«Дом подруги»

Дом подруги (fb2) - Дом подруги (пер. Елена Михайловна Клинова) 1334K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктория Клейтон

Виктория Клейтон Дом подруги

Глава 1

— Конечно, ты помнишь ту нашу ссору, — сказала Мин, бросив взгляд на стакан с вином, который держала в руке, а потом на меня.

Еще бы не помнить! Естественно, я ее не забыла. Уж сколько лет прошло, а меня до сих пор кидает в дрожь, как вспомню о ней. Ссора, о которой она говорила, была из тех жизненных событий, что делят жизнь надвое: «до» и «после». Собственно говоря, таких событий в моей жизни было не так уж много — окончание школы, смерть моего отца… Что еще?.. Прошел год, как руководство университета предложило мне место младшего преподавателя… Думаю, руки у меня заметно дрожали, но я постаралась не выдать себя. Приняв невозмутимый вид, я молча смотрела в лицо самой близкой своей подруге и вспоминала, каким оно было тогда — бледным от боли и гнева. Это случилось пятнадцать лет назад. С тех пор мы не виделись, но я никогда не забуду вспыхнувшей в ее глазах ненависти, от которой мое сердце едва не разорвалось пополам.

Мин положила руку мне на плечо, и я вдруг с удивлением заметила, что она улыбается.

— Милая Дэйзи! Как же это здорово — снова увидеть тебя! А помнишь Хью Анстея? О боже, что за идиот! Какими же дурами мы тогда были, верно?

Перед моими глазами возникла картина — вот он стоит в студии в Фокскомб-Мэнор, держа мою руку, пока миссис Стадли-Хедлэм знакомит нас. Мой взгляд падает на вьющиеся темные волосы, карие глаза, безупречно белые зубы, и я завистливо вздыхаю. — «Счастливица Мин!» — думаю я. Высокого роста, худощавый, с гладкой, бледной кожей, он очень хорош собой, а легкий пушок, пробивающийся на подбородке, делает его совершенно неотразимым. Мне бросаются в глаза его руки — великолепной формы, с длинными пальцами и аккуратно наманикюренными ногтями. На мой взгляд, в нем нет ни единого недостатка, разве что легкий налет самодовольства, сознания собственной привлекательности, но это так понятно и простительно, что у меня не хватает духу винить его за это.

Мин писала мне о нем — в том судорожном, почти телеграфном стиле, которым все мы увлекались в те годы, нисколько не сомневаясь, что это делает нас этакими умудренными жизнью особами — на манер Нэнси Митфорд.

Дорогая Дэз! (Сокращенно от Дэйзи, что, в свою очередь, было сокращенной формой моего имени Диана.)

Непременно приходи на вечер к Софи Джонсон, поскольку красавчик и сердцеед Хью приедет тоже, а мы с ним по уши влюблены друг в друга. Фантастика!!! Попросила Софи, чтобы прислала тебе приглашение тоже — посылаю его вместе с письмом — вы с Хью остановитесь у миссис Стадли-Хедлэм — американки — в ее божественном доме! Мне придется поселиться у Софи — увы, мне! — но тут уж ничего не поделаешь. Если ты приедешь, это будет просто ГРАНДИОЗНО! Познакомилась с Хью на одном из маминых званых вечеров. Расскажу все подробности, когда увидимся. Это то САМОЕ.

Твоя безумно счастливая

Мин.

PS. Миссис С-Х ждет тебя к четырем.

Само собой, было не слишком приятно узнать, что Софи Джонсон пригласила меня не по своей инициативе. Но поскольку в ближайшие пару недель ничего особенно интересного не предвиделось, я решила принять приглашение. Мать Мин (вдова) в глазах общества занимала куда более видное положение, чем моя (которая в свое время благополучно развелась). И хотя доход леди Бартоломью уменьшился настолько, что в кругу ее знакомых мог считаться почти нищенским, тем не менее ей каким-то образом удалось сохранить всех своих друзей, наперебой приглашавших ее погостить. Почти весь год она разъезжала, из огромных холодных загородных поместий перебираясь в уютные лондонские особняки и экономя на этом массу денег. Обладая острым умом, она, однако, никогда не позволяла себе злословить, и это редкое качество делало ее везде желанной гостьей. С моей матушкой она встретилась лишь однажды и, как мне показалось, не испытывала особого желания поддерживать это знакомство. Однако она неизменно посылала мне приглашения и вообще делала вид, что видит во мне человека своего круга. Кроме того, благодаря Мин я получала еще массу других приглашений, и полезных, и не очень. По правде сказать, если в те годы у меня и возникла возможность бывать в свете, так исключительно благодаря Мин.

Моя мать была дочерью композитора. По крайней мере так я всегда говорила, когда кому-то случалось меня спрашивать. На самом деле дедушка писал музыку для джаз-оркестров. Одному из них даже удалось каким-то образом завоевать популярность, что позволило моей матери посещать художественную школу. Там и обнаружилось, что способности у нее весьма средние, зато какая-то необузданная страсть к художникам. Следствием этого стала поездка в Париж, где она проводила дни и ночи в прокуренных ателье, коротая время в возвышенных разговорах о «чистом» искусстве и наслаждаясь радостями жизни. Однако в чаше удовольствий оказалось с избытком всякой мути — я имею в виду длинную череду любовников матери. Их было хоть отбавляй: тощих и толстых, бородатых и лысых, бедных и богатых, садистов, мазохистов и истых раблезианцев по натуре, поэтов и тех, кто лишь считал себя таковым, во всяком случае, так рассказывала она. При ее достаточно простоватой внешности (даже глаза у нее были посажены чересчур близко друг к другу… к счастью, внешностью я пошла в отца) можно было только диву даваться той непонятной притягательности, которой она обладала. Не поверите, но мужчины слетались к ней точно мухи на мед. Вероятно, секрет ее крылся в той наивной восторженности, с которым она принимала все, что ни посылала ей судьба.

Мне не исполнилось и года, когда мои родители разошлись. По словам матери, она впервые увидела отца на какой-то вечеринке и тут же пала жертвой его мужской привлекательности и изысканных манер. Легкая, необременительная связь осложнилась, когда любовники поняли, что она будет иметь последствия. Моя мать вечно твердила, что сваляла дурака, сказав ему о беременности, потому как у нее был знакомый врач, который бы моментально избавил бы ее от этой досадной проблемы, причем за весьма умеренную плату. Как бы там ни было, узнав обо всем, отец настоял на женитьбе. Возможно, в то время он все еще был влюблен. А у матери, вне всякого сомнения, было свое мнение о том, какой должна быть ее жизнь — необременительные занятия живописью, светские вечера до утра, полное отсутствие денежных забот и, где-то на заднем плане, добродушный, снисходительный супруг. Но к тому времени, как я появилась на свет, в отношениях между родителями уже появилась трещина. Отец ушел в отставку и заточил себя в уродливом каменном доме в Киркудбрайтшире, пожираемый заживо двумя страстями. С одной стороны, его испепеляла безумная любовь к романской живописи, с другой — ненависть к моей матери.

Мне было пять лет, когда Гитлер напал на Польшу. Как и большинство ее соотечественников в то время, моя мать жила одним днем, лихорадочно стараясь наслаждаться жизнью и твердя про себя: «После нас — хоть потоп!» Бесконечным увеселениям мешало только одно — ребенок. В конце концов меня отослали с глаз долой — в Киркудбрайтшир. Там я чувствовала себя бесконечно одинокой и безумно боялась всего… вечно холодного дома, экономки (которая, судя по отрывочным воспоминаниям, сохранившимся в моей детской памяти, временами вела себя достаточно странно — скорее всего, попивала тайком, как мне теперь кажется), но больше всего я боялась отца. Я почти не помню его — разве только что он был очень высокий и страшно худой. Помню еще, как меня поразило, что, когда по приезде меня отвели в его комнату, он протянул мне руку, точно незнакомке. Рука у отца была костлявая и холодная, как ледышка. В ту же ночь я переполошила весь дом своими криками, потому что мне приснился скелет, пытавшийся забраться ко мне в постель. Ребра его, острые, будто клинки, мерцали в темноте, и я едва не умерла от ужаса. Кошмар регулярно повторялся каждую ночь. Так продолжалось неделю, после чего меня, словно негодный товар, вернули матери. В те дни крепкими нервами обладали только ветераны минувшей войны да разве что поденщицы.

В начале войны, якобы из-за страха перед блицкригом, мать отправила меня в закрытую школу, подальше от города. Счета за обучение отсылались отцу, а в начале каждого семестра я регулярно получала конверт с пятифунтовой банкнотой. Конечно, это было весьма мило с его стороны, но, поскольку он ни разу так и не удосужился черкнуть мне хоть пару слов, я догадывалась, что меня все еще не простили. За все последующие тринадцать лет я так и не виделась больше с отцом.

Впрочем, по-моему, мать тоже года два не вспоминала обо мне. Каникулы я обычно проводила в компании своей классной наставницы. Именно в это время я обратилась к колдовству и всякого рода заклинаниям, видя в этом последнее средство заставить мать хоть изредка появляться в школе. Всего, конечно, не упомнишь, но наиболее действенным считалось такое: вначале нужно было выкрасть перочинный нож, лежавший у нашей классной дамы в столе, — поступок сам по себе весьма рискованный, — после чего я с замиранием сердца делала у себя на ладони небольшой порез. На этот подвиг меня вдохновила деревянная фигурка распятого Христа, висевшая в школьной часовне. В первый раз я явно переусердствовала — боль оказалась настолько сильной, что я грохнулась в обморок прямо в классе и меня отправили в изолятор. Там я рассказала какую-то невероятную историю о том, что порезалась осколком стекла, который подобрала в оранжерее, но медсестра поверила и удовлетворилась этим. Поэтому я отделалась сравнительно легко — она отчитала меня за непослушание, напомнив, что детям строго-настрого запрещалось там играть, а потом ее позвали к телефону, и на этом все закончилось. Как оказалось, звонила наша классная дама — сообщить, что получила письмо от моей матери с известием, что та собирается приехать на следующий день к вечеру. От неожиданности я чуть было снова не потеряла сознание. В тот миг я чувствовала себя настоящей волшебницей. Ощущение могущества, которым я обладаю, ударило мне в голову. Отныне, думала я, она в моей власти, и теперь я смогу призывать ее к себе всякий раз, когда мне этого захочется.

Естественно, очень скоро обнаружилось, что это не так. К моей ярости и возмущению, трюк больше не сработал ни разу. Я пыталась повторить все тютелька в тютельку, потом принялась пробовать различные варианты, например, говорила: «Пресвятая Богородица!», прежде чем полоснуть лезвием по руке, и так далее, и тому подобное. Боль доставляла мне почти чувственное удовольствие. Я обожала смотреть, как капли крови дрожат на коже, точно осколки рубина. Но добилась я только того, что в ранку попала инфекция, и в конце концов было решено послать за доктором. Сестра пожаловалась на мою неуклюжесть, назвав меня непослушной девочкой. Бифокальные очки доктора напугали меня до дрожи в коленках. К счастью, он оказался человеком неглупым, к тому же отцом четверых детей, так что ему не составило особого труда вытянуть из меня правду, после чего доктор спокойно объяснил, что я веду себя по-детски и что никому еще не удавалось подчинить себе чужую волю, тем более подобными способами. Это не только глупо, но и опасно, сказал он, к тому же Господь Бог строго осуждает подобные поступки. Решение было принято очень скоро. На то, что думает по этому поводу Господь Бог, мне было, в сущности, наплевать — если хочет, чтобы выполняли его волю, пусть сам почаще прислушивается к моим просьбам, сердито решила я. Доктор выписал рецепт на лекарство, а потом пригласил меня к себе домой — на чай, пообещав познакомить меня со своими дочерьми. Все они оказались очень хорошенькими и добрыми, вот только, как на грех, гораздо старше меня. Впрочем, расстраивалась я не долго, потому что они наперебой баловали меня, словно младшую сестренку, а я млела от счастья. Вскоре я стала там частой гостьей, а потом вдруг обнаружила, что уже не так страдаю из-за отсутствия матери.

А в следующем семестре в школе появилась Мин. Помню, как я увидела ее в первый раз — незнакомая девочка в слишком большой для нее форме стоит посреди холла, и вид у нее смущенный и растерянный, а мисс Левин отчитывает ее за неряшливость. Гадать, чем вызвано такое негодование, долго не пришлось: на груди форменного платья девочки красовалось огромное чернильное пятно, а оторванный подол платья свисал сзади наподобие шлейфа.

— Зарубите себе на носу, Минерва Бартоломью, если ваша матушка близко знакома с председателем попечительского совета школы, это вовсе не значит, что вы можете позволить себе пренебрегать школьными правилами, — сердито выговаривала мисс Левин, «куриной» грудью и багровым от возмущения лицом похожая на крохотного упрямого бычка. Заподозрив, что благодаря связям своей матушки Мин станет любимицей классной дамы, с которой саму мисс Левин связывала страстная, даже какая-то болезненная нежность, она возненавидела новенькую с первого взгляда. Обернувшись, она заметила мое любопытное лицо и повелительным кивком подозвала меня к себе.

— Диана, с этого семестра Минерва будет с тобой в одном дортуаре. Проводи ее туда, пусть приведет себя в порядок. К чаю она должна быть в приличном виде.

Мин, до этого дня пребывавшая под неусыпным надзором нянюшек и гувернанток, первое время была беспомощна, словно новорожденный щенок. Она никогда еще не ходила в школу, и ей все было внове. Улучив минутку, она простодушно объяснила, что посадила пятно, когда в поезде пыталась заправить ручку чернилами. Привыкнув пользоваться перьевыми ручками, бедняга просто не сообразила, что неумелое обращение с авторучкой может иметь поистине катастрофические последствия. А подпушку на платье она оторвала, нечаянно зацепив ее каблуком, когда пыталась спрыгнуть с подножки вагона.

— Няня Порсон подвернула его побольше, а то платье слишком длинно, — вздохнула она. — Мама вечно покупает все на два размера больше, чем нужно. Она заказала его по телефону еще из Шотландии, поэтому оно и сидит как на корове седло. Няня Порсон, знаешь, даже не подшила его, а только приметала подпушку, там и десяти стежков-то нет. С чего бы ему сидеть как надо, верно? Кстати, у тебя случайно нет ремня?

Она смотрела на меня в полном отчаянии. Потом потерла нос, перепачканный сажей, — следствие поездки в поезде — и жалобно сморщилась и захлюпала. Можно было не сомневаться, что она вот-вот расплачется. Жизнь в закрытых школах для девочек всегда была достаточно суровой. А уж проявить понимание к тем, кто младше, считалось непростительной слабостью. Тому, кто был бы уличен в подобном малодушии, можно было только посочувствовать.

Мне сразу бросилось в глаза, как разительно Мин отличается от других девочек — простодушная, искренняя, может быть, даже наивная. Одно презрительное слово в ее адрес с моей стороны — и она будет обречена на долгие годы мучительного одиночества.

Вздохнув, я принялась тереть чернильное пятно тряпкой. Мокрый след, конечно, остался, но пятно почти исчезло. Потом я несколькими аккуратными стежками подшила оторвавшийся подол. Долгими субботними вечерами, когда школа пустела, а за окном лил дождь, я от скуки только и делала, что шила, так что это было для меня детской забавой.

— Господи, вот здорово! — восхищенно ахнула Мин, круглыми глазами наблюдая за тем, что я делала. — А я и нитку в иголку в жизни бы не вдела! Вот спасибо! Я тебе тоже сделаю что-нибудь хорошее.

Она с тоской обвела глазами мою тесную комнатушку со стеганым бело-зеленым покрывалом на кровати и уродливой мебелью, покрытой потрескавшимся и порыжевшим от времени лаком, видимо, гадая, чем же отплатить мне за доброту. И тут ее осенило.

— Хочешь приехать ко мне на следующий уикенд? Наша кухарка печет такие пироги с яблоками — закачаешься! А у нашей кошки родились котята. Целых четыре штуки, представляешь? Один рыжий, два черных и один пятнистый. Держу пари, таких хорошеньких ты в жизни своей не видала.

Ее глаза снова наполнились слезами, и мое сердце, успевшее уже ожесточиться, вдруг дрогнуло. В тех редких случаях, когда кто-то из моих одноклассниц приглашал меня погостить, они из кожи лезли вон, чтобы заставить меня почернеть от зависти, надеясь, что потом, вернувшись в школу, я стану восторженно расписывать роскошь, в которой они купаются. Таким образом, уикенд превращался в тяжкое испытание, и не только для меня одной. На фоне всего этого мысль о яблочном пироге и котятах показалась особенно заманчивой. Я помогла Мин распаковать вещи. Потом, заново заплетая ей косу (волосы она, похоже, не расчесывала ни разу за всю поездку), постаралась втолковать ей, какие тут порядки. Это могло продолжаться бесконечно, но нам помешал звонок к чаю. Большинство школьных правил и традиций Мин назвала дурацкими. Сначала я оскорбилась, но потом, взглянув на это ее глазами, вынуждена была согласиться с ней. К тому времени, как я добралась до обычая преклонять колени перед ракой с мизинцем святой Сексбурги [1], стоявшей в школьной часовне, мы уже обе покатывались со смеху.

В течение всего семестра я потратила уйму времени, выручая Мин из бесконечных передряг, куда она так и норовила угодить, и ограждая ее от ядовитого язычка мисс Левин. К своему величайшему удивлению, я вскоре обнаружила, что уже не так тоскую без матери, как будто, оберегая Мин, в какой-то степени удовлетворяю собственную потребность в любви и заботе, которых никогда не знала. Мои попытки защитить ее и искренняя благодарность Мин, которой она щедро дарила меня, придавали мне уверенности в себе. Я вдруг с удивлением поняла, что совсем не похожа на свою мать — да, собственно говоря, и не хочу быть похожей на нее. А новые ощущения, захлестнувшие меня, были настолько острыми и волнующими, что я чувствовала себя почти счастливой.

Мин с самого начала было наплевать, что думают о ней остальные одноклассницы. Она была абсолютно равнодушна к их колкостям и пренебрежительным взглядам, благодаря которым многие из них (и я в том числе) проверяли свою власть над другими. Это ее благодушие, а также умение во всем находить смешное, в особенности в таких вещах, которые у остальных вызывали священный трепет, в конце концов помогли ей завоевать нечто вроде уважения. Кончилось это тем, что ее оставили в покое.

Вскоре уикенды с котятами и яблочным пирогом стали неотъемлемой частью моей жизни. По прошествии многих лет смело могу сказать, что то была счастливейшая пора моего детства. Как только леди Бартоломью догадалась, что моя мать нечасто дает себе труд вспоминать о моем существовании, а отец и вовсе забыл о нем, она торжественно объявила, что я могу приезжать, когда мне вздумается. На леди Барт, как обычно называли ее, приглашения сыпались со всех сторон. Как она объяснила нам, ей даже и думать не хочется, чтобы отправиться куда-то без Мин, пока та дома. И все же некоторыми визитами пренебрегать не стоит, иначе рискуешь попросту выпасть из круговорота светской жизни. Случись так, Мин, став взрослой, очень быстро поймет, что у нее на руках оказалась изнывающая от одиночества мать, а это, согласитесь, тяжкий крест для любой девушки ее возраста. Так что по субботам ей, волей-неволей, придется выезжать. Так и получилось — раз в неделю, очень элегантная, она уезжала на очередной обед или вечеринку с друзьями. А мы с Мин спускались на кухню их скромного лондонского дома, играли с котятами, уплетали за обе щеки тающий во рту яблочный пирог или фруктовый рулет с джемом, заедая их меренгами, крыжовенными тартинками и другими восхитительными вещами, вышедшими из-под рук Джины, кухарки леди Барт.

Именно Джина научила меня наслаждаться едой и с благоговением относиться к кулинарному искусству. Много счастливых часов я провела возле нее, пока она учила меня готовить сдобное тесто или взбивать белки, в то время как Мин, которую все это интересовало мало, читала нам вслух любовные романы, до которых Джина была большая охотница. Характер у Джины был поистине золотой — она никогда не сердилась, если Мин отпускала ехидные замечания в адрес главных героев. Вместо того чтобы ругаться, она хохотала еще громче нас, счастливая оттого, что мы обе ее любим. Часто мы валялись на жестком лоскутном коврике, окружив себя кошками, и слушали рассказы Джины о тех временах, когда она еще молоденькой девушкой служила горничной в огромном палаццо. Котята выросли, часть из них раздали по знакомым, вместо них появились другие, которых мы ласкали и баловали точно так же, как прежних. Ей-богу, я с трудом представляю себе, кто бы еще мог лучше заменить мне семью, чем леди Барт с Джиной.

Был недолгий период, когда мать навещала меня достаточно часто — длился он шесть лет. В то время в любовниках ее ходил один грек с совершенно непроизносимым для английского языка именем, которого все поэтому называли просто Поппи. Это был смуглый низкорослый толстяк с прямыми, словно стрелки часов, усиками и маслянисто-черными волосами. Миндалевидные, навыкате глаза его, словно подернутые влагой, либо искрились смехом, либо казались томными. Поппи был удивительным человеком. Начать с того, что он единственный среди любовников моей матери проявлял ко мне искренний интерес.

Поппи много читал мне вслух, его темные, похожие на маслины глаза влажно сияли, а голос дрожал и прерывался от сочувствия к Уродливому Утенку и несчастной Девочке-со-спичками. Вороную Красавицу [2] мы так и не дочитали до конца — у матери лопнуло терпение, и она швырнула книжку в огонь. Она сказала, что это все равно, что жить в одном доме с двумя до омерзения сентиментальными алкоголиками. И добавила, что мечтает хотя бы полчаса провести спокойно, без того, чтобы кто-то хлюпал носом у нее над ухом, оплакивая Бедного Рыжика. Честно говоря, сильно подозреваю, что Поппи не меньше меня радовался, что избавлен от необходимости читать дальше.

Именно Поппи всегда помнил о моем дне рождения и неизменно напоминал об этом матери. На мой седьмой день рождения он устроил для меня настоящий праздник у себя в студии, даже собственноручно испек покрытый голубой глазурью торт.

По-моему, последний раз я видела Поппи, когда мне было лет двенадцать. В тот день в школе ставили какую-то пьесу — если мне не изменяет память, это были избранные произведения Шекспира. Мне была поручена роль Гамлета — может, потому, что для своего возраста я была достаточно рослой, а может, благодаря тому, что я обладала завидной памятью и к тому же неплохо играла. Сама я считала, что черный камзол делает меня неотразимой, и просто упивалась счастьем — до тех пор, пока не увидела мать вместе с Поппи. Одетая во все черное, мать выглядела на удивление чинно. А Поппи… в своем парадном костюме и жилете, с вытканными на нем огненно-красными маками, он приковывал к себе недоуменные взгляды. На фоне облаченных в черное отцов моих одноклассниц бедняга казался особенно толстым и смешным. Краем глаза я заметила, как Валери де ла Map и Сьюзан Дарфорд перемигнулись и прыснули смехом у него за спиной, и покраснела от стыда.

Увидев меня, Поппи радостно протянул ко мне руки. Я почувствовала, как взгляды всех, кто был в комнате, устремились ко мне. В эту минуту я с радостью отдала бы десять… нет, двадцать лет жизни, чтобы провалиться сквозь землю. Подставив ему багровую от смущения щеку, я отвернулась, делая вид, что не слышу, что он говорит. Несмотря на все его попытки развеселить меня, я смущалась все больше. Воспользовавшись первым же подходящим случаем, я пролепетала, что у меня, дескать, болит голова, и сбежала. Укрывшись в спальне, я уткнулась в подушку и дала волю слезам. Я была вне себя от ярости и возмущения. Захлебываясь рыданиями, я молилась о том, чтобы на обратном пути они попали в аварию и оба погибли. Сейчас мне стыдно вспоминать об этом, но тогда я действительно этого хотела.

На следующий день начались занятия, и я с головой окунулась в учебу. Подумав как следует, я решила, что только блестящие успехи дадут мне возможность навсегда избавиться от этой кошмарной парочки. Весь семестр я трудилась как негр, не позволяя себе ни малейшей передышки. В воображении я видела себя героиней, вставшей на путь борьбы со всем миром. Результатом этого было то, что я очень скоро попала в число первых учениц. Мин, хотя и не догадывалась о причинах, подвигнувших меня на подобное, сообразила, что со мной происходит нечто серьезное, и решила не отставать.

Как ни странно, подобное соперничество нисколько не омрачило нашей дружбы. Наверное, потому, что таланты, которыми одарила нас природа, относились к разным предметам. Я с удовольствием помогала Мин с математикой, прекрасно понимая, что тут она мне не соперница. А она, в свою очередь, гоняла меня по французскому. Неосознанно мы с ней объединились против остальных наших одноклассниц и без малейшей ревности сражались за звание лучших учениц. Вскоре все остальное потеряло для нас всякий интерес. Лакросс был забыт. Та же самая участь постигла и любимые прежде уроки рисования, мы с Мин даже перестали загорать позади спортивного зала, хотя раньше проводили там долгие часы. Все, что нас интересовало теперь — это маячившие впереди экзамены. Очень скоро мы с ней превратились в своего рода «звезд» местной величины. Но самое главное, мы теперь видели цель, к которой стремились, и даже начали находить своеобразное удовольствие в той упорной борьбе, которую обе вели. Думаю, никто особенно не удивился, когда спустя пять лет мы с Мин добились стипендии в Оксфорде — ее интересовали современные языки, а меня — английская литература.

Поппи умер, когда следующий семестр еще не закончился. Конечно, я поехала на похороны. Не помню, что я тогда чувствовала. Невозможно было представить себе Поппи лежащим в этом уродливом деревянном гробу.

Смерть казалась нам всем чем-то непостижимым, жутким и волнующим. Мин, поджидавшая меня в спальне после похорон, увидела мое лицо и кинулась мне навстречу.

— Ох, Дэйз! — Она покачала головой. — Он был таким милым… таким замечательным человеком.

С этими словами Мин обняла меня и крепко прижала к себе. Ее искреннее сочувствие словно прорвало какую-то плотину в моей душе. Слезы, которые копились во мне, не находя выхода, хлынули наконец и ручьем потекли по лицу. Я плакала, пока голова у меня не разболелась. Лицо у меня распухло от слез, глаза щипало. Мин смочила полотенце в воде и молча протянула его мне. Я забралась в постель и положила его на лицо… а потом мы долго вспоминали Поппи, перебирая в памяти разные смешные и трогательные случаи, пока внизу не зазвенел гонг, зовущий нас к ужину. Больше мы никогда не говорили о нем. Но, став старше, я поймала себя на том, что все чаще вспоминаю Поппи. И с каждым годом все больше жалею его… и стыжусь самой себя.

Глава 2

Вечеринка с танцами у Софи Джонсон была назначена на Пасху. Это был второй год нашего пребывания в Оксфорде — 1954 год. Уже девять лет, как закончилась война, но мы до сих пор жили как в тумане. Не так-то легко прийти в себя после того, как годами приходилось ограничивать себя во всем. И когда двери Фокскомб-Мэнора снова распахнулись передо мной, я почувствовала себя так, будто попала в рай. Начать с того, что в доме было тепло и это приятное тепло прямо с порога мягко обволакивало тебя, так что хотелось поскорее сбросить с себя шарф, пальто и теплые перчатки. И потом — сам дом был удивительно красив, что внутри, что снаружи. Тут не было и намека на ту ужасную лягушачье-зеленую или мутно-желтую краску, которой в годы войны изуродовали всю старушку Англию. Мне захотелось спокойно обойти все комнаты, проверить, не изменилось ли тут что за эти годы, но молодой симпатичный дворецкий перехватил меня в дверях и мигом препроводил в студию.

— Ну, вот и она! — вскричала миссис Стадли-Хедлэм.

В ее голосе явственно чувствовалось нетерпение — словно они уже бог знает сколько времени сидели тут, дожидаясь моего приезда и изнемогая от беспокойства. Но я прекрасно знала, что мой поезд прибыл минута в минуту, а огромный дорогой автомобиль, который прислали за мной на станцию, мчался с такой скоростью, что у меня порой перехватывало дыхание.

— Знакомьтесь, пожалуйста. Мисс Фэйрфакс. Это Каролина Протеро — Майкл Протеро… Хью Анстей.

— Диана, — пробормотала я, пожав всем по очереди руку. Каролина оказалась плоскогрудой особой, зубы у которой выпирали, точно у лошади. И головой она встряхивала в точности как нервная, породистая лошадь, как будто извинялась за то, что так уродлива. Изящно и дорого одетая, она тем не менее осталась бы незамеченной, если бы не роскошные медно-красные волосы — с ними явно поработал хороший парикмахер.

Муж ее оказался довольно привлекательным — правда, на свой, особый лад. Лицо его, гладко выбритое, с правильными, хотя и маловыразительными чертами показалось бы ничем не примечательным, если бы не острые хищные зубы, неестественно белые на фоне загорелой кожи. Маленького роста, он старался держаться прямо, словно аршин проглотил. Я решила, что он бывший поенный, скорее всего, женившийся на Каролине из-за денег. Она не отрывала от него взгляда ни на минуту, взирала на мужа с каким-то молитвенным восхищением, будто до сих пор не в силах была поверить своему счастью. А он, в свою очередь, смотрел на меня — в точности как собака, виляющая хвостом, чтобы ее погладили. Гладковыбритые щеки его покрылись темным румянцем, заученным жестом он пригладил волосы, и на лице его появилось такое выражение, какое бывает у человека, когда он обнаружит, что вместо смертельной скуки его ожидает нечто весьма интересное.

— К обеду будут всего несколько человек, — объявила миссис Стадли-Хедлэм, протягивая мне чашку чая с тонким, почти прозрачным ломтиком лимона. Она даже не потрудилась спросить, как я пью чай — с лимоном или без. — Лео вернется поздно… такая досада! Придется как-нибудь повеселиться без него.

Она произнесла это так, словно никогда не могла позволить себе ничего подобного, разве что в роли хозяйки дома, да и тогда это было скорее тягостной обязанностью, чем развлечением.

Миссис С-Х казалась тонкой как спичка, но было заметно, что эта потрясающая худоба стоила ей немалых усилий. Светлые, мягкие волосы ее были коротко подстрижены, изящный костюм из болотно-зеленого твида поражал элегантностью, а ее жемчужно-серый пуловер, вне всякого сомнения, был из дорогого кашемира. Даже шелковые чулки ее были баснословно дорогими — их мягкий блеск сразу же бросался в глаза. Это была та самая тщательно продуманная «деревенская простота», как ее понимают светские дамы, чудесная имитация облика английской аристократки довоенного времени. Только жесткий блеск голубых, как арктический лед, глаз выдавал ее нетерпение.

— Вы ведь учились в одной школе с Софи Джонсон, не так ли, Диана? — осведомилась она, и придирчивый ее взгляд обежал мою обувь, юбку, жемчуга и вновь воткнулся мне в лицо.

— Да.

В школе нам вечно твердили, что невежливо отвечать на вопросы лишь «да» или «нет». Поэтому, спохватившись, я добавила:

— Но мы не очень близко знакомы, ведь мы с Софи учились в разных классах и даже жили в разных зданиях.

— Так я и думала, — отозвалась миссис С-Х. — Леди Бартоломью упоминала, что вы сейчас учитесь в Оксфорде вместе с ее дочерью. Софи, конечно, очаровательна, но звезд с неба не хватает — Оксфорд ей явно не по зубам.

Она рассмеялась — довольно-таки неприятным смехом, должна заметить. Я неловко отвела глаза в сторону, решив, что это не очень-то красиво по отношению к Софи, ведь на фоне моих успехов ее собственные выглядели довольно жалко.

— И что же вы изучаете в своем Оксфорде?

— Английскую литературу. В этом семестре проходим средневековую, как раз начали Чосера.

Я почувствовала, что краснею, словно школьница у доски. Миссис С-Х выразительно вскинула брови, потом перевела взгляд на Майкла и слегка пожала плечами, давая понять, что с лихвой выполнила свой долг хозяйки дома и теперь готова спихнуть на него необходимость развлекать такую скучную особу, как я. Я только краснела и обливалась потом от смущения. Но Майкл тут же с готовностью ринулся мне на помощь.

— Похотливый, старый развратник этот Чосер, верно? — подмигнув, бросил он мне.

— Что вы, вовсе нет. Вероятно, вы случайно спутали его с Боккаччо. — От смущения я вложила в эти слова больше презрения, чем мне хотелось бы.

Миссис С-Х засмеялась пренебрежительным смехом. Хотя я так и не поняла, кому, собственно говоря, был адресован этот смех.

— Не строй из себя интеллектуала, Майкл! Ты давно забыл все то, чему тебя учили. Диана без труда заткнет тебя за пояс. Да и нас в придачу.

Выставив меня занудой и «синим чулком», она с улыбкой повернулась к Хью:

— Вы должны непременно рассказать нам о своих полетах. Вы ведь летчик. Да? Леди Бартоломью только и говорит, что о ваших одиночных перелетах с благотворительной целью.

— С удовольствием, — улыбнулся Хью, непринужденно кивнув в ответ. — Вы не будете возражать, если я закурю? Понимаете, беда в том, что перелеты обходятся обалденно дорого. А у папахена есть чертовски неприятная привычка в самый неподходящий момент перекрывать деньгопровод. Ну, а у меня сейчас как раз слабовато насчет монеты.

Я вытаращила на него глаза, не в силах поверить своим ушам! Чтобы Мин опустилась до мальчишки, изъясняющегося на подобном жаргоне, пусть он даже красив, как греческий бог?! А вот миссис С-Х, как я заметила, была в полном восторге. Вероятно, именно так, по-мальчишески грубовато, в ее представлении должен был изъясняться современный англичанин. И тут мне пришло в голову, что Хью попросту делает то, чего от него ждут.

Миссис С-Х немедленно засыпала его вопросами о его многочисленных полетах, высокомерно дав понять, что ей нет никакого дела до того, где это происходило. С одной стороны, это было даже забавно, с другой — раздражало. Обычно именно так — насмешливо и чуть-чуть льстиво — стареющая светская львица разговаривает с молодыми поклонниками. Ответы Хью были выдержаны в той же манере. Под конец я решила, что он переигрывает. Майкл Протеро отпустил несколько замечаний, потом, видимо, почувствовал, что его не замечают, и угрюмо нахохлился. Каролина, придав лицу выражение вежливого удивления, молча слушала — впрочем, на нее никто не обращал внимания.

Несмотря на то, что Хью заливался соловьем, расписывая на все лады опасность, грозившую ему во время полетов, и как раз дошел до кульминационного момента, когда был вынужден посадить самолет в австралийском буше, миссис С-Х вдруг, словно забыв о нем, резко встала.

— Каролина, у тебя такой усталый вид! — воскликнула она. — И темные круги под глазами! Ты непременно должна отдохнуть перед обедом, не то будешь похожа на ведьму. Лично я отправляюсь в постель. Хью, вы с Дианой можете взять собак Лео и пойти погулять, если не придумаете ничего поинтереснее. Ну, если, конечно, тебе удастся подбить Диану на такую вольность. — Мигом забыв о нас, она повелительно подняла вверх палец. — Майкл, мне надо сказать тебе пару слов. Лео перед отъездом оставил все на меня, а в счетах с фермы какая-то ошибка, и я просто голову сломала — никак не могу понять, в чем там дело.

Подхватив под руку удрученную Каролину, она величественно выплыла из комнаты. Хью с улыбкой повернулся ко мне, стараясь сделать вид, что бесцеремонность, с которой миссис С-Х оборвала его рассказ, ничуть его не задела.

— Хотите, прогуляемся немного? У нас есть еще полчаса до того, как начнет темнеть.

Сказать по правде, я с большим удовольствием понежилась бы в ванне, но он смотрел на меня так умоляюще, что у меня не хватило духу отказаться. Я кивнула. Просто одетая горничная проводила меня в отведенную мне комнату.

Накинув пальто, я торопливо покрыла волосы шарфом, решив произвести наилучшее впечатление. Я уже шла по коридору, бесшумно ступая по мягкому, ворсистому ковру, в котором ноги увязали почти по щиколотку, когда услышал свое имя. Естественно, я сделала то же самое, что сделал бы любой на моем месте, — остановилась и, затаив дыхание, стала прислушиваться. Голос миссис С-Х, металлический тембр которого я тотчас же узнала, доносился через открытую настежь дверь комнаты, так что отчетливо слышно было каждое слово.

— Эта девчонка Фэйрфакс отправилась на прогулку с Хью. Я велела ему погулять подольше. Так что раньше чем через полчаса они не вернутся. Ханжа несчастная! А какая самоуверенность! — До меня донесся возбужденный смешок. — Ты ведь тоже терпеть не можешь девчонок, верно? Предпочитаешь женщин — по крайней мере они знают, как это делать.

Майкл издал утробный звук, напоминавший рев осла. Вслед за ним раздался чей-то стон, скорее всего, самой миссис С-Х. Подавив желание захлопнуть дверь, я поспешно прошмыгнула мимо. Хью терпеливо маячил возле парадной двери, два далматинца тихо сидели возле его ног.

— А, вот и вы, — обрадовался он. — Познакомьтесь — Экни[3] и Покс[4].

— Не может быть! — ахнула я.

— Шутка. Конечно, нет. Прошу прощения — Тристан и Изольда. Ну, куда направимся? Может, туда?

Несмотря на промозглый холод, великолепие сада заставило меня почувствовать себя счастливой.

— Ой, смотрите, беседка! Или искусственные руины… не знаю, что. Пойдемте посмотрим?

— Не возражаете, если я спущу собак с поводка?

— Ради бога! Не вижу, кого они тут могут напугать. Разве что овец…

— Они не смогут перепрыгнуть через изгородь, — заявил Хью. Это было сказано таким авторитетным тоном, что я ему поверила.

Естественно, через несколько минут собаки оказались рядом с канавой, без труда одним прыжком преодолели низенькую изгородь и врезались в самую гущу овец.

— Дерьмо! — с чувством выругался Хью.

— Точно, — сердито подтвердила я, представив себе, во что превратится моя прическа к тому времени, как мы поймаем собак.

— Это я виноват. Оставайтесь здесь. Я мигом.

Хью элегантно потрусил через лужок, на мгновение скрылся за изгородью, потом вынырнул из кустов и оказался посреди стада. Повернувшись к нему спиной, я залюбовалась фасадом Фокскомба. Похоже, проказница-судьба была слепа, доверив бриллиант чистейшей воды такой гадюке, как миссис С-Х. В сгустившихся сумерках небо над фронтонной крышей дома казалось лилово-фиолетовым, из окон, растекаясь золотистыми лужицами по земле, лился мягкий свет, а тени изысканных архитрав и пилястр трепетали, словно тончайшее кружево. За моей спиной вдруг прошелестели чьи-то шаги, и, обернувшись, я увидела Хью, спешившего ко мне вместе с собаками.

Каюсь — я рассказала Хью о том, чему невольно стала свидетельницей. Мне было интересно, как он это воспримет. К моему удивлению, он до смерти обрадовался.

— Лучше уж он, чем я. Спаси, Господи, и помилуй, она крепкий орешек. Вот сучка! Бедняга Стадли-Хедлэм.

— И бедная Каролина, — добавила я.

— А может, Лео и Каролина?.. Остается только надеяться на это.

— Странно, вы сейчас совсем другой, не такой, как перед этим… в студии. И это сбивает меня с толку.

Хью расхохотался. Смех шел ему чрезвычайно, он знал это и умело этим пользовался. Блеснули белые зубы.

— А-а, вы имеете в виду этот школьный сленг, да? Держу пари, Эмме понравилось. Впрочем, с американками этот трюк всегда срабатывает. Видите ли, раньше я мечтал стать актером. Вот постепенно и привык играть разные роли… а потом, почему бы и нет, если мне это нравится? Вообще-то, если честно, я делал так с тех пор, как сам себя помню, собственно, я и в актеры решил пойти только потому, что комедиантство у меня в крови. А уж когда бываешь в обществе… Вы не поверите, какие невероятные истории я иногда рассказываю, и ничего! Даже наживки не нужно — клюют на голый крючок. Ничего сложного — чем более невероятной окажется ваша выдумка, тем легче ее проглотят. Главное, чтобы им было интересно. И еще — нельзя торопиться, иначе люди сообразят, что вы их дурачите.

— То есть… вы хотите сказать, что все эти разговоры насчет самолета, рухнувшего в австралийском буше?..

— Вранье от первого до последнего слова. В жизни не бывал в Австралии.

— Но хоть на самолете-то вам случалось летать?

— Господи, конечно, нет! Только летные очки как-то раз надевал, вот и все. Как-то раз за обедом рассказал эту историю леди Бартоломью — пустил, так сказать, пробный шар. Вы не поверите, как она слушала — в точности как терьер, когда караулит возле крысиной норы.

— Но неужели это так просто?

— Нет, конечно. Иной раз приходится срочно придумывать что-нибудь еще более захватывающее, иначе тебя вмиг раскусят. Или вот, например: если кто-то просит совершить полет с благотворительной целью, я, конечно, соглашаюсь, но потом, через пару дней, звоню и говорю, что, дескать, сломал ногу, поэтому никак не могу. А потом еще долго расхаживаю с тростью… а иногда даже с гипсом. Просто смех берет, как вспомнишь об этом. Между прочим, у меня полно друзей, которые учатся в медицинском, так что это не так уж сложно устроить… Вы бы видели, сколько тут же находится желающих поухаживать за мной!

— Похоже, это не так уж легко, как кажется.

— С первого взгляда, может, так и есть. Но на самом деле все куда проще, честное слово. И потом, это весело. Вот подумайте сами — часто ли вам приходится сидеть за обедом вместе с человеком, который на самом деле вам интересен? Вспомните, каких мучительных усилий стоит найти тему для разговора. Вот меня, как назло, вечно сажают рядом с женщинами, которых интересуют только дети, сад или гольф. Ну, еще бридж. Я имею в виду, конечно, тех, кому слегка за тридцать. А те, что помоложе, думают только о лошадях, тряпках или мужчинах. Жуть, верно? Нет, нет, это я не о молодых, конечно, глупо говорить о сексе с девушкой, если вы с ней еще не переспали, согласны? Даже если у вас с ней потом что-то получится, будет уже не так интересно. Так сказать, пропадает элемент внезапности.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что готовы затащить в постель любую девушку, оказавшуюся вашей соседкой, если ей по несчастной случайности нет еще тридцати? У меня просто мороз по коже!

— Почему бы и нет?

Я не нашлась, что ответить.

— Думаю, пора возвращаться, — пробормотала я. — Уже темнеет.

— И к тому же у вас ледяные руки, — забеспокоился Хью.

Вскоре мы с ним оказались перед парадной дверью.

— Это, кажется, машина мистера Стадли-Хедлэма? — с невинным видом поинтересовалась я у слуги, покосившись на стоявший возле крыльца «даймлер».

— Нет, мадам, это машина одного из приглашенных к обеду. Джентльмен приехал раньше назначенного часа, поскольку имел несчастье добираться поездом из Эдинбурга. Ему нужно переодеться.

— Мне тоже хорошо бы переодеться. Пока, Хью. Увидимся позже.

Поднявшись наверх, где была отведенная мне комната, я с радостью убедилась, что дверь спальни миссис С-Х закрыта. Как бы там ни было, я все равно постаралась прошмыгнуть мимо как можно быстрее, чтобы уж наверняка ничего не услышать.

Ванная для меня была приготовлена. Господи, какое же это было наслаждение — погрузиться в горячую воду! Решив не мелочиться, я щедро плеснула в воду ароматной эссенции. А какие для меня выбрали полотенца — огромные, мягкие! Я мечтательно зажмурилась. Протянув руку к столику, на котором стояли цветы, я взяла в руки последний номер «Вог». И подумала, что не отказалась бы провести тут весь вечер.

Но это было бы вопиющей несправедливостью по отношению к остальным гостям, ведь тогда я лишила бы их возможности полюбоваться моим платьем! Только мысль об этом заставила меня вылезти из ванны. Кстати, я скопировала этот фасон с фотографии герцогини Виндзорской. Потом в одном из шкафчиков в ванной матери отыскала завернутые в шелковую бумагу серебряные кружева. Мать не возражала — казалось, ей все равно, возьму я их или нет. Тем более что сама она все последнее время живо интересовалась исключительно проблемами малых народов, а потому ходила в каких-то немыслимых кафтанах и тюрбанах в оранжево-черную полоску — расцветка, от которой у меня кровь стыла в жилах. Портниха у меня была замечательная — и к тому же на редкость дешевая. Платье удалось на славу. С свойственной моему возрасту самоуверенностью я нисколько не сомневалась, что оно сидит на мне куда лучше, чем на герцогине, ведь, несмотря на весь свой ум, она, бедняжка, уродилась на удивление некрасивой, чтобы не сказать уродливой. Надев платье, я полюбовалась собой перед зеркалом. Оно сидело на мне, как перчатка. Низкий вырез декольте, обнажавший плечи, крохотные, вырезанные зубчиками рукава и узкая, до самого пола, юбка выгодно отличали его от модных в то время вечерних платьев без бретелек с пышными, колом стоящими юбками, которые предпочитало большинство девушек. Потом я тщательно подкрасилась и в качестве последнего, завершающего штриха надела жемчужное колье, доставшееся мне от бабушки. Конечно, блестящие серебряные туфельки были уже далеко не новыми, но платье длинное, успокаивала я себя, и вряд ли кто сможет это заметить. Настроение у меня поднялось. Предстоящий вечер, похоже, обещал немало интересного.

Мы с Мин получали на карманные расходы куда меньше других девочек. Каждая из нас выходила из положения по-своему. Что касается меня, то это означало, что я тряслась над каждым пенсом, все вещи покупала на распродажах и изворачивалась как могла, чтобы заставить старые вещи казаться новыми. Что же до Мин, то она натягивала на себя бог знает что и выглядела как чучело гороховое. Она приводила меня в отчаяние — я готова была убить ее за это, ведь к тому времени Мин успела превратиться в настоящую красавицу. У нее были необыкновенные глаза: огромные, темно-голубые, с рассеянным, мечтательным взглядом, какой обычно бывает у близоруких. Кончик носа чуть пригнут — но это ей даже шло, придавая ее облику очаровательную пикантность. Без этой легкой неправильности ее лицо, возможно, казалось бы банально хорошеньким. Природа наградила ее хорошей кожей — впрочем, она мигом покрывалась прыщами, если Мин забывала умываться. В детстве она смахивала на кролика, но долгие годы, когда она носила на зубах скобы, сделали свое дело, и теперь ее зубы были в полном порядке. Мне нравились ее волосы — длинные, прямые, темно-каштанового цвета, они были очень хороши. Грязные, они свисали жирными сосульками ей на лицо, но после мытья сверкали и переливались, словно драгоценный мех. Много огорчений доставляли ей брови — густые и широкие, они сходились на переносице, пока я не настояла на том, чтобы выщипать их, — и плотная, отнюдь не воздушная фигура. Руки Мин, несмотря на вечно грязные, обкусанные ногти, поражали красотой. В конце концов терпение у меня лопнуло, и я долго орудовала пилкой, пока не привела их в порядок. Я невольно вздохнула — мы с Мин не виделись несколько недель, и оставалось только гадать, не забывала ли она хоть изредка ухаживать за ними. А брови? Ведь их необходимо регулярно выщипывать, а я не знала даже, есть ли у нее щипчики. На всякий случай я прихватила свои. Впрочем, любовь обычно совершает чудеса — не исключено, что появление на горизонте Хью заставило Мин следить за собой. Перекинув через руку пелерину из темно-зеленого бархата (купленную в магазине подержанной одежды и тем не менее ставшую одной из моих любимых вещей), я спустилась вниз.

Майкл и Каролина Протеро были уже в студии, а с ними и еще четверо гостей, ни одного из которых мне не доводилось прежде видеть. Дворецкий предложил мне бокал шампанского. Не успела я взять его с подноса, как возле меня оказалась Каролина, очевидно, намеревавшаяся познакомить меня с остальными. Я невольно обратила внимание на ее своеобразную походку, неуверенную, судорожную, точно у необъезженной лошади. Элегантное вечернее платье из черно-белого муара странно топорщилось на ее костлявой груди, отчего все то, что у любой другой женщины стало бы источником соблазна, оказывалось в тени. Глядя на ее немного нервное, приятное лицо и вспоминая о том, чему я недавно стала свидетельницей, я почувствовала внезапную жалость. Она была милая женщина и не заслуживала подобного предательства.

— Вы выглядите просто очаровательно, Диана, — улыбнулась она, обнажив крупные зубы. — Скажите ради бога, где вам удалось раздобыть такое сногсшибательное платье?

— Все платья обычно покупает мне мама, — с легкой гримаской объяснила Каролина. — Даже теперь, когда я уже пять лет как замужем. Видите ли, у нее замечательный вкус.

— И вы не обижаетесь на нее за то, что она сама выбирает, что вам носить? — с легкой улыбкой спросила я.

— Боюсь, я такая глупая, — вздохнула Каролина. — В детстве я много болела, поэтому часто пропускала занятия. Правда, теперь я стараюсь наверстать упущенное… Может, вы посоветуете мне, что почитать?

Сказать по правде, если я чего не терплю, так это давать советы. Все равно что плевать против ветра — себе дороже. А вот формировать чью-то личность, развивать вкус, так сказать, на манер современного Пигмалиона — это другое дело. Я уже открыла было рот, чтобы посоветовать ей начать с Джен Эйр, как в студии одновременно появились Хью и мисс С-Х. И в ту же самую минуту нас пригласили к столу.

Глава 3

Миссис С-Х уселась во главе стола, повелительным жестом указав Майклу Протеро место напротив. Меня усадили между молодым человеком по имени Ниньян Рид Мазер и незнакомым мне мужчиной, имени которого на карточке я так и не смогла разобрать — что-то вроде Бозерса. Хью усадили напротив меня. Обед начался с закуски из лангустов с омарами и разговора с Ниньяном.

Вскоре оказалось, что мой собеседник обладает раз и навсегда сложившимися взглядами на жизнь — собственно говоря, к изложению их и свелся наш разговор. Не прошло и нескольких минут, как я почувствовала, что с радостью придушила бы его. Этот напыщенный, самоуверенный индюк все более действовал мне на нервы. Он как раз дошел до середины описания какого-то своего разговора с епископом… по словам Ниньяна, этот человек был сущим еретиком, не говоря уж о том, что привык запускать руку в церковную казну. О таких мелочах, как обыкновение беззастенчиво лгать, мучить собак и детей и соблазнять монахинь, он упомянул мимоходом.

— А сколько лет старине епископу? — вставила я, заметив, что он остановился перевести дух.

Он глубоко задумался:

— Лет пятьдесят пять, по-моему.

— Тогда тут уж ничего не поделаешь. Придется вам либо смириться, либо переехать в другую епархию. Или вообще перебраться в Рим. А вы не подумывали о том, чтобы перейти в буддизм? Или в какую-нибудь секту? Кстати, я знаю одну. Она маленькая, но очень строгих правил. Что называется, для избранных.

Ниньян испуганно отшатнулся, словно я ткнула пальцем ему в глаз. Потом обалдело уставился на стол, где еще минуту на тарелке перед ним скучал омар. Взгляд у него был стеклянный. Похвалив себя за находчивость, я повернулась к лорду Болингброку.

— Вы ухаживаете за лошадьми Эммы? — поинтересовался он, соизволив заметить меня наконец.

— Что?! — Я была поражена и даже не пыталась это скрыть.

— Просто подумал, что такая хорошенькая юная особа, как вы, может делать в этом доме, вот и всё.

— Банни, надеюсь, вы не пытаетесь флиртовать с Дианой? — окликнула моего собеседника миссис С-Х. Я никак не могла даже про себя называть ее Эммой. К тому же так звали котенка, которого я обожала. — Выбросьте эту мысль из головы, — хихикнула она. — Диана ужасно умная — учится в Оксфорде.

Лорд Болингброк (прозвище Банни [5] удивительно не шло ему — ничего менее похожего на очаровательного, пушистого зверька просто невозможно было вообразить) с недоверчивым видом покосился в мою сторону.

— Честно говоря, совершенно не разбираюсь в лошадях, — поспешно проговорила я. — Зато моя двоюродная бабушка была суфражисткой[6]. Ее звали Эмили Дэви-сон, и как-то раз после дерби[7] она бросилась прямо под копыта лошади самого короля. Моя бабка всегда говорила, что от пребывания за решеткой она наверняка свихнулась немного.

Перехватив удивленный взгляд Хью, я незаметно подмигнула ему. Сердце мое стучало в груди, словно молот. Конечно, мне, как и всякому нормальному человеку, случалось иной раз лгать по пустякам, но такая чудовищная ложь, как сейчас, еще никогда не слетала с моих уст.

— Да неужели?! — Лорд Болингброк, уже вознамерившийся было повернуться ко мне спиной, теперь смотрел на меня во все глаза, как на какое-то заморское чудо.

Я буквально упивалась своим ораторским искусством. Широко раскрыв глаза и вопросительно пожав плечами, я оглядела сидевших за столом, поймав себя на том, что сама начинаю верить во всю эту чушь.

— Конечно, мой двоюродный дедушка, коммандер Фэйрфакс, был главным виновником гибели Лузитании, как вы все, должно быть, знаете, — невозмутимым тоном заметила я, обращаясь к Банни, как только он замолчал. — Естественно, это было сделано по приказу свыше. Но организовал все именно он.

— Нет! Ради всего святого! — Банни в полной прострации взъерошил густые седые кудри. На верхней губе у него выступили капельки пота. — Моя дорогая юная леди, вы сами не понимаете, не можете понять… такое безрассудство! Я просто не знаю, что… Ни слова больше!

Если я и жалела о чем-то, так только о том, что Хью слишком занят беседой со своей дамой, чтобы заметить успех, который принесла мне его тактика. А я… я была в восторге от собственной изобретательности. Никогда еще ложь не слетала с моих губ так легко, как в эту минуту. Улыбнувшись, я осушила бокал шато д'икем — четвертый по счету, если считать и выпитое перед обедом шампанское. Раньше я никогда еще так много не пила. Вино ударило мне в голову, и я так осмелела, что даже беззаботно подмигнула Хью, поглядывавшему на меня через стол. К несчастью, Банни успел перехватить мой взгляд и замерил его ухмылку. Внезапно лицо его побагровело от ярости, и я немного встревожилась. Потом глаза его сузились, и на губах Банни неожиданно появилась улыбка, не сулящая ничего хорошего. Он наклонился ко мне так близко, что я почувствовала на своем лице его горячее дыхание.

— С радостью отшлепал бы вас, испорченная вы девчонка! Нравится делать из меня дурака, так, что ли? Думаете, совсем из ума выжил, старый осел? Ну, ничего, я вам покажу!

И тут, к моей собственной растерянности, я почувствовала, как его руки шарят по моему бедру. Не успела я опомниться, как он так больно ущипнул меня за ляжку, что я едва не вскрикнула. Банни сладко улыбнулся.

Поднявшись из-за стола, я взяла под руку Каролину и вместе с ней вышла в холл.

Взяв из рук нашей хозяйки кофе, мы с ней устроились на диване и принялись обсуждать книги, которые, по моему мнению, ей стоило прочитать.

Не успели мы допить кофе, как миссис С-Х затолкала нас в машину под тем предлогом, что нам, дескать, необходимо посмотреть дом Джонсонов.

Я ехала в одной машине с Банни, Каролиной и той женщиной, что сидела за столом рядом с Хью. К счастью, Банни втиснулся на сиденье рядом с водителем. Сначала он решительно возражал, но миссис С-Х была непреклонна, и ему пришлось подчиниться. Всю дорогу он мрачно молчал и дымил сигарой в лицо несчастному водителю, который мучительно кашлял от дыма. Но Банни, по-видимому, не было до этого ни малейшего дела.

Раньше мне не доводилось бывать в доме, где жила семья Софи. Но, увидев его, я поняла, что нечто в этом роде я и ожидала увидеть. Огромный, в викторианском стиле, он смахивал на железнодорожный вокзал. И такой же удобный.

Нет ничего более мерзкого и оскорбительного, на мой взгляд, чем присутствовать на вечеринке, когда тебя подчеркнуто не замечают. Гул голосов, чей-то смех и громкая музыка разом обрушились на нас, словно ниоткуда. Лицо у меня, и в особенности губы, внезапно свело, и я почувствовала, что всю меня сотрясает неудержимая дрожь.

Глава 4

Рука моя все еще немного дрожала, когда я взяла предложенный мне бокал. Но в тот момент, когда я заметила стоявшую на противоположном конце комнаты Мин, страхи мои разом улеглись. Она, погрузившись в беседу с Хью, не заметила моего появления. Полковник Джонсон, стоявший рядом с женой, достопочтенной Дафной, и дочерью Софи и пожимавший руку гостям, представлял собой довольно распространенный тип военного в отставке — маленький, жилистый мужчина, похожий на ощетинившегося терьера. Софи унаследовала узкое, костлявое лицо и длинный нос отца, которое немного смягчали чуть скошенные к вискам материнские светлые глаза. Туго скрученные узлом на затылке волосы придавали ей унылый вид. А платье с пышными рукавами и такой же юбкой, выдержанное в сине-белых тонах, почему-то делало ее похожей на гувернантку.

Софи повернулась к другим гостям, а я направилась к Мин.

С прекрасно вымытой головой и губами, подкрашенными темно-алой помадой, в черном платье, она показалась мне очень хорошенькой. На переносице был заметен легкий пушок, но благодаря продуманно дерзкому фасону ее платья это было не слишком заметно. Даже ногти ее были такого же темно-алого оттенка, что и помада, — признак, красноречиво говоривший о том, какое исключительное значение придает этому вечеру Мин.

— Дэйз! Ух ты! Выглядишь просто потрясно! Уже успела познакомиться с Хью? Ну да, вы же как раз из Фокскомба! И что ты думаешь о нашей «Прекрасной Даме»?

— Похоже, у тебя на нее зуб. А по-моему, так она само совершенство. Просто-таки бриллиант чистейшей воды!

— Пальчики оближешь! — хмыкнула Мин, и мы с ней осторожно обнялись, стараясь не испортить макияж. Краем глаза я успела заметить белые круги у нее под мышками в тех местах, где смешались пот и дезодорант. — Скука смертная. А музыканты вообще кошмар. Надеюсь, дальше будет немного повеселее.

Я незаметно глянула в сторону небольшой эстрады, отгороженной от остального зала горшками с чахлыми, словно побитыми молью гортензиями. Музыканты с безнадежным видом продирались сквозь какую-то мелодию, отдаленно напоминавшую зажигательные латиноамериканские танцы. Две-три пары среднего возраста, цепляясь друг за друга, топтались посреди зала.

— Сейчас все устрою, — пообещал Хью и двинулся в сторону оркестра.

— Ну, и как он тебе? — спросила Мин, провожая его взглядом. — Правда, божественный?

— Настоящий херувим.

— Даже передать тебе не могу, до чего хорош. Очень нежный сначала… а потом, когда кровь ударит ему в голову, превращается в настоящее животное.

Почти в ту же минуту, прервав нас на самом интересном месте, вернулся Хью. После слов Мин я, признаться, посмотрела на него другими глазами, поймав себя на том, что испытываю нечто вроде благоговейного трепета в присутствии столь выдающегося мужчины. Вот уж никогда бы не подумала, если бы не Мин!

Мой собственный опыт в этой области оставался удручающе скудным. Он включал в себя несколько утомительных романов, сводившихся, как правило, к неловким объятиям и мокрым поцелуям, оставлявшим после себя воспоминание о неприятном, прогорклом запахе табака изо рта моего ухажера. Я начинала сопротивляться. Потом следовали уговоры, потом мой кавалер обычно выходил из себя и принимался осыпать меня проклятиями, и это обычно было последней каплей, после чего я посылала его к черту. Но как же я устала слушать идиотские обвинения в том, что я их «завлекла»!

И вот теперь, глядя на Хью, затянутого в безукоризненный смокинг, я впервые начала подозревать, что все может быть по-другому. Жаль, что Мин уже успела зацапать его. Внезапно оркестр, к полной неожиданности собравшихся, проснулся и разразился бравурной мелодией Возьми Меня, Крошка!

— Вот так-то лучше, — обрадовано воскликнула Мин. — Пошли танцевать!

Схватив Хью за руку, она потащила его за собой. Пожилые парочки задвигались живее, изо всех сил стараясь следовать ритму, но против них были сползающие на нос очки, чересчур узкие брюки и подагра вкупе с артритом. Появившийся неизвестно откуда рыжеволосый молодой человек с белесыми, как у поросенка, ресницами, огромным кадыком и прыщеватым лицом неловко пригласил меня на танец. Отчаянно преодолевая застенчивость, он попытался завести со мной разговор, что было довольно-таки нелепо, учитывая, что нам обоим приходилось то и дело кричать: «Что?» — поскольку окончательно стряхнувший с себя уныние оркестр с каждой минутой наращивал децибелы. К этому времени я уже согрелась и немного даже стала надеяться, что будет не так скучно.

Внезапно мелодия, достигнув своего крещендо, разом оборвалась. Пока мы старались вновь обрести дыхание, я успела заметить полковника Джонсона. Возбужденно размахивая руками, он о чем-то беседовал с руководителем джаз-оркестра, и вид у него при этом был сердитый — точь-в-точь терьер, у которого отняли крысу. Потом, резко повернувшись на каблуках, он ушел, а оркестр заиграл медленную румбу. Словно по мановению волшебной палочки молодежь тут же испарилась, и через минуту в зале остались все те же старички, уныло шаркающие по полу под музыку.

— Что за чертовщина! Ну и вечеринка! Скучища смертная! — сердито рявкнул мужчина, стоявший примерно на равном расстоянии между мной и Софи.

Хью снова подошел к руководителю джаз-банда. Они пошептались немного, и зазвучала мелодия Милый, люби эти губы, но не прошло и нескольких минут, как в зал порвался полковник Джонсон.

— Опять этот старый козел! — проревел подвыпивший мужчина возле нас. К счастью, тут же подоспела достопочтенная Дафна и, твердо взяв супруга за руку, увела его с собой. Не слушая его возмущенных протестов, она вытолкала его из комнаты и закрыла дверь. Больше он в зале не появлялся. Оркестранты, заметно приободрившись, заиграли с размахом, и кто-то принялся гасить громадные уродливые канделябры в георгианском стиле.

Подвыпивший мужчина между тем завладел Софи и то швырял ее в разные стороны, то тряс в некоем подобии рок-н-ролла. Впрочем, похоже, Софи не возражала. Сказать по правде, я еще никогда не видела, чтобы апатичная Софи двигалась с такой резвостью. Лямки платья сползли, шпильки куда-то исчезли, и волосы рассыпались по пышным плечам — словом, вид у нее был совершенно дикарский, но, как ни странно, это даже ей шло. Краем глаза я заметила, как ее кавалер, улучив момент, когда Софи после какого-то особенно залихватского па почти упала на него, украдкой сжал ладонями ее полную грудь. Софи с игривым смешком оттолкнула его, и я завистливо вздохнула. В отличие от нее, дела у меня шли хуже некуда. Видимо, причина крылась в моей абсолютной неспособности общаться со своими сверстниками. Никогда еще мне не доводилось чувствовать себя такой одинокой.

Рыжий молодой человек (имени его я до сих пор не знала, поэтому про себя именовала его Рыжиком), словно почувствовав мои мысли, осторожно попытался покрепче прижать меня к себе. Мне стало ясно, что близится новый раунд схватки. Пора было смываться…

— Я на минутку, — бросила я Рыжику.

Мне довольно быстро удалось отыскать дамскую комнату, но там стоял зверский холод, к тому же от самых дверей до туалета вилась длинная очередь.

Я двинулась по коридору, осторожно заглядывая во все комнаты подряд. Следующей по счету оказалась гостиная, где народу было побольше. Несколько человек, в их числе мать Софи и миссис С-Х, играли в карты, остальные, наслаждаясь исходившим от камина теплом, болтали, потягивая что-то, издалека похожее на шампанское. Настроение у меня упало. С мрачным видом я поплелась назад.

В столовой, где уже был накрыт стол к ужину, Рыжика пока что не было, и я немного приободрилась. Правда, я не была голодна, поскольку незадолго до этого наелась до отвала. Взяв с блюда гроздь винограда, я села за столик, где уже сидели Мин и Хью, и принялась рассеянно щипать ее.

— Привет, Диана! А я все гадал, куда это вы провалились. Боже мой! Этот рисовый салат сухой, словно панталоны какой-нибудь прачки! — буркнул Хью, возя вилкой по тарелке.

— Шшш, Софи может услышать, — грозно зашипела Мин.

— Сомневаюсь, — пробормотала я. — Держу пари, что Софи не услышит, даже если зазвучат трубы Страшного суда. Этот парень совсем ее околдовал. Честно говоря, я бы не рискнула пойти с ним танцевать — не знаю, как это ему удалось, но он упился так, что едва держится на ногах.

— Да уж, действительно ловкач, — с ноткой то ли зависти, то ли возмущения в голосе бросил Хью. — Лично я выпил столько этого овощного отвара, который в этом доме выдают за пунш, что того гляди лопну. И при этом ни в одном глазу. Интересно, где он ухитрился достать выпивку?

— Скорее всего, прихватил с собой, — предположила я, положив в рот виноградину. — Ммм, вполне приличный. По-моему, из всего, что тут есть, виноград лучше всего. Кстати, насчет выпивки — между прочим, у них тут есть и шампанское.

— О нет! Быть такого не может! И где его подают? Ну хотя бы в какой комнате? — Услышав магическое слово, Хью вскочил на ноги. Вид у него был решительный.

— В той, что слева. Только заранее хочу предупредить, возле него на часах стоит сама хозяйка, так что вряд ли вам удастся выпросить у нее бутылочку.

— Ну, это мы еще посмотрим. — Ловко лавируя между столами, Хью ужом проскользнул к дверям.

— Ну-ка, выплесните эту пакость из бокалов, — велел Хью, с хрустом сдирая золотую обертку с горлышка бутылки.

— Хью! Дорогой! Как это тебе удалось?! Придется наградить тебя поцелуем — за смелость и сообразительность.

Мин подставила ему губы. Я невольно отметила, каким он вышел небрежным, этот поцелуй. Клюнув Мин в щеку, Хью снова схватился за бутылку «Да ведь он ее не любит», — промелькнуло у меня в голове. Наполнив три бокала, Хью воровато сунул бутылку в пышный куст гортензий.

Оказавшись «третьей» за столиком, я чувствовала себя не в своей тарелке. Отставив бокал в сторону, я даже подумала, не вернуться ли мне в зал, когда внезапно ощутила на своем плече чью-то руку — тяжелую и холодную. Я вскинула глаза. Передо мной стоял Банни.

— Я вас искал.

В глазах его я даже заметила легкую тревогу — словно мы договорились встретиться, а я почему-то не пришла. Лицо его, на котором не было и намека на улыбку, было решительным, и от того, что я прочла в нем, мне стало даже страшнее, чем тогда, за столом.

— Пошли потанцуем, — бросил он, выдернув меня из-за стола. — Мне еще надо успеть на поезд, который приходит в Эдинбург рано утром. Так что у нас не так много времени.

«Времени для чего?» — гадала я, шаря по столу в поисках вечерней сумочки. Но ее нигде не было. Возможно, впопыхах я уронила ее под стол.

Пальцы Банни железным кольцом сомкнулись на моем запястье, и он поволок меня в зал. Оркестр играл какую-то негромкую, медленную мелодию. Банни, обхватив меня руками, с такой силой прижал к себе, что его жемчужная заколка для галстука больно впилась мне в ключицу.

— Ну, Диана, наконец-то мы можем обсудить ту глупую шутку, которую вы выкинули за ужином.

— Что вы! Это… это просто игра. Мне было скучно, вот и все. Да и с чего бы мне вздумалось шутить над вами? Я ведь вижу вас в первый раз.

— Стало быть, хотели, чтобы я обратил на вас внимание? Да? Ну что ж, вам это удалось. И теперь я намерен узнать вас поближе, причем чем скорее, тем лучше. Я хочу вас, Диана.

Тут он прижал меня еще теснее, и вдруг я почувствовала, как что-то тяжелое, твердое и горячее коснулось моего бедра с внутренней стороны.

— Ради всего святого, уберите руки, — пробормотала я, пытаясь отпихнуть его. — И прекратите тискать меня. Не то я рассержусь! Терпеть не могу подобных вещей, слышите? Отпустите меня немедленно!

Внезапно он схватил меня за руки. Его пальцы сжали мои запястья с такой силой, что мне показалось, на руках у меня наручники. От боли на глазах у меня выступили слезы.

— Простите, сэр. Вас ищет полковник Джонсон. — Рука Хью легла мне на плечо, и я чуть не зарыдала от облегчения. — Вам звонят… по-моему, из Скотленд-Ярда, — извиняющимся тоном добавил Хью.

— Проклятие! — рявкнул Банни. Его пальцы с такой силой впились в мой локоть, что я пискнула от боли. Лицо его потемнело от ярости.

— Пойдемте, Диана. Этот танец — наш.

Хью мягко, на решительно выдернул меня из объятий Банни, и мы ускользнули в другой конец зала.

— Хью! Боже, вы меня спасли! Вы не представляете, какое это облегчение… честное слово, так и захлебнуться недолго!

— Мне почему-то показалось, что вид у вас не слишком радостный.

— Вы только посмотрите на мои запястья! Черт, теперь на них наверняка останутся синяки.

— Ммм… стало быть, нужно любой ценой спрятать вас подальше от этого новоявленного лорда. Обнаружив, что никакого телефонного звонка не было, он тут же рассвирепеет и ворвется сюда, круша все, как раненый слон. А это может случиться в любую минуту. Давайте-ка вызовем такси и вернемся домой. Как бы там ни было, я уже сыт по горло этими танцами. Тем более что Мин уже прикончила свое шампанское.

— Нужно же хотя бы попрощаться с Мин, — запротестовала я.

— На это уже нет времени, — возразил Хью. Но я не слушала его — подбежав к Мин, попыталась объяснить ей, что произошло.

— Ну, а Хью-то тут при чем? Ты чудесно доберешься и одна, тем более на такси, — с недовольным видом отрезала Мин.

— Да, конечно… Я просто не подумала об этом. Это все Банни виноват — напугал меня так, что я уже ничего не соображаю. Естественно, я уеду одна.

— Ну, уж нет, я этого не позволю, — услышала я за спиной голос Хью. — Этот парень просто опасен. Да и сам я устал, мечтаю только о том, чтобы оказаться в постели. Я позвоню тебе утром. Или просто сама приезжай в Фокскомб.

— Ладно. — Мин с беззаботным видом закурила сигарету. Она изо всех сил делала вид, что нисколько не обиделась, но я почувствовала, что внутри у нее все кипит от ярости.

— Пока, Мин, дорогая, — проговорила я, в надежде умиротворить ее.

Мин бросила на меня взгляд, полный бессильной злобы. Пожав плечами, я вздохнула, решив, что она ведет себя как дура. Неужели она не понимает, что мне и в голову не придет покушаться на ее драгоценного Хью! А сейчас я мечтала только о том, что бы поскорее добраться до подушки.

Домой мы добрались быстро. В машине было тепло и уютно, от водительского места, где сидел Бриггс, нас отделяла стеклянная перегородка. Так приятно было чувствовать себя в безопасности, вдыхать слабый аромат дорогой кожи и наслаждаться теплом, исходившим от шерстяного пледа, которым Хью заботливо укутал мне ноги. Фары машины на мгновение выхватывали из темноты серебристые живые изгороди и заботливо выложенные каменные бордюры. Хью закурил сигарету, и некоторое время мы молчали, совершенно счастливые.

— Жаль, что Мин разозлилась, — сказала я наконец. Это прозвучало довольно вяло, словно я боролась со сном.

— С чего бы ей злиться?

— Наверняка она считает, что это из-за меня вам пришлось уехать так рано.

— Вообще говоря, так оно и есть. Конечно, из-за вас.

— Ну уж нет! Вы сами сказали, что сыты по горло этими танцами. Я бы прекрасно добралась и сама.

— Нет, нет. Я собрался уезжать только потому, что вы уходили. Мне хотелось побыть с вами. И вот я здесь.

— Не смешите меня, Хью. Опять вы взялись за свои игры?

— Весь вечер я только и думал о том, как бы остаться наедине с вами. Вы такая красавица, Дэйзи. Вы — та самая девушка, о которой я мечтал.

— А как же Мин? Черт, забудьте об этом. Не воображайте, что я вам поверю.

— А при чем тут Мин? Ей-то что за дело до этого?

— Ну… вы же понимаете… между вами ведь что-то есть, я угадала? Только не притворяйтесь, что вы ничего не понимаете. Знаете ведь, что я имею в виду. Попросту говоря, вы с ней «гуляете». Разве неправда?

— Насколько я знаю, нет. И если я пару раз сопровождал Мин на разные вечеринки, вовсе не значит, что мы дали друг другу клятву верности.

Некоторое время я молча переваривала услышанное. Бедняжка Мин, а она-то приняла это всерьез!

— Беда с умными девушками — вы все слишком серьезно относитесь к жизни. Стараетесь все разложить по полочкам. Честное слово, у меня никого нет. Да и у вас тоже, насколько мне известно. Конечно, если я совсем вам не нравлюсь, тогда другое дело. Это так?

— Н-не знаю… послушайте, мы ведь познакомились всего пару часов назад… и потом, я никогда не верила в любовь с первого взгляда.

— Вот-вот, это все, что вы знаете. Ладно, хватит разговоров. Послушайте, вы самая красивая девушка из всех, кого я когда-либо видел. Я думал о вас весь вечер, пока не понял, что еще немного — и я просто с ума сойду…

Не успел он договорить, как мы миновали распахнутые ворота Фокскомб-Мэнор и свернули на аллею, которая вела к парадному входу.

Выйдя из машины на свет, я зажмурилась. Сняв пальто, мы направились в студию. Огонь в камине уже прогорел, только кучка углей переливалась всеми оттенками серовато-жемчужного. Хью налил себе виски с содовой и взял с подноса сэндвич. Разумнее всего было бы немедленно подняться к себе, но я была слишком возбуждена, чтобы спать. Ни к одному мужчине прежде меня не тянуло с такой неудержимой силой, как сейчас к Хью.

— Только что звонил лорд Болингброк, мадам, — доложил дворецкий, бесшумной тенью скользнув в комнату. — Он хотел узнать, вернулись ли вы. Я сообщил, что вы приехали пять минут назад. Тогда он сказал, что возвращается.

— Пожалуйста, так я и знала! Немедленно иду спать, — воскликнула я, как только за дворецким захлопнулась дверь. — Причем одна. И запру дверь на ключ. Этот человек меня просто пугает.

— Хорошо, — кивнул Хью — все его добродушие как рукой сняло. — Доброй ночи, Дэйзи.

Я поднялась к себе, чувствуя усталость и, сказать по правде, некоторое разочарование. Наспех ополоснув лицо и поспешно почистив зубы, я влезла в ночную рубашку, проглотила таблетку снотворного и скользнула под одеяло. И почти сразу же провалилась в сон. Но сны мои были больше похожи на ночные кошмары. Моя мать, глотавшая таблетки, словно курица — зерно, когда-то взахлеб расхваливала их, а потом сунула мне добрых две сотни про запас. И вот теперь, удвоив обычную дозу, я проглотила сразу четыре штуки, запив их стаканом минеральной воды, которая оказалась очень кстати. «Я на втором этаже, тут мне ничто не грозит», — повторяла я про себя, погружаясь в сладостную дрему и чувствуя, как мною овладевает восхитительное чувство безопасности. В самом деле, не станет же Банни врываться в каждую комнату?! И вряд ли кто-то из слуг решится сообщить ему, куда именно меня поселили.

Мне снилось, что я медленно бреду по зеркальной глади озера, в то время как солнце опускается в него и свет его дробится на множество сверкающих лучей. Позади меня бесшумной тенью скользит лебедь. Потом вдруг я сама превратилась в лебедя и медленно двинулась к горизонту, чувствуя грудью мягкую и холодную упругость воды, а спиной — жаркие лучи солнца. Внезапно небеса разверзлись надо мной, и целый поток ледяной воды, превратившись в снежно-белую пену, хлынул на меня сверху, пропитав простыни. В следующий миг я поняла, что сижу в постели, а Банни стоит в дверях — жуткий черный силуэт на фоне залитого светом коридора.

— Диана? Дьявольщина, где вы? Господи, что за мука охотиться за женщиной по этому треклятому дому! Что молчите? Рассчитывали, что избавились от меня, да? Нет, моя дорогая, не выйдет!

— Добрый вечер, сэр, — вежливо проговорил Хью, появившись в дверях моей ванной в одних трусах. — Если вы ищете горничную, так ее комната дальше по коридору. Подвинься, Дэйзи.

Он скользнул в постель. Горячее мужское тело обожгло меня, и через минуту я оказалась в объятиях Хью.

— Закройте, пожалуйста, дверь, сэр. Терпеть не могу сквозняки.

Дверь закрылась с таким грохотом, что подо мной содрогнулась кровать. А может, грохот тут ни при чем, просто она сотрясалась от смеха. Скорее всего, тут виноваты были таблетки, потому что я принялась хихикать и никак не могла остановиться. Очевидно, это было заразно, потому что вскоре ко мне присоединился и Хью, и мы хохотали, пока по щекам у нас не потекли слезы.

— Что ты делал в моей ванной? — отсмеявшись наконец, спросила я.

— Понимаешь, я услышал, как старый ублюдок рыщет по всему дому. Вначале, естественно, обыскал первый этаж. Ну, думаю, сейчас примется за второй. Что мне было делать? Разыгрывать из себя героя… встать на страже возле дверей девичьей светелки… чего бы я в результате добился? В лучшем случае отделался бы парой фонарей под глазом, ведь он тяжелее меня чуть ли не вдвое. Ну уж нет, слуга покорный. А вот застукав нас на месте преступления, старик наверняка сложит оружие. Не захочет и дальше строить из себя дурака. Ты только представь себе — такое унижение!

— Спасибо, — промычала я, душераздирающе зевнув. Очевидно, таблетки все еще продолжали действовать. — Вечно буду тебе благодарна… спокойной ночи.

— А как насчет того, чтобы выразить хоть крохотную часть этой благодарности на деле? — прошептал Хью, лаская губами мою шею.

— Не могу… таблетки… спать…

— Дэйзи! А ну, просыпайся!

— …ночи.

— Проклятие!

Я почувствовала, как он сражается с застежкой моей ночной сорочки, но мне было так хорошо, что такие мелочи меня совершенно не волновали. Вдруг Хью превратился в джерсейскую корову. Горячее, пахнувшее свежей травой дыхание коснулось моего лица, и корова принялась облизывать мне щеки теплым, чуть влажным языком. Я только-только успела залюбоваться длинными ресницами коровы, как что-то непонятное ткнулось мне в живот, потом между ногами возникло какое-то непонятное ощущение, словно кто-то пытался проникнуть внутрь меня, и я слегка удивилась. А Хью из коровы внезапно превратился в слепого, черного крота с огромными белыми лапами, яростно разгребавшими землю. Вспыхнула короткая боль, а потом мне снова стало тепло и уютно. Мы раскачивались на огромных, в виде лодки, качелях, держась за веревки и взлетая все выше и выше, к самым небесам. Потом пальцы мои разжались, я почувствовала, что лечу, но это было не страшно, а приятно. Сколько длился этот полет, не знаю, но очнулась я, лежа под прекрасным деревом, а рядом со мной тяжело пыхтел невесть откуда взявшийся черный Лабрадор.

Проснулась я, когда комната была уже залита солнечным светом. Кусочки моего сна перемешались у меня в голове, словно осколки цветного стекла в калейдоскопе. Нахмурившись, я протянула руку и принялась ощупывать постель возле меня — там никого не было. Но вот рука моя на что-то наткнулась… и я поняла, что не одна. И тут и начала потихоньку вспоминать… Хью! Широко открыв глаза, я увидела его — повернувшись ко мне лицом, он крепко спал. Лицо его было безмятежным, как у младенца, дыхание спокойным и ровным.

Громкий стон сорвался с моих губ. Боже милостивый, что я наделала?! Я зажмурилась, и перед глазами повисла ярко-алая пелена, перечеркнутая прутьями решетки и смахивающая на паутину. Это походило на негатив, только сбоку маячило еще какое-то пятно, почему-то не дававшее мне покоя. Слишком большое, чтобы можно было просто отмахнуться от него, оно, словно соринка в глазу, не давало забыть о себе. Наконец я разлепила глаза.

На подоконнике, закинув ногу на ногу, с сигаретой в руке сидела Мин, молча глядя на синеватый дым, клубами поднимавшийся к потолку.

Глава 5

Пыхтя и отдуваясь, поезд выкатился из-под купола Юстонского вокзала и бодро двинулся вперед. Тяжелые тучи набрякли, готовые в любую минуту разразиться снегом, их исчерченные полосами серовато-желтые бока походили на клавиши старенького пианино. Погода была омерзительная даже для января. К тому времени, как мы выбрались за пределы северной части Лондона, боковые стекла машины были заляпаны грязным снегом. Миновала ровно одна неделя со дня нашего неожиданного примирения в Оксфорде… и пятнадцать лет с того дня, как мы поссорились. Это случилось в тот день, когда Мин застукала Хью в моей постели. И вот теперь путь мой лежал в Ланкашир, в деревушку под названием Данстон-Эбчерч, где меня ждала Мин. Мы договорились, что я прогощу там неделю.

Несмотря на ту неизвестность, что ждала меня впереди… а может, и благодаря этому, не знаю, но настроение у меня было великолепное. Мне было известно, что Мин вышла замуж за Роберта Вестона. Втайне от всех я до сих пор хранила ее свадебную фотографию. Впрочем, даже не фотографию, а просто вырезку из рубрики светской хроники, страничку, вырванную из журнала тринадцать лет назад.

Закончив Оксфорд, я решила продолжить учебу в Кембридже, чтобы там же получить ученую степень. В конце концов я добилась своей цели — опубликовав вполне пригодную для печати диссертацию, темой которой я выбрала не пользующуюся особой популярностью Королеву фей, потом накропала пару статей в Таймс Литерари Сапплмент и Спектейтор — словом, сделала все, чтобы моя фамилия как можно прочнее засела в памяти всех мало-мальски значимых в этом мире людей. Мне удалось более или менее четко наметить круг тем в творчестве Томаса Лава Пикока, в основном благодаря тому, что большинство людей находят его слишком манерным, чтобы получать удовольствие от его творчества. И вот тогда-то руководство колледжа внезапно предложило мне тему собственного исследования. Естественно, я ухватилась за нее обеими руками.

Кембридж мне понравился с первого взгляда. Тех денег, которые оставил мне отец, как раз хватило, чтобы приобрести небольшой домик на Отчед-стрит, заставить его мебелью во французском стиле и развесить по стенам столько полотен своих любимых английских живописцев восемнадцатого века, сколько я смогла отыскать. Тогда, в середине пятидесятых, в моде было все скандинавское, в том числе и мебель: длинные, низкие диваны светлого дерева, если не ошибаюсь, из сосны, застланные грубой шерстяной тканью, а над ними какие-то причудливые люстры или светильники в виде яйца, свешивающиеся с потолка на цепях. Мой уютный домик на фоне всего этого особенно поражал оригинальностью и каким-то старомодным изяществом. Я внимательно следила за модой, не позволяя себе отставать от своих студенток, следуя излюбленному выражению леди Барт: Лучше меньше, да лучше! покупала бешено дорогие французские тряпки, и благодаря длинным, доходившим до середины спины волосам и очень темной помаде выглядела до невозможности сексапильной. А также курила исключительно турецкие сигареты и пила только шампанское.

И, конечно, теперь вокруг меня было полным-полно мужчин. В те дни Кембридж просто кишмя кишел представителями сильного пола. Все мои поклонники были умны — в той или иной степени. Конечно, привлекательная внешность тоже играла роль, что значительно суживало их число. Наверное, иногда дело было просто в настойчивости, и очень редко — в обаянии, которым они обладали. Как вообще объяснить, почему осада не всегда завершается успехом? Спросите об этом у победителя — может, он объяснит. Лично я не помню ни одного своего романа, который бы не начался с дурных предчувствий и не закончился бы в полном отчаянии. Речь идет о противозачаточных средствах, конечно. Хотя такие таблетки уже существовали в те дни, однако достать их было не так-то легко. Жуткий призрак непрошеной беременности, гадко хихикая, выглядывал из-за постели всякий раз, как мы занимались любовью, и потом еще долго преследовал меня во сне.

Мне много раз объяснялись в любви и даже несколько раз предлагали руку и сердце. Но меня манила независимость. Мне нравилась моя работа, нравились мои студенты и коллеги, и потом, у меня никогда не было недостатка в обществе. Я ездила в Байрейт слушать Вагнера и в Ла Скала — Верди. У девушки, которая ничуть не меньше меня обожала бегать по магазинам, была маленькая квартирка в Париже. Сколько счастливых дней провели мы с ней, выбирая тряпки, потом, уставшие и счастливые, часами сидели в маленьких кафе или бродили по городу, а вечером обедали в ресторанах и танцевали до утра с богатыми неглупыми мужчинами. Ну, и конечно, я много читала и писала сама. Отца уже не было на свете. Мать к тому времени давно привыкла находить утешение в водке и если и вспоминала обо мне, то не часто. Мне исполнилось тридцать четыре, я была одинока, удачлива, меня ожидала блестящая карьера — словом, я была совершенно счастлива.

Поезд несся по ровной, как гладильная доска, местности. Снег к тому времени повалил крупными хлопьями, и темная, перепаханная земля медленно стала белой. Мне на память невольно пришли строчки Китса о том, как «дождь со снегом забивается в морщины скал» и «порывы ледяного ветра хлещут, словно кнутом». Вскоре снегопад перешел в настоящую метель. Казалось, поезд мчится вперед по длинному белому коридору, а вокруг ничего. Мне стало жутковато — все как будто исчезло, растворившись в этой белой мгле, — не было ни земли, ни неба, ни деревьев, ни изгородей, вообще ничего — ни конца, ни начала.

В Хэмпстоке наш поезд задержали — нужно было время, чтобы расчистить заваленные снегом пути. Нам сказали, что ждать придется не меньше получаса, и предложили пройти в станционный буфет, который, к счастью, оказался открыт. Я распечатала пакет печенья с заварным кремом, после долгих колебаний купленного мною вместо пончиков, с сомнением посмотрела на слой дешевого джема внутри, потом сунула одно в рот и принялась жевать, беззастенчиво разглядывая сидевшую за соседним столиком парочку.

Стоял 1969 год — иначе говоря, минуло почти два года с того времени, как через нашу страну прокатились одновременно социальная и сексуальная революции. Бухгалтеры, брокеры, библиотекари, банковские кассиры и клерки в многочисленных офисах, взбунтовавшись и наплевав на многовековые традиции, отрастили волосы до плеч и все как один щеголяли в джинсах, грубых шерстяных носках и потертых куртках, напоминая обитателей Ист-Энда. Парню с девушкой, сидевшим за соседним столиком, было лет по двадцать, и одеты они были как раз в этом стиле, только у девушки вокруг головы еще вдобавок красовалась лента, спускавшаяся чуть ли не до самых бровей. На макушке у парня гоголем сидела черная войлочная шляпа, испещренная лихими надписями Любовь и Мир.

Парочка яростно переругивалась шепотом. Вернее, девушка с несчастным видом кромсала лежавший перед ней на тарелке пончик чем-то вроде перочинного ножичка, а юноша в это время шипел на нее сквозь зубы. Я слышала достаточно, чтобы сообразить, что передо мной разыгрывается сцена ревности — парнишка упрекал девчонку в том, что она переспала с его приятелем. Тема разговора захватила меня до такой степени, что я забыла обо всем и опомнилась, только поймав себя на том, что беззастенчиво вытянула шею, прислушиваясь к их разговору. Увы, парнишка, заметив это, встал и выскочил из буфета. Я невольно поморщилась — воняло от него, как от козла. Две крупные слезы скатились по замурзанным щекам девчонки и капнули на тарелку. Пончик, словно в знак искреннего сочувствия, истекал вареньем.

Я напомнила себе, что это не одна из моих студенток, и вряд ли ей понравится желание чужой женщины вмешиваться в ее дела. Лучше вернуться в свое купе, где хоть и холодно, зато спокойно и тихо. Так я и сделала. Усевшись на диван, я поплотнее закуталась в пальто. Я вытащила книгу и уже заранее предвкушала удовольствие, с которым буду ее читать… но напрасно.

Может быть, нечаянно подслушанный мною в буфете разговор был тому причиной, а может, сознание того, что через несколько часов я снова увижу Мин… не знаю. Но читать я не могла. Взгляд мой рассеянно скользил по строкам, а перед глазами в сотый… в тысячный раз вставало одно и то же воспоминание. Я будто снова вернулась в тот день, пятнадцать лет назад, когда открыла глаза и увидела Хью Анстея в своей постели. Рассеянно глядя на плохую копию литографии Озеро Уиндермир, висящую над полкой напротив, я видела не ее, а лицо Мин в тот момент, когда наши взгляды встретились. Я помнила все до мельчайших подробностей — мне казалось, я снова слышу ее голос, когда она, выпустив дым из ноздрей, холодно и жестко процедила сквозь зубы:

— Кажется, я немного поздно. Может, разбудишь Хью? Уже одиннадцатый час. Ему стоит поторопиться, конечно, если он не хочет, остаться без завтрака.

Стряхнув с себя оцепенение, я рывком села в постели. К несчастью, я практически ничего не помнила. Блаженное состояние, в котором я пребывала, как рукой сняло, «таблетки счастья», выпитые накануне вечером, уже перестали действовать, оставив после себя ощущение чего-то неприятного. Неужели мы с Хью занимались любовью? У меня было сильное подозрение, что именно так оно и было.

— Мин, — нервно начала я, — не надо на меня так смотреть, пожалуйста. Что бы ни произошло, это абсолютно не важно, уверяю тебя. Хью просто хотел защитить меня от этого ненормального. Вот и все. Представляешь, он пытался среди ночи вломиться ко мне в комнату! К счастью, Хью догадался, а… а потом он нечаянно уснул. И я тоже — выпила снотворное и отрубилась. Ничего не помню, честное слово.

Стон Хью прервал мои объяснения. Приподнявшись на подушке, он, не открывая глаз, обнял меня одной рукой. Я свирепо отпихнула его, тогда он открыл глаза.

— Что-то ты не слишком дружелюбно настроена, милая Дэйзи, — недовольно пробормотал он. — Как это невежливо с твоей стороны! А ночью ты была совсем другой. И почему все умные девушки вечно капризничают? Беда с вами — просто перепихнуться без затей вас не устраивает. Вам вечно мало — хотите, чтобы вам льстили, и вздыхали, и ухаживали за вами, словно за королевой Бесс…

— Хью, ради всего святого! Заткнись! — Я встряхнула его за плечи. Это подействовало — Хью открыл наконец глаза и сел.

— Привет, Хью, — с безразличным видом бросила Мин. Я невольно позавидовала ее выдержке. Правда, меня это ничуть не обмануло, а вот на Хью ее ледяной тон подействовал ничуть не хуже холодного душа.

— Мин… Вот так сюрприз, как сказала Дева Мария архангелу Гавриилу. Неужели я проспал обед?

— Хью, ради бога! — сгорая от стыда, умоляюще прошептала я. — Есть у тебя совесть или нет?!

— Не переживай, Дэйзи, — сладким голосом успокоила меня Мин. Ей-богу, я была так глупа, что на мгновение вообразила даже, что в конце концов все уладится. — С чувством юмора у Хью все в порядке. Послушай, дорогой, мне бы хотелось поговорить с Дэйзи — наедине. Так что, пожалуйста, ступай завтракать. И побыстрее, слышишь?

— Ладно, ладно, уже иду, не кипятись. Между прочим, мне не нравится, когда какая-то маленькая шлюшка, попользовавшись мной, утром вышвыривает меня вон, словно грязный носовой платок!

Мин только улыбнулась. Хью, все еще ворча, выбрался из-под одеяла, и у меня глаза полезли на лоб (что, конечно, было совсем уж глупо — учитывая все обстоятельства), когда я увидела, что он абсолютно голый. Правда, меня немного извиняет тот факт, что до этого дня мне еще не приходилось видеть обнаженного мужчину. А по тому, какое выражение было на лице у Мин, я тотчас догадалась, что и ей тоже. Вид мужского достоинства, беззастенчиво выставленного напоказ, заставил нас онеметь. То, что представилось нашим глазам, ничуть не походило на выпуклые фиговые листочки, стыдливо прикрывавшие низ живота статуй, которые мы с ней жадно разглядывали в детстве, и напоминавшие какое-то диковинное блюдо на тарелке под салфеткой. Начнем с того, что оно было гораздо больше по размеру. Заметив наши вытянутые лица, Хью захохотал:

— Ну, ты ведь сама требовала, чтобы я встал! Подожди немного, сейчас я оденусь… Кстати, куда подевались мои трусы?… И перестану вас смущать.

Он завернулся в простыню и незаметно погладил меня по ноге, словно желая успокоить. Потом отыскал наконец свои трусы, натянул их на себя и встал.

— Не слишком ли рано для того, чтобы дымить как паровоз? Словно в борделе, ей-богу, — недовольно поморщился он, разгоняя ладонью клубы сизого дыма. — Бросила бы ты курить, Мин, а? Не то так и до старости не доживешь, помяни мое слово!

Хью потянулся за часами. Понурившись, я молча смотрела, как он торопливо застегивает ремешок. И тут вдруг до меня дошло — Хью уже догадался, что сейчас будет, и теперь спешит поскорее унести ноги. Впрочем, сказать по правде, я не могла его винить. На пороге он обернулся и, игриво подмигнув, послал воздушный поцелуй сначала мне, а потом Мин. Дверь захлопнулась. Обернувшись, я увидела, что Мин, чуть ли не впервые за все утро, смотрит мне в глаза.

— Теперь, полагаю, ты довольна? Доказала наконец, что, если речь идет о мужчинах, я тебе и в подметки не гожусь?

Сказано это было самым спокойным тоном. Только легкая дрожь в ее голосе выдала ее — я поняла, что у Мин комок стоит в горле.

— Ох, Мин, прости меня! Даже передать не могу, как мне стыдно! Я бы сейчас отдала все на свете, лишь бы этого не случилось…

— Ой, только не надо, хорошо? Держу пари, сейчас ты станешь с пеной у рта доказывать, что он, дескать, изнасиловал тебя! А ты, бедняжка, сопротивлялась до последнего!

— Ну… не совсем так, конечно, но… Говорю тебе, я выпила снотворное…

— Ох, да заткнись ты! — проговорила она с такой неожиданной злобой в голосе, что у меня внутри все похолодело. Теперь я уже точно знала, что все мои надежды уладить дело миром пошли прахом. — Мне неинтересно слушать, какая ты сексуальная и как тебе нравится, когда мужчины лижут тебе пятки. Какая же ты все-таки дрянь! А я-то тебе верила! Призналась, что по уши влюблена в него! Господи, дура несчастная! А ты! Смеялась надо мной, да? Небось, сразу же решила отбить его для себя. Лживая сука!

— Ох, Мин, прошу тебя! Ей-богу, ты ошибаешься! Ничего подобного у меня и в мыслях не было, клянусь!

Мой голос упал. Странная нереальность происходящего вдруг поразила меня — я видела сидевшую на подоконнике Мин, ясно слышала ее голос и хорошо представляла, что она чувствует, но вместе с тем у меня было такое чувство, будто я вижу все это в кино… как будто все это не имело ко мне никакого отношения. Странное это было ощущение — казалось, меня все дальше уносит от нее, а я и пальцем не могу шевельнуть, чтобы что-то сделать. Мин, сердитым жестом отбросив с лица волосы, снова закурила.

— Держу пари, не приди я сюда сегодня, я бы так ничего и не узнала. Наивная дура — ругала себя за то, что нагрубила тебе вечером, и чуть свет примчалась, чтобы извиниться. Я хотела… — Дыхание у нее перехватило. Я вся сжалась, заметив, что в глазах у Мин появились слезы. — …Хотела поговорить с тобой о нем. Понимаешь… — Мин рассмеялась. Это вышло немного ненатурально. Впрочем, я тут же возненавидела себя за эту мысль. — Я ведь любила его… а ты все разрушила. И теперь я больше никого не люблю.

— Перестань, Мин! Хватит вздор молоть. — Я тоже разозлилась. — Тебе ведь только двадцать. Будут и другие мужчины… сколько пожелаешь! И у меня тоже. Если ты думаешь, что мне хочется спать с ним, выкини это из головы. Конечно, мне страшно жаль, что так получилось. Но из этого в любом случае ничего бы не вышло.

Не успели эти слова сорваться с моего языка, как я пожалела об этом.

— Что ты хочешь этим сказать? — Мин, соскочив с подоконника, направилась ко мне.

— Только то, что Хью из тех мужчин, кто просто не способен относиться к кому-то серьезно. Его интересует любая девушка — до определенного момента. Пока не ляжет с ним в постель. А потом — привет!

— Вы говорили с ним обо мне, да? Признавайся! — едва сдерживаясь, прошипела Мин. — Давай… чего молчишь? Рассказывай!

— Ну… он говорил… дай мне подумать… как же он сказал? — промямлила я, стараясь выиграть время. — Сказал, что ты жизнерадостная. И очень привлекательная. Да, точно — привлекательная.

— Дальше. Я хочу знать все, что он говорил.

— Ну, если хочешь знать, он говорил, что в его жизни, дескать, много женщин. И что он пока еще не готов связать себя с кем-нибудь из них.

— Другими словами, ему на меня плевать?

— Ну… эээ… нет, не совсем так, конечно… ты ему очень нравишься, но…

— Это я уже заметила.

Мне почему-то очень не понравилось, как она это сказала. То, что я прочла в ее глазах, сильно смахивало на презрение. Судя по всему, мне так и не удалось поправить дело. Я решила предпринять еще одну попытку.

— Мин, честное слово, я не собиралась с ним спать. Можешь мне поверить — в его глазах я абсолютно ничего не значу. Конечно, Хью очень хорош собой, и все такое прочее, но ей-богу, он не стоит того, чтобы из-за него ссориться. Прошу тебя, скажи, что ты меня простила. Мне действительно очень жаль.

Я уже спустила ноги с постели и потянулась к ней… но Мин отпрянула в сторону, будто я стегнула ее кнутом. Лицо ее побагровело до синевы и стало почти уродливым. Это было так неожиданно и страшно, что по спине у меня побежали мурашки.

— Может быть, в твоих глазах он полное ничтожество, ну а для меня нет! Я люблю его, слышишь? Иди теперь, смейся надо мной… или что ты там собираешься делать! Я никогда не прощу тебе этого — слышишь? Я не… Не смей больше разговаривать со мной, никогда!

Мин задыхалась. Она хватала ртом воздух, рыдания раздирали ей грудь, слезы ручьем текли по щекам. Я вся похолодела. От ужаса меня стало подташнивать.

— Мин! — слабым голосом проговорила я. — Успокойся, прошу тебя. Давай… Послушай, может, попробуем обсудить все спокойно? Ты ведь моя самая близкая подруга. Ни один мужчина не значит для меня больше, чем ты, Мин!

— Побереги силы, Диана, — презрительно бросила та в ответ. Через минуту дверь за ней захлопнулась.

Вздохнув, я отправилась в ванную и пустила воду. Потом, набрав полную ванну, забралась в нее и долго лежала, вспоминая, как нежилась тут накануне. Одевшись, я уселась перед зеркалом и принялась тщательно краситься, а солнце, словно в издевку, так и слепило мне глаза. Они слезились, но я почти не замечала этого — мысли мои сейчас были далеко. Под окнами взревел мотор, и я свесилась через подоконник, чтобы посмотреть, что происходит. Это оказалась машина Мин, синий «хиллман имп». Отъехав от дома, она вырулила на подъездную дорожку и, взвизгнув покрышками, умчалась.

Самым сильным чувством в эту минуту был стыд. Теперь я уже отчетливо понимала, что произошло, и могла лишь презирать себя. Да и как иначе? Ведь я вела себя, как покорная овца. В конце концов, Хью сделал только то, что давно уже собирался, и теперь может быть доволен собой. А вот я не имела никакого морального права спать с Хью, тем более что не испытывала к нему не то что любви, но даже простой благодарности. Насколько я вообще могла вспомнить, как все это было, какое-то удовольствие я все же испытала, и однако на душе у меня было мерзостно. Словно леди Макбет, я заранее знала, что мне уже никогда не смыть со своих рук следы преступления.

Тут в дверь постучали. Сердце у меня сильно забилось — на мгновение я подумала, что это вернулась Мин. Потом вдруг вспомнила, как ее машина выехала за ворота, и плечи мои поникли. Я почувствовала себя совсем несчастной.

— Диана?

Это была Каролина Протеро.

— Вы здесь, Диана? Можно войти? Мне нужно с кем-то поговорить.

В голосе ее была такая мука, что я едва узнала его. Я застыла, чуть дыша, не успев донести до лица кисточку с тушью. Рука моя повисла в воздухе. Наступила тишина, пока я тщетно пыталась придумать, что на это сказать. Безмерная усталость навалилась на меня. Мне было так тошно, что я была просто не в состоянии выслушивать еще чьи-то излияния. За дверью послышался какой-то низкий, сдавленный стон, почти рыдание, а потом — удаляющиеся шаги. Вздохнув, я накрасилась наконец, потом сложила свои вещи в саквояж. Я глубоко вздохнула и отправилась вниз — завтракать.

Хью все еще сидел за столом, читая газету. Тарелка, усыпанная скорлупой от яиц, была отодвинута в сторону. Майкл Протеро с какой-то яростной одержимостью кромсал ножом кусок ветчины. Увидев меня, Хью бросил на меня равнодушный взгляд поверх газеты, слегка приподнял брови и снова уткнулся в нее. Майкл, вскочив из-за стола, вежливо отодвинул для меня стул. Потом, взяв с бокового столика тарелку, поинтересовался, что мне положить: колбасу, ветчину, помидоры, грибы, омлет или овсянку? И был заметно разочарован, когда услышал, что я не желаю ничего, кроме тостов. Появившаяся как из-под земли горничная подала мне горячий кофе. В другое бы время я наслаждалась таким комфортом. Сейчас же я мечтала поскорее убраться отсюда.

— Хорошо спали, Диана? — полюбопытствовал Майкл, подав мне масло с таким галантным видом, с каким, верно, в рыцарские времена мужчины клали свою добычу к ногам прекрасной дамы.

— Да. Спасибо. Очень хорошо.

— Одним из многочисленных достоинств Дианы, — вмешался Хью, не отрывая глаз от газеты, — является то, что она не храпит.

От смущения Майкл побагровел, потом побледнел. Я с трудом подавила желание придушить Хью на месте, решив, что с его стороны это полное свинство. В столовую, распространяя вокруг себя запах тонких и, по-видимому, немыслимо дорогих духов, ворвалась миссис Стадли-Хедлэм. Вид у нее был рассерженный.

— Доброе утро. Надеюсь, вы хорошо спали, Диана? Не вставайте, Хью, — буркнула она, заметив, что Хью, все еще держа в руках газету, на какой-то дюйм оторвался от стула. — Что с тобой, Майкл? Вид у тебя явно нездоровый. Слишком много пьешь, наверное. Ты сегодня смотрелся в зеркало? Господи, да ты желтый, как лимон! Куда подевалась эта девчонка? Опять забыла подать мармелад. Вечно она все забывает.

В это время в столовую с испуганным видом влетела горничная.

— О мадам! Мне так жаль, но миссис Протеро порезалась! А Филлис упала в обморок! Она видеть не может крови, тут же хлопается без памяти. Ой, видели бы вы, сколько там кровищи, ужас! Кухарка говорит, что не может отойти от плиты — у нее, дескать, яйца для хозяйки переварятся. А я, как на грех, нигде не могу отыскать Дженис.

— Боже мой! — Майкл сорвался с места и вылетел из комнаты.

— Где она? — завопила миссис Стадли-Хедлэм, тоже выскочив из-за стола. В лице ее не было ни кровинки.

— Не знаю, мадам. Она чистила камин…

— Да не Дженис, ты, дуреха! Миссис Протеро!

— В голубой ванной, мадам. А Филлис лежит на пороге, как рухнула без чувств, так и валяется…

— Достаточно, Сьюзан. Доложите мистеру Стадли-Хедлэму о том, что произошло, и попросите его вызвать по телефону врача. Он в своем кабинете. А потом немедленно возвращайтесь в голубую ванную.

— Немного переигрывает, согласна? — хмыкнул Хью, когда мы с ним остались одни. — Впрочем, сегодня все, похоже, встали с левой ноги. Кроме меня. У меня-то настроение просто великолепное. А вот Мин закатила настоящую истерику. Ревела белугой, пока я ей не сказал, что если она немедленно не прекратит, то завтра будет ни на что не похожа. Видела бы ты ее — распухла чуть ли не вдвое и глаза, как у китайца.

— Слушай, неужели тебе ее ни капельки не жалко, а, Хью? — возмутилась я.

— Конечно, нет.

— Хью, как тебе не стыдно! Ты… ты просто настоящий ублюдок, слышишь? Но, знаешь, я даже рада — может быть, хоть это откроет ей глаза. Надеюсь, Мин поймет, в какое дерьмо она влюбилась, и гордость заставит ее забыть тебя.

Миссис С-Х ворвалась в комнату прежде, чем я успела придумать достойный ответ. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что она просто вне себя.

— Диана, вы мне нужны. Пойдемте — приглядите за Каролиной, пока Майкл с Лео перенесут Филлис в ее комнату. Проклятая девчонка весит не меньше откормленной свиньи!

Я поднялась наверх. В спальне Каролины Майкл с Лео, пыхтя от напряжения, пытались поднять бесчувственную Филлис. Майкл держал ее за плечи, а Лео подхватил тумбообразные ноги. В конце концов им удалось волоком дотащить ее до кровати. Я, не останавливаясь, направилась в ванную. Войти туда оказалось не так-то просто — весь пол был завален грудами окровавленных полотенец.

Зрелище, представившееся моим глазам, оказалось настолько пугающим, что я вмиг покрылась липкой испариной. К горлу подкатила тошнота. Каролина, совершенно голая, лежала в ванне. Красная от крови вода, образуя вокруг нее небольшие водовороты, с громким журчанием убегала в слив. Лицо и даже тело Каролины были прозрачно-белыми, а под закрытыми глазами залегли синеватые тени. Я в ужасе решила было даже, что она мертва.

Мне вдруг вспомнился ее голос… это сдавленное рыдание за дверью моей комнаты. И мое молчание в ответ… Схватив со стула сухое полотенце, я принялась с лихорадочной быстротой обматывать им запястье Каролины. В следующую минуту подоспевшие на помощь Майкл и Лео помогли мне приподнять ее и вытащить из ванны. Они отнесли ее в спальню и уложили на кровать рядом с той, на которой лежала Филлис. Та потихоньку приходила в себя. Рывком вытащив из-под горничной покрывало, я укутала им хрупкое, какое-то бескостное тело Каролины, мимоходом отметив синие вены на фоне землисто-серой кожи и неразвитую, словно у ребенка, грудь. Вдруг глаза у нее открылись, а в следующее мгновение она начала дрожать, да так сильно, будто ненароком сунула пальцы в розетку. Собрав все одеяла, что были в комнате, я принялась укутывать ее, пока открытой не осталась только верхняя часть ее лица — глаза, лоб…

— Может, принести бренди? — предложил Лео, с испугом глядя на Каролину. — Ах, бедняжка, бедняжка!

— Нет, нет, никакого алкоголя! — запротестовал Майкл. Все его лощеное самодовольство словно ветром сдуло. Он явно перепугался насмерть и топтался на месте, не зная, что делать. — Спиртное препятствует свертыванию крови. А у нее к тому же гемофилия. Боже мой, какое безумие! Сотворить такое! Выходит, она действительно хотела покончить с собой!

Майкл закрыл лицо дрожащими руками. У него был такой убитый вид, что в моей душе невольно шевельнулась жалость. Склонившись к Каролине, я осторожно убрала прядь мокрых волос, прилипших к ее окровавленной щеке, и бедняжка вдруг снова открыла глаза. Я попыталась выдавить из себя несколько слов ободрения, но в присутствии Лео чувствовала себя неловко. Тут дверь распахнулась, пропуская в комнату двух санитаров и врача, и я решила, что мое присутствие больше не нужно. Хью по-прежнему был в столовой — смотрел в окно и, задумчиво насвистывая, гремел в кармане мелочью.

— Не пора ли выбираться отсюда? Могу подбросить тебя до Оксфорда, если хочешь, — предложил он.

Мы вернулись в Оксфорд на принадлежавшем Хью двухместном «остине-хили». Верх машины был опущен, и сильный ветер на полном ходу бил мне в лицо. Глаза у меня начали слезиться, выбившиеся пряди волос липли к лицу. Было слишком шумно, чтобы разговаривать. К тому времени, как мы добрались до Сент-Хилари, я совершенно закоченела от холода, зато успела немного успокоиться.

— Не хочешь пригласить меня к себе? — спросил Хью, достав мои вещи из багажника.

— Нет. К тому же Мин наверняка поинтересуется, поднимался ли ты ко мне. А девчонкам только дай посплетничать.

— Тебя это так сильно волнует?

— Единственный шанс для меня помириться с Мин — быть паинькой. Это значит, что мы больше не увидимся.

— Она значит для тебя больше, чем я? — улыбаясь, спросил Хью, но я заметила, что он с трудом скрывает обиду. Похоже, это был сильный удар по его самолюбию. Но даже сейчас он был красив, как сам дьявол. Сердце у меня сжалось.

— Прости…

— Это что — своего рода шантаж, да? Хочешь, чтобы я пал на колени и признался тебе в любви? Или умолял в знак прощения позволить мне поцеловать край твоего платья?

— Боюсь, это не поможет. Спасибо, что подвез. Пока, Хью.

Подхватив вещи, я вошла в дом. Хью окликнул меня, но я не обернулась. Добравшись до своей комнаты, я разобрала вещи, переоделась, потом выбросила из вазы засохшие цветы. Вокруг стояла тишина. До конца каникул оставалось еще десять дней, и большинство комнат по соседству с моей пустовало. Я сделала себе кофе и уселась за работу, собираясь закончить эссе о творчестве поэтов метафизического толка. Сначала я прочла несколько стихов Марвела, потом поточила карандаш и достала из пачки стопку бумаги. «Общество ранит, уединение лечит», — продекламировала я, обращаясь к самой себе. И вдруг на меня навалилось такое отчаяние, что, уронив голову на руки, я расплакалась как ребенок.

Глава 6

Незаметно для себя я задремала. Открыв глаза, как от толчка, я увидела, что поезд стоит у крохотного деревенского полустанка.

Поезд дернулся и плавно отошел от платформы. Мысли мои вновь вернулись на пятнадцать лет назад — к тем памятным пасхальным каникулам.

Оставшиеся до начала занятий полторы недели каникул я извелась — мне хотелось как можно скорее увидеться с Мин. Она не умела обижаться надолго, это было просто не в ее натуре. Вот и теперь я почти не сомневалась, что она меня простит.

Но хотя занятия уже начались, Мин так и не появилась. Только на третий день наш классный наставник сообщил мне, что она заболела. По его словам, у Мин моноцитарная ангина, так что никто не знает, когда она поправится.

Я написала несколько писем Мин и отправила их на лондонский адрес ее матери, но ответа так и не дождалась. Наконец, придя в полное отчаяние, я написала самой леди Барт, сообщила, что мы с Мин поссорились и, объяснив, что не хочу обременять ее ненужными подробностями, попросила — не может ли она передать Мин, что мне очень, очень жаль? Пусть она напишет. Вскоре пришел конверт, надписанный знакомым мне с детства почерком. Но уже первые слова, которые бросились мне в глаза, заставили меня пожалеть о том, что я сделала. Она обращалась ко мне, называя меня «Дорогая Диана» — раньше этого никогда не было. А от письма ее веяло таким холодом, что в душе у меня все заледенело.

Дорогая Диана.

Очень мило с твоей стороны беспокоиться о Мин. С огорчением вынуждена тебе сообщить, что до выздоровления еще далеко. Я очень тревожусь о ней. Она быстро утомляется, почти ничего не ест и выглядит просто ужасно. Тем не менее доктор Халлэм уверяет меня, что для девушки в ее возрасте это обычная вещь и что со временем, Бог даст, она станет прежней.

Еще до того как пришло твое письмо, я начала подозревать, что между вами что-то произошло. Правда, Мин ничего не сказала мне о причинах вашей ссоры, да это и не мое дело. Конечно, жаль, что так случилось, особенно после того, как вы с ней столько лет так дружили.

Но пару дней назад я получила одно письмо. Сказать по правде, после этого все мысли о Мин вылетели у меня из головы. Не могу тебе сказать, насколько шокирована я была, прочитав его. Поскольку оно касается тебя, я решила пересказать тебе его содержание — тогда ты по крайней мере будешь знать, что говорят за твоей спиной.

Некая миссис Стадли-Хедлэм, которую я в жизни своей не видела, но у которой, насколько я знаю, ты останавливалась, когда ездила на вечеринку к Джонсонам, настолько «потрясена и шокирована» (это ее собственные слова) твоим поведением, что, обсудив это с Дафной Джонсон, сочла необходимым написать мне. По ее словам, она решилась на это, поскольку у нее сложилось впечатление, что твои родители либо умерли, либо живут за границей. Она пишет, что ты до такой степени бесстыдно флиртовала с ее дорогим другом, лордом Болингброком, что он назвал тебя «похотливой вертушкой самого низкого пошиба», и миссис Стадли-Хедлэм пришлось дать ему слово, что ноги твоей больше не будет в ее доме — в особенности если сам он в то время будет там гостить.

Кроме этого, она пишет, что ты пыталась соблазнить Хью Анстея, что у вас было тайное свидание и что, по свидетельству слуг, он провел ночь в твоей комнате. До этого злополучного уикенда я считала, что Хью ухаживает за Мин. Думаю, я не сильно ошибусь, если предположу, что это и стало причиной вашей ссоры. Как я уже сказала, меня это не касается, так что не будем об этом говорить.

Вся эта история настолько дурно пахнет… и так отличается от того, какой я тебя помню, что поначалу я даже решила, что произошла какая-то ошибка… что она имеет в виду кого-то еще. Но дальше в твой адрес прозвучало обвинение настолько чудовищное, что я едва могла в это поверить. Признаюсь, я подумала даже, что эта женщина явно не в своем уме. Она заявила, что твои наглые попытки соблазнить одного молодого человека, так же гостившего в ее доме, толкнули его жену на самоубийство. Естественно, я была очень расстроена, Диана, ведь я знала тебя с детства и любила как собственную дочь. Мысль о том, что кто-то говорит о тебе подобные вещи, была настолько невыносима, что я решилась навести справки. Представь себе мое горе, когда я позвонила в лондонскую клинику и мне сообщили, что миссис Протеро действительно находится у них на излечении после попытки самоубийства. А после того как я осторожно порасспрашивала своих знакомых, с огорчением была вынуждена признаться себе, что миссис Стадли-Хедлэм говорила правду.

Все это, конечно, сплетни, а я знаю, как вы, молодежь, относитесь — и, возможно, вполне справедливо — к тому вреду, который они способны принести. Но, увы, людям не запретишь говорить, а репутация человека — это как раз то, что о нем говорят. Может быть, ты ставишь себя выше людских разговоров. Однако умоляю тебя — в случае, если в них нет ни слова правды, сделай все, чтобы обелить себя. Если ты сможешь убедить меня, что эти… прости мой несколько старомодный взгляд, но я вообще старомодна… эти ужасные обвинения не имеют под собой основания, я сделаю все, чтобы тебе помочь.

С нетерпением жду от тебя письма.

По-прежнему твой верный друг

Элизабет Бартоломью.

Я прочитала это письмо раз… другой… Что было дальше, не помню. По-моему, я закричала. Я была зла… так зла, как ни разу в жизни. Убила бы их, если бы это было в моих силах!

Как она могла?! Как могла леди Барт написать мне такое письмо?! Сейчас я ненавидела ее. Мне хотелось ударить ее… причинить ей такую же боль, как она причинила мне.

Итак, леди Барт, значившая для меня больше, чем мои собственные родители, которую я любила и уважала, отказалась от меня. Ее письмо дышало холодом. Каждая фраза в нем говорила о том, что она поверила миссис Стадли-Хедлэм. Она писала, что продолжает считать меня другом… но я не верила этому. С этого дня я перестала для нее существовать.

Маленькие, украшенные эмалью часы, стоявшие на столике возле моей постели, — подарок леди Барт — пробили девять. У меня промелькнула лихорадочная мысль разбить заодно и часы, но я отбросила ее, решив, что это глупо и к тому же отдает дешевой мелодрамой. Мимо двери гулко протопали ноги — обитательницы колледжа спешили на обед. Только теперь я почувствовала, что замерзла как собака. К тому же у меня пересохло в горле. А вот есть не хотелось совершенно. Я зажгла газовую плитку и поставила чайник, решив сварить себе кофе. Потом еще раз перечитала письмо.

После этого мне пришло в голову позвонить Каролине Протеро. Как-то раз я заехала в больницу, куда ее поместили. Имею ли я право просить ее об этом? Не будет ли это жестоко по отношению к Каролине — писать совершенно чужому человеку, касаясь таких интимных подробностей ее супружеской жизни, о которых не всегда рассказывают даже близкой подруге? Остыв немного, я постепенно начала понимать, что если хочу добиться справедливости, то действовать нужно с величайшей осмотрительностью. К тому же через пару минут должен был начаться семинар. Пропустить его я просто не имела права, хотя голова у меня раскалывалась от боли. Да и вообще для меня же было лучше заняться чем-то другим.

Пять дней пролетели быстро — я слушала лекции, ходила на семинары и даже написала вполне приличное эссе о творчестве Джона Донна. Побывала в кино — одна из моих приятельниц предложила посмотреть Войну и мир. Ездила в Крайстчерч — на вечер с коктейлями и в театр Шелдона — на поэтический утренник. Пообедала с Питером Холденби в Митре. Кстати, Питер был единственным мужчиной в Оксфорде, а может быть, и вообще, который мне действительно нравился. Он посвятил себя изучению истории Средних веков, к тому же был довольно красив. Особенно хороши были большие синие глаза с длинными ресницами и шапка вьющихся волос. Худощавый и не слишком высокий, Питер казался очень хрупким. Этим он в основном был обязан своей походке — высоко вскинув голову и оттопырив локти, Питер к тому же по балетному выворачивал ноги, словно солист в Лебедином озере. Он предпочитал шелковые рубашки, а ботинки ему шили на заказ в Лондоне. Он прекрасно играл на рояле и обожал возиться в саду. Мне нравилось проводить с ним время — с Питером всегда было весело, он знал кучу интересных вещей, он был добр и к тому же любил красивые вещи.

Дважды он приглашал меня провести уикенд с его родителями. Отец Питера был епископом — один из тех скучноватых, немногословных людей, которых никогда почему-то не замечают, — а мать, неизвестно почему решившая, что брак со священнослужителем вознес ее на недосягаемую высоту, буквально из кожи лезла вон, чтобы доказать, что она достойна этого. Несмотря на возраст, непомерную тучность и скверный характер, она сохранила еще остатки былой красоты — той самой, что унаследовал ее сын — только, в отличие от него, была особой властной и напрочь лишенной каких-либо эмоций.

Приглашая меня туда в первый раз, Питер объяснил, что хотя от таких родителей можно запросто тронуться умом, зато дом, где они живут, хорош до такой степени, что заставил бы любого сноба позеленеть от зависти. И он оказался прав — выстроенный из красного кирпича особняк семнадцатого века и в самом деле был невероятно красив и к тому же дошел до нашего времени без каких бы то ни было изменений, если не считать, конечно, появления нескольких туалетов и ванной, а также электричества.

После обеда в Митре я рассказала Питеру обо всем — и о том, что случилось во время злополучной вечеринки у Джонсонов, и о письме леди Барт. Вообще-то я не собиралась откровенничать, но с ним было так легко и приятно, что я сама не заметила, как принялась плакаться ему в жилетку. Собственно говоря, я умолчала только об одном — что Хью, благополучно спугнув Банни, провел эту ночь со мной. В душе моей клокотала жгучая злоба. Может быть, поэтому я была искренне удивлена, заметив, что сидевший напротив Питер едва сдерживает смех. Оборвав рассказ на полуслове, я обиженно нахмурилась.

— Ради бога, прости, Диана! — задыхаясь от хохота, пробулькал он. — Конечно, я понимаю, как тебе обидно. Ужасно, когда тебя несправедливо обвиняют, согласен. Но неужели ты не видишь, что вся эта история смахивает на забавный фарс? А эта Стадли-Хедлэм… знаешь, я просто без ума от таких женщин! Вышла замуж из-за денег и, конечно, готова перегрызть глотку всякому, кто посмеет покуситься на то, что она привыкла считать своим. Репутация и положение в свете — вот что для нее главное. Ни глубоких мыслей, ни нежных чувств, ни благородных побуждений такие дамы обычно не знают. Поэтому она без зазрения совести повесила на тебя свои грехи, и если ты воображаешь, что теперь она лишится сна, можешь смело забыть об этом.

— Приятно сознавать, что хотя бы одного человека эта клевета привела в веселое расположение духа, — с кислым видом пробормотала я, пока Питер, приложив салфетку к губам, прилагал невероятные усилия, чтобы не рассмеяться.

— Да, конечно… ну, а теперь послушай меня, дорогая Диана. Послушайся моего совета, Диана, это действительно важно. Хотя бы держись так, словно тебе все равно… вот как я. Боже тебя упаси выдать себя — не подлизывайся, но и не позволяй себе быть злопамятной, любая злобная выходка с твоей стороны — и все догадаются, что удар попал в цель. Главное помни, что думают о тебе те, кто тебя любит, а на остальных плевать. Не стоит устраивать шум из-за всякой ерунды.

Разговор с Питером оказался очень полезным. Сознание собственной невиновности удержало меня от унизительных попыток оправдаться или что-то доказать. Все, о чем говорилось в письме миссис С-Х, было ложью, и я это знала. Теперь я от души смеялась, вспоминая Банни и миссис Стадли-Хедлэм. Мне было все равно, что они думают обо мне. Но леди Барт — другое дело. Я привыкла дорожить ее мнением, и теперь мне было больно думать, что она меня презирает. Однако обида была еще слишком свежа, и поэтому я пришла к мысли, что самым разумным с моей стороны будет воздержаться от каких-либо объяснений. Поколебавшись немного, я написала леди Барт письмо.

Дорогая леди Бартоломью.

Благодарю вас за письмо. Очень сожалею, что Мин до сих пор больна. Надеюсь, она скоро поправится. Что же касается тех событий, о которых вы упоминали в своем письме, могу заверить вас, что миссис Стадли-Хедлэм отъявленная лгунья. Впрочем, мне совершенно безразлично, что она думает обо мне. Советую и вам не тревожиться из-за этого. Что же до моих друзей, то они сами знают, кому им верить.

Искренне преданная вам

Диана.

Запечатав письмо в конверт, я отправила его леди Барт, мысленно представив себе, как мой ледяной ответ камнем застрянет у нее в горле, и очень надеясь, что так и случится.

Мин отсутствовала весь семестр. На следующий год, который для меня должен был стать последним, Мин уехала во Францию — как мне объяснили, изучать язык. По ее просьбе все ее вещи и книги собрали и переслали ей. Закончив курс первой и сдав последние экзамены, я решила продолжить учебу в Кембридже — по моему мнению, это было лучше, чем терпеть на себе презрительные взгляды Мин, когда она вернется в Сент-Хилари на следующий год. Питер, взяв академический отпуск, на полгода уехал в Рим. Мне казалось, что для меня наступило время перемен. Я чувствовала себя словно гусеница, когда ей пора превратиться в прекрасную бабочку.

Примерно через год после того как я закончила Оксфорд, когда мне уже почти удалось убедить себя, что тот кошмарный уикенд и все, что случилось тогда, не более чем печальный эпизод, который нужно просто выкинуть из памяти, пришло письмо от леди Барт. Его переслали из Сент-Хилари.

Дорогая Дэйзи!

Только что вернулась из Рима, где провела несколько недель в компании друзей. Ты будешь удивлена, узнав, что среди них оказался один очень милый и приятный человек, некто Лео Стадли-Хедлэм. Его имя показалось мне знакомым, и потом я сообразила, что он, должно быть, муж той самой дамы, которая прислала мне письмо. Случилось так, что мы много времени проводили вместе. Вскоре мне представился удобный случай навести разговор на тебя. В отличие от своей супруги (к сожалению, они теперь живут порознь), он не имеет обыкновения ходить вокруг да около, а говорит то, что думает. Так вот, рада тебе сообщить, что он очень высокого мнения о тебе.

В связи с этим умоляю тебя простить меня, милая Дэйзи, за то, что я имела глупость поверить злобным наговорам этой женщины. Я сгораю от стыда, когда вспоминаю, как обидела тебя. Я расстроилась, ты (нисколько не сомневаюсь в этом) обиделась на меня, а я, в свою очередь, рассердилась тоже. Теперь же, разобравшись, вынуждена признать, что во всем виновата только я. Умоляю тебя простить меня — если ты можешь, конечно. Я совершила страшную глупость, и мне остается винить в этом только свою доверчивость.

Если ты почувствуешь, что не в силах этого сделать, я смогу тебя понять. Но это было бы ужасно, ведь столько лет я любила тебя как собственную дочь. Остается только надеяться, что ты позволишь мне и дальше считать себя твоим другом.

С любовью,

Элизабет Бартоломью.

Решение было принято мгновенно — прошло уже немало времени, гнев и обида, душившие меня, понемногу забылись. Конечно, моя раненая гордость требовала отмщения, но я еще не успела забыть доброту леди Барт и не хотела чувствовать себя неблагодарной. Поэтому я решила, что в нынешней ситуации вполне могу позволить себе роскошь быть великодушной. Меня снедало странное, болезненное чувство — обида в моей душе боролась с любовью. В итоге, когда я заставила себя сесть за ответ, мне стоило немалого труда избежать некоторой доли самодовольства, которое так и норовило дать о себе знать.

Дорогая леди Барт!

Забудем обо всем. Конечно, я вас давно простила.

С любовью,

Дэйзи.

Я была бы до смерти рада получить от нее письмо, но не такое, когда в каждом слове сквозит горькое чувство вины. Я была бы счастлива увидеть ее снова, особенно сейчас, когда могла опять смело смотреть ей в глаза, почувствовать ее любовь, к которой я успела привыкнуть и которая согревала меня все эти годы.

Прошло десять дней. Письма все не было, и я окончательно извелась. Ожидание сделалось таким нестерпимым, что я никак не могла заставить себя сосредоточиться на занятиях. И вот однажды, уединившись в укромном уголке университетской библиотеки, только я собралась выкурить сигарету, как заметила вчерашний номер Таймс. И тогда мне стало понятно, почему леди Барт не ответила мне.

Некролог был достаточно кратким — казалось странным, что он вместил в себя всю человеческую жизнь. Составитель его ухитрился отметить все — и детство в доме отца, бригадного генерала, и блестящие успехи в молодости, когда она стала супругой дипломата, увы, прерванные преждевременной смертью супруга. Щедрая благотворительность усопшей, ее обаяние, тонкий ум, умение заводить друзей — словом, ничто не было забыто. Смерть ее была неожиданной, учитывая, что она настигла леди Барт в возрасте всего лишь пятидесяти восьми лет.

Я была потрясена. То, что случилось, казалось нелепой ошибкой… гадкой шуткой, которую подстроила мне судьба. Я лихорадочно перелистывала газету. Ага, вот и первая страница! Я узнала, что похороны леди Барт должны были состояться завтра, отпевание пройдет в Бромптоне, в тамошней часовне. Какое-то время я гадала, может, стоит пойти? Но в последний момент мне попросту не хватило смелости. Вместо этого я заказала венок из любимых цветов леди Барт, незабудок и ландышей, и приказала доставить его на кладбище вместе с карточкой, на которой написала: «От Дэйзи с любовью».

Так прошло пятнадцать лет. Пятнадцать лет моей жизни без Мин.

Случилось так, что я приехала в Оксфорд послушать доклад о творчестве Эдмунда Спенсера. К несчастью, докладчик неожиданно подхватил грипп, поэтому выступление его отменили. Решив, что раз уж я все равно здесь, приняла приглашение старой приятельницы встретиться и поболтать на досуге, тем более что других планов у меня не было, а вечер так и так был потерян.

Увидев на пороге Мин, я остолбенела. Буря чувств, захлестнувшая меня, застала меня врасплох. Сердце мое заколотилось часто-часто, едва не выпрыгнув из груди, к глазам подступили слезы. Заметив меня, Мин застыла, словно приросла к месту, глаза ее расширились. Потом, расталкивая толпу, направилась прямо ко мне, прихватив по дороге бокал с вином.

— Привет, Дэйзи, — без улыбки бросила она.

Я едва удержалась, чтобы не кинуться ей на шею. Одернув себя, я кивнула.

— Привет, Мин, — пробормотала я в ответ, надеясь, что она не заметит моих увлажнившихся глаз.

Именно тогда Мин в первый раз вспомнила о нашей ссоре. И неожиданно начала смеяться. Глядя на ее улыбающееся лицо, я чувствовала, как меня уносит поток воспоминаний, с неожиданной силой нахлынувший на меня. Я слышала ее смех и сама поражалась тому, что за эти годы почти не вспоминала о ней. Передо мной стояла прежняя Мин, чье лицо я когда-то знала, как свое собственное.

— Ничего не выйдет, — вздохнула Мин. Я хочу услышать, что ты делала все эти годы, день за днем, ведь мы не виделись целую вечность, но у меня через полчаса поезд. Вообще говоря, я уже опаздываю, так что придется ловить такси. Если честно, я заскочила буквально на минуту. Просидела весь день в Бодлианской библиотеке — подбирала материалы для вводной части своей книги. Исследование писем Сиджисмонди… нечто грандиозное, просто кровь стынет в жилах, когда начинаешь читать. А если не закончу ее к марту, издательство грозит разорвать контракт.

Я тут же предложила подбросить ее до вокзала, и мы незаметно улизнули. Всю дорогу мы болтали, перебивая друг друга, словно пытаясь наверстать пятнадцать лет, которые не виделись. Наконец Мин не выдержала.

— Послушай, нам о стольком нужно поговорить, а времени уже нет. Приезжай ко мне, хорошо? — предложила она. — Только обязательно. Дай мне слово, что приедешь. Да вот хотя бы на следующий уикенд. И лучше всего в пятницу. Ну, обещаешь?

— Идет. С радостью. Приеду в пятницу, а уехать можно и в понедельник утром.

Поцеловав меня в щеку, она выбралась из машины, потом принялась собирать лежавшие на заднем сиденье какие-то книги, запихивать их в сумку и тут же половину уронила.

— Послушай, кажется, твой поезд. Беги, не то опоздаешь. Только объясни все-таки, куда мне ехать.

— Сойдешь в Данстон-Эбчерч и оттуда позвонишь мне. А я приеду и заберу тебя. Мы живем в Вестон-холле, до него всего две мили, не больше. Фамильное гнездышко. Звучит старомодно, но это так. Пока, милая Дэйзи. Теперь всю дорогу домой буду петь от радости.

Она исчезла, но через мгновение ее голова снова просунулась в окно.

— Не забудь захватить теплую одежду.

Я увидела, как она вприпрыжку бежит к вокзалу. Потом она снова мелькнула вдалеке, юркнула в какую-то дверь и исчезла.

И вот настала пятница. Позади Чешир, и я в Ланкашире. В Кранфорте пришлось сделать пересадку. В пригородном поезде было всего три вагона, и народу оказалось довольно много. Едва поезд отошел от Кранфорта, как мои попутчики уставились на меня во все глаза.

Чтобы избежать расспросов попутчиков и вместе с тем не показаться невежливой, я уставилась в окно. Понемногу стало темнеть. Я еще никогда не бывала в Ланкашире и с удовольствием разглядывала мелькавшие за окном пейзажи. Потом мне пришлось прервать оживленную беседу моих попутчиков, касавшуюся, насколько я могла судить, поездки «нашей Бетти» на юг, где люди «едят, точно воробьи» и где Бетти обозвали деревенщиной, когда она потребовала положить ей побольше картошки. Само собой, мне страшно не хотелось этого делать, но нужно было узнать, сколько еще остановок до Данстон-Эбчерч. Впрочем, я тут же пожалела об этом, потому что мои попутчики мигом принялись спорить на эту тему. Почему-то число остановок все время оказывалось разным. Матушка «нашей Бетти» твердо стояла на том, что в Данстон-Эбчерч поезд не останавливается вообще и, следовательно, я села не в тот поезд. В конце концов, так и не придя ни к какому мнению, все наперебой принялись советовать мне выйти на следующей же остановке и вернуться в Кранфорт. Глядя с отчаянием на свой багаж — большой чемодан и сумку, — я вдруг представила себе, как волочу все это по перрону, в то время как меня потихоньку заносит снегом.

— Носильщиков на станции нет, это верно, — вздохнула добрая женщина. Ее искреннее сочувствие было, конечно, приятно, но ничуть меня не утешило.

Я уже впала в полное отчаяние, представив себе удовольствие провести несколько часов на станции в ожидании нужного мне поезда, поезд внезапно стал замедлять ход, и я увидела, что станция, к которой он подходил, как раз и есть Данстон-Эбчерч. Кто-то из мужчин подхватил мой чемодан, и мгновением позже я уже стояла на платформе, растерянно разглядывая освещенные окна поезда и лица моих попутчиков, в то время как мокрые хлопья снега бесшумно падали откуда-то из бездонной глубины неба и липли к моим волосам и пальто.

Откуда-то из темноты вынырнул носильщик. Он подхватил мои вещи, и я, испустив вздох облегчения, торопливо последовала за ним. Минутой позже мы оказались в маленьком, полутемном зале билетной кассы.

— Такси только что ушло, — со скорбным видом объявил он. — Повезло миссис Таггарт в Мортон-Эбчерч. Вернется через часок-другой, не раньше.

— Мне нужно позвонить.

Он кивнул в сторону телефона. Перед тем как отправиться в путь, я выяснила в справочной номер телефона Мин и теперь похвалила себя за предусмотрительность. Тем более что на станции оказался только один телефон, а телефонного справочника не было и в помине. Однако я очень скоро упала духом — из трубки, которую я поднесла к уху, слышался только какой-то неясный треск да время от времени жалкое попискивание. Похоже, линия не работала.

— Знаете, мне кажется, он не работает.

— Видать, из-за снега. Провода сорвало или еще какая напасть. А вы ведь не здешняя, верно? Не из наших мест?

— Нет, нет, — торопливо пробормотала я. — Мне нужно в Вестон-холл.

В это время в здание вошли двое: мужчина с высоким жестким воротничком, как у священника, и немолодая женщина.

— Добрый вечер, Уокинс, — с вежливостью, свойственной его сану, поздоровался викарий. — Вот, провожаю сестру. Едет поездом пять двадцать.

— Добрый вечер, добрый вечер, сэр. Вы не мимо ли Вестон-холла едете? Вот — молодая леди говорит, что миссис Вестон вроде как ее ждет. Может, захватите ее?

— Конечно, конечно. Буду рад помочь. Подождите меня — только усажу сестру в поезд и вернусь.

Мне наконец-то улыбнулась удача. Через несколько минут поезд пять двадцать пришел и ушел, увозя с собой сестру викария, а еще через несколько минут и он сам — звали его Гарольд Лидделл — присоединился ко мне. Уокинс погрузил мои вещи в разбитый старенький «остин». После краткой борьбы двигатель наконец чихнул и завелся, вспыхнувшие фары уперлись в сплошную завесу снега. И мы поползли по дороге, буксуя и дергаясь самым причудливым образом.

Наконец единственная фара «остина» уткнулась в железные ворота. Несмотря на мои протесты, мистер Лидделл выбрался из машины и пару минут гремел дверным молотком, пока не заметил висячий замок. Постучав в окно с моей стороны (которое после долгих усилий мне удалось-таки опустить), он просунул внутрь голову, при этом с полей его шляпы сорвался и плюхнулся мне на колени чуть ли не целый сугроб.

— Боюсь, ничего не выйдет. Видите замок? Тут есть еще боковые ворота, они всегда открыты. Вы позволите мне донести ваши вещи?

Я решительно запротестовала.

Повесив сумку на шею, я подхватила чемодан. Боковые ворота, изъеденные ржавчиной, открылись только наполовину. Мне кое-как удалось протиснуться в образовавшуюся щель, при этом я выглядела в точности как ершик для мытья бутылок и вдобавок безумно боялась порвать пальто. Где-то далеко впереди сияли огни, но туда еще нужно было добраться. Я двинулась в ту сторону, то и дело скользя и проваливаясь в снег, а тяжелый чемодан колотил меня по ногам.

Наконец я добралась до парадной двери. Изящный портик с колоннами украшал крыльцо. К моему удивлению, дверь была полуоткрыта. Взобравшись наверх, я надавила кнопку звонка. Хриплая трель тотчас же подсказала мне, что звонком не так уж часто пользуются, поэтому я нисколько не удивилась, что на мой звонок никто не откликнулся. Подождав немного, я толкнула дверь и вошла в дом.

Глава 7

Прихожая оказалась огромной. Расписанная в викторианском стиле восковыми красками, она выглядела довольно мрачно. Света тут явно не хватало. Освещалась прихожая огромной бронзовой люстрой, жалобно зазвеневшей сразу всеми своими подвесками, когда ветер ворвался в дом вслед за мной. Поспешно захлопнув дверь, я поставила на пол чемодан и огляделась.

Шесть пузатых колонн из желтого искусственного мрамора вздымались на немыслимую высоту, подпирая куполообразный потолок. На мгновение мне показалось, будто я внезапно очутилась в лесу, тем более что облачко тумана, влетевшее в дом следом за мной, повисло в воздухе, как это иной раз случается над топкими болотами. Мои икры и голени наверняка покрылись синяками, которые наставил мне мой коварный чемодан, я замерзла, промокла и вдобавок проголодалась как собака. Когда я уже готова была звать на помощь, на верхней ступеньке лестницы откуда-то из темноты вынырнула одетая в брюки пара ног и послышались звуки шагов. Я приободрилась. Обитатель дома оказался высоким мужчиной, в его светлых волосах начинала пробиваться седина, и я тут же решила, что это наверняка Роберт.

Судя по выражению его лица, мысли его блуждали далеко. Но как только он заметил меня, задумчивость на его лице сменилась гневом.

— Какого дьявола вам взбрело в голову врываться в дом?! Что вам тут нужно?

Не имея ни малейшего представления, что на это ответить, я могла только молча хлопать глазами.

— Дэйзи, как ты сюда попала? А я весь день не отхожу от телефона, все жду, когда же ты позвонишь!

Слева от лестницы распахнулась дверь. Выпорхнувшая оттуда Мин, протянув руки, кинулась мне на шею.

— Я, как ребенок, прыгала от нетерпения… все представляла, как встречу тебя на станции… как повезу тебя домой, как мы будем болтать по дороге! Нарочно залила бензин под завязку, сунула в багажник лопату, а ты — на тебе, сама добралась! Привет, дорогой, — бросила она, глядя на Роберта. — Разве ты сегодня не в шахматном клубе? Я не ждала тебя так рано. Впрочем, не важно… Ты уже поздоровался с Дианой?

— Телефонный провод оборвало, — объяснила я. — Меня подбросил викарий.

— Понятно. Да, но как же так, ведь ворота заперты? Тебе, должно быть, пришлось идти пешком. Господи, да ты вся промокла, дорогая! Пойдем на кухню, согреешься немного. Роберт, отнеси вещи Дэйзи в зеленую спальню, хорошо?

Я последовала за Мин и оказалась на кухне, очень большой, где было намного теплее, чем в прихожей. Там стояла огромная, четырехкомфорочная плита, и я радостно кинулась к ней, но она оказалась холоднее, чем брюхо снулой рыбы.

— Она сломалась сто лет назад, — объяснила Мин, заметив, как я прижала заледеневшие пальцы к ее холодной эмалированной поверхности. — Все собираюсь найти кого-нибудь ее починить. Садись, Дэйзи. Дай мне твое пальто, я повешу его, иначе оно не высохнет.

Стащив перчатки и шарф, я сунула их в рукав своего роскошного темно-серого кашемирового пальто и протянула его Мин. Она повесила его на крюк. Ужаснувшись, что к утру под воротником появится уродливый горб, я мысленно дала себе зарок, улучив момент, когда Мин отвернется, перевесить его на вешалку.

— Теперь я приготовлю тебе что-нибудь выпить, — воскликнула Мин. — Ну вот, держи — белое вино. Пойдет?

— Чудесно, — благодарно кивнула я, сделав большой глоток, хотя по запаху догадалась сразу же, что бутылку открыли несколько дней назад. К тому же вино было явно теплее, чем мои руки. Как бы там ни было, я храбро выпила его залпом и улыбнулась Мин.

— Ты единственная из всех известных мне людей, — со счастливой улыбкой сказала она, — кто смог добраться до нашего дома в такую метель и при этом выглядеть грандиозно. Завтра вечером мы приглашены на обед… и ты тоже… Держу пари, ты там их всех поразишь.

В кухню вошел Роберт. Теперь я смогла хорошенько его разглядеть. Это был крупный мужчина с уже заметным животом. Воротник его рубашки залоснился от долгой носки, а брюки из рубчатого вельвета просвечивали на коленках. Рукава темно-синего свитера в нескольких местах были довольно неумело заштопаны. Он выглядел надменным, хотя и постарался приклеить к лицу приветливую улыбку.

— Прошу простить, если показался вам грубым, — пробормотал он, протягивая мне руку. — Набросился на вас, даже не дал слова сказать. Видите ли, я принял вас за журналистку. У нас тут в школе случилась неприятность, и из двух газет успели позвонить, прежде чем я ушел домой. Уж вы простите — совсем из головы вылетело. Мин предупреждала, что вы приедете, но я просто забыл. Итак, добро пожаловать в Вестон-холл.

— А что за неприятность? — поинтересовалась Мин. — Роберт преподает в школе святого Лоренса в Винклейте. Классические языки, — добавила она, обращаясь ко мне. — Не из-за Харрисона, надеюсь? Неужели опять напился?

— Нет, — мрачно буркнул Роберт. — Все гораздо хуже. На этот раз из-за Джеральда. — Поколебавшись, он покосился в мою сторону и угрюмо добавил: — Его обвиняют в том, что он пытался приставать к одному мальчишке из пятого класса. Судя по всему, парень пожаловался матери, и из-за этого подняли такой шум, не дай бог!

— О боже, только не это! Бедный Джеральд! А что за мальчик?

— Далримпл. Отъявленный лжец, и я не верю ни единому его слову. Но кто-то разболтал об этом местным газетчикам, и это хуже всего.

— Ну, что ж, — задумчиво пробормотала Мин, глотнув вина, — если честно, мне Джеральд никогда особенно не нравился. Только не сердись, но есть в нем что-то… сомнительное, что ли. Он всегда такой восторженный, жеманный… здорово смахивает на гомосексуалиста.

— Вообще говоря, так оно и есть, — нетерпеливо буркнул Роберт. — Если хочешь знать, я сто лет знаю об этом. Но это вовсе не значит, что он свихнулся и принялся приставать к мальчишкам. Господи, Мин, если ты, современная, интеллигентная женщина, готова поверить, что он извращенец, то что же говорить о других?!

— Не волнуйся, дорогой, — бросила она Роберту, который с хмурым видом прислонился к кухонному шкафчику. — Если Джеральд ни в чем не виноват, как ты говоришь, Харрисон ничего ему не сделает. И, уж конечно, не уволит. Тем более что Джеральд великолепный преподаватель.

Роберт кисло улыбнулся, глотнул вина и снова неодобрительно фыркнул носом.

— С вином все в порядке? На редкость мерзкий вкус. Неужели это то самое «совиньон», что я привез только вчера? Придется, видно, отослать его назад.

— Нет, эту бутылку я нашла в кладовой. Она уже была начата, вот я и решила, что нужно ее допить.

— О господи! Я же сам поставил ее туда бог знает сколько недель назад. Решил, что пригодится для готовки! Его же пить невозможно! Ну и дырявая же у тебя голова!

Он со смехом выплеснул остатки вина в раковину, потом отобрал у нас с Мин бокалы и отправил их туда же. После чего скрылся за дверью и вернулся через минуту с бутылкой красного вина в руках. Вино оказалось великолепным, хоть и было чуть холодновато. Все еще посмеиваясь, Роберт принялся раскладывать вилки и ложки на столе, где уже лежали салфетки из разноцветной соломки, между которыми красовались две красные свечи, воткнутые в бутылки, и баночки с горчицей и кетчупом.

— По-моему, все готово. — Мин выключила огонь. — А где дети? Ах да, вот и они… Вильям, иди познакомься с Дианой.

Чего в моей жизни явно недоставало, так это общения с детьми. Собственно говоря, я не имела с ними дела с тех самых пор, как сама закончила школу. Те из моих приятелей, кто успел уже обзавестись детьми, оставляли их на нянек или гувернанток, так что никакого опыта у меня не было. И теперь я заметно нервничала. Вильям оказался долговязым, светловолосым мальчиком, казавшимся старше своих двенадцати лет. Уже сейчас он был очень красив, унаследовав тонкие черты от обоих родителей. Глядя на него, я живо представляла себе, каким был Роберт в молодости. Нисколько не смущаясь, Вильям с вежливой улыбкой пожал мою руку.

Во внешности девятилетней Элинор не было абсолютно никакой привлекательности. Какого цвета ее глаза, было невозможно разобрать, поскольку они прятались за толстыми линзами очков, дужки которых, неприятно розового цвета, вероятно, должны бы казаться как можно более незаметными, но вместо этого, напротив, с какой-то наглой назойливостью лезли вам в глаза. И вдобавок она была жирной. Другого слова и не подберешь — не пухленькой, ни пышечкой, ни даже толстой… даже не крепко сбитой — напротив, тело ее казалось рыхлым, к тому же подпирали его такие же толстые, похожие на трамбовки, ноги, а талии не было вообще.

— Руки мыли? — поинтересовалась Мин, расставляя на столе тарелки.

Дети, сделав вид, что не слышали, уселись за стол и принялись переругиваться, споря, кому первому достанется кувшин с водой.

Дверь скрипнула, и на кухню, стуча когтями, вошла самая большая собака из всех, каких я когда-либо видела. Хотя я никогда не была жестока с животными, но мало что знала о собаках да и не особенно их любила. У этой вдобавок были челюсти, при виде которых любой тигр просто посинел бы от зависти, а косматая шерсть вставала дыбом при каждом вздохе. Она была совершенно черной, как ньюфаундленд. Увидев меня, она замерла на месте как вкопанная и издала хриплое, клокочущее рычание.

— Это Хэм, — успокоила меня Мин. — Не валяй дурака, Хэм, иди сюда. Сидеть! И прекрати немедленно рычать на Дэйзи! Смотри, будешь так вести себя, не понравишься ей!

— Не совсем обычное имя для собаки [8], — со смехом заметила я, желая развеселить детей. — Похоже, ваш песик без ума от ветчины?

Вильям покровительственно засмеялся:

— Хэм — это сокращенно от Хэмлет (Гамлет). И к тому же это девочка.

— Ее уже назвали так, а уже потом она попала к нам, — объяснила Мин. — Возможно, потому, что она черная. Наверняка не знали, что она сука. А мы решили, что если начнем звать ее по-другому, то бедняжка окончательно запутается. Новые хозяева, новое имя. Она просто лапочка.

Мы с Хэмлет разглядывали друг друга. Выдавив из себя самую довольную улыбку, на какую только оказались способны мои дрожащие губы, я погладила Хэм по огромной кудлатой голове. Вместо ответа она шумно плюхнулась на пол возле меня.

Я попыталась было незаметно отпихнуть проклятую псину, но Хэм, вместо того чтобы уйти, устроилась поудобнее и с обожанием уставилась на меня. Вилка Роберта, звякнув, упала на пол. Он нагнулся, чтобы поднять ее.

— Господи, какая вонь. Опять эта собака! Интересно, какой дрянью ты ее кормишь, что от нее так несет?

— Понимаешь, дорогой, я забыла купить ей мясо, — принялась оправдываться Мин. — Поэтому пришлось отдать ей вчерашний картофель. Перемешала его с остатками капусты. По-моему, ей понравилось.

Дети, как по команде, истерически захихикали. Лицо Роберта потемнело. Вильяму было приказано отвести собаку в кладовую и запереть там, а Элинор — немедленно перестать хихикать.

Мы с Мин методично жевали. Увы, мясо оказалось таким жилистым, что я была вынуждена пару раз имитировать приступ кашля, чтобы, прикрыв рот рукой, незаметно выплюнуть жесткий как подошва кусок говядины на пол.

— Возьму-ка я лучше сыру, пожалуй, — вдруг заявил Роберт.

— А сыру нет, дорогой, — смущенно пробормотала Мин. — Прости, хотела купить, но потом совсем вылетело из головы. Зато есть персики.

По лицам остальных было заметно, что персики никого особенно не прельщают.

— Держу пари, про кофе ты тоже забыла, — с оттенком горечи в голосе вздохнул Роберт.

— Представь себе, не забыла, — с мягкой насмешкой в голосе ответила Мин. — Вон там, на шкафу, новая коробка.

Роберт приготовил кофе (быстрорастворимый, само собой), а потом убрал со стола, составив тарелки в раковину. Я вызвалась помыть посуду, но Мин отказалась, сказав, что это может подождать до утра.

— У тебя есть приходящая прислуга? — поинтересовалась я, помешивая ложкой сахар в чашке. — У вас, похоже, такой огромный дом…

— До прошлого года была. Жуткая женщина. Курила мои сигареты, а перерыв на кофе устраивала, едва переступив порог. А болтала столько, что мне было бы легче сделать все самой, чем слушать ее бесконечные разглагольствования. Когда она приходила, я удирала к себе и пыталась писать. Но она являлась туда, стояла в дверях и говорила, говорила…

— Отправлюсь-ка я, пожалуй, в постель. У меня сегодня был чертовски тяжелый день, — вмешался Роберт.

— Бедненький Роберт. Наверняка он расстроился из-за Джеральда, ведь он, как-никак, его лучший друг. Ладно, не обращай внимания, не стоит портить себе настроение. Жаль, что все это случилось именно сейчас, когда ты приехала. Да еще, как на грех, Вивьен — это мать Роберта — сообщила, что завтра явится к чаю. А я-то рассчитывала, что мы с тобой вдосталь наговоримся. Интересно, как она тебе понравится. Ну, а теперь давай выкладывай, как ты жила все эти годы. Только поподробнее! И начинай с того самого утра, когда мы поругались. Ты ведь еще не забыла те танцульки у Софи Джонсон? — захохотала Мин. — Прости, Дэйзи. Ничего не могу с собой поделать — просто не верится, какой же дурой я тогда была! Ну, давай, я слушаю.

И я принялась рассказывать, стараясь ничего не упустить, как я жила с тех пор, как наши дороги разошлись. Когда я выдохлась, Мин с легкой завистью покачала головой.

— О господи! — мечтательно вздохнула она. — Подумать только — Кембридж, Париж, Лондон! И все эти мужчины у твоих ног! Нет, я вовсе не хочу сказать, что мой брак с Робертом оказался несчастливым, но, если честно, не отказалась бы попробовать, каково это — заниматься любовью с кем-то еще. О да! — добавила она, заметив на моем лице удивление. — Думаешь, я забыла, сколько чепухи наговорила тебе еще в те времена? Все это было враньем от начала и до конца. Если хочешь знать, я была девственницей. Я ни с кем не спала до Роберта, даже с Хью. Не знаю, почему — наверное, просто боялась забеременеть. А тебе было плевать. Если бы ты знала, как я восхищалась твоей бесшабашностью, Дэйзи!

— Между прочим, если уж начистоту, так я тоже врала — еще почище тебя! Хью был у меня первым. И… — Я замялась… — …к тому же, если помнишь, я тогда наглоталась таблеток. Так что будь я проклята, если вообще помню, как все было. Можно сказать, меня вообще при этом не было. С таким же успехом можно было спать мертвым сном.

— Ох, Дэйзи! Это очень печально. Подумать только — первая ночь с мужчиной! — Какое-то время Мин молчала, словно решаясь на что-то. — А после этого… ты с ним спала?

— Если честно, то после этой поездки я ни разу больше его не видела.

— Господи, помилуй! А я-то изводила себя ревностью! Помнишь то письмо, которое тебе написала моя мать? Я читала его, и твой ответ тоже. Страшно вспомнить, какое чудовищное, невыразимое удовольствие я тогда получила. Когда-то ведь мне казалось даже, что она любит тебя больше, чем меня. Сколько лет подряд я мучилась завистью, все время слушая, какая ты умная, способная, упорная, как хорошо ты умеешь одеваться, какая ты аккуратная и так далее до бесконечности. Бедная мама, мне до сих пор ее недостает.

— Да, я тоже скучаю по ней, — призналась я. — Ты же помнишь, как я была привязана к ней. Иной раз мне казалось, что я люблю ее куда сильнее, чем свою собственную мать. А она… она не мучилась перед смертью?

— Слава Богу, нет. У нее всегда было слабое сердце. Доктор говорил, что это из-за ангины, которую она перенесла еще в детстве. Одно время поговаривали даже об операции. Но потом… Короче, она умерла во сне, после того как провела вечер с друзьями. Не думаю, что мама успела что-нибудь почувствовать… скорее всего, она даже не поняла, что умирает. Да и потом, мне кажется, мама не боялась смерти. И все равно… мне так жаль. Она ведь так любила жизнь… и потом, она была еще совсем молодой. После похорон Роберт отвез меня в Италию… мы познакомились незадолго до этого и почти сразу же влюбились друг в друга… Знаешь, Роберт в то время стал для меня настоящим подарком судьбы… лучшим лекарством, которое она могла мне послать. Выйдя замуж за Роберта, я почти совсем оправилась. Стала чувствовать себя уверенней, что ли. Мы с ним очень счастливы, — продолжала Мин.

— Когда появился на свет Вильям, тебя я хотела увидеть раньше, чем кого бы то ни было, даже раньше, чем Роберта или самых близких моих друзей. Ты была так мне нужна, что я рыдала, заливаясь слезами. Все считали, что я плачу от счастья, но я ревела потому, что поняла — я потеряла тебя навсегда.

У меня защипало глаза.

— Давай выпьем за лектора, который подхватил грипп. Если бы не это, мы бы, возможно, так и не встретились бы, — пробормотала я, наполнив наши бокалы остатками вина из бутылки.

— Угу… и еще за то, что я опять перепутала расписание и благодаря этому лишних два часа проторчала в Бодлианской библиотеке.

— И за наше будущее.

— И за наше будущее. — Пока мы пили, часы на стене пробили половину двенадцатого. — Ну, думаю, пора в постель. Роберту завтра предстоит принимать экзамены, стало быть, уехать из дома он должен никак не позже половины восьмого.

— Вот твоя комната. — Мин распахнула дверь. — Мне кажется, она тебе понравится, поскольку она в старой части дома, а я помню, как ты с ума сходила по всякой старине. Ванная через две двери, дальше по коридору. Бутылку с горячей водой я положила к тебе в постель как раз перед твоим приездом. Посмотри, может, еще что-то нужно?

Мин озабоченно оглядела комнату.

— Все чудесно. Спасибо.

Мы расцеловались, она двинулась дальше по коридору, а я закрыла дверь. Мои вещи стояли возле кровати, у которой был немного потерянный и какой-то неправдоподобно чистенький и привлекательный вид, словно у школьника на первом утреннике.

Поскольку в комнате было уже довольно холодно, разделась я в мгновение ока. Выпутавшись из брюк, я рысцой помчалась по коридору в ванную. Надо честно сказать, она не обманула моих ожиданий — выложенные плиткой стены цветом напоминали прихваченную морозом капусту, а сама ванна, с кусками отбитой эмали, привела меня в содрогание. Рядом красовался унитаз, от которого исходило зловоние, а между ними на веревочке висел рулон туалетной бумаги, жесткой и скользкой, словно стекло. Мне пришлось довольно долго крутить проржавевшие ручки, чтобы пустить воду. Я уже было отчаялась, как вдруг сильная струя желтовато-бурой воды совершенно неожиданно для меня вырвалась из крана и ударила в ванну, окатив меня с головы до ног. Кое-как умывшись, я вдруг обнаружила, что в ванной нет полотенца. Насколько я могла судить, в моей спальне тоже не было ни одного, а мне, естественно, и в голову не пришло привезти с собой хоть одно. Пришлось оторвать кусок туалетной бумаги и промокнуть лицо им. Потом я почистила зубы, успокаивая себя тем, что ржавая вода — это не смертельно.

Короче говоря, я была несказанно рада снова оказаться в своей спальне. Сбросив халатик, я юркнула под одеяло, больно стукнувшись костяшкой пальца о бутылку с водой. Естественно, к этому времени вода уже была ледяной, так что я выставила ее наружу и храбро сунула ноги под одеяло.

Уже засыпая, я вдруг услышала настойчивый стук. Сев в постели, я протерла глаза и прислушалась. Стучали явно не в дверь. В конце концов пришлось зажечь свет. Толстая, серая от паутины труба тянулась вдоль стены до самого пола прямо рядом с моей кроватью и исчезала в полу в том месте, где часть паркета была грубо вырезана в форме кружка. Пока я разглядывала трубу, гадая, что бы это могло значить, стук повторился. С каждой минутой все усиливаясь, он поднялся до оглушительного крещендо, и я с трепетом в сердце заметила, как труба яростно содрогается. Сообразив наконец, в чем дело, я потушила свет. Во всех старых домах проблемы с канализацией и водопроводом. Попробуйте интереса ради заночевать в особняке эпохи короля Иакова! Готова поспорить на что угодно, что мало вам не покажется. Стук между тем прекратился. Наконец я немного согрелась. Веки мои отяжелели, и я снова начала засыпать. Не тут-то было! Стук возобновился. «Интересно, может, молоток лежит тут не просто так, а в качестве своеобразного снотворного для гостей?» — злобно подумала я, ворочаясь с боку на бок. Похоже, отключиться в этом доме можно, только стукнув себя по голове! И тут в дверь принялись царапаться. Под неумолчный стук я сползла с постели и распахнула дверь. На пороге сидела Хэм.

— О господи, вот еще наказание на мою голову! — тоскливо вздохнула я. — Ладно уж, пошли.

Я снова укуталась в одеяло и простыни, за эти несколько минут остывшие так, словно их держали в холодильнике. Хэм обрушилась на пол у моей кровати и удовлетворенно вздохнула. Какое-то время она лежала спокойно, потом принялась томительно долго вылизывать себя, что-то искать в густой шерсти, после чего, судя по лязганью челюстей, решила сделать себе педикюр. Но наконец сон сморил нас обеих. Комнату наполнило сонное причмокивание и бормотание, перемежаемое вздохами и повизгиванием, и так продолжалось до самого утра.

Глава 8

Я проснулась вся в поту. Мне снился страшный сон — меня вываляли в липкой смоле, для того чтобы использовать в качестве «живого» факела. Открыв глаза, как от толчка, я почувствовала, что мне невыносимо жарко. Возле меня на постели вытянулась Хэм, дыша мне в лицо запахом тухлой капусты.

Я храбро влезла в ванну, дно которой походило на колотый сахар, решив смыть с себя дорожную грязь, но вместо этого покрылась желтоватым налетом ржавчины, что не сделало меня чище. Предусмотрительно порывшись в ящиках комода, я отыскала маленькое полотенце. Вытершись им, вернее размазав по себе грязь, я облачилась в твидовый костюм, который очень любила, с белой водолазкой из кашемирового джерси и спустилась на кухню. Мин была там — сражалась с плитой, на которой отчаянно дымила и плевалась маслом сковородка.

— Хорошо спала? — спросила Мин. — Забыла тебя предупредить, что, если батарея не даст тебе спать, нужно только посильнее стукнуть по ней молотком, и она перестанет рычать. Туда иной раз попадает пузырек воздуха, и кажется, что кто-то стучит в дверь.

— А я-то гадала, для чего там эта штука. Молоток, я имею в виду. Не переживай, к шуму я привыкла. Если честно, меня куда больше раздражает необходимость делить постель с Хэм.

Мин рассмеялась. Потом, выудив со сковородки то, что некогда было яйцом, с торжественным видом положила его на мою тарелку.

— Прости, мне очень жаль, что так получилось. Но если я запру ее на кухне, она примется жевать ножки стульев, потом царапать когтями дверь и истошно выть. Обычно Хэм пытается забраться в постель к нам с Робертом, но муж просто звереет всякий раз, когда видит ее в спальне. Тогда он стал оставлять ей косточку в той комнате, куда поместили тебя, вот она и привыкла к этому. Держу пари, что коврик, на котором она обычно спит, весь пропах ее шерстью.

Все сразу стало ясно. С внутренним содроганием я съела свой кусок яичницы с тостом, запив его горьковатым на вкус растворимым кофе, на поверхности которого что-то плавало. Более мерзкого на вкус завтрака я не помню.

— Надо пойти купить торт к чаю, — объявила Мин. — Конечно, следовало сделать это вчера, но я забыла. А поскольку Вивьен вечно твердит, что, дескать, сидит на диете, то, бывая в гостях, она, естественно, лопает в три горла. Да и дети будут рады, они обожают сладкое. Ах да, еще нужны овощи — на завтра у меня запланирована говядина, так что приготовлю их на гарнир. Пойдешь со мной?

Я сказала, что с радостью, и отправилась в кладовку за своим пальто, которое незаметно повесила там вчера вечером. Еще тогда я страшно удивилась, обнаружив там невероятное количество стенных шкафов для верхней одежды, причем все они были пусты. Мне показалось это очень странным, учитывая, как там было тепло и сухо, — скорее всего, кладовка примыкала к бойлерной. Поскольку Мин, готовя завтрак на кухне, не позаботилась включить обогреватель, я посидела в кладовке несколько минут, пока мои замерзшие руки и нос не приняли нормальный вид.

— Пошли, — скомандовала Мин, когда я вернулась. — Куда ты пропала? Я уже голову сломала — решила, что ты заблудилась.

На ней была огромная куртка защитного цвета, что было весьма разумно с ее стороны, учитывая погоду, и ярко-красная шерстяная шапочка с помпоном. Наверное, брови мои непроизвольно поползли вверх, когда я увидела ее в этаком наряде, потому что Мин вдруг заухмылялась, лихим движением надвинула шапочку низко на уши, и вид у нее стал совсем дурацкий.

— Все в порядке, Дэйзи, крошка моя. Не надо так удивляться. Кстати, тебе придется подтолкнуть «лендровер», чтобы я смогла завестись. Не пугайся — там небольшая горка, и толкать придется вниз, так что твоему элегантному виду ничто не угрожает.

Мин забралась в кабину, а я принялась толкать машину сзади. Через пару минут таких упражнений я уже пыхтела как паровоз, а руки мои немилосердно ныли. Вдруг «лендровер» неожиданно легко скользнул вперед.

И вот я медленно бреду вниз вдоль широкой колеи, оставленной колесами «лендровера», молча восхищаясь первозданной красотой окрестных мест. Холмы и леса, почти занесенные выпавшим за ночь снегом, сверкали в лучах солнца. Мне удалось догнать Мин только уже за загоном для скота. «Лендровер», рыча и отфыркиваясь, словно исполинский бык, которого только что вывели из стойла, выглядел устрашающе. Водила Мин точно так же, как и жила, — не обращая ни малейшего внимания на правила, к которым сама я относилась весьма уважительно, хоть и не считала это таким уж достоинством.

Ближайшим к Вестон-холлу городом оказался Грейт-Своссер. Собственно говоря, это был даже не город, а просто большая деревня, с одной-единственной улицей, зато с огромным количеством больших и маленьких лавок. Я сказала Мин, что мне тоже нужно кое-что купить, и мы договорились встретиться у машины через три четверти часа. Первым делом я заглянула к мяснику и купила пару фунтов мяса в подарок Хэм. Потом завернула в аптеку за порошком от блох, решив прихватить еще заодно и глистогонное. Там же я купила две бутылки для горячей воды и рулон туалетной бумаги. В мануфактурной лавке я обзавелась двумя фланелевыми пижамами в сине-белую полоску и двумя огромными розовыми купальными полотенцами. Список покупок вскоре пополнился электрокамином. У бакалейщика я купила две бутылки шампанского — единственного сорта, который там был, — бутылку коньяка и несколько пачек хороших сигарет. Шампанское призвано было успокоить мою совесть, которая мучила меня после покупки электрокамина. А заметив в газетном ларьке очаровательную статуэтку черно-белой пятнистой кошки, я купила ее для Элинор, отчего-то решив, что эта игрушка понравится ей куда больше, чем книга, которую я специально для этого привезла с собой и из которой, как мне показалось, она уже выросла.

Мы уже свернули к Вестон-холлу, когда Мин вдруг чертыхнулась.

— Проклятие! Опять забыла купить сыр! И собачьи консервы тоже! О господи, только не это!

— Знаешь, я тут проходила мимо мясной лавки и подумала, а не купить ли мне Хэм в подарок мяса, — робко пробормотала я, от души надеясь, что Мин не обидится.

— Дэйзи, ты просто молодец! Ах, как здорово! Жаль, что ты уедешь, а то я вечно все забываю. Впрочем, если не считать меня, тут всем на все плевать. Никому ничего не нужно, что же удивительного в том, что в доме вечно все вверх дном, а я постоянно задерживаю работу. Ох, боюсь, терпение у них лопнет и мой контракт отправится в мусорную корзину. А уж после этого мне нечего будет и мечтать найти себе работу. Господи, как мне все это надоело!

— Если хочешь, могу тебя освободить на сегодняшний вечер. Я сделаю чай, а ты спокойно поработаешь. Только покажи мне, где у тебя что лежит.

Мы еще минут пять поспорили, прежде чем мне удалось преодолеть сопротивление Мин — впрочем, не слишком сильное. После обеда я раздала подарки. Для Мин я приобрела только что изданную биографию Джорджа Элиота, прекрасно оформленную (вообще говоря, я купила ее для себя, но Мин так обрадовалась, что я ничуть не сожалела о ней). Что-то подсказало мне, что она давным-давно уже не получала подарков, разве что на Рождество, да и тогда, скорее всего, это было совсем не то, о чем она мечтала.

Вильяму я преподнесла книгу, посвященную разным природным явлениям — вулканам, землетрясениям и цунами. Очень мило поблагодарив меня за подарок, он открыл ее и перевернул несколько страниц, притворившись, что любуется картинками. Однако меня это нисколько не обмануло — было ясно, что мысли его где-то далеко и что подобные пустяки ничуть его не занимают. Когда же я вручила Элинор фарфоровую кошечку, она вдруг сделалась пунцово-красной, а на лице ее неожиданно появилось выражение ужаса. Невнятно пробормотав несколько слов благодарности, девочка поставила статуэтку на стул с таким видом, словно у нее внезапно отнялись руки. Честно говоря, я была удивлена. Конечно, шедевром ее не назовешь, но с моей точки зрения, кошечка была на редкость славной. В ее возрасте, получив такой презент, я бы запрыгала от радости. Но восторг, сиявший на лице Мин, заставил меня забыть об огорчении. Мне пришлось даже напомнить ей, что нынче вечером у нее есть шанс поработать над книгой, иначе она бы и не вспомнила об этом. С трудом заставив Мин оторваться от биографии Элиота, в которую она уже уткнулась, я выпроводила ее из кухни.

Посопротивлявшись немного, она все-таки ушла, а я принялась мыть посуду. Это заняло куда больше времени, чем я ожидала, учитывая наш скудный обед, но вода из крана лилась такой жалкой струйкой, что на каждую тарелку уходила пропасть времени. Кроме всего прочего, когда я, покончив с посудой, поставила тарелки в сушку (вытереть их я не смогла за отсутствием полотенца), мне пришлось вдобавок прочистить слив. В кладовке удалось отыскать пакет соды, но даже с ее помощью мне ничего не удавалось сделать. В конце концов мне посчастливилось найти ершик, и когда я, сунув голову под раковину, пыталась отвинтить колено слива, чтобы прочистить его, в кухню вошел Роберт.

— Чем это вы занимаетесь? — В голосе его звучало раздражение.

— Просто решила… тут что-то застряло, и она засорилась… ага, вот, все в порядке, — пробормотала я, удовлетворенно крякнув, когда содержимое слива вывалилось наконец в миску, которую я предусмотрительно под него подставила.

— А где Мин? — буркнул он, уставившись на содержимое миски.

— Она решила немного поработать. Я пообещала, что приготовлю чай. А Мин купила торт. Ваша матушка собиралась приехать к чаю. Что она любит?

— Понятия не имею. Какая разница?! — презрительно фыркнул он.

Этого оказалось достаточно, чтобы весь мой испуг внезапно куда-то пропал, уступив место злости.

— Отлично, — холодно бросила я. — Тогда, с вашего разрешения, я покончу со сливом, а после приготовлю чай. — Не глядя на него, я взяла гаечный ключ и вернулась к прерванному занятию.

— Нет-нет, ни в коем случае! — завопил Роберт. — Дайте мне ключ!

Встав на четвереньки, Роберт сунул голову под раковину и принялся внимательно изучать неаппетитное содержимое миски. Потом раздалось энергичное постукивание, металл звякнул о металл, после чего наступила многозначительная тишина. Послышался какой-то хлюпающий звук, и он вынырнул наружу. В руке у него была гайка.

— Благодаря тому что у некоторых людей руки явно растут не из того места, где им положено, починить эту штуку вряд ли удастся, — рявкнул он, швырнув на пол гаечный ключ. Лицо его было белым от едва сдерживаемой злости. — Придется вызвать водопроводчика.

Эта явная несправедливость окончательно вывела меня из себя. Я уже открыла было рот, чтобы высказать ему начистоту, что я об этом думаю, но вовремя прикусила язык, напомнив себе, что это как-никак муж Мин и что нам с ним предстоит еще пару дней прожить под одной крышей. Конечно, я с первого взгляда заметила, что гайка сорвалась не по моей вине — просто он крутил ее в обратном направлении и сорвал резьбу. Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы собрать все заново. В том месте, где колено трубы крепилось к стене, осталось свободное место, но это было не так уж важно. Я повернула кран. Вода полилась в раковину, свободно проходя через слив. Заглянув под раковину, я с удовлетворением обнаружила, что протечки нет.

Тут вернулся Роберт.

— Телефон все еще не работает, — недовольно бросил он, сунув руки в карманы. На меня он не смотрел. — Придется, видимо, какое-то время обходиться без раковины.

— Я уже все починила, — сообщила я. И не удержалась, чтобы не продемонстрировать ему, что все в порядке.

Роберт уставился на раковину. Потом перевел взгляд на меня.

— Не думаю, что это надолго, — раздраженно бросил он, даже не пытаясь казаться вежливым. Не сказав больше ни слова, он молча вышел из кухни.

Отыскав за шкафом поднос, я вычистила его до зеркального блеска. В холодильнике отыскался огурец — достаточно свежий и почти твердый, так что я сделала сэндвичи с огурцами и выложила на тарелку имбирную коврижку. Я отыскала на ларе для хлеба щетку для вычесывания шерсти и расчесала Хэм, невзирая на ужасную вонь от порошка.

Чей-то голос за моей спиной вдруг произнес:

— Вы, должно быть, школьная подруга Мин. А я Вивьен Вестон, мать Роберта.

Ее неожиданное появление у меня за спиной на манер бесплотного духа напугало до дрожи в коленках.

Она оказалась невысокой, практически того же роста, что и Мин. Седые блестящие волосы ее, подстриженные в форме «каре», доходили до подбородка. Глядя на нее, я догадалась, от кого из родителей Роберт унаследовал длинный костистый нос, делавший его похожим на злого волшебника из сказки. У нее оказались такие же темные, как у сына, глаза, но под ними были мешки, которых у Роберта не было. Очень белая кожа ее была морщинистой, особенно на руках. Она разглядывала меня с холодным любопытством, но без малейшего смущения. Моя рука со щеткой, которой я вычесывала Хэм, повисла в воздухе.

— С этой собакой что-то неладно. Вся поседела. Надо бы ее усыпить. Старые собаки — такая обуза, тем более когда их держат в доме. Наверняка все ковры провоняли мочой.

Хэм, словно почувствовав, что разговор зашел о ней, приветливо помахала хвостом и, выгнувшись, застонала от удовольствия.

И вдруг Вивьен неожиданно тепло улыбнулась. Улыбка ее была полна очарования.

— Простите, не помню, как вас зовут. Мин, конечно, говорила мне, но я забыла.

— Диана Фэйрфакс, — сказала я, тоже улыбнувшись и в свою очередь стараясь быть приветливой.

— Так вы вместе учились в школе? Забавно — никогда бы не сказала, что вы с ней ровесницы. Конечно, дети старят любую женщину. После рождения Роберта я сказала Гектору, что если он желает иметь еще детей, то к его услугам все женщины в Данстон-Эбчерч, я не возражаю. А мне лично совсем не улыбается превращаться в стельную корову. — Вы ведь не замужем?

— Нет.

— Хмм… удивительно. Думаю, не очень ошибусь, если предположу, что мужчины вьются вокруг вас стаями.

Я почувствовала себя неловко.

— Как вы думаете, куда лучше подать чай? — спросила я, может быть, немного резко. — Тут, на кухне? Или развести огонь в какой-нибудь комнате? Не хотелось бы отрывать Мин. Она поднялась к себе — сказала, что хочет немного поработать над книгой.

— Наверное, лучше в студии. Стало быть, Мин все еще не оставила надежд преуспеть в качестве писательницы? Пустая трата времени, на мой взгляд.

Она снова одарила меня любезной улыбкой, и ее темные глаза вспыхнули. Улыбка вышла очаровательной, но уже во мне проснулись подозрения, и на этот раз я не поддалась на это показное дружелюбие.

— Если позволите, я отнесу поднос в студию, — холодно предложила я.

— О да, конечно, разумеется. Я с удовольствием покажу вам, где студия.

Она пошла вперед энергичной походкой, показывая мне дорогу. Отличные башмаки в спортивном стиле на низком каблуке слегка поскрипывали.

— Вот! Смотрите! — гордо сказала она, широко распахнув тяжелые двойные двери.

Я потрясенно оглядела огромные окна, украшенные портьерами цвета свежего масла, изящно перехваченными узкими лентами. Вдоль стен вперемешку с карточными и чайными столиками стояли крохотные козетки и изящные диванчики. Вся мебель была из красного дерева. Вокруг камина в продуманном беспорядке расположились диван и стулья, обтянутые грязноватым набивным ситцем. Камин был электрический, две спирали, искусно спрятанные позади искусственного угля, давали полную иллюзию того, что в нем горит огонь. Мраморную каминную полку украшали позолоченные бронзовые статуэтки и приземистые часы в корпусе из фальшивого дуба. Заключительный штрих вносила пара грубо раскрашенных собачьих морд абрикосового цвета — пуделей, если я не ошибаюсь. Сказать, что я была ошарашена этим варварским смешением стилей, значит не сказать ничего. Я просто онемела.

— Прекрасная комната, — выдавила я из себя. — Может быть, поставить поднос сюда?

Руки у меня были заняты. Не дожидаясь ответа, я немного сдвинула стопку газет на кофейном столике и поставила туда поднос с чашками.

— Схожу-ка я на кухню за своим жакетом, — сказала я, в то время как Вивьен, плюхнувшись в кресло у огня, принялась энергично запихивать в рот один сэндвич за другим. — Здесь чертовски холодно.

— Когда будете проходить через холл, ударьте в гонг, — велела она, не поднимая глаз от своей тарелки.

Я послушно выполнила приказ. Захватив жакет, я была уже возле двустворчатых дверей в студию, когда изнутри до меня донесся голос Роберта.

— Если ты будешь и дальше так налегать на сэндвичи, мама, то детям ничего не останется. Подожди, покамест они придут.

— Дети терпеть не могут сэндвичи с огурцом. А они недурны, честное слово! Эта девушка знает толк в еде. К тому же она на редкость хорошенькая.

Я просто приросла к земле, услышав такое. Похоже, эта Вивьен из тех женщин, с которыми нужно держать ухо востро.

— Странно, неужели Мин ничуть не опасается, что сравнение будет не в ее пользу? — продолжала она. — Ну да бог с ней. Зато тебе это не повредит. А то тут у вас уже сто лет не было ни одной красивой женщины.

— Кроме Мин — в моих глазах она очень красивая женщина, — резко бросил Роберт. — К тому же для меня крашеные ногти отнюдь не признак красоты.

— Мой милый Роберт, если это все, что ты заметил, тогда утка, которую жарит Мин, просто шедевр кулинарного искусства.

— Ну, это не самое главное. Ох, мама, как я устал от этой твоей манеры раздувать ссоры! Этому просто названия нет, — рявкнул Роберт во всю мощь своих легких.

Повернув дверную ручку, я открыла дверь и вошла. Роберт, склонив голову набок, стоял возле полок, читая названия книг. Его достойная матушка приветствовала меня улыбкой. Я невольно отметила про себя, что от сэндвичей почти ничего не осталось. Мин в сопровождении детей вошла следом за мной.

— Даже не ожидала, что удастся так много сделать, — оживленно воскликнула она. — Добрый день, Вивьен. — Свекровь подставила ей щеку. — Приятно все-таки, когда в доме есть человек, способный управиться с чем угодно.

— О-о, сэндвичи! — воскликнула Элинор. — С чем они?

— С огурцом, милая, — проворковала Вивьен, пододвинув к ней тарелку.

— Терпеть не могу сэндвичи с огурцом. Я вообще люблю только сэндвичи с неочищенным сахаром.

— Иди ко мне, Элинор. Садись и помоги мне справиться с этим кусочком имбирной коврижки. — Вивьен похлопала по дивану между собой и Робертом.

— Господи, помилуй, можно подумать, твоя мама откармливает тебя для жертвоприношения! — фыркнув, продолжала Вивьен. — Твоя попа уже сейчас занимает чуть ли не половину комнаты, Элинор! Если так пойдет дело, то во время ближайшей ярмарки тебя можно будет сажать в шатер с надписью «Самая толстая девочка в мире». Ну, не забавно ли?

Элинор опустила голову. Я заметила, что глаза ее полны слез. Роберт, глянув на мать, покачал головой. Вивьен сделала вид, что ничего не замечает.

— В котором часу обед? — вмешалась я, сделав попытку перевести разговор на другое.

— Вы приглашены на обед? — воскликнула Вивьен. В глазах ее вспыхнул острый интерес.

— Да. В Майлкросс-парк, — кивнула Мин.

— О, значит, к этому «южноафриканцу»? Слышала, что он на редкость хорош собой. Жаль только, что при этом он невыносимо вульгарен.

— Ничего подобного! — сердито отрезала Мин. — Если хотите знать, мне он нравится куда больше, чем кто-то из наших соседей. С ним хоть поговорить можно, а с теми умрешь со скуки. И потом, он не просто хорош собой, но еще и невероятно обаятелен.

Вивьен, выразительно вскинув брови, повернулась к Роберту:

— Иной раз мне так жаль нашу Мин. Бедняжка, ей здесь скучно, роль жены и матери явно не для нее. И потом, мне кажется, некоторые люди просто не приспособлены для тихой, домашней жизни.

— Ты, например, — грубо бросил Роберт. — Ты вообще иногда забывала о моем существовании, неделями не появляясь в детской. Куда там — тебе было гораздо веселее с твоими приятелями!

— Пойду-ка я, пожалуй, к себе. Отдохну часок перед обедом. — Я решила, что будет благоразумнее поскорее исчезнуть с поля военных действий, пока дело не дошло до рукоприкладства.

— Отдохнуть? Господи, помилуй, здоровая молодая женщина укладывается в постель в половину пятого?! Может быть, вы беременны?

— Очень надеюсь, что нет, — невозмутимо ответила я. — Это было бы весьма неразумно, чтобы не сказать больше.

Оказавшись у себя в комнате, я включила купленный сегодня электрокамин и наконец-то согрелась. Глаза у меня стали закрываться сами собой. Раздевшись, я забралась под одеяло и моментально провалилась в сон.

Глава 9

Когда я проснулась, в комнате было темно, если не считать света от работающего электрокамина. Вокруг разливалось восхитительное тепло. На моих часах было половина седьмого. Встав с постели, я вынула из гардероба платье. На ощупь оно было немного сырым. Поэтому я повесила его перед электрокамином, чтобы немного просушить, а сама уселась перед зеркалом, чтобы причесаться и накраситься. В комнате было так тепло, что от моего платья моментально повалил пар. Зато теперь оно выглядело отутюженным, будто побывало в руках умелой и старательной горничной.

На кухне, где не было ни души, за исключением Хэм, гревшейся на полу возле обогревателя, я вымыла три стакана, обнаруженные мною в кладовке, а потом достала из холодильника бутылку шампанского.

Роберт, а вслед за ним и Мин спустились на кухню, и я с трудом удержалась, чтобы не ахнуть от удивления при виде того, как они преобразились. В синем шелковом платье Мин выглядела очаровательно. Роберт нацепил черный галстук. Даже самый невзрачный мужчина в смокинге будет выглядеть элегантно, а уж Роберта никак нельзя было назвать невзрачным или простоватым.

— Откуда это? — подозрительно принюхался он, когда я протянула ему бокал с шампанским.

— Небольшой презент в благодарность за то, что вы пригласили меня погостить. Купила сегодня утром в городе. Между прочим, совсем неплохое шампанское.

— Не то слово! — с восхищением воскликнула Мин, одним глотком осушив стакан и громко причмокнув. — Прелесть что такое! А вот у нас почему-то никогда не бывает шампанского. Почему, интересно?

— Всегда считал шампанское ненужной роскошью, — заявил Роберт. — Шампанское пьют только уличные девки да владельцы скаковых лошадей.

Я едва удержалась, чтобы не запустить бокалом ему в физиономию, но вспомнила об эпизоде с раковиной и ограничилась тем, что изобразила на лице вежливое удивление.

— Роберт! — возмутилась Мин. — Твоя мать совершенно права — ты действительно превратился в настоящего грубияна! Наверное, это моя вина. Не обращай на него внимания, Дэйзи. Просто он ревнует к Чарльзу Джаррету. Это тот самый, к кому мы сегодня приглашены на обед. Он занимается разведением скаковых лошадей. И у него куча денег.

Честно говоря, я была страшно рада это слышать. Человек, приехавший из Южной Африки, да к тому же богатый, наверняка считает, что в доме должно быть тепло.

— Так, а где моя расческа? — спохватилась Мин. — Мне осталось только причесаться, и я готова.

Прежде чем я успела ее остановить, Мин схватила щетку, которой я незадолго до этого вычесывала Хэм, и провела ею по волосам.

— Что это за вонь такая?! — возмутился Роберт, глядя на облачко порошка от блох, нимбом вставшее вокруг ее головы. — Мин, посмотри на расческу. Что это на ней?

Мин рассеянно глянула на щетку, невозмутимо сняла застрявшие в зубьях клочья черной шерсти и, как ни в чем не бывало, продолжала причесываться.

— Тальк, скорее всего. Я им иногда пользуюсь, когда нет времени помыть голову.

Мин настояла, чтобы я уселась на переднее сиденье рядом с ней, пока Роберт станет толкать «лендровер». Я и не подумала возражать. Да и с чего бы мне это делать?

Все семь миль, отделявшие нас от Майлкросс-парк, мы проехали почти в полном молчании, если не считать, конечно, натужного завывания двигателя и тяжелого сопения, которое издавал сидевший позади Роберт. Похолодало, стало довольно скользко, и Мин почти не отрывала глаз от дороги. Наконец мы приехали. Первое, что бросилось мне в глаза, это то, что почти во всех окнах дома горел свет. Заметив это, я сразу повеселела. Возле дома на усыпанной гравием дорожке стояло несколько машин: парочка «роверов», «мерседес» и «бентли», рядом с которым наш верный «лендровер» выглядел, признаться, довольно убого. Хорошенькая горничная, отворив дверь, взяла у нас пальто.

Нас провели в комнату, и хозяин дома, заметив наше появление, выступил вперед, чтобы поздороваться. Чарльз Джаррет, наклонившись, заключил Мин в объятия с той смесью удовольствия и светского кокетства, которое устраивает всех — и хорошенькую женщину, и ее супруга, который придирчиво наблюдает за этой сценой. Должно быть, при этом он вдохнул немного порошка от блох, потому что лицо у него слегка перекосилось, и он натужно закашлялся. Только после этого они с Робертом обменялись рукопожатием. А потом он повернулся ко мне, дожидаясь, пока его представят.

Я увидела перед собой темноволосого, загорелого до черноты мужчину, с острыми серыми глазами и выражением приятного удивления на лице. Он понравился мне с первого взгляда. Впрочем, и неудивительно, учитывая, что до этого мне пришлось провести двадцать четыре часа в компании Роберта.

— Добро пожаловать. Вы позволите мне называть вас Диана? — спросил он, не выпуская мою руку, которая казалась ледяной и твердой, словно только что вынутая из холодильника замороженная баранья нога. А может, мне так просто показалось из-за того, что его собственная рука была горячей.

Во всем его облике сквозила бьющая через края жизненная сила — как у человека, ведущего здоровый образ жизни и питающегося только тем, что полезно. У него был настолько цветущий вид, что на его фоне стоявший рядом Роберт казался усталым и подавленным.

— Конечно, — пробормотала я, улыбнувшись в ответ.

— Вы совсем не такая, как я ожидал.

Чарльз, взяв меня под руку, повел знакомить с остальными гостями. Естественно, сейчас я уже не могу вспомнить ни одного имени, да и лиц их тоже уже не помню.

Наконец пригласили к столу, и мы перешли в столовую. Тут тоже в камине пылал огонь, а восхитительно теплый воздух был напоен ароматом оранжерейных лилий, расставленных по углам в каждой комнате. Все в Майлкросс-парке поражало беззастенчивой роскошью — в особенности по сравнению с домом Мин. Диваны были мягче и удобнее, столы длиннее, и полировка их сверкала ярче, портреты на стенах не так потемнели от времени, ковры были намного толще, а свечи в канделябрах сияли так, что было светло, как днем.

В одном углу столовой красовалась исполинских размеров гранитная статуя, прихотливо истыканная высверленными тут и там отверстиями и, на мой взгляд, сильно смахивавшая на огромную окаменелую морскую губку.

— Как она вам? — поинтересовался Чарльз, заметив, что я не могу оторвать от нее глаз. Как раз в этот момент мы двигались вдоль огромного обеденного стола, читая расставленные возле тарелок карточки с именами гостей.

Он наклонился над столом и быстрым движением незаметно поменял две карточки.

— Тут какая-то ошибка. Вы сидите рядом со мной. Беатрис, — окликнул он женщину в темно-синем вечернем платье, на которую я давно уже обратила внимание — с таким самоуверенным, снисходительным видом она командовала, где кому сидеть, — а вы тут.

Мы с Чарльзом уселись в дальнем конце стола. Чарльз с лукавым смешком поставил карточку с моим именем возле моей тарелки. Лицо Беатрис вспыхнуло яростью, и она с такой силой встряхнула салфетку, словно отгоняла ос. Смутившись, я отвернулась и заметила, что Чарльз украдкой наблюдает за мной.

— Знаете, похоже, теперь эта женщина возненавидит меня до конца дней своих, — пробормотала я, тщетно пытаясь выдавить из себя улыбку.

— Да, меня бы это нисколько не удивило. Говорят, Беатрис — весьма заметная фигура в местных кругах. Но ведь вы же тоже достаточно известная особа, так что вас это не должно особенно волновать.

— Меня это не волнует в первую очередь потому, что в понедельник я возвращаюсь к себе в Оксфорд. Так что пусть себе злится на здоровье.

— Неужели? Как жаль. Кстати, вы так и не ответили мне. Помните, я спросил, что вы думаете по поводу той гранитной глыбы.

Я оглядела скульптуру придирчивым взглядом. Честно говоря, на мой вкус она была никакой — ни красивой, ни уродливой, ни даже сколько-нибудь интересной.

— Знаете… как-то не очень.

— Отлично. Рад, что вы не пытались солгать — даже из вежливости. Я бы сказал, что она просто ужасна. Она называется Пассендаль [9].

— Неужели? Господи помилуй, интересно, почему?

— Наверное, художники воображают, что, если они пишут картину или ваяют скульптуру, особенно, используя какую-нибудь серьезную тему, это придает их работе некое значение. А что может быть серьезнее, чем воспоминание об ужасах мировой войны?

— По-моему, звучит несколько цинично.

— Да, верно. И в любом случае это несправедливо. Но я покупаю подобные вещицы, потому что потом, когда они начнут цениться — лет этак через двадцать — тридцать, — я смогу избавиться от них без малейших угрызений совести. Честно говоря, я едва замечаю их — для меня это те же обои. Только обои, в отличие от этих штук, все же имеют какую-то ценность. Подождите, после обеда я покажу вам пару по-настоящему стоящих вещиц.

— Мин говорила, вы разводите скаковых лошадей. В Южной Африке вы занимались тем же самым?

— Нет. Нам принадлежал участок земли, а потом, лет двадцать назад, там обнаружили залежи угля. Пришлось мне в спешке учиться горному делу. Ни на что другое просто не оставалось времени. Но моей мечтой всегда было вернуться в Англию и разводить лошадей. Видите ли, мой дед был англичанин. И он всю жизнь тосковал по родине.

— Вам тут нравится?

— Представьте, да. В основном — да. Англия маленькая, но я потихоньку начинаю привыкать.

— В географическом смысле, вы имеете в виду?

— Да, и в этом смысле тоже. Наверное, я подвержен ностальгии — это, так сказать, наследственное. Однако мне нравится жить в деревне. И я люблю этот дом. Мне нравятся англичане… такие, как Мин, к примеру. Они эксцентричны, и при этом даже не подозревают об этом.

— Это Мин-то эксцентрична? Вот уж никогда бы не сказала!

— Да, так мне кажется. Она такая искренняя, такая чистосердечная… не стесняется быть самой собой. Посмотрите, вон она как раз беседует с мужем Беатрис. Бедняга даже не понимает, о чем она говорит. Взгляните, как он разрывается между скукой и неприятным сознанием собственной неполноценности. Зато Мин нисколько не интересуется тем впечатлением, которое она производит, — ей куда важнее высказать то, что она думает. Очень необычно, вы не находите? Я бы назвал это эксцентричностью. Ну и конечно, она весьма привлекательная женщина… хотя сегодня от нее несет какой-то дрянью вроде средства от насекомых.

— Стало быть, насколько я могу судить, вам не нравятся женщины вроде этой Беатрис? И тем не менее… — Я помялась, гадая, как бы поделикатнее высказать свою мысль.

— И тем не менее я бы не прочь ее соблазнить — вы это хотели сказать? Да, конечно. А почему бы и нет? Даже ее муж согласился бы, чтобы я спал с его женой, если это откроет ему доступ в мою ложу на скачках. Да и Беатрис совсем не прочь стать моей любовницей.

Его слова меня поразили. Самодовольство, почти надменность, с которой это было сказано, неприятно резали слух.

— Очень вкусно, — пробормотала я, желая перевести разговор в русло, по моим представлениям, более подходящее для званого обеда. Чарльз откинулся на спинку стула.

— Мне хотелось бы получше узнать вас. Мин, когда звонила в пятницу, сказала, что вы старые подруги, только она не видела вас с тех пор, как вы окончили Оксфорд. Честно говоря, меня это немножко напугало — я вообразил себе этакий «синий чулок». Ну, вы понимаете — жилистую, похожую на лошадь особу в старомодных туфлях, словом, типичный «ученый сухарь».

В нескольких словах я рассказала ему о себе, постаравшись сделать это как можно короче. Так же, как перед этим Мин, я особо не вдавалась в подробности. Чарльз слушал молча, не отрывая глаз от моего лица и не перебивая. Когда я закончила, он нахмурился. Лицо его стало задумчивым.

— Звучит как-то очень гладко — так, словно ваша жизнь была продумана заранее, — наконец проговорил он.

— Не поняла — вам это не нравится?

— Нет, нет, что вы! Ни в коем случае. Просто я несколько удивлен, знаете ли… такая жизнь достойна восхищения… правильная, строго подчиненная однажды выбранной цели, успешная и вместе с тем полная удовольствий и красоты, которая доставляет вам радость. Ни одного неправильного шага! Или, может быть, вы просто не хотите говорить о своих ошибках? Впрочем, с чего бы вам это делать?

— Мне нечего скрывать, — рассмеявшись, бросила я. Но у меня по-прежнему было неприятное чувство, словно я защищаюсь. — Конечно, я тоже порой делаю ошибки. Но, по-моему, все это не настолько интересно, чтобы это обсуждать.

— Расскажите мне о своей семье. Может быть, я излишне любопытен? Тогда прошу извинить.

Естественно, я невольно почувствовала себя польщенной таким неприкрытым интересом к моей особе. Я рассказала ему о своих родителях, попытавшись сделать это в шутливой форме, чтобы не быть заподозренной в каком-то фрейдистском комплексе. Я даже зашла настолько далеко, что поведала ему о второй (и последней) встрече с отцом — как раз незадолго до его смерти. Вся встреча продолжалась не более получаса. Он умер от рака два месяца спустя после этого события, оставив мне все, что у него было… не слишком много, поскольку все эти годы он сам жил на эти деньги, но вполне достаточно, чтобы я смогла приобрести дом и не особенно нуждаться.

— Я много раз думала, как же мне повезло. Большинство моих знакомых всю свою сознательную жизнь отчаянно старались доказать себе, что и они чего-то стоят, добиться большего, чем их родители. Конечно, по сравнению с ними я многого недополучила. У меня не было отца, который бы меня любил, но, с другой стороны, у меня не было и комплекса неполноценности, которым страдают многие из них.

— Наверное, вы правы, — кивнул Чарльз. — Мой собственный отец был весьма суровым человеком, большим эгоистом и к тому же довольно жестоким по натуре. Я долгое время ненавидел его, пока не понял, что в первую очередь сам страдаю от этого. Но, с другой стороны, это было неплохо, потому что ненависть к отцу подстегивала меня, придавая мне силы. Я хотел быть другим… не таким, как он. Я стремился к независимости.

— Понимаю… то же самое происходило со мной… Моя мать действовала на меня как катализатор. Я стремилась ни в чем не походить на нее.

— А что насчет мужчин? Они занимают какое-нибудь место в вашей жизни?

Я снова насторожилась.

— Были… несколько, — холодно бросила я.

— Не сомневаюсь, что были. Причем наверняка их было столько, что вы могли выбирать. Но мужчины, насколько я понимаю, для вас не главное. А случалось, чтобы вы вообще когда-нибудь подолгу жили с одним мужчиной?

Мне очень не понравился его тон — у меня появилось неприятное чувство, будто меня допрашивают. Но больше всего меня бесила покорность, с которой я отвечала на его вопросы. Конечно, разумнее всего было бы посоветовать ему не совать нос в чужие дела. Но я продолжала покорно отвечать, словно этот человек имел право знать обо мне все.

— Да… пару раз.

— Но вас это не устраивало?

— Нет.

— Похоже, вы чего-то боитесь? Но чего? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.

— Вы пренебрегаете мною, Чарльз, — капризно протянула сидевшая слева от него немолодая дама. Видимо, услышав его последние слова, она теперь сгорала от любопытства, желая узнать, о чем речь. — Думаю, не ошибусь, если предположу, что эта юная леди, — она бросила на меня такой взгляд, что я мигом покрылась «гусиной кожей», — совершенно вас очаровала.

— И вы абсолютно правы, — кивнул Чарльз, ничуть не смутившись.

Однако он послушно повернулся к ней и даже задал какой-то вопрос о ее муже. Судя по обрывкам фраз, муж в настоящее время находился в Америке, где занимался чем-то невероятно скучным. Разговор затянулся.

До конца обеда беседа оставалась общей. Так продолжалось, даже когда мы перешли в студию. Мы с Мин и Чармиан остановились возле камина.

Я вдруг почувствовала, что меня тронули за руку.

— Пойдемте, — прошептал Чарльз. — Я ведь обещал, что покажу вам нечто прекрасное. — Он взял меня под руку, и мы вышли в холл.

— Это Горас, мой секретарь и доверенное лицо, — объяснил он, взяв пальто из рук молодого человека и помогая мне надеть его. Горас, невысокий юноша в громадных очках и с черными волосами, стоящими ежиком у него на голове, слабо улыбнулся.

Пальто оказалось сделанным из тончайшей ангорской шерсти, невероятно теплым и легким. От него исходил слабый запах сигар. Я была слегка заинтригована… надо сказать, все это мало походило на попытку соблазнения. Чарльз провел меня через несколько комнат, пока мы не оказались, как я решила, где-то в задней части дома. Потом мы вышли во дворик, где уже успели расчистить снег. На небе ярко сияла луна, то появляясь, то снова пропадая за облаками. Откуда-то сбоку, из одного из открытых стойл, лился свет.

— Все в порядке, Бенни, я только пару минут полюбуюсь на нее и всё, — бросил Чарльз, обращаясь к незнакомому мне коротышке в кепке, от которого исходил явственный аромат конюшен.

Бенни вежливо приложил руку к кепке, приветствуя меня, и ушел.

— Пошли. Не бойтесь.

Как ни странно, этот легкий намек на мою трусость нисколько меня не задел, потому что, если честно, я и вправду почувствовала, как страх заползает в мою душу. Чарльз взял меня за руку, решительно втащил внутрь и запер за нами дверь. Лошадь бегала взад-вперед, насколько ей позволяла накинутая на шею веревка. Увидев нас, она шумно втянула носом воздух, выкатила глаза и задергала головой. От страха она вся дрожала. Шкура ее вдруг подернулась рябью, словно поверхность воды, когда подует ветер, огромные копыта прогрохотали по полу. Чарльз негромко заговорил с ней, пытаясь успокоить встревоженное животное. Он что-то нежно ворковал, а я, стыдно признаться, вжалась спиной в дверь и молила Бога только о том, чтобы проклятая скотина не затоптала меня своими копытами. Потом Чарльз, подойдя к лошади, положил руку ей на голову и принялся осторожно почесывать ей холку, все время приговаривая что-то негромким, спокойным голосом. Видимо, это подействовало — немного успокоившись, лошадь перестала дрожать и спустя несколько минут застыла словно завороженная. Она стояла так тихо, что ей бы позавидовал даже ослик, покорно катающий детей по пляжу.

— Это Астарта. Самая лучшая кобыла из всех, которые у меня были. Ну разве она не прекрасна?

— Очаровательное создание. Только… эээ… очень большое.

Рука Чарльза погладила ласково спину кобылы, и я заметила, как она вздрогнула от удовольствия, но не двинулась с места, только, повернув голову, посмотрела на хозяина влажными карими глазами. Тогда я начала смутно подозревать, что меня привели сюда не случайно — невольно напрашивалась некая аналогия между этой нервной, породистой кобылой и мной. Видимо, Чарльз решил намекнуть, что со временем ему удастся так же подчинить меня себе, как удалось добиться покорности от кобылы.

— Вы замерзли, — прошептал он, положив руки мне на плечи.

— Совершенно заледенела!

— Вы такое нежное создание, да? — насмешливо прошептал он.

Не знаю, почему, но внезапно у меня защипало в носу, я едва сдержалась, чтобы не расплакаться у него на плече. Дурацкое желание, верно? Слава Всевышнему, я этого не сделала, но только потому, что вовремя зажмурилась и заставила себя думать о чем угодно, только не о Чарльзе.

Вдруг его руки упали, и Чарльз самым невозмутимым тоном добавил:

— Пора возвращаться. Наверное, все уже ломают голову, куда мы подевались.

Мы в молчании пересекли двор и подошли к дому. Бенни снова вырос, как из-под земли. Наверняка поджидал нас.

— Решили сказать ей «спокойной ночи», да, начальник?

Чарльз молча кивнул. Я сбросила пальто на руки Горасу, дожидавшемуся нас в прихожей. Даже китайские императоры вряд ли могли похвастаться более вышколенными слугами, чем у Чарльза, решила я, улыбнувшись Горасу, но тот с невозмутимым видом отвел глаза в сторону. Лицо его было непроницаемым. Я почувствовала себя неловко — словно нищая попрошайка, прицепившаяся к раззолоченной карете принца Уэльского. Было немалым облегчением вернуться в гостиную, вновь увидеть перед собой толпу ничем не примечательных лиц, услышать смутный ропот голосов и шелест вечерних платьев — словом, вновь окунуться в знакомую атмосферу английского званого обеда в загородном поместье.

Домой нас отвез Роберт. Я уселась рядом с ним, а Мин — на заднее сиденье. Всю дорогу до дома она трещала, не переставая:

— Такое удовольствие там бывать. Правда? Обожаю Чарльза. А ты что о нем скажешь, а, Дэйзи? Он-то явно сразу на тебя глаз положил. Впрочем, я знала, что так и будет.

— Ты, похоже, тоже ему нравишься, — бросила я, взвешивая каждое слово, поскольку помнила, что рядом сидит Роберт.

— Да что ты? Вот здорово! Повтори, что он сказал! — в полном восторге закричала Мин.

— Сказал, что ты умная, искренняя и… и что сердце у тебя доброе. Что-то вроде этого, одним словом. И еще сказал, что ты эксцентричная.

— Да ну? Неужели так и сказал? — удивилась Мин. — Да ведь я самая заурядная женщина. Ну, кто я — ращу детей, веду дом, да и то не ахти как…

— Знаешь, по-моему, он вовсе не это имел в виду. Как бы это тебе объяснить… Понимаешь, Чарльз говорил о чем-то таком, что не сразу бросается в глаза. Что-то о твоей абсолютной искренности и порядочности… о том, что в тебе нет ничего искусственного.

— Ох, как приятно! Дорогой Чарльз! Ну а теперь давай рассказывай, о чем вы еще говорили! Я же видела, что вам обоим не до нас. Так что давай-ка выкладывай все начистоту!

Я порадовалась, что в машине темно и никто не увидит моей улыбки.

Глава 10

На следующее утро все мы встали довольно поздно. После завтрака, который был встречен без особого энтузиазма, поскольку белки сваренных в мешочек яиц остались скользкими, точно устрица, а подгоревшие тосты казались чернее первородного греха, я предложила взять на себя обед, чтобы Мин могла спокойно поработать, но она не хотела и слышать об этом.

— Даже и не думай! Ты не за этим сюда приехала. И потом, я сгораю от нетерпения, до такой степени мне хочется услышать, о чем вы с Чарльзом разговаривали весь вечер.

— Мы пошли посмотреть на лошадь.

Пытаясь на редкость тупым ножом скоблить толстый, совершенно одеревеневший пастернак, я рассказала Мин о том, что произошло между мной и Чарльзом в стойле Астарты.

— Чарльз похож на героев тех любовных романов, которыми мы зачитывались с Джиной… помнишь? Какой-нибудь мрачный граф с суровым лицом, который расхаживает по залу замка с плетью под мышкой, грубый, властный и нелюдимый, но при этом у него непременно доброе сердце и он способен на такую нежность, о которой ты и мечтать не смеешь. Послушай, Дэйзи, а ты уверена, что рассказала мне все? Неужели он не пытался, приподняв тебе подбородок, впиться в твои губы пламенным поцелуем?

Мы захохотали.

— Представь себе, не пытался. Впрочем, возможно, его смутил мой курносый нос… или не понравился мой булькающий смех.

Мы хохотали, пока от изнеможения не повалились друг на друга, и вовсе не потому, что это было так уж смешно. Просто нам было хорошо вместе.

— Чему смеемся? — поинтересовался Роберт, заглянув на кухню вместе с Элинор. — Кстати, телефон наконец заработал. Мне только что позвонил Харрисон. Попросил приехать в школу — прямо сейчас. Сказал, нужно встретиться с кем-то из попечительского совета, поговорить о Джеральде.

— О, дорогой, но… как же обед? И говядина? Тогда нам придется обедать втроем, ведь Вильям тоже уехал — к Бевикам.

— Знаю. Мне очень жаль, Мин, но придется поехать. Нужно непременно отстоять Джеральда. Кто-то сообщил об этом в попечительский совет, а им там наплевать, вранье это или правда. Я должен убедить их, что Джеральд невинен, как новорожденный младенец.

— Мне этот твой Джеральд не слишком-то нравится. От души надеюсь только, что вся эта неприглядная история не повредит лично тебе.

— Он и в самом деле очень образованный и интеллигентный человек. И к тому же добрый. Словом, как раз такой, как тебе нравятся. Думаю, моя дорогая, в тебе говорит предубеждение.

— Что ж, возможно, — промычала Мин, вытащив из духовки кастрюлю. — Конечно, в наши дни как-то принято быть терпимым и все такое, но не думаю, что трахать кого-то в задницу так уж здорово. Все это как-то неестественно, знаешь ли…

— Мин! Побойся Бога!

Элинор, которая сидела так тихо, что все напрочь о ней забыли, с интересом уставилась в нашу сторону.

— Ах, прости. Совсем забыла о том, что тут Элли. Да, наверное, я действительно несколько необъективна, но… Ах!

Она взвизгнула от боли — крышка слегка сдвинулась, и кипяток из кастрюли, где варилась брюссельская капуста, плеснул ей на руку.

— Господи боже мой! — ахнул Роберт.

Мы бросились к ней.

— Включите кто-нибудь воду! — крикнула я, схватив ее за запястье. — И забудь ты об этой кастрюле.

Я подставила ее руку под струйку холодной воды. Мин застонала от боли.

Элинор принялась всхлипывать. Роберт одной рукой обнял дочь за плечи.

— Сейчас налью в миску холодной воды, опусти в нее руку и сиди спокойно, — сказала я, отметив, что вид у нее — краше в гроб кладут.

После того как мы усадили Мин на стул, краска понемногу вернулась на ее щеки, но рука болела так сильно, что ее невозможно было вынуть из воды.

— Надо бы ее забинтовать, — задумчиво сказала я, разглядывая ее обваренные пальцы, над которыми уже вздулся волдырь. — В ожоги часто попадает инфекция. У тебя есть бинты?

— Только эластичные, в аптечке, — скривилась Мин. — Ах да, и захвати еще аспирин.

— Тогда выпей сразу две таблетки, — велел Роберт и принялся рыться в шкафу.

— Надо бы ей, наверное, съездить в больницу, в Грейт-Своссер, — пробормотал он.

— Но как? Ты ведь должен ехать в школу, а сама я машину не доведу. Так что не говори ерунду.

— Ладно, тогда давай я сначала завезу тебя туда, потом поеду в школу, а на обратном пути заберу тебя из больницы. Или, может, возьмешь такси?

— Может, тогда лучше я отвезу Мин в больницу? А вы отправляйтесь в школу, — предложила я Роберту.

В ответ раздались бурные возражения и крики протеста. Но в конце концов мне все-таки удалось их переубедить.

До этого дня мне еще не доводилось водить «лендровер», но я очень скоро привыкла к нему и почувствовала себя уверенно. Из-за более просторного салона и не такого чувствительного рулевого управления моментально возникло на редкость приятное чувство собственной неуязвимости. Очень скоро я, небрежно насвистывая, рулила так, словно ехала на танке, до отказа утопив педаль газа в пол и не обращая ни малейшего внимания на сугробы. В зеркальце заднего вида я не смотрела вообще. Мин сидела молча, но по тому, как она закусила губу, было ясно, что боль дикая. В глазах ее стояли слезы, лицо как-то разом осунулось, даже нос заострился. Я заметила на заднем сиденье пакет. Мы остановились и набили его снегом, и Мин сунула в него руку. Только после этого ей стало немного полегче. Она порозовела и даже стала шутить.

В больницу мы так и явились с этим пакетом, полным снега. Минут пять он продержался, но потом из него потекла вода. К счастью, к тому времени подоспела сестра. Перебинтовав Мин руку, она заставила ее принять какое-то сильное обезболивающее. Пока она занималась Мин, мы с Элинор ждали в коридоре, где для таких, как мы, стояли стулья и журнальный столик, заваленный стопками старых, растерзанных журналов.

— Послушай, а вон там, кажется, комикс. Дать тебе посмотреть?

Элинор с похоронным видом покачала головой.

— С твоей мамой все будет в порядке, ты же знаешь. А к утру вообще все пройдет.

— А они не… им не… не придет в голову отрезать ей руку?

— Господи помилуй, с чего ты взяла?! Конечно нет! Что за дурацкая мысль!

— Просто я видела фильм по телику — о человеке, который вернулся домой с войны без обеих рук. Так вот он не мог… не мог даже сам раздеться!

Элинор разразилась плачем. У меня защемило сердце. Я обняла ее и крепко прижала к себе. Мне стало немного легче, когда я почувствовала, как она, уткнувшись мне в живот, захлюпала носом, как всякий нормальный ребенок.

— Да, я понимаю. Есть вещи настолько ужасные, что с этим трудно смириться. Но со временем к этому привыкаешь… и как-то живешь дальше, вот и все. Конечно, такие вещи не становятся менее грустными, просто ты страдаешь от этого уже не так, как раньше.

— Правда? — Элинор уставилась на меня. Линзы ее очков были залиты слезами, так что я почти не видела ее глаз. — А этот человек… он тоже потом привыкнет? И не будет так мучиться, да?

— Думаю, со временем, конечно. Когда такое случается, многие люди уходят в себя… а потом находят в душе то, что помогает им справиться. Назови это как угодно — мужество, сила воли, чувство юмора, наконец… да что угодно.

— И вы думаете, я тоже справлюсь? Но как?

— Но ведь с тобой, слава богу, пока что не случилось ничего ужасного, — пробормотала я, тронутая ее искренностью до глубины души.

— Да-а… а школа? Что может быть ужаснее, по-вашему? Иной раз я думаю, что просто не выдержу больше. Знаете, как меня дразнят? Жирным слизнем! Дейдра Райт как-то раз притащила в школу такие пилюли — от глистов, кажется, — так они напихали мне полный рот и велели проглотить. Ух как меня потом тошнило! Меня вечно дразнят, что я противная, как слизняк, что от меня всегда воняет. Да вот хотя бы на прошлой неделе… мне налили клею на стул, а я не заметила и села. Платье сзади все перепачкалось, конечно. И мне влепили двойку за внешний вид. Дейдра вопила, что это, дескать, та мерзость, которая вечно течет из меня. А потом они стащили мои книги и спрятали их и сломали мою ручку с металлическим пером. А в пятницу вылили чернила мне в портфель. Мама тогда здорово разозлилась, даже не поверила, когда я сказала, что это они сделали, а не я. Мама сказала, что я неаккуратная. — Голос девочки задрожал от обиды. — Иногда я молюсь, чтобы заснуть и не проснуться утром. Но всякий раз просыпаюсь.

— А как ты думаешь, почему другие девочки тебя не любят? — Жалость к этому бедному, простодушному ребенку захлестнула меня с такой силой, что у меня даже горло перехватило.

— Потому что я жирная, скорее всего. Полли Саксби говорит, что я самая уродливая девочка в классе.

— И вовсе ты не уродливая, — с неожиданной теплотой возразила я. — Могу поспорить, на что угодно, что со временем ты будешь очень хорошенькая.

— Правда? Вы на самом деле так считаете? — Элинор растерянно заморгала.

— Да. Ей-богу! Знаешь, многие худеют, когда растут. Вот увидишь, в один прекрасный день все эти противные девчонки будут подпирать углы на танцах, а ты будешь кружиться в центре зала, и молодые люди выстраиваться в очередь, чтобы потанцевать с тобой.

По лицу Элинор разлилось блаженное выражение — какое-то время она смаковала эту мысль, как ребенок — вкусную конфету. Но потом вдруг уголки губ у нее опустились.

— Я не умею танцевать, — упавшим голосом пробормотала она.

Я не нашлась, что сказать. Но пока я думала, сестра вывела к нам Мин, сунула мне в руки бутылочку с анальгетиками и велела привезти Мин в среду — сменить повязку.

Как только мне удалось завести мотор и «лендровер», натужно кашлянув, покатил к дому, я спросила Мин, как она себя чувствует.

— Ужасно, — призналась она. — От всех этих таблеток, которыми меня напичкали, у меня жутко кружится голова. А рука все равно болит дьявольски. Такое впечатление, что ее пилят тупой пилой. Как я это выдержу, просто не знаю. Эта старая ослица, пока делала мне повязку, предупредила, что я должна проносить ее по меньшей мере две недели. А новая кожа появится, дай бог, через месяц, представляешь?! Целый месяц! Итак, похоже, моя книга благополучно накрылась. Лучше уж я сама позвоню им и откажусь, чем меня просто вытолкнут за дверь. Ну что ж, придется, видно, торговать пирожками на обеде в честь местного отделения партии консерваторов. — Сказано это было храбро, но голос у нее предательски дрогнул, и я успела заметить слезу, скользнувшую по щеке.

— Может, мне остаться на какое-то время? — брякнула я, прежде чем успела прикусить язык. И тут же подумала: уж не сошла ли я с ума? — Я возьму на себя хозяйство, а ты спокойно займешься своей книгой. В конце концов, ты ведь левша, верно? Так что никаких проблем — будешь писать левой рукой.

— Ой Дэйзи! Дэйзи, миленькая! — завопила Мин и бросилась мне на шею. Все произошло настолько неожиданно, что я едва не въехала в стоящее на обочине дерево. — Не может быть! Ты настоящий ангел! Сокровище! Нет, я просто не стою такой подруги, как ты! Постой, а как же твое исследование?

Я напомнила, что взяла академический отпуск на два семестра, так что моя собственная книга о творчестве Томаса Лава Пикока никуда не убежит.

— Просто не могу поверить, — помолчав, ошеломленно пробормотала Мин. — Знаешь, теперь я даже рада, что обварила руку. А пять минут назад мне было до того тошно, что хоть в петлю лезь. Но если ты сможешь побыть тут немного, то лучшего и желать нельзя.

Я была настолько тронута этой почти детской радостью, что в замешательстве включила вторую передачу вместо четвертой, и нас развернуло на сто восемьдесят градусов.

— Теперь, — с довольным видом объявила она, — у тебя уж точно будет время переспать с Чарльзом Джарретом.

Мы вошли в дом. Мин уселась за стол, а я занялась обедом, который так и стоял в том виде, в каком мы его бросили. Говядину отправила в духовку, соскребла подгоревшие кусочки картофеля и сунула его туда же, жариться вместе с мясом. Потом, махнув рукой на то, что еще только четыре часа, я открыла вторую бутылку шампанского. После двух бокалов, смешавшихся у нее в желудке с анальгетиками, Мин окончательно повеселела и заявила, что рука уже совсем не болит, во всяком случае, ей так кажется.

— Ну, как дела? — спросил вернувшийся Роберт, заботливо погладив забинтованную руку Мин. — Вид у тебя, во всяком случае, веселый. — Он поцеловал жену в лоб, а потом, видимо, вспомнив о моем присутствии, обернулся. — Ну, что сказали в больнице? Кстати, спасибо, что отвезли ее.

— Все в порядке, — весело объявила Мин. — К тому же я уже слегка навеселе, так что не чувствую вообще ничего!

— Вижу, вы сделали доброе дело. Спасибо, Диана.

— Вообще-то ей не следовало пить, особенно после всех этих таблеток, — извиняющимся тоном сказала я. — От такого «коктейля» она может отключиться напрочь.

— Ну, поскольку вечером ей не придется садиться за руль нашего вездехода, думаю, большого вреда от этого не будет. Ммм… что это так вкусно пахнет?

Роберт принялся резать мясо. Когда он уже раскладывал его по тарелкам, явился Вильям.

— Ух ты, уже обед! Здорово, а то я умираю с голоду. Ой, мам, что это у тебя с рукой?

Он вдруг истерически захихикал — настолько не к месту, что я невольно потянула носом, уж не выпил ли он. Правда, он довольно уверенно держался на ногах, однако взгляд у него был блуждающий, а зрачки сильно расширены.

— Садись за стол, Вильям, и прекрати хихикать. Мама обварила руку. По-моему, тут нет ничего смешного.

— Прости, пап.

— А знаешь, папа, — прошепелявила Элинор, торопливо запихивая в рот четвертую по счету картофелину, — Диана решила остаться и присмотреть за нами. Теперь она будет здесь долго-долго!

— Ну, не так уж долго, — поспешно вмешалась я, заметив, что у Роберта округлились глаза. — Только пару недель. Или около того. В общем, пока Мин не станет лучше.

— О да… это верно… — Роберт прокашлялся. Видимо, он еще окончательно не пришел в себя, потому что вид у него был ошарашенный. — Что ж, дети, думаю, мы должны сделать все, что в наших силах, и помочь Диане. Раньше все мы вели себя несколько эгоистично по отношению к вашей матери, но теперь пришла пора положить этому конец.

По вытянувшимся лицам Элинор и Вильяма можно было сказать, что эта идея их не слишком воодушевила.

— Мин, дорогая, кажется, ты безнадежно пьяна, — хмыкнув, заметил Роберт, ласково погладив ее по голове.

— Совсем-совсем, — покорно согласилась она.

— О господи! Завтра у нее будет болеть голова! Не надо было давать ей столько пить, — расстроилась я.

— У меня никогда не болит голова! — гордо объявила Мин. — А теперь я хочу лечь в постель! Дорогу!

Пока Роберт укладывал Мин в постель, я покормила Хэм и перемыла посуду. Спустившийся вниз Роберт застал меня роющейся в кухонном шкафу.

— Как прошло ваше заседание? — поинтересовалась я, с удовольствием приняв от него стакан вина. — Или это секрет?

— Нет, ну что вы! Какие тайны, тем более от вас. Наоборот, мне очень приятно, что вы спрашиваете. Что ж, рад сказать, что Джеральда полностью оправдали.

— Я очень рада, что все закончилось благополучно. Но, конечно, было бы наивностью полагать, что, если кружку швырнуть об пол, она уцелеет. Бедняга! Ему еще через многое предстоит пройти. Люди все равно станут шептаться за его спиной. А даже если и не станут, ему ведь все равно будет чудиться, что они это делают.

— То же самое твердит и Джеральд. Честно говоря, не думал, что он воспримет всю эту историю настолько тяжело. Может быть, когда рука у Мин подживет, я уговорю ее пригласить его к обеду. Хотя, если откровенно, она его недолюбливает. Ох, как я устал. Не хочу сегодня больше об этом говорить. Ладно, пойду, пожалуй, помогу Вильяму с математикой. Этот мальчишка выводит меня из терпения — никакого сладу с ним нет. Совсем отбился от рук. «Увы, о Судном дне позабыв, беспечно резвятся они…»

— «…не чуя беды, не печалясь о завтрашнем дне», — подхватила я с тем приятным чувством удовлетворения, которое испытываешь, закончив цитату.

— Вы любите Грея?

— Да. А его Элегия — вообще моя самая любимая вещь.

— Согласен с вами — я тоже ее люблю. И часто вспоминаю, особенно в сумерках, когда гуляю в саду. Ну, что ж, пойду посмотрю, как там у Вильяма дела с математикой.

— Не возражаете, если я загляну пока к Элинор?

— Буду очень вам признателен. Этот ребенок тревожит меня.

С тяжелым вздохом он вышел. А я порадовалась про себя, что мне, похоже, удалось подобрать ключик к мрачной душе Роберта. Если поэзия Грея делает его счастливым, то мне просто повезло — я помню десятки его стихов. Поднявшись наверх, я постучала в дверь соседней с Мин спальни, на которой висел клочок бумаги с выведенным красными чернилами именем Элли. Мне никто не ответил. Я постучала снова — тишина. Тогда я тихонько приоткрыла дверь и на цыпочках переступила порог, решив, что она уснула. Но в комнате никого не было.

На комоде в гордом одиночестве красовалась подаренная мною черно-белая кошечка. Бумажная салфетка под ней явно была сделана руками Элинор. Подхваченные сквозняком бумажные обертки от бисквитов белыми бабочками закружились по полу у моих ног. Я поморщилась — их было штук десять, если не двадцать.

— Привет, — произнесла Элинор за моей спиной. — А я сидела в туалете.

Взгляд ее упал на фарфоровую фигурку кошки.

— А я как раз любовалась этой салфеточкой, — поспешно пробормотала я. — Ты сама ее сделала?

Элинор просияла.

— Может, хотите такую же? Я с удовольствием сделаю и для вас салфетку. Жаль только, что у меня не осталось такой бумаги.

— Не переживай. Я все равно поеду за покупками, заодно и бумагу прихвачу.

— Вот здорово! — Элинор поправила сползавшие на нос очки. — Завтра понедельник… Ненавижу понедельники — у нас в школе в эти дни спортивные игры. Я пыталась несколько раз улизнуть в туалет, но другие девочки прокрались туда за мной и принялись подглядывать под дверью и поверх перегородки. Так что теперь я туда не хожу — стараюсь просто в эти дни ничего не пить с утра, чтобы не ходить в туалет, а то иной раз у меня просто мочевой пузырь разрывается.

— Но это же очень вредно. Тебе, наоборот, нужно пить, и побольше. Лучше уж пить, чем есть.

— А как насчет душа? — спросила я, решив сменить тему.

— Так я там уже была.

— Ладно, тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я отправилась вниз. Откуда-то слышались слабые звуки Лоэнгрина. Усевшись на кухне, я включила обогреватель. Итак, что предстоит сделать завтра? Музыка внезапно стала громче. Пока я думала, с каким бы удовольствием прослушала оперу до конца, открылась дверь и вошел Роберт.

— Простите, — зевая во весь рот, пробормотал он. — Боюсь, я совсем не уделяю вам внимания. Сам не заметил, как уснул в библиотеке. Господи, мне так стыдно. Вы уж извините, что свалил все на вас.

— Ничего страшного, — успокоила его я.

— Послушайте, если я вам не нужен, я, пожалуй, лягу.

— Да, я тоже скоро пойду к себе. Вы не волнуйтесь, я тут все уберу.

— Хорошо, а я тогда запру входную дверь. Спокойной ночи, Диана. И еще раз спасибо за все.

Роберт ушел. С его уходом я внезапно почувствовала себя такой… нет, не то чтобы одинокой, просто мне стало почему-то страшно обидно из-за того, что приходится ложиться в постель одной. Правда, я совсем забыла о Хэм. Я впустила ее в дом, и мы вместе чинно поднялись по лестнице в спальню — точь-в-точь немолодая супружеская чета, давным-давно смирившаяся с тем, что прежняя страсть сменилась привычкой. Было немногим больше десяти, когда я, вытянувшись под одеялом, слушала, как растянувшаяся возле постели Хэм сонно сопит и шлепает губами. Повернувшись, я вдруг почувствовала, как что-то жесткое уткнулось мне в щеку. Пришлось снова включить свет. Это оказался листок бумаги, на котором было написано мое имя. Каким-то образом я не заметила его, когда укладывалась в постель. Развернув его, я прочитала:

Дорогая Диана, я бы хотела, чтобы вы стали моим другом. Я так рада, что вы решили остаться. Пожалуйста, не говорите «нет»!

С любовью,

Элинор.

Глава 11

— Господи, мой портфель! — поперхнулась Элинор за завтраком, и из груди ее вырвался жалобный стон. — Совсем забыла его почистить! Там же все в чернилах!

Пока она доедала, я постаралась, насколько возможно, отчистить его, однако некоторые учебники и тетрадки спасти уже не удалось.

— Тебе наверняка понадобится эта штука, — пробормотал Вильям, заметив, как я швырнула словарь в мусорную корзину.

— Угу. Мисс Пивот вечно нудит, чтобы мы не забывали ими пользоваться. Ой, кажется, у меня схватило живот. Из-за яиц, наверное, — мы не так часто едим омлет.

— Яйца тут ни при чем, это все нервы, — твердо сказала я. — Не нужно бояться, Элинор. Я попрошу твою маму, она позвонит мисс Пивот и все объяснит ей насчет словаря.

— Можешь пока взять мой, — великодушно предложил Вильям. Вытащив из портфеля словарь, он протянул его Элинор.

Они уехали… Я принялась мыть оставшуюся после завтрака посуду, когда появилась Мин.

— Господи, как же я замечательно выспалась!

Правая рука Мин, обмотанная бинтами, превратилась в бесформенную культю. Она была совершенно беспомощна, так что мне пришлось порезать ей тост на маленькие кусочки. То же самое я сделала и с омлетом, к тому времени уже изрядно остывшим. Но Мин, уплетая за обе щеки, уверяла меня, что все просто божественно вкусно и что она уже давно не ела такого восхитительного завтрака. Пока она ела, я передала ей наш разговор с Элинор.

— Ох, бедный ребенок! — вздохнула Мин. Глаза ее затуманились слезами. — Жаль, что я тогда накричала на нее из-за этих чернил. Но почему она ничего не сказала мне? Правда, пару недель назад она пожаловалась, что девчонки ее допекают, и я рассказала об этом мисс Пивот, когда мы столкнулись на улице. Видела бы ты ее, Дэйзи! Вмиг поджала губки и принялась твердить, что в этом возрасте дети, дескать, бывают жестоки — просто каждому нужно уметь за себя постоять. Представляешь, она выговаривала мне, как будто это я в чем-то виновата! Отчитала меня так, что я постаралась поскорее удрать.

— Что ж, если она не считает нужным что-то сделать, тогда тебе, видимо, придется побеседовать на эту тему с директрисой.

— Ты вправду так думаешь?

— Естественно! Элинор многого тебе не рассказывает просто потому, что не хочет лишний раз тебя волновать. Я уверена, что дело куда серьезнее, чем ты думаешь. Так что школьное руководство просто обязано вмешаться, и немедленно.

— О господи! Ладно.

— Тогда вперед. У тебя есть их номер телефона?

Номер отыскался в телефонной книжке. Набрав его, я сунула Мин трубку и стояла у нее над душой, пока она ждала ответа.

— Скажи, что ты обратишься к председателю попечительского совета, если она не удосужится немедленно принять меры! — прошипела я. — Дело и так зашло уже слишком далеко! Припугни ее! Иначе она так и спустит все на тормозах.

Мин послушно сделала все так, как ей было велено. Она говорила все более сухо и даже резко, а по лицу ее было видно, что она страшно довольна собой. Когда же она под конец пригрозила, что немедленно свяжется с председателем попечительского совета, небрежно упомянув о том, что этот господин много лет является близким другом семьи, голос на том конце провода тут же притих. Я мысленно зааплодировала Мин, ничуть не сомневаясь, что победа осталась за ней.

— Бог ты мой, как я рада, что ты заставила меня это сделать! — благодарно сказала Мин. — Эта зловредная стерва посмела заявить, что Элли, дескать, сама виновата в том, что ее травят! Представляешь?! Как будто такие вещи ее не касаются! Конечно, виновата я, что позволила этому делу зайти настолько далеко! О чем я только думала? Ну, теперь ей конец!

Она расцеловала меня в обе щеки.

— Подожди радоваться. Посмотрим сначала, что из этого выйдет, вот тогда и будем себя поздравлять, — попыталась я охладить ее пыл. — А теперь пошли, я помогу тебе одеться. Потом усажу тебя за работу, а сама отправлюсь по магазинам.

— Возьми деньги, которые Роберт оставляет на хозяйство. Сегодня понедельник, стало быть, он, как обычно, положил их на буфет.

Пересчитав деньги, я удрученно вздохнула, не представляя себе, как на эти гроши прокормить пятерых, да еще в течение недели. Ну что ж, ничего не поделаешь, подбодрила я себя, решив не выходить за рамки скудного бюджета. Водворив Мин за письменный стол и убедившись, что у нее есть все, что нужно, я влезла в пальто, нуждавшееся — увы — изрядно в чистке, и отправилась искать садовника — Мин уверяла меня, что обычно «лендровер» выталкивает именно он. В конце концов мне удалось отыскать его в саду, где он колол дрова. Звали этого типа Джордж Прайк, и мне хватило одного взгляда, чтобы понять: вряд ли мы станем друзьями. Как бы там ни было, я очень вежливо попросила его помочь мне вытолкнуть машину, объяснив, что она не заводится.

— Когда закончу рубить дрова, — буркнул он в ответ.

— Извините, но мне некогда, — отрезала я, убедившись, что позади него в ожидании своей очереди скучает целая гора поленьев, и чувствуя, что начинаю закипать.

Усевшись в машину, я резко хлопнула дверцей. Сняв «лендровер» с «ручника», я взялась за руль и довольно долго ждала, пока не сообразила посмотреть назад. Тут же выяснилось, что Джордж даже не думал толкать — к моей ярости, он так и стоял, задумчиво скребя небритый подбородок.

— Ну, чего вы ждете? — сердито рявкнула я, опустив стекло.

— Да она так и так не заведется, мисс…

— Естественно, пока вы не станете толкать, она не заведется! Хватит болтать, я тороплюсь!

Мы двинулись вперед со скоростью, которая заставила бы смеяться до колик даже самую медлительную черепаху в мире. Посинев от злости, я выбралась из машины и принялась тоже толкать «лендровер». Машина резво прыгнула вперед, и тут я сообразила, что этот упрямец, скорее всего, до сих пор только пыхтел, делая вид, что толкает. Автомобиль покатился вниз, и Джордж, мигом сообразив, что героических усилий от него больше не требуется, тут же распрямился. Впрыгнув в кабину в последнюю минуту, я завела двигатель «лендровера». К тому времени я взмокла, как мышь под метлой, и булькала от злости, как вскипевший чайник. Учитывая, с какой энергией Джордж на моих глазах тюкал топором, он мог бы толкать «лендровер» до самого города!

Въехав в Грейт-Своссер, я первым делом отправилась в автомастерскую, которую заметила еще накануне. Навстречу мне вышел симпатичный юноша, который сказал, что его зовут Боб. Я объяснила ему, в чем проблема. Покачав головой, Боб сказал, что уже пару месяцев назад советовал мистеру Вестону сменить аккумулятор.

Оставив «лендровер» на его попечение, я отправилась в скобяную лавку, где мне удалось закупить чуть не половину всего, что мне было необходимо, в том числе даже пару резиновых сапог для себя. Возле меня выросла целая гора вещей — видимо, это и послужило причиной того, что мистер Рэнсом, хозяин лавки, вызвался обслужить меня лично. Потом я решила спросить его о плите, и тут же выяснилось, что он настоящий эксперт в этой области. К сожалению, он был нарасхват, так что у него все было расписано чуть ли не на пять недель вперед. Пришлось заплатить ему наличными. В результате мистер Рэнсом так расчувствовался, что пообещал приехать в Вестон-холл завтра во второй половине дня.

От него я отправилась к мяснику и договорилась, что впредь он станет привозить мясо для Хэм. Он дал мне слово, что будет делать это не реже двух раз в неделю, после чего я, успокоившись на этот счет, закупила мясо на два дня вперед — для всех остальных обитателей дома. Оттуда я направилась к бакалейщику, где и закупила остальные продукты, в том числе и несколько упаковок приличного кофе. Потом я купила ящик шампанского.

— Может, тогда оплатите заодно и счет? — с угрюмым вздохом предложил мистер Билль.

Мистер Билль протянул мне счет, и я быстро пробежала его глазами, прикидывая про себя, чем же питается всю неделю это удивительное семейство. Естественно, я ничуть не удивилась, убедившись, что внушительную часть рациона составляли бобы и рыбные палочки.

— А откуда взялось столько печенья? Вы уверены, что тут нет никакой ошибки? Нет, я, конечно, не сомневаюсь, что вы все проверили, но все-таки, согласитесь, тридцать семь пакетов за месяц это многовато.

— Это все мисс Элли, — пояснил мистер Билль. — Она всегда забегает в мою лавочку, пока ждет школьного автобуса.

К этому времени у меня скопилось столько пакетов с покупками, что пришлось вернуться в автомастерскую и свалить их на заднее сиденье «лендровера». Боб клятвенно заверил меня, что минут через пять все будет готово. С легким сердцем я выписала еще один чек. Тут прибыл мальчик-посыльный от мистера Билля с ящиком шампанского, и брови Боба поползли вверх. Ящик я тоже запихнула в багажник.

Домой я вернулась как раз к обеду. Приготовив бобы с помидорами, я предвкушала момент, когда смогу наконец сварить нормальный кофе. Мин пребывала в том знакомом мне состоянии блаженной эйфории, когда неожиданно удается сделать то, на что уже давно пришлось махнуть рукой. После обеда я уговорила ее снова принять обезболивающее и отправила работать, а сама поднялась наверх убраться в спальнях.

Комната Вильяма была так же скудно меблирована, как и спальня его сестры, но ему каким-то непостижимым образом удалось сделать ее почти изысканной. Стены были оклеены фотографиями молодых людей в черных очках, корчившихся на сцене с таким видом, словно вот-вот испустят дух. Украшением коллекции, видимо, было фото какой-то белокурой поп-звезды с капризно выпяченными губками. В комнате удушливо пахло какими-то курениями, а пол был усеян столбиками серого пепла, смахивающими на уродливых червяков. Застелив постель, я собрала с пола разбросанную одежду, подняв заодно и стопку папиросной бумаги. В обертке был вырезан прямоугольный кусок. Я уставилась на него… и тут многое из того, что до сих пор удивляло меня в Вильяме, вдруг стало ясным.

Потом я спустилась на кухню, собираясь заняться ужином. Но тут мое внимание привлекло дребезжание колокольчика за стеной. Это был мистер Рэнсом, явившийся починить плиту.

Очень скоро детали плиты были раскиданы по всей кухне, а мистер Рэнсом, выцарапав что-то изнутри, швырнул это в мусорное ведро.

— Конец ей, — сообщил он. — Сдается мне, эту штуку не чинили никак не меньше года.

Я принесла ему стопку старых газет, чтобы застелить пол, — слишком поздно, к сожалению, поскольку он и так был уже покрыт тонким слоем черной копоти. Убедившись, что мистеру Рэнсому не до меня, я отправилась искать телефон. Первым делом я позвонила в книжный магазин в Уинкли, ближайшем городе, до которого было около пятидесяти миль. Оставив заказ, я набрала свой собственный номер в Кембридже и чуть не запрыгала от радости, когда застала миссис Бакстер, свою приходящую прислугу. К счастью, она еще не успела уйти. Объяснив ей, что вынуждена остаться в Ланкашире еще на пару недель или около того, я спросила, не сможет ли она приходить каждый день — поливать цветы, вытаскивать почту и вообще следить, чтобы все было в порядке. Уже повесив трубку, я тяжело вздохнула, подумав о том, во что бы я могла превратить Вестон-холл, будь у меня такая помощница, как миссис Бакстер. Бросив взгляд на часы, я решила, что пора заняться ужином. Поджарив лук вместе с говяжьей рулькой, я добавила туда красного вина, морковь, посыпала тертыми апельсиновыми корками и бросила веточку розмарина, который мне посчастливилось отыскать в сугробе снега на заднем дворе. Потом поставила все это в духовку и переключилась на булочки, сообразив, что времени у меня в обрез.

Мои кулинарные таланты не простирались дальше кексов, а «Книги о вкусной и здоровой пищи» тут явно не водилось, но я особо не расстраивалась: как-то раз мне довелось провести все выходные, помогая матушке Питера печь булочки для пикника во дворце. В тот достопамятный день я сделала их чуть ли не несколько сотен, причем в разных вариантах, и теперь нисколько не сомневалась, что даже после сотрясения мозга или после нескольких лет комы я все равно буду помнить про «восемь унций муки, три унции масла, полторы унции сахарной пудры, четыре столовые ложки молока…» и так далее и стану бормотать это как заклинание, даже если забуду собственное имя.

Естественно, лопаточка для теста, которую я отыскала в конце концов в ящике, была вся в пятнах грязи и ржавчины, но мне удалось ее отчистить. Потом я вытащила из духовки говядину, чтобы сунуть туда противень с булочками. И почувствовала прилив законной гордости, когда через четверть часа обозревала плоды своих трудов — огромное блюдо ровных, покрытых золотистой корочкой пышек, от которых исходил сладкий аромат горячего теста.

Пока я сражалась с ванными, решив заодно уж прочистить везде слив, что оказалось на редкость утомительным и мерзопакостным занятием, мистер Рэнсом старательно корпел над плитой. Когда я спустилась вниз, она красовалась уже в собранном виде, и он как раз собирался ее включить. Моя искренняя радость при виде этого зрелища была чуть-чуть испорчена тем, что на юбке у меня, спереди, на самом видном месте, красовалось огромное пятно, тянувшееся до самого подола.

Я чистила картошку, когда внезапно зазвонил телефон. Мин, скорее всего, ничего не слышала, поэтому к телефону пришлось бежать мне.

— Это Диана, не так ли? — после небольшой паузы спросил чей-то смутно знакомый голос. — Вот так удача! А я как раз звоню Мин, чтобы попросить ее дать мне ваш номер телефона. Странно, я думал, что вы уже уехали.

Это оказался Чарльз Джаррет. Его южноафриканский акцент нельзя было спутать ни с чем. Странно, а во время обеда я почти его не заметила. С некоторым неудовольствием отметив, что сердце у меня колотится сильнее обычного, я объяснила ему, что случилось с Мин, и он тут же рассыпался в изъявлениях самого искреннего сочувствия.

— И надолго вы намерены остаться?

— Право, пока не знаю. Недели на две, на три, думаю.

— Проклятие! А я, как на грех, собрался на две недели в Южную Африку и уже ничего не могу отменить. — В разговоре снова наступила пауза. Потом он вдруг предложил: — Может быть, вы согласитесь приехать пообедать со мной… скажем, в пятницу? Вечером я уезжаю. Конечно, я с большей радостью пригласил бы вас в ресторан, да тут в округе нет ни одного, где бы прилично кормили. И забудьте о вечернем платье, тем более что я как раз вернусь из паддока.

Повесив трубку, я отправилась на кухню. Мистер Рэнсом уже складывал инструменты, собираясь уходить. Он сообщил мне, что колокольчик в полном порядке, и объяснил, как топить плиту. Потом, заглянув в кладовку для угля, обрадовал меня тем, что его там дня на три-четыре, не меньше. «Заказать уголь» — занесла я в свой список дел на завтра. Горячо поблагодарив его, я отыскала новую щетку для пола, наполнила ведро мыльной водой и вымыла начисто пол. Все это время мысли мои были заняты Чарльзом Джарретом, в ушах звучал его голос. Готовность мужчины отпускать комплименты понравившейся ему женщине говорит о его уверенности в себе, нежели о чувствах, которые он на самом деле испытывает к ней. Естественно, я это знала… тем не менее чувствовала себя польщенной и думала о нем куда больше, чем хотелось бы.

В четверть пятого явились дети.

— К чаю кого-то приглашали? — поинтересовалась Элинор. — Очень надеюсь, что нет, потому что обычно мы не переодеваемся к чаю. Ой, а это что такое? Можно, я возьму одну?

Накрытый к чаю стол выглядел на редкость соблазнительно. В одном из шкафов мне удалось отыскать скатерть в красно-белую клетку. Я постелила ее на стол, расставила белые с розовым тарелки и чашки, а между ними — вазочки с малиновым и клубничным джемом. Потом отыскала в саду несколько красивых веток калины, в кладовке — вазу из голубого стекла и поставила их в центре стола.

— Классные булочки, — пробормотал Вильям, положив себе на тарелку сразу две и намазав их толстым слоем масла, а поверх него — джемом.

Мне показалось, что сегодня настроение у него было получше. Слава богу, он не хихикал и не сидел, уставившись в одну точку, словно зомби, спасибо и на этом. Бросив украдкой взгляд в его сторону, я заметила, что зрачки у него нормальной величины. Прожевав булочку, он поинтересовался у Элинор, были ли у нее проблемы с его словарем.

— Нет, мисс Пивот ничего не заметила. Но рано или поздно заметит. Да и тебе в любом случае понадобится той словарь. Просто ума не приложу, что делать. Остается только надеяться, что мне повезет и я сломаю руку…

— Идиотка! — поперхнулся булочкой Вильям. — Что за чушь ты несешь?!

— Вовсе нет — Гарриет Андерсен как-то раз сломала руку, и все просто плясали вокруг нее. А знаешь почему? Просто всем до смерти хотелось расписаться на ее гипсе, а она позволяла это только тем, с кем она дружит. Мне, конечно, не позволила…

— Ну, и при чем тут мисс Пивот? Надеюсь, ей-то по крайней мере не хотелось расписаться на гипсе Гарриет? — поинтересовалась Мин, потянувшись за второй булочкой.

— Миссис Андерсен пришла в школу и сказала мисс Пивот, чтобы она ни в коем случае не заставляла Гарриет делать то, что ей не хочется, потому как ей, дескать, нельзя переутомляться. Так после этого мисс Пивот даже не пикнула, когда Гарриет посеяла учебник. А обычно в таких случаях она сразу краснеет пятнами и орет, как бесноватая!

— Правда? — спросил Вильям, впервые проявляя какой-то интерес к разговору.

— Да, — кивнула Элинор, воодушевленная нашим вниманием. — А потом она вся сразу как будто становится выше ростом, за спиной у нее вырастают крылья и…

— Ну, милая, это уж ты придумываешь, — перебила ее Мин.

А Вильям, сложив руки на груди и с блаженным видом полузакрыв глаза, откинулся на спинку стула.

— В любом случае, — вмешалась я, заметив, что Элинор разом сникла, — я уже заказала для тебя новый словарь… это то же самое издание… правда, пришлось звонить в Уинкли. Его пообещали выслать завтра, так что к среде ты его получишь.

Три пары изумленных глаз уставились на меня.

— Боже, мне так стыдно! — простонала Мин. — А мне такое даже в голову не пришло!

— Ну, у тебя и без того было о чем подумать, — поспешно вмешалась я. — А все остальное пока входит в мои обязанности.

— Да… но весь ужас в том, что я не уверена, пришло бы это мне в голову без тебя. Элинор, какая Дэйзи молодец, правда? По-моему, следует сказать ей спасибо!

В этот момент в комнату вошел Роберт.

— Всем привет. Приятная семейная беседа в самом разгаре, я угадал? Спасибо, Вильям, достаточно. Может, тебе лучше вернуться к урокам, коль скоро ты не находишь ничего умнее, чем корчить за столом рожи?

— Привет, дорогой. Как прошел день? — улыбнулась Мин. И, не дожидаясь ответа, затарахтела: — Ты только посмотри, какой праздник для нас устроила Дэйзи! Нет, нет, ты только взгляни на стол! Ну, не прелесть ли? А булочки… ммм… просто тают во рту! О, дорогой, как жаль… кажется, мы все съели… Элинор, у тебя, кажется, осталась надкусанная — дай ее папе. Ты и так уже две съела.

— И еще Дэйзи заказала для меня в книжном новый словарь, — похвасталась Элинор. — И мисс Стоппард велели остаться с нами на переменке, когда мы раздеваемся перед физкультурой, так что я могла спокойно сходить в туалет. Сегодня был просто замечательный день, и я очень рада, что не умерла ночью и дожила до утра. А если бы умерла, то не попробовала бы эти замечательные булочки.

Видимо, ничего не понимая из их объяснений, Роберт ошарашенно озирался по сторонам.

— Господи, скатерть! — изумился он, только сейчас заметив ее. — Как все чинно!

— Кстати, насчет мисс Стоппард… это заслуга твоей матери, что сегодня она сидела с вами в раздевалке, — вмешалась я. — Она звонила в школу и велела вашей классной наставнице обратить внимание на то, что там происходит. Господи, видела бы ты, как она бушевала! Если честно, я даже сама перепугалась!

— Мамочка, правда? — хихикая, завертелась на стуле Элинор.

Вскочив, она обняла мать и прижалась раскрасневшейся щечкой к ее руке. Погладив дочь по голове здоровой рукой, Мин с признательностью улыбнулась мне. От души надеясь, что ей не придет в голову пуститься объяснять, как я буквально заставила ее звонить в школу, я подмигнула. К этому времени я уже почти не сомневалась, что Роберт примет в штыки все, что будет исходить от меня. К счастью, Мин благоразумно промолчала.

— Ну, что ж, у меня день тоже, можно сказать, прошел неплохо, благодушно сказал Роберт, явно делая над собой усилие, чтобы поддержать разговор. — Так замечательно, что вся эта шумиха насчет Джеральда наконец утихла и наступила тишина. Я, пожалуй, выпью чашечку чаю, прежде чем сяду проверять тетради. Нет, не беспокойся, дорогая, — проговорил он, когда Мин вскочила со стула. — Я сам налью. Ты ведь тоже работала весь день… я надеюсь. Кстати, как дела?

— Кажется, у меня тоже появилась надежда, — радостно отозвалась Мин. — По крайней мере я перестала трястись от страха и смогла спокойно обдумать книгу в целом. Раньше, когда я все время боялась, что у меня не хватит времени, я только подгоняла себя. А теперь смогла спокойно разобраться и расставить все по своим местам.

— Вот и замечательно, — кивнул Роберт. — Я уверен, ты справишься… Господи помилуй!

Он встал из-за стола и пошел к газовой плитке. Глаза его подозрительно сузились. Поведя носом из стороны в сторону, Роберт осторожно потрогал ее черную эмалированную поверхность. И быстро отдернул руку.

— Эта штука теплая!

— Я надеюсь, вы не против, — смущенно забормотала я. — Но я случайно проговорилась сегодня утром мистеру Рэнсому, что плита не работает, а он как раз проезжал мимо по своим делам и пообещал, что заглянет посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать. Это не составило никакого труда…

— Похоже, вам пришлось потрудиться больше, чем всем нам, вместе взятым, — проворчал Роберт. Нос его, казалось, заострился еще больше, и теперь он до ужаса походил на цаплю. — Держу пари, что для вас нет ничего невозможного. Даже если вы скажете, что можете превратить камни в золото, я и тогда не удивлюсь.

К этому времени мне, кажется, стала понятна причина враждебности Роберта. Во всяком случае, я надеялась, что это так. Наверное, он боится, что в свете моих маленьких достижений неумение Мин вести домашнее хозяйство станет еще заметнее. Но ведь я и так изо всех сил старалась ничем не задеть ее чувств.

Еще после обеда я договорилась с Мин, что займу небольшую спальню напротив зеленой комнаты. Услышав об этом, Мин опешила. Она никак не могла взять в толк, зачем мне это нужно.

— Но ведь это комната горничной! Она же совсем крохотная!

— Зато ее будет куда легче держать в чистоте! — уперлась я.

Быстренько перетащив свои вещи из одной спальни в другую, я включила камин. Сказать по правде, я нисколько не жалела, что согласилась остаться. Радость Мин была для меня лучшей наградой — видит Бог, она это заслужила. Но сейчас я тоже была абсолютно счастлива и довольна. Оставшись наконец одна, в тепле жарко натопленной комнаты, я просто блаженствовала.

Прихлебывая бренди, я немного почитала Джейн Остин.

Вдруг, совершенно неожиданно для меня, пробило семь. Бегом кинувшись вниз, я обнаружила, что в кухне нет ни души. Где-то в глубине дома Летучий Голландец уныло проклинал свою печальную судьбу. Мин, видимо, снова с головой погрузилась в работу. Чашки и тарелки были перемыты, а на столе лежала записка от Мин.

Мне только что пришла в голову замечательная идея, поэтому я помчалась наверх записать ее, пока она не улетучилась бесследно. Позови меня, когда решишь заняться ужином. Я тебе помогу.

Мин.

«Интересно, чем — с одной-то рукой?» — хмыкнула я про себя. Однако выполнила ее просьбу. Она достала из шкафчика вилки и ножи, потом поставила бокалы и налила нам шампанского. Моя идея купить сразу целый ящик привела ее в полный восторг.

— Вот это жизнь! — восхищенно присвистнула она. — Знаешь, я чувствую себя такой счастливой, даже несмотря на эту дурацкую руку! Когда ты здесь, все так замечательно!

— Да, сегодня звонил Чарльз, — как бы между прочим обронила я, добавив в картофельное пюре молоко и масло. — Я как раз оказалась возле телефона, ну, и взяла трубку. Он пригласил меня пообедать с ним в пятницу в Майлкросс-парке. Обед я приготовлю, так что ни о чем не волнуйся.

— Волноваться?! Ради всего святого, о чем ты говоришь! Да я тут вся изведусь от нетерпения, воображая себе, чем вы там занимаетесь!

— Мин, дорогая, умерь свое воображение. Речь идет только об обеде — ни о чем больше. Может быть, тут у вас в округе все сидят на диете из свободной любви и стенаний о несбывшихся надеждах, но я чересчур стара для всех этих глупостей. Между прочим, я уже в таком возрасте, когда больше думаешь об удобствах, чем обо всем остальном.

— Разве Чарльз Джаррет не стоит обеда?

Появление в кухне Элинор положило конец рассуждениям на эту щекотливую тему.

— Одно мне ясно, Мин, — начала я, вынимая из плиты теплые тарелки, — а именно: чтобы вести хозяйство в этом доме, тебе нужна прислуга. Может, мне поспрашивать в округе? Вдруг кто согласится?

— Конечно, попробуй, если хочешь, — кивнула Мин. — Я — за. У нас раньше всегда была приходящая прислуга из местных, но сейчас с этим так трудно. Все, кто мог, переметнулись на кондитерскую фабрику в Грейт-Своссер, там платят получше. Конечно, я знаю, Роберт был бы рад кого-то нанять. Он вовсе не такой скупой, как тебе кажется. Все дело в том, что он вечно казнит себя за то, что у нас нет денег, чтобы поддерживать дом в приличном состоянии. Хотя, если тут кто и виноват, то только Вивьен.

— А при чем тут Вивьен?

— Дело в том, что отец Роберта оставил все деньги ей. Он умер давно, Роберту тогда не исполнилось и семи. Видимо, просто не подумал, как все обернется. Так что все состояние попало в руки Вивьен. Ей хотелось, чтобы Роберт управлял поместьем (под ее руководством, конечно), ну, а он отказался. Был страшный скандал… впрочем, ссорятся из-за этого до сих пор. Вивьен тогда просто взбесилась — ну, как же, сынок осмелился пойти ей наперекор — и перекрыла нам кислород. Деньги, а их просто куча, помещены в какие-то фонды. И вот она катается как сыр в масле, а мы считаем каждый грош.

— А почему Роберт отказался управлять поместьем отца?

— Прежде всего потому, что терпеть не может заниматься сельским хозяйством. Говорит, что не собирается все дни напролет месить коровий навоз, когда может читать своего любимого Овидия.

В этот момент на кухню вошел Роберт, за которым по пятам следовал Вильям, так что я сочла за благо прервать разговор и вплотную заняться ужином.

— Я еще наверху почувствовал, что тут пахнет чем-то вкусным, — пробормотал Вильям. На какую-то долю секунды сунув руки под кран с водой, он радостно плюхнулся за стол. — Проклятие, до чего же тут тепло!

— Не чертыхайся, Вильям, — попрекнул его Роберт. — Это не очень-то умно с твоей стороны.

— А я и не собирался умничать. — Не дожидаясь приглашения, Вильям с энтузиазмом принялся накладывать себе пюре. — Просто хотел выразить свой живейший восторг по этому поводу. Да и потом, ты тоже постоянно так говоришь. Срываешь свое дурное настроение. По-моему, это гораздо хуже.

— Я сегодня столкнулась нос к носу с Джорджем Прайком, — светским тоном обронила я. — Он живет в Данстон-Эбчерч?

— Он снимает у нас коттедж, — объяснила Мин. — Конечно, он лентяй, каких мало, но его семья на протяжении нескольких поколений жила тут, в поместье.

— Похоже, единственное, что он обожает делать, это колоть дрова. У вас тут, верно, запасов топлива столько, что хватит на сотню лет, — пошутила я.

— Наверняка, — кивнул Роберт.

— А что вы ими топите? — полюбопытствовала я. — Ни здесь, ни в комнатах каминов и печек нет. А котел топится углем, разве нет?

— Проклятый ублюдок! — вспыхнул Роберт. — Он продает наши дрова на сторону!

— Следи за своими выражениями, дорогой, — попросила Мин. — Господи помилуй, просто поверить невозможно! Что он себе позволяет?! И это при том, что я все приглашаю к чаю его жену и детей!

— Думаю, пришло время от него избавиться, — уныло протянул Роберт. — Мы не можем держать на службе человека, который нас обкрадывает.

— Почему? Последние три десятка лет могли, а теперь вдруг не можем? — с неожиданной резкостью оборвала его Мин. — Если ты начнешь выгонять арендаторов только за то, что они воруют, тогда тут вообще никого не останется. Не пройдет и пары лет, как коттеджи попросту сгниют и развалятся. И что тогда будет?

— Может, последить за Джорджем Прайком? — предложила я. — Только объясните мне, что именно входит в его обязанности, тогда я буду регулярно проверять, чем он занят. В конце концов, уволить его всегда можно. Но давайте сначала дадим ему шанс.

— Отличная идея! — Сообразив, что от него не требуется никаких решительных мер, Роберт пришел в восторг. — Эй, девочки, вы еще не прикончили шампанское? Если в бутылке что-нибудь осталось, я бы хотел предложить тост. За Диану, великую и прекрасную! Пусть она правит тут нами долго и счастливо!

Естественно, Роберт не упустил случая и щедро сдобрил свой тост сарказмом, но я не обиделась. Пусть шутит — лишь бы мы с ним стали лучше понимать друг друга.

Глава 12

На следующее утро, часов в девять, я выбралась из дома и направилась к конюшням кружным путем вокруг дома вдоль стены сада. Джорджа Прайка нигде не было видно. Я огляделась. И тут мое внимание привлекло какое-то движение… мне показалось, в одной из теплиц что-то мелькнуло. Я направилась туда и заглянула в окно: Джордж Прайк, сидя боком ко мне, шумно потягивал что-то из кружки, читая газету. Хотя стекла были очень грязными, я успела разглядеть фотографию обнаженной девицы с весьма соблазнительными формами. Джордж, не в силах оторваться от дивного зрелища, восхищенно причмокивал. Я с шумом распахнула дверь и вошла. Невозмутимо сложив газету, Джордж положил ее на скамью и только тогда обернулся. Увидев меня, он вызывающе осклабился и похлопал себя по животу.

— Решил, знаете ли, чайку испить.

— Мистер Вестон предупредил меня, что велел вам очистить рощу от сушняка. — Я бросила выразительный взгляд на часы. — Вы приступили к работе в половине девятого, так, я полагаю?

— Угу.

— Не рано ли для чая?

— Ну… рановато, конечно.

— Много уже успели сделать? — спросила я его. — Я хочу сказать, вы уже убрали сушняк?

— Еще и не начинал, мисс. Да ведь там акров пять, не меньше. Недели за три, глядишь, управлюсь.

— Чем быстрее вы приступите к этому делу, тем лучше. Мистер Вестон сказал, что вечером сам заглянет посмотреть, как у вас идут дела. А после обеда принесите в дом дров. Позвоните в колокольчик с черного хода, и я скажу, куда их отнести.

Я нарочно распахнула дверь пошире и стояла, выжидательно глядя на него. Джордж Прайк бросил на меня ненавидящий взгляд. Потом оскалился, как шимпанзе, и очень неохотно поднялся со стула. С тяжелым вздохом свернул газету, закрутил крышку термоса и только тогда протиснулся мимо меня с мученическим видом.

Я пришла на конюшню, где стоял «лендровер». За перегородкой метнулась голова Джорджа Прайка, явно ждавшего, когда позовут толкать. Я злорадно усмехнулась, повернула ключ зажигания, и «лендровер» утробно заурчал, словно сытый кот. Погоняв пару минут движок, чтобы помучить скорчившегося за перекладиной Джорджа, я надавила на педаль и помчалась по дорожке, испытывая такое непередаваемое наслаждение, словно сидела за рулем по меньшей мере «испано-сюиза».

Добравшись до Данстон-Эбчерч, я заглянула в первую же попавшуюся мне на глаза лавку и поинтересовалась, нельзя ли повесить у них объявление. Сидевшая за кассой женщина, сразу уставившаяся на меня с неприязнью, взяла его и поднесла к глазам, чтобы прочитать.

— Сколько нужно платить за то, чтобы повесить объявление? — спросила я.

— Шесть пенсов. Вам ведь срочно, небось. Тем, у кого денежки, все вынь да положь.

Поблагодарив ее, я протянула ей шестипенсовик.

Выйдя из лавки, я постояла на ступеньках, с удовольствием разглядывая красовавшееся в витрине объявление.

Да, жизнь в деревне явно накладывала на меня свой отпечаток. Большую часть дня я возилась по хозяйству. Руки мои были заняты, зато голова оставалась свободной. Я отметила, что воображение мое разгулялось не на шутку, причем явно с уклоном в сторону сентиментальности. Впрочем, учитывая мою всегдашнюю тягу к эмансипации, это должно было пойти только на пользу.

На обед мы с Мин удовольствовались тостами с ломтиками сыра и яблоками. Я рассказала, что повесила объявление насчет прислуги. Мы с ней принялись с жаром обсуждать качества, которыми должна обладать идеальная экономка, как вдруг звякнул колокольчик у входной двери. Принесли почту: счета для Мин и несколько писем для меня, которые по моей просьбе переслала миссис Бакстер. Одно было из Рима, от Питера. Я прочитала его с удовольствием — Питер писал в присущем ему стиле, остроумно, интересно и в то же время лирично, изредка позволяя себе легкие намеки на суеверия. Письмо было таким увлекательным, что я прочитала его Мин вслух. И мы обе согласились, что путешествовать одному все-таки скучно — учитывая долгий утомительный перелет и отвратительные гостиницы. В конце письма Питер писал, что один его близкий друг, американский профессор-искусствовед, вместе с женой собирается провести три недели в Кембридже, гадая, где бы им остановиться. Не могла бы я, намекал Питер, подыскать для них что-нибудь не слишком дорогое, но достаточно комфортабельное? Деньги не вопрос. «Конечно, могла бы», — решила я.

Не откладывая, я отправилась звонить по лондонскому телефону, который оставил мне Питер. Когда трубку взяли, я сообщила приятелю Питера, которого, кстати, звали Герби Финкельштейн, что мой собственный дом в Кембридже временно пустует и я не прочь сдать его ему за сумму… я набрала полную грудь воздуха, раздумывая, уж не сошла ли я с ума… короче, я назвала ему сумму, от которой у меня самой волосы на голове встали дыбом, потому что она казалась несусветной даже для моего драгоценного обиталища. Неожиданно он сразу же согласился. Больше того, этот чудак даже обрадовался!

Этот Герби Финкельштейн явно не любил тратить время попусту, потому что в тот же вечер позвонил снова — сообщить, что они с женой в таком восторге от моего «очаровательного гнездышка» и его «потрясающего колорита», что решили заплатить мне вдвое от запрошенной суммы. Это их не разорит, успокаивал он меня, пока я тщетно пыталась обрести дар речи, поскольку его колледж оплачивает все расходы и, даже удвоенная, эта сумма покажется у них в Массачусетсе «жалкими грошами».

Эту новость было решено отпраздновать шампанским. Мин пила его бокал за бокалом, мотивируя это тем, что накануне спала отвратительно — скорее всего, оттого, что выпила мало, другого объяснения она не могла найти. Я последовала ее примеру, в качестве аргумента выставив то, что совершенно вымоталась физически. И в общем, не особенно покривила душой, учитывая, что дважды сходила в лес проверить, как там дела у Джорджа Прайка.

Уже перед самым обедом Джордж приволок охапку дров и с грохотом свалил ее в сарайчике возле черного хода. Потом с недовольным брюзжанием последовал за мной в дом, держа в руках старую каминную решетку, которую мне посчастливилось обнаружить в конюшне, где стоял «лендровер». К моей живейшей радости, она чудесно подошла к камину в студии. Потом, повинуясь моим указаниям, Джордж притащил корзину с дровами и поставил ее возле решетки — все это с угрюмой миной человека, нисколько не сомневающегося в том, что «эти северяне» не доведут до добра.

В тот же день мне пришлось ответить на три телефонных звонка по поводу вывешенного мною объявления. Всех будущих кандидаток я вежливо, но твердо попросила явиться на следующий день для собеседования. Потом я напекла еще булочек, взяла окорок и запекла его в духовке, нашпиговав луком-пореем, изюмом и курагой. Окорок предназначался на ужин. Потом я пропылесосила студию и поставила у себя в комнате раскладушку для Хэм, которая, разрушив все мои чаяния, видимо, твердо решила не расставаться со мной ни на минуту. А вкусное мясо, которое я привезла с собой, похоже, заставило ее навечно отдать мне свое сердце.

Я сидела на кухне за столом и, сцепив зубы, скребла закопченный до неузнаваемости утюг, когда за моей спиной вдруг раздался пронзительный голос, перепугавший меня до такой степени, что пальцы мои разжались и утюг едва не шлепнулся мне на ногу. Обернувшись, я увидела Вивьен. На губах ее играла сардоническая усмешка.

— Я вас напугала? Ах, бедняжка, простите, ради бога! Должно быть, у вас расстроены нервы! Впрочем, и не удивительно, небось, крутитесь весь день, как каторжная! Да-да, мне все известно. Миссис Пиклс — у нее лавка в деревне — показала мне ваше объявление. Она приняла вас за любовницу Роберта — решила, что Минерва день-деньской валяется на диване, покуривая и проклиная тирана-мужа и модную нынче «любовь втроем».

— Надеюсь, вы ее разубедили? — поинтересовалась я, поднимая с пола утюг.

— Еще чего?! Лишить бедняжку удовольствия рассказывать всем желающим о тех мерзостях, что творятся в «господском доме», да еще смакуя подробности?! Боже упаси! Напротив, я даже как бы случайно упомянула, что до его женитьбы на Минерве вы с Робертом некогда были помолвлены и что где-то в провинции прячется плод вашей незаконной любви.

— Спасибо. Очень вам благодарна. Я собиралась разжечь камин в студии, — проговорила я, стараясь не выдавать кипевшего во мне раздражения.

Вивьен отправилась вслед за мной.

— Вижу, вы отыскали каминную решетку. А я-то гадала, куда ее подевала Минерва. Она из нержавейки, но сверху латунная. Очень красивая — когда чистая, конечно.

— У меня еще руки до нее не дошли. — «Купить специальную пасту», — подумала я про себя.

— А куда вы подевали тот вонючий обогреватель?

— Сунула в кладовку под лестницей.

— Ну и правильно сделали. Надеюсь, туда заберутся мыши и сгрызут его.

Мысленно я согласилась с ней. Однако ничего не сказала, а, присев на корточки, поднесла зажженную спичку к сложенным в камине дровам. Язычки пламени, жадно сожрав скомканную бумагу, весело побежали по поленьям, дрова затрещали, а я, выпрямившись, бросила взгляд на украшавшие камин поддельные часы и гипсовые фигурки пуделей. Видимо, Вивьен наблюдала за мной, потому что шагнула к камину и одним махом сгребла в охапку весь этот хлам.

— И это туда же! — бросила она. Распахнув маленькую дверцу, таившуюся под подоконником, она зашвырнула их туда. — Ну, а теперь что бы такое нам… хм… Ага, вот она!

За камином в нише была еще одна дверца. Открыв ее, Вивьен извлекла на свет божий пузатую сине-белую бутылку.

Мы провели приятнейшие четверть часа, выбирая и оценивая различные комбинации ваз, подносов, подсвечников и кувшинов, пока не решили, что добились желаемого эффекта и что все выбранное нами прекрасно гармонирует с комнатой. К этому времени огонь в камине разгорелся и по комнате разливалось нежное тепло. Я даже размечталась, представив себе, как замечательно тут будет пить кофе после обеда. Неугомонная Вивьен окинула критическим взглядом комнату:

— Ну, раз уж вы такая прекрасная хозяйка, давайте посмотрим, что можно сделать, чтобы как-то исправить остальное. Так… этот ужасный столик выбрасываем… раньше тут всегда стояли козетка и высокий табурет. Надо поискать на чердаке.

Полчаса спустя мы спустились вниз, таща очаровательную козетку орехового дерева. Ее место на чердаке занял уродливый кофейный столик со столешницей из черного винила и рахитично изогнутыми хилыми ножками. Потом, с трудом отдуваясь, мы сволокли вниз оттоманку, — тяжелую, словно банковский сейф.

Покончив с оттоманкой, мы вернулись на чердак, и Вивьен принялась увлеченно рыться среди бесчисленных чайных подносов. Наконец, восторженно ахнув, она вытащила ворох какой-то материи. Я подскочила, чтобы помочь. Оказалось, это чехлы для мебели.

— Я знала, что они тут! — ликовала она. — Сколько лет я ломала себе голову, куда их засунули! Нет, вы только взгляните, какой рисунок… прелесть, правда?

Я восхищенно присвистнула — плотный холст, затканный по нежно-голубому фону попугаями, пионами и бабочками, сверкал и переливался всеми оттенками кораллового, винно-красного и ярко-лимонного цветов. Вивьен была права — это было действительно восхитительное зрелище.

Заразившись ее энтузиазмом, я принялась ей помогать. Битых полчаса мы, пыхтя и отдуваясь, натягивали чехлы на козетки, оттоманки и кресла. Наконец Вивьен остановилась обозреть плоды наших трудов. Глаза ее радостно сияли. Комната совершенно преобразилась. Я бросила взгляд на часы.

— Боже мой! Как поздно! Нужно бежать приготовить чай! Дети вот-вот вернутся.

В студии было еще холодновато, чтобы пить там чай, поэтому я постелила чистую скатерть на кухонный стол. Вивьен придвинула стул поближе к плите, сбросила туфли и прижала ступни к ее теплому боку.

— Чего тут не хватает, так это кресла. Или, еще лучше, дивана.

Как ни странно, она опять была права. Кухня была достаточно велика, чтобы там поместился и диван и кресло. А как здорово было бы болтать тут, в тепле, в перерывах между делами! Именно об этом мечтали мы с Мин.

— Ах, Элинор, дорогая, вот и ты! Поцелуй бабушку. Боже правый, какой холодный нос! Дорогая, если ты еще поправишься, кому-нибудь придет в голову продеть в него кольцо и отвести тебя на рынок. Вильям, иди сюда. Какой от тебя запах! Чувствуешь себя, словно на восточном базаре.

Я предусмотрительно выложила на блюдо только половину булочек. И оказалась права, потому что Вивьен в мгновение ока уничтожила сразу три штуки. В глазах ее появился жадный огонек, и она вся подобралась, явно ожидая добавки. Но я сделала вид, что не понимаю намека. Тогда она со вздохом натянула на себя пальто, влезла в туфли и объявила, что ей пора, не то скоро совсем стемнеет.

— О, вы уже уходите? — спросила вошедшая Мин. На переносице у нее красовалось чернильное пятно, а волосы стояли дыбом — видимо, в поисках наиболее удачной фразы она то и дело запускала в них руки. — Может, подождете? Роберт вернется и отвезет вас домой.

— Нет, спасибо, Минерва. Я с удовольствием напилась чаю. Вот увидишь, что мы с Дианой сделали со студией. Ну, а теперь, если хочешь послушаться доброго совета, ступай наверх и причешись. А заодно и умойся. Не стоит давать мужу предлог сравнивать себя с другой женщиной. Ты же не собираешься проигрывать каждое сражение. Верно?

— Ей-богу, иной раз я просто не понимаю, что у нее на уме, — пожаловалась Мин, как только за Вивьен захлопнулась дверь. — О проклятие! Булочек уже не осталось! Поделом мне — так и знала, что Вивьен слопает все без остатка.

Не говоря ни слова, я вынула из духовки оставшуюся часть булочек и подложила варенья в вазочку. Потом спустилась под лестницу достать кувшинчик, который приметила еще накануне — с ручкой в виде сплетенных ветвей ивы. Он был очень миленький. Увы, кувшинчика там не было. Я решила, что это на редкость странно. Насколько мне было известно, со вчерашнего дня никто, кроме меня, не лазил в кладовку.

— Через две недели мой день рождения, — объявила Элинор. Подняв тарелку, она высыпала в рот крошки от булочек.

— Боже, дорогая! — возмутилась Мин. — Никогда так не делай! Что бы ты хотела получить в подарок? Как насчет новой куклы?

— Может, попросить Джорджа Прайка выстроить для тебя маленькую хижину в лесу? — предложила я.

Элинор, только что отправившая в рот новую порцию крошек, вспыхнула, поперхнулась и принялась кашлять. — Великолепная идея! — буркнул Вильям. По-моему, это были первые его слова за весь вечер. — А я буду использовать ее как свою штаб-квартиру.

— Нет, ни за что! Она будет только моя, слышишь?! Ну… когда-нибудь, конечно, я тебя пущу… может быть. И почему тебе всегда нужно всюду влезть? Просто не можешь удержаться. А булочек опять нет…

— Отличная мысль, — загорелась Мин. — Надеюсь, Джордж Прайк сможет сколотить гвоздями несколько досок.

— Да, и чтобы в ней было два маленьких окошечка! — мечтательно протянула Элинор. — А спереди — дверь с почтовым ящиком. Как вы думаете, можно будет сделать еще и почтовый ящик?

— Легче легкого, — успокоила ее я. — Завтра, когда поеду в Грейт-Своссер, спрошу мистера Рэнсома, может, у него есть. Хорошо бы маленький, латунный. По-моему, у него можно достать все, что только душа пожелает.

— Настоящий ящик для писем! Сначала я подумала, может, просто сделать щель для писем? Но настоящий почтовый ящик во сто раз лучше!

— Я сошью тебе шторы, — пообещала я, тоже загоревшись этой идеей.

— О-о, как здорово! Можно розовые, в цветочек?

В этот момент в кухню вошел Роберт.

— Ради всего святого, дорогая, помолчи хоть минутку, — взмолилась Мин. — Роберт, может, на следующей неделе пригласим Джеральда к ужину? Кстати, это идея Дэйзи. Она сказала, что один человек ничего не меняет. Очень мило с ее стороны, как ты считаешь?

Нахмуренный лоб Роберта разгладился. Лицо его тут же просветлело.

— Я спрошу его. Спасибо огромное, Диана. Очень вам благодарен. Бедный малый так переживает.

Мы решили пригласить Джеральда на среду. Элинор, перебравшись поближе ко мне, украдкой открыла портфель и кивком предложила мне заглянуть в него. В портфеле, зажатый между учебниками и тетрадками, притулился большой коричневый бумажный пакет с яблоками. Я одобрительно подняла вверх большой палец, и Элинор в ответ заговорщически хихикнула. Накануне вечером я отнесла к ней в комнату купленную для нее бумагу и положила на подушку записку, в которой написала, что тоже буду рада с ней дружить. Вечером, когда я готовила ужин, Элинор пробралась на кухню и, подкравшись сзади, порывисто обхватила меня за талию.

— Бумага просто замечательная. Такой желтой у меня никогда еще не было. Только голубая и коричневая. Спасибо вам огромное! Я бы тоже хотела сделать вам какой-нибудь подарок.

— А как насчет салфетки? Забыла?

— Ой, правда! Я вырежу вам желтую салфетку! Классно! Но я бы тоже хотела что-то купить. Это ведь не одно и то же?

— Нет, не одно и то же. Но все равно очень приятно. Главное — это сам подарок, а не сколько ты за него заплатила.

— Что ж, неплохо, конечно, учитывая, что у меня совсем не осталось карманных денег. А может, вы подскажете, что бы мне такое сделать, чтобы порадовать вас тоже?

— Ну… если ты действительно хочешь меня порадовать, тогда скажу. Я была бы просто счастлива, если бы ты больше не забегала к мистеру Биллю за печеньем. Видишь ли, от печенья только толстеешь, а пользы никакой.

— Но… бедный мистер Билль! Он всегда говорит, что у него сердце радуется, когда я прихожу…

— Тогда покупай вместо печенья яблоки. Стоят они столько же, а пользы от них на порядок больше.

Пообедав, мы перебрались в студию — пить кофе. Я то и дело подкладывала дрова в камин, и сейчас в комнате царило приятное тепло. Поскольку ни в одном из бра не оказалось лампочек, я зажгла свечи. Увидев, во что превратилась комната, Мин порывисто сжала мне руку:

— Дэйзи, ты просто гений! Самая настоящая волшебница! Как ты считаешь, Роберт? Ну, разве это не чудо?

Роберт, так и застывший с подносом в руках, оглядывался по сторонам, беззвучно открывая и закрывая рот и не в силах что-то сказать.

Я полюбопытствовала, удалось ли ему на обратном пути домой завернуть в рощицу — посмотреть, как идут дела у Джорджа Прайка.

— Да, заглянул минут на пять. Не могу сказать, что потрясен. Я бы сказал, все это можно было бы сделать за пару часов, не больше. Кстати, когда я поинтересовался, чем он занимался весь день, знаете, что он ответил? Что потратил чертову пропасть времени на болтливых баб. Вообще-то он выразился несколько иначе, но смысл остается тот же.

Роберт коротко хохотнул. А я почувствовала себя на редкость неловко.

— Кучу времени?! — возмутилась я. — Да он и пальцем бы не пошевелил, если бы я не стояла у него над душой!

— Что ты решил насчет него, дорогой? — спросила Мин. — Не можем же мы платить ему за то, что он бьет баклуши?

— Не знаю, — нахмурившись, бросил Роберт. — Надо подумать.

— Понятно… Это значит, что ты, как обычно, не станешь делать ничего. Я заранее могла сказать, что так и будет, но сейчас мне слишком удобно и хорошо, чтобы ссориться по этому поводу. Тем более что Дэйзи придумала такой чудесный подарок для Элинор.

Мы так долго обсуждали идею выстроить ей домик в лесу, что опомнились, только когда огонь в камине почти потух. Неожиданно мысль о лесной хижине страшно понравилась Роберту — он сказал, что тоже выстроил себе домик на дереве, когда ему было двенадцать. Так что, вопреки моим страхам, мы давно не проводили вечер так приятно.

Глава 13

Утром мы с Мин отправились в Грейт-Своссер. Я высадила ее возле больницы, а сама заехала к мистеру Рэнсому, купила новый утюг, свечи, маленькую ручную машинку для пескоструйной очистки и почтовый ящик для Элли. После чего отправилась в магазин одежды и уже лично для себя приобрела двое джинсов, толстый шерстяной свитер синего цвета и такое же синее пальто с капюшоном и деревянными пуговицами.

Рядом притулилась лавка, где торговали антиквариатом и старинными безделушками. Как и в большинстве такого рода лавчонок, большую часть вещей просто нельзя было видеть без содрогания. Я рассеянно разглядывала выставленные в витрине ночные горшки, старинные утюги и латунные дверные молотки. Внезапно взгляд мой остановился на знакомом кувшинчике с ручкой из ветвей ивы, который я так долго и безуспешно искала вчера под лестницей. Решившись, я толкнула дверь и вошла. Хозяин лавки, щупленький старичок с трясущимися руками, грелся в кресле у очага. Я попросила разрешения посмотреть кувшинчик поближе. Это был тот самый — я тут же узнала характерную щербинку возле горлышка, которую запомнила еще накануне. Естественно, я поинтересовалась, как он к нему попал. Старичок охотно объяснил, что кувшин принес какой-то светловолосый мальчишка.

Вообще говоря, этот мальчик за последние несколько месяцев принес ему немало вещиц, добавил он. Старичок явно обрадовался возможности поговорить — думаю, к нему нечасто заглядывали покупатели. Ему бросилось в глаза, что мальчик, который принес кувшин, говорил на редкость чисто, по-городскому. Выложив на прилавок несколько монет, я купила кувшин и вышла из лавки.

Вернувшись, я отнесла кувшин назад в кладовку. Честно говоря, я еще не решила, что скажу Вильяму. Тут нужна была особая деликатность — иначе без скандала не обойтись. Мы с Мин как раз доедали грибной жульен на гренках, когда колокольчик у двери пронзительно зазвонил.

— Забавно, что в последнее время он звонит то и дело, — усмехнулась Мин. — Наверное, это первая из твоих претенденток? Сейчас я уйду. Только положу себе еще капельку этого изумительного пудинга и оставлю вас наедине.

Я открыла заднюю дверь.

— Миссис Баттер. Я прочитала ваше объявление. Меня все устраивает.

Честно говоря, увидев ее, я слегка опешила. Женщине, должно быть, уже перевалило за шестьдесят. Низенькая и щуплая, она была одета в элегантное и на вид довольно дорогое темно-синее пальто, на руках у нее красовались перчатки из тонкой кожи. Завитые и тщательно уложенные волосы вытравлены до платиново-серебристого цвета, лицо покрывал толстый слой косметики, отчего оно казалось кукольно-розовым. Глаза были густо обведены синим, а угольно-черные ресницы слиплись от туши. Мин, увидев подобную красоту, наверняка тут же указала бы ей на дверь. Я пригласила ее войти.

— Ох ты! — пробормотала она, оглядываясь. — Какой у вас дом! Он ведь очень старинный, да? Ах, как романтично! Мне это по душе — сама страсть как люблю романтику. Но, как говорят, в каждой колоде — по валету…

— Что? — удивилась я, когда мне удалось наконец вставить слово.

— Вот именно. Я хочу сказать, что в таком большом доме всегда пропасть возни с уборкой.

— Давайте я покажу вам весь дом, чтобы вы поняли, о чем идет речь, — предложила я, почувствовав, что в груди у меня робко шевельнулась надежда.

Миссис Баттер проворно обежала весь дом и сунула нос в каждую щель, так что под конец я мечтала только о том, как бы от нее избавиться. В кухню мы вернулись в гробовом молчании. Прислонившись к еще теплой плите, я ждала, мысленно готовясь услышать, что работы в доме непочатый край и что на такое она не рассчитывала. Миссис Баттер выжидательно посмотрела на меня… и вдруг начала смеяться.

— Бог свидетель, наверное, я на старости лет совсем из ума выжила! Но вот, поди ж ты, страсть, как люблю, когда мне бросают вызов! Видите ли, с тех пор как мой Стен уехал в Эбрахамс-Босом, я просто помираю со скуки. Ну, и лишние деньги, конечно, никогда не помешают. Лучше уж уставать от работы, чем от скуки, верно? Так что скажете, мисс… как вы сказали, вас зовут?

— Мисс Фэйрфакс. Но можете называть меня просто Диана.

— Спасибо, непременно, но только не на работе, хорошо? Терпеть не могу фамильярности, знаете ли. Когда один работает, а другой платит деньги, это меняет дело.

— Я поговорю с миссис Вестон и вечером позвоню вам, хорошо? — Я уже объяснила ей, что только временно занимаюсь хозяйством. К тому же сначала нужно было побеседовать с другими желающими, а уже потом решать, кого взять.

Миссис Баттер встала, собираясь уходить, и принялась натягивать перчатки, палец за пальцем. Я проводила ее до двери и занялась тестом, чтобы приготовить бисквит. Потом, сунув его в духовку, взялась гладить белье. Я как раз успела покончить с десятой рубашкой, когда колокольчик у задней двери снова задребезжал. К этому времени я уже устала до такой степени, что была рада возможности отставить утюг в сторону. Явившаяся по моему объявлению миссис Брюер, на редкость угрюмая особа, не понравилась мне с первого же взгляда. Третья, Мэтти Пим, оказалась ничуть не лучше. Начала она с того, что принялась жаловаться на слабое здоровье, а хворей у нее было столько, что я удивилась, как она вообще еще жива. К тому же, сказала она, отдуваясь, из деревни сюда путь неблизкий, так что без чашечки чаю ей не обойтись, иначе она ни на что не будет годна. Короче, я решила, что она тоже не подойдет.

За чаем, подав к столу восхитительный бисквит, я рассказала Мин и детям о миссис Баттер.

— Только есть в ней нечто странное. Не могу сказать, что именно, но это не дает мне покоя.

— Может, маленькие черные усики над верхней губой? — предположила Мин.

— Нет. Чего-то в этом роде я ожидала. Скорее, это ее ресницы… сдается мне, что они накладные. И однако она производит впечатление работящей, честной женщины. И разумной к тому же. А что еще от нее требуется, верно? Вообще-то, если честно, она мне понравилась.

— А по дому она возится тоже в накладных ресницах? — удивилась Элинор. — Что, у нее своих, что ли, нет?

— Понятия не имею. Бровей у нее точно нет, она просто нарисовала их карандашом. В точности как это делали актрисы в ее молодости. У меня сложилось впечатление, что эта особа любит порядок. И потом, она неглупая, жизнерадостная… словом, она мне понравилась.

— В точности как ты сама, Дэйзи, — с улыбкой сказала Мин. — Держу пари, вкусы у вас разные, но зато по части любви к порядку вы с ней — два сапога пара. А вот я только слоняюсь по дому, думаю о чем-то своем, а беспорядок замечу, только если что-нибудь свалится мне прямо на голову. Наверное, это говорит о моем эгоизме.

После ужина Роберт сварил кофе, а Мин и я поднялись в студию.

Мин попыталась подбросить в камин полено, но задела обожженной рукой за корзину с дровами и сморщилась от боли.

— Боже, как мне надоела эта проклятая рука! Все время за что-то цепляется! В жизни своей мне ничто так не мешало, как она! Впрочем, я, должно быть, сошла с ума — жалуюсь и ною, и это когда ты с ангельским терпением везешь на своих плечах весь дом. Прости, Дэйзи. Надеюсь, ты не будешь считать меня неблагодарной.

Поскольку она только сегодня успела поблагодарить меня уже как минимум раз двадцать, у меня не было ни малейших оснований обвинять ее в неблагодарности.

В комнату с кофейным подносом в руках вошел Роберт.

— Какая все-таки замечательная вещь камин, правда? Бедняга Джордж Прайк — кажется, мы лишили его значительной доли дохода, — произнесла Мин.

— Кстати, насчет дохода. Я тут совершенно случайно обнаружила, что Вильям тоже нашел способ, как добавить кое-что к своим карманным деньгам. Оказывается, он взялся поставлять товар в антикварную лавку.

И хотя сказано это было самым непринужденным тоном, Роберт и Мин испуганно уставились на меня, словно не веря собственным ушам. Пришлось рассказать им о злополучном кувшинчике с витой ручкой из ивовых листьев. Выслушав все до конца, Роберт со свистом втянул в себя воздух и отвернулся к огню. В свете пылающих дров его нахмуренное лицо стало похоже на маску горгульи.

— О боже, — простонала Мин. Казалось, она вот-вот расплачется. — Ты уверена, что это тот самый кувшин? Не может быть… Вильям! В конце концов, в школе Грейт-Своссера сколько угодно светловолосых мальчишек. Стащить из дома какую-то вещь, а потом отнести ее в лавку… это так ужасно… бесчестно! Но ведь у него достаточно карманных денег. А одежду, письменные принадлежности, книги и все такое я ему покупаю сама…

— Марихуана стоит намного дороже, чем карандаши.

— Что?!

Роберт подскочил, точно ужаленный.

— Вильям курит марихуану.

Роберт заметался из угла в угол, словно раненый зверь в клетке. Лицо его пылало гневом. Кулаки сжимались от бессильной ярости. Но я храбро продолжала:

— Все указывает на это. Вспомните только его бессмысленное хихиканье, расширенные зрачки, эти переходы от мрачности к беспричинному веселью и все остальное. Кстати, его комната просто-таки пропахла этой гадостью насквозь. К тому же я, когда убиралась там, обнаружила пачку сигаретной бумаги с оторванным клочком. В Кембридже полным-полно таких, кто курит марихуану, в том числе и среди студентов. Когда-то я сама ее пробовала…

— В жизни не слышал такой возмутительной чуши! — прорычал Роберт, заикаясь от злобы и ярости. — Вильяму всего двенадцать! Он еще ребенок! А эти перепады настроения… это хихиканье… все это трудности подросткового возраста! Как вы посмели… обвинить моего сына в том, что он наркоман… да как у вас только язык повернулся?!

— Вы можете возмущаться сколько угодно, это ваше право, — бросила я, тоже разозлившись. — Но это не совсем то, что я хотела сказать. У меня нет никаких сомнений, что другие мальчики в школе… — вы ведь сами, кажется, говорили, что все его приятели намного старше его — …курят марихуану, а Вильям просто пытается им подражать. Возможно, его заставили. Но я думаю…

— А вот я лично думаю, что вы слишком дали волю своему богатому воображению, — яростно фыркнув, перебил меня Роберт. — Вы, похоже, не только взялись вести хозяйство у меня в доме, но еще и воспитывать моих собственных детей! А дальше что? Что еще втемяшится вам в голову — что Элли торгует собой на улицах?!

— Роберт! Замолчи немедленно! И прекрати строить из себя идиота! — оборвала его Мин. — Я думаю, Дэйзи права! С Вильямом явно что-то не так. Честно говоря, я и сама давно уже заметила, что временами он ведет себя странно. Но мне казалось, он просто растет и все такое… Послушайте, давайте обсудим все спокойно, хорошо? Что толку кричать и оскорблять друг друга? Ведь этим делу не поможешь.

— Еще чего! Будь я проклят, если стану это обсуждать! Сказала тоже — успокоиться! Да я зол, как сто чертей, и не собираюсь этого скрывать! И немедленно поговорю с Вильямом!

Роберт пулей вылетел из комнаты. Дверь с грохотом ударилась о косяк.

— Ох, Дэйзи, прости! Проклятие, опять эта рука! Снова ее зацепила — наверное, уже в сотый раз. Не обращай внимания на Роберта, хорошо? Он вспыхивает, как порох, орет на всех, а потом ему самому становится стыдно. Это просто шок, вот и все.

— Ну, думаю, я тоже хороша — можно было преподнести все это более тактично, — криво усмехнулась я, вдруг расстроившись чуть ли не до слез. — Я догадывалась, что он разозлится, и от этого чувствовала себя не в своей тарелке. — О боже, пойду-ка я лучше помою посуду. А потом спать. А вы с Робертом обсудите это без меня. Теперь он, наверное, просто возненавидит меня после всего этого… Может, мне лучше уехать? Прямо завтра утром?

— О нет! Дэйзи, даже не думай об этом! Я тебе не позволю.

Мин помогла мне вымыть посуду — насколько это было в ее силах. Я была рада — мне не хотелось оставаться одной. А потом мы с Хэм отправились к себе, а Мин вернулась в студию — дожидаться Роберта. Странно, хотя я чувствовала себя так, словно меня пару раз подряд пропустили через мясорубку, но сон бежал от меня. Мысли роились у меня в голове, словно вспугнутые пчелы. Лежа в постели, я вновь и вновь мысленно возвращалась к тому, что случилось.

Правильно ли я поступила? Может, лучше было бы промолчать и не совать свой нос в чужие дела? Рано или поздно они бы и сами догадались… да, но, возможно, тогда для Вильяма все было бы уже кончено. Одному Богу известно, на что он решился бы потом, перетаскав из дома все, что можно. Наверное, благоразумнее было бы рассказать обо всем Мин, предоставив ей самой сообщить об этом мужу. Да, наверное, так было бы лучше.

«Как он смеет срывать на мне свой дурной нрав, — возмущалась я про себя. — И это когда я все утро гладила его чертовы рубашки! Я едва не сорвалась с постели, чтобы не швырнуть в него утюгом. Нет, лучше порвать их в клочья. Или нет — можно подыскать более интересный вариант. Более поэтичный, скажем так. Например: Роберт обожает Грея… я ненавижу Роберта… Нет, так не пойдет. Пора остановиться». К часу ночи я измучилась окончательно.

Проснулась я, когда солнце уже заливало лучами комнату. Вздрогнув, я бросила взгляд на часы. Четверть девятого! Вылетев из комнаты, я, как была, в халате, кубарем скатилась вниз по лестнице. Мин уже была на кухне — пыталась одной рукой поставить на огонь чайник. Стол был заставлен грязными тарелками. Я заметила пустую коробку из-под хлопьев.

— Боюсь, я проспала, — виновато потупилась я. — Господи помилуй! Совсем забыла — через полчаса явится миссис Баттер! Бегу одеваться. Держу пари, все, кто до девяти утра бродят по дому в халате и шлепанцах, для нее дети сатаны.

Я спустилась вниз, полностью одетая, как раз в тот момент, когда миссис Баттер позвонила в дверь. На ней был чистейший передник. А высветленные кудряшки она повязала шарфом, специально в тон кримпленовым брюкам, решила я про себя.

Я рассчитывала первые несколько дней приглядывать за миссис Баттер — показывать ей, что и как, — но минут через пять поняла, что это излишне. Миссис Баттер лучше меня знала, что делать. Она накинулась на работу с таким энтузиазмом и рвением, что любой армейский сержант зарыдал бы от умиления. В результате я оставила ее драить полы, а сама с легким сердцем взялась за утюг.

В одиннадцать я приготовила чай и познакомила Мин и миссис Баттер друг с другом. Острый глаз миссис Баттер приметил все: и порванные джинсы Мин, и прохудившиеся рукава свитера.

— Ну, по одежке встречают, по уму провожают, — мудро заметила миссис Баттер. — Ничего страшного. Конечно, не совсем то, к чему я привыкла. Ну, да не беда. На другой траве, как говорится, телок только жирует. Вот вам списочек того, что мне потребуется.

Она торжественно вручила мне целый список, где значилась куча вещей: метилированный спирт, проволочная мочалка для чистки кастрюль, чистящий порошок и бура.

— А дети у вас есть, миссис Баттер? — вежливо поинтересовалась Мин.

Я заметила, что ей стоило немалого труда принять невозмутимый вид.

— Только один, мэм. Роланд… но я зову его Роли. Маленькие детки — маленькие бедки, подросли детки — подросли и бедки. Одна головная боль с этим парнем. Но… молчу. Плоха та птица, что пачкает собственное гнездо, знаете ли.

Она покосилась на Мин, и та, чтобы скрыть смешок, сделала вид, что закашлялась. Решив вмешаться, я похлопала Мин по спине, и та наконец немного успокоилась.

— Мин, как тебе не стыдно! Я уверена, она догадалась, что ты над ней смеешься, — возмутилась я, когда за миссис Баттер закрылась дверь.

— Прости, пожалуйста, — с раскаянием проговорила Мин. И тут же снова расхохоталась. — Я не хотела ее обидеть, но она такая смешная. И тут она еще сказала, что ее сына зовут Роланд. Представляешь — Роланд Баттер! Ролл-эн-баттер [10], подумать только!

Пока миссис Баттер, словно смерч, носилась по библиотеке, переворачивая все вверх дном, я вытащила машинку для пескоструйной очистки, которую мне всучил мистер Рэнсом, и воткнула вилку в розетку. Кухонный стол был сплошь заляпан краской и чернилами, оставшимися, вероятно, еще с тех времен, когда дети были совсем маленькими. Поверхность его напоминала старческое лицо, изрезанное морщинами, только каждая трещинка была забита черт знает чем: жевательной резинкой, грязью, пылью, крошками пищи, которые скапливались там много лет. Взяв в руки машинку, я принялась за дело. Стол был довольно большой, но через три четверти часа его было просто не узнать.

— Ну, моя дорогая, вы сделали великое дело! — одобрительно закивала миссис Баттер. — Осталось только протереть как следует, и порядок.

Мин спустилась попрощаться с миссис Баттер, а заодно поблагодарить ее за все. Благодаря ее трудам вскоре выяснилось, что мне практически нечего делать — только приготовить чай, а потом ужин. Утром по почте прислали какие-то книги, но я слишком устала, так что решила, что они подождут до завтра. Свистнув Хэм, я отправилась прогуляться.

Ночью поднялся небольшой ветерок и слегка потеплело, так что инея на деревьях уже не было, однако черные силуэты исполинских дубов и тисов на фоне ослепительно белого снега и бледно-голубого, словно заледеневшего неба глядели потрясающе.

Обогнув дом, я спустилась вниз по склону холма, пролезла через прореху в изгороди и оказалась в лесу. Внезапно деревья раздвинулись, и я оказалась на берегу темного озера. Гладкая поверхность его отливала металлическим блеском, словно ртуть. Для меня это было полной неожиданностью — о существовании озера, насколько я помню, не упоминала ни одна живая душа. Несколько уток озабоченно сновали в камышах туда-сюда, разбивая клювами хрупкую корочку льда и что-то вылавливая в тине. Хэм, увидев их, коротко, равнодушно гавкнула. Потом, убедившись, что уткам нет до нее никакого дела, забегала вдоль берега в поисках подходящей палки. Почти посреди озера я заметила крохотный островок, вдоль берега которого величественно скользил по воде лебедь.

Это было так красиво, что у меня защемило сердце. Тут я снова вспомнила о Роберте и бессильно выругалась. С каким бы удовольствием я вернулась сюда летом, когда все тут будет покрыто буйной зеленью, а холодное зимнее небо согреется и станет ярко-голубым! Я вновь погрузилась в уныние. Конечно, уверяла я себя, не для того судьбе было угодно после стольких лет свести нас с Мин, чтобы вновь разрушить нашу дружбу. Ах, если бы только не Роберт, угрожающей тенью маячивший где-то на горизонте!

На берегу стоял лодочный сарай. Я направилась к нему, решив взглянуть на него поближе и наслаждаясь видом темной воды, загадочно поблескивающей в двух шагах от моих ног. Хэм, подобрав где-то палку, поскакала следом. Дверь, немного разбухшая, поддалась не сразу, но я поднатужилась — и она распахнулась. Наверху, над водой, была всего одна комната, заваленная пожелтевшими от времени газетами и пожухлыми листьями, вся в клочьях паутины, но довольно сухая. Три окна прелестной ромбовидной формы выходили на озеро. А внизу покачивались на воде две лодки.

Я подошла к окну и бросила взгляд на островок. Лебедь вдруг забил лапками по воде, взмахнул крыльями и поднялся в воздух. И тут мне в голову внезапно пришла одна идея — настолько великолепная, что я, забыв обо всем, ринулась домой, спеша поделиться ею с Мин. Влетев в дом, я сбросила пальто и вихрем помчалась на кухню. За столом, уткнувшись в газету, сидел Роберт.

Я словно приросла к порогу, но он уже заметил меня и встал.

— Прошу. — Он махнул рукой в сторону стула. — Я нарочно вернулся домой пораньше, чтобы поговорить с вами, пока детей еще нет.

По лицу его скользнула улыбка, брови взлетели вверх, и на лице появилось нарочито испуганное выражение.

— Обещаю, что не стану кричать на вас. Но мне действительно нужно поговорить с вами, Диана.

Он выжидательно смотрел на меня. Я села, постаравшись сделать это с самым непринужденным видом, на который только была способна. Должно быть, вид у меня был довольно-таки забавный, потому что Роберт вдруг рассмеялся.

— Вы сейчас похожи на испуганного зверька, готового защищаться. Очевидно, я кажусь вам настоящим чудовищем. Простите меня за вчерашнее. Что мне сделать, чтобы вы забыли о том, сколько грубостей я вам наговорил? Я вел себя как полный идиот и заслуживаю хорошей трепки.

— Интересное начало, — улыбнулась я. — Что ж, я вас слушаю.

— Конечно, я понимаю, этого недостаточно. Тем более после того, как вы столько сделали для нас — возились по дому, стирали, убирали, готовили всякие вкусные вещи, чтобы выручить Мин. Благодаря вам, Диана, наша жизнь стала совсем другой. А я… я обидел вас… наговорил вам грубостей. Да и до этого тоже… Если бы вы только знали, как мне стыдно смотреть вам в глаза! Скажите, есть ли хоть крохотная вероятность, что когда-нибудь вы сможете простить меня?

— Конечно. Могу даже устроить вам трепку, если от этого вам станет легче.

Роберт явно протягивал мне оливковую ветвь. Сказать по правде, я вдруг так обрадовалась, что на мгновение мне даже стало стыдно.

— Вчера я разозлился как черт — понимаете, мне была невыносима сама мысль о том, что Вильям нас обманывает. Это ужасно — знать, что твой собственный сын лжет, глядя тебе в глаза, таскает из дома вещи… словно мы враги ему…

— Понимаю. Любой отец на вашем месте чувствовал бы то же самое. Вы тут ни при чем, все это нормально. Мне просто не стоило так переживать. Видите ли, это моя ахиллесова пята — я слишком многое принимаю всерьез.

Роберт удивленно поднял брови:

— Вот уж никогда бы не сказал. На меня вы произвели впечатление человека, всегда уверенного в своей правоте. Мне бы и в голову не пришло, что вы переживаете. Тогда я вдвойне виноват.

Я с улыбкой покачала головой.

— Конечно, вы оказались правы насчет наркотиков, — тяжело вздохнув, продолжал Роберт. — Сначала Вильям все отрицал… потом сознался. Эх, бедняга! Видите ли, его дразнили… считали, что он задирает нос потому, что живет в большом доме. Старшие мальчики вечно гоняли его с поручениями, как собачку. Вот Вильям и старался стать таким, как они. Возможно, потому, что боялся. Честно говоря, я в растерянности…

Роберт с расстроенным видом тяжело опустился в кресло и подпер голову ладонью.

— И вы считаете, что это подходящая школа для Вильяма?!

— Я считаю, что это неподходящая школа для кого бы то ни было. Там правят бал зависть и желание унизить другого. Те, кто хочет выжить, должны быть как все. Им, как и их родителям, приходится глумиться над тем, что всегда было предметом уважения и восхищения, над величайшими человеческими ценностями… музыкой, литературой, историей. И все лишь для того, чтобы скрыть от других собственное невежество. Если бы вы знали, как мне порой тяжело!

Роберт скрипнул зубами и невидящим взглядом уставился в потолок. «Господи, да ведь он же Гамлет, — пронеслось у меня в голове. — Умный, тонкий, чувствительный — и при этом такой же нерешительный, как бедный принц Датский».

— Если я оставлю преподавание и стану управлять поместьем, Вильям сможет пойти в нормальную школу. Да, видимо, ничего не поделаешь. Я просто не имею морального права жертвовать сыном ради своего счастья.

— Думаю, наверняка есть и другой выход… только пока не знаю, какой.

— Спасибо вам, Диана. Спасибо за ваше великодушие. Вчера, после разговора с Вильямом, я долго не мог уснуть. Лежал… думал… снова и снова прокручивал в уме наш разговор. Злился, упрекал себя… и вдруг вместо Вильяма я подумал о вас. И только тут у меня впервые открылись глаза. Внезапно я понял, скольким я вам обязан. Вы открыли нам глаза на то, чего мы просто не замечали. Я ваш вечный должник, Диана. И тогда я дал слово, что найду вас и буду умолять вас простить меня. Но вы оказались еще более великодушны, чем я надеялся. Теперь, если я случайно забудусь, напомните мне этот наш разговор. А еще лучше — просто дайте мне пинка.

— Простите, Роберт. Ничего не выйдет. Видите ли, я страшная трусиха, поэтому бью только тех, кто слабее меня.

От души расхохотавшись, Роберт крепко сжал мою руку. Это был чисто дружеский жест, без малейшего намека на флирт, но когда я отняла свою руку, то еще долго чувствовала тепло и крепкое пожатие его пальцев.

— Ах да, совсем забыл, — с улыбкой спохватился он. — Вам приглашение — на бал в Сент-Лоренс. В следующую субботу. Мы с Мин тоже приглашены. Скажите, вы согласны?

— Что ж, считайте, что я согласна. А теперь… как насчет чая?

— Я сейчас приготовлю. Вообще говоря, это, пожалуй, единственное, что я умею делать — на кухне, разумеется.

Пока Роберт заваривал чай, а я нарезала хлеб для тостов, мы успели обсудить миссис Баттер. Мое описание рассмешило Роберта. Он даже сказал, что с нетерпением будет ждать возможности увидеть наше новое приобретение. Потом, сославшись на необходимость проверить тетради, Роберт поднялся к себе. А я пока разделала курицу, почистила картошку, собираясь ее поджарить, и начала готовить соус из сельдерея с яблоками. Мин и дети явились практически одновременно, и мы принялись обсуждать предстоящий бал.

— Почему бы нам не позвать заодно и Чарльза? — предложила Мин.

— Чарльз, если ты помнишь, — ответила я, — к этому времени уже уедет в Южную Африку. Так что придется мне, видно, искать для этого кого-то другого.

— Можешь потанцевать с Робертом, — великодушно предложила Мин, — только с Чарльзом было бы сексуальнее. Ой, представляю себе, как будет шокирована бедная мисс Мингот! Глупышка сохнет по Роберту бог знает сколько лет. Держу пари, она просто взбесится от ревности! Сколько раз я уже просила его нагрубить ей — может, хоть тогда она обидится и найдет себе кого-то другого.

— Это вы о чем? — поинтересовался, входя, Роберт. — Кажется, я слышал свое имя? Между прочим, а где тосты? Неужели ничего не осталось?

— Я как раз рассказывала Дэйзи о мисс Мингот. Бедняга краснеет как помидор всякий раз, как видит тебя. А когда ты в прошлый раз подал ей чашку чаю, я уж перепугалась, как бы эта дурочка не хлопнулась в обморок.

— Между прочим, я тут ни при чем. Я никогда не давал ей ни малейшего повода, — заикаясь, принялся оправдываться Роберт. — По-моему, ты все это просто выдумала.

Мин изнемогала от смеха.

— Мисс Мингот просто несчастная, одинокая женщина, и мы должны быть особенно внимательны к ней, — пробормотал Роберт.

После ужина Роберт вновь отправился проверять тетради. А мы с Мин, оставшись вдвоем, долго еще говорили обо всем — о Вильяме, о ее покойной матери. Потом разговор как-то незаметно перешел на другое. Мы принялись обсуждать свою жизнь, гадая, какой бы она была, сложись все по-другому, и что бы мы изменили в ней, будь на то наша воля. Мне внезапно пришло в голову, как иной раз все может измениться за какие-то полчаса. После того разговора на кухне я поймала себя на том, что ненависть к Роберту, душившая меня, вдруг исчезла. Забыв о том, что еще утром с радостью придушила бы его собственными руками, теперь я с искренним интересом слушала, чего бы он хотел добиться, если бы все было в его власти.

Глава 14

Собираясь к Чарльзу на обед, я вымыла и тщательно уложила волосы и сменила толстую куртку на пальто из белого кашемира. Потом влезла в чистые джинсы, почистила туфли и привела в порядок ногти. Учитывая мой скудный гардероб, это было самое большее, что я могла сделать.

День выдался чудесный — холодное зимнее солнце заливало мерцающим светом заснеженные холмы, а небо было таким пронзительно-голубым, что на него больно было смотреть. В свете дня Майлкросс-парк производил ошеломляющее впечатление — на несколько миль вокруг я не заметила ни одной сломанной изгороди, ни одного неубранного поля — даже кусты выглядели приглаженными и прилизанными, словно кто-то прошелся по ним расческой! Не успела я подъехать, как Горас уже открыл дверь.

Я поздоровалась. Глядя на меня сквозь толстые линзы очков, он вежливо улыбнулся в ответ. Потом снял с меня пальто — так бережно, словно это была пелерина из соболей, — и провел меня сначала в студию, а оттуда — в зимний сад и оранжерею.

— Как красиво! — вздохнула я, восхищенно оглядываясь по сторонам. Чего тут только не было! Лилии, гиацинты, амариллисы, орхидеи, какие-то совсем уже экзотические растения, которых я и названий-то не знала! — Все так современно… и в то же время чудесно сочетается с остальным домом.

— Это все заслуга Чарльза — оранжереи и зимний сад строились по его проекту. Чтобы сохранить единство стиля, он приказал, чтобы окна и двери тут были точно такие же, как в доме. Это его самое любимое место. Наверное, потому, что здесь все время свет. Чарльз очень скучает по Южной Африке — говорит, что в Англии ему темно и тесно. Может быть, шабли? Чарльз попросил передать вам извинение, если он немного опоздает, и составить вам компанию.

Подметив его неожиданное оживление, я решила, что Горас, должно быть, искренне восхищается Чарльзом.

— А вот и я. Десять минут — и я к вашим услугам, — весело бросил вошедший в эту минуту Чарльз. — Прошу прощения, меня задержал очень важный клиент. Позвонил без предупреждения, так что пришлось ехать. Если бы не вы, Диана, я бы ни за что не решился удрать от него так скоро.

Сегодня он выглядел совсем иначе. Так мне, во всяком случае, показалось. Загар, покрывавший его лицо, стал как будто темнее, и от этого Чарльз казался старше. На нем были бриджи для верховой езды, рубашка с расстегнутым воротом и черный пуловер из мягкой шерсти. Увидев меня, он улыбнулся, и я вновь подпала под очарование этого человека. Взяв из рук Гораса бокалы, он улыбнулся и подал один мне.

— Не замерзнете, если я предложу пообедать здесь?

Он махнул рукой в сторону столика, где уже стояло два прибора.

— Что вы! Здесь так чудесно! И потом, знаете ли, если уж я выжила целую неделю в Вестон-холле и не превратилась в снеговика, то теперь мне ничто не страшно. Сейчас я, кажется, отдала бы все на свете за возможность понежиться в горячей ванне.

Чарльз захохотал.

— Настоящий английский загородный дом, верно? Когда меня в первый раз пригласили туда на обед, я был вынужден незаметно удрать из-за стола и достать из машины свитер, иначе я попросту умер бы от холода.

— Главная прелесть Мин в том, что она видит все свои огрехи, но ничуть не расстраивается. Она никогда не злится, не раздражается и не комплексует. Напротив, она совершенно счастлива и весела, как птичка.

— Да, именно это я и имел в виду — ее совершенно не заботит, что о ней думают. Поэтому, несмотря на то, что кормят там отвратительно, и на жуткий холод, я с большей радостью приму приглашение пообедать в Вестон-холле, чем в любом другом доме Ланкашира. Кстати, вы давно знаете Мин? Наверное, познакомились в Оксфорде?

И пока Горас бесшумно накрывал на стол, расставляя тарелки с нежнейшими фрикадельками из ягненка, вазочки с салатами и сыр, я рассказала Чарльзу все, начиная с того самого дня, когда впервые увидела Мин и взялась ее опекать. Чарльз замечательно умел слушать. Казалось, ему было интересно все вплоть до мельчайших подробностей. Стоило мне мимоходом упомянуть о ссоре, после которой мы не виделись почти пятнадцать лет, как он вцепился в меня мертвой хваткой и не отставал, пока не вытянул из меня эту историю, к тому же во всех деталях.

— Стало быть, это и был ваш первый любовник?

— Ну… в общем, да. Хотя назвать его любовником как-то язык не поворачивается.

— Но ведь вы с Мин поссорились именно из-за него, верно? Так что придется называть вещи своими именами.

Я постаралась пропустить его замечание мимо ушей и принялась рассказывать, как жизнь столкнула нас снова спустя пятнадцать лет, как мы помирились и что произошло потом.

— Роберт, — задумчиво протянул Чарльз, — заложник собственной совести. Взялся за дело, которое явно ему не под силу, и живет в доме, который слишком велик для него. А у него, к несчастью, не хватает мужества что-то изменить.

— Ну, вы несколько преувеличиваете. Не думаю, что все так ужасно, как вы говорите. К тому же они с Мин счастливы вместе. Хотя он чем-то напоминает Гамлета… современного, конечно, — такой же мрачный.

— Честно говоря, последний раз я читал Шекспира еще в школе. Но насколько я его помню, да… похож.

— Вы не любите читать?

— Люблю. Но только не романы. Предпочитаю биографии или записки путешественников. Исторические хроники. Иначе говоря, то, что относится к реальным событиям, а не является плодом чьей-то фантазии.

— Помнится, это Карлейль когда-то сказал, что история — всего лишь вытяжка из сплетен и слухов. А биография — умелая подборка полуправды и полулжи. Все, что написано на бумаге, — уже выдумка. А беллетристика, в особенности хорошая, конечно, это правда, но только в рамках домысла.

— Ну вот, теперь вы станете читать мне лекции. Ого, вижу в глазах уже горит педагогический огонек! Впрочем, конечно, вы правы. Ладно, тогда можете считать, что я предпочитаю, так сказать, литературу, в основе которой лежит сухое изложение фактов. И вот вам факт первый: я нахожу вас необыкновенно привлекательной, Диана. А факт второй состоит в том, что через… — Чарльз кинул взгляд на часы. — …Меньше чем через четыре часа я улетаю в Южную Африку.

— А мне уже пора обратно в Вестон-холл, — поспешно пробормотала я.

С губ Чарльза сорвался смешок.

— Вы меня не так поняли. Я вовсе не предлагаю вам подняться наверх и заняться любовью. Просто до отъезда мне нужно еще заглянуть в паддок — посмотреть лошадей — и сделать кучу телефонных звонков. К тому же мне известно, — он накрыл мою руку своей, большой и сильной, — что вы… скажем так… очень робкая. Вы согласны?

— Не спешите с выводами, — буркнула я, выдернув свою руку. — Держу пари, вы уверены, что стоит вам только свистнуть, — и женщины толпами кинутся к вам со всех ног, теряя на бегу тапочки!

— Хотите упрекнуть меня в излишнем мужском тщеславии?

— Вы угадали. Вероятно, так оно и есть.

— Вероятно! — фыркнул он. — Ваша хваленая английская вежливость! Не хотите говорить прямо, поскольку вы у меня в доме и сидите за моим столом. Я угадал?

— Я вообще не люблю ссориться. И не люблю никого обижать.

— А я, значит, обидел вас, когда предположил, что секс внушает вам только страх? — Чарльз снова нежно, но крепко сжал мою руку в своих. — Простите, Диана. Больше я не стану вас дразнить. Но я знаю, как подобрать ключик к вашему сердцу. Знаю, как доказать вам, что мне можно доверять. Горас!

Горас появился, будто чертик из коробочки. «Впрочем, не исключено, что он просто подслушивал под дверью», — решила я.

— У вас найдется ненужная кулинарная книга?

Горас исчез.

— Горас готовит?! Вот уж никогда бы не подумала!

— Он великолепный повар! Между прочим, сегодняшний обед готовил именно он. И тот, прошлый, когда мы познакомились, тоже. Горас необыкновенный человек — он обладает и вкусом, и интеллектом… даже преподает в Оксфорде теологию. Не ожидали? То-то же! Советую вам как-нибудь с ним поговорить.

— Господи, я даже представить себе не могла… Но как же тогда… а я-то думала, он секретарь или дворецкий, встречает гостей, ведет дом и все такое…

— Обычное дело. Но, уверяю вас, Горас нисколько не считает себя униженным, когда принимает у гостей пальто. То, что он думает, принадлежит только ему, и всех пальто в мире не хватит, чтобы помешать ему это делать.

— Расскажите мне о Горасе. Только быстро, а то он сейчас вернется.

— С шестнадцати лет Горас кочевал из одной психиатрической лечебницы в другую. И при этом, заметьте, он никакой не псих — напротив, он чрезвычайно талантлив, один из умнейших людей, которых я знаю. Но нормальная жизнь не для него — он просто не в состоянии держаться в установленных для обычных людей рамках. Первый раз он слетел с катушек накануне выпускных экзаменов. И сразу после Оксфорда угодил в психушку, где и провел почти три года. Я познакомился с ним на испытаниях для охотничьих собак. Угадайте, чем он там занимался? Продавал флажки в пользу местной лечебницы. Мне с первого же взгляда стало понятно, что он человек незаурядный. И к тому же очень несчастный. Мы разговорились. Короче, я предложил ему работу, и Горас согласился. Он начал с того, что убирал двор, мыл машины, подметал, чистил ботинки. Мне хотелось увидеть своими глазами все, на что он способен. Прошло совсем немного времени, и он уже начал заправлять тут всем. Правда, нервная система его все еще в неважном состоянии. У него до сих пор случаются срывы, но зато он знает, что тут он в безопасности. И что я отношусь к нему с уважением.

Мне вдруг вспомнилось, как Чарльз уверенными, спокойными движениями оглаживал бившую копытами Астарту. Наверное, примерно так же он успокаивал и Гораса. Интересно, это случайное совпадение или Чарльз каким-то внутренним чутьем выискивает слабые места, чтобы доказать свое искусство подчинить себе любого, будь то человек или животное?

— О чем задумались, Диана? У вас такой серьезный вид… уж не о Горасе ли? Считаете, что его зависимое положение в моем доме служит для него источником страданий? Уверяю вас — он свободен. Я не стану задерживать его, если он захочет уйти. Возможно, это будет своего рода освобождением, но не от меня, а от него самого. И он в любом случае останется моим другом. Равным мне, если хотите.

Он почти угадал. Примерно об этом я и думала. От неожиданности я могла только растерянно хлопать глазами. К счастью для меня, в эту минуту вернулся Горас. С вежливым поклоном он положил передо мной книгу. Я бросила взгляд на обложку — Элизабет Дэвид. Французская деревенская кухня.

— О Горас, спасибо большое. Это именно то, что нужно! — в полном восторге вскричала я. — Так я могу ее взять? На время, конечно.

— Я не часто ею пользуюсь. — Теперь, когда мне была известна история его жизни, я почувствовала в нем напряжение, которое он, впрочем, весьма удачно маскировал неторопливой манерой говорить и размеренными, какими-то механическими движениями. — Правда, большинство рецептов относятся к таким блюдам, которые лучше готовить в больших количествах. А тут я готовлю обычно для одного Чарльза. А если он дает обед, тогда, как правило, требуется что-нибудь более изысканное.

— Понимаю. Зато для Вестон-холла это подходит как нельзя лучше. Как жаль, что у зеленщика в Грейт-Своссере никогда не бывает чеснока! Ничего страшного. Как-нибудь обойдусь и без него. Большое спасибо, Горас.

— Господи, до чего же не хочется уезжать! — В глазах Чарльза мелькнула искренняя досада. Горас снова выскользнул за дверь. Впрочем, чем вызвано его беспокойство, долго гадать не пришлось. — Постарайтесь не влюбиться в кого-нибудь до моего возвращения, хорошо?

— Вас, между прочим, не будет всего две недели. И потом, в кого я могу влюбиться?

Я встала из-за стола, собираясь уходить. Чарльз поднялся вслед за мной. И вдруг обнял меня за плечи — как в прошлый раз, когда мы вошли в конюшню. Я вся напряглась и окинула его таким взглядом, от которого у него кровь должна была застыть в жилах. Не знаю, почему он вдруг заулыбался. А потом, склонившись ко мне, поцеловал меня — сначала в одну щеку, потом в другую.

— Я провожу вас до машины.

Горас, держа в руках мое пальто, уже ждал у дверей. Он помог мне его надеть, а потом вдруг протянул мне две головки чеснока.

Я поблагодарила его с искренним чувством. В ответ он улыбнулся на удивление безразличной улыбкой. Чарльз проводил меня до «лендровера». Не знаю, что он собирался мне сказать, но двигатель взревел так, что я все равно бы его не услышала, поэтому он только помахал мне вслед. Всю обратную дорогу лицо Чарльза стояло у меня перед глазами. Закончилось это тем, что я пропустила нужный мне поворот, и пришлось возвращаться. Загнав «лендровер» на место, я вошла в дом. Мин поджидала меня на кухне.

— Знаю, что для чая еще не время. Но я просто умираю от любопытства. Ну, выкладывай, как все прошло? Рассказывай! Правда, Чарльз до ужаса сексапильный?

— Послушай, Мин, умерь свой пыл. Что-то у тебя разгулялось воображение. А ты не пробовала сама забраться к нему в постель — ну, просто для того, чтобы удовлетворить свое любопытство?

— Увы… у меня нет ни единого шанса. Он влюбился в тебя с первого взгляда.

— Ну, это ты зря. Чарльз просто очарован тобой. Но он считает, что это у него нет ни единого шанса, поскольку у вас с Робертом такой счастливый брак, ну и… и переключился на меня — ведь я-то не замужем. Во всяком случае, мне так кажется.

Мин хитро покосилась на меня поверх своей чашки.

— Если ты рассчитываешь, что я попадусь на эту удочку, то можешь сразу забыть об этом. Считаешь меня полной идиоткой, да? Глядя на Чарльза, я замечаю, что у него точь-в-точь такой же взгляд… как будто его шарахнули чем-то тяжелым по голове. А если ты этого не видишь, то ты просто хладнокровна, как… как я не знаю кто!

— Да нет, я вовсе не отрицаю, что мужчины могут терять голову и совершать разные глупости из-за любви к женщине. Просто я считаю, что любовь и секс — не одно и то же.

— Ну, не знаю… может, маленький сексуальный эксперимент кому-то только на пользу… и наш брак с Робертом лишь выиграл бы, решись я… Но, вообще говоря, насколько я могу судить, супружеская неверность еще никому не пошла впрок. Скажи, а тебе кто-нибудь изменял? Я имею в виду — кто-то, в кого ты была влюблена?

— Все мои немногочисленные романы заканчивались примерно одинаково. — Я заметила в глазах Мин жадное любопытство и, смилостивившись, решила открыть ей правду. — Дело в том, что я не большая охотница до всего этого. Ну, я имею в виду секс. У меня всякий раз возникает какое-то странное чувство… как будто меня изнасиловали, что ли… не знаю. И мужчина из любовника превращается во врага.

— Дэйзи, милая! Господи, как это ужасно! Но какая же ты все-таки смелая, что решилась это признать. Я никому не скажу — ни единой душе, клянусь! Даже Роберту.

Я рассмеялась:

— Похоже, у тебя нет никаких тайн от Роберта. Я угадала?

— Вообще говоря, да. Я привыкла рассказывать ему все… только он почти никогда не слушает. О господи, значит, тебе не нравится заниматься любовью! А мужчины, конечно, всякий раз бесятся, да?

— Иногда. А иногда говорят, что это, дескать, не так уж важно. Но потом все равно начинаются дурацкие расспросы… выдвигаются не менее идиотские объяснения, и все такое. В конце концов, наступает такой момент, когда у меня лопается терпение. И я указываю ему на дверь. Или он сбегает сам. А иногда следует предложение руки и сердца — просто ради того, чтобы доказать, что любовь может все. Только я знаю, что на самом деле это не так.

— Но тогда для чего ты в таком случае ложишься с ними в постель?

— Потому что я оптимистка. Так сказать, живу надеждой.

— Но неужели ты действительно никогда никого не любила?!

— Не совсем так. Я искренне привязана к Питеру… беда только в том, что сам он предпочитает мужчин, так что это не считается. А что касается любви… да, бывает, конечно, что я влюбляюсь — на пару дней, иногда даже на неделю или две, в общем, ненадолго. И не важно, насколько сильно я увлечена, — все равно все кончается одним и тем же. Меня просто трясет от бешенства, когда мужчина начинает настаивать на каких-то своих «правах».

— Понятно… Значит, пока длится прелюдия, все нормально? Поцелуи и все такое тебя не раздражает? Иначе говоря, ты становишься на дыбы, только когда дело у вас доходит до постели? Или мужчины оскорбляют твое эстетическое чувство? Ты ведь просто помешана на прекрасном… и всегда была, даже в детстве. Ты так и не рассказала, что же все-таки было между тобой и Чарльзом?

— Что было? Да ничего не было. Пообедали, и все.

— Разве он тебе не нравится?

— Да нет… нравится, конечно. Если честно, даже больше, чем хотелось бы. Просто… как бы это сказать… не доверяю я ему, и все.

— Ох, жаль, не увижу финала всей этой истории! Так и представляю себе, как он, сжав тебя в объятиях, властно впивается в твои губы… Проклятие, кажется, меня опять занесло! Нет, ну, какая несправедливость, в самом деле?! Почему все самое интересное всегда достается тебе?!

— Потому, что у тебя и так уже есть все, что нужно для счастья любой нормальной женщине. Дети, муж, к которому ты до сих пор питаешь искреннее чувство. Давай вернемся к такому прозаическому вопросу, как чай. Одно я знаю совершенно точно — я готова просто расцеловать Чарльза за эту кулинарную книгу. Итак, посмотрим, что там у нас есть? Как насчет оладушков? Или вот…

Разговор сам собой свернул на день рождения Элли. И тут, спохватившись, я высказала идею, которая пришла мне в голову в лодочном сарае — а что, если привести его в приличный вид и отдать в полное распоряжение Элли?

— Одно меня тревожит… не хотелось бы, чтобы девочка оставалась одна в лесу, да еще когда где-то поблизости бродит Джордж Прайк. Мне кажется, этот тип порой бывает просто опасен. Да и что удивительного, когда он сидит в оранжерее и часами разглядывает порнуху? Мало ли что…

Блинчики имели головокружительный успех. Элли, набив полный рот, принялась объяснять, что на обед осталась без пудинга — дескать, он был с яблоками, да еще нечищеными — так что Мин, сжалившись, разрешила ей съесть сразу два блинчика. Всем остальным досталось по три — кроме меня, поскольку я и так с трудом могла дышать после сытного обеда. Роберт вернулся домой усталый, но блинчики, казалось, вернули его к жизни. Развеселившись, он даже изобразил в лицах, как их директор во время ежегодного бала, выпив больше положенного, отчаянно отплясывает с выпускницами.

— Над чем это вы так хохочете? — поинтересовалась Мин, спустившись на кухню как раз в тот момент, когда Роберт, довольно смеясь, опустился на стул. Ей пришлось подойти к телефону. — Между прочим, я бы сейчас тоже с удовольствием посмеялась. Ох, звонила Уинифрид Экклс — напоминала о весенней благотворительной распродаже. Обычно ее устраивают в начале февраля. Честно говоря, так и не поняла, чем весенняя распродажа отличается от зимней. Естественно, я все забыла.

— Можешь точно вспомнить, что тебе поручили?

— Ну, во-первых, я должна стоять за стойкой… это как раз самое простое. Кроме того, я должна была еще отыскать дома что-то совсем уродливое и абсолютно ненужное и попытаться продать это кому-нибудь из обитателей Данстона. Нет, вы только подумайте — всучить какую-нибудь дрянь да еще скрягам, каких свет не видел!

— Может, давай я испеку кекс или что-то в этом роде? Надеюсь, это их устроит? У Элизабет Дэвид есть великолепный рецепт кекса с шоколадом и миндальными орешками. Или тебе больше нравится кофейный?

— У Дэйзи новое увлечение. Теперь она по любому вопросу обращается к Элизабет Дэвид. Надеюсь, она не забыла отвести особую главу умению правильно чистить зубы на ночь? Потому что если нет, никому из нас не будет позволено отправиться в постель. Да, Дэйзи?

— Смейся, смейся, — терпеливо ответила я. — Посмотрим, что ты скажешь, когда шедевры кулинарного искусства из Вестон-холла заставят позеленеть от зависти всех местных кумушек. А теперь беги к себе и постарайся сделать что-нибудь полезное. Тем более что ты после обеда била баклуши.

— Правда? — заинтересовался Роберт. — А почему?

— Эээ… Дэйзи ездила в Майлкросс-парк. В общем, лучше спроси ее, пусть сама тебе расскажет.

И с этими словами Мин испарилась.

Глава 15

На следующее утро, в воскресенье, я отвезла Мин в больницу. На этот раз ей наложили куда меньше бинтов, чем раньше, даже кончики пальцев оставили на виду. Сестра предусмотрительно дала мне с собой упаковку бинтов, болеутоляющее и мазь и велела менять повязку каждые два-три дня. В больницу больше приезжать было не нужно — только если что-то пойдет не так. Пока я выслушивала инструкции, Мин за спиной медсестры украдкой строила мне дурацкие рожи, закатывала глаза и даже высовывала язык. Видимо, медсестра о чем-то догадалась, потому что резко повернулась и застукала Мин на месте преступления.

— Некоторые люди воображают себя очень умными, — ехидно протянула она. — Только вот почему-то умные люди и ошпаривают себя кипятком!

— Держу пари, теперь она станет мусолить этот эпизод еще целый год кряду. А ее отповедь раз от разу будет все филиграннее, — вздохнула я, таща Мин к машине.

Мин так радовалась, что у нее теперь свободны пальцы, что всю дорогу щебетала. А едва мы вернулись домой, тут же помчалась работать. Я как раз разбирала сумки с покупками, когда случайно заметила прошмыгнувшую мимо кухонного окна Элли. Как обычно, она забыла надеть пальто. Пришлось мне окликнуть ее, но она, держа что-то в руках, была так поглощена своими мыслями, что ничего не услышала. Я схватила ее пальто в охапку и побежала за ней к амбару.

В амбаре было пусто — только в одном углу громоздились тюки соломы, а в другом куковал всеми забытый старый трактор. У дальней стены высились пустые лари для зерна. Элинор, сняв с одного крышку, сунула внутрь голову… потом плечи — так что я даже немного испугалась, как бы она не провалилась туда совсем. Я снова позвала ее, но она услышала, только когда я уже подошла почти вплотную. Пискнув от испуга, Элли резко обернулась и словно примерзла к полу.

— Ой! Диана! Поклянитесь, что никому не расскажете! Перекреститесь и скажите: «Чтоб мне помереть, если проболтаюсь!»

Глаза ее молили. Я перекрестилась.

— Смотрите!

Снова перевесившись через край ларя, она указала куда-то вниз. Тощая, кожа да кости, взъерошенная черно-белая кошка была покрыта сплошным шевелящимся ковром разноцветных котят. Ахнув, я насчитала пятерых: двух рыжих, одного полосатого и еще двух таких же черно-белых, как мать.

— Никому не скажу, обещаю. Только объясни, пожалуйста, почему это такая страшная тайна?

— Да потому, что стоит только Джорджу Прайку увидеть котят, как он их тут же перетопит. Он всегда так делает. — Элли жалобно всхлипнула. — Прошлый раз был такой милый, совсем белый, как пушинка. Я назвала его Снежком. И этот ужасный, ужасный человек убил его!

Я сунула Элли свой носовой платок. Она шумно высморкалась и принялась тереть глаза, пока я смотрела, как кошка хлопотливо вылизывает свое многочисленное потомство.

— Как ее зовут? Бьюти [11]?

— Нет, Бути [12]. Кошечка-в-Сапожках. Посмотрите, у нее задние лапки белые, словно она в сапожках.

— Вижу, ты принесла ей молока…

— Я купила его у мистера Билля. Он тоже дал мне слово, что будет молчать.

— Но ведь ей, бедняжке, нужно не только молоко, но и мясо. Посмотри, какая она худая. Побудь тут, а я схожу отрежу немного от того куска, который купила для Хэм.

— Ой, правда?! Спасибо, Диана! И вы в самом деле не проговоритесь ни маме, ни папе? Честное слово?

— Нет, конечно. Я же дала слово.

Вздохнув, я сбегала на кухню, отхватила порядочный кусок от мяса, приготовленного для Хэм, мелко-мелко порезала и вернулась назад. Когда я поставила мисочку у нее перед носом, бедняжка отпрянула, словно от удара током, а потом набросилась на еду с такой жадностью, что я испугалась, как бы она не подавилась.

— Нужно кормить ее дважды в день, — объяснила я. — И заодно следить, чтобы кроме молока у нее обязательно было вдоволь свежей воды, ведь она кормит котят. И кормить ее не только мясом, но еще и рыбой. Потом, когда котята подрастут, отвезем ее к ветеринару, он сделает так, чтобы у нее больше не было котят. А этих раздадим в хорошие руки.

— А как быть с мистером Прайком? — с сомнением в глазах спросила Элли.

— Предоставь мистера Прайка мне.

Выходные прошли на удивление мирно. В субботу вечером разразилась настоящая снежная буря. Мы собрались в студии, собираясь пить чай, и смотрели, как облака, толстые и серые, словно одеяла, с угрожающей быстротой затянули небо и тяжелыми хлопьями повалил снег. Когда окончательно стемнело и уже невозможно было рассмотреть, что творится снаружи, мы уселись за стол играть в Выводы и спохватились, только когда уже было пора ужинать. Я с изумлением убедилась, что Вильям великолепно рисует, и не преминула это отметить.

— Обожаю рисовать. А уроки рисования в школе терпеть не могу. Вечно заставляют придумывать сюжеты. А мне бы хотелось учиться рисовать по-настоящему.

Кажется, это был чуть ли не первый раз, когда я услышала в голосе Вильяма не усталость и скуку, а самую неподдельную страсть. Я внутренне возликовала — возможно, если уцепиться за эту ниточку, то можно будет затронуть какие-то чувствительные струны его души. Только вот как это сделать? Я безуспешно ломала себе голову. Увы, сама я совершенно не умела рисовать.

Дождавшись понедельника, я отправилась на поиски Джорджа Прайка, намереваясь поговорить с ним о котятах. Он сидел на том же бревне, что и всегда, читая газету. Но, заметив меня, вздрогнул и, схватив лежащий наготове топор, яростно набросился на поваленное дерево.

— Помните ту тачку у мистера Рэнсома, которая вам так приглянулась? — начала я издалека.

— Та — большая, алюминиевая, о которой вы мне говорили?

— Я согласна купить ее вам, мистер Прайк, но только при одном условии. — Я выжидающе смотрела на него.

— Э?.. Что еще за условие такое?

— Вы дадите мне слово, что не станете топить котят Бути. А если вы это сделаете, тачка вернется к мистеру Рэнсому. Или я пожертвую ее больнице в Грейт-Своссере.

— Так я и знал, что эта зараза снова с приплодом! Стало быть, вы хотите, чтобы я их оставил, да?

Брови его сдвинулись. Похоже, он взвешивал все выгоды, которые сулило ему мое предложение.

— Ладно, по рукам. Хотя посмотрим, что еще скажет на это мистер Вестон. Я ж против его воли не попру, сами понимаете.

— С мистером Вестоном я сама поговорю. А вы хорошенько запомните — если хоть один котенок будет утоплен, тачка отправится обратно к мистеру Рэнсому.

Тачку я купила в то же самое утро. Джордж Прайк самолично вытащил ее из «лендровера», нежно баюкая, точно задремавшего ребенка. Я только диву давалась, глядя, как он, высунув от удовольствия язык, катит ее прочь.

Нужно было, конечно, поговорить насчет котят с Робертом и Мин, но мне очень не хотелось нарушать слово, данное Элли. Всякий раз, как я уговаривала ее рассказать все родителям, она принималась рыдать так, что я отступала. Видимо, ужасный конец, постигший всех предыдущих котят Бути, потряс девочку до такой степени, что она просто была не в состоянии говорить на эту тему.

Всю среду я проторчала на кухне. С утра испекла сразу три кекса для благотворительной распродажи, и еще один, шоколадный, к чаю. Потом сразу принялась за ужин, поскольку должны были прийти Вивьен и Джеральд, и мне очень не хотелось ударить в грязь лицом.

В столовой стоял жуткий холод. К тому же тут было так мрачно и сыро, что с таким же успехом мы могли устроить званый ужин в каком-нибудь фамильном склепе. Поэтому, пока дети вместе с Мин пили чай в студии, я решительно взялась за кухонный стол. Застелив его белоснежной льняной скатертью, я разложила старинное фамильное серебро, начищенное миссис Баттер до немыслимого блеска, не забыла и туго накрахмаленные ею салфетки. Правда, они уже были довольно ветхие, зато из чудесного старинного камчатного полотна. Для супа и ростбифа я выставила на стол великолепный минтоновский обеденный сервиз — с золотым ободком по краю и розовыми фестонами. Потом я вставила свечи в серебряные канделябры, а большую стеклянную вазу с ветками калины поставила посредине стола. Еще раньше я срезала несколько веток плюща и, стряхнув с него снег, украсила им канделябры, а потом, отступив на несколько шагов, залюбовалась плодами своих трудов.

Отыскав в пустующей спальне две настольные лампы, поставила одну на шкаф, а вторую возле плиты, так что я могла готовить дальше, не включая верхний свет.

— Позвольте мне хоть чем-то вам помочь, Диана! Ну, пожалуйста! — попросила Элли. — Ох как красиво! Все так сверкает, в точности как на Рождество! Жаль только, что хлопушек нет!

— Господи помилуй! — ахнула, заглянув на кухню, Мин. — В точности как в Красавице и Чудовище — там был такой же стол! Надеюсь, тебе тоже помогала его накрыть какая-нибудь добрая волшебница? Ах, вот бы мне такое же платье, как у Белль, с пышными юбками, и еще маленькую корону на голову! А Роберт был бы Чудовищем. Или нет — пусть Чудовищем будет Вивьен. Ей это больше подойдет.

— Больше подойдет что? — осведомилась вошедшая Вивьен. Стоя у порога, она стряхивала мокрый снег прямо на безупречно чистый пол.

— Мин хотела сказать, что сидеть во главе стола лучше всего подойдет именно вам, — поспешно вмешалась я. Тем более тогда вы окажетесь ближе всего к плите.

— Вижу, вы вытащили все это старье, — хмыкнула Вивьен, разглядывая серебряные вилки. — А они неплохо смотрятся. Конечно, все самое лучшее я забрала в Довер-хаус, но эти тоже ничего. Ах да, погодите-ка минутку. Я тут вам кое-что принесла.

— Вот! — Она протянула мне что-то завернутое в газетную бумагу. — Это для вашего сада. Мне показалось, вы просто помешаны на цветах.

— Боже, Вивьен! Какая прелесть!

В газете было пять только что распустившихся крокусов — лиловато-голубых, с нежным, резким ароматом. Я поставила их в вазу вместе с ветками калины и зажгла свечи. Стол как будто вспыхнул разноцветными огнями.

— Самое красивое зрелище из всех, какие я только видела, — восхищенно пробормотала Вивьен, и я покраснела от удовольствия, почувствовав себя польщенной. Вивьен подошла поближе и заглянула мне через плечо посмотреть, чем я занимаюсь. — Какой аппетитный соус! Наверное, с мадерой, да? Умница! К вечеру Роберт будет полностью в вашей власти, вот увидите!

Переглянувшись, мы с Мин дружно захохотали.

— Я просто на верху блаженства, — пробормотала я, сунув в духовку картофель. — Знаете, меня так и подмывает бросить университетскую жизнь и попроситься в музей куратором. Только представьте себе, какое это счастье — огромные комнаты, тишина и все эти прекрасные вещи вокруг! И так весь день! Просто идиллия!

— Не понимаю, для чего вам вообще нужно заниматься каким-то делом? — фыркнула Вивьен, цапнув кусочек только что вынутого из духовки яблочного пирога. — Почему нельзя просто жить и получать от этого удовольствие? По-моему, это какое-то безумие — каждый день вылезать из постели затемно, тащиться куда-то, зная при этом, что не сможешь уйти, даже если тебе надоест там сидеть!

— Но, Вивьен, кому-то ведь нужно же зарабатывать деньги? Если бы все сидели дома, кто бы тогда делал все те прекрасные вещи, которые вы так любите? — возразила Мин, нацеливаясь на другой кусок сельдерея.

Отобрав у нее сельдерей, я выложила пирог на блюдо и отнесла его в буфетную. Уже на пороге я услышала резкий голос Вивьен.

— В жизни не слышала ничего глупее этого! По-моему, это верх альтруизма — упиваться счастьем только потому, что крутишься как белка в колесе.

— А как насчет тех, что трудился до седьмого пота, чтобы у вас ни в чем не было недостатка?

— Что за шум? — решив, что пора вмешаться, поинтересовалась я.

— Это Хэм лает. — Мин высунулась за дверь. — Наверное, Джеральд приехал. Колокольчик возле двери опять не работает. А Роберт просил, чтобы его ни в коем случае не заставляли торчать перед дверью.

Мы впустили Джеральда через парадный вход и запорхали вокруг него, словно стая бабочек.

— Джеральд! Бог ты мой, прости, пожалуйста! — завопил Роберт, врываясь в студию в сопровождении Мин. — А я все ждал, ждал, когда ты приедешь… потом поднялся в библиотеку посмотреть одну вещь и, должно быть, так увлекся… Ты долго звонил?

— Ничего страшного, старина. — Джеральд с трудом удержался на подгибающихся ногах. — Эти милые дамы услышали и бросились мне на помощь.

Зубы у него до сих пор щелкали, словно кастаньеты, но лицо постепенно утратило мертвенно-бледный оттенок и из синевато-серого стало багровым. Должна признаться, что представляла себе Джеральда похожим на Питера — изящным, бледным и немного женственным. Но он оказался довольно-таки плотным, чтобы не сказать — тучным, и багроволицым. Темно-каштановые волосы были разделены прямым пробором точнехонько посредине головы, а под карими глазами красовались отечные мешки. Чем-то он смахивал на Оскара Уайльда. Я подвинула к нему поближе вазочку с орехами и изюмом — лучшее, что мог предложить мистер Билль, — и он тут же набил себе полный рот. Через некоторое время вошла Вивьен, и Джеральд вспомнил, что они встречались во время какого-то школьного спектакля.

— Да неужели? — пропела Вивьен.

Джеральд вежливо растянул губы, изображая улыбку, хотя было заметно, что он в полной растерянности. Вивьен бросила на него кокетливый взгляд.

— Как мило с вашей стороны почтить своим присутствием любительский спектакль! Естественно, изъянов всегда хватает, но я думаю, что драгоценный опыт, который получают мальчики, хотя бы частично искупает мучения аудитории.

— Конечно, — продолжал Джеральд немного в нос, видимо, увлекшись этой темой, — когда кто-то может позволить себе счастье посещать постановки в крупнейших театрах мира, усилия нас, грешных, кажутся такими ничтожными. Прошлым вечером я имел удовольствие слушать Похищение из сераля в Ковент-Гардене. Это было нечто потрясающее! Но вот обратная дорога превратилась в какой-то бесконечный кошмар!

— Роберт просто обожает Вагнера, — объявила Мин, воспользовавшись паузой.

— Моя дорогая Мин! Помилуйте! Похищение из сераля — шедевр Моцарта! Моцарта — а не Вагнера! — возопил Джеральд, приплясывая от возмущения. — Помилуйте, нельзя же так! Это… это все равно как спутать Шекспира с какой-то там Дафной Дюморье!

Я вдруг заметила, как брови Мин вздернулись кверху, глаза сузились, словно у разъяренной кошки, и догадалась, что она готова броситься в атаку. Судя по всему, Джеральд тоже почувствовал неладное, потому что с лучезарной улыбкой повернулся к Мин:

— Прошу меня извинить. Не слишком удачное сравнение.

Мин, криво улыбнувшись, демонстративно повернулась к Вильяму спросить, закончил ли он с уроками. Вильям молча кивнул и набросился на вазочку с орехами и изюмом. Он кидал в рот одну пригоршню за другой, пока Роберт коротко не велел ему прекратить. Атмосферу, воцарившуюся в комнате, трудно было назвать непринужденной. Я, правда, сделала слабую попытку хоть как-то разрядить ее, снова заговорив о театре, но тут неугомонная Вивьен объявила во всеуслышание, что из теноров обычно получаются великолепные любовники, и у меня язык прилип к горлу. Роберт, шумно вздохнув, приложил пальцы к вискам.

В комнате повисло гробовое молчание — в точности как после удара молнии. Я заметила, как Мин украдкой кусает губы, чтобы не рассмеяться. Словно по команде мы с Робертом одновременно заговорили каждый о своем. И смущенно замолчали.

— Простите, Диана… кажется, я вас перебил… — проблеял Роберт.

— Я только хотела сказать… неужели действительно телосложение имеет какое-то отношение к личности человека? И по тому, как выглядит человек, можно судить о его характере?

— При чем тут телосложение? — запальчиво выкрикнул Джеральд, внезапно придя в раж. — А как же душа… чувствительная, ранимая душа? Нежность, наконец? Естественно, — протянул он немного в нос, — выносливость без любви мало что стоит… Больше того, по-моему, она просто отвратительна. В этом есть нечто животное.

— Боже правый! — презрительно сморщилась Вивьен. — Надеюсь, вы не станете тут доказывать, что любовь имеет какое-то отношение к физическому наслаждению?

— Именно это я и хотел сказать, — кивнул Джеральд, глядя на нее своими темно-карими глазами, которые вдруг стали грустными, как у собаки. — Я считаю, что эти понятия в какой-то степени зависят… вернее, должны… непременно должны зависеть друг от друга!

Честно говоря, я почувствовала невольное уважение к этому человеку. И даже стала потихоньку понимать, почему он так нравится Роберту. Вечер покатился по накатанным рельсам. Постепенно я стала догадываться, что некоторая аффектация, неприятно поразившая меня в Джеральде, — лишь попытка скрыть чувствительную душу. Ужин вызвал всеобщее восхищение.

— Дэйзи великолепно готовит. Просто замечательно! — сияла Мин.

— Вообще говоря, ничего подобного, — отмахнулась я. — Если уж честно, то мне куда интереснее читать кулинарную книгу, чем готовить по ней. Но, по-моему, процесс приготовления пищи — это одна из тех немногих радостей жизни, которые мы так легко можем доставить себе. Вот я и решила освоить несколько простых, незамысловатых рецептов и теперь при случае пользуюсь этим.

— Какой рациональный подход, — хмыкнул Джеральд. — Тем более имеющий одно несомненное преимущество — таким образом вы можете сами контролировать свой аппетит. Вообще говоря, все радости жизни доставляют удовольствие, только когда вы себя в чем-то ограничиваете. Удовольствия нужно вкушать маленькими глотками, а не полной ложкой.

— А как насчет любви? — не утерпела Мин. — Любовь ведь одно из самых больших наслаждений в жизни, вы согласны? Возможно, хотя бы ради любви вы сделаете исключение? Это ведь не микстура, в конце концов, чтобы принимать ее точно, как указано в рецепте? Иначе, что это тогда за любовь?!

— А что такое вообще любовь? — вмешался Джеральд. — Что каждый из нас подразумевает под этим словом? Часто считают, что любовь — это стремление ставить чьи-то интересы выше собственных. Любить кого-то больше, чем самого себя. Но возможно ли это? Только мать любит своих детей до самозабвения. Нет, все мы слишком эгоисты, чтобы любить по-настоящему. И даже если такое случается, возможно, это лишь подсознательное стремление к самоотречению, не больше. Но тогда это не любовь, а эгоистическое удовлетворение собственного желания.

— Господи ты боже мой, какие мы тут все щепетильные! — фыркнула Вивьен, подкладывая себе на тарелку запеканку «а ля дофин». — Когда я закрутила роман с Джонни Эймсом, художником… да вы его знаете… так его жена раз пять пыталась покончить с собой. — Роберт сделал страдальческое лицо и преувеличенно громко застонал. — Причем каждый раз придумывала разные способы. — Вивьен и ухом не повела. — Один раз подкралась к двери нашей спальни и подожгла себе волосы. Между прочим, я не имею в виду волосы на голове. В другой раз сделала петлю из простыней, надела ее себе на шею и выбросилась из спальни. Увы, узел развязался, она грохнулась на землю и сломала обе ноги. Джонни тогда сказал, что это был единственный раз, когда она продемонстрировала хоть какую-то оригинальность. У бедняжки был поэтический зуд. Она даже выпустила целый сборник тошнотворных стишков под названием Мокрое одеяло. Представляете?

— Послушай, мама, неужели тебя никогда не мучает совесть?! — возмутился Роберт.

— При чем тут совесть? — возмутилась Вивьен.

Кларет, который принес Роберт, оказался отменного качества, и Джеральд охотно отдал ему должное. Но, в отличие от Вивьен, с каждой рюмкой он становился все печальнее, так что у меня постепенно сложилось впечатление, что, если не считать краткой вспышки воодушевления, он страдает жесточайшей меланхолией. Мин (ради Роберта, естественно) изо всех сил старалась преодолеть свою неприязнь. Но Джеральд, видимо, чувствуя это, держался все более искусственно, подчас даже жеманно, и это еще сильнее выводило Мин из себя.

Элинор и Вильям, прежде чем отправиться в постель, заглянули попрощаться. Ужинали они в другой комнате, перед телевизором. Джеральд вручил каждому по плитке шоколада. Обрадованная Элли взвизгнула и, бросившись ему на шею, расцеловала его в обе щеки. Судя по всему, девочка была искренне привязана к Джеральду. Украдкой бросив на нее взгляд, я с некоторым удивлением отметила, что от пухлого двойного подбородка осталось одно воспоминание. Досадно, конечно, вышло с шоколадом, но я не была настолько наивна, чтобы рассчитывать, что у ребенка хватит силы воли раз и навсегда отказаться от сладкого. Не успела я подумать об этом, как Элли, подбежав ко мне, сунула мне в руку злополучную шоколадку.

— Я собираюсь похудеть, — прошептала она на ухо Джеральду. — А тут наверняка не удержусь и слопаю ее в один присест. Нет уж, лучше пусть полежит у Дианы. Она будет выдавать мне по кусочку — так даже вкуснее.

Из-за мерзкой погоды Джеральд откланялся, когда еще не было и половины одиннадцатого. Прощаясь, он выразил надежду, что на балу в Сент-Лоренсе он будет иметь удовольствие потанцевать со всеми нами.

— Боюсь, пригласи вы на вальс Роберта, это будет выглядеть глупо, — захохотала Мин.

Джеральд сделался пунцовым. Скорее всего, вечные намеки на его приверженность однополой любви сделали его невероятно чувствительным. К счастью, в эту минуту Вивьен, правда, совершенно того не желая, отвлекла наше внимание, объявив, что с нею он не будет иметь удовольствия потанцевать, — дескать, провести вечер дома, на диване, с интересной книжкой в руках для нее куда приятнее, чем вертеться волчком по залу в объятиях какого-то учителишки, чей парадный пиджак одуряющее воняет нафталином.

Роберт сам отвез мать домой — после того, как она пригласила меня в следующий понедельник к ужину. Он вернулся еще до того, как я закончила убирать со стола. Грязную посуду я просто составила в мойку, решив, что перемою ее утром.

— Ну, если не считать одного-двух не слишком уместных замечаний моей матушки, можно считать, что вечер удался, — обронил он. — И все благодаря вам, Диана. Благодаря вашей доброте, вашему неустанному труду…

— Надеюсь, это его подбодрит, — продолжал Роберт, снова переключившись на Джеральда. — Откровенно говоря, мне кажется, в последнее время он слишком много пьет. Пару раз я замечал, что к вечеру от него пахнет виски.

— А ты обратил внимание, как у него трясутся руки? — спросила Мин. — Раньше такого не было. Бедняга Джеральд! Как это, должно быть, ужасно. Он всегда был так добр к детям. За это ему можно многое простить. Если бы еще уговорить его не делать этот дурацкий пробор посредине и не поливать себя одеколоном. Как это он еще не додумался воткнуть в петлицу живую гвоздику?!

— Какая разница, как он одевается? — пожал плечами Роберт.

— Кстати, а что вы скажете о Джеральде? Мне показалось, вы с ним неплохо поладили, — обратился он ко мне.

— Ну… думаю, он неглупый, приятный, вполне порядочный… — Я замялась, пытаясь понять, что же я думаю на самом деле. — Только у меня такое чувство, что он самый несчастный человек из всех, кого я когда-либо видела.

Глава 16

Назавтра, в четверг, мы с Мин после обеда уложили три кекса в коробку, добавили к ней еще шесть, вместе с булочками сунули в багажник «лендровера» и покатили к деревне. Зал, где должна была состояться распродажа, выглядел, на мой взгляд, отвратительно — унылое здание из красного кирпича, изнутри выкрашенное травянисто-зеленой краской. Там где она облупилась, красовались уродливые проплешины. Увидев нас на пороге, миссис Экклс отделилась от толпы и направилась в нашу сторону.

— Добрый день. Должно быть, вы подруга миссис Вестон? Наслышана о вас.

Привезенные нами булочки и кексы женщины встретили восторженным аханьем и тут же отвели им почетное место. Я улыбнулась про себя, решив, что Мин напрасно расстраивается. В глазах присутствующих она явно оставалась владелицей самого большого дома в округе, а стало быть, персоной «номер один». Нас с Мин назначили ответственными за «Соревнование вешалок» — оригинальное шоу, во время которого участницы его состязались между собой, кому за одну минуту удастся развесить наибольшее количество вешалок с платьями. Победительницу ждал великолепный приз — огромная коробка пудры Роз-дю-Буа и соль для ванн.

Мин стала победительницей в конкурсе «Угадай-сколько-весит-пирог». Если честно, то ей просто повезло. С такой же степенью вероятности можно было с первого взгляда угадать вес новорожденного гиппопотама. Не утерпев, я купила чайник в виде белого слоненка, с первого взгляда угадав сподовский фарфор. К тому же он оказался до смешного дешевым. Можно было надеяться, что он не станет протекать, как тот, которым мы пользовались в настоящее время. Мин, послонявшись возле прилавка с рукоделиями, купила очаровательное саше для носовых платков — розовое, все в кружевах и фестончиках.

— У меня просто не было другого выхода, — оправдывалась она, пока мы ехали домой.

После чая мы принялись наперебой рассказывать Роберту о своих успехах, представляя в лицах, как все было, пока он не принялся хохотать.

В воскресенье мы все поднялись довольно поздно. Когда я спустилась вниз, дети уже успели позавтракать хлопьями. Я увидела в окно, как они выскочили во двор, прихватив с собой ведра и метлы. Накануне вечером мы договорились, что в выходные они уберут вокруг лодочного сарая весь мусор, палую листву и все остальное, чтобы можно было, не откладывая, начать приводить его в порядок. Честно говоря, я не рассчитывала, что их хватит надолго.

Поэтому я, признаться, была приятно удивлена, когда через пару часов они позвали меня полюбоваться результатами своих трудов. Вильям сгреб в огромную кучу все прошлогодние листья, а Элли вымыла в сарае пол и протерла окна. Пока Элли бегала домой за хлебом для уток, я решила измерить окна. Их тоже следовало покрасить. Я принялась высчитывать, сколько понадобится краски, когда услышала пронзительный вопль Элли.

Она кричала так, что карандаш выпал у меня из рук. Забыв о нем, я пулей вылетела из сарая. И сразу увидела ее. Девочка бросилась ко мне бегом, рот ее был широко открыт, по лицу горохом катились слезы.

— Он их утопил! Он все-таки утопил их! Котяток Бути! — Видимо, у нее перехватило горло, потому что она даже не могла говорить и только судорожно всхлипывала.

Я так разозлилась, что к дому неслась вихрем. Вдруг из-за угла амбара, толкая перед собой подаренную мной накануне тачку, появился Джордж Прайк собственной персоной. Обезумев от ненависти, я кинулась к нему, сжав кулаки.

— Так вы все-таки сделали это! Я ведь велела вам не трогать их! Какая жестокость! Какая подлость! Просто невероятно! Как у вас только рука поднялась сделать это?!

Джордж, облизнув губы, коротко хохотнул:

— Я делаю то, что велит мистер Вестон. Не хватало еще, чтобы какая-то баба мне указывала!

— Ах, так? В таком случае я забираю тачку!

Схватившись за ручки, я дернула тачку к себе.

— Ну, уж нет! — завопил Джордж, в свою очередь дернув ее к себе. — Попробуйте только! Она моя!

Мы орали, как сумасшедшие, дергая в разные стороны тачку.

— Проклятый ублюдок! — завопила я, вне себя от ярости. Слезы брызнули у меня из глаз и потекли по лицу.

Горло у меня сдавило судорогой. Тут чьи-то руки крепко обхватили меня, и я услышала, как голос Роберта прошептал мне на ухо:

— Все в порядке, Дэйзи. Все в порядке. Никто не топил ваших котят. Пойдемте со мной. Успокойтесь же. И ты, Элли, тоже. И оставьте вы эту тачку.

Открыв от изумления рот, я уставилась на Роберта во все глаза.

— Кошка сама перетащила их, — продолжал Роберт, погладив Элли по голове. — Я собственными глазами видел, как она одного за другим перетаскивала их в старый коровник. Пойдемте, я вам покажу. Сами убедитесь, что с ними ничего не случилось.

Мы молча зашлепали вслед за Робертом в заброшенный коровник. Там, в ворохе старой соломы, лежала Бути, безмятежно вылизывая своих драгоценных котят. Услышав наши шаги, она подняла голову и коротко мяукнула, узнав Элли. Все еще плача, девочка рухнула на колени перед кошкой и принялась осыпать ее поцелуями. Роберт молча улыбнулся.

— Я вела себя как полная идиотка, — вздохнула я, отводя глаза в сторону. — Наверное, мне следует извиниться перед Джорджем. Но почему он сказал, что утопил их?!

— На этот счет можете не волноваться. Честно говоря, я бы сам страшно переживал, если бы он утопил котят. А что до Джорджа… мне кажется, что такие вещи просто доставляют ему удовольствие.

Он вышел из коровника, а мы, усевшись возле кормушки, еще долго гладили и ласкали Бути. Немного позже я отыскала Джорджа Прайка возле компостной кучи. Увидев меня, он воткнул в нее вилы и, скрестив руки на груди, нагло ухмыльнулся.

— Я должна извиниться перед вами, мистер Прайк, — процедила я сквозь зубы, чувствуя, как у меня буквально руки чешутся дать ему кулаком в нос, чтобы стереть эту мерзкую ухмылку. — Я вышла из себя и…

— В следующий раз лучше бы вам убедиться своими глазами, прежде чем обзываться такими-то словами! — прищурившись, просипел он.

Джордж медленно облизнул языком губы. В его глазах вспыхнул дьявольский огонек.

И вдруг он вытянул вперед руки. Каким-то чудом вывернувшись, я бегом кинулась к дому. Роберт был на кухне, они о чем-то болтали с Элли. Естественно, он не мог не заметить, что я в бешенстве. И к тому же дышу, как паровоз, только что втащивший на гору целый состав.

— Что случилось? Снова поругались с этим типом?

— Да. Не обращайте внимания. — Мне не хотелось обсуждать с ним эту тему, тем более в присутствии Элли. — А теперь, если я вам не помешаю, займусь-ка я, пожалуй, ужином.

На бал в Сент-Лоренс решено было отправиться в «моррисе». Он был не таким вместительным, как «лендровер», зато намного чище. Дети вместе с Мюриел, приходящей няней, пообедали тушеными бобами с рыбными палочками и уселись перед телевизором. Честно говоря, я ничего особенного не ожидала от предстоящего вечера, но Мин буквально подпрыгивала от нетерпения.

Здание школы, построенное в самом начале девятнадцатого века, хотя и испорченное, на мой взгляд, современными пристройками, поражало старомодной изысканностью. Парадный зал, размещавшийся в главном корпусе, когда-то, должно быть, был на редкость красив — до того, как кому-то пришла в голову мысль обшить его стены деревянными панелями с фотографиями старшекурсников и капитанов команд по регби. В одном конце его возвышалась довольно-таки уродливая сцена. Зал был просторным, так что в середине, между рядами стульев и сценой, оставалось немного места, которое превратили в танцевальную площадку. Внутри сильно пахло мастикой для полов, хлоркой и вареной брюссельской капустой. Нас провели в кабинет директора, дали по бокалу вина, и вскоре прозвенел гонг, призывающий всех к обеду.

Мы с Робертом сидели за одним столом, но слишком далеко друг от друга, чтобы можно было разговаривать. Меня усадили между пузатым, лысым коротышкой, преподавателем математики, и школьным казначеем. Казначей, тут же предложивший мне называть его просто Алистер, оказался майором в отставке, трещавшим без передышки, словно механическая игрушка, пока не кончится завод. После каждой фразы он разражался судорожным хихиканьем, а все мои попытки что-то сказать благополучно отскакивали от него как от стенки горох.

Как и у любого отставника, в его запасе было неисчислимое количество всяких забавных баек об армейском прошлом. По какой-то причине майор принял меня за добродушную, не слишком образованную даму, сторонницу консерваторов, принадлежащую к англиканской церкви и, по-моему, нисколько не сомневался, что так оно и есть.

Я почувствовала, что начинаю постепенно впадать в то почти коматозное состояние, когда вынужден только слушать, не в силах вставить словечко от себя.

Роберт, сидевший на другом конце стола, казалось, спорил о чем-то с дамой, на мой взгляд, уделившей слишком много внимания «нюи-сент-джордж». Она то и дело ласково дотрагивалась до его руки и при этом ни на мгновение не отрывала от него глаз. Роберт ерзал на стуле, явно чувствуя себя все более неудобно с каждой минутой. Мин сидела за другим столиком, и отсюда мне была видна только ее макушка. Оглядевшись по сторонам, я вдруг встретилась взглядом с незнакомым мне молодым человеком. Он резко выделялся на общем фоне — возможно, потому, что чуть ли не единственный из мужчин явился без смокинга. Я удивленно разглядывала жеваный пиджак из рубчатого вельвета и широкий канареечно-желтый галстук. Очень длинные прямые волосы обрамляли лицо, на котором застыло выражение глубочайшего неодобрения. Словно забыв о своих соседях по столу, он с мрачным видом уставился на меня как завороженный. Почувствовав себя неловко, я отвернулась и заметила пробиравшегося ко мне Джеральда.

— Диана! Боже мой, какое умопомрачительное платье! Я в восхищении! Умоляю, доставьте мне радость покружить вас по нашему залу!

Манера Джеральда танцевать — медленное, жеманное расшаркивание в самых разных вариациях — почти не требовала никаких усилий с моей стороны. Мы весело и непринужденно поболтали о Лондоне, заодно обсудив те рестораны, в которых любили бывать, и вдруг совершенно неожиданно обнаружилось, что у нас много общего. Джеральд заметно расслабился и уже не казался таким загнанным и напряженным, как во время обеда в среду. Не сговариваясь, мы остались на площадке, станцевали и второй танец, потом еще один, и так весь вечер. Время летело незаметно. Я опомнилась, только когда какая-то незнакомая женщина цапнула Джеральда за плечо.

— Пойдите поговорите с миссис Бьюкенен, — тявкнула она, делая вид, что не замечает меня. — Она подняла страшный шум насчет пожертвований в библиотечный фонд.

— О мой бог! Какая скука! — пробормотал Джеральд настолько тихо, что его услышала одна я. Усадив меня на стул, он добавил: — Надеюсь, это не последний танец, Диана! Постараюсь избавиться от этой докуки поскорее и тут же вернусь к вам.

Кто-то вдруг тронул меня за плечо. Подняв глаза, я увидела того самого мрачного молодого человека, который еще раньше так пристально разглядывал меня.

— Потанцевать не желаете? — равнодушно бросил он.

Мы сделали круг по залу — в результате чего моей обуви был нанесен серьезный ущерб, поскольку сей юный джентльмен танцевал на редкость плохо. Правда, надо признаться, что следующий тур получился уже удачнее.

Оказалось, это новый преподаватель живописи. Он поведал мне, что только что закончил университет, сразу попал в Сент-Лоренс и его уже тошнит от этого.

— Все тут давным-давно покрылись плесенью, безнадежно отстали от жизни, — вещал он. — Думают, наверное, что в жизни нет ничего, кроме образования. Да и что это за школа! Даже не третьесортная, а гораздо хуже! Знали бы вы, чему они здесь учат! Шекспир! Умереть — не встать!

Немного опешив от такого наскока, я смущенно пробормотала, что всегда считала Шекспира на редкость хорошим писателем, и поинтересовалась, чем же он так не угодил моему новому знакомому?

— Только тем, что помер чертову пропасть лет тому назад! А о великих поэтах и прозаиках нашего времени они и понятия не имеют. Гинзберг, Корсо, Вильям Бурро… вы ведь, наверное, и не слышали о них?

— О нет, почему же? Слышала. Кстати, как называется книга, в которой Гинзберг описывал все те невозможные вещи, которые он проделывал с собой в гостиничном номере с помощью ручки от метлы? Вы ее читали, надеюсь? А Обед Голышом? Она ведь стала довольно известна в наши дни, не так ли?

Нижняя челюсть юноши, чья фамилия, как оказалось, была Сторм, со скрежетом отвалилась.

— Что ж, похоже, вечер в конце концов окажется не таким уж скучным, — прошептал он мне на ухо.

Насчет этого я не была так уж уверена. Отпустив мою руку, он властно обхватил меня за плечи с явным намерением привлечь к нам всеобщее внимание.

Он начал поглаживать мою шею. Я нисколько не сомневалась, что очень скоро глаза всех присутствующих обратятся на нас. Не сомневалась я и в том, что ему лично это не сулит ничего хорошего.

— Знаете, я что-то устала. Я лучше посижу. — Я попыталась незаметно щелкнуть его по рукам.

— Да, вы правы. Давайте поднимемся ко мне. Можно будет выкурить по сигаретке. Или даже косячок, хотите? Или вы для этого слишком старомодны?

— Да, пожалуй, я действительно старомодна, — спокойно сказала я. — К тому же, знаете ли, мальчики не в моем вкусе.

— Диана! Наш танец!

В следующую минуту я уже была в объятиях Роберта, и мы быстро заскользили прочь. В моей памяти вдруг всплыл тот вечер, пятнадцать лет назад, когда Хью Анстей вот так же увел меня прямо из-под носа Банни. Конечно, сегодня все было совсем по-другому, кроме одного — чувства громадного облегчения, которое я испытала. Оно было в точности таким же, как в прошлый раз.

— Держу пари, этот парень здорово вас достал. Местный дурачок, знаете ли. Не думаю, что он задержится тут надолго. Я видел, как он лапал вас за шею. Нашел время! А та дамочка рядом со мной, по-моему, здорово перебрала. В конце концов она свалилась со стула и с размаху приложилась головой об стол. Ну и вечер! Я уже жалею, что привез вас сюда. Сегодня даже хуже, чем всегда.

— Не важно, — улыбаясь, пробормотала я, внезапно почувствовав, что, кажется, получаю удовольствие. К моему удивлению, Роберт оказался замечательным партнером.

Мы продолжали молча покачиваться в танце, прижавшись друг к другу. Роберт танцевал настолько хорошо, что казалось, мы тихо плывем над полом, скользя по нему, как будто он был стеклянным. Оказалось, молчать с ним очень приятно. Время куда-то исчезло. В перерывах мы оба, не сговариваясь и не разжимая рук, только ждали, когда музыка заиграет снова. Но вот оркестр встал, чтобы сыграть Доброе старое время [13], нам пришлось взяться за руки и все, по-моему, почувствовали себя глупо. Распрощавшись с Джеральдом, мы уселись в машину и отправились в Вестон-холл.

— Бедная Дэйзи, — сочувственно пробормотала Мин, забравшись на заднее сиденье. — Просто кошмар, верно? Видели, как Джиневру Йорк уволокли в полной отключке? Платье у нее было располосовано сверху донизу, а ее бедолага-муж суетился вокруг, стараясь натянуть на нее свое пальто. А голову ей облепили пластырем, так что стало похоже на тюрбан. Она сидела рядом с тобой, Роберт. Похоже, ваш разговор имел просто убийственный эффект.

— Ничего подобного! — В голосе Роберта было столько искреннего возмущения, что, воспользовавшись темнотой, я невольно улыбнулась.

Мы с Мин захохотали. Мы издевались над ним всю дорогу до дома.

Глава 17

На следующее утро, в воскресенье, меня разбудил шум дождя, монотонно барабанившего мне в окно. Все за окном было унылого серого цвета. Деревья стояли голые, снег почернел, стал ноздреватым и сильно смахивал на грязь. В такой день хорошо завернуться в плед и, устроившись в кресле у камина, наслаждаться хорошей книгой.

Убрав со стола после завтрака, я поднялась в студию и развела в камине огонь, чтобы можно было посидеть там после ужина. Я решила написать Питеру.

После стольких лет дружбы мне нечего было скрывать от него. Я писала, как счастлива вновь быть вместе с Мин. Описала ему Вестон-холл, вместе со всеми его прелестями и недостатками. Потом рассказала ему о Вильяме и Элли и даже поведала в деталях о своих отношениях с Чарльзом и насколько далеко они зашли. Может быть, кому-то это покажется странным, но Питер с его сентиментальной душой просто обожал слушать о любовных перипетиях других людей. Еще я описала ему ужин с Джеральдом и Вивьен. О Вивьен я писала особенно подробно, решив, что он от души посмеется. Потом в красках описала ему благотворительную распродажу и бал в Сент-Лоренсе, зная, что он сможет оценить забавную сторону наших деревенских развлечений. На это ушло около часа. Потом я перечитала письмо и осталась довольна. Однако у меня возникло странное чувство… словно я что-то упустила. Так и есть, я ни слова не написала о Роберте.

Я вернулась на кухню и поставила овощи на огонь. Через пару минут заглянула Элли.

— А я играла с котятами! Тот, полосатый, такой забавный! А Бути все толстеет. Может, причесать ее, как вы считаете?

— Наверное, лучше сначала срезать колтуны.

— Бути толстеет, а я худею! Вот, посмотрите!

Элли с ликующим видом оттянула поясок юбки.

— Раньше он так врезался в живот, что даже больно было. А теперь?!

— Элли, ты молодец! Я горжусь тобой! Вот что значит сила воли!

Элли повисла у меня на шее.

— Я решила худеть, чтобы доставить вам удовольствие. А теперь так рада!

Дверь открылась, и в кухню с разъяренным видом ворвался Роберт. Не сказав ни слова, он налил себе целый бокал шампанского, что было довольно-таки странно, учитывая, что обычно он предпочитал свой любимый кларет. Вероятно, что-то его здорово разозлило, решила я про себя.

— Звонила эта мерзавка Джиневра Йорк! Ну, та кошмарная женщина, с которой меня усадили за один стол. Пригласила меня на завтра к себе на обед — решила, видите ли, поговорить о Благотворительном библиотечном фонде.

— Что? Кто? — спросила Мин, появившаяся чуть позже и успевшая услышать только часть разговора. — Ничего не понимаю…

— Она, дескать, дает обед в честь Комитета по пожертвованиям.

— Ну и сходи. Что ж тут такого? — удивилась Мин, взяв у меня из рук бокал с шампанским.

— Ты еще не знаешь всего, моя дорогая. Когда я согласился, она вдруг предложила встретиться в Золотом олене, выпить по рюмочке перед обедом. Вот негодяйка! Задумала хладнокровно соблазнить меня!

Мы с Мин буквально корчились от смеха. И тут зазвонил телефон.

Я взяла трубку.

— Личный звонок из Южной Африки. Спрашивают мисс Фэйрфакс.

— Я слушаю.

Сквозь потрескивание в трубке до меня донесся голос Чарльза.

— Диана, это вы? Как дела?

— О Чарльз! Все в порядке.

— Что — прыгаете у плиты?

— Да, но мне это нравится.

— Завидую. А вот я кручусь как белка в колесе. На одном из моих рудников забастовка.

— Грустно. Ну, а как же ваша любовь к бескрайним просторам? Надеюсь, занудные англичане там вам не досаждают?

Он рассмеялся.

— Бескрайних просторов тут хватает. Осев в Англии, я порой забываю, как тут красиво. Солнце по утрам заливает горные вершины светом, и кажется, что это какой-то щедрый бог льет жидкое золото из небесной чаши. Есть, правда, один минус… Я бы предпочел, чтобы вы были со мной.

— Даже не знаю, что на это сказать…

— Ничего не говорите, ладно? И не переживайте по этому поводу. Просто мне вдруг захотелось услышать ваш голос. На той неделе снова позвоню, хорошо? Пока, Диана.

— Пока, Чарльз.

Он повесил трубку. Я внезапно разозлилась на себя. Сухарь несчастный! Неужели так трудно было сказать человеку что-нибудь приятное… ну, например, как славно, что он решил позвонить?! Я вернулась на кухню.

— Все в порядке. Это Чарльз, — бросила я, заметив затравленный взгляд Роберта.

На следующий день я была приглашена на обед к Вивьен. Довер-хаус (или Вдовий дом) стоял на самой опушке парка, примерно в четверти мили от Вестон-холла. Решив, что это не так уж далеко, я отправилась туда пешком.

Мин не ошиблась — дом, где теперь обитала Вивьен, и вправду относился к эпохе королевы Анны и очаровал меня с первого взгляда. Живые изгороди из пятиметровых тисовых деревьев под прямым углом тянулись к дому до самого крыльца, огибали фасад, образуя почти идеальной квадратной формы сад, сплошь усаженный розовыми кустами и самшитом. Дом казался изящным, как бонбоньерка, внутри было тепло и уютно. И очень светло.

В глазах Вивьен полыхало жадное любопытство.

— Ну, Диана, рассказывайте. Как вы там живете? Кстати, Минерва ведь зовет вас как-то по-другому, не Диана, или я ошибаюсь? Делия, наверное?

— Нет, Дэйзи.

— Фи, как простовато! — сморщилась она. — Нет, лично я предпочитаю Делию. Оно вам идет.

— У нас все в порядке. Все здоровы. Рука у Мин уже почти совсем зажила.

— Стало быть, вы скоро уедете? Очень жаль, милочка. Роберт с Минервой уже успели изрядно надоесть друг другу. У них, небось, все внутри переворачивается при мысли о том, что скоро опять придется вариться в собственном соку!

— Глупости, Вивьен! — рассмеялась я. — Роберт с Мин, по-моему, самая счастливая супружеская чета, которую я когда-либо видела.

Во время обеда, за которым прислуживала горничная, казалось, не обращавшая ни малейшего внимания на довольно-таки своеобразные откровения Вивьен, я узнала много нового из того, что касалось ее прошлого. Увлекшись болтовней, она почти ничего не ела — положила себе кусочек лососины в голландском соусе [14] и все. А вот я уплетала за обе щеки. Вивьен замучила меня вопросами — ей вдруг непременно понадобилось знать, почему я до сих пор не замужем. Впрочем, думаю, многие из моих знакомых задавали себе тот же самый вопрос, только были слишком хорошо воспитаны, чтобы вот так взять и спросить. Но Вивьен было плевать на приличия.

— Сдается мне, сейчас Роберт воспылал страстью к вам. Теперь он, как воск, в ваших руках, Диана. Почему бы вам не уговорить его взять в свои руки бразды правления? Если бы Роберт занялся поместьем, мы бы все как сыр в масле катались. Ну, так как, согласны? Умоляю вас, Диана, дорогая…

— Простите, Вивьен, но вы ошибаетесь. Роберт абсолютно равнодушен ко мне. Но даже если бы он был влюблен в меня по уши, у меня и тогда не повернулся бы язык уговорить его делать что-то, к чему у него не лежит душа. А заниматься сельским хозяйством Роберт терпеть не может. И мне вовсе не хочется, чтобы благодаря мне он чувствовал себя еще более виноватым, чем сейчас.

— Так, значит, его мучает совесть? В самом деле? — прищурилась Вивьен. Возможно, дым сигареты попал ей в глаза.

— Он очень переживает за детей. Особенно за Вильяма. Школа, в которую он ходит, не слишком ему нравится. Он там как белая ворона. У Вильяма способности к рисованию. Хорошо бы определить его в школу, где этому уделяют больше внимания.

— И чтобы я за него платила, естественно? Знаете, я люблю, чтобы все всегда было по-моему, и не собираюсь этого отрицать. Но готова пойти на компромисс, если Роберт тоже хоть чем-то поступится. Ладно, подумаю, чем тут можно помочь. Ну… намекните ему, что если он возьмет на себя труд заниматься счетами поместья, я готова давать ему тысячу в год для оплаты школы за Вильяма.

— Я не могу этого сделать, — покачала я головой. — Он разозлится и скажет, что это не мое дело. И будет совершенно прав. Почему бы вам просто на днях не прийти к чаю и не сказать ему об этом самой?

— Не понимаю, почему обязательно я? И потом, когда мы как-то раз заговорили о деньгах, он был возмутительно груб, и мне не хочется снова начинать этот разговор. И вообще — с какой стати я должна суетиться по этому поводу? В конце концов, это ведь его сын, не так ли?

— Приходите, Вивьен. Ну, пожалуйста. Я испеку шоколадный торт, потом мы сядем у камина и будем пить чай. И если вы не захотите поговорить об этом с Робертом — что ж, воля ваша. Я, во всяком случае, никому не скажу.

— Ну… ладно, уговорили.

Возвращаться домой через парк было даже приятно. Я пребывала в самом благодушном настроении: обед был вкусный, а разговор с Вивьен, тем более в малых дозах, придал ему остроту, словно пряная, изысканная приправа. Заметно потеплело, во всяком случае, ветер уже не казался мне таким пронизывающим, как раньше. Снег быстро таял. А прелесть парка, где исполинские дубы росли бок о бок с ясенями, буками и орешником, и всем им было привольно, и никто не мешал другому расти, как ему нравится, наполнила меня детской радостью.

Счастье переполняло меня. Я вдруг почувствовала себя нужной, почти что необходимой, и это доставило мне немалое удовлетворение. В первый раз за всю свою жизнь я почувствовала, что хочу иметь детей, семью, хочу нетерпеливо ждать кого-то с работы, волноваться… заботиться о ком-то. Приятно, что ни говори, сделать кого-то счастливым! Смешные, даже скучные, а подчас утомительные мелочи сейчас казались важными и значительными. Вдали показался Вестон-холл, и Хэм, почуяв меня, вылетела мне навстречу. Разыгравшись, мы с ней бросились наперегонки к дому и влетели на кухню — обе потные и задыхающиеся. Сбросив с себя толстое пальто, я поднялась в студию, раздула угли в камине, дождалась, пока огонь весело затрещал, и спустилась вниз, собираясь заняться ужином. Я только-только покончила с тестом для лепешек, как дети вернулись из школы. Мин, привлеченная звуком их голосов, тоже спустилась вниз.

— Мамочка, ты надела свитер наизнанку, — захихикала Элли. — Надеюсь, ты сегодня никуда не выходила? Представляю, как бы над тобой смеялись.

— Не волнуйся, милая, — сидела у себя в комнате и носа никуда не высовывала. Вообще никого не видела, кроме миссис Баттер. Ох, как же хорошо я поработала! Еще чуть-чуть — и можно будет отправлять книгу в издательство. Надо будет непременно это отпраздновать! Идеи есть?

Как всегда, перед нами встали те же самые трудности, что и перед любой другой семьей, собирающейся шумно отпраздновать какое-то событие. Естественно, у каждого было свое мнение (абсолютно отличное от всех других) по поводу того, как это сделать лучше всего, а чужое всякий раз обливали высокомерным презрением. Мы спорили до хрипоты — так что даже не заметили возвращения Роберта. Странно молчаливый, он, казалось, думал о чем-то своем и только скользнул по нам рассеянным взглядом. В конце концов дети помчались готовить уроки, Мин, бросив на ходу, что ей еще нужно что-то поправить, поднялась к себе, а Роберт остался на кухне.

— Ну, выкладывайте, — довольно невежливо буркнула я.

Он страшно удивился:

— А как вы догадались, что мне хочется облегчить душу?

— Господи ты боже мой! Неужели это так трудно? Посмотрите в зеркало! Даже существо с одной извилиной в мозгу сообразило бы, что у вас что-то стряслось.

— Так оно и есть. Не хотелось говорить об этом при Мин. Она бы жутко расстроилась. — Я вопросительно вскинула брови, надеясь, что он перестанет мямлить и перейдет наконец к делу. — Помните, Джиневра Йорк пригласила меня на ужин, сказала, что речь идет о благотворительном фонде для нашей библиотеки. Так вот, я оказался единственным гостем! Представляете?! Я предложил перенести обед на другое время, когда смогут прийти все остальные. Потом надел пальто и уже взялся за ручку двери, когда… Угадайте, что она сделала? Разрыдалась!

— Стало быть, вы догадались, что это была всего лишь уловка, чтобы остаться с вами наедине?

Роберт мрачно кивнул.

Я старательно скроила самую мрачную физиономию, которая только была в моих силах.

— Конечно, пришлось остаться. Выяснилось, что ее муж пьет горькую и вообще грубое животное. Представьте, она поведала мне об этом во всех подробностях!

— Держу пари, это еще одна вариация на тему: «Моя жена меня не понимает», — пробормотала я.

— Можете издеваться, если хотите, но, честное слово, мне стало ее искренне жаль!

— Неужели вам не приходит в голову, — пролепетала я, буквально корчась от смеха, — что она просто старается… как бы это сказать помягче?… завести вас?

— Да?! Чушь какая! Конечно, нет! Я… Боже правый! Вы хотите сказать, она все это выдумала?! А я попался на голый крючок! Старый осел! Нет, такого идиота, как я, еще поискать!

— На вашем месте я бы рассказала Мин, — посоветовала я.

— Да? А мне показалось, что она что-то уж слишком сильно хлопнула дверью. Господи, когда дело касается женщин, я просто тупею на глазах.

— Очень жаль это слышать, — бросила, войдя в кухню, Мин. — О чем речь?

Как я и ожидала, Мин, выслушав рассказ о попытке соблазнить Роберта, пришла в полный восторг. И, уж конечно, ничуть не расстроилась.

— Если честно, я потрясена, — пробормотала она, цапнув сырую морковку из мойки и поспешно сунув ее в рот. — Большинство мужчин в этом случае мигом сорвали бы с себя штаны и изнасиловали бы ее прямо в прихожей!

Роберт, вытаращив глаза, уставился на меня. Я ехидно улыбнулась и снова взялась за морковь.

На следующий день было так тепло, что можно было красить лодочный сарай. Мыть и шкурить стены было достаточно тяжело, так что у меня ушло целое утро на то, чтобы покончить с этой работой. Решив передохнуть, я вернулась домой сделать себе пару сэндвичей и выпить кофе. Миссис Баттер как раз одевалась, когда я вошла.

Мне показалось, что сегодня она не такая жизнерадостная, как обычно. Я спросила ее, как дела у ее сына Роли. У меня сложилось впечатление, что все ее мысли о нем.

— Стенли бы этому не обрадовался, мисс. Вот уже скоро год, как Роли без работы. А вот теперь ему предложили сразу на выбор два места, и он не знает, куда пойти.

— Стало быть, Роли вынужден был жить на пособие по безработице?

— И сейчас еще живет! — В глазах миссис Баттер заблестели слезы.

— А сколько ему лет, вашему Роли?

— Тридцать семь стукнет в июле.

— Ну, тогда ему очень повезло, что у него такая мать.

— Он хороший мальчик, мисс. Почтительный. Каждый месяц приезжает проведать меня. И звонит каждую неделю, ни одной не пропускает.

— Ну… эээ… это хорошо. Большая редкость в наше время, знаете ли.

Всю вторую половину дня мы с Мин трудились как каторжные, отскребая и крася стены сарая. Разговор, конечно, в основном вертелся вокруг Элли и Вильяма. Не утерпев, я рассказала ей, что тоже, кажется, начинаю мечтать о детях.

— Вот уж никогда бы не подумала! Нет, не обижайся, из тебя получится замечательная мать! Просто чудесная. Почему бы тебе не завести детей от Чарльза? Держу пари, они будут прехорошенькими!

— Как тебе не стыдно, Мин?! Ты-то ведь замужем, причем счастливо!

— Господи, да кто в наши дни может утверждать, что счастлив в семейной жизни? А вдруг с другим ты была бы еще счастливее?

— Мин! Уж не хочешь ли ты сказать, что жалеешь, что не вышла за Чарльза?

— Нет… о черт! Не думаю… Господи, конечно нет!

Но я заметила, что она смутилась.

— Сейчас ты сама себе хозяйка. Сама решаешь, как тебе жить. А как только выйдешь замуж — все, конец. Замужество, если хочешь знать, это сплошные уступки. И поскольку ты уже больше не можешь лепить свою жизнь по своему усмотрению, так чтобы чувствовать себя счастливой, то тут уж приходится учиться извлекать удовольствие из того, что у тебя есть.

— Угу… только, знаешь, мне это немного надоело. Захотелось чего-то нового, интересного… волнующего. Чего-то такого… сама не знаю даже… но чтобы это изменило меня… сделало другим человеком.

— Надеюсь, тебе повезет, — с сомнением в голосе пробурчала Мин.

Три дня спустя покраска была окончена. Как оказалось, цвет был выбран исключительно удачно — чистый и нежный оттенок лепестков примулы просто радовал глаз. Полюбовавшись результатом своих трудов, я выпросила у Мин швейную машинку и поставила ее в кладовке, оборудовав там нечто вроде швейной мастерской, чтобы никому не мешать. Конечно, нелепо говорить о швейной машинке, когда речь идет о шитье занавесок, но в сарае было два огромных окна, а у меня в запасе оставалось всего два дня, чтобы все закончить. К тому же нужно было помнить, что сарай предназначается для детских игр, а шторы будут прочнее, если их сострочить на машинке. Мы выбрали для занавесок ткань, где по бледно-зеленому полю были разбросаны желтые и розовые розы, окруженные темно-синим вьюнком. Ткань я отыскала на чердаке. Когда-то это и были две огромные шторы, но нитки по шву давно уже расползлись, к тому же ткань слегка истрепалась по краям.

Возня с лодочным домиком захватила нас — едва покончив с готовкой, я мчалась туда и принималась за дело, поскольку Мин взяла на себя мытье посуды и вообще старалась помочь, чем только могла. Дорвавшись до утюга, она взялась выгладить мою единственную ночную рубашку. И когда прожгла ее, то расстроилась чуть ли не больше, чем я сама. Миссис Баттер делала все остальное, причем делала так, что придраться было не к чему. Выбрав момент, я предупредила Мин, что, скорее всего, через пару дней вернусь домой. Она расстроилась до слез.

— Знаю, что тебе пора возвращаться и что с моей стороны просто черная неблагодарность требовать, чтобы ты осталась. Но ты даже представить себе не можешь, как я буду скучать по тебе!

Я порывисто обняла ее. Слова были не нужны…

Во вторник к чаю явилась Вивьен. Я, как и обещала, испекла пирог, и до прихода Роберта мы непринужденно обсуждали, приятно ли знать заранее, что из тебя сделают мумию, и каково это, когда твои мозги извлекают через нос — тема, предложенная Вильямом. Роберт задержался, по вторникам у него было заседание клуба фотографов-любителей. Не успел он войти, как я заметила, что вид у него усталый и раздраженный. Оставалось только уповать на то, что у Вивьен хватит ума попридержать язык, выбрав более подходящий момент, чтобы высказать свое предложение.

— Делия считает, что я должна раскошелиться и отправить Вильяма в приличную школу вместо того большевистского змеиного гнезда, где он учится сейчас, но не понимаю, почему я должна жертвовать собой! — брякнула Вивьен. Я чертыхнулась про себя. Так и знала, что добром это не кончится.

— Никто от тебя этого и не ждет! — коротко фыркнув, оборвал мать Роберт.

Помрачнев, Вивьен сухо улыбнулась:

— Оставим это. Поразмыслив на досуге, я подумала, что ты бы мог взять на себя проверку моих счетов. Таким образом я бы сэкономила, рассчитав этого осла Уиллиса.

Роберт схватился за голову:

— У меня нет ни малейшего желания обсуждать это дело при всех.

Я встала, чтобы уйти.

— Нет, Делия, не уходите. Это ведь ваша затея.

Роберт по-прежнему сидел, обхватив голову руками. Воспользовавшись этим, я повернулась к Вивьен и вызывающе высунула язык. Дети были в полном восторге. Вивьен в ответ сладко улыбнулась. Составив чашки на поднос, я отправилась на кухню. Очень скоро я услышала голос Роберта. Судя по всему, разговор шел на повышенных тонах. Потом ненадолго наступило молчание, которое нарушил Плач Изольды. На кухню влетела Вивьен.

— Он просто невыносим! Ну, я сделала все, что могла!

— Нет. Не сделали.

— Только не говорите, что тоже недовольны мной!

— А по-вашему, я должна быть довольна? Разве вы не понимали, что все это нужно в первую очередь Вильяму?! Только не говорите, что это вам не под силу! Захоти вы только — вы бы и самого Тамерлана водили бы, как бычка на веревочке!

Судя по выражению лица Вивьен, мои слова ей немало польстили. Впрочем, именно на это я и рассчитывала. Сделав пируэт на одной ноге, она запела.

Тут же примчались Элли и Вильям. Схватив внуков за руки, Вивьен потянула их за собой, и через мгновение они все трое закружились по кухне. В самом разгаре представления, видимо привлеченный звуком их голосов, спустился Роберт. И тут же оскорбленно нахохлился, судя по всему, решив, что сегодня все против него. Попробовав умилостивить его, я предложила отвезти Вивьен, но он отказался. По лицу было видно, что он в отвратительном расположении духа. Я почти не сомневалась, что мне влетит от него за то, что я опять сую нос в чужие дела.

После ужина Мин взялась вместе со мной мыть посуду. Как только она объявила, что устала, я тут же присоединилась к ней, притворившись, что тоже валюсь с ног, и мы вместе поднялись наверх, оставив Роберта запирать дом. По его виду было ясно, что он вот-вот взорвется.

Но за завтраком его гнев немного улегся. Как обычно немногословный, Роберт с отрешенным видом жевал яичницу с беконом и помидорами. Потом он куда-то отправился вместе с детьми, и мне сразу стало легче дышать. Торт ко дню рождения Элли я испекла уже с утра, а после обеда украсила его бледно-голубой глазурью, на самый верх водрузив крохотный домик из шоколадного печенья. Поддавшись порыву вдохновения, я слепила фигурку крошечного лебедя из белой глазури. Особенно трудно было вылепить ему длинную изогнутую шею. Глазурь все время крошилась, и пару раз я уже готова была плюнуть и бросить свою затею. Но вдруг вспомнила тот торт, который Поппи самолично испек для меня много лет назад и тоже украсил его голубой глазурью, и глаза мои наполнились слезами.

За обедом мы с Мин обсуждали вчерашнюю ссору.

— Роберт просто идиот, что взорвался, — кипятилась Мин. — Неужели так трудно было промолчать?

— Но и Вивьен тоже хороша — просто спровоцировала его.

— Роберт вечно взрывается по всякому поводу. Это его главный недостаток. А уж это его упрямство и высокомерие! Знаешь, по-моему, он искренне считает, что всегда и во всем прав.

— Эээ… да. — Я задумалась. — Но разве это не потому, что он переживает из-за таких вещей, о которых большинство мужчин попросту не думают? Или предпочитают не замечать, потому что так просто удобнее жить? Обрати внимание, Роберт придерживается своих принципов, даже когда это портит ему жизнь. Да, может быть, его можно упрекнуть в излишней чувствительности, но разве это так уж плохо? Или, по-твоему, грубая, бесчувственная скотина лучше? Знаешь, мне иногда кажется, что большинство мужчин просто предпочитают не замечать того, что их непосредственно не касается.

— Ирония судьбы — ты свободна, но видишь в мужчинах одни недостатки. Ты их терпеть не можешь. Ты их презираешь. А мне мужчины нравятся куда больше женщин, но, увы, я обречена вечно хранить обет верности.

Ее слова заставили меня опешить от неожиданности. Неужели я действительно не люблю мужчин? А потом мне вспомнилось, как веками они получали все — власть, деньги, свободу жить, как им нравится, и при этом высокомерно считали, что так оно и должно быть, забывая о простой справедливости, — и я решила, что Мин права. Я действительно их не любила.

— Неужели тебе мужчины и в самом деле нравятся больше, чем женщины? Вот уж никогда бы не подумала!

— А я всегда это знала. Я вообще мало похожа на других женщин. Они вечно обсуждают такие вещи, о которых я не имею ни малейшего понятия, — о том, как воспитывать детей, о готовке, о саде, о благотворительности, о том, какие необыкновенные, удивительные у них мужья. Причем с таким интересом, что я просто диву даюсь, когда слушаю.

— Я просто разочарованный в жизни «синий чулок», — с подавленным видом заявила Мин. — И, наверное, тоже эгоистка в своем роде. — Честно говоря, я совсем не это хотела сказать. Но только потому, что любила ее. — Ты ведь действительно единственная моя подруга, — продолжала она. — Помнишь, как было в школе? Приятельниц у меня всегда хватало, но среди них не было ни одной, которой бы я по-настоящему дорожила — кроме тебя, конечно. А может, все дело во мне? Может, у меня просто нет такой тяги иметь друзей, как у других женщин?

— Но если нам кажется, что мы мечтаем о том, что есть у других… поменялись бы мы с ними местами, будь это в нашей власти…

— Нет, — ответила Мин, немного подумав. — Я бы ни за что не согласилась отказаться от детей. И от Роберта тоже. Так что — нет.

Я невольно представила себе ее жизнь, с ее борьбой, с ее неудобствами и одиночеством, необходимостью отказывать себе во всем, и вздохнула.

— Да, кивнула я в ответ. — Думаю, я бы тоже не согласилась.

Но я знала, что по крайней мере одна из нас сказала неправду.

Глава 18

На следующий день Элли, даже не притронувшись к завтраку, первым делом кинулась открывать подарки. Мин подарила ей книгу о лошадях и новую щетку для волос. Роберт преподнес кошачью корзинку и красную ленточку на шею — для Бути. Вильям — коробку с красками, правда, предусмотрительно оговорив, что тоже станет ими пользоваться, поскольку потратил на подарок почти все свои карманные деньги, а его собственные краски, по его словам, были уже на исходе. Честно говоря, мой собственный подарок внушал мне сильные опасения — я страшно боялась, как бы он не показался ей скучным. Это был небольшой круглый поднос, с маленьким заварочным чайником, двумя чашками, молочником, сахарницей и крохотной решеткой для тостов. Все, включая и сам поднос, было из толстого фарфора, расписанного по белому фону нежно-голубыми розами. Поднос попался мне на глаза в той же лавке, куда Вильям снес кувшин. Я влюбилась в него с первого взгляда. К тому же он не был старинным, стало быть, стоил недорого.

— Какая прелесть! — ахнула Мин. — Где ты его отыскала? Элли, ты только посмотри на эту решетку для тостов! Но это же не детская вещь, верно? Для ребенка она, по-моему, слишком хороша.

— Нет, — ответила я, чувствуя смутное беспокойство оттого, что Элли молчит. — Он для взрослых. Из таких чашек обычно пьют чай или шоколад. Такие наборы были очень популярны в восемнадцатом веке. А в начале нашего столетия вновь вошли в моду.

— Это и в самом деле мне?! — вдруг дрожащим голосом спросила Элли. Словно гора свалилась у меня с плеч — я поняла наконец, что он ей понравился.

— Я буду очень беречь его, — пообещала она. — И каждый год на свой день рождения стану пить из него чай — и так всю жизнь с сегодняшнего дня, обещаю!

По просьбе Роберта Элли звонила пригласить Джеральда на чай, который мы собирались пить в ее новом домике, но Джеральда все последние несколько дней не было дома. Роберт сказал, что это не страшно, — ему так и так придется заехать в школу забрать кое-какие книги и конспекты, заодно и заедет за Джеральдом, чья квартира была в двух шагах от школьной библиотеки. И добавил, чтобы к обеду его не ждали. Вивьен тоже была приглашена.

Мы попытались уговорить Бути перебраться в новую корзинку, поставив ее возле теплой печки. Но хотя кошка уже привыкла к нам, она решительно отказалась остаться в доме, так что пришлось отнести ей корзинку в ясли. Роберт предложил Элли оставить себе одного из котят, когда Бути перестанет их кормить. При мысли об этом Элли пришла в полный восторг, только никак не могла смириться с тем, что остальных придется отдать.

— Не опоздай, дорогой, — напомнила мужу Мин. — Чай будет в четыре. А на обратном пути можешь захватить Вивьен — тогда ей не придется идти пешком.

Роберт пообещал вернуться вовремя и снова расцеловал Элли.

— Батюшки, кто это? Неужели моя взрослая дочка? А как ты похудела, дорогая! И это очень тебе идет. Как это тебе удалось? Сидела на голодной диете?

— Нет, просто старалась есть поменьше. Это мой подарок Дэйзи. Как забавно, да? Наверное, ни у кого не было такого смешного подарка, правда?

Роберт посмотрел на меня в упор, и я почувствовала, что краснею. Брови у него поползли вверх. Я принялась ожесточенно кромсать холодного цыпленка, старательно избегая встречаться с ним глазами. Потом я услышала, как он вышел и бесшумно прикрыл за собой дверь.

К тому времени как пробило четыре и Роберт, прихватив Вивьен, приехал, мы уже успели снова проголодаться и с нетерпением ожидали чая. Праздничный торт был встречен восторженными воплями, а Элли с визгом повисла у меня на шее. Промолчал только один Роберт. Лицо у него было недовольное. Что бы он там ни съел на обед, судя по всему, это не пошло ему впрок. Вид у него был ужасный, словно он страдал несварением желудка, кожа лица землистого цвета. Даже нос как будто заострился еще больше. Наполнив два термоса, один — чаем, другой — горячим шоколадом, я сунула их в корзинку для пикника вместе с двумя бутылками шампанского. Нагруженные стульями, корзинами и скатертями, мы двинулись к лодочному сараю. Элли осторожно, сопя от волнения, несла подаренный мною чайный поднос. Замыкала процессию я, с праздничным тортом в руках. Хорошо, что я еще после обеда позаботилась включить обогреватель. Сейчас в лодочном сарае царило приятное тепло. Хэм, отпихнув всех, первой влетела наверх, шлепнулась на пол возле обогревателя и мгновенно уснула.

— Делия! — ахнула Вивьен, оглядевшись по сторонам. — Какая прелесть!

— Ну, Мин и дети помогали изо всех сил, — пробормотала я.

— Ммм… конечно. Но тут сразу чувствуется ваш стиль.

— Не называй ее Делия, бабушка, — вмешалась Элли. — Ее зовут Дэйзи.

Вивьен мгновенно сделала обиженное лицо, словно ребенок, с которым не захотели играть. Надувшись, она вручила Элли подарок — ночную сорочку, темно-синюю, с красным поясом, украшенным кисточками и бомбошками.

— Возможно, она тебе слегка великовата, дорогая. Похоже, ты худеешь. — Вивьен окинула задумчивым взглядом внучку. — Очевидно, подростковый возраст… только что-то уж слишком рано. В этот период девочки так меняются.

— Смотрите — лебедь! Видите? — Я подошла к окну. — Жаль, что скоро уже совсем стемнеет.

Угрюмо хмурившееся небо затянуло тучами, серыми и тяжелыми, словно ватное одеяло. Под ними, будто прекрасная серебряная чаша, сияло озеро. На фоне темных кустов два белых лебедя, изящные, как китайские статуэтки, тянули друг к другу гибкие шеи.

— У него появилась подруга, — улыбнулась я. — Думаю, это хорошая примета, Элли. Как раз то, что нужно в день рождения.

— А Джеральд приедет? — спохватившись, спросила Элли.

— Нет, дорогая. — Роберт потянулся за сэндвичем. — Ему пришлось уехать до понедельника. Надо было пригласить его заранее. Ах, какая красота! Посмотрите, как свет падает на озеро. Жаль только, что не видно того берега. Ну, ничего. Зато тут очень уютно.

— Давайте по очереди рассказывать какие-нибудь истории, — предложил Роберт.

Поскольку это была идея Роберта, мы дружно решили, что ему и начинать. Он поведал нам легенду об Орфее и Эвридике. Роберт был великолепный рассказчик, и я поймала себя на том, что слушаю затаив дыхание, хотя, конечно, слышала эту легенду и раньше.

Мин рассказала историю Айвенго. Все слушали с интересом, хотя в изложении Мин все выглядело несколько запутанным. Поскольку сама она явно отдавала предпочтение умной, благородной и красивой Ревекке, по сравнению с которой тоже красивая Ровена выглядела довольно-таки бесцветной и невыразительной, то конец романа, где Айвенго соединяет свою судьбу не с той девушкой, выглядел довольно-таки унылым. Как бы там ни было, в рассказе Мин было достаточно любовных коллизий и жарких схваток между рыцарями, так что и Вильям, и Элли были в полном восторге.

Потом взяла слово Элли — она рассказала сказку о Принцессе на горошине. Естественно, Вильям не упустил случая подурачиться, а Вивьен тут же присоединилась к нему. В конце концов Элли разозлилась. Пришлось Роберту вмешаться и велеть им замолчать.

Вильям рассказал легенду о Тантале, насколько мне было известно, он прочитал ее только накануне. Видимо, унаследовав от отца талант рассказчика, он в таких мрачных красках живописал Танталовы муки, что все вокруг, включая и меня, почувствовали невольные угрызения совести — ведь весь последний час мы только и делали, что пили и ели в свое удовольствие.

Наконец очередь дошла до меня, и я рассказала о Тобермори. Это была история кошки, которую гости, собравшиеся в доме, научили разговаривать. И очень скоро безумно пожалели об этом, поскольку кошечка, наслушавшись, что хозяева думают о своих гостях, и наоборот, принялась пересказывать сплетни всем желающим. И хотя рассказчик из меня не ахти какой, все хохотали до слез.

Последней оказалась Вивьен. Она поведала нам легенду о Леди озера, бывшей возлюбленной известного мага и чародея Мерлина. В ее изложении легенда выглядела до нелепости современной — так, они оба курили сигареты и пили коктейли, — но юмор, с которым она рассказывала, сделал свое дело, и очень скоро все мы покатывались от смеха. И больше всех Роберт.

Доев практически все, что еще оставалось, мы задули свечи, выключили обогреватель и вернулись домой с факелами в руках, распевая на ходу: «С днем рожденья тебя!».

— Самый лучший день рождения из всех! — радостно объявила Элли.

На следующее утро я проснулась чуть свет. Выбравшись из постели, я подошла к окну. Только начало светать, и на горизонте облака окрасились в палево-серый и желто-розовый цвет, именно таким бывает бок только что вытащенного из воды лосося, сонно подумала я. Позавтракав в компании Хэм, я отправилась проведать Бути, на ходу представляя себе, как вернусь и немного почитаю, удобно устроившись в уголке теплой кухни. Но солнце светило так ярко, а небо было таким заманчиво голубым и ясным, что я, накинув толстое пальто, решила вначале сходить вместе с Хэм к озеру, а уже потом устроиться где-нибудь с книжкой. Путь мой лежал мимо оранжереи, которую Джордж Прайк уже давно привык считать чем-то вроде своей законной территории.

Уже возле самых дверей меня будто толкнуло что-то — повинуясь безотчетному импульсу, я приоткрыла дверь и вошла. Внутри царило приятное тепло. Я открыла дверцу печки — там еще тлели угли. Видимо, Джордж, собираясь вечером домой, подложил дров, чтобы за ночь оранжерея не остыла. Я бросила взгляд на часы — еще не было восьми. Усевшись на обычное место Джорджа, я огляделась.

Вдруг сквозь водоросли зеленых и белых полос скотча на меня уставилось чье-то лицо. Я вздрогнула от неожиданности. И даже не сразу сообразила, что это Роберт.

— Привет, — бросил он, заглянув в оранжерею. — Мне показалось, тут кто-то есть. Думал, что это Джордж. Как глупо, верно? С чего бы ему явиться на работу в воскресенье?

— А я как раз размышляла, как здорово было бы вставить все стекла и снова пользоваться ею. Люблю, как пахнет в оранжерее… влажной землей, гелиотропами, саженцами помидоров. А только подумайте, как приятно будет возиться тут, сажать черенки, слушая, как по крыше барабанит дождь.

— Вам тоже это нравится? А я, представьте, помню, как мальчиком помогал Гаррисону, нашему старшему садовнику, подвязывать лук. И, кажется, тогда как раз шел дождь… Да, именно так и было.

— Да, правда. Вы ведь выросли здесь.

— Я должен вас поблагодарить — за все, что вы сделали для Элли. За этот замечательный день рождения, который вы ей устроили. Этот торт со свечками, все эти лакомства… а какой получился замечательный домик! Она была так счастлива.

— Мне самой было приятно. Поверьте, мне это доставило такую же радость, как и Элли.

Повисло неловкое молчание. Роберт с рассеянным видом поднял валявшийся под скамейкой лункоделатель, повертел его в руках и вдруг нахмурился. Он казался усталым до смерти. Лицо его осунулось и казалось суровым, так что, не знай я его лучше, мне стало бы не по себе.

И тут вдруг, к моему величайшему смущению и растерянности, губы у него задрожали. Роберт скривился, и из глаз его градом покатились слезы. До этого дня я ни разу не видела, как плачут мужчины. Поппи, конечно, не в счет. Я перепугалась до смерти.

— Простите… простите, ради бога! — пробормотал Роберт, шаря по карманам в поисках платка.

— Может, расскажете, в чем дело? — неуверенно предложила я. Больше всего мне было страшно сказать что-то не так и нарушить установившееся между нами хрупкое доверие. Мне казалось, я ступаю по тонкому льду.

Роберт быстро глянул на меня. О чем он думал, я так и не смогла угадать. Потом отвел глаза в сторону, коротко, судорожно вздохнул и, запинаясь на каждом слове, заговорил:

— Помните, я вчера заехал в школу… я тогда нашел это письмо. Оно лежало на моем письменном столе. Наверное, он решил, что до завтра я ничего не узнаю…

Вытащив из кармана листок бумаги, он протянул его мне. Я стала читать.

Дорогой Роберт!

К тому времени, как ты найдешь это письмо, думаю, все уже обнаружится. К счастью, я уже этого не увижу. Но тебе, мой бедный друг, придется жить с сознанием того, что человек, которого ты считал порядочным, на самом деле лживое, безумное и безнравственное чудовище. Да, я солгал тебе, Роберт. Я обманул тебя. Мне безумно жаль, что так вышло, честное слово. Я снова и снова проклинаю тот день, когда, вернувшись домой, увидел на своем диване обнаженного Далримпла. Он читал Пруста…

Остается надеяться, что ты найдешь в себе силы посмеяться, когда дойдешь до этого места. А вот мне не до смеха, хотя во всех наших влюбленностях есть нечто комическое. Во всяком случае, мне так кажется. Я думал, что люблю Далримпла. Хотя знал и его коварство, и лживость… даже то, что он легко поддается чужому влиянию. И все же… сейчас я честен с тобой. Тем более, что все это уже не имеет никакого значения… да, я до сих пор люблю его. Впрочем, по сравнению со мной он ангел. А я… я полный ублюдок. Может быть, ты найдешь в душе хоть одно доброе слово для меня, если я признаюсь, что с того дня, как позволил Далримплу взять меня за руку, жизнь моя стала адом.

Впрочем, теперь это уже не важно. Прошло уже много лет с тех пор, как меня перестали волновать такие слова, как рай или ад. Но моя бедная мать не заслуживает этого. Если ты не найдешь в душе ни капли жалости для меня… пожалей хотя бы ее. Верю, что ты сможешь это сделать.

И последнее, о чем я прошу тебя, Роберт, — сделай так, чтобы об этом стало известно. Конечно, у меня нет никакого права ломать жизнь совсем молодого еще человека, и мне стыдно, мучительно стыдно за то, что я делаю, но я хотел навеки заклеймить Далримпла позором. Я хотел, чтобы все знали, что он лжец.

Похоже, что бы я ни сказал, все выглядит так, будто я напоследок жалею себя. Поэтому хватит об этом. Пора покончить с этим делом. Спасибо, Роберт. Твоя дружба — это единственное, что скрашивало мою жизнь.

Джеральд.

Закончив читать, я опустилась на стул, сжимая в похолодевших пальцах листок. Ноги отказывались меня держать. По спине поползли мурашки.

— Я помчался к нему домой, — низким, прерывающимся от рыданий голосом продолжал Роберт. — Он лежал на кровати — без сознания, но еще дышал. А возле него я заметил несколько пузырьков из-под таблеток и бутылку виски… пустые. Первой моей мыслью было вызвать врача… позвонить в «Скорую помощь». Я уже набрал номер… а потом, едва услышав звонок, положил трубку. Ведь все равно ничего уже не изменить — ни того, что сделал Джеральд, ни последствий этого. Вспомните, через что ему пришлось пройти. Унижение, стыд, раскаяние… потерю друзей… работы. Он сам сделал свой выбор… сам захотел уйти из жизни, значит, так тому и быть. Я стоял у постели и молча смотрел на него. Потом вытер ему рот, закрыл ему глаза и, сев рядом, положил его голову к себе на колени. На постели валялся открытый томик Шекспира. Должно быть, Джеральд читал его, пока ждал, что таблетки и спиртное подействуют. Я взял книгу… это был «Гамлет», последний акт… и читал ему вслух, пока он не перестал дышать.

По щеке Роберта сбежала слеза. Он сердито смахнул ее. Трясущимися руками я свернула письмо.

— Он был хорошим человеком, — пробормотала я невпопад.

Роберт поднял на меня глаза:

— Ох, Дэйзи! — Он судорожно вздохнул, и это вышло похоже на стон. — Вы действительно так считаете? Все это время я задаю себе один и тот же вопрос… правильно ли я поступил? Я измучился до такой степени, что мне кажется, я вот-вот сойду с ума.

— Но вы все сделали правильно! Джеральд сам хотел этого, как вы не понимаете?! Он просто не мог жить дальше с этим грехом на душе. Всю жизнь корчиться от позора… чувствовать, как на тебя указывают пальцем, как шепчутся у тебя за спиной… Нет, он бы этого не вынес. Другой — но не он. Конечно, я мало его знала, но он не из тех, кто может вынести пытку стыдом.

Я с облегчением заметила, что Роберт дышит уже не так тяжело, как раньше. Да и лицо его уже не было таким землисто-серым, как вначале.

— Самое странное, что это ничуть не изменило моего отношения к нему, — вздохнул Роберт. — Я думал, что стану презирать его, злиться… что вычеркну его из своего сердца. Но все, что я чувствую сейчас, это только ужасная печаль.

— Знаете, если бы я вдруг узнала, что Мин сделала что-то ужасное, вряд ли я стала любить ее меньше, — пробормотала я. — Жалеть — может быть, но от этого моя любовь стала бы только сильнее.

— Я пока ничего не говорил Мин, — сказал Роберт. — Знаете, она ведь недолюбливала его. Наверняка она придет в ярость, узнав о Далримпле. В общем-то правильно. Думаю, полиция захочет завтра расспросить меня обо всем. Я позвонил им сразу же, как увидел, что Джеральд мертв. Ладно, расскажу ей после завтрака.

— Да. Конечно. — Снова наступило молчание. — Пойду, пожалуй, приготовлю детям завтрак.

— Спасибо. Вы меня очень выручите.

— Да нет, мне нравится что-то делать для них, — пробормотала я, стараясь перевести разговор на другое. — Но сначала подброшу дров в печурку Джорджа.

— Позвольте, я сам. — Роберт сунул в печку пару яблоневых поленьев. — Проклятый лентяй!

Мы улыбнулись. Он открыл дверь и пропустил меня вперед. После теплого, влажного воздуха оранжереи я поежилась от холода. Мы вместе двинулись к дому. Роберт рассеянно бросил, что земля еще совсем мокрая. Я заметила, что снег в парке еще не до конца растаял.

Войдя на кухню, мы застали Вильяма и Элли уже за столом — они препирались по поводу того, кто первый попробует краски, подаренные Элли на день рождения. Призванный сыграть роль судьи, Роберт решил спор в пользу Элли, а я, поставив чайник на плиту, принялась жарить яичницу с ветчиной. Вильям с утра пребывал в мрачном расположении духа. Я поинтересовалась, попробовал ли он пастель, которую я купила ему на распродаже. Вместо ответа он вскочил со стула и ужом выскользнул за дверь. Зевая во весь рот, на пороге появилась Мин. Волосы у нее торчали в разные стороны. Она сказала, что не может отыскать свою расческу.

Мы еще не успели покончить с завтраком, как вернувшийся Вильям молча положил возле моей тарелки три листа ватмана.

— Вильям! Просто глазам своим не верю! Чтобы кто-то в твоем возрасте смог нарисовать такое!.. Это просто чудо! Какая прелесть!

На двух рисунках был изображен дом, на третьем — озеро. Чем-то они неуловимо напоминали картины импрессионистов. Цвета и оттенки были подобраны великолепно. У меня перехватило дыхание.

— Я взял книгу в библиотеке, где есть кафедральный собор, и срисовал, — с довольным видом объяснил Вильям. — То есть не то чтобы срисовал, а просто постарался нарисовать наш дом в той же манере, что там. По-моему, неплохо.

Я показала рисунок Роберту с Мин и имела удовольствие полюбоваться, как у них округлились глаза. Что, на мой взгляд, было достаточно странно, ведь они видели множество его рисунков и привыкли к мысли о его способностях. Теперь я более чем когда-либо была уверена в том, что Вильяму нужно непременно учиться дальше. Только как это сделать? Этого я пока не знала.

К вечеру Элли, вспомнив, что утром снова идти в школу, принялась плаксиво причитать по этому поводу. Это было бы смешно, если бы я не видела, что девочка действительно боится. Чтобы развеселить ее, Роберт предложил почитать вслух Кентервильское привидение, и очень скоро мы смеялись до слез. Мне всегда нравилось слушать, как смеется Мин, хотя ее смех, низкий и звучный, гораздо больше подошел бы мужчине, чем женщине. Сегодня на ней был старый пунцово-красный пуловер. Мин откинула волосы со лба тем же самым жестом, который я помнила с тех пор, как мы обе были еще девчонками.

— Я даже забыла, что и Оскар Уайльд тоже может быть смешным, — проговорила она, воспользовавшись тем, что Роберт, сделав паузу, открыл другую бутылку вина. — Почему-то в памяти у меня остались только его бесконечные рассуждения о том, как драгоценна красота… а они оставляли у меня ощущение какой-то искусственности.

— Мне кажется, Джеральд очень похож на Оскара Уайльда, — продолжала Мин. — Под его нарочитой манерностью скрываются сильные чувства. Жаль только, что таланта у него явно не хватает.

Я догадалась, что Роберт пока что еще не нашел в себе мужества рассказать жене о том, что случилось с Джеральдом. Украдкой покосившись на него, я заметила, как он вспыхнул и поднес к губам бокал.

У него в глазах стояла такая печаль, что мне вдруг захотелось дотронуться до его руки. «Любимый мой!» — промелькнуло у меня в голове настолько отчетливо, что мне показалось, я произнесла это вслух. Дернувшись от неожиданности, я пугливо огляделась. Сердце глухо заколотилось у меня в груди.

— Пора в постель, дети, — пропела Мин, принимаясь мыть посуду.

— А я буду вытирать, — предложил он, подходя к раковине. — Дэйзи, вы поняли? Мы управимся сами, без вашей помощи. Пейте вино и отдыхайте от трудов праведных. Дорогая, боюсь, эту ты отмыла не до конца, — прошептал он и, поцеловав Мин в щеку, сунул ей в руку тарелку.

Судя по всему, Роберт придерживался старомодного убеждения, что все проявления чувств на людях не более чем дурной тон. За все три недели, что я гостила в Вестон-холле, я ни разу не видела, чтобы он как-то демонстрировал любовь к жене. Максимум, на что он был способен, это взять ее за руку. Поэтому его сегодняшний поцелуй был знаком того, что отныне меня считают членом семьи. Я же, со своей стороны, смирилась с тем, что острая боль, от которой все внутри меня содрогалось, была достойным наказанием — наказанием за то, что я, похоже, готова была совершить самую ужасную и непростительную глупость в своей жизни.

— Дорогие мои, хотела вам сказать одну вещь, — проговорила я, отсалютовав им бокалом. — А заодно и произнести тост. Итак, за прекрасный уикенд, ставший финалом трех самых приятных недель в моей жизни! Завтра утром я уезжаю.

Глава 19

С утра зарядил дождь и лил все время, пока я ехала домой. Весь день напролет в воздухе висела серая пелена дождя, свинцово-сизые тучи низко нависли над землей, мокрые стекла в вагоне поезда мутно поблескивали, словно бельма слепого, отделив меня от всего остального мира.

До самого Крэнфорда я не могла прийти в себя, настолько тяжелым оказалось расставание. Элли, узнав о моем отъезде, плакала не переставая с самого завтрака. Даже Вильям позволил себе выражение легкой скорби на лице. В прихожей, возле моего чемодана, лежала Хэм, всем своим видом демонстрируя уныние и полный упадок духа. Я пыталась убедить ее, что мясник дал мне слово регулярно снабжать ее мясом, но, естественно, она ничего не поняла. Роберт, напрочь забывший о занятиях в школе, вылетел из дома в последнюю минуту. Наспех поцеловав меня в щеку, он плюхнулся в «моррис» и умчался. Дети, обернувшись, махали в заднее окно. После этого мы с Мин уселись в «лендровер», и она повезла меня на станцию.

Мы ждали на платформе, болтая нарочито веселым тоном о всякой ерунде, которая приходила в голову. Наконец подошел поезд.

— Приезжай опять, слышишь, Дэйзи? И поскорее! — пробормотала Мин, крепко обняв меня. — И спасибо тебе за все. Даже передать не могу, как мне было хорошо рядом с тобой.

— Пока, Мин. Прости, мне очень жаль… — Машинист пронзительно свистнул, заглушив конец фразы.

— За что? — крикнула Мин. Двери с шумом захлопнулись, и белые клубы дыма поплыли вдоль платформы.

— …что я уезжаю. Попрощайся за меня с Вивьен и миссис Баттер! Привет им от меня!

Поезд с шумом и лязганьем двинулся вдоль платформы. Мы с Мин яростно замахали друг другу, словно влюбленные, которых жестокая судьба разлучает навек, и махали до тех пор, пока платформа не скрылась из виду. Вздохнув, я села и вытащила из саквояжа книжку.

Раскрыв ее, я пыталась читать, глаза мои бегали по строкам, но я не понимала ни единого слова.

Снова и снова, уже в который раз я ругала себя за слабоволие и отвратительную привычку потакать своим слабостям. Конечно, я не могла не заметить, что меня с самого начала влекло к Роберту. Я просто обманывала себя, воображала, что опасность увлечься им мне не грозит, и все только потому, что с первых дней чувствовала его неприязнь. И, как оказалось, просчиталась. Жаль все-таки, что чувствам не прикажешь. С какой стати мне пришло в голову влюбиться в законного супруга Мин… единственного, кого, по логике вещей, я должна была избегать? Из груди моей вырвался тяжелый вздох.

Впрочем, что толку теперь проклинать себя? Все это бессмысленно и безнадежно. Лучшее, что я могу сделать, это взять себя в руки и выбросить Роберта из головы. В конце концов, я знала его какие-то три недели. Пройдет месяц, и я забуду его. Это все романтическая чушь, не стоящая того, чтобы забивать этим голову.

В Крэнфорде я пересела на поезд до Лондона. Тут в купе было и чище и теплее, к тому же не было никого, кроме меня и еще одной пожилой женщины, которая, хмуря брови и шевеля губами, читала с таким видом, будто это требовало от нее поистине титанических усилий. Я немного повеселела.

К тому времени как я добралась до Кингс-Кросс и села на поезд до Кембриджа, ко мне вернулось мое обычное хладнокровие, и я уже только и думала, как бы побыстрее оказаться дома. Было чуть больше четырех, когда я, выбравшись из такси у дома на Отчед-стрит, повернула ключ в замке. Восхитительный аромат горящих смолистых поленьев, смешанный с запахом цветов, заставил меня зажмуриться от удовольствия. На столике в прихожей, возле вазы со свежими гиацинтами меня ждала записка от миссис Бакстер. Она писала, что решила разжечь камин, поскольку незадолго до трех звонила миссис Вес-тон и очень расстроилась, узнав, что я еще не приехала. Она, то есть миссис Бакстер, пообещала забегать каждый час — посмотреть, не погас ли камин. В записке был еще и постскриптум, извещавший, что цветы от американцев.

Я с удовольствием вдохнула резкий свежий аромат гиацинтов и поднялась к себе в кабинет.

Я поставила чайник и принялась разбирать вещи. Миссис Бакстер, верная своему слову, заглянула посмотреть, не потух ли камин, и тут же кинулась мне помогать, попутно прожужжав мне все уши о недавних постояльцах. Вскоре мне стало ясно, что с ней они были столь же щедры, как и со мной, что, естественно, снискало полное одобрение миссис Бакстер. Вящее доказательство этой щедрости бросилось мне в глаза уже в спальне. На небольшом буле из орехового дерева возле моей постели стоял кувшин, полный пурпурных и белых душистых фиалок.

Я напустила полную ванну горячей воды и залезла в нее. По-моему, такого чисто чувственного наслаждения я не испытывала уже давно. Я пролежала в ней не меньше получаса, время от времени добавляя горячей воды и лениво размышляя, не пора ли вылезать. И тут внезапно резко зазвонил телефон. Это оказалась Мин.

— Я просто дождаться не могла, когда ты приедешь — так хотелось поговорить с тобой. Между прочим, не я одна скучаю — весь дом без тебя выглядит каким-то заброшенным, точно бывший военный аэродром в мирное время… ну, ты понимаешь… Вот и тут так же тихо… от тебя остались только следы на дорожке, где ты случайно наступила в грязь, шелковый шарфик — ты его забыла… нет, еще пустые бутылки из-под шампанского да запах твоих духов в спальне… Ох, Дэйзи, если бы ты знала, что случилось! Джеральд…

— Послушай, подожди немного, не вешай трубку. Я вся мокрая, ты вытащила меня из ванны. Я накину что-нибудь на себя, хорошо?

Закутавшись в толстый купальный халат, я улеглась на диван и снова услышала взволнованный голос Мин.

— На самом деле Роберт нашел Джеральда еще в субботу, только не стал ничего говорить, потому что не хотел испортить Элли день рождения. Очень благородно с его стороны, правда? У меня бы точно духу бы не хватило молчать столько времени. Сегодня опять приезжала полиция… я так поняла, что первый раз они допрашивали его еще тогда, в субботу. Бедняжка! Роберт старается держаться изо всех сил, но я-то знаю, чего это ему стоит. Они ведь так дружили с Джеральдом. Боже мой! Представляю, что он пережил, когда обнаружил его мертвым!

Мы долго говорили об этом.

— Бедная Элли. Представляю, как она расстроится, узнав о том, что произошло с Джеральдом, — взволнованно продолжала я.

— Да уж! Наверное, не стоит ей говорить, что это было самоубийство, как ты думаешь?

— Да уж. Я бы на твоем месте не стала. Думаю, будет лучше просто сказать, что он случайно принял слишком много таблеток.

— Согласна. Я скажу ей, только не сейчас. Она и так уже расстроена из-за твоего отъезда. Пусть пройдет какое-то время, ты согласна? Ой, мне пора бежать на кухню. Пока, дорогая. Позвони мне.

Почти всю следующую неделю я просидела в университетской библиотеке, составляя план своей будущей книги и делая кое-какие заметки. Время шло, я уже понемногу начинала представлять себе, как связать воедино то, что давно уже крутилось у меня в голове, и на основе этого выстроить достаточно интересную теорию. Честно говоря, давно уже я не была так спокойна и счастлива, как сейчас. Блаженное удовольствие, которое я испытывала просто потому, что наконец оказалась дома, лежу в своей постели, на чистых простынях, могу пользоваться всеми благами цивилизации, вскоре сменилось другими, более глубокими чувствами. Первые дни, когда я призналась себе, что, сама того не желая, влюбилась в Роберта, были до краев наполнены восторгом, который, наверное, знаком каждому первооткрывателю.

Итак, вот она какая — любовь! Сказать по правде, я чувствовала ее чисто физически — все мое тело буквально плавилось в огне желания. Я испытывала настоящие мучения оттого, что не могу сжимать его в объятиях. Достаточно было только представить себе его лицо, как сердце мое начинало биться чаще и кожа покрывалась мурашками. На первых порах ощущение своей полной зависимости от другого человека стало для меня чем-то вроде шока. Новое, неизведанное чувство захлестнуло меня с головой. Жизнь будто заиграла новыми красками. Все мои чувства разом обострились.

Я ощущала себя безумно одинокой. Естественно, захоти я того, и желающие составить мне компанию отыскались бы вмиг. Но одиночество — это нечто такое, от чего не избавишься, встречаясь с друзьями на шумных вечеринках или за обеденным столом. Никто из тех, кого я знала, не мог избавить меня от страданий, которые я испытывала просто оттого, что не могу быть рядом с любимым. Впрочем, я честно старалась справиться с этим — я ходила на приемы и коктейли, где я знала всех и все знали меня, и убегала оттуда первой, поскольку чувствовала себя там еще более одинокой. Дома, среди знакомых и милых сердцу вещей я по крайней мере могла без помех предаваться воспоминаниям. Отыскав старую свадебную фотографию Мин и Роберта, я спрятала ее под подушку и по нескольку раз в день вытаскивала ее, чтобы смотреть на нее и растравлять свои раны. Несколько раз меня приглашали на званые обеды. Я смотрела на эти жующие физиономии и умирала от скуки. Любые попытки завести разговор только безумно раздражали меня.

Мы с Мин перезванивались почти каждый день. Всякий раз, когда в трубке слышался ее голос, сердце у меня падало, потому что я знала — рано или поздно кто-то из нас заговорит о Роберте, и я наконец хоть что-то услышу о нем. Странно, но от этого моя искренняя любовь к Мин отнюдь не изменилась и даже не стала меньше. Временами я ловила себя на том, что бессознательно жду чего-то. Поначалу меня успокаивало сознание того, что мне не в чем себя упрекнуть. Никто и никогда не узнает о том, через какие муки мне пришлось пройти, думала я, теша свою гордость сознанием того, что страдаю в одиночестве. Я буду терзаться молча, пока любовь, сжигающая мою душу огнем, не угаснет сама собой. Но гордость от сознания собственного благородства потихоньку увяла, сменившись мрачным унынием и неясным чувством вины.

Недели через две после того, как я вернулась домой, холодным, промозглым вечером вдруг позвонила моя мать. Я как раз писала письмо Вильяму и Элли и по этой причине пребывала в подавленном настроении.

— Диана, это ты? Весь день пытаюсь до тебя дозвониться.

Это было сказано слезливым и обиженным тоном, хотя сама она порой не звонила по многу месяцев подряд.

— Я работала. Только что вернулась.

— О… понятно.

Мать никогда не пыталась даже сделать вид, что ей интересно, чем я занимаюсь.

— Что случилось?

— Эзра бросил меня. — Она расплакалась, как ребенок. Я с трудом разбирала, что она говорит, так она рыдала.

— Ох, мама, бедная! Мне очень жаль.

Мне действительно было жаль. Когда дело касалось мужчин, моя матушка доводила меня до белого каления. Она сводила меня с ума, звоня в любое время суток, не важно, днем или ночью, и требуя, чтобы я выслушивала ее стенания и жалобы и при этом непрерывно пила и курила, забывая о необходимости поесть, пока не заболевала. Как-то раз мне даже пришлось вызволять ее из полицейского участка, куда ее забрали за непристойное поведение на улице в нетрезвом виде. Прошлый раз, когда ее бросил Эзра, я была вынуждена оплатить ее двухнедельное пребывание в дорогой частной лечебнице, чтобы поставить ее на ноги. После этого она какое-то время жила со мной, пока не поправилась окончательно. С того случая прошел уже год, и за все это время она позвонила мне только единожды — спросить, не одолжу ли я ей денег.

— Я так одинока! Мне кажется, я схожу с ума. А в доме нет даже горячей воды. Что-то случилось с котлом, наверное, он испортился. А я так несчастна — у меня даже нет сил найти кого-нибудь, кто бы его починил.

У нее был такой голос, что в моей душе внезапно шевельнулась жалость. Это было странное чувство… наверное, нечто подобное испытываешь к товарищу по несчастью.

— Может, хочешь приехать? Поживешь тут со мной…

— Я тебе тоже не нужна. Ты такая холодная, высокомерная! Нет, лучше умереть!

— Не глупи. Просто запри, как следует, квартиру и приезжай ко мне. Проверь, выключен ли утюг, не горит ли плита, ну, и все такое.

— Хорошо, — буркнула она. — Я приеду завтра.

В конце концов мы сошлись на том, что мать приедет поездом, который прибывал в Кембридж около четырех. На следующее утро, попросив миссис Бакстер приготовить комнату для гостей, я забежала в магазин, перед тем как отправиться в библиотеку. Из библиотеки я прямиком помчалась на станцию. Поезд пришел вовремя, но матери там не оказалось. Решив, что она просто по своему обыкновению опоздала, я подождала на платформе прибытия следующего. Он пришел через двадцать минут, но и там ее не было. Вернувшись к себе, я позвонила ей домой. Никакого ответа. Чертыхнувшись, я отправилась в постель. Ночью я не сомкнула глаз, представляя себе ее окровавленное, разорванное на куски тело на рельсах или на столе в морге и прочие ужасы.

Естественно, в библиотеку я не пошла — просто не могла заставить себя сделать это. Все утро я не находила себе места от беспокойства, тщетно пытаясь работать, но все валилось у меня из рук. Наконец около двух часов раздался звонок.

— Диана, это я…

— Черт тебя побери, что случилось? Почему ты не приехала?! Я тут с ума схожу, а…

— Неужели? — довольно промурлыкала мать. — Глупая девочка, зачем же так волноваться? Кстати, я звоню из Дувра. Решила съездить на пару дней в Рокбрунн вместе с Тедди Ходжсоном-Гором. Знаешь, не успела я поговорить с тобой, как он позвонил и предложил мне поужинать вместе, ну, и… понимаешь, милая… нас вдруг неожиданно потянуло друг к другу… словом, все уладилось и… Дорогой, я же разговариваю по телефону! — Я услышала хихиканье на том конце и неясный мужской голос, который что-то бормотал. — Детка, мне пора бежать, не то мы опоздаем. Я пришлю тебе открытку. Пока!

Естественно, открытку я так и не получила. Переставив вазу с нарциссами к себе в комнату, я отправилась в библиотеку. Усевшись в самый темный угол, я в полном одиночестве уныло разглядывала громоздившуюся передо мной груду книг. Я почувствовала, как слеза обожгла мне щеку, вдруг вспомнила Роберта и дала волю отчаянию.

Прошло минут пять. Я вытерла глаза, сложила книги и заспешила домой. Нет, решительно подумала я, пора положить этому конец! Что толку жалеть себя? Я утерла последнюю слезу и сердито шмыгнула носом. Приду домой и первым делом разорву фотографию Роберта, поклялась я. А потом так же вырву его из своего сердца.

Вытащив ключ, я открыла дверь и вошла. В прихожей стоял незнакомый мне чемодан. А рядом, на столике, лежала записка, написанная знакомым мне почерком миссис Бакстер.

Дорогая мисс Фэйрфакс!

После вашего ухода зашел какой-то джентльмен. Я позволила себе дерзость разрешить ему подождать вас в квартире, поскольку, как выяснилось, это один из ваших знакомых. Надеюсь, все в порядке и вы не рассердитесь.

Хильда Бакстер.

Я направилась в студию. Возле французского окна, глядя в сад, стоял мужчина. Он обернулся, и я узнала Чарльза Джаррета.

Глава 20

— Чарльз! О господи, как я рада вас видеть!

Я даже не пыталась притворяться равнодушной. Подойдя ко мне, Чарльз поцеловал меня в щеку. От него удивительно приятно пахло — каким-то одеколоном и сухой, горячей кожей. В слегка помятой рубашке из чистого льна цвета слоновой кости он выглядел потрясающе элегантным. Чарльз внимательно оглядев меня с ног до головы и только тогда отодвинулся.

— Я к вам прямо из Хитроу. Может, дадите чего-нибудь выпить? Честно говоря, устал как собака.

Вообще говоря, по его виду этого не было заметно. Вынув из холодильника бутылку шампанского, я принесла ее в комнату. И Чарльз разлил его по бокалам.

— Мне страшно понравился ваш дом, — проговорил он, опустившись на диван, и с удовольствием огляделся по сторонам. — Я воспользовался случаем, пока вас не было, и хорошенько осмотрел тут все. Ну, конечно, только внизу. Он в точности такой, как я себе и представлял, — весь такой организованный.

Я улыбнулась и промолчала. Честно говоря, я даже сама не ожидала, что его появление доставит мне радость.

— Чему это вы улыбаетесь? — поинтересовался он. Так и не дождавшись ответа, он сноба заговорил: — Послушайте, а у вас нет ничего поесть? Честно говоря, мне нужно немного расслабиться. До последней секунды не знал, закончилась эта проклятая забастовка или нет, так что вымотался как черт. К тому же вылет все время откладывали, так что я дергался до самого конца, взлетим или нет.

Сказать по правде, я ему не поверила — вид у него был свежий и довольный, в точности как у кота, когда он нежится на прогретой солнцем лужайке перед домом.

— Боюсь, ничего существенного. Кембридж — это не то место, где принято есть дома. Естественно, мусака [15] и чипсы в счет не идут. Правда, в Виттельсфорде есть «Белый Конь», это что-то вроде паба, но кормят там замечательно, да и атмосфера самая приятная.

Чарльз тут же согласился, и мы отправились в Виттельсфорд. Я села за руль своего «лотоса», который после «лендровера» казался на удивление чутким, проворным и изысканным. Чарльз, увидев его, пришел в полное изумление и тут же объявил, что мой крошка «лотос» — вылитый гроб, такой же «неудобный, тесный и узкий». Он коварно поинтересовался, знаю ли я, откуда цитата. «Из Макбета», — ответила я. И разговор естественно перешел на мою работу. Мы ели фаршированный перец и пили восхитительное Шато-Марго, пока оркестр играл Шуберта. В пабе горели свечи, поэтому внутри царил приятный полумрак, и от этого казалось, что в зале нет никого, кроме нас двоих.

— Я все хотел спросить, как ваша вновь обретенная дружба с Робертом? Надеюсь, она выдержала испытание французской кухней? — поинтересовался Чарльз.

— Спасибо. Можно сказать, расцвела пышным цветом. Перед чесноком Роберт просто не мог устоять. Он сдался без боя, еще до первого выстрела.

— Тогда почему же вы уехали?

— Почувствовала, что после трех недель, проведенных там, вот-вот начну вонять, точно протухшая рыба.

Чарльз удивленно вытаращил глаза.

— Что — проблемы с водопроводом? — понимающе хмыкнул он. — А-а, вероятно, его тоже провели в годы правления королевы Анны. И с тех пор ни разу не ремонтировали.

Я рассмеялась и процитировала ему старинную пословицу о гостях и протухшей через три дня рыбе.

— Да и потом рука у Мин уже почти совсем прошла. А у меня полным-полно работы. Но если бы вы знали, до чего тяжело было уезжать!

— Расскажите мне, чем вы занимались после моего отъезда.

Я так и сделала — во всяком случае, постаралась ничего не забыть. Я рассказала ему о бале в школе в Сент-Лоренсе, о благотворительной распродаже, о том, как мы праздновали день рождения Элли, о Вивьен и, конечно, о Джеральде. История с Джеральдом неожиданно заинтересовала Чарльза. Я и глазом моргнуть не успела, как он вытянул из меня все подробности его страшной смерти. Я умолчала только об одном — что он был еще жив, когда приехал Роберт.

— Стало быть, лучший друг Роберта оказался гомосексуалистом. А как насчет его самого? Может, он тоже… или он бисексуал, как вам кажется?

— Сомневаюсь.

— А вы сами? Вы никогда не были влюблены в женщину? — поинтересовался Чарльз, отставив тарелку в сторону и прикуривая сигарету.

— Нет, никогда. Даже представить себе такого не могу. У меня никогда не было ни малейшего желания лечь в постель с женщиной, даже самой красивой.

— А с мужчиной?

Чарльз протянул мне зажженную сигарету.

— А вам действительно хочется это знать? — насмешливо спросила я, взяв у него из рук сигарету.

— Действительно.

— Ну, тогда давайте поговорим о Роберте и Мин. Почему вы так насторожились, когда я в первый раз сказал, что в Роберте есть нечто странное?

Я постаралась удовлетворить его любопытство — естественно, насколько сама это понимала. Конечно, при этом я постаралась, чтобы Чарльз не заподозрил о моих истинных чувствах к Роберту. Похоже, мне не слишком это удалось, потому что вид у него был недовольный, как у ребенка, не получившего то, чего он хочет. Я уже успела заметить, что там, где речь идет об отношениях между людьми, у Чарльза нюх, как у гончей собаки, и поэтому тщательно взвешивала каждое свое слово. Очень скоро ему все это надоело, и он перевел разговор на другое, принявшись рассказывать, чем он занимался в своей Южной Африке. Странное дело — он не хвастался, не пытался выставить себя героем, и однако во время его рассказа сердце у меня сжималось не раз, до того это казалось сложным, трудным и даже опасным.

— Ну, хорошо, но это ваша работа, — перебила я, решив, что стоит, пожалуй, опробовать на нем его же собственные методы. — А кроме нее? Чем вы занимались в свободное время?

— Возобновил кое-какие старые знакомства. Это было даже забавно.

— Вот это мне нравится! Вытянули из меня все, а сами молчите! Значит, мою жизнь можно обсуждать, а вашу нет? Это нечестно! Так что это еще за старые знакомства?

— Ладно, ладно, расскажу. Вообще говоря, я имел в виду женщину, с которой прожил целых десять лет. Мы уже два года не виделись. Представьте, она совсем не изменилась, по крайней мере внешне. Во всяком случае, на мой взгляд. И она до сих пор чертовски красива — знаете, такой смуглой, знойной красотой. Ее зовут Сюзанна.

— Полагаю, вы были влюблены в нее?

— Вначале просто с ума сходил. Она действительно безумно обольстительная женщина, уж тут поверьте мне на слово. Тогда она была замужем за очень богатым и очень влиятельным человеком. Я в те годы тоже постепенно пошел в гору, но у меня не было ни малейшего намерения тратить время на то, чтобы заколачивать деньги. Мне это было скучно. Но ее неприкрытый интерес ко мне, который она ничуть не скрывала, безумно мне льстил. Сюзанна считала себя выше каких-либо запретов, и сексуальных в том числе. Когда мы были вместе, мне казалось, я, подобно древним богам, вкушаю сладостный нектар…

— И она оставила мужа ради вас?

— Да. Это было моей первой ошибкой. Я имею в виду то, что я позволил ей это сделать. Конечно, я пытался ее отговорить, а то как же. Видите ли, спустя какое-то время я заметил, что медвяный нектар как-то горчит… а потом он и вовсе обратился черт знает во что… клей какой-то. В ней не было ничего, что, как правило, бывает присуще женщинам — мягкости, нежности, — нет, она всегда знала, чего хочет, и безжалостно этого требовала. Читала все последние новинки, посещала все нашумевшие выставки, все модные концерты, но все это оставляло ее равнодушной. И нельзя сказать, что она была глупа, — нет, совсем нет. Просто она была потрясающе бесчувственной.

Мне вдруг стало почему-то очень жалко эту Сюзанну.

— Наверное, считаете меня подонком?

— Нет, просто жалею ее. Это не одно и то же.

— Постепенно мы с ней привыкли друг к другу. Для нас обоих это были выброшенные десять лет. В конце концов я бросил все и приехал в Англию.

— И чем она занимается теперь?

— Вам страшно хочется знать, затащил ли я ее снова в постель, только вы не решаетесь спросить, — подмигнул мне Чарльз. — Да. Я занимался с ней любовью.

Судя по выражению его лица, Чарльз считал, что эта тема закрыта. А я, положа руку на сердце, просто умирала от любопытства. Официант принес счет. Пока Чарльз подписывал его, я вдруг вспомнила, что его чемодан так и остался стоять в прихожей. Возможно, это было своего рода предчувствие, но по спине у меня пробежал холодок. Выйдя из ресторана, мы зашагали к парковке, где оставили машину. Я отдала Чарльзу ключи и попросила его сесть за руль. Он вел машину очень аккуратно, даже не пытаясь выжать полную скорость или как-то покрасоваться. В темноте я украдкой разглядывала его профиль.

— Ну? — бросил он, не отрывая глаз от дороги. — И каков же результат ваших размышлений? Что вы решили: ехать ли мне в Портерс-Армс, где Горас снял мне комнату, или я могу провести эту ночь с вами?

Сердце у меня заколотилось так, что едва не выпрыгнуло из груди, и лишь отчаянным усилием воли мне удалось вернуть себе свое обычное хладнокровие. За этот вечер, как ни странно это звучит, я ни разу не вспомнила о Роберте. Заниматься любовью с Чарльзом и при этом думать о другом мужчине… нет, это было абсолютно невозможно.

— Если хотите, можете остаться.

Он ничего не ответил. Мои слова растворились в темноте. Честно говоря, мне это не понравилось — я почувствовала какую-то смутную тревогу, но у меня и в мыслях не было взять их назад. Мы подъехали к дому. Открыв дверь, я зажгла в студии свет.

— Бренди? — спросила я, мысленно заметив, что мой собственный голос кажется мне чужим.

— Наверное, примерно так же вы выглядите, когда собираетесь к зубному, — буркнул Чарльз.

Я засмеялась.

— Лично я собираюсь налить себе выпить, — объявила я, присев на корточки, чтобы достать из шкафа бутылку коньяка.

Несколькими решительными шагами Чарльз вдруг пересек комнату и оказался возле меня. Я и удивиться не успела, как он легко поставил меня на ноги.

— Вы в этом не нуждаетесь.

Обхватив меня руками, он взглянул мне в глаза, как мне показалось, насмешливо. Потом неторопливо и настойчиво принялся целовать меня, осыпая поцелуями мое лицо, пока не добрался до губ. Сказать по правде, если сам акт физической любви всегда казался мне чем-то грубым и враждебным, то поцелуи почему-то всегда ужасно смешили.

— Прекратите смеяться, испорченная вы девчонка! Нет, вы просто безнадежны!

По-видимому, ничуть не рассердившись, он улыбался. Честно говоря, я удивилась. Другие на его месте обычно выходили из себя, злились или вообще приходили в бешенство. А Чарльз, рассмеявшись, снова принялся меня целовать. Не прошло и минуты, как какая-то часть меня уже боялась, что он отодвинется. Поэтому пронзительная трель телефонного звонка оказалась неприятной неожиданностью.

— Не подходи, — прошептал Чарльз, крепко прижав меня к себе.

— Не могу. Послушай, уже поздно. Вдруг что-то случилось. Это может быть моя мать.

Очень неохотно он выпустил меня, и я схватила трубку.

— Попросите, пожалуйста, к телефону Чарльза Джаррета.

Низкий грудной женский голос был мне незнаком. К тому же в нем слышался сильный южноафриканский акцент.

Я молча передала трубку Чарльзу.

— Да? Сюзанна? Какого черта, что за игру ты затеяла? Почему ты звонишь мне сюда? — Голос Чарльза стал ледяным. — Откуда у тебя этот номер?

Голос слышался достаточно отчетливо, но слов было не разобрать.

— Ладно, ладно, это ты ловко проделала. Прости, Сюзанна, я занят. Позвони мне завтра в Майлкросс-парк, хорошо? После шести. Время, естественно, местное.

Женский голос поднялся до истерического визга. Терпеть не могу подобные сцены, поэтому я молча вышла из комнаты и плотно прикрыла за собой дверь. Потом поднялась наверх, умылась, почистила зубы и переоделась в пижаму. Я улеглась в постель и взяла лежавший на тумбочке томик Энтони Троллопа. Очень скоро книга захватила меня и, углубившись в сцену, где автор описывает вероломное обольщение Эмили Уортон, я даже вздрогнула от неожиданности, вдруг почувствовав на своем плече чью-то руку.

— Незаконченное дело? — не поднимая глаз, равнодушно спросила я.

— Очень даже законченное. Не возражаешь, если я разденусь и заберусь в душ?

— Убери книгу, — Чарльз стоял возле постели.

— Так что там за проблемы у Сюзанны? — поинтересовалась я, изо всех сил стараясь не опускать глаза. По закону подлости, именно в этот момент обмотанное вокруг бедер Чарльза полотенце соскользнуло вниз, а мне казалось, будет невежливо, если я стану на него таращиться. — Она по-прежнему влюблена в тебя?

— Шшш… успокойся.

Он снова принялся целовать меня, не только лицо, но даже шею и плечи. Руки Чарльза мягко скользили по моему телу. Я вдруг почувствовала, что просто обязана, хотя бы из вежливости, тоже сделать нечто в этом роде, и провела ладонью по его спине. Тело Чарльза было восхитительно гладким и упругим и в то же время твердым. Я внезапно вспомнила Мин и решила, что голый Чарльз понравился бы ей еще больше, чем одетый. На память мне пришел разговор, когда мы с ней сравнивали его с героями любовных романов. Да, он действительно был великолепен. И, похоже, хорошо знал свое дело. Словно нарочно, я вдруг почувствовала жуткое желание расхохотаться. Видимо, я как-то выдала себя, потому что Чарльз отодвинулся.

— Ты можешь не думать ни о чем, хотя бы сегодня, так сказать, в виде исключения? Это как раз тот случай, когда тебе это не нужно. Забудь обо всем — о том, что тебя зовут Диана, о своей работе, о доме, о друзьях, о матери.

Я сделала, как мне было велено. И даже честно попыталась ни о чем не думать.

— Тебе ничего не грозит, — услышала я шепот, и губы Чарльза коснулись моего уха. — У меня и в мыслях нет воспользоваться твоей слабостью. То, что сейчас происходит с нами, не только ради меня, но и ради тебя тоже. Это — счастье и наслаждение для нас обоих. Успокойся, Диана.

Он что-то продолжал бормотать мне на ухо, я слушала его и делала все, как он говорил. Потом вдруг вспомнила о Мин… нет, нет, только не это. Несколько раз вздохнув, я стала дышать спокойнее и мысленно приказала себе расслабиться. Чарльз крепче прижал меня к себе, и перед глазами у меня внезапно встала Астарта, его вороная кобыла — примерно таким же голосом, с такими же интонациями он тогда успокаивал ее в конюшне. Это был своего рода гипноз. Естественно, я не могла этого не понимать… и однако всего через пару минут уже начала думать, что в конце концов это не так уж неприятно. Лежу себе тихонько в своей постели, красивый мужчина осыпает поцелуями мои губы, ласкает мою грудь… и делать, в сущности, ничего не надо… внезапно кожу у меня точно стянуло. Все мое тело покрылось мурашками, и дыхание резко участилось.

— Ты в полной безопасности. Не волнуйся, все хорошо, все просто отлично, — прошептал Чарльз. К моему величайшему удивлению, мир вокруг меня стал постепенно исчезать, растворяясь в до сих пор неведомом мне чувстве наслаждения. Упоительный восторг, от которого я вся дрожала, наполнил меня радостью предвкушения чего-то чудесного. Я изнемогала от нетерпения, мне казалось, я все быстрее и быстрее карабкаюсь по лестнице туда, где меня ожидает рай. Меня охватило неудержимое желание как можно скорее добраться туда. Уже плохо соображая, что происходит, я призналась себе, что вот, значит, она какая — любовь. Все, что я раньше любила и что до сих пор составляло мою жизнь, вдруг потеряло для меня всякое значение. Я хотела только одного — чтобы это никогда не кончалось. Потом наслаждение стало нестерпимым, и я закричала… или мне показалось, что закричала… и с губ моих слетело имя Роберта.

Потом я долго лежала молча, слушая, как постепенно успокаивается бешено колотившееся сердце. Ресницы мои были еще влажны от слез, а душу мою переполняла любовь к Чарльзу.

— Моя дорогая девочка. — Это было все, что он сказал. И тут же со вздохом прикрыл глаза.

Я умирала от желания сказать ему о своей любви. Я буквально ликовала, чувствуя себя свободной от… нет, нет, не надо об этом думать, остановила я себя. Это была просто глупая ошибка… к тому же все это уже в прошлом. Такого наслаждения, которое подарил мне Чарльз, я не знала еще никогда. Что же удивительного, что из-за этого сходят с ума? Теперь я, скорее, удивлялась, что кому-то вообще удается хоть изредка вылезать из постели — лично я бы сейчас с радостью провела тут всю жизнь, если бы рядом был Чарльз. Значит, вот что это такое! Вот из-за чего мужчины бросают жен, а жены — мужей, из-за чего оставляют детей, ломают карьеру, жертвуют совестью и душевным спокойствием?!

— Выходит, я оказался прав? — торжествующе хмыкнул он.

Вскоре дыхание его стало ровным, а рука, обнимавшая меня, отяжелела. Я была счастлива. Спать мне не хотелось совершенно. Все, о чем я мечтала, это вот так лежать в его объятиях и упиваться радостью, снова и снова переживая то, что случилось между нами. Потом вдруг мысли мои смешались… мне показалось, что я лечу куда-то, и через мгновение я провалилась в сон.

Пронзительная трель телефона вырвала меня из объятий Морфея. Подскочив на кровати, я бросила взгляд на часы — было восемь. Я схватила трубку.

— Мисс Фэйрфакс? Это Горас. Простите, что разбудил вас в такую рань, но мне нужно срочно поговорить с Чарльзом. Он у вас?

— Привет, Горас. Да, сейчас я его позову. Подождите минутку.

Чарльз молча забрал у меня трубку. Вид у него был сонный.

Какое-то время Чарльз молча внимательно слушал то, что говорил ему Горас.

— Проклятие! — взорвался он наконец. — Это значит, что мне уже утром придется уехать из Кембриджа! Позвони Эвансу, пусть готовит машину и мчится за мной сюда. — Он продиктовал Горасу мой адрес. — Чертовски не вовремя!

Он вернул мне трубку, и я положила ее на рычаг.

— Слышала? Появился покупатель на Майлкросс-парк, хочет посмотреть поместье. Не знаю, говорил ли я тебе, что решил продать его? Прости, Диана. Мне так хотелось провести с тобой все утро.

— Мне тоже.

Я нисколько не покривила душой — мне действительно было жаль, что Чарльзу нужно уезжать. Обняв меня, он снова принялся меня целовать. Потом вдруг неожиданно резко отодвинулся.

— Нет. Было бы ошибкой снова заняться с тобой любовью. Лучше подождем до следующего раза.

У него едва хватило времени принять душ и выпить чашку кофе, когда возле дома остановилась машина.

— Пока, дорогая, — пробормотал он. Легкий поцелуй — и Чарльз исчез.

Я жевала тоненький ломтик тоста и думала о Чарльзе. Наслаждение, пережитое прошлой ночью, еще не успело покинуть меня. Я была в состоянии, близком к эйфории, и никак не могла заставить себя мыслить хоть сколько-нибудь разумно. Телефон снова зазвонил. Я машинально бросила взгляд на часы — десять тридцать. Это никак не мог быть Чарльз.

— Алло, можно попросить Чарльза?

Голос Сюзанны я узнала сразу.

— Он уже уехал. Позвоните ему домой, в Майлкросс-парк.

Я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно более приветливо и непринужденно. На другом конце провода повисло молчание.

— Держу пари, он вас трахнул…

Я едва не швырнула трубку. Но в голосе женщины была такая черная тоска, что во мне проснулось любопытство. Наверное, это стыдно, но тут уж ничего не поделаешь.

— Простите, а вам не все равно?

— Только не воображайте, что это что-то значит! Чарльз готов трахнуть любую женщину на расстоянии вытянутой руки.

— Почему бы вам тогда не забыть о нем? — мягко спросила я. — Тем более если этот человек сделал вас несчастной?

— Потому что он для меня — единственный! Конечно, я пыталась, а как вы думаете?! Но все напрасно — я влюбилась в этого сукиного сына и буду любить его, даже когда он состарится и больше не сможет трахать других женщин. И потом… детям нужен отец.

— Это дети Чарльза?!

Я была потрясена. На мгновение все поплыло у меня перед глазами.

— Конечно. Ах да, вы ничего не знаете. Естественно, он вам не сказал. У нас мальчик и девочка. Им сейчас семь и пять.

— А вы… вы с Чарльзом женаты?

— Нет. Видите, я откровенна с вами. Сама не знаю, почему. Честно говоря, я бы с удовольствием выцарапала вам глаза, если бы могла. Да только зачем?

— Простите. Мне очень жаль.

— Это еще почему?

— Ну-у… у вас такой несчастный голос.

— Да. Тут вы правы — так оно и есть. Дура я… самая настоящая дура — вот вам вся правда, как на духу. Хотите добрый совет? Бросьте вы его, пока не поздно. И найдите себе хорошего парня, такого, что станет являться домой в семь часов, а по воскресеньям будет уговаривать вас поиграть с ним в гольф.

В трубке вдруг что-то щелкнуло, и разговор оборвался. Я обхватила голову руками. И почувствовала себя такой же несчастной, как вчера. «Интересно, может, у меня просто начинается депрессия»? — с вялым любопытством подумала я.

В конце концов, привычка к самодисциплине, которую я вырабатывала годами, пришла мне на помощь. Решив перекусить, я поболтала немного с миссис Бакстер, здравый смысл которой сейчас действовал особенно успокоительно на мои вконец раздрызганные нервы. Впрочем, женщина она была на редкость тактичная, и о том, что Чарльз оставил в душе свою бритву, я узнала, только когда она ушла. Взяв ее в руки, я смотрела на нее, пока не почувствовала, как у меня внутри раскручивается тугая пружина желания. Тут зазвонил телефон. Ринувшись в спальню, я одним прыжком метнулась к кровати и схватила трубку. Это была Мин.

— Привет, Дэйзи. Ты откуда-то бежала?

— О господи! Я подумала, что это, возможно, Чарльз. Черт, что я несу? Конечно, я рада тебя слышать. Честно говоря, я счастлива, что ты позвонила. Именно ты мне и нужна.

— А что — Чарльз звонил? Он уже вернулся?

— Если бы только звонил, — мрачно буркнула я. — Он уже успел побывать тут.

— Дэйзи! Уж не хочешь ли ты сказать?.. И когда же он?.. О нет, Господи, спаси и помилуй! Я сейчас просто лопну от любопытства! А ну, выкладывай!

— Ну… прихожу я вчера из библиотеки, а он уже тут. Из аэропорта приехал прямо ко мне. — Я вспомнила, как увидела его стоявшим у окна в студии, и почувствовала, как ноги у меня стали ватными.

— Ну, а дальше что?! Что ты молчишь? Рассказывай же! — теребила меня Мин.

— Мы съездили в один местный паб пообедать. Разговаривали… только не спрашивай, о чем, потому что я не помню. Ах да, он рассказывал мне об одной своей женщине, с которой он жил в Южной Африке. Насколько я помню, они прожили вместе чуть ли не десять лет.

— Да-а? Понятно. Ну, а что дальше? Что там насчет этой женщины?

— Во-первых, все это — уже давно дело прошлое. Он признался, что спал с ней в этот свой приезд, но добавил, что уже много лет назад понял, что любовь давно прошла.

— Ну, и что тут такого? — Мин тут же ринулась в атаку, готовая до последней капли крови защищать своего любимчика. — Возможно, ему просто неудобно было ей отказать. Вот он и решил, так сказать… эээ… оказать ей услугу.

Кажется, совсем недавно я слышала то же самое. Почему-то мне было это неприятно.

— Ну, как бы там ни было, когда мы вернулись домой из паба, он сказал, что Горас заказал ему номер в отеле. — Вспомнив, как любовалась в полумраке его загорелым, красивым лицом, я с трудом подавила вздох. — Тогда он спросил, не может ли он провести эту ночь со мной.

— Ух ты! Вот это да! Где мои нюхательные соли? Ох, умру, честное слово! В крайнем случае хлопнусь в обморок прямо возле телефона. Ну, а дальше?

— Ну… мы занимались любовью.

— Господи, сейчас лопну от зависти! — взвизгнула Мин. — Только не говори мне, что тебе не понравилось!

— Эээ… вообще, если честно, понравилось, — призналась я. — В чисто физическом плане это было самое большое наслаждение, которое мне довелось испытать. — Я едва сдержалась, чтобы не рассмеяться, настолько диким казался контраст между тем, что я испытала прошлой ночью, и теми жалкими словами, которыми я стремилась это описать. — Боже правый, вот поговорила с тобой, и мне уже легче.

— Ничего не понимаю! — рассердилась Мин. — Я-то считала, ты на седьмом небе от счастья!

— Понимаешь, ему пришлось уехать очень рано. Чарльз сказал, что собирается продать Майлкросс-парк, поэтому ему нужно мчаться домой — дескать, нашелся покупатель. А едва он уехал, снова позвонила та женщина… кстати, ее зовут Сюзанна. Попросила позвать его к телефону. Мы немного поговорили. Знаешь, оказывается, у них с Сюзанной двое детей. А еще она обругала его самовлюбленным подонком и сказала, что он старается затащить в постель любую женщину, если она оказывается от него на расстоянии вытянутой руки.

Я замолчала — к глазам подступили слезы.

— Не надо путать сексуальное удовлетворение и любовь. Впрочем, не ты первая, не ты последняя, — философски добавила Мин.

— Ох, Мин, боюсь, так и случилось. Вообще-то я жутко измучилась за эти дни — с того самого дня, как вернулась в Кембридж, меня почему-то грызет тоска.

— Милая Дэйзи, почему бы тогда тебе не приехать и не пожить тут какое-то время? Если бы ты знала, как мы скучаем по тебе! Разве ты не можешь привезти сюда свои книги?

— Наверное, могу. Но это значит признать, что моя жизнь стала пустой. По-моему, пришло время что-то изменить, но я просто не знаю, что.

Конечно, я уже не первый год жила на этом свете и хорошо понимала разницу между любовью и желанием. Я не любила Чарльза. И чувствовала, что рассказ Сюзанны по большей части был правдой. Жизнь покатилась обычной чередой — я работала над книгой, встречалась с нужными мне людьми. Вечерами я слушала Вагнера, слушала так, как никогда не слушала его раньше… с напряженным вниманием, пока музыка не стала для меня чем-то вроде наркотика, без которого я уже просто не могла обойтись.

Мы с Мин подолгу разговаривали по телефону. Она похвасталась, что отослала рукопись издателю и получила восторженный отзыв. Никогда не слышала, чтобы Мин чему-то так радовалась. Только теперь я поняла, что для нее значило убивать год за годом на возню по хозяйству. Представив себе, как она пытается сделать что-то, как положено, догадываясь при этом, что вряд ли ее жертва будет оценена, я расстроилась окончательно.

Постепенно я с головой погрузилась в работу и даже стала находить в этом некоторое удовольствие. Я заказала новый коврик в ванную и провела пару дней в Лондоне, пополняя свой гардероб.

Потом позвонил Питер — сообщить, что Рим ему надоел и он возвращается домой, в Англию. Не могу ли я приютить его на несколько дней? Вскоре за звонком появился и он сам — коричневый от загара, потолстевший и в великолепном настроении. Жаль только, что он непрерывно болтал. Слова лились из него бурным потоком, и остановить его было невозможно. Он привез мне кучу великолепных, хотя и довольно экстравагантных, подарков… шелковую блузку, крошечную мраморную статуэтку дворца в Афинах и роскошную пару туфель. После ужина мы уселись у камина, лакомились шоколадом, который он привез с собой, и запивали его вином. Я рассказала ему о Роберте. Как же здорово, когда есть кому поплакаться в жилетку! Питер слушал, не пропуская ни единого слова. На лице у него было написано искреннее сочувствие. Я немного успокоилась и почувствовала себя почти счастливой.

— Как же замечательно снова увидеть тебя, девочка моя дорогая! — растроганно пробормотал Питер. — Если честно, я уже почти забыл, какой из тебя чудесный друг. Ведь прошло столько времени… и столько всего случилось. Но старые друзья — это нечто особенное, не так ли? Ну, а теперь я тебе кое-что расскажу. Знаешь, я встретил мистера Райта. И теперь я безумно влюблен… причем взаимно… через пару дней он тоже приедет в Англию. И мы будем вместе. Просто умираю от желания поскорее вас познакомить. Только не вздумай строить ему глазки, хорошо? Он был уже раз женат. Правда, это продлилось недолго, но он не такой уж новичок, когда речь идет о соблазне, который исходит от вашего прекрасного пола.

— Питер, просто ушам своим не верю! Расскажи!

— Его зовут Джорджио. Он пишет книгу о творчестве Корреджо [16]. Темноволосый, очень хорош собой. По-английски говорит не очень чисто, ну, да это не страшно — поживет тут немного, и очень скоро его станут принимать за англичанина. А как он умен — даже страшно, честное слово! Ну и конечно, немножечко ревнует ко всем моим прежним друзьям, так что ты не должна обижаться, если поначалу он покажется тебе ехидным.

Джорджио приехал, они с Питером заняли свободную спальню для гостей. Влюбленные голубки нисколько меня не раздражали — даже несмотря на то, что стены в моем доме были не толще картона, так что мне иной раз становилось даже интересно, когда же они умудряются спать? Я ничуть не сердилась, даже если они вдруг переходили на итальянский и начинали тарахтеть как из пулемета, так что я не разбирала ни единого слова, только чувствовала невыразимую нежность, которой была пропитана каждая фраза. Не нравилось мне только то, что все тело Джорджио было покрыто густой черной шерстью, и к тому же он, по-видимому, почти непрерывно линял, особенно в ванне, которую ему почему-то никогда не приходило в голову помыть за собой. Питер суетился вокруг него, прыгая на задних лапках, и постоянно стряпал ему нечто особенное.

Бедный Питер! Было грустно смотреть, как он преданно топчется вокруг этого волосатого невежи, пользовавшегося любой возможностью прижаться ко мне — будь то на лестнице или на кухне — и ни разу не упустившего случая послать мне призывный взгляд, когда он был уверен, что Питер не смотрит в нашу сторону. Ни разу за все то время, что он прожил в моем доме, я не видела у него в руках книгу. А когда Питер ставил Моцарта или Гайдна, можно было поклясться, что через минуту мы услышим громкое похрапывание.

По-моему, он всячески избегал напрямую обращаться ко мне, за исключением только одного случая. Это произошло утром того дня, когда Питер метался по Кембриджу в поисках свежей пасты, которую он собирался приготовить Джорджио на обед. Я писала, сидя за своим письменным столом спиной к двери. Вдруг я почувствовала, как чьи-то пальцы коснулись моей шеи. Круто повернувшись, я увидела прямо перед собой огромные, похожие на влажные маслины, глаза Джорджио.

— Ti piace fottere con me? [17]

— Non, grazie. Mi fa nauseare. [18]

Не уверена, что смогла правильно высказать это по-итальянски, но он все понял. Когда Питер вернулся. Джорджио вдруг разразился целым потоком слов. Говорил он громко и возбужденно, то и дело воздевая руки к небу и строя гримасы в мою сторону, пока не довел Питера до слез.

— Дорогая, — чуть позже сказал мне Питер, старательно отводя глаза в сторону. — Ты была бесконечно добра, выдерживая наше присутствие столько времени. Но теперь пора оставить тебя в покое. Видишь ли, Джорджио хочется увидеть Оксфорд. Да и мне пора браться за работу. Grazie mille, carissima[19], за твое безграничное терпение.

Сказать по правде, я почувствовала неимоверное облегчение, когда они наконец уехали.

Мне страшно не хватало Питера. Окончательно соскучившись, я решила позвонить Мин, спросить, как там дети. Элли умудрилась на днях подхватить ветрянку, и можно было предполагать, что Вильям очень скоро свалится вслед за сестрой. Я уже успела послать Элли письмо и Зимние каникулы Артура Рэнсома. Голос у Мин, когда она взяла трубку, был такой убитый, что я даже не сразу узнала ее.

— Дэйзи! Слава богу, а я как раз собралась тебе звонить. Ты просто не поверишь, что у нас тут творится!

— Неужели Элли хуже? А-а, догадываюсь — наверное, Вильям тоже заболел?

— И да, и нет. Элли вся покрылась пузырями с ног до головы и выглядит просто кошмарно. Бедняжка моя, представляешь, мы только у нее на ладонях насчитали чуть ли не пятьдесят штук! Но это еще не все. Я только что вернулась из больницы — Вильям ухитрился свалиться со стены школы и сломал ногу, теперь она в гипсе чуть ли не до самого бедра. Бедненький, он так храбро держался! Но самое ужасное другое — представь себе, утром позвонил мой издатель и сообщил, что они решили поручить мне еще одно литературное исследование — о мадам де Сталь, для той же самой серии. Ну, ты же помнишь — они с Сиджисмонди были друзьями. А сдать работу нужно к июню! Я уж не говорю о том, какую гору книг придется перечитать прежде, чем начать писать! Надо же, как не везет — именно сейчас, когда я так нужна детям, им вдруг вздумалось подсунуть мне эту работу. Ну, а Вивьен, как на грех, свалилась с опоясывающим лишаем. Может, переволновалась за Элли? Такое бывает? В общем, ты не можешь приехать? Ты ведь говорила, что твоя книга двигается достаточно быстро… а мы с тобой могли бы работать по очереди, пока другая сидит с кем-то из этих трех инвалидов. Ты не сердишься, Дэйзи?

Я быстро прикинула — существовала только одна причина, по которой мне очень не хотелось туда возвращаться. Роберт. Однако я, похоже, начала выздоравливать — во всяком случае, мне так казалось. Я уже жила нормальной жизнью.

— Дэйзи, ты меня слышишь?

— Я приеду в среду.

С тех пор как я уехала из Вестон-холла, прошло шесть недель.

Похоже, я действительно выздоровела. Дождавшись, когда поезд остановится возле Данстон-Эбчерч, я высунулась из окна и окликнула Уокинса. Очень скоро три моих чемодана с величайшим бережением были выгружены из вагона, и поезд, пронзительно свистнув на прощание, тронулся в путь. Уокинс с сомнением посмотрел на меня.

— Все такси, как на грех, разобрали, мисс. Уж больно вы припозднились. Да и телефон чтой-то не работает.

Был седьмой час вечера. Дул пронизывающе холодный ветер, но было еще довольно светло. К тому же я была тепло одета.

— Ничего страшного — оставлю вещи тут. А сама доберусь до Вестон-холла пешком.

До Вестон-холла было всего две мили. Я шла не торопясь, полной грудью вдыхая ароматный лесной воздух. Можно было подумать, я осталась одна во всем мире.

По ту сторону изгороди вдруг басовито заблеяла овца, и я застыла на месте. Вслед за этим слуха моего коснулся тяжелый топот, потом в тишине резко клацнули о камень когти, и из-за угла, чуть не свалив на бегу изгородь, вылетела огромная черная собака. Я окаменела. На мгновение присев на задние лапы, она издала странный звук, нечто среднее между радостным поскуливанием и рычанием, и ринулась ко мне, чуть не свалив меня с ног.

— Хэм, это ты?! Ах ты, глупая, негодная собака! Как ты меня напугала! — Я принялась чесать ее за ушами, а Хэм в полном упоении плясала вокруг меня, изредка припадая грудью к земле и заливаясь оглушительным лаем — наверное, чтобы продемонстрировать глубину своих чувств.

Я была счастлива ничуть не меньше Хэм. Наверное, даже занесенный снежной лавиной путник где-нибудь на перевале не радуется так, увидев морду сенбернара, как сейчас ликовала я, обнимая косматую голову Хэм. Странно было другое — что она делала в полумиле от дома, и притом одна? Такого прежде не случалось. Нет, я ошиблась — кто-то шел по дорожке мне навстречу. Стоя на месте, я прищурилась, стараясь различить хоть что-то под темным куполом листвы, но тень от деревьев падала прямо на дорожку. Но вот кусты раздвинулись, и я увидела высокого мужчину. Судя по всему, он ничего не замечал. Меня охватило до боли знакомое чувство — словно чья-то рука стиснула мне горло. Он был всего в каких-то двух футах от меня, когда что-то вдруг заставило его остановиться и поднять голову.

По-моему, в глазах у меня потемнело. Голова вдруг стала пустой и легкой, а запах фиалок неожиданно сгустился, и я почему-то решила, что это дурной знак.

— Привет, Роберт, — сказала я. Вернее, собиралась я сказать, потому что губы у меня только шевельнулись беззвучно. Темные глаза Роберта, всегда такие суровые и неприветливые, теперь сияли любовью. Все было кончено. Попытка подавить свои чувства, укрыть от всего мира любовь, которую я питала к нему — все то, на что я с присущей мне самонадеянностью считала себя способной, — все эти мысли развеялись как дым от одного его взгляда. Я закрыла глаза, чувствуя, как к ним подступили слезы. Вдруг его руки обхватили меня, и горячее мужское дыхание обожгло мне щеку.

Хэм подпрыгнула и с визгом закружилась у наших ног. Вырвавшийся неизвестно откуда ледяной порыв ветра вернул нас к действительности. Не отдавая себе отчета в том, что мы делаем, мы, взявшись за руки, зашагали по тропинке — через долину и потом вверх по холму, за которым высился Вестон-холл. Мы шли молча, не отваживаясь даже взглянуть друг на друга, чувствуя только одно — что невероятно, безумно счастливы.

Роберт остановился и повернул меня лицом к себе. Нас обоих била дрожь — дрожь стыда, страха и предвкушения. Склонив голову, он прижался губами к моим губам. Жар его губ опалил меня желанием. Колени у меня подогнулись. Я слышала, как гулко и часто стучит его сердце. Потом, словно очнувшись, мы отодвинулись друг от друга и молча направились к дому, а Хэм с лаем кружила вокруг нас.

Глава 21

Оказавшись в прихожей, я остановилась, неловко переминаясь с ноги на ногу. В следующую минуту я увидела Мин. Она бегом бросилась ко мне, и через мгновение я почувствовала, как ее губы прижались к моей щеке, еще горевшей от поцелуев Роберта.

— Дэйзи, вот так сюрприз! А я не ждала тебя так рано. Как хорошо, что ты приехала! Господи, неужели ты шла пешком?! Но почему ты не позвонила?

Все было в точности так же, как в мой первый приезд сюда. И в то же время — совсем по-другому.

Она потащила меня на кухню. Элли, обхватив голову руками, сидела за столом.

— Ну-ка, посмотри, кто приехал! — объявила Мин.

Элли вскинула глаза, издала восторженный вопль и повисла у меня на шее, дрыгая ногами. Ее лицо и руки были сплошь усеяны крохотными красными пятнышками. Мне показалось, что она сильно похудела.

— Ах ты, бедняжка, бедняжка!

Я сняла пальто и повесила его в шкаф.

— Не расстраивайся! Скоро твой папа привезет мои чемоданы, и ты увидишь, какой подарок я тебе привезла!

Мне удалось отыскать для нее маленький несессер из красного сафьяна, в котором были специальные отделения для швейных принадлежностей и для бумаги с ручкой. Кроме маникюрных ножниц там лежала пачка разноцветных полотняных салфеток, набор иголок, наперсток, хорошенькая подушечка для иголок из желтого бархата в виде груши, а в соседнем отделении — пачка писчей бумаги с монограммой в виде черно-белого пятнистого котенка, небольшой скоросшиватель и несколько разных бутылочек с чернилами от Виндзора и Ньютона.

Элли пришла в полный восторг. Она так прыгала от радости, разглядывая свой подарок, что я немного успокоилась. Можно было не сомневаться, что хорошее настроение ей обеспечено на несколько дней вперед. Подарок, который я привезла Вильяму, пришлось отложить в сторону, поскольку он должен был вернуться из больницы не раньше следующего утра. Для Мин я привезла Феликса Холта [20] в роскошном кожаном переплете. Мы обе влюбились в Джордж Элиот сразу же, как только достаточно выросли, чтобы оказаться в состоянии оценить ее романы, и хотя я знала, что Мин безразлична к таким вещам, как внешний вид, но надеялась, что к книгам это не относится. В том же самом магазине я купила Роберту великолепный альбом пластинок Вагнера. Правда, переплет его был не из мрамора, а просто из плотного картона, зато сами пластинки были самого высокого качества.

— Какая прелесть! — ахнула Мин. — О Дэйзи, ты всегда делаешь такие великолепные подарки! Разве ты не рад, Роберт?

Не ответив, Роберт продолжал одну за другой разглядывать пластинки.

— Нет, нет, я очень доволен, — наконец выдавил он из себя. — Спасибо, Дэйзи.

Бросив в мою сторону какой-то неопределенный взгляд, он скупо улыбнулся.

— Конечно, он обрадовался. Уж я-то его знаю, — принялась успокаивать меня Мин. По-моему, она даже немного обиделась за меня. — Да, не самые лучшие у нас времена, верно? Все, как нарочно, плохо… ну, если не считать, что издательство приняло мою книгу.

В глазах ее появилось совсем другое выражение. Теперь передо мной была прежняя Мин, какой она была в школе, и потом, в первые годы учебы в университете, — умевшая всегда и во всем добиваться своей цели.

— Будем считать, что твоя работа на первом месте, — сказала я. — В конце концов, у тебя ведь есть жесткие сроки, а у меня — нет. Повожусь с детьми, попробую их развеселить. Я буду готовить, миссис Баттер убирать и стирать, а у тебя появится время писать. Во всяком случае, мне кажется, это выход.

— Ой, ты правда хочешь готовить?! Вот это здорово! Ты ведь знаешь, что по части готовки я совершенно безнадежна. Кстати, на ужин у нас сегодня пастушья запеканка.

— Чудесно, — сцепив зубы, объявила я.

В доме все было примерно так же, как до моего отъезда. Цветы, правда, исчезли, но все равно теперь тут повсюду чувствовался уют, чего в первый мой приезд я не заметила. В честь моего приезда Мин расставила на столе зажженные свечи. Роберт рассказывал о Вильяме — вечером он съездил в больницу повидать его.

— Мальчишка уже по горло сыт всем этим, потому что все сестры и нянечки возятся с ним как с маленьким. Называют его «малыш» или «утеночек», а его это бесит. Вдобавок рядом с ним положили какого-то старика, который распевает с утра до ночи.

— Передай Дэйзи кетчуп. — Мин плюхнула мне на тарелку громадный кусок пастушьей запеканки, при этом умудрившись вывалить половину ее на стол. — О черт! — выругалась она.

Она повернулась к раковине взять тряпку. Выразительно подняв брови. Роберт протянул мне бутылку. Внутри у меня все перевернулось. А руки так дрожали, что я с трудом удержала бутылку.

— Позвольте мне, — предложил Роберт.

Он отобрал у меня бутылку, и пальцы его незаметно коснулись моей руки. Конечно, прикосновение могло быть случайным, и однако я еще долго после этого чувствовала, как горит моя кожа. Тупо глядя, как багряный ручеек течет мне на тарелку, я судорожно пыталась проглотить вставший в горле комок.

Весь вечер мы с Робертом старательно избегали заговаривать друг с другом. Все, что мы говорили, было адресовано исключительно Мин и Элли, и хотя странность этого просто бросалась в глаза, казалось, никто кроме меня ничего не замечает. Остается только надеяться, подумала я про себя, что, попривыкнув немного, мы все-таки найдем в себе силы общаться как нормальные люди. Все это время, пока мы сидели на кухне, я вновь и вновь перебирала в памяти то, что произошло между нами, и с ужасом поймала себя на том, что радость постепенно вытесняет из моего сердца мерзкий привкус предательства, к которому я уже успела немного привыкнуть.

Мы все в тот вечер выпили больше обычного, и когда я отправилась в постель, комната кружилась перед моими глазами. С облегчением вытянувшись под одеялом, я закрыла глаза. И тут же услышала, как Хэм, шумно заворочавшись на своем матрасе, почмокала губами и сонно вздохнула. Все было таким знакомым и привычным… можно было подумать, что тот эпизод на тропинке просто привиделся мне. Стиснув зубы, я поклялась, что впредь стану держать себя в руках. Такое никогда больше не повторится. А раз так, значит, и вреда никакого не случится. А мне ничего другого и не надо. Мне хотелось только одного — просто лежать, зажмурившись, и упиваться счастьем, заполнившим, казалось, каждую клеточку моего тела. И действительно, чего еще я могла желать? Роберт любил меня, теперь я это знала. Конечно, мне было в чем себя упрекнуть, и, однако, разве так уж грешно мечтать, чтобы и тебя тоже любили?!

После завтрака, к которому мы спустились немного позже обычного, поскольку как-никак наступили каникулы, Элли потащила меня полюбоваться на Бути и котят. Прошло шесть недель, и за это время их неловкость сменилась живостью и непоседливостью.

— Я их приручила, видите? — ликующе объявила Элли, толкая меня локтем. — Я все время возилась с ним, когда заболела. Что ж, в ветрянке тоже есть свои прелести — по крайней мере не нужно ходить в школу. Ненавижу последний триместр. А торжественное собрание по случаю конца учебного года — особенно. По-моему, все что-нибудь да выиграли… кроме меня, конечно. Только один раз мне достался приз за примерное поведение. Господи, да кому это нужно?! Все равно что получить приз за то, что у тебя самый здоровый нос или самый толстый живот, честное слово! И значок при этом такой дурацкий — видели бы вы его! Я спустила его в унитаз, как только добралась до дома.

Когда мы вернулись на кухню, там уже суетилась миссис Баттер. Мне показалось, она тоже искренне обрадовалась моему приезду. Я сказала, что просто не узнаю этот дом, — до того тут стало чисто и уютно.

— О да, мне тоже кажется, что неплохо, да только откуда ж вам, мисс, знать, каким бывает дом, где живет семья и все вечно ходят на головах! А уж нонешние мои хозяева-то… и смех, и грех — беспомощные, точно младенцы какие! Словно слепые кутята. Поверьте мне, мэм. Я ведь и раньше была в услужении, до того, как замуж вышла, так что многое повидала!

Я поинтересовалась, как дела у Роли. Лицо миссис Баттер омрачилось.

— Все еще без работы. Два места ему предлагали, да так ни одно и не понравилось. Сказал, что ему и так неплохо живется, на свободе то есть!

— Итак, он у вас, значит, свободный художник, — усмехнулась я. — А чем же он занимается?

— Вот не скажу… говорил он, да я забыла… Совсем из головы вон. Вот давеча — пришла к Рэнсому, а никак вспомнить не могу, зачем пришла. Так домой и вернулась несолоно хлебавши.

— Ну, такое со всяким может случиться, — бросила Мин.

— Это уж точно, мэм, да только когда я домой-то вернулась — гляжу, а списочек-то как есть у меня в руке! Так с ним домой и шла! Чудеса, да и только! Мой Роли велел, чтобы я берегла себя. Очень уж он радовался, когда я подыскала себе эту работу. Сказал, надеюсь, они там, дескать, тебя не обижают. А я говорю, да что ты, сынок! Миссис-то Вестон, говорю, уж такая добрая, что и сказать невозможно.

— Спасибо, — пробормотала Мин, поставив перед миссис Баттер кружку. При этом немного кофе выплеснулось на скатерть.

Я съездила в Грейт-Своссер, где меня с распростертыми объятиями встретили и мистер Рэнсом, и другие лавочники, купила на обед огромный пирог со свининой, ножку ягненка на ужин и еще немного моркови, картошки и капусты для салата. На этот раз я предусмотрительно прихватила с собой несколько кулинарных книг, но проблема была в том, что в овощной лавке выбор был на редкость скуден.

— Элли, ты помнишь, что в понедельник тебе нужно съездить проверить зрение? — спохватилась за обедом Мин. — Как ты думаешь, ты достаточно хорошо себя чувствуешь для поездки в Уинкли?

— Думаю, да. Сегодня мне намного лучше. Только все чешется — просто ужас как! И противно все время ходить такой разрисованной и в болячках.

— Прими ванну, — посоветовала я. — А после можно помазать твои болячки гамамелисом. Хочешь, я сама свожу тебя к окулисту? Заодно и в зеленную лавку загляну.

— Ой, конечно! Вот здорово! Ох, ты не обидишься, мамочка?

Она бросила встревоженный взгляд на Мин.

— Нисколько, дорогая. Наоборот — только рада буду, если мне не нужно будет ехать. Тебя следовало свозить к нему уже пару месяцев назад, а доктор Вудс всегда так ругается в таких случаях. Ну, да Дэйзи ему вряд ли удастся выставить вон!

Роберт вернулся к обеду. В волосах у него застряли веточки, а на щеках играл здоровый румянец. Я решила, что он выглядит просто великолепно, и жалела только о том, что не могу броситься ему на шею и сказать об этом сама. А Мин даже не взглянула на него. Наверняка она уже сотни раз видела его таким, уныло решила я. Украдкой вздохнув, я поставила на стол пирог со свининой. От одного вида сдобной, воздушной корочки у меня просто слюнки потекли. Весь такой аппетитный, подрумяненный, он был вдобавок украшен цветочками из узких полосок теста.

— Фруктовый сад выглядит просто великолепно. В этом году весна пришла чуть ли не на три недели раньше, чем всегда. Скоро уже и яблони зацветут, — заметил Роберт, отправив в рот внушительный кусок пирога.

— Надо обязательно что-то решить с тем садом, который за стеной, — продолжал Роберт. И хотя он даже не смотрел в мою сторону, я почувствовала, что эти слова адресованы именно мне.

— Можно посадить там овощи. А заодно и цветы, — предложила я. — Так обычно делают во Франции. А посредине ставят две перголы [21], по которым вьются плетистые розы. Или вистерия. А фруктовые деревья пересадить поближе к стене. Абрикосы, например, персики или даже вишни. Разбить его на квадраты и в каждом посредине посадить штамбовые яблони, а вокруг них — горошек, фасоль, морковку и картофель. Может быть, даже турнепс или свеклу. А как насчет ревеня или сельдерея?

— Тихо-тихо, не все сразу, — охладила мой пыл Мин. — Ты думаешь, мы можем себе это позволить?

— Ну, если заставить Джорджа Прайка трудиться как следует, то кое на чем можно сэкономить. И потом, можно обойтись и саженцами. Я не имею в виду, конечно, розы и фруктовые деревца. Розы будут подарком от меня. Так сказать, платой за проживание. А вот удобрений и навоза потребуется очень много. И еще придется починить оранжерею и теплицы. Завтра же приглашу стекольщика.

Я почувствовала приятное возбуждение. Честно говоря, всегда мечтала о большом участке земли, где можно было бы развернуться как следует. И тут же принялась строить планы.

— Узнаю этот задумчивый взгляд! — насмешливо хмыкнула Мин. — Вот увидите — Дэйзи наверняка что-то замышляет!

— Можно, я тоже буду помогать? Ну пожалуйста! — взмолилась Элли.

— Конечно. Без твоей помощи мне просто не справиться. Я была бы рада, если бы и Вильям помог… ну, если захочет, конечно. Вот сегодня вечером и начнем. Для начала надо подыскать подходящие плошки под семена. По-моему, я их где-то видела… Будем экономить на чем только возможно.

— Предлагаю тост, — подняв бокал с шампанским, Роберт в первый раз за все время взглянул мне прямо в глаза. — За сад Дэйзи!

Кровь бросилась мне в лицо, но мне удалось скрыть смущение притворным приступом кашля.

После обеда Мин и я отправились в больницу за Вильямом.

Добравшись до больницы, мы почти сразу же нос к носу столкнулись с той самой медсестрой, которая в свое время обрабатывала обожженную руку Мин. Она моментально узнала нас обеих и скептически поджала губы. А потом, не сказав ни слова, проводила нас к Вильяму.

— Твоя мама приехала, — громогласно возвестила она, как будто гипс на ноге мешал ему видеть. Вид у мальчика был на редкость несчастный. — Вещи уже сложены? А в туалет мы сходили?

— Да, да, конечно, — нетерпеливо буркнул Вильям. — Привет, Дэйзи. Надеюсь, вы обе тоже успели сходить в туалет? А то сестра вас отругает, если нет.

— Ох, ох, похоже, нам уже лучше! — У сестры сразу стало недовольное лицо. — Когда человек злится — это признак выздоровления.

Под бдительным оком медсестры Мин выкатила Вильяма во двор.

— Можете посадить мальчика в машину, только потом непременно верните кресло, — пролаяла та, сложив руки на груди и свирепо глядя нам вслед.

— О, а нельзя взять его у вас на то время, пока нога у него в гипсе? — как можно более заискивающим тоном проговорила я.

— Нет. У нас в больнице и так кресел не хватает.

Я огляделась — вдоль стены вестибюля выстроилось не меньше двадцати пыльных кресел на колесиках.

— Ожидаете, что в Грейт-Своссере вот-вот случится землетрясение? — рявкнула я, почувствовав, что начинаю потихоньку закипать.

— Землетрясение может случиться где угодно, — буркнула она. — И Грейт-Своссер — не исключение.

В тоне ее было нескрываемое торжество. Чувствуя себя побежденной, я молча зашагала к «лендроверу».

— Залезай, — скомандовала Мин. — А то я уж подумала было, что вы с этой грымзой сговариваетесь отправиться куда-нибудь вместе на каникулы. Представляешь, крохотное бунгало где-нибудь в Торквее и ты в компании со злой, уродливой, старой каргой. И так целых две недели.

— Я пыталась выпросить у нее это кресло на колесиках. Но она уперлась всеми четырьмя лапами в землю и сказала: «нет».

— Не переживай. Оно уже на заднем сиденье. Я затолкала его туда, пока вы ругались.

— Вот здорово! — восхищенно присвистнул Вильям. — Обманули старую ведьму!

К тому времени как мы вернулись домой и снова усадили его в кресло, он немного повеселел. Решено было отвезти его в сад. Я вынесла туда кружки и сэндвичи с беконом. От костров, где жгли сухостой, тянуло дымком, а сэндвичи пахли так аппетитно, что у нас заурчало в животе. Набив полный рот, Вильям объявил, что ничего вкуснее в жизни не ел. Мы по очереди подкладывали ветки в костер и, устроившись вокруг него на толстых обрубках бревен, распевали во все горло, не обращая внимания на то, как ветерок игриво швыряет пепел, осыпая им наши волосы и колени и даже гипс на ноге Вильяма. Было так весело, что мы не заметили, что небо заволокло тучами, и спохватились, только когда почувствовали, что промерзли до костей. Тогда мы вернулись на кухню, и я торжественно вручила Вильяму привезенный для него подарок. Это был набор акварельных красок, совсем как у настоящего художника, из сорока цветов. Кроме них в наборе еще были две прекрасные кисти и баночка китайских белил. Вильям сдержанно поблагодарил меня, но глаза его сияли восторгом. А потом он вдруг побледнел до синевы и с трудом пробормотал, что очень устал. Несмотря на его возмущенный протест, Роберт поднял его на руки и отнес в постель.

Дождавшись, когда Элли тоже отправится в постель, мы перебрались в студию и долго еще говорили о будущем саде. Огонь в камине бросал мягкие отблески на наши лица. Попивая кофе и то, что еще оставалось в бутылке шампанского, мы строили грандиозные планы. Быть с Робертом, иметь возможность смотреть на него, когда он глубокомысленно рассуждает о гвоздях, проволоке и тле на листьях персика, было настолько ново и волнующе, что я почувствовала себя совершенно счастливой.

Глава 22

Погода словно решила помочь нашим начинаниям. Правда, было еще довольно прохладно, но дни стояли ясные, и, что еще более важно, за все это время не пролилось ни капли дождя. На следующий день мы с Робертом заменили разбитое стекло в теплице, Элли отмыла лотки для семян, а Вильям аккуратно засыпал в каждый из них компост из большого мешка.

— Кстати, а для чего тебе понадобилось лезть на стену, Вильям? Хотел свалиться? — поинтересовался Роберт, стряхивая с ладони комочки засохшей шпатлевки.

— Да так… на спор. Нужно было пройти по ней с закрытыми глазами, пока другие, снизу, кидали в нас носки, набитые мокрым песком.

— И что это была за стена?

— Та, которая вокруг здания школы.

Роберт окаменел.

— Господи, спаси и помилуй, она ведь футов пятнадцать в высоту! Ты бы мог шею сломать!

Вильям угрюмо нахохлился.

— Наверное, был «под кайфом»? — спросила я.

— Да, так оно и было, — признался Вильям, украдкой бросив взгляд на отца. — Глупость, конечно. Можете ничего не говорить, я и сам уже это понял.

— Хорошо, не буду, — пообещала я. И снова принялась счищать старую шпатлевку. — К тому же тебя наверняка просто заставили это сделать. Никогда не поверю, что ты не понимал, чем все это может закончиться.

— Да. Конечно, я помню, что обещал, — бросил Вильям, глядя на Роберта даже с каким-то вызовом. — Но вы не понимаете, как трудно иногда бывает сказать «нет». И потом, я знал, что если откажусь, то они устроят мне «райскую» жизнь. У меня просто не было выбора, вот и все! И потом… в тот момент мне самому казалось важным это сделать.

Роберт тяжело вздохнул:

— Неужели ты до конца жизни будешь делать то, что тебе велят?

— Вот это мне нравится, — хмыкнул Вильям. — Да ведь ты сам постоянно указываешь мне, что делать. И сейчас тоже, разве нет? Но раз ты мой отец, стало быть, все в порядке. А если бы у Гитлера был сын? Или у Джека-Потрошителя?

— Догадываюсь, куда ты клонишь, — невозмутимо кивнул Роберт. Я, честно говоря, подивилась его самообладанию. Это было на него непохоже. — Вот станешь старше, тогда и будешь решать за себя. А сейчас пока что тебе для этого просто не хватает опыта. В любом случае в эту школу ты больше не пойдешь. Это я тебе обещаю.

Вильям ничего не ответил и снова принялся засыпать землю в лотки. Но мне показалось, что лицо его просветлело.

Какое-то время Вильям молчал, осторожно стряхивая просыпанную землю с краев лотка. Резкий возглас заставил нас вздрогнуть и поднять головы. Роберт, чертыхаясь, разглядывал окровавленную руку. Ахнув, Элли помчалась к нему.

— Ты же сам говорил Дэйзи, чтобы она обязательно надела перчатки, — причитала она, поддерживая отца. — А сам!

— Я снял их, когда собирал гвозди. А потом забыл надеть.

Роберт уселся на стул, а я взяла его руку и принялась разглядывать окровавленный палец в поисках осколков. Элли помчалась к матери за бинтом. Аккуратно промокнув кровь носовым платком, я заставила Роберта поднять руку над головой, как нас учили еще в школе. По какой-то причине мы вдруг оба заулыбались. Было что-то забавное в том, как он сидит тут, совершенно беспомощный, и позволяет мне делать с собой что угодно. И потом, возможность беспрепятственно прикоснуться друг к другу, хоть и на короткое время, сделала нас обоих счастливыми.

— Почему вы улыбаетесь? — удивился Вильям.

— Сама не знаю. О, вот и Элли с бинтами!

Порез оказался довольно-таки глубоким. Но пару минут спустя кровь удалось остановить, и я залепила ранку пластырем.

— Вот и все. Порез достаточно чистый, но, думаю, все равно стоит промыть его, когда вернемся в дом. — Я вдруг почувствовала на себе взгляд Роберта и немного смешалась.

Я подняла на него глаза. Взгляды наши встретились, и хотя это продолжалось всего несколько секунд, я почувствовала, как щеки мои заполыхали огнем, а ноги стали ватными. Мы с усилием заставили себя отвести глаза в сторону, после чего Роберт, натянув перчатки, вернулся к своему занятию, а я посыпала высеянные семена землей и принялась помогать Элли клеить на лотки бумажки, на которых мы писали, где что посеяно.

От взгляда Роберта задремавшее было на время желание пробудилось вновь. Это было все, что мы могли себе позволить, но сейчас нам и этого было достаточно. И все равно я чувствовала себя предательницей. Это было нечестно по отношению к Мин, я прекрасно это понимала.

Вернувшись домой к чаю, мы обнаружили на кухонном столе записку от миссис Баттер.

Звонил джентльмен. Сказал, что завтра к обеду привезет Золотого мальчика. И еще банджо. И тетушку.

Пока я намазывала маслом имбирные пряники и заваривала чай, мы все вместе ломали голову, что бы это могло значить.

— Золотой мальчик… похоже на кличку лошади, — предположил Роберт.

Я тут же подумала о Чарльзе. Видимо, та же самая мысль одновременно пришла в голову и Роберту, потому что губы его превратились в тонкую полоску. В ту же секунду судорога гнева пробежала по его лицу. Я сообразила, что Мин проболталась ему о той ночи, которую мы провели вместе.

— Не думаю, что речь идет о Чарльзе, — покачала я головой. Мне всегда было противно хитрить и изворачиваться. — Насколько я помню, музыка — не его конек. Да и потом банджо… это совсем не в его стиле.

Роберт как-то неуверенно улыбнулся… и вдруг мы оба принялись хохотать. Вошла Мин и потребовала, чтобы ей объяснили, почему мы смеемся. Элли показала ей записку.

— Не знаю, что смешного в том, что этот человек привезет с собой еще и банджо, — проговорила Элли. Глаза ее ни на минуту не отрывались от имбирного пряника. — Я вообще никогда не видела банджо… даже не знаю, что это такое. Безумно хочется послушать, как на нем играют. Надеюсь, эта его тетушка не очень старая. А то из всех старушек я знаю только бабушку. Какие вообще бывают тетушки, кто-нибудь может мне сказать?

Мы продолжали ломать головы над тем, кто они могут быть, наши таинственные гости. Миссис Баттер, когда мы на следующее утро обрушились на нее с вопросами, также оказалась бессильна пролить свет на это дело. Вначале она вообще твердила, что знать не знает ни о какой записке. Но когда ей ткнули ее в нос и попросили убедиться в том, что это, несомненно, ее почерк, миссис Баттер пошла на попятный. Однако тут же отговорилась тем, что было очень плохо слышно. Да и мужчина на том конце провода говорил так, что и не разобрать.

— Может, иностранец? — предположила я.

Миссис Баттер сказала, что, дескать, ручаться не может, но, по ее мнению, звонивший был англичанином. Однако, почему она так считает, объяснить не пожелала. Честно сказать, миссис Баттер поставила меня в тупик. Выглядела она сногсшибательно — пышная ярко-красная юбка и такого же цвета кофточка болеро поверх лимонно-желтой водолазки. Выкрашенные в сливовый цвет волосы были туго стянуты сзади двумя ядовито-зелеными резинками для волос. К сожалению, губы она накрасила криво, а одна из накладных ресниц почти отклеилась, и это придавало ей немного дьявольский вид.

Я решила поговорить о ней с Мин. Но та объявила, что миссис Баттер выглядит в точности как всегда. И вообще, дескать, из-за такой ерунды не стоит и волноваться.

— Она всегда казалась мне… ммм… несколько странной. Кстати, держу пари, что меня она считает вообще чокнутой. И все равно она — настоящее сокровище, так что, думаю, мы должны быть снисходительны к ее маленьким слабостям. Как-то раз я отвозила ее домой, поскольку погода была просто ужасная, так потом несколько дней не могла прийти в себя. Видела бы ты ее дом! Конечно, он деревянный, но зато какой огромный и роскошный — ты даже представить себе не можешь, честное слово!

— Держу пари, что она приходит, только чтобы не чувствовать себя одинокой, а вовсе не из-за денег, — покачала я головой. — Но… как же тогда… Помнишь, она говорила, что откладывает эти деньги для этого своего Роли? Ничего не понимаю… надеюсь, ты не думаешь, что во всей этой истории есть нечто подозрительное?

Мин вернулась к работе. Я сидела за столом, ждала, когда сварится картошка, а между делом пыталась придумать, какой сделать центральную часть перголы. Чем-то она меня не устраивала. Я все ломала себе голову, когда до меня донесся голос, который бы я не смогла спутать ни с чьим другим — так я его любила.

— Милые мои! Дорогие! Какой холл! А колонны! Ну, просто как в замке Спящей красавицы!

— Питер! — ахнула я. И пулей вылетела в прихожую.

— Диана! Радость моя! Любимая!

Питер, подхватив меня на руки, кружил меня между колонн из искусственного мрамора, пока я не начала задыхаться от смеха. В дверях стоял Джорджио, невозмутимо улыбаясь и стряхивая невидимую пушинку с рукава безукоризненно элегантного пиджака. Тут я заметила вошедшего Роберта. Остановившись за спиной у Джорджио, он с кислым видом наблюдал эту сцену. Наконец Питер тоже заметил его и поставил меня на пол.

— Вы, должно быть, Роберт, — воскликнул он, с радостным видом бросившись ему навстречу и протягивая руку. — Как это мило с вашей стороны согласиться принять нас у себя! Вы, наверное, получили мою записку… я надеюсь. Я позвонил вчера вечером, и мне ответила совершенно очаровательная женщина. Только она была чем-то немного смущена.

— Это миссис Баттер, — упавшим голосом заявил Роберт. — А… эээ… простите, вы и есть Золотой мальчик?

— Ну конечно! Фамилия Питера Голденбой [22]! — сообразила я. — И речь шла не о банджо, а о Джорджио.

Роберт бросил взгляд на Джорджио, и выражение его лица ясно показало, что даже банджо в его глазах было бы предпочтительнее, чем подобный субъект.

— А как насчет твоей тетушки? — спросила я, с трудом подавив смешок. — Где она?

— Моя тетушка? — Питер был явно сбит с толку. — Я никогда не беру с собой тетушку. Она похожа на снулую рыбу. И потом, у нее борода похлеще, чем у Бернарда Шоу.

— Но миссис Баттер сказала, ты привезешь с собой тетушку и банджо.

— А! Луч света розовым пальчиком прорезал пелену ночи! Я не говорил «тетушку». Я сказал, что привезу покушать, она просто не расслышала. Джорджио, будь умником, принеси ту корзинку со всякими вкусностями, которую мы привезли с собой.

Мне показалось, что сегодня Питер держится даже еще более экстравагантно, чем обычно, хотя сельские пейзажи, похоже, привели его в полный восторг. Он подхватил меня под руку и нарочито громким шепотом произнес:

— Послушай, Диана, этот твой Роберт — в точности такой душка, как ты его описывала! И эта романтическая досада на лице, эти восхитительно сдвинутые брови! Ах, как бы мне хотелось увидеть его в ярости! А какой нос! Потрясающе!

Мне показалось, что выражение лица Роберта чуть-чуть смягчилось. Окончательно я уверилась в этом, когда Питер, открыв корзинку, извлек оттуда три бутылки «Дом Периньон» и еще четыре — «монтраше». С величайшей осторожностью вытащив бутылки, Питер благоговейно расставил их на столе.

Но окончательно Роберт подобрел, когда вслед за бутылками с шампанским и вином из корзинки были извлечены несколько свертков в промасленной бумаге. В них оказались жареные цыплята, несколько головок эндивия, восхитительно ароматный камамбер и целая дюжина душистых спелых персиков.

— Господи, где вам удалось раздобыть всю эту роскошь? — совершенно потрясенная, спросила я.

— Страшно мило с вашей стороны прихватить все это с собой, — пробормотал Роберт.

— Мой дорогой, о чем речь?! Свалиться к вам словно снег на голову, да еще без приглашения?! Нет, нет, самое малое, чем мы могли загладить свою вину, это захватить кое-что полакомиться к обеду.

Тут вниз спустилась Мин, и я представила ей Питера и его приятеля. Джорджио уставился на нее во все глаза, разглядывая джинсы и грязный джемпер. Потом его взгляд остановился на ее груди, да так там и остался.

— Как это мило с вашей стороны, что вы не выставили нас вон, — промурлыкал Питер. — Ах, какой восхитительный дом! Может, вы позволите мне его осмотреть? О-о-о! Какая прекрасная собака!

Хэм бросилась к Питеру. Он по-настоящему любил животных, поэтому с удовольствием принялся чесать ее за ушами. Потом Хэм придирчиво обнюхала колени Джорджио, и, видимо, решив, что его запах ей не нравится, разразилась оглушительным лаем. Джорджио пробормотал по-итальянски что-то в ее адрес — похоже, нечто нелестное, потому что она разозлилась еще больше. Заперев ее на кухне, мы всей компанией отправились на экскурсию по дому. При виде студии и библиотеки Питер пришел в дикий восторг. Ему понравилась даже столовая, которую он почему-то назвал «готической».

— О, представляете, какую тут можно устроить вечеринку! Потрясающие туалеты! Подводное царство, например… все приглашенные являются в костюмах морских чудовищ и русалок! Диана, умираю! Вообрази только, как я кружу тебя вокруг гигантской морской раковины из папье-маше, а твои восхитительные крохотные ножки затянуты в серебристую парчу, так чтобы было похоже на русалочий хвост! А Джорджио мог бы быть Нептуном — с серебряными рыбками в волосах и в плаще из водорослей! Ну, а вы, Мин… из вас получилась бы очаровательная Тетис, юная морская богиня… так и вижу вас в чем-то воздушном, бледно-зеленом и с жемчугом в волосах.

— А вы сами? Кем бы тогда были вы? — Меня поразило выражение лица Роберта, пока он смотрел, как Джорджио открывает крышку холодильника, где стояли бутылки.

— Кто — я? О, я, конечно, буду морским ветерком, а как же иначе я смогу кружить Диану? Закутаюсь в серый шифон и надену шляпу из ваты — чтобы было похоже на облако, понимаете? Вряд ли кто ошибется насчет моей скромной персоны. Ах, это, должно быть, очаровательная мисс Вестон!

На пороге, смущенно переминаясь с ноги на ногу, стояла Элли. Услышав, как ее назвали «очаровательной», она не выдержала и захихикала. Сейчас ее трудно было назвать очаровательной — с ног до головы покрытая подсохшими струпьями и в криво сидевших на носу очках, сломанная дужка которых была замотана скотчем, она больше походила на гадкого утенка. Но Питер, отвесив ей галантный поклон, взял ее за руку и подвел к нам.

— А вам, мадемуазель, удивительно к лицу розовый цвет. На этой вечеринке вы будете очаровательным кусочком коралла.

— А как насчет меня? — не выдержал Роберт. Все его недовольство растаяло, как снег в жарких лучах солнца при виде сияющей улыбки Элли. Он, конечно, не мог не заметить, как добр был к ней Питер.

— Ну, как хозяин дома, вы будете единственным, кому будет позволено остаться в обычной одежде. Вы станете королем праздника, распорядителем увеселений на нашем маленьком маскараде. Я так и вижу вас в строгом черном галстуке.

— Понятно, — добродушно кивнул Роберт. — Так как насчет того, чтобы выпить?

Обед превзошел все ожидания. Из-за того, что все произошло несколько неожиданно, он сильно смахивал на пикник, только без присущих ему неудобств. Хэм пришлось закрыть в кладовке — она с первого же взгляда невзлюбила Джорджио, а после того, как он, улучив удобный момент, дал ей пинка, она, казалось, только и ждала возможности сожрать его живьем.

Питер, словно желая удалить неприятный осадок, оставшийся после знакомства с его любовником, буквально из кожи лез вон — обсуждал с Мин творчество мадам де Сталь, говорил с Робертом о Цицероне, а со мной — о садоводстве, а потом, заметив на шкафу акварель, выразил бурный восторг и принялся беседовать с Вильямом о живописи. Он даже объяснил мальчику, как рисовать ноги у лошади, в нескольких словах растолковав ему особенности расположения мышц и костей. Я, признаться, совсем забыла, как замечательно Питер рисует.

После обеда мы отправились полюбоваться на наш обнесенный стеной садик. Питер пришел в восторг, причем выражал его столь бурно, что наше тщеславие было полностью удовлетворено. Наметанным глазом он сразу увидел, каким должен быть уголок изгороди в том месте, где сходились две дорожки, и тут же набросал мне примерный чертеж. Кроме того, Питеру в голову пришла грандиозная идея насчет беседки, которую мы планировали поставить в дальнем углу сада, — услышав о ней, он запричитал, что в центре ее обязательно должен быть фонтан. И страшно расстроился, когда я деликатно объяснила, что мы хотим сократить расходы до минимума.

— Ах, это разорение старинных родов, как это печально! — понизив голос, сочувственно пробормотал он. — Впрочем, я и сам уже догадался. Достаточно только посмотреть, в каком состоянии ее одежда. Я имею в виду Мин.

— Ну, Мин всегда будет выглядеть так, будь у нее даже прорва денег. Она попросту не замечает таких вещей.

— А, кажется, я наконец догадался! То-то мне показалось, что в ней есть нечто странное. Она живет, как ей нравится, и ничуть не нуждается ни в чьем одобрении. Не то что мы с тобой, Диана, — мы готовы душу черту продать, лишь бы нас похвалили. Вот это-то и есть наше слабое место. А как твое сердечко, радость моя? Имя Роберт все еще пылает на нем огненными буквами? — Питер еще больше понизил голос.

Я вздохнула. Потом, собравшись с духом, совсем уже было собралась рассказать Питеру правду о том, что произошло между мной и Робертом. Но тут Мин, выскочив из теплицы, вприпрыжку кинулась нас догонять. Заметив Питера, она взяла себя в руки и постаралась замаскировать улыбкой душившую ее злость. Обернувшись, я увидела мелькнувшие в дверях черные кудри Джорджио, и мое воображение подсказало мне остальное.

— Послушай, Питер, неужели ты по-прежнему считаешь, что Джорджио как раз тот человек, который тебе нужен? — немного позже отважилась спросить я, улучив момент, когда мы, ненадолго оставшись одни, шли по тропинке вокруг озера. — На мой взгляд, он… эээ… несколько ветреный.

Лицо Питера подернулось грустью. Некоторое время он молчал.

— А как насчет Роберта? — мягко спросил он. — Неужели он и есть тот человек, который нужен тебе, дорогая? На мой взгляд он… эээ… несколько несвободен. Иначе говоря, женат.

Мы молча взялись за руки и двинулись в сторону лодочного домика. Каждый из нас думал о своем.

Внезапно разразившийся дождь заставил нас бегом броситься к дому. Укрывшись на кухне, мы пили чай со вчерашней имбирной коврижкой. Но скоро Питер засуетился, сказав, что им пора. Мы вышли проводить их. Я обняла Питера на прощание, искренне жалея, что он уезжает. Мин расцеловала его в обе щеки и сказала, что была страшно рада с ним познакомиться. Даже Роберт выразил искреннюю надежду, что Питер найдет возможность завернуть к ним на обратном пути.

Не потрудившись попрощаться, Джорджио дал газ, и колеса машины заскрипели по гравию. Питер, обернувшись, махал нам рукой, пока они не скрылись за поворотом.

— Никогда не встречала человека, который бы внушал мне большее омерзение, — буркнула я, когда мы вернулись в дом.

— Держу пари, ты имеешь в виду этого Джорджио, — подмигнула Мин. — Представь себе, когда мы остались в теплице, он вдруг принялся лапать меня за грудь.

— Так я и подумал! — мрачно бросил Роберт. — Дьявол меня побери, если бы я знал, что этот ублюдок осмелился поганить тебя своими руками, я бы самолично вышвырнул его за дверь.

Мин в немом изумлении воззрилась на Роберта.

— Дорогой! — восторженно ахнула она. — Да ты ревнуешь! Как это мило!

Слушая этот разговор, я почувствовала внезапный укол ревности.

— Роберт так повеселел! — радостно шепнула мне Мин на следующий день. — Знаешь, ему страшно понравился Питер. Да и потом, он с таким удовольствием возится в саду — по-моему, это как раз то, что ему нужно. Элли тоже стало значительно лучше. Да что там — даже Вильям и то совершенно счастлив. Я знала, что все будет хорошо — лишь бы ты только вернулась. Да ведь и ты тоже счастлива здесь, разве не так?

В какой-то степени так оно и было — в любом случае сейчас, в Вестон-холле, я была счастливее, чем где бы то ни было еще. После завтрака позвонил Питер — сказать, что на обратном пути в Лондон недели через две заедет к нам пообедать.

— Это будет воскресенье. Почему бы нам тогда не устроить вечеринку по этому поводу? — с энтузиазмом предложила Мин. — Нет, нет, не маскарад, конечно. Просто обычный званый обед. Заодно можно было бы разом пригласить всех соседей — мы ведь годами собирались это сделать, а тут как раз подходящий повод.

Мин составила целый список, включив в него всех, кого нужно было пригласить обязательно, а потом прибавила к нему тех, кого она просто рада была увидеть. В итоге у нее получилось сорок два человека.

— У нас попросту не хватит места, чтобы всех рассадить, — ужаснулась я. — Ладно, давай устроим фуршет.

Идея фуршета неожиданно мне понравилась. Я вдруг подумала, что это даже забавно.

После обеда Вильям, Элли и я отправились полюбоваться, как Роберт будет пахать землю. Джорджа Прайка тоже приставили к делу, велев ему рыхлить крупные комья вскопанной земли на том участке, где планировалось посадить картофель. После того как первый наш восторг прошел, мы с детьми, отыскав кучу собранного Джорджем сушняка, взялись сооружать нечто вроде индейского вигвама, собираясь посадить сладкий горошек. Полюбовавшись делом своих рук, мы договорились соорудить еще один — для фасоли — на противоположном конце участка.

Дети отправились поиграть с котятами, а я вернулась в теплицу проверить, как там наши лотки с семенами. Занимаясь этим делом, я услышала, как в теплицу вошел Джордж. У меня не было ни малейших сомнений, что это именно Джордж, поскольку звук работающего трактора не умолкал ни на минуту.

— Я договорюсь насчет навоза сегодня вечером, — не оборачиваясь, пообещала я. В этот момент я как раз сыпала семена в приготовленные лунки и старалась, чтобы получилось ровно. — А как только его привезут, разбросайте его вилами по всей поверхности участка. Смотрите, как быстро прорастает картофель!

Джордж не ответил. Вдруг я почувствовала, как мужские ладони обхватили меня за талию. Пакетик выскользнул у меня из рук, и семена разлетелись по скамейке.

— Знаю, что не надо этого делать, — услышала я жаркий шепот Роберта. — Я сто раз уже твердил себе, что так нельзя…

Задрожав, я закрыла глаза. Я хотела сказать ему, чтобы он остановился, но… желание было сильнее меня. Голова моя поникла.

— Роберт, — пролепетала я, когда почувствовала, что снова могу говорить. — Это не должно повториться. У меня нет сил бороться с этим, понимаешь? Пожалуйста, прошу тебя, пусти…

Я почувствовала, как он отодвинулся… и до боли закусила губу, понимая, что еще немного — и я со слезами брошусь ему на шею и стану умолять не уходить. Я не поднимала головы. Спустя какое-то время дверь открылась и захлопнулась снова. Слезы ручьем заструились у меня по щекам.

Глава 23

Вивьен страшно обрадовалась моему появлению — впрочем, не исключено, что главную роль в этом сыграл миндальный торт. Лили было велено немедленно подавать чай. Я поразилась тому, как она выглядит — часть лба Вивьен и один глаз были покрыты желтоватой коркой.

— Идите сюда, Делия! — Она нетерпеливо поманила меня рукой. — Садитесь и рассказывайте все по порядку. Мне так все осточертело, просто передать не могу. Целыми днями умираю со скуки. Ах да, вы только посмотрите, что мне привез этот идиот Лоренс!

Она возмущенно ткнула пальцем в огромный, во всю стену, телевизор, занявший почти всю середину комнаты.

— А кто такой Лоренс?

— Отставной полковник. Живет в Данстон-Эбчерч. Вбил себе в голову, что влюблен в меня. Старый осел. — Тем не менее лицо ее довольно просияло. Она заулыбалась, но тут же жалобно сморщилась. — Этот опоясывающий лишай — сущее наказание. Лоренс рвался прийти меня проведать, так пришлось ему сказать, что я выгляжу сущим пугалом. Звезд с неба, конечно, не хватает, но какая-никакая польза от него есть — когда нужен партнер в бридж. И потом, он часто приглашает меня пообедать. Короче, Лоренс решил, что телевизор меня развлечет. Угадал, нечего сказать. Я честно пыталась его смотреть, но выдержала недолго. Чего стоят только одни эти бесконечные шоу для особо одаренных среди слабо развитых с их дурацкими вопросами, на которые способен ответить даже младенец?!

— Мин очень сожалеет, что не смогла выбраться к вам, но она с головой ушла в работу.

— Никому не нужное честолюбие! — фыркнула Вивьен. — Кому какое дело до этих занудных академических исследований? Можно подумать, кто-то их читает, кроме таких же книжных червей, да и то из чистой ревности — а вдруг, дескать, кто-то напишет лучше, чем я! Глупость какая-то!

Мне и в голову не пришло встать на защиту своей профессии. Да и потом, какие бы доводы я ей привела?

— Если Мин не одумается, то окажется у разбитого корыта. Держу пари, скоро Роберту все это надоест и он позволит окрутить себя какой-нибудь молоденькой дурочке — без академического образования, зато хорошо знающей, как нарисовать себе лицо и как удовлетворить мужчину в постели.

— Ну, не думаю, что Роберт на это способен.

Вивьен не ответила. Она нагнулась, чтобы прикурить, ее испытующий взгляд вонзился в меня как острый буравчик, и я поежилась, чувствуя себя на редкость неловко.

— Может, налить вам чаю? — предложила я. — Знаете, мы решили привести в порядок теплицы и оранжерею. Впрочем, наверное, Роберт вам уже говорил?

— Ах, это был мой любимый уголок! Конечно, летом там всегда было страшно жарко… да и пчел там хватало. Скажите, а оранжерея осталась на том же самом месте, что и прежде?

— Да. Мы только поменяли разбитые стекла. Почему бы вам не прийти посмотреть? Заодно и поможете нам. Вы ведь столько всего знаете. А свежий воздух вам не повредит.

— Не думаю, что у меня появится такое желание. — Вивьен не спеша стряхнула пепел с сигареты. — Воспоминания — страшная вещь, знаете ли… есть вещи, о которых вообще не хочется вспоминать, тогда для чего же мучить себя? И потом, — она коварно улыбнулась, — кажется, я догадываюсь, что происходит — вы с Робертом решили создать свой собственный маленький рай… эдакий безгрешный Эдем… разве нет? Словом, мне бы не хотелось вам мешать.

— О чем вы, Вивьен?! По-моему, у вас не на шутку разгулялась фантазия. Вот что значит долго сидеть в четырех стенах. Сразу в голову лезет бог знает что. Почему бы вам не прийти в Вестон-холл? Поужинаете с нами, заодно развеетесь.

— Что ж… неплохая мысль. Вивьен снова захихикала. — Представляю, как Роберт сейчас бродит по дому с таким потерянным видом, словно его лодка дала течь, а до берега сотни миль! И все потому, что вы ушли!

Когда я вернулась, на кухне не было ни души, только один Вильям с потерянным видом лежал на диване, который перетащили сюда специально для него. Он так и не оставил попыток овладеть искусством изображать лошадей. Вот и сейчас перед ним стояла репродукция известного портрета кисти Ван Дейка, изображавшая короля Карла Первого верхом на лошади. Я принялась чистить на ужин картошку, и разговор, естественно, вертелся вокруг живописи и тех целей, которые она преследует.

— Странно, что король выглядит таким маленьким. Наверное, это оттого, что сама лошадь просто громадная. Да и полотно тоже. Интересно, это Ван Дейку пришла в голову мысль показать короля таким крохотным, чуть ли не карликом, как вы думаете? Ну, я хочу сказать, может, он намекал, что Карл явно не дорос до того, чтобы быть королем.

— Не знаю… никогда не думала об этом. Впрочем, он действительно был небольшого роста. Футов пять с небольшим примерно.

— Он кажется таким невеселым.

— Кто кажется невеселым? — поинтересовался Роберт, заглянув на кухню.

— Карл Первый.

— Мой любимый король, — улыбнулся Роберт.

— Это потому, что тебе его жаль? — спросил Вильям.

— Ммм… может быть. Хотя… знаешь, он хоть не был таким тупым и грубым животным, как остальные английские короли. И потом, он любил красивые вещи. После него осталась великолепная коллекция картин.

Краем уха прислушиваясь к их разговору, я обмазала окорок горчицей и посыпала коричневым сахаром [23]. Спустя какое-то время, улучив удобный момент, Роберт подошел ко мне.

— Я не могу позволить ему вернуться в эту ужасную школу, — понизив голос, пробормотал он. — Не могу взять такой грех на свою душу. Лучше уж возьмусь вести эти ужасные счета.

— Можно еще что-то продать. Насколько я понимаю, после смерти вашей матушки здесь все будет принадлежать вам, не так ли?

— Да.

— Ну, я, конечно, не специалист, но кое-какие вещицы явно принадлежат к эпохе Мин. А это как-никак шестнадцатый век. Кроме того, вы можете продать его не в частную коллекцию, а в какой-нибудь музей.

— Я прошу извинить меня за то, что случилось сегодня вечером.

Я с тревогой метнула взгляд на Вильяма, но он, похоже, задремал.

— Не стоит. Забудьте об этом.

— Как вы можете так спокойно об этом говорить? — с горечью пробормотал Роберт. Он отвернулся. Лицо его было таким печальным, что у меня невольно сжалось сердце. — Неужели для вас это легко?

— Нет. Нелегко. И я тоже не знаю, как смогу это вынести.

Рука Роберта легла на мою руку. Но он тут же убрал ее, поскольку скрипнула дверь и в кухню заглянула Элли.

— Эй, может быть, кто-нибудь покатает меня на лодке? Вы же обещали!

— Идет.

Элли радостно схватила отца за руку, и лицо Роберта посветлело. Он улыбнулся.

— Беги скажи маме, что мы едем кататься на лодке, а Вильям спит один на диване в кухне.

Элли стремглав кинулась наверх.

— Поехали с нами, — предложил Роберт, умоляюще глядя на меня с высоты своего роста. — Послушайте… мне просто хочется побыть с вами. И потом, с нами ведь будет Элли.

— Ладно, согласна. Только подождите, пока я поставлю окорок в духовку.

Лодка, которую Джордж Прайк все-таки собрался починить, была очаровательным старомодным яликом. Кроме деревянной скамейки для гребцов в ней были еще сиденья для пассажиров со спинкой, отделанной кованым железом и мягкими подушками. Роберт взялся за весла, и лодка легко заскользила по воде.

— Смотрите, лебеди! — воскликнула Элли. — Подплывем к ним, хорошо?

— Давайте как-нибудь устроим пикник на острове, — предложила я. — Когда будет хорошая погода.

— Ближе подъехать нельзя, — объявил Роберт. — Смотрите!

— О, папа! — от восхищения Элли захлопала в ладоши.

Возле пары белоснежных лебедей сновали четыре пушистых серых детеныша. Роберт, опустив весла в воду, удерживал лодку на месте, пока мы с Элли любовались семейством лебедей.

— А вот еще один… сидит на спине у своей мамы! — воскликнула Элли. — Ах, как жалко, что Вильям их не увидит! Бедняжка, вот не повезло! Интересно, а можно их приручить?

— Можешь попробовать. Если приезжать сюда и кормить их каждый день, то постепенно они привыкнут и станут приплывать за хлебом.

— Ой, давайте, а? Папа, а можно мне тоже погрести немного?

— Хочешь попробовать? Тогда иди садись на скамейку рядом со мной и бери одно весло.

Естественно, лодка закружилась на месте. А Элли, подняв тучу брызг, принялась хохотать так, что выронила весло.

— Брысь! — шутливо скомандовал Роберт. — С такой греблей мы ни на сантиметр не сдвинемся с места. Лучше уж пускай Дэйзи гребет вместо тебя.

Мы с Элли поменялись местами, и я почувствовала острый укол вины. Само собой, это был просто предлог, чтобы сесть рядом, и мы оба это понимали. Я почувствовала, как Роберт прижался ко мне. Его сильная ладонь стиснула рукоятку весла. Я заметила, что он старался не слишком сильно налегать на него, чтобы я успевала за ним.

— Я замерзла, — вдруг сказала Элли.

Мы вернулись в лодочный сарай. Я почувствовала тепло, исходившее от руки Роберта, когда он помог мне выбраться на берег. Поставив лодку на место, возле небольшой пристани, мы медленно побрели к дому. Хэм, услышав нас, выбежала нам навстречу. Я вдруг вспомнила тропинку, по которой шла от станции, и мне отчаянно захотелось, чтобы он снова поцеловал меня, как тогда. Желание было таким острым и мучительным, что у меня задрожали губы.

— Элли, — попросил Роберт, — беги посмотри, где там мама. Мне не хотелось бы надолго оставлять Вильяма одного. — Элли послушно кинулась бегом к дому. Убедившись, что она исчезла за углом, Роберт потянул меня в тень изгороди.

— Дэйзи… простите меня, — шепотом начал он. Я не дослушала. Я обняла его за шею и подняла к нему лицо, и слова замерли у него на губах.

Не знаю, сколько мы простояли так. Любовь, настоящая любовь была так не похожа на то, что я раньше себе представляла. Сумерки мягко окутали нас своим покровом. Очнулась я, только услышав голос Мин.

— Хэм! Хэ-эм! Ужинать! Иди домой, глупышка, пора кушать!

— О нет, это невыносимо! — шепотом простонала я, и глаза мои наполнились слезами. — Я больше не могу!

Вырвавшись из его объятий, я, не оглядываясь, бегом бросилась к дому.

Воскресенье выдалось скучным. Было холодно, небо чуть ли не с утра затянуло тучами. Напомнив себе, что лучшее средство от всех бед и несчастий — это работа, я уселась за кухонным столом и честно трудилась над Пи-коком, пока не пришло время обеда. Напротив меня с шитьем устроилась Элли, а Вильям, лежа на диване, читал. Роберт возился в саду. Просто идеал семейной гармонии, хмыкнула я про себя. Около двенадцати Мин спустилась вниз.

— Пойдешь со мной кормить лебедят, мамочка? — спросила Элли. — Они такие хорошенькие! Ты должна обязательно увидеть их, пока они еще не выросли.

— Ммм, — рассеянно промычала Мин. Мне показалось, она не слушает. — Наверное, стоит отослать в издательство то, что я уже успела написать, и узнать, что обо всем этом скажет мой редактор. У меня такое чувство, что из всего этого можно сделать целую книгу, а отнюдь не какое-то там предисловие.

— А в какую школу я пойду на следующий год? — вдруг спросил Вильям. — Папа говорит, что в ту, прежнюю, я не вернусь.

— О боже! Самое время, чтобы что-то менять! — всполошилась Мин. Брови ее сдвинулись. — Лично я считаю, что тебе стоит на какое-то время вернуться туда. У Роберта просто бзик насчет этой школы! И потом, у нас просто нет денег, чтобы отдать тебя в другую. Так что ничего не поделаешь.

Я сразу заметила, как расстроился Вильям. И потихоньку рассказала Мин, какая мысль пришла мне в голову, когда я рассматривала фарфор, украшавший студию.

— Это нечестно. Сильно смахивает на воровство, знаешь ли, — нерешительно пробормотала Мин.

— Ну, это не совсем одно и то же, — возразила я самым миролюбивым тоном, на который была способна.

В этот момент вошел Роберт и принялся молча мыть руки. Я бросила ему полотенце. Мин в это время прикуривала сигарету и не заметила, какое выражение было в его глазах, когда он протянул мне его обратно. Во всяком случае, я очень надеялась, что не заметила. Не думаю, чтобы Роберт понимал, что его лицо выдает его с головой.

— Пап, мама говорит, что мне придется остаться в той же самой школе, — дрожащим голосом вмешался Вильям.

— Что? Чушь! Ни в коем случае. Лучше уж я сам буду заниматься с тобой по вечерам, чем снова отошлю тебя в это ужасное место.

— В жизни не слышала ничего абсурднее! — фыркнула Мин, рассердившись по-настоящему. — Не понимаю, почему столько шуму из-за сломанной ноги?! Мальчишки вечно себе что-то ломают, так что из того?

— Но ведь он же мог убиться насмерть! Надеюсь, это для тебя достаточная причина? Лично я считаю, что это только первый звонок. Неужели ты не понимаешь, что подобная школа — не самое подходящее место для Вильяма? Между прочим, мне она с самого начала не понравилась… и сейчас я очень жалею, что еще раньше не забрал его оттуда.

— Ты не забрал его оттуда? А что, мое мнение в этом доме уже ничего не значит?

— О, не говори глупостей, Мин! — Кончик носа Роберта побелел от раздражения. — Естественно, такие вещи мы решаем вместе. Но ты все последнее время так занята, что просто ничего не замечаешь вокруг. Мне кажется, ты даже сейчас не отдаешь себе отчета в том, что происходит.

— Я не говорю глупости! Как у тебя язык поворачивается оскорблять меня просто потому, что я с тобой не согласна?!

— Это ведь ты сказала, что я сошел с ума. По-твоему, это не оскорбление? Господи, да ведь это смешно, наконец! Хватит, Мин, я вовсе не хочу ссориться. Но будет так, как я решил. И я остаюсь при своем мнении.

— Ах, так? Тогда я тоже! А ты можешь идти к дьяволу!

Она вылетела из кухни, с грохотом хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Дети уставились на Роберта круглыми от ужаса глазами.

— Не волнуйтесь, — вмешалась я. — Через пару минут мама уже забудет об этом, вот увидите. Просто она немного устала. И у нее душа не на месте из-за этой ее книги.

Вытащив из духовки блюдо с картофелем, я тщательно перевернула каждую, чтобы они не подгорели.

Роберт помог мне накрыть стол к обеду. Мы не разговаривали. Поколебавшись, я про себя решила, что в подобном случае сочувственное молчание будет лучше всего. И сама презирала себя за это. Дети принялись спорить из-за какой-то ерунды и очень скоро забыли об этой вспышке гнева. Вытащив великолепно подрумянившийся пудинг из духовки, я поставила его на край плиты, чтобы он не остыл, и отправила Элли сказать Мин, что обед готов.

— Мне так стыдно, дорогой, за весь тот вздор, который я наговорила. — Мин прямо с порога кинулась на шею Роберту, а потом мне. Глаза ее опухли и покраснели от слез. — Я была не права…

Странная смесь чувств — острого разочарования и радости одновременно — накрыла меня с головой. В конце концов радость победила, но эта победа была нелегкой.

В понедельник Мин и я завтракали в одиночестве. Роберт встал чуть свет и ушел скреплять проволокой изгородь на участке, где мы собирались высадить саженцы фруктовых деревьев. Дети были еще в постели.

— Я чувствую себя такой виноватой перед детьми, — пробормотала Мин, откусывая от тоста и затягиваясь сигаретой — все это одновременно. — Да, не слишком-то хорошая вышла из меня мать. Я совсем о них не думаю. То есть я их, конечно, люблю, но при этом как будто живу в своем собственном мире. Знаешь, я всю прошлую ночь ни на минуту не могла сомкнуть глаз. Все думала о том, что услышала от вас с Вильямом. Ты, наверное, не знаешь, но мы немного поговорили с ним прошлым вечером, пока ты возилась с ужином. Он признался, что частенько подумывал сбежать из дому. Только знал, что его все равно поймают и вернут обратно, а тогда все будет еще хуже. Дэйзи, честное слово, ни о чем таком я даже подумать не могла! Почему мои дети в школе чувствуют себя словно в тюрьме? Элли вечно травят, у нее нет ни одной подружки! А Вильям… Может быть, это я виновата… чему-то их не научила?

— Знаешь, согласно статистике, около четверти всех детей чувствуют себя в школе несчастными. Такие свойства характера, как чувствительность, слишком развитое воображение, скромность или сдержанность, поглощенность собой, обычно не принадлежат к числу тех, которые могут снискать популярность, в особенности если речь идет о закрытой школе.

— А что касается Элли, я не думаю, что это так уж серьезно. Скорее всего, проблема исчезнет, когда она похудеет. Толстые девочки в ее возрасте особенно уязвимы, разве не так?

— Ну, благодаря тебе эта проблема, похоже, скоро будет решена. Знаешь, я так благодарна тебе. Ты даже себе не представляешь!

Я улыбнулась ей — лживая, вероломная подруга, Яго в женском обличье. Но Мин по-прежнему оставалась грустной.

— Роберт всегда с насмешкой относился к моим материнским чувствам. Но сейчас, после смерти Джеральда, он как будто отдалился от меня. — Мин не смотрела мне в глаза. Казалось, она хочет что-то сказать, но не знает, какие для этого выбрать слова. — Он теперь всегда усталый… даже не помню, когда мы в последний раз занимались любовью.

В моих глазах ничего не блеснуло — во всяком случае, очень надеюсь на это. Впрочем, даже если бы это случилось, Мин все равно бы ничего не заметила, поскольку именно в этот момент прикуривала еще одну сигарету. Я невольно отметила, что она курит больше обычного. Средний палец правой руки у нее даже стал желтым от никотина.

— Ну, конечно, он тебя по-прежнему любит! Что за глупости?!

— Знаешь, если честно, я теперь даже в постели думаю больше о том, что написала сегодня и о чем буду писать завтра. Я уже приступила к заключению, — похвасталась она. — Так легко мне давно уже не писалось, а все благодаря тебе. Я дала себе слово — как только закончу книгу, тут же займусь Робертом и детьми. Наверное, надо немного больше дорожить друг другом.

Появление Элли положило конец этому разговору. На ней была шерстяная водолазка и юбка жуткого горчичного цвета — и то и другое было явно ей велико.

— Это твои вещи? — удивленно вытаращила глаза Мин.

— Может, купим тебе что-нибудь в Уинкли? — предложила я. — Эта юбка того гляди с тебя свалится.

Элли улыбнулась. Вошла миссис Баттер. Сегодня на ней был зеленый фартук в крупный белый горох и белый шифоновый шарф вокруг головы. Волосы она на этот раз выкрасила в пунцовый цвет, и они полыхали, словно факел, так что даже смотреть было больно.

— Доброе утро, леди. Малость поздновато для завтрака, не так ли? Но лучше уж яблочко переспелое, чем недоспелое, так говорят. Никак, собрались куда-то, мисс Фэйрфакс? Уж больно вы аккуратно прибрались с самого-то утра!

— Спасибо, миссис Баттер. Да, хочу свозить Элли в Уинкли — покажу ее окулисту, а потом заодно пробежимся по магазинам. Может, вам нужно что-нибудь купить?

— Нет, моя дорогая, хотя все равно спасибо. Я уже заглянула в лавочку, перед тем как явиться к вам, купила себе к ужину немного ветчины. Жаль, не знала, что вы едете в Уинкли, а то непременно попросила бы вас. А то для меня видеть миссис Пиклс — просто нож острый. Вот ведь женщина — хуже не бывает!

— Да что вы? Не могу сказать, что она мне нравится… не слишком умна, конечно, да и скуповата, а так ничего особенного, — удивилась Мин, налив миссис Баттер кофе.

— А вот вы послушайте! При мне сегодня к ней заглянул этот бедняжка, ну, тот, кого они кличут Полоумным Гарри, так миссис Пиклс просто зверем накинулась на парня. Ух, как я разозлилась, даже сказать не могу! Эй ты, говорю я ей, какое ты имеешь право обижать мальчонку, даже если у него мозги малость набекрень?! Да и не полоумный он вовсе — говорит чудно, это верно, да ведь как же иначе, когда рот у него кривой. Да дергается все время, и ноги чахлые, словно веточки, так ведь и это не беда, не виноват же он. Как эта напасть называется… никак не упомню.

— Спастический паралич, — вполголоса подсказала Мин, поставив перед миссис Баттер кружку с кофе.

— Спасибо, милочка. Вот-вот, в точности, как вы сказали. А она, эта грымза старая, кричит, не трожь, дескать, тут ничего, косорукий идиот! И всех, значит, обслуживает, а бедного парня — в последнюю очередь. Нет уж, думаю, так дело не пойдет. Сначала обслужи Гарри, говорю я ей. А он-то все понял! Поворачивается ко мне, кивает, улыбается — спасибо, говорит, значит! Стыд и позор так поступать с беднягой, вот, что я вам скажу! И неправильно это, чтобы грехи отцов пали на головы их несчастных детей!

— Что вы имеете в виду? — удивилась Мин. — Что же такого сделал его отец?

— Ох и так уж я разболталась, дорогая. Так что помолчу лучше. Слишком длинный язык до добра не доведет. Как и слишком любопытные уши.

— О нет, договаривайте! Раздразнили мое любопытство, а теперь на попятный. Ну, пожалуйста, миссис Баттер! Мы никому не скажем!

— Отыщи-ка мне тряпку, которой я вытираю пыль, деточка, — попросила миссис Баттер, обернувшись к Элли. И как только та ушла, повернулась к нам. — Все говорят, — понизив голос, начала она, — что Полоумный Гарри — сынок вашей свекрови от того художника, с которым она, значит, познакомилась, когда приезжала в цыганский табор. Да вы его знаете… Господи, никак не упомню его имени! За его картины нынче тысячи отваливают, так я слышала. Ну, тот, что еще всякие непристойности рисует, от которых порядочных людей прям-таки с души воротит.

— Джонни Имс, вы хотите сказать?

— Во-во, точно! Он самый и есть.

— Не может быть! — ахнула Мин. — Не могу в это поверить! Но… ведь тогда получается, что Роберт и Полоумный Гарри Хинд — сводные братья!

— М-да… Что ж, думаю, нам пора, а то не успеем вернуться к чаю, — заторопилась я, решив поскорее удрать, пока миссис Баттер не успела переключиться на другую тему. — Не пора ли снести вниз Вильяма, как ты думаешь?

— О господи, совсем про него забыла! — всполошилась Мин. Они с миссис Баттер поднялись к нему, продолжая оживленно болтать.

В Уинкли мы приехали почти за час до того времени, которое нам назначил окулист. В соседнем доме я обнаружила небольшой магазинчик. Зайдя в отдел, где продавалась детская одежда, я купила Элли пару брюк.

— Раньше мне почему-то никогда не покупали одежду, которая была бы мне по возрасту, — призналась Элли. По ее лицу, сплошь покрытому подсыхающими болячками, расползлась блаженная улыбка. — Мама покупала мне взрослые вещи, а потом их ушивала. Просто даже поверить не могу, что это мое!

Она благоговейно любовалась в зеркале своим отражением.

— Ты выглядишь просто сногсшибательно! Ну, а теперь как насчет этого платья? Нужно же купить тебе что-нибудь нарядное для предстоящего вечера!

— Ой, конечно! А… а оно не очень дорогое? — опасливо спросила Элли, разглядывая темно-синее платье без рукавов, которое я сняла с вешалки. — Держу пари, мама рассердится.

— Ну-ка надевай! — велела я.

Элли послушно влезла в него. Платье сидело чудесно — в нем она выглядела лет на двенадцать. Оно было коротким, и теперь, когда ноги у нее заметно похудели, эффект оказался потрясающим.

— Разве оно тебе не нравится? Если нет, так и скажи, подберем что-нибудь еще.

— Ой, Дэйзи! Какая я счастливая!

В результате, мы купили платье, пару темно-синих колготок под него и еще пуловер, чтобы носить его с новыми брюками. После чего, обвешанные пакетами, отправились к окулисту.

Доктор Вудс, офтальмолог, смерил меня суровым взглядом и буркнул, что Элли следовало уже давным-давно проверить зрение. Потом поманил меня пальцем и показал натертую кожу у нее за ухом.

— Это случилось, потому что очки, которые носит Элинор, уже давно малы для ее лица. Нельзя же являться на прием раз в год, — с упреком в голосе отчитывал меня он. — Скорее всего, девочка носит их просто слишком подолгу. А это не дело. Она должна надевать очки только когда читает. В конце концов, близорукость у нее не настолько большая, чтобы носить их постоянно.

— Но ведь Элли все время ходит в очках! — ужаснулась я.

— Эти очки — исключительно для чтения! — терпеливо объяснил доктор Вудс.

— Элли, ты это знала?

— Да, конечно. Но я вечно их теряла, поэтому мама велела их носить. Конечно, многие вещи я лучше вижу без очков, особенно те, что вблизи.

«Ну, Мин, погоди!» — сердито подумала я про себя.

— Ну, как бы то ни было, теперь тебе уже нужны другие. Скажите, доктор Вудс, неужели ей обязательно нужно носить очки с этими кошмарными розовыми дужками?

Доктор Вудс смерил меня оскорбленным взглядом.

— Естественно, нет! Что за вздор! Только покупать дорогую оправу — пустая трата денег. Ведь ребенок очень скоро снова из них вырастет.

Я пропустила это замечание мимо ушей, и мы выбрали оправу темно-зеленого цвета со стеклами овальной формы, которые очень шли к ее лицу, делая его тоньше.

— С нынешнего дня будешь надевать очки, только когда читаешь! — отрубила я. — Кажется, у меня есть идея, — хмыкнула я, швырнув ее старые очки в сумку. — Давай сделаем тебе новую стрижку?

Ни одна волшебная сказка, где замарашка-служанка превращается в прекрасную принцессу или замурзанная секретарша — в светскую даму, не могла бы доставить мне большего удовольствия, чем то, которое я испытала, увидев, как преобразилась Элли. Волосы ее сначала вымыли хорошим шампунем, а потом подстригли так, что они едва доходили ей до подбородка. Жалкий, смахивающий на крысиный, хвостик, с которым она вошла в парикмахерскую, небрежно замели в угол. Слегка выступавшие уши Элли прикрыли волны каштановых блестящих волос. И она вдруг стала удивительно похожа на Мин. Судя по всему, стилист сразу понял, чего от него хотят.

— Так намного лучше, правда? Может, сделать тебе челку?

Мы согласились и на челку. И не прогадали — челка сразу сделала синие глаза Элли огромными.

— Никогда не замечала, до чего ты похожа на свою мать. Когда твои болячки сойдут, ты станешь настоящей красавицей.

Элли залилась краской. Мы отправились за овощами, и я заметила, как она украдкой заглядывается на себя в каждое зеркало, которое попадается нам по пути, кокетливо поправляет волосы и откровенно любуется собой.

Потом мы зашли в магазин для художников и, соблазнившись, купили Вильяму альбом под названием Рисунки из Жизни. После чего, усталые, но счастливые, отправились домой. Уже возле Данстон-Эбчерч мне вдруг в голову пришла одна мысль — притормозив, я предложила Элли переодеться в новые брюки с пуловером, чтобы поразить всех своим новым обликом.

Переглядываясь и пересмеиваясь, мы ввалились на кухню. Надо сказать, успех превзошел все наши ожидания.

— Ух, ты! — восторженно свистнул Вильям, первым заметивший наше появление.

— Неужто мои глаза обманывают меня? — простонал Роберт. — Кто это прекрасное юное создание? О нет, не может быть, чтобы это была мисс Элинор Вестон!

— Элли, бог ты мой! Ты выглядишь просто потрясающе! — ахнула Мин. — А твои волосы?! О Дэйзи! Ты настоящая волшебница!

— Это заслуга Элли — именно она сотворила это чудо, когда села на диету. Самодисциплина — великая вещь. И ведь она добилась своего — похудела, да еще как!

Усевшись на стул, который все по молчаливому согласию давно уже считали моим, я вдруг увидела на столе перед собой небольшой сверток. Глаза у меня полезли на лоб.

— Это мне? — Я удивленно огляделась.

Элли тряхнула волосами и зарделась. Развернув сверток, я увидела очаровательную подставку для яиц из китайского фарфора в виде лебедя.

— Я купила ее на рынке, пока вы разглядывали цветы, — смущенно прошептала она. — Это вам, Дэйзи. Спасибо вам за все…

Подняв глаза, я перехватила направленный в мою сторону взгляд Роберта. В нем было столько любви, что у меня все перевернулось внутри.

Тем же вечером, после того как дети отправились в постель, а мы перебрались в студию, Мин гордо объявила, что у нее для нас сюрприз. Честно говоря, в первую минуту я даже струхнула немного, решив, что она закончила книгу. Но Мин вытащила из ящика секретера какую-то бумажку и с ликующим видом помахала ею у нас перед носом. Это был чек на тысячу фунтов, и под ним стояла подпись Вивьен.

— Видите ли, мои дорогие, мне было так стыдно за тот жуткий скандал, который я закатила вчера, что я просто места себе не находила. И решила хоть чем-то загладить свою вину. Только сегодня утром я покаялась Дэйзи, что совсем забросила детей. А вот этого… надеюсь, этого хватит, чтобы заплатить за обучение Вильяма — хотя бы за один год. Вивьен дала мне слово, что станет платить за него до самого конца — вплоть до выпускных экзаменов. Сегодня утром я была у нее. У нас вышел долгий разговор.

— Дорогая, это просто невероятно! — воскликнул Роберт, только сейчас обретя дар речи. — Как это тебе удалось?

— Это наша маленькая тайна — Вивьен и моя, — туманно заявила Мин. — Нет, правда, дорогой, не спрашивай. Просто прими это как факт. Когда-нибудь я сама тебе расскажу. А теперь не сердись и не порти нам настроение.

Роберт, очевидно, придя к мысли, что с его стороны было бы нечестно приставать к жене, требуя объяснений, покорно отправился варить кофе.

— Я шантажировала ее, — понизив голос до едва слышного шепота, созналась Мин, как только мы с ней остались одни. — Пообещала, что все расскажу Роберту, если она не даст мне денег. И что Роберт, когда узнает обо всем, признает Гарри Хинда своим единоутробным братом.

— Господи, спаси и помилуй! И как она это приняла?

— Проглотила как миленькая. Ты же знаешь Вивьен. Такие вещи ее только забавляют. А потом засмеялась и сказала, что это честная игра. Раз я, мол, положила ее на лопатки, значит, ей платить.

Тут вернулся Роберт и положил конец нашему разговору. В этот вечер Мин просто лучилась счастьем и выпила по крайней мере в два раза больше, чем обычно.

— Ну, теперь я хоть не чувствую себя совершенно бесполезным существом, — гордо заявила она. — Всю жизнь я только и делала, что смотрела в рот другим. Сначала маме, потом Роберту. Ну, и, конечно, тебе, Дэйзи, пока мы с тобой учились в школе. Зато теперь, — язык у нее понемногу начал заплетаться, — теперь я надеюсь, что вы, о мои надежные защитники и покровители, не забудете об этом! И не дадите забыть мне. Это будет… как это сказать? Подпитывать мое самоуважение. Иначе толку от этого чуть.

— У меня кончились сигареты, — внезапно пробормотала она. И нетвердой походкой вышла из комнаты.

Кажется, за последние три дня это было чуть ли не в первый раз, что мы с Робертом остались одни. Но даже сейчас, корчась от мучительного чувства вины, я поймала себя на том, что умираю от любви. Попыхивая сигаретой, он не сводил с меня глаз.

— Конечно, я не имею права этого говорить, — очень мягко сказал он вдруг, — но я тебя люблю.

Так мы сидели, молча глядя друг другу в глаза, пока не вернулась Мин. В руках у нее были ее любимые французские сигареты — очень крепкие, цвета хаки, которые я привезла ей в подарок из Кембриджа. Лицо у нее было спокойное и немного печальное.

Позже, уже лежа в постели, я спросила себя, что более безнравственно — шантажировать Вивьен или продать без спроса принадлежавший ей фарфор? В конце концов я так и не смогла ответить на этот вопрос, хотя… что ж, способ, к которому прибегла Мин, позволил нам хотя бы сохранить фарфор. После этого мысли мои вернулись к моим собственным запутанным делам. Оправданий мне не было. Сказать по правде, я уже потихоньку начинала ненавидеть себя. И подозревала, что очень скоро моя ненависть обратится на Мин. Мне стало страшно. Вспомнить хотя бы, как я злорадствовала, отмечая каждый допущенный ею промах. Решено, подумала я, сразу же после званого вечера я уеду. На чужой беде счастья не построишь. И мы с Робертом никогда не сможем быть счастливы вместе, зная, какой это достигнуто ценой.

Глава 24

Все двенадцать дней, которые оставались до званого вечера, я трудилась, как раб на плантациях, сделав все, чтобы у меня не было ни одной минуты свободной. Первым делом я отвезла Бути к ветеринару, чтобы ее стерилизовали. В тот же вечер она вернулась домой, чувствуя себя великолепно, и только небольшая лысинка у нее на животе напоминала о перенесенном ею испытании. Съездив в деревню, я повесила в лавке объявление насчет котят. На следующий же день явились три человека, желавшие посмотреть на котят. Все они выглядели вполне достойными и добрыми людьми и вполне устраивали нас в качестве будущих хозяев наших питомцев, поэтому мы предложили им выбрать тех, которые им понравятся. Элли горько оплакивала каждого. В конце концов из всего выводка остался только черно-белый котенок, которого Элли решила взять себе, да еще один, самый маленький, рыжий, который был пугливее своих братьев и сестер и отчаянно шарахался, когда его пытались брать в руки.

— О господи, наверное, я еще горько об этом пожалею… но оставлю-ка я его, пожалуй, себе, — вдруг неожиданно для себя самой сказала я.

— А вы обещаете, что будете привозить его с собой всякий раз, как надумаете приехать в гости? — спросила Элли.

— Непременно. — Рыжий котенок, не подозревая, что решается его судьба, лежал на спине и безмятежно жевал мой палец. — Как мы его назовем?

— Как насчет Эгги? Он ведь один любил холодные яйца.

— Хмм… честно говоря, я рассчитывала назвать его более звучно. Бертрам, например, или Хьюго. Нет, нет, придумала! Назову его, пожалуй, лорд Фредерик Верисопт. В романе Николас Никклби[24] есть такой герой. А коротко будет Фредди.

От пасхальных каникул в школе оставалась всего одна неделя, поэтому я свозила Элли в магазин и купила ей школьную форму — пусть и подержанная, зато она сидела на ней, как положено. После этого мы еще раз съездили в Уинкли и приобрели еще одну пару туфель и пару простых «лодочек» синего цвета в тон платью. На следующий день мы с ней отвезли Вильяма в больницу, где ему сняли тяжелый гипс, заменив его легкой лангеткой.

Новая, легкая лангетка привела Вильяма в полный восторг, тем более что теперь он мог даже слегка наступать на ногу. Рентгеновский снимок показал, что кость срастается хорошо.

— Не то чтобы я так уж торопился встать на ноги, — хмыкнул он, энергично налегая на костыли, когда мы с ним уже шли по коридору. — После того как я провалялся в постели все каникулы, было бы только справедливо хоть немного пропустить школу.

Домой мы вернулись к чаю. Роберт, увидев, что мы приехали, вышел из сада.

— Кстати, у меня для вас хорошие новости, — сказал он. (Я с любовью смотрела на слегка обозначившийся у него пухлый живот — беда была в том, что в Роберте мне нравилось абсолютно все, даже живот.) — Сегодня утром я звонил директору школы Чалдикоттс. Одному из их мальчиков пришлось неожиданно вернуться в Сингапур, и у них освободилось место. Нужно приехать к ним в эту пятницу, сдать вступительный экзамен. Если все будет нормально, они тебя возьмут. А выходные будешь проводить дома.

— О нет! Я буду страшно скучать по тебе! — со слезами на глазах закричала Элли. Но Вильям, лицо которого попеременно то краснело, то бледнело, был слишком поглощен мыслями о том, как изменится его жизнь, чтобы заметить слезы сестренки.

— Вильяму нужно обязательно заниматься живописью, — вмешалась я, забрав у Элли кекс и положив его обратно в банку.

— Правда? Он настолько хорошо рисует?

— Достаточно хорошо, по-моему, чтобы хотя бы попробовать. Конечно, многое будет зависеть от того, сдаст ли он экзамены. Нужно узнать, когда они проводятся и постараться, чтобы Вильям обязательно был в списке экзаменующихся.

Про себя я подумала, что насчет этого можно не волноваться — экзамен по рисованию при его-то способностях Вильям сдаст с завязанными глазами. Дети вышли из дома — Элли объявила, что пора кормить Бути и оставшихся двух котят, а Вильяму не терпелось попрактиковаться ходить с лангеткой. Почти сразу же появилась Мин, вяло сказала, что не голодна, а потому есть не будет. Вид у нее был усталый.

— Почти закончила, — буркнула она, когда я спросила, как движется книга. — Думаю, завтра допишу последнюю страницу Господи, голова просто раскалывается!

Пока Роберт рассказывал ей, что Вильяма согласились принять в Чалдикоттс, я отыскала ей аспирин. Естественно, Мин страшно обрадовалась, но лицо у нее по-прежнему оставалось землисто-бледным.

— Может, тебе не стоит сегодня больше работать? Давай немного покопаемся в саду, — предложила я. — Я как раз собиралась повыдергать из кустов конский щавель. А потом, если хочешь, могу показать тебе, как поливать в теплице, так что потом, когда я уеду, у тебя не будет никаких хлопот.

— Ты уезжаешь? — Оба — и Роберт и Мин — смотрели на меня с таким изумлением, словно для них это было как гром с ясного неба.

— Конечно. На следующий день после вашего приема. Господи, что вы так удивляетесь? Я ведь только приехала помочь Мин, пока она не закончит книгу. Ну, а теперь, когда она ее дописала… точнее, вот-вот допишет… словом, мне пора возвращаться домой.

Роберт молча разглядывал содержимое своей чашки.

— Ладно, пошли. Нужно покончить с прополкой, пока еще достаточно света, — сказала я, начиная убирать со стола.

На следующий день мы отослали рукопись Мин. В тот же самый вечер мистер Лидделл, ректор, пригласил нас на коктейль. К телефону подошла Мин и по поводу приглашения высказалась весьма туманно. В результате мы безбожно опоздали. И ко всему прочему, оказалось, что мы приглашены не одни.

— Ух ты! Ты только посмотри на этот шикарный «астон-мартин»! — присвистнула Мин, когда мы подъехали к дому. — Интересно, чей он?

Я не очень удивилась, когда выяснилось, что машина принадлежит Чарльзу. Долго искать его мне не пришлось. Чарльз, как всегда элегантный, хоть и явился в простых джинсах и твидовом пиджаке поверх рубашки с расстегнутым воротом, стоял посреди комнаты. На руке у него висела какая-то долговязая, черноволосая девица с глазами, похожими на угольки, — ее бы можно было смело назвать хорошенькой, даже красивой, если бы не слишком крупный нос. Девица меня не волновала, но все же я вдруг обрадовалась, что в последнюю минуту решила облачиться в свое любимое платье из бледно-желтого шелка, облегавшее меня, как перчатка. Сюзанна (естественно, я тут же догадалась, что это она) явилась в полосатом красно-белом платье, едва прикрывавшем то место, откуда растут ноги, и с таким декольте, что было непонятно, на чем оно держится. В английском захолустье, да еще в доме ректора, подобный наряд выглядел на редкость вульгарно.

Сделав вид, что не заметила эту парочку, я погрузилась в разговор с хозяином дома, мистером Лидделлом. Вдруг я почувствовала рядом чье-то присутствие.

— Привет, Чарльз, — воскликнула я, повернувшись к озадаченному ректору спиной (каюсь, это было весьма невежливо с моей стороны).

Чарльз поцеловал меня в щеку — невероятная дерзость с его стороны, учитывая, что Сюзанна ни на минуту не спускала с него глаз. А ее глазки, острые, точно миниатюрные буравчики, вонзились в нас с такой силой, что я даже испугалась, как бы она не просверлила в нас дыру. В эту минуту она как раз разговаривала с Робертом на другом конце комнаты.

— Ты выглядишь просто очаровательно. — Ты на меня не сердишься? — невозмутимо спросил Чарльз.

— Я? Конечно, нет. А с чего я должна сердиться?

— Ну, хотя бы потому, что я не позвонил.

— Я не сержусь. Конечно, сначала я была слегка разочарована… но потом… потом благодарна тебе.

— О! Значит, ты все-таки рассердилась!

— Нет. По-настоящему — нет.

Кстати, это была чистая правда. Все эти недели я действительно почти не вспоминала о нем.

— У меня не было ни одной минуты свободной.

— Я так и поняла, — кивнула я, выразительно глянув на Сюзанну.

— Да, это Сюзанна. Помнишь, я тебе о ней рассказывал. В то утро, когда я вернулся от тебя в Майлкросс-парк, она свалилась мне как снег на голову. Я и знать не знал, что она в Англии.

— Детей она тоже привезла?

Удар попал в цель. До сих пор мне еще ни разу не доводилось видеть, чтобы Чарльз растерялся, и сейчас я откровенно наслаждалась. Лицо у него потемнело от злости.

— Откуда ты знаешь?

— Сюзанна позвонила мне сразу же, как только ты уехал.

— О господи! — Он провел ладонью по лицу, словно стряхивая невидимую паутину. Потом сморщился. — Эта женщина — точно пушечное ядро у меня на ноге! Добралась до меня даже в Англии!

— Не надо было крутить с ней роман, когда вернулся в Южную Африку. Так что сам виноват. Впрочем, это не мое дело.

— А я и не собирался! — задиристо бросил он. — Кто-то ей разболтал, что я вернулся, и она сразу примчалась. А потом… потом соблазнила меня. Честное слово, у меня не было ни единого шанса. Я просто не мог устоять!

Я рассмеялась:

— Скажи честно, Чарльз, а ты вообще можешь устоять перед какой-нибудь женщиной?

Он тоже засмеялся. На лице у него было написано облегчение. Видимо, Чарльз не ожидал, что после всего этого я встречу его так спокойно и по-дружески.

— Конечно — если она страшна как смертный грех.

Вдруг Сюзанна повернулась и решительно направилась к нам. Не сказав ни слова, она взяла Чарльза за руку и с нескрываемой враждебностью оглядела меня с ног до головы. Теперь, когда она была так близко, было видно, что кожа у нее очень смуглая, но даже под слоем загара бросалось в глаза, какая она неровная, с расширенными порами. Не помог даже щедрой рукой нанесенный макияж. Было очевидно, что она уже здорово выпила.

— Привет. Меня зовут Диана Фэйрфакс, — сказала я, видя, что Чарльз все никак не может решиться представить нас друг другу.

Лицо Сюзанны будто заледенело. Мне показалось, она не верит собственным ушам.

— О… но мне казалось, вы живете в Кембридже!

Голос ее, низкий и волнующий, обладал какой-то удивительной мягкостью и производил завораживающее впечатление. Он до странности не вязался с вульгарным обликом этой женщины.

— Так оно и есть. Я приехала погостить у друзей.

— Иисусе! Куда ни плюнь, попадешь в очередную шлюху Чарльза!

— Привет, Чарльз! Какой приятный сюрприз! — прощебетала Мин. Я даже не заметила, как она подошла. — Не знала, что вы будете здесь. Без очков я не вижу дальше собственного носа, но никогда их не ношу — только когда работаю. Тщеславие — моя маленькая слабость.

— Привет, Мин. — Чарльз поцеловал ее в щеку. — Как пишется?

Это было настолько характерно для Чарльза — помнить такие вещи, — что я улыбнулась про себя. Кстати, думаю, в этом и крылся секрет его обаяния.

— Закончила! — похвасталась Мин. — И прямо сегодня отослала в издательство. Чувствую себя как кошка, чьих котят раздали — такая же неприкаянная. Странное чувство — не знаешь, куда себя деть.

— А вы, наверное, еще одна его шлюха? Ну, Чарльза, я имею в виду? — влезла Сюзанна. В ее низком, воркующем голосе явственно слышалась презрительная насмешка.

— Хм… нет. Увы — нет. — Если Сюзанна рассчитывала вышибить Мин из седла, то та обманула ее ожидания.

— Ну и женщина! — прошептала Мин, когда мы отошли. — Я уж думала, она сейчас вонзит в тебя свои клыки и растерзает в клочья! Так вот она какая — эта его любовница! Жуткая особа! Бедняжка Чарльз — он этого не заслужил!

Мин подвела меня к седовласому, чуть сутуловатому мужчине. Это был Мартин Дойс, деревенский врач.

— Я заметил вас, как только вы вошли, — сказал он, обращаясь ко мне. На губах его появилась улыбка. — Слава богу, я уже достаточно стар, чтобы любоваться красивой женщиной, не вызывая ни в ком ревности.

— Это плохо или хорошо? — рассмеялась я.

— В целом, наверное, неплохо. Старость мне по душе. Теперь я по крайней мере знаю, что доставляет мне огорчение, и могу этого избежать.

— Да? А вот я часто чувствую себя несчастной и боюсь, что буду чувствовать еще не раз, — ответила я. И даже сама удивилась — такая откровенность была совсем не в моих привычках. Впрочем, Мин уже ускользнула, заметив в толпе кого-то из знакомых, так что ничто не мешало мне быть откровенной.

— Знаете, я знал многих совершенно счастливых людей — я говорю о нашем захолустье, — которые жили в полной нищете. Фермеры, сезонные рабочие, к примеру… Правда, это было довольно давно. Такое понятие, как достойная бедность, в наши дни отошло уже в область преданий. Ну-с, что касается вас, моя юная леди, то выглядите вы на редкость здоровой. Стало быть, умирать не собираетесь. Тогда причины может быть только две: либо кто-то из ваших близких доживает последние дни, либо несчастная любовь. Думаю, последнее.

— Да. Вы угадали.

— Вы ведь не замужем?

— Нет.

— Значит, он женат?

— Да.

— И счастливо?

— Да. На самом деле. Во всяком случае, так мне всегда казалось.

— Однако теперь он находит вас привлекательнее собственной жены. И что же ему так понравилось? Форма вашего носа изящнее, чем у нее? Или ваши шутки смешнее?

Я расхохоталась.

— Держу пари, так оно и есть. Послушайтесь моего совета, юная леди. Бросьте его! Иначе вам придется обманывать себя и обманывать его, повторять, что, несмотря ни на что, вы очень счастливы. И так все время. Оно того не стоит, уж вы мне поверьте.

— Кто та черноглазая женщина в полосатом платье? — с любопытством спросил подошедший к нам Роберт.

— Это Сюзанна, бывшая любовница Чарльза, — поспешно объяснила я, стремясь развеять все подозрения на наш счет, которые могли бы появиться у Роберта, пристально наблюдавшего за мной во время нашего тет-а-тета с Чарльзом. — Кажется, у нее от него двое детей.

— Похожа на скаковую лошадь, пущенную на племя, — хмыкнула Мин.

Мартин Дойс задумчиво разглядывал Сюзанну.

— Вот и еще один бедняга, который имел глупость влюбиться в неподходящую женщину, — пробормотал он.

— Еще один? — удивилась Мин.

У меня перехватило дыхание, но старый врач умел держать язык за зубами.

— Мартин тоже приедет к нам на вечер, — объявила Мин, когда мы уже возвращались домой. — Ах да, я еще пригласила Чарльза. Надеюсь, у него хватит ума не брать с собой эту девицу.

— Я тоже на это надеюсь, — проворчал Роберт.

После вступительного экзамена в Чалдикоттс, куда Вильяма возил Роберт, мальчик вернулся усталый и не очень довольный. Зато Роберт был в полном восторге.

— Видели бы вы их библиотеку! А зал, где проходят занятия живописью! Студии, студии… класс рисования, класс скульптуры, класс керамики, и так без конца. И директор мне понравился. Бездна юмора, знаете ли!

— Только экзамен был очень трудный, — уныло протянул Вильям. — Физику я вообще не сделал. Мы этого еще не проходили. Наверное, я жутко отстал.

— Ну, есть и другие школы, — бодро сказал Роберт. — В конце концов, свет клином не сошелся на Чалдикоттсе.

— Поклянись, что не расстроишься, если я не поступлю, — с тревогой в голосе взмолился Вильям.

— Чтоб я сдох! Перережьте мне глотку, если я совру! Клянусь, что так оно и будет!

Голос Роберта звучал настолько убедительно, что даже я поверила, хотя и знала совершенно точно, что душа у него не на месте. Как вскоре выяснилось, я не ошиблась. Когда на следующее утро Роберт спустился вниз, он сиял. Оказывается, позвонил директор — сказать, что Вильяма взяли. Он прекрасно ответил на все вопросы по классической и современной истории и по английской литературе тоже, а посему они решили взять его на освободившееся место.

— Но они хотят, чтобы во время летних каникул ты подтянул математику с физикой, — добавил Роберт. — Ты не возражаешь?

— В общем-то, возражаю, но дело того стоит, — кивнул Вильям. Потом схватил костыли и заковылял во двор.

У Роберта отвисла челюсть. Чувствовалось, что он страшно разочарован.

— Мне казалось, он обрадуется…

— Конечно, он обрадовался, — вступилась я. — Обрадовался даже больше, чем ты можешь себе вообразить. Он очень переживал, только не хотел этого показывать. Вильяму очень хочется научиться держать свои чувства в узде.

— Похоже, ты лучше знаешь наших детей, чем мы сами, — вздохнул он, катая по столу мою ручку.

Я со стыдом была вынуждена признаться себе, что слова «наши» и «мы» заставили меня поморщиться.

— Именно потому, что они не мои, я и могу видеть их такими, какие они есть, с достоинствами и недостатками.

— По-моему, пора тебе завести собственных детей, — с улыбкой продолжал Роберт. — Из тебя получится замечательная мать.

Я почувствовала, как у меня задрожала нижняя губа — как у обиженного ребенка. Спокойствие, с которым он говорил о подобных вещах, заставило меня вздрогнуть от боли. Казалось, речь идет о каком-то неодушевленном предмете.

— Дорогая… — Его рука легла на мою, и я почувствовала горячее пожатие его пальцев. — Прости, я совсем не имел в виду… Господи, да как у меня язык повернулся?! Идиот! Я люблю тебя! О нет, какая мука! Если бы я знал, что делать!

Услышав, как скрипнула дверь, я поспешно загремела крышкой чайника, незаметно смахнув с ресниц слезы.

— Вильяма приняли в Чалдикоттс, — услышала я голос Роберта.

— О, чудесно! Какое облегчение! Милый мальчик! — причитала Мин. — А где он сам?

— Вышел во двор.

— Пойду отыщу его.

Она выбежала за дверь.

— Я причинил тебе боль… сделал тебя несчастной, — пробормотал Роберт. — Прости меня. Может, тебе станет легче, если я скажу, что так же несчастен, как и ты.

— Да. — Подойдя к двери, я открыла ее и свистнула Хэм. — Да. Мне уже намного легче. Если что и могло доставить мне радость, так только это. Извини, пойду-ка я погуляю. Одна.

Все следующие дни были до предела заполнены повседневными хлопотами. У меня просто не было времени чувствовать себя несчастной. Первым делом мы с Мин взяли детей и вместе с ними съездили в школьный магазин в Чалдикоттсе, просадив там кучу денег на школьную форму. Вечер этого дня и весь следующий ушли на то, чтобы вышить бесчисленные метки. Мы занимались этим до тех пор, пока у нас не заломило глаза. Но стоило нам зажмуриться, как имя Вильям Р. Вестон вспыхивало у нас перед глазами. После этого пришлось съездить в Уинкли — купить непромокаемый мешочек для губки, халат, несколько пижам, тапочки, полотенца, нижнее белье и носки.

Наконец с этим было покончено, и я, облегченно вздохнув, принялась закупать продукты для званого вечера, который должен был состояться через два дня. Естественно, я попыталась привлечь к этому Мин, но она решительно отказалась, мотивировав это тем, что я куда лучше знаю, что нам может понадобиться. Роберт же вообще не проявил к этому ни малейшего интереса, подчеркнуто держась в стороне. Поэтому я прямо с утра отправилась в Уинкли и накупила целую груду коробок со свежими фруктами и овощами. В тот же день вечером я сделала ветчину персиль, отварила лососину и запекла в духовке огромный кусок говядины. Потом испекла три торта с персиками и миндалем, три пирога и гору меренг. Мин, с энтузиазмом взявшись мне помогать, перечистила кучу картошки, после чего бросилась пересчитывать вилки, ножи и тарелки. Миссис Баттер мыла бокалы, соусники, кофейные чашки, а покончив с этим, взялась гладить салфетки. Элли, вернувшись из школы около четырех, нашла нас в библиотеке, куда мы укрылись выпить по бокалу шампанского.

— Это уже становится нездоровой привычкой, — заявила Мин. — Как прошел день, дорогая? Надеюсь, удачно?

— В общем… да, — Элли как-то неуверенно кивнула, словно до сих пор не могла прийти в себя — Все в один голос удивлялись, как я похудела и какая у меня потрясающая стрижка. А Полли Саксби спросила, где я купила такие туфли, так они ей понравились. Сказала, что непременно купит себе такие же. Но, самое главное, Патриция Уигэн попросила Аннету Дру поменяться со мной местами, поскольку ей хочется сидеть со мной за одной партой! Знаешь, мамочка, у Патриции такие светлые кудряшки, а на зубах — скобки. И она очень хорошенькая!

Тут зазвонил телефон. Я сказала, что подойду.

— Это Френсис Бенсон. — Наступила короткая пауза. — Мать Джеральда.

— О… миссис Бенсон. — Я мучительно гадала, что сказать. — Это Диана Фэйрфакс. Наверное, вы хотите поговорить с Робертом?

Я бросилась искать Роберта. Разговор длился долго. В конце концов он вернулся на кухню, зевнул и с усталым видом сказал, что мать Джеральда пригласила его в субботу вечером приехать к ней в Хэмпсток, и он согласился.

— Ой, но ведь в субботу же у нас званый вечер! — всполошилась Мин.

«И мой последний вечер в Вестон-холле», — подумала я про себя. Но предпочла промолчать.

На следующий день, накануне торжества, я взялась украшать дом к празднику. Белые скатерти, сверкающий хрусталь и масса ароматных цветов немного разогнали унылый сумрак столовой. Оставалось еще украсить ветками и плющом деревянные потолочины. Поскольку столовая была самой большой комнатой в доме, я рассчитывала, что мы вначале поднимемся сюда, чтобы выпить по коктейлю. Мне безумно хотелось воссоздать сказочную атмосферу волшебного леса, а для этой цели лиственный шатер подходил лучше всего. Будь сейчас сочельник, я бы развесила между ветвей гирлянды фонариков, но на дворе стоял май. Поэтому, слегка остудив свое разгулявшееся воображение, я решила ограничиться охапками орешника, цветущего боярышника и бука.

— Боже милостивый! Что здесь происходит?! Какой-то дикарский праздник? Интересно! Что ж, может, мы все-таки не зря тащились в такую даль?

Опустив глаза, я увидела, как голова Роберта повернулась в сторону двери. Я спустилась на пару ступенек, чтобы убедиться, не обманывает ли меня слух. На пороге комнаты в эффектной позе, с длинной сигаретой стояла моя матушка.

От удивления я едва не свалилась с лестницы. На голове у матери красовалась шапочка из шкуры снежного леопарда — это в мае-то месяце! — что несколько странно смотрелось рядом с платьем цвета спелого апельсина. До невозможности короткое, оно обтягивало ее, как перчатка, — впрочем, для шестидесяти лет мать сохранилась просто великолепно, и ее фигуре могли позавидовать многие женщины. Огромный вырез и короткий подол открывали загорелую до черноты кожу, а на ногах красовались открытые туфельки на высоченной шпильке. Гладко зачесанные назад темно-каштановые волосы, блестящие, точно драгоценный черепаховый панцирь, спускались почти до плеч.

Я поспешно спустилась с лестницы.

— Ах, Диана, я так и подумала, что ты здесь. Мне пришлось идти со станции пешком — как на грех, не оказалось ни одного такси. Устала как собака. Пошли кого-нибудь за моими вещами.

— Мама, познакомься. Это Роберт Вестон, муж Мин. Роберт, это моя мать, Бэмби… эээ…

Я замялась, не зная, какую фамилию назвать — они менялись так же часто, как и мужчины в ее жизни, так что я никогда даже не старалась их упомнить.

— Водхерст. Как поживаете?

Она с томным видом протянула ему сморщенную коричневую лапку, блеснув ослепительно-белыми зубами, обошедшимися кому-то в целое состояние.

— Стало быть, вы мать Дианы, — приветливо сказал он. — Как вы сказали… Бэмби?

— Да, глупое прозвище, верно? Но меня все так зовут.

Настоящее имя моей матери было Бренда, но она перестала пользоваться им много лет назад.

— Ты не говорила, что приедешь, — довольно резко вмешалась я. Каюсь, я была недовольна и даже не пыталась этого скрыть.

— Дорогая, я знаю. Это был, так сказать, внезапный порыв. Ты ведь помнишь, я ужасно импульсивна. Ничего не могла с собой поделать. — Мать метнула в сторону Роберта кокетливый взгляд.

— Надеюсь, вы не позволите моей дочери выставить меня за дверь, а, Роберт? Могу я называть вас просто по имени? Ах, она так любит командовать… с детства любила. Никогда не подумаешь, что она моя дочь.

«Ах ты обманщица!» — разозлилась я, вспомнив опухшее лицо и костлявые пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в бутылку водки. Естественно, я ничего не сказала, только терпеливо улыбнулась. В эту минуту, держа в руках поднос с ложками, в комнату влетела Мин. Заметив мою мать, она приросла к полу, словно увидев привидение. Потом растерянно оглянулась на меня.

— Мама, ты ведь помнишь Мин, правда? Дорогая, мама заехала ненадолго повидаться. Кстати, ты ведь так и не сказала, куда ты собралась на этот раз.

— Ах, Мин! Ну конечно! Как чудесно снова увидеть вас! Господи, сколько же лет прошло… неужели двадцать?! Помню, когда мы виделись в последний раз, вы, наши милые умницы, как раз собирались… в Оксфорд, кажется?

— Господи, вот так сюрприз! Привет, Бимбо! Как вы загорели! И какое очаровательное платье! Может быть, останетесь к обеду?

— Бэмби, дорогая, — вздрогнула мать, с трудом умудрившись сохранить самообладание, хотя гордость ее от такого щелчка, вероятно, пострадала изрядно. Я заметила, как Роберт закусил губу, чтобы не рассмеяться. — Ах, какая вы милая… впрочем, как всегда. И выглядите… — Конечно, я бы с удовольствием осталась к обеду. Эээ… боюсь, что вам придется терпеть мое присутствие несколько дольше. Видите ли, мои коварные друзья бросили меня, и теперь вы видите перед собой бездомную, без крыши над головой, несчастную путешественницу. Вообще-то я настоящая цыганка, вечно кочую туда-сюда, могу разбить свой походный шатер где угодно. Не то, что Диана — та непременно заручится согласием какого-нибудь Колфакса или Фаулера отделать ее спальню и только потом снизойдет до того, чтобы провести там ночь.

— Знаю, — рассмеялась Мин. — Представляю, как ей тут тяжело. Небось, корчится, словно грешник в аду.

— Правда?

Лицо моей матушки, никогда не утруждавшей себя чтением чего-то серьезного, стало озадаченным.

— Боюсь, вынуждена тебя разочаровать. Сегодня Мин с Робертом дают званый вечер, и в доме не будет… — начала я.

— Конечно, оставайтесь, Бэмби, — решительно перебила меня Мин. — Мы с радостью вас приютим. Конечно, из-за этого вечера в доме все вверх дном, но, надеюсь, это вас не пугает?

Роберта тут же отправили на станцию за ее вещами. Он пообещал заодно заехать к Вивьен и привезти домой Вильяма. Бабушка с внуком с утра играли в карты, отпуская в адрес друг друга колкости и язвительные замечания. Впрочем, обоим это нравилось. А я, вернувшись на кухню, поставила на стол еще один прибор. У меня было такое чувство, словно я потерпела сокрушительное поражение.

Глава 25

Утро того дня, когда мы ждали гостей, выдалось ясным и каким-то неестественно жарким. Миссис Баттер зловеще качала головой, предрекая грозу и прочие ужасы.

— Недаром люди говорят, жара в мае — не к добру. Вот попомните мои слова!

Я начала серьезно опасаться, что с головой у старушки не все в порядке. Все утро она трудилась как каторжная, вымыла каждый уголок, куда, по ее мнению, могли случайно забрести гости. Впрочем, мне было не до нее — я приготовила два громадных соусника: один с майонезом, другой — с голландским соусом из масла, желтков и лимонного сока. Пока Мин под моим присмотром чистила овощи для бесчисленных салатов, сама я взбила сливки и занялась меренгами. Элли, упросившая нас поручить что-нибудь и ей, тщательно почистила сельдерей и помидоры и порезала их аккуратными ломтиками. Она уже схватилась за огурцы, но Мин решительно отобрала у нее нож, сказав, что займется ими сама, иначе Элли, чего доброго, останется без пальцев. Естественно, закончилось все это именно так, как и должно было — буквально через пару минут Мин полоснула себя ножом по пальцам. Пришлось выбросить то, что она уже успела нарезать, поскольку она умудрилась залить все вокруг кровью. Остальные огурцы Элли докрошила уже без всяких происшествий.

До того времени как должны были начать съезжаться гости, оставался еще час. Выложенный на противни картофель только ждал, чтобы включили печку, а все остальное было уже готово. Вильям и Элли попеременно ходили в столовую полюбоваться накрытым столом, и при этом норовили украдкой что-нибудь стянуть. Мин переоделась во что-то ярко-желтое. Платье было просто очаровательное, жаль только, что мятых складок на нем было куда больше, чем полагалось. Она решительно отказалась позволить мне его погладить. Облачившийся в синюю рубашку и новые вельветовые брюки Роберт выглядел на удивление элегантным. Я сама как раз собиралась переодеться, когда неожиданно появилась моя мать в каком-то платье из белого пике, таком коротком, что оно, на мой взгляд, куда больше подошло бы теннисистке. Волосы ее были гладко причесаны, макияж нанесен умелой рукой — может быть, чересчур щедро, зато теперь по крайней мере не было заметно темных кругов у нее под глазами.

— Ой, неужели я пропустила завтрак?

— Опоздала на три часа, — бросила я. — Так что теперь жди обеда.

Мы вместе с Элли поднялись наверх переодеться к обеду. Она упросила меня никому не рассказывать о ее новом платье, поэтому я повесила его в свой шкаф. Она влезла в колготки, и я натянула платье ей через голову. Простой, но элегантный покрой чрезвычайно шел Элли. Заметив, что у нее на лице еще осталось несколько подсохших пятнышек, я заботливо замазала их корректирующим карандашом. Элли приплясывала на месте от нетерпения. Вырвавшись у меня из рук, она бросилась к висевшему на стене треснутому зеркалу и застыла, словно пригвожденная к месту. Можно было подумать, она увидела себя в первый раз. Мне вдруг вспомнилось, как я сама еще совсем маленькой карабкалась на стул, чтобы полюбоваться собой в зеркале, которое стояло на туалетном столике моей матери и решить наконец, хорошенькая я или нет. Мне кажется, именно тогда я начала думать, что мне там не место. Я впервые почувствовала себя личностью. Я много раз любовалась собой в зеркало, но так и не смогла решить, понравится ли другим то, что я видела в нем, или нет.

Поколебавшись немного, я надела простое темно-красное платье с короткими рукавами и низким вырезом на груди. Потом свернула волосы в тугой узел и, с трудом протиснувшись мимо Элли, подвела губы темной помадой и слегка подкрасила ресницы. Темно-алый цвет губной помады прекрасно гармонировал с моей бледной кожей и темными волосами.

Вниз мы спустились вместе. Роберт, держа в руках бокал с вином, топтался в холле. Моя мать, лихорадочно размахивая руками, что-то ему рассказывала, а он вежливо слушал. Увидев нас, он моментально забыл о ее существовании и уставился на меня с каким-то голодным выражением в глазах.

Моя мать, замолчав на полуслове, сердито обернулась. Взгляд ее перебегал от меня к Роберту и обратно, и по выражению ее лица я быстро догадалась, что случилось именно то, чего я так боялась. Она явно начала догадываться о том, куда ветер дует. Для меня всегда было загадкой, как это у нее получалось. При всей своей очевидной глупости, она имела просто поразительный нюх на такие вещи!

— Ну, что вы думаете о своей очаровательной дочери? — спросила я, выталкивая вперед Элли.

— Поражен! — покачал головой Роберт. — Это что, новое платье? Оно ей очень идет… такое элегантное…

Роберт обошел вокруг Элли, и, глядя на ее лицо, сияющее, счастливое и в то же время трогательно-невинное, я вдруг почувствовала комок в горле. В этот момент я бы отдала все на свете, лишь бы она была моей дочерью. Нашей — моей и Роберта. На пороге появилась миссис Баттер — дивное видение в облаках розового газа. Но лицо у нее было смущенное.

— Кажется, вы попросили меня приглядеть за чем-то, мисс Фэйрфакс, но, будь я проклята, если я помню, за чем именно.

— Картошка в духовке, она еще не готова. — Взяв миссис Баттер под руку, я решительно увлекла ее на кухню. И тут же заметила, что все ее худенькое тело дрожит как от сильного холода. — Ну-ка давайте посмотрим, как она там. Послушайте, миссис Баттер, с вами все в порядке? — Миссис Баттер судорожно закивала в ответ, блестящий бант в ее волосах запрыгал и затрясся. — Ладно, раз уж я все равно здесь, посмотрю сама. Ага, кажется, картошка уже готова. Надо ее вынуть.

Миссис Баттер трясущимися руками принялась ее доставать и, конечно, уронила. Парочка картофелин весело запрыгала по полу. Ерунда, конечно, но она почему-то страшно расстроилась. К тому времени как мне удалось ее успокоить и уговорить выпить по бокалу шампанского, гости уже начали съезжаться.

Было уже достаточно тепло, так что входную дверь решено было оставить открытой. Вдосталь налюбовавшись переплетением веток над головой, приступили к коктейлям. Вскоре вокруг стоял ровный гул голосов. Я не входила — мне куда больше нравилось играть роль наблюдателя, подглядывая за ними из-за двери столовой, куда я забежала проверить, хорошо ли украшены салаты. Мне бросилось в глаза лицо Вивьен. Либо лишай прошел, либо она просто умело накрасилась. Она о чем-то увлеченно беседовала с Мартином Дойсом, местным доктором. Гарольд Лидделл тоже приехал. Он разговаривал с моей матушкой. Я страшно удивилась, не понимая, что у них может быть общего.

— Волшебное преображение Элинор — ваша заслуга? Из уродливой куколки вылупилась восхитительная бабочка! — произнес над моим ухом чей-то голос.

За моей спиной стоял Мартин Дойс.

— Она действительно очаровательна, не так ли?

— Прелестна! И выглядит намного счастливее, чем прежде. Но вы не ответили на мой вопрос.

— Ну, скажем так — я тоже приложила к этому руку.

— Меня беспокоит Мин… она единственная из всех вас выглядит несчастной. Это же просто бросается в глаза. Конечно, я не спрашиваю, в чем тут дело. Но мне она нравится, и я искренне надеюсь, что она расскажет мне об этом сама.

Я украдкой покосилась на Мин. Неужели Мартин Дойс прав? Мин стояла, окруженная другими гостями, и оживленно жестикулировала, рассказывая им о чем-то. Честно говоря, я не заметила в ней ничего особенного. И так ему и сказала.

— Ммм… не думаю, что я ошибаюсь. — Мартин одним глотком осушил бокал. — Вивьен как всегда невозможна. Ведет себя отвратительно, но другой такой на свете нет. — Он вдруг рассмеялся. — Кто-то сегодня спросил меня, правда ли, что она мать Гарри Хинда. Боюсь, эту сплетню пустила сама Вивьен. Интересно, что за игру она затеяла на этот раз?

— Вы хотите сказать, это неправда?!

— Полный вздор! Я сам принимал Гарри Хинда. И уж если кто и знает наверняка, то это я. Интересно, зачем ей это понадобилось, вы не знаете? Решила привлечь к себе внимание?

Я покосилась на Вивьен. С выражением усталой скуки на худощавом красивом лице она молча слушала, что говорит ей высокий мужчина, судя по его выправке, отставной военный.

— Представления не имею, — отозвалась я.

Видимо, она почувствовала, что за ней наблюдают, потому что повернула голову в нашу сторону. Серебряная шапочка ее коротко стриженных волос среди прямых, длинных «каре», которыми щеголяли почти все дамы за сорок, сразу бросалась в глаза. Она направилась к нам, высокомерно не заметив, что ее собеседник так и остался стоять с открытым ртом.

— Привет, Делия. Привет, Мартин.

— Здравствуй, Вив.

Она небрежно клюнула его в щеку. В этом была некая интимность, подсказавшая мне, что эти двое прежде, несомненно, были любовниками.

— Не называй меня так. Ты же знаешь, как я ненавижу это имя.

— Нет, я помню, — мягко проговорил он.

— Лоренс такой зануда. Не выношу его! Мартин, прикури мне сигарету.

— Он как раз смотрит на нас. Держу пари, ты его здорово обидела. — Мартин протянул ей зажженную сигарету. — Послушай, Вив, ты не заслуживаешь иметь друзей. И боюсь, очень скоро их у тебя не останется. Ладно, я с ним поговорю.

Вивьен пожала плечами и принялась критически разглядывать украшавшую потолок зелень.

— Чувствуется, что вы приложили к этому руку, Делия. Прекрасный вечер. Совсем не похоже на Мин. Сдается мне, она сделала глупость, когда попыталась возобновить вашу дружбу, не так ли? Не очень-то удачная мысль, по-моему.

В какой-то степени мы обе сделали глупость, подумала я. Но обсуждать это с Вивьен у меня не было ни малейшего желания. Вдруг мне вспомнилась старая поговорка о том, что лучшая защита — это нападение, и я ринулась в атаку.

— Почему вы позволили Мин думать, что Гарри Хинд — ваш сын?

— Меня это забавляло. — На губах Вивьен появилась загадочная улыбка. — А если честно, мне просто нужен был предлог дать Роберту денег на школу для Вильяма. Из них он больше всех похож на меня. Поэтому на него мне денег не жалко.

— Но почему вы тогда просто не могли предложить Роберту деньги?

— О, как же вы любите всюду совать свой нос! Не хотелось, и все! Если хотите знать, Роберт для меня — сплошное разочарование. Он никогда особенно меня не любил. А после того как женился, я вообще его не узнаю. Стал похож на удалившегося от дел государственного деятеля — этакий спесивый, надутый индюк. А мне нравится чувствовать свою власть. Ну, а теперь, — она заговорщически понизила голос, — когда у вас с ним роман, наверное, он подумывает о том, чтобы… как это сейчас говорят… дать деру?

— Вивьен, как вам не стыдно! Прекратите говорить пошлости! — разъярилась вдруг я.

— Кстати, а кто эта женщина? Вон та, одетая, как подросток, хотя на вид она старше самого Мафусаила? Типичная старая проститутка! Хотя она уже успела так наклюкаться, что ее заберет первая же патрульная машина, если ей вздумается в таком виде выползти на панель.

— Это моя мать.

Брови Вивьен взлетели вверх, и ее сходство с Робертом снова бросилось мне в глаза.

— Правда?! Какой ужас! Боже мой, Диана, я искренне вам сочувствую!

— Спасибо.

Как раз в этот момент моя матушка проделала хорошо знакомый мне трюк. Не знаю, как это у нее получалось… легкое, почти незаметное движение плеч, и ее загоревшая до черноты пышная грудь заволновалась, словно море в грозу, бурно вздымаясь под завороженным взглядом ее собеседника. Вивьен негодующе фыркнула. Головы все повернулись в нашу сторону.

— Сил нет смотреть на подобное зрелище! — громогласно возмутилась Вивьен. — Подумать только — вы и она! Невероятно!

— Диана! — Сияя улыбкой, ко мне с распростертыми объятиями устремился Питер. — Как чудесно снова увидеть тебя, любовь моя! — громко воскликнул он. А уже на ухо тихонько добавил: — Господи, как это было ужасно! Ты просто вообразить себе не можешь, какое облегчение вновь оказаться рядом с нормальными, разумными людьми! Представляешь, Джорджио стянул у Джерри Добни кое-какие безделушки! Тот поднял страшный шум, и теперь его ищет полиция. Дорогая, нам пришлось бежать!

— О Питер, что ты говоришь?! Эээ… кстати, познакомься, это Вивьен Вестон, матушка Роберта. Вивьен, это Питер Голденбой.

— Прелестное имя, дорогая, — проворковал Питер, целуя Вивьен пальчики. — В точности как у кинозвезды. И так вам идет! — Питер повернулся ко мне. — Знаешь, что этот идиот стащил? Какие-то побрякушки вроде запонок… портсигар, еще что-то. И вдобавок набросок Гойи!

— Господи помилуй, Питер! — в ужасе зашептала я. — Так дальше продолжаться не может! Этот негодяй испортит тебе жизнь. Не можешь же ты теперь вечно скрываться!

— Теперь он для меня ничто. Сказать по правде, во всех других отношениях, кроме постели, от него всегда было больше беспокойства, чем пользы. И кстати, я не верю ни единому его слову насчет Корреджо.

Джорджио, войдя в дом вслед за Питером, прислонился к одной из колонн, оглядывая холодным, оценивающим взглядом всю компанию.

— Знаешь, оказывается, у него совершенно бешеный темперамент. Он поклялся, что прибьет меня, если мне вздумается его бросить! А ты ведь знаешь, как я ненавижу насилие! Я тут подумал… если мы вернемся назад в Лондон, может быть, там мне удастся от него ускользнуть. Незаметно затеряться в толпе, ну, ты понимаешь? В конце концов, у меня куча друзей, о которых он не знает. Я мог бы пока пожить у них. А как только он подыщет на мое место кого-то другого, естественно, с деньгами, кто согласится его содержать, — я спасен!

— Ох, Питер, все это так ужасно, просто передать тебе не могу! Бедный ты мой, бедный! Обещай, что в следующий раз будешь осторожнее, хорошо? Пусть это будет тебе уроком.

— Милая девочка, ты так тревожишься обо мне! — прошептал он, порывисто сжав мне руку. — Ну, а как насчет тебя, любовь моя? — Поинтересовался он, заметив направляющегося к нам Роберта. — Ты обещаешь, что в следующий раз тоже будешь осмотрительнее.

— Кажется, пришло время перекусить, — перебила его я, заметив, что миссис Баттер, держа перед собой блюдо с картофелем, нервной рысцой устремилась к столовой. — Роберт, приглашай всех к столу.

Следующие полчаса потребовали от меня напряжения всех сил, а поэтому пролетели незаметно. Уже почти покончив с лососем, изо всех сил стараясь перепилить твердый, как камень, хребет, я вдруг почувствовала, как по моей шее скользнули чьи-то губы.

— Привет, Чарльз, — не оглядываясь, бросила я.

— Как ты догадалась, что это я?

— Ну, знаешь ли, это было не трудно! В конце концов, большинство гостей я почти не знаю, так что вряд ли кому-то из них пришло бы в голову меня целовать. Особенно в шею. Отсюда вывод.

— Как приятно, что хотя бы в этом меня невозможно перепутать с другими! Позволь, я тебе помогу.

— Думаю, я заслужила небольшой отдых, — пробормотала я, благоговейно любуясь, как он ловко разделывает сочную розовую лососину.

Я уже повернулась, чтобы выйти, но тут рука Чарльза ухватила меня за запястье. Потом он слегка прикрыл дверь, так чтобы нас не было видно, и порывисто прижал меня к себе.

— Чарльз, что ты делаешь?! В конце концов, это званый вечер в приличном обществе, а не задний ряд какого-то дешевого кинотеатра!

— Кажется, ты забыла все, чему я тебя научил. Ну что ж, с удовольствием напомню тебе.

Его губы смяли мой рот. Я попыталась выкрутиться из его рук.

Это было не так-то просто — в особенности из-за того, что меня по-прежнему тянуло к нему. Но при мысли о том, чтобы пополнить собой нескончаемый список брошенных им любовниц, все внутри у меня взбунтовалось. Я совершенно не собиралась стать очередной его жертвой — даже если бы точно знала, что это излечит меня от любви к Роберту.

— Прекрати брыкаться.

Чарльз попытался было снова меня поцеловать, но я отвернулась.

— Не будь дурой, Диана! Клянусь, так оно и есть. Богом клянусь, я старался выкинуть тебя из головы… но когда в тот день встретил тебя у Лидделла, то понял, что все напрасно. Будь все проклято, Диана, ну, как ты не понимаешь?! Я влюбился в тебя как последний идиот!

В этот момент, держа в руках бутылку шампанского, в дверях появился Роберт. Можно было не сомневаться, что он слышал последние слова Чарльза. Остолбенев от изумления, он молча разглядывал нас, растерянно моргая глазами.

— Господи помилуй! — Он запнулся, и лицо его разом помертвело. Потом по нему пробежала судорога. — Дэйзи…

Говорить он не мог — только смотрел на меня жалким взглядом побитой собаки, не понимающей, за что ее наказали. Я затрясла головой. Чарльз пришел в себя первым. И резко отодвинулся.

— Что ж… вот, значит, как. — Голос его был ледяным, но я чувствовала, чего это ему стоило.

— Вот это да! — резко хохотнул он. — Теперь мне понятно… Бедная Мин! — Вы оба идиоты! — фыркнул Чарльз. И выскочил из комнаты.

— Ой, будет ли нам позволено отведать один из этих восхитительных пудингов? — Какая-то толстуха, жадно облизывая губы, просунула голову в дверь, пожирая глазами накрытый стол.

— Конечно, — вернувшись к столу, я принялась резать миндальный торт. — Что вам положить?

— Всего понемножку, пожалуйста.

Вслед за ней ко мне толпой повалили остальные, держа в руках тарелки и требуя, чтобы им тоже отрезали кусочек торта. Я украдкой выпила бокал шампанского и сразу же почувствовала себя лучше. Впрочем, после выпивки все, кажется, тоже подобрели. Я поднялась в студию и обнаружила на диване Вивьен в компании на редкость привлекательного темноволосого молодого человека. Они о чем-то разговаривали. Я заметила, что у юноши удивленный вид. Моя матушка, научившаяся чуть-чуть болтать по-итальянски, пока полгода жила в Тоскане с разорившимся скульптором, разговаривала с Джорджио, который пытался украдкой засунуть руку ей под платье. Я выразительно округлила глаза.

— А где Роберт? — шепнула Мин, подходя ко мне. — Мне казалось, он обещал подбросить миссис Баттер домой. Она, похоже, в полной прострации. Может, чересчур много выпила, как ты думаешь?

— Возможно. Впрочем, тут все, по-моему, немного перебрали.

— А почему ты такая грустная? Вообще говоря, если честно, мне тоже как-то не по себе. Странно… ведь вечер удался на славу. Как жаль…

— Милая, по-моему, ты чересчур много выпила. Ты хорошо себя чувствуешь?

— О, я тебя умоляю, только не занудствуй! Конечно, я чувствую себя хорошо!

Она резко повернулась и отошла, оставив меня удивленной и обиженной. Тут я заметила Роберта — он разливал по бокалам «сотерн».

— Вы отвезете миссис Баттер домой? Мин сказала, она выпила лишнего. А вино я разолью сама, — предложила я.

— А вы дождетесь меня?

— Понятия не имею. Не думаю, что нам стоит…

— Дорогая, не надо грустить. Я скоро вернусь. Нам обязательно надо поговорить.

Заметив, что дождь усиливается, я поднялась наверх прикрыть окно в своей комнате, чтобы не натекло на пол. Штора уже успела намокнуть, и под ней на полу растеклась огромная лужа.

— Спать еще рано, девочка, — бросила я Хэм, которая, увидев, что я ухожу, помчалась за мной. — Пойдем-ка лучше на кухню — посмотрим, не осталось ли для тебя кусочка говядины.

Я уже миновала зеленую комнату, где спала моя мать, когда моих ушей коснулся чей-то стон. Тяжелый вздох вырвался из моей груди — стало быть, ее все-таки стошнило! Ничего другого я и не ожидала. Я решительно забарабанила в дверь и, не дождавшись ответа, толкнула ее и вошла. Моя мать лежала на диване, задрав ноги чуть ли не выше головы, а обнаженный Джорджио, с ног до головы покрытый курчавой черной шерстью, вытворял с ней нечто такое, чему, на мой взгляд, и названия нет. Я бесшумно прикрыла дверь и сбежала вниз.

На меня навалилась беспросветная тоска. Было такое чувство, что в своей погоне за счастьем я потерпела фиаско. Я спустилась на кухню и принялась мыть посуду.

— А, вот ты где! Снова играешь в Золушку? — весело бросил заглянувший на кухню Питер. — Чудесный вечер! Какое счастье, что твоя матушка положила глаз на Джорджио. Если бы ты видела, как они смотрят друг на друга! Знаешь, кажется, у меня наконец появилась надежда.

— Можешь не волноваться на этот счет — они уже в постели. Я нечаянно наткнулась на них, но они, к счастью, даже ничего не заметили. Слишком были увлечены, познавая друг друга плотски.

— О боже, какая радость! Стоит только обратиться к Господу за утешением, как он в милости своей помогает тебе!

Питер пару лет назад принял крещение и стал католиком, но, честно говоря, я всегда сомневалась, что он искренне верит во всю эту галиматью. И уж конечно, до этого дня я ни разу не слышала, чтобы он с такой серьезностью рассуждал о подобных вещах.

— А что ты сделал с теми безделушками, которые стащил Джорджио?

— Встретил возле вашего дома одного славного молодого человека на велосипеде, дал ему пятьдесят фунтов и попросил отвезти все Джерри. И пообещал еще пятьдесят, если он привезет мне расписку Джерри, подтверждающую, что тот получил все сполна.

— А это не рискованно?

— Господи, да от всей этой истории у меня просто мурашки по спине бегут! Даже передать тебе не могу, что я почувствовал, когда мимо нас на полной скорости пронеслись две полицейские машины с мигалками! Нет, конечно, я догадывался, что от Джорджио вполне можно ожидать что-то в этом роде, у него вечно сносило крышу.

— Но как же тебе удалось заставить его отдать их?

— Ловкость рук, моя дорогая. Предложил заскочить в один паб — дескать, нужно же привести себя в порядок, тем более что мы едем на званый обед. И пока Джорджио флиртовал с девушкой за стойкой, я незаметно выскользнул наружу, перерыл его чемодан и нашел сверток, завернутый в одну из его грязных рубашек.

— Стало быть, Джорджио понятия не имеет, что ты отослал их назад?!

— Нет. И лучше бы он ничего не знал, пока мы не доберемся до Лондона.

— В таком случае вам нужно убраться отсюда поскорее.

Питер помог мне приготовить кофе, и мы отнесли его наверх в двух больших кофейниках. Потом он отправился на поиски Джорджио и моей матушки.

— Мы устали, — заявил Вильям, ввалившись на кухню. — Если кому-нибудь придет в голову нас искать, мы будем в лодочном сарае.

Элли, сунув под мышку его альбом и принадлежности для рисования, последовала за братом.

— Все наперебой восхищались моим платьем, — улучив момент, шепнула она мне на ухо. — Ой, я такая счастливая! Господи, совсем забыла рассказать — утром позвонила Полли Саксби и пригласила меня завтра к себе!

— Замечательно! — кивнула я. — Не забудь мне написать и рассказать, как все было. Ты же помнишь, я завтра утром возвращаюсь домой.

— Я знаю. Если бы не это, я была бы совсем счастлива. Но вы ведь скоро снова приедете, да?

— Надеюсь.

Я отчетливо слышала доносившийся из студии голос Мин. Похоже, она была сильно навеселе. Сверху, держа саквояж моей матушки, спустился Питер. За ним с усталым и томным видом следовал Джорджио. Через пару минут к ним присоединилась моя мать.

— Диана, вот ты где! Я возвращаюсь в Лондон. Конечно, тут просто очаровательно, но когда-то ведь надо же выспаться, верно? Какое у тебя мрачное лицо! Нельзя же так, дорогая моя! От твоего вида даже молоко и то скиснет!

Я накинула плащ, влезла в резиновые сапоги, кликнула Хэм и вышла помахать Питеру на прощание. Гром уже громыхал не переставая. Низко нависшие над землей тучи отливали нездоровой желтизной, а дождик успел превратиться в настоящий ливень. Мать уселась впереди рядом с Джорджио. Питер, забравшись на заднее сиденье, махал мне рукой и посылал воздушные поцелуи, пока машина не скрылась за сплошной серой завесой дождя. Не успели они уехать, как перед домом, взвизгнув тормозами, остановилась полицейская машина. Интересно, как им удалось разъехаться в воротах, подумала я. Я незаметно завернула за угол дома и направилась к озеру. Мне хотелось попрощаться с садом.

В серовато-синих сумерках гладь озера отливала металлическим блеском, словно шагреневая кожа. Заметив в окне два детских лица, я помахала им рукой. Вскоре волосы у меня промокли, но я решила, что это не страшно. Лебеди величаво покачивались вдалеке, там, где высокие камыши качали своими темными головками, похожими на острия копий.

Огороженный стеной садик трудно было узнать. Джордж Прайк наконец закончил возиться с перголой, и сейчас все вертикальные стойки уже стояли. Я вздохнула, подумав, как здорово было бы увидеть ее во всем блеске, увитую розами и душистым горошком. Вдоль дорожек и в междурядье мы посыпали все новым гравием, и я представила, как тут будет красиво, когда зацветет лаванда и в воздухе будет стоять аромат мяты.

Вернувшись в оранжерею, я подтащила поближе к печке ветхий стул Джорджа и села. Вдруг из глаз моих ручьем хлынули слезы. Не знаю, долго ли я плакала… наверное, долго. Перестала я, только когда почувствовала, что совсем обессилела. Похоже, это постепенно входит у меня в привычку, уныло подумала я.

Вытерев щеки, я встала, решив проверить рассаду. На первый взгляд все было в порядке, только земля немного подсохла. Решив, что неплохо бы ее полить, я взялась за лейку, и тут у меня за спиной хлопнула дверь. Я застыла, не в силах заставить себя обернуться. Через минуту чьи-то руки обхватили меня за талию. Он притянул меня к себе, и я молча уткнулась носом в щеку Роберта.

— Мне пора ехать, — шепнул он. — Я пообещал Френсис Бенсон приехать в Хэмпсток к обеду. Мои вещи уже в машине.

Я только молча кивнула головой. Говорить не было сил.

— Оттуда я двинусь прямо в Кембридж. Когда ты вернешься, я уже буду ждать тебя. Сходим куда-нибудь выпить по рюмочке, хорошо? — В голосе Роберта была такая нежность, что у меня внутри все перевернулось. — Может быть, даже пообедаем. Наверняка ты устанешь после дороги. А потом займемся любовью…

— Что?! Ты сошел с ума!

— Возможно, — с каким-то даже вызовом в голосе продолжал Роберт, словно стараясь убедить самого себя. — Ну и пусть! Неужели нельзя хоть раз в жизни сделать что-то просто потому, что хочется? Последовать велению сердца? Похоже, все вокруг живут, как им нравится. А я слишком труслив… или ленив для того, чтобы поступать так же.

— Да при чем тут трусость, господи! Надо же отличать трусость от простой порядочности! Нельзя причинять людям боль — вот это и есть порядочность! И называй это как угодно — Божьими заповедями или добропорядочным поведением, суть все равно не изменится. И неужели удовлетворить свои сексуальные потребности важнее, чем жить с чистой совестью?!

— Ну, я бы не сказал, что речь тут идет исключительно об удовлетворении похоти, — обиделся Роберт. — Знаешь… я даже сам этого не ожидал, но сейчас мне все в тебе нравится. Не знаю, как это случилось… во всяком случае, я этого не хотел. Я твердил себе, что нарвался на одинокую, весьма честолюбивую и преуспевающую женщину, властную, готовую по головам идти к своей цели. Говорил, что у меня и без тебя есть все, о чем только может мечтать мужчина. И желать большего — значит гневить судьбу. Да что там — я намеренно старался думать о тебе как можно хуже… Словом, я сделал все, чтобы не позволить себе полюбить тебя.

Я поневоле улыбнулась.

— Помню. Ты все время злилась. И вид у тебя был страшно недовольный.

— Это во мне говорила гордость. Знаешь, я привык думать о себе как о человеке неординарном, не похожем на других, — ну, как же иначе, ведь я так гордился своей безупречностью, своей праведностью… я, как Господь Бог, был неподвластен искушению. Но вот я увидел тебя — и храм гордыни, который я выстроил в душе, впервые дал трещину. Пока речь шла лишь о желании, я еще мог бороться с собой. Но потом… потом мое чувство стало глубже… сильнее. Помнишь бал в Сент-Лоренсе, когда мы танцевали? Тогда я впервые признался себе, что дело тут не в обычной похоти. Признался, что для меня ты не просто красивая женщина. Но было уже поздно. Глаза у меня открылись. И когда я встретил тебя на тропинке, когда наши губы встретились, я уже знал, что люблю тебя. Жизнь моя стала адом: я прятался ото всех… словно раненый зверь, который хочет только одного — спокойно умереть. Но даже тогда я обманывал себя и других, убеждая всех, что это из-за смерти Джеральда. Но думал я не о Джеральде, а о тебе, Диана! Твое лицо, твое тело все время стояли у меня перед глазами, в ушах звучал твой голос. Куда бы я ни посмотрел, я всюду видел тебя. Если бы ты знала, сколько долгих, бессонных ночей я провел, грезя о тебе! Ты была со мной повсюду — в школе, в машине, в библиотеке…

Он крепче прижал меня к себе, и я почувствовала, что мое сопротивление понемногу слабеет. Закрыв глаза, я молча слушала, как он говорил… говорил именно то, что я так жаждала услышать.

— Тогда, на тропинке, когда мы встретились, я как раз думал о тебе. Мин предупредила, что ты возвращаешься. Признаюсь, я испугался… мне стало страшно, смогу ли я и дальше скрывать от тебя свои чувства. Я поклялся, что постараюсь держаться подальше от тебя, стану проводить как можно больше времени в саду… или в библиотеке. И тут я поднял голову и увидел тебя. И то, что я прочел в твоих глазах, подсказало мне ответ. Это был конец. Теперь я уже и сам не понимал, во что мне верить. Только одно я знаю точно — без тебя я пропаду.

— Не надо! Так только хуже. Если ты знаешь, как я… — взмолилась я.

— Ну же! Скажи это! Скажи, что любишь меня! А я… я буду счастлив бросить к твоим ногам все, что у меня есть.

Его руки по-прежнему обнимали меня. Заставив себя открыть глаза, я посмотрела ему в лицо, которое было совсем рядом с моим.

— Но, дорогой, ты ведь когда-то уже обещал то же самое Мин!

— О, замолчи! Не говори мне о ней!

Мы поцеловались так страстно, словно само это имя — Мин! — жгло нам губы.

Громкий треск заставил нас отпрыгнуть друг от друга. Целая стопка лотков с семенами, которые рядами стояли на скамейке, вдруг с грохотом посыпалась на землю. И мы увидели Элли.

— Я не хотела подслушивать, — забормотала она, вставая на четвереньки. Лицо ее было пунцовым от смущения. — Подслушивать некрасиво. Я просто пришла полить семена. Потом я увидела Дэйзи и спряталась под скамейку — решила ее попугать. И вдруг услышала, как она плачет. Я не знала, что делать… вылезать мне не хотелось. И тут вошел ты, и… и все стало еще хуже. — Из глаз Элли ручьем хлынули слезы. — Значит, ты хочешь бросить маму и нас с Вильямом и уехать с ней, да? Ну, тогда я прямо сейчас пойду к маме и все ей расскажу! Потому что мне противно, что она ничего не знает… не знает, что ты… что вы, подлые убийцы, задумали с нами сделать!

— Элли! Дорогая! Нет, мы совсем не хотели… — Я бросилась к ней, протянула руку, чтобы ее остановить, но Элли вздрогнула, как от удара.

— Не смейте со мной говорить! Эх вы! А я-то думала, мы друзья! Будьте вы прокляты!

Захлебываясь слезами, она выскочила из теплицы под дождь, и я услышала, как дверь с грохотом ударилась об косяк. Мы с Робертом молча посмотрели друг на друга. В его глазах стояли слезы.

— Видишь, дорогой, — прошептала я. — Это невозможно.

— Она еще маленькая. Она ничего не понимает. Со временем это пройдет.

Я знала, что он сам не верит в то, что говорит, и ничего не ответила. Да и что было говорить? Что проку от любви, если не можешь открыть душу любимому?

— Уезжай. Ты ведь хотел съездить к матери Джеральда… она тебя ждет. А я сама поговорю с Мин. Не надо, чтобы она видела тебя таким, как сейчас… растерянным… колеблющимся. Когда ты завтра вернешься, меня уже не будет. И это придаст тебе сил. Со временем мы с этим справимся, вот увидишь. Ты помиришься с Мин… поймешь, что любишь ее. Она простит тебя раньше, чем меня. Меня она не простит никогда. Господи, как глупо все вышло! И нет путей назад! Я сама отрезала их… Кроме вас с Мин у меня никого нет в целом свете. Теперь не станет и вас. Ну что ж… зато вы будете счастливы.

Одиночество вдруг нахлынуло на меня с такой силой, что я вся похолодела. По спине у меня пробежала дрожь.

— Дорогая моя. — Роберт снова обнял меня. — Не смотри на меня так! Господи, что я натворил?!

Эти слова были словно звук захлопнувшейся перед носом двери. Выходит, он тоже ушел… теперь я осталась совсем одна…

Глава 26

Дождавшись, когда шагов Роберта уже не стало слышно из-за шума дождя, я полила оставшиеся лотки с рассадой, потом долила в бак свежей воды, чтобы к завтрашнему утру она успела согреться до комнатной температуры. Сказать по правде, я даже завидовала немного собственным рукам — ведь они были заняты делом. Как глупо все-таки придавать такое значение чисто физической стороне любви, с досадой подумала я. Да, наши с Робертом руки встречались (конечно, это нехорошо, но это ведь не преступление), мы целовались (а вот это уже гораздо хуже!). И однако мы можем с чистой совестью утверждать, что измены не было — только лишь потому, что самые сокровенные части нашего тела не соприкасались друг с другом. Просто смешно, честное слово! Но ведь измена все равно была!

Я сурово напомнила себе, что нельзя же вечно быть такой трусихой. В конце концов, Мин имеет полное право устроить мне разнос, а раз так, значит, нет никакого смысла оттягивать неизбежное.

Но в доме не было ни души. Все гости куда-то исчезли. Грязные тарелки, стаканы и вилки с ножами были свалены в раковину на кухне. На столе красовалась записка от Вильяма, гласившая, что он уехал с Вивьен и не будем ли мы так добры забрать его после ужина. Мин и Элли нигде не было видно. Я поднялась по лестнице и заглянула в их комнаты. Потом снова спустилась вниз. Открыв входную дверь, я выглянула наружу и увидела, как Роберт садится в «моррис». Наверное, он заметил меня, несмотря на плотную завесу дождя, потому что грустное лицо вдруг осветилось надеждой. Возможно, он решил, что я передумала. Он опустил стекло и высунул голову.

— Мин и Элли нет нигде. Я уже беспокоюсь. Помогите мне их отыскать.

Роберт заглушил двигатель, выбрался из машины и вместе со мной побежал к дому. Мы обыскали его сверху донизу, но во всем доме никого не было.

— Где они могут быть? — Мысли у меня путались.

— Давайте посмотрим на всякий случай в лодочном сарае. В любом случае, если они там, то мы увидим «лендровер».

Мы действительно увидели сначала его. Обезумев от страха, мы бегом ринулись к озеру, не обращая внимания на дождь, хлеставший нам в лицо. Мы оба уже успели промокнуть до нитки. Но сейчас нам было не до этого. Молния расколола небо у нас над головой. Гроза как будто вернулась и даже стала сильнее.

— Роберт! Лодка!

Прямо посреди озера подпрыгивала на волнах лодка. Даже отсюда было видно, что в ней никого нет. Налетевший ветер заставил ее наклониться, и она зачерпнула бортом воду.

— Не могли же они поплыть на лодке?! Во всяком случае, не в такую погоду! — Мне пришлось почти кричать — иначе я не слышала себя.

— Но не могла же она сама отвязаться? Да и дверь была заперта. Значит, кто-то в ней был. Но тогда где же он…

Мы переглянулись. Я почувствовала, как ледяные щупальца страха стиснули мне сердце. Сомнения постепенно переросли в уверенность. Мы сползли по берегу вниз и увидели внутри другую лодку. Она была старая и гораздо тяжелее той, но дно внутри было сухое.

— Я поеду. А вы оставайтесь на берегу, — крикнул Роберт.

Не слушая его протестов, я забралась в лодку и села, смахнув с лица мокрые волосы. Заколка куда-то исчезла, и я с трудом заправила тяжелые пряди под капюшон плаща, чтобы хоть что-то видеть. Я поймала себя на том, что гадаю, где могла ее потерять, и мысленно выругала себя за это. Как странно, что подобные пустяки всегда приходят в голову в минуты опасности — словно наш мозг подсознательно старается отодвинуть от себя мысль о несчастье.

Роберт схватился за весла, а я села к рулю. Оттолкнувшись от берега одним веслом, он принялся грести, направляясь к той, другой лодке. Ветер ударил нам в лицо, с каждым гребком нас обдавало веером брызг. Гроза разбушевалась не на шутку. Молнии, рассвирепев, вонзались в землю одна за другой, и небо полыхало у нас над головой, словно зарево пожара.

Чем ближе мы подплывали к лодке, тем страшнее мне становилось. И вот мы уже совсем рядом. Я перегнулась через борт, до рези в глазах вглядываясь в мутную воду. Мне кажется, мы оба подсознательно успокаивали себя, надеясь, что найдем кого-нибудь на дне лодки, но она была пуста. Отыскав фалинь, я крепко привязала его к борту нашей лодку. Роберт направил лодку к берегу, а я по-прежнему вглядывалась в темную толщу воды, холодея при мысли о том, что я могу там увидеть. Обломки веток, черные, спутанные пучки водорослей, похожие на чьи-то волосы, то и дело всплывали на поверхность перед моими глазами, с жутким звуком лопались пузыри, и сердце у меня всякий раз обрывалось, когда какие-то непонятные предметы мелькали под водой и опускались на дно прежде, чем я успевала их разглядеть.

И вдруг… вдруг где-то на глубине двадцати дюймов я заметила смутные очертания руки. Рука была явно детская. Я бросилась к ней, забыв о том, что я в лодке, и опомнилась только, больно ударившись грудью о борт. О боже, только не это, взмолилась я про себя. Господи, спаси и помилуй нас! Наверное, я бормотала это вслух, потому что через мгновение Роберт был уже возле меня. Он навалился на борт, и под тяжестью его веса лодка сильно накренилась, так что я смогла дотянуться до нее. Я схватила ее, но она выскользнула у меня из пальцев. Я отчаянно закричала и продолжала тянуться к ней, чувствуя, что еще немного, — и у меня разорвется сердце. Вот она уже поднялась над водой… сначала кисть… потом рука… и через минуту она уже лежит на дне лодки, а я, съежившись и скуля от страха, боюсь открыть глаза, чтобы посмотреть на нее. Это была не рука — кусок белой пластмассовой трубки два-три дюйма в диаметре, один конец которой, слегка измочаленный, смахивал на человеческие пальцы.

Несколько минут мы сидели молча, не в силах пошевелиться и не обращая внимания, что лодку кружит на одном месте. Я рыдала. Не знаю, что было с Робертом, — я на него не смотрела. В эту минуту мы забыли, что любим друг друга. Мы были каждый сам по себе — со своим ужасом и облечением. Немного придя в себя, я почувствовала, что движение лодки немного изменилось, и догадалась, что Роберт гребет к берегу. Через минуту нос лодки ударился о берег, и я подняла голову. А в следующее мгновение я уже была в его объятиях. Нет, мы не целовались — мы оба были слишком измучены, чтобы думать об этом. Эти четверть часа, когда мы, подгоняемые мучительным страхом и жгучим раскаянием, кружили в лодке, убили в нас всякое желание. И вот тогда я впервые почувствовала, как любовь начала угасать в моей душе — так под слоем остывающей золы медленно гаснет костер.

Мы двинулись назад, к дому. Навстречу нам выскочила Хэм. Было слышно, как в доме надрывается телефон. Рванув дверь, я успела подбежать к нему и схватила трубку.

— Алло? — Я с трудом узнала собственный голос.

— Это Мин. Кто это? Дэйзи, ты? Ты меня слышишь?

— Мин! — Я с трудом перевела дыхание. — А где Элли? Она с тобой?

— Да, конечно. А в чем дело? Ты какая-то странная. — Она замолчала. — А где Роберт? Уехал? — На этот раз ее голос звучал заметно резче.

— Да…

Мы с Робертом молча переглянулись.

— Где ты? — спросила я.

— У миссис Баттер. Разве Вильям не оставил записку?

— Оставил. Но о тебе там нет ни слова. Он написал, что побудет у Вивьен, и попросил забрать его после ужина.

— Очень похоже на него! Ладно, надеюсь, ты не очень переволновалась. Соседка миссис Баттер позвонила и спросила, не может ли кто-нибудь с ней посидеть. Похоже, у нее удар. Она же ее обнаружила и тут же помчалась за доктором. А вот остаться посидеть с ней соседка никак не могла, и миссис Баттер попросила позвонить тебе. Но я никак не могла тебя отыскать, вот и решила пойти сама. В любом случае после этого всем, кто еще не ушел, пришлось убраться — хоть на этом спасибо.

— Но как же ты добралась туда? Ведь «лендровер» тут!

— Попросила Лоренса меня подвезти. Честно говоря, я слегка перебрала. Поэтому решила, что сегодня мне лучше не садиться за руль.

— Понятно, — тупо протянула я, не зная, что еще сказать.

От всего пережитого я утратила способность соображать.

— Какой-то у тебя странный голос. — В голосе самой Мин мне почудилось беспокойство.

— Прости. Наверное, просто устала немного.

— Может, подъедешь, заберешь Элли? Мне бы не хотелось, чтобы она оставалась здесь. Вивьен забрала Вильяма и тоже уехала. А Элли чем-то сильно расстроена. Не могу понять, в чем дело, а она не говорит.

— Конечно, сейчас приеду. Объясни, как до вас добраться.

Я положила трубку, и Роберт проводил меня до машины.

— Мне тоже лучше уехать, — пробормотал он. — Я и так уже опаздываю.

— Да. До свидания.

— До свидания, дорогая.

Он нерешительно помялся. Потом все-таки наклонился и поцеловал меня. Ничего не сказав, Роберт сел в машину. Я молча смотрела ему вслед.

Не знаю, сколько прошло времени. Я не сразу заметила, что проливной дождь стих, и теперь только слегка моросило. Взбежав в свою комнату, я быстро переоделась в сухое, подсушила феном мокрые волосы и через пару минут уже сидела в «лендровере». Отыскать бунгало, где жила миссис Баттер, не составило особых хлопот. От того, что я увидела внутри, меня слегка замутило — миссис Баттер, словно проглотив кочергу, сидела в кресле. Похоже, она ничего не видела и не слышала, только губы ее непрерывно шевелились, как будто она разговаривала сама с собой. Мин заметно обрадовалась, когда я приехала. Я предложила, чтобы она забрала Элли и ехала домой. Мин, конечно, принялась спорить, но я твердо стояла на своем. Я нисколько не сомневалась, что Элли ни за что не согласится остаться со мной. Она даже не взглянула в мою сторону. Лицо у нее было мрачное и обиженное.

— Ну, во всяком случае, долго тебе здесь сидеть не придется. — Мин наконец сдалась и согласилась оставить миссис Баттер на меня. — Скоро приедет медсестра. И потом, насколько я знаю, за Роли тоже послали, — добавила она, надевая пальто.

— Черта с два он приедет! — недоверчиво хмыкнула я.

Разговор шел шепотом, но миссис Баттер наверняка расслышала слово «Роли», потому что тут же навострила уши.

— Роли приедет, да? За ним послали? Нет, нет, он не рассердится… я знаю, что не рассердится…

Мин с Элли распрощались. Миссис Баттер, похоже, даже не заметила их ухода.

— А вы боитесь Роли, да, миссис Баттер? — осторожно спросила я, попытавшись вообразить себе этого самого Роли. В моем представлении он вышел не слишком привлекательным — задиристый малый, алчный и туповатый и при этом не особенно отягощенный моральными принципами. Такой и поколотить может, особенно под горячую руку, решила я про себя.

— Нет! Боже упаси! Но Роли рассердится… он ведь твердил, чтобы я не забывала пить свои таблетки, а я… Только они мне в горло не лезли. Знаете, сколько звонкой монеты мне за них отваливали?

— Звонкой монеты?! — Я решила, что ослышалась.

— Ну да, мой утеночек. Продавала я их — в школе. Старшеклассникам, приятелям вашего Вильяма. А они уже — другим мальчишкам. Только я ничего плохого не делала, верно? Ведь от таблеток-то мальчикам хуже не станет, правда ведь, мисс?

Я помотала головой, не веря собственным ушам.

— Подождите, подождите… значит, вы продавали свои таблетки мальчикам в той школе, где учился Вильям?! А сами их не принимали?

— Виновата. Да только цвет у них такой тошнотворный, сил нет! Правда, когда я раньше пила их, мне было много лучше, чем сейчас. А уж в последние три недели и вовсе стало невмоготу. Как-то на душе неспокойно, и все такое. Я бы ни в жисть не стала их продавать, да только мне деньги были нужны. Для моего Роли.

— Но вы вчера говорили, что ему почти тридцать шесть. Думаю, в таком возрасте мужчина уже вполне в состоянии сам позаботиться о себе.

— Только не мой Роли, — прошептала миссис Баттер мне на ухо. Он всегда был такой нежный, мой ягненочек. Это все из-за его груди, знаете ли, — добавила она, словно поверяя мне государственную тайну.

Образ Роли, созданный моим воображением, претерпел некоторые изменения: дюжий молодчик с пудовыми кулаками как-то усох и превратился в хилого и тощего заморыша.

— Миссис Баттер…

— Роза. Зовите меня Роза, мисс — сейчас-то ведь я не на работе.

— Роза, вы не должны больше этого делать, понимаете? Таблетки нужно пить, а не продавать. Вот увидите, и доктор, и ваш Роли скажут то же самое. И потом, вам без них нельзя, вы ведь сами это уже поняли. Кроме того, не такие уж они и безвредные, как вы считаете. Детям их давать нельзя. Представьте, что кому-нибудь станет плохо! Вы ведь этого не хотите, правда?

— Нет-нет, боже упаси! Конечно, не хочу. — Взгляд у нее опять стал мутным. Казалось, ей стоит немалого труда удерживать разбегающиеся мысли. — Ох, с детьми одно беспокойство, мисс! И когда таблетки я эти свои не выпью — тоже мне сразу так почему-то тревожно становится… мысли всякие в голову приходят… иной раз до такого додумаешься, что просто жуть берет. Не нужно мне было замуж-то выходить — я хочу сказать, в самый первый-то раз. Но мне хотелось, чтобы все было прилично. Моя мамка вечно меня пилила — веди, говорит, себя прилично, доченька, и ничего дурного тогда с тобой не случится. Хорошая она была, моя мамка… я ее любила. У нее нас было шестеро — поди подними такую ораву, верно?

Миссис Баттер все говорила и говорила, то и дело сбиваясь в сторону, но я старалась вовремя задавать ей наводящие вопросы, чтобы она не уклонялась от темы. Ее непрерывная болтовня отвлекала меня от собственных невеселых мыслей. Вскоре, однако, приехала медсестра, захватив с собой все нужные лекарства, а вслед за ней явилась и соседка, чтобы сменить меня, и мне пришлось уехать. Медсестра была так добра, что подбросила меня до Вестон-холла.

— Начнет пить лекарства, и очень скоро все будет в порядке. Я буду звонить каждый день — напоминать, чтобы она не забывала их принимать. А наш доктор устроит ей выволочку. Представляете, бабулька призналась, что она их продает! Но зачем? Не похоже, чтобы она так уж нуждалась.

— Нет, сама она не нуждается. Но она посылает деньги сыну, который, похоже, вечно сидит без работы.

Сестра неодобрительно прищелкнула языком, но ничего не сказала. Как обычно, ворота оказались заперты, поэтому дальше мне пришлось идти пешком. Мне вдруг вспомнилось, как мы шли по дорожке с Робертом. Навстречу мне выбежала Хэм. Бешено виляя хвостом, она принялась скакать вокруг меня, словно мы не виделись целую вечность. Я вдруг почувствовала себя смертельно усталой. Оставалось только надеяться, что Элли не пришло в голову на обратном пути выложить матери все о нас с Робертом. Честно говоря, у меня сейчас не было ни сил, ни желания встретиться с Мин лицом к лицу.

Вошла я через заднюю дверь. Мин, свернувшись калачиком, спала на диванчике Вильяма. Детей нигде не было видно. Я долго не могла отвести взгляда от спокойного лица Мин. Оно было знакомо мне до мельчайшей черточки, но сейчас, влюбившись в Роберта, я словно забыла о ее существовании. Вздохнув, я натянула ей на плечи одеяло. И тут она открыла глаза.

— Дэйзи, — наши взгляды встретились. — Я ждала тебя, — каким-то блеклым голосом пробормотала она. — Нам нужно поговорить. — Сердце мое гулко заколотилось, в животе противно заурчало. Итак, вот оно, то, чего я так боялась… боялась с той минуты, как поняла, что влюбилась в Роберта. Мин сползла с диванчика и с наслаждением потянулась. — Умираю, спать хочу — глаза просто слипаются. Да, вышла я уже из того возраста, когда можно пить до утра и чувствовать себя как огурчик. А я потом от усталости просто с ног валюсь — словно старая, заезженная кляча!

— Я приготовлю чай, — немного приободрившись, предложила я.

Мы уселись за стол. Мин отчаянно зевнула, снова с хрустом потянулась и пригладила рукой взъерошенные волосы.

— Мне вчера позвонила моя редакторша. Она получила мою книгу о мадам де Сталь и пришла в дикий восторг. Теперь они хотят, чтобы я сделала для них всю серию.

— Мин, так это же просто здорово! Я так за тебя рада, правда! И ты заслуживаешь этого, как никто другой! Вспомни, сколько ты работала! Надеюсь только, что это принесет тебе хоть какие-никакие деньги. Почему же ты раньше мне не сказала?

— Я еще даже Роберту ничего не говорила. Хотела сначала сама подумать об этом. Да, кстати, раз уж ты заговорила об этом, платят они очень даже прилично. Джессами Фостер, мой издатель, посоветовал мне съездить на континент, покопаться в тамошних библиотеках. Лучше всего во Францию, в Париж. Или в Женеву. Естественно, я сказала, что не смогу оставить семью больше чем на неделю. Сдается мне, они считают, что мы тут погрязли в дремучем Средневековье, в то время как у них там женщины могут жить, как им вздумается. И поступать, как бог на душу положит. Конечно, если бы ты смогла пожить тут, я бы поехала. И не на неделю, а на пару месяцев.

Она смотрела на меня через стол. Голубые глаза ее потемнели и стали похожи на грозовую тучу. Я бы многое дала, чтобы понять, что за мысли клубятся у нее в голове. Мысленно содрогнувшись, я попыталась представить себе, как мы будем жить в Вестон-холле без Мин, только вдвоем, я и Роберт. Сколько пройдет времени, прежде чем мы станем любовниками? Трудно представить себе, что мы найдем в себе силы противостоять искушению. Я позволила себе на секунду представить, как буду спать в его объятиях… очень скоро Вильям и Элли привыкнут видеть нас вдвоем. И когда Мин вернется, ситуация разрешится, так сказать, сама собой, причем вполне безболезненно. Замечательный выход из положения. И все были бы счастливы — мы с Робертом, дети, даже Мин, ведь тогда бы она смогла свободно отдаться любимой работе, которая столько для нее значила. Что же касается Вильяма с Элли… Я вдруг вспомнила ужас, который пережила совсем недавно, когда уже почти не сомневалась, что моя собственная постыдная слабость и себялюбие стали причиной смерти девочки. Тогда, упав на колени, я молилась Богу, в которого не верила… молилась, чтобы он не допустил этого… чтобы это было неправдой. И Господь услышал мои мольбы.

— Прости, Мин, но я не могу. Действительно не могу. Боюсь, следующие полгода я буду безвылазно сидеть над своей книгой. Иначе я ее не закончу.

— Значит, не сможешь?

— Не смогу.

К моему изумлению, Мин вдруг уронила голову на руки и разрыдалась.

— Мин, дорогая, мне так жаль! Послушай, не расстраивайся! Выход всегда найдется, вот увидишь! Ну… дай объявление, что тебе нужна домоправительница. Или съезди, но ненадолго. Это тоже будет совсем неплохо. А можно вообще съездить не один раз, а два.

— Заткнись, идиотка несчастная! — бросила Мин, подняв на меня глаза. Тушь струйками текла у нее по щекам, смешиваясь с чернилами, отчего она вдруг стала похожа на клоуна. — Я реву просто потому, что у меня камень с души свалился.

— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотала я, сунув ей в руку свой платок. — Держи, он чистый.

— О, ради всего святого! Какая разница, чистый он или нет! Проклятие, опять эта чертова тушь потекла! Я крашусь так редко, что вечно про нее забываю. Очень смешно, да?

— Сморкайся! — скомандовала я, сунув платок ей под нос. Мин послушно высморкалась. Потом я вытерла ей лицо.

— В тебе погибает великолепная мать, — хмыкнула Мин. — На черта тебе сдались мужчины? Ребенок — вот кто тебе по-настоящему нужен.

— Ты напилась? — добродушно спросила я. Не знаю, что в моих словах было такого, но Мин вдруг заплакала и засмеялась одновременно.

— Нет. Даже не думала. Но сейчас непременно напьюсь. Открой бутылку.

Я открыла бутылку и налила ей бокал вина. Мин задумчиво отпила глоток и подняла на меня глаза.

— Хотела сделать благородный жест — уйти, так сказать с дороги, чтобы вы с Робертом были счастливы. Чтобы перестали наконец прятаться … мучиться угрызениями совести, и все такое.

Каждый волосок на моем теле встал дыбом. Я похолодела, чувствуя, как по спине у меня побежали мурашки. Чтобы не хлопнуться в обморок, я поднесла к губам бокал, мимоходом отметив, как дрожат у меня пальцы, и сделала большой глоток.

— Что тебе сказала Элли?

— Элли? При чем тут Элли?

— Она… о, нет, это я так. Сама не понимаю, что несу. Извини, я просто устала.

— Если ты хотела узнать, говорила ли мне Элли о том, что вы с ее отцом влюблены друг в друга — нет, не говорила. А что — она знает?

— Да. — Я решила, что не стоит от нее скрывать. — Она случайно подслушала, как мы говорили… говорили, что не должны… — Закончить я не смогла.

— Элли незачем было мне говорить. Я и так давно уже все знаю. Наверное, чуть ли не с того самого дня, когда шантажом заставила Вивьен заплатить за учебу Вильяма. Разве ты забыла? Я тогда в шутку сказала, что если бы вы с Робертом вдруг влюбились друг в друга, то ты бы просто отплатила мне за те пятнадцать лет… черт, точно не помню! Я тогда выпила лишнее. Неужели не помнишь?

— Смутно.

— Впрочем, это не важно. Просто я вдруг взглянула на вас обоих… и догадалась. Видела бы ты себя тогда! Вы оба казались такими печальными, испуганными… такими виноватыми, что все и без слов стало ясно. Господи, как же я тогда перепугалась! Помню, как примчалась сюда, сказав, что хочу поискать сигареты… на самом-то деле я едва успела добежать до раковины, как меня вывернуло наизнанку.

— О Мин, я…

Я протянула ей руку, но она, откинувшись на спинку стула, снова сделала большой глоток шампанского.

— Это все от страха, понимаешь… Я даже представить себе не могла, что когда-нибудь Роберт вдруг перестанет быть моим. Мне казалось, я просто не смогу жить без него. Мне стало жутко. Но потом я велела себе успокоиться… мне нужно было время, чтобы подумать. Поэтому я взяла себя в руки и вернулась в студию, сделав вид, что ничего не заметила. И дальше так же. Вообще говоря, это было не так уж трудно. Теперь, когда мне все было известно, я ясно видела, что вы с Робертом настолько поглощены друг другом, что весь остальной мир просто перестал для вас существовать.

— А я и не знала… — задумчиво проговорила я. — Впрочем, наверное, так оно и было.

— Конечно, можешь не сомневаться. И тогда я принялась наблюдать за вами. Я теперь, можно сказать, эксперт! — невесело похвасталась она. — Теперь мне известно, что такое жить в одном доме с двумя людьми, которые по уши влюблены друг в друга, но по причине, о которой как-то не принято говорить вслух, считают, что не имеют права позволить себе физическую близость. Бедные вы мои — вы даже масленку не могли передать по-человечески, без того, чтобы не покраснеть до ушей! Ваши голодные взгляды выдавали вас с головой. А я все это видела. Я видела, как вы вдвоем возились в саду, поскольку для вас это было почти то же самое, что заниматься любовью. Знаю, может быть, это звучит дико, но так оно и было. Я сходила с ума от страха и ревности… ты представить себе не можешь, каково мне было следить за вами. Но, как ни странно, эти мучения как будто обострили мои чувства. Теперь я понимала, что этот сад для вас обоих нечто вроде отдушины — вы могли дать выход своим эмоциям и вместе с тем не чувствовать себя виноватыми. Вы лишали себя того, чего вам хотелось больше всего на свете… вы боялись причинить мне боль… и вместе с тем влюблялись все сильнее. Скажи, я угадала, что вы еще не…

— Нет! Между нами ничего не было! — с жаром воскликнула я, мечтая только о том, чтобы она мне поверила.

— Черт возьми, было, не было… разве это так уж важно?! Я всегда удивлялась, какой крик поднимают из-за того, что двое в постели трутся друг о друга… будто другого способа выразить любовь просто не существует. А мысли? Разве они — не измена?! Да уже одно то, что ни один из них не положил этому конец, едва почувствовав, что происходит, само по себе уже предательство!

— Теперь я тоже думаю так же. Хотя… признаться, я долго обманывала себя… убеждала, что раз я пока что не переспала с ним, то мне не в чем себя упрекнуть.

— Что ж, приятно слышать, что мы с тобой придерживаемся одинаковых взглядов.

Едкая горечь, с которой это было сказано, заставила меня поежиться. Но я сказала себе, что заслужила это.

— Мне очень…

— Ох, только, ради всего святого, не говори, что тебе, дескать, очень жаль! Меня от этого тошнит! — взорвалась Мин. — Когда ты со слезами на глазах начинаешь просить у меня прощение, я чувствую себя еще более униженной — как надоевшая кошка, которую взяли за шиворот и вышвырнули из дома. Меня гложет ревность, только теперь мне так больно, что сердце мое вот-вот разорвется. Ох, Дэйзи, Дэйзи! Такая красивая, такая беззащитная…

— Беззащитная?!

Как ни странно, я вдруг почувствовала себя задетой.

— Может быть, ты умеешь великолепно печь пироги, и тесто у тебя получается что надо, а вот о себе ты ничегошеньки не знаешь. Конечно, это и есть та самая комбинация горделивой красоты и трогательной беззащитности, которая действует на мужчин с поистине убойной силой. Конечно, я сразу это заметила. Надо сказать, это действительно очень трогательно.

— О, Мин, ты меня ненавидишь! Впрочем, я тебя не виню, я это заслужила…

— Я еще не договорила. Итак, меня снедала дикая ревность. Из-за нее я не могла спать по ночам. Работа была моим единственным спасением. И я работала… работала как каторжная. Но перед глазами у меня все время стояла та наша давняя ссора из-за Хью. И та моя ревность, которой потом я так стыдилась, потому что это было так мерзко, так унизительно для меня. Я поклялась, что не допущу, чтобы это случилось снова. И тогда я стала думать. Понимаешь, ведь я знала, что ты… что вы оба не хотите, чтобы это произошло.

— О, нет…

— Позволь, я закончу. И потом, я догадывалась… я понимала, что во всем этом нет ничего, чтобы было направлено против меня лично. Что вы оба по-прежнему любите меня. Вы просто боялись признаться себе в этом. — Я попыталась было перебить ее, сказать, что так оно и есть, что она не ошиблась, но Мин сделала мне знак не перебивать. Я ясно видела, как ей мучительно хочется выговориться наконец, и сдалась — ведь это было самое малое, что я могла сейчас для нее сделать. — Я знала это точно, потому что сама лет пять назад влюбилась в одного человека. Он преподавал английский в той же школе, что и Роберт. Знаешь, Дэйзи, я совершенно потеряла из-за него голову. Даже занимаясь любовью с Робертом, я старалась уверить себя, что это не мой муж, а Дэвид. Он с ума сходил по мне, умолял отдаться ему. Я сказала, что не могу. Но всякий раз, видя его, чувствовала, как моя решимость постепенно слабеет. Однако когда, устав от всего этого, я послала все к черту и кинулась ему на шею, мой пылкий возлюбленный вдруг струсил. Оказывается, у его жены неожиданно проснулись подозрения. Она приперла его к стенке, а он, как выяснилось, боялся ее до дрожи в коленках. Естественно, я разозлилась. И в то же время у меня точно камень с души свалился. Впрочем, теперь это уже не важно, все давным-давно забыто. Но зато я хорошо помню, что те чувства, которые я питала к Дэвиду, не имели никакого отношения к моему мужу. Теперь я знаю, как можно любить двух мужчин одновременно. А может, и не двух, а больше… шесть, семь, какая разница?

— Наверное, ты права.

— Как видишь, и мне случалось оступаться. Конечно, сейчас это дело прошлое. Однако вспоминать об этом — все равно, что тревожить еще незарубцевавшуюся рану. Поэтому я решила, что должна запастись терпением. И надо признаться честно, вы оба вели себя на редкость порядочно. Странно, никогда не замечала, как вы похожи. Короче, очень скоро я решила, что моя гордость пострадает куда меньше, если я не буду стоять у вас на дороге. Не слишком приятно, знаешь ли, вечно совать голову в песок и делать вид, что ничего не замечаешь. Поэтому идея Джессами насчет того, чтобы отправиться за границу, оказалась как нельзя кстати. Но если бы ты согласилась… Господи, возможно, я бы перерезала тебе горло кухонным ножом. В конце концов, не родилась еще на свет такая женщина, которая бы с легким сердцем уступила кому-то собственного мужа.

— Знаешь, если бы я согласилась, думаю, ты имела бы полное право это сделать. Но между нами ничего не было. И не будет. Да, я действительно влюбилась в него. Только не думай, что для меня это просто сиюминутная прихоть. Но… не знаю, поверишь ли ты, если я скажу, что ты для меня так же дорога, как и Роберт. Ты стала частью моей жизни. И я просто не могу представить себе, что будет, если я опять своими руками разрушу нашу дружбу. Даже если ты никогда не сможешь простить меня, я все равно буду надеяться, что когда-нибудь это случится. — Я немного помолчала. — Знаешь, а ты молодец! Не знаю, хватило бы у меня мужества поступить так, как ты сейчас. Нет… вряд ли.

— Думаю, мы обе можем гордиться собой, — пробормотала Мин. — Как ни странно, нам удалось выбраться из этой ситуации самым достойным образом. Нет, что ни говори, а все-таки образование — это вещь!

— А может, не только в образовании дело? В конце концов, возраст и жизненный опыт тоже кое-что значат. — Я одним глотком допила то, что еще оставалось в моем бокале, и снова наполнила его до краев. — И потом, кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем мы снова увидимся? Но, может быть… как ты думаешь?… может, потом, со временем, ты все-таки простишь меня?

— О, ради бога, пей свое шампанское и прекрати смотреть на меня с таким жалобным видом! Да, черт возьми, конечно! Не знаю, почему, но я просто не в состоянии держать на тебя зла. Ведь у меня до сих пор нет никого ближе тебя. И когда ты только избавишься от своей дурацкой привычки влюбляться в неподходящих мужчин?!

Я рассмеялась — рассмеялась только потому, что по глазам Мин догадалась, что именно этого она от меня и ждала. Рассмеялась, хотя мне очень хотелось плакать.

— Я бы с радостью. Не люблю быть одна. То есть я, конечно, привыкла, но больше уже не хочу. И в Кембридж мне возвращаться тоже не хочется. Вообще хочется каких-то перемен. Я уже подумываю, а не перебраться ли мне в Оксфорд.

— Ну, — задумчиво проговорила Мин, — в любом случае, я думаю, тебе лучше уехать завтра.

— Да, да, конечно, — закивала я, не дав ей договорить. — Естественно, я уеду. Не беспокойся. И не переживай насчет меня, я как-нибудь справлюсь. В конце концов, у меня много друзей, так что не такая уж я одинокая и несчастная.

— Да, я понимаю, — кивнула Мин. — Помнишь, как Монтень говорил о своем друге Этьене де ла Ботье: «Если спросить меня, почему ты его любишь, я могу ответить только так: потому, что он — это он, и потому что я — это я». Любовь… кстати, и дружба тоже… это нечто такое, что не подчиняется никакой логике. Это невозможно понять, можно только пережить.

— Наверное, в этом и есть главная прелесть и любви и дружбы. Сколько раз я уже надеялась, что нашла ее и, как оказывалась, ошибалась. Иной раз кажется, что в человеке есть все, о чем только можно мечтать… а потом видишь, что этого мало.

— Да. Но мы не можем вот так просто вычеркнуть из своей жизни все эти годы ради того, чего мы обе не хотим… от чего мы в состоянии отказаться.

— Как ты думаешь, мы можем остаться друзьями? Конечно, я понимаю, прошлого уже не вернуть… и доверять мне, как раньше, ты уже не сможешь…

— Но почему? Ты ведь могла затащить Роберта в постель, однако не сделала этого. Так что если я и могу кому-то доверять, то только тебе.

У меня опять защипало глаза. «Хватит изображать из себя садовую лейку!» — сердито подумала я, постаравшись взять себя в руки.

— Господи, до чего же я устала! — пробормотала я, еле шевеля языком.

— Я тоже. Пожалуй, пора в постель.

— А где дети?

— Вильям позвонил как раз перед тем, как ты пришла. Он переночует у Вивьен. А Элли я уже отправила спать. Она тоже вымоталась за день.

Я промолчала. Наверное, стоит поговорить с Элли перед отъездом, решила я. Мысли о неизбежной разлуке мучили меня до утра.

Глава 27

Вещи я собрала еще до завтрака. Хэм из угла следила за моими сборами. В глазах у нее стояла тоска, знакомая всем домашним собакам, — она обычно охватывает их при одном только виде чемодана. Потом я снесла вещи вниз, оставила их в прихожей, а сама отправилась на кухню. Я сварила кашу и поджарила грибы с ветчиной — все это чисто автоматически, потому что при одной только мысли о том, что я вижу Вестон-холл в последний раз, к горлу подкатывала тошнота.

— Как вкусно пахнет, — как обычно, воскликнула Мин, заглянув на кухню. — Господи, как же мне будет тебя не хватать!

Потом я вдруг почувствовала у себя на плече ее руку, и на одно короткое мгновение она прижалась щекой к моей щеке. Когда же я обернулась, держа в руках кастрюльку с кашей, на пороге стояла Элли. Она встревоженно посмотрела на мать, потом украдкой бросила взгляд на меня.

— Элли. — Я решила рискнуть. — У нас с твоей матерью вчера был долгий разговор. Ей все известно.

Элли упала на стул. Вид у нее был как у испуганного зверька. Она быстро глянула на мать, а потом уткнулась в тарелку с кашей, которую я поставила перед ней.

— Тебе больше не о чем беспокоиться, — продолжала я. — Сегодня я уезжаю. Когда вернусь, не знаю, думаю, что не скоро.

Элли слепо смотрела на меня, словно не понимала ни единого слова.

— Ты должна хорошенько заботиться о Бути и Табите. Впрочем, думаю, мама с папой тебе помогут.

— Обязательно, — кивнула Мин. — Только ты непременно нам напоминай, хорошо, дорогая?

Элли вдруг уронила голову и громко заплакала.

— Значит, папа тоже уезжает?! Я так и думала!

— Нет, дорогая, что ты! — Мин обхватила ее за плечи и крепко прижала к себе. — Папа остается с нами.

— Мне очень жаль, если я сделала тебе больно. Я не хотела, — прошептала я.

Элли спрятала лицо в ладонях. Тут раздался звонок, и я бросилась к телефону. Это была Вивьен.

— Привет, Делия. Вильям сказал, что вы сегодня уезжаете. Когда?

— Еще не знаю. Нужно позвонить, узнать, когда поезд.

— Тогда я приду к обеду. Вы ведь можете уехать вечерним поездом, правда? Очень хочется повидать вас напоследок. Я так понимаю, что райская жизнь закончилась?

— Вы просто невозможны, Вивьен! — буркнула я. А про себя подумала, что старая чертовка, как всегда, угадала.

— Струсили, да?

— Так ждать вас к обеду?

Вивьен легкомысленно хохотнула.

— Знаете, мне будет вас не хватать! Черт возьми, вы мне по душе! Эх, если бы вы еще не были такой чертовски безупречной!

— Спасибо. Мне тоже будет вас не хватать, Вивьен.

— Ах вы, бедняжка, бедняжка! Только не вздумайте зачахнуть от тоски! Значит, я приду! Поговорим о Роберте, хорошо?

— С удовольствием.

— Тогда договорились. В двенадцать, идет? Только, ради бога, ничего жирного — в конце концов, я на диете.

Трубку на том конце положили. Я вернулась на кухню.

— Вивьен звонила предупредить, что придет к обеду. Надо поскорее помыть посуду. Сделаю-ка я, пожалуй, пирог с помидорами.

— Вот и отлично, а я достану бокалы. Бедняжка Вивьен, должно быть, поняла, что это ее последняя возможность вкусно поесть.

Неизвестно почему, ее слова вдруг невероятно нас рассмешили, и мы принялись хохотать, точно две идиотки, пока не ослабели от смеха. Я поставила тесто, а потом приготовила две миски помидоров для начинки, добавив в них мелко нарезанный чеснок и лук, и после это сдобрила все это капелькой красного вина. Вбив туда по два яйца, я добавила немножко розмарина, выложила содержимое мисок поверх слоя теста, а сверху украсила анчоусами.

— Кажется, это не так уж трудно, — задумчиво проговорила Мин, наблюдая за моими действиями. Она уже покончила с посудой и взялась вытирать бокалы. — Может, в один прекрасный день я тоже научусь его готовить.

— Конечно, научишься. Если хочешь, я оставлю тебе свои кулинарные книги. Как ты думаешь, Элли с этим справится?

— Мы немного поговорили, пока тебя не было. Я постаралась объяснить ей — как могла, конечно. Но Элли еще слишком мала, чтобы понять. Черт, размножаются они, что ли, эти стаканы?! Мою, мою, а им конца нет! Как мне не хватает миссис Баттер!

— Доброе утро, леди, — прочирикала миссис Баттер, ворвавшись на кухню. У меня отвалилась челюсть, до такой степени неожиданно она появилась — словно чертик из коробочки.

— Роза… то есть, простите, миссис Баттер. Ради всего святого, зачем вы пришли? Наверное, вам лучше некоторое время полежать в постели.

— Я ведь пообещала прийти помочь убрать после ухода гостей, и пришла. Не люблю пролеживать бока, знаете ли. Хорошее настроение лучше любого снадобья.

Она казалась до того худой, что страшно было смотреть — кожа да кости. Однако свежевыкрашенные белокурые локоны ее были аккуратно уложены волосок к волоску, а платье настолько скромное, что к нему не смог бы придраться даже самый строгий ханжа. Сняв с Мин грязный фартук, она молча кинула его в корзину и протянула ей чистый.

— Вы мойте, дорогая, а я стану вытирать. Хороший хрусталь следует вытирать, как следует, а не размазывать по нему воду, как вы сейчас.

С помощью миссис Баттер мы покончили с посудой в начале двенадцатого. Пока она мыла пол, Мин накрыла на стол, а я быстро состряпала салат из того, что оставалось после званого обеда. Не успела я вытащить из духовки пирог, как появились Вивьен с Вильямом. Вивьен потянула носом и с жадным видом уставилась на него.

— Надеюсь, никаких аперитивов сегодня, а, Минерва? Предлагаю сразу сесть за стол. Никто не возражает?

— Но, Вивьен, еще же только двенадцать, — слабо запротестовала Мин.

В дверь черного хода позвонили.

— Это, должно быть, Роли, — ахнула миссис Баттер. — Заехал отвезти меня домой. Чтой-то он рановато. Ничего, если он подождет в доме, покамест я закончу?

Я пошла открыть ему дверь. Но меня опередила Хэм — кинувшись к двери, она принялась неистово лаять. Ухватив ее одной рукой за ошейник, я не сразу умудрилась открыть дверь. Не знаю, кого я ожидала увидеть: скорее всего, изрядно побитого жизнью типа в футболке с каким-то избитым слоганом на ней и остриженного почти наголо. Или же длинноволосое существо в костюме явно с чужого плеча. И как же я ошиблась! От изумления я даже выпустила ошейник.

— Тихо! Лежать! — властно бросил Роли тоном человека, привыкшего, что его распоряжения выполняются беспрекословно.

Хэм мгновенно притихла. Поджав хвост, она тут же прикусила язык и, преданно заглядывая ему в глаза, только подхалимски повизгивала и пускала слюни. Честно говоря, я тоже. Роли ни в малейшей степени не напоминал то жалкое существо, которое я ожидала увидеть — чисто выбритый, в безупречном твидовом костюме, он показался мне просто невероятно элегантным. А если прибавить к этому пышные каштановые волосы, не скрывавшие высокого, чистого лба, умные синие глаза и на редкость обаятельную улыбку, то тогда вы не станете удивляться, что на мгновение у меня отнялся язык.

— Миссис Вестон? Я приехал за своей матерью.

— Нет… эээ… меня зовут Диана Фэйрфакс, — пролепетала я. — Я… ммм… приехала погостить у миссис Вестон… то есть… уже уезжаю. Прошу вас, проходите.

Мужчина галантно сделал вид, что не заметил моего смущения и проследовал за мной на кухню.

— Вивьен, знакомьтесь, это Роланд Баттер… сын миссис Баттер.

— Прошу извинить, меня зовут Роланд Милн. Стэнли Баттер был моим отчимом. К счастью, — добавил он, глядя на Мин, глаза которой от изумления едва не вылезли из орбит, — а то получилось бы довольно забавно. Мои друзья зовут меня Ролло.

— А, вот и ты, утеночек, — пропела миссис Баттер. Она уже успела накинуть пальто. Лицо ее просияло. Ролло обнял мать.

— Мама сказала, что вы сидели с ней чуть ли не всю ночь. Весьма признателен вам обеим. — Он изысканным жестом склонил голову.

Видимо, так и не найдя, что сказать, Мин обалдело кивнула. Проклиная собственное смущение, я молча последовала ее примеру. Просто сцена массового помешательства, подумала я про себя — чтобы этот Прекрасный принц оказался родным сыном Матушки Гусыни?!

— К несчастью, — продолжал Ролло, — у меня нет возможности остаться с ней и самому следить, чтобы она принимала лекарства. Но районная медсестра пообещала звонить каждый день. В любом случае я очень рад, что мама теперь работает у вас.

— Ваша мама — просто чудо. Если честно, просто не представляю, что бы я без нее делала, — отмерла наконец Мин.

— Вы просто душечка, дорогая, я всем так и говорю. И вы бы чудесно управились бы и без меня. Миссис Вестон навроде тебя, Роли. Уткнется носом в книгу — и уже ничего не видит.

Ролло с удивлением посмотрел на Мин, но промолчал.

— Не хотите пообедать с нами? — царственным тоном предложила Вивьен. С момента появления Ролло она не сводила с него глаз, и на лице у нее было написано явное одобрение. — Честно говоря, я безумно проголодалась. И к тому же не намерена упустить шанс в последний раз пообедать по-человечески. — Она испустила душераздирающий вздох. Ролло бросил на нее недоуменный взгляд, но опять-таки промолчал. — Диана сегодня возвращается к себе в Кембридж, — пояснила Вивьен. — Стало быть, вся стряпня в этом доме снова отойдет к Минерве. Если вы можете назвать это стряпней. Брр! У меня внутри сразу все переворачивается! — Ее передернуло.

— Да. Конечно, оставайтесь, — радушно предложила Мин.

Ролло немного подумал.

— Простите, никак не могу. Я бы с радостью, но мне самому нужно быть в Кембридже уже вечером. У вас есть машина? — обратился он ко мне. — Или, если позволите, я вас подвезу.

— Вы тоже едете в Кембридж? Какое забавное совпадение! — воскликнула Мин.

Ролло вопросительно посмотрел на меня.

— Правда? — промямлила я. — Господи помилуй, конечно! Это просто замечательно! Честно говоря, очень не хотелось ехать поездом. Все эти пересадки, да еще когда в каждой руке по чемодану… Простите, а места в багажнике у вас хватит? Ой, совсем забыла — со мной же еще Фредди!

— С удовольствием подвезу и вашего спутника тоже. Надеюсь только, что ноги у него не слишком длинные, поскольку ехать придется на заднем сиденье.

— Фредди — это мой котенок. И лапки у него крохотные. Простите, надеюсь, вы ничего не имеете против кошек?

— Ни в коей мере. Простите, я не очень нарушу ваши планы, если предложу двинуться в путь прямо сейчас? Мы могли бы сначала подбросить мою маму, а потом заехать куда-нибудь перекусить. Дело в том, что мне еще нужно будет по дороге заскочить ненадолго в одно место.

— Да, да, конечно. Сейчас схожу за своими вещами. Корзинка для Фредди уже в холле. Кстати, кто-нибудь видел мое пальто?

Я выскочила из дома и помчалась за Фредди. Естественно, он возмутился, когда я принялась запихивать его в корзинку, и истошно завопил во всю силу своих легких. Ролло между тем ставил мои чемоданы в багажник сверкающего темно-синего «йенсена». «Интересно, машину он тоже купил на те нищенские крохи, которые тяжким трудом зарабатывала для него мать?» — подумала я. Мне вдруг стало противно. Мои чемоданы, кошачья корзинка, откуда доносились негодующие вопли Фредди и кошачий лоток (за который я особенно извинялась) заполнили все свободное пространство, которое еще оставалось в багажнике, где уже стояли вещи самого Ролло.

— Искренне надеюсь, что не доставила вам особых неудобств, — смущенно бормотала я, поскольку помимо всего вышеперечисленного у меня с собой была еще бутылка молока, парочка кошачьих мисок и пакет с мелко нарубленным мясом.

— Нисколько, — ответил Ролло, галантно распахивая передо мной дверцу машины.

Мин, Вивьен, миссис Баттер и Вильям вышли меня проводить. Поискав взглядом Элли и не найдя ее, я расстроилась до слез. Вивьен, обняв меня, пообещала приехать меня навестить, поскольку, дескать, этот дом будет до тошноты скучным без тех скандальных интриг, которые следуют за мной по пятам всюду, где бы я ни появилась. Естественно, это было сказано в расчете на Ролло, но он возился с «дворниками» и, похоже, ничего не слышал. Вильям дал слово, что напишет для меня наш будущий садик, «как только там будет на что посмотреть». Миссис Баттер покачала головой и нежно расцеловала Ролло в обе щеки. Мин крепко обняла меня. Слова не шли у нас с языка. Я молча забралась в машину. Фредди яростно рвал корзинку своими крохотными коготками. Хэм с лаем кинулась вдогонку.

Какое-то время мы ехали молча. Потом Ролло повернулся ко мне.

— Может, дать вам носовой платок?

— Спасибо. Какая глупость — сунула свой в чемодан и забыла. — Шмыгнув носом, я горестно добавила: — Чувствую себя полной идиоткой!

— «Соленые слезы из глаз ее растопят даже камень…» Отелло, кажется.

— Да.

«Да, этот человек просто ходячий сюрприз, — в очередной раз мелькнуло у меня в голове. — Интересно, что он преподнесет мне в следующий раз?» Я даже растерялась, насколько действительный Ролло отличался от того образа, который представлялся мне после разговоров с его матерью. Вдруг в мозгу у меня что-то вспыхнуло.

— Кажется, я уже слышала это имя. Роланд Милн… Простите, это не вы автор той нашумевшей книги о Спенсере?

— Да, это я. Значит, она вам понравилась? Я польщен.

— Просто не могу поверить! Выходит, вы и есть тот самый лектор, который подхватил грипп?! Из-за того, что вашу лекцию отменили, я завернула в Сент-Хилари и нос к носу столкнулась с Мин!

— Эээ… да, действительно, мне пришлось в январе отменить пару лекций.

Минуты две я молчала, переваривая услышанное. Потом решилась наконец.

— Но… если вы читаете лекции о творчестве Спенсера, тогда почему вы вечно… о, простите, ради бога. Естественно, это не мое дело.

Возможно, у бедняги жена и дюжина детей, которых нужно кормить, одернула я себя. Хотя, кажется, миссис Баттер ни словом не упоминала, что ее драгоценный сыночек женат.

— Что — почему я тогда вечно?

— Ммм… только не обижайтесь, ладно? Но ваша матушка так всегда тревожится из-за вашего… эээ… финансового положения.

Ролло тяжело вздохнул.

— Мама переживает, потому что считает, что я занимаюсь всякой ерундой. Мой покойный отец был в своем роде библиофилом… хотя это скорее было чем-то вроде хобби. За всю свою жизнь он не проработал и дня… жил на доходы от поместья. Продавал землю… с каждым годом все больше и больше — иначе пришлось бы расстаться с лошадьми, винным погребом и библиотекой, а для него это было немыслимо. Когда он умер, имение и все остальное пошло с молотка — нужно было оплатить его долги. Мысль о том, что она осталась вдовой банкрота, едва не свела с ума бедную маму. Видите ли, в ней с молоком матери воспитано благоговейное отношение к респектабельности. Кончилось это нервным срывом, на этой почве она почти полностью облысела. «Плешивость на нервной почве» — кажется, так это называется — итог долгого, несчастливого брака. Брака по ошибке. Впрочем, после продажи всего матери досталась вполне приличная сумма — во всяком случае, достаточно для безбедного существования. А уж после того как она вышла за Стенли Баттера, ей и вовсе не о чем было волноваться. Но она так и не смогла преодолеть этот страх — слишком глубоко он засел в ней. Знаете, она ведь до сих пор считает книги дьявольским орудием.

— Бедная миссис Баттер! Она ведь трудится не разгибая спины, чтобы послать вам деньги…

— Которые я аккуратно пересылаю на ее счет. Она, бедная, никогда этого не замечает. Цифры для нее пустой звук. Сложение… вычитание… она и до своей болезни не умела считать. В школу мама ходила лет до тринадцати, кажется, а потом пошла в услужение. Мой отец был единственным наследником, продолжателем рода. Деда убили на Первой мировой. К тому времени, как маме исполнилось семнадцать и она из простой служанки дослужилась до личной горничной моей бабушки, она превратилась в писаную красавицу. Отец тогда как раз вернулся из Оксфорда. Он был сражен наповал — влюбился с первого взгляда. Я видел ее фотографии. Она действительно была очень хороша. Простите, я вас не слишком утомил?

— Господи, да я слушаю все это просто как волшебную сказку!

Ролло рассмеялся. Я невольно залюбовалась им — рубашка в бело-голубую полоску удивительно шла ему. О таких Мин обычно говорила — лакомый кусочек.

— Отец, естественно, попытался соблазнить ее, да не тут-то было. Мать уперлась и твердо стояла на своем — или брак, или ничего. Отец был пылким, влюбчивым. Короче говоря, он женился на ней. Это свело в могилу мою бабку. После ее смерти отец унаследовал все. Он спал и видел мою мать в роли владелицы замка. А у нее, бедняжки, не было ни образования, ни опыта, чтобы ее сыграть. Вы и представить себе не можете, как тяжело это было для нее. Словом, к тому времени как на свет появился я, от великой любви остались одни воспоминания, и отец снова зажил холостяцкой жизнью — заводил одну любовницу за другой, они открыто жили в нашем доме, а мы с матерью ютились в задних комнатах. Отцу и в голову не приходило дать ей развод. Да и зачем — законный наследник у него был, остальное его не волновало. Любовницы сменяли друг друга, а моя мать так боялась его, что не смела и пикнуть.

Я украдкой бросила взгляд на его лицо — в глазах его была такая горечь, что у меня защемило сердце.

— Наверное, вы не слишком любили своего отца?

— Я его ненавидел.

— Сколько вам было, когда он умер?

— Семнадцать. Это был мой последний курс в Итоне. К счастью, существовал специальный фонд, из которого оплачивалось мое обучение, так что эти деньги он не смог промотать. Отец даже не разрешал матери навещать меня, пока я учился. Впрочем, каюсь, я тоже сгорел бы со стыда, если бы она решилась приехать. Тогда я был не слишком хорошим сыном. Сколько слез она пролила из-за меня! Надеюсь, с тех пор мне хоть немного удалось загладить свою вину. Хотя очень сомневаюсь, что она когда-нибудь сможет это забыть.

— Она очень любит вас. Только волнуется, что вы никак не найдете себе постоянную работу.

Ролло рассмеялся. Мне понравился его смех — люблю, когда люди смеются от души.

— Она, бедняжка, все переживает, что я никак не устроюсь в жизни. В Баллиоле открылась вакансия младшего преподавателя, и ее предложили мне. Но кроме этого у меня есть еще кое-какие планы насчет Гарварда. Так что я пока не решил. И потом, если честно, иной раз мне кажется, что ученая карьера — не для меня. В конце концов, почему обязательно преподавать? С таким же успехом я мог бы писать триллеры или заниматься каким-нибудь другим делом.

— Знаете, многие испытывают искушение бросить все, начать жить по-другому. В свое время я тоже через это прошла. Но не думаю, чтобы у меня хватило на это храбрости.

— Вот как? Расскажите.

Мой рассказ не занял много времени — в сущности, это был даже не рассказ, а просто краткое изложение событий. На лице Ролло появилось странное выражение — словно он догадывался, что я предпочла кое о чем умолчать, но был слишком хорошо воспитан, чтобы выпытывать у меня подробности.

— Вашей жизни просто можно позавидовать, — сказал он наконец. — Интеллектуальная деятельность, возможность жить в очаровательном городе, и при этом максимально удовлетворять все свои вкусы и желания.

— Но ведь она мало чем отличается от вашей, — уколола я.

— Да, вы правы.

— Взгляните вон на те холмы. — Перед нами до самого горизонта протянулась Рибблсдейлская равнина, а слева вздымалась мрачная громада Вернсайда. Выскользнувший из прорехи в облаках солнечный луч игриво пробежал по склону холма, похожему на ссутулившиеся плечи угрюмого великана, и тот разом вспыхнул, сверкая и переливаясь яркими красками, точно драгоценный самоцвет. Это вдруг живо напомнило мне полотна прерафаэлитов. — По-моему, просто преступление чувствовать себя несчастным, когда на свете существует подобная красота!

Мы ехали на юг, все быстрее и быстрее, поскольку чем дальше мы продвигались в глубь страны, тем лучше становились дороги. С Ролло я чувствовала себя легко и свободно. Мне он понравился. Незаметно для себя я рассказала ему о том, как гостила в Вестон-холле. Мне показалось, он был слегка шокирован, когда я в красках описала ему свою мать, а потом сообщила о ее отъезде вместе с Питером и Джорджио.

— Надеюсь, они потом не свалятся вам на голову всей компанией. Из того, что вы рассказали, у меня почему-то сложилось впечатление, что эта парочка замешана в какой-то подозрительной истории. Вы никогда не замечали, что есть люди, которые просто-таки жить не могут без неприятностей? Вылезут из одной истории и тут же влипают в другую.

— Боятся одиночества, наверное, вот и цепляются за первого встречного, — предположила я. — Такое впечатление, что жизнь их ничему не учит. А все потому, что они просто органически не в состоянии сделать хоть какие-то выводы из предыдущего опыта.

— Ну, тут я спорить не буду, — проговорил Ролло, сняв ногу с педали сцепления, поскольку мы наконец выбрались-таки на шоссе. — Потому что сам я совсем другой. Слишком расчетливый, наверное. Сказать по правде, я не так уж часто делаю что-то, повинуясь внезапному порыву. А точнее, даже сказать не могу, когда такое случалось в последний раз.

— А то, что вы сделали сегодня, это был расчет или все же внутреннее побуждение?

— Я еще не решил. Лучше я скажу вам об этом потом. Ладно? Впрочем, насколько я могу судить, вы тоже человек не слишком импульсивный.

— Неужели вы так думаете? Нет, правда? — Я рассмеялась. — Знаете, а вот мне всегда внушали, что самый мой большой недостаток это то, что я принимаю все слишком близко к сердцу. И из-за этого порой веду себя как полная идиотка.

С губ Ролло слетел негромкий смешок.

— Господи помилуй! Впрочем, вам лучше знать! А если честно, неужели это самый страшный ваш недостаток? Ну, тогда вы просто ангел небесный, не иначе! А вот у меня полно недостатков. Во-первых, я несдержанный, чуть что, взрываюсь и тогда могу наговорить бог знает что. Потом, я злопамятный. Могу рассориться с человеком насмерть просто потому, что мы разошлись во взглядах. Что еще? Ах да, немного заносчивый и, конечно, изрядный эгоист. Впрочем, этот перечень можно продолжать бесконечно.

Почему-то мне пришло в голову, что Ролло наверняка человек с нормальной ориентацией. Ни один гетеросексуал, во всяком случае, из тех, которых я знала, не способен столь критически оценивать самого себя. При этом с ним на редкость легко разговаривать. Похоже, он компанейский человек — почти такой же, как Питер. И ни малейшего желания пофлиртовать. Я украдкой покосилась на него. Хорошая, хотя вполне обычная, стрижка. То же самое можно было сказать и о его костюме. Ногти на руках аккуратно подстрижены. Иными словами, он выглядел элегантно, но без малейшего намека на какую-то экстравагантность. Почему-то я вдруг расстроилась. И когда поймала себя на этом, удивилась так, как уже давно не удивлялась.

— А вы легко прощаете? — спросил он, не заметив, что я его разглядываю.

— «Мотивы, чтобы управлять, но милосердие, чтобы простить. Первое — закон, второе — привилегия».

— Поп?

— Нет. Похоже на него, но на самом деле это Драйден [25]. Что же до меня… не думаю, что у меня есть что прощать.

— А вашим родителям?

— Как ни странно, но их я как раз давно уже простила. Мой отец… понимаете, он был просто несчастным человеком — неумным, к тому же страшно закомплексованным — так что ничего кроме жалости к нему я не испытываю. Да и потом, он ведь уже давно умер. А мать… та совсем как ребенок — слабая, беззащитная, — какой уж с нее спрос? Нет, это не для меня. К тому же мне совсем недавно преподали на этот счет хороший урок. Я имею в виду то, как следует прощать.

— Вот как? Это интересно. Расскажите.

— Как-нибудь в другой раз.

Я думала о Мин. Наша дружба с ней подверглась серьезному испытанию. Что с ней будет дальше? Ведь это только сталь становится крепче после закаливания. Мне вдруг очень захотелось знать, что по этому поводу думает Ролло. Может, рассказать ему? Нет, не стоит — во всей этой истории мне выпала на редкость неприглядная роль, а мне почему-то было не все равно, что он обо мне подумает. Я сама себя не узнавала. На моих губах еще не остыли поцелуи Роберта, а меня уже потянуло к другому мужчине. Возможно ли такое? Вот уж действительно: «…и башмаков еще не износила…». Но, с другой стороны, я была согласна с Мин: любовь, страсть, желание — это такие чувства, которые вовсе не обязательно испытывать исключительно к одному человеку. К тому же, мудро напомнила я себе, Ролло, по всей вероятности, совершенно нормальный мужчина.

— Я тут где-то недавно прочел, — начал Ролло, — что Джон Стюарт Милл как-то раз просматривал рукопись первого тома Французской революции Карлейля, который существовал в единственном экземпляре. Потом ненадолго вышел, оставив ее на столе. Его горничная, решив, что пожелтевшая от времени бумага вряд ли кому нужна, кинула ее в огонь. Узнав об этом, Джон Стюарт Милл едва не сошел с ума от горя и отчаяния. Карлейлю приходилось часами успокаивать его. Иной раз он боялся, как бы Милл не наложил на себя руки. Вот вам прекрасный пример христианского всепрощения. Кстати, как насчет того, чтобы пообедать вон в том пабе?

Мы уселись за столик у окна, попросили принести бутылку вина и незаметно для себя прикончили ее, заедая вино хлебом с сыром и помидорами. Разговор по-прежнему вертелся вокруг Карлейля, по поводу которого у Ролло, как он признался, давно уже были кое-какие сомнения. Я же, в отличие от него, искренне восхищалась Карлейлем, поэтому время летело незаметно, и очень скоро я уже почти забыла и о Вестон-холле и о том, что мне пришлось там пережить. Пока Ролло расплачивался (я попыталась было возразить, но он и слушать меня не стал), я вышла к машине посмотреть, как там Фредди. Мы выпустили его немного побегать возле машины, потом покормили. Он так обрадовался, увидев меня, что, запихивая упиравшегося котенка обратно в корзинку, я почувствовала себя предательницей. Оставалось только надеяться, что, наевшись, малыш быстро уснет.

Дождавшись Ролло, я предложила сменить его за рулем. Мне казалось, он снова примется спорить, и я очень удивилась, когда он сразу согласился.

— Сказать по правде, я совсем выдохся. Выехать я смог довольно поздно, ехать пришлось почти всю ночь, а потом до утра сидел возле матери — боялся оставить ее одну.

Эта его готовность пустить меня за руль выглядела удручающе убедительно — еще один весомый довод в пользу того, что я не ошиблась насчет его сексуальной ориентации. Я уселась на водительское место, хотя удовольствие, которое я при этом испытала, было слабым утешением. Водить я всегда любила, а уж хорошую машину особенно. Достаточно было повернуть ключ, как двигатель довольно заурчал, словно сытый тигр, и машина рванулась вперед. Ролло закрыл глаза, но предупредил, что спать не будет — на тот случай, если я вдруг устану. Не прошло и нескольких минут, как он уже мирно посапывал, откинув голову на спинку сиденья. Проспал он почти два часа. Я даже забыла о нем, когда он вдруг дернулся, как от толчка, и открыл глаза.

— О господи… неужели я спал?! Простите, бога ради! Надеюсь, я не храпел? Вы очень устали?

Я успокоила его, в обоих случаях ответив отрицательно. Но как только мы поменялись местами, глаза у меня стали слипаться, и очень скоро я тоже провалилась в сон. Впрочем, это даже был не сон, а скорее просто дрема, потому что я слышала мерное урчание двигателя и чувствовала рядом присутствие Ролло, только временами я уплывала куда-то, и глаза у меня никак не открывались.

Когда же я наконец стряхнула с себя сон, протерла глаза и выпрямилась, солнце уже клонилось к закату. Я удивленно глянула на часы — было около шести.

— Где это мы? Не устали? Может, мне сесть за руль?

— В пятнадцати милях от Оксфорда.

— От Оксфорда?

— Да. Помните, я говорил, что мне нужно будет сделать небольшой крюк — кое-куда заехать. Это уже совсем близко. Надеюсь, вы не возражаете?

— Нисколько. Но скоро придется остановиться ненадолго, пустить бедного Фредди побегать.

— Захватите его с собой. Закроем окна и двери, и никуда он не денется.

— Думаете, они не будут возражать?

— Они — кто?

— Ну… хозяева.

— Не будут. На этот счет можете быть совершенно спокойны.

Шоссе постепенно сузилось и вскоре перешло в проселочную дорогу. Миновав две каменные колонны, мы свернули влево и двинулись вдоль дороги, по обеим сторонам которой тянулись деревья, смыкавшие ветви у нас над головой. Еще один крутой поворот — и перед нами появился дом. Даже в сгущавшихся сумерках каменный фасад поразил меня своим благородным изяществом. Портик крыльца поддерживали консоли, украшенные фигурами сидящих грифонов или горгулий — на таком расстоянии я не смогла разобрать, кого же они изображают. Высокие стрельчатые окна заросли плющом и глицинией.

— Какая красота! Потрясающий дом! Он ведь очень старый, я угадала?

— Да. Построен чуть ли не в четырнадцатом веке. Вначале это было аббатство. Потом его выкупили Шинлейки и стали тут жить. Последняя представительница этого древнего рода умерла всего несколько месяцев назад.

— И кому же он принадлежит сейчас? — с жадным интересом спросила я. Но прежде чем он успел что-то сказать, я уже догадалась, какой услышу ответ.

— Мне. Прошу вас.

Держа в руках корзинку с Фредди и сумку с его мисками, едой и всем прочим, мы вошли в дом и закрыли за собой дверь. Внутри было темно. Чертыхаясь, Ролло зажег карманный фонарик и уже с его помощью отыскал выключатель. В свете одинокой лампочки перед моим зачарованным взором во всем своем обветшавшем великолепии предстал самый что ни на есть настоящий средневековый замок — такой, каким его обычно представляют на театральных подмостках.

— Это самая большая комната на первом этаже. Я называю ее студией, — пояснил Ролло, рывком раздергивая шторы. — Осторожно — вон в том углу с потолка сыплется штукатурка.

— О боже, какая лепнина! Просто фантастика! Нет, вы только посмотрите на орнамент в тех местах, где пересекаются балки! А фриз! Господи, какой камин! Глазам своим не верю! А можно ненадолго снять чехол? Очень хочется полюбоваться старинной мебелью!

Ролло молча стянул чехол, и моим глазам предстал старинный резной диван, обитый выцветшим от времени шелком — изумительно красивый, но весь в клочьях паутины. Едкий запах пыли и гниющего дерева ударил мне в ноздри, смешавшись с царившей повсюду затхлой вонью — так обычно пахнет в домах, где давным-давно никто уже не живет.

— Думаю, большую часть мебели спасти вряд ли удастся. Но вот эта штука выглядит не так уж плохо.

Ролло сдернул чехол с пианино и, откинув крышку, осторожно тронул клавиши.

— Его нужно отреставрировать. Возможно, часть молоточков прогнила, — пробормотал он, пробежав по клавишам и умудрившись даже сыграть нечто, отдаленно напоминавшее гамму. — Боюсь, этим домом уже бог знает сколько времени никто не занимался. Я часто приезжал сюда раньше пить чай с мисс Рэйброк, последней его владелицей. Старушка обожала Спенсера и могла говорить о нем часами. Я читал ей Королеву фей и привозил к чаю шоколадное печенье. Поэтому я был потрясен, когда мне позвонил ее поверенный и сообщил, что по завещанию она оставила все это мне. Впрочем, кажется, она была одна как перст. Вы можете выпустить Фредди погулять. Заодно и покормите его. Мне бы хотелось показать вам дом, пока еще не стемнело.

Фредди, до смерти обрадовавшись, что его выпустили на волю, с жадным урчанием набросился на еду. Я поставила на пол его корзинку и налила ему в миску воды.

— Думаю, с ним ничего не случится. Вы не знаете, тут во всех окнах есть стекла?

— Честно говоря, понятия не имею. Вы первая, кого я привез сюда. Поверенный мисс Рэйброк передал мне ключ всего пару дней назад.

Убедившись, что окна надежно закрыты и у Фредди нет ни малейшей возможности улизнуть из комнаты, мы заперли дверь и отправились осматривать дом. Сначала Ролло показал мне комнату, в которой они обычно пили чай с мисс Рэйброк. Она оказалась довольно маленькой; из-за того что окна снаружи были почти полностью заслонены разросшимся плющом, внутри царил прохладный зеленоватый полумрак, как бывает в глубине леса. Панели, которыми были обшиты стены, привели меня в восторг, а вот электрокамин и телевизор, на мой взгляд, были тут совершенно не к месту. Перед единственным стулом стояла обитая ковровой тканью скамеечка для ног, перед ней лежал свернутый коврик. С подлокотника стула свешивались очки, на сиденье так и осталась лежать раскрытая книга.

Ролло поднес ее к глазам:

— Венера и Адонис. Да, она была замечательной женщиной.

Он оставил книгу на прежнем месте, и мы отправились дальше. Кухня оказалась огромной, стены ее были выложены камнем, и таким же каменным был и пол. Почти всю стену занимал старинный очаг, у другой громоздился шкаф, заставленный китайским фарфором и другой посудой — все покрытое толстым слоем пыли и паутиной. Только в углу сиротливо притулилась электрическая плитка с одной конфоркой и маленький электрический чайник. В раковине так и осталась стоять забытая чашка и тарелка с присохшими остатками тоста.

— Любитель пауков, попав сюда, пришел бы в неописуемый восторг, — хмыкнула я. — Не обижайтесь, это шутка. А если серьезно, дом просто очарователен. Ничего более красивого я в жизни своей не видела.

Столовая, куда мы направились потом, оказалась тоже вся в чехлах, так что мебели я не увидела, зато лепные потолки там поражали своим великолепием — впрочем, они оказались точной копией тех, что я уже видела в студии. Мельком заглянув в небольшую библиотеку, где в ноздри нам ударил едкий запах плесени, мы поднялись наверх. Ролло провел меня в самую большую из спален и раздвинул шторы.

— Заходите и полюбуйтесь, — предложил он, кивком подозвав меня к окну.

Я ахнула от восхищения — внизу, насколько хватало глаз, все заросло зеленью, и когда по ней пробегала рябь, можно было поклясться, что это морские волны бьются о стены дома почти у самых ваших ног.

— А ведь, наверное, когда-то все эти кусты заботливо подрезали, — проговорил Ролло, облокотившись о подоконник рядом со мной. — Интересно, можно ли привести все это в порядок?

— Конечно, а почему бы нет? Если захотите, можете подрезать кусты до их прежней высоты. Только не забудьте об опорах. Вон те изгороди, должно быть, раньше были футов двенадцать — четырнадцать в вышину. Хотелось бы мне знать, сколько им лет? — Я взглянула на Ролло. Он смотрел на меня с таким напряженным интересом, который вряд ли мог быть вызван обсуждением вопроса о том, какой высоты должна быть изгородь. Заметив мой удивленный взгляд, он встрепенулся, и на губах его появилась смущенная, совсем мальчишеская улыбка. Он внимательно слушал, пока я объясняла ему, каким, на мой взгляд, задумывался первоначально сад, но мне показалось, что мысли его витают где-то далеко.

Когда мы вернулись в студию, Фредди и след простыл. Мы с Ролло облазили на четвереньках всю комнату, заглянули под все чехлы, в щели под диванами, даже в каминную трубу и внутрь пианино. Я уже перепугалась не на шутку, когда где-то у меня над головой послышалось слабое мяуканье. Глянув наверх, я заметила, как за подкладкой одной из штор почти под самым потолком образовалась крохотная выпуклость.

— Маленький негодяй! Забрался за подкладку шторы! — ахнула я. При мысли о том, в каком виде я достану беднягу из этого энтомологического вивария, меня передернуло. Наверняка такое укромное местечко кишит насекомыми.

— На всякий случай отойдите подальше, — с усмешкой посоветовал Ролло. — В жизни кабинетного ученого как-то мало героического. А я лично всегда мечтал о подвигах. Даже называл себя Рыцарем Красного Креста.

Через минуту он сунул мне в руки Фредди.

— Забирайте свое сокровище. Думаю, нам обоим не помешает выпить.

Он принес из машины несессер, в котором оказалось два стаканчика, пластиковый пакет с ледяной водой и бутылка шампанского Боллинджер.

— Пару часов назад это был лед, — сказал Ролло, отложив в сторону пакет с водой. — Я уговорил владельца паба, где мы обедали, дать мне лед с собой. Похоже, моя идея сработала. Конечно, лед растаял, но шампанское холодное.

Открыв бутылку, он подал мне стаканчик. После долгой, утомительной дороги и дня, до отказа заполненного впечатлениями, шампанское показалось мне амброзией. Фредди, с этой минуты воспринимавший Ролло как своего спасителя, вскарабкался к нему на колени, свернулся клубочком и мгновенно уснул.

Комочек пуха маленький свернулся мягким шариком. О маме он совсем забыл, Был весел он, потом уныл, Напился молока от пуза, И спит лениво, как медуза.

— Только не говорите мне, что это экспромт, — расхохоталась я.

— Боюсь, такие экспромты мне не под силу. Я уже бог знает сколько времени не писал стихов. А вот память у меня отличная, и чужие экспромты я обычно запоминаю без особого труда. — Ролло с улыбкой погладил кончиком пальца пушистую спинку котенка.

— Наверное, реставрировать такой дом обойдется в кругленькую сумму? — спросила я.

— Наверняка. Правда, вместе с домом я унаследовал еще двадцать тысяч фунтов, но очень надеюсь, что мне удастся уложиться в более скромную сумму. Честно говоря, пока у меня просто голова идет кругом. Как представишь, сколько всего предстоит сделать… Я уж подумываю, а может, продать его? Махну в Америку, и никаких хлопот.

— О нет, только не это! Как это грустно! И потом вспомните, ведь мисс Рэйброк хотела, чтобы вы тут жили! Хотя бы… нет, ерунда. Просто нелепая сентиментальность.

— Так оно и есть. Но, если честно, я чувствую примерно то же, что и вы. Так что я, конечно, оставлю его себе и постараюсь привести в порядок. Вы ведь считаете, что это мой долг? Я угадал?

Я не ответила. Ролло не смотрел в мою сторону. Я осторожно покосилась на него: он сидел, откинувшись на спинку стула, элегантно закинув ногу на ногу — в одной руке бокал, другая рассеянно поглаживает по пушистой спинке Лорда Фредерика. Вид у него был умиротворенный. «До чего загадочный, непостижимый человек», — невольно подумала я. И еще спрашивает моего совета? Для чего он ему? Скорее всего, это просто обычная вежливость, решила я.

— Ну… именно так поступила бы я, окажись я на вашем месте. Но я — это я. И потом, я слишком мало вас знаю, чтобы ответить на этот вопрос.

Ролло молча вертел в руках бокал. Потом на губах его появилась улыбка, и он повернулся ко мне.

— Что ж, по крайней мере честно. Ну, а теперь допивайте — и в путь. До Кембриджа еще почти два часа.

Когда мы свернули на дорогу к Бирмингему, уже почти стемнело. Фредди, закативший страшный скандал, когда я попыталась водворить его в корзинку, мирно спал у меня на коленях. Мощные фары нашей машины взрезали темноту. Казалось, мы одни в целом мире. И я, пусть ненадолго, вдруг почувствовала себя счастливой.

— А что вы намерены делать в Кембридже? — поинтересовалась я.

— Погощу немного у старого друга. Не видел его уже тысячу лет. Ему уже за восемьдесят. Так что нужно за ним присмотреть. А кроме того, это еще и удобный предлог.

— Предлог? — не поняла я.

— Ну, я ведь вам говорил, что сегодня у меня странный день — сам не знаю, что со мной… вообще-то я человек не слишком импульсивный, а тут меня будто кто-то под руку толкает. Судите сами: вы сказали, что едете в Кембридж, и я решил, что отвезу вас домой. Хотя был приглашен на обед в Оксфорде. Но потом по телефону из паба отменил встречу, а вместо этого привез вас посмотреть Тое-Лэнг.

— Эээ… просто даже не знаю, что и сказать…

Губы у меня расползались в улыбке.

— Вот ничего и не говорите, хорошо? И, пожалуйста, не волнуйтесь и не пугайтесь. С этой минуты я постараюсь держаться в рамках приличия. Сам не понимаю, что это на меня нашло… просто когда я увидел вас в Вестон-холле, меня вдруг как будто что-то толкнуло. Решение пришло мгновенно. Я послал к черту все свои планы, потому что понял — эта встреча может разом перевернуть всю мою жизнь. Нельзя колебаться, когда удача сама плывет в руки. И я ни на секунду об этом не пожалел. Не пугайтесь, Диана. Можете даже послать меня к черту, если хотите.

— Ни за что.

— Вот и хорошо.

Какое-то время мы оба молчали. Потом Ролло снова заговорил:

— Может, поужинаем вместе? Я пробуду тут до послезавтра.

— С удовольствием.

Дальше мы снова ехали в молчании — но даже молчать рядом с ним было приятно. Спустя какое-то время Ролло спросил, не замерзла ли я. Оказалось, что так оно и есть, хотя пока я даже как-то этого не замечала. Потом он включил приемник, и я узнала Волшебную флейту Моцарта. Фредди заворочался и снова уснул. Лениво прикрыв глаза, я задумалась — подумала о Роберте с Мин, о детях, потом перед глазами у меня встал Шинлейк-Мэнор. Я вспомнила о книге, которую мне еще предстояло написать, потом в голове промелькнула мысль о матери, правда, я почти тут же забыла о ней, вспомнив о Питере и Джорджио. Сделав круг, мысли мои вернулись к Ролло, да тут и остались.

До Кембриджа мы добрались быстро. Даже слишком быстро, на мой взгляд. Ролло помог мне вынести вещи.

— Очаровательный дом. Очень похож на вас. Пока, Фредди, приятель.

Я крепко держала Фредди под мышкой, чтобы он не вздумал юркнуть в кусты и удрать. Ролло почесал ему за ушком, потом протянул мне руку на прощание:

— До свидания, Диана. Так, значит, завтра в восемь?

Я молча кивнула. Не успела я закрыть за ним дверь, как пронзительно зазвонил телефон.

— Дэйзи, ты дома? — услышала я голос Мин. — Ох, и везучая же ты! Ну, давай, выкладывай!

Примечания

1

Святая Сексбурга — саксонская королева, вместе со своей сестрой Этельредой ушла в монастырь и позже, в VIII веке, была канонизирована. Единственная церковь, посвященная ей, находится на острове Шеппи, графство Кент.

(обратно)

2

«Вороная Красавица, Автобиография Лошади» (Black Horse, An Autobiography of the Horse) — известный роман Энн Сьюэлл.

(обратно)

3

Экни (acne) — угорь, прыщ (англ.).

(обратно)

4

Покс (рох) — чума, сифилис (англ.).

(обратно)

5

Банни (bunny) — кролик, зайчик, бельчонок (англ.).

(обратно)

6

Суфражистка — сторонница предоставления женщинам избирательных прав.

(обратно)

7

Дерби — скачки трехлеток в Эпсоме.

(обратно)

8

Хэм (ham) — окорок, ветчина (англ.).

(обратно)

9

Битва при Пассендале — одно из известных сражений Первой мировой войны.

(обратно)

10

Ролл-эн-баттер (roll-and-butter) — шарик из масла (англ.).

(обратно)

11

beauty — красавица (англ.).

(обратно)

12

boot — сапожок (англ.).

(обратно)

13

Доброе старое время (auld lang syne) — песня, которой по традиции заканчивается встреча старых друзей, вечеринка и т. д.

(обратно)

14

Голландский соус — соус из масла, желтков и лимонного сока.

(обратно)

15

Мусака — рубленая баранина по-гречески, с баклажанами в остром соусе.

(обратно)

16

Корреджо — Антонио Аллегри (Корреджо), знаменитый итальянский живописец (1494–1534).

(обратно)

17

Хочешь трахнуть меня? (итал.).

(обратно)

18

Нет, спасибо. Меня от тебя тошнит! (итал.).

(обратно)

19

Спасибо огромное, дорогая (итал.).

(обратно)

20

«Феликс Холт, радикал» — роман Джордж Элиот.

(обратно)

21

Пергола — беседка, увитая ползучими растениями.

(обратно)

22

Голденбой (goldenboy) — Золотой мальчик (англ.).

(обратно)

23

Коричневый сахар — сорт мягкого сахара.

(обратно)

24

Роман английского писателя Чарлза Диккенса (1812–1870).

(обратно)

25

Джон Драйден (1631–1700) — английский поэт, прозаик, драматург и критик.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg