дом, привозят ту, с кем собираются связать свою жизнь?

И чем не отец Алеше постаревший Никита Степанович! Ведь если бы не он, то пропал бы подкидыш, так и сгинул среди капустных листьев.

Вот и знакомая дорога, ведущая через поселок к озеру, еще поворот, и можно будет увидеть стоящий чуть в отдалении, на холме, дом его детства...

Алеша волновался. Искоса поглядывал на молчащую Алену. Как-то ей покажутся дорогие его сердцу места? Не слишком ли убогими для молодой княжны, «отроковицы из роду царска»?

Алена пристально смотрела в окно, но по ее лицу ничего невозможно было понять.

Алексей же с тихой радостью отмечал все изменения, происшедшие в Озерках с тех пор, как он, словно оперившийся птенец, выпорхнул из общего большого гнезда.

Ветхая деревенская церквушка обновилась, стены сияли свежей краской, а над куполом золотился крест. Маленький домик отца Олега за церковной оградой словно стал еще меньше, но зато был аккуратно побелен.

Так странно было то, что по казавшейся в детстве необыкновенно длинной центральной улице поселка «мерседес» пронесся в одно мгновение. И дорога к озеру через необъятный луг оказалась такой до обидного короткой. А ведь маленький Алеша когда-то так долго ковылял по ней вслед за утиным выводком...

Словно по заказу, день выдался солнечным, и вода в озере ярко голубела, а в воздухе была та неповторимая осенняя прозрачность, словно наполненная тихим звоном, от которой небо кажется еще выше, а звуки разносятся далеко-далеко...

Увидев озеро, Алена невольно приподнялась и с немым изумлением уставилась на открывшийся ей вид. Что-то очень знакомое было в плавных контурах берега, в приникших к воде кустах, в поникшей, пожелтевшей траве...

Господи! Да это в точности напоминает ее пейзажик с венецианской выставки! И хотя писала его Алена совершенно в другом месте и сейчас была не весна, а осень, все равно поражало удивительное сходство. Не хватало только выводка утят с важной серой уткой во главе...

Она взволнованно повернулась к Алеше, и он ответил ей одними глазами: «Я понял, что ты догадалась...»

Мальчишки и девчонки высыпали на улицу, увидев подъезжающий «мерседес». Шумной галдящей толпой они обступили его, возбужденно обмениваясь мнениями:

— Ух ты! Класс!

— У него двигатель знаешь какой мощный! По двести километров в час делает!

— Дяденька, а это шестисотый? Нет? Но все равно вещь...

— Это еще что такое?! Кто позволил во двор въезжать? Здесь дети играют. Здесь тебе не автобан! — раздался дребезжащий, но от этого не менее грозный старческий голос.

— Атас! Степаныч! — бросились врассыпную ребятишки.

А самый бойкий обернулся и с сожалением предостерег Алексея:

— Ну, дяденька, вам щас влетит!

Но дяденька, похоже, ни капли не испугался старого сторожа. Он заулыбался, вышел из машины и распахнул дверцу, помогая выбраться пухленькой беленькой девушке.

Ребята застыли поодаль, с любопытством наблюдая, чем закончится стычка Степаныча и владельца шикарной машины.

Никита Степанович словно стал меньше ростом за эти годы, но в остальном совсем не изменился, словно законсервировался. В одной руке у него по-прежнему была зажата недокуренная беломорина, а другой старик опирался на палку с резным деревянным набалдашником. И этой палкой он грозно замахнулся на нахального водителя, посмевшего вкатить на своем автомобиле на вверенную его попечительству территорию.

— Ну-ка, катись, откуда явился! Нахалюга!

Но его замах остановился на половине, потому что высокий худощавый мужчина с неместным загаром и ослепительной улыбкой вдруг сграбастал старика в охапку и приподнял его над землей.

— Никита Степанович! Не признал? Разве я так вырос? Или ты каждый день находишь детей в капусте?

— Алешка! — охнул старик. — Человек Божий... Как раз семнадцать лет прошло...

— Пятнадцать, — поправил Алеша.

Старик посуровел:

— Ну, тогда, выходит, ты раньше времени объявился.

— Не кори, Степаныч, — виновато проговорил Алексей. — Ведь знаешь, я из моря редко выбираюсь.

— Ну да, ищи тебя, свищи... Только по переводам и знаем, что жив-здоров. И помнишь, значит...

Никита Степанович смахнул слезу, скатившуюся по морщинистой щеке. Что-то к старости он стал сентиментальным...

— Да как же тебя забудешь! — улыбнулся Алеша, опустив наконец старика на твердую почву.

Тот тут же цепким прищуренным взором оглядел стоящую рядом с Алешей Алену.

— А ты тоже наша? Ну-ка напомни... Не Катя Беленькая? Ты, Лешенька, ее вроде все опекал...

— Это моя, — обхватил Алену за плечи Алеша.

А она незаметно ткнула его локтем в бок и угрожающе прошипела:

— А насчет Кати мы потом поговорим...

— Невеста, что ли? Или, может, уж и жена?

Никита Степанович полез в карман, достал треснувший очечник и водрузил на нос огромные очки с выпуклыми стеклами, беззастенчиво и придирчиво разглядывая Алену в упор.

— Невеста, — улыбнулся Алеша.

— На смотрины, значит, привез, — уточнил старик.

— Ну как же без тебя, Степаныч, такое решение принимать, — преувеличенно серьезно ответил Алеша. — Вот если ты одобришь, то возьму отроковицу в жены...

— А ежели нет? — хитро прищурился старик. — Другую подыскивать станешь?

— Я ему покажу — другую! — решительно вступила в разговор Алена и для убедительности поднесла к носу Алеши маленький пухлый кулачок.

— Правильно, малышка. Это по-нашему! — похвалил старик. — Его в руках крепко держать надо, а то так и норовит ускользнуть.

— Удержу, — пообещала Алена.

— А какого ты роду-племени? — не унимался Никита Степанович. — В какую семью мой сынок капустный войдет?

— Ты крепко на ногах держишься? — засмеялся Алеша. — Не упади. Княжна Вяземская.

— Эвон как... Вот ведь что значит — правильно имя выбрать, — задумчиво пробормотал старик. — Так ты что ж, тоже теперь в князья перекрестишься? — Он с подозрением пробуравил Алешу взглядом.

— Жене положено мою фамилию принять, — с достоинством ответил Алеша и приобнял старика. — Чем мы не Никитины, а, Никита Степанович?

Глава 11 НОВОЕ ДРЕВО

Бабушка искренне радовалась предстоящей свадьбе, а особенно тому, что Алена с Алешей решили обвенчаться.

— Это по-христиански. Значит, не угаснет наш род...

Она порылась в ящиках дедушкиного письменного стола, извлекла резную деревянную шкатулку, а оттуда бережно вынула свернутый в трубочку большой лист плотной бумаги и расстелила его на столе, прижав края тяжелым мраморным пресс-папье.

На листе (так и хотелось назвать его свитком) было вычерчено генеалогическое древо рода Вяземских. Знакомым мелким почерком деда были надписаны многочисленные ответвления, а кое-где даже вклеены маленькие фотографии портретов.

Алена с интересом склонилась над ним. Так странно... Это ее родословная...

И род Вяземских начинался с совсем неизвестных Алене людей, а знаменитый поэт Петр Андреевич Вяземский был лишь одной из боковых веток, и отходящие от него разветвления были выделены дедушкой красным цветом.

Здесь уже почти все члены семейства были снабжены овальными портретиками. И Алена вглядывалась в знакомые лица. Это ее прапрапрадед... такой портрет есть в антологии русской поэзии... А это прадед... Его лица Алена никогда не видела раньше... А вот фотография бабушки... какая она здесь молодая и красивая! Под ее фотографией всего лишь две линии: княжна Ольга Игоревна Вяземская (девичье фото, еще до замужества), а под ней княжна Елена Егоровна.

Вопреки законам генеалогии, ветвь продолжалась по женской линии, и у последнего потомка рода Елены Егоровны не была надписана фамилия.

Дед вклеил сюда совсем детское фото — на нем Аленушка была изображена в костюме Снегурочки на новогоднем утреннике.. И расшитый блестками и мишурой кокошник, и атласный голубой кафтанчик создавали иллюзию, что это не современная девочка улыбается с портрета, а действительно маленькая древнерусская княжна...

— Бабуля, можно, я срисую? — попросила Алена.

— Зачем? — удивилась бабушка. — Это тебе в подарок. Вы с Алешей добавите сюда еще не одну ветку. Видишь, дедушка специально оставил место...

Алена запнулась. Как сказать бабушке о том, что Леша хочет, чтоб она стала Никитиной? Дед ведь нарочно не надписал ее портрет полностью, надеялся, что внучка найдет возможность сменить фамилию. Вот она и нашла...

Алена осторожно свернула свиток.

Вот если бы сделать не чертеж, а макет... Настоящее деревце с ветвями и листиками... Тогда Алена оказалась бы не в нижней части листа, а на самой макушке, а два слившихся воедино древних рода, после которых прослеживается линия Вяземских, стали бы мощными корнями...

Почему-то оно представилось ей в виде золотого литого ствола с филигранно отчеканенными листочками. Вот только осуществить это невозможно — слишком много золота должно пойти на такую работу...

И все-таки разговор не отложить... Все равно это выяснится рано или поздно. Уж лучше раньше. И потом, может, бабушка сумеет повлиять на Алешу, ведь он относится к ней с таким уважением...

— Бабуля, а почему ты никогда не говорила мне, чтоб я сменила фамилию? Я поняла, что дедушка тоже этого хотел...

— Мы решили, что не имеем права давить на тебя.

— Должна тебя огорчить, бабуля, — решилась Алена. — Похоже, мой портрет так и останется неподписанным... А я вместо Петровой стану Никитиной.

— Тебя это огорчает? — спросила бабушка.

— Честно говоря, да, — призналась Алена. — Ведь у нас такой древний род... и мне приятно быть его частичкой. И я привыкла уже называться Вяземской, уже не совсем осознаю, что я Петрова.

— Ах, вот в чем дело! — воскликнула бабушка и неожиданно посуровела. — Ведь твой Алеша безродный...

— Ну ты сама посуди, бабуля, — растерялась Алена, — ребенку просто придумали фамилию. Сторож Никита нашел — вот и Никитин, а нашел бы его Василий, стал бы Алешка Васильевым... Здесь ведь нет таких корней, такой истории...

Бабушка строго поджала губы.

— А чем же это тебе не история? И чем не корни? Разве человек, спасший от гибели твоего суженого, недостоин того, чтобы ваши потомки помнили его имя? Чем он хуже прародителя нашего рода, получившего титул за то, что отличился во время царской соколиной охоты? Тем, что не князь?

— Но я думала... — пролепетала Алена, — что ты будешь против... Ведь наш род тогда оборвется...

— И возникнет новый, — ответила бабушка. — Он уже начался. С твоего Алеши. Все ведь когда-то начинается впервые. А сделать его славным — уже ваша задача.

Алена всегда думала, что если уж и решится выйти замуж, то сделает это втайне от родных. Только она и ее избранник. А потом поставит всех уже перед свершившимся фактом.

А получилось все совсем иначе. Такой многолюдной свадьбы никогда еще не видели тихие Озерки.

Все приглашенные не могли вместиться в маленькой деревенской церкви, и большая часть гостей толпилась во дворе. В основном это оказались друзья-художники, потому что маленькие обитатели Озерковского детдома умудрились-таки прошмыгнуть внутрь, проскользнуть под локтями взрослых, и теперь, раскрыв рты, жадно глазели на совершающийся обряд.

И девчонки мечтали, что, когда вырастут, непременно будут венчаться в таком же прекрасной, сказочном платье, как у этой невесты... А мальчишки суверенностью думали, что тоже станут такими же мужественными и ужасно богатыми, как дядя Алеша...

Ведь он тоже из их же братии...

А невест а действительно была просто загляденье. И к этому немало труда приложила Лилька, именно она по собственным эскизам сшила подвенечный наряд, умудрившись совместить мотивы древнерусского костюма с бальной пышностью золотого ампира.

Тончайший нежный шелк, который Лиля скрупулезно превратила узором «ришелье» в целый каскад неповторимых кружевных полотен, перемежался с белоснежными вставками из мягкого, матового бархата. Лиф был щедро расшит россыпью Алешиных жемчужин. А голову Алены опоясывали несколько ниток редкого крупного жемчуга. Как тогда, в Венеции... только теперь этот жемчужный обод придерживал покрывавший ее шелковый плат, концы которого длинными нежными складками струились вдоль ее раскрасневшегося лица до самой груди, как на изображениях княгини Ольги...

И вся «княжеская» семья была в полном сборе.

Мальчишки перешептывались, подталкивая друг друга, и указывали на величественную пожилую даму в маленькой шляпке с круглой полувуалькой.

— Это графиня! Сечешь?

— Княгиня, — поправлял более сведущий. — А жена у дяди Леши будет княжна.

— А он князь?! — ахали девчонки, не понимая, как князя-то могли в их детдомовский огород подкинуть. Может, тогда и среди них обнаружится титулованная особа!

Алексей Никитин действительно выглядел по-княжески в строгом черном фраке, а вот отец его невесты никак не соответствовал громкому титулу. Пухленький, маленький, с прилизанными белобрысыми волосами, он потел и суетился, а на румяных щеках его от волнения расплылись багровые пятна.

Егору Ивановичу предстояло подвести Алену к алтарю.

Алексей уже занял свое место на белой полотняной дорожке, а Егор Иванович все вытирал платком вспотевшие ладони, в сотый раз вынимал расческу и проводил по вискам и макушке и в десятый раз спрашивал у жены:

— Так я опять забыл, Оленька... Мне ее справа к нему, или слева подводить?

— Слева, — терпеливо отвечала Ольга Игоревна.

— Но как же! Ты путаешь... Ведь жена для мужа правая рука...

— Не волнуйся, Егор. Выпей валерьянки.

Ольга Игоревна достала из сумочки предусмотрительно захваченный флакончик с желтыми таблеточками и сунула ему в рот несколько штук.

— А я и не волнуюсь, — пробормотал он.

Наконец Алена решительно взяла отца под руку и сама подвела к Алеше с нужной стороны.

А по правую руку от него, в первом почетном ряду, опирался на трость старый сторож Никита Степанович. Он стоял на месте, отведенном во время церемонии отцу жениха, и по праву гордился этим.

Новый кожаный очечник для его массивных «телескопов» смастерила сама невеста, и теперь Степаныч поминутно вынимал его из кармана, водружал на нос очки, потом прятал их обратно и снова вынимал.

И в фигуре старого детдомовского сторожа было не меньше достоинства, чем в княгине Алене Андреевне. Оба они составляли колоритную пару — одинаковая горделивая осанка, одинаковая стать... Вот только подаренный Алешей новый костюм Степаныч, к досаде жениха, надеть не пожелал. Заявил, что он идет ему, как корове седло... Но он и в стареньком потертом пиджаке чувствовал себя королем.

Золоченые врата распахнулись, и из алтаря появился отец Олег. Он стал еще толще и даже массивнее, или это новая, шитая золотом ряса превращала его объемные телеса в некое подобие колокола.

Отец Олег откашлялся, прочистил горло и важно оглядел свою паству. Ни разу еще не случалось ему служить при таком стечении народа. Даже на Пасхальный крестный ход собиралось меньше... И отец Олег тоже волновался, опасаясь, что его зычный раскатистый голос вдруг сядет...

И лишь Алена Андреевна хранила величественное спокойствие. Все шло именно так, как, по ее представлениям, и должно было быть. И только не покидало ее легкое сожаление, что самой в молодости не довелось совершить такой обряд... слишком поздно...

В последний момент перед началом церемонии старая княгиня шагнула к застывшим перед аналоем молодым и протянула Алексею сафьяновую коробочку.

— Не откажите в любезности, Алеша, — тихо сказала она. — Пусть Аленушка наденет вам именно это...

На черной бархатной подушечке покоился массивный старинный перстень с крупным сердоликом, на котором был искусно вырезан герб Вяземских.

Алексей хотел было возразить, но, взглянув на застывшее в ожидании тонкое лицо старой княгини, не посмел отказаться.

Алена отметила про себя, что бабуля очень удачно выбрала момент для вручения фамильного перстня, потому что в другой ситуации Алешка непременно нашел бы предлог, чтоб не принять в качестве венчального кольца семейную реликвию.

Она тоже ни капельки не волновалась. Ни присущего всем невестам смятения, ни робкого румянца... Алена привыкла сохранять трезвую ясную голову, и ей, пожалуй, было бы даже обидно, если бы такое важнейшее событие ее жизни вспоминалось потом туманными обрывками.

Отец Олег громко прокашлялся и во всю мощь своих легких наконец затянул благословение, поднося молодым венчальные свечи.

Они тоже были не совсем обычные, хотя и отлиты из церковного воска. Это Катюша-ювелир постаралась, специально ездила за воском в Загорск и отлила его в тонких высоких формах. Свечи получились витыми, украшенными филигранно выколотыми по мягкому воску изречениями из Священного писания, с выпуклыми ликами покровительствующих браку святых Косьмы и Дамиана по бокам.

Все притихли. Разом смолкли шепотки и гомон. Отец Олег поднял крест, и священное таинство началось...

Из распахнутых дверей церкви до стоящих во дворе гостей донеслось:

— Венчается раб Божий Алексей рабе Божией Елене...

Венчается раба Божия Елена...

Григорий Саранцев стиснул зубы, так что на щеках заходили желваки. Он сам не понимал, на кой черт сюда приперся.

Алена хороша, как из сказки... Но что хорошего в том, что он не утерпел и явился увидеть ее в подвенечном наряде?

Григорий даже подойти к ней не смог, а продираться сквозь толпу было ниже его достоинства.

А теперь она уже окончательно чужая жена...

Он повернулся в Димке и сунул ему в руки перевязанный лентой пакет.

— Отдашь ей подарок.

— Ты что, уходишь? — удивился Дима. — Зря... Так любопытно. Очень красивая церемония.

Он не терзался муками ревности. Он смотрел на происходящее как настоящий художник, искренне любуясь Аленой не как женщиной, а как мастерски выполненной картиной.

— Дел много, не могу время терять, — буркнул Григорий.

— Не понимаю, что тут красивого? — фыркнула Ангелина. — Я думала, Димка, что у тебя тонкий вкус... А у Алены просто крыша поехала — венчаться в таком захолустье! Не церковь, а развалюха какая-то!

— С милым рай и в шалаше, — сухо заметила ей Лиля.

— Да у ее милого не шалаш! У него такие хоромы! — вскинула бровки Ангелина. — Но правду говорят, что, чем богаче, тем жаднее. Поскупился на приличный ресторан! Вы знаете, что столы накрывают в каком-то жалком детдоме? Вообще!

Она возмущенно дернула плечиком и подхватила Григория под руку. Он сделал попытку высвободиться, да не тут-то было. Ангелинины цепкие пальчики впились, словно клещи.

— Я с тобой, Гришенька. Идем отсюда. Я уже сыта этим зрелищем!

— Убогие, — пригвоздила их Катя. — Не лопни от зависти, Гелька.

Столы поджидали гостей в самом большом помещении детдома — в спортзале. Девочки украсили его поздними осенними астрами, душистыми дикими хризантемами — «дубками» и надули больше сотни разноцветных воздушных шаров.

И хотя и директор, и воспитатели давно уже сменились и никто из них не знал лично Алексея Никитина, но зато все знали его удивительную историю, и каждый считал своим долгом внести личный вклад.

Повариха тетя Сима уже составляла меню, когда увидела подъехавший к кухонному блоку фургон с продуктами. Алексей прислал все, что необходимо для знатного пира, а она восприняла это, как кровную обиду.

— Ишь, семга да осетрина! Ананасы-бананасы! Вроде мы без него стол не накроем!

И в пику заморским деликатесам испекла настоящие свадебные пироги, курники да кренделя. Огромные, румяные, украшенные вылепленными из теста розами да ангелочками... Таких-то небось нигде не купишь!

Один из них, самый маленький, она положила на новое вышитое полотенце и поднесла молодым на пороге хлеб-соль. Как и положено при входе обвенчавшихся в дом новобрачного.

Словно одна большая семья расселась за составленными «покоем» столами. Аленины родные и ее друзья соседствовали с маленькими воспитанниками детдома и его воспитателями, да еще нашлось место и для озерковских жителей, тех, кто знал и помнил маленького Алешу.

Дети, молодежь и старики — три поколения.

Первое слово взял директор. Он оглядел собравшихся и обратился почему-то не к жениху с невестой, а к своим малолетним подопечным:

— Каждый из вас должен создать свою семью, — словно приказал он. — И вырастить своих детей. Но всегда помните о нашей большой семье, о своем доме. А мы будем рады справить здесь много-много таких свадеб.

Эпилог

Существует мнение, что скоропалительные браки весьма непрочны.

Ну и пусть себе так думают те, кто боится стремительно броситься головой в омут волшебных чувств! Эти опасливые люди сами себя обделяют.

На самом деле, сколько ни взвешивай, сколько ни прогнозируй, никогда не узнаешь наверняка, что ждет тебя на дне той чаши, которую ты приготовился испить.

А те, кому посчастливилось испытать в своей жизни сильную и страстную любовь, точно знают, что она ниспослана им свыше и что грешно придирчиво оценивать столь щедрый дар. Либо принимай ее целиком, со всеми сомнениями, мучениями и непременной сладкой горечью — спутницей любого настоящего чувства, либо... больше не мечтай о счастье, не жди нового подарка.

Тот, кто не оценил один дар, не достоин другого.

И кто из смертных с уверенностью может определить, для чего посетила его сердце эта капризная дама — любовь?

Может, для того, чтобы он, как Петрарка, создал в ее честь венок поэтических сонетов, а может, чтобы написал наполненную подлинной страстью симфонию? А может быть, для того, чтобы новый человек, плод этой любви, вошел в мир и прославил в веках свое имя?

Но даже если Некто, посылающий это чувство, не подразумевает таких глобальных творческих последствий, разве мало того, что просто двое будут счастливы тем, что нашли друг друга?

Новый день, новый год, новый поворот судьбы...

Итак, прошел год.

Много это или мало?

Алене казалось, что он растянулся на целую жизнь.

Несколько лет у нее были такими однообразными, похожими один на другой, и все ей было известно заранее, по крайней мере, распланировано.

А сейчас ее каждый день поджидали сюрпризы. И каждый счастливый день не был похож на предыдущий.

А их с Алешей медовый месяц растянулся на всю долгую зиму и слякотную весну.

Алеша увез ее на море.

Экзотические Сейшельские острова, коралловые рифы, диковинный подводный мир Красного моря, жаркое австралийское лето — это были его щедрые дары своей любимой.

И случилось необъяснимое — Алена перестала бояться водной стихии. Ее больше не мучили приступы морской болезни, и она с легкостью выдерживала прогулки на яхте или моторном катере и даже отважилась погрузиться в глубь океана на экскурсионной подводной лодке. Ей нужно было понять, что же испытывает Алеша, чем привлекает его этот глубинный мир...

Коралловые атоллы напоминали им прихотливо разбросанные среди водной глади обручальные кольца. И ей казалось, что эти пустынные островки каким-то странным образом скрепляют их союз...

А когда в Сиднее Алена увидела, как заходящее солнце окрасило в глубокий розовый цвет белоснежные паруса многочисленных яхт, то восторженно и благодарно шепнула мужу:

— Ты мой капитан Грей... Вот и появились алые паруса...

— Конечно, ведь это я заказал для тебя этот закат, — улыбнулся он.

Единственное, чего боялась Алена, что Алеше скучно без привычной работы. Он ведь совершенно не умел бездельничать. Но может быть, морские прогулки в какой-то мере заменяли ему его глубоководные исследования...

Сначала Алена почти каждый день со страхом ждала, что придет какая-нибудь телеграмма и ее суженый сорвется с места, извиняясь, что возникла срочная необходимость. Но Алеша был спокоен и расслаблен, и она тоже понемногу успокоилась и перестала думать о возможной разлуке. Вернее, разлука стала казаться невозможной...

Она не уставала удивляться и восхищаться своим мужем. Он досконально знал все эти диковинные уголки, он открывал ей неизвестный мир, показывал затерянные в океане островки, даже названий которых Алена никогда не слышала. Он говорил, кажется, на всех языках мира, без труда объясняясь и с экипажами яхт, и с торговцами сувенирами, и с гостиничной обслугой. Он знал самые невероятные истории и легенды, он объяснял, что из себя представляют местные экзотические блюда, он ловко раскалывал огромные кокосы, и Алена впервые в жизни пила настоящее кокосовое молочко...

Эти месяцы показались ей одной нескончаемой сказкой, словно ее за какие-то заслуги вдруг поместили прямо в рай, только не эфемерный небесный, а реальный земной...

И впервые в жизни она так долго бездельничала. И даже думала с ужасом, до чего же, оказывается, ленива... Но так приятно было просто гулять, отдыхать и наслаждаться жизнью... Ей так давно хотелось вот так посибаритствовать, но не было возможности. А теперь, благодаря Алешке, можно было подолгу нежиться в постели, вдоволь лакомиться, не укоряя себя в обжорстве, и ощущать жизнь как нескончаемый праздник.

Но одно в Алеше было неизбывно — ревность. Кажется, он стал-таки мягче и терпимее, но все равно Алене постоянно приходилось его сдерживать, чтоб он ненароком не ввязался в драку с шоколадным полуобнаженным аборигеном, который имел неосторожность проводить жадным взглядом аппетитную блондиночку...

Но сейчас ей это даже нравилось.

Ведь так и должно быть — восхищенные мужчины склоняются перед ожившей Венерой, а муж и повелитель стоит на страже.

По крайней мере, он больше не упрекал Алену, не выматывал душу подозрительностью — смирился с тем, что она все равно будет пользоваться успехом, и тут уж ему ничего не поделать. Ведь ее единственная вина в том, что такой уж она уродилась.

— Глупый, — говорила ему Алена после очередного скандала, в который Алеша умудрился ввязаться, — разве ты не знаешь, что мне нужен только ты?

— Знаю, — петушился он. — Но пусть не пялятся!

— Может, мне надеть паранджу?

— Не стоит, — смягчался он. — Мне тоже нравится на тебя смотреть...

Но надо сказать, что, ревностно охраняя свою супругу, Алеша не замечал того, что на него тоже бросают пылкие взоры гибкие аборигенши. Высокий стройный европеец с пронзительно синими глазами и гибкой пружинящей походкой явно заставлял учащенно биться сердца местных девушек.

Алена отмечала это ревнивым оком и поглядывала на них свысока, покрепче прижимая к себе Алешин локоть.

Нечего тут вертеть попками и строить глазки! Это мое! Мо-е! Ясно?

И для уяснения девицам не требовался переводчик — женщина женщину всегда поймет. И смуглые красавицы сникали, понимая, что не в силах составить белокожей леди достойную конкуренцию.

А пока молодожены наслаждались земным раем, в подмосковном поселке кипела работа.

Прораб чертыхался, что строительство приходится вести в самый неподходящий сезон, но ему и было заплачено за то, чтобы правдами и неправдами он успел закончить все к маю.

В мае новый дом ждал новых хозяев.

Алена вышла из машины и застыла, не в силах вымолвить ни слова.

Вместо ее привычного дощатого забора высилась ажурная чугунная изгородь, сплошь увитая каким-то цепким быстрорастущим плющом с крупными глянцевыми листьями.

На липах и березах еще едва проклюнулись почки, а он уже нахально зеленеет в полную мощь! И так разросся, что полностью затянул ажурные просветы, превратившись в сплошную высокую стену.

И за этим живым зеленым забором, протянувшимся вдоль обоих участков, объединив их в один, теперь не видно ее дачи. Только возвышается оштукатуренный в нежно-палевый цвет верхний этаж Алешкиного дома с огромными, во всю стену, окнами и странной ажурной, прозрачной конструкцией, тянущейся туда, где должна стоять дача...

— Тебе нравится? — Алеша напряженно следил за ее реакцией.

— Я еще не поняла...

— Я заказал рассаду тропического плюща, — тут Алешка произнес неудобоваримое латинское название. — Он вечнозеленый. А летом должен еще и цвести. По крайней мере, мне обещали, что будет...

Он распахнул широкие ворота, и Алениному взору предстал настоящий парк.

Посыпанные гравием дорожки были обрамлены газонами. На них уже пробивалась первая нежная травка. Кусты малины, смородины и облепихи росли вдоль дорожек, а в глубине газонов с симпатичной неправильностью были высажены фруктовые деревья, сирень, жимолость, черемуха и даже каштаны. Конечно, они еще были тоненькими саженцами, но Алена живо могла себе представить, что будет, когда они разрастутся и наберут силу...

А в том месте, где раньше был Аленин двор, ровными рядами тянулись вскопанные грядки и сверкали на солнце стеклами несколько высоких длинных теплиц.

— Я подумал, ты сама захочешь посадить... — проследил за ее взглядом Алеша. — Ведь в этом ты мастерица.

— Ну и теплицы, Алешка! Целые оранжереи! — подпрыгнула Алена.

— Оранжерея на заднем дворе, — поправил он.

Старый яблоневый сад за дачей уже покрылся розоватой ароматной пеной, словно шапочками нежного зефира. А сама дача...

Вот точно такой же она была много лет назад, когда Аленку впервые привезли сюда, — вкусно пахнущей свежим деревом, ладной и прочной, выстроенной основательно, для многих и многих поколений...

Нет... немного не такой... потому что теперь два дома соединяла высокая арка, поддерживающая что-то вроде перехода... Такой переход Алена видела на «Мосфильме», когда приходила туда к знакомой художнице... Вернее, почти такой. Тот был мрачным, с огромными пыльными стеклянными окнами. А этот — легкий, воздушный, словно мостик, а окна узкие и длинные, во всю высоту стен, но зато... со стеклянной крышей.

С одной стороны «мостик» вливался в Аленину мастерскую на втором этаже дачи, а с другой в середину нового трехэтажного дома.

— Хочешь посмотреть? — спросил Алеша.

— Еще бы!

— Я тоже, — признался он. — Понятия не имею, что в результате получилось!

И хотя парадный вход большого дома так и приглашал хозяев обновить его, Алена привычно взбежала по деревянному крылечку дачи.

Молодец, Алешка, не распространил свои новшества на старую дачу. Все осталось так же: и выложенная изразцами печь, и застекленная веранда, и узкая лестница, ведущая на второй этаж... Только все ожило после ремонта, вкусно пахло свежей краской, солнечным лаком, деревянными стружками... Полы отциклеваны, стекла отмыты...

Они поднялись по лестнице в мастерскую. Немного непривычно, что вместо части стены открывается мостик-коридор... Он достаточно широк, и от этого пространство мастерской раздвигается, и кажется, что развешанные по стенам картины отражаются в коридоре, как в зеркале...

Не отражаются! Это не просто переход, а картинная галерея!

Между узкими высокими окошками действительно висят Аленины пейзажи, а льющийся сквозь стеклянную крышу солнечный свет создает неповторимое освещение и игру красок.

— Нравится?

Голос у Алешки немного напряженный. Он волнуется. Но Алене не надо кривить душой, чтобы похвалить его за старания:

— Конечно!

— А теперь взгляни, что я еще придумал.

Он взял ее за руку и повел по переходу-галерее в другую половину дома.

Да, теперь нет смысла разделять на «твой» и «мой». Теперь эти два дома стали одним, их общим домом...

В этой части все было устроено по европейскому стандарту. Но не стандартно, а продуманно и удобно.

Алеша показал Алене огромную гостиную, в которой можно собрать целую сотню гостей, и никому не будет тесно, оснащенную современными приспособлениями кухню, просторную столовую с овальным ореховым столом, спальню с широченной кроватью и несколько гостевых комнат на случай, если Алениным родственникам захочется пожить у них. Еще несколько небольших спаленок могли принять припозднившихся друзей...

Под первым этажом находился еще и цокольный... Язык не поворачивался назвать его подвалом. Там расположились чисто мужская бильярдная, маленький спортзал с тренажерами, настоящий бассейн, не слишком длинный, но очень соблазнительно манивший прозрачной голубоватой водой. А за бассейном помещалась просторная деревянная банька с удобным холлом и парной.

Никакой архитектор не сумел бы спланировать лучше и продуманнее, чем это сделал Алешка!

Но самое интересное обнаружилось на третьем этаже.

Поначалу Алене показалось, что она попала внутрь огромного аквариума. Самые разные рыбины и рыбешки бодро плавали перед ней за стеклянными стенами. По всему периметру большого зала от пола до потолка простирались морские глубины...

Искусно вмонтированная подсветка создавала эффект пронизывающих толщу воды солнечных лучей... Здесь не было окон — здесь было царство Нептуна...

Только присмотревшись, Алена заметила, что внутри гигантского аквариума есть продольные и поперечные стеклянные перегородки.

— Среди этих красавцев есть такие хищники, что мигом сожрут своих мирных собратьев, — объяснил ей Алеша и принялся подробно рассказывать о каждом редком виде этих диковинных морских животных. Но вдруг прервал свою лекцию на половине и спохватился: — Это потом... Ты еще не видела главного... Но только, если что-то не так, скажи сразу, договорились?

Это нельзя было назвать ни комнатой, ни залом... Это был хрустальный замок... Странно, что снаружи это помещение ничем не выделялось из других помещений этого дома...

Внутри же оно все было пронизано светом.

С трех сторон через огромные венецианские окна открывалась далекая панорама на луг, лес и озеро... И еще на небо, потому что потолка у этой хрустальной комнаты не было.

Вернее, был, но стеклянный. Видимо, из того же сверхпрочного и абсолютно прозрачного сплава, из которого было изготовлено дно того памятного венецианского научно-исследовательского судна, на котором Алеша хотел отметить ее прошлый день рождения.

Только там оно было окном в глубину, а здесь — в высоту.

Словно паришь в воздухе над необозримыми просторами... Оттолкнись посильнее — и взмоешь прямо к облакам...

Здесь не было никакой мебели — только простор и пустота...

— Я подумал, ты лучше сама устроишь все так, как тебе будет удобно, —тихо сказал Алеша. —Ты, кажется, о такой мастерской мечтала, или я не угадал?

...Вы можете подумать: не скучно ли будет им двоим, даже любящим друг друга, в таких огромных хоромах? Чем им заниматься целыми днями? Слоняться без толку из одной комнаты в другую?

Ошибаетесь... Дел было еще невпроворот. Но все хозяйственные заботы мужественно взял на свои плечи Алексей. Алена работала.

Правда, на этот раз она воспользовалась своей старой мастерской в дедушкином доме. Хрустальный дворец хорош для живописи, а то, что она сейчас мастерила, должно было родиться именно в этих стенах.

Она давно вынашивала в мыслях этот проект, даже подсчитала на всякий случай, сколько граммов золота потребуется для этого... Но всегда понимала, что это всего лишь мечты...

Алеша недавно куда-то исчез, ничего никому не сказав, а потом появился с загадочным видом и положил перед Аленой небольшой сверток.

В простом, похожем на чертежный тубус футляре... было золото. Но не ювелирные изделия, а пластины-полуфабрикаты, овальные слитки, тонкая золотая проволока...

— К сожалению, проба невысокая, — извиняющимся тоном сказал Алеша. — Хуссейн покупал это в Турции на ювелирном заводе, а у них золото изначально идет с добавками...

— Ты с ума сошел! Это целое состояние! — ахнула Алена.

— Не так дорого, как ты думаешь, — улыбнулся Алеша. — Жаль только, что ждать тебе пришлось так долго. Я ведь еще перед свадьбой позвонил Хуссейну, но он только сейчас вернулся из плавания.

При этих словах по его лицу пробежала легкая тень.

— Ты скучаешь по морю? — насторожилась Алена.

Он нежно поцеловал ее.

— Нет, правда... Мне с тобой так хорошо... Никуда не хочется уезжать.

...И теперь на миниатюрном станочке Алена обтачивала края хрупкого, почти невесомого золотого листочка... Специальные приспособления и инструменты одолжила ей для работы Катя, и она же поделилась несколькими секретами обработки драгоценного металла.

Это был кропотливый труд. Но древо рода Вяземских понемногу, день за днем поднималось от корней, обрастало новыми ветвями и чеканными листьями. Жаль только, что на миниатюрных пластинках Алена не может разместить портреты, как на дедушкином свитке, — помещаются только выгравированные, и то под лупой, имена.

А теперь остался самый последний листик. Ее. И тут Алена допустила непростительную в генеалогии вольность. Она подумала и уверенно нанесла на него — Елена Егоровна Никитина.

Вот и завершена ветвь рода Вяземских.

Но деревце, на верхушке которого Алена закрепила последний листок со своим именем, явно требовало продолжения.

Дедушка оставил пустое место внизу своего свитка, а Алена невольно скомпоновала свое творение так, что для того, чтобы картина оказалась завершенной, от верхней ветви явно напрашивалась еще одна... Та, которой должны положить начало они с Алешей.

— Не помешаю? — тихо спросил он за ее спиной.

— Нет. Я уже закончила. Посмотри.

Алеша внимательно осмотрел творение ее рук, но почему-то не похвалил, а сказал то, о чем Алена только что сама подумала:

— Тебе не кажется, что получился некий композиционный перекос? Я правильно выразился?

— Правильно, — кивнула Алена. — Вот здесь, да?

— Да. Генеалогическое древо требует продолжения... — Он пристально посмотрел на Алену. — Ты не думала об этом?

Она почему-то залилась краской, словно ее поймали врасплох, и пролепетала:

— Да... только что... А ты?

— А я давно мечтаю об этом.

И Алеша рывком подхватил ее на руки.

Он нес ее по длинному стеклянному переходу, и Алена видела над головой безбрежное ясное небо... Как будто она летит под ним, как птица мимо ромашкового луга, мимо пронизанного солнцем соснового леса, мимо старой церквушки с покосившейся колокольней, мимо озера, к которому ведет свой выводок серая утка... Точно ее пейзажи на стенах стали окнами, каждое из которых открывало новый уголок природы...

— Почему ты никогда не просил меня? — шепнула она на ухо Алеше. — Если ты хочешь...

— Потому что на своем горьком опыте понял, что ребенок должен быть только желанным, — ответил он.

— Но одного желания мало, — смущенно хихикнула Алена. —Дети не рождаются по заказу...

— Ничего подобного, — серьезно возразил Алеша. — Души, не пришедшие в этот мир, ждут, когда их позовут...

Он бережно опустил Алену на широкую кровать и хотел задернуть в спальне тяжелые шелковые шторы, но она попросила:

— Не надо. Пусть будет солнце.

Какое-то новое чувство охватило Алену, когда муж приник к ее телу и соединился с ним. Они не просто принадлежали друг другу, не только удовлетворяли страстный позыв желания — они действительно сливались воедино, соединялись, чтобы возникла новая жизнь — наполовину Алена, наполовину Алеша... и в ней они уже были связаны навсегда...

Это было чувство священного трепета, даже благоговения, словно они совершали вместе древнее таинство или колдовство...

Словно соединялись не только их тела, но и души...

...Но все-таки Алена оказалась права. К сожалению. Дети не рождаются по заказу.

Она чувствовала себя виноватой, ведь Алеша так ждал, так был уверен, что новая жизнь зародится «по-щучьему велению, по его хотению»...

— Тебя не тошнит? — с надеждой спрашивал он за завтраком.

— Нет.

— Может, голова кружится? Или не нравится запах красок?

Алена сама пристально прислушивалась к своим ощущениям, но в ней ничего не менялось. Никаких капризов не возникало, никаких недомоганий...

— Авестийцы считают, что душа приходит к своим будущим родителям за три месяца до зачатия, — как-то сказал Алеша. — Они и возраст человека потому считают на год больше — девять месяцев, да плюс еще три...

— Ну значит, подождем еще, — вздохнула она.

...Что-то разладилось в их отношениях. Алена это подсознательно чувствовала, хотя внешне все было точно так же...

Человеку всегда кажется недостаточно отпущенного ему счастья, всегда хочется урвать больший кусок...

А жадность наказуема...

Алена пыталась рисовать, но кисть просто валилась из рук. Не было ни желания, ни вдохновения... Она часами простаивала в «хрустальном дворце» у мольберта, бродила с этюдником по окрестностям, а потом безжалостно разрывала неудачные бледные наброски.

Тогда она отправлялась в сад-огород, пытаясь пополнить запас жизненных сил от матушки-земли. Раньше ей это всегда удавалось...

Теперь же она автоматически разравнивала бороздки между грядками, снимала в теплицах первый урожай помидоров и сладкого перца, поливала пышную поросль клубники...

Земля жадно впитывала влагу и взращивала урожай, растения давали плоды... зарождались новые завязи... плоды наливались соком, зрели... Все вокруг цвело и плодоносило... И лишь одна Алена чувствовала себя пустоцветом.

Алена разогнула спину и отбросила тяпку. Как-то странно, что сегодня она не видела Алешу... Последние дни они только спали и ели вместе, а в остальное время существовали каждый сам по себе, на своей территории...

А она соскучилась... Смешно, что можно соскучиться по человеку, с которым живешь бок о бок...

Скорее всего, он в «кожаной гостиной»... Так они прозвали небольшой уютный зальчик с глубокими креслами и знаменитым Алениным панно во всю стену. Перед панно на декоративной подставке Алена установила свое золотое деревце, и оно словно прорастало из черно-коричневой почвы кожаного пейзажа...

Алеша любил сидеть в кресле, разглядывая панно и деревце, покуривая толстую коричневую сигару. Но как ни странно, сейчас его там не оказалось.

Алена обошла весь дом, заглядывая по очереди в каждую комнату.

Алеша лежал на полу в своем гигантском «аквариуме», закинув руки за голову, и неотрывно смотрел, как тычутся носами в стекло его диковинные рыбины...

У Алены сжалось сердце. Сколько он здесь лежит, час, полдня? А в глазах и во всей позе такая обреченность и тоска...

— Ты скучаешь по ним? — печально спросила она, указывая на подводных жителей.

Он встрепенулся от звука ее голоса и попытался выжать улыбку.

— Нет... что ты...

— Я же вижу. — Алена села рядом с ним на пол. — Алешка, я ведь не хочу держать тебя насильно. Ты хочешь в море...

— Вообще-то мне пришел вызов в экспедицию, — глухо сказал он. — Но я собрался послать отказ...

— Еще не послал? — Алена улыбнулась ему, как маленькому, и ласково провела пальцами по отросшим прядям волос. — Ты здесь совсем одичал... Пора тебе развеяться.

— Ты серьезно? — не поверил он.

— И нечего валяться, — с напускной строгостью добавила Алена. — Собирай вещи. А то протянешь время, а они другого вызовут.

И в этот момент она чувствовала себя справедливой «мамой» этого взрослого, глупого «ребенка».

Вот дурачок! Да разве ей нужны от него такие жертвы?!

Он молча смотрел ей в лицо. И страдальческая морщинка на переносице постепенно разглаживалась...

— Не вызовут... — расплылся в счастливой улыбке Алешка. — Я один такой... другого такого нет...

— Еще бы, — уверенно подтвердила Алена. — Конечно, один.

И каждый миг до предстоящей разлуки они были рядом. И жадно смотрели друг на друга, словно стремясь получше запомнить любимые черты. И не уставали повторять:

— Я тебя буду очень ждать... Каждый час, каждую минуту...

— Смотри мне тут... Я приеду без предупреждения...

— Значит, мне придется круглые сутки дежурить у ворот...

— Первый раз в жизни меня кто-то будет ждать...

— Не кто-то!

— И первый раз я буду спешить вернуться...

— Только посмей где-нибудь задержаться!

И была сумасшедшая последняя ночь, бессонная и неистовая, жаркая от поцелуев и объятий. Ведь три долгих месяца они не сумеют ее повторить...

А на рассвете Алеша тихо поднялся и долго смотрел на спящую, обессиленную Алену.

Она по-детски подложила ладошку под пухлую щечку, а другой рукой обняла его подушку. Темные круги под глазами, полуоткрытые манящие губы, тихое ровное дыхание...

Ему очень хотелось еще раз ее поцеловать, он уже склонился над ней, но побоялся, что разбудит...

Наверное, ей снится хороший сон... Она улыбается... Пусть досмотрит его до счастливого конца...

А когда она проснется, он будет уже далеко.

Посреди безбрежного океана хрупкой скорлупкой болтался водолазный бот, отплывший от белоснежной громады научно-исследовательского судна.

Алексей с помощью товарищей выбрался из воды, стянул акваланг и подставил лицо жаркому солнцу.

Мигель обнажил в широкой улыбке ослепительно белые зубы и звонко хлопнул его по плечу:

— Алексис, пляши! Тебе радиограмма пришла. Нам сейчас по рации передали.

— Что? — заволновался Алексей. — От Алены? Что- то случилось?

— Да нет, комрад, ерунда какая-то... Твоя супруга только эфир зря забивает... Передает, что начала работать над каким-то листиком для какого-то дерева... Просит придумать, как ей его надписать...

И никто не понял, почему вдруг Алексей действительно пустился в пляс прямо в гидрокостюме, смешно вскидывая ноги в больших ластах.

Оглавление

Часть первая

  Глава 1 ПОСЛЕДНЯЯ КНЯЖНА

  Глава 2 ПРЕДЧУВСТВИЕ

  Глава 3 НАСЛЕДНИЦА

  Глава 4 ВОЛЬНОМУ — ВОЛЯ

  Глава 5 ВАС НЕ СЛЫШНО!

  Глава 6 СТЫЛАЯ ЗЕМЛЯ

  Глава 7 ПИР НА ПЕПЕЛИЩЕ

  Глава 8 АХ, ВЕРНИСАЖ...

  Глава 9 СЛАДКАЯ МЕСТЬ

  Глава 10 РОДОВАЯ ПАМЯТЬ

  Глава 11 ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ

  Глава 12 ПЛАВУЧИЙ ГОРОД

  Глава 13 ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Часть вторая

  Глава 1 СИВАЯ КОБЫЛА В ЯБЛОКАХ

  Глава 2 ДЕРЖИ НОГИ В ТЕПЛЕ, А ГОЛОВУ В ХОЛОДЕ

  Глава 3 БРУДЕРШАФТ

  Глава 4 ОБЖЕГШИСЬ НА МОЛОКЕ...

  Глава 5 ОТКУДА ДЕТИ БЕРУТСЯ?

  Глава 6 ЕЩЕ ОДИН ПОЦЕЛУЙ

  Глава 7 ГАДКИЙ УТЕНОК

  Глава 8 ВЕНЕЦИАНСКИЙ МАВР ОТЕЛЛО

  Глава 9 БЛЮДЕЧКО С ГОЛУБОЙ КАЕМОЧКОЙ

  Глава 10 УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА

Часть третья

  Глава 1 ИТАЛЬЯНЦЫ БЕЗ ИТАЛИИ

  Глава 2 ОТРОКОВИЦА ИЗ РОДУ ЦАРСКА...

  Глава 3 ЖЕМЧУЖНЫЕ СЛЕЗЫ

  Глава 4 ФИНАЛЬНЫЙ СТОП-КАДР

  Глава 5 ОРЕЛ И РЕШКА

  Глава 6 ТОСКА

  Глава 7 СЛЕДЫ ТЕРЯЮТСЯ

  Глава 8 БУДЕТ, ЧЕМУ БЫТЬ...

  Глава 9 ПРОСТУПОК И ПОСТУПОК

  Глава 10 К С0ЖАЛЕНИЮ, ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ...

  Глава 11 БУДЕМ!

  Глава 12 РАЗБИТОЕ КОРЫТО

Часть четвертая

  Глава 1 ВЕТЕР СТРАНСТВИЙ

  Глава 2 УНЫЛАЯ ПОРА

  Глава 3 ИЗ ДАЛЬНИХ СТРАНСТВИЙ ВОРОТЯСЬ...

  Глава 4 КРЫША НАД ГОЛОВОЙ

  Глава 5 ЛЮБОПЫТСТВО НЕ ПОРОК

  Глава 6 НАВАЖДЕНИЕ

  Глава 7 А ПОУТРУ ОНИ ПРОСНУЛИСЬ...

  Глава 8 ВАША ДАМА БИТА...

  Глава 9 ПОРЯДОК СЛОВ В ПРЕДЛОЖЕНИИ

  Глава 10 ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ!

  Глава 11 НОВОЕ ДРЕВО

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg