«Роман в утешение. Книга вторая»

Роман в утешение. Книга вторая (fb2) - Роман в утешение. Книга вторая (Роман в утешение - 2) 726K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Ивановна Герцик

Татьяна Герцик РОМАН В УТЕШЕНИЕ (книга вторая)

Глава первая

Георгий лег рядом, и, успокоенный, провалился в сон, крепко прижав меня к себе. Но я не спала. И спать не могла. Под его рукой было так тяжело и неуютно, он казался мне таким чужим и даже неприятным, что стало до боли ясно — моя когда-то такая нежная и светлая любовь умерла. Нестерпимо терзали холод, пронизавший насквозь всю душу, и непереносимое одиночество. В груди всё бурлило, недавние слезы не принесли облегчения, гнев и отчаяние просились наружу.

Мне хотелось завыть от горечи и беспомощности. Зачем я подала Георгию напрасную надежду? Напрасно я улетела в розовые дали, позволив себе поверить, что прошлое можно вернуть хотя бы во сне. Сколько еще глупостей я наделаю, если останусь?

Мое неразумное поведение говорило об одном — Георгию я противостоять не могу. И, если вздумаю остаться, скоро вновь превращусь в ту же полоумную дурочку, которой была восемнадцать лет подряд и которой Георгий без труда управлял, как вздумается. Но за прошедшее время я кардинально изменилась, и тихое счастье курицы-наседки под присмотром властного петуха уже не казалось мне столь привлекательным, как прежде.

В незашторенном окне четко виделись крупные звезды на безупречном бархате черного неба. Они игриво мерцали, обмениваясь друг с другом нелестным мнением о нас, таких забавных и непоследовательных людишках. Как ни странно, но именно это полуприличное подмигивание вырвало меня из оков истерики и заставило кривовато усмехнуться.

Тут в моей замороченной голове всплыл образ разъяренного Пронина, мгновенно погасив ухмылку. По коже прополз неприятный озноб, сея легкую панику. Что будет, если Роман застанет меня здесь? Да еще в постели с Георгием? Не миновать тогда выяснения отношений, скорее всего с кровавым мордобоем, чего я вообще не переношу. К тому же кто бы из них не вышел победителем в этой схватке, мне он абсолютно не нужен.

Передо мной во весь рост встала всё та же неистребимая проблема — как жить дальше. Первый шаг ее разрешения прост до банальности: нужно выяснить, кто я и чего хочу от жизни. Раньше я всегда старалась угодить тому, кто был рядом — сначала матери, потом Георгию. Пронин не в счет, ему я не угождала, а сопротивлялась, но слабо. Это и понятно — как говорится, «потерявши голову, по волосам не плачут». Так и я, — после измены Георгия мне было всё равно, кто со мной рядом.

Но теперь я более-менее пришла в себя и захотела познать самоё себя, то бишь выполнить одну из древних заповедей. А для этого мне нужно очутиться как можно дальше от обоих претендентов. У меня оставался один выход — удрать отсюда как можно быстрее. Что ж, в этом деле у меня выработался изрядный навык, и теперь мне осталось лишь вновь применить его на практике.

Осторожно выкатившись из-под горячей мужской руки, как и прежде, по-хозяйски устроившейся на моей талии, я на цыпочках выскользнула из спальни, по дороге прихватив лежащую на стуле одежду. На мгновенье задержавшись в дверях, кинула последний взгляд на Георгия, мирно уткнувшегося носом в подушку и обхватившего изрядный кусок одеяла, видимо, пытаясь найти замену моему теплому телу.

Мысли остаться у меня не возникло ни на единый миг, лишь в груди тупо горела досада оттого, что Абрамов так некстати оказался на моем пути. И не только на пути, но и в постели. Но что сделано, то сделано, и главное теперь — не шуметь. Если, не дай бог, он проснется, никакой свободы мне не видать. После этой ночи Георгий решит, и не без основания, что у него на меня есть все права.

Спустившись вниз, натянула всё тот же брючный костюм, в котором была у Тамары Якуниной, параллельно прикидывая, куда бы мне податься. Лучший вариант — поселиться где-нибудь в глухой деревне. Причем такой, где было бы два двора с парой добродушных старушек семидесяти лет и никого помоложе и подозрительнее. Память услужливо подкинула мне подходящую деревеньку, или, вернее, то, что от нее осталось — в позапрошлом году, гостя с Оксаной, своей коллегой-дизайнершей, у ее родичей в приволжской деревеньке Ишково, я услышала о Зажимках, умирающей деревне неподалеку.

Мимо дома, осветив фарами окружающее пространство, проехала какая-то машина, и я нервно подскочила. А если это очнувшийся Пронин со своей командой? Это казалось вполне вероятным, и сердце принялось даже не биться, а скакать, как олененок от настигающего его тигра. Если уж мне придется выбирать из двух зол, выберу меньшее и останусь с Абрамовым. Все-таки нас связывают общие дети, тогда как Пронину я вообще ничего не должна.

Звук зловеще урчащего мотора стих где-то за поворотом, и я перевела дух. Покамест это не по мою душу.

Решив больше не рисковать, дожидаясь появления настырного любовника, завела машину и выехала со двора, стараясь шуметь как можно меньше. На развилке притормозила, сообразив, что с единственным костюмчиком, что на мне сейчас, мне долго не протянуть, а купить одежду среди ночи нечего и пытаться, на предельной скорости погнала в город, каждую минуту замирая в ожидании погони. Гнаться за мной мог и Георгий, и пришедший в себя Роман. Или даже не он, а Самый Главный Страж в попытке исправить свой промах.

Господь и на этот раз меня миловал, и я, не пойманная ни Абрамовым, ни Прониным, ни даже бдительным ГИБДД, приехала в свою старую квартиру часа в четыре утра. Я ожидала приступа тоски по прежним счастливым временам, но, к моему облегчению, боязнь не забыть чего-нибудь важного затмила всё остальное.

Пробежав по квартире и пошарив в закромах, запихала в баул одежду, постельные принадлежности, теплый клетчатый плед и старый электрочайник. Чуть поколебавшись, добавила небольшой переносной телевизор и плейер. Надо же будет хоть иногда узнавать, что в мире творится. Тихонько, на цыпочках, чтобы не будить дотошных соседок-пенсионерок, осторожно вынесла из подъезда баул и погрузила его в свою верную машинку.

Возвратившись за остальными вещами, взглянула на антресоли и поддалась накатившему на меня порыву ностальгии. В детстве я неплохо рисовала и в свое время даже закончила художественную школу. В те давно прошедшие времена мой преподаватель не раз говаривал мне, что я подаю надежды. Вот и проверю наконец, осталось ли во мне что-то от той талантливой девочки, или нет. Мне давно хотелось написать пару пейзажей на пленэре, но всё не удавалось. Но теперь, если получится так, как я хочу, времени для испытания своих талантов у меня будет предостаточно.

Захватила масляные краски, гуашь, акварель, кисти, растворитель, чистые холсты с подрамником и небольшим складным мольбертом, оставшиеся у меня еще со студенческих лет. Вскоре моя маленькая машина была завалена так, что меня вполне могли остановить у первого же поста ГИБДД, что было крайне нежелательно, без паспорта в нашей стране трудно доказать свою благонадежность. Было потрясающим везением одно то, что документы на машину и права так и лежали в бардачке, где я оставила их в прошлом году.

Стараясь не выезжать на центральные улицы, пробралась по окраинам через весь город, и, запасясь в оптовом магазинчике при выезде из Нижнего продуктами на несколько дней, рванула на скоростную трассу.

Моя верная мини легко неслась по гладкому асфальту, а я с тяжким недовольством прислушивалась к царившему в душе полнейшему разладу. И с чего бы это? Мне удалось ускользнуть от бдительного любовника-тюремщика, удрать от решившего повернуть время вспять мужа, то есть доблестно выполнить все пункты собственного плана. Так почему же после совершенных подвигов я не чувствую хотя бы легкую удовлетворенность? Чем же я так недовольна? Может быть, просто устала, ведь отдохнуть этой ночью мне так и не удалось?

За небольшим леском потянулось ровное зеленое поле, уходящее за горизонт, и ответ вдруг пришел сам собой — просто я еду в никуда. Впереди у меня — пустота. Вряд ли я вновь смогу влюбиться так же беззаветно, как в свое время в Георгия. Тем более теперь, когда я знаю, как много страданий сулит поруганная любовь…

Вновь миновав Пореченск, на этот раз по окружной дороге, через час я притормозила перед покосившимся синим знаком с забавным названием Зажимки. Уж не знаю, кто кого там зажимал, но дорога туда была ужасной. Мне повезло, что дождей не было несколько недель, не то на моей мини мне бы никогда сюда не добраться. По разбитой гравийной дороге, замытой желтой глиной, я, немного даже укачавшись от бесконечных переваливаний с бока на бок, с трудом доползла до малюсенькой деревеньки, состоявшей из одной-единственной улицы с десятком полуразвалившихся домишек.

Притормозив возле избенки, показавшейся мне жилой, я выпала из машины и с трудом размяла отсиженные ноги. Голова немного кружилась, и мне пришлось постоять минут пять, ожидая, когда мозги придут в норму. Вокруг царил такой птичий гвалт, что я невольно огляделась, ожидая увидеть какую-нибудь птичью свару, но это местные пичужки торопились по своим делам, помогая себе громкими командами. Просто их было так много, что всё пространство вокруг казалось большим птичьим царством.

Изба, перед которой я притормозила, была небольшой, изрядно скособоченной и потемневшей от времени, но с целыми застекленными окнами, занавешенными сероватым тюлем. Перед ней был разбит палисадник, огороженный невысоким штакетником, не падающим благодаря подпоркам. В палисаднике зацветали золотые шары, разноцветные флоксы, да толстенные репейники, выдернуть которые в одиночку было не по силам никакой старушке.

Шел всего седьмой час утра, но одно из окон дома было уже распахнуто, и мне показалось, что внутри кто-то бродит. Я скептически оглядела свой наряд и пожала плечами. Вряд ли обрезанные до колен джинсы и свободную футболку, в которые я переоделась для удобства, одобряют в российской глубинке, но что-либо менять было поздно. Стараясь выглядеть как можно более достойно, я постучала в деревянный столб возле покосившихся ворот.

Долго никто не открывал, и я уж было подумала, что движение за окнами мне просто почудилось, когда за окошком послышался испуганный старушечий голос:

— Кто там?

Я постаралась ответить как можно безобиднее:

— Меня зовут Рита. Я художница. Мне бы пожить тут у вас немного. Уж больно места у вас красивые…

Женский голос успокоил старушку, и заскрипела открываемая дверь. За ней оказалась крепко сбитая, но какая-то уж очень скособоченная, под стать своей избенке, бабулька. Пригласив меня войти, хозяйка подождала, когда я открою калитку, и пошла вперед, показывая дорогу. Глядя на нее, я сразу вспомнила Плюшкина из «Мертвых душ» Гоголя. На старушке был такой же непонятного цвета длинный халат и сероватый ситцевый платок, повязанный на хохляцкий манер.

В избе было убого, но чисто, хотя и стоял специфический запах заброшенной старости. Малюсенькая комнатка, кухонька и сени с узким тусклым окошком — ничего лишнего. Хотя на улице было еще прохладно, дом стоял нетопленый. Баба Нюра, как представилась старушка, давно уже не спала — летом она вставала с курами, которых по двору бегало несколько штук. На мою просьбу подсказать, к кому можно попроситься на постой, лишь развела руками, сконфужено взглядывая на меня выцветшими глазами.

— Да не к кому, милая! Нас тут обитает-то три старухи. Домишки у нас маленькие, в одну горницу. Бедуем потому, что родных у нас никого не осталось. Хотя и тем, кого дети-внуки в город позабирали, не позавидуешь. Мы-то еще худо-бедно телепаемся, а они померли давно. Те, кто всю жизнь в деревне прожил, в своем доме, при хозяйстве, не могут в городских муравейниках-то жить. В них дышать нечем. А что касается постоя, то, ежели тебя труд не пугает, можешь любой дом выбирать. Они всё равно ничейные стоят. Хозяева, правда, где-то есть, а может и нет, не знаю. Никто из них сюда не приезжает. Крепче всего дом напротив — он почти жилой. Ефросинья полгода только как померла. Там и печка не дымит, и свет есть. Хороший домик. Хочешь — живи! Там не заперто. Не от кого запираться. Надеюсь, Семен возражать не будет…

Обрадованная быстротой решения проблемы, я поблагодарила бабу Нюру и завела машину во двор противоположного дома, вяло размышляя, кто такой Семен и почему он должен возражать.

Двор перед небольшим опрятным домиком и впрямь выглядел ухоженным. Не в обиду будь сказано моей новой знакомой, но порядка здесь было куда больше, чем у нее.

Около небольшого сарайчика аккуратно, выстроенные по размеру, стояли лопаты и ведра, а высунувшиеся по краям засыпанного желтоватым песчаником двора сорняки выглядели смущенными, будто понимали, что совершают нечто предосудительное. Даже колодец, закрытый от дождя двускатной крышей, был в порядке — на врытой в землю толстой палке висело перевернутое вверх дном оцинкованное ведро, прикрепленное за ручку длинной цепью к крепкому деревянному вороту.

В палисаднике перед домом цвели густо-бардовые мальвы, золотые шары и душистые цветочки, называемые в народе гусиным мылом, или жасминчиками. Над этим благолепием теряли лепестки два куста отцветающей сирени, белая и сиреневая, далеко разнося свой дивный аромат. Третьим ярусом высились ранетки, уже отцветшие, с мелкой зеленой завязью на ветках.

Осторожно отворив даже не заскрипевшую дверь, я на цыпочках, будто боясь кого-то потревожить, прошла в дом. В небольшой побеленной комнатке было чисто и опрятно, словно хозяйка лишь на минутку покинула свое жилище. Мне стало не по себе: в комнате, возможно, витал дух ее покойной хозяйки, с неудовольствием взирая на меня. Но желание передохнуть и хоть немного пожить спокойно пересилило, и я, перенеся свои пожитки, принялась устраиваться.

Здесь, как и в избе бабы Нюры, была одна комната и кухня. Но сени были попросторнее, из них даже была выгорожена еще одна, совсем крохотная, летняя комнатка с настеленными вдоль стены деревянными нарами.

Набрав воды из колодца, я вымыла дом и сени, мысленно прося прощение за вторжение у его умершей хозяйки.

Прибравшись, я почувствовала себя такой усталой, что решила лечь спать, не дожидаясь вечера — сказался вчерашний безумный день и не менее безумная ночь. Есть мне не хотелось, я довольно плотно позавтракала в придорожном кафе, натянув шурин парик и пряча лицо за его длинными локонами. Завтракая, машину спрятала на полянке в лесу, дабы не дать повода случайным прохожим запомнить слишком много. И теперь, гордясь своей предусмотрительностью, надеялась, что смогу прожить здесь столько, сколько захочу.

Широко зевая во весь рот, расправила кровать, застелила ее своим бельем и легла, стараясь превозмочь усталую, а может быть и нервную, дрожь. Легла и поняла, что подо мной перина из настоящего гусиного пуха, и, похоже, что и одеяло такое же, не говоря уже о подушке. Ну и ну, вот это да! Да я просто в музей-заповедник попала!

Несмотря на искреннее удивление и усталость, в мою бедную голову полезли неприятные мысли. А не здесь ли умерла эта самая Ефросинья? Но изнеможение было таким, что эта неприятная мысль уплыла куда-то на самый край сознания.

Расслабившись, я уже почти заснула, как вдруг осознание сделанной мной кошмарной ошибки заставило меня подскочить на постели.

Когда я в последний раз принимала противозачаточные таблетки? По спине прополз зловещий холодок, и я с трудом вспомнила: прошлое утро я их не выпила из-за жуткого беспокойства, элементарно позабыв. Сегодня из-за истории с Георгием и поспешного бегства мне тоже было не до них.

Решив принять таблетку хотя бы сейчас, я потянулась к сумочке, оставленной на столе рядом с кроватью, и, едва ее открыв, увидела пустое дно. С досадой хлопнула себя по лбу. Я же не взяла коробочку с таблетками, когда отдавала Крепышу старую сумку с жучком! Тогда я была в таком состоянии, что мне это и в голову не пришло. Да и потом я о них не вспоминала…

Почувствовав, что холод пробирает до костей, я снова утонула в мягкой перине, натянула одеяло до носа и закрыла глаза, пытаясь высчитать, чем грозит мне проявленное легкомыслие. Итог получился крайне безотрадным. На меня напал истерический смех. Если вдруг забеременею, то даже не буду знать, кто отец ребенка! Конечно, потом можно будет сделать генетический анализ на отцовство, но это так унизительно, черт побери! Эх, если бы я была какой-нибудь легкомысленной дурочкой, которой глубоко плевать, с кем трахаться, но ведь я вовсе не такая…

Повздыхав, я всё-таки решила, что ничего подобного мой ангел-хранитель не допустит, и уснула, видя во сне попеременно то Романа, то Георгия в весьма неприличном виде.

Проспала до самого утра и проснулась от ознобистого сыроватого холодка. Открыв сначала один глаз, потом другой, увидела незнакомый дом, и сердце затопила волна искренней радости, забытой мной за последнее время. Итак, несмотря на чинимые мне вредоносными мужиками препятствия, я всё-таки смогла сделать так, как хотела!

Стараясь не растерять так давно не испытываемого чувства легкости и беззаботности, быстренько натянула на себя джинсы, свитер и куртку. Растерев основательно замерзшие руки, решила протопить печь, ведь баба Нюра говорила, что она исправна. Но проверить ее слова не смогла, не было дров. Я обыскала всё: двор, сарай, огород — пусто!

Пришлось снова идти за помощью к соседке. Выслушав меня, она покаялась, уныло пришлепывая бесцветными губами:

— Да были у Ефросиньи дрова, как не быть, она хозяйственная была, домовитая, да мы с бабами порешили, что они ей на том свете не понадобятся, ну и истратили их этой зимой — она затяжная была и холодная, своих не хватило. Ты уж нас прости…

В голосе старой женщины слышалась искренняя досада на собственное неразумение. Да уж, какой у нас народ всё-таки совестливый. Кто я ей, чтобы извиняться?

Посмотрев на скрюченную старушку, я с недоумением спросила:

— А кто же вам дрова колет? Сами, что ли?

Она уперлась руками в бока и подбоченилась, видимо, вспомнив те времена, когда была достаточна бодра для такой работенки, но тут же закряхтела и призналась:

— Да раньше-то сами, у меня и бензопила есть, и всё, что надо, но сил больше нет. Приходится из соседнего села мужиков звать. Вот как пенсию давать будут, так кто-нибудь и приедет. Им завсегда выпить охота, только ради энтого и живут…

— А где они бревна берут?

— Да нам их лесхоз выделяет, когда делянки чистит. Они в конце деревни подле Минькиного дома лежат.

Решив посмотреть на бревна, я дошла по узкой полузаросшей тропке до самого конца деревни. Около последнего полуразвалившегося дома и впрямь лежала сваленная как попало, видимо с лесовоза, гора бревен. Я озадаченно потерла лоб. Ну и ну! Не сказать, чтобы бревна были огромными, но и маленькими их никто не назовет. Мне с такими уж точно не справиться…

Побрела обратно, раздумывая, как же быть. Светиться в главном хозяйстве с подобными просьбами мне ни к чему. Но и нарубить дров самой сил не было тоже. Вдруг у меня мелькнула забавная мысль. Она могла, конечно, привести к негативным последствиям, если Пронин решит искать меня с помощью ГИБДД, но, как известно, волков бояться — в лес не ходить.

Вернувшись к бабе Нюре, предложила:

— Давайте не будем ждать вашей пенсии, а то я, пожалуй, просто замерзну. Давайте сделаем так…

И мы сделали. В бабе Нюре, как выяснилось, жив был еще авантюрный дух. Правда, перед вылазкой она принарядилась — надела приличное, по ее мнению, пальто, купленное лет тридцать назад, черные резиновые ботики и аляповатый, в крупных красных розах, шерстяной платок.

Посадив в машину, я подбросила бабульку до поста ГИББД, не доезжая до него, однако, метров триста. Там она жалостиво попросила начальника, сурового вида мужчину в звании майора, помочь трем бедным немощным старухам. Почесав в затылке, он предложил двум проштрафившимся водилам царский выбор — или лишение прав, или колка дров. Те предпочли последнее.

Усадив бабу Нюру в одну из машин, они поехали в Зажимки, а я, чтобы не быть замеченной, осталась куковать в ближнем лесу, провалявшись весь день на солнышке посредине цветущей полянки, по животному бездумно наслаждаясь весенним теплом.

Приехала в деревню только к вечеру, надеясь, что дров заготовлено хотя бы на месяц. И поразилась — мужики, видимо, вспомнив молодость, распилили и нарубили все имеющиеся в наличии бревна.

У валяющихся в беспорядке полешков стояли все местные обитательницы. Кроме бабы Нюры, на меня с интересом смотрели еще две старушки. Одна из них, в старом, но чистеньком драповом пальтишке, в кокетливой шляпке тридцатых годов, что в нынешние времена выглядело последним писком моды, подала мне сложенную лодочкой ладошку и чопорно представилась:

— Вера Ивановна.

Остальные бабульки просто закатились от смеха.

— Ты на нее внимания не обращай! У нее бывают заскоки! — Баба Нюра принципиально не обращала внимания на вытянувшееся лицо соседки. — Она у нас интеллигентная! У нее муж бригадиром был, когда у нас тут отделение колхоза было! Зови ее баба Вера, и будет с нее!

Другая старушка, в длинной черной юбке с выставлявшимися из-под нее вытянутыми трикотажными штанами белесо-черного цвета, согласно покивав, приветливо проговорила:

— Баба Маруся я. А ты, стало быть, Рита. И надолго к нам?

На этот вопрос я ответить не смогла.

— Да как получится. Как дела пойдут. К тому же какая погода стоять будет…

Видя мою растерянность, мне на помощь пришла баба Нюра. Чрезвычайно довольная собой, она хвастливо перевела разговор на более насущные проблемы:

— А мужики-то молодцы. У Кольки, ну, у того, что постарше, с собой циркулярка была. Так что они ее приспособили и быстренько так бревна-то распилили. Колоть руками не стали — тоже циркуляркой пилили. Видишь, какие чурбанчики-то аккуратные? Моей бензопилой так не напилишь. Завтра мы с Маруськой и Веркой потихоньку начнем дровишки к домам подтягивать.

— На чем?

Старушка искренно удивилась моей наивности.

— Да на тележках, на чем же еще! У нас для энтого хорошие тележки есть, крепкие.

Загрузив багажник дровами, я усадила гордую бабу Нюру на переднее место, дав ей чудненький повод высокомерно помахать рукой товаркам, и повезла домой, раздумывая по дороге, как же мне помочь бабулькам перевезти все дрова к их усадьбам. Сегодня начинать это нелегкое дело было уже поздно, смеркалось, через полчасика дорогу в темноте не будет видно вовсе. Уж лучше завтра с утра пораньше.

Устало вылезая из машины, баба Нюра потерла плечо и грустно предупредила:

— Скоро дожди начнутся. Кости у меня заломило. — И медленно побрела к дому, внезапно вся как-то скукожившись.

Набрав охапку дров из багажника, я двинулась за ней. Она искренне удивилась:

— Да зачем это? Тепло же в хате.

Но я думала иначе — в ее избе стоял тяжелый запах сырости, от которого можно было в два счета заболеть. Но старушка была категорически против столь неэкономной траты топлива, и я нашла выход — попросила научить меня, как топить печь.

Удивившись моей беспомощности, ведь она-то считала, что никакой премудрости в этом нет, баба Нюра показала мне на примере четырех брошенных ею в топку дровишек, что это и в самом деле несложно. Дрова весело затрещали, сразу сделав старый домишко уютным, и я, вполне довольная полученным результатом, попрощалась и отправилась к себе.

Придя в избу Ефросиньи, попыталась сделать то же самое, но даже сухая береста занялась у меня только с третьей попытки. Но всё же растопить печь мне удалось, и спать на этот раз я легла в протопленном доме.

Посреди ночи мне послышалась мышиная возня, тоненький писк и равномерное похрустывание. Что это они там нашли? Надо будет попросить у соседок взаймы кошку — это мелькнуло в голове и быстро исчезло под грузом усталости и свежего воздуха. Больше ночью я не просыпалась, хотя, вполне возможно, что мыши бегали и по мне, уж больно много поутру оказалось свидетельств их пребывания.

На следующий день, прибрав в доме, я занялась более трудными делами. С трудом привязав к своей машинке старую, но еще крепкую телегу, мы все вместе сгрузили на нее четвертую часть дров и привезли к бабе Нюре. Потом то же повторили для бабы Маруси и бабы Веры. Свою, последнюю, телегу я грузила и выгружала уже одна — старушки спешили убрать свои дровишки под навесы до дождя.

Вечером у меня жутко болели руки, ломило спину, и я решила, что, если я и забеременела ненароком, то во мне ничего не задержится — я сроду так не надсажалась.

Вспомнив о неприятном соседстве, отправилась за помощью к Вере Ивановне — у нее жили две немолодые, но еще вполне шустрые кошки.

Старушка дала мне одну из них, правда, с неохотой, ведь кошка, как человек, вполне может остаться там, где ей приглянется больше. Запустив рыжую тощенькую Муську в свой дом, я немного последила за ее суетливыми исследовательскими перебежками, и вышла во двор за очередной охапкой дров.

Растопив печь в доме, решила смыть с себя пот и грязь, затопив и баню. После нескольких безуспешных попыток мне это удалось. Натаскав воды из колодца, я с удовольствием помылась. Париться, правда, не стала, для этого дров нужно было гораздо больше, а меня после сегодняшних мытарств обуял дух бережливости.

Этой ночью под защитой бдительной Муськи я спала гораздо спокойней, чем накануне. Правда, периодически в ее лапах находила конец одна из беспечных непуганых мышек, издавая при этом отчаянный предсмертный писк, но, честно говоря, меня это ничуть не трогало.

Под утро, как и прогнозировала местный синоптик баба Нюра, пошел дождь. Да еще какой. Сухая земля под бьющими по ней наотмашь струями воды издавала звонкую барабанную дробь. Я проснулась от грохочущего по крыше ливня и долго не могла заснуть, боясь, что в комнату вот-вот хлынут потоки воды.

Но всё было нормально, и я, мало-помалу успокоившись, снова задремала. Встав поутру с постели, чуть не наступила на аккуратно уложенную у кровати внушительную горку задушенных Муськой мышей, и испуганно ахнула.

Кошка сидела рядом и, подозрительно прищурив желтые глаза, ждала от меня благодарности. Отдавая дань справедливости, пришлось ее громко похвалить. После пяти минут моих восторженных ахов и охов, сочтя, наконец, что я в полной мере оценила ее праведные труды, Муська потянулась, зевнула и прыгнула на полати с явным намерением отдохнуть от нелегкой ночной работы.

Скривив нос, я палкой затолкала мышиные трупы в полиэтиленовый мешок, и попыталась выйти во двор, чтобы их выбросить, но это мне не удалось: кругом стояла вода. Она, правда, уходила, но крайне медленно, потому что деревушка стояла на совершенно ровном, без малейшего уклона, месте. Я глупо толклась на одном месте, не решаясь вступить в темную воду, пока не догадалась заглянуть в загашники Ефросиньи.

Конечно же, в кладовой стояли добротные резиновые сапоги. Натянув их, я смогла выйти во двор. Воздух был чистым, даже пряным от стремительно распускавшихся цветов. Выбросив жертв Муськиной агрессии в мусорный ящик возле сарая, я с восторгом посмотрела вокруг. Такого чистого неба и ярких красок мне еще видеть не доводилось. Руки сами запросили кисть.

Вернувшись в дом, я взяла гуашь и пару листов бумаги. Осторожно укрепив их на переносном мольберте, принялась писать темно-розовые мальвы, припоминая технику рисования, которую в нашем архитектурно-строительном институте преподавал студентам известный художник Игорь Коноваленко.

Это занятие оказалось настолько захватывающим, что я опомнилась только под вечер, почувствовав голодные рези в желудке. Пришлось идти домой и срочно готовить еду из купленных мной в дороге продуктов. Поев, я посчитала оставшиеся запасы. Еды даже при самой скромной экономии было максимум на неделю. Но если дороги размыты, то как я буду пополнять запасы провианта? Правда, на данном этапе это меня не слишком обеспокоило, ведь как-то добывают еду мои соседки, значит, и я смогу.

Вечером сходила к бабе Нюре, выяснила, что живут мои соседки главным образом на собственноручно выращенных овощах. Видя мою растерянность, баба Нюра дала мне житейский совет:

— Если собираешься остаться здесь на лето, то посади хотя бы огурцы. Парники у Фроськи хорошие были. Хотя я не ходила, не проверяла, как они зиму простояли.

На следующее утро я провела ревизию на своем временном огороде. Огромные грядки длиной в несколько десятков метров уходили за горизонт, наводя на размышления, для чего старушке столько овощей? Если только она не сдавала их перекупщикам.

Баба Нюра мои выводы подтвердила:

— Конечно, сдавала, а то откуда бы у нее и бельишко новое, и одёжа? Не с нашей же смешной пенсии! Несколько тысяч она осенью имела, могла себе кое-что позволить. Жаль, что мне спина столько выращивать не дает, а то бы я… — она мечтательно замолчала, видимо, представляя, что она могла бы купить на вырученные деньги.

Не желая ей мешать, я почапала к себе, встала посреди огорода в гордой наполеоновской позе и решила заняться огородничеством. Исключительно для пропитания, а не для выгоды. Соседки поделились со мной семенами огурцов, редьки, репы, моркови, свеклы и других овощей и пряных трав. Малины и яблок в огороде росло не меряно, да к тому же все грядки заросли самосевным укропом.

За неделю я вскопала и посадила несколько грядок, вяло размышляя о том, ухаживает или нет за моей усадьбой в Пореченске Георгий. И что поделывает Пронин? Самое приятное было бы, если б он забыл, как меня и звали, но мой житейский опыт подсказывал, что это вряд ли. С его-то самолюбием допустить, чтоб от него сбегала любовница, да еще при этом превратив его в форменного клоуна! Даже оставив в стороне его бесконечные уверения в пылкой страсти, такого ни один уважающий себя мужик просто так не спустит. А уж Пронин с его возможностями тем паче. И я каждый раз вздрагивала, стоило мне услышать какой-нибудь необычный для нашей тихой деревеньки звук.

Но постепенно работы прибавилось столько, что я забыла о своих переживаниях. Мне казалось, что здесь лечит всё — тишина, чистый прозрачный воздух и почти полное одиночество. Соседские бабульки хоть и любили поболтать, но без приглашения ко мне не ходили. А после того, как я отдала бабе Нюре свой вполне сносно показывающий телевизор, они и вовсе про меня забыли, глядя все мыльные оперы подряд и при случае усердно мне их пересказывая, боясь, что без телевизора я скучаю.

Но мне было не просто хорошо. Я чувствовала себя по-настоящему свободной и даже счастливой, чего со мной не бывало со времен каникул у бабушки. А когда обнаружила, что постельные излишества не дали никаких результатов, просто возликовала.

В деревеньке периодически появлялся таинственный Семен, но мне с ним встретиться не довелось ни разу. После его визита бабульки были какими-то взъерошенными и странно пугливыми, но со мной своими страхами не делились, а я особенно не допытывалась, боясь их сконфузить.

Лето всё больше разгоралось, приближая день рождения. И не чей-нибудь, а мой. Двадцать седьмого июня, открыв на рассвете глаза, я радостно поздравила себя с тридцатишестилетием. Правда, наречие «радостно» вовсе не отражало смысл того, что я чувствовала, но в этом случае вполне достаточно было и того, что я хотела чувствовать.

Не вставая с кровати, представила, что было бы, останься я с Георгием. Одеваясь, он бы небрежно чмокнул меня в щеку и снисходительно поздравил. После работы преподнес бы мне красивый букет цветов. Правда, букеты покупал не он сам, а его секретарша, не мог же он тратить свое драгоценное время на такую бездарную ерунду.

Потом бы мы уселись за накрытый мной же праздничный стол. Никаких излишеств типа ресторанов или ночных клубов не предполагалось. Поужинав, Георгий отправился бы в кабинет работать, а я, оставшись одна, прибрала на кухне и в свою очередь занялась бы очередным заказом.

Нарисованная картинка мне категорически не понравилась. А ведь именно так мы и отметили мой день рожденья в прошлом году. Дети были в Москве, у них в этот день был важный экзамен, поэтому они даже позвонить мне смогли только после четырех часов. Но не забыли, и то приятно.

Припомнив это, пренебрежительно фыркнула. Так встречать день рожденья я больше не хочу.

С Романом всё было бы с точностью до наоборот. Это был бы настоящий праздник. Возможно, чересчур помпезный, с огромной горой цветов, подарков, роскошным банкетом в каком-нибудь умопомрачительном ресторане. И, конечно, вечер был бы отмечен какой-нибудь сверхдорогой драгоценной побрякушкой. Но проблема-то в том, что и к подобному празднованию душа у меня не лежала.

А как я хочу? На этот вопрос у меня ответа не было. Хотелось чего-то душевного, нежного и уж никак не сверхторжественного. Но чего конкретно? Не знаю…

Разгорался чудесный денек, и я решила сгонять в магазинчик у поста ГИБДД. Правда, от ожидания неприятностей я до сих пор чувствовала неприятное покалывание в кончиках пальцев, и останавливаться старалась задолго до камер слежения, но всё-таки такой панической дрожи, как прежде, уже не испытывала. Я решила — даже если Пронин и найдет меня здесь, ни за что с ним не уеду. А если он попытается применить один из уже апробированных на мне приемчиков — пусть бережется! Больше я его эгоистичной любви терпеть не буду.

Позвав с собой соседок, для которых подобные поездки были настоящим приключением, завела мотор. Дождалась, когда в машину заберутся принарядившиеся бабульки, и тронула с места.

Приехали мы довольно быстро, я более-менее изучила все пакости, которые готовила водителям эта пьяная дорога, поэтому загодя все их благополучно объезжала. В магазине известила женщин, что у нас сегодня будет небольшое застолье, и спросила, что лучше купить. Ответ был вполне ожидаемым — водки.

Выбрав бутылку «абсолюта» с лимоном, я надеялась только на то, что наши ангелы-хранители не допустят, чтобы вместо нормальной водки нам подсунули бодягу. Оценивающе взглянув на бабулек, решила купить еще и коньяка. К моему удивлению, в этой забегаловке нашелся неплохой армянский коньяк. Видимо, среди отоваривающихся здесь водителей встречались и небедные люди. На закуску я набрала сыру, красной рыбы, копченой колбасы и прочей разной несущественной, но вкусной мелочи.

Приехав домой, бабульки постановили накрыть стол у Веры Ивановны, потому что посуды в доме Ефросиньи было и раз-два и обчелся, но, как я подозревала, потому, что соседки разобрали по себе наиболее стоящие вещи.

И впрямь, едва я пришла с продуктами к Вере Ивановне, как всё стало понятно — у нее на столе красовался вполне приличный довоенный сервиз ленинградской фабрики «Красный фарфор». Похоже, сервиз этот был из закромов хозяйственной Ефросиньи, потому-то баба Нюра с бабой Марусей и потребовали у теперешней владелицы использовать этот антиквариат для всеобщего блага. Не знаю, какими путями он ей достался, но старушка явно гордилась такой красотищей.

Я на всякий случай захватила кроме водки еще и коньяк, не думая, правда, что он может пригодиться. Всё-таки мужиков среди нас не было. И ошиблась. Бабульки лихо распили пол-литра на троих и даже захмелели-то слегка, чуть-чуть. Правда, закуски у них было полно — кроме купленных мной продуктов, они притащили огурчики, помидорчики, разного вида грибы, соленья, варенья, даже пару салатиков настругали. В общем, на нашем довольно большом столе яблоку негде было упасть.

Убедившись, что мои соседки пить умеют и фору мне в этом деле дадут очков в сто, я выставила коньяк, к которому непривыкшие к подобным напиткам дамы поначалу отнеслись настороженно. Но, распробовав, признали, что он вполне даже ничего. Но, исключительно для справедливости добавили: водка всё же лучше. И полезнее она, и клопами не воняет.

Потом они начали петь песни, причем в истинно народной манере, то есть не пели, а голосили. Потом принялись горевать о нашей тяжкой бабской доле. Почему-то больше всех их донимала моя судьба. Хотя я ничего им о себе не сообщила, кроме того, что замужем и имею двух уже взрослых сыновей, они, как звери, каким-то внутренним чутьем учуяли, что я несчастлива.

— Ой, Ритка, тебе надо нормального мужика найти. — В этом они были солидарны все.

Согласно им покивав, я провокационно спросила:

— А где его взять, нормального-то мужика? Мне кажется, они давным-давно на Руси перевелись. Мужик, он зверь редкий, исчезающий.

Покряхтев, женщины уныло со мной согласились.

— Перевелись, это точно. Если какой и завалялся где, так он давно к какой-нибудь юбке пришпилен. И что за напасть такая? Кругом бабы одни… — И баба Нюра громко скомандовала: — Давайте споем, девки! — и они снова во всю мочь загорланили песню за песней.

Я слушала их молча. Горланить я не умела, да и учиться желания не возникло. От их песен у меня звенело в голове, и я боялась, как бы со мной не приключился приступ мигрени. Но вот они допели да конца очередную песню — к моему восхищению, песен они знали множество и пели их полностью, не пропуская ни единого куплета, — и баба Маруся печально констатировала:

— Рите бы наш Сенька подошел. Хороший мужик. Порядочный. И умный.

Они зашумели, соглашаясь с ней. Вот ведь свахи нашлись! Но не успела я отказаться от сомнительной чести, как баба Маруся с тоской добавила:

— Ежели бы он женат не был…

Бабульки печально примолкли, по очереди озабоченно охая. Меня даже заинтриговал этот таинственный, периодически возникающий из небытия Семен. Кто же он все-таки такой?..

Посмеявшись про себя над своим нелепым интересом, я сказала:

— Вы продолжайте, я сейчас!

И вышла, не собираясь больше возвращаться. Им и без меня было не скучно.

На следующий день бабулек долго не было слышно, я уж испугалась, что после вчерашнего они неважно себя чувствуют, но после десяти часов все соседки собрались около моего дома, бодрые, довольные, и позвали меня за ворота.

Поблагодарили меня за славный банкет — причем они так и выразились «банкет». Я поняла, что это влияние бесчисленного количества просмотренных ими сериалов. Сразу видно, что дамы приобщились к цивилизации. И пригласили через неделю на продолжение — оказывается, у бабы Нюры будут именины. Я поблагодарила, понимая, что подобные развлечения — единственное, что осталось в этой маленькой коммуне.

Они разошлись, а я долго не могла понять, как можно таким немолодым уже старушкам жить практически в одиночестве в такой глухомани. Неужели у них нет никого из родни, кто мог бы взять их к себе? Или они сами не хотят отсюда уезжать? Родная земля она родная земля и есть. Чем ее можно в таком возрасте заменить? Ничем, наверное…

Глава вторая

Ранним утром в один из славных июльских деньков, когда солнышко так ласково согревало землю и до душной полуденной жары было еще далеко, я пыталась перенести на холст скромные полевые ромашки, расцветшие в углу моего двора. Получалось не очень, всё же я не профессиональный художник, но я старалась.

Было тихо, если не считать радостного пения какой-то пичужки над моей головой и стрекота кузнечиков под ногами. И вот посредине этой блаженной тишины по нашей маленькой деревеньке вдруг разнесся недовольный баритон.

Он звучал начальственно и напористо. Ему несмело возражали тихие голоса обычно вовсе не робких старушек. Меня это и возмутило и заинтриговало. Кто это командует моими самостоятельными соседками? Торопливо протерев руки ветошью, чтобы снять следы попавшей на них краски, я вышла на улицу.

Неподалеку от дома бабы Веры виднелся серый запыленный УАЗик, которыми в советские времена снабжались лидеры колхозов и совхозов, а рядом с ним, сердито склонив голову, стоял крепкий мужчина среднего роста. Это он разговаривал с моими бабульками таким раздраженным тоном, вынуждая их защищаться. Что опять стряслось?

Я поспешила к ним на выручку, забыв, что мне бы лучше не высовываться.

— Что случилось? — мой голос прозвучал слишком резко, я и сама это слышала, но уж больно беззащитными мне показались сбившиеся в стайку старушки.

Обернувшись, мужчина удивил меня добрым выражением светло-голубых внимательных глаз. От него и в самом деле веяло непривычной в наше время сердечностью, которую, как мне показалось, он тщательно скрывал. Окинув меня пристальным взором, удивленно спросил:

— А это что еще за цаца? — и его глаза возбужденно потемнели.

На мне были обрезанные до середины бедра серые джинсы и свободный топик на тонюсеньких лямочках. Лифчика не было, и грудь, ничем не поддерживаемая, свободно колыхалась при ходьбе. Вспомнив об этом, я с трудом удержалась, чтобы не скрестить руки на груди защитным жестом. Напомнив себе, что я в собственном доме и не ожидала, что мне придется принимать гостей, выпрямилась и в свою очередь окинула гостя изучающим взглядом.

Он и самом деле был очень неплох — крепкий, уверенный в себе, с твердыми чертами лица. Чем-то он смахивал на молодого Тихонова в фильме «Дело было в Пенькове».

Одет он был не по-здешнему очень цивильно, в легкий летний костюм из серой рогожки и бледно-голубую рубашку с двумя расстегнутыми сверху пуговицами. Я внезапно пожалела, что не привела себя в порядок и поразилась — нет, это ж надо! С трудом удрав от двух мужиков, я еще одному понравиться хочу! Что это со мной? Не иначе как в самом деле с ума сошла.

Эта неприятная мысль заставила меня нахмуриться, и бабульки, решившие, что мне не понравилось слово «цаца», хором бросились на мою защиту.

— Это не цаца, а Рита. Очень хорошая девочка, между прочим… — это у них прозвучало с таким очевидным намеком, что я насторожилась. Если я хорошая, то, значит, есть и нехорошая? Но кто?

Мужчина сделал вид, что ничего не понял и продолжал с настойчивым вопросом смотреть на меня. Пришлось представиться:

— Я Маргарита. Художница. Живу здесь, пишу картины.

Бабульки тут же кинулись подтверждать мою художническую состоятельность:

— И замечательные картины, между прочим!

Опять в этих словах прозвучал непонятный мне, но вполне доступный гостю подтекст. Нахмурившись, он уточнил:

— Просто Маргарита? А фамилия есть?

Я воспротивилась прозвучавшим в его голосе милицейским ноткам:

— А вам зачем?

Это его удивило. Видимо, до сей поры ему никто возражать не пытался. Немного поколебавшись, признал:

— Да незачем. Я не участковый, чтобы всё про всех знать. — И, повернувшись к старушкам, продолжил прерванную моим появлением речь: — В общем, так: собирайтесь и поедем в дом престарелых. Там за вами хоть присмотр надлежащий будет. А тут с вами в любую минуту черт-те что случиться может.

Старушки возмущенно загалдели, не решаясь, впрочем, серьезно ему возражать. Мне были понятны его мотивы — женщины в этой глухомани и в самом деле были беззащитны. У них даже сотового телефона не было, чтобы сообщить о болезни или любой другой возникшей проблеме.

Мужчина искоса посматривал на меня, что-то прикидывая, и я невежливо у него спросила:

— А вы кто?

От неожиданности он откинул голову и несколько раз недоуменно моргнул. Похоже, здесь его должна была знать каждая собака. Чуть усмехнувшись, протянул мне руку и представился:

— Извините, не подумал, что мы видимся впервые. Андреев Семен Иванович. Здешний управляющий. — И пояснил мотивы своего здесь появления: — В какой-то степени ответственен за всё, что происходит на этой земле.

Я внимательнее посмотрела на него. Так, значит, это тот самый Сенька, который, если бы не был женат, вполне бы мне подошел. Как ни странно, но у меня возникло это же нерациональное ощущение. Какие-то необычные флюиды, шедшие от него и странным образом греющие мое сердце.

Он смотрел на меня сквозь выгоревшие ресницы с непонятным мне, но очень добрым и сочувственным выражением, будто зная обо мне всё, и я почувствовала, что начинаю заливаться краской, как маленькая застенчивая девочка.

Семен так подчеркнул свое полное имя, что мне стало неудобно за свой, весьма сокращенный, вариант. От странного, сжимающего внутренности непонятного предчувствия мне не хотелось протягивать ему в ответ свою ладонь, но его рука упрямо висела в воздухе, ожидая мою, и я нехотя вложила в нее свои вымазанные в краске пальцы, стараясь не замечать пронзительные токи, враз пошедшие по ним к моей женской сердцевине.

Чуть улыбнувшись своей маленькой победе, он мягко пожал мои испачканные пальцы, и, повернув их к свету, удовлетворенно констатировал:

— Вы и в самом деле художница, Рита. Можно мне посмотреть ваши картины?

Мне не хотелось показывать свои полуученические холсты, но делать было нечего, и я, даже не оглядываясь, повернула к дому. Почему-то была совершено уверена, что он идет за мной.

По дороге недовольно спросила:

— А почему вы считаете, что бабушки непременно должны жить в доме для престарелых?

И услышала неожиданное:

— Да ничего я не считаю. Просто душа за них болит. Вот в соседнем районе недавно банда орудовала, таких вот одиноких пенсионерок грабила. Хорошо, что нарвалась на бабушку, у которой в этот день гостила пара внуков-самбистов. Они этих подонков и скрутили. В этой банде, кстати, девица в заводилах была.

Я не поняла, для чего было сказано об этой предводительнице бандитов — намек, что и я из той же серии? Или это скрытое вымогательство — чтобы я немедля сообщила, кто я и откуда? Ну уж нет, Семен Иванович, не дождетесь.

И мягко продолжила:

— Ну, это всё-таки редкость. Да и добраться до этой деревушки можно лишь при особых условиях.

Он хмуро подтвердил:

— Конечно. И это меня тоже тревожит. Случись какой-нибудь экстренный случай, заболей кто из них, и сюда будет не добраться. Если только на вертолете, а у нас в хозяйстве вертолетов нет.

Вспомнив про увезшего меня в свое время Скорпиона, я нервно вздрогнула. В это время мы как раз входили в мой дом, вернее, в дом Ефросиньи, и управляющий, приняв мою нервозность за недовольство, попытался оправдаться:

— Вот и Ефросинью Михайловну вполне можно было спасти, если б мы вовремя узнали о ее болезни. Она крепкая дама была. Хозяйственная. Ей бы еще жить да жить. — В его голосе явственно слышалась досада на собственное бессилие.

Мне захотелось смягчить приписываемую им самим себе вину.

— Возможно. Но это в своем доме она жила бы да жила. А вот как насчет интерната, не знаю. Не думаю, чтобы там ей, да и всем остальным, было бы хорошо. Кто знает, живи она в этом самом доме престарелых, то не умерла б еще раньше от безнадежности и тоски? Тут-то у них и хозяйство, и забота, все свое кругом, родина, одним словом, а там? Мне кажется, вы свою жизнь облегчить хотите, со своей совестью договориться, а вовсе не старушкам помочь.

Сердито пожав плечами, управляющий замолк, но в его молчании согласия не было, скорей уж наоборот. По опыту я знала, что начальников такого ранга с избранного пути свернуть очень трудно. Впрочем, так же, как и любого мужика.

Я завела его в сарай, где хранила уже готовые работы. Заходя в узкую дверь, он машинально пригнул голову, чтобы не удариться о низкую притолоку. Вот что значит опыт, сама я несколько раз набивала себе болезненные синяки, прежде чем приноровилась.

Осмотрев парочку картин, Андреев изумился.

— Я и не думал, что у нас тут такие места красивые. Я их как-то больше с практической целью оцениваю — есть ли какой прок для хозяйства. А это такая, оказывается, красотища…

Он ни слова не сказал о художественных достоинствах моих картин, но я почувствовала себя так, будто получила престижную премию на международной выставке.

С новым интересом посмотрев на меня, он вдруг поинтересовался:

— Вы замужем, Рита?

Мне вдруг стало стыдно признаваться в замужестве, будто это было никому не нужно и даже в чем-то постыдно, поэтому выговорила с заметной заминкой:

— Да. — Он заметно помрачнел, и я поспешила ответить ему тем же вопросом, чтобы заставить опомниться: — А вы?

— Аналогично…

Я посмотрела на него с укором, и он ответил мне вызывающе дерзким взглядом. Это было странно, потому что бабником он не выглядел. Наоборот, в нем было нечто крепкое, надежное, коренное. Именно за такими мужьями жены чувствуют себя как за каменной стеной. Что же такое произошло в его жизни, что он перестал дорожить своей семьей?

Раздалось тонкое пиликанье, и Семен с нескрываемой досадой вытащил из кармана сотовый. Недолго поговорив о каком-то сломавшемся не вовремя комбайне, с сомнением посмотрел на меня и попрощался:

— Мне пора. Но я еще как-нибудь заскочу, посмотрю, как тут у вас дела. До скорого!

Он широкими шагами ушел, а я еще долго смотрела ему вслед. Вот если бы таким был Георгий… Открытым, искренним, надежным. Очень сердечным. Хотя еще недавно я именно таким его и считала. Похоже, я вовсе не разбираюсь в мужчинах, ведь этот Семен Иванович, несмотря на наличие жены, вовсе даже не прочь, ежели что…

Я подошла к высоким воротам, но на улицу выходить не стала, боясь, как бы Андреев не вообразил того, чего нет. В конце концов, я ведь в доме тоже совсем одна, и, вздумай он заглянуть ко мне на огонек посреди ночи, вряд ли я смогу ему помешать. Хотя что-то мне говорило, что он никогда ничего подобного делать не станет, но береженого Бог бережет.

Мне хорошо был слышен последний наказ заботливого управляющего своим подопечным:

— В общем, дамы, думайте. Мы поможем с переездом.

Я отметила, что его голос звучал уже не так категорично, как в первый раз, и поняла, что на него всё-таки подействовал наш недолгий разговор.

Он уехал, и я ждала соседок для обмена мнениями, но они предпочли отправиться в дом бабы Нюры для просмотра очередной серии нескончаемой мыльной оперы. Теперь они всё свободное время проводили за телевизором, а потом обсуждали, что там будет дальше, кого всего жальче, кто дурак, а кто нет, и какой сериал лучше.

Ночью мне приснился странный сон — вокруг меня медленно кружились чьи-то тени. Присмотревшись, я узнала Георгия, Романа, и чем-то озабоченного Семена. Постепенно тени Абрамова и Пронина стали прозрачнее и постепенно растаяли, а тень Андреева, наоборот, стала гуще, плотнее и наконец превратилась в реального человека из плоти и крови. Он пытался мне что-то сказать, но разделявшая нас прозрачная, но непреодолимая перегородка не давала мне ничего услышать.

Проснувшись, я еще долго помнила то ощущение безнадежности, охватившее меня в этом полубезумном сне.

Через неделю после первого визита управляющего у моего домика вновь появился его УАЗик. На сей раз он постучал сразу ко мне, во всяком случае, я подумала именно так, глядя в его искрившиеся мягкой иронией глаза, и оказалась не права.

— Куда подевались наши бабульки? Стучал во все двери, никто не открывает. Не в лес ли ушли по грибы?

— Да нет. В лес мы теперь только на моей машине ездим. На грибные поляны. Они слишком далеко, пешком не дойти. А соседки наверняка у бабы Нюры. Телевизор смотрят. Там сейчас как раз какой-то сериал идет. Так что им не до посетителей.

Семен только крякнул.

— Ну и ну! По грибы на машине ездят, да еще целыми днями в телевизор пялятся. Похоже, вы их к цивилизации приобщили.

Не поняв по его ироничному тону, хорошо это или плохо, я промолчала, вопросительно глядя на него. Чтобы скрыть свой интерес, он постарался спросить как можно более нейтрально:

— Что они о переезде говорят?

О переезде они вообще ничего не говорили, я ему об этом так и сказала. Это дало ему повод задать мне еще один личный вопрос:

— Это ладно, пока вы здесь. Ежели что, позвонить и помощь вызвать, думаю, успеете. Сколько вы собираетесь здесь еще прожить?

Мне не хотелось говорить о себе, но вопрос был правомочным, и я нехотя призналась:

— До зимы, я думаю…

Он покивал головой, о чем-то глубоко задумавшись. Его крепкая обнаженная рука, которой он оперся о перекладину забора, была так близко к моей голове, что его кожу наверняка щекотали пряди моих волос, разлетающихся от резких порывов теплого ветра. На сей раз на нем был не строгий костюм, как в прошлый раз, а хлопковая безрукавка, обтягивающая мощный торс, и чуть помятые полотняные брюки.

От него веяло полем, свежескошенной травой и чем-то сугубо мужским, таким, от которого у женщин трепещет что-то внутри. Может быть, настоящим самцом? Ведь все мы звери, как ни тешь себя сознанием своей избранности. Какие из нас цари природы? Отщепенцы мы, и не более того.

Яркий солнечный свет привносил в окружающую обстановку такую радостную струю, такое обещание счастья, что я глуповато улыбалась, даже не думая отстраняться от придвинувшегося ко мне вплотную мужчины. Мне так хотелось склонить голову и положить ее на его крепкую обнаженную руку. И, конечно, в том, что он принял мою мечтательную улыбку за поощрение и поцеловал, была исключительно моя вина. Стоило мне вести себя построже, и ничего бы не произошло.

Положив руку на мою талию, он придвинул меня к себе, заставив ощутить крепкие мускулы на груди и сухощавых, чисто мужских, бедрах. Сначала он целовал меня осторожно, в любой момент ожидая сурового отпора, но, когда его не последовало, притиснул меня к себе еще плотнее и принялся целовать уже всерьез, настойчиво и требовательно. Когда его язык, раздвинув мои губы, ворвался в рот и принялся мягко исследовать нёбо, я содрогнулась. Вот это да! Никогда бы не подумала, что наши деревенские мужики достигли таких высот в деле совращения глупых баб.

Но смех смехом, а мне в самом деле не хотелось от него отстраняться. У меня было странное нереальное чувство, что я наконец-то попала туда, куда и должна была попасть — в родные объятья. Мне было так хорошо с ним, что я забыла о добродетели, — хотя какая уж в моем положении может быть добродетель, — и обхватила его за шею, желая быть еще ближе.

На мое счастье, или наоборот, несчастье, на улице раздались громкие голоса соседок, заставившие меня опомниться:

— А Фродо-то, бедняжка! А этот-то огромный-то, страшный, как его звать? — я догадалась, что бабульки только что посмотрели одну из серий «Властелина колец» и теперь обмениваются мнениями. — Ой, а тут УАЗик управляющего стоит. А где же он сам?

Поняв, что сейчас к нам прибудет делегация из любопытствующих старух, Семен выпустил меня из объятий, с горечью чертыхнулся и нежно провел костяшками пальцев по моим горящим от возбуждения щекам.

— Как ты хороша! Никогда бы не отрывался! — и он снова, на сей раз легко, прощаясь, прикоснулся губами к моей щеке. — Я приеду. Скоро.

Но я уже отошла от охватившей меня эйфории и предупреждающе сказала:

— Не нужно. Я не шлюха.

Его глаза потемнели и он жестко подтвердил:

— Знаю. Я так никогда и не думал. Но я всё равно приеду!

Открыв калитку, вышел к о чем-то тараторящим женщинам. Я осталась внутри, понимая, что по моему распаленному виду сразу будет понятно, чем мы тут занимались.

Семен уехал, а я еще долго не выходила к заинтригованным соседкам, пока они сами, потеряв всякое терпение, не постучались ко мне. Я открыла, но не сразу, сославшись на то, что полола грядки в огороде.

— То-то ты так раскраснелась. — Я не поняла, чего больше было в голосе проницательной Веры Ивановны, предупреждения или сочувствия. — Мы ведь тебе сколько раз говорили: не надо в такой солнцепек в наклон работать. Кровь к голове прильет — и всяко может случиться.

Бабульки тут же стали вспоминать, что с кем случилось в такую жару, и я получила краткую передышку. Да уж, от всевидящего ока моих соседок ничего не скрыть. Интересно, что будут говорить на селе, если управляющий и впрямь зачастит к нам сюда?

Его интерес быстро расшифруют, и тогда мне не поздоровится. Кто знает, на что способна его жена?

Поймав себя на этих гадких мыслях, я расстроилась всерьез. Это ж надо, до какой низости я додумалась! Да ничего у нас с Семеном нет и быть не может. Даже если бы я и не скрывалась от Пронина, никогда бы не стала влезать в чужую семью.

Пока я гадала, будут или нет соседки болтать о внеурочных визитах управляющего, они перемыли косточки всем, кого смогли вспомнить, и оставили меня в покое, наказав сидеть дома и не шляться по такой жаре невесть где. А еще лучше охладиться, смыв с себя грязь и пот. И впредь быть поумнее.

Послушавшись их двусмысленного совета, я скинула сарафан и ополоснулась согретой на солнце водой, стараясь смыть с кожи взбудораживший меня запах мужского тела. Это не помогло, и я растерла в руках несколько цветочков жасминчика, поскольку духов у меня не было. Аромат получился слабый, но всё-таки запах Семена перебил.

Вечером я попыталась поработать над начатым пейзажем — одинокая стройная рябинка на фоне заросшего клевером луга, — и не смогла, настолько была выбита из колеи сегодняшним приключением. Чтобы отвлечься, завела машину и предложила соседкам съездить за продуктами.

Поскольку нам удобнее было ехать до поста ГИБДД, чем по разбитой дороге до села, мы прокатились с десяток километров и приехали как раз вовремя, в малюсенький магазинчик привезли даже молоко. Набрав кучу продуктов, мы отправились обратно, полностью затарив мой небольшой походный холодильник. Как обычно, платила за все я, сочтя, что деньги Пронина вполне можно пустить на благое дело.

В деревне бабульки разобрали свои покупки, и я порадовалась, что у них есть видавшие виды «Бирюсы», выпущенные еще в шестидесятые-семидесятые годы прошлого столетия, старые, но вполне исправные. Я лишний раз убедилась, прежде вещи делали куда надежнее, чем сейчас.

Эту ночь я почти не спала, ожидая негромкого стука в дверь и гадая, что же мне делать, если Семен выполнит свое обещание и вправду придет. Поддаться основному инстинкту и ответить на мужской призыв? Но потом я однозначно начну себя презирать, поскольку предам всё, во что верила всю свою жизнь.

Поняв, что никогда не смогу принести незнакомой мне женщине такую же боль, какую нанес мне Георгий, я крепко заперла дверь и сказала себе, что ничего подобного в своей жизни никогда не допущу.

Но Семен не появился, и мне стало не по себе. Не в силах выбрать между желаниями сердца и моральными принципами, я несколько дней провела в полном раздрае. Постоянно напоминала себе, что я взрослая здравомыслящая женщина, что мне вполне достаточно перенесенных мной в жизни приключений, но всё равно тайком от самой себя ждала человека, казалось, предназначенного мне самой судьбой.

Настойчиво убеждала себя, что это просто блажь, вызванная одиночеством, что это скоро пройдет, что моя к нему тяга вызвана экстремальными обстоятельствами моей жизни, но ничто не помогало.

Мне так хотелось снова почувствовать его крепкие руки, что я сдалась и решила: если он появится, не противиться и проверить, так ли сладки его поцелуи, как мне почудилось, или это со мной сыграло дурную шутку мое буйное воображение.

Семена не было целую неделю, и, когда он появился посредине ясного дня, совершенно не скрываясь, будто не делал ничего предосудительного, и сразу прошел ко мне в дом, я растерялась. Видимо, моя растерянность была так заметна, что он, молча заглянув в мои глаза, обнял и стал жарко целовать, с силой прижимая меня к себе. Все мои чувства пришли в движение. Мне хотелось всё забыть и полностью раствориться в нем. А там будь что будет…

И тут память услужливо преподнесла мне лицо той милашки, что отняла у меня весь смысл моей жизни. Осознание того, что я оказалась на одной с ней доске, заставила меня опомниться и замереть. Я не отодвигалась, но мне сделалось стыдно. И, снова всё поняв, Семен отстранился первым.

— Ох ты, высоконравственная ты моя… А что было бы, если бы я не был женат?

Я ответила тоскливой русской поговоркой:

— Если бы да кабы, то во рту росли грибы…

Он хмуро протянул:

— Понятно. Но признайся хоть, что чувствуешь то же, что и я.

Я не удержалась от мелкой провокации:

— Я не знаю, что ты чувствуешь.

Семен невесело засмеялся и притиснул меня еще сильнее, чем прежде. Не почувствовать его возбуждение было не возможно. Я печально спросила:

— И это всё?

Проведя по моей голове тяжелой рукой, он с горьким вздохом признался:

— Нет, конечно. С этим бы я справился. Пара ведер колодезной воды — и всё в порядке. Но вот с тем, что ты снишься мне каждую ночь, я справиться не могу.

Сердце у меня забилось еще сильнее, но я постаралась не выдать своего скорбного сожаления.

— Слишком поздно. У нас с тобой семьи. И этим всё сказано.

Он досадливо вздохнул, но опровергать мои слова не стал. Лишь с плохо скрытой надеждой спросил:

— Но всё-таки, где твой муж?

После последнего разговора с Георгием я не могла уже относиться к нему так же отстранено, как прежде. Но и что-либо выдумывать, чтобы замазать огромный разрыв между нами — тоже. Я промолчала, и Семен тихо протянул:

— Ну что ж, история повторяется. У меня та же ситуация. И жить не можешь, и рвать совестно.

Какие верные слова! Похоже, что мы и в самом деле прекрасно понимаем друг друга. Но вот только от этого не легче…

Он присел на кровать и посадил меня к себе на колени. Не противясь, я положила голову ему на грудь. Сердце у него билось тяжело и замедленно, будто он усиленно сдерживал себя. Семен ничего не говорил, я тоже. А что тут можно сказать?

Сколько мы так просидели, не знаю. Нас снова, как и в прошлый раз, разлучил телефонный звонок. На этот раз Семен поморщился и ответил таким неприязненным тоном, что я враз догадалась: ему звонит жена. Выслушав ее слова, он коротко кинул:

— Хорошо! — и крепче прижал меня к себе, не желая отпускать.

Но я уже встала и криво ему улыбнулась.

— Тебя ждут!

Это было правдой, и крыть ему было нечем. Покорно согласившись:

— Да, — он пошел к выходу, угрюмо склонив голову.

На всякий случай я шла поодаль, просто не хотелось новых переживаний. В последнее время я без того слишком много нервничала.

У порога он оглянулся, понял, что я настороже и не хочу провоцировать новые соблазны, немного поколебался, но подходить ко мне не стал. Пообещав:

— Я еще вернусь! — вышел, прикрыв за собой дверь.

Уверенная, что за ним наблюдают все мои соседки, я его провожать не стала. Но, как выяснилось, была не права — бабульки смотрели очередную серию душещипательного сериала, поэтому появление управляющего вообще прозевали. А может, просто не хотели мне ни о чем говорить. В конце концов, я уже взрослая девочка и сама знаю, что делаю.

После его ухода я почувствовала себя отчаянно одинокой. И мне до боли захотелось снова до него дотронуться. Я испугалась — это стало походить на ту зависимость, которой я уже переболела с Георгием. Я не хотела больше возвращаться в те времена. Ни за какие коврижки. И если это любовь, или как это там называется, я с этим справлюсь. Ничто, даже удивительное чувство единения, причем не тел, а душ, не заставит меня передумать.

Я смогла бы выполнить эту установку, если б Семен не стал появляться у меня то через день, то через два. Это было опасно, но я всё равно была ему рада. Ему тоже нравилось видеть меня, пожимать мне руку, касаться щеки в прощальном поцелуе. Большего я ему не позволяла, сомневаясь в своей выдержке.

Эти горько-сладкие встречи сами по себе были ужасным испытанием моей воли, да, думаю, что и Семеновой тоже. Но всё же главным в этом деле была я. Я не сомневалась, что, подай я ему малейший намек, и мы тут же окажемся там, где нам быть никак нельзя.

Весь август мы с ним болтали о том, о сем, стараясь не говорить на личные темы. Боясь продолжения, мы и друг к другу прикасались очень редко. Но даже такие аморфные встречи были пронизаны чувственностью и ожиданием чего-то настоящего, так, как перед грозой весь лес замирает в ожидании чего-то грозного и опасного, что может привести к огромному лесному пожару, но может и возродить к жизни всё сущее в нем после засушливого лета или долгой зимы.

Семен приходил ко мне днем, сидел пару часов, потом уходил. Я даже не знала, где он оставляет машину. Наверняка где-нибудь перед деревней, чтобы не давать повод соседкам почесать языки. Правда, я надеялась, что мои бабульки не будут намеренно сплетничать обо мне и управляющем, но невзначай проговориться они вполне могли.

Тем более что погода стояла хорошая, дорога стала вполне проходимой и старушек несколько раз приходили проведать знакомые из села. Один раз даже врач с медсестрой приехали из поселковой поликлиники, давление старушкам измерили, анализы взяли, даже какие-то лекарства оставили.

В один из чудных августовских деньков забежавшая ко мне по-соседски ранним утром баба Нюра предложила:

— Если ты сегодня ничем таким не занята, — в этом сакраментальном «ничем таким» мне послышался неприятный намек, но я сделала вид, что ничего не поняла, — то, может, съездишь с нами до правления? У нас в селе есть кой-какие дела.

«Ничем таким» я заниматься не собиралась, поэтому охотно согласилась. Правда, было опасение встретить там Семена, но небольшое, как правило, он еще засветло начинал разъезжать по окрестным полям и фермам. К тому же мне нужно было запастись бензином.

Получив мое согласие, баба Нюра побежала по товаркам с радостным сообщением, и через полчаса они пришли к моим воротам в парадных нарядах — в старой, но чистенькой наглаженной одежде. Баба Нюра с бабой Марусей в бесформенных длинных цветастых платьях, а Вера Ивановна в очень неплохом льняном костюме жемчужного цвета с миленькой соломенной шляпкой на голове, делавшей ее похожей на популярную некогда Веронику Маврикиевну в исполнении Вадима Тонкова.

В село я ехала впервые, поэтому внимательно слушала указания своих пассажирок, дружно сообщавших мне, какие неприятности могут ожидать нас на этой, с позволения сказать, трассе. Но, в конце концов, мы без особых приключений добрались до села.

Первым делом я заехала на АЗС, стоявшую на краю Плесово. Работавшие на ней мужчина и женщина тут же выскочили нам навстречу с громкими приветственными криками. Удивляясь подобной популярности, я попросила залить баки по полной, но они решили сначала поболтать с моими пассажирками, и болтали до той поры, пока я с должной степенью твердости не сказала:

— Извините, но если мы задержимся здесь еще на полчаса, то в Плесово сегодня точно не попадем — нужно будет ехать обратно, потому что в темноте по такой дороге мы черт-те куда уедем.

Опомнившись, мои бабульки наконец-то распрощались со знакомыми, и мы отправились дальше.

Следующая остановка была на центральной площади села. К моему удивлению, тут было очень даже цивильно — справа от заасфальтированной площади был разбит ухоженный сквер с тенистыми аллеями и пестрыми клумбами и даже действующим фонтанчиком посредине, извергающем пусть не потоки, но вполне приличные струи воды. Наискосок от него стояло внушительное здание школы со стадионом. По другую сторону площади высилось своеобразное здание конторы, больше похожее на ратушу в прибалтийских городах.

Вера Ивановна, заметив мой интерес, с гордостью провозгласила:

— В этом здании раньше управляющий поместьем графов Орловых работал, немец по национальности, он его по своему вкусу поставил. Поэтому оно такое все длинное, в кружавчиках, у нас так не строили. Поместье потом разрушили, по кирпичику растащили, а контора осталась, здесь комбед был.

Да уж, сколько прекрасных зданий, дворянских и купеческих особняков, спроектированных великими зодчими, было разгромлено после этой так называемой великой народной революции — не счесть. Но еще больше погублено замечательных людей…

От невеселых дум меня отвлек стремительно вышедший из конторы мужчина. Прежде чем до меня дошло, что это вовсе не Семен, я так вцепилась в руль, что костяшки на руках побелели от напряжения. Стараясь скрыть свою неадекватную реакцию, я весело спросила у пассажирок:

— Ну, куда теперь?

Считавшаяся старшей в нашей компании баба Нюра важно объявила:

— Да никуда больше. Мы счас по делам побежим, а ты нас здесь подожди. Чтобы не скучать, можешь в кафе зайти или в магазин. Мы скоро. — И бабульки разлетелись кто куда. И слово «разлетелись» отнюдь не художественный оборот. Они и впрямь, как молодые, двигались шустро, почти не сгибаясь под тяжестью своих немаленьких лет. Уж очень им хотелось выглядеть достойно.

Мне стало слегка досадно, что со мной обращаются как со штатным извозчиком, но вскоре я рассмеялась, глядя на горделивую осанку бабы Маруси, заговорившую подле школы с какой-то опрятно одетой женщиной, похожей на сельскую учительницу. При этом она таким небрежно-королевским жестом указала на мою машину, что мне стало ясно: бабулька хвастает перед знакомыми своим царским житьем.

Из конторы снова выбежал коренастый мужчина, заставив меня испугано сжаться. Пожалуй, я переоценила свои слабые силы. Одно дело встречаться с Семеном на своей территории, и совершенно другое — на его. Что он подумает, увидев меня здесь? Не решит ли, что я приехала с единственной целью — увидеть его?

Это было на редкость глупо, ведь я прекрасно знала, что здесь его быть не должно. Но тут же мрачно посмеялась над своей нелепой уверенностью. Почему это не должно? Можно подумать, это не его контора. Вполне может возникнуть какая-нибудь нелепая случайность, и мы встретимся.

Под влиянием этих панических мыслей я вышла из машины, на всякий случай включила сигнализацию и отправилась в магазин, скромно примостившийся неподалеку от помпезной конторы.

Здание магазина было вполне современным, но не диссонировало с важным собратом. Архитектор, спроектировавший его, явно учел неординарность соседней постройки. Вытянутое, немного даже приземистое, со стилизованными под готику окнами, оно казалось органичным продолжением конторы.

Внутри тоже было неплохо — лепные потолки, посредине зала изящные колонны с коринфскими капителями были больше свойственны какому-нибудь австрийскому городку, чем среднерусскому селу.

Но что касалось обслуживания, то здесь всё было по старинке — прилавки, за ними — пара скучающих продавщиц. Завидев меня, они оживились, и я поняла, что разговоры о таинственной художнице, поселившейся в Зажимках, здесь звучали не раз. Хорошо еще, что местный участковый не сподобился навестить меня с проверкой паспортного режима. Что бы я ему сказала про отсутствующий паспорт? Что у меня его забрал похитивший меня любовник? В подобных патриархальных деревнях это звучит как бред сумасшедшего.

К удовольствию и практической выгоде продавщиц, мне подошли удобные сандалетки Нижегородской обувной фабрики, и я, тут же выбросив старые неудобные туфли на высоком каблуке, в обновке вышла на улицу.

У моей машины околачивались рассматривающие ее пацаны лет двенадцати-четырнадцати. Мое внимание привлек громкий окрик «Андреев, ты идешь с нами?». Крепко сбитый паренек, вовсе не похожий на Семена, хмуро ответил:

— Нет, мне мать велела быть дома, ей пора на работу.

Мне стало любопытно, где это работа начинается в три часа дня, и я невольно припомнила слова моих информаторш о том, что жена Семена работает заведующей клубом. А у завклуба смена может начинаться и позже — ведь массовые мероприятия наверняка кончаются и заполночь.

Внимательнее всмотрелась в паренька. Он был симпатичным, с упрямым выражением лица, с темными волосами и глазами. От Семена у него не было ничего. Хотя он мог пойти и в мать.

У меня сжалось сердце. Одно дело — знать о существующих где-то там детях, и совсем другое — видеть их в натуре.

Из-за высокой пятистенки с крепким крыльцом и рябиной в палисаднике выбежала девочка лет шести и устремилась к мальчишке с криком:

— Васька, давай пойдем на Волгу!

Крепко взяв ее за руку, он степенно возразил:

— Нет, мать заругает. Дома дел полно.

Малышка нахмурилась и даже топнула пухленькой ножкой.

— Ну и что! Папа же разрешает!

Паренек кривовато усмехнулся.

— Зато мать запрещает.

— Я папе скажу, и он разрешит! Мы же не будем купаться, просто поиграем на берегу.

— Он-то разрешит, а мать запретит. Она-то всегда дома, а отца ты дома видишь?

Она отрицательно покачала головой и скривила губы, собираясь заплакать. Взяв сестру за руку, брат повел ее в дом, успокаивающе приговаривая:

— Ладно, завтра пойдем. И не ной, а то мать наподдаст еще!

Никто не обратил на эту сценку никакого внимания, видимо, это было привычной нормой жизни, но мне многое стало ясно. Итак, чтобы ни сказал отец, матерью немедля отвергается. Теперь понятно, почему Семен ищет утешение на стороне. Жаль, очень жаль детей, оказавшихся заложниками родительских распрей.

У меня стало так тяжело на сердце, что я не сразу поняла, что мои соседки собрались вокруг машины и кличут меня. Подойдя к ним, я поняла, что мне отчего-то ужасно не хочется ехать обратно, и предложила:

— Может, в кафе зайдем?

Старушки замялись, видимо, подсчитывая наличность, и я добавила:

— Я угощаю. Не каждый же день мы выбираемся в люди.

Радостно загалдев, они дружно двинулись к кафе.

Удивленная нашим появлением дородная официантка неспешно двинулась в нашу сторону. Небрежно оглядев старушек, сквозь зубы поинтересовалась:

— Что брать будете? Щи да кашу?

Сконфуженно притихнув, бабульки посмотрели на меня. Мне не понравилось пренебрежение, столь явно выказываемое обслугой этой жалкой забегаловки своим потенциальным клиентам, и я, приосанившись, с откровенным вызовом поинтересовалась:

— А меню у вас есть? Или вы нам на пальцах блюда перечислять будете?

Мои слова немного сбили спесь с этой вальяжной девицы, и она уплыла за меню. Принеся довольно потрепанную глянцевую обложку с вложенным в нее рукописным листком бумаги, она положила ее перед нами и принялась с ехидной улыбкой ждать заказа.

Я прочитала вслух весь перечень и спросила у старушек, кто что желает. Экономная баба Нюра первым делом спросила, что сколько стоит. На это я твердо ответила, что это совершенно несущественно и денег у меня вполне достаточно, что вполне соответствовало истине. После моих слов официантка уже с некоторым уважением посмотрела на меня. Мне стало немного не по себе — как бы она не сообщила эту весть каким-нибудь бандитам вроде тех, что шастали по соседнему району.

Мои слова успокоили старушек, и Вера Ивановна первая пожелала бифштекс по-английски. Почему-то за ней следом, видимо, не желая отставать, то же заказали и остальные бабульки. Мне же есть совершенно не хотелось, и я попросила легкий салат из овощей. Слегка переглянувшись с товарками, баба Нюра странным утробным голосом, который, по ее мнению, мог принадлежать только светской даме, поинтересовалась у официантки:

— А скажи-ка, Светка, есть у вас тут хороший коньяк? Лучше армянский, или, в крайнем случае, грузинский?

Светка несколько ошарашено ответила:

— Есть армянский. Пять звездочек.

Баба Нюра с умным видом профессионала-дегустатора уточнила:

— Пять звездочек — он для мужиков. В нем мягкости нету. Нам три надо. В крайнем случае — четыре.

Эти слова и вовсе повергли официантку в священный трепет. Больше она не смотрела на бабусек с обидной снисходительностью. Наоборот, в ее взоре зажглось нечто вроде почтения, и она шустро убежала выполнять заказ.

Минут через сорок на столе появилась заказанная мною для всех красная рыба под французским соусом, любимые старушками бифштексы с картошкой фри, десерты и коньяк. На возмущение изнемогших от ожидания старушек Светлана важно заявила:

— А вы что хотели? Мы же готовим по заказу, а не штампуем блюда заранее. Так что радуйтесь, что всё свежее.

Пристыженные бабульки приступили к трапезе, негромко обмениваясь мнениями по поводу приготовления и оформления поданных им блюд.

Мы спокойно обедали, когда по-хозяйски распахнулась входная дверь, и в кафе показался Семен. Без разрешения подсев за наш столик, он оглядел всё это великолепие и насмешливо спросил:

— Что празднуем?

Я молчала, поэтому ответственность на себя взяла Вера Ивановна. Чрезвычайно чопорно, чтобы управляющий понял всё неприличие собственного бестактного поведения, она выговорила сквозь зубы:

— Ничего. Мы просто обедаем. И никому, заметьте, не мешаем!

На это внятное предостережение Семен никак не отреагировал. Наоборот, он еще раз окинул наш стол глазами голодающего и кликнул официантку:

— Светлана! Дай-ка мне то же, только без спиртного.

Она не появилась, но где-то по кухне раздался перестук ее торопливых каблуков, и всего через пару минут она появилась, таща нагруженный поднос. Из скорости ее появления я поняла, что управляющего уважают все, даже работники этого светоча общепита.

Но баба Нюра этого просто так спускать не собиралась. Едва официантка выставила на стол последнюю тарелку, как она чрезвычайно язвительно поинтересовалась:

— А чего это Семену так быстро всё приготовили? Вы же не штампуете блюда заранее? Или это от наших осталось?

Видимо, это походило на правду, потому что Светлана конфузливо объяснила, что повар приготовил это для себя, но пришлось отдать по просьбе Семена Ивановича. А для себя он еще приготовит.

Баба Нюра столь же ехидно посоветовала Андрееву проверить, нет ли следов зубов на поданном ему бифштексе, на что покрасневшая Светлана возмущенно воскликнула:

— Ну, вы это уж чересчур!

Усмехнувшийся Семен поспешил успокоить официантку:

— Да ладно тебе, Света, это же шутка.

С сердитым шипением по поводу дурацких шуток та удалилась, а мы принялись за еду. Молча, потому что бабульки были заняты дегустацией новых для них блюд, а я просто ничего не могла сказать под пристальным взглядом мужчины.

Это было странно — вместо того, чтобы пойти в свой дом, отстоявшем от кафе в двух минутах ходьбы, он пришел сюда и заказал отнюдь не мало. Мне хотелось думать, что пришел он сюда исключительно из-за меня, но соответствовало ли это истине? Судя по его быстрым взглядом исподлобья, от которых меня кидало то в жар, то в холод, — да.

Из дверей кухни за нами осторожно подглядывали любопытствующие лица, и Семен, явно для того, чтобы не дать разгореться ненужным домыслам, начал выспрашивать бабулек об их житье-бытье. Можно было подумать, что он не виделся с ними по крайней мере с полгода.

Они с полнамека усекли его тонкий маневр, и изрядно повеселились, рассказывая ему то, что он и без того знал назубок — о разрушающихся домах, о болотине, из-за которой до Зажимок было не проехать после самого небольшого дождя, о ветхой линии электропередач, прогнившие столбы которой грозили рухнуть, стоило к ним слегка прикоснуться, и о многом другом, предназначенном исключительно для подслушивающих длинных ушек.

Десять минут подобных речей оказалось достаточно, чтобы двери на кухню закрылись и потерявшие интерес слушатели убрались восвояси.

Донельзя довольная собой баба Нюра с привычным подтруниванием спросила:

— Ну что, можно теперь спокойно поесть или тебя еще что-то интересует?

Семен отрицательно тряхнул головой, и посмеивающиеся старушки принялись за десерт, обмениваясь мнениями по поводу слишком большого количества съеденных ими сегодня калорий, на что Андреев вполголоса мне заметил:

— Это вы углеводы с жирами подсчитываете?

Я этим сроду не занималась, поэтому с чистой совестью возразила:

— И не думала.

— Понятно. Влияние телевидения. Веяния времени, так сказать.

Мне и без того после его прихода кусок не лез в горло, поэтому я лишь молча отодвинула недоеденный салат.

По всей видимости, Семен тоже не страдал повышенным аппетитом, потому что даже не притронулся к выданному ему бифштексу, на что смешливая баба Маруся заметила:

— Эта котлета как эстафетная палочка — сейчас обратно к повару вернется. Если не появится очередной клиент, то, может, повар ее наконец-то и слопает.

Но бабе Нюре такой расклад не понравился. Спросив у Семена, будет он или нет бифштекс, она решительным жестом подвинула к себе его тарелку и принялась уписывать бифштекс за обе щеки, приговаривая, что за всё деньги плачены и не резон отдавать еду кому попало. Вера Ивановна пошутила было насчет ее непомерного аппетита, но баба Нюра так сердито сверкнула глазками, что больше никто ничего по поводу ее странных замашек сказать не посмел.

Семен сидел рядом со мной, и я физически ощущала, что ему отчаянно хочется до меня дотронуться. И он дотронулся — внезапно я почувствовала, что его колено уперлось в мое бедро. Я невольно порадовалась, что длинная скатерть скрывает от остальных его странные телодвижения. Да и посетителей, кроме нас, в кафе в это неурочное время не было.

Я кинула на него осуждающий взгляд, но он сделал вид, что всё в полном порядке, и еще сильнее притиснул ко мне свое твердое колено. Это мне не понравилось — я что, доступная дурочка, с которой можно обжиматься где угодно? Воспользовавшись тем, что мои дамы наконец-то доели все, что было на столе, постучала по графину из-под коньяка, подзывая официантку. Семен с осуждением посмотрел на меня, но я не дрогнула.

Светлана принесла мне бумажку с довольно крупной суммой, но я оплатила ее не моргнув глазом, и она уверилась, что я миллионерша, что, впрочем, благодаря Пронину так и было.

Мы поднялись, следом за нами поднялся и несколько разочарованный Семен. Попрощавшись с официанткой и передав благодарность повару за вкусную еду, бабульки шумной толпой высыпали на улицу. Коньяк сделал свое дело, и теперь они шумели, как расшалившиеся подростки. Баба Маруся вообще предложила спеть «Ой мороз, мороз», и я постаралась поскорее запихать их в свою машинку, чтобы не привлекать внимания.

Все это время Семен молча стоял чуть поодаль, саркастично наблюдая за моими суматошными попытками охранить покой его сонного царства. Я уже садилась за руль, когда из дома выбежала девчушка и с воплями «папа, папа!» подбежала к нему.

На мгновенье наши взгляды встретились, всё сказав друг другу без слов. Он помрачнел, но заговорил с ребенком спокойно, с мягкой улыбкой, не отрывая, впрочем, от меня взгляда. Это было очень больно, поэтому я с ожесточением рванула с места, заставив моих пассажирок вжаться в мягкие сиденья.

— Потише, Рита! Ты нас что, утрясти решила, чтобы пища улеглась? — шуточка бабы Маруси пришлась как нельзя кстати, вырвав меня из оков неприятных размышлений.

Я отшутилась, и дальше мы поехали уже помедленнее, под громкие песни, которые от души горланили бабульки. Хорошо, что ни поста ГИБДД, ни машин ДПС здесь не бывало, а то объясняться бы мне с полицией до второго пришествия, особливо если учесть, что паспорта у меня не было.

Глава третья

Приехав в нашу деревушку, старушки немедля отправились в дом бабы Нюры к любимому телевизору, а я, заведя машину во двор, присела на скамейку и загрустила. Кругом было так хорошо, безмятежно и спокойно, что я не заметила, как наступил вечер. Сумерки мягким покрывалом окутали землю, напоминая о скорой ночи. Но уходить мне не хотелось, несмотря на то, что назойливая мошка завела вокруг меня зудящую песню.

Укутавшись широким покрывалом, я оставила снаружи только лицо. В траве раздавался резкий цокот каких-то насекомых типа кузнечика. Цикады, что ли?

Пока я раздумывала, кто это может быть, в дальнем конце улицы мелькнула чья-то длинная тень. Луна как раз была на подъеме, и я заметила тень краем глаза. Кто это может быть? Конечно, это мог быть Семен, но что ему нужно в противоположном конце деревни?

Я с некоторым сомнением встала, не зная, что предпринять. Если это злоумышленник, то стоит ли мне высовываться, обнаруживая себя? Но, если он нацелился на какую-то из моих беззащитных соседок, то сидеть и ждать тоже нельзя. Как же мне быть?

Вспомнив о номере сотового, данном мне Андреевым, я на цыпочках прокралась в дом и взяла свой телефон. Но набрать номер управляющего не решилась, вдруг мои подозрения просто пустая паника городской дамочки?

Решив всё-таки разведать, что к чему, я как можно тише вышла из дома и крадучись пошла по улице, стараясь держаться в тени деревьев и поминутно оглядываясь.

Этот детективный сюжет мне совершенно не нравился, не люблю я подобное щекотанье нервов. Внезапно в мою голову пришла отвратительная догадка, и я замерла. А не за мной ли эта тень? Если Пронин вычислил мое местонахождение, то вполне мог взяться за старое. Усыпить и уволочь меня для него не проблема, опыт в этом деле имеется.

Распрямившись во весь рост, я едва не выругалась вслух. Вовремя спохватившись, снова согнулась и вжалась в ближайшие кусты. И, как оказалось, вовремя. Навстречу мне шла пара мужских теней, о чем-то негромко совещаясь. Я прислушалась.

Да у старух-то ничего нет, им даже пенсию сюда не возят, на книжку складывают в сбербанке, это я точно знаю. А вот эта художница бабками сорит почем зря. — Я вспомнила недобрым словом Светочку из кафе, но зря: — Она этим старухам в ГИБДДшном продмаге даже коньяк брала. Так что у нее есть что взять… Где она может обитать, ты знаешь?

Они прошли мимо, вычисляя место моего проживания, а я едва дождалась, когда они отойдут настолько, чтоб можно было безбоязненно позвонить Семену. Хорошо, что я предусмотрительно завела номер его телефона в память своего сотового! Как чувствовала, что понадобится!

Семен ответил сразу. Прикрыв рот ладонью, я прошипела:

— Семен, это я! У нас тут грабители! Возьми кого-нибудь и сюда!

Больше я ничего не сказала, надеясь, что он и без того всё поймет, — в полной тишине брошенной деревни звуки разносились далеко. Переключив телефон на вибратор, чтобы он не выдал меня нечаянным звоном, я еще немного посидела в кустах, прикидывая, найдут или нет жулики деньги в моем доме. Без моей помощи это будет трудно — я их очень хорошо спрятала, причем в разных местах, разбив на кучки по миллиону каждая.

Итак, что мне делать? Пройти поближе к дороге и перехватить Семена на подъезде к деревушке или аккуратно проследить за передвижениями этих типов? Но вдруг их не двое, а гораздо больше? Что тогда?

Но все-таки любопытство пересилило боязнь, и я как можно тише перебралась к своему жилищу. Притаившись в высоких кустах сирени, принялась наблюдать за домом. Вначале ничего не было видно, и я уже решила, что ворюги не знают, где я живу, и слегка обрадовалась, но напрасно, из сеней вышла уже знакомая мне парочка и присела неподалеку.

— В доме ее нет, а без нее денег не найти, слишком хорошо запрятала, стерва. Где же она может быть?

Сердце у меня замерло и даже дыхание перехватило, до того я испугалась, что меня могут обнаружить. Эх, почему я не сказала Семену, что бандюги ищут конкретно меня? Но ладно хотя бы, что они не от Пронина, а то мне совершенно не хотелось обратно в золотую клетку.

И где же Семен? Времени прошло вполне достаточно, чтобы приехать на машине. А вдруг он не узнал мой голос и решил, что эта чья-то глупая шутка? Вот кошмар-то будет!

Мне начали мерещиться разные ужасы, и я почувствовала, как по спине начала течь противная струйка пота.

Она наверняка где-то рядом. Услышала нас и спряталась где-то неподалеку. Может, пройти вокруг с фонариком?

От этих слов я задрожала уже по-настоящему. Что будет, если они меня и впрямь найдут?

Но тут вспыхнул свет, ослепивший не только бандитов, но и меня, и спокойный голос Семена приказал:

— А ну, Федорчук, давай сюда свои лапы! Вижу, обратно захотел! Сколько прошло после освобождения? Пара месяцев? Или и того меньше?

Незнакомый мне голос дотошно уточнил:

— Он у нас появился 10 июня, а освободился 12 апреля. Так что четыре месяца на воле. Вполне достаточно. Нагулялся.

С двух сторон вспыхнули еще фонари. Бандиты, обложенные со всех сторон, обреченно вышли вперед. Мне они были хорошо видны. Один из них, немолодой, скуластый, издевательски скалил рот с черными провалами вместо зубов. Да, типичный зек, явно привыкший к процедуре ареста. Другой был помоложе, растерянный и несколько испуганный.

Семен начал что-то говорить, но я уже не слушала. Если я высунусь, то придется говорить, кто я и что здесь делаю. А этого допустить никак нельзя. Если мои координаты станут известны нашей доблестной полиции, то до Пронина они дойдут наверняка, он сам мне как-то говорил, что имеет доступ к информационным базам МВД. Придется ждать, когда они уйдут. Но, с другой стороны, без моих показаний этим типам и инкриминировать будет нечего, и где гарантия, что они не сунутся ко мне снова? Заколдованный круг какой-то!

В полосу света вступил невысокий кряжистый мужичок.

— Что ж, похоже, ограбление Косоруковых ваших рук дело… — не заметив невольный каламбур, надел на мужиков наручники и сказал в телефон: — Подгоняй поближе, Василий, погрузим героев в УАЗик да в район отконвоируем. Их там давно ждут.

По дороге показались яркие огни. Василий подкатил машину почти вплотную, видимо для того, чтобы Федорчук со товарищем не били свои драгоценные ножки о неровные дорожки. Погрузив их в машину, коренастый мужик, видимо, местный участковый, и еще один незнакомый мне мускулистый парень сели рядом, и машина умчалась в ночь.

Семен прошел в мой дом, зажег свет и вышел, несколько обескураженный.

— Ее нет.

Один из оставшихся разумно предложил:

— Ладно, мы поедем, Семен, а ты тут сам разбирайся. Не думаю, что с ней что-то случилось, наверняка отсиживается где-то в кустах и за нами наблюдает. Вылезет, как мы уедем. Думаю, у нее есть резон с нами не встречаться. Тебе, кстати, виднее. Ты ее лучше нас знаешь.

От подоплеки сказанного я покраснела так, что щеки стали пылать, как небольшие костры. Вот ведь проницательные, гады! И это они вычислили явно не по мне, меня-то они и не видели. Значит, это Семен вел себя неадекватно. Что же он учудил?

Мужики ушли, и вскоре вдалеке чуть слышно загудел мотор мощной машины. Семен, оставшийся в одиночестве, осторожно прошел по улице, и, остановившись рядом со мной, негромко спросил:

— Рита, ты где?

Скрываться больше было глупо, и я неловко освободилась от обхвативших меня гибких веток. Услышав шум, Семен тут же оказался рядом, и, не успела я выползти на дорожку, притянул к себе и обнял, с силой притиснув к себе.

Так мы стояли довольно долго, пока он гладил меня по волосам и что-то бормотал. Наконец, чуть слышно вздохнув, он отодвинулся от меня и попросил:

— Давай посидим у тебя хоть немного…

От перенесенного стресса сил у меня не было, и на возражения меня не хватило. Мы пересекли пустынной двор и вошли в дом. Там горел свет, не выключенный Семеном. Зайдя, он тут же исправил свою ошибку и повернул выключатель. От неожиданности я чуть не сбила стул и замерла, боясь споткнуться еще раз.

К моему удивлению, Семен ориентировался в темноте без всяких проблем. Взяв меня за руку, он подвел к старенькому диванчику, стоявшему напротив окна, сел сам, и усадил меня на колени. Этого делать было нельзя, но остатки уходящего потрясения всё еще сотрясали мое тело, заставляя вести себя безрассудно.

Обняв меня, он зашептал:

— Я чуть с ума не сошел после твоего звонка. Поднял участкового с ближними мужиками за пять минут. Меня трясло просто, я даже толком объяснить не мог, в чем дело.

Ага, теперь понятно, почему односельчане Семена сделали столь далеко идущие выводы.

Проведя по моей спине чуть подрагивающей рукой, он вздохнул:

— Теперь ты поняла, почему я против житья здесь беспомощных старух? Это хорошо, что ты не спала и смогла позвонить мне, а если бы они застали тебя врасплох, как и намеревались? Что тогда?

Я не знала, что тогда, и знать не хотела. Поэтому перевела разговор на другое.

— Семен, дай мне свой сотовый.

Он удивился, но телефон подал. Ничтоже сумнятише, я нашла свой вызов и стерла номер. Семен и возмутился, и обиделся.

— Почему ты это сделала? Неужели тебе будет неприятно, если я изредка буду тебе звонить? Или боишься, что его узнает моя жена? Так я не позволяю ей брать свой телефон.

Жены его я не боялась, но Пронина — боялась, и еще как. Пришлось несколько сумбурно объяснить:

— Дело не в ней, а в том, что меня вполне может вычислить один тип, с которым я встречаться совершенно не хочу. Если хочешь мне иногда звонить, то принеси мне симку, а еще лучше телефон. По этому разговаривать слишком рискованно.

Семен так поразился, что несколько минут даже сказать ничего не мог.

— Что ты такое натворила, что даже по телефону боишься говорить?

Я возмущенно зафыркала. Нет, ну что это такое?! Неужто я так подозрительно выгляжу? Не вдаваясь в подробности, сказала:

— В меня влюбился один из наших олигархов и решил, что я должна принадлежать только ему. А я никому принадлежать не хочу, только и всего. Понятно?

Он озадаченно покрутил головой и поспешно согласился:

— Хорошо, я принесу тебе свой старый телефон и симку раздобуду. Но, может, ты мне расскажешь эту историю поподробнее?

Я упрямо покачала головой.

— Нет. Я даже вспоминать об этом не хочу, не то что говорить.

Решив удовольствоваться тем, что есть, он поплотнее притянул меня к себе и уложил мою голову на свое плечо. Он не делал ничего, чтобы меня смутить, и постепенно дрожь, сотрясавшая мое тело, проходила, впитывая надежное тепло держащего меня в объятьях сильного мужчины.

— Как ты увидела этих типов? — его голос был мягким и вкрадчивым, отказывать ему не хотелось, и я неохотно пояснила:

— Случайно. Просто засиделась в палисаднике, уж очень вечер был хорошим. И увидела чью-то тень возле дома бабы Маруси. И пошла потихоньку посмотреть, кто это.

Он вздрогнул и чуть не заорал:

— Посмотреть? Бог ты мой! А если б они тебя увидели? У них же финки в карманах были!

— А что б предпочел ты? Чтоб я встретила их в доме?

Он содрогнулся.

— Нет, конечно, нет. Я б предпочел, чтоб ты, да и вообще никто с такими типами никогда не встречался. Этот Федорчук наш, Плесовский. Рецидивист. Когда-то по молодости вместе с другими пацанами ограбил местный сельмаг. Взяли они малость, а дали им много, как же — расхитители социалистической собственности. Ну и пошло-поехало. Мать у него совсем молодая от стыда умерла. И вот опять. Хотя ему уже не помочь. Да он и не хочет. Ни работать не умеет, ни жить нормально. И других за собой тянет. Я, правда, этого парня, что с ним был, не знаю. Он не местный.

Я уж вполне пришла в себя и мягко выговорила:

— Спасибо за помощь. Если б не ты, не знаю, чтоб и было. Но сейчас тебе домой пора. Тебя наверняка жена ждет.

Он скептически фыркнул.

— Валентина? Не думаю. Недавно опять Гришка Ковалев приезжал. Якобы тетку проведать. Но скорее всего с Валентиной парой словечек перекинуться. И не только словечек. Так что вряд ли она дома. Скорее с Гришкой в его машине кувыркается. Он ей лишь подмигнет, и она уже готова.

Мне стало жаль Семена, — в его голосе звучало что-то непонятное мне, похожее и на досаду, и на злость.

— Ты ее любил?

Он как-то надсадно вздохнул.

— Теперь понимаю, что нет. Просто я только-только из армии пришел, а в это время, как ты понимаешь, здоровому парню нужно только одно. Ну и она вовремя так подставилась. Я только потом догадался, что ей нужно было официального папашу для ребенка заиметь — Гришка-то на ней жениться и не собирался. У него в то время жена была. И лишние разговоры ему были не нужны. Впрочем, у него и сейчас жена есть. Не знаю уж, которая по счету. Валентина-то в их число никак попасть не успевает. А может, просто не хочет, хотя и дочь у нее от Гришки.

— Но дети-то считают, что ты — их отец.

— Вася — нет. Ему мать как-то в сердцах объявила, кто его настоящий папаша. Всю жизнь парню испоганила. Он теперь не знает, как ко мне относиться. Думает, что я их только терплю.

— А на самом деле?

Он слегка призадумался.

— Конечно, они мне как родные, всё-таки они выросли если не на моих руках, то на глазах-то точно. Но, если бы они были мои, да еще от любимой женщины, я б любил их по-настоящему, не то, что теперь.

На это сказать было нечего, и я лишь сочувственно вздохнула. В этом деле я ему ничем помочь не могла, и он это прекрасно понимал.

На востоке показалась легкая розоватая полоска, предвещая скорый рассвет. Выбравшись из его теплых рук, я попросила:

— Иди уже, Семен. Тебе на работу скоро. К тому же, надеюсь, ты не хочешь попасть на глаза своим ушлым мужикам?

Он что-то неопределенно промямлил, но встал и, двигаясь к выходу, пообещал:

— Сегодня же привезу тебе телефон. Хоть на связи будем. Надеюсь, что больше таких экстримов, как этой ночью, мне переживать не доведется.

Я тоже на это надеялась. Едва Семен вышел, я закрыла дверь, нырнула в постель и отрубилась.

Проснулась от голодных спазмов в желудке. Пришлось вставать и срочно готовить еду. Съев тарелку легкого овощного супчика, я почувствовала себя человеком и вышла на улицу. Солнце стояло в самом зените, и я поняла, что еще полдень. Бабулек в огородах видно не было, значит, как обычно, пялятся в телевизор.

Я достала из сарая очередной полуготовый холст и принялась оценивающе его разглядывать. Да уж, чистое дилетантство. Как же мне нужны профессиональные советы настоящего мастера! Только вот где его здесь взять?

Размешав краски, я принялась аккуратными мазками укладывать их на холст, а в голове вертелись тяжелые мысли. Прошедшая ночь наглядно доказала, что старушкам и впрямь здесь оставаться одним нельзя. Но как же быть? Дом престарелых отпадал однозначно. Что же делать?

И тут меня осенило — ведь вполне можно построить для них дома на центральной усадьбе! Проезжая мимо села, я видела несколько строящихся домов. Чтобы им не скучно жилось, можно поставить таус-хаунд на три квартиры. Вроде бы и отдельно, но все рядом. Так же, как и здесь.

Эта мысль мне понравилась, и я решила при первой же возможности обсудить ее с Семеном.

Когда бабульки в перерыве между сериалами заглянули ко мне, я предложила им этот вариант. Они переглянулись.

— Да мы и сами об этом подумывали, Рита, но ведь где деньги-то взять? Дома на центральной усадьбе недешевые. Да и не продает их никто. Там только строят. А это нам и вовсе не под силу. — Вера Ивановна была так печальна и покорна судьбе, что у меня защемило сердце.

Широко улыбнувшись, я заверила их, что деньги не главное. Главное — их согласие.

Переглянувшись, они осторожно согласились. Я видела, что они изрядно смущены, но говорить, откуда возьмутся деньги, не стала. Когда дойдет до дела, навру, что нашла спонсора, только и всего. Надеюсь, Пронин о своем невольном спонсорстве никогда не узнает.

На синем небе невесть откуда стали собираться кучерявые облака, постепенно принимавшие вид темный и угрожающий. Заохав, баба Нюра предупредила:

— Гроза скоро будет. У меня все кости ломит.

Баба Маруся тоже болезненно принялась растирать поясницу, опасливо поглядывая наверх.

— Только бы ветра не было, а то повалит столб с током, как в прошлом году, и не увидим мы ничего неделю, если не больше.

Угроза пропуска любимого сериала испугала старушек куда больше, чем возможность пожара или отключенных холодильников. Как испуганные воробышки, они кинулись к дому бабы Нюры, чтобы насладиться телевизором, возможно, в последний раз.

Я никуда не пошла, торопливо прорисовывая цветок в левом нижнем углу композиции, пока было еще довольно светло.

Деревья глухо, с угрозой шумели, птички замолкли, и я поняла, что приближается настоящая буря. Оценивающе посмотрела на свой домик — выстоит он или нет против ураганного ветра. Может быть, собрать соседок, да и рвануть на центральную усадьбу, пока еще не поздно? Но вряд ли они согласятся бросить свои дома с бедным, но собственным скарбом.

Внезапно среди притихшей природы послышался какой-то чужеродный звук. Я прислушалась. Звук нарастал, переходя в басовитое урчание мощного мотора. Неужели Семен?

Я испугалась. Успеет ли он уехать обратно до бури? Если его прихватит посреди нашей весьма условной дороги, то ждать ему помощи до морковкиного заговенья.

Это и в самом деле оказался Семен. Оставив машину подле моего дома, он заполошно заскочил ко мне и, не здороваясь, сразу скомандовал:

— Собирайся, поедешь со мной!

Это так напомнило мне Георгия, который тоже всегда лучше меня знал, что мне надо делать, что я возмутилась:

— Никуда я не поеду. Это тебе нужно скорее отправляться обратно, чтоб не застрять по дороге.

Георгий бы после этих слов на стенку полез, заставляя меня выполнить его указание, а Семен только невесело засмеялся, глядя на меня с мягким укором.

— Я так и знал! И что мне теперь прикажешь делать? Я так боюсь за тебя и за бабулек! Штормовое предупреждение мы получили час назад. Я велел всем, кто в поле, немедля вернуться обратно. И только ты не слушаешься.

Его глаза светились таким беспокойством, что я в утешение положила ему руку на рукав. Он немедля накрыл мои пальцы ладонью и с нежной силой сжал.

— Ну, сама подумай, что вы тут будете делать, если начнется настоящий ураган? Эти домишки и мало-мальски сильного ветра не вынесут, не говоря уж о шторме…

Ветер и в самом деле крепчал, задирая мой подол на неприличную высоту. Говорить тоже приходилось громче, чтобы перекричать шум ветра.

— Езжай домой скорее! Я и без того за тебя волнуюсь! Тебя наверняка ждут в правлении!

Подтверждая мои слова, в его кармане требовательно затенькал сотовый. Ответив, он чертыхнулся и велел мне:

— Забирай этих упрямых дамочек, и залезайте в самый прочный погреб! И вот тебе телефон! Я позвоню позднее!

Он сунул мне в руку сотовый, потом прижал меня к себе, с каким-то ожесточением поцеловал, прыгнул в УАЗик и помчался обратно, вздымая за собой коричневато-серое облако пыли, разносимое ветром по всей округе.

Затащив в сарай мольберт, я кинулась к бабе Нюре. Женщины, утроившись рядышком на стареньком просиженном диванчике, с упоением пялились в экран. На мои слова о погребе даже не среагировали. Лишь Вера Ивановна сердито замахала на меня рукой.

— Тише, Рита, не мешай!

Я не знала, что делать, дом уже слегка потряхивало, он стонал и шевелился, грозя повалиться прямо на нас. Но серия мыльной оперы для старушек была гораздо важнее какого-то урагана. Тут на улице что-то сверкнуло, и экран обречено потух.

Бабульки враз загалдели, крайне недовольные таким поворотом дела. Причем боялись отнюдь они не урагана, они не хотели пропустить серию. Баба Нюра повернулась ко мне и скомандовала:

— Слышь, Рит, телик у тебя ведь переносной, значит, он и от твоей машины работать может! Давай заведи ее, и досмотрим, чем там дело кончилось!

От такого нахальства я опешила и не сразу смогла выговорить:

— Вы что, опомнитесь! Нам в погреб прятаться надо, а вы про какой-то дурацкий фильм!

Бабульки разобиделись.

— Вовсе он не дурацкий! Это же «Не родись красивой». Конечно, ты-то его смотрела, тебе поэтому и всё равно. А мы посмотреть хотим.

Я его не смотрела, как, впрочем и все прочие сериалы. Но препираться мне было некогда. Я сердито рявкнула:

— У кого погреб самый крепкий? — уже зная ответ.

Поняв, что никакого понимания от меня им не дождаться, бабки с недовольным ворчанием поднялись и поползли на улицу со словами:

— Да у тебя, у кого ж еще? У Ефросиньи в погребе все песком засыпано и даже скамейка есть. Только вот чего-нибудь теплое с собой взять надо, а то замерзнем.

Но едва мы вышли во двор, как поняли, что дальше сделать не сможем и шагу. Ветер дул со страшной силой, не давая сдвинуться с места. К тому же он нес столько пыли, земли и разной дряни, что дорогу не было видно совершенно.

Мы кинулись обратно. С трудом закрыв дверь, сели подальше от тоненько звенящих окон и призадумались. Напуганные старушки вопросительно поглядывали на меня, как будто возлагая какие-то особенные надежды. Но я думала вовсе не о них, а о Семене. До села он добраться явно не успел, и ураган захватил его в дороге. От такого ветра УАЗик вполне мог перевернуться. Очень хотелось позвонить ему, чтоб узнать, как его дела, но я сдерживала это желание — как он будет мне отвечать, если нужно в оба глаза следить за дорогой и что есть сил держать руль?

Внезапно наступила оглушающая тишина. И она была такой пугающей, что бабульки переглянулись и принялись испуганно креститься. Баба Нюра со страхом сказала:

— Кажись, к нам воронка идет. Что делать будем?

Что за воронка? И вдруг до меня дошло — это же смерч! Теперь стало страшно и мне.

— Давайте быстро ко мне! Пока дома не поразметало! Еще не поздно!

Старушки кинулись к дверям. Но внезапно баба Нюра развернулась, метнулась к шкафу и вытащила из угла что-то плоское, завернутое в цветастый платок.

Мы вышли во двор, где было так тихо, что слышен был тихий звон из откуда-то из поднебесья. Внезапно баба Маруся обернулась и вскрикнула:

— Поздно уходить! Не успеем! Воронка!

Я тоже обернулась и от ужаса застыла на месте — неподалеку от тонкой полосы огорода подбоченясь, как в лихом танце, прямо на нас несся тонкий длинный вихрь. Одним концом он упирался в землю, не оставляя за собой ничего, другим подпирал небо, выкидывая туда всё, что подобрал с земли.

Баба Нюра внезапно взъярилась.

— Ух, ты, гад! Все мои овощи повыдрал! Что я теперь зимой есть буду?!

И она, будто лишившись рассудка, скинула со своей ноши платок и понеслась навстречу смерчу, громко выкрикивая слова молитвы и выставив вперед плоскую доску.

Баба Маруся с Верой Ивановной одновременно выдохнули:

— Чудотворная!

Я догадалась, что в руках у бабы Нюры икона. В чудеса мне не верилось, хотя я слыхала, что они бывают. Но уж слишком огромным и бездушным был смерч, и очень маленькой икона в руках у неказистой разгневанной старушки.

Мы безвольно смотрели на бесшумно надвигавшийся смерч и маленькую упрямую фигурку, бесстрашно двигающуюся ему навстречу. Надо было бежать, прыгать в погреб, спасаться, но со мной что-то случилось. Я смотрела на страшное зрелище, не в состоянии оторвать взгляд. Оно завораживало, притягивало, парализовало. Я поняла, почему кролики безропотно ждут броска удава, хотя вполне могли бы убежать. Мы втроем очень походили сейчас на загипнотизированных кроликов, ожидающих неминуемой гибели.

До бабы Нюры оставалось всего-то метров тридцать, и она казалось, была обречена, впрочем, так же, как и все мы, когда надвигающийся на нее столб вдруг притормозил и недоуменно закачался на одном месте. Постояв так пару минут, медленно и неторопливо поплыл в сторону и ушел за околицу.

Я с изумлением смотрела, как от нас уходит неминуемая, казалось бы, гибель. Смертоносная воронка, всё так же изгибаясь и жутковато приплясывая, шла уже по лугу, легко выворачивая и вздымая в воздух вековые березы.

Баба Нюра испустила победный клич и погрозила вслед смерчу темным натруженным кулаком. Потом повернулась и гордо пошла к нам. Меня затрясло, и я испуганно приложила ладонь к груди, пытаясь успокоиться.

Женщины благоговейно укутали темный, едва видимый образ пречистой девы Марии с младенцем Иисусом в платок, и баба Нюра осторожно понесла его в дом. На мой вопросительный взгляд баба Маруся тихонько пояснила:

— Этот образ еще родители Нюркины из разгромленного монастыря спасли. Еле успели, безбожники иконы со стен посрывали, в яму покидали и подожгли, а эта наособицу хранилась, она и в те времена чудотворной считалась, поэтому и спаслась.

Вновь столкнувшись с варварством этих так называемых борцов за народное счастье, я только вздохнула. Сколько же горя они доставили собственному народу, сколько бедствий ему принесли!

Но дело было не в них. Сейчас передо мной произошло настоящее чудо. Маленькая дощечка с нарисованным на нем святым ликом и впрямь заставила повернуть страшное бедствие. Это было так впечатляюще, что я несколько раз перекрестилась, мысленно вознеся молитву заступнице. Конечно, записной атеист докажет, как дважды два, что это простое совпадение, коими так богата наша жизнь, но я знала — нам было явлено настоящее чудо.

Пока я приходила в себя, мои соседки деловито разбежались по домам, приводить в порядок потрепанные ненастьем дворы. И, хотя стихший было ветер вновь набрал силу, все же он не был таким свирепым, как прежде.

Посмотрев на хмурое небо, я поплелась домой, мучительно беспокоясь о Семене. Но он так же отчаянно беспокоился обо мне. Едва я под свирепыми порывами ветра обошла дом, закрывая на проржавершие запоры ставни на окнах, как зазвонил выданный мне Семеном телефон. Звонить мог только Семен, и я без колебаний взяла трубку.

Его голос был не просто обеспокоенным, он дрожал от облегчения и перенесенного ужаса:

— Ты жива? Слава Богу! Как вы там? Смерч шел в вашу сторону, я видел его на поле. Хотел свернуть, чтобы приехать за вами, но он несся раз в десять быстрее. Что там у вас было? На мои звонки ответ был один — абонент вне зоны действия. Я извелся так, как никогда в жизни…

Я устало проговорила:

— Всё нормально. Он прошел по огороду бабы Нюры, но свернул на Павловский луг и ушел в сторону Волги. Так что не беспокойся. Ты сам-то как?

Слышно было, как он с трудом перевел дух и шумно сглотнул. Потом что-то прошептал, но я не поняла, что.

— У меня всё в порядке. В селе был довольно сильный ветер, но ничего страшного, такие бури бывают почти каждое лето. Немного ремонта, и всё будет в норме. Но смерч в наших краях я видел впервые. Боюсь, я даже немного поседел. И всё из-за тебя. Поехала бы со мной, я бы так не волновался.

На это я даже отвечать не стала, и без того было понятно, что он просто не в себе от пережитого. Я бы тоже чувствовала себя жутко, видя этот ужас и зная, что ничем не можешь помочь любимому человеку. Да еще угнетающая неизвестность к тому же…

Шторм бушевал до самого утра, заставляя угрожающе скрипеть старые дома, но ничего страшного не случилось, окна и крыша уцелели. Но поутру, выйдя во двор, я удрученно ахнула — старая ранетка, стоявшая в палисаднике, треснула пополам до самого корня. Было отчаянно жаль яблоньку, она даже в таком жалком состоянии была красива удручающей предсмертной красотой.

Баба Нюра, пришедшая ко мне справиться о разрушениях, не понимала моей скорби. У нее была типично крестьянская философия:

— Да на кой ляд она тебе сдалась? Яблок на ней уже мало, корявая вон какая, спилить, и все дела. Да и не журись зря, девка, она побегов даст уйму, оставить пару, и через пару лет снова будут яблочки, да получше, чем на этой старой уродине.

Мы решительно не понимали друг друга. Вдруг меня пронзило болезненное воспоминание — а ведь в моем саду в Пореченске полно таких же старых яблонь прекрасных старинных сортов. Пореченск отсюда всего в часе езды, вдруг и там бушевал шторм? Что с домом? Что с садом?

Я жутко расстроилась. Как же узнать? Позвонить нельзя, поехать, да еще на своей машине — тоже.

Мучилась я до трех часов, пока не приехал Семен. Воспользовавшись тем, что рядом никого не было, он схватил меня в охапку и крепко прижал к себе. У меня аж кости захрустели. Вот что значит заниматься тяжелым физическим трудом, накачал мускулатуру. Я протестующе захрипела, вовсе не желая окончить свои дни в его слишком любящих объятиях, и он с сожалением выпустил меня из рук.

Посмотрев на мое удрученное лицо, Семен обеспокоенно спросил, что случилось. Врать мне не хотелось, и я призналась, что очень беспокоюсь об одном старом доме. Узнав, где это, он куда-то позвонил и успокаивающе сказал:

— Там всё в порядке. Шторм обошел их стороной. Был просто сильный ветер.

Сильный ветер… Насколько сильный? Моему старому саду достаточно и не слишком сильного ветра, чтобы повалить столетние деревья.

Мне нестерпимо захотелось проверить, что там произошло. Увидеть своими глазами. Ни сознание того, что там я могу встретиться с Георгием, ни возможная засада Пронина стали вдруг несущественны.

Поняв по моему взволнованному виду, что я сейчас сорвусь и понесусь черт знает куда, Андреев мрачновато вздохнул и настойчиво предложил:

— Если хочешь, поедем. Но на моей машине. Насколько я понимаю, так безопаснее.

Я с радостью ухватилась за это предложение. Но в последнюю минуту всё же схватила большой цветастый платок Ефросиньи и, по-старушечьи повязавшись, напялила большие солнечные очки, закрывавшие пол-лица.

Сев на переднее сиденье, первым делом посмотрела в зеркальце заднего вида. На меня взглянула бледная старушонка, правда довольно модная — черные очки придавал мне вид молодящейся голливудской красотки преклонного возраста.

Семен посматривал на меня с подозрительным интересом, и наконец не выдержал:

— Рита, что это значит? От кого ты всё-таки прячешься?

С укором посмотрев на него, я фальшиво запротестовала:

— Я не прячусь. Просто хочу хоть немного пожить спокойно. Неужели это незаконно?

Пробурчав себе под нос:

— Не хочешь, не говори… — он погнал так, что я, ухватившись за поручень, почти летала по кабине, охая при очередной колдобине.

Выехав на шоссе, мы практически пошли на взлет — стрелка спидометра застыла на отметке в сто двадцать километров. Конечно, для современных спортивных автомобилей это не скорость, но для потрепанного временем УАЗика это был запредельный фокус.

Прикрыв глаза, чтобы было не так страшно, я тихо молилась всем богам, уверенная, что следующий кювет непременно станет нашим.

Через полчаса мы подлетели к Пореченску, и Семен сбросил наконец скорость. Немного отдышавшись, я с легкой иронией спросила:

— И часто ты так летаешь? И почему, интересно, тебя ни один пост ГИБДД не тормознул?

Он неслышно чертыхнулся, обгоняя еле плетущуюся Ниву семидесятых годов выпуска, и только тогда ответил:

— Раньше летал часто, я же гонщиком был, даже в ралли «Париж — Дакар» участвовал. Но сейчас редко. Да и на такой машинке это ненужный риск. — И тут же постарался меня успокоить: — Но не сейчас — трасса хорошая, асфальт сухой, резина у меня стоит новая, хорошей фирмы. А что инспектора не останавливали, то я в этих краях личность довольно известная, не цепляются.

Мы добропорядочно, не превышая скорости, ползли по узким улочкам Пореченска. По-старушечьи сжавшись в комочек, я старалась быть как можно более незаметной. Кто знает, какие встречи могут ждать меня здесь?

Мы притормозили возле моего дома, и я с сомнением посмотрела на ворота. Зайти или нет? Посреди рабочего дня Георгий должен быть на работе, если он вообще здесь живет. А если не живет, то не караулит ли меня вновь посланная Прониным засада?

Не проверив, не узнаешь, и я, решив положиться на судьбу, решительно вышла из машины и прислушалась. Вроде тихо. Попыталась открыть ворота, но они не поддавались, значит, закрыты изнутри на задвижку. Интересно. Неужели кто-то есть внутри? Но кто же?

Внезапно у меня внутри что-то мелко затрепетало, и я опрометью метнулась к УАЗику. Запрыгнув внутрь, торопливо махнула рукой, посылая его вперед. Не выключивший мотор Семен быстро рванул с места и устремился вперед по улице. Но не уехал, как я ожидала, а притормозил за ближайшими кустами дикой черемухи.

Обернувшись, я уставилась на хорошо видимые невдалеке ворота. Они медленно открылись, и из них выползла хорошо знакомая мне синяя иномарка. Это именно ее купил для меня Пронин, зная, что я люблю всё синее. Итак, здесь или он, или его посланцы типа Попова. Что делать?

Если бы не Семен, я бы запаниковала и рванула с места, тут же обнаружив себя. Но он, посмотрев на мое побелевшее лицо, успокаивающе положил мне на плечо свою твердую руку. И мне несколько полегчало. Но ненамного. Ведь, если дело дойдет до рукопашной, Семену одному против этой орды всё равно не выстоять. Да я и не допущу драки. Просто сдамся, и всё.

Видимо, это прекрасно понимал и Андреев — костяшки пальцев у его руки, лежавшей на руле, побелели, и резче обозначились скулы на ставшем невозможно упрямом лице.

Я прекрасно научилась разбираться в мужских настроениях, и понимала, что он решил костьми лечь, но не допустить моего нового пленения. Одна только мысль о его возможной из-за меня драке уже стала для меня сущим наказанием, и я принялась молиться всем богам о спасении.

На мое счастье, Мерседес, развернувшись, плавно выкатил на дорогу и поехал в противоположную сторону. Повезло! Я прерывисто вздохнула. Итак, сюда мне путь заказан напрочь. Не только из-за бывшего мужа, но и из-за бывшего любовника. Хотя я и понимала, что слова «бывшие» я употребляю лишь в виде собственного пожелания, не совпадающего с желаниями оставленных мною мужчин.

Мы еще немного постояли, и я тихо радовалась, что Семен решил меня отвезти, одна бы я непременно наделала глупостей и попалась. Решив, что мы выждали достаточно, он снял руку с моего плеча, отчего я почувствовала себя обездоленной, и спросил:

— Поедем домой или ты всё же хочешь проникнуть в этот дом?

Меня умилило то, что у него не возникло и тени подозрения, что я совершаю что-то противоправное. Мне очень хотелось проникнуть, как он выразился, в свой собственный дом, но я не решилась. И главным образом из-за того, что не хотела подвергать опасности своего спутника. Гарантии того, что в доме не остался никто из посланцев Пронина, не было. Поэтому я отказалась и лишь попросила медленно проехать по улице.

Семен так и сделал, а я старательно разглядывала верхушки деревьев, возвышающиеся над сплошным забором. Из тех, что были видны с улицы, все казались целыми, и мне несколько полегчало.

Выбравшись за город, Семен заехал на заправку, виновато объяснив, что бензина мало, до Зажимок не доехать. Мне стало не по себе, но я промолчала, не желая паниковать зря. Семен вышел, чтобы заплатить и налить бензина, а я осталась внутри, отчего-то не желая высунуть носа наружу.

И не напрасно. Через пять минут к АЗС подъехал синий мерс. Открылась дверца, и из нее высунулась сначала одна длинная нога, потом другая. У меня от ужаса вырвался беззвучный вопль. Но спортивного типа высокий мужчина, вставший наконец-то во весь рост, был мне незнаком. Пока водитель из смутно припоминаемой мною многочисленной Пронинской обслуги наливал бензин, мужчина вытащил сотовый, набрал номер и сухо доложил:

— В доме ее нет.

Я сразу поняла, что речь идет обо мне, и насторожилась. Форточка машины была приоткрыта чуть-чуть, только чтобы не задохнуться от жары, и мне захотелось приоткрыть ее побольше, чтобы слышно было всё. От этого навязчивого желания меня удержало только то, что этим жестом я привлеку к себе ненужное внимание.

Выслушав ответ, мужчина снова с той же сухостью в голосе заверил своего собеседника, коим, как я догадывалась, был Пронин:

— Наблюдение оставлено. Всё, как вы велели. — Даже мне было слышно, что голос в трубке проговорил что-то на повышенных тонах, и мужчина со снисходительными нотками в голосе ответил: — Не волнуйтесь, всё под контролем!

Итак, это тот тип, которому поручено выловить меня, как блоху. Единственное, что меня утешало — в стоге сена, в котором я спряталась, блоху разыскать не так уж и легко.

Заправив машину, Семен с индифферентной физиономией сел на свое место и мы, аккуратно объехав мерс, вырулили на трассу. Тут он ударил по газам, и мы вновь понеслись, оставляя за собой рваное облачко пыли. Мой водитель молчал, явно предоставив мне начать разговор первой. И я спросила у него то, чего на данный момент боялась сильнее всего:

— Как ты думаешь, каким образом можно оставить наблюдение за домом?

Одна бровь у него недоуменно поползла наверх, но ответил он крайне сдержанно:

— Да по-разному — от человека в кустах до камеры слежения.

Камера слежения. Что ж, это всё я и сама знала. Но вот поставлена ли эта самая камера слежения на подъезде к дому или нет? Засекли нашу машину, и, если да, то какие будут сделаны выводы? Сердце сжал откровенный страх, хотя это было просто глупо. Ну и что, если меня найдет Пронин? Не поеду с ним больше, только и всего. Я отчаянно хорохорилась, хотя прекрасно понимала, что это легче сказать, чем сделать.

Принахмурившись, Семен вдруг сказал поразившую меня вещь:

— Даже если камера или кто там видели нашу машину, то вряд ли записали наши номера, они все в грязи. А УАЗиков в этих краях — пруд пруди. К тому же ты там сама на себя не похожа, да и стекла на машине в пыли.

Это было поразительно. Как он мог понять, о чем я думаю? Да еще принять подобные меры предосторожности, я ведь помню, что машина у него всегда была в образцовом состоянии. Но в своих выводах он не прав. Если пленка попадется на глаза Пронину, он непременно что-нибудь заподозрит. К тому же мы проехали мимо дома несколько раз. Эх, зря я всё это затеяла, но что-то моя потрепанная логика в последнее время уж очень сбоит. Ладно, что хоть с интуицией всё в порядке, ведь успела же я вовремя скрыться в УАЗике.

Семен посматривал на меня с ожиданием, надеясь на пояснения, но их не последовало. Мне просто было стыдно. Объяснять человеку, который тебе больше, чем нравился, безрассудность и безнравственность некоторых своих поступков крайне неприятно, и я этого делать не стала.

Привезя меня домой, он молча смотрел, как я вылезаю из машины и разминаю затекшие ноги. Скованно его поблагодарив, я ожидала в ответ хоть каких-то слов, но Семен молча уехал, показав мне, что тоже умеет сердиться.

Я не обиделась. За что? Он же совершенно прав. Если уж у нас такие нестандартные отношения, то я просто обязана хоть немного рассказать ему о своем прошлом.

В доме было прохладно, но слегка отдавало затхлостью. Я распахнула окна и двери, стремясь прогнать неприятный запах, а заодно и немного просушить комнаты. Выцветшие ситцевые шторки на окнах заплескались, подобно маленьким парусам, и я невольно вспомнила яхту, Романа, и всё, с ним связанное.

Нельзя сказать, что прежде я о нем не думала, но сейчас воспоминания обрели и цвет, и запах, и даже вкус. Может быть, подействовала явственная угроза разоблачения, но прошлое обрело такую остроту, что я пошла во двор и окунула покрывшиеся испариной ладони в ведра с водой, стоявшие на лавке возле колодца.

Боль или разочарование эти воспоминания мне не принесли, скорее наоборот. Я вспоминала о времени, проведенном с Прониным, как о просмотренном когда-то довольно занимательном фильме. И ясно понимала: обратно в золотую клетку я ни под каким предлогом не хочу. Как же быть? Снова удирать от возможной опасности или притаиться и ждать, что будет?

Удирать ужасно не хотелось. Во-первых, потому, что рядом был Семен, а видеть его или хотя бы слышать превратилось у меня в каждодневную потребность, а, во-вторых, где гарантия, что меня не засекут по дороге? Моя машинка и ее номер хорошо известны Пронину, и то, что меня до сих пор не нашли, говорит просто о моем везении — светилась я под камерами слежения ГИБДД предостаточно.

Я решила никуда не ехать, хотя просто физически чувствовала, как неумолимо сужается вокруг меня кольцо облавы. Но кто этот холодноватый тип, что говорил обо мне с Прониным? Специально нанятый детектив или новый начальник охраны? После моего побега Попов вряд ли пребывает в этом качестве.

Зажмурив глаза, я представила твердое лицо с внимательными глазами, и мне стало не по себе. Да уж, такой не позволит никаким сантиментам помешать выполнению поставленной перед ним задачи. Откуда он, интересно? Не из военной ли разведки? Я знала, что олигархи охотно берут на службу демобилизованных по возрасту офицеров из элитных подразделений нашей армии. Похоже, что и этот оттуда.

Смеркалось, в небе появились первые звездочки, и я вышла на улицу, посмотреть, как там поживают мои старушки. Из окошка бабы Нюриного дома доносились выстрелы и чьи-то крики, особенно неприятные посреди деревенской тишины. Опять они смотрят какой-то детектив. И не надоедает? Одернув себя, я припомнила, что я-то смотрела телевизор всю свою сознательную жизнь, да и бессознательную тоже, а они наверстывают упущенное.

Присев на скамеечку, бездумно смотрела на ярко-розовую зарю, когда в киношные выстрелы примешался какой-то другой, посторонний резкий звук. Я враз насторожилась. Что это? Скоро стало ясно, что к деревне гонит какой-то мощный мотоцикл. Кто бы это мог быть? На всякий случай я прошла за калитку и закрыла за собой двери. В моих окнах свет не горел, и в зареве полыхающей зари было не понятно, обитаемый дом или нет.

Стараясь не высовываться, пробралась к небольшой щели в заборе и, присев, стала изучать обстановку. В какой-то момент мне показалось, что я похожа на смешную ворону, пугавшуюся каждого куста, но тут перед домом бабы Нюры остановился Хиндаху, с которого спрыгнули двое крепких мужиков.

У меня от страха зашлось сердце. Звонить или нет Семену? Но он все равно не успеет, если это и впрямь за мной…

Один из приехавших, в черном сверкающем шлеме, громко заколотил в воротной столб бабы Нюриного дома. Звук телевизора стал потише, и на пороге показались все мои старушки. Недовольно глядя на пришельцев, спросили, чего им надо.

— Вы не видели здесь женщину тридцати лет с хвостиком, по имени Рита? Или с другим именем?

Я замерла. Вот и всё. Сейчас бабульки честно доложат им, что живу я напротив, и прости-прощай моя свобода! Но просто так им я не дамся. Пока они будут сюда ломиться, я запрусь в погребе и позвоню везде, куда успею — от милиции до Георгия. И пусть бережется тогда этот наглый Пронин!

Но тут старушки доказали, что не так уж они просты, как казались. Свирепо глядя на них, Вера Ивановна заявила:

— Нет тут никаких молодых женщин! Тут только немолодые, то есть мы! И чего вы тут всё вынюхиваете? Спереть чего удумали?

Мужики переглянулись, но отступать не думали.

— Нет, нам тут ничего не надо. А за информацию мы вам заплатим. Сто тысяч не хотите?

Тут уже на них ополчились все бабульки. Покрыв их простым русским матом, баба Маруся, поддерживаемая дружным хором, доступно разъяснила, что здесь никого из чужаков нет и не было. И пусть-ка эти типы катятся откуда пришли, пока на них волкодава не спустили.

Волкодавов здесь не бывало лет десять, но почему-то именно эти слова убедили пришельцев убраться восвояси. Они молча развернули мотоцикл и понеслись по дороге, подлетая на кочках и ухабах на полметра.

Защищаясь от ярких закатных лучей, старушки, прислонив ко лбу ладони, посмотрели на мой забор, и я, пугливо оглядываясь по сторонам, осторожно вышла из своего убежища.

— Слыхала? — баба Нюра была на редкость немногословна. — Будь осторожна! Что это за типы, мы не знаем, но и так понятно, что они ни перед чем не остановятся. Не показывайся нигде!

Согласно покивав, соседки потянулись обратно в дом на призывающие их голоса телегероев, и я снова осталась одна.

Итак, что мы имеем? Похоже, этот тип взялся за меня всерьез. Но почему Пронин выжидал три месяца? Что ему мешало броситься за мной сразу, в мае? Если только на его пути не встал Георгий, пригрозивший чем-нибудь? Но чем? Или пронинская команда раскинула слишком широкую сеть?

Георгий наверняка и словом не обмолвился о том, что я была в Пореченске, а единственный человек, который мог обо мне что-то сказать, наш гаражный сторож, просто не признался, как и мои бабуськи, что видел меня. Русский человек настолько привык к разного рода погоням, и на генетическом уровне пытается помочь убегающим, так что в России, как поется в песенке про гардемаринов, «спасаться легче, чем ловить»…

Но теперь я в ловушке. Сколько времени понадобится, чтобы выяснить, что я обитаю в этих краях? Дама я приметная, машины здесь есть далеко не у всех, к тому же с бабой за рулем. Да и вообще, новые лица в деревнях всегда примечают. Меня не раз видели и на посту ГИБДД, и на центральной усадьбе. Так что времени у меня немного.

Закрыв дверь на запор, я с пару минут смотрела на окна, гадая, не закрыть ли мне ставни, но отбросила эту мысль. Какой в том прок? Эти молодцы без проблем толстенную дверь плечом высадят, что им какие-то прогнившие ставни.

Вынув сотовый, с обреченным вздохом набрала номер Семена. Пришло время прощаться. Андреев взял трубку не сразу, а после небольшого перерыва, договаривая кому-то: проваливайте, и чтобы духу вашего здесь не было! — и наконец ответил: Слушаю!

Мгновенно всё поняв, я застыла. В голове билась только одна мысль: обложили! Догадавшись обо всем, Семен спокойно сказал:

— Ладно, сделаем так, как договорились! — и отключился.

Чуть дрожа, я тупо смотрела на замолкнувший телефон. Итак, обо мне спрашивали и на центральной усадьбе. Что Семен обо мне ничего не сказал, это понятно. Но они будут спрашивать, или уже спросили, не только у него. И кто-то наверняка сказал или скажет, что такая бабенка всё-таки живет в Зажимках. И мне стоит ждать незваных гостей.

Размеренно дыша, чтобы не слишком волноваться, я натянула джинсы, водолазку, осеннюю куртку, чтобы не замерзнуть в лесу, повязалась шелковым платком, сунула в карман телефон, взяла в руку фонарь, и, надежно экипированная, покинула ставшим ненадежным убежище.

Устроилась я недалеко, за оградой в старом стоге сена. Из него хорошо была видна дорога, а стог был заслонен высокой развесистой рябиной, раскинувшей свои ветви далеко вокруг. Если не знать, что тут что-то есть, то и не заметишь.

Было тихо, хотелось спать, и я, зевая, подумала, что напрасно вылезла из теплого дома и терплю подобные неудобства. Ведь стоит им привести с собой какую-нибудь плюгавенькую собачонку, и они тут же меня найдут.

В кармане затрясся вибратор сотового, звонок я предусмотрительно отключила. Я быстро вытащила его из кармана и прошептала: «Слушаю».

— Рита, я тут недалеко, у поворота. Ты где?

Мне хотелось сказать, что я мирно сплю себе на своей пуховой перине, но врать было глупо — Семен понимал, что я просто прячусь. Пришлось сказать правду, и через десять минут на дороге показалась быстрая тень, легкой рысцой передвигавшаяся по грунтовке. Я помахала ему рукой, и он, даже не запыхавшись, нырнул ко мне в сено.

Пару раз чихнув от попавшей ему в нос трухи, заметил:

— Ненадежный какой схрон-то. В лесу лучше бы было.

Я разумно возразила:

— И как бы ты меня в лесу нашел? По бодрой песне?

Чуть слышно рассмеявшись, он согласился:

— Ну ладно. Может, скажешь мне, кто тебя так рьяно добивается? Похоже, здесь тоже кто-то побывал?

Услышав мой рассказ о визите мотоциклистов, он обхватил меня рукой и спросил:

— Ну, так кому ты нужна и зачем?

Но я упрямо сказала:

— Семен, я тебе уже говорила, что никакого криминала за мной не числится. Но меня упорно ищут, ты прав. Но просто от горячей любви. Ну, и от стремления всегда брать верх, я думаю.

Решив не лезть в бутылку, он рассказал то, что было у них:

— К нам приехал тот тип, что встретился нам на заправке. Принялся расспрашивать о тебе народ, но наш участковый быстро это пресек, и позвал меня. Мы потребовали у них документы, но они уселись в мерс и умотали. Но я уверен, что из селян никто о тебе ничего не сказал. Хотя многие, конечно, о тебе знали. — Предупреждая мои предчувствия, утешил: — На пост я позвонил. Они о тебе ничего не скажут. И продавщицу предупредят. Надеюсь, эта проверка уедет ни с чем. Но как они узнали, что ты здесь?

У меня было несколько версий — месяц назад, не вытерпев моего молчания, звонила Шура. А я была уверена, что все ее звонки отслеживались. Хотя, судя по высветившемуся у меня номеру, она звонила не со своего сотика. Но всё равно вероятность перехвата оставалась. Они просто могли раскинуть сеть в надежде на то, что я не уеду далеко от своего города, от своего дома.

Пронин же понимает, что без паспорта мне особо не разгуляться, и я наверняка осяду там, где мне все знакомо, и есть у кого попросить помощи. Да и Шура была единственным связующим звеном между мной и детьми. Должен же кто-то сообщить мне о возможных неприятностях? Так что золовку пасли не менее плотно, чем Георгия. Но с ним-то это было опасно, он не из тех, кто даёт себя в обиду, а вот с Шурой все было гораздо проще.

Не сгущая краски, высказала свои опасения Семену. Помолчав, он признал:

— Вероятность того, что кто-то о тебе всё же ляпнет, конечно, есть. Но небольшая. К тому же вот-вот пойдут дожди, и сюда никто не проедет.

Это меня не утешило.

— У него есть Скорпион.

— Кто-кто?

Семен искренно удивился, и я квело разъяснила, превозмогая озноб, вызванный воспоминаниями об этом чудище:

— Вертолет. Военный. И ему всё равно, распутица кругом или нормальная посадочная площадка.

Семен просвистел начальные ноты «Прощания славянки».

— Вот как. Неприятно. Ну да ладно. Но теперь тебе придется перебраться на центральную усадьбу. Там мы всем миром сможем тебя защитить.

— Защитить? Ты о чем? В каком качестве я там буду выступать? В роли твоей пассии? А ты не забыл, что женат и у тебя есть дети? Не надо позорить ни меня, ни себя. Так что это не выход. Ты семейный человек. Да и я тоже.

Он лег на спину, уложил меня на грудь и признался:

— Семья? Боюсь, я и не знаю, что это такое. У родителей была семья, пока батя не утонул, спасая какого-то городского дурака. А у меня семьи нет. Мы с Валентиной вот уже несколько лет в разных комнатах живем, я к ней и пальцем не прикасаюсь. Мне она откровенно противна. Она и бесится-то из-за этого. Но мне она ни в каком виде не нужна. Детей жалко, конечно, но родной-то отец им Гришка. А я что? Так, с боку припека.

В его голосе явственно звучала горечь, и я не могла понять, что это — тоска по несостоявшейся семье или боль за бездарно прожитые годы.

— В принципе, я могу всё бросить и уехать за тобой, куда хочешь. Только скажи.

Но перед моими глазами встал не по-детски тоскливый взгляд всё понимающего мальчугана, и я столь же тоскливо отказалась:

— Не могу. Пусть у тебя странная семья, признаю, но она есть. Моя бабушка мне всегда говорила: никогда не лезь в чужую семью, какой бы она тебе не казалась, а то будешь платить за это всю жизнь. И я верю, что так оно и будет.

Мы полежали еще немного, но я, почувствовав, как многозначительно напряглось мужское тело, принялась сковано прощаться:

— Ну ладно, раз пока опасности нет, я пошла. Счастливо.

Он меня не удерживал, только с тихой грустью рассмеялся мне вслед и пробормотал:

— Трусиха!

Но я это трусостью не считала. Уж скорее осмотрительностью.

Назавтра пошел дождь, и наша дорога тут же превратилась в непролазное месиво, хоть ненадолго освободив меня от изматывающего напряжения.

Я думала, что после такого дождя на своих двоих сюда никто пробраться не сможет, но обманулась.

В один из ясных умытых деньков у моего забора появилась неизвестная мне дамочка. У нее было такое агрессивное выражение лица, что я сразу поняла, кто это. В принципе, она могла бы даже называться хорошенькой, если бы не лезшая из нее из всех пор злость и мелкие остренькие зубки, которые она как-то по-лисьи скалила. На ней было слишком короткое отрезное платьишко в мелкий горошек, призванное, по ее мнению, подчеркнуть ее молодость и красоту, но на деле лишь подчеркивающее ее дурной вкус и раннее увядание.

Мне она не понравилась сразу. Такими иногда бывают жены или дочери начальников, считающие, что им всё дозволено. Я в своей жизни знавала парочку таких. Обе они были дочерьми больших начальников и женами больших начальников, и вели себя, как агрессивные глуповатые гусыни. Похоже, и эта из той же породы.

Окинув меня с головы до ног нарочито презрительным взглядом, дамочка принялась с вызовом на меня наступать. Не дрогнув и откровенно посмеиваясь, я встретила ее, не отдав ей ни пяди находившейся подо мной земли.

— Какая ты подлая тварь! — эти слова, сказанный соответствующим тоном, должны были стереть с лица земли любую негодяйку, посягнувшую на собственность этой решительной бабенки. — Я-то думаю, почему Семен перестал со мной спать, а он тут чужие поля возделывает!

Чувствовалось, что ей хотелось высказаться куда откровеннее, но смущал мой спокойно-насмешливый вид.

Она ждала оправданий и извинений, но я лишь подтвердила ее предположения, не отступив, впрочем, от истины — неподалеку и в самом деле засеивали поле озимых, и Андреев несколько раз приезжал проверить, как там идут дела.

— И что же?

У нее аж дыхание перехватило от подобной наглости.

— Шлюха! Он женат! На мне! У нас двое детей!

Вдруг за ее спиной раздался поправляющий голос Веры Ивановны:

— Ой ли, Валька? Что-то ни один из твоих детей на Семена не похож. А вот на Гришку из Дубровки — очень даже…

Она рывком повернулась к пожилой женщине.

— Чего ты нос свой длинный суешь, куда не надо, старая карга? Заткнись! — и она сделала угрожающий жест, будто собираясь ударить ту по лицу.

Этого я уже не стерпела. Пусть она пытается оскорбить меня, но за что моих соседок? Или правда глаза колет?

Припомнив несколько приемов, которые показывали мне мои детишки, несколько лет усердно посещавшие секцию вольной борьбы, я схватила ее занесенную для удара руку и резко вывернула назад. Взвизгнув, она упала на колени, грязно матерясь.

К ничуть не испуганной бабе Вере подтянулся на помощь наш арьергард — баба Нюра и баба Маруся. Встав полукругом над склоненной от боли головой гостьи, они наперебой принялись высказывать ей свое мнение о ее разгульной жизни:

— Да ты бессовестная совсем, Валька! Ну и что, что твой папаша в районе секретарем партии был? Где сейчас та партия? Где тот райком? И замуж ты уже беременная вышла! Ладно бы ребенок на Семена был похож, а то вылитый Гришка Ковалев из Дубровки, с которым ты до самой свадьбы шашни крутила! Так что шлюха здесь только одна — ты это, Валька! И не смей больше здесь еще показываться, а то получишь! Мы тут таких, как ты, не жалуем! И не ври, что Семен с тобой только сейчас спать перестал! Он с тобой после Витькиного рождения не спит! Ты в этом сама как-то по пьяни призналась! Не думай, что если мы на отшибе живем, то и не знаем ничего!

Они говорили все хором, и эти сыплющиеся на голову попреки Валентина воспринимала довольно странно — она крутила головой, будто запоминала, кто что сказал, чтобы потом воздать говорившей сторицей.

Кивнув бабулькам, чтобы готовились, я резко отпустила руку пленницы. Потеряв опору, она чуть не клюнула носом в грязь, но справилась и вскочила на ноги.

— Ну, погодите, старые сплетницы! Я на вас в суд подам!

Все дружно рассмеялись.

— А мы управляющему посоветуем генетическую экспертизу сделать. И не растить чужих детей. А то больно ты разжировалась, Валька! Живешь за мужем, работаешь в клубе шаляй-валяй, да еще и гуляешь при этом.

Научное выражение «генетическая экспертиза» было подхвачено моими соседками из какой-то умной передачи, но Валентина решила, что это мое науськивание. Побледнев так, что ее физиономия стала одного цвета с отцветающим в моем огороде укропом, она всё-таки попыталась сохранить лицо, на прощанье крикнув:

— Я до вас еще доберусь! Вы у меня еще попляшете! — и рванула через просеку прямо в лес.

Я недоуменно спросила:

— И куда это она?

Баба Вера озабоченно взмахнула рукой, вглядываясь вслед исчезнувшей с глаз неприятной посетительнице.

— А тут и напрямки до села пройти можно, если знать, куда идти. Да еще ловкость нужна, там прыгать далеко надо. От нас по прямой километров шесть будет, не больше. Но ежели дороги не знать, то запросто в болото угодишь.

Я не собиралась ходить по местным болотам, но знала кое-кого, кто вполне мог это сделать. Интересно, придет ли ко мне Семен после разборки, которую ему наверняка попытается устроить милая женушка? И, хотя между нами не было физической близости, но духовная-то была точно, иначе с чего бы мне так близко к сердцу воспринимать слова этой дамочки? Я и чувствовала себя как прелюбодейка, хотя в чем-чем, а в этом меня упрекнуть было никак нельзя. Но кто посчитал, где кончается зона нашей ответственности и начинается чужая?

Глава четвертая

Этой ночью я спала плохо, даже усталость не помогала. Мне так не хватало спокойной уверенности Семена, его надежности и нежности, что я даже слегка всплакнула над своей незадавшейся жизнью. Ну почему, почему всё получается не так? Почему моя жизнь похожа на суматошный бег с препятствиями? Почему я не могу любить тех, кто не связан обязательствами и может беспрепятственно любить меня? Того же Пронина, к примеру? Хотя Романа любить слишком опасно — плейбой всегда останется плейбоем.

Душный сумрак давил на грудь, и, не вытерпев, я встала с постели. Не одеваясь, вышла во двор. Тихо села на лавку и задумалась. И тут из темноты на освещенную луной дорожку выступила чья-то темная фигура. Испугавшись, я приложила руку к горлу, не в силах даже закричать.

— Рита, не бойся, это я.

Голос Семена был непривычно взволнован.

— Что ты тут делаешь?

Даже в полумраке было видно, как он передернул плечами.

— Просто сижу. Кстати, уже много ночей. После набега твоих хазар. Говорю домашним, что ухожу спать на сеновал или на полевой стан, а сам сюда.

Это для меня стало настоящим откровением. Не потому ли все эти дни я спала так сладко и спокойно, что он был рядом?

Я молча подвинулась, и он уселся бок о бок со мной, чуть задевая меня горячим бедром. Мне отчаянно хотелось прижаться к нему, вдохнуть его запах, но я сидела молча, изображая из себя стойкого оловянного солдатика.

Семен не выдержал первым. Обхватив меня за плечи, прижал к себе и простонал:

— Что это за пытка-то, Господи! — и с силой прижался к моим губам.

У меня будто прорвало внутреннюю плотину, и я повернулась к нему всем телом, закинула руки ему за шею и приглашающе приоткрыла губы. Это было безнравственно, но беспредельно чувственно. Возможно, волшебная ночь добавляла в его ласки своего очарования, но мне казалось, что ни с кем из мужчин у меня никогда ничего подобного не было. А ведь мы еще только целовались!

Он провел твердой рукой по спине, и я содрогнулась от поднявшейся откуда-то изнутри всё сметающей горячей волны. Еще немного, и она уничтожит все преграды, существующие между нами.

Внезапно я вспомнила, что он женат, и чувственный морок тут же исчез. Семен еще некоторое время целовал меня, но, не слыша отклика, скоро с сожалением отпустил.

— Ты не хочешь? — вопрос был пустым, и он сам это знал.

Я ответила правду:

— Не могу. Не имею права. — И нехотя призналась: — Ты женат. И не имеешь права меня целовать.

Это было на редкость несправедливо, и он разозлился:

— Да какого лешего! Если бы не твои дурацкие принципы, я бы с женой развелся и к тебе ушел.

— Я в любом случае не могу лишить твоих детей отца, это жестоко.

Он с надрывом рассмеялся.

— Да ты их никак отца лишить не можешь. Прекрасно знаешь, что они не мои.

Явственно звучавшая в его голосе злость так была ему не свойственна, что я брякнула:

— Откуда ты знаешь, что дети не твои?

— Валентина мне об этом как-то прямо сказала. Она давно Григория любит, а он на ней жениться не собирается. Деваться ей некуда, вот и живет. И скорее у меня, чем со мной. Мы с ней давно уже чужие друг другу. Да и близкими-то никогда не были.

Это еще больше всё усложнило, и я только вздохнула, вспомнив не по годам серьезное лицо паренька, носившего фамилию Семена.

— Пусть они тебе не родные, но ведь они именно тебя считают отцом. Да и в глазах закона — ты их отец. А я не могу разрушать семью. Пусть даже и такую условную, как у тебя.

Он только тяжко вздохнул, принимая мой отказ. Мы были в тупике, и оба понимали это.

Судорожно вздохнув, я попросила:

— Не надо тебе ко мне больше приходить. Не трави ни себя, ни меня. Мы можем сорваться, и потом оба будем об этом жалеть.

Он твердо меня перебил:

— Я — никогда!

Я ему верила, но это ничего не меняло. Мы посидели еще немного. Ветер глухо шумел, запутываясь в листве. Веяло осенним холодом, в воздухе пахло дождем.

— Ты на машине?

Я скорее увидела, чем почувствовала, как он покачал головой.

— Нет. Я хожу пешком. Через лес. Это всего-то полчаса, если знать, где идти.

Мне стало страшно.

— Но там ведь наверняка есть дикие звери?

Он чуть слышно рассмеялся.

— У нас дикого зверья уже многие десятилетия никто не видал. Кроме двуногих, естественно. Но те в такие буреломы не шастают. Больше по дорогам орудуют. Вот мне и страшно, как ты тут с бабульками.

Мне было понятно его беспокойство, и я чуть слышно пообещала:

— Я буду осторожна… Кстати, можно на центральной усадьбе поставить дом для моих бабулек? Я заплачу.

Семен мерно покачал головой, раздумывая.

— Поставить-то можно, но вот своих мужиков для этого дела у нас нет. Если только гастарбайтеров нанять.

— Мне всё равно, кто будет строить, лишь бы построили до морозов. Таунхаус. Ну, это длинный такой дом на трех хозяев. У каждой отдельный вход, отдельный участок, но все рядом.

— Мысль хорошая. Но это встанет в миллион, не меньше.

Для меня это была ерунда, и я ему так и сказала. Он в ответ только чуть слышно фыркнул. Что ему не понравилось, не знаю. Может быть, считал, что, не будь у меня таких денег, я бы скорее поддалась на его уговоры? Но деньги-то в нашей с ним истории никакого значения не имели.

На горизонте прорезалась тоненькая розовая полоска, предвещая скорое расставание. Он прижал к плечу мою голову и погладил по волосам. Ладонь у него была широкая и шершавая. И тяжелая, будто он не осознавал своей силы.

Чуть слышно выдохнув, будто собирался прыгнуть в холодную воду, Семен нехотя выговорил:

— Ну ладно. Пойду. Светает. Мне нужно в поле.

Я согласно закивала головой.

— Не приходи больше, прошу тебя. Эти типы больше здесь не появятся, я уверена. Зачем зря сердце рвать? Ни к чему всё это!

Он передернул плечами.

— Что не появятся, то это бабушка еще надвое сказала. К тому же сил оторваться от тебя у меня нет.

Я сердито потребовала:

— Но пообещай хотя бы, что не будешь приходить сюда в дождь!

Он нехотя кивнул.

— Ладно. — И, не успела я порадоваться маленькой победе, как он добавил: — Во всяком случае, постараюсь.

Немного помедлив, будто борясь с собой, всё же встал и, бесшумно перепрыгнув через высокий забор, исчез. Я прислушалась. Едва различимые охотничьи шаги быстро уходили в сторону леса. Стало так одиноко, что мне даже захотелось сделать запретное — разрешить ему приходить ко мне тогда, когда захочется. Ну и всё прочее…

Но я тут же раздумала. Ни к чему плодить напрасные надежды. Причем не только у него, но и у меня. Я понимала, что, чем больше я его вижу, тем сложнее и глубже наши отношения. А мне рано или поздно нужно будет возвращаться в Нижний. Другого не дано. Не могу же я всю жизнь прятаться в этой деревеньке?

Утро началось с мелкого противного дождя, зарядившего на несколько недель. Дороги полностью размыло, и по ним трудно было проехать и на тракторе, не говоря уж о моей малютке. Хорошо, что мои бабульки, предчувствуя ненастье, запаслись продуктами на несколько месяцев вперед.

Семен тоже не появлялся, сердце мне не бередил, и я считала, что это хорошо. По ночам я во двор не выходила и здесь он или нет, не знала. Теперь главное — не начать всё сначала. Но почти каждое утро моя подушка была влажной от невольных ночных слез.

В середине сентября погода снова установилась, я убрала вполне приличный урожай, спустив его в подполье, и призадумалась над дальнейшим житьем-бытьем. Если я решу здесь зимовать, то дров мне нужно будет гораздо больше, чем заготовлено у меня. И как зимовать? В полном одиночестве? Я даже рисовать не смогу, поскольку мои запасы красок и карандашей заканчиваются, а пополнить их негде.

Решила оставаться здесь до той поры, пока у меня вовсе не останется ничего для творчества, и вернуться в Нижний. Поговорить с Георгием, твердо сказать ему о разводе. И как-то объясниться с Прониным. От этой мысли я поморщилась. Совершенно не хотелось встречаться лицом к лицу с человеком, декларировавшем столь странную любовь, но тем не менее этого не избежать. Правда, чем позже состоится это объяснение, тем лучше.

В октябре вновь установилась хорошая погода. Из посланцев Пронина никто меня не беспокоил, и я было решила, что всё обошлось. И даже решилась выбраться на большую землю, то бишь на главную усадьбу, проверить, как там идут дела на моей стройке.

Домик строили не то чтобы на окраине, но и не в центре. Впрочем, место было выбрано очень хорошее — с видом на небольшой лесок. Строили дом, как и говорил Семен, рабочие из Молдавии. На мой взгляд, строили неплохо. Но по телефонным разговорам с Андреевым я знала, что он каждый день бывает на стройке и контролирует все вплоть до забивания гвоздей.

Кровля над внушительным корпусом была уже поднята, и рабочие занимались главным образом уборкой территории, вывозом строительного мусора и укладкой асфальта, что было совершенно верно — еще немного, и погода не позволит это сделать.

Мои бабульки тоже были со мной, но для кого строится этот домик, не знали. Считали, что его строит для себя какой-то местный нувориш. Они в него даже и заглядывать не стали. Дабы, как выразилась баба Нюра, «не обзавидоваться».

Пока мы шастали по улицам, я чувствовала себя зверем в клетке, выставленным на показ. На меня пялились все встречные, число которых прибывало с каждой минутой, видимо, оповещение в селе было на должной высоте. Еще бы — я представляла для них главную героиню в небольшом местном шоу.

Семен тоже был здесь. Ко мне не подходил, чтобы не привлекать ненужного внимания, но, когда считал, что на него никто не смотрит, кидал на меня такие взоры, что меня жар пробирал до самых костей. Естественно, эти взгляды были перехвачены не только сельчанами, но и моими ушлыми соседками.

Когда мы по устоявшейся традиции зашли перекусить в местное кафе, Семен тоже отправился следом, сел с нами и смотрел на меня уже не таясь, с откровенной печалью. Когда мы с бабульками ввечеру добрались наконец до нашей деревеньки, мои соседки напрочь извелись, до того им не терпелось довести до моего сведения свои соображения по этому поводу.

Собрались мы у бабы Нюры, чтобы обсудить, как же нам жить дальше. Мне вовсе не хотелось что-то обсуждать, я считала все обсуждения занятием никчемушным, сродни сплетням, но пожилые женщины были непреклонны.

Откупорив бутылочку вишневой настойки, они, даже не предлагая налить мне, чокнулись друг с другом, одним махом выпили немаленькие порции, и принялись за меня.

Начала баба Нюра, как предводитель местного дворянства.

— Да уж, чего только мы сегодня не наслушались! Оказывается, Валька-то попыталась на тебя наклепать, даже участковому какое-то дурацкое заявление писала. Но Семен уж больно разозлился. Бабы говорят, что он ее даже побил. Ни разу в жизни пальцем не тронул, даже тогда, когда она ему второй подарочек в подоле принесла, а тут накостылял по первое число. И за дело.

Я поежилась. В моем представлении бить человека гораздо слабее тебя, к тому же собственную жену, крайне непорядочно. Боюсь, после этого известия образ Семена изрядно поблек в моем воображении.

— Да уж, — презрительно скривив губки, уточнила баба Маруся. — Наподдал он ей, как же. Не приукрашивай уж. Я ее сегодня видела — ничегошеньки с ней не сделалось. Наверняка и не стукнул даже, а только припугнул. Это уж она сама сплетни раздула, чтоб жалели. Она любого с потрохами продаст, лишь бы ее, бедняжку, пожалели.

Это было отрадной новостью, и я вновь воспрянула духом. Так не хочется, чтобы дорогой тебе человек оказался непорядочным.

В представлении деревенских женщин побои не считались криминалом. Наоборот, были справедливым возмездием, и то, что Валька осталась не побитой, то есть не уразумевшей, что хорошо, а что плохо, что можно, а что нельзя, авторитета Семену в глазах односельчан явно не добавляло. А вот в моих — да.

Еще немного поворчав на непростительную Сенькину мягкотелость, соседки продолжали:

— Но мы-то не об этой дурынде толкуем, а о вас с Семеном. Сегодня все видели, как он по тебе сохнет. Да и ты ведь к нему неравнодушна, не скрывай уж. А что он женат, это ерунда. Валька у нас давно не ко двору пришлась, пусть со своими детенышами к папе с мамой сваливает — тут они захихикали над случайным каламбуром, — а ты тут оставайся. С ним.

Я чуть не зарыдала в голос. Да если б это было можно! Я даже им и объяснить не могла, в чем дело. Ну, как тут объяснишь, если они считают, что одну жену можно запросто поменять на другую. Эта история так напомнила мне мою собственную, что сердце заныло по-настоящему, и я несколько испугалась.

Видя мою бледность, старушки поворчали насчет болезненности молодого поколения и принялись вспоминать, что вот в их младые годы…

Я не стала их слушать, а, попрощавшись, вернулась к себе, выпила валерьянки и прилегла, стараясь успокоиться.

Весь октябрь мы ходили как в воду опущенные. Семен к нам не приезжал, да это при всем желании сделать было невозможно, наша напрочь разбитая дорога походила больше на желтый глиняный кисель, чем на нормальный путь. По ней и пешком-то было не пробраться, не то что на машине. Бабульки рассказывали, что у них тут и гусеничные трактора застревали, не говоря уже о более мелком транспорте. Вот придет зима, подстынет покрепче, тогда можно будет попытаться куда-нибудь выбраться, но не раньше. По болотине Семен, проявляя благоразумие, тоже не ходил.

Видимо, он не так сильно скучал по мне, как я по нему. Я же откровенно тосковала. Чтобы не сорваться, мне отсюда нужно уезжать. Только вот куда? Может, купить квартиру в каком-нибудь окрестном городке и поселиться в нем? Денег у меня хватит, квартиры здесь недорогие. Поймав себя на преступной мысли, что тогда я смогу хоть изредка видеть Семена, окончательно сникла. Нет, мне нужно бежать отсюда, и бежать как можно дальше. Не хочу превратиться в пичужку, сидящую на краю чужого гнезда и довольствующуюся крохами ворованного счастья.

В один из более-менее погожих деньков я стояла в огороде и рисовала, когда из дома вдруг раздался чуть слышный телефонный звонок. Что случилось? Семен бы не стал звонить без весомого повода. Подхватив мольберт, чтобы за ним не возвращаться, рванула в дом. Запыхавшись, схватила телефон.

Даже не поздоровавшись, Семен каким-то слишком уж спокойным тоном сказал:

— Рита, не пугайся, но у нас здесь этот твой Скорпион.

Я не испугалась, нет. Я просто обмерла, и не знала, что сказать. Наконец, когда прошел стресс, пробормотала:

— Может, мне в лес уйти?

Тут уже перепугался Семен.

— Бог с тобой! Ты в первой же болотине увязнешь. Нет, оставайся в доме. Никаких данных у них о тебе нет. Просто идут по наитию. Сиди тихо, вот и всё. Услышишь шум вертолета — не высовывайся, чтоб не увидели. Вряд ли они будут спускаться на Зажимки.

Легко сказать, не высовывайся, когда дрожат все поджилки и хочется одного — удрать отсюда подальше! Эх, если бы было сухо, вполне можно было бы рвануть по лесным дорогам куда-нибудь вглубь, но сейчас по непролазным топям об этом нечего и думать.

Через полчаса у входа в дом раздался нетерпеливый стук. Не зная, кто это, я на цыпочках подошла к двери. Раздалось негромкое:

— Это я, Рита! — и я с облегчением бросилась отодвигать щеколду.

Семен был грязным и уставшим. Поняв, что он рванул напрямки через болото, я испугалась.

— Зачем ты пришел? Тебя вполне могло засосать в этой болотине. Баба Нюра говорила, что в дожди там не пройти.

Он согласился:

— Не пройти. Почти. Но я прошел по старой гати. Она еще держит.

Единственное, что я поняла из его путаного объяснения — что дорога и впрямь была очень опасной. Я хотела выговорить ему за неоправданный риск, но он перебил:

— Я боялся, что они всё-таки узнают о тебе. Этот мужик, главный у них, Пронин, что ли, сулил совершенно бешеные деньги. Так что вполне кто-нибудь и проговорился.

Хорошо, что в сенцах стоял старый стул, на который я и села. Сердце бешено билось, и я приложила к нему руку, стараясь утишить этот колокольный звон.

Семен присел передо мной на корточки и заглянул в глаза.

— Итак, это имя тебе хорошо знакомо. Кто он?

Делать вид, что это не так, было на редкость глупо, и я объяснила:

— Это олигарх. Известная личность, между прочим.

Он мягко согласился:

— Известная. Даже я о нем слышал. Но тебе-то он кто?

Покраснев, я призналась:

— Любовник. Бывший.

Он не выказал ни малейшего удивления.

— Понятно. Значит, это от него ты удираешь всё это время.

У меня запылали не только щеки, но и шея.

— Не только.

— В смысле?

— У меня ведь и муж есть.

У Семена округлились глаза, и он странно хмыкнул.

— Интересная картинка получается. От мужа ты тоже удираешь?

Я только кивнула в ответ. Он хотел спросить что-то еще, но тут из-за леса послышался чуть слышный стрекот крыльев. Вскочив, я прижала руки к груди, не в силах вздохнуть. Семен встал тоже, взял меня под локоть и завел в протопленный дом.

— Успокойся. Всё нормально. Возможно, они тебя еще и не найдут.

Я посмотрела на него, как на ненормального. За дурочку он меня принимает, что ли, раз кормит подобными побасенками? Мне почему-то показалось очень важным донести до него эту мудрую мысль, и я принялась сбивчиво объяснять ему это, то и дело спотыкаясь, но тут же уперто начиная всё сначала.

Не вступая со мной в пререкания, Семен отошел к окну и принялся смотреть в небо, как-то странно передергивая плечами. Внезапно до меня дошло — да он готовится к драке! Подскочив, я метнулась к нему. Но говорить что-либо было невозможно из-за нарастающего рокота вертолетного мотора.

Подняв голову, я с отчаянием уставилась в небо. Сам вертолет виден не был, но, судя по шуму, он медленно облетал нашу деревеньку. Но вот он начал спускаться, и мне захотелось плакать от невозможности предотвратить дальнейшее. Внезапно мне в голову пришла икона бабы Нюры, и я начала истово ей молиться, заливаясь слезами и бормоча что-то невнятное.

Внезапно мотор вертолета зачихал, пропеллеры принялись неровно молотить воздух, и Скорпион начал стремительно набирать высоту. На пару минут он даже показался в моем окне, странно, как-то боком летя прочь.

Я даже не сразу сообразила, что это значит, и лишь вопросительно уставилась на Семена. Обняв меня одной рукой, другую он козырьком приложил к голове, внимательно наблюдая за улетавшим врагом.

— Какая-то неполадка в моторе. Пилот не решился садиться и понесся на аэродром. Там проще, конечно. Но, что бы у них там не случилось, это только отсрочка.

Повернув меня к себе, он вытер ладонью мои слезы и крепко поцеловал, оставив на моих щеках хлопья грязи. Только после этого до меня дошло, насколько же он грязен.

— Обратно тебе в таком виде идти нельзя.

Он только хмыкнул.

— Да брось ты! Там за это время чище не стало.

Но я решительно воспротивилась его намерению идти обратно через гать.

— Нет, обратно я тебя по лесу не пущу. Позвони кому-нибудь и вызови трактор. «Беларусь» вполне проберется, несколько дней дождей не было.

Он заерепенился, вспомнив вдруг о приличиях.

— И как я объясню людям свое здесь появление? На крыльях я сюда прилетел, что ли?

Это дало мне повод ехидненько добавить:

— На крыльях ветра, мои дорогой. Раньше надо было думать, что ты говорить будешь. Я сейчас баню затоплю, вымоешься. Так что зови трактор, домой поедешь с комфортом.

Мой голос звучал так безапелляционно, что он решил больше со мной не спорить. Только сказал:

— Ладно, но баню я сам затоплю. Быстрее будет.

Тут он был стопроцентно прав, поэтому я молча посторонилась, пропуская его к выходу.

Через час баня была готова, и он вымылся сам, потом в баню сходила и я. Чего добру пропадать, коли уж истоплена?

Когда я вернулась из бани, он обрадовал меня приятной новостью:

— Я звонил на местный аэродром. Там действительно приземлился вертолет этого твоего Пронина. — Я досадливо поморщилась, потому что никогда Романа «своим» не считала, но он на это внимания не обратил. — У них серьезные неполадки, нужно сломавшиеся детали получить с завода, так что неделя спокойной жизни нам обеспечена. Но вот дальше…

Мне совершенно не хотелось думать о том, что там будет дальше, пока мне хватало и того, что сейчас хорошо, и я, чтобы перевести разговор, спросила о стоящемся доме.

— Да нормально всё. Отделка уже заканчивается. Коммуникации подтянули. Через неделю можно будет заезжать.

Я дала ему денег и попросила передать моим старушкам, когда они поедут в дом.

— Мебели у них, сам понимаешь, нет. Пусть купят что-нибудь посимпатичнее.

Он хмуро смотрел на протянутые ему деньги, не желая их брать.

— Сама и отдашь. В чем дело?

— Да мне хочется им сюрприз сделать, но, сам понимаешь, всё может случиться.

Он тоже подумал про нахрапистого ухажера, и молча взял деньги. Я видела, что ему очень хочется узнать о моих кавалерах поподробнее, но он промолчал, не желая лишний раз меня тревожить. Я и сама понимала, что меняюсь в лице, стоит зайти речи о моей прошлой жизни. Этой несвойственной мужикам деликатностью Семен отличался и от Пронина и от Георгия. Они сделали бы все, чтобы узнать интересующие их подробности, не заботясь о моих чувствах.

Еще через час появился вызванный им трактор, прокоптив всю округу противным запахом солярки. С Семеном мы простились у моих дверей, на улицу я не выходила, чтобы не попадаться на глаза трактористу, но и сама понимала, что это было напрасно. Все знали, в каком доме я живу. И одно то, что управляющий вышел именно из этого дома, скажет односельчанам гораздо больше, чем даже наши обжимания на глазах у всех.

Едва за околицей стих рев «Беларуси», как ко мне прибежали мои соседки. Сначала они расспрашивали про вертолет, чуть не рухнувший на деревню, потом про «Беларусь», которой тут и вовсе нечего было делать.

Я тоже усиленно недоумевала, поддакивая их самым невероятным предположениям. Наконец баба Нюра рассердилась.

— Ладно, пойдемте, бабы! Она нам ничего не скажет, потому что мы недостойные!

Он этих выспренних слов я даже несколько оторопела. Вот что значит смотреть день и ночь сериалы, начинаешь и говорить так же, как их герои.

Ночью ударил неожиданный заморозок, причем сильный, схвативший лужи довольно крепким льдом. А что, если мне уехать прямо сейчас? Или не стоит? Если утону в грязи, то придется звонить Семену и снова просить о помощи, а мне этого сильно не хотелось.

Я протопила печь, натянула телогрейку Ефросиньи и весь день провела, пытаясь запечатлеть на холсте красные гроздья стоящей в палисаднике рябины. Листья еще не опали, хотя их и крепко прихватило морозцем, и на фоне темной зелени ярко-красные ягоды смотрелись как огненные капли.

К вечеру похолодало еще сильнее и у меня замерзли пальцы. Уйдя в избу, я задумалась, чем же мне заняться. Может, написать что-нибудь углем? Ватман у меня пока еще есть.

В дверь раздался негромкий стук. Я медленно повернула голову. Кто это может быть?

— Рита, это я, открой!

Семен! Наверняка что-то случилось, если он примчался ко мне, даже не позвонив! Может быть, кто-то из сельчан выдал мое местонахождение и ко мне мчится Пронин?

Я распахнула дверь, и Семен, ничего не говоря, подхватил меня на руки и покружил. Лицо у него было таким радостно-смущенным, что я сразу поняла: случилось что-то очень хорошее.

— Ну, говори, не томи! Что случилось?

Он выдохнул на одном дыхании:

— Я свободен!

Я не поняла.

— От чего свободен?

Он посадил меня на диванчик, сел рядом. Взгляд у него был размытым, как у пьяного.

— Ты что, выпил?

Он снова засмеялся.

— Нет. Хотя мое состояние и сродни алкогольному опьянению, ты права. Но я пьян от счастья. — Видя мое недоуменное лицо, пояснил: — За Валентиной приехал Гришка и увез ее и детей. От него ушла очередная жена, и он решил, наверняка в пику ей, что у него должна быть полноценная семья. Валентина попросила меня сразу развестись, чтоб не терять, как она сказала, шанса на счастье. В общем, мы сегодня все мотались в райцентр, где живет Гришка, и развелись. Валентина сразу же заставила его с ней зарегистрироваться. Детей, как он сказал, он переведет на себя.

Мне стало жаль ребят.

— А как к этому отнесся Вася? Он же уже взрослый мальчик, он все понимает.

— Он доволен. Это двусмысленное положение ведь всех доставало. Мне кажется, ему и лучше будет с родным отцом. К тому же Гришка бизнесом занимается, у него несколько своих магазинов в райцентре, так что возможностей у него больше, чем у меня. Ну, ты понимаешь.

Я понимала одно, мне ничто больше не мешает любить его так, как хочется. В моей груди созрело решение — прятаться я больше не буду! Я поняла, чего хочу, и теперь мне нужно разобраться со своим прошлым, чтобы очистить дорогу для будущего.

— Я рада.

Эти аморфные слова его враз насторожили. Внимательно посмотрев на меня, он спросил:

— Насколько сильно? Мне можно остаться на ночь?

Мне очень хотелось оставить его не только на ночь, но и на всю жизнь, но мешали химеры прошлого.

— Попозже. Не сейчас.

— А когда?

Я внезапно спросила:

— Какой сегодня день? Понедельник, вторник? — в этой глуши я в самом деле понятия не имела, что за день недели прожит. Ни к чему было следить за календарем.

Семен призадумался.

— Ну и вопросик! Я ведь работаю без выходных, так что черт его знает, что сегодня за день.

Достал телефон, посмотрел на дисплей.

— Число есть, а дня нет. Ну да ладно.

Он набрал номер и ему ответил грубоватый женский голос.

— Клава, сегодня какой день недели? Пятница? Хорошо. Нет, больше мне ничего не нужно, спасибо.

Отключившись, он повторил:

— Сегодня пятница. Моей секретарше можно верить, в таких делах она весьма аккуратна.

Пятница! Чудесно! Значит, завтра можно будет поставить все точки над i.

Семен озабоченно покрутил головой.

— Что ты опять задумала?

— Ничего особенного. Хочу поговорить с бывшим мужем. Мне тоже нужно быть свободной.

— И где ты с ним хочешь встретиться?

— В Пореченске. В своем доме.

— Но ведь там стоит наблюдение и тут же примчится Пронин!

Я коварно усмехнулась.

— Так и задумано. Нам давно пора поговорить всем вместе. Теперь, когда я заново обрела смысл жизни, я знаю, что им сказать.

Семен приосанился. Он еще никогда не бывал чьим-то смыслом жизни, и теперь явно гордился собой. Впрочем, это состояние у него быстро сменилось ироничным покашливанием.

— Приятно, приятно. Но все-таки, может, не стоит так рисковать? Пронин показался мне опасным типом.

— Там будет Георгий, поэтому Роману придется спрятать коготки. Да и я больше не позволю ему делать все, что вздумается.

Он невесело засмеялся.

— Противовес из двух мужиков думаешь устроить? А для меня во время этой разборки места не найдется?

Я испугалась. Зачем? Кто знает, что может выкинуть взбешенный Пронин? За Георгия я не боялась, а вот за Семена — да.

— Я хочу разобраться во всем сама. Понимаешь? Ты меня будешь только отвлекать.

Семен скептически хмыкнул.

— Отвлекать? Забавно. И как это?

— Мне нужно будет быть твердой и даже жесткой. А при тебе я такой быть не могу.

Он покивал каким-то своим мыслям.

— Понятно. Значит, сейчас мне лучше уйти?

Мне отчаянно не хотелось, чтоб он уходил, и я заколебалась, не зная, что ответить. Он истолковал мое молчание как отказ.

— Ну хорошо, я уйду. Но завтра вечером мы будем вместе, и тогда ты меня уже выставить не сможешь. Надеюсь, отговорок у тебя больше не останется.

Он поцеловал меня коротким злым поцелуем и стремительно выскочил из дома. Я же только вздохнула. Ни Георгий, ни Роман в такой ситуации бы не ушли. Для них мое молчание всегда было знаком согласия.

Я достала телефон и набрала хорошо знакомый мне номер Георгия. Ответил он мне не сразу. Я знала, что он с опаской относится к незнакомым номерам. Но вот отчужденно прозвучало:

— Слушаю.

Я суховато поздоровалась, не называя себя. Он тут же меня узнал и обрадовано воскликнул:

— Рита! Наконец-то!

Но я тут же потушила его радость:

— Нам нужно встретиться и поговорить. О разводе.

Георгий ответил уже с нескрываемой печалью:

— Ты все-таки хочешь развестись? Я так надеялся, что ты передумаешь. Решила остаться с Прониным?

— Нет. И не думала.

Мне показалось, что в его голосе прозвучало настоящее облегчение.

— Ладно. Где встретимся?

— Завтра, в двенадцать, в Пореченске.

Он немного помолчал, что-то обдумывая.

— Хорошо, договорились.

Я отключилась. Похоже, Георгия раздражал сам факт своего проигрыша Пронину, и я здесь была ни при чем. Вздумай я вернуться к нему, он испытал бы гордость от одержанной над соперником победы, а не радость от возвратившейся любви.

Телефон Романа я не знала, да он мне был ни к чему. Наверняка все телефоны Георгия прослушиваются, и Пронин уже знает о нашей намечавшейся на завтра встрече. Лишь бы он не вздумал перехватить меня на подъезде к Пореченск. Но это казалось мне маловероятным.

На следующий день я на всякий случай пошла прощаться с моими бабульками. Никогда не знаешь, что тебя ждет впереди. Они, как и прежде, сидели в домике бабы Нюры за просмотром очередной серии душещипательного сериала.

Выслушав, посочувствовали мне, остерегли от ненадежной дороги и посоветовали ехать не по ней, а по стерне. Потом баба Нюра с трепетом в голосе спросила, не забыла ли я про телевизор. Но я ответила, что оставляю его их дружной троице, и бабульки заметно воспряли духом.

Едва выехав на поле, поняла, как они были правы: если невспаханное, прихваченное замерзшей стерней поле еще кое-как держало мою маленькую верткую машинку, то на разбитой грузовиками дороге я утонула бы точно. И никакими силами не смогла бы выбраться сама. Пришлось бы опять звонить Семену с просьбой о помощи, а этого я не хотела. Он наверняка бы увязался за мной, а мне все свои проблемы необходимо было решить самой, чтобы научиться наконец себя уважать.

Но вот показалась крыша моего дома и я медленно подъехала к воротам. Они тут же распахнулись, и я заехала во двор. Георгий закрыл за мной ворота и подождал, пока я выберусь из машины. Тоскливым взглядом окинул меня с ног до головы и взмахом руки показал на дверь.

Войдя в дом, я удивилась. Внутри был сделан добротный ремонт, стены оштукатурены и покрашены, окна тоже стояли новые, причем точь-в-точь как старые, с такими же узорными переплетами.

— Ты сделал ремонт? Зачем?

Он пожал плечами.

— Ну, кто-то же должен был это сделать. Ты начала, я доделал.

Я вспомнила, что в прошлом году сбежала отсюда, бросив ремонт на полдороге. Я скованно его поблагодарила, он отрицательно взмахнул рукой, не принимая благодарности.

Мы прошли в кухню, где были наклеены новые обои, почти повторяющие рисунок прежних. Я вздохнула, не в силах вынырнуть из затягивающей меня благостной атмосферы старого дома. Не хотелось ни спорить, ни ругаться. Бабушка никогда ни на кого не повышала голос, и мне не хотелось вызвать ее неодобрения. Даже сейчас, когда ее уже не было. Похоже, что для выяснения отношений я неправильно выбрала место.

Первым начал Георгий.

— Итак, ты хочешь развестись?

Я расправила плечи и подтвердила:

— Да. И как можно скорей.

Георгий хотел что-то возразить, но тут дверь распахнулась и на пороге возник Пронин. К моему удовольствию, он был один. Мило улыбнувшись, я пригласила:

— Заходи, Роман, не стесняйся. Я как раз хотела с тобой поговорить. Как удобно, что тебя никогда не надо звать. Ты приходишь сам.

Приготовившийся к свирепому выяснению отношений Пронин сразу скис. Но в присутствии соперника постарался не терять присущей ему гонористости.

— Давайте сядем за стол переговоров. Думаю, нам есть о чем поговорить.

Я подала пример, первая сев за круглый бабушкин стол. Его украшала все та же кружевная скатерть, и я улыбнулась ей, как старой доброй знакомой. Мужчины молча последовали моему примеру.

— Вы, наверное, уже догадались, что я не хочу оставаться ни с кем из вас. Кстати, Роман, я была бы тебе очень благодарна, если бы ты отдал мне мои документы.

Георгий свирепо посмотрел на соперника и Роман, подчиняясь не столько этому взгляду, сколько жесткости моих слов, полез в карман и вынул паспорта. Мне они показались какими-то незнакомыми, и я раскрыла первый из них. Открыв его, чуть не упала. Фамилия у меня была — Пронина, а на странице «семейное положение» стоял штамп о регистрации брака с Прониным Романом Евгеньевичем! Тоже оказалось и в загранпаспорте.

Это уже превосходило все мои понятия о приличиях, и я, разъярясь, посмотрела ему в глаза зло и требовательно.

— Что это?

Несколько побледнев от моего зловещего тона, он, однако, ответил смело, явно хорохорясь перед соперником:

— Ты же сама мне на прощанье сказала, что, пока ты мне не законная жена, я тебе даже слова сказать не могу.

Выхватив у меня паспорта, Георгий только взглянул в них и даже зарычал от ярости:

— Это откровенная липа! Мы не разведены!

Резко выдернув паспорта у соперника и спрятав их от греха подальше в собственный карман, Роман с достоинством возразил:

— Ничего подобного! Паспорт настоящий и регистрация тоже настоящая!

Прекрасно зная, что в нашей стране возможности больших денег ничем не ограничены, я даже спорить с ним не стала. Просто саркастично рассмеялась.

— Нет, ну это ж надо! Это что, мужской гарем? Старший муж и младший муж? А ну, давай сюда паспорта!

Роман хотел было заартачиться, но я требовательно протянула руку, и он покорно вложил в нее оба паспорта. Я встала, подошла к газовой плите, зажгла горелку и, ожесточенно усмехаясь, подожгла оба паспорта. Бросила их на эмалированную поверхность плиты и спокойно наблюдала за ярким, быстро разгоравшимся пламенем. Мужчины тоже настороженно следили за этой процедурой.

Дождавшись, когда от паспортов останется только кучка сизого пепла, я вернулась за стол переговоров.

— Будем считать, что с прошлым покончено. А паспорта я восстановлю. А ты, Роман, будь добр, аннулируй фальшивую запись в ЗАГСе.

Он, как шкодливый мальчишка, исподлобья взглянул на Георгия и медленно качнул головой. Я решила проявить деликатность и принять этот малопонятный жест за согласие. Ведь понятно, что ему до чертиков трудно признаваться в глупости в присутствии соперника. А штамп в паспорте был несусветной глупостью. Пусть я и прожила с ним почти год, но это было тогда, когда моя жизнь казалась мне конченой и мне было все равно, кто со мной рядом. Но теперь я пришла в себя и больше не собираюсь терпеть навязанной мне любви.

Роман полез в другой карман и достал еще два паспорта. Я без церемоний схватила их и с облегчением вздохнула. Это были в самом деле мои паспорта. Без всяких дурацких штампов о двоемужестве.

Георгий с неожиданным напором предложил:

— Теперь, когда ты фактически свободна, можно за тобой ухаживать? В юности я был глупцом, но теперь поумнел.

Это было верно, но его предложение слишком запоздало.

— Поздно. Я люблю другого.

Мужчины возмущенно принялись говорить, перебивая друг друга. Смысл их речей был один — они мне не верят. И это я выдумала, чтобы отделаться от них. Я пожала плечами. Убеждать их я ни в чем не собиралась. Но они не успокаивались. Дело дошло до того, что они просто потребовали от меня установить время, когда они смогут приходить ко мне и убеждать в своей любви. Слова, конечно, были другими, но смысл один.

Поняв, что мне их не переубедить, хотя бы потому, что они меня не слушали, я встала и постучала ладонью по столешнице, привлекая к себе внимание. Они замолкли.

— Георгий, мне нужно получить развод как можно быстрее.

Он прикинулся непонимающим.

— Зачем тебе развод?

Никогда прежде не замечала в нем такого тупого упрямства. Зря я свела соперников вместе. Порознь с ними договориться было бы куда легче.

В двери раздался громкий стук и на кухню зашел Семен. Я замерла. Да что ж это такое! Вместо серьезного разговора фарс какой-то получается! Но Семен был сосредоточен и серьезен. Его обычно добрые глаза смотрели с суровым прищуром. Заметив мой растерянно-возмущенный вид, он мне слегка подмигнул, успокаивая.

— Здравствуйте! Вы, наверное, уже поняли, кто я?

Роман с Георгием возбужденно привстали.

— Похоже, еще один конкурент. — Георгий был саркастически вежлив.

Я вспыхнула.

— Не конкурент, а человек, которого я люблю! — у меня от злости запылало лицо и пальцы сами собой сжались в кулаки.

Заметив это, Георгий помрачнел еще больше. Похоже, он понял, что я вовсе не шучу. Роман же, наоборот, был вне себя от негодования.

— Я этого не допущу! Ты моя жена! Я тебя люблю! — он сыпал словами, как мусором, не вдаваясь в их смысл.

Семен спокойно ждал, когда он выговорится. Но вот Роман схватил кружку, чтобы смочить высохшее горло, и Семен весомо бросил:

— Все это чушь! Если бы Рита любила кого-то из вас, меня бы здесь не было. К тому же я что-то в этой темпераментной речи ни разу не услышал ни слова о том, чего же хочет сама Рита. Я, мне, и снова я. По моему разумению, до любви здесь, как до луны.

Его неожиданно поддержал Георгий.

— Он прав. В любви главное правило — чтобы тому, кого любишь, было хорошо. И если ему с отбой плохо, его нужно просто отпустить. Я виноват перед тобой, Рита, и больше мешать тебе не буду. Если ты хочешь развода, хорошо, в понедельник сходим в ЗАГС и подадим заявление.

Это сняло с моих плеч огромный камень, и я благодарно ему улыбнулась. Он прерывисто вздохнул и уставился в стол.

Мне показалось, это его решение вызвано больше желанием осадить Пронина, чем осознанием необходимости ухода из моей жизни. Но, с другой стороны, прожил же он без меня столько времени, причем очень продуктивно, значит, не так уж сильно я ему и нужна.

Или я уговариваю собственную совесть? Ведь всегда неприятно причинять боль человеку, который тебя любит, вот и выдумываются сами собой оправдания. Как бы то ни было, обратной дороги нет.

Оставался Роман, который был откровенно против. Но Семен вдруг с лукавой улыбкой спросил у него:

— В газетке «Жизнь звезд» было написано, что в вашем особняке живет восходящая звезда Марина Пальцева. Это правда?

Роман, не ожидавший подобного разоблачения, несколько раз моргнул и с ненужным пафосом заявил:

— Это вранье!

Я достаточно хорошо изучила своего бывшего любовника, что бы понять, что на сей раз врет он.

— Понятно. Интересно, чтобы ты делал, если б я согласилась уехать с тобой? Быстренько выставил бы ее из дома, как это уже не раз бывало с моими предшественницами?

Роман не знал, как оправдаться.

— Мне было отчаянно тоскливо, а она так похожа на тебя! Это просто неравноценная замена! Я так страдал, что мне нужно было хоть как-то развеяться!

Я рассмеялась.

— Вот и продолжай развеиваться дальше! Я тебе мешать не собираюсь! Но и ты мне жить не мешай!

Роман выпрямился во весь рост и напыжился. Но разразиться пламенной речью ему не дал Георгий.

— Я за этим прослежу! И если ты примешься за старое, жди крупных неприятностей!

Эти слова прозвучали достаточно весомо. Пронин кинул вокруг сердитый взгляд и заявил:

— Ну, хорошо! Я уйду! Но помни, Рита: я тебя люблю! Ты в любой момент можешь позвать меня, и я тут же прилечу!

С этими пафосными словами он вышел из кухни. Послышался стук закрывающейся входной двери. Георгий сердито посмотрел ему вслед и что-то неприязненно пробурчал себе под нос. Потом встал.

— Я тоже ухожу. И, так сказать, присоединяюсь к словам предыдущего оратора. — И мягко добавил: — Будь счастлива, Рита. Но и свою прежнюю семью не забывай!

Он вышел, а я подумала: как будто можно забыть детей и все то, что нас когда-то связывало. Семен проводил Абрамова долгим взглядом.

— Тебе тяжело?

Мне и в самом деле было не по себе, подобные разборки мне никогда никакого удовлетворения не приносили. Но все-таки тяжести на сердце не было, впрочем, так же, как и радости.

Он понял мое состояние без слов.

— Немного отойдешь, и станет легче. Слишком много энергии ушло на выяснение отношений. Может, пройдемся? Мне обычно становится легче на свежем воздухе.

Я кивнула, и мы, накинув куртки, вышли из дома. Я повела его на берег Волги, в свою беседку. Он огляделся и признал:

— Красивые места. Даже очень. Ты хочешь жить здесь?

— Хотелось бы. Но ведь тебе будет неудобно ездить на работу?

— Наоборот. Наши земли начинаются почти у самого Пореченска, отсюда минут пятнадцать ходу на машине. Мне будет даже удобнее начинать работу с объезда полей, можно и на фермы с перерабатывающим заводиком заглянуть, они как раз по дороге. А контора в последнюю очередь. Я в ней за весь день бываю минут двадцать-тридцать, не больше. Так что жить здесь с тобой — оптимальный вариант.

Вот теперь в моей душе основательно полегчало. Мне так не хотелось вновь оставлять бабушкин дом, что я новыми глазами посмотрела вокруг. Благодаря Георгию кругом царил порядок. Но все равно, так много нужно сделать, чтобы жить здесь с удобствами круглый год!

Прижав меня к себе, Семен поцеловал в губы и вдруг воскликнул:

— Вот это да!

Я машинально обернулась и увидела то, что так восхитило его. По самой середине Волги, распуская белоснежные паруса, уплывала знакомая мне яхта.

— Красивое суденышко! Постой, да это «Маргарита»! Не в твою ли честь она так названа?

— Нет, ее назвали задолго до моего знакомства с Прониным. Но поплавать мне на ней довелось.

Семен плотнее прижал меня к себе.

— Не жалеешь об упущенных возможностях?

Его голос звучал обеспокоенно, и я постаралась его успокоить:

— Конечно, нет. Эта роскошная яхта всегда казалась мне тюрьмой.

Он ласково провел тяжелой рукой по моим волосам.

— Понятно. Но это позади. А впереди, надеюсь, новая жизнь, гораздо лучше прежней. И для тебя и для меня.

Белоснежная яхта уплывала все дальше, я провожала ее безразличным взглядом, всем сердцем надеясь, что слова Семена сбудутся.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg