«Худшие опасения»

Худшие опасения (fb2) - Худшие опасения (пер. Светлана Владимировна Силакова) 876K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Фэй Уэлдон

Фэй Уэлдон Худшие опасения

1

— Между прочим, — сказала Вильна, — я никогда еще мертвецов не видела. Можно мне с тобой?

— А почему нет? — согласилась Эбби, и они поехали в морг вместе.

Когда обе женщины забрались в маленькую машину Эбби, к Вильне полез ласкаться лабрадор Алмаз. Изгваздал грязными лапами ее белую, обшитую рюшками блузку. Вильна отпихнула пса ногой, затянутой в высокий сапог, а потом попыталась пнуть под хвост тонким каблучком, но промазала. Алмаз, обежав машину спереди, кинулся на грудь Эбби. Та не возражала — на ее заношенном сером свитере собачья шерсть была незаметна. Вильне Алмаз больше не навязывался — он привык видеть от людей только ласку, и неприязнь новой знакомой произвела на него колоссальное впечатление.

— Бедный пес, — проговорила Эбби. — Бедняга. Потерял хозяина, вот и сам не свой.

Вильна не ответила — она, согнув ногу, с остервенением терла испачканное колено. Все движения Вильны сопровождались звоном — ведь на запястье у нее болтался браслет с коллекцией увесистых золотых подвесок, а в пропасть между грудями — уже не юными, но сохраняющими прекрасную форму благодаря хирургии, — спускались тяжелые бусы и массивные цепочки. Нос с горбинкой, запавшие, близко поставленные глаза, безупречно уложенные светлые кудри, неистощимая энергия, пропадающая втуне, — люди калибра Вильны задыхаются от скуки везде, кроме больших городов. Эбби, напротив, среди зеленых полей и грязных луж чувствовала себя в своей стихии. Она была в джинсах, теннисных туфлях и затрапезном свитере — в том самом наряде, в каком ее застал телефонный звонок из «Коттеджа». Дома, в «Элдер-Хаузе», Эбби с тех пор еще не была.

Пристегиваться ни Вильна, ни Эбби не стали — когда направляешься в морг, это как-то неприлично. Флиртуя со смертью, мы проявляем солидарность с покойным.

«Коттедж» походил на идеальный дом, нарисованный ребенком. Квадрат сада, по центру рассеченный дорожкой. Справа гараж, слева дерево, в середине дверь, по бокам — два окна; нижний этаж зрительно уравновешивается верхним, в три окна. Крыша черепичная, две трубы, расположенные симметрично — справа и слева. Стены сложены из серого песчаника, добываемого в местных карьерах. По стенам вьется виргинский плющ. Вокруг простираются поля. В своем нынешнем качестве «господского дома» здание простояло здесь сто пятьдесят лет. До того оно было фермой, еще раньше — коттеджем арендатора, а еще раньше — жалкой хижиной, которая, впрочем, упомянута еще в «Книге Судного Дня»[1], составленной приблизительно в 1070 году от Рождества Христова.

На верхнем этаже, в супружеской спальне Александра — вдова — недвижно сидела на краешке антикварной кровати с медной спинкой и смотрела в пространство. Это продолжалось уже два часа. Пространство, в которое она смотрела, со всех сторон было окаймлено стройными побегами дикого винограда, пробившимися в щели между косяком и рамой, а также расчерчено оконным переплетом на четыре одинаковых прямоугольника. Стекла во всех четырех четвертях окна сохранились старинные, ценимые ныне на вес золота: тонкие, с блестящими прожилками, неровные. Изготовлены, вероятно, в середине Викторианской эпохи. В окно Александре был виден пруд с утками, а еще Алмаз, бегущий вслед за машиной Эбби к дороге, которая вела в Эддон-Гарни. Пес вот-вот выскочит на шоссе и погибнет под колесами — но разве теперь это важно? Однако Алмаз вовремя остановился. Уцелел.

Александра пребывала в полном оцепенении. Чувствовала себя, как молекула в пробирке с вязкой жидкостью, — раз и навсегда прикованная законами природы к своему месту, не имеющая возможности ни утонуть, ни всплыть. Оказывается, в таких обстоятельствах легче воображать себя чем-то неорганическим, неживым. Сегодня вторник. Нед умер в ночь с субботы на воскресенье. Умер в отсутствие Александры — она была за сто тридцать миль, в Лондоне, приходила в себя после целого вечера на сцене: она играет Нору в «Кукольном доме» Ибсена. Как только Александра узнала о случившемся, у нее начались эти приступы оцепенения, настигающие где угодно, без предупреждения. Наверно, это и есть шок, думала она.

Донельзя утомленная самоанализом, Александра, к собственному удивлению, изменила позу — распласталась на постели.

За двенадцать лет она привыкла лежать на этой кровати голой, рядом с Недом. Привыкла, что его тепло всегда под боком. Когда они ложились в постель, ее тело было холодным, а его — горячим. Когда же на следующее утро они просыпались, температуры взаимовыравнивались и Александра уже не различала, где кончается ее собственное тело и начинается его. Да и не хотела различать.

Долго она на кровати не пролежала: ощутила спиной, в районе лопатки, что-то колючее. Должно быть, в матрасе лопнула пружина. Александра встала, пошла в ванную. Почувствовала, что ей уже не так тяжело, но облегчение причиняет боль, — так бывает, когда снимают жгут и в раненой руке или ноге восстанавливается кровообращение.

В зеркале ее лицо выглядело не так чтоб ужасно. Разве что слегка перекошено. Да еще внезапно проступило фамильное сходство — вылитая мать. Но Александра знала: это зеркало бессовестно льстит. Ртутная амальгама нанесена на стекло еще в конце восемнадцатого века; поверхность, изъязвленная бороздками и пятнами, добра ко всякому, кто в нее смотрится, — уже из благодарности за внимание.

Они с Недом гляделись в это зеркало вместе, и он обнимал ее за плечи и говорил: «Идеальная пара!» Больше никогда, никогда уже ей не встретить такого, как он. Александра старалась сдерживать слезы, — ведь через неделю, отсчитывая от сегодняшнего дня, ей снова предстоит выйти на сцену. Торвалду придется называть ее «мой маленький жаворонок», а ей, несмотря ни на какие личные обстоятельства, правдоподобно изображать веселую, как жаворонок, Нору. Профессионализм превыше всего: ведь «Кукольный дом» неожиданно снискал успех у публики и держится на сцене уже девятый месяц. Редкостный срок.

Алмаз, громко цокая когтями по ступенькам, взбежал на верхний этаж — в те комнаты, куда ему входить не разрешалось, да он и сам обычно не рвался. Пес вспрыгнул на кровать, свернулся в клубок. Обиженный ежик. Александра подошла, чтобы стащить его на пол. Алмаз обмяк, как участник сидячей демонстрации, оказывающий пассивное сопротивление полицейским. Но Александра была упорна, и победа осталась за ней. Алмаз обиженно побрел вниз. Удаляясь, он рычал на Александру, что было для него нехарактерно.

На вкус Александры кровать была узковата. Она любила широченные матрасы, на которых можно раскинуться хоть поперек, хоть по диагонали, но Неду нравилось, когда жена совсем рядом, — ради такого и с теснотой можно смириться. Во всяком случае, кровать была отличная: XIX век, предположительно двадцатые годы, искусно отлитая медная спинка, точно сотканная из причудливых завитушек. То был подарок судьбы, — кровать позабыли прежние владельцы «Коттеджа», как местные именовали этот немаленький дом в память о минувших столетиях.

Возможно, кровать не столько позабыли, сколько нарочно решили не забирать. Последние, кто на ней спал, — пожилые супруги — умерли в больнице с интервалом в неделю. Ему было девяносто семь, ей девяносто четыре. Их наследники ненавидели рухлядь. Что ж, по крайней мере старики умерли не на самой кровати. Впрочем, в таких домах, куда ни войди — любая комната видела чью-то смерть. Любой стул, приобретенный в антикварной лавке, был свидетелем какой-нибудь беды, — ну и что с того? Рано или поздно жизнь улетучивается из всего живого.

Матрас они заменили на новый, но высокий деревянный каркас оставили. Так что по ночам Нед с Александрой наслаждались немодной, но уютной теснотой. Жаль, что в матрасе лопнула пружина.

Приехав из Лондона, из квартиры, где она обычно оставалась ночевать после спектаклей, Александра обнаружила, что Эбби сменила постельное белье. И не просто сменила, но и постирала. В воскресенье к полудню — когда Александра добралась домой — простыни уже сушились на веревке в саду. Ей сразу бросились в глаза эти зеленые полотнища, колыхающиеся на ветру среди высоких артишоков.

Когда она приехала, тело уже увезли. Это одновременно обрадовало и огорчило Александру. Тело увезли в морг для вскрытия, предписанного законом, поскольку последние три месяца Нед не посещал врача. Если бы «скорая» не забрала тело сразу, прислать ее вновь могли лишь на следующий день. Доктор Мёбиус, которого вызвала Эбби, принял решение, что тело должно без промедления отправиться в положенное место, а не валяться без толку в ожидании Александры. Александра разминулась с телом мужа минут на пять.

Вечером в воскресенье Эбби сняла зеленые простыни с веревки, сложила и вернула на положенное место в бельевой шкаф. Кровать в главной спальне она еще раньше застелила свежими, белыми в синюю полоску — расцветки леденцов из детства. Такой уж Эбби человек — даже в экстремальных обстоятельствах не утрачивает врожденной хозяйственности.

Александра жалела, что Эбби самовластно распорядилась простынями. Они бы пахли Недом — а не ароматизатором, как эти, полосатые. Но когда чужие люди возятся с твоим грязным бельем, они редко принимают правильные решения.

Спустившись на кухню, Александра порадовалась, что дом пуст. Все эти дни, с воскресенья по вторник, Эбби трудилась, как пчелка, пока не отдраила все дочиста. Пока другие рыдают и рвут на себе волосы, Эбби занимается уборкой. На выскобленном, сияющем столе — массив выбеленного вяза, ок. 1880 г., грубо отесанный, на плитообразном основании, первоначально использовался в прачечной, — записка: «Звонил мистер Лайтфут из морга. Тело Неда только что привезли обратно, мы съездим взглянем. Не хотели тебя будить. Попытайся хоть немного поесть. Эбби».

«Мы»? Эбби и Вильна? Быть не может. Александру не смущало, что Эбби увидит Неда мертвым раньше, чем она сама. Эбби, при всем ее самоуправстве, — преданная подруга. Это Эбби ранним утром вызвала врача и «скорую». Оставалась надежда, что Нед — а вдруг? — еще жив, но в действительности к тому моменту он уже скончался. И теперь Эбби отправилась в морг, несомненно, только для того, чтобы удостовериться: все ли сделано правильно, не причинит ли что-то излишней боли ей, Александре. Может быть, захотела проверить, что Неда положили на чистый, пристойный стол? В любом случае, Эбби уже видела тело распростертым в столовой, где Нед, очевидно, и рухнул на пол, когда у него стало плохо с сердцем. Эбби увидела его первой. Так что пусть Эбби и дальше хлопочет об усопшем, если ей от этого легче.

Но Вильна? Александре было неприятно даже подумать о том, что Вильна увидит тело Неда раньше, чем она сама, — раньше, чем жена. Точнее, ей вообще не хотелось, чтобы Вильна глазела на мертвого Неда. Он и знаком-то с ней был шапочно. Все, что он о ней слышал, не возбуждало в нем симпатии. Александра говорила: «Да нет, Вильна не плохая. Просто она чересчур эмоциональна. Чересчур нездешняя — совершенно не похожа на англичанок». Нед возражал: «Это же какая-то ненасытная прорва. Хищница. Чудовищная баба». Только теперь Александра поняла: насчет Вильны Нед был прав с самого начала. Едва о случившемся стало известно в округе, Вильна начала кружить над «Коттеджем», точно стервятник. И верно, подумалось Александре, Вильна даже внешне похожа на гибрид стервятника с Иваной Трамп[2]. Если Нед, лежа на столе в морге, внезапно откроет глаза и увидит Вильну вместо Александры — вместо своей жены, похожей на гибрид фламинго с Мэрилин Монро, — ему станет очень досадно.

2

В морге Эбби и Вильна рассматривали тело Неда.

«В больнице Сент-Джеймсской на белом столе,

— пропела своим хриплым голосом Вильна, —

Любовь моя тихо лежала. Гола, холодна, ни кровинки в лице, По жилам уж кровь не бежала».

Близко к покойнику они не подходили. На улице вовсю сияло солнце, но в неказистой бетонной коробке морга стоял зверский холод. Окна в помещении отсутствовали — оно освещалось искусственным светом.

— Неду нравилось, как я пою, — заметила Вильна. — Правда, Эбби, у меня роскошный голос?

— Роскошный, — согласилась Эбби.

— После смерти он выглядит моложе, — сказала Вильна.

— Ты так думаешь? — рассеянно, из чистой вежливости переспросила Эбби.

— Определенно моложе, — повторила Вильна. Она говорила с тягучим центральноевропейским акцентом: удлиняла гласные, оглушала согласные. Казалось, что слова медленно всплывают по ее телу снизу, из недр ее искушенного лона. — А он очень красивый мужчина, правда? — сказала Вильна и коснулась его предплечья — обнаженного, могучего, мускулистого, холодного, мраморного. — Особенно сейчас, когда вот тут, под подбородком, у него все подтянулось.

— Был красивый, — сказала Эбби. — Был да сплыл. И, мне кажется, тебе не стоит его трогать.

— Эх вы, англичане, — вздохнула Вильна. — Какая зажатость. Собственные чувства к себе не подпускаете!

Вильна откинула простыню, прикрывавшую покойного до самого подбородка. Нед был в белой футболке и белых пижамных штанах, туго завязанных на поясе «бантиком». Вильна развязала «бантик», ослабила тесемку и вместо того, чтобы возиться с пуговицами ширинки, просто завернула тонкую материю. Обнажился небрежно зашитый шрам от вскрытия, доходящий почти до самого паха. Плотный, массивный пенис, сонно прильнувший к бедру, казался изваянным из камня. Точно всегда находился в таком положении.

— Всего-то сорок девять лет, — сказала Вильна, — и по этой части мастер, каких поискать. Обидно страшно.

— Было сорок девять, — поправила Эбби.

— По мне, на мертвеца он совсем не похож, — продолжала Вильна.

Совладав с врожденным отвращением, которое овладевало ею при одной мысли о прикосновении к чему-то мертвому, Эбби подтянула на Неде штаны. Завязала пояс. Прикрыла грудь покойного простыней. Должен же кто-то это сделать. Вильне волю давать нельзя.

Морг, где Нед был единственным на данный момент постояльцем, находился во дворе похоронного бюро. Там же стояли катафалки. Основное здание выходило фасадом на Хай-стрит в том месте, где улица резко заворачивала и тротуар донельзя сужался. В витрине стояла урна с букетом сухих цветов. Между двойными стеклами валялись дохлые мухи. На парадный вход, украшенный небольшим изящным портиком в георгианском стиле, часто указывали гостям города. Впрочем, старинная дверь открывалась туго, и большинство клиентов предпочитало пользоваться черным ходом. Да и кому хочется попадаться людям на глаза, когда идешь по таким невеселым делам? Фургон, на котором возили мертвецов — «Лайтфут и сыновья — Частная карета скорой помощи» — обычно стоял у портика, прямо на улице, создавая дополнительные помехи движению на этом опасном повороте. Мало кто задумывался, почему фургон здесь стоит и что на нем, собственно, возят.

— Вы интересуетесь римским кладбищем, — сказал мистер Лайтфут Эбби, когда она, промерзнув до костей, вышла на солнечный двор подождать Вильну. — Скажите своим друзьям из «Богемного пояса», что сегодня мне прислали из университета целый мешок костей. Вернули с раскопок римского кладбища. Будем погребать по положенному обряду. Литургию совершит сам епископ.

При взгляде на мистера Лайтфута — сухопарого, долговязого и бледного — закрадывалось подозрение, что он частенько заглядывает в потусторонний мир за компанию со своими клиентами. Многие платили ему вперед, опасаясь, что родственники из скаредности сэкономят на похоронах.

— Рада слышать, — сказала Эбби. — Рада узнать, что наш епископ не мракобес — готов отпевать даже языческие останки.

— Надеюсь видеть на церемонии вашу компанию в полном составе, — сказал мистер Лайтфут, — всех друзей старины. Городу полезно новое строительство, а не эти ваши заповедные кладбища.

— Мы непременно придем, — сказала Эбби. — Все, кто остался.

Душой кампании «Спасем римское кладбище» был Нед.

— Мне лично все равно, — сказал мистер Лайтфут, — когда человек умер — сегодня или две тысячи лет назад. Я с вами согласен: любой покойник достоин всего наилучшего. Учтите, я не говорю, что из университета прислали те же самые кости, которые забрали. Кости старые, из пыльного шкафа какого-нибудь старого пня-профессора, — разве разберешь, чьи они, каких времен? Но что человеческие, это факт, этого не отнимешь. Кости — шут с ними, с костями. Главное — сделать все по-божески.

Эбби и Вильна сели в машину. Им было как-то не до бесед о древнеримских останках.

— А миссис Лудд приедет проститься с покойным? — спросил мистер Лайтфут.

— Всему свое время, — сказала Эбби. — Там достаточно холодно?

— Тут мне лучше знать, — сказал мистер Лайтфут. — По обычаю, первыми приходят проститься вдова и дети, если только они есть. Я даже удивился, когда вы подкатили. Но, вероятно, у вас в «Богемном поясе» все по-своему: вы смотрите на мертвецов под эстетическим углом.

— Мы просто скорбим и ищем утешения, — возразила Эбби, — как и всякий в нашем положении.

— Голубка, давай, наконец, уедем из этой мрачной лавочки, — заявила Вильна во весь голос, не стесняясь мистера Лайтфута. — Здесь все ну совершенно сумасшедшие.

Эбби задним ходом выехала на улицу. Вильна действовала ей на нервы, а «Частная скорая помощь» загораживала проезжую часть, и потому в воротах Эбби чуть не столкнулась с крохотным «Мини». Его вел незнакомый ни Эбби, ни Вильне седой мужчина с угрюмым лицом, застывшим, как маска. Рядом с ним сидела немолодая грузная женщина — заплаканная, скорбно кривящая рот, убитая горем.

…Эбби вновь подчинила себе машину.

— Голубка, я шею вывихнула, — пожаловалась Вильна. — Поосторожнее нельзя?

— Да погоди — ты видела, кто это был? — спросила Эбби.

— Это была Дженни, — объявила Вильна. — Кто б сомневался.

3

Когда Эбби с Вильной вернулись в «Коттедж», Александра как ни в чем не бывало пропалывала в саду клумбу с анютиными глазками. Алмаз, высоко держа голову, восседал на низкой каменной ограде, не заслуживающей гордого звания «забор», — ведь она не допускала к задней стене дома разве что буйные заросли бурьяна. Что до посетителей — будь то долгожданные гости, молочник с почтальоном или сборщики пожертвований — то им стена не мешала: перешагивая через нее, они беспрепятственно достигали черного хода, который и служил основным входом в дом. Парадная дверь была очень уж громадная и тяжелая, а ведущая к ней дорожка давно уже требовала ремонта.

— С Недом все нормально? — обратилась Александра к Эбби, глянув на Вильну, как на пустое место.

— Да-да, все в полном порядке, — сказала Эбби.

Вильна, сморщив нос, сказала, что ей надо бежать. Она вся промерзла. Не сообразила, что в морге нечего делать без теплой кофты. Может быть, Эбби ее подвезет до дома?

Эбби сказала, что останется еще на одну ночь, если Александра хочет. Александра отказалась — теперь уже не страшно. Она в состоянии побыть одна. Все равно с призраками рано или поздно придется разбираться. Завтра приезжает брат Неда. А у Эбби есть свой муж и еще куча людей, которым она нужна.

Эбби вызвалась съездить с Александрой в морг в любое время, когда она решит проститься с телом; Александра сказала, что съездит одна, со временем: вероятно, даже мертвецу требуется немного отдохнуть от толпы зрителей.

Когда машина тронулась, Вильна сказала:

— Она возилась в саду без перчаток. Ты только себе представь, а? Одна из наших примадонн. Она себе руки изувечит.

— Актрис, — поправила Эбби, но Вильна пропустила эту реплику мимо ушей.

Эбби оставила автоответчик включенным. Значит, вдруг осознала Александра, все, кто будет звонить, услышат записанный на пленке голос Неда. Она пошла в кабинет Неда, куда вела отдельная телефонная линия, позвонила с его аппарата на их общий и сама послушала голос Неда. Откликнулась: «Привет, Нед, это я», — положила трубку. Поискала инструкцию, чтобы выяснить, как сменить кассету. Не нашла. Решила проблему, выдернув вилку телефона из розетки. Стирать кассету она не хотела: возможно, когда Саша вырастет, — сейчас ему четыре, — он захочет узнать, какой у его отца был голос. Или не захочет? Когда боги оказываются простыми смертными, это всегда разочаровывает. Невелика радость — услышать на компьютерном диске голос Эйнштейна и осознать, что гений был самым обыкновенным стариком.

Александра убрала из гостиной самые болезненные напоминания о Неде: его ботинки, распечатку статьи об Ибсене, которую он надеялся закончить в эти выходные. Проглядела несколько абзацев: по-видимому, Нед находил «Кукольный дом» самой расплывчатой по содержанию и сентиментальной по духу из ибсеновских пьес. Ботинки и статья отправились в шкаф — пусть подождут, пока Александра, собравшись с духом, приступит к планомерному изъятию вещественных доказательств существования Неда. Александра вынула из видеомагнитофона кассету. Очевидно, Нед нажал на «стоп» примерно на десятой минуте «Касабланки». Почему «Касабланки»? Это ей, Александре, нравился Богарт. Нед же всегда язвил: «Позер, а не актер». Что заставило Неда в субботний вечер усесться смотреть Богарта? Он уже не сможет ей объяснить. Она никогда не узнает.

Александра присела на подлокотник дивана и вновь уставилась в пустоту. Как она сама себе говорила, это уже привычное состояние оцепенения — бездумный дрейф, сон с открытыми глазами — помогает перемолоть горе. Состояние, правда, далеко не приятное; хорошо еще, что тяжелые думы закольцовываются, повторяются вновь и вновь, приедаются, — становишься невосприимчивой к ним. Зато они и не развиваются, не дают начало каким-то иным, еще более мучительным. Наверное, думала Александра, именно в такой мере, сильно, но не чересчур, страдает животное, оказавшееся в безвыходных обстоятельствах: в капкане, в лаборатории вивисектора, — ошалевшее, голодное. Если у тебя плохая память, отсутствует дар речи, чувство времени зачаточное, а понимание причинно-следственных связей весьма поверхностное, именно так все и выглядит. Неполноценность оберегает от лишних мучений.

Александра почувствовала, что рука затекла — она ее буквально отсидела. Александра встала, стала трясти рукой, восстанавливая кровообращение. За окнами было темно. Дом полнился какими-то неестественными шумами. Сверху доносился треск и стук. «Наверно, опять Алмаз, — подумала Александра, — надо шугануть пса». Когда Александра поднималась по лестнице, ей почудилось, будто мимо нее, обгоняя, прошмыгнуло наверх нечто незримое, но мерзкое. Она испугалась, но не замедлила шаг. На верхней площадке остановилась. Прислушалась. Ничего. Даже тише, чем следовало бы. Какое-то внезапное безмолвие — будто ей заявляют: «Шум не устраивает? Вот тебе тишина. Что, нравится?» Тишина ей не нравилась, но в целом была предпочтительнее грохота и треска, предпочтительнее, чем беготня и шепот ирреальных невидимок. Алмаза нигде не было видно. Конечно, старые дома могут еще и не такое выкинуть. Не следует истолковывать необъяснимые звуки сверхъестественными причинами. Просто сейчас у нее необыкновенно обострены все чувства. Это уж точно.

Эхо водопровода разносится по деревянному каркасу старого дома, точно боль, пронизывающая все тело. Так болезнь печени проявляется колотьем в правом плече. Днем было тепло, ночью похолодало; резкие перепады температуры вызывают сжатие балки из одного материала и расширение балки из другого; шум сродни боли и зуду в том, что его первопричины могут быть самыми неожиданными.

Тем не менее Александра включила все люстры и лампы. И даже распахнула дверь своей — бывшей супружеской — спальни. Правда, входить туда не стала, боясь настырных призраков. Просто приоткрыла дверь, нащупала выключатель, щелкнула им и попятилась. Теперь дом будет сиять, как маяк, всем странникам, что проезжают мимо по шоссе, точно говоря: «Мы не сдаемся». Нынче этой дорогой почти не пользуются — новая автострада оттянула на себя основные транспортные потоки, что положительно отражается на стоимости недвижимости, но отрицательно — на самоощущении жильцов «Коттеджа»: порой они чувствуют себя обитателями глуши.

Жильцов? Каких еще жильцов? Внезапная смерть — точно моторная лодка, вспарывающая гладь реки. Привычное течение времени нарушается. Пенные кильватерные волны, всколыхнув «настоящее», перемешивают его с «минувшим» и «грядущим».

Цены на недвижимость, деньги, завещания, страховка, документы, сертификаты — мысли обо всем этом лучше отложить на несколько дней. Спешить некуда. Хэмиш, брат Неда, ей поможет. Пока «Кукольный дом» не сошел со сцены, Александра хотя бы что-то зарабатывает своим трудом. Внизу она тоже включила все лампы. Прошла на кухню. Алмаз лежал не в своей корзине, а под столом. На кухне и следует остаться — здесь призраков поменьше. Александра подвинула стул, чтобы чувствовать ногой надежный теплый бок Алмаза, но, как только она уселась, Алмаз отодвинулся. Что ж, у него есть на это право. Он провел несколько часов один на один с мертвецом, без людской помощи. Алмаз наверняка полагает, что она, Александра, его бросила, бросила нарочно. Откуда бедному псу знать о необходимости зарабатывать на жизнь? Его обед сам собой появляется в миске.

На столе, в стеклянной банке, букет — это Эбби поставила, цветы нарвала здесь же, в саду. Лепестки буреют и опадают; должно быть, воды мало, — но, опустив в банку палец, Александра обнаружила, что это не так. Возможно, в доме мертвеца даже цветы вянут прежде времени?

Александра села. Облокотилась на кухонный стол, уронила лицо в ладони. Закрыла глаза. Она и Нед плыли на моторной лодке; широкое-широкое озеро; за лодкой тянулся белый пенистый след, рассекающий глубокие, недвижные воды. В путешествиях они были дружной командой — отличными попутчиками друг для друга. День был ослепительный, настоящий каскад света. Лодка держала курс к берегу с песчаным пляжем и лесом; на дальнем плане возвышалась зеленовато-синяя гора. Внезапно перед лодкой выросла стена мглы: туман. Свет, только что озарявший воду, пляж, лес, гору, растворился во мраке. Лодка замерла, чуть-чуть не дотянув до тумана. Александра осталась в ней, все еще на ярком свету. Она осталась на месте, в оцепенении; а Нед продолжал движение, внезапно устремившись в туман. И вот он уже стоит на берегу, спиной к Александре, с каким-то потерянным, огорошенным видом. Александра увидела, как он пересек полоску песка и понуро побрел в густой, темный лес. Окликнула — не услышал, не оглянулся. Ему уже не помочь. Она знала: спасать его поздно. Даже душа за него не болит. Он теперь — отрезанный ломоть. Видение оборвалось, как обрывается фильм. Александра проснулась — нет, не проснулась, ведь она не спала. Последний кадр накрепко врезался в ее память. Она сама на озере, на свету, озаренная ярким солнцем, — и Нед, уходящий в лес: усталый, смертельно усталый, не получивший ее благословения. Видение было заключено, как в раму, в сияние ее собственной жизни.

Александра попыталась отмахнуться от видения (которое в глубине души уже признала таковым): мол, это была просто мешанина из образов, надерганных из ее памяти. Мрачная, конечно, но все-таки мешанина. Компот. «Безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам» из монолога Гамлета? Иллюстрация к «Путнику» Уолтера де ла Мэра в одной из книг ее детства? Усталый путник, отвернувшись от зрителя, опираясь на палку, прихрамывая, бредет невесть куда, углубляется в темные дебри. Но, несмотря на все старания, Александре никак не удавалось убедить себя, что увиденное — лишь перелицованное старье. Слишком ярко, слишком свежо. Только что возникло, только что вставлено в раму ее сознания. И этот сон, а точнее, видение, — Александра понимала разницу между ними, поскольку у нее было четкое ощущение, что она не очнулась от сна, а, наоборот, вышла из состояния обостренной прозорливости, покинула ту явь, которая еще реальнее, чем реальность, — принес облегчение. Теперь у нее есть схема случившегося, с которой можно работать. Александра остается — Нед продолжает путь. Почему лес, поглотивший Неда, произвел на нее столь гнетущее впечатление, она не могла понять. Почему она отказала Неду в благословении, она и сама не знала. Но, по крайней мере, теперь у нее в голове есть четкая картина. Она увидела, где теперь Нед, и утешилась.

Их соединяет пуповина: от нее — к нему, от него — к ней. Со временем эта пуповина, как резинка, притянет его назад — или это Александра последует за ним? Возможно, вскоре ей будет явлено другое видение: Нед вновь появится на берегу, чтобы ее подождать; тучи развеются; она воссоединится с Недом на берегу, озаренном солнцем. Они вместе, рука в руке, перейдут в какой-то иной план бытия. Вот как должно случиться. С необратимостью смерти Александра смириться не могла. Как это — «был — и вдруг нет»? Вздор. Черта между двумя состояниями слишком резка, чтобы с ней смириться. Все остальные вещи переходят в иное состояние постепенно: растут, развиваются, чахнут, рассеиваются; почему же в этом случае должно быть иначе? Душа у Александры чуть ли не пела.

4

Ощутив потребность в общении, Александра воткнула телефонную вилку назад в розетку. Телефон тут же зазвонил. Всего за вечер раздалось семнадцать звонков.

Трое абонентов повесили трубку, как только Александра сказала: «Алло».

Один попросил к телефону Дженни и моментально повесил трубку, когда Александра сказала: «Вы не туда попали». Александру кольнула совесть: вполне возможно, что спрашивали Дженни Линден, их ближайшую соседку по множеству записных книжек: Линден, Дженни; Лудд, Нед и Александра. Между ними могли втиснуться только немногочисленные обладатели фамилий на «Ло». Правда, когда-то у Александры был знакомый по фамилии Лопатт. Но что зря казниться: звонившие растворились в эфире.

Один звонок из театра. Администратор Сэм известил, что Дэзи Лонгрифф, дублерша, играет ужасно, отсутствие Александры наверняка плохо скажется на сборах — зато не стоит бояться, что роль насовсем отдадут Дэзи. Пусть Александра ни о чем не беспокоится. И не спешит — ей лучше вернуться на сцену тогда, когда она будет к этому полностью готова морально.

— Тут у нас целая толпа желающих прийти на похороны, — добавил Сэм. — Конечно, если время будет подходящее и если в этот день не будет утреннего спектакля.

Александра смущенно пробормотала, что те, кого Нед в своих рецензиях разругал, — а таких найдется немало, критик обречен наживать врагов на каждом шагу, — проявят, ей-богу, чрезмерное великодушие, явившись на его похороны. Сэм возразил:

— Нед был человек принципиальный. Спектакль для него был превыше всего. Он говорил и писал то, что думал. По нему искренне скорбят.

— Иначе говоря, всем хочется проводить его в последний путь, — заметила Александра и впервые с воскресенья рассмеялась. Затем пояснила Сэму, что завтра приезжает из Эдинбурга ее деверь Хэмиш, чтобы все уладить, — он-то и решит насчет даты похорон; она, со своей стороны, постарается учесть все пожелания; наверно, позднее можно будет устроить отдельную гражданскую панихиду в Лондоне.

— Ты в своем компетентном режиме, — сказал Сэм. — Это лучше, чем «ах-я-бедная-несчастная». Сконцентрируйся на плюсах: по крайней мере, он не пал мертвый к твоим ногам.

— Мне больно думать, что он умер в одиночестве, — сказала Александра.

— Да, в тот вечер ему следовало быть в Лондоне, варить тебе какао…

Александра пояснила:

— У него была уйма работы, — и зарыдала. Сэм поспешил закончить разговор.

Следующей позвонила Ирэн, мать Александры; в ее жилах текло несколько капель царской крови Романовых. Она жила со своим четвертым мужем в Суррее, в особняке по соседству с гольф-клубом.

— Ну как ты, детка? — спросила Ирэн. — Нед еще не возвращался с тобой проститься? — И Ирэн в очередной раз начала растолковывать дочери, что умершие являются скорбящим родственникам во сне, чтобы с ними проститься. Чем ближе были отношения, тем быстрее явится умерший. Нед, намекала она, и после смерти не торопится делать то, что от него требуется. Как не торопился при жизни.

— Возвращался, мама, — сказала Александра, дипломатично не вдаваясь в подробности. Выгораживая мертвого Неда, как раньше — живого. — Наверно, подождал до вскрытия, чтобы потом уже ничто его не тревожило.

— Ох, — сказала Ирэн. — От одной мысли дрожь берет. Ну хорошо, о Саше не беспокойся. С ним все в порядке. Пусть поживет у меня, пока ты не оправишься.

Александра заезжала к матери в субботу днем, чтобы повидаться с Сашей. Она рассчитывала, что Нед, как обычно, привезет сына на выходные в Лондон, и они проведут эти дни, за вычетом субботнего вечера, все вместе, по-семейному. Но Нед отвез Сашу к Ирэн еще в четверг, сославшись на то, что страшно загружен. Вернулся домой и спустя два дня, около полуночи, скончался на десятой минуте «Касабланки».

— Но я хочу, чтобы Саша был здесь, со мной, — сказала Александра. — Это же мой ребенок. Я без него не могу.

— Не спорю. Ты без него и правда не можешь, но что нужно самому мальчику? Жизнерадостная мама, налаженный быт и хороший присмотр, пока ты на сцене. Я его у себя подержу, пока у тебя все не утрясется. Не возражаешь? Его интересы важнее твоих.

— Но я должна сказать ему о смерти отца, — возразила дочь.

— Куда спешить? — вопросила мать.

— Разве с такими вестями тянут? — не сдавалась Александра. — А если он как-нибудь стороной?..

— Не узнает, пока не научится читать газеты, — отрезала мать. — Я-то ему точно ничего не скажу.

Александра припомнила, что от нее самой смерть отца скрывали не меньше недели, пока Ирэн набиралась мужества. Александра до сих пор не простила этого матери. А теперь такую же судьбу готовят Саше.

— Ну хорошо, — сказала Александра. У нее не было сил на пререкания. Может быть, завтра, переговорив с Хэмишем, она просто съездит в Суссекс и заберет Сашу. Правда, его няня Тереза еще не вернулась из отпуска — ну да не в Терезе счастье.

По-видимому, в следующий вторник Александре так и не удастся вернуться на сцену. В принципе — чисто гипотетически, конечно, — она могла бы вообще не возвращаться. Неустойку с нее вряд ли потребуют — не те обстоятельства. Найдут другую Нору — скорее всего, Дэзи Лонгрифф, которую уже временно ввели в спектакль. «А ведь в адресной книге Лонгрифф значится между Линден и Луддами», — почему-то подумала Александра.

— Александра, — сказала Ирэн. — Не хотелось бы тебя зря волновать, ты и так переволновалась: но как-то у вас тут все странно.

— Что? — переспросила Александра. К усталости добавилось раздражение. Ирэн — как водится у матерей, чья собственная личная жизнь далеко не безупречна, — была убеждена, что Нед изменяет ее дочери. Александра много раз пыталась ей втолковать, что в наше время дружба мужчины с женщиной может и не иметь никакого сексуального подтекста, но Ирэн даже слушать не желала.

— Эбби тебе во сколько позвонила?

— В шесть утра, — сказала Александра. — Отсюда. Я только через два часа оправилась от потрясения, поехала сюда одна, а зря — по дороге кончился бензин. Добралась лишь к полудню. Всего на несколько минут разминулась со «скорой», которая его увезла. Это было ужасно.

— Бедная моя Алли, — произнесла Ирэн тем сочувственным материнским тоном, от которого даже в лучшие времена Александре хотелось взвыть в голос. — Какая же ты недогадливая. Что делала Эбби в «Коттедже» в шесть утра? А скорее даже полшестого, ведь тебе она позвонила во вторую очередь, после того, как врача вызвала, верно?

— О Господи, — простонала Александра. — Я-то откуда знаю. Грибы собирала; решила оставить для Неда перед дверью съедобные дары леса. Водила студентов посмотреть на английский рассвет. Или позвонить понадобилось: студенты вечно en crise[3]. Какая разница.

— Детка, — отчеканила Ирэн. — Ты, как страус, прячешь голову в песок.

Александра швырнула трубку на рычаг. Телефон тут же заверещал вновь.

Раздался голос доктора Мебиуса:

— Миссис Лудд, я уже несколько часов не могу к вам прозвониться. Сначала никто не брал трубку, потом было занято. А час уже поздний.

— Всегда можно подождать до утра, — выпалила Александра с горячностью, которую по-хорошему следовало бы приберечь для разговоров с матерью. — Куда вы спешите? Когда человек умирает, это надолго.

— Я беспокоился о вас, — процедил доктор Мебиус. — Я не видел вас с тех пор, как умер ваш муж.

Доктор Мебиус заведовал местной государственной клиникой. Он слыл милейшим человеком и плохим диагностом, истово верил в целительную силу плацебо, с одинаковым жаром рекомендовал то акупунктуру, то хирургическое вмешательство, прописывал то йод, то йогу. Неизлечимые больные обожали доктора Мебиуса и надеялись отойти в мир иной именно под его присмотром. Он верил в загробную жизнь и не стеснялся молиться.

— Мне не помешала бы пачка снотворного, — сказала Александра. В ванной, в шкафчике с лекарствами она отыскала коробочку, но та была пуста. А ведь оставалось, как минимум, восемь таблеток. Наверно, Нед выпил, пока она была в Лондоне.

— Не самая лучшая мысль, — возразил доктор Мебиус. — Липовый чай столь же эффективен и к тому же щадит печень. Я хотел вам сказать, что пришел протокол вскрытия. Обширный инфаркт миокарда — говоря по-простому, разрыв сердца. Как мы и предполагали. К сожалению, в лаборатории сделали только половину того, о чем я просил, так что тело пришлось отправить туда вновь. С формальной точки зрения я должен был вначале спросить вашего разрешения, но машина мистера Лайфута все равно возвращалась в лабораторию без груза…

— Вы не хотели упустить случай, понимаю, — сказала Александра. — Но если мой муж умер от разрыва сердца, что еще вас интересует?

— Тут дело в другом, — сказал доктор Мебиус. — Патологоанатомы проявили халатность. Я с самого начала просил их сделать срезы мозга — были подозрения на инсульт. Лаборатория не вправе сама решать, делать это или нет. Но они облегчили себе работу. А вы все равно уже попрощались с усопшим.

— Нет, не попрощалась, — сказала Александра.

— Ах вот как, — осекся доктор Мебиус. — Мистер Лайтфут сказал, что вы приезжали в морг.

Александра нашла вполне вероятным, что мистер Лайтфут прав. Где уж ей судить? Ведь покойному она никто — всего лишь законная жена.

Едва доктор простился, Александре вновь позвонила мать.

— Не бойся, я не обиделась, — сказала Ирэн. — Я знаю, ты очень расстроена. Тебе тяжело обсуждать эту тему. Но почему ты сама не спросила Эбби, что она делала в «Коттедже» в пять утра?

— В шесть.

— Полшестого, — смилостивилась Ирэн. — Ну? Вполне логичный вопрос, правда? Ты подсознательно игнорируешь то, что лежит на поверхности. Более того, ты игнорируешь даже сам факт того, что ты что-то игнорируешь.

— Хорошо, я вообще все игнорирую. Бог с ним! — отрезала Александра. Мир, где Нед был жив, и мир, где его не стало, разделялись такой четкой границей, что любая попытка установить между ними какую-то логическую связь казалась кощунством. «А потом Нед умер» — по столовой точно цунами прокатилось, бесцеремонно расшвыряв привычные мелочи и безделушки, сокрушив и изломав всё на своем пути. Попытки восстановить детали, пусть даже самые маловажные, — это неуважение к покойному. Успел ли он испытать страх? Или это случилось слишком внезапно? Хватал ли он ртом воздух? Оглянулся ли по сторонам, выискивая взглядом хоть кого-то, кто поможет, — и не увидел рядом жены? На десятой минуте «Касабланки»? Чем так могла разволновать его «Касабланка»? И обязательно ли волноваться для того, чтобы у тебя стало плохо с сердцем? Или сердце останавливается само собой? Видеомагнитофон Нед выключил сам; может быть, вскочил и принялся бродить по комнате, чувствуя: что-то неладно, искал, где воздух посвежее?

— Детка, — спросила Ирэн, — ты себя нормально чувствуешь?

— Я просто только что осознала, что случилось, — произнесла Александра. — Извини.

— Детка, люди — как кварки, — провозгласила Ирэн в своем доме по соседству с гольф-клубом. — В одной точке Вселенной гаснут, а далеко-далеко, в совсем другой точке в это же время возникают.

— Ты оптимистка. Нед взбирается на какой-то неведомый холм, — угрюмо откликнулась Александра, — в мерзостном зловещем тумане, а я ничем не могу ему помочь.

Но она пообещала матери, что выспросит у Эбби подробности, и мать оставила ее в покое.

Следующим позвонил Дэвид, коллега Неда. Он говорил бессвязно, задыхаясь от рыданий, — о Неде ему сообщили буквально только что. Александра попыталась его утешить, но старалась держать трубку как можно дальше от уха.

Когда Дэвид унялся, Александра позвонила Эбби.

— Эбби, — сказала она, — моя мать хочет кое-что узнать. Что ты делала в моем доме полшестого утра?

— Я поссорилась с Артуром, — сообщила Эбби таким тоном, точно ожидала этого вопроса. — Чтобы прийти в себя, поехала кататься; еду по шоссе и вижу: в «Коттедже» все окна светятся. Я думала, что Нед, как обычно, проводит выходные в Лондоне; решила проверить, в чем дело, — вдруг взломщики? Заглянула в окно столовой, вижу — Нед лежит на полу. Побежала к двери. Она была открыта. Вы дверей никогда не запираете. Эта доверчивость когда-нибудь доведет до беды. Есть еще вопросы? Я все гадала, почему ты не спрашиваешь.

— Просто моя мать хотела знать, — повторила Александра.

— Неудивительно, — заключила Эбби. — Узнаю ее дотошность.

— Как по-твоему — зачем Нед включил все лампы? — спросила Александра.

— Ой, не знаю, — сказала Эбби. — Может, попытаешься заснуть? Если хочешь, я приеду.

— Со мной все в порядке, — сказала Александра. Объяснения Эбби показались ей слишком гладкими. Словно бы отрепетированными заранее. Но так, наверно, и должно быть. Как патологоанатомы вскрывают череп, чтобы добраться до мозга? Думать о чем угодно, только не об этом.

5

— По-моему, она мне не поверила, — сказала Эбби Артуру.

— Ну и слава богу, — сказал Артур Эбби. — Рано или поздно она все равно узнает. Не может не узнать. Может, отвлечемся на минутку от Александры? Ау, вот он я, ты меня совсем забыла.

— Зачем ей это знать? — сказала Эбби Артуру. — Для чего существуют друзья? Определенно не для того, чтобы вываливать горькую правду.

Артур зевнул, прикрыв рот ладонью. Они кувыркались на своей громоздкой старинной кровати. Идиллия супружеской любви на белых, накрахмаленных, отглаженных простынях. Артур и Эбби жили в «Элдер-Хаузе», бывшем доме викария, подле заброшенной церкви, милях в двух от «Коттеджа». На колокольне по-прежнему висел колокол; ненастными ночами, стоило ветру подуть с определенной стороны, внезапно раздавался звон. Тогда студентам, съехавшимся сюда из самых разных уголков мира, становилось не по себе — опасаясь призраков и злых духов, они выбегали в коридоры «Элдер-Хауза». Артур и Эбби успокаивали их. Наутро, за завтраком, Эбби зачитывала им вслух ту сцену из «Джен Эйр», когда мисс Ингрэм и другие гостьи, разбуженные криками сумасшедшей, выбегают в коридор и видят призрак — но это оказывается лишь Джен в белой ночной рубашке. Внимая рассказу, студенты жевали свой традиционный английский завтрак: сваренное вкрутую яйцо, сосиски, бекон, грибы. И, умиленные собственной реакцией на происшествие, решали записаться на дополнительный курс — ведь такие впечатления остаются на всю жизнь! Сами Артур и Эбби ели за завтраком немного: яблоко, чуть-чуть йогурта, чашечка черного кофе. Они могли бы без особых хлопот убрать колокол с колокольни или снять с него язык — операция сродни той, которой подвергают брехливых собак, — но предпочитали этого не делать.

Артур и Эбби держали школу-пансион для иностранных студентов, выбравших профессию учителя английского языка. Самим Артуру и Эбби учительствовать страшно наскучило, но менять сферу деятельности они даже не пытались — альтернативы не было. «Элдер-Хауз» не продашь — кому он нужен? Артуру и Эбби оставалось лишь одно — извлекать максимальную пользу из того, что даровала им судьба. И это у них получалось — ведь по натуре оба были склонны к стоицизму.

В данный момент Артур и Эбби спали. Внизу все еще трудилась горничная: убирала за студентами, которые засиделись за полночь за кофе и печеньем, накрывала стол к завтраку. Горничная была счастлива здесь работать. Как говаривал Артур, сельская местность прекрасна благодаря тому, что почти безлюдна, а безлюдна она потому, что людям почти негде работать.

Эбби спустилась в какую-то пещеру и увидела за стеклянной стеной Неда. Он улыбнулся ей. Нед сидел на валуне, точно Русалочка мужского пола. Ноги у него срослись в хвост. В стекло стучались волны. Эбби помахала. Нед тоже помахал ей рукой. Эбби пошла дальше, точно это был музей-аквариум и впереди ожидали более интересные экспонаты. Случайная встреча, вроде случайной, на одну ночь, связи.

…Эбби разбудила Артура и пересказала ему свое видение.

— Вот бы Нед огорчился, если бы у него действительно вырос русалочий хвост, — сказал Артур. — С хвостом на бабу не залезешь.

И Артур снова заснул.

— Это был не сон, — сказала Эбби. — Это было видение. До того, как оно началось, я успела проснуться.

И она снова растолкала Артура.

— Какой это был ужас ночью в субботу. Вопли, причитания, суматоха, — пожаловалась она. — Смерть Неда я бы еще как-нибудь пережила. Но это… Даже «скорую» я вызвала только для того, чтобы утихомирить Дженни. Знаешь, я и в морг поехала не просто так — хотела убедить себя, что он мертв.

— И как?

— Не убедила, — сказала Эбби. — В тот момент — еще нет. Зато теперь, когда увидела его в аквариуме, поверила. Он в каком-то другом мире, не в нашем.

И расплакалась. Артур кое-как стряхнул с себя дремоту, чтобы ее успокоить.

— Ты у меня нечто, — сказал он. — Попробуй либо совсем проснуться, либо заснуть.

Эбби проснулась.

— И чего это Вильна намекала: «Нед на это дело мастак»? Ей-то откуда знать? — возмущенно проговорила она. — Тварь. Чудовище. Хочет выиграть чемпионат по скорби. Такие, как она, слетаются на место смерти и затевают свару с ближайшими друзьями и родственниками покойного, с теми, кому тяжелее всех. Фу. Она как упырь.

— Если она чудовище и упырь, — заметил Артур, — зачем с ней дружить?

— А затем, что в нашей глуши даже поговорить, в сущности, не с кем, — проворчала Эбби и заснула. Артур, разумеется, так и не сомкнул глаз.

6

Утро. Без Неда Александра смогла вольготно раскинуться на кровати. Она попыталась найти в этом утешение. И Саши здесь нет: он не вторгся, по своему обыкновению, в спальню, — прямой, как палка, маленький мальчик со светлыми локонами и суровыми синими глазами, — чтобы заставить день начаться раньше, чем хотелось бы ей или Неду. Неду… Нужно удалять Неда из всех этих мысленных формул. Работа над ошибками: «Раньше, чем хотелось бы Александре». Неда вычеркиваем. По постели расползся какой-то холодок. Как теперь быть с сексом? Как она удовлетворяла свои потребности, пока не вышла замуж? Уже и не вспомнить. Похоже, секс забывается так же быстро, как ужин в ресторане; его легко забросить в дальний ящик, как дискету. Серьезные отношения — вот что запоминается: они сохраняются на жестком диске. У Александры возникло чувство, будто Нед навалился ей на плечи. Хочет сказать, чтобы она выкинула такие мысли из головы. Навалился неосязаемым, но тяжелым бременем. И это как-то утешает. Они прожили в законном браке двенадцать лет; в году пятьдесят две недели, сексом они занимались раза три в неделю. Это в среднем. В последнее время реже — «Кукольный дом» нарушил размеренный ход их жизни, но в перспективе окупился; зато когда они только сошлись, то и сексом занимались чаще; это уравновешивает. Первые два года, пока они еще официально не были женаты, — раз этак пять в неделю. После свадьбы — четыре (супружество и впрямь расхолаживает); зато в последние месяцы беременности чаще, раз пять-шесть, — беременность, наоборот, растормошила Александру. Дважды в неделю, если не один раз, — в первые месяцы после рождения Саши. В среднем трижды в неделю — похоже на правду. Возможно, чуть-чуть занижено. Двенадцать помножить на три, помножить на пятьдесят два — вот сколько. Тысяча восемьсот семьдесят два половых акта. Мать честная. Неудивительно, что на уровне звериных инстинктов она теперь чувствует себя обездоленной. И ни разу — с презервативом. За это время она буквально впитала в себя чуть ли не всего Неда, верно? Опять эта лопнувшая пружина колет между лопатками.

Снаружи донесся какой-то вой. Александра встала с неуютной кровати. Подошла к окну, выглянула: сад, живая изгородь, за ней — поле и пруд. Все это сверкало на утреннем солнце, почти тонуло в ослепительном мареве. Внизу залаял Алмаз. За изгородью Александра различила чей-то силуэт: кто-то затаился в засаде. Александра, как часто бывало с ней в эти дни, смотрела, но не видела, не сознавала. Реальность была для нее все равно что фильм на телеэкране, — сюжет развивается, а ты то следишь за ним, то не следишь, по настроению.

Александра полагала, что скорбь — такой же инстинкт, как и материнская любовь. Все равно, горюешь ли по умершему или привязываешься к новорожденному ребенку, — это чувства, над которыми ты, в сущности, не вольна. Врожденная реакция: генетически предопределенная, физиологическая, неподвластная контролю. Если умирает супруг, родитель, ребенок, брат или сестра; если (тут реакция не столь сильна) умирает друг или коллега; если (тут реакция вновь довольно сильна) умирает король, президент, поп-звезда, крупный религиозный деятель, — тогда ты испытываешь скорбь. Ничего не можешь с собой поделать. Страдаешь. Впадаешь в оцепенение, совсем как от физической боли или от высокой температуры; все процессы в организме замедляются, чтобы дотянуть до выздоровления. Слезы льют ручьем. Застилают глаза, ничего не дают сделать. Скорбь — наверняка не что иное, как уловка природы, оберегающая людское сообщество от лишних смертей. Этот человек сделал то-то — и умер. Не делай так, как он. Не допускай, чтобы такое повторилось! Скорбь по старикам умеренна, переносится легко; скорбь по молодым мучительна, остра, способствует выживанию племени. Как и жажда мести, эта неразлучная спутница скорби. Убийц — на виселицу! Врачей — под суд! Террористов — к стенке! Других оправданий не требуется: всем скопом в соседнюю долину, грабьте, крушите, насилуйте; крадите сабинянок, заполняйте пустые места в наших поредевших рядах. Месть высасывает из сердца яд скорби. Вытесняет его на радость Природе. Боги требуют человеческих жертвоприношений — требовали и будут требовать; мерзкая сверхъестественная пасть пьет кровь из живых существ, с хрустом жует теплую плоть, убивает, пожирает. А потом Природа-целительница разевает пасть, и из нее льется новая жизнь, еще не созревшая, беспомощно трепещущая. Нескончаемый, неумолимо расширяющийся поток. В один прекрасный день Природа не выдержит собственной бешеной производительности — и захлебнется. Захлебнется непременно.

Снаружи опять донесся вой. Странные причитания. Похоронный плач неизвестного народа. Александра слушала, не слыша.

Нужно разграничить скорбь и факт смерти. Между ее горем и Недом нет прямой связи. Если бы Александра вышла замуж за кого-то другого и родила от него ребенка, и этот другой человек умер бы в прошлую субботу, в данный момент она была бы в том же состоянии. Некоторые пытаются объяснить это иррациональное чувство логически. «Вообще-то, — говорят они, — оплакивая покойного, ты оплакиваешь себя самого. Чужая кончина напоминает, что и ты смертен. И чем ближе вы общались с этим человеком при жизни, тем болезненнее переживается его уход». Но они не обязательно правы. Страх смерти вполне укладывается в логику: это ужас перед неизвестностью, перед сумрачным лесом небытия. Но логично ли скорбеть по себе? Ничуть. Скорее это «скорбь с опережением» — ты скорбишь о других, которые в свою очередь будут скорбеть по тебе, если доживут. Всякому становится нестерпимо тяжко, когда судьба без предупреждения, без спросу ввергает его в пучину скорби; но к чему печалиться о тех, кто уже умер? Смерть настигает всех. Если она внезапна, тем лучше. Неду повезло. Александру — вот кого надо жалеть.

А некоторые, наверно, скажут: «Бедняга Нед. Так и не увидит своего сына взрослым». Тоже неверно. Подрастая, дети становятся не только все выше, но и все дальше. Чем младше ребенок, тем чище и острее родительская любовь. Не увидеть свое дитя взрослым — счастье, а не проклятье. Впрочем, бог с ней, с подоплекой. Просто горе неразлучно с утратами — этим кнутом природы, а радость неразлучна с рождениями, пряником природы.

Скорбь — это роскошь, в том же смысле, в каком овсяная каша холодным утром — роскошь, или холодный душ знойным днем — роскошь, или вода, когда хочется пить, или долгий поцелуй влюбленных. Роскошь — это все, что удерживает тебя в сладостной точке, где чувственное удовольствие совпадает с инстинктом выживания. Александра поддастся скорби, не будет с ней бороться. Скорбь пройдет сама, как сломанная нога, если немножко помочь ей извне, срастается сама по себе.

Вой и причитания внизу стали громче; Алмаз разлаялся вконец. Вытянув шею, Александра разглядела прямо за изгородью сгорбленную бурую спину, снующую взад-вперед. Казалось, там беспокойно мечется какой-то неведомый зверь, страдающий в замкнутом пространстве, как это бывает с неразумными существами. Но здесь, на вольном воздухе, зверя ничто не удерживает — или он на цепи? Ерунда какая-то, не может быть. Внизу, на кухне Алмаз бьется в закрытую дверь, ведущую в сад. Гулять рвется.

Александра быстро оделась. Есть чем заняться. Приятно. Кроссовки, джинсы. Рубашка Неда — тоже джинсовая, плотная, жесткая на ощупь, отчасти возрождающая чувство, что он и она — единое целое. Спустилась на кухню. Пристегнула к ошейнику Алмаза поводок. Вывела пса в сад. Алмаз потащил ее за угол, к фасаду дома, к живой изгороди из бирючины, отделяющей сад от полей. Из-за изгороди торчала голова. Все-таки это не зверь, а человек. Дженни Линден. Это она завывает. Припухшие глаза, красные пятна на щеках.

— Что вы здесь делаете? — спросила Александра.

Дженни Линден перестала завывать.

— Я просто хотела вывести собаку на прогулку, — произнесла она. Голос у нее был тихий, выговор западно-английский, певучий. Александре Дженни напомнила Горлума из «Хоббита» — блеклую, бледную тварь, хоронящуюся по подземельям. Вполне материальную, но зыбкую, как рябь на воде. Алмаз вырвал поводок из рук Александры, никак не ожидавшей такого от собаки, и прыгнул на грудь Дженни. Нет, он не атаковал ее, как врага, — напротив, изъявлял свою радость и дружеские чувства, а Дженни чесала ему голову за ушами точно таким же движением, как Нед. Александра никогда не ласкала Алмаза таким образом — не выносила, когда под ногти забивается собачья перхоть.

Дженни бухнулась на колени, обнимая Алмаза.

— О-ох, бедная моя псинка, — рыдала она. — Бедная псинка, бедная. Бедные мы!

Алмаз с энтузиазмом облизывал щеки Дженни. Она не протестовала. Несколько погодя Дженни осознала, что Александра не сводит с нее глаз.

— Я вас не разбудила, нет? Леа говорит, что я должна дать выход своему горю.

— Леа?

— Мой аналитик. Она научила меня похоронному плачу. Разве Нед вам не рассказывал?

— Что он должен был мне рассказывать?

— О Леа. Да он и не рассказал бы. Вы бы посмеялись. Что мне теперь делать? К чему жить?!!

Жирные щеки Дженни собрались в складки. Ей сильно за сорок, больше, чем Александре. Коротко стриженные волосы — растрепанные, немытые. Никакой косметики. Дженни прикоснулась своей белой пухлой ручкой к тонкой руке Александры. Это было как электрический шок. Александра отпрянула.

— Я просто пришла узнать, можно ли мне выгулять Алмаза, — сказала Дженни Линден. — Он любит гулять по утрам. Вы-то этого не можете знать — вы всегда спите до полудня, из-за театра.

Задрав свой двойной подбородок к небесам, где медленно таял прозрачный лунный диск, Дженни снова взвыла. Утро выдалось по-настоящему великолепное, отметила про себя Александра. На бутонах роз, на паутине — всюду роса, сверкающая в косых лучах восходящего солнца. Где же теперь Нед? Потому-то мы и скорбим по мертвым, что они больше не могут разделить этот восторг перед обновлением природы.

— Рада жить и дышать… — запела она, швыряя каждое слово в лицо Дженни, пока та, прекратив свой мерзкий, прописанный Леа вопль, не вытаращила глаза. Почему бы не покричать, если одна дамочка тут уже кричит? Крик Александры, по крайней мере, не лишен четкости и смысла. Трагические завывания Александра возненавидела еще в годы учебы, хотя при необходимости умела не хуже, чем другие, издать античный вопль. В похоронных плачах она не видела смысла. Лучше уж церковный гимн. Гимн она и запела:

Рада небес синеве, Рада дороге в полях, Рада каплям росы. После солнца — дожди, После дождей — солнца свет, Так по жизни идти, Пока не окончишь труды.

— Обуздайте свой гнев, — сказала Дженни Линден. Александра удивилась — какой еще гнев, помилуйте?

— По справедливости, вы должны мне сочувствовать, — продолжала Дженни.

— Это почему же, интересно?

— Я любила Неда, — сообщила Дженни. — Он умер. Вы его не любили. Точка. Наконец-то я вам это высказала.

— Вам лечиться нужно, — выпалила Александра. Теперь ее и впрямь охватил гнев. — Но мне сейчас, знаете ли, не до сумасшедших. Других забот полно. Разбирайтесь со своими проблемами самостоятельно.

— Я понимаю ваше раздражение, — великодушно провозгласила Дженни. В ее маленьких глазках засверкали злобные искорки. — Нед всегда говорил, что вы страшно обозлитесь, когда дознаетесь. Поведете себя деструктивно. Собака на сене! — визгливо пискнула она и, повернувшись к Александре спиной, бросилась наутек, прилежно работая коротенькими пухлыми ножками, сверкая маленькими пятками, потряхивая увесистым задом. Дженни нырнула в утренний туман, скрывавший стволы тополей на взгорке, за которым начиналась низина. Тополя Нед с Александрой посадили сами, вдвоем, вскоре после того, как поселились в «Коттедже». Двенадцать тополей в линеечку, с десятифутовым интервалом. Тяжелый, но благодарный труд. Алмаз не зевал — он сорвался с места и теперь, громко лая, бежал впереди Дженни. Вороны не могли не среагировать на переполох. Они снялись с веток, и их черная крикливая туча заполонила небо над буками, которые стояли строем вдоль шоссе, загораживая поле и «Коттедж» от чужих глаз. Вороны — предвестницы несчастья. Сколько их тут.

Александра вернулась на кухню и сварила себе кофе. Высыпала в кофемолку последние зерна из пакета. Опустевший пакет — когда-то открытый Недом — швырнула в мусорное ведро. Вот так, подумала Александра, сами собой стираются следы, оставленные умершим в обыденной жизни. Уцелеют только его книги на полках — монографии об Ибсене. Затем и его интерпретации Ибсена непременно выйдут из моды. Книги растекутся по лоткам букинистов да по шкафам немногочисленных старых чудаков, у которых обо всем свое особое мнение; и лишь изредка кто-то задумчиво произнесет: «Нед Лудд — что-то знакомое»; имея в виду того Неда Лудда, того деревенского дурачка из Лейчестершира, который в 1782 году разломал вязальную машину, оставившую его без работы. Того Лудда, в честь которого участники тогдашних бунтов были наречены луддитами. Никто и не подумает о Неде Лудде — театроведе, знатоке Ибсена. Или даже об Александре Лудд, актрисе, чье имя и фотография когда-то столь часто встречались на газетных страницах, — о Норе в постановке «Кукольного дома» в период, когда женщины решили превратить Нору в символ своей атаки на последние бастионы мужской тирании. Возможно, имена Луддов попадут в литературу для специалистов, в театральный раздел какой-нибудь электронной энциклопедии. В комфортном мире будущего люди, не зная, куда себя приложить, станут призывать на экран монитора тени минувшего и пялиться на них, слушать, как компьютерный голос произносит «Лудд Нед» и зачитывает вслух соответствующую статью. Читать текст глазами никто уже не будет — зачем утруждаться?

Дженни Линден. Почему Алмаз так охотно отправился с ней гулять? Это не в его привычках. К большинству людей Алмаз относится с подозрением, делая исключение лишь для тех, с кем встречается часто.

В отсутствие Алмаза в доме воцарилась странная тишина: только после того, как перестали слышаться прерывистые вздохи и чихи пса, Александра осознала, сколько от Алмаза шуму. Внезапно ею овладела тоска по Саше: целеустремленному, всегда неожиданному топоту его ножек, звукам энергичной возни, означающим, что мальчик опять что-то затеял. Ирэн звонить пока рано. Но Саша уже не спит: сидит перед телевизором, смотрит новости — точнее, разглядывает «бегущую строку» внизу экрана, которую пока не умеет читать. Как он уверяет, новости — его любимая передача. Нужно устроить так, чтобы Саша поскорее вернулся домой. Ах, если бы он сейчас обхватил ее своими ручонками…

Александра налила себе кофе. Но даже не поднесла чашку к губам.

Дженни Линден. Дженни Линден никогда не приглашали на вечеринки к Луддам. Интересно почему? Ведь других, еще более тупоумных, еще более нескладных, звали. Дженни зарабатывала на жизнь своими руками — своими пухлыми пальчиками-сардельками — и своим энтузиазмом. Архитекторам помогают мастера, изготовляющие макеты будущих зданий. Дженни тоже была макетчица, только театральная. Она шила миниатюрные копии костюмов, придуманных художником, чтобы режиссер мог их одобрить или разбранить, расхвалить или внести коррективы. Дело в своем роде почтенное. Прокормиться можно. Жила Дженни в Эддон-Гарни, в маленьком старинном коттедже напротив тюрьмы. Как-то Нед, прихватив с собой Александру, навестил Дженни в ее мастерской — то есть просто в гостиной ее коттеджа. Он хотел, чтобы Александра посмотрела костюмы для «Пера Гюнта» — точные копии тех, что использовались в лондонской постановке 1911 года. Это было, должно быть, года четыре назад; Александра вроде бы уже ждала Сашу. Нед позвонил Дженни заранее — предупредить, что они заедут. Это был чисто светский визит. Дженни выставила на стол бутылку вина, радостно щебетала — их приезд для нее явно очень много значил, — с какой-то жалостной гордостью хвасталась своими кукольными платьицами. Нед попросил разрешения сфотографировать костюмы для своей книги о «Пере Гюнте», Дженни согласилась. Что с тех пор произошло, на каких основаниях Дженни теперь твердит о своей любви к Неду, Александра понятия не имела.

Впрочем, Дженни из тех, кто всех и вся любит с одинаковым жаром. Она, наверно, и свою даму-аналитика «любит», и подруг «любит», и Неда «любит», потому что он когда-то на одну минутку соизволил заметить, что Дженни существует на свете. С чего Дженни взбрело в голову, что Александра Неда не любит? Стоп, внесем поправку. Не любила. Потому что Александры не было рядом с Недом в час его смерти? Дженни, похоже, из тех прилипчивых женщин-пиявок, которые боятся отойти от мужика даже на минутку — вдруг он испустит дух? Так они и сводят своих мужчин в гроб раньше срока.

Александра вспомнила, как Дженни говорила (но кому, где, в чьем доме?): «Мой аналитик — просто чудо. Благодаря ей я нашла в себе мужество, чтобы расстаться с моим супругом».

И свою мысль по поводу этой фразы: «Одинокие женщины всегда так говорят».

Где-то на свете есть муж и сын, с которыми Дженни рассталась во имя своего таланта. Муж — режиссер по свету в каком-то театре на Вест-Энде. Да, точно. Простой технарь. Никаким боком не художник. Даже не критик. Дженни из тех, кто жадно алчет сельской тиши и единения с природой, из тех, кто поглощен поисками своего подлинного «я» и прочих подобных вещей. А Нед поселился за городом, чтобы держаться подальше от всей этой театральной шатии и чтобы не было проблем с парковкой.

К чему даже думать о Дженни Линден? Дамочка со сдвигом, распаленная навязчивой мыслью о чужой смерти, крутится у опаленного несчастьем дома. Ну ее к черту. Александра считала своим долгом время от времени приглашать Дженни в гости — все-таки живет по соседству, имеет какое-то отношение к театру, — но Нед каждый раз восклицал:

— О господи, только не Дженни Линден. Она своим занудством всех с ума сведет. За права животных станет агитировать.

Александра спросила себя, по какому праву она и Нед считали, будто призваны вершить суд над обитателями Эддон-Гарни и окрестностей. Если Лудды кого-то одобряли, то этот человек автоматически считался достойным знакомства. И наоборот. Но вот Нед ушел из жизни, упал замертво, проломив своим телом защитное ограждение, которое супруги выстроили сами, — ограждение, не допускавшее к ним всех жалких неудачников и зануд. Появилась брешь, через которую при желании ворвется кто угодно. Может быть, так ей, Александре, и надо?

Александра пошла в гостиную и под пристальными взглядами Леды, обнявшей своего лебедя, и Европы, ласкающей своего быка (обе мифические героини — фарфор, ок. 1760 г.), а также белого льва (терракота, глазурь, эпоха Цин, ок. 1730 г.) сняла с полки книгу Неда о «Пере Гюнте». Книга раскрылась на фотографии крохотного макета работы Дженни Линден. Лилипутские фигурки в лилипутской одежде. Подпись гласила: «Фото: Нед Лудд. Сцена из постановки 1922 года в Олд-Вик, тщательно реконструированная талантливой художницей Дженни Линден».

Понимай как хочешь: или Нед ездил к Дженни еще раз, чтобы сфотографировать ее макеты постановки 1922 года, или в книге опечатка, или Нед изначально перепутал год. Или она, Александра, неправильно запомнила дату.

Почувствовав за спиной какое-то шевеление, Александра резко обернулась — на нее таращилась Дженни Линден. Дженни — в ее гостиной, в гостиной Александры.

— Я привела Алмаза, — пролепетала Дженни. — Я вошла, не постучавшись, уж извините. Вы не возражаете?

— Честно говоря, возражаю, — ответила Александра.

— Я так надеялась, что мы с вами станем подругами, — продолжала Дженни. — Нам обеим нужно кому-то излить душу.

— «Одному тужить — горе, вдвоем тужить — полгоря» — вы это имеете в виду? — поинтересовалась Александра.

— Насмехаетесь, — заключила Дженни Линден. — Вы очень умная и культурная, но это в конечном итоге ничего не решает. Вы эту книгу наверняка не читали, а я ее знаю наизусть. «Пер Гюнт и культурное своеобразие Скандинавии». Нед был настоящий мудрец, настоящий мужчина. А вы его работой никогда не интересовались — он мне сам говорил.

— Вон. Уйдите из моего дома, — прошипела Александра, но Дженни — упрямый, бесстрастный, бесформенный чурбан — словно приросла к полу. Казалось, она не слышала слов Александры или Александра не произнесла их вслух, а только подумала?

— Вы так удручены, — проговорила Дженни. — Я заварю вам чаю.

Александра последовала за Дженни на кухню. Дженни уверенно, точно у себя дома, достала из буфета кружки, с полки — чайник. Алмаз разлегся под столом, утомленно пыхтя, время от времени поколачивая хвостом по полу. Вид у него был странно-виноватый.

Александра решительно подошла к Дженни и дала ей пощечину. Дженни, уронив кружку, остолбенела.

— Да вы еще и буйная, — заявила она. — Вдобавок ко всему. Вам и впрямь нужно лечиться. Правильно Нед говорил.

Но даже после этого Дженни не ушла, а лишь приложила ладошку к своей порозовевшей щеке. Лицо у Дженни Линден было какое-то складчатое, точно подбородок пытался дотянуться до бровей, а уши стремились слиться в поцелуе с носом. Груди маленькие, но при этом обвисшие. Талия едва угадывается. Нед на нее и взглянуть бы побрезговал. Нет, эта женщина просто чего-то нафантазировала. За двенадцать лет Нед только однажды возбудил в Александре ревность — он восхищался Гленн Клоуз[4], в которой ценил не только красоту, но также ум и темперамент.

— Вы сюда только за одним вернулись — хотите заграбастать своими жадными руками все, что можно, — выпалила Дженни Линден, брызгая слюной. — На Неда вам наплевать. У меня от вас прямо сердце разрывается!

Александра изо всей силы пнула Дженни Линден в голень. Дженни запрыгала на месте, поджав ногу, а затем все-таки выбежала из кухни в сад. Александра захлопнула за ней дверь и заперла на все замки. Потом пошла и позвонила Эбби.

— Здесь была Дженни Линден. Она сумасшедшая или как?

— О боже, — выдохнула Эбби. — Раз так, я немедленно приеду.

— Скажи мне сейчас, по телефону, — потребовала Александра. Но Эбби лишь повторила, что приедет, как только сможет, вместе с Артуром.

Александра обошла свой дом, выискивая следы Дженни Линден или чьи-нибудь еще. Зайдя в ванную, глянула в зеркало — и на миг увидела в нем вместо себя Дженни Линден. Но нет, почудилось, конечно. Оптическая иллюзия. Все дело в освещении. Александре стало стыдно перед Недом за свою подозрительность — тоже мне, преданная жена, даже после смерти утихомириться не может.

— Нехорошо, Нед, нехорошо, — произнесла она. — Что ты такого ляпнул этой гнусной шизофреничке? Что-нибудь да было.

Нед смолчал. Александра, конечно, не рассчитывала услышать от него словесный ответ — какие уж тут слова? — но все же ожидала какого-то мимолетного ощущения: единение на миг, кивок на бегу, краткое соприкосновение его духа с ее душой. Чтобы он посмеялся вместе с ней, прогнал сомнения, прогнал Дженни Линден. «Дженни Линден сама себя превзошла — сошла с ума, которого у нее нет», — скажет Нед. Сказал бы.

Александра заглядывала в серванты и тумбочки, перерыла кухонные полки и шкафчик в ванной. Сама уже не знала, что ищет. Всюду привычные вещи — одни бросовые, другие бесценные, все пронизано ее сегодняшней жизнью, которая так неожиданно превратилась во вчерашнюю. Всюду — Нед. Как много придется убрать — одно спрятать в кладовку, другое сжечь, третье отдать, чтобы отвоевать сегодняшний день для себя, чтобы забыть.

Пока Александра добиралась из Лондона, Эбби сделала в доме уборку: отдраила пепельницы, запустила посудомоечную машину, даже сменила простыни. Зачем? Такой уж Эбби человек, не умеет она сидеть сложа руки, предположила Александра. А где же зубная щетка Неда? Куда-то пропала. Вот ее зубная щетка, вот Сашина, а щетки Неда нет. Стакан для щеток грязный — но что с того, он моментально грязнится.

Она пошла в спальню, начала рыться в носках Неда и впервые расплакалась без боязни, что глаза припухнут. Даже взвыла, небрежно утирая слезы кулаками. И тут в ящике с носками обнаружился кружевной пояс для чулок, черный с красной отделкой. Вероятно, ее собственный. Вот только она никак не могла припомнить, когда могла купить такую вещицу. Еще до замужества? Александра примерила пояс поверх джинсов. Великоват. Застегнуть его на ощупь не удалось. Пришлось приглядеться к механике повнимательнее. Застежка с секретом: вставляешь одну пластмассовую загогулину в другую под определенным углом и надавливаешь, чтобы защелкнулось. Вот только Александре это так и не удалось, даже со второго раза. Александра сдалась, выпустила пояс из рук, уронила его на пол. Как можно не уметь застегивать собственный пояс? Можно, если ему сто лет в обед, если ты носила его, когда еще не была женой и матерью, когда брезговала колготками ради столь соблазнительных чулок. Ты просто забыла. Почти наверняка забыла.

Заглянула под кровать — ничегошеньки, все аккуратненько, все те же два чемодана. Чистенькие, не припорошенные пылью. Домработница Тереза в отпуске — уехала на неделю в Испанию. Слоноподобная семнадцатилетняя Тереза под кроватями даже не пылесосит — ей не так-то легко нагнуться. Значит, это работа Эбби. Ковер у окна какой-то влажный. От дождя, но был ли дождь? Александра никак не могла вспомнить. Когда ливни приходили с запада, вода проникала в комнату через щель между рамой и косяком окна, стекая по изящным молодым побегам дикого винограда. Возможно, причина в этом. Но когда она поливала клумбы в саду, земля была суха. Суха. Суха.

Внезапно Александру осенило: Нед умер не внизу, а здесь, на кровати. Бесспорно. Просто все зачем-то сговорились это скрыть. Нет. Чушь. Не может быть. Зачем им врать? Боятся, что ей будет неприятно спать на этой кровати? И зря — она хочет быть там, где Нед испустил дух. Может быть, его последние вздохи витают в воздухе, и она их почувствовала? Александра легла, укрылась покрывалом и тут же заснула. Алмаз, прокравшись в спальню, устроился на кровати рядом с ней.

Александру разбудил звонок. Она спустилась вниз, к телефону, — в спальне розетки не было. Звонили из «Дейли мейл» — интересовались, как она себя чувствует. Александра бросила трубку. Телефон зазвонил снова. Секретарша театрального отдела некой бульварной газеты. Извините, что беспокоим в такой час, но нельзя ли заранее известить газету о дне и часе похорон; мы пришлем фотографа; какая утрата для нашего театра. Александра бросила трубку.

Позвонили в дверь. Александра открыла. Ее ослепила фотовспышка. Александра захлопнула дверь, прошла на кухню, схватила нож и притаилась у двери в углу. Позвонили еще раз. Александра проворно распахнула дверь, демонстрируя руку с ножом. Но это был всего лишь посыльный из местного цветочного магазина с букетом, упакованным в целлофан. Цветы прислала Дженни Линден.

«Простить — снять груз с души. С сердечным приветом, ваша Дженни», — гласила записка.

Александра швырнула цветы в спину удаляющегося посыльного. Они рассыпались по дорожке. И тут Александра заметила человека с фотоаппаратом, стоящего среди высоких стеблей артишоков под бельевой веревкой, — той самой, на которой недавно сушились зеленые простыни с их супружеского ложа.

— Всего минуточку! — окликнул фотограф.

Александра юркнула в дом и немедленно позвонила в полицию. Ей пообещали, что кого-нибудь пришлют, как только смогут.

Зазвонил телефон. Эбби. Она извинилась, что не может приехать, — одна студентка, японка, подавилась вишневой косточкой и впала в истерику. Нет, девушка не пострадала, просто почувствовала себя опозоренной. Японцы — они такие. Эбби обещала приехать после обеда. Она надеялась, что Дженни Линден будет вести себя тихо и прилично, но, очевидно, вышло не так. С Дженни ничего поделать невозможно — разве что вытолкать ее за дверь, буквально.

— Я так и поступила, — сказала Александра.

— Она сохла по Неду много лет, — сказала Эбби. — Любовь на грани психоза. Она постоянно торчала в саду. Ему даже приходилось вызывать полицию. Ну знаешь, как в «Роковом влечении», только без секса. Безумная поклонница. Фанатка.

— Почему Нед мне не говорил?

— Из гордости, наверное, — предположила Эбби.

— А ты-то почему мне не сказала?

— Она была такая несчастная. Такие глупости делала. Я все время думала, что она вот-вот уедет или угодит в больницу и мы все наконец об этом забудем. Жаль, что так вышло. Я предпочла бы все тебе рассказать лично. По телефону это услышать — слишком большой шок. Может, все-таки отложим разговор? После обеда я подъеду.

— Нет. Сегодня среда. После обеда появится Хэмиш.

— Слава богу. По крайней мере, ты не одна в доме будешь.

— Ты мне позвонила в воскресенье, в полшестого утра, — сказала Александра. — К полудню я приехала. За это время ты позвонила в полицию, врачу, мне и Вильне, вызвала «скорую», устроила в моем доме генеральную уборку и выстирала мои простыни.

— Никакой уборки я не делала, — заявила Эбби. — Я только сменила простыни и запихнула грязные в стиральную машину. Инстинкт хозяйки пансиона. Если что-то неладно, сменить простыни и пригласить всех к столу. Можно смеяться.

Александра тихо хихикнула.

— Вот так-то лучше, — сказала Эбби.

— Тогда кто же убирался? — спросила Александра. — Тереза все еще в Испании.

— Должно быть, Нед. Не такой уж он неумеха. Тебя не было дома с прошлого вторника.

— Он не пылесосит под кроватями, если для этого нужно передвинуть пару чемоданов. Извини. «Не пылесосит» — вычеркиваем. Вставляем: «Не имел привычки пылесосить».

— Может, Вильна? — сказала Эбби, никак не среагировав на шутку Александры. — Наверно, утром Вильна пробежалась по комнатам с пылесосом и тряпкой. Когда в доме покойник, люди способны на самые странные вещи.

— Эбби, это мой покойник, — произнесла Александра и разрыдалась. К горлу подступил ком. — И дом мой. Я предпочла бы, чтобы чужие в нем не хозяйничали. Особенно Вильна с Дженни Линден.

— О боже, — вздохнула Эбби. — Александра, я к тебе выезжаю. Японка как-нибудь переживет. — И Эбби повесила трубку.

Александра выглянула из двери и огляделась. Фотограф ретировался; Дженни Линден нигде не было видно. Цветы дремали на жарком солнце. Дул слабый, нежнейший ветерок. Фасоль на высоких реечных пирамидках уже созрела, пора собирать. Авось удастся сделать это сегодня вечером. Нед ворчал, если стручки слишком долго оставались на стеблях и бобы подсыхали. Александра живет в прекрасных местах в прекрасном доме. Александра — вдова.

Александра опять позвонила в местный полицейский участок и попросила никого не присылать — не стоит беспокоиться, все улеглось. Полицейские облегченно вздохнули — людей у них не хватает; да, они вычеркнут ее заявку из списка; выражаем вам наши соболезнования по поводу кончины супруга. Неда Лудда здесь будет очень не хватать. Останется ли она жить в доме?

— Конечно, — сказала Александра.

— Мы так предполагали, — сказали ей, — что вы захотите продать дом, переедете в Лондон, яркие огни большого города, так сказать. Думали — разве вы согласитесь похоронить себя в нашей глуши? Люди здесь простые, живут по-простому, по старинке. Что вам теперь делать здесь, в деревне?

Александра удержалась от искушения сказать: не будь вы так болтливы, успели бы пораньше кого-нибудь прислать, и он бы прогнал фотографа; но ссориться с полицией не резон, и потому Александра ответила правдиво: что очень любит эти места, что за двенадцать лет сроднилась с «Коттеджем»; что после смерти мужа, как никогда, нуждается в поддержке соседей и так далее, и тому подобное; полицейские сказали: если возникнут проблемы, звоните, мы тут же приедем. Известите нас обязательно.

Эбби позвонила сказать, что никак не может вырваться. На сей раз виноват юноша из Арабских Эмиратов, почти мальчик: он сорвал с ветки сливу и начал ее есть, и тут оса ужалила его в язык. Правда, язык не распух, но врача на всякий случай вызвали.

Александра посоветовала, чтобы Артур срубил сливу.

— Эбби, — сказала она. — Ты мне еще не все сказала. В воскресенье утром в доме была Дженни Линден. Она как — сама по себе заявилась? Или ты и ей позвонила?

— Конечно, я ей не звонила. Когда я подъехала, она крутилась у дома, — сказала Эбби. — У ворот, за живой изгородью. Точно в засаде сидела. Нед мне как-то говорил, что она такое проделывает ранним утром. Иногда, когда он спозаранку выпускал Алмаза, Дженни Линден уже дежурила за воротами. Она и Алмаз вместе отправлялись на прогулку. Чем плохо — Неду не нужно было выгуливать Алмаза самому.

— Ты хочешь сказать, Нед ее использовал? Она на нем помешалась, а он этим пользовался? Чтобы было кому с Алмазом гулять?

— Ну и что? Не бог весть какое преступление, — возразила Эбби. — По крайней мере, по сравнению с прочими мужскими грехами. Он жалел Дженни. Говорил о ней: бедная, ей некуда себя приложить. Чего он только не перепробовал, чтобы ее отвадить. Грубил, вежливо уговаривал, взывал к благоразумию. Может, он думал, что Алмаз ее утомит и она отступится? Алмаз кого хочешь утомит.

— Когда это началось?

— Наверно, года два назад.

— Два года?!! — поразилась Александра. — Кто об этом знал?

— Наверно, почти все.

Александра призадумалась над этим известием.

— Фантастика, — проговорила она.

— Да нет, почему, — возразила Эбби. — Если у кого-то роман на стороне, жена всегда узнает последней. Или муж — последним. Никто не хочет брать на себя роль доносчика; все думают, что это дело как-то само собой рассосется, а иногда сомневаются, что правильно поняли ситуацию. Ты только не думай, что это был роман. Дженни просто его домогалась. Она маньячка.

— Но такие люди могут быть опасны, — сказала Александра. — Иногда они даже убивают. Почему меня не предупредили?

— Ты — натура творческая, — произнесла Эбби с легкой долей злорадства. — Никому не хочется тебя расстраивать. Ты поневоле редко бываешь дома, и изменить это не в силах; не очень-то приятно узнать, что в твоего мужа влюблена какая-то полоумная.

— Да, не слишком-то приятно, — сказала Александра. — Так что же произошло?

— Я приоткрыла кухонную дверь. Алмаз выбежал в сад, и они с Дженни отправились гулять, — сказала Эбби. — Тогда я заглянула в окно, увидела тело, зашла в дом и начала звонить; тут с Алмазом вернулась Дженни, протопала прямо в дом, увидела тело и закатила истерику — все утро носилась из угла в угол как сумасшедшая, рвала на себе волосы. Словом, настоящая греческая трагедия. Тогда я позвонила Вильне — вот кто умеет людей спроваживать. Вильна приехала и в два счета выставила Дженни за порог. Вильна — это все-таки страшная сила.

— Что ж, усилия Вильны пошли прахом, — заметила Александра. — Дженни Линден вернулась. Она страшно неуравновешена. Набивается ко мне в подруги, а спустя секунду уже вся дрожит от ненависти.

— Нед так тоже говорил, — сообщила Эбби. — Неуравновешенность. Самый страшный грех, с точки зрения Неда. Чокнутых он терпеть не мог. По-моему, ко мне он питал симпатию только потому, что я неизлечимо нормальна. Александра, я не могу больше разговаривать. Доктор приехал.

— Доктор Мебиус?

— Ну да.

— У него же сейчас приемные часы в клинике.

— Укус осы в язык требует срочной медицинской помощи. Тем более когда пациент — арабский принц. Этот мальчик на свои карманные деньги может весь Эддон-Гарни скупить.

Эбби пошла открыть дверь доктору. В коридоре ее догнал студент с ужаленным языком и, отчетливо выговаривая слова, произнес: «По всей видимости, мне только представилось, будто я был ужален осой, когда я увидел ее улетающей прочь». С точки зрения грамматики фраза была безупречна, и Артур, который тоже пошел открывать доктору, весьма обрадовался такому исходу событий. Эбби радовалась меньше: срочную медицинскую помощь оплачивала школа, а доктор Мебиус, раз уж приехал, возьмет деньги за вызов. Доктор Мебиус на всякий случай все-таки сделал юному арабу укол. Ввел антигистаминный препарат.

Александра села в машину и поехала к Вильне. Та жила в полумиле от «Коттеджа». Ее небольшой особняк находился в очаровательной патриархальной деревеньке, где стоимость недвижимости побила все местные рекорды. Дом назывался «Вилла “Ананас”», так как столбы ворот были увенчаны огромными каменными ананасами (ок. 1750). Сами ворота были железные, кованые (Коулбрукдейл, 1830). Когда-то они всегда стояли нараспашку, а теперь постоянно были на запоре. Открыть их можно было только из самого дома, с помощью дистанционного управления. Особняк и сад были буквально нашпигованы техническими устройствами, оберегающими от непрошеных визитеров. Муж Вильны, австралиец, был биржевым маклером. Специализировался на облигациях, именуемых на профессиональном жаргоне «бросовыми», — высокодоходных, но ненадежных. Три года назад муж Вильны попался на каких-то махинациях и теперь отбывал срок в тюрьме, а почти все его недвижимое имущество было конфисковано и продано. Осталась только «Вилла “Ананас”», первоначально приобретенная для матери Вильны. Старушка сбежала из Югославии незадолго до того, как эта страна распалась на пять ненавидящих друг друга частей и получила возможность выставлять на конкурс «Евровидение» пять песен вместо одной. В этом-то доме две женщины, мать и дочь, дожидались, пока Клайву скостят срок за хорошее поведение. После его освобождения семья планировала перебраться в Южную Африку. Пока же дамы удовлетворялись положением деревенских жительниц. Здесь они чувствовали себя спокойнее, ведь врагов у Клайва было немало. А в этом захолустье чужаков сразу замечают и беспардонно интересуются их намерениями.

Нед и Александра пару раз бывали в гостях у Вильны. Интерьер их ошарашил — ну и стиль, ну и цветовая гамма! Все подобрано словно в насмешку над внешним обликом дома, величавым и суровым.

— Настоящий турецкий гарем, — сформулировал Нед. — Вроде бы ничего зазорного в этом стиле нет — у каждого свой вкус. Но этот дом почему-то не позволяет воспринимать Вильну всерьез.

Всякому известно, что в английской деревне приходится учитывать наличие грязи, собак и велосипедов. Дома обычно обставляются старинной мебелью из сосны или дуба. Богатство принято скрывать. «Традиционный английский способ защиты от быдла», — говорил по этому поводу Нед. Отличить роскошь от нищеты способны только состоятельные знатоки. Даже миссис Эдвардс, экономка Вильны, приходя в магазин, жаловалась знакомым, что хозяйка с матерью совершенно не умеют себя вести. Только и знают, что пыль в глаза пускать. Не нашего круга люди.

Двери «Коттеджа» обычно не запирались — кто догадается, что висящая на облезлой стене картонка с вычурным росчерком — работа Пикассо; что старый деревянный ящик — сундук времен короля Якова, ведерко для угля — выковано из меди видным представителем «Движения искусств и ремесел»; а почерневшая задняя стенка камина — большая редкость, датируемая приблизительно 1705 годом? Зато дом Марии и Вильны с дорогими обоями и пышными шторами, с мягкими — садишься и тонешь — диванами, со шкафами из ореха и черного дерева, с бесчисленными статуэтками из золоченой бронзы, с выставленной напоказ дорогой аппаратурой буквально напрашивался на ограбление. И не просто на импровизацию деревенского дилетанта, а на продуманный, четко спланированный визит одного профессионального преступника к другому. И верно, в нем ведь живет семья Клайва Мэнселла.

Итак, Вильна, будучи «человеком не совсем нашего круга», лишь изредка допускалась в «Коттедж» — этот пуп местного светского общества, где радушно принимали большинство местных чудаков. Вильну не то чтобы игнорировали, но не привечали. На ланч ее приглашали часто, на обед — лишь изредка. Тот факт, что ее муж в тюрьме, не ставился ей в упрек — ведь он же блестящий финансист, а не какой-то обычный уголовник, к тому же почти наверняка его просто оклеветали. Так уверяла всех Эбби — ей нравилась Вильна, а еще нравилось сидеть у бассейна и наслаждаться звоном льдинок в огромном бокале с вульгарным коктейлем. Многие верили.

Александра отлично знала, что в глазах местных сплетников и сама не беспорочна. Это Неду, хоть он и переехал сюда совсем недавно, позволительно быть писателем и критиком. Профессия как профессия. Такие люди всегда здесь появлялись, сбегали из больших городов; первой ласточкой стал сам Томас Харди. Да и Александре в общем-то позволялось быть актрисой — но только неудачливой, позволялось быть бедняжкой, которая все еще надеется зачать ребенка, — так о ней стали шептаться с легкой руки секретарши доктора Мебиуса. Против Александры как дополнения к мужу никто ничего не имел до тех пор, пока ее можно было жалеть. Но едва, после премьеры «Кукольного дома», ей улыбнулось счастье, едва ее портрет появился в газетах, едва она сфотографировалась с принцессой Анной, — учтите, к тому времени Александра благополучно родила и, что еще хуже, сплавила ребенка на почти что круглосуточное попечение домработницы Терезы, — Александра прослыла выскочкой. Здесь ей не место — переезжала бы лучше в Суссекс.

— Вильна, — сказала Александра, — что ты знаешь о Дженни Линден?

— Я о ней стараюсь не вспоминать, — отозвалась Вильна. — Что зря расстраиваться? Она не в себе. Послушай моего совета — забудь о ней.

— Она сама о себе напоминает, — сказала Александра. — Повадилась ко мне домой. Кроме того, я понятия не имею, о чем именно я должна забыть. Кого ни спросишь, все темнят. Почему ты мне не сказала, что Дженни Линден докучает моему мужу?

— Дорогая, я с тобой знакома не слишком близко. Мы приятельницы, а не подруги. Я в этом замешана не была. Люди здесь себе на уме. Да, себе на уме — меня Эбби этому выражению научила. Сказать должна была Эбби — это она твоя подруга. Но Эбби — законченная англичанка. Она подумала: повернусь-ка я к этому всему спиной, оно и исчезнет. Так она сама мне объяснила.

— Прости, пожалуйста, если тебе казалось, что и я — себе на уме, — сказала Александра. Ее извинения были искренними. Когда смерть озаряет мир своим угрюмым светом, всякая живая душа кажется бесценной. Правда, этот запредельный свет быстро гаснет, и мы возвращаемся к нормальной жизни. — Просто последнее время я была очень занята.

— А Нед как-то поощрял эти ухаживания Дженни Линден? — спросила Александра несколько погодя. — Он давал ей какой-то повод так себя вести?

— Голубка, ну ты же знаешь Неда, — протянула Вильна. — Неисправимый дамский угодник.

— Нет, с этой стороны я его вообще не знала, — отрезала Александра, решив, что в качестве приятельницы Вильна ей милее, чем в качестве подруги. — Нед был прежде всего муж и отец. Настоящий семьянин.

— В людях можно страшно ошибаться, — заявила Вильна. — Даже когда ты за человеком замужем. Я с Клайвом четыре года прожила, но даже не догадывалась, что он деловой. Это слово я от его друзей переняла. Оно значит «преступник».

Вильна и Александра сидели у стойки бара около бассейна и пили коктейли. Над стеклянной крышей, точно пытаясь дотянуться до воды, склонялись сливовые деревья. Александра сообразила, что стены бассейна — это былой каменный забор огорода. В дальней стене частично сохранилась кладка елизаветинских времен. Все остальное было обложено черно-золотой мозаикой.

— Правда, потрясающий бассейн? Ты, наверно, уже знаешь, его спроектировал сам Отто Кавальер.

Александра призналась, что никогда не слышала даже имени Отто Кавальера. Воцарилась неловкая пауза. Александра вернулась к теме, которая казалась ей безопасной, — к Клайву.

— Здесь никто не верит, что Клайв — преступник, — доброжелательно сообщила она. — Даже его коллеги по Сити. Его ошельмовали; превратили в козла отпущения. Все это знают. Так что не расстраивайся.

— Он деловой, — твердо заявила Вильна. — Я точно знаю. Так сказал английский судья, а английскому правосудию завидует весь мир. Потому-то мы с мамой и выбрали эту страну. Твой муж — другое дело. Он был, конечно, не преступник, но очень темпераментный. На вечеринке он мог запросто подойти к любой женщине, если красивая, конечно, и зажать ее в угол. Это я по своему опыту говорю. Но, наверно, ты бы и сама не пожелала, чтобы он изменился? Если уж жить, то не с мерином, а с настоящим мужчиной.

Александра, никогда не находившая Вильну красивой, — ну разве что чересчур накрашенной, — решила, что Вильна из тех женщин, которые считают себя неотразимыми и убеждены, что их домогаются все мужчины на свете. Защищать репутацию Неда Александра не стала — не было сил. Она просто проигнорировала мнение Вильны.

— Расскажи мне, что было утром в воскресенье, — попросила она.

— Часов в десять позвонила Эбби, и я поехала в «Коттедж», — начала Вильна как по писаному. — Когда я приехала, тело как раз увозили на «скорой». Я расстроилась — я никогда еще мертвецов не видела.

— Мне очень жаль, что ты расстроилась, — сказала Александра.

— Голубка, я тебя обидела! — вскричала Вильна. — Я совсем бестактная, да? «Дубль два, дубль два» — так говорят, а? Дженни Линден металась из комнаты в комнату, как ошпаренная кошка. Почти нагишом. Это я могу себе позволить так метаться; но Дженни Линден, поверь мне на слово, не может. Она вся колышется, как пудинг! Ей надо фунтов тридцать сбросить, не меньше.

— Она была голая?

— В твоей ночной рубашке. Наверно, Эбби заставила ее хоть это надеть, стыд прикрыть. Рубашка такая легкая, с кружевами. Доктор Мебиус дал Дженни выпить таблетки, но они совершенно не подействовали.

— Доктор Мебиус дал Дженни выпить таблетки?

— Или укол сделал, дорогая, я-то почем знаю. Меня там не было. Наплюй и забудь. Голубка, твой муж умер. Все мужчины козлы. Найди себе другого, получше прежнего.

— Мне нужно все как следует осмыслить, — произнесла Александра. — Я знаю, вы все стараетесь пощадить мои чувства, но лучше бы вы этого не делали. Мой муж — не «все», и козлом он не был. Я его люблю.

— Насчет козлов — это просто поговорка, — сказала Вильна. — Распространенная в вашей стране.

— Как, собственно, тебе удалось спровадить Дженни? — спросила Александра.

— Дала ей по морде, — пояснила Вильна. — Забудь. Александра, мы на твоей стороне.

— Какие еще тут могут быть стороны? — отрезала Александра. — Дженни Линден — просто назойливая тварь. Я не хочу, чтобы она рассказывала какие-то байки этим долбаным газетчикам. Пусть не примазывается к смерти Неда. Не хочу видеть на похоронах эту мерзавку.

— Зачем так грубо? — оскорбилась Вильна, необузданное дитя гор.

— Так почему же ты нашла нужным пропылесосить мой дом сверху донизу? — поинтересовалась Александра.

— Потому что я и у себя дома берусь за уборку, если у меня проблемы, — сказала Вильна, — так многие женщины делают, и вообще прибрать там требовалось, и вообще я твоя подруга, должна же я была хоть чем-то помочь.

— Да, верно, — сказала Александра. — Спасибо.

Женщины улыбнулись друг другу. Александра допила свой коктейль. Соломинка была удобная, с перегибом — чтобы в ней не застревали ни флажки, ни ананасовая стружка, ни мараскиновые вишни. Предосторожность против мелких неприятностей.

— А где Эбби нашла мою кружевную рубашку? — спросила Александра.

— Милая, какая же ты подозрительная. Так и до паранойи недалеко, возьми себя в руки. Мне-то почем знать где. В шкафу, в комоде?

— Полагаю, у меня под подушкой. Зачем так делать? Зачем сокращать расстояние между Недом и Дженни Линден? Как подумаю, тошно становится.

— Дорогая, Эбби просто схватила первую попавшуюся тряпку и набросила на Дженни. Как на птичью клетку, чтобы утихомирить попугая.

— Вообще-то я приехала поблагодарить вас обеих за помощь. Я сейчас сама не своя.

— Не стоит благодарности, — сказала Вильна.

— Ты видела в морге тело, — сказала Александра. — Как выглядит Нед? Я тоже никогда еще не видела мертвецов. Он страшный?

— Мне он мертвым не показался. Удивленное такое лицо. Смерть — вроде пластической операции. Кожа подтягивается. Он очень похорошел. Когда я увидела его там на столе, мне так грустно стало! Я же не согласилась. Тебе не кажется, что отказывать — преступная расточительность? Мы так недолго живем на земле, а потом — только холод и мрак.

— Кому ты отказала? Я не понимаю.

— Он сказал, что, когда ты в отъезде, дверей не запирает, чтобы красивые женщины могли навещать его по ночам. Это было приглашение.

— Вильна, это была шутка. У Неда такая манера разговаривать.

— Он все равно был не моего типа. И он был женат на тебе. А ты мне подруга. И собака полезла бы ко мне ласкаться. Эх вы, англичане, собачники.

— Собаки заменяют сигнализацию. Во всяком случае, в сельском захолустье, — парировала Александра.

— Смерть твоему мужу к лицу. Лежит помолодевший, спокойный-спокойный. Дженни Линден поглядела на тело и завыла.

— Дженни Линден видела тело? Откуда ты знаешь?

— Когда мы с Эбби отъезжали от морга, то в воротах чуть не столкнулись с Дженни Линден. Почти лоб в лоб. Эбби совсем не умеет водить машину. Нам пришлось затормозить. Та машина въехала в ворота. Пока Эбби проверяла, не сломалось ли чего, я услышала, как Дженни завопила.

— Значит, все уже простились с Недом — только не я? Дженни Линден — и та простилась, а я нет?

— Александра, — сказала Вильна, — ты не захотела с нами ехать. Это многих удивило.

— У меня сил не было, — сказала Александра. — Внутри все оцепенело. Надо было вам подождать, пока съезжу я. А теперь не вижу смысла смотреть на тело, которое все уже до дыр проглядели. Я предпочту помнить его живым.

— Нед говорил, ты часто приезжала и падала на диван без сил. С работающими женщинами такое бывает нередко. Вот как расплачиваются мужчины за деньги, которые приносят в дом жены. Я ни одного дня в жизни не работала. Даже вообразить себя в таком положении не могу.

Вильна щелкнула пальцами, и, как из-под земли, появилась ее мать с новыми порциями коктейлей. Старуха была в плотных шерстяных чулках и ярко-розовых резиновых шлепанцах. Поставив бокалы, она тут же ушла. Вильна не сказала ей ни слова.

— Как Дженни Линден попала в «Коттедж»? Она на машине ездит или пешком ходит? — спросила Александра, решив не реагировать на последнее замечание Вильны. — Или вовсе на метле прилетает?

— В воскресенье она была без машины. Когда я ее стукнула и она перестала метаться с воплями по комнатам, мне пришлось отвезти ее домой. Она все равно не могла бы вести машину. Цеплялась за дверную ручку, твердила, что дом ей принадлежит по законному праву. Мне пришлось ее силком уволочь. Она жаловалась, что с ней все грубо обращаются. Я говорю: миссис Лудд уже едет, тебе неприлично здесь торчать. Потом предложила ей двести фунтов за хорошее поведение. По-моему, сумма самая подходящая. Не слишком большая, не слишком маленькая. Чаевые.

— Что ты сделала?

— Не беспокойся: деньги — это вода, — сказала Вильна. — Я это сделала, потому что хорошо к тебе отношусь. Такие, как Дженни Линден, могут сильно навредить. У нас на родине люди мудрее — всяким Дженни спуску не дают. У нас ее давно бы нашли в канаве. С перерезанной глоткой. Но здесь ведь ножи не в ходу, да? Рты деньгами затыкают. Мы с мамой в чужой монастырь со своим уставом не лезем. Поступаем так, как в этой стране принято. Я так всякому посоветую. Хочешь посмотреть мою новую коронку? — спросила Вильна и раскрыла рот. Александра заглянула внутрь.

— Очень мило, — сказала она и отправилась навестить Дженни Линден.

7

Дженни Линден жила в старой части городка, на широкой, но тихой улице, где по правой стороне не было домов — а только высокая кирпичная стена эддон-гарнийской тюрьмы (год постройки 1718, значится в списке архитектурно-исторических памятников первой категории). Тюрьму недавно закрыли — среди ее персонала настолько участились случаи прогулов и самоубийств, что начальство наконец-то ужаснулось; по-видимому, древние камни излучали мощный поток смятения и отчаяния, от которого не защищало ничто: ни новый, научно обоснованный график, ни консультации штатного психотерапевта. Впрочем, по инициативе городского совета здание уже начали реконструировать, чтобы превратить в тематический парк «Тюремный замок». Между прочим, первый в стране.

Дом номер 42 — двухэтажный, с толстыми стенами — уютно устроился между своих соседей, похожих на него как две капли воды. Все эти коттеджи в свое время были выстроены для тюремных надзирателей. Оштукатуренный фасад, парадная дверь с крыльцом, справа — огромное квадратное окно. За домом — квадратный садик, куда выступает кухня. Наверху две спальни. Над кухней — позднейшая надстройка, где размещается ванная. Раньше в таком доме проживало бы многочисленное семейство: отец, мать, куча детей и незамужняя тетушка в придачу. А в наши дни здесь свила гнездышко дама, привечающая чужих мужей. Мило, очень мило.

Перед домом было свободное место для парковки, но Александра оставила машину поодаль. Заглянула в окно Дженни Линден — внутри никого. Только на подоконнике, у горшка с пышным, холеным цветком, сидела кошка — рыжая, красивая, — и бесстрастно таращилась из-за стекла на Александру. Обстановка с богемным налетом: мольберт, плетеные индонезийские кресла, накрытые оранжевыми покрывалами. На широком столе — незаконченная работа: ворох лоскутков, обрезки картона. Пол паркетный, начищенный. Ковер. На стенах — театральные афиши и множество фотографий. Кто на них изображен, с улицы не разобрать. Абажур, разрисованный знаками Зодиака. Мягкая кушетка — для любовных утех чуть узковата, но двоим сойдет.

Александра нажала кнопку звонка. В доме никто не подавал признаков жизни. Окинула взглядом улицу. Ни души. Дети в школе, взрослые на работе. Эти домики хоть и малы, но преисполнены надежд на лучшее; хронически безработным маргиналам тут не место. Александра отжала язычок замка кредитной карточкой. Таким способом она проникала к себе в лондонскую квартиру, возвращаясь за полночь после спектакля и ужина в ресторане, если забывала дома ключи. Конечно, к какой-нибудь Вильне таким образом не проникнешь. Но Дженни Линден — не чета Вильне, и ее дверь послушно распахнулась перед Александрой.

В доме Дженни Линден пахло лавандовой туалетной водой и ароматизированным мылом, красками и клеем. Ощущалось, что когда-то здесь царил покой, но недавно его разрушила беда. В воздухе — немой вопль, горестный, беспомощный. Плащ, повешенный мимо крючка, так и остался лежать на полу; в тесной кухне, перед холодильником, — нераспакованный пакет с покупками. Когда продукты размораживаются, они утрачивают твердость, размякают. А мертвецы, наоборот, твердеют, лишаясь мягкости вместе с жизнью. Тишина казалась какой-то временной: вопли и стенания, совсем недавно раздиравшие ее в клочья, возобновятся вот-вот.

Александра прошла к окну и задернула шторы. Включила лампу. На столе — раскрытый ежедневник. Пометок мало — редкие крестики, иногда вопросительные знаки. Напротив сегодняшней даты — «Бристоль, 12-1, Леа». До Бристоля двадцать миль. Сейчас пять минут первого. Дженни Линден все бросила и помчалась к аналитику. Записную книжку с собой не взяла. Вот эта книжка, у телефона. У Александры записная книжка растрепанная, исписанная вкривь и вкось. У Дженни аккуратная, зато почти все страницы чистые. Нед не значится ни на «Л», ни на «Н». Зато есть она, Александра, — на «А». Ее лондонский телефон и адрес. Как Дженни Линден все это раздобыла?

Александра стала рассматривать фотографии, пришпиленные к стене. Всюду Нед. Нед на вечеринках в «Коттедже», Нед с Алмазом в саду. Нед сооружает из реек пирамидки для стеблей фасоли. Он это каждый год делал. Кто его снимал? Дженни? Высовывалась из-за живой изгороди и щелкала фотоаппаратом? Или она их украла? Или просто получила от Неда в подарок? Или проникала в «Коттедж», когда там никого не было, и рылась в семейном альбоме? Даже подумать страшно. Александра и Нед запирали дверь на замок, только если уезжали оба, но любого, кто ориентируется в их доме, замок не остановит. А Дженни Линден, похоже, знает «Коттедж» как свои пять пальцев. Откуда? Спросить бы Неда. Но Неда уже никогда ни о чем не спросишь. Фотографии кажутся уныло-плоскими — так всегда бывает с фотографиями ушедших. «Мертвый» — странное понятие. Оно поддается определению лишь через свою противоположность: тот, кто был живым, а теперь перестал им быть. К камню слово «мертвый» неприменимо. Камень — просто нечто неодушевленное. Александра обнаружила, что застыла столбом посреди гостиной Дженни Линден — опять оцепенение, опять закольцованные мысли. Что бы ее сюда ни привело — а Александра пока и сама не понимала, зачем приехала, — времени терять не стоит. Нельзя допустить, чтобы Дженни Линден ее здесь застигла. Рыжая кошка уставилась на Александру; неспешно встала, лениво выгнула спину и покинула комнату, чтобы разлечься посреди прихожей. На миг Александра испугалась, что кошка все доложит хозяйке. Придет же в голову такая чушь! По ассоциации вспомнился Алмаз. Умей Алмаз говорить, что бы он сказал? Складывается ощущение, что он молчит нарочно. Точно он не на ее стороне. Но какие тут могут быть «стороны»? Откуда это чувство, что ей угрожают? Как откуда: помешательство Дженни Линден заразительно. Эта дамочка кого угодно выбьет из колеи, любого заставит пугаться говорящих кошек.

На полках — книги Неда; над столом пришпилено письмо, написанное почерком Неда. Судя по дате, двухгодичной давности. «Милая Дженни — спасибо за росмерсхольмские[5]карточки. Как всегда, блестяще. Вскоре позвоню. Совершенно закрутившийся Нед». И под знакомым росчерком — два крестика, дескать, «целую». Ничего предосудительного: Нед всегда в письмах к друзьям ставил два крестика, символы поцелуев. Или один? Сама Александра удостаивалась трех. Господи, это что, соревнование?

На столе лежал чек на двести фунтов, подписанный «Вильна Мэнселл». Валяется так, словно его бросили не глядя. Выписан в прошлое воскресенье. Что ж, хоть кто-то хоть однажды не солгал. Вильна тоже чокнутая, но у нее есть хоть какое-то оправдание — родина, истерзанная войной. Кроме того, она считает себя подругой Александры и даже двухсот фунтов за это не пожалела. Сплошные дурные знамения.

Александра вновь переключилась на фотографии. Кажется, Неда с пирамидками сфотографировала она сама. Это было в мае. Три месяца назад. Она сдала пленку в мини-лабораторию в местной аптеке. Здесь почти все так делают. Договорившись с кем-то из работников аптеки, Дженни могла тайно завладеть любым количеством фотографий Неда. Достаточно предупредить, чтобы с пленок печатали дополнительные экземпляры и откладывали их в отдельную стопку. Александра обратила внимание на один снимок, наполовину сожженный. Изначально Нед и Александра были запечатлены на нем вдвоем в Киммериджской бухте, на фоне сланцевых утесов с живописно торчащими окаменелостями. Александру Дженни сожгла, Неда оставила. Фотографировала Эбби. В бухту ездили на машине, вместе с Артуром и Эбби. Три года назад. А не столкнулись ли они там случайно с Дженни Линден и ее мужем? Быть может, Линдены угостили их кофе из своего термоса? Что-то такое вспоминается. Мужа Дженни Линден зовут Дейв. А Саша тоже на этом снимке был? Почти наверняка. Нед пристально смотрит с оскверненной фотографии. Обугленный край приходится на его рукав.

Все, что здесь есть, подумала Александра, свидетельствует только об одном: эта женщина свихнулась от любви к моему мужу. Уродливая, психически больная, несчастная. В сущности, она заслуживает только жалости.

Александра поднялась в крохотную спальню Дженни Линден. Незаправленная кровать, скомканное белое покрывало; всюду разбросаны подушечки, на полу — черные кружевные трусики с алой каемкой. Черное и алое — что ж, в свое время Александра тоже носила такое белье. Вульгарное, зато нескучное. С Дженни Линден как-то не вяжется. Но, может статься, она живет надеждами. Женщинам это свойственно. На деревянной каминной полке — окаменевший аммонит. В этих местах они практически под ногами валяются. Строители тематического парка «Тюремный замок» роют на территории котлован. Чего только не извлекает ковш экскаватора из потревоженных недр — римскую керамику, топоры каменного века, трилобитов. Судя по всему, когда-то здесь простиралось море. Судя по всему, Дженни Линден держала ухо востро: ведь коллекционирование окаменелостей Нед одобрял — в отличие от большинства хобби и увлечений.

В воздухе все еще чувствуется дрожь — можно подумать, вопли прекратились буквально секунду назад. На стене — портрет Неда. Написанный маслом. Минуточку… да это же коллаж! Вместо мазков — клочки ткани. Коронная техника Дженни. На туалетном столике — очередной макет. При ближайшем рассмотрении это оказался макет спальни Неда и Александры. Хорошенькое дело! Дубовый стол склеен из спичек; кровать — из яблочных черенков и скрученных кусочков золотой фольги. Зеркало, позаимствованное из кукольного домика, висит на том самом месте, где и в реальности. Там же, где зеркало Александры. Откуда Дженни знать, как выглядит эта спальня? Бывала в гостях в «Коттедже»? Возможно, даже в отсутствие Александры — на какую-нибудь вечеринку приходила? Значит, Нед иногда устраивал светские рауты? Порой гости оставляют пальто в спальне. Невинное объяснение. Или же все было совсем иначе: стоило Неду и Александре уехать, как Дженни Линден пробиралась в дом и бродила по комнатам, дышала одним воздухом со своим любимым? Поклонница, преданная поклонница, почитательница, жрица, фанатка, неумная, некрасивая, немолодая толстуха. Давно просроченные женские прелести. Маньячка, изготовляющая макет чужого счастья, чтобы им завладеть. Так колдуют над куколкой, изображающей соперницу.

Александра зашла в ванную и обнаружила в стакане зубную щетку Неда. То есть желтую, с синей полоской поперек щетинок. Если полоска стерлась, знай — щетка свое отслужила. На этой полоска едва видна. Может быть, утром в воскресенье Эбби швырнула щетку в мусорное ведро? А Дженни ее украла? Может быть, Дженни упивается своей близостью к любимому — с наслаждением ощущает во рту щетку, которая побывала во рту у Неда? Какая гадость.

Александра забрала щетку с собой. Сняла со стены все фотографии Неда. Забрала ежедневник и записную книжку. Выпустила рыжую кошку, и та невозмутимо потрусила по тротуару. А Александра поехала домой, в нестерпимо пустой «Коттедж». Не так-то долго осталось терпеть безлюдье. К вечеру приедет Хэмиш.

На автоответчике было восемь сообщений. От корреспондента «Мэйл он санди», из «Таймс» — просили краткую биографию Неда для некролога, от доктора Мебиуса — «прошу вас, перезвоните», от неизвестной женщины — бессвязный лепет сквозь слезы, голос слишком невнятный, не поддающийся опознанию; из цветочного магазина — уточняли, как проехать к «Коттеджу», и еще одно: к телефону подошел Нед, сказал: «Леа? Секундочку, я только этот чертов автоответчик выключу». Так он сказал — если только Александра правильно расслышала. Она вновь прокрутила сообщение. Оно давнишнее. Сохранилось на кассете под слоями более поздних звонков. Попыталась найти его вновь — и случайно стерла. «Леа»? Неужели он действительно сказал «Леа»? Уж наверно, это было какое-то скомканное «алло»? Так и рехнуться недолго, на пару с Дженни Линден.

Александра чувствовала, что ее грубо отстранили. Отрезали ножницами и сожгли. Лицо Неда на фотоснимках — чужая собственность. И его голос говорит с чужими — не с ней. Даже его тело, его череп заграбастали чужие руки. Может быть, в этот момент ему как раз пилят голову? Интересно, мозг действительно выплескивается наружу, как в триллерах? Алмаз, громко сопя, крутился под ногами. Александра развела в камине огонь. Сожгла фотографии — ведь Дженни изгадила их своим взглядом. Сожгла зубную щетку, почти наверняка отравленную мерзкой слюной Дженни. Положила щетку на растопку, чиркнула спичкой, смотрела немигающими глазами, как щетка, рассыпая вокруг себя брызги расплавленной пластмассы, превращается в факел. Смотрела, как Нед исчезает в лиловых, зеленых и черных всполохах. Но ощущение, что его больше нет, не приходило. Она чувствовала спиной его улыбку. Как у Чеширского Кота. Тела давно уже нет, а улыбка остается.

Если бы Дженни не была так похожа на слизняка… Будь Дженни Линден красивее, умнее, моложе, Александра теперь не ощущала бы себя выброшенной на помойку. Дженни — как уцененное и переуцененное платье — несказанно уныла. Скорбь должна быть возвышенной, чистой.

Сверху донеслись какие-то звуки. На сей раз это и впрямь был Алмаз — опять на кровать забрался. Александра поднялась в спальню. Шуганула пса. Кажется, на макете, что стоит у Дженни в спальне, была и собака — сердито ощетинившийся комок. Да, вроде бы — но ни собственной памяти, ни собственным органам чувств Александра больше не доверяла. Все — иллюзия. Все — виртуальность. В любом случае Алмазу на кровати не место. Может быть, сообщить в полицию об идефикс Дженни? — подумала Александра. Все знают, что такие люди небезобидны. Но теперь она сама, Александра, обворовала дом Дженни. Бог с ними, с фотографиями, с зубной щеткой — они принадлежали Александре по праву. Ежедневник и записная книжка — другое дело. Зачем она, собственно, их взяла? Александру втягивают в ситуацию, которую благоразумнее было бы игнорировать. Вновь почувствовав крайнее изнеможение, она прилегла на кровать в спальне и заснула. Разбудил ее телефон.

8

— Мама, — деловито объявил Саша своим пронзительно-звонким голоском, — кошка народила котят. Мне некогда.

И убежал.

Трубку взяла Ирэн.

— Голубка, — проговорила она, — я надеюсь, ты не слишком расстраиваешься. Мужчины есть мужчины — иначе говоря, дети малые, несмышленые.

— А из-за чего я должна расстраиваться? — переспросила Александра. — В частности-то? Если не считать того, что я овдовела. Какие еще могут быть причины?

— Ты знаешь, что такое «закон экономии»?

— Нет, — сказала Александра. — Может, лучше поговорить о кошке и ее котятах? Сколько их?

— Восемь, — сказала Ирэн. — Неужели я дала тебе такое плохое образование?

— Ты меня отдала в театральную школу, — напомнила Александра.

— «Закон экономии доводов» — это одна из разновидностей «бритвы Оккама», — сообщила Ирэн, окончившая Челтэнхэмский женский колледж в пору его расцвета, а затем и Оксфордский университет. — Он гласит, что самое простое объяснение обычно является истинным — или самым эффективным. Если, как ты утверждаешь, Неду навязывалась в любовницы какая-то полоумная дамочка…

— Навязывается теперь, задним числом, — поправила Александра.

— …то, вероятно, Нед этому как-то потворствовал. Вспомни «Роковое влечение».

— Но она такая страшная, вся заплывшая жиром, — возразила Александра.

— Ты хочешь сказать: «Что Нед мог в ней найти, раз у него была я»?

— Вот именно, — отозвалась Александра. — Кроме того, мы любили друг друга. Он никогда не пошел бы на такое. Он не изменял своим принципам. Терпеть не мог никакой грязи.

— Как скажешь, но ты чрезвычайно много времени проводила вне дома, — заметила Ирэн. — Мужчинам такое не нравится. Если жена не находится на своем законном месте в постели, первый порыв мужа — уложить на это место другую.

— Я работала, — сказала Александра. — А что еще мне было делать? Разве моя вина, что я должна зарабатывать деньги? Да я и роль-то получила благодаря Неду, его стараниями. Думаешь, мне нравилось торчать в Лондоне? Мы даже последний день рождения Саши не смогли отпраздновать вовремя, потому что у меня был утренний спектакль. А бедный мальчик так страдал из-за того, что на выходные мы выдергивали его в Лондон. Все дни рождения своих друзей пропустил, но что мы могли сделать? И Нед умер в столовой, рухнул на пол и умер, раз — и все, а я была далеко и ничего не знала.

И Александра разрыдалась.

— Хватит хлюпать носом, — сказала Ирэн, которая всю жизнь мечтала стать актрисой, но (по ее собственным словам) принесла свой талант в жертву раннему замужеству и почти столь же раннему материнству. — Подумай о публике. Будешь носом хлюпать — кто на тебя посмотрит? И мне от твоих слез — одно расстройство. Я осознаю, что бессильна тебе помочь. Не хочется оставлять тебя одну, но и Сашу в «Коттедж» привозить не стоит. Я в этом уверена. В разоренном доме ребенку не место.

— Но я по нему так истосковалась, — проговорила сквозь слезы Александра.

— Ты только о себе думаешь, — отрезала Ирэн. — Я подержу Сашу у себя, пока Неда не похоронят. И точка. Это лучший выход. А когда похороны? Почему никто не говорит? Ты его кремировать решила или как? Кремация — самое разумное, вот только с прахом всегда проблема.

— Не знаю. Ничего я не знаю, — взвыла Александра. — Мне об этом даже думать больно. Хэмиш со всем разберется.

— Ты — вдова Неда, — напомнила Ирэн. — Ты должна хотя бы некоторые решения взять на себя.

— Все-то ты знаешь, — съязвила Александра. — Такой уж у тебя богатый опыт.

— Ты права, — сказала Ирэн, и впрямь схоронившая двух мужей (один из которых приходился отцом Александре) из четырех, — опыт у меня богатый.

— А что было у нас в доме, когда умер твой второй муж? Шепот не слышался? И шорохи, и точно кто-то невидимый шныряет — замечаешь краем глаза какое-то движение? Кажется — вот-вот разглядишь, а на деле — ничего, пусто? Здесь такие странные вещи творятся.

— Все было совершенно заурядно и мирно, — сказала Ирэн. — Я устроила так, чтобы он умер в больнице. Но когда умерла Мандаринка, наша кошка, все было точно так, как ты описываешь, пока мы не предали ее земле. Саша сделал в саду маленькое надгробие. Наверно, он тебе говорил. Нет? Мне все время чудилось, что я вижу Мандаринку на лестнице. А потом посмотришь — нет никого.

И Ирэн продекламировала:

Идя по лестнице, всегда Я не встречаю не кота. В иные, лучшие года Кота встречал я никогда[6].

— Обман зрения, — продолжала она. — А теперь дочка Мандаринки родила ее восьмерых внучат. Может быть, возьмешь одного, чтобы не так грустно было? Нет? Разумно. Ты ведь живешь, как цыганка. Чем скорее Неда похоронят — или сожгут, — тем лучше. А с этой Дженни Линден ты поосторожнее. Такие люди опасны. Если Нед был Богом, то кто тогда ты?

— Мария?

— Нет, голубка, ты — дьявол. В глазах этой Дженни Линден. Кажется, в «Кукольном доме» есть какая-то Линден?

— Кристина Линне, — сказала Александра. — Многострадальная вдова. Женщина, вынужденная сама себя обеспечивать. Дэзи Лонгрифф играла ее и дублировала меня. Теперь Дэзи играет меня, а на роль фру Линне ввели какую-то девочку из костюмерной. Вот кому судьба улыбнулась.

— Не нравится мне это совпадение, — заметила Ирэн. Тут ей пришлось прекратить разговор: нынешний муж требовал, чтобы она отыскала его туфли для гольфа — верно, щенок куда-нибудь затащил. И Саша тоже набедокурил — хотел засунуть котенка в сушилку для белья. Положив трубку, Александра, обычно такая гордая и самостоятельная, разрыдалась — ей не хватало материнской заботы.

Александра поставила диск «Величайшие хиты Моцарта» и вывернула ручку громкости до упора. Страхи несколько рассеялись, но меланхолия усилилась. Александра смахнула ежедневник и записную книжку Дженни Линден в ящик стола, поверх бумаг Неда. И тут же вынула — слишком уж почетное место. Швырнула на книжную полку, где не было ничего заветного. Ежедневником и книжкой она займется, когда настроится на нужный лад. Это будет сладостное занятие. Кто владеет информацией, владеет ситуацией. Александра чувствовала себя всесильной, точно ведьма, только что стащившая обрезки ногтей своего врага.

Позвонил доктор Мебиус. Тело Неда вернется в морг мистера Лайтфута сегодня после обеда.

— Надеюсь, — сказал доктор, — что вы не сочли меня бессердечным в связи с тем, что я настоял на дополнительном вскрытии. Крайне важно, чтобы патологоанатомы не халтурили.

— Лишь бы халтуру на дом не брали, — заметила Александра.

Доктор Мебиус не рассмеялся шутке. Он вновь сообщил, что причиной смерти был инфаркт миокарда. Затем подтвердил, что признаков мозгового кровотечения не выявлено. Спросил, — вероятно, уже запамятовав, что рекомендовал травяной чай, — не требуется ли миссис Лудд снотворное.

— Почему у моего мужа произошел инфаркт? — спросила Александра. — Никаких тревожных симптомов и вдруг…

— Сердца останавливаются безо всякой причины, — заметил доктор Мебиус. — Или от резкого волнения.

— Например, в дверь постучался кто-то, кого ты не желаешь видеть? — предположила Александра.

— Может быть, может быть, — сказал доктор Мебиус. И пояснил, что при виде того, кого видеть не хочется, наверняка участится пульс, а самое заурядное учащение пульса вполне может повлечь за собой инфаркт. Вспомните, как часто немолодые мужчины умирают, когда встают, чтобы произнести речь на торжественном обеде, или во время полового акта. Доктор спросил, когда будут похороны, и пообещал, что постарается прийти. Нед был чрезвычайно приятным человеком и замечательным пациентом. Иными словами, не докучал врачу своими посещениями. Возможно, зря. Вполне вероятно, что Нед уже много лет страдал гипертонией, но как теперь узнать?

Александра сказала, что день похорон пока не назначен.

— Слишком не затягивайте, — порекомендовал доктор Мебиус. — В морге порой берут за ночь не меньше, чем в пятизвездочном отеле. Вас не раздражает мой прагматизм? Извините.

— Нет-нет, все в порядке, — сказала Александра.

Доктор Мебиус спросил, как скоро Александра вернется на сцену. «Через неделю, если отсчитывать от сегодняшнего дня», — сказала она. Доктор был шокирован.

— Так быстро вы не оправитесь, — предупредил он, — и вдобавок надо же подумать и о ребенке.

Александра сказала, что слишком много думать тут вредно: она пока не знает, каково будет ее финансовое положение; что, если отпуск для поправки душевного здоровья окажется для нее недопустимой роскошью?

— Но, наверное… — возразил было доктор Мебиус.

— Все «наверное» давным-давно быльем поросли, — отрезала Александра. — Теперь такое время, что всякий вынужден подчиняться обстоятельствам, а не велениям души.

Она спросила доктора, видел ли он Дженни Линден, когда приехал в «Коттедж» утром в воскресенье. Доктор ответил, что видел; насколько он понял, она пришла выгулять собаку и обнаружила Неда мертвым…

— Его обнаружила Эбби, — заявила Александра.

— О да, конечно же, — сказал доктор Мебиус. — Та, у которой языковая школа. Она тоже там была. Очень аккуратная женщина, очень надежная. Миссис Линден, напротив, была крайне расстроена и создавала большие помехи в работе.

Он дал ей успокоительное, и она уехала. Не будет ли миссис Лудд так любезна передать миссис Линден, если где-то ее встретит, чтобы миссис Линден зашла к нему? Ей угрожает нервный срыв на почве посттравматического стресса.

— С чего бы? — спросила Александра. — Она нам не родственница — просто знакомая.

— Она очень впечатлительна, — проговорил доктор Мебиус. — Не у всех железные нервы.

«А у меня, вы хотите сказать, железные?» — едва не взорвалась Александра, почуяв в словах доктора упрек. Но тут же приказала себе прекратить эту паранойю. Доктор Мебиус упомянул, что ему нужно ехать по срочному вызову в языковую школу. На том разговор и завершился.

Александра позвонила Эбби и рассказала, как проникла в дом Дженни и обнаружила там настоящее святилище во славу Неда и как это было жутко. Эбби упрекнула Александру за безумный поступок, а затем извинилась, что пока приехать не может: мальчик, которому доктор давеча сделал укол, совсем захворал — антиаллергенный препарат подействовал на него хуже, чем укус осы, если, конечно, оса его вообще укусила; словом, Эбби пришлось опять вызывать доктора. Может быть, Вильну пригласить — раз уж Александра болезненно переносит одиночество?

— Нет, спасибо, — сказала Александра, — со мной все в порядке.

А затем спросила, не кажется ли Эбби, что между Недом и Дженни все-таки что-то было.

Эбби прямо-таки взвизгнула от возмущения, А затем сказала:

— Зачем Нед стал бы даже смотреть на других, когда у него была ты?

— На Вильну он смотрел, — заметила Александра, — если верить Вильне.

— Вильна тебе наговорит, — заявила Эбби. — Неизлечимый балканский синдром. Она в любом мужчине видит секс-вампира. Ты ее не слушай. Да и какая теперь разница? Александра, Нед умер. Его больше нет. Ракурс изменился — то, что много значило, становится пустяком. Так ведь?

— Не так, — возразила Александра. — Ничего, в сущности, не изменилось. Я не могу поговорить обо всей этой ситуации с Недом или хотя бы получить от него какие-то объяснения, не говорю уже, оправдания. Никаких клятв больше так не поступать, никаких извинений — все это невозможно. Кроме того, у нас с Недом уже не будет никакого «сегодня», которое затмит собой и отодвинет в далекое прошлое это печальное «вчера». Значит, и о прощении говорить нечего. Не могу же я разыгрывать этот диалог сама с собой, от лица Неда и от своего попеременно.

— А почему нет? — вопросила Эбби. — Если Артур может сам с собой играть в шахматы, то и ты можешь посмертно простить мужу банальную идиотскую интрижку…

— Ты хочешь сказать, интрижка все-таки была? — насторожилась Александра.

— Ничего подобного я не говорю, — сказала Эбби. — Вот тебе крест: насколько мне известно, между Недом и этой жалкой болонкой Дженни ничего предосудительного не было.

— «Вот тебе крест»? — язвительно переспросила Александра. — Я думала, ты буддистка. — Но затем все-таки рассмеялась. А несколько погодя спросила: — Нед тебе никогда не говорил, что ходит к психоаналитику? К даме по имени Леа?

— Конечно, нет, — сказала Эбби. — Если он тебе не говорил, то почему бы стал говорить мне?

— Ты хочешь сказать, он к ней ходил?

— Александра, — строго произнесла Эбби. — Ну-ка прекрати. Тебя все эти предположения и подозрения до паранойи доведут. Попробуй скорбеть тихо и спокойно, вспоминай Неда таким, каким он был на самом деле. Пройди через все положенные стадии — примирение, духовное единение…

— Наверно, я сейчас немного не в себе, — заключила Александра.

— Что верно, то верно.

— Прости.

— Ничего, мы же подруги, — сказала Эбби. — Не волнуйся, я все понимаю. Моя жилетка всегда к твоим услугам.

9

Как только Александра, увидев подъезжающий «ситроен» Хэмиша, положила трубку на рычаг, в доме Эбби вновь зазвонил телефон. И Дженни Линден, шмыгая носом, рыдая, пролепетала, что у нее побывали грабители. Вернувшись от аналитика, она хватилась фотографий Неда, а также своего ежедневника и записной книжки.

— А что еще они взяли? — спросила Эбби.

— Ничего, — сообщила Дженни. — Но разве этого мало? В такой момент украсть самое заветное и дорогое.

— Следы взлома есть? — спросила Эбби.

— Никаких следов, — вздохнула Дженни. — Это как раз и странно. Только Мандаринка необычно себя ведет — все мяукает и трется о мои ноги. Я уверена, она пытается мне что-то сказать. Ты знаешь, что Мандаринку принес мне Нед? У меня от него ничего не осталось — только кошка… Ой, не слушай меня, я сейчас глупость сказала. Со мной его дух. Он в моем сердце, в каждой клеточке моего тела. Леа сегодня сказала, что явственно ощущает во мне его присутствие.

— Это хорошо, — сказала Эбби. — Ты точно помнишь, что не перекладывала записную книжку и остальное в другое место? Машинально. Так часто случается. Тем более что ты была в таком состоянии… Возможно, ты сама сняла фотографии со стены. Они точно исчезли? Ты везде искала?

— Когда я уходила, записная книжка и ежедневник лежали на столе, — возразила Дженни. — Я совершенно уверена. Но, естественно, я могу ошибаться…

— Или ты взяла их с собой, — продолжала Эбби. — И положила, допустим, к себе на колени или куда-то там. И когда в Бристоле ты выбиралась из машины, они, допустим, вывалились на мостовую. У меня так однажды было.

— Да, наверное, могло быть и так, — задумалась Дженни. — И ты права, я ведь меняю фотографии. Возможно, я их убрала, а новые не повесила. Мне сейчас так тяжело — я сама себе не отдаю отчета в своих действиях. Воздух в моем милом домике весь ходил ходуном от ярости и злорадства. Я это четко почувствовала. Как по-твоему, может, это Александра меня ограбила? В ней столько ненависти. Почему Нед умер, а она жива? Как несправедлив этот мир.

— Послушай-ка, Дженни, — сказала Эбби, — у тебя самая настоящая паранойя. А причина в том, что тебе совестно, ведь ты сама иногда тайком заглядывала в «Коттедж». Нед принадлежал Александре, не тебе. Смирись. Носить по нему траур — ее дело. Она была его женой.

— Что? Да как ты смеешь! — завопила Дженни Линден. — Леа говорит, что мы с Недом обвенчаны на небесах: мы — древние души, мы шли друг к другу в течение множества жизней и только в этой воссоединились. Леа осознала это, как только увидела Неда. Она говорит, что Александра — это крест, который Нед должен был нести. Моим крестом был Дейв. У каждой из нас есть свой крест. Чем я перед всеми вами провинилась? Ничем! Почему вы все говорите мне гадости? Вы были на моей стороне.

— Дженни, — сказала Эбби. — Да успокойся же наконец. Мне кажется, ты иногда склонна помнить то, что сама себе намечтала, а не то, что было на самом деле. Будь поосторожнее в выражениях, пожалуйста. Не нужно никого еще больше расстраивать, все и так расстроены.

— И так? — завизжала Дженни. — А если я устала нести свое бремя в одиночку, устала быть среди всех вас единственной праведницей? Если мне не отдадут ежедневник и записную книжку, я эту Александру Лудд проучу! Много о себе мнит!

10

Когда Хэмиш появился на пороге, Александре на секунду почудилось, что перед ней Нед. Одинаковое телосложение. Волосы одной масти — светлые кудри, точно так же редеющие со лба. Обняв Хэмиша, Александра ощутила исходящее от него тепло; прижалась щекой к его пиджаку, но запах был другой, непохожий на запах Неда, и тела не потянулись друг к другу. Александра почувствовала: Хэмиш чрезвычайно удручен утратой.

— Бедная Александра, — сказал Хэмиш.

— Бедный Хэмиш, — сказала Александра. — У вас глаза красные. Бедный Хэмиш, бедная я.

Она провела Хэмиша в столовую. Попросила обойти стол (изготовлен для монастырской трапезной, 1860 год, восемнадцать мест), во главе которого так часто сиживал Нед.

— Здесь он и умер, — сказала она, указывая на участок паркета у самого окна. — Вдруг упал и умер. Он смотрел «Касабланку»; на одиннадцатой минуте выключил видео, прошел сюда — наверно, чтобы глотнуть воздуха; схватился за сердце и умер. Хорошо еще, что это произошло быстро.

— Эгм… — сказал Хэмиш.

— Наверняка быстро, — сказала Александра. — Если это затянулось надолго, я вообще с ума сойду. Они умалчивают, сколько это продолжалось, а я не спрашиваю. Даже предполагать не могу — я пока даже не видела тела. Хэмиш, в тот момент, когда это случилось, я безмятежно спала. Как можно проспать смерть собственного мужа?

— Было бы гораздо удивительнее, если бы вы проснулись, — заметил Хэмиш. Он был младше Неда на два года. Хэмиш жил в Эдинбурге, занимал пост старшего администратора в Эдинбургском управлении здравоохранения, носил костюмы-тройки. Был женат на некоей Сабрине, но три года назад она его оставила. Нед был не слишком высокого мнения о Хэмише — называл его сухарем и занудой, но иногда, когда Хэмиш приезжал в Лондон, они где-нибудь ужинали все вместе. Нед и Хэмиш беседовали о своих детских годах, а Александра молча слушала, чувствуя себя лишней. Иногда от Хэмиша приходили письма, где он извещал Неда о семейных новостях. На Рождество он пунктуально присылал дешевенькую открытку с религиозной символикой.

«Но если Хэмиш вовсе не сухарь? — подумала Александра. — На оценки Неда я всегда полагалась бездумно, но, может быть, зря? Возможно, теперь, когда Неда больше нет, мне придется вернуться вспять, в исходную точку. Стать той, кем я была до нашего знакомства. Может быть, чуть ли не все мои нынешние мысли — вовсе не мои, их вложил мне в голову Нед. Мои мнения о вещах и людях — строго говоря, не мои, а наши общие, мнения Луддов. Брак — фатальное сплетение душ, осмотический процесс катастрофического масштаба; мне придется заново познакомиться с самой собой».

Они прошли в кабинет Неда.

— Почему здесь все вверх дном? Грабители? — спросил Хэмиш.

— Ничего подобного, — пояснила Александра, — здесь всегда так было.

Нед громоздил бумаги стопками, классифицируя их в соответствии с какой-то своей логикой, недоступной пониманию прочих смертных. В кабинете имелись стеллажи с папками, но ими Нед пользовался редко. Охотясь за какой-нибудь запропавшей бумажкой, он вываливал их содержимое на пол, а затем засовывал обратно в папки, мало считаясь с этикетками. Где-то здесь, предполагала Александра, должен храниться полис — жизнь Неда была застрахована — и прочие важные документы, но где именно их искать? Бог весть. В том, что касалось корреспонденции, Нед был более или менее аккуратен: постоянно мотался на почту, чтобы отправить письма; но все, что требовало обдумывания или наведения справок, непременно откладывалось на потом. Но так, наверно, все делают?

— Не все, — сказал Хэмиш. Поинтересовался, планирует ли Александра вдаваться во все детали — он, со своей стороны, готов взять весь труд по улаживанию надлежащих формальностей на себя. Ему придется иметь дело с банками, поверенными и тому подобное; если же Александра по-прежнему предпочитает, чтобы он занялся организацией похорон, — как уже обговаривалось по телефону, — то ему придется приступить незамедлительно.

Александра сказала, что работа с бумагами — профессия Хэмиша; она не будет в них вторгаться. В данный момент у нее мысли путаются, голова совсем не работает; несомненно, Хэмиш почти обо всем может судить более здраво, чем она. Пусть делает так, как считает нужным.

Хэмиш сказал, что рад это слышать. Ему предоставили недельный отпуск в связи с кончиной брата — что, кстати, против официальных правил, но с учетом обстоятельств директор пошел ему навстречу. Чтобы навести порядок в этом хаосе, даже недели мало; по его опыту, когда решения принимаются коллективно, на их осуществление времени уходит впятеро больше.

— Вы, творческие люди, — сказал он, к ее изумлению, — придаете слишком много значения эмоциям. Эмоции не помогают решать проблемы, предавать земле покойников и так далее. Любовь проявляется в делах, а не в словах.

Произнося эту тираду, он вздрагивал всем телом.

— Конечно, — сказала Александра. — И я вам благодарна.

Хэмиш сел в кресло Неда; он был одного роста с Недом, одного сложения.

— Я человек не особенно творческий, — сказала Александра. — Просто, когда я на сцене, моя обязанность — производить впечатление на публику. Нед — вот кто был настоящим творцом. В том-то и трагедия. Его жизнь оборвалась, прежде чем он показал миру все грани своего таланта! Знаете, он, помимо всего прочего, писал пьесу. Но он был к себе так строг, так самокритичен! Пьеса ему так тяжело давалась. А мое дело маленькое — щебетать реплики и порхать по подмосткам…

Но Хэмиш не слушал. Повернувшись к ней спиной, он уже перекладывал бумаги на столе. Александре пришло в голову, что Хэмиш, возможно, был о Неде не самого лестного мнения, точно так же как Нед — о Хэмише. Если Нед мог говорить: «Мой брат? Сухарь и зануда», то и Хэмиш мог говорить: «Мой брат? Ломака и склочник», и оба утверждения в тех кругах, где оба вращались, были одинаково весомы. Эта мысль потрясла ее до глубины души.

Хэмиш позвонил в похоронное бюро мистеру Лайтфуту и договорился, что церемония состоится в следующий понедельник и продлится один час, с одиннадцати до полудня. Пусть мистер Лайтфут поместит извещения в «Таймс» и местной газете. Текст Хэмиш составит сам. Также Хэмиш сообщил, когда сможет заехать, чтобы ознакомиться с ассортиментом гробов и обсудить финансовую сторону. Затем, созвонившись с доктором Мебиусом, Хэмиш отправился в Эддон-Гарни, чтобы забрать свидетельство о смерти Неда и зарегистрировать его, извинившись за опоздание, в муниципалитете. Попутно он заглянул в магазин канцтоваров, где имелся ксерокс, заказал копии свидетельства о смерти и заверил их у Шелдона Смайта, поверенного Неда. Во всем этом Хэмиш впоследствии отчитался Александре.

— Я не знала, что у Неда есть поверенный в Эддон-Гарни, тем более с таким именем. «Шелдон Смайт», ну и ну, — сказала Александра. — Поверю вам на слово.

Хэмиш сказал, что в своем завещании, которое теперь хранится у мистера Смайта, Нед назначил его, Хэмиша, своим душеприказчиком, что упрощает дело. Александра удивилась — ей смутно помнилось, что Нед и она составили завещания друг на друга, так называемые «взаимные», — супругам это разрешено — оставили все имущество друг другу, так зачем же душеприказчик?

Хэмиш сказал, что Шелдон Смайт, последние два года исполнявший обязанности поверенного Неда, обязательно разъяснит все странности. Хэмиш уже договорился о встрече с ним во вторник, на следующий день после похорон.

— Надеюсь, — добавил Хэмиш, — что к тому времени Александра несколько оправится от переживаний; ее присутствие необходимо.

Он поручил Александре составить полный список всех друзей и коллег, которые пожелали бы узнать о дате, часе и месте похорон. Время ограничено; пусть она немедленно начнет их обзванивать и, если сама не справится, попросит помощи у подруг. Круг общения у Неда был очень широкий; по сравнению с ним Хэмиш — чуть ли не отшельник.

Александра возразила, что и так уже доставила слишком много хлопот подругам, но Хэмиш сам позвонил Эбби, представился и изложил проблему. Эбби обещала все бросить и приехать вместе с парой студентов. Если Александра слишком подавлена, они справятся сами — просто возьмут записную книжку Неда и начнут обзванивать всех по алфавиту.

— Твой деверь — наглец и тиран, — сказала Эбби Александре, когда та открыла ей дверь. — Нед минус обаяние.

Александра сказала, что недостатки Хэмиша ее не волнуют. Его фамилия Лудд, он жив, он знает, что делает, — чего еще требовать в таких обстоятельствах?

— Дженни Линден на похороны приглашаем? — спросила Эбби.

— Что-о? — изумилась Александра. — Ты с ума сошла?

— Нет, это она с ума сошла, — уточнила Эбби. — Безопаснее ее пригласить, чем не приглашать. Она так и так заявится. Если ты ее пригласишь, она придет в благожелательном настроении. Не пригласишь — один Бог знает, что она натворит, чего наболтает. А ведь там будут журналисты.

— Дженни Линден, — сказала Александра, — попадет на похороны Неда только через мой труп.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — сказала Эбби со смехом.

Хэмиш Лудд еще четыре часа просидел в кабинете Неда — разбирал бумаги, звонил коллегам Неда. Договорился, что в субботу приедут за одеждой Неда — ту, которая еще имеет товарный вид, отдадут в благотворительный магазин, а остальную свезут на помойку. Сортировка возлагалась на Александру. Об этом Хэмиш известил ее, когда она принесла кофе. Хэмиш сидел за столом Неда; лампа подсвечивала его волосы точно так же, как раньше подсвечивала волосы Неда. Кудри у них обоих густые, унаследованные от отца и деда. Клан Луддов. Род инженеров, корабелов с судостроительных верфей, пока в Шотландии еще были верфи.

— Я не могу этим заниматься, — сказала Александра. — Как подумаю, что нужно принимать решения… И Нед был бы страшно недоволен. Он все хранил — терпеть не мог ничего выбрасывать.

— Чем скорее это будет сделано, тем скорее для вас начнется новая жизнь, — сказал Хэмиш. — Не медлите. Я правильно понял, что вы хотите остаться в этом доме?

— Конечно, хочу, — изумилась Александра. — Мы с Сашей здесь живем.

— У вас же есть лондонская квартира, — сказал Хэмиш. — На Энглисс-стрит. Та, которой Нед владел напополам с Крисси. Вам известно, кто такая Крисси?

— Конечно, знаю, — сказала Александра. — Первая жена Неда. Прежде чем мы смогли пожениться, нам пришлось ждать оформления развода. Ужасная женщина. С ней было так трудно договориться. Как можно предполагать, что я о ней ничего не знаю?

— Зачем сразу срываться? — сказал Хэмиш. — Я же не знаю, что вам известно, а что нет.

— О Крисси я, безусловно, знаю все, что мне требуется, — сказала Александра. — Когда я переехала к Неду, мне поначалу пришлось жить в окружении ее вещей. Собственно, отчасти потому мы сюда и перебрались. На Энглисс-стрит всюду маячил ее злобный призрак. Со временем все улеглось. Теперь я даже могу оставаться в той квартире одна. А раньше мне было там нестерпимо душно.

— Изначально это был ее дом, — напомнил Хэмиш. — Неужели она должна была тихо уйти?

— Нед выкупил ее долю, — сказала Александра. — По более чем справедливой цене. Они друг друга никогда не любили. Она женила его на себе обманом — прикинулась, что беременна.

— Как же, как же, — кивнул Хэмиш. — Помню-помню. Возможно, это был выкидыш. Итак, вы разделили квартиру пополам, одну часть очень выгодно перепродали, а другую на всякий случай сохранили за собой. Вам известно, что Нед и до Крисси был женат?

— Чушь! — отрезала Александра. — Допустим, о Шелдоне Смайте Нед мне не сказал — просто чтобы не забивать мне голову пустяками. Но о другой жене он бы мне обязательно рассказал. Во всех деталях.

Но Хэмиш сообщил, что она ошибается. Он располагает письмом от Неда, датированным августом 1969 года. В письме Нед просил брата подготовить родителей к известию, что он женился.

— То лето он провел в Испании, — сказала Александра. — Он тогда был студентом. В шестьдесят восьмом отправился в Париж, а потом исколесил всю Европу.

— А сухарь и зануда Хэмиш тем временем доучивался в университете, — сказал Хэмиш. — Письмо было отправлено из Барселоны. Ее звали Пилар.

— Возможно, мне следует прочесть это письмо, — заметила Александра.

— Оно у меня дома, в Эдинбурге, — сказал Хэмиш, а затем добавил, что в кризисные периоды жизни Нед часто ему писал.

— Неудивительно, — сказала Александра. — Нед обожал письма — он же был литератор. Я лично предпочитаю телефон.

— Когда Нед женился на Пилар, когда он встретил Крисси, когда он встретил вас, когда он развелся с Крисси, когда у вас родился мальчик. Все эти письма я бережно храню.

— Да, вам они, наверно, очень дороги как память, — любезно сказала Александра. Она чувствовала: Хэмиш на нее ополчился. Может быть, он симпатизирует Крисси, которую сместила она, Александра? Такое случается. Глаза у него красные, припухшие. Значит, недавно плакал. Наверно, его следует простить. Александра спросила, видел ли он хоть раз эту Пилар. Хэмиш ответил отрицательно; Нед упомянул о ней один-единственный раз, в том самом письме от августа 1969 года. Летом 1970 года Нед вернулся из Испании. Один.

— Наверно, она существовала в его фантазии, — сказала Александра. — И даже на бумаге, в этом письме. Но только не в реальности. Или он просто хотел припугнуть родителей.

— Я и сам всегда сомневался, — сказал Хэмиш. — А теперь это навсегда останется загадкой.

И добавил, что в любом случае не обнаружил среди бумаг Неда никаких документов, свидетельствующих о реальности того брака или последующего развода. По крайней мере, пока.

Александра сказала, что, возможно, Нед просто запрятал эти документы в надежное место, а потом, по своему обыкновению, запамятовал, куда именно. Но теперь это вряд ли что-то значит. Это случилось, если вообще случилось, тридцать лет назад. По-видимому, Нед был женат на Крисси законным браком — иначе ему не пришлось бы хлопотать о разводе, прежде чем жениться на Александре. Сама Александра была его законной супругой, а теперь стала законной вдовой. Это только в отношении антиквариата действует закон, по которому неважно, сколько раз вещь переходила из рук в руки — если она когда-то была украдена, то право собственности возвращается к изначальному законному владельцу. Один приятель Александры, актер, купил на Портобелло-роуд пару китайских ваз. Заплатил пять тысяч фунтов. Когда его фотографировали для журнала «Хеллоу!», он решил сняться на их фоне. Владелец опознал вазы по фото, и актер должен был их вернуть. Ни тебе ваз, ни тебе пяти тысяч фунтов.

— Кара за тщеславие, — удовлетворенно заключил Хэмиш. — Жажда саморекламы — бич вашего театрального мира. Вашему другу следовало быть осторожнее. Кроме того, в семейном праве, насколько я помню, действует тот же принцип. Любая последующая сделка, заключенная позже противозаконной, не имеет юридической силы.

— В таком случае, — сказала Александра, — мы тоже должны быть осторожны и не упоминать эту мифическую Пилар при юристах — вдруг они захотят поживиться за наш счет.

— Я вас вполне понимаю, — сказал Хэмиш, — разжалование из вторых жен в третьи весьма обескураживает. Что ни говори, а брат есть брат. Этого родства уже ничто не может изменить.

— Почему же не может? — возразила Александра. — Допустим, ваша мать вдруг признается, что зачала вас не от мужа. И вы мгновенно превратитесь в единоутробного брата, брата наполовину.

Хэмиш криво улыбнулся и вновь погрузился в бумаги брата. «Смерть, — подумала Александра, — пробуждает во всех худшее, что в них есть. Во всех, а значит, и во мне».

11

Узнав о смерти Неда, Тереза вернулась из отпуска прежде времени. В знак соболезнования и искренней приязни она принесла Александре твердый, как подметка, пирог с курятиной и картошкой. Плакала Тереза, не переставая. Крупные слезы катились по ее широкому, гладкому, юному лицу, цвет которого резко контрастировал со скорбным выражением — палящее солнце Майорки выкрасило кожу Терезы в ярко-пунцовый оттенок. Несмотря на великанское сложение — в талии Тереза была шире, чем Александра в бедрах, — у нее не было отбоя от столь же молодых поклонников. Впрочем, Тереза шугала этих юнцов, как мух, уверяя, что никого на свете, кроме Саши, не любит. Александра поблагодарила Терезу за пирог и сочувствие, но от помощи отказалась, уверив, что отлично обходится своими силами. Саша вернется в дом только после похорон. Естественно, время ожидания будет оплачено Терезе по обычным расценкам.

За ужином Хэмиш сказал:

— Мне очень жаль, что мы слегка поссорились. Мы оба должны пойти на уступки — я же вижу, как вам тяжело. За все это время мне так и не удалось узнать вас так близко, как бы мне хотелось. Я очень далек от кругов, в которых вращался Нед. О тех, кто занят в шоу-бизнесе, часто судят предвзято. Вы очень мужественная женщина. И такая же красивая, как на фотографиях. Просто немного несобранная. Кто-то должен вам помочь, — и он накрыл рукой ее запястье. Александра испуганно вздрогнула, но это было прикосновение брата, нежное, сочувственное, и она прониклась признательностью. Ее обрадовало, что приступ антипатии у Хэмиша миновал, хотя причины этой антипатии так и оставались для нее загадкой. Приятно, что Хэмиш находится в доме, рядом. Тишину ничто не нарушает, Алмаз, свернувшись под ногами, спит спокойным сном — не сопит, не всхрапывает тревожно.

В десять вечера Хэмиш отправился спать. Он изнемог, как сам выразился, от физической и эмоциональной усталости. Нед был его единственным братом. Александра с Сашей — отныне вся его семья. Ведь семья самого Хэмиша распалась. Он (как выразился сам Хэмиш) — типичное дитя эпохи: живет один, как и двадцать восемь процентов населения страны. Хэмиш любил статистические данные.

Ко сну Хэмиш готовился целый час. Пока умылся, пока постоял в раздумье, пока принял ванну, пока нашел мыло… Он спросил, не даст ли ему Александра какую-нибудь пижаму Неда. Пижамы имелись — впрочем, Нед их не носил. Александра отлично понимала Хэмиша — она сама проходила весь день в рубашке Неда. Наверно, это не дело.

Хэмиш попросил стакан воды. Александра выполнила просьбу. Он натянул одеяло до глаз, точно маленький мальчик. Жалостно посмотрел ей вслед, словно упрашивая, чтобы ему рассказали на ночь сказку.

Когда он наконец-то улегся — хуже Саши, ей-богу, — Александра раскрыла записную книжку Дженни. Вот «Л. Пикок» с адресом в Бристоле. Александра нашла в местном телефонном справочнике «Пикок, Леа» и набрала номер. Стала считать звонки. Восемь. Отлично. Вытащим эту дамочку из постели.

— Алло? — протянул сонный, но нежный, ласковый голосок.

— Это Дженни, — сказала Александра, подделываясь под Дженни. — Мне очень тяжело.

— Дженни, — строго сказала Леа, — не надо так со мной обращаться. Я могу взять на себя часть твоих страданий, но не все сразу.

— Как я его любила, как любила, — продолжала Александра-Дженни. — Но он принадлежал не мне.

— Дженни, это в тебе опять проснулось Ложное Чувство Вины, — сказала Леа. — Не обращай на него внимания. Оно старается отравить твою душу. Сколько раз мы это уже обсуждали? Пожалуйста, ляг и усни. Какое у нас волшебное слово для сна?

Александра повесила трубку и вновь стала перелистывать книжку. Вот какой-то «Дейв», но это оказался водопроводчик. Он был крайне недоволен, что его потревожили среди ночи. Голосом Дженни Александра посетовала на протекающую трубу и продиктовала адрес Дженни. Пусть придет утром, чем раньше, тем лучше.

Затем позвонила самой Дженни Линден. Та подошла не сразу. Тоже хорошо.

— Алло, кто это?

— Это Нед, — прошептала Александра в трубку. — Я звоню Оттуда.

Затем позвонила еще одному Дейву. Автоответчик. «Дейв Линден, режиссер по свету, обслуживание театральных спектаклей и концертов, оперативн…» Механический голос смолк — Дейв взял трубку.

— Добрый вечер, — прощебетала Александра. — Это Александра Лудд. По-моему, мы с вами раза два виделись на вечеринках. И вы раза два приходили к нам в «Коттедж». И, кажется, мы однажды повстречались в Лайм-Реджисе.

— Да-да, — сказал он. — Время позднее. Ваше дело не подождет до завтра?

— Нет, — сказала Александра. — Не подождет. Насколько я понимаю, ваша жена сохнет от безответной любви к моему покойному мужу. Она его преследовала.

— «Безответной»? Не знаю, почему вы так говорите. Что там было такого безответного? А почему, по-вашему, мы с ней больше не вместе? Давайте не будем трогать эту тему, хорошо? Примите мои соболезнования, но я бы вас очень попросил не очернять Дженни. Она этому мерзавцу, вашему мужу, в рот смотрела. Он мог ее уговорить на что угодно. Она каждому его слову верила. Жаль, что он сам умер — я бы его придушил своими руками. Я давно собирался — только она не давала. Как вы только его терпели? Такая женщина, как вы, и он?

— Я любила его, — сказала Александра.

— А я люблю Дженни, — сказал Дейв.

И заплакал. Александра была крайне заинтригована. Неужели хоть один мужчина может сходить с ума по Дженни, этой обрюзгшей карлице?

— Прошу вас, не делайте ей гадостей, — сказал Дейв. — Вы пользуетесь большим влиянием. Одним словом можете стереть ее в порошок. А вот вашего мужа мне совершенно не жалко. Я очень рад, что он сдох. Он разрушил нашу семью.

— А вам не кажется, что ваша жена все это себе намечтала? — поинтересовалась Александра. — Что у нее галлюцинации? Навязчивые идеи? Что ее россказни просто не имеют ничего общего с действительностью? Не знаю, что она вам говорила, но, по моим впечатлениям, это все фантазии. Я вам звоню, чтобы вы ее попросили, ради всего святого, прекратить этот балаган. Я только что потеряла мужа. Не могу же я разбираться еще и с сумасшествием вашей жены. Прошу вас, присматривайте за ней. Пусть не путается у меня под ногами. Вдруг люди начнут верить всем этим ее мерзким утверждениям. Что у них с Недом был роман.

— Зачем вы надо мной издеваетесь? — возмутился Дейв. — Что это за странные игры? Зачем это вы прикидываетесь, будто ничего не знали, ни о чем не ведали?

— О чем тут, скажите, было знать? — отрезала Александра. — Ничего не было, вам ясно? Ничего, если не считать галлюцинаций вашей жены. Сводите ее к врачу — пусть ей пропишут какие-нибудь таблетки, чтобы меня не донимала.

— Да они липли друг к другу прямо у вас на глазах, — продолжал Дейв Линден. — Я видел. Вы же не слепая. Не могли вы не знать. Это их и возбуждало. Чтобы вы и я поневоле на них смотрели, поневоле воображали их вместе. Она говорила, что это ей помогает мириться с ситуацией. Велела мне не вмешиваться. Всю душу мне растравила. Но вы-то почему терпели? У вас что, с головой не в порядке?

— Я никогда не видела, чтобы они липли друг к другу, — сказала Александра. — Нед вечно обнимает женщин за плечи. Чисто по-дружески.

— А потом они шли танцевать, — продолжал Дейв, — и пересмеивались, и воровато оглядывались на нас с вами, и хватали друг друга за все места. А ведь это вы присылали нам приглашение в гости. «Дорогие Дейв и Дженни, обязательно приходите. Мы с Недом…». Оно проскакивало в щель почтового ящика, падало на коврик. Настоящая пытка. Она соглашалась, что с вашей стороны это подлость, каких мало. Я говорил, что ни за что туда не пойду. Она начинала меня обрабатывать: «Ой, Дейв, Дейв, я так его люблю, позволь мне утолить жажду, и я приду в себя. Тогда мы с тобой снова будем вместе». И мы приходили к вам, и я видел, как вы на них смотрите…

— Когда начинались танцы, Нед всегда приглашал какую-нибудь гостью и держался к ней близко-близко, — сказала Александра. — Меня это никогда не смущало. Я даже не могу припомнить, что он когда-нибудь танцевал с Дженни. Не сомневаюсь: вы правы, когда-то он с ней танцевал, но я такого не припомню. Дейв, все это только подозрения. Она опутала вас ложью.

— Дженни не лжет, — сказал Дейв. — Дженни все говорит, как есть. Это вы спятили, не Дженни. Вы уезжали в Лондон, зная, что уступаете его ей. Вы за порог — она на порог. Он и умер на ней. Умер, когда трахал мою жену. Перевозбудился. А теперь оставьте меня в покое.

Дейв положил трубку. Александра легла спать. Не в своей спальне, а в комнате Саши. Хоть так подышать запахом его нежной детской кожи. Простыни с Сашиной кроватки Эбби, слава богу, не постирала. Александра не задремала, а забылась мертвым сном — точно груз опустился на душу.

Проснувшись, она услышала, как ее внутренний голос повторяет: «Вы за порог — она на порог». Безумие. Под куцее Сашино одеяльце пробирался холод. Александра перебралась на свою собственную кровать. На миг ей показалось, что она чувствует жар бесплотного присутствия Неда, но это был лишь Алмаз — опять невесть как пробрался наверх. Александра не стала сталкивать пса с кровати. Хоть он и не человек, но все равно теплый и живой.

12

Утром Александра позвонила Эбби:

— Опиши, пожалуйста, в каком месте лежало тело, когда ты его обнаружила. Я, знаешь, думала, что оно было между столом и окном, а потом сообразила — точных сведений у меня нет.

Эбби сказала, что Александре не следовало бы задумываться о таких деталях, дотошность тут только во вред, особенно если Александра собирается и дальше жить с Сашей в «Коттедже» и о продаже вопрос не стоит. Хотя, если Александра надумает продавать, пусть скажет Эбби с Артуром: они думают отделаться от «Элдер-Хауза» и заодно закрыть школу, а то уже сил никаких нет — стоит Эбби на минуту отвлечься, как все идет наперекосяк. Но пусть Александра ни в коем случае, ни в коем случае не думает, будто она, Александра, в каком-то долгу перед Эбби хоть за одно мгновение, что после смерти Неда ей, Эбби, пришлось провести в «Коттедже»; это пустяки, самое малое, что Эбби могла сделать для подруги.

— Погоди, — осеклась Эбби, — кажется, я что-то не то брякнула. Забудь, хорошо? Я на тебя и не думала обижаться, и мысли такой не было. Считай, что я ничего не говорила. Исправленному верить. Всего пять дней, как он умер, — а кажется, что пять лет.

— Почему у человека вдруг случается разрыв сердца? — спросила Александра. — Вот так, внезапно? Была же какая-то причина — какое-то происшествие, наверное?

— Ума не приложу, — сказала Эбби. — Первые десять минут «Касабланки» уж точно ничего убийственного не содержат.

И Эбби повторила, что Александре нужно не зацикливаться на подробностях, а забыть о прошлом и вернуться к нормальной жизни. Дженни Линден больше не докучала?

— Нет, — подтвердила Александра.

Эбби сказала, что, как ей кажется, ежедневник и записную книжку Александра должна вернуть: иначе Дженни Линден совсем рехнется и натравит на нее полицию. Кстати, а какая-нибудь интересная информация там нашлась?

— Да так, ничего особенного, — сказала Александра. — Чего еще ожидать от дамочки, которая не живет, а существует?

Воцарилась недолгая пауза, а затем Эбби сказала:

— Не говори так о людях, Александра. Как будто ты необыкновенная, а они — букашки. Я могу понять, что их в тебе раздражает.

Александра почувствовала себя задетой. Это что же получается — если у тебя нет мужа, который как бы удостоверяет значимость твоей жизни, подкрепляет своим авторитетом твои мнения — ну, точнее, ваши с мужем общие мнения, единое, сформировавшееся со временем мировоззрение, — все лезут тебя критиковать. Пока она и Нед составляли пару, за ними признавалось право на безусловное превосходство во всех областях, на центральное положение в круге их друзей и знакомых, но стоило Александре остаться одной… и все стало совсем не так.

— Я просто хочу сказать, что Дженни может тебе сильно навредить. Пожалуйста, Александра, будь дипломатичнее. По возможности — не тревожь спящую собаку.

— Как она может мне навредить? — воскликнула Александра. — Кто ей поверит?

— Ты же знаешь, от людей всего можно ждать, — пробурчала Эбби.

— Потихоньку узнаю, — обронила Александра.

Тут Эбби была вынуждена распрощаться: одна студентка опрокинула на скатерть чернильницу. Студентка рисовала черной тушью поздравительную открытку ко Дню Цветения Сакуры — в подарок Эбби, чтобы продемонстрировать контраст между гуманными обычаями японской нации и звериной грубостью иноземных народов. Как жаль, что она выбрала для работы стол, накрытый белой скатертью.

Александра позвонила Вильне.

— Вильна, — сказала она. — По-моему, Эбби мне зубы заговаривает.

Вильна сказала, что если и так, то Эбби это делает из самых добрых побуждений — ведь она, Эбби, обожает Александру.

Александра спросила у Вильны, где именно в столовой лежало тело, когда Вильна приехала в «Коттедж». Вильна сказала в ответ, что Александре нужно начать жизнь сначала — думать не о прошлом, а о будущем. Эбби прикрыла тело одеялом; она, Вильна, никогда в жизни не видела мертвецов; только потому в морг и поехала — чтобы взглянуть, как выглядит Нед без одеяла.

— Надеюсь, он тебя не разочаровал, — прошипела Александра и бросила трубку. А потом была вынуждена позвонить Вильне еще раз, чтобы извиниться. Друзья есть друзья. Вильна ответила, что ничуть не обиделась: англичане так странно относятся к смерти, что она до сих пор им дивится, но старается привыкнуть. Если Александра захочет, вечеринку можно устроить у Вильны дома.

— Вечеринку? — переспросила Александра.

— После похорон, — пояснила Вильна. — Кажется, по-вашему, это называется «поминки».

Александра поблагодарила Вильну за предложение и согласилась.

13

Утром Александра, прихватив ежедневник и тонкую синенькую записную книжку Дженни, поехала в Эддон-Гарни. Крошечный «Пункт общественного доступа», который был ей нужен, располагался в магазине канцтоваров. То есть почти по соседству с моргом. Проходя мимо, Александра почувствовала: Нед внутри, но так и не смогла вообразить себе его лежащим на столе. Она тоже никогда в жизни не видела мертвецов. Ее отец умер в Америке; мать убедила ее не ездить на похороны.

— Зачем зря расстраивать его вдову? — воскликнула Ирэн. Похороны человека, который состоял в браке не единожды, обязательно попахивают издевательским фарсом. Мало того что брошенный муж или жена остались одни-одинешеньки на свете — позднее им отказывают и в праве примириться с ушедшим, попрощаться с ним по-людски. А непризнанный или забытый ребенок, узнав, что покинувший его родитель ушел из жизни, еще острее чувствует свою ничтожность и бесплотность — у него отнимают и те жалкие права на существование, что были. Тени усопших машут на прощанье кому угодно, но не нам; те, кого бросили живые, брошены и мертвыми, ничего уж тут не поделаешь. Углубляясь в лес, Нед даже не оглянулся. Не захотел напоследок посмотреть на Александру.

— Какое горе, — сказала Александре Анджела Пэддл. «Пункт общественного доступа» открыл муж Анджелы, Редж, после того как уволился в запас из армии. Он истово верил, что в наше время каждый маленький городок и даже деревня нуждаются в своем центре телекоммуникаций и те провидцы, которые дадут людям возможность пользоваться факсом, ксероксом и компьютером с модемом, разбогатеют в одночасье. Но жители Эддон-Гарни — если не считать обитателей так называемого (преимущественно мистером Лайтфутом) «Богемного пояса» — мало интересовались внешним миром.

Анджела Пэддл была в бежевом джемпере — шерстяном, колючем — надетом на голое тело. По-видимому, понятие «комфорт» было для Анджелы пустым словом. Зато смотрела она сочувственно.

— Какое горе. Как вы, должно быть, потрясены.

— Очень потрясена, — подтвердила Александра. — Вы могли бы сделать с этого копии? — спросила она, протягивая Анджеле свои трофеи. Она решила, что не будет пытаться выдать эти две книжечки за свою собственность — все равно никто не поверит. Более того, сойди ей обман с рук, Александра бы оскорбилась. Ведь по этому ежедневнику видно, что дни его владелицы проходят впустую, а по записной книжке — что знакомых у нее немного. — Брат мужа сейчас в «Коттедже», улаживает формальности. Эти адреса и прочее нужны нам для уведомлений о похоронах… — добавила Александра. И осеклась. К чему эти пространные объяснения? Никогда не извиняйся и не оправдывайся, посоветовал бы Нед. Но это в прошлом. Теперь Нед все равно не способен ни оправдываться, ни извиняться.

На лице Анджелы Пэддл выразилось сомнение, смешанное с неохотой. Так она реагировала всегда, когда ее просили пустить в ход новомодную технику.

— Мы обычно не беремся копировать то, что в переплете, — сказала она. — Но в таких обстоятельствах, ради вас… Я попробую. Странно подумать: ваш муж лежит замороженный совсем рядом, во втором доме слева отсюда.

— И верно, странно, — сказала Александра.

— Я попозже сбегаю на него взгляну, — сказала Анджела Пэддл.

— Сбегайте непременно, — сказала Александра.

— Лучше увидеть, как оно на самом деле, чем всякими предположениями себя изводить. Миссис Линден только что оттуда вышла — в третий раз его навещала, — сказала Анджела Пэддл. — Совсем себя не жалеет. Молодчина. Живые должны приглядывать за мертвыми. Как все в наше время изменилось, прямо странно. Когда я рожала, никому бы и в голову не пришло допустить в родильную палату мужа. А теперь это почти закон. С покойниками — наоборот: раньше их старались убрать с глаз долой, поменьше о них думать. А теперь все наперегонки несутся в морг поглядеть, — и Анджела вдруг запела. То был церковный гимн:

Господь, не оставляй меня В последний миг мой, миг земной, В закатный час, на исходе дня Душевный мне даруй покой.

— Да, — повторила Александра, — душевный мне даруй покой.

И отметила про себя, что у Анджелы, должно быть, не все дома. Кошмарная женщина. Чуть не довела ее, Александру, до слез.

— Хороший человек — наш мистер Лайтфут, — сказала Анджела Пэддл. — Не желала бы я быть на его месте, хоть все и делают вид, будто в его работе ничего особенного нет.

— Нет-нет, занимайтесь уж лучше своими факсами, — сказала Александра. — Значит, Дженни Линден заходила?

Я не сказала бы, что она наша близкая приятельница.

— А она говорит, что она ваша близкая приятельница, — сказала Анджела Пэддл. — И к тому же коллега мистера Лудда. Даже умер он на ее глазах — вот ведь бедняжка, такой шок!

— Дженни Линден, судя по всему, глубоко удручена горем, — сказала Александра, — но у нее, мягко говоря, крайне богатое воображение. Я бы на вашем месте не придавала большого значения ее словам. Когда мой муж умер, он находился дома один.

— Да-да-да, — сказала Анджела Пэддл. — Умер ночью, верно? А вы были в Лондоне, на этой своей постановке про куклу. Миссис Линден так рассказывает, что ничего не поймешь. Сами знаете, есть такие люди — она говорит, а сама носом хлюпает, слезами обливается, мечется из угла в угол. Но вот что я вам скажу: по-моему, с ее стороны очень мило, что она от тела почти не отходит.

— Ну разумеется, — сказала Александра. — В компании всегда веселее. Пойду-ка и я посижу с Недом немножко. За копиями вернусь часа через два.

— Они вам дорого обойдутся, — предупредила Анджела Пэддл.

— Не сомневаюсь, — лучезарно улыбнулась Александра.

К мистеру Лайтфуту Александра отправилась пешком, оставив машину у магазина Пэддлов. Мистер Лайтфут провел ее в морг. К счастью, в данный момент других желающих попрощаться с покойным не имелось. Мистер Лайтфут спросил, в какой одежде Александра предпочла бы кремировать Неда. Брат покойного звонил ему по телефону и сообщил, что предпочитает кремацию. Теперь мистер Лайтфут хотел бы удостовериться у вдовы, что мистер Хэмиш Лудд действительно уполномочен вести переговоры на сей счет. Заходила миссис Линден, интересовалась, будет ли тело предано земле. Иначе говоря, погребено на кладбище.

— При чем здесь миссис Линден? — спросила Александра.

— Бедняжка страшно удручена утратой, — сказал мистер Лайтфут. — Малость не в себе, но это извинительно. Я такие вещи воспринимаю философски. Все равно вдова — вы, это для меня главное.

Рассматривая тело Неда, Александра осознала, что должна взять ситуацию под свой контроль. «Правда» никогда не была для нее чем-то священным; Александра считала, что у каждого времени своя правда и полагаться на незыблемость истин — все равно что слепо подчиняться загодя составленному плану. Выходя на сцену, Александра сегодня может играть свою роль так, а завтра — совсем иначе; но всякий раз она играет правдиво. Выполняет свои обязанности. Александра сознавала, как ненадежны слова. Она знала: чем громче клянешься, тем меньше тебе веры. Она знала: определения не столько объясняют, сколько ограничивают; очистив правду, как луковицу, от кожуры домыслов и субъективных мнений, обнаруживаешь, что даже твердая сердцевина — лишь иллюзия, лишь аморфная, прикрытая очередным слоем кожуры мякоть. И вскоре тебе уже никакая правда не нужна — узнать бы только, как все случилось.

— Мистер Лайтфут, — спросила Александра наконец без обиняков, — где, собственно, лежало тело, когда вы приехали?

— На полу, — сказал мистер Лайтфут. — Прикрытое одеялом.

— Знаю, — сказала Александра. — На полу, но где?

— Что ж, — сказал мистер Лайтфут, — не стану лукавить. Наверху в коридоре, у самой лестницы.

Александра задумалась.

— Почему мои подруги сказали, что оно было в столовой?

— У вас, творческих людей, свои обычаи, — сказал мистер Лайтфут. — Откуда мне знать? Все эти ваши перепланировки. Из двух комнат делают одну. Настоящей гостиной уже ни у кого не найдешь — не модно! Я это знаю на собственном горьком опыте.

— Нед вышел в коридор и упал, не дойдя до лестницы?

— Он умер в собственной постели, — сказал мистер Лайтфут. — Как и полагается мужчине. Потом ваша подруга — та, у которой языковая школа, — попробовала по каким-то своим причинам перетащить его вниз, но транспортировать неостывшее тело очень нелегко. Так что она просто прикрыла его одеялом и оставила у лестницы.

— Кого вы застали в доме, когда приехали? — спросила Александра.

— Миссис Лудд, не надо так упорно думать о прошлом. Подумайте о том, что с вами будет дальше. Не нужно застревать на месте. Я это всем советую.

— Дженни Линден там была?

— Была ли там миссис Линден? Да она металась из угла в угол, точно курица с отрубленной головой. Совершенно голая. И все падала на тело, ластилась к нему, не давала нам его с места сдвинуть. Ну да с женщинами такое часто бывает — я хочу сказать, в подобных обстоятельствах. На дворе еще темно, пес лает без передышки — никто не догадался его выгулять. Я схватил какую-то ночную рубашку и напялил на миссис Линден, чтобы не позорилась.

— Нед спал наверху, — произнесла Александра. — У слышал какой-то шум; включил свет; приподнялся на локте. И увидел, что в комнату проникла Дженни Линден. Дженни Линден докучала моему мужу, мистер Лайтфут. Не давала ему проходу. Она совершенно сумасшедшая. Нед попытался уговорить ее уйти. Она заупрямилась. Он сорвался, накричал на нее — тут-то у него и случился разрыв сердца.

— Полагаю, так могло быть, — сказал мистер Лайтфут.

— Уж слишком вы тактичны, — сердито воскликнула Александра. — Именно так и было. Тогда она разделась догола, чтобы извлечь из ситуации побольше выгоды, чтобы все поверили, будто…

Казалось, тело Неда испускает какое-то холодное голубое сияние. Или бледная, восковая кожа просто отсвечивает в лучах неоновых ламп? Неужели при вскрытии из тела вытекла вся кровь? Либо в отсутствии жизни, без движения кровь свернулась, застыла, выпала в осадок? Александра старалась поменьше смотреть на труп — он казался злой пародией на оригинал. Вещью, которую подсунул незадачливый обманщик. Подделкой. Настоящий Нед скрылся в лесу; скрылся, так и не оглянувшись. Даже не пожалел, что ее с ним нет.

— Она его убила, — сказала Александра. — Эта истеричка убила моего мужа.

— Вы этого не говорили, — сказал мистер Лайтфут. — Будьте, пожалуйста, осторожнее в выражениях. Есть такое понятие — «клевета». У меня огромный опыт, но еще никто на моей памяти не горевал об умершем сильнее, чем бедная миссис Линден.

— Я — его вдова, — сказала Александра.

— Долго же вы ждали, прежде чем это признать, — сказал мистер Лайтфут. — Каждый раз, когда люди приходят взглянуть на тело, из него что-то улетучивается. Впрочем, это лишь мое личное мнение. Теперь, когда вы все-таки сюда пришли, я оставлю вас наедине с вашим мужем. С тем, что от него осталось.

Высоко держа голову, он ушел, долговязый, неопрятный, в мешковатом костюме из черного твида. Богатый опыт общения со скорбящими родственниками, сноровка укротителя смерти, осведомленность в тех вопросах, о которых другие страшатся даже помыслить, — благодаря всему этому мистер Лайтфут сходил за искушенного в мирских делах, непоколебимо уверенного в себе человека. Такова была его непрошибаемая, злорадно блестящая маска. И тем не менее, утешала себя Александра, он практически пария. Вестник беды. Черный ворон. В супермаркете другие покупатели шарахались от владельца похоронного бюро или его жены, опасаясь соприкоснуться с ними даже рукавом.

— Спросите доктора Мебиуса, — сказал мистер Лайтфут, обернувшись. — Его спросите, не меня. Я с самого начала видел, что это инфаркт; быстро, но резко; ни с чем не спутаешь. Зачем ему понадобилась вся эта канитель со вскрытием, ума не приложу.

— Вероятно, он просто старается соблюдать установленные правила и обязать к этому других, — предположила Александра.

— Не дело это — по сто раз возить тела взад-вперед, — пробурчал мистер Лайтфут. — Ну да нынче каждый делает так, как его левая нога пожелает. Никакого уважения к смерти. Кое-где закапывают гробы вертикально — не считаются с тем, что землекопы за такие ямы берут дороже.

Александра сидела у тела мужа на жестком табурете и смотрела в пространство. Она не чувствовала себя в одиночестве — Нед, при всей его непоколебимой холодности, составлял ей компанию. Александра не плакала. Смерть произошла в присутствии двух свидетелей. Двух, если считать Неда, — но он мертв. Другая свидетельница жива, но не заслуживает доверия. Ради Неда, Саши и себя Александре хотелось бы сохранить остатки собственного достоинства. Она капитулировала перед оцепенением, уподобилась неорганическому веществу, пока не пришло время вернуться к Анджеле Пэддл за документами. За работу Анджела запросила двадцать фунтов. Александра подумала, что цена грабительская, но заплатила не торгуясь.

Александра тут же поехала к Дженни Линден, чтобы вернуть оригиналы. Припарковала машину на перекрестке, напротив эддон-гарнийской тюрьмы. Перед домом Дженни стоял неказистый красный автомобиль. «Машина Дженни», — поняла Александра; этот автомобильчик часто попадался ей на глаза в округе — и даже во дворе «Коттеджа». Александра с независимым видом зашагала по тротуару, отвернувшись от домов, разглядывая тюремную стену. Поравнявшись с красной машиной, уронила обе книжечки на асфальт, прямо перед левой дверцей. Дженни Линден весьма удивится, обнаружив их там, но поневоле сочинит какое-нибудь правдоподобное объяснение: книжка и ежедневник вывалились из машины, когда Дженни распахнула дверцу; а может, вообще пролежали на этом месте все это время. Какая разница. Если Дженни и впрямь так удручена, как всем кажется, ей сейчас не до подробностей. Дженни и в голову не придет, что с ее бумаг сделаны копии, что теперь Александра располагает рычагом, который позволит ей проникнуть в мир Дженни, как Дженни ранее проникла в ее, Александры, мир.

Приехав домой, Александра обнаружила, что Хэмиш очень обеспокоен: записи с «У» по «Я» в записной книжке Неда остались неохваченными. Эбби слишком медлительна; и Александра тоже; столько людей еще надо оповестить. Около часа Александра просидела на телефоне, перелистывая страницу за страницей, сообщая знакомым и незнакомым дату и время похорон. Некоторые уже знали о кончине Неда, другие же слышали эту весть впервые. Некоторые призадумывались, стараясь подобрать для Александры нужные слова утешения. Другие сами нуждались в утешении. Все это было крайне утомительно. Закрыв записную книжку, Александра поймала себя на том, что верит в смерть Неда не больше, чем в тот первый миг. Она все время вздрагивала — ей чудился его голос. Впрочем, то был голос Хэмиша, говорившего по телефону в соседней комнате. На расстоянии он был неотличим по тембру от голоса Неда.

Стемнело, и из старого сарая, истошно пища, начали вылетать все те же летучие мыши — так, как вылетали всегда. Их мир ничуть не изменился — да и с чего ему меняться? Возможно, мы печалимся об ушедших именно потому, что их взор больше не упадет на привычные картины обыденной жизни. Никто не вечен. Какая гадость: заронить в сознание надежду на бесконечно долгое существование только для того, чтобы затем грубо ее отнять.

Ну конечно, между Недом и Дженни ничего не было — мерзко уже то, что Александре вообще навязали это подозрение. Дейв Линден потерял остатки разума под воздействием женушки: Дженни опутала его ложью. Кого ни спроси, всякий знает, что Дженни из своего слабовольного мужа веревки вьет. Александре остается лишь смириться с огорчительной, но мелкой подробностью — с тем фактом, что Дженни Линден проникла незваной в их спальню и первой обнаружила Неда мертвым. Но разве с таким смиришься?

Александра позвонила Леа и вновь заговорила с ней голосом Дженни.

— Это я, — хныкала она. — Я.

— Спокойствие и самообладание, — рекомендовала Леа. — Завтра я смогу уделить тебе немного времени — одна клиентка отменила сеанс. Пусть жена поступит с земной частью так, как ей угодно. Земная часть ничего не значит. Сгниет ли тело или сгорит — какая разница? Вы с Недом продолжаете свой духовный путь вместе.

— Ты не могла бы дать мне ключевую фразу? — взмолилась Александра-Дженни. Это выражение она когда-то слышала от Неда. Он о чем-то рассказывал, но о чем, когда? Не вспомнить.

— Худшие опасения, — быстро произнесла Леа. — Худшие опасения, — и положила трубку.

Худшие опасения.

Что эта дамочка имела в виду? «Худшие опасения», «худшие опасения»… Это что, волшебное слово, дарующее душевный покой? Может быть, пациент должен вообразить самое худшее, что могло бы произойти, и воспрять духом, поскольку в реальности все еще не так плохо?

Что всего страшнее для Дженни Линден? Если бы она, Александра, играла роль Дженни на сцене, как бы она себя чувствовала? Как бы себя вела?

Александра позвала Алмаза. Отправилась с ним на прогулку в поля. И начала входить в образ.

Вот я, Дженни Линден, женщина, разменявшая пятый десяток — о, как летят годы, и все мимо; у меня есть любящий муж, боготворящий меня, что бы я ни вытворяла; следовательно, я могу без урона для своего финансового положения потакать своим капризам. Я — мелкая сошка. Сижу в маленьком домике в маленьком городке, уменьшаю до микроскопических размеров большие вещи. Мое будущее скукоживается вместе с моим настоящим. Как и многие, чья жизнь недостаточно наполнена, недостаточно ярка и богата, я обожаю театр. Я рождена, чтобы кому-то поклоняться, — как и тот парень, который застрелил Джона Леннона. Единственный способ добиться, чтобы твой кумир всецело принадлежал тебе, — это убить его собственными руками. Я способна слепо преклоняться, а значит, и слепо разрушать.

По воле судьбы я, Дженни Линден, выбрала себе в кумиры некоего Неда Лудда, знаменитого в весьма узких кругах, но в тех кругах, куда я безуспешно стремлюсь пробиться, в мире театра. Я намерена привлечь к себе его внимание. Я неспособна трезво взглянуть на себя со стороны, а потому ничуть не сомневаюсь, что моя любовь, мое безумие сотворит чудо — он ответит мне взаимностью. Дело только за тем, чтобы составить беспроигрышный план действий.

Меня гложет зависть к его жене: к ее красоте, положению в обществе, успеху, к вниманию прессы, к ее имени в газетах. Мне тошно от ее уверенности в себе. Чем она лучше меня, скажите на милость? Я ее проучу. Я стану верной помощницей Неда: буду выгуливать его собаку, бесплатно собирать для него материалы в архивах, вотрусь в его дом; а когда он умрет, стану безутешно рыдать у всех на виду, и тогда в нашей близости никто не усомнится. Я пойду на любые уловки, чтобы унизить его вдову. Я украду ее сладостные воспоминания; заставлю ее тревожиться и гадать, зароню в ее душу сомнения. Если у меня нет сладостных воспоминаний о счастье с Недом, то и у нее их не будет.

Худшие опасения Дженни Линден? Теперь, когда Нед Лудд мертв? Месть Александры. Самое страшное — если Александра причинит вред мне или моим близким. Заставит моего мужа меня разлюбить — теперь, когда Неда больше нет, любящий супруг понадобился мне вновь. Или Александра каким-то образом вынудит меня осознать, что в Неде Лудде я пробуждала лишь жалость — он меня ничуть не любил и даже почти не вспоминал.

Мало того, я настолько ничтожна, что Александра Лудд и та думать обо мне забыла; игнорирует меня напрочь, и это очень больно.

Худшие опасения.

Мои худшие опасения, опасения Александры Лудд.

По плечу ли мне перевоплотиться в актрису, играющую меня саму?

Какой я покажусь себе со стороны?

Раньше я больше всего страшилась того, что Нед умрет и оставит меня одну и мне придется заново расшифровывать смысл мира, который я так долго, так отчетливо видела его глазами. Муж и жена развиваются вместе, присосавшись друг к другу, неизбежно обмениваются питательными соками; ребенок, формирующийся в ее лоне, — общая суть их обоих: характер и натура ребенка передаются матери, а через мать — отцу. Так живая клетка семьи замыкается на себе, становится взаимосвязанной, самодостаточной. Вот почему смерть или развод так разрушительны — расчлените живой организм, и получите что-то вроде куска сырого кровоточащего мяса, который свисает с крюка в мясной лавке. Ребенок чувствует это так же остро, как и родители. А все потому, что спим на одной кровати, подумала Александра. Нужны отдельные кровати, отдельные спальни, раздельный быт.

Какой чудный вечер! Оглянись она сейчас, она увидела бы две торчащие из-за холма печных трубы. Трубы «Коттеджа». Если она пойдет назад той же дорогой, дом постепенно, мало-помалу как бы вырастет из-под земли. Известное до последнего закоулка, выстроенное на совесть здание терпеливо, затаив дух, ожидает ее возвращения; мать и дитя в одном лице — дом. Нельзя, конечно же, нельзя любить дом так же сильно, как человека, но эти чувства сопоставимы. Старые дома — это сложившиеся личности, сумма всех их былых обитателей. Подремонтируйте их, перекрасьте, оштукатурьте — они посвежеют, радостно заулыбаются вам, начнут вас узнавать; если вы их холите и лелеете, они греют вам душу, если же запускаете — разоряют вчистую. Нед ушел в мир иной, но остался жить в черепице, стенах, перекрытиях, о которых он так заботился; в доме, на который столь часто сетовал, точно любящий отец на расточительного сына. Вьющиеся розы, посаженные Недом у фасада, обнялись с побегами виргинского плюща, взбираются все выше и выше; их огромные, шарообразные, чувственно-алые бутоны трепещут под самым карнизом. Неда нет, а они живут; распускаются, вянут, опадают; вечно возрождаются, в отличие от Неда. Без Неда стручки фасоли на пирамидках растут и пухнут, бобы становятся жесткими; зато они уцелеют, в положенный срок упадут на землю, чтобы дать начало новым стеблям. Это называется «самосев». Очень многое из сделанного Недом продолжается уже само собой, без него. Она, Александра, жива; дом и сад отныне — ее утешение и одновременно головная боль. Не забыть о скамье, зараженной личинками древоточца; надо что-то предпринять, пока они не расплодились. Дело нехитрое — вооружившись специальным шприцом, вспрыскивать яд в одно микроскопическое отверстие за другим, отмерять микроскопическим врагам мизерные, но смертоносные дозы.

Дом и все, что с ним связано: здесь зачат и появился на свет Саша, здесь Нед, несмотря на все, обнимал ее, любил, согревал — как и она его. Сколько приготовлено обедов, сколько собрано друзей, сколько интересных разговоров. Книги на полках, привычные сладостные умствования, внимание мира приковано к этой гостиной, выводы, сделанные человечеством, подвергаются дотошному анализу; заразительный смех, чудесные откровения, объяснение всех загадок. Счастливый брак; счастливый дом, иного и пожелать нельзя. Нельзя было раньше. Где есть ангелы, найдутся и черти. Личинки древоточца, Дженни Линден, вороньи гнезда в дымоходах, тля на розовых кустах, саркастические рецензии, непристроенные рукописи; все эти микроскопические — по сравнению с тем, что действительно важно, — напасти. Мебель, их с Недом гордость, бесценные сокровища, найденные за много лет в пыльных антикварных лавках, на блошиных рынках и помойках, порой перешедшие по наследству от равнодушных к древностям родственников; Нед и Александра своими руками реставрировали мебель, натирали дерево воском до неземного блеска, и красота возрождалась; было полное впечатление, что комоды и стулья смотрят на них с благодарностью за спасение, за новую жизнь. Воспоминания — вот настоящие сокровища; сокровища, до которых не доберется ни один вор.

Жаль, что день, проведенный в Киммериджской бухте, помнится ей смутно, как бы она ни напрягала память. Очень удачно съездили. Настоящий пикник получился. Кажется, и Ирэн там была? Александра с Сашей нашли отлично сохранившийся аммонит. Подумать только, эти спиральные завитки, такие простые и изящные, сформировались 500 миллионов лет назад! По заказу Неда аммонит отполировали, и он стал украшением мраморной каминной доски в столовой — в той самой комнате, где Нед уселся было смотреть «Касабланку», но на одиннадцатой минуте раздумал.

Худшие опасения.

Александра вернулась к мыслям о них. Заставила себя вернуться. Нед умер. Мне больно. У меня есть прошлое, но нет настоящего; и все же я создам себе будущее.

Если бы я была актрисой, играющей меня, если бы я пыталась докопаться до самых глубин моей души, если бы мне потребовалось подготовить для затравки этюд «Худшие опасения и радужные надежды Александры Лудд», я бы перечислила все, чего больше всего страшусь. Самое страшное — что Дженни Линден не сумасшедшая, что у них с Недом был роман, что она с ним спала, спала на нашей кровати с медной спинкой, что он сам привел Дженни Линден в нашу спальню. Что он умер, забравшись на Дженни Линден, умер от перевозбуждения, от наслаждения. Что еще какое-то время предсмертные конвульсии и стоны ничем не отличались от тех страстных конвульсий и стонов, которые он приберегал только для меня — как я верила в своей наивности.

Вот оно. Сказано. Легче легкого — поверить, что так и было. Следовательно, это правда. Закон экономии доводов. Бритва Оккама. Спасибо, мамочка.

Худшие опасения: Дженни Линден выкарабкалась из-под моего мужа — после смерти эрекция прекращается или, наоборот, член отвердевает еще больше? Надо у нее спросить, но я не опущусь так низко. Дженни ошеломленно уставилась на скрюченную руку, которая только что ее ласкала, на вытаращенные, безучастные глаза, секунду назад пылавшие страстью и вожделением. Она свалилась с кровати — или просто медленно сползла? Сначала она наверняка подумала, что самое лучшее — сбежать под покровом темноты, аки вор, но затем осознала весь драматический потенциал свершившегося и позвонила Эбби.

— Ой, Эбби, Эбби, приезжай скорее, тут такое несчастье. Нед умер в моих объятиях.

А затем, возможно, и своему мужу Дейву.

— Ой, Дейв, Дейв, что мне теперь делать? Я потеряла любимого. Как я страдаю, как страдаю. Никого у меня не осталось, только ты.

Дейв не приехал, но Эбби приехала. Примчалась без промедления, решила, что чувства Александры — то есть мои — нужно пощадить, взяла с Дженни клятву о неразглашении тайны, стащила тело с кровати, как я, Александра, в последнее время неоднократно стаскивала Алмаза, дотащила тело, тяжелое, обмякшее, до лестницы, выбилась из сил, прикрыла тело одеялом, позвонила доктору, позвонила мне, Александре, позвонила мистеру Лайтфуту, попыталась, как могла, утихомирить Дженни, позвонила Вильне, чтобы та выставила Дженни из нашего дома, проследила, как тело переносят в машину мистера Лайтфута. Эбби сняла с кровати простыни и постирала; что на них было — сперма, кровь, слюна, моча, кал? Вероятно, в момент агонии тело извергает наружу все сразу. Когда в ход событий вмешалась смерть, сперма уже излилась — или еще нет? Эбби, моя добрая подруга. Она наверняка знает. Дженни знает. Александра никогда не узнает. Потому что никогда не спросит.

Худшие опасения. Вот мы с ними и разделались. Хуже и выдумать нельзя. Впрочем… а что, если Дженни Линден была не под Недом, а сверху? Его любимая поза. Будем надеяться, что он позволял себе эту позу только со мной.

Хоть какое-то утешение.

Но все это — лишь фантазии. В действительности случилось вот что: ночью Нед услышал какой-то шум, встал с кровати, на которой лежал в одиночестве, скучая по своей любимой жене — по мне, Александре, встал и обнаружил, что в дом проникла полоумная Дженни, ужаснулся и упал замертво. (Ну разумеется. А Эбби засунула простыни в стиральную машину просто так, машинально, повинуясь инстинкту домохозяйки.)

Было вот как: Нед, возможно, и переспал с Дженни Линден, но без заранее обдуманного умысла. Под влиянием минуты. (Ну разумеется. А Сашу отвез к Ирэн и не остался с Александрой в Лондоне, потому что у него действительно было много работы.)

А может быть, Дженни Линден его шантажировала. Или загипнотизировала, или он подумал, что, если один раз поддастся на ее уговоры, она успокоится и от него отстанет. (Ну разумеется. А Дженни Линден — зеленокожая марсианка.)

И Неда так замучила совесть, что он умер, недоизменив жене. (Ну разумеется. А Дженни его связала и изнасиловала.)

Худшие опасения.

Что Александра обманулась в Неде, еще пока он был жив; что ее скорбь по мужу бесповоротно осквернена и никогда не пройдет, никогда не отступит, ведь Александра совершенно не знает человека, о котором скорбит. И это неведение, эта невозможность хоть что-то выяснить наверняка, пожирают ее изнутри. И ее, Александры, не стало. Вот воистину худшее из худших опасений — что ее самой нет. «Александра» развеялась как дым. Она — лишь обман зрения, лишь уловка фокусника, потешающего толпу.

Вообще-то, если хорошенько подумать, тем-то она и зарабатывает себе на хлеб. Потешает толпу. Презренное ремесло, горький хлеб. Или, как сказал бы Нед: «Театр был бы высочайшим из искусств — не будь в нем актеров с актрисами». А потом добавил бы: «Тебя, милая, я в виду не имею. Присутствующие — исключение из общего правила». Так он добавил бы — и солгал.

Худшие опасения.

Что Бог не всемилостив, не добр. Что земля у тебя под ногами дрогнет, разверзнется; что люди, падая, схватятся друг за друга, надеясь на спасение, но никто их не спасет. Что в основе всего сущего лежит зло. Что очарование этого вечера, золотое сияние, источаемое каменными стенами сараев у «Коттеджа», снующие над землей ласточки, стайка бабочек, промелькнувшая в зарослях на переднем плане, — все это ложь: фальшивая позолота, экран, на который проецируются благостные видения; а в действительности зло давным-давно одержало верх над добром, смерть — над жизнью. И она, Александра, сверкнувшая тусклой звездочкой на потеху Неда, в действительности — жалкое бренное существо, такое же, как и все прочие обитатели этой мерзостной Вселенной. Что впуская в свое тело плоть Неда, впуская столь часто, чувствуя при этом такую любовь — любовь, казавшуюся чем-то большим, чем просто услада тела, казавшуюся таинством, приобщением к сути Вселенной, к свету, пронизывающему все и вся, к свету, который можно научиться различить везде: в отблесках солнца на каменных стенах, в танце бабочек… — Александра становилась жертвой злой насмешки.

Самое светлое воспоминание.

Что все это было взаправду. И приобщение к сути сущего, и радость. В Лондоне в прошлый понедельник, вечером, перед тем, как Нед уехал, они легли в постель. Не сексом занимались, не трахались — любили друг друга. И это истинная правда. Потом он посмотрел ей в глаза с нежностью, как умел только Нед, и сказал: «Я тебя действительно люблю». Вот воспоминание, которое станет для нее спасательным кругом. (Ну разумеется. Но почему вдруг «действительно» — неужели она хоть раз усомнилась в его любви? И почему Нед иногда говорил друзьям: «О, Александра у нас большая умница, но наблюдательности ей Бог не дал». Как понимать эту фразу?)

Худшее из осмысленного: что Неда нет в живых и она не может задать ему все эти вопросы, а он — обнять ее, а она — обнять его, и они оба — возродиться, растворившись в бесспорном тепле этих объятий. Он ушел навеки; она осталась в этом мире одна.

Александра развернулась и пошла домой. Будь что будет. Алмаз заупрямился. Он предпочел бы, чтобы прогулка длилась вечно.

14

Александра с Алмазом вернулись домой и обнаружили на кухне целое сборище. Хэмиш, Эбби и Вильна. Хэмиш, во главе стола, сосредоточенно выполнял непривычную для себя обязанность — разливал по чашкам чай. Вероятно, впервые в жизни. Можно не сомневаться, что для Хэмиша чаепитие — это непременно гостиная с хлопотливой, заботливой хозяйкой. Фарфор и накрахмаленная скатерть, а не керамические кружки на кухонном столе. Тем не менее, судя по лицу Хэмиша, он чувствует себя вполне комфортно. И даже сияет — прямо-таки маленький мальчик, которому разрешили покрутить руль отцовской машины. Поиграть во взрослого. «Неужели Хэмиш так сильно завидовал Неду?» — мысленно изумилась Александра.

Эбби и Вильна. Эбби, близкая подруга. Вильна, подруга Эбби и приятельница Александры, вряд ли затаившая какие-то тайные умыслы. Но и на них Александра теперь взглянула иными глазами — усомнилась, что они заслуживают доверия. Расселись у нее на кухне, точно так и надо, а ведь Александра их сегодня в гости не приглашала. Это настораживает. Александре не хотелось, чтобы Эбби и Вильна оставались в ее доме. Но как им скажешь? Это же ее подруги. Ее будущая семья. Когда мужчины умирают или уходят, подруги пододвигаются ближе, занимают опустевшие места. Подруги — наше утешение. Иначе зачем дружить?

Александре было не до разговоров — укрыться бы одеялом да заснуть, но супружеская кровать осквернена уже одной мыслью, уже одним теоретическим предположением, будто на ней могла лежать Дженни Линден, Дженни Линден в объятиях Неда, пусть даже мимолетных, пусть даже вынужденных, пусть даже Нед связался с Дженни сдуру и, едва обняв ее, раскаялся в содеянном; голое тело Дженни Линден, сплетенное с голым телом Неда Лудда. Забудь о его страшной скоропостижной смерти: то была заслуженная кара за чудовищное преступление Неда, за то, что он плюнул Вселенной в душу. Как аукнется, так и откликнется. Забудь о теле, лежащем в морге: сколько в нем было жизни и страсти, а остался только мраморный, навеки отвердевший пенис, ледяные чресла. Нет ему прощения. Нет и не будет. Никогда. Ни за что. Уложил Дженни на кровать Александры.

— Ты как привидение, — сказала Вильна.

— Это амплуа Неда, — возразила Александра и рассмеялась.

— В этом доме всегда звучал смех, — сказал Хэмиш. Повисла неловкая пауза.

Немного погодя Александра спросила у Эбби:

— Ты и вправду считаешь Дженни Линден сумасшедшей?

— Нет, — сказала Эбби.

— А ты? — спросила Александра у Вильны.

— Тоже нет, — сказала Вильна.

Александру порадовало, что они перестали ломать комедию. Но почему? Должно быть, им приятно вонзать ей в спину кинжал за кинжалом. Тайна дала Эбби и Вильне власть над Александрой. И теперь они решили воспользоваться этой властью.

— Хватит прикидываться. Расслабьтесь. Я знаю, что Дженни Линден была с Недом, когда он умер. Там наверху, на нашей кровати.

Александра умолкла, ожидая, что ее примутся разуверять, но все молчали. Даже Хэмиш молчал. Худшие опасения оправдались. Теперь ее могут спасти только светлые воспоминания.

Хэмиш сказал:

— Я как раз рассказывал о том ужасном периоде, когда вы чуть не ушли к Эрику Стенстрому. Нед очень переживал. В то время он вас действительно любил.

— Откуда вам известно об Эрике Стенстроме? — опешила Александра. — Это знал только Нед.

Эбби и Вильна нервно задышали, точно заранее ожидали чего-то подобного. Ага. Значит, у них и впрямь рыльце в пушку.

— Ну да там и знать-то было нечего, — тут же поправилась Александра. Вероятно, чересчур поспешно. — И почему, как вы выразились, Нед меня любил «в то время»? Ей-богу, Хэмиш, это уж слишком!

На лице Хэмиша то и дело проступали — чтобы тут же изгладиться, пропасть — черты Неда. У братьев одинаковые брови, одинаковые подбородки. Семейное сходство отныне усилилось — ведь теперь Нед больше не может его отрицать, так как не присутствует здесь во плоти. Александра отметила про себя, что при жизни Неда видела братьев только вместе — встречаться с Хэмишем в отсутствие Неда ей не приходилось ни разу.

— А что до того «периода», когда я «чуть не ушла к Эрику Стенстрому», — продолжала Александра, — то я обо всем этом впервые слышу. Какие интересные новости. Почему меня до сих пор не известили? И вообще — откуда вдруг такая осведомленность?

Почему она должна перед кем-то оправдываться в собственном доме? Кто эти люди?

— Мы с Недом время от времени переписывались, — сказал Хэмиш. — Вы, Александра, это знаете. У нас не было возможности часто видеться, но мы были очень близки. Существует его письмо ко мне, где он рассказывает о вашей истории с Эриком Стенстромом.

— Ему не следовало об этом писать, а вам — разбалтывать посторонним, — отрезала Александра. — Это касалось только нас двоих.

— Я сказал не посторонним, а вашим же подругам, — сказал Хэмиш. — Неужели они обратят эти сведения вам во вред? Надеюсь, что вы не ревнуете Неда ко мне? Или вам обидно, что он писал своему родному брату? Мужья — не собственность жен. Скажу больше: мужчины — что бы там вы, женщины, ни говорили, — тоже способны чувствовать. Если женщины считают, что у них есть право на пересуды, то дайте же и мужчинам право на их мужские разговоры.

И Александра вновь явственно почувствовала, что Хэмиш питает к ней самую настоящую неприязнь. Она смолчала, но на будущее зареклась делиться с ним своими переживаниями. Вряд ли он в силах причинить ей серьезный вред, но с ним лучше поосторожнее — ни одного необдуманного слова.

— Да будет вам, — сказала Эбби со своей коронной — слегка шутливой, безупречно-светской интонацией, — насчет Эрика Стенстрома мы с Вильной уже в курсе.

— Редкостно красивый мужчина, — как никогда томно выдохнула Вильна. — Умираю от зависти, голубка моя. У него просто божественная задница. Гамлет с божественной задницей — это дорогого стоит.

Восемь лет тому назад Эрик Стенстром сыграл Гамлета в очередной голливудской экранизации. Перед камерами он появлялся в облегающем трико, которое постеснялся бы надеть даже танцор балета, выступающий в глубине тускло освещенной сцены. Стенстром произвел фурор — последствия которого расхлебывал до сих пор.

Тут Александра увидела на столе пустую бутылку. Значит, пока она гуляла с собакой, Хэмиш, Эбби и Вильна пьянствовали. Взяли без спросу вино — «Бароло» восемьдесят шестого года, которое Нед хранил, как зеницу ока, — и опустошили. Эти люди ее, Александру, в гроб сведут…

— Дженни Линден рассказала о вас со Стенстромом во всех деталях. Она ко мне заходила сегодня после обеда, — сказала Эбби. — Так что, Александра, не тебе удивляться и возмущаться, что Нед развлекался на стороне. Не будь ханжой.

— Да что может знать Дженни Линден о Стенстроме и обо мне? — вопросила Александра.

— Что ей Нед рассказал, то и знает, — парировала Эбби.

— Не верю, — выдохнула Александра.

— Голубка, мужчины способны на все, — заявила Вильна.

Александра сказала, что устала. Намекнула, что Эбби и Вильне пора уйти. Они не прекословили. Хэмиш устроился в гостевой спальне. Александра вновь улеглась на кровати Саши — собственная спальня ей разонравилась. И вдруг подумала, что у Эбби и Вильны, как и у Хэмиша, есть, возможно, собственные причины на нее обижаться.

Но нет. Так можно и ума лишиться. Эбби — ее подруга. И Вильна тоже хочет ей помочь, подружиться с ней. А она, Александра, вконец издергана, на грани паранойи, ей чудятся кошмары на ровном месте. Утром все предстанет в ином свете. Но как, однако, досадно, что имя Стенстрома всплыло именно сейчас.

15

Проснулась Александра рано, на рассвете; громко пели птицы. В семь тридцать в парадную дверь постучали. «Наверно, почтальон, — предположила Александра, — принес посылку, за которую нужно расписаться». Накинув шелковый, синий с белым халат (тот, который больше всех других нравился Неду), Александра спустилась открыть. Теперь, подумала она мимолетно, придется сменить весь гардероб, а то любая вещь будит воспоминания о Неде. Александра открыла дверь — и увидела не почтальона, а Дженни Линден. Та застыла на пороге с мрачным, но решительным видом. Губы у нее были накрашены, хотя и несколько криво, — рот точно сползал набок. Дженни была в неказистой ветровке, которая делала ее фигуру квадратной, и клетчатой юбке, каких не носят уже десять лет.

— Я пришла выгулять Алмаза, — сказала Дженни Линден и, не медля, прошмыгнула мимо Александры на кухню. Без труда, привычным жестом открыла дверь кладовки — а ведь защелка-то с секретом, вначале нужно надавить на дверь и лишь потом потянуть ручку на себя, — и позвала Алмаза. Пес сонно вышел на кухню, но, заметив Дженни, приободрился и тут же полез к ней обниматься.

— Гулятеньки, — сказала Дженни Линден.

— Вон из моего дома, — сказала Александра.

— Умоляю… — простонала Дженни Линден. — Неужели мы не можем помириться? Ваша враждебность мне ужасно неприятна. Когда я сталкиваюсь с агрессией, то совершенно теряю голову. Нас с вами связывает общая утрата — мы обе потеряли Неда. Мое сердце висит на волоске. Пожалуйста, будьте со мной помягче.

— Не буду, — сказала Александра.

Дженни Линден взбеленилась. Ее голосок стал еще тише, еще нежнее:

— Но я скрасила Неду его последние дни, его последние часы, пока вы были в Лондоне с этим Эриком Стенстромом. Впрочем, что вам до этого? Вы только о себе думаете. Откуда вам знать, что такое любовь?

— Перестаньте портить воздух в моем доме, — сказала Александра. — Вон отсюда!

— Какая же вы эгоистка, — не унималась Дженни Линден. — Я вас, бывало, защищала, но теперь вижу: Нед ничуть не преувеличивал. А где же Саша? Не говорите мне, что вы опять его кому-то сплавили! С кем он, с вашей матерью? С Великой Княгиней Гольф-Клуба? Нед ее всегда так называл. Даже его смерть не пробила толстую броню вашего каменного сердца, правда? Вашего каменного, лакированного сердца. Вам нужно лечиться, Александра. Вы неспособны заботиться об этом несчастном малыше.

— Не знаю уж, как вы добыли всю эту информацию, — сказала Александра, — но явно не от Неда. Это лишь грязные, мерзкие пересуды. Между прочим, каждая собака знает: Эрик Стенстром голубой.

— А Нед мне говорил, что ничего подобного, — буквально прошептала Дженни Линден. — И отчего это вы так старательно оправдываетесь? Неужели совесть замучила? Александра, мне вас искренне-искренне жаль. Вы наверняка чувствуете себя последней негодяйкой. Насколько я понимаю, вы кувыркались со своим Эриком, пока Нед умирал у меня на руках.

— Бросьте, — сказала Александра. — Вам ни за что не удастся втянуть меня в ссору. Уходите по-хорошему, пока я полицию не вызвала.

— Звоните-звоните, — сказала Дженни Линден. — У меня есть что им рассказать.

Александра занесла руку, чтобы дать Дженни пощечину, но тут Алмаз зарычал. Зарычал на Александру. Рука Александры бессильно обвисла.

— Алмаз знает, где правда, — сказала Дженни Линден с самодовольной полуулыбкой, притиснув свои увесистые, упакованные в безобразную юбку ягодицы к кухонному столу Луддов. — Алмаз знает, кто вы такая. Животных не обманешь. Вот что, Александра: когда вы будете готовы поговорить со мной спокойно, как подруга с подругой, я к вашим услугам. Вы знаете, как меня найти. Нед как-то привел вас в мою мастерскую. Я очень нервничала — это было так неожиданно. Ведь миновало всего двенадцать часов с тех пор, как мы с ним разделили ложе. Если быть точной, двенадцать часов и двенадцать минут. Я даже отдохнуть не успела — ведь Нед, сами помните, бывал весьма энергичен в постели. Или вы его таким не знали? Он говорил, что только я его по-настоящему возбуждаю. Хотите верьте, хотите не верьте. Я говорю правду.

— Не верю.

— Мы с ним поспорили: он говорил, что вы совершенно не восприимчивы к атмосфере и ничего даже не заподозрите; я сказала: «Не может быть, она же актриса»; а он сказал, что актерки — как пустотелые куклы: и в голове ветер, и между ног просторно.

— Актрисы, — машинально поправила Александра.

— Тогда он привез вас ко мне, без предупреждения, врасплох, — и верно, вы ничегошеньки не заметили. Даже когда мы уединились посмотреть фотографии, а вы сидели в одиночестве, такая вся скучающая, и гладили Мандаринку. А он вновь доказал свою правоту: за три минуты можно успеть очень много, если люди действительно возбуждены. Ощущение опасности очень распаляет.

— Кошку моей матери тоже звали Мандаринка, — сказала Александра. Казалось, ее разум способен ухватить только отдельные детали. Целое ускользало.

— Моя Мандаринка — ее дочка, — сказала Дженни Линден. — Нед ее мне подарил, когда она была совсем крошкой. Зачем вы забрали мои фотографии? Неду было приятно, что я их храню. Но это ничего не изменит — у меня их просто горы. Кроме того, они врезаны в мое сердце. Запечатлены в моей памяти. Вам их у меня не отнять. Миссис Пэддл мне все рассказала: вы сделали ксерокс с моего ежедневника и записной книжки. Вначале меня это возмутило; но теперь я спокойна. Это как-то даже сблизило нас с вами. Буквально объединило. В конце концов мы подружимся. Мы накрепко связаны общим звеном — Недом. Я считаю, что вы должны взять себя в руки и обращаться со мной помягче. Если я захочу, то смогу очень сильно испортить вам жизнь.

— Идите в задницу, — сказала Александра.

Дженни Линден улыбнулась ей. Тогда Александра все-таки ударила ее, не жалея сил, залепила Дженни пощечину. Дженни взвыла и пустилась наутек. Маленькая, толстая, неуклюже семенящая на коротеньких ножках. Александре захотелось, чтобы ягодицы перевесили и Дженни плюхнулась бы на землю. Тогда она, Александра, начала бы пинать Дженни Линден ногами, мокрого места бы от нее не оставила. Но Дженни бежала и не падала. Алмаз, решив, что это какая-то игра, с лаем вился вокруг нее. Тут перед Александрой возник Хэмиш, голый по пояс, в одних пижамных штанах. Взял ее под локоть. Грудь Хэмиша покрывал белесый пушок. В плечах Хэмиш был шире Неда. Наверное, в отличие от Неда — по крайней мере, от Неда, каким его знала Александра, — он предпочитал миссионерскую позу — так и бицепсы накачал.

— Не обижайте Дженни, — сказал Хэмиш. — Она очень страдает. Подумайте сами, какой это был для нее шок. Бедняжка нуждается в сочувствии, но вы не желаете ее понять. Наоборот, обращаетесь с ней по-хамски, а в вашем, Александра, положении это неразумно.

— В каком «моем положении»? — поинтересовалась Александра. — И почему со мной никто не считается?

— Смерть женатого любовника — настоящая трагедия для женщины, — наставительно произнес Хэмиш, поджав губы. — Вдова, заслуженно или незаслуженно, удостаивается всеобщего сочувствия; неужели вы не можете уделить хоть толику этого сочувствия Дженни?

16

В это утро дали о себе знать — по телефону или лично — все те, кто занимал в жизни Неда хоть какое-то место.

Трижды звонили из театра: один коллега доложил, что Дэзи Лонгрифф играет отлично, Александра может быть спокойна; а еще двое — что Дэзи Лонгрифф просто ужасна, Александра может быть спокойна. Пусть Александра не торопится возвращаться на сцену — когда оправится после утраты, тогда и вернется. Вся труппа, весь театр мысленно с ней. В понедельник утреннего спектакля не будет, так что большинство может приехать на похороны. Но, возможно, через некоторое время состоится и траурная церемония в Лондоне?

Пришел почтальон, смахнул слезу, сказал, что ему будет очень не хватать улыбки Неда. Почтальон был тощ и молод, с коротко остриженными рыжими волосами и жидкими рыжими усами. Он обычно приходил еще до восьми, а Нед редко улыбался раньше десяти и уж точно не улыбался почтальону, которого подозревал в том, что тот иногда перебрасывает письма через живую изгородь, ленясь дойти до дверей. Но забудем обо всем этом; станем думать о людях хорошо. Александра угостила почтальона чаем. Он пригубил и попросил положить еще сахара. Потом спросил, не осталось ли от Неда каких-нибудь лишних ботинок. Александра, не глядя, достала из шкафа пару ботинок и вручила почтальону. Ботинки были дорогие, почти не ношенные; но нужно же быть практичной, по примеру почтальона. Хотя почтальон не слишком-то много ходит пешком; у него есть фургон.

Почтальон сел на стул Неда и снял свои, и впрямь сильно стоптанные, ботинки. Переобулся в ботинки Неда. Они пришлись ему впору. Почтальон спросил, где мусорное ведро, выбросил свои старые ботинки и ушел в ботинках Неда, довольный-довольный, точно разбил наголову заклятого врага. Алмаз порычал на него, но не укусил.

Звонили из «Мейл», «Экспресс» и «Телеграф». Каждый журналист начинал с фразы:

— Мы не хотели бы беспокоить вас в этот тяжелый час…

Александра, не давая им договорить, бросала трубку.

Звонили из «Сан»:

— Мы пришлем венок на похороны — кстати, когда они состоятся? У вашего мужа было острое перо; какая утрата для английского театра.

Александра невольно расхохоталась, прежде чем бросить трубку.

Доктор Мебиус оставил сообщение на автоответчике — просил Александру зайти к нему в клинику, а также, ради бога, передать миссис Линден, чтобы она его посетила; миссис Линден не подходит к телефону.

Позвонил Шелдон Смайт и попросил к телефону Хэмиша. Хэмиш взял трубку в соседней комнате. Я — жена, а он всего лишь брат, подумала Александра. Но, по-видимому, деловые разговоры мужчины предпочитают вести с мужчинами.

Почтальон, ушедший в ботинках Неда, принес целую охапку писем: вместо обычных длинных белых конвертов — цветные, квадратные, надписанные от руки. Письма и открытки с соболезнованиями. Александра просмотрела несколько. Каким чудесным человеком был Нед, какой яркой личностью; скорбим вместе с вами, мысленно обнимаем вас. Все это было написано искренне. Александра была благодарна авторам писем, хотя в глубине души и начинала подозревать, что в Неде они ошибались. Впрочем, а она сама? Ничего-то она не понимает в людях, ничего не замечает. Грех пенять на других. Совершенно не восприимчива к атмосфере.

Великая Княгиня Гольф-Клуба. Нед никогда не называл так Ирэн в присутствии Александры. А если бы назвал, она бы только посмеялась. Могла ли Дженни Линден выдумать это сама? Вряд ли, разве у нее хватит остроумия. Но она могла перенять это выражение от Эбби или от Вильны… от любого, кто слышал его из уст Неда. Блестящее определение. Стиль Неда чувствуется. Просто при Александре он никогда не позволял себе так шутить, вот и все.

Мандаринка — подарок Неда? Нет. Скорее всего, просто совпадение — мало ли на свете рыжих кошек. А Нед, должно быть, заехав к Дженни Линден по какому-то невинному поводу, в связи с работой, случайно заметил:

— У матери моей жены такая же кошка, вылитая.

Из этой-то ниточки Дженни Линден и сплела свою клевету.

Ох, это же я за соломинки хватаюсь!

17

Пришла Тереза. Роняя слезы, начала подметать. Домашней работой Тереза заниматься не любила — полагала, что ее профессиональные обязанности ограничиваются присмотром за Сашей. Но в экстремальных обстоятельствах Тереза всегда готова помочь.

Из кабинета выглянул Хэмиш. Велел Терезе выстирать в машине собачью подстилку и вынести вещи из кладовки в коридор. Оскорбленная Тереза объявила Александре, что в полдень должна уйти. Александра пояснила Терезе, что у Хэмиша просто привычка такая — всеми командовать, он ведь шотландец. Не нужно принимать это близко к сердцу.

— Он со мной разговаривал, как со служанкой, — пробурчала Тереза, но согласилась поработать до вечера и прибраться, где нужно, лишь бы не в кладовке.

Подстилку Александра засунула в машину сама. Хэмиш прав: подстилка вся облеплена шерстью и пышет влажным жаром собачьего тела даже тогда, когда Алмаза поблизости нет. Когда Александра взяла подстилку, пес сердито зарычал. Что-то у него портится характер. Что ж, Алмазу тяжело: он скучает по привычному графику, скучает по Саше. Скучает по Неду. И тут Александра поймала себя на том, что больше не доверяет Алмазу. Он стал ей почти ненавистен. Истина в том, что Алмаз ее предал, — он ведь дает Дженни Линден себя выгуливать. Может быть, Александре лучше расстаться с Алмазом, отдать его в добрые руки? Вот подивятся окружающие — ведь все подсознательно решили, будто после того, что случилось, пес стал ей еще дороже. Но разве на него можно положиться? В полвосьмого утра в дверь стучат — а он и ухом не ведет, дрыхнет! И лишь когда его позовут, бежит со всех ног, но к кому — к Дженни Линден!

На дне корзины, служившей Алмазу кроватью, Александра нашла обгрызенный пластмассовый браслет. Ярко-алый. Чужой. Алмаз виновато поджал хвост. Александра достала браслет из корзины и позвала Терезу. Спросила, не ее ли эта вещица. Тереза помотала головой, хотя Александра была почти уверена в обратном. Но зачем Терезе врать?

Алмаз зажал таинственный браслет в зубах, взбежал по лестнице и остановился перед закрытой дверью спальни Александры и Неда. Когда Александра открыла дверь, пес вошел в комнату, положил браслет на кровать и застыл, пристыженно опустив голову. Такая уж у Алмаза привычка — попавшись на мелком хулиганстве, он возвращает изгрызенные вещи туда, откуда взял. Конечно, на сей раз Алмаз мог и обмишулиться. Кто сказал, что у собак идеальная память? Если даже люди все путают…

Александра пнула пса в бок — просто не смогла сдержаться. Алмаз взвизгнул. В следующее же мгновение Александре стало ужасно стыдно. Алмаз подошел к ней, лизнул руку, заскулил. «У Алмаза пробудилась совесть», — говорили в таких случаях Нед с Александрой. Когда пес начинал каяться, Александре становилось неловко, а Неду — смешно. Нед вообще был человек смешливый.

— Это не мой браслет, честно, — уверяла Тереза. — Честно. Дешевка старомодная. Это, наверно, миссис Линден обронила, все к тому шло.

Однако браслет был совсем не в стиле Дженни Линден. А в этом «честно» сквозила фальшь.

— Насколько я понимаю, миссис Линден сюда часто захаживала, — бездумно обронила Александра. — В мое отсутствие, да? Она много помогала мистеру Лудду по работе.

Терезу эта мнимая бездумность ничуть не обманула. Александра только сама себя поставила в неловкое положение.

— Иногда она приезжала поработать с мистером Луддом, — сообщила нянька. — Ну знаете, над всеми этими книжками. Но ничего такого не было — это я вам говорю. Вы не подумайте — ничего худого!

— Разумеется, ничего такого не было, — воскликнула Александра. — И быть не могло. Боже упаси!

— Он так вас любил, так любил, — произнесла Тереза и вновь заплакала; рыдала она, не стесняясь своих чувств. — И вы его любили, а теперь он умер! Бедненький мальчик — он теперь сиротка! Такая беда на голову невинного ребенка! Вот так живешь-живешь, ничего не ждешь, и вдруг…

— Верно сказано: «и вдруг…», — подтвердила Александра и пошла прочь — пусть Тереза поплачет наедине. У няньки даже слезы были неестественно крупные, под стать ее циклопической фигуре.

В гостиную вышел Хэмиш. Приобнял монументальную Терезу своими длинными худыми руками, утешая. Нед ни за что бы так себя не повел. Девушка доверчиво склонила свою великанскую голову на плечо Хэмиша.

Вообще-то если собиралось много народу, гости иногда оставляли верхнюю одежду в спальне. Браслет застрял в чьем-то рукаве, а потом свалился на пол. Да, именно так. Зловещие происшествия обычно имеют самое невинное объяснение. Пусть хоть весь свет, включая Дженни Линден, полагает, будто у Неда с Дженни Линден был роман, — все равно это не станет истиной. Точно так же как весь свет, возможно, полагает, будто у Александры был роман с Эриком Стенстромом, но и это неправда.

В последнее время Александре стало казаться, что вместо головы у нее компьютер — компьютер, старающийся выстроить длиннейшие, невероятные цепочки причин и следствий. Эти трудоемкие операции отнимали много времени. Недостаточно оперативной памяти. Песочные часы, означающие: «Терпение, терпение, задачка непростая, дайте же подумать», все время маячат на экране. Ужас как надоели.

Александра поймала себя на том, что стала чаще моргать. Идеи и мысли, приходящие ей на ум, больше не порхали беспечным, праздным роем; каждую следовало изловить, облечь в слова, внести в журнал наблюдений. На каждой записи глаз моргает, отмеряя единицы информации. Нужна, однако, какая-то мысленная клавиатура, чтобы вводить задачи и их возможные решения. Спустя несколько часов или даже дней машина завершает обработку данных. Делает выводы. Вот очередной вывод.

— Как Нед пришел к мысли, будто с Эриком Стенстромом меня связывают интимные отношения?

Тут и думать нечего: Дженни Линден нашептала.

— Почему Нед не поговорил со мной об этом без обиняков?

Не захотел — гордость не позволяла унизиться до расспросов.

— Согласилась бы я играть Нору, то есть изображать на сцене жену Торвалда-Стенстрома, если бы хоть на миг заподозрила, что Нед думает, будто у нас был, продолжается или вообще когда-то намечался роман?

Не согласилась бы.

— Если Нед считал, что я изменяю ему с Эриком Стенстромом, трахнул бы он первую же женщину, которая по собственной инициативе раздвинула бы перед ним ноги?

Вероятно, да.

Она выключила компьютер. Перевела дух. Отдохнула. Вновь включила компьютер.

Щелк-щелк, работает умная машина. Иногда попискивает. Жесткий диск на месте. Мышь обнаружена. Едва Александра это подумала — а мысли теперь даются ей с трудом, они стали страшно медлительны и пугливы, — как самая настоящая мышь: маленькая, шустрая, в бурой шубке, выскочила прямо у нее перед носом из кухонного шкафа и унеслась в гостиную, где Тереза, хлюпая носом, начищала каминную решетку. Казалось, предназначение этой мыши — наглядно доказать тезис о том, что идеи склонны воплощаться в реальность. Так внутренняя жизнь человека отпечатывается на его внешности. Так каламбуры радушно приглашают понимать их буквально.

Живые души и мертвые тела. Она — живая душа, а Нед — мертвое тело. Песочные часы исчезли. Кажется, все вот-вот прояснится: она увяжет воедино события и слова, слова и мысли, мысли и выводы, а от выводов перейдет к действиям. Тереза увидела мышь, завопила, разогнулась, задела головой о каминную полку. Аммонит полетел на пол. Раскололся. Назад не склеишь.

18

Утром Эбби заглянула к Вильне: они с Артуром приглашены на «Охотничий бал», а надеть ей нечего. Вильна сказала, что всегда рада одолжить Эбби что-нибудь из своего обширного гардероба, но заодно поинтересовалась, почему это ее, Вильну, на «Охотничий бал» не зовут? Потому что ее муж в тюрьме? Или потому, что она не умеет молчать — всегда заговаривает о страданиях бедных лисят? Эбби сказала, что, должно быть, по второй причине.

Эбби разделась до лифчика и трусов. Белье она носила удобное, белое, без лишней отделки. Сбросила туфли, оставшись в эластичных, суперпрочных гольфах до колена. Встала у зеркальной дверцы шкафа-купе. Вильна вынимала вещи по одной и показывала. Эбби всякий раз качала головой: одна слишком облегает, другая слишком яркая, третья не в ее стиле…

— Это я, а не ты должна расстраиваться, — сказала Вильна. — Я, как у вас говорят, сама щедрость. Эти люди приходят ко мне на ужин, едят оленину с тарелок по двести пятьдесят фунтов штука, пьют лучшее шампанское из венецианских фужеров, — и все с большим удовольствием. Они только берут, берут, берут, а нужно давать, давать, давать. Они не умеют себя вести. Меня к себе в ответ не приглашают. А я их прощаю — такой уж у меня характер.

Эбби призналась, что у нее самой характер, наверно, другой. Сколько она себя ни принуждала, ей никак не удается простить Александру. Сперва она, Эбби, не поверила Дженни Линден, когда та сказала, что у Александры роман со Стенстромом. Решила: Дженни просто подыскивает оправдания для своих отношений с Недом.

— Зачем влюбленной женщине оправдания? — вопросила Вильна. — Любишь — дай мужику.

Эбби вздохнула. В комнате все время находилась Мария, мать Вильны, — старуха в черном крестьянском платье, обвисших серых чулках и растоптанных бурых туфлях без каблуков. Следит, чтобы дочка не дарила ничего ценного этим змеям — своим подружкам. Мария ходила из угла в угол, теребила золотые кисточки на шторах, делая вид, что беспокоится за мебель, — как бы та не выцвела на солнце. Охала, вздыхала, прищелкивала вставной челюстью. Вильна игнорировала ее. Эбби тоже приучилась не обращать на старуху внимания.

— Но если у Александры уже много лет длится роман со Стенстромом, — продолжала Эбби, — то никакого сочувствия она не заслуживает.

Какое предательство! Эбби столько для Александры сделала — и все зря!

— Я ведь и тело перетащила, — сетовала Эбби, — и простыни эти мерзкие отстирала — чего только на них не было! Вызвала врача, вызвала «скорую», спровадила Дженни, чтобы Александра ее там не застала; ради Александры просто переселилась в «Коттедж», хотя Артур был очень недоволен; и после всего этого Александра даже не может сказать мне правду, даже не может мне довериться. Какой дурой я себя потом почувствовала — этот осел Хэмиш и то знает больше меня. Что он, кстати, задумал — роется в личных бумагах, как у себя дома?! Но Александра — какова ханжа! Подумать только, с Эриком Стенстромом! Бедный Нед. Недаром у него случился разрыв сердца. В сущности, это Александра его убила, а не Дженни.

— О, Эрик Стенстром… — протянула Вильна. — Он такой пуся!

Как часто отмечала Эбби в разговорах с Артуром, английскому языку Вильна выучилась в основном по старым голливудским фильмам.

— Чем Александра лучше меня, а? — И Вильна еще старательнее втянула свой плоский (заслуга тренажеров) живот, выпятила вперед силиконовые (как уверяла Александра) груди и улыбнулась своему отражению в зеркале, оскалив крупные белые зубы. — Пузо как бочка. Лицо — бледная английская немочь. Ну, бюст у нее еще ничего, плохого не скажу. Она его всегда напоказ выставляет. Эрик Стенстром — ну и ну! И дом ей достанется в наследство, и вся эта ободранная мебель, о которой столько шуму. И Неда ей больше не придется терпеть. Один раз я сказала Неду «да», и он долго пытался, но у него так и не встало. Какая женщина будет такое терпеть?

— Вильна, я тебе не верю, — сказала Эбби. — Ни за что не поверю. Не выдавай желаемое за действительное. И, кстати, погоди завидовать Александре — еще неизвестно, достанется ли ей дом.

— А почему он может ей не достаться?

— Например, из-за неоплаченных долгов, — пояснила Эбби. — Все бывает. У Александры нет никакой деловой хватки. Она не замечает того, что у нее под самым носом творится. Неужели у тебя нет ничего однотонного? Темно-синего, например? Темно-синий — мой любимый цвет.

— Голубка, он же такой унылый! — возразила Вильна. — Сам по себе ну совершенно не смотрится. Его обязательно нужно дополнять: белым, золотым, еще каким-нибудь.

— Вчера Александра нас практически выгнала, — посетовала Эбби. — Если она не одумается, вообще без друзей останется.

Эбби решила, что синее шелковое платье простого покроя с высоким воротником — если, конечно, спороть с него всю золотую мишуру и алые рюшки — вполне подойдет для «Охотничьего бала», где соберутся видные представители местного мелкопоместного дворянства вкупе с состоятельными фермерами.

Мария вышла из комнаты. Вильна не преминула этим воспользоваться.

— Голубка, — выдохнула она, — здесь совершенно нет мужчин! Нед и тот умер, а Клайв в тюрьме, я уж и забыла, когда… Может, нам с тобой?.. — И костлявые пальцы Вильны, скользнув под непритязательный лифчик подруги, страстно сжали ее обвисшую грудь.

— Ты что? Не смей! — завопила Эбби, шлепнув Вильну по руке.

— Эх вы, англичане, — опечалилась Вильна. — Как вы сами сужаете свою жизнь! Артур — современный мужчина. Он не будет возражать, даже если и заметит.

— Артур — мой муж, и я его люблю, — отчеканила Эбби. — Спасибо тебе за платье, но больше так себя не веди.

Вильна пожала плечами. Казалось, холодность Эбби ее ничуть не обескуражила.

— По крайней мере мы, англичане, обходимся без гражданских войн, — совершенно не к месту добавила Эбби. — А если здесь тебе не нравится, уезжай на родину — никто не держит!

Эбби не забыла прихватить с собой платье, но, уходя, хлопнула дверью так, что сигнализация истошно взвыла, а овчарки, бешено взлаяв, до предела натянули свои цепи. Лис Вильна любила, но собак — ни капли.

19

В то же утро Александре позвонил не кто иной, как Эрик Стенстром.

— Александра, — прогудел он, — как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — ответила она. — Насколько я могу судить.

— Я слышал, много чего всплыло, — сообщил Стенстром. — Так всегда бывает после смерти. Когда мой Петри угас от СПИДа, очень многие, приходя на похороны, рассказывали мне истории, которых я предпочел бы не знать. Я тебе сочувствую. Но теперь все это уже неважно — ведь Нед мертв. Он больше не может причинить тебе боль. Так и я сам себе сказал после смерти Петри.

— А вот мне важно, — сказала Александра. — Очень важно. Либо я — та, кем себя считала. Либо — ничего общего. Мне важно разобраться, на ком лежит вина. Без Судного дня нельзя. Но людской суд тут не властен — я должна сама провести расследование.

— Хорошо еще, что Петри не оставил мне ничего, кроме герпеса, — проговорил Стенстром. — СПИДом не заразил. И на том спасибо. Если уж я смог простить твоего мужа, то и ты сможешь. Когда я играл Оберона в «Национальном», ему не понравились мои лосины. Он написал в рецензии, что они мне тесноваты. Как может театральный критик придираться к таким мелочам?

— Нед мог, — отозвалась Александра. — А о прощении я и речи не заводила. Прощение — это выдумка. Просто можно прийти к выводу, что легче помириться, чем сердиться. Или включается инстинкт самосохранения — и тогда сознательно забываешь зло. Или время отшибает у тебя память. Но прощение?!! Эрик, тут ходит слух, будто у нас с тобой роман.

— Да я бы с удовольствием, милая, — проворковал Эрик. — Если бы не мои природные наклонности, мы бы с тобой всенепременно… Однажды мы даже пытались, помнишь? Ради моего имиджа. Это было до того, как я встретил Петри и впервые в жизни полюбил.

— Мы оба были пьяны, — сказала Александра. — Нед уехал в Норвегию. Нас с тобой вместе звали в Голливуд — сняться в римейке «Унесенных ветром». Решили, что мы хорошо смотримся вместе. Шесть лет назад. Какой это был спектакль?

— «Сон в летнюю ночь», — подсказал Эрик. — Ты играла Титанию. Приглашения в Голливуд на дороге не валяются.

— Мы боялись, что нас отвергнут, — продолжала Александра, — поскольку продюсер настаивал на гетеросексуалах. Но в койке у нас все равно ничего не вышло, а на нет и суда нет. А Голливуд, как и следовало ожидать, больше о себе не напоминал. В моем случае — не в твоем. Но я бы предпочла, чтобы об этом случае не трубили на всех углах. Ты ведь никому не рассказывал, правда?

— Я? Рассказывать, как я осрамился? — воскликнул Эрик. — Зачем?

— Значит, ты рассказал, — заключила Александра.

— После тебя я попробовал с еще одной женщиной, — сказал Эрик. — И у нас получилось. Возможно, в разговоре с ней я упомянул о предыдущей попытке. Это было бы только по справедливости — ведь одно время мы с ней были очень близки духовно. Но точно не припомню — столько времени прошло…

— Кто она была?

— Из театра. Мелкая сошка — художница по макетам. Тебе не чета — ты сильная натура, а она робкое существо, тихая мышка без претензий. Внешность обыкновенная — с мужчиной не спутаешь, но ничего особенного. Но в итоге я понял, что ничего хорошего в такой жизни нет. Не гожусь я в натуралы. И тогда я вернулся к Петри.

— Как ее звали?

— Не помню, — сказал Эрик. — Столько лет прошло. Но в записной книжке ее фамилия стояла рядом с твоей.

Александра положила трубку и плюхнулась на резную дубовую скамью. Год изготовления — ок. 1670 г., слегка попорчена древоточцем, нуждается в специальной обработке. Теперь, когда Неда больше нет, эти заботы переходят к Александре. Они с Недом и так слишком много откладывали на потом. Александра вышла в сад. Окопник уже не спасти — сгнил безвозвратно. Несобранная черная смородина так и осталась на кустах, что не склевано, то раздавлено. Зеленые тли облепили розы, а черные мошки — все желтые цветы. «Где мне развеять прах Неда?» — спросила себя Александра. Считается, что прах содержит минералы, необходимые живым существам. В таком плодородном месте они пропадут зазря. Нужно найти какую-нибудь пустыню. Например, сад Вильны, где когда-то росло ореховое дерево, но его нелегально спилили, чтобы освободить место для собачьих будок; а почву испортили, когда разбирали старые стены и летела известняковая пыль. Той земле не повредит столовая ложка микстуры под названием «Нед». А сад «Коттеджа» придется покамест оставить на произвол судьбы. Где зелень, там и вредители. Все равно придет зима, и буйные заросли исчезнут, словно их и не бывало. Останутся лишь несколько бурых, вымокших насквозь кустов — слишком упрямых, чтобы погибнуть. Александра вернулась из сада в дом; но там царила какая-то враждебная атмосфера. Вероятно, из-за присутствия Хэмиша.

…Хэмиш вышел из кабинета в дурном настроении. Спросил, когда будет готов обед. Александра сказала, что ей лично пока не хочется есть. Консервированный суп — в шкафу, хлеб в хлебнице. Хэмиш спросил, все ли извещения о похоронах готовы. Александра сообщила, что дошла до буквы «У» в списке. Хэмиш сказал, что извещения нужно отнести на почту сегодня — позже рассылать их будет бессмысленно. Затем он попросил Александру выписать мистеру Лайтфуту чек на тысячу пятьсот фунтов. И добавил: раз уж стоимость похорон не зависит от количества присутствующих, нужно пригласить как можно больше народу.

— Чисто шотландский подход к делу, — сказала Александра, и Хэмиш прочел ей нотацию за этот шовинистический ответ, за потворство клеветническим мифам о шотландцах. Александра сказала, что, во-первых, пошутила, а во-вторых, подразумевала «старые добрые шотландские обычаи», и ничего презрительного в ее фразе нет.

Тут Хэмиш переключился с вопроса о лени Александры на ее эгоизм. Почему она не убедила Неда сходить к настоящему врачу? Александра ответила, что врачей Нед терпеть не мог.

— При взгляде на Неда любому наверняка было очевидно, — сказал Хэмиш, — что он серьезно болен, что его сердце сдает.

Александра сказала, что ничего такого не было заметно. Хэмиш отметил, что Дженни Линден, по крайней мере, проявила заботу о Неде — уговорила его сходить к целителю-экстрасенсу. Значит, хотя бы один человек знал, что здоровье Неда пошатнулось.

— Впервые обо всем этом слышу, — отрезала Александра. А затем поинтересовалась, почему Хэмиш взял привычку наводить справки не у нее, а у Дженни Линден. Хэмиш заявил, что Александра с ним чересчур резка. Александра сказала, что это подсознательная проекция — он обвиняет других в том, чем грешит сам.

По такому сценарию развивались и ее ссоры с Недом — случавшиеся весьма редко — до той минуты, пока ее или его не разбирал смех, и злые чары рассеивались. Вот и сейчас Александра расхохоталась, но Хэмиш остался мрачен.

— Рад, что вас это смешит, — сказал он. И начал объяснять, что после выплаты тысячи пятисот фунтов за похороны на общем банковском счету Александры и Неда не останется ничего; ситуация катастрофическая. Также Хэмиш заметил, что вправе общаться с Дженни Линден, раз уж Александра общается с Эриком Стенстромом. И признался, что случайно подслушал разговор по параллельному телефону.

— Раз так, то вы удостоверились, что Стенстром — гей, — сказала Александра. — Нед отлично знал, какой он ориентации. Выбросьте из головы все эти грязные сплетни.

— Я сразу же положил трубку, — ответил Хэмиш. — Интимных разговоров я не подслушиваю. А Нед в своем письме называет Стенстрома бисексуалом. В этой связи Нед небезосновательно беспокоился о вашем и своем здоровье. Вероятно, эти переживания стали для него дополнительным источником стресса. Усугубляли депрессию.

Александра спросила, нельзя ли ей прочесть пресловутое письмо. Хэмиш решительно отказался, сославшись на проявленную ею агрессивность и враждебность.

Александра попросила Хэмиша хотя бы сообщить ей, когда было написано письмо — до премьеры «Кукольного дома»?

— Да, до премьеры, — сказал Хэмиш.

За сколько лет до премьеры? За год? За пять? За десять?

— За пять, — сказал Хэмиш. — Приблизительно.

Александра заявила, что Нед, как и весь театральный Лондон, знал, что Эрик Стенстром — убежденный гей и к тому же, вероятно, носитель ВИЧ, хотя сам Стенстром последнее отрицает.

Хэмиш сказал, что «гей» — слишком узкое, обманчивое определение: насколько он понимает, большинство геев, особенно в артистических кругах, на самом деле бисексуальны.

Александра сказала, что Нед вряд ли продолжал бы спать с женой, если бы подозревал ее в связи с геем — или бисексуалом, какая, собственно, разница? — который заражен ВИЧ, а, по собственному признанию, еще и герпесом.

Хэмиш сказал, что она, Александра, не спала с Недом с тех пор, как родила ребенка, — так ему сказала Дженни Линден. Александра сказала, что Дженни Линден выдает желаемое за действительное — на деле же было совсем наоборот.

— Вы хотите сказать, Нед сознательно ввел Дженни Линден в заблуждение? — вопросил Хэмиш. — Хотя, насколько я могу предположить теоретически, в подобных обстоятельствах мужчины часто говорят такое.

— Попытайтесь уяснить, — отрезала Александра, — что Дженни Линден просто все высасывает из пальца.

Внезапно Хэмиш опустился на стул и совершенно беспричинно заплакал. Казалось, он — точно колодец, который мало-помалу наполняется раздражением, пока оно не хлынет через край. Излив это раздражение, Хэмиш становится совсем другим человеком — и остается им, пока не восполнятся запасы злости. Александра начала утешать Хэмиша, почувствовав, что в этом — ее обязанность. Хэмиш склонил ей голову на плечо, точно маленький мальчик.

— Это все горе меня толкает… — проговорил он. — Я потерял брата. Теперь у меня вообще не осталось родных.

— У вас есть я, — сказала Александра сквозь зубы. Но Хэмиш стиснул ее теснее в своих объятиях, и на миг ей показалось, что это Нед, что Нед вернулся; почти шокирующая целеустремленность всех его прикосновений, чувство неизбежности. Нед, да не Нед. Это только Хэмиш. Александра ничего не почувствовала — только последний отзвук былого землетрясения, только призрак старой луны у новой на руках. Не то, совсем не то.

— Не надо! — воскликнула она. — Не надо! — и выскользнула из его объятий.

— Да ты же вечно наставляла рога Неду! — обиженно вскричал Хэмиш. Схватил ее за руку, потянул к себе. Он — Нед навыворот. Оборотная сторона медали. Недо-взрослый, недо-мужчина, недо-джентльмен. Щупает ее тело, щиплет — нет бы наброситься, овладеть. Не кусачий овод — а муха, ползущая по щеке. — С чего вдруг такая разборчивость? Может, хватит скорбящую вдову корчить? Я что же, не человек? Или ты только с кинозвездами спать согласна? Угадал? А я, значит, второго сорта? Избаловалась!

Александра оттолкнула Хэмиша — ничего другого ей не оставалось — упершись ладонью в его грудь. Лицо Хэмиша вновь сморщилось от рыданий.

— Не задалась у меня жизнь, — причитал он, — не задалась. Как мне ненавистен этот ваш дом. Брошу все и уеду в Эдинбург. Прости меня, ради бога. Я сам не знаю, что творю. Мне просто захотелось на минуточку стать Недом. Побыть с тобой, вернуть его с того света.

— Неда нет, — сказала она. Складно звучит. Точно название далекого города: «Неданет».

— Будь со мной поласковее, — сказал он. — Поласковее. А то пожалеешь…

Ну, сущий ребенок. Вернулся в те времена, когда Неду было двенадцать, а ему самому — десять. Александра скользнула по Хэмишу безразличным взглядом и отошла. И Хэмиш опять закрылся в кабинете, среди выстроенных им бумажных штабелей, еще недавно таких аккуратных, а теперь превратившихся в неряшливые кучи. Александра внезапно осознала, что их расположение вряд ли подвластно логике.

Александра поехала в морг. Уселась у тела Неда.

— Виноват ты передо мной или как? — спросила она его. — Зачем ты повез меня к Дженни Линден? Я так явственно помню этот визит — а ведь обычно такие вещи моментально забываются. Тот день врезался мне в память. Дженни слегка раскраснелась. Откупорила бутылку вина. Сказала своим писклявым голоском: «Давайте-ка откроем вот эту, случай подходящий». Это было «Бароло». Четко помню. Я еще удивилась: откуда у нее деньги на такое вино? Ну, Нед? Что скажешь?

Нед здесь — и одновременно не здесь. Ушел своей дорогой, продирается через лес, искупая все свои грехи. Теперь смысл сна стал понятен. То-то Нед не оглянулся. Интересно, Саша удастся в отца? Вот что самое страшное. Как не возненавидеть ребенка, если ненавидишь отца? Прикоснувшись к руке Неда, Александра почувствовала, что тело заметно отвердело: так и пышет холодом, отталкивает ее. Нед — метафора, постепенно обращающаяся во мрамор.

Зашел мистер Лайтфут. Объявил, что у Неда скоро будет соседка — около суток, пока все не будет обговорено, рядом полежит мисс Партридж, семидесяти пяти лет, старая дева. Мистер Лайтфут накрыл руку Александры своей. С тех пор, как Нед умер, люди постоянно тянутся прикоснуться к ней, обнять. И все из лучших побуждений, но при этом мысленно низводя ее, Александру, до положения несмышленого ребенка.

— Простите и позабудьте, — сказал мистер Лайтфут Александре. — Мудрейшая мысль!

— Никогда, — возразила Александра. — Забыть — значит дать ему умереть. А кто не прощен — тот не забыт.

20

Александра позвонила матери. Как там Саша? Она его с прошлой субботы не видела и теперь страшно волнуется. Вся истосковалась. Может, приехать завтра его навестить?

— Не глупи, — возразила Ирэн. — И себя не накручивай. Саша тут, как в раю. Играет себе с котятами. Четверо рыжих, один белый, трое полосатых. Он их от отца защищает — этот пройдоха все норовит слопать своих детей.

— Но я за него так волнуюсь. Мне просто нужно немножко с ним побыть. Позволь, я с ним поговорю. Ну пожалуйста.

— Ты, наверное, подсознательно сглазила бедного ребенка, — сказала Ирэн. — Чрезмерная тревога за ребенка часто является проекцией деструктивных порывов матери. Это цитата.

— О боже, мама, что ты читаешь?

— Книгу. «Мать: друг или враг?». Очень интересная. Почитала и что-то засомневалась, вполне ли ты подходишь Саше в качестве матери. Но я не спешу рубить сплеча. Я же знаю, ты страшно переживаешь из-за Неда и этой гнусной бабы, а Саша просто вылитый Нед. Те же глаза, тот же подбородок. Подсознательно ты можешь его возненавидеть. Это чревато несчастными случаями. Я его тут еще немного подержу, ничего? Завтра лучше не приезжай — я не хочу, чтобы ты его расстраивала. Он действительно сын Неда?

— Мама!

— Ну зачем сразу «мама!» Эрик Стенстром чем-то внешне похож на Неда. Скандинавские глаза, волевой подбородок, прямая спина. И вся эта история пришлась на тот момент, когда был зачат Саша. Я даже как-то призадумалась…

— Мама, я прямо ушам своим не верю! Как ты можешь говорить такое? При чем тут Эрик Стенстром? Он гей. Что вообще происходит?

— Тогда было бы понятно, с чего вдруг Нед связался с этой бабой. Ты его унизила. Каждый вечер на сцене крутила любовь с Эриком, у всех на виду. Торвалд и Нора, фу-ты ну-ты! Критики лишь об одном толковали: сколько страсти в этом спектакле. Как вы танцевали тарантеллу — ох! Алли, я только глянула и сразу глаза отвела, ей-богу, а меня не так-то легко шокировать. Что еще оставалось делать бедному Неду?

— Мама, это какой-то бред. Критики несли чушь — даже Нед над ними потешался. Пьеса не о сексе, а о женской эмансипации. Хотя по рецензиям об этом в жизни не догадаешься.

— Об эмансипации? Детка, ты совсем не эмансипацию играла.

— На премьере у меня съехало платье, и я доиграла сцену с голой грудью. А что мы могли сделать — занавес опустить? И зачем, черт подери, придавать этой случайности такое значение? Я велела пришить к платью бретельки, и никаких ляпов больше не случалось. Неужели это важно?

— На этом съехавшем платье, Алли, ты сделала себе имя, — сообщила Ирэн. — Боюсь, в версию о случайности почти никто не поверил.

— Мама, если беспокоиться о том, что люди подумают, вообще ничего не достигнешь. Так сказал бы Нед. И скажи мне, пожалуйста: почему вдруг пошли разговоры об Эрике Стенстроме? Что, по-твоему, было между ним и мной? Ведь ничегошеньки же не было. Хочешь, сама у него спроси.

— Детка, я о твоей личной жизни не распространялась, но эта маленькая дрянь, которая играла фру Линне, — совершенно не ее амплуа, кстати, кто ей только дал эту роль? Вероятно, у нее есть влиятельный любовник… Господи, как же ее зовут…

— Дэзи Лонгрифф, — подсказала Александра.

— Дэзи Лонгрифф сказала мне после премьеры, на банкете, что вы с Эриком — попугайчики-неразлучники. И добавила, что должна была играть Нору, а ты — фру Линне, но Эрик устроил так, чтобы вас поменяли местами.

— Просто у меня есть талант, а у нее нет, — сказала Александра. — Моя личная жизнь тут ни при чем. Ей-то, конечно, милее другое объяснение…

— Она мне сказала, что ты нарочно выскочила из платья. Рекламный трюк. Отрепетированный заранее.

— Ну надо же! — вскипела Александра. — Какова сучка! А ты-то ее зачем слушала? Неужели у тебя нет ко мне ни капли уважения? А я-то помогала ей, чем могла. Думала, она ко мне хорошо относится. Ну что ж, ей все равно никто не поверит. Я слышала, из Норы она сделала черт знает что. И на том спасибо.

— Она танцует тарантеллу в костюме Евы, — объявила Ирэн. — Партнерам это совсем не нравится, но, с другой стороны, билеты распродаются на несколько месяцев вперед. Алли, давай-ка поговорим о Сашином будущем — это важнее. Если она танцует нагишом, тебе тоже придется. Но подумай о Сашином будущем — того ли ты для него хочешь? Мать-актриса — уже несладко, но мать-стриптизерка… Он — Романов…

— О господи, мама…

— Знаю-знаю, тысячу раз от тебя слышала, но это же правда! Голубая кровь есть голубая кровь. Нед в гробу перевернется…

— Мама, он пока не в гробу. Он лежит в морге, обращается в мрамор, а от тебя, кроме несусветного бреда, ничего не дождешься…

Александра с силой опустила трубку на рычаг. Затем подняла, вновь набрала номер.

— И вот еще что, мамочка, если ты вздумала отобрать у меня Сашу, ничего у тебя не выйдет. Завтра после обеда я приеду и его увезу. Точка.

— Потащишь бедного малыша хоронить Неда? Как ты бессердечна!

О, этот ледяной материнский тон. Столько воспоминаний!

— Не беспокойся, — отрезала Александра. — На похороны Неда я не пойду. Он этого не стоит. Раз он умер в объятиях какой-то шлюхи, пускай она его и хоронит. А не я.

Молчание.

— Но ты же любила Неда, — растерянно произнесла Ирэн. Опешила. — Ты ему жена.

— И что с того? Что с того? Если он об этом забыл — почему я должна помнить?

— Детка, разразится ужасный скандал, — сказала мать.

— Пресса будет в восторге, — криво улыбнулась Александра. — Аншлаг спектаклю обеспечен. И в этом тоже обвинят меня.

Александра положила трубку. С кухни слышалось звяканье — Хэмиш разогревает суп. Сегодня пятница. Ждать осталось недолго. Во вторник встреча с поверенным. Потом Хэмиш уедет. И слава богу. Они с Сашей останутся одни в доме до следующего понедельника, приберутся, постепенно свыкнутся с отсутствием Неда. В субботу пусть придет Тереза, чтобы Саша после трехнедельного перерыва не дичился няньки. Александра переедет в Лондон и, пока спектакль не снимут со сцены, будет жить там, а к Саше наезжать на воскресенье. Из-за детского сада он должен жить в «Коттедже». Вариант не идеальный, но придется с ним смириться. В конце концов «Кукольный дом» всем надоест, и Александра вновь превратится в мать и домохозяйку. Один Бог знает, выйдет ли она на сцену вновь.

Будь благословенна Тереза: простая, надежная, добрая, с легким характером. Нед проворчал бы, что Тереза и на человека-то не похожа — этакая буйволица; полезно ли Саше столько времени проводить в обществе буйволицы? Что будет с его мозговыми извилинами? Так и прожует всю жизнь жвачку, стоя в реке по колено… А Александра сказала бы: «Отлично, Терезу прогоним взашей, можешь нянчить Сашу круглые сутки, пока я кормлю семью», а Нед сказал бы: «Ну ладно, ладно, сдаюсь, Тереза так Тереза». И они бы одновременно расхохотались. Дженни Линден никогда сама не смеется и людям не дает. Куда уж ей, этой тупоумной зануде. Холодное, заплывшее жиром тело; между ног — унылая топь, слишком голодная и непритязательная, чтобы дарить радость.

21

Александра кое о чем вспомнила. Набрала номер Эбби.

— Эбби, — спросила Александра, не здороваясь, — ты много знаешь о герпесе?

Эбби сказала, что в данный момент кормит студентов яблочным пирогом. Сейчас ей разговаривать неудобно. И вообще как-то не очень хочется. Может, Александре лучше позвонить Вильне? — порекомендовала она ледяным тоном.

Александра позвонила Вильне. Та заявила, что страшно оскорблена. Почему это Александра вздумала задавать такие вопросы именно ей? Почему предположила, будто Вильна хоть что-то понимает в таких вещах? Потому что Вильна — иностранка вонючая?

В общем, сегодня Вильна явно встала не с той ноги.

Александра поехала к доктору Мебиусу. Ей несказанно посчастливилось — он смог принять ее немедленно. Александра напомнила доктору, как пять лет назад сдавала анализы на герпес. Тогда у Неда вскочила герпетическая язва на самом интересном месте. Он превратился в угрюмого ворчуна — как поняла она только теперь, стал походить на Хэмиша. Целую неделю с ней не спал. Утверждал, будто это она, Александра, его заразила. И вообще всю жизнь ему сломала. Сделала его рогоносцем. Александра пыталась его разуверить, но Нед не унимался. Твердил, что это предательский выстрел в спину. Какая низость. Все же кристально ясно: раз он сам не мог нигде подцепить заразу, виновата Александра, кто же еще. Александра возражала, что вирус мог попасть в организм много лет назад и там затаиться; до их свадьбы ни она, ни Нед не были девственниками. Нед отмел это объяснение: слишком уж мала вероятность. Нет, все проще — Александра ему изменила. Александра рыдала и дулась. Без ведома Неда съездила к доктору Мебиусу, сдала анализы. И что же — никакого вируса. Нед оставался неумолим. Доктор Мебиус славен своими ошибочными диагнозами. К тому же об их позоре узнает вся округа. Александра, втайне раскаиваясь в своем тайном эксперименте с Эриком Стенстромом, беспрерывно рыдала, но ни в чем не сознавалась. Нед бушевал пять дней. Затем язвочка прошла — и вместе с ней исчез злой двойник Неда. Нед снова стал самим собой: милым, рассудительным, добрым. Жизнь вернулась в обычное русло. Инцидент отошел в прошлое и был забыт. Теперь она пересказала его доктору Мебиусу, ища объяснений.

Доктор Мебиус посмотрел на часы. Может быть, Александре лучше сходить к психотерапевту? Он даст рекомендацию. Смерть расставляет все по местам, придает истинные пропорции иллюзорным обидам и проблемам. Вирус герпеса не может выжить в мертвом теле. Он нуждается в тепле и в возможностях перебраться в другое. Сейчас у него нет ни того, ни другого. А вот доктора Мебиуса ждут пациенты. Их проблемы не в прошлом, а в настоящем.

Александра спросила, не представляется ли доктору более вероятной такая картина: Нед близко контактировал с кем-то, кто часто и близко контактировал с третьим человеком, страдающим герпесом в острой форме? Это ведь правдоподобнее, чем внезапное пробуждение вируса, проспавшего много лет? Ну конечно же, сказал доктор Мебиус. И попросил обязательно передать миссис Линден, чтобы та с ним связалась.

— Плевать мне на эту тварь, — сказала Александра. — Поскорее бы она сдохла.

Доктор Мебиус вытаращил глаза.

Александра повернулась на каблуках и вышла.

«Простить» Неду, что он спал с Дженни Линден весь последний год — год, когда сама она, Александра, редко бывала дома, — она еще способна. Скрепя сердце. Одинокий, измученный ревностью Нед. Пронырливая Дженни Линден. Но как простить интимную связь в течение нескольких лет; несколько лет над ней, Александрой, насмехались втихомолку, вертели ею, как хотели, исподтишка оскорбляли. Нет ему прощения!

Она вернулась домой.

22

Александра поднялась в свою спальню. Уставилась на кровать. Сдернула покрывало и простыни. Ощупала матрас в месте, где когда-то почувствовала спиной что-то колючее. Подумала: верно, тут определенно лопнула пружина. Взяла ножницы, разрезала ткань. Под ней обнаружилось загадочное хитросплетение проволоки и набивочного материала, выпирающее уродливой грыжей. Это как вскрывать труп, как рассекать кожу: стоит нарушить безупречную целостность внешнего покрова, и все распадается на части. Да, одна проволочка лопнула. Интересно, отчего? От феноменального рвения, проявленного Недом и Дженни Линден? Александра вонзила ножницы в ткань матраса, начала кромсать ее как попало. Обнаружила лопнувшую пружину посередине, как раз там, куда пришлась бы поясница лежащего человека.

Александра сходила в сарай за топором, которым Нед рубил дрова. Алмаз увязался за ней.

Вернулась наверх с топором и начала крушить основание кровати. Под лезвие попадались то дерево, то металл. Рама треснула. Алмаз — вечный очевидец — зашелся неумолчным лаем. Александра злобно рубила причудливо выгнутые медные прутья, образующие спинку; они хотя бы гнулись и ломались. Это было приятно. Но кровать все-таки не сдавалась. Спокойно стояла себе, точно насмехалась. Натыкаясь на металл каркаса, топор просто соскальзывал. Так недолго и собственную ногу отрубить ненароком. Но на опасность Александре было плевать. Да, как оказалось, ломать тоже надо умеючи. Но, по крайней мере, кровать больше нельзя использовать по прямому назначению. Матрас восстановлению не подлежит.

Хэмиш попытался удержать ее руку. Александра обернулась к нему, решительно размахнувшись топором. Но затем опустила руку. Уронила топор на пол.

— Ты что это — приняла какой-то наркотик? — вопросил Хэмиш.

Александра не удержалась от смеха. Стала ходить по комнатам, собирая вещи Неда: дождевики с вешалки, бинокль, резиновые сапоги, гитару (память о хиповской молодости), майку с лозунгом «Спасем древнеримское кладбище!», полное собрание Ибсена, компакт-диски, древние пластинки на 78 оборотов, кассеты с фильмами, которые нравились ему, но не ей. Все это она швыряла в спальню. Самостоятельно затащила на второй этаж — в нормальном душевном состоянии ей бы это не удалось — любимое мягкое кресло Неда и водрузила на развалинах кровати. Разбила зеркало в ванной, поскольку Нед смотрелся в него слишком часто, и кинула в общую кучу. Нашла в шкафу зеленые простыни, отстиранные Эбби, порвала их в клочья голыми руками (точнее, чуть-чуть помогая себе ножницами). Простыни полетели вслед за зеркалом. Затем Александра заперла спальню на ключ и, обернувшись, увидела перед собой доктора Мебиуса. Из-за его плеча выглядывал Хэмиш.

— Давайте немножко успокоимся, Александра, — сказал доктор. — Неужели мне придется вас госпитализировать?

— Я совершенно спокойна, — ответила Александра. — И, пожалуйста, обращайтесь ко мне так, как положено, — «миссис Лудд».

Доктор что-то записал в блокноте. Александра осознала, что должна быть осторожна. Она — вдова с маленьким ребенком. Женщина без мужа. Пустое место. К тому же актриса — а значит, распутница. Если вмешается Социальная служба, Сашу запросто смогут отнять — и отдадут, в лучшем случае, Ирэн, а в худшем — в приют к каким-нибудь садистам. Защитить себя ей крайне сложно. В данный момент общество требует от нее как от матери нормативного проявления эмоций: она должна смирить свой гнев, научиться всех понимать и прощать. На похороны придется сходить — под ручку с Дженни Линден, если потребуется. Александра улыбнулась доктору Мебиусу.

— Впрочем, — сказала она, — можете звать меня попросту Александрой. Я же знаю, вы пришли мне помочь. И вы правы. Мне нужна помощь.

Когда имеешь дело с власть имущими, лишние изъявления благодарности никогда не помешают.

По-видимому, доктора вызвал Хэмиш. Александра, как-никак, бегала по дому с топором. Опасна для себя и окружающих.

— Простите, пожалуйста, Хэмиш, если я вас напугала, — щебетала Александра. — Я просто пыталась передвинуть кровать. Я хотела переселить Сашу в эту спальню — она ведь просторнее. А спинка оказалась слишком широкой — в дверь не проходила. Я решила расколоть ее на части, а потом собрать. Вот и вся история. Что до прочего, я просто складываю вещи Неда в одно место, для сортировки. За ними скоро приедут из «Оксфэм»[7]. Тут много всего, что еще может кому-то пригодиться.

Доктор Мебиус смотрел уже не так глубокомысленно — улыбался и кивал. Даже Хэмиш выглядел умиротворенным. Выкрутиться несложно — главное, уяснить, что у твоих собеседников на уме.

— Сегодня вечером я встречаюсь с Дженни Линден, — сообщила Александра доктору, не моргнув глазом. — Бедняжка, она пережила настоящую трагедию. Я попытаюсь уговорить ее, чтобы она к вам заглянула. Нам с ней следует подружиться — у нас столько общих воспоминаний. Мы могли бы послужить друг другу опорой в эту трудную минуту; вместе пройти через все этапы скорби. Хэмиш, может быть, мы за ней заедем, когда отправимся на похороны?

— Это будет очень великодушно с вашей стороны, Александра, — с некоторой недоверчивостью отозвался Хэмиш.

— Я тут подумала, что маленькому Саше лучше не присутствовать на похоронах, — обратилась Александра к доктору Мебиусу, умоляюще глядя на него. — А вы как посоветуете?

— Минимальный возраст, рекомендуемый нами для посещения похорон, — семь лет, — объявил доктор Мебиус. — Вы правы. Не допускайте его к гробу. Займите его чем-нибудь. Потом отведите мальчика в сторонку, объясните ему, что произошло. Материнская интуиция часто бывает непогрешима. Теперь ему необходима дополнительная забота. Как мы это раньше называли, «нега и ласка».

— А как мы это называем теперь? — рассеянно поинтересовалась Александра, но, расслышав в собственном голосе предвзятую неприязнь, спешно продолжила:

— У меня в саду растет огуречник. Заварить вам из него чай? Вы знаете, что древние греки принимали настой огуречника после утраты близких? Огуречник — утешение в горе.

— А где же ваш малыш? — спросил доктор Мебиус, прихлебывая настой. Как оказалось, вкус у него совсем не противный, если щедро сдобрить его экологически чистым медом. Хотя один бог знает, каким образом пчел заставляют собирать только безопасный для здоровья нектар. Блокнот доктора — хорошо еще, что не раскрытый, — по-прежнему лежал на столе. — Что-то его не видно. Спит? Неужели его не разбудил весь этот грохот?

— Он у моей матери, — пояснила Александра. — Завтра съезжу его навестить. Как я по нему соскучилась! Вот хочу привести в порядок его новую комнату. Мне тут пришло в голову: если дом изменится в мелочах, мальчику будет легче смириться с главной переменой — отсутствием отца.

— Очень мудро, — сказал доктор Мебиус. — Но я все же полагаю, что визит к психотерапевту вам не повредит. Нужен кто-то, чей профиль — вопросы горя и скорби…

— Я знаю хорошего психотерапевта в Бристоле, — подхватила мысль Александра. — Леа… Леа… Не помню фамилии.

— Леа? — переспросил доктор Мебиус. — Она и горем занимается? Что ж, очень рад, очень рад. Она отличный специалист.

23

Александра сознавала: покорность — верх мудрости. Ее переполняло упоение собственной хитростью; наверное, так чувствует себя глубокой зимой лисица — голодная, но не осознающая своего отчаянного положения, ведь в голове у нее просто роятся разные замыслы. В морозных сумерках лисица, притаившись у живой изгороди, наблюдает, как разиня-двуногий в высоких сапогах топает — скрип-скрип-скрип — по обледеневшей траве, запирает в курятнике глупых кур. Ага — крысы проделали в стене курятника новый ход! Лисица примечает эту дырку, двуногий неспешно возвращается в дом, и наконец, под милосердным покровом ночи…

Александра нашла в записной книжке Дженни Линден номер Леа. Набрала. Села на скамью у лестницы на нижнем этаже, чтобы видеть и заднюю дверь, которой пользовались так часто, и парадную, которой не пользовались почти никогда; подумала: еще минута-другая, и с заднего двора войдет Нед. Но он не появлялся.

Александра слышала, как Хэмиш ходит по кабинету. Что он там делает? Без устали вышагивает из угла в угол, а иногда плачет — видно по глазам. Умом она понимала, как тяжело потерять сестру или брата; должно быть, такая смерть всегда кажется чем-то противоестественным — не ко времени, не по графику. Бессердечной репетицией твоего собственного ухода во тьму. Зато вдовство — состояние естественное. Оно — удел большинства замужних женщин, конечно, если в ход событий не вмешивается развод. Значит, у разводов есть свои плюсы.

— Алло, — произнесла Леа нежным, вкрадчивым голосом, в котором неотступно сквозил упрек. — Чем могу вам помочь?

Александра ничего не знала о том, как выглядит Леа, но почему-то вообразила себе, что аналитичка — вылитая Дженни Линден, только тощая. Расхристанное дитя природы с обвисшими, не знающими парикмахерских ножниц волосами неопределенного цвета, ниспадающими au naturel. У Леа наверняка нет этого неистребимого, крайне сексапильного бессилия перед лицом собственных страстей, которое так влечет мужчин к Дженни Линден. Зато Леа обладает другой, еще более сильной властью над окружающими: ей достаточно прошептать в телефонную трубку «худшие опасения», чтобы практически тебя прикончить. После этого ты начнешь выкарабкиваться из ямы. Претворишь проклятие в благословение. Но благодарить за это нужно не Леа, а тебя саму.

— Это Александра Лудд, — сообщила Александра.

— Я ждала вашего звонка, — сказала Леа.

— Да? Это почему же?

— Дженни рассказала мне, как вы подавлены, — сказала Леа. — Я заключила, что вам вскоре понадобится аналитик.

— С чего вы взяли, что я выберу вас? Или на свете других аналитиков нет? — поинтересовалась Александра.

— Вы меня уже выбрали, — сказала Леа. — Вы стремитесь инкорпорировать все, что принадлежит Дженни, — крадете ее бумаги, говорите со мной ее голосом.

О господи, подумала Александра, эти дамочки даже атаку считают симптомом привязанности. Делай с ними что хочешь — они любую ситуацию, любую деталь извратят, чтобы создать видимость своей победы.

— Но вы будете опровергать мою интерпретацию, — продолжала Леа. Казалось, она умеет читать мысли даже по телефону. — Это тоже естественно. И не удивляйтесь силе своей скорби. Чем хуже были отношения с покойным, тем тяжелее продвигается процесс оплакивания.

— Вы мне это говорите бесплатно? — поинтересовалась Александра. — Вам с меня причитается какой-то гонорар, я так понимаю? И уж наверное, обходится ваша мудрость недешево.

— Нед оплатил три сеанса вперед, — сообщила Леа. — Если вы хотите занять его место, я буду очень рада. Я его любила — я всех моих клиентов люблю. Когда кто-то из них уходит из нашего мира, я словно теряю родного человека.

— Как мило, — сказала Александра. — Вообще-то нынешнее место Неда — в морге. На холодном столе. Он лежит там босиком. Пальцы на ногах синие-синие, заледеневшие. Впрочем, это не мешает им постепенно съеживаться. Ступни у него безупречной формы. Пальцы прямые, как линейка. Его мать при всей своей шотландской скаредности следила, чтобы он носил обувь по размеру.

Воцарилась пауза.

— Не совсем поняла вашу мысль, — сказала Леа.

— Да-да, вы вряд ли могли бы понять, — произнесла Александра, уверенная в своем интеллектуальном превосходстве, в лисьем хитроумии, дающем абсолютный контроль над ситуацией.

— Вы слишком полагаетесь на интеллект, миссис Лудд, — жестко сказала Леа. — Так и Нед всегда говорил. Иногда лучше заглушить голос разума и дать выход чувствам.

— По возможности попробую, — сказала Александра. — Спасибо за совет.

— Я рада, что вы обратились ко мне за помощью, — сказала Леа. — Еще больше я рада, что вы говорите о Неде в настоящем времени. Он живет в вас. Как и в Дженни.

— Прелестно, — сказала Александра.

— Кстати, с Дженни все хорошо. Она быстро прогрессирует. Мне удалось вывести ее на этап гнева.

— Я заметила, — сказала Александра. — Значит, вы считаете, что мне стоит к вам приехать?

— У меня очень плотный график, — сказала Леа. — Сеансы по телефону — не в моем стиле, но я чувствую: эта консультация вам очень помогла.

— Я как-то и не поняла, что это консультация, — сказала Александра. — Я думала, это просто разговор.

— О нет, — уверенно заключила Леа.

— Что ж, возможно, я приду к вам на ближайший сеанс вместо Неда, — сказала Александра, — он ведь не появится.

Алмаз со страдальческим видом устроился у ног Александры, положив голову ей на колени. Дженни Линден не приходит его выгуливать. А может быть, он хочет есть. Или скучает по Саше. Или даже по Неду — ну, разумеется, по кому же еще. Может быть, Алмазу стоит последовать всеобщей моде и съездить проститься с телом. Но в морге такой дикий холод. Зачем зря мучить собаку.

— Нед и Дженни приходили на сеансы вместе. По вторникам в одиннадцать утра, — сообщила Леа.

— Очень мило, — сказала Александра. Крысиная нора оказалась уже, чем она рассчитывала. Лисица застряла. Ни туда ни сюда.

— Мы очень часто обсуждали перспективу возвращения Неда к вам, — продолжала Леа с извинительной (впрочем, еле заметной) интонацией.

— Большое спасибо, — сказала Александра. Лисица видит кур, но достать не может. Клацает зубами. Взлаивает. Куры впадают в панику.

— Но ваши пути слишком сильно разошлись, — сказала Леа. — Вы стали отдаляться друг от друга. Для Неда на первом месте была духовная сфера. А вы, полагаю, этого не сознавали. Пожалуйста, подумайте хорошенько — вы уверены, что не станете посещать сеансы совместно с Дженни? Примирение — это очень важно. Пусть любовь к Неду станет фундаментом вашего единения.

— Вы наверняка правы, — ответила Александра. — Но все же не думаю, что я приму ваше предложение.

Лисица попятилась. Выбралась из крысиной норы обратно наружу. Нужно поразмыслить.

— Конечно, все, что Нед поверял мне во время наших сеансов, должно остаться конфиденциальным, — сказала Леа. — Таков кодекс чести психоаналитиков.

— Пришлите мне как-нибудь этот документ, охотно ознакомлюсь, — сказала Александра. Надо грызть дерево, расширяя нору. — А что, если это будет консультация для супружеской пары? Нед и я — одна сатана. Тело мертво, но дух жив. Его сраный призрак до сих пор шляется по дому. Стучит, гремит — совсем заколебал. Наверно, мне даже удастся его к вам притащить.

— Нед внес аванс за три индивидуальных сеанса, — сообщила Леа. — Наверно, я могу засчитать эту консультацию за полтора сеанса.

— А почему нет?! — согласилась Александра. — Отличная мысль.

— Слово «призрак» мы не употребляем, — пояснила Леа. — Оно несет в себе негативные коннотации. Мы предпочитаем говорить «душа». И еще один момент: меня лично крепкие выражения не смущают. Если от того, что вы их употребляете, вам становится легче — пожалуйста. Но вот телефонная компания, боюсь, будет шокирована, так что лучше воздержитесь. Насколько я понимаю, в ваших артистических кругах широко принято опошление любви посредством ненормативной лексики.

— Верно, только этим мы и занимаемся, — сказала Александра. — Нед и сам предпочитал называть манду мандой.

Полная пасть колючих заноз. Грызть, грызть, грызть. Лисица осознала, до чего же проголодалась. Если она срочно не поест, то умрет. «Куда-куда, куда-куда», — беспокоятся глупые куры.

— В вашем обществе — может быть. Но при мне или Дженни — никогда. Вы говорите, что его душа не находит себе покоя, — вероятно, в воздухе все еще витает остаточная аура сквернословия, материализующего зло на обыденном плане бытия.

— Вот оно что! — воскликнула Александра. — Опять я виновата! Распускала язык, знаете ли.

— Александра, прошу вас — не встречайте каждое мое слово в штыки, — сказала Леа. — Нигилизм приводит к онкологическим заболеваниям. Не желая признавать очевидных вещей, мы задерживаем в организме яд. Если не ошибаюсь, ваш отец умер от рака?

— Эта предрасположенность передается по половому признаку, — сказала Александра. Хитроумие вернулось к ней. Нора уже достаточно широка.

После краткой паузы Леа продолжила:

— Нельзя умолчать, что, помимо прогрессирующей духовной несовместимости, у вас с Недом были трудности в интимной сфере.

— Да? Это какие же?

— Он чувствовал, что вы не даете ему вздохнуть свободно. И, естественно, когда я разблокировала его анимус и он смог воспарить, Нед ощутил потребность в партнерше с более развитой анимой[8].

— То есть с более развитым бюстом? — прошипела Александра. — Значит, Нед обсуждал такие подробности с вами? С посторонней бабой? Говорил о нашей интимной жизни? — голос у Александры зазвенел. У лисицы морда в крови, зубы обломаны. Как теперь разрывать ими мясо, даже если она его добудет?

— Я его аналитик, — сухо сказала Леа. — Вы же не будете отрицать, что такие вопросы — в компетенции аналитиков? Ничего зазорного тут нет.

— Но для меня вы — совершенно чужой человек! — не успев совладать с собой, вскричала Александра. На виске забилась жилка; бешено застучало сердце. — Вы даже эти воспоминания у меня отнимаете.

— Я знала, что секс имеет для вас огромное значение, — сказала Леа. — Нед мне жаловался, что после соития у вас счастливый вид.

— Жаловался? — Двуногий в высоких сапогах направляется к ней. У него ружье. Он вскидывает его.

— Он чувствовал себя вашей игрушкой — складывалось впечатление, что он вам нужен только в постели. Да и то изредка — ведь вы очень мало бывали дома. Приезжали только ради механического, бездушного секса.

Гром. Рвутся барабанные перепонки.

— Заткнись, старая сводня! — завопила Александра так, что из кабинета выскочил Хэмиш.

— Я понимаю ваш гнев, — сказала Леа.

— Мой гнев никому не понять! — выкрикнула Александра.

— Сеанс окончен, — сказала Леа. — Худшие опасения! — и положила трубку, и лиса — раненая, скулящая — заковыляла прочь. Обречена на смерть.

— Не нужно так расстраиваться, — сказал Хэмиш. А Александра мысленно отложила Леа и все, что с ней связано, до удобного случая — до того момента, когда (как сказала бы сама Леа) «найдет в себе силы контактировать с ней на конструктивной основе».

24

В ту же ночь, когда Александра лежала, не смыкая глаз, на узкой кровати Саши, в комнату вошел Хэмиш. В халате Неда, надетом на голое тело. Даже без трусов. Волосы на теле у него были светлее, чем у Неда. Ноги — длиннее и не такие мускулистые. Но зато не мраморные. Живые. Да, с ним она могла бы утешиться: он хорош собой, во многих отношениях похож на Неда. В Александре взыграла потребность слиться с ним назло смерти — восславить жизнь каждой клеточкой тела. Так она подумала, но продолжала лежать не шевелясь. Он сел на кровать. Александра поджала ноги, освобождая ему место.

— Как пишут антропологи, — сказал Хэмиш, — у многих племен в случае смерти мужа его роль переходит к брату. Что-то никак не могу заснуть. А ты?

— Могу. Если меня оставят в покое.

— Я чувствую: Нед здесь, с нами. Он дает понять: ему будет только приятно, если мы принесем друг другу утешение.

— Хэмиш, не нужно принимать желаемое за действительное, — сказала Александра, привстав, закрывая грудь простыней, — спала она, по своему обыкновению, без одежды. Хэмиш каким-то бережным, нежным жестом потянул за простыню. Александре было лень сопротивляться. Чего скрывать, грудь у нее есть. Как и у всякой женщины.

— В твоей целомудренности есть что-то ханжеское, — заметил Хэмиш вполне дружелюбным тоном. — Ты без колебаний обнажилась до пояса перед миллионами.

— Перед четырьмя сотнями, не больше, — раздраженно уточнила Александра. — У нас даже аншлага не было — никто не ожидал, что позднее спектакль будет пользоваться таким успехом. Но мне совершенно не хочется сейчас с тобой пререкаться. Пожалуйста, уйди.

— Я тебе буду нужен, — сказал Хэмиш. — Ты и сама не представляешь, как я тебе нужен. Брось упираться. А то потом пожалеешь.

— Коготок увязнет, — протянула Александра, — всей птичке пропасть.

Увернувшись от рук Хэмиша, тянувшихся к ее груди, она встала с кровати.

— Если я сейчас тебе уступлю, от тебя потом не отвяжешься.

Она встала посреди комнаты. Совершенно голая. Ну и плевать. От окна тянулась лунная дорожка. В сумраке угадывался сад, живая изгородь, поля. «Интересно, — подумала Александра, — где сейчас Дженни Линден? Сторожит у нашего дома, пытаясь предъявить права на призрак Неда?»

— Ты психически больна, — сказал Хэмиш. — Если бы ты только себя видела с этим топором. Полная утрата контроля над собой. Такого добра мне не надо. Погляди на себя! Эксгибиционизм чистой воды! Нед это называл «проклятием Мельпомены». Актрисы к сексу относятся легко, написал он мне как-то. В койке они хороши, но большого значения этому занятию не придают. Им сгодится любой партнер. Секс — то, чем они занимаются для развлечения, между теми единственными актами, которые ценят. Лицедейки — это же вообще не женщины. Это куклы. Они неспособны чувствовать по-настоящему. Сплошная фальшь, напускной надрыв, а внутри — пустота. У них нет души.

— Актрисы, — поправила Александра. Затем добавила: — Я в эти твои письма не верю. Я их в глаза не видела.

Начала одеваться. Трусы, джинсы, лифчик, футболка.

— А я их тебе не покажу, — сказал Хэмиш. — Тебе будет слишком больно их читать.

Александра гадала, где ей теперь ночевать. У Эбби? У Вильны? Обе явно на нее в обиде. Выспаться нужно обязательно — ведь завтра она должна сесть за руль. Съездить за Сашей к матери. При ребенке Хэмиш вряд ли станет к ней приставать. Александра была почти уверена: Хэмиш, в сущности, не так уж опасен. Он только на нервах играть умеет; инстинктивно нащупывает твое слабое место и жмет на него, жмет изо всех сил. Но изнасилование не в его стиле. Такой безусловный грех он на себя не возьмет. Теперь понятно, почему Нед старался пореже с ним общаться.

— Ты это куда? — спросил Хэмиш.

— Переночую у Дженни Линден, — объявила Александра. — Ты же знаешь, мы, лицедейки, такие.

25

Александра подъехала к дому Дженни Линден. Припарковалась задним ходом, на ощупь — отпихнув при этом машину Дженни. Раздался скрежет сминаемого металла. Окрест завопили младенцы, зажегся свет в спальнях, выглянули соседи. Только в темном доме Дженни Линден никто не подавал признаков жизни. Но Александра видела, как в окне верхнего этажа мелькнуло бледное, испуганное лицо. Мелькнуло и исчезло.

Александра стучалась к Дженни настойчиво, не жалея сил. Дверной молоток — большой, тяжелый — пришелся весьма кстати. А молоток-то старинный, ценный. Середина XIX века. Чугунный, в форме рыбы. Точная копия того молотка, что украшает ее собственную парадную дверь, вдруг поняла Александра. Но ее дверь — высокая и крепкая. А эта — низенькая, хлипкая — скрипела и содрогалась при каждом ударе. Бедняжка Дженни вздумала тягаться с ней, с Александрой, тут-то ей и голову сложить. По всей улице из окон и дверей высовываются любопытные носы — что за шум в первом часу ночи?

Дверь открылась. Перед Александрой предстала не Дженни Линден, а Дейв, муж Дженни, в полосатой пижаме и халате. Александра узнала его по встрече в Киммеридже.

— Уходите, — сказал он. — Вы нарушаете общественный порядок. Я не допущу, чтобы Дженни страдала. Вы ей вздохнуть спокойно не даете. Я звоню в полицию.

Из-за плеча Дейва выглянула Дженни. Спала она, по-видимому, в благопристойной голубой ночной рубашке (ее подол выглядывал из-под шерстяного халата цвета чайной розы).

— Не будь с ней слишком суров, Дейв, — произнесла Дженни Линден своим нежным тихим голоском, укоряюще сжимая руку мужа. — Бедняжке Александре сейчас очень тяжело. Она не разрешает себе скорбеть.

— Не надо ее жалеть, — сказал Дейв. — Добрая моя девочка, как ты только без меня жила все это время?

— О боже! — пискнула Дженни Линден, вглядываясь во мрак. — Кто-то помял мою машину. Дейв, это значит, что они должны нам денег?

— Определенно должны, — сказал Дейв. — Иди ложись: моей красавице нужен сон. Я разберусь.

Дженни Линден кивнула, самодовольно улыбнулась и скрылась в доме. Дейв остался охранять двери.

— Как твой герпес, Дженни? — громко и отчетливо выкрикнула Александра вслед.

— Езжайте своей дорогой, пока я не вызвал полицию, — сказал Дейв. — Вы нам уже достаточно гадостей сделали.

— Я? — искренне удивилась Александра.

— Столько амбиций, столько честолюбия, — продолжал Дейв, — а мужа, значит, унять было недосуг.

— Никогда не думала, что это входит в обязанности жены, — сказала Александра. — Но я понимаю: вы смотрите на ситуацию под иным углом. Есть такое новое лекарство, называется «Зоримакс». Говорят, хорошо помогает от герпеса. Ваша жена подхватила эту заразу от Эрика Стенстрома и раздарила всей округе.

Дейв явно опешил. Наконец-то. Александра уже устала от того, что все неприятные сюрпризы достаются только ей.

— Думаю, вам это будет полезно знать на тот случай, если вы к ней вернетесь, — подытожила она.

— Дженни нужна опора, — машинально возразил Дейв, но его взгляд скользнул куда-то вбок. Он явно растерялся. — Я думал, Стенстром голубой, — пробормотал он.

— Дженни доказала обратное, — сообщила Александра.

— Сука! — взревел Дейв и захлопнул дверь прямо перед носом Александры.

По улице прокатился удовлетворенный ропот. Соседи чуть ли не зааплодировали.

Александра сорвала с двери молоток — он держался на одном расшатанном гвозде, какой-то дилетант прибивал, — и швырнула его в канаву. Не без труда отъехала от помятой машины Дженни и в превосходном расположении духа поехала прямо в Лондон, на Энглисс-стрит. Хватит ночевать под одной крышей с Хэмишем.

Но вскоре Александре стало не по себе. Что она натворила? В объятиях любящего мужа Дженни Линден наименее опасна. Есть люди, которым дурные поступки сходят с рук. Но она, Александра, к числу этих счастливцев не относится. Стоило ей в школе дернуть кого-то за косичку, как учительница делала ей замечание. Стоило сесть в поезд без билета, как тут же появлялись ревизоры. Поэтому Александра шла по жизни, соблюдая правила хорошего тона, находя во всем положительные стороны и бездумно игнорируя нежелательные факты. Эта политика себя оправдывала — по крайней мере, до поры до времени. Александра распределила роли — предоставила Неду вредничать, дабы сама она могла оставаться милой и любезной. Но Нед умер, и она, Александра, должна теперь отвечать за лень своего сердца. Она сама поощряла в Неде озлобленность на весь мир; а он обратил эту озлобленность против нее. Она считала себя знаменитой, великодушной, красивой Александрой Лудд, неподвластной несчастьям, которые настигают простых смертных, — и, разумеется, заблуждалась. Она — точно какая-нибудь очаровательная вилла в тропическом раю, окруженная восхитительным буйным садом, горделиво стоящая на высоких сваях — сваях, которые уже много лет гложут термиты. Матери термитов зовутся Зависть, Обида, Ревность, Похоть, Амбициозность, Неприязнь, Сутяжничество, Злоба (и самые мощные, самые кусачие челюсти — у термитов, вскормленных Завистью). И вот здание зашаталось — еще немного, и рухнет в грязное болото.

26

Лондонская pied-à-terre[9] Неда и Александры (точный адрес — Энглисс-стрит, 13) занимала всю верхнюю половину старинного домика на узкой, закрытой для автомобильного движения улочке неподалеку от Слоун-сквер. Квартира состояла из двух спален, гостиной и балкона. Имелись также крохотная кухня и совмещенный санузел. Пока они находились здесь втроем — Нед, Александра и Саша, — теснота не слишком ощущалась. Если же к ним добавлялась Тереза, квартира начинала трещать по швам. Нянька еле протискивалась между комодами, задевала своей большой головой то за светильники на стенах, то за краны в ванной; ее приятно-твердые формы то и дело приходили в соприкосновение с горками, ненароком сшибая на пол фарфоровые мейсенские тарелки. Сплошное разорение. Саша скакал, как обезьяна, и топал, как лошадь, под самым носом у взрослых. На него приходилось цыкать из-за соседей снизу — престарелых супругов. Шума они, к счастью, не могли слышать из-за глухоты, зато прекрасно видели, как с потолка осыпаются чешуйки побелки, — это Саша с криком: «Глядите! Глядите, как я умею!» спрыгивал на всем скаку с дивана или в самый неожиданный момент делал сальто-мортале. Акробат из него был пока никудышный: вместо того чтобы перекувырнуться через голову, мальчик валился набок.

Но одно несомненное достоинство у квартиры было — район театров находился совсем рядом. При необходимости Александра могла ходить на утренние спектакли, а летом даже на вечерние, ведь, пока не стемнеет, на улицах довольно безопасно пешком.

Здесь жили Нед и Крисси. Затем Нед встретил Александру, и они полюбили друг друга. Тогда Нед и Крисси расстались. Развелись. Дом был разделен пополам. Свою часть Крисси продала и переехала в Сассекс. Посвятила себя породистым лошадям. Нед свою половину сохранил за собой. «Коттедж» он купил на деньги, унаследованные от матери. Нед был убежден, что ребенку в Лондоне не место: чад, смрад, преступность, да и сам Саша в городе перевозбуждался, поэтому он или Александра через день-два обычно забирали мальчика из этого ада и везли в его истинный дом, увитый плющом, окруженный розами дом среди зеленых полей.

В Лондон Александра приехала в четыре утра, совершенно измочаленная. Она уже несколько дней ничего не ела. Но сейчас сон важнее. Нет сил, даже чтобы поесть. Александра вошла в свою спальню, включила свет. Увидела на своей кровати спящего человека. Спящую. Женщину. Александра торопливо щелкнула выключателем, прошла в другую спальню, легла, не раздеваясь, и заснула.

Проснулась она лишь в полдень, с головной болью. Выпила пару таблеток аспирина, приняла душ и направилась на кухню. Там готовила спагетти женщина, которую Александра не узнала. Лет сорока с небольшим, волосы прямые, коротко стриженные. Лицо умное. Брови сердито насупленные. Похожа на ученую даму, подумала Александра. Женщина приветствовала Александру холодным кивком. Беседовать она явно была не расположена. Александра засунула свою грязную одежду в стиральную машину, щелкнула тумблером и только после этого спросила:

— Кто вы?

— Крисси Лудд, — ответила женщина. — Кстати, теперь, когда Нед умер, эта квартира принадлежит мне. Можете здесь еще немного пожить, пока не подыщете другую, но лучше без канители. Месяца два, не больше.

— Полагаю, вы заблуждаетесь, — сказала Александра. Бог ты мой, кажется, отыскалась еще одна Дженни Линден. Она, Александра, — вторая жена, а эта — первая. Они никогда друг друга не видели: Нед предпринял героические усилия, чтобы избавить их от необходимости встречаться. Судя по рассказам Неда, Крисси была озлобленной, склонной к неврастении особой. Она слишком много пила, вечно балансировала на грани психического расстройства. Он, Нед, женился на ней из жалости, но в конце концов, когда она притащила домой случайного любовника — пьяного в доску мальчишку, решил, что пришло время расстаться. Но на развод в итоге подала сама Крисси. Нед ленился развестись даже после того, как в его жизни появилась Александра. Александра, его первая настоящая любовь, затмившая все прежние привязанности. Его единственная. Так уверял Нед.

Теперь же Крисси сообщила:

— Суд постановил, что после развода квартира остается моей собственностью, но Нед имеет право проживать в ней вплоть до своей смерти. Теперь его нет — и я здесь.

— Какая несправедливость, — выпалила Александра, не придумав ничего более умного. — Почему вдруг суд принял такое дурацкое решение?

— Это было двенадцать лет назад, — сказала Крисси. — Тогда еще придавали значение факту измены. Да и Нед вел себя так, что судьи прониклись ко мне сочувствием. Орал, пререкался, торговался за всякую безделушку — этот мерзавец за пенс удавиться был готов. Но я стояла насмерть — и выиграла дело. Неужели вы не знали? Вы же с ним в это время жили. Жили во всех смыслах слова.

— Не знала, — сказала Александра.

— Должно быть, вы совершенно лишены наблюдательности, — заметила Крисси. — В общем, я здесь, а вам пора собирать чемоданы. Значит, победа осталась за мной. Если не отступаться, время всех рассудит. По справедливости мне полагалась еще и часть его наследства — ну знаете, от матери. Но он скрыл эти деньги от суда. Нед вообще все делал потихоньку. Сами вскоре поймете.

Готовя спагетти, она пользовалась чужим дуршлагом. Дуршлагом Александры. Держалась уверенно, точно законная хозяйка, — Александра даже не могла найти в себе сил для протеста.

— Ну как, есть у вас другой мужчина на подхвате? — медовым голоском спросила Крисси. — У такой, как вы, непременно должен быть.

— О чем вы? Неда даже похоронить не успели, — прошипела Александра. — Почему вы подали на развод? На каких основаниях?

— На каких основаниях? Из-за вас. Измена. Он уложил вас на нашу кровать. Меня это оскорбило до глубины души. До сих пор помню. Я ушла сразу же в чем была. Кровать, кстати, все еще здесь. Стоит на прежнем месте. Очень хорошо вписывается в альков. Отличный матрас: не слишком мягкий, не слишком жесткий. Но такие сюрпризы — как пощечина. Боль прошла только через пять лет. Вчера я легла на эту кровать и заснула, как сурок. Да, время всех рассудит.

— Простите, я не хотела, — промямлила остолбеневшая Александра.

— Сравните свою внешность с моей, — заметила Крисси. — Могла ли я с вами тягаться?

— Внешность ничего не решает, — сказала Александра. — Толку от нее мало.

— Красотки всегда так говорят, — возразила Крисси и рассмеялась: — Хе-хе-хе…

Низкий голос. Бесцеремонные манеры. Легко представить себе, как она договаривается о вязке собак, получает за своих питомцев медали на Крафтовской выставке[10], держит свои чувства на коротком поводке. Женщина не во вкусе Неда. Неудивительно, что их брак распался. Но кто же был во вкусе Неда? Она сама, Александра? Дженни Линден? Возможно, Неду нравились только те женщины, которых он мог презирать? Если Александру выгонят из этой квартиры, то как быть со спектаклями? Нужно найти адвоката: возможно, эта дамочка просто блефует. Неужели Нед скрывал от Александры такие важные вещи?

— Вид у вас не очень, — продолжала Крисси. — У вас, артисток, нервы никуда не годятся. А я, когда услышала о смерти Неда, ни одной слезинки не пролила. Наоборот, тарантеллу сплясала. Впрочем, у вас же профессия такая, верно? Прилюдно закатывать истерики. Наверно, Неду это нравилось. В том, что касалось секса, у него всегда были извращенные вкусы.

Говоря все это, Крисси уплетала спагетти, приправляя их любимым Сашиным соусом — томатным, из тюбика. Александре она угоститься не предложила.

— Когда вы съедете, я все это заменю, — сообщила Крисси, указав на холодильник и кухонные шкафы. — Если хотите, выплачу вам стоимость деньгами.

— Хорошо, — сказала Александра. — Делайте, что вам заблагорассудится.

— А вы располагайтесь в маленькой спальне, — в свою очередь великодушно предложила Крисси. — Можете приходить и уходить в любое время, чувствуйте себя, как дома. Но только на пару месяцев. Не больше.

— А как быть с мебелью? — спросила Александра. — Даже если все так и обстоит, как вы говорите, мебель — это совместно нажитое имущество. Мое и Неда.

— Почти вся мебель, которая тут стоит, нажита Недом и мной. В основном мной, — заявила Крисси. — Она принадлежала мне еще до брака. Когда-то у меня были деньги, но Нед их растратил. Иногда мне кажется, что его потребность во мне иссякла вместе с деньгами. Еще одно мучительное открытие. А у вас было приданое?

— Какое-то было, — сказала Александра. Приданое было, и весьма значительное, но в эти подробности Крисси посвящать не стоит. Не очень-то приятная особа эта Крисси. Грубая, озлобленная. Но Александре все равно было стыдно за то, что она причинила этой женщине боль. Возможно, Крисси не всегда была грубой? Возможно, такими становятся все женщины, отвергнутые Недом?

— Когда ваши вещи будут готовы, я повешу их на веревку, — доброжелательно сказала Крисси. — Почему вы не купили стиральную машину с сушилкой? Я бы на вашем месте купила. Столько места экономится. Прослушайте сообщения на автоответчике — вам звонили. Обращение я записала заново — зачем держаться за прошлое?

В числе звонивших был мистер Кветроп, владелец агентства по торговле недвижимостью в Эддон-Гарни. Миссис Лудд, примите мои соболезнования, жаль, что приходится беспокоить вас в такое время, но на «Коттедж» нашелся покупатель. Он очень-очень заинтересован. Полагаю, вам будет полезна эта информация.

Также звонил импресарио Александры, Гарри Барни. Он сообщил, что из Лос-Анджелеса только на один день — понедельник — прилетает кастинг-директор из «Эмблин»[11]. Он хотел бы увидеться с Александрой, но, увы, ведь в понедельник хоронят Неда. Гарри взял на себя смелость от имени Александры отменить встречу. Как она себя чувствует? В театре возникла одна небольшая неувязка, нужно поговорить, но волноваться не о чем.

Александра набрала номер мистера Кветропа. Крисси, проходя мимо, милостиво кивнула ей:

— Звоните-звоните, я не возражаю. Я договорилась, чтобы телефонная компания учитывала каждый звонок отдельно. С оплатой потом разберемся.

Александра уведомила мистера Кветропа, что о продаже «Коттеджа» не может быть и речи. К чему все эти разговоры о покупателях?

Мистер Кветроп возразил, что не далее как неделю назад, в субботу днем, к нему заходил мистер Лудд, чтобы обсудить идею о продаже дома. Разумеется, миссис Лудд пока не до того, над таким решением нужно поразмыслить, но ведь и выгодные предложения на дороге не валяются. Бедный мистер Лудд. Вот так живешь-живешь, ни о чем не задумываешься, и вдруг…

— Вот именно, «и вдруг…», — сказала Александра. — Вы уверены, что правильно поняли моего мужа? Может быть, он просто интересовался ценами на недвижимость?

— Возможно, я не совсем точно выразился, — сказал мистер Кветроп. — Видите ли, своему чутью я доверяю. Скажу так: я расценил вопросы мистера Лудда как первый шаг к крупной трехсторонней сделке.

И он поведал Александре, что мистер Лудд подумывал, вступив в партнерство с миссис Линден, приобрести тот дом, где сейчас языковая школа. «Элдер-Хауз». По редким намекам и перехваченным взглядам мистер Квентроп заключил, что они надеются реконструировать здание и устроить в нем центр театрального дизайна. Миссис Линден убежала в магазин канцтоваров — боялась, что он закроется, — так что мистер Квентроп, возможно, последний живой человек, кому довелось разговаривать в тот роковой день с мистером Луддом.

— Миссис Линден пришла вместе с моим мужем? — уточнила Александра. — Чтобы обсудить план продажи «Коттеджа» и дома миссис Линден? И на вырученные деньги они планировали купить «Элдер-Хауз»?

— Именно так, — сказал мистер Квентроп. — Надеюсь, я вас ничем не огорчил?

— Нет-нет, — сказала Александра.

— На время похорон я закрою агентство, — сказал мистер Квентроп, — из уважения к покойному. И не я один — в Эддон-Гарни так поступят многие.

— Очень мило с их стороны, — заметила Александра.

— Если вы звоните по межгороду, — сказала Крисси, — купите себе карточку «Меркюри». По ней дешевле.

Чтобы рассеяться, Александра позвонила своему импресарио домой. Спросила, что ей предлагают американцы. Гарри Барни сообщил, что речь идет о главной роли. Жанр — драма. Бюджет солидный, реклама массированная. Партнер уже утвержден — это Майкл Дуглас. Кастинг-директор присутствовал на пресловутой премьере «Кукольного дома» и заключил, что у Александры есть потенциал. Кроме того, по сюжету от героини требуется английский акцент. Впрочем, что попусту толковать. Ради Голливуда можно пренебречь любым спектаклем — кроме похорон собственного мужа… Тут Гарри осекся, смущенно пробормотал:

— Прости, пожалуйста. В щекотливых ситуациях я вечно несу какую-то чушь. Это все переживания.

— Гарри, ты же Неда терпеть не мог.

— Живого — да. Но не мертвого. Какой-никакой, а коллега.

— За что ты его ненавидел?

— Ну, «ненавидел» — слишком сильно сказано, малышка. Меня просто покоробила вся эта история.

— Какая??!

— Нед всеми правдами и неправдами протолкнул Лонгрифф в «Кукольный дом». Все говорили: это уж чересчур. Жена и подружка в одной постановке. Мне еле удалось выбить для тебя Нору. А теперь Лонгрифф все равно своего добилась. Об этом-то я и хотел с тобой поговорить.

— Гарри, давай-ка по порядку. Нед и Дэзи Лонгрифф?

— Э-э… да. Ты ведь знала?

— Я не знала. А остальные — да, верно?

— Боже! Прости меня, дурака! Может быть, мне приехать?

— Нет-нет, Гарри, все в порядке.

— Александра, ничего серьезного между ними не было. Обычный сценарий. Нед никого не любил, кроме тебя, хотя и проявлял эту любовь своеобразно. А девушки сами ему на шею вешались — ради хвалебной рецензии ничего не жалко. Правда, он с ними не всегда расплачивался. И это меня в нем по-настоящему бесило: раз продаешься, продавайся уж с потрохами. От полумер всем только хуже. Знаешь что, милая, брось думать об этих интрижках. Мужчины есть мужчины, потому-то я и предпочел стать геем. Когда они мне совсем надоедят, переключусь на женщин. Шутка. Смешно?

— Смешно, Гарри.

— Так держать! Александра, ты у меня просто клад. Когда я соберусь начать новую жизнь и остепениться, то обязательно на тебе женюсь.

— Спасибо, Гарри, почту за честь.

— Знаешь, что руководило Недом? Зависть. Драматурга из него не вышло, актера или режиссера — тоже. Он просто любил театр. Зато тебе все дается играючи. Мерзкое чувство — зависть.

— Да, Гарри, я заметила. Извини, мне пора.

— Александра, ваши личные вещи я сложу в малую спальню, хорошо? И ту мебель, которая явно не моя.

Александра сказала: если Крисси не уйдет сию же минуту, она, Александра, вызовет полицию. До того, как принимать какие бы то ни было решения в отношении имущества, ей, Александре, нужно получить на руки составленные по всей форме документы и проконсультироваться с юристами. Она должна подумать о ребенке, их с Недом сыне. Поэтому пусть Крисси, пожалуйста, уйдет по-хорошему. А кстати, как она вообще проникла в квартиру?

Крисси сказала, что у нее есть ключ, всегда был, она много лет мечтала открыть дверь этим ключом и вот теперь открыла. А Александра — шлюха, сучка и авантюристка; увела у Крисси мужа, испортила ей жизнь, словно так и полагается. Что ж, теперь пришла очередь Александры.

Тем не менее Крисси ушла.

Александра вызвала слесаря — сменить замки. Дождалась в квартире его прихода. Когда слесарь закончил работу, заперла дверь и поехала к матери.

27

Ирэн постелила дочери в уютной светлой мансарде. Это была не просто комната для гостей, а чуть ли не отдельная квартира: с телевизором, с ванной комнатой. Пушистые розовые полотенца. Отличный вид на поле гольф-клуба. Ирэн поджарила тосты с «Мармайтом»[12] и сливочным маслом, сварила какао. Выдала Александре две таблетки снотворного. Саша, не побоявшись крутой лестницы, увязался за матерью. Юркнул к ней под одеяло. Крепко обняв ребенка, Александра заснула.

И проспала пятнадцать часов. Наконец, ее разбудил Саша — принялся теребить ей веки. Рассказал, что у кошки восьмеро котят. А она рассказала ему, что Нед умер, улетел на небо, пошел прогуляться в лес, чтобы поискать там Бога. Саша сказал:

— Давай возьмем одного котеночка.

Александра принялась втолковывать сыну, что это невозможно: собаки не любят котят, а котята — собак.

— Нет, любят! — завопил Саша. И тут же спросил, нельзя ли послать Алмаза на прогулку в лес вместе с Недом, чтобы он тоже, как Нед, ушел и не вернулся?

Александра сказала, что это неплохая мысль. Она и впрямь сильно охладела к Алмазу.

Тут она вспомнила о рыжей кошке Дженни Линден и сказала:

— Если и брать котенка, то только полосатого.

Саша разревелся, затопал ногами.

Глядя на Сашу, Александра подумала, что он — вылитый Нед. В сущности, она совершенно не знает своего сына. И что бы там ни говорили, ей совершенно не верится, будто между матерью и ребенком существует некая духовная, телепатическая связь. Отнюдь: Александра обнаружила, что ее безотчетную любовь к Саше вдруг словно рукой сняло. Раньше она и помыслить не могла, что такое возможно.

«Должно быть, это временное явление, — сказала себе Александра. — Пройдет. Обязательно должно пройти. А покамест — зря ты, что ли, училась в театральной школе? — нужно вжиться в образ любящей матери».

— Бедный мой Саша, — сказала она, — бедный мой зайка. Но ничего. Когда-нибудь мы попадем на небо и там снова увидим папу.

— Не хочу я на небо, — захныкал Саша. — Я хочу всегда-всегда жить здесь, с бабушкой и рыжими котятами.

— А домой тебе разве не хочется? Ты не соскучился по «Коттеджу», по Алмазу, по всем своим друзьям?

— Нет у меня никаких друзей, — выпалил Саша. — Они у меня игрушки отбирают, а ты говоришь: «Правильно, Саша, надо делиться». А они берут игрушки и ломают и только тогда отдают, ломаные-переломаные.

— А из взрослых тебе никто-никто не нравится? — спросила Александра.

— Мне нравится Дженни, — сказал Саша. — Она мне по утрам дает конфетки. А ты никогда не даешь. Она их держит под подушкой специально для меня. Ой!

— Что — «ой»?

— Мне не велели говорить. Под кроватью живут призраки. Они по ночам скрипят и стучат все время.

Александра оставила Сашу в спальне (вопя: «Мама, погляди! Да погляди же!», он кувыркался на кровати с таким ликующим визгом, что любая инспекторша из службы опеки сирот грохнулась бы в обморок) и спустилась вниз, чтобы позавтракать.

— Я ему сказала, — сообщила Александра.

— И как он воспринял? — спросила Ирэн, размешивая в стаканчике с йогуртом мед. Она была в желтом тренировочном костюме — только что вернулась с пробежки. Ее муж, банкир Эйб, флегматично восседал за столом, читая «Телеграф». Ирэн и Эйб производили впечатление идиллически счастливой пары.

— По-моему, вообще не воспринял, — ответила Александра.

На кухню вбежал Саша:

— Нед пошел гулять в лес и больше не придет! И теперь мне можно домой не возвращаться! Я лучше здесь останусь. Тереза мне не нравится, она толстая.

С этими словами Саша выскочил в сад.

— Не может быть и речи, — заявил Эйб, — о том, чтобы Саша сегодня уехал с тобой домой. Ты не в том состоянии.

— В каком же я состоянии? — переспросила Александра.

— В ужасном, — заявила Ирэн. — Приезжай за ним через недельку, когда будешь готова о нем заботиться. Или ты думаешь, что мы решили его у тебя украсть?

— Не думаю, — сказала Александра. — Пока не думаю.

Она села в машину и поехала назад в «Коттедж». Как приятно крутить руль, жать на педали — благодать. Александра машинально включила радио, отдалась мыслям ни о чем. Но тут ее слух уловил слова: «В эфире «Дневник театрала». Ведущие заговорили об образе Норы, созданном Дэзи Лонгрифф. Обсуждали, допустима ли нагота на сцене. Один радиослушатель заявил, что манера игры Дэзи — это как «Гамлет» на жаргоне австралийских бродяг. Другой возразил, что на его памяти еще ни одна актриса не вкладывала в роль столько подлинной энергии и страсти. Еще кто-то сообщил, что в понедельник, когда хоронят Неда Лудда, спектакль будет отменен — театр погасит огни в память о лучшем из наших критиков. Четвертый голос опроверг это известие: дескать, слух распущен, чтобы подстегнуть спрос на билеты. Также говорят, сказали ведущие хором, что смерть мужа стала тяжелым ударом для Александры Лудд, одной из лучших драматических актрис страны, достойной преемницы Ванессы Редгрейв… и так далее, и тому подобное. Госпожа Лудд, сраженная горем, затворилась в своем загородном доме. «Что ж, — заметила про себя Александра, — звание «Мисс Голые Сиськи» переходит к Дэзи Лонгрифф, а я отныне «драматическая актриса». Наконец-то». Но додумывать эту мысль до конца ей не хотелось. Легче было переключиться на другую радиостанцию, что она и сделала.

28

Тереза и вся ее семья обитали в небольшом каменном домике — фактически на хуторе, издавна прозванном в округе «Свиной фермой». Он одиноко стоял в высочайшей точке шоссе Друверз-роуд, которое соединяло Эддон-Гарни с Селсдоном, где имелись «Макдоналдс» и публичная библиотека. В старые времена, рассказывал Нед Александре, короткая дорога, пролегавшая через долину, зимой превращалась в опасную, почти непроходимую топь. И потому по малопригодным для жилья возвышенностям — голым, безводным, открытым всем ветрам, — и была проложена Друверз-роуд, дорога Гуртовщиков. Поговаривали, что «Свиная ферма» проклята — путники замечали внутри странное голубоватое мерцание. Но то было, пока дом стоял пустой, зияя пустыми проемами на месте дверей и окон, и некий местный житель держал в нем своих свиней. При гниении навоза выделялся метан, который иногда самовозгорался, — вот и вся загадка. В конце концов муниципальный совет объявил бесхозную постройку своей собственностью, чтобы поселить в ней докучливое семейство Натвичей, а в действительности, как уверяли злые языки, чтобы насолить Управлению водоснабжения. Ни электричества, ни газа на «Свиной ферме» не было, но управление, выполняя новые законы, было вынуждено за бешеные деньги провести туда водопровод. Детей у миссис Натвич было восемь, из них Тереза — самая младшая, но далеко не самая статная. По некому капризу генов — явно с материнской стороны, отцы-то у детей были разные, — все братья и сестры были гренадерского роста, сильные, плечистые, но слишком туповатые, чтобы этим кичиться. Нед утверждал, что гены тут ни при чем — дело в свином навозе.

Вот и причина уехать из Эддон-Гарни, подумала Александра. Куда ни глянь, будешь вспоминать Неда — какие-то его фразы или поступки — и вновь обмирать от унижения, ведь ты думала, что они предназначаются только для тебя. А оказалось, ничего подобного. Для Александры она и Нед составляли нераздельное «мы». Для Неда «мы» означало «я и все мои женщины». Она, Александра, — не единица, а дробная доля, «одна какая-то там», полученная путем деления этой самой единицы на количество женщин Неда. Если их слишком много, Александра буквально исчезнет из виду, раздробленная до величины пылинки.

Александра часто заезжала на «Свиную ферму» за Терезой. Но внутри дома не бывала еще ни разу — замкнутость Натвичей чуть ли не вошла в поговорку. Однако на сей раз Александре открыли. Была это молодая беременная женщина, хрупкая, как тростинка, малорослая, худая, но с непропорционально огромным — платье едва ли не трещало по швам — животом. Наверно, жена одного из братьев. Одна из немногих избранных, кого посвятили в тайны семейства Натвичей. Надеюсь, роды пройдут без осложнений, мысленно вздохнула Александра.

Комната оказалась маленькая, квадратная, уютная, заставленная разномастной мебелью: мягкий гарнитур с оранжевой клетчатой обивкой, еще несколько кресел, составленных в ряд перед телевизором, круглый стол, Мадонна в золоченой раме, панно с кровоточащим Сердцем Христовым. На столе — лучшая кружевная скатерть из ее, Александры, комода (Бельгия, 1835 г., цена по каталогу — 230 фунтов). В камине пылает огонь, а рядом, на специальной подставке, поблескивают медные щипцы для угля (любимейшая из случайных находок Неда, 1910 г., Движение Искусств и Ремесел, 550 фунтов). В викторианской клетке посвистывает канарейка. Ах вот куда подевалась эта клетка (1851 г., в стиле «Великой выставки»[13],900 фунтов). Она таинственно исчезла из сарая — когда именно, так и не удалось установить.

Топ-топ-топ — медленно спустилась с верхнего этажа Тереза. Сердито зыркнула на свою беременную невестку:

— Мы сюда никого не пускаем. Чужим здесь не место.

— Я больше не буду, — пролепетала беременная и выскочила за дверь.

— Я знаю, что вы сейчас думаете, — обратилась Тереза к Александре. — Но вы ошибаетесь.

— Ничего я не думаю, — ответила Александра, раскаиваясь в том, что решила зайти. — Правда, скатерть я предпочла бы получить назад. Как-нибудь при случае. Я вас не тороплю.

— Просто постирайте ее в машине, — сказала Тереза. — Не думайте, я с ней бережно. Вещь хрупкая, старинная. Здесь она целее будет.

— И все-таки я настаиваю, — кротко сказала Александра.

— Ну и чего вы приехали? — спросила Тереза. У себя дома, на своей законной территории она казалась совсем другой — агрессивной, сварливой. — В такую-то даль! Я сегодня выходная. Или я отдыха не заслужила? У меня тоже сердце не каменное. Думаете, вы одна по нему горюете?

— Я понимаю, сейчас нам всем очень тяжело, — сказала Александра. Пояснила Терезе, что Саша приедет только через неделю — сможет ли Тереза переждать, не нанимаясь на новую работу? Тереза сказала, что переждет, если только миссис Лудд готова заплатить ей за вынужденное безделье.

Александра сказала, что готова. Кстати, ей одной будет трудно разобрать одежду Неда. Не согласится ли Тереза помочь — тогда она будет при деле?

Тереза сказала, что получает деньги за то, что нянчит ребенка, а не за возню со старой одеждой с плеча покойника.

Тереза втиснулась в кресло, раздвинув своим массивным торсом подлокотники. Они, впрочем, и так были расшатаны донельзя. Держались фактически на одном шипе. Александра села напротив. В комнату влетела маленькая девочка, голоногая и чумазая, подскочила к столу, схватила горсть чипсов из чаши, в которой Александра опознала свою собственность: хрусталь, Франция, ок. 1705 г., 830 фунтов. Тереза шлепнула убегающую девочку по ногам. Ладонь у Терезы была широкая. Девочка, не ожидавшая такой подлости, истошно завопила.

— Не волнуйтесь, вашего я не бью, — сказала Тереза. — Нед не велел его трогать, вот я и не трогаю. А вообще-то надо бы — тогда с ним легче было бы управиться. Забаловали ребенка донельзя.

— «Забаловали»? Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду, — сказала Александра.

— Все подсмеиваетесь?! Стерва! — взревела Тереза и вскочила на ноги — не выскочив, однако, из кресла. Только когда она дернула за спинку, кресло отлипло от ее ягодиц и грохнулось на пол. Один из многострадальных подлокотников отвалился, упал поодаль. — Все эти вещи мне мистер Лудд подарил. Попробуйте докажите, что не дарил!

— О вещах я уже забыла, — сказала Александра.

— Да кто вы вообще такая? — не унималась Тереза. — Неда вы сроду не любили. Ребенка своего — и то не любите, это всякий знает. Вы его родили только для того, чтобы Нед вас не бросил. Зачем вообще детей заводить, если самой о них заботиться неохота? Вот чего не понимаю, так не понимаю.

— Затем, что я должна работать, — сказала Александра. Ей стало ясно: теперь, когда Неда не стало, Терезу в дом допускать нельзя. Нужно искать другую няньку. Смирившись с этой мыслью, Александра успокоилась. Пререкаться с Терезой ей было лень.

— Да не должны вы работать, — возразила Тереза. — Кто не хочет работать, тот и не работает. Вам просто это все нравится, нравится свое лицо в газетах видеть! Захотели бы — жили бы, как люди, на пособие. Но вам неохота. Вам больше всех надо! Вам нужно перед кем-то нос задирать, вот как передо мной, например, помыкать кем-то! Мне только мальчика вашего жалко — его нужно держать в строгости и водить к психологу. У него с головой не все в порядке.

— Это был ваш красный браслет. На кровати, — сказала Александра. — Штучка в вашем стиле. У вас все либо краденое, либо пластмассовое.

— Такого ничего не было, — вскричала Тереза. — Жизнью клянусь!

Александре захотелось уточнить, что именно было, если не было «такого», но она сдержалась. Что толку?

— Полагаю, здесь наши пути расходятся, — заключила Александра.

29

Александра заехала в морг. Обнаружила, что Нед теперь лежит на железной каталке. А еще — что он перестал быть единственным постояльцем. У соседней каталки с остолбеневшим видом стояли несколько человек — явно одна семья. Они печально созерцали тело хрупкой старушки. Нижняя челюсть у покойницы была подвязана, чтобы рот не разевался. «Странно, — подумала Александра, — как мало людей умирает. Все мы смертны, но живые видят мертвых чрезвычайно редко. И всякий раз испытывают шок».

Пока Нед был жив, Александра ни разу не поднимала на него руку. А вот он однажды ее ударил, в дни истории с герпесом. Но Александра не обиделась — напротив, раскаялась, что довела его до такого. Тогда она считала Неда частью себя, а себя — его продолжением. Несогласие женщин терпеть побои со стороны мужей, предположила теперь Александра, это феномен нашей эпохи; в прошлом женщины даже не пытались мыслить себя отдельно от мужей, даже не знали, что наделены какой-то самостоятельной индивидуальностью. Их целью было не отделиться, а слиться. Прилепиться к мужу. Его плоть — твоя, твоя плоть — его. Но после смерти Неда все это невозможно. Как полагала Александра, его часть брачных уз умерла вместе с ним, ее же часть — осталась жить. Их союз насильственно разрушили, навязав Александре самостоятельность и индивидуальность. И теперь ей захотелось ударить Неда, но нельзя, ведь рядом родственники старушки. Мертвых положено уважать, если только власти не объявляют их врагами отечества, да и тех просто сваливают в братские могилы и, опасаясь эпидемий, спешно забрасывают землей. Александра воровато пнула колесо каталки. Та, задребезжав, отлетела к стене. Тело Неда подпрыгнуло, но не свалилось. Александра повернулась на каблуках и ушла. Родственники старушки, остолбенев еще пуще, уставились ей вслед.

30

Александра заехала в «Элдер-Хауз». Эбби приветствовала подругу без былой холодности — подбежала и обняла. Артура дома не было — повез студентов на экскурсию в Лайм-Реджис: осмотр дома Джейн Остен, чай с топлеными сливками… А Эбби, пока ей никто не мешает, варит сливовое варенье. Александра прошла на кухню, вдохнула сладковатый, с каким-то едким привкусом воздух.

— Надеюсь, сливы не слишком перезрели, — беспокоилась Эбби. — Их надо было собрать еще неделю назад.

— Но ты нянчилась со мной, — напомнила Александра. — И сливы остались висеть на ветках.

— Верно, — сказала Эбби. — Но разве я могла тебя в такой момент бросить? Мы же подруги.

— Но вчера ты была на меня в обиде, — сказала Александра. — А сегодня уже не обижаешься. В чем причина?

Эбби смолчала. Тогда Александра разыграла перед ней, помогая себе жестами и мимикой, сцену «Тереза получает расчет».

— Я всегда знала — на Терезу положиться нельзя, — заметила Эбби. — Какая ты, Александра, наивная! Прямо напрашиваешься, чтобы тебя обманули.

И Эбби долго рассуждала о том, что Тереза справлялась со своими обязанностями, пока Нед за ней присматривал, но теперь у Александры выбор невелик: нельзя же в такое время навязать Саше какую-то совсем незнакомую тетку, у мальчика и без того травмирована психика: остался без отца, не видел матери целую неделю. Младенца еще можно препоручить няне, хотя это далеко не всем по карману. Но в четыре года ребенок уже кое-что соображает — он не может не заметить, что его считают обузой. Александре остается лишь одно — временно уйти из театра. Конечно, Эбби понимает, что в деревне Александре будет смертельно скучно. Ни славы, ни светской жизни, ни внимания прессы, но как только у женщины появляется ребенок, материнство выходит для нее на первое место. И теперь Александра должна всем пожертвовать ради Саши. Перестать думать только о себе.

— «Думать о себе». В наше время нет греха страшнее, — вставила Александра.

Эбби сказала, что Александре следует дать себе передышку: оплакать Неда, навести порядок в «Коттедже», окружить Сашу лаской и заботой. И не слишком торопиться с новыми романами. Но пусть Александра знает — она окружена друзьями. Здесь ее все любят, все оберегают.

— Ах да, — обронила Александра. — Друзья. У тебя варенье подгорает.

К сладкому аромату добавилась нота гари. Александре это скорее понравилось. Но Эбби, ойкнув, бросилась к плите. Сдвинула с горелки гигантскую стальную кастрюлю, спешно принялась, орудуя половником, переливать и перекладывать упрямо бурлящее, клейкое содержимое в кастрюльки поменьше. Небезопасная операция.

— Смотри не обожгись, — сказала Александра.

Эбби встревоженно покосилась на подругу и, зазевавшись, уронила себе на ногу, на нежную голую кожу мыска (пальцы, к счастью, защитила обувь) комок горячего варенья. Как она скакала по кухне!

— Я слышала, что вы с Артуром и Нед с Дженни задумали провернуть сделку, — сказала Александра. — В области недвижимости.

— Кто тебе сказал? — опешила Эбби, прижимая к ноге целлофановый пакет со льдом.

— Мистер Квентроп.

— А-а… — сказала Эбби.

— А я бы с чем осталась? — поинтересовалась Александра. — Или вы обо мне не думали?

— Думали, — возразила Эбби. — Постоянно. Поверь, мы за тебя очень переживали. Но у тебя осталась бы лондонская квартира. Нед говорил, что там тебе всегда очень нравилось. И вообще, пока это была лишь идея. Пробный шар. Если бы вы с Недом развелись…

— Чтобы развестись, нужны двое, — заметила Александра.

— Но Нед сказал, что вы уже обсуждали эту перспективу.

— Неисправимый шутник, что с него взять, — сказала Александра.

— Поверь мне, Александра, — сказала Эбби. — Я просто хотела, чтобы у тебя все было хорошо. Нед мизинца твоего не стоил. Ты даже не представляешь, что за твоей спиной творилось. Ужас!

— А не легче было бы просто ввести меня в курс дела? — спросила Александра.

Эбби, забыв о варенье, зарыдала. Наклонилась над своей обожженной ногой. К волдырю прилип ремешок босоножки.

— У меня духу не хватало. И ни у кого не хватало. Кто-то должен был что-то сделать, чтобы поставить точку в этой грязной истории. Я думала, финал близок. Что-что, а табличку «Продается» ты не сможешь не заметить. Не знаю, как я согласилась. Нед мог кого угодно на что угодно уговорить.

— Но я никогда бы не дала разрешения, — сказала Александра. — И Нед это прекрасно понимал. Он знал, как я люблю «Коттедж». Это мой дом. Эбби, сама посуди, стала бы я создавать Центр театрального дизайна?

— Может быть, он тоже этого ожидал, — призадумалась Эбби. — И рассчитывал, что ты просто переедешь в Лондон, на Слоун-сквер. Может быть, он считал, что вправе продать дом без твоего разрешения.

Все это Эбби произносила, глядя в пол. Ее ступня угрожающе багровела. Пакет со льдом пришлось убрать — он слишком давил на обожженное место, причиняя нестерпимую боль. Немного поразмыслив, Александра сказала:

— Допустим, дом записан на Неда. На одного Неда. Меня это не удивит. Но мы с ним состояли в браке. У нас есть ребенок. Любой суд признает за мной право жить в этом доме.

— Тогда не о чем беспокоиться, — сухо произнесла Эбби. — Но Дженни упорна, как терьер. Если уж она запустила свои остренькие зубки в лакомый кусочек…

— Несколько лет назад она запустила зубки в член Эрика Стенстрома, — объявила Александра, — и вывернула его шиворот-навыворот. Ты об этом знала?

— Нет, не знала, — выдохнула Эбби с таким ошарашенным и обреченным видом, что Александра ей поверила.

— Я видела твое имя на мониторе доктора Мебиуса, — пояснила Александра. — Наверно, ты сразу в клинику побежала, как только услышала сплетню про нас с Эриком.

— Его сожитель умер от СПИДа, — кивнула Эбби. — Доктор Мебиус сказал, что у меня есть основания волноваться. Что я не паникую попусту. Пообещал, что анализы, из уважения ко мне, будут обработаны срочно. Я чуть с ума не сошла!

— Почему? Потому что переспала с мужиком, которого затащила в койку баба, чей предыдущий любовник, возможно, заражен?

— Да, — призналась Эбби. — Мне так стыдно!

— Наверно, надо вам срубить эту сливу, — заметила Александра. — От нее одни несчастья.

Эбби взяла себя в руки, доковыляла до мойки и начала отчищать дно кастрюли, покрытое толстым черным слоем разваренных, слипшихся с сахаром слив. На кухню начали слетаться осы. Одна села Александре на руку. Ничего, пусть поползает.

— Это ты была с Недом, когда он умер, — сказала Александра. — Не Дженни, а ты. Дженни просто заявилась в спальню и застигла тебя в койке с моим мужем. Тогда-то у него и случился разрыв сердца.

Эбби тщательно отчистила кастрюлю. Аккуратно протерла полотенцем. Начала переливать в нее полужидкое сливовое варенье из прочих кастрюлек и мисок.

— Дженни устроила истерику, а ты — уборку, — продолжала Александра. — Вы обе переусердствовали. Значит, причина общая.

— Это было один-единственный раз, — сказала Эбби. — Один раз. Честно!

Александра вздохнула.

— Александра, я пошла на это ради тебя, — сказала Эбби. — Чтобы снять с него чары, которые напустила Дженни.

Александра расхохоталась.

— Александра, ты бы этого не вынесла. Я отвела от тебя беду. Когда Нед умер рядом со мной, ты была спасена. Я рада, что так получилось, — теперь у тебя все наладится. Александра, я твоя подруга. Ради тебя я на все готова.

— Спасибо, Эбби.

— Александра, тут только сарказма твоего не хватало! Ты и не подозреваешь, как я тобой дорожу! Прости меня, пожалуйста!

— А потом ты ко мне, считай, переселилась. Чтобы насмехаться втихомолку, все от меня утаивать, козни строить, — это ты с Неда пример взяла, наверное?

— Александра, я переселилась к тебе ради тебя же. Я же знала, какой удар тебя ждет. Лучше уж ты бы думала на Дженни, чем на меня, на свою ближайшую подругу. А еще лучше, если бы вообще никого не заподозрила. Но план не удался.

— Вероятно, тебе хотелось оттянуть встречу с Артуром. Ты боялась, что откроешь ему правду.

— Да, под настроение я могу много чего сболтнуть, — согласилась Эбби.

— Можешь-можешь, — подтвердила Александра. — А жаль. Я ведь ни в чем не была уверена — просто подбросила тебе очередную безумную теорию и ждала, что ты ее опровергнешь. А оказалось, попала в точку. Вильна знает?

Эбби помотала головой. Водрузила большую кастрюлю на плиту, а остальные принялась споласкивать. Когда Эбби в безумной спешке спасала варенье, чтобы оно не пропахло гарью, сладкие липкие брызги разлетелись чуть ли не по всей кухне. Они уже успели затвердеть. В конце концов Александра встала и начала помогать Эбби. Взяла кухонный нож с острым, недлинным лезвием, начала соскребать лиловые сгустки с кафеля.

— А теперь весь свет поверил, что Нед умер в объятиях Дженни Линден, — сказала Александра. — Ведь так утверждает она сама. При жизни он ей все-таки не принадлежал, но мертвого она не упустит. И муж к ней примчался по первому зову. Да, Дженни всех обвела вокруг пальца.

— Верно, — сказала Эбби.

— А ты, Эбби, сыграла ей на руку, — сказала Александра, — когда скрыла от всех правду.

— Прости, я не хотела…

— И Артуру, конечно, никто не нашептал, — заметила Александра.

— Конечно, нет! — оскорбилась Эбби.

— Ну-ну.

— Нед любил только тебя, — сказала Эбби. — Говорил о тебе без умолку. Просто ты так редко бывала дома, а Дженни все время возле него крутилась. Буквально ложилась ему под ноги.

— Думаю, он был к ней сильно привязан, — сказала Александра. — Как минимум, некоторое время.

Худшие опасения!

— Но ко мне он не был привязан, — с надеждой проговорила Эбби.

— И все же ты легла на мою кровать, — заметила Александра. Лезвие ножа внезапно показалось ей не таким уж коротким. И, судя по его скрежету, хорошо наточенным. Александра приподняла руку с ножом.

— Это была просто уловка, — сказала Эбби. — Нед все специально подстроил — наверное, чтобы отделаться от Дженни. Воспользовался мной, как пешкой. Хотел, чтобы Дженни застукала нас вместе.

— И сам попался в свой капкан, — сказала Александра. — Кончил и тут же скончался.

— Кончил и тут же скончался, — повторила Эбби и неуверенно, одними уголками губ улыбнулась подруге. К изумлению Эбби, Александра улыбнулась в ответ. Опустила нож и вновь принялась отчищать от варенья кафель.

31

Эбби, прихрамывая, проводила Александру в прихожую. Теперь, после того как Александра бережно забинтовала ей ногу, Эбби обрела душевный покой. Очистила свою совесть, как ту стальную кастрюлю от засахаренного черного осадка. Это было болезненно, но приятно.

— Если я хоть что-то могу для тебя сделать… — проговорила Эбби.

На крышу машины Александры валились с веток последние перезревшие сливы.

— Насчет сливы я серьезно, — сказала Александра. — Нужно ее срубить. Она приносит несчастья.

— Но она так красиво цветет, — возразила Эбби, — японцы обожают ее рисовать.

— И все равно ей здесь не место, — сказала Александра.

Эбби кивнула.

— И вот еще чем ты можешь мне помочь, — сказала Александра и разъяснила Эбби, чего от нее хочет.

Эбби схватилась за голову:

— Александра, я бы рада, правда, но не могу! Я так занята. Вдобавок ко всем заботам присматривать за ребенком?!! Где я найду время?

— Найдешь, — сказала Александра. — Не будешь тратить его на варку варенья, которое продается в любом магазине. Перестанешь играть в хозяйку поместья — это же только игра. Мы живем в век микроволновок и полуфабрикатов.

Эбби жалобно захныкала.

— Саша целыми днями в детском саду, — утешила ее Александра. — В воскресенье и понедельник я сама с ним посижу. Всего-то пять дней в неделю — и то временно. Как только «Кукольный дом» снимут со сцены, я засяду дома. Пока не подвернется следующая роль.

— Но Саша такой озорной, это все знают!

— Он будет напоминать тебе Неда, — заметила Александра.

— Нет! Нет! — в глазах Эбби сверкнули слезы. — Не заставляй меня, пожалуйста!

— Но Артуру я этого не скажу, — продолжала Александра. За последнюю неделю она похудела на десять фунтов. Лицо заострилось, глаза казались большими-большими.

— Это шантаж, — сказала Эбби.

— Я предпочитаю термин «искупление», — сказала Александра.

— Ну хорошо, хорошо, хорошо, — смирилась Эбби. — Я согласна.

Возвращаясь на машине домой, Александра ощутила, как ею завладевает уже привычное оцепенение: пейзажи мелькают, как во сне, кажутся почти нереальными. Моторка несет ее по водной глади стремительно, плавно, бесшумно, — так мчатся облака в фильме, если нажать клавишу ускоренной перемотки, к тихому берегу, где скрылся в лесу Нед; она все еще остается на солнце, но стена тумана близится. Надвигается. Александра съехала на обочину, остановила машину. Умирать ей пока не хотелось. Что ж, уже какой-то прогресс. Она немного подремала. Проснулась. Леа употребила выражение «худшие опасения». Она сама, Александра, употребила слово «искупление». По дороге гнали коров. Машина преграждала им путь. Коровы терлись об автомобиль своими худыми, поросшими бурой шерсткой боками, слишком впалыми там, где полагалось быть выпуклостям; и у каждой моталось под животом, хлеща по ногам, циклопическое вымя. От гормональных кормовых добавок вымя достигает невероятной величины, чуть ли не лопается; а сейчас коров как раз гонят на дойку. Машины выдоят их — принесут им облегчение. Излей все из себя до последней капли и успокойся. Излей и успокойся. Из черных, словно бы гуттаперчевых ноздрей валит горячий пар, оседает каплями на стеклах машины. Огромные карие глаза с набрякшими красными прожилками разглядывают Александру без злобы, но со смиренной, угнетающей, женской печалью. Точно говорят: «Нам еще хуже».

Теперь фермеры уже не держат быка на привязи в загоне, где он, свирепея от похоти, рыл бы копытами землю, а выгоняют на пастбище вместе со стадом. Он безмятежно бродит по лугу в обществе шестидесяти коров: его требования удовлетворяются, и сам он выполняет свою обязанность. Тащи в постель всех — и никому не будет обидно. Вот к чему, наверное, стремился Нед.

Приступы оцепенения, этакого аффекта навыворот случались теперь реже и длились уже не так долго, как поначалу, неделю назад. Да и ощущение, что органы чувств отключились, не столь донимает. За стадом шагал парнишка с собакой; его работа состоит в том, чтобы гонять коров на ферму, где их ждут доильные аппараты. Везет же коровам. Теплая кепка, грязные сапоги, заношенная рубашка и еще более древние штаны. Длинные сальные волосы, симпатичное открытое лицо. Она даже вспомнила, как зовут пастуха, — Кевин Крамп. Лет пять назад Александра создала в местной школе театральную студию. Кевин стал ее звездой. Звучный голос, умение держаться на сцене, вот только памяти на текст никакой. А теперь пасет коров. Что ж, лучше такая работа, чем вообще никакой. Александра опустила стекло.

— Миссис Лудд, с вами все нормально? — встревоженно спросил Кевин.

— Ничего страшного, просто не выспалась, — сказала она. — Я тут чуть-чуть подремала, а то недолго и в кювет угодить.

Кевин кивнул. Выудил из кармана какую-то затрепанную бумажку и шариковую ручку. Передал ей в окно.

— Может быть, вы мне дадите автограф? — робко спросил он. — Вы теперь прославились.

— Конечно, — она накорябала на бумажке свое полное имя. Чернила в стержне почти иссякли. Фамилия «Лудд» показалась Александре какой-то чужой, не принадлежащей ей по праву. Ничего удивительного, что буквы еле заметны, обе «д» вообще пришлось обвести по второму разу. Один смех, а не автограф. Но и коровы Кевина — один смех, а не коровы, в чем он, впрочем, не виноват. Да и сама она, Александра, — просто смех, а не женщина. В чем, вероятно, виновата сама.

— Спасибо, — и парнишка, просияв, побежал догонять стадо.

Худшие опасения. Проклятие Леа.

К Дженни он был привязан, а к Эбби — нет. Александра признала все сама, не взвешивая никаких «за» и «против». Признала, что это был не разврат, а любовь. Что Нед любил Дженни Линден. Что, нежданно заслышав голос Дженни Линден, Нед обмирал от восторга. Что, когда она появлялась в дверях, его сердце пело. Она приносила ему радость уже самим фактом своего существования. Что Нед лгал Александре и обманывал ее не потому, будто это возбуждало в нем похоть (так трактовала дело сама Дженни Линден, когда выплясывала вокруг Александры, ища, куда бы уколоть побольнее; а сама Александра слишком легко приняла на веру этот вариант, наименее для себя обидный), но просто потому, что хотел увидеть Дженни, мучился от тоски по Дженни, обязательно должен был увидеть ее, услышать, обнять. Побыть с ней. Потому что без нее он страдал. Боль отступала лишь при встрече с ней. Он и потащил-то Александру в гости к Дженни Линден только потому, что испытывал потребность увидеть Дженни, побыть с ней рядом, исцелиться от боли, а от Александры никак сбежать не мог. И по сравнению с ярким огнем этой любви она, Александра, ничегошеньки не стоила. Нед любил Дженни Линден — вот худшее опасение.

Худшие опасения.

Что веря, будто женщина непременно должна быть красивой, страстной, остроумной, необыкновенной — иначе она не сможет внушать ни настоящую любовь, ни плотскую страсть, не станет героиней драмы, которая разыгрывается в самом сердце Вселенной, не причастится из источника жизни на земле… — что, веря во все это, Александра страшно заблуждалась. Мало того, на деле Александра — тщеславная, вздорная дура, и Нед ее раскусил. Впрочем, если бы и не раскусил… Мы не обязательно любим тех, кого уважаем; а перестав уважать, не всегда перестаем любить. Любовь приходит и уходит; либо она есть, либо нет. Она — Божий дар и Божья кара.

Худшие опасения.

Не Дженни преследовала Неда, а Нед Дженни. Дейв прав: это Нед увел у него Дженни. Дженни — впечатлительное дитя, безвинная жертва Неда. Влюбленного Неда. Теперь Нед умер, и Дженни вернулась к Дейву.

Худшие опасения.

Ну а надежды? Какие там надежды. Пусть даже Нед охладел к Дженни Линден, но, вместо того чтобы вновь увлечься Александрой, затащил в койку Эбби.

Александра завела мотор и поехала в «Коттедж». По дороге ей повстречалась «Частная скорая помощь» мистера Лайтфута, резво катившая в противоположном направлении. Несомненно, она везет в город тело Неда, аккуратно, будем надеяться, уложенное в гроб (дуб, работа современных мастеров, 480 фунтов). Завтра состоятся похороны и кремация. В конечном пункте гроб переложат в традиционный катафалк: черный, величественный, блестящий, но слишком тихоходный. Когда ты мертв, поездка на катафалке за двадцать миль создает заторы на шоссе, особенно на крутых подъемах. Полиция была бы недовольна.

32

День похорон выдался ясным и солнечным. Эбби заехала за Вильной (Александра настояла, чтобы подруги постарались забыть о ссоре) на своей машине. Вильна была в элегантном черном костюме — короткая юбка, собственноручно расшитая блуза с глубоким вырезом. Но ее полуобнаженный бюст был задрапирован алым газовым шарфом.

— Это я не из скромности, голубка, — пояснила Вильна. — Груди у меня начинают сохнуть, шея пошла складками. Их можно показывать только при свечах. Ужас! Что со мной, бедной, будет? А все потому, что приходится обходиться без моего заветного омолаживающего крема.

— А что это за крем? — спросила Эбби. Артура с ними в машине не было — он приедет отдельно, на школьном микроавтобусе, после того как отвезет на станцию двух студентов. «При всей моей нежной любви к Вильне, — сказал накануне Артур, — я предпочел бы не ехать в ее обществе на похороны. Своей зацикленностью на себе, любимой, она создаст совсем неподходящую атмосферу в часы, когда неприлично думать ни о чем, кроме Неда. Так что, если ты не против…» Эбби была не против.

— Сперма, — объявила Вильна. — Сперма — самый лучший омолаживающий крем. Эссенция мужчины. А я уже забыла, когда ее в глаза видела! Скоро из меня песок посыплется. Первые морщины прорезались. А я ничего сделать не могу. Моя мать за мной шпионит — Клайв ее нанял, я точно знаю. Обидно, правда? — родная мать сторожит тебя, как в тюрьме.

И верно, подумала Эбби, за последнее время Вильна как-то состарилась. Романтическая худоба перешла в изможденность, гладкая оливковая кожа истончилась и посерела. И Мария действительно ведет себя подозрительно: все время маячит за спиной у Вильны, глаз с нее не спускает.

— Осталось совсем немного, Вильна, — сказала она вслух. — Еще полгода, и Клайв вернется.

— А вдруг он запамятовал, как это делается? — вопросила Вильна. — Или гомиком стал? С мужчинами это в тюрьме бывает. Что тогда?

— Тогда подашь на него в суд, — посоветовала Эбби. — За урон, нанесенный твоей внешности.

Эбби решила больше не отвлекаться на разговоры — все-таки она за рулем. На похороны она надела темно-синее платье Вильны. Подол пришлось подшить на живую нитку, чтобы не волочился по земле. Ну да ничего, сойдет. Эбби посмотрелась в зеркало над приборной доской: блестящие волнистые волосы, искорки в глазах, здоровая кожа, россыпь симпатичных веснушек. Взглянуть приятно.

— Хорошо выглядишь, — сказала Вильна. — Или ты пока не заметила? Эссенция умирающего мужчины. Чудодейственное средство. Большая редкость.

Эбби покрепче стиснула руль. Она была старательным водителем. Что бы ни происходило, ее руки держали руль так, как; надо, — в учебниках это положение называется «на десять часов десять минут».

— Шутка, — сказала Вильна. — У вас, англичан, никакого чувства юмора нет. Как после этого над вами не смеяться?

Эбби смолчала. Остаток пути они проехали молча — лишь изредка Вильна отдавала штурманские распоряжения в соответствии с картой, которую нарисовал и роздал всем заинтересованным лицам Хэмиш. Несмотря на то что Хэмиш слыл педантом, особой точностью карта не отличалась.

— Дженни мне все рассказала, — сказала Вильна, когда они свернули к воротам крематория. — Теперь, когда она снова живет с мужем, ей радостно, что Нед умер на тебе, а не на ней.

— Из Дженни свидетельница никудышная, — возразила после долгой паузы Эбби. — Ни одному ее слову верить не стоит. Гляди-ка: настоящий аншлаг. Похороны Неда начнутся только через полчаса, а стоянка уже почти забита.

— Конечно, не стоит, — поддакнула Вильна, — я так и скажу всем, кто будет спрашивать. Скажу: Дженни так глубоко все переживает, она сама перестала понимать, где факты, где выдумка. Вот как я буду говорить. Дружба — не пустой звук, верно? Даже в этой вашей унылой стране. А мы с тобой — ты и я — подруги, верно ведь?

Эбби осознала, что отныне они действительно подруги. Ушло то время, когда она смотрела на Вильну свысока. Вильну придется позвать на Охотничий бал — список приглашенных составляет, хоть и не единолично, сама Эбби. Куда бы Эбби ни направлялась — на вернисаж ли в престижную галерею, на благотворительный концерт в старинный замок, на торжественный обед в аббатство или даже в морг проститься с телом близкого друга, — ее непременно будет сопровождать Вильна. Вильну допустят в «лучшие дома», в самое изысканное и интересное — по местным меркам — общество. Вот какую цену Вильна назначила за свое молчание, за то, что поможет рассеять все подозрения Артура, — точно так же Александра принудила ее присматривать за Сашей. Эбби положила руку на колено Вильне. Что ж, цена не чересчур высока. Не слишком страшна.

— Конечно, мы с тобой подруги, — сказала она. — Вне всякого сомнения.

Толпа перед часовней все росла и росла. Друзья, родственники, зеваки. Приглашенные и незваные. Журналисты, старающиеся держаться незаметно: лишь порой сработает вспышка умело закамуфлированного фотоаппарата. Крохотные диктофоны запрятаны в рукавах. «Нам не хотелось бы беспокоить вас в этот скорбный день, но…» Весь театральный Лондон. Издатели и импресарио. Люди из «Ассоциации за охрану исконных прав». Из «Ассоциации за сохранение античных дорог». Из «Ассоциации за сохранение античных кладбищ». Из Общественного совета по искусствам — Нед входил в экспертный совет, ведающий грантами в области зрелищных искусств. Ибсеноведы, скандинависты. Нед был человеком разносторонним. Герои язвительных рецензий Неда пришли оплакать его крокодиловыми слезами. Люди из музыкальных кругов. Специалисты по старинным инструментам. Налоговые инспекторы, инкогнито. Торговцы антиквариатом. Торговцы с блошиных рынков. Звезды театра обоих полов. Всех полов. Врачи из Центральной клиники венерических заболеваний (Нед как-то организовал благотворительный гала-концерт в ее пользу). Часовня быстро заполнилась. Яблоку негде упасть. Как только внесли гроб, двери закрыли. Спешно подключили репродукторы, чтобы транслировать церемонию для тех, кто остался снаружи. Чтобы слышали все — и деревья, и кружащие над крематорием птицы, и те, кто пришел хоронить совсем других людей. Гимны «Для всех святых» и «Танец Господень». Отрывок из «Строителя Сольнеса»[14]. Все это выбрал Хэмиш, выбрал удачно. Лаконичные речи друзей.

Затем зазвучала мелодия «Уплывая вдаль», шторки раздвинулись, и гроб укатился по рельсам в пылающую, заранее разожженную печь. Впрочем, огонь был лишь иллюзией. В действительности кремация тел производилась дважды в неделю; но, разумеется, заверяла дирекция, каждого покойника сжигали отдельно, чтобы не смешивать пепел. По традиции, этим заверениям никто не верил. Иначе пепла получалось бы слишком много — в одиночку не дотащишь.

«Уплывая вдаль» — глупая и бодрая пьеска, еженощно знаменующая окончание передач общенационального «Четвертого канала». Извинение за технический перерыв. Колыбельная, ласкающая слух, убаюкивающая, отгоняющая мысли о революции, растворяющая народное возмущение в ностальгической печали. Банальная, как музыкальное сопровождение в немом кино. Избитая, как опусы эпигона. Последовательность звуков, от которой музыканты стонут, а чувствительные души — вздыхают. Эту мелодию выбрала Александра. Хэмиш упрашивал: пожалуйста, хоть что-то порекомендуй, хоть что-то измени в программе! Ты же была его женой! Нехорошо, если я, его брат, буду решать все единолично. Гости впали в легкое замешательство. Раздались нервные смешки. Но нет худа без добра — мелодия подсознательно успокаивала. И вообще, чего вы хотите от кремации — каких ритуалов ни выдумай, все равно до торжественности кладбищенского погребения ей далеко. В кремации всегда есть что-то вульгарное, что-то от массовой культуры. Тем не менее — как согласились все — это были хорошие похороны. А впереди еще и траурная церемония в Лондоне.

— Александра? Где Александра? — спрашивали журналисты.

— Вон она сидит, — указывали ее друзья. — Вон она сидит.

На деле же Александра находилась совсем в другом месте.

На похоронах была Дженни Линден в вызывающе алом (по совету Леа) платье. Сидела в первом ряду, у самого прохода. Стенала и обливалась слезами.

На похоронах была Леа, во всем белоснежном. Вылитая Дженни Линден, только не такая упитанная.

Пришел — по настоянию жены — и Дейв Линден. Но в часовню входить не стал.

На похоронах были Эбби, Артур и Вильна. И доктор Мебиус. И, естественно, Хэмиш. Дэзи Лонгрифф, тихо всхлипывая, держалась за плечи партнеров по спектаклю. Она была с головы до пят в черном: длинная виниловая юбка и такой же блузон со вставкой из стретч-трикотажа, подчеркивающей великолепную грудь. Фотографы так вокруг нее и роились. Дэзи позировала снаружи и внутри часовни, до, после и даже во время церемонии.

На похоронах был и почтальон — обутый в ботинки Неда, начищенные до зеркального блеска. Пришел мистер Кветроп. Пришли супруги Пэддл, содержатели магазина канцтоваров. Пришла Крисси, и Хэмиш обнялся с ней.

Те, кто был осведомлен о тех или иных подробностях, переглядывались между собой, иронически щурились или демонстративно отводили глаза, про себя радуясь, что Александры здесь нет: происходящее и без того попахивало пошлым фарсом.

Ирэн на похоронах не было.

Терезы — тоже.

И много кого еще там не было. Жизнь шла своим чередом. Александра думала о своем будущем — и не просто думала, а принимала конкретные меры. Пока Неда провожали в последний путь, она находилась в Лондоне — обсуждала с кастинг-директором новый голливудский проект. Американец предложил Александре главную женскую роль, роль возлюбленной Майкла Дугласа. Она поблагодарила, но с сожалением отказалась. Нужно подумать о ребенке: нельзя же вот так вот схватить осиротевшего мальчика в охапку и отвезти в Голливуд. Ее дом, вся ее жизнь — здесь, в Англии. Но их предложение для нее — большая честь.

Итак, на похороны Неда Александра не явилась. Зато вечером того же дня пошла посмотреть Дэзи Лонгрифф в «Кукольном доме» — театр все-таки не стал гасить огни. Александре нужно было отвлечься. А заодно — получить назад свою роль.

«Вероятно, — думала Александра, — плоть Неда еще присутствует в этом мире. Его тело лежит на каком-то другом столе или каталке, дожидаясь сожжения. Просто сезон прощаний с телом для всех, кому не лень, уже закрыт. А так ничего не изменилось. Никого уже не волнует, прикрыт ли беретом его раскроенный патологоанатомами череп. Если его глаза распахнутся, никто их не прикроет. Прошло время соблюдения внешних приличий. Он и сам с каждым днем беспокоился бы о них все меньше, думала Александра. А сама она не узнает, когда именно его тело сгорит в огне, обратится в пепел. Ну да какая разница? Тело давно покинуто. Нед продолжает свое бесконечное восхождение по горному склону, заросшему угрюмым лесом. Наверное, без ее благословения ему придется брести вечно. И поделом — ведь он даже не оглянулся».

В театр Александра пришла в семь. Обнаружила, что вечерние спектакли теперь начинаются в восемь вечера, а не в семь сорок пять. Александра пропустила всего восемь спектаклей, но в ее отсутствие дирекция времени не теряла. В кассе сидела какая-то новая женщина — сварливая, немолодая, завитая «под барашка», с обвисшими жирными щеками. Она долго переспрашивала: «Александра? Фамилия?», нарочито долго перекладывала конверты — все для того, чтобы торжествующе объявить: «Вам ничего не оставляли», хотя Александра долго убеждала ее, что никто ничего ей и не должен был оставлять. Пришлось заплатить за билет из собственного кармана. Удивляться тут нечего — ведь Александра явилась в театр без предупреждения. Но все же она восприняла историю с билетом как дурной знак. Она рассчитывала не возвращаться на сцену еще месяц, чтобы и она сама, и Саша попривыкли к новой жизни, жизни без Неда. Но если за восемь дней тебя могут напрочь забыть, насильно сослать в деревню, выпроводить на пенсию в качестве «лучшей драматической актрисы» — иными словами, увенчанной лаврами дряхлой старухи, которой только «Ордена Британской империи» не хватает, — чего же ждать через четыре недели?

На афишах уже пестрели свежие алые наклейки — поверх прежних, элегантно-аскетических, выдержанных в классической серо-черно-коричневой гамме. Фразы: «Образ Норы заиграл неожиданными красками» и «Незабываемая, чарующая, берущая за живое — Нора Александры Лудд» теперь безвозвратно скрыты другими: «В роли Норы — Дэзи Лонгрифф», «Тарантелла от Дэзи Лонгрифф — самая эротичная мизансцена сезона».

Александра вернулась в кассу и спросила, хорошо ли расходятся билеты в предварительной продаже, но женщина-барашек ее словно бы не слышала. «Меня нет, — подумала Александра. — Нед забрал меня с собой. Его член ходит взад-вперед, как поршень парового двигателя. Везет нас по воздуху. Мало-помалу мы растворяемся в пустоте. Странное дело: от нас обоих не осталось ничего вещественного, кроме его члена. Его конца. Этот кусок мяса, этот натруженный мускул, этот первичный источник тепла все еще властен над судьбой Александры. Опять каламбуры, опять метафоры», — подумала она и упала в обморок.

Администратор Сэм помог ей встать, отвел ее в свой кабинет. Он был страшно похож на художника Дэвида Хокни. Такая же прическа — прямые желтые волосы, такие же круглые очки.

— Ах да, — сказала кассирша. — Александра Лудд. Что ж вы мне сразу не сказали?

Сэма, по-видимому, покоробило, что Александра не пошла на похороны Неда. Наверно, впоследствии она раскается в том, что так поступила.

— Не раскаюсь, — сказала Александра. — Гордость не позволит. Я и сама не знала, что во мне столько гордости.

Раньше она считала себя смиренной маленькой мышкой, а свою славу — беспричинным капризом судьбы, симптомом безумия, овладевшего миром. А оказалось, это не ее мнение, а лишь навязанные ей домыслы Неда. Маскарадный костюм нищенки, выбранный им, а не ими обоими сообща. Оказывается, Александра не из тех жен, которые на похоронах мужа терпят громкие стенания целой стаи других женщин, решивших предъявить на него права. Особенно таких уродливых, как Дженни Линден, таких вульгарных, как Дэзи Лонгрифф, или таких сельских замарашек, как Эбби Карпентер. Зрители — а как еще назвать тех, кто пришел проводить Неда в последний путь? — принялись бы перемигиваться, толкать друг дружку локтями, глазеть, отвесив челюсти, гадать, что такого нашел в этих женщинах Нед, когда дома его ждала красавица-жена… и Александра оказалась бы всеобщим посмешищем, самой униженной и презренной, и все, кто завидовал ее успеху, радовались бы: поделом!

— А кого ты предпочла бы видеть в качестве его любовницы? — поинтересовался Сэм. — Принцессу Диану?

— Даже ради принцессы Дианы, — ответила Александра, — я не пошла бы на похороны Неда.

Сэм заметил:

— Сурово. Да ты, оказывается, стерва.

Это было сказано с оттенком восхищения.

Александра сказала:

— Жаль, что я Неда кремировала. Надо было похоронить.

Тогда она пробралась бы ночью на кладбище, села бы на могильную плиту и постаралась вообразить, как разлагается тело, как скользкие черви проедают в нем ходы. Урна с пеплом не столь располагает к философскому созерцанию. Сэм сказал, что пепел обычно фасуют не в урны, а в темно-синие коробки, перевязанные золотой лентой; вот и его матушку прислали из крематория в такой таре. А скоро ли, собственно, тело будет сожжено? Александра у них случайно не уточняла?

Александра сказала:

— Наверное, уже сожгли. Несколько минут назад, когда я упала в обморок.

Сэм заявил, что это лишь фантазии. Александра не спорила. Последняя неделя научила ее сговорчивости. Соглашаясь, бережешь силы. Александра справилась у Сэма о том, заполняется ли зал.

— В предварительной продаже билеты хорошо расходятся, — сказал Сэм.

— Дэзи Лонгрифф хорошо играет? — спросила Александра, едва удержавшись, чтобы не добавить: «Лучше меня?».

Сэм сказал, что Дэзи Лонгрифф ни к черту не годится, но билеты раскупаются хорошо, просто нарасхват идут. Он посоветовал Александре не разговаривать с дирекцией лично, а перепоручить переговоры Гарри Барни. С формальной точки зрения Александра нарушила контракт — ведь она не имела права на отпуск в связи со смертью родственника. Не представила она в положенный трехдневный срок и справки от врача, хотя в данных обстоятельствах такая справка была бы самым разумным выходом.

— Но они не посмеют требовать такого буквального выполнения контракта, — сказала Александра. — Это было бы бесчеловечно.

Сэм возразил, что дирекция театра бесчеловечна по определению. Возглашая: «Искусство требует жертв!», директора не отпускают актеров со сцены ни под каким предлогом — ни в случае смертельной болезни, ни после сигнала воздушной тревоги. Спектакль продолжается — дирекция обогащается. Сказать по чести, Сэм очень удивится, если Александра получит роль Норы назад.

— Почему меня никто не предупредил? — спросила Александра. — Неужели трудно было хотя бы напомнить насчет справки?

Сэм долго мялся и хмыкал, а затем предположил: видимо, все заинтересованы в том, чтобы «Кукольный дом» подольше продержался на сцене, а в идеале — переместился в зал покрупнее. С Дэзи Лонгрифф в роли Норы это, возможно, удастся. Времена сейчас тяжелые…

— Очень тяжелые, — согласилась Александра.

Впорхнула Дэзи Лонгрифф в подвенечном платье Александры. Точнее, ее прабабушки. Александра одолжила эту фамильную реликвию театру на время постановки. Платье было белое, шелковое, сильно декольтированное, с пышными юбками. Александра играла в нем сцену с тарантеллой. Это оно коварно сползло с груди Александры в вечер премьеры. Зачем только Дэзи его сейчас надела? Ведь до начала спектакля — пять минут, а в первой сцене Нора, живущая в маленьком норвежском городке, всего лишь возвращается из магазина. Но Александра ни о чем не спросила Дэзи — боялась узнать ответ.

Дэзи сказала, что слышала, что Александра упала в обморок перед окошечком кассы. Она, Дэзи, отлично понимает, в каком Александра сейчас состоянии; она и сама сейчас с ног валится — ездила на похороны бедняги Неда, только-только вернулась. Но искусство требует жертв.

— Да, наверно, требует, — согласилась Александра.

Дэзи заметила:

— Вот ведь странно: пока Нед был жив, я чувствовала себя страшно виноватой перед тобой, Александра, а теперь он умер — и все как рукой сняло. Бедненький Нед. Меня только одно утешает: я смогла открыть перед ним целый новый мир чудесных интимных наслаждений. Ведь жизнь так коротка!

Александра сказала, что рада за Дэзи. Сэм попытался выпроводить Дэзи, сославшись на то, что дали второй звонок. Дэзи сказала Сэму, что излишняя тактичность тут неуместна и даже унизительна — они с Александрой прекрасно понимают друг друга.

— Значит, в этом платье ты играешь первую сцену, — сказала Александра. — А в чем же ты танцуешь тарантеллу?

— Почти безо всего. В одной мини-юбке и высоких черных сапогах, — сказала Дэзи. — Она ведь пытается отбить Торвалда у доктора Ранка.

— Ясно, — сказала Александра. — Причем в глубине души Нора — лесбиянка. Я угадала?

— Ну конечно же! — сказала Дэзи. — Без этого момента пьесу невозможно понять. Он все проясняет! Бедный Нед в гробу перевернется. То есть перевернулся бы, если бы не умер. Ой… Прямо слезы на глаза наворачиваются. Я должна взять себя в руки.

— У Неда нет гроба, — сообщила Александра. — Он стал горстью пепла.

— Александра, нельзя же понимать все так буквально! — возмутилась Дэзи. — И Нед тоже всегда мне говорил, что у тебя совсем нет воображения.

И она понеслась на сцену, заранее выпростав грудь из подвенечного платья прабабушки Александры.

— Пойдем-ка. Я провожу тебя в зал, — сказал Сэм.

— Пожалуй, я не буду зря тратить время, — сказала Александра.

Переночевала она на Энглисс-стрит. Крисси не показывалась, но гардероб был полон ее одежды, а одежда Александры переместилась на диван. Со второго или третьего взгляда замечалось, что столы и стулья сдвинуты с привычных мест. Александра осознала, что Крисси намерена поселиться в этой квартире надолго.

Александре приснился Нед. Она стояла у «Коттеджа» перед окном кухни. Заглянула внутрь и увидела: Дженни Линден заваривает чай, а Нед сидит за столом, держа на коленях Сашу. Александра окликнула их, не отходя от окна. Но сколько она ни кричала, ее никто не слышал и не видел. Собравшись с силами, она испустила оглушительный вопль — точно женщина с картины Мунка — и в то же мгновение проснулась. И обнаружила, что с губ слетает лишь тихий писк.

Рано утром она встала и поехала в «Коттедж». Сделала остановку в Эддон-Гарни — купить молока и местную газету. Всю третью и четвертую полосы занимал репортаж с похорон Неда. Была там и огромная фотография рыдающей Дженни Линден, подписанная: «Александра Лудд глубоко потрясена утратой». В крупные газеты этот ляп не попал — должно быть, кто-то вовремя заметил.

Но Александра наткнулась на эту фотографию лишь позднее, совершенно случайно. И расхохоталась.

33

От смеха Александра буквально свалилась со стула — лилипутского, неудобного, блестящего. Стояла жара, Александра была без чулок, в тонком хлопчатобумажном платье, и жесткое пластмассовое сиденье липло к ее телу. Свалиться с такого стула было даже приятно.

— У тебя истерика, — проворчал, насупившись, Хэмиш, но, когда она показала ему фото, сам едва подавил улыбку. Они ожидали в приемной поверенного Шелдона Смайта.

— Если бы ты не прогуляла похороны, — сказал он, вновь нахмурившись, — этого никогда бы не случилось. Со временем ты пожалеешь. Какая все-таки низость. Так не делают. Мало ли что между вами было в прошлом, но на похороны собственного мужа не пойти…

— Прости меня, Хэмиш, — взмолилась Александра. Толика раскаяния никогда не помешает. — Но там было столько народу! И целая орда журналистов. Я только одним глазком глянула — и сбежала. У меня нервы бы не выдержали!

Хэмиш простил ее.

— Тебе сейчас нелегко, — признал он.

Контора Шелдона Смайта располагалась между супермаркетом и магазином Пэддлов, по соседству с заведением мистера Лайтфута. Теперь, когда тело Неда больше не лежало в морге, этот участок улицы выглядел уже не зловеще, а буднично — здания как здания, основательные, непритязательные. Шелдона Смайта Александра не знала — он поселился в Эддон-Гарни относительно недавно. И вот он вышел в приемную и, хотя не был знаком с Александрой, принес ей свои соболезнования. Упомянул, что читал в газетах некрологи. Смайт был подвижный, невысокий, круглолицый. Его глаза прятались под набрякшими веками.

«Большая утрата для нашей культуры», — сказал он.

О похоронах — этом, как он выразился, «настоящем событии» — он читал в местной газете. С Хэмишем Смайт явно виделся не впервые. Александра слегка удивилась, но постаралась этого не показывать.

Когда Хэмиш и Александра вошли вслед за Шелдоном Смайтом в его кабинет, оказалось, что там, на стульях, придвинутых к стене, уже сидят, взявшись за руки, супруги Линден. Дейв и Дженни. И вновь Александра утаила свое изумление.

— Что-то смешное? — спросила Дженни. — Вас даже здесь было слышно.

— Ужасно смешное, — подтвердила Александра. Глянув в окно, отметила, что с жарой можно распрощаться: небо заволакивали тяжелые, иссиня-черные тучи.

Кабинет Смайта изобиловал пауками и паутиной, а также каталожными шкафами, к которым как бы привалились многократно оштукатуренные, сутулые от старости стены. В этом антураже компьютер Смайта смотрелся крайне нелепо. Когда-то здесь была чья-то гостиная. Комната освещалась свечами, а позднее керосиновой лампой. Отапливалась… поначалу, наверно, никак, разве что теплом самих людей, сбивающихся от холода в кучу. А затем — камином. «Интересно, какие драмы эта комната видела в прошлом», — подумала Александра. О том же, что может стрястись сегодня, даже помыслить было страшно.

— Что делает здесь Дженни Линден? — спросила Александра у всех сразу.

— Миссис Линден находится здесь, поскольку завещание мистера Лудда ее касается, — пояснил Шелдон Смайт. У него была привычка говорить, прикрыв глаза. Казалось, тяжелые, обвисшие веки его страшно утомляют. Он раскачивался на стуле взад-вперед; в детстве Ирэн отучала Александру от этой привычки, шипя: «Что за отвратительная ужимка!» Того гляди, стул сломает — впрочем, что до того Александре?

— Мы имеем дело с необычной ситуацией, — сообщил Шелдон Смайт. И пояснил Александре, что ее супруг завещал «Коттедж» Дженни Линден.

— Не имел права, — отрезала Александра. — Это совместно нажитое имущество.

Шелдон Смайт подчеркнул, что в документах, касающихся данного объекта недвижимости, имя Александры не упоминается ни разу. По-видимому, это было сделано сознательно. Нет никаких оснований полагать, будто мистер Лудд хотя бы на краткий период помрачался бы в рассудке.

— И все равно, — сказала Александра, — я его жена, мать его ребенка. Суд меня защитит. Не все же в мире идиоты.

Но Александру тут же насторожила самодовольная ухмылка Дженни Линден, а также болезненная гримаса мужа Дженни Линден — казалось, он знает все наперед. Хэмиш с загадочным видом созерцал свои колени. Александра перевела взгляд на Шелдона Смайта, но его огромные глаза были закрыты. В комнате заметно стемнело. Гроза.

— Разумеется, я оспорю завещание в суде, — добавила Александра, — если кто-нибудь соизволит мне его показать.

— Но поскольку вы в нем не упомянуты, — сказал Шелдон Смайт, — этот документ не имеет к вам никакого отношения. Вы присутствуете здесь лишь благодаря любезности миссис Линден.

— Премного благодарствуем, — сказала Александра. — Но Саша же в нем упомянут?!! А я его мать.

— Имя Саши в этом документе не упомянуто вообще.

— Но я — жена Неда, — сказала Александра. — А Саша — его сын. Я не понимаю…

— Александра, — сказал Хэмиш, — я случайно обнаружил в бумагах Неда его свидетельство о браке с Пилар. Мы навели необходимые справки. Развода не было, и Пилар все еще жива. Брак Неда и Крисси, их развод и его женитьба на тебе не имеют никакой юридической силы.

— Я же тебе говорила, — сказала Дженни Линден Дейву. — Он ей не изменял. О Пилар Нед мне все уши прожужжал. А ты не верил! С женатыми мужчинами я не связываюсь.

Дейв, рассмеявшись, выпустил руку жены. Его седые волосы были мокры от пота. Слипшиеся кудряшки поднимались венчиком надо лбом, придавая Дейву сходство с зареванным ребенком, которого насильно моют в ванне. Дейв был без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами — и все равно страдал от жары. Зато Шелдон Смайт, несмотря на строгий костюм, словно и не чувствовал зноя. Хэмиш был в темно-синем клубном пиджаке. Из нагрудного кармана торчал аккуратно сложенный, бережно накрахмаленный носовой платок. Красный в белую крапинку. Любимый платок Неда.

Нед пользовался платками не как аксессуарами, а просто чтобы сморкаться. И потому предпочитал неглаженые — они мягче.

Александра предположила, что этот квадратный кусок материи выгладила, верно, Тереза. Под пристальным надзором Хэмиша Тереза старательно отутюжила сморщенные после машинной стирки края, обметанные от руки; аккуратно сложила платок вдвое, провела утюгом, потом еще раз сложила и еще раз провела. Гладить Тереза любит. Этот носовой платок Александра подарила Неду давным-давно, в первые годы их совместной жизни. Внезапно Александра обозлилась. Ее дом, квартира, пожитки, даже ее прошлое — все расхищено стервятниками. На минутку зазевайся, потеряй бдительность, покажись кому-то беззащитной — и станешь жертвой этнической чистки. Тебя предадут милые друзья и соседи, жадные до твоего добра; чужие спят в твоей постели, сидят на твоих стульях, созерцают твой вид из окон, а ты скитаешься бездомной бродяжкой, беженкой. Как в детской сказке «Ветер в ивах»: Тоуд, выйдя из тюрьмы, возвращается в свое родовое поместье «Тоуд-Холл» и обнаруживает, что двери перед ним закрыты: в «Тоуд-Холле» шумят и безобразничают злобные ласки и горностаи.

Александра сказала Хэмишу:

— Полагаю, все это из-за того, что я тебе не позволила меня трахнуть.

— Пожалуйста, не употребляйте таких слов, — сказал Шелдон Смайт.

Хэмиш, в свою очередь, заявил:

— Это был мой долг. Я обязан ничего не утаивать от надлежащих инстанций. Речь идет о серьезных юридических вопросах.

Дженни Линден сказала, что беднягу Неда ни в чем винить нельзя — насчет Пилар он собирался принять меры. Он ведь женился в девятнадцать лет, совсем мальчишкой. Питал надежды, что это дело как-нибудь, само собой, рассосется, но Леа объяснила ему, что душа должна быть чистой и искренней — иначе ее не озарит благодать высших сил; однако жизнь Неда затеняло черное пятно — Пилар. Нед планировал честь по чести развестись с Пилар, чтобы жениться на Дженни.

— А со мной он что планировал сделать? — спросила Александра.

— Вам с ним жить уже наскучило, по всему было видно. Нед это чуял. Первое время он переживал. Но без него вам было бы только лучше. Вы все равно не интересовались ничем, кроме своей карьеры, — вот и занимались бы ею на здоровье.

Шелдон Смайт, кашлянув, попросил разрешения продолжить. Он понимает, всем собравшимся сейчас нелегко…

Александра сказала Дженни:

— Если честно, это Нед заскучал. Вы его раздражали, наводили на него тоску. Он из кожи вон лез, чтобы от вас избавиться, но вы не отставали. Он жаловался мне на ваши вонючие подмышки. Назначил вам и Эбби аудиенцию в спальне на одно и то же время, чтобы вы успели все хорошенько разглядеть.

Дженни Линден, зарычав, бросилась к Александре, но муж удержал ее, взял за запястья и усадил назад на стул. Своей недюжинной силы он не жалел. В его глазах блеснуло безумие. Александра ощутила животное, плотское влечение к этому человеку; да, забавно было бы соблазнить его, соблазнить мужа Дженни Линден — вот вам! Но негоже опускаться до их уровня.

Шелдон Смайт позвал из приемной секретаршу — под предлогом, что нужно вести протокол. На деле же он, вероятно, решил, что ему не помешает лишний свидетель. Или лишняя пара рук на тот случай, если еще кого-то понадобится силком усадить на стул. В секретарше Александра узнала Бекки Уизэм, которую когда-то учила в театральной студии при местной школе. Никаких актерских способностей, безнадежная осанка, жуткая походка. Зато старательности — хоть отбавляй.

Александра тихо рассмеялась.

И сказала:

— Как бы то ни было, ребята, двоеженец Нед или кто, я все равно — мать его ребенка. Суд восстановит справедливость.

— Сука! — взвизгнула Дженни Линден. — Мальчишка — не от него! Все знают: ты его с Эриком Стенстромом прижила. И навязала в нахлебники бедному Неду. Как тебя только земля носит! Даже на похороны не пошла.

Дейв Линден вывернул Дженни руки. Та заскулила.

Воцарилось молчание. Шелдон Смайт раскрыл папку, лежавшую перед ним на столе. В ней были письма, написанные почерком Неда. Те, что сверху, — на вид довольно свежие. Те, что снизу, — на пожелтевших листках. Александра прочла на листке: «Дорогой Хэмиш!»

— Значит, ты не лгал, — сказала она Хэмишу.

— Я никогда не лгу, — отчеканил тот.

— Значит, ты пошел не в братца. Не в этого мудака, — заключила Александра. — Может, ваша мама как-то отлучилась на ночь из дома?

Хэмиш попросил Александру не грубить; придет время, когда ей еще понадобится его помощь.

— В моем распоряжении имеется письмо мистера Лудда к его брату, — сообщил Шелдон Смайт, — где мистер Лудд выражает убеждение в том, что вы, миссис Лудд, ждете ребенка от другого мужчины. От мистера Стенстрома, о котором упомянула миссис Линден. Из письма явствует, что мистер Лудд был крайне опечален этим фактом.

Дженни Линден вновь успокоилась. И даже извинилась:

— Леа говорит, что во мне очень сильна Кали. Я служу проводником как женских, так и мужских энергетических потоков. По-настоящему, мне бы надо жалеть вас, Александра. Я переборола в себе гнев и поднялась на новую ступень. Но как подумаю, что Нед столько лет из-за вас потерял попусту…

Дженни Линден обернулась к своему мужу, нежно взглянула на него сквозь слезы. Он перестал стискивать ее руку, бережно поднес к губам, поцеловал, точно прося прощения. Дженни Линден торжествующе стрельнула глазами на Александру, словно говоря: «Все твое имущество и мужчина в придачу!»

— Проблема в том, — сказала Александра, — что с одного взгляда на Сашу видно: это ребенок Неда.

— Эрик Стенстром внешне очень похож на Неда и на меня самого, — сказал Хэмиш. — Мы из древнего абердинского рода. Потомки викингов.

— Спасибо, Хэмиш, — сказала Александра.

— Полагаю, мужчины этого типа — твоя слабость, — заметил Хэмиш.

— Тело Неда еще не остыло, а Александра уже кокетничала с бедным Хэмишем, — известила Дженни Линден Шелдона Смайта. — Голышом перед ним танцевала.

Александра не снизошла до ответа. Она чувствовала себя Братцем Кроликом, которому Братец Лис всучил Смоляное Чучелко: чем отчаяннее пытаешься выпутаться, тем глубже увязаешь. Не надо было ей приходить сюда в одиночку. Без личного адвоката. Александра ограничилась лишь тем, что сказала:

— Нед признал Сашу своим сыном и содержал его материально. Согласно свидетельству о рождении Нед — его отец. Любому здравомыслящему человеку этого будет вполне достаточно.

— Но Нед не признавал его сыном. Вы сами ходили его регистрировать. По словам присутствующего здесь мистера Хэмиша Лудда, с тех пор, как родился ребенок, все деньги зарабатывали вы.

— Спасибо, мистер Хэмиш Лудд, — сказала Александра.

— Иногда мне кажется, что она все время под кайфом, — заметила Дженни Линден. — Такая беспечность! Она и понятия не имела, как больно было Неду, что она беременна от другого. Никого, кроме себя, не замечает. А правды даже слышать не хочет!

— В своем завещании мистер Лудд ничего не оставил ребенку, — сказал Смайт. — Суд сочтет эту деталь немаловажной. Будь ваш брак законным, ваш ребенок, а также вы сама, имели бы право на наследство вне зависимости от того, являлся ли Нед биологическим отцом. Поскольку налицо двоеженство, вопрос об отцовстве является, несомненно, первостепенным. Разумеется, мы проведем консультации с вашим адвокатом, и вы вольны оспаривать завещание в суде, если вам это по средствам, но я лично не вижу никаких препятствий, мешающих моей клиентке миссис Линден вступить в права наследства.

— За вычетом справедливости, — сказала Александра, — здравого смысла и анализов ДНК.

Воцарилась краткая пауза.

— Пепел для таких анализов не годится, — возгласил Хэмиш.

— Вот вам! Поделом! — воскликнула Дженни Линден. — Нечего было кремировать бедного Неда.

Александра явственно увидела, как Нед взбирается на свою гору, поросшую густым лесом. Непролазные темные дебри. Фигура Неда едва различима во мгле. Он не оглядывается — и правильно делает. В его лесу и то лучше, чем здесь.

— Бедная Александра, — сочувственно произнесла приземистая, пухлая Дженни Линден, — какое это для нее, должно быть, потрясение.

И, обернувшись к своему мужу, продолжила:

— Я не хотела влюбляться в Неда. Это все он. Он буквально наложил на меня чары. Это было наваждение. Но теперь я пришла в себя. Как я счастлива, что мы смогли обсудить все это, как цивилизованные люди, за одним столом. Жаль только, Леа здесь нет — ей было бы очень приятно увидеть, что мы воспользовались ее уроками. Кроме того, Нед в итоге поступил как порядочный человек — он оставил мне дом. Дейв, мы станем хранителями этого дома. Будем беречь его в память о Неде. Дейв, Нед был о тебе высокого мнения. Не сказал о тебе ни одного худого слова.

Бекки Уизэм застыла, изумленно приоткрыв рот, стараясь не встречаться с Александрой взглядом.

— Этот замшелый морг придется полностью реконструировать, — объявил Дейв. — Подогнать под современные стандарты. Иначе я в нем жить не соглашусь. Моя аппаратура не терпит пыли. Но это дорогое удовольствие…

— Ничего-ничего, продадим что-нибудь из антиквариата, — откликнулась Дженни.

Александра вскочила:

— Кто-нибудь, наконец, изолирует эту буйнопомешанную от общества? Вызовите людей в белых халатах.

— Вот, например, китайский терракотовый лев, — сказала Дженни, не обращая на Александру никакого внимания. — Помнишь, белый такой, уродливый, с бешеными глазами. Стоит семь тысяч пятьсот фунтов. Нед мне говорил.

— Что вы несете? Этот лев раньше был «нашим», — сказала Александра. — Следовательно, отныне он принадлежит мне. Так?

— Александра, я знаю, как нелегко тебе все это уяснить, — сказал Хэмиш. — В таком же положении когда-то была Крисси. Я сочувствовал ей всей душой. Какое-то время, после того как Нед потерял к ней интерес, я помогал ей.

— Бедный Хэмиш, — проговорила вполголоса Александра. — Тяжела судьба младшего брата — одни обноски да объедки.

Шелдон Смайт прочистил горло. Достал из ящика еще одну папку — синюю, целлулоидную. И объявил, что мистер Лудд завещал миссис Линден не только дом, но и находящееся в нем имущество. — В том числе, насколько я понимаю, — добавил Смайт, — предметы антиквариата, обладающие значительной ценностью.

— Несмотря на хаос, я разыскал квитанции почти на все стоящие вещи, — сказал Хэмиш. — Все они были выписаны на имя моего брата, а оплачены путем перечисления денег с его личного банковского счета. Не с общего.

— Но это же я пополняла счет Неда, — сказала Александра. — Его книги в последнее время совсем перестали расходиться.

— Ты сама так решила, — отрезал Хэмиш. — Если отдаешь деньги просто так, нельзя потом предъявлять права на то, что на них куплено.

— Она измучила Неда своими подачками, — добавила Дженни Линден. — Он сам говорил: «Александра старается все на свои деньги скупить: любовь, власть над людьми». Но Леа считает, что тайной причиной была неспокойная совесть. Даря Неду деньги, Александра стремилась искупить свою провинность перед ним — рождение Саши.

Шелдон Смайт заметил: Александре Лудд вряд ли удастся доказать в суде, что вещи, находящиеся в «Коттедже», являются совместно нажитым имуществом, хотя она и сожительствовала с мистером Луддом много лет. Впрочем, ей следует посоветоваться со своим адвокатом.

Дженни Линден улыбнулась. Улыбалась она редко — зато, когда это происходило, ее лицо словно бы озарялось изнутри. Только в этот миг Александра постигла, что же нашел в Дженни Нед. Должно быть, эта улыбка появлялась на губах Дженни, когда они с Недом занимались любовью. Чудесная метаморфоза, которой Дженни была обязана своему богу — Неду. Сошествие Святого Духа. Экстаз. Победа над материей. О, спасительная сила воображения!

Александра спросила у Шелдона Смайта, когда именно Нед составил завещание. Хэмиш поинтересовался, корректный ли это вопрос. Шелдон Смайт ответил, что не видит оснований для засекречивания этой информации. Мистер Лудд составил завещание примерно три года тому назад. Александра предположила вслух, что Нед умер вовремя — иначе он не замедлил бы вычеркнуть «Дженни Линден» и вписать взамен «Эбби Карпентер». Это как в детской игре в «музыкальные стулья». Только вместо стульев кровати. Когда музыка смолкает, та, кто окажется в нужной кровати, получит приз. После этой фразы улыбка Дженни Линден погасла.

34

Покинув контору Шелдона Смайта, Александра пошла домой пешком, хотя от Эддон-Гарни до «Коттеджа» было целых три мили. Резко похолодало. Несмотря на полуденный час, небо заволокла тьма. Поднялся ветер. В воздухе сгущались первые капельки дождя. На Александре было платье без рукавов. Ее голые руки озябли, покрылись пупырышками. Издали доносились раскаты грома. Худшие опасения.

— Наверное, — сказала себе Александра, — противовесом худших опасений являются все-таки не «радужные надежды» — а «наилучшие пожелания». Надежды, радужные или нет, в любой момент могут пойти прахом. Над наилучшими пожеланиями ничто не властно. Судьба, при всей своей ненадежности, инертна. Все время норовит притормозить, замереть на месте. Ее нужно понукать — иначе жизнь встанет.

Александра искренне пожелала Неду всего самого наилучшего. Теперь-то она понимала, как ему трудно. Простить его она не могла даже при желании. Прощение — миф. Зато наилучшие пожелания ей по силам. Если Нед жил в уверенности, что Саша ему не сын, что это она, Александра, ему неверна, то и вина Неда не столь велика: вероятно, Александра казалась ему таким же исчадием ада, каким Нед теперь кажется ей. Он поверил россказням Дженни Линден — что ж, поверил по глупости. И верил в них до последнего вздоха — что ж, в этом его трагедия, их с Александрой трагедия. Очаг неисцелимой боли на теле вселенной. Рана, разверстая навеки. Досадно, что любовь, какой бы сильной она ни была, столь хрупка, столь беззащитна перед злыми кознями. Но разве смогла бы Александра в одиночку совладать с последствиями воспитания, которое сформировало Хэмиша — а раз Хэмиша, то и Неда? Сказать: «Все равно смогла бы, если бы постаралась», было бы наивно и самонадеянно.

Была у нас любовь, была, — вот и все, что она смогла из себя выдавить, выкрикнув свои лучшие пожелания вдогонку Неду — пусть летят в те дебри, где он скитается, заплутавшись в преддверии ада. Что он заплутался, она не сомневалась. Перед его глазами мрак. Но самой Александре Нед теперь виден. Вспышка молнии выхватывает из тьмы Александру, а затем — Неда, освещает ему путь. Лучшие пожелания. От молнии до грома — четыре секунды. Значит, до грозы — четыре мили. Александра окликнула Неда по имени. Он обернулся. Увидел ее. Улыбнулся. Сон — и все-таки не сон. Нельзя назвать спящей женщину, которая идет домой, пытаясь навести порядок в своей жизни, — в жизни, от которой остались одни обломки.

Лучшие пожелания. Александра облегченно вздохнула. Лучшие пожелания — вот в чем спасение.

Сзади подъехала машина. Поравнявшись с Александрой, затормозила. От Эддон-Гарни до «Коттеджа» по шоссе — три мили. Путь долгий, хотя и приятный: дорогу обступают высокие земляные валы. Деревья порой сплетаются кронами — идешь, как по зеленому тоннелю.

За рулем сидела Эбби — возвращалась из супермаркета в «Элдер-Хауз».

— Все в порядке? — спросила Эбби.

— Лучше не бывает, — ответила Александра.

— Подвезти тебя?

— Подвезти, — сказала Александра. Забралась в машину. Сзади приближался трактор. Эбби тронулась с места, не посмотрев в зеркало заднего вида, и едва избежала столкновения.

— Эти люди никогда по сторонам не смотрят, — процедила Эбби и, обернувшись, чтобы испепелить взглядом тракториста — то был Кевин Крамп, — выскочила на встречную полосу наперерез грузовику. Тот в панике метнулся вбок — и налетел на трактор.

— Так ему и надо, — сказала Эбби, даже не сбавляя скорость. — Ерунда, они только бамперами поцеловались, — безапелляционно добавила она, когда ее машина скрылась из виду за поворотом и отдалилась от места аварии на безопасное расстояние. — Наверняка никто не пострадал. Ох уж эти деревенские дороги и деревенские жители, которые по ним гоняют.

Затем Эбби посетовала, что Александра зря не пошла на похороны Неда — зачем самой себе портить репутацию?

— Люди подумают, что у тебя нет сердца. Собственного мужа не проводить в последний путь…

— Да, сердца у меня нет, — согласилась Александра. — Точнее, есть, но оно слишком исстрадалось, чтобы растрачиваться на кремацию и пустые светские пересуды.

— Чего-чего, а пересудов хватало, — сообщила Эбби. И описала похороны во всех деталях. — Неда все любили, — заключила она.

Помолчав, спросила:

— Это ты выбрала «Уплывая вдаль»?

— Да, — сказала Александра.

— Очень уж нелепо прозвучало, — скривилась Эбби.

— Какая жизнь, такая и смерть, — сказала Александра.

— Кстати, о нелепостях, — просияла Эбби. Она тоже видела в газете фотографию Дженни Линден с подписью «Александра Лудд глубоко потрясена утратой». Можно ли вообразить себе больший абсурд?

— Можно, — оскорбилась Александра. — Например, если люди решат, что я и впрямь так выгляжу.

— Ты тщеславна, как примадонна, — сказала Эбби.

— А ты — предательница, — выпалила Александра с неожиданной даже для самой себя горячностью. — Скажи спасибо, что я тебя не убила. Впрочем, что на тебя силы тратить — ты и так скоро доиграешься, с твоими-то способностями к вождению.

— Но Сашу ты мне доверишь, — заметила Эбби. — Позволишь ежедневно возить его в детский сад и обратно. Потому что тебе так удобно.

Александра не нашлась, что ответить. Часы на приборной доске показывали час дня, но на шоссе, под сводами древесного тоннеля, было темно, как вечером. Холмы остались позади, сменившись лесом. У Александры появилось предчувствие, что из кустов на дорогу вот-вот выйдет, прихрамывая, Нед. Должно быть, все леса кишат мертвецами, которых прокляли обиженные ими живые.

— Извини, — сказала она Эбби. — Я в жутком состоянии.

— Оно и видно, — сказала Эбби. — Если это тебя хоть как-то утешит, я тебе расскажу, как все было: мы с Недом просто сидели на кровати, колебались, делать это или не делать, и, скорее всего, решили бы ничего не делать — из уважения к тебе, но тут влетела Дженни, он вдруг схватился за грудь, ну и… Совсем как в кино.

— А как ты вообще попала на кровать?

— Мы начали смотреть «Касабланку», но нам стало скучно. Мне трудно было разговаривать с Недом. Знаешь, рядом с ним я чувствовала себя дурой. Принималась щебетать о сливовом варенье, и он еще больше начинал меня презирать. А в койке можно обойтись без разговоров. Все же какое-то занятие.

— Да, вероятно, — сказала Александра. — Давай-ка поговорим о чем-нибудь другом.

Эбби спросила, как прошла встреча с поверенным.

Александра сказала, что Нед по каким-то своим причинам завещал все свое имущество Дженни Линден.

Эбби сказала:

— Тогда неудивительно, что ты так взвинчена. Нед был большой дурак, — продолжала она. — Наверно, он это сделал под горячую руку — за что-то на тебя обиделся, если ты, например, не приехала ночевать. А потом забыл аннулировать завещание. Просто надо обратиться в суд, и все уладится.

Александра сказала, что этому препятствуют кое-какие обстоятельства.

Эбби сказала, что Нед определенно не обрадовался Дженни Линден, когда она вошла в спальню нагишом, а точнее, в одних белых кружевных чулках, пристегнутых к черно-красному, тоже кружевному поясу. Ничуть не обрадовался — иначе до сих пор был бы жив, а не превратился бы в горстку пепла.

— Когда он умер, она стащила его зубную щетку, — сказала Александра.

— И носки прямо с его ног, — добавила Эбби. — Можешь себе представить?

Ветер усилился, предвещая бурю, но дождь все не начинался. В вышине — вот-вот обломятся, полетят прямо на крышу машины, — раскачивались исполинские сучья. Но наконец шоссе вывело Эбби и Александру из леса. На перекрестке они повернули налево, к «Коттеджу».

Когда автомобиль подъехал к воротам, через прореху в черных облаках засияло солнце. Ненастья как не бывало.

— Нехорошая погода, — заметила Эбби.

— В данных обстоятельствах — самая уместная, — отозвалась Александра, открывая ворота. Как обычно, они распахнулись с тихим звоном. Нед приделал к ним какой-то старинный коровий колокольчик — соорудил систему раннего предупреждения о визитерах. Звук достаточно громкий, чтобы его слышали на расстоянии, но достаточно тихий, чтобы животные не пугались. Интересно, как часто слышала его Дженни Линден — как часто она толкала створку ворот, предвкушая наслаждение, возвещаемое этим звоном? Худшие опасения. Александра и Дженни — как два воюющих между собой государства. Дженни берет верх: наступает, захватывает чужую территорию, оскверняет память, переписывает историю. Александра поневоле должна отступать. Но отныне она будет применять тактику «выжженной земли». Конечно, тут надо действовать осмотрительно: это должен быть сознательный выбор, а не каприз. И уяснить, что ни о каком возвращении и речи быть не может. Не повторять ошибку наполеоновской армии осенью 1812 года: тогда французские солдаты грабили деревни подчистую, насиловали и мародерствовали, опустошали изобильные амбары, забивали откормленную домашнюю скотину и птицу, наступали, подобно стае саранчи. Но пришла зима, и вскоре некому стало воспеть сладость победы или горечь поражения: армия Наполеона должна была брести домой по голодному краю, который сама же и обобрала. Сотнями, тысячами французы умирали от недоедания, холода и позора. Если ты решился на тактику «выжженной земли», знай: обратно путь закрыт. Что ж, Александра согласна.

— Гроза надвигается, — сказала Эбби.

На изящных, точно вырезанных искусным мастером листьях виргинского плюща начинала проступать багряная кайма. Пройдет еще месяц, и издали будет казаться, что каменные стены объяты пламенем. В это время года дом всегда хорошел.

— Ну и ветер, — сказала Александра. Ветер лез в уши, забирался холодными руками под юбку. И это взбадривало. Поражение? Глупости! Поражение терпит тот, кто дает себя победить.

Солнце скрылось за завесой рваных облаков; моментально стемнело. В доме заскулил, прижав уши, Алмаз, начал царапаться в дверь кухни: явно решил, что даже на улице уютнее, чем под крышей.

— Не бойся, Алмаз, — окликнула его Александра. — Это просто гроза.

Александра и Эбби нажали на дверь, навалились на нее плечами, но она не поддавалась. Что поделать — уровень влажности подскочил. Эта дверь иногда рассыхается, когда долгое время стоит жара. Александру посетило видение: она увидела себя в будущем, которое непременно наступит, если она не примет меры. Совсем как в том сне на Энглисс-стрит, она стояла морозной ночью у этого дома и отчаянно колотила в запертую дверь кухни. «Впустите меня, впустите!» — взывала она; из-за стекла на нее таращилась, нахмурив свой крошечный лобик, Дженни; Нед тоже был в доме (Александра это знала), но даже не подходил к окну. Можно подумать, он ее не видит и не слышит. Глух к ее мольбам. Все равно что умер. Тело в морге было метафорой, зато этот сон — это видение — реальность. Дженни хозяйничает в ее доме, доме Александры; сидит за столом с ее, Александры, бывшими друзьями; готовит ужин, откупоривает вино, разливает по чашкам чай, празднует победу. «Хэмиш будет наведываться сюда регулярно», — предрекла Александра. Они — живые, а Александра — призрак. Привидение в своем собственном доме. Это ее видел Алмаз, это от нее он прятался под стол. Призрачная Александра упорно толкала дверь — и вдруг ей начал помогать Нед. Он не в доме. Его там никогда не было. Он здесь, снаружи, с Александрой, он за Александру и за Алмаза — и против Дженни. Нед вновь начал узнавать Александру в лицо. Он совершил ужасную ошибку, и теперь Александра должна ее исправить. Она правильно сделала, что не пошла на похороны, — что толку от банальных ритуалов? В честь Неда нужно устроить настоящий погребальный костер. Такова его собственная воля.

Дверь внезапно распахнулась. Александра и Эбби вошли в дом. Никакой Дженни — только знакомая прихожая, и столовая, где не умер Нед, и яркие половики на начищенном полу, и теплый воздух. Какая отрада после холода и сырости снаружи! И ощущение оцепенения, опустошенности. Все безмолвствует. Ничто не шелохнется. Дом ждет решения своей хранительницы. Даже призраки присмирели. Пусть свершится то, что суждено.

— Как здесь тихо, после ветра-то! — обронила Эбби, охваченная каким-то неясным предчувствием. Алмаз ушел на кухню, улегся под столом.

Дженни Линден прощупала границы, сосредоточила силы, бросилась в атаку и теперь кричит: «Победа!» А зря. Нет, Дженни, по-твоему не выйдет. Это невозможно. Всего наилучшего, Нед! Надеюсь, вы хорошо провели время. Надеюсь, благодаря тебе Дженни на минутку похорошела. Жизнь коротка.

— С тобой все нормально? — спросила Эбби, возясь с заварочным чайником.

— Все хорошо, — сказала Александра. — Что-то совсем стемнело, — добавила она. — Ужас! Пойду разведу огонь в камине, станет повеселее.

— Отличная мысль, — сказала Эбби.

Страховой полис на дом выписан на них обоих — на нее и на Неда. Взносы перечислялись с личного счета Неда, на который клала деньги она, Александра. Нед оплачивал счета, заполнял — нехотя, спустя рукава выполняя свои обязанности домовладельца — прочие бумажки. Будем надеяться, что он вовремя продлил страховку. Впрочем, какая разница. Тут не в деньгах дело.

Александра пошла в сарай за лучинками и дровами. Под ее ногами трещали стебли. Зной все высушил, все сжег. Сегодня впервые за несколько недель дохнуло влажностью, но настоящий дождь что-то медлит. Лишь изредка сверху упадет тяжелая капля, занесенная издали ветром, — и вскоре испарится без остатка. Остановившись на дорожке, Александра понаблюдала, как ветер рушит пирамидки для фасоли, сооруженные Недом. Прежде чем упасть, стебли корчились и извивались, пытались ухватиться за воздух. Точно разумные существа.

Александра вернулась в дом с корзинкой дров. Отнесла ее не в гостиную — в столовую. Хэмиш, увлекшись поиском документов, — лишь бы понадежнее ошельмовать ее, Александру, вконец испортить ей жизнь, — набросал в камин кучи пожелтевших конвертов и прочих бумаг. Никчемные свидетельства былого. Александра увидела свой старый школьный табель, презрительно выброшенный Хэмишем. Увидела и даже не взяла в руки. Зачем утруждаться? Кому нужно это постыдное прошлое, где царили малодушие и тщеславие? Каминная полка покрыта залежами открыток — весточки от друзей, приглашения на вернисажи, ярмарки антиквариата, премьеры. Тут же — рекламные буклеты. Тут же — рисунки Саши. Над полкой, на стене — тоже рисунки Саши. Приклеены липкой лентой, довольно небрежно — края заворачиваются. Достаточно одному язычку пламени вырваться из камина — и огонь перекинется на шторы, прокаленные солнцем; еще скачок — и загорятся книжные шкафы и сотни открыток с репродукциями, собранных за многие годы, прислоненных тут и там к книжным корешкам.

— Нед, где наша «История фарфора»?

— Позади Пикассо. Ну знаешь, геометрическая дама.

— Александра, где биографический словарь?

— Кажется, за Моне. Ну знаешь, эти сонные кувшинки… Там еще башмаки Ван Гога где-то рядом.

В дымоходе столовой гнездились вороны, а может быть, галки? Дымоход гостиной они неизвестно почему презирали. И сколько ни прочищай трубу, хоть специальным новомодным пылесосом, хоть как, от веток отделаться не удавалось. Веток было неимоверное количество. Они застревали в щелях между заросшими сажей кирпичами. «Чтобы привести этот дымоход в порядок, — говорил Нед, — придется поэксплуатировать детей-трубочистов». Иногда целая куча сплетенных палочек и веток шумно грохалась в камин, поднимая облако пыли, сажи и засохшего птичьего помета. Каждая веточка, каждый стебелек когда-то любовно принесла в клюве какая-нибудь наивная птица, выбравшая для гнезда это совершенно неподходящее, опасное для птенцов место. Опасаясь за молодняк, Нед с Александрой никогда не разводили огонь в столовой. Как знать, что за семейные драмы разыгрывались в дымоходе? Но уже близится осень. Птенцы наверняка уже встали на крыло и покинули гнездо. В любом случае Дейв и Дженни Линден перестроят и реконструируют дом, ликвидируют камины и дымоходы. Камины — это сажа. Камины — это пожары.

Александра сложила на каминной решетке аккуратную пирамиду из дров, веток, лучинок и бумаг. Симпатичную, но, возможно, слишком большую для этого чугунного гнезда. Чиркнула спичкой. Поднесла ее к бумаге.

— Простите, — сказала она всем духам, всем предметам, которые могли ее слышать. И почувствовала, как дом напрягся в ожидании…

— Скоро согреемся! — крикнула Александра Эбби и пошла на кухню пить чай. Эбби, удобно устроившись за столом, принялась вновь рассказывать про похороны. Она буквально чувствовала на расстоянии, как оттаивает лежащий в багажнике замороженный горошек, но решила о нем не упоминать. На данный момент главная забота — Александра: с губ не сходит улыбка, но взгляд какой-то рассеянный.

Вскоре Александра услышала: в столовой что-то взревело. Этакое «у-ух», отозвавшееся гулким эхом, а затем — хрипловатый, монотонный, непрекращающийся посвист.

— Ну и ветер, — сказала она. — Замечаешь? Совсем разбушевался.

— Да уж, — подтвердила Эбби. — Воет в трубах.

— Эбби, — сказала Александра, — а давай прямо сейчас отсюда уедем? Переберемся к тебе? Вдруг вернется Хэмиш — а мне так не хочется с ним встречаться. Видеть его не могу! Или даже Дженни Линден заявится — убеждать, что все мы должны жить дружно. Или ее муж Дейв — станет ходить по кухне и цокать языком: дескать, как это мне удается хоть что-то тут готовить.

— Ну хорошо, — сказала Эбби, — если ты уверена, что даже не хочешь допить свой чай… Жалко, если он пропадет зря.

— Давай не будем медлить, — сказала Александра. — Здесь сейчас какая-то странная атмосфера. Гляди, Алмаз весь дрожит.

— Старые дома всегда шевелятся, ходят ходуном на фундаменте, — сказала Эбби, — издают странный шум. Когда дело касается всякой ерунды, у тебя фантазии хоть отбавляй…

И все же Эбби встала из-за стола, и они вышли из кухни вместе. Перед уходом Александра на минутку шмыгнула в столовую, тщательно загораживая от Эбби дальнюю стену.

— С камином все в порядке? — спросила Эбби, когда они вышли через кухонную дверь. Алмаз выскочил наружу первым.

— Все в порядке, — сказала Александра. И честно добавила: — Я подбросила еще одно полено.

Из трубы, соединенной с камином столовой, в иссиня-черное небо вырвался рой искр. Зашипели, испаряясь, дождевые капли. Пусть огонь и ливень потягаются, кто кого. Эбби не видела искр — она смотрела себе под ноги. Выл ветер. Александра и Эбби, согнувшись в три погибели, добрались до машины. Дождь был какой-то нерешительный — то припускал, то прекращался. Женщины почти не успели промокнуть.

Алмаз с лаем гнался за машиной почти до самого выезда на шоссе.

— Погоди-ка минутку, — сказала Александра, и Эбби затормозила. Александра распахнула дверцу, и Алмаз, точно спасаясь от неведомой напасти, моментально вскочил к ней на колени. Затем перемахнул на заднее сиденье.

Выезжая на шоссе, они чуть не столкнулись лоб в лоб с крохотным автомобильчиком Дженни Линден. Эбби резко крутанула руль, сворачивая на обочину, — и мотор у нее заглох. Машину Дженни Линден вел Хэмиш. Сама Дженни сидела рядом с ним, а Дейв и Шелдон Смайт — сзади. Все они, притиснув носы к стеклам, изумленно уставились на Александру. Та приветливо помахала рукой.

— Все ваше! — сказала она, утрируя артикуляцию. Впрочем, они, кажется, не поняли.

В зеркале бокового вида Александре был виден «Коттедж». В дымоходе определенно горела сажа. Кроме того, на восточной стене дома плясали, то взбегая к карнизам, то соскальзывая вниз, какие-то сполохи — наверняка от открытого огня. Жаль, что эта компания заявилась так рано. Еще бы десять минут — и дело в шляпе.

Внезапно Александру оглушил молот грома, а заодно ослепил сияющий зигзаг. Молния соединила небо и землю, и лица всех присутствующих на долю секунды посинели, как у мертвецов. По всей видимости, молния ударила прямо в «Коттедж». Теперь пылала и крыша: огонь бежал по черепице, сжигая… но что, что он мог там сжигать? Как знать — прошлогодние листья, деревянные балки… Теперь пламя вырывалось из окна первого этажа. Чарующие, мелодраматичные красные сполохи отражались от облаков.

— Божественное провидение иногда вмешивается, когда в нем нет нужды, — сказала Александра. — Поехали отсюда, а?

Дженни, Хэмиш и их спутники закричали и замахали руками. Эбби, заглядевшись, случайно дала задний ход и с диким грохотом наехала на машину Дженни. Столкнувшиеся автомобили заблокировали дорогу. Люди не пострадали — отделались легким испугом. Все на негнущихся ногах вылезли наружу и замерли, уставившись на «Коттедж». Оконные стекла трескались и вылетали. Это позволяло ветру пронизывать дом насквозь, с востока на запад; пламя перекинулось на верхний этаж, на спальни, а другая огненная волна, с крыши, спускалась тем временем вниз. Да, это был всем пожарам пожар. Он пожрал бумаги и одежду Неда, превратил блестящую и изящную спинку кровати в нечто искривленное и черное; изглодал бельевой шкаф, налепил на разбитый аммонит столько сажи, что никто уже и не угадает в этом камне драгоценное ископаемое; расколол стеклянную посуду, ничего не оставил от скамьи, от рисунка Пикассо, от монастырского стола; столько вытерто пыли, столько изведено воска — а толку? Даже щепок не осталось. Только декоративная каминная стенка (1705 г.) переживет испытание — конечно, почернеет больше обычного, но ее золотые пастухи и пастушки все равно уцелеют, продолжат беспечно плясать, как проплясали уже не одно столетие, не одно лихолетье. Остальное же исчезло, словно его и не бывало. Все Сашины игрушки; все школьные табели, фотографии родственников до седьмого колена, бабушкины любовные письма, книги, книги, бессчетные книги. Компакт-диски тают. Слезы обращаются в пар. Призраки спасаются бегством. Дом Неда, ни минуты не являвшийся домом Александры, — как и Нед никогда не был ее Недом. Стал пеплом, стал золой. Так повелел сам дом. Дождь держался поодаль.

Искры добрались до сарая. Если дома не станет, к чему сарай? Его соломенная крыша затлела тысячами маленьких костров. Ветер взревел. Все сгорело дотла: от деревянных рукояток старинных кос и лопат, которые следовало бы отдать в музей народного быта, но все как-то было недосуг, до хромоногих кресел и расчлененных этажерок, с незапамятных времен дожидающихся реставрации. Много ли теперь дадут за весь этот тяжкий груз, отягощавший совесть, за всю эту уйму недоделанных дел и неосуществленных планов? Лучше уж будем праздно веселиться, пока живы. Примчались пожарные. Бесцеремонно спихнули на обочину автомобили Эбби и Дженни — надо же было как-то проехать к дому. Вылили из шлангов столько воды, что еще несколько дней вся округа издавала странный запах потных подмышек и подгоревшего жаркого. Гидрантов в этой глуши не имелось, но пожарные не растерялись — на горе уткам выкачали досуха весь пруд. Однако ураганный ветер ничего не позволял сделать — оставалось лишь выждать, пока огонь сам собой погаснет, а затем залить пожарище вплоть до полного заболачивания.

Артур встретил истерически рыдающую Эбби, приехавшую домой на полицейском фургоне, словами: «Слава богу, никто не пострадал».

Вильна плакала по тритонам, которых пожарные помпы выкачали из пруда вместе с водой.

Мистер Кветроп сиял. Где был пожар, там жди строительства. Пожарные предположили, что причиной стало возгорание в дымоходе — старые вороньи гнезда крайне пожароопасны, отягощенное ударом молнии. Александра разделила вину с Богом — иными словами, ее совесть молчала. Страховая компания платить отказалась — Нед так и не внес очередной взнос. Напоминание о том, что срок истекает, пришло вместе с письмами от соболезнующих друзей и знакомых и, разумеется, затерялось. Страховые компании непоколебимы: то, что для отдельного человека — трагедия всей жизни, для них — рядовое происшествие.

Прах. Худшие опасения обратились в прах. А заодно с ними — одежда Александры, ее книги, ее бумаги, ее прошлое. Семейные альбомы Александры, документы, школьные табели, любовные письма от Неда. И надежно спрятанные письма других мужчин. Кастрюли и горшки, чашки и блюдца, ложки, вилки, тарелки, простыни Александры — все, что трогала, брала, использовала по назначению, оскверняла Дженни Линден. «Вы за порог — она на порог». Кому ж они после этого нужны?

Косметика Александры, любимые тени для век, мелочи, сохраняемые на память о давних спектаклях. Подарки друзей и подруг. Черный с красным кружевной пояс для чулок, не подходящий ей по размеру. Записная книжка и ежедневник Александры, записная книжка и ежедневник Дженни Линден. Впрочем, у Дженни сохранился оригинал. Досадно. Все равно, что потерять сумочку — только в тысячу раз хуже. Сумку Александра бросила наверху перед тем, как уехать с Эбби, за несколько минут до пожара.

— Странно, — отметила про себя Эбби, но не осмелилась додумать мысль до конца. Слишком уж скользкая тема. Возгорание в дымоходе, отягощенное ударом молнии. Форсмажорные обстоятельства. Воля Божьего Провидения, как говорили в старые времена.

Нед, благословленный Александрой, ушел своей дорогой. Он свободен.

Урну с прахом Хэмиш увез в Шотландию.

Собственно, это была не урна, а темно-синяя картонная коробка, не лишенная некоторого изящества. Наполненная чем-то довольно тяжелым.

35

Александра позвонила матери и спросила, можно ли ей пока оставить Сашу в доме около гольф-клуба, в обществе котят, там, где он счастлив, — ведь Александра теперь осталась без крова над головой? Она знала: Ирэн хорошо водит машину. Также Александра позвонила Эрику Стенстрому и попросила иногда проведывать Сашу. Продиктовала адрес. Каждый послушный ребенок заслуживает отца. Также Александра позвонила кастинг-директору из «Эмблин» и сказала, что будет сниматься. Да, она согласна играть в дуэте с Майклом Дугласом. А вы как думали?

Александра позвонила в театр. Она не собирается доказывать, что ее обязаны вновь ввести в «Кукольный дом». И в суд подавать тоже не собирается: пусть Дэзи Лонгрифф каждый вечер раздевается до пояса вместо нее. Всего наилучшего, Дэзи! Поскольку дирекция ожидала от нее, Александры, именно такого решения, они квиты — нарушения контракта с ее и с их стороны взаимоуравновешиваются. Прощай, Лондон! Здравствуй, Голливуд!

В ожидании отъезда Александра переселилась к Вильне. Но отказалась делить с Вильной ложе. Алмаза она отдала Кевину Крампу: пес будет рад заниматься настоящим делом — гонять коров на ферму. В результате столкновения своего трактора с грузовиком Кевин сломал руку. Но в будущее он смотрит с надеждой — ведь Бекки, секретарша Шелдона Смайта, согласилась стать его женой.

Сидя в самолете, Александра мысленно пожелала самого наилучшего всем, кого знала. Неду — лишний раз не помешает. Эбби и даже Леа, и Вильне, и Артуру, и Дейву Линдену. Доктору Мебиусу, и мистеру Квентропу, и даже Хэмишу, который постоянно звонил ей с оправданиями и покаянными речами, Хэмишу, которого Александра находила слишком ничтожным, чтобы ненавидеть или даже презирать. И Терезе — кстати, та, узнав о пожаре, тут же вернула Александре — под видом «подарков», конечно, — присвоенные ценности: скатерть работы брюссельских кружевниц, щипцы для угля, птичью клетку и хрустальную чашу. Александра пожелала всего наилучшего мистеру Лайтфуту, миссис Пэддл и даже Крисси, и своей матери, и ее мужу — как там бишь его зовут. И Саше. Саше — от всего сердца — и с болью в сердце. Тяжело разлучиться с ребенком, но тут обстоятельства особые, всякий согласится. Бывают ситуации, когда бабушка может сделать для ребенка больше, чем мать. Всего наилучшего!

Шелдон Смайт ее наилучших пожеланий не заслуживал. А Дженни Линден можно было бы и пожелать всего наилучшего, но не хочется. Ну ее! Надо же Александре хоть чем-то себя побаловать, хоть один свой каприз исполнить.

И Александра вновь пожелала всего наилучшего Неду — к чему скупиться? Нед все равно мертв. Самолет оторвался от английской земли.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

«Книга Судного Дня» — подробный реестр всех поместий в Англии, составленный по приказу Вильгельма Завоевателя. (Здесь и далее примеч. пер.).

(обратно)

2

Ивана Трамп — супруга знаменитого нью-йоркского магната Доналда Трампа. Ассоциируется с вульгарной роскошью и экстравагантностью.

(обратно)

3

В состоянии кризиса (фр.).

(обратно)

4

Гленн Клоуз — американская киноактриса. В фильме «Роковое влечение» (1987) ее героиня, охваченная страстью к семейному человеку, которого играет Майкл Дуглас, превращает его жизнь в ад.

(обратно)

5

«Росмерсхольм» — пьеса Г. Ибсена.

(обратно)

6

Слегка переиначенное абсурдистское четверостишие американского поэта XIX века Мирнза.

(обратно)

7

«Оксфэм» — английская благотворительная организация, занимающаяся сбором подержанных вещей и их продажей через магазины по низким ценам.

(обратно)

8

Анимусианима (по терминологии Юнга) — архетипы. Анимус — мужская часть души, связанная с категорическими мнениями. Анима — женская часть души, связанная с настроениями.

(обратно)

9

Жилище, не предназначенное для постоянного проживания (фр.).

(обратно)

10

Крафтовская выставка — престижная международная выставка собак в Англии, названная в честь ее инициатора. Проводится с 1891 года.

(обратно)

11

«Эмблин» — американская продюсерская компания, созданная Стивеном Спилбергом.

(обратно)

12

«Мармайт» — фирменное название белковой пасты для приготовления бутербродов.

(обратно)

13

Великая выставка — Первая международная промышленная выставка, 1851 г.

(обратно)

14

«Строитель Сольнес» — пьеса Г. Ибсена.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg